«Кто-то мне должен деньги»

Дональд Уэстлейк Кто-то мне должен деньги

1

Готов заключить пари: всего этого не произошло бы, не будь я так болтлив. Тяга к красноречию всегда доставляла мне неприятности, хотя некоторые считают, что у меня есть недостатки и похуже.

Не всем же болтунам в мире заседать в Конгрессе. Я, например, сижу в такси. Вожу пассажиров по Нью-Йорку. Они часто удивляются, как это парень, у которого язык так здорово подвешен, работает простым таксистом. Обычно я отвечаю вежливо, но коротко, не вдаваясь в подробности. Дело в том, что свое образование я получил дома, читая газеты и журналы, а не в каком-нибудь университете. Это все-таки ограничивает возможности трудоустройства. Зато в такси у меня свободный график работы: дневная смена, когда на всех улицах пробки, или ночная, когда весь транспорт становится на прикол. Если где-нибудь идет игра, в которой мне хочется принять участие, я вообще не выхожу на работу целые сутки, и хозяину на это наплевать. А когда я без цента в кармане, я могу работать несколько смен подряд, пока не поправлю свои дела.

И вообще, работать таксистом гораздо интереснее, чем может показаться. Вы все время общаетесь с людьми, но индивидуально: только с одним или двумя за раз. В больших количествах они меня утомляют. К тому же — сложности экономической ситуации — в такси обычно садятся состоятельные люди. В основном я имею дело с адвокатами, бизнесменами, артистами, туристами из Европы и так далее. Нередко приходится возить хорошеньких девушек, с которыми можно по-дружески поболтать, а иногда и договориться о свидании. Как с той девушкой, Ритой, с которой я встречался в прошлом году, и все у нас шло так хорошо, пока я не понял, что она не собирается выходить за меня замуж. Рита терпеть не могла азартные игры, хотя — что поразительно — сама работала брокером на бирже. Она все время твердила, что я должен вложить деньги в какие-нибудь акции. Прожужжала мне уши фразами типа: «Аэроспейс» идет сейчас ниже рыночной», и тому подобными. Я говорил, что лучше буду играть на скачках, чем на бирже, потому что я разбираюсь в лошадях и не разбираюсь в акциях; она отвечала, что скачки и биржа — это совершенно разные вещи; я утверждал, что это одно и то же, и приводил доказательства; и тогда она просто выходила из себя, крича, что мои доказательства — выдуманные. Так продолжалось до тех пор, пока она не пошла своей дорогой, а я — своей, и это была моя последняя постоянная девушка до того времени, о котором я хочу рассказать.

Все началось с пассажира, которого я вез в Манхэттен из аэропорта Кеннеди. Это он заварил всю кашу, хотя с тех пор я его больше никогда не видел. Правда, он сделал это неумышленно, сам того не подозревая, но все началось именно с него.

Крепкого сложения, краснолицый, лет пятидесяти, он курил вонючую сигару и, когда я уже загрузил в багажник два дорогих чемодана, назвал мне адрес — между Пятой авеню и Четырнадцатой улицей. Был январь, на Нью-Йорк уже три дня подряд падал снег, а мой пассажир явно только что прилетел из какого-то теплого местечка, поэтому, разумеется, мы первым делом завели разговор о нью-йоркской погоде. Потом я рассказал один или два анекдота, выдал несколько прописных истин, сказал пару ласковых о политиканах, потом поговорил о состоянии автомобильной промышленности, глубоко проанализировал проблему загрязнения города и вообще болтал без удержу.

К концу поездки на счетчике было шесть девяносто пять. Я доставал чемоданы из багажника, когда швейцар открыл дверцу машины и помог ему выйти. Пассажир протянул мне десятку, я отсчитал сдачу, а потом мы несколько сукунд просто стояли и смотрели друг на друга. С одной стороны от нас прямо на тротуаре был сложен багаж, с другой — топтался швейцар, а пассажир молча улыбался, как будто ему пришла в голову какая-то забавная мысль. Наконец он сказал:

— Надо бы дать тебе чаевые, не так ли?

— Пожалуй,— ответил я. На улице было довольно холодно.

Он кивнул.

— Рядом с тобой на сиденье лежала газета. Это «Дейли телеграф»?

— Да,— подтвердил я.— Именно.

— Ты случайно не играешь на скачках?

— Меня считают неплохим игроком,— ответил я. Он снова кивнул.

— Из этих шести девяноста пяти сколько причитается лично тебе?

— Пятьдесят один процент,— сказал я.

— Получается три пятьдесят четыре,— мгновенно подсчитал он.— Ладно. Ты мне понравился, мы хорошо поболтали, поездка была приятной. Поэтому я дам тебе один совет. Поставь эти три доллара пятьдесят четыре цента на Пурпурную Пекунию. Это принесет тебе по меньшей мере восемьдесят один доллар сорок два цента.

Я стоял и ничего не говорил.

— Не стоит меня благодарить,— скромно произнес он, еще раз улыбнулся, кивнул и направился в дом. Швейцар подхватил его чемоданы.

— Да я и не собирался,— сказал я ему вслед, но вряд ли он меня услышал.

Иногда случается оставаться без чаевых, но, по моей собственной теории, к этому надо относиться философски. Рано или поздно я все равно заработаю хорошие чаевые, и то, что мне не удалось получить теперь, будет с лихвой компенсировано. Поэтому я только пожал плечами, залез в теплую кабину и поехал искать клиента, который расплатится со мной по-человечески.

Это было часов в девять утра. А около половины двенадцатого я, как всегда, отправился перекусить в кафе на Одиннадцатой авеню. Я заказал чашку кофе и гамбургер. Вообще-то я вроде бы соблюдаю диету. От постоянного сидения в машине начинаешь как-то расползаться вширь, поэтому время от времени я пытаюсь сбросить пару фунтов. Но стоит только проголодаться, и я не могу обойтись без кофе и гамбургера, хотя, возможно, лучше было бы нормально пообедать один раз.

Так или иначе, я прихватил с собой газету и стал ее просматривать. И внезапно наткнулся на эти слова — Пурпурная Пекуния. Та самая лошадь, на которую он мне советовал поставить. Я-то думал, он сказал «Петуния», как цветок, но это оказалось — «Пекуния». Странное имя. Она участвовала в скачках во Флориде, и, судя по ее прошлым результатам, для нее будет большой удачей, если она доковыляет до финиша хотя бы к вечеру. Ничего себе совет.

Я принялся все это обдумывать. Вспомнил, что пассажир как будто неплохо ко мне относился и что у него явно водились деньги, так как он быстро подсчитал пятьдесят один процент от суммы, набежавшей на счетчике. И тогда я подумал, что, может быть, все-таки стоит попытаться.

Цифры я запомнил. Три пятьдесят четыре — моя доля от выручки, восемьдесят один сорок два — это деньги, которые я выиграю, если поставлю свою долю на ту лошадь. По меньшей мере, восемьдесят один доллар сорок два цента.

Я принялся делить все эти цифры столбиком, прямо на полях «Дейли телеграф», и у меня вышло один к двадцати двум. Цент в цент.

Человек, который так быстро оперирует числами в уме, сказал я сам себе, вероятно, знает о чем говорит. К тому же, судя по всему, у него самого денег хватает. И вообще, с какой стати он стал бы пудрить мне мозги?

Любой, кто играет на скачках или в карты, рано или поздно приходит к одному выводу: полагайся на интуицию. И вот у меня появилось предчувствие, что пассажир, прилетевший из какого-то теплого местечка — не забывайте об этом,— знает о чем говорит и что Пурпурная Пекуния выиграет забег, а значит, тот, кто поставит на нее, станет в двадцать два раза богаче. По меньшей мере в двадцать два раза.

А мне бы деньжата не помешали. Есть у меня знакомые ребята, с которыми мы регулярно играем в покер, но вот уже пять недель кряду мне идет такая паскудная карта, что хоть садись и плачь. В таких случаях остается только одно — выждать. Но мои деньги в последнее время таяли с невероятной быстротой, и в городе уже было не меньше чем полдюжины парней, в карманах у которых лежали мои расписки, а одна из них — на целых семьдесят пять долларов. Честно говоря, я уже начал волноваться. Если в ближайшее время не повезет хоть в чем-нибудь, тогда мне несдобровать.

А если я поставлю на эту Пурпурную Пекунию и она действительно выиграет забег, все мои трудности останутся позади. Оставалось решить только одно: какой суммой я могу рискнуть?

Я подумал, что лучше всего обратиться к Томми. Томми Маккей — это мой букмекер. Все равно мне придется делать ставку в кредит, так что я смогу проиграть ровно столько, сколько он мне позволит.

Покончив с гамбургером и кофе, я расплатился и направился к телефонной будке в глубине зала. Томми занимается делами дома, поэтому я туда и позвонил. Трубку взяла его жена.

— Здрасьте, миссис Маккей,— сказал я.— Томми дома? Это Чет.

— Кто?

— Чет. Чет Конвей.

— А, Честер. Минутку.

— Чет,— поправил я. Ненавижу, когда меня зовут Честер.

Но она уже положила трубку рядом с телефоном. Я ждал, продолжая думать о Пурпурной Пекунии. Потом мне ответил Томми. У него был почти такой же высокий голос, как и у его жены. Только говорил он немного в нос.

— Томми,— спросил я,— сколько я могу поставить в кредит?

— Не знаю. Сколько ты мне должен?

— Пятнадцать.

Немного поколебавшись, он сказал:

— Могу увеличить твой кредит до пятидесяти. Я знаю, что ты вернешь долг.

Меня снова охватили сомнения. Задолжать еще тридцать пять монет… А что, если Пурпурная Пекуния проиграет?

К черту! Если есть предчувствие, надо ему верить.

— Ставлю все,— сказал я.— На Пурпурную Пекунию. На выигрыш.

— Пурпурная Петуния?

— Нет, Пекуния. С «к».— Я прочитал ему то, что было напечатано в газете.

Он немного помолчал.

— Ты действительно хочешь поставить на эту клячу?

— У меня предчувствие.

— Это твои деньги,— сказал он, и был почти прав.

После разговора с Томми я сильно разнервничался. Выехав на улицу, даже заметил, что невольно обращаю внимание на транспорт. Обычно я никогда этого не делаю. Сижу в своей машине отрешенный от всего, что происходит снаружи. Я никуда не спешу, я — на работе. Если я не буду обращать внимания на движение, я не испорчу себе нервы и проживу гораздо дольше. Но теперь я волновался из-за своих тридцати пяти долларов, которые поставил на Пурпурную Пекунию, и другие водители раздражали меня. Я надеялся, что подвернется пассажир, которому потребуется ехать до аэропорта, но надежды не сбылись. Одни короткие ездки по центру. Восьмая авеню и Пятьдесят третья улица. Затем Парк и Тридцатая. Затем Мэдисон и Пятьдесят первая. И тому подобное.

У меня в такси есть приемник, и я включил его, чтобы услышать результаты скачек. Без десяти четыре сообщили про Пурпурную Пекунию. Она выиграла забег.

В этот момент я вез какую-то старую леди. Ее багаж состоял из доброй сотни коробок от «Бонвит Теллер». Она не отрываясь смотрела в окно и говорила без умолку:

— Посмотрите на это. Нет, вы только посмотрите. Посмотрите на этого черномазого. Идет себе по Пятой авеню, какая наглость! Вы только посмотрите, идет как ни в чем не бывало. Сидел бы у себя на Юге. Нет, вы посмотрите, этот вообще в галстуке! Господи, что творится!

Она отсчитала «на чай» десять центов, но мне было все равно. Я высадил ее в восточной части, в районе шестидесятых улиц. Затем опустил флажок «В парк» и подрулил к ближайшей телефонной будке. Бросив в автомат только что полученные десять центов, я набрал номер Томми, и он сказал:

— Я ждал твоего звонка. Вот это предчувствия у тебя!

Еще бы. При ставке один к двадцати двум я должен был выиграть восемьсот пять долларов.

— Так сколько мне причитается? — спросил я.

— Из расчета двадцать семь к одному.

— Двадцать семь?

— Именно.

— И сколько всего?

— Девятьсот восемьдесят,— ответил Томми.— Минус полсотни, которые ты мне должен. Выходит девятьсот тридцать.

Девятьсот тридцать долларов! Почти тысяча! Я разбогател!

— Я зайду часов в шесть,— сказал я.— Хорошо?

— Конечно.

Я не мог вернуться в гараж раньше пяти и поехал в пригород, подальше от бешеного движения. И, разумеется, мне тут же попался пассажир, спешащий в аэропорт. Я довез его до здания «Панам» и посадил другого пассажира, до центра… Словом, было уже двадцать минут шестого, когда я загнал машину в гараж на Одиннадцатой авеню. Тут же я сам превратился в пассажира, хотя редко позволяю себе роскошь прокатиться на такси. Томми жил на Сорок шестой улице между Девятой и Десятой авеню. Я нажал на кнопку домофона, но тут дверь открылась и показалась женщина с детской коляской. Поэтому я не стал дожидаться ответа Томми. Придержал дверь, пропуская женщину, а затем вошел в подъезд. Пока я шел к лифту, по домофону так никто и не ответил.

Но Томми, наверно, слышал звонок, потому что, когда я вышел на четвертом этаже, дверь в его квартиру была приоткрыта. Я открыл ее полностью, вошел в прихожую и сказал:

— Томми? Это я, Чет.

Мне никто не ответил.

В прихожей горел свет. Я прикрыл за собой входную дверь и прошел по коридору. Кухня, затем ванная, затем спальня,— везде горел свет и нигде никого не было. Гостиная находилась в самом конце коридора.

Наконец я вошел в гостиную и увидел Томми, лежащего на ковре с распростертыми руками. Все вокруг было в крови. Казалось, ему пробили грудь из зенитного орудия.

— Господи Иисусе,— сказал я.

2

Я пошел на кухню, чтобы оттуда позвонить в полицию. И тут хлопнула дверь и на пороге появилась жена Томми — невысокая, худая женщина с острым носом и вечно недовольным лицом. Обе руки у нее были заняты свертками и пакетами.

Увидев меня, она остановилась в дверях кухни и спросила:

— В чем дело?

— Произошел несчастный случай.— Я знал, что это не несчастный случай, но ничего лучшего мне просто не пришло в голову. В этот момент ответила полиция, и я сказал в трубку: — Я хочу сообщить о… Подождите секундочку.

— О чем вы хотели сообщить? — спросил полицейский.

Я прикрыл ладонью микрофон и попросил жену Томми:

— Не ходите в гостиную.

Она посмотрела в сторону гостиной, нахмурилась и положила пакеты с продуктами на стол.

— Почему это?

— Алло! Алло! — твердил полицейский.

— Секундочку,— повторил я и снова обратился к жене Томми: — Потому что там Томми, и… он неважно выглядит.

Она шагнула назал в коридор.

— А что с ним такое?

— Не ходите туда,— сказал я.— Пожалуйста.

— Объясни, что случилось, Честер,— настаивала она.— Ради Бога, ответь мне.

Полицейский уже надоел мне своими «алло». Я сказал жене Томми:

— Он мертв.— А затем полицейскому: — Я хочу сообщить об убийстве.

Она рванулась и побежала в гостиную. Полицейский спрашивал мое имя и адрес. Я сказал:

— Послушайте, у меня совсем нет времени. Сорок седьмая улица, дом четыреста семнадцать, квартира четыре С.

— А как ваше имя?

Из гостиной донесся крик.

— Тут у женщины истерика,— сказал я в трубку.

— Сэр,— полицейский произнес это слово как будто на иностранном языке,— скажите, как вас зовут.

Жена Томми вопила.

— Вы слышите? — Я выставил трубку в дверь, затем снова поднес ее к уху.— Слышали?

— Я слышал, сэр,— ответил он.— Пожалуйста, сообщите ваше имя, и я немедленно вышлю машину.

— Это хорошо,— сказал я.

Тут на кухню влетела жена Томми. Она дико озиралась по сторонам. Руки у нее были в чем-то красном. Наконец она увидела меня.

— Что тут случилось? — заорала она изо всех сил.

— Меня зовут Честер Конвей,— проговорил я.

— Что это было? — поинтересовался полицейский.

Жена Томми схватила меня за куртку. У меня хорошая куртка — на «молнии», синего цвета, с двумя карманами. Зимой в ней очень удобно водить машину.

— Что ты сделал?! — снова завопила она.

— Секундочку,— сказал я полицейскому и положил трубку на стол. Не отпуская моей куртки, жена Томми пыталась что-то из меня вытрясти. Я попятился.— Возьмите себя в руки. Пожалуйста. Я должен поговорить с полицией.

Она тут же отпустила меня и схватила телефонную трубку.

— Освободите линию! — закричала она.— Мне надо позвонить в полицию!

— Это и есть полиция,— сказал я.

Она стала колотить по аппарату.

— Повесьте трубку! — Она уже визжала.— Повесьте трубку! Я должна срочно позвонить!

— Мне, вероятно, следует дать вам пощечину.— Я дернул трубку у нее из рук, пытаясь привлечь ее внимание.— Эй! Мне, наверно, следует дать вам пощечину, чтобы вы успокоились. Но я не хочу этого делать. Мне бы не хотелось этого делать, слышите?

Она стиснула телефонную трубку так, будто пыталась задушить, и, держа ее в вытянутой руке, снова завопила:

— По-весь-те труб-ку!

Я дернул ее за другую руку и настойчиво повторил:

— Это — полиция. Полиция.

Вместо ответа она отшвырнула телефон, и он свалился на пол. Вырвав у меня руку, она выбежала из кухни, а затем из квартиры.

— На помощь! — Ее крик раздавался уже на лестнице.— Полиция!

Я поднял аппарат.

— Это его жена,— объяснил я.— С ней истерика. Побыстрее присылайте сюда своих полицейских.

— Да, сэр,— снова сказал он.— Вы хотели сообщить свое имя.

— Да,— согласился я.— Меня зовут Честер Конвей.— Затем я произнес имя по буквам.

— Спасибо, сэр.

Он прочитал имя и адрес, и я сказал, что все правильно. Потом он пообещал, что немедленно пришлет полицейских. Я повесил трубку и заметил, что она испачкана кровью,— там, где за нее держалась жена Томми. Поэтому и моя рука оказалась красной и липкой. Я машинально провел ею по куртке, но тут же обнаружил, что куртка тоже красная и липкая. Потом в кухню вошел какой-то верзила, в майке, туго обтянувшей живот, с голыми волосатыми плечами. В руке он сжимал молоток. Вид у него был решительный, грозный и испуганный.

— Что здесь происходит? — спросил он.

— Тут одного убили,— ответил я и понял, что он подозревает меня. Мне стало страшно. Я указал на телефон.— Я только что звонил в полицию. Они уже едут.

Он огляделся по сторонам.

— А кого убили?

— Человека, который жил в этой квартире,— объяснил я.— Томми Маккея. Он лежит в гостиной.

Верзила шагнул назад, как будто хотел пойти в гостиную и увидеть все своими глазами, но вместо этого вдруг хитро прищурился и заявил:

— Никуда ты отсюда не уйдешь.

— Конечно,— согласился я.— Я собираюсь дождаться полиции.

— Еще бы.— Он посмотрел на кухонные часы, а затем снова на меня.— Подождем их пять минут.

— Я действительно им позвонил,— повторил я.

За его спиной показалась очень толстая женщина в цветастом платье. Она положила руки на его волосатые плечи и, глядя на меня, спросила:

— Что тут, Гарри? Кто он?

— Все в порядке,— успокоил ее Гарри.— Ситуация под контролем.

— А что это у него на куртке, Гарри?

— Это кровь,— сказал я.

Наступила внезапная гулкая тишина, наполненная эхом, как после удара в гонг. Я отчетливо услышал, как Гарри сглотнул. Его глаза заблестели, и он еще крепче сжал рукоятку молотка.

Мы все стояли и ждали.

3

Когда появились полицейские, мы заговорили одновременно. Но они сначала выслушали Гарри. Может, потому, что он стоял ближе, или потому, что он держал молоток, а может, потому, что его жена говорила вместе с ним. Затем они велели ему забрать жену и молоток и вернуться в свою квартиру, чтобы помочь леди, которая бьется там в истерике. Они пообещали зайти к нему попозже. Гарри и его жена удалились с достоинством, как и подобает добропорядочным гражданам, а полицейские повернулись ко мне.

— Я этого не делал,— заявил я.

Сначала они удивились, потом уставились на меня с подозрением.

— Никто еще вас и не обвинял,— заметил один из них.

— Тот парень принес молоток, чтобы меня ударить,— сказал я.— Он думал, что я это сделал.

— Почему он так думал?

— Не знаю. Может, жена Томми сказала ему.

— А почему она могла так сказать?

— Потому что у нее истерика,— объяснил я.— Но я не уверен, что она ему что-то говорила. Может, просто потому, что у меня кровь на куртке.— Я взглянул на руку.— И на руке тоже.

Они дружно посмотрели на мою куртку и на мою руку, а затем нахмурились. Но этот полицейский продолжал спрашивать все так же вежливо:

— Как же это произошло?

— Жена Томми схватила меня,— ответил я ему.— Тогда она и запачкала мне куртку. Она заходила в гостиную и, наверное, дотронулась до Томми, а потом окровавленными руками схватилась за мою куртку.

— А рука?

— От телефонной трубки.— Я кивнул на телефон.— Она хотела выхватить у меня трубку.

— Это она сообщила полиции о случившемся?

— Нет. Я.

— Вы? А кому же звонила миссис Маккей?

— Никому. Она хотела позвонить лега… полицейским, но я и сам уже разговаривал с дежурным. Она просто не поняла что к чему.

— Ясно.— Они переглянулись, и тот, который расспрашивал меня, продолжал:

— Где тело?

— Там,— я махнул рукой в направлении гостиной.— Последняя дверь.

— Покажите нам.

Мне не хотелось туда идти.

— Может, вы сами…— пробормотал я и вдруг понял, что им нужно. Они не хотели выпускать меня из виду.— Ладно.

Я повел их по коридору в гостиную, где все еще лежал Томми с внутренностями наизнанку.

Тут же мне стало стыдно, что я так подумал.

Я отошел в сторону, полицейские осмотрели труп. Потом один их них обратился ко мне:

— Можно позвонить по вашему телефону?

— Конечно,— кивнул я.— Только это не мой телефон.

Телефонный аппарат стоял возле окна. Когда молчаливый полицейский пошел звонить, второй задал очередной вопрос:

— А почему вы звонили с кухни, а не отсюда?

— Я не хотел находиться с ним в одной комнате,— ответил я.— Мне и сейчас этого не хочется.— Я старался не смотреть на Томми, но все же видел его краешком глаза.

Полицейский взглянул на меня.

— Вам плохо?

— Вроде нет.

Он кивнул на дверь.

— Подождите там минутку.

— Ладно.

Я вышел в коридор. За моей спиной зазвучали приглушенные голоса полицейских. Я не стал прислушиваться.

Минуты через две разговорчивый полицейский вышел из гостиной и предложил мне заглянуть в квартиру Гарри. Казалось, Гарри был удивлен, увидев меня без наручников. Удивлен и даже раздосадован, будто это чем-то его задевало. Жена Томми лежала на громоздком диване в комнате, тесно заставленной мебелью. Одной рукой она закрывала лицо. Я увидел, что она уже смыла кровь.

Усевшись на журнальный столик, полицейский мягко сказал:

— Миссис Маккей?

Она откликнулась, не убирая руки от лица:

— Что?

— Могу я задать вам несколько вопросов? — Он произнес это еще более мягко. Очевидно, он знал, как надо себя вести с родственниками убитого.

— Можно, я воспользуюсь вашей ванной? — спросил я у Гарри.

Вместо ответа он недовольно поморщился и обратился к полицейскому:

— Ему можно?

Тот с досадой взглянул на него через плечо.

— Да, да.— И снова повернулся к жене Томми.

Теперь я считался гостем, и жена Гарри вежливо проводила меня в ванную комнату. Я закрыл за собой дверь, стараясь дотрагиваться до всего только чистой рукой, набрал воду в раковину и вымыл руки. Взял полотенце, намочил его и постарался оттереть кровь с куртки. Затем прополоскал полотенце, вытер руки и вернулся в гостиную.

Полицейский был уже не один. К нему присоединились три детектива в штатском. Все трое были в шляпах и не вынимали рук из карманов. Они уставились на меня. Полицейский в форме сообщил:

— Это он обнаружил труп.

— Я займусь им,— сказал один из детективов. Вытащив наконец руки из карманов, он приблизился ко мне со словами: — Это вы Честер Конвей?

— Да.

Краем глаза я заметил, что Гарри и его жена сидят, прижавшись друг к другу, в одном кресле и с любопытством наблюдают за происходящим. Они без сожаления расстались с ролью участников, превратившись в благодарных зрителей. Это устраивало их нисколько не меньше.

— Я детектив Голдерман,— представился человек в штатском.— Пойдемте со мной.

Гарри и его жена явно расстроились, поняв, что меня не будут допрашивать в их присутствии. Вместе с детективом Голдерманом мы вернулись в квартиру Томми. Он провел меня в спальню. В гостиной, судя по всему, работала целая бригада криминалистов.

Голдерман вытащил записную книжку.

— Что ж, Конвей, рассказывай все по порядку.

Я и рассказал по порядку: как позвонил Томми в четыре часа, как сказал ему, что зайду около шести, как попал в дом, как обнаружил, что Томми убит, начал звонить в полицию, как потом пришла его жена и закатила истерику.

Когда я замолчал, он спросил:

— Маккей был твоим другом, не так ли?

— Да,— кивнул я.— Приятелем.

— Зачем ты к нему сегодня пришел?

— Так, в гости,— ответил я.— Иногда я захожу к нему после работы.

— А кем ты работаешь?

— Таксистом.

— Права с собой?

— Конечно.

Я протянул ему права, он сравнил мое лицо с фотографией, поблагодарил и отдал права обратно. Затем спросил:

— Тебе известно, по какой причине с твоим другом могли поступить таким образом?

— Нет,— ответил я.— Неизвестно.

— Может, он был напуган или чем-то взволнован, когда ты позвонил ему сегодня днем?

— Нет, сэр. У него был обычный голос.

— Это он предложил встретиться в шесть или ты?

Тут я замялся: мне не хотелось рассказывать легавому, что Томми был моим букмекером и нас связывали чисто деловые отношения; но, с другой стороны, я боялся, что он поймает меня на лжи. Пожав плечами, я сказал.

— Не помню. Наверное, я. Или мы оба так решили.

— Кроме тебя, к нему никто не собирался зайти?

— Не знаю.

— Гм…— Минуту он размышлял, потом поинтересовался: — Ты не знаешь, у Томми были нормальные отношения с женой?

— Отличные,— сказал я.— Насколько я знаю.

— Они не ссорились?

— По крайней мере, в моем присутствии.

Он кивнул.

— Скажи мне твой домашний адрес, Честер.

— Сто шестьдесят девять Плейс, Джамайка, Квинс. Детектив записал адрес в свой блокнот.

— Возможно, мы с тобой еще увидимся.

— Значит, сейчас я могу идти?

— Конечно.— Он повернулся ко мне спиной и вышел из спальни, как будто я перестал существовать.

Я тоже вышел. Он повернул направо, к гостиной, а я — в противоположную сторону. Вышел на улицу, где стало еще холоднее, спустился в метро и поехал домой. Сидя в вагоне, я все время думал о том, что произошло, и только когда доехал до станции «Вудхевен», вдруг вспомнил, что так и не получил девятьсот тридцать долларов.

4

Отец опять разбросал свои бумаги по всему обеденному столу. Счетная машинка была выключена, повсюду валялись шариковые ручки, и даже пол был весь усеян смятыми листами бумаги. У моего отца есть привычка: когда он напряженно думает о чем-то, он начинает механически почесывать себе нос, подбородок или лоб, и часто забывает при этом, что в руке у него шариковая ручка. Так что в конце концов его лицо становится похоже на бумагу, которую используют для печатания долларовых купюр: все оно покрывается короткими синими штрихами.

— Уже поздно,— сообщил я.— Восьмой час.

Отец уставился на меня рассеянным взглядом, который означает, что ум его полностью занят цифрами. Нацелившись на меня ручкой, он провозгласил:

— Вопрос в том, собираешься ли ты иметь детей?

— Во всяком случае, не в данный момент,— ответил я.— Ты что-нибудь приготовил на обед?

— Если бы только ты женился,— сказал он,— мне стало бы проще со всем этим справляться.

— Конечно, стало бы,— согласился я.— Может, я и женюсь когда-нибудь. А как насчет обеда?

Он посмотрел на меня так, как будто я отвлек его от важных размышлений.

— Обеда? А сколько времени?

— Восьмой час.

Он нахмурился, извлек из-под бумаг будильник и, взглянув на него, еще больше сдвинул брови.

— Так поздно! — воскликнул он.— Где ты был?

— Это долгая история,— ответил я.— Так ты начал готовить обед?

— Я тут со всем этим закрутился,— он махнул рукой в сторону своих бумажек.— Еще один страховой агент сегодня приходил.

— Новый?

— Суть-то все равно старая,— сказал отец и с отвращением швырнул ручку на стол.— Их система работает против меня.

— Что ж,— посочувствовал я,— у них ведь компьютеры.

Я прошел на кухню, достал из холодильника две порции полуфабриката индейки, засунул их в духовку и включил ее.

Отец прошел на кухню за мной.

— Когда-нибудь они допустят ошибку. Все ошибаются.

— Но не компьютеры.

— Все,— настаивал он.— И когда они ошибутся, я буду наготове.

Идея моего отца заключается в том, что когда-нибудь он сможет переиграть страховые компании. Годы идут, страховые компании конкурируют друг с другом, предлагая все новые и новые варианты страховок, и правила страхования постепенно становятся все запутаннее и непостижимее: согласно им то и дело расширяется одно, отменяется другое и предполагается третье. Разумеется, при любом варианте соблюдаются прежде всего интересы компании. Страховые компании — как казино в Лас-Вегасе: они занимаются бизнесом, чтобы делать деньги, так что сальдо всегда должно быть в пользу заведения. Но отец мой убежден, что рано или поздно одна из компаний предложит такую страховку, в которой найдется слабое место, другими словами — выпустит полис, по которому, чтобы выиграть, не нужно будет преждевременно умирать. Хобби моего отца и заключается в поисках такого полиса. Правда, пока еще он не нашелся, и я не думаю, что это вообще когда-либо произойдет, но мой отец обладает верой и упорством завзятого игрока в рулетку, поэтому чаще всего, приходя домой, я застаю его погруженным в глубокие размышления в окружении множества бумаг, разложенных по всему обеденному столу.

В сущности, это достаточно безобидное хобби, и оно успешно отвлекает отца от других мыслей. Ему сейчас шестьдесят три года, а когда было пятьдесят восемь, его заставили уйти на пенсию,— он работал в отделе заработной платы на авиационном заводе,— и если бы у него не было этого увлечения, я не знаю, что бы он делал. Мама умерла в тот же год, когда отец вышел на пенсию, и, естественно, он не захотел уехать в Форт Лаудердейл один, так что мы продолжаем жить вместе — это вполне нас устраивает. Моим родителям было уже по тридцать четыре, когда я родился, и я был единственным ребенком в семье. Бурное, бьющее ключом веселье никогда не царило у нас в доме, так что можно сказать, что наша с отцом жизнь не особенно изменилась, только мамы уже не было, а на работу ходил я.

Пока готовился обед, я рассказывал отцу, что случилось за день. Время от времени он склонял голову набок и, искоса глядя на меня, говорил:

— Ты мне не рассказываешь сказки, а, Честер?

— Нет,— отвечал я и продолжал свой рассказ.

Я закончил его словами:

— И самое главное во всем этом, что я так и не получил свои девятьсот тридцать долларов.

— Это большие деньги,— сказал он.

— Конечно, большие,— кивнул я.— Интересно, кто будет их выплачивать — теперь, когда Томми умер?

— Надо узнать, куда теперь тебе пойти, чтобы получить эти деньги.

— Я именно это и сказал.

Он поднял голову и принюхался.

— Обед еще не готов?

Я взглянул на часы.

— Еще пять минут. Завтра я позвоню жене Томми и спрошу ее. Она должна знать.

— Что спросишь?

— Куда мне пойти, чтобы получить деньги,— ответил я.

Он кивнул и сказал:

— А…

Потом мы сели за стол и стали обедать.

5

На следующий день я встал поздно и решил с утра на работу не выходить. Около двенадцати я позвонил жене Томми. Она взяла трубку после второго гудка. Я сказал:

— Алло, миссис Маккей? Это Чет.

— Кто?

— Чет,— повторил я.— Чет Конвей.

— А…— По крайней мере, она не назвала меня Честером.— Что вы хотите?

— Извините, миссис Маккей, конечно, мне неудобно беспокоить вас в такое время, и я бы не стал этого делать, но, видите ли, именно сейчас у меня несколько туго с наличными…

— В чем дело? — Ее голос звучал раздраженно.

— Дело в том, миссис Маккей, что я приходил к вам вчера, то есть к Томми, чтобы забрать деньги, которые я выиграл, и, естественно, я их так и не получил. И вот я подумал, что, может быть, вы скажете, у кого мне теперь получить свои деньги.

— Что? Что вы хотите? — Она говорила так, будто я ее только что разбудил или что-то вроде того, и она не может понять, о чем я говорю.

— Я хочу узнать, куда мне пойти, чтобы получить свои деньги, миссис Маккей.

— А я тут при чем?

— Ну…— Я растерялся. Секунду или две собирался с мыслями и наконец спросил: — А вы не знаете, кто был боссом Томми?

— Кем?

— Миссис Маккей, Томми работал на кого-то. Он был связан с синдикатом или с кем-то еще, он же не сам по себе принимал ставки.

— Не понимаю, о чем вы говорите,— сказала она.

— Может быть, лучше поговорить не по телефону? Слушайте, я не мог бы зайти к вам попозже? Вы будете дома?

— Лучше забудьте об этом,— вдруг сказала она.— Просто забудьте.

— Что вы имеете в виду? Забыть? Это почти тысяча долларов!

Неожиданно в трубке послышался другой голос, мужской. Мужчина спросил:

— Кто говорит?

Полицейский. Конечно же полицейский. Я быстро сказал:

— Я поговорю с миссис Маккей позже,— и повесил трубку. Вот почему она не хотела мне ничего говорить.

Сколько же еще времени пройдет, прежде чем я выясню что-нибудь? Деньги нужно было достать в ближайшие два дня.

Я болтался по дому часов до двух, пока наконец не собрался с силами пойти на работу. По дороге, в вагоне метро, я прочел в «Ньюс» заметку под заголовком: «Букмекер найден убитым в квартире». Там говорилось, что Томми был известным букмекером и прежде неоднократно подвергался арестам. Он был убит тремя выстрелами в спину. Убийца использовал пули «дум-дум»: такая пуля загнута спереди, и, попав в человеческое тело, она разворачивается, поэтому грудь Томми и была так страшно изуродована там, где пули прошли навылет. Еще говорилось, что «тело было обнаружено Честером Конвеем, проживающим по адресу: 169 Плейс, Джамайка, Квинс. Мистер Конвей заявил, что был другом покойного».

Все это вызвало у меня несколько странное чувство. Одно дело — потихоньку играть на скачках, время от времени делая ставку у букмекера, и совсем другое — прочитать о себе в «Дейли ньюс» в связи с убийством буки. Я вдруг показался себе каким-то крутым мафиози и, представив, как мои друзья читают эту газету, почувствовал себя одновременно смущенным и — должен признаться — в глубине души польщенным. Любой из нас мечтает о волнующей тайной жизни, скрытой от чужих глаз, и именно в этом смысл всех историй о Суперменах, и Бэтменах, и Спасателях-одиночках, а тут «Дейли ньюс» совершенно запросто наделяет меня такой жизнью, только упомянув вскользь мое имя. Неожиданно я стал одним из тех парней, которым известны скрытые лазейки, ведущие в заброшенные склады, потайные проходы, открывающиеся прямо в стенах домов, их тех, кто назначает полночные встречи незнакомцам в масках, никогда не называющим своих настоящих имен. Я почувствовал себя совсем не таким, как обычные люди, окружающие меня, читающие в поезде «Ньюс» и не подозревающие, что здесь, среди них, находится тот, о ком они читают, вездесущий Честер Конвей, 169 Плейс, Джамайка, Квинс.

В гараже, по-видимому, никто не читал газеты, или ребята не связали это со мной, или просто не подали виду. Во всяком случае, никто ничего не сказал. Я зашел, отметился на выезд и поехал.

Сначала — к Томми. Как только я отъехал от гаража, тут же повесил табличку «В парк» и направился прямо на Сорок шестую улицу. Полицейских машин перед домом не было, и я припарковался у пожарного гидранта — в Нью-Йорке нет мест для парковки, последнее было ликвидировано в 1948 году, но такси, остановившееся ненадолго у гидранта, как правило, не трогают,— вышел и позвонил, но никто не ответил. Я вернулся в машину и отправился работать.

Я попытал счастья у двух гостиниц и тут же сорвал банк, поймав пассажира до аэропорта Кеннеди. К сожалению, единственное, что я мог сделать после этого,— взять другого пассажира и отправиться обратно в Манхэттен. Так я и поступил, а потом до позднего вечера мотался по городу.

Я еще раз попробовал заехать к Томми около семи — там все еще никого не было — и потом в третий раз, часов в одиннадцать, и опять никого не застал.

Я вернулся в гараж около полуночи, поставил машину и поехал на метро домой. Подошел к дому в начале второго, увидел в окне кухни свет,— отец оставляет его для меня, когда я поздно возвращаюсь,— остановился на крыльце перед дверью, нащупывая в кармане ключи, и тут в спину мне уперлось что-то твердое. Затем кто-то сказал очень мягким, вкрадчивым голосом:

— Только веди себя прилично.

6

Я вел себя прилично. Я остался стоять там, где стоял, лицом к двери, которая находилась в футе от моего носа, и твердый предмет перестал давить мне на спину. Затем чьи-то руки быстро обшарили меня, а потом тот же голос произнес:

— Вот и молодец. Теперь повернись и спускайся с крыльца.

Повернувшись, я увидел перед собой двоих здоровенных парней в темных шляпах, прошел между ними и спустился по ступенькам.

На улице они велели мне повернуть направо и идти до угла, что я и сделал. На углу у обочины стоял темный «шевроле». Мне приказали сесть на заднее сиденье. Я был в ужасе, я не понимал, кто они и что им нужно, и мне не приходило в голову ничего другого, кроме как молча повиноваться.

Один из них сел со мной на заднее сиденье и захлопнул дверь. Затем вытащил пистолет и положил его себе на колени. В слабом свете уличного фонаря пистолет блеснул темно и зловеще. Я забился в угол, уставясь на него и не веря своим глазам. Пистолет? Для меня? За кого же они меня приняли?

Я хотел что-то сказать, объяснить, что это ошибка, но боялся. Я был уверен, что стоит мне издать звук, любой, какой бы то ни было,— и чары рассеются, а пистолет, как по сигналу, начнет стрелять.

Если вы несколько лет водите такси по Нью-Йорку, особенно по ночам, то со временем вы начинаете все больше размышлять о случаях нападений на таксистов и задумываетесь, как бы вы поступили, если бы столкнулись с грабителем, вооруженным пистолетом или ножом. Лично я думаю, что любого можно считать боссом, если у него в руке нож или пистолет. Как говорилось в старину: стреляй и властвуй.

Как-то раз один парень из моего гаража посадил пассажира, а тот попытался угрожать ему ножом. Так он повернулся, обезоружил этого типа и сдал его ближайшему легавому. Полиция вынесла ему благодарность, и на его удостоверении, выставленном на приборном щитке, отметили, что он удостоился этой особой благодарности от полиции. А я смотрел на него и удивлялся: о чем он только думал? Парень с ножом оказался наркоманом, ему необходимо было достать деньги любой ценой, а у таксиста в тот момент в кармане лежало ровно восемнадцать долларов. Восемнадцать долларов. Если честно, я думаю, что моя жизнь стоит больше, чем восемнадцать долларов и благодарность полиции.

Жизнь? Я вдруг подумал, не те ли это парни, что убили Томми. Неужели они собираются убить и меня?

Может быть, никому нельзя было ставить на Пурпурную Пекунию? Может, они убивают всех посторонних, которые поставили на эту дурацкую лошадь? Но нет, не может быть. Это какое-то безумие. Ведь столько игроков ставят просто так, случайно, оттого, что им понравилась кличка лошади. «Ах, глянь-ка, Гарри, Пурпурная Пекуния! Как прелестно, Гарри! Давай поставим на нее несколько долларов, Гарри! Ну давай, Гарри!»

Но все равно могло оказаться, что именно эти двое парней убили Томми. Возможно, они сделали это по совершенно иной причине. Я не знал, почему они это сделали и почему я оказался замешан в их дела, но, с другой стороны, мне и не обязательно было это знать. Может, Томми и сам не знал.

Когда второй парень открыл переднюю дверь, чтобы сесть за руль, в салоне зажегся свет, и я увидел того из них, который сидел рядом со мной. Он был похож на юного садиста-эсэсовца из фильмов о войне: такого белокурого, улыбающегося, неизменно вежливого с дамами, но со слегка рябоватым лицом. Он смотрел на меня, как энтомолог на бабочку, и я быстро отвернулся, стараясь не запомнить его черты, не имея никакого желания их запоминать. Я смотрел прямо перед собой. У водителя из-под шляпы видны были темные волосы. Но и о нем я тоже не хотел больше ничего знать.

Мы миновали несколько кварталов и теперь мчались дальше по каким-то незнакомым мне улицам. Водитель ни разу не вырулил на магистраль, все время держась боковых проездов. Вскоре мы нырнули под трассу надземной железной дороги. То одно, то другое место иногда казалось мне отдаленно знакомым, но я не был вполне уверен в этом. Время от времени навстречу нам проносились машины — люди, которые в них ехали, как видно, очень спешили куда-то по своим делам,— или с ревом проезжал мимо пустой автобус, ярко освещенный изнутри, как вагон-ресторан; но в основном улицы вокруг были пусты и темны.

В воздухе закружились снежные хлопья, крупные и пушистые, они медленно падали, не спеша приземляться. Может быть, мы наконец-то дождемся большого снега, обещанного еще четыре дня назад. Ведь уже середина января, а до сих пор не было ни одного из этих ужасных снегопадов, которые заставляют остановиться весь городской транспорт.

Я вдруг заметил, что думаю о том, выходить мне завтра на работу или нет: ведь мотаться по Нью-Йорку посреди снегопада — занятие бестолковое,— и тут же сообразил, что беспокоюсь напрасно. Скорее всего, я в любом случае не выйду завтра на работу. И вовсе не из-за погоды.

Может, попытаться сбежать? Выскочить из машины в тот момент, когда она остановится перед светофором? Рвануть изо всех сил, петляя между уличными фонарями, высматривая какой-нибудь переулок, куда можно было бы свернуть, или, может, открытую забегаловку,— любое место, подходящее, чтобы спрятаться и переждать, пока этим ребятам не надоест меня ловить и они не уедут?

Нет. Я догадывался, что, если я протяну руку и дотронусь до дверной ручки, это, по всей вероятности, будет последним, что я сделаю в моей земной жизни. И хотя было вполне возможно, что эти двое в любом случае прямиком доставят меня туда, откуда не возвращаются, приближать пункт назначения мне не хотелось.

А впрочем, почему это я решил, что они собираются меня убить? Хватаясь за соломинку, я уверял себя, что если бы они хотели просто прикончить меня, то могли бы это сделать там, возле дома, и преспокойно отправиться дальше по своим делам. Но они забрали меня с собой, значит, у них на уме что-то другое.

А может, они хотят замучить меня до смерти?

Ну почему только мне пришла в голову подобная мысль?

Стараясь думать о чем-нибудь другом, я сидел в машине, и мы проехали еще немало темных безымянных улиц, пока наконец не повернули направо посередине какого-то квартала. Перед нами оказалась серая стена из бетонных блоков, темнел открытый въезд в гараж; мы въехали в него и остановились. Я услышал, как за нами с грохотом опустилась гаражная дверь. Когда шум прекратился, вспыхнул свет.

Мы находились на крытой стоянке, посреди длинных рядов черных приземистых четырехглазых автомобилей. Металлические столбы, выкрашенные в оливково-зеленый цвет, поддерживали низкий потолок. Дюжина флюоресцентных ламп, расположенных на слишком большом расстоянии одна от другой, не могла создать нормальное освещение, и по всем углам, как туман, сгущались тени.

Никого не было видно. Водитель вышел из машины и открыл дверь с моей стороны. Второй приказал:

— Быстро вылезай.

Я вылез медленно. Он за мной. Водитель жестом велел мне идти вперед, и я пошел вперед. Я шел, как сквозь строй, по широкому свободному проходу между рядов машин, тянувшихся с обеих сторон. Автомобили уставились друг на друга своими темными, невидящими фарами, и я чувствовал их взгляды на себе, как будто они смотрели мне вслед. Я понимал, что это всего лишь машины, но ничего не мог поделать и сам против воли нагнетал свой страх, представляя, как одна из этих машин неожиданно оживает и, взревев мотором и ослепив меня всеми четырьмя фарами, срывается с места, готовая раздавить меня, как муравья. Так я шел, ссутулившись, стараясь глядеть только перед собой, часто моргая, а машины оставались неподвижными.

Наконец мы дошли до противоположной стены, и я увидел оливково-зеленую металлическую лестницу, уходящую вверх и вправо.

— Поднимайся,— сказали мне.

Я пошел наверх. Наши шесть ног отбивали по ступеням странный глухой ритм, отдающийся эхом по гаражу. Я вдруг подумал о Роберте Митчуме. Что бы сделал Роберт Митчум, очутись он в подобном положении?

Какие могут быть вопросы! Роберт Митчум внезапно, как змея, резко крутанулся бы назад, ударил ближайшего бандита ногой в челюсть и, перемахнув через перила, спрыгнул бы вниз. А бандит в это время свалился бы назад, на другого, и оба они покатились бы кубарем по ступеням, выходя таким образом из игры достаточно надолго и давая Митчуму возможность либо броситься к двери и выскочить на улицу — то есть успешно совершить побег, либо добраться до бандитской машины, в которой были бы оставлены ключи, сдать назад, на максимальной скорости вышибить дверь гаража и умчаться прочь, шикарно дав газу,— то есть опять же успешно совершить побег и получить в придачу машину.

Но что, если я прыгну вот так же, а Робертом Митчумом окажется этот парень с пистолетом? Что он тогда сделает? Пожалуй, он просто увернется и выстрелит мне в голову.

И я тащился вверх по лестнице.

Наверху оказался длинный холл с окнами по обеим сторонам. Окна слева выходили за асфальтированную погрузочную площадку, освещенную откуда-то сбоку лучом Прожектора. По правой стороне окна перемежались с застекленными дверями, за которыми находились конторы и складские помещения, все темные, кроме одной комнаты в дальнем конце холла. Там горел свет, и его желтые квадраты косо ложились на пол. Не было слышно ни звука.

Я остановился на верхней ступени, но тут же почувствовал руку на своей спине, слегка подтолкнувшую меня вперед, не мягко и не резко. Я пошел по холлу по направлению к желтому свету.

Это был кабинет. Я заглянул в открытую дверь. Передо мной за обшарпанным письменным столом сидел грузный мужчина в пальто с бархатным воротником и курил сигарету в мундштуке из слоновой кости. Голова у него была слишком крупной по сравнению с телом: огромная квадратная башка, заросшая черной спутанной шерстью. Его лицо лоснилось, как будто было покрыто белой эмалью, а тяжелая нижная челюсть казалась голубоватой от густой жесткой щетины. Он сидел вполоборота ко мне, его черная бархатная шляпа была сдвинута назад, на затылок, а локтем он небрежно опирался на бумаги, лежащие на столе, как бы подчеркивая, что это вообще-то не его кабинет, сам он не привык пользоваться такими задрипанными кабинетами, а этот просто пришлось одолжить на время для срочного дела. Он взглянул на меня, когда я остановился в дверях, немигающими бледно-голубыми глазами, пустыми, ничего не выражающими, словно бы и не живыми. Казалось, что его настоящие глаза спрятаны за этими и смотрят на меня оттуда, не давая мне возможности заглянуть в них.

Один из моих конвоиров снова подтолкнул меня, направляя в комнату. Я остановился перед столом, глядя на сидящего передо мной человека. Те двое оставались позади, я их не видел. Только услышал, как за моей спиной с легким щелчком закрылась дверь,— так безвозвратно, как будто последняя горсть земли легла на засыпанную могилу.

