«Месть»

Василий Кохан

Месть

Перевод с украинского Г.Ашаниной.

В сборник вошли приключенческие произведения украинских писателей, рассказывающие о нелегком труде сотрудников наших правоохранительных органов - уголовного розыска, прокуратуры и БХСС. На конкретных делах прослеживается их бескомпромиссная и зачастую опасная для жизни борьба со всякого рода преступниками и расхитителями социалистической собственности. В своей повседневной работе милиция опирается на всемерную поддержку и помощь со стороны советских людей, которые активно выступают за искоренение зла в жизни нашего общества.

ПРЕДИСЛОВИЕ К СБОРНИКУ "ВОЛЧЬИ ЯГОДЫ"

Предлагаемый читателям сборник смело можно бы назвать "Украинский детектив-86". А что значит - украинский? Отличается ли он от других чем-нибудь, кроме имен и фамилий действующих лиц? Пожалуй, читатель и сам убедится в этом...

Отличительная черта произведений украинских мастеров приключенческого жанра - повышенная "лирическая температура" повествования, о каких бы трагических событиях ни шла речь. И дело не только в том, что роман, давший общее название книге, начинается... с пения ночных соловьев на берегу Днепра, которых звукорежиссер областного радио Ярош успевает записать перед самым отъездом в отпуск. Нет, лиризм пронизывает всю ткань повествования, и мы не можем не сочувствовать безнадежно влюбленному сотруднику угрозыска Ванже, рыжеусому украинскому хлопцу с чувствительной душой, или Рахиму Гафурову, по-юношески влюбленному в жену и мать своего многочисленного потомства Зинаиду - осиротевшую дочь его фронтового товарища, или даже службисту-сухарю Очеретному, который тоже, оказывается, способен страстно любить. Именно лирическая атмосфера романа и усиливает справедливый гнев читателя против тех, кто ради наживы запутывает в свои сети хороших и милых девчат с трикотажной фабрики, коверкает им жизнь, а то и безжалостно обрывает ее в самом расцвете, чтобы замести следы преступлений. Именно лирический настрой помогает автору показать каждого из действующих лиц живым человеком - в горе или радости, в душевных тревогах и волнениях.

Любовь к мужу и боязнь потерять его, любовь к детям, ставшим родными, пусть и не по крови, и страх - неужели холодные руки подлеца безжалостно разрушат это теперь уже не только личное счастье! - вот движущие пружины действия в повести "Дело Ирины Гай".

Обманутые надежды и жгучая ревность, переплетение мелких, "полудетских" обид с более глубокими, пакостно эгоистическими мотивами в основе конфликтов другой повести - "Месть".

И сквозь все эти роковые страсти, вполне в духе раннего украинского романтизма, все явственнее звучит очень важная для воспитания именно юных, неокрепших душой тема: лучше не оступаться в жизни даже случайно, преступный мир крепко держит свои жертвы... Так, в первой повести, при всем понимании благородных побудительных мотивов поступков Ирины Гай, автор суров и безжалостен в главном - непрочно счастье, построенное на обмане, человек, вступающий в любой конфликт с законом, рано или поздно понесет наказание...

Авторы сборника - не новички в литературе. Немало книг вышло из-под пера Леонида Залаты и Ивана Кирия; известен не только детективными повестями, но и очерками, фельетонами, юморесками, сборниками стихов и Василий Кохан. Произведения их, включенные в этот сборник, - не головоломные упражнения на детективные сюжеты. Живая сегодняшняя жизнь украинских сел и городов встает с их страниц острыми современными проблемами, которые коротко можно определить одним словом - потребительство. Жажда "красивой" жизни, без особого приложения сил, толкает сообщницу одесского гримера на шантаж несчастной женщины, многолетнее вымогательство у нее денег - как расплату за ее же благое дело. Жажда наживы движет "героями" романа Залаты в их отнюдь не социалистической "предприимчивости".

И закономерный крах всех этих трутней, а также привлекаемых ими для палаческих целей "недобитков", сумевших было укрыться от справедливого возмездия после войны (тоже характерная примета именно украинского детектива), снова и снова напоминает читателю: красива лишь та жизнь, где есть простор истинно человеческому в человеке, где гармонично проявляются труд и любовь, где счастье, говоря словами поэта, - это "соучастье в добрых человеческих делах"...

Валентин СВИНИННИКОВ

1

Ирина выбежала из дома.

- Дмитрий! Дмитрий!

На соседнем окне распахнулись сероватые шторы.

"Что случилось?" - приникла к холодному стеклу Феня. Она как раз, попив чаю, расстелила постель и уже собиралась было лечь. Ей и в голову не могло прийти, что кричит тихая, уравновешенная соседка Лукашук. Убедилась в этом, только когда оказалась на дворе возле растерянной Ирины, которая нервно теребила кончик новенького фартука, переступала с ноги на ногу, словно не знала: бежать ей или оставаться на месте, - и все больше съеживалась от каждого вспыхнувшего окна, разбуженного ее криком.

Ирина и не заметила, как и когда возле "Москвича" под уже сбросившим листву ясенем собрались люди. Двое в пижамах попробовали поднять Дмитрия, но тут же опустили, отошли в сторонку и принялись вытирать руки палыми листьями.

Феня подступила поближе. Человек лежал навзничь и не шевелился. Так это его звала Ирина. Значит, это Дмитрий Балагур.

- Что случилось? - шепотом спросила Феня у мужчины, который только что отошел от Дмитрия. - Драка?

- Может быть...

В толпе переговаривались:

- За что его?

- Наверное, из-за нее. - Старичок неодобрительно кивнул головой в сторону Ирины.

- Безобразие!..

- Милиция разберется.

У Ирины закружилась голова. Она прислонилась спиной к стене. Как сквозь сон, до нее доносилось:

- Ирина одинокая.

- Деток в капусте нашла...

Во дворе остановилась "скорая помощь". Женщина в белом халате выскочила из кабины, обошла вокруг Дмитрия, всмотрелась в его лицо и тонкими пальцами обхватила у запястья безвольную руку. Скомандовала:

- Носилки! Осторожно.

- Па-а-па!

Митя цеплялся за носилки. За братом семенила Марьянка в зеленом платьице, белых туфельках, с розовой ленточкой в мягких волосиках.

- Возьмите детей! - попросила врач.

Митя и Марьянка из объятий Фени проводили глазами машину, которая увозила раненого Балагура.

Еще не развеялся дымок за "скорой помощью", как подъехала оперативная милицейская машина, осветила фарами ту часть двора, где толпились возбужденные люди.

- Кто вызвал милицию? - спросила следователь Наталья Филипповна Кушнирчук.

Толпа стала редеть: кто-то вспомнил про оставленное на плите молоко, у кого-то остались без присмотра дети, а кто-то просто не хотел лишних хлопот.

- Граждане, - сказала старший лейтенант, - кто может дать какие-нибудь сведения, прошу остаться.

Полненькая девушка назвалась Калиной Касиян. Возвращаясь с работы, она увидела, как за стволом ясеня прятался человек среднего роста в расстегнутом плаще, простоволосый, в руках что-то блеснуло, похоже на нож.

- Это его "работа", - закончила Калина, - я же видела, как он прятался. А честные глаза в сторону не смотрят.

- А может, это портсигар блеснул?

Наталья Филипповна записала в блокнот имя девушки.

- Что-то блеснуло, - сказала уже неуверенно Калина.

Свидетелей больше не оказалось.

Эксперт-криминалист осматривал "Москвич", снимал отпечатки пальцев с дверец, капота.

Взгляд Натальи Филипповны остановился на букете привядших цветов, лежащем позади машины. Кто принес его? Пострадавший или кто-то другой?

Вдруг она наклонилась: из прелой листвы торчала рукоятка ножа. Лезвие вдавлено в размокший грунт - должно быть, кто-то наступил, когда поднимали Балагура. Собака обнюхала нож, но след не взяла. Не помог и букет. Дунай ткнул в него нос, а потом спокойно прилег. Проводник собаки не принуждал ее: на месте события топтались жильцы дома, санитары, врач...

- Товарищ старший лейтенант, - обратился к Наталье Филипповне участковый инспектор Пасульский. - В подъезде под лестницей обнаружен пьяный. А может, притворяется, что выпил.

Мужчина - ему было где-то под сорок, - опираясь на локти, пытался подняться, но это ему не удавалось. После очередной неудачи он стал бить кулаком, словно гвозди загонять, о каменную стену и бормотать: "Я его... Я ему... Я ей..."

Придирчивый взгляд Натальи Филипповны заметил на смятом пиджаке небольшие красноватые пятна, похожие на кровь. Среди прочего, вынутого из карманов - сигарет, спичек, платка, шнурков, ключей, перочинного ножа, внимание следователя привлек клочок бумаги с цифрами 12-16. Такой же номер у "Москвича" пострадавшего Дмитрия Балагура. Случайно? А если нет? Преступник заранее готовился к нападению, записал номер машины, стерег... А выпить мог для храбрости. Подобное случается.

Наталья Филипповна велела Пасульскому отправить подозреваемого в медвытрезвитель, установить его личность, место работы и жительства, изъять пиджак для проведения экспертизы...

В комнате у Ирины празднично накрытый стол. На вышитой скатерти минеральная и фруктовая вода, торт, конфеты, на небольших плоских тарелках колбаса и мясо. Стол накрыт на четверых. Безучастно глядит лежащая на постели Ирина, около нее топчутся Митя и Марьяна, "Их трое. Кто же должен был быть четвертым? Дмитрий или кто-то другой?.." - думает Кушнирчук.

Ирина жадно глотнула холодной воды и тихо сказала:

- Я заметила: со двора убегал человек. Вот так втянул голову в плечи... На мой крик не оглянулся. Дмитрий появился неожиданно. Вошел в комнату, расцеловал Митю и Марьянку. "Я сейчас", - сказал - и к "Москвичу". Когда я выбежала, он уже лежал...

Ирина дернулась, будто что-то острое кольнуло в спину.

Наталья Филипповна пододвинула стул ближе к кровати.

- Какого роста был убегавший?

- Так он же горбился.

- Может, цвет плаща заметили?

- Темно же было...

Кушнирчук поймала на себе по-взрослому суровый взгляд Мити. Погладила мальчика по голове, глянула на Марьянку - она напоминала перепуганного мышонка. Сердце защемило: готовились к празднику, а тут - беда. Вместо знакомых - чужие...

В тихом кабинете Наталья Филипповна набрала телефонный номер хирургического отделения больницы.

- Идет операция, - услышала в ответ.

Может быть, Дмитрий Балагур застал возле своей машины автомобильного вора, попытался задержать. Спасаясь, тот ранил его. Вполне вероятно. А может, выйдя во двор, Балагур встретился с кем-то из новых знакомых Ирины. Дмитрия на день рождения она не ждала, пригласила другого. Из-за ревности ссора, драка... И вот Балагура увезла "скорая". Поза, в какой он лежал, не зафиксирована. Придется устанавливать с помощью свидетелей.

Еще со студенческой скамьи Наталья Филипповна усвоила правило: ничего не знаешь о преступнике - хорошо изучи потерпевшего. И привычным жестом достала из шкафа вылинявшую от времени синеватую папку с надписью "Балагур Дмитрий Владимирович". С пожелтевшей фотографии на старшего лейтенанта смотрел молодой человек: округлое лицо, под нависшими бровями зоркие глаза, над крутым лбом топорщится короткий чуб. "Вот какой ты, Балагур. Сколько же ты когда-то задал хлопот".

Телефонограмма переполошила районный отдел внутренних дел. "Из колонии сбежал Балагур Дмитрий Владимирович. Возможно, появится в Орявчике, где проживает жена Ирина Петровна Лукашук. Цель побега неизвестна. Просим принять оперативные меры для задержания..." Балагура подстерегали постовые милиционеры и дружинники, участковые инспектора и оперуполномоченные уголовного розыска. А Наталья Филипповна по тревоге поехала в Орявчик.

"Смотри, - напутствовал ее начальник, майор Карпович, - волк на барабанный бой не пойдет". И Кушнирчук под видом студентки-практикантки устроилась на квартиру по соседству с хатой Фитевки, у которой жила Ирина. Дом прятался за высокой оградой и освещался уличным фонарем. Когда стало светать, в хате вспыхнуло и погасло окно. "Кто-то пришел", - подумала Кушнирчук. Немного погодя Фитевка с хозяйственной сумкой пошла в направлении автобусной остановки. "Идет вместо Ирины на встречу с Балагуром", - решила Кушнирчук. У кассы встала в очередь за Фитевкой. В автобусе села позади нее.

В село Гаевское приехали после обеда. Фитевка подалась напрямки, узкой тропкой через молодую дубовую рощу. "Куда ведет эта тропинка?" - спросила Кушнирчук встречную девочку. "На поселок Дол", - услышала в ответ. "Вряд ли Балагур прячется в лесу, - размышляла Наталья Филипповна. - Он у кого-то в Доле".

Под вечер добралась до поселка. С откоса сбежал мальчуган. "Не страшно так бежать с горы? - потрепала его по голове и протянула шоколадку. - Как тебя звать?" - "Юрась", - "Ты всех знаешь в поселке?" - "Ага". - "А что это за тетка пошла с сумкой?" - "Она из Орявчика. К нашей соседке пошла. Вон ихняя хата под шифером. Там какой-то гость у нее или родич..." - "Он из армии вернулся?" - "Таких в солдаты не берут - нету того пальца, каким на курок нажимают, когда стреляют".

"Балагур! Тот тоже без пальца..." - вспомнилось Наталье Филипповне.

...Когда стемнело, в дом под шифером вошел участковый инспектор Пасульский. Попросил незнакомца предъявить паспорт. "Что вам нужно ночью?" возмутился гость. "Извините - служба", - сказал Пасульский. "Мои документы в городе". - "Придется пойти в сельсовет".

Оконное стекло вылетело вместе с рамой. Как кот, выпрыгнул беспалый. "Стой! Руки вверх!" - Сторожившая снаружи Кушнирчук держала пистолет наготове.

Задержанный оказался злостным алиментщиком, дальним родственником Фитевки.

"Где же Балагур? Не просмотрели ль мы его?" - не давала покоя мысль до тех пор, пока из районного отдела внутренних дел не сообщили: "Отбой тревоги". Уже потом стали известны подробности бегства.

...Шел третий год после лишения свободы, и был на исходе второй месяц, как Дмитрий без конвоира ездил за рулем автомобиля из исправительно-трудовой колонии на станцию за продуктами. Привозил их в точно назначенное время. "По тебе, Балагур, можно часы сверять", - шутил лейтенант Сизов.

В колонии Дмитрия знали тихим, исполнительным. Ему поручали различные работы: заболеет повар - Балагур управляется возле котлов; не работает подъемный кран - Дмитрий его ремонтирует; двигатель тягача не запускается зовут его на помощь. Чувствовал себя как на воле. Работал, отдыхал. Подчас даже забывал, что отбывает наказание. Только все больше и больше беспокоило, почему редко приходят письма от Ирины. Последнее получил в начале марта. А уже лето. Ее молчание - камень на сердце. А тут еще Чиж подошел: "Ты сидишь, Дмитрий, а твоя фифа Ирина с Кривенко развлекается. Брат мне недавно написал".

"Все! Разлюбила! Предала! Забыла!" И пришло в голову: "Бежать! Отомстить!"

Дмитрий так и не надумал: Ирине отомстить за измену или избить Кривенко, с которым она "развлекается", но твердо решил: "Сегодня убегу - и все!"

В маленьком окошке засерело. Балагур не спит, крутится на твердых нарах, ждет восхода солнца. Последний раз оно осветит для него барак, а на вечерней перекличке недосчитаются осужденного Балагура Дмитрия Владимировича. Поднимут тревогу. Начнут розыск. Удастся ли только убежать?

- Не крутись, как вьюн, - недовольно проворчал Иван Дереш.

Дмитрий нарочито засопел: сплю. А сам думал: "Прибыть в колонию я должен в семь вечера. Но в этот раз остановлю машину под перевалом, проколю два, а еще лучше все четыре ската, вытащу запаски, разложу инструмент и оставлю так на обочине. Охранники найдут неисправный автомобиль и подумают: чего-то не хватило, пошел добывать".

Едва перевернулся на спину, как с другой стороны послышался недовольный шепот Петра Чижа:

- Дашь ты спать наконец?

Дмитрий больше не шевелился. С Чижом у него натянутые отношения. Как и когда Петр спрятался под брезентом в кузове его машины, Балагур не знал. Лишь в тайге, далеко от исправительно-трудовой колонии, увидел в зеркало: кто-то поднялся, хватаясь за кабину. Дмитрий сразу затормозил, ступил на подножку. "Свобода, Дмитрий!" - радостно крикнул Чиж. Балагур нахмурился, прыгнул в кузов. "Откуда ты взялся?" - "Воли, воли захотелось". - "А мне срок прибавляешь как пособнику?" - "Я слезу... Я пойду..." - "Куда?" "Земля велика". - "Ты вернешься в колонию!" - не попросил - приказал Дмитрий. Но Чиж не собирался подчиниться. "Не вернешься добром - силой отвезу к Железобетону". Чиж сопротивлялся, сколько было сил, и, только оказавшись между ящиками со связанными руками и ногами, взмолился: "Дмитрий, будь другом. Меня же судить будут. Разве не знаешь? Отпусти". - "Нет, отрезал Балагур. - Я тебя незаметно провезу в колонию". - "Как?" - "Скажу: скат запасной забыл и вернулся". - "Ну, гляди же", - предостерег Чиж.

С Иваном Дерешем не лучше - Дмитрий однажды ошпарил его. Ничего завтра он будет уже далеко. Только бы удалось...

Утомившееся от бессонницы тело, тяжелая от нелегких мыслей голова - и на утренней гимнастике Дмитрий был квелый, за что получил замечание. Энергичнее замахал руками, и куда подевалась вялость, мускулы налились силой.

В гараже тоже работал шустро и на плац выехал первым. Из проходной вышел лейтенант Сизов и поспешил к машине. "Побег отменяется", - подумал Балагур. Но опасения оказались напрасными. Поздоровавшись, Сизов сказал: "Привезите бутылку масла и две пары чулок детям". В другой раз Дмитрий ответил бы: "Нет времени бегать по магазинам. Поезжайте со мной". Как-то веселее за рулем, когда кто-то рядом, когда есть кому слово сказать: время бежит скорее, дорога кажется легче, и не так быстро одолевает усталость. Сегодня лейтенант совсем не нужен. Дмитрий взял деньги - и в дорогу. На проходной его остановил старшина, пожилой седоватый человек, которого за суровость прозвали Железобетоном.

- Хочу в город подъехать.

- Разве только в кузове.

- А в кабине?

- Уже есть пассажир.

Старшина с подножки заглянул в кузов.

- Наверху до костей промокнете, - начал спокойно Балагур. - Могу послужить: куплю, что требуется...

- Самому нужно, - почесал затылок Железобетон и, чуть подумав, прибавил: - Брось-ка эти письма в почтовый ящик, а я успею и завтра.

"Успеешь, но не со мной".

Уже за проходной увидел в боковое зеркало, как старшина, обойдя небольшую будку, направился к столовой. Со всей силой нажал на педаль. Стремительно замелькали деревья по обеим сторонам дороги...

Из города Балагур возвращался быстрее, чем когда бы то ни было. До темноты нужно еще сколько проехать да успеть пешком отойти подальше в тайгу. Правда, Дмитрий был уверен: в первую ночь его искать не станут. Найдут на обочине дороги машину со спущенными скатами, увидят разложенный инструмент, будут звать. Он даже купил Сизову масло и чулки, положил на сиденье: мол, видите, просьбу исполнил. Хотел было положить деньги в карман: в дороге пригодятся. Но решил обойтись: без них не умрет, а покупка может отсрочить розыск.

Полученные на станции продукты тоже остались в кузове. Собираясь в дорогу, Балагур заранее запасся провизией. Ходил с ведром к ручью, будто по воду, а на самом деле относил консервы, сухари, лук, соль и прятал тайком в дупло. Он и на этот раз с ведром в руке спустился к потоку, огляделся, на всякий случай зачерпнул воды и, убедившись, что вокруг никого нет, полез рукой в дупло. Запас продуктов перекочевал в рюкзак...

Вверху за деревьями виднелся ГАЗ. На спущенных скатах машина казалась приземистой. Балагур пошел в тайгу. "А если задержат, не дав добраться до дома?" Пугающая мысль на миг остановила. Дмитрий оперся плечом о ствол могучего кедра. Потом решительно оттолкнулся. "Нужно верить в успех". Побежал берегом по течению небольшого ручья, затем по воде, чтобы собака не могла взять след...

Побег осужденного из колонии не был для Натальи Филипповны такой уж невидалью. Старшему лейтенанту Кушнирчук попадались уже такие, кто бежал, чтобы совершить новое преступление, или учинить расправу над свидетелями, или повидать родных и знакомых. Бежали даже для того, чтобы хлебнуть спиртного или просто "побыть на воле". Но чтобы ревность заставила осужденного покинуть место лишения свободы - такого в ее практике еще не случалось.

...Балагур выбрался из ручья метров через тридцать. На всякий случай еще раза три пересек его с одной стороны на другую. "Не помешает". Как-то он подвозил геолога, и в руки попала карта. Тогда и приметил: вниз по течению можно добраться до Тынявки - небольшого поселения в тайге. "Километров двадцать", - сказал геолог. Далекий путь не пугал Балагура. "Чем быстрее выберешься из тайги, тем скорее на глаза попадешь". Беглеца ищут по горячим следам. В погоню бросятся где-то к рассвету. Полетят телефонограммы во все концы. И фотографии анфас и в профиль... Нужно продержаться суток пять-шесть в тайге: бдительность преследователей притупится. "А попадусь - справка выручит".

Балагур и не думал, что может пригодиться найденный как-то на станции смятый документ, выданный на имя Сабова Гаврилы Гавриловича. На всякий случай сунул его в кабине под обивку сиденья. И теперь чувствовал себя с этой справкой, как с надежным спасителем. "В случае чего я - Сабов".

На тайгу неприметно спустились сумерки и нагнали на беглеца страх. Не думал, что его догонят, поймают - боялся встречи с медведем. Каждый хруст, каждый шорох настораживал, и Дмитрий искал, где бы укрыться, чтобы прилечь, отдохнуть: прошлую ночь мысли не давали смежить веки.

Над тайгой разнесся гул вертолета. "Не меня ли ищут?" Запрокинул голову - густые ветви закрывали небо. Махнул рукой: "Напрасная трата горючего".

Тайга зашуршала от мелкого дождя. Лето в этих краях короткое и не такое теплое, как в Карпатах. Но все же лето не зима: каждый кустик ночевать пустит. Справа от ручья скала. Черными дырами-пещерами смотрит Дмитрию в глаза. Возле одной из них топнул, будто собирался прогнать кого-то с насиженного места. В руке вспыхнула спичка. Обрадовался, увидев, что пещера выстелена ветками и мохом. "Ночевали геологи или охотники". Балагур улегся головой ко входу. "Быстрее услышу, если кто-нибудь подойдет". Прислушался к нарастающему шуму ручья и, убаюканный им, заснул...

Дмитрий вылез из укрытия, только когда в тайгу заглянуло солнце. Поел. Напился из ручья. Пошел вверх, по бездорожью. Под ногами шуршала прошлогодняя листва, потрескивали сухие веточки, чавкала дождевая вода...

Телефонный звонок оторвал Наталью Филипповну от архивного дела. В трубке звучал усталый голос врача: "Операция закончена. Надеемся, будет жить. С разговором придется подождать..." Кушнирчук медленно опустила трубку и подумала: "А видел ли он, кто его ударил?"

...Под нависшей скалой, где остановился передохнуть, Балагура внезапно уколола мысль: "Все-таки я сделал подлость - удрал! Мне доверяли, а я... Что ж, в колонию дорога короче, чем в Орявчик. Может, включить задний ход? Только ночь отсутствовал... Автомобиль сломался, ремонтировал. Появились медведи. Испугался. Гнались за мной. Я побежал в тайгу и заблудился... Сизов поверит. Поверит! А она, моя фифа Ирина, будет развлекаться... Нет! Да и за самовольный выход из зоны даже на короткое время ждет уголовная ответственность, от которой добровольное возвращение не освобождает, только учитывается судом как смягчающее обстоятельство при добавлении срока. Одна беда - идти вперед или возвращаться. Лучше вперед! Только вперед!"

Выскочил из кустов - и оцепенел. На конях ехали солдаты, внимательно глядя по сторонам. "Началось!" Лег на землю и пополз в кусты. Пока кони пили, солдаты переговаривались: "Далеко удрать не успел". - "Кто знает". "Его же ночь застигла". - "Может, и не удрал - медведи разорвали". - "Следы должны остаться". - "И то правда..."

"Нужно менять курс", - решил Дмитрий, как только конники двинулись в направлении Тынявки, и взял левее. Шел медленно и осторожно. ("Еще шаг-другой - и попался бы".) О побеге уже, конечно, поставили в известность дружинников в окрестных селах и хуторах, на буровых и лесосеках. Нужно быть внимательным: вперед идти, а назад оглядываться.

Выбравшись наконец из чащобы на поляну, Дмитрий глянул на солнце. Оно уже катилось по краю неба. Ускорил шаг. Пробирался узкой стежкой между березами и осинами, оплетенными колючим можжевельником.

- Драсьте!

Остановился как вкопанный. Молодой человек в темно-зеленом костюме с блестящими металлическими листочками на петлицах и ружьем на плече, казалось, упал с неба. Балагур хотел юркнуть в кусты. Мысль: "Вызову подозрение", - остановила. Какой-то миг всматривался в обветренное лицо якута, потом улыбнулся, словно обрадовался случайной встрече:

- Здрасьте!

- Вай-вай, откуда?

- Геолог, - сказал Балагур и для большей убедительности рассказал, как в маршруте заблудился в тайге.

Незнакомец, в свой черед, стал объяснять, что повело его в дорогу. Он шел в лесную чащу, чтобы добыть кабаргу, взять у нее мускус и сделать лекарство для матери. "Оно поставит меня на ноги", - говорила мать. Она так верила в чудодейственную силу лекарства, что упросила сына прямо среди ночи отправиться в тайгу за мускусом.

- Меня зовут Байбал Болодюмарович, а тебя? - спросил якут.

- Гаврила Гаврилович, а по-вашему Хабириилла Хабирииллович.

- А я по-русски Павел Владимирович.

- Понимаю, Байбал Болодюмарович.

Разожгли костер, нажарили мяса.

- Вай-вай, - печально заговорил Байбал Болодюмарович. - Что ты нашел тайга, геолог?

- До золота не добрался, а на алмазы наткнулся.

- Покажи.

- Образцы понесли товарищи. У меня нога повреждена. Едва вот двигаюсь. Ослаб...

- Ладно, Хабириилла, - сказал Байбал. - Будем в путь.

"Хабириилла. Гаврила. Гав-рила... Чужое имя. А я от роду Дмитрий, тот, кто обрабатывает землю, хлебороб - должен на него отзываться. У меня же и сынок Митя. Увижусь ли с ним?"

От погашенного костра якут повел Дмитрия через крутую гору. Мурлыкал мелодию незнакомой песенки, с лисьей сноровкой пробирался сквозь можжевельник, перепрыгивал колоды, не забывал и оглядываться.

- Тайга - дом. Всьо знаю. Дойдьом бишгро Тынявка. Давай, давай, - махал рукой.

Началось болото - устеленная зеленым мхом равнина.

- Утонуть можьна, - предостерег Байбал, обходя опасное место, а на противоположной стороне спросил: - Жаморился, Хабириилла?

Дмитрий отрицательно качнул головой, хотя усталость брала верх. Над тайгой снова загудел вертолет. "Может, высаживает десантников, - размышлял Балагур. - Не нужно было идти с Байбалом. Один я бы осматривался, а так стал хвостом..."

Ночь упала на тайгу внезапно. Дошли до целиком заросшей кустарником поляны. Тусклый огонек маленького окошка не обрадовал Дмитрия. "Бежать!" мелькнуло молнией в голове.

- Жаходи, Хабириилла, - подтолкнул его Байбал.

В комнате Балагур заморгал, будто в глаза залетели пылинки. Рядом с лейтенантом милиции сидел знакомый старшина Железобетон. Сколько раз Дмитрий слышал из его уст: "Побег из колонии, совершенный лицом, которое отбывает наказание, карается лишением свободы на срок до трех лет..."

Дмитрий почувствовал слабость. Он мог бы сказать, что заблудился, если бы не говорил Байбалу совсем другое.

"Бежать!"

Лейтенант милиции встал у двери...

Наталья Филипповна спрашивала себя: "Для чего Балагур бежал? Отомстить Ирине за измену? Расквитаться с соблазнителем? Почему же не сделал этого, отбыв срок? Передумал? Поумнел? Подожди, подожди: а где Кривенко? Неужели во дворе у дома Ирины Дмитрий встретился с ним? Вполне вероятно, что это Кривенко потерял цветы и финку. Эксперты выявят отпечатки пальцев..."

Стычка между Балагуром и Кривенко была вполне возможна, но Наталья Филипповна не спешила с выводами. Участковый инспектор Пасульский задержал пьяного с пятнами крови на пиджаке; Калина Касиян видела человека, который прятался за стволом ясеня; Ирина заметила, как кто-то убегал со двора; на месте преступления найдены нож и букет цветов. Все это требует проверок, уточнений, экспертиз.

Кушнирчук начала составлять план оперативно-следственных мероприятий.

2

Выводы эксперта-криминалиста разочаровали Наталью Филипповну. На гладкой пластмассовой рукоятке финки - отпечатки пальцев потерпевшего Дмитрия Балагура. Это было полной неожиданностью. Откуда они там взялись? Финка принадлежала Балагуру? Но как он мог ранить себя в спину? Рана между лопаток. Если бы она даже была на груди, старший лейтенант Кушнирчук никогда не поверит, что Балагур ранил себя сам. Почему? Он вышел из дома за гостинцами. На сиденье остались игрушки - кукла и детская посуда для Марьянки; в багажнике - разобранный двухколесный велосипед для Мити; в целлофановом пакете - шелковая косынка, шерстяная кофта и духи для Ирины. Балагур открыл дверцы "Москвича", но не успел ничего взять. Кто же помешал?

