«Похищение королевы»

1

Даже едва слышные звуки казались мне грохотом камнепада. Особенно, ранним утром. Жена, тепеь бывшая, несмотря на то, что не вымаран штамп в паспорте, часто говорила: фантазер ты, Пашка, выдумщик. Ну, ладно, выкаблучивайся в своих романах да повестях — в быту зачем фокусничать? Непременно и сейчас бы укусила обидными словечками, спрятанными под мягкость и нежность. Как когти у кота.

Слава Богу, избавился и от ехидины жены и от вечно пьяного ее сыночка от первого брака. Сам себе хозяин! Хочу — обедаю, хочу голодаю, есть желание — сажусь за пищущую машинку, одолела лень — гуляю по городу, любуюсь разукрашенными частными витринами, пьяными бомжами, унылыми попрошайками и бесстыдными проститутками. Одолеет скука — вокзал через три квартала, садись на электричку и жми в матушку-столицу.

Хорошо!

Впрочем, зря я так думаю — Машенька вовсе не ехидина и сбежал я от нее не из-за колючих словечек. Редкие приступы раздражения прощал, потому что видел как нелегко достается ей фокусы алкаша-сына, как она переживает, видя в какую грязную яму он катится.

И все же ушел. Собрал старомодный чеможан желтого цвета и позорно удрал, не попрощавшись…

Древний двухэтажный дом в городишке Дремове, где я приобрел небольшую комнатушку в коммуналке, стоит в стороне от многомашинного шоссе и оживленных улиц. Жильцы в своем большинстве — почти ровесники зданию, тихие и непьющие. Скандалов не бывает, семейных свар — тем более. Для человека творческого труда — благодать. Сиди, стучи на машинке или рисуй дефицитными красками натюрморты и портреты известных политиков. Напечатал или нарисовал — тащи на продажу либо в издательство, либо на Арбат. Авось, купят, обеспечат автора куском хлеба да пачкой зарубежного маргарина. Производства далекой Новой Зеландии. Будто забастовали российские коровенки, отказались работать на благо родной страны.

Правда, укрыться в Дремове мне пришлось не для изобретения лихо закрученных сюжетов и сентиментальных переживаний наспех придуманных героев. Тем более, не по причине женского воспитания, более похожего на визг ржавой пилы.

Достал Виталька, пасынок. Что ни вечер — пьянка, что ни утро — похмелка. Но это еще можно пережить, страшно другое. Опрокинет парень пару стаканов — желает «кулачного общения». На улице можно получить отпор либо попасть на зубы ментам, а дома — раздолье.

Муж матери, то-есть, я, — худой и слабосильный интеллигент, где ему управиться с двадцатипятилетним качком? Вот он и поливал меня сгустками черного мата, вот и размахивал перед носом пудовыми кулачищами.

Маша вертелась-крутилась между мужем и сыном.

С одной стороны, не хотелось ей развала с таким трудом созданной семьи, с другой — страшилась скандалов с пьяным сыном. Войдет в штопор, убьет или поранит, сбежит из дому, свяжется с какой-нибудь бандой. В конце концов, посадят, заведут дело и несколько лет будут раскручивать. Не подтвердятся факты — выпустят, подтвердятся — суд и зона.

Страшно!

Как не крути, — сын. Выходила, подняла его, вкалывала на трех работах…

Виталька наотрез отказался дать согласие на прописку материнского супруга, опасался: войду в силу — выживу из квартиры пьяного пасынка.

Практически я был бомжем. Прописка подмосковная, жил у Маши, как говорится, на птичьих правах. Случись что-нибудь с ней — окажусь на улице, либо в подземном переходе, либо — на вокзале.

Вот я и решился уйти добровольно. Получил пару гонораров — на приличную «двушку» или даже «копейку» не хватило, пришлось податься в коммуналку…

Утро, с которого я начинаю свое повествование, — не буднично-серенькое — окрашено в праздничные тона. Сегодня «полубомжу» исполняется аж сорок лет. С одной стороны, младенческий для мужика возраст, с другой — перевалило через хребет. Теперь покатится вниз. До ямы на кладбище либо топки крематория.

Будильник трудолюбиво отсчитывает минуты, заботливо приговаривает: подремли еще, хозяин, побалдей, полное право сегодня имеешь, в будни наверстаешь потерянное время. От тебя не уйдет.

Конечно, наверстаю! Установленный издательством срок не отодвинуть — забит в договоре. Придется поишачить.

По долголетней привычке проснулся я в шесть утра. Обычно выглатываю стакан черного кофе с куском хлеба и усаживаюсь за машинку. На этот раз послушался заботливого будильника. Подремлю незапланированный стольник минут, лениво поднимусь, уберу в диванный ящик постель и начну накрывать на стол. Без непременной физзарядки и иоговских поз.

Чем именно стану накрывать и украшать праздничный стол — продумано заранее.

Прежде всего — юбилейная бутылка мартини, купленная в комке еще на прошлой неделе. В засаде — родная «столичная». Пусть не в узорчатом оформлении, зато по крепости не уступит. Закуска изготовлены не без помощи соседей: винегрет, разделанная селедочка, тонко нарезанные колбаса и сыр, малосольные огурчики и помидорчики.

Что касается винегрета — изобретение Аграфены Николаевны, доброй старухи с ловко подвешенным языком. Она занимает аппартаменты из двух комнат, вместе с больным мужем, дедом Пахомом, и шестнадцатилетней внучкой Верочкой.

Обычно добрые женщины всех возрастов отличаются полнотой — этакие пампушки с ручками-сардельками, ногами-тумбами, тройным подбородком, обширной грудью. Бабушка из коммуналки — редкое исключение: сухая, поджарая, быстрая на ногу и на язык.

Селедку разделала и обложила резанными овощами и луком вторая соседка — холостячка Надежда Дмитриевна, живущая в первой от входа комнате. По ее требованию соседи именовали ее по заграничному — Надин. Окликнешь русским именем-отчеством — фыркает по-кошачьи и отворачивается. Словно паспортное ее имячко — некий рвотный порошок, подсунутый при рождении.

Кроме разделанной и украшенной селедочки, холостячка презентовала юбиляру во временное пользование хрустальные стопки и фужеры, расцвеченные тарелки и блюда, ножи и вилки. На шесть персон, Тем самым намекнула на обязательное коллективное застолье, в котором она должна принять самое активное участие.

И все же мне больше по душе бабушка Феня.

Вежливенько постучится в дверь. Откроешь — стоит со старым подносиков в руках. На морщинистом лице светится добрая понимающая улыбка.

— Отведай, Игнатьич, моей стряпни…

— Что вы, что вы, баба Феня, не хочется мне есть. Так наобедался — невмоготу. На целую неделю хватит, — а голодный желудок бурлит, подталкивает взять из рук старухи вкуснейшие пирожки с картошкой либо блины с маслицем. — Зачем вы транжиритесь? Ведь на одну пенсию живете…

— Не на одну, а на две, — прижмуривается старуха. Будто две пенсии, ее и мужа, равнозначны достатку того же Березовского либо Черномызина. — Хватает нам, неча жалиться.

Поставит поднос на стол и начинает шуровать в шкафчике, где, по идее, должны храниться продукты. Шурует и бормочет: гречки почти не осталось, пшена — на донышке, заварки не вижу.

По традиции, во избежания кухонных разборок, жильцы нашей квартиры, не сговариваясь, хранят продукты в своих комнатах. Только скоропортящиеся прячут в холодильники на кухне. В отдельных банках или пакетах.

Забота о холостом мужике — своеобразное хобби старухи, скрашивающее фактическое ее одиночество.

А вот Надин, она-то почему ухаживает за сорокалетним мужиком?

Ответ — единственный. С некоторых пор у меня зародилось подозрение о нечистых замыслах фигуристой бабенки. Фигуристой — не то слово: тяжелый зад, обтянутый платьем, опирается на два бесформенных столба, почему-то именуемых женскими ножками, талии нет и в помине, вместо нее пласты жира, груди напоминают две подушки, толстые ручищи-сардельки, две кокетливых косички как бы напоминают о детских годах.

Короче, внешность Надин далека от совершенства, трудно себе представить кавалеров, распевающих ей ночные серенады.

В первые дни моего вселения на купленную жилплощадь, выходила она на кухню растрепанная, в мятом халате, из-под которого выглядывала розовая рубашка ночного пользования.

После, наверно, пригляделась к немолодому мужику, проведала о его холостяцком положении. Выплывала из комнаты едва ли не в бальном платьи с обширным декольте, причесанная и надушенная.

Как спится на новом месте, Павел Игнатьевич, какие сны видите?… Что-то рубашка у вас не свежая, разрешите — постираю… Покажите, пожалуйста, ваш носовой платок… Стыдно появляться в обществе в нечищенных туфлях!

То да се, с каждым днем все больше облизывается и мурлычет. Раньше ходила, по-мужски притоптывая, теперь будто плывет по морским волнам. На подобии хищной щуки, подбирающейся к наивному мальку.

Все ясно — нацелилась бабенка на холостяка, решила пробить в стене, разделяющей наши комнаты, новый дверной проем, создать «семейную квартиру».

Признаться — женат, мол, супруга уехала на побывку к родителям, вот-вот появится? Зачем? Пусть соседка старается, обстирывает, подкармливает, лелеет мечту о супружестве…

Не открывая глаз, я заворочался под простыней. Сколько времени? Не переплюнул ли запланированные «юбилейные» минуты? Валяться, бездельничать — слишком жирно, даже с учетом дня рождения. Нужно подниматься. Но видит Бог, как нелегко сегодня это осуществить!

Приоткрыл левый глаз, поглядел на старенький будильник — подарок все той же Надин. Половина седьмого. Вот-вот в коридоре раздадутся шаркающий шаги деда Пахома, спешащего в туалет. Каждое утро, минута в минуту. Шлеп, шлеп… Ровно через четверть часа после этого — звяканье кастрюль и сковородок оповестит о появлении на кухне бабушки Фени.

Хватит филонить! Праздник есть праздник: умоюсь, побреюсь, побрызгаюсь даренным Надин одеколоном, натяну недавно купленный спортивный костюм. И выпью. За свое сорокалетие, за уже выпущенные и еще не написанные книги, за бывшую жену. За то, чтобы она стала, тьфу, тьфу, настоящей, действующей. Издалека даже ехидное шипение кажется приятной музыкой.

Точно по «расписанию» шаркающие шаги и натужный кашель курильщика разорвал утреннюю тишину. Потом — выдержка и шум воды в унитазе. Следом — позвякивание кухоной утвари.

Меня будто подбросило.

Во— время. В двери поскреблись, вкрадчиво и просительно. В то же время, с настойчивостью человека, знающего себе цену, уверенного в праве беспокоить спящего или дремлющего соседа.

Конечно, Надежда Дмитриевна… Надин. Баба Феня не скребется — выстукивает сухим кулачком мотив песенки о Зайчике. Который в Питере пил водку.

— Входите, не заперто.

Я не ошибся — в раскрытую дверь вплыла, будто парусник в знакомую бухту, разодетаяя, надушенная соседка.

— Павел Игнатьевич, поздравляю вас…

В руках — коробка, перевязанная алой ленточкой. На лице — праздничная, немного смущенная улыбка. Для молодой женщины вторжение утром в спальню холостяка — настоящий подвиг. Интересно, что за подарок в коробке? Наверняка — со значением, с прозрачным намеком. Каким именно — давно известно. Не пора ли произвести капитальный ремонт двух смежных комнат? С пробивкой дверного проема? Не могут же супруги общаться друг с другом через коммунальный коридор?

Я, как положено, поблагодарил за поздравление и подарок, пригласил вечером отметить скорбную дату — сорокалетие. Многословно и приторно. На подобии пригоревшего варенья.

— Спасибо… Только вы не возитесь — освобожусь пораньще — все сделаю…

— Не беспокойтесь. Баба Феня поможет.

Упоминание соседки мигом согнало приветливую улыбку. Две женщины на общей кухне — извечные враги. Наша коммуналка не исключение.

— Не просите старую каргу, не надо!

Обозначив свое отношение к старухе, Надин снова улыбнулась и ушла.

Странно, баба Феня так и не появилась. Что произошло? На нее не похоже. Знает же — юбилей. Ну, дед Пахом понятно — мужик он и есть мужик, а вот его супруженница… Не понятно.

Не взирая на сорокалетие, позавтракав, я уселся за рукопись. Десять страниц в день и ни на одну меньше — от этого не отступал, не позволял себе расслабиться. Подумаешь, праздник! Таким образом можно отмечать каждый Божий день: то первый дождик или первый снег, то дни рождения Президента и членов его команды, то об"явленное начало стабилизации рухнувшей экономики. Причина для бездельника всегда найдется.

Баба Феня появилась только после обеда. Без подарка и непременного подноса с очередным лакомством. В затрапезном халате и стоптанных тапках.

— Поздравляю, Игнатьич, — скорбно поджав сухие губы, прошептала она. Будто не к юбиляру пришла, а на его поминки. — Прости старую — горе у меня, не до целований.

Я поднялся из-за машинки, придвинул стул, усадил старуху. Достал из шкафчика, хранящиеся там специально для таких визитов, конфеты, пачку печенья, поставил на «подпольную» электроплитку чайник.

С Надин можно не церемониться — поймет, а старики обидчивы. Не грех приветить бабку по всем правилам. Тем более, такую добрячку.

— Не надо, Игнатьич, мне сейчас не до угощений.

— Что произошло?

— Верочка пропала…

Внучку соседки я знал и любил. Звонкий ее голосок не давал соседям скучать, незамысловатые песенки невольно вызывали улыбку. Девушка всегда была чем-то занята. То помогала на кухне, то мыла полы в коридоре и в туалете, то, подобрав ноги и положив головку на раскрытую ладонь, часами сидела рядом со мной. С детским любопытством следила за моими пальцами, выстукивающими на клавиатуре пишущей машинке замысловатые «мелодии».

И вот эта птаха пропала!

Говорила баба Феня довольно связно, иногда вытирала слезы и покашливала. Горькие слова застревали в горле, с трудом выбирались на свет Божий. Раздвигая предложения, вставляя между ними недосказанное, домысливая то, чего бабка не видела и не слышала, я нарисовал довольно правдоводобную картину случившегося несчастья. Сказалось умение обрабатывать возникшие сюжеты, начинять их новым содержимым…

2

Для того, чтобы хотя бы немного отвлечь нищенствующее население города от полуголодного существования и подбодрить местных бизнесменов по части уплаты налогов, городская администрация порешила провести конкурс красоты. По примеру Нью-Йорка, Парижа, Лондона, не говоря уже о родимой Москве. Вдруг женская красота утихомирит страсти, пристыдит бешено растущие цены?

Главный приз конкурса — городское признание, присвоение высокого звания мисс Дремов. Конечно, звучит не столь потрясающе, как мисс Америка или мисс Москва, но поскольку имя городу дали не большевики-коммунисты, его не изменить на более благозвучное. Дополнительно мэр презентовал денежную премию размером в десять килограммов ветчино-рубленной колбасы.

Необходимые средства для проведения конкурса охотно предоставили местные бизнесмены. Они, не менее отцов города, были обеспокоены нарастанием недовольства, угрожающего повторением семнадцатого года. Лучше поделиться малым, нежели потерять все — эта пословица не утратила своей актуальности и при пещерном капитализме.

Аграфена Николаевна отсидела в зале бывшего Дома политпросвещения всю неделю — болела за Верочку. Болела — не то слово: страдала, умирала и воскресала. Заброшена квартира, голодает дед Пахом, скучают продавщицы на рынке. Главное — Верочка.

Соперниц у внучки, как упрямо считала старуху, не было. Ни одна из девушек даже не приближалась к ее уровню. Ни по грациозности, ни по красоте, ни по умению держать себя. А уж когда Верочка исполнила песню из репертуара Пугачевой, баба Феня прослезилась от умиления. Слизывала с морщинистых щек слезинки, сморкалась в мятый носовой платочек. Господи, до чего же хотелось ей подняться и зааплодировать! Так, чтобы ее примеру последовали все зрители.

Она внимательно отслеживала реакцию зала. Возмущалась, когда аплодировали толстушке, у которой — ни рожи, ни кожи. Морщилась при виде костлявой девчонки, которой не в конкурсе учавствовать — прятаться дома за занавеской. Тихо радовалась, слыша аплодисменты в адрес внучки.

Короче, болела. Как болеют любители того же футбола или — хоккея.

Сравнительно небольщой зал политпросвета, вместимостью не больше трехсот человек, забит до отказа. Поклонники женской красоты, которым не досталось официальных мест, сидят на подоконниках, радиаторах отопления, прямо на полу. Малолетки пристроились впереди, образовав еще один ряд.

Публика ведет себя активно. Криками и аплодисментами подбадривает любимиц, свистом и гвалтом понижает настроение у их соперниц. Так ведут себя любители конских бегов на ипподроме.

То в одном, то в другом конце зала неустойчивая тишина вдруг взрывается азартными криками, выбрасываются наспех намалеванные лозунги, гремят страстные призывы.

— Молоток, Зинка, двигай дальше! Грудь — вперед!

— Шевели бедрами, Клавка! Чай, не отвалятся, не бойся!

— Знай наших, Томка!

Подбодренные девицы сильней «шевелили бедрами», демонстрировали бюсты, кокетливо оглаживали себя по бокам, плавно передвигались по сцене.

Зал напоминал минное поле, с взрывающимися фугасами, хлопающимися противопехотными минами. Трудно сказать, заключались ли пари, фигурировали ли при этом значительные суммы, но азарт — на лицо. Кое-где подвыпившие мужики уже переходили на матерные выражения, а женщины — на ехидные сравнения. Вот-вот заварится потасовка. С криками, бабьим визгом и, обязательно, с кровью. Стенка на стенку. Поклонники и противники.

Возле дверей насторожились милиционеры, принялись метать по сторонам угрожающие взгляды, демонстрировать черные дубинки. Но их тоже не миновал привычный российскому обывателю спортивный азарт. Некоторые, начисто позабыв о необходимости блюсти общественный порядок, тоже кричали, подбадривая понравившихся претенденток. Спохватывались и смущенно прятались за спины более сдержанных товарищей.

Но не все зрители восторгались или негодовали, выбрасывали подбадривающие лозунги и размахивали руками. Некоторые читали газеты или равнодушно зевали. Будто удивлялись сами себе. Что заставило их прийти на это дурацкое шоу?

Баба Феня не принадлежала ни к азартным, ни к равнодушным. Болела она «внутренне», переживала как бы про себя. К тому же, эти переживания подкармливались уверенностью в непременной победе внучки. Потому что не было у ней достойных противников. Именно эта уверенность гасила в ней костер азарта.

Позади Аграфены Николаевны спокойно беседовали двое мужчин. Они разбирали по косточкам претенденток на высокое звание. Будто снимали с них бюстгалтеры и трусишки — единственную одежонку, оставленную девушкам устроителями шоу.

— Пожалуй, номер пять победит, — уверенно утверждал мужчина средних лет. Поскольку пятый номер красовался на спине Верочки, баба Феня стала прислушиваться к разговору знатоков. — Грудь у девчонки небольшая, зато, кажется, упругая, бедрышки не так, чтобы выпуклые, но хорошей лепки. Правда, задок малость подкачал, но через пару лет выправится. И держит себя королевой. Считай — местная королева. А потом — областной конкурс, может быть — столица.

— Что толку от упругости грудей, когда взяться не за что? — возражал собеседнику худой, юркий мужичонка. — Нам нужны не округлые бедрышки, а холмы, на которые можно опереться при скачке. Тонкая фигурка, едва припухшие грудки и полудетские бедрышки — все это сейчас не в цене. Сам знаешь. Ни один уважающий себя бизнесмен на подобное не клюнет.

— Не говори! Клюнут, еще как клюнут! Странно звучит, но невинность сейчас в моде. А от пятого номера так и веет младенчеством.

Юркий собеседник не сдавался.

— Внешний вид еще ни о чем не говорит. Завалить бы телку да проверить, что у нее между ножками.

— Сбрендил? Такой товар портить!

Баба Феня резко повернулась, окинула бесстыдников негодующим взглядом. Как только не стыдно мужикам! Ведь люди же они, человеки, а не быки-производители! Разве можно так оценивать даренную Богом красоту?

К тоиу же больно кольнула старуху мерзкая фраза: нам нужны не округлости, а холмы, на которые можно опереться. Кому это — нам? И что означает: «не в цене» или «в моде»? И кто такие бизнесмены, которые «не клюнут»? Будто девушки на сцене — товар, выставленный на продажу.

Однажды довелось старой прочитать в газете небольшую заметку о торговцах «женским телом». Уж не к этой ли банде относятся сидящие позади сквернословы?

— Ты, бабка, не сердись, — миролюбиво оправдался Верочкин поклонник. — Ничего плохого мы не говорим, никого не обижаем. Женская краса сама по себе не существует, она для чего-то предназначена…

— Для более приятного продолжения жизни на нашей планете, — похотливо улыбнулся Верочкин противник. — Или забыла, бабка, свою молодость?

Старуха презрительно отвернулась. Затевать свару, портить праздник ей не хотелось. Ограничилась гневным взглядом. Странно, но и это подействовало: мужики исчезли. Или пересели на другие места, или вообще покинули политпросветительский зал.

Баба Феня тут же забыла о бесстыдниках, снова все ее внимание приковано к сцене. Члены жюри о чем-то спорят, в чем-то соглашаются, что-то отвергают. Девочки стоят молча. Будто решается самый главный вопрос их жизни.

Звание «мисс Дремов» присвоили Верочке.

Господи, как же она радовалась! Всю ночь не спала, ходила по коридору и кухне, потихоньку напевала любимые песни.

Не спала и Аграфена Николаевна. Мучили ее недобрые предчувствия. Будто удалось бабке заглянуть за черный полог времени и увидеть за ним нечто ужасное. Что именно — непонятно, но то, что мерещилось «ужасное» — точно.

Неправильно воспитывала она девочку, каялась баба Феня. Точно так же, как каются миллионы бабушек и мамаш. Слишком она доверчивая и наивная. Будто не на Земле живет, а в ангельских высотах летает. Надо бы предупредить об осторожности — сейчас никому нельзя верить, только себе и бабке с дедкой!

Как бы мужики-злыдни не опалили ребенку крылышки, не попользовались ее наивностью. Такое уж приспело времячко — повсюду рынок, все покупается и продается, в том числе людские души.

Сразу на память пришли сидящие в зале позади нее охальники…

Верочка готовилась к выступлениям на областном конкурсе красоты. Вместе с местным модельером изобретала новые наряды, под руководством вокалиста-общественника разучивала современные песни.

Для безопасности новой звезды, опять же за счет местных бизнесменов, к ней приставили двух телохранителей — накачанных парней, закончивших специальную школу. Видимо, проникнувшись важностью и ответственностью задания, или надеясь на увеличение обещанного гонорара, они ходили вслед за девушкой едва не наступая ей на пятки. Всех, без исключения, провожали или встречали настороженными взглядами.

А что? Все правильно! К примеру, полунищим обитателям коммуналки охрана ни к чему, бандиты всех степеней и рангов не позарятся на рублевые достатки или одежду, купленную годков двадцать тому назад. Они нацелятся на богатых бизнесменов или прибарахлившихся политиков. А вот только-что взошедшей над серостью Дремова звезде прихоидится беречься.

Сбылись страшные предчувствия соседки — с неделю тому назад поехала Верочка вместе с телохранителями в областную столицу и… не вернулась.

На следующий же день оттуда позвонили и спросили: где претендентка, почему не приехала, что случилось? Голос — женский, не соответствующий тревожным вопросам — спокойный, выдержанный. Отрекомендовалась дама председателем областного жюри.

Баба Феня с возможной для ее возраста скоростью помчалась в уголовный розыск. А куда прикажете обратится за помощью? К уполномоченному по правам человека? Так его самого в прошлом месяце избили до полусмерти — лежит в областной больничке под охраной.

В уголовке приняли от бабули заявление с приложенной фотокарточкой внучки, но ничего не пообещали. Будут искать. А ведь заниматься поисками можно и год и два. Да и что можно обещать в стране, в которой убивают и грабят каждую минуту, где ежедневно бесследно исчезают тысячи людей? Тут не только городских ментов — всех внутренних войск России не хватит.

Я согласился. Преступность, по моему мнению, напоминает огородное растение — хрен. Его корни и корешки пронизывают почву по всем направлениям, внедряясь в такую глубину, что впору руками развести и плюнуть. Все равно не достать. Останется тоненький корешек — разрастется, пустит метастазы.

Единственное средство — взорвать весь куст, а образовавшуюся воронку засыпать хлоркой. Но и при этом — никакой уверенности в полном спасении. Так это — хрен, в принципе безобидное растение, даже полезное. Оно никого не похищает и не убивает.

Подавать советы легче легкого, а вот воплощать их в жизнь — намного трудней. Общие слова о необходимости бороться с преступностью словами и остаются. Они походят на набат, призывающий тущить пожар. Сбегутся люди, возьмутся за багры и ведра — все нормально, с огнем справятся. А если некому сбегаться, если жители боятся обжечься, прячутся по норам да закоулкам — сколько угодно звони во все колокола. Огонь будет спокойно пожирать дом за домом, жертву за жертвой.

Баба Феня думала не о черной бездне преступности, в которую окунулась Россия, не о сыщиках-мучениках и не о журналистах-звонарях. Все это для нее сконцентрировалось в исчезнувшей внучке.

— Да, история… — пробормотал я, не зная, чем утешить соседку. — Может быть, найдут… Наверно, вы подозреваете сидящих позади мужиков?

— Боже мой, сама не знаю… Они разбирали девушек, будто те не живые люди — какие-то обезьяны. От таких всего можно ожидать. И все же, грещно возводить напраслину.

— Конечно, конечно… О своих подозрениях вы сказали сыщикам?

— Меня никто не спрашивал. Просто приняли заявление и фото…

Вдруг баба Феня неловко сползла со стула и рухнула на колени. Обхватила мои ноги, подняла лицо, залитое слезами.

— Вся надежда на тебя, Игнатьич… Помоги, ради Христа, спаси внученьку. Богом прошу, милый!

От неожиданности я растерялся. До такой степени, что едва не уронил на пол блюдце, кипяток обжег руку.

— Что вы, баба Феня?… Поднимитесь, немедленно поднимитесь!

Кряхтя, женщина поднялась, села на стул. Слезы текли не переставая и она вытирала их уголками косынки. Ничего не говорила, но так выразительно смотрела на меня, что зашемило сердце.

— Я ведь не сыщик, что могу сделать? Написать жалобу в префектуру — пожалуйста, статью в газету…

— Про разные убийства книжки пишешь, значит, знаешь с какого боку приступить… Верочка так тебя любила…

Живу в коммуналке вот уже почти год, за это время два издательства выпустили по одной моей книге. Я посчитал своим долгом одарить ими своих соседей. Надин вцепилась в даренный экземпляр, будто в некую драгоценность. Позже восторгалась, забросала лестными комплиментами. Баба Феня отнеслась более равнодушно. Подозреваю — даже не открыла. Перепасовала мужу. У ней своих женских хлопот хватает.

Теперь решила, что человек, пишущий на детективные темы, обязательно должен быть сыщиком. А поскольку этот «сыщик» является соседом по квартире, его прямая обязанность найти пропавшую внучку.

Святая наивность! Одно дело закрутить выдуманный криминальный сюжет, выняньчить его, довести до логического конца, совсем другое — реальная жизнь.

— Игнатьич, не вздумай отказаться! Вся надежда на тебя. Вызволишь внучку из беды — молиться на тебя буду. Как на икону…

Постепенно просительный тон перешел в требовательный. Бабуля уже не умоляла — требовала. Даже сроки установила: не больше недели, от силы — две.

Переубеждать, ссылаться на неумение или невозможность — абсоолютно бесполезно. Соглашаться, обещать — тем более. Я изобрел нечто среднее между согласием и отказом.

— Постараюсь что-нибудь придумать…

— Что мне твои придумки, Игнатьич? — не приняла усредненную фразу настойчивая старуха. — Верочку найти должен — весь сказ… Пахом говорил: ты в своей книжонке описал, как сыщик похищенного бизнесмена спас. Значит, знаешь, как енто делается! Кончай, милый, стучать на своей тарахтелке, от которой у моего деда голова болит, и примайся за дело… Кажный день сообчай про успехи… А я тебя подкормлю, бельишко простирну, в комнате приберусь…

Настоящий приступ! Приказ со всеми атрибутами: как подступиться, чего и в какой срок достигнуть. Плюс — ежедневные доклады с обязательными «оргвыводами». Взамен — сытная кормежка, чистое белье, вымытая комната.

— Сделаешь?

— Постараюсь, — вторично уклонился я от определенности. Но уловил во взгляде бабы Фени такую тоску и надежду, что не выдержал. — Сделаю, отыщу Верочку… Не сам, конечно, сяду на уголовку, заставлю шевелиться!

Если бы я знал во что выльется для меня поиск мисс Дремов, ни за что не взялся бы за расследование, не обнадежил бы старуху. К сожалению, нам не дано проникнуть за завесу времени, заглянуть, хотя бы одним глазом, в туманное будущее. Отсюда — все человеческие беды, непродуманные поступки, скоропалительные обещания.

— Вы запомнили обличья тех мужиков, которые говорили о цене женской красоты?

Пожалуй, единственная зацепка. Удастся раскрутить — сыскари мигом ухватятся, поведут дальше.

Баба Феня подняла голову, поглядела на потолок, потом провела тоскующими глазами по стене. Только в затылке не покопалась — традиционное мужское занятие.

— Где уж упомнить. Мужики как мужики… Кажись, оба чернявые… Один — вьюноша, все время вертелся на стуле, мешал на сцену глядеть. Другой — солидный…

Ничего себе — приметы! Наверняка, добрая половина мужского населения Дремова — солидные или вьюны.

— Еще один вопрос. Вы уж простите, пожалуйста, но, как говорится, из песни слова не выбросить. После исчезновения внучки писем не получали?

— Каких енто писем? И от кого? Не с кем нам затевать переписку. Конверты вздорожали до невозможности — не подступиться. Верочка, та отправляла цыдульки, получала ответные. А мы с дедом то милуемся, то ругаемся, посредники нам ни к чему.

— Никто не звонил?

— Ежели только Верочке? Или ентой мамзельке с заштопанными пятками? — напитанная ядом стрелка воткнулась в дверь Надин. — Не знаю, не подслушивала.

Версия о том, что похитители просто обязаны потребовать выкуп, расползалась по всем швам. Будто халтурщик портной сшил ее гнилыми нитками. Однако, еще не вечер, со времени похищения, если это было действительно похищение, прошло чуть больше недели. Малява еще может появиться.

Правда, «выкупная» версия — хлипкая до невесомости, что похитители возьмут с двух стариков, копеечные пенсии? Хотя шантажировать городскую администрацию и спонсоров конкурса красоты они могут. Во избежании скандала те бросят пару кусков баксов.

Все мои практические навыки в области сыска ограничены двухлетней работой в издательстве МВД в качестве рядового редактора. Прочитать рукописи, оценить, посоветовать вежливо отвергнуть или принять — пустяшные обязанности для человека, окончившего Литературный институт, тем более — писателя.

Меня эта работа вполне устраивала. Не было необходимости просиживать в издательстве, приезжать к девяти утра, покидать рабочее место не раньше шести вечера. Приехал, уложил в портфель парочку рукописей и — домой. Через неделю привезу рецензии и заберу новые папки с романами и повестями.

Легко и удобно. Начальство не возражает, часто нахваливает за оперативность и критические отзывы. А у меня — уйма свободного времени для создания своих произведений.

Платили, правда, не густо, но в дополнении к редким гонорарам — весомая прибавка.

Машенька перед уходом на работу наготовит разной вкуснятины, подотрет полы, обмахнет мебель. Алкаш выцыганит у меня пару полтиников и быстренько умотает к друзьям-приятелям, таким же пропойцам. В квартире — тишина, читай рукописи или стучи на старой машинке.

Все рухнуло в одночасье.

Однажды в издательство поступила рукопись романа, автором которого был видный генерал, возглавляющий одно из управлений Министерств. Ни сюжета, ни героев — перемалывание давно известных истин о великой российской милиции, патриоические всхлипывания и сентиментальное брюзжание. Что касается языка — по поему, полинизейские дикари из"ясняются не в пример лучше.

Так я и написал в рецензии.

На следующий день меня пригласил главный редактор.

Он не стал уговаривать или протестовать — просто приказал безоговорочно принять роман и заключить с автором договор на его издание. Соответсвенно, выплатить солидный аванс.

— Но это же не литературное произведение, а дурнопахнущее содержимое мусорного контейнера! — возразил я.

— Автор — генерал. Этим сказано все. Выполняйте!

Через четверть часа я положил на стол начальника издательства заявление с просьбой уволить меня по состоянию здоровья. После продолжительной кунсуьтации с главным редактором тот подмахнул согласие.

Вот и все мои познания в криминальной сфере. Если не считать познавательных бесед с немногочисленными, навещаюшими изжательство сыщиками, из которых я черпал сюжеты новых своих произведений.

Для поиска похищенной Верочки, а я уверен в том, что ее похитили, явно не густо…

3

После того, как воспрянувшая духом Аграфена Николаевна покинула комнату, я снова присел к пищущей машинке. Напечатал десяток строк — выдернул лист бумаги и отправил его в стоящую под столом корзинку. Заправил новый — его постигла та же участь.

Разговор с соседкой будто веником прошелся по мозгам, вымел из них недавно придуманные сюжетные ходы. Остались только попавшая в беду девчонка и данное ее бабке обещание.

Разве прогуляться, подышать свежим воздухом? Авось, приду в себя, возвратится способность и желание работать. Часто именно так и получается: оторвусь от машинки — в голове раскладывается по полочкам уже написанное, появляются новые неожиданные мысли. Но на этот раз ничего не получится. В голове — рассказ бабы Фени. Слюнявые мужики, смакующие женские прелести, крики «браво!», «двигай бедрами!», «даешь победу!».

И все же пройтись не мешает.

Не успел выйти из комнаты и запереть за собой дверь, в коридор выглянула Надин. Будто подсматривала и подслушивала.

Немудренно, что она так и не обзавелась семьей — самый захудалый мужик не сооблазнится расплывшейся фигурой, похожей на бочонок, поставленный на табурет с бесформенными короткими ножками. А уж о лице и говорить нечего — мартышка намного симпатичней.

— Уходите, Павел Игнатьевич? Надолго?

Кажется, я превратился в ребенка, который должен просить разрешения погулять, покушать, посетить туалет. Зажали бабы сорокалетнего мужика — не вздохнуть, ни охнуть. С одной стороны — баба Феня старается, с другой — Надин ей помогает.

И все же накалять обстановку в коммуналке — самому навредить. Но особенно поддаваться тоже не стоит.

— Пойду прогуляюсь. Загляну в какое-нибудь кафе, чокнусь сам с собой рюмкой водки, поздравлюсь. Разве не имею на это право?

Добавить бы еще что-нибудь ехидное, но из кухонной двери выглянула вопрошающая физиономия бабы Фени. Дескать, что за шум в коридоре, не возвернулась ли Верочка? Увидит что достают ее единственного защитника — вцепится в дерзкую соседку. Дай Бог, не в прическу.

Обычно две женщины сдерживают рвущуюся с языка взаимную антипатию, даже умудряются обмениваться сладенькими улыбочками, но чем черт не шутит, вдруг взбесятся? И косвенной причиной кухонной баталии станет миролюбивый и покладистый сорокалетний литератор? И когда — в светлый день рождения!

Я вымученно улыбнулся, многозначительно кивнул. Иду, мол, по нашим с вами делам, вернусь — доложу. Успокоенная баба Феня возвратилась к газовой плите.

А вот с настырной Надин так легко не сладить.

— Понимаю вас, Павел Игнатьевич, ох, как же понимаю! В такой день хочется — на люди, пообщаться… Если не возражаете, погуляем вместе. Устрою себе выходной. И вам будет повеселей и я развеюсь.

Ручки охаживают недавно сделанную прическу, затуманенные глазки испытующе обшаривают мою физиономию. Согласишься — мигом нырнет в свою нору переодеваться и краситься.

Мне только и не хватает прогуливаться в женском обществе. Не дай Бог, прикатит из Москвы Маша, повстречает неразведенного мужа вместе с уродиной — инфаркт обеспечен. Двойной. У меня — тоже. Ибо в глубине души все еще не умерла надежда на примирение.

Впрочем, что мне до переживаний бывшей супруги? Пусть балдеет с сыном-алкашем и бездельником, лечит его от запоев, мирится с многосуточными исчезновениями, пребыванием в следственных изоляторах либо в ментовских обез"яниках. Вот когда, дай-то Бог, парень поумнеет, поступит на работу, заведет семью, появится у нас с Машенькой еще один медовый месяц. Или — год.

Сомнительно, конечно, что закоренелый эгоист и потенциальный бандит может исправиться, но жизнь — опытный лекарь и воспитатель, авось, и с Виталькой справится. Поскорей бы!

Нежелание прогуливаться с Надин имеет и другие корни. Более приземленные. Идешь рядом с красивой женщиной — сам становишься красивей, рядом с «бочонком» — наоборот, сам превращаешься в этакую кадку.

Я лихорадочно придумывал причину отказа, а соседка все еще сверлила холостяка испытующими глазами. Женщина она не глупая, наверняка, уже поняла: совместного гуляние не будет. Но все еще надеялась.

— Извините, Надежда Дмитриевна, — выщипанные бровки взметнулись и приняли удивленное положение. Неужели мужик откажется? Быть этого не может! — Сейчас у меня запланирована втреча с коллегой. Вечером мы с вами обязательно встретимся, — подсластил я горькую пилюлю.

Надин хлопнула дверью. Будто влепила пощечину.

Не прошел я по улице и полсотни метров, как начисто позабыл и о разгневанной соседке и о бывшей жене.

Есть в моем характере отвратительная по нашим временам черта: обязательность. Пообещаю издателю выдать «на гора» рукопись в оговоренный день — разобьюсь, позабуду про еду и сон, но выполню. Выболтаю Маше обещание купить ей новую стиральную машину — забуду обо всем, наскребу денег, при необходимости залезу в долги, но сделаю.

Вот и сейчас — уходила меня баба Феня, вынудила пообещать найти внучку. Как поступил бы на моем месте современный мужик? Он бы начисто позабыл и о данном обещании, и о настырной бабуле с внучкой.

Прижмет через недельку Аграфена Николаевна — развести руками, пристроить на физиономию маску страдальца. Извините, старался как мог и как не мог, но не получилось, обратитесь еще раз к настоящим сыщикам.

Вместо этого переживаю, мучаюсь…

Жилой дом, в котором находится наша коммуналка, расположен неподалеку от небольшого заводика — филиала машиностроительного гиганта. Когда-то он производил какие-то запчасти к моторам, сейчас ничего не производит. Утром по привычке соберутся возле закрытых ворот работяги, посудачат, помитингуют и расходятся или по домам или по другим рабочим местам у «новых русских»

А что прикажете делать? Металла нет, денег который месяц не платят, кормить семьи нужно. Вот и подрабатывают квалифицированные токаря и слесаря, конструкторы и разработчики торговлей всякой всячиной, либо ремонтом особняков и коттеджей.

Смотреть тошно.

Поэтому я двинулся в противоположную от завода сторону. Благо, там раскинулся лесопарк, в котором можно поразмыслить и принять решение.

По аллеям и тропинкам лесопарка бесцельно бродят пенсионеры, выгуливают в колясках младенцев мамы или бабушки, играют со своими собаками прилично одетые мужчины. Часто попадаются с бутылками в карманах алкащи или грязные до омерзения бомжи. Проституток не видно — место непрестижное, в основном они тусуются возле вокзала и на площади перед единственным в Дремове рестораном.

Обстановка, конечно, не для раздумий, но я все же выбрал удаленную от основной аллеи тропинку. Шел медленно, часто останавливался, делал вид — любуюсь юркими белками.

Первое, что нужно «обсудить» — куда могла деваться девчонка?

В последнем моем романе герой — опытный сыщик, распутывает дело о похищении богатой женщины. Начинает он с определения главных версий. Кому нужно похищение? С какой целью? Ответы на эти вопросы, даже самые глупые и непрофессиональные, закладывают основу расследовния. Поочередно они рассматриваются «под микроскопом» и отметаются. Оставшиеся прорабатываются более дотошно.

Все это, конечно, мною придумано, срисовано с газетных публикаций и произведений более маститых коллег. И все же…

Кому понадобилось похищать мисс Дремов? И было ли это похищеннием?

Прежде всего, одурманенная свалившейся на нее славой, Верочка могла исчезнуть без посторонней помощи. Влюбилась девчонка в симпатичного парня — забыла о существовании страдаюшей бабули и переживающего дела. Любовь — страшнее наркоты, нормального человека превращает в робота.

Может быть, но куда девались парни-телохранители?

Тоже об"яснимо. Верка влюбилась в одного из них. Второй заревновал. Готовый сюжет для очередной криминальной повести. Но не для реального расследования. Примитив, детясельная придумка.

Вторая версия более основательная и правдоподобная: помчалась королева красоты похвалиться достигнутым успехом к мамаше либо к папаше.

Нужно сегодня, максимум завтра, поинтересоваться местожительством родителей «звезды». Единственный источник — баба Феня. Впрочем, почему она? Дед Пахом — не менее заинтересованная личность. Лучше поговорю с ним. Мужик с мужиком всегда договорятся. Заманю в свою комнату, выставлю бутылку водки. Небось, не откажется.

Третья версия: присмотрелись к новой королеве красоты сутенеры. Те же бесстыдники, сидящие в зале позади быба Фени. Вскружить голову шестнадцатилетней телке не так уж трудно. Расписали ей вольготную житуху с виллами на побережье Средиземного моря, «паккардами» и «фордами», которыми она станет владеть, торжественными банкетами в престижных ресторанах, множеством почитателей неземной красоты россиянки.

А что взамен? Всего лишь согласие пообщаться с интеллигентными, культурными господами, попеть им песенки, потанцевать.

Знающая жизнь молодуха, конечно, мигом раскусит ядовитую начинку всех этих соловьиных трелей. Раскусит и выплюнет. Наивная девчушка проглотит ее…

Четвертая версия… пятая… шестая…

Голову будто зажали в тиски. Появилась боль в затылке, загрохотало в висках. Писать романы-повести намного легче, нежели пытаться протиснуться в реальные причины действительного преступления. А без причин нечего и думать о том, чтобы разыскать пропавшую девчонку.

В конце концов, я понял: без помощи настоящего профессионала не обойтись. И направился домой. Стоит ли в праздничный день сорокалетия терзать себя подобными раздумьями? Лучше завтра еще раз «проработать» намеченное сегодня, набросать на бумаге кой-какие соображения.

В коридоре — пусто. Насмерть обиженная бочкообразная соседка наглухо забаррикадировалась в своей комнате, баба Феня призывно гремит на кухне кастрюлями. Дед Пахом углубился в телесериалы.

Самое время отвлечься от назойливых мыслей о Верочке и немного поработать. На чем я остановился? Вор в законе встречается со своим агентом, внедренным в уголовку. Где встречаются? Прямо на улице, за углом здания, в котором работают сыщики…

Чушь собачья! Мафиозные главари не глупей самых умных сотрудников уголовного розыска, а я рисую их полными идиотами. Придется пяток страниц перепечатать, предварительно — капитально продумать.

Но поработать в этот день так и не пришлось.

В коридоре раздался голос бабы Фени.

— Игнатьич, гостенек к тебе пожаловал.

Гость? Странно! Коллегами и друзьями в Дремове обзавестись я не успел, московские связи после неожиданного моего выезда порвались. Уж не посланец ли Машеньки? С предложением заключить мирный договор.

Почти не ошибся.

Дверь не просто открылась — распахнулась. На пороге — пасынок, сын моей законной супруги от первого брака, алкаш и негодяй, каких мало — Виталий.

— Здравствуйте, Павел Игнатьевич, это я…

В наглых глазах таится ехидная усмешка, руки заброшены за спину и там сжаты в замок, длинные волосы закрывают оттопыренные уши, кольцами падают на высокий лоб. Смесь злости и доброты, уродства и привлекательности. Стоит, картинно перекатываясь с каблуков на носки и — обратно.

До чего же причудлива жизнь! Порядочных людей жалует уродливыми чертами и фигурой, подлецов — смазливой внешностью. Будто издевается над нами.

— Проходи, присаживайся… Чашечку кофе? Или — чай? — потянулся я к чайнику. Интеллигентная вежливость — превыше всего. Если даже имеешь дело с мерзавцами типа моего пасынка.

— Не нужно — почаевничал перед от"ездом. Мама накормила.

Ради Бога, значит, время «визита» соотвественно сократится. Чаепитие всегда располагает к длительной беседе. Ни у меня, ни, похоже, у Витальки подобного желания нет. И быть не должно — слишком разные мы люди.

— Что у тебя новенького? Устроился на работу? Поступил учиться?

Парень смерил наивного отчима пренебрежительным взглядом. Кто же в наше время откровенничает по поводу «новенького»? Разве — придурки из старой гвардии комсомольцев или зачуханные старички, не забывшие подвиги боевой юности.

— В норме… Мама послала поздравить вас с юбилеем. Ну, и я… тоже.

Пасынок на удивление трезвый, поэтому разговаривает миролюбиво, без гнусных подзаборных словечек и грязных намеков. По тюремной привычке руки держит за спиной. Три года в заключении — не шутка, в память внедряются на всю жизнь.

— Спасибо… Как мама?

Артист! Наклонил голову, вытер носовым платком, якобы, повлажневшие глаза. Поверить ему может только наивный человек, который не присутствовал при многочисленных семейных скандалах. Однажды, добропорядочный сын умудрился обозвать заботливую мамашу «сукой, которая его пасет». Причем, в нормальном состоянии, без алкогольного доппинга.

— Плохо… Часто плачет, жалуется на боли в сердце, — помолчал и вдруг выбросил острый вопросик. — Павел Игнатьевич, вы не думаете возвратиться к маме?

Отзвуком сердечной боли жены кольнуло у меня в груди. Эх, если бы не сидящий передо мной негодяй, с какой радостью бросил бы я купленную комнату и помчался в Москву, обгоняя автобусы и электрички. Прожитые вместе пять лет, без скандалов и семейных разборок, не вытравить. Если даже супруги расстались, раз"ехались в разные стороны.

Но паскудная память тут же нарисовала картинку последнего общения с Виталием. Суженные пьяные глаза, брызги слюны изо рта, бросаемые мне в лицо черные матюги, мелькание крепких кулаков.

Ну, нет, дорога в рай наглухо перекрыта!

— Пока не думал над этим, — уклончиво вымолвил я, зная, что наш разговор будет во всех подробностях передан Маше. В соответствующей интерпретации. Лучше не растравлять ее рану фальшивой надеждой. — Время покажет… Работаешь? — снова ударил я в одно и тоже место.

В ответ — артистическая гримаса. На этот раз низко склоненная голова гордо вздернута.

— Пусть быдло работает — у него две извилины в башке. Меньше чем за два лимона баксов зад от стула не оторву.

— Ну, ну, — покачал я головой. Понимал — переубеждать бездельника все равно, что пытаться кулаком вбить в стену гвоздь. — Значит, на материнском иждивении?

— Значит, — передразнил меня пасынок со зловещей улыбкой. Дескать, поговори еще — получишь. — А вы пишете?

— Пишу.

— И много монет загребаете?

— На жизнь хватает. Когда не хватит, пойду вагоны разгружать, тротуары мести — тунеядцем не буду.

Все же не выдержал — высказался. Не полностью, конечно, кое-что приберег для следующей встречи. Ежели пасынка снова не упекут за решетку. Странно, но Виталий воспринял небольшой воспитательный монолог довольно спокойно. Поднялся со стула, походил по комнате. Остановился возле книжных полок, прощелся пальцами по корешкам. Будто пересчитал.

Я настолько изучил пасынка — заранее знал, что он скажет через несколько минут. Досконально, до тонкостей. Поэтому следующая фраза не оказалась неожиданной. Даже с учетом подавленной обиды.

— Павел Евгеньевич, у меня — просьба…

Сейчас последует фраза о временных финансовых трудностях, завершится она трагической просьбой ссудить небольшую сумму. В основном, для приобретении лекарств для больной матери. Или — теплой обуви на зиму. Опять же не для него — ему, дескать, ничего не нужно…

Почти угадал. Но просьба прозвучала настолько истерично, что я невольно вздрогнул.

— Меня убьют!… Понимаете, убьют!… Они ожидают возле вашего под"езда… Не вынесу пятьсот баксов — кранты… Мама не переживет моей гибели!… Ну, что для вас полкуска баксов! Заработаю, украду — верну!

— Успокойся, — подал я парню стакан с водой. Он впился в его край губами, зубы задребезжали по стеклу. — Об"ясни толком, кто тебя ожидает и почему ты должен платить этим людям?

— Это неважно, главное — откупиться… Павел Игнатьевич, если вы меня не спасете — всю жизнь будете каяться. Совесть замучает… Взял бы у мамы — она восемь месяцев не получает зарплаты… Один выход — вы… Прошу…

Врет, конечно, играет заранее отрепетированную роль. Но передо мной сейчас — не негодяй и пропойца, а родной сын моей жены. Пусть жены бывшей, но сколько мы прожили вместе! И надо честно признаться — счастливо прожили. Не считая последних двух лет, после выхода Витальки из очередного заключения.

В конце концов, не мы — для денег, а деньги — для нас. Мерзавец прав: случись с ним беда, совесть меня замучает. Вдруг он не лжет, его, действительно, подстерегают бандиты? Неважно за что, проигрался в карты, сдал кого-нибудь ментам. Ведь не полный же он подлец, чтобы так мерзко играть на душевных струнах по сути постороннего человека?

Несмотря на самую настоящую ненависть, которую я испытывал к виновнику развала семьи, обиду за незаслуженные оскорбления, я был уверен: какие-то гены доброты и совести он все же унаследовал от матери.

Знал ведь, знал, что деньги предназначены либо на пропой, либо на проституток, что меня просто шантажируют, но отказать сыну Машеньки был не в силах.

Молча поднялся, запустил руку за книги, достал старый бумажник.

— Держи.

— Не думайте — я верну… через неделю верну… или через месяц, — забормотал Виталий, засовывая сотенные купюры в карман джинсов. — Мне должны отдать…

Я промолчал. Пасынок славится удивительной забывчивостью. Трудно сосчитать сколько раз он «занимал» у меня деньги и сколько раз забывал их отдать. Вначале я напоминал — жили мы с Машенькой трудно, каждый рубль высчитывали. Потом понял — бесполезно. Виталий попросту забывает о своих долгах, считает, что все окружающие — родные, знакомые, приятели — обязаны содержать его. Ибо все они — быдло, предназначенные кормить и холить барина.

Я ожидал, что получив деньги Виталий уйдет. А он не ушел, мало того, об"явил о мучающей его жажде: не прочь попить чайку. Если, конечно, у непьющего отчима нет более крепкого напитка. С учетом юбилейного праздника.

Естественно, я умолчал о припрятанной бутылке мартини. Узнает — не уйдет до тех пор, пока ее не вылакает. Мне показалось странным неожиданное желание пасынка почаевничать. Да еще с кем? С падлой, вонючим собачьим дерьмом, грязным фрайером.

Я припомнил все мерзкие «звания», которыми наградил меня Виталий. Не для того, чтобы докрасна раскалиться праведным гневом. Оправдать себя в собственных глазах. Пришел сын жены поздравить с юбилеем, по всем писанным и неписанным законам гостеприимства виновник торжества должен выставить соответствующее угощение. В данном случае — хотя бы бутерброды.

Заставив себя успокоиться, я поставил на плитку чайник, достал из шкафчика печенье, булочки, конфеты. Будто принимал не мужика — дамочку. Ту же Надин.

— Не надоела вам холостая жизнь?

Виталий упрямо гнул свою линию. Видимо, выполнял маменькино поручение. Я отмалчивался. Мои отношения с бывщей женой касается только нас, даже ее сын не должен иметь к ним доступа.

— Я уже сказал: пока не надоела.

Двухминутное молчание. Стук ложечек в чашках. Обмен непонимающими взглядами. Полный дискомфорт.

— Когда я вошел в квартиру, меня встретила бабуся. С трудом ходит — шатается, из глаз — слезы. Какая беда приключилась? — с явно фальшивым участием неожиданно спросил пасынок. — Можете мне не верить, но я жалею стариков — несчастные они люди…

Тема «больной матери» успешно отработана: деньги на выпивку и закус — в кармане. Включена запись о несчастных стариках, которым он искренне сочувствует.

Удивительная жалостливость! Удивительная потому, что однажды я был свидетелем послеалкогольного скандала, когда Виталий тряс за грудки престарелого соседа, вся вина которого заключалась в том, что тот зацепил ногой коврик возле двери Машенькиной квартиры.

Но не напоминать же стервецу все его грехи? О которых он сразу же забывает. Как и о долгах. Пришлось посвятить «гостя» в несчастье, случившееся с внучкой бабы Фени. Без особых подробностей, не упоминая о своем согласии помочь соседке в розыске Верочки.

— И удалось что-то нащупать?

Я пожал плечами. Откуда мне знать? Сочувствую, конечно, все же соседи, но дальше этого — ни шагу. Маневр не получился, пасынок знал меня лучше, чем я его.

— Вы, естественно, предложили свои услуги? В роли этакого частного детектива. К тому же — бесплатно… Удивляюсь, Павел Игнатьевич, вашей наивности. Лезете в болото, которое легко вас может проглотить, и еще чирикаете. Благо бы за пару кусков баксов, а то ведь на общественных началах. Стыдно и обидно. Мы с мамой каждый рублик отсчитываем, а вы…

Я не стал ни подтверждать предположение парня, ни отвергать его. Пусть думает, как хочет. В соответствии с нормами поведения, утвердившимися в его окружении.

— Баба Феня написала заявление в милицию…

— Посоветовали бы соседке не особо доверять ментам. Продажные они, суки, все, как один, продажные, — со злостью цедил парень ядовитые слова. Достали его сотрудники правоохранительных органов, насыпали соли на хвост, прищемили загребущие руки. Вот и лютует. — Сдерут со старухи баксы и слиняют. Дескать, все, что смогли, сделали, жаль не получилось.

Признаться, сам отношусь к милиции с изрядным недоверием, не раз был свидетелем получения милиционерами взяток, избиения ими невинных людей, грубости, граничащей с откровенным хамством. Почти во всех моих произведениях фигурируют сыщики-предатели, участковые — хапуги, патрульные — костоломы. Но наряду с ними стараюсь рисовать образы честных сотрудников, обаятельных людей. Осуждая первых, преклоняюсь перед вторыми.

А из Виталия так и плещет ненависть. Глаза с"узились, пальцы сжались в кулаки, голова пригнулась к груди. В горло готов вцепиться ненавистному менту, пополам его разодрать.

— А кто еще поможет несчастным старикам, если не милиция? Вот и приходится надеяться.

Парень состроил пренебрежительную гримасу, но настаивать на своем не стал.

— Попросила о помощи одна старуха или дуэтом со старой рухлядью?

Интересно, откуда Виталька знает о существовании деда Пахома? Ведь тот сейчас сидит возле телевизора, в коридор не высунулся. Иди алкаш предварительно разведал обстановку в коммуналке, включая состав ее жильцов?

— Баба Феня приходила одна, без мужа. А почему тебя это так волнует?

— Так просто, — растерялся алкаш. — По моему, разговор был чисто мужской…

Распрощались мы с пасынком внешне довольно сердечно. Он первым подал руку, несильно сжал мою. Метнул приветливую улыбку. Будто ударил ею. И ушел. Памятуя истину о том, что вежливость — главное достоинство королей, я проводил гостя в коридор.

Коммуналка есть — коммуналка. Дед Пахом оторвался от мыльного представления и выглянул из своей комнаты. То же самое сделала баба Феня — из кухни. Как она выражается, оторвалась от «мартена». Надин выпорхнула в коридор, будто птица из гнезда.

Виталий внимательно изучил замшелого деда, бегло оглядел уже знакомую бабку и впился восторженным взглядом в выпуклую грудь молодухи. Потом переключился на другие прелести. Слава Богу, они не скрыты — обтянуты платьем. А уж о декольте и говорить нечего — типичный гамак для двух жирных поросят.

Глаза парня замаслились, губы искривились в похотливой улыбке, пальцы зашевелились. Словно разминались перед сладкой операцией. Вот это товар, прочитал я на его лице, как бы его испробовать.

Соседка не покраснела, не защитилась ладошками от раздевающих взглядов наглеца. Она уже перешагнула девичий возраст, когда чего-то стыдятся. Наоборот, мужское внимание для нее — непременный доппинг. В свою очередь оглядела незнакомца и скрылась в своей комнате.

Возвратившись к себе, я подошел к окну. Как и предполагал, никто Машенькиного сынка не пас: от угла до угла квартала — ни одного человека, вообще — никого: ни рэкетиров, ни убийц, ни мирных жителей.

Виталий вышел из под"езда, словно зверек, уносящий желанную добычу. Презрительно глянул на окна коммуналки, поощрительно похлопал по джинсовому карману и подпрыгивающей походкой двинулся к вокзалу.

Ну, и Бог с ними, с деньгами. Частичная компенсация понесенного ущерба — лишние штрихи к портрету пасынка. Правда их, этих черт, столько скопилось — на сотню портретов хватит. Плюс, непонятные распросы о пропавшей Верочке, расспросы о бабе Фене и ее муже. Еще раз — плюс: такое же непонятное внимание пасынка к моей бочкообразной соседке. На мой взгляд, положить на нее глаз может либо пьяный вдрызг алкаш, либо окончательно оголодавший мужик. Как я. Если бы не было Машеньки.

И это называется юбилеем? Сначала меня напрягла Надин. Потом достала баба Феня. Завершил сериал неприятностей Виталий. Дай Бог, чтобы на этом праздник окончился…

4

Пищущая машинка снова привлекла мое внимание. Трудиться, вкалывать! Ни за что не отключусь, пока не осилю запланированные страницы! Работая, начисто забываю обо всем: и приятном, и неприятном. Это — мое лекарство от всех болячек. Как правило, сладкое, иногда — с горчинкой.

Но сегодня в комнате словно поселился дьявол. Ну, никак не удавалось углубиться в задуманный сюжет, расставить в нем главных и второстепенных героев.

На этот раз в облике дьявола выступила коротконогая, кокетливая соседка.

— Павел Игнатьевич, я вам не помешаю?

Дурацкий вопрос! Какой культурный человек ответит на него утвердительно: да, помешаете? Единственный, кого знаю — мой тесть, Машенькин отец. Тот может запросто отбрить. Внешне культурно и даже доброжелательно. Жаль, не обладаю таким умением.

С трудом сдерживая раздражение, я оторвался от машинки.

— О чем вы говорите? Конечно же, не помешаете. Проходите, присаживайтесь… Как жизнь, как работа?

Надежда Дмитриевна официально числится сотрудником какого-то института с трудно произносимым названием. Не то «Химмашпроектоборудование», не то «Биохимпроблематика». Институт не просто дышит на ладан — отдышался. Числится на бумаге. Остепененные и неостепененные ученые каждый на свой лад компенсируют неполучаемую зарплату. Один торгует газетами, другой — сигаретами, третий — подметает улицу.

Младшая научная сотрудница торгует косметикой и лекарствами на местном вокзале, зарабатывает восемь кусков рублей в месяц. По нынешним скорбным временам не густо, но на еду, квартплату и даже на скромные наряды хватает.

Сама об этом молчит — сведения поступили ко мне от всезнающей бабы Фени.

— Работа как работа, — равнодушно ответила химико-торгашка, сметая со стола крошки. — Зарплаты не дают, электричество в лабораториях отключили. Соберемся, побалдеем, посплетничаем — все занятия… Ни реактивов, ни расходных материалов… Вы работайте, работайте. Я зашла прибраться — ведь праздник.

— И как же вы проводите свободное время? Имею в виду, свободное от балдежа и сплетен?

Времяпровождение соседки меня интересует не больше, чем солнечное ветер, пронизывающий припаркованные к нему планеты. Но нужно же о чем-то говорить, не сидеть же истуканом? Научился притворяться, играть роль радушного хозяина. Или — гостя.

— По всякому… К примеру, в конце прошлой недели вместе с Верочкой бродили по магазинам и рынкам. Попросила девочка проконсультировать ее по части купальных костюмов. Ну и прочих женских причиндал. Весь четверг потратила. Не смогла отказать…

Конец прошлой недели? В пятницу Верочка уехала вместе с телохранителями в область… Странное совпадение… Уж не сыграла ли Надин роль наводчицы? Впрочем, для того, чтобы выполнить эту роль, нужно иметь в голове серое вещество, а у соседки, кажется, заложен коктейль из аспирина и средства от комаров.

Надин продолжала болтать, мешая магазин с модным платьем, мягкую мебель с косметикой, ковры со шторами. Одновременно, протирала полы, убирала пыль с мебели. Я старался выудить из женской болтовни зерна интересной для меня информации.

— Вашу машинку перенестим на пол в угол, — задумчиво планировала она. — Иначе не разместим закуски. Вообще-то, все равно придется использовать кухонный столик. Нарезать колбасу и сыр можно и на подоконнике…

У меня в голову впились сразу две занозы. Острые, колючие.

Первая — почему пасынок заинтересовался исчезновением внучки соседей?

Вторая — почему Надин потеряла уйму времени для прогулки по магазинам в обществе Верочки? Не связана ли эта прогулка с исчезновением девушки? И чем занимались во время прогулки телохранители?

Вторая «заноза» менее болезненна, чем первая. Ибо само по себе посещение рынков и магазинов не таит в себе никакого криминала. А вот интерес, проявленный пасынком необ"ясним. Все необ"яснимое, знаю по собственному опыту, всегда вызывает нежелательные последствия. Типа нагноения, подскока температуры и других неприятностей.