Человек за столом вынул изо рта сигарету и указал мундштуком на деревянный стул, стоявший напротив него.

— Садись.

Его хриплый голос был совершенно бесстрастным.

Я сел, сложил руки на коленях, не зная, что мне с ними делать, встретился с ним взглядом — с глазами его глаз — и пожалел, что не могу перестать моргать.

Он посмотрел на одну из бумаг, разбросанных по столу, и спросил:

— Сколько времени ты работаешь на Наполи?

— На кого? — не понял я.

Он снова взглянул на меня, и на его лице наконец появилось выражение: он смотрел теперь понимающе-сочувственно и насмешливо.

— Не отнимай у меня время, парень,— попросил он.— Мы знаем, кто ты.

— Я — Честер Конвей,— сказал я, охваченный внезапной надеждой, что все это еще может оказаться ошибкой.

Не оказалось.

— Я знаю,— повторил он.— И ты работаешь на Соломона Наполи.

Я отчаянно замотал головой.

— Может, это какой-то другой Честер Конвей,— быстро заговорил я.— Вы смотрели телефонные справочники всех районов? Одно время, года два назад, мне все время звонили…

Он хлопнул ладонью по столу. Негромко, но я тут же замолчал.

— Ты в приятелях с Ирвингом Фалько.

— Ирвинг Фалько…— протянул я, стараясь вспомнить, откуда я знаю это имя. Затем воскликнул: — Конечно! Сид Фалько! Я с ним в покер играю.

— Ирвинг Фалько,— повторил он.

Я кивнул. Неожиданно я почувствовал себя почти счастливым, услышав наконец хоть что-то, что было мне понятно. Это ничего не меняло, ничего не объясняло, но, по крайней мере, я мог что-нибудь ответить.

— Ну да, это он,— сказал я.— Но мы зовем его Сид, как в том фильме с…

— Его зовут Ирвинг.— Он выглядел так, как будто начинал терять терпение.

— Ну да,— согласился я.

— Так вот,— сказал он.— Ирвинг Фалько работает на Соломона Наполи.

— Возможно. Я не очень хорошо его знаю, только по покеру, и мы не разговариваем о…

Он ткнул мундштуком в мою сторону.

— И ты работаешь на Соломона Наполи.

— Нет,— сказал я.— Честно. Я таксист, я работаю на «В. С. Гот Сервис Корпорейшн», Одиннадцатая авеню, и…

— Мы это знаем,— перебил он меня.— Мы все знаем о тебе. Мы знаем, что у тебя есть честный заработок, но каждую неделю ты проигрываешь в карты в два раза больше. Плюс к этому ставишь на лошадок, плюс…

— Да ладно,— возразил я.— Я же не всегда проигрываю. Последнее время карта не идет, но это может случиться с каждым…

— Заткнись,— сказал он.

Я заткнулся. Он продолжал:

— Один только вопрос — что ты делаешь для Наполи? — Он демонстративно посмотрел на свое запястье, где поблескивали массивные часы на тяжелом золотом браслете.— У тебя десять секунд.

— Я не работаю на него,— сказал я.

Юный белокурый эсэсовец передвинулся в поле моего зрения справа. Никто не произнес ни слова. Мы смотрели на человека за столом, а он смотрел на часы, потом он кивнул головой, опустил руку, взглянул на эсэсовца.

— Займись им.

— Я не знаю никакого Наполи! — закричал я в отчаянии.

Эсэсовец подошел ближе и взял меня за правую руку, а второй парень — за левую, и они подняли меня, стащив со стула.

— Я вообще не знаю никого по имени Наполи! — орал я.— Честное слово, клянусь Богом!

Они подняли меня так высоко, что я касался пола только носками, и быстро поволокли к двери, а я вопил не переставая, не веря, что все это происходит на самом деле.

Мы были уже в дверях, и тут вдруг этот, за столом, оборвал все мои вопли одним словом, произнесенным подчеркнуто мягко:

— О'кей.

Эти двое тут же развернули меня, подтащили обратно к стулу и усадили на прежнее место. У меня болели плечи и руки, я охрип и, кажется, был на грани истерики, и я не сомневался, что волосы мои поседели. Но я был жив. Я сглотнул, заморгал и взглянул на человека за столом.

Он медленно кивнул.

— Ну хорошо. Я тебе верю,— сказал он.— Мы тебя проверяли, узнали, что вы кореши с Фалько, и решили, что надо кое-что уточнить. Так, значит, ты не работаешь на Наполи?

— Нет, сэр,— выпалил я.

— Хорошо,— повторил он.— Как Луиза перенесла все это, не знаешь?

Я почувствовал, как все мои внутренности проваливаются куда-то вниз. «Опять начинается»,— подумал я и через силу ответил:

— Извините, я не знаю, о ком вы.

Он взглянул на меня нахмурившись, как будто не понимал, зачем я лгу на этот раз.

— Брось,— сказал он.

Я совершенно искренне ответил:

— Извините, я вовсе не хочу неприятностей — ни с вами, ни вообще,— но я не знаю никакой Луизы.

Он откинулся назад, ухмыляясь, как будто я только что признался в чем-то непристойном.

— Значит, у тебя с ней было кое-что, а? Это самое, а?

— Извините, нет. Я вообще не помню, чтобы у меня когда-либо была девушка по имени Луиза. Может, еще в школе, не знаю.

Ухмылка постепенно исчезла, снова уступив место прежнему хмурому выражению. Он разглядывал меня довольно долго, а затем сказал:

— Что за чушь.

— Извините,— повторил я.

Голова моя все сильнее втягивалась в плечи. Это происходило как-то само собой, помимо моей воли. К тому моменту, когда я отсюда выйду,— если только это когда-нибудь случится,— она, видимо, втянется так глубоко, что плечи закроют уши, и я уже ничего не смогу больше слышать.

— Ты был знаком с Маккеем достаточно хорошо, чтобы заходить к нему домой, и ты не знаешь, как зовут его жену. Что за чушь?

— Томми Маккей? Так это его жена? — Неожиданно я разволновался еще сильнее, чем раньше: ведь ясно, что я должен был бы знать, как зовут жену Томми, и теперь все, что бы я ни сказал, будет выглядеть враньем.

Он опять медленно кивнул.

— Вот именно,— сказал он.— Это его жена. Что, не видел ее никогда?

— Да нет, видел,— признался я.— Иногда она открывала дверь, когда я приходил, иногда к телефону подходила, когда я звонил. Но мы никогда не разговаривали ни о чем. Вообще никогда.

— И Маккей никогда не говорил: «Это моя жена Луиза»?

Я покачал головой.

— Обычно я даже в квартиру не входил. Я передавал ему деньги, или он мне — вот и все. Иногда, когда я туда заходил, его жены не было дома. Он никогда не представлял нас друг другу. Я был его клиентом, вот и все. Мы и с ним-то почти не общались.

Казалось, он все еще сомневался, но недоверие его поколебалось.

Тут до меня вдруг дошло то, что он сказал минуту назад, и я воскликнул:

— Эй!

Все они так и подскочили от неожиданности и уставились на меня насторожённо и угрожающе.

Я сжался еще сильнее.

— Извините,— пробормотал я.— Я просто думал о ваших словах…

Они расслабились.

— Насчет того, что у меня что-то было с женой Томми. Я хочу сказать, это просто невозможно. Она не… я хочу сказать, она и я… это просто не…

— О'кей,— сказал он с таким видом, как будто вдруг почувствовал бесконечную усталость и отвращение.— Ты чист.

— Ну да, конечно.— Я посмотрел на всех них по очереди.— Вы это хотели узнать? Вы думали, что я убил Томми?

Они не потрудились мне ответить. Этот, за столом, сказал:

— Отвезите его домой.

Какие прекрасные слова!

Эсэсовец коротко приказал:

— Встать!

— Есть! — неожиданно для самого себя гаркнул я.

Я вскочил, желая только одного — поскорее убраться отсюда, пока никто из них не передумал. До последней секунды я вообще не надеялся отсюда выйти.

На этот раз они не схватили меня за руки. Я сам потихонечку пошел себе к двери. В тот момент, когда я выходил, человек за столом произнес:

— Подожди.

Броситься бежать? Хо-хо! Я обернулся и снова посмотрел на всех троих. Тот тип, который сидел за столом, сказал:

— Легавым ни слова.

— Ох,— вздохнул я.— Конечно нет. Я хочу сказать, ведь ничего такого особенного не случилось, верно? О чем же мне рассказывать легавым? — Я говорил без умолку. Потом заставил себя замолчать. Потом — повернуться, пересечь холл, спуститься по лестнице и пройти сквозь строй автомобилей к «шевроле». Я сел на заднее сиденье, не дожидаясь ничьих указаний, взглянул на приборный щиток и увидел, что ключи все-таки были оставлены в зажигании, так что, возможно, Роберт Митчум в конце концов оказался бы прав.

Те двое тоже сели в машину, каждый на свое прежнее место. Наконец с грохотом поднялась гаражная дверь, мы сдали назад, развернулись, выехали на улицу, и меня повезли домой.

Обратный путь показался мне короче, а улицы — еще пустынней.

Снег все еще падал медленно и лениво, но становился все гуще и уже не таял на земле. Темные мостовые как будто покрылись тонким белым слоем сахарной пудры.

Они высадили меня перед моим домом.

— Спасибо,— поблагодарил я, как будто они просто подвезли меня домой, и тут же почувствовал, как это глупо, потом испугался, что, выходя из машины, слишком громко хлопнул дверью, и наконец быстро поднялся на крыльцо и только тогда услышал, как неторопливо они отъехали.

Мой отец — любитель «Джека Дэниэлза», а я обычно предпочитаю пиво. Но этот момент был как раз для «Джека Дэниэлза». Я бросил два кубика льда и плеснул немного этого теннессийского пойла в стакан, а потом пару минут спокойно посидел, потихоньку его потягивая, за кухонным столом,— и сжатая пружина внутри меня начала понемногу распрямляться.

Теперь, когда я мог все обдумать, в безопасности и одиночестве, я понял, что произошло. Эти трое, должно быть, были из игорного синдиката, на который работал Томми. Очевидно, синдикат не имел отношения к убийству. Они сами хотели знать, кто убил одного из их служащих, и, по всей видимости, подозревали человека по имени Соломон Наполи — Бог его знает почему. Должно быть, они прочли в «Ньюс», что я нашел тело, решили проверить меня, обнаружили, что я знаком с Сидом Фалько — я и не знал, что и он замешан в каких-то темных делах,— и отсюда все остальное.

Но подумать, что у меня связь с женой Томми! Как ее — Луиза? Луиза. Я не хочу сказать о ней ничего плохого, она не то чтобы уродина и так далее, но она худая как палка и лет на десять старше меня. Кроме того, каждый раз, когда я ее видел, она была одета в какие-то потрепанные дешевые платья и грубые туфли, а ее голову обычно сплошь покрывали такие большущие пластмассовые розовые бигуди, что казалось, будто она явилась прямиком из какого-то научно-фантастического фильма.

Ну ладно. В конце концов, тот, который сидел за столом, самый важный, вроде бы убедился, что я невиновен, так что на этом все должно закончиться. Я заглотнул остатки «Джека Дэниэлза», поставил стакан в мойку, выключил свет и в темноте поднялся в свою спальню.

И только там мне наконец пришло в голову, что я мог бы спросить этих людей, у кого же мне получить свои деньги. Черт. Ну ладно, завтра я навещу жену Томми, Луизу.

7

Но я к ней так и не съездил. Когда звонок будильника поднял меня с постели после четырех с половиной часов неспокойного сна, мир был белым, словно закутанным в вату, и казался каким-то отрешенным. Снег по-прежнему лениво падал, кружился в воздухе, но теперь это были миллионы и миллионы снежных хлопьев, и земля уже была покрыта ими на три или четыре дюйма. Первый большой снегопад этой зимы.

Я ничего не сказал отцу о том, что случилось прошлой ночью, потому что он бы только разволновался и потребовал позвонить в полицию, но я думал, что если сделаю это, то всерьез рискую опять встретить вчерашних парней. А меня не очень-то радовала подобная возможность. Мне казалось, что я — маленькая рыбка, плавающая себе в воде, живущая своей собственной маленькой жизнью, и вот я попадаюсь на крючок, и неведомая сила, слишком могучая, чтобы с ней бороться, и слишком таинственная, чтобы ее понять, выдергивает меня из воды. Сама смерть заглядывает мне в лицо, но тут вдруг меня бросают обратно в воду, так как я оказался уж слишком маленькой рыбкой. После всего этого мне совсем не хотелось поднимать шум; единственное, чего я хотел,— это убраться куда-нибудь подальше и поскорее все забыть.

Мы завтракали, а я то и дело поглядывал в окно кухни на снег — он все шел. Я встал рано, чтобы выйти в дневную смену, потому что сегодня вечером, как всегда по средам, я собирался отправиться играть в покер, но выходить на работу в такой снегопад было бессмысленно. После завтрака я позвонил в гараж и сказал, что не вижу никакого толку присоединяться к затору, который, несомненно, создался на Манхэттене, диспетчер ответил, что не возражает, и таким образом я получил целый день в свое распоряжение.

Отец вернулся к своим процентам, устроившись за столом в комнате, но по существу оставив меня одного. Я стал звонить ребятам, чтобы выяснить, соберется ли вечером достаточно народу для игры, но кто-то из них ушел на работу, а кто-то вообще отказывался выходить из дому:

— Если хочешь, играйте у меня, Чет, я не возражаю.

Сиду Фалько я не позвонил. У меня возникло какое-то странное отношение к нему после того, что я узнал о нем минувшей ночью. Я позвонил в магазин канцтоваров, поставил на номер двести четырнадцать и пообещал завтра занести четвертак, а потом мне было уже совершенно нечего делать, кроме как читать спортивные страницы в «Ньюс» и ждать наступления завтрашнего дня.

И когда, вскоре после одиннадцати, в дверь позвонили, это показалось мне подарком судьбы. Я дошел уже до того, что начал смотреть старый фильм о скачках с Маргарет О'Брайен по одиннадцатому каналу, а я терпеть не могу такие фильмы. Я и без них знаю, что на скачках и результаты подтасовывают, и не дают всей информации об участниках, но все равно снова и снова влезаю в это проклятое дело.

Я тут же выключил телевизор, пошел и открыл дверь. В дом ворвался вихрь снега, а затем вошел детектив, который допрашивал меня после убийства Томми. Детектив Голдерман. Количество уже выпавшего снега, насколько я разглядел через открытую дверь, казалось просто невероятным, но по мостовой только что прошли снегоочистители, так что, возможно, по ней и можно было проехать. Перед домом я увидел припаркованный черный «форд».

Я захлопнул за ним дверь, а он снял шляпу и спросил:

— Помнишь меня. Честер?

Почему полицейские всех зовут на «ты»?

— Конечно,— ответил я.— Вы детектив Голдерман.

Отец крикнул из столовой:

— Кто это?

Детектив Голдерман заметил:

— Ты не пошел сегодня на работу.

— А кто пошел? — спросил я.

— Я пошел,— ответил он.

Из столовой снова закричал отец:

— Я жду человека из страховой компании!

Детектив спросил:

— У тебя найдется несколько минут?

— Конечно. Проходите в гостиную.

— Чет! — завопил отец.— Это человек из страховой компании?

Я проводил детектива Голдермана в гостиную и извинился, что должен ненадолго оставить его.

— Конечно, конечно.

Я прошел в столовую и объяснил:

— Это полицейский.— Я сказал «полицейский», а не

«легавый», потому что детектив Голдерман мог слышать меня.

— Почему ты сразу не сказал? — пробурчал отец.

Он был раздражен. Скорее всего, это означало, что цифры ему не давались. Рано или поздно он всегда разделывал эти полисы, но над некоторыми ему приходилось изрядно помучиться, и когда это случалось, его выводил из себя любой пустяк.

— Мы будем в гостиной,— сообщил я и вернулся к детективу Голдерману. Я предложил ему сесть, и сам сел тоже.

— Ты ведь неплохо знал Томми Маккея, верно? — спросил он.

Я пожал плечами.

— Пожалуй. Конечно, мы не были особо близки, но мы были друзьями.

— Тебе известно, чем он зарабатывал на жизнь?

— Я не уверен…— нерешительно протянул я.

Глядя на меня, он ухмыльнулся, словно хотел сказать: мы ведь просто так сидим, болтаем, так что брось, чего уж там. А вслух произнес:

— Но ты, возможно, догадываешься, да?

— Думаю, что да.

— Хочешь, чтобы я сам сказал?

— Лучше бы.

— Томми Маккей был букмекером.

Я кивнул:

— Думаю, что так оно и есть.

— Гм… И как же ты с ним общался: как друг или как клиент?

На этот раз настала моя очередь ухмыльнуться, нервно и сконфуженно, так что все становилось ясно без объяснений.

— Думаю, и того и другого понемногу,— сказал я.

— Не волнуйся, Честер,— успокоил меня Голдерман.— Я не интересуюсь игроками.

— Это хорошо.

— Мы расследуем убийство, и только.

Я сказал, что это тоже хорошо.

— У тебя есть какие-нибудь идеи?

Думаю, в эту минуту у меня был озадаченный вид. Во всяком случае, чувствовал я себя озадаченным.

— Идеи?

— Кто мог бы его убить.

Я покачал головой."

— Нет. Мы были знакомы не настолько хорошо.

— В тот день ты никого больше не видел в квартире или в подъезде?

— Нет, не видел.

— Маккей никогда не высказывал тебе обеспокоенность, опасение, что кто-то может за ним охотиться?

— Нет.

— Он когда-нибудь задерживался с выплатой выигрышей?

— Никогда. Тут Томми всегда был точен.

Он кивнул, задумался на секунду, а потом спросил:

— Ты знаешь еще кого-нибудь из жильцов этого дома?

— Дома, где жил Томми? Нет.

— Тебе о чем-нибудь говорит имя Соломон Наполи?

До вчерашней ночи я мог без колебаний ответить на этот вопрос. Теперь, стараясь представить, как бы я сделал это, а затем изобразить полную искренность, я приподнял бровь, почесал голову, уставился в окно и наконец сказал:

— Соломон Наполи? Нет, не думаю.

— Ты не уверен.

— Разве? Нет, я действительно не знаю этого имени, просто я постарался вспомнить, чтобы ответить наверняка. А кто это?

— Кое-кто, кем мы интересуемся,— сказал он, ясно давая понять, что уж мне-то интересоваться им не следует.

— Он живет в том же доме, что и Томми?

Он нахмурился и как будто смутился.

— Конечно нет. А что?

— Ну, вы спросили, знаю ли я кого-нибудь в этом доме, и тут же спросили…

— А,— перебил он,— понимаю. Нет, это два разных вопроса.

— А…— сказал я.

— Ты когда-нибудь слышал о Фрэнке Тарбоке? — спросил он.— Он не живет в доме Томми.

— О Фрэнке Тарбоке? Нет.

— Теперь ты не хочешь сначала подумать?

— Ну…— пробормотал я.— Это… Я просто сразу понял, что он…

— О'кей, Честер. А Багса Бендера ты не знаешь?

— Это его так зовут? Нет, если бы я когда-либо слышал такое имя, я бы запомнил.

— А Уолтера Дробла?

Я уже собирался снова сказать «нет», но вдруг это имя вызвало в моей памяти что-то вроде отдаленного отзвука.

— Уолтер Дробл,— повторил я.— Я не мог о нем читать в газетах или слышать где-нибудь?

— Ты только случайно о нем слышал?

— Да, пожалуй. Как будто я встречал это имя где-то, но очень давно.

— Хорошо.— Казалось, целую минуту он все это обдумывал, а затем спросил: — Насколько хорошо ты знаешь миссис Маккей?

И он туда же!

— Не очень хорошо,— ответил я.— Я имел дело только с Томми.

— Может быть, ты слышал какие-нибудь сплетни о ней? Например, что она путается с другим мужчиной?

Я покачал головой.

— Ничего такого.

— А с тобой она никогда не заигрывала?

— Миссис Маккей? Вы ее видели? Ну да, конечно, видели, в тот день.

— В тот день она выглядела не лучшим образом,— согласился он.— Так ты думаешь, что она не настолько хороша собой, чтобы флиртовать?

— Ну, она не то чтобы плоха, не знаю… Я толком и не видел ее и вообще не знаю, как бы она выглядела, если бы оделась как-нибудь по-другому…

— Ну что же…— Он встал.— Пожалуй, это все. Спасибо за содействие.

— Не стоит благодарности,— сказал я.

— Ты не собираешься в ближайшие дни уезжать из города?

— Нет, конечно.

— Тебя известят о дознании.

— Я буду здесь.

Я проводил его до двери. Он застегнул пальто и надел шляпу, я открыл дверь, и он вышел в снежную круговерть. Снег валил по-прежнему густо, к тому же то и дело налетали легкие порывы ветра, так что, когда я выглянул на улицу, мне показалось, что я смотрю на затертую, исцарапанную фотографию.

Дождавшись, пока детектив сойдет с крыльца, я захлопнул дверь и вернулся в гостиную, но телевизор включать не стал. Я просто сидел и размышлял, и мне пришло в голову, что если есть кто-либо в этом мире, на чьем месте я ни за что не хотел бы оказаться, так это, скорее всего, Соломон Наполи. Легавые, по всей видимости, думают, что он имеет какое-то отношение к смерти Томми, и так же считает неведомый босс Томми. Таким образом, Наполи, похоже, оказался между двух огней.

Кто этот Наполи? Может быть, босс какой-то другой банды, и все это связано с противоборством двух группировок? Вражда между группировками все еще существует, только не получает уже такого резонанса, как раньше. В наши дни гангстеры просто исчезают, их больше не взрывают в парикмахерских и не расстреливают автоматными очередями перед каким-нибудь детским садиком. Но все же время от времени кое-что попадает в газеты, обычно в тех случаях, когда что-то не срабатывает. Например, история с тем парнем, года два назад, на которого напали в баре в Бруклине, а двое легавых совершенно случайно туда зашли и увидели, как его душат с помощью проволочной вешалки для одежды. Было известно, что он входил в одну из местных гангстерских шаек, и легавые потом выяснили, что убийцы были связаны с другой шайкой. Нападавшим удалось удрать, а парень, отдышавшись, разумеется, утверждал, что не знает ни кто они, ни почему они на него напали.

Но Томми-то ведь не исчез. Информация об убийстве попала в газеты и все такое прочее. Правда, в сегодняшней газете о нем ничего не было, но только потому, что ничего нового и не произошло.

Что ж, это не моя проблема. Моя проблема заключалась в том, чтобы получить деньги, а потеря целого рабочего дня делала эту проблему еще более острой.

Конечно, если вдруг номер двести четырнадцать сегодня выпадет, то мои двадцать пять центов принесут мне сто пятьдесят долларов, но я не могу спокойно сидеть и ждать, пока это случится. За все годы, что я играю в эти номера, я еще ни разу не выигрывал. Иногда я сам удивляюсь, зачем трачу на них время. Я считаю это скорее добровольным взносом, чем ставкой. Раз или два в неделю я отдаю четвертак в магазин. Но, черт возьми, выигрыш — из расчета шестьсот к одному, а шансы — один к тысяче, так что одолжений никто никому не делает. По четвертаку за раз — риск невелик.

Словом, весь вопрос в том, как получить девятьсот тридцать долларов, и я узнаю это, когда смогу навестить миссис Луизу Маккей.

Если она знает.

Знает ли она? Рассказывал ли Томми жене о своих делах достаточно для того, чтобы она могла объяснить, к кому мне теперь обратиться? Некоторые мужья рассказывают, некоторые — нет, и, вспоминая Томми, я подумал, что он, пожалуй, скорее относится к тому типу мужей, которые предпочитают лишний раз не открывать рта.

Но мне же нужно получить эти деньги. Если миссис Маккей не может сказать, как мне их получить, то кто сможет?

Я вспомнил те, другие имена, которые упомянул детектив Голдерман: Фрэнк Тарбок, Багс Бендер и Уолтер Дробл. Может, кто-то из этих парней работает на тот же синдикат, что и Томми, и у них я смогу узнать, к кому теперь обратиться.

Но я бы предпочел спросить у жены Томми. Мне казалось, что это сделать легче, возможно, это безопаснее, и вообще лучше.

И только для того, чтобы подстраховаться на всякий случай, я прошел в столовую, взял у отца листок бумаги и записал на нем эти три имени. Теперь я их не забуду. Фрэнк Тарбок, Багс Бендер, Уолтер Дробл.

8

К трем часам я уже не мог выносить бездействия. Около часа дня снег наконец перестал идти, но снегоочистители еще какое-то время продолжали шуровать по улице, а по радио сказали, что снегу выпало восемь дюймов и что больше не будет. Мир за окном был белым, сереющим по краям, и во всем чувствовалась какая-то приглушенность, как будто я ходил, заложив уши ватой.

На обед я приготовил себе кэмпбелловский гороховый суп, так как отец в столовой все еще делил и умножал, а после обеда я немного поиграл сам с собой в солитер, ставя на карту гипотетический доллар против гипотетического дома, но с отвращением бросил это дело, проиграв гипотетически семьдесят шесть долларов. Мне ни разу карты не пришли.

Итак, в три часа я решил все-таки сходить к миссис Маккей. Надев пальто и шапку, я сказал отцу:

— К ужину буду дома. Если нет, позвоню.

— Сколько будет одна тринадцатая от семидесяти одного? — спросил он. Его лицо уже было разрисовано синими закорючками, взгляд расплывался.

— Пока,— сказал я и вышел.

Разумеется, тротуары еще не были расчищены, и поэтому я пошел по убранной от снега мостовой Джамайка-авеню, по пути зашел в магазин, уплатил свой взнос — четвертак, купил «Телеграф» и затем направился к метро. Внизу, на станции, было сыро и холодно, как, впрочем, бывает каждый год с ноября по апрель. Я стоял один на платформе, притопывая ногами, и читал газету, пока не приехал поезд.

В вагоне тоже почти никого не оказалось, и когда я вынырнул из метро на углу Восьмой авеню и Пятидесятой улицы на Манхэттене, у города был какой-то странно пустынный вид. Лишь несколько легковушек и грузовиков пробирались по скрипящему снегу вверх по Восьмой авеню, лишь немногие тепло одетые прохожие попадались навстречу, и магазины, мимо которых я шел, были закрыты, а на их окна и двери спущены решетки. Один из тех редких дней, когда на Манхэттен не съехалось в несколько раз больше людей, чем он мог вместить.

Тротуары и здесь оказались непроходимы, и я снова присоединился к цепочке пешеходов, растянувшейся по проезжей части. Горные хребты из снега высотой в человеческий рост, оставленные снегоочистителями, обрамляли мостовую с обеих сторон, то там, то здесь из-под них блестели капот или боковое стекло погребенной под снегом машины. Большие старые зеленые грузовики с горами грязного снега, сваленными в кузова, дребезжа, тащились вверх по Восьмой авеню.

Я прошел вниз по Сорок седьмой и повернул направо. На боковых улицах было хуже: их еще не чистили. Машины здесь с трудом продвигались в один ряд, в сером снегу посреди мостовой виднелись две черные колеи, и, когда машин не было, немногочисленные пешеходы брели по ним, как заблудившиеся путники, связанные одной веревкой. Когда появлялась машина, пешеходам ничего не оставалось делать, кроме как отходить в сторону, проваливаясь в сугробы, и ждать, пока колея снова не освободится.

Перед домом номер четыреста семнадцать, где жил Томми, снег оказался глубже чем по колено. Я перебрался через него, поднимая колени почти до носа при каждом шаге, вошел в подъезд и позвонил в квартиру 4С. Никакого ответа. Я подождал, читая написанное от руки объявление об украденной детской коляске, в котором просили любого, кто может что-то сказать об этом, обратиться в квартиру 1В. Потом еще раз позвонил, но ответа опять не было.

Куда, черт возьми, она делась? Может, уехала пожить у родственников или что-то вроде этого, не хотела оставаться одна в квартире сразу после смерти Томми… Конечно, было бы только естественно, если она так и сделала, но в тот момент это не вызвало у меня ничего, кроме раздражения. Мне нужны были эти деньги.

Не видя никакого смысла здесь болтаться, я вышел. Перед подъездом, прямо в следах, оставленных мной, когда я шел к дому, стоял детектив Голдерман. Руки в карманах, на голове шляпа.

С несколько скептическим выражением разглядывая меня в упор, он произнес:

— Мы опять встретились, Честер.

— А…— пробурчал я.— Привет.

— Я думал, ты сегодня сидишь дома,— заметил он.

— Ну, снег перестал…— нерешительно проговорил я. Я чувствовал себя очень виноватым, и боялся, что так и выгляжу — очень виноватым, и отчаянно пытался найти причину, объясняющую мое присутствие здесь. Но она не находилась.— Я шел на работу,— тянул я,— и подумал, не зайти ли… э…

Тут я пожал плечами и поковырял ногой в снегу, надеясь, что детектив не станет дожидаться, пока я договорю.

Но нет. Он продолжал молча смотреть на меня, так что неоконченная фраза повисла в воздухе между нами, и я наконец сказал:

— Выразить свои соболезнования.

Он слегка склонил голову, но не сводил с меня взгляда.

— Выразить свои соболезнования,— повторил он.

— Вдове,— пояснил я. Затем уточнил: — Миссис Маккей.— И, вдохновленный собственной ложью, продолжал: — В прошлый раз, когда я ее видел, она была просто в истерике, и я не имел никакой возможности с ней поговорить.

— Понимаю,— кивнул он.

Было совершенно ясно, что он мне не верит. Он посмотрел мимо меня на фасад дома, на окна верхнего этажа, затем опять на меня.

— Она дома?

— Нет,— ответил я.

— Наверное, ты еще зайдешь?

— Не знаю.— Я старался говорить небрежным тоном.— Пожалуй, если окажусь поблизости.

— В сущности, это не так уж важно,— заметил он.

— Да, не особенно,— согласился я.— Знаете, вроде как жест вежливости.

— Ага,— произнес он холодно и бесстрастно, как человек, не поверивший ни единому услышанному слову.

Я подумал, что, может, стоит сказать ему правду. Но нет, это было просто невозможно. Азартные игры запрещены законом, а он легавый, и не имеет значения, из какого он отдела — отдела убийств или другого. Я не мог вот так взять и прямо признаться, что участвовал в незаконных делах. Конечно, он уже и так знал это, в любом случае, но я не мог это произнести вслух. И потому я стоял там как дурак, чувствовал себя виноватым и знал, что сам даю ему повод подозревать меня.

Я нарушил неловкое молчание, заявив:

— Ну что ж, пожалуй, мне пора идти, если я хочу успеть что-то сделать сегодня. На работе, я имею в виду.

Он кивнул.

— Пока,— сказал я.

— До встречи, Честер,— ответил он.

9

Я действительно отправился на работу. Прошел до Одиннадцатой авеню, сел на автобус, доехал до гаража и отметился на выезд. Первого пассажира я поймал, отъехав всего полквартала от гаража. Это была симпатичная девушка со светлыми волосами, в оранжевой шубке и высоких черных сапогах.

— Пенсильвания-авеню,— сказала она.

— Бруклин или Вашингтон? — Обычно я шучу с молоденькими пассажирками независимо от того, обеспокоен я денежными проблемами или нет.

— Бруклин,— серьезно пояснила она.— По кольцу.

— Отлично,— сказал я, опуская флажок.

Удача мне наконец улыбнулась. Не только возможность полюбоваться в зеркальце привлекательной блондинкой на заднем сиденье, но еще и дальняя ездка, к тому же в сторону аэропорта Кеннеди.

Шоссе оказались уже расчищены. На дорогах было гораздо свободнее, чем обычно в это время дня. Мы выехали на Вестсайдское шоссе без двадцати четыре и свернули с кольцевой дороги на Пенсильвания-авеню в Бруклине ровно в четыре. По пути я разок-другой предпринял попытку завязать разговор, но девушка упорно молчала, и я бросил это дело. Мне довольно взглядов, если ей так больше нравится.

Первые полмили по Пенсильвания-авеню пролегают через засыпанные болота. Здесь, в сущности, нет твердой почвы, просто в болото навалили грязи, поэтому дорога очень тряская, вся в рытвинах и ухабах. Несмотря на то что машины и пешеходы встречаются тут очень редко и поблизости нет жилых домов, быстро этот участок не проедешь. К тому же снег, видимо из-за неровностей дороги, был здесь убран плохо, и это заставляло меня двигаться еще медленнее. Короче говоря, я ехал со скоростью не больше двадцати миль в час в тот момент, когда девушка ткнула меня пистолетом в шею и приказала:

— Съезжай на обочину и остановись.

Я тут же замер, и мои руки прилипли к рулю. К счастью, в эту секунду моя нога находилась не на педали газа — ее парализовало где-то на полпути. Машина сразу начала терять скорость.

Первая мысль, которая меня наконец посетила, была такая: что же, ей обязательно надо было сначала наездить на шесть баксов? Разумеется, я был уверен, что меня собираются ограбить.

Затем пришла вторая мысль, еще ужаснее первой: эта девушка вовсе не грабитель.

Опять Томми? Или что-то похуже?

Скорость уже снизилась до трех миль в час. Теперь, до тех пор пока я не нажму на тормоз, машина так и будет двигаться со скоростью три мили в час. Через все Соединенные Штаты, прямо в Тихий океан, по три мили в час. Я нажал на тормоз.

Сзади ехало другое такси, по встречной полосе тоже двигались какие-то машины, но на самом деле я был один в этом мире — наедине с девушкой и ее пистолетом.

Больше половины нью-йоркских такси оборудованы пуленепробиваемыми стеклами, отделяющими водителя от пассажиров, но в этой машине между мной и моим пассажиром не было ничего, кроме воздуха — очень даже пулепробиваемого.

В некоторых машинах бывает еще такая специальная кнопка. Когда водитель нажимает на нее ногой, на крыше такси загорается сигнал тревоги. Большинство из вас, увидев этот сигнал, наверное, не поняли бы, что он означает, и тем не менее возможность воспользоваться этой штукой служит таксисту хоть каким-то утешением. Но «В. С. Гот Сервис Корпорейшн», на которую я работаю, если могла бы, не стала бы оборудовать свои такси даже тормозами, так что, как вы понимаете, меня не утешало ничто.

Когда я наконец остановил машину, девушка скомандовала:

— Заглуши двигатель.

— Хорошо,— сказал я и заглушил двигатель.

— Оставь обе руки на руле.

— Хорошо,— сказал я и положил обе руки на руль.

Я больше не видел ее в зеркале, а это значило, что она была как раз позади меня. Похоже, она сидела, сдвинувшись вперед на край сиденья. Пушка больше не прижималась своим холодным носом к моей шее, но я чувствовал, что она тоже где-то поблизости.

Ну что, Роберт Митчум? Что теперь?

— Я хочу задать вам несколько вопросов и советую говорить мне правду,— сказала девушка.

— Конечно, я скажу вам правду,— заверил я.— Можете в этом не сомневаться.

Я понятия не имел, что она хотела узнать, но в любом случае был решительно настроен рассказать ей все.

— Во-первых,— начала она,— где Луиза?

— О Боже! — вырвалось у меня.

Совершенно неожиданно я будто бы снова очутился в том кабинете на автостоянке. Мне опять задавали вопросы, на которые я не мог ответить. Ради Господа, с меня хватит. Забыв, что любое резкое движение может испугать эту чокнутую и она выстрелит мне в голову, я развернулся на сиденье и на одном дыхании произнес:

— Дамочка, я не знаю, кто вы, но хоть это-то я знаю. Вы тоже не знаете, кто я, но думаете, что знаете, а от этого все запутывается к черту, потому что я — не он. Кто бы он ни был. Я — это я.

Она сидела на заднем сиденье, сжавшись в комок, держа маленький автоматический пистолет с перламутровой рукояткой близко у груди, и нацелен он был приблизительно на мой нос. В течение еще нескольких секунд она продолжала смотреть на меня, затем нахмурилась и спросила:

— Что?

— Я не знаю, где Луиза,— объяснил я.— Если вы имеете в виду жену Томми Маккея, то я не знаю, где она. А если речь идет о любой другой Луизе, то я вообще не знаю никакой другой Луизы.

— А что вы тогда делали в их квартире? — Она сказала это не так, будто нуждалась в ответе, а с торжеством человека, предъявившего неопровержимое доказательство своей правоты.

Я ответил:

— Искал Луизу.

— Зачем?

— Не ваше дело.

— Она убила его, вы знаете,— сказала она, как будто не услышав моей последней фразы. Вообще-то я произнес ее не подумав. Просто случайно вырвалось. С теми вчерашними бандитами я ни разу, ни на секунду не мог забыть об их пушках и угрозах, но, сидя в машине с этой девушкой, было трудно держать все это в голове. Она угрожала мне пистолетом и все такое прочее, но это было как-то неважно, не по-настоящему, как будто на самом деле мы занимались чем-то другим.

Однако, запоздало вспомнив о ее пистолете, я не сразу понял и смысл ее слов. Только через несколько секунд он дошел до меня, и я воскликнул:

— Вы хотите сказать — миссис Маккей? Она убила своего мужа?

— А вы хотите сказать, что вы этого не знаете? — Она ответила так ехидно, как будто на этот раз уличила меня уж совсем в явной лжи.

— Она вела себя не как убийца,— возразил я.— Я видел ее. Я нашел тело, знаете ли.

— Я знаю.— В ее голосе появились угрожающие нотки.

Я поспешно продолжил:

— И миссис Маккей вела себя совсем не как убийца. Вряд ли она могла так хорошо это разыграть.

— Это вы так говорите.

— Ну что ж,— сказал я.— Я там был.

Несмотря на пистолет, мне казалось возможным что-то втолковать этой девушке теперь, когда я повернулся к ней лицом.

— Получилось очень удобно, так ведь? — спросила она.— Ну, то, что вы там были.

— Не уверен,— возразил я.— Я думаю, это было совсем неудобно.

— Но вы же с Луизой могли лгать вместе, покрывать друг друга.

— Да бросьте! — Я чуть не застонал.— Я и Луиза? Я? Ради Бога, взгляните на меня! Вы хоть раз видели Луизу?

— Разумеется, видела,— ответила она.— Она моя невестка.

— Вы — сестра Томми?

— Я его единственный родной человек,— сказала она. Ее лицо дрогнуло, будто она сдерживала слезы.— Больше никого не осталось.— Кусая нижнюю губу, быстро моргая, девушка отвернулась к боковому окну. Казалось, она совсем забыла про пистолет.

Я не знаю, почему я это сделал. Полагаю, потому, что она в самом деле забыла про пистолет. И еще потому, что в каждом из нас есть что-то от Роберта Митчума, или, по крайней мере, желание быть Робертом Митчумом. Так или иначе, я попытался выхватить у нее пистолет.

— Ах! — вскрикнула она и подпрыгнула на метр.

В течение нескольких секунд пистолет держали четыре руки, и мы оба дергали его к себе, а потом он выстрелил.

В машине, все окна которой были закрыты, выстрел прозвучал как громовой раскат, отдавшийся неутихающим эхом. Это оказалось в десять раз хуже, чем та дурацкая шутка, когда какой-нибудь идиот хлопает надутым бумажным пакетом прямо у вас над ухом. А ведь вплоть до того момента я считал такой хлопок самым громким и самым отвратительным звуком в мире.

Что ж, я был неправ. Выстрел из пистолета в закрытой машине — это гораздо круче. Мы замерли примерно на полминуты, уставившись друг на друга, оба с открытыми ртами. Никто из нас был не в силах пошевелиться.

К счастью, я первым пришел в себя. Я вырвал пистолет из ее рук, направил его сначала на себя, потом на нее, и только потом сказал:

— Ну ладно. Ладно.

Она опустила и вновь подняла ресницы, очень медленно, как ожившая механическая кукла, и спросила тоненьким голоском:

— Вы не ранены?

Об этом я не подумал. Меня взволновал только шум, а тот факт, что вместе с шумом из этого дурацкого пистолета вылетела пуля, я как-то упустил из виду. Может, пуля и вправду застряла во мне? Я оглядел себя, не увидел ничего подозрительно красного, взглянул на нее, чтобы проверить: вдруг она умерла, а мы и не заметили, потом взглянул наверх и обнаружил пятно на потолке машины. Просто грязное пятно на обивке, дюйм или два в диаметре. Но если смотреть с близкого расстояния, то можно увидеть крошечную, как бы прожженную дырку в самом центре.

— Вы продырявили машину,— сказал я.

Она взглянула наверх, на пятно.

— Нас могло убить.

— Чем я это объясню? — спросил я ее.— Я отвечаю за это такси, понимаете?

— У вас пистолет! — воскликнула она, глядя на него так, будто он возник из небытия именно в эту секунду. Затем она обхватила руками голову, прижала коленки к груди и откатилась назад на сиденье, явно пытаясь отодвинуться от меня как можно дальше.

Я с недоумением уставился на нее. Никак не мог понять, что она задумала. Она вела себя так, как будто боялась меня. Какого черта?

Я посмотрел на пистолет, можно сказать, в первый раз. Я вообще впервые видел пистолет в собственной руке. И к тому же раньше мне никогда не приходилось разглядывать оружие с такого близкого расстояния. Я не считаю тех случаев, когда мне тыкали им в спину, потому что я же не мог видеть то, что находилось за моей спиной. Сейчас я держал его достаточно высоко над спинкой сиденья так, чтобы девушка тоже могла его видеть и не вздумала выкинуть какой-нибудь фокус. Рукоятка упиралась в спинку сиденья, а ствол был направлен куда-то в заднее стекло; таким образом, он помещался всего лишь в паре дюймов от моего носа. Чтобы его разглядеть, мне приходилось слегка скашивать глаза к переносице.

Он был маленький, удобный, как раз такой, чтобы уместиться в кармане или женской сумочке. Плоский блестящий пистолетик с перламутровой рукояткой. Это был автоматический пистолет, я это понял, потому что он выглядел как младший братишка автоматического кольта, который можно увидеть в кино. Он казался игрушкой, годной лишь для стрельбы шариками из жеваной бумаги, но тем не менее он запросто проделал дырку в крыше такси.

Я снова взглянул на девушку и увидел, что она все еще лежит, сжавшись в комок, на сиденье, и из этого комка торчат лишь коленки в черных сапогах и локти в оранжевом меху, да еще выбиваются пряди светлых волос. Я спросил:

— Что это с вами?

Она что-то отвечала, но так глухо, что прошло несколько секунд, пока я разобрал:

— Вы хотите меня убить.

— Вовсе нет.— Я был оскорблен.— Чего ради мне это делать?

Пальцы слегка раздвинулись, и в щелочке показался голубой глаз. С отчаянным, но безнадежным вызовом она сказала:

— Потому что я слишком много знаю.

— Ох, да бросьте вы.

После этого руки еще сдвинулись и показалась голова, словно головка очаровательной черепахи.

— Меня не обманешь,— заявила она.— Вы сообщник, я знаю. Ставлю двенадцать против одного.

— Договорились,— согласился я и протянул ей руку, совсем забыв, что в ней пистолет.

Черепашка немедленно спряталась в свой оранжевый панцирь.

— Эй! — позвал я.— Да я не собирался в вас стрелять. Я просто принимал пари.

Она снова чуть высунулась и недоверчиво спросила:

— Правда?

Я переложил пистолет в левую руку и протянул ей правую.

— Ну что? Двенадцать против одного, и мы заключаем пари. Сколько вы ставите? Десять баксов? Решайте, как вам удобнее.

На этот раз ноги медленно опустились до самого пола. Она смотрела на меня в сильном сомнении, как будто раздумывала: может, в этом заезде подменили лошадь? Взглянула на мою протянутую руку, но не дотронулась до нее. Помолчав, она спросила:

— Вы Честер Конвей, ведь так?

— Ну да.— Я указал пистолетом на табличку справа на приборной доске.— Здесь имя и фотография,— пояснил я.— Вам придется поверить мне на слово, что это мои.

— И вы тот человек, который обнаружил, что мой брат мертв?

— Ну да.,

— И это у вас роман с Луизой?

— Тьфу, пропасть,— не выдержал я.— Только не у меня, лапочка. Тут ты что-то путаешь. Я даже имени-то ее не знал до вчерашнего дня.

— И вы думаете, я вам поверю? — Но голос ее звучал уже не так убежденно.

— По правде говоря,— сказал я,— мне на это как-то плевать. А вот что мне, похоже, следует сделать, так это сдать тебя легавым.

— Вы не осмелитесь,— возразила она все с тем же оттенком сомнения.

— Почему это? — поинтересовался я.— Ведь ты угрожала мне пистолетом.

— А что, если я расскажу им все, что знаю?

— Давай рассказывай,— согласился я.— Они разберутся, правда это или нет, и, полагаю, им для этого не понадобится накатывать на такси на шесть долларов и тыкать мне в шею пушкой.

Я помахал пистолетом перед ее носом и приказал:

— Подвинься в центр сиденья, чтобы я видел тебя в зеркале.

— Я не…

— Двигайся,— оборвал я ее. Как раз перед этим я услышал щелчок, напомнивший мне, что счетчик все еще включен. Еще шесть баксов псу под хвост.

Она облизала губы, и вид у нее стал озабоченный.

— Может…— начала она.

— Двигайся давай,— повторил я, теряя терпение.— Не желаю больше ничего слушать. Я должен был бы сейчас работать. Давай-давай, двигайся.

Она обиженно замолчала, подвинулась, а оказавшись в центре сиденья, выпрямилась, сложила руки, с вызовом посмотрела на меня и объявила:

— Ну ладно. Посмотрим, кто блефует.

— Никто не блефует,— объяснил я ей.— Ты просто неверно угадала закрытую карту, вот и все.

Я отвернулся, выключил счетчик, вывесил табличку «В парк», убедился, что пистолет лежит на сиденье у моего бедра, проверил, хорошо ли вижу ее в зеркале, и мы тронулись.

10

— Может быть, я ошиблась,— произнесла она тоненьким голоском.

Я как раз делал левый поворот на Флэтландс-авеню, так как ближайший полицейский участок,' насколько я знал, находился на Гленвуд-роуд, с другой стороны от Рокэвэй. Даже после снежной бури в Бруклине попадаются потрепанные черные «бьюики», неповоротливые, бестолково управляемые маленькими худыми женщинами с волосами, накрученными на бигуди,— поэтому я сначала вышел из поворота, а уже потом взглянул в зеркало, в котором и увидел свою пассажирку в полном раскаянии. Она встретила мой взгляд в зеркале и пробормотала:

— Простите меня.

— Прощения просишь,— констатировал я.— Угрожала мне пистолетом, дырку в крыше прострелила, наговорила всякого, а теперь прощения просишь. Сядь на место! — заорал я, потому что она чуть наклонилась вперед, протягивая руку к моему плечу, а я не доверял ей ни на грош. Весь этот сокрушенный вид и голосок маленькой девочки могли оказаться уловкой.

Она выпрямилась.

— Все у меня сходилось,— печально объяснила она,— пока я вас не увидела. Пока мы не поговорили. Но теперь…

— Конечно,— вставил я, и она продолжала:

— Потому что, если бы у вас все-таки был роман с Луизой, если бы вы все-таки помогли ей убить Томми, вы бы не осмелились оставить меня сейчас в живых. Вы бы не стали рисковать, оставляя меня разгуливать на свободе.

— А я и не собираюсь рисковать, оставляя тебя разгуливать на свободе,— мрачно сказал я.— Поэтому мы и едем сейчас к легавым.

Она сделала быстрое движение, как будто снова хотела наклониться вперед, но вовремя остановилась.

— Пожалуйста, не надо,— попросила она.— Я была в отчаянии и, конечно, натворила глупостей, но, пожалуйста, не сдавайте меня.

«Сдавайте»? Большинство людей в такой ситуации сказали бы «выдавайте». «Сдавайте» звучало как-то уж чересчур по-гангстерски. А если задуматься, то это было не первое, что показалось мне в ней странным. Например, она заявила, что ставит двенадцать против одного на то, что я участвовал в убийстве ее брата. Или разговор о том, кто из нас блефует, когда я сказал, что отвезу ее к легавым.

Похоже, она действительно сестра Томми.

Неожиданно мне пришло в голову, что она может знать, кто был боссом Томми. И тогда мне больше не придется искать его жену.

В этой части Флэтландс-авеню по обе стороны дороги тянутся свалки, огороженные шаткими деревянными заборами. Я съехал на обочину дороги к одному из таких заборов и остановил машину. Затем обернулся к девушке:

— Вот что я скажу тебе. Предлагаю сделку.