"Колото-резаная рана на теле Балагура Дмитрия Владимировича могла быть нанесена ножом, найденным на месте преступления", - сделал вывод судмедэксперт. Можно допустить, что обнаруженным ножом кто-то ударил Дмитрия. Но пока вместо этого "кто-то" будет поставлено имя, придется - как говорит начальник райотдела внутренних дел майор Карпович - не один гвоздь в камень забить. В одобренном им плане предусмотрено много оперативно-следственных мероприятий.

Прежде всего Наталья Филипповна должна снова встретиться с Ириной. Уже собиралась уходить, как в кабинет вошел капитан Крыило - старший оперуполномоченный уголовного розыска. Устало опустился на диван. Вчера поздно вернулся с областного совещания, позвонил дежурному: что нового? - и известие о случившемся во дворе дома № 8 по Летней улице привело его в город. Капитан довольно быстро (от дружинников) узнал, что к Ирине наведывается фельдшер Борис Бысыкало - сын Любавы Родиславовны, влиятельной в городе особы, перед которой легко открываются двери учреждений даже в неприемные часы. Накануне вечером ее сына видели с букетом. Могло статься столкнулся во дворе с Балагуром, началась драка... Бориса нужно немедленно отыскать. На телефонный звонок ответила проснувшаяся Любава Родиславовна. "Не знаю, не знаю, где Борька. Дома нет, ушел вечером. Куда, не сказал..."

На рассвете Крыило узнал: Борис в Нетесове у Марты Сливки. Оттуда и привез его капитан, и внесенный фельдшером в кабинет едва ощутимый запах лекарств напомнил Наталье Филипповне время, проведенное без сна у постели сестры. После дорожного происшествия к Вале дважды прилетали на вертолете областные специалисты. Напрасно...

Не любила Кушнирчук лекарственных запахов еще и потому, что напоминали ей о гибели Саши - школьного товарища. Вместе пошли на фронт, а вернулась она одна...

Откинулась на спинку стула. Из открытого окна тянуло прохладным свежим ветерком. Слушала, как Борис больше часа повторял одно и то же:

- Ирину Лукашук не знаю. Не был у нее. И возле дома ночью не ходил. Никакого букета не было. Позвоните маме, что меня задержали. Я ни в чем не виновен.

Наталье Филипповне почти нечего было записывать в протокол, пока в кабинет не пригласили полную женщину. Перед этим на скамью рядом с Борисом посадили еще двух юношей.

- Кому из этих граждан вы вчера продали цветы? - спросила следователь.

Женщина ткнула пальцем:

- Этому.

Борис вскочил, словно его обожгло.

- Хорошо смотрели?

- Вы еще торговались: хватит трех рублей, больше нет. Я настояла на своем, тогда еще кинули пятьдесят копеек, пять новеньких десяток. У людей глаза не повылезли. Старая Химишинцаня торговала рядом и может подтвердить.

Когда привели Химишинцаню, надобность в ней отпала.

- Цветы я, правда, купил возле рынка, зачем из этого делать проблему... Ну, взял и отвез в Нетесов Марте: у дочери день рождения.

Надеялся, что после этого Наталья Филипповна отпустит его, извинившись за безосновательное задержание. Он даже слегка выпятил губу и поглядывал высокомерно. "Мама не допустит, чтобы меня оскорбляли".

Но едва в кабинет вошла Марта с ребенком, выражение лица у Бориса сразу изменилось, стало унылым и кислым.

С Мартой Борис познакомился на танцах. В клубе играли сельские музыканты - гармошка, скрипка, барабан. Девушка пряталась за плечи старших подруг, смущенно отводила глаза, чтобы не встретиться взглядом с кем-нибудь из незнакомых хлопцев. Даже после короткого: "Потанцуем?" - не подняла головы, молча ступила вперед и закружилась-поплыла. Глянула на парня, только когда отвечала на его вопрос: "Как зовут?" - "Марта".

Следующий танец тоже танцевали вместе. Борис пришелся ей по сердцу: скромный, культурный ("прошу", "пожалуйста", "извините"). Что немного старше ее, даже нравилось: сама чувствовала себя с ним взрослее. За весь вечер Борис ни разу не уступил ее нетесовским парням. Только скрипач принимался настраивать инструмент, он уже спешил к Марте. Потом столько раз встречались - счет потерялся. Пошли дожди, и шефы колхоза (Борис был от больницы) в ожидании лучшей погоды задержались в селе.

В прощальную ночь Марта жалась к Борису, словно замерзла. Согревали ее долгие поцелуи. "Я, Mapточка, решительный - давай распишемся". И настаивал, чтоб разбудила мать. "Хочу поговорить". Будить не довелось: мать, наверное, услышала разговор и вышла из спальни, как только скрипнула тяжелая дверь. "Так вот, мама, - заговорил Борис, - мы с вашей дочерью решили пожениться. Не буду напоминать, что я закончил медицинское училище, умею играть на пианино... Об этом умолчу. А Марта для меня - сердце!" - ударил себя по груди.

Сливканя перевела взгляд на дочь. "Да она же еще ребенок". Растерянно опустилась на лавку...

На рассвете жених с невестой уехали в город. Там шел интересный спектакль - приехали с гастролями известные артисты, вот и не хотелось упустить благоприятный момент. А поздно вечером возле хаты остановился вишневый автомобиль. Борис вылез из-за руля. Он был в элегантном костюме, в импортных туфлях на высоких каблуках, в светлой рубашке, которая была схвачена на груди, вместо пуговиц, шелковыми шнурочками.

Сливканя только подумала: "Где же Марта?" - как услышала: "Ну, поехали, мама, наших посмотреть и себя показать..."

На следующий день ей не было прохода. Соседи заходили в хату, знакомые останавливали на дороге. "Богата ли сваха?" - "Видно, денег куры не клюют". - "Так, говорите, Борис у нее один?" - "И четыре комнаты! Ого-го!.." - "Рай для Марты!" - "Город - не село..."

Больше всего нетесовских интересовала будущая сваха. Сливканя скупо отвечала: "Такая из себя - ничего женщина".

Наконец дождалась воскресенья, когда обещала приехать Любава Родиславовна. Поднялась чуть свет. К обеду на столе уже некуда было поставить хрустальную посуду, одолженную у соседей.

До позднего вечера выглядывала Сливканя на дорогу. Уже и ночь наступила, а она все прислушивалась, не гудит ли машина. Так и легла, вся в ожидании, переживая, не случилось ли беды в дороге, ведь машин на трассе что мушек в поле. И навалился на Сливканю каменный сон.

Утром ни вернувшаяся одна Марта, ни позванная на помощь соседка не могли поднять ее с кровати: Сливканя помирала от жара великого...

Пришла бабка Христя. "У тебя болезнь в самое сердце вселилась". Дала для вида какое-то зелье: "Пей три раза в день". А сама так изменилась в лице, что только слепой не увидел бы: Христя бессильна. "Позовите врача", шепнула и ушла.

"Скорая помощь" приехала в Нетесов, когда женщины уже перенесли тело Сливкани с кровати на скамью...

Осенний ветер стрясал с тяжелых туч частые мелкие капли. Вперемежку со слезами они катились по в одночасье поблекшему лицу Марты. На кладбище как упала на колени у могилы, так поднялась только в сумерках, хотя подруги все время просили, умоляли, чтобы шла домой: "Застудишься". У нее и правда началось воспаление легких. Надеялась: пройдет - и липовым цветом, майским медом выгоняла простуду, но все же довелось лечь в больницу, "У вас будет ребенок", - сказала молоденькая врачиха, почти ровесница Марты...

И вот Марта с маленькой Романой в кабинете Натальи Филипповны.

- Скажите, Марта, какого числа вы родили дочку?

- Разве Борис не знает?

- Хочу услышать от матери.

- Седьмого марта. - Прижала Роману к груди, а детские глазенки перескочили на отца.

- Вчера вы отмечали какой-то праздник?

Задумалась, будто вспоминая. Прошедший вечер и правда можно было считать праздником - нежданно в Нетесов приехал Борис. Марта уже спала. На стук открыла дверь. Он, стараясь не шуметь - Романа спит, - подошел к столу. Разговор не клеился. "Как живешь, Марта?" - "Что тебе до этого". - "Почему ты так говоришь?" - "От великого счастья и радости: тебя увидела". - "Не шути так".

Он сел и продолжал: "Я, Марточка, решил с тобой законно расписаться. Давай поженимся. Хочешь, переедем в Синевец, а нет - сюда к тебе переберусь. Романа же наша: твоя и моя. Я не забываю и не забуду..."

О, сколько Борис наговорил! На год хватило бы. У Марты на сердце становилось то сладко, то горько. Чувство стыда и обиды, боязнь нового обмана растравляли боль. Может, и правда Борис пришел с добрыми намерениями, но Марта не верила. И теперь с раздражением ответила:

- Не было у нас никакого праздника.

- И цветов Борис не приносил?

- Каких цветов?

В кабинете щелкнул динамик. Кушнирчук нажала кнопку.

- Слушаю... Сейчас иду, товарищ майор.

У дверей оглянулась.

- Думаю, не подеретесь до моего возвращения.

Старший лейтенант не боялась, что свидетель Марта Сливка и подозреваемый в совершении преступления Борис Бысыкало сговорятся и будут давать неправдивые показания. Для сговора у них было достаточно времени в Нетесове. Да и в кабинете начальника Наталья Филипповна имела возможность слышать их разговор - селектор остался включенным.

Они не разговаривали. Марта задумчиво хмурилась. Романа играла с куклой, и казалось, вот-вот доверчиво протянет ручонки к Борису. Для нее не существует "чужих" людей: каждый вечер сельские хлопцы и девчата приходят к Марте, играют с Романой, ласкают ее, и она с радостью тянется к любому. Дочка Марте не помеха. Колхозный слесарь Назаренко, добрый, душевный толстяк, сам приходил и через знакомых передавал: "Готов стать Романе отцом". Марта не сказала ни "да", ни "нет". И на Борисово предложение: "Давай поженимся" - тоже промолчала.

Теперь в душе Бориса как бы звучали два противоборствующих голоса: один призывал к решительным действиям, другой - к осторожности, холодному разуму. Бысыкало не знал, чему же отдать предпочтение, а молчал.

Марта на него не смотрела. Раздумывала, зачем же вызвала ее Наталья Филипповна, зачем оставила их одних? Чтоб поговорили? Она уже сыта разговорами. Взглянула на Бориса и отвернулась. Что, на нем свет клином сошелся? Вон Назаренко каждый день заглядывает в сувенирный цех: "Не поломался ли станок?" Марта вышивает золотое солнце и красную калину, мережит воротнички и фартучки для кукол, которые заказывает какая-то зарубежная фирма. Находит еще время петь в молодежном сельском хоре. Ее, соловушку, никто в Нетесове перепеть не может.

И не только Назаренко засматривается на тоненькую, ладную Марту. Но она никого, кроме Бориса, не знала. Он приходил в ее сны, хотя старалась забыть. Не ждала его. И в мыслях не было, что явится вдруг среди ночи. Заявился. А потом пришел капитан Крыило и забрал Бориса. Марте показалось, отобрали у нее затаившуюся надежду.

Вошла Наталья Филипповна, села за стол.

- Так вот, Борис, дочка родилась седьмого марта, а вы ходили вчера отмечать именины. Как это случилось?

- Я перепутал.

- Возможно. Но цветы вы не подарили Романе, бросили их во дворе восьмого дома на Летней улице. Почему?

- Я хотел отвезти, но забыл на автобусной остановке, - выпалил Борис. Наверное, кто-то подобрал...

- Цветы он не приносил, но сам был у меня, - заступилась Марта. - Вы это знаете. А мне бы хотелось узнать, в чем подозревают Бориса, что он натворил?

Старший лейтенант ждала этого вопроса от Бысыкало.

"Он-то знает, в чем подозревается, потому и не спрашивает. К Марте поехал, чтобы запутать следы. Не удастся".

Предложила Марте подписать протокол, посоветовала погулять по городу, накормить Роману и прийти через часок.

- Букет, Борис, найден на месте преступления, - сказала терпеливо Кушнирчук, - и это послужило основанием подозревать вас в нападении на Балагура.

- Говорю: забыл цветы. Туда их мог отнести кто угодно.

Губы Бориса искривила усмешка.

- Знакомство с Ириной Лукашук отрицаете?

Косо глянул на следователя.

- Я уже сказал. Не знаю такой.

И только когда в кабинет следователя вошла вызванная для очной ставки Ирина, Бысыкало сознался, что знает ее в лицо, так как встречался в городе и приходил лечить ее дочку.

- Фамилию я уже подзабыл, - оправдывался он.

Зато Ирина назвала его имя, отчество, фамилию.

- Вы приглашали гражданина Бысыкало на день рождения? - спросила Наталья Филипповна у Ирины.

- Я никого не приглашала.

- Может, по собственной инициативе пришел?

- Я его не видела.

Показания Ирины радовали Бориса. Она отвечала коротко, о многом умолчала, хотя и ставились конкретные вопросы: "Где встречались? Когда виделись? О чем говорили? Не было ли ссор между вами?.."

Видимо, их встречи были короткими и случайными. Только соседка Феня, которую так и распирало любопытство, спутала все карты. С явным преувеличением наболтала Наталье Филипповне, будто однажды видела, как Борис прошмыгнул в квартиру Ирины, потом еще застала его в комнате, когда Митя с Марьяной играли во дворе. И уверяла, что не ошиблась: как-то вечером (ни дату, ни день недели не запомнила) Борис с Ириной долго стояли возле подъезда, и он пытался обнять ее, еще куда-то звал с собой. И у Фени нет ни малейшего сомнения, потому что близко видела, как Борис взял Ирину под руку, а она упиралась. Потом сказала: "До свидания", - которое Феня растолковала, как доказательство того, что назначено новое свидание.

Борис вздохнул облегченно, когда на пороге кабинета остановилась мать.

- Вы меня вызывали?

В этот момент вернулась Марта с ребенком.

- Садитесь.

Любава Родиславовна перевела взгляд на Роману.

- Уж не думает ли милиция устраивать свадьбу?

- Думаю, это вам самим под силу. Могли и без милиции обойтись, чтобы Романа росла с отцом. К слову, не так давно принято постановление по поводу практики рассмотрения дел при установлении отцовства в судебном порядке.

Бысыкало внешне оставался спокойным, словно с Балагуром ничего не случилось, словно все идет, как должно. Но внутренне был весь напряжен. "Меня арестуют... Осудят..."

- Мы, товарищ старший лейтенант, - заявила Любава Родиславовна, - сами как-нибудь разберемся в своих семейных делах. А почему вы задержали Бориса?

- Подозревается в совершении преступления.

- Какого?! - Сняла очки с чуть притемненными стеклами.

- Прошлой ночью ранен гражданин Балагур. Есть основания подозревать вашего сына.

У Бориса дернулась скула.

- Какой Балагур? Мой Боря на такое не пойдет. Что вы?.. Это какое-то недоразумение. - Уцепилась взглядом за Марту, будто та была в чем-то виновата.

Романа жалась к матери, терла кулачками глазенки.

- Хочет спать, - сказала Марта, ни к кому не обращаясь.

- Вы можете идти. Извините. Если будет нужно, мы вас вызовем.

Любава Родиславовна едва удержалась от искушения выскочить вслед за Мартой и поговорить с ней с глазу на глаз. Бориса подозревают. Его задержали. Марта важный свидетель. Недаром же ее допрашивала Кушнирчук. Неизвестно, что она говорила, но, если будет нужно, сменит показания. Обижена на Бориса - вот и наболтала. Пообещать, что справим свадьбу, пойдет на что угодно, у нее же дочка от Бориса.

- Где был ваш сын прошлой ночью?

Любава Родиславовна не спешила с ответом. Ждала сигнала от Бориса. Если моргнет - она поклянется, что вечером, как пришел, улегся в постель и никуда не выходил. Подумав, сообразила: ей не поверят. Бориса задержали не дома. Да и ночью, когда звонили, сказала, что сына нет и не знает, где он. Правда, это можно опровергнуть: сказала просто так, лень было пойти заглянуть в другую комнату, а он там спал.

Так и не дождавшись никакого знака, Любава Родиславовна подтвердила сказанное ночью капитану Крыило. Борис, повеселев, словно свидетельство матери сняло с него вину, изобразил оскорбленного:

- Меня капитан задержал в Нетесове. Вы это хорошо знаете. Еще и от матери хотите подтверждения. Зачем? Я не отрицаю. Был у Марты.

Любава Родиславовна восприняла слова сына как намек: с Мартой необходимо поговорить. И все же из отдела внутренних дел прежде всего поспешила в больницу. Знакомый хирург предложил кофе, но она отказалась.

- Скажите, что с Балагуром?

- Он ваш родственник?

- Знакомый...

Дмитрий был без сознания. Надежды поговорить с ним пока не было никакой.

Марту она отыскала на автобусной станции. Зайти к Бысыкало та не согласилась - нужно ехать, дома ждет работа. Отказалась и посидеть в кафе. Любаве Родиславовне удалось уговорить ее только на разговор в скверике. Сели на удобную свежепокрашенную скамью. Любава Родиславовна взяла на руки Роману: "Подержу внучку".

- Когда свадьба? - спросила будничным тоном.

Марта удивленно заморгала.

- Какая?

- Разве Борис не говорил? Я же послала его, чтоб договориться.

- Да говорил...

- Что решили?

- Я ему не поверила.

- Напрасно. А когда он к тебе приехал?

- Среди ночи.

Ответ явно не устраивал мать Бориса: Балагура ранили вечером. Неужели Борис? К Ирине он все-таки изредка забегал. Как-то даже знакомая предостерегла: "Держите сына, застрянет". Борис отбивался: "Я, мама, ребенка ее лечил". И опять, гляди ты, потянуло к ней, а тут, на несчастье, принесло Балагура - мало ли что могло случиться. Борис горячий. Правда, без причины в драку не полезет. Его, наверное, оскорбил Балагур. Не удержался сынок - и что теперь будет...

- А может, Марточка, Борис пришел к тебе вечером?

- Среди ночи разбудил. - Марта не поняла, куда клонит неофициальная свекровь.

- Боря, Марточка, сразу не осмелился войти в хату - волновался. Вы давно не встречались. Ты же могла найти другого. Боря выжидал, приглядывался... Разве не заметила тень под окном, не слышала шагов?..

Марта вспомнила тихий вечер, и показалось, будто и правда видела, как кто-то промелькнул за запотевшим окном, и вроде слышала, как в дровянике трещали сухие щепки.

- Ты вспоминай, думай, Марточка.

- Может, и ходил у хаты...

- Вот и скажи милиции: видела Бориса вечером.

Марта выхватила из унизанных кольцами рук дочку и, не оглядываясь, поспешила к подъезжавшему автобусу.

3

Тихое утро, окутанное легким туманом. Солнце то выглядывает из-за наплывающих облаков, то снова прячется, чтобы набраться сил, прохладный ветерок суматошно бежит по улице за городским автобусом, шевелит тоненькие ветки.

Старший лейтенант Кушнирчук, сама того не замечая, прикрывает веки. Ее преследует мысль: "Что же делать?" Балагур в беспамятстве произносит непонятные фразы. У него повреждены речевые органы. А время идет. Майор Карпович напоминает: "Собирайте доказательства!" Он не отбрасывает возможность того, что преступление совершил Борис Бысыкало, но не очень-то и поддерживает эту версию. Она может быть ошибочной. Наталья Филипповна не забывает об этом. И вот она переступает порог квартиры Ирины Лукашук. Откровенный разговор с хозяйкой никак поначалу не налаживается. Но слово за словом - и следователь начала рассказывать, как за нею, еще студенткой института, ухаживали двое однокурсников. Красавцы! "Ну, я - нос вверх, глаза вдаль: теряете, мол, время. Хлопцы оказались гордыми. Нашли себе девушек, женились..."

Откровенность Натальи Филипповны толкнула Ирину тоже на воспоминания. Рассказывала о своей жизни, полной и радости и слез.

После суда над мужем, Дмитрием Балагуром, возвращалась в Орявчик с Кривенко: его вызывали как свидетеля. Сидели рядом. И молчали до самого дома.

Однажды в воскресенье Ирина наведалась в тюрьму: Дмитрия после суда вот-вот должны были отправить куда-то далеко, в исправительно-трудовую колонию, куда она уже не сможет приехать - ребенка ждет, - и они не увидят друг друга целых три года. Дмитрий чувствовал себя виноватым перед женой, при встрече говорил мало, а прощаясь, сказал: "Когда придет время ехать в роддом, Иринка, попроси Павла, он поможет по-соседски. - Помолчав, добавил: - Береги себя и ребенка нашего береги".

В райцентре на автобусной остановке увидела Павла Кривенко. Должно быть, нарочно приехал. Расспрашивал о Дмитрии. Успокаивал: "Не тужи, Иринка. Я тебя в обиду не дам". Ирина сплела руки на груди, подошла ближе к стене, ища защиты от острого, пронзительного ветра, пробирающего до костей. Невдалеке в ожидании автобуса переговаривались женщины из Орявчика: "Муж в тюрьме, а он к ней липнет". - "Они давно любовь крутят". - "Жаль Дмитрия". "Сам виноват". - "А Павлу радость".

В автобус Ирину пропустили первой. Салон быстро наполнился пассажирами. Но рядом с Ириной никто не садился, будто Кривенко заранее забронировал это место. Опять ехали молча, как и первый раз.

В повседневных хлопотах тянулись месяцы одинокой жизни. От Дмитрия не было ни одного письма. "Далеко он", - думала Ирина и вечерами вязала одежку будущему малышу, по нескольку раз перекладывала пеленки, одеяльце и распашонки, сшитые ею самой.

В родильный дом решила добраться без помощи Павла. "Не нужна мне ничья помощь. Обойдусь!" Но ему словно кто подсказал, пришел сам, когда уже собралась, веселый, празднично одетый, будто в загс собрался. "Вон машина. Садись, Иринка", - махнул рукой на улицу.

А после выписки в райцентре нанял такси: "Отвезешь мамашу с мальчиком в Орявчик". Сам остался в городе. Наверное, чтобы не давать повода для всяких пересудов...

Наталья Филипповна слушала Ирину, смотрела на большой портрет, что висел на стене напротив. Подумала: "Дмитрий красив, и сын в него удался".

"Вылитый Дмитрий, всплеснула руками Фитевка, у которой мы снимали комнату в Орявчике, - рассказывала Ирина. - А кое-кто из женщин приглядывался к Митеньке и думал свое. Высказывался же от меня подальше. Да все равно слухи доходили и заставляли плакать".

Как-то заглянул Кривенко. Был под хмельком. Сел возле люльки, сделанной по его просьбе сельским столяром. "Бабы мелют: на меня похож". - "Зачем пришел?" - спросила Ирина, готовая вытолкнуть Павла из комнаты. И показала бы ему на дверь, но вспомнила, что зла он ей не причинил, а добра сделал немало.

Павел будто и не слышал вопроса. Улыбнулся. Не сводил глаз с Ирины и ее сына. "Шел бы ты домой, а то и так разговоров не оберешься. До Дмитрия еще дойдет", - сказала Ирина, укачивая Митеньку. А он: "Я ничего не краду. Хочу как тебе лучше... Вот подумал: зайду, может, помощь какая нужна. Разве это плохо?" - "Нет, Павел, но лучше иди домой". Кривенко оперся руками о колени, неохотно поднялся и, покачиваясь, направился к двери: "Пусть будет по-твоему". А утром Ирина, перестилая детскую постельку, нашла в ней двадцать пять рублей. Долго рассматривала купюру, распрямляла загнутые уголки, словно хотела убедиться, что деньги не фальшивые. Потом подошла к шкафу и положила их среди аккуратно сложенного белья.

"Почему Павел тайком подсунул? Почему не положил на стол, не дал в руки?.. Побоялся, что не возьму. И не взяла бы. Обойдусь! Придет - на пороге поверну и выпровожу из хаты".

После обеда почтальон принес Ирине долгожданное письмо. О себе Дмитрий писал скупо, больше расспрашивал о домашних делах, о ребенке, друзьях.

Письмо было длинное, но Наталья Филипповна дочитала его до конца. Дмитрий вспоминал, как познакомился с Ириной, скромную комсомольскую свадьбу в общежитии. В конце советовал в случае нужды обращаться к Павлу. "Вернусь отдам долг. Кое-какую копейку с собой привезу. Я тут работаю..." Просил, чтобы прислала фотографию - ему снится она, его любимая жена, с сыном на руках. В этот же день, уложив Митю спать, Ирина заглянула к Фитевке: "Может, тетка Алена, пойдете в магазин, так передайте Федору Довбаку, чтобы зашел сфотографировать малыша. Хочу Дмитрию послать". - "Так я сейчас сбегаю. Только пригляди, чтобы свинка со двора на улицу не выскочила".

Федор пришел скоро. Сфотографировал Митю голеньким в кроватке, одетым на стульчике, предложил Ирине сняться с сыном на руках, пошутил: "Заплатите за одного, а будете вдвоем".

Фотографии, как и обещал, принес на следующее утро, аккуратно разменял десять рублей, оставил себе половину, поблагодарил и не забыл сказать, что через какое-то время, когда Митя научится ходить, неплохо было бы еще разок сфотографироваться "на память о первых шагах".

С тех пор прошло почти три месяца, а от Дмитрия не было никакой весточки. "Неужели письмо не дошло? Где же оно? Назад не вернулось. И почему заказным не послала?.. Вот несчастье".

Как-то вечером по дороге домой к Ирине зашел Кривенко. На его дружелюбное: "Добрый вечер" - не ответила, молча подошла и решительно запихнула ему в нагрудный карман двадцатипятирублевую бумажку.

Не спалось всю ночь. О чем бы ни думала, мысли сводились к одному: "Почему нет ответа? Может, местный почтальон потерял письмо? Может..."

На следующий день написала Дмитрию еще одно письмо. Как раз перечитывала написанное, когда в дверь постучали: "Вам письмо, тетя Ирина. Соседская девочка протянула конверт. - Почтальон Корилич передал".

Ирина доверчиво отдала письмо Наталье Филипповне.

- Читайте, а я приготовлю кофе.

"Добрый день или вечер, мои дорогие и любимые Иринка и Митенька! Получил от вас письмо и фото. Чуть не умер от радости: сын растет! Радуюсь тому, что вы живы и здоровы. Ты хорошо сделала, Ирина, что не отдала малыша сразу в ясли. Начнет ходить - оформишь.

О себе мне писать нечего. Прошло полтора года. Считаю дни и часы. Недавно чуть приболел. Грипп. Уже все прошло. Опять работаю. Стараюсь скорее отпустят.

Пиши, как живете, что делаете, здоровы ли? Пиши обо всем. Как там в колхозе? Что нового?

Привет тетке Алене. (Есть ли у тебя деньги, чтоб за квартиру платить?). И Павлу привет. Пиши, как живете. Ваш Дмитрий".

Ирина принесла кофе. Села на край кровати.

- Я сразу же отправила ему письмо, - сказала, укладывая конверт в шкатулку. - И опять долго не приходил ответ. Что я только не передумала. Митя уже начал ходить. Зимой были места, и его приняли в ясли. Стала искать работу. Павел услышал, зашел. Я как раз укладывала спать сына, наклонилась над кроваткой, поправила одеяло. Распрямилась - а Павел мне прямо в лицо гудит как ветер в трубе: "Зачем мучаешь себя? И меня... А деньги зря вернула. У тебя же - ни копейки. Я хотел как лучше..."

Осмелился и впервые обнял Ирину. "Пусти!" - Ирина резко дернулась. Готова была распахнуть дверь: прочь! Он понял это и смирно сел на стул. Вынул из кармана плитку шоколада, положил на край стола, виновато глянул на свои грязные ботинки и примирительно сказал: "Может, на ферму пойдешь? Подменной. Не обижу..." - "У меня уже есть работа", - отрубила Ирина, не раздумывая.

На следующее утро зашла к председателю сельсовета. "Не найдется ли какой работы?" Ей предложили место ушедшей в декрет уборщицы в клубе и библиотеке. Работа не постоянная, но и то хорошо - зиму перебьешься.

Носила сына в ясли, с утра убирала клуб и библиотеку, потом управлялась дома.

Как-то в конце зимы, когда за окнами, словно наверстывая упущенное, разгулялась метель, зашла Фитевка. "Вот что, Иринка, - сказала она повелительным тоном хозяйки. - Освобождай комнату. Сын с невесткой едут. Два дня тебе на сборы. Еще ремонт нужно делать..."

Из рук Ирины выпал клубок и покатился к порогу, будто указывая дорогу.

За день она обошла весь Орявчик, спрашивала-переспрашивала о квартире. Там учителя поселились, там врачи, у одних тесно, у других, хоть и нашлась бы комната, не допросишься.

Фитевка в последний раз предупредила: "Не съедешь, пойду в милицию".

Ирина складывала пожитки, не зная, куда их перенести или перевезти. Еще ночь, и нужно куда-то перебраться. Куда?

И тут нежданно заявился Кривенко. Давно не приходил. Будто нарочно ждал этой минуты, а дождавшись - не радовался, не улыбался, сидел тихо, словно боялся напугать Ирину. Наконец решился: "Слышал я, Иринка, тебе жить негде. Сама знаешь, я мать схоронил. Комната пустует. Можешь занять ту, что с выходом на улицу. Отдельная. Вот ключ..."