Надин исчерпала весь свой ресурс «потрясающих» новостей. Молча протерла полы, смахнула пыль с книжного стеллажа. Я поставил пищущую машинку на под"оконник, сделал вид — работаю. Она понимающе кивнула и на цыпочках покинула комнату…

Юбилейное застолье прошло невесело. Дед Пахом выпил два фужера колы, принялся за закуску. Опустошал тарелку за тарелкой, неважно с каким содержимым. Мешал селедку с джемом, ветчину с жаренной рыбой. Его жена не пила и не ела — утирала слезы. Веселилась одна Надин. Но все ее старания не могли заглушить царящую за столом тоску.

Я разлил по рюмкам ядовитое пойло, именуемое заграничным именем «мартини». Надин произнесла цветастый тост, расхваливающий юбиляра до такой степени, что мне показалось: на спине появились ангельские крылышки.

Выпили.

Дед Пахом лихо опрокнул в губастый рот рюмку. Его примеру последовала коротышка. Баба Феня пригубила, поморщилась. Какая гадость! За что только деньги дерут, травят русский народ, кровопийцы.

Я поторопился наполнить пустые рюмки. Предложил выпить за вечную дружбу и согласие в нашей коммуналке.

— Енто самое… хороший тост, — прошамкал старик. — То-то оно…

Баба Феня сухим кулачком толкнула мужа в бок. Молчи, дескать, за умного сойдешь.

— Давайте лучше выпьем каждый за свое, — многозначительно прижмурившись, предложила она.

Конечно, за Верочку! Все сегодняшние блага и желания у старухи связаны с пропавшей внучкой. Все остальное — согласие, дружба, мир во всем мире — ее не интересуют.

— Разве это торжество? — огорчалась Надежда Дмитриевна. — На поминках и то веселей… Ну-ка, господин юбиляр, пошли танцевать! Включите маг.

Желания вселиться, тем более, танцевать у меня не было. Настроение — далеко не праздничное, нелегкая беседа с пасынком окончательно его испортила. Но не отказывать же даме? Изображая сладкую улыбку, включил магнитофон, обхватил необ"ятную талию соседки. Она закинула руки мне на шею, вжалась грудью и животом. Двумя подушками. Взволнованно задышала. Типа паровоза перед отправлением. Куда — ясно без дополнительных пояснений.

Мало того, изображая нестерпимое желание, Надин отчаянно крутила жирными бедрами, терзала коготками мой затылок. По причине недостаточного роста уткнулась носом ву мою костлявую грудь. В области диафрагмы.

Со стороны наш «дуэт» выглядел довольно комичным. Два клоуна — олин мужского рода, второй — женского. Он — худой, длинный, узкоплечий, она — вполовину ниже его ростом и вдвое толще. Смехота!

Надин все больше и больше волновалась. Учащенное дыхание переросло в какой-то зверинный рев, я ощущал всю ее — от мощных коленей до накрученной прически.

Неужели, не притворяется? А что предосудительного в ее волнении? Холостячка, постоянного напарника нет, и при ее ожиревшей фигуре быть не может. А природа требует своего. Не за горами — беспроветная старость, горькая и одинокая.

Казалось бы, какой мужик устоит, откажется от предлагаемого лакомства? Пусть даже это «лакомство» упаковано в нес"едобные формы. Открытые до самых сосков выпирающие груди, подвижные, несмотря на толщину, бедра, приоткрытые губы, готовые принять в себя мужские.

А мне ведь всего сорок, можно сказать, самый мужской расцвет!

И все же я не ощутил малейшего мужского желания. Не только потому, что на мне одет непробиваемый защитный панцырь — партнерша не только крутилась-вертелась, но и… потела. Запах пота забивал ее женское обаяние, вызывал тошноту.

Дед Пахом и баба Феня потихоньку ушли к себе. Понимающе переглянулись и порешили не мешать молодым. Пусть порезвится холостежь, позабавится. Оба они не закольцованы, свободны — никаких проблем не существует. Особенно в наши дни, когда так называемая мораль — нечто вроде коврика для вытирания грязных ног.

Как это так — «незакольцованы»? А как же быть с официальной моей женой, вписанной в паспорт? Живу я с ней или не живу — наши проблемы. Но штампов в нащих паспортах пока никто не убрал.

Кончилась кассета, смолкла музыка. Бедра партнерши недовольно шевельнулись, но рук с моего исцарапанного затылка она не убрала.

— Господи, до чего же было хорошо! — промурлакала она терзая носом мою диафрагму. — Будто в раю побывала… А вы?

Едкий запах пота усилился. Тошнота сделалась нетерпимой. Еще одно полупризнание партнерши и я помчусь в коммунальный туалет.

— Вам понравилось? — наседала Надин, еще сильней втискивая в мои кости «подушки». — Может быть, повторим?

Ну, уж нет, дорогая квашня, повторения не дождешься!

— Время позднее! — максимально сухо проинформировал я. — Пора спать…

Восхитительная грудь опала. Волнующие бедра застыли. Обиженно задрожали второй подбородок и жировые складки на шее. Надин непонимающе распахнула перекрашенные глаза. Подумать только, от нее отказываются! И кто — холостяк! Неужели он не сосучился по женщине?

Видимо, она думала, что танцевальные об"ятия — прелюдия к другим, постельным. Партнер просто обязан сорвать с дамы платье и другие прчиндалы, охраняющие ее невинность, опрокинуть на свою тахту. В целях дальнейшего укрепления мирных и дружественных отношений в нашей коммуналке. Ведь мужчина же он, а не гомик!

Ну, уж, нет, дорогая химикоторгашка, если и изменять супруге, то — с красавицей. Поищи своего «квазимодо». Будь на ее месте красивая женщина, я тоже бы отказался? Скорей всего, нет. Даже с учетом штампа в моем паспорте и Машеньки, оюидающей возвращения сбежавшего супруга.

— Завтра встретимся. — туманно пообещал я в качестве компенсации. — И… поговорим.

Женщина всхлипнула. В меру обиженно, в меру одобрительно. С одной стороны, лучше продолжить успешно начатую беседу прямо сейчас, не откладывая. Старики отправились на покой, никто не помешает. С другой — завтрашнее продолжение можно подготовить, продумать каждое слово и каждое движение. Назначить на вечер. Лучше — позже.

— Завтра еду в институт, потом… есть кой-какие дела…

Какие именно — можно не расшифровывать: торговля косметикой и лекарствами… Впрочем, почему меня должно интересовать времяпровождение толстухи?

— Освободитесь — навестите. Весь день буду работать — кончилось праздничное безделье.

Прозрачный намек на нежелательность предстоящей слишком долгой беседы.

Покинув мою комнату, Надин так хлопнула дверью — посыпалась штукатурка. Хорошо еще — не вывалилась дверная коробка. Наверно, выражать подобным образом свои душевные переживания у нее вошло в привычку. Ну, и пусть себе резвится, подумал я, все равно осенью предстоит делать ремонт. Если, конечно, до осени, не сбегу к Машеньке…

Всю ночь я проработал. Изгнал из сознания злополучные «занозы», решил возвратиться к ним утром.

Действительно, возвратился. Обещание, данное бабе Фене, висело надо мной палаческим топором. Утром, позавтракав, дед Пахом, по обыкновению, бродил по коридору. Считал: после еды нужно двигаться, ибо движение способствует улучшению пищеварения. Баба Феня принялась за мытье посуды.

Пора действовать!

— Пахом Сергеевич, — максимально тихо позвал я. — Загляните, имеется разговор.

Старик опасливо покосился на вход в кухню. Убедившись в отсутствии опасности, вскочил в мою комнату и прикрыл дверь. Даже защелку задвинул.

— Енто самое… что стряслось, Игнатьич?

По натуре сосед — молчун, на добрую сотню вопросов отвечает максимум двумя словами, да еще с солидными паузами между ними. Правда, паузы не пустуют, заполнены непонятными образованиями типа «то-то и оно», «енто самое». А сейчас расщедрился аж на три слова. И почти без пауз.

В качестве приманки на столе — бутылка водки, оставшаяся от вчерашнего банкета селедка и несколько бананов.

Старик выразительно облизнулся, но от стопки отказался. Все понятно: учует жинка запашок спиртного — скандал. Ничего не поделаешь, придется обойтись без выпивки.

— Вы знаете, что баба Феня попросила меня найти вашу внучку?

Кивок: да, знаю.

— Для этого мне необходима ваша помощь.

Повторный кивок: ради Бога, всегда готов. Как юный пионер-ленинец.

— Где живут родителя Верочки?

Явное замешательство. Дедок растерянно щелкает выпадающей вставной челюстью. Лохматые брови занавесили глаза. Изломанные пальцы теребят скатерть.

Ну— же, ну, мысленно поторапливал я собеседника, рожай быстрей, пока не нагрянула бдительная супруга и не уволокла тебя домой. Почему-то мне не хотелось, чтобы баба Феня узнала о моей беседе с ее муженьком.

— Енто самое… зачем? — опасливо поглядев на задвинутую защелку, выдавил старик.

— Зачем да почему — пояснять не стану. Хотите, чтобы я отыскал Верочку — говорите, не хотите — ищите сами. С помощью милиции или экстрасенсов.

Брови поднялись. Из под них глянули зоркие, совсем не старческие глаза. Дед Пахом разразился целым монологом. Достижение!

— Мать Верочки… то-то и оно… значит, наша дочка… живет… в Москве… Енто самое… замужем… Так-то… в третий раз…

Слушать старика — что разгадывать криптограмму. Выдает в час по чайной ложке да и то неполной. С такими добавками — с ума можно сойти.

Но кое-что я все же разгадал.

Лидия Пахомовна развелась с первым мужем, когда дочке исполнилось пять лет. Развелась не из-за несхожести характеров либо разных темпераментов — сошлась с другим мужиком. Тот потребовал от подруги любыми путями избавиться от малолетней дочери. Избавиться и — все тут. Каким образом — женская проблема.

Проблема разрешилась на удивление легко. Старики охотно забрали внучку. Под твердое обещание: пройдет время, супруг успокоится, тогда Верочка возвратится к матери

Увы, супруг не успокоился. Мало того, на свет божий появился сын. Возвращение дочки отложили на неопределенный срок. Может быть — полгода, может — пятилетку.

Вскоре Лидия Пахомовна расплевалась и со вторым мужем. В третий раз попыталась создать семью.

Верочка стала никому не нужной, кроме престарелых бабушки и дедушки…

С трудом удалось вытащить из старика адрес дочери и номер ее домашнего телефона.

Надежда, конечно, хлипкая. Типа гнилой доски, переброшенной через бурную речушку. Но не использовать ее — глупо. Вдруг пропавшая девушка временно поселилась у маменьки и посмеивается, видя по телевизору и читая в газетах информацию о своем похищении.

Или — что тоже вероятно — Лидия Пахомовна осведомлена о местонахождении дочери…

Короче говоря, уравнение с множеством неизвестных. Завтра же поеду в Москву. Разгадывать его.

Но прежде не мешает познакомиться с местным уголовным розыском. Так сказать, наладить взаимодействие.

5

Утром поднялся, как всегда, в шесть. Торопливо сделал привычную зарядку и засел за пищущую машинку. Все равно сыщики раньше девяти не появятся, успею нащелкать хотя бы пяток страниц. Без отделки, вчерне.

Предварительно бегло прочитал написанное вчера. Ересь, бред шизофреника, редактор познакомится — от ворот поворот. Скажет: макулатурой не занимаемся, обратитесь к старьевщику.

Переработать? Ни за что! Наверняка, получится еще хуже. Лучше написать заново. Бросил бесплодное занятие. Вернусь из Москвы — засяду капитально. Сейчас прогуляюсь, ветерок продует мозги, уберет плесень. Заодно познакомлюсь с дремовскими пинкертонами и мегре.

Удрать из квартиры незамеченным не удалось. Первым меня притормозил дед Пахом. Переминался с ноги на ногу возле моих дверей. Странное явление! Только вчера мы обстоятельно побеседовали. Что случилось ночью? Скорей всего, дедок вспомнил о предложенной выпивке, от которой неосмотрительно отказался.

— Ты вот што… енто самое, Игнатьич, — забормотал старик, опасливо поглядывая в сторону кухни, откуда доносилось привычное позвякивание кухонного инвентаря. — Того… этого самого… не говори Феньке…

Я состроил непонимающую гримасу. Хотя сразу все понял.

— О чем не говорить?

— Ну, енто самое… Што я сказал адрес дочки… То-то и оно… Лады?

Тоже мне секрет Полишинеля! Обратись я к бабе Фене, та выдала бы его с превеликим удовольствием.

Секрет упакован в такое количество словесный шелухи — впору захлебнуться. Но я уже сделал первые шаги в разгадке криптограмм, выдаваемых стариком.

— Ладно, дедушка, не скажу.

Пахом облегченно вздохнул и потопал разношенными полуваленками к своей комнате. Окунуться в мыльные сериалы. По дороге ощупал крышку древнего сундука. Будто убедился в сохранности.

Выглянувшая из кухни баба Феня смерила мужа подозрительным взглядом. Потом повернулась ко мне.

— Куда нацелился, Игнатьич? Голодный, небось, в животе бурчит. Сичас подкормлю, несчастненький ты мой. Погоди, картошечка вот-вот сварится.

— Не могу ждать, баба Феня, — взмолился я. — Ожидают меня по делу… Сами знаете, какому. Возвращусь — позавтракаю.

— Неужто по Верочкиному? — ахнула старуха. Ухитрилась все-таки запихнуть мне в карман парочку бутербродов. — Благодетель ты наш, век Богу за тебя буду молиться. И ленивого хрыча заставлю.

Изливая потоки благодарных словес, она проводила «благодетеля» до выхода из квартиры…

Местная уголовка размещалась в новом здании, двухэтажном особняке, смонтированном из панелей светлосерого цвета, с пристроенным гаражем для служебного транспорта.

Богато живут сыскари, применил я блатное словечко и поморщился. «Ботал по фене» редко, каждый раз ругая дурацкую «профессиональную» привычку. Погляжу, каково содержание нарядного теремка, как примут в нем нежданного посетителя, ходатая по делу посторонней для него девушки. Типа частного детектива, только — без лицензии.

Приняли на редкость приветливо. Похоже, местные жители за километр обходят уголовку. То ли не доверяют сыщикам, то ли боятся реакции уголовников. Засекут нового посетителя сыскарей — замочат. Поэтому мой визит произвел должное впечатление.

— Кто вам нужен? — спросил меня молоденький парнишка в рубашке с открытым воротом. — Если с заявлением — в пятую комнату. Ежели с жалобой — в пятнадцатую.

Жаловаться я не привык, да и на что плакаться — не свидетель, не жертва местных бандитов. А вот заявление — подходит. По поводу покражи девушки, внучки соседей по коммуналке.

Предстоящий разговор ничего хорошего не сулит. Ибо не я буду задавать вопросы — заставят отвечать на милицейские. Почему пришел не отец или мать, а сосед? Что ему больше делать нечего? Или тренируется на детектива? Тогда пусть делает это дома перед зеркалом, не отнимает у занятых людей дорогое время.

После этой выволочки мне покажут на дверь.

«Приемный пункт» заявлений — в правом крыле, в конце коридора. Шел я медленно, изучая однотипные двери с короткими табличками. Не потому, что любовался новой для себя обстановкой или искал нужную комнату — репетировал ответы на возможные вопросы. В одной из моих повестей описана аналогичная ситуация, поэтому нет нужды что-нибудь изобретать. Просто приспособить к реальности давным-давно разработанный сюжет.

В пятой комнате сидит мужик постарше. Кремового цвета пиджак повешен на спинку стула. Узел галстука спущен до минимальной отметки, то-есть висит в районе пупка. Из подмышки выглядывает наплечная кобура с пистолетом. На макушке намечена лысина, тщательно выбритый подбородок, мясистый нос, короткие пальцы рук, которые бережно обхватили книжный переплет. Если судить по красочной обложке, не учебник дактилоскопии или криминалистики.

— Слушаю вас, — буркнул сотрудник, не отрываясь от чтения. — Фамилие, имя, отчество, адрес, по какому вопросу? Только очень прошу — покороче. Время ограниченно.

— Бодров Павел Игнатьевич, — подавляя раздражение, отрекомендовался я. — К вам поступило заявление по поводу исчезновения Верочки Гнесиной. Пришел узнать результаты.

Сыщик меня не слушал — его взгляд переходил с отложенной книжки на мою физиономию и — обратно на книжку. С недоумением и интересом.

Я более внимательно посмотрел на стол. Понятно, есть чему удивляться сотруднику уголовки: на обложке книги значится моя фамилия. Роман «Ангелы из ада» вышел в свет три года тому назад и через год исчез с прилавков и развалов. Или раскуплен или списан в макулатуру. Роман — так себе, на тройку, заинтересовал только любящих ужастики. Знакомый сыскарь вдрызг раскритиковал его.

— Бодров? Вы писатель?

— А это имеет значение для обсуждения дела, по которому я пришел?

— В какой-то степени имеет…

Сыщик поднялся, туго затянул узел галстука, надел пиджак. Терпеть не могу проявлений подхалимажа в любых его формах: начиная от масляных фраз и кончая попытками выражаться «сверхкультурным» языком. Сразу начинает першить в горле, будто туда насыпали пригоршню раскаленногой сухого песка.

— Есть ли новое в расследовании? Я не говорю о раскрытии преступления, если оно, конечно, имеет место. Сейчас меня тревожит состояние родных девушки, для которых даже капля надежды имеет неоценимое значение… Что конкретно удалось узнать?

Сыщик переложил книгу на сейф. Будто боялся, что автор выкрадет важную улику. Пригладил редкие волосы, поджал выступающее брюшко.

— Признаться честно — ничего. Опубликовали портрет и короткую просьбу в местной газете… Знаете, как это делается… Показали по областному каналу телевидения… Ни писем, ни звонков…

— А почему вы решили, что похищение совершенно именно в нашем районе? Даже — в области? Преступники могли увезти жертву подальше от Дремова. На мой взгляд, не мешает задействовать все каналы. Включая центральные органы.

Сотрудник презрительно ухмыльнулся. Еще один знающий советчик на его голову! Теперь любой отживающий свой век старикашка — Мегре, любая баба — Мабль. Спохватившись, убрал ехидную улыбочку, заменив ее крайней озабоченностью.

— В чем-то вы, конечно, правы, но, сами понимаете, для этого необходимо время. И — немалое. Можете быть уверены, раскрутим. Раскрываемость в Дремове — на высоте. Недавно повязали убийцу пенсионера, отправили в изолятор двух рэкетиров.

Хитроумный мент! Много сказал и… ничего. Впрочем, его можно понять — ежедневно отбрехивается от пострадавших и их родственников, язык намозолил обтекаемыми словечками, научился успокаивать плачущих горемык, гасить агрессивность психически ненормальных, вежливенько, под ручку, выпроваживать из кабинета настырных.

— Хорошо, что вы заглянули, — в очередной раз лизнул сыщик «коллегу». — Теперь я лично проконтролирую ход расследования, доложу начальству… Обязательно буду держать вас в курсе. Разрешите — номер домашнего телефона?

Аккуратно записал на странице нового блокнота. Выждал пару минут. Достал из сейфа еще один мой роман. «По лезвию ножа». Честно говоря, тоже не самая лучшая книга — обычная серенькая серятина.

— Можно попросить вас оставить свои автографы?

Ради Бога, дорогой сыскарь, движение пера немногого стоит, на него не купить ни коньяка, ни колбасы. Даже так называемой «столовой» — на грамм мяса — две сотни граммов всяческих малос"едобных добавок.

Гулькин — так он отрекомендовался: Федор Гулькин — расцвел. Даже лысина на макушке уменьшилась. Он не торопился расставаться с «интересным собеседником». Восхищался разработкой сюжета, горевал по поводу некоторых огрехов, связанных с тем, что мне не довелось служить в уголовном розыске, предлагал свои услуги в качестве консультанта.

Не поленился проводить посетителя к выходу из здания. Разве под ручку не держал.

Наверно, мы выглядели довольно смешно: длинный, поджарый посетитель и толстый коротышка — сыщик.

Но меня волновала не разница в росте и телосложении — стоя у входа в уголовку, мы с Гулькиным привлекали нежелательное внимание прохожих, среди которых вполне могли находиться шестерки преступников.

— Вы чем-то обеспокоены?

— Что вы, Федор Иванович. Наоборот, разговор с вами внушил мне некоторую надежду…

— Спасибо на добром слове. Постараюсь не разочаровать.

Я его не слушал. На противоположной стороне улицы припаркован отживающий свой век «москвиченок». С помятыми крыльями и ржавыми пятнами. Из окошка с любопытством выглядывает… Виталька. Правда, огромные противосолнечные очки и надвинутый на лоб картуз, так любимый Жириновским, настолько изменили его внешность — не сразу узнаешь. Но я почему-то уверен: сын Машеньки, рецидивист и алкаш.

Непонятно, что он делает в Дремове? Переселился на ПМЖ, что ли? Или нашел в городе нового собутыльника?

Я сделал вид, что не узналт пасынка, вызывающе повернулся к нему спиной.

В конце концов, заручившись обещанием звонить и заходить, сыщик долго тряс мою руку. Будто вдалбливал мысль о своем существовании, которое непременно облегчит мне жизнь. Молоденький сержант глядел на нас с понятным недоумением: не каждый день так провожают посетителя.

А что, может быть, действительно, облегчит? Если не мою лично, то судьбу Верочки и бабы Фени. Правда, судя по всему, Гулькин в уголовке — маленький винтик, типа — отнеси-подай, от него мало что зависит. Но без винтиков не бывает машины.

Отделавшись от назойливого почитателя, я пошел не на вокзал — в родную коммуналку. Решил на один день отложить задуманную поездку в Москву. Ведь предстоит простое вычеркивание ложной версии. Ничего сверхсрочного.

Дело в том, что посещение столицы связано с целым рядом неудобств. Главное — где переночевать? Три часа в один конец, три — обратно, для дела остается считанное время. Без ночевки не обойтись. Многочисленные дружеские связи, как я уже говорил, оказались разорванными. Для их сохранения требуется постоянное общение, а как его обеспечить из Дремова? Звонить по межгороду — никакие гонорары не выдержат, наносить визиты вежливости — аналогичные проблемы. Стоимость проезда поднимаются все выше и выше.

Итак, где переночевать?

Самый приемлемый для меня вариант — у Машеньки. Посидим за столом, попьем чайку с вкуснейшей кулебякой или шарлоткой. Побеседуем тихо, ласково — по семейному…

Эх, если бы не хамовитый пасынок!

Машенькин вариант начисто отпадает.

Разве наведаться к бывшему сокурснику по университету? Склонить голову, попросить пристанища? И это тоже не подходит. Не привык я напрашиваться, унижаться, дает о себе знать непомерная гордость, построившая гнездо в моем сознании.

Впрочем, три часа в вагоне электрички — вполне достаточное время для размышлений. Куплю несколько газет и под их прикрытием порассуждаю сам с собой над очередной проблемой. С ночевкой в столице.

По дороге к дому я все же заглянул на вокзал — посмотреть расписание. Никак не соберусь переписать его себе в блокнот. Лень обуяла или сказывается старческий склероз?

Рядом с деревянным зданием вокзала — знакомая конструкция типа стенда на выставках. На полочках аккуратно разложены и расставлены дезодоранты, жидкое мыло, духи, одеколон, щетки, расчески, какие-то бутылочки и флаконы. Здесь же — лекарства, в основном — импортные.

Возле стенда на раскладном стульчике — Надин. С книгой на коленях. Читает и и время от времени поглядывает на пассажиров и встречающих. Дескать, почему не подходите, не интересуетесь моим товаром? У меня есть все, что необходимо человеку любого возраста и габаритов.

Пройти мимо? Увидит — обидится, а мне дополнительные проблемы ни к чему. Одной бабой Феней с пропавшей внучкой сыт по горло. Подойти? Тоже не в цвет — засмущается. Нелегко ей, опытному инженеру-химику заниматься торговлей, еще не привыкла, не вошла «в рыночный строй».

И все же придется поздороваться! Изображу ужасно занятого человека, к тому же, опаздывающего на электричку. Наспех поздороваюсь, пожелаю здоровья и успехов.

Я направился к стенду. Но подойти не успел — к нему подкатился какой-то парень. С ходу начал перебирать флаконы и коробочки, забрасывать продавщицу дурацкими вопросами. Надин отвечает зазывающими улыбками, в которых — типичная прикормка. Без которой торговли не бывает. Расслабится покупатель, выпотрошит бумажник, натолкает в пакет то, что нужно и без чего можно запросто обойтись.

Парень пока не раскочегарен — разглядывает товар, зубоскалит. Видимо, свободного времени у него воз и еще тележка — не жалко поистратиться. Высмеивая разрекламированные женские прокладки, как бы разглядывая их на свет, повернулся ко мне в профиль. Я в очередной раз обомлел. Подошвы будто прилипли к асфальту…

Виталька? Уже без очков-колес и «жириновки». Странно! Прикатил из Москвы, которая буквально набита лекарствами и парфюмерией, для того, чтобы прицениться к дремовскому товару? Чушь собачья! У него на уме совсем другое. Что именно?

К тому же буквально четверть часа тому назад он зафиксировал мою дружескую беседу с ментом. Как же алкаш умудрился так быстро обернуться? Ответом послужил стоящий неподалеку ржавый «москвич». По сравнению с пешеходом — чудо современного транспорта.

Пасет меня? Зачем? Выдоить из наивного отчима очередную порцию баксов? Но для этого нет нужды гримироваться и выслеживать. Что-то здесь не то.

Я осторожно обошел щебечущую парочку, пристроился рядом с входом в здание вокзала. Там, где висит расписание поездов. Внимание приковано к аптечно-одеколонному стенду. Жаль ничего не слышно. Придвинуться опасно, засветишься — вцепятся с двух сторон продавщица и покупатель. Она изобразит девичье смущение, он — родственную радость. А мне страшно хочется узнать о чем они говорят.

Пасынок обменивается с продавщицей, как мне казалось, фразами, не имеющими ни малейшего отношения к серьезному обмену мнениями. Обычное птичье щебетание, когда самец оглаживает самочку комплиментами, а она, пытается привлечь его внимание к тем же прокладкам. Или противосолнечному крему.

Я уже хотел бросить свой "наблюдательный пункт, как вдруг расстановка действующих лиц на «сцене» изменилась.

К стенду подошел солидный мужчина в шляпе, сдвинутой на затылок. Видна проседь, перечеркнувшая черную шевелюру… Отличная примета для сыщиков!… Встал рядом с Виталькой и принялся разглядывать выставленный товар. Мне показалось, что они переглянулись — мужик и пасынок. Понимающе, со значением.

Возможно показалось. Обычное общение незнакомых культурных особей мужского пола… Я вам не помешал?… Что вы, конечно, нет!… Извините, мне понравился вон тот одеколон… Если и вы положили на него глаз — уступаю…

Мужчина купил какую-то зарубежную дрянь в оригинальной упаковке, и, не оглядываясь, двинулся в сторону центра. Помедлив, видимо, для того, чтобы выдать понравившейся продавщице дополнительную порцию комплиментов, Виталька пошел за ним.

Надин проводила их разочарованным взглядом. Есть о чем печалиться: первый покупатель унес бумажник нетронутым. Второй ограничился приобретением дешевого дезодоранта. Разве это торговля? Мвшинный писк.

Мне бы ее огорчения. На меня роем налетели злющие осы, жалили безжалостно, если не о крови, то — до боли.

Для чего приехал в Дремов Виталька? Зачем затратил три часа на одну дорогу, не считая обратной? О чем дружески беседовал с кокетливой химико-торгашкой? Что за мужик присоединился к «дуэту»? Зачем он многозначительно подмигнул пасынку? Теперь я уверен — подмигнул. Куда они отправились? Где состоится заключительная часть явно заранее оговоренной встречи? Много бы я дал, если бы судьба позволила мне услышать их беседу. Хотя бы частично, хотя бы несколько слов.

К трем первоначальным версиям присоединилось, как минимум, пять свежих. Разобрать и оценить их мне явно не под зубам. Теорией сыска, в которой я считаю себя знатоком, здесь не пахнет — сплошная практика. Наверно, все же придется задействовать профессионалов. Того же восторженного моего почитателя — Гулькина.

Но предварительно нужно самому разобраться с уже нарисованными ребусами. Типа родителей Верочки…

6

Утром на первой электричке я поехал в Москву.

Вагон переполнен, сидячие места заняты, люди стоят в проходе, положив вещи на полки либо пристроив их у ног. Пожилые — с плотно набитыми клетчатыми сумками. Парни — с непременными бутылками пива. Девчонки — с орешками и конфетами.

Главная тема разговоров — прошедший недавно конкурс красоты.

— Что за мода пошла — голышом девок выставлять, — возмущается дебелая женщина в плаще. — Раньше платья носили — до пят, чтобы, значит, не сооблазнять мужиков, а нынче — трусы в обтяжку. Поглядишь сзади — голая задница нараспашку — одни только отверстия прикрыты.

— Устарела, мамаша, — смеется парень в распахнутой куртке. — Раньше женились вприглядку, не знали, что кому достанется. Теперь мужики поумнели — прежде, чем завалить, оценивают со всех сторон. И снаружи, и изнутри.

— Охальники! — в полный голос выдает дед из соседнего ряда. — Драть вас всех кнутом, штоб в разум вошли! Тады перестанете фулиганить!

В ответ — хохот. Вперемежку с матерными сравнениями.

Позади меня разговаривают более миролюбиво. По деловому. Две женщины обсуждают исчезновение мисс Дремов. Значит, уже просочились кой-какие сведения. Интересно, из какого источника? Может быть, тот же Федя Гулькин болтанул жене, та — подруге, подруга — другу. Будто ветер подхватил опавшую листву слухов и погнал ее по белу свету.

— Представляяте, — таинственно говорила одна из всезнающих сплетниц. — Нашу королеву увезли в Москву для одного политического лидера… Ужас, правда? Вроде, ездят по российским городам нанятые преступники и отлавливают для своих хозяев самых симпатичных девушек. Поэтому и устраивают повсюду конкурсы красоты…

— Слыхала, — напарница пальцем почесала в прическе. — Только не очень верю. Что ж они — политики да олигархи — гаремы себе устраивают? Больно уж хлопотно, никаких достатков не хватит. Одна гадалка в Ярославле открыла другую цель конкурсов. Создают дома терпимости для иностраных инвесторов. Чтобы, значит, привлечь в нашу нищую экономику побольше валюты. Гдядишь, сооблазнятся иностранцы нашими проститутками — мигом раскроют кошельки…

— Что у них своих шлюшек не хватает? — усомнилась первая. — Ерунда все это! Не такие иностранцы идиоты, чтобы из-за баб, пусть раскрасавиц, миллионы тратить! А вот родные политики — сладкоежки, сколько им не подавай — все мало. В том числе, по бабьей линии…

Я отключился от дурацких разговоров. Словно выключил у телека звук. Изображение имеется, но не слышно ни слова. Размахивают руками, гримасничают, шевелятся. Признаться, люблю таким нестандартным манером наблюдать по телевизору пароламентские баталии. И впечатляет, и нервы не напрягаются.

В голове сейчас — одна занозина: к кому напроситься на ночлег? Перебираю десятки друзей и просто знакомых и все — впустую. У одного — злющая жена, у второго — новорожденный, с третьим у меня — давнее противостояние, четвертый должен мне полкуска баксов, никак не соберется отдать. Вдруг подумает, что я заявился за должком?

Вдруг в памяти зародилось туманное пятно, приблизиось и распалось на части. Посредине — очертание мужской фигуры. Крупная лысая голова, узкие, как у меня, плечи, толстые бедра. И безостановочно шевелящиеся губы.

Витька Пудов, по студенчески — Груша! Вот кто ни за что не откажет в пристанище, наоборот, сам затащит в холостяцкое свое жилье, не слушая ни отнекиваний, ни ссылок на срочные дела. Затащит не только по причине доброты — дотошному журналисту хронически не хватает слушателей. Говорить он не просто любит — не может жить без собеседников. Профессиональная черта. Слова вылетают пачками, опережая мысли. Собеседники глохнут и немеют.

Придется потерпеть, зато пересплю в нормальной обстановке. Заткну уши ватными тампонами и усну.

Вывалился я в потоке пассажиров на московский перрон и настороженно огляделся. Вроде, никто не следит. С того самого часа, как согласился взвалить себе на плечи обузу поиска Верочки, ощутил себя хранителем некой тайны. А если имеется тайна — обязательно должны быть охотники за ней. Аксиома. Теорема, не требующая доказательств. Появление замаскировнного Витальки — лучшее тому подтверждение. Где гарантия, что он — единственный, что кто-то еще отслеживает каждый твой шаг?

Состояние — будто над тобой подвешен к небу на незримой нити увесистый кирпич. В любой момент нить разорвется и он свалится тебе на голову. Легко сказать — вычислить слежку. Это в романах да в повестях она просто отслеживается, только там удается с помощью хитроумных маневров уходить от «топтунов».

Дорога от вокзала к дому, в котором проживает Груша — тернистый путь Христа. В каждом встречном чудится следящий за мной бандит, каждый прохожий представляется агентом некой преступной группировки. За мной наблюдают из подворотен, изучают с балконов и лоджий, подсматривают из-за столиков кафе.

До того дошел, что мамашу, выгуливающую двух сорванцов, обошел стороной. Престарелого деда, изучающего витрину магазина, посчитал бандитским соглядатаем.

Таким образом напрягался и расслаблялся, расслаблялся и снова бросался в черную пропасть безнадежности до самого Витькиного дома.

Увидев меня, Пудов по-бабьи всплеснул руками и разразился многословным монологом. Таким многословным, что мне оставалось по-рыбьи раскрывать и закрывать рот. Остановить болтуна, что с голыми руками мчащийся поезд.

— Господи, да что же с тобой приключилось? Серый, как погода в ноябре, глаза ввалились, плечи сделались еще уже. Даже горбиться начал… Словно выдвинули тебя в губернаторы, а на выборах осчастливили одним процентом голосов… Молчишь? Вот и помалкивай, умней будешь… Говорят, в психушке все проголосовали за прежнего всенародно избранного и до слез любимого. Кроме сторожа. Когда его спросили: почему, мужик ответил: я здесь работаю, к психам не отношусь… Анекдот, конечно, но — прямо в цель… Недавно ездил к шахтерам — измученные мужики, голодные, высохли, как дрова, приготовленные на зиму. Поднеси спичку — вспыхнут, не погасишь… Говорят, меня собираются послать в Крымский дельфинарий, брать интервью у морских животных… Представляешь, дожили, политиков и бизнесменов не хватает…Надолго в Москву?

— Точно не…

— Меньше недели у меня не пробудешь — не отпущу. Вволю наговоримся, вспомним студенческие шалости… Кстати, повстречал недавно Вику — твою нержавеющую любовь. В такую матрону превратилась — я даже рот раскрыл… Как у тебя на семейном фронте? Много заделал детишек? Впрочем, какие там детишки, наверно, внуками обзавелся…

— Бездетный и… холостой. Как ты…

— Молоток!

От семейного положения Пудов перебросился на вооруженные конфликты в горячих точках, от них — на подорожавшую мебель, краем задел книжную ярмарку, рикошетом — несносную московскую погоду, ненадолго задержался в журналистских делах.

Пришлось принять, как выражаются политики, неординарные меры. Нет, я не стучал кулаком по столу, не орал во весь голос, не увещевал трепача — бесполезно, на Грушу не действуют ни запреты, ни просьбы. Просто скрутил из тряпки, которой он вытирал стол, кляп. Показал ему.

— Прекрати болтать! Не то — ты меня знаешь — заткну фонтан!

— Но я…

— Кому сказано?

Ошеломленный говорун кивнул.

— Я поживу у тебя пару суток. Возражения имеются?

Витька закивал и показал шесть пальцев. Дескать, раньше, чем через неделю не отпущу, не надейся.

— Будет видно, — с ловкостью завзятого дипломата ускользнул я от согласия или возражения. — Как пойдут дела.

В ответ — продемонстрировано пять пальцев. По сузившимся глазам хозяина квартиры я понял: торг бесполезен, на дальнейшее сокращение Витька ни за что не согласится.

И еще одно дошло до моего сознания. Придется освободить его от обета молчания. Мне сейчас нужен не безгласный манекен, а человек, способный отвечать. Ибо выпрыгнула чертом из коробочки свежая идейка: Пудов должен вывести студенческого друга на какого-нибудь опытного сыщика. Которому можно довериться, не опасаясь предательства. В том, что Груша знает таких людей, у меня — ни малейшего сомнения.

После окончания университета Витька перепробовал уйму специальностей. Начал с журналиста. Напечатал в газете непроверенный факт, который касался видного политика — прогорел. Выгнали. Уехал на Камчатку, года два проболтался на рыбных промыслах. На сейнере повредил позвоночник, с год провалялся на больничной койке. Вернулся на Большую Землю. В сельской школе вел уроки русского языка и литературы. Надоело. Обратился в уголовку, предложил свои услуги. Приняли. С одним условием: не выпячиваться, быть на подхвате. Подучится, набьет мозоли на мозгах, заднице и кулаках — выпустят в «свободный поиск». Пришлось согласиться.

«На подхвате» Груша проработал почти год. Понял — положение подчиненного не для него, по характеру он должен быть начальником. Неважно каким: директором рынка или заведующим родильным домом — лишь бы действовать самостоятельно, а не по указке безголовых руководителей. Возвратился в журналистику.

Что стоит Витьке, при его обширных связях в той же уголовке, свести меня с толковым сыскарем.

Я убрал самодельный кляп.

— Дай слово не дергаться и говорить только по моему разрешению.

— Черт с тобой, держи. Неужто заткнул бы пасть?

— Можешь не сомневаться.

— Даешь, Гвоздь! Наблатыкался в своих детективчиках — позавидуешь. На днях купил один. Название не упомню…

— Кто пообещал молчать? — грозно прикрикнул я, отлично понимая эфемерный характер нашей с Витькой договоренности. — Говорить — только по моему разрешению!

— Давай, репетируй!

— У тебя есть хорошо знакомый сыщик, на которого можно положиться?

— И не один, — восторженно закричал Груша. — Знаешь, как-то довелось присутствовать при операции нашей уголовки. Ребята повязали целую группу рэкетиров. Да так ловко, что те даже не поняли, что произошло, У одного из них удалось взять интервью. Представляешь, по горячим следам… Главред от восторга обделался… Вообще-то у него — страшнейшие запоры — литрами пьет слабительное…

Я выразительно показал болтуну кляп.

— Молчу, молчу… Только скажи: зачем тебе нужен сыскарь?

Пришлось приоткрыться. Учитывая болтливый язык приятеля, поведал ему далеко не все — самую суть. Дескать, у моих знакомых похитили дочь, официальная уголовка мемекает на подобии голодного теленка. А родители страдают, им нужно помочь.

— Есть у меня такой! — снова закричал Груша. — Сейчас — на пенсии, прострелили мужика, что-то внутри повредили. Что именно, не знаю, врать не обучен. Сыщик — класс, мигом вычислит похитителей твоей девчонки… Врешь ты, Гвоздь, о страдающих родителях. Наверняка хлопочешь об украденной прямо из постели любовнице… Можешь не признаваться, настоящий мужик о таких делах не откровенничает. Только одному мне, по-дружески, а? Страсть как люблю… эти самые истории…

— Опять разболтался? Ради Бога, уйми трепливый язык! Сведешь с отставником? Кстати, как его величать?

Пудов одарил меня торжествующим взглядом. Любил, до чего же любил, болтун быть необходимым. Начиная от подачи полезных советов и кончая одалживанием денег. Если даже знал — долг не вернут.

— Стулов Васька. От роду — двадцать восемь. Женат, но, подозреваю, несчастлив… Однажды свел его с Олькой — помнишь, была у нас на курсе красивая деваха? Глаза — прожектора, волосы — водопад, талия — двумя пальцами охватишь, груди — две подушки. Живи да радуйся. А Васька повертел носом и — в бега. Олька после этого с месяц со мной не разговаривала…

— Цыц! Снова тебя заносит… Когда познакомишь?

Груша схватил телефонную трубку, торжествующе помахал ею перед моим носом. Будто гаишник перед провинившимся водителем жезлом. Набрал номер.

Я внимательно слушал телефонный разговор, но, честно говоря, мало что понял. Груша разливался соловушкой, долбил собеседника дятлом. Непонятно, как тот реагировал на бурный поток воспоминаний, политических и бытовых анекдотов, экономических и культурных новостей. Как умудрялся вставлять хотя бы одно слово.

Наконец, болтун положил трубку, горделиво поднял голову, прищурился.

— Завтра он не может — идет в поликлинику. Послезавтра — в десять утра ожидает нас в гости. Придется поистратиться — Стулов на подсосе, пенсии не хватает. А выпить парняга любит, в меру, конечно: боится отбросить копыта…

Не переставая говорить, пренебрежительно поморщился. Дескать, вот пошли мужики, одной рюмки на полгода хватает. Детишки, детясельники — вот они кто.

Я насторожился. Заломит подстреленный сыщик несколько сотен минимальных зарплат — что тогда делать? Вместе с дедом Пахомом в подземном переходе исполнять дуэты из опер Чайковского? Или на время переквалифицироваться в грабителя?

— Учти, родители девушки… вернее дед и бабка — тоже пенсионеры, поэтому платить частному детективу не могут. Максммальная цена его услуг — бутылка, ну — две…

— А ты — тоже пенсионер? Небось, столько гребешь за свои дерьмовые россказни — «новый русский» позавидует… Успокойся, слабак, Васька денег не возьмет, зациклен на честности и справедливости, как и мы с тобой. Потрудится на общественных началах — не заржавеет.

— Как-то неудобно…

— Неудобно на потолке спать — одеяло свалится, — Витька выдал очередной заскорузлый анекдотец. — Говорю же, парень — класс!

Все получается, как нельзя лучше. Завтрашний свободный день затрачу на встречу с Верочкиной матерью. Авось, будет чем порадовать бесплатного частного детектива.

В качестве вознаграждения за оказанную услугу я разрешил Груше поболтать. Монолог растянулся до самого вечера, довел меня до головной боли. Не помогли ни анальгин, ни водка.

Наконец, тоже утомленный нескончаемой болтовней, хозяин постелил мне в гостиной и скрылся в спальне. Через несколько минут оттуда донесся невероятной силы храп. Под потолком панически заметались мухи, на окне вздрогнула занавеска.

Я погасил верхний свет, включил торшер и подсел к телефону. Думал не о пропавшей мисс Дремов и не о выслеживающих меня преступниках — только о Машеньке, бывшей моей жене, еще не вычеркнутой из паспорта и моей жизни.

Набрал знакомую комбинацию цифр. Протяжые гудки напоминали признание в любви.

— Алло! Вас слушают.

Мужской голос ударил по нервам и они до боли натянулись… Виталька!

Пришел в гости или переселился к матери, расставшись с очередной гражданской «супругой»? А мне что до его времяпровождения? Главное, пасынок напоминает опущенный шлагбаум, преграждающий мне возврат к жене.

Пришлось положить трубку. Беседовать с пасынком — ковыряться в помойке своих несчастий. А я, между прочим, терпеть не могу выглядить бедным, выпрашивающим, будто милостыню, жалость и сочувствие.

Выждал полчаса и повторил звонок. На этот раз ответила Машенька. Слушал негромкий, ласковый ее голос и… молчал.

— Алло! Алло!… Вас слушают… — Маша несколько долгих минут помолчала и вдруг прошептала. — Павлуша, ты? Перестань ребячиться… Скажи, это ты?

Я молчал. Слова зарождались в сердце и… застревали в горле. Да и что я мог сказать бывшей супруге? Люблю ее и… не люблю, хочу — к ней и… не хочу. Вернее, не могу.

Дурацкое состояние какой-то раздвоенности.

Машенька положила трубку, 7

Утром, опрокинув на меня целое ведро болтовни, Витька умчался в редакцию. На прощание проинформировал о куриных ножках и бедрышках, яйцах и колбасе, сливочном масле и разделанной селедке. Захочет постоялец поесть — сам сварит и изжарит. Ему — недосуг.

Я понимаю Грушу: сам терпеть не могу заниматься домашним хозяйством, если и варю первое — только из пакетиков. Быстро и удобно. Что же касается вредности, неизвестно, где ее больше: в стерильных упаковках или в перекормленых ядами натуральных овощах.

Ограничился чашкой кофе, заедая его черствым хлебом. Аппетита — ни на грош, голова, набитая болтовней Грущи, кажется, распухла — вот-вот лопнет. Во рту — пустыня Сахара. Или — Гоби? Со школьных лет терпеть не могу географию, путаю Канары с Камчаткой, Кавказ с Альпами. Заболел, что ли? Только болезни мне не хватает! Свалюсь — все полетит в преисподнюю: и рукопись новой повести, и выполнение обещания, данного бабе Фене.

Пора заняться делом.

Если я правильно понял бормотание деда Пахома, его дочь работает в каком-то банке, сейчас — в отпуску. Сидит дома, ожидая появления загулявшего муженька.

Подобный расклад меня устраивает. Муж — на работе, женщина — одна. Заманчивая обстановка для небольшой беседы. Размусоливать не стану — нет ни желания, ни времени. Всего два-три вопроса. Главный: где дочь? Почему она ее прячет? Да — да, нет — нет. Обычный обмен мнениями. Червертьчасовая разминка.

И я неторопливо двинулся к станции метро.

По двухдневной привычке контролировал каждого прохожего. От малолетка до престарелой, едва передвигающей ноги бабки. Из доверительных бесед со знакомыми ментами уяснил: в наше время пособником преступников может быть любой человек, вне зависимости от пола и возраста. Метастазы преступности, подкормленные жаждой наживы, пронизали все общество, начиная от нижних ее слоев и кончая верхушкой. Особенно верхушкой.

Вроде, все нормально, повторяющихся физиономий, подозрительнах типов не отмечено, никто не обращает внимания на сорокалетнего придурка, возомнившего себя современным Мегре.

И вдруг я споткнулся. Конечно, в переносном смысле слова. На автобусной остановке в раскорячку стоял парень в распахнутой куртке. Тот самый, из вагона электрички, который пояснял женщине современный взгляд на любовь и брак.

Случайность? Вполне может быть, но случайность довольно странная. Многомиллионная Москва — не сорокатысячный Дремов, здесь за одни сутки дважды с одним и тем же человеком не столкнешься. Если случится такое — пиши заявление о включении тебя в книгу рекордов Гинесса.

Я независимо протопал мимо остановки, подошел к газетному киоску. Расплачиваясь, незаметно оглянулся. Постарался — незаметно, получилось, наверняка, глупо. Нет ни опыта, ни сноровки.

Парень покинул остановочный павиольон и остановился неподалеку, изучая выставленные в витрине комка безделушки, каждая стоимостью в пенсию деда Пахома. На меня не смотрит, но в стекле витрины, будто в зеркале, я уловил его настороженный взгляд. Слежка, наглая слежка!

Что делают в таких ситуациях опытные люди? Я напряг мыслительный аппарат, выцарапал из памяти отрывки из своих детективов. Естественно, не придуманные, почерпнутые из рассказов ментов.

Уходить проходными дворами? А кто может подсказать, какой двор проходной, а какой — тупиковый? Сутками просиживая за письменным столом в захолустном Дремове, не очень то ознакомишься со столичной географией…

«Схватить» такси либо частника и попросить водителя запутать следы? Водитель может оказаться наводчиком или шестеркой бандитов.

Самое примитивное — попытаться скрыться в метро. Втереться в толпу пассажиров, на каждой станции перепрыгивать из вагона в вагон, из поезда в поезд. Так запутать следы, чтобы самому их не распутать.

Сказано — сделано, задумано — выполнено. Перепрыгивая через ступеньку, помчался по эскалатору. Парень — за мной. Будто привязался незримым канатом. Он уже не прятался и не отворачивал башку — шел напролом.

Во время очередной пересадки пастух исчез. То ли посчитал задание выполненным, то ли передал слежку напарнику, то ли — никакой он не пастух. Обычный любопытный пассажир. Нет, перебил я сам себя, за мной следят. Кто и зачем — второй вопрос. Нельзя расслабляться.

Я с полчаса посидел на лавочке, успокоился. К матери Верочки сразу не поехал. Почему-то был уверен, что на дальних подступах к ее дому меня ожидают. Завернул в тощий скверик присел на скамейку и задумался…

Если за мной следят, то единственная причина слежки — затеянное расследование исчезновенния мисс Дремов. То-бишь, внучки соседей. Пасут, конечно, похитители. Но откуда им стало известно о просьбе бабы Фени и моем идиотском согласии? Знает об этом, кроме меня и «заказчицы», только Надин. Дед Пахом — не в счет, его может заподозрить только пациент психушки.

А как же быть с Виталькой? Пасынок знает о похищении девушки и о моем обещании найти ее. Не зря же он пас меня во время посещения уголовки. Тоже неприкрыто и нагло. Если он связан с преступниками — реальный повод для дальнейшей слежки, но уже в Москве. Несмотря на заусоренные алкоголем мозги, Виталька должен понимать: засветился. Вот и передал эстафету улыбчивому дружану.

Предположим, мои подозрения основаны не на зыбком песке — на гранитной почве. Тогда что означает появление у стенда химико-торгашки мужчины с проседью в прическе, как оно вписывается в новорожденную версию?

Элементарно просто. Виталька представил отчима своему боссу. Рассчитывать на то, что я тогда остался незамеченным — непроходимая глупость. Босс и организовал московскую слежку.

Все — в рифму, все — продумано. Завтра же расскажу об этом сыщику, с которым меня познакомит Груша. Высмеет? Ради Бога, пусть вволю поиздевается, если я непроходимый тупица, профессионал вылечит меня от излишней подозрительности. Если посчитает мою версию с"едобной, возьмет ее на вооружение.

Для всех этих размышлений хватило чуть больше часа. Поднялся с лавочки совсем другим человеком, собранным, серьезным. Похоже, теперь речь идет не только о похищении «королевы красоты», но и о моей безопасности.

Так просто бандиты следить не станут. Узнают, с кем я нахожусь в контакте, пройдутся по адресам или телефонам людей, у которых я побываю или позвоню, потом — действия. Опасных, по их мнению, ликвидируют, неопасных запугают. Что до меня, можно не сомневаться, замочат в первую очередь.

А я ведь звонил Машеньке, пусть не разговаривал, но — звонил. Вдруг ее телефон — «на прослушивании»?

Тревога за свою жизнь отступила, ее сменила тревога за судьбу жены… Бывшей жены…

И все же я упрямо пошел к Верочкиной матери. Опасно-неопасно, какая разница? Есть такое емкое слово — «нужно», с ним не поспоришь.

Выйдя из метро, позвонил из древней будки телефона-автомата. Жетонами не запасся, пришлось купить один у девчонки с размалеванным кукольным личиком.

— Понимаете, жена рожает, до роддома не довезу — хочу вызвать акушерку. Раньше двушка решала все проблемы, а сейчас…

Девица оказалась с понятием.

— Плохо предохранялись, да? Сейчас рожать — с моста в реку прыгать. Если, конечно, вы не банкир или солидный бизнесмен… Чем пользовались: таблетками или презервативами?

Старомодный я все же человек! Подобные рассуждения напоминают болотную жижу, в которую тебя ткнули мордой. Тем более, когда они исходят от девицы не старше шестнадцати годков. Глядит на меня огромными глазищами, приоткрыв жирно намалеванный рот. Будто напилась мужской крови и забыла вытереться. И рассуждает об интимной стороне жизни.

Не отвечая, я сверился с записной книжкой и набрал на диске номер. Девица презрительно фыркнула и ушла. Разговаривать с неандертальцем только время попусту терять.

— У телефона, — пропел высокий женский голос. — Говорите.

— Лидия Пахомовна?

— Смотря, кто звонит. Некоторым можно — Лидочка.

— Я к ним не отношусь… Беспокою по поручению вашей матери. Она просила…

Кокетливость будто сдуло струей воздуха из включенного вентилятора. Голос переполнен слезами, так и рвутся рыдания… Обычная истеричка или наркоманка? Может быть, и то и другое…

— Что-нибудь с Верочкой?… Да не тяните же вы — говорите!

В принципе все выяснено — у матери Верочка не появлялась. В противном случае Лидия Пахомовна вела бы себя по другому. Хитрила, изворачивалась, но не плакала. Можно прощаться. Но что-то меня удерживало, какое-то шестое-десятое чувство.

— С вашей дочкой ничего не случилось. Если вы согласитесь на встречу — расскажу более подробно.

Я ожидал немедленного приглашения домой, но женщина вдруг успокоилась. Так же неожиданно, как только что зарыдала. Впрочем, ничего удивительного, главное выяснила: с дочерью все в порядке. Остальное, в том числе состояние здоровья престарелых родителей, ее не интересует.

— Видите ли, сейчас я должна выйти в магазин. Если не возражаете, мы можем встретиться где-нибудь на нейтралке. Вас устроит метро Профсоюзное?

— Когда и в каком месте? — довольно неприветливо осведомился я.

Быстрая смена настроения — от кокетливо-зазывающего до истерического и обратно: от истерики к деловому обсужлению — не может вызвать даже малой доли симпатии. Заочно, еще не видя дамочку, я проникся к ней чувством брезгливости. Будто прикоснулся к змеиной коже.

— На выходе к магазину «обои». Я буду одета в коричневом плаще, в руке — хозяйственная сумка такого же цвета… Узнаете?

— Постараюсь…

Мать Верочки я узнал с первого взгляда. И не только по цвету плаща и сумки — было в ней нечто порочное, вызывающее антипатию. Возможно, жирно накрашенные губы, надменный взгляд, волевой подбородок. И — слишком уж подвижные бедра, которые, казалось, жили своей жизнью, отделенной от жизни хозяйки. Верочка ничего не унаследовала от матери — ни непомерной гордости, ни лисьей хитрости. Насколько мне удалось разобраться во внучке бабы Фени, она была несовременно наивной — этакий тепличный росток, требующий к себе бережного отношения.

— Что вы должны передать мне? — не тратя дорогое время на мелочи, типа знакомства, с ходу приступила к главному дамочка. — Если с дочерью все в порядке, остальное меня не беспокоит.

Под «остальным» подразумеваются, конечно, родители… Ну и стервоза же эта выхоленная самочка!

— Ваша дочь… ушла из дома.

Вздернутые накрашенные бровки, недоверчивая улыбка на губах. Дескать, рассказывайте небылицы, куда могла уйти Верочка, если не ко мне? А у меня ее нет.

— Как это ушла?

На глупые вопросы не сразу найдешь адекватный ответ. Как уходят: ножками, в поездах или в автобусах.

— Может быть, она уехала к родственникам по линии отца? — подсказал я очередную версию. Не помню, какую по счету.

— Исключается. У бывшего мужа в Петербурге живет сестра, но дочь не знает о ее существовании.

— А если — к подруге?

Спросил наобум. Откуда женщине, фактически отказавшейся от своего ребенка, знать ее друзей и подруг. Судя по непомерной гордости, которая так и сквозит в каждом слове и жесте, Лидия Пахомовна никогда не обременяла себя дружескими отношениями. Как любая мать, она видела в дочери свое продолжение — и по форме, и по содержанию. Поэтому мало интересовалась времяпровождением Верочки, переложила эту обязанность на престарелых родителей.

— Не знаю, — честно призналась она. — Простите, я тороплюсь. Если отыщете беглянку — позвоните. Буду благодарна.

Не прощаясь, пошла по улице. Прямая, строгая, напоминающая ожившее мраморное изваяние. Коммондор женского пола.

Что я получил от свидания с Верочкиной мамашей, кроме неприязни и брезгливости? Смутное упоминание о сестре бывшего ее мужа, живущей в Петербурге? А что это дает, если Верочка ничего не знает о своей тетке?

Ей могла сказать бабушка? Да, могла, но вряд ли сообщила адрес. А если бы и сообщила — Верочка не относится к сильным натурам, не бросится без оглядки в многомиллионный город. Побоится.

Итак, северную столицу можно оставить в покое. Так же, как и надежду на бегство девушки к матери. Остается все тот же круглый, насмешливый нуль.

Авось, звтрашнее свидание с раненным сыщиком внесет какую-то ясность. Без этого — запутаюсь и буду блуждать по лабиринту таинственных фактов и туманных предположений.

Черт меня дернул за язык согласиться искать пропавшую внучку, в очередной раз выоугался я. Нет, не черт — баба Феня. Сидел бы сейчас за пищущей машинкой, изобретая повороты и развороты сюжета. Короче, работал бы, а не занимался дурацкими поисками взошедшей над Дремовым новой «звезды».

Рядом с покаяными мыслями крутились-вертелись совсем другие, имеющие к ним едва различимое касательство. То пропадая, то возникая вновь, они, эти мысли, мучили меня с тех пор, как я увидел в припаркованной легковущке пасынка в дурацких очках-колесах и в не менее дурацком картузе.

Кто и почему меня пасет? Ну, кто — ясно, нет смысла напрягать и без того изношенные мозги: пасынок-алкаш и белозубый парняга в распахнутой куртке. А вот по чьему заданию и с какой целью? Самодеятельность отметается, ради удовольствия видеть тощего отчима Виталька шагу не сделает.

Значит, имеют право на существование две пока ничем не подтвержденных версии: только-что начатое мною расследование похищения дремовской «королевы красоты» и мой визит в уголовку. Что до заказчика слежки, то его имя выяснится позже. Уверен: обязательно нарисуется!…

8

Похоже, расследованием преступлений начали заниматься подросткм, подумал я, увидев сыщика. Ибо по внешности Стулов мало напоминала сотрудника уголовного розыска. Передо мной — сухощавый, узкоплечий парнишка, недавно окончивший десятилетку и не знающий куда податься в жизни.

— Знакомьтесь, — громогласно предложил Витька, подталкивая меня к «пацану». — Знаменитый создатель ужасных детективов Павел Бодров, — изящно повел он рукой в мою сторону. — Злейший враг убийц, насильников и грабителей Василий Стулов, — такой же жест в сторону сыщика. — Ваш союз ознаменует новую эпоху разгрома криминальных группировок. Если, конечно, эти самые группировки своевременно не почуют опасности и не прихлопнут вас.

— Не трепись, — негромко приказал сыщик неожиданно густым басом. — Если можешь, оставь нас наедине.

— Могу, конечно, могу! — радостно оповестил весь под"езд Груша. — У меня очередное интервью, после засяду за заказанный редакцией очерк. А вы обнюхайтесь. Очень прошу тебя, Васька, не обижать моего студенческого дружка, будь с ним поласковей, помоги. Разрешаю накормить младенца манной кашкой, напоить сладкой водичкой…

— Пошел вон, трепло!

Стулов, посмеиваясь, выпроводил болтуна за дверь. На прощание попросил.

— Сделай так, чтобы тебя часа три искали и не могли найти. Ожидаю к обеду. Конечно, не с пустыми руками. Кнопку звонка не нажимай, стучи ногой. Могу презентовать хозяйственную сумку или полиэтиленовый пакет.

— Спасибо, имеется и то, и другое. У меня не заржавеет, — понизив голос, горделиво заявил трепач. — Тем более, что я предугадал твою просьбу-требование. — ногой подтолкнул пакет с бутылкой и незатейливой закуской. — Потребуется добавка — ради Бога, обеспечу…

Последние слова заглушила захлопнутая хозяином дверь…

Разместились мы не на кухне — в комнате. Молчаливая жена Стулова быстренько накрыла на стол — две чашки с блюдцами и чайными ложечками, банка растворимого кофе, свежеиспеченная шарлотка — и незаметно исчезла. Стук запираемой двери известил о том, что женщина покинула квартиру.

А вот Машенька обязательно присела бы рядом с мужем и гостем, приняла бы самое активное участие в мужской беседе. Ибо она — современная женщина, а не домработница и не безмолвная рабыня.

Василий деловито разложил на обеденном столе стопку четвертушек чистой бумаги, ручку, несколько фломастеров. Принес ворчащий чайник.

— В общем, Витька познакомил меня с вашим делом. Пока ничего обещать не могу. Постарайтесь рассказать все, желательно максимально подробно. На этой стадии интересны мельчайшие детали. Включая ваши версии. Я запишу, после поразмыслю.

Несколько минут я молчал. Не потому, что выстраивал в сознании известные мне факты и связанные с ними предположения — они настолько внедрились в меня, что без подготовки могу выложить от "А" до "Я". Необходимо оговорить предстоящие деловые отношения, с самого начала ликвидировать возможные недоразумения.

— Прежде всего, дед и бабка пропавшей девушки — люди небогатые, живут на скудную пенсию… Понимаете?

— Конечно. Сам — в аналогичном положении. Никаких гонораров. Если соглашусь — из чисто профессионального интереса. Мне еще не приходилось заниматься подобными делами.

Я с облегчением вздохнул. Будто выдавил из горла мешающий говорить кляп. Страх как не люблю деловые переговоры, связанные с деньгами. С души воротит, мозги туманит. Машенька смеялась, именовала мужа сверхнаивным идиотиком.

Кажется, сидящий напротив меня сыщик — «идиотик» в квадрате.

— Итак, слушаю вас, — вежливо поторопил Стулов.

Я заговорил. Медленно и нерешительно. Иногда ненадолго замолкал, не зная как подать очередной факт или собственное видение. Стулов не торопил. Он быстро заполнял свои четвертушки. На одной — несколько слов, на другой — добрая половина, на третьей разбрасывал вопросительные и восклицательные знаки. Я тоже люблю, работая над очередной книгой, расставлять акценты, заполнять такие же карточки. Подвигаешь их по поверхности стола, меняя местами — разрабатываемый сюжет представляется более емким и понятным. Но здесь не литература — жизнь. Обкаканая и описяная, на подобии старомодной пеленки.

Наконец я иссяк. Кажется, более или менее внятно, изложил суть дела с нюансами и детальками, нарисовал действующие лица, обозначил непонятные для меня их действия. Очередь за сыщиком.

Стулов разложил перед собой добрый десяток четвертушек.