В ее глазах сразу появилась настороженность опытного игрока.

— Какую сделку?

— Есть кое-что, что я должен узнать. Ты скажешь мне, и я забуду всю эту историю. Просто выпускаю тебя из такси, и на этом конец.

— Что ты хочешь знать?

— Сначала я объясню тебе, в чем дело,— сказал я и вкратце изложил ей историю с Пурпурной Пекунией. Я опустил только встречу с бандитами прошлой ночью, не видя никакого смысла в том, чтобы прямо сейчас открывать еще и эту банку червей, и закончил словами: — Так вот, я хочу знать, у кого мне теперь получить то, что я не смог получить у твоего брата?

— А,— сказала она.— Значит, поэтому ты болтался вокруг квартиры?

— Я не то чтобы болтался,— уточнил я.— Разве что раз-другой заскочил — и все.

— Три раза вчера и один раз сегодня,— возразила она.— Я была в квартире, ждала Луизу, чтобы прижать ее…

— Пистолетом?

— Тем, что я точно знаю: это ее рук дело! — с яростью воскликнула она.

— Ну что ж, ты ошибаешься.— Я пожал плечами.— Никто в мире не смог бы так сыграть. Когда жена Томми увидела его мертвым, у нее началась истерика, а когда я говорю «истерика», я не преувеличиваю.

— Это могло быть просто чувство вины,— настаивала она.— И нервы.

— Разумеется,— сказал я.— Могло быть, только не было.

— Тогда почему она исчезла?

— Не знаю. Может, она уехала к родственникам. Может, ей тяжело сейчас оставаться дома.

Она покачала головой.

— Нет. Я звонила ее братьям, они тоже не знают, где она. Мне пришлось самой договариваться насчет похорон и панихиды.

— Панихиды? Когда она будет?

— Сегодня вечером, в шесть.

Она посмотрела на часы.

Я спросил:

— А сейчас сколько?

Она снова взглянула на часы. Вы когда-нибудь замечали, как это бывает? Человек смотрит на часы, и потом секунду спустя вы спрашиваете у него, который час, а он не может ответить.

— Двадцать минут пятого,— сказала она.

— Я потерял целый день работы из-за тебя. Не говоря уже о шести баксах на счетчике, которые ты наездила.

— Я заплачу,— ответила она.— Не волнуйся, я не зануда.

— Да ладно, не беспокойся,— пробурчал я.— Скажи мне только, кто был боссом Томми и где его найти.

— Я не могу.

— О'кей, сестренка,— сказал я, отворачиваясь и снова берясь за руль.— Везем тебя в кутузку.

— Нет!

Я подождал немного.

— Так что?

— Я не знаю! — воскликнула она.— Я бы сказала, если б знала, честно, сказала бы.

— Сестра Томми должна это знать,— сказал я.— Особенно если она была так близка с ним, как ты говоришь.

— Я не утверждала, что мы были очень близки,— возразила она.— Я и приехала только потому, что Томми убили.

— Приехала? Откуда?

— Из Вегаса.

Я снова обернулся.

— Ты живешь в Лас-Вегасе?

— Уже два года,— кивнула она.— Можно, я покажу тебе кое-что? Мне надо достать это из моей сумочки.

— Если будешь двигаться очень медленно.

Двигаясь очень медленно, она вытащила авиабилет и передала его мне. Это оказался билет туда и обратно на рейс Лас-Вегас — Нью-Йорк, и по нему было видно, что она прилетела только вчера утром и что ее зовут Абигейл Маккей.

— Абигейл? — переспросил я, но она поправила:

— Эбби.

— Смешно,— сказал я.— Абигейл. Ты не тянешь на Абигейл.

— Я никакая не Абигейл,— обиделась она.— Все зовут меня Эбби.

Но мне было приятно подразнить ее, может, из-за моих собственных проблем, связанных с именем, может, просто хотелось немножко отыграться.

— Абигейл,— повторил я, усмехаясь.— Трудно представить, что ты — Абигейл.

Она рассердилась не на шутку.

— Ну а уж ты-то как раз вполне Честер. Ты самый что ни на есть Честер из всех Честеров, вместе взятых.

— Ну что ж,— сказал я, развернулся, завел машину, и мы снова тронулись по Флэтландс-авеню.

— По-моему, ты отвратителен,— поведала она.

— Это чувство взаимно,— ответил я.— Фактически, чувство паравзаимно.

В зеркале я мог видеть ее недоуменное лицо.

— Что?

Это был каламбур, построенный на выражении «пари-взаимно» — это такая система ставок на скачках. И еще я имел в виду «пара» в смысле «сверх», как «парапсихология» или «парашютист». Но попробуйте-ка объяснить каламбур. От объяснений никогда не становится смешно. Так что я промолчал.

Мы остановились на красный. Это было в районе, где когда-то собирались строить кирпичные дома, а сейчас там стоят ряды домов «под кирпич». Между ними носились ребятишки, кидающие друг в друга снежками, и пока мы ждали, когда загорится зеленый, а дети бегали вокруг нас, она проговорила:

— Извини меня. Я просто терпеть не могу эти разговоры насчет Абигейл.

— А я терпеть не могу эти разговоры насчет Честера,— сказал я.

— А как тебя зовут знакомые?

— Они зовут меня Честером,— ответил я.— Я хочу, чтобы они звали меня Чет, но никто не зовет.

— Я буду,— пообещала она.— Если ты не будешь звать меня Абигейл, я не буду звать тебя Честером.

Я взглянул на нее в зеркало и понял, что она действительно старается подружиться со мной, и я подумал, что она чувствует то же самое по поводу своего имени, что и я по поводу своего, и что с моей стороны было вроде как подло этим пользоваться.

— Договорились,— кивнул я.

— Пожалуйста, ты не мог бы не сдавать меня полиции, Чет? — попросила она.— Если ты сделаешь это, некому будет искать убийцу Томми, совсем некому.

Наблюдая за ней в зеркало, я видел, что ее подбородок дрожит и она вот-вот заплачет.

— А как же легавые? Пусть они займутся этим.

— Искать человека, убившего букмекера? Ты шутишь? Как по-твоему, они в самом деле будут стараться?

— Но они правда ищут,— заверил я.— Один из них приходил ко мне сегодня утром. Они-то меня ни в чем не подозревают, кстати сказать.

— И я тоже,— ответила она.— Теперь уже нет. Я не хотела сказать, что полиция не будет делать то, что положено. Конечно, они сделают кое-что, чтобы на бумаге все выглядело как надо, но на самом деле они не станут очень стараться ради букмекера, и ты это знаешь не хуже, чем я.

Сзади засигналили. Я взглянул на светофор и увидел, что горит зеленый. Мы проехали перекресток, и в середине следующего квартала я остановил машину у пожарного гидранта, обернулся и сказал:

— Хорошо. Возможно, полиция в самом деле не станет стараться так, как старалась бы, будь это губернатор. Я допускаю, что тут ты права. Но ты-то что во всем этом понимаешь? Ты носишься повсюду с какими-то дурацкими идеями в голове, делаешь поспешные выводы, размахиваешь пушкой и вообще ведешь себя как чокнутая. Так ты никакого убийства не раскроешь, а только наживешь себе неприятности.

— Я ошиблась с тобой,— согласилась она.— Я это признаю. Мне надо было получше все выяснить, прежде чем действовать. Но теперь я буду осмотрительнее.

Я покачал головой.

— Ты не поняла. Вся суть в том, что ты и понятия не имеешь о работе детектива. Ты поступаешь так же, как те, кто ходит на бега, не имея ни малейшего понятия о скачках, и ставит на лошадей с разными необычными кличками.

— Иногда эти люди угадывают победителя.

— А каковы шансы?

Она нахмурилась.

— Ну хорошо. Но я не ошибаюсь насчет Луизы! У нее был роман. Томми знал, что она изменяет ему, но не знал с кем. Он мне писал об этом еще много месяцев назад.

— Она просила развода? Он отказал?

— Нет, она все скрывала. Томми просто знал об этом, вот и все.

Я покачал головой.

— Тогда ей не было никакого смысла его убивать. Вряд ли она должна была унаследовать миллион долларов после его смерти. Если она хотела расстаться с Томми, она могла просто собрать вещи и уйти.

— Могут быть обстоятельства, о которых мы не знаем.

— Именно об этом я и говорю,— сказал я.— Могут быть какие угодно обстоятельства, о которых ты не знаешь, и пока ты не выяснишь, что это за обстоятельства, ты ничего не можешь утверждать. И разумеется, ты не должна во всеуслышание обвинять кого-либо в убийстве.

— Тогда почему она исчезла? — требовательно спросила она.

— Откуда я знаю? Этому может быть множество объяснений. Вполне возможно, что она придет на панихиду сегодня вечером, и ты сможешь ее спросить.

— Как же, придет.

— Может, нет, а может, и да. Откуда ты знаешь?

— Если она явится,— объявила Эбби,— я принесу тебе свои извинения.

— Ты уже сейчас можешь принести мне свои извинения,— заметил я.

— Я уже просила прощения. И делала это совершенно искренне.

Мой локоть опирался на спинку сиденья. Эбби опять наклонилась вперед и положила ладонь на мою руку.

— Ты не поможешь мне? Я осталась совсем одна, Чет, у меня никого нет теперь, когда умер Томми.

Я взглянул на нее. Мне трудно было ей верить. Такая хорошенькая девушка с большими голубыми глазами, гладкой кожей и густыми белокурыми волосами, да еще так дорого одетая, вряд ли могла быть совсем одна в этом мире. Я спросил:

— У тебя нет никого там, в Лас-Вегасе?

Она пожала плечами.

— Так, знакомые. Никого, кто был бы мне по-настоящему близок.

— А я, выходит, тебе по-настоящему близок?

Она сняла ладонь с моей руки и откинулась назад.

— Нет,— ответила она, глядя в окно.— Нет никого, я уже сказала.

— Откровенно говоря,— объяснил я,— я не хочу впутываться ни в какие дела, связанные с убийством, да и тебе не советую.

— Я это делаю ради Томми.— Она снова смотрела на меня.— Потому что он был моим единственным братом. И потому, что я была его единственным родным человеком.

— О'кей,— кивнул я.— Я тебя понял. Но с этого момента тебе придется вести дела иначе.

— Я постараюсь,— пообещала она.

Я наконец решился.

— Вот что я скажу тебе, Эбби. Я хочу знать, как мне получить мои деньги, ты хочешь знать, кто убил твоего брата. Наши интересы, возможно, в чем-то совпадают, так что я согласен помогать тебе какое-то время. До тех пор, пока либо ты выяснишь, что тебе нужно, либо я. Договорились?

— Конечно! — Она улыбнулась сияющей улыбкой и протянула мне руку. Я ее пожал и почувствовал, что она прохладная, гладкая и очень нежная.— Спасибо, Чет.

— Я пока еще ничего не сделал,— ответил я.— Можно, я внесу предложение?

— Буду очень рада.

— Отправляйся на панихиду. Оставайся там от начала до конца. Постарайся разглядеть каждого, кто придет, и выяснить, кто он. Если появится жена Томми, спроси ее, где она была. Если появится кто-нибудь из тех, на кого Томми работал, спроси, где я могу получить мои деньги. Во сколько заканчивается панихида?

— В девять.

— О'кей. Я по средам играю в покер в одном месте. В девять я буду там. Я дам тебе телефон, и ты можешь…

— А мне там нельзя поиграть?

Удивленный, я ответил:

— Ну, несколько раз у нас девушки играли.

— Я не такая, как те девушки,— спокойно сказала она.— Я обещаю, что буду играть хорошо.

— Надеюсь, не слишком хорошо,— усмехнулся я.

— Увидим.— Она пожала плечами.— Так, значит, твои друзья не будут возражать против меня?

— Они не будут,— пообещал я.— Приходи прямо туда. Манхэттен, Восемьдесят первая Восточная улица, тридцать восемь. Между Парк и Мэдисон. Хозяина квартиры зовут Джерри Аллен.

— Я приеду около половины десятого.

— Прекрасно. Куда ты сейчас?

— Назад, в квартиру Томми,— ответила она.

— О'кей. Но я включу счетчик, а то еще легавый остановит.

— Конечно,— сказала она.— У меня есть деньги.

— Отлично. Ты уже должна мне шесть сорок пять за поездку сюда.

Я завел двигатель, включил счетчик, проехал на Рокэвэй и свернул налево, на кольцевую.

— Я рада, что мы вместе, Чет.

— Только до тех пор, пока я не получу свои деньги,— напомнил я.— Конечно, я не хочу поступать не по-джентльменски, но это и вправду не мое дело — гоняться за убийцами.

— И не мое,— кивнула она.— Но я не могу так это оставить. Однако я понимаю, что у тебя, естественно, нет таких чувств, как у меня, и не собираюсь просить тебя делать больше, чем ты захочешь.

— Хорошо. Договорились.

— Да,— произнесла она, как будто ей это только что пришло в голову,— послушай, не могла бы я забрать назад свой пистолет?

— Ха-ха,— ответил я.

— Что-то не так?

— Ничего.

— Ты имеешь в виду, что я не могу забрать свой пистолет?

— Вот именно.

— Это нечестно, Чет. Он мне нужен для моей собственной безопасности.

— Ты будешь в большей безопасности без него,— заверил я.— Как и все окружающие.

И на этом наш разговор закончился.

11

В гараж я вернулся только в половине восьмого. Когда ставил машину, ни словом не обмолвился о дыре в крыше. В конце концов, если кто-то ее и заметит, откуда они смогут узнать, когда это случилось и кто ездил тогда на этой машине?

Причина, по которой я работал до половины восьмого, хотя покер начинается в семь, состояла в том, что у меня почти совсем не оставалось наличных. Я не знал, кончилась для меня полоса невезения или выигрыш Пурпурной Пекунии был только случайностью. И если уж мне придется проиграть сегодня вечером, то, по крайней мере, я не хотел записывать долги в присутствии Эбби Маккей. И не спрашивайте меня почему, я и сам не мог бы этого объяснить.

Еще в начале шестого я позвонил отцу и сказал, что не приду домой к ужину. В грязной забегаловке неподалеку от гаража я перекусил сосисками с фасолью, прежде чем ехать на другой конец города к Джерри Аллену. Все это время я ощущал тяжесть пистолета в кармане пальто. Мне не то чтобы очень хотелось таскать его повсюду с собой, но ничего другого я придумать не мог.

Я доехал на семьдесят девятом автобусе и поднялся наверх. Джерри живет на последнем этаже пятиэтажного дома без лифта. Как правило, те, кто добирается до его двери, к этому моменту чувствуют себя будто рыбы, вытащенные из воды. И я не был исключением.

Но наконец я позвонил, и мне открыл сам Джерри. Он совладелец цветочного магазина на Лексингтон-авеню. Кажется, он не совсем гетеросексуален, но ведет он себя прилично, да никого из нас и не волнует, чем он занимается в свободное от карт время. Кроме того, в картах он просто профан. Мне кажется, предоставляя свою квартиру для игры и постоянно проигрывая нам, он вроде как покупает право быть принятым в компанию настоящих парней, неважно, осознает он это или нет. Джерри имеет привычку посмеиваться со смущенным видом, когда проигрывает, а проигрывает он много.

Джерри сказал: «Привет, ты что-то поздно», а я с трудом перевел дух и кивнул. Он вернулся к игре. Я закрыл за собой дверь, снял пальто и повесил его в стенной шкаф. Потом прошел в гостиную, где у Джерри около окна стоит прекрасный круглый дубовый стол. За ним уже сидело пятеро парней. Оставалось два свободных места рядом, как раз между Джерри и Сидом Фалько, тем самым Сидом, о котором спрашивали меня бандиты. Неожиданно мне стало как-то не по себе. Мне не хотелось находиться рядом с Сидом Фалько, парнем, с которым я спокойно проводил вместе время вот уже пять лет. Я сел возле Джерри и сосредоточил свое внимание на том, что происходило на столе.

Там шла игра, семикарточный штуд. На пятой карте остались двое: Фред Стел и Лео Моргентаузер. Лео выглядел на возможный флеш, Фред — на стрэйт. Дуг Холлман сдавал. Я взглянул на карты, затем — на лица и понял, что Лео либо уже имеет пять карт, либо вот-вот прикупит, а Фред держится за стрэйт, пока только на четыре карты, и пятая ему не светит; и, наблюдая за всем этим, я начал успокаиваться и входить в норму, несмотря на соседство Сида Фалько.

Игра в покер два раза в неделю, по средам и воскресеньям, была нашей традицией вот уже целых пять или шесть лет, и за все эти годы произошли только небольшие изменения в составе игроков. Теперь нас было пять завсегдатаев, включая меня, плюс еще пяток ребят, которые заходили время от времени. Лео Моргентаузер (законченный флеш, выступающий в настоящий момент против незаконченного стрэйта Фреда) был одним из «незавсегдатаев». Он работал учителем в профессионально-технической школе в Квинсе и специализировался не то по автомобилям, не то по швейным машинам, не то по чему-то там еще. Выглядел он забавно — высокий, худой, с лохматой шевелюрой и громадным кадыком. Лео был женат, а зарабатывал, вероятно, не очень много, поэтому приходил играть он нечасто, но когда это случалось, он, как правило, выигрывал. Он хорошо разбирался в психологии покера и великолепно блефовал, когда ему это было нужно. Его самым большим недостатком было то, что он старался как можно реже рисковать. Поэтому иногда он уносил домой меньше наших денег, чем мог бы. Разумеется, меня это не огорчало.

Кроме него, за столом в этот вечер сидели только завсегдатаи. Фред Стел, который сейчас как раз остался один на один с Лео, не очень-то соображал в картах и был почти таким же профаном, как Джерри Аллен. Проигрывал он регулярно, может быть четыре раза из пяти, но каждый раз, когда начинал проигрывать, он осторожничал, поэтому редко проигрывал помногу. Предметом шуток над Фредом была его жена Кора. Она не выносила азартных игр и всегда пыталась выследить Фреда, звонила чуть ли не каждый раз, когда мы играли, спрашивая, не с нами ли Фред, и Джерри его всегда покрывал. Раза два она даже заявилась в квартиру, но Джерри ее не пускал с тех пор, как однажды, больше года назад, она дала ему по носу. Было очень смешно, хотя Джерри, у которого из носа хлынула кровь, не находил этого. Фред был владельцем прачечной самообслуживания на Флэтбуш-авеню в Бруклине, и, я полагаю, зарабатывал он довольно прилично, судя по тому, что в среднем он оставлял за каждую нашу встречу по десять — двадцать долларов. К тому же он много играл на скачках. Кстати, это по его совету я начал делать ставки у Томми Маккея.

Дуг Холлман (он в настоящий момент сдавал), громадный волосатый толстяк, был хозяином автозаправочной станции на Второй авеню, недалеко от Мидтаунского туннеля. Он относился к типу «бурных» игроков, тех, кто, блефуя, пытается выглядеть злобно и угрожающе. В общем, он неплохо играл в покер, выигрывал чаще, чем проигрывал, и единственное, чем он меня всерьез раздражал, были дешевые двадцатипятицентовые сигары, которые он постоянно курил.

И наконец, Сид Фалько — худощавый, серьезный и, вероятно, самый молодой из всех сидящих за столом. Он и к покеру относился с убийственной серьезностью и всю свою игру строил на математических расчетах, играл строго по инструкции, что значит — очень консервативно, без воображения; выигрывал он понемногу, но регулярно. Обычно два-три раза за вечер он пытался блефовать, ведь в инструкции говорится, что время от времени следует делать это, чтобы держать других игроков в напряжении, но все его попытки оказывались прозрачными, как вощеная бумага. Блефовать было для него настолько неестественно, что он и вел себя при этом по-дурацки, как свихнувшийся робот в научно-фантастическом рассказе. Прикуривал сигарету, все время как-то странно дергаясь, или начинал рассказывать анекдот высоким тонким голосом, или принимался сверять свои часы с часами всех остальных. Так что его блефы обычно проваливались.

Текущая раздача наконец закончилась, и когда Фред Стел ответил на последнюю ставку Лео Моргентаузера, все поняли, что он в конце концов прикупил-таки себе свой стрэйт. И разумеется, все, за исключением Фреда, давно уже знали, что у Лео был флеш.

Лео начал проделывать номера из репертуара актерской студии: хмуро посмотрел на свои закрытые карты, на открытые карты Фреда, на фишки перед собой, на банк, на противоположную стену и, наконец, вздыхая и покачивая головой, поднял ставку.

А Фред поднял еще. Потому, что он дурак в игре, потому, что его стрэйт ему пришел и он не мог поверить, что этот стрэйт был проигрышем, и потому, что игра недавно началась и пока еще он не успел много проиграть.

И тогда Лео вскричал: «Ха!» — и с великолепным размахом и зловещей победной улыбкой поднял Фреда в ответ.

На Фреда было жалко смотреть. Он уже понял, что его провели, но Лео немного переигрывал, и поэтому Фред не вышел. У него оставалась еще последняя слабая надежда, что Лео пытается провернуть двойной обратный блеф, хотя, разумеется, на самом деле этого не было. Так что в конце концов Фреду пришлось платить.

Лео показал ему флеш и забрал банк.

Фред даже не потрудился показать стрэйт. Он просто сложил свои карты и оттолкнул их в сторону.

Следующим сдавал Лео. Только что выиграв, он, конечно, раздал опять на семикарточный штуд. Мне достались четверка и девятка, а потом валет, все три разных мастей, и я вышел. Оставшееся время, пока шла игра, я наблюдал за Сидом Фалько. У него были две дамы, и он разыгрывал свою партию тщательно и методично. Единственным соперником его был Джерри Аллен. У Джерри, судя по его виду, были короли.

Итак, Сид Фалько — гангстер. Или работает на гангстеров. Или на кого-то, связанного с гангстерами. Или еще что-нибудь в этом роде. Я все старался понять, не выглядит ли он как-то иначе теперь, когда я знаю о нем то, что я знаю?

Нет. Он ничуть не изменился, оставшись тем же самым парнем, который, как мы думали, работает агентом компании по оптовой продаже алкогольных напитков.

Ну что ж, возможно, так оно и есть. Разве нельзя заниматься совершенно легальным делом и в то же время быть непосредственно связанным с мафией? Так работают бармены, к примеру, и разносчики безалкогольных напитков, и операторы музыкальных и торговых автоматов, и оптовые продавцы спиртного, и Бог знает кто еще. Так что Сид Фалько вполне мог иметь вроде бы честную работу и тем не менее быть гангстером.

Но почему он не выглядел как-то иначе в этот вечер? Быть может, зловеще или таинственно? Хоть как-то. Но не выглядел.

Я подумал, что произойдет, если я сейчас наклонюсь к нему поближе, как будто заинтересовался снятой картой (она ведь все равно уже вне игры) и шепну ему на ухо: «Соломон Наполи». И все. А потом сяду на место и как ни в чем не бывало посмотрю на других играющих.

Я поразмыслил, взглянул на профиль Сида и решил не пробовать. Несмотря на то что он не выглядел как-то особенно. Нет, неверно, как раз поэтому. Внешне он был совсем обычным, и это пугало сильнее всего. То, чего вообще нельзя увидеть, в действительности может оказаться чем угодно. Мне не хотелось знать, чем именно. Поэтому я не лез не в свое дело и Силу ничего не шептал.

Тем временем Сид со своими дамами продвигался вперед осторожно, но ровно. В конце концов против него не осталось никого, кроме Джерри — возможно, с королями. Сид сравнял, и Джерри пришлось остаться и заставить Сида показать карты, что Сид и сделал. Джерри издал свой смущенный смешок и оглянулся на сидящих за столом, словно проверяя, заметил ли кто-нибудь его неудачу. Мы все уже знали эту его манеру, поэтому смотрели в другую сторону.

Следующим сдавал Фред. Опять штуд семью картами. Фред все-таки полный дурак в карточных делах, проигрывая, он все время возвращается к одной и той же игре. На этот раз мне достались тройка и валет в закрытых и семерка в открытых, опять трех разных мастей. Я вышел, естественно, и задумался, не была ли моя удача с Пурпурной Пекунией чисто случайным попаданием. Карты стоили мне по четвертаку за раздачу.

На этот раз банк взял Джерри. У него был стрэйт со старшей восьмеркой, который, по всей видимости, сложился на седьмой карте, против несыгравших открытых тузов Дуга Холлмана. Дуг выпустил тучу сигарного дыма, но ничего не сказал.

Сид был следующим на раздаче. Он перешел на штуд пятью картами и сдал мне валета и девятку наверху. Я взял еще валета в пару первому на четвертой карте, и моим соперником в конце концов остался один Фред. Два других валета вышли, это Фред должен был заметить. Самая крупная карта, которую он показывал, была десятка, так что у меня имелся шанс, и я, естественно, сделал максимальную ставку — два доллара. Когда он поднял на два доллара в ответ, я хотел было проделать один из трюков Лео, но потом решил: черт с ним, и просто добавил еще на два бакса выше. Фред закрыл, и я показал ему моего второго валета.

— Я не думал,— сказал он и показал мне свою вторую десятку.

— А я думал,— ответил я, что, возможно, было жестоко.

И вот когда я взял свой первый банк за вечер, я сказал:

— Ребята, вы слышали, что случилось с Томми Маккеем в понедельник?

Фред, Дуг и Лео знали Томми, а Сид и Джерри слышали про него от нас.

— Я пытался ему дозвониться,— вспомнил Дуг.

— Он умер.

Никто из них не знал об этом. Поэтому я стал рассказывать, и, разумеется, карты больше не раздавали, пока я не закончил. Однако, когда я сообщил им, что у Томми есть сестра, очень хорошенькая, и она прилетела из Лас-Вегаса и собирается прийти сюда чуть позже, все остальные детали рассказа как-то неожиданно померкли. Сначала были вопросы о Томми, потом о парне, который посоветовал мне поставить на эту лошадь, но под конец расспрашивали только про Эбби.

— Вы ее увидите,— повторял я.— Она будет здесь около половины десятого.

Потом Дуг Холлман, которому я был должен, сказал что-то насчет того, что я теперь купаюсь в деньгах, а я ответил, что пока еще нет: ведь Томми умер, и я до сих пор не мог получить свой выигрыш, но завтра же я все разузнаю. Он кивнул, но немного помрачнел. Джерри, которому я тоже был должен, тоже помрачнел.

Наконец мы вернулись к игре, и в течение следующих двух часов дела у меня шли прилично. Дугу Холлману приходили карты почти такие же дешевые, как и его сигары; Фред Стел и Джерри слишком много рисковали и слишком подолгу оставались в игре; а Сид, в общем, топтался на месте. Это означало, что все деньги выигрывали Лео и я, и большая часть доставалась мне. К тому времени, когда, без четверти десять, позвонили в дверь, я выиграл почти сорок баксов, что было, конечно, замечательно, тем более — всего за два часа.

В тот момент, когда раздался звонок, я как раз не был в игре. Я отодвинул стул и встал.

— Это Эбби пришла.

Выйдя из гостиной в прихожую, я распахнул дверь и действительно увидел Эбби все в той же оранжевой шубе и черных сапогах.

— Привет,— сказал я.

Она вошла, улыбнулась, переводя дух, и жестом показала, что еще не может говорить.

— Ничего,— кивнул я.— Я понимаю.

Я помог ей снять шубу. Оказалось, что ее сапоги не только закрывают колени, но поднимаются еще выше и заканчиваются где-то под мини-юбкой детски голубого цвета. Эбби выглядела очень сексуально.

Я повесил ее шубку и повернулся к ней. Только теперь она произнесла:

— Боже, ну и лестница.

— К ней привыкнуть невозможно.

— Верю,— ответила она.

— У тебя будет преимущество, а это нечестно, знаешь ли,— сказал я.— Никто из нас не сможет смотреть на карты.

Она улыбнулась.

— Как мило, что ты так говоришь.

— Ты выяснила что-нибудь на панихиде?

— Ничего важного. Потом расскажу.

— О'кей.

Я провел ее в гостиную, чтобы представить ребятам, и все они держались вполне естественно и невозмутимо, разве что Дуг выпустил столько сигарного дыма, что стал похож на паровую машину, Лео рассыпал по столу стопки фишек — а они были совсем не высокие,— Фред опрокинул стул, когда вскочил на ноги, Джерри издал свой несчастный смешок, словно его опять обыграли, а Сид быстро-быстро заморгал, как будто собирался блефовать.

В конце концов все расселись. Эбби оказалась между Сидом и мной и получила от Джерри фишки на десять долларов. Мы объяснили ей наши правила, Лео раздал карты, и вскоре Эбби взяла неплохой банк на дамах против троек. Добро пожаловать в наш клуб!

Спустя две раздачи была ее очередь.

— Моя любимая игра — штуд,— сказала она.

Дуг, который хотел понравиться такой красивой девушке, но еще не решил, как это лучше сделать посреди покера, спросил:

— Пятью картами или семью?

— Пятью,— ответила она.— Естественно.

В полном молчании она с небрежной ловкостью профессионала перетасовала колоду, затем подала ее Сиду, чтобы тот снял, и стала расстреливать карты, как Джон Скарн. Мой туз в открытых смотрелся неплохо, но дело решила десятка, которая была в паре с четвертой картой, и я загреб банк — небольшой, но все равно это было приятно. Потом настала моя очередь, и я просто не смог раздать ни на что, кроме пятикарточного штуда.

После заявления Эбби все остальные тоже не могли переключиться на что-либо другое, так что еще целый час или около того мы играли исключительно в штуд пятью картами. Эбби делала успехи, играя довольно осторожно и постоянно понемногу выигрывая. Моя удача слегка застопорилась, но нельзя сказать, чтобы совсем отвернулась. Лео, похоже, оставался при своих, а Джерри проигрывал все отчаяннее и отчаяннее. Он напоминал мне центрифугу, раскручивающуюся все быстрее и разбрасывающую деньги во все стороны. Но больше всего удивили меня Фред и Сид. Фред вдруг собрался и оказался четким, осмотрительным, блестящим игроком, безошибочно распознающим блефы, проницательным, как налоговое управление, и вообще выглядел совсем другим человеком. Сид, напротив, совершенно сломался. Все расчеты, казалось, вылетели из его головы, и он сделался таким рассеянным, как будто был в противофазе со всеми нами и играл, отставая от нас на пять раздач. Эбби сидела у его левого локтя, и с этой близостью он, по-видимому, справиться не мог. Узнать, что гангстеру тоже не чуждо ничто человеческое, было для меня большим облегчением. Если бы он сидел рядом со мной, пожалуй, я даже осмелился бы шепнуть ему магическое имя, хотя, если подумать, гангстер, впавший в рассеянность, едва ли становится от этого менее опасным.

Уже ближе к одиннадцати, как раз, когда Эбби снова собиралась сдавать, Дуг спросил ее, кем она работает в Лас-Вегасе: танцует или еще что. Эбби ответила:

— Я — банкомет в «двадцать одно».

И начала сдавать карты на штуд.

Сногсшибательно. Какое там! Никто даже не взглянул на свои карты — все тут же уставились на Эбби.

Вопрос, который вертелся у всех нас на языке, задал Дуг. Отставив сигару, он спросил:

— А ты случайно не шулер?

— У нас в Вегасе все законно,— спокойно сказала она.— Заведение зарабатывает деньги за счет процента с выигрышей.

— Ага,— сказал Дуг и указал сигарой на колоду в ее руке.— Но ты все-таки умеешь жульничать при сдаче?

Эбби оглядела всех нас и неохотно кивнула.

— Кое-что я умею,— призналась она.— Я не собираюсь ничего такого делать, но я это умею.

— Например? — спросил Дуг.

Она пожала плечами.

— Могу сдавать через одну. Или снизу. Знаю, как лучше разместить колоду на столе. Ну и так далее.

— Покажи нам какие-нибудь штучки,— попросил

Дуг.

Он подвинул к ней свои карты.

— Покажи, как это делается.

— А как же игра? — спросила она.

— К черту игру,— ответил он, и все согласились.

Мы все подвинули свои карты к Эбби. Она пожала плечами, собрала колоду и начала показывать нам всякие штуки.

Восхитительно! В течение получаса она демонстрировала свои фокусы, и наблюдать за ней оказалось одно удовольствие. Просто замечательно было смотреть, что вытворяли с картами ее длинные, тонкие пальцы с бледно-красным лаком на ногтях. Пиковый туз наверху колоды, пальцы делают «чик-чик-чик», карты раздаются по кругу, а наверху колоды все тот же пиковый туз. Она прятала карты, или делала вид, что снимает, а карты оставались в том же порядке, или раздавала карты на игроков, а потом сваливала в кучу оставшиеся, подгребая к ним сброшенные, и вся эта куча словно оживала, шевелясь и перемешиваясь,— и чего только еще она не делала. Она взяла старую колоду, которая завалялась у Джерри, и показала нам, как делаются крапленые карты — помечаются ногтем большого пальца по краю, пока колода в игре. Она показала, как держать колоду, чтобы карты сняли так, как вам надо.

На этом с покером в тот вечер покончили. Джерри выставил пиво и виски, и мы просто сидели и болтали об азартных играх, о надувательстве, о том о сем, и прекрасно провели время. Даже Сид в конце концов немного расслабился, и жена Фреда, Кора, так и не позвонила, что само по себе было удивительно, и это сделало вечер особенно приятным.

Расходиться стали около половины первого, договорились предварительно, что Эбби должна опять прийти в следующий раз, если она еще будет в городе. На этом мы расстались. Я не сомневался, что это один из лучших вечеров в моей жизни. Все видели, что я не просто был знаком с этой девушкой и пригласил ее, но еще и ушел вместе с ней. К тому же я выиграл пятьдесят три бакса, что для такой игры было совсем неплохо. Полоса неудач закончилась, я это чувствовал.

12

Сид спустился вниз раньше и ждал нас на улице.

Он предложил мне:

— Ты домой, Чет? Я тебя подвезу.

Прежде чем я ответил, Эбби сказала:

— У меня машина.

— А,— Сид пожал плечами.— Тогда пока,— попрощался он, повернулся и зашагал прочь.

Я посмотрел ему вслед.

— Интересно,— заметил я,— он никогда раньше не предлагал подвезти. Он знает, что у меня своя машина.

— Твоя машина тоже здесь?

— Нет, сегодня нет. Я приехал прямо после работы.

— Тогда поехали на моей. Я сегодня взяла ее напрокат.

— Я живу в Квинсе,— сказал я.

— Нормально. Нам все равно нужно поговорить. Поехали.

Я не возражал. Мы сели в зеленый «додж», кожаные сиденья которого совсем застыли от мороза. Эбби завела двигатель и тут вспомнила, что еще нужно заправиться. Не знаю ли я, где сейчас что-нибудь работает?

— Здесь есть заправка «Суноко» в Вест-Сайде, но это немного не по пути.

— А другого места ты не знаешь?

— Ну,— сказал я, поколебавшись,— это единственная заправка «Суноко», которая сейчас работает.

— Какая разница? Бензин есть бензин.

Я замялся.

— Ну, понимаешь, я играю в «Солнечные Доллары».

Эбби смотрела на меня и долгое время ничего не говорила, а потом улыбнулась и сказала:

— Ну ты и фрукт, Чет.

— Пожалуй, да.

— Тогда пусть будет «Суноко».

— Если ты не против.

— Конечно нет. Если ты сегодня выиграешь, двадцать пять процентов мои.

Я улыбнулся ей в ответ:

— Хочешь сама быть в гуще событий?

— Всегда,— ответила она и тронулась с места.— Куда?

— Через парк.

Мы объехали квартал и направились на запад. Эбби заметила:

— Есть ведь и другие игры, на других заправочных станциях. Почему бы тебе слегка не расширить круг своих интересов?

— Это только уменьшает шансы. Ты ведь останавливаешься на заправке определенное количество раз. Делишь это количество на две игры — и шансы резко падают.

— В два раза.

— Нет, гораздо больше. Я не математик, но, по-моему, получается так. Мой отец, наверное, смог бы рассчитать.

Тут она, естественно, спросила о моем отце. Я рассказал ей о нем и об этих страховках, а потом она рассказала мне немного о своем детстве — ее и Томми. Их отец занимался недвижимостью во Флориде. В таких делах всегда много подъемов и спадов, и их семья тоже впадала то в одну, то в другую крайность. Периоды подъемов были короткими, а периоды спадов — продолжительными, потому что их отец оказался к тому же настоящим любителем лошадок, игроком с неизменной верой в случай, одним из тех, кто всегда ставит на лошадь с самой странной кличкой. Будь он жив по сей день, Пурпурная Пекуния ему как раз бы подошла, но он испустил дух семь лет назад во время шестого заезда в Хиалее, когда лошадь по имени Микки Маус, на которую он поставил тридцать семь к одному, будучи на пять корпусов впереди остальных, споткнулась и упала за два шага до финиша. После его смерти их мать стала настоящей религиозной фанатичкой. Она переехала в Натли, Нью-Джерси, и не пропускала ни одной церковной тусовки в течение следующих четырех лет, до той ночи, когда какой-то лихач насмерть сбил ее автомашиной.

— Его так и не нашли,— закончила Эбби.— Я ничего не могла сделать, когда умер папа, и ничего не предприняла, когда погибла мама, но смерть Томми я так не оставлю, даже если это будет последним, что я сделаю на этой земле.

Я взглянул на нее: она сосредоточенно смотрела сквозь лобовое стекло, и на какой-то момент мои собственные проблемы — девятьсот тридцать баксов — показались мне полной ерундой. Мне даже захотелось предложить ей свои услуги, подобно рыцарю, защищающему какую-нибудь беспомощную дамочку и утешающему ее в горе, но, к счастью, чувство реальности вовремя взяло верх, и я успел закрыть рот. В том мире, где, надо полагать, обитал убийца Томми Маккея, я был бы скорее обузой, нежели опорой, путался бы под ногами в самый неподходящий момент, и так далее. А кроме того, Эбби Маккей уж никак не была беспомощной дамочкой. Она могла сама постоять за себя, в этом я не сомневался.

Так что я просто сменил тему разговора, и мы немного поговорили о покере. Она высказала кое-какие интересные замечания относительно каждого из ребят — их характеров и стиля игры, а также указала на один из моих собственных недостатков — слишком большое почтение к тузам. Туз, которого я замечал в чужих картах, заставлял меня пасовать, когда у меня были все основания остаться в игре, а туз в моих собственных картах, напротив, удерживал меня в игре, когда я имел на руках чистый пас. Мне пришлось с этим согласиться, и я учел все, что она сказала, чтобы использовать на следующей неделе.

На заправке мы получили два пятака «Солнечных» и десятку «Долларов».

— Ну как, хорошо? — спросила Эбби.

— Нет. Половинки не сходятся.

Заправившись, мы поехали назад через город, миновали Мидтаунский туннель и выехали на Экспрессвэй, и в этот момент Эбби сказала:

— Нас преследуют, Чет.

Я оглянулся и увидел четыре пары фар позади нас. Из-за их слепящего света я не мог разглядеть ни одной из машин.

— Которая? — спросил я.

— Вторая сзади в левом ряду.

— Откуда ты знаешь, что он едет за нами?

— Он был позади нас, когда мы остановились перед светофором на Пятой авеню по дороге на заправку. А потом я опять увидела его позади нас в туннеле.

— Ты уверена, что это та же самая машина?

— Я разглядела бандитскую эмблему,— хмыкнула она.— Очень сексуально.

Я взглянул на нее и вдруг почувствовал, что эта девушка волнует меня гораздо больше, нежели любая машина, преследующая нас по ночному городу. Она покосилась на меня, усмехнулась и сказала:

— Я тебя разыгрываю, Чет.— И снова стала смотреть вперед.— Но это та же самая машина, я знаю.

Я опять обернулся назад. Машина держалась на неизменном расстоянии от нас.

— Я тебе кое о чем еще не говорил. Может, сейчас как раз подходящий момент.

И я рассказал ей о бандитах, приезжавших за мной прошлой ночью.

Она выслушала с большим интересом, ни разу меня не перебила, а когда я закончил, кивнула и сказала:

— Я тоже думала, что не они убили Томми. Просто не похоже, что это их рук дело. А то, что они тоже пытаются что-то узнать, только подтверждает мою мысль.

— Они думают, что это сделал тот тип, Соломон Наполи,— напомнил я.— И легавый, который ко мне приходил, тоже упоминал это имя.

— Нам надо будет выяснить, кто он,— сказала она.— А пока давай-ка оторвемся от этой машины, там, сзади.— И она нажала на газ.

На «доджи» теперь ставят гораздо более мощные двигатели, чем раньше. Мы рванули вперед, как герои какого-нибудь мультфильма, и понеслись по Экспрессвэй словно пуля, выпущенная из винтовки.

— Эй! — воскликнул я.— У нас в Нью-Йорке и полиция имеется.

— Они едут за нами?

Я посмотрел назад и увидел, что один автомобиль устремился за нами следом. Теперь он был чуть дальше от нас, чем прежде, но больше уже не отставал. К счастью, машин на дороге было мало, и мы неслись друг за другом, петляя между ними, как змея в большой спешке.

— Они еще здесь,— сказал я.

— Держись,— предупредила она.

Я взглянул на нее: она склонилась над рулем, сосредоточенная и напряженная. Я не мог и подумать, что она собирается свернуть на улицу, надвигающуюся на нас справа, но она это сделала, в последний момент крутанув руль, срезая угол на полной скорости.

Впереди на светофоре горел красный. Нигде поблизости не было видно машин. Эбби сняла с газа ногу и нажала на тормоз. Крутясь, мы выкатились на перекресток. Я до сих пор думаю, что все это удалось ей совершенно случайно.

Так или иначе, мы отмахали еще один квартал по совершенно пустой улице, что было очень удачно для всех, и затем, под визг покрышек, свернули еще раз направо. После этого мы оказались в квартале, где один к одному стояли темные, безмолвные и мрачные магазины с облупившимися фасадами. Примерно в середине квартала между двумя зданиями с правой стороны был проезд, и Эбби, совершив еще один невозможный поворот, воткнула туда «додж», со скрежетом затормозила в нескольких сантиметрах от полуразрушенных ворот старого гаража, заглушила двигатель, потушила фары.

Мы оба посмотрели назад и минуту спустя увидели, как мимо промелькнули огни, белые впереди и красные сзади.

— Ну вот,— с гордостью сказала Эбби и повернулась к рулю.

Я смотрел на нее, прижавшись спиной к двери.

— Эбби,— произнес я.— Ты добилась редкого достижения. Ты вела автомобиль так, что привела в ужас нью-йоркского таксиста.

В машине было темно, но я разглядел ее улыбку.

— Мы удрали, разве не так? — с торжеством сказала она.

— Удрали,— согласился я.— Но я уже почти захотел, чтобы меня поймали.

— Ну и зря.

Что-то в ее голосе заставило меня насторожиться.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Кто это еще мог быть,— ответила она,— как не те люди, которые приходили за тобой прошлой ночью? И если они снова ищут тебя, это может означать только одно.

— Что же?

— В конце концов они все-таки решили, что ты виновен в смерти Томми.

— Черта с два. В этом нет никакого смысла.

— Даже я какое-то время думала, что ты виновен,— возразила она.— А зачем тогда они снова вернулись за тобой? Зачем они за тобой следят?

— Может быть, хотят спросить еще что-нибудь. Мне не о чем беспокоиться.

— Не о чем беспокоиться? Ты еще скажи, что собираешься сейчас поехать домой, как будто ничего не случилось.

— Естественно,— сказал я.— Куда мне еще ехать?

— Они будут тебя ждать. Если ты поедешь домой, они тебя убьют.

— Убьют? Эбби, в самом худшем случае они снова начнут задавать мне свои вопросы. И вообще, у меня тоже есть вопросы, которые я хочу задать им, например, куда мне пойти, чтобы получить мои деньги. Если только ты не выяснила это сегодня на панихиде.

— Я ничего не выяснила на панихиде,— сказала она.— Чет, если ты покажешься на глаза этим людям, они тебя застрелят.

— Зачем? Не говори глупостей,— отмахнулся я.— Жена Томми приходила на панихиду?

— Нет,— ответила Эбби.— И это не глупости. Я пытаюсь спасти тебя от смерти.

— Никто меня не убьет,— сказал я.— Может, хватит об этом? Хоть что-то интересное было на панихиде?

— Приходил кое-кто из родственников Луизы, но ни один из них не знает, где она. И еще какие-то люди были, некоторые выглядели довольно сурово, но никто не сказал, что работает вместе с Томми, и поэтому я ничего не могла спросить. И тебе лучше ни о чем не спрашивать, потому что в ответ тебе снесут голову.

— Опять делаешь поспешные выводы, как в тот раз, когда ты впервые села ко мне в такси,— парировал я.— Тогда ты была убеждена, что я убийца, а теперь ты убеждена, что меня собираются убить.

— Так оно и есть, Чет. Может, ты хотя бы признаешь, что это возможно?

— Нет. Потому что это не так.

— Чет, я не хочу везти тебя домой. Они будут следить за твоим домом.

— Послушай,— сказал я.— В твоих рассуждениях есть по крайней мере одно слабое место. Те люди знали, где я живу, они меня ждали около дома, и им не потребовалось бы следить за мной. Нет, Эбби, это кто-то другой.

— Кто?

— Не знаю.

— Что они хотят от тебя?

Я покачал головой.

— Не знаю.

— Но ты не считаешь вполне возможным, что, кем бы они ни были, они хотят тебя убить?

— Нет никакой причины, чтобы кто бы то ни было хотел убить меня. Может, ты от меня отстанешь с этим? Ты, черт возьми, слишком любишь мелодраму.

— Чет, не злись. Я просто пытаюсь объяснить тебе…

— Ты просто пытаешься заразить меня своей паранойей,— сказал я, быть может, резче, чем следовало. Ее настойчивость очень уж действовала мне на нервы.— А теперь с меня хватит. Уже поздно, а завтра я должен идти на работу. Если тебе больше нечего мне рассказать, давай трогаться.

Она едва сдерживала гнев.

— Ты просто не хочешь слушать, так?

— Именно так,— подтвердил я.

— Что ж, прекрасно.

Она завела машину, сдала назад, на улицу, и поехала обратно к Экспрессвэй.

Весь обратный путь она вела машину, возможно, несколько жестко, потому что была сердита, но без выкрутасов. Время от времени я односложно обращался к ней, поясняя, как проехать к дому, но, кроме этого, мы не разговаривали.

Когда она остановилась перед моим домом, я холодно произнес:

— Спасибо, что подвезла.

Если она желает быть упрямой, пожалуйста. Я тоже это умею.

Она кивнула не менее холодно. Тоже умеет.

Я открыл дверь, в салоне зажегся свет, я уже хотел выйти, и тут сзади прозвучал выстрел. Почти одновременно с этим что-то просвистело в машине, и волосы у меня на затылке подняло порывом ветра.

Я огляделся, недоумевая, и увидел круглую дырку с лучиками трещин в лобовом стекле.

— Эй! — воскликнул я.

— Закрой дверь! — завопила Эбби.— Свет, свет, закрой дверь!

Кажется, я соображал слишком медленно. Я взглянул на нее в замешательстве, собираясь спросить, что происходит, и тут что-то тяжелое ударило меня по голове, и свет разом померк.

13

Первая мысль: я напился. Это было единственным возможным объяснением моего состояния. Мне казалось, что настало утро, и я просыпаюсь, как обычно, дома, но с той раскалывающей болью в голове, какая бывает у меня от виски или бурбона. Я знал, что вылечить меня могут две таблетки аспирина и кварта апельсинового сока, а затем еще полчаса сна, но выбраться из постели, чтобы заняться лечением, было очень трудно. Пожалуй, даже невозможно, а, как вы понимаете, невозможное занимает чуть больше времени.

Вероятно, самым тяжелым моментом будет тот, когда я открою глаза. Яркий свет уже бился в веки, пытаясь вонзиться сквозь них прямо мне в мозг. Я жмурился даже с закрытыми глазами. Потом осторожно приподнял для пробы одно веко. То, что я увидел, заставило меня широко распахнуть оба глаза и резко вскочить.

Я лежал в чужой постели, в незнакомой спальне; была глубокая ночь; горел верхний свет, и какая-то девушка в бюстгальтере и трусиках, стоя спиной ко мне, что-то доставала из ящика комода.

— Детектив Голдерман! — вскричал я.

Девушка обернулась. Это была Эбби.

— Извини,— сказала она.— Я тебя разбудила? Я думала, что ты отключился на всю ночь.

Не торопясь она подошла к шкафчику и набросила халат.