Ирине не спалось. Что скажут люди, если она переберется к Павлу? Как воспримет эту весть Дмитрий? Что делать? И идти некуда. Война забрала у нее родителей, наделила сиротством. У Дмитрия мать умерла, когда ему еще и года не исполнилось, воспитывался в детском доме. Они поженились, как только он закончил шоферские курсы и приехал в колхоз. Фитевка с радостью пустила их на квартиру. "И копейка не лишняя, и веселее будет". Теперь выгоняет. Почему? Сын с невесткой приедут или хочет избавиться от квартирантки? А зачем сыну ехать в Орявчик? Живет в городе, там у него квартира. И работа, какую в селе не найдет ни себе, ни жене. Оба работают в институте. Но это их дело: ехать в Орявчик или нет. А комнату нужно освобождать.

- Третьи петухи застали меня на ногах, - рассказывала Ирина Наталье Филипповне. - Я разбирала кровать, поливала ее слезами и поглядывала, не проснулся ли Митя. Но, видно, набегались, натрудились за день ножонки, и сын сладко спал. Взялась переносить вещи...

Как-то Кривенко, вернувшись из города, сказал: "Не повезло тебе, Ирина, в жизни. Не повезло... Вот ты убиваешься по Дмитрию, сохнешь. А его нет... Нет - и все. Мне больно говорить, но ты должна знать правду: Дмитрия застрелили во время побега из колонии. Не подчинился оклику конвоира: "Стой! Стреляю!" И вот..."

Ирина почувствовала, как земля уходит из-под ног.

Кривенко долго рассказывал, как встретился в Синевце с человеком, который отбывал наказание вместе с Дмитрием, и тот сказал: "Передайте жене, что Балагур убит".

Павел убеждал: "Ты же видишь, давно не пишет..."

Как мог, уговаривал Ирину. И она смирилась со своей долей. А слезы, они еще никому не помогали. Казалось, все выплакала. В Орявчике только и разговоров было, что о гибели Дмитрия Балагура. Нашлись и утешительницы: "Не убивайся, Иринка, такая уж судьба". Кто-то даже сказал: "Тебе и с Павлом не плохо будет. Он тебя любит".

И все же Ирина не хотела верить в кончину мужа. "Поеду к адвокату, расскажу ему все, попрошу помочь: как это так, человека убили, а официального уведомления нет?"

Павел застал Ирину на автобусной остановке. Уговорил не ехать в райцентр, не тащить с собой сына. "Я сам все выясню. Отыщу адвоката, который защищал Дмитрия в суде, и попрошу его написать в исправительно-трудовую колонию запрос: что случилось с твоим Балагуром".

Оставшись дома, Ирина выстирала Павлу белье, которое валялось в углу небольшой веранды. Павел приехал последним автобусом, войдя в дом, сразу заметил, что в нем похозяйничали женские руки.

"Адвокат, Ирина, был на судебном заседании, пришлось ждать". Достал из кармана копию письма, адресованного начальнику исправительно-трудовой колонии. В нем сообщалось, когда и за что судили Дмитрия Балагура, и спрашивалось, почему его не отпустили домой - срок лишения свободы прошел. Где Балагур? Что с ним?

Ответ должен был прийти в Орявчик на имя Ирины Лукашук.

"Три рубля заплатил адвокату", - сказал Павел и добавил, что письмо сам отправил из райцентра, чтоб скорее дошло.

Ирина принялась искать деньги, чтобы отдать Павлу. "Не нужно, - замахал он руками. - Ты вон сколько мне настирала, нагладила. Сам не знаю, как тебя благодарить".

Прошло полгода, а на письмо-запрос ответа не было.

"Павел просто-напросто разорвал первый экземпляр запроса и выбросил в урну", - подумала Кушнирчук.

Прав был Кривенко - слезами горю не поможешь. Бесконечной печалью тоже. "Нет и не будет Дмитрия. Что делать? Как быть?" И Ирина опять лила слезы, опять кручинилась. Высохла от горя.

Через полгода Кривенко прорубил дверь из своей комнаты в комнату Ирины. Она не перечила. Отдалась на милость судьбы, как оторванная ветка течению воды. Орявчик постепенно как бы и забыл Балагура, смотрел на Павла и Ирину как на счастливую семью. Только сын спрашивал: "Где папа?" И Ирина не знала, что ему ответить. Ведь раньше говорила: "Он далеко, сынок, в море". "Папа - моряк?" Ирина кивала головой. "А дети говорят: я безотцовщина". "Неправда". - "Когда же он придет?" - "Море широкое, синее и далекое. Скоро вернется".

Утешала сына, а в мыслях укоряла себя: "Зачем обман? Пока Митя маленький - не понимает. Но ведь вырастет, как тогда все объясню?.."

Потом Кривенко послали на курсы при сельскохозяйственном институте. А Ирина родила дочку. Павел отпросился домой. "Дров я нарубил, молоко будет приносить Фитевка, режь кур и переживешь-перетрясешь зиму без меня, говорил прощаясь. - А ты, шпингалет, - дернул за ухо Митю, - чтобы слушал мать, нянчил сестренку. Может, гостинец и заслужишь".

Спустя какое-то время - Ирина как раз пошла к фельдшеру: Марьянка простудилась, кашляла - в дверь к Кривенко постучали. "Заходите!" - крикнул Митя, который домовничал и невыносимо скучал, сидя в хате.

Высокий человек в новеньком плаще теплыми серыми глазами глянул с порога на такого же сероглазого Митю, протянул сильные руки, поднял мальчишку к потолку, а потом прижал к широкой груди и целовал, гладил по голове, приговаривая: "Милый мой... Любимый мой..."

Митя, должно быть, сердцем почувствовал: только отец, настоящий отец, может так. Тоненькими руками обвил шею Дмитрия, разговорился - о себе, о матери, о сестренке...

Когда Ирина вернулась от фельдшера, Балагур уже знал: у нее есть дочь; Кривенко уехал на курсы; сыну скоро в школу; дядя Павел любит только Марьянку.

Ирина остановилась посреди хаты, не бросилась обнимать Дмитрия, не упала к его ногам. Изумленно смотрела, словно колебалась: поверить или нет в то, что видят глаза, - муж воскрес?

Митя, умостившись на коленях отца, весь светился радостью. Ирине показалось, что никогда не видела сына более счастливым.

"Извини, растревожил семейный покой. Я ненадолго", - виновато произнес Дмитрий. А Митя крепко обнимал его за шею, словно боялся: уйдет отец, и ребята опять будут дразнить безотцовщиной, говорить, что его принес аист, но бросил не в капусту, как других детей, у которых есть отцы, а засунул в дупло, и его оттуда достала мать.

"Чего же я стою?" - Ирина бросилась накрывать на стол.

Ужинали молча.

Потом она рассказала Дмитрию, как по селу пошел слух о его смерти, как писала письма, как адвокат посылал запрос. А Балагур делал вид, что все это давно ему известно и нечего повторять сказку-небылицу. Наконец открыл запыленный чемоданчик, протянул Мите вырезанных из отшлифованного оленьего рога собак, запряженных в сани. Они везли закутанного в кожух маленького мальчика. "У нас коней запрягают, - громко, от всей души рассмеялся Митя, а это псы". Дмитрий не стал объяснять, что в тундре ездят на собаках. "И это тебе, и это, и это..." - говорил, поспешно выкладывая теплые ботинки, матроску, меховую шапочку, белую рубашку. Сверху лег большой кулек конфет в блестящих обертках, две плитки шоколада.

"Правда, папа, ты на море плавал?" - "Плавал", - невесело подтвердил Дмитрий.

Ирина была как в забытьи. Все происшедшее казалось фантастическим сном, который так же быстро исчезнет, как и явился. И мысли бежали стремительно, одна выталкивая другую: "Дмитрий меня простит... Не простит! Он останется со мной. Никогда!"

Дмитрий без колебаний открыл дорожную сумку. На согнутую в локте руку повесил женскую кофту грубой вязки, цветастую косынку, метра три шелка, достал туфли на высоких каблуках. "Это тебе, - положил на стол, так как Ирина держала на руках проснувшуюся дочку. - И ей, - кивнул на Марьянку, платье сошьешь".

Слезы полились из глаз Ирины. Не спрашивала, почему отбыл шесть лет вместо трех, почему не писал, почему приехал теперь?.. Он мог бы поставить перед ней больше этих "почему?". И что ответить? Если б не дочка от Павла, а так... Чувствовала вину за собой, хотя Дмитрий не укорил ее ни единым словом. Перегорело, перетлело чувство, с каким бежал из колонии: отомстить! И лейтенант Сизов, узнав о семейных делах Балагура, напутствовал: "Не сваляй дурака, как домой вернешься. Любовь - не кусок хлеба, пополам не разрежешь". - "Первая любовь не ржавеет", - ответил Балагур. "Зато разлука для любви, как ветер для огня: маленький гасит, а большой раздувает еще больше. Поверь, это мудрый человек сказал..."

Стемнело. Ирина приготовила сыну постель, но он ни за что не хотел идти спать: отец уедет, и придется опять долго ждать.

"Иди, сынок, иди. Я тебя не покину, не волнуйся, - и в доказательство того, что останется, кинул в угол плащ: - Я тут лягу".

Растерявшаяся Ирина и слова не вымолвила, а Митя позвал: "Папа, иди со мной спать". И смотрел с такой мольбой, что у Дмитрия не хватило сил отказать.

В постели сын прижимался к отцу. "Папа, а на море страшно?" "Вырастешь - узнаешь". - "А дядька Павел сказал, что я олух, в тебя удался". - "Спи, Митя".

Ночью Балагур слышал, как ворочалась без сна Ирина, как вставала, когда плакала Марьянка, и мягкими шагами ходила по комнате, чтобы не потревожить спящих.

Задремала она под утро. Дышала часто, неровно. Снилось ей, будто Дмитрий ночью подкрался, убил Павла, забрал детей, а хату поджег. "И надо же такому присниться". Тряхнула головой, отгоняя остатки недоброго сна: прочь!

Завтракали, как и ужинали, молча.

"Мы с Митей съездим в город", - сказал после завтрака Дмитрий.

Смотрела вслед в окно. "Кто знает - что будет. Увезет дитя - бейся тогда головой о стену. Зачем отпустила?.." И тут же успокаивала себя. "Отец же. Порадуется сыну и привезет".

День убегал. Ирина начала тревожиться, выходила на дорогу. Расспрашивала у тех, кто возвращался из города: "Не видели Дмитрия с Митей?" - "Разве Дмитрий живой?" - удивлялись знакомые. И приходилось говорить, что не умер, приехал и подался в город. По Орявчику моментально поползли разные слухи. Кто-то говорил, что Дмитрий силой отобрал Митю у Ирины; другие - что он украл сына; а третьи возражали и тем и другим, придерживаясь мысли, что с того света еще никто не возвращался...

Ирина не находила себе места. Неужели лишилась сына? Может, сходить к участковому или в сельсовет? Завернула Марьянку в одеяло.

"Пи-и... Пи-и..." - донеслось со двора.

Выглянула.

"Ма... Мама!.." - Митя толкает детский автомобиль - блестит никель, краска; крутятся толстые резиновые колеса; светят фары; пикает сигнал настоящий "Москвич". И такая радость на лице мальчишки! А у Ирины хоть и отлегло от сердца, но в глубине души сосет: заберет Дмитрий сына, переманит.

"Мы в кабине с дядькой Мироном приехали", - хвалится Митя.

Дядька Мирон - колхозный шофер. А говорун! Наговорил, наверное, и Дмитрию: рот же не зажмешь. Ирина оглянулась от плиты. "Что будете ужинать?" - "А мы в ресторане наелись", - гордо сказал Митя, гоняя вокруг стола автомобиль. Зацепил колесом за диван. "Соблюдай правила движения", сказал Дмитрий. Голос показался Ирине сухим, бесцветным, будто никогда и не было той сочности, напевности, которую могла отличить среди сотен голосов. За долгие годы разлуки он как-то засох, стал чужим.

Дмитрий взял у Ирины ведра, пошел к колодцу, что стоит под деревянной крышей во дворе у Кривенко. Ворот заскрипел: "Изменила... Изменила... Из..."

Ночь пахла яблоками. Захотелось одно сорвать. Но в сад к Павлу не пошел. Все было родным и чужим одновременно. Смотрел на хату Фитевки, куда привел Ирину. Вещи - в двух чемоданах. Первая ночь - на голых досках: не было у хозяйки лишнего матраса. Постепенно разжились. Купили шкаф, кровать с пружинной сеткой, стол, стулья. Оба работали, появились деньги. Все шло хорошо до того злосчастного вечера, когда какой-то бес подбил украсть колхозное зерно. За это отсидел, искупил вину, а червячок стыда и до сих пор точит душу, заставляет опускать голову перед знакомыми.

Дмитрий внес полные ведра.

Ирина укладывала спать детей. "Папа, чтоб ко мне пришел", - крикнул сын из соседней комнаты. "Иду", - ответил Дмитрий и тут же услышал: "Нам бы поговорить... Слышишь?.." - но не отозвался.

Наталья Филипповна понимала Балагура: мужская гордость взяла верх. Не мог сразу отбросить все, что скопилось в душе за годы разлуки, смириться с потерей жены.

Опять лежал без сна рядом с сыном. "О чем с Ириной говорить?.. Все ясно, как белый день. Сразу бы уйти отсюда - Митя удержал. Никак не могу расстаться. А уходить нужно. О работе договорился. Пойду шофером. Начальник районной милиции рекомендовал меня председателю одного колхоза. Утром и распрощаюсь. Мите скажу, что должен отбыть на море - корабль не может ждать и отплыть без моряка не может. Скорее отплыву - скорее вернусь..."

Утром и уехал. "Куда ты, Дмитрий?" - попробовала остановить его Ирина. "Митю не обижайте", - глянул косо и пошел.

- С тех пор мы и не виделись, - сказала Ирина.

Она уже успела наведаться в хирургическое отделение.

"Дайте хоть одним глазом глянуть. Хоть с порога".

"Нельзя", - отказал врач.

Подошла к дежурной сестре. Упрашивала ее до тех пор, пока в глазах женщины не промелькнуло сочувствие. Сестра вошла в палату, отодвинула занавеску на застекленной двери. Дмитрий лежал навзничь, руки сложены на груди поверх одеяла. Ирине показалось, что они никогда больше не шевельнутся. Лицо бледное, застывшее. Веки опущены. В морщинках на лбу капли пота.

"Что вы тут делаете?" - спросил врач за спиной.

Ноги перестали служить. Не хотели, не могли перенести Ирину в дальний угол коридора, и хирург поддерживал ее под руку.

"Не переживайте так. Ему станет легче, тогда поговорите", - успокаивал он Ирину.

Наталье Филипповне тоже не разрешили встретиться с Балагуром. Придется ждать, надеясь на выздоровление. А пока что следователь Кушнирчук поинтересовалась Павлом Кривенко.

- Где он, Ирина Петровна?

- Не знаю.

- Не приходил?

- Я его не пустила.

- Когда?

- Конечно, не вчера. Когда перебралась от него в город. Он ходил тут под окнами, стучал в дверь. Но я не отозвалась. Куда подевался - не интересовалась. Он мне не нужен.

- А вы ему?

Ирине вспомнилось: "Будем вместе жить, мне без тебя свет не мил. Ты мне нужна для счастья, Иринка". И она поверила.

- Не знаю, - ответила следователю.

- Кривенко помнил о дне вашего рождения?

Вспомнила, как в первый год совместной жизни подарил ей в день рождения гребень и одеколон. "От всего сердца!"

- Может быть, и теперь примчал в Синевец, встретился с Дмитрием и... Наталья Филипповна слегка прихлопнула кулаком по стулу.

- Не думаю, - возразила Ирина.

- А не Кривенко ли убегал, втянув голову в плечи?

Ирина задумалась.

- Походка не та: у Павла шаг мелкий, а у этого длинный. Правда, он бежал. Может, и Кривенко...

- А не был ли это фельдшер Бысыкало?

Ирина передернулась.

- Борис?

- Да.

Бысыкало стал другом семьи после того, как вылечил Марьянку. Ирина уже забыла, когда это было, а он все при встрече: "Как Марьянка? Не нужны ли какие лекарства?" Недавно встретился на рынке. "Можно, приду в гости?" Дети уснули, а он сидел, нашептывал: "Красивая вы, Ирина". - "Спасибо". Взял за руку. "Вы бы не возражали, чтобы я стал вашим мужем?" Выхватила руку, рассмеялась. "В сыночки мне годитесь". Борис не рассердился. "Теперь это модно - жениться на женщине старше тебя". - "Во Франции?" - опять рассмеялась Ирина, переводя все в шутку...

Был уже первый час. Через несколько минут Кушнирчук должна была встретиться с лейтенантом Пасульским. Уходя от Ирины, она думала: "Почему Лукашук на очной ставке умолчала о близком знакомстве с Бысыкало? Почему?"

4

До районного отдела внутренних дел Наталья Филипповна дошла быстро. В кабинете Пасульский достал из папки блокнот.

- Я тут кое-что записал.

И с подробностями рассказал все, что узнал в Орявчике об Ирине, Дмитрии и Павле. Прежде всего выложил уже известную историю о возвращении Балагура из колонии. Ирину долго не отпускала душевная боль: Дмитрий поехал, так и не выслушав ее.

Кривенко, прибыв с курсов, радости не принес. Как-то с купленного Балагуром детского автомобиля слетело колесо. "Почините", - попросил Митя. "Почините, почините, - передразнил мальчишку Павел. - Пусть чинит тот, кто купил эту железку..."

Еще на курсах Кривенко узнал о приезде Дмитрия в Орявчик. Его охватил страх: "Отыщет меня в общежитии - и прощай белый свет". Перебрался в гостиницу на окраину города, а товарищам сказал, что ночует с детьми знакомого, пока тот в отъезде.

В общежитие вернулся только после встречи с Фитевкой. Та привозила на рынок творог, сметану и рассказала, что Балагур куда-то уехал, одарив Ирину, Митю и Марьянку. Куда подался - не знала. Главное - в селе его нет.

С курсов Кривенко приехал домой, когда в Орявчике уже перестали говорить о Балагуре: всякое диво - на три дня. Но стоило кому-то из односельчан (были такие) увидеть Павла, как начиналось: "Ты слышал: Дмитрий приезжал?" - "Где он теперь?" - "Неужели уехал насовсем?" - "Что сказал Ирине?" - "Сына бросил - нечестно..."

Павел не вступал в эти разговоры. Что он мог сказать? С Ириной тоже старался не говорить о Балагуре. Зачем? Ну, был и уехал. И хорошо! Но спокойно спать не мог. Павла будил ночной скрип калитки, шелест развесистой яблони, рокот мотора. Ложась спать, доставал гантели, клал поближе, чтобы были под рукой.

Лейтенант Пасульский заглянул в записи, снял очки и постучал ими по блокноту.

- Тут еще важные подробности.

И он рассказал, как однажды, когда Павел еще был на курсах, к Ирине зашел Иван Дереш, отбывавший наказание вместе с Дмитрием. Посмотрел на Митю. "Настоящий Дмитрий. Хе-хе-хе-е". - "А я Митя", - не понял малыш. Дереш отослал мальчика гулять: "Мне нужно с мамой поговорить". И сказал Ирине, что Дмитрия убили - бежал из-под стражи. "Но вы о нем не жалейте. Он собирался бросить вас после возвращения. Не верите? - Потянул носом воздух, будто принюхивался. - Не любил он вас. Сам как-то признался мне на досуге. Хе-хе-хе-е..."

Ирина накрыла разметавшуюся во сне Марьяну и предложила Дерешу сесть.

"Я уже знаю, что Дмитрия убили во время побега. Сначала не верила. Но от мужа не было писем, срок - три года - прошел, а он домой не вернулся. И я поверила. Да вот и вы подтверждаете..."

"Царство ему небесное. Хе-хе-хе-е..."

Иван Дереш сплюнул и ушел. Радостный, как ребенок. Ирине до самого вечера слышалось это "хе-хе-хе-е...". И чего смеялся? Над кем? Чему радовался? Так и не поняла...

Как-то Кривенко вернулся домой пьяный. Дети спали. Павел схватил Ирину за руку, дернул к себе, потащил в другую комнату: "Он, Балагур, ночевал тут? Что у вас было?.."

Заплакала Марьянка. Ирина вырвалась, побежала к дочери. "Противно. Обидно. За что обижает?"

До утра перебирала свое житье-бытье. Встала измученная. И удивилась: "Где же Павел? Как это я не услышала, когда вышел? И куда пошел?" И сказала себе: "Хорошо, что ушел".

Настоящее утро еще не наступило - сумерки, смешанные с туманом, цеплялись за деревья, волочились над укрытой росой землею, а Ирина уже крутила ворот колодца. Сзади звякнуло пустое ведро. Фитевка. С тех пор, как Ирина перешла к Павлу, бывшая хозяйка избегала встреч с нею. А тут сошлись с глазу на глаз.

"Так где же ваш сын с невесткой?" - вырвалось у Ирины.

Фитевка вытерла о фартук руки. Ее сморщенные губы дернулись. Отступила на шаг в сторону, уступая дорогу, и сказала:

"Виновна я, Ирина. Прости. Соблазнилась возком дров. Скажу тебе правду. Павел уговорил: выгонишь, дров привезу... И деньги обещал. Дура я баба..."

В хату Ирина вбежала без ведер. Упала на кровать. Дети расплакались. Едва утихомирила. И внезапно все стало Ирине ненавистно. Она прижимала, голубила детей: "Милые мои лебедята". Потом успокоилась, вытерла слезы и туго завязала косынку на голове.

"Вот что, Митя, - сказала сыну, - ты играй с сестренкой, а я сейчас..."

Идет Ирина по улице, решительная и гордая, на голове корона из белых кос, как туго сплетенный лен. С ней каждый здоровается, и каждому она приветливо отвечает, словно на сердце не боль и горечь - майский мед. Вот и колхозный гараж. Машину Мирона увидела издали. Из-под нее торчали кованые башмаки. "Доброго здоровья", - поздоровалась Ирина. Мирон выполз из-под кузова, вытер ветошью руки. Подумал: "Будет ругать, зачем Балагуру о ее жизни с Кривенко рассказал, когда его из города вез". Но Ирина спросила: "Когда едешь в Синевец?" - "Утром, в восемь. А что?" Оглянулась - никого нет. "Порожняком едешь?" - "Оттуда должен комбикорм привезти". - "Вот и хорошо. Заезжай за мной..."

Рассказала Мирону о своем намерении уехать из Орявчика и попросила: "Смотри не разболтай..."

Телефонный звонок прервал рассказ Пасульского. Кушнирчук говорила отрывистыми фразами:

- Что же делать? Может быть, вызвать областных специалистов?.. Делайте все, чтобы выздоровел...

Положила трубку.

- Балагуру стало хуже.

- Жаль, - огорчился Пасульский. И вернулся к своему рассказу.

На следующий день чуть свет Павел ушел из дома. А ровно в восемь у двора остановилась машина. Мирон, не выключая мотора, быстро погрузил вещи. Вскоре все было готово. Ирина с детьми и небогатыми пожитками покинула Орявчик...

Было воскресенье. Солнце протянуло от окна к кровати медные нити лучей. Прячась от него, Павел подвинулся ближе к стене. С тех пор, как Ирина бросила его, в хате хоть вой - тихо, пусто. А ведь было же: подойдет Ирина, скажет слово-другое, пролепечет непонятное дочь... Да и тот желторотый все трещал: "Вы не мой папа... Мама, дядька Павел опять пьяный..."

Две недели сидел в хате, словно крот, - стыдно было глаза людям показать после отстранения от работы на ферме. Зашел к нему председатель колхоза и ругал и совестил: "Для чего же, Павел, мы тебя на курсах учили?.." Но словом Кривенко не проймешь. Председатель предложил: "Иди ездовым". Дал время подумать. Павел думал сутки - и согласился.

Работа выгодная: тому мешок муки подбросишь с мельницы; тот зовет дров из леса привезти; кому-то огород нужно вспахать, удобрение завезти... Работы - только успевай. И каждый раз звонкая копейка в кармане. Для себя Павел не просил: "Кони работали - овса заработали". Или: "Дышло сломалось новое нужно". Но никто и не ждал, что Кривенко сделает что-то даром. Клали ему в карман трояк или пятерку, угощали и кормили - один же, кто ему сварит. А если когда и проходил день без калыма, тогда Павел заходил в сельский буфет, брал буханку хлеба, банку рыбных консервов, бутылку вина и шел в свой пустой, неприветливый дом.

Как-то вывозил с фермы перепрелый силос. Подошла Гафия Нитка подменная доярка.

"Вчера твою видела".

Он оперся о вилы, воткнутые в силос, широко расставил ноги и всем телом подался вперед. Не поверил:

"Обозналась ты, Гафия".

"И говорила с ней..."

"Шутки шутишь?"

"Чтоб меня гром убил!"

И Нитка рассказала, как ездила в областной центр и встретилась с Ириной: та в универмаге пальто покупала, красивое такое - пушистый воротник, на рукавах меховые нашивки.

"И где же она остановилась?" - спросил.

"В Синевце... Сказала, что получила квартиру, работает и хорошо зарабатывает. Марьянка в яслях, Митя в школу ходит... И одета по-городскому. По всему видно, в Орявчик не собирается".

Кони вдруг тронули с места.

"Тпру-у-у! Бесовы души!"

"Я завела разговор о тебе, Павел, - слушать не захотела. Да не переживай... Я смотрю - человек ты хороший. И теперь везде успеваешь: в колхозе нормы выполняешь и, кроме зарплаты, копейку имеешь. Да я, когда услышала, что она тебя бросила, не поверила: где лучшего мужа найдешь? Дура! Дмитрий ее возненавидел. Ирине бы сидеть, заботиться о тебе. Так нет: от Дмитрия к тебе, от тебя - кто знает к кому..."

"Может, она с Дмитрием?"

"Одна!.. Даже не знает, где он. Сказала, что никогда никого не подпустит к себе... И кто на нее с двумя детьми позарится? Приютил ты ее в тяжелую минуту, открыл перед нею двери, а она, видишь, как отблагодарила... Недаром говорят: черную душу мылом не отмоешь..."

Кони опять тронули. Павел, сгоняя злость, сердито огрел батогом одного, другого. Воз заскрипел, покатился...

Разговор с Гафией долго не выходил у Павла из головы, и он поехал в Синевец. Раздобыл адрес Ирины, ходил вокруг дома, высматривал среди детей Марьянку и Митю, вглядывался в каждую женщину, надеясь увидеть Ирину. Был уверен, что она обрадуется ему: Балагур не простил измены, и ей некуда податься.

Уже зажглись фонари, а Павел все еще был на Летней улице возле дома номер восемь. Наконец вошел в подъезд, постучал в свежепокрашенную дверь, над которой сипела маленькая табличка с белыми цифрами 17.

"Кто там?" - послышался знакомый голос.

"Открой, Иринка", - сказал жалобно, просительно.

Ирина не узнала Павла по голосу. К ней вечерами редко кто заходил. Синевец - не Орявчик, где друг друга знают не только в лицо, но и по имени-отчеству величают.

"Кто там?" - опять спросила Ирина громче, и Павел услышал, как топчутся дети, как что-то шепчет матери Марьянка.

"Не узнаешь, Иринка? Это я, Павел. Открой".

На стук больше никто не отозвался. "Ирина не впустит", - подумал Павел и испугался этой мысли, подошел со двора к окну. "Открой, не бойся..." Потом из-под ясеня осматривал просторный двор, поглядывал на авоську с бутылкой, несколькими луковицами и кулечком конфет "горошек". Более находчивый, может, попросил бы соседей, чтобы уговорили Ирину согласиться на короткий разговор. Но Павлу это не пришло на ум. Свет в комнате погас. Тогда он открыл и выцедил вино, швырнул пустую бутылку в кусты. Откусил от луковицы, как от яблока. Еще раз, прячась в тени стены, подошел к окну. Хотелось хотя бы услышать голос Марьянки. Но было тихо, как в могиле. Опять подошел к двери ни звука. "Хожу, как вор, еще в милицию попаду..."

Кушнирчук пыталась угадать цель визита Павла в Синевец. Хотел помириться? Просить прощения? Просто повидать дочь? Наталья Филипповна отложила карандаш и откинулась в кресле. "Кривенко мог приехать и в день рождения Ирины..."

Домой в Орявчик Павел добрался на автобусе. В бригаде после обеда не было работы. И он стал возить навоз на приусадебный участок Гецка. После нескольких ездок уселись за стол. Пили.

"Что слышно про Ирину, а, Павел?"

Кривенко хлопнул в ладони, потер одной о другую, словно растирал что-то между ними, потом дунул на ладонь - мол, улетела, пропала.

Разговор об Ирине раздражал Павла, и Гецко заговорил о конях: они у Павла что надо - и увезут больше, чем другие, и поле быстрей вспашут...

Наутро Кривенко вызвали к председателю колхоза.

"Чего ему? - недовольно буркнул Павел. - Сегодня выходной".

Гецко остался ждать у сельмага. Павел вернулся не скоро, отвел соседа в угол почти пустого магазина, и тут сзади кто-то дернул его за плечо: "Километр за тобой гонюсь. Шагом марш за мной".

На пустынной улице Степан Корилич протянул Павлу перевод на сто рублей. "Это же Ирине от Балагура", - сказал Кривенко. "А где ее искать? Дают бери. Не впервой!"

Павел колебался только миг, потом заполнил бланк, дал почтальону трешку и вернулся в магазин.

"Ну, зачем председатель вызывал?" - подступил Гецко.

"На улице расскажу".

Каменистая дорога бежала с небольшой горушки среди хат и пряталась за тенистыми деревьями, что росли по сторонам. Приятели шли, обдумывая, как теперь быть Павлу, что делать? Накануне вечером не привязал коней, они дорвались до картошки, ели, сколько хотели, и даже ветврач из района не помог.

Председатель обещал передать дело в суд. Павел решил бежать.

Утренние зори еще стряхивали над Орявчиком дрожащую росу, а он с небольшим чемоданчиком уже шел к автобусной остановке... Куда уехал Кривенко, в Орявчике никто не знал...

- Но мы выясним, - подытожил свой рассказ Пасульский.

Наталья Филипповна рассказала ему, что 17 октября в Синевце видели человека, похожего на Павла Кривенко. Капитан Крыило проверяет достоверность факта. Не исключено, что все подтвердится. Собираясь бежать, Павел сказал: "Заработаю денег и вернусь к Ирине". Может, и заехал в день рождения, а тут Балагур... Необходимо как можно скорее разыскать Кривенко.

5

Кушнирчук отложила недочитанный роман и собиралась выключить свет. В этот момент зазвонил телефон. Подняла трубку и узнала голос капитана Крыило. Он сообщил, что Павел Кривенко был в Синевце, угощался в привокзальном ресторане и в ночь с семнадцатого на восемнадцатое, когда был ранен Балагур, выехал пассажирским поездом в направлении Львова.

Пьяный, которого подобрали в подъезде, оказался непричастным к преступлению. Пятна на его пиджаке - следы крови кролика, которого перед этим забил у тещи в селе. Угрозы: "Я ему... я его..." - пустая болтовня.

Итак - Кривенко... Но в процессе следствия появился еще один подозреваемый - шофер Федор Шапка. Пока разыскивали Кривенко, Наталья Филипповна занялась им.

...В Синевце стояла ранняя осень. В такую пору начинают краснеть леса, солнце не печет - греет ласково; земля утром и вечером отдает холодком; дни не короткие и не длинные - успеешь управиться с работой до ночи.

Ранняя осень - это не тягостная пора, когда на дворе семь ненастий за день: сеет, веет, дует, крутит, мутит, на голову льет и ноги морозит. Ранняя осень - это дозревшие яблоки поблескивают росяными боками на влажных ветках, звонко хлопают о землю груши, пахнущие майским медом; трепетную просинь неба разрезает первый журавлиный лемех, а понизу, у самой земли, плывут длинные паутинки бабьего лета, цепляются за траву и трепещут оборванными концами, и ветер нарочно рвет их, чтобы повредить связь меж летом и осенью.

У Ирины был отпуск. Сначала хотела съездить в Орявчик. Как живет тетечка Тамара? Она каждое утро угощала Митю свежим молочком. "Не надо денег, Ирина, - говорила, - пусть сынок-дубок крепнет, а я на его свадьбе погуляю". К Марьянке тоже приходила, когда Павел был на курсах. "Мои дети на молоке крепкими выросли, пусть и твои сил набираются".

Было у Ирины намерение навестить и секретаря комсомольской организации колхоза. Как он там, советчик и спаситель Сергей Кацюба? "Ты, Ирина, еще подумай, - советовал, когда она пришла сниматься с учета и рассказала, что решила уехать от Кривенко в город. - Может, я найду Дмитрия, поговорю, и ты к нему переберешься?" - "Нет! - ответила. - Я виновата, мне и заглаживать вину". - "Может, с Кривенко останешься? - спросил несмело. - Мы на него управу найдем". - "Лучше камень на шее носить, чем с ним жить".

Не без Сергеевой помощи выхлопотали ей квартиру в городе, устроили дочку в детсад, нашли работу. Коллектив оказался дружным, и Ирина повеселела. "Компанейская ты у нас", - говорят девчата. Ко дню рождения купили ей туфли, сыну - скрипку (Митя учится в музыкальной школе), платье и куклу - дочке.

Прошлой осенью привезли Ирине два ящика яблок и три центнера картошки, которой хватило на всю зиму. "Это тебе натуроплата", - прочитала она в записке Сергея.

В тот последний их разговор он сказал: "Прости, что недостаточно интересовались твоей личной жизнью..." А что было интересоваться? Посмотреть со стороны, все у Ирины Лукашук шло своим чередом. Душу никому не открывала. Сергей каждый раз спрашивал: "Как дела?" Она гордо поднимала голову: "Понемногу идут..." И теперь ей казалось, если приедет в Орявчик, Кацюба встретит ее своим: "Как дела?.."

Хотелось Ирине проведать и одинокую Евдокию. Муж с войны не вернулся. Дети и внуки зовут ее в город, а она - ни за что! Придет, бывало, к Мите и Марьянке, принесет орешков и шепчет: "Говорят, будто есть чужие дети, а мне все родные".

А председатель сельсовета при встрече засыпал бы ее вопросами: "Как живешь, Иринка? Где работаешь? Как детки? Где Дмитрий? Что нового?" Он любит выпытывать, потому что, как говорили в Орявчике, голова села должен все знать. На то он и руководитель...

Доярка Вера Сидоран тоже была бы рада встрече: вместе на ферме работали...

И все же Ирина передумала ехать в Орявчик. Еще пойдет по селу, что к Павлу вернулась. Да и не отрывать же Митю от школы. К тому же домашние дела: окна покрасить, кухню побелить. Только управившись со всем, решила хоть денек побыть одна на природе - отпуск все же. Отправила Митю в школу, Марьяну отвела в детсад - и в дорогу.

Лес встретил Ирину приветливо.

Рыженькая белка, спрыгнув с лещины, пробежала мимо пня, ловко уцепилась за толстый бук, таща за собой распушенный хвост. "Собирает орешки в дупло, будет зимой ей тепло", - вспомнилось из детства. Как же давно не видела она лесную белку-красавицу! Ой, давно! С тех пор, как ходила с Дмитрием по грибы. Белочка грызла еловую шишку, добывая зернышки. "Не испугай", предупредила Дмитрия. Белка держала шишку в передних лапках, рыжий хвостик лежал на сучковатой ветке, головка поворачивалась то в одну сторону, то в другую, тонко скрежетали острые зубки.

"Э-ге-ге-й..." - донеслось издалека.

Белочка настороженно моргнула и устроилась на ветке повыше, а когда опять послышался крик какого-то грибника, стрелой полетела на другое дерево и хвостом зацепилась за кончик тонкой ветки. Ирина ахнула, но Хвостаня (так Дмитрий назвал белку) тут же отцепилась, найдя удобное место чуть ниже.

Ирина глубоко задумалась, сидя у ручья на заросшей мхом каменной глыбе. "Дмитрий, Дмитрий, куда же ты подевался? Я же тебе такие письма писала камень, и тот бы ответил".

Она наизусть помнит каждое письмо.

"Дорогой Дмитрий!

Пишу тебе это письмо, а на коленях сидит Митенька. Он тянет ручонки к бумаге, бормочет: па... па... па... И вот мы вдвоем выводим большими буквами: "Папа". Я не знаю, что хочет сказать наш сын, но уверена - первым словом будет "папа". Малыш еще ничего не понимает, а я уже наговорила ему о тебе много-много: как встретились, как поженились, как жили... А он все бормочет свое: "па... па... па...", словно хочет выпытать, где ты. Говорю: твой папа, сынок, далеко. Твой папа на синем-синем море, на большом, больше, чем хата, корабле. Он повез за море старую, как баба-яга, беду. Повез, чтобы потопить, чтобы она никогда больше не возвращалась. Твой папа ("Па... па... па...") добрый и работящий. Он скоро вернется...

Мои сказки, Дмитрий, длинные. Сын заснет, а я все еще рассказываю. Для себя. И становится легче. Наговорюсь, намечтаюсь и засну...

Ты, Дмитрий, писал, чтобы побольше заботилась о нашем малыше. Я все понимаю, все для Мити делаю. А вернешься, будем воспитывать сына вместе.

Спрашиваешь, как живем? День за днем. Я уже писала тебе, что Фитевка выставила нас из дома - к ней сын с невесткой приезжают, - и мы перешли жить к Павлу в отдельную комнату, что с выходом на улицу. Не пойму только, почему ты не отвечаешь на мое письмо? Рассердился? Не стоит. Другого выхода у нас не было.

Мы с Митенькой каждый день подходим к календарю, и наш сынок своей ручонкой срывает листок. Считаю дни до нашей встречи.

Ждем с нетерпением. Горячо целуем. Твои Митя и Ирина".

Ветер раскачивал ветки над головой. У ног журчал чистый - каждый камушек видно - ручей. Ирина ощутила холодок, поднялась и пошла вверх. Ей попались два боровика. Вдосталь налюбовалась их молодецкой статью, а потом срезала и положила в корзинку. Стала искать грибы.

Она любила ходить по грибы с Дмитрием. Последний раз они отправились в лес, когда уже ощипывал деревья первый морозец. В ущельях еще держалось тепло, и грибы росли густо. Две корзины набрали. Было что мариновать, сушить, жарить...

"У нас осень, - писал Дмитрий из колонии, - и я вспомнил наш последний поход за грибами. Ты еще тогда приговаривала: "Хоть грибочки малы, я им кланяюсь до земли". Как было хорошо! И как захотелось грибного супа. Вот приеду - и сразу по грибы! Ведь опять будет осень".

На это последнее письмо Ирина сразу ответила:

"Добрый день, а может, вечер, дорогой Дмитрий!

Как видишь, мы живы и пишем тебе письмо. И здоровы. Митя недавно чуть приболел - прошло. Без фельдшера обошлось.

В предыдущем письме я тебе второй раз сообщила: живем у Павла. Ты почему-то об этом ничего не пишешь, как будто не знаешь. А может, не получил наше письмо? Павел как раз ехал в город, и я попросила его опустить письмо там, чтобы скорее дошло. Неужели где-то потерялось?!

Наш Митя растет с каждым днем. Веселый, как воробушек весной. Я посылала тебе фотокарточку. В этот конверт кладу вторую. На ней улыбается наш сынок, наша с тобой кровинка. Он уже говорит. Только "р" чисто не выговаривает. Спросишь у него: "Ты чей?" Говорит: "Балагулев". Научится к твоему возвращению.

Ты спрашиваешь, не забыл ли нас Павел. Будь спокоен. Дров он привез, его дровами греемся. С тех пор как умерла мать, грустит. Даже похудел. А квартиру сам нам предложил. Интересуется, что пишешь. Сказал, что, если бы ты был поближе, он съездил бы к тебе. У него много работы - бригадирствует. С утра до ночи в поле, на ферме.

Теперь немного о нас с Митенькой.

Живем хорошо. Сына отвожу в детский сад, сама иду на работу. Так проходят дни. Если тебе нужно, если можно прислать денег, напиши, не стыдись. Я вышлю.

Спрашиваешь, какие новости? Все без изменений. Погода у нас, как всегда в эту пору, хорошая. Погляжу кругом - сердцу любо, подумаю - грусть до глубины пронимает: все это без тебя. На этом кончаю письмо - за Митей идти пора.

Крепко обнимаем и целуем. Твои Митя и Ирина".

Дышит и не надышится Ирина лесным воздухом. Быстро бежит время. Солнце на миг остановилось посреди неба и длинным лучом, словно прутиком, выгоняет из глубокого ущелья остатки тумана, похожего на белый дым, что катится над сельской хатой, в которой топят сырыми дровами. Корзинка с грибами оттягивает руку. Но идти легко. На опушке леса выбросила палку, стряхнула еловую хвою, поправила волосы - и к шоссе: может, случится попутная машина, а нет - автобус будет.

Ждать пришлось недолго. Грузовик остановился, хотя Ирина и не поднимала руку. "Кто-то знакомый?" - подумала.

- Садитесь, подвезу, - открыл дверцу молодой, веселый шофер. Ему не было еще тридцати.

Ирина поднялась в кабину. Водитель умело вел машину, часто поглядывал на утомленную, но счастливую пассажирку.

- По грибы ходили?

Приподняла иссеченные листья папоротника, которыми была накрыта корзина.

- Где вы их столько?..

- В лесу.

- Мне с грибами не везет. Разве только наступлю - тогда замечу.

- А взгляд у вас внимательный, - рассмеялась Ирина и смутилась от беспричинного смеха.

- На девчат, - захохотал и шофер. Он чем-то напоминал Дмитрия: так же уверенно переключал скорость, плавно тормозил, нетерпеливо сигналил при обгонах... И в кабине чисто. Бывало, Дмитрий усталый вернется из рейса, а машину приведет в порядок. Его даже прозвали Чистюлей. Иногда звал Ирину: "Давай быстрей помоем - и в кино". Как давно не была она в кино... Может, сейчас, во время отпуска, сходит...

- Если бы я ближе жил, - сказал шофер, - обязательно пошел бы с вами по грибы.

- Если бы я взяла вас, - подмигнула, как, бывало, Дмитрию. - Вам с грибами не везет.

- Я же взял вас в кабину.

- Разве я просилась?

- Ну а я бы попросился.

Вот и город. Белеют многоэтажные дома, видные издали. Ирина искала взглядом свой дом, но он прятался правее за гостиницей.

- Вам в центр? - спросил шофер.

- Чуть ближе.

Остановился против подъезда. Ирина протянула деньги. Он не взял.

- Скажите лучше, как вас зовут?

- Ирина.

- А я Федор. Федор Шапка из колхоза "Заря коммунизма".

Во двор выбежал Митя, заглянул в кабину.

- Сын?

- Митя.

- Садись покатаю.

Очень хотелось Мите проехаться, но не пошел. Вот если б с отцом...

Ирина поблагодарила и пожелала счастливого пути. Трогаясь с места, Федор глянул на табличку: "Летняя, 8".

Через неделю Федор заехал к Ирине. Положил на стол целлофановый мешочек лесных орешков. "Мите". Потом соседка Ирины Феня рассказывала, что и в четверг приезжал на машине, расспрашивал об Ирине. Шапку в прошлом году бросила жена, оставила дочку. Через какое-то время он предложил: "Давай поженимся, Ирина". - "Не могу", - отказала она. Но Федор все приезжал и приезжал...

Однажды, когда опять заговорил о женитьбе, Ирина попросила его уйти. "Никто мне не нужен!" И едва он закрыл за собой дверь, зашлась в таком плаче, что испуганный Федор вернулся и долго успокаивал ее.

И опять приезжал и приезжал. Привозил и дочку Зоряну. Так что мог он знать и о дне рождения Ирины. Правда, о Федоре она говорила неохотно. Наверное, боялась, чтобы как-то не дошло до Дмитрия, что нашла другого. Вины за собой никакой не чувствовала, но не хотела, чтобы шли досужие разговоры, что полюбила третьего, в то время как некоторым нерешительным ни одного не досталось. Словом, Ирина скупо вспоминала о встречах с Шапкой. Так, может, это он убегал со двора?

И старший лейтенант Кушнирчук даже вообразила себе разговор между Шапкой и Балагуром:

Федор: "Ты к кому?"

Дмитрий: "Тебе какое дело?"

Федор "Достаточно ты Ирине горя принес... Уйди, прочь с дороги!"

Дмитрий: "Это я у тебя на дороге стою?.."

Началась драка...

Но это все предположения. Искать факты, доказательства, подтверждающие версию или опровергающие ее, Наталья Филипповна поехала в колхоз "Заря коммунизма".

Звуки духового оркестра плывут над просторной сельской площадью. С левого края небольшой сцены возвышается трибуна. На застеленном красным сукном столе горит на солнце большой букет гвоздик из колхозной оранжереи. Шофер Шапка садится во втором ряду президиума.

Секретарь парторганизации дал слово председателю колхоза, и Федор Шапка оказался на виду. Ему стало не по себе: впервые в президиуме, впервые на глазах всех односельчан. Он даже не сразу услышал, как председатель колхоза, опершись о трибуну, сказал:

- Сегодня, товарищи, у нас большое торжество - праздник урожая. Мы подбиваем итоги, называем лучших тружеников. Нынешней осенью первенство завоевал шофер и комбайнер, член ВЛКСМ Федор Шапка. Он установил рекорд...

Председатель говорил долго, называл имена, приводил цифры. Наконец прочитал постановление, и секретарь комитета комсомола увенчал Федора венком из пшеничных колосьев. Грудь его обвила шелковая лента с надписью "Чемпион". Музыканты заиграли туш. Собравшиеся аплодировали, площадь гудела! А Шапка покраснел, как девушка, опустил глаза.

Наталья Филипповна подумала: "Какой стыдливый... Неужели поднялась рука?.." Когда Ирина рассказывала ему о Дмитрии, возмущался: "Разве это не измена - уехать, бросить, даже не выслушав? Такого и проучить не грех..."

Победитель соревнования подошел к трибуне.

- Дорогие товарищи! Я очень рад, что мой труд так высоко оценили, что среди других наград мне вручили ключи от "Жигулей". Но я хочу сказать, что успеха мы добились, потому что все вместе работали на совесть... В благодарность за награду я буду работать еще лучше, еще продуктивнее...

Шапка хотел еще что-то сказать, раскрыл рот, но площадь взорвалась аплодисментами. Потом все поздравляли Федора. К нему протиснулась журналистка.

- У меня к вам один вопрос. Как вы спасли от огня колхозное поле?

...Полыхала созревшая пшеница. Трескучее пламя билось под самое небо. Федор подбежал к трактору. Напрямик. Загремел двигатель, и путь огню, который стелился понизу, преградила черная лента вспаханной земли. Когда прибыли пожарники, Шапка мял в руках обугленный колосок. "Огонь нужен хлебу не в поле - в печи..."

По дороге в колхоз Кушнирчук планировала спросить Шапку о многом. Когда познакомился с Ириной? Что знает о Дмитрии? Где был в среду вечером? Теперь же, увидев счастливого Федора, она приняла другое решение и пошла в контору правления.

Молоденькая девушка дала ей путевые листы. Кушнирчук отыскала выписанные на Федора Шапку. Документ свидетельствовал, что во время нападения на Балагура Федор был в очередном рейсе. Маршрут пролегал через Синевец. Наталья Филипповна подсчитала: в городе он был именно в то время, когда совершилось преступление.

В колхозе о Федоре Шапке говорили только хорошее. С тех пор как ушла от него жена, живет с матерью.

С кем Наталья Филипповна ни заводила разговор о Федоре, все расписывали его светлыми красками. Мать Шапки на вопрос: "Приходил ли сын когда-нибудь необычно взволнованный?" - заплакала. Вспомнила, как ездил в Синевец, взяв с собой Зоряну. "Есть там, мама, одна женщина с двумя детьми". В город ехал с надеждой: поженятся с Ириной. Домой вернулся сам не свой. "Не нужен я ей". А соседская Орися хоть сейчас готова за него...

После праздника урожая Федор вернулся домой поздно.

- Поезжай в сельсовет, там тебя ждут. Посыльный прибегал, - сказала мать.

Наталья Филипповна встретила Федора в коридоре, пригласила в кабинет участкового инспектора. Он с удивлением ждал: "Что от меня нужно?" Наконец не выдержал:

- Зачем вызывали?

- Хочу задать вам несколько вопросов, - ответила Кушнирчук.

- Слушаю.

- Когда вы были у Ирины?

Вопрос не был неожиданным: мать успела рассказать, что Кушнирчук интересовалась отношениями с Ириной. Он с безразличным видом ответил:

- В воскресенье. Выходной у меня был.

- А когда в последний раз были в Синевце?

- Вчера проездом.

- А в прошлую среду?

- Это же было не в последний раз.

- К Ирине заходили?

- Нет, - отвел глаза.

Зашелестели бумаги.

- За что вас оштрафовал инспектор дорожно-патрульной службы?

Это удивило Федора. Неужели его вызвали потому, что считают штраф (три рубля) недостаточным наказанием?

- Я только остановился в запрещенном месте.

В Синевце регулировщик показал Наталье Филипповне, где Шапка остановил машину. До дома Ирины оттуда можно дойти за семь-десять минут. Указанное в протоколе о нарушении правил движения время сходилось со временем нападения на Балагура. "Машина простояла около часа", - уверял сержант. Где же в это время был Федор? До Ирины рукой подать. Правда, она в последний раз резко поговорила с ним. Но почему бы не сделать очередную попытку помириться? Знал ведь, что у нее день рождения... К машине Шапка вернулся с коробкой конфет.

- Где вы были, пока автомобиль стоял на площади Космонавтов?

- Гулял по городу.

- С конфетами?

"Все знает, даже в подробностях. Но я же невиновен... Не виновен!"

Через минуту Федор успокоился. Говорил тихо, убедительно. В Синевец приехал вечером. Ждал бухгалтера колхоза, чтоб отвезти домой. Навестить Ирину не собирался, но вспомнил о дне рождения. "Живет близко, время есть: бухгалтер освободится только через час".

Когда подошел к дому, во дворе шептались люди. Ирина плакала. Детей крепко держала соседка Феня.

- Я поинтересовался, что случилось. Человек в очках сказал: "Ножом одного пырнули. Приехал вот к той, - показал на Ирину, - на день рождения, а его кто-то ножом".

Всю дорогу из Синевца Шапка молчал. Только в гараже рассказал бухгалтеру, что купил конфеты, чтобы поздравить знакомую с днем рождения. "За нее бьются-режутся, - сказал, - так съешьте за ее здоровье..."

Бухгалтер подтвердил эти показания.

Все, кто осматривал финку, найденную на месте преступления, говорили: "У Федора такой не видели". И все же в своих показаниях Федор сообщил о факте, достойном внимания. Там, на Летней, к нему подошел человек в синем плаще со свертком под мышкой.

"Что там происходит?"

Шапка пересказал то, что услышал от человека в очках.

"За что его?" - поинтересовался незнакомец.

"Не знаю", - ответил Шапка.

Из предложенных снимков выбрал фото Павла Кривенко.

- Похож на него...

Что привезет из командировки Пасульский? С чем вернется? Удастся ли поймать Кривенко?

"Нужно объявить всесоюзный розыск", - настаивал на совещании капитан Крыило.

Кушнирчук не согласилась. Розыск объявляется после того, как проведен допрос родных и знакомых, которые могут знать, где находится подозреваемый, взяты справки в адресных бюро, наконец, поручено найти нужное лицо в порядке выполнения отдельного следственного действия. Вот Наталья Филипповна и отправила в дорогу участкового инспектора Пасульского на розыск Павла.

"Так-то оно так, - согласился Крыило, - но из одного цветка венок не сплетешь. Пасульскому вряд ли посчастливится найти Кривенко, а объяви всесоюзный розыск, все искали бы".

"Будет необходимость - объявим. Да и фактов против Кривенко не так много, чтобы сразу брать его под стражу. Подождем, с чем вернется участковый инспектор".

6

В больнице Наталья Филипповна наконец узнала, что Дмитрий Балагур не видел, кто ударил его ножом. Наклонился, чтоб достать подарки, а выпрямляясь, почувствовал острую боль, стал терять сознание. "Дмитрий! Дмитрий!" - услышал, как сквозь сон. Очнулся на больничной койке.

- К Ирине Лукашук ехали на день рождения?

- Сына, сыночка увидеть... Соскучился...

- И никого не заметили, когда шли от дома к машине?

- Не смотрел. Хотел скорей вернуться с гостинцами.

Балагур подавил вздох и оторвал от груди мокрую от пота рубашку.

- Эксперты обнаружили на рукоятке ножа отпечатки ваших пальцев. Чем это объяснить?

- Почувствовав боль, я закинул руку за спину, выдернул нож и потерял сознание.

- А вы не видели у кого-нибудь подобного ножа?

Дмитрий изучающе оглядел рукоятку, потом лезвие.

- Не припоминаю.

- С Борисом Бысыкало вы знакомы?

- И не слышал о таком.

- Может, Федора Шапку знаете?

- Того, который "Жигули" в награду получил? - уточнил Балагур. - Читал в газете. Лично не знаком.

На вопросы о Павле Кривенко Дмитрий отвечал скупо:

- Ну, знал его. Куда подевался - не знаю. Во дворе на Летней не видел...

- Вы с ним дружили?

Промолчал.

- А стычки между вами были?

Вспомнил далекую осень. Уже падал снег вперемежку с дождем. Возле клуба собралась молодежь. Дмитрий приемом "хапсагай" сбил Павла с ног, да прямо в лужу. Тот упал, как клоун, веселящий публику. Все засмеялись. Кривенко готов был сквозь землю провалиться. Пригрозил: "Убью!" Это было перед самой свадьбой Дмитрия с Ириной. И на свадьбу Павел не пришел.

- За что же вы его в луже выкупали?

- С девушкой непристойно себя повел...

Дружки Павла советовали ему подать на Дмитрия в суд: оскорбил, материальный ущерб причинил. "Своим умом обойдусь, - сказал он. - Сам управу найду". И неизвестно, как все обернулось бы, если бы не арест Дмитрия. Обиженная на Павла девушка не приняла его сватов. "Не пойду за мешок с половой, который и прощения не попросил". Павел не побежал к ней с раскаянием. "Ирина моей будет", - сказал при людях. "У нее Дмитрий есть!" "По нему тюрьма плачет".

На предварительном следствии и судебном заседании, когда рассматривалось уголовное дело Балагура, Кривенко давал показания. Он видел, как Балагур, привезя на ферму овес, часть мешков оставил в кузове своей машины, отвез в урочище Залики и спрятал в зарослях. Там и застали его с краденым работники милиции. Но Дмитрию не за что было обижаться на Павла: и свидетельств и доказательств хватало. Да и сам сознался: украл. За что и получил срок.

- С какой целью вы бежали из места лишения свободы?

Под Дмитрием скрипнула кровать.

- Морду набить... Кривенко.

- Вы знали в колонии, что он живет с Ириной?

- Узнал.

- От кого?

- Иван Дереш рассказал. Да и сам догадывался: писем не получал. Я спятил, когда советовал жене обращаться за помощью к Кривенко.

- Разве надежней друзей не было?

Дмитрий назвал десяток имен, уверял, что каждый из этих товарищей мог бы помочь Ирине в трудную минуту, и горевал, как мог забыть, что Кривенко не склонен к благородным поступкам. Грозил ведь: "Убью!" Но когда огласили приговор, тот подошел к Дмитрию, успокаивал его, говорил, чтоб не падал духом: время пройдет быстро, а он, Кривенко, приглядит за его семьей, поможет, заступится, если будет нужно.

- А на уме у него, - печально сказал Дмитрий, - было совсем другое.

- Вернувшись после освобождения, вы отказались от намерения расквитаться с Кривенко?

- Иногда хотелось. Но с меня хватит шестилетней "школы" за колючей оградой.

В исправительно-трудовой колонии, куда отправили после приговора за побег, Балагура причислили к тем, кто вторично вступил в конфликт с Уголовным кодексом. "Шефом" его стал заместитель председателя наблюдательной комиссии при исполкоме поселкового Совета народных депутатов калмык Джал Бадмарович - комсомольский секретарь автоколонны. "Что я от твоего шефства, пожирнею?" - огрызнулся Дмитрий, когда они знакомились. Заместитель начальника колонии по политико-воспитательной работе промолчал. А Бадмарович улыбнулся: "Да и я с тобой, вижу, веса не прибавлю".

Джала Бадмаровича осужденные считали своим человеком. Его можно было встретить в жилой зоне и в цехе, в читальном зале и школьном классе.

Где-то через месяц после знакомства Дмитрий сидел за книгой. Подошел Джал Бадмарович. Из нескольких его фраз Балагур понял: тот знает, что делается в Орявчике. Ирина родила дочку?! Дмитрий не мог этому поверить. Бадмарович показал письмо из сельсовета. "Назвали ее Марьяной", - прочитал Дмитрий. Он не находил себе места. Не соврал, оказывается, Иван Дереш. Уже и дочка появилась. Ну а Митя? Что с ним? И спросил: "На сына я имею право, Джал Бадмарович?" - "Одинаково с матерью". - "Смогу его забрать?" - "Без решения суда - нет". - "А если сын захочет жить со мной?" - "Суд учитывает желание ребенка только по достижении им десятилетнего возраста".

Узнал Дмитрий и о том, что суд учитывает также условия жизни каждого из родителей, материальное обеспечение, их способность правильно воспитывать ребенка. Он печально понурил голову. "Скажут: какой воспитатель из бывшего осужденного?" - "Многое зависит от характеристики, полученной в исправительно-трудовой колонии", - пояснил Бадмарович. "Я буду стараться..." - заверил Дмитрий.

В день освобождения из-под стражи Джал Бадмарович вручил Балагуру конверт. "Вот характеристика. Желаю вам счастья".

Дома Дмитрий не раз перечитывал этот документ. "Скоро Мите десять лет. Подам в суд", - думал, пряча конверт среди книг на полке. Но чем ближе было десятилетие сына, тем больше одолевали его сомнения: "Что скажет Митя? Пойдет ли ко мне?.."

- Когда вы, Дмитрий Владимирович, приехали к Ирине, во дворе никого не заметили?

Дмитрий задумался, вспоминая тот вечер.

- Нет, - сказал он как-то неопределенно.

- А возле ясеня?

- Я выключил свет.

- Может, перед домом кто-нибудь стоял?

- Не обратил внимания.

Допрос внес определенные коррективы в план работы Натальи Филипповны. До сих пор она исходила из того, что Балагур перед тем, как был ранен, разговаривал со своим врагом или хотя бы видел его, а выходит, кто-то незамеченный ударил его в спину. Стало быть, преступник заранее готовился к нападению, ждал. Кому же Балагур помешал? Кто так жестоко обошелся с ним? Подозрение падает на Бориса Бысыкало. Он приходил к Ирине, когда заболела дочка, интересовался, помогают ли выписанные лекарства. Расспросил, когда день рождения. "Зайду, если не выгоните". Найденный на месте происшествия букет - доказательство тому, что Борис шел поздравить Ирину. Но он ли напал на Дмитрия? Они не знакомы. Допустим, он был во дворе восьмого дома на Летней. Но Дмитрия ранил не он. Почему тогда все отрицает? Уперся: "К Ирине не ходил. Букет забыл на автобусной остановке..."

С этими мыслями старший лейтенант вошла в кабинет старшего оперуполномоченного Крыило. Капитан (он любил шутки) вытянулся, словно перед генералом. "Сидите, сидите", - махнула рукой Наталья Филипповна. Настроение у Крыило было приподнятое. На столе лежал убористо исписанный лист бумаги. "Наверное, раздобыл ценные материалы по делу", - подумала Кушнирчук и не ошиблась. Таксист Коваль показал, что возил фельдшера Бориса Бысыкало в Нетесов. Из Синевца выехал где-то около двенадцати часов и оставил Бориса неподалеку от дома Марты.

- Бысыкало нужно арестовать, - убежденно сказал капитан.

- На каком основании?

- С самого начала дает заведомо ложные показания. Знакомство с Ириной отрицает, от букета отказывается. Коваль возил его в Нетесов после нападения на Балагура, а Бысыкало уверяет, что раньше. Виновен и выкручивается.

- Нужно доказать: причастен к преступлению или нет. Для этого необходимы свидетельства, факты. Весомые. Неопровержимые.

- Под арестом во всем сознается.

- Найдутся основания - задержки в аресте не будет. Пока еще Бысыкало не собирается бежать от следствия и суда. Потому и подчеркиваю: нужны доказательства, а их пока что почти нет.

- А букет?

- Балагура не букетом ранили...

Дискуссия в кабинете Крыило несколько затянулась. Обговорили несколько версий, и ни одна не получила обоюдного одобрения. Нужно было еще раз проверить показания Бысыкало и искать не только Кривенко, но и давних знакомых Балагура. Кто-то мог затаить злость, обиду и отомстить только теперь.

Кровать Балагура стояла у окна. В открытую створку струился свежий воздух - смесь запаха зрелых яблок из небольшого больничного сада и легкой осенней прохлады. Дышалось легко. Но время в одиночестве тянулось медленно.

Зашла медсестра Галина, сделала укол, поставила градусник. Из палаты уходить не спешила. Села на край кровати.

- Вы здешняя, Галинка?

- Да.

- Фельдшера Бысыкало знаете?

- Он не у нас - в поликлинике работает. Его мать интересовалась вашим здоровьем. Говорят, Бориса подозревают в том, что ранил вас.

- За что?

- Вам лучше знать, Дмитрий Владимирович.

У Галины глаза синие, как утреннее небо весной; брови - журавлиные ключи над вечерним окоемом; взгляд по-детски доверчивый.

Взяла градусник.

- Температура небольшая. И хорошо. Редко у кого так бывает после операции. Вы молодец.

- Как печеный огурец, - попробовал пошутить Дмитрий, закашлялся и почувствовал боль в груди.

- Почему вас родные не навещают? - спросила Галина.

Дмитрий какое-то мгновение молчал. Потом ответил:

- Нет у меня родни, Галинка.

Бледное лицо Дмитрия стало печальным.

- Была жена, сестричка, да с другим ушла и сына взяла.

Слово за слово Дмитрий рассказал о жене и сыне. Часто замолкал, будто не зная, что сказать дальше. Галина заметила, как тяжело ему говорить, но не удержалась от искушения и спросила:

- А Павел красивый?

Может, для Ирины и красивый. Не стал ни хвалить, ни хулить: какой есть, такой и есть. Муж с женой - вода с мукой: смешать - смешаешь, а размешать не размешаешь...

Дверь в палату широко открылась.

- Здоров, курортник! - Вадим Гурей из-под белого халата, накинутого на широкие плечи, протянул руку. - Как здоровьечко? Ты надолго обосновался? А трактор пусть ржавеет?

- Как вы сюда попали? - поднялась Галина.

Гурей приложил к губам желтый от табака палец:

- Цс-с... Доктор разрешил.

- Сейчас спрошу.

Галина пошла к двери.

- Я кое-что захватил для тебя. Душка моя постаралась, - поспешно развязывал сетку Гурей. - Куда положить?

- Спасибо, но ни есть, ни пить мне пока не разрешают. Оперировали...

- Душку обижаешь? - Гурей запихал гостинцы в тумбочку. - Не можешь сам, отдай кому-нибудь, угости. Сестричку, врача, больных. Не тащить же мне все назад. Как чувствуешь себя, говори, а то сейчас прилетит твой ангел-хранитель, а меня сюда никто не пропускал.

- Что тебе сказать... Поживем - увидим. Надеюсь, что поправлюсь... Как там дома? Я двигатель не успел исправить.

- Уже работает. Хлопцы отремонтировали. К слову, привет тебе передавали. А хозяйка Алена обещала, что сама тебя проведает. И председатель колхоза по телефону о тебе спрашивал. Врач заверил: все будет хорошо. Только кто же это тебя, Дмитрий, пырнул?

Балагуру нечего было ответить.

- Ничего, милиция найдет виновного. Может, тебе еще чего-нибудь принести?.. Деньги у меня есть. Оставить? На всякий случай. - Гурей потянулся рукой к карману.

- Свои лежат, - сказал Дмитрий.

- Ну, хорошо! Поправляйся. Я исчезаю, потому что шум будет. - И закрыл за собой дверь.

Вроде с хорошими новостями приходил Вадим, но Дмитрию стало совсем грустно. Он схватился руками за железную спинку кровати, лежал неподвижно и был весь напряжен.

С Вадимом Дмитрий познакомился в колонии. Тот отбывал срок за хулиганство. С тех пор они стали друзьями, делятся всем по-братски. И в том, что Дмитрий отправился в Синевец к Ирине, заслуга Вадима и его жены Душки. Уговорили: "Поезжай. У нее день рождения. Помирись..." Не могли предвидеть худого.

К Дмитрию подселили больного.

- Ты с чем сюда попал, Илько? - спросил он.

- Какой-то камень нашли врачи. Так сказать, ношу в себе собственный карьер. Сгодилось бы для строительства: я хату собираюсь ставить, рассмеялся Илько.

С ним стало веселее. Но рана почему-то разболелась и жгла, будто в нее тыкали раскаленным железом. А тут наведалась Ирина с Митей. Боялась, придет одна - Дмитрий и разговаривать не станет. Села у постели и расплакалась.

- Кто же на тебя руку поднял? За что? Не могу понять. И простить себе не могу, что не побежала за тем, который удирал со двора...

- Не убивайся, - успокаивал ее Дмитрий. - Виновного поймают.

- Как же он тебя, безвинного?..

Дмитрий гладил руку сына.

- А может, я перед тобой провинился. Вот и получил...

- Не говори так. Я во всем виновата.

Стала расспрашивать, очень ли болит рана, что из еды принести, скоро ли обещают выписать. А о себе - ни слова. Успеет, мол, еще рассказать, открыть душу. Поначалу и не заметила, что говорит: "Дорогой Дмитрий... Милый Дмитрий..." А когда спохватилась, то с надеждой подумала, что он все же простит ее, потому что еще любит. Но на сердце не полегчало.

Балагур заглянул в повлажневшие глаза Ирины. Вспомнил, как голубила она его до того злополучного дня, когда совершил кражу, которая вместе с побегом тяжелым бременем лежит на его совести. А ведь никогда раньше не зарился на чужое. Как-то нашел на пляже часы и принес в милицию. В школе узнали благодарность объявили. А тут бес попутал... Наказание отбыл, а жену с сыном потерял. Может, не навсегда? Глубоки, ой, глубоки корни их любви, которую вроде бы до основания вытоптал Кривенко и время притушило шестью годами разлуки. Но оказалось, достаточно мирного взгляда, ласкового слова - и она опять дает побег.

- Выздоравливай, родной, - Ирина поднялась. - Нас на минутку пустили. Тебе нужен покой.

- Я тебе, папа, письмо написал еще тогда, когда увидел твое фото в газете. Прочитаешь, когда у тебя болеть не будет, - сказал Митя и протянул конверт.

Ирина растерялась: сын не сказал ей ни слова о письме.

Как только они ушли, Дмитрий принялся за письмо.

"Дорогой папа! - писал сын ровными, крупными буквами. - Тебе кланяется и пишет Митя.

Твоя фотография висит у нас на стене. Ее прислали из редакции. Мы выпросили после того, как твой портрет поместили в газете. Я сразу же хотел написать тебе, но мама сказала: "Если не позабыл, приедет". Сегодня она на работе. Я каждый день жду тебя. Больше не могу. Вот и сел писать, пока мамы нет. Будет ругать. Ты ей не говори, о чем я писал. Хорошо?..

Мы живем в городе. Мама работает на заводе. Я прихожу из школы, готовлю уроки, а потом иду за Марьянкой в детсад. Учусь хорошо. За прошлый год получил только одну четверку по пению. Мама смеялась: "Поешь, как петух на току". Тогда у меня болело горло. Теперь все в порядке и пятерка будет.

Дорогой папа! Я читал газету и никак не понимаю, почему ты говорил, что едешь на море, а сам работаешь в колхозе. Мама сказала, что у тебя, наверное, что-то со здоровьем случилось и тебя списали на берег. Я не понимаю, как это "списать на берег". Мама долго объясняла, и я теперь знаю, что плавают только здоровяки. Но и ты не жаловался на здоровье. На фото я вижу твои глаза, руки и уверен, что ничего плохого с тобой не случилось.

Вчера, папа, мама меня ругала. В школе Тюбичек - сын одной офицерши сказал, что я безотцовщина. Я показал твой портрет в газете. Он рассмеялся: "Разве мало однофамильцев?" Я не вытерпел и дал ему. Ты меня прости. Мать Тюбичка приходила к нам домой, кричала, угрожала милицией. Мама молчала и смотрела на меня. А потом ругала. А еще потом - поцеловала. Лучше бы ударила. Я бы не сердился. Заслужил...

Дорогой папа! Ту газету я читал маме и Марьянке. Мы радовались за тебя. Мама тайком плакала, и я понял, что ей тяжело без тебя. Дядьку Павла она в дом не пустила. Он приезжал, ходил под окнами, а мама погасила свет. Мы легли. Больше он не приходил.

Дорогой папа! Приезжай. Покатаешь меня на машине. Вот и все. Письмо получилось длинное, но я еще не все написал, что хотел. Увидимся - расскажу. Приезжай скорей. Целую. Твой Митя".

Балагур обессиленно отложил письмо. "Значит, Павел приезжал в Синевец. Адрес знает. Мог наведаться и в день рождения. Может, это он и всадил мне нож в спину?.."

Дмитрий вложил письмо в конверт, на котором красовался осенний пейзаж. Внизу каллиграфическим почерком было выведено: "Город Синевец, ул. Летняя, 8, кв. 17". Как же долго он обманывался, посылая сначала почтовые переводы в Орявчик. И предположить не мог, что Ирина оставила Кривенко, уехала. А может, это и не Павел ранил его, а кто-то другой. Кто же? Интересно, откуда узнал, что Дмитрий приедет к Ирине? Кто-то сообщил? Сам догадался? Нужно сказать Наталье Филипповне, чтоб занялась Кривенко. Но поверит ли она ему? Наверное, скажет - ревность...

Вдруг Балагур вспомнил, как он когда-то вместе с Павлом купался в речке. В тот воскресный день вода была теплая. На песчаном берегу грелись девчата, о чем-то переговаривались и слушали концерт Софии Ротару. Хлопцев как будто и не замечали. Чтобы обратить на себя их внимание, Кривенко предложил: "Посоревнуемся, кто быстрей переплывет на тот берег?.." Дмитрий согласился, потому что друзья подначивали: "Боишься?.. Проиграешь... Слабак..." А тут еще и Павел: "У него от страха глаза на лоб полезли".

И они встали над обрывом. Кто-то скомандовал. Голова Павла то появлялась над водой, то исчезала... А Дмитрий размашисто и уверенно махал руками, рассекая небольшие частые волны. Держался позади. "Дмитрий! Дмитрий!.." - кричали болельщики. Стал обгонять Павла... Когда вылезли на противоположный берег, Кривенко недовольно сказал: "Мог бы и поддаться. Подожди, припомню я тебе эту победу".

Неужели он до сих пор носил в душе обиду? Неужели? Они же были друзьями. Да. Но в любой дружбе один всегда хоть на полшага идет впереди...

В палату вошла Галина. Сделала еще один укол.

- Вам не наскучило дырявить меня? - скривился Дмитрий, будто ему и правда было больно.

- А вам не наскучило болеть? - ответила сестра и поспешила к двери.

Рядом, спокойно дыша, спал сосед.

Вскоре Дмитрий тоже уснул.

7

Солнце медленно выкатывается из-за горизонта, словно невидимая сила тянет его назад, не пускает на голубую гладь, и утреннее небо заливает бледно-розовая краска.

Извилистая дорога ведет и ведет по лесу участкового инспектора Пасульского - ноги ноют. Облитые живицей, седые, бородатые от лишайников сосны тянутся ввысь, вонзившись кронами в прозрачную глубину, а корнями вцепившись в порыжевшую землю. Для Пасульского лес - не диковина: с пеленок знаком он с карпатским зеленым красавцем.

Но в лесотундре деревья другие. Вон внизу, обиженные злыми ветрами, они поднялись на пять-шесть метров, не больше - калеки да и только. А за их спинами выросли настоящие великаны. Даже березы, низенькие и тонкие в Карпатах, стоят тут на обочине дороги толстенькие, как бочонки. И ели в тайге кажутся необычными: гладкие, словно колонны; ветки зеленеют только на самых верхушках; и пахнут как-то удивительно. Резкий запах напомнил Пасульскому далекий сорок девятый...

У лесхозовских коней перерезаны косой шеи - от уха до уха...

Над читальней клубится дым и огонь рвется в небо - звезды плавятся...

Возле Соколишиной хаты плачут дети: у отца прострелена грудь, ветер раскачивает в саду тело матери...

За одну ночь.

"Опять старик Кривенко, - подумал Пасульский, - колхозный строй ему не по нутру, на старое повернуть хочет, сучий сын".

Кони... Пламя... Рыдания... Все смешалось в голове. А тут еще чей-то упрек: "Эх, был бы у нас хороший милиционер..."

Упрек застрял в горле. И он один пошел в лес, где стеной стояли деревья, пахло живицей, а густой туман застилал глаза - на шаг вперед не видно. Наконец от норы Кривенко в обросшей мхом скале Пасульского отделяли считанные шаги. Автомат наготове. А пуля над ухом - фить! Припал грудью к земле.

"Не стреляй! - выглянул из-за пня. - Нас тут целый полк. Всех не перестреляешь. Ты - один. Окружен. Предлагаю сдаться. Себе лучше сделаешь..."

Кривенко ответил выстрелами.

"Не валяй дурака - гранату брошу..."

В ответ пули: фить, фить.

Прицелился и Пасульский. Из дула вырвался сизый дымок.

Кривенко ойкнул.

"Бросай оружие. Жена, Павлик дома ждут..."

В пещере прозвучал глухой выстрел...

В полный рост стоял Пасульский над телом исхудавшего, небритого Кривенко. Ветер доносил щекотный запах живицы, но он не мог глубоко вздохнуть - не хватало воздуха.

"Сдурел мужик", - ломала в сельсовете руки еще молодая тогда жена Кривенко...

Теперь, пока лейтенант неспешно доберется до нужного места, вдоволь надышится тайгой. Он должен найти сына Кривенко - Павла. Уже и солнце выкатилось на небо, пробудило припорошенную снегом карельскую землю. Идти стало легче. Застанет ли он Павла? Может, только время напрасно потратил? Вот уже и лесосека.

- Кого я вижу? - встретил участкового инспектора Антон Турчак, лесоруб. Одет он был в валенки, ватные штаны, фуфайку и шапку-ушанку, надвинутую на самые брови.

В низенькой комнате стоят они друг против друга. Давние знакомые. Турчак не раз ходил на дежурства с красной повязкой на рукаве. Как-то пьяный Кривенко отказался идти на пункт охраны общественного порядка. Турчак обхватил его короткими руками, закинул на плечо и нес, пока Павел не попросил: "Пусти. Сам пойду". Пасульский напомнил Антону об этом случае. Посмеялись. А немного погодя лейтенант уже знал, что Павел, уехав из Орявчика, организовал "самодеятельную" бригаду, привез ее в Хмельницкую область в колхоз "Зирка". Работали на строительстве. Как-то Кривенко вызвали в правление, предложили поехать в Карелию на заготовку леса. "Платят хорошо, - агитировал он Турчака, - поедем!"

В лесу работали, что называется, от зари до зари, чтобы побольше заработать. "Деньги карман не оттянут", - повторял Кривенко. Он получал двадцать процентов надбавки за бригадирство. Складывал копейку к копейке. "Что ты, Павел, над каждым грошом трясешься?" - спросил как-то Турчак. "Есть у меня, Антон, цель в жизни, - ответил Кривенко. - Историю мою с Ириной помнишь? Может, и осуждаешь - дело твое. Хотел я Ирину забыть - не выходит из головы. Зажмурюсь, а вижу ее фигуру, ее глаза, губы... Нет мне покоя, и я перед ней, как огонь перед водой... И сюда, в тайгу, приехал не из-за нужды. Есть у меня план. Ирине, сам знаешь, манна с неба не упадет. Жить в городе одной с двумя детьми - не рай божий. Нахлебается горя, опустит хвост, станет смирной. Балагур к ней не вернется: изменила. А я вернусь. Мила она мне, люба. Примчу нежданно в день ее рождения в Синевец с полными карманами. На, Иринка, хозяйствуй, - и положу на стол кучу денег. Она добрая - простит".

Рассказ Турчака заинтересовал участкового инспектора. Ловил, запоминал каждое слово. Подумал: "За деньги Кривенко хотел любовь купить? Найдет ли такой базар?"

"Ты, Павел, украл чужое счастье, - сказал Турчак. - Вот оно и обжигает руки".

"А знаешь, Антон, - причмокнул Кривенко, словно пытался оторвать прилипшую к зубам конфету, - я тебе расскажу один случай. Поженились как-то двое, жили в любви-согласии. Он помогал жене по хозяйству, покупал подарки, водил в кино, угождал, как мог... За все благодарила, но чувствовал, что чужой он ей. Стал расспрашивать, и жена созналась: "И добрый ты, и хороший, и умный, но не могу приказать сердцу, чтобы открылось тебе... Думала, привыкну. Но нет! Плотно закрыл за собой дверь другой..." Однажды муж приехал на такси. "Собирайся, машина ждет". И отвез свою законную жену другому, тому. Отвез, еще и в хату ввел: живите!.."

Турчак не поверил: "Не выдумывай, Павел, расскажи лучше правду".

"А это и есть правда".

Перед отъездом в Синевец Кривенко еще раз обдумал свой визит к Ирине. "Если встречусь с Балагуром, скажу, к Марьянке пришел. Не пойдет со мной Ирина - отниму ребенка. Прибежит, никуда не денется. И Дмитрий не заступится: дочка-то не его". На всякий случай купил самодельный нож у охотника: длинное лезвие, ручка из разноцветных пластмасс. "Зачем он тебе?" - спросил кто-то из лесорубов. "На врага", - ответил Павел, пряча нож в глубокий карман. "Балагура имеешь в виду?" - уточнил Турчак. "И его!.. Если прицепится".

Как пожалел Пасульский, что не может показать лесорубам нож, найденный на месте преступления. Теперь придется ждать.

- Ты, Антон, охотника хотя бы знаешь?

- Видел однажды, когда из-за ножа торговались.

- Сколько заплатил Кривенко?

- Три червонца. Еще у меня десятку одолжил - при себе денег было мало.

"Охотника при необходимости можно будет найти, - подумал Пасульский. Он наверняка откуда-нибудь из ближайших поселений, а их вокруг не так много. Но сначала нужно отыскать Кривенко".

За окном деревянного домишки неожиданно разыгралась вьюга. Ветер нес серебристые крупинки снега, раскачивал сосны, и они по воле ветра бились там вверху головами, поскрипывали, словно жаловались.

- Как думаешь, Антон, где сейчас Кривенко?

Турчак задумался.

- Если не в Синевце, тогда в колхозе. Есть у него там одна "временная". У Дуськи сидит.

Пасульский записал адрес.

- Сколько вас в бригаде, Антон?

- Девятеро.

Турчак называл имена, загибая пальцы.

Пасульский удивился:

- Разве Корилич, Гафия Нитка и Гецко тоже тут? Я же их дома видел. Да и куда старому Кориличу на лесозаготовки - его и почтарская сумка к земле гнет.

Прошелся по комнате, глянул в окно, повернулся к Антону и услышал:

- Работаем вшестером, а заработок - на девятерых...

- Незаконно начисленные деньги меж собой делите?

Теперь Турчак посмотрел в окно, словно кого-то высматривал.

- Павел себе в карман кладет, - выдавил наконец.

- И вы молчите?

- Остальные ничего не знают, а мне Павел пригрозил: хочешь до дома ноги донести - прикуси язык. Он, может, и финку на меня купил.

Пасульский понял, что в колхоз "Зирка" так или иначе ехать придется. "Не застану Кривенко - проверю выплату заработка "мертвым душам", сниму копии с ведомостей".

- Ты вот что, Антон, не говори никому про мой приезд...

- Понимаю.

- И еще. Если Кривенко появится, постарайся не напугать его, убеди, что в этой глухомани его никто не станет искать. Я при необходимости наведаюсь.

За окном послышался рев автомашины.

- Лесовоз, - обрадовался Турчак. - Можешь доехать до станции.

В кабине было тепло. Укачивало. Мысли лейтенанта перепрыгивали с одного на другое. Уверенности, что застанет Кривенко у Дуськи, не было. Крыило выяснил: Павел был в Синевце. Должно быть, еще не вернулся. Его узнал на фотографии официант Корчи Балог. Когда он обслуживал Кривенко в ресторане, тот попросил: "Найди кого-нибудь. Нужно послать в одно место". Официант привел брата, который коротал время за бутылкой пива, дожидаясь закрытия ресторана, чтобы проводить домой молоденькую буфетчицу Лиду.

"Садись, Дюла, - предложил Павел и наполнил рюмку. - Выпей за знакомство". После второй рюмки сказал: "Есть небольшая просьба. Сбегай, Дюла, на Летнюю улицу. Это близко. Там в восьмом доме живет одна особа на первом этаже в семнадцатой квартире. Откроешь дверь, глянешь, кто там, скажешь: "Извините, не туда попал". И можешь возвращаться. Поллитра гарантирую... Да не смотри ты так. Я же не шпион. Хочу жену проверить. У нее сегодня день рождения, о моем приезде не знает. Может, какого-нибудь фрайера пригласила... Усек?"

Дюла возвратился скоро. "Маэстро, поллитрой не обойдется: я из пекла вырвался". - "Будет, сколько нужно", - заверил Кривенко. И тут же заказал щедрую выпивку, обильную закуску. Павел нахваливал себя и обливал грязью Ирину. "Говоришь, какого-то Дмитрия там ранили, говоришь, драка, а она плачет?.. Да Ирина в понедельник любит, а во вторник губит. Не жена сатана..."

Капитан Крыило еще в Синевце рассказал Пасульскому, что официант с братом ночью провожали Кривенко к поезду. Поехал в направлении Львова. "Не пойду к изменнице... Ненавижу! - бил кулаком, поднимаясь в тамбур вагона. Я еду в Карелию". Это была пьяная болтовня. Проспавшись, он мог сойти с поезда, скажем, во Львове и поехать совсем в другом направлении. Может, и к Дуське.

Участковый инспектор добирался теперь до колхоза "Зирка". Там ли Кривенко? Когда ехал поездом из Синевца, пожилая попутчица рассказала, что недалеко от вокзала нашли изувеченный труп. Мужчина, видно, не старый, одет был в серый костюм и синий плащ с блестящими пуговицами. И никаких документов при нем...

В Синевце Кривенко видели в сером костюме, синем плаще и фетровой шляпе. Если самоубийца он, зачем было в такую даль ехать? "Если не найду Павла, - подумал Пасульский, - придется проводить опознание человека, найденного на железной дороге".

В это время в Синевце Борис Бысыкало вместе с Мартой зашел к Наталье Филипповне.

- Извините, - поклонился он. - У нас предвидится семейное торжество: свадьба. Не откажите. Приходите.

А выражение глаз такое, что Кушнирчук поневоле подумала: "Не газетная статья "Отец по решению суда" повлияла. И не воспитательные беседы. Это похоже на ход конем. Не хочет ли Борис свадьбой снять подозрение?"

Марта светилась счастьем, забыв оскорбительную фразу Любавы Родиславовны: "Умереть от стыда - с пятнадцати лет ты, Марта, хлопцев распаляла..."

Может быть, Марту уговорили дать ложные показания и в благодарность пообещали справить свадьбу? Или какой-нибудь адвокат посоветовал: будет у Бориса жена, дочь - меньше получит срок. А может, затея со свадьбой для отвода глаз: видите, Борис не виновен... Не осрамил мать, не пошатнул ее положение.

Наталью Филипповну настораживала внезапная свадьба и активность Любавы Родиславовны, которая посетила и капитана Крыило. Он как раз возился с магнитофоном. И оставил его включенным.

"Мне, товарищ капитан, от людей прохода нет: что с Борисом да в чем его обвиняют, почему допрашивают? Совсем освободили или временно? Это и при встречах, и по телефону. У меня не только в Синевце знакомые. И я не официант, не повар..."

"Ну и что?"

"А то, что, если б не я, у вашего брата не появилась бы четверка в зачетной книжке. Не забывайте - впереди у него экзамен..."

"Поставьте двойку".

"Это несерьезно, товарищ капитан. Мы взрослые люди. Неужели хотите причинить мне зло?"

"За что?"

"Вот именно - не за что. Оставьте в покое Бориса! Не трогайте. Не портите сыну будущее, не пачкайте биографию".

"Если сын не запачкал, будет чистая, не волнуйтесь".

"А вы на моем месте не волновались бы?"

"Зачем мне ваше место, у меня свое есть".

"Я к вам не шутить - по делу пришла. Не трогайте Бориса. Не тяните из меня нервы. Борис женился, взял Марту с ребенком. А мог бы найти лучшую пару. Так дайте им покой".

"Я их не трогаю".

"Напрасно подозреваете сына. Напрасно! Я для него следователь, судья и прокурор. Если бы что-то натворил, мне сказал бы. Я же его мать! Я и в больнице у Балагура была. Не встречался он с Борисом и не слышал о нем..."

Наталья Филипповна выключила магнитофон. Не первый раз слушала она этот диалог. Но и он не давал ответа на вопрос: "Виновен ли Борис?"

В дверь несмело постучали.

- Можно, можно, - сказала Кушнирчук.

Порог переступила молоденькая студентка с комсомольским значком на груди.

- Ульянка!

Девушка смутилась. "Не забыла Наталья Филипповна, а ведь два года прошло, как я проходила у нее практику. Тогда на прощанье сказала: "Будет из тебя, Ульяна, настоящий юрист, потому что людей любишь". А я по-доброму завидовала ей - вдумчивая, беспристрастная, как далеко мне до нее".

- Садись, Ульянка, рассказывай, что нового, как живешь, как учеба?

- У меня все хорошо, Наталья Филипповна...

И замолчала.

- Ты чем-то встревожена. Что случилось, Ульяна?

Чуть поколебавшись, девушка сказала:

- Я знаю о нападении во дворе нашего дома. По этому поводу и зашла. Говорят, на месте преступления нашли нож и букет... Я в тот вечер собиралась ехать во Львов в университет. Возле дома встретилась с Борисом Бысыкало. Он шел с букетом. Мы знакомы, и я поздоровалась. Он отступил и, пряча за спину цветы, отвернулся, не ответил. Растерялся. Почему?

...На очной ставке Борис с кислым видом слушал Ульяну, недовольно кривя губы.

- Ты ошиблась, Ульяна, - убеждал ее.

После краткого совещания с майором Карповичем Наталья Филипповна поместила Бориса Бысыкало в изолятор временного содержания. Вскоре пришла Марта.

- И меня задержите, и дочку...

Кабинет наполнился прерывистым всхлипыванием: рыдала Марта, плакал ребенок. Кушнирчук не знала, кого в первую очередь успокаивать.

Влетела Любава Родиславовна.

- Что тут происходит? Где Борька?..

Она походила на человека, который только что выскочил из пылающего дома: глаза широко открыты, косынка сбилась на плечи, волосы всклокочены. Ее появление подействовало на Марту: она утихла и стала вытирать личико дочери.

- Садитесь, Любава Родиславовна, успокойтесь, - сказала Кушнирчук.

Женщина села на стул, вздохнула, будто сбросила тяжелую ношу. Остро взглянула на Наталью Филипповну.

- Что вы хотели, Марта? - спросила следователь.

- Сначала меня выслушайте, - требовательно сказала Любава Родиславовна.

- Марта с ребенком.

- Ничего с ней не станется. - Она рубанула рукой по воздуху и обратилась к Марте: - Между прочим, ты можешь выйти. Иди, иди...

Попытки следователя поговорить с Мартой оказались напрасными. Та закрыла за собой дверь.

- Слушаю вас.

Наталья Филипповна взяла авторучку и приготовила чистый лист бумаги.

- Я могу увидеть Бориса, могу поговорить с ним?

- Вы недавно виделись, разговаривали.

- Я должна увидеть сына немедленно! Начальника попрошу, чтобы разрешил, если вы не хотите.

Дверь в кабинет отворилась.

- Вот и начальник, - поднялась Кушнирчук.

- В чем дело?

Майор Карпович повесил фуражку на вешалку.

- Тут, - начала Любава Родиславовна, - вышло недоразумение... Арестовали моего сына...

- Его задержали. И мне об этом известно.

- Но он же не виновен. Не виновен! И я это докажу, - решительно сказала Бысыкало. - Пишите в протокол...

Рассказ получился недолгим. После того, как был ранен Балагур, а точнее, в среду, около одиннадцати вечера, Любава Родиславовна возвращалась домой. В подъезде дома, где она живет, было темно. Она вошла в подъезд и стала ощупью искать на стене выключатель.