— Итак, что мы с вами узнали. Номер один — ваша соседка знает о просьбе Аграфены Николаевны, в курсе вашего согласия, — четвертушка перекочевала на правый край стола, ее место заняла следующая. — Номер второй — пасынок. Многозначительный фактик! С ваших слов он знает все. Или — почти все… Номер третий — мужик с проседью в прическе… Неожиданная встреча трех «номеров» на дремовском вокзале. Неожиданная ли? Ладно, допустим ее случайность… Перейдем от «героев» к событиям… Рассказ бабы Фени о конкурсе. Мужики-охальники. Неизвестная девушке родная тетя в Петербурге. Упрямо не желающий покидать квартиру дед Пахом… Кажется, все?

— А слежка за мной? — тихо напомнил я. — Она не вписывается в вашу картотеку?

— А вы уверены, что не почудилось?

— Уверен.

Стулов взял чистую четвертушку, что-то бегло записал.

— Теперь — все… Я беру это дело, но при одном условии: вы мне будете помогать. Негласно, конечно. Больной, израненный сыщик будет работать за ширмой. Понимаю ваше недоумение, но имеются определенные обстоятельства, о которых предпочитаю умолчать… И еще одно — без моего согласия вы ничего не предпринимаете. Даже — по мелочам.

— Как быть со слежкой? — настырно напомнил я.

Стулов задумался. Положил подбородок на раскрытую ладонь и уставился в угол комнаты.

— Вот здесь — проблема. Если вы не ошиблись и за вами действительно следят, возникает довольно сложная ситуация. Вывод однозначный: реагировать нельзя, просто не обращайте внимания, ведите себя так, будто ничего не заметили и ничего не боитесь.

— А если…

— Думаю, до тех пор, пока преступники не узнают, что вам известно, а что неизвестно, силовые приемы — не в их интересах. Могут, конечно, пугать, не больше.

Ему— то хорошо рассуждать, выстраивать логические цепочки, а мне каково жить под страхом расправы? Да, возможно он прав -от убийства они пока воздержатся, но схватить, увезти в какой-то подвал для более конкретного «разговора» с помощью щипцов и паяльников, в их силах.

Все это я высказал в более мягкой форме. Не потому, что щадил травмированную нервную систему сотрудника уголовки — боялся, как бы он не посчитал меня «волком заячьего помета». Терпеть не могу выглядеть жалким трусом.

— Продумаю, — коротко пообещал сыщик. — Посоветуюсь.

— И все же, как мне быть, — напирал я, уловив в голосе собеседника легкие сомнения.

— Я уже посоветовал…

Переговоры заняли ровно три часа. Витьку мы так и не дождались — то ли он закрутился с интервью, то ли засиделся за стрекочущей, будто вертолет, машинкой, то ли с головой окунулся в любимый Интернет. Пообедали вдвоем. Тихая, как мышка, жена Стулова возникла в квартире так же незаметно, как исчезла.

На столе — никаких деликатесов: наваристые щи, рассыпчатая картошка с малосольными огурчиками. Против ожидания, обошлось без возлияний. Видимо, Груша выдал желаемое за действительное. Оставленная им сумка таинственно исчезла. Скорей всего, ее прибрала бдительная супруга «алкаша».

— Связь со мной — без проблем. Просто приезжайте время от времени и, не таясь, звоните. Звонить из Дремова накладно, но если удастся найти «бесплатный» телефон — ради Бога. Буду рад. Лишнего не говорите, не исключается подслушивание, просто договоримся об очередной встрече.

— Могут засечь? Кто и зачем? Насколько я понял, именно это вас беспокоит.

Стулов беспечно отмахнулся.

— Нисколько! Простая предосторожность. Ежели по мелочам, пусть засекают — сами высветятся. Это нам с вами и нужно. Конечно, самое лучшее и безопасное — приобрести мобильник, но это удовольствие лично мне не по карману.

— Мне тоже.

Терпеть не могу плакаться по поводу нищенского состояния, тем более, фактически незнакомому мужику. Но Стулов невольно вызывал прилив симпатии, с ним мне было легко и свободно.

— Короче, расклад такой: вы добываете информацию, я ее обрабатываю и делаю выводы. Когда привлекать официальные органы, в какой форме это сделать — решим позже.

Кажется, меня собираются использовать в качестве подсадной утки, на которую обязательно клюнут крупные селезни. Подобный вариант мною уже прорабатывался в небольшой повести — ничего нового. Если только он завершится благополучно. Отказываться нельзя — помощь профессионала неоценима, без нее нам с бабой Феней не обойтись. Пришлось изобразить радостную гримасу и покорно закивать одуревшей от грядущих неприятностей головой.

Распрощались значительно теплей, нежели при знакомстве. Это и понятно — мы превратились в компаньонов. Один будет заниматься чистой, стерильной работой в уютной квартире под надзором заботливой женушки, второй сунет глупую башку в огнедышащую печь. Чтобы извлечь оттуда жаренную информацию.

Называется — справедливое распределение обязанностей…

Вышел я из под"езда, огляделся. Вроде, ничего опасного. Если не считать болтающей по мобильнику знакомой девицы — знатока «предохранения от нежелательной беременности». Похоже, парень в распахнутой куртке все же выследил меня и теперь благополучно передал эстафету перекрашенной девице с оголенными ляшками.

Увидев меня, она расплылась в сладенькой улыбочке, выразительно подмигнула. Дескать, как настроение, не разродилась ли страдающая супруга, нет ли желание пообщаться в обстановке, «максимально приближенной к боевой»? Зря стараешься, шлюшка, у меня — ни малейшего желания. Я равнодушно пожал плечами и медленно двинулся по направлению к автобусной остановке.

Девица не успокоилась. В последний момент прыгнула на подножку автобуса. С такой сноровкой, будто всю свою короткую жизнь только и занималась штурмом городского транспорта.

— Что же ты делаешь, оглашенная? — испуганно заверещала толстая тетка, спасая от вертлявой девчонки громадную сумку, набитую «товаром». — Брысь, вертлявая сучка!

Девица склонилась к уху тетки, что-то выразительно прошептала. Та отшатнулась и испуганно втянула голову в жирные плечи. Я услышал всего два слова: «лярва» и «усохни». Одно это сказало мне больше, чем любые документы и картотеки.

Проводила меня топтунья до самого под"езда пудовской башни. В полном соответствии с инструкциями Стулова я вел себя максимально спокойно: не пытался скрыться, пугливо не оглядывался.

Витька трещал на пищущей машинке, по привычке шевелил губами, морщил лоб. Короче — работал. На столе и на полу — листы исчерканной фломастером бумаги, плетенная корзинка забита бумажным мусором.

— Почему не пришел в оговоренное время? — строго спросил я. — Пообещал заявиться к Стулову через три часа…

Журналист спрыгнул со стула, будто петух с насеста, забегал по комнате, ероша редкие волосы.

— Человек полагает, а Бог располагает — старая поговорка. Приехала в Россию суперзвезда, певица экстракласса. Зануда редкая, от одного вида — тошнота, не женщина — ободранная кошка. Я, естественно, подваливаюсь с хитрыми вопросиками, Петька крутился с камерой…

— Покороче нельзя? — попытался я прервать рассказчика, чувствуя ломоту в висках. — У меня уже крыша поехала от твоей болтовни.

— Сейчас, сейчас… Телохранители меня оттерли в сторону — парни крепкие, накачанные, не отобьешься. Пришлось зайти с другой стороны. Пока коллеги-конкуренты штурмовали машину и потом — лестницу, я пробрался в гримерную…

— Витька, прошу…

— Уже заканчиваю…

Понятия «заканчиваю» и «начинаю» для Пудова равнозначны, вернее, второе явно пересиливает первое. Завершив повествование о непробиваемой певице, Витька без передышки переключился на завалы книг, которые мало кто покупает, и перешел к обзору криминальных новостей.

Журналист он — всеядный, лезет во все дырки, неважно, куда они ведут: в культуру либо в спорт. По этой причине пользуется неиссякаемым авторитетом в редакции и в Союзе журналистов.

— Все! Умолкни или применю силовой прием! — вне себя заорал я, хватая валяющуюся на телевизоре пыльную тряпку.

— Стой! — предупреждающе вскинул Пудов обе руки. — Ты ведь сам попросил об"яснить мое исчезновение… Умолкаю… Только два слова, ладно?

— Два и не больше!

— Ты кому говорил о том, что будешь ночевать у меня?

Я обомлел.

— Что произошло?

— Ничего особенного. Позвонили и попросили тебя к телефону. Естественно, я спросил: кто? Ответили: по делу, из союза писателей. Поинтересовались, когда будешь, обещали перезвонить… Почему ты так разволновался? Связано с женщиной, да? Признайся, кому из них дал мой номер телефона?

Действительно, женщина… Единственный человек, знающий, где в случае необходимости меня можно найти — баба Феня. Прямо с московского вокзала позвонил ей и попросил: если меня будут искать, сообщить номер телефона Пудова.

Никто не перезвонил. Видимо, пастухи убедились в том, что «объект» остановился у Пудова и успокоились. Не навсегда, конечно, на время. Но я все-таки терпеливо просидел в обнимку с телефоном до полуночи. Никто не позвонил.

Рано утром распрощался с Грушей и уехал в Дремов…

9

Домой заявился в полдень. Злой до головной боли, голодный до тошноты. Не здороваясь с разгуливающим по коридору дедом Пахомом и не заглянув на кухню, откуда доносились призывные позвякивания посуды, я заперся на ключ в своей берлоге.

Прежде всего, набить ноющий желудок. Поставил на плитку кастрюльку, достал из холодильника пакетик горохового супа. Пока не вскипела вода занялся бумагами. Просмотрел конец рукописи, как говорится, вошел в ритм работы.

Не успел прочитать пару строк — вкрадчивый стук в дверь.

Открыл. На пороге — баба Феня с подносом. Тарелка с домашими пельменями, поджаренные гренки — не чета осточертевшей «пакетниковой» диете. Аромат зашекотал в носу, изгнав из меня все прочие мысли.

— С приездом, Игнатьич. А я заждалась — не едешь и не едешь…

Говорит, а в глазах — затаенный вопрос: что узнал о Верочке, какие хорошие-плохие вести привез. У Аграфены Николаевны — свои вопросы, у меня — один единственный.

— Кому вы давали московский номер телефона?

— Никому, Игнатьич, как перед Богом — никому… Что приключилось?

Наверно, выражение моего лица напугало старуху — сердитое и даже грозное. На подобии судебного обвинителя, требующего для подсудимой пожизненного заключения.

Если она говорит правду, кто еще может сообщить пастухам номер пудовского телефона? И вдруг я прозрел: еще один человек знает его — моя бывшая жена. Следовательно, ее сынок.

Мне стало жаль старуху. Если она даже сообщила кому-нибудь телефон Пудова — в чем провинилась? Ведь я дал его именно для людей, которые поинтересуются мной.

— Успокойтесь, ничего не произошло. Просто интересуюсь… Что у вас новенького?

Баба Феня поставила поднос на стол рядом с машинкой, осторожно отодвинула в сторону пачку бумаг. Присела на краешек стула, сложив на коленях узловатые, сморщенные руки.

— Много чего, уж и не знаю, с чего начать?

— Неважно с чего. Слушаю?

— Вчерась ходила на рынок. Пенсию принесли и мне, и старому. Вот и порешила накупить круп, мучицы да овощей. Возвращаюсь, а какой-то парняга в нашем замке ковыряется. Увидел меня — не убежал, стоит и ухмыляется. Да еще брешет, шкодливый псина. Будто новым замком интересуется. Старик сговорился с какой-то фирмой — вставили хитрый израильский. Я пригрозила паскуднику милицией. Куда там — еще пуще заулыбался. Но все же ушел.

Две странности. Первая, главная — откуда старый пенсионер взял немалые деньги на установку дорогостящего замка? Дала Надин? Сомнительно. Кокетливая химико-торгашка — довольно прижимистая особа. И — вторая: зачем преступникам интересоваться входом в коммуналку, где нечем поживиться? Ради спортивного интереса, что ли?

Но эти размышления отступили под натиском неожиданной догадки. Я был почти уверен, что замком интересовался пасынок.

— Парень — блондин? Или — рыжий?

— Чернявый, Игнатьич, такой черный, будто из Чечни пришкандыбал.

Значит, не Виталька, с непонятным облегчением подумал я, он блондин с рыжеватым оттенком. Остальное, меня не интересут. Пока не интересует.

— Еще что?

Старуха неодобрительно пожевала сухими губами. Будто выругалась в мой адрес. А еще книжки пишет, никакого тебе терпежу, торопит, подгоняет. Она достала из кармашка халата конверт, молча положила на стол.

Обычный конверт, с марками, но без штемпеля. Значит, доставлен «нарочным» и брошен в почтовый ящик. Внутри — листок бумаги с одной строчкой, написанной печатными буквами. «Отдай коробки, вернем девчонку». Конечно, без подписи и даты.

— Что за коробки?

— А я знаю?

— Что сказал дедушка?

— Как всегда, фыркнул. И — все. Старая рухлядь без понятиев. Врачи сказали: старческий склероз.

— Понятно. Вернее, не понятно… Еще что?

— Приходил из уголовки пузатый мужик, спрашивал тебя. Признаюсь, я испугалась: вдруг что-нибудь недоброе с внучкой. А он — по делу, мол, к писателю, по литературному делу.

Все ясно — Гулькин навещал для обсуждения прочитанной им моей книги. Нужны мне сейчас эти «читательские конференции», как нашему коммунальному коту Муру второй хвост или пятая нога.

— Просил что-нибудь передать?

— Да… Пусть, мол, господин Бодров заглянет в милицию — для него есть новости… Может быть, Верочку нашли, — моляще заглянула мне в лицо старушка. — Ты бы сходил, а? Вишь, как уважительно относятся — господином кличут.

Обязательно схожу! Вот только выпытаю у старой остальные новости, которыми, она набита, как наволочка подушки пухом. Или колючими перьями?

— Как поживает моя соседка?

Баба Феня поджала тонкие губы, нагнала на лоб дополнительные морщины. Знаю — не любит она кокетливую коротышку, подозревает во всех женских грехах, начиная от мерзкого разврата и кончая намазанным лицом.

— Что ей деется? Мужиков ищет, каждому готова подставиться. Гляди, паря, мужик ты молодой, как бы Надька не уволокла тебя в свою постелю. С ее станется — повертит задницей, задерет повыше свои вымя — какой мужик устоит? После станешь жалиться — ан поздно.

— Зря вы так. Надин, как и любая женщина мечтает выйти замуж, создать семью. Что в этом зазорного?

— Семью, баешь? Разгуливает с молоденьким парнишкой, мечет на него взгляды, а он ей почти в сынки годится. О какой-такой семье говоришь?

Внутри у меня появилась острая игла и ну колоть в одно и то же место. Я уже точно знаю, кого «совращает» Надин, с кем прогуливается, маняще покачивая выпуклыми бедрами.

— Кто такой этот парень?

— Да ты, Игнатьич, знаешь его. Приходил недавно — цельный час разговоры разговаривали да чайком их промывали. Виталькой его именовал.

Все знает старая, все подслушала и подсмотрела. Даже наше с пасынком чаепитие умудрилась засечь. Ради Бога, пусть старается — все ее трофеи пойдут в мою копилку.

— Больше никто не беспокоил?

— Как же, как же, — заторопилась Аграфена Николаевна выплеснуть остающиеся сведения. — Приходил… как его по нынешнему кличут? Понсор ентого самого сатанинского конкурса…

— Спонсор? И что он сказал?

— Деньги принес. Большие денежки, — баба Феня развела худющие руки, между которыми, наверняка, уместится десяток миллионов баксов. — Повинился — не доглядел, не обезопасил… чемпионку. Потому и платит.

— И вы взяли деньги? — удивился я, зная удивительную по нашим временам щепетильность старой женщины.

— А што им пропадать? — резонно возразила бабка. — Все равно тот самый понсор расфукает на баб и коньяки-водки. А мы со старым их в дело приспособим — положим на книжку и станем кажный месяц снимать проценту. Все прибавка к пенсиям.

Размечталась старая, небось, уже распланировала, что купить Верочке: какую обувку на зиму, какое новое платьице, бусы на шейку, перстенек на пальчик. Лично им с мужем ничего не требуется — до смерти остается самая малость, походят в старой одежке. А вот Верочка — другое дело.

— Больше нет новостей?

— Имеется еще одна… Спасибо, Игнатьич, напомнил — совсем стала плохая, забываю… Звонил тебе один мужик. По разговору — культурный. Вежливый такой.

— И что он сказал?

Баба Феня несомненно обладает артистическим талантом, который передала по наследству внучке. Она с такой лихостью и умением изобразила чуть хриповатый — курит, наверно, много — мужской голос, так полно нарисовала самую суть сказанного, что я наглядно представил себе таинственного абонента.

— Ничего не попросил передать?

— Не, не просил. Сказал — перезвонит… Кушай, милый, пельмешки, остынут — в горле застрянут. Попей чаек с греночками, пользительны они для желудка…

Проводив «осведомительницу», я с жадностью набросился на пельмени. Не с мясом — нынче мясцо кусается — с картошкой, сдобренной жаренным луком, они были чудо как хороши. С удовольствием попил чай с гренками.

Все, теперь самое время навестить Гулькина.

Покопался на книжной полке, выудил вышедший лет пять тому назад роман «Игра в поддавки». Авось, подаренная книга с авторским автографом еще больше размягчит твердокаменное сердце сыщика, подтолкнет его на большую активность расследования дела об исчезновении мисс Дремов.

Так и получилось.

— Рад вас видеть, Павел Игнатьевич! — трубно провозгласил Гулькин, ловко освобождая из-за письменного стола объемистый животик. — А я уже начал беспокоиться — куда-то пропали на целые два дня… Разве можно так исчезать в наше время? Вокруг — убийцы, рэкетиры, грабители.

Можно подумать — писатель обязан общаться с уголовкой по три раза в день: утром, днем и вечером. На подобии приема лекарства.

— Ездил в Москву по литературным делам, — как можно равнодушней проинформировал я, присаживаясь на стул напротив сыщика. — Говорят, волка ноги кормят — то же самое происходит с писателем. Крутишься-вертишься.

— И какие результаты двухдневного вашего «верчения»? — поинтересовался Гулькин, вытаскивая из ящика стола какой-то бумажный пакет. — Просто напомнили о своем существовании или заключили очередной договор?

Наступил удобный момент укрепления отношений с уголовным розыском. С некоторой долей гордости, смешанной с притворным смущением, я извлек из дипломата уже давно итсчезнувшую с прилавков книгу.

— Нет, не договор и не общение. Получил, на днях выпорхнувший из типографии, авторский экземпляр своей новой книги. Хочу подарить его вам — читайте и критикуйте. Мне необходимо квалифицированное мнение опытного криминалиста.

Как всегда, меня затошнило. Словно лизнул башмак, испачканный в навозе. Но цель достигнута — Гулькин размяк. По лицу распозлась глупейцшая улыбочка, глаза замаслились. А когда он прочитал подхалимистую надпись, вообще расплылся кисельной лужицей. «Талантливому сыщику от автора. С уважением и благодарностью». Неприкрытый подхалимаж. А Федор принял его за чистую монету и радуется, словно ребенок, получивший желанную игрушку.

— Спасибо, огромное спасибо, дорогой Павел Игнатьевич… Обязательно прочитаю. Сегодня же. А вот критиковать не обещаю. Вы излагаете факты так профессионально — руками разводишь… Кстати, я вплотную занялся делом внучки Сидоровых. Имеются первые результаты… Вот, взгляните.

Жестом карточного шулера он вытащил из пакета и бросил на стол две фотокарточки. Так ловко, что они легли рядышком, соприкасаясь углами. На них изображены парни с одинаковыми прическами. У правого — толстый, вздернутый нос и прищуренные глаза. У левого — девичьи пухлые губы, глаза широко открыты.

— Телохранители «звезды», — пояснил Гулькин. — Пропали вместе с ней. Подозреваем — именно они похитили девушку. Носатый — Петр Громов, лупоглазый — Сергей Бочурин. Оба направлены в розыск… Как видите, мы работаем.

По моему, хвастаться и превозносить успехи нет оснований. Как я слышал, телохранители Верочки закончили специальные курсы, их фото хранятся в личных делах. Получить их — не такая уж сложная задача.

— И кто подрядил их? Насколько я осведомлен, содержание телохранителей обходится дорого. Для бизнесменов и видных политиков — семячки, а вот для нищей внучки Сидоровых — непосильное мероприятие.

— Конечно. Охраников нанял спонсор конкурса… Как всегда, вы мыслите оригинально.

Особой оригинальности в себе я не замечал, но должен признаться, подхалимистые фразы Гулькина были приятны.

— У меня — маленькая просьба, — осторожно начал я «подкоп». — Мне частенько приходится звонить в Москву, а пользоваться телефоном в коммуналке как-то неудобно…

Фактическое неудобство заключается в невероятных тарифах, с"едающих ощутимую часть моих гонораров. А предстоит увеличить количество таких переговоров — Стулов настоятельно потребовал ежедневных докладов.

— Никаких проблем, дорогой Павел Игнатьевич! В любое время. Только не по ночам и не в обеденный перерыв. Если меня не будет на рабочем месте — обратитесь к дежурному. Он получит соответствующие указания.

Из"ясняться подобным образом может разве только начальник уголовки либо его заместитель. Гулькин, подозревал я, занимает значительно меньший пост.

Впрочем, это его проблемы.

Я тут же воспользовался полученным разрешением и позвонил Стулову. Хозяин кабинета деликатно вышел в коридор и минут десять мерял его озабоченными шагами думающего человека.

— Алло… Василий?

— Я. Слушаю вас.

— Звоню по поводу публикации известной вам рукописи, — говорил я кодом, известным пока одному мне. — Как вам известно, рукопись пропала вместе с двумя литературными агентами, которые ее везли…

— Понял… Павел Игнатьевич, прошу, не стройте из себя великого сыщика. Спасибо за информацию. Постарайтесь наладить отношения со своей озабоченной соседкой. Максимально близкие. Это очень важно.

— Вы подозреваете…

— Пока ищу, кого можно заподозрить, — прервал меня Василий. — Мы с вами сейчас бродим в потемках, натыкаясь на больнючие углы. Задача — выйти хотя бы из темноты… Но это — не телефонный разговор. Будете в Москве — заглядывайте, — и снова. — Поиграйте в поддавки с соседкой…

— Вы имеете в виду?

— Имею.

Вступать в близкие отношения с уродиной — ни малейшего желания. Я вспомнил бочкообразные формы Надин, неистребимый запах едучего пота и меня буквально передернуло. Ну, нет, дорогой консультант, даже ради спасения Верочки я не лягу в постель с химико-торгашкой. Не смогу пересилить брезгливость.

— Постараюсь.

Положив трубку, я несколько минут смотрел на телефонный аппарат. Будто искал на нем следы, оставленные разговором со Стуловым.

— Поговорили? — Гулькин с достоинством устроился на стуле. — Если не секрет, успешно?

— Вполне. На днях снова поеду в столицу для более конкретных переговоров.

— До чего же я рад за вас! — на лице сыщика — умильное выражение. — Уверен, вы добьетесь еще большей известности!

— Спасибо. Я тоже надеюсь.

Перед уходом я молча положил на стол загадочный конверт. Гулькин взял его пинцетом, долго разглядывал. Отложил в сторону.

— Спасибо. Вы нам очень помогли…

С такой же благодарностью он воспринял известие о любителе израильских замков. Без особой заинтересованности.

Подобное равнодушие обидело меня. По моему, сведения бабы Фени заслуживают большего, они по сравнению с остальными, ииеющимися у следствия, представляют нечто реальное, какой-то шажок вперед. Но, в конце концов, профессионалам видней.

Я постарался выбросить из головы обиду. Что она по сравнению с заданием Стулова, которому я не могу подобрать более или менее подходящего об"яснения? Зачем отставному детективу понадобилось мои близкие отношения с Надин? Какие подозрения или далеко идущие планы зародились у него?.

Познакомиться максимально близко означает только одно: секс. Не слишком трудная задача. Но малоприятная. Правда, в темноте не видно расплывшихся форм коротышки. Но мерзкий запах пота отпугивает на подобии антикомаринных распылителей.

10

Моральные устои давным-давно размыты грязным паводком вседозволенности. Если и не рухнули окончательно, то держатся на качающихся сваях. Отошли времена слезливых признаний в вечной любви и верности, идиотских дуэлей между соискателями на женское тело. Все это заменил рынок, коммерческие расчеты, выгода и богатство.

Настойчивые рекомендации Стулова «поиграть в поддавки» с коротышкой еще больше размыли внедренные комсомолом и партией законы общения людей. В конце концов, чем я рискую? Оседлаю постанывающую в ожидании наслаждения бабу — какой мужик откажется от этого?

Уродина? Но еще наши предки подметили, что ночью все кошки серы, совсем не обязательно играть с Надин днем. Мерзкий запах пота? Заткнуть ноздри ватными тампонами, дышать ртом — надежная защита.

Как и любому мужику, мне нужна женщина.

Самый приемлемый вариант — Машенька, но дорога к ней наглухо перекрыта черно-белым шлагбаумом, управление которым — в руках Виталия. Исчезнет он из материнской квартиры — шлагбаум для меня открыт, останется в ней — о возвращении в машенькины об"ятия и речи быть не может.

Если возвращение к Машеньке исключено, то совершенно безразлично, кто займет освободившееся место. Пусть это будет Надин.

Скажете: мерзость? Согласен. Даже подлость. Но что в теперяшней жизни не мерзость и не подлость? Многомесячные задержки с выдачей зарплаты. Убийства и грабежи. Сексуальные откровения на телеэкранах. Старухи-нищенки в подземных переходах и на улицах. Беспризорные дети и безработные мужчины и женщины. Реки алкогольных напитков, в которых тонут россияне. Тот же машенькин пропойца-сынок.

По сравнению со всем этим беспределом совращение давно не раз уже совращенной коротышки — святое мероприятие. Ибо оно совершается ради благой цели: розыску похищенной девочки. Цель оправдывает средства — как же верно сказано!

Единственная больнючая занозина — Машенька. Но я почему-то уверен: поймет и простит.

Медленно шагая по мокрому после дождя тротуару, я активно боролся с самим собой. Временами казалось, что одерживал победу, что ничего нет зазорного в сексе с уродиной. Но тут же, заглушая эти мысли, выпрыгивали совсем противоположные. В голову вторгалась Машенька, вспоминались медовые ночи и ясные, солнечные дни.

Уже подходя к знакомому под"езду, решил: обстановка подскажет, как поступить. Авось, удастся обойтись без постели…

Надин возвращается с косметико-лечебной работы около девяти вечера. Быстро переодевается в халат и мчится в ванную. Видно, торговля косметикой пропитывает ее неприятными запахами. Только после длительного стояния под душем у нее появляется аппетит и тяга к блаженному ничегонеделанию.

Я соответственно подготовился к задуманной игре. Помылся, тщательно побрился, набросил любимый красный с широким кушаком халат и уселся перед телевизором, чутко отлавливая коридорные звуки и шорохи. В половине девятого взбодрил хилый организм рюмкой коньяка и легкой закуской.

И все же я волновался. На подобии жениха перед первой брачной ночью. И это — сорокалетний мужик, побывавший не в одной сексуальной переделке! Не те времена, чтобы стесняться и особо расшаркиваться. Приглашу коротышку в свою келью для небольшого доверительного разговора, попытаюсь выудить у глуповатой телки все, что ей известно о верочке. Если не удастся расколоть, в упор об"явлю: мне необходима женщина, вам — мужчина. Вы мне подходите, если я вам — тоже, прошу в мою постель. Предпочитаете в вашу — ради Бога, согласен.

Наконец, заскрежетал ключ в израильском. Пришла!

— Добрый вечер, дедушка!

Бодрый голос, веселый. Удачно прошел торговый день, сбыла покупателям залежалую косметику — вот и радуется. А может быть познакомилась с перспективным самцом?

— Енто самое… добрый, — прошепелявил дед Пахом. Приготовился ко сну, избавил рот от надоевших протезов. — То-то и оно… спать пора…

В виде подтверждения — строгий голос Аграфены Николаевны.

— Старик, долго тебя ждать? Добрые люди пятый сон видят, а ты все шастаешь, людям отдыхать мешаешь. Быстро, старый хрыч, — в постель!

Дед послушно отправился выполнять женин приказ.

Надин вошла в свою комнату. Я представил себя, как она торопливо сбрасывает одежду, набрасывает на голое тело махровый халат. Даже жировые складки на животе успел «разглядеть», даже «взвесить» объемные груди.

Дождавшись ее возвращения из ванной, осторожно приоткрыл дверь.

— Надин, не заглянете на минутку? Ненадолго — на пару слов.

Женщина заколебалась. Десять часов вечера, старики уже улеглись, навещать холостого мужчину в халате, надетом на голое тело… А вдруг… Живые люди, как бы не произошло… короткое замыкание. Правда, сосед — солидный мужчина, пусть небольшая, но надежда на прочные отношения имеется.

Подошла ближе.

— Что случилось, Павел Игнатьевич?

— Беседа не для коридора. Зайдите, не пожалеете.

Надин пересилила опасливые мысли и перешагнула через порог. Дверь оставила открытой. На всякий случай, обеспечила дорогу к отступлению. Подумать только, ведет себя, как невинная девочка, еще не познавшая мужика!

— Закройте дверь, — сдерживая раздражение, попросил я. — Мне не хочется, чтобы еще кто-нибудь оказался посвященным в нащу беседу.

Таинственность сказанного заинтриговала женщину. Она закрыла дверь и даже повернула ключ в замке. Как-бы выбросила белый флаг капитуляции. Прошла к столу и выжидательно остановилась напротив меня.

— И все же, что произошло? К чему нам с вами таиться? Или задумали заговор против нынешнего режима? — рассмеялась она. — Тогда согласна. Вернусь в родной институт, стану заниматься любимым делом, регулярно получать зарплату.

За ширмой горькой насмешки просматривается волнение. Пальцы проверяют надежность узла пояса. А может быть примеряются развязать его?

Я достал из шкафчика початую бутылку коньяка, две рюмки, заранее нарезанный лимон. Развернул сравнительно чистую салфетку, поправил на тумбочке аляповатую вазу с искусственными цветами.

— У меня — очередной праздник. Подписал договор на издание книги. Соответственно получил аванс. Вот и захотелось отметить эпохальное событие вдвоем.

Чистейший вымысел, но — вполне с"едобный. Похоже, коротышка проглотила его, не разжевывая.

— Почему вдвоем, — резонно возразила она. — Завтра пригласим стариков, посидим по семейному, потанцуем… Как на ваш юбилей, — прозрачно намекнув на сексуальный танец, Надин смущенно потупила озорные глазки.

Каждый из нас знает цель сумбурного разговора. Я — выдоить информацию, в крайнем случае получить в краткосрочную аренду женское тело. С тем, чтобы на втором этапе прощупать затаенные мысли удовлетворенной соседки и доложить Стулову. Она — вызвать у холостяка взрывчатое мужское желание, которое в перспективе перерастет в прочные семейные отношения.

Я разлил коньяк в рюмки.

— Кстати, почему бы нам не выпить на брудершафт? Признаться, выканье вызывает лично у меня приступы тошноты.

— Слишком много тостов, — засмущалась женщина, закрывая отворотами халата декольте и туже затягивая пояс. — Вы не боитесь опьянеть? Давайте установим очередность. Вначале — за книгу… Потом уже…

Я согласился. Десять минут — не тот период времени, чтобы огорчаться. Заранее приготовленная постель подождет.

Выпили. Дружно пожевали дольки лимона, обменялись понимающими улыбками.

— Вы ведь знаете, Надин, я — писатель. А для любого автора просто необходимы сюжетные ходы. Вот мне и интересно узнать о вашей жизни. Наверняка, в ней имеется немало нужного для моей работы.

— Ну, что вы говорите, Павел Игнатьевич? Я — обычная баба, неостепеннная сотрудница научно-исследовательского института. Ну, была замужем, ну, развелась, коротаю время в горьком одиночестве. В Друмове тысячи таких неудачниц.

— Так уж и одиноки! Насколько я знаю, у вас сложились дружеские отношения с Верочкой. О каком одиночестве можно говорить?

— Подруга — не муж и не родители. Да и какая дружба между взрослой женщиной и девочкой? Верочка, как все в ее возрасте, любопытна, тянется к взрослым. Она ведь и вам часто навещала…

Вот и все, что мне удалось узнать. Придется следовать советам сыщика. Подрагивающей рукой я снова наполнил рюмки. Впереди — главное испытание на женскую прочность: брудершафт.

Выпив, впился в подставленные приоткрытые губки. С такой силой, что женщина застонала. Рука нащупала узел пояса. Слава Богу, не придется возиться с пуговицами и застежками.

Неожиданно Надин отшатнулась, резко оттолкнули меня.

— Тебе баба нужна, да? — яростно шептала она. — Пригласи проститутку! Я — честная женщина… Как только не стыдно…

Развязанный мною пояс упал, полы халата разошлись на подобии театрального занавеса, открывая обратную сторону заманчивой декорации. На верхней губе вспухла капелька крови.

— Зря ты так…

— Нет, не зря! — со злостью перебила коротышка. — Все вы охотники за женским телом, козлы вонючие! Вам лишь бы овладеть, сбросить давящий груз. Душевные порывы вам непонятны!

Вместо фальшивых оправданий и нежных слов, я снова приблизился к соседке, пропустил руку под халат, крепко обхватил голую расплывшуюся талию, привлек ее к себе. Мягкие, не защищенные броней бюстгалтера, груди расплющились о мою грудь, толстые коленки прижались к моим костлявым.

Надин утихла, закинула голову. Я едва ощутимо прижался губами к прикушенному месте. Она не сопротивлялась. Губки приоткрылись, пропуская мой жадный язык. Халат упал на пол рядом с моим.

Надо было погасить свет и заткнуть нос. Вид тряпочных грудей и жирных телес в сочетании с вонючим потом начисто отбил мужское желание. Вместо него — тошнота и отвращение.

— Ну, что же ты? — задыхаясь, шептала коротышка, опуская молнию моей спортивной куртки. Опустить руку ниже не осмеливалась. А зря, сразу бы поняла бесперспективность своих далеко идущих планов. — Помочь?

— Не надо, — отстранился я. — Всему свое время. Для близких отношений ни я, ни ты еще не готовы.

Обозленная моей холодностью, Надин с треском затянула молнию спортивной куртки, набросила на голое тело халат. Стояла передо мной гордо подняв голову и обвинительно протянув руку.

— Говори о себе. Лично я… готова. Давно готова. Уверена: у нас все получится. И в постели, и — вообще. Вы — мой мужчина. Поэтому стоит ли откладывать то, что обязательно свершится?

Еще минута и сластолюбивая бабенка попросту изнасилует наивного слабака. Вон как нетерпеливо шевелятся пальцы-сосиски, под халатом вздымаются и опадают груди. Достаточно одного моего слова, чтобы весь этот механизм пришел в движение.

А я молчал. Внедренные треклятой школой и излишне культурными родителями правила поведения отвергали откровенность интима. Неуместную и постыдную. Тем более, что никакого интима, слава Богу, не было и не могло быть.

— Так и будем сидеть молча, — в голосе слышна обида и слезы. — Зачем тогда пригласили? Поиздеваться над беззащитной женщиной? Как только вам не стыдно! Культурный человек, писатель…

Честно говоря, я не знаю, с чего начинать и чем кончать. Ничего конкретного Стулов своему помощнику не поручал, наверно, рассчитывал на серое вещество в моей башке. Пришлось положиться на русский авось: вдруг Надин сама выйдет на интересующую меня тему — похищение Верочки.

— Давай поговорим.

— С удовольствием! — коротышка утвердилась на скрипнувшем от ее тяжести стуле. — Знаете, Павел Игнатьевич, я задумала отремонтировать свою комнату: поменять старомодные окна, наклеить на потолки зарубежные плитки, заменить обои. Теперь подожду. Если у нас с вами все получится, придется заодно пробить проем, соедить наши комнаты в одну квартиру. Представляете, какая получится красота?

Я не представлял. Моя комната — пересадочный пункт, наступит время, когда я продам ее и возвращусь к Машеньке. Пусть уродина ищет другого, менее брезгливого мужика.

Пора продолжить неудачно начатое выуживание необходимой нам со Стуловым информации, но я решил не торопиться. Для того, чтобы окончательно разрядить обстановку и подготовить надежный плацдарм, принялся рассказывать сюжет новой своей книги. Надин внимательно слушала, иногда перебивает, требуя дополнительных раз"яснений. Как и любую женщину, ее больше всего интересуют сцены любви и ревности.

— Почти, как в жизни, — прокомментировала она, когда я замолчал. — А что было дальше?

— Дальше был апофеоз любви…

— Как будет у нас? — тихо засмеялась Надин, снова нацеливаясь на молнию спортивного костюма. На этот раз защищающую брюки. — Тогда можешь не рассказывать — сама все знаю. Подробно. С деталями.

Помолчали. Кажется, пора начинать серьезный разговор.

— Теперь — твоя очередь… К примеру, расскажи, как ты с Верочкой бегала по магазинам, что купили, чем занимались телохранители?

— Почему тебя так интересует эта прогулка? — удивилась Надин. — Может быть, думаешь…

— Ничего я не думаю! — резко прервал я. — Просто пришло в голову… Не хочешь — можешь не отвечать!

Невольная грубость вызвала неожиданный испуг. Надин вообразила, что я решил поссориться с ней, следовательно — расстаться. Почти окольцевать мужика и вдруг потерять его? Чудовищная несправедливость!

— Не обижайся, милый, я ведь сказала просто так, — переключилась она на сближающую людей фамильярность. — Ты с таким увлечением говорил о своей книге, а от меня потребовал самую малость. Пожалуйста, если хочешь, расскажу… хотя лучше поговорить о чем-нибудь другом.

Надин все еще не отрешилась от желания окончательно завладеть упрямым писателем. Ее взгляд прошелся от моего подбородка до низа живота. Будто обозначила ориентиры предлагаемой «беседы».

— О другом поговорим позже. Сейчас расскажи о Верочке. И — поподробней, пожалуйста.

Надин помолчала. Будто собиралась с силами для полудобровольного признания. Странно, сама сказала — мелочь, ничего особенного и так трудно собирается с мыслями. В моей голове зародилась свежая версия, выпустила ростки, зазеленела. Вдруг Надин — наводчица банды похитителей…

… В тот день химико-торгашка на работу не пошла — договорилась со сменщицей, устроила себе свободный день. Надо капитально прибраться, помыться, постираться, сделать в парикмахерской приличную прическу. Короче говоря, организовать нормальный быт современной женщины. Пока — одинокой.

Поставила будильник на шесть утра, но его взбаламошный призыв оказался безрезультатным — проспала до половины десятого. Ничего страшного — впереди целый день, успеет сделать все задуманное да еще отдохнуть.

В соседней комнате — тишина. Писатель-работяга — то-сть я! — еще не стучит на машинке — наверно, спит или завтракает. Старики Сидоровы, тихо ворочаются в своей двухкомнатной берлоге, боятся разбудить внучку. Теперь не просто внучку — городскую королеву красоты.

Окончательно проснувшись, Надин торопливо выпила чашечку кофе с молоком, пожевала пряники и принялась собирать грязное белье. Постирушка — не самое приятное занятие, но очень и очень важное. Чистая постель, красивые выглаженные ночнушки, лифчики и штанишки — залог отличного настроения. Когда выйдет замуж — в это Надин твердо верила — чистота — залог счастливой семейной жизни.

— Теть Надя! — послышался из коридора певучий девичий голосок. — Можно — к вам?

Единственный человек в коммуналке, которому разрешено именовать ее не торжественно, Надин, а фамильярно, тетя Надя — внучка Сидоровых, Верочка Гнесина.

Девушка в розовом халатике походила на нарядного попугайчика. Водопад белокурых волос рассыпался по мраморным плечам, в голубых глазах — насмешливые огоньки. В комнате сразу посветлело, небо за окном освободилось от дождливых туч.

— Заходи, открыто.

— Не разбудила?

— Что ты, что ты, — отмахнулась Надин, отвечая улыбкой на улыбку. — С шести утра не сплю, — солгала она. — Дел много, а день короток.

— Значит, решили делами заняться? — огорчилась девушка. — А я хотела пригласить вас прогуляться. Заодно заглянуть на рынок, пройтись по магазинам, присмотреть что-нибудь нарядное. Собираюсь в область на конкурс, не хочется выглядеть хуже других… Да вы не думайте, тетя Надя, деньги у меня есть, получила за победу, ой, как много! Хотите, могу поделиться?

Надин решительно отказалась от дележки «конкурсной премии», а вот отказаться от прогулке по рынку и магазинам не смогла. Слишком просительно смотрели на нее голубые глаза, улыбались розовые, не тронутые помадой, губы.

— Ладно, пойдем. Постираю, развешу бельишко и составлю компанию.

— Я помогу, теть Надя, и постирать и повесить… Вот только позвоню Сережке и Пете…

— А они зачем?

— Телохранители, — смешливо по складам проговорила девушка. — Запретили мне без них выходить на улицу, боятся — украдут… Это меня-то украдут? — не выдержав, звонко расхохоталась. — Вроде, я — бизнесмен или депутат. Обычная девчонка, у которой — ни отца, ни матери — одна баба Феня да дедуся Пахом. Какой навар с нищенки?

— Ладно тебе болтать! Пообещала помочь — помогай…

Выбрались из дому «подружки» только в полдень. По этой причине решили на рынок не ходить, не терять зря времени. Да и какой рынок в захудалом городишке? По сравнению с московскими — обычное торговый пятачок на окраине.

Деревенского обличья Петя и белокурый, подстать Верочке, Серега стерегли подопечную не хуже мамаши или бабушки, отслеживали молодых и не очень молодых людей, бросающих на нее завлекающие взгляды. Одного, слишком уж ретивого, так ловко отшили, что тот и понять толком не успел, какая сила отшвырнула его в сторону от красавицы.

— Верочка! — неожиданно раздалось из толпы, штурмующей прилавок с искуственными цветами. Парни насторожились, но, оглядев спрашивающего, расслабились и сконцентрировали свое внимание на других мужиках.

— Наш спонсор, — шепнула Надин девушка и подошла к солидному мужчине с массивной золотой цепью на шее и проседью в прическе.

Про— се-дью? Я насторожился на подобии хищника, увидевшего желанную добычу.

О чем они шептались, какие конкурсные проблемы разрешали, Надежда Дмитриевна не слышала. Ибо ее внимание было сосредоточено на удивительно приятном брючном костюмчике элегантного покроя.

Зря она так мало взяла с собой денег. Разве попросить в долг у Верочки?

Она обернулась к девушке и ее собеседнику. Те стояли рядом с витриной и оживленно беседовали. Странный был этот разговор, слишком уж напряженный. «Черно-белый» спонсор в чем-то убеждал, упрашивал, а Верочка отвечала безмятежной улыбкой, отрицательно покачивала белокурой головкой. Дескать, ни за что не соглашусь, не просите, не тратьте времени, все равно ничего не получится.

Спонсор разочарованно пожал плечами, двинул на затылок и без того едва державшуюся на голове шляпу и ушел. Возле соседнего прилавка он остановился рядом с молодым симпатичным парнем. Перебросился с ним несколькими словами и окончательно исчез.

О чем беседовали «королева» и ее спонсор, почему солидный мужчина так унижался перед сопливой девчонкой? Неужели добивался свидания где-нибудь в гостинице или в отдельном кабинете ресторана?

Впрочем, какое Надин дело до загадочных отношений между победительницей конкурса красоты и настырным спонсором? Не маленькие — сами разберутся. Главное — желанный костюмчик! Опоздала! Солидная мадам с тройным подбородком уже выкладывала деньги. Надо наведаться завтра — вдруг привезут, успокоила она себя.

В отделе женского белья их догнал тот самый симпатичный парнишка, с которым наспех пообщался спонсор. Подобрался «на мягких лапах», будто голодный кот к жирным мышкам.

— Простите, но вы зря теряете время, разглядывая эти тряпки, — презрительно ткнул он пальцем в разложенные бюстгалтеры и трусики. — Они — для древних бабусь. В соседнем магазине — гораздо лучший выбор.

— Где? — спросила наивная «мышка». — В каком магазине?

— На Интернациональной… Если разрешите — провожу.

Верочка жестом приказала телохранителям не вмешиваться. Согласилась с предложением парня — пусть проводит. Надин охотно поддержала.

Действительно, в магазине на Интернациональной выбор белья на удивление богаче рыночного, но цены кусаются до крови: в полтора — в два раза выше, чем в других торговых точках. Не удивительно — конкуренция. Но не уходить же с пустыми руками?

Кудрявый парень успевал советовать, помогать выбрать наиболее изящное и сравнительно дешевое белье. Когда Верочка споткнулась — предупредительно поддержал ее под локоток.

— Вы не представляете, какой это симпатичный, обаятельный человек! — на самой высокой ноте проинформировала женщина. — Вот привалит счастье какой-нибудь девке! — захлебывалась она от восторга. — Сейчас таких не найти…

Могла бы и не расписывать достоинств Витальки — я не сомневался, что речь идет о пасынке. Он, действительно, красавец — широкоплечий, крепкий, голубоглазый. К тому же, обладает артистическим талантом, ловко вызывает у нужных ему людей доверие. А за этой раскрашенной ширмой — пустота, вакуум, заполненный вместо живительного воздуха отравленной смесью подлости и хамства.

— Только не подумайте плохого, — изобразив смущение стерильно невинной девчонки, продолжила хвалебный монолог химико-торгашка. — Кажется, он положил глаз на победительницу конкурса. Ничего не поделаешь, слава затмевает все остальное.

— Не скромничайте! — беззлобно прикрикнул я. — Гарантирую: вас парень вниманием не обошел. Признайтесь, встречаетесь?

Вопрос ничего общего с ревностью не имеет, обычная констатация факта. Отношения пасынка и соседки меня интересует значительно меньше, нежели погода, скажем, на Марсе. С учетом того, что Виталька в сыновья годится кокетливой обольстительнице, а я при одном взгляде на расползыешься женские формы в сочетании с преследующим меня едким запахои пота чувствую накатывающую тошноту.

— Ревнуете, негодный? — кокетливо мяукнула соседка. — Зря. Мне нужен не сопливый мальчишка, как бы красив он не был, а солидный мужчина, который может создать семью. Вроде вас.

Все понятно. Размечталась бабонька, решила: спекся мужичок, потерял голову. Еще один нажим, еще одна порция кокетливых ужимок — готов! Остается переложить на чистую тарелку и лакомиться. На вполне законных основаниях новобрачной.

Мечтай, мечтай, рыхлая квашня с двумя мзвилинами в башке. Ты еще нужна мне — не все выболтала, иссякнешь — сбегу из коммуналки. Может быть — к бывшей жене.

— И все же — встречаетесь?

— Случайно. Иногда покупает то дезодорант, то аспирин. Посыпает комплиментами и напрашивается в гости. Не один, с другом. Странно, да? Вдруг — извращенцы? Вначале попьют чайку, поболтают, а потом устроят коллективку… Господи, какой ужас! — ужаснулась коротышка, будто коллективное изнасилование уже произошло. — Выы вот не такой — культурный, понимающий… Кроме вас мне никто не нужен.

Последняя фраза, похоже, придала ей стартовое ускорение. Женские пальчики сноровисто, со знанием дела принялись осваивать все новую и новую территорию. Две изношенные подушки снова расплющились на моей груди. Опытная баба! Я задыхался, ощущал на губах прикосновения ее мокрых губ, по мне стекали струйки ее пота.

Какая там любовь, какое желание? Впору сослаться на желудочные колики и помчаться в туалет. Но нельзя оттолкнуть страстную соседку — приходится терпеть. И не только терпеть, но и изображать такую же страсть. Премией за мучительное поведение послужит выдоенная информация, которая порадует отставного сущика.

Естественно, я постарался ограничивать любовное свидание об"ятиями и скользящими поцелуйчиками, Желательно — в лобик или в щечку. Надин так и не удалось поймать мои губы. Наглеющие ручки я перехватывал на дальних подступах к своей ширинке.

Но и этого оказалось достаточным, чтобы Надин уверила себя в успехе штурма «крепости».

— Когда свадебка? — не отлипая от меня, она снова возвратилась к прежней теме. — Приличные люди обязаны думать об этом. Это молодые сейчас живут без расписки. Правда, регистрация в ЗАГСе сейчас не в моде, но вот венчание в церкви — обязательно! Представляешь, как я буду выглядеть в длинном платьи с фатой?

Я представил и содрогнулся.

Придется охладить знойную любительницу семейных уз. Осторожно, не вызывая гнева либо разочарования. Вряд ли Стулов подтолкнул своего помощника на близость с соседкой всего на одну ночь, у него, судя по всему, далеко идущие планы.

— Мы должны лучше узнать друг друга. Вдруг не сойдемся характерами. Или чем-нибудь другим…

— «Другим» сойдемся. Лично я уверена. — взволнованно всхлипнула Надин. — Ты мне подходишь. Даже больше, чем подходищь. Я все сделаю, чтобы понравиться тебе…

— Посмотрим, — неопределенно промолвил я, отстраняясь. Запах пота снова забил мне обоняние. — Поздно уже, пора спать.

— Что ты говоришь, Пашенька? Детское время… Что-то душно. — она распустила пояс на халате, из под него выглянули вялые груди и объемистый живот. — Тебе не жарко?

Новая попытка освободить так и не освоенного любовника от одежды оказалась безрезультатной — я бдительно следил за женсктит пальчиками, во время пресекал их движения.

— Нет, не жарко… Давай поговорим о Верочке. Меня интересует буквально все: поведение, настроение, привычки. Спросишь: почему? Сам не знаю, просто мне она нравилась.

— Далась тебе сопливая девчонка. Уж и не знаю, чем она привлекла членов жюри — ни рожи, ни кожи, — показывая какой должна быть настоящая женщина, коротышка подбоченилась, выпятила грудь и оттопырила мощный зад, сделалась похожей на изделие гончара или стеклодува в сильно поддатом состоянии. — Почему ты такой холодный? Неужели моя близость не волнует тебя?

Еще как волнует! Тошнота подобралась к горлу, вот-вот вырвется наружу. Похоже, сегодня я больше ничего не узнаю. Даже в обмен на самые страстные ласки.

— Извини, Надин, но я плохо себя чувствую. Заболел.

— Вылечу! — встрепенулась соседка. — Любовью!

— Перенесем лечение на завтра. Сейчас пора спать. Устал я зверски.

Кажется, женщине ужасно не хотелось покидать покидать мою комнату. Но так же не хотелось рисковать. Утром бдительная баба Феня возьмет под наблюдение коридор, насторожит глаза и уши. Мышь не проскочит мимо бдительной хранительницы нравов.

— Поцелуй меня, любимый, — протянула она ко мне мокрые губы. — Я пойду к себе. Ты прав, пока не стоит афишировать наши с тобой отношения. Пришлось, пересилив отвращение, прикоснуться к ее губам. Вскользь, рикошетом. Как бы не так! Надин закинула руки мне на затылок, затолкали в рот гибкий язык. Халат окончательно распахнулся, Мне показалось, что из-под него потекли на мою грудь струйки вонючего пота…

— Что-то Сидоровы зашевелились, — с трудом освободившись из об"ятий многозначительно проговорил я. — Как бы дед Пахом не нацелился в туалет.

Надин запахнула халат и на цыпочках перебралась к месту постоянной прописки. Предварительно застолбила право изредка навещать меня для «культурной» беседы. Типа той, которой мы с ней занимались добрых два часа.

Остался я один и задумался. «Копилка» распухла — вот-вот лопнет, ее до отказа заполнили таинственные встречи и беседы. Скажем, для чего Виталий рвется в гости к химико-торгашки? Влюбился? Глупо даже подумать! Что ему в изрядно потасканной женщине с заплывшими жиром формами?

Или — что связывает Виталия с «черно-белым» спонсором? Чего добивался тот от Верочки? Требовал, чтобы девчушка отдалась ему? Вполне приемлемый вариант, но тогда какую роль играет в разыгрываемой трагикомедии Виталий? Сводник или главное действующее лицо?

Вопросы навалились на меня на подобии многокилограммового тела соседки, но ничего, кроме досады на собственную тупость я не ощущал. Без помощи профессионала не разобраться.

Я чувствовал, что сведения, с таким трудом полученные от Надин, нечто вроде закуски перед обильным обедом. Ибо сластолюбивая химико-торгашка открыла мне далеко не все ей известное. Как сохраняя свою невинность окончательно раскупорить ее — покажет время.

Удивительно, но моя информация о сближении с Надин была встречена Стуловым предельно равнодушно. Он не расспрашивал, не углублялся в детали, не просил повторить. Вежливо поблагодарил. И выдал очередное задание: свести более близкое знакомство с престарелыми соседями.

Я чувствовал себя полнейшим идиотом.

11

На второй день после исповеди бабы Фени я аккуратно упаковал незаконченную рукопись романа и отправил ее в «холодный резерв». Закрыл пищущую машинку и начал вручную набрасывать схему нового произведения — фактически документального.

Имеется только завязка — туманная со множеством крючков и зацепок. Все остальное — полнейшая темнота. И самое темное место — неизвестно для чего «заказанная» Стуловым разработка стариков Сидоровых.

Правда, предстоит «раскрыть» одного деда Пахома. Его престарелая супруга, по моему убеждению, не только раскрыта, но и препарирована. Ежедневными беседами над дымящимся подносом. К тому же, не может баба Феня похитить собственную внучку? Заподозрить такое может только сумасшедший.

А что из себя представляет дед Пахом? Глупо представить себе старую развалину в роли похитителя…

А вдруг — организатор?

Впрочем, как принято говорить в медицинских кругах: вскрытие покажет. Но как произвести это самое вскрытие, с какой стороны и с каким инструментом подобраться к склерозному деду, который с трудом связывает между собой слова, иногда прямо противоположного содержания? Как заставить его открыться, когда старик все время находится в наглухо «закрытом» состоянии? Где взять эффективно действующие раздражители, способные хотя бы на десяток минут вернуть склеротика в реальное время?

Окончательно запутавшись, я решил не терзать свои мозги, положиться на его величество случай. По русски — на авось. Заманю в свою конуру, угощу чаем, или чем покрепче, дед сам откроется. Дай-то Бог!

А если не откроется, я приготовил забавную мыслишку. Заключается она в том, что любой человек имеет свое хобби, неважно, как оно называется и как проявляется. Один мужик любит вязание, другой — кулинарию, третий собирает спичечные коробки или сигаретные пачки. Заведи беседу о любимом увлечении — сразу язык заработает.

Сомнительно, чтобы старик принадлежал к числу азартных собирателей или кулинаров, но — чем черт не шутит…

Накормив мужа и перемыв посуду, баба Феня обычно торопится за покупками. Она обожает рыночную обстановку. И не только потому, что там можно купить дешевле, нежели в магазинах. Бабка встречается со своими сверстницами, ведет нескончаемые разговоры о старых блаженных временах, когда и нравы были чистыми, и цены не в пример нынешним, а уж о грабежах и убийствах и говорить нечего.

Возвращается к обеду, умиротворенная, довольная, переполненная добротой и необычайной слезливостью. Даже морщины, исполосовавшие лицо женщины по всем направлениям, если и не исчезают, то разглаживаются, в блеклых старческих глазах зарождаются молодые огоньки, на губах появляется задумчивая улыбка.

Короче, баба Феня преображается. А вот дед во время ее отсутствия нервничает, ковыляет по коридору и кухне. Ему явно не хватает строгой супруги, ее властных замечаний, одергивания. Появляется какой-то дискомфорт.

Вот я и использовал отсутствие бабы Фени.

— Пахом Сергеевич, не загляните?

Старик нерешительно улыбнулся. Кажется, его не столько поразило необычное приглашение соседа, сколько обращение по имени-отчеству. Баба Феня именует мужа старым хрычем, внучка — дедулей, соседка Надин — дедом. Вдруг — Сергеевич? Есть от чего растеряться. Уж не вздумал ли сосед подшутить над беззащитным стариком?

— Посидим, чайком побалуемся, побеседуем, — продолжал заманивать я. — Есть желание — водочки испробуем. Не много — по сто граммулек. Вот время и пролетит незаметно.

Перспектива нарушить привычный уклад жизни пересилила боязливость. Дед Пахом осторожно вошел в мою комнату. Будто предвидел невесть какую-то опасность и готовился при ее проявлении укрыться в пустующем туалете.

— Вы все время — дома и дома, — выставляя на стол немудренное угощение, я ненавязчиво искал подходы к собеседнику. — Пошли бы прогуляться, пообщались со сверстниками…

Старик метнул взгляд на выставленную бутылку, перевел его на дверь. Огорченно засопел. Отхлебнул ароматный чай, поколебался, но все же взял с тарелки печенье.

— Старый я… енто самое… боюсь. Дома… оно… покойней…

— Я понимаю — дома спокойней, но нужно же дышать воздухом.

— Енто самое… форточку баба открывает… вот я… енто самое…дышу.

Разговор зашел в тупик, из которого нелегко выбраться. Но я не отступал.

— Есть же у вас друзья, с которыми приятно пообщаться, вспомнить молодость?

— Енто самое… померли. Один я… вот оно как… остался.

Я опустил голову, будто поклонился ушедшим из жизни друзьям соседа, выждал несколько минут и снова принялся за распросы. Пришла пора запустить спрятанную про запас забавную мыслишку.

— Скучно же так жить? Неужели вы ничем не интересуетесь? К примеру, телевизором?

Дедок брезгливо поморщился. Будто я поднес к его лицу что-то нес"едобное. Наверно, и ему стали поперек горла сентиментальные сериалы и кровавые боевики.

— Никакого… енто самое… антиресу. Што радио, што… ентот самый теле… тьфу, язык сломаешь… То-то и оно… Больно уж… оно самое… брешут.

Разговорился! Дай Бог, чтобы Аграфена Николаевна подзадержалась на рынке, разговорилась с таких же, как она, древними бабусями.

— И все же человек просто обязан чем-то увлекаться. Возьмите, к примеру, меня…

После очередного пьяного скандала, спешно собирая свои вещи, я случайно положил в чемодан два альбома с коллекциями марок, принадлежащими пасынку. Все время собираюсь вернуть, но забываю. Да и зачем Виталию марочная коллекция, когда он больше интересуется водкой и бабами? Неожиданно альбомы пригодились — я торжественно водрузил их на стол.

Дед Пахом равнодушно перелистал страницы, прошелся невидящим взглядом по красочным маркам. Точно так же, как недавно разглядывал трещины на потолке и висящий на стене велосипед.

— Антиресно… енто самое.

Неожиданно оживился и поманил меня согнутым пальцем. Вслед за ним я вошел в стариковские аппартаменты. Усадив меня на скрипучий стул, старик выглянул в дверь, оглядел заставленный старой мебелью и невесть какими ящиками коридор. Будто там спряталась грозная супруга.

— Оно вот как… сичас тожеть покажу…

Поохивая, опустился на колени рядом с кроватью, вытащил из-под нее запыленный старый чемодан. Долго возился с замками. Длительное перебирание старых штанов и рубашек, платьев и протертых полотенец. Недовольное бормотание.

— Енто самое… баба перепрятала… Оно вон как… здеся лежала…

Выбрасывая «енто самое» и «оно вон как», вставляя подходящие по смыслу фразы, я восстановил в более или менее понятной форме стариковский монолог…

В молодости работал Пахом Сергеевич садовником у известного дипломата. И не только садовником — слесарем, плотником, истопником, кучером. Любая работа спорилась в его руках. Семья дипломата хорошо относилась к непьющему, безотказному работяге, заботилась о нем и его жене. Сам хозяин особняк навещал редко — почти все время находился за рубежом.

В тридцать седьмом году его арестовали. Ночью прикатил «черный ворон», чекисты переворошили дом от пола до чердака, забрали все книги и бумаги. Дипломата захватили с собой. Так он и сгинул где-нибудь на Колыме либо на Севере. А может быть, «врага народа» пристрелили на Лубянке. Время тогда было аховое, жизнь человеческая не стоила и полушки.

Через несколько лет умерла хозяйка. Наверно, сильно любила мужа, не выдержала разлуки. За день до смерти вызвала в спальню слесаря-плотника. Таясь, шопотом поведала тайное. Дескать, коллекционировал муж ордена разных стран, собирал и английские, и новозеландские, и индийские, не говоря уже о родных — российских. Скупал за большие деньги у спившихся чиновников, обедневших раджей, обанкротившихся богачей. Прятал в специально оборудованном тайнике, в стене между кухней и столовой.

Попросила жена дипломата сберечь коллекцию, не дать ее разграбить. Передала альбом с фотографиями собранных орденов. После ее смерти подумал-подумал Пахом да и перепрятал коробочки.

И хорошо сделал — в сорок первом, акукурат перед войной, особняк снесли, на его месте построили многоэтажную домину. Коллекция орденов перекочевала в фундамент новостройки, куда замуровал ее хитрый мужик.

— Вот — енто самое… хотел показать тебе ту книжицу со снимочками… Оно как есть… Старуха перепрятала. Любит она… енто самое… хоронить.

На всякий случай, я поинтересовался местонахождением тайника. Дед Пахом сощурил оловяные глаза, прикрыл их седыми бровями. Не отказался, но и не согласился. Сделал вид — не расслышал просьбы. Есть такая дипломатическая уловка.

Коллекция меня интересует не больше солнечного затмения в прошлом тысячелетии. Насторожило одно единственное слово: коробочки. И то только потому, что оно фигурировало в полученном бабой Феней анонимном послании. В применении к старому склеротику — необычное понятие. Но расспрашивать опасно — настырность насторожит деда.

— С зятем видитесь? — переключился я на другую тему. — Он наезжает или вы гостите у него?

— Енто самое… какой зять?

— Так у вас одна дочка, больше детей нет?

— Бог… оно самое… не дал… А вот дочка мужей… енто самое… меняет. Я уж… то-то и оно… считать устал.

С трудом удалось выяснить адрес отца внучки, узнать, что тот ни разу не навещал родителей бывшей жены. Вдруг Верочка решила сбежать к отцу? За что-то обиделась на стариков, мать, похоже, вообще возненавидела. Одна дорога — к папаше.