У меня было слишком много причин, чтобы растеряться. Я произнес:

— Почему я это сказал?

Завязывая пояс халата, Эбби спросила:

— А как ты меня назвал, кстати?

— Детектив Голдерман,— ответил я, все еще смущенный.

Она тоже смутилась. Оглядела себя и переспросила:

— Детектив Голдерман?

И тут я понял.

— Комната,— сказал я.— Это спальня Томми.

— Ну да.

— Я был здесь один-единственный раз,— объяснил я,— когда детектив Голдерман допрашивал меня после… Это кровать Томми!

— Конечно.

Я выпрыгнул из постели.

— Ты голый, Чет,— сказала Эбби.

Я тут же нырнул обратно.

— Что… что…

— Мы с доктором тебя раздели,— пояснила она.— Он помог мне перенести тебя сюда.

— С доктором?

Мое замешательство становилось все сильнее и сильнее. Я поднес руку к голове, и мои пальцы коснулись ткани. Ощупав всю голову, я обнаружил, что она обмотана бинтами и еще чем-то вроде пластыря.

— Что за черт? — спросил я.

— В тебя стреляли.

Тогда я все вспомнил. Машина остановилась, я открыл дверь, зажегся свет, потом раздался выстрел, и я -увидел дырку с трещинами в лобовом стекле, у меня зашевелились волосы; потом — крик Эбби, и наконец резкая тьма, как будто я смотрел телевизор и у него внезапно погас экран.

Я затрепетал, ощутив настоящее благоговение перед самим собой.

— Значит, в меня стреляли?

— В голову,— уточнила она.

Это вдруг показалось мне невозможным.

— Нет, нет,— возразил я.— Если бы мне выстрелили в голову, я бы умер. Или, по крайней мере, находился бы сейчас в больнице.

— Пуля только содрала кожу.

— Содрала кожу?

Какой ужас.

— Она не попала тебе в голову,— терпеливо объясняла Эбби.— Она просто как бы скользнула сбоку. Вот здесь, над твоим левым ухом.

Я дотронулся до головы над левым ухом и почувствовал очень сильную боль. Под повязками моя голова отозвалась на прикосновение резким «бам-м-м».

— Ох,— выдохнул я и оставил свою голову в покое.

— Доктор сказал, что пуля сорвала немного кожи и оставила крошечную вмятину на твоем черепе, но ты будешь…

— Вмятину?

Все мое участие в диалоге ограничивалось изумленным повторением отдельных слов Эбби. Но я слышал сразу столько всего, повергавшего меня в недоумение, что просто не знал, о чем спросить в первую очередь.

— Просто маленькая вмятина,— повторила она успокаивающе.— Почти незаметная. Доктор сказал, чтобы ты полежал в постели день или два, а потом какое-то время старался не перенапрягаться, вот и все.

— И можно не ложиться в больницу?

— Конечно. Честное слово, Чет, это совсем легкая рана. Доктор сказал, что пролетевшая пуля сразу как бы прижгла ее, к тому же она сильно кровоточила, и кровь ее промыла, и поэтому…

— Я не хочу ничего об этом слышать,— прервал я ее. Потом осторожно приложил руку к голове — впереди, не слева — и сказал: — Больно.

— Доктор дал мне таблетки для тебя.

Эбби вышла.

Пока ее не было, у меня наконец появилось свободное время, чтобы немного разобраться в ситуации, и когда Эбби вернулась, я уже обдумал несколько вопросов, которые хотел бы задать ей. Я проглотил две маленькие зеленые таблетки, запил их водой, вернул ей стакан, поблагодарил и спросил:

— А полиция?

— Что полиция?

Она поставила стакан на столик и присела на край кровати.

— Ты их не вызывала?

— Боже праведный, нет,— ответила она.

— Боже праведный, нет? Боже праведный, почему нет?

— Потому что мафия пыталась убить тебя,— объяснила Эбби.

Я опять пришел в замешательство.

— Прошу прощения,— пробормотал я,— но мне кажется, что это как раз чертовски подходящая причина, чтобы их вызвать. Хотя бы потому, что только так можно получить защиту полиции.

Она покачала головой.

— Чет, ты разве не знаешь, что происходит, когда мафия кого-то преследует, а он обращается в полицию за защитой?

— Он эту защиту получает,— ответил я.

— Нет. Чаще всего его выбрасывают из окна. Ты что, никогда не слышал о взяточничестве? О подмазках? О купленных полицейских? Ты думаешь, Томми мог заниматься букмекерством на виду у всего Манхэттена, и полиции при этом постоянно не платили? Ты думаешь, что в распоряжении боссов Томми нет легавых, которым регулярно платит мафия?

— Да брось,— сказал я.— Ты опять впадаешь в паранойю. Ты все время…

— В последний раз, после того как ты это говорил,— напомнила она,— ты едва не получил пулю в голову.

Мне стало не по себе, хотя, конечно, это было нелепо. Смешно принимать всерьез такие вещи, это вроде старого суеверия насчет третьего, прикуривающего от одной спички. А с другой стороны, ведь сколько людей тем не менее зажигают новую спичку для третьей сигареты? Таких сотни. И я — один из них.

И все-таки то, что она говорила, в самом деле казалось мне довольно диким. В меня стреляли. В голову. Как я вообще могу думать о том, чтобы не обращаться в полицию?

— Что же мне тогда делать? — спросил я.— Боже мой, да они снова примутся стрелять, как только опять меня увидят. Я не могу пойти ни домой, ни на работу, я не могу даже пройтись по улице.

— А тебе и не надо этого делать,— успокоила она.— Доктор сказал, что ты должен оставаться в постели, так что оставайся здесь, и будешь в полной безопасности. Никто ведь не знает, что ты здесь. Никто даже не знает, что я здесь.

— Ну да,— согласился я.— Я буду лежать здесь два дня, а потом пойду, и меня застрелят.

— Нет, не застрелят, Чет,— уговаривала она.— К тому времени они прекратят тебя преследовать.

— Очень приятно это слышать. Правда, у меня есть кое-какие сомнения.

— Да не сомневайся,— сказала она.— Ты только задумайся об этом на минутку.

— Лучше не надо.

— Чет, не будь глупеньким. Спроси себя, почему они пытались тебя убить?

— Я не хочу задавать себе такие вопросы. Я не хочу об этом думать.

— Ответ заключается вот в чем,— не отставала она.— Они все еще думают, будто ты имеешь отношение к смерти Томми. Они думают, что ты работаешь на этого Наполи, или как его там, и что ты убил Томми. Поэтому они хотят отплатить Наполи, убив тебя.

— Наполи?

— Это они так думают,— пояснила она.— Глаз за глаз.

— Да, но это мой глаз, а не его.

— Но что, если они узнают,— продолжала она,— что ты не имеешь никакого отношения к убийству Томми? Тогда они больше не будут тебя преследовать.

— Дай Бог,— вздохнул я.— Только как же они узнают эту хорошую новость?

— От меня,— ответила она.

— От тебя?

— Я же собираюсь выяснить, кто убийца. Я все еще думаю, что Луиза имеет к этому какое-то отношение…

— Не имеет.

— В любом случае я уверена, что она действовала не одна. В этом деле, разумеется, замешан мужчина, который нажал на курок. Его-то я и собираюсь найти.

— Неужели?

— Да. Его арестуют. Тогда мафия тоже узнает, что это не ты, и они оставят тебя в покое.

Я покачал головой.

— Я что-то не понял,— сказал я ей.— Значит, в течение этих двух дней ты найдешь убийцу Томми, докажешь его вину и выдашь его полиции. И тогда гангстеры больше не будут пытаться меня убить.

— Правильно,— подтвердила она.

— Эбби…— Ее рука лежала на одеяле рядом с моим коленом, я накрыл ее ладонью и сказал: — Эбби, я не хочу, чтобы ты сомневалась в моем бесконечном уважении к тебе и так далее, но взгляни правде в глаза. Ты не детектив, ты только банкомет в «двадцать одно».

— Не волнуйся, Чет, я его найду,— пообещала она.

Потом Эбби встала, осторожно высвободив руку.

— Теперь спи. Мы еще поговорим завтра утром.

— Я не хочу спать.— сказал я.— Я не устал.

— Доктор сказал, что таблетки тебя усыпят.

Вообще-то таблетки меня уже почти усыпили, но я с этим боролся.

— Я не хочу спать,— уверял я.— Я не хочу говорить утром. Я хочу сейчас. Я хочу поговорить о…

— Чет,— перебила она,— извини, может, ты и не хочешь спать, но я хочу. Я собиралась принять душ, когда ты проснулся. Мне это действительно нужно. Я вымоталась, у меня все болит после того, как я помогала тащить тебя сюда, и я все еще липкая.

— Липкая? — переспросил я.

— Понимаешь, ты все залил своей кровью, Чет,— объяснила она.— Видел бы ты машину. Не знаю, что скажут люди из «Эвиса».

— Ох,— произнес я.

Неожиданно я почувствовал себя очень слабым и совсем сонным. Я моргал изо всех сил, потому что мои глаза очень хотели закрыться, а я хотел, чтобы они открылись.

— Я загляну к тебе, когда выйду из душа,— пообещала Эбби.— А утром мы поговорим. Что бы мы ни решили, Чет, это может подождать до утра.

— Хорошо.

Я больше не мог бороться, я засыпал. Лег поудобнее и натянул одеяло до подбородка.

— Пока,— пробормотал я.

— Пока,— ответила Эбби, и уже сквозь смеженные ресницы я увидел, как она остановилась в дверях, улыбаясь мне.

— У тебя классная задница,— сказала она и вышла.

Это меня чуть не разбудило опять. В течение нескольких секунд я смотрел на дверь, пока мои веки снова не отяжелели. Ну и манеры. Что ж, девушка работает банкометом в Лас-Вегасе. Вы же не станете ожидать, что она окажется непорочной, как Святая Дева. Нет, не святая, и не дева.

Мои глаза медленно закрывались, и тут я заметил, что подсчитываю месяцы. Сколько времени прошло с тех пор, как я был в постели с Ритой? Шесть месяцев? Семь. С тех пор, как она в последний раз отказалась поехать со мной на ипподром.

Это довольно много, семь месяцев. Я лежал, размышляя обо всем этом, прислушиваясь к плеску воды в душе, представляя себе женское тело, на которое льется эта вода, мечтая, что, может быть, когда-нибудь смогу любоваться этим телом; и так, пребывая в весьма хорошем настроении, что довольно странно для человека, в которого совсем недавно выпустили несколько пуль, постепенно и плавно я погрузился в спокойный сон без сновидений и не просыпался до тех пор, пока Эбби не закричала.

14

Я сел, огляделся по сторонам и обнаружил, что в комнате помимо меня находится незнакомый мужчина с пистолетом. Он стоял буквально в шаге от двери.

Лампа не горела, но серый дневной свет пробивался сквозь задернутые шторы, и, к сожалению, я его разглядел.

На нем были шляпа и плащ, в руке, как я уже говорил, он держал пистолет, и этот пистолет был направлен на меня; и глаза его, холодные и тусклые, тоже смотрели на меня.

Эбби снова закричала, потом что-то разбилось. У нее были неприятности, но я ничем не мог ей помочь. Проку от меня все равно было как от мертвого, поэтому я не стал даже пытаться ничего предпринимать.

В соседней комнате опять что-то разбилось. Затем раздался незнакомый мужской голос, вернее рев, и в нем прозвучали гнев, удивление и боль. Человек у двери раздраженно обернулся, затем снова уставился на меня и помахал пистолетом.

— Не двигайся,— сказал он хриплым полушепотом.

Не двигаться? Разве он не собирается застрелить меня в любом случае? Разве не он стрелял в меня вчера? Если нет, то что он делает здесь? Что делает здесь его пистолет? Что делает его друг с Эбби?

Трах! Мужчина в соседней комнате взревел еще громче.

Что делает Эбби с его другом?

Мужчина с пистолетом тоже хотел это знать. Он отступил на шаг с очень раздраженным видом и как раз собирался выглянуть в дверь, когда мимо нее пролетела настольная лампа. Мы оба услышали, как она разбилась, а потом разбилось что-то еще не то в гостиной, не то рядом, в коридоре, а Эбби и тот, кто был с ней в комнате, одновременно завопили. Мужчина с пистолетом рявкнул на меня:

— Сиди на месте, ясно? Если не хочешь, чтобы ничего с тобой не случилось.

— Я хочу, чтобы ничего со мной не случилось,— сказал я, надеясь, что это всего лишь грамматическая ошибка.

— Тогда оставайся на месте,— повторил он.— Не вставай с этой кровати.

— Можете на это рассчитывать,— заверил я его, но, похоже, он меня не услышал.

Он уже вышел и стоял в холле. Бросив напоследок взгляд в мою сторону и взмахнув пистолетом, он двинулся к двери гостиной.

В течение минуты ничего не происходило, но уж затем началось полное безумие. Грохот удвоился, утроился, все это чем-то напоминало день Святого Патрика на Третьей авеню.

И вдруг — резкая тишина.

Я прислушался. Тишина? Тишина.

Что произошло? Что происходит? Что случилось с Эбби?

Я должен был выйти, говорил я себе. Неважно, мог я встать с кровати или нет, не имеет значения, что я был раздет, безоружен и слишком слаб, чтобы передвигаться; я должен был выйти туда и сделать все от меня зависящее, чтобы помочь ей. Если что-то случилось с Эбби…

И тут она сама влетела в комнату, наткнулась на комод, развернулась и закричала на парня, который ее втолкнул:

— Ты, вонючий ублюдок!

Волосы взлохмачены, косметика размазана, одежда смята — все в беспорядке. Потрясающее, безумно-прекрасное видение, самое прекрасное, которое я когда-либо встречал в жизни.

Мой дружок с пистолетом вошел в дверь, наставил пистолет на Эбби, как будто указывал на нее пальцем, и заявил:

— Ты вовсе не леди.

— Зато ты джентльмен,— огрызнулась она.

Она отвернулась от него и подошла ко мне.

— Как ты, Чет? — спросила она.— Они тебе ничего не сделали?

Я лежал, вытянувшись, на спине, одеяло подоткнуто со всех сторон. Моргая, я смотрел на нее и чувствовал себя круглым дураком.

— Как ты? — сказал я.— Они что-нибудь сделали…

— Эти? — произнесла она с глубочайшим презрением.

Мужчина с пистолетом заговорил снова:

— Леди, ты в своем уме? Мой напарник, видно, свихнулся, раз дал тебе волю. Гляди, что ты с ним сделала. Да будь я на его месте, я б тебя сразу пристрелил, как бешеную собаку. Не пойму, ты чокнутая, что ли?

— Вы силой ворвались сюда…— закричала она, устремляясь к нему, готовая снова броситься в драку.

По его лицу я понял, что на этот раз, пожалуй, в лучшем случае ее стукнут пистолетом по голове, поэтому я потянулся к ней, схватил ее за руку и попросил:

— Эбби, остынь.

Она дергалась, пытаясь вырвать руку.

— Эти люди думают, что они могут…

— Они могут, Эбби,— сказал я.— У них пистолеты. Не испытывай их терпения.

— Верно,— кивнул мужчина с пистолетом.— Ты слушай его, леди, он дело говорит. Ты испытываешь наше терпение, а тебе этого не надо делать. Тебе надо мозгами чуточку пошевелить, подумать кое о чем. Например, о том, что если мы не хотим причинять вам обоим лишние неприятности, так зачем же заставлять нас?

— Это так,— подтвердил я.— Это именно так.

Я подергал Эбби за руку, как дергают шнур звонка, и сказал:

— Эбби, пока они не хотят нас убивать, иначе бы они это уже сделали. Присядь, пожалуйста, и давай послушаем, чего же они хотят.

— Хорошая мысль, приятель,— сказал этот тип с пистолетом.— Присядь-ка сюда на кровать, леди, и давай поговорим как приличные люди, а не как кучка психованных идиотов.

Эбби, чье внимание мне наконец удалось привлечь, возмущенно повернулась ко мне.

— Эти двое силой ворвались в квартиру, просто силой ворвались. И что же, все это терпеть?

— Когда у них в руках пистолеты — да. Да, ты будешь это терпеть. По крайней мере, до тех пор, пока мы не узнаем, в чем дело.

Тут я заметил какое-то движение у двери.

Я моргнул.

Там стоял другой бандит. Левый рукав его белой рубашки был оторван напрочь, то есть вообще отсутствовал. Не хватало также нескольких пуговиц, а карман висел на одной нитке. На этом парне были черные брюки, причем правая штанина оказалась разорвана от колена до низа. Прямо над его левым глазом виднелась кровоточащая ссадина, а к правой щеке он то и дело прикладывал влажную тряпку. Картину дополняли страшно всклокоченные длинные темные волосы, как у Стэна Лорела, и в целом он имел вид человека, который только что выбрался из-под обломков потерпевшего крушение поезда.

— Боже мой!;— воскликнул я.

Ошеломленно глядя на Эбби, парень слабым голосом проговорил:

— Ты сломала мне коронку.

— Так тебе и надо,— огрызнулась Эбби.

— Я не могу поверить.— Он повернулся к своему напарнику с пистолетом и сообщил:

— Ральф, она сломала мне коронку. На переднем зубе.

Он открыл рот и, не переставая прижимать к щеке мокрую тряпку, показал на один из своих зубов свободной рукой. С открытым ртом он продолжал:

— Кы гнаешь, хколько хне хтоила эха коонка? Кы оохще хоть хебе хредставляешь?

— Вы ворвались сюда силой,— твердила Эбби.— И заслуживаете все, что получили.

— Ральф,— говорил между тем раненый, все еще держа рот открытым и указывая на зуб,— я ее угью. Я ее уникхожу. Я хейхяс гзогвусь!

— Возьми себя в руки, Бенни,— проворчал Ральф.— Ты знаешь, что сказал Сол. Он хочет поговорить с этими двоими.

— Сол? — переспросил я.— Соломон Наполи?

Ральф повернулся и взглянул на меня.

— Он самый, приятель.

И ткнул в мою сторону кривым пальцем.

— Пора тебе отсюдова вылезать. Сол ждет.

Я отпустил руку Эбби и хотел встать, но она сама теперь вцепилась в мою руку, села на кровать, слегка облокотилась на подушку, прикрывая мою голову, и наклонилась, заслоняя меня так, что я мог только выглядывать поверх ее правой груди, после чего повернулась к Ральфу и объявила:

— Ему нельзя вставать. Доктор сказал, что ему нельзя вставать целую неделю. В него стреляли прошлой ночью.

— Знаем,— сказал Ральф.— Мы это видели. Как раз об этом Сол и хочет с ним поговорить.

— Вы видели это? — переспросил я, но мой вопрос был заглушен возгласом Эбби, которая упрямо повторила:

— Мне неважно, кто хочет видеть Чета, его нельзя поднимать.

— Заткнись, леди,— не выдержал Ральф.— Я уже тобой сыт по горло.

— Да все в порядке, Эбби,— сказал я, барахтаясь, чтобы выбраться из защитного кольца.— Я уже нормально себя чувствую, я могу встать. Если только не двигаться слишком быстро, то все будет хорошо, я уверен.

И я сел.

Эбби дотронулась до моего плеча. Она выглядела озабоченной.

— Ты думаешь, Чет? Но доктор сказал…

— Оставь его в покое, леди,— перебил ее Ральф.— Он знает что делает.

Она ответила ему убийственным взглядом, но на этот раз ничего не сказала.

Я спросил:

— Где моя одежда?

— Она была вся залита кровью,— объяснила Эбби.— Я сбегала и отнесла ее в химчистку сегодня утром.

Ральф подошел к кладовке, открыл ее и стал вытаскивать все, что попадалось под руку.

— А вот эти шмотки? — спросил он и швырнул всю кучу мне на кровать.

— Это не мое. Это принадлежало Томми.

— Все равно ты можешь это надеть.

Хотел ли я надевать вещи убитого человека? Я посмотрел на Ральфа, чувствуя себя совершенно беспомощным, и ничего не сказал. А он тем временем подошел к комоду и начал выдвигать ящики. Швырнул мне белье, носки и сказал:

— Ну вот. Теперь одевайся.

— У Томми была совсем другая фигура,— возразил наконец я.

— А ты не застегивайся на все пуговицы,— посоветовал он.

Я взглянул на одежду, на Ральфа, снова на одежду, на Эбби, снова на одежду. Похоже, у меня не было выбора.

Эбби спросила:

— Чет, ты уверен, что ты это выдержишь?

Я не был уверен, но ответил:

— Конечно. Я прекрасно себя чувствую.

— Вставай, леди,— приказал Ральф.— Дай ему подняться.

Эбби неохотно встала. Она обеспокоенно взглянула на меня и сказала:

— Я отвернусь.

Что она и сделала, после чего скрестила на груди руки и мрачно заявила, обращаясь к Ральфу:

— Если с ним что-нибудь случится, вся ответственность ляжет на вас.

— Конечно, леди.

Я откинул одеяло, удивившись тому, какое оно тяжелое. Опустил ноги на пол, встал и сразу упал. У меня совершенно исчезло чувство равновесия, и почему-то я вообще не владел своим телом. Я просто опрокинулся, как утенок в тире.

Эбби, разумеется, услышала, как я хлопнулся на пол. Она резко обернулась и выкрикнула мое имя, но я гораздо лучше расслышал полушепот Бенни:

— Он притворяется, Ральф. Давай ему врежем.

— Со мной все в порядке,— сказал я.— Я могу встать.

Я уперся руками, голова и плечи приподнялись, но затем мои руки подломились, и я приземлился на собственный нос, сделав «рыбку».

— Черт тебя возьми,— пробурчал Ральф.

— Он же не может! — вскричала Эбби.— Он ранен, разве вы не видите? Вам что, нравится смотреть, как он падает на пол?

— Мне нравится,— согласился Бенни.— Я бы хотел посмотреть, как он падает из окна.

— Заткнись, Бенни,— оборвал его Ральф.— О'кей, леди, мы его больше не тронем. Но говорить-то он может, так?

— Я могу говорить,— сообщил я полу.

— Вот и хорошо. Давай, Бенни.

Чьи-то руки обхватили меня, подняли, пол отдалился, и меня бросили на кровать, как тюк с бельем. Кровать спружинила, я подскочил разок и остался лежать. Одеялом меня, должно быть, накрыла Эбби.

Ральф сказал:

— Гляди за ними, Бенни, но ничего не делай.

Бенни что-то проворчал.

Я в этот момент переворачивался на спину, что оказалось медленным и болезненным процессом. Я успел перевернуться как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ральф выходит за дверь. Бенни хмуро на меня смотрел.

Эбби спросила:

— Ты голодный?

— Да,— ответил я.— Я очень голодный.

— Я принесу тебе что-нибудь.— Она встала с кровати и направилась к двери.

Бенни загородил ей дорогу.

— Куда это ты идешь?

— На кухню,— ответила она холодно.

Я вмешался:

— Не беспокойся. Зато я никуда не ухожу.

Он уставился на меня.

— Лучше и не пытайся.

Затем, обращаясь к Эбби, сказал:

— А за тобой я пригляжу.

Она не удостоила его ответом, молча вышла из комнаты, а Бенни пошел за ней.

С минуту я мрачно размышлял в одиночестве, а потом заметил телефон на столике у кровати.

Позвонить в полицию? Я вспомнил, что Эбби говорила про легавых, но, поразмыслив, решил, что рискнуть все-таки стоит. Терять мне было уже нечего.

Я протянул руку, снял трубку и услышал:

— … мог сказать нам… Секундочку, босс.

— Хорошо.

Трубка того аппарата, что стоял на кухне, негромко стукнула о стол. Очень осторожно я опустил трубку на рычаг, лег, укрылся до подбородка, сложил руки на груди, устремил взгляд в потолок и постарался принять совершенно невинный вид.

В комнату вошел Ральф. На лице его было написано отвращение. Даже не взглянув на меня, он обошел кровать, дотянулся до телефонной розетки возле столика и вырвал шнур. Затем выпрямился, покосился на меня и заметил:

— У тебя мозгов совсем нет.

Я был сконфужен.

Он покачал головой, повернулся и вышел.

Минут через пять пришла Эбби с подносом. За ней следовал Бенни. Он опустился на стул в дальнем углу, а Эбби поставила поднос на край кровати, затем помогла мне сесть, подсунула под спину подушки и переставила поднос мне на колени.

Прозрачный куриный бульон. Хлеб с маслом, два кусочка. Чай с лимоном. Блюдечко ванильного мороженого.

Я съел все, что было передо мной, а Эбби сидела на краю кровати и с одобрением наблюдала.

Один раз, оторвавшись ненадолго от еды, я спросил:

— Сколько времени я проспал? Сегодня ведь четверг?

— Да. Ты проспал весь день. В какой-то момент я боялась, что ты умираешь: ты лежал и совсем не шевелился.

— Отец, наверное, беспокоится,— сказал я.— Я всегда звоню ему, когда…

— Я позвонила ему и сообщила, что с тобой все в порядке. Я не могла ему сказать, где ты находишься, вдруг кто-то станет давить на него, ну я и дала ему понять, что ты вроде как ночи проводишь со мной. Так что он не волнуется за тебя.

Бенни, по всей видимости, не прислушивался к нашему разговору. Я взглянул на нее.

— Ночи провожу, а?

Эбби шлепнула меня по колену, накрытому одеялом.

— Ты еще слишком слаб, чтобы думать о таких вещах,— сказала она и улыбнулась.

— Я скоро поправлюсь,— пообещал я, и тут подошел Ральф.

Эбби повернулась к нему.

— Что дальше?

— Ждем,— ответил он.

— Чего?

— Сола.

— Он придет сюда? Соломон Наполи? — спросил я.

— Ага,— сказал Ральф.— Он хочет с тобой поговорить.

К тому времени, когда позвонили в дверь, почти час спустя, я чувствовал себя так, словно моя голова уже начала разваливаться на куски. Эбби сидела рядом со мной на кровати. Услышав звонок, я часто заморгал и схватил ее за руку, и мы нервно улыбнулись друг другу, что, как предполагалось, должно было нас приободрить.

В прихожей зазвучали голоса, потом вошел Ральф, а следом за ним еще трое.

Несмотря на все мое волнение, я сразу же понял, кто из них Соломон Наполи. Двое других были просто бандитами, те же Бенни и Ральф, только получше одетые. А тот, который шел между ними, и был Соломоном Наполи.

Я невольно засмотрелся на него. Ростом он достигал не более полутора метров, и его голова едва доставала до плеча любому из тех парней, что прикрывали его с флангов. Он был одет в строгий костюм, будто собрался в оперу на премьеру. Но особенно поразила меня его голова, которая казалась слишком большой по сравнению с телом, но не настолько, чтобы выглядеть несоразмерно, а как раз в той мере, чтобы придавать ему импозантный, властный, внушительный вид. Необыкновенно благородная голова с густой шапкой волос, тяжеловатая челюсть, великолепные белые искусственные зубы, прямой, уверенный взгляд, приятный легкий загар. Ему было, пожалуй, около сорока. В целом он производил впечатление человека, постоянно поддерживающего себя в форме с помощью игры в мяч и вообще привыкшего относиться к себе с уважением.

И к тому же он улыбался! Он вошел, улыбаясь, как политический деятель, открывающий предвыборную кампанию, его зубы сверкали, в глазах светился живой интерес ко всему, что они видели, а походка была упруга и тверда. Его телохранители остановились в дверях, а он прошел к кровати и протянул руку, звонким голосом обращаясь к Эбби:

— Мисс Маккей! Как поживаете? Я был очень высокого мнения о вашем брате. Какое горе, какое горе.

Сквозь свое собственное оцепенение я заметил, что Эбби тоже была зачарована. Ее ладонь выскользнула из моей, она медленно встала, пожала его протянутую руку и неуверенно произнесла:

— Э… благодарю вас. Спасибо.

Он отключил ее, подключил меня. Мной полностью владело ощущение, что он проделывает именно это. Продолжая держать Эбби за руку, он взглянул мимо нее на меня, и его улыбка и взгляд полностью парализовали мою волю.

— А как наш больной?

— Вроде ничего,— пробормотал я.

— Хорошо. Хорошо.— Он выключил меня, подключил Эбби: — Дорогая моя, вы не могли бы посидеть в гостиной, всего несколько минут? Нам с Честером необходимо кое-что обсудить. Мы вас не задержим. Ральф!

— Здесь, босс,— отозвался Ральф, и его голос рассеял чары.

До этого момента я был абсолютно загипнотизирован Наполи, его обаянием, его магнетизмом, заполнявшим всю комнату. И до тех пор, пока Ральф не произнес: «Здесь, босс»,— я не помнил, кто этот человек на самом деле. Соломон Наполи. Гангстер.

А я должен был бы это помнить. Ради себя самого я должен был это помнить.

Ножиданно я испугался вдвое сильнее, чем раньше. Если бы он оказался обыкновенным бандитом с сигарой в зубах, если бы он принялся угрожать мне, конечно, я боялся бы, но я хотя бы понимал его, хотя бы точно знал, с кем имею дело. А так… Я вспомнил, что и Сид Фалько нисколько не был похож на гангстера, и это как раз и казалось самым страшным. А теперь передо мной был босс Сида. Супер-Сид.

Я снова натянул одеяло до подбородка и стал ждать, что будет дальше.

Ральф проводил Эбби из комнаты (прежде чем покинуть меня, она оглянулась с обеспокоенным видом), и я остался совсем один в бассейне с крокодилами. Кто-то из бандитов поставил стул рядом с кроватью, Соломон Наполи сел, и все закрутилось.

— Я полагаю, ты легко отделался, Честер,— сказал он.

В его улыбке сквозило сочувствие, но я не очень-то ему верил.

— Думаю, да,— осторожно согласился я.

Он спросил:

— Кто бы мог в тебя стрелять, Честер? — Теперь в его улыбке ясно читалось желание помочь мне.

Я не поддавался.

— Я думаю, люди, на которых работал Томми.

— Зачем бы им это делать? — с вежливым любопытством осведомился он.

Я покачал головой.

— Я не знаю. Возможно, они думают, что я имел какое-то отношение к убийству Томми.

Может ли улыбка быть угрожающей? Может ли она превратиться в сверкающий оскал, как будто вас вот-вот укусят? Наполи откинулся на спинку стула. Выражение его лица снова изменилось, и он сказал:

— Честер, я очень занятой человек. Я должен быть в Музее современных искусств через…— он взглянул на часы,— сорок минут, на собрании совета попечителей. Пожалуйста, прими как должное, что мы уже знаем о твоей роли, о роли Фрэнка, и никакая невинная ложь с широко открытыми глазами ничего не изменит. Есть несколько деталей, которые я хотел бы от тебя узнать, после чего я обещаю, что ты не будешь считать меня неразумным человеком. Ты знаешь, что люди Дробла за тобой охотятся, и не требуется большого ума, чтобы понять: под моим крылом для тебя в данный момент самое безопасное место.

Я закрыл глаза.

— Что ж, стреляйте,— предложил я.— Я в самом деле больше не могу.

И мне казалось, что я действительно так думаю.

Ничего не произошло. Я лежал на спине, голова на подушке, глаза закрыты, руки сложены на груди — можно сказать, уже приготовился,— но абсолютно ничего не произошло.

Что ж, следующий ход зависел не от меня. Я свое слово сказал.

Наполи произнес:

— Честер, ты меня не впечатляешь.

Я продолжал лежать, по-прежнему не открывая глаз. На секунду мной овладело безразличие полного отчаяния, но оно уже отступало под напором неистребимой любви к жизни, и я чувствовал, что снова начинаю нервничать. Теперь оставаться отчаявшимся было уже делом техники. Но все равно я не мог пока придумать ничего другого.

В голосе Наполи наконец прорвалось раздражение. Он сказал:

— Это нелепо. У меня тридцать пять минут, чтобы добраться… Честер, я вовсе не обязан возиться с тобой. А я даю тебе шанс.

— Шанс? — повторил я, все еще не открывая глаз, потому что знал, что если я буду его видеть, то не смогу говорить. С закрытыми глазами — это все равно что разговаривать по телефону, а по телефону я могу говорить с кем угодно. Поэтому, оставив глаза закрытыми, я воскликнул: — Вы это называете дать мне шанс? Вбили себе в голову неизвестно что насчет меня, называете меня лжецом, присылаете людей, чтобы они угрожали мне оружием. Да Боже мой, вы и сами угрожаете мне, вы думаете…

— Минутку…

— Нет!

К этому моменту я уже метался по кровати, размахивая руками, но глаза продолжал держать плотно закрытыми.

— С тех самых пор, как убили Томми,— орал я,— один чертов дурак за другим приходит за мной с пистолетом. Меня никто и не спрашивает. Все знают так чертовски много, зачем им меня спрашивать, все ведь такие чертовски умные. Сначала эти комики в гараже, потом Эбби, потом тот, который стрелял в меня, теперь вот вы. Да вы все понятия не имеете, что вы делаете! Но вы все такие чертовски самоуверенные, знаете…

— Говори тише!

— Черта с два! С меня хватит! Я…

И тут я замолк, потому что мой рот был зажат чьей-то рукой, и я больше не мог говорить. Рука зажимала также и мой нос, и я больше не мог дышать. Мои глаза открылись.

Надо мной стоял один из приехавших с Наполи бандитов. Его рука упиралась в мое лицо. Он слегка наклонился, вдавливая мою голову в подушку. Я моргнул и взглянул поверх его пальцев на Наполи.

Соломон Наполи наконец перестал улыбаться. Теперь он изучающе смотрел на меня, сложив руки и небрежно поглаживая подбородок одним пальцем. Казалось, он что-то обдумывает.

Мне не хватало воздуха. Я замычал.

— Заткнись,— сказал он небрежно и снова вернулся к своим мыслям.

— М-м… м-м-м… м-м-м-м…— мычал я.

— Возможно,— проговорил он.— Возможно, все-таки существует иное объяснение.

Все вокруг становилось темно-красным. В глубине моего черепа нарастал какой-то рев. Я заметался, как рыба на дне лодки.

Наполи нацелился на меня пальцем, которым до того гладил подбородок.

— Это тебе не поможет,— бросил он.— Веди себя тихо и дай мне подумать.

— М-м… м-м-м… м-м-м-м!…— ответил я.

— Мы видели тебя с Фрэнком Тарбоком,— рассуждал он.— Мы проследили за тобой и теми парнями от твоего дома. А теперь ты называешь их комиками, как будто ты не знаешь Фрэнка, не работаешь на него и вообще не имеешь к нему отношения. Возможно ли это?

Я слабо поскреб ногтями по руке, перекрывшей мне воздух. Откуда-то издалека, сквозь красный туман, на меня поверх своей руки равнодушно смотрел бандит. Я попытался дернуть его за мизинец, но он, похоже, даже не заметил этого.

Наполи все еще говорил — медленно, задумчиво, рассудительно. Я уже не мог разобрать слов: рев, стоящий у меня в голове, был слишком громок, он заглушал все другие звуки. Правда, сквозь сгущающуюся тьму я все еще мог видеть его, видеть, как открывается его рот, как хмурится его бровь в раздумье, как его глаза смотрят вдаль. Здорово он выглядел, но красный туман все сгущался, и мне уже трудно было хорошенько его рассмотреть.

Моя голова превратилась в шар, в красный шар, который все раздувался и раздувался, все раздувался и раздувался, давление внутри росло, оно все росло, давление росло и росло.

Последним, что я слышал, был грохот, раздавшийся, когда этот шар взорвался.

16

Как я стал таким крошечным? Я плавал вверх тормашками в чашке чая, теплого чая оранжево-красного цвета, я барахтался, желая глотнуть воздуха, пытаясь попасть на поверхность, но вместо этого погружался на дно чашки. Белой фарфоровой чашки. Глядя вверх, на свет, шедший оттуда, я знал, что мне необходимо выбраться из этой чашки, пока я не утонул. Пока кто-нибудь меня не выпил вместе с чаем. Сдерживая дыхание, с оранжево-красным лицом, чувствуя, что жидкость слишком тяжела, что она прижимает меня ко дну, я рвался наверх, отталкивался от дна чашки. Потом все смешалось. Разбилась чашка? Я падал, вокруг меня разливался чай, летели осколки, я падал, падал и приземлился на что-то жесткое локтем, плечом и щекой.

Я лежал на полу, возле меня были чьи-то ботинки, и хотя я уже очнулся, я испугался, как будто все еще был крошечным и они могли меня раздавить.

Потом чьи-то руки обхватили меня, подняли. Звучали какие-то голоса. Путаница моего бреда рассеялась, уступая место не менее бредовой реальности. Кстати, когда я последний раз сталкивался с реальным миром, кто-то пытался задушить меня.

Меня уложили на кровать. Вокруг что-то говорили, но я продолжал прикрывать рукой голову, ни на кого не смотрел и никого не слушал, пока Эбби не дотронулась до моего плеча, не позвала меня по имени и не спросила, как я. После этого я медленно пришел в себя, осторожно высунул голову и увидел Эбби, склонившуюся надо мной, а на заднем плане — других людей, которые мне не понравились.

Эбби снова спросила, как я, и я что-то пробормотал. Тогда один из них выступил вперед и сказал:

— Я хочу, чтобы ты знал, что это было не намеренно, Честер. Я так дела не делаю.

Я взглянул на него.

— Я надеюсь, у тебя нет к нам недобрых чувств,— продолжал он, и по выражению его лица было видно, что он обеспокоен.

Правда, я не особенно верил, что вообще существует какая-либо связь между тем, что он думает, и тем, что изображается на его лице.

Я посмотрел на Эбби, и ее взгляд сказал мне: «Будь осмотрителен». Тогда я ответил Соломону Наполи:

— Ничего страшного.

В горле у меня першило, и голос прозвучал как-то скрипуче, что, наверное, вызывало сомнения в правдивости моих слов, но не настолько, чтобы он не мог не заметить этого, если ему так захочется.

Ему так захотелось.

— Хорошо,— сказал он.

Он бросил взгляд на часы, одарил меня улыбкой, которая, как я полагаю, должна была излучать дружелюбие, и сообщил:

— Я пропустил собрание, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.

— Со мной все в порядке,— подтвердил я.

— Хорошо. Тогда мы можем вернуться к тому, о чем мы говорили. Мисс Маккей…

Эбби слегка сжала мою руку и вышла, снова оставляя меня одного с Наполи и его эльфами. Наполи снова уселся на стул у кровати и заговорил:

— Я обдумал то, что ты сказал. Вполне возможно, что ты говоришь правду. Может быть, ты действительно случайный человек во всем этом и в самом деле не работаешь на Дробла.

Дробл. Не было ли это имя одним из тех, которые мне называл детектив Голдерман? Мне казалось, что это так, но я был не в состоянии точно ответить на этот вопрос. Так ли иначе, мне, в общем-то, было все равно.

Наполи продолжал:

— Но если это правда, если ты здесь ни при чем, почему же ты постоянно путаешься под ногами? Ты нашел тело, ты встречался с Фрэнком Тарбоком, ты все время болтался возле этой квартиры, ты разъезжал с сестрой Маккея, в тебя стреляли. Очень уж бурная деятельность для случайного человека.

— Я хотел получить свои деньги.

Он приподнял бровь.

— Деньги?

— Я поставил на лошадь и выиграл. Поэтому я и пришел сюда в тот раз, когда нашел Томми убитым. Я приходил за своими деньгами.

Наполи нахмурился.

— Значит, все эти действия ты предпринимал, чтобы получить свой выигрыш?

— Да. Томми умер, и я не знал, кто должен мне заплатить. Я хотел спросить жену Томми, но она куда-то исчезла.

— А встреча с Тарбоком? Ты не получил тогда свои деньги?

— Я у них не спрашивал,— ответил я.— Я догадался, что можно было спросить их, только дома, когда все уже кончилось.

Он еще сильнее нахмурился, глядя на меня уже откровенно скептически.

— Тогда о чем же вы говорили, ты и Фрэнк?

— Фрэнк Тарбок — это тот человек в гараже, верно? К которому меня привезли во вторник вечером?

— Разумеется.

— Вы говорите — разумеется, но я только сейчас, от вас, узнал его имя. Он хотел меня видеть, чтобы узнать, не работаю ли я на вас.

Он удивился и не скрывал этого.

— На меня?

— Он думал, что, возможно, я убил Томми по вашему поручению,— пояснил я.— Вот он и послал своих людей схватить меня и привезти к нему. В гараже он задавал мне вопросы. Так же, как вы.

Наполи снова задумался.

— Значит, он думал, что это я поручил своим ребятам позаботиться о Томми, да? Хм. Интересно почему?

— Он не сказал.

— Но тебе удалось убедить его, что ты не работаешь на меня?

— Конечно.

— Тогда почему он пытался тебя убить прошлой ночью?

— Я не знаю,— ответил я.— Может быть, он передумал. Не знаю.

Он откинулся назад, улыбаясь.

— Как хорошо для тебя, что он это сделал.

Я не был уверен, что правильно его понял.

— Хорошо, что он пытался меня убить?

Он кивнул все с той же улыбкой.

— Если бы не он, ты был бы уже мертв.

Это показалось мне уж совсем бессмысленным. Я спросил:

— Почему?

— Потому что,— объяснил он,— я тоже приказал, чтобы тебя застрелили. Как ты думаешь, что делали мои люди возле твоего дома? Они ждали тебя, чтобы убить.

Я уставился на него. Человек спокойно говорит, глядя мне прямо в лицо, что он приказал меня убить. Как бы вы отреагировали на это? Я просто лежал и смотрел на него.

Он был совершенно спокоен. Все это казалось ему не более чем забавным. Слегка забавным.

— И что самое смешное,— продолжал он,— я собирался прикончить тебя по той же причине, что и Уолт Дробл. Я полагал, что ты убил Маккея и что ты работаешь под Фрэнком Тарбоком.

Я покачал головой.

— Нет,— сказал я.— Нет.

Наполи успокаивающим жестом приподнял руку.

— Я это принимаю,— кивнул он.— Теперь принимаю. Естественно, мне еще нужно это проверить. Мои люди поступили правильно. Они как раз собирались тебя сократить, когда кто-то другой в тебя выстрелил. Поэтому они ничего не стали делать. Они проследили за тобой и позвонили мне, объяснили ситуацию, и я приказал им взять тебя, если ты еще жив, и привезти тебя ко мне для разговора. Почему другие пытаются убить тебя, когда это хочу сделать я?

Он улыбался мне теперь совсем по-приятельски.

— Меня это смутило,— признался он.

Я слабо кивнул. У меня не шла из головы фраза, которую он употребил, новый для меня эвфемизм, показавшийся мне более жутким, чем любой слышанный прежде. «Они как раз собирались тебя сократить» — вот что он сказал. «Сократить».

Сократить меня? Разве можно сказать так о том жестоком и непоправимом, что должно было произойти перед моим собственным домом? Это звучало так, как будто речь шла о прекращении подписки на журнал. «Извините, мы не получили ваш новый заказ, и мы были вынуждены вас сократить».

Наполи взглянул на меня.

— В чем дело?

— Я ничего не понимаю,— сказал я слабым голосом.

— Ты имеешь в виду — почему я думал, что ты должен ответить за смерть Томми Маккея?

— Да. И почему вообще вас это волнует? И кто все эти люди, которых вы постоянно упоминаете? Дробл и Фрэнк Тарбок.

— Фрэнк Тарбок,— ответил он,— работает на Уолтера Дробла. Уолт является, если так можно сказать, моим конкурентом. Есть территории, которые принадлежат ему, есть территории, которые принадлежат мне. Это давно согласовано. Но в последнее время у нас возникли некоторые недоразумения.

— А Томми?

— Маккей работал на Дробла, но сотрудничал также и со мной. Сейчас я уже почти готов совершить ход, который планировал какое-то время. Маккей был частью моего плана. Ты простишь меня, если я не буду вдаваться в подробности.

— Конечно,— быстро сказал я.— Я не хочу знать слишком много.

— Это мудро,— согласился он, одобрительно улыбаясь мне. Потом взглянул на часы и добавил: — Я должен идти. А ты поправляйся.

— Постараюсь,— ответил я.

Он встал.

— Выздоравливай побыстрее,— сказал он, улыбнулся еще раз и ушел.

17

После того как Наполи и его телохранители удалились, минуты две или три я оставался один на один со своими мыслями, а потом в комнату вошли Ральф и Эбби. Ральф обратился ко мне:

— Босс говорит: пока ты ведешь себя хорошо, я тебя не трогаю. Понял?

— Да,— сказал я.

Он повернулся к Эбби.

— Я тоже,— сказала она.

— Хорошо.— Он вышел и захлопнул дверь.

Мы услышали, как в замке повернулся ключ.

Эбби подошла к кровати и присела на край. Положила мне руку на лоб, взволнованно спросила:

— С тобой все в порядке?

— Все прекрасно,— ответил я.

— Ты столько всего вытерпел.

— А ты? Они тебя не трогали?

Она легко повела плечом, одним движением отбрасывая всю их команду подальше.

— Мне на них наплевать,— заявила она.— Они просто грубияны.

— Я не столь в этом уверен,— возразил я и рассказал ей забавный анекдот про то, как выстрел в голову спас мне жизнь.

Она была изумлена.

— Ты хочешь сказать, что он вот так сидел здесь и говорил тебе это?

— Он думал, что это смешно.

— Это самое оскорбительное, что я когда-либо слышала в своей жизни,— возмутилась она.— Что ты ему на это сказал?

— Ничего.

— Ну, я бы…

Я взял ее за руку.

— Я знаю, что ты бы сделала. Инстинкта самосохранения у тебя не больше, чем у лемминга. Но мне двадцать девять лет, и я не думаю, что на этом надо остановиться. Я предполагаю прожить на сорок один год больше, видишь ли.

— А что будет теперь? — спросила она.— Мне они ничего не сказали.

— Наполи хочет проверить, правду ли я ему говорил. Когда он убедится, что я действительно не работаю на Фрэнка Тарбока и Уолтера Дробла, он оставит меня в покое. Он позвонит Ральфу, скажет ему, что все о'кей, и Ральф уйдет.

Она выпрямилась.

— Тогда у нас все будет в порядке, да?

— У тебя,— уточнил я.— А у меня все еще останутся Тарбок и Дробл.

— Кто они?

Я забыл, что она не в курсе.

— Дробл был боссом Томми,— объяснил я.— Тарбок работает на Дробла. Тарбок — это тот, к которому меня привозили во вторник вечером.

— А… Но почему Наполи не может просто сказать Дроблу, что ты ни при чем?

— Потому что Наполи и Дробл — враги.— Я рассказал ей все, что мне было известно о феодальных войнах игорных баронов и об участии, которое принимал в этом Томми.

Когда я закончил, она проговорила:

— Это так похоже на Томми. Играть на обе стороны против середины.

— Что ж, всю эту неразбериху он оставил мне.

Откинувшись назад и хмуро глядя в противоположную стену, Эбби сказала:

— Все они охотились за тобой, считая тебя убийцей Томми, а это значит, что ни те, ни другие не убивали его. Это вообще не гангстерское убийство.

— Нет, конечно,— подтвердил я.— Гангстерское убийство — то, что они хотели сделать со мной. Томми — это было случайно.

— Пожалуй… А Луиза все еще где-то пропадает. Я знаю, что это она всему виной.

— Ты не знаешь,— поправил я.— Ты так думаешь, и, возможно, ты права, но знать ты этого не можешь.

— А кто же тогда?

Я пожал плечами.

— Едва ли можно сказать, что я делаю поспешные выводы,— продолжала Эбби,— если я делаю единственный вывод, к которому можно прийти.

Мне нечего было ей ответить, и я перестал об этом думать. Мне пришла в голову совсем другая мысль.

— А как насчет доктора? — спросил я.

Она непонимающе уставилась на меня.

— Доктора? Доктора, который лечил Томми? Ему-то зачем его убивать?

— Да нет. Доктора, который перевязывал мне голову. Которому ты позвонила, и он помог тебе перенести меня сюда.

— Да он даже не был знаком с Томми,— сказала она.— Он вообще никого из нас не знал до прошлой ночи. Что дает тебе повод думать, что убийца — он?

Снова начиналась путаница.

— Я так не думаю,— пояснил я.— Я вообще не об убийстве говорю. Я сейчас говорю о другом.

— А я говорю об убийстве. Кто мог его совершить? Никого не осталось, кроме Луизы.

— Хорошо,— согласился я, не имея никакого желания снова затевать спор.— Наверное, ты права.

— Так что ты имел в виду, когда спрашивал про доктора?

— Мне стреляли в голову. Разве врачи не обязаны сообщать в полицию обо всех случаях огнестрельных ранений?

— Обязаны,— подтвердила она.

— Так что же, разве к нам сюда через какое-то время не придут легавые со своими вопросами?

Она покачала головой.

— Он не сообщит. Я наврала ему, что ты мой приятель, и что мой муж в тебя стрелял, и что мы не вынесем публичного скандала, и я обещала ему, что в случае чего его имя никогда не всплывет.

— И он согласился?

— Я еще дала ему сто долларов.— Эбби подмигнула мне.— Надо знать, к какому доктору обращаться!

— Ты дала ему взятку?

— Это единственное, что мне оставалось.— Она пожала плечами.

Эта девушка все больше меня удивляла. Я и раньше встречал женщин, способных проявить самостоятельность, но ни одна из них и в подметки не годилась Эбби Маккей. Я покачал головой и сказал:

— Ты чудо. Слушай, может, ты еще поможешь мне разобраться с Тарбоком и Дроблом?

— Да пожалуйста,— фыркнула она.— Займемся ими завтра же.— Потом она посмотрела на часы и добавила: — Которое вот-вот наступит. А еще завтра мне надо быть на похоронах. В десять часов.— Потом она огляделась по сторонам и сказала: — Похоже, мы проведем эту ночь совместно.

— Я бы уступил тебе кровать,— сказал я,— но не уверен, что смогу подняться с нее.

— Ничего. Мы уместимся вдвоем.

— Что?

— Ты в таком состоянии,— усмехнулась она,— что все добродетели, которые у меня еще остались, пожалуй, будут в безопасности. Ты только подвинься чуть-чуть в сторону. Нет, к стенке. Я не хочу через тебя перелезать.

— Н-да, нам бы тоже этого не хотелось,— сказал я и прижался к стенке.

Как там говорится: когда больной вот-вот умрет, он поворачивается лицом к стене? Эта мыслишка промелькнула у меня в голове, когда я уткнулся носом в стенку. Я вовсе не подвержен патологическим страхам, но кому угодно пришли бы в голову одна или две мрачные мысли, если бы он побывал в моей шкуре.

А тем временем Эбби разделась, оставшись в одном белье,— и это был уже второй раз, когда она представала предо мной в таком виде.

— Эй! — воскликнул я.

Она искоса бросила на меня взгляд.

— Что?

— Конечно, я ранен,— пояснил я,— но я же не евнух. В меня с этого конца стреляли, поверху, в голову.

Она фыркнула.

— Ах, не говори глупости, Чет. Что, раньше ты не видел девушек?

— Совершенно верно, видел,— согласился я.— Но.

— Что — но?

— Ничего. Это было целое предложение.

— Все будет в порядке,— пообещала она и выключила свет.

Я услышал, как она осторожно передвигается в темноте, потом кровать прогнулась. Ее коленка дотронулась до моей ноги, немного передвинулась, одеяло поползло сначала туда, потом сюда, коленка отодвинулась, бедро скользнуло по моему бедру, потом тоже отодвинулось, одеяло наконец заняло свое место, она удовлетворенно вздохнула, и наступила тишина.

Я сказал:

— Это нелепо.

— Что?

— Что мы с тобой в одной постели.

— Ты что, никогда раньше не был в постели с девушкой?

— Но не так, Эбби.

— Это что-то вроде небольшой смены обстановки,— сказала она.

— Смены обстановки,— повторил я.

— Конечно,— сказала она.

— Конечно,— повторил я.

Она заснула раньше меня.

18

Мои руки кого-то обнимали — теплого, мягкого, от кого пахло терпко и приятно. Женщину.

Женщину? Я распахнул глаза, и оказалось, что я не вижу ничего, кроме массы перепутанных светлых волос. Я поморгал, зарывшись лицом в эти волосы. Теплое женское тело уютно прижималось ко мне. На секунду я испугался, не понимая, где я. Потом все вспомнил.

Я, должно быть, пошевелился, сам того не заметив, потому что вдруг вся эта копна волос приподнялась, и в трех дюймах от моего лица оказались два широко открытых голубых глаза. Я моргнул. Они тоже моргнули.

— Доброе утро,— сказал я.

Эбби подпрыгнула на целый метр, вырвалась из моих объятий и замерла, прикрывшись одеялом и оторопело уставившись на меня.

Я напомнил:

— Эбби, это была твоя идея. Вчера вечером ты не видела в ней ничего особенного.

— Чет? — спросила она, как бы желая удостовериться, что это действительно я. Кажется, она тоже начинала вспоминать.

— Это я,— подтвердил я.

Она потрясла головой, взъерошила волосы, потерла лицо ладонями.

— Уф! — сказала она.— Хорошо я спала!

— И я тоже,— поддакнул я.

Она улыбнулась мне.

— Это оказалось довольно мило. Вместе, вот так.

— Надо будет как-нибудь это повторить,— заметил я.— Когда я немного окрепну.

Ее улыбка стала лукавой.

— Наверное, это было бы занятно,— предположила она.

Я протянул руку и дотронулся до ее бока, между трусиками и бюстгальтером.

— Наверное.

Она оттолкнула мою руку и выбралась из постели.

— Ты не должен себя перевозбуждать. Ты еще болен.

— Разве я это делаю?

— Я оденусь. Отвернись, что ли. Как ты себя чувствуешь сегодня?

— Абсолютно исцеленным.

Она надела халат.

— Да? А что именно ты чувствуешь?

Это был на редкость неинтересный халат: бледно-голубой, махровый, с бледно-голубым махровым поясом. Но я не стал его разглядывать, а постарался представить себе то, что было под ним, и ответил:

— Я страшно голоден.

— Это хороший признак.

Она взяла часы, завела их, застегнула на запястье и взглянула на циферблат.

— Мне надо торопиться. Как лучше приготовить яйца?

— Яичницу. А кофе черный.

— Чай.

— С утра?

— Притворимся, будто ты англичанин.

Она подошла к двери и постучала, и через минуту Ральф ее выпустил. Потом он заглянул в комнату и решил оставить дверь открытой.

Вскоре Эбби вернулась с подносом, и, пока я ел, она одевалась. Удивительно, что я не проткнул себе щеку вилкой. Одевшись, она унесла поднос, вернулась в своей оранжевой шубке и сказала:

— Я иду на похороны. Наверное, это ужасно — прийти вот так одетой? Но это все, что у меня есть.

— Ты прекрасно выглядишь,— сказал я.

— Правда? Спасибо.

Она улыбнулась и сразу же нахмурилась.

— На похоронах не полагается прекрасно выглядеть.

— Не беспокойся — жаловаться никто не будет.

— Ты такие милые вещи говоришь,— сказала она.— Пока.

— Пока.

Она ушла. Вошел Ральф, чтобы помочь мне сходить в ванную. Он был угрюм и скучен, а когда уложил меня обратно в постель, спросил, играю ли я в кункен, с таким обреченным видом, как будто был уверен, что я отвечу «нет». Однако он тут же воспрянул духом, когда я сказал «да», принес колоду карт, карандаш и блокнот для записи очков, и мы начали.

Спустя час с четвертью — игра шла по одной десятой цента за очко,— я стал богаче на тринадцать долларов, а Ральф снова выглядел угрюмо, хотя, правда, не скучно. И тут мы услышали звук, который ни с чем не могли бы спутать: звук, который издает ключ, поворачиваемый в замке. Ральф вскочил на ноги. Откуда-то из-под его одежды магически возник пистолет и оказался в его руке.

Я было начал:

— Это Эб…

Он отчаянно махнул на меня пистолетом, чтобы я умолк, и прошептал:

— Я велел ей позвонить.

Мы услышали, как открылась дверь. Ральф указал на чулан, приложил палец к губам. Я кивнул. В мгновение ока он очутился в чулане и прикрыл за собой дверь, но не слишком плотно.

Карты были разложены на кункен. Я услышал, как закрылась дверь в холле, схватил карты и поднял их левой рукой, не отрывая взгляда от двери и держа колоду перед собой, как герои в фильмах про вампиров держат распятие.

Кто-то ходил по квартире. У меня зачесалась голова под повязкой.

На пороге появился детектив Голдерман. Секунду он еще продолжал смотреть назад, в гостиную. Потом заглянул в спальню, без всякого интереса, как будто был уверен, что она пуста. И тут его взгляд наткнулся на меня. Он вытащил руки из карманов, перешагнул через порог, сдвинул шляпу на затылок и произнес:

— Ты?

— Привет,— сказал я. И приветственно помахал колодой карт.

19

— Куда ни придешь, везде ты.

Он вошел в комнату, посмотрел в одну сторону, в другую. К чулану он внимания не проявил.

— Пожалуй, вы правы,— согласился я.

Я волновался, наверное, сильнее, чем в те минуты, пока думал, что, может быть, кто-то пришел убить меня. По крайней мере, убийца не стал бы мучить меня вопросами, а детектив Голдерман, похоже, собирался заняться именно этим.

Он сразу и начал, не теряя даром времени. Подошел к кровати, посмотрел на нее и спросил:

— Играешь в солитер на деньги?

Я тоже посмотрел. Смятые банкноты, стопки четвертаков, мелочь, разбросанная по одеялу.

— Угу,— сказал я.

Он сел на тот самый стул, с которого только что встал Ральф, и смотрел на меня, ожидая ответа.

Знает ли Ральф, кто это? Он может вообразить, что это один из людей Дробла, выйти и пристрелить его. Подумав, я сказал:

— Понимаете, детектив Голдерман, дело в том, что я играл в кункен с Эбби, до того как она ушла.

— Эбби?

— Эбби Маккей. Сестра Томми.

Он кивнул.

— Она на похоронах?

— Она вернется сюда,— пояснил я.— Это ее вы хотели видеть?

— Я просто осматриваюсь, Честер. Что случилось с твоей головой?

Я ждал этого вопроса, знал, что услышу его и очень хотел бы знать, что же я скажу в ответ. И вот этот вопрос прозвучал, и что же я сделал? Я переспросил с недоумением:

— Моя голова?

Как будто раньше я не сознавал, что она у меня есть. И потрогал повязку.

— Твоя голова,— подтвердил он и кивком указал на нее.

— Я упал,— объяснил я.— Я поскользнулся на льду на улице и упал.,

— Как нехорошо. Ты обращался к врачу?

— Да. Эбби вызывала. Он пришел и наложил мне эту повязку. Он сказал, что несколько дней мне не стоит выходить, поэтому я все еще здесь.

— Это произошло не сегодня?

— Нет. В среду вечером.

— Ты, наверное, очень неудачно упал.

Почему меня всегда мучает ощущение, что детектив Голдерман мне не верит? Может быть, потому, что я всегда говорю ему неправду?

— Ну да,— подхватил я.— У меня что-то вроде пореза сбоку на голове.

Я сделал неопределенный жест рукой, в которой держал карты.

— Тебе повезло, что не пришлось отправиться в больницу.

— Ага. Пожалуй, да.

— Да что там. Повезло, что не насмерть,-сказал он.— Так ты старый друг Эбби Маккей?

— Нет… не совсем. Я познакомился с ней не так давно.

— Когда же?

— Э… в среду.

Он улыбнулся уголком рта.

— Можно сказать, что ты упал при виде ее, а?

— Хе-хе,— сказал я.

— Как мило с ее стороны, что она бросила свои дела, чтобы о тебе позаботиться,— продолжал он.— Все-таки вы только что познакомились, и вообще…

— Да, э… Да, мило.

Он снова оглядел комнату.

— Я так понимаю, миссис Маккей эти дни здесь не живет. Жена Томми Маккея.

— Нет. Нет, не живет.

Он взглянул на меня с той особенной небрежностью, которой я так не доверял.

— Где она сейчас, ты не знаешь?

— Нет, не знаю,— ответил я.— Я не видел ее с понедельника. С того дня, когда убили Томми.

— Другими словами, это не она сейчас в чулане,— заметил он.

— Э… в чулане?

— В чулане,— подтвердил он.— Если сестра Томми на похоронах, а его жену ты не видел с понедельника, значит, ни одна из них не может сейчас быть в чулане, разве не так?

— Э… Ну…

— Значит, там кто-то другой,— заключил он.— Разве не так, Честер?

— А…

Я сделал беспомощный жест колодой карт, и из чулана вышел Ральф. Он по-прежнему выглядел угрюмым.

Детектив Голдерман лениво повернул голову и нехотя взглянул на Ральфа.

— Я вас знаю?

— Нет,— сообщил ему Ральф.

— Вы там кого-нибудь ждали?

— Фотографии проявлял,— парировал Ральф.

— А…— сказал детектив Голдерман.— У вас не найдется какого-нибудь удостоверения личности?

— Ага.

Ральф достал свой бумажник, извлек из него водительские права и передал их детективу Голдерману.

Голдерман вынул из внутреннего кармана записную книжку и карандаш и переписал какие-то данные с прав Ральфа, потом вернул их ему и убрал записную книжку. Наконец он встал и сказал:

— Ральф, мне придется тебя обыскать, ты не возражаешь?

По лицу Ральфа было видно, что эта новость не осчастливила его, но он ответил только:

— Если вам так надо.

И поднял руки.

— Спасибо, Ральф! — сказал детектив Голдерман и тщательно всего его ощупал, но не нашел пистолет, который, как я знал, у Ральфа был.

Закончив, он взглянул на чулан и спросил:

— Я вот думаю, не стоит ли мне и в чулан зайти?

Ральф сделал чрезмерно галантный жест и сказал:

— Прошу вас.

Но смотрел он по-прежнему угрюмо, да и тон был не слишком приветливый.

— Ну, Бог с ним,— решил детектив Голдерман и снова посмотрел на меня.

Я знал, что рано или поздно он возобновит свои расспросы, хотя я этого отнюдь не желал.

— Честер,— сказал он,— ты рассказал мне не всю правду, так ведь?

— Э…— протянул я. Наверное, он думал, что это мое любимое слово.— Что вы имеете в виду?

— Ну, Ральфа, к примеру. Ты ведь не собирался представить его мне?

— Ну…— пробормотал я.— Мне казалось, что он сам должен решить, хочет он выходить или нет.

— И все-таки, Честер,— возразил он,— получается, что ты это от меня утаил.

— Да, сэр,— признал я.— Пожалуй, да.

— Это ведь было так просто, Честер,— продолжал он.— Когда я вошел, ты должен был только сказать: «Познакомьтесь, пожалуйста, с моим другом, Ральфом Корваччио, он находится в чулане». И тогда я бы по-прежнему считал, что ты — человек, которому я могу доверять. Человек, чьему слову я всегда могу верить.

Мне нечего было возразить.

Детектив Голдерман стоял и глядел на меня. Казалось, он обдумывал, что со мной делать дальше, и вряд ли ему приходило в голову что-нибудь приятное для меня. Наконец он сказал:

— Ты помнишь, о чем мы говорили, когда я заходил к тебе домой?

— Да. Конечно.

— Помнишь, я упомянул кое-какие имена и спросил, не знаешь ли ты кого-нибудь из этих людей или не слышал ли о ком-нибудь из них? Ты помнишь эти имена?

— Думаю, да,— ответил я.

— Давай-ка проверим твою память.

— Фрэнк Тарбок,— сказал я.— Уолтер Дробл. Багс Бендер. Да, и Соломон Наполи.

— Очень хорошо,— кивнул он.— И ты помнишь, что ты мне ответил?

— Что я не знаю их.

— Не знаешь о них ничего.

Он ткнул большим пальцем назад через плечо, в сторону Ральфа.

— Ну а Ральф — твой старый друг, Честер? Или его ты тоже знаешь только со среды?

— Мы знакомы со вчерашнего дня,— уточнил я.

— Вот как. А за это короткое время, Честер, Ральф не упоминал, на кого он работает?

— Ну…

— Ты знаешь, на кого работает Ральф, Честер?

Я посмотрел на Ральфа, но тот уныло разглядывал затылок детектива Голдермана, и помощи от него ждать не приходилось. Тихим голосом, стараясь никого не видеть, я проговорил:

— По-моему, он работает на Соломона Наполи.

— Соломон Наполи. Это ведь один из тех четверых, о которых я тебя спрашивал, не так ли?

— Мистер Голдерман, до тех пор, пока меня силой не втянули в эту историю, я действительно не знал никого из них, клянусь, никого. Я не хочу их знать и сейчас, поверьте мне на слово.

— В какую историю, Честер?

— Все эти люди…— начал я и споткнулся на полуслове.

Даже если бы я захотел объяснить ему, что происходит, я не смог бы этого сделать. Я не знал, с чего начать. Поэтому, неопределенно махнув рукой, я сказал:

— С тех самых пор, как убили Томми, все они вцепились в меня, потому что это я его нашел.

— Это все, Честер?

— Да. И, что хуже всего, я и вправду здесь ни при чем, просто случайный человек, и никто мне не верит.

— Ты говоришь очень убедительно, Честер,— ответил он.— Правда, мне трудно соотнести твое утверждение с фактом, что, как выяснилось, ты спрятал в своем чулане известного гангстера…

— Я никого не прятал в своем чулане! Он сам зашел туда!

— И тем не менее, Честер, ты…

Зазвонил телефон. Ральф быстро сказал:

— Это меня. Я жду звонка.

И направился к двери.

Детектив Голдерман указал на аппарат, стоящий возле кровати.

— Почему бы не взять трубку здесь?

— Этот не работает,— объяснил Ральф и вышел из комнаты.

Голдерман взглянул на телефон. Подошел, снял трубку, поднес ее к уху, послушал, повесил. Наклонился, посмотрел на провод под столиком, подобрал его, покрутил в пальцах оборванный конец, взглянул на меня. А я смотрел на него, и у меня было такое чувство, будто я играю в покер.

— Честер, пока мы одни, ты не хочешь мне еще что-нибудь сказать?

— Нет,— ответил я.— Я все сказал. Я ничего ни от кого не скрываю.

— Пожалуй, этому трудно поверить, Честер.

— Все так думают,— вздохнул я.

Он бросил провод, подошел к двери и остановился на минуту, прислушиваясь, как Ральф разговаривает по телефону в гостиной. Я тоже слышал его голос, хотя слов разобрать не мог. Похоже было, что говорят в основном на другом конце провода, а Ральф ограничивается односложными ответами.

Детектив Голдерман снова взглянул на меня.

— Ты можешь дать какое-нибудь объяснение, почему он здесь?

— Его босс мне тоже не поверил,— сказал я.

Он отошел от двери.

— Чему не поверил?

— Что я ни в чем не замешан.

— В чем не замешан?

— Откуда мне знать? Я в этом не замешан, так что откуда бы мне знать, что это?

— Я полагаю, это уже кое-что,— сказал он.— Значит, Наполи думает, что ты в чем-то замешан, и поэтому Ральф здесь.

— Да.

— Но это не объясняет, зачем Ральф здесь.

— Он здесь для того,— пояснил я,— чтобы дождаться телефонного звонка от своего босса. Тот скажет ему, что я действительно ни в чем не замешан. Тогда он уйдет.

— А что, если ему скажут по телефону, что ты замешан?

— Не скажут, потому что я не замешан.

— Но что, если бы сказали? Что бы тогда было?

— Полагаю, я получил бы пулю,— сказал я, едва успев вовремя остановиться. Я уже почти произнес «еще одну», а за эти слова детектив Голдерман ухватился бы обеими руками.

Но и без того моя фраза его заинтриговала. Он спросил:

— Разве это не беспокоит тебя? Разве нет никакой вероятности, что они допустят ошибку?

— Только не сейчас,— ответил я.

— Ты не хочешь вдаваться в подробности, верно, Честер?

Я покачал головой.

— Подробности недоступны моему пониманию,— объяснил я.— Я не хочу хитрить и не пытаюсь ускользнуть от ответа. Подробности просто абсолютно недоступны моему пониманию, и этим все сказано. Подробностей слишком много, и они никак не укладываются в моей голове.

— Попытайся мне просто все рассказать,— предложил он.

— Я не знаю, с чего начать.

— С начала.

— Я нашел тело Томми Маккея, и все как с цепи сорвались.

На пороге появился Ральф.

— Это был наш друг,— сообщил он мне.— Он велит сказать тебе, что все о'кей.

— Хорошо.

Я взглянул на детектива Голдермана.

— Вот видите?

— Вижу.

Он смотрел на Ральфа.

Ральф тоже посмотрел на него и спросил:

— Не возражаете, если я теперь уйду?

— Не уверен,— вздохнул детектив Голдерман.— Возможно, я попрошу тебя пройти со мной в участок и ответить на несколько вопросов.

— Время только потеряете,— пробурчал Ральф.

— Наверное, ты прав,— подумав, согласился детектив Голдерман.— Ладно, Ральф, ты можешь идти.

— Спасибо,— сказал Ральф.

Невозможно было определить, с сарказмом это прозвучало или нет.

— Скорее всего, мы еще увидимся,— сказал ему детектив Голдерман.

— Может, и да.— Ральф взглянул на меня.— Тебе везет,— заметил он.— В картах.

— Угу,— кивнул я.

Он вышел. Никто из нас не произнес ни слова, пока мы не услышали, как за ним закрылась дверь. Затем детектив Голдерман спросил:

— Ну, Честер? Может быть, ты теперь хотел бы что-нибудь сказать?

Я подумывал об этом, я колебался, я уже почти готов был рассказать ему все, но все-таки я этого не сделал. Во-первых, после того как вы достаточно долго повторяли одну и ту же ложь, вам уже как-то неудобно говорить правду. Во-вторых, правда в данном случае была слишком сложна, а голова у меня просто раскалывалась от боли, и я сомневался, что смогу хорошенько все объяснить. И в-третьих, я вообще не хотел ни с кем говорить, не посоветовавшись предварительно с Эбби, это было бы нечестно по отношению к ней.

Я думаю, что «в-третьих» было всего лишь поводом, но, когда вам нужно оправдаться перед самим собой, любой повод хорош. И я ответил:

— Ничего. Совсем ничего.

— Очень хорошо, Честер,— сказал он.— Наверное, я тебя еще увижу.

— Наверное, увидите,— мрачно согласился я, и он ушел.

20

Я дремал, не доиграв сам с собой в солитер, когда позвонили в дверь. Это разбудило меня настолько, что я пошевелился и сбросил половину колоды с постели на пол, после чего проснулся окончательно. Первой моей мыслью было — что во рту у меня какой-то отвратительный привкус, вероятно более подходящий для мусорного бака позади китайского ресторана, а второй — что кто-то позвонил в дверь.

Вставать я не собирался. Если это Эбби — она в конце концов войдет сама. Если это не Эбби — я не хочу иметь никакого дела с теми, кто пришел. Поэтому я сидел на месте, водя языком по налету на зубах и думая только о том, что у меня болит спина и кружится голова; но, когда я услышал, как открылась дверь холла, к моему удивлению, оказалось, что я боюсь. Замерев, я смотрел на дверь.

К счастью, это была Эбби. Она вошла с мороза, вся розовая и сверкающая, и оранжевая шубка делала ее похожей на соблазнительный, нарядно завернутый подарок, присланный, чтобы вознаградить меня за все, что мне пришлось вытерпеть.

— Привет,— сказала она.— Ты выглядишь так, будто смерть немного смягчилась.

— Спасибо,— сказал я.— Ты выглядишь великолепно.

— Спасибо. Где наш веселый друг?

— Он дождался звонка и ушел,— объяснил я.— Наполи убедился в моей невиновности.

Она скинула шубу и бросила ее на стул.

— Ты хочешь есть?

— Нет, до тех пор, пока не почищу зубы. Потом я умру с голоду.

Я откинул одеяло.

— Была Луиза на похоронах?

— Конечно нет. Только я, несколько старых клиентов Томми, один или двое деловых знакомых и какие-то старые дамы. Тебе помочь дойти?

— Все, что мне нужно, это халат.

— Сейчас.

Она подошла к чулану, достала старый коричневый халат Томми и принесла его мне.

— Тяжелый,— сказала она, нахмурившись, и подняла халат, чтобы ощупать его карманы.

В одном из них оказался крутого вида пистолет.

— Ради всего святого,— растерянно проговорила Эбби.— Это оружие Томми? Ну и место он нашел.

Засмеявшись, я объяснил:

— Нет, это Ральфа. Он, наверное, его забыл. Я сам о нем совсем забыл.

— Ральфа? Ральф надевал этот халат?

— Дай мне сначала почистить зубы,— попросил я.— Потом я тебе все расскажу.

— Я умираю от нетерпения.

С ее помощью я выбрался из постели, надел халат и обнаружил, что чувствую себя лишь немного слабее обычного, да еще чуть-чуть кружится голова. Конечно, я все еще слегка задыхался и не совсем твердо держался на ногах, но по сравнению со вчерашним я показался себе просто крепышом.

Выйдя из ванной, я чувствовал себя еще лучше. Я прошел через холл на кухню. Эбби сидела за столом и готовила сандвичи с ливерной колбасой. Я уселся напротив нее и сказал:

— Заходил полицейский. Детектив по фамилии Голдерман. Вот Ральф и спрятался в чулан. Можно мне выпить кофе, или я все еще должен обходиться чаем?

Она посмотрела на меня.

— Детектив?

— Детектив Голдерман. Можно мне кофе?

— Как ты себя чувствуешь?

— Здоров как бык.

Она усмехнулась.

— О'кей. Кофе. Но расскажи мне толком про Ральфа и детектива.

И я рассказал, а пока я рассказывал, она приготовила кофе. Она нашла некоторые эпизоды моего рассказа смешными, как, впрочем, и я — теперь, когда все осталось позади. В пересказе все выглядело гораздо смешнее, чем было на самом деле. Когда я закончил, она сказала:

— Пожалуй, я хотела бы познакомиться с этим детективом Голдерманом. Судя по всему, он интересный человек.

— Скучный он человек,— возразил я.— И с бородавками. К тому же, по-моему, он женат.

Она покосилась на меня.

— Ты ревнуешь, а я его даже никогда не видела.

— Нет, но ты этого хочешь.

— По-моему, ты выздоравливаешь слишком уж быстро,— заметила она.

— Пуф,— ответил я ей.

21

Выходные прошли тихо. Я много спал, по восемь-девять часов ночью, да еще несколько раз засыпал в течение дня. Каждый раз, когда я просыпался, я чувствовал себя еще чуточку лучше, а Эбби говорила мне, что мои щеки приобретают все более здоровый цвет.

В пятницу она сделала мне повязку поменьше, в субботу — еще меньше, а в воскресенье, промыв рану, решила не накладывать повязку вообще.

— Дадим ей проветриться,— сказала она.

Голова моя выглядела странно. Не жутко, как я раньше думал, а просто странно. Сбоку над левым ухом оказалась полоска шириной примерно в полдюйма, на которой не было волос, просто розовая кожа, а посередине — темно-красный шрам. Он был все еще очень чувствителен, но не саднил, как порез, а отзывался тупой тяжелой болью, от которой гудела вся голова, если я нечаянно прикасался к этому месту. Мне приходилось стискивать зубы и крепко держаться за край раковины, когда Эбби промывала рану, и каждый раз после этого у меня по полчаса болела голова.

Большую часть выходных мы провели с картами в руках. Мы играли в кункен, а когда нашли доску для крибиджа, стали играть в крибидж. Разумеется, игра шла на деньги, но это было как качели: никто из нас не вырвался вперед больше чем на несколько баксов.

Еще Эбби научила меня нескольким своим фокусам. Какое-то время я потратил на то, чтобы привыкнуть держать колоду профессионально, снизу левой рукой, так, чтобы пальцы правой могли в нее зарыться и никто ничего не заметил. Мне бы потребовались годы, чтобы научиться обращаться с колодой так же ловко, как Эбби, но для начала у меня получалось неплохо, и к вечеру воскресенья мне даже время от времени удавалось ее провести.

Наша спальная договоренность была расторгнута. Эбби настояла, чтобы я по-прежнему спал на кровати а сама перешла на кушетку в гостиной. Я сказал, что не вижу причин менять порядок, который мы установили в четверг ночью, а она ответила, что если я не вижу причин, то она их видит вдвое больше.

— Тогда ты мне доверяла,— проворчал я.

А она ответила:

— Тогда ты был слабее.

Что ж, это было верно. К полудню в воскресенье я почти вернулся к моему нормальному состоянию и уже начинал скучать. Я находился здесь с вечера среды, я и впрямь был сыт по горло этой квартирой. С другой стороны, я понимал, что внешний мир полон людей, которые вовсе не желают мне добра, и не слишком-то рвался туда. В перерывах между картами я смотрел телевизор, или что-то жевал, или просто сидел и скучал.

Или спал. На этом настаивала Эбби, и, я думаю, ее главной заботой было вовсе не мое здоровье. Она просто хотела, чтобы я не все время путался у нее под ногами. Однако каждый раз, когда она прогоняла меня в спальню, чтобы я вздремнул, я действительно засыпал на час или два.

И вот, когда я в очередной раз заснул (это было в воскресенье, в конце дня), они и явились. Меня разбудил крик. Мгновенно проснувшись, я сел и увидел Фрэнка Тарбока, того, с синеватой челюстью, который допрашивал меня в гараже. Он стоял на пороге, в том же пальто с бархатным воротником, и глядел на меня. Голос, который разбудил меня, все еще отдавался эхом у меня в ушах. Постепенно до меня дошло, что голос принадлежал Эбби, но к этому моменту я уже снова упал на кровать и натянул одеяло на голову, и только потом осознал, что это был не просто крик, лишенный всякого смысла, это было какое-то слово. Какое-то имя. Эбби выкрикнула имя.

Почему Эбби крикнула «Луиза»?

22

Мне показалось, что миновала целая вечность. Ничего не происходило. Тогда я выглянул из-под одеяла, моргая и щурясь, боясь, что увижу, летящую в меня пулю.

В комнате никого не было.

Что? Я стянул одеяло с лица и осмотрелся. В дверном проеме тоже никого не было. Никого нигде не было. Ни Фрэнка Тарбока, ни Луизы Маккей, ни кого-то другого.

Может, это был сон? Крик настоящий, а все остальное — сон? Или крик тоже прозвучал во сне? Сонный крик. Может, я рехнулся?

Я сел, обвел глазами комнату, снова посмотрел на пустой дверной проем. И тут я услышал голоса, доносившиеся из гостиной. Они казались настоящими. Мужской и женские.

Я встал с постели. Рубашка и брюки — только что из прачечной — аккуратно висели на стуле, а туфли стояли рядом с кроватью. Я поспешно оделся, вышел из спальни и направился в гостиную, где и нашел их всех. Фрэнк Тарбок стоял и говорил. Луиза Маккей стояла и говорила. Эбби стояла и говорила.

Может, я еще спал? Может, мне все это снилось? Я сказал: «Эй!» — и еще другие слова, пытаясь привлечь их внимание, и потом заметил, что стою и говорю, так же как и все остальные. Тогда я сказал: «Ну вас к черту»,— и ушел. Если им всем вдруг захотелось сойти с ума, то я еще успею к ним присоединиться. А пока я пошел на кухню, сделал себе бутерброд с ливерной колбасой и подогрел кофе. Кофейник постоянно стоял на плите, потому что мы с Эбби пили ужас сколько кофе.

Голоса в гостиной стихли, но я решил не обращать на это никакого внимания. Я пять дней умирал от страха, что придет Фрэнк Тарбок или кто-нибудь из его головорезов и пристрелит меня, а когда Фрэнк Тарбок действительно пришел, он меня даже не заметил. Скользнул взглядом, и все. А эта Луиза Маккей? Ее муж был убит неделю назад, а сама она исчезла без следа, а теперь стоит себе как ни в чем не бывало в гостиной и говорит вместе со всеми. Все это смахивало на какое-то безумие. Особенно для человека, который только что проснулся от крика.

Я сидел за кухонным столом, ел бутерброд с ливерной колбасой, пил кофе и читал «Ньюс», когда они пришли за мной. Эбби вошла первой, а те двое — следом за ней.

— Чет? — удивилась она.— Ты в своем уме?

— Мурмф,— ответил я с набитым ртом и кивнул головой, что означало «да».

— Ты что, не видишь; кто здесь? — спросила она, указывая на Фрэнка Тарбока, как будто она действительно думала, что я могу его не увидеть.

Я снова кивнул, указал на свой рот и сделал жест, выражавший просьбу, чтобы мне дали возможность прожевать. Наконец, проглотив колбасу, я запил ее глотком кофе, икнул и проговорил:

— Да. Я вижу его. И ее тоже.

— И ты сидишь себе спокойно на кухне?…

— Когда твой крик меня разбудил,— попытался объяснить я,— и я увидел в дверях Тарбока, я невольно изобразил классическую сцену безумного испуга, как в немом фильме. А он что сделал? Развернулся и ушел. Я встал, оделся, прошел в гостиную — узнать в чем дело, а на меня никто не обратил никакого внимания. Все вы одновременно говорили, и никто никого не слушал, как будто я попал на какой-то пикник на пляже в Джонс-Бич. Я решил послать вас всех к черту, пришел сюда и сделал себе бутерброд. Если вы наконец готовы обратить на меня внимание, я могу упасть на пол, кричать, умолять о пощаде, лепетать объяснения или делать еще что-нибудь столь же подходящее для такой ситуации. Но я категорически отказываюсь заниматься этим без зрителей.

Я снова впился зубами в бутерброд.

Эбби таращилась на меня, открыв рот. Потом заговорил Тарбок.

— Конвей,— мрачно произнес он,— для человека, который ни в чем не замешан и ничего не знает, ты слишком часто оказываешься в центре событий.

Засунув кусок колбасы за щеку, я ответил:

— До сих пор я считал убийцей тебя или кого-то из тех, кто работает на тебя. Но вот ты пришел сюда и ничего не делаешь, поэтому я снова ничего не знаю. Хотя, может быть, со среды твои планы изменились?

— Со среды? — Его квадратная физиономия была слишком тупой, чтобы выражать какие-нибудь эмоции, но все же ему удалось изобразить удивление.— Что значит — со среды?

Я ткнул в его сторону бутербродом.

— Стрелял ли ты,— спросил я,— или какой-нибудь другой головорез Уолтера Дробла, или твой друг, или друг Уолтера Дробла, или нанятый вами убийца в меня в среду вечером?

Он заморгал, как будто между нами внезапно возникла дымовая завеса.

— Что делал?

— Стрелял,— повторил я.— Пиф-паф.— И указал свободной рукой на свежий шрам возле моего уха.

Склонив голову набок, он изучающе посмотрел на шрам.

— Это все? Тебя царапнули?

— Меня царапнули. Твоя работа?

На его каменном лице показалась неуклюжая улыбка.

— Конвей,— сказал он,— если бы в тебя стрелял я, я бы попал немного правее.

— Значит, это были не твои люди и не люди Уолтера Дробла?

Он покачал головой.

— Мы не стреляем по живой мишени для тренировки. Чтобы вынудить нас сделать что-нибудь подобное, человеку надо как следует постараться.

— Ладно,— сказал я.— Это был не Наполи и не…

Он склонился ко мне, будто плохо расслышал, и вкрадчиво переспросил:

— Соломон Наполи?

— Разумеется.

— И он сказал тебе, что это был не он? Он сам, лично, тебе это сказал?

— Да. В спальне. В четверг вечером.

— С чего бы это он стал с тобой говорить?

— Это долгая история,— ответил я,— Мне не хочется вдаваться в подробности.

— Я тебе скажу, почему я тебя об этом спрашиваю,— пояснил он.— Когда мы беседовали с тобой прошлый раз, ты сказал, что не знаешь Сола Наполи. И я тебе поверил. А теперь ты утверждаешь, что несколько дней назад он сам явился к тебе и лично сообщил, что не приказывал в тебя стрелять.

— Я тогда видел его в первый раз,— сказал я.— Кажется, я становлюсь похожим на Ниро Вульфа[1]: мне можно никуда не выходить из квартиры, рано или поздно все, кто замешан в этой истории, сами приходят ко мне.

— Значит, ты в первый раз видел Сола Наполи? — продолжал допытываться Тарбок. Мою шутку он, очевидно, пропустил мимо ушей.— И он специально пришел сюда, чтобы сообщить о том…

— Господи, Фрэнк! — внезапно сказала Луиза Маккей полным презрения голосом.— Чем ты занимаешься? Хватит. Оставь этих людей в покое.

Он тут же повернулся к ней.

— Я уже говорил тебе, Луиза. Ты ошибаешься. А теперь заткнись.

— Так вот почему ты меня не выпускал? Потому, что я ошибаюсь? Поэтому я целую неделю сидела взаперти, словно в тюрьме, и не смогла даже пойти на похороны Томми, не смогла…

— Да,— оборвал он ее причитания.— Да, поэтому. Потому, что ты ошибаешься. Из-за таких, как ты, немало ребят загремело в Синг-Синг. Ты начнешь болтать всякую ерунду полицейским, а им только этого и надо. Никаких вопросов-допросов: они тут же наметят, на кого повесить убийство, закроют дело и станут похлопывать друг дружку по спине, поздравляя с успехом. Ни забот, ни хлопот.

— А ты, значит, ни в чем не виновен? — спросила она.

— Нет, черт тебя возьми! Хватит, Луиза, ты сама это знаешь. У меня немало грехов перед законом, и стоит только легавым взять меня за то, чего я не делал, как мне крышка.

— Ты убил моего мужа,— с горечью сказала Луиза.

Мы с Эбби переглянулись.

— Нет,— повторил он, и тяжелый звук его голоса, казалось, повис в воздухе.— И в этого придурка не стрелял.

— Ты убил его.

Эбби повернулась к гангстеру.

— Может, действительно убил?

Он посмотрел на нее удивленно, как лев, которого ткнули палкой сквозь прутья решетки: неужели люди не видят, какие у него огромные зубы и что он вообще царь зверей?

— Что еще? — спросил он.

— Я сестра Томми,— объяснила она.— Я должна знать, кто его убил.

— Вот он перед тобой, дорогая,— сказала Луиза Маккей.— Посмотри на него хорошенько.

Тарбок погрозил ей кулаком.

— Еще одно слово,— пригрозил он,— и ты получишь. _

— Конечно,— согласилась она.— Почему бы тебе вообще не убить меня? Почему бы не убить меня, как гы убил Томми?

Тарбок даже приподнялся на носки, пытаясь справиться с охватившей его яростью. Казалось, он действительно может убить ее или, по крайней мере, стукнуть хорошенько, если немедленно не разрядить обстановку. Поэтому я сказал как можно спокойнее и небрежнее:

— Женщины все одинаковы, Фрэнк. Вот Эбби тоже считала меня убийцей.

Похоже, он немного остыл, во всяком случае опустился на пятки и разжал кулак. Повернувшись ко мне с изяществом Берта Ланкастера, он спросил:

— Она так считала? А почему?

— Все так считали,— пояснил я.— Ты думал, что это я сделал, Наполи так думал, Эбби так думала. И теперь мне кажется, что полицейские тоже так считают.

Тарбок наклонился, оперевшись рукой на стол.

— С чего бы это, Конвей? — поинтересовался он.— Почему это все думают, что ты пришил Маккея?

— У каждого свои причины,— объяснил я.— Эбби, например, полагала, что у меня роман с миссис Маккей и я убил Томми, чтобы ничто не мешало мне быть с ней вместе.

— Именно так и поступил этот подлец,— закричала Луиза Маккей, глядя на нас с Эбби так, будто хотела, чтобы мы начали ее расспрашивать.

Повернувшись, Тарбок тяжелым взглядом уставился на нее.

— Заткнись, милая,— произнес он медленно и отчетливо.— Я разговариваю с этим придурком.

— Я не придурок,— возразил я.

Он посмотрел на меня с жалостью.

— Видишь, как люди могут ошибаться? А почему Сол Наполи думал, что это сделал ты?

— Он решил так: ваши люди узнали, что Томми Маккей тайно перешел на его сторону, и ты нанял меня, чтобы убить Томми.

Тарбок смотрел на меня в звенящей тишине. Затем он проговорил:

— Что сделал Томми?

— Томми тайно работал на Наполи. Наполи сказал мне…

— Это ложь!

Я взглянул на Луизу Маккей.

— Извините, миссис Маккей. Я повторяю то, что мне сказали.— И снова повернулся к Тарбоку.— Если это неправда, зачем бы Наполи стал вмешиваться?

— Никому никуда не уходить,— бросил нам Тарбок.

Оттолкнув женщин, словно помешавших ему пассажиров в переполненном вагоне метро, он выскочил из кухни.

Мы все смотрели друг на друга. Я заговорил первым, обращаясь к миссис Маккей.

— Знаете, теперь Эбби думает, что это сделали вы.

Она презрительно покосилась на меня, как на какого-то докучливого попрошайку, назойливо добивающегося ее внимания.

— Что?

— Чет, перестань,— смущенно произнесла Эбби.

Но я продолжал:

— Миссис Маккей, сестра вашего мужа считает, что вы убили Томми.

Это была жутко раздражительная женщина. Она угрожающе нахмурила брови и посмотрела на нас обоих.

— Что, черт возьми, это значит?

— Чет, я уже так не думаю,— сказала мне Эбби.

Оставив ее слова без внимания, я продолжал, обращаясь к миссис Маккей:

— Томми написал ей, что у вас роман с кем-то, и поэтому…

— Ничего он не писал!

— Он написал, Луиза,— тихо сказала Эбби.— Я сохранила его письмо. Могу его тебе показать. Я говорила о нем полицейским, но их это не заинтересовало.

Возмущение миссис Маккей увяло на глазах. Она попыталась оживить его, хмурясь все сильнее, однако тут ее подбородок задрожал, и на этом все закончилось. На лице Эбби появилось сочувственное выражение, и она протянула Луизе руку. Но та плюхнулась на стул, стоявший по другую сторону стола, уронила голову на руки и принялась выплакивать все, что скопилось у нее на душе за целую неделю. Эбби стояла рядом с ней, положив ей руку на плечо, и глядела на меня с выражением, которое означало: что нам теперь делать? Я молча покачал головой. Единственное, что мы могли сделать,— это подождать, пока она успокоится.

Тут в кухню ворвался Тарбок, крича на ходу:

— Что, черт побери, случилось с телефоном в спальне?

— Один из людей Наполи вырвал шнур из розетки, когда я пытался позвонить в полицию.

Он посмотрел на меня и нахмурился, потом посмотрел на миссис Маккей и нахмурился еще больше, а затем снова выскочил в коридор.

Далее последовали тридцать секунд тишины, нарушаемой только приглушенными рыданиями миссис Маккей.

Затем кто-то заколотил во входную дверь.

— Я открою,— сказал я.

— Осторожнее,— попросила Эбби.

— Естественно.

Выйдя из кухни, я подошел к входной двери, заглянул в глазок и увидел Ральфа, стоящего с недовольным и нетерпеливым видом.

Ох! Я открыл дверь. Он молча оттолкнул меня и направился по коридору в спальню. Я закрыл дверь и вернулся на кухню. Увидев поднятую бровь Эбби, я объяснил:

— Это Ральф. Он вернулся за своим пистолетом.

Обойдя стол, я уселся на прежнее место.

— Кстати, раз уж мы об этом заговорили, что ты сделал с моим пистолетом? — спросила Эбби.

— Он в кармане моего пальто,— ответил я.— Знаешь, я совсем о нем забыл.

— Нет,— сказала она.

— Что — нет?

— Его нет в кармане твоего пальто. Я проверила.

— Ну, по крайней мере, я оставил его там,— упорствовал я, и тут в дверях появился Ральф.

— Где он?

— О, извини,— сказал я.— Он на комоде.

— На комоде?

— Да,— подтвердил я.— На комоде.

Он снова ушел, а Эбби продолжала:

— Поверь мне, Чет, я просмотрела всю твою одежду и не нашла пистолета. А ведь он бы мог нам пригодиться.

— Значит, кто-то его свистнул,— предположил я.

— Чудесно. Выходит, я тебе одолжила его на время, а ты его потерял.

— Во-первых…— начал я, но в этот момент вошел Фрэнк Тарбок.— Потом,— сказал я Эбби и посмотрел на Тарбока.

— Сюда приедет Уолт Дробл,— объявил он.

— Я действительно Ниро Вульф,— сказал я.

— А? — не понял он, и тут за его спиной в дверях появился Ральф. Он помахал пистолетом, чтобы мы его увидели.

— Я нашел его,— сообщил он.

Тарбок, который еще не знал, что в квартире находится Ральф, резко повернулся. Он увидел пистолет, увидел лицо Ральфа, завопил и бросился на землю, то есть на линолеум. Потом попытался залезть под стол, но запутался в ножках моего стула. Я наклонился к нему и успокаивающе сказал:

— Все в порядке. Он ни в кого не собирается стрелять. Все нормально.

Ральф внезапно насторожился и спросил:

— Это Фрэнк Тарбок?

— Подожди здесь,— попросил я Тарбока и встал со стула. А Ральфу я сказал: — Хватит уже. Не будем все усложнять.

— Это Фрэнк Тарбок?

— Да,— ответил я.— Это Фрэнк Тарбок.

Ральф ткнул пистолетом в мою сторону.

— К стенке, сволочь,— приказал он.

23

Тарбок вылез из-под стола с поднятыми руками, как приказал ему Ральф, и встал рядом со мной возле холодильника.

— Я тебе этого не забуду, Конвей,— пообещал он.

— Заткнись,— буркнул Ральф. Он махнул пистолетом в сторону Эбби и миссис Маккей.— Вы тоже присоединяйтесь к ним.

— Нет,— сказала Эбби.

Он посмотрел на нее.

— Что?

— Уходи, Ральф,— попросила она.— У нас тут и так достаточно неприятностей, так что уходи.

— Ах вот как? Может, вы думаете, что Наполи этим не заинтересуется? Этот Честер Конвей, который ничего ни о чем не знает, сидит и по-дружески болтает с Фрэнком Тарбоком.

— Не говори глупостей,— сказал я.

— Ну ты, придержи язык,— прорычал он.

— Посуди сам, Ральф,— объяснял я.— Если бы все было так, как ты думаешь, стал бы я тебя пускать в квартиру?

Не поворачивая головы, Тарбок процедил сквозь зубы:

— Мы еще с тобой об этом поговорим, Конвей. Поверь мне.

— Да заткнись ты,— разозлился я.— Это вы, ребята, придурки, а не я. Никогда еще не видел, чтобы так много людей враз наделали так много промахов и ошибок. Вы либо идиоты, либо параноики, а может, и то и другое вместе взятое.

— Надеюсь, ты не имеешь в виду меня,— разгневанно прервала меня Эбби.

— Ты хотя бы не встревай! — взмолился я и двинулся к Ральфу, который тут же сделал особенно свирепое лицо.— Ральф, Фрэнк Тарбок пришел сюда не для того, чтобы обсуждать со мной, как нам поступить с Соломоном Наполи. Фрэнк Тарбок находится здесь только как частное лицо, он сопровождает вдову Томми Маккея. Вот эту заплаканную дамочку, что сидит за столом.

— Это ты так говоришь,— упорствовал Ральф.

— Это я так говорю,— согласился я.— И так оно и есть на самом деле. Ты пришел сюда за своим пистолетом, и ты его получил. Сейчас перед тобой выбор: либо начать стрельбу, либо уйти отсюда. Что ты выбираешь?

— Чет, поосторожнее,— сказала Эбби за моей спиной.

Я повернулся к ней.

— Нет, с меня достаточно, Эбби. Как только все начинает успокаиваться, непременно появляется какой-нибудь дегенерат с головой, полной идиотских мыслей, и начинает…

— Эй,— сказал Ральф.

— Да,— подтвердил я, снова поворачиваясь к нему.— Я имею в виду тебя. Если бы ты не был дегенератом, я бы не выиграл у тебя за час тринадцать баксов.

— Тебе просто карта шла,— возразил он.— Что я мог сделать, если тебе постоянно шла карта.

— Конечно,— кивнул я.— Но, если бы ты не был дегенератом, ты бы не ушел отсюда без своего пистолета.

— Это легавый виноват,— оправдывался Ральф.— Это все из-за него…

— Конечно, легавый,— согласился я.— И если бы ты не был дегенератом, ты не взбесился бы так только потому, что Фрэнк Тарбок находится в квартире Томми Маккея. Томми работал на Фрэнка Тарбока, так что нет ничего удивительного, что вдова Томми пришла сюда с Фрэнком Тарбоком.

— Я с этим ублюдком? — внезапно закричала Луиза Маккей, вскакивая со стула, как раз в тот момент, когда Ральф был уже готов со мной согласиться.— Убей его! — орала она Ральфу.— Это он пристрелил моего Томми!

— О, ради Бога! — не выдержал я.— Это был не он. Миссис Маккей, вы еще хуже Ральфа!

— Секундочку,— остановил меня Ральф.— Дай леди высказаться.

— Нечего ее слушать,— сказал я.— У нее мозгов меньше, чем у курицы.

— Чет! — пораженно воскликнула Эбби.— Луизе пришлось столько всего пережить!

— От этого она ничуть не поумнела,— я пожал плечами.— За неделю она бы уже могла привыкнуть к мысли, что она теперь вдова. Лично меня нисколько не трогает ее несчастный вид. Когда Томми был жив, она крутила роман за его спиной, и сейчас она просто чувствует себя виноватой.

— У тебя грязные мысли, Честер Конвей,— сообщила мне миссис Маккей.— И грязный язык. Но это ничуть не меняет сути дела, а суть в том, что Фрэнк Тарбок убил моего Томми.

— Зачем?

— Потому что он думал, что сможет таким образом получить меня,— объяснила она.

— Что за чушь,— удивился я.— Он и так имел вас столько, сколько хотел.

Она побелела.

— Ах ты, грязный ублюдок!

— Ну да, а вы святая.— Повернувшись к Ральфу, я добавил: — Ты только подумай, Ральф, разве Фрэнк Тарбок похож на человека, который может кого-то убить ради женщины? Особенно ради женщины, с которой спит уже давным-давно.

Ральф обвел взглядом присутствующих. По его лицу было видно, что он ничего не понимает. Но все-таки У него оказалось достаточно мозгов, чтобы понять хоть это.

— Я ничего об этом не знаю,— пробурчал он.— Я только знаю, что Сола все это очень заинтересует.

— Тогда скорее беги, сообщи ему об этом,— в сердцах сказал я.— Может, он даст тебе медаль.

— Придержи язык.

Я открыл рот, чтобы сказать ему еще пару ласковых, но передумал и вместо этого произнес:

— Ральф, ты неплохо относился ко мне, когда я был твоим пленником. Ты хороший парень, и я это помню. А теперь я хочу, чтобы ты тоже кое-что запомнил. Я ничего плохого не делал Солу Наполи или кому-нибудь другому. Более того, я вообще не могу ничего сделать ни Солу Наполи, ни кому-то еще. Ей-Богу, Ральф, я не представляю никакой угрозы, разве ты сам не видишь? Подумай об этом.

Он стал об этом думать. Я видел, как он пытается справиться с этой задачей. Он смотрел на Фрэнка Тарбока, стоящего возле холодильника с поднятыми руками. Тарбок был его врагом, а я оказался вместе с врагом, значит, здесь что-то не так. Но, с другой стороны, что именно? Сложная задача.

Наконец он сдался.

— Ладно,— сказал он.— О'кей. Я поговорю с Солом. Может, он снова захочет с тобой увидеться.

— Здесь меня всегда можно застать,— кивнул я.— Заходите в любое время. Всегда рад.

— Сол тебя где угодно найдет,— хмуро проговорил Ральф.

— Я знаю.

Ральф еще раз обвел всех глазами, чтобы удостовериться, что его репутация крутого парня не пострадала, спрятал пистолет и вышел из кухни так же, как в вестернах злодей выходит из салуна. Через секунду мы услышали, как открылась и закрылась входная дверь.

Тарбок опустил руки.

— Конвей,— рявкнул он,— какого черта ты впустил сюда этого парня?

— Он забыл здесь свой пистолет,— объяснил я,— и пришел, чтобы его забрать. Честно говоря, про тебя я не подумал. Я имею в виду, про то, что ты здесь.

— Он забыл пистолет,— повторил Тарбок. Подняв опрокинутый стул, он тяжело опустился на него. Покачав головой, сказал: — Стоит только мне с тобой встретиться, Конвей, как все становится с ног на голову.

— Я думал, что он сразу же уйдет,— попытался оправдаться я и, обойдя стол, сел поближе к своему бутерброду с ливерной колбасой. Взяв его, я спросил: — Когда нам ожидать Уолтера Дробла?

— Через полчаса.

— Может, мы с ним в картишки перекинемся? Дробл играет в бридж?

Луиза Маккей сказала:

— Эбби, я, конечно, не имею ничего против, чтобы ты пожила у меня, но мне не хотелось бы, чтобы ты приводила сюда посторонних. Особенно таких грубиянов, как этот тип.

— Миссис Маккей,— обратился я к ней,— извините, что я вас обидел.

— Ничего себе! — сказала она.

— Но, надо признать, у вас было такое душевное потрясение, что вы ничего не соображали. Если бы только Ральф открыл стрельбу, мы все были бы уже давно покойниками. Неужели вы полагаете, что, убив Тарбока, он оставил бы здесь троих свидетелей? Я его уже почти успокоил, и тут вы начинаете кричать, что Тарбок убил вашего мужа, хотя прекрасно знаете, что это не так.

Она уставилась на меня.

— Я этого не знала.

— Может, и не знали,— согласился я.— Сначала, наверное, вы думали, что это он, но теперь-то знаете, что это не он. Вы просто разозлились на него, хотя, конечно, он этого заслуживал, и поэтому стали кричать, что Томми убил он.

— Он его убил.

— Нет. Вы же понимаете, что он не стал бы убивать Томми ради вас. К тому же,— добавил я, указывая на свой шрам,— кто-то стрелял в меня в среду вечером.

Она сидела и ждала, когда я продолжу, но я уже все сказал, что хотел.

— Ну? — наконец произнесла она.— И что из того?

— В меня стреляли не люди Дробла и не люди Наполи. Так кто же тогда в меня стрелял?

— Не знаю,— холодно ответила она.— Кого ты еще в последнее время оскорблял?

— Да ладно,— сказал я,— будьте серьезнее. Никто не стал бы стрелять в меня, если бы это не было как-то связано со смертью Томми Маккея. Не может быть, чтобы это оказалось простым совпадением.

— Не понимаю, к чему ты клонишь.

— Я клоню к тому,— объяснил я,— что тот, кто стрелял в меня, и есть убийца Томми. А Фрэнк Тарбок его не убивал. Он не стрелял в меня в среду вечером.

— Когда это было? — спросил Тарбок.

— Около половины второго ночи,— ответила Эбби.

Тарбок посмотрел на миссис Маккей.

— Ты знаешь, где я был полвторого ночи в среду.

— Это ничего не доказывает,— упорствовала она.— Почему это я должна верить, что в тебя стреляли полвторого ночи в среду?

— А разве этот шрам ни о чем не говорит?

Она посмотрела на мою голову, но выражение ее лица осталось прежним: холодным, замкнутым, недоверчивым.

— На нем не написано, что в тебя стреляли именно в среду ночью.

— Я же сказала, что это случилось полвторого ночи, в среду,— возмутилась Эбби.— Я сама была с Четом, когда это произошло.

Секунду Луиза колебалась, а затем раздраженно спросила:

— Ну и что из этого? Мало ли кто в него стрелял? Если человек якшается с темными личностями, связанными с преступным миром, не будет ничего удивительного, что рано или поздно в него начнут стрелять.

— Единственная темная личность из преступного мира, с которой я до сих пор имел дело,— возразил я,— это был ваш муж.

Ее лицо как будто окаменело. Она встала.

— Что бы ты ни говорил, факт останется фактом,— сказала она.— А то, что Фрэнк Тарбок убил моего мужа,— это факт. Он целую неделю держал меня взаперти, чтобы я не пошла в полицию и не рассказала там все. Это для меня самое главное доказательство.

— А если бы он не держал вас взаперти? — спросил я.— Тогда бы это было доказательством?

Но она уже меня не слушала. Явно не собираясь больше отвечать ни на какие вопросы, с высоко поднятой головой она направилась к двери.

— Не вздумай никуда звонить,— мрачно сказал ей вслед Тарбок.

Она вышла из кухни, не удостоив его ответом.

Нахмурившись, Эбби проводила ее взглядом.

— Может, мне с ней поговорить?

— Не стоит,— ответил я.— Ей ничего не докажешь.

— Я не собираюсь ни в чем ее убеждать. Просто постараюсь успокоить.— Она встала.— Так я и сделаю.

И Эбби тоже вышла из кухни.

— Хочешь ливерной колбасы? — предложил я, когда мы с Тарбоком остались вдвоем.

— Нет, спасибо,— отказался он.— У меня уже несколько дней нет аппетита.

— Еще бы. А кофе будешь?

— Нет, ничего не буду.— Он посмотрел на меня.— Ты знаешь, кто это может быть?

— Убийца?

— Кто же еще?

— Нет, не знаю. Эбби сначала думала, что это Луиза, но я так никогда не думал. И сейчас не думаю.

Он покачал головой.

— Нет, это не она. Она изменяла ему, но он ей нравился. Как мне нравится моя жена. Мы с Луизой всегда знали, что у нас это просто так, временно.

— Понятно,— кивнул я.— Значит, это не она и не ты…

— Именно.

— Понятно. И не Наполи со своими людьми, потому что Томми работал на них, и не Дробл, потому что он не знал, что Томми ведет двойную игру. Кто остается? Не знаю.

— Надо узнать,— сказал Тарбок.— Если мы это узнаем, нам это обоим поможет, и тебе и мне.

— Это так,— согласился я.— Ты избавишься от подозрений миссис Маккей, а я отделаюсь от того, кто хочет меня убить.

— Может, нам стоит поработать вместе? — неожиданно сказал Тарбок.— Может, вдвоем мы что-нибудь выясним.

Я уставился на него.

— Ты имеешь в виду — поиграть в детективов? Ты и я?

— А почему бы и нет? Если легавые не хотят этим заниматься.

— Они занимаются этим,— возразил я.— До пятницы, по крайней мере, они этим еще занимались.

— Теперь уже нет. Я точно знаю.

— А…— сказал я.— Это плохо.

— У нас обоих будут неприятности, если мы не найдем этого парня,— сказал Тарбок.

— Ты прав.

— Вот и давай искать его вместе.

— Эбби тоже его ищет,— сообщил я.— Хочет отомстить за брата.

— Пусть тоже присоединяется,— предложил он.— Работы всем хватит. Что скажешь?

Я ухмыльнулся.

— И ты не против работать в паре с придурком?

Он ухмыльнулся в ответ, и его лицо сразу же преобразилось. Он теперь выглядел почти как человек.

— Ты суперпридурок,— сказал он.— Ты поступаешь совершенно по-дурацки, но в конце концов почему-то оказываешься прав.

— Гм,— ответил я, потому что такое определение мне даже понравилось.

Он протянул мне руку.

— Идет?

Я подумал секунду, а затем пожал его руку.

— Ладно, идет. Ничего себе команда — лев и мышонок.

И тут в дверь снова позвонили.

24

Уолтер Дробл.

Таким я его и представлял. Ему было лет пятьдесят. Сначала он показался мне похожим на владельца сети прачечных — крепкий, среднего роста, с двойным подбородком, с зачесанными назад седыми волосами, одетый в слегка помятый коричневый костюм. Нет, пожалуй, он все же был похож на того, кем и являлся на самом деле: на гангстерского босса, выступающего на слушаниях в Конгрессе при обсуждении проблемы организованной преступности.

Разумеется, он курил сигару и смотрел на меня не только подозрительно, но и с нескрываемым отвращением. Весь его вид показывал, что он привык решать дела на более высоком уровне.

— Так что с Маккеем? — спросил он.

Мы втроем сидели за кухонным столом. Телохранители Дробла остались в гостиной, вместе с Эбби и Луизой Маккей. Я убрал со стола чашку из-под кофе и остатки ливерной колбасы. Холодильник то и дело включался и выключался, и его шум создавал иллюзию, что мы действительно сидим в конференц-зале Рокфеллер-центра.

В общем, я рассказал Уолтеру Дроблу то, что я знал про Томми Маккея. В середине моего рассказа Фрэнк Тарбок поднялся со стула, и я сразу же умолк, но он всего лишь поставил перед своим боссом чистое блюдечко, чтобы Дробл мог стряхивать туда пепел. Я возобновил свои объяснения. Дробл сидел молча, с совершенно непроницаемым видом, не сводя с меня глаз.

Когда я закончил, он наконец отвел взгляд и нахмурился, глядя на свою сигару. Казалось, прошло лет сто или больше, прежде чем он снова посмотрел на меня и спросил:

— Знаешь, почему я тебе верю?

— Нет,— сказал я.

— Потому что не вижу, где твоя выгода,— объяснил он.— Я не вижу, как ты можешь заработать хотя бы десять центов, если я поверю, что Маккей меня предал. Поэтому я верю тебе.

— Это хорошо,— сказал я.

— А теперь,— продолжил он,— сказать, почему я тебе не верю?

— Уф,— выдохнул я и заморгал.

— Потому что все это сущая ерунда. Что Маккей мог делать для Сола? Что Солу было от него нужно?

— Я не знаю.

— Ты не знаешь. И я тоже не знаю. И еще я не знаю, зачем все это было нужно Маккею. Какую цель он мог преследовать, предавая меня?

— Он хотел подстраховаться,— предположил я.— Все очень просто. Он понимал, что ссора между вами и Наполи близится к развязке, и рассуждал так. Если победите вы, он только выиграет — ведь он работал на вас. Если победит Наполи, он тоже ничего не потеряет, так как выяснится, что он уже давно тайно был предан Наполи.

Он задымил своей сигарой, которая, надо признать, не пахла, как тлеющий мусорный бак, из чего я сделал вывод, что она очень дорогая.

— Возможно,— проговорил он, глядя на тлеющий кончик.— Возможно.— Он посмотрел на Тарбока.— Приведи сюда его жену.

— Уолт,— сказал Тарбок,— она ничего об этом не знает. Для нее все это оказалось такой же неожиданностью, как и для нас.

— Возможно,— согласился Дробл.— Вот мы ее об этом и спросим.

— Я думаю, мистер Дробл, вы можете поверить мистеру Тарбоку на слово. Он достаточно близко знаком с миссис Маккей.

Тарбок бросил на меня убийственный взгляд, а Дробл спросил:

— Что это значит, Фрэнк?

Тарбок пробормотал что-то нечленораздельное.

Дробл нахмурился.

— Фрэнк, ты, может, развлекался с этой дамочкой? Уж не поэтому ли она пряталась целую неделю?

Тарбок вздохнул, метнул в меня еще один взгляд и с трудом выдавил:

— Ну… Между нами кое-что было.

— Что ж, чудесно,— сказал Дробл.— И чья была мысль спрятать ее от легавых?

Я уже пожалел, что доставил Тарбоку такие неприятности, но, с другой стороны, за последнюю неделю я окончательно убедился, что единственный способ хоть как-то справиться с неразберихой — говорить правду при каждом удобном случае. Иногда это на какое-то время осложняло обстановку, но в итоге все же оказывалось к лучшему.

Я не произнес ни слова, пока Тарбок нехотя объяснял, что случилось. Дроблу пришлось задать ему кучу вопросов, но, по крайней мере, Тарбок не врал, и в конце концов Дроблу все стало ясно.

Правда, это его ничуть не обрадовало. Он сказал:

— Фрэнк, тебе следует больше доверять нашим юристам. Пусть бы она пошла в полицию и наговорила про тебя всякой ерунды. Мы бы быстро все уладили. Маккея убили в понедельник, и, если бы все было как обычно, легавые уже к среде закрыли бы дело. Но его жена внезапно пропала, и они ковырялись до самого четверга. Наши ребята, конечно, убедили остальных, что жена Маккея просто испугалась оказаться затянутой в войну между группировками и смылась из города. Но если бы она не исчезла, все было бы гораздо проще: вечером в понедельник она заявляет на тебя в полицию, ты сидишь в камере до вторника, утром во вторник ты оттуда выходишь, до конца дня они пишут всякие отчеты и рапорты, а в среду утром дело уже закрыто и сдано на хранение в архив. Ты заставил нас потратить полтора дня на ненужные хлопоты.

Тарбок смотрел в пол.

— Извини, Уолт,— сказал он.— Я просто испугался.

— Ты должен был прийти ко мне и все рассказать, Фрэнк. Ты же знаешь, что двери моего кабинета всегда открыты.

— Я не хотел тебя беспокоить.

— Для этого я и существую, Фрэнк. Тебе ведь известно: я хочу, чтобы организация работала нормально, а как она может работать нормально, если каждый будет в одиночку решать свои собственные проблемы? Поэтому я всегда готов прийти на помощь, Фрэнк. Тебе стоило обратиться ко мне.

— Ты прав.— Фрэнк опустил голову еще ниже.— Надо было мне об этом подумать.

— Ладно,— сказал Дробл и похлопал Тарбока по руке.— Забудем об этом, Фрэнк. Что прошло, то прошло. Надо думать о завтрашнем дне.

Тарбок поднял голову.

— Именно об этом я и хотел поговорить с тобой, Уолт. Вопрос в том, кто же пришил Маккея, если это не дело рук Наполи.

Дробл нахмурился.

— Что-то я тебя не понял.

— Мы полагали, что это сделал Наполи,— пояснил Тарбок.— Отплатил нам за тот случай с Короной.

Дробл бросил на меня быстрый взгляд и предупредил Тарбока:

— Полегче. Тут посторонние.

— Да я не собирался вдаваться в детали, Уолт. Суть в том, что если Маккей работал на Наполи, то Наполи не было смысла его убивать.

— Если,— повторил Дробл.— Как нам это узнать наверняка? — Он снова посмотрел на меня.— Ты уже знаешь, что я о тебе думаю. Можешь ты убедить меня в своей правоте?

Я только этого и ждал. Тут же я рассказал ему, как в меня стреляли в среду вечером, подчеркнув, что все это произошло в присутствии людей Наполи, которые сами хотели меня убить, чтобы отомстить за Томми. Я объяснил, что люди Наполи провели в этой квартире целый день, а в конце концов и сам он пришел сюда. Дробл заставил меня описать Наполи, что я и сделал. От меня не ускользнуло: мой рассказ заставил Дробла поверить, что Томми действительно вел двойную игру. Когда я закончил, лицо его сделалось совсем мрачным.

— Ладно,— сказал он.— Хотя я и не все понял, ладно.

— Поэтому теперь весь вопрос в том,— повторил Тарбок,— кто же пришил Маккея.

— А какая нам разница? — спросил Дробл.

Я знал, что для Тарбока разница есть, но вряд ли Дробл отнесся бы к его проблемам с сочувствием. Тарбока волновало, верит ли его подружка ему или нет, а Дроблу, естественно, было на это наплевать. Я с любопытством ждал, какое объяснение придумает Фрэнк Тарбок.

Сделав непроницаемое лицо, он наклонился к боссу и сказал:

— Уолт, мы должны это узнать. Это случилось в нашей организации, и мы не можем закрыть на это глаза. Кто бы он ни был, этот парень принес нам немало хлопот. Он почти заставил нас напасть на Наполи, когда мы к этому еще не совсем подготовились. Он…

— Заткнись, Фрэнк.

Вспомнив о моем присутствии, Тарбок бросил на меня взгляд и еще ближе придвинулся к Дроблу.

— Ладно. Ты сам знаешь ситуацию, Уолт. Мне незачем тебе объяснять.

— Да уж, лучше не стоит.

— Если хотите, я могу подождать в гостиной,— предложил я.

— Нет,— возразил Тарбок.— Оставайся здесь. Ты теперь тоже к этому причастен.

— Правильно,— подтвердил Дробл.— Сиди и не рыпайся.

— Ладно,— сказал Тарбок Дроблу,— я ничего не буду объяснять. Но ты знаешь, и я знаю, что нам не нужны неизвестные карты в колоде. Кто-то тут мутит воду, а мы с ним ничего не можем сделать. Он пришил Маккея, стрелял в Конвея. Кто следующий на очереди? Чтобы у нас все не пошло наперекосяк, надо отыскать этого парня.

Дробл неохотно кивнул.

— Положим, ты прав. И ты хочешь этим заняться, так?

Оказывается, я недооценивал Тарбока.

— Да,— сказал он.— К тому же у меня есть и личный интерес. Мне бы не хотелось, чтобы Луиза Маккей считала, что это я пришил ее мужа.

— Да, и еще,— вспомнил Дробл,— что нам делать с этим парнем?

Он имел в виду меня.

— Я возьму его с собой,— сказал Тарбок.— Он по уши вляпался в это дело, пока я отсиживался с Луизой.

Дробл посмотрел на меня.

— И последний вопрос. Как ты-то умудрился во все это вляпаться?

— Я и сам хотел бы об этом поговорить.— И я в очередной раз рассказал о своих девятистах тридцати долларах, закончив словами: — Думаю, именно с вами я и должен был все это обсудить.

— Что?

— Мой выигрыш.

Дробл нахмурился.

— А в чем дело?

— Я хочу получить эти деньги. Вы до сих пор их мне должны.

Он покачал головой.

— Ну нет,— сказал он.— Эти деньги мы передали Маккею. Организация ничего тебе не должна.

— Секундочку,— возразил я.— Может, Томми и получил эти деньги, но я-то их не получил.

— Это нас не касается,— отрезал он.— Если хочешь, требуй их у вдовы, никто тебе мешать не будет.

Я посмотрел на Тарбока, но тот молчал.

— А в самом деле, где эти деньги? — спросил я.

Тарбок покачал головой, а Дробл пожал плечами. Им было наплевать.

— Подождите,— воскликнул я,— это может быть очень важно. Вы уверены, что Томми получил эти деньги? Может, он их и не видел?

— Наш курьер передал ему деньги в пять тридцать пять,— сказал Дробл.— Мы уже это проверили.

— А вы уверены? Ну, в вашем курьере?

— Это мой зять,— сухо ответил Дробл.— Он высоко метит и знает, что дойдет до самого верха. Он не стал бы убивать Маккея из-за каких-то девятисот тридцати долларов.

— Гм,— сказал я.— И он был здесь в пять тридцать пять? И значит, Томми был еще жив, а когда я приехал сюда — в шесть десять,— он уже лежал мертвый. Прошло тридцать пять минут.

— Он был жив без десяти шесть,— поправил меня Дробл.— Мы всегда проверяем доставку денег. Из организации ему звонили в пять пятьдесят.

— Значит,— подытожил Тарбок,— прошло двадцать минут.

— Как хорошо, что я не пришел к нему раньше,— сказал я.— А что потом случилось с деньгами?

— Они исчезли,— пожал плечами Дробл.— Наш полицейский, который присутствовал при обыске, сказал, что никаких денег в квартире не было.

— И вы ему доверяете?

— Ему нет никакой выгоды врать,— сказал Дробл.— Если бы полицейские нашли деньги, они бы поделили их между собой, и наш легавый сообщил бы нам об этом. Все равно мы бы никак не могли получить их обратно.

— Значит, деньги забрал убийца.

— Точно,— кивнул Дробл.— Вот тебе и ответ на твой вопрос. Найди убийцу, и пусть он вернет тебе твои девятьсот тридцать долларов.

— Ну и ну,— возмутился я.— Я ведь сделал ставку по всем правилам, и если у вас в организации какие-то административные проблемы, я не намерен…

— Административные проблемы!

— А как это еще можно назвать? Я не получил свои деньги, потому что один из членов вашей организации их потерял. Вы обязаны восстановить справедливость.

— Ты собираешься подать на нас в суд? — поинтересовался Дробл.

— Ну хватит,— сказал я.— Эти деньги мне очень нужны.

— Дело не в деньгах,— ответил он,— а в прецеденте. Мы не платим дважды, такое у нас правило. Второй игрок, который выиграл в тот день кучу денег, не пришел за ними. Он понял ситуацию. Почему бы тебе не поступить подобным образом?

— Второй игрок? — удивился я.

— Ну. Один парень, который поставил на ту же лошадь, что и ты. Только он поставил сотню. И у него вышло три тысячи.

— А кто он?

— Какая разница?

— Не знаю. Я просто спросил. Кто он?

Дробл недовольно повел плечами.

— Откуда мне знать? У Маккея, наверное, где-то записано его имя…

Он замолчал. Его глаза округлились, и он посмотрел на Тарбока. Фрэнк, удивленно вытаращив глаза, ответил ему таким же взглядом.

— Уолт?

— Будь я проклят! — воскликнул Дробл.— Вот что этот парень делал для Наполи! Он обворовывал меня среди бела дня!

Я обрадовался, видя, что Тарбок понимает не больше меня. Он спросил:

— Как ты догадался, Уолт?

— Два месяца назад,— сказал Дробл,— Хиггенс из бухгалтерии сказал мне, что у Маккея есть несколько особенно везучих игроков. Они всегда ставят на тех лошадей, которые приносят самые крупные выигрыши. И все деньги у Маккея уходят на выплаты этим парням. Он все время был в минусе, но в общей картине это не бросалось в глаза. Ты понял, в чем дело, Фрэнк? Он сам делал ставки, когда уже знал результат!

Я усмехнулся. Как здорово! Другими словами, Наполи сообщал Томми, какие лошади выиграли скачки, сразу же после заездов, пока новости еще не передали по радио. Томми делал ставки на этих лошадей от имени несуществующих игроков, а вырученные деньги, очевидно, они с Наполи делили пополам. Таким образом Наполи извлекал деньги из кассы своего конкурента, понемногу наживаясь за счет Дробла. Возможно, что кто-то еще из букмекеров Дробла поступал подобным образом.

— Мистер Дробл,— заявил я,— без меня бы вы этого никогда не узнали. Наполи подкупал ваших людей вашими же деньгами. Теперь вы об этом знаете и можете принять соответствующие меры. Если бы не я, вы бы и дальше терпели убытки. Разве эта услуга не стоит девятисот тридцати долларов? Было бы только справедливо…

— Да заткнешься ли ты со своими долларами? — взревел Дробл. Ему сейчас было не до справедливости.

Но тут, к моему удивлению, меня поддержал Тарбок. Он сказал:

— Уолт, я думаю, Конвей прав. Пожалуй, мы в самом деле перед ним в долгу. И я думаю, мы и впредь иногда сможем пользоваться его услугами. Мы можем себе позволить…

— Чтобы этот ублюдок Наполи продолжал сосать из меня кровь? Ни за что на свете! И если я еще раз услышу про эти девятьсот…

Раздался звонок.

— Я открою,— сказал я, поднимаясь со стула. Когда я выходил из кухни, Дробл говорил Тарбоку, что надо проверить всех остальных букмекеров.

Я был вне себя от злости, но ничего не мог поделать. Дробл зажал мои девятьсот тридцать долларов, когда я помог ему сохранить во много раз больше! Есть же такие жлобы на свете!

Я посмотрел в глазок и увидел Соломона Наполи в окружении головорезов, среди которых был и Ральф.

Дроблу я ничем не обязан. Пусть теперь разбирается сам. Я распахнул дверь и сказал с легким поклоном:

— Проходите, ребята. Вы как раз вовремя.

25

Вы когда-нибудь видели, как сталкиваются два разъяренных кота? Значит, я могу не описывать встречу Уолтера Дробла и Соломона Наполи. Замечу только, что в холле стало тесно из-за головорезов Наполи, к которым присоединились высыпавшие из гостиной телохранители Дробла, и я проскользнул обратно на кухню — довольно удачно для человека, который совсем не соблюдает диету,— спрятался за холодильник, чтобы не оказаться на линии огня, если она вдруг появится, и оттуда стал наблюдать за развитием действия.

Дробл, разумеется, мгновенно вскочил на ноги, как только увидел появившегося в дверях Наполи. Казалось, прошло несколько лет, пока они стояли, уставившись друг на друга, в напряженных позах, как два ковбоя на поединке в каком-нибудь вестерне. Фрэнк Тарбок так и остался сидеть на своем месте, положив руки на стол. Из холла доносился шум и гам, но это происходило как будто в другом мире, от которого кухня вместе со всеми, кто там находился, была отгорожена толстой стеклянной стеной.

Первым заговорил Дробл:

— Ты обманывал меня, сукин сын!

Наполи нисколько не утратил своего изящества, но, казалось, именно это придавало ему особенно угрожающий вид. Он сказал:

— А ты был честен, как бойскаут, не так ли?

— Если бы ты тогда не поступил так с Гриффином, ничего бы не произошло.

Наполи хотел ответить, но вмешался Тарбок:

— Уолт,— напомнил он,— здесь посторонние.

Дробл раздраженно обернулся, недовольный его вмешательством, перехватил взгляд Тарбока, Тарбок кивнул в мою сторону. И тут все посмотрели на меня.

Никогда я еще так остро не ощущал себя центром всеобщего внимания. На лбу у меня выступила испарина. Я с трудом удержался, чтобы не застонать.

Я сразу почувствовал, что должен немедленно что-то сказать, потому что атмосфера вокруг меня резко изменилась. Напряжение, царившее на кухне, требовало выхода, и тут на глаза попался я — подозрительный незнакомый тип, явившийся из чуждой им среды. Если бы они набросились на меня и втоптали в линолеум, наверное, им всем стало бы легче.

— Ну вот,— я попытался изобразить улыбку,— у вас появилась возможность решить свои разногласия. Стоит ли портить друг другу жизнь? Нью-Йорк такой большой, и его хватит на всех. Вам подвернулся прекрасный случай попробовать прийти к взаимовыгодному решению. Мистер Наполи, садитесь, пожалуйста, на мой стул, а я пойду в гостиную. Я понимаю, что ваша беседа не для чужих ушей. Поэтому я, уф, пойду, уф, в гостиную,— я начал медленно, но решительно продвигаться к двери,— где и буду ждать, уф, на случай, если вам, уф, понадобится моя помощь.— Я обогнул Наполи, ни на секунду не переставая улыбаться и говорить.— Надеюсь скоро услышать, что, уф, вы устранили все, уф, недоразумения…-И тут я вышел из кухни.

Все шло успешно. Пока. Я протиснулся между заполнившими коридор головорезами. У каждого под пиджаком угадывались очертания пистолета. Все они хмуро посматривали на меня, но никто меня не остановил. Они не могли этого сделать, не получив соответствующей команды из кухни.

Такой команды не поступило. Ни Наполи, ни Дробл не закричали: «Остановите его!», «Убейте его!», «Верните его обратно!» или еще что-нибудь в этом роде. Миновав последнего громилу, я наконец попал в гостиную, где в разных углах сидели Эбби и миссис Маккей, и в изнеможении рухнул в первое попавшееся кресло.

— Уф-ф-ф,— сказал я, не в силах пошевелить рукой.

Эбби подбежала ко мне и шепотом спросила:

— Что там происходит?

— Встреча на высшем уровне,— объяснил я. Глубоко вздохнул, вытер пот со лба и выпрямился.— Наполи и Дробл обсуждают на кухне свои проблемы.

— Там Наполи и Дробл? Оба?

Я кивнул.

— Ты не представляешь, что такое находиться между ними.

— Еще бы,— сказала она.

Но я не был уверен, что она поняла.

— Знаешь,— продолжал я,— года два назад в какой-то нью-йоркской газете появилось объявление: желающим предлагали выслать уникальное средство от тараканов с приложением инструкций. Я уже не помню, сколько это стоило, доллар или два. Одним словом, многие послали деньги и получили пакет, в котором лежали два обычных кирпича. На одном было написано «А», на другом — «Б». А инструкция, которая к ним прилагалась, гласила: «Положите таракана на кирпич А и прихлопните его кирпичом Б». Так вот, сейчас на кухне я понял, что испытывали при этом тараканы.

Эбби опустилась передо мной на колени и взяла мою руку в обе ладони.

— Я понимаю,— сказала она.— Должно быть, это ужасно.

— Единственное, на что я надеюсь,— сказал я,— что, когда все закончится, им не придет в голову избавиться от лишних свидетелей. Как капитан Кидд, который позаботился о матросах, закопавших его сокровище. Жаль, что у нас нет твоего пистолета.

— Хорошо, что нет,— возразила она.— Он все равно бы нам сейчас не помог. У него прицел сбит немного влево, и к тому же он слишком легкий, им даже ударить нельзя как следует. А если бы ты только показал его этим громилам в коридоре, они бы так нашпиговали тебя свинцом, что осталось бы только покрасить тебя в желтый цвет и использовать как карандаш.

— Желтый цвет — цвет трУсов,— пробормотал я. Улыбнувшись, она покачала головой.

— Ты смелее, чем кажешься на первый взгляд.

— Я не герой…— начал я, и тут с кухни донесся чей-то злобный крик.

Мы переглянулись. Затем посмотрели на дверь.

Снова крик. Еще более злобный. Затем два голоса стали кричать одновременно.

— Я, конечно, свалял дурака, что впустил их всех сюда,— признал я.— Зачем я только это сделал?

— Ты думаешь, мы в опасности? — спросила Эбби.

— Нет,— сказал я.— Просто мы в вольере, полном голодных крокодилов. Они нервничают. А нам беспокоиться нечего.

— Может, пора отсюда смываться?

— А ты случайно не заметила, сколько народу столпилось между нами и входной дверью?

— Пожарная лестница,— прошептала она.

— Что?

Она кивком указала мне на окно, возле которого сидела миссис Маккей. С того момента, когда я вошел, Луиза Маккей ни разу не шевельнулась. Она не обращала внимания ни на наш разговор, ни на крики, доносившиеся с кухни,— правда они уже стихли,— вообще ни на что. Она сидела выпрямившись, сложив руки на груди, губы ее были плотно сжаты, а неподвижный взгляд устремлен куда-то в центр комнаты. Казалось, она видит там нечто такое, что вызывает у нее безоговорочное неодобрение.

Наклонившись к Эбби, я прошептал ей на ухо:

— Пожарная лестница там?

— Да,— шепнула она в ответ.

— Куда она ведет?

— Она ведет из квартиры.

— Это отличное место,— одобрил я.— Пошли.

Я встал, помог подняться Эбби, и мы на цыпочках направились к окну. Поблизости не было никого, кроме миссис Маккей. Все так же неподвижно она смотрела поверх моей головы с таким видом, будто уже приготовилась меня одернуть, если только я попытаюсь с ней заговорить. Но я не пытался.

— Извините,— только и сказал я, протискиваясь между стулом, на котором она сидела, и торшером.

Я раздвинул занавески.

— Что ты делаешь? — спросила вдруг миссис Маккей.

Я ничего не ответил, так как был занят окном, которое собирался открыть. Эбби прошептала:

— Мы уходим отсюда. Хочешь пойти с нами?

— Я здесь живу! — сообщила она очень громко.

Я открыл окно, и в комнату ворвался ледяной ветер. Я совсем забыл, что за окном зима, а я в одной рубашке. Не говоря уже о мини-юбке Эбби.

— Закрой окно! — закричала миссис Маккей.— Зачем ты его открыл?

— О Боже! — в отчаянии сказал я, закидывая ногу на подоконник.— Эбби, быстрее, пока эта идиотка не переполошила крокодилов.

Эбби шепотом пыталась вразумить миссис Маккей. Та опять что-то закричала. Я вылез на пожарную лестницу, повернулся, сунул голову в окно и громко зашептал:

— Эбби, давай же!

Миссис Маккей орала вовсю. Неизвестно, зачем ей было оповещать этих головорезов о наших планах. Эбби наконец прекратила с ней объясняться и подошла к окну. Когда я помогал ей перелезть через подоконник, то увидел, что гостиная быстро наполняется парнями с мрачными физиономиями и пистолетами в руках.

— Стой! — закричал кто-то.— Остановитесь!

Он что, псих?

26

Пять часов вечера, сумерки, небо в тяжелых свинцовых облаках, температура ниже нуля, а я что делаю? В одной рубашке стою на пожарной лестнице, на высоте четвертого этажа, а гангстеры кричат мне: «Стой!» Я уж не говорю про шрам на голове, где меня «царапнула» пуля.

Конечно, до какого-то момента мы находились в относительной безопасности. Все были в замешательстве и хотели сначала выяснить, что происходит, прежде чем предпринять что-нибудь,— например избавиться от свидетелей. Но когда Наполи и Дробл обсудили свои дела на кухне — неважно, пришли они к согласию или нет,— оказалось, что мы с Эбби лишние в этой игре. Мы знали слишком много, чтобы они могли просто оставить нас в покое, и слишком мало, чтобы мы могли быть для них полезными. Поэтому, если мы хотели спастись, нам не оставалось ничего, кроме бегства по пожарной лестнице.

Она находилась с задней стороны здания, выходящей во внутренний двор. Насколько я мог видеть, внизу нас ждал тупик, образованный тремя глухими стенами. В четвертой стене виднелась дверь, но, похоже, она была заперта. Я посмотрел наверх, затем снова вниз, затем в окно — на приближающихся горилл с пистолетами, и, когда Эбби бросилась было вниз по лестнице, я схватил ее за руку.

— Нет! Вверх!

— Скорее! — закричала она, то ли не расслышав моих слов, то ли не соглашаясь с ними, и попыталась спуститься еще на одну ступеньку.

Времени на объяснения не оставалось. Сжав изо всех сил ее запястье, я рванул ее вверх.

Она упиралась, пыталась вырвать руку, ругалась, но чувство опасности придавало мне силы, и я лез наверх по железным ступенькам, таща ее за собой. Так продолжалось до тех пор, пока не раздался первый выстрел.

Звук был довольно странный. Бам-динь-динь-динь-динь. Пуля срикошетила по ступенькам. Ни в кого из нас они не попали, но Эбби тут же прекратила кричать и вырываться.

Здание было в шесть этажей. Мы карабкались наверх, железные перила холодом обжигали пальцы, дул пронизывающий ветер. Вдогонку нам послали еще с полдюжины пуль, но ни одна из них не достигла цели. Решетки пожарной лестницы служили нам защитой.

Наконец мы выбрались на крышу. Я глянул вниз и увидел двоих бандитов, пытавшихся одновременно вылезти из окна. Они отпихивали друг друга, и каждый хотел оказаться первым. Очевидно, они были из разных банд.

Я обернулся. Эбби стояла, потирая запястье, и глядела на меня. Стараясь перекрыть шум ветра, она прокричала:

— Зачем мы поднялись сюда? Теперь мы в ловушке!

— Тупик! — закричал я в ответ, указывая вниз.— Оттуда нам не уйти!

— Отсюда нам тоже не уйти!

— Пошли!

Схватив Эбби за другую руку, я снова потащил ее за собой. Может, она и хотела что-то возразить, но разговаривать на бегу не так-то легко, поэтому наш спор временно прекратился.

Мы находились в середине квартала, все дома в котором были одинаковой высоты, а крыши подходили вплотную одна к другой. На всех крышах, кроме дымовых труб и целых лесов телевизионных антенн, виднелись выходы лифтовых шахт. Мы побежали, прыгая с одной крыши на другую, и только на третьей крыше я остановился на секунду и подергал люк чердака. Заперто. Я снова схватил Эбби за руку, и мы помчались дальше.

На четвертой крыше люк тоже был заперт. И на пятой тоже. Сзади выстрелили, и телеантенна сказала «пинг». Я оглянулся. На той крыше, с которой мы начали свой путь, толпилось не меньше десятка бандитов.

— Черт побери! — сказал я.

Мы снова побежали. За спиной у нас раздавалось «бах-бах-бах», а вокруг нас — «пинг-пинг». Мы побежали зигзагами, кидаясь то в одну сторону, то в другую.

Чердак на шестой крыше был заперт.

— Черт! — снова сказал я.— Если бы у нас был твой пистолет, мы бы выстрелили в замок и сбили его.

— Молчи,— задыхаясь, посоветовала мне Эбби.— Беги.

Я побежал. Я уже не держал Эбби за руку, она сама бежала рядом со мной. Не знаю, как ей, но мне было совсем не холодно.

Седьмая крыша. Я толкнул люк, он открылся, и я упал в проем.

27

Эбби трясла меня за плечо.

— Чет!

— Ого,— сказал я, с трудом приподнимаясь и садясь.— Ничего себе.

— Ты в порядке?

— Похоже, у меня отнялись ноги.

С помощью Эбби я кое-как встал, цепляясь за стену.

— Надо быть осторожнее,— заметила Эбби.— Ты же меня до полусмерти напугал.

— Я как-то не подумал об этом,— признался я, ощупав руки и ноги и повертев шеей. Вроде бы все было цело.

— Ты можешь бежать? — спросила Эбби.

— Да,— ответил я, поднимаясь по лестнице вверх.

— Не туда! — закричала она.— Мы оттуда только что спустились!

— Я знаю. Вызови лифт.

Поднявшись на несколько ступенек, я закрыл люк и задвинул щеколду, а потом осторожно спустился вниз, с трудом удерживаясь на ногах.

Лифт еще не пришел.

— Он был на первом этаже,— объяснила Эбби и, взглянув на табло возле кнопки вызова, добавила: — Сейчас он на четвертом.

Сверху заколотили в крышку люка.

— Интересно, будут ли они стрелять,— пробормотал я, глядя наверх.

В это время раздался выстрел, люк ответил «нг-нг-нг», но не открылся.

Наконец появился лифт. Я ткнул в кнопку первого этажа. Наверху снова выстрелили. Кабина лениво поползла вниз.

— Где твоя машина? — спросил я.

— На стоянке возле Сорок восьмой улицы. Но у меня нет с собой квитанции. У меня нет с собой сумочки. У меня вообще ничего нет.

Я похлопал себя по заднему карману. Бумажник на месте. Хорошо, что я уже надел свою одежду. Единственная проблема заключалась в том, что одежды этой было маловато.

— Будем надеяться, что тебя там запомнили.

Но Эбби не была в этом уверена.

— Там огромная стоянка, и работает на ней человек сто. Вряд ли они могли меня запомнить.

Лифт миновал третий этаж.

— Нам нужна машина,— сказал я.— Мы не можем бегать по улицам. Если те парни нас не прикончат, мы просто замерзнем насмерть.

— Слушай, Чет, а если они все за нами гонятся, и в квартире никого не осталось? Тогда мы можем вернуться обратно и забрать наши вещи.

— Эбби,— попросил я,— перестань молоть чушь.

— Я просто фантазировала.

Мимо нас медленно проплыл второй этаж.

— Нам нужна машина,— повторил я, уставившись на дверь лифта. Я знал, что без машины нам не спастись.

Дверь лифта открылась. Первый этаж.

— Что нам делать, Чет? — спросила Эбби.

Она надеялась на меня. Я взглянул на нее и ответил:

— Бежать. Потом что-нибудь придумаем.

— Слушай!

Топот ног по лестнице. Я уже и сам его слышал. Не помню, в который раз я схватил Эбби за руку, и мы побежали.

Спускаясь в лифте, мы немного остыли, а когда, в мокрой от пота одежде, вышли на улицу, в лицо нам ударил холодный ветер.

— Ничего себе! — крикнул я.

— В-в-в-в-в-в,— сказала Эбби.

Я посмотрел направо как раз в тот момент, когда трое парней, стоявших на тротуаре возле подъезда Томми, увидели нас и стали говорить что-то друг другу, тыча пальцами в нашу сторону. В любую секунду они могли перестать жестикулировать и броситься за нами в погоню. Я повернулся и побежал налево, продолжая держать Эбби за руку. Она скользила за мной по снегу, словно мчалась за катером на водных лыжах.

Добежав до Девятой авеню, я на секунду обернулся. Трое громил уже добежали до дома, из которого мы вышли, и к ним присоединились остальные бандиты, высыпавшие из подъезда.

Выбирая направление, я руководствовался двумя вескими соображениями: во-первых, справа стояли те ребята, во-вторых, свернув налево, мы могли не пересекать мостовую. Других причин у меня не было. Одним словом, мы бежали куда глаза глядят.

Жителей Нью-Йорка ничем не удивишь. В середине января, в пять часов вечера, два чудака без пальто и шапок мчатся как сумасшедшие по Девятой авеню, по тротуару, где прогуливаются толстые женщины, бегают дети, где люди, возвращающиеся под вечер домой, спокойно поджидают автобусов,— и, похоже, никто из них не обратил на нас никакого внимания. Может, какой-нибудь впечатлительный мальчишка сказал своему приятелю: «Эй, посмотри-ка на этих психов»,— и его интерес тут же угас.

Теперь я мчался просто по прямой и, оказавшись на углу Сорок седьмой улицы, отбросил всякую осторожность и рванул напрямик через проезжую часть. Я даже не взглянул на светофор, и поэтому мы сразу же чуть не угодили под колеса. Водитель дал по тормозам, я налетел на капот, а сзади на меня налетела Эбби.

Он опустил стекло, высунул голову и закричал:

— Ты что, ослеп? Не видишь, куда прешь?

Он, разумеется, был прав, но я вовсе не собирался признавать это. Только я хотел ответить ему как следует, как вдруг узнал машину. Не водителя, а машину. Я когда-то сам на ней ездил. Она принадлежала «В. С. Гот Сервис Корпорейшн».

Конечно! Такси!

— Отвези нас…— начал я.

— Ты что, не видишь, что я еду в парк? — Он протянул в окно руку, указывая на табличку.

— Твой парк на пересечении Одиннадцатой авеню и Шестьдесят пятой улицы,— сказал я ему,— а именно гуда нам и надо.

Обежав машину кругом, я открыл заднюю дверцу. В конце квартала показались бандиты, которые, отдуваясь на ходу, всей толпой бежали в нашу сторону. Это было настолько необычное зрелище, что кое-кто из прохожих даже посмотрел им вслед.

Эбби пулей влетела в машину, я последовал за ней.

— Это ваши друзья? — спросил водитель.

— Она решила сбежать со мной из дома,— объяснил я.— А это ее братья.

Он всмотрелся в бегущих гангстеров, удивленно поднял брови и наконец двинулся с места.

Полквартала мы ехали молча. Потом он вдруг сказал:

— Не делай этого.

Я посмотрел на его затылок.

— Чего не делать?

— Не женись,— пояснил он.— Вот я женился, и что из этого получилось?

— Смотря на ком жениться,— сказал я.

Он поймал в зеркальце мой взгляд.

— Ты пытаешься острить по поводу моей жены?

С такими идиотами лучше не объясняться. Я ответил:

— Нет.— И стал смотреть в окно.

Естественно, на Десятой авеню мы остановились на красный свет. Я уже шесть лет регулярно останавливаюсь здесь у светофора, и вообще четыре с половиной года из этих шести лет я провел на перекрестках, дожидаясь, пока загорится зеленый свет. В заднее окно я увидел, как бандиты выбежали из-за угла. Они задыхались, размахивали руками, их пальто были расстегнуты, а галстуки развевались на ветру.

Вспыхнул зеленый свет, мы пересекли Десятую авеню и добрались до Одиннадцатой, где, разумеется, опять застряли на перекрестке.

— Вы, ребята, без пальто едете,— отметил таксист.

Очевидно, он уже простил меня за неудачную реплику по поводу его женитьбы.

— Мы очень спешили,— объяснил я.

— Наверное, вы отправляетесь в Майами.

— Точно,— подтвердила Эбби и, улыбнувшись, сжала мою руку.

— Я бы тоже не отказался туда смотаться,— сказал таксист.

Дождавшись зеленого света, мы повернули направо и, миновав еще один квартал, выехали на Сорок восьмую улицу, где опять остановились на красный свет.

— Самолетом летите? — поинтересовался таксист.

— Конечно,— кивнула Эбби.

— А туда больше ничем и не доберешься,— сообразил он.— Правильно?

— Правильно.

Зажегся зеленый. Мы проехали восемь кварталов и на Пятьдесят шестой улице снова остановились перед светофором. Пока мы добрались до Шестьдесят пятой улицы, мы проехали, не останавливаясь, только три светофора, а водитель попался до ужаса болтливый. За это время он успел нам поведать, что и сам два раза летал на самолете, что тоже бывал в Майами и что его шурин открыл на Лонг-Айленде мойку машин, а он сдуру отказался войти в пай и теперь готов себя за это убить.

Я тоже был готов его убить. Когда ты ведешь такси, пассажир сам должен решить, поговорить ему с тобой или нет. Если кто-то начинает со мной разговор, конечно, я ему отвечаю. Но я не лезу со своей болтовней к людям, которые хотят помолчать.

Тем не менее в конце концов мы приехали в гараж, и тут он спросил:

— А чего это вы сюда приехали? Вам разве не в аэропорт?

— Прежде всего мы хотим обвенчаться,— объяснил я.

— А,— сказал он.

С такими умственными способностями он осознает не раньше чем через три-четыре дня, что здесь поблизости нет ни одной церкви.

Я дал ему хорошие чаевые, потому что сам люблю, когда мне дают хорошие чаевые — только не советы, на какую лошадь поставить! — и мы вылезли из машины. Он загнал такси в гараж, а я сказал Эбби:

— Видишь ту бензоколонку? Подожди меня там. Я заберу тебя через пару минут.

— Что ты собираешься делать? — спросила она, стуча зубами.

— Взять машину.

— Ты собираешься украсть такси?

— Зачем мне его красть? Я здесь работаю. Просто распишусь и возьму.

— А…— Она улыбнулась.— Конечно. Как просто.

— Отправляйся туда и зайди пока в помещение,— сказал я.— Ты уже вся посинела от холода.

— Слава Богу, что я хотя бы в сапогах,— вздохнула она и, повернувшись, заспешила к бензоколонке.

Я посмотрел ей вслед и тоже порадовался за нее. Было просто здорово, что сапоги доходят ей почти до талии, потому что ее мини-юбка едва достигала ног.

Я зашел в гараж. Диспетчер сделал мне замечание за то, что я не выходил на работу несколько дней, но, в общем, я был не самым нерадивым работником, так что он не слишком ко мне придирался. Я расписался в табеле и, когда шел за машиной, встретился с парнем, который нас привез. Он нес диспетчеру свой путевой лист. Парень удивленно уставился на меня:

— А где твоя девушка?

— Я послал ее к черту,— ответил я.— Мне не понравилась ее семья.

Выходя из гаража, я чувствовал спиной, как он смотрит мне вслед.

28

Парень, работающий на заправочной станции, многозначительно ухмыльнулся, когда Эбби запрыгнула в машину, и я тут же дал газу. Она хотела сесть на переднее сиденье, но я указал ей на заднее и, как только мы тронулись, сразу включил счетчик. Я не хотел, чтобы именно сейчас меня остановил какой-нибудь легавый.

— Тебе не нужно заправиться? — спросила Эбби.

— Эта заправочная — не «Суноко».— Я посмотрел на прибор.— К тому же у меня полный бак.

— Тут холодно.

— Через пару минут станет тепло.

— А куда мы сейчас едем?

— Понятия не имею,— ответил я.— Ни малейшего представления. Тут недалеко есть одна забегаловка, где я обычно обедаю, давай заскочим туда и немного перекусим. А заодно обсудим наши планы.

— Отлично,— согласилась Эбби.

Так мы и сделали. Оказавшись в толпе, мы немного расслабились. Я заказал кофе и гамбургеры. Когда их принесли, Эбби сказала:

— От этого жутко толстеют, Чет.

— Когда за тобой охотятся вооруженные бандиты,— заметил я,— о диете можно не думать.— И я впился зубами в свой гамбургер.— Очень вкусно.

— Ладно. Но когда это все закончится, тебе все-таки придется сесть на диету.

— К тому времени, когда все это закончится,— ответил я,— я без всякой диеты стану ужасно худым. Если, конечно, я все еще буду жив. Хватит об этом, Эбби. Давай лучше поговорим о том, что нам делать дальше. Как ты думаешь?

Она отпила кофе.

— Не знаю, Чет. Кажется, я уже больше ни о чем не могу думать.

— Что, если мы найдем убийцу? — спросил я.— Что, если мы распутаем это дело и как-нибудь дадим бандитам понять, что мы не собираемся никому рассказывать о том, что мы услышали…

— Я ничего не слышала,— перебила Эбби.

— Хочешь вернуться обратно и сказать им об этом?

— Нет,— отказалась она.

— Нам просто чертовски повезло, что мы до сих пор еще живы,— сказал я.— И Наполи, и Уолтер Дробл хотели сначала разобраться, в чем дело, а потом уже принимать решения, но с самого начала было ясно, что мы для них — досадная помеха, избавившись от которой они почувствуют себя гораздо спокойнее.

— Одного я до сих пор не могу понять: зачем ты впустил в квартиру вторую банду, Наполи и его людей, когда Дробл и все остальные были уже там?

— Я мог только догадываться, что произойдет, если я их впущу,— объяснил я,— но я точно знал, что произойдет, если я их не впущу. Они бы выломали дверь и, вероятно, начали бы стрельбу. Люди Дробла, разумеется, ответили бы тем же, а мы бы оказались в самом центре небольшого сражения. Открыв дверь, я выиграл время, а значит, получил шанс. К тому же ничего другого мне не оставалось делать.

— Ладно,— сказала она,— а что теперь? У тебя есть какие-нибудь идеи?

— Есть одна, но я не очень-то уверен, что она мне нравится.

— Какая?

— Детектив Голдерман.

Она непонимающе посмотрела на меня.

— Я думаю, мы можем ему доверять,— пояснил я.— Он уже несколько раз встречался со мной и ничего плохого мне не сделал. Кроме того, не забывай, что он расследует это дело. Если мы расскажем ему обо всем, что с нами произошло, и он сопоставит это с тем, что знает сам, то, возможно, у него что-то и получится. А пока что он сможет нас где-нибудь спрятать. Мы с тобой дилетанты, Эбби. Пришло время передать дело в руки профессионала.

Не знаю, убедил ли я ее, но, говоря все это, я убедил сам себя. Я и раньше об этом подумывал, но совсем не был уверен в том, что рассуждаю правильно, а теперь, когда я высказал свою мысль вслух, она показалась мне просто великолепной. Поэтому, отбросив сомнения, я заявил:

— Если ты не возражаешь, я сейчас же пойду позвоню ему и договорюсь встретиться где-нибудь — например, здесь.

— Не знаю,— проговорила она, нахмурившись.— Я никому не доверяю.

— Да ведь и я тоже. Но мы сейчас в таком положении, что просто вынуждены кому-нибудь довериться, хотим мы этого или нет. Я ведь тебе уже говорил, Голдерман несколько раз имел возможность арестовать меня, но так этого и не сделал. Я думаю, мы можем быть уверены, что это не он убил Томми и не он стрелял в меня, а значит, у нас нет причин ему не доверять.

— Наверное, ты прав,— вздохнула Эбби.— Ладно, попытайся. Только внимательно прислушайся, как будет звучать его голос.

— Не беспокойся. За последнюю неделю я стал таким же параноиком, как и ты.

— Ну и прекрасно, это даст тебе возможность прожить еще год-другой.

— М-да,— сказал я, сунул в рот кусок гамбургера, запил его кофе и встал из-за стола.

Телефонные будки находились в глубине зала. Я прошел туда, нашарил в кармане десять центов и позвонил сначала в справочную, чтобы узнать телефон полицейского участка того района, где жил Томми. Затем набрал этот номер и спросил детектива Голдермана из отдела убийств.

— Сегодня его нет.

— Вообще нет?

— И не будет до завтрашнего утра. Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Мне нужен лично детектив Голдерман. Вы не знаете, где я могу его найти?

— Подождите.

Я ждал. В будке стало душно. Я приоткрыл дверь и свет сразу погас. Я закрыл дверь — свет загорелся но в будке опять стало душно. Приходилось выбирать одно из двух: либо свет, либо воздух. Я выбрал второе и полностью открыл дверь.

Тут в трубке снова раздался голос дежурного и я закрыл дверь, чтобы меня никто не подслушал

— Он дома,— сообщил мне полицейский.— Я могу дать вам его телефон.

— Хорошо. Спасибо.

— У вас есть карандаш?

— Нет. Я постараюсь запомнить.

— Ладно. Он живет на Лонг-Айленде, в Вестбури. Код района 516.

— Да. Я знаю.

— Хорошо. Его номер — ЕД 3-38-99.

Я посмотрел на диск телефона. Е и Д были на тройке, значит, его номер — 333-38-99.

— Запомнил,— сказал я.— Спасибо.

Я позвонил в Вестбури. Телефонистка сказала, что это стоит двадцать центов. Я бросил в щель четвертак. После шестого звонка трубку подняла женщина. Я попросил ее позвать детектива Голдермана. Она ответила:

— Он недавно прилег отдохнуть. Это срочно?

— Ну,— сказал я,— я могу позвонить, когда он проснется.

— Я разбужу его в шесть.

— Отлично,— сказал я.— Я перезвоню после шести.

— А кто его спрашивает?

— Извините, но мне бы не хотелось называть своего имени.

Я повесил трубку. Жаль, конечно, если я показался ей грубияном, но я твердо решил не называть себя раньше времени. Так, на всякий случай.

Вернувшись за столик, я пересказал разговор Эбби. Она спросила:

— И что мы будем делать? Сидеть здесь до шести часов?

— Ну уж нет. Мы поедем к нему домой. Прямо в Вестбури.

— У тебя есть его адрес?

— У меня есть его номер телефона.

— Ну и что?

— А как ты думаешь,— спросил я Эбби,— сколько Голдерманов с одним и тем же номером телефона числится в телефонном справочнике?

— О! — воскликнула она.— Извини, я и не подумала об этом.

— Допивай свой кофе и пошли.

Она посмотрела в окно.

— Опять этот холод. Бррр…

И я был с ней совершенно согласен.

29

Оказалось, что детектив Голдерман живет в чудесном доме, обшитом досками в стиле «кейп-код», на тихой улочке в Вестбури. Мы добрались туда без двадцати пяти семь и припарковали машину возле забора. На расчищенной от снега площадке перед гаражом стояли «фольксваген» и «понтиак». Если в центре города от прошедшего снегопада не осталось и следа, то здесь, в пригороде, повсюду высились сугробы.

На улице уже совсем стемнело, а в доме горел свет. Мы вылезли из такси и дрожа добежали до двери. Я нажал на кнопку звонка, и, пока дверь не распахнулась, мы с Эбби дружно приплясывали на морозе.

Нам открыла привлекательная женщина лет сорока в брюках, шерстяном свитере и фартуке с оборочками. Удивленно глядя на нас, она сказала:

— Вы, наверное, замерзли. Проходите.

— Да,— ответил я, а Эбби добавила:

— Спасибо.

Женщина закрыла дверь, и я сказал:

— Это я вам звонил час иазад.

— И не назвали свое имя,— вспомнила она.— Мы с Эрни никак не могли догадаться, кто бы это мог быть.

— Теперь я его назову: Честер Конвей. А это мисс Эбби Маккей.

Жена Голдермана нахмурилась.

— Могла я уже где-то слышать ваши имена? Эбби и Чет. Как Бонни и Клайд?

— Нет, мы, скорее, жертвы.

— Звучит довольно загадочно,— заметила она.— Проходите и садитесь, я позову Эрни.

— Спасибо.

Просторная, современно обставленная гостиная Голдерманов показалась нам очень уютной. Я бы не решился закурить здесь даже за тысячу долларов, такой чистотой блистало все вокруг. Мы с Эбби присели на краешек дивана, а миссис Голдерман ушла за своим Эрни.

— Все это как-то успокаивает,— шепотом сказала Эбби.

Я посмотрел на нее.

— Что — это?

— Ну, все это. Чистота, уют, порядок. Умеренность во всем. Сам знаешь.

— Я понял, что ты хотела сказать. Да, ты права.

— Видел бы ты мою квартирку в Вегасе.

— Не похожа на эту?

Эбби закатила глаза.

— О-о! Она выглядит как бордель после драки.

— А нашу квартиру мой отец содержит в чистоте,— сказал я.— Конечно, это получается у него не так, как у женщины.

— Смотря у какой женщины.

Я посмотрел на нее.

— Ты хочешь сказать, что, если бы я пригласил тебя к себе домой, ты бы не стала поддерживать там порядок?

— Это зависит от того, с какой целью ты бы пригласил меня к себе,— объяснила она и, посмотрев через мое плечо, сказала: — Здравствуйте.

Я обернулся и увидел детектива Голдермана. На нем были светлые брюки, зеленая рубашка и белые спортивные туфли. Выглядел он как-то по-летнему и казался совсем не похожим на того мрачного, зимнего полицейского, с которым я встречался в заснеженном Нью-Йорке.

— Итак, это ты.

— Да, сэр.— Я встал.— Я пришел, чтобы рассказать вам очень долгую историю.

— Тогда тебе надо выпить,— сказал он.— Пойдемте.

Он вышел. Мы с Эбби переглянулись, пожали плечами и последовали за ним. Миновали столовую, прибранную так тщательно, что она смахивала на магазинную витрину, вышли в холл, стены которого были увешаны гравюрами, изображающими сцены утиной охоты.

— Секундочку.— Голдерман пересек холл и заглянул в открытую дверь ослепительно чистой кухни.— Мы будем внизу, Мэри,— сообщил он жене.

Затем вернулся к нам, распахнул дверь и жестом пригласил спуститься по лесенке.

— Это моя гордость,— сказал он, прикрыв дверь и спускаясь за нами следом.— Закончил отделку этой осенью.

В подвале была устроена комната для отдыха. Можете себе представить? Стены, обшитые сосновыми досками, покрытый звуконепроницаемыми плитами потолок, зеленый ковер на полу. Мишень для стрельбы. Стол для пинг-понга. Телевизор, радио, проигрыватель. Рядом, на полке,— не меньше сотни пластинок. И конечно же бар.

Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Прекрасный бар, в котором есть все, чему положено быть в баре. Наклейки с рекламой разных сортов пива. Салфетки с рисунками. Палочки для размешивания коктейлей в стаканчиках, имеющих форму пивного бочонка. Пивные кружки в виде фигурок гномов.

Я мог бы продолжать в том же духе, но лучше я не буду этого делать. Стойка, полки со всевозможными бутылками, стаканы, пепельницы… Нет, пожалуй, хватит. Достаточно сказать, что мы с Эбби онемели от изумления. '

— Присаживайтесь,— пригласил детектив Голдерман, заходя за стойку.— Что желаете выпить?

Табуреты были деревянные, с фиолетовыми сиденьями.

— Я бы выпил виски с содовой, если у вас есть.

— Конечно есть. А вы, мисс Маккей?

— Яичный коктейль,— сказала она с невинной улыбкой.

Ай да Эбби! Я хотел легонько стукнуть ее по ноге, но мне стало интересно, как наш радушный хозяин выпутается из этой ситуации.

Он и глазом не моргнул.

— Прекрасно.

Повернувшись к столу, он выдвинул ящик и принялся листать книгу с рецептами. Если бы мы в это время болтали друг с другом, как и положено посетителям бара, мы бы этого и не заметили.

Разумеется, сначала он занялся яичным коктейлем забыв о моем виски. Все необходимое было у него под рукой. Из небольшого холодильника под стойкой он достал бутылочку лимонного сока. Осмотрелся сказал:

— Сейчас я вернусь,— и поспешно поднялся по лесенке.

— Не очень-то красиво с твоей стороны,— про шептал я.

— Я знаю,— пробормотала она.— У меня это вырвалось само собой.

— Могла бы придержать свой язык.

— О, Чет, не будь таким занудой.

— Противная девчонка,— не унимался я, но в этот момент вернулся детектив Голдерман. Он нес миску, в которой оказался яичный белок. Вот молодец!

То, что он поставил перед Эбби, выглядело как самый настоящий яичный коктейль; и, когда она сделала первый глоток, по выражению ее лица я понял, что и на вкус он как настоящий.

— Чудесно,— одобрительно сказала она.— Просто замечательно.

Детектив Голдерман засиял от удовольствия.

— Приходится иногда заглядывать в книгу с рецептами,— заметил он, наливая содовую в стакан с виски.— Скажешь, когда будет достаточно, Честер.

— Достаточно.

Он придвинул ко мне стакан, убрал содовую и лимонный сок на место, сполоснул миску в раковине, налил себе рюмку бренди, отпил глоток, поморщился, облокотился на стойку бара и сказал:

— Ну что ж. По-моему, Честер, ты хотел мне что-то рассказать.

— Я хочу рассказать вам все,— ответил я.

И рассказал все с самого начала.

Он слушал спокойно и перебил меня только один раз, когда я сказал, что убийца Томми стрелял в меня из того же пистолета. Он поправил:

— Нет, не из того же. Тот пистолет мы нашли сразу же, в день убийства.

— Да?

— Да. В мусорном баке за углом. Никаких отпечатков пальцев, естественно.

— Естественно.

— Тебе повезло, что в тебя стреляли из другого пистолета.— Он кивнул на мою рану и пояснил: — Иначе ты бы так легко не отделался. В Маккея выстрелили из автоматического пистолета сорок пятого калибра. Если бы пуля, которая чиркнула тебя по голове, была тоже выпущена из него, ты бы до сих пор искал верхушку своего черепа.

— Не надо так говорить,— попросил я, невольно дотрагиваясь до верхушки своего черепа и радуясь, что она все еще на месте.

— Ну ладно,— сказал он.— Продолжай.

И я продолжил, а когда мой рассказ был окончен, Голдерман спросил:

— Честер, почему ты сразу не рассказал мне все? Ты бы избавил себя от множества хлопот.

— Наверное,— вздохнул я.

— Теперь за тобой охотятся не только две шайки профессиональных головорезов, но и безжалостный убийца-любитель.

— Любитель? — переспросил я.

— Несомненно. Все указывает именно на это. Он расправился с Маккеем в приступе ярости…

— А пули «дум-дум»?

— Еще одно доказательство,— ответил он.— Профессионалу они ни к чему — он уверен, что не промахнется. К тому же профессионал старается сделать свою работу чисто. Нет, это был какой-нибудь псих, который накануне убийства сидел у себя дома за кухонным столом и бормотал под нос разные ругательства, заряжая пистолет и не зная еще, будет он стрелять или нет.

— Но как вообще он мог узнать о пулях «дум-дум»?

— А как ты о них узнал? — спросил он.

Я пожал плечами.

— Не знаю. Видел в кино или по телевизору.

— И он тоже.

— Вопрос в том,— вмешалась Эбби,— сможете ли вы нам помочь?

— Вы хотите найти убийцу? И хотите, чтобы обе банды от вас отвязались?

— Пожалуй,— сказал я.

— Я постараюсь что-нибудь сделать. Знаете, дело об убийстве Маккея закрыли.

— Мы знаем. В четверг вечером. Не очень-то долго вы им занимались.

— В полиции не хватает людей,— объяснил он.— И если не удается сразу найти неопровержимые улики, да к тому же убитый ничего особенного из себя не представляет, дело закрывают быстро.— Повернувшись к Эбби, он сказал: — Извините, мисс Маккей, я понимаю, что для вас Томми Маккей был особенным человеком, но для полиции его гибель — всего лишь очередное убийство. И никаких улик. Ну, правда мы не знали всего того, что вы сейчас мне рассказали. Возможно, это как-то повлияет на ход дела. Пойду позвоню в участок и сейчас же вернусь.

— Только не говорите своему начальству, где мы находимся, мистер Голдерман. Нам не нужна защита полиции, я имею в виду — такая, как обычно.

Он улыбнулся.

— Опасаетесь, что кто-нибудь из полиции работает на мафию? Возможно, вы и правы. Не беспокойтесь. Я сам о вас позабочусь.

— Спасибо.

— Не за что.— Выходя из-за стойки бара, он предложил: — Если хотите, наливайте еще.

— И еще один вопрос,— сказал я.

— Конечно, Честер.

— Когда вы приходили ко мне домой, вы назвали четыре имени. С троими из обладателей этих имен я уже познакомился, а с четвертым все еще нет.

Он кивнул.

— Багс Бендер.

— Да. Кто он?

— Это уже не имеет для тебя значения,— ответил Голдерман.— Похоже, этот человек был наемным убийцей и время от времени работал то на Наполи, то на Дробла. Два месяца назад он исчез, и мы долго ничего о нем не знали. Но на прошлой неделе он нашелся.

— О,— сказал я.

— В куче мусора на городской свалке,— пояснил он.— Он лежал там уже давно.

— О,— повторил я.

— Поэтому ты с ним и не встретился,— закончил он, улыбнулся и ушел.

— Какая чудесная история,— пробормотала Эбби.

— Мне она тоже понравилась.

— Да.— Она повернулась на стуле, осматривая комнату.— Шикарное местечко.

— Могу поспорить,— сказал я,— что, если ты пробьешь эту стену и начнешь копать туннель, то, прежде чем ты достигнешь берега океана, тебе придется пройти через три сотни таких же подвалов.

— Чего тут спорить,— вздохнула она.— Но откуда у них такие деньги? Голдерману и за двадцать лет столько не заработать.

— У него закладная на дом,— предположил я.

— Наверное.

— А кроме дома? Что ты думаешь о нем самом?

Повернувшись к стойке, она взяла свой бокал и сказала:

— Ну что ж. Он хочет выглядеть необыкновенно догадливым, проницательным сыщиком, но вряд ли он такой на самом деле. Это все напускное.

— Тебе так кажется потому, что мы сидим у него дома,— возразил я.— Если ты хочешь знать, какой он на самом деле, тебе надо было бы с ним встретиться в пятницу, когда он вытащил Ральфа из шкафа.

Она усмехнулась.

— Представляю себе эту картину.

Я нахмурился.

— Странно,— сказал я, уставившись на полку бара.

Эбби проследила направление моего взгляда.

— Что странно? Эта надпись — «Бар»?

— Нет,— медленно проговорил я.— Если дело об убийстве Томми закрыли еще в четверг, почему детектив Голдерман пришел в его квартиру в пятницу?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Может, он все-таки хотел задать еще несколько вопросов.

— Кому?

— Ну, мне. Или Луизе.

— А почему же он не задал их? Кроме того, он знал, когда состоятся похороны. Знал, что все родственники Томми будут там. Он пришел в это время, полагая, что в квартире никого нет.

Эбби уставилась на меня.

— И что это значит?

— Я припоминаю… Уолтер Дробл сказал, что один из их легавых присутствовал при обыске.

— Ты хочешь сказать… Голдерман…

— Возможно, ему не надо было брать закладную на дом,— заключил я.

— Но… что ему было нужно в квартире Томми?

— Скорее всего, он опасался, что там остались какие-нибудь улики, указывающие на его связь с бандой Дробла. Например, расписка или что-нибудь в этом роде. А может, сам Дробл приказал ему еще раз обыскать квартиру.

Эбби с отвращением посмотрела на свой яичный коктейль.

— А вдруг он задумал нас отравить?

— Он не убийца,— невольно улыбнулся я.— Убийца — кто-нибудь из банды, теперь я в этом уверен. Если бы Голдерман стрелял в меня в среду вечером, ему было проще всего исправить свой промах в пятницу после ухода Ральфа.

— Так в чем проблема, Чет?

— Проблема в том, кому он сейчас звонит.

— О Боже! — Она вскочила со стула.— В барах всегда есть телефон.

— Я уже посмотрел,— ответил я.— Этот бар — исключение.

— Ну-ка…— Она обошла стойку.— Иногда его прячут… Вот он! — Она достала откуда-то снизу аппарат и поставила его на стойку.

— Осторожно,— предупредил я.

— Конечно.

Эбби медленно подняла трубку, и я сразу услышал голоса. Она прижала трубку к уху, закрыла микрофон ладонью и стала слушать. Ее глаза при этом открывались все шире и шире. Я нетерпеливо махнул рукой, чтобы она поскорее объяснила, с кем и о чем говорит Голдерман. Эбби энергично тряхнула головой, показывая, что я должен потерпеть. Но я не мог спокойно ждать, и наконец она произнесла одними губами:

— Фрэнк Тар-бок.

— О! — громко сказал я, и она снова затрясла головой.

Я закрыл рот рукой.

И все-таки — о! и о! и еще раз о! Хотя я думал об этом, даже был в этом уверен, я все равно надеялся, что ошибаюсь. Потому что, если я прав, мы должны снова куда-то бежать, чтобы спастись, а нам некуда больше пойти. Совсем некуда.

Эбби осторожно повесила трубку, быстро спрятала телефон под стойку, вернулась на свое место и тихо сказала:

— Он не хочет, чтобы это случилось здесь. Его жена ничего не знает. Ему приказали отвезти нас в какое-то место. Какой-то дом в Вавилоне.

— А дальше? — спросил я, хотя мог бы и не спрашивать.

— Тарбок стал объяснять, что лучше всего это сделать в порту, а Голдерман оборвал его и сказал, что ничего не хочет об этом знать.

Я вспомнил, как еще недавно мы с Тарбоком пожали друг другу руки, договорившись вместе искать убийцу. Что ж, наш тандем быстро распался.

Мы услышали, как наверху открылась дверь. Соскочив с табурета, я сказал:

— Когда он сядет, отвлеки его внимание.

— Что ты хочешь сделать?

Отвечать не было времени. Голдерман уже спускался по ступенькам. Я быстро зашел за стойку бара. Виски. Виски. Ага, вот. «Блэк энд уайт». Прекрасная марка. Полная бутылка.

Голдерман спустился. Я одним глотком допил виски из своего стакана и собирался налить себе новую порцию, когда Голдерман подошел к стойке.

— Так, так,— улыбнулся он.— У нас новый бармен?

— Да,— кивнул я.— Что желаете выпить?

Он уселся на табурет.

— Бренди, если можно.

— Конечно.— Я придвинул к нему рюмку с бренди.— Какие новости?

— Капитан сказал, что сам этим займется. Завтра утром он поговорит с вами. Да, и он не хочет, чтобы вы оставались у меня.

— Вот это да,— сказал я.

— Где же нам переночевать? — спросила Эбби.

— Так получилось,— подумав, ответил он,— что брата моей жены сейчас нет дома. Он работает у Груммана, и ему пришлось отправиться на три месяца в Вашингтон. Семью он взял с собой. У меня есть ключи от его дома, и вы можете там переночевать.

— А где это? — спросил я.

Меня так и подмывало ляпнуть что-нибудь, например: «А, тот дом в Вавилоне?» Съязвить, так же как он сам язвил, когда разговаривал с Ральфом. Но я понимал, чем это обернется, и поэтому прикусил язык.

— В Вавилоне,— ответил он.— Недалеко отсюда.

— Вы нам расскажете, как туда проехать?

— Я сам вас туда отвезу,— сказал он.

— Мы на машине.

— Оставьте ее здесь на ночь. Капитан приказал мне непременно ехать с вами, чтобы вы опять куда-нибудь не исчезли. Мы поедем вместе на моей машине.

— Надеюсь, мы не очень спешим? — спросил я, протягивая руку к бутылке.— Я как раз хотел налить себе еще стаканчик.

— Наливай,— кивнул он.

Эбби встала, подошла к противоположной стене и заинтересованно воскликнула:

— О! Это у вас цветной телевизор?

Голдерман повернулся к ней.

— Да,— сказал он.

И в этот момент я изо всех сил ударил его по голове полной бутылкой «Блэк энд уайт».

30

— Мы не можем сидеть здесь всю ночь,— сказала Эбби.

Я задвинул последний ящик.

— Пистолета нет,— вздохнул я.— И при нем тоже. А я-то думал, что легавые все время ходят с пистолетом.

— Но не дома же.

Я зашел за стойку. Голдерман лежал связанный по рукам и ногам, а во рту у него торчал кляп. Все как положено. Вот только пистолета у него не было.

— Черт возьми,— выругался я.— Жалко, что у нас нет твоей хлопушки.

— Ты лучше о другом подумай,— возразила Эбби.— Не дождавшись нас в том доме в Вавилоне, Тарбок и его люди приедут сюда, чтобы посмотреть, в чем дело. И это произойдет очень скоро.

— Да, и у одного из них будет в руках твой пистолетик. Они подойдут к нам поближе и сделают «пиф-паф». А нам нечем себя защитить.

— А откуда у кого-нибудь из них возьмется мой пистолет? — спросила Эбби, нахмурившись.

— Из моего кармана,— ответил я.

— Этого не может быть.

Ерунда какая-то. Я недовольно посмотрел на нее и спросил:

— Что значит — не может быть?

— Они не могли взять пистолет,— объяснила она.— Он исчез еще до того, как я привезла тебя на квартиру Томми.

— До того? — удивился я.

— Конечно,— кивнула она.— Когда, по-твоему, я стала его искать?

— Не знаю. Наверное, когда я лежал в постели без сознания.

— Да нет же, гораздо раньше. Когда в тебя выстрелили, я повела машину. Я боялась, что нас будут преследовать, и, останавливаясь у светофоров на красный свет, пыталась найти у тебя свой пистолет. Обшарила все твои карманы. Поэтому так и запачкалась в крови.

— Об этом можно было не говорить.

— Так или иначе, пистолета у тебя не было. Если хочешь знать, я сама готова была тебя убить.

— Без пистолета все равно не смогла бы. А может, он просто выпал у меня из кармана и валяется где-нибудь в машине?

— Чет, я все обыскала, и машину тоже. Пистолет исчез.

— Черт побери.— Обойдя стойку, я опустился на табурет и взял свой стакан с виски.— Кто же мог его взять?

Эбби села рядом со мной.

— Какая разница? Вопрос в том, что нам делать дальше?

— Вопрос в том,— настаивал я,— кто взял этот чертов пистолет. Когда я пришел к Джерри Аллену — помнишь, тот парень, у которого мы играли в покер,— пистолет лежал у меня в кармане. Я чувствовал его тяжесть, когда поднимался по лестнице.

Эбби посмотрела на меня с интересом.

— А потом? — спросила она.

— Не помню. Но куда он мог деться? Я не выходил из машины. Кто его мог взять?

— Кто-нибудь из твоих друзей.

Я задумался. Мое пальто, в кармане которого лежал пистолет, висело в прихожей. Время от времени то один, то другой из игроков выходил из-за стола. Да, только тогда его и могли стащить.

— Разумеется, только тогда,— подтвердила Эбби.

— Более того,— продолжал я,— именно из твоего пистолета мне выстрелили в голову.

— Это еще почему?

— Голдерман сказал, что они нашли пистолет, из которого убили Томми. И еще он сказал, что это сделал не профессионал. Любитель, случайный человек. А где любитель мог так быстро достать другой пистолет, решившись еще на одно убийство?

— Но все же почему ты думаешь, что это был именно мой пистолет?

— Во-первых, потому, что твой пистолет украли в тот же вечер. Во-вторых, потому, что в меня стрелял любитель, у которого не было другого оружия. В-третьих, Голдерман сказал, что в меня стреляли из пистолета меньшего калибра, чем в Томми. Конечно, это был твой пистолет.

— Но мой пистолет стреляет чуть-чуть влево, а у тебя рана справа.

— Разумеется,— сказал я,— как мы сразу об этом не догадались!

— О чем мы не догадались?

— Он стрелял в тебя.

31

— Что?

— Эбби, сама подумай. О чем мы рассказывали парням за покером? Мы сказали им, что ты — сестра Томми, что ты прилетела в Нью-Йорк потому, что его убили, что ты не доверяешь полиции и сама хочешь разыскать убийцу. Ты, а не я. Мне было нужно всего лишь забрать свои девятьсот тридцать долларов.

Она покачала головой.

— Стреляли в тебя, Чет.

— Но ведь этот твой чертов пистолет стреляет влево!

— Ты не можешь быть уверен, что это был мой пистолет.

— Я уверен в этом. И объяснил тебе почему. Я уверен, что стреляли из твоего пистолета. Я уверен, что пуля предназначалась тебе, а не мне. И я теперь абсолютно уверен, что убийца Томми играл с нами в покер.

— Гм…— Она села рядом со мной, поболтала остатки яичного коктейля в бокале и задумалась.— Пожалуй, ты прав,— наконец признала она.

— Ты не представляешь, какое это облегчение — узнать, что убийца охотится не за мной,— сказал я.

— Конечно,— поддакнула она.— Какое облегчение — узнать, что он охотится за мной, не так ли?

— Да я не это имел в виду…

— Ладно,— оборвала она,— в конце концов, за мной охотится всего лишь какой-то любитель, а у тебя на хвосте сидят две банды, приятель.

— Ради Бога! — Я вскочил.— Хватит болтать. Обе эти банды скоро окажутся здесь.

— О!

Она допила свой коктейль одним глотком, и мы направились к выходу.

— Без шума,— прошептал я.

— Знаю, знаю.

На цыпочках мы поднялись по ступенькам. Возможно, жена детектива Голдермана действительно не знала о темных делишках своего мужа, но это отнюдь не означало, что она с пониманием отнесется к тому, что двое подозрительных типов огрели его бутылкой по голове, связали и бросили за стойкой бара в его собственном подвале. Поэтому, бесшумно поднявшись по лесенке, я осторожно приоткрыл дверь и посмотрел в щелку.

Ничего, кроме охотничьей гравюры, я не увидел, но услышал, как на кухне миссис Голдерман напевает какую-то незамысловатую мелодию. Она просто мурлыкала себе под нос, как это обычно делают люди, занятые простой физической работой, долгой и монотонной. Я кивнул Эбби, открыл дверь пошире, и мы прошмыгнули в холл.

Прикрыв за собой дверь, мы двинулись на цыпочках через столовую и гостиную к выходу. Я уже потянулся к дверной ручке, как Эбби вдруг дернула меня за рукав. Я посмотрел на нее. Она показывала на дверцу стенного шкафа.

Она что, перепутала двери? Я покачал головой и указал на входную дверь.

Она тоже покачала головой и довольно энергичным жестом еще раз показала на дверь стенного шкафа.

Я замотал головой сильнее и указал на выход — очень энергичным жестом.

В ответ она так затрясла головой, что у нее разлетелись волосы, и очень, очень энергично ткнула в сторону шкафа.

Черт с ней! Пусть сама убедится. Я подошел к шкафу, открыл его, саркастически улыбнулся и широким жестом показал, что это не выход, а набитый одеждой шкаф.

Она кивнула, улыбнулась мне не менее саркастически и кивком подтвердила: это набитый одеждой шкаф.

Битком набитый верхней одеждой.

Я заморгал и громко сказал:

— О!

— Тсс!

Я зажал рот ладонью. Мы оба застыли, прислушиваясь. Миссис Голдерман продолжала напевать.

Эбби залезла в шкаф и вытащила мужское пальто из плотного драпа в красную и черную клетку. Я посмотрел на пальто, потом на нее и снова на пальто. Она прошептала:

— Это самое теплое, что здесь есть. Плащ не пойдет, ты же без пиджака.

Я нехотя кивнул и стал надевать пальто, а Эбби опять нырнула в шкаф и принялась рыться в одежде, будто придирчивая покупательница в магазине готового платья «Лорд энд Тейлор».

Наконец она сделала свой выбор, причем с большой неохотой. Это было черное приталенное пальто с черным же меховым воротником и серебряными пуговицами, которое, вместе с ее замечательными черными сапогами, делало ее удивительно похожей на русского казака. А когда она надела еще и черную шапку, то сразу стала здорово смахивать на одного из тех русских танцоров, которые после каждого коленца выбрасывают руку вверх и кричат «гоп!».

Мне тоже захотелось крикнуть «гоп!» и выбросить руку вверх, но тут она достала головной убор и для меня. Это была оранжевая шапка-ушанка с помпоном и тесемками, которые завязывались под подбородком. Наверное, детектив Голдерман увлекался охотой. Он охотился в лесу на зверей, когда ему надоедало охотиться за людьми в городе.

— Не буду я это надевать! — прошипел я.

— Тогда у тебя отмерзнут уши!

— Я возьму ее с собой,— сдался я,— и, если действительно будет холодно, я ее надену.

Она сокрушенно покачала головой, думая, очевидно, о мужском тщеславии, а я засунул шапку в карман клетчатого пальто.

На той же полке, где лежали шапки, Эбби нашла и перчатки — длинные черные для себя, а мне коричневые, кожаные, столетней давности. Правая перчатка оказалась с дыркой на большом пальце. К тому же они были мне малы.

— Готов? — прошептала Эбби.

Я хотел еще разок язвительно улыбнуться, но передумал и просто кивнул в ответ. Затем я открыл дверь, и мы вышли на улицу. Уши у меня сразу защипало от холода.

— Брррр,— сказал я, закрывая за собой дверь.— Подожди.

Я вытащил оранжевую шапку и надел ее на голову. И даже завязал тесемки под подбородком.

— Просто прелесть,— похвалила Эбби.

— Еще одно слово,— угрожающе проворчал я,— еще одно слово…

— Больше не буду,— пообещала она.— Пошли.

Мы были уже на полпути к нашему такси, когда из-за угла вылетели две машины и, визжа тормозами, остановились посреди улицы. И тут же из них стали выскакивать гангстеры.

32

Оставалось надеяться только на одно — что задний двор не заканчивается тупиком. Я привычно схватил Эбби за руку — в последнее время я только этим и занимался — и потащил ее за дом.

Во дворе лежал снег. Не очень много, но достаточно для того, чтобы он тут же набился мне в ботинки и начал там таять. Носки мгновенно промокли, правда, в тот момент я не обратил на это никакого внимания.

Не было слышно ни выстрелов, ни криков. В этом тихом и спокойном районе им хотелось поймать нас без лишнего шума.

Небо по-прежнему затягивали низкие облака, но в падающем из окон свете я смог разглядеть заснеженный задний двор с голой колючей изгородью, как будто нарисованной карандашом на белом листе бумаги. За изгородью виднелся соседний двор.

Когда у вас нет никакого выбора, все значительно упрощается. Не надо терять время, обдумывая свои действия, надо просто мчаться вперед несмотря ни на что. Я чувствовал, как рвутся мои брюки, как колючки царапают кожу, как выворачиваются карманы пальто, но все равно продирался сквозь изгородь.

И тащил за собой девушку. Ладонь Эбби выскользнула из моей руки, я попытался развернуться, но не удержался на мокрой траве. И все-таки я развернулся, одновременно двигаясь вперед и падая назад. Наконец, приземлившись на четвереньки, я увидел застрявшую в кустах Эбби. Она была похожа на Жанну д'Арк перед тем, как ее сожгли на костре.

— Чет! — позвала она, протягивая ко мне руки.

Я старался встать, но всякий раз, когда я приподнимался, ноги начинали скользить, и я никак не мог удержать равновесие. Тогда я попытался решить эту проблему иначе: одновременно рванулся вверх и вперед. Таким образом мне кое-как удалось добежать до изгороди, и я упал на нее, как на батут.

Эбби была рядом со мной. Из-за угла дома показалась толпа гангстеров в черных пальто и черных шляпах с опущенными полями. Я схватил Эбби за руки и дернул. Что-то с треском разорвалось, Эбби вылетела из кустов, я снова поскользнулся и упал на спину.

Эбби вцепилась в мои руки, не давая мне пошевелиться.

— Вставай! — кричала она.— Чет, вставай!

— Отпусти меня!

Она отпустила меня, и я встал. Гангстеры уже подбежали к изгороди. Один из них перепрыгнул через кусты и едва не схватил меня, но, к счастью, точность его броска была нарушена тем, что он зацепился носками ботинок за изгородь и упал головой в снег; напоследок я успел разглядеть, что его ноги висят на изгороди, голова покоится на земле, а его дружки, не обращая на него никакого внимания, лезут напролом через кусты, не желая упускать свою добычу, то есть нас.

Но добыча улизнула. Держась за руки, мы рванули через заснеженный двор, обогнули дом и выскочили на соседнюю улицу, ничем не отличающуюся от улицы, где жил детектив Голдерман, за исключением того, что там не стояла наша машина.

— Куда теперь? — задыхаясь, спросила Эбби.

— Откуда я знаю?

— Решай быстрее,— попросила она.— Они уже рядом.

Да, они уже были рядом. Мы побежали. Я повернул направо — лишь потому, что там горел уличный фонарь.

Воскресенье, чуть больше восьми вечера. А где люди? Сидят себе и смотрят телевизор. Наверное, Эда Салливана. Проблема Америки в том, что американцы стали ленивыми домоседами. Им бы выйти из дома, наполнить легкие этим животворным морозным воздухом, запрудить тротуары, образовать толпы, в которых мы с Эбби смогли бы благополучно затеряться. А вместо этого наши сограждане — весь американский народ — устроились с банками пива в руках перед телевизорами, набирая лишний вес, в то время как мы с Эбби одни носимся по пустынным улицам.

Тебе нужна драма, Америка? Забудь «Воскресный кинозал», выйди на улицу — и ты увидишь, как ужасные гангстеры гоняются за хорошим парнем и замечательной девушкой.

Пробежав три квартала, мы начали задыхаться и спотыкаться. К счастью, и бандиты были не в лучшей форме. Когда Эбби остановилась со словами: «Я больше не могу», я обернулся на мгновение и увидел, что они находятся в целом квартале от нас,— никто из них тоже не мог бежать. Один, которому удалось немного обогнать остальных, передвигался то ли быстрым шагом, то ли медленной рысью, другие ковыляли кое-как, а последний вообще еле передвигал ноги.

Мы тоже перешли на шаг. В боку у меня кололо, и я был ужасно рад, что можно двигаться помедленнее. Мы просто шли, а если кто-нибудь из гангстеров приближался к нам больше чем на полквартала, пробегали несколько метров легкой трусцой.

Наконец я не выдержал:

— Где же в Вестбури центр?

Мы уже преодолели шесть или семь кварталов — три из них бегом, а остальные шагом,— но не видели ничего, кроме жилых домов,— ни машин, ни пешеходов, а когда на перекрестках я смотрел вправо и влево, то не замечал ни одной неоновой рекламы, указывающей на близость делового центра. Пожалуй, скоро эти парни за нашей спиной начнут стрелять — очень похоже, что местные жители не обратят никакого внимания даже на пальбу.

— Где-нибудь должен быть,— ответила Эбби на мой вопрос.— Не разговаривай, иди.

— Ага.

Мы шли, и шли, и шли, и вдруг, подумать только, на следующем перекрестке я посмотрел налево и увидел красный огонек светофора и голубой неоновый свет рекламы.

— Цивилизация! — обрадовался я.— Светофор и бар.

Мы прибавили ходу, и, когда в конце квартала я обернулся, наши преследователи еще только выползали из-за угла. Их осталось всего четверо. Остальные не выдержали изнурительной погони. Еще раньше я видел, как отстали двое из них, просто сели на обочину и опустили головы между колен. Наверное, то же самое произошло с кем-то еще.

Нет. Все они были в порядке, когда мы повернули за угол, шагая строем, как группа ветеранов на параде в День армии. Так куда же делся еще один?

Может, он решил обойти квартал с другой стороны и перерезать нам путь?

— Ох,— выдохнул я и остановился.

— Пошли, Чет! — крикнула Эбби, дергая меня за рукав.

— Один из них вернулся за машиной,— сказал я. Эбби посмотрела на меня через плечо.

— Ты уверен?

— Конечно. Сначала все они увлеклись погоней, но рано или поздно кто-нибудь должен был вспомнить о машинах, которые они оставили возле дома Голдермана. Поэтому один из них вернулся.

Она посмотрела вперед, на горящие вдалеке огни.

— Сколько у нас времени?

— Не знаю. Он устал и эти семь кварталов будет идти шагом. Но это не значит, что в нашем распоряжении целая вечность.

— Нам надо, было петлять,— сказала она.— Поворачивать на каждом перекрестке. Тогда бы они заблудились и не знали теперь, как вернуться к дому Голдермана.

— Извини, что я раньше об этом не подумал,— вздохнул я.— Слушай, а тебе не кажется все это смешным?

Она уставилась на меня.

— О чем ты?

— Нас преследуют четверо гангстеров, и еще трое поджидают неизвестно где. Они собираются нас убить. А мы идем шагом.

— Они тоже.

— Ну да.

— И что тут смешного?

— Мы едва плетемся и к тому же все время спорим,— объяснил я.— Разве это не смешно?

— Пожалуй, я бы засмеялась, если бы ты сейчас предложил мне побежать.

Я оглянулся.

— Тогда можешь смеяться,— сказал я.— Потому что у одного из них открылось второе дыхание, и нам надо бежать.

Гангстера отделяли от нас всего лишь три дома, и мы снова затрусили, спотыкаясь на каждом шагу и шатаясь из стороны в сторону. Когда мы добежали до перекрестка, я снова обернулся. Наш преследователь уже отстал, он перешел на шаг и теперь едва плелся, схватившись за бок. Издали он погрозил мне кулаком и выкрикнул несколько слов.

— Ты слышал, что он пообещал с нами сделать? — спросила Эбби.

— Он просто погорячился,— успокоил я ее.— По пуле в голову — вот все, что нас ожидает.

— Какое облегчение.

Я посмотрел на нее: она иронически улыбалась.

Сколько нам еще идти до этих чертовых огней? Не меньше четырех кварталов. Слава Богу, что дорога тут ровная. Малейший подъем меня доконал бы наверняка.

Мы прошли еще один квартал и внезапно оказались возле железнодорожного полотна. С двух сторон стояли поднятые автоматические шлагбаумы.

Я остановился.

— Эй! Рельсы!

— Ну и что? — Эбби дернула меня за рукав.— Пошли, Чет.

— Здесь рельсы,— повторил я.— Значит, должна быть и станция. И поезда. И люди.

— Тут бар рядом, Чет,— сказала она.

— И семеро бандитов позади. Они запросто вытащат нас из бара. А на станции они ничего не смогут с нами сделать.

Я посмотрел в одну сторону, потом в другую, но и здесь и там рельсы уходили в темноту, и не было видно никакой станции.

— Куда пойдем? — спросила Эбби.— Пошли, хотя твоя идея мне не очень-то нравится.

— Сюда,— решился я и повернул налево.

Как только мы повернули, позади раздались недовольные крики. Это лишь подстегнуло нас, и мы прибавили шагу, но идти по шпалам было неудобно, и нам пришлось снизить скорость.

Мы попытались идти прямо по насыпи, но она оказалась такой крутой, что мы постоянно съезжали вниз и по колено увязали в снегу. Пришлось все-таки ковылять по шпалам.

Потом Эбби упала, едва не сбив меня с ног.

Я склонился над ней, краем глаза заметив, что бандиты продолжают нас преследовать.

— В чем дело?

— Черт!

— Да, но что случилось?

— Я подвернула лодыжку.

— О Господи! — Я чуть не застонал.— Ты можешь идти?

— Не знаю.

Я снова посмотрел назад и увидел вдали огонек.

— Постарайся, пожалуйста,— попросил я.— Сюда движется поезд.

33

Мы стояли по колено в снегу рядом с насыпью. Эбби навалилась на меня всем телом. Поезд тащился медленно, он был все еще довольно далеко от нас, и казалось, он никуда особенно не спешит.

Гангстеры спустились с насыпи следом за нами, остановились и, тоже утонув по колено в снегу, глядели на приближающийся поезд. Все четверо стояли с той же стороны от рельсов, что и мы.

У меня окоченели ноги. Эбби выручали ее высокие сапоги, а я до колен был мокрый, выше колен — замерзший, а выше шеи, как это ни печально, не особенно умный. Я совершил непростительную ошибку, отказавшись пойти в бар, откуда я мог бы позвонить в полицию или хотя бы вызвать такси. А теперь мы оказались в темноте возле железной дороги, где эти четверо могли расправиться с нами в два счета, и Эбби, похоже, не в состоянии была сделать ни шагу. Вдобавок ко всему я увидел, что поезд наконец поравнялся с тем местом, где стояли бандиты, и они один за другим стали запрыгивать на него, цепляясь за ступеньки и карабкаясь на маленькие площадки между вагонами.

— Эбби! — закричал я.— Они нас обманули!

Я понял, что они затеяли. Они подъедут сюда на поезде и бросятся на нас. Четверо против полутора — на большее мы с Эбби не тянули. В результате сражения можно было не сомневаться.

— О, Чет! Чет, что нам теперь делать?

Ни на первом вагоне, ни на площадке между первым и вторым не было никого из бандитов.

— Дорогая,— сказал я,— нам тоже придется запрыгнуть на поезд. Это наш единственный шанс.

— Но я не могу ходить!

— Придется. Ну, давай!

Я поволок ее вверх по гравийному откосу и на секунду встретился взглядом с машинистом — он смотрел на нас, вытаращив от изумления глаза. Паровоз прошел мимо, а он все еще выворачивал шею, оглядываясь назад. Потом я увидел вагонную дверь с хромированным поручнем перил, а на следующем вагоне — бандита с пистолетом в руке.

Одной рукой я обхватил Эбби за талию, крепко прижимая ее к себе. Она вцепилась в меня обеими руками, стиснув мне шею. Я чувствовал себя таким же проворным, как каторжник в кандалах, на которого зачем-то надели еще и смирительную рубашку. Но я знал, что, если я сейчас не схвачусь за этот поручень, все закончится очень печально.

Поручень проплыл передо мной. Я протянул руку и крепко схватился за него.

Поезд потащил меня за собой.

Удивительно, как быстро он сразу поехал. Мои ноги волочились по гравию, рука вырывалась из плечевого сустава. Я подтягивался, подтягивался, подтягивался, а Эбби что-то кричала мне в ухо, и наконец мне удалось зацепиться одной ногой за ступеньку и перенести вес на нее. Готово. Я ехал на поезде, стоя на одной ноге, держась за поручень одной рукой, а на шее у меня висела Эбби.

Над ухом раздалось: з-з-з-т.

Этот бандюга, прицепившийся ко второму вагону, стрелял в нас!

— Эбби! — закричал я.— Они стреляют! Прячься между вагонами!

— Как?

— Откуда я знаю? Прячься!

Не знаю как, но она туда забралась. Правда, перед этим она несколько раз ударила меня локтями по носу, целую вечность простояла на моей ноге — на той ноге, которая опиралась на ступеньку,— но все же каким-то образом она залезла между вагонами и теперь стояла там — стояла неизвестно на чем, тяжело дыша, но живая.

И я пока тоже был жив. Раздалось еще несколько «з-з-т» и «пинг», но поезд так качало, что в меня можно было попасть только чудом. Я был двигающейся мишенью, а он был двигающимся стрелком, а так как мы висели на разных вагонах, наши движения были не совсем синхронными.

И все же я не чувствовал себя особенно счастливым, даже несмотря на то, что у гангстера почти не было шансов всадить в меня пулю. Такие игры мне не нравятся. Поэтому я крутанулся на хромированном поручне и присоединился к Эбби.

Там оказалось не особенно уютно: три стены и никакого пола. Вагоны соединялись между собой при помощи перехода-«гармошки», и попасть внутрь мы никак не могли. К счастью, на торцах вагонов оказалось множество всяких ручек и держателей, а снизу — маленький выступ, на котором можно было стоять. Правда, смотреть вниз, на шпалы, мелькающие со скоростью тридцать миль в час, довольно страшно, но я туда почти и не смотрел.

Я больше смотрел наверх. Туда, на крышу вагона, вела железная лестница, и я подумал, что, возможно, наверху мы будем в большей безопасности.

— Подожди тут! Я полезу наверх! — крикнул я Эбби.

Она молча кивнула. Выглядела она неважно, хотя, пожалуй, в этом не было ничего удивительного.

Едва перебирая руками и ногами, я кое-как поднялся по лестнице и на собственном опыте удостоверился, что крыша вагона всегда раскачивается больше, чем пол. На ней было невозможно даже стоять, не то что идти. Я лег на живот. Хотя здесь было холодно и ветрено, хотя мои ноги окоченели, все тело ныло от усталости, хотя меня по-прежнему преследовали вооруженные гангстеры, я почувствовал себя почти счастливым. Я раньше не предполагал, что это так здорово — лежать на животе.

Но я не за этим сюда залез. Я немного полежал на крыше и решил, что это довольно безопасное место. Тогда я подполз к краю и крикнул Эбби, чтобы она поднималась наверх. Она с трудом вскарабкалась по железной лестнице, и я помог ей забраться на крышу. Когда она легла рядом, я крикнул ей в ухо:

— Я тут немного осмотрюсь! Не двигайся с места и вообще не шевелись!

— Хорошо.

Она закрыла глаза и уронила голову на сложенные руки.

Я наклонился к ней еще ближе и рявкнул:

— Не спи, а то скатишься вниз!

Она кивнула, но я не был уверен, что она меня услышала, поэтому еще немного потряс ее за плечо.

Я довольно быстро добрался до другого конца вагона и, посмотрев вниз, обнаружил, что стрелявший в меня гангстер стоит между вагонами — очевидно, ждет, когда поезд подъедет к станции. Тогда он спрыгнет на перрон, подбежит к нашему вагону, быстренько нас пристрелит и смоется.

А может, все будет по-другому. Я отполз от края и сел. Мне не хотелось снимать ботинок, несмотря на то что он был мокрый и холодный, но другого выхода я не находил. Итак, я снял его, и моя нога сразу же онемела и полностью потеряла чувствительность. Я не знал, хорошо это или нет, но, по крайней мере, боль исчезла.

Я снова лег на живот и подполз к краю вагона. Бандит все еще стоял на прежнем месте, широко расставив ноги. Он как раз наклонил голову, прикуривая сигарету.

Прекрасно. Уцепившись одной рукой за верхнюю ступеньку железной лестницы, я тщательно прицелился, размахнулся и ударил его по затылку каблуком ботинка.

Он оторвался, как спелая виноградина от грозди, и упал в сугроб. Поезд умчался, и я успел заметить только, как отчаянно дергались его ноги, торчащие из сугроба.

Одним меньше. Осталось трое.

Я надел ботинок и посмотрел на следующий вагон, прикидывая, как мне туда пробраться, когда через два вагона от себя вдруг увидел чью-то голову. А затем руку. А в руке пистолет. Потом сверкнула вспышка. Звука выстрела я почти не слышал. Пуля пролетела мимо, но это меня не ободрило. Я быстро развернулся и пополз в обратную сторону.

Рядом с моим правым локтем что-то сделало «п-ти-нг». Я скосил глаза и увидел на крыше вагона свежую царапину.

Гангстер подбирался все ближе. Наконец я подполз к Эбби и принялся тормошить ее за плечо.

— Надо спуститься вниз!

— Что? Что? — Она замотала головой и уставилась на меня сонными глазами.

— Один из них наверху! Вон там, видишь? Он стреляет!

— О, Чет, я так устала!

— Давай скорее! Ну!

Я почти столкнул ее на лестницу, причем дважды она чуть не сорвалась. Спускаясь, Эбби понемногу просыпалась. А когда наконец, шагнув в очередной раз, она неосторожно перенесла тяжесть на вывихнутую лодыжку, то проснулась окончательно. И завопила.

— Все в порядке,— успокаивающе сказал я.— А теперь дай я слезу.

— О Господи! Как больно!

— Конечно больно, но постарайся все-таки немного отойти в сторону, чтобы я мог спуститься.

Когда над крышей оставалась только моя голова, я увидел, что стрелявший в меня бандит поднялся на ноги. Что он собирается делать?

Он немного помедлил — видимо о чем-то думал. Потом покачал головой и опустился на колени. Потом снова встал. Собравшись с духом, он рванулся вперед, добежал до края крыши и перепрыгнул на соседний вагон. Он приземлился довольно удачно, но тут вагон тряхнуло. Бандита занесло влево. Он замахал руками и устоял. Вагон опять дернулся, бандита качнуло вправо, и он снова замахал руками. Вагон дернулся еще раз, гангстер отчаянно балансировал на краю, размахивая обеими руками и одной ногой. Потом он упал на колени, цепляясь руками за крышу. Тут вагон снова качнуло, и он наконец скатился с крыши.

— Черт меня побери! — сказал я и взглянул на Эбби.

Оказалось, что она спит, стоя между двух вагонов.

— Мы снова лезем наверх! — закричал я.

— О, не-е-ет!

— Быстрее!

Она стонала, ругалась, говорила мне всякие неприятные вещи, но все же полезла вверх, и скоро мы снова лежали на крыше вагона. Тогда я сказал:

— А сейчас нам снова надо спуститься.

Она приподняла голову ровно настолько, чтобы увидеть мое лицо.

— Свихнулся ты, что ли? Когда тебя уже пристрелят, психа такого…

— Послушай. Мы спустимся с другой стороны. Их теперь только двое, и оба на этой стороне, а мы спустимся с другой, спрыгнем с поезда, и они нас не поймают.

— Ага,— сказала она.

— Тогда давай.

С той стороны лестницы не было, но был выступ над окном и много всяких штучек, за которые можно держаться. Слезать оказалось нисколько не труднее, чем падать с крыши.

Когда мы с Эбби оказались внизу, я потратил немало времени, инструктируя ее, как прыгать с поезда. Я объяснил ей, что надо полностью расслабиться, не напрягаться ни в коем случае, после падения катиться, ни за что не хватаясь, и постараться угодить в сугроб, и дал еще немало полезных советов. Она тупо кивала, и я видел, что она совершенно меня не слушает. Оставалось только надеяться, что хотя бы что-то из того, что я сказал, просочилось в ее подсознание, и это все-таки поможет ей при прыжке.

Я огляделся по сторонам. Мы проезжали мимо пустынной улицы, и прямо от рельсов начинался пологий склон, в конце которого виднелись хозяйственный двор супермаркета и бензоколонка.

Я сказал:

— Сейчас будет склон, покрытый снегом. Это то, что нам нужно, если, конечно, под снегом нет консервных банок. Как только я скажу: «Прыгай!» — сразу же прыгай. Не забудь, что прыгать надо под углом в сторону движения поезда. Не напрягайся при ударе. Упадешь и покатишься. Понятно?

Она кивнула как автомат. Да она же просто спала на ходу!

Мы поравнялись со склоном.

— Прыгай! — сказал я и столкнул ее с поезда.

Затем прыгнул сам.

Надо сказать, что в течение двух-трех секунд мной владел необычайный восторг. Я мчался по воздуху высоко над землей, мою голову в чудесной оранжевой шапке обдувал свистящий ледяной ветер, и я чувствовал себя героем какого-нибудь романа Жюля Верна. Но мои ощущения сразу же изменились, как только я коснулся ногами земли и обнаружил, что бегу со скоростью тридцать миль в час.

Но я не мог бежать со скоростью тридцать миль в час, да и никто на это не способен. Я сделал то, что и должен был сделать: упал лицом в снег, несколько раз перекувырнулся через голову, а затем стремительно покатился вниз по склону и катился до тех пор, пока не ударился о мусорный бак.

«Бум-м-м»,— загремел бак. Я начал подниматься, но тут на меня налетела Эбби.

Я снова врезался в бак.

— О, дорогая,— сказал я.— Надо смотреть, куда катишься.

— Гров-в-вф,— сказал он, и его рука стиснула мое горло.

Это была не Эбби.

34

Его рука сжимала мое горло. Моя рука сжимала то, что я считал его горлом. Другая моя рука стискивала то, что я считал запястьем его другой руки, в которой мог оказаться пистолет. Моя голова была придавлена к земле его животом. Он лежал на мне всей тяжестью, но мои ноги были свободны, и я беспрестанно дергал ими. Пыхтя и отдуваясь, мы начали кататься из стороны в сторону, с переменным успехом пытаясь придушить друг друга и то и дело ударяясь различными частями тела о вонючий мусорный бак. В конце концов я возненавидел мусорный бак больше, чем парня, который пытался меня убить. Я бы с радостью придушил этот бак.

Но сейчас душили меня. Мы наконец перестали кататься и остановились, но очень неудачно. Бандит оказался сверху. Его пальцы еще крепче сдавили мое горло, а мой нос оказался у него под мышкой. Дышать я уже совсем не мог. Я мог лишь колотить ногами по земле, что я и делал. И еще я крутился и вертелся, но вырваться никак не удавалось.

Силы покидали меня. Мою голову наполнял грохот водопада — черного водопада, который уносил меня прочь, в темноту и забвение. Меня стало засасывать в водоворот, черный водоворот…

И вдруг он обмяк.

Его хватка ослабла.

Он тяжело навалился на меня всем телом.

Что теперь? Я на всякий случай дернулся, и тогда он скатился с меня, и я внезапно почувствовал, что снова могу дышать. Я мог двигаться, я мог видеть. И первое, что я увидел, была Эбби, сжимающая в руках лопату.

— Не закапывай меня,— попросил я.— Я еще живой.

— Я его ударила,— сообщила она.— С ним все в порядке?

— Надеюсь, что нет.

Я сел, чувствуя головокружение и боль в горле, и посмотрел на своего противника. Раскинув руки, он лежал на земле, как будто мирно спал. Он дышал. И я дышал тоже, что, надо признаться, было для меня гораздо важнее.

Его ноги все еще лежали на моих.

— Все в порядке,— сказал я, сбрасывая их с себя и поднимаясь.— А где второй?

— Наверное, остался на поезде,— предположила Эбби.— Ты говорил, что если мы спрыгнем на эту сторону, то убежим от них обоих.

— Видимо, они догадались, что мы это задумали,— сказал я.— И один из них, наверное, залез на крышу, чтобы увидеть, куда мы делись.

— Значит, я зря лазила вверх-вниз?

— Но я ведь не знал… Ладно, пошли отсюда.

— Ты не собираешься поблагодарить меня за то, что я спасла тебе жизнь?

— Что? — Я посмотрел на лопату, потом в лицо Эбби, потом снова на лопату.— Ах да. Ведь это ты сделала?

— Да, я.

— Брось лопату, и я тебя поблагодарю.

Улыбаясь, она отбросила лопату в сторону. Я шагнул вперед, протягивая к ней руки, и она бросилась в мои объятия. Губы у нее были мягкие и нежные, и даже сквозь одежду я чувствовал, какое прекрасное у нее тело, стройное и упругое.

Прошло не меньше минуты, прежде чем она отстранилась и с улыбкой посмотрела на меня.

— Чудесно.

— Подожди,— попросил я.— Я еще не поблагодарил тебя как следует…

И мы снова стали целоваться, и я благодарил ее до тех пор, пока она не сказала:

— Чет, все это замечательно, но, честно говоря, я ужасно замерзла. И у меня очень болит нога. И вообще я без сил.

— Когда ты собираешься вернуться в Лас-Вегас? — спросил я.

— Когда захочу.

— А может, ты совсем этого не захочешь?

— Ты хотел бы, чтобы я осталась здесь?

— Да, где-нибудь поблизости.

— А ты не хочешь поехать в Вегас? — предложила она.— Там все время тепло, и к тому же там ты сможешь играть сколько угодно.

— Я — пас,— усмехнулся я.— Видишь, какие со мной случаются неприятности, стоит только сыграть по маленькой. Лучше уж я останусь в штате, где азартные игры запрещены законом.

— Мы еще об этом поговорим.

— Потом, ладно?

Она кивнула.

— Ладно.

— А сейчас мы поищем какое-нибудь 'теплое местечко, где ты сможешь сесть и отдохнуть, хорошо?

— О, пожалуйста!

— Обопрись о меня,— сказал я.

Она так и сделала, и мы, шатаясь, обогнули магазин, позади которого приземлились, и вышли на улицу.

В квартале от нас, на другой стороне, горела красным вывеска «Бар».

— Смотри, Моисей! — воскликнула Эбби.— Земля обетованная.

Я ускорил шаг, но Эбби оказалась не в состоянии идти так быстро.

— Ладно,— сказал я.— Сделаем проще.

Я взял ее на руки.

— Ну да,— хмыкнула она.— Под конец ты решил изобразить героя.

— Хочешь идти сама?

— Нет!

— Тогда помолчи.

Я перенес ее через улицу и вошел в бар. Разумеется, хозяин и трое посетителей вылупили на нас глаза.

— Это моя невеста,— объяснил я, отнес Эбби к столику и усадил ее. Затем спросил: — Что ты будешь пить?

— То же, что и ты.

— Виски с содовой.

— Прекрасно.

Я подошел к стойке и заказал два виски с содовой. Бармен поставил передо мной два стакана. Я сразу расплатился. Пока он отсчитывал сдачу, я отнес стаканы, а когда вернулся к стойке, он сказал:

— Классная у тебя шапка.

Я посмотрел в зеркало и увидел, что я до сих пор в оранжевой шапке Голдермана. Совсем про нее забыл. Я выглядел как Бадди Хакетт в роли рождественского гнома.

— Она всем нравится. Я получил ее в награду за выдающиеся заслуги.

Забрав сдачу, я вернулся к столику. Эбби хихикала, прикрывая рот ладошкой.

— Вот здесь ты могла бы заказать свой яичный коктейль,— заметил я.

— У тебя такой забавный вид.

— Зато уши не мерзнут. Ко всему прочему, я получил это из рук дорогого мне человека.

Эбби убрала ладонь от лица и легко коснулась моей руки.

— А для меня ты дорогой человек, Чет,— сказала она серьезно.— Просто не знаю, что бы я делала без тебя.

— Наверное, тебе жилось бы гораздо спокойнее. Но не пугайся, если ты решишь остаться, не всегда ведь все будет так увлекательно, как в последние несколько дней.

— Какая жалость.

Я отпил глоток виски.

— Но пока наши приключения еще не закончились,— утешил я ее.

— А что мы теперь будем делать?

— Как только виски придаст мне силы, я подойду к этому смешливому бармену и попрошу, чтобы он вызвал нам такси. Мы возвращаемся в Нью-Йорк.

— Зачем спешить?

— Сегодня как раз покер,— пояснил я.— Кто-то из игроков убил твоего брата. Не говоря уже о том, что этот кто-то чуть не убил и меня.

— Но стреляли в меня,— напомнила Эбби.

— А попали в меня. Поэтому мы поедем играть в покер и выясним, кто же из них убийца. Только сначала я должен немного набраться сил.

35

Нельзя сказать, что восхождение по лестнице к квартире Джерри Аллена было самым тяжелым испытанием за эту неделю, но и легким его не назовешь. Сорок пять минут мы ехали в такси, устроившись на заднем сиденье, и, когда вышли возле дома Джерри, чувствовали себя отдохнувшими. А вскарабкавшись по ступенькам на пятый этаж, мы снова выбились из сил.

Особенно Эбби из-за своей лодыжки. По пути мы остановились возле аптеки, я купил лейкопластырь и обмотал им ее ногу. Теперь она кое-как могла ходить, но это отнимало у нее все силы.

В такси я посоветовал ей отправиться в какое-нибудь безопасное место, не ездить со мной, но она сказала: «Ни за что на свете. Чет. Я хочу сама увидеть, чем это все закончится».

Поэтому теперь она ковыляла вслед за мной по ступенькам.

Я думал, все ли сегодня придут. По пути мы с Эбби обсудили всех четверых игроков и решили, что если кто-нибудь из них не придет, то этим докажет свою вину.

Но, с другой стороны, убийца должен стараться вести себя как ни в чем не бывало и поэтому, вероятнее всего, придет.

Но кто же это может быть? Джерри Аллен? Сид Фалько? Фред Стел? Дуг Холлман? Был еще Лео Моргентаузер, но он не завсегдатай, и, поскольку он приходил в прошлую среду, значит, сегодня его можно не ждать. К тому же хотя он знал Томми, но не поддерживал с ним никаких отношений. Так как он редко играл с нами в покер, я пока вычеркнул его из числа подозреваемых. Но если всем остальным удастся доказать свою невиновность, ничего не поделаешь, придется взяться и за него.

Самым вероятным кандидатом, на первый взгляд, был Сид Фалько. Но мы с Эбби сразу отбросили этот вариант. Во-первых, он не любитель, во-вторых, Сиду незачем было потихоньку брать у меня пистолет, чтобы стрелять в нас. А в-третьих, нам не хотелось, чтобы убийцей оказался Сид.

Затем Джерри Аллен, хозяин квартиры, тот, что всегда проигрывает и каждый раз при этом смущенно посмеивается. Насколько мне известно, с Томми он не знаком. У него не могло быть ни малейшего повода для убийства. Да и вообще совершенно невозможно представить его стреляющим в человека или сидящим за кухонным столом и занятым изготовлением пуль «дум-дум».

То же самое можно сказать и про Фреда. Это его жена Кора всегда звонит сюда — один или два раза в неделю,— чтобы застукать его за игрой. Не знаю, какие оправдания придумывает Фред сто четыре раза в году, но вряд ли она поверила хоть одному из них. Фред тоже постоянно проигрывает, но его прачечная самообслуживания наверняка приносит ему приличный доход. Он часто делал ставки, но зачем бы ему понадобилось убивать Томми? Я не находил ни одной возможной причины.

Единственный, кого я мог представить себе изготавливающим пули «дум-дум» на кухонном столе, был Дуг Холлман, владелец автозаправки, любитель вонючих сигар. Но мне не верилось, что Дуг Холлман стрелял в Томми. Правда, когда он блефует, то всегда напускает на себя злобный и угрожающий вид, но вообще-то он спокойный парень. И если бы он действительно вдруг решил кого-нибудь убить, это было бы хладнокровное, хорошо спланированное и продуманное убийство с одного выстрела. И никаких пуль «дум-дум». По крайней мере, мне так почему-то казалось.

Словом, я как-то не мог серьезно подозревать никого из них. Но, черт возьми, кто-то из этих парней стянул же у меня из кармана пистолет. Этот факт не нуждается в доказательствах. То, что в меня стреляли именно из этого пистолета, конечно, было всего лишь предположением, но оно подтверждалось множеством косвенных доказательств, о которых я уже говорил. А главное — у пистолета был сбит прицел, значит, попавшая в меня пуля предназначалась Эбби. Это было второе предположение, логически вытекающее из первого. А то, что человек, стрелявший в меня, или в Эбби, или в нас обоих, был убийцей Томми, было третьим предположением, но я нисколько не сомневался, что оно справедливо. Итак, один достоверный факт и три серьезно обоснованных предположения убедили меня, что один из тех, с кем мы играли в покер в прошлую среду,— убийца.

И все-таки, обсудив всех четверых, мы с Эбби не смогли никого заподозрить.

Проклятье!

Мы все время говорили об этом, пока ехали в такси, а когда мы устали об этом говорить, я стал об этом думать. И сейчас, стоя на пятом этаже в доме Джерри Аллена, тяжело дыша, глядя, как Эбби с трудом поднимается по ступенькам, я опять думал о том же. И все равно не мог прийти ни к какому выводу.

Вместо этого я вспомнил кое-что другое.

— Ты не заметила, оставил я счетчик включенным или нет? — спросил я у Эбби.

Она уставилась на меня — бледная как полотно. Ей осталось преодолеть еще три ступеньки. Отдышавшись, она переспросила:

— Что?

— Счетчик,— повторил я.— В такси, которое я взял в парке. На котором мы приехали к Голдерману. Не помнишь, выключил я счетчик?

— Ох! — Она покачала головой.— Я не знаю.

— Господи! Надеюсь, я его выключил.

Она преодолела оставшиеся три ступеньки и повисла на перилах.

— Наконец-то…

— Надо завтра съездить туда и забрать такси,— вздохнул я.— Если к тому времени мы все уладим. Черт возьми, что же я скажу в гараже?

— Не знаю, Чет.

— Ты готова?

Она кивнула.

— Тогда пошли.

36

Дверь открыл сам Джерри.

— О, Чет! Отлично, что вы пришли. Заходите, заходите. Надо же, какая у тебя замечательная шапка.

Я опять про нее забыл. И теперь поскорее развязал тесемки под подбородком и снял эту штуку со своей головы.

— Так, купил в одном месте,— сказал я.

— Где? Я бы тоже, пожалуй, такую купил.

— Можешь оставить ее себе,— великодушно предложил я.— Она не гармонирует с цветом моих глаз.

— Ты шутишь?

— Нет. Бери.

Он нерешительно взял шапку, не понимая, серьезно я говорю или нет.

— В самом деле? — спросил он.

— Конечно.

— Ну, спасибо. Слушай, у тебя штаны порваны.

Это все из-за тех проклятых кустов.

— На льду поскользнулся,— объяснил я.

— Надо же! Эбби, какое у тебя красивое пальто! Только ради Бога, не надо мне его дарить!

Эбби засмеялась.

— Просто повесьте его в шкаф.

— Разумеется.

Он взял наши пальто и повесил их в шкаф. Я смотрел на Джерри и никак не мог увидеть в нем убийцу. Нет, это не Джерри. Джерри просто не способен никого убить. Вычеркиваем его. Все сначала.

Мы вошли в гостиную. Увидев нас, Фред Стел воскликнул: «Ох!» — и бросил карты. Они звучно хлопнулись об стол.

— Не надо аплодисментов,— сказал я.— Не надо оваций.

Фред схватился за сердце.

— Я думал, что это Кора.

— Вспомни, что она сделала в последний раз,— возразил Джерри.— Ты думаешь, что после этого я открою ей дверь?

— Я знаю,— сказал Фред.— Знаю. Мне просто показалось на секунду. К тому же Эбби совершенно не похожа на Кору. Честно.

— Надеюсь, что это комплимент? — спросила Эбби.

— О да,— заверил Джерри, а Фред торжественно кивнул.

Фред? Фред Стел, типичный подкаблучник, владелец прачечной самообслуживания, лысый, в очках? Нет. Он еще меньше похож на убийцу, чем Джерри.

Я обвел глазами комнату. Все были в сборе. За столом сидели Дуг и Сид, а рядом с ними пятый игрок — Лео Моргентаузер.

Лео? Я нахмурился. Странно. Что это он второй раз на этой неделе заявился играть в покер? Раньше он такого не делал. Подозрительно, очень подозрительно.

Вслух я сказал:

— Какой сюрприз, Лео. Вот уж не ожидал, что ты появишься здесь в ближайший месяц или два.

— Я ему позвонил,— объяснил Джерри.— Ты не пришел, я стал звонить ребятам, и Лео согласился прийти.

— В прошлый раз я кое-что выиграл,— сказал Лео,— и от тех денег у меня немного еще осталось. Вот я и решил дать вам шанс отыграться.

— Что ж, это неплохо,— согласился я, и возникшие было у меня подозрения улетучились.

Разумеется, ребята не могли играть вчетвером, они стали обзванивать знакомых, и Лео в том числе, и, поскольку он выиграл в прошлую среду, он, естественно, согласился. К тому же зачем небогатому преподавателю, скромному и честному, убивать какого-то мелкого букмекера? Лео был знаком с Томми, иногда он делал ставки на доллар или два, но я знал, что Томми никогда бы не позволил ему играть по-крупному. У Лео не было никакого повода убивать Томми. Или кого-нибудь другого. Нет, это не Лео.

Возле стола оставались два свободных стула, и мы с Эбби сели. Эбби заняла место слева от меня, а справа оказался Дуг Холлман.

— Что это с тобой, приятель? — спросил он.— Такое впечатление, что тебя кто-то здорово отделал.

— На льду поскользнулся,— привычно соврал я.— Как сегодня игра?

Он, как всегда, курил одну из своих вонючих сигар и вместо ответа пустил мне дым в лицо. А уж потом сказал:

— Отличные карты. Если бы всегда такие шли, я бы уже выиграл весь Нью-Йорк с потрохами.

Я улыбнулся в ответ, в то же время пытаясь представить его стреляющим в Томми. Он немного знал Томми, но не более того. Правда, Дуг в самом деле выглядел этаким крутым парнем с сигарой во рту, он большой и волосатый, и я, пожалуй, мог себе представить, как он стреляет из пистолета. Но я не мог понять, зачем бы он стал это делать. Подумав, я вычеркнул его из списка, но мысленно поставил возле его имени маленький вопросительный знак.

С другой стороны рядом с Дугом сидел Сид Фалько. Все это время, пока мы были в гостиной, Сид ни на кого не смотрел, сидел молча, уставившись на лежащие перед ним фишки. Но когда Лео взял колоду и спросил: «Ну что, готовы?» — Сид внезапно сказал: «Мне не сдавай»,— и встал.

Он по-прежнему ни на кого не смотрел.

— Подожди, Сид,— остановил я его.

Он посмотрел на меня, и я удивился, увидев, как он напуган.

— В чем дело, Чет? — спросил он.

— Садись, Сид,— проговорил я.

— Мне надо в туалет.

— Ты хочешь пройти на кухню,— возразил я,— позвонить оттуда Наполи и сказать ему, что мы с Эбби здесь, чтобы он прислал сюда своих людей, когда мы будем уходить.

Сид смутился, занервничал, закрутил головой, заморгал и вообще стал вести себя так, будто собирался отчаянно блефовать.

— Да нет же, ну что ты, Чет,— пробормотал он.— Я просто иду в туалет.

— Садись, Сид,— устало повторил я.— Позвонишь через несколько минут. Садись.— Я чувствовал, что все смотрят на меня во все глаза. Все, кроме Эбби, которая, похоже, опять заснула. Я на нее за это не обижался, я бы и сам с удовольствием поспал.— Садись, Сид, и я всем объясню, почему я пришел сюда, почему я так странно выгляжу и почему сапог Эбби обмотан лейкопластырем. Я все расскажу, Сид, а потом можешь оставаться в туалете сколько тебе угодно.

Сид сел.

— Сегодня я здесь, Сид,— начал я,— только потому, что кто-то из присутствующих убил Томми Маккея.

Сид перестал моргать. Его взгляд стал острым, внимательным и холодным. На мгновение воцарилась тишина, а потом все наперебой закричали: «Что?», «О чем это ты?» и тому подобное. Я подождал, пока они успокоятся, а потом продолжил:

— Сид, когда ты пойдешь в туалет, тебе придется сообщить своим хозяевам гораздо больше, чем ты собирался. Ты не просто объяснишь, где они могут найти нас с Эбби. Ты назовешь имя убийцы Томми Маккея, а заодно расскажешь про адвоката, к которому я заехал по пути в город, и про письмо, которое я продиктовал адвокату, а тогда они сами догадаются, почему надо навсегда оставить нас с Эбби в покое. Вот так, Сид.

— Возможно,— ответил Сид.

Он произнес это суховатым деловым тоном. Теперь он не блефовал.

— Итак,— заявил я,— начнем с убийцы Томми. Он в этой комнате.

— Чет, что за чушь,— вмешался Джерри Аллен.— О чем ты говоришь?

Я повернулся к нему.

— Когда я пришел сюда в прошлую среду,— сказал я,— в кармане моего пальто лежал пистолет. Это был пистолет Эбби, она одолжила мне его на время.

— Ты сам его забрал,— сонно возразила Эбби.

— Ладно,— согласился я.— Я сам его забрал. Суть в том, что он был у меня, когда я пришел сюда. А когда я ушел, его уже не было. Я заметил это не сразу, но взять его могли только в этой квартире, когда пальто висело в шкафу в прихожей. Кто-то взял мой пистолет. То есть пистолет Эбби. Кто-то из сидящих в этой комнате.

— Чет, ты в своем уме? — поинтересовался Дуг,

— Разумеется,— кивнул я и указал на шрам над ухом.— Видишь? В меня стреляли из этого пистолета.

— Ты что-то путаешь,— сказал Сид.

— Я? Что же?

— Это я взял пистолет из кармана твоего пальто,— объяснил он.— Мне приказали передать тебя после игры двоим нашим парням, и мне хотелось быть уверенным, что ты без оружия. Они сказали мне, что хотят кое о чем тебя спросить, но они не говорили, что собираются тебя прихлопнуть.

— Хотя именно это они и должны были сделать,— вставил я.

— Я только потом узнал об этом. Они ничего мне об этом не сказали, потому что думали, что мы с тобой близкие друзья.

— Не очень близкие,— уточнил я.

Он пожал плечами.

— Но ты уехал с девушкой. Я отправился за тобой, чтобы узнать, куда ты направляешься, но потерял тебя и позвонил боссу. Он сказал, что сам тебя найдет, и я дал ему твой адрес.

— Молодец,— похвалил я.

— Он сам у меня его спросил. Но я думал, что ты забрал у меня свой пистолет. Я взял его из твоего кармана и положил в свой, а когда вышел после игры, там его не было. И я решил, что ты забрал его обратно.

— Я его не забирал.

Обернувшись, я увидел, что теперь все смотрят на Сида. Пока я говорил один, они, вероятно, полагали, что я сошел с ума, но когда они услышали, как мы беседуем с Сидом, то начали понимать, что и в самом деле оказались замешаны в каких-то темных делах.

— Похоже, карманников тут хватает,— заметил я.— Ну и как, есть у вас какие-нибудь интересные мысли обо всем этом?

— Была у меня сегодня одна дельная мысль — остаться дома,— сказал Лео.

Он посмотрел карты, которые все еще держал в руке, хмуро улыбнулся и положил их на стол.

— Давай проясним ситуацию,— предложил мне Дуг.— Ты каким-то образом оказался причастным к убийству Томми, и в тебя стреляли. И ты утверждаешь, что в тебя стреляли из пистолета, который у тебя же самого украли здесь в прошлую среду.

— Правильно.

— А почему не из того, из которого убили Томми? Может, кто-то и свистнул твою пушку, но стрелять-то могли вовсе не из нее.

— Пистолет, из которого застрелили Томми, был найден сразу же, в день его смерти.

— Его нашли легавые?

— Да.

— Как все это запутано,— сказал Дуг, покачав головой.— Я — пас. Я не стрелял и ничего не знаю.

— В самом деле, это был не ты, Дуг? — полюбопытствовал Джерри.— Ты часто бываешь вспыльчивым. И ты знал этого парня, Томми. Ты мог на него разозлиться из-за какого-нибудь пустяка…

— Я могу на тебя разозлиться,— ответил ему Дуг.— Я могу разозлиться, Джерри, и оторвать тебе голову. Но я не стреляю в людей.— Он поднял обе руки ладонями вверх.— Если я кого-нибудь и убью, Джерри, то я это сделаю вот так. И ты будешь первым, кто об этом узнает наверняка.

— Дуг прав, Джерри,— вмешался Лео.— Скорее ты застрелишь кого-нибудь из пистолета, чем он. У тебя могло быть плохое настроение, правда? И ты захотел кого-нибудь убить.

— Я? — поразился Джерри.— У меня вообще нет пистолета! Я даже не знал этого человека, которого застрелили. А ты знал его!

— Стойте,— сказал Дуг.— Хватит показывать пальцами друг на друга. Это ни к чему не приведет, а только всех нас перессорит.

— Не согласен,— возразил я.— Может, это к чему-нибудь и приведет. Почему бы нам всем не высказаться по этому поводу? Может, это даст какой-нибудь результат. Честно говоря, все вы попали под подозрение. Я знаю, что убийца — один из присутствующих, потому что им не может быть никто другой. Сид, разумеется, доказал свою невиновность, но все остальные…

Сид улыбнулся одними губами, а все остальные хором принялись возмущаться.

— Почему ты решил, что Сид невиновен? — спросил Лео.— Судя по вашей с ним беседе, он знает обо всем этом не меньше тебя. Насколько я понял, он связан с какими-то бандитами. Почему ты не подозреваешь в первую очередь его?

— Ему не надо было стрелять в меня,— объяснил я.— Конечно, он замешан в этом деле, но в тот вечер он знал, что его босс уже послал своих людей, чтобы расправиться со мной. Профессионалов. Зачем ему было самому стрелять в меня? А Томми? Когда он погиб, босс Сида очень расстроился, я знаю. А Сид ни за что на свете не стал бы расстраивать своего босса. Так, Сид?

— Примерно,— ответил Сид.

Лео покачал головой.

— Никто из нас об этом ничего не знает, Чет. Как мы можем об этом говорить, если у нас нет фактов? Это бесполезно. Вот что тебе действительно надо сделать — поделиться своими подозрениями с полицией.

— Конечно,— присоединился к нему Джерри.— Зместо того чтобы приходить сюда и понапрасну беспокоить людей, шел бы лучше в полицию. Расскажи им все, что ты думаешь и что знаешь. И пусть они распутывают это дело.

— Мы не можем пойти в полицию,— ответила вместо меня Эбби.

— Почему это? — спросил Дуг.

— Потому что,— объяснила она,— за нами охотятся две банды. Не одна, а две. Если одна из них нас не поймает, это сделает другая. Ни Чет, ни я не сможем жить спокойно, пока они будут висеть у нас на хвосте. А все дело тут в убийстве Томми. Если мы узнаем, кто убил его,— и не забывайте про письмо, которое Чет продиктовал адвокату,— они оставят нас в покое.

Я был рад, что она догадалась упомянуть об этом. И визит к адвокату, и якобы написанное письмо я, разумеется, придумал только сейчас. В такси мы этого не обсуждали.

Фред наклонился ко мне, и лицо его стало озабоченным.

— Значит, ваша жизнь в опасности?

— Пожалуй, похоже на то,— ответил я.— В нас стреляли, нас душили, нам угрожали, за нами охотились и тому подобное. Где-то поблизости все время ходят люди с пистолетами, и им очень хочется убить Эбби и меня. А Сид намеревается позвонить им и сообщить, где нас можно найти.

Фред покачал головой.

— Ничего не понимаю,— признался он.— Как ты мог оказаться замешанным во все это?

— Я только хотел получить девятьсот тридцать долларов, которые я выиграл. А Эбби хотела отомстить за своего брата.

— Так ты получил свои деньги? — спросил Дуг.

Если вы помните, я был его должником.

— Нет,— ответил я.— Они отказались мне заплатить.

— Очень жаль,— вздохнул Дуг.

— Как ты можешь думать в такой момент о деньгах, Дуг? — возмутился Фред.— Чет, они действительно хотят убить тебя?

Казалось, он никак не мог в это поверить.

— Да,— подтвердил я.— Они действительно хотят меня убить. И Эбби тоже. Спроси у Сида.

Фред повернулся к Сиду, и тот сказал, глядя в сторону:

— Чет прав.

— Но разве это поможет найти убийцу Томми Маккея?

Сид пожал плечами.

— Возможно. Не знаю.

— Самое забавное то,— заметил я,— что я, похоже, знаю, кто убил Томми Маккея. Но никак не могу в это поверить.

Все посмотрели на меня, и Эбби спросила:

— Кто?

— И почему ты не можешь в это поверить? — добавил Лео.

Я ответил Лео:

— Видишь ли, я начал этот разговор, чтобы понаблюдать за вашей реакцией. Я подумал, что убийца поведет себя как-то необычно, и это его выдаст.

— И ты заметил?…— спросил Лео.

— Да,— сказал я.— Но не могу в это поверить. Что-то здесь не так.

— Ради Бога, Чет,— взмолилась Эбби.— Кто он?

— Это Фред,— сказал я.

37

Воцарилась тишина. Фред нахмурился. Он выглядел грустным и озабоченным, но почему-то по-прежнему не был похож на убийцу. Все смотрели то на Фреда, то на меня.

Наконец молчание нарушил Лео.

— Почему ты думаешь, что это Фред? — спросил он.

— Потому что он подскочил на стуле, когда мы вошли,— объяснил я.— А потом притворился, будто принял Эбби за Кору. Но Эбби нисколько не похожа на Кору, а Фред видел Эбби четыре дня назад и знал, что она сегодня снова должна прийти. И еще потому, что Кора не звонила в среду и не позвонит сегодня, я в этом абсолютно уверен. Она знает, что произошло, и отпустила сегодня Фреда на покер, чтобы все выглядело так, как будто ничего не случилось.

— Не очень-то много доказательств, Чет,— сказал Лео.

— Да, немного,— согласился я.— Но есть еще кое-что. Когда я начал этот разговор, все всполошились. Все, кроме Фреда. Джерри обвинил Дуга, Лео обвинил Джерри, Дуг разнервничался, Лео обвинил Сида. Все задавали вопросы, все отказывались мне верить. Все, кроме Фреда. Он просто сидел и ничего не говорил. Пока я не сказал, что нас с Эбби тоже собираются убить, и тот, кто убил Томми, в каком-то смысле виноват в этом. Тогда и он начал задавать вопросы. Ему хотелось увериться, что на самом деле нам не грозит опасность. А сейчас — я вижу — он сидит встревоженный и печальный, в то время как все остальные удивлены и рассержены.

— Но почему ты сказал, что здесь что-то не так? — спросила Эбби.

— Сам не знаю,— ответил я.— Что-то тут не сходится. Фред ведет себя как-то странно — не как невиновный, но и не как виновный. Будь он убийцей, он бы реагировал на мои слова совершенно иначе. Не понимаю.

Вяло улыбнувшись, Фред произнес:

— Не знаю, как это у тебя получается, но ты чертовски догадлив, Чет.

Джерри охнул.

— Ты хочешь сказать, что это и вправду сделал ты?

— Нет,— возразил Фред.— Я не убивал Томми. Но я стрелял в тебя, Чет, и, видит Бог, я очень жалею об этом. Я хотел промахнуться, понимаешь? Я целился между тобой и Эбби. Когда я увидел, что ты упал, я чуть не умер на месте. Я всегда был хорошим стрелком и не могу понять, как это могло произойти.

— У этого пистолета сбит прицел, и он забирает немного влево,— развеял я его недоумение.— Тебе сначала надо было немного потренироваться.

— Он чертовски сильно забирает влево,— сказал Фред.

— Это так,— согласилась Эбби.

— Ты взял пистолет из моего кармана? — спросил Сид.

Фред кивнул.

— Сначала я проверил карманы Чета и Эбби,— признался он.— Я хотел узнать, нет ли у них каких-нибудь улик, о которых они не стали говорить. Я случайно задел твое пальто. В кармане лежало что-то тяжелое. Я решил посмотреть, что это такое, и оказалось, что это пистолет. Я знал, что ты связан с гангстерами, поэтому я не удивился. Подумал, что это твой пистолет, и взял его. Я и не знал, что этот пистолет принадлежит тебе, Чет.

— Он принадлежит мне,— поправила Эбби.— Где он?

— В реке,— ответил Фред.— Я думал, что убил Чета, и решил избавиться от оружия.

— Но ты не убивал Томми? — спросил я.

Он покачал головой.

— Нет.

— Значит, ты прикрывал настоящего убийцу. Кто он?

Фред улыбнулся еще более грустно.

Мы смотрели на него, и вдруг все одновременно закричали:

— Кора!

Фред кивнул.

— Кора,— подтвердил он.— Чет, ты же видел ее сразу после убийства.

— Я ее не видел,— сказал я.

— Видел. Она вышла из подъезда, а ты туда зашел.

Я нахмурился, напрягая память, и внезапно вспомнил:

— Женщина с детской коляской!

— Конечно,— сказал он.— Она увидела тебя через стекло. Разумеется, она не хотела, чтобы ты ее узнал. Поэтому она взяла чью-то коляску, стоявшую в коридоре, и, когда ты придерживал дверь, прошла мимо тебя, низко опустив голову. Она прошла совсем рядом с тобой, а ты даже не обратил на нее внимания.

— Через день или два,— сообразил я,— я увидел возле подъезда объявление об украденной коляске, но не придал этому никакого значения.

— Кора? — недовольным тоном переспросила Эбби.— Но я даже не знаю, кто она такая.

— Это жена Фреда,— пояснил я.

— Это несправедливо,— возмутилась она.— Как же я могла раскрыть это убийство? Я никогда не встречалась с ней и, скорее всего, и впредь не встретилась бы. Я даже имени этой женщины никогда не слышала. Я вообще не догадывалась о ее существовании.

— Но ведь она прошла мимо меня с этой коляской,— сказал я.

— Но мимо меня она ни разу не проходила,— расстроенно возразила Эбби.— Вот я и говорю, что это несправедливо. В детективных романах так не бывает!

— Почему не бывает? Вспомни про собаку, которая не лаяла однажды ночью[2]. Здесь то же самое. Жена, которая не позвонила однажды вечером.

— Ну уж нет.— Эбби сложила руки на груди.— Все это оказалось совсем не так, как я думала. Я больше не могу этим заниматься.

— Но, Фред,— спросил Джерри,— зачем, черт возьми, она это сделала?

— Помнишь, однажды она разбила тебе нос,— напомнил ему Фред.— Кора очень вспыльчивая женщина. Она уже давно злилась на Томми за то, что он принимал у меня ставки, и даже пыталась запретить ему делать это, а когда узнала, что все это тем не менее продолжается, то решила поговорить с ним серьезно. И взяла пистолет, чтобы припугнуть его, если он будет упрямиться. Вообще-то она не собиралась угрожать ему пистолетом. Но Томми, кажется, часто бывал не в духе последнее время…

— Мягко сказано,— вставил я.— Его жена завела шашни на стороне, и к тому же он уже давно вел опасную двойную игру.

— Как бы там ни было,— продолжал Фред,— она вытащила пистолет и направила на него. Но вместо того чтобы испугаться, он бросился на нее, и она выстрелила.— Повернувшись ко мне, он сказал: — Это был мой старый пистолет, я хранил его еще с тех пор, когда служил в армии. Иногда я стрелял из него по мишени. Поэтому я так испугался, когда попал в тебя. Вообще-то я неплохой стрелок.

— Зачем ты в меня стрелял?

— Я хотел убедить тебя, что в этом действительно замешаны гангстеры,— сказал он.— Я подумал, что вдвоем вы, пожалуй, докопаетесь до правды, если начнете повсюду совать свой нос. Ты мог бы вспомнить про женщину с коляской… Не знаю. Мне хотелось напугать тебя, чтобы ты поскорее прекратил свое расследование. Убедить, что за тобой охотятся гангстеры.

Минуту или две все молчали, а затем Лео спросил:

— А где твоя жена сейчас, Фред?

Фред смутился:

— Вы мне не поверите…

— Говори, говори,— перебил его Дуг.

— Она в монастыре.

— Где? — воскликнули все хором.

— Все это, видно, сказалось на ее рассудке,— объяснил Фред.— В пятницу она собрала свои вещи и отправилась в монастырь. Она сказала только, что так всем будет лучше.

Эбби пришла в себя первой.

— Лучше бы она пошла в полицию.

— Она хотела, но я ее не пустил,— ответил Фред.— Я тоже чувствую себя виноватым в том, что случилось, черт возьми. Я же знал, что Кора нервничает из-за того, что я играю в азартные игры, но не мог остановиться. И вот в конце концов она совсем потеряла голову и убила твоего брата. Я виноват в этом не меньше ее. И я не хочу, чтобы ее за это посадили в тюрьму.

— А монастырь лучше? — спросила Эбби.

— Конечно,— сказал он.— Я вообще не хотел приходить сюда в прошлую среду и сегодня, но решил, что этим только привлеку к себе внимание.— Он посмотрел на меня.— Чет, я сделаю так, как ты скажешь. Хочешь, я пойду в полицию и все там расскажу? Я не хочу, чтобы вас с Эбби убили. Хватит и того, что уже произошло.

— Пожалуй,— согласился я и посмотрел на Эбби.— А ты что скажешь? Будет монастырь для нее достаточным наказанием?

— Наверное,— вздохнула Эбби.

— К тому же,— сказал я,— для нас важны не легавые, а гангстеры. Нам будет достаточно того, что они узнают всю эту историю. Да, Эбби?

Она колебалась, и я понимал: ей нелегко смириться с мыслью, что женщина, которая убила ее брата, скрылась от ее мести в монастыре.

— Да,— наконец сказала она.

— Хорошо.— Я повернулся к Сиду.— Ты все понял?

— Все.

— Ладно. Можешь идти и звонить своему боссу. Расскажи ему, что на самом деле произошло с Томми Маккеем, не забудь сообщить про адвоката, у которого я оставил длинное письмо с указанием вскрыть его в случае моей смерти или смерти Эбби, и объясни: я хочу быть совершенно уверенным, что теперь меня оставят в покое. Скажи им, что я не собираюсь ни на кого катить бочку, если не будут катить на меня. Понял?

— Понял.

— И скажи им еще: пусть уладят вопрос с Голдерманом.

Он нахмурился.

— Не знаю я никакого Голдермана.

— Неважно. Просто скажи им, и все. И пусть они сами передадут это же Дроблу и его компании. И скажи им еще, что мне нужны мои девятьсот тридцать долларов.

Видел я усмешку на его непроницаемом лице или мне это показалось? Не знаю.

— Я скажу им,— пообещал он.

— Подожди,— остановил я его.— Да, вот еще что. Пусть передадут Голдерману, чтобы он вышел и посмотрел, не оставил ли я счетчик включенным. Если оставил, то пусть он его выключит. Завтра я заберу свое такси.

— Завтра ты заберешь свое такси.

— Запомнишь все это?

— Конечно.

— А ты знаешь, что я навсегда запомню? — сказал я ему.— Я запомню, что ты хотел отдать меня в руки убийцам.

Он покачал головой.

— Если бы я отказался, меня бы самого убили, Чет. Ты хороший парень, ты мне нравишься, но я могу без тебя обойтись. А без себя я никак не обойдусь.— Он встал.— Пойду позвоню.

Он вышел. Воцарилась тишина. Потом Фред сказал:

— А что со мной, Чет?

— Поступай как хочешь, Фред,— ответил я.— Я не держу на тебя зла. Я рад, что ты меня не убил, вот и все. Я не собираюсь выдавать тебя легавым. Хочешь — уходи, хочешь — оставайся. Это твое дело.

— Тогда я лучше пойду.— Он тяжело поднялся со стула.— Фишек у меня немного, пусть идут в общий котел.

Он вышел из-за стола и направился к двери, но по пути остановился напротив меня.

— Извини, Чет,— сказал он.— Я чувствую себя таким виноватым.

— Я понимаю,— сказал я.

Он нерешительно протянул мне руку. Я нерешительно пожал ее. Он кивнул Эбби, затем всем остальным и вышел, опустив голову.

Лео снова взял колоду.

— Конечно, здесь происходят очень важные вещи,— заметил он,— но я не так уж часто выбираюсь поиграть в покер. Вы готовы?

— Мы готовы,— ответил я.

— Отлично. Пятикарточный штуд, в честь присутствующей леди,— объявил он и начал раздавать.

Добравшись до пустующего места рядом с Дугом Холлманом, Лео спросил:

— А как насчет Сида?

— Ему пока не сдавай,— сказал я.

Примечания

1

Сыщик, герой романов Р. Стаута, который расследует преступления, не выходя из дома (здесь и далее прим. пер.).

(обратно)

2

Имеется в виду один из романов Э. С. Гарднера.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

Реклама на сайте