«Незаконченные воспоминания о детстве шофера междугородного автобуса»

Валентин Черных Незаконченные воспоминания о детстве шофера междугородного автобуса

1

Буслаев собирался в рейс. Положил в чемодан полотенце, механическую бритву «Спутник» и рубашку для смены…

Он жил в старом доме у Крестовских переулков, невдалеке от станции метро «Рижская» и церкви Трифона-мученика. После смерти тетки он остался один в комнате большой коммунальной квартиры, без ванной, с телефоном, подвешенным на стене в конце длинного коридора, рядом с его комнатой. После рейса он уставал, ему ничего не хотелось делать, он лежал и слушал разговоры по телефону.

Буслаев работал водителем междугородного автобуса. В тот день был обычный рейс. Когда он подогнал автобус, сорок человек дисциплинированно толпились на отведенной для пассажиров площадке. Большинство из них ехали отдыхать, летом всегда было много отпускников.

Сейчас возникнет очередь, подумал Буслаев, открывая дверь автобуса. Все было, как всегда. Пассажиры бросились к автобусу, началась обычная толчея, входили поспешно, бросались в проход, отыскивая свои места. Вначале Буслаева это удивляло: на билетах указывались номера кресел, и все-таки люди боялись остаться без места. Сегодняшняя нервозность была особенно понятной, ехало много женщин. Может быть, это от военных лет, подумал Буслаев, когда приходилось штурмовать вагоны и захватывать свой кусок полки, а может быть, от страха перед неразберихой, что кассир продаст больше билетов, чем имеется мест в автобусе. И хотя давно автобусы ходят по расписанию и кассиры не ошибаются, люди помнят самое худшее, а в соседней комнате старухи, услышав по радио о маневрах НАТО, запасаются солью и спичками.

Места заняты, теперь все выйдут. Пассажиры вышли. Буслаев помог им уложить чемоданы в грузовой отсек. Полный мужчина со значком горного инженера включил транзистор. Диктор читал очерк о пограничниках, которые первыми вступили в войну. Сегодня же 22 июня, вспомнил Буслаев. С утра все радиостанции передавали песни военных лет. Ночью он повернет на шоссе, по которому они шли с матерью в 1941 году. Теперь это шоссе перестроили, и оно стало четырехрядным. Буслаев отошел от автобуса и закурил.

— Я могу тебе выслать только двадцать рублей, — сказала девушке пожилая женщина.

Девушке лет двадцать. Платье ярко-желтое, с красными крупными декоративными розами, модная расцветка в это лето. Он не знал пассажиров, которых возил, почти никогда с ними не разговаривал и разделял их для себя по услышанным репликам, по незначительным, едва уловимым деталям, заметным человеку, которому больше приходится смотреть, чем говорить.

— Хорошо, мама, я постараюсь, чтобы мне хватило.

Рядом с девушкой стоял очень молодой лейтенант. Наверное, студентка, подумал Буслаев. Могла бы быть женой. В последнее время он все чаще разделял женщин только на две категории: которые могли быть женою и которые не могли. Иногда в метро он придумывал игру. Спускаясь вниз по эскалатору, он рассматривал уплывающих вверх женщин и отделял: «может — не может…». И никак не мог понять: почему ему нравились одни, совсем не обязательно красивые, и не нравились другие?

— У тебя выйдет по два рубля в день, — сказала пожилая женщина. Студентка посмотрела в сторону лейтенанта.

— Мама, я все поняла…

«Может!» — подумал Буслаев. Рядом с нимостановилась сухопарая девушка в брюках и белой кружевной кофточке. Девушке было за двадцать пять. Тонкие решительные губы, внимательные глаза за очками в светлой металлической оправе, через руку переброшена курточка с потускневшим университетским значком. Наверное, учительница, химик, биолог. Такую будут обязательно слушаться. И в лаборатории, и дома, и в классе. Учительница. К учителям Буслаев и сейчас относился с уважением и некоторым страхом, они хорошо решали задачи и знали наизусть все исторические даты. «Не может!» — решил Буслаев.

— Надо было на самолете, в автобусе жарко и утомительно, — сожалеюще сказала старушка представительному старику в белом чесучовом френче с накладными карманами. Чем-то он напоминал его сибирского деда. Такой же френч с накладными карманами и маленькие, твердо смотревшие глаза. Рядом со стариком стоял мальчик лет пяти, белобрысый, полный, в синем матросском костюмчике, Такой же костюмчик был и у него в детстве, только вместо белых были красные полосы на воротнике. И старик и мальчик в синей матроске вдруг напомнили Буслаеву то далекое время, когда он впервые познакомился с дедом, отцом его отца.

2

Пассажиры смотрели в окна. Проносились коробки домов, опоясанные снизу витринным стеклом магазинов. Выступали пятнами красные и желтые балконы на фоне серых блоков стен. На окраинах Москвы все реже встречались светофоры.

Стрелка спидометра, подпрыгивая, подползла к цифре «80». Отставали машины. Буслаев видел, как пригнулся за рулем шофер «Волги», переключая скорость. «Волга» мгновенно ушла вперед метров на двести. На повороте «Волга» стала жаться к правой стороне. Обгоню при спуске, подумал Буслаев и тоже сбросил скорость. Мотор работал безукоризненно. В салоне пассажиры достали книги, приготовленные в дорогу. Старик в чесучовом френче читал газету.

…Со своим сибирским дедом Семен познакомился перед войной. Тот специально приехал из Сибири, чтобы познакомиться со снохой и посмотреть на внука. В суконном френче с привинченным орденом Красного Знамени дед ходил по комнате и рассказывал, как он был шахтером и делал революцию в Сибири. Семен ему не поверил. В кино шахтеры были измазанные и худые, а дед был подтянутый и ухоженный. Семен поделился своими сомнениями с отцом: может быть, дед не шахтер, а вредитель? Дед долго и раскатисто смеялся и что-то говорил о классовом сознании внука. Этот старик в салоне и сибирский дед Семена все-таки были очень похожи друг на друга. Целое поколение стариков донашивало полувоенную форму. Их жизнь начиналась с войны, а перерывы между войнами были такими короткими, что они так и не привыкли к штатской одежде.

Рядом со стариком в автобусе сидел его внук и читал детскую книжку. Он читал сосредоточенно, нахмурив брови, шевелил губами, изредка поглядывая не пассажиров, видят ли они, что он читает по-настоящему.

В пять лет Семен еще не умел читать, но знал очень много. Что наган — это не только револьвер, но еще и фамилия того человека, который изобрел наган. Красноармейцы удивлялись, когда он рассказывал о человеке Нагане. Параграфы из БУПа — боевого устава пехоты — он помнил и сейчас.

Семен родился в военном городке на южной границе, потом отца перевели на западную. Отец носил в петлицах две эмалевых темно-вишневых шпалы и суконные красные звезды на рукавах гимнастерки. Отец постоянно учился. Вечерами он сидел, обложенный книгами и картами, а строчки в книгах подчеркивал красным карандашом. Раньше почему-то чаще подчеркивали строчки, старые учебники все подчеркнуты. Отец в молодости тоже был шахтером.

Перед войной отец учился в академии. Семен хорошо запомнил приезд отца.

— Буслаев прибыл! — крикнули со двора.

Семен побежал встречать. Отец вынимал из машины чемодан. Семен получил подарки — желтую коробку мармелада и револьвер-пугач с запасными пистонами в круглых картонных баночках.

Мать радовалась новому платью, крепдешиновое, вспомнил Семен название материала, очень дорогое. С розами, почти с такими же, как вот сейчас у студентки. Мать все время старалась ходить мимо зеркала, чтобы видеть себя в новом платье.

Отец уходил очень рано, а приходил все позже и позже. Как-то Семен не видел отца три дня. Он дал себе слово обязательно проснуться при возвращении отца. И он проснулся, потому что отец пришел с лейтенантом, который топал сапогами, и мать сказала ему:

— Тише, разбудите ребенка.

Семен знал этого лейтенанта, он пел песни на украинском языке, получалось очень смешно, почти все понятно, а не по-русски.

Отец стал куда-то звонить.

— Да, неспокойно, — говорил он. — По-видимому, подтягивают танки.

Потом отец позвонил командиру полка Ивану Анисимовичу. Командир полка быстро пришел, он жил в соседнем доме. Они разложили на столе карту. Карта была совсем новой и хрустела, когда ее двигали по столу.

— Тише вы! — говорила мать.

Семену было смешно смотреть, как взрослые ходили вокруг стола на цыпочках, они не знали, что он проснулся, он даже зажал рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

— Давай посыльных к командирам. На завтра увольнения отменяются! — скомандовал командир полка лейтенанту. И лейтенант ушел.

3

Вдоль трассы тянулась густая поросль кустарников. Сейчас будет аэродром, подумал Семен. Летом из-за изгороди кустарника его не видно, зимой сквозь голые ветви видны капониры, заслоняющие самолеты от взглядов с шоссе.

Раздался шершавый грохот. Грохот перешел в пронзительный тоскливый свист — истребитель шел на посадку. Он перемахнул через шоссе, выпустил слегка растопыренные шасси. Так кот выставляет лапы, когда его сбрасываешь с дерева, подумал Семен. Низко летящие самолеты всегда ему напоминали начало войны.

…Противный, на высоких нотах вой, только без этого реактивного присвиста. Грохнули бомбы. Над крышами пронеслись самолеты с раздвоенными крестами, желтыми и черными. Отец, кряхтя, натягивал сапоги.

— Война, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

В комнату вбежал толстый начальник штаба в рубашке, галифе, тапочках и с пистолетом. Отец налил во флягу оставленную с вечера минеральную воду и сказал начальнику штаба:

— Идите оденьтесь. — И добавил: — Пистолет уберите, детей напугаете.

С тех пор Семен никогда больше отца не видел. Даже на фотографиях: фотографий не сохранилось. Сколько же ему было тогда лет? Немного больше тридцати. Сейчас они почти ровесники.

Запомнились больше ночи. Днем дороги бомбили и обстреливали с самолетов, поэтому отсиживались в лесах. Красноармейцы шли не строем, и никто не козырял друг другу. Потом они встретили лейтенанта с перебинтованной головой. Он был похож на великого визиря в чалме из книги «Арабские сказки». Семен сказал ему об этом. Лейтенант рассмеялся и тут же сморщился от боли.

— Скорее я калиф на час, чем великий визирь.

Лейтенант остался с ними. Теперь в обозе жен командиров был мужчина, хоть раненый, но мужчина. Женщины повеселели и впервые за эти дни подкрасили губы. Мать отозвала лейтенанта. Они прошли за деревья и сели на корень сосны. Семен незаметно прокрался и стал слушать.

— Как все было? — спросила мать.

— Обыкновенно, — сказал лейтенант. — Стреляли.

— Кто из наших погиб? — спросила мать.

— Не знаю, — сказал лейтенант.

— Не надо, — попросила мать. — Мне можешь сказать.

— Мы держались десять часов. Последними.

— А комиссар?

— Там в восемь утра все кончилось. На них пустили танки.

— Понятно, — сказала мать.

— Я не знаю, — стал оправдываться лейтенант. — Знаю, что убиты Бобров, Царенок, Иван Анисимович. Я забрал их документы. А про комиссара не знаю.

Мать легла на повозку, укрылась платком и долго плакала. Семен видел, как у нее под платком вздрагивали плечи. Тогда он не придал этому разговору особого смысла. Лейтенант ведь ясно сказал, что он ничего не знает про отца. А что убиты политрук Царенок и Иван Анисимович, так это временно; когда они играли в войну, по правилам обязательно должны были быть убитые, но потом ведь все оживали, когда заканчивалась игра, а некоторым разрешали оживать и раньше, если не хватало сражающихся.

Мать ведь понимала: комиссар наверняка был вместе с командиром полка.

Вспоминая сейчас, Семен Буслаев подумал, как это было, наверное, страшно, узнать в первые дни о гибели. Война только что начиналась, а ждать уже некого.

Перед Минском все остановилось. Семен узнал еще два новых слова: «десант» и «окружение». Впереди горел большой город. Мужики оттуда везли полные телеги солдатских ботинок и одеял.

— Худо, если склады грабить начали, — сказал лейтенант.

Налетели самолеты. Красноармейцы стали разбегаться. Они быстро расползались между грядами огородов. Лейтенант в чалме из бинтов шагал по грядам и кричал:

— К пулеметам, к пулеметам!

Все-таки он заставил подняться, и пулеметы начали стрелять. После бомбежки лейтенант собрал оставшихся красноармейцев и заставил их вычистить винтовки и подшить на гимнастерки подворотнички. Красноармейцы бегали по деревне и просили материю. Женщины им дали простыню. Потом все построились, и лейтенант заставил их маршировать по улице.

— Запевай! — приказал лейтенант. Строй молчал.

— Запевай! — снова приказал лейтенант.

Строй тяжело топал по пыльной деревенской улице и молчал. И тогда запел лейтенант. У него был звонкий и веселый голос. Лейтенант пел один. Он шагал впереди, как на параде, четко печатая шаг, и пел куплет за куплетом. Наконец из строя взвился еще один голос, такой же молодой и бесшабашный. И в строю запели, вначале хрипло, не очень громко, потом все громче, и строй с присвистом подхватил припев.

Возле плетней стояли женщины и плакали. А мимо маршировали грязные, обросшие красноармейцы с чистыми воротничками и пели.

Потом, когда Семен сам служил в армии, он спросил полкового дирижера, что за песня с таким лихим присвистом, он напел, как запомнил, мелодию. Дирижер был молодым и не знал старых песен. Теперь в армии пели другие песни.

4

Лейтенант подошел к перегородке, отделяющей Семена от пассажиров. Несколько минут он стоял молча. По-видимому, хотел о чем-то спросить, но не решался.

— Курить в автобусе можно? — наконец спросил лейтенант.

— Как пассажиры…

— Я осторожненько, — сказал лейтенант.

Лейтенант курил, как курят школьники, спрятав сигарету в ладони. Он быстро затягивался и приседал, стараясь выпустить дым в щель между створками двери, не забывая при этом коситься на пассажиров, готовый, наверное, при первом же недовольстве затушить сигарету. Рейс только начинался, пассажиры были настроены благодушно, и никто не делал емузамечания.

— В отпуск? — спросил Семен.

— В отпуск.

— Давно служишь? — спросил лейтенанта Семен, хотя знал почти точно, что лейтенант служит совсем немного. На лейтенанте был новенький, безупречно подогнанный по фигуре мундир, так точно шьют только портные, которые до этого мундира сшили уже сотни других мундиров для всех выпусков училища. Такие мундиры шьются неторопливо, со многими примерками, за полгода до выпуска из училища.

— Только что из училища. — Лейтенант улыбнулся. — Еще по-настоящему и не служил.

Лейтенанту было чуть больше двадцати. Родился после войны, когда отец вернулся с фронта. Семен подумал, что в армии остается все меньше и меньше офицеров, которые знают, что такое настоящая война, когда стреляют в тебя и хотят убить и ты стреляешь, чтобы убить. Лейтенант, конечно, военный, думал Семен, но пока только выполняет упражнения по огневой подготовке, и за это ему, как в школе, ставят отметки. Семен прикинул возраст того лейтенанта — времен войны. Тому тоже было немногим больше двадцати.

…Лейтенант построил красноармейцев. За околицей уже слышался шум танковых моторов.

— Немцы…

Красноармейцы бледнели, но стояли в строю. Лейтенант медлил. Женщины толпились около него и плакали. Лейтенант говорил о военных законах, которые запрещают трогать женщин и детей. Потом он снял фуражку и признался:

— Простите меня. Я ничем не могу вам помочь. Продержитесь. Через несколько дней мы их погоним. Я вам обещаю.

Лейтенант скомандовал, строй развернулся и зашагал к лесу.

— Скорее идите! — крикнул кто-то из женщин. Рев моторов слышался уже на соседней улице.

Лейтенант шагал неторопливо, размеренно.

— Раз, раз, раз, два, три, — медленно, растягивая слова, командовал лейтенант.

Красноармейцы оглядывались, но, подчиняясь команде, шли неторопливо, спокойно, даже несколько враскачку. Они не успели скрыться в лесу, как на деревенскую площадь выскочил мотоциклист с коляской. Мотоциклист описал несколько окружностей по площади и помчался дальше. Не останавливаясь, прогрохотали по улице танки: пятнистые, с грязными потеками масла на корпусах. Семен решил, что наши танки красивее, они всегда были зелеными и чистыми. Это его успокоило.

Женщины посовещались и решили разделиться: большой обоз привлек бы внимание. Мать разбудила Семена на рассвете, теперь они шли только вдвоем. Мимо проносились машины, немцы играли на губных гармошках, было весело и жарко.

5

Пока Семен шел до столовой, он успел подсчитать очередность смен. Выходило, что дежурила Ася, маленькая, белесая, ее все считали девочкой, хотя ей было тридцать девять лет и она была бабушкой.

— Очень крепкий чай, — сказала она своей помощнице, когда вошел Семен. У нее было хорошее настроение. Пожалуй, его здесь всегда хорошо встречали. На обратном пути он привозил груши. Этого ритуала он придерживался шесть лет, почти столько, сколько работал на этом маршруте. Груши он брал у знакомого старика на окраине села, старик знал особый секрет хранения, груши у него оставались от урожая до урожая. Старику традиция нравилась, и он всегда спрашивал о поварах в столовой, в которой никогда не был. Повара знали, что приезжал Семен, потому что каждому сменному повару передавалось по груше.

— Бифштекс? — спросила Ася.

— По-гамбургски, — сказал Семен.

— Научил бы, как готовить, — сказала Ася.

— А я и сам не знаю.

— Не женился? — спросила Ася.

— Скоро.

— Скажи, торт испечем.

— Скажу.

Семен занял столик с табличкой «Водительский состав». Табличку установил шофер Бурляк из Минска. Такие таблички стояли в нескольких столовых по трассе. В авиационных столовых всегда есть традиционные столики для летчиков, а он бывший летчик.

Пассажиры вытянулись очередью у раздаточного окна. Семену хотелось увидеть, что закажет студентка, ведь у нее жесткая норма. Винегрет, два чая. Укладывается, расчет вступил в действие. Учительница и полный мужчина со значком горного инженера заказали сметану и бифштексы. Их места в автобусе были рядом. Они подошли к столику с табличкой, мужчина заколебался, и они перешли к соседнему.

— Единственная привилегия шоферов, — сказан мужчина. Не единственная, хотел возразить ему Семен, но промолчал: не хватало еще вступить в ссору с пассажирами. Ему было неприятно, что они так быстро сошлись, у него никогда так не получалось.

— У нас места только для черных, — сказал мужчина.

У него плохое сердце, думал Семен, не ешь так много, хотелось ему сказать горному инженеру, такие нагрузки вредны для твоего мотора. Но ничего не сказал.

Ася улыбалась пассажирам. У нее взрослый сын, если она бабушка. Впрочем, не очень, ведь еще три года назад он привозил ему школьную форму из Москвы.

— А ведь наша жизнь в его руках, — сказала учительница.

— Не только в его, — ответил многозначительно инженер.

Учительница и горный инженер понизили голоса. Говорили явно о нем.

— О чем он думает? — спросила учительница.

— Надо знать хоть что-то о нем, чтобы предполагать…

— Может быть, о жене, — предположила учительница.

— Что она делает сейчас? — подхватил горный инженер. — А вдруг рядом с нею другой, и нельзя вернуться домой. Вы можете, я могу, а он не может.

— А может быть, о ботинках, которые надо купить, — сказала учительница.

— А может быть, об этой моложавой поварихе? — сказал инженер, и они засмеялись.

Семен встал, и они замолчали.

— Через четыре минуты выезжаем, — громко сказал он, чтобы все слышали.

Пассажиры заторопились. Задвигали стульями. Ася вышла из кухни.

— Знаешь, меня сватают, — сказала она.

— Кто? — спросил он.

— Бурляк.

— Летчик?

— Да, он капитаном в армии был, — Ее глаза сияли.

— Скажи, когда свадьба.

— Скажу, только я еще не решила.

Ты все решила, подумал Семен, все ты решила. Тебе тридцать девять лет, и у тебя никогда не было своего капитана, даже бывшего. Был муж — губастый и кучерявый парень, он видел его фотографию. Погиб через два месяца после свадьбы, на лесоповале.

— Боязно начинать старухой сначала, — вздохнула Ася.

— Мне бы такую старуху, — сказал Семен. — Выходи и не сомневайся. Мужик он крепкий, у сына своя семья, пора и тебе устраиваться. — Он сказал так, как ей хотелось, как ей говорили подруги, да так он и думал.

— Спасибо, — сказала она. — Может, что положить на дорогу?

— Не надо, — сказал Семен и только теперь заметил ее прическу, мелкий барашек завивки, а под халатом синее праздничное платье. — Ждешь?

Она кивнула. За ними наблюдала учительница. Она поощрительно дернула бровью: давай, давай, шофер. Семена это так разозлило, что, сев в кабину, он нажал на клаксон. Мужчины торопливо бросали сигареты, он понимал, как необходимы им эти несколько затяжек после ужина, но никак не мог унять расходившуюся злость.

— Быстрее, быстрее! — крикнул он совсем неповинным пассажирам.

6

За поселком он увеличил скорость. Мелькали телеграфные столбы, мочила — квадратные пруды, в которых мок лен.

…И тогда были такие же квадратные пруды, он хотел напиться из такого, успел зачерпнуть, и мать его отшлепала, он это запомнил.

После окружения они шли днем, а вечерами останавливались на ночлег в деревнях. Вместе с платьями в узле матери лежал кусок карты, она нашла его, когда однажды ночевали в школе. Семен никак не мог понять, как по карте без компаса можно найти дорогу, ведь у военных, кроме карты, всегда был и компас. Он собирался, но не успел спросить. Семен запомнил, что они шли весь день, а к вечеру он хотел спать. Мать достала карту, травинкой ткнула в сплетение красных, черных и синих линий.

— Мы вот здесь. Завтра к ночи будем у деда.

И снова он плелся за матерью, поднимая ногами клубы пыли, играл в артиллерийский бой. Сзади показалась машина. Мать обеспокоенно огляделась: в этот вечерний час шоссе было пустым. Машина обогнала их и остановилась. Из кабины вышел солдат с серебряными нашивками на рукаве мундира — фельдфебель, как потом объяснили Семену. Фельдфебель покачивался на широко расставленных ногах и рассматривал мать. Из кузова выглянули еще двое солдат. Один из них показал Семену язык. У матери дрожали руки.

— Гут, — сказал фельдфебель.

Солдаты в кузове захихикали. Один из них выпрыгнул. Морщинистая кожа топорщилась у него на кадыке небритой щетиной. Солдат протянул Семену жестяную банку с леденцами.

— Возьми, — сказала мать.

Прижимаясь к обочине, не глядя на солдат, прошмыгнул босой старик с поршнями через плечо. Мать позвала его:

— Василий Степанович?

— Какой я Василий, Николай я! — отмахнулся старик.

— Ради бога, скажите, что я ваша дочь, — торопилась сказать мать.

Старик, не оглядываясь, мелко трусил по дороге. Неожиданно фельдфебель присел, перевалил мать через плечо и побежал к машине. Шофер остервенело начал крутить рукоятку. Фельдфебель крикнул непонятное резкое слово, и долговязый солдат, подчиняясь команде, начал карабкаться в кузов. Ноги у него срывались, скользили по доскам борта. Солдат напомнил ему соседского мальчишку Петьку, который воровал яблоки и, когда за ним погнался хозяин, от страха никак не мог перелезть и так же царапал ботинками доски забора.

На миг показалось из кузова лицо матери. Семен подпрыгнул, ухватился за кромку борта и подтянулся на руках. Долговязый солдат пытался столкнуть его липкими от пота ладонями. Из глубины кузова показалось взбешенное лицо фельдфебеля. Буксуя на песке, дергалась машина. Фельдфебель упал на спину и занес ногу. Семен увидел стертую подковку с тремя шляпками медных гвоздей.

Потом Семен бежал, раскрыв рот, так меньше болели разбитые губы. Ему казалось, что все это неправда, что ему снится. Вот он догонит машину и проснется.

Машина выбралась на твердый грунт и за хвостом пыли исчезла. Семен бежал и думал, что за поворотом машина обязательно остановится и мать скажет, что его просто решили попугать.

За поворотом машины не было. Семен побежал быстрее…

…В прошлый приезд Семена в отпуск ему показали место, где нашли мать. Ее не застрелили, вероятно, сбросили из машины на полном ходу или она выбросилась сама. Показал Осипов…

7

Лейтенант теперь стеснялся меньше. Он закурил и предложил Семену:

— Закурите? С фильтром, болгарские.

— Спасибо, только что покурил.

— А я втянулся, — сказал лейтенант. — До училища не курил. И, что любопытно, я стал разбираться в табаках. Раньше не верил, что есть знатоки, думал, притворяются. Хочется — куришь, а какой — не так и важно. А теперь любой не закурю. И что любопытно, табаки мне кажутся цветными. Есть желтые, красные, коричневые. Мне нравятся светло-коричневые. Вот «Беломор» для меня желтый, а польские «Спорт», черные, не могу курить.

— Мне тоже иногда так кажется, — сказал Семен.

— Правда? — удивился лейтенант. — Оказывается, у всех так. Лейтенанту хотелось поговорить, он молча просидел несколько часов. Его соседка, пожилая женщина, уснула сразу, как только выехали из Москвы.

— К родителям? — спросил Семен.

— К родителям, — подтвердил лейтенант.

— Отцу будет приятно, что сын — офицер.

— Отца у меня нет, умер после войны. Израненный пришел. Все кашлял, легкое прострелено было. Осталась мать и еще сестренки. Двойняшки, Десятилетку закончили.

— Мать работает? — спросил Семен.

— А кому еще работать? Учетчица в колхозе. Сейчас ноги стали болеть. Пухнут к вечеру. Надо хорошему врачу показать. И девок надо учить. Это мнепридется взять на себя, — сказал лейтенант совсем по-взрослому.

— Трудно будет, — сказал Семен.

— А нам легко еще не было. Вот неделю назад часы купил. Первые часы в своей жизни. Сейчас мальчишки часы носят с пятого класса. Ничего, прорвемся.

Лейтенант затянулся сигаретой. Огонек осветил контур танка на петлице. Наверное, повторяет выражение кого-то из офицеров училища, подумал Семен.

— Ну, привет, — сказал лейтенант.

— Привет, — ответил Семен и взглянул на стрелку спидометра, вздрагивающую у цифры «100». Впереди показался город, и он убавил скорость. Пунктирные линии электрических ламп вычерчивали улицы, квадраты площадей.

Для него этот город — бензоколонка, и еще здесь всегда сходят пассажиры. Для него этот город всегда ночной. Ночной летний, зимний, осенний, в этом городе он никогда не был днем.

Здесь он знает буфет на железнодорожной станции, потому что буфет работает круглые сутки. В городе есть музей, училище медицинских сестер, кинотеатры «Октябрь» и «Колос», об этом он прочел на рекламном щите возле заправочной.

Из салона постучали в стекло кабины. Он кивнул. В зеркало он видел сосредоточенное лицо пожилой женщины. Может быть, и у нее давным-давно погиб муж, потому что погибли многие. Погибли молодые мужчины, а женщины уже без них стали старыми. Его матери сегодня тоже было бы больше пятидесяти.

…Он вспомнил, как долго бежал по следам машины, потом на асфальте следы пропали. Уже темнело, когда он вошел в деревню. Пахло навозом и дымом из труб. Гулко ударила ногой по подойнику корова, и жестяной звон разнесся по всей деревне.

— Чтоб ты сдохла! — крикнула женщина.

Ему очень хотелось съесть кусок хлеба с маслом, и он пожалел, вспомнив, как однажды выбросил, не доев, большой кусок.

Никто не обратил на него внимания, только в самом конце деревни окликнул старик с завалинки. Старик долго его расспрашивал.

— Дед Кирилл, говоришь? А мать как звали?

— Анна Кирилловна.

— Нюрка, значит. А отец кем был?

— Комиссар, — похвастался Семен.

— Сейчас все рядовые, — сказал старик и провел Семена в дом.

Семену дали молока и большой теплый ломоть черного хлеба, намазанного маслом. Масло таяло на хлебе. Он рассказал все подробно, женщина вытирала слезы передником и вдруг заплакала в голос, а старик на нее цыкнул.

На следующее утро старик запряг лошадь.

— Дед твой при новой власти большой человек, — сказал он и непонятно хмыкнул.

Вечером он вернулся с дедом. Семен и своему деду все рассказал подробно и про мать и про лейтенанта, который ходил по огороду с пистолетом. У деда тоже был наган в блестящей желтой кобуре, а на рукаве повязка с надписью по-русски и по-немецки.

Всю ночь старики ругались. Семен просыпался и слышал, как старик говорил:

— Велика Россия, Кирилл, всю не пройдут.

— Поживем — увидим.

— Вернутся наши.

— Однова живем, — говорил дед Кирилл.

— Сволочь ты продажная.

— Вот я тебе смажу, — пообещал дед Кирилл.

— Куда я против. Ты же Гитлером вооруженный.

— Не растравляй, — пригрозил дед Кирилл.

— Вернется зять, спросит…

Старики все-таки подрались, смыли кровь под умывальником, а на следующее утро Семен с дедом уехали из этой деревни.

В городе они зашли в полицию. По двору полиции ходили мужчины в одинаковых синих пиджаках, как потом Семен узнал, эту форму реквизировали для полицейских в местном универмаге. У всех, как у деда, на рукавах были повязки. В дежурной комнате висел портрет Гитлера, а под портретом, задрав хобот, стоял станковый пулемет.

Здесь же впервые он увидел Осипова. Осипов улыбался золотыми зубами, и все на нем поскрипывало: сапоги, портупея, кожаная куртка. Дед отозвал его в сторону.

Потом они поехали в полевую жандармерию, и Семен долго ждал в приемной на плюшевом диване. За дверью говорили по телефону, и Семен несколько раз слышал, называли его мать — Буслаева Анна Кирилловна. Вместе с дедом и Осиповым из кабинета вышел офицер с витыми, как крем, на пирожных, погонами, потрепал Семена, по щеке, дал ему плитку шоколада и улыбнулся:

— Мальчик, все будет хорошо.

— Что ж хорошего? — буркнул дед.

8

Семен сбросил скорость. Впереди было село. Автобус по селу идет две минуты. Семен давно подсчитал: село от окраины до окраины — четыре километра. На этот раз он отметил по спидометру: точно четыре километра. На обратном пути Семен проезжал село днем. Село запомнилось по велосипедам. Днем сотни велосипедов стояли у конторы, школы, домов. Года два назад появилось много велосипедов с моторами, наверное, был хороший урожай. На трассе Семен знал многих. Рядом с автовокзалом стоял дом. Там жил старик. Шесть лет Семен здоровался со стариком. Старик всегда встречал автобус. Он подходил и рассматривал пассажиров светлыми, выцветшими от старости глазами. Старик и зимой и летом носил куртку из серого шинельного сукна. Полгода назад старик перестал приходить к автовокзалу. Семен прождал его несколько рейсов и зашел в дом.

— Помер старик, — сказала ему неряшливая женщина и облегченно вздохнула. — Чудить стал на старости лет. Все ехать куда-то собирался. Помер. А вы кто ему будете?

Семен не стал ей объяснять, да и объяснять было нечего. Женщина подозрительно проследила за ним, пока Семен не закрыл калитку.

Они жили с дедом Кириллом вдвоем. Дед вставал на рассвете, доил корову и выгонял ее в поле, бабка умерла перед войной. Они сами варили щи, и Семен помогал деду крутить мясорубку. Вечером дед обычно рассказывал Семену о своей жизни. Выходило, что дед был героем, потому что воевал с белыми и был командиром.

— Ты немцев боишься? — спрашивал дед.

— Боюсь, — признался Семен.

— А ты не бойся, и все, — убеждал его дед. — Немец, он, конечно, не дурак, потому ему умирать тоже неохота. Ты видел наши танки?

— Видел.

— И все. Не бойся. У нас тоже есть танки. Мы еще им дадим под… — Дед выругался.

— Почему под…? — спрашивал Семен.

— Потому… — Дед обдумывал ответ. — Но ты плохих слов не употребляй, это некультурность. Но так их за ногу, их матерей…

Семен от деда выучил много новых слов. С тех пор прошло больше двадцати лет, и однажды, когда его разозлили слесаря в автопарке, Семен выругался дедовым ругательством так, что слесаря долго просили повторить, они никогда такого не слыхали.

Однажды заехал Осипов.

— Стрелять надо, а я для них хлеб собираю!

— Замолчи! — тоже крикнул Осипов. — Тебе ответственное дело поручили!

— А я на это дело!.. — Дед вставил свое любимое выражение.

— Ты красный командир в прошлом и обязан подчиняться дисциплине! — кричал Осипов.

— А я на такую дисциплину!.. — Дед и дисциплину охарактеризовал своим любимым выражением.

Семену было скучно в деревне. И еще ему очень хотелось сладкого чаю, а сахара не было. И Семен попросил деда:

— Купи конфет.

Дед странно посмотрел на него, повздыхал, но через два дня привез из города коробку фруктового немецкого мармеладу.

Еще раз приезжал Осипов, они долго шептались с дедом, ночью они уехали вместе, а утром дед привез брезентовый тюк. Весь день он строгал рубанком доски, и к вечеру был готов гроб. Ночью гроб вывезли, а через несколько дней дед привел Семена на кладбище, снял шапку перед новой могилой и сказал:

— Здесь лежит твоя мать и моя дочь. — Борода у деда стала мокрой от слез. Он шмыгнул носом и добавил: — Убивать будем, как сук. Мы для них не люди.

А еще через несколько дней в деревню приехал грузовик с офицером и тремя солдатами. Офицер зашел к ним в дом, долго сверял по спискам и кричал на деда:

— Пьяная свинья! Не будет шерсти, через два часа сбрею тебе бороду.

— Может, этот… мать? — спросил дед, когда офицер ушел.

— Тот был толстый.

— А какая разница? — сам себе сказал дед. Он надел чистую, стираную рубаху и принес автомат. Щелкнул затвором, открыл крышку диска, пересчитал патроны и позвал Семена.

— Будешь жить у Марьи Трофимовны. Если что, Понял?

— Понял.

— За мною не ходи.

Но Семен пошел, прячась у забора. Дед подошел к грузовику, снял автомат с плеча и стал стрелять очередью.

Один солдат упал сразу, второй попытался спрятаться за радиатором, но не успел и упал у колеса, третий солдат торопился достать винтовку из кузова. Дед подошел к нему и выстрелил в упор одним патроном.

Офицер выскочил из сельсовета с пистолетом. Дед поднял автомат, и Семен услыхал, как впустую щелкнул затвор.

Дед отбросил автомат, стал расстегивать кобуру нагана, и тут офицер выстрелил. Дед упал на колени.

Офицер выстрелил еще раз. Дед упал на бок, с трудом приподнялся, прислонился к колесу, согнул левую руку и положил на нее наган. Офицер выстрелил сразу три раза, закричал, бросился в сельсовет, и тогда выстрелил дед.

В деревне стало тихо-тихо.

У грузовика лежали трое солдат, а на крыльце то кричал от боли, то замолкал офицер. Он попытался сползти по ступенькам, дернулся несколько раз и затих.

9

Свет фар выхватил частокол ограды. Из темноты шагнул цементный солдат с автоматом под цементной плащ-палаткой. Братская могила. Под Гродно стоит такой же цементный солдат. У него под сапогами на постаменте привинчена бронзовая доска. На ней сто двадцать бронзовых фамилий. Первый сверху — его отец — Буслаев. Он старший по званию, поэтому на доске первый. Три года назад Семен приезжал в те места.

Маленький городок с новой школой под черепичной крышей, новый клуб с колоннами и старый костел с глубокими царапинами на камне — осколки снарядов от скорострельных авиационных пушек. Костел был единственным напоминанием о войне.

Мычали сытые коровы, возвращаясь с поля. По улицам гоняли на велосипедах мальчишки. Он посидел у памятника, выкурил сигарету. Ему очень хотелось, чтобы кто-нибудь пришел к памятнику. Можно было рассказать, что под ним лежит его отец, комиссар полка Буслаев.

В тот вечер он впервые отчетливо представил, сколько было смертей и сколько смертей он видел сам. Он снова вспомнил день, когда дед убил немцев. Тот день запомнился особенно отчетливо. Ярко светило солнце. Семен вначале оглох от стрельбы, потом услышал, как скулил перепуганный щенок и не ко времени раскукарекался петух. Он долго еще сидел у забора и боялся идти домой. Никак не мог себя заставить встать и пойти.

Старший брат деда, дед Трофим, подполз к нему, и они побежали к дому Марии Трофимовны, дочери деда Трофима.

Мария Трофимовна посадила Семена в подвал за бочки с квашеной капустой. Он и сегодня помнил запахи этого подвала. Влажный — прошлогодней, с гнильцой картошки, острый, почти уксусный — капустный.

Семену очень хотелось есть. Он попил молока из крынки, пожевал сала. Сало было такое соленое, что тоже запомнилось на всю жизнь. Теперь, когда он ел сало, всегда вспоминалось то, из подвала.

Потом в деревню приехали немцы. Быстро протрещали мотоциклы, и еще что-то прогрохотало с тракторным лязгом.

В дом к Марии Трофимовне пришли не сразу, он успел поспать и проснулся от мужского медленного голоса.

— Где мальчик, внук Кирилла Гребнева?

— Испугался. Залез в подвал. Не хочет выходить, — быстро говорила Мария Трофимовна. — Я ему говорю, выходи, а он забился в угол и не выходит. Маленький ведь, пять лет только.

Когда приподняли крышку подвала и позвали его, Семен уже не боялся. Он поспал и поел, и ему было не страшно.

В комнате стояли офицер и солдаты в черной форме. Вместе с офицером и солдатами Семен прошел к дому деда. У крыльца лежали убитые немцы, трое солдат вместе, укрытые брезентом, и офицер отдельно, и неукрытый дед, задрав кверху бороду. Во дворе было еще несколько офицеров. Здесь же стоял Трофим.

Один из офицеров сел на принесенный из дома стул и начал допрос Трофима. Сегодня, через двадцать пять лет, Семен мог повторить каждый вопрос и каждый ответ Трофима. Офицер, ткнув в сторону задранной дедовой бороды, спросил:

— Кирилл Гребнев?

— Он самый, — ответил Трофим и вытянул руки по бокам.

— Вы знали, что Кирилл Гребнев имел намерения убить немецкого офицера и немецких солдат? — медленно спрашивал офицер.

— Кто ж о таких намерениях говорить будет? — ответил Трофим.

— Без философий, — сказал офицер. — Мой вопрос, ваш ответ. Да, нет, да, нет.

— Нет, — сказал Трофим.

— Вы давно знаете Кирилла Гребнева? — спрашивал офицер.

— Как же не знать? Братан. С детства вместе.

— Повторяю: отвечать — да или нет, — предупредил еще раз офицер.

— Да, — сказал Трофим.

— Кирилл Гребнев был офицером русской императорской армии? — спрашивал офицер.

— Да, — сказал Трофим. — Прапорщик. Вроде нынешних лейтенантов. Ну, а после революции в Красной Армии служил.

— Кирилл Гребнев был раскулачен и выслан в Сибирь в тридцатом году. Мои факты правильные?

— Правильные, — подтвердил Трофим. — Не хотел в колхоз. Хозяйство крепкое. Шесть дочек, рук хватало.

Рядом плакала Мария Трофимовна. Офицеры поговорили по-немецки и стали собираться. Семена и Трофима посадили в бронетранспортер на гусеничном ходу, погрузили убитых и поехали в город. Мария Трофимовна осталась в деревне.

10

Пассажиры спали. Мужчины изредка пробирались к передней двери покурить. Семен, не оборачиваясь, мог определить, кто подошел. Горный инженер пользовался газовой зажигалкой. С тихим шипением вырывался сноп огня, инженер каждый раз пугался такого обилия света, поспешно дул на огонь, наверное, купил зажигалку недавно и еще к ней не привык. Старик закуривал умело, пряча огонек спички в ладонях, и всегда глубоко выдыхал, прежде чем затянуться. Зажигалка лейтенанта металлически щелкала, но огня Семен никогда не видел, лейтенант нагибался к самому полу и загораживал огонь телом.

По щелчку зажигалки Семен определил, что подошел лейтенант.

— Не спится?

— Не спится, — сказал лейтенант. — Поломал распорядок, поспал на автовокзале.

— Послушай! — сказал Семен. — Война будет? Вам, военным, ведь виднее. Информации, как сейчас говорят, получаете больше.

— У военных об этом спрашивать бессмысленно, — сказал лейтенант. — Мы всегда должны быть готовы.

— У меня отец был военным, — сказал Семен. — Всю жизнь готовился, учился в академии, а погиб в первый день войны.

— Кто в первый, кто в последний день войны, а кто и без войны. У нас в городке недавно пьяный полез в пруд купаться и утонул. И только в одном месте посередине было метр девяносто, а везде чуть больше метра. Так он отыскал именно это место. Простите, вы не знаете, кто сидит на шестом кресле? — спросил лейтенант. Сразу от вопроса о войне лейтенант перешел к тому, что, видимо, его больше занимало в эту минуту.

— Девушка, — сказал Семен. — Думаю, что студентка.

— Да, — озабоченно протянул лейтенант.

— А ты поменяйся местами, — предложил Семен.

— Как-то неудобно, — сказал лейтенант.

— Чего тут неудобного?

В прошлом году они с Наташкой впервые ездили в отпуск вместе. В поезде она проспала всю ночь. Он разбудил ее перед самым прибытием на станцию.

Наташка спрыгнула, она спала наверху, как спрыгивают спортсменки с параллельных брусьев, приседая и вытянув руки в сторону, в школе она занималась гимнастикой, и еще она училась играть на пианино.

— Отвернись, — попросила она.

Он не отвернулся, и она не настаивала, снимала пижаму и надевала юбку, сердиться не было времени.

— Кстати, кем ты мне доводишься? — спросила Наташка.

— Женихом. Ты же знаешь.

— Женихом, так женихом, — согласилась она. — Только, пожалуйста, запомни: состояние невесты мне может надоесть.

На перроне в несколько минут она растеряла всю свою уверенность, старалась встать рядом и держаться за рукав его пиджака. Семен обнял ее за плечи и увидел Марию Трофимовну.

Мария Трофимовна стояла в нескольких шагах и смотрела в конец состава. Она сосредоточенно всматривалась из-под руки, так в кино матери встречают долго отсутствующих детей. На ней был коричневый костюм с серой облицовкой на воротнике и рукавах, удобный и модный покрой для пожилых и полных женщин, сшитый в ателье первого разряда в Ленинграде, куда она ездила на каникулах. Сейчас она подойдет, поцелует его и Наташку, отвернется, вытрет глаза кружевным платочком и аккуратно заложит его снова в карман, чтобы выглядывал кончик. Все произошло именно так.

На вокзале стояла полуторка, наполовину заполненная сеном. Теперь Мария Трофимовна скажет, конечно, это не такси, но приятно проехать городскому жителю на свежем сене по сельским дорогам. Она сказала именно так и сказала бы точно так же, если бы с Семеном приехал любой другой.

Наташка стояла у кабины, оглядываясь на Семена и Марию Трофимовну и улыбаясь им. Мария Трофимовна рассказывала о деревенских новостях. А Семен думал, что она чем-то озабочена, она без особенного энтузиазма вскакивала и объясняла названия деревень, мимо которых они проезжали.

— Я думала, ты приедешь с товарищем. Дня через три здесь будет Таня, — сказала Мария Трофимовна.

Теперь стала понятна ее сдержанность. При слове «Таня» Наташка обернулась.

— Племянница Марии Трофимовны, — пояснил Семен.

За последние годы он виделся с нею редко. Тане тридцать лет. Она грузная, с большими глазами, с фарфорово-чистым лицом. Она продавец. Мужчины, которым больше тридцати, подолгу рассматривают консервные банки в ее отделе. Подруги ей говорят: дура, тот, в серой шляпе, отличный мужик. Она снисходительно улыбается, это не самое лучшее, подождем, и ходит на танцы в клуб офицеров, как и одиннадцать лет назад. Тогда она вышла замуж за офицера-летчика, а он разбился. Через год она вышла за его друга, а через два года и он разбился. Теперь она прядь волос красит в седину. Но летчики суеверны, и на ней никто не пытается больше жениться. Надо будет ей посоветовать переехать в другой гарнизон, если она так любит летчиков. Пять лет назад они встретились в деревне, и Мария Трофимовна решила, что они подходящая пара.

Семен знал обоих ее мужей: капитана и майора. Она всегда казалась ему очень взрослой женщиной, которая создана для взрослых капитанов и майоров. Жениться на ней — это все равно, что жениться на учительнице, которая учила его в четвертом классе и которая еще не вышла замуж.

— Вот наша деревня, — сказала Мария Трофимовна.

Сейчас скажет: «Вот наш дом родной», — подумал Семен.

— Вот наш дом родной, — сказала Мария Трофимовна. Теперь она жила в доме его деда.

11

Семен увеличил скорость. За годы работы шофером он хорошо изучил себя. Еще часа два он будет чувствовать себя особенно хорошо. Потом, перед рассветом, начнется усталость. Серый предрассветный цвет притупляет зрение. Можно видеть дорогу и засыпать. К этому моменту надо готовиться заранее.

Семен достал термос, выпил несколько глотков терпкого, очень крепкого чаю, приготовленного Асей. Это всегда помогало. После чая захотелось курить. Он закурил, включил радио, поискал «Маяк». Выпуск был посвящен партизанам. Выступал генерал Сабуров. Голос уже старческий, с тяжелыми придыханиями. Генерал рассказывал, как партизаны освобождали город Овруч. Семен видел генерала в партизанском отряде. Тогда он был молодым. Генерал ездил на лошади в кубанке и длинной кавалерийской шинели. Семен каждое утро бегал к землянке генерала и ждал, когда он будет садиться на лошадь.

Семену очень хотелось увидеть генерала с саблей, как у Чапаева, но генерал брал с собой только немецкий автомат с коротким стволом. Нынче весной он встретил генерала на площади Восстания. Генерал поднимался по лестнице, ведущей к высотному дому. Через каждые несколько ступенек он останавливался и отдыхал.

— Слава советским партизанам и партизанкам, которые в трудные годы борьбы с фашизмом… — Генерал заканчивал выступление.

…Семена с Трофимом привезли в школу и провели в большой класс, в котором сохранилась еще черная доска и портреты Гоголя и Толстого, он их сразу узнал, как только сам начал учиться в школе. В классе было человек пятьдесят, но было довольно просторно посередине, потому что все сидели и лежали возле стен. Каждый что-нибудь дал Семену. Он поел курицы, вареных яиц, домашней колбасы, и еще ему дали восемь кусков сахара, до десяти тогда он уже умел считать. Весь сахар он не стал есть и оставил три куска на потом.

На следующее утро Трофима вызвали на допрос. Он вернулся с разбитыми губами и вытирал кровь подолом рубахи, платка у него не было. Семен это хорошо запомнил, потому что мать всегда давала ему платок и сердилась, если он рот вытирал ладонью или рукавом.

Трофим шепотом сказал Семену, чтобы он попросился в уборную. Семен отказался, потому что утром их выводили всех и он еще не хотел, тем более, что сейчас он играл с мужчиной в футбол. Они начертили мелом на полу ворота и гоняли скомканную бумажку. Когда он не послушался, Трофим больно дернул его за ухо, и Семен согласился. Трофим постучал в дверь и сказал, что мальчик хочет в уборную.

Его вывел высокий полицейский. У полицейского была потная теплая ладонь. Семену хотелось выдернуть свою ладонь и вытереть, но полицейский держал его крепко. В коридоре стоял Осипов. Семен его узнал сразу. На нем были все те же блестящие сапоги, на желтых скрипучих ремнях висела кобура с пистолетом. Семен с ним поздоровался, а Осипов отвернулся, и Семен обиделся, потому что Осипов смотрел в его сторону, и Семен громко сказал ему «здравствуйте».

Во дворе им встретился офицер. Полицейский, криво улыбаясь, сказал:

— Герр гауптман, мальчик ка-ка, — и стал тужиться, Семену стало смешно, он же ведь не маленький. Полицейский подвел Семена к забору, отодвинул доску и зашептал: — Подползешь под проволокой. Не вставай, ползи и ползи. Понял, понял? — говорил шепотом полицейский.

— Понял, — сказал Семен.

— А там тебя ждет старуха. Понял?

— Понял, — сказал Семен, хотя пока еще ничего не понимал.

Он прополз под проволокой, и в лопухах его действительно ожидала старуха. Они побежали, и у реки, в осоке, Семен порезал палец об острую травину.

— Пососи, — сказала старуха.

Старуха перекрестилась, пошамкала ртом и начала рассказывать:

— А я твою мать Нюрку знала, жила у меня, когда на учителку училась. И отца твоего знала. Бедовый мужик. — Старуха улыбнулась. — Потеха. У Нюрки был другой хахаль, а твой-то раз и увез. — Старуха рассмеялась. Во рту у нее был один очень длинный зуб, она косила глазом и хромала. Потом, когда он прочел свою первую сказку о Бабе Яге, ему приснилась эта старуха, и было совсем не страшно. И вообще все сказки ему казались выдуманными и нестрашными.

От старухи Семена забрал мужчина, у которого была одна нога, к обрубку другой был пристегнут костыль. Он приехал утром и стал Семена учить новой фамилии.

— Запомни. Теперь твоя фамилия Тихомиров, а зовут Петькой, а я твой батька.

— Не батька, а папа, — поправил Семен.

— Нет, батька. В деревне говорят не «папа», а «батька».

Семен подумал и решил согласиться, у него был свой папа, а этого он мог звать и батькой. Они ехали, не торопясь, хотя лошадь совсем не устала, и его батька время от времени спрашивал:

— Как твоя фамилия?

— Тихомиров, — отвечал Семен. Потом они свернули в лес, из-за деревьев вышел Осипов и сказал:

— Здорово, Буслаев!

Семен на него обиделся еще во дворе школы и решил не отвечать.

— Ты что, меня не узнал? — спросил Осипов.

— А вы разве меня не узнали в школе? — спросил Семен.

— Нельзя мне было тебя узнавать, а теперь вот можно.

У Осипова на груди висел немецкий автомат. Семену очень хотелось потрогать автомат, так близко немецких автоматов он еще не видел.

— Если что, — сказал человек с деревянной ногой, — дашь мне автомат. Я задержу.

— Почему ты? — возражал Осипов. — Я сделаю это лучше. Я это очень хорошо сделаю.

Семен никак не мог понять, о чем они говорят и что собираются делать, но спросить стеснялся.

— С одной ногой я не уйду далеко, зачем мальцу пропадать.

— Обойдется, — сказал Осипов. — Здесь поста не должно быть.

Дальше они ехали молча. Семену хотелось, чтобы Осипов с ним заговорил, он уже почти простил его, но взрослые молчали.

— Обожди, — попросил Осипов. Он раздвинул кусты и стал что-то высматривать.

— Ну что? — спросил одноногий.

— Заметят, если с подводой, — сказал Осипов.

— Из пулемета не достанут, а пока через болото переберутся, далеко будем.

— Если у них мотоцикл, то в обход догонят… Лошадь придется бросить.

— Жаль, хорошая трехлетка.

— А жизни тебе не жаль?

Лошадь привязали за вожжи к дереву, и она тут же стала щипать траву, отмахиваясь от многочисленных слепней. Семен с одноногим пошли лесом, а Осипов остался…

Несколько лет назад Семен вспомнил об одноногом человеке. Осипов рассказал ему, что Тихомиров ухаживал за его матерью, но она вышла замуж за отца Семена. Семену очень хотелось увидеть Тихомирова и поговорить с ним о матери. И еще он подумал, что, наверное, было опасно выводить из города мальчишку, которого искали. Если бы их узнали, Тихомиров не мог даже бежать на своем костыле, не мог он взять и оружие, потому что полицейские на постах обыскивали телеги, искали оружие, но больше надеялись найти самогон. А самогон искали очень тщательно.

В последний свой приезд в деревню Семен решил найти Тихомирова, но тот за два года до приезда Семена умер. Осипов рассказывал, что Тихомиров всегда спрашивал о нем, попросил фотографию Семена у Марии Трофимовны. Тихомиров так и не женился, и у него не было детей.

Семен вспомнил, как они шли с Тихомировым лесом почти сутки и Семен так устал, что не мог идти, потом он никогда так не уставал. Тихомиров посадил его к себе на спину, наверное, ему было тяжело нести крупного пятилетнего мальчика много часов подряд. Семену хорошо сиделось на широкой спине. Держась за крепкую спину, он поспал, а потом стал срывать листья с веток осин у себя над головой и один раз так сильно дернул за ветку, что Тихомиров потерял устойчивость и упал. Семен рассмеялся, потому что Тихомиров чуть не перевернулся через голову. Семен смеялся, а Тихомиров стал в колее, тяжело дышал и вытирал пот подолом рубахи. Теперь Семену почти всегда делалось стыдно, когда он вспоминал об этом.

12

Щелкнула зажигалка лейтенанта.

— Ну что? — спросил Семен.

— Через два часа мне выходить, — сказал лейтенант.

— Значит, знакомство не состоялось?

— Опоздал, — признался лейтенант. — Надо было раньше, потом неизвестно, как она посмотрела бы.

— А это никогда не известно.

— Симпатичная девчонка, — сказал лейтенант.

— Симпатичная, — подтвердил Семен.

— Вообще-то у меня есть девушка. Вернее, была, — поправился лейтенант. — Сейчас рассорились.

— Из-за чего? — поинтересовался Семен.

— Да так. Замуж не согласилась выйти. Повременим, говорит.

— Сомневается, наверное, — сказал Семен.

— Сомневаешься — не покупай, говорят у нас в деревне. Тут уж надо наверняка. Доказывать бессмысленно. Или любишь, или не любишь, особенно если дело имеешь с офицером.

— Почему именно с офицером? — спросил Семен.

— А потому. В гражданской жизни, кроме любви, есть еще у каждого свое дело. А я уезжаю в отдаленный гарнизон, жена, разумеется, со мной, в городке ее профессия не требуется, значит, только жена, только любовь и дети. Чтобы на такое решиться, абсолютная любовь должна быть. С первого взгляда. А если временить, проверять чувства, короче: сомневаешься — не покупай.

— В принципе, может быть, и верно, — сказал Семен.

— А как же, — подхватил лейтенант. — Продумано. По теории вероятности такие жены должны быть, только искать надо.

— По теории могла быть и эта студентка, — сказал Семен.

— Могла. Мне вообще трудно, — признался лейтенант. — Мне все нравятся. Как увижу девушку, так и нравится, каждая чем-то красивая. А как у вас? Как вы жену выбирали? — спросил лейтенант.

— А я как-то не выбирал, — признался Семен.

— Сложная эта штука — выбор жены, — вздохнул лейтенант. — Вот я сейчас имею возможность выбора. Офицер. Приличная зарплата. Ну и что? Какая-то кустарщина, никаких рекомендаций, никаких твердых правил…

…Наташке очень понравилось в деревне.

— Жила бы здесь всю жизнь, — сказала она, когда они сидели вечером на берегу реки. «Не жила бы», — подумал тогда Семен. Первым испытанием стала бы печь. Топить печь не так просто. Это не повернуть кран газовой плиты и поднести спичку к конфорке. Печь разжигают рано утром, обед, правда, не успевает остыть, но вечером надо протапливать снова, особенно зимою. И ходить за водою, и стирать, и топить баню, и доить корову. Он тогда ей ничего не сказал.

Наташка впервые была в настоящей русской деревне, не в дачном поселке среди берез, а просто в деревне. Обычно она ездила отдыхать с матерью на юг. Снимали комнату на двоих, обедать ходили в шашлычную. В доме Марии Трофимовны для нее все было интересным. Она рассматривала ухваты, сама попробовала достать из печи чугун и едва не опрокинула щи, приготовленные на два дня.

Мария Трофимовна давно, еще до войны, закончила учительский техникум, вышла замуж за военного и, хотя в те годы разводы были редкостью, меньше чем через год разошлась с мужем и вернулась в родную деревню. Теперь, когда она так долго прожила в деревне, она стала снова обычной деревенской женщиной, только одевалась более модно, потому что чаще ездила в районный город и не могла и не хотела отставать от таких же, как и она, учительниц.

Она держала корову, кур, поросенка, управлялась с хозяйством самостоятельно, учительская зарплата для нее была подспорьем, а не основным заработком. Не выбросив дедовых сундуков, она купила лакированный немецкий шифоньер, раскладной диван-кровать и громадный торшер, который зажигался только для гостей. За стеклом серванта у нее хранились подшивки журналов «Семья и школа» и «Пионер», на стенах были развешаны репродукции картин русских художников. Рядом висели фотографии, на деревенский манер собранные в большие рамы под стеклом, их можно было рассматривать бесконечно, как мозаику. Наташка пыталась угадывать родственников.

— Дед?

Семен подтверждал. Дед был совсем молодым, лет двадцати с небольшим. Надменно вздернутый подбородок, погоны прапорщика, на узкой груди с трудом умещались четыре георгиевских креста.

— Он был маленького роста? — спрашивала Наташка.

— Как ты угадала?

— Маленькие мужчины всегда хотят казаться выше и задирают голову перед фотоаппаратом по привычке. Ты вот высокий, поэтому, наоборот, сутулишься.

— Отец? — угадывала она.

— Нет. Муж Марии Трофимовны.

— Мать?

— Тетка, у которой я жил.

Она отыскала мать. Мать была снята на фоне полотна с нарисованными пальмами. Она сидела на высоком табурете в крепдешиновом платье с приколотой большой искусственной розой и, наверно, с трудом сдерживалась, чтобы не улыбнуться.

Больше всего было фотографий Марии Трофимовны. Они занимали целую раму, и непосвященному могло показаться, что это одна и та же размноженная фотография. На фоне школы, на лавочке сидела Мария Трофимовна, а сзади стояли мальчики и девочки. Если хорошо присмотреться, то можно было заметить: мальчики и девочки были каждый раз разными, да и Мария Трофимовна менялась. Через три-четыре фотографии на ней был другой костюм, и она все больше полнела. Семен насчитал двадцать девять фотографий. Двадцать девять выпусков начальной школы.

— Я выучила более полутысячи человек, — гордо говорила Мария Трофимовна.

Семен еще в Москве много рассказывал Наташке об Осипове. Он подарил ей книгу о партизанском движении, об Осипове в ней было написано несколько строчек… Наташка о партизанах и подпольщиках читала только в книгах, и ей очень хотелось познакомиться с Осиповым. Она захватила с собой книгу, чтобы Осипов поставил свой автограф; когда в ее библиотеке устраивали читательские конференции и выступали писатели, она всегда просила сделать на книге надпись. У нее было много книг с автографами.

Осипов теперь снова жил в районном городке, и Семен с Наташкой решили съездить к нему, Мария Трофимовна предостерегла:

— С Осиповым будь поосторожнее.

— Почему? — удивился Семен.

— Говорят… — Мария Трофимовна замялась… — не то чтобы сошел с ума, но немного тронулся.

— В чем это выражается? — спросил Семен.

— Я же тебе писала. Он теперь директором промкомбината работает. Сапоги чинят, трусы шьют, простыни… А ведь просто так из начальства не отпускают? Почти первым человеком был в области, председатель исполкома. Еще поговаривают, раскрыли какие-то дела, когда служил в полиции.

Осипова застали во дворе комбината. Он обсуждал с плотниками, как лучше сделать пристройку к сапожной мастерской. Они обнялись, и Семен почувствовал: Осипов обрадовался, что он привез показать свою будущую жену.

Наташка была явно разочарована. Осипов, наверное, ей представлялся высоким и элегантным, напоминающим наших разведчиков в немецкой форме из кинофильмов про войну.

Осипов был всегда невысоким, а сейчас казался еще ниже: за последние годы он заметно растолстел.

— Сколько дней выделяете на меня? — тут же по-деловому поинтересовался Осипов.

— Сегодня и завтра, — сказал Семен. — Дома дела.

Осипов задумался.

— Пребывание попробуем сделать насыщенным и с небольшими потрясениями. — Он заказал телефонный разговор с какой-то школой и попросил директора: — Миша, готов принять меня и двоих москвичей? Кто? Узнаешь. Один твой знакомый.

— Я его знаю? — спросил Семен.

— Знаешь.

Семен перебрал всех знакомых, среди них не было ни одного директора школы.

На «Москвиче» Осипова они добрались до деревни, раскинувшейся вдоль реки. Директор школы их ждал. Он подошел к машине, церемонно и неловко поцеловал Наташке руку, чувствовалось, что он это делает нечасто и не очень, наверное, давно. В последние годы женщинам, все чаще стали целовать руки, что-то менялось в отношениях мужчин и женщин. А может, результат статей о правилах хорошего тона, подумал Семен.

Наташка заулыбалась, теперь для нее директор стал самым лучшим и интеллигентным человеком, ей люди нравились или не нравились сразу.

— Значит, мы знакомы? — сказал директор, протягивая руку Семену.

— Знакомы, — сказал Семен. Он был уверен, что видел этого человека, только не мог вспомнить, где и когда.

— Не мучайтесь, — сказал Осипов. — Помнишь, был пятилетний мальчик, который перехитрил всю вышгородскую полицию и убежал?

— Так это вы! Такой большой! — У директора увлажнились глаза. — Не представляете, как я рад, что вы такой, так выросли. — Директор разволновался.

— Это уже не от нас зависело. Все мальчишки вырастают, — сказал Осипов.

Семен вспомнил: это же тот высокий полицейский, который вывел его из школы, он совсем не изменился, только стал еще более худым, да под глазами залегли мешки.

— Жаль, нет вашего отца, — сказал директор, — Как нам хотелось, чтобы он приехал после войны и мы могли бы ему сказать: смотри, комиссар, сына мы твоего сохранили… С вашей матерью мы вместе росли. Тихомиров любил ее, — вдруг вспомнил директор. — Красивая была женщина ваша мать, — вздохнул директор.

Семен подумал: жил и не знал, что у него есть еще один близкий человек, этот директор.

Еще в Москве Наташка сказала Семену, что обязательно устроит в своей библиотеке читательскую конференцию, пригласит писателя, который написал книгу о партизанском движении, а сама расскажет о знакомстве с одним из героев книги.

За столом вспоминали близких, Марию Трофимовну.

— Напугана, — сказал Осипов. — Всю жизнь чего-нибудь боится.

— А вы боялись в войну? — спросила Наташка, найдя момент для перехода к своим вопросам. Она вынула тетрадочку и попросила разрешения записать его слова. Осипов и директор переглянулись.

Осипов стал рассказывать о явках, диверсиях. Говорил он громко, будто был не в маленькой комнате, а в зале. Он медленно, как диктуют условия задачи, повторял сказанное, чтобы Наташка успела записать. За столом сразу стало скучно.

— А вы боялись тогда? — снова спросила Наташка, потому что Осипов не ответил на ее вопрос.

— Да, боялись, — жестко сказал Осипов. Семен чувствовал: Осипова раздражали вопросы Наташки, ее деловитость, тетрадка, разложенная на столе среди закусок.

Наташка всегда была деловой. Еще в школе она прочла книжку о какой-то английской деятельнице и решила ей подражать. У нее даже был свой девиз, вначале дело, потом женщина. Дурацкий девиз, решил сейчас Семен. И чего они так боятся стать обыкновенными женщинами, думал он, слушая разговор Наташки с Осиповым.

— Но это был другой страх, страх за жизнь своих товарищей, а не только за свою собственную жизнь? — Наташке хотелось подогнать рассказ Осипова под уже придуманную схему.

— Когда вы переходите улицу, вы больше думаете о собственной жизни или о жизни своих товарищей? — спросил Осипов.

— Я как-то об этом не думаю, — сказала Наташка. — Я просто перехожу улицу.

— Вот именно, — сказал Осипов. — Нормальный человек не думает каждый день: жизнь, смерть, победа, поражение… Он живет и делает свое дело. Меня не страх тогда мучил, злоба переполняла.

— Ненависть, — поправила Наташка.

— Наверное, ненависть, — согласился Осипов. — О терминологии мы тогда не думали. Меня лично злоба переполняла. Раньше, до войны, я и на охоту никогда не ходил. А тут мне хотелось убивать. Я стал даже бояться: не сдержусь и начну пальбу среди бела дня.

— А надо было сдерживаться, — понимающе сказала Наташка.

— Не знаю, — сказал Осипов. — Наверное, не всегда надо было…

Вероятно, это был давний спор и неразрешимый, потому что директор сказал:

— Тем, в школе, мы ничем помочь не могли. Нас было пятеро, да еще десяток подпольщиков, а в гарнизоне больше батальона.

— А может, и могли, — не согласился Осипов. — Ну, погибли бы сами.

— Это определенно, — сказал директор. — Мы с лихвой выполнили свое дело, об этом все знают.

— Да, — согласился Осипов. — Буквально вырезали их перед концом, восемь ушли из всего гарнизона, я потом по спискам сверял.

Наташка написала слово «вырезали», подумала, зачеркнула и написала: «устроили засаду и уничтожили».

— А кем стали бывшие подпольщики? Расскажите об их дальнейшем жизненном пути, — попросила Наташка. — Вот и вы были большим человеком.

— Я всегда был человеком среднего роста, — сказал Осипов.

— Я это в переносном смысле, — поправилась Наташка.

— И в переносном тоже, — сказал Осипов.

Семен сам любил рассматривать книги про героев. Трактористы и заведующие избами-читальнями — молодые люди с широкими узлами галстуков, коротко остриженные женщины со значком «Ворошиловский стрелок» на лацканах жакетов, — и рядом фотографии, они же через двадцать лет: министры и генералы, знаменитые хирурги и управляющие санаториями.

Осипов перечислил должности и звания оставшихся в живых подпольщиков, и довольная Наташка пошла спать. Они остались за столом втроем.

— Послушай, — сказал Осипов. — А твоя жена вроде большая зануда. — Семен промолчал. Он любил Наташку такой, какой она была.

— Понятно, — сказал Осипов. — Вопрос решен и обсуждению не подлежит.

— Для меня, во всяком случае, он решен, — сказал Семен.

— Правильно, — сказал Осипов. — Жену в обиду давать не надо.

— Она еще не моя жена, но обижать ее при мне не будут.

— Как сам-то живешь? — спросил Осипов.

— Хорошо, — сказал Семен. — Все в норме. Ты, пожалуйста, не обижайся, но Мария Трофимовна говорила, что ходят слухи о твоей службе в полиции.

— Ну, это и без слухов всем известно.

— А еще: ведь из начальства подобру не отпускают!

— Так я уже год на пенсии. Обыватель всегда находит свое объяснение. Подпольщик, герой, начальник, а вдруг почти сам подметки подбивает. Значит, что-то не то, может быть, морально разложился? Нет, вроде все с той же женой живет. А может быть, в полиции что?

— Отсутствие информации всегда рождает слухи, — сказал директор.

— А плевать. Я полгода рыбу ловил наудочку, больше не выдержал. Сейчас над пенсионерами посмеиваются, а никто не думает, что мы же заведенные, мы уже не можем остановиться. Если остановимся — помрем. А подметки в нашем промкомбинате хорошие подбивают. Скажи?

— Правильно, — подтвердил директор. — Бытовое обслуживание населения улучшилось с приходом Осипова.

— И то дело.

— Сложна жизнь, — сказал директор. — Ты говоришь, обыватель! А я говорю — длинная память у людей. Недавно я решил проверить первоклассников, таскают ли в школу папиросы. И знаешь, что я услышал за спиною, когда у одного вывернул карманы? Полицай! А мальчишке семь лет. Внук моего давнишнего знакомого.

— Вывод какой? — сказал Осипов. — Не служи, прохвост, в полиции.

— Люди все помнят, — сказал директор. — А может быть, ты не сразу по заданию, а только потом одумался и понял?

— Вот так, Сеня, — рассмеялся Осипов. — Запомни! Память у людей действительно длинная, долго помнят и плохое и хорошее.

— Плохое помнят дольше, — сказал директор.

13

Высветился кузов прицепа, укрытого брезентом. Лучи фар выхватили из темноты согнутую фигуру на коленях. По-видимому, шофер менял скаты. Он даже не повернул головы, занятый делом.

Семен притормозил. Ночью он никогда не проезжал мимо остановившейся машины. Это у него было с давних пор, когда он еще только начинал работать шофером. Как-то полетели подшипники, и он сидел в кабине, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться от бессильной злобы, сам был виноват. И вдруг проходивший мимо самосвал остановился, вышел шофер и взял его на буксир.

Семен подошел к грузовику — дизельному МАЗу. Шофер разогнулся.

— Помощь нужна? — спросил Семен.

— Спасибо. Управлюсь сам. — Шоферу было за пятьдесят. «Дорабатывает до пенсии», — подумал Семен. — Сейчас редко останавливаются, — сказал шофер. — Иной раз всю ночь проковыряешься, и никто не тормознет. Много нас стало, что ли?

— На водительских курсах надо специальный предмет ввести о шоферской солидарности, — сказал Семен.

— Это какой человек, — возразил шофер. — Иной всю жизнь учится, а человека из него так и не получается.

— Бывает, — согласился Семен.

— Вот если папироской поделишься, — сказал шофер. — У меня кончились. С вечера не рассчитал.

Семен отсыпал из пачки несколько штук. Они закурили.

— Себя не обижаешь? — спросил шофер.

— Нет, — сказал Семен. — В случае чего, у меня полный автобус пассажиров и все с табаком.

— И все-таки хорошо жить дома, — вдруг сказал шофер. — Встретились, потолковали, ты меня понимаешь, я тебя понимаю, вот табачком поделились. Я после войны в наших войсках за границей служил. Знаешь, как по родным местам стосковался! Ты давно за баранкой?

— Девять лет. Шесть лет на этом маршруте.

— Почти мастеровой. А я четвертый десяток размениваю. На ГАЗ-АА начинал. Ты таких и не видел, небось.

— На картинках. Давай все-таки помогу.

— Чего тут! Делов на десять минут. Не отстань от графика, — заботливо напомнил шофер.

«Повезло какому-то парню, — подумал Семен о сыне шофера. — Отец вернулся». После войны он еще долго удивлялся, что у других мальчишек были отцы.

— Счастливо, сынок, — сказал шофер. И у Семена запершило в горле от этого слова.

— Счастливо! — Семен пошел к автобусу. Уже отъехав, он услышал длинный, напутствующий гудок МАЗа. Семен дважды коротко нажал на клаксон, чтобы не разбудить пассажиров в автобусе.

Все-таки тяжелая шоферская работа, думал Семен. Он вспомнил, как зимой, когда он ходил на дизельных большегрузах, у него под Челябинском полетели сразу два ската. Мороз был больше сорока. Он менял скаты, залезая греться в кабину через каждые пять минут, и все-таки обморозил пальцы. Потом у него заклинило мотор, и он всю ночь бегал вокруг грузовика, чтобы не замерзнуть, машины пошли только утром, и его отвезли в больницу. Но было больше приятного. Несколько лет он перегонял заказчикам машины с автозавода. Иногда он останавливался в городе, в котором раньше никогда не был, ходил в местный музей, на базар, в кинотеатр. Если ему хотелось спать, он съезжал с дороги и ложился в кузове на брезенте. Он любил ездить ночью. Не было пыли, клаксонов обгоняющих машин, велосипедистов, подвод, свистков милиционеров, школьников, поднятых рук пешеходов с вечной просьбой подвезти. Ночью воздух всегда был отфильтрованно-чистый и свежий, без примесей пыли и бензиновой гари, ночью долго не приходило утомление. Летом, когда нагретые запахи асфальта, железа и пыли заполняли комнату, ему всегда хотелось, чтобы быстрее наступило время рейса.

14

— Через полчаса выхожу, — сказал лейтенант.

— Счастливо отдохнуть, — пожелал Семен.

— Спасибо, — сказал лейтенант. — Отдыха не будет. Надо дом отремонтировать, дров на зиму для матери запасти.

— Послушай, — сказал Семен. — Почему ты не пошел в институт? Не захотел или провалился? Военным-то стал сознательно?

— Пожалуй, сознательно, — подумав, ответит лейтенант. — Профессий, конечно, много хороших, но из деревни в основном идут в три института: в педагогический, сельскохозяйственный и медицинский. Профессии эти твердые, в деревне уважаемые. Я рассуждал так: учитель — он всю жизнь учитель… Вот и буду всю жизнь объяснять. А плюс бэ в кубе. Или врач? Начал рвать зубы, так до пенсии и рвет. У нас в армии — другое дело. Через каждые три года новая звезда на погон. Есть движение вперед: взвод, рота, батальон, полк. И главное, ясно на всю жизнь. К тому же сегодня здесь, завтра там. Люблю перемену обстановки, я ведь из своей деревни до восемнадцати лет никуда не выезжал. Вот сейчас после отпуска поеду на… — лейтенант замолчал, сообразив, что выдает служебную тайну, — в общем, далеко поеду. А вы были военным? Даже, наверное, воевали?

— Нет, что вы. В войну мне было пять лет.

— Простите, — сказал лейтенант. — Вы уже такой…

— Какой? — спросил Семен. — Совсем взрослый?

— В общем, да, — признался лейтенант. — Давно служили?

— Десять лет назад.

— Сейчас все изменилось. Техника. А с техникой всегда интересно. Вот вы шофер, вам же интересно ездить всюду?

— Наверное, интересно, — сказал Семен.

Он взглянул на спидометр. Автобус шел со скоростью девяносто километров. Семену было легко, ему казалось, что он несется сам, как в детстве, когда бежишь и не чувствуешь своего тела, просто бежишь и хочется бежать бесконечно.

Он отметил тот момент, когда появилась настороженность. Еще не осознав, в чем дело, он тут же сбросил скорость. Перебрав всевозможные случаи, которые могли беспокоить, он вспомнил: скоро должен быть железнодорожный переезд. Рядом станция, на которой формируют товарные составы, и переезд часто закрыт, а это всегда портило настроение.

Он обрадовался, когда увидел поднятый шлагбаум.

Автобус качнулся, перевалил насыпь и, набирая скорость, помчался дальше. Он знал, что чувство беспокойства у него сейчас пройдет, но беспокойство не проходило, он подумал, что с этим ощущением он ходит уже несколько дней, достаточно было какого-нибудь толчка, и он об этом начинал думать.

Началось это, когда Приходько-старший сказал ему, что к ним снова заходил инженер. Приходько называл его инженером, потому что тот носил на лацкане пиджака синий институтский ромб со скрещенными молоточками. Из-за этого ромба Семен не считал инженера особенно умным человеком. Умные люди не носят значков, поясняющих их профессиональную принадлежность.

Ему очень хотелось, чтобы инженер оказался несимпатичным, скрягой, трусом или, на крайний случай, больным.

С инженером Наташка познакомилась в своей библиотеке, он готовил кандидатскую диссертацию. Семен видел его несколько раз. Подтянутый, высокий, очень спокойный, он знал, чего хотел. После окончания института поехал работать на Север, собрал материал для диссертации и деньги для кооперативной квартиры.

Вначале Семен хотел ему посоветовать отцепиться, посоветовать очень корректно, но когда его увидел, понял: такому советовать бессмысленно, такие спокойно и интеллигентно не обращают внимания на советы. Инженер приносил цветы и билеты в театр, он не скрывал, что Наташка ему нравится. Когда они встретились у нее дома, инженер не стал придумывать повода, чтобы уйти, они так и просидели вечер втроем, а ушли вдвоем. Инженер не посчитал нужным поддерживать разговор, пока они ехали в метро, и вышел, не протянув руки, кивнув на прощание. Из спортсменов, решил Семен, такие борются до конца.

Те два года, сколько Семен знал Наташку, он был спокоен, считалось, что они поженятся, как только Семен получит квартиру. Приходько-старший никогда и ни о чем не расспрашивал Семена. Когда он приходил, они играли в шахматы и говорили о делах в автопарке, где работали: Приходько механиком, а Семен шофером. И с Наташкой он познакомился, когда она пришла с отцом на какой-то вечер в их парк.

В первый год мать Наташки спрашивала его с планах, думает ли он учиться, ее, наверное, не очень устраивал зять-шофер, и вообще с ее матерью он как-то не сошелся, и теперь она не скрывала, что ей нравится инженер, и, может быть, советовала Наташке переменить пластинку.

Семен вдруг подумал, что он может лишиться Наташки, так конкретно он подумал впервые. Он вспомнил, как она улыбается, сразу всем лицом, как ее мать. Как мать, носит передник, поправляет волосы жестом матери. Когда ей о чем-нибудь рассказываешь, слушает, как Приходько-старший, прикрыв глаза ресницами. А говорит, слегка растягивая слова. Так говорит Серафима, соседка-пенсионерка по лестничной площадке. Наташка в детстве брала у нее уроки музыки. Когда он впервые поздоровался с Серафимой, он удивился, как могут два разных человека так одинаково растягивать слова. Пианистки из Наташки не получилось. Она окончила библиотечный техникум и работает библиотекарем в исследовательском институте, — в технических библиотеках платят больше. Она выросла в Старосадском переулке в большом доме, ходила в школу за углом, дружила с девочками из своего класса, брала книги из районной библиотеки, подражала своей матери, Серафиме, учительнице по литературе. Из Москвы она уезжала только на юг отдыхать. Она обыкновенная, убеждал он себя. Миллионы таких девочек выросли и стали взрослыми. И миллионы говорят о тряпках, о мини-, миди- и макси-юбках, уходят на работу к девяти и в шесть кончают, ходят в кино и сидят в кафе, не очень умело танцуют и не очень хорошо готовят. Что ж, будет другая.

Такая же или лучше.

Он представил, как возвращается из рейса, звонит Наташке, и вся квартира слушает, как он ее поздравляет с праздником. В их квартире живет одинокий старик. Каждый вечер он кого-нибудь поздравляет с днем рождения. Памятные даты у него записаны в большой амбарной книге. Очень верный и все помнящий друг, этот старик. У старика болят глаза, врачи запретили ему смотреть телевизионные передачи и ходить в кино. Каждый вечер старик устраивается с амбарной книгой у телефона и поздравляет. Потом включает радио и слушает подряд последние известия, радиопьесы, эстрадные концерты. Утром старик просыпается раньше всех, он не может дождаться, когда начнет трансляцию московское радио, и ловит сибирские и дальневосточные станции, которые начинают работать раньше московских. Семен засыпает и просыпается под сообщения о лесозаготовках, о маршрутах, дальневосточных траулеров, о выполнении суточного графика добычи нефти в Сургуте.

А может быть: сомневаешься — не покупай… Но ведь он не сомневался, скорее начали сомневаться в нем.

15

Впереди был подъем, пожалуй, самый длинный по всей трассе. Семен переключил скорость и прислушался к гулу мотора. Мотор работал ровно и тяжело. На гребне подъема он снова переключил скорость и начал спуск. Впереди был поворот, и тут он увидел легковую машину и четырех человек. Один из них поднял светящийся милицейский жезл. Нарушение правил, спуск не закончился, останавливаться нельзя, об этом знают даже новички за рулем. Проеду до конца спуска и тогда остановлюсь, решил он, но человек с жезлом встал ближе к краю дороги. Теперь его стало невозможно объехать, к тому же трое других, встав в нескольких шагах друг от друга, перекрыли всю трассу. Они стояли, широко расставив ноги, как стоят полицейские в зарубежных фильмах. Полосы подсветки на жезле предостерегающе мигнули, и Семен начал тормозить.

На человеке с жезлом была милицейская фуражка и плащ, поблескивающий от росы.

— Открой двери в автобус! — сказал инспектор. Теперь Семен рассмотрел погоны капитана.

— Документы, путевой лист, ключ! — потребовал капитан.

Зачем ключ, подумал Семен, но все-таки протянул и удостоверение, и лист, и ключ. Многолетняя работа шофером приучила не задавать милиционерам вопросы.

Милиция всегда права, Он мог не согласиться, но это никогда и ничего не меняло, особенно сразу. Он мог только просить, но просить пока было не о чем.

Трое милиционеров быстро прошли по салону, осматривая пассажиров. Один вернулся, встал у перегородки, отделяющей кабину от салона, а двое, по-видимому, начали проверять документы. Кого-то ищут.

Может быть, сбежал преступник. Он всегда читал в вечерней газете о происшествиях, Кто же из пассажиров, подумал он. Полный мужчина, сосед учительницы? И ему стало стыдно, что он плохо подумал о человеке, который, как и тот, носил инженерский значок.

— Простите, но… — недоуменно сказала женщина в салоне.

— Молчите! — приказал один из милиционеров.

У того, кого ищут, может быть оружие. А если он начнет отстреливаться? Семен решил предупредить капитана. Из-за стоявшего у кабины Семен не мог рассмотреть, что происходит в салоне. Он попытался повернуться и тут же услышал предупреждение капитана:

— Не оборачиваться!

Семен сверху посмотрел на капитана и удивился, — вместо привычной синей полосы была малиновая, такие погоны в армии носят интенданты. Как каждый, служивший в армии, он хорошо знал различия в знаках, окантовках, эмблемах. Не то, чтобы он следил за всеми изменениями, но каждое изменение интересовало, как было при нем и как стало сейчас, мужчины никогда не относятся к этому равнодушно.

В Москве милицию переодели в новую форму, совсем непохожую на эту.

Он хотел, не стеснялся спросить, почему все же малиновый кант, и тут увидел темное дуло нагана.

— Если такой догадливый, — сказал капитан, — помалкивай в тряпочку.

Семен не видел глаз капитана из-за низко надвинутой фуражки, но голос был молодой. Теперь Семен рассмотрел тонкую шею, узкие плечи, ствол нагана слегка подрагивал, кабины в автобусах подняты высоко, револьвер приходилось тянуть вверх, и у него быстро устала рука. Мальчишки, подумал Семен, насмотрелись фильмов про ограбления.

— Бросьте, ребята, — сказал он как можно спокойнее. — Такие дела не проходят.

— Даже проскакивают, — сказал капитан.

Это он напрасно, подумал Семен, устрашает только молчание, когда неизвестно, насколько велика опасность. Судя по голосу, опасности было лет семнадцать.

— Не двигаться, — приказали в салоне.

На первых креслах сидели женщины. Парализованные страхом, они сами протягивали сумочки.

До ближайшей деревни километров пятнадцать. Пятнадцать минут ходу. Надо еще найти сельский Совет или правление колхоза, где обязательно есть телефон.

Сторожа может не оказаться на месте: на рассвете они обычно уходят домой досыпать. Придется искать дом председателя. На это потребуется еще, как минимум, пятнадцать минут. Потом звонить и объяснять дежурному сержанту. Тот разбудит лейтенанта, который может спать в эти часы в одном из кабинетов, где есть диван, ведь пьяные, которых привезли ночью, успокоились, протоколы написаны.

Лейтенант позвонит в областной город дежурному по управлению майору, и тот поднимет посты в районных отделениях. Если все пойдет гладко, патрульные мотоциклисты перекроют дороги минут через сорок.

Напавшие выбрали очень удобное место и время. За сорок минут можно отъехать далеко, к этому времени начнется интенсивное движение по трассе и станет бессмысленным останавливать сотни легковых машин.

К тому же они могут выйти на ближайшей железнодорожной станции и оставить одного водителя, которого никто не видел.

Он размышлял почти спокойно, потому что понимал: это последние спокойные минуты, потом начнется паника.

На кого же можно рассчитывать? Инженер? Но он сидит у окна и зажат соседкой. Старик во френче? Слишком стар! На задних сиденьях два мальчика, то ли студенты, то ли школьники старших классов. И лейтенант…

Война для тебя уже началась, подумал Семен, без предупреждения и без твоего танка. Жаль, что у тебя нет оружия.

В отпуск с оружием ехать не положено.

Двое подошли к студентке. Она демонстративно смотрела в окно, и сумку взяли у нее с колен. Может быть женой, подумал Семен и тут же выругал себя: нашел место, кретин, о чем думать.

Двое приближались к деду. Сейчас начнется, почувствовал Семен, не может не начаться. Только кто первый?

А может быть, все ждут, что начну я? И он впервые за эти минуты испугался.

Семен посмотрел вниз, ствол нагана опустился, но по-прежнему был направлен ему под левую лопатку.

Как все это некстати. Ничего не ясно с Наташкой, надо идти в исполком насчет квартиры, надо обязательно и срочно сходить в исполком, иначе могут снова отодвинуть при распределении.

Неужели я должен первым, и никто другой?

И тут поднялся старик. Старик встал медленно, ссутулил плечи, упрямо нагнул седую голову, встал, как встают люди, готовые на все. Может быть, старик вот так много раз в своей жизни поднимался первым. И сразу же за ним встал лейтенант, выставив вперед левое плечо, как в боксерской стойке, поднялись мальчики с задних сидений.

В салоне стало совсем тихо. Эти двое попятились от надвигающегося старика.

Семен подтянул ногу, прикидывая, как лучше свалить капитана. Его теперь беспокоил только пятый, оставшийся в машине. Он неподвижно сидел за рулем и курил.

Вдруг капитан обеспокоенно оглянулся. Послышался гул машины. Он был еще тихим, но все-таки его услышали все. Грабившие застыли в проходе. Семен видел, как стали оглядываться пассажиры, бывают же совпадения! Могла быть милиция или солдаты, самое время сейчас выезжать на занятия. Он надеялся еще несколько секунд, пока не показалась машина. «Победа» — он определил по контурам сразу. Частная. Последняя «Победа» сошла с конвейера более пятнадцати лет назад и могла сохраниться только у самого бережливого. Водитель стал притормаживать, капитан махнул жезлом. Он, наверное, не надеялся, что его послушают, поэтому жезл замигал лихорадочно быстро: проезжай, проезжай. Капитан перепугался.

Машина прошла мимо. Через заднее стекло заспанно смотрела девочка с всклокоченными волосами.

Грабившие бросились к дверям, поспешно вскакивали в машину, хлопали дверцами. Капитан, засовывая документы Семена в карман плаща, тоже бросился к машине, уселся рядом с шофером. «Волга» не рванула с места, как ожидал Семен. По доносившимся возбужденным голосам Семен понял, что грабившими недовольны. Семену послышалось, что кому-то приказали выйти, приказание повторили, и наступила тишина.

Никакая сила уже не могла заставить выйти из машины этих людей.

Дверца распахнулась, из машины вылез сидевший за рулем.

Высокий, грузный, чуть косолапя, демонстрируя свое бесстрашие, намеренно не спеша, он пошел кавтобусу.

Еще один показательный урок для мальчишек. Уверенность должна внушать страх, каждый человек боится силы.

Направлял этот, теперь почти не сомневался Семен. Слишком многое учли. Посмотрю на твою уверенность через несколько минут, думал он, и ему очень хотелось, чтобы эти минуты наступили как можно быстрее. Нельзя, ни в коем случае нельзя дать им уйти.

Если им сойдет на этот раз, в следующий они попытаются повторить.

Щелкнул замок открываемого капота. Конечно, они предусмотрели и это. Перерезали приводной ремень.

Наконец «Волга» тронулась. Возможности уравнялись, почти спокойно подвел итог Семен.

Из всех вариантов остался единственный, самый непродуманный, но он уже не мог от него отказаться.

— Быстро всем выйти из автобуса! — крикнул он и выпрыгнул из кабины. В салоне было тихо. Не поняли. Новый ремень он надел за секунды. В салоне заговорили. Он слышал обрывки фраз:

— …сообщить в милицию.

— Я прошу всех выйти, — еще раз сказал Семен. — Я приказываю всем выйти! — не выдержав, крикнул он.

Пассажиры начали поспешно выходить. В салоне остался один лейтенант.

— Быстрее! — сказал ему Семен.

Лейтенант медленно пошел к двери. Выйдет, привык подчиняться, подумал Семен, ему очень хотелось, чтобы лейтенант остался, остался хоть один он.

— Быстрее! Или ты не понимаешь слов… — и Семен выругался.

— Не надо, — попросил лейтенант. — Вдвоем нам будет веселее. — Лейтенант попытался улыбнуться.

— Черт с тобой, — сказал Семен, хотя понимал, что лейтенанта все равно придется высадить.

Он спустился до конца, развернул автобус. Подъем показался ему нескончаемым. Зато при спуске он сразу набрал скорость.

— Если что, я перехвачу руль, — сказал лейтенант. — У меня есть права, в училище нам дают права шофера.

При чем здесь права, подумал Семен, никто у тебя прав не будет спрашивать и никогда они тебе уже больше не понадобятся, если ты останешься в автобусе.

За поворотом показался длинный, в несколько километров отрезок трассы. Семен обрадовался, что не увидел «Волги», пусть это произойдет позже. Он знал, как это произойдет. Он догонит машину, обойдет ее, резко повернет руль вправо. Он отчетливо увидел, как летит с откоса машина, как перепрыгивает через ограждения автобус, при ударе переворачивается, переворачивается очень медленно. Выпрыгивать на такой скорости бессмысленно, к тому же при ударе он наверняка потеряет сознание.

Почему-то вспомнился его первый прыжок с парашютом.

У люка стоял старшина, он проверял, хорошо ли застегнуты карабины парашюта; если страх был слишком явным, он вставал за спиною и подталкивал.

Через год, когда он сам стал инструктором, он научился определять страх по глазам. В первый раз боялись все. Глаза были спокойны, но страх сидел в расширенных зрачках — этот пересилит и прыгнет, некоторые закрывали глаза, будь что будет. И были пустые глаза, у этих он всегда вставал сзади.

Семен оглянулся на лейтенанта. Лейтенант смотрел спокойно.

— Послушай, — сказал он лейтенанту. — Лучше тебе все-таки сойти. Для них хватит меня одного. Начинаю тормозить.

— Прибавь скорости, — попросил лейтенант. Стрелка спидометра подползла к цифре «140».

— Зайдешь справа и ударишь в левый бампер. Руль сразу влево. Их должно занести вправо, и они ткнутся в ограждения.

Семен машинально кивнул и удивился: лейтенант точно рассчитал схему тарана. Может быть, их этому учат на танках. Наверняка учат, решил он, и ему стало легче.

Был еще один человек, который принимал решения, и теперь он мог подчиниться.

— А что дальше? — все-таки спросил Семен.

— Дальше будет видно, — сказал лейтенант.

Мальчик, подумал Семен, дальше им ничего не останется, как только стрелять. Надо останавливать автобус и высаживать лейтенанта. И в те же секунды он увидел машину.

На «Волге» тоже заметили автобус, потому что шофер сразу же вывернул машину на середину шоссе.

Расстояние стало сокращаться.

— Руль вправо! — крикнул ему на ухо лейтенант.

— Зачем? — спросил Семен. Он начал терять уверенность, не надеясь, что точно проведет таран при таких скачках «Волги».

— Сейчас будут стрелять, — сказал лейтенант. Задняя дверь «Волги» была приоткрыта.

Семен увидел бледные огоньки, выстрелов он не слышал.

— Три, — сказал лейтенант. — Бьет по скатам. Еще один. — И лейтенант весело рассмеялся.

— Ты чего? — спросил Семен.

— В нагане всего семь патронов. Четыре он использовал. Перезарядиться он не успеет, для такой старой пукалки надо время. — Лейтенант смеялся, показывая очень хорошие, белые зубы. Нашел, чему радоваться, подумал Семен.

Пуля гулко ударила в стекло справа от Семена. От отверстия разошлась паутина трещин.

— Маневрируй! — крикнул лейтенант. — Руль вправо!

Семен резко бросил автобус вправо.

— Клаксон! — приказал лейтенант. — Да нажимай же!

Семен нажал на клаксон. В утренней тишине раздался многотрубный рев. Эхо ударилось справа и покатилось впереди. Семен представил себя на месте тех, в машине. Страшно, когда на тебя на пол ной скорости надвигается многотонная махина. Они учли все варианты, кроме этого.

Если те, в машине, останутся живы, это им будет сниться всю жизнь. Наверное, они там хотели только одного: чтобы не было этого тревожного и торжествующего рева, они, наверное, молили о нескольких секундах тишины, чтобы решить, что же делать дальше.

«Волга» резко метнулась влево, перешла к центру, перекатилась вправо.

Пока в машине не знали, что шофер автобуса не боится столкновения, а сам ищет его.

Семен навел автобус в левый бампер, но «Волга» ушла вправо. Догадались!

— Справа дорога, если повернут, не догоним, — сказал лейтенант.

Справа тянулась проселочная дорога, уходящая в лес. На проселочной дороге придется сбавить скорость.

В лесу те могут остановиться. Семен представил, как, торопясь с испугу, в упор, будут стрелять по ним мальчишки.

— Руби, — сказал лейтенант. — Другой возможности нет, сейчас не до расчетов.

Семен немного отстал и увеличил скорость, чтобы ударить наверняка. «Волга» бросилась к правой стороне и почти прижалась к ограждениям. Семен пронесся мимо. Он даже не обрадовался просчету сидевшего за рулем «Волги». Теперь оставалось самое несложное. Семен сбавил скорость и довернул руль вправо, автобус оказался на одном уровне с «Волгой».

Он скорее догадался, чем увидел, как шофер «Волги» попытался вырваться вперед, до проселочной дороги оставалось не больше двухсот метров.

Семен довернул руль и почувствовал сопротивление машины, идущей рядом, ее сдерживали из последних сил.

На мгновение мелькнуло бледное лицо сидевшего за рулем.

Капитан с открытым, почти круглым ртом, остервенело крутил ручку, пытаясь открыть окно.

— Ни в коем случае, — сказал лейтенант, он, наверное, догадался, что Семен приготовился отвернуть. — Раз решились…

Семен еще довернул руль и услышал треск, как будто быстро вели палкой по доскам забора, это «Волга» билась о бетонные столбы ограждения.

Семен затормозил и оглянулся. Шофер все-таки успел в последний момент сбросить скорость и резко вывернуть руль.

Машину занесло, и она перевернулась посередине дороги.

Лейтенант выскочил через переднюю дверь.

— Быстрее! Пока не пришли в себя, надо разоружить! — Лейтенант, прижав локти, как при беге на длинную дистанцию, бежал к машине.

Семен почему-то тоже прижал локти и подумал, что глупо экономить каждое движение, когда перед тобою всего несколько десятков метров. Они поравнялись, лейтенант взглянул на Семена, наверное, он был азартным спортсменом и не мог допустить, чтобы его обогнали.

Лейтенант вдохнул воздуха и рванулся вперед. Семен услышал, как били по стеклу, и оно сыпалось на асфальт.

Из машины пытались выбраться…

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

Реклама на сайте