В коридоре раздались шаги — возвратилась Аграфена Николаевна. С полной сумкой продуктов, переполненная впечатлениями от общения с товарками. Деда Пахома будто ветром сдуло. Вытолкав меня в коридор, он заторопился на кухню.

— Старый хрыч, где ты? Снова бродишь, прости меня Господи, как непривязанная коза? Сколь раз говорено — сиди в фатере и носа не кажи!… Ах, енто ты, Игнатьич? — увидела меня старуха. — Чтой-то за своей стрекотухой не сидишь — аль приболел?

— Спасибо, здоров. Просто чайник поставил на газ. На плитке долго ждать приходится.

Увидев за моей спиной пригнувшегося мужа, баба Феня окинула нас подозрительным взглядом, но расспрашивать не стала. Отложила допрос на более удобный случай. Время — к обеду, для хозяйки — самая горячая пора…

А я поспешил в уголовный розыск. Конечно, не для беседы с Гулькиным на литературные темы — передать Стулову собранную информацию. Заодно испросить разрешение потолковать с верочкиным отцом.

Гулькин сидел в позе, скопированной со вчерашней. И с позавчерашней. И — недельной давности. Клонилась над бумагами крупная голова мыслителя, вызывающе покачивалась на спинке стула наплечная кобура с пистолетом.

— Ба, кого я вижу! — поднялся он. — Только-что вспоминал, думал: над расследованием какого кровавого преступления работает знаменитый автор?

— Работаю, — поморщился я, почуяв запашок подхалимажа. — Только для работы необходима надежная связь, а она…

Я выразительно намекнул на необходимость срочного звонка в Москву, от которого зависит продолжение работы над рукописью. Можно было и не напоминать — договоренность о пользовании служебным телефоном уже достигнута. Но такой уж у меня «джентльменский» характер.

— Ради Бога, — встрепенулся сыщик. — Кстати, мне нужно доложить кое-что начальству, так что вы не стесняйтесь.

Стулов ответил сразу же, будто ожидал моего звонка.

— Здравствуй, Вася.

— Здравствуй, Паша.

Перешли мы на «ты» как-то незаметно, не сговариваясь и не выпивая на брудершафт. Так бывает между людьми, связанными прочными узами совместной работы, у которых просто нет времени для обнюхивания.

— Что нового?

Я вкратце передал разговор с дедом Пахомом. Особый акцент — на удачное получении от него телефона и адреса отца Верочки. И о моем намерении нанести ему визит.

— Можешь не трудиться, уже сделано. Девушки там нет, о ее судьбе отец ничего не знает… Повтори, пожалуйста, о коллекции орденов. Особенно, в части ее перезахоронения.

Вот, оказывается, что интересует отставного сыщика! Ордена и медали? Спрашивается, какое отношение они имеют к похищению девушки? Уж не поехала ли у сыщика крыша? Человек в нормальном состоянии вряд ли станет соединять между собой явно несоединимые события.

Но раз он хочет вторично прокрутить мое донесение — ради Бога, мне не трудно. Я начал рассказывать и вдруг запнулся.

Какой из меня детективщик? Малограмотный алкаш мигом разглядел бы явную несуразность в рассказе бывшего «дипломатического» садовника. Если верить деду Пахому, он перепрятал ордена в фундамент многоэтажного дома. Интересно, как он умудрился это сделать, когда в то время строительство еще не начиналось?

Я молча переваривал свою оплошность, Стулов терпеливо ожидал продолжения повествования. Скорей всего, предоставил мне возможность самому оценить допущенную ощибку. Ах, хитроумный дедок! Двух слов связать не в состоянии, а такую фантазию преподнес! Ну, погоди, уйдет баба Феня — состоится еще один разговор. С пристрастием. Все подробности выкачаю, все тайны вытащу.

— Разговор не телефонный, — не выдержал сыщик. — Если сможешь, подруливай ко мне. Желательно — поскорей.

Поскорей не получилось по двум причинам.

Дверь распахнулась и появился торжествующий Гулькин. Горделивая улыбка победителя, плечи расправлены, животик превратился из арбуза в небольшую дыньку. Я торопливо попрощался с Василием и положил трубку.

— Что произошло? У вас такой вид, будто лично вы предотвратили покушение на Президента либо, по крайней мере, на премьер-министра.

Гулькин оценил шутку-комплимент, захохотал. Громко, самозабвенно. Будто я навесил ему на грудь, как минимум, два ордена.

— Вы скажете… Просто удалось выйти на след похитителей вашей девушки.

Слова «вашей девушки» звучат двухсмысленно. То ли имеется в виду мое ходатайство об ускорении расследования, то ли — скользкий намек на некую связь между мною и похищенной. Типа брошенной в лицо коровьей лепехи.

Я предпочел «принять» первый вариант.

— Нашли?

Гулькин убавил горделивую радость, втянул выпирающий живот. Он ожидал восторженной благодарности, вместо нее — деловой вопрос.

— Вы должны знать — такие вопросы сразу не решаются. Но кой-какие успехи — на лицо.

Передо мной — несколько фотокарточек. Труп парня с простреленной головой. Можно рассмотреть крестьянское лицо, вздернутый широкий нос, мускулистые руки… Взгляд сверху… снимок со стороны пробитой головы… в профиль.

— Иденсифицировали?

— Конечно. Петр Громов. Один из двух телохранителей Веры Гнесиной.

— Какой же это след? Скорее, наоборот — порванная нить, ведущая к похищенной. Кому-то понадобилось убрать ненужного свидетеля. Непонятно, чему вы так радуетесь?

Гулькин окинул меня, если не презрительным, то явно сожалеющим взглядом. Дескать, все мнят себя сыщиками, следопытами, а в сыске ровно ничего не смыслят. Расписывать наспех придуманные убийства и кражи — намного легче, нежели иметь дело с реальными преступниками.

Но вслух сказал другое. Менее оскорбительное для моего достоинства.

— Версия однозначна. Второй телохранитель — бандитский пособник, он-то и увез девушку, предварительно расправившись с честным напарником…

— Где нашли тело убитого?

— Возле развалин старого кирпичного завода на выезде в сторону Москвы. Непонятно, как они там оказались? Дорога в областной центр — в противоположной стороне. По предварительному заключению медиков убийство произошло в ночь с четверга на пятницу. Окончательное решение — после вскрытия…

Возвращался я домой, как говорится, в разобранном состоянии. Убийство телохранителя ничего не прибавило и не убавило, ибо по логике развития событий оно должно было обязательно произойти. Но если бы были обнаружены два трупа — никаких сомнений, все правильно. А вот в то, что Сергей Бочурин убил напарника, когда тот попытался помешать ему увезти Верочку, лично я слабо верю. Из головы не выходил рассказ Надин с восторженными отзывами о веселых, дружных парнях, старательно выполнявших нелегкую свою работу. Схватка между ними психологически абсурдна. Или — произошли неизвестные пока события, нарушившие равновесие дружеского «дуэта».

Роль взрывателя могла сыграть любовь: знаменитый, исхоженный и из"езженный, любовный треугольник, когда на верхнюю точку вознесена девушка, а нижние углы заняты Петром и Сергеем.

Интересная ситуация и — многообещающая. Не мешает додумать, внести некие дополнительные обходы и объезды, сконцентрировать в узловых точках почти неразрешимые конфликты. Пахнущие кровью.

Первое, что я сделал, запершись в комнате — достал начатую рукопись документальной повести и занес в нее новые факты. Включая исповедь деда Пахома, разговор по телефону со Стуловым и убийство Петра Громова.

В дверь аккуратно постучали. Обычно именно таким постукиванием дает о себе знать баба Феня. Держит одной рукой поднос с кулинарными дарами, а пальцем другой — тук-тук по филенке. Представил себе старуху с подносом и сразу ощутил невероятное чувство голода. Будто целую неделю постился, не принимал ни крошки хлеба, ни ложки супа.

За дверью — Надежда Дмитриевна. С заготовленной впрок сладенькой улыбочкой и… с таким же, как у бабы Фени, подносом.

Откуда взялась химико-торгашка, если она должна в это время рекламировать и продавать ядовитую косметику и никого не излечивающие импортные лекарства? Неужели раньше времени ушла с работы, чтобы подготовиться к продолжению так и незавершенного «культурного» общения?

Невольно перевел взгляд на часы… Боже мой, начало десятого! Незаметно пролетело почти шесть часов после возвращения из уголовки! Вот это я поработал!

— Павел Игнатьевич, не хотите поужинать? Нельзя же так изводить себя. Заболеете, не дай Бог, вообще писать не сможете… Я приготовила творожек со сметанкой — говорят, полезно для головы, ананасовый сок тоже полезен… Разрешите, я вас немного побалую.

Обращение — чисто официальное. Можно подумать, что дамочка не пыталась меня совратить, не лезла с поцелуями и недвухсмысленными об"ятиями.

Вообще-то, удивляться нечему: у входа на кухню, подбоченясь, наблюдает за происходящим Аграфена Николаевна. Представляю, какие ехидные мысли бродят сейчас в голове старухи, в какие далеко не литературные выражения они воплощаются. Ведь баба Феня считает себя единственным человеком, имеющим право ухаживать за несчастным холостяком. И вдруг уродливая коротышка, полуженщина-полумужик, готовая растелешиться перед каждым алкашем или вшивым бомжем, осмеливается подкармливать «чужого» мужика!

— Проходите, Надежда Дмитриевна… Присаживайтесь.

Едва мы остались одни, Надин притиснула меня к стене, часто задышала. Ее груди, поднятые тугим бюстгалтером почти к горлу, прямо-таки втиснулись в меня.

— Господи, как же соскучилась! — пылко об"явила она, расстегивая мою рубашку. — Как погляжу на твою дверь — ноги слабнут…

Вот и общалась бы с дверью — она крепкая, вполне выдержит твой напор, подумал я, высвобождаясь из слишком уж пылких об"ятий женщины, готовой тут же возле стены изнасиловать упрямо сопротивляющегося холостяка… Вон как вертит жерновами бедер, как вся дрожит. Самого сильного мужика вгонит в страх.

— Погоди, Надин, не форсируй событий. Я уже говолрил: всему — свое время. Старики не спят, все слышат… Какой уж тут секс — одни переживания…

— А мы — потихоньку, — бесстыдно промяукала женщина, закончив растегивать рубашку и переключившись на пояс брюк. — Никто ничего не услышит.

— Нельзя! — с трудом оторвал ее руки от ширинки. — Вдруг баба Феня заглянет!

— Старая мымра! — с ненавистью прошипела Надин, нехотя освобождая меня из жирных об"ятий. — Всюду сует свой острый нос… Дождется — прищемлю его или начисто оторву. Вместе с сатанинской бородавкой.

Удивительные создания — женщины. Обнимаются, облизыват друг друга, будто сладкое пирожное, а за глаза — змеиное шипение. Восторгаются красотой и умом «подруги», а расстанутся — уродина и полнейшая бездарь. Виной всему этому, как правило, мужчина.

— И все же не мешает нам вести себя осторожно.

— Когда уснут — придешь ко мне, да? Я не стану запираться, — защебетала соседка, преобразившись из тигрицы в кошечку. — Да зачем нам прятаться — не молоденькие, свободные люди, имеем право создать семью. Никто не имеет права запретить. Тем более — подглядывать да подслушивать.

Нет уж, дорогая химико-торгашка, избавь меня от содружества с твоей могучей грудью и толстым задом. Ибо общения с этими прокисшими прелестями мне не выдержать. Повешусь или сбегу, куда глаза глядят.

Я насильно усадил коротышку на сложенный диван, уселся рядом.

— Посиди, успокойся.

— Скажи только — придешь? Я кое-что вспомнила о Верочке. Расскажу.

Жирный червяк для глупой рыбины. Конечно, Надин ничего не вспомнила, заранее знала, просто запаслась «ценными сведениями», способными заманить холостяка в ее постель.

— Расскажи сейчас.

— Не могу — тороплюсь в лабораторию. Вечером. Придешь?

Пришлось пообещать. Иначе возобновится частое дыхание и азартное блуждание пухлой ладошки по моей костлявой груди. Хорошо, если одной груди.

В дверь постучали. Так вызывающе громко, что можно не сомневаться — баба Феня дает знать о готовящемся вторжении на территорию, незаконно оккупированную бесстыдной молодухой.

— Игнатьич, тебя — к телефону! — трубно провозгласила она и тут же добавила полушепотом. — Мужик требовает, не баба.

Последнее сказано, конечно, для Надин. Пусть знает, что холостяку, которого она домогается, звонят и женщины. Наверняка, красивые и нежные, не чета коротышке. Пусть ревнует, переживает, ее мучения для престарелой садистки — самое настоящее счастье.

— Слушаю. Бодров.

Далекий мужской голос прозвучал трубой архангела, возвещающего очередную неприятность. Или радость. Однажды точно так же неожиданно позвонили из издательства, оповестили о выходе очередной моей книги. Радость. Через пару дней мой покой нарушил пьяный голос пасынка: мамулю увезли в больницу, навещать ее он не может по «состоянию здоровья» и предоставляет это мне. Трагедия.

Что принесет сегодняшний звонок?

— Вас приглашает к себе Геннадий Викторович.

— Прямо сейчас? — удивился я. — Поздно…

— Ну, что вы, — рассмеялся собеседник. Вежливо, необидчиво. — Конечно, завтра. В десять утра вас будет ожидать машина. Возле памятника Ленину. Не волнуйтесь, к вам подойдут…

12

С Геннадием Викторовичем — я не знаю, как зовут по другому вора в законе, главаря преступной группировки — судьба свела нас, когда я еще жил у Машеньки. Не просто жил — блаженствовал.

Пьяный пасынок появлялся тогда редко, еще реже «доставал» мужа матери. В основном это «доставание» происходило во время безденежья Виталия, когда он сидел на мели, а родственники и друзья уже раскусили необязательного парня и наотрез отказывались подкармливать его. Мать — не в счет, получала она мало, зарплату систематически задерживали, выделяемые ею деньги хватали сыну разве только на «марс» и сигареты. Все остальное он пытался выдавить из меня.

Машенька страшно переживала, уговаривала меня потерпеть.

— Все образуется, — шептала она ночью. — Если удастся разменять нашу двухкомнатную квартиру на две однокомнатных — пропишу тебя. Потерпи, милый, постарайся понять: Виталька мне сын, его я поднимала, растила… И тебя люблю тоже, но не могу заставить себя отказаться от ребенка…

Я соглашался терпеть и молчать, но не всегда это получалось. Часто обманчивая тишина квартиры взрывалась пьяным скандалом с потоками гнусного мата, размахиванием кулаками, угрозами вышибить меня на улицу.

Однажды, когда мы с женой проводили к очередной «супруге» вдребезги пьяного сынка, раздался неожиданный телефонный звонок.

— Кто это может быть? — удивилась Машенька. — Время позднее… Не случилось ли что-нибудь с родителями?

Престарелые машенькины родители жили отдельно в однокомнатной квартире. Больные и одинокие.

— Вряд ли родители, — постарался успокоить я. — Может быть, вызывают на работу?

Маша взяла трубку, как берут гранату с выдернутой чекой. Сейчас взорвется и разнесет оставшийся после ухода Витальки хрупкий покой.

— Тебя, — протянула она трубку. — Какой-то мужчина…

Я недоуменно пожал плечами.

— Слушаю вас, Бодров.

— Простите за поздний звонок, — вежливо извинился ночной абонент. — Днем не было времени…

— Ничего страшного… Кто это? Не узнаю.

— Мы с вами не знакомы. Зовут меня Геннадий Викторович. Остальное пусть остается за кадром. Пока за кадром. Прочитал вашу недавно вышедшую книгу и захотелось встретиться, поговорить… Еще раз извините, Павел Игнатьевич. Я заинтересовался вашим творчеством, кое-что понравилось, кое-что вызвало чувство досады. Думаю, наше общение будет интересно для обоих.

Собеседник не подхалимничал, не сюсюкал — говорил откровенно и деловито. Обычно читатели или безмерно расхваливают, или злобно критикуют.

— Ну, что ж, под"езжайте завтра в полдень. Буду ожидать. Адрес…

— Не получится. Когда встретимся, поймете. Лучше сделаем так: ровно в три часа дня ожидайте возле входа в метро «Кузьминки», на остановке автобуса в сторону кольцевой дороги. К вам подойдут… Договорились?

Неизвестно по какой причине я согласился. Скорей всего, эта причина — Виталька. Наверняка появится, вознамерившись получить дополнительную плату за свое отсутствие. Ведь позавчера мы выделили ему всего стольник. Для алкаша — семячки. Мне не хотелось присутствовать при наглом грабеже. И кого — родной матери!

Вторая причина — в противоречивом моем характере: осторожном и рисковом, одновременно. Однажды, в поисках героя очередной повести криминального толка я свел знакомство с примитивным ворюгой, которого знали и боялись жильцы окружающих домов. Пожалуешься участковому — ожидай возмездия: пырнут ножом либо так очистят квартиру, что одна пыль останется.

Но то — вор, щипач, мелкий жулик, а, судя по голосу любителя детективов, сейчас речь идет о встрече с преступником более высокого ранга.

Чем я рискую? Возьмут в заложники, потребуют выкуп? Смешно даже подумать. Полунищий писатель — не та категория, не тот уровень, за него разве только пару тысяч рубликов получишь, да и то сомнительно. Зато знакомство с главарем криминального сообщества позволит мне не только заглянуть в другой мир, но и познать его не наощупь.

— Ты сошел с ума! — ужаснулась жена, когда я посвятил ее в суть состоявшегося разговора. — Сейчас — страшное время: убивают, грабят, похищают. Подумай: стоит ли рисковать? Одно дело — принять гостя у себя, совсем другое — ехать невесть куда.

— Успокойся, ничего со мной не случится, нищих, таких, как я, никто не грабит и не похищают — нет смысла.

На следующий день, ровно без четверти три, я расхаживал по тротуару возле автобусной остановки. Ничего особенного, прогуливается базработный мужик, у которого — уйма свободного времени и ни гроша в кармане. Вот и остается ему разглядывать витрины да глотать голодную слюну.

— Простите, вы — Павел Игнатьевич?

Молодой человек, тщательно выбритый, руки держит за спиной. Шикарный костюм, вместо галстука — крапчатая бабочка, на лице — обязательная полуулыбка. На подобии визитной карточки. Богатый бизнесмен либо банковский клерк, мечтающий превратиться в банкира. Как невзрачная куколка в красавицу-бабочку. Правда, невзрачным его не назовешь.

— Вы не ошиблись — Павел Игнатьевич.

— Позвольте представиться — Тимур Александрович. Как вы, видимо, уже догадались — от Геннадия Викторовича.

— Очень приятно.

— Разрешите пригласить вас в машину.

Роскошный «форд», натертый до ослепительного блеска. За рулем — такой же улыбчивый вихрастый парнишка в светло-коричневом пиджаке и при галстуке. Солидность водителя — имидж босса.

Может быть, я ошибаюсь и приглашение исходит не от бандита, а от видного политика либо сверхбогатого бизнесмена? Что до таинственности и нежелания засвечиваться — это свойство присуще не только преступникам, но и законопослушным гражданам современной России. Телевизионная фразочка: информатор предпочитает оставаться неизвестным — яркое тому подтверждение.

Занятый своими мыслями, я не обращал внимание ни на погоду, ни на окружающую меня действительность. Собеседника слушал вполуха. Автоматически отвечал. Иногда — невпопад.

Как всегда улицы Москвы перегружены автотранспортом. Слоновьей внешности фургоны, грузовики, автобусы и многочисленные легковушки нетерпеливо фыркают, меняют полосы, выискивая возможность нарастить скорость, вырваться из постоянных пробок и заторов.

Тимур сидел на заднем сидении рядом со мной. Развлекал гостя легкой, необременительной беседой. Избегая политических вывертов и ужасающих подробностей покушений и убийств.

Для беседы выбрана, конечно, литература. Модный сейчас жанр — детектив. А о чем еще разговаривать с писателем, не о кулинарии же? Минут через сорок, когда машина неторопливо катила по Подмосковью — не знаю какому: Дальнему или Ближнему — собеседник неожиданно перестал критиковать и хвалить. Проговорил смущенно:

— Простите, Павел Игнатьевич, но я вынужден… Маленькая формальность. Не совсем приятная, но, к сожалению, обязательная. — он протянул мне черные очки с боковыми закрылками. — Прошу вас, наденьте и постарайтесь отвлечься. Понимаю, состояние прескверное, но обстановка диктует.

Мне ничего не оставалось делать, как напялить на себя дурацкие очки. Невольно вспомнил дедушку Крылова и его басню «Мартышка и очки».

— И долго придется изображать слепого? Заранее предупреждаю — долго не вынесу. Могу по настоящему ослепнуть.

Деликатный смешок показал: шутка принята и по достоинству оценена.

— Не больше получаса. Если вам надоела моя болтовня, можете подремать.

Я последовал его совету. Конечно, не уснул. В голове — Машенька и мое фактическое «бомжевание», последняя стычка с пасынком и до сих пор не подписанный договор на очередной роман. Мозг трудолюбиво обрабатывал введенную в него информацию, но — ни советов, ни рецептов. Одни красочные или черно-беоые картинки.

Наконец, «форд» остановился. Я протянул руку, намереваясь снять очки и оглядеться, но Тимур мягко остановил меня.

— Придется еще немного потерпеть. Простите за фамильярность, но я возьму вас под руку.

Я куда-то шел, осторожно передвигая ноги. Меня предупреждали о выбоинах в асфальте, о ступеньках и поворотах. Максимально заботливо и неизменно вежливо.

— Все, Павел Игнатьевич, ваши мучения окончились.

Я сдернул чертовы очки. Огляделся. Господи, куда я попал? Самый ностоящий дворец! Большая комната ярко освещена — под потолком сияет многоламповая хрустальная люстра, на стенах горят двухрожковые бра. Пол застелен многоцветным ковром. Посредине — низкий столик, вокруг него — мягкие кресла. Бросается в глаза обилие картин: натюрморты, портреты, пейзажи. Окна наглухо закрыты бархатными шторами.

Посредине комнаты, широко улыбаясь, стоит мужчина. Не просто мужчина — идеал мужской обаятельности и красоты. Мне еще не приходило встречаться с такими приятными во всех отношениях людьми. Мускулистый, подтянутый, широкоплечий. Крупная голова, увенчана светлой шевелюрой. Тонкие черты лица немного портит выпирающий волевой подбородок. Короткая щетинка аккуратно подстриженных усиков не затеняет, наоборот, подчеркивает припухшие, будто покусанные комарами, губы.

А я— то думал, что встречусь с криминальным авторитеом! Передо мной либо политик высокого ранга, либо могущественный предприниматель.

— Добрый день, уважаемый Павел Игнатьевич, — даже голос необычен: нечто среднее между басом и баритоном. — Думаю, представляться друг другу нет необходимости. Вы мне известны по книгам, моя фамилия и профессия роли не играет… Как вел себя мой посланец? Не хамил?

Мне почудился во взоре хозяина оттенок угрозы. Стоит мне пожаловаться на «хамское» поведение Тимура, тому грозят крупные неприятности.

— Боже сохрани! — искренне воскликнул я. — Обаятельный человек, культурный, интеллигентный…

Геннадий Викторович удовлетворенно кивнул. То ли подтверждая мое мнение, то ли информируя о том, что в его окружении других людей нет и не может быть.

Девушка в кокетливом передничке вкатила столик, уставленный деликатесными закусками, подкатила передвижной бар с напитками. Хозяин поблагодарил ее и выразительно посмотрел на дверь.

Служанка ушла. Мы остались одни.

— Все же мне придется представиться, — вздохнул Геннадий Викторович. — Иначе наша беседа окажется затуманенной определенным недоверием. Ничего не поделаешь, такое недоверие психологически оправдано. Думаю, вы уже догадались… Да, я занимаюсь нетрадиционным бизнесом. Вообще, бизнес многогранен, как все в человеческом обществе. Человеку свойственно зарабатываать себе на жизнь тем, что предоставила ему природа. Одни добывают средства для существования руками, другие — головой. Есть бизнес политика, есть — предпринимателя, есть — военнослужащего. Мой бизнес неоправданно поносят, считают бесчеловечным, позорным. Правоведы даже предусмотрели множество законов, согласно которым меня можно посадить в тюрьму, послать на зону. А за что, спрашивается? Чем мой труд отличается от труда, скажем, депутата Думы или владельца предприятия?

Как я и ожидал, — ничего определенного не сказано. Единственно — прозвучало невнятное признание в преступности бизнеса, которым занимается хозяин. Значит, предвидение не обмануло меня.

— Государство обкрадывает своих граждан. Скачками цен, изменениями процентных ставок по вкладам, введением драконовских налогов. Депутаты голоуют за идиотские законы, направленные опять-таки на ограбление и без того ограбленных нищих. Все сходит с рук. Мы, представители так называемого «преступного» бизнеса, подвергаемся гонениям. Где же справедливость?… Вот возьмем вас, уважаемый Павел Игнатьевич. В своем романе — «Прыжок в неведомое» — рисуете этакого вампира, толстого, неопрятного, начисто лишенного доброты, культуры, обычного обаяния. Где вы видели подобное чудовище?… Действительно, когда-то представители нашего бизнеса, может быть и были такими, не спорю. Но время диктует свое. Сейчас они заседают в Госдуме, работают в президентской администрации, занимают видные посты в регионах. Недалеко время, когда мы получим реальные рычаги власти. Поверьте — это неизбежно. Как смена времен года, чередование дня и ночи. Думаете, наступит время сплошного грабежа, потекут по стране реки крови? Ошибаетесь. Наш режим будет намного человечней нынешнего.

— Страшная перспектива.

Криминальный бизнесмен смешливо оглядел меня — начиная от изрядно облысевшей головы и кончая тощими ногами, обутыми в поношенные туфли.

— Вот видите, даже вы, думающий, талантливый человек не можете понять смысла происходящей перестройки. Второй перестройки за одно только десятилетие. Говорят, мафия и государственные структуры нуждаются друг в друге. Мафия для прыжка наверх к вершинам госвласти, власть для создания надежной опоры… Ересь! Нас просто боятся. Искоренить — не хватает силенок и денежек, допустить к кормушке — опасно. Вот и лавируют, изображают бурную деятельность. Стучать кулаком по столу и произносить праведные речи большого ума не требуется. Мы на них просто не обращаем внимания.

В одном из своих повестей мне пришлось нарисовать некоего вора в законе, мечтающего о «светлом» будущем. Не только мечтающего, но уверенного в том, что его мечта непременно сбудется. Описывая допрос гангстера, я сомневался в том, что эта уверенность будет правильно понята читателем, что она прозвучит правдоподобно.

Геннадий Викторович опроверг мои сомнения. Значит, тогда я был прав — преступный мир рвется к власти, он сливается с властными и политическими структурами, пытается пролезть в образующиеся щели и проломы.

— Теперь вы представляете с кем разговариваете. Да, я так называемый «преступник», криминальный бизнесмен. Чем именно занимаюсь — не так уж важно, во всяком случае, не перепродажей импортных тряпок и вонючей косметики. М еще — не убиваю, не нанимаю киллеров, не опустошаю карманы пенсионеров и инвалидов. Мои «клиенты» — люди состоятельные, которых довольно ехидно именуют «новыми русскими»…

Постепенно мы отошли от криминальной темы. Представление друг другу состоялось, обсуждать и дальше профессии писателя и преступника нет необходимости. Затронув последний мой роман, Геннадий Викторович принялся критиковать его. Вежливо и культурно, без сильных выражений и презрительных усмешек, но довольно основательно и предметно.

Я не спорил. Любой человек имеет свой взгляд на книгу либо театральную постановку, либо кинофильм. Одному сюжет нравится, другой находит в нем многочисленные из"яны. Одному по душе язык изложения, другой считает его «кондовым». Сколько людей, столько мнений — старая истина. Спорить, доказывая свою правоту, все равно, что пытаться убедить соловья в необходимости каркать на подобии вороны. Или — наоборот.

В четыре часа дня молчаливая служанка пригласила в столовую. Во время обеда разговор не прерывался. Геннадий Викторович взялся еще за одну мою книгу и принялся разбирать ее по страницам и слогам. Опять же — веско и доказательно.

Расстались в семь вечера. Тимур напялил на меня идиотские очки, взял под руку и сопроводил к машине…

Машенька встретила мужа возле под"езда. Стояла, набросив на узкие плечи старенький пиджак и не сводила глаз с автобусной остановки. Расспрашивать не стала — положила обе руки на плечи, уткнулась головой в грудь и… заплакала…

13

Сейчас мне предстоит вторая встреча с культурным бандитом. Пройдет ли она так же доброжелательно, как первая, или Геннадий Викторович решил расправиться со мной за повесть, опубликованную в журнале после моего посещения его особняка? Признаться, в ней я вылил на героя — скорее, антигероя — порядочное количество грязи и желчи. Упомянул о жажде беспредельной власти, о депутатском обличьи явных преступников, о внешнем культурном их облике, о страшном криминальном будущем страны.

Как бы мне не аукнулась эта дерзость. Иногда человек, излучающий благожелательность и интеллигентность, прячет за ними жестокость и мстительность. Если Геннадий Викторович из этой колоды, не сносить мне головы.

И все же я решил поехать! Почему? Что подтолкнуло меня на этот рискованный шаг? Привычный риск? Конечно, он присутствовал, как же без него? Но главное не в риске и не в осторожности.

Дело в том, что я разочаровался и в официальных органах в виде толстого Гулькина, и в неофициальных, типа Васьки Стулова. Первый, на мой взгляд, охвачен заботами о повышении своего имиджа, второй — непонятно чем. То нацеливает меня на толстую коротышку, то неизвестно для чего — на престарелого склеротика. Бесцельно передвигает на нешахматном поле безвольную пешку, подставляя ее то под удар ферзя, то на с"едение слона-офицера.

Похоже, единственная надежда на себя и на преступные группировки, так называемые «крыши». Ибо я, со всем детективно-литературным опытом, круглый, пустой внутри нуль, чистый белый лист, на котором любой может поставить свой автограф.

Остается «крыша».

Но занимающиеся этим бизнесом преступники слишком высоко ценят свои услуги. Прейскурант пестрит сотнями тысяч. Для меня подобные затраты не под силу, для Сидоровых — тем более.

Вдруг Геннадий Викторович поможет бесплатно, из одного только уважения к попавшему в беду несчастному литератору. Или его подтолкнет на согласие найти Верочку такое же, как у Гулькина, стремление выглядеть этаким сверхчеловеком. Похоже, интеллигентный бандит почувствовал по отношению к писателю некую симпатию, развить которую мне и предстоит.

Возле памятника Ильичу — все тот же отлакированный «форд». Рядом с ним равнодушно покуривает здоровенный парень с тупым выражением на лице… Водитель, что ли? Нет, вихрастый парнишка на месте, посылает мне дружелюбные улыбочки. А где интеллигентный Тимур?

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался я, подойдя к машине. — Вы не меня ожидаете?

— Фамилия? — не вынимая изо рта сигарету, буркнул парень. Будто сплюнул.

— Бодров, — отрекомендовался я. Для большей весомости добавил. — Меня ожидает Геннадий Викторович.

— Доцент говорил… Садитесь…

Доцент? Точная кликуха! Не дотягивающаяся до Профессора, но перешагнувшая МНС — младший научный струдник. На страницах моих произведений расселись, будто птицы на проводах, Пузаны, Пудели, Жабы, Интеллигенты, Оглобли, Ханыги и другие малопривлекательные преступные персонажи. А вот Доцент появился впервые.

Может быть, Геннадий Викторович действительно ученый, оголодавший на мизерной зарплате, к тому же, задерживаемой на много месяцев? Помыкался человек, надоело, и подался он на вольные хлеба, где и доходы погуще, и имеется возможность применить на практике знания и опыт.

Не ожидая повторного приглашения, я забрался в машину. «Горилла» уселся рядом с водителем, предоставив мне все заднее сидение, и прочно замолчал.

— Можно узнать, куда девался Тимур Александрович? — робко задал я опасный вопрос, ожидая хлесткого ответа: а тебе, падло, какое дело до Тимура, сиди и помалкивай пока гляделки целы и язык на месте! — Мы с ним как-то познакомились…

— Перевели на другую работу, — неприветливо буркнул посланец и снова умолк.

Ответ прозвучал двухсмысленно. Понятие «перевод на другую работу» может означать и переселение на тот свет. С пересадкой в ближайшем морге. Продолжить расспросы я не решился.

Под"ехали к Московской кольцевой. Парень повернулся и молча протянул мне знакомые очки, внимательно проследил за процессом их одевания. Удовлетворенно посопел и зажег очередную сигарету.

Так и промолчал до самого конца поездки. Такое поведение посланца бандитского главаря не сулило мне ничего хорошего.

Геннадий Викторович встретил меня в знакомой гостиной все той же приветливой улыбкой. Поднялся с кресла, крепко пожал руку.

— Как доехали? Как относился к вам Сергей — не спрашиваю. По натуре он молчун, но человек чрезвычайно добрый и обязательный.

Что касается обязательности судить не могу, а вот в отношении доброты сомневаюсь. Человек с тупым выражением лица вряд ли может быть добряком. Скорее, наоборот, злыднем.

— Спасибо. Доехали без приключений. Рад нашей встрече, — на всякий случай я изобразил радостную улыбочку. Будто по-собачьи лизнул хозяина, который занес надо мной палку. — Как живете?

— Спасибо. Прочитал вашу повесть и захотелось поговорить. Вы, так талантливо описали своего героя, словно я посмотрел в зеркало… Решили — обиделся, да?

Я склонил повинную голову, покаянно вздохнул. Дескать, малость, переборщил, но без задней мысли, не со зла — писателей ругают, но не судят. Попытался оправдаться. Без малейшей надежды на успех.

— Почему вы решили, что герой повести жестокий садист, махровый убийца имеет к вам отношение? Он, как бы это выразиться, собран из множества людей. У одного взята жестокость, у другого — культура общения, у третьего…

— Не крутите, Павел Игнатьевич, у вас это получается неубедительно. Не умеете хитрить и изворачиваться — не дано. Да я и не обижаюсь… Давайте полакомимся кофием с коньячком и попытаемся разобраться в вашем герое… Или — антигерое?

Знакомая служанка накрыла низкий столик, поклонилась и ушла. А меня неизвестно почему мучило отсутствие Тимура. Водитель, служанка — те же, Куда девался интеллигентный молодой человек, сопровождающий меня во время первого посещения Геннадия Викторовича?

В конце концов не выдержал.

— Простите, ради Бога, не мое это дело, но слишком уж понравился мне ваш Тимур Александрович… Почему не он приехал за мной? Заболел или…

— Или, — кивнул хозяин, попрежнему улыбаясь. Но мне показалось, что добродушная улыбка превратилась в маску, под которой спрятано недовольство. — Тимур отправился выполнять другое задание, вот и пришлось послать за вами нелюдимого Серегу… Надеюсь, вы не заподозрили меня в расправе над вашим «приятелем»? Повторяю, я не убийца и не палач… Хватит об этом! — прихлопнул он ладонью по столу. Будто убил некстати появившегося таракана. — Думаю, у нас есть более приятные темы для дружеской беседы… Знаете, мне показалось, что вы несколько перебарщиваете в смысле секса. Ну, пара страничек — куда ни шло, сейчас это модно. Но когда сцены обольщения и соития занимают целые главы — извините, это дурно пахнет…

Я, конечно, принялся возражать, доказывать обратное. Мол, именно при сексуальном общении полнее раскрывается характер человека, проявляются его положительные и отрицательные черты. К тому же, по сравнению с другими авторами я — ангел, святой, невинное дитя.

Геннадий Викторович взял лежащую на столике мою книгу, принялся листать ее, выбирая места, отмеченные подчеркиванием и восклицательными либо вопросительными знаками. Я мельком увидел на полях короткие замечания. От множества закладок книга казалась раздутой, увеличенной в объеме.

Проспорили до обеда. Увлеченный защитой не просто написанного — выстраданного, я начисто позабыл о недавно сжигающем меня страхе расправы, бандитского беспредела. Иногда даже применял выражения, далекие от джентльменских.

А вот Геннадий Викторович не опускался до грубостей, был корректен и выдержан. Только иногда терял контроль над руками — выбивал по столу тревожную барабанную дробь. На подобии той, которая звучала в старое время на плацу при экзекуциях над провинившимися солдатами.

Уже прощаясь, я вспомнил о своих замыслах использовать «крышу».

— Простите, Геннадий Викторович… У меня есть маленькая просьба… Если ее выполнение вас не затруднит…

Я не играл и не кокетничал — мне было по настоящему неловко. Слишком уж резкий переход от разбора литературного произведения к нескромной просьбе. Как бы собеседник не посчитал ее настырной и не ответил соответственно. Почему-то мне страшно не хотелось разрушить хрупкий мостик, соединяющий меня с Доцентом.

Пусть он преступник, криминальный бизнесмен, возможно — убийца, но, вместе с тем — удивительно интеллигентный, обаятельный человек. Слишком редко встречается такое сочетание: преступник и эрудит, убийца и благожелательный собеседник.

Впрочем, почему я решил, что он убийца? Криминальные структцры многообразны, четко делятся по профессиям. К тому же, преступные деяния Доцента пусть разбирают следствие и суд. Если, конечно, Геннадий Викторович доживет до суда. Жизнь криминального бизнесмена коротка и непредсказуема: сегодня он купается в роскоши, лениво спорит по поводу театральных постановок и музыки Моцарта, а завтра — либо взорвут конкуренты, либо подстрелят при «попытке бегства» оперативники.

Сейчас я общаюсь не с главарем банды — с приятным человеком, милым и образованным. Беседа с ним доставляет мне неизменное удовольствие. В это время забываю о том, что разговариваю с преступником, с вором в законе, с человеком, который, возможно, является виновником смерти или страданий десятков, если не сотен, людей.

Геннадий Викторович взял меня под руку и возвратил к покинутым креслам. Разлил в хрустальные рюмки коньяк и только после этого возвратился к моей невысказанной просьбе.

— Слушаю вас.

Я рассказал об исчезновении внучки Сидоровых. Саму суть, включая убийство одного из двух телохранителей. Мои подозрения в адрес пасынка и неведомого пока мужика с проседью в волосах решил оставить при себе. Развернется Доцент, выйдет на след похитителей, если, конечно, состоялось похищение, а не добровольный переезд Верочки, скажем, к дальним родственникам, — тогда можно дополнить сегодняшнее откровение.

Доцент слушал меня, задумчиво постукивая ножкой хрустальной рюмки о стоящий рядом фужер. Мелодичный перезвон будто аккомпанировал моим словам, уменьшая напряжение и увеличивая смутную надежду.

— Надеюсь вы сами понимаете, сейчас ничего обещать не могу. Одно скажу: сделаю все возможное. У меня имеются довольно прочные связи с фирмами, которая занимаются… скажем, укомплектованием публичных домов. И в России, и за рубежом… Надеюсь, они не откажут в нужной нам с вами информации… Короче говоря, разберусь.

Я благодарно пожал холеную руку. С удовольствием обнял бы — побоялся, что это будет неправильно понято. Да и не привык я к сентиментальным порывам и слезливым излияниям.

— Спасибо, дорогой Геннадий Викторович… Удивительно, как вы — добрый и отзывчивый человек — можете…

Я замялся, не зная чем закончить начатую фразу. Страшно не хочется упоминать о «профессии» человека, который только-что пообещал мне помощь.

— … заниматься преступным бизнесом, — улыбаясь, договорил вор в законе. — Не стесняйтесь — не обижусь.

Я поднялся, демонстративно посмотрел на часы. Дескать, время позднее, дорога дальняя, пора и честь знать. Главное достигнуто — Доцент пообещал разобраться, а это не так уж мало.

Геннадий Викторович не стал удерживать. Похоже, он все-таки обиделся, но не подавал вида. Может быть, общение со мной ему тоже по душе. Ежедневные контакты с наглыми, матерщинными бандитами, наверно, набили синяки на мозгах, вызвали чувство неприязни и отвращения. Поневоле ищет отдушину, чтобы глотнуть чистый, не замутненный блатными повадками воздух.

Вот и нашел «отдушину» в моем лице.

— Придется вам смириться с тем, что вас проводит нелюдимый и грубоватый Сергей, — нажимая кнопку под столом, усмешливо посочувствовал он. — К сожалению, других сейчас нет под рукой.

— Ничего, переживу.

Появился парень с тупой физиономией. Протягивая мне черные очки, попытался изобразить приветливую улыбку, более похожую на зевок голодного пса. Я ответил благодарной улыбкой беззащитного младенца.

В салоне машины заставил себя мысленно проиграть сегодняшнюю встречу с Доцентом, со всех сторон осматривая и ощупывая каждое слово, каждый жест. Не скажу, что делал это профессионально, но приходилось мириться: рядом нет ни криминальны экспертов, ни опытных психологов. Ничего страшного: обычная проработка рукописи, привычное выяснение отдельных деталей наших с вором в законе взаимоотношений, моя информация о Верочке.

Кажется, все гладко и правильно, ни одной задирины.

Покончив с анализом беседы с обаятельным бандитским главарем, я покопался в запутанном клубке, образовавшемся в коммуналке. Начиная с безобразной коротышки, которая упрямо лезет в мою постель, кончая хитроумным склеротиком, едва передвигающимся на дрожащих «ходулях». Между ними маячит ехидная и добрая баба Феня.

— Можешь снять очки, — вернул меня к действительности похоронный голос Сергея. — Выехали на радиалку.

Я отбросил надоевшие очки, потер глаза. Огляделся.

Знакомое начало Дремовского шоссе. Указатели поворота на кольцевую, примитивная шашлычная на обочине — говорят, шашлыки здесь готовят с добавлением собачатины… Павильон-магазан — торгуют запчастями к иномаркам… Площадка отдыха водителей… Поворот к санаторию…

Все, можно подремать — теперь до самого Дремова — ни светофоров ни поворотов. Возвращусь в родную, черт бы ее побрал, комнатенку, засяду за докусентальную рукопись. Сколько времени потеряно, сколько замыслов проскользнуло в голове и безвозвратно исчезло. Пора наверстывать упущенное.

Дремать не пришлось.

Впереди — гаишник возле разрисованных жигулей. Завидев «форд», показал палкой — объезд… Странно, только что мимо него проскользнули несколько «жигулей» и даже — «зилок»… Почему к нам особое внимание?

Сергей и водитель тоже заволновались, встревоженно оглядывали придорожные кусты. Сергей запустил руку под панель и вытащил пистолет. Спрятал его под полу куртки. Водитель передвинул монтировку — оружие всех автомобилистов. Безотказное и безопасное — ни один сверхбдительный мент не придерется.

После широкого Дремовского шоссе узкая объездная дорога показалась тропкой, ведущей в неизвестность. За кустами поднялись во весь немалый рост березы и осины, по обочине панически запрыгала белка.

Предчувствие опасности охватило меня, закололо в сердце, болью отозвалось в висках. Ничего страшного, успокаивал расходившиеся нервы, я не один, со мной два накачанных охранника, побывавших, наверно, не в одной передряге. Они не дадут в обиду друга босса. Знают — в случае чего Доцент с них три шкуры спустит.

Впереди — грузовик. Возле него стоят на коленях два чумазых парня — разбирают на замасленной тряпке какие-то детали, о чем-то переговариваются. Увидев нашу машину, поднялись с колен, вытерли о штаны грязные руки, загородили дорогу.

«Форд» остановился. Водитель высунул голову из окна.

— Что случилось? Помощь не нужна?

Парни лениво подошли к иномарке: один — справа, другой — слева.

— Обойдемся своими силами.

Заподозрив неладное, Сергей выхватил пистолет. Водитель — монтировку.

Не успели — грянули выстрелы. Водитель с простреленной головой упал на баранку, Сергей осел на сидении.

— А ну, вылазь, — приказал мне один из нападающих, открывая заднюю дверь. — Кому сказано, писака дерьмовый!

Парни вытащили меня из мащины, профессионально ощупали. Не только карманы — проверили подмышки, живот, спину, ноги, не обошли вниманием ширинку. Кроме полупустого бумажника, авторучки и блокнота ничего не нашли. — Быстро заводи драндулет, — приказал один другому и тот побежал к грузовику. Почему-то решили не пользоваться легковушкой. — Не трусь, писака, не порть дефицитное бельишко. Ничего с тобой не будет. Сейчас поедем в одно место, побазарим. Сыскарь вонючий, — беззлобно добавил он, фамильярно обнимая меня за плечи.

Увезти добычу парни не успели — рядом резко затормозили две милицейских машины. Из них выпрыгнули люди в шлемах и бронежилетах с автоматами в руках.

Омоновцы!

Все происходящее напоминает спектакль. Созданный и поставленный неизвестно каким автором. В начале — перекрывший дорогу гаишник, который беспрепятственно пропустил несколько машин и отправил в объезд только нашу. Потом — нападение «ремонтников». В заключении — появление милиции. О реальности говорит два трупа: Сергей и водителя. Боже мой, кровь!

Кажется, несчастный литератор представляет неизвестно для кого немалую опасность. Не зря ведь задейсттвованы и бандиты, и гэбэдишник, и менты. В одной упряжке. Из-за чего? Из-за поисков похищенной сопливой девчонки? Не может быть!

А еще из-за чего? Вспомнилось дружеское прощание на пороге ментовской, когда Гулькин почти обнимал меня, и эту умилительную сценку зафиксировал пасынок. Уж ни это ли повлекло за собой неожиданное нападение?

И все же — Слава Богу! За то, что меня оставил живым.

Но, кажется, я поторопился благодарить Всевышнего.

Вместе с бандитами меня распяли на капоте «форда»: раскинутые руки — на кузове, ноги — врастопырку, головы вжаты в металл. Для большей убедительности спасители врезали всем троим по почкам. В качестве профилактики.

— За что? Меня едва не похитили…

— Ты еще и разговариваешь, бандитская мразь? Придется добавить.

Еще один удар — теперь по плечам — мигом вернул меня к трезвым оценкам происходящего. Чем я докажу, что не являюсь членом банды, напавшей на иномарку и убившей двух человек? Где доказательства того, что сидел в «форде», а не напал на него вместе с двумя преступниками? Недаром же один из убийц обнимал меня.

Отобранные при обыске паспорт и удостоверение члена Союза писателей — единственная надежда. Если не считать свидетельства Феди Гулькина, на которого мне придется сослаться. Положение не такое уж безвыходное.

Нас привезли в отделение милиции и заперли в «обезьянник». Учитывая особую опасность задержанных, наручники не сняли. В виде пожелания доброй ночи еще раз прошлись дубинками. Мои «товарищи» по несчастью профессионально пригнулись и пострадали меньше моего.

Настроение прескверное: болят почки, плечи, раскалывается голова. Но больше физической боли донимает боль моральная. Разве можно избивать людей, если даже они пойманы на месте преступления? В каком правовом или неправовом государстве допускается такое безобразие? Освобожусь, обязательно подам жалобу прокурору. С приложением справки из травмпункта. Пусть привлекает разнуздавшихся оперативников к уголовной ответственности, пусть сажает их в тот же «обезьянник».

Мечты о мести — целебная мазь, наложенная на избитое тело. Боль отступила.

Ну, до чего же я наивен! Не по возрасту и не по професии. Прокурор, прочитав возмущенное заявление, не только не возбудит уголовное дело против садистов, но даже похвалит их за умелые действия. Потому-что гнилье преступности поразило всю страну: с низу доверху. И в этой обстановке гуманное отношение к человеку — несбыточная сладкая мечта о всеобщей справедливости.

Да и не в гумманизме дело! Сколько те же оперативники похоронили своих друзей, сколько шрамов на телах и душах! На их глазах погибали невинные люди, плакали осиротевшие дети, они видели расчлененки и изнасилованных малолеток. Разве можно научить их вежливости по отношению к виновникам всего этого?

Нет, жаловаться я не стану!

Утром «обезьянник» почистили. Нас перевели в камеру и по одному сопроводили на допрос к следователю. Сначала двух действительных убийц. Потом нступила моя очередь. Следующая стадия «спектакля». Дай Бог, завершающая. Одно непонятно: цель разыгрываемого представления… Почему непонятно? Вспомнилась фраза одного из убийц: сыскарь вонючий. Скорей всего, все происходящее связано с поиском похищенной Верочки…

За столом лениво развалился молодой парень в рубашке с закатанными рукавами и приспущенным узлом галстука. Во рту дымится сигарета, глаза блаженно прищурены.

— Фамилие, имя, отчество, год и место рождения, местожительство, — привычно проговорил он, рассматривая мои документы. — Только давайте поскорей, времени у меня — в обрез.

На «вы» обращается, удивился я проблескам вежливости. Глядищь, сесть предложит, воды нальет из графина, о самочувствии осведомится. Короче, сделает все то, что принято в цивилизованном государстве даже при допросах закоренелых преступников.

Не дождался.

— Я кому сказал быстрей, вошь тифозная? — тем же ленивым тоном выругался следователь. — Вздумаешь изворачиваться — отправлю в соседнюю камеру, там с тобой побеседуют по другому.

Характер обещанной беседы мне уже знаком: дубинками по ребрам и по почкам — болезненно и никаких следов.

— Перед вами лежат мои документы…

— Липа, — проштамповал паспорт и удостоверение следователь. — Ничего не скажешь, сделаны мастерски. Мы с тобой еще поговорим на эту тему. Сейчас отвечай на мои вопросы!

Пришлось представиться. По полной форме, с упоминанием написанных мною романов и повестей.

— Знаю, читал. Не понравилось. Чтиво для малолеток. А чем докажешь, что не выкрал документы у настоящего Бодрова, предварительно отправив его на тот свет?

— Вызовите людей, знающих меня, устройте очную ставку… Если не доверяете писателям, пригласите Гулькина из дремовского угрозыска. Он подтвердит…

Следователь раздавил окурок в пепельнице. Со вкусом выцедил стакан газировки.

— Предположим, вы действительно Бодров и ваши документы не подделаны. Что вы скажете по поводу показаний задержанных вместе с вами?

Он разложил передо мной протоколы допроса. Так почти проигравший игрок выбрасывает старшие козырм. Торжественно и радостно.

Я бегло пробежал бумаги и обомлел. Оба бандита будто сговорились: арестованный вместе с ними мужик по неизвестным для них причинам замочил водителя и пассажира «форда», хотел пристрелить и свидетелей, но им посчастливилось вырвать у него пистолет. Поэтому они просят освободить их и дать возможность продолжить поездку на принадлежащем им грузовике.

— Но это же бред!

— Не скажите, — следователь прочно перешел на «вы», но опасность от этого не уменьшилась, скорей — наоборот. — По документам свидетели, — он жирно подчеркнул: не «обвиняемые» и не «задержанные» — именно «свидетели», — имеют лицензию на торговую деятельность в городе Клин. Проверены и оказались в полном порядке бумаги на автомашину, паспорта с пропиской и прочие документы… Не в пример вашим, господин Бодров.

— И что же вы усмотрели в моем паспорте и удостоверении писателя? — ехидно спросил я. — Что именно вас смущает?

— Прописка. Как мы успели проверить, живете вы в Дремово, женаты на жительнице Москвы, а прописаны в Ногинске. Согласитесь, это вызывает обоснованные подозрения… Оба коммерсанта показали, что вы ехали в «форде» вместе с бандитами… У одного из них обнаружен пистолет, которым он, к счастью, не успел воспользоваться. У вас тоже был «макаров».

— Мои «пальчики» на его рукояти тоже обнаружены?

Следователь смутился. Вытряхнул из пачки новую сигарету, щелчком перебросил ее в мою сторону — закуривайте, дескать, разговор — полуофициальный, не фиксируется протоколом.

Я охотно воспользовался его любезностью, одну сигарету зажег, вторую — за ухо. Пригодится в камере, куда меня, судя по всему, вот-вот отправят. Мы закурили. Дымки над нашими головами по-дружески обнялись.

— Не стану скрывать — не найдены. Но это легко об"яснимо: обезоруживая вас, коммерсанты невольно стерли следы ваших пальцев, заменив их своими.

Вот тебе, горе-сыщик, готовый сюжет следующего произведения. Некто попадает в сходную ситуацию и оказывается в следственном изоляторе. Все его доказательства невиновности разбиваются о железобетонные надолбы бездоказательных обвинений сотрудников правоохранительных органов, все заявления и просьбы остаются безответными.

Суд не торопится. То нет средств на зарплату судьям и техническому персоналу, то скопилось огромное количество дел — очередь неправедно задержанного наступит лет через пять, не раньше.

Я размышлял не о своей судьбе — о мучениях моего будущего героя. И это успокаивало — гораздо безопасней размышлять о другом человеке, если он даже выдуман тобой, нежели о себе.

— Мой вам совет: добровольно признаться в двойном убийстве7 Суд учтет ваше раскаяние и соответственно смягчит наказание… Посидите, подумайте, а я пока заполню протокол допроса.

Говорят, что благими пожеланиями вымощена дорога в ад. Перефразируя это выражение, доброжелательными советами следователя для меня вымощена дорога… в тюрьму и на зону.

Ну, нет, дорогой доброжелатель, так легко я не сдамся!

Следователь окончил писанину, витиевато расписался и вежливо подвинул бумаги ко мне. Даже ручку подал, место показал, где мне нужно поставить свой автограф.

Внимательно прочитав протокол допроса, я ужаснулся. Я признавал, что вхожу в преступную группировку некоего «Доцента», занимаюсь перевозкой и сбытом наркотиков, учавствовал в ограблениях… И так далее, и тому подобное.

В качестве глупейшего подтвержденияния следователь вписал в протокол мое, якобы, признание: противоправные действия мною совершены с целью проверить на практике сюжеты своих произведений.

Я, не подписывая, отодвинул грязную мазню.

— Можно один вопрос? — следователь, откинувшись на спинку стула, покровительственно кивнул: пожалуйста, хоть десять, на все отвечу, лишь бы ты подписал протокол. — Зачем вам это нужно? Что лично вам даст ожидающий меня суровый приговор?

— О чем вы говорите, Павел Игнатьевич? Наше дело — зафиксировать истину и только. Остальное — в руках прокурора и судьи…

— И вы называете это истиной? — брезгливо показывая на отложенный протокол, произнес я. — Сами знаете — грязная ложь, выдумка…

Благожелательность сползла с лица следователя, он побледнел от гнева.

— Ты, бумагомаратель, мать твою… не подпишешь — все равно заставлю, на коленях приползешь в этот кабинет, собственным дерьмом морду измажешь, мочой умоешься. Думай до вечера, после мы тобой займемся по настоящему… Пожалеешь, что на свет народился, сявка подзаборная!

И я, в сопровождении молоденького сержанта, отправился в камеру «думать». Вообще-то, выбор невелик: подписать — самого себя приговорить к многолетнему пребыванию на зоне, не подписать — зверские избиения и пытки, по сравнению с которыми померкнет старинная инквизиция.

И все же подписывать я не собирался.

— За что он вас так? — прошептал сержант, пугливо оглядываясь. — Ведь сразу видно — вы невиновны, убили те, кто сидят сейчас с вами в одной камере… До чего же противно… Ребята сказали — детективы пишете?

— Пишу…

Мы остановились в коридоре и разговаривали, будто недавно познакомившиеся, но уже ощутившие симпатию друг к другу, люди. Единственная разница: я стою лицом к стене, заложив руки за спину, конвоир — за мной.

— Здорово! Люблю детективы… Только зря вы плохо пишете о всех милиционерах — у нас тоже есть хорошие люди, а есть — продажные шкуры. Их не так уж много.

Везет мне на критиков! То Геннадий Викторович, будто через лупу, разглядывает каждое предложение, придирается к каждому слову, то теперь сержант усердствует.

А вдруг…

Сумасшедшая надежда за несколько секунд превратилась из малозаметного прыщика в здоровенную опухоль. Дай Бог, доброкачественную.

— Послушай, сержант, помоги мне, а? Только ты один можешь это сделать.

Наверно, конвоир подумал, что я прошу помочь мне сбежать.

— Не могу я… Самого засудят… Никак не могу…

— Я не прошу вывести меня на улицу и отпустить… Позвони в дремовский угрозыск, найди Федора Гулькина — не знаю в каком он звании, и попроси от моего имени срочно приехать сюда… Сделаешь?

Парень успокоился.

— Позвонить — обещаю. Обязательно сделаю. Можете считать — часа через три ваш Гулькин будет у нас… Ежели он еще и при власти — вечером станете с жинкой чаи распивать.

Сокамерники при моем появлении поднялись с табуретов, испытующе оглядели грустную физиономию «наркодельца» и «убийцы».

— Подписал, падла?

Я отрицательно покачал головой. После всего происшедшего сил для об"яснений с бандитами не было. Безразлично опустился на свободный табурет и принялся разглядывать свои грязные руки. Будто удивлялся, что они еще на месте — не отрублены и не покарежены.

— Учти, дерьмо писучее, не подпишешь до вечера — удавим… Скрутим простынь, набросим на шейку и затянем. Нам все одно — два мертвяка или три. Лет десять на ушах — окрестят… Думай, кореш, хорошо думай…

Похоже, песенка моя спета. После того, как категорически откажусь подписывать идиотский протокол, а я сделаю это при всех обстоятельствах, со мной «поработают» опытные пытошники следователя. Отволокут избитого до потери сознания узника в камеру, где уже будет приготовлена петля из скрученной простыни.

Получается, следователь — в одной упряжке с бандитами?

При внешней абсурдности подобного предположения — единственная разгадка странного, если не сказать преступного, поведения милицейского сотрудника.

Сокамерники смотрели на меня, как стервятники на издыхающего зверя. С издевательскими ухмылочками и матерными определениями. Интересно, сколько «честные коммерсанты» пообещали отвалить следователю за мою голову и свое освобождение?

Прав сержант, до чего же прав! Действительно, в милиции служат разные люди: и честные, добросовестно выполняющие свой долг, и взяточники, и садисты. Все как в обществе, покой которого они охраняют. По мне криминальный босс, знаток литературы, на голову выше этих «охранителей».

Сейчас вся моя надежда сосредоточилась на конвоире. С"умеет он дозвониться до Дремова, отыщет Федора, убедит того в крайней необходимости немедленного вмешательства — я спасен. Не сможет или не захочет — пропал…

Вечером улыбающийся сержант повел меня на допрос. По дороге успел шепнуть: прибыл ваш друг, сидит у следователя…

Господи, какой же молодец этот молоденький парнишка в тщательно отутюженной форме! Непременно подарю любителю детективного жанра библиотечку своих книжек — пусть читает и вспоминает, как он меня выручил. Не просто выручил — спас от верной гибели!

В кабинете, победно выпятив животик, прочно оседлал стул Гулькин. Следователь, не глядя на посетителя и на меня, что-то торопливо писал,

— Добрый день, Павел Игнатьевич! — трубно провозгласил Федор, заключая меня в мощные об"ятия. — Сейчас покончим с формальностями и поедем домой… Так я говорю? — повернулся он к следователю. Тот, не поднимая головы, покорно кивнул. — Чаем не угостишь? Желательно с булочками или с бутербродами. А то писатель, небось, оголодал.

Принесли чай. Мы с Гулькиным по-деревенски прихлебывали горячий, но далеко не ароматный, напиток, запивали сиротские бутерброды. И понимающе переглядывались. Будто присутствовали при подписании акта о безоговорочной капитуляции.

— Подпишите, — буркнул следователь, положив передо мной заполненный бланк. — И можете ехать… При необходимости — пригласим, — с острозаточенным намеком добавил он.

Оглавление — протокол допроса свидетеля. Не задержанного или обвиняемого. Содержание — противоположное предыдущему, отражает истинную картину события, происшедшего на объездной дороге. За исключением мента, показавшего жезлом на объездную дорогу, избиения ни в чем неповинного человека, почти суточное пребывание в камере с фактическими убийцами.

Интересно, на какие кнопки нажал Гулькин, на каких струнах сыграл, чтобы пересилить в душе следователя мечту загрести крупную взятку? А может быть, не просто взятку? Привязан офицер милиции к бандитской колеснице, замаран кровью и грабежами, вот и оберегает своих боссов, оберегая тем самым собственную шкуру. И такое тоже возможно при нынешнем беспределе.

И все же дремовский сыщик с"умел отыскать лазейку в глухой защите бандитского прихлебателя, проник в прогнившее его нутро. Какие доводы использовал, чем пригрозил или что пообещал — все это так и осталось в тайне. Всегда словоохотливый Федор предпочел не раскрывать ее.

Впрочем, это его проблемы, мне лучше их не касаться.

Я с удовольствием подмахнул все три листа протокола. С лихими закорючками и росчерками. Взглянув на мое художество, следователь покраснел от гнева, сжал кулаки и что-то буркнул. Скорей всего, выматерился, облегчил страдающую душонку.

Федор нагло ухмыльнулся.

В машине, стареньком милицейском «газоне», мы с Гулькиным разговорились. Я болтал радостно, упиваясь обретенной свободой, он — снисходительно, наслаждаясь моей благодарностью. А уж на нее я не скупился — поливал собеседника сладким сиропом.

Не забыл и обязательного конвоира.

— Какой же молодец этот сержант! Добрый и предупредительный парень. Побольше бы таких в милиции. Все же дозвонился дл дремовского угрозыска, упросил вас приехать…

— О каком сержанте вы говорите? — удивился Федор. — Звонили не из отделения — какой-то мужик из Москвы. Фамилии не назвал, поведал о случившейся с писателем Бодровым беде и попросил срочно выручить. Судя по голосу — важный, культурный человек. Наверняка, министерская шишка. Я их повадки еще так изучил, когда служил в охране. Вот и поехал…

Интересно, кто вмешался в планы продажного следователя? Кроме сержанта, никто не знал о моем задержании.

И вдруг будто луч прожектора высветил внешность моего защитника.

Это мог быть только Геннадий Викторович! Главарь банды и мой почитатель, ставший, похоже, надежной крышей…

14

До Дремова мы добрались поздно вечером. И — слава Богу! Мне не улыбалось предстать перед соседями по коммуналке грязным и небритым, с красными, воспаленными глазами. Типичный бомж, каких сейчас в Москве, если не миллионы, то тысячи — точно. Перешептываний и догадок — минимум на месяц.