- Тут меня схватили, зажали рот, стиснули горло. И, не пикнув, я очутилась в подвале. Кто-то прижал меня к стене. "Будешь кричать - каюк!" пригрозил дребезжащий голос. И сразу ультиматум: "Об этой встрече - ни слова!" Потом: "Как хочешь, а дело о нападении на Летней улице должны прекратить. Нет - прощайся с белым светом! Действуй как знаешь. Запомни: от меня не спрячешься". Что мне оставалось? Дала слово все уладить. Здоровила приказал: "Выйдешь отсюда через десять минут". Я просидела в подвале значительно больше. Не могла опомниться. Чувствовала у груди холодное лезвие ножа. Всю ночь не спала. Хотела было пойти в милицию, рассказать, а тут телефонный звонок. "Алло! - уже знакомый дребезжащий голос. - Ты не забыла о нашем уговоре?" Я молчала. "Не начнешь действовать - примусь за работу я... Ча-ао!.." Не по доброй воле ходила я к Балагуру в больницу, наведывалась к капитану Крыило, благословила свадьбу сына. Не по доброй воле, - Любава Родиславовна повела взглядом по стене, уставилась в угол и замолчала.

- Почему вы не сказали об этом раньше? - спросил майор.

- Боялась. Не знала, что делать. Меня застращали.

- А теперь не боитесь?

- Сын арестован...

- Вы ему говорили об угрозах?

- Чтоб и его сон не брал?

- А Марту никто не запугивал? - спросила Кушнирчук.

- Не знаю. Она не говорила.

В кабинет пригласили Марту.

- Почему мне кто-то должен угрожать? - удивилась она. - Не мое мелется, мешок не подставляю.

Оперативное совещание состоялось в кабинете начальника. Капитан склонялся к тому, что показания Любавы Родиславовны - плод фантазии.

- Видите, и в подвал затащили, и по телефону запугивали... Не много ли? Зарубежный детектив - и только...

- Детектив или не детектив, а проверить трудно - свидетелей нет, вставила Наталья Филипповна.

- У нас был бы курорт - не работа, - вздохнул Карпович, - если бы все происходило при свидетелях. Показания Любавы Родиславоьны нужно проверить. Вы, - это касалось следователя, - проведите эксперимент на месте, осмотрите подвал, выясните, у кого есть ключ. А вы, - обратился он к Крыило, займитесь телефонным звонком: не с Луны же звонили. В Синевце всего двести телефонных аппаратов - разберитесь...

Наталья Филипповна справилась с заданием оперативно. Начальника застала за журналом "Советская милиция". Раскрыла папку с документами, вытащила исписанный лист бумаги.

- Вот протокол, - сказала она. - Все, что рассказывала Любава Родиславовна, похоже на правду: на месте происшествия без малейшей запинки повторила то же самое до мельчайших подробностей. Жильцы дома подтвердили: в подъезде вечером не было света; дверь в подвал не запер пенсионер из шестой квартиры - ключ сломал. В том месте, где Бысыкало прижали к стене, найдены шерстинки зеленого цвета, как ее кофта. Выходит, кто-то все-таки заволок женщину в подвал. Вряд ли она могла все выдумать и при этом предусмотреть даже шерстинки, оставшиеся на шершавой поверхности кирпича.

- Может быть, все и правда, - сказал майор. - Но почему ее запугивают, для чего? Не проще ли было сделать это с Борисом, когда он был на свободе? Заинтересованное лицо могло приказать: возьми вину на себя, сознайся в совершении преступления! Факты против Бориса. А может, у него был соучастник? Теперь беспокоится о себе. Вы, Наталья Филипповна, допросите Бориса еще разок. К слову, он недавно просился к вам: хочет дополнить показания.

В изоляторе Борис обдумал, что сказать следователю. Но когда его привели к Кушнирчук, все выскочило из головы.

- Я не виновен, - только и промолвил после минуты молчания.

- Это мы уже слышали.

Борис засопел.

- Вас, гражданин Бысыкало, спрашивать, или вы сами будете рассказывать?

Борис попросил, чтобы Наталья Филипповна верила каждому его слову. Он скажет правду, как на исповеди. "За расхождения с предыдущими показаниями простите". Говорил он не очень складно - перескакивал с одного на другое, и следователю приходилось не раз задавать уточняющие вопросы.

- Значит, показания Ульяны вы подтверждаете?

- Да. Как раз тогда, когда столкнулся с ней, я шел к ясеню, чтобы с того места понаблюдать, нет ли у Ирины кого-то из посторонних. Не хочется сплетен: дескать, приударяю за брошенной мужем женщиной. Только я прислонился к стволу, как цепкие пальцы обхватили шею так, что мышцы затрещали. И всем телом я почувствовал острый кончик ножа. "Не двигайся!" Я одеревенел. "Бросай цветы". Нож проткнул мне кожу. Я выпустил букет из рук. "А теперь без оглядки мелькай пятками! Где-нибудь выплюнешь об этом - каюк! Ну, ча-ао!" И незнакомец подпихнул меня ботинком.

Наталья Филипповна помолчала и спросила:

- Интересная история. Чем подтвердите ее?

Борис задумчиво спросил:

- Ульяна видела меня возле дома?

- Видела. - Кушнирчук отложила ручку.

- Букет вы нашли у ясеня?

- Да.

- К Марте меня возил Коваль.

- Это доказано.

Бысыкало хлопнул себя по колену.

- Что еще нужно?

- Доказательства, что вас запугивали.

Борис вскочил и выхватил рубашку из брюк.

- Нате!

На теле выше поясницы виднелась незажившая царапина. Кушнирчук наклонилась вперед. Небольшая ранка и правда могла быть сделана кончиком ножа.

- Кто обрабатывал йодом?

- Сам.

- Самому неудобно - спина же...

- Я перед зеркалом.

- В чем вы были одеты?

Бысыкало снял пиджак.

- Вот дырка.

- На вас были и рубашка, и майка. Где они?

- Дома под ванной.

- Тоже порезанные?

- На майке еще и кровь осталась.

Борис заправил рубашку, надел пиджак, важно сел.

К Наталье Филипповне подкралось сомнение: не сам ли Бысыкало порезал одежду и царапнул спину? Может, Любава Родиславовна посоветовали? Ей угрожали, с сыном та же история... Та да не та. Над ним висит подозрение в совершении нападения, вот он и старается избежать наказания, придумав историю с запугиванием. А чего добивается Любава Родиславовна? Хочет выгородить сына? Он должен бы об этом знать. А действуют порознь: он сам по себе, она сама по себе. Почему? А если Борису и правда кто-то угрожал? Угроза убийством карается законом. Но и за ложные показания предусмотрена кара. Борис заслуживает ее: крутит туда-сюда. Он в беду не упал - по ступенькам сошел. С ложью долго не проживешь.

- Матери об этом не рассказывали?

Борис немного помолчал.

- Не отважился, - сказал вдруг, будто кто вдохнул в него решимость и смелость.

- А Марте?

- Тоже не рассказывал.

Опустил голову. Наталья Филипповна имела все основания считать его трусом. Ну разве не трус? Нужно было сразу рассказать правду. А теперь ему не верят.

- Скажите, какой голос был у того человека?

- Хриплый, как у спившегося.

- Вы могли бы его узнать?

- Кого?

- Голос.

- Не знаю. Но я убежден, что тот, кто меня царапнул ножом, должен быть выше меня - говорил как-то сверху. И сильнее. А обувь, наверное, носит большого размера - ударил ногой, как лопатой... Да я, наверное, и голос узнаю.

- С опознанием голоса придется подождать.

И Наталья Филипповна поспешила к Карповичу.

8

Версия, что преступление совершил кто-то из тех уже освобожденных, с кем Балагур отбывал наказание, заинтересовала Кушнирчук. Она также поддержала соображения майора Карповича о том, что Балагур ранен ножом, прицельно брошенным с некоторого расстояния. Наиболее вероятно - из-за ствола ясеня. На ручке не обнаружены отпечатки пальцев преступника. Почему? Кидая нож, он держал его за кончик лезвия, и следы стерлись, когда нож врезался в одежду и в тело.

Было у майора Карповича еще одно доказательство, подтверждающее его версию. На месте преступления провели эксперимент. От ствола ясеня даже нетренированная рука попадала в чучело тяжелым ножом. Нож летел, словно им выстрелили, глубоко врезался в спину пластмассового человека. Наталья Филипповна тоже попала с третьего раза. И задумалась. Если Балагур и правда ранен таким образом, тогда допущена ошибка. Калина Касиян сказала, что в дела человека, который прятался за ствол ясеня. Тогда следователю не пришло в голову, что преступник не подходил к жертве, а бросил финку. Поэтому и собака не взяла след с того места, где лежал Дмитрий. Нужный момент упущен. Расплачивайся теперь за него днями, неделями, а может, и годами...

Кто же отбывал с Балагуром наказание в исправительно-трудовой колонии? Вадим Гурей. Он приходил в больницу к Дмитрию. Какие между ними отношения?

...Вадим встретился с Дмитрием на сельской улице. Было воскресенье, и Вадим собрался к брату. Встретив друга, вернулся домой. Жена его Душка обрадовалась: "Дорогому гостю - двери настежь". Сидели в тихой комнате. За окном краснели яблоки. Хозяйская рука видна была во всем: в ровных грядках, умело обрезанных деревьях и аккуратно подвязанных виноградных лозах, с которых свисали обильные черные гроздья.

Вадима потянуло на песню. Замурлыкал стародавнюю про тяжкую долю человека, который "живет в тоске, спит на голой доске", потому что изменила жена, ушла к другому. Допел и сказал:

- Обдурил Кривенко твою жену, Дмитрий.

Балагур промолчал.

- А она же вас разыскивала, - заморгала Душка. - Говорила, будто адвокат писал какое-то письмо в колонию.

- И его съела глиста! - недовольно буркнул Гурей, косо глянув на жену.

- А я считаю, - не унималась Душка, - что вам, Дмитрий, нужно встретиться с Ириной, поговорить... Не такая она уж грешница. Ну, поверила Кривенко, ошиблась...

Вадим перебил:

- Не очень-то защищай. Она же не маленькая. Нужно было думать.

- Э-э, - рассердилась Душка, - тебе легко говорить. Каждый может оступиться. Одинокой женщине с ребенком нелегко. У Ирины даже крыши над головой не было. Куда ей было деваться, когда Фитевка выгнала? У Ирины ваш сынок, Дмитрий. Вы должны поехать к ней...

Упоминание о сыне встревожило Балагура.

- Обманул я его, сказал: еду на море. Посылал Ирине деньги, не жалел. Правда, деньгами отца не заменишь... Теперь Ирина в Синевце живет. Семнадцатого у нее день рождения. Может, и правда поехать?

Потом Вадим говорил о своей работе, о низкой оплате труда в колхозе. Вспомнил и колонию.

- До сих пор смешно, как горевал старшина Железобетон, когда ты убежал, Дмитрий. Убивался, будто у него ребенок помер. Трижды делал перекличку, заглядывал за спину каждого, будто ты спрятался и не хочешь отзываться. А лейтенант Сизов только повторял: "Поймаем. Осудим. Поймаем". И бегал перед строем как ошпаренный.

- Если бы не хитрость Байбала Болодюмаровича, лешего они поймали бы, бормотал Дмитрий.

- Откровенно говоря, - сказал Гурей, - я даже обрадовался, когда узнал, что тебя поймали. А когда отправили в другую колонию, загрустил: привык к тебе, Дмитрий, к шуткам твоим, к песням, которые ты почему-то насвистывал, а не пел... И делился ты со мной всем, как с братом. Только о побеге - ни гугу. А об измене жены рассказал. Я еще не верил. Говорил, брехня это. А оказалось - правда. Если б ты не убежал - давно бы дома был.

- Что было, то прошло, не вернешь, - отмахнулся Балагур...

Наталья Филипповна расспрашивала Гурея об отношении других осужденных к Балагуру.

- Нормально относились, - сказал он.

- Никто ему не угрожал?

- У него спрашивайте...

Знает она, у кого спрашивать. Но Балагуру стало хуже - его трогать нельзя. А следствие ни с места. Вот и засомневалась она: распутает ли дело? Сказала об этом майору Карповичу. И наслушалась: "Вы, Наталья Филипповна, устали. Вот и опускаются руки... Забыли, наверное, что из десяти версий девять ошибочные. И все же нет преступления, которое невозможно распутать. Вот представьте: идете вы полем по еле заметной в густой траве тропинке. Вдруг кажется, что тропка побежала вправо. Вы делаете несколько шагов вправо и убеждаетесь, что ошиблись. Возвращаетесь назад. Идете влево... И опять сбиваетесь с пути. Снова возвращаетесь. А тут и сумерки опустились. Куда идти?.. Так и у следователя. Ищешь и находишь людей, а они ничем помочь не могут; добываешь факты, а они ничего общего не имеют с данным уголовным делом; тратишь силы и время, устанавливая, кому принадлежит вещественное доказательство, а оказывается, оно случайно попало на место происшествия..."

Не знал Вадим Гурей, как была недовольна собой старший лейтенант Кушнирчук. Ему-то что. "У него спрашивайте", - и все.

- Скажите, Вадим, - не отступала Наталья Филипповна, - вы кому-нибудь говорили, что семнадцатого октября Балагур собирается ехать к Ирине на день рождения?

Гурей нахмурился и сцепил руки на коленях.

- Не припоминаю.

- Кто еще отбывал наказание вместе с Балагуром?

- Разве всех назовешь?

- Всех не нужно. Назовите тех, с кем у Балагура были какие-то стычки, споры, а может, и драка.

- Кулачные бои в исправительно-трудовой колонии запрещены.

Глаза Гурея сузились, как от яркого света.

- Драки и тут, на воле, не разрешаются, однако случаются.

- В колонии к дракам мало кого тянет. А у нас Железобетон и Сизов держали дисциплину - не пикнешь...

Наталья Филипповна достаточно хорошо знала жизнь в колонии, так как постоянно интересовалась поведением тех, чьи уголовные дела она вела. За это ее не раз ставили в пример на всяких совещаниях и семинарах, приглашали поделиться опытом работы с начинающими следователями. Стычки между осужденными случаются. И то, что в исправительно-трудовой колонии в этом отношении полный порядок, как уверяет Гурей, несколько идеализировано. Вот и на днях Наталья Филипповна получила письмо: "Валентин Кириленко, которым вы интересуетесь, лежит в санчасти. Рецидивист Лука Ядвигин заставил его проглотить ручку от сломанной алюминиевой ложки..." Конечно, это единичные случаи. Лица, которые терроризируют осужденных в местах лишения свободы, строго наказываются. И все же подобное случается. Могли быть неприятности и у Балагура. Вадим всего не знает. И не мог знать. После побега Дмитрия перевели в другую колонию, прибавив срок. Были новые друзья и новые враги. Поинтересоваться бы жизнью Балагура раньше, не пришлось бы теперь тратить столько времени.

- А что вы скажете об Иване Дереше?

- Каком Дереше?

- Разве много Дерешей было с вами в колонии?

- Ой, - вспомнил Гурей. - Да Иван прекрасный парень. Как это я забыл о нем?..

- Продолжайте, продолжайте, - поощрила старший лейтенант, видя, что Вадим заколебался.

Гурей покашлял в кулак и рассказал, как однажды в столовой Иван Дереш облил Балагура горячим супом. Спина у Дмитрия покрылась пузырями - рубашку не мог надеть. А когда выздоровел, сам кипятком (тоже в столовой) ошпарил Ивану ноги выше колен. Дереш пищал, будто его режут. Происшествия расследовались, и было установлено, что они случайны. Дереш споткнулся, когда нес еду, а Балагура нечаянно толкнул один хромой, и чайник полетел со скользкого подноса. Иван не соглашался, говорил: "Он меня нарочно облил. Отомстил". И требовал обязательного наказания Балагура.

Вадим наклонил голову к плечу. Устремленные на старшего лейтенанта глаза под нависшими бровями горели любопытством: как следователь восприняла сообщение?

На погонах Натальи Филипповны поблескивали звездочки. По гладко причесанным волосам скользил солнечный луч, падавший из открытого окна. Серый узелок галстука прятался под отутюженным воротником. По циферблату позолоченных часов бежала секундная стрелка, а шариковая ручка выводила на гладкой бумаге ровные строчки.

"Не первый год работает, ничем ее не удивишь", - подумал Гурей разочарованно.

Наталья Филипповна взяла чистый лист, написала сверху: "Продолжение допроса".

- Когда вы виделись с Иваном Дерешем?

- Два года назад... Как только вернулся из заключения.

- Где встретились?

- В областном центре.

- О чем говорили?

Вадим почесал затылок.

- Всякую всячину выковыривали из памяти.

- Конкретнее, - попросила Кушнирчук.

Ивана Дереша Вадим встретил на автобусной остановке. Потом обедали в ресторане, вспоминали совместное пребывание в колонии, говорили о будничных делах после выхода на волю.

Из всего, о чем рассказал Гурей, старшего лейтенанта больше всего заинтересовало следующее.

Во-первых. Вылечившись, Иван Дереш работал на строительстве и готовил "несчастный случай", от которого Балагур, по его расчетам, мог погибнуть. Когда установили леса, устроил западню: отодвинул доску на самый кончик опоры, прислонил к ней другую. Тот, кто на нее наступил бы, должен был полететь вниз. Иван рассчитывал, что первым на эту доску встанет Балагур: он не успел оштукатурить часть стены и рано утром хотел закончить работу. Но на следующий день Балагура перевели работать шофером. Доштукатуривал стену сам Иван. Он сердился - такой замысел и не удалось осуществить.

Во-вторых. Иван Дереш наведывался в Орявчик, выспрашивал, где живет Ирина, не вернулся ли Балагур. Ирине сказал, что Дмитрия убили при попытке к бегству. Зачем? Мстил таким образом? Насмехался? Все это нужно выяснить...

Вадиму Дереш говорил: "Дмитрий, если и вернется, на дороге у Кривенко не встанет". - "Почему?" - "Он долго не протянет на этом свете. Я позабочусь".

В-третьих. Лишь только Дерешу стало известно, что Дмитрий работает в колхозе "Сияние", он решил поехать туда. Как сказал: "На разведку". А может, и ездил. Балагура знали все. Село небольшое. Иван, должно быть, дознался, что Ирина переехала из Орявчика в Синевец. Отношения между Ириной, Павлом и Дмитрием стали широко известны. Каждый толковал их по-своему, но Дмитрия большинство хвалило: не бил Ирину, не скандалил, ушел мирно.

- Вы меня скоро отпустите?

Взглядом, в котором уже не было любопытства, лишь одна пустота, Вадим окинул следователя и отвернулся.

На часах было тринадцать ноль-ноль. С минуты на минуту должен был прийти или позвонить капитан Крыило. Он поехал за Иваном Дерешем. Если привезет, может понадобиться очная ставка.

- Вы очень спешите?

- Работа дома ждет.

Наталья Филипповна собиралась сказать в шутку: "Работы хватит, еще и другим останется". Но в этот момент дверь открылась и вошел Крыило.

Когда Вадим Гурей дочитал и подписал протокол, Кушнирчук велела ему подождать в комнате для посетителей и обратилась к капитану.

- Где вы нашли Дереша?

- На речке развлекался.

- Не бунтовал? Зачем, мол, вызывают?

- Как и каждый, при задержании встревожился, но вел себя смирно.

- Пусть войдет.

Иван Дереш снял поношенный картуз. Переступая с ноги на ногу, крутил прихваченную белой ниткой пуговицу пиджака. Наталья Филипповна предложила ему сесть. Но и сидя за столом, он чувствовал себя неловко. Елозил подошвами по паркету, а локтем по колену.

Старший лейтенант не спешила с вопросами. Дала возможность Дерешу успокоиться, чтобы, как любила говорить, "получить трезвые показания".

Тишину нарушал легкий шелест бумаг и тяжелые вздохи Дереша.

Вдруг он откровенно засмеялся:

- Хе-хе-хе-е... Зачем вызывали?

Наталья Филипповна закрыла папку.

- За что вы отбывали наказание в исправительно-трудовой колонии? спросила она ровным голосом.

- Статья 206, часть вторая Уголовного кодекса Украинской ССР, скороговоркой выпалил Иван. - Вы же знаете - отбывал наказание за хулиганство. А вызвали меня с другой целью. Хе-хе-е... Говорите.

Наталья Филипповна и правда до мельчайших подробностей знала уголовное дело Ивана Дереша, его поведение в исправительно-трудовой колонии. Но сам он давал уж очень путаные показания. Говорил о Гурее, называл имена других осужденных. А когда речь зашла о Дмитрии Балагуре, голос у Ивана задрожал, ясно зазвучали нотки злости, обиды, недовольства.

- Из-за Балагура я инвалид, - повторил несколько раз.

Если действительно Иван совершил нападение на Балагура, ранил своего обидчика, почему до сих пор им владеет желание мстить? Неужели не знает, что Балагур на грани между жизнью и смертью?

Наталья Филипповна посмотрела на часы. Ждала снова капитана Крыило. Он в это время выяснял алиби Дереша, который не отрицал своей жажды отомстить Дмитрию за то, что остался калекой. Сознался, как устраивал западню на лесах, как радовался, проведав, что Ирина живет с Кривенко.

- В колхоз "Сияние" я тоже собирался, - заявил Иван.

- Зачем?

- Встретиться с Балагуром.

- С какой целью?

- Просто так, по давней дружбе. Хе-хе-хе-е...

- Что бы вы сделали с Балагуром, будь ваша воля?

На мгновение Дереш задумался.

- То, что и он со мной.

- Балагур ошпарил вас не нарочно.

Иван возмутился.

- Вы тоже на стороне Балагура?

И вдруг как-то расслабился.

- Я и вас покараю вместе с Балагуром.

Чего-чего, а запугивания Наталья Филипповна не ожидала. Если у кого-то и есть намерение сделать следователю зло, он молчит, потому что угроза служебному лицу наказывается лишением свободы или высылкой. Почему же так неосторожен Иван? Вот он опять завелся:

- Вы заодно. Все вы заодно. Вешать вас - и то мало. Сожгу... Испепелю всех.

Дереш перестал отвечать на вопросы, а увидев приглашенного Вадима Гурея, сказал агрессивно:

- И ты тут, продажная шкура?

После чего замолчал, как онемел. Оглядывался, клацая зубами. И Наталья Филипповна подумала: не болен ли Иван душевно?

- Так и будете молчать? - спросила она негромко.

Вошел капитан Крыило и изучающе обвел взглядом Дереша. А тот по очереди показывал пальцем на Кушнирчук, на Гурея, на капитана и бормотал:

- Ты... Ты... Ты... Все вы заодно. Всех покараю.

Наталья Филипповна попросила Ивана выйти. Ушел и Гурей.

Капитан рассказал о фактах необычного поведения Дереша. Как-то он чуть не сорвал концерт в клубе, выскочив на сцену с криком: "Он!.. Он!.. Он меня ошпарил!.."

Сельский фельдшер сказал: "Иван в детстве не отличался умом, а с годами да еще после тюрьмы совсем засушил мозги".

- Где он был во время нападения на Балагура?

- К сожалению, выяснить не удалось, - сказал Крыило. - Во всяком случае, прямых доказательств того, что был дома, нет. Сестра - Иван живет у нее - неуверенно заявила: "Вечером где-то гулял, а потом спал". Однако где, с кем гулял, во сколько вернулся, неизвестно. В то же время есть основания подозревать Ивана Дереша в совершении преступления.

- Что вы имеете в виду?

Крыило сообщил то, что уже было известно Наталье Филипповне: Балагур ошпарил Дереша; Иван собирался отомстить и вот до сих пор грозится.

- А если он душевнобольной?

- Все равно нужно доказать его непричастность к совершению преступления или причастность. Другого выхода нет.

Не верила Кушнирчук, что Дереш способен подготовить и совершить преступление, над раскрытием которого работают все службы уголовного розыска, а конца и не видно. Но не отбрасывала мысль, что Ивана мог использовать Кривенко. Они знакомы. Могло быть и так, что Павел уговорил Ивана напасть на Балагура, а сам остался в тени. Кривенко хитрее Дереша, коварнее. Он легко не дастся. Доказательства, доказательства...

Наталья Филипповна села печатать постановление о назначении судебно-психиатрической экспертизы на Дереша.

9

Внезапно пришла мысль о смерти. Мучительная слабость навалилась на Дмитрия Балагура. Не такая, как была до сих пор. Немочь во всем теле, и на сердце так тяжело, так нехорошо - никогда так худо ему не было. Показалось, ноги омертвели, и, чтобы убедиться, что еще действуют, он пошевелил пальцами - двигаются. А руки - мерзляки. Но еще покорны его воле.

До глубокой ночи Дмитрий терпеливо ждал: станет легче, отступит слабость, исчезнет тяжесть, и он, как и вчера, сможет чуть приподнять голову, будет тихо, медленно (но все же будет!) разговаривать с Галиной, которая где-то задержалась, с Ильком, который теперь спит, глотнув таблетку снотворного. Потом понял, что приближается его конец, конец Дмитрия Владимировича Балагура.

Вот чудно. Из-за горы восходит солнце; на смену дню приходит ночь; весна уступает место горячему лету; пахнет грибами осень; по дороге мчат автомобили... А тебя нет - заколотили, зарыли, и лежи. Года три-четыре в колхозе еще будут вспоминать, что был у них Дмитрий Балагур, а потом точка. Правда, сын дольше будет помнить: как-никак отец все же...

Вроде и не жаль: свет поглядел, сына ему подарил... Только как подумает, что все остается, а его, Дмитрия, не будет, еще большая слабость наваливается...

- Илько, - зовет он слабым голосом, - слышишь, Илько, ты смерти боишься?

Илько спросонок не понимает, о чем его спрашивают.

- Смерти боишься, говорю?

- Все ее боятся, - говорит в подушку Илько.

- А я - нет!

Сказать-то сказал, а горесть сжимает сердце. Не может он осилить ее. "Вот она, костлявая... Идет... Сюда идет... Мне не страшно - чудно... Лучше б сразу, еще там, во дворе..."

Смежил веки. И со стороны стал похож на мертвеца: бледный, холодный, на лице спокойствие. Медсестра Галина едва узнала Балагура, так он изменился, словно вся кровь вытекла из него. Только после укола лицо чуть порозовело. Дмитрий лежал молча, смотрел в потолок. Трудно ему было говорить, но он решил, пока есть возможность...

- Вы, Галинка, как увидите Ирину, скажите ей, чтобы Митю берегла, воспитала... Там где-то "Москвич" остался... Пусть продаст, - умолк и, отдохнув, продолжал: - Умирать, Галинка, тяжко... Нелегко прощаться с белым светом навсегда...

- И что это вы, Дмитрий Владимирович, надумали? И во сне что-то несуразное говорили...

Илько повернулся к Галине.

- Лучше гнать прочь плохие мысли, правда?

И сестра убежденно стала внушать, что гнетущие мысли осложняют работу врачей, пагубно влияют на организм.

- Вы, товарищ Балагур, думайте о цветах, о радости, о чем угодно, только не о смерти... Не стоит о ней думать, потому что умереть мы вам не дадим. Не дадим, слышите?

Дмитрий опустил тяжелые веки. Не всегда врачи выигрывают бой.

- Сейчас придет доктор, сделаем переливание крови - вам полегчает... Потерпите еще немного. Скоро утро. Проглотите вот эту таблетку...

Балагур задремал. И ему сразу приснился сын. Они чинили детский автомобиль, надували резиновую лодку, плыли по морю, потом лодка поднялась в небо, закачалась среди туч. "Вот хорошо, что маму не взяли - она бы испугалась", - радовался Митя, заливаясь смехом.

В коридоре стукнула дверь.

- Сестра!.. Где сестра? - долетело в палату.

Дмитрий проснулся.

Над больницей плыла ночь. Окна были еще плотно зашторены тьмой.

Больного внесли в палату. Положили на свободную кровать. На сплошь забинтованном лице торчал тонкий нос. Под ним чернели короткие усики. Галина села рядом, взяла в свои ладони широкую руку больного. Он лежал неподвижно.

- Доктор! Слышите, доктор?!

Слова прозвучали громко. Дмитрий едва приподнял голову. На тумбочке тускло светил ночник, и он заметил, что Галина волнуемся.

- Спокойно, спокойно, - уговаривает она и выжидающе посматривает на дверь, явно ожидая кого-нибудь из врачей.

- Скажите, я буду видеть?

- Утром... Уже скоро... Вас отправят в столичную клинику, там классные специалисты. С вами поедет главный хирург. Все будет хорошо.

Повязка - обручем на голове. Больной щупает бинт. Пальцы его дрожат, останавливаются на лбу.

- Я буду видеть?

Дмитрий забывает о собственной боли. "Как же человеку без зрения? Ни солнца, ни цветов, ни хлеба не видеть... Где же врачи?.."

- Должны видеть. Только не волнуйтесь... Все будет хорошо...

А глаза у Галины такие, что Дмитрий с досадой думает: "Неправду говорит, обманывает человека. Наверное, для него свет никогда уже не будет белым".

В палату входят двое с носилками.

- Мы сейчас перенесем вас...

- Своими пойду! - решительно говорит больной.

Его ведут в коридор...

После утренней прогулки Илько рассказал, что ночью в палате был участковый инспектор, лейтенант милиции Пасульский.

"Под бинтами и не узнал его", - подумал Дмитрий.

- Лейтенант задержал какого-то Кривенко, - продолжал Илько, - доставлял в милицию. Этого Кривенко подозревают в нападении на вас, Дмитрий. На тихой улице Синевца он хотел бежать. "Куда ты?" - положил ему руку на плечо Пасульский. Неожиданно Кривенко вывернулся, резанул чем-то лейтенанту по глазам и побежал через двор заготконторы, вплотную к которому подступает лес.

- Убежал? - спросил Балагур.

- Сторож заготконторы выстрелил, и ему некуда было деваться...

Слух о ночном происшествии быстро распространялся и еще быстрее видоизменялся. Вскоре уже больные говорили, что участковый инспектор, теряя зрение, выхватил пистолет и выстрелил Кривенко прямо в сердце. Санитарка, убирая палату, подтвердила: "Я сама слышала выстрел. Так загремело, что даже проснулась".

Пришел со двора Илько.

- Говорят, что у Пасульского вытекли глаза.

Опять куда-то побежал. Вскоре вернулся.

- Вы спрашивали, Дмитрий, об участковом инспекторе Пасульском...

Илько устроился поудобнее на кровати, развернул пожелтевший номер газеты и стал читать вслух о том, как дед Никита пустил на речку внука Павла и соседскую восьмилетнюю Гафийку: пусть порезвятся на пароме.

"...Дед уснул. А тем временем налетела буря. Паром болтался посреди реки, как сухая щепка - вверх-вниз, влево-вправо. Лопнул трос. Паром сорвало и понесло по реке. Размахивая руками и не переставая кричать, дед Никита бежал по берегу.

Тиса глотала хриплые крики, сердито била волной в затопленный берег и пенилась, плюя деду под ноги.

С противоположного берега к реке подошел Пасульский. Увидев рядом раскачивающийся паром, расстегнул портупею, быстро (в саперных войсках приходилось) сделал хитрые петли, накинул на трос...

Ремни режут руки, но паром все ближе и ближе. Вот он уже у самого берега. Пасульский снял с парома Павла и Гафийку..."

Илько еще раз просмотрел заметку и сказал:

- В Тисе не утонул, и на тебе: глаз лишился.

- Где ты взял газету?

- Тут один журналист-пенсионер пишет о милиции и, в частности, повесть о Пасульском. У него полно всяких вырезок из газет, журналов. Видите, лейтенант спас Павла Кривенко, а он вон как "отблагодарил".

- Разве это Кривенко был на пароме?

- А то кто же? И Гафия Нитка. Я расспрашивал журналиста. Она где-то в колхозе работает и хорошо помнит плаванье-катанье: чуть не умерла тогда от страха. Да и Павел тоже... Повесть будет документальная. Автор обещал дать мне главу, в которой отец Кривенко застрелился, когда Пасульский ловил его в лесу. Я принесу, почитаем вместе.

Помолчали.

- А правда, Дмитрий Владимирович, что Кривенко вашу законную жену переманил и жил с ней, пока вас не было?

- Откуда ты взял?

- Люди говорят.

И хотя Дмитрий не ответил Ильку, тот продолжал:

- Вы не сердитесь. За что купил, за то и продаю. Это же пересуды. А рот никому не закроешь.

- Есть в брехне и частица правды, - вздохнул Дмитрий.

Старший лейтенант Кушнирчук изучала привезенные Пасульским документы. "Молодец", - подумала она, снимая крышку магнитофона, чтобы записать допрос Кривенко. Павел отнесся к этому равнодушно.

- Есть такой закон, так записывайте.

Сидя в углу кабинета, он почему-то напоминал бильярдный шар, стремительно влетевший в лузу. Наталья Филипповна разъяснила ему, что магнитофонная запись не является сама по себе доказательством, она приобретает силу только в совокупности с данными, занесенными в протокол, и способствует более точной, объективной фиксации показаний. Кривенко почти не слушал ее. Когда же заработал магнитофон, плавно перематывая ленту с полной катушки на пустую, он сник и притих.

Об отношениях с Ириной рассказывал охотно и рисовал себя человеком честным, благородным: Ирину с ребенком приютил в своем доме и в своем сердце...

Однако поставленные Натальей Филипповной конкретные вопросы принудили Кривенко слезть с возведенного им себе пьедестала и рассказать, каким образом Ирина стала его женой.

Неприглядные поступки Кривенко характеризуют его как личность. Но они будут иметь очень незначительное влияние на определение судом меры наказания. Нет закона, который карал бы за подлость. Ну, что сделаешь Кривенко, скажем, за то, что уговорил Фитевку, чтобы выгнала Ирину с квартиры? Где та статья, по которой можно было бы наказывать его за слова "Дмитрия убили во время побега"? Что услышал от Ивана Дереша, то и сказал.

Откровенно рассказал, как перехватывал, читал и сжигал письма Балагура, адресованные Ирине; как продержал у себя письмо Ирины к Дмитрию, а потом вернул ей, написав на конверте: "Адресат не проживает".

Когда речь зашла о запросе адвоката, адресованном начальнику колонии, Кривенко заколебался, говорить правду или нет. Но наконец решил не сознаваться, что оригинал он разорвал и выбросил, копию отдал Ирине, а спустя некоторое время сжег.

Не отрицал, что получал от почтальона денежные переводы, приходившие Ирине от Балагура.

- Ну, брал, тратил и готов возместить убытки, то есть вернуть деньги. Пасульский изъял у меня тысячу сто двадцать семь рублей двадцать копеек. Рассчитаюсь хоть сейчас...

Пока Наталья Филипповна заправляла в магнитофон новую ленту, Павла сверлила мысль: "О чем она еще будет спрашивать?"

- А что вы сделали с колхозными конями? - спросила Кушнирчук, снова включив магнитофон.

- Подохли. И я готов заплатить колхозу назначенную судом сумму.

Когда все вопросы о действиях, за которые Кривенко должен был нести моральную или материальную ответственность, были выяснены, Наталья Филипповна спросила:

- Где в последний раз встречались с Дмитрием Балагуром?

Кривенко смахнул со лба холодный пот.

...Ему сразу вспомнились областные курсы, на которых повышал квалификацию. Комфортабельный автобус, шурша колесами, мчал со слушателями курсов за опытом в колхоз "Сияние". До сумерек знакомились с хозяйством, а потом собрались в сельской чайной поужинать. Шли разговоры о положении дел в передовом хозяйстве. Кривенко вышел во двор покурить и с глазу на глаз встретился... с Дмитрием Балагуром. На секунду замер. Потом отскочил в сторону. Бежать не хватило сил. В руке у Балагура блеснуло лезвие топорика и погасло. Кривенко сообразил: смертельный блеск. Он бросился в укрытие, которое попало на глаза, - в дровяной сарай. Балагур направился туда же. Сквозь широкие щели в пересохших досках от уличного фонаря в сарай пробивался слабый свет. Кривенко прилип к стене. "Он убьет меня! Убьет!" А Дмитрий не спеша, будто крадучись, подходил все ближе, ближе...

Давясь словами, Павел прошептал:

"Ты прости. Прости. Согрешил. Перед тобой, перед Ириной. Пожалей меня. Не карай. Что хочешь сделаю. Что пожелаешь дам. Опомнись, Дмитрий! Мы же друзья..."

Балагур беззвучно усмехнулся, медленно поднял топорик и занес его высоко над плечом, как лесоруб, который хочет с разгона вогнать топор в дерево.

Павел упал на колени, как от тяжелого удара, будто лезвие уже врезалось в его лысоватое темя. Потрогал голову: цела ли, - и опять залепетал:

"Прости, Дмитрий. Прости. Сдуру все это, сдуру. Каюсь. Прости меня. Не руби..."

Поспешно сунул руку в карман пиджака, вытащил кожаный кошелек, протянул Дмитрию. Но судорога свела локоть, и рука повисла в воздухе, похожая на какой-то крюк.

"На, бери. Целая сотня. Мне не жалко. Где-нибудь встретимся - еще дам. Век буду давать. Следы твои буду целовать. Сжалься..."

Дамоклов меч все еще висел над Кривенко. Наконец Балагур опустил топорик, послюнявил палец, попробовал лезвие.

"Вставай!"

Когда Павел поднялся на ноги, Балагур уже стоял у двери, держа топорище в вытянутой правой руке.

"Ну! - сказал он решительно. - Мы с тобой когда-то в борьбе и плавании соревновались. Помнишь? А сейчас вырвешь топор - живым останешься, нет смерть!"

Не спеша Кривенко плюнул на ладонь. Он дергал, вырывал, крутил, а топор оставался в руках у Дмитрия, как в тисках.

"Берись обеими!" - недовольно сказал Балагур.

Обеими у Кривенко тоже ничего не вышло. Только сдвинул Дмитрия с места, и под его каблуком треснула дощечка от разбитого тарного ящика, брошенного кем-то под самый порог.

"Даю еще тридцать секунд", - спокойно сказал Балагур и не успел сосчитать до трех, как скрипучая дверь открылась, и Павел ужом выскользнул во двор...

- Вот знак, - показал Павел рубец на ладони. - Лезвием царапнул. Если бы не удрал, давно бы сгнил в сырой землице.

- После этого не встречались с Балагуром?

- Нет.

- Подумайте.

Кривенко поскреб темя, как бы помогая мысли вылущиться из твердой скорлупы воспоминаний. На самом деле он оттягивал время, потому что еще не решил: рассказывать или нет о том, как однажды Балагур следил за ним в областном центре. "А чего молчать, - решился он наконец, - не я его стерег, чтобы убить, а он меня".

- Балагура я заметил на автобусной остановке. Он стоял у киоска, делал вид, что читает газету, а на самом деле поверх нее зыркал на меня. Приближался вечер. Я испугался, сел в такси и через несколько минут оказался в центре города. В ресторане было полно народу. Я уселся в уголке у окна, посмотрел меню. Официант еще не успел подойти ко мне, а Дмитрий уже был за столиком возле дверей. Я понял: опасности не избежать. Он пил воду и не сводил с меня злобного взгляда, смотрел так, будто нанизывал на шпагу. Я решил шмыгнуть в буфет и выбраться из ресторана через кухонную дверь. Когда я открыл ее, Дмитрий стоял на ступенях, загородив мне путь. По моей просьбе меня заперли в подсобке, вызвали милицейский патруль. "Тут один преступник готовится напасть на меня, - пояснил я. - Это Дмитрий Балагур. Он вернулся из заключения и хочет меня убить".

Милиционеры осмотрели двор ресторана, посветили фонариком в темных углах, заглянули в ближайшие переулки - нигде никого. Но не успел я ступить на перрон, Дмитрий словно сквозь асфальт пробился. "Что за напасть?" подумал я. И если бы поблизости не стоял постовой, не знаю, чем бы все кончилось. Во всяком случае, не сидел бы я сейчас перед вами.

Как раз тронулся с места, набирая скорость, товарняк. Я прыгнул на подножку предпоследнего вагона и с облегчением вздохнул, убедившись, что Дмитрий не побежал за мной. Не успел. А может, побоялся прыгать на ходу.

- Вы убеждены, что Балагур намеревался убить вас?

- Без сомнения!

- Он мог сделать это в сарае.

- Но я же убежал.

- Балагур поставил условие - предложил вырвать топорик.

- Это он проверял, насколько крепки у меня нервы. А они у меня - во! Кривенко выпрямил большой палец.

- Больше Балагур не преследовал вас?

- Не замечал... Но все возможно. За Ирину злобу на меня носит. А я тут при чем? Понравился ей, вот и хозяйствовали вместе. И дочка наша Марьянка от любви родилась.

- А вы Балагура не подстерегали?

Кривенко дернулся. Тихий, нахохлившийся, жалкий, он был похож на мокрую ворону. Прижал к груди смятую кепку, на запавших щеках проступил румянец.

- Честно говоря, я его боюсь.

- Турчаку же похвалялись: "Убью!"

Кривенко отрицательно покачал головой, лицо его сморщилось - настоящее квашеное яблоко из рассола.

- Это я так, для самоутешения, для поднятия настроения сказал.

- Куда вы дели нож, купленный в Карелии за тридцатку у охотника?

"Она все знает", - подумал Павел и сунул руку в пустой карман пиджака.

- Ножик я потерял.

- Где? Когда?

- Наверное, в Синевце, по дороге из ресторана на вокзал. Я пьяный был. Не помню. А может, забыл на столе - бутылку им открывал...

- Это ваш?

Увидев финку, Кривенко опустил руки на колени и застыл. Потом, откинувшись на спинку стула, сказал:

- Похож. Но на моем рукоятка была другая - больше светлой пластмассы.

- Так вы где-то забыли или потеряли свой нож?

- Не знаю... Он исчез...

В хрупкой тишине ровно жужжал магнитофон, наматывая на катушку ленту, фиксируя каждое слово, каждый шелест листа. Но не было пока весомых доказательств, которые помогли бы раскрыть преступление.

- Вас, Павел, видели в Синевце семнадцатого октября, когда был ранен Балагур...

- Не отрицаю. Был!..

- Прохаживались возле дома Ирины?

- Прошел мимо.

- И стояли?

- На миг остановился. Что же тут такого?

- Скажите, с кем встретились и о чем говорили?

Кривенко взялся рукой за подбородок, делая вид, что вспоминает близкий и одновременно такой далекий вечер. А Кушнирчук была уверена: Федор Шапка встретил в Синевце возле дома Ирины именно Павла Кривенко и разговаривал с ним.

- Я не припоминаю.

"Придется вызвать Федора Шапку на очную ставку", - подумала Наталья Филипповна.

- Во двор заходили? - спросила она.

- Там толпились люди, стоял милицейский автомобиль. Я понял: что-то случилось. И пошел себе.

- Куда?

- В ресторан.

- С какой целью посылали официанта к Ирине?

- Хотелось знать детально, что стряслось.

- И в больницу звонили, спрашивали о здоровье Балагура.

"Ей и это известно".

- Мне ответили, что еще идет операция.

Кривенко рассказал о своем пребывании в ресторане, пересказал уже известный Наталье Филипповне разговор с Дюлой Балогом, описал ужин и проводы на вокзал.

- Если я сказал что-нибудь не так, то только потому, что глотнул лишнего, позабылось...

- Вы неуверенно говорили о ноже, и я не пойму, потеряли нож в ресторане или у вас его украли?.. Не сразу сказали, что стояли недалеко от места пре, - ступления. Не по собственной инициативе сознались, как посылали Дюлу Балога к Ирине... Кстати, с какой целью вы ехали к Ирине?

Кривенко изо всех сил старался изобразить на заросшем лице милую улыбку, но получился оскал.

- Не могу без нее жить...

И в тоне, каким он это сказал, чувствовалась фальшь. Не сумел Кривенко утаить и свою ненависть к Балагуру. Особенно это было заметно, когда рассказывал, как Дмитрий хотел убить его. Но пока что каждое его слово требовало тщательной проверки.

Под вечер прокурор познакомился с материалами следствия, допросил Кривенко и распорядился взять его под стражу и поместить в следственный изолятор.

На обшарпанных нарах Павел обхватил голову руками, уперся локтями в колени. "Дремлет", - подумал дежурный, закрывая маленькое окошко на обитой жестью двери. Но дремота обходила Павла - мысли роились и жалили, как пчелы. Зачем нужно было, вернувшись из Синевца, задерживаться у Дуськи? Почему сразу не убежал от Пасульского? Была же возможность! Еще там, в колхозе, когда вызвали в контору. "Ты баклуши бьешь, а нам лесоматериалы нужны!" Он спокойно ответил: "В назначенное время лес будет тут". Вошел Пасульский: "О! На ловца и зверь бежит!" И при всех сказал, будто Ирина требует алименты на дочь и придется Павлу ехать в Синевец.

"Если б я знал, Павел, - сказал председатель, - что ты уклоняешься от уплаты алиментов, я бы тебя на работу не взял".

Павел пропустил это мимо ушей. Спросил Пасульского: "Разве у Ирины есть претензии?" - "А ты считаешь, я на прогулку приехал?" Председатель добавил: "Любишь, Павел, смородину - люби и оскомину. Поезжай, утряси, что нужно, и возвращайся".

Пока Павел собирался в дорогу, Пасульский ждал в конторе. "Вот когда нужно было бежать!" - горевал теперь он. Не сообразил. Почему? Не испугался вызова в Синевец, даже обрадовался: "Ирину увижу, поговорю с ней... Я и без суда согласен платить. Мы договоримся..."

Не испугала его и мысль о сгинувших по его вине колхозных конях. "Рассчитаюсь!" Достал из-под обивки диван-кровати спрятанные там деньги, сунул в карман - пригодятся. До самого Синевца пытался угадать, как встретит его Ирина. "Денег не пожалею. И сверчку этому, Митьке, трояк на конфеты кину... Ирина подобреет..."

И ни о чем другом не думал. С верхней полки смотрел в окно вагона. Перед глазами плыли знакомые места, и чем ближе был Синевец, тем чаще билось сердце.

Пасульский закрыл журнал "Украина", вытащил бумаги из планшетки. А на Павла вдруг нашло: "Все. Пропал! Засудят... Я крал деньги..."

Не спеша спустился вниз. Брился, умывался, а в голове крутилось: "Лейтенант меня в тюрьму упечет... Не алименты, не дохлые кони причиной тому, что приехал за мной. Нужно спасаться. Бежать!"

Из вагона выходил настороженный. "Если посадят в машину, удрать не удастся". На привокзальной площади участковый инспектор поискал кого-то взглядом. Он даже остановился перед черной "Волгой". В ней не было шофера. Пасульский махнул рукой: "Пошли".

Вокзал остался позади, а Павлу все не верилось, что идут пешком. На тихой, темной улице он опомнился, метнулся было в ближайший подъезд, но лейтенант схватил его за воротник: "Стой!" Павел резким движением выхватил из кармана бритву (спрятал, когда брился), махнул Пасульскому по глазам и бросился бежать.

Участковый инспектор скорчился, застонал, стал хватать воздух широко открытым ртом.

Кривенко бежал к речке через широкий двор, заставленный полными и пустыми бочками. Всполошил ленивого пса, который вылез из темного угла. И сам испугался. На мгновение остановился. Опять побежал. Внизу шумела вода, шелестели вербовые кусты. "Туда. Скорее туда!" И тут раздался выстрел и крик: "Стой!"

Залаяли собаки. На выстрел прибежал патрульный милиционер...

"За что вы так жестоко обошлись с Пасульским?" - хмурилась Кушнирчук на допросе.

"Чтобы убежать!"

"От наказания не убежите. Придется ответить за телесные повреждения, причиненные представителю власти. Статью Уголовного кодекса я вам читала, с выводами медицинской экспертизы познакомила. Итак, признаете вину?"

"Частично..."

"Почему не полностью?"

"Если бы Пасульский не схватил меня, дал убежать, я бы его не тронул".

"Лейтенант исполнял служебный долг, а вы проявили дикую жестокость. Как оцениваете свой поступок?"

"Никак. И человек может стать зверем, чтобы выжить".

"Смертельная опасность вам не угрожала даже в такой мере, как тогда, когда Пасульский вас, маленького мальчика, снял с парома. Так вы его отблагодарили?"

Кривенко постучал кулаком по колену.

"Меня Пасульский спас, а отца застрелил".

"Экспертизой доказано, что ваш отец застрелился сам".

"Ваша экспертиза вам и служит".

"Эксперты служат закону и отвечают за свои выводы".

Кривенко сощурился.

"Я в это не верю".

"Дело ваше, - спокойно сказала Наталья Филипповна. - Так вы отрицаете нападение на участкового инспектора Пасульского?"

"Что было, то было, никуда не денешься", - покорно сказал Павел, словно надеялся в покорности найти шансы на спасение. А они, эти куцые шансы, обошли его...

Павел вскочил. Заходил по камере взад-вперед. Отойдет от стены с зарешеченным окошком и шагает к двери - ходить легче, чем лежать.

"Если б не Пасульский, может, и не докопались бы до фиктивных ведомостей. За то, что незаконно начислил и взял себе две тысячи двести рублей, будут судить. Жадность погубила..."

Защитником Павел решил взять знакомого адвоката, который писал запрос в исправительно-трудовую колонию, разыскивая Балагура. Адвокат найдет копию запроса, процитирует и скажет: "Как видите, и тут подсудимый Кривенко проявил человечность, взял на себя заботы по розыску Балагура..."

10

Наталья Филипповна взяла с книжной полки блокнот, села к столу и задумалась.

Оплошность следователя или эксперта во время осмотра места происшествия трудно исправить: не добыл сегодня нужные доказательства - завтра поздно. Так случилось во дворе восьмого дома по Летней улице. Стало известно, что кто-то прятался за ствол ясеня. Необходимо было старательней, тщательней осмотреть показанное Калиной Касиян место, применив современные технические средства.

На следующий день после нападения на Балагура следователь пришла с экспертом к ясеню. Под ним играла стайка детей. Пенсионеры, опершись о ствол, обговаривали события вчерашнего вечера. Увидев старшего лейтенанта, умолкли. Наталья Филипповна поняла: искать теперь следы - зря тратить время. Во дворе на Летней улице розыскная собака оказалась бессильной, потому что преступник не подходил к жертве. И за недогляд, за упущение Кушнирчук всю вину берет на себя. Тут, как говорит майор Карпович, "не сработал головой, работай ногами". Но над чем работать? В каком направлении? Кажется, проверены все версии, все выяснено. Все ли?.. Тогда где же преступник? Сколько потрачено времени, энергии - и безрезультатно. И сама себя успокаивала: главное - сосредоточиться.

Кривенко, конечно, способен на самые неожиданные действия. Скажем, такое: уговаривает Фитевку, чтобы выгнала Ирину с квартиры, наперед зная: перейдет к нему. Кривенко поставил перед собой цель - вызвать у Балагура недоверие к жене. И добился своего. Известие об Ирининой "измене" дошло до колонии, пробудило у Дмитрия ревность, толкнуло на побег, добавило три года лишения свободы. И то, что Кривенко приблизительно в то время, когда совершилось преступление, был в ресторане, еще не доказательство его непричастности к нападению на Балагура.

Допустим, Павел сам не совершил преступления. Зачем тогда послал к Ирине Дюлу Балога? Если он кого-то уговорил на бесчестный поступок, нужно выяснить - кого. Дюла за пол-литра бегал на Летнюю, а за определенную сумму мог и ранить Балагура. Деньги у Кривенко были: перед отъездом в Синевец взял из сберегательной кассы две тысячи. Двести семьдесят рублей получил зарплаты и отпускных. Во время обыска у него изъято тысяча сто двадцать семь рублей двадцать копеек. Куда же подевались тысяча сто сорок два рубля восемьдесят копеек? На дорогу и рестораны он столько не мог истратить. Из вещей ничего не купил. "Пропил - прогулял", - сказал Кривенко на допросе. Почувствовав, что соврал неубедительно, стал говорить, что часть денег у него украли, когда он напился до бесчувствия. Почему же тогда не украли все деньги?

Последнее время все настойчивей лезла в голову мысль, что Ирина знает, кто напал на Балагура, но почему-то не выдает преступника. Чувствует вину? Возможно. Но кому и почему нужна была смерть Балагура? Не ранение - смерть. Живым он остался благодаря счастливому случаю: нож не попал в сердце. Удар нанесен с большой силой. Конечно, не женской рукой. Бысыкало? Шапка? Кривенко? Дереш?.. Один из них или кто-то еще? Версия майора Карповича о том, что покушение на жизнь Балагура совершил кто-то из тех, кто был с ним в колонии, принудила начать дело чуть ли не сначала и открыла множество ниточек, которые пока что спутаны, и неизвестно, за какую тянуть, чтобы прийти к истине. Придется ждать, пока из колонии придет ответ на сделанный запрос.

А капитану Крыило все еще не давали покоя семнадцать разбросанных по городу телефонов-автоматов. Он убедился, что Любаву Родиславовну запугивали не из квартирного телефона. Непроверенными пока были три автомата в далеких, тихих уголках. Поехал к первому - вернулся ни с чем. Второй не работал: кто-то оторвал трубку. Третий находился у машиностроительного завода. И дежурный вахтер Топанка рассказал:

"Было тихо, спокойно в тот вечер, и если бы не токарь Петр Чиж, дежурство не запомнилось бы. Он под хмельком от телефонной будки чешет, из стороны в сторону - вот так - качается. И к проходной. Нельзя на территорию пьяному, говорю. А он мямлит: нужно. Я, конечно, не пустил. Он побунтовал чуток, а потом: "Ча-ао, дед", - и пошел".

Что Петр Чиж пьяный болтался у проходной, сомнения не вызывало. Но звонил ли он Любаве Родиславовне? Майор Карпович прежде всего обратил внимание на лексикон Петра, на его "чао".

- А что, если дать Любаве Родиславовне возможность послушать Чижа? предложил он.

- Вызвать его сюда? - спросил капитан.

Карпович внимательно смотрел на подчиненного.

- Нет. Принести его голос.

Капитан поехал выполнять задание, а Кушнирчук знакомилась с рапортом дежурного инспектора. Ночью украден "Запорожец". Его хозяин, инвалид Великой Отечественной войны Залинский, выглянув в окно, увидел свой автомобиль едущим по улице. Позвонил дежурному милиции, назвал помер. Через час преступника настигли на одном из перекрестков города. Откровенно говоря, его и преступником назвать трудно: пятнадцатилетнему мальчишке покататься захотелось. Придется заняться воспитанием.

Майор Карпович застал Наталью Филипповну в кабинете, весело поздоровался. Он был, как всегда, аккуратно причесан - волосок к волоску, собран, по-юношески подтянут. Протянул тоненькую записную книжку в коричневой обложке: "Одни адреса". На второй страничке фамилия Чижа помечена красным карандашом и тут же записан его адрес.

- Опознание по голосу уже проводили? - спросил майор, пододвигая стул.

- Борис легко узнал, а Любава Родиславовна высказалась неопределенно. По телефону она слышала похожий голос, а в подвале слегка шипящий.

- Запись на пленке чистая, - заметил Карпович.

- Чиж говорил в спокойной обстановке, в подвале же голос мог измениться от напряжения.

- А что с Иваном Дерешем?

- Он семнадцатого октября был у соседа на свадьбе, прогонял детей спать, сидел с музыкантами, танцевал с кумом - все время на глазах.

- И сознался, что хотел убить Балагура?

- Он, товарищ майор, психически болен. Получено заключение экспертизы.

- Что ж, Наталья Филипповна, займитесь Чижом. У него, как у того боба, есть свое черное пятнышко.

После освобождения из колонии Петр Чиж пошел работать на машиностроительный завод. "Иголку выточит", - с гордостью сказал начальник цеха. А тут вдруг подал заявление: прошу рассчитать... Куда собрался? Почему увольняется? Никто ничего не знает. Предложили отработать определенный законом срок. Чиж выказал неудовольствие: пусть, мол, кони вкалывают. Квартирует он у престарелой вдовы на Заводской улице. Хозяйка Шаринейна смирная. А гневается: "Что-то мастерит, гремит, стучит за закрытыми дверями - в голове трещит". Сначала она его ругала: "Спать не даешь". Петр на это: "Можешь жаловаться в аптеку". Каждый вечер повторяется одно и то же.

Громко зазвонил телефон, и Кушнирчук подняла трубку. Ей доложили:

- Пришла Шаринейна.

- Проводите ко мне, пожалуйста, - попросила она.

Перед Натальей Филипповной села худощавая женщина. На вылинявшей юбке давно отцвели мелкие полевые цветы, пожухли, как и маленькое личико Шаринейны, обрамленное седыми волосами, которые выбились из-под черной, слегка выбеленной солнцем и временем косынки.

- Вы не волнуйтесь, - успокаивая, сказала ей Кушнирчук, - я только спрошу вас о квартиранте. Как свидетеля.

- Мне о Петре ничегошеньки не известно. Он живет сам по себе, я - сама по себе.

- Расскажите, что знаете. Выдумывать ничего не нужно...

Петр Чиж поселился у нее осенью, почти три года назад. Сначала вовремя платил за квартиру и еду. Нужно - дров нарубит, воды принесет. Но так продолжалось недолго. Убедившись, что Шаринейна совсем одна (муж и двое сыновей с войны не вернулись, родственников нет), Чиж изменился. Притащится пьяный среди ночи: "Жрать, ведьма!" И хозяйке приходилось накрывать стол. Как-то не сдержалась: "Не платишь - ходи голодный. И квартиру освободи". Более страшной ночи Шаринейна не помнит. Прижал ее к кровати. Кончик финки коснулся посиневших губ, звякнул о металлические зубы. "Сдохнешь, и следа не останется!" На коленях молила, чтобы дал дожить отпущенный век, и поклялась, что не заикнется о квартплате и кормить будет даром. Чиж не успокоился: "Деньги на стол!" Оставил старой три рубля. "На хлеб хватит, - сказал, - а там пенсия подбежит". До утра Шаринейна еще надеялась: проспится Петр, попросит прощения, вернет деньги. А он до света вышел из комнаты хмурый - ни дать ни взять буря. Шаринейна как раз надевала пальто. "Куда?" - спросил и пригрозил финкой. Старая и слова сказать не могла. А он: "В милицию собралась? Скорее в могилу ступишь!"

- Вот так и живу, как овца с волком, - закончила свой рассказ Шаринейна.

- И так долго молчали?

- Что было делать?

- К нам прийти.

Собралась она было как-то. Всю дорогу оглядывалась. Пред самым отделением откуда ни возьмись Чиж: "Марш домой!" Проводил как под конвоем. И запер в кладовке до утра. Освободил под расписку: "Претензий к Чижу, моему доброму квартиранту, не имею..." И две недели потом Шаринейна откашливала холодную ночь.

- К вам соседи не заходят? - спросила Наталья Филипповна.

- Было время, заглядывали. То соли занять, то сито, то горшочек брали на время. А теперь зачем ходить по соседям? У всех свое есть.

Ночь с семнадцатого на восемнадцатое октября Шаринейна помнила. Спокойная была ночь - квартирант не пришел ночевать. Вернулся только к обеду, около двенадцати. Пьяненький. Радостный. Сразу лег спать.

Проснулся поздно, осушил бутылку - и его как ветром сдуло. Появился уже третьи петухи пели. Подремал немного. А собираясь на работу, пробовал водкой отчистить что-то красное на рукаве. Но только размазал. "Отнесешь в химчистку", - приказал и бросил пиджак на стул.

- Вы отнесли пиджак?

- Приказал же...

- В какую химчистку?

- В центральную.

Пиджак нашли быстро - его как раз хотели нести в цех. "Хорошо, что успели", - довольно улыбалась Кушнирчук, изымая вещественное доказательство для проведения экспертизы. Но и простым невооруженным взглядом она увидела: пятно на рукаве - след губной помады. Любава Родиславовна любила густо красить свои полные губы, и Чиж, должно быть, вымазался, таща ее в темноте в подвал. Если это так, у следствия весомое доказательство.

"Какие же вопросы поставить перед экспертизой?" - задумалась Наталья Филипповна, но из размышлений ее вывел капитан Крыило. Подошел и молча положил на стол финку. "Как она оказалась у капитана?" - удивилась Кушнирчук. Заглянула в ящик своего стола. Нож, каким был ранен Балагур, лежал на месте. А на столе - еще один.

- Где же вы его взяли?

Крыило устало присел. Он находился и настоялся до боли в спине. Только начало рассветать, как позвонили из нетесовского опытного лесничества: "Задержали браконьера, просим приехать".

Через двадцать минут мотоцикл капитана Крыило остановился в темно-зеленом еловом лесу около островерхого дома, похожего на сказочную избушку. В углу просторной конторы жался к стене краснощекий, с отвислым брюшком, в резиновых сапогах и брезентовой штормовке человек - низкорослый, будто приплющенный, и настороженный, всем своим видом как бы вопрошающий: "Что со мной будет?"

"Степан Березовский!" - узнал его капитан.

Березовский старый холостяк. Ему пятьдесят первый год. Работает электриком в колхозе. Живет, как одинокий волк, в хатке. Родная мать оставила его и перебралась к подруге детства, своей ровеснице: им обеим перевалило за восемьдесят. Ушла от сына, потому что он отбирал пенсию и за один вечер оставлял ее в чайной. Младший сын, Никита, звал мать к себе в город - не пошла.

"Лучшую олениху убил", - пожаловался капитану лесничий. Рядом с охотничьим ружьем на столе лежала финка. "Очень похожа на ту, которой ранен Балагур, - подумал Крыило, взяв ее в руки. - Как она попала к браконьеру?"

Капитан поднял глаза на Степана.

"Откуда финка?"

"Брат подарил. Сказал, что купил у кого-то на работе за три червонца".

"Где работает брат?"

"В Синевце, на машиностроительном".

"Домашний адрес?"

Степан назвал адрес.

Никита был на заводе. Его вызвали в кабинет начальника цеха. На вопросы отвечал он неохотно: "Ну, купил на рынке. У кого? Не знаю. Заплатил тридцатку". Надеялся, что на этом допрос окончится. Капитан напомнил ему статью Уголовного кодекса об ответственности за незаконное ношение холодного оружия. Никита заколебался. Крыило спросил:

"Может быть, вы сами изготовили финку?"

"Купил", - закашлялся Никита.

"Кто видел?"

"Такой товар сбывается нос в нос, товарищ капитан".

Крыило предложил Никите пойти в милицию.

Еще чуть поколебавшись, тот выпалил: "У Чижа купил. У Петра Чижа. Он предостерегал, чтобы я никому не проговорился".

- Вот и все, - сказал Крыило Наталье Филипповне.

- Опять выходим на Чижа. - Кушнирчук перевела взгляд с одной финки на другую. - Без экспертизы видно: одних рук работа... Нужен Чиж. Немедленно. Я думаю, далеко убежать не успел.

Капитан Крыило устало поднялся.

- Будем искать...

11

Где только не побывал за день капитан: в ресторанах и столовых, на вокзалах и стоянках такси, в магазинах и буфетах, в клубах и на турбазах. Чиж словно сквозь землю провалился.

На помощь пришли дружинники с машиностроительного завода. Все они знают Чижа в лицо, а найти тоже не могут. Двое следят за домом Мухиной: Чиж любил забегать к ней. Но пока он там не появлялся. От группы, которая осталась у Шаринейны, тоже нет утешительных известий: "Не приходил". И в химчистку за пиджаком не явился. Куда же он пропал? Где его искать?

Правда, есть у Чижа одно тихое местечко, где можно спрятаться, - дача лаборантки с машиностроительного. Когда ремонтировал там отопительный котел, изготовил себе ключи от входной двери. Как-то хозяйка застала его на даче. "Проверяю работу котла", - объяснил он. "А как вы сюда попали?" допытывалась хозяйка. "Дверь была открыта", - ответил Чиж так спокойно и убедительно, что она поверила. Но в следующий раз дверь была заперта изнутри. На диване и журнальном столике - явные следы пиршества. Он сразу же позвал хозяйку на кухню. Разговор был недолгий. "Я тут наломался, как вол, с вашим отоплением и имею право отдохнуть". Женщина протестовала, угрожала вызвать милицию. Чиж спокойно сказал: "Утром от дачи пепел останется, и виноватого не найдешь". От Петра можно всего ждать. Он отбывал наказание за поджог дома, хозяева которого не захотели отдать за него единственную дочку. Лаборантка вздохнула: "Ты хотя бы говори, когда идешь сюда..."

Наконец к вечеру капитан получил сообщение: "Кто-то крался на дачу, но почему-то повернул назад". Вполне возможно - Чиж. Догадался, что на даче засада, а может быть, и заметил. Он хоть и пугливый, как заяц, но хитрость у него лисья. В химчистку звонил где-то после обеда: "Готов пиджак?" Ему ответили: "Можете взять". Поблагодарил, но за пиджаком не пришел. Почему? Нарочно? Мол, ждите, а я подамся в другую сторону. Или где-то загулял - не до пиджака. Первое предположение наиболее вероятно. Удрал! Что же его насторожило, всполошило? Магнитофонная запись его голоса? Чиж о ней не знал. Даже не догадывался. Разговор состоялся служебный, тихий. Начальник отдела кадров уговаривал его остаться на заводе, забрать назад поданное заявление. Чиж обещал подумать.

Шаринейна со страху, может быть, и рассказала бы ему о разговоре в милиции, но Петр не приходил с тех пор домой. И на работу не явился.

В центре города Крыило неожиданно встретил Наталью Филипповну.

- Куда путь держите?

- Мухина крутится возле автовокзала. Не Петра ли ждет?

- Там наши дружинники дежурят и только что сообщили: у них все спокойно.

- Наверное, не знают Мухину в лицо, - сказала Кушнирчук. - Она в скверике затаилась, сидит ждет.

- Так, может, и мне с вами? - Крыило пошел рядом с Натальей Филипповной.

Под полой его пиджака ожила рация.

- Пятый... Пятый... Я - Артур... Как слышите?

Крыило наклонил голову и будто Наталье Филипповне, а не в микрофон, тихо, но четко сказал:

- Пятый слушает.

- Объект в третьем квартале. Жду указаний.

На мгновение капитан задумался.

- Следите. Еду, - сказал наконец, уже отыскивая глазами машину.

- Теперь, наверное, мне придется с вами ехать, - предложила Кушнирчук.

- Займитесь Мухиной. Не исключена возможность, Чиж сядет в такси и махнет к ней.

На железнодорожном вокзале Крыило зашел в кабинет дежурного. До отправления скорого поезда осталось меньше минуты.

- Чиж только что сел в десятый вагон, - отрапортовал милиционер.

- Почему не задержали, когда брал билет? - с укором бросил капитан.

- Билет ему кто-то купил. Он тут не появлялся.

Поезд тронулся. Капитан схватил с вешалки форменную фуражку железнодорожника, накинул на себя плащ дежурного, прыгнул на подножку последнего вагона.

Молоденькая проводница, должно быть, приняла Крыило за какого-то начальника, пригласила к себе в купе.

- Спасибо, - сказал он и, подумав, что этого мало, чтобы проводница считала его железнодорожником, добавил: - Я сейчас до своего служебного доберусь.

В тамбуре соседнего вагона капитан остановился, раздумывая, что и как сделать. Поезд набрал скорость, оставляя позади загородные дачи с садами и виноградниками. Прежде всего нужно было добраться до десятого вагона и у проводника выяснить, до какой станции Чиж взял билет.

Крыило прошел один вагон, второй, третий...

"Остановлюсь в одиннадцатом и пошлю в десятый проводника", - решил он, переступая низкий порог. В этот момент дверь на другом конце вагона открылась, и капитан встретился взглядом с Чижом. Петр мгновенно узнал капитана, остановился. Расстояние между ними сокращалось медленно - двигался только Крыило. Чиж стоял в дверях, как в раме. И вдруг быстро скрылся в тамбуре.

А капитан задержался: женщина неожиданно выкатила из купе коляску с ребенком в проход. Этого хватило, чтобы Чиж успел открыть заранее приготовленным ключом входную дверь вагона...

В тамбуре бился встречный ветер, теребил плащ, срывал с капитана картуз. На подножке Крыило чувствовал себя как в самолете перед прыжком с парашютом. "Ну, как тебя учили в десантниках?" - сказал он себе и прыгнул в ночную темноту.

За поездом бежали красные огни, отдалялся стук колес, в испещренном звездами небе чинно плыл бледный месяц, обходя темные облака, которые наступали со всех сторон и брали в плен небесные светила.

Когда Крыило поднялся на ноги, сердце ошалело стучало в груди. Он только теперь сообразил, что несколько секунд назад рисковал жизнью. Но думать об этом было некогда. "Где Чиж? Куда он пойдет?"

Капитан расстегнул на плаще уцелевшую пуговицу, вытряс песок из ботинок, пощупал локоть, который сильно ударил при падении, - цел! - и отправился на поиски Чижа. Вспомнил о рации. До Синевца недалеко - должна взять. Нащупал микрофон, нажал кнопку.

Рация молчала. Крыило провел пальцами по проводу от микрофона. Обрыв. Ремонтировать некогда, каждая секунда решает судьбу успеха. Итак, надежда на помощь отпадает. "Разве мало тебя, капитан, тренировали, готовили к трудностям, - подбодрил себя Крыило. - А ну, вперед!" И широко зашагал по шпалам. Веял легкий ветерок. "А что, если Чиж разбился?" - пришла в голову мысль. Посмотрел вниз, где чернели кусты, кучки картофельной ботвы, и поблескивали колдобины с водой. Метров через двести остановился. Чиж выпрыгнул как раз напротив леска. В Синевец, конечно, вернуться не осмелится - понял, что за ним охотятся. Куда же направится? В лес? Выйдет на дорогу, чтобы воспользоваться попутным транспортом? Спрячется в поле?..

Впереди что-то мелькнуло. Крыило сошел с полотна. Осторожно продвигался вперед. Возле мелкого ручейка внимательно огляделся. Темное привидение, которое двигалось вдоль линии, изменило направление движения - пошло наискось к леску. За лесочком начинались уже загородные дачи.

"Если пойти по ручью наперерез, он попадет прямо в руки", - подумал Крыило.

Вербы прикрыли капитана. В ботинках хлюпала вода. Он не обращал на это внимания. Совсем забыл и об усталости. "Привидение" шло по полю. Лишь бы не потерять его из вида. Вот оно остановилось. Заметил преследователя? Нет-нет! Человек нагнулся и что-то поправил на ногах. Наверное, шнурки...

Приблизившись, Крыило увидел, что преследуемый хромает, налегая на правую сторону. "Должно быть, повредил ногу", - подумал капитан. Он наблюдал за беглецом, но не находил подходящего места, чтобы устроить засаду и неожиданно схватить Чижа. Да-да, Чижа. Это он. К ручью почему-то не приближается, держится открытого пространства. Нужно менять тактику. Что придумать? Крыило засунул под куст фуражку и плащ, сгреб пальцами волосы, смахнул их на лоб, руки - в карманы и, тихо насвистывая, выбрался из тени верб.

Чиж остановился. Застыл на месте. Капитан шел прямо к нему.

Растерянность Чижа длилась до тех пор, пока Крыило не приблизился.

- Стой, стреляю! - выкрикнул Чиж.

В руках его что-то блеснуло. "Неужели вооружен каким-то самопалом? Осторожно, капитан!"

До Чижа оставалось пять-шесть метров, как раз столько, чтобы тому не промахнуться, но слишком много для прыжка, к которому готовился Крыило. Он сделал еще шаг.

- Не подходи, выстрелю!

Чиж попятился.

"Ножом целит", - подумал капитан, осторожно делая еще шаг вперед. И тут прозвучал выстрел.

Крыило успел резко качнуться в сторону - пуля жикнула, зацепив полу пиджака. Чиж не шутил.

Капитан Крыило, как и большинство работников уголовного розыска, был тренированным самбистом, имел второй спортивный разряд по боксу, занимался вольной борьбой. Он не чувствовал страха, хотя понимал, что может означать для него второй выстрел.

- Брось игрушку, Петр, я стреляю лучше тебя.

И сделал еще шаг.

- Убью! - не своим голосом рявкнул Чиж.

Теперь между ними была полоса - грузовик бы проскочил, никого не зацепив. Для машины расстояние достаточное, для прыжка - слишком большое.

- Что тебе нужно? - Петр качнул оружием.

- Я мирно шел, а ты поднял стрельбу, - сказал капитан лишь бы выиграть время, незаметно передвигая ноги по лежалой, мокрой от росы траве.

- Иди, куда собрался.

- А ты - пулю в затылок?

Капитан еще немного продвинулся вперед.

- Боишься?

- Жить хочу...

За спиной Чижа что-то звякнуло. На миг он отвел взгляд от капитана. Стремительный прыжок, удар - и Чиж на земле. Еще одно резкое движение - и оружие выбито с такой силой, что хрустнуло запястье.

Пока Крыило искал самопал, Петр неожиданно поднялся, выхватил руку из кармана, клацнула металлическая пружина и из сжатого кулака выскочил клинок. Они ударили почти одновременно: Чиж ножом в грудь, но капитан нырнул по-боксерски и носком ботинка - ниже пояса... Потом, перехватив руку с ножом, он оторвал Чижа от земли и бросил его к своим ногам, как при чистой победе на борцовском ковре.

Чиж застонал.

Капитан, подсвечивая себе спичками, соединял оборванный провод рации. На это ушло минуты три.

- Второй, второй! Я пятый. Прием...

- Пятый, я второй. Слушаю.

Крыило назвал координаты.

Где-то часа через два Петр Чиж сидел на допросе.

- Куда вы бежали? - спрашивала Наталья Филипповна.

- В поезде захотелось покачаться.

- С огнестрельным и холодным оружием?..

- Без самопала не убьешь зверя, без ножа не отрежешь хлеба.

Чиж вел себя нагло. У него был билет до Ленинграда. Кто его там ждет? Дружки по колонии? Для них изготовил он самопал и финку? Готовятся к новому преступлению? Не захотел Чиж жить честно, и опять дорога его поворачивает в тюрьму.

- Где вас задержал капитан Крыило?

- Задержал? Ха-ха!.. Ему очень повезло, потому что у меня был один-единственный патрон. Иначе вы имели бы труп, а я волю-волюшку.

- Вас все равно поймали бы.

- У меня уже были бы патроны.

- В Ленинград вы за патронами собрались?

- Напрасно выпытываете - не скажу.

Что ж, выяснят и без него. Крыило и Карпович занимаются этим вопросом. Скоро должны быть результаты. Тогда начнется другой разговор.

- Постарайтесь вспомнить, где вы были семнадцатого октября?

- На работе. В табеле отмечено. Полторы нормы дал. Как сейчас помню. Еще и мастер похвалил: молодец, Петр. Можете спросить, уточнить.

- Меня интересует ночь на восемнадцатое.

- Так бы и спрашивали. Я думал, день... Могу и о ночи рассказать. Что вас интересует?

- Каждый шаг с того времени, как кончили смену.

- Шагов я сделал много. Неужели милицию и это интересует?

- Не тяните время, гражданин. Советую говорить правду.

- Разрешите закурить.

Чиж жадно затянулся. К разговору вернуться не спешил: теперь торопиться ему некуда.

- Ну, пришел на квартиру...

И опять замолчал.

- Дальше.

- В кино ходил.

- С кем?

Петр потер нос и чмокнул.

- С Катькой Мухиной.

Протокол допроса Мухиной уже лежал перед Натальей Филипповной. Чиж пришел к приятельнице около двух часов ночи, лег, не раздеваясь, и учинил настоящий допрос. "Где вечер провела?" - "В кино". - "Одна?" - "С подругой". - "Билеты не выбросила?" - "В сумке". Петр помолчал, а потом предупредил: "В кино ты ходила со мной! Если кто-нибудь спросит, так и скажешь: с Петром. Билеты спрячь - могут пригодиться". - "Для чего?" - "Так нужно!"

- В каком кинотеатре и какой фильм смотрели?

Чиж назвал кинотеатр и фильм, который там шел.

- О чем же картина? - попросила уточнить следователь.

- Сходите посмотрите.

Нет-нет. Чиж не допустил ошибки. Он знал сюжет фильма из пересказа Кати. Мог бы повторить его. Но заметил (следователь нарочно выложила) изъятые у Мухиной билеты, и это сбило его с толку. "Катьку успели допросить. Что она сказала? Не раскололась ли?" - лихорадочно думал он.

- Так вот что, - помахала билетами Кушнирчук. - В кино Мухина ходила с подругой. Это доказано. Можем еще провести очную ставку. Ваша приятельница напомнит, что пришли вы к ней около двух часов ночи и уговаривали ее засвидетельствовать, будто были в кино вместе.

Короткий окурок обжег Чижу пальцы. Со злостью он раздавил его в пепельнице, не отрывая взгляда от раскрытого окна. Нагнулся вперед, как бегун на старте, Наталья Филипповна закрыла окно и заперла его. Чиж вздохнул, словно перед носом у него сомкнулись райские ворота. Оглянулся на дверь - милиционер. Не убежать...

- Нет у меня, - сказал, - никакого алиби. Оно мне и не нужно. Вы, конечно, не поверите, но я не вру. К Мухиной пришел пьяный. Ничего не помню. Может, и наговорил глупостей...

- К Мухиной откуда пришли?

Ответил после продолжительного молчания:

- Я проснулся в кустах. Подумал, что вокруг лес. Ан нет - городской парк. Оттуда и приплелся к Мухиной. Но про алиби и речи не было...

- Где вы отбывали наказание за поджог?

- В тюрьме, - с иронией произнес Чиж.

После повторного вопроса назвал все-таки место нахождения исправительно-трудовой колонии, о которой Наталья Филипповна наслушалась от Балагура, Дереша, Гурея, откуда получила ответ на запрос с пометкой: "Срочно".

- Как вы вели себя в колонии?

- Хорошо. Работал как все. Соблюдал режим...

- И пробовали бежать, - добавила Наталья Филипповна то, о чем как раз подумал Петр.

- Докажите! - вызывающе поднял он голову.

- Это уже сделано. А вы скажите, с кем и почему дрались в колонии?

- Ни с кем.

Кушнирчук напомнила о стычке с Балагуром, о выбитых зубах. Рассказала и о том, как Дмитрий привез Чижа в колонию после попытки бежать.

- Это он, Балагур, напал на меня в лесосеке, избил, - медленно говорил Петр, стараясь, чтобы это звучало как можно убедительней.

- И о вашем побеге ни Сизову, ни Железобетону не сказал?

Чиж согнулся и молчал. Он заметил на бумаге, нарочно положенной Натальей Филипповной на край стола, подпись капитана Сизова. "Повысили, подумал он. - А тогда был лейтенантом". И понял, что эта бумага - ответ из колонии на посланный запрос.

- Почему молчите?

- Я свой срок отбыл. От звонка до звонка, - удрученно и медленно, будто считал слова, выговорил Чиж и добавил: - Балагур сам смазал пятки салом, а на меня наговорил.

- Кто еще с вами отбывал наказание и теперь проживает в нашем районе?

Назвал Ивана Дереша и принялся рассказывать, как он ошпарил Балагура, а потом Балагур - Дереша. Не забыл и о том, что Иван угрожал отомстить Дмитрию за увечье.

- Кто еще был с вами?

Опять долго молчал. Наталье Филипповне пришлось самой назвать Вадима Гурея, которого Чиж почему-то "забыл", но, услышав его имя, "вспомнил".

- Когда встречались с Гуреем?

Чиж уклонился от конкретного ответа. Где-то когда-то встретил Гурея случайно и не придал этому значения.

- Это было не историческое событие в моей жизни.

- Зато встреча состоялась всего пять дней назад. О чем вы разговаривали с Вадимом?

- Поболтали о прошлом и разошлись.

- О Балагуре вспоминали.

Не вопросительно, утвердительно прозвучали слова следователя, и Петр, наполовину сознаваясь, сказал:

- Что-то было...

- Не "что-то", а Гурей назвал вам адрес Ирины Лукашук, советовал семнадцатого октября встретиться с Дмитрием в Синевце.

- Не слышал, не помню такого.

- Допустим.

Наталья Филипповна достала из ящика стола нож.

- Узнаете?

Чиж явно ждал этого, но с подозрением глянул на следователя, потом внимательно, словно пытался узнать давнего знакомого, рассматривал нож и ковырял длинным ногтем в усах.

- Я ножи продал.

Судя по выражению его лица, Чиж сказал не то, что думал.

- Кому, когда? - наступала Кушнирчук.

- Кому? - переспросил Петр. - Имя не спрашивал, в паспорт не заглядывал. Могу ответить на вопрос: когда? Зимой прошлого года. Точнее - в декабре. У охотничьего магазина.

- За сколько?

- По три червонца за штуку.

Статья Уголовного кодекса Украинской ССР об ответственности за незаконное ношение, изготовление, хранение, сбыт огнестрельного или холодного оружия не испугала Петра.

- Готов отсидеть, а может, обойдется исправительными работами или штрафом... Мудрый судья судить не торопится.

"Он согласен отсидеть срок, но не за нападение на Балагура", - поняла Наталья Филипповна и отодвинула штору в углу рядом с сейфом. На широкой изрешеченной толстой доске белел нарисованный мелом силуэт человека. Доску, как вещественное доказательство, изъяли во время обыска на квартире Шаринейны.

- Что это?

- Доска, - ответил Чиж насмешливо и нарочито резко.

- Для чего?

- Силу ножей пробовать.

- Разве для этого нужен контур человека? - пожала плечами Кушнирчук.

- Не стирать же, если кто-то нарисовал, - нехотя ответил Чиж. - Это мне не помеха.

- Где взяли доску и мел.

- На стройке валялись.

- Познакомьтесь, - Кушнирчук протянула Петру лист бумаги.

- Эксперт ошибся. Я не рисовал, - покачал он всем телом из стороны в сторону.

- Каким ножом бросали в доску?

- Обоими...

- Отведите, - приказала Кушнирчук конвоиру. - А вам, - сказала она Чижу, - советую хорошо подумать, взвесить все, ведь правда, как масло, выплывет наверх, а наказание и хромая догонит виновного.

В камере Чиж не находил себе места, зыркал на квадрат окошка, изучающе рассматривал петли на двери, нажимал каблуком на каждую доску пола, ходил из угла в угол. Наконец лег. Положил ногу на ногу, закинул руки на затылок. Но сосредоточиться не мог. Мысли толкались, как футболисты на штрафной площадке при подаче углового. Перед глазами мелькали фигуры Балагура, Сизова и Железобетона, Любавы Родиславовны и Бориса, Гурея и Березовского, а напоследок, как по приглашению, явилась и Шаринейна.

Как же их много! И каждый что-то наговорил следователю.

"Не сознаюсь! Я не охламон!"

Накануне майор Карпович вернул Наталье Филипповне план следственных действий по уголовному делу.

- Здравствуйте, - встретила ее утром на лестнице Любава Родиславовна. Вызывали меня?

- Сейчас я приглашу вас.

Борис наблюдал с тротуара, словно боялся подойти ближе.

Минут через десять Любава Родиславовна уже вслушивалась в голоса разных людей. И среди них отметила голос Чижа.

- Да его и по телефону узнала, и на магнитофонной ленте, - растянула она в улыбке полные накрашенные губы. - А живой голос - это легко...

На очной ставке, будто приговор выносила, изрекла:

- Не выпускайте его на свободу, он и так половину здоровья у меня отнял.

Показания Любавы Родиславовны, что ее запугивали в подвале, подтвердили эксперты: по химическому составу помада на пиджаке Чижа совпадает с помадой, которой она пользуется.

- Я французской крашусь. За десятку взяла. Мне привезли, - пояснила Любава Родиславовна.

- Тебе что, по специальному заказу помаду делали? - с ненавистью сказал Чиж. - Теперь все штукатурятся. Я не одну обнимал. Может, и ты где-то под пьяную руку попала.

- Довольно, - оборвала его Наталья Филипповна, отпустила Бысыкало и пригласила в кабинет деда Топанку.

Чиж удивился: "А этого зачем принесло?"

Вахтер коротко рассказал, как пьяный Петр рвался на завод, как звонил из автомата, что возле проходной. Именно в это время и слышала Любава Родиславовна угрозы по телефону.

- Ты, старый, меня за ногу назад не тащи - надорвешься, - погрозил ему кулаком Чиж.

Потом Борис Бысыкало видел близко твердые комли Петровых рук, оплетенных синими веревками жил. Вспомнил острое прикосновение финки - кровь отлила от лица и онемели пальцы на руках.

- Он запугивал меня, - сказал Борис.

Чиж язвительно оскалился.

Показания Вадима Гурея слушал молча. Ну, отбывал наказание, потому что спалил хату Стрибака с арабским ковром на стене и вторым арабским на паркете. В зятья его не захотели. Дочку не пожелал отдать Стрибак - куркуль! Денег - куры не клевали. Сам смотрел цветной телевизор, гонял на мотоцикле (легковую жалел: дорога с выбоинами), а попросишь рубль - фигуру из трех пальцев получишь. "Заработай, как я", - говорил в забегаловке при всех. На что Чиж, затаив злобу, ничего не отвечал. А среди ночи в селе ударил колокол: пожар! Еще не дотлели стены, стреляя искрами в темноту, а Чижа уже допрашивал следователь. До сих пор понять не может, как это его так быстро поймали? Ну, словом, Гурей говорит правду. Правда и то, что Балагур выбил Петру зубы на лесосеке. Чиж даже махал головой, молча подтверждая показания Вадима. Не понравилось только, что Гурей подробно описал, как советовал Петру поискать Балагура у Ирины в день рождения.

- Ты, Вадим, плетешь что-то, - перебил он Гурея. - Подумай. Ты, наверное, глотнул тогда лишнего. Я такого совета не помню, не слышал. И семнадцатого, выходит, на Летней не был. Подумай...

- Я сказал правду, - прибавил Гурей и вышел.

С появлением в кабинете Березовского Чиж приободрился: "Никита мой друг. Финку сам выпросил. Не сознается". Но Никита сразу сказал, у кого, где, когда и за сколько купил нож.

Чиж в замешательстве выкрикнул:

- Пусть сознается, как зарезал Балагура! Пусть сознается, если финку купил! Она не для того, чтобы хлеб резать!

- Продал, не выкручивайся, - спокойно сказал Никита, подписывая протокол.

Шаринейна долго не осмеливалась сесть. Наконец отодвинула стул подальше и уселась боком к квартиранту. На вопросы отвечала тихо и все время поглядывала на согнутую фигуру Петра. Она узнала иссеченную доску с белой тенью человека.

- Слышала, как по вечерам ударял об нее нож.

- Брешешь!

- Я и пиджак носила в химчистку.

- Брехня!

Следователю пришлось утихомиривать Чижа.

Чтобы Шаринейна рассказала про отнятые деньги и приставленную ко рту финку, Кушнирчук пришлось задать много дополнительных вопросов.

Майор Карпович вызвал Наталью Филипповну к себе.

- Вот куда спешил наш Чижик.

И включил магнитофон.

Из Ленинграда сообщали, что какой-то Недобоков, отбывший наказание за ограбление кассы, готовясь совершить нападение на инкассатора, раздобыл патроны и ждал соучастника (имя его и место проживания пока установить не удалось), который должен привезти оружие.

- Наш Чиж! - сказала Кушнирчук.

- Ой, - подтвердил капитан Крыило.

- Вы так быстро связались с Ленинградом. Я не могла и надеяться на это...

- Мы сообщили ленинградцам о задержании Чижа. Они благодарили, ведь с ног сбились, разыскивая соучастника Недобокова. Даже не сразу поверили, что он в Синевце гнездился.

Вошел эксперт.

- Вот наши выводы: финские ножи изготовлены одним и тем же лицом из материалов, часть которых найдена в комнате Петра Чижа. Его руками сделан и самопал: на рабочем месте найден кусок цевки, из которой выточен ствол.

Наталья Филипповна поблагодарила эксперта.

- Вы куда-то спешите? - спросил Карпович.

- Хочу провести следственный эксперимент.

Во дворе восьмого дома по Летней улице остановилась оперативная машина. Не успели вывести из нее Чижа, а жители дома уже появились на балконах, глазели в окна. Тетка Феня выбежала во двор, прислонилась к холодной водосточной трубе: оттуда все было видно. Ирина остановилась рядом, прижала к себе детей. Она ждала: из машины выйдет Павел Кривенко. Ее приглашали на очную ставку с ним. Павел отрицал нападение на Балагура, а она не верила ни одному его слову, узнав, что семнадцатого октября он был в Синевце.

- Выведите, - приказала Кушнирчук.

Конвоиры стали у дверцы.

- Выходите!

- А? - будто проснулся Чиж.

К ясеню шел как не на своих ногах: они не сгибались в коленях, шаркали по листве, будто на ногах, а не на руках были стальные наручники. Возле "Москвича" встряхнул гривой волос. Если б не стража, сорвался бы и бежал куда глаза глядят. Остановился на том месте, откуда целился в спину Балагура. Смотрел на камень, возле которого Борис по его требованию выбросил букет.

- Рассказывайте и показывайте, как совершили нападение на Дмитрия Балагура, как перед этим запугивали Бориса Бысыкало, - твердо сказала Наталья Филипповна.

Чиж весь как-то осел, словно старый гриб-дождевик под ступней, согнулся.

Прохладный ветерок обвевал людей, что собрались во дворе.

От дома смотрели на происходящее объективы киноаппарата, и он размеренно стрекотал.

Тронулась с места и лента портативного магнитофона.

Петр Чиж давал показания...