Израильский замок предательски захрипел, второй, отечественный, никак не хотел срабатывать и мне пришлось подбодрить его ударом кулака. Открылся.

Надин, видимо, уже спала и не отреагировала на пощелкивания и хрипы замков. Зато баба Феня была на страже. Уложила своего благоверного, навела революционный порядок на кухне и насторожила уши в ожидании подопечного «гулены». Не взирая на преклонный возраст, она страдала обычными женскими болезнями: любопытством и желанием сладостно покопаться в чужом грязном белье.

— Штой-то с тобой приключилось, Игнатьич? — возникла она передо мной, едва я переступил порог квартиры. — Почти двое суток где-то болтаешься, грязный, неухоженный. Или с молодкой подфартило? Знамо, дело молодое, тянет, небось, на сладкое, — прищурилась бабка, намереваясь поглубже забраться в мои внутренности. — Токо предупреждать надоть — мы, чай, волнуемся. Старик мой никак не хотел ложиться, тебя дожидался…

Откровенничать я не собирался — знал, что моя откровенность завтра же станет известна всему нашему дому, а послезавтра — городу.

— Ничего страшного, баба Феня, засиделся с приятелем — пришлось заночевать.

Старуха недоверчиво сощурилась. Будто сказала: трепись, милый, крути круги на воде, я тебя насквозь вижу, от меня никуда не укроешься.

— Засиделся, баешь? А почему не побрился, лица не сполоснул? Не темни, Игнатьич, мы к тебе — со всей нашей душой… Пойди под душ, опосля побрейся, надень чистое. Подкормлю, оттощал, бедняга. И потом — разговор имеется.

Странно, если бы у общительной старухи не было «разговора». Что-что, а поболтать она любительница и великая мастерица. Так повернет, казалось бы, рядовое событие в жизни нашего перенаселенного дома, что оно мигом приобретает глобальное значение с далеко идущими последствиями.

К тому же, Аграфена Николаевна обладает несомненными эстрасенсорными способностями, талантом провидицы.

Однажды, в соседнем под"езде загорелся обычный семейный скандал. Со слезливыми причитаниями обиженной супруги и злыми матерками ее пьяного мужа… Спасите, убивают!… Не ори, шлюха, не позорь, стерва!… Караул, спасите, вызывайте милицию!… Ах, да ты еще хочешь засадить меня за решетку? Получи, лярва!… Ой-ой-ой… Трах-хлысть… Плачут в голос дети, бьется посуда…

Привыкшие к таким спектаклям соседи только посмеиваются, не вмешиваются в семейную свару, тем более, не хотят вмешивать в нее милицию. Муж и жена — одна сатана, подерутся — помирятся, день ссорит, ночь мирит. Десятки, если не сотни, подобных поговорок, как бы оправдывали невмешательство.

Баба Феня — тут, как тут. Повертела упакованной в цветастую косынку головой, пожевала сухими губами и предсказала: жди смертоубийства. Будто в вроду смотрела. Утром соседи нашли труп заколотого ножницами мужика и висящую в петле его супругу. Не выдержала бедолага, даже о детях не подумала.

После этого случая уровень доверия к предсказаниям бабы Фени подпрыгнул вверх… Не иначе, с нечистым связана старая, получает от него по беспроводной связи самую, что ни на есть достоверную информацию…

Поэтому я и ожидал обещанного «разговора» с недобрыми предчувствиями. Неужто квартирная колдунья получила невесть откуда сведения об истинных причинах моего двухсуточного отсутствия? Человек передвигается ногами, слухи летят самолетами и ракетами. Тем более от «нечистого».

Минут сорок блаженствовал под теплым душем. Для исправления пострадавшей нервной системы переключался с горячей воды на холодную и снова — горячую. Соскреб двухсуточную щетину и вышел из ванной обновленным.

Баба Феня ожидала в коридоре с подносом в руках. На подобии вышколенного слуги. На подносе ничего особенного: шарлотка и стакан крепкого чая, заваренного по таинственному рецепту, известному одной старухе. Не может она по другому поступить, никак не может! Душа требует угостить близкого человека, а кто, спрашивается, ближе мужа, детей-внучат и… других соседей по коммуналке?

Прошли в мою комнату и присели к столу. Подперев ладонью подбородок, соседка сочувственно наблюдала, как я, прихлебывая чай, глотаю огромными кусками шарлотку.

— Што хочу сказать, Игнатьич, — дождавшись окончания трапезы, приступила к главному баба Феня. — Не надоть искать Верочку — отыскалась внученька.

Кусок шарлотки застрял в горле, вызвал мучительный приступ кашля. Неожиданная новость сразила меня.

— Как это отыскалась? Вернулась домой, что ли?

Мне бы порадоваться известию, снимающему с моих плеч тяжкий груз, а я ощутил разочарование. Будто лишили ребенка любимой игрушки, с которой он забавлялся, теперь не знает, что делать, как убить свободное время. И несвободное — тоже.

— Не, домой не возвернулась гулена — живет у какой-то подруги аж в самом Питере. Но ведь жива-здорова. Так што, Игнатьич, возвертайся к своей тарахтелке, отбивай на ней новую книжицу. Прислала внученка письмо, да такое ласковое, такое приятное — я дажеть прослезилась, дура старая.

— Можно мне поглядеть?

Старуха достала из кармана халата завернутое в чистую тряпицу послание внучки-гулены, подала мне.

— А чего ж нельзя — секретов не держим.

Я внимательно оглядел конверт, изучил почерк, сравнил его с почерком, каким написано письмо. Вроде, ничего подозрительного. А если бы даже почерки были разными — что из этого? Написала Верочка письмо, а адрес почему-то попросила написать подругу. Никакого криминала.

И все же одно несоответствие я усмотрел. Такое важное, что затаил дыхание. Штемпель поставлен… московский, не петербургский.

Впрочем, это тоже не криминал. Скажем, написала Верочка письмо, собралась опустить его в почтовый ящик — вдруг появилась возможность переслать с оказией. Почта известно, как работает, невесть когда получат бабка с дедом успокоительное послание, а тут — день, максимум — два.

Но не слишком ли много «оправдательных причин»?

Теперь — содержание. Ласковые извинения, обещание вскоре появиться дома, просьба не волноваться. И коротенькая приписка. Пусть дедуля отдаст «коробочки». Зачем, какие коробочки, кому?

— Вы не можете оставить мне письмо?

Баба Феня заволновалась, затрясла головой.

— Штой-то углядел неладное, Игнатьич?

— Нет, нет, все правильно… Просто хочу кое-что проверить, — успокоил я соседку. — Попрошу друзей в Питере навестить Верочку.

— Попроси, милый, посодействуй. Можа бедствует девонька, сидит голодная да холодная. Подруга, известное дело, не родная бабка. А я, как только принесут пенсии, возверну. В убытке не останешься…

После ухода бабы Фени я быстро постелил на диване, разделся и с облегчением нырнул под одеяло. Но сон не приходил — успокоенная нервная система снова расстроилась, из головы не выходит злополучное письмо. Завтра же позвоню Стулову, посоветуюсь. Есть же у него знакомые в Питере, свяжется по телефону, озадачит.

Немного успокоился. Только начал дремать, как проснувшаяся Надин принялась отбивать по стене азбуку Морзе… SOS, спасите мою душу, SOS! Метод «спасения» известен: либо пригласить в свою постель, либо перебраться в соседскую. Ни тот, ни другой вариант мне не подходит, но ответить отказом — порушить достигнутое согласие. Хлипкое, качающееся, как береза на ветру. Вдруг удастся услышать продолжение рассказа о Верочке.

И не только о похищенной неизвестными дремовской "королеве красоты. Надин полностью еще не отработана. Очень хочется узнать неизвестны мне детали ее контактов с пасынком и спонсором. Не навещает же Виталька дремовский аптечный стенд на вокзале ради покупки дезодорантов? А появление именно в это время спонсора с седой отметиной в прическе?

Что до платы за полученную информацию, которую непременно потребует коротышка — выкручусь. В последние дни вся моя жизнь проходит под угрозой расправы — то настырно пасут, то пытаются куда-то увезти, то угрожают задушить или отправить на зону. Что перед этим сексуально озабоченная уродина?

Я простучал по перегородке согласие, потуже затянул молнию на спортивной куртке и плотней уселся на диван.

Влетев в комнату и заперев дверь, коротышка с ходу прыгнула мне на колени и втиснула в меня свою могучую грудь. Естественно, уже подготовленную, без бюстгалтера. Так охотничий сокол набрасывается на несчастного зайца. Молча, без нежных слов и сладких всхлипываний.

— Измучилась, Пашенька, истосковалась! — замурлыкала она, пытаясь поймать мокрыми губами мои, ускользающие. — Разве можно так исчезать?

— Подожди, поговорим…

А о чем говорить, когда и без слов все ясно? Терять дорогое время на дурацкие об"яснения? Накладно и несовременно. В наш век космических скоростей люди научились ценить каждую минуту во всем, включая интимные отношения, переименованные в более понятное — секс. Рынок проник в каждую клетку, завладел всеми помыслами.

Деньги, деньги, деньги! Торопись делать их, штамповать, выуживать из карманов близких, знакомых и незнакомых. Все подчинено бизнесу, в том числе — дружба, верность, любовь…

И все же мне удалось пересадить коротышку со своих колен на диван. Она недовольно что-то проворчала, но покорилась. Наверно, ей тоже не хочется ссориться.

— О чем станем говорить? Опять о сопливой девчонке?

— Нет, не о Верочке. Пока не о ней. Как-то я случайно увмдмл, как ты кокетничала с симпатичным парнем…

— С Виктором? — кажется, Надин решила, что я ревную ее, а, как известно, от ревности до любви один только шаг. Значит, не даром она с таким упрямством и настойчивостью штурмует холостяка! — Знаешь, достал меня сопливый малолеток, каждый день появляется. Уж и не знаю, как его отвадить!

Вот он, зеленный побег, который нужно вырастить и полакомиться плодами.

— Зачем отваживать? Вдруг в парне — твоя судьба? Растешь, Надин, уже дети тобой интересуются.

— Какой там ребенок — мужик! — не выдержала Надин, начисто позабыв, что она только что назвала ухажера малолетком. — Красивый, сильный. Только он мне не нужен.

Тяжелый зад, излучающий жар, придвинулся ко мне. Ловкие пальчики забегали по моему телу с удвоенной скоростью. Там погладят, там ущипнут, там потеребят. Пока — от шеи до пояса. Если не остановить, переключатся на живот, откуда рукой подать до главной мужской принадлежности.

Но останавливать нельзя. Маловразумительная беседа вышла из тупика на главный путь.

— И что ему от тебя надо? О чем вы разговариваете?

— Надоел он мне, Пашенька, до тошноты надоел. Все время набивается в гости. И не один — с приятелем. Знаем мы это гостевание, сразу потащат в постель, устроят коллективку.

Кажется, коллективка не особенно пугает коротышку, наоборот, привлекает.

— Так уж и коллективка! Влюбился наивный мальчик, вот и добивается взаимности.

— Влюбился? Взаимность? Господи, какая глупость! Ты, Пашенька, живешь во времена рыцарства, сейчас влюбленности не в моде. Одна моя подруга — вместе работаем в лаборатории — живет сразу с двумя мужиками. Представляешь? Расписание составили. Один навещает по понедельникам, второй — по пятницам. Все довольны. Особенно — подружка…

Все, уселась баба на привычного конька. Сама себя раскочегаривает. Дойдет до кондиции — полезет с более откровенными ласками.

— Парень предлагал и тебе подобную схему?

— Ты скажешь! Какой толк с жеребенка… Ухаживает во всю. То цветы притащит, то шоколадом одарит. А сегодня подарил колечко, говорит — золотое.

Вот как, на золото расщедрился? Значит, пасынок рассчитывает на солидную добычу. Верить в преступные замыслы Виталия было противно и… больно. Не потому, что он был честным человеком — его нечистоплотность неоднократно доказана, не вызывает сомнений. Просто он — сын Машеньки, в нем — ее кровь, ее гены.

— Так и подарил, ничего не попросив взамен?

Признаться, более глупого вопроса не придумать, подобная ерунда может родиться разве только в усталой голове, до отказа забитой происщедшими за последние двое суток событиями.

Надин ехидно засмеялась. И правильно сделала — на ее месте я поступил бы точно так же.

— А зачем мужики дарят женщинам цветы, драгоценности, духи? Размягчить, внушить доверие, заставить потерять осторожность… Разве не так? А уж потом — расплата… натурой.

Мерзкая выстроена «схема» — за человеческий род обидно, но где-то она соответствует действительности. Лично я дарил цветы и духи Машеньке, не думая о «расплате натурой», просто приятно было видеть на ее лице удивление и радость. Но я ведь несовременен, заявился в рыночную Россию из рыцаркого прошлого.

Странно другое. В последнее время Машенька вторгается в мое сознание все чаще и чаще. Будто зовет меня к себе в ухоженную, вычишенную до стерильной чистоты квартиру. А я в это время общаюсь с потеющей уродиной, пытаюсь выудить из нее сведения, полезнае для Стулова.

— Вчера к вечеру сижу я рядом с выставленным товаром, — кажется химико-торгашка перестала стесняться своей второй профессии, говорит о ней открытым текстом, не краснея и не пряча глаз. — Смотрю — щевствует Виктор в компании верочкиного спонсора. Болтают, будто много лет дружат, а ведь несколько дней тому назад делали вид — не знакомы… Странно, да?

Пальчики выстуивают по моей костлявой коленке все ту же азбуку Морзе. Легко переводимую на общедоступный язык. Пришлось перенести их себе на грудь. Более безопасное место. Надин обиженно дернулась, но настаивать не решилась — принялась массажировать разрешенное место.

— А ты этого… спонсора давно знаешь? Или увидела впервые на ярмарке?

Надин на мгновение смутилась — или мне это показалось? — но быстро пришла в себя. Вызывающе захихикала.

— Ты и к спонсору тоже ревнуешь? Неужели до сих пор не понял, что мне нужен только один мужчина — ты?

На прямое признание в любви я не отреагировал. Меня занимали совмем другие, далекие от любовных.

Значит, все же пасынок и Верочкин спонсор — птицы из одного гнезда? Скорей всего, не безобидные пичуги — матерые орлы. А кто Надин? Наводчица или жертва?

Я так напрягся, что избитая омоновцами спина отозвалась вспышкой боли. В голове — будто старательная хозяйка прошлась веником — исчезли болезненные мысли о родной, дьявол бы ее побрал, милиции и отзывчивом воре в законе, о стариках Сидоровых и Ваське Стулове. Вместо этого прорисовался образ солидного человека с проседью, перечеркнувшую густую черную шевелюру.

— Конечно, мужики подвалились к стенду? — подбодрил я уставшую от нескончаемой болтовни коротышку. — Накупили французских духов и презентовали их тебе? В знак глубокого уважения, которое непременно перерастет в любовь?

— А ты откуда знаешь? — удивилась Надин. — Подслушивал? Значит, все же ревнуешь? — засмеялась она. — Вот и зря… Подарили крохотный флакончик духов. Дескать, в счет подарка ко дню рождения, на празднование которого я их обязана пригласить… Расшлепались мокрыми губами, крохоборы. Пусть не рассчитывают, мой юбилей мы с тобой отметим вдвоем, ладно?

Очередная новость — предстоящий юбилей коротышки! Как бы он не стал завершающим фейерверком моего со Стуловым расследования. Нисколько не удивлюсь, увидев за столом всех действующих лиц, начиная от Верочки и кончая интеллигентным Геннадием Викторовичем…

— Вот что, Машенька…

Имя жены — взрыв мины, предательски подложенной под мирную беседу. Я сжался, ожидая немедленной реакции коротышки: с водопадом слез, ураганом упреков в неверности и обмане.

Ничего подобного не произошло. Надин поднялась с дивана, туго затянула пояс на халатике. Наклонилась ко мне так близко, что я ощутил спокойное ее дыхание.

— Наконец, открылся… Ну, что ж, и на этом спасибо… С твоего дня рождения — помнишь, наш танец? — подозревала: тебе нужна женщина. Неважно какая — толстая или костлявая, красивая или уродливая, лишь бы выплеснуть в нее мужскую энергию. И все же — надеялась создать семью, зажить по человечески, по божески. А у тебя, оказывается, уже есть какая-то Машенька…

— Ты не права…

— Перестань притворяться, Павлушка, у тебя это не получается… Только скажи, кем она приходится тебе? Жена или брошенная любовница?

Надин права — притворяться не умею, не дано мне такого таланта. Ну, что ж, играть в открытую намного приятней.

— Жена… бывшая жена.

И я честно рассказал обо всем. Скрыл только постыдный замысел использовать коротышку для розыска пропавшей девушки. И еще одно — родственные отношения Машеньки и Виталия, которого Надин знала под именем Виктора.

— Значит, я послужила тебе этаким громоотводом? С женой расстался, скучно-грустно, а рядом — сдобная бабенка, которой не грех попользоваться. Так?

— Не совсем… Как и все в природе, получилось неожиданно… Поверь, Надин, я не строил никаких планов.

Женщина несколько минут изучала мою физиономию.

— Ладно, верю… А на что я могу рассчитывать еще с моей фигурой? Да еще возраст… Заманить на ночку симпатичного мужичка, отвести душу? Нет, Павлушка, так я не умею…

Женщина, не глядя в мою сторону, ходила по комнате. Говорила и думала. О своем, женском. Я будто считывал с ее мозга одолевающие коротышку сомнения.

Действительно, рассчитывать на замужество не приходится, Сейчас, как никогда, выбор у мужиков необ"ятный, вокруг них табунами разгуливают такие красотки, что голова кружится и во рту пересыхает. Пойти по рукам, меняя в своей постели кратковременных партнеров — противно. Коротать женский век в одиночестве — страшно.

И вот появилась надежда! Небольшая, даже, можно сказать, крохотная. Сойдется сосед с зарегистрированной женой или не сойдется — решение этого вопроса может растянуться на годы. А природа, между прочим, требует своего, Надин быстро стареет, скоро наступит такой период, когда претенденты на ее и без того уродливое тело просто-напросто отвернутся.

Так стоит ли лишать себя удовольствия сейчас, а не в туманном будущем? Да и чем она рискует, продолжив сексуальные контакты с немолодым соседом?

Наконец, Надин утвердилась в окончательном разрешении нелегкой проблемы.

— Ладно, пользуйся «громоотводом», — жарко дыша, приникла она ко мне. — Заменю твою Машеньку… Только подскажи, как она ведет себя в постели? Обещаю стать примерной ученицей. Даже — отличницей…

— Подожди…

Какое там ожидание! Она навалилась на меня, облила вонючим потом, забросала нежными словечками. Типа — бычек упрямый, сладкий огурчик, горячий любовничек.

Я сопротивлялся, как мог. Ссылался на усталость, на сердечный приступ, на проснувшихся соседей. Задыхался под тяжестью женского тела, изворачивался, пытаясь выбраться из-под него.

— Я тебе безразлична, да? Твоя Машенька слаще, да? Ну, и катись к ней!

В очередной раз хлопнула дверь, посыпалась штукатурка. Надин, глотая слезы и осыпая несостоявшегося любовника матерными сравнениями, покинула мою комнату.

Что я достиг, согласившись на ночное свидание с любвеобильной коротышкой? Мысленно пробежался по сумбурной беседе. Будто по клавишам расстроенного пианино. Ничего особенного. Если не считать непонятного смущения женщины при упоминании спонсора. Кажется, он не случайный знакомый химико-торгашки, их связывает что-то пока мне непонятное…

Явно не густо.

Часа через два я, наконец, окунулся в блаженный сон. Не слышал, постукивания шлепанцами спешащего в туалет деда Пахома, мне не мешал солнечный луч, заглянувший в окно. Проснулся в одинадцать часов утра. Да и то не сам — разбудило настойчивое постукивание в дверь. Нет. это не обозленная Надин — за ней стоит с подносом в руках добросердечная старуха.

— Щтой-то заспался, Игнатьич? — ехидно спросила она, шныряя взглядом по комнате в поисках улик моего «непристойного» поведения. — Устал, небось. Или какой ангелочек ночью песенки напевал мужичку… Вот вещицу свою оставил, — подняла бабка с пола кружевной дамский платочек. — Потеряла утиральничек бабенка, обеспамятела, бедолага.

Настырность бабы Фени надоела мне до чертиков. Слава Богу, не пацан, едва перешагнувший через десятилетний порог — самостоятельный сорокалетний мужик, имею право на личную жизнь во всех ее ипостасях. В том числе, получать сексуальные утехи от кого хочу и когда хочу.

— Никто мне не звонил? — максимально сухо спросил я, принимая поднос с чаем и коржиками. — Зря вы меня так подкармливаете…

— Звонил какой-то мужичонка. Голос — важный, басовитый. Узнал, што спишь, пообещал позже обеспокоить. Человек — с пониманием… А подкормить тебя природа требовает. Ослабеешь — ни одному «ангелочку» не понадобишься, никто не станет терять в твоей фатере утиральнички да сережки, — бабка подняла с пола еще одну улику, повертела ею перед моим носом.

Ехидное бормотание соседки рикошетом отлетало от моего сознания. Привык к ее шуточкам-прибауточкам. Одолели другие мысли и иные заботы.

Кто мог мне звонить?

Вообще, это не вопрос. Мой телефон известен издателям, ребятам из Министерства внутренних дел, из уголовного розыска, уезжая от Машеньки, демонстративно записал его в телефонную книгу. В конце концов, могли позвонить от Геннадий Викторовича, узнать удалось ли Гулькину выцарапать писателя из когтистых лап милиции или он попрежнему мается в камере предварительного заключения?

Все эти возможности расплывчаты и бездоказательны.

С издательствами, в которых лежат мои рукописи, недавно беседовал, все проблемы решены, необходимость дополнительного общения — минимальна. Рецензии, наверняка, еще не готовы.

Сыщики беспокоить не станут — неделю тому назад встречались на брифинге. Звонка от Машеньки не дождешься — гордая она женщина, самолюбивая, мучиться будет, но первая ни за что не позвонит.

Ожидать беспокойного запроса от Геннадия Викторовича, пожалуй, рановато…

Скорей всего, Гулькин. Спешит пообщаться со спасенным им писателем и получить от него причитающуюся дозу благодарных восхвалений. С удовольствием! Федор заслужил не только хвалебные слова, сегодня же презентую ему «полное собрание» своих книг…

15

В уголовном розыске я успел так намозолить глаза, что меня пропускали без формальностей и встречали благожелательными улыбками. Похоже, обычный посетитель превратился в штатного сотрудника. И я самым бессовестным образом пользовался приветливостью сыщиков: незряче глядя в сторону, проходил мимо контролера, без предупреждающего стука в филенку двери появлялся в кабинете Федора. Короче, вел себя беспардонно.

На этот раз кабинет Гулькина заперт на ключ. Проходящий мимо худощавый мужчина остановился.

— Вы к Федору Васильевичу? Сейчас он не выезде… Но я в курсе дела: открою, можете звонить.

Через несколько минут я занял место Гулькина и придвинул к себе аппарат связи с Москвой. Нет худа без добра — не придется Федору маяться в коридоре или придумывать доклады начальству. На удивление скромен сыщик: считает, что его присутствие мешает писателю беседовать с полной откровенностью.

Как всегда, Василий «дежурил» возле аппарата. На подобии дневального по роте в армии. Голос — неизменно бодрый, но я успел изучить отставного деьектива, понял: бодрость напускная, на самом деле, чем-то встревожен.

— Почему не приехал? — угрюмо спросил он, опуская «здравствуй-как живешь». — Я ведь просил.

— Не получилось. Встретимся — расскажу… Сейчас слушай внимательно…

— Только при встрече, — прервал меня Стулов таким тоном, что я понял: разговор не получится. — Когда?

— Завтра. Сегодня занят другими делами…

— Смотри, как бы эти «другие дела» не оказались последними в твоей сумбурной жизни… Ну, да, ладно — ожидаю завтра к двенадцати дня. Не появишься — считай, наш договор расторгнут… Будь!

Короткие гудки — типа выразительных ругательств.

Что имел в виду Васька под «последними» моими делами? Ответ один — некую опасность… От кого? Каким-таким способом? После «обезьянника», милицейских дубинок, вонючей камеры и общения со злющим, похожим на посаженную на цепь собаку, следователем мне ничего не страшно.

Что предстоит сделать сегодня?

Я «перелистал», будто страницы записной книжки, продуманные утром задания. Ага, вот оно: спонсор. Познакомиться с мужиком с проседью в прическе, попытаться вскрыть его, как вскрывают банку консервов. Авось, выпытаю причины странного интереса его и пасынка к уродине, торгующей на вокзале косметикой и лекарствами. Если повезет, узнаю подробности странного разговора в магазине. По моему, именно в беседе спонсора с девушкой спрятан стержень ее похищения.

Но как выйти на меченного господина?

В моем распоряжении два источника: бывший дом политпросвещения и баба Феня. Что касается первого — маловероятно. Там, небось, уже успели позабыть и конкурс красоты и его спонсора. А вот у Верочкиной бабки могут сохраниться афишки и проспекты. С непременным указанием «финансового обеспечения» торжества.

И я поспешил домой. Предварительно сделал солидный крюк — заглянул на привокзальную площадь. Неужели успел соскучиться по горячей соседке? Рановато, со времени ночного общения и десяти часов не прошло. Просто захотелось еще раз убедиться в ее непонятных связях с пасынком. Вдруг Виталий находится «на посту».

На площадь выходить не решился, осторожно высунул голову из-за угла. Так и есть, я не ошибся: пасынок на месте, стоит рядом с коротышкой, развлекает ее светской беседой. Надин отвечает слабенькими улыбочками, подсовывает ухажеру флаконы и коробочки.

Мужика с белой отметиной на башке не видно, но я почему-то не сомневаюсь — притаился поблизости. В засаде. Резерв Верховного Главнокомандования.

Послущать бы, о чем распинается Виталий, но нельзя — слишком опасно. Не дай Бог увидит и сразу заподозрит неладное. Поэтому я издали полюбовлся щебечущей парочкой и отправился своей дорогой. Шел и ломал голову, изобретая и отвергая все новые и новые версии. В их основе — традиционный треугольник: пасынок, спонсор и, в вершине — коротышка. Правда, треугольник не любовный, скорей всего — криминальный. Почему именно эта троица связана с криминалом я не знал — работало предчувствие.

Бабы Фени дома не оказалось — совершает обычный променад по рынку, общается с такими же престарелыми подружками, разминает застояшийся язычек. Ее можно понять — с мужем не поговорить: тот выдают два слова в час да и те — с из"яном. Отношения между двумя женщинами в нашей квартире напоминают рычание друг на друга двух собак. Я целыми днями либо в бегах, либо — в обнимку с «тарахтелкой».

В коммуналке — предгрозовая тишина.

Дед Пахом бездельничает. Сейчас он один, никто не дергает, не воспитывает. Прогуливается по коридору, загляывая во все углы. Пройдет мимо туалета — оглядит унитаз, заглянет в ванную — проверит сохранность душа. Особое внимание — кухне. Здесь есть на что посмотреть: газовая плита, холодильники, столы, полки, табуреты. В коридоре даже топочную дверку бывшей печи освидетельствовал.

— Баба Феня скоро придет?

Удивленный взгляд, пожевывание вялыми губами. Дескать, откуда знать, появится — сам услышишь. И не только ты один — весь под"езд.

— Скажите, Пахом Сергеевич, у вас случайно не сохранились афишки о конкурсе красоты?

— О чем?… это самое… То-то оно… не знаю… Возвернется… она-то… Феня — знает…

Постепенно я привык к манере старика излагать свои мысли. Если выбросить «это самое» и «то-то оно», плюс полдюжины таких же ничего не говорящих словосочетаний, вполне можно разобраться. Ведь понял же я его информацию о судьбе коллекции орденов погибшего дипломата

— Все же посмотрите, вдруг найдется.

Дед Пахом согласно кивнул и зашаркал в свои комнаты. Поскольку он выразительно прикрыл за собой дверь — вход туда воспрещен. А мне страшно захотелось поглядеть тайник, в котором Сидоровы держат свои бумаги. Может быть именно там лежит, якобы, утерянный альбом с фотоотпечатками злополучной коллекции, лежащей в несуществующем фундаменте.

Ничего непонятного — обычное любопытство.

Прошло пять минут… десять. Наконец, старик появился в коридоре. На вытянутой руке с торжествующим видом несет афишку. Даже шаркает подошвами тапочек меньше, даже согнутая спина распрямилась.

— Вот она… это самое… лежит… то-то и так… в шкафчике… Старуха… язви ее в это самое… спрятала.

Я выхватил из руки деда афишку, торопливо поблагодарил его и понес добычу в свою берлогу.

Ага, вот оно! Внизу под об"явлением о конкурсе крупным шрифтом напечатанно: спонсор конкурса — фирма «Богатырь».

Через полчаса я расхаживал возле под"езда, в котором располагается офис фирмы. Ходил и прокручивал в голове предстоящую беседу с президентом.

Задача предстоит нелегкая: не дай Бог вызвать минимальное подозрение, которое мгновенно развалит построенный мною карточный домик. Придется мешать ложь и правду, желаемое и действительное, сбить для мужика с белой отметиной на голове адский коктейль, вкусный и отравленный, одновременно.

Голобедрая секретарша, оценивающе оглядела незванного посетителя. Будто просветила рентгеновскими лучами. Останется шеф недоволен неразрешенным визитом — вылетишь с работы. Сейчас претенденток на высокооплачиваемое место хоть пруд пруди.

— Прошу представиться.

— Бодров Павел Игнатьевич, писатель… Год и место рождения не обязательно?

Девица испустила пробный смешок. На всякий случай. Писателей в России не так уж много, обижать их не стоит, шеф не похвалит.

— Не обязательно… Изложите вкратце цель вашего визита…

Фигушки, использовал я любимое выражение Машеньки, фигушки тебе, голоногая красотка!… Почему только голоногая? Девушка оголена и сверху, и снизу, и с боков. Наверно, изнутри — тоже.

— Хочу узнать, в каком магазине он подбирает для фирмы таких, как вы, красавиц.

Комплимент истерт, потрачен молью, но ничего лучшего я не придумал. Времени не было. Секретарша изобразила легкое смущение. Определить покраснела ли она невозможно — толстый слой румян, белил и еще черт знает чего надежно укрыл естественные эмоции.

— Спасибо. Тронута… Сейчас доложу. Присядьте, пожалуйста.

Я развалился в мягком кресле. Нашел на столе экземпляр газеты «Дремовские посиделки», изобразил читающего лоха. Ибо увлекаться подобным малос"едобным чтивом может только лох. Девица скользнула в кабинетную дверь.

Из повести в повесть, из романа в роман переходят у меня секретарши. Чернявые и блондинистые, огненно-рыжие и пегие, но неизменно кокетливые, освобожденные от «лишней» одежды. Как правило, они несут дополнительную сюжетную нагрузку. Бывает — основную. Но все легко поддаются сексуальным сооблазнам, вступают в постельные контакты и с босом, и с его друзьями.

Откуда у меня такой злобное отношение к слабому полу? К Надин, которая мечтает нырнуть под перспективного холостяка, к бабе Фене, которая меня подкармливает, к бывшей супруге, которую продолжаю любить, к тем же секретаршам, многие из которых — честные, невинные девушки?

Впрочем, сейчас не время для копания в своей душе. Дай Бог, расколоть спонсора.

— Господин Бодров, прошу…

Девица стоит возле раскрытой настежь двери, широко улыбаясь, приветливо показывая ручкой, куда именно она просит меня пожаловать. Видимо, босс, услышав знакомую фамилию, поощрил сообразительную секретаршу отеческим поцелуем в щечку. Или ласковым похлопыванием по тугому задку.

Кабинет президента фирмы напоминает антикварный магазин в миниатюре. Что только здесь не натолкано: старинная мебель и торшеры, горки с хрусталем и фаянсом, прекрасные ковры, вывезенные из среднеазиатских республик, старинные светильники и гробообразный письменый стол-мастодонт. По стенам развешаны такие же древние картины. Я не специалист в области живописи, но готов положить голову на плаху — ни одной копии. Одни подлинники, стоящие немалых денег.

— Проходите, Павел Игнатьевич, присаживайтесь.

Я остолбенел, превратился в один из экспонатом выставленного антиквариата. Впору щипать себя, шептать колдовские заклинания. Чур меня!

Из— за стола-мастодонта навстречу ко мне катился толстый мужчина средних лет. Катился потому, что он был какой-то круглый: круглая лысая голова, круглый животик, круглый зад. Даже ноги, короткие и толстые, тоже казались круглыми.

И — ни следа приметной проседи.

Впрочем, это ни о чем не говорит. У президента фирмы — достаточное количество сотрудников, выступающих от его имени. В том числе, и по вопросам организации и проведения конкурса красоты. Один из них — искомый мужик с белой отметиной в прическе. Его-то и предстоит вычислить, познакомиться, разговорить… Дальнейшее — по обстоятельствам.

— Вы — президент фирмы?

Толстячок широко улыбнулся, округлив и без того округлые губы. Кажется, предстоящая беседа с местной знаменитостью представляется ему процессом приобретения очередного предмета старины.

— Представьте себе, да. Могу представиться: Ефремов Иван Петрович. Как видите, чистокровный русачок, без примесей… Присаживайтесь… Нет, не сюда, — в корне пресек он мою попытку приземлиться рядом с приставным столиком. Взял под руку и сопроводил к двум креслам, охраняющим покой треугольного карлика, уведенного из какого-нибудь музея.

Бутылка коньяка, рюмки, фужеры, фрукты, минералка — обязательный джентльменчский набор любого уважающего себя бизнесмена. Посредине красуется букет роз, пышных, сбрызнутых каплями воды.

Обстановка доверительной беседы. Президент фирмы явно переборщил — он принимал не коллегу по бизнесу и не конкурента, которого необходимо подпоить и обвести вокруг пальца. Для рядового посетителя подобный прием выглядит, по крайней мере, глупо.

Сейчас мне не до угощения и легкой беседы с гостепримным хозяином. Я пришел сюда работать! Пусть это звучит несколько высокопарно, но для меня расследование исчезновения Верочки — самая настоящая работа.

Я ладонью закрыл рюмку. Будто оберегал ее от соприкосновения с горлышком бутылки. Взял персик, отгядел его, прикусил.

— Скажите, вы выступали в качестве спонсора конкурса красоты?

Ефремов благодушно улыбнулся. Похоже, он, как и все нормальные люди, не чурается заслуженных или незаслуженных комплиментов, для него слава напоминает распечатанную плитку шоколада, которым так приятно полакомиться.

— Приходится… Знаете, в наш скорбный век социальных потрясений…

И покатились до тошноты приевшиеся обкатанные кругляши слов, которые ни в голове, ни в душе не оставляют следов. Но среди этой непременной шелухи были и некоторые здравые мысли. Единственно, что владеет сердцами людей — красота. Она необходима больше хлеба и молока, ибо без нее — неизбежная гибель. Вот и решил преуспевающий предприниматель «подкормить» эту самую красоту, не дать ей завянуть.

Конечно, не из-за благотворительных целях — обычная реклама, двигатель торговли.

— И кто же из числа ваших сотрудником вплотную занимался конкурсом?

— А зачем им заниматься? Выделил необходимую сумму: аренда зала, нарядов, оплата режиссеров, музыкантов, технического персонала, телохранителей. Спросите, какой навар? Вопрос закономерный и справедливый. Я, как и мои коллеги по безнесу, не люблю деньги бросать на ветер, они должны работать, приносить доход. В конкретном случае, доход — реклама. Поверьте, это — немало.

— Но кто-то же общался с тем же режиссером, с ведущими, с костюмерами, с оркестрантами?

— Конечно, без этого, к сожалению, не обойтись, — Иван Петрович вздохнул. — Пришлось эту миссию взвалить на свои перегруженные плечи.

— Насколько я понял, другие ваши сотрудники конкурсом не занимались?

— Нет… Позвольте спросить, что за причина странных расспросов? Вы не из милиции? Или — от налоговиков? Признаться, достали меня до самой печенки: ежемесячные проверки, невероятные штрафы…

— Успокойтесь, ни в милиции, ни в налоговой полиции я не служу. Уже отрекомендовался: писатель. Просто сейчас работаю над новым произведением, в основе которого — трагические события, происходящие на фоне проводимого конкурса красоты.

— Интересно, — хозяин преодолел мое сопротивление и наполнил рюмки. Бросил вопрошающий взгляд на напольные часы. Времен английского короля Стюарта. Видимо, время расписано по минутам. — Если вас не затруднит, расскажите, хотя бы вкратце, развитие сюжета. Cтыдно признаться, с детства люблю детективы. Загадочные и обязательно кровавые.

Для активизации мозговых извилин я выпил рюмку превосходного коньяка, зажевал ее очищенным бананом. Собеседник поторопился налить очередную порцию.

— Похитили победительницу конкурса красоты. Где он происходил, под чьим патронажем — значения не имеет. Уголовный розыск пытается отыскать следы пропавшей девушки — ничего не получается. Пока не получается. Скорей всего, «работали» профессионалы. За дело берется человек далекий от борьбы с криминальными структурами. Скажем — автор произведений на остросюжетные темы. Считает, что он имеет гораздо большие возможности и способности, нежели официальные сыщики… Вот и все, вкратце. На стадии сегодняшнего дня девушка не найдена, сыщики — в растерянности, добровольный их помощник продолжает расследование.

— Погодите, — прервал меня любитель детективов. — Спонсор или спонсоры конкурса были обязаны нанять телохранителей. Если это условие выполнено — непонятно, куда смотрели нанятые за большие деньги охранники?

Оказывается многоопытный собеседник наивен больше, чем я. Это и понятно. Если уплачены живые денежки, телохранители не имеют права допустить похищения своей подопечной. В противном случае, им придется возвратить полученную сумму. Неотработанную. Где они ее возьмут — в сбербанке либо в карманах прохожих — их головная боль.

Чисто финансовый подход к решению проблемы. О судьбе похищенной — ни слова, она как бы отступила на второй план. На первом — неотработанный телохранителями аванс.

Равнодушие, густо замешанное на жадности.

Приблизительно так я и ответил на невысказанный вопрос бизнесмена.

Честно говоря, ожидал от него совсем другое. По логике, он был обязан вспомнить про аналогичное похищение мисс Дремов, ужаснуться моему провидению, высказать версии похищения. Вместо этого, дурацкое осуждение растяп-телохранителей, замаскированный совет добровольному идиоту содрать уже выплаченные охранникам деньги. С их возвратом в родной сейф.

Придется материализоваться. Перейти от общего к конкретности.

— Кстати, хочу спросить: где сейчас находится королева красоты Дремова? Дома или путешествует по другим городам и странам?

Растерянный, непонимающий взгляд. Внеочередная проглоченная рюмка.

— Не знаю… Мое дело — конкурс… Можно узнать, почему вас интересует местонахождение победительницы?

Пришлось окончательно сдернуть завесу наивной таинственности. В конце концов, президент фирмы, организовавший шоу, просто обязан беспокоиться о судьбе девушки. Хотя бы для сохранения своего имиджа.

Надежда оказалась зряшной. Известие об исчезновение Верочки встречено довольно прохладно. Будто речь — о краже домашней собачки. Ни сожаления, ни версий.

Единственное достижение моего визита заключается в том, что Верочку пас лжеспонсор. Мужик с отметиной, дружан или пахан моего пасынка. Правда, и это тоже немалый вклад в мою копилку…

16

Завтра предстоит поездка к Стулову. С чем я предстану перед его вопрошающими глазами, какие новые сведения положу на стол? Радостные или огорчительные. Если честно — пустота, вакуум, мне не удастся ни порадовать, ни огорчить «консультанта». Единственное — непонятное приключение на дороге, да и то без ссылки на вмешательство Геннадия Викторовича, связь с которым я решил сохранить в тайне.

Почему?

Скорей всего, сыграло несовременное идиотское чувство порядочности, выращенное во мне родителями, школой и, что уж грешить, ныне оплеванными и оболганными партией и комсомолом.

Все остальное — откровения соседки, бормотание престарелого маразматика, всхлипывания бабы Фени, непонятный интерес, проявляемый пасынком к уродливой коротышке, даже необ"яснимая слежка за мной — все это казалось мелочевкой, не заслуживающей внимания.

Представил себе недовольную гримасу на тонком лице сыщика и содрогнулся. Не от жалости к нему или к себе — от болезненного укола в самолюбие. Не люблю ощущать уничижительное отношение к своей персоне, чувствовать себя человеком второго-третьего сорта.

Если появляться у Стулова «пустым» обидно, нужно что-нибудь придумать… Что? Ну, нет до придумывания я не опущусь, постараюсь еще раз проанализировать уже полученные сведения. Но все они уже долодены Стулову и вписаны им в четвртушки бумаги. Откуда взять свежие?

Ответ на этот, на первый взгляд, сложный вопрос удивительно прост.

Коротышка! Только она способна подпитать меня полезной информацией.

Придется пойти на последний, решительный «штурм». Преодолеть тошноту, заглушить вонючий запах пота, забыть о жировых складках и сделать так, чтобы химико-торгашка окончательно расслабилась, распустила собранные в пучок нервишки и открыла наглухо закрытые закрома, выдав на-гора все секреты. Еще не открытые страстному партнеру. И сугубо женские, и общечеловеческие. А они у нее, конечно же, имеются. Шестым-десятым чувством чую. Мне предстоит просто прогнать услышанное через набор сит, отделить добротное зерно от шелухи.

Это решение пришло ко мне по дороге домой, и я невольно ускорил шаг.

Вообще-то, можно не спешить — Надин появится в своей комнате часа через три, не раньше. Пока дождется электрички, доставившей на отдых работающих в Москве и в Ближнем Подмосковьи, пока погрузит непроданный товар на машину, пока отчитается перед хозяином, пока доплетется до нашего дома — пройдет порядочное время.

Я заставил себя перейти от бега трусцой, к прогулочному шагу. Необходимо продумать предстоящую беседу до мелочей, до последнего болтика-винтика, разложить в голове по степени важности и очередности.

И еще одна немаловажная задача, уже не связанная с кокетливой уродиной. Занести в наброски будущей повести свою беседу с Ефремовым. Естественно, подменив действительные имена и фамилии, в том числе — собственную, вымышленными. Когда все закончится, можно переделать в обратном порядке. Этого требует документальный жанр.

Поднимаясь по пропахшей тухлятиной лестнице на второй этаж, вспомнил — беседа с Надин состоятся не через три часа, а гораздо позднее. Ибо беседовать придется в постели, а это станет возможным только после того, как старики Сидоровы отправятся на покой и примутся оглашать коммуналку мощным храпом.

Удивительный все же этот храп! Впечатление — дед Пахом и баба Феня беседуют во сне. Он спрашивает ее о чем-то густым басом с переливами, она отвечает визгливым посвистыванием. Начинается подобный «разговор» едва головы супругов соприкасаются с подушками и заканчивается — уверен в этом! — только утром.

А сейчас дед Пахом сидит над развернутой рекламной газетой и делает вид, что самым внимательным образом изучает разновидности предлагаемых товаров, купить которые ему явно не по силенкам. Не обходит вниманием даже автомобили, квартиры, компьютеры.

На самом деле — по стариковски дремлет.

Я ошибся — сосед беспокойно расхаживает по коридору. В унисон со страдальческими вздохами постукивали бескаблучные домашние тапочки. Ох-ох-ох… шлеп-шлеп-шлеп. Старика явно что-то тревожит. Интересно, что именно?

В последние дни маразматик большую часть времени проводит в коридоре или на кухне. Прислушивается к шуму на лестничной площадке. Когда открывают дверь, прижимается к стене, будто ищет у нее защиту от невесть какой опасности.

— Пошли бы прогулялись, — проходя к своей комнате, посоветовал я. — Погода превосходная, небо чистое, жара спала. Разве можно целые дни проводить без воздуха? Недолго заболеть.

Дед энергично замотал лысой головой.

— Нельзя… Он, воздух… енто самое… и здеся… то-то и оно… есть, — оборонялся он, выжимая на сморщенное лицо страдальческую улыбку. — Мне в доме… енто самое… сподручно…

Я пожал плечами. То ли удивился стариковской глупости, то ли его умению так строить фразы, что приходится добираться к их истинному смыслу, преодолевая труднодоступные заграждения. В конце концов, что мне от того гуляет сосед по улицам или сиднем сидит дома. Это не мои — его проблемы.

Заперся в комнате, поставил на плитку чайник и принялся листать начатую рукопись, испещренную многочисленными дополнениями и вычеркиваниями, вопросительными и восклицательными знаками, вкривь и вкось — замечаниями и исправлениями. Разобраться в ней постороннему человеку намного трудней, нежели в дедовом бормотании.

Достал чистый лист и записал сегодняшнюю беседу с бизнесменом. Конечно, не подробно — отрывками. Поглядел на часы. До появления Надин — минимум сто минут. Потом — душ, ужин. В десять старики отправятся на покой, мы с ней — в постель. Тогда и наступит мой звездный час. Вперемежку с «ураганным ветром» и «землетрясением».

Попил чай и принялся разгуливать по комнате. Восемь шагов от двери до окна, восемь — обратно, от окна к двери. Надоело. Присел к столу, развернул газету. С раздражением бросил ее на пол.

Почему я так волнуюсь? Ну, не раскроет душу коротышка, как она охотно открывает свое жирное тело, ну, уйдет от ответов на прямо поставленные вопросы — черт с ней, поеду в Москву «голышом», пусть Стулов недовольно покривится — от меня не убудет.

Ага, вот в чем дело, оборвал я разговор с самим собой, тебе не хочется ложиться в постель с жирной бабой, претит от ее слюнявых поцелуев, воротит душу от жадных прикосновений пальчиков-сосисок. Чистюлей хочешь быть, честным и незамаранным? Не получится, дорогой, так просто Надин не откроется, любая информация — тот же товар, имеющий свою договорную цену.

Поворочался, поворочался я на жестком диване и неожиданно уснул. Тихо, мирно, без храпа и сновидений. Будто новорожденный, еще не познавший мерзостей жизни.

Разбудило меня частое постукивание в стену… Вот это поспал — одинадцать вечера! Старики, наверно, давно уже храповито «беседуют», соседка, судя по паническому постукиванию в стену, изныла от нетерпения. Ответил согласным сигналом — тире, две точки, снова тире. В переводе: жду, приходи.

Надин вплыла в комнату «на всех парусах». Будто в знакомую бухту. Туго подпоясанный халатик, под которым, судя по всему, ничего нет. Колышутся не закованные бюстгалтером груди, на ненакрашенных губах — похотливая улыбочка.

Нет, «отдаваться» этой жирной корове я не смогу. Постараюсь обойтись без секса!

— Добрый вечер, Пашенька, — нежно промурлыкала коротышка, садясь рядом со мной и вжимая мощное бедро в мою ногу. — Удивительно, но без беседы с тобой не усну. Знаешь, я консультировалась с ремонтниками — сказали, что пробить проем между нашими комнатами им не составит труда. Надоело пробираться по коридору, ожидать, когда заснет старая карга.

Я помалкивал. Дай-то Бог, чтобы сегодняшнее общение прошло на уровне договорного процесса, без об"ятий и поцелуев.

— Почему молчишь? Не согласен?

Кошачье мурлыканье сменилось змеиным шипением. Горячая ладошка легла на мое колено, пальцы с неженской силой сжали его. Синяки обеспечены. Хорошо еще не на шее или лице.

Надин привела себя в остояние повышенной боевой готовности. То-есть, развязала пояс халатика, уывеличила размер декольте. И сразу же покрылась остропахнувшим липким потом.

— Почему не согласен? Ради Бога… Давай поговорим? — не выдержав, отстранился я. — Мы с тобой — культурные люди, а не собаки во время случки. Всему свое время.

— И когда же наступит это время? — взволновано хихикнула женщина, передвинув окончательно обнаглевшую ручку выще моего колена.

— Все будет зависеть от того, как ты ответишь на мои вопросы, — уже не таясь, жестко проговорил я. Будто пред"явил ультиматум. — Может быть через четверть часа, а может… никогда!

Наглость? Конечно, мое требование далеко от джентльменского, но лучше оно, нежели постельная плата. Я предложил чисто рыночный вариант: коротышка выдает мне нужную инфрормацию, я соглашаюсь соединить наши комнаты в одну квартиру.

— Вот оно как? — удивилась Надин, но руку убрала и даже отодвинулась. — О чем ты?

— Ничего особенного, я кой о чем тебя спрошу, ты ответишь. Без увиливаний и прочих зигзагов. Правду, одну только правду!

Коротышка задумалась, сомнения сотрясали ее. Как бы не продешевить? Потом хитрая улыбка проскользнула по ее лицу. Ручка возвратилась на покинутое место, в непосредственной близости к моей ширинке, губы приоткрылись и вплотную приблизились к моим. Кажется, вот-вот закапает слюны.

— Любая сделка требует аванса. Наша с тобой — тем более!

— Моя фирма не авансирует, — я снял с ноги ее руку и перелодил ее на диван. — Обойдемся без торговых принципов. Повторяю: ты говоришь только правду, желательно как можно подробную.

Надин обиженно вздохнула.

— О чем ты говоришь, Павлик? Когда это я хитрила с тобой? Спрашивай — отвечу!

— И не станешь спрашивать, почему меня все это интересует?

Надин несколько долгих минут колебалась. Оставляя лазейку для отступления ответила расплыывчатым обещанием.

— Если тебе так хочется…

— Откуда ты знаешь мужика с проседью в прическе? Ну, того, который околачивался возле твоего стенда вместе с… Виктором… Потом, в магазине о чем-то спорил с Верочкой.

Ага, задумалась! Первое попадание в цель. Дай Бог, чтобы и остальные вопросы оказались такими же меткими.

— Виктор сказал: он влюблен в меня. Намерен жениться. Не обижайся, запасной вариант. Если ты откажешься. Не сидеть же мне вековухой.

— И ты раньше не была с ним знакома?

Очередное молчание, которое можно расценить и как нежелание откровенничать, и как способ заинтриговать любовника. Я терпеливо ожидал исповеди.

Дождался!

Говорила Надин тихо, покорно. Будто исповедывалась священнику. И я верил всему, что услышал, потому-что так врать просто нельзя, это — противоестественно.

Москвичку, семнадцатилетнюю Наденьку сорокалетний, едва знакомый мужик увез в Ярославль, на свою родину. Не то, чтобы она до беспамятства влюбилась в красавца, нет, — покорили неопытную девушку сладкие обещания «любви до гроба», затуманили мозги горячие признания и ежедневные приглашения в театры, кино, рестораны, которые сыпались градом. Она не задумывалась, откуда берутся огромные деньги, которые буквально разбрасывал кавалер. Деньги — мужские проблемы, как их добывать женщине знать не положено. Она расплачивается нежностью и заботой.

Мать плакала, отец негодовал, но родители будто ушли «за кулисы», на сцене жизни — один Михаил, Миша, Мишенька, Медвежонок, его горячие об"ятия и такие же горячие обещания.

Наденьку заперли в комнате, но она собрала вещи и удрала через окно. Даже записки родителям не оставила.

Сладкая жизнь длилась недолго — всего-навсего два месяца. Насытившись девичьим телом, Михаил захотел разнообразия, дни и ночи проводил с любовницами, появлялся домой с опухшими глазами и заваливался на кровать. Ни нежных об"ятий, ни горячих поцелуев.

Случайно Наденька узнала о существовании законной жены Михаила, проживающей с сыном в Москве.

Как ей удалось узнать — Надин не сказала. Только обмолвилась: каждая женщина имеет свои источники информации, недоступные мужикам. Узнала и все! Даже адрес подсказали, номер телефона нарисовали. Но беседовать с настоящей женой своего «мужа» Наденька не захотела. Да и что она может сказать несчастной женщине, оставленной супругом ради многочисленных любовниц? В чем они провинились друг перед другом?

Однажды, когда в очередной раз Михаил заночевал на стороне, Наденька собрала свои вещи и уехала к родителям.

И вот бывший супруг, или — любовник, она не знает, как его называть, вдруг появился в Дремове…

Меня заинтересовала одна деталь — первый «муж» Надин имел официальную жену и сына… Неужели, Машенька и Виталька?… Нет, это исключается, пытался уговорить я сам себя, в жизни бывают совпадения, не без них, но не до такой же степени. Машенька к этой грязной истории не имеет ни малейшего отношения.

На всякий случай, поинтересовался.

— Какую фамилию носит твой… муж?

— Айвазян… Михаил Егорович Айвазян… У него отец армянин, мать — украинка…

Я онемел. Фамилия Машеньки по первому мужу — Айвазян, эту же фамилию носит Виталька… Вот тебе и очередные житейские виражи, вот тебе и не могущие быть совпадения, колол я себя до боли, до крови. Самые, казалось бы, разные нити сплетаются в такой клубок, что расплести его мне не под силу.

Передать его Стулову? А вдруг он узнает, кто женился на разведенке Айвазян, принял ее и сына под свое крыло? Станет дотошно выпытывать причины моего бегства от законной жены в Дремов? Что я ему отвечу? Рассказать про алкаша-пасынка, едва не избивающего отчима здоровенными кулачищами, обливающего его потоками грязной матерщины?

Ну, нет, это начисто отпадает. Не потому, что подставлю Виталия — честно говоря, часто подумывал навести на него сотрудников милиции — нанесу незаживающую рану бывшей моей жене… Бывшей?

Значит, Виталий общается с отцом? Ничего криминального — обычная тяга друг к другу родных существ… Интересно, посвятил он Машеньку в свои отношения с Айвазяном-старшим, или держит их в секрете?…

Посчитав исповедь завершенной, Надин требовательно поскребла мою ногу. Не дождавшись желанной реакции, закинула руки мне на плечи, поймала мои губы, принялась слюнявить их.

Понятно, любой труд оплачивается. Признания дались ей с трудом, поэтому она вправе требовать компенсации. Натурой. Движения коготков становилось все настойчивей и настойчивей. Соответственно усиливалось дыхание любовницы. Дурно пахнущий пот капал на меня весенней капелью. Прерывисто шептала ласковые, возбуждающие слова. Сладкий… любимый… сильный…

Пришлось проявить активность. То-есть, не оттолкивать, не защищать обслюнявленные губы. Единственно, что я сделал — наглухо перекрыл дорогу к своей ширинке.

— Значит, Айвазян — первый твой муж. Невенчанный. А второй кто?

Женщина расплюснула о мою грудь жирные «подушки», часто дышала. Скорей всего, с дальним прицелом: показать перспективному «жениху», какое чудо ему посчастливилось приобрести.

— Второй и окончательный — ты, Павлуша… Невенчанный, неокрученный. Но со временем все образуется. Уверена! Ибо мы с тобой удивительно подходим друг к другу. Во всем. Такие же наивные и неутомимые, такие же жадные и желанные… Представляешь, сколько я нарожу от тебя детишек?

Учащенное дыхание, дрожь время от времени пробегающая по телу, выступивший обильный пот — явные симптомы надвигающейся грозы. Бешенство у ней, что ли?

Еще не исчерпан запасенный «вопросник». Если не удастся утихомирить страстную бабу, разлетятся мои вопросы по комнате, улетят в открытую форточку. Ибо ничего больше я не узнаю. Подомнет меня торгашка, завалит на диван, сбросит с себя халат. Ведь я — не робот, обычный человек, состоящий из нервов и прочих, опасных, органов, могу не выдержать напора.

Я прислушался к своему организму. Не ощутил ни малейшего желания. Будто рядом со мной не женщина — обычный витринный манекен.

— Погоди. Слишком много сладкого — горьким покажется. Отложим на полчасика.

Коротышка разочарованно вздохнула, нормализовала дыхание и положила голову на мое плечо. Оттуда долетел легкий шелест разнеженного голоска. Недовольное щебетание голодной птахи.

— Ладно, давай свои вопросики. Отвечу. Только поскорей…

В подтексте: быстрей бы разделаться с дурацкими распросами и заняться более приятным делом. Фактически уже обещанным.

— Ты уверена, что мужик с проседью — твой первый муж?

В ответ — иронический смешок, острые зубки прихватили мочку моего уха и сжались.

— Да, уверена.

— Он поздоровался с тобой?

— Михаил никогда ни с кем не здоровается и не прощается по человечески — небрежно кивает. Вот и мне кивнул…

— Все же, о чем он разговаривал с Верочкой? Всего ты могла не услышать, но — отдельные слова, восклицания… Жесты меня тоже интересуют. Нередко они красноречивей слов.

Долгое молчание, очередной, на этот раз более болезненный, укус. Кажется, коротышка изобретает ничего не говорящий ответ… Не получится, милая, не выйдет, слишком важна для меня и Стулова эта «деталька». В комплекте с личностью Айвазяна она высветит пока неизвестные нам события.

— Михаил просил, потом требовал принести ему какие-то коробочки. Верочка не соглашалась. Он настаивал, грозил… Вот и все…

Много или мало? В отношении «коробочек» — много, ибо показывает заинтересованность Айвазяна коллекцией орденов. Если соотнести этот интерес с полученной запиской о выдаче «коробочек» и аналогичная просьба в письме Верочки, получится некая цепочка. Пока болтающаяся в воздухе. Пока!

— С вопросами покончили? — коротышка подняла голову и снова нацелилась на мои губы. — Честно, устала…

— Я тоже устал. Поздно уже, все спят. Давай — по койкам?

Надин подскочила, будто ей под зад подсунули острую иголку, запахнула халат и выскочила в коридор. На прощание хлопнула дверью — снова посыпалась штукатурка…

17

Идиотская стоит погода: утром — холодрыга, днем — несусветная духота. Поскольку я уезжал в Москву рано, пришлось напялить, вместо привычной рубашки без рукавов, давно купленный костюм. Соответственно, повязать старомодный галстук. Носить его — все равно, что вешать на шею удавку висельника: перехватывает дыхание, жмет шею. Короче, дискомфорт. Но костюм без галстука, по моему мнению, примитиная деревенщина. А я человек культурный, творческий, мне нельзя появляться с распахнутым воротом. Тем более, в столице.

Надин еще спала — похоже, напряженная ночная беседа окончательно растрепала и без того изношенную нервную систему. Авось, усталости хватит на пару дней. Если, конечно, Стулов не нацелит меня на добывание дополнительных сведений и мне не придется выстукивать по стене таинственные сигналы SOS.

Дед Пахом измерял расстояние между кухней и туалетом, баба Феня проверяла готовность кухонного оборудования к очередному трудовому дню. Журчала вода из вечно текущего крана, перезвякивались кастрюли и сковородки, о чем-то бормотало радио, наверно, об очередном повышении пенсий. О прыгающих ценах предпочитают помалкивать.

Вот— вот кормилица заявится с подносом, накрытым белой салфеткой.

Я поспешил удрать. Сейчас мне не до старухиных разносолов и непременных вопросов и советов. Если повезет, позавтракаю у Пудова, не повезет — обойдусь без завтрака. Не оттощаю. Представил себе выражение на лице старухи, когда она узнает о моем бегстве и ехидно засмеялся.

Утренние электрички забиты до отказа, кажется, вагоны разбухают — вот-вот лопнут. Мне повезло — удалось занять место возле окна. Толстая торговка притиснула толстым задом к стене, вторая, похоже, коллега первой, водрузила на мои к5остлявые колени громоздкую сумку.

— Потерпите, пожалста, больше ставить некуда, — довольно вежливо извинилась она. — На полу — мешает, на сетку не лезет.

Действительно, куда деваться бедной женщине, зарабатывающей на кусок хлеба с маслом и икоркой ранее нетрадиционным путем? Не нанимать же такси, не снимать же частника-автолюбителя? Могла бы и снять, для торгового баланса не только дыра, но даже щелочка не образуется.

Пришлось поерзать, отвоевывая у соседки несколько сантиметров площади. Она поморщилась, но возникать не стала. Обеими руками обхватил огромную сумку, упрямо сползающую с колен, оперся плечом об окно. Неудобно, руки сразу же занемели, в икрах ног тревожно запульсировала потревоженная кровь. В конце концов, приспособился. Опыт — великое дело!

Успешно завершив сражение с тяжелой сумкой, с любопытством огляделся.

Напротив…

Я задохнулся от неожиданности, противная дрожь пробежала по телу.

Лицом к лицу — тот самый парень в распахнутой куртке, который пас меня во время прошлого приезда в Москву. Сейчас он одет в рубашку с короткими рукавами, но я отлично запомнил короткий нос и широкий, раздвоенный подбородок. Явный топтун! Неважно, на кого работающий: на бандитов или на ментов. Немедленно память отреагировала, нарисовала облик милицейского следователя, оформляющего страшный для меня протокол допроса.

Не он ли нацелил топтуна?

Неожиданно парень преехидно усмехнулся и подмигнул. Дескать, не сомневайся, мужик, это я, тот самый, теперь тебе не уйти. Приколот на подобии насекомого.

Деваться некуда — толстуха и претяжелая сумка сковали меня не хуже древних кандалов. По рукам и ногам. А если бы и не сковали — пробраться к выходу сквозь спресованную толпу пассажиров нечего и думать. Все равно, что плассмасовый нож для резки бумаги втиснуть в ствол дерева.

Осознав безвыходность своего положения, как это ни странно звучит, я успокоился. Соответственно получил возможность более или менеет трезво оценивать сложившуюся ситуацию.

Итак, никаких сомнений — меня пасут. Нагло и бесцеремонно. Не понятно одно — причина. Затеянное расследование похищения мисс Дремов? Возможно. Но для этого привлечены слишком серьезные силы: убийство шестерок Доцента, едва не удавшаяся попытка обвинить меня в убийстве и припаять солидный срок, настырная слежка.

Значит, есть еще что-то насторожившее преступников, заставившее их принять самые жесткие меры. Участившие посещения уголовного розыска? амо по себе — ничего опасного для похитителей, и все же…

Пасынок видел меня в обществе Гулькина, одного этого достаточно для того, чтобы заподозрить «предательство». Но эти подозрения не могли повлечь за собой опасные для меня последствия.

Мысли сталкивались, рождая искры, которые тут же гасли, одна отвергала другую либо подтверждала ее. Я упорно не сводил взгляда с пастуха, будто спрашивал его. В ответ — наглые улыбочки. Я вспомнил совет Стулова и развернул купленную на дремовском вокзале газету.

Так мы и доехали до Москвы: я незряче уткнувшись в газету, топтун — усмехаясь и подмигивая. Правда, его хватило не надолго — через час увлекся фривольной беседой с разбитной девчонкой, которая встречала комплименты симпатичного соседа призывным мяуканьем и согласными взглядами. Но время от времени он контролировал меня настороженным взглядом.

На московском вокзале — очередная неожиданность.

Ошибиться я не мог — слишком четко впечаталась в память сценка на объездной дороге… Два парня склонились над выложеннными на замасленную тряпку какими-то запчастями… Поднялись, подощли к «форду»… Выстрелы в упор… Окровавленные тела моих моих водителя и охранника… Страшный допрос…

Один из убийц промелькнул передо мной в толпе. Откуда он взялся? По идее, сейчас должен вместе с дружаном ожидать суда в следственном изоляторе. Ведь я после появления спасителя подписал свидетельские показания, омоновцы схватили убийц на месте преступления. Что еще требуется для справедливого приговора?

Неужели подкупленный следователь выручил преступников? Спасая не столько их, сколько собственную голову.

Мой попутчик, кажется, тоже заметил убийцу — напрягся, рука скользнула в карман брюк, придвинулся ко мне. Будто намереваясь защитить от выстрела.

Очередная странность! По логике, оба коршуна должны вылететь из одного гнезда, преследовать одну и ту же жертву, то есть, сорокалетнего писаку, по глупости занявшегося не своим делом. А они посмотрели друг на друга с нескрываемой враждебностью. «Автомеханик» растворился в толпе, парень с облегчением вынул руку из кармана.

Кто из них мой защитник, а кто преследователь? Ну, с убийцей все ясно — враг, а кто такой мой попутчик?

Мелькнула мысль о Геннадии Викторовиче, но я тут же отбросил ее. Глупо и наивно. Доцент не глава благотворительного общества, обычный преступник, интересующийся современной литературой. Почему он должен охранять посторонего человека, тратить на это деньги и людей?

Нет, нет, на эту роль более подходит Гулькин. Он послал своего оперативника защитить неопытного конспиратора, самодеятельного сыскаря. Утвердившись в этой правдоподобной версии, я успокился.

Парень в цветастой рубашке сопроводил меня до входа в метро и исчез. Его сменила разбитная девчушка, с которой он едва не облизывался в вагоне. Пошла за мной, как баржа за катером, ни на шаг не отступает. Повернусь — сладенькая улыбочка и таинственный прищур накрашенных глаз.

Ну и пусть следит, подумал я на остановке автобуса. Не хватает еще, чтобы сорокалетний мужик боялся слабосильной девчонки. Неважно, кто она: бандитская наводчица или ментовка.

А если вдуматься, никаких топтунов не существует, они привиделись мне, я их нафантазировал! Обычные прохожие, пассажиры. Убийца почудился. Усмехающийся парень улыбался вовсе не мне — другому. Девчонка просто заинтересовалась моей неординарной внешностью.

Что предпринять? В первую очередь, в соответствии с инструктажем отставного сыщика, успокоиться, перестать оглядываться, не реагировать на голоса беседующих рядом. Я напряг оставшуюся силу воли…

Пудова дома не оказалось — на мои призывные звонки никто не ответил. Пришлось топать в редакцию — авось журналист пробивает там очередной репортаж. Или обрабатывает интервью с заезжей знаменитостью.

Большая комната уставлена столами, на которых светятся мониторы компьютеров, на разные голоса трезвонят телефонные аппараты. Журналисты пишут, читают, выпивают и закусывают, ругаются и обнимаются. Знакомая обстановка, можно сказать, родная.

Вихрастый парнишка в огромных очках склонился над газетной подшивкой. На мой вопрос ответил досадливым взмахом руки. Не до тебя, мол, видишь — занят. Девчонка с пачкой распечаток едва не сшибла меня с ног.

Наконец, я нашел отзывчивого человека — седоголового полного мужчину, щелкающего компьютерными клавишами. Он показал мне рабочее место Пудова. Возле окна. Именно здесь журналист отдыхает от домашнего труда, что-то правит, что-то дописывает.

Но сейчас — пусто. Неужели азартный репортер гоняется за очередной знаменитостью, выдаивая эпохальное интервью? Тогда придется напрашиваться на ночлег к Машеньке, где меня поджидает вечно пьяный пасынок.

Только не это! Лучше переночевать на улице в обществе грязных бомжей! О ночевке у Стулова речи быть не может — сыщик живет с женой в двухкомнатной хрущебе, тревожить их покой невежливо. С другими приятелями и знакомыми связи разорваны.

Остается либо Витька, либо — бомжи.

— Вы не знаете, где Пудов?

Женщина средних лет оторвала взгляд от монитора. Устало потерла ненакрашенные глаза.

— Лежит в больнице…

Витька и больница — понятия несовместимые. Как небо и земля, кошка м собака, пол и потолок. Он не раз хвастался своей медицинской непрошибаемостью, которую не преодолеть ни рядовым врачам, ни маститым академикам.

— Заболел? Чем?

— Ранение… Три дня тому назад поздно вечером неизвестный стрелял в него. Никто ничего толком не знает. Даже милиция.

Вот это новость! Правда, то, что сейчас происходит почти на каждом шагу, новостью назвать трудно. Взрывают и стреляют, похищают и режут, грабят и расчленяют. Как правило, преступники остаются непойманными. Возбужденные уголовные дело миролюбиво пылятся в шкафах.

Вон как выразилась журналистка: никто ничего толком не знает, даже милиция… Скорей всего, особенно милиция. Создание оперативных штабов, возбуждение уголовных дел, призывы сообщать все, что жителям Москвы известно, походит на демонстрацию активной деятельности, а не на саму «деятельность»… Достаточно вспомнить убийство Листьева, Меня…

Я помчался в указанную мне больницу. По пути прихватил связку бананов, несколько помидорин и огурцов. Пудов — холостяк, друзья по редакции замотаны, им не до посещений коллеги, хоть я подкормлю беднягу.

Лежит, небось, Витька бледный, обмотан бинтами, на которых выступают зловещие пятна крови, вокруг — хлюпающая и мерцающая аппаратура, хирурги с ланцетами-пинцетами. Сестрички вытирают слезы. Холостяк, красавчик и на тебе, погибает на глазах. Не пойман в семейные силки, не окольцован теми же сестричками… Какая несправедливость!

Все оказалось не таким уж страшным.

Витька, правда, изрядно бледный, но все такой же веселый, лежит выпростав из-под одеяла нервные руки с пальцами пианиста. Грудь обмотана бинтами, но крови не видно. Белохалатная девица порхает рядом, но — без слез и причитаний. Врачей со зловещими ланцетами не заметил — наверно, трудятся над другими пациентами в соседних палатах.

Короче, привидевшиеся мне ужасы — плод больного воображения, навеянный недавним происшествием на объездной дороге.

— Здорово.

— Пашка? Молоток, мужик, навестил… А тут, понимаешь, прокол, да еще какой — две дырки в груди, хорошо — не в башке… Нацелили меня на зарубежного футболиста — верзила под потолок, плечища — в дверь не войдет. Охраняют парня — страх. И во время общения с прессой, и, наверно, в сортире. Такие же «шкафы» стоят под дверьми — не прорваться… Но ты меня знаешь — не отступлю. То да се, подговорил ресторанного официанта, сунул ему пару бумажек. Не устоял — разрешил попользоваться униформой… Разговор с футболистом получился классный. Друг доугу пришлись по душе, опростали пузырь, разговорились. Короче, освободился часам к одинадцати вечера, снял частника и — домой. Башка — чугунная, руки-ноги дрожат… Сам понимаешь, состояние… Вхожу в под"езд, темно, свет вырублен. Пробираюсь ощупью к лифту. Лампочки пацаны бьют только так, электрики не успевают вкручивать новые… Спрашивается, чем им мешает свет? Сексом заниматься? Так говорят, при свете лучше получается…

Когда Витька переходит на сексуальные темы, говорить о чем-то другом не способен. Не остановишь — так и будет описывать всевозможные приемы и приемчики, позы и об"ятия до бесконечности. В общении с женщинами до глупости стеснительный, все время смущается, краснеет, а о сексе говорит взахлеб, компансируя, видимо, позорную для настоящего мужика скромность.

— Кончай заниматься онанизмом, — прикрикнул я. — Кто стрелял?

Витька одарил меня презрительным взглядом. Еще и мужиком называется, и штаны носит с ширинкой! Настоящая баба! Но все же возвратился к происшествию в темном под"езде.

— Выступают из темноты две фигуры в колпаках. Выстрелы — будто палкой ударили по груди. Я естественно — навзничь. Глаза закрыл — авось, подумают: мертвяк и не добьют. Один зажег спичку, поглядел. Говорит: не тот. Второй усомнился. Как так не тот, когда от самого вокзала пасли. И предлагает добить. На всякий случай. Раз моргалами шевелит — живой. Ну, думаю, все, не напечатаю футбольного интервью, положат его со мной в гроб. Вместо ордена, который не успел заслужить… Вдруг слышу: не надо, пусть живет, оклемается — его счастье… После этих слов я и поплыл в черноту… Говорят, старик выводил собаку на прогулку и она нашла меня. По запаху… Он у меня особый, за версту чуют. Особенно, девахи. Очнулся в реанимации. Врач говорит: две пули выковыряли. Слава Богу, они не задели ни сердца, ни печенки… Вот так, Павлуха, долго жить буду. Переплюну деда Костю.

Вспомнил все же, обормот! В гардеробе нашего факультета работал дед Костя — так его звали за глаза и в глаза. Ходили упорные слухи, что старикан давно перешагнул столетний порог и поклялся дожить до стотридцатого.

Неожиданно Витька поманил меня рукой. Я склонился к его бледному лицу.

— Похоже, киллеры на тебя нацелились, я им подвернулся случайно… Не вздумай посещать мою квартиру — достанут… Вот что, паря, ночуй у Ларки. Девка сдобная, без комплексов, уступаю на время. Можно сказать, от сердца отрываю. Возьми адресок. Будет желанние — заглядывай… К Ваське приехал?

Спазмы перехватили дыхание. Все же Витька — хороший парень, можно даже сказать — великолепный. И не только потому, что уступил «на время» свою редакционную шлюшку. Волнуется, сопереживает. Ведь понимает, что на меня открыт сезон охоты. Словно на боровую дичь.

— К нему.

— Передавай привет. Молчун он, правда, первостепенный, но парень классный, таких сейчас мало… И Ларке тоже — приветик. Пусть не особо с тобой старается, оставит на мою долю… Шучу, конечно. Девчонка она тоже классная. В редакции все мужики прилипли к ее подолу, а она — ко мне. Вот оклемаюсь — женюсь. Пацанов и пацанок разведу… Как думаешь — пора?

— Давно пора. А то засохнешь на корню, никто на тебя даже не посмотрит.

Добрый Витька парень, до глупости добрый. Все люди, окружающие его — «классные», все — «молотки».

— Пока. Позови врача — что-то рана стала прибаливать, как бы копыта не отбросить. То-то радости будет у главреда. Здорово я ему соли на хвост насыпал…

Побледнел еще больше — до синевы. Глаза закрылись.

Хирург прибежал на зов мгновенно, будто дежурил в коридоре, ожидая моего появления из палаты. С ним сестра со шприцем, еще кто-то. Меня невежливо затолкали в лифт.

Ничего страшного, уговаривал я сам себя, покинув больницу, Витька оклемается, его жизнелюбия на троих хватит, такие не умирают. Ноги сами собой, без вмешательства головы, вели меня к Стулову. Побеседую с сыщиком и помчусь на вокзал. Ночевать у неведомой Ларисы не собираюсь. Пусть она остается для Пудова.

Предостережение Витьки не особенно взволновали меня. Скорей всего, киллеры ошиблись, их целью был не тощий писатель, а совсем другой человек. Возможно, Пудов. Опубликовал заметку, в которой подковырнул какого-нибудь уголовного авторитета — достаточная причина для немедленной расправы.

Или…

Неожиданно вспомнились угрожающие взгляды, которыми обменялись мой пастух и «автомеханик». Уж не в веселого ли парня стреляли? Вполне вероятная версия.

И все же, не надо забывать, меня пасут. Не безопасные, в принципе, топтуны — убийцы. Если Витька прав и они нацелились на меня — не успокоятся пока не всадят пару пуль в грудь, контрольную — в голову. Кто пойдет за гробом? Ну, баба Феня в черном платочке, ну, Гулькин в парадной форме, ну, Надин. Машеньки не будет, ей никто не скажет о безвременной кончине безалаберного муженька…

Стулов был дома. Сидел за столом, обложившись любимыми четвертушками исписанной бумаги, переставалял их местами. Будто раскладывал пасьянс. Я обратил внимание на то, что центр «пасьянса» неизменно оставался пустым, не занятым.

Увидел меня — не поднялся, сердито буркнул.

— Проходи, баламут, садись…

Почему я вдруг превратился в «баламута» известно одному автору унизительного прозвища. Но обижаться глупо. В смысле прозвищ Стулов — редкий фантазер. То я — «скорпион среднеазиатский», то — «антрацит». В прошлый раз ни за что, ни про что обозвал меня «каракулем».

Я приветливо улыбнулся и вытащил из кармана блокнот, куда аккуратно заносил не только добытые сведения, но и придуманные версии. Занял стул напротив хозяина. Откашлялся.

Василий с интересом и любопытством оглядел мою серьезную физиономию. Будто музейную редкость, впервые выставленную на всеобщее обозрение.

— Выкладывай, прохиндей, свои новости.

Преображение спонсора Василия не удивило — даже не поморщился. Такая же реакция на то, что лжеспонсор неожиданно оказался первым мужем Надин. А вот история с пропавшим фотоальбомом деда Пахома заинтересовала. Особенно, когда я передал со слов коротышки отрывки беседы Айвазяна с Верочкой.

— Интересные пироги, — задумчиво прокомментировал он, вписывая новость в одну из четвертушек. — Дался им этот фотоальбом вместе с какими-то коробочками.

— Может быть, приманка?

Стулов отрицательно покачал головой, перетасовал бумажки.

— Похоже, не только приманка. Действительная причина лежит намного глубже, до нее еще предстоит докопаться.

Заинтересовало сыщика и письмо от Верочки. Правда, он не придал ему такого глобального значения, как это сделал я. Внимательно оглядел конверт, даже обнюхал его, так же поступил и с листком бумаги, на котором — всего несколько строчек.

Презрительно ухмыльнулся.

— Дешево нас с тобой ценят, если надеются на то, что мы клюнем на примитивную пустышку… Впрочем, пустышка — не то слово. Письмо опущено, судя по штемпелю, в центре Москвы… Неужели там спрятана похищенная красавица? Мужики сумлевются… Впрочем, похитители могли бросить послание в любой почтовый ящик. Теперь, второе. Если я не ошибаюсь, адрес на конверте писал мужчина… Ладно, позже продумаю другие варианты.

Походил по комнате, мучительно поморщился, помассировал ладонями грудь. Наверно, донимает его залеченная не до конца рана. Снова присел к столу.

— Все же, как быть с таинственными «коробочками»? — подбросил я трудную тему для размышления. Ибо эти самые «коробочкм» прочно засели в моем сознании и никак не пропадали. Трудно пересчитать сколько разгадок я напридумывал. — Почему престарелый дедок должен их кому-то отдавать?

— Подумаем, — мне показалось, с обидным равнодушием отреагировал сыщик. Помолчал, перебирая свою картотеку. — Павел, вот ты — писатель, действуешь на детективном фронте. Как по твоему должен развиваться сюжет произведения, построенный на известных нам данных? Не торопись, малявка, подумай. Меня интересуют не твои, надо сказать, далекие от профессионализма, версии, а чисто писательский взгляд.

Ничего себе, заявочка! Писать значительно проще, чем рассказывать. За столом сидишь наедине с самим собой и с выращенными тобой героями, а тут — профессионал, готовый опровергнуть любую посылку, взять под сомнение, казалось бы, непрошибаемую версию.

А у меня, между прочим, далеко не все продумано и увязано, имеются солидные «дырки» и нестыковочки. Если прибавить к сказанному явно гипертрофированное авторское самомнение, всегдашнее противодействие любому критиканству: доброжелательному и ехидному, становится ясным мое нежелание открываться. Даже частично.

И все же я начал говорить. Медленно, ошупывая каждое слово, мысленно выискивая каждую «расселину» в монолитной стене, по которой мне придется карабкаться к «вершине».

— Думаю, что похищение королевы красоты связано с некой любовной историей. Предположим, в нее влюбился молодой киллер из числа начинающих. У которого пока — ни опыта, ни умения. Его босс, или заказчик, еще предстоит продумать, против связи киллера с красоткой. Считает — это повредит проведению крайне необходимых операций. Мисс Дремов тоже колеблется. Между любовью к деду с бабкой и притяжением симпатичного парня… Психологически это вполне оправдано и может перерасти в восхитительный конфликт…

— Чушь собачья! Ну, что за стремление писателей все строить на зыбком любовном основании! Неужели нет других причин? Скажем, патологическая тяга к обогащению? Чем не стержень сюжета?

Я отбивался, как мог. Подумаешь, тяга к обогащению! Из"едена и измочалена в сотнях, если не в тысячах произведений, начиная с бальзаковского Гобсека. А любовь — вечна и незыблема. Сколько бы о ней не писали — не стареет и не мельчает.

Стулов саркастически улыбался. Похоже, мой горячий монолог в защиту любви не повлиял на его скептицизм, скорее, наоборот, усилил его.

— Ладно, продолжай. Постараюсь не перебивать.

— Итак любовный конфликт — на лицо, — упрямо повторил я, вызывающе глядя на сыщика. — Он подпирается другим стержнем, пока мутным и проблематичным… Дед королевы владеет некой сверхдорогой коллекцией. Как она попала в его руки — неважно, главное — попала. О существовании клада становится известно киллеру — проговорилась девушка. Он сообщает боссу. Как завладеть коллекцией? Прежде всего — найти покупателя. Для продажи необходимо предьявить покупателю коллекцию или хотя бы ее часть. По вполне понятным причинам они боятся. Ибо покупатель может оказаться таким же грабителем. Вот тут и выступает на передний план фотоальбом. Под давлением жениха — девушка именно так называет влюбленного бандита — она выкрадывает у деда альбом м передает его киллеру. Покупатель, в виде того же лжеспонсора, найден, устное согласие достигнуто. Дело за малым: узнать место тайника и организовать из"ятие коллекции… Дальше — еще не проработано, — честно признался я. — Думаю.

Стулов что-то записал на чистой четвертушке, подложил ее под такую же, но исписанную. И разразился ответным монологом. Необычно многословным и до предела напичканным ехидством.

— Ну, что ж, мыслишь ты трезво. Если отбросить свойственные любому писателю заскоки, сюжет отработан довольно четко… Но не без огрехов. В него, к примеру не вписывается, роль некоего соседа стариков, который пытается разобраться в сложнейших поворотах событий, не представляя куда он сует глупую башку, до отказа набитую иллюзиями, — я обидчиво вздернул голову, но тут же возвратил ее в прежнее состояние. Сыщик прав: именно сунул глупую башку в огнедышащую печь. Странно, что ее до сих пор не оторвали. — Второе, мужик с белой отметиной в прическе никак не подходит на роль «заказчика». Исполнителя — ради Бога. Даже агента уголовки, но только не миллиардера. Третее, плохо «читается» роль похищенной девушки. Не лучше ли представить ее не жертвой, а соучастницей преступления…

Наш разговор походил на игру в шахматы. Иногда я хитро подставлял пешку, стремился получить тактическое преимущество. Стулов играл более тонко и изощренно. Если и жертвовал фигуру, то только для того, чтобы вторгнуться в расположение противника и добраться до «короля».

Несколько раз в комнату заглядывала жена Василия. Даже осмелилась предложить пообедать. Муж раздраженно отмахнулся — не до еды сейчас, отстань!

— Все же, как быть с проклятыми «коробочками»? — выдвинул я прыгучего «коня». — Как вписать их?

— Дались тебе эти коробочки! — в очередной раз поморщился сыщик. — Выясним по ходе дела.

— А почему ты решил, что я сунул башку в нечто… нес"едобное?

— В кучу навоза, — уточнил Стулов. — А еще лучше — на колоду мясника. Как иначе можно расценить покушение на дороге?

Вот это экстрасенс! Все знает. То ли докладывают «топтуны», то ли работает внеренный к преступникам агент. О происшествии я упомянул вскользь, без тягостных для моего самолюбия подробностей. У меня зародилось дурацкое желание выведать источник информации, которым пользуется Стулов. Казалось бы, что это изменит в моей жизни? Ровным счетом ничего. И все же задал идиотский вопрос. Будто подбросил в костер беседы очередную порцию сушняка. «Сушняк» оказался мокрым — не загорелся.

— Считаешь, что я организовал за тобой слежку? — озадаченно покрутил вихрастой головой сыщик. — Очередная ересь! С тобой не соскучишься. Ничего подобного. Просто рассказал Федя Гулькин. Мы с ним долго работали, как говорится, ноздря в ноздрю, теперь перезваниваемся. Он и поведал, как выручал из беды одного писателя, возомнившего себя современным Шерлоком Холмсом.

Упоминание о великом сыщике рядом с моим именем в сопровождении ехидной улыбки снова ущипнуло наболевшее самолюбие. Поэтому я поторопился уйти от развития обидной темы.

— И что мы будем делать дальше?

— Прежде всего, ты должен уяснить всю опасность ситуации, — на полном серьезе принялся поучать Стулов несмышленыша, который вздумал жонглировать противотанковой гранатой с выдернутой чекой. — Дорожное приключение вполне может получить развитие. Как выражаются медики, с летальным исходом. Не хочу пугать, ты не маленький, но придется принять меры безопасности…

— Какие? — чувствуя, как в области живота начинает раскручиваться пружина страха, пробурчал я. — Носить оружие? Не имею разрешения, да и стрелять не обучен. Переходить улицу только на зеленый свет? Так и поступаю. Врезать в квартирную дверь два дополнительных замка? Там столько понапихано — месте свободного не отыщешь…

— Уйми паскудный язык, шут дерьмовый! — зло прикрикнул Василий, искусно вплетая в грубый окрик цветастую нить непереводимых словообразований. — Не имею ни малейшего желания принимать участие в очередных похоронах… Слушай внимательно, если еще способен воспринимать дружеские предостережения. На днях к тебе приедет «братишка», временно поселится в твоей халупе, которую ты почему-то именуешь комнатой. Сиди и строчи очередную детективную пошлятину. На улицу без «братишки» не выходить. С соседкой будь поосторожней. Она, как мне кажется, далеко еще не открыта. Несмотря на все твои старания, — усмехнулся он. — Отношения не прерывай, но и не форсируй.

В отношении «братишки» — все правильно и все меня устраивает. Кроме его ночевки в моей комнате, которая поставит жирный крест на дальнейшем изучении Надин… Интересно, как она отреагирует на запрет посещать ночами соседа? Потребует моего переселения в «девичий теремок»? Фигушки, милая, не получится, не тот возраст, чтобы красться в темноте по коридору ради того, чтобы получить очередную порцию жирных ласк и подышать запахом пота.

— С дедом Пахомом веди себя осторожно, типа — «здравствуйте — до свидания». В более тесные контакты не вступай…

Что подразумевается под «более тесными контактами» в приложении к склеротику, который едва держится на дрожащих ходулях? Но я удержался от вопроса, который неминуемо вызовет очередную лавину ехидных сравнений.

— Последнее. Ты мне все рассказываешь? Учти, если скрываешь — себе во вред. Я обязан знать все и еще — четвертушку сверху.

Похоже, четвертушка — любимый образ сыщика, который он использует вместо замысловатого мата, позаимствованного при общениях с блатным миром… Вообще-то, Васька прав: я обязан информировать его с исчерпывающей полнотой, иначе наше содружество способно принести только один вред.

Но как быть с Геннадием Викторовичем? Подставлю его и сыщик тут же наведет на след единственной моей «крыши» своих коллег… И не только «крыши». Стыдно признаться, но интеллигентный, обаятельный вор в законе, знаток литературы и искусства, интереснейший собеседник превратился для меня в… друга. Да, да, именно, в друга, неправедно оболганного, отторгнутого от общества культурных людей.

В конце концов, пришлепывать печати и штампы мы научились, а вот разобраться, что таится под «штампами» не умеем. Затвердили: садист, убийца, ворюга… А Геннадий Викторович, я в этом почему-то уверен, никого не убивал, не пытал и не обкрадывал.

Так какое я имею моральное право выдавать его уголовке?

— Да, иногда я говорю не все, но не потому, что скрываю. Просто не до конца уверен. Додумаю — обязательно скажу, — вывернулся я из сложного положения.

— Если сможешь говорить. — невесело пошутил Василий и от его мрачной шутки повеяло сатанинским запашком. — Дело твое. Не забудь о прибытии «братца».

— А как я его узнаю? Ведь бандиты тоже могут постараться внедрить в квартиру своего человека. Под аналогичным прикрытием.

Все же работа над детективами приносит свои плоды. Вон как стал выражаться: внедрить своего человека, под аналогичным прикрытием. Будто опытный сотрудник уголовки, познавший все законы сыска.

— Тут ты прав.

Стулов покопался в залежах четвертушек, извлек из-под них плохонькую фотокарточку. Молоденький парнишка с вздернутым носом «рязанского покроя» и толстыми, африканского происхождения, губами стоял в обнимку с двумя девушками. Светлые волосы закрывают уши… Лоб мягкого очертания, средний по высоте… Разрез глаз с легкой «косиной». Будто в роду у парня присутствовали представители китайско-монгольской расы.

Итак, рязанско-африканско-монгольское происхождение. Забавная помесь разных рас, которая обязательно сказалась на характере парня. Я представил себе этот характер: рязанское благодушие, африканская страстность и китайско-монгольская хитрость.

Ничего себе коктейль!

Обладатель этой адской смеси будет защищать меня, оберегать от пуль и ножей киллеров! Не проще ли плюнуть на расследование, прихватить чемоданчик с самым необходимым и податься поглубже в сибирскую тайгу либо в дальневосточные сопки?

Господи, какая чушь лезет в башку!

Я покорно склонил голову.

— Как зовут «братца».

— Константин. Костя.

18

Предостережения Стулова — зерно, упавшие на уже подготовленную почву. С внесенными удобрениями, перепаханную и смоченную дождями. Я и до беседы с Василием опасливо оглядывал пространство вокруг себя, провожал подозрительными взглядами развязных мужиков и перекрашенных красоток.

Теперь дошел до того, что стал держаться подальше от балконов, с которых легко и просто могут свалиться на голову тяжелые предметы, от края тротуара, куда может неожиданно в"ехать машина-убийца, от прохожих, каждый из которых способен пырнуть меня ножом и затеряться в толпе.

Короче, вел себя настоящим придурком.

Витька Пудов абсолютно прав — переночевать в его квартире все равно, что обниматься со взрывпакетом, не зная кто и когда приведет его в действие. К Машеньке шлагбаум перекрыт ее сыночком-алкашом. Остается квартира неведомой Ларисы, которую по доброте душевной на время уступил мне Витька… Квартиру или женщину? Может быть, одно и другое? Как выразился болтун, оставь и на мою долю. Конечно, шутил, Пудов без шутки, будто одежда без молний и пуговиц, но, как говорит народная мудрость, в каждой шутке есть доля правды.

Ну, что ж, выбор невелик: или ехать в Дремов, или переспать у витькиной подружки. И я принялся анализировать оба варианта. С дотошностью начинающегося сыщика и опасливостью приговоренного к смерти.

Сейчас — семь вечера. Значит я попаду только на девятичасовую электричку и приеду на дремовский вокзал в начале первого ночи. Плюс минут сорок ходьбы по безлюдным спящим улицам, где буквально на каждом шагу мне придется оглядываться на черные провалы проездов и угрожающе оскаленные пасти входов в дома и домишки.

Отпадает! Я не герой из американских боевиков, для совершения подобного подвига не гожусь! Одно дело описывать преступления, совсем другое — в них учавствовать. В качестве жертвы.

И я достал из кармана писульку с адресом Ларисы.

Теплый Стан, восьмой микрорайон, дом шесть, квартира сорок два. Наверняка, окна выходят на любимое детище московского мэра — кольцевую автодорогу. Неизвестно по какой причине, но именно она казалась мне самым опасным местом.

Видимо, после покушения на объездной дороге.

К сожалению, третьего варианта не существует, придется воспользоваться витькиным. Дай Бог, его подружка не прогуливается с кавалерами и не ночует у папочки с мамочкой — сидит дома. Читает газету либо выстукивает на пищущей машинке очередную статейку. Тогда незванному гостю не придется сидеть на лавочке рядом с под"ездом, высматривая незнакомую телку…

Поездка на метро — самый безопасный участок моего передвижения. Правда, и здесь возможно покушение, типа подрывного устройства, но, как говорится, на миру и смерть красна, пострадаю не один — в компании. Обстоятельство малоутешительное, но зато редкое — не так уж часто взрывают поезда и автобусы, чаще киллеры специализируются на убийствах в под"ездах и в машинах.

И все же я внимательно отслеживал руки пассажиров, сумки и дипломаты, в которых может быть затарена взрывчатка. Предпочитал стоять в торце вагона, откуда легче наблюдать за подозрительными людьми. В районе «Калужской» напомнил одной забывчивой бабусе об оставленной ею хозяйстенной сумке. Незаметно ощупал набитый чем-то пакет пьяного.

Наконец, мои мучения окончились. Станция «Теплый Стан».

Остается преодолеть последнее препятствие — ночную улицу. Затерялся в толпе пассажиров. Рядом — женщина с двумя детьми, впереди — толстяк в соломенной шляпе, позади… Господи, что же это творится! Едва не наступая мне на пятки, безмятежно насвистывая мелодию какой-то песенки, шевствует парень с раздвоенным подбородком. Ехидоно улыбается и многозначительно подмигивает. Дескать, никуда тебе от меня не скрыться, достану и в метро, и в автобусе, и в электричке.

Иду, будто под конвоем, разве только не заложил за спину вялые руки. Как это делают зеки в тюрьме и на зоне. Господи, какой же я идиот! Ведь Васька не раз говорил: веди себя обычно, не притворяйся ни сыщиком ни его мишенью.

Я изобразил полнейшее равнодушие, вышагивал медленно, не торопясь, не оглядывался и не смотрел по сторонам.

Основной поток возвращающихся с работы уже схлынул, на улице немноголюдно, только возле продовольственного магазина горюют алкаши, жаждущие опохмелки, да прямо на асфальте сидит тройка бомжей.

— Не знаете, как пройти к восьмому микрорайону? — обратился я к женщине с детьми.

Ответить она не успела — ее опередил мой «конвоир».

— Самому вам не найти — пойдемте вместе. Нам — по дороге, я живу там.

Слава Богу, слежка переходит в обычное совместное путешествие, когда топтун не идет следом, а шевствует рядышком, на ходу поясняя где и куда повернуть, за каким мусорным контейнером обогнуть жилую башню. На подобии экскурсовода. Можно не бояться неожиданного выстрела или удара ножа.

— Здесь мы перейдем на другую сторону, — предупредил «Сусанин». — Напротив — магазин. Сейчас он уже закрыт. Зайдем за него — там тропинка через овраг, доведет до самого восьмого района.

Я кивнул и сделал несколько шагов по проезжей части.

Из— за угла вывернулся тяжелый «форд» -везет мне на эту марку машин! — и помчался прямо на меня. Я растерянно остановился — застыл, будто заколдованный, перед неизбежной гибелью. Черная машина все ближе и ближе… Уже не свернет — остались считанные метры…

— Назад!

Сильные руки подхватили меня и швырнули… в открытую дверь невесть откуда появивишегося «мерседеса». Тот развернулся и помчался в сторону МКАД. Вслед за удирающим во все лопатки «фордом».

— Все равно не уйдут, — мстительно проговорил парень, глядя вслед черному убийце. Сейчас я не сомневался в том, что впереди — автомобильный киллер — Притормози, кореш, хочу полюбоваться… Сейчас наши вырулят… У них не получится — мы достанем!

«Кореш» притормозил. Парень приник к стеклу. В руке — короткоствольный пистолет, на лице — угрожающая гримаса.

Все произошло мгновенно. Я даже толком испугаться не успел.

На выезде из квартала дорогу «форду» перегородили две иномарки. Будто закупорили горлышко бутылки. Сзади дорогу заблокировала еще одна. Сыгранно, четко, как на параде. Или — автошоу. «Форд» остановился. Грянули автоматные очереди. Им ответили несколько пистолетных выстрелов. Раздались страшные предсмертные крики расстреливаемых.

И снова наступила ночная тишина. Две передних машины исчезли — свернули в проулки, задняя промчалась мимо места разборки в сторону кольцевой.

На дороге остался изрешеченный пулями «форд».

— Теперь гони, — приказал парень. — За Серегу и Волнушку рассчитались, — удовлетворенно прокомментировал он. — За вас — тоже, — одарил он меня белозубой улыбкой. — Сейчас менты появятся, нам лучше слинять. Пусть лягавые поработают, сбросят наращенные жиры.

— Спасибо, — вежливо, неизвестно за какую услугу, поблагодарил я недавнего пастуха и тут же поинтересовался. — Куда мы едем?

— Как это куда? — удивился он. — Неужели не догадались? Геннадий Викторович велел привезти. Доцент, — для полной ясности добавил парень.

Кажется, появился третий вариант моей московской ночевки, неожиданно обрадовался я. Не доведется познакомиться с подружкой Пудова, провести с ней ночку. Слава Богу! Я не забыл, что меня ожидают две женщины: коротышка в Дремове и Машенька в Москве…

Целый минигарем! Не много ли для сорокалетнего мужика, измученного придуманными и действительными опасностями: официальная жена и будущая наложница?

Машина двигалась в плотном окружении автотранспорта. Несмотря на реконструкцию, московская кольцевая явно перегружена. Несколько раз водитель, рискуя столкнуться с другими легковушками пытался обогнать их, выскакивал то на обочину, то на нейтралку. Бесполезно! Таких умников, как он, предостаточно, все торопятся, нервничают, дергаются, матерятся.

В конце концов, смирился.

— Почему вы не предлагаете мне надеть очки? — удивился я. — Раньше обязательно приказывали…

— Геннадий Викторович не велел, — с ноткой уважения ответил парень. Словно босс — высший авторитет, личный посланник Господа на грешной земле. — Наверно, доверяет… Кстати, мы с вами незнакомы. Меня зовут Семен. Ваше имя знаю — перечитал все детективы… Классно пишете, мне нравится. Будто «работали» в блатном мире…

Похвала остается похвалой, если даже исходит от преступника. Она заглаживает синяки, нанесенные ехидным Стуловым, излечивает раны, возникшие от соприкосновения с ядовитым языком пасынка. Я благодарно кивнул, пробориотал что-то об адском труде писателя, которого редко признают читатели и слишком часто отвергают в издательствах.

Водитель помалкивал — Семен болтал за двоих. Учитывая мое немногословие — за троих. Я старательно наводил его на откровенность по поводу профиля криминальной структуры, в которой он «работал», но парень умело уходил от опасных откровения. Будто опытный, не раз побывавший на зубах охотничьих собак, зверек обходил расставленные мною капканы. Предпочитал говорить о достоинствах и недостатках остросюжетных произведений. Разбирал по косточкам книги других авторов, азартно критиковал их и так же азартно расхваливал мои.

Короче, вел себя точно так, как его хозяин. Вежливо, но с достоинством. И все же иногда из-под искусственного налета интеллигентности то и дело показывалась грубоватая сущность обычного бандита. Ее не стереть, как не удается с помощью школьной резинки убрать высеченную на камне эпитафию.

— Куда девался Тимур Александрович? — неожиданно вспомнил я культурного и обязательного парня, встречающего и сопровождающего меня во время первого визита к Доценту.

— Погиб во время операции, — склонил голову Семен. Будто поклонился надгробию. — По глупому подставился… Спросите Геннадия Викторовича, — спохватился он.

Я понял — коснулся опасного места и постарался перевести разговор в другое русло. Спросил, читал ли Семен Корецкого, что ему больше всего понравилось у Шитова, знакомился ли с книгами Марининой?

Наверно, Семен понял мой неуклюжий маневр. Облегченно вздохнул и одобрительно ухмыльнулся. В уме ему не откажешь.

Беседа снова оживилась. Я тоже увлекся, перестал следить за дорогой, засекать ориентиры, по которым при необходимости можно будет отыскать логово Доцента.

Да и зачем мне это? Понадоблюсь — сам найдет. Как нашел сегодня. А если он понадобится? Ведь разные бывают ситуации. Особенно с тех пор, как я занялся опасным расследованием.

Сегодня же попрошу Геннадия Викторовича дать мне номер телефона, по которому я могу выйти с ним на связь. Дескать, одностороннее общение меня не вполне устраивает, часто появляется необходимость посоветоваться.

Короче, преподнесу адскую смесь примитивного до тошноты подхалимажа и невежливой настырности. Авось, сработает. Должна сработать!

— Кто вы? — перебил я словоохотливого собеседника.

— Я ведь уже сказал: Семен, — удивился тот. — Работаю у Геннадия Викторовича… А вы что подумали?

— А как бы вы сами отреагировали на настырную слежку? — вопросом на воспрос ответил я. — В электричке, в метро, на улице… Вот я и решил: пасет. Кстати, не один. Оголенная телка из вашей конюшни? Можете не отвечать — уверен.

Водитель заржал. Похоже, ему пришлась по душе раскованность пассажира.

Обидное словечко «конюшня», похоже, задело парня.

— Чего рыгочешь, сявка! — резко оборвал он смеющегося. — Жми на газы и помалкивай! Ежели не хочешь заработать плюху.

Тот умолк. Наверно, побаивался сидяшего рядом осободоверенного представителя грозного босса.

Семен отвернулся. Несколько минут молча смотрел в окно. Потом на его лице расцвела улыбка.

— Конюшня? Здорово подковырнули. Только у Доцента вовсе не конюшня — настоящая фирма. Без подделки…

Я не заметил, как «форд» свернул с кольцевой на шоссе, ведущее в глубину лесного массива. Проехал километров двадцать и свернул вторично. А потом повороты стали повторяться так часто, что я окончательно запутался. Тем более, что мое внимание было обращено не на маршрут движения, а на беседу со словоохотливым сопровождающим. Кажется, Семен нашел способ отвлечь меня от разглядывания. Вместо черных очков с закрылками увлекательная беседа…

Машина остановилась возле решетчатых металлических ворот. Из такой же узорчатой калитки вышел парень в камуфляже. Оружия не видно, но я не сомневался — в кармане затаился пистолет, а в будке, край которой выглядывает из-за забора, приготовлено что-то посущественней. Как минимум, автомат.

— Семка? — наклонился к окошку охранник, пронизывая меня изучающим взглядом. — Наконец. А то босс беспокоится… Как там — норма?

— Точно. Не штормуй, братан, кого надо замочили. Пошмонать не успели — рыбаки нарисовались. Но главное — в ажуре. За Серегу и Волнушку рассчитались. Теперь бы — за Тимура! Даст Бог, или Сатана, повстречаемся с отморозками. Открывай!

Створки ворот беззвучно разошлись на подобии челюстей доисторического ящера. Когда «мерс» вкатился на участок, так же беззвучно сдвинулись.

Я с любопытством смотрел на скромный по теперяшним временам особняк. Раньше меня освобождали от непроницаемых очков только в гостиной. Небольшой портик опирается на пять колонн, дверь и окна обрамлены затейливой лепниной, стены первого этажа покрыты мраморными плитами. Над вторым этажем высится мезонин, там, наверно, расположены спальни. Для хозяина и его гостей. Окна полуподвала — узкие амбразуры. Не сомневаюсь, при нападении на особняк ощетинятся стволами пулеметов и гранатометов, выплеснут смертельный ливень огня. Там же, в полуподвале, наверняка, расположены казармы для гарнизона, арсеналы, столовые, медпункты.

Крепость, самая настоящая крепость! Замок феодала, облагороженный современными этажами.

Странная личность, этот начитанный, образованный бандитский босс! Больше походит на крупного ученого, профессора или даже академика, чем на заурядного преступника. Барские замашки, отсутствие жестокости во взгляде, умение общаться с окружающими. Ни единной черточки, присущей, по моему мнению, узколобым дегенератам, бандитм любого, даже самого высокого ранга.

Я мысленно проследил внешность и характеры своих криминальных антигероев. Угрюмые и жестокие, алкаши и наркоманы, развратники и насильники. В этой «картинной галлерее» начисто отсутствуют думающие, тем более, гуманные люди. Один из последних — толстый, неопрятный, воняющий потом волосатый упырь, для которого что опрокинуть стопку, что замочить человека.

Такое же окружение — безжалостное, дурно пахнущее.

Доцент — редкое исключение.

Невольно вспомнилось — во время посещения особняка я не видел ни одной женщины. Если не считать молоденькой служанки. Как у всякого порядочного человека, у Доцента обязательно должна быть жена или любовница.

К примеру, у меня есть и временно брошенная законная супруга и будущая горячая наложница. А чем Геннадий Викторович хуже нищего писателя? Наоборот, значительно лучше. Во всяком случае — внешностью. Разве можно сравнить худого и костлявого Бодрова с подтянутым, широкоплечим «бизнесменом»? Тонкие черты его лица — полная противоположность широкоскулому с приплюснутым носом и обширной лысиной на полголовы — моему.

Впрочем, откуда мне знать — возможно, в недрах многокомнатного дворца находится целый гарем, в котором ожидают желанного приглашения в хозяйскую спальню десяток красавиц. Типа Верочки…

Вдруг у меня перехватило дыхание. В голове завертелась юлой немыслимая фантастическая мысль. Фантастическая и, одновременно, вполне реальная. Кто может гарантировать, что в придуманном мною гареме не сидит внучка стариков Сидоровых?

Тогда сразу все становится на свои места. Понятна необычная забота, которая проявляется по отношению к скромному писателю. Становится оправданным согласие Геннадия Викторовича отыскать «похищенную» девушку. Его полускрытая ирония по поводу моего желания «обратиться» в уголовный розыск. Даже удивительная способность криминального интеллигента безошибочно определять по какому номеру телефона я нахожусь в данный момент нашло об"яснение.

Обычно так и бывает: в муках рождается очередная версия, и факты немедленно подтасовываются для ее подтверждения. Если даже они не имеют к версии ни малейшего отношения — подгоняются, подстругиваются. Прогуливаясь по обширному холлу, я все больше и больше убеждался — Верочка сидит в запертой комнате, может быть, в соседней с холлом.

— Пойдемте, — появился ушедший для доклада Семен. — Вас ожидают.

Я словно вынырнул на поверхность, с недоумением поглядел на улыбчивого парня. Надо же так задуматься, чтобы начисто забыть о предстоящей встрече с Доцентом! Все же, возраст дает о себе знать. Пора уйти от активной деятельности в плане многопрофильных романов и переключиться на коротенькие рассказики из жизни… пернатых. Уменьшатся доходы и, соответственно, опасность.

Геннадий Викторович на этот раз не стоял, ожидая гостя, в центре гостиной — шел навстречу с протянутой для пожатия рукой.

— Наконец-то… Я, признаться, изрядно переволновался. Слава Богу, все обошлось благополучно… Приношу свои извинения за досадный случай на дороге… Сами видели, виновники наказаны и наказаны строго.

Действительно, строго… Я представил себе окровавленные тела водителя и пассажиров «форда» и содрогнулся от страха и… жалости… Кем бы они не были — убийцы или грабители — но они в первую очередь — люди, мыслящие существа. Не гуманней ли было «подставить» их уголовке? Пусть проводят следствие, передают дело в суд. Смертная казнь фактически отменена, но провести за решеткой десять-пятнадцать лет — достаточное наказание. Достойное цивилизованного общества.

— Вы мыслите привычными трафаретами, — будто подслушал мои сомнения Геннадий Викторович. — Провозглашенный лозунг «человек человеку — товарищ, друг и брат» не что иное, как натуральный обман. Вот «звери» — более точное определение.

— А мы с вами разве волки?

— Исключения бывают, без них нет закона. Я говорю в принципе.

«В принципе» Геннадий Викторович, конечно, прав, но не зря же говорят, что монолит, если посмотреть на него в микроскоп, монолитом не является — складывается из разных ядрышек, решеток, узлов. Так и — человеческое общество. Подгонять его «под ранжир» товарищей либо хищных зверей — одинаково глупо.

Удивительно, но впервые за время нашего знакомства мы не обсуждали литературные произведения: ни мои, ни других авторов. Говорили на нейтральные темы, старательно обходя опасные «ямы» и «завалы». Говорили об экономике, возрождении разваленной промышленности, коррупции. Безадресно, не упоминая виновников и «спасителей». Короче, во всю чесали языки.

Первым не выдержал я.

— Простите, Геннадий Викторович, но меня все время мучает один вопрос. Он, как бы это выразиться, не из деликатных…

— Кажется я догадываюсь, — перебил меня хозяин. — Отвечу. Только предварительно немного выпьем и закусим.

Он не нажал на спрятанную в столе кнопку звонка, не повысил голос, но, тем не менее, в гостиную вкатился уже знакомый мне столик на колесиках. Рядом с ним возник передвижной бар.

Служанка поклонилась и исчезла. Только негромкий хлопок двери показал, что она не воспарилась сквозь лепной потолок и не вылетела на метле в окно.

На столике — фрукты, салаты, икра, масло. В открытой зеркальной пасти бара — вина и коньяки. Закуски не навалены на блюда — разложены аккуратными порциями, рассчитаными на умеренный аппетит собеседников, предпочитающих в первую очередь удовлетворить голод духовный.

После нескольких рюмок, без провозглашения пышных застольных тостов, Генналий Викторович положил в рот дольку мандарина и приступил к препарированию самого себя.

— Видимо, вас интересует, чем конкретно занимается возглавляемая мной фирма… Не ошибся? — кивком я подвердил: интересует именно это. — Могу еще раз успокоить — мои люди не убивают и не грабят мирных жителей. Уничтожение пассажиров «форда» — редкость, вызванная, как бы это выразиться… неожиданно возникшими проблемами. Если мне не изменяет память, эту тему мы уже обсуждали и я высказал вам свои соображения. Честно и открыто. Ликвидация же выслеживающих вас бандитов, повторяю, залог вашей и моей безопасности.

Как же здорово звучит это выражение «моей и вашей»! Будто главарь банды уже просмотрел мою анкету, нашел удовлетворительными ответы на заданные вопросы и подписал приказ о назначении в «штат» криминальной группировки. И я уже не просто писатель-детективщик, а рэкетир либо «форточник» либо карманник… Нет, скорей консультант босса по литературно-грабительским вопросам.

— Основное занятие моих сотрудников — «крыша». Мы представляем из себя некую охранную организацию или, если угодно, посредническую юридическую контору. Наедут рэкетиры на фирму, имеющую с нами договор, мы улаживаем возникший конфликт мирным путем. К силовым приемам прибегаем редко, только при крайней необходимости…

— И это занятие позволяет вам содержать… группировку? Плюс — роскошный особняк, вернее — укрепленный замок современного феодала?

Геннадий Викторович спрятал насмешливую гримаску, наполнил пустые рюмки. Выразительно поднял свою — дескать, пью за ваше здоровье — пригубил и поставил на столик.

— Вы говорите так потому, что не представляете себе стоимости наших услуг. И не знаете, какими деньгами ворочают наши «клиенты»… Впрочем, это не должно вас интересовать… Главное, поверьте, я — не пахан, моя фирма — не банда. Невозможность ее регистрации в Минюсте — очередной идиотизм властей. Я исхожу из того, что мощный преступный мир — не миф, а горькая реальность. Бессилие так называемых правоохранительных органов не позволяет им эффективно противостоять ему. Мы могли бы передать применение силовых приемов тому же уголовному розыску, оставив себе мирные переговоры и улаживание конфликтов между рэкетирами и их жертвами, между различными мафиозными группировками…

Доцент принялся азартно развивать свою идею, видел себя в качестве некоего третейского судьи. По его мнению, если и не прекратятся кровавые разборки, то их можно свести к минимуму, своевременным вмешательством предотвратить взрывы напичканных взрывчаткой машин, убийства в под"ездах и на лестничных площадках.

И все это мирным путем, договорными методами. Без насилия и крови.

Можно как угодно оценивать наивные мечты Доцента, ясно одно: он — думающий человек, мучительно выискивающий свое место в современной жизни. Место не преступника и не стукача — некоего миротворца.

Легко, конечно, отыскать серьезные возражения, даже прозрачно намекнуть на смехотворность «миротворческой» деятельности людей, только-что уничтоживших пассажиров иномарки. Но что это даст? Переубедить Геннадия Викторовича все равно не удастся — до него просто не дойдут мои доказательства и доводы. Ибо путем длительных раздумий, он уже принял окончательное решение.

— Второе, что, видимо, вас волнует — отсутствие в моем особняке женщин. Человек, вроде меня, нестарый, достаточно обеспеченный, лишенный развратных наклоностей, обязан иметь жену и детей… Я был женат, Павел Игнатьевич, был. Моя супруга, редкая красавица, погибла во время одной из разборок. Тогда же были убиты наши дети — сын и дочь. Тринадцати и десяти лет. Убиты зверски — их задушили, потом расчленили. Расчлененку отправили мне в посылках… Представляете, получал их регулярно через каждые три дня… Ручка, ножка, голова… Удивляюсь, как с ума не сошел…

Не поднимая безмолвные тосты, он опустошил одну за другой три рюмки. Покраснел, глаза заблестели. Широкие руки сжались в кулаки.

— Отомстил я жестоко — десяток бандитов, принимавших участие в налете на особняк, поплатились жизнью… Вот теперь и живу один… Нет, не стану скромничать — с любовницей. Она же — служанка, которую вы видели. Других женщин у меня не было и нет. Работаю «крышей», хобби — борьба с разборками.

Ничего себе хобби! Судя по короткой стычке на московской улице, оно обильно смочено кровью, может быть, из"язвлено зверскими пытками.

Поэтому признанию гостеприимного хозяина я поверил с «понижающим коэффициентом». Приблизительно — наполовину. К миротворчеству на всех уровнях, начиная от государственного и кончая бытовом, я отношусь подозрительно. Оно представляется мне разукрашенными дешевой мишурой кулисами, за которыми прячутся далеко не белоснежные замыслы, следовательно, — поступки.

Та же Босния или Ближний Восток, или Заир. Ох, до чего же добры и внимательны зарубежные «миротворцы»! Впору иконы писать, в музеи выставлять под стекло. На самом деле — либо нефть, либо стратегическая выгода.

А уж о бытовом «миротворческом процессе» и говорить противно — сплошная фальшь и блевотина. Никто не заставит меня поверить в то, что Геннадий Викторович занимается примирением преступных группировок ради душевных тяготений либо микроскопической благодарности. Для этого он слишком умный человек.

Приблизительно то же самое в отношениях Доцента с женщинами. Если его «миротворство» проверить трудно или даже — невозможно, то выследить женщину или женщин, посещающих его спальню мне по силам. Тем более, что гостю отвели комнату для ночевки рядом со спальней хозяина.

Я не сомневался, что подвыпивший Доцент пригласит к себе любовницу. Конечно, не для задушевных бесед о литературе либо театре.

Кто она — служанка или дамочка из домашнего гарема? Правда, он признался: служанка, но я не особенно поверил. Не тот уровень. Кратковременное увлечение, парочка ночей вместе — это вполне допустимо, но речь ведь идет о постоянной женщине! Как моя Машенька.

Любопытство — беда не только женщин, мужики тоже страдают этой болезнью. В меньшей степени, но страдают.

Я погасил в отведенной мне спальне свет, приоткрыл дверь — духота, пусть продует сквознячком. И притаился, как охотник в ожидании дичи. Мне отлично виден участок лестницы и часть холла второго этажа. Вполне достаточный обзор, позволяющий выследить ночную гостью.

Прошло полчаса. Еще десять минут. Захотелось спать, но я пересилил это желание. Дождусь, обязательно дождусь! После выпивок мужиков тянет на подвиги, не может быть, чтобы Геннадий Викторович был исключением.

Наконец! На лестнице, ведущей в мезонин — легкие, едва различимые шаги. Появилась женская фигура в коротеньком халатике. Так и есть — служанка. Полное разочарование — надеялся увидеть, если не Верочку, то хотя бы другую дамочку. Скажем, хозяйку соседнего коттеджа, удравшую от старого мужа к более молодому любовнику.

Женщина скользнула в незапертую дверь хозяйской спальни. Послышался довольный смех, шорох сбрасываемой одежды.

Значит, «понижающий коэффициент» не сработал — Доцент говорил истинную правду. Если в смысле «миротворческой» деятельности он так же правдив — меня можно поздравить с настоящим другом, которому приходится доверять.

Другом? Слишком сильно сказано. Лучше — с честным человеком. Промелькнувшая мысль о «друге» больно царапнула меня. Дожил писатель, вор в законе, возможно главарь банды грабителей и убийц возведен в ранг «настоящего друга»

Впрочем, время покажет.

Утром мы с Геннадием Викторовичем распрощались. Без об"ятий и поцелуев, но, как и прежде, тепло. Подтянутый, чисто выбритый, бодрый, он не походил на человека, всю ночь «проработавшего» на любовной ниве.

Пожимая мне руку, Доцент скупо улыбнулся и протянул листок бумаги.

— Мои люди нашли пропавшую внучку ваших соседей. Возьмите адрес притона, в котором она находится. Судя по всему, никто ее не похищал — бабку с делом покинула добровольно. Поэтому я решил не принимать мер к ее освобождению. Вам решать.

— Не могу с вами согласиться. Потому-что знаю Верочку. Она никогда не пойдет на бегство из дома. Тем более, в притон.

— Возможно, я ошибаюсь… И еще одно хочу сказать, Павел Игнатьевич, не дай Бог попадете во вчерашнюю ситуацию — дайте знать. Выручу. А что касается дремовской красавицы, поступайте, как считаете нужным. Не берусь советовать и наставлять.

Меня не особенно удивило известие о местонахождение девушки — нечто подобное я предвидел. Слишком густым туманом окутано так называемой похищение, слишком много в нем таинственных закутков. Обычно похитители сразу же выдвигают требования: выплатить выкуп либо выпустить на свободу кого-нибудь из «дружанов». После исчезновения Верочки — глухая тишина. Исключая собственоручное ее письмо старикам и несколько анонимных записок с требованием отдать «коробочки».

Так не бывает. Обладая нулевым практическим опытом в вопросах сыска, я поднакачался теоретически. В основном, с помощью литературы и телевидения. Надо сказать, средства массовой информации дают отличную базу для всякого рода изысканий в области криминала. В основном — для подрастающего поколения. Самый настоящий учебник для будущих рэкетиров, грабителей и убийц. Методы шантажа, слежки и пыток, хитроумные лазейки для исчезновения после совершения преступления — всего не перечислить.

Удивило меня совсем другое.

— Если девушка удрала от стариков по доброй воле, почему меня упорно преследуют? Мало того, что пасут — покушаются на жизнь. Недавно стреляли в моего друга. Слава Богу, остался жив. Наверно, приняли его за меня. Потом — попытка сбить машиной… Вам не кажется все это странным?

Доцент пожал плечами.

— Сам удивляюсь… Думаю, со временем удастся решить и эту шараду. Что же касается преследования и покушений — презентую вам Семена. Человек он опытный и отважный, испытанный в деле. И самое главное — преданный. Прикроет вас при опасности, защитит. Понадобится — собственной грудью.

— Спасибо, — вежливо проговорил я, чувствуя начавшееся головокружение. Предверие трусливого мандража. — Огромное спасибо…

Есть за что благодарить! Похоже, я становлюсь важной персоной. Типа президента. премьер-министра либо видного банкира. Теперь меня будут оберегать сразу два телохранителя: от родной милиции и не менее «родного» преступного сообщества Доцента.

Вопрос один — как я умудрюсь совместить двух этих людей? В скромной моей комнатушке они не разместятся — разве только я переселюсь на пол, уступив им тахту. Но и тогда Костя и Семен вряд ли уживутся друг с другом… Агент уголовного розыска и бандит…

19

Машина довезла нас с Семеном до вокзала. Там мы ее отпустили и пошли к пригородным кассам. Я, как и положено охраняемому, — впереди, Семен — на два шага сзади. Как и прежде, ведет себя раскованно, заигрывает с девчонками, шутит, смеется. Ни малейшего напряга, ни следа осторожности.

Билеты купили без особых приключений — никто в меня не выстрелил и ни разу не пырнул ножом. Мимо шныряют алкаши и вокзальные проститутки, укачивают младенцев добродетельные мамаши и бабушки, солидно прогуливаются в ожидании поезда мелкие чиновники и дельцы. Новые русские предпочитают воздушный транспорт и собственные легковушки, им не с руки терять дорогое время, предназначанное для добывания денег.

Удивительное совмещение прошлого и настоящего! Недавно я перечитал некоторые произведения Крестовского, Достоевского и Чехова. Залпом, не отрываясь. Решил отвлечься от кровавых романов и повестей с нелюдями и вампирами, вдохнуть глоток свежего воздуха эпохи вхождения России в капитализм.

Читал и изумлялся. Если отбросить малозначащие детали, мы сейчас находимся в конце восьмисотых годов. Неизвестно из каких щелей выползли проститутки и наркоманы, убийцы и грабители, держиморды-правоохранители и толстопузые дельцы, несчастные калеки, выпрашивающие на хлеб, и поникшие безработные.

В окружении этих персонажей прошлого я — незаметная фигура: полунищий, полубомж, полуделец, полусыскарь. Всего понемногу.

На меня никто не обращает внимания.

Слава Богу! Предпочитаю и впредь представлять из себя персону без лица, человека-невидимку, опасающегося собственной тени. Ничего зазорного в этом не вижу, зато выгода очевидна — дольше проживу.

— Не переживайте, Павел Игнатьевич, — осторожно шепчет телохранитель, предварительно оглядев соседей по вагону электрички. — В тягость не буду. Одно условие: соберетесь на прогулку или по делу — звякните по этому телефону, — всунул он мне в потную руку скрученную трубочкой бумажку. — Остальное — мои проблемы.

Значит, один из двух моих телохранителей не собирается поселиться в коммуналке. Рядом со стариками Сидоровыми и Надин. Разворотливый парень! Тоько-только получил задание и, на тебе, уже отыскал пристанище в Дремове… Почему отыскал? Не исключено, что у Доцента имеются конспиративные квартиры во всех российских городах

Мне стало легче дышать. Неразрешимая проблема неожиданно решена. Противостояние в коммуналке не состоится, Костя и Семен будут охранять меня по разным сторонам бытия: один — в квартире, второй — во время прогулок.

Моя роль в создавшейся ситуации заключается в умелом манипулировании охранниками, с тем, чтобы их пути-дороги ни в коем случае не пересекались. Не могу сказать, что это легкая, необременительная проблема, но она все же выполнима. «Работать» в качестве рефери при схватке накачанных охранников намного тяжелей и… опасней.

На дремовском перроне Семен будто растворился в толпе. Недавно вышагивал вслед за мной, шептал что-то успокоительное и вдруг исчез. Я недоуменно оглядел близлежащее пространство, даже посмотрел на легкие облака, лениво передвигающиеся по небу — уж не верхом ли на них ускакал посланник Доцента?

За короткое время я почувствовал себя более спокойным и уверенным. Еще бы! Одно дело, когда ты идешь один, не зная, с какой стороны выпрыгнет пастух или убийца, совсем другое, когда тебя охраняют. После исчезновения Семена я оказался беззащитным. Налетайте, убийцы, стреляйте, режьте, для вас — никакой опасности!

Дорога к дому превратилась в самый настоящий ад. Без участия рогатой и хвостатой нечисти. Которая может появиться в любой момент.

Когда недовольно заскрипели израильские замки, я ощутил неожиданный покой. Сейчас на цыпочках пройду по коридору, укроюсь в знакомую до мелочей комнатушку, поставлю на плитку изрядно закопченный чайник и навзничь упаду на немолодую, но все еще упругую, тахту.

Ко всем чертям обещание, необдуманно данное бабе Фене, к дьяволу — телохранителей и людей, пославших их охранять меня, в преисподнюю — уголовный розыск и криминальную фирму Доцента. Мне нужно работать, понимаете извечное желание маленького человека — ра-бо-та-ть! Для того, чтобы набить пузо, прикрыть голое тело, заплатить за коммунальные услуги, купить интересные книги, хотя бы раз в неделю переспать с женщиной.

И все!

Не хочу ни социализма, ни капитализма, вызывают головную боль ухищрения многочисленных партий и объединений, тошнит от мутного потока вранья обозревателей, появляется усиленное сердцебиение от проливных дождей обещаний и посулов.

Мне так мало нужно: надежная крыша над головой, приличная жратва и пищущая машинка с пачкой чистой бумаги. И оставьте меня, ради Христа, в покое, чихал я на вашу благотворительность и обещания светлого будущего. Пусть — будет светлое или туманное, главное — настоящее, не фальшивое, дарующее людям спокойствие. Клеймите меня мещанином, обывателем, кем угодно, но дайте прожить отведенные годы спокойно.

Вот сейчас отдохну, выпью чашечку кофе, взбодрюсь и засяду за работу.

Именно об этом мечтал я, максимально осторожно толкая скрипучую дверь. Наконец, она поддалась и я вступил в пропахший всеми мыслимыми ароматами коридор. Даже с закрытыми глазами могу сказать, что в нем делается.

Совсем недавно старик Сидоров опростался в унитаз. Вонь по всему коридору…

Баба Феня изготавливала на кухне любимое ею и нелюбимое мужем блюдо: борщ из костей, купленных по дешевке на оптовом рынке. Вкуснейший аромат…

Надин сегодня не работает — помылась под душем, облилась духами и залегла в ожидании моего появления. На кухне сохнет женское белье: комбинашка, трусики. Демонстрируют сдобное женское тело, сейчас доступное для меня…

Баба Феня и коротышка помыли полы. Каждая — возле своей двери. Дерет нос в"едливый запах хлорки, которую старуха в целях профилактики щедро сыпет в таз с водой…

Привычная обстановка.

Дед Пахом не шаркает по коридору — сидит на сундуке, упершись немигающим взглядом в стену, в которую вмурована древняя печь, когда-то — единственное отопительное устройство. Провели центральное отопление, убрали трубы на крыше, а вот печь оставили. Экспонатом проклятого прошлого.

Печь выходит топкой в коридор, боками — в мою и в стариковскую комнаты. У Надин — отдельная, облицованная израсцами. Интересно, чем коридорная топка заинтересовала старика? Воспоминаниями о благодатном прошлом либо извечным желанием всех пожилых людей погреть ноющие кости? Сомнительно — на улице стоит лето, тепла хватает.

Крылья старческого носа Сидорова нервно подрагивают, плечи обвисли. Будто он видит бушующее пламя в печи и ощущает приятный запашок дымка.

Я так и не привык общаться с дедом — пока докопаешься до спрятанного смысла его слов — потом изойдешь. Моя нервная система за вчерашний день настолько разболталась, что дополнительной нагрузки просто не выдержит — рухнет, развалится.

К тому же, порученная Васькой разработка косноязычного старика бездарно завершена, ничего, кроме дурного воздуха, не раздобыто. Не считая информации о таинственной «орденоносной» коллекции дипломата. На мой взгляд, ничего не дающей. Стулов, похоже, расценивает ее по другому. Ну, и пусть расценивает, на то он и профессионал, мне с ним не тягаться.

Поэтому осторожно, на цыпочках двинулся по коридору. И добрался бы до заветной двери незамеченным, если бы не помешала баба Феня.

Старуха выбежала из кухни с привычным, покрытым салфеткой, подносом и загородила дорогу.

— С приездом, Игнатьич… Небось, голодный? Сичас подкормлю…

Судя по напористости и энергичным движениям, дело не только в кормежке. Скорей всего, за время моего отсутствия у бабуси накопился солидный резерв самых свежих новостей. Правда, протухших она тоже не чурается. По сравнению с известием Доцента предстоящая беседа не так желанна, как ранее. И все же послушать не помешает. Вдруг промелькнет что-нибудь заслуживающее внимания.

С помощью подноса женщина почти втолкнула меня в собственную комнату, закрыла за нами дверь. Признаться, я не особенно сопротивлялся — ароматный борщок парализовал волю, сделал меня добрым и уступчивым. Баба Феня умеет готовить свое коронное блюдо, от тарелки веет умопомрачительными запахами.

— Мой руки, — поставив поднос на стол, скомандовала баба Феня. Придирчиво оглядела далеко не свежее полотенце. — Радиво передавало: микробы разные появились, и еще — бактерии. На деньгах поселились, в воздухе летают. Чаще нужно руки мыть, особо — перед едой.

Радио — главный источник всевозможной информации, которой неизменно и безоглядно верит старуха. Все остальные — газеты, телевидение, рекламные листовки, выступления на митингах — она отвергает, обзывая их бесстыдными брехунами, выкачивающими из карманов бедняков последние рублишки.

Что до телевидения — хоть и брешут и туманят мозги, но можно смириться. Все ж показывают разные слезливые сериалы, которые старуха смотрит с неослабевающим вниманием и энтузиазмом. Даже старика приохотила.

Кстати, на почве этих самых сериалов у Сидоровых часто вспыхивают неожиданные скандалы. Когда симпатии супругов оказываются по разные стороны баррикад. Дед Пахом, глотая от волнения привычные слова, начинает шепелявить, в виде компенсации своего косноязычия размахивает немощными руками. Баба Феня подбоченивается и обстреливает мужа короткими прицельными очередями.

Умора!

Я послушно помыл руки, уселся на единственный, имеющееся в моей комнате, стул и, глотая голодную слюну, придвинул тарелку. Баба Феня, участливо подперла голову сухонькой рукой, устроилась на табуретке. Провожает вопрошающими взглядами каждую ложку. Вкусно или нет? Любая похвала воспринимается скромным покачиванием головы. Вы скажете…

Как всегда, застольная беседа начата кратким обзором местных новостей. Вперемежку со сплетнями, по части которых баба Феня умелица, как никто другой в нашем доме. Возможно, и в городе.

Какой-то чечен откупил у дремовской администрации городской рынок. Цены немедленно подпрыгнули. Куда только смотрит милиция? Явный террорист и грабитель!

Вода из крана течет ржавая. Травят русский народ! Вчера на площади состоялся митинг, но разве митингами усовестишь бесстыдное начальство?

Жилица из соседнего под"езда, бабка Полина отдала Богу душу. Говорят, загноилась в желудке язва, но никто в это не верит. Наверняка убил ее внук-наркоман, для того, чтобы завладеть приватизированной квартирой.

Особое внимание — к Надин.

Если верить старой сплетнице, химико-торгашка пользует всех мужиков в округе. Только не добралась еще до деда Пахома. Хотя смотрит на старика, как голодная кошка на молоко. Пусть только попробует — баба Феня выцарапает шлюхе гляделки, выдерет перекрашенные космы.

Завершив, наконец, обзор сплетен, старуха помолчала. Или готовилась к следующей серии, или формировала в сознании неизменный вопрос о внучке.

Оказалось — второе.

— Из Питера не сообчили тебе о Верочке? Как она, бедненькая, живет там? Небось отощала девонька, оголодала.

По мнению бабушки, все окружающие — знакомые ей и незнакомые — страдают от недоедания, едва ходят по причине злющего голода. Всех она готова подкормить, обиходить. Особенно, Верочку, которую днем и ночью потчевала всяческими вкусностями, ахая и охая по поводу девичьей хрупкости и бледного личика.

А сейчас хилое растеньице далеко от кормилицы-поилицы. Далеко ли до беды?

Сказать правду не поворачивается язык. Тем более, что правда эта — сомнительного свойства, не проверенная, никем, кроме Геннадия Викторовича. Вдруг, люди, озадаченные криминальным бизнесменом, толком не вникли в верочкину жизнь, доверились словам содержательницы «отдыха для состоятельных мужчин». В дословном переводе — бордели.

Узнает об этом баба Феня — последует за умершей подругой. Такую травму и молодому не выдержать.

— Нет, еще не сообщили… Да вы не волнуйтесь, отыщется ваша внученька, — не подумав, брякнул я.

Старуха так вонзилась взглядом в мое лицо, что невольно зачесалась переносица. Будто туда ввернулось некое сверло, стараясь добраться до потаенных моих мыслей.

— Чегой-то искать, Игнатьич, коли найдена? Даже писульку деду с бабкой прислала… Ой, хитришь ты, милай, незнамо для чего изворачиваешься… Скажи прямо: што узнал?

Недавнего аппетита как не бывало. Я отодвинул недоеденный борщ.

— Когда узнаю — скажу… Спасибо за угощение — очень вкусно. Попытаюсь ответить тем же. Вот разделаюсь с работой, закуплю тортов и печенья — всей коммуналкой попируем…

Кажется, старуха не поверила ни бодрому голосу, ни щедрым обещаниям устроить коллективное чаепитие. Но настаивать на откровенности постеснялась. Молча поставила на поднос тарелку с остатками борща, аккуратно сложила недоеденные куски хлеба.

Возле двери задержалась.

— Приходили из какой, не поняла, конторы, велели вечером всем жильцам быть дома… Собрание, што ли? Куда нам со стариком ходить-то — обезножили, ослабли. Поетому заявятся сами. Понимающие.

Очередная, незапланированная новость! Почти год живу в коммуналке, но не упомню ни одного посещения работниками домоуправаления. Иногда позвонят, напомнят про очередное повышение квартплаты или стоимости коммунальных услуг. Вся забота.

А тут — собрание!

После того, как баба Феня покинула мою комнату я с наслаждением защелкнул задвижку. Все, рабочий день завершен, наступило время отдыха. Занятие чем-то другим, как известно, тоже отдых. Вот я и засяду за древнюю пищущую машинку.

Отдыхать не пришлось. Надин нетерпеливо выбила по стене привычное SOS. Погибаю, спасите мою душу! Господи, до души химико-торгашки еще предстоит добраться, она так глубоко спрятана, так защищена жировыми складками — не сразу нащупаешь. Сейчас речь идет не о душе — о теле.

Коротышка все больше и больше входит во вкус сексуального ожидания. Неудачи не смушают ее, она их попросту отвергает. Громкое хлопанье многострадальной дверью — обычная реакция на мой отказ о слиянии, через час максимум она снова улыбается и надеется.

Если раньше призывные сигналы посылались поздними вечерами, когда старики засыпали, то теперь — в разгар дня. Окончательно сошла с ума!

Ответил отрицательным перестуком. Спасти, дескать, не могу, обессилел, боюсь не справиться, попробую — вечером. Куда там — «sosы» посыпались с такой частотой и скоростью, что у меня заболела голова.

Бешенство у бабы, наверняка, бешенство!

Заткнув уши ватными тампонами, я уселся за пишущую машинку. Зряшная надежда! Ни одной здравой мысли — сплошной фейерверк глупейших сравнений и предположений. Только одна понравилась мне.

Почему я решил, что настойчивость Надин об"ясняется физиологическими факторами? Вдруг она узнала что-нибудь полезное для проводимого мною расследования и спешит поставить меня в известность? Одновременно, надеется получить плату за добытую информацию. Конечно — натурой.

А если и физиология, под ширмой которого стыдливо прячется обычный секс? Кто имеет право запретить фактическому холостяку порезвиться? Может быть, в последний раз. Об"явится «братишка» закончатся наши с Надин развлечения.

Ну, нет, обольстительница, подмять холостяка не получится. И очень хорошо, что появление «братишки» позволит мне спасаться от наглеющей с каждой встречей дамочки. Извини, мол, дорогая, не моя вина, отложим на время, уедет «брат» — ради Бога!

А сейчас придется потерпеть. Может быть, в последний раз.

Выстучал по стене короткое приглашение. Одновременно отпер дверь.

Учитывая присутствие упрямо восседающего на сундуке деда Пахома и вредный норов его супруги, коротышка оповестила о своем прибытии негромким постукиванием в дверь. Просительным и требовательным, одновременно. Причина визита к холостяку такая же, как у бабы Фени: поднос с чашечкой ароматного кофе и тарелкой, наполненной свежеиспеченным печеньем. На другой руке — стопка выстиранного и поглаженного белья. Стучит в нижнюю филенку носком тапочка.

Если так пойдет и дальше — растолстею, наживу «пузырь». На подобии Гулькина. Баба Феня и Надин стараются изо всех сил: обстирывают, откармливают на подобии рожденственского гуся. Словно соревнуются друг с другом.

— Что случилось? — сухо осведомился я у впорхнувшей в комнату женщины. — Сколько раз говорил: не хочу афишировать наши с тобой отношения.

— Афишировать? — округлила накрашенные губки коротышка. — Неужели ты думаешь, старики так крепко спят, что не слышат наших с тобой переговоров? Пока переговоров, — многозначительно промяукала она.

— Не слышат. Мы ведь не кричим и не ломаем мебель, — грубо оборвал я резвящуюся соседку. — Что случилось?

Надин потускнела. Ее поразила несвойственная мне грубость, она решила, что это не что иное, как первый шаг к «разводу». Терять удобного любовника, в перспективе — супруга, ей страшно не хочется. С ее фигурой, в ее возрасте надеяться на замужество глупо. А тут под боком холостяк, писатель, солидный человек. Не завладеть его сердцем и всем остальным — непростительный грех.

Поставила поднос на стол, положила на тахту белье, села рядом со мной, прижалась пышным бедром. Впечатление — мой бок припечатали раскаленным утюгом.

— Чем я тебя обидела? Скажи — чем?

— Что за срочность? Неужели не можешь дождаться вечера?

— Не могу… Есть интересная новость.

Вот это — другое дело! Об"ятия могут подождать, не к спеху, я уже научился избегать их, в первую очередь — информация.

— Интересно!

Надин несколько минут помолчала. Накачивала проявленный мною «интерес». Будто надувала воздушный шарик перед тем, как запустить его.

— Вчера приходил Виктор…

Сказала и остановилась, пытливо глядя мне в лицо. Как я отреагирую: удивлюсь или изображу пренебрежительную гримасу. От этого прямо зависят последующие действия. Если приревную, рухнуть мне на колени, запустив жадную руку под рубашку и подставив такие же жадные губки. Уронить парочку слезинок, обиженно всхлипнуть. Заверить в вечной любви и немеркнувшей верности. Ведь мужик же, не выдержит!

Я выбрал средний вариант: не удивился, но и не остался равнодушным.

— Ничего удивительного, он давно к тебе клеится. Что дальше?

Не в силах терпеть жар, исходящий от женского бедра, я отодвинулся к стене, но Надин, сделав вид, что ее сообщение носит сугубо секретный характер, прижалась ко мне обширной грудью, приоткрыла сооблазнительные губки. Исходя потом, часто задышала.

— Ты не ответила. Что произошло между тобой и Виктором? Он пытался забраться под подол, лапал? Ты дала ему по морде или растелешилась?

Самое верное лекарство против женского бешенства — жестокость, смешанная с ревностью. Грубость неизбежно вызывает злость, гасящую сексуальный порыв. Ибо злость и любовь — несовместимы, как несовместимы Северный и Южный полюса.

— Что ты говоришь? — ужаснулась Надин. — Разве я позволила бы такое хамство? Виктор вел себя прилично. Знает, млокосос, что перед ним не подзаборная шлюха — приличная женщина, научный сотрудник института, без пяти минут кандидат наук.

— Тогда зачем он наведался? Обсудить проблемы внешней политики? Или выбрать стоящий дезодорант?

Надин осторожно всхлипнула. Будто проверила воду в речке: холодная или теплая, можно нырнуть или лучше не рисковать?

— Тебе бы только посмеяться над бедной женщиной? Не стыдно? А я, дуреха, так тебя люблю! Вот поженимся — не нужно будет прятаться и бояться…

Снова наступил опасный момент! Разнеженная бабенка нащупала правой рукой пряжку моего брючного ремня, левую закинула на шею.

Пришлось принять экстренные меры.

— Прекрати! Сейчас не до облизывания! Зачем приходил Виктор?

Подействовало. Руки коротышки вернулись в исходное положение. Снова обиженно всхлипнула. На этот раз, кажется, не притворяется.

— Все еще набивался на день рождения… Подарил браслет. Не от себя — от имени моего бывшего мужа… Чудо, а не браслет. Вот, посмотри.

Браслет, действительно, великолепен. Не взирая на то, что такие продаются на каждом углу. Десять рублей штука. Рассчитаны на сопливых девчонок, которые не могут приобрести настоящие украшения.

— Почему — не от себя? Или решил сосватать? Ты, конечно, согласилась?

— О чем ты говоришь, Пашенька? — вторично ужаснулась коротышка. — Разве можно поменять такого как ты? Культурного, вежливого и… сильного, — рука предприимчивой женщины, будто невзначай, проверила мою «силу». Вспотела еще больше. — Речь шла о моем юбилее. Пришлось пригласить, — Надин покаянно положила голову мне на плечо. Теперь жар разлился по моему боку и груди. Впору засунуть их в холодильник. — Виктора и двух его друзей… Ты извини, так уж получилось… Но следующую ночь после юбилея мы отпразднуем вдвоем… Какая красивая на тебе рубашка! Купил или подарили? Ловкие пальчики опытной сооблазнительницы расстегнули пуговицы на рубашке принялись ласкать мою грудь. Ущипнут — погладят, снова ущипнут. Вечно живущие кнут и пряник. Холодно — горячо.

По сравнению с коротышкой официальная моя супруга — профан. Не умеет целоваться, ласки — примитивны, изобретены в прошлом столетии, не рычит и не орет — тихо стонет и шепчет ласковые слова. Которые возбуждают намного больше отработанных ласк соседки-любовницы.

Господи, общаться с «любовницей» и вспоминать жену? Какая мерзость!

Вместо мужского желания — подкатывающая к горлу тошнота, но я постарался не показать ее, даже женские пальчики с груди не убрал. Пусть информатоирша думает, что ее усилия дают свои плоды.

— И кто эти двое друзей Виктора? Один — ясно, твой бывший муж. А второй?

— Его приятель… Виктор сказал: хороший человек.

— Ну, с твоими «друзьями» все ясно. Вернемся к Верочке. Когда ты в последний раз видела ее?

Пренебрежительная гримаска дала мне понять, что хватит задавать пустые вопросы, есть более интересная тема для беседы.

— Снова о костлявой девчонке? Не надоело?

Я промолчал, выразительно запахивая расстегнутую рубашку. Дескать, либо отвечай, либо уматывай в свою келью.

Надин предпочла первый вариант.

— За день до ее исчезновения. Она заглянула ко мне, была веселой, даже радостной. О чем говорили? А о чем могут беседовать две женщины, одна из которых обладает зрелой красотой, — коротышка выразительно провела руками по бедрам, — вторая походит на тощий росток? Конечно, о мужиках! Верка взахлеб пересказывала мне какой-то роман, в котором героиня ездит на «линкольне», живет в богатом коттедже, покупает бриллианты. Короче, живет в полную силу. Как мечтает жить большинство женщин.

Пересказ прочитанного романа сомнителен. Не потому, что Верочка не любит читать, она, наоборот, все мои произведения не просто прочитала — изучила. Я внимательно слежу за новинками книжного рынка и не упомню книги с подобным сюжетом. Скорей всего, неопытную девчушку увлек разворотливый сутенер, живоописал ей блаженную жизнь мэдхен фюр аллес.

Не в этом ли кроется исчезновение Верочки? Вдруг Доцент прав: она не похищена, уехала сама. К тому же сутенеру. С отметиной в прическе.

— А о своих планах упоминала?

Надин удивленно подняла выщипанные бровки. Засмеялась.

— Какие могут быть планы у неоперившейся простушки? Победить на областном конкурсе, купить модное платьице, полакомиться шоколадом… Все, Пашенька, больше ни на один твой вопрос не отвечу! Хватит!

Сами собой разошлись полы халата, из-под них выглянули голые груди, обильно смоченный потом жирный живот. Пальчики будто взбесились. Правая добралась до намеченной цели. Молния на ширинке поползла вниз. Мокрые губы, не поймав моих, вжались мне в шею. Очередной синяк обеспечен! Надин призывно закинула голую ногу на мои колени…

В это время открылась незапертая дверь и в комнату заглянула баба Феня.

Картина, увиденная ею, не оставляет место для иных толкований. Полураздетый мужик и абсолютно голая женщина. Самый настоящий разврат. По мнению старухи, все, что делается при свете дня — недопустимая мерзость. Ночью, в темноте — ради Бога!

— Простите, не постучалась… Подумала, раз у вас Надежда — значится можно… так, по родственному, — растерянно прошелестела бабка, не зная что и как сказать.

Действительно, по-родственному, вернее не скажешь.

— Что случилось? — рявкнул я не хуже ротного старшины, углядевшего рядового, лежащего на койке в одежде и в сапогах. Торопливо застегнул раскрытую до самого пупка рубашку, поднял молнию на ширинке. — Пожар, что ли?

— Какойсь парень к тебе пожаловал… Сказать — занят? — ехидно поглядела бабка на полуголую коротышку. — Обедает, мол, с соседкой, недосуг ему примать гостей.

— Пусть подождет… Одевайся! — сердито приказал я растерянной Надин.

Оправдываться, придумывать оправдания — глупо. Обстановка говорит сама за себя. Не задумали же мы с соседкой обсудить прогноз погоды на завтра, не решили же заняться лечением нетрадиционными методами? Если и решили, то чисто традиционными, освященными природой.

Баба Феня, еще раз выразительно осмотрев толстуху, осторожно прикрыла дверь. Будто та могла взорваться.

Надин торопливо набросила халат.

— Стерва старая, крыса! Кусок вонючего дерьма! — злобно шипела она. — Злится мегера, что никому не нужна, никто уже не польстится на дряблые груди и бедра. Вот и пакостит… Все испортила, мерзавка…

А меня разобрал беспричинный смех. Действительно, старая все испортила. Что испортила? Ведь мы с уродиной не проверяли упругость дивана, она не охала и не прыгала на холостяке. А так — ерунда, мелочь. Подумаешь, полураздетая баба! Кого сегодня удивишь женской наготой! Может быть, мы готовимся к вступлению в секту нудистов, которые общаются нагишом и вывешивают лозунги с жирно намалеванным призывом: «Долой стыд!». Никакого криминала, никакого посягательства на моральные устои общества!

Туго подпоясав халат и обдав меня, негодующим взглядом, коротышка выбралась в коридор и укрылась в своей комнате. На прощание в очередной раз хлопнула дверью. Неоднократно потревоженная штукатурка осыпала порог белосерым «снегом». Будто это я подговорил соседку заявиться в самый ответственный момент.

Наверняка неудовлетворенную бабу сейчас прихватит нервный припадок, сопровождаемый потоками слез и злыми выкриками.

Ну, и пусть, со злостью подумал я, настойчивые попытки завладеть моей невинностью изрядно приелись. Если бы не надежда выудить очередную порцию информации, давно послал бы химико-торгашку по известному адресу.

Обследовав лицо в поисках следов липкой губной помады и приведя в порядок потревоженную рубашку, я выглянул в коридор.

Рядом с упрямо сидящим на сундуке дедом Пахомом — невзрачный парень со спортивного вида чемоданчиком в руке. Бросается в глаза русая прядь, упавшая на лоб, узкие глаза и по-девичьи пухлые губы.

— Здравствуй, братишка… Узнаешь?

Я картинно всплеснул руками, расплылся в приторной, максимально радостной улыбке. Такой, что самому противно. Не умею притворяться, не дано.

— Боже мой, Костя! Заходи, милый, дай обнять тебя… Какими судьбами?

— По делам. Всего на несколько дней… Не выгонишь?

Баба Феня от входа в кухню оценивающе контролировала встречу «братьев». Дед Пахом оторвался от изучения отжившей свой век печи и подозрительно оглядывал новый персонаж комедийной трагедии, разыгрываемой жильцами коммуналки. Дверь в комнату Надин скрипнула. После последней фразы Кости снова скрипнула. В обратном порядке. Будто услышав о невозможности впредь штурмовать неподдающуюся твердыню, любовница выругалась.

Кажется, старики не верили ни одному нашему слову, ни единному жесту. Долгая жизнь научила их все брать под сомнение, все проверять и перепроверять. Поэтому приходилось играть заданную роль максимально талантливо и достоверно. Я даже вспотел от усердия.

— Так как же, не прогонишь? А то я могу поселиться в гостинице…

— Как ты можешь так говорить! Конечно, живи. И не несколько дней — сколько захочешь… Хоть месяц, хоть два… Господи, как же я рад!

— Спасибо, Паша…

Под прикрытием запертой двери «братья» сбросили натянутые маски. Крепко пожали друг другу руки. Я — с радостью, он — заинтересованно. Или никогда не видел писателей, или Стулов описал меня неким ангелочком с мечом и щитом.

Я, действительно, был очень рад. Не только потому что рядом появился надежный человек, способный защитить меня — теперь коротышке заказан вход в мою келью. Несколько дней я могу жить и работать спокойно.

Спокойствие, безопасность — все это, конечно, хорошо. Но где будет спать «братишка»? На полу — исключается, не позволяет свято соблюдаемый культурными людьми закон гостеприимства. На скрипучей тахте? А я что, как последний бомж, в углу комнаты на подстеленных газетах? Тоже далеко не кайф.

Казалось бы, неразрешимую проблему ликвидировало извинительное постукивание в дверь. Неужели Надин? Нет, не она, страстная коротышка сейчас, небось, рыдает, кусая углы промокшей подушки.

Значит, баба Феня. Больше некому. Дед Пахом пасет коридор, своим телом защищает древний сундук.

Я не ошибся. На пороге — старуха. Вместо привычного подноса с очередным кулинарным изобретением — старая, скрепленная веревочками и проволочками, раскладушка.

— Я вот подумала, Игнатьич: на чем спать с братом собираетесь? Прости, заради Бога, старая кроватка, ломанная, но спать можно.

— Спасибо, баба Феня, — растрогано поблагодарил я старуху. — Добрая вы женщина.

— Чего уж там! — отмахнулась она высохшей ручкой. С опаской и надеждой шопотом спросила. — Братец твой не из Питера ли пожаловал? Можа от Верунечки?

— Нет, не из Питера, — откуда мне знать из каких краев послал сыщика Стулов. — Из Коломны, — неуверенно добавил я более точный адрес. — Бизнесмен тамошний…

Бабка горестно вздохнула, утерла мокрые глаза и покинула мою комнату.

— Что станем делать?

— А ничего, — с лукавыми огоньками в светлых глазах ответил агент уголовки. — Поживу у вас, ознакомлюсь с обстановкой, обнюхаюсь с соседями. Вечером прогуляюсь по городу — никогда не был в этих краях, не довелось. Возвращусь где-то к двенадцати… Тем более, что у вас тоже — дела, — поднял он двумя пальцами забытый Надин бюстгалтер, более напоминающий гамак среднего размера. — Извините, Павел Игнатьевич, не хотел вас обидеть… Простите за то, что помешал.

Хитроумная бестия, настырная баба, про себя я поливал Надин более или менее культурными ругательствами. Специально «забыла» интимную дамскую принадлежность, будто оповестила о том, что холостяк попользовался ею. По ее мнению, я не буду особенно сопротивляться, доказывать свою «невинность» — не тот характер, следовательно, буду вынужден повести опозоренную бабенку в ЗАГС и церковь. Что и требовалось доказать.

Мне бы пропустить довольно едкую шутку Кости мимо ушей, отвернуться к столику с плиткой, сделать вид — занят подготовкой к чаепитию, а я, придурок, идиотски засмеялся. Типичный пациент психушки.

— О какой обиде толкуешь? Обычные мужские шалости, не больше… Лучше займемся нашими проблемами. На первых порах введу тебя в курс дела.

Костя внимательно выслушал мою информацию о предстоящем собрании жильцов коммунальной квартиры. Принял к сведению странное сидение деда Пахома на сундуке. Понимающе поморщился в ответ на известие о приближающемся юбилее коротышки и о непонятном желании трех «друзей» принять в нем участие. Короче, принял несколько искусно закрученных узелка, которые ему придется развязать.

— На какой час назначено собрание?

— Восемь вечера…

— Ясно. Придется посидеть у вас и уйти после восьми. Интересно, по какому поводу наведаются коммунальщики.

Странный, если не сказать большего, интерес сыщика к рядовому событию в жизни жильцов. Пропустив мимо ушей более интересную информацию, он вцепился в явный пустяк.

И тем не менее я понимающе кивнул. Не хотелось выглядеть глупцом. Унизительно, а унижение в любой форме я не переношу. Могу взорваться и устроить скандал. С рукоприкладством.

Шучу, конечно, до коммунальных скандалов я еще не опустился, не выношу разбирательств в любой форме: мирных переговоров либо матерных склок…

20

В восемь вечера коридор коммуналки преобразился. Баба Феня вторично за сегодняшний день подтерла полы, смела с крышек сундуков и ящиков пыль, привела в божеский вид подвешенный велосипед. На время переселила мужа с сундука на кухонный табурет. Тот недовольно разворчался. На подобии пса, из-под носа которого вытащили вкусный мосол.

Надин вытряхнула коврики, вымыла свою дверь. На старуху старалась не смотреть — наверно, боится прожечь ее насквозь огненным взглядом. Сидорова, будто ничего не произошло, благожелательно обращалась к коротышке с разными хозяйственными вопросами либо замечаниями. При этом выразительно подмигивала мне… Как я достала твою зазнобу, как я ее выпотрошила? Гляди и учись, развратник!

Костя сидел в комнате, рядом с дверью. Неподвижно, будто статуя Коммандора. На коленях — настроенный портативный магнитофон, похожий на небольшую коробочку для хранения кухонных спичек. Слушал бабью болтовню. Морщился или презрительно улыбался.

Я возился на кухне. Много ли нужно мне одному? Супчик из пакетика, вермишель с сардельками, пельмени. Не предлагать же это холостяцкое меню посланцу Стулова? Посчитает писателя скрягой. Лучше всего сварганить окрошку. И особенного умения не требуется, и — солидно. На второе пожарить картоху, подать магазинные котлеты. Позаимствовать у старухи парочку малосольных огурчиков. Десерт? Ради Бога, куплю в соседнем комке «семейное» мороженное.

— И где твой брательник? — поинтересовалась баба Феня. — Куды его спрятал? Хороший парняга, симпатичный — силов нет. Будь я помоложе — мигом бы охомутала, сменила бы на него старого пердуна. Толку с деда — чуть. Набьет пузо, опростается в унитаз и сызнова засядет на любимый сундук. Раньше хоть сериями антиресовался, теперича — все по фигу… Так куды спрятал брательника?

Старик не обращал внимание на подначки супруги — попрежнему осматривал осточертевшую стену. Похоже, он прочно переселился в коридор и не собирается возвращаться в родимую спальню.

— Дрыхнет, — пренебрежительно отмахнулся я. — Попил чаю и завалился на вашу раскладушку.

Надин оторвалась от уборки, метнула в мою сторону гневный взгляд. Видимо, решила, что появление на арендованной ею жилплощади неожиданного квартиранта — первый шаг холостяка к разрыву так и не состоящихся любовных отношений.

Я успокоительно подмигнул ей. Дескать, не волнуйся, дорогая, найдется и для тебя местечко под солнцем, не обижу. До тех пор пока ты не выложишь все свои секреты, которые выдаешь мелкими порциями в обмен на мои щедрые обещания, разрыва не будет.

Представляю ехидную улыбку на костином лице, который, наверняка, умудрился не только прослушать многозначительный диалог, но и увидеть в замочную скважину разочарованную гримасу на лице соседки.

Похоже, парню из уголовки чужды такие мелочи, как осторожное обрашение с чужими секретами интимного плана, он начисто лишен деликатности. Вон как подцепил двумя пальцами коротышкин бюстгалтер, как вызывающе помахал им перед моим лицом.

Придется быть готовым к очередным пинкам по больному самолюбию.

Меня осенила неожиданная идея. Хватит действовать по указке Стулова, теперь — Кости, пора шевелить своими мозгами. К примеру, не зря же дед Пахом сидит на древнем сундуке? Наверняка, в нем находится какая-то улика. Возможно, те самые коробочки, которые безуспешно пытаются выдавить из него похитители внучки.

Чертовы коробочки! Не дают спать спокойно, так и лезут в голову. В получаемых записках от похитителей — коробочки, в письме, якобы написанном Верочкой, — опять они. Мужик с отметиной в прическе разговаривал с королевой красоты тоже по поводу коробочек.

Пора прекратить охвативший меня кошмар!

Ночью, когда Сидоровы, Надин и «братишка» уснут, попытаюсь вскрыть дедово хранилище, освидетельствую его содержимое. Правда, придется повозиться с замком, но с помощью многофункционального перочиного ножика, думаю, справлюсь.

В коридор вышел Костя. Вялый, заспанный. Зевает, трет глаза. Здорово притворяется сыщик! Даже я уверился, что он только-что оторвался от подушки. Никому в голову не придет чуткое его дежурство под дверью с магнитофоном-крохой.

— Вот это чистота! — изумился он при виде выскобленного коридора. — Как в хорошей больнице. Полная стерильность. Не знаю, куда ногу поставить, чтоб не наследить.

— У нас завсегда чисто, — похвалилась баба Феня, протирая подвешенные к потолку невесть как попавшие в пенсионную коммуналку спортивные лыжи. — — А ты, милок, не стесняйся, топай, куды нацелился.

Легко догадаться, нацелился мой «братишка» в туалет. Все еще позевывая, на цыпочках двинулся мимо дремлющего старика.

— Неудобно ведь так спать, дедушка, — посочувствовал он. — Жестко. Шли бы на кроватку.

— Душно… енто самое, — не открывая глаз, пояснил свое странное поведение дед Пахом. — Здеся… то-то… сквознячек… Енто самое… дует.

Костя вытаращил глаза, потер лоб. Будто пытался отгадать запутанную загадку. Или отыскать несуществующий «сквознячок».

Я сочувственно наблюдал за ним.

— Правду бает парень, — немедленно отреагировала баба Феня. — Иди, старый хрыч, в комнату. Хватит мучиться на сундуке, никто не украдет рухлядь.

— Ничто… енто самое… Не отлежу. Интересно… то-то… глядеть.

Принимая участие в генеральной уборке, я остервенело драил входную дверь. Изредка бросал изучающие взгляды на стерегущий сундук старинный замок. Поддастся ли он, или заскрипит на всю квартиру, призывая на помощь хозяев?

В десять минут девятого появились посетители.

Первым в квартиру вошел немолодой мужчина в немодной сейчас шляпе и со старомодным портфелем.

Удивительно знакомая личность! Где я мог его видеть? Самое вероятное — в домоуправлении, где я оформлял покупку квартиры. Нет, не там. И бухгалтеры, и паспортисты — женщины. В регистрационном управлении? Вариант тоже непроходной — там все те же бабы.

И вдруг меня будто кольнула шалая мысль: уголовка! Когда в очередной раз я заявился к Гулькину, вернее сказать, к московскому телефону, возле его двери столкнулся с выходящим из соседнего кабинета сотрудником. Или — посетителем? Нет, на посетителя непохож. Шляпа, узкие, крепко сжатые губы, задысины, пухлый портфель…

Он, точно он!… Нет, ошибаюсь, ничего похожего… Впрочем, нужно вчитаться… Встреченный мной в уголовке сотрудник пошире в плечах, залысины имеются, но расположены они по другому…

Впрочем, стоит ли так напрягаться? Какое мне дело до профессии пузатого посететеля?

Я перестал глазеть на мужика, оглядел давно не беленный потолок, потом перевел взгляд на велосипед. Дескать, мне все по фигу — бандиты, менты, оперативники, сыщики — своих забот сверх головы.

За мужчиной — дамочка с сумкой через плечо. У обоих — предельно деловой вид. Будто заявились они не для проведения собрания, а на аукцион по продаже имущества банкрота. Или «судья» с «адвокатом» вышли из совещательной комнаты с готовым приговором по прискорбному факту долгожительства неких нежелательных особей на не принадлежащей им «территории».

Баба Феня села рядом с задумчивым мужем, сложила на коленях сморщенные руки. Надин прислонилась плечом к стене рядом с входом в свою комнату. Я устроился между нею и стариками Сидоровыми. На подобии рефери на боксерском ринге. Костя поторопился укрыться в моей берлоге. Его можно понять — не стоит лищний раз засвечиваться. Даже перед коллегой.

Аудитория заполнена, ожидает разрешающего позвякивания колокольчика в руках председателя.

Прибывшие представители невесть какой фирмы, сохраняя деловой вид, прошли в центр коридора. Ни «здравствуйте», ни «проваливайте ко всем чертям». Мужчина вытащил из портфеля и раскрыл дернантиновую папку, дамочка принялась что-то пояснять ему, водя по бумаге кончиком карандаша.

Мы — статисты, без присутствия которых, к сожалению, не обойтись.

— Квартира — из четырех комнат, две — смежные и две — отдельные. Кухня большая — восемнадцать метров, туалет — отдельно от ванны…

Бубнит и бубнит, напирая, в основном, на преимущества нашей вонючей коммуналки по сравнению с однотипной, но в другом районе, с более неудобной планировкой. Там и кухня поменьше, и коридор занимает слишком большую площадь, к тому же — узкий, неудобный. А здесь — хоть катайся на велосипеде.

Мужчина внимательно выслушал «специалиста». Подумал, пробежал взглядом по дверям, выходящим в коридор. Будто пересчитал их. Мельком оглядел с"ежившихся жильцов. Снял шляпу и чистым носовым платком протер ее.

— Удобства, конечно, имеются, не спорю, но слишком мала жилая площадь — не развернуться. Мне необходима солидная гостиная, такая же столовая, как минимум две спальни, кабинет. Даже с учетом предполагаемой коренной реконструкции — ничего не получится.

Я слушал и все больше и больше сомневался. Никакой это не сыщик — обыкновенный местный олигарх. Видишь ли, две спальни ему понадобились, одной, ну, никак не обойдется, наверно, потребует не меньше трех туалетов и двух ванных комнат, одну из которых перестроит в минибассейн.

Злость так и распирала меня.

Какой из меня следопыт, какой психолог! У человека, увиденного мною в уголовке, и залысины другой формы, и плечи пошире. Подтянут, сухощав. А у этого живот вываливается из-под брючного ремня. Как у Гулькина.

Дамочка возмущенно тряхнула рыжими патлами, затараторила еще пуще. Советует бизнесмену прикупить и соседнюю квартиру, пробить в стене дополнительный проем, из двух коммуналок сделать одни аппартаменты по зарубежному стандарту. Фирма по продаже недвижимости готова рекомендовать уважаемому покупателю солидного подрядчика. За отдельную плату.

Переговоры ведутся без участия заинтересованных лиц — людей, проживающих на подлежащей «купле-продаже» жилплощади. Вроде, они — досадная мелочь, избавиться от которой пока не удается, но это — не за горами.

Надин отстранилась от стены и гневно смотрела на обидное представление. Баба Феня непонимающе вертела птичьей головой, глядя то на непонятных посетителей, то на меня с Надин. Что же это деется, люди добрые, читал я в ее взгляде, живыми хоронят, в землю закапывают, неужто переселят нас со стариком на улицу?

Дед Пахом не подавал признаков жизни — сидел египетским фараоном на пьедестале такого же, как он сам, древнего сундука.

Я не выдержал.

— Здравствуйте, — поздоровался таким тоном, что мужчина оторвался от своих бумаг и недоуменно посмотрел — не на меня — на сопровождающую его дамочку. — Разрешите пригласить вас на кухню. Там и побеседуем. Мы не привыкли принимать гостей в прихожей.

Вот так, наглецы! Именно, гостей, а не продавцов-покупателей. Знайте свое место, уважайте людей много лет живущих в адской коммуналку. А то недолго и вытолкнуть взашей, и родную милицию пригласить. Того же Гулькина с сотоварищами.

Перспективный покупатель снова поглядел на продавщицу. Кто это раскудахтался, мешает вести деловую беседу. Дамочка округлила накрашенные глазки, покривила багровые, будто испачканные кровью невинных жертв, преимущественно мужского пола, губки.

— Простите, мы пришли не гостить… Я — представитель фирмы по продаже недвижимости, — гордо представилась она. — Если удастся договориться с покупателем, — вежливый кивок в сторону «олигарха», — наступит время беседы с врвменно проживающими в квартире.

Подобного откровенного хамства я не ожидал. Запершило в глотке, застряли там колючие слова из блатного обихода. Что же получается? Законные владельцы жилплощади, оплачивающие из грошовой пенсии и неполучаемой месяцами зарплаты стоимость квадратных метров и все коммунальные услуги, проживают на ней «временно»?

Ну, ладно, жилье стариков и Надин не приватизировано, числится за государством, которое сегодня говорит «да», завтра — «может быть», послезавтра — «нет». Но я же купил приватизированную комнату, почему меня отнесли к категории «временщиков»?

Похоже, в голову коротышки закрались аналогичные сомнения

— Наши со стариками комнаты — не приватизированы, они принадлежат государству. Но выселить нас никто не имеет права. Прописаны, квартплату платим аккуратно, без задержек. Непонятно, о чем идет речь?

Надин тоже с трудом держит себя в рамках вежливости, говорит медленно, подбирая максимально мягкие выражения. Получается солидно, взвешено. Я в душе завидую: у нее больше, чем у меня, силы воли, поэтому она держит себя не вызывающе — с достоинством. Мне бы так.

Кажется, дамочка тоже оценила поведение коротышки. Она уже не кривила перекрашенные губки, не щурила глазки. Ответила спокойно, без пренебрежения и досады.

— Приватизация — мелочь. Наша фирма берет все заботы и затраты на себя, — брезгливо поглядела она на стариков. Меня обдала пренебрежительным взглядом. Будто мы — старые вещи, которые подлежат выносу на помойку. — Так вы берете? — повернулась она к мужчине. — Если «да» — буду решать вопрос с жильцами.

Бизнесмен нерешительно потоптался, измерил шагами длину коридора, поинтересовался чисто вымытой стараниями бабы Фени ванной, заглянул в туалет. Поморщился.

— Вы гаранитуете приобретение соседней квартиры?

— Гарантирую при условии возмещения вами всех затрат…

— Беру, — решился, наконец, покупатель. — Освобождайте квартиру.

Дамочка повернулась к нам. Так резко и решительно, что ремень сумки опоясал ее по талии.

Баба Феня, изобразив повышенное внимание, приложила сухую ладошку к уху. Надин заложила руки за спину, выпятила и без того объемную грудь. Словно приготовилась к ответному демаршу.

— Об"ясняю. Вам приобретут жилье равноценной площади, помогут с оформлением и переездом. Семья, занимающая здесь две комнаты, получит двухкомнатную квартиру, соответственно по однокомнатной остальные два жильца. Никаких проблем. Решайте. Но учтите, иного выхода для вас просто не существует. Все равно будете переселены. На менее выгодных условиях.

Все это сказано размеренно и веско, голосом телевизионной дивы, извещающей об очередном повышении цен на коммунальные услуги.

Кажется, Надин от восторга потеряла дар речи. Пыталась что-то сказать, о чем-то посоветоваться, но вместо внятных слов слышалось козье блеянье. Я тоже не оставался безучастным — получение, практически, в дар, отдельной квартиры — невероятное везение, сравнимое разве с выигрышем лимузина в «Поле Чудес». Баба Феня раздумчиво жевала сухими губами, исподлобья поглядывала на мужа. Извечная женская тактика: дождаться решения главы семьи и тут же поступить наоборот.

— Квартиры предоставите в нашем районе? — справившись с минутным замешательством, спросила Надин. — На окраину не поеду.

— Не окраина, — неопределенно заверила продавщица недвижимости. — Мы постараемся по возможности учесть ваши пожелания.

Неожиданно для всех старик сполз с сундука и утвердился на подрагиввающих ногах. Несколько волосинок, украшающих лысину воинственно зашевелились.

— Енто самое… не согласен. Жили здеся и умирать… то-то и оно… тожеть будем в ентой фатере… Не по годам… енто самое… нам с бабкой… то-то и оно… переползать с места на место…

— Что ты говоришь, старый пень? — так и подпрыгнула старуха. — Пошевели мозгой, ежели она имеется. Што оставишь внученьке? Вонючий туалет и тараканьи хоромы? Сами вскоре уберемся, а Верочке, чай, жить да жить…

— Сказано… енто самое… отселева не пойду… Силком не… то-то и оно… не выгоните… До прокурора… енто самое… дойду, до самого президента… то-то и оно… дотянуся. Не моги забижать ветерана!

«Олигарх» скучающе осматривал потрескавшийся потолок. Дамочка в очередной раз искривила кровавые губешки, насмешливо пожала плечиками.

— Ну, договаривайтесь сами. Завтра загляну — узнаю окончательное решение. Тогда и будем вынуждены принимать… меры другого порядка. Я уже сказала — другого выхода у вас нет, придется переселяться.

После ухода посетителей в коммуналке разразилась гроза невероятной силы. Баба Феня шипела растревоженной гусыней, дед Пахом отвечал ей визгливым голосом. На подобии петуха, перепутавшего утро и вечер. Гремели кастрюли и сковородки, булькал на газе бульон из костей, шаркали стариковские тапочки.

— Чего удумал, старый хрыч — отказуваться! Сама переберусь — подыхай в своей вонючей коммуналке!

— Енто самое… уматывай! То-то и оно… проживу!

Старик растревоженно метался по коридору, охая и постанывая, переставлял больные ноги, хватался немощными руками за стену и ящики. Но старался все время держаться вблизи любимого седалища. Будто убеждался в том, что его еще не переселили в непривычную обстановку, пусть в благоустроенную, но чуждую ему квартиру.

А если влуматься, какая ему разница: коммуналка или отдельная увартира? Все равно из дому — ни шагу, единственный машрут передвижения: комната — кухня — туалет, единственное место отдыха — сундук-развалина? Что касается сундука — перевезти его без проблем, разместить в новом доме — пустяки.

Непонятное упрямство!

Значит, дело воссе не в громоздком предмете обстановки. В коммуналке деда Пахома держит совсем другое. Что именно? Мне кажется, что пока я не найду ответа на этот вопрос — не успокоюсь. Задуманная проверка сундука теперь казалась надуманной, лишней тратой дорогого времени.

У нас с коротышкой — свои проблемы, не касающихся возможного переселения. Вернее, проблемы у одной коротышки. Ее интересует более приземленная неприятность, которая неожиданно взорвала мирное течение ее жизни, разметала надежды на создание семьи.

Встретив меня по дороге на кухню, куда я направился нарезать овощи для окрошки, она, опасливо косясь на дремлющего старика, зашептала.

— И надолго пожаловал братец? Почему ты раньше не говорил о его существовании?

Можно подумать, что перед тем, как лечь с женщиной, мужчина обязан написать свою биографию и заполнить анкету. В двух экземплярах. А перед приездом родственников согласовать этот вопрос с сопостельницей… Разреши сестрице пожить у меня пару дней… Можно меня навестит двоюродный братец или троюродная тетка?

Бред!

По натуре человек я излишне самостоятельный, не терплю контроля со стороны окружающих, неважно женщины они или мужчины. Любой запрет приводит меня в бешенство, любое замечание вызывает резкую отповедь.

Вот и сейчас понесло.

— Отчитываться не обязан. Что же касается пребывания брата — будет жить столько времени, сколько захочет. Он захочет, а не мы с тобой.

«Мы с тобой» удачно замаскировали слишком грубое «ты», но Надин быстро разобралась что к чему и обидчиво поджала губки.

— Значит, конец нашим… отношениям?

На ресницах набрякли крупные слезы. Вот-вот соберутся в ручьи, те в реки, и в коммуналке, дополнительно к стариковской грозе, произойдет наводнение.

Только этого мне и не хватает!

Пришлось пойти на мировую. А что прикажете делать? Поручение Стулова о разработке соседей не отменено, химико-торгашка — все еще вместилище нужных нам секретов. Окончательно расколоть ее просто необходимо!

— Через часик братишка отправится по делам, возвратится в полночь. За это время мы с тобой успеем… обсудить наши проблемы. Я постучу. Или наведаюсь к тебе.

Ободренная обещанием, коротышка улыбнулась и убралась в свою «нору». Наводить соответствующий марафет, готовиться к остросюжетному свиданию. Обязательно посетит ванную, где минут сорок будет смывать прежние грехи, освобождая место для новых.

Достаточное время для обнюхивания с «братишкой».

Когда я вошел в комнату, Костя сидел за столом, прослушивая записанную на ленту коридорную беседу. Морщил лоб, ерошил волосы. Размышлял.

Я не стал мешать сыщику и устроился под торшером с книгой в руках.

Пусть думает сыскарь, отрабатывает получаемую зарплату и разные добавки с премиями, пусть трудится на благо родного уголовного розыска. Заодно пусть охраняет писателя, попавшего на мушку бандитов.

И снова, в который уже раз, я пожалел о данном бабе Фени обещании отыскать пропавшую внучку. Правда, обещание можно считать выполненым: адрес Верочки — в кармане. Но изворотливая судьба подставила непрошенного защитника «королевы красоты» под преступную гильотину, которая только по счастливой случайности дважды не отрубила глупую мою башку. Вместе со всеми замыслами новых детективов.

Не читалось. Обычно авторы детективов распыляют повествование по многочисленным сюжетным линиям: главной, менее главной и второстепенным. Они собираются в один узелок только в самом конце. Тогда, ошеломленный многокрасочностью и многоплановостью, читатель, наконец, узнает, кто — честный мент, а кто взяточник, кто — настоящий сыщик, а кто внедрен в уголовку бандитами.

Таковы законы жанра, ничего нового.

Вообще-то, все писатели любят критиковать других авторов, но терпеть не могут, когда критикуют их. Поэтому я, опасаюсь навязывать свое мнение, предпочитаю отмалчиваться — пусть горячатся другие. К примеру, тот же Семен или его сверхкультурный босс.

Подумал и отложил в сторону едва начатый роман. Взял вчера купленные газеты. Покупал я их, не глядя на названия — все брешут одинаково, предпочитая серьезному анализу действительности облизывание жаренных фактов разных убийств и мошеничеств. Не говоря уже о дружном охаивании политиков, утвердившихся на самом государственном верху.

Мерзко и пошло!

Наконец, Костя выключил минимагнитофон, разминаясь, заходил по комнате. На лице расплылась улыбка человека, наконец-то, понявшего суть происходящих событий.

— Ну, и как твое мнение, профессионал сыска?

«Профессионал» отмахнулся. Словно отогнал приставучую муху. Похоже, не обиделся. Но я почему-то уверен в том, что он отыграется за насмешку в ближайшем обозримом будущем. Возможно, даже этой ночью.

— Честно признаться, не нравится мне этот визит. Прежде всего, «покупатель» не похож на настоящего покупателя. «Продавец» походит на примитивную наводчицу либо бандитского консультанта. Плюс, прозрачные угрозы принять некие «меры». Однажды такие же умельцы позвонили жене удачливого бизнесмена, предупредили: через час заявятся менты с обыском, посоветовали укрыть в надежном месте драгоценности. Дура-баба собрала в узел бриллианты, норковые шубейки, дорогие ее сердцу разные браслеты и колье и потащила к плдруге. Грабители поджидали жертву на лестничной площадке… Представляете? Нет нужды вытряхивать из шкафов и сейфов, искать захоронки. Благодать! Уверен, обещанных квартир вам не дождаться, не надейтесь… В общем, есть о чем подумать…

Действительно, есть над чем!

По ассоциации мне вдруг вспомнились таинственные «коробочки», которыми пытаются овладеть пока неизвестные преступники. Не эта ли причина подстегнула «покупателя» коммуналки на приобретение недвижимости?

— Пойду прогуляюсь, а вы пока решайте свои… проблемы.

Костя кивнул на тахту, откуда недавно поднял к моему лицу важную улику морального разложения. В виде коротышкиного бюстгалтера.

Все же отыгрался!

Ради Бога! Я не член почившей в бозе компартии и сейчас не прошлые годы, когда общение с женщиной без соответствующей регистрации брака в ЗАГС, е представлялось миной, заложенной под основы коммунистического мировозрения.

Все произошло так, как и должно было произойти. Активно борясь за сексуальную и алкогольную чистоту партийных родов, коммунисты проглядели более серьезную опасность — примитивную показуху и наличие перевертышей. Даже среди крупных идеологов. Именно они, а не сексуально озабоченные члены партии либо партийные алкаши, развалили, казалось, несокрушимый монолит большевиков…

— Вам не кажется, что роль посетителей могли сыграть ваши коллеги?

Костя подумал, поерошил и без того вз"ерошенные волосы.

— В принципе, все возможно. Иногда правая рука не знает, что делает левая. Так бывает и в нашем ведомстве. Ничего ужасного и непоправимого. Но сейчас меня больше интересует странный отказ старика переселиться из коммуналки в отдельную благоустроенную квартиру. Такого просто не бывает. За этим отказом что-то скрывается. Что? Подышу свежим воздухом, продует ветерком мозги, авось, в голову придет что-нибудь стоящее.

Я следил за передвиженнями по комнате агента уголовки. Он бегло просматривал какие-то бумаги, отбрасывал ненужные и рассовывал по карманам важные, положил во внутренний карман пиджака магнитофон, проверил пистолет в наплечной кобуре.

Впечатление — собирается не на прогулку, а на опасную операцию по задержанию махровых преступников.

Мне даже в голову не пришло спросить — куда он идет и где собирается провести время до полуночи. Все правильно — охраняя собственное самолюбие ни в коем случае нельзя посягать на чужое.

Тем более, что мне предстоит известить Костю о своих планах на завтрашний день. И проследить его реакцию. Прояснить: в качестве кого приставлен ко мне «братишка»: телохранителя либо командира? Если командовать и повелевать, пошлю его по известному адресу. Не ругаясь и не применяя силовые приемы. Если телохранителем — окончательно успокоюсь.

— Завтра утром я уезжаю, — равнодушным тоном проинформировал я, стараясь, чтобы эта информация не походила на унизительную просьбу разрешить поездку. — Есть дела в Москве…

— Какие дела?… Учтите, Павел Игнатьевич, мне положено знать все. И я не имею права отпускать вас одного. Ехать с вами завтра тоже не могу. Нельзя ли перенести поездку на послезавтра?

— Нельзя! — твердо ответил я. — Я должен поговорить с внучкой соседей, которую, якобы, похитили. Привык выполнять обещанное, — Костя кивнул: знаю, мол, не рассусоливай. — Этот разговор не перенести, ни отложить. Не беспокойтесь, со мной поедет надежный человек…

— Кто именно? Еще раз повторяю: от меня — никаких секретов. В первую очередь, такой порядок в ваших интересах.

Значит, «братишка» прислан не в качестве командира-начальника — оберегать мою персону от посягательств изнутри коммуналки и вне ее. Меня это вполне устраивает. Даже больше, чем «вполне».

Но вот ответить на прямо заданный вопрос не могу. Представляю себе реакцию сыщика, узнай он о том, что «надежный» человек — бандит, приставленный ко мне Доцентом! Да он же собственной слюной захлебнется от возмущения, немедленно позвонит Стулову, закатит такой скандал — оглохнешь.

— Оперативник местной уголовки, — нашелся я. И подумал: а если, на самом деле прихватить Гулькина? Удвоенная надежда на успешное вызволение Верочки.

— Ну, если так…

Согласие — обманчивое. Нисколько не удивлюсь, если Костя завтра же утром побежит в дремовскую уголовку проверять «надежность» еще одного телохранителя. Ну, и пусть проверяет — к тому времени я буду уже в Москве. По возвращению что-нибудь придумаю.

— Я пошел.

Костя задержался возле выхода из комнаты. Зачем? Ах, вот оно что — ключи от израильских замков! Не звонить же ночью в дверь, не стучать же ногами.

Казалось бы, мелочь, но она для меня немаловажна. Не хочется, чтобы в разгар «беседы» с коротышкой появился третий лишний. Сразу испортит аппетит. Как это уже сделала баба Феня.

Но другого выхода не существует.

— Возьмите ключи.

Оставшись один, я снова раскрыл нудный роман. Но думал вовсе не об описываемых в нем событиях.

Похоже, завтра завершатся поиски сбежавшей или похищенной королевы красоты города Дремова. И добьюсь этого я сам, практически без помощи официальных органов и частного детектива, в качестве которого выступает Стулов.

И все же на этом заключительном этапе помощь мне не просто нужна — необходима. Ибо я не сыщик и не оперативник — обычный писатель, задача которого — выдумать и облечь придуманное в правдоподобные рамки. Какой с меня толк в реальном расследовании? Тем более, при задержании преступников.

Подумал и вспомнил идею, возникшую во время беседы с Костей. Привлечь официальное лицо, сотрудника местной уголовки. Вышел в коридор, снял трубку и набрал номер домашнего телефона Федора Гулькина. Долго не говорил — обычная короткая просьба составить компанию. Для посещения первопрестольной. Слава Богу, сундук пустовал. Баба Феня, не слушая слезливых просьб и сердитого рычаний, отконвоировала старика в семейную постель.

Гулькин все понял без долгих раз"яснений и сразу согласился.

Теперь остается второстепенное.

Пожалуй, все же не второстепенное, а часть основного. Ибо соседка — важная деталь запущенного механизма.

Я выждал минут десять и несколько раз стукнул согнутым пальцем в стену, отделяющую мою комнату от комнаты Надин. Сигнал расшифровывается без применения таблиц и кодов. Приходи, квартирант ушел, путь открыт, жду.

Коротышка не стала ожидать, когда старики уснут, ее подстегивало не только сексуальное желание — томящее душу любопытство. Зачем приехал брат любовника, куда отправился, на ночь глядя, долго ли собирается мешать укреплению взаимопонимания будущих супругов?

Я представил себе мучение Надин во время ожидания моего разрешающего постукивания. Ничего страшного, чем дольше мучается женщина, тем больше любит. А если любит, не станет упрямствовать — раскроет все ей известное и… неизвестное. Постулат, не раз оправдавший себя в прошлом, уверен, не подведет и сейчас.

Правда, он не относится к одной единственной женщине — моей паспортной супруге, Машеньке. Она — неприкасаемая, все грязное сходит с нее, оставляя белоснежную, нежную, добрую душу… Я никогда не путаюсь в ласковых сравнениях, не стесняюсь их, если они относятся к Машеньке…

Ничего нового в этот вечер я не узнал, скорей всего, Надин истощила запас информации, взамен которой хотела привести наши с ней отношения к завершающему этапу: постели. Вместо деловой беседы мне снова пришлось обороняться от агрессивных поползновений распаленной соседки…

21

Утром, не зажигая свет, я вскипятил чайник, позавтракал — если завтраком можно назвать пару бутербродов с колбасой и сыром — и на цыпочках выбрался в коридор. Костя оглашал комнату смесью рычания проголодавшегося зверя и трелями резвящейся канарейки. Когда он возвратился со странной ночной прогулки, я не слышал. После непродолжительной «беседы» с неутомимой коротышкой спал сном праведника.

На улице поеживался в неизменной безрукавке Семен, которого я вечером предупредил о предстоящей поездке в Москву. Еще до короткого разговора с Гулькиным.

Двух покушений вполне хватило для того, чтобы обрести чувство самосохранения, научиться ценить жизнь со всеми ее невзгодами и радостями. Теперь можно не беспокоиться — между мной и возможными киллерами находятся сразу два охранника: официально зарегистрированный сыщик и нигде не зарегистрированный преступный элемент. Первый — барьер перед посягательством на мою особу милиционеров, память об общении с которыми все еще живет в моих почках и спине. Второй — защита от убийц, типа тех — с объездной дороги.

Любой банкир или политик позавидует подобной охране.

По дороге на вокзал я вкратце ввел неофициального телохранителя в свои планы.

— Я не собираюсь ни штурмовать, ни убивать. Просто увидимся с девушкой, поговорим с ней. Если она удрала от стариков Сидоровых по своей воле — отвалим. Если похитили — освободим. Расклад примитивен. Поэтому не дергайся, не выдумывай того, чего не существует. Вместе с нами поедет еще один человек — сыщик местного уголовного розыска. О тебе и Геннадии Вкторовиче он ничего не знает и знать не должен… Понятно?

— А зачем он вам, Павел Игнатьевич? Меня недостаточно?

Несмотря на мое предупреждение «не дергаться», Семен заподозрил неладное и разволновался. Взгляд серых глаз утратил обычное выражение доброжелательности, превратился в две иглы, прощупывающие потенциального предателя. Правая рука привычно ощупала пояс брюк, за которым, наверняка, спрятано оружие.

Я не испугался. Ободряюще похлопал спутника по крутому плечу.

— Кому сказано не дергаться? Спокойно, дружок. Об"яснять более подробно нет времени. Позже сам поймешь… Теперь — основное…

О похищении внучки Сидоровых Семен уже знал от Геннадия Викторовича, который обстоятельно проинструктировал его прежде чем поручить столь важное дело, как охрана «именитого писателя». Но успел ли Доктор сказать о доие терпимости? Похоже, он сам узнал об этом только перед моим появлением в особняке.

Парень внимательно слушал меня, не перебивал и не переспрашивал.

— Одного только не могу себе представить, — пожаловался я. — Как вести себя в борделе? Честно говоря, никогда не приходилось посещать подобные заведения.

— Ничего хитрого, — рассмеялся Семен. — Придете, полистаете альбомчик, закажете понравившуюся вам красотку, уплатите авансец. В ее комнате позабавитесь, заодно — поговорите. Вдруг шлюха выведет на пропавшую телку? Потом распрощаетесь, спуститесь в общую залу и — окончательный расчет. Да, совсем забыл! Придется платить и за спиртное, и за сладости, и за фрукты. Их в комнату принесут без заказа. Таков порядок.

Судя по уверенности, с которой Семен описывает поведение посетителя дома терпимости, правила, царящие в нем, он не раз навещал это мерзкое заведение, и вынес оттуда довольно приятные впечатления.

— Сам-то побывал там или рассказываешь со слов приятелей?

Семен помолчал. У нас с ним много общего: оба не любим признаваться в неправоте, оба бережем, как скупой свое достояние, собственное достоинство. Которое несовместимо с наглым враньем.

Я вспомнил Тимура. Ничего не скажешь, умеет Доцент подбирать себе шестерок. Вежливых, культурных, умеющих общаться и с себе подобными бандюгами, и с интеллигентами. Исключение — покойный Сергей, но и тот держался на уровне.

— Признаться, не приходилось бывать, но слышал от опытных дружанов — все бывает о-кей. Тот же рынок: уплатил — получил. Разница в товаре… Да, вы, Павел Игнатьевич, не штормуйте, ништяк — выдюжим.

Действительно, зачем волноваться? Потеря невинности мне не угрожает, она давным давно потеряна. Убить не убьют — не то заведение. К тому же рядом — надежные защитники.

Я успокоился. Во всяком случае, притворился спокойным.

Гулькин бродил по перрону и отчаянно зевал. Привык, сыскарь, давить ухом подушку до восьми утра, а тут настырный писатель заставил его подняться в четыре — есть от чего злиться и хватать ртом воздух, на подобии вытащеной из родной стихии рыбы.

— Что стряслось, Павел Игнатьевич? — недовольно пробурчал он. — Заставили подскочить ни свет, ни заря.

— Найдена стариковская внучка. Поедем выручать девчонку. Вы — лицо официальное, без вашего присутствия ничего не выйдет. Я — с боку припеку, свидетель обвинения, если хотите.

— Нашли? — удивился сыщик. — Обогнали профессионалов… Что говорить — писатель, специалист, — легонько, не до крови кольнул он меня. — И где прячется дремовская «королева красоты»? Или ее прячут? Может быть, пригласить в свою компанию двух-трех омоновцев?

— Думаю, обойдемся своими силами.

— Своими так своими, — неуверенно согласился Федор. И тут же задал мне вопрос, которого я боялся. — Все же, откуда узнали?

Конечно, правды я не выложил, Геннадия Викторовича с компанией не подставил. Кроме чисто моральных причин, на меня действовал стерегущий, тяжелый взгляд телохранителя.

— Сорока на хвосте принесла. Откуда — не знаю.

Вынужденный смешок показал, что Гулькину не до имени моего информатора, его беспокоит совсем другое.

— Не хотите омоновцев — ладно, но можно взять с собой парочку хлопцев из местного отделения. Вдруг придется выручать девчонку с помощью силовых приемов…

— Обойдемся собственными силами! — повторил я. В более резкой форме. Такой, что у Федора вытянулось лицо. — Сами должны понимать: не стоит привлекать внимание окружающих, Верочка — еще ребенок, пойдут сплетни, грязные домыслы. Нас трое — справимся. К тому же, штурм борделя не планируется, просто навестим, побесеуем с похищенной…

Гулькин пожал плечами, возражать, настаивать на своем не решился…

Пятичасовая электричка шла полупустой. Работающий люд обычно выезжает из Дремова в шесть утра и попадает в Москву в начале десятого. Собственно, в самой столице работают немногие — большинство покидает вагоны в городах и поселках, расположенных между Дремовым и Москвой.

Поэтому мы расположились с удобствами. Сыщик дошел до того, что забросил ноги в сандалетах на соседнее сидение. Вкусно зажевал мокрыми губами, блаженно прижмурил сонные глаза. Короче говоря, вел себя по принципу: я — в центре, все остальные — на орбите, не понравится мое поведение — пересядут на другую скамейку или в другой вагон.

— Кто это с вами? — бесцеремонно ткнул он пальцем в Семена. Будто в выставленный в магазине товар непонятного назначения без указания стоимости и государства-производителя.

Я заметил как посланец Доцента сдвинул брови и задвигал желваками на скулах.

— Приятель, — коротко отрекомендовал я спутника. — Семен… Крутой, — тут же нашел подходящую фамилию. — На всякий случай. Подстрахует вместо ваших омоновцев.

Гулькин с такой же бесцеремоностью, граничащей с наглостью, оглядел широкоплечего, мускулистого парня. Одобрительно кивнул — годится. И по внешности, и по фамилии.

В ответ — презрительный взгляд на выпирающее брюшко и дряблую шею.

— Вот вы говорите: официальное лицо. А какое из меня официальное, ежели не имею ни ордера, ни прокурорского дозволения. У нас, как говорится, правовое государство, соблюдаем права человека… Чего лыбишься? — резко повернулся он к Семену. — Разве неправду гоню?

Тот, действительно, услышав о разных правах и свободах, широко улыбнулся. Будто Гулькин выдал забавный анекдот.

— Я — так, своим мыслям… Вот недавно менты задержали дружана — спутали с рэкетиром. Такие выдали ему в отделении «свободы» и «права» — по сей день лечится. Когда отпускали, даже не извинились…

— Не может такое быть! Наверняка, замаран.

Я вспомнил дорожное происшествие, с продолжением в обез"яннике и камере. Снова заныла избитая спина, застонали почки.

Гулькин принялся разглагольствовать о разгуле преступности, бороться с которой в белых перчатках и при галстуке просто невозможно. Вот и приходится изредка применять «силовые» приемчики.

— Бывает, — неохотно согласился Семен. — Другой мой дружан торгует в палатке разной хурдой-мурдой. Не от себя, конечно, нанялся к одному хмырю. Тот винцо попивает и за нанятым торгашем следит, а Хмурый вкалывает по черному. Так вот, повадился к нему за данью один мент. Будто на работу ходит. Выложит на прилавок бумажник и шутит, паскуда: дыхни в карман. Это он у гаишников научился. Попробуй не дать! Немедля обвинит в обвесе-обсчете, приклеит сбыт наркоты. Наплачешься за решеткой!

— Кто спорит? И на старуху бывает проруха. Не все в милиции стерильно честные, но с жуликами и взяточниками мы ведем борьбу: выгоняем или сажаем!

На лице Семена проскользнула скептическая гримаса. Похоже, все заверения сыщика о чистоте милицейских рядов не поколебвли его уверенность в обратном. Но возражать он не стал. Больше отмалчивался, отделываясь короткими репликами и ехидными улыбками, которые так раздражали Гулькина, что тот перестал зевать и тереть красные, с недосыпу, глаза.

Парень оперировал известными ему многочисленными случаями избиений и взяток со стороны правоохранительных органов, Гулькин больше напирал на трудности «переходного» периода, забрасывал оппонента фразами, позаимствоваными из газет и телевидения.

Я про себя веселился. Дал слово: обязательно открою Гулькину с кем тот спорил в утренней электричке. Вот только закончится катавасия с похищеной красавицей и высветятся непонятные события в коммуналке — обязательно скажу. Предствляю его реакцию!

Мне доставляет истинное наслаждение думать об этом, рисовать гримасу на физиономии сыщика, когда он от меня узнает о «профессии» Семена. Растерянную и обиженную. Подумать только, с кем он спорил? С маститым преступником, бандитом, может быть, убийцей!

А для меня этот спор представляет интерес не только как любопытный феномен современной российской действительности. Ведь я все же писатель, для которого все окружающее — кирпичики для построения очередного произведения.

Три часа пролетели незаметно. Последние полчаса — в обстановке напряженного молчания, подпитываемого взаимной антипатией спорщиков.

Из вагона мы вышли молча. От беспредметного спора устали, как от ничего не дающей работы на общественных началах. Я — посредине, «телохранители» — по бокам. Гулькин высоко задрал плешивую голову, Семен попрежнему иронически улыбался.

По иронии судьбы «заведение для отдыха состоятельных мужчин с сауной и лечебным массажем» располагается в здании бывшей гостиницы обкома партии. Неприметное одноэтажное здание окольцовано мощным железобетонным забором с такими же мощными металлическими воротами, в которые «врублена» солидная калитка.

Когда-то здесь отдыхали после трудового дня инструкторы обкома и горкомов. К их услугам — сауна, буфет, биллиардная, шикарные спальни. На стеллажах и в шкафах библиотеки не только тома полного собрания сочинений классиков марксизма-ленинизма и познавательные энциклопедии, но и развлекательные произведения, включая эротический «Декамерон».

Краем уха я слышал, что постояльцы подобных «гостиниц» не чурались сексуальных утех, для чего использовались официантки и горничные. Конечно, за соответствующее немалое вознаграждение типа премий за успехи в труде на благо народа,

Впрочем, я не собираюсь осуждать либо приколачивать к позорному столбу никого: ни прежних, ни нынешних руководителей всех рангов, начиная от столичного и кончая областными. Человеки они всегда человеки, им присущи всяческие отступления от узаконенных норм и правил. Особенно, когда всеобъемлющая власть предоставляет «порфироносным» властителям колоссальные права и возможности. Без ограничений и контроля.

Лучше не упоминать о прежних греховодниках и прощать сегодняшних. Одним мирром мазаны, одной водкой поены…

Калитка распахнута настежь, дорожка, ведущая к бывшей обкомовской гостинице, чисто выметена. Кустарник, окаймляющий ее, аккуратно подстрижен. В тени развесистых деревьев — гамаки, беседки, садовые скммейки и кресла. Все — стерильно, как в операционной престижной клиники. Или — в санатории ЦК КПСС.

Ничего не скажешь, невесть откуда появившаяся бандерша умеет наводить порядок!

Внутри — такая же чистота… Кстати, зря беспорядок именуют бардаком, по информации сведущих лиц, если где и сохранился порядок в разваленном государстве, то только — в борделях. Так что, лучше не спешить приклеивать ярлыки.

В изящно обставленном холле возле дверей развалились в креслах два амбала с накачанными мускулами и широченными плечами, не уступающими Семену. Кажется, даже превосходящими его. Судя по раскованному поведению, не болящие, ожидающие сеанса «лечебного массажа» — обыкновенные охранники.

Смерив нас подозрительными вглядами, видимо, решили, что пожаловали клиенты. Поощрительно улыбнулись и беспрепятственно пропустили. Еще бы не заулыбаться! Каждый мужчина, который появляется в этом заведении, несет с собой тугой кошелек, который, будто щенки у суки, отсасывают служашие борделя. В частности, те же охранники.

Гулькин поежился и незаметно пощупал наплечную кобуру с «макаровым». Нет, не по причине позорной трусости — служба в уголовном розыске научила предусмотрительности и в большом, и в малом. Прикосновение к оружию — привычка.

Следующее помещение, с мягкими диванами и креслами, декоративными растениями в кадках и «возбуждающими» картинами на стенах, наверное, служит приемной, где клиенты листают фотоальбомы, выбирают «товар» и оформляют «заказы».

Навстречу посетителям поднялась перезрелая красотка в туго обтягивающих солидный задок джинсах и белоснежной кофточке с таким декольте, что Семен поежился и не удержался от восторженного вздоха.

— Что угодно господам?

— Господам угодно побеседовать с одной из ваших девочек.

Как и положено официальному лицу, трудную беседу начал Гулькин. Уверено и спокойно. С легкой насмешкой. Дескать, знаю, чем вы здесь занимаетесь, но не собираюсь вмешиваться. Если, конечно, вы не будете препятствовать выполнению полученного мною задания.

Привык сыщик допрашивать в уголовке пострадавших, свидетелей и подозреваемых, натрудил на языке соответствующие мозоли, вот и чешет на подобии опытного радиодиктора или телеведущего.

Все же, не зря я пригласил его в эту поездку!

Красотка оценивающе оглядела нас. Видимо, моя худоба не внушила ей особого доверия, зато округлый животик и шаловливый взгляд Гулькина вполне компенсировал непрезантабельный вид его спутника. А вот Семена девица вычислила сразу — телохранитель. Сопровождает хозяев. Из него ничего не выкачаешь, но одно присутствие охранника резко повышает имидж его господ.

И все же она решила пригласить хозяйку заведения. Дело даже не в том, что под маской клиентов могут заявиться менты — ничем предосудительным здесь не занимаются, заведение зарегистрировано, на стене за спиной администраторши висит в позолоченной рамке лицензия. Клиника лечебного массажа. Вдруг наехали рэкетиры? Да еще крутые, с которыми охранники не справятся. Вот это намного страшней.

— Прошу, располагайтесь, сейчас придет хозяйка. Полистайте альбомы с фотокарточками наших массажисток. А вы, — кокетливо улыбнулась красотка симпатичному телохранителю, — можете отдохнуть в холле. Ребята угостят вас коньячком…

Семен нерешительно переступил с ноги на ногу. С одной стороны, его, как любого нормального мужика, тянуло испробовать обещанный коньяк. С другой — как оставить порученного его охране наивного писателя? Если с ним что-нибудь случится, босс не помилует.

— Ну, что же ты медлишь? Посиди, отдохни, — разрешил я. — Мы — недолго.

Парень кивнул и молча ушел в холл.

Судя по всему, пока его вмешательство не требуется, разговор — деловой и спокойный. И все же тревожное чувство грозящей опасности зародилось в моей груди и перебралось в живот. Одного телохранителя я лишился.

О многом довелось мне писать — в моих произведениях подробно обрисованы офисы разных предпринимателей, прорабки на стройках, клубы и санатории, отделения милиции и шикарные квартиры «новых русских». А вот дом терпимости никогда не фигурировал ни в одной моей книге.

Может быть, доведется создавать роман о проститутках, обслуживающих мужчин разных возрастов и наклоностей. Не мешает воспользоваться случаем и изучить обстановку, так сказать, изнутри.

Пока Гулькин, отчаянно зевая и поругиваясь, прятался за развернутой газетой я прогуливался по комнате, рассматривая каждую мелочь. Начиная с мебели и кончая развешанными картинами, основа которых — обнаженное женское тело. Во всевозможных позах, которые даже в дурном сне приличному человеку не приснятся.

На низком журнальном столике разложены альбомы. Точно так, как раньше в парикмахерских и поликлинниках. Вот только не то содержание. Ибо страницы буквально забиты все теми же голыми девушками. Одна страница — одна девушка. Сидя, лежа на спине, на боку, с руками, закинутыми за голову либо обнимающими бедра. Бесстыдно раздвинув ноги или наоборот — плотно сжав колени.

Здесь же — прейскурант. Цены за час, три часа, ночь, день интимного общения. В комнате, в сауне, в бассейне, в постели. С бутылками коньяка, вина, водки. Все расписано до тонкостей, до деталей.

На душе муторно, будто туда впрыснули грязную струю тошнотворного раствора, для удаления которого потребуется немало времени. Неужели посетители борделя изучают эту мерзость, роняют жадные слюни, мысленно пересчитывают деньги в пухлых бумажниках? А потом, облюбовав «массажистку» удаляются с ней в ее комнату, торопливо сбросив одежду, принимаются за дело…

Господи, как же им не противно! Одно дело любить женщину, совсем другое — пользовать ее. Как жеребец пользует кобылу, бык — корову. Но там — мать-природа заставляет: ради воспроизводства, ради продолжения рода. А что заставляет клиентов дома терпимости? Скорей всего, отвратное желание получить удовольствие, выбросить накопившуюся сперму.

Я отбросил на край стола красочные альбомы, сел в стороне. Гулькин немедленно занял мое место. Забыв про сон, рассматривает цветные фотокарточки, ухмыляется.

Наконец, появилась хозяйка заведения. Как я и ожидал, «габаритная» дама с пышными формами и презлыми глазами. По лицу блуждает приторная улыбка. Полные руки оглаживают высоко взбитую прическу. Длинное платье маскирует ноги-тумбы. Вплыла в приемную наподобии грузной яхты, расцвеченной праздничными флажками. Вернее сказать, боевого корабля: крейсера или эсминца, я не силен в военно-морской терминологии.

— Здравствуйте, господа. Спасибо за внимание к моему заведению. Тронута.

Говорит, будто стреляет одиночными выстрелами по развешанным мишеням. Не сомневаясь в том, что пули лягут точно в десятку.

Гулькин оторвался от изучения альбомов и с интересом оглядел солидные формы дамы. Словно приценился к товару, побывавшему в употреблении. Он было открыл рот для того, чтобы изложить цель визита, но я поспешно перехватил инициативу. Когда наступит время более активных действий, дам сыщику слово.

— Мы хотели бы побеседовать с одной из ваших девушек. Верочкой Гнесиной.

Глазки дамы еще больше с"узились, улыбка сползла с ее лица, будто мои слова смыли искусно наложенный грим. Хозяйка превратилась в типичную Бабу-Ягу. Разве только не хватает двух выступающих зубов да клюки под боком.

— Верочка — не массажистка, она — гостья. Выберите другую, более умелую. Правда, сейчас многие из них отдыхают. Сами должны понимать, массаж — утомительная работа. Девочки так устают, так устают, что им нужен отдых. Через день. Как не говорите, больные мужчины требуют повышенного внимания. Массаж общий, лечебный, позвоночника, плеч, живота, конечностей — все это дается непросто. Требует затрат сил и нервов. Зато — несомненный результат. Положительный.

Ну, что касается массажных дел — могла бы не детализировать. Нам с Гулькиным отлично известно что и как «лечат» девицы в подобных заведениях, какие методы «массажа» используют. Меня поразила фраза: «она — гостья». Как похищенная девчонка вдруг превратилась в гостью?

Опередив открывшего рот Гулькина, я перебил разговорившуюся дамочку.

— Как это гостья? Она что сама пришла или ее привезли? Если привезли, то кто?

— Видите ли, — замялась владелица «клиники массажа». — Я не имею права…

— Имеете! — громыхнул сыщик, приготовив мобильник. — Сейчас вызову оперативников — сразу заговорите!

Наивная угроза, как это можно было предвидеть, не испугала. Накрашенные губы искривились в насмешливой улыбочке. Вполне возможно, что разворотливая бандерша подкармливает и милицию и уголовный розыск, построила себе этакую надежную «крышу».

— Ладно, — нехотя согласился я. — Можете ничего не об"яснять, и без вас все узнаем. Только поговорим с вашими «массажистками».

— Я уже сказала: отдыхают, — воспрянула духом дамочка. — Правда, не все, но те, кто не спит — работают.

— Как же вы при таких порядкх сводите концы с концами?

— Ох, и не говорите! Одно только содержание персонала заведения обходится баснословно дорого. Наряды, кремы, косметика, белье, повышенное питание, то да се. Поэтому стоимость сеансов массажа не всем по карману.

Довольно грубый намек: платите по прейскуратну и беседуйте с выбранной девкой сколько хотите. В соответствии с прейскурантом и вашим кошельком.

— Мы пришли не массажироваться, — не выдержал предписанного мною слишком продолжительного молчания Федор. — Нам нужно побеседовать с девицей и мы побеседуем. Если даже для этого придется вызывать милицию. Причины — на лицо, — показал он на столик с альбомами.

Я невольно посмотрел туда же и обомлел. Никаких альбомов — одни газеты и журналы вполне невинного содержания. Волшебство да и только! Ловкие люди работают в бордели, вполне заслуживают получаемой немалой зарплаты. Кто умудрился спрятать компромат, заменив альбомы безобидным чтивом? Скорей всего, администраторша. Больше некому.

Хозяйка победно улыбнулась.

— Что вы имеете в виду? Какая там милиция… Впрочем, если у вас есть необходимость пообщаться с девочкой — ради Бога. Мне скрывать нечего. Только прошу учесть, она — святая невинность, очень ранима… Ксана, будь добра, пригласи Верочку. Мы с ней поговорим…

«Мы» выделенно жирным «шрифтом». Дескать, переговоры — только в моем присутствии. В противном случае вызывайте милицию, службу госбезопасности, таможенников, налоговиков — кого хотите. Лицензия — на стене, альбомы исчезли, проститутки слова лишнего не скажут.

Администраторша, понимающе улыбнувшись, скрылась за бархатной портьерой.

Из другой двери, скорей всего, ведущей во внутрение покои, вышел отдувающийся толстяк. Видимо, помассажировали его на славу, еле шевелит ножками. На ходу вынимая из внутреннего кармана пиджака толстый бумажник, направился к хозяйке. Та расплылась в подобострастной улыбке, смахивающей на оскал голодного волка.

— Как чувствуете? Как перенесли сеанс лечебного массажа?

При слове «лечебного» — многозначительный взгляд в нашу сторону. Вот, мол, видите, как у меня поставлено дело по лечению больных! Не вздумайте вмешивать милицию — все равно ничего не получится.

— Лечебного? — округлил заплывшие жиром глаза «больной». И тут же ухмыльнулся. — Точно сказано — лечебного. Будто на свет народился, десяток лет с плеч сбросил. Розочка — чудо…

— А вот эти господа не верят, — перебила его дама. — Считают, что здесь не оздоровительное заведение а невесть какая гадость. Вы правы, дорогой человек, Розочка, действительно, мастерица. Однажды она делала массаж крупному политику — не поверите, он до сих пор шлет благодарственные письма.

Толстяк, наконец-то, понял что к чему. Наверно, ему не хотелось засвечиваться, узнает жена — разразится невероятный скандал. Поэтому он поспешно расплатился и ушел. Подальше от греха.

— Разговор с девушкой — только наедине, — повышенным тоном заявил сыщик, вытаскивая удостоверение и поднимая его над головой. На подобии государственного флага во время демонстрации. — Прошу не шутить с уголовным розыском — слишком дорого вам обойдутся такие шутки.

— Но я…

— Никаких «но»!

И Баба-Яга сдалась. Так подействовала на нее краснокожая книжица. Мало того — отвела для беседы отдельную комнату, куда немедленно доставили бутылку коньяка, три рюмки и блюдо с фруктами. Джентльменский набор любого офиса. Даже сексуального.

На протест Гулькина отреагировала возмущенными взмахами обеих рук — будто птица крыльями.

— Не отказывайтесь! Я ведь не взятку предлагаю. На святой Руси всегда привечали гостей хлебом-солью. А вы ведь гости, да?

Пришлось согласиться. Правда, дешевой «хлебом-солью» здесь и не пахло: зарубежный коньяк, киви, апельсины. Щедрая хозяйка удовлетворенно вздохнула и ушла. Следом — администраторша. Задержалась возле порога.

— Сейчас Верочка придет. Переодевается девочка.

Интересно, почему «переодевается»? Ванну принимала или на кухне работала? Спросить не у кого: помощница хозяйки борделя одарила нас подслащенной улыбкой и скромно удалилась.

— Кто будет говорить с девушкой: вы или я?

Похоже, этот вопрос для Гулькина имеет первостепенное значение, все остальное — мелочь, не заслуживающая его профессионального внимания. Причина лежит на поверхности: желание еще раз проявить сыщицкое мастерство.

Для меня все это не имеет значения. Обстановка борделя давит не хуже плиты, положенной на слабые мои плечи. Побыстрей бы разделаться, переговорить с Верочкой, вызволить ее из неволи и удрать в захолустный Дремов, который неизвестно почему именуют городом.

— Если хотите — беседуйте вы. Я послушаю…

Сыщик горделиво выпятил и без того солидный животик, посмотрел на потолок с покачивающейся чудо-люстрой, стоимостью, наверняка, не в одну тысячу баксов. Словно оттуда на него свалится вдохновение. Мелким дождиком или обильным снегопадом. О чем именно будет говорить с девушкой, по моему, он не знает.

Верочка вошла в комнату осторожно, будто здесь ее встретят, если не пулями, то пощечинами. Испуганные глаза опущены, руки беспокойно перебирают поясок платья.

— Заходи, заходи, милая красавица, — засюсюкал Федор, словно обращался не к взрослому человеку, а к ребенку. — Посидим, поговорим…

Верочка подняла глаза и встретилась с моими — осуждающими и жалеющими.

— Павел Игнатьевич?… Дядя Паша… Откуда?

Она все еще дрожала, но на лице уже появилась неуверенная улыбка, в глазах замерцала надежда на спасение. И — стыд. Еще бы, ее нашли в бордели, значит, она тоже замарана.

Я поднялся, придвинул девушке стул, ласково погладил по склоненной головке.

— Успокойся. Никто не собирается ругать тебя, читать мораль. Просто нам нужно, очень нужно, узнать причину твоего бегства от бабушки с дедушкой. Может быть, ты не сама уехала — тебя заставили?

Так уж получилось, что «допрос» вел я, а Гулькин поддакивал. Недовольно, хмуря густые брови и потирая затылок. Второстепенная роль не только не нравилась ему — возмущала. Ибо никто, кроме настоящего сыщика не сможет разговорить девчонку, вынудить ее во всем признаться.

Честно говоря, я ожидал покаянных слез вплоть до истерики. То, что произошло, просто не помещалось в моем сознании. Настолько поведение девушки было алогичным.

Она вскочила со стула, выпрямилась в струнку.

— Никто меня не похищал, понимаете, дядя Паша, никто! Сама сбежала и не жалею! Вы вот сутками сидите за машинкой, собственные мозги проедаете, а сколько зарабатываете? На хлеб да на пакет молока! А я за один только вечер — иногда сто, иногда двести баксов! И особо не утруждаюсь — попрыгаю под мужиком или на нем — вся работа… Подумаешь, мисс Дремов — слава почет, впридачу — почетная грамота и полста кусков деревянных! Приличной губнушки не купишь, обновкой себя не порадуешь, в ресторане не посидишь! Дед и бабка содержат на свою нищенскую пенсию… Так почему я должна стесняться и жалеть себя?

Я представил себе, как хозяйка заведения подслушивает под дверью и тихо торжествует. Правильно мыслит девочка, толково рассуждает воспитанница, по деловому говорит проституточка. Не зря плачено похитителям, в дело пошли деньги на наряды и икорку с балычком.

Сделалось тошно. Все, что я услышал, напоминает протухшее, покрытое ползаюшими червями блюдо. Девчонку накачали мечтами и богатой жизни, о зарубежных модных курортах, шикарных поклониках, сверхбогатых нарядах. Ну, погоди, красуля, сейчас нарисую настоящую картинку будущей «безбедной» жизни!

— Ты можешь успокоиться? — прикрикнул я. — Судьба проституток всем давно известна: шик, а к старости — пшик. Обязательные для шлюх болезни… Сядь и возьми себя в руки… На, выпей, — налил минералку, но Верочка отодвинула стакан. — Расхвасталась — баксы, баксы! Разве в деньгах заключается смысл жизни? Тебе семью создавать надо, детей рожать да поднимать! А ты… Бабушка переживает, на валидоле только и живет, мать места себе не находит, а тебе все по фигу! Видишь ли, сладкой жизни захотелось, модные наряды напялить, физиономию раскрасить! Я еще могу понять девчонок, у которых в голове космический вакуум, но ты ведь умненькая, школу окончила с медалью. Откуда взялась эта мерзость?

Гулькин важно кивал. Часто и безостановочно, на подобии китайского болваничика.

Девушка глубоко вздохнула. Будто ей не хватало воздуха. Минут десять сидела молча, глядя мимо меня и Гулькина. Куда? Скорей всего, в себя. Оценивая случившееся и готовясь к неизбежной исповеди.

Заговорила тихо и медленно, отделяя фразу от фразы короткими паузами…

22

Несмотря на безденежье, безработицу и прочие реформенные беды в Доме Культуры «Машиностроитель» исхитрились организовать коллектив бального танца. Руководила им настоящий энтузиаст хореографического искусства, жена местного бизнесмена. Конечно, бесплатно. Роль аккомпаниатора выполнял… магнитофон. Балетными нарядами, арендой зала обеспечил тоже бизнесмен — Иван Петрович Ефремов. Большой любитель всех без исключения видов искусства, он посещал почти все репетиции, присутствовал и на концертах.

Месяца за два до дня проведения задуманного тем же Ефремовым конкурса красоты во время перерыва между занятиями к Верочке подошел солидный мужчина с проседью в прическе. Об его нерусском происхождении говорил только незначительный акцент да толстый, похожий на приклеенное к лицу полено, нос.

— Разрешите представиться, — вежливо обратился он к балерине. — Айвазян Михаил Егорович. Один из спонсоров предстоящего конкурса.

Глаза спонсора не шарили по девичьей фигурке, говорил он почтительно, вел себя пристойно. Не был похож на многих окружающих участниц коллектива самцов, готовых проглотить девушек, с ножками и с ручками, живьем. Будто креветок.

— Меня зовут Верой, — в свою очередь представилась Гнесина.

— Знаю. Вы — самая привлекательная, к тому же, талантливая балерина. Я уже давно наблюдаю за вами. Не сомневаюсь, вас ожидает блестящее будущее. Знаю, что вы живете вместе с дедушкой и бабушкой в коммуналке, школу закончили с серебряной медалью, собираетесь поступить в институт культуры.

Посыпались комплименты, один другого приятней. Айвазян словно окутывал девушку прозрачным покрывалом, пропитанным ядом обольщения.

Верочка не была наивной, следовательно, безмозглой курочкой, чтобы полностью верить кукареканью немолодого петуха. Общаясь с подругами, более опытными и знающими жизнь, чем она, многое узнала. Невнимательно выслушивая «инструкции» бабы Фени, все же впитала неприязнь к особям мужского пола, выработала привычку держать их на «предельном расстоянии».

И все же от слов чернокудрого красавца сладко кружилась голова и слабели ноги. Ничего опасного, приличный мужчина, покоренный девичьей красотой и умением вести себя, успокаивала она себя. Это не грубые одноклассники, не матерщинные подвыпившие мужики.

До чего же приятно слышать ласковые комплименты, видеть склоненную голову немолодого кавалера! Будто стоишь под теплым летним дождем.

— Одно плохо — наряды, как бы это выразиться, не соответствуют вашей красоте. Отсутствуют драгоценные украшения, которые так любят все женщины. Дешевые бусы на вашей шейке просто позорят… Но это исправимо. Поскольку я один из спонсоров, разрешите презентовать вам на платье и украшения тысячу баксов. Нет, нет, не вздумайте отказываться, или подозревать меня в нечистых намерениях!

Ей бы отказаться, гордо подняв голову и нахмурив стрельчатые брови, но сил не хватило. Представила себя в газовой балетной пачке, с золотым колечком на пальчике, тоненькими браслетами на ручках и… взяла протянутые деньги.

Айвазян ухаживал ненавязчиво, вежливо, не предлагал проводить ее домой, не приглашал в рестораны или на концерты. Тем более, не пытался обнять и поцеловать. Просто интересовался жизнью будущей балерины, ее успехами, подсказывал как нужно поступать в сложных ситуациях. Будто родной отец, опекал молоденькую неопытную девушку.

Как правило, встречались они в перерывах между занятиями среди прогуливающихся по холлу верочкиных подруг. Наедине — Боже сохрани!

Постепенно застенчивая девушка стала более раскованной и откровенной. Она поведала «другу» о своей матери и исчезнувшем отце, посмеиваясь, рассказывала о чудачествах престарелых бабушки и дедушки.

Однажды открыла секрет о заветном дедовом альбоме с изображениями каких-то орденов, который дед Пахом прячет в комоде с бельем. Прячет так неумело и неаккуратно, что и она, и баба Феня об этом отлично осведомлены. Не раз, когда дедушка спал или мылся в ванной, Верочка доставала этот альбом и любовалась его страницами.

А тетя Надя? Пусть некрасива, зато ужасно умная! Почти кандидат химических наук, вот минуют кризисы, изобретет что-нибудь новое, прославится! Обязательно прославится! Верочка восхищается соседкой и немного завидует ей.

Особое внимание дяде Паше. Ужасно талантливый писатель, начнешь читать его книги — не оторвешься! Дедушка Пахом плохо говорит, бабушка сказала: после инсульта. А вот Павел Игнатьевич отлично его понимает! Они подолгу беседуют, дедушка ничего не скрывает, обо всем рассказывает.

В свою очередь Михаил Егорович с восхищением рассказывал о жизни «свободных» девушек, зарабатывающих невероятные суммы тем, что развлекают богатых мужчин… Нет, избави Боже, никакой порнографии или сексуальных игр! Невинные развлечения: танцуют, поют, на подобии японских гейш, услаждают гостей приятной беседой. О политике, театре и кино, новых веяниях в литературе и в изобразительном искусстве.

Конечно, это не так уж просто — нужно иметь талант, соответствующее образование и тягу к творчеству. Некрасивых и не умеющих себя держать в то заведение не принимают. Конкурс огромный, на несколько освободившихся мест претендуют десятки, если не сотни, кандидаток. Девушки держат самый настоящий экзамен по многим дисциплинам, включая политэкономию и философию.

В начале Верочка возмутилась. Она не была такой уж наивной дурехой, чтобы не понять, куда ее сватают и какие «невинные» посиделки там происходят. Примитивный дом терпимости, замаскированный под какой-нибудь танцклуб или общество молодых политиков. Нет, туда она ни за что не пойдет, пусть даже на колени перед ней упадут, миллионы пообещают. Лучше жить в бедности, чем мазаться грязью в болоте, обложенном алмазами и драгоценными украшениями!

Айвазян был терпелив и настойчив. Постепенно, шаг за шагом, он разрущал построенные неопытной девушкой «редуты» и «бастионы», внедрял мысль о севершенной безопасности предлагаемого ей места работы.

Категорические отказы сменились неуверенными.

А однажды сооблазнитель предложил побывать в заведении увеселительного типа и самой убедиться в справедливости его доводов. Только в случае верочкиного согласия он будет ходатайствовать о зачислении ее в число сотрудниц заведения отдыха для состоятельных мужчин. Звучит-то как: состоятельных! Неужели это ни о чем не говорит?

Верочка кивнула: говорит, еще как говорит! А в голове причудливый фейерверк, сплетенный и расцвеченный будущим богатством, шикарными нарядами, множеством поклонников.

Айвазян несколько минут помолчал. Будто дал жертве возможность оценить свое блестящее будущее. Потом продолжил. Медленно и тихо.

Все это возможно только после того, как она добьется победы в конкурсе. Лично он не сомневается, но, к сожалению, далеко не все от него зависит. В случае провала все его ходатайства будут отклонены.

Айвазян отлично понимает, что девушка не верит ему. Или верит частично. Это понятно и об"яснимо, он нисколько не обижается. Пусть «осмотр» будущего места работы не только подтвердит его правоту, но и станет первым шагом в блестящее будущее.

Верочка поколебалась и согласилась. С одним непременным условие — пойдет не одна, в сопровождении подруги. Так будет надежней.

Михаил Егорович не стал возражать: с подругой так с подругой, ради Бога. Только она должна учесть, что вакантное место одно-единственное, лишняя претендентка может осложнить его задачу. Поэтому порекомендовал ничего не говорить подруге. Просто пригласить ее провести вечер в интересной компании.

Для девушек было устроено самое настоящее представление. В зале сидели благообразные бизнемены, пожилые и молодые, пили легкое вино, слушали девичьи песни, наслаждались великолепными танцами. Никто не целовался, не обнимался, певиц и танцовщиц не уводили в потаенные комнаты. Веселье сменилось серьезной беседой о приближающемся кризисе, об агрессивности НАТО и противодействии России.

За богато накрытым столом завязалась занимательная беседа о современном театра и перспективах его развития. Гости и сопровождающие их девушки со знанием дела обсуждали постаревших именитых актеров и поднимающуюся молодую поросль. То и дело мелькали имена американских и французских знаменитостей. Верочка с удовольствием слушала рассказы о жизни всемирно известных режиссеров и драматургов, поэтов и музыкантов.

Интересно, как собралась сегодняшняя компания: специально подобрали или гости купили некие входные билеты? Может быть, существуют даже абонементы?

Айвазян об"яснил: довольно солидная входная плата, которую взимают с богатых бизнесменов, идет на наряды, питание и сладости девушкам. В противном случае заведение немедленно обанкротится, сама видит, во сколько обходится тот же накрытый стол, какие наряды на девушках, какие драгоценности они носят

Домой Верочка возвращалась, будто в раскрашенном тумане. Из которого вытравлены все краски, кроме розовой и голубой. Все же как ей повезло! Какое счастье работать в приличном заведении, общаться с интересными людьми, носить шикарные платья и костюмы!

Она представила себе, как первую же получку принесет бабе Фене и едва не заплакала от счастья.

Ни предупреждения подруг, ни наставления бабушки так и не смогли вычеркнуть из ее характера природную тягу к справедливости и благородству. На этой благодатной почве выросла редкая по нашим дням наивность.

Шли дни. Приближался намеченный на конец месяца конкурс красоты. Соответственно усилился «нажим» на Верочку. Теперь Айвазян не уговаривал — почти требовал. Правда, требования были излишними — после посещения заведения для отдыха состоятельных мужчин девушка сама стремилась переселиться в него.

Успешно завершился первый этап: Верочка победила и стала «королевой красоты» города Дремова. Впереди — областной конкурс и… экзамены для поступления на работу. Выдержит ли она их или провалится?

— Не беспокойся, милая девочка. Я уже переговорил с некоторыми членами комиссии, уверен: тебя примут… Только одна неприятная для нас обоих преграда. Видишь ли, по существующим в заведении правилам, ты должна внести определенную сумму. В качестве своеобразного вступительного взноса. У тебя таких деньжищ, конечно, нет… Я бы мог наскрести — занять, получить кредит, но нужны гарантии.

— Честное слово?

— Если бы… Послушай, девочка, ты как-то упомянула о коллекции орденов, которая хранится у деда. Помнишь?

— Помню. Но дедушка ни за что с ней не расстанется!

— А зачем ему знать? Он же ежедневно не разглядывает свои «игрушки». Через месяц-другой мы выкупим их и возвратим на старое место. Подумай над этим вариантом. К сожалению, других я не знаю… Ты ведь хочешь работать у мадам Волокитовой?

— Хочу… Очень хочу!

— Тогда решайся.

— Но я даже не знаю, где дедушка прячет коллекцию!

— Захочешь — узнаешь. Ты — девочка умненькая, рассудительная…

Вскоре состоялся еще более непонятный разговор. В магазине, где прогуливались Надин и Верочка в поисках нарядов и хорошего белья.

— Узнала?

— Еще нет…

— Торопись. На освободившееся место об"явилась еще одна претендентка. Такая же красивая и талантливая, как ты. Она пообещала внести деньги в течении недели. Боюсь, как бы комиссия не передумала.

Шантаж, самый настоящий неприкрытый шантаж! Обычно покладистая, миролюбивая девушка взбунтовалась. Подумать только, ее толкают на воровство! И у кого — у родного дедушки. Ни за что! Мирная беседа превратилась в скандал. Окружающий начали оборачиваться, некоторые посмеивались.

— Ладно, успокойся, — недовольно проговорил Айвазян. — Придумаем другое, менее для тебя болезненное…

За день до этого Гнесина уже согласилась занять «вакантное» место в заведении, которое она посетила. Как предупредил «спонсор» — с испытательным сроком. Если не подойдет — ее уволят. По несответствию. В частности, при нарушении «распорядка дня» либо при отказе выполнить некие поручения, связанные с выполнением «работы».

Двухсмысленность последних слов проскользнула мимо ушей Верочки. Охваченная мечтами о предстоящей интересной жизни она ничего не слышала и слышать не хотела. Догадка о мерзком шантаже постепенно обесцветилась и исчезла.

— Есть только одна просьба, — тихо проговорил Айвазян, потирая затылок. — Не надо травмировать больных стариков, не говори им о своем переезде в Москву. Устроишься — навестишь. С подарками. То-то радости будет!

Конечно, он прав, подумала успокоившаяся девущка. Волнения и тревоги не избежать, а у бабушки слабое сердце, дедушка жалуется на постоянные головные боли. Далеко ли до беды.

— Не беспокойся — помогу, — ласково пообещал «спонсор». — После твоего от"езда навещу коммуналку и поясню бабе Фене ситуацию. Не сомневайся, найду менее болезненные фразы.

Девушка взирала на него, будто на икону в церкви. Не находила подходящих слов — заменяла их благодарными взглядами. Михаил Егорович смущался. Ничего особенного он не делал и не делает, человек человеку обязан помогать, иначе наше общество превратится в волчью стаю.

Оставалась единственная трудность — телохранители будущей «королевы». Но их он взял на себя. Переговорит с главным спонсором, добьется. Поездка на областной конкурс без охраны исключается. Сопроводил обещание все той же присказкой о волках и овцах.

В областной центр Верочка в сопровождении телохранителей поехала на машине вездесущего «спонсора». Когда выехали за город и повернули в противоположную сторону Громов заволновался. Почему они едут в Москву, а не в область? Айвазян об"яснил — необходимо заехать еще за одним пассажиром. И многозначительно поглядел на Бочурина. Тот понимающе кивнул.

Сначала Верочка не обратила на это внимание. Мало ли о чем сговариваются мужики? Может быть, заскочить в придорожный ресторанчик и выпить?

Петя не поддавался, настаивал на своем. Они с Сергеем отвечают за безопасность «королевы», дали слово доставить на конкурс. Отступать он не намерен. В доказательство достал из кармана пистолет. Айвазян, не оборачиваясь, поднял руку и резко опустил ее на баранку. Будто отдал приказ: пли!

Сергей Бочурин, односельчанин и друг Громова, выстрелил ему в голову.

Свернули на проселок, убийца столкнул труп в кювет. Даже валежником не забросал — оставил на виду.

Машина выбралась на шоссе и помчалась к Москве.

— Не волнуйся, Верочка, так надо, ничего ужасного не произошло. Громов, как говорится, был третьим лишним. Он мог помешать тебе устроиться на выгодную работу… Понимаешь?

— Понимаю, — тихо проговорила ничего не понимающая девушка.

Все произошло так неожиданно, что она не успела испугаться…

В заведении их приняла хозяйка. Ссылаясь на существующие правила, проводила девушку к врачу. Ничего особенного, при приеме на любую работу всюду требуют справку о состоянии здоровья. Верочка спокойно разделась, села перед молодым парнем в белом халате, вопросительно посмотрела на него. Дескать, мне медицинские осмотры не страшны — здорова.

Доктор поднялся, велел лечь на кушетку и вдруг… навалился на пациентку. Как она не сопротивлялась, как не сжимала ноги и не царапалась, вырваться не смогла. «Врач» стал первым ее мужчиной.

Когда она билась в рыданиях на широченной кровати в предоставленной ей коннате, невольно услышала за стеной оживленную беседу между хозяйкой и Айвазяном. «Опекун» сокрушался — продешевил, слишком мало запросил за такую конфетку, которая вдобавок ко всем своим прелестям — победительница конкурса красоты. Одно только это звание позволит хозяйке взвинтить цены.

Только тут Верочка все поняла.

— И все же не особенно загружайте новую шлюху, — понизив голос, неожиданно потребовал «спонсор». — Она мне понадобится для другой цели

— Заплатить столько баксов и не загружать?

Голос бандерши не такой, как при первом знакомстве — резкий, скрипучий. Айвазян говорит не менее резко, с угрожающими интонациями.

— Гляди, сука, не переиграй. Делай, как сказано, не то раскатаю твое заведение по бревнышку!

Больше ничего Верочка не услышала. В глазах забегали черные точки, она перестала ощущать свои руки и ноги, будто провалилась в черную пропасть. В себя пришла вечером. Недоуменно оглядела незнакомую обстановку. Кровать, тумбочка с настольной лампой, в углу — умывальник, рядом висит зеркало. Куда она попала, к кому? А где баба Феня и дед Пахом?

Вспомнила. Господи, какая же она дура? Наивная, доверчивая. Обвели ее вокруг пальца, продали в бордель, как продают породистых собак и кошек. Сейчас скромная коммуналка казалась ей такой милой, что снова покатились слезы.

Несмотря на требования похитителя и на туманные обещания бандерши, на следующий вечер ее подложили под немолодого, одышливого мужика. Подложили в буквальном смысле слова — насильно. Два охранника, обслуживающих заведение постарались. Потом — под худющего старика-полуимпотента. Потом…

Охотников попользоваться телом мисс Дремов оказалось предостаточно. И это не взирая на бешенную стоимость ее сексуальных «услуг»! Мужики менялись с такой быстротой, что она не успевала запоминать их.

Айвазян не появлялся. Скорей всего, начисто забыл о существовании «королевы», занялся другими аферами, сулящими большую выгоду.

Работать, девочка, работать, твердила ей хозяйка, пользуйся своей молодостью, постареешь — никто не позарится. тогда ничего не заработаешь. И сооблазнительно шептала о тысячах баксов, положенных на счет новой проститутки в каком-то коммерческом банке.

Верочке все было безразлично: и мужики, которых она вынуждена была обслуживать, и деньги, которые, якобы, накапливались. Бабу Феню и деда Пахома она старалась не вспоминить — стыдно!

Постепенно она успокоилась. Все равно ничего не изменить, придется терпеть. Новой путане пошили несколько модных платьев, отвели более удобную комнату. «Нагрузку» сократили. Наверно, хозяйка все же страшилась Айвазяна, не хотела обострять отношения с ним.

Однажды Верочка поинтересовалась состоянием своего банковского счета. Одновременно, спросила: сколько нужно выплатить для того, чтобы обрести свободу? Последовал туманный ответ: пусть работает, не думает о зряшном, наступит время, когда хозяйка подобьет бабки.

И еще одна мысль билась в голове «королевы красоты»: не забеременеть. Правда, ее кормили таинственными таблетками, но она не особенно верила им…

23

— Какая мерзость! — вырвалось у меня, когда Верочка замолчала. — Неужели все это останется безнаказанным?

Гулькин поморщился. Похоже, исповедь девушки не произвела на него особого впечатления — на нелегкой службе в уголовке он и не такое видел, не такого наслушался. Обычная картинка современной рыночной житухи. Все продается и покупается: недвижимость и «движимость», включая людей.

— Простите за грубость, Павел Игнатьевич, но вы не в меру наивны. Чтобы привлечь к ответственности за проституцию нужно схватить девицу не только во время совершения полового акта, но и в момент расплаты с ней клиента… Что же касается «похищения» — кто докажет, что девушку обманули? Кто? Она ведь, на самом деле, захотела поступить на высокооплачиваемую работу. За что и поплатилась. Нет слов, жалко девчонку, но… не больше… Единственная зацепка — убийство телохранителя, но нужно доказать причастность к убийству вашего красавца. Ну, это уже наши проблемы. На ближайшее будущее. Сейчас столько убивают, что прокуратуры и суда буквально завалены уголовными делами…

— И все же… Разве можно оставить без наказания мерзкое преступление? Есть же у нас, в конце концов, законы…

— Есть, — безмятежно согласился Гулькин — Именно поэтому ничего нельзя сделать. Ладно, Павел Игнатьевич, подумаем.

— Собирай вещи, — повернулся я к Верочке. — Поедешь с нами…

Девушка медленно поднялась, подошла к двери.

— Нет, дядя Паша, никуда я не поеду. Теперь у меня нет ни родных, ни другой жизни. Ну, сами подумайте, как я покажусь на глаза бабушке? Сгорю со стыда! Лучше останусь здесь. Я уже привыкла… А вы поскорей уезжайте — с вами могут расправиться, как с Петей…

Уговаривать, заставлять — бесполезно. Похоже, уже принято твердое решение, которое никакими силами не изменить. Лицо новой проститутки будто закаменело, слезы просохли и в глазах — неженская жесткость. Ладно, пусть пока все остается, главное нам с Гулькиным известно: место, где находится беглянка.

В одном Верочка права — нужно уносить ноги, вполне могут живыми не выпустить, Что до девушки, то я поклялся поднять милицию, прокуратуру, дойти до высоких сфер, но добиться освобождения глупышки, попавшей в паутину ловких дельцов. Нагряну в заведение с оперативниками, заставлю хозяйку притона признаться в совершенных ею преступлениях. Если понадобится, не постесняюсь применениь самые настоящие пытки. Торговка женским телом заслуживает соответствующего наказания.

Пусть сторонники прав человека хоть до упаду твердят о недопустимости издевательства над преступниками, пусть привлекут меня к уголовной ответственности. На все согласен. Небось, постигла бы дочерей этих миротворцев участь Верочки — заговорили бы по другому…

— Уходим? — спросил Федор, доставая пистолет. — Вы, конечно, без оружия?

— Не брать же мне с собой пишущую машинку, — несмотря на непростую обстановку, пошутил я.

Девушка будто смотрела в воду — когда мы с Гулькиным появились в приемной, выход в холл блокировали четверо амбалов с ножами и кастетами. Пистолетов не видно, но я уверен — они обязательно появятся. Угрожающие взгляды, собачье ворчание, матерщина — все это наглядно показывает намерения охранников борделя.

За их спинами черной вороной металась хозяйка.

Видимо, каракатица подслушала наш разговор с девушкой и сполна оценила грозящую ей опасность. Заведение до отказа забито клиентами, все проститутки в ходу, да еще признание этой дряни Гнесиной. Сыскари, о том, что нежелательные посетители именно они, могут лишить ее средства добывания немалых денег. Убить, по тихому вывезти за город, закопать в лесу — единственное спасение.

— Только тихо, мальчики… Не стреляйте — напугаете клиентов… Ножиками их, ножиками…

«Мальчики» медленно пошли нам навстречу. В третий раз на меня глянула смерть, черная, неминуемая. Она затаилась на острых ножах, шипах кастетов, в стволах пистолетов, готовых выцпрыгнуть из карманов курток.

Где же Семен? Почему телохранитель, приставленный ко мне Доцентом, не спешит на выручку?

— Назад!

Гулькин резко втолкнул меня в коридор, откуда мы только что вышли, запер двери и с пистолетом в руке прижался к стене. Я невольно последовал его примеру.

В дверь ломились с такой силой, что создавалось впечатление — бьют огромным тараном.

— Выходите, падлы! Все одно — кранты.

— Хмырь, тащи со двора бревно… Просадим…

— Стреляй!

И — карканье хозяйки.

— Нельзя стрелять… Коиенты… Лучше — с черного хода… Один здесь постережет, остальные с заду… Пошли, покажу…

Значит, существует черный вход? Если бандиты проникнут через него в коридор — действительно, кранты. Я вооружился невесть как попавшим в коридор массивным табуретом, шагнул было к комнате, в которой мы только что разговаривали с Верочкой, но Гулькин остановил меня.

— Приготовьтесь, — шепнул он, осторожно поворачивая ключ в замке. — Сейчас устрою им варфоломеевскую ночь.

Дверь резко распахнулась. Бандит не успел поднять пистолет, как получил две пули, одну за другой, и свалился рядом с убитым Семеном. В спине моего телохранителя торчит здоровенный нож.

Горевать и охать нет времени. Услышав выстрелы в холле, качки возвратятся и мы ляжем рядом с посланцем Геннадия Викторовича. Мы выбежали из особняка. Сторож, охраняющий ворота, получив удар по голове табуретом, свалился. Дорога открыта! Выбрались на улицу и Гулькин принялся дозваниваться до уголовного розыска, неважно — районного или городского.

Сыщики и оперативники примчались на удивление быстро. То ли подогнал их взволнованный голос Гулькина, то ли они получили сведения о разборке в заведении «лечебного массажа» из других источников.

Когда мы ворвались в холл бывшей райкомовской гостиницы, я вытаращил глаза.

Не было не только трупов, исчезли следы крови. Четыре охраника сидели на диване и читали газеты. Администраторша в кокетливом белом халатике листала учетный журнал. Лицензия снята со стены и выставлена на стол. На подобии непробиваемого щита. Встретили нас удивленными взглядами. Дескать, что случилось, по какой причине врывается в мирное лечебное учреждение милиция с автоматами наизготовку?

Оперативники пояснять и оправдываться не стали — прислонили бандитов к стене, обыскали. И, конечно, ничего не нашли, кроме милицейских дубинок, на ношение которых тут же представлено соответствующее разрешение.

Все тихо, мирно, в плном соответствии с правилами и законами. Никакого криминала.

Капитан, возглавляющий оперативную группу, покосился на Гулькина. Очередной псих на его голову! Убийства, трупы, покушение на сотрудника уголовного розыска и известного писателя — надо же придумать такое!

— Ищите, — упрямо буркнул Федор. — Из дому не вынесли, где-то спрятали в помещении!

Здание переворошили от подвала до чердака. Из комнат вывели насмерть перепуганных «больных» и полуголых, замотанных простынями «массажисток». Девицы плакали, вернее, изображали плачущих, мужчины возмущались.

Проверка документов, личный обыск. Испуганные заверения «новых русских» о непричастности к невесть каким преступлениям, визг и фальшивые рыдания проституток заполнили приемную и холл.

Спокойно стояли только двое: хозяйка и Верочка. Обменивались гневными и презрительными взглядами.

Наконец, нашли. Трупы бандита и Семена оказались в большом холодильном шкафу, куда в спешке их засунули.

Обслуживающий персонал борделя и проституток во главе с хозяйкой и администраторшей посадили в машины и увезли для более подробного разбирательства.

— Ну, что, Павел Игнатьевич, домой? — спросил Гулькин, убирая пистолет в наплечную кобуру. — Честно говоря, спать хочу зверски.

Он еще и спать может? Наверно, обедать-ужинать тоже. Приедет домой, выхлестнет с устатку граммов двести водочки и завалится к супруге под бочок. Глядишь, и любовью займется… Нервы типа корабельных канатов — позавидуешь.

А у меня — ни в одном глазу. Пока не выручу Верочку, не смогу ни есть, ни спать. Одно хорошо — девушка сейчас не в лапах сексдельцов, она под надежной охраной милиции. Как выразился парнишка-конвоир, когда вел меня на очередной допрос к продажному следователю: не все в милиции гады, большинство — честные, порядочные.

Дай— то Бог!

Пожелал огорошенному сыщику хорошего сна и доброго аппетита, помчался к Стулову. Единственному человеку, который может мне помочь. На Доцента слабая надежда, у него одного за другим выбивают помощников. За короткое время — вежливый и культурный Тимур, за ним — грубоватый Сергей и вихрастый водитель, теперь — Семен. При таких потерях Доценту не до освобождения какой-то девчонки.

Для меня потери банды не только ощутимы, но и страшны. Ибо трое убитых парней были приставлены ко мне Доцентом в роли телохранителей. Получается, что я причастен к их гибели. Так сказать, без вины виновен.

Есть о чем задуматься. Как бы бандитский босс не связал убийство своих шестерок с оставшимся в живых их подопечным.

Поэтому надеяться на Геннадия Викторовича, все равно, что на дырявый зонтик при проливном дожде.

Остается один Стулов.

Начисто позабыв о грозящей мне опасности, под носом у летящих машин я перебегал улицы, мчался по эскалаторам в метро, будто пацан, опаздывающий на свидание, втискивался в автобусную тесноту. Подгоняла мысль о Верочке, сидящей сейчас в тюремной камере в обществе проституток и воровок.

— Что случилось? — безошибочно расшифровал паническое мое состояние Стулов. — Почему ты такой бледный? Опять — покушение?

Василий попрежнему сидел над своими четвертушками. Похоже, он вообще не расстается с ними. Ни днем, ни ночью, ни за обедом, ни в туалете. Вполне может быть, что криминальные записи и жену ему заменяют. Но сейчас он оторвался от обычного своего занятия, поднялся и подошел ко мне. Не удивлюсь, если примется считать мой пульс и измерять давление.

— Слушай внимательно… и помоги… Сделай все, что в твоих силах. Вопрос жизни и смерти… Обстановка накаляется…

Признаюсь, мой рассказ далек от внятного изложения событий, запиши его — ни один любитель детективов, будь он даже трижды юристом, ровным счетом ничего не поймет. Коровье мычание, по сравнению с моим рассказом, свехораторское мастерство.

А вот Стулов, похоже, понял.

— Я тебе не раз говорил: не суй дурную башку в горящую печь! А ты что делаешь, дерьмовая душонка? Набег на бордель, перестрелка, трупы… И что ты после всего этого ожидаешь от меня? Конкретно.

Васька прав на все сто процентов. Я покорно склонил голову. Будто положил ее на палаческую плаху. Действительно, гоупостей наделано немало Заключительная — обратиться к Стулову с просьбой о помощи. Кто он: всемогущий колдун или Исус Христос, или Геракл? Обычный человек, да еще израненный. Что можно ожидать от него? Сочувствиями и сожалениями я набит, как сеновал высушенным сеном в предверии зимы.

— По меньшей мере — совета. Как выручить Верочку?

Василий снова уселся на привычное место, поманипулировал с чертовыми четвертушками, взял свежую, что-то записал на ней. Потом посмотрел в окно, на стекле которого догоняли друг друга дождевые капли.

— Так и быть, попробую. Есть в генпрокуратуре один приятель. Если сможет, главное — захочет… Звякни через пару дней…

Я представил себе Верочку в камере, где она проведет «пару дней» и содрогнулся. То ли обрушившиеся несчастья сделали меня сентиментальным хлюпиком с явными признаками сдвига мозговых извилин, то ли я был таким от рождения и просто не замечал, но вдруг ощутил на глазах влагу. Стыдливо отвернулся и пальцем смахнул ее.

— А сейчас позвонить не можешь?

Стулов усмехнулся.

— Такие дела по телефону не решаются. Это — первое. Теперь — второе. Моему прокурорскому приятелю необходимо время для того, чтобы вникнуть в суть обвинений, выдвинутых твоей протеже. Не так-то просто вынести постановление об освобождении… Мне кажется, тебе нет смысла сейчас уезжать из Москвы. Почему бы не пожить у того же Груши, которого выписали на больничный. Посиди с ним, поговори — он заслуживает такого внимания.

— Витька дома? У него же две дырки в груди, ему не меньше месяца валяться на больничной койке!

— Ты прав: Грушу продырявили. Но на редкость аккуратно, ни сердце, ни легкие не задеты. Парня заштопали, подкормили лекарствами и отвезли долечиваться домой. Соседка навещает, кормит, убирается. Благодать! Только одного тебя не хватает для полного счастья. Послушай меня, поезжай. Хотя бы на пару дней.

— А как же быть с ожидающим меня Костей? Он же взбесится, черт-те что подумает, бросится искать…

Василий снова улыбнулся. На этот раз улыбка лишена присущего сыщику ехидства, наполнена добротой и пониманием. Богатейший арсенал улыбок у парня! Здесь тебе и ехидные, и добрые, и злые, и презрительные. Короче, полная обойма зажигательных, бронебойных и еще черт знает каких боеприпасов.

— Уговорил. Езжай. Но если расплюешься с Пудовым — я не при чем.

Я согласился не подставлять сыщика. Но уходить не собирался, ибо остался невыясненным «проходной» вопрос, не относящийся ни к верочкиным приключениям, ни к алкогольному пасынку или проклятущей коммуналке…

«Не относящийся» — слишком сильно сказано: так или иначе он влияет на развитие событий вокруг меня.

— Скажи, Вася, зачем тебе потребовалась таинственность в наших с тобой отношениях? Почему ты предпочел находиться за кулисами, выпустив на авансцену неопытного человека? В качестве приманки? Или продемонстрировать свою хватку? Если так — глупей трудно придумать! Только, прошу, не пытайся запутать меня в своих ментовских абракадабрах, отвечай по человечески: ясно и четко.

— Ну, и наивняк же ты, Пашка, — удивился Стулов. На полном серьезе, без обычных улыбочек разного окраса и такого же разного назначения. — Неужели трудно сообразить? Глупая курица и та, небось, давно разгребла бы навоз и вытащила зерно, а ты… Просто мне нужно было дать тебе свободу, не давить, не навязывать свое мнение… Дошло?… А ты вообразил: хитрит, зануда, набивает себе цену, сам прячется, а писателя-недоумка подставляет… Так, ведь? Признайся, мысленно так матерился в мой адрес, что любой пахан застесняется.

Я вынужденно признался: именно так и подумал, да, матерился, да, мечтал заехать по физии. Сейчас все понял.

— Ну, если понял — не безнадежный дурень, есть надежда на окончательное излечение.

«Недоумок» отделался смущенным смешком. Спорить со Стуловым все равно, что продираться через заросли колючего кустарника — сплошные занозины…

24

Добрался я до Дремова, когда уже начало темнеть. Странно, но недавней боязни как не бывало — мысли о тяжелой судьбе Верочки будто вытолкнули из головы все другие. В том числе, о Машеньке, бывшей жене, так и не вымаранойой из моего паспорта и, что грешить, из сердца.

Какое обвинение могут выдвинуть против обычной проститутки из завеления для отдыха состоятельных мужчин? Точно известно одно: на месте «преступления» Верочку не взяли — в ее комнате «клиента» не было, он с ней не расплачивался. В убийствах участия она не принимала — это мы с Гулькиным можем подтвердить под присягой.

То, что девушка находилась в борделе? А что в этом криминального? Навестила подругу, напросилась на ночлег. Мало ли какие могут быть причины, не подведомственные милиции.

Короче, арест Верочки ничем не оправдан. Любой мало-мальски грамотный адвокат легко добьется ее освобождения. Тем более, знакомый Стулова, сотрудник гепрокуратуры.

Тогда откуда у меня сосущее чувство тревоги?

Быстро щагая по знакомому маршруту, я постарался переключиться на другую тему, выбить из сознания образ внучки бабы Фени. Обычно такие «маневры» мне удавались, но на этот раз не получилось. Верочка сидела в сознании забитым по шляпку гвоздем.

Миновал пустырь. Когда-то на нем собирались строить шикарное здание поликлинники с пристроенным помещением для лечебных процедур. Потом грянула перестройка, за ней — развал государства, прогремел страшный кризис. Вот и остался памятником прошлого черный, будто выженный, пустырь с потрескавшими фундаментами, которые успели заложить, и искареженым забором. Вернее. остатками от него.

Отличное место для бомжей и алкашей. Милиция сюда, если и заглядывает, то редко — лишняя головная боль.

Неожиданно я остановился. Казалось бы, бояться нечего — вокруг не видно ни одного человека. Просто я ощутил одиночество. Сейчас — голый, незащищенный, не прикрытый от возможных случайностей надежной охраной. Типа улыбчивого Семена.

Но что толку стоять в позе охотничьей собаки, увидевший дичь. От этого ничего не изменится.

Стараясь не перейти на бег, я миновал пустырь, свернул на улицу, ведущую к умолкшему заводику запчастей для моторов. Тоже последствие разгромного кризиса. Сейчас пройду мимо чахлого скверика с тремя покареженными лавочками, миную переулок со странным названием «Глухой», от него до дома — рукой подать.

Возле изломанной ограды скверика я резко остановился. Будто в темноте напоролся на неожиданно возникий столб с разбитым фонарем.

На крайней лавочке сидят… Надин и Виталий. О чем-то оживленно беседуют. Пасынок нагло оглаживает выпуклую грудь коротышки, она не сопротивляется, не отталкивает жадную мужскую руку.

Ах ты, шлюха! Заверяла доверчивого соседа в непромокаемой любви и верности, мечтала о создании семьи. А сейчас что вытворяет! Впечатление: минута-другая и она растелешится под молокососом. Ну, погоди, дерьмовая торгашка, заявишься еще раз в мою конуру — поговорю по мужски, с соответствующими присловьями.

Во мне бушевали ревность обманутого мужика. И эта «буря» едва не толкнула на необдуманный поступок с непредсказуемыми последствиями: набить морду сопернику на глазах его любовницы. Надо бы, конечно, ей тоже, но дурацкое воспитание не позволяет поднять руку на женщину.

Нет, на это не пойду, во время остановил я карающие кулаки. Здоровенный пасынок размажет меня по стволу векового дуба, разотрет в порощок, выбьет идиотские мозги. И от души посмеется над опозоренным, избитым мужем матери.

Нет, рисковать сейчас нельзя! Верочка — в тюрьме, кроме меня, у нее нет человека, который может помочь. Была бы она на свободе и вне стен борделя, ни на минуту бы не сомневался. Мысленно я врезал кулаком по наглой, слащавой улыбочке Витальки, послал его в нокаут. Господи, когда еще появится возможность расправы с подонком!

В пустынном ночном скверике слова разносились с пугающей ясностью. Будто парочка находится не в десятке метров, а на расстоянии вытянутой руки.

В основном говорил Виталька, Надин отмалчивалась.

— Твой бывший муж раскаялся в ошибке. Он любит тебя и хочет восстановить разрушенную семью. Веришь ли, ночи не спит, курит, чуть не плачет. Вот и попросил меня переговорить с тобой, предложить мировую.

Странное несоответствие! Возбуждающе ощупывает женскую грудь и… сватает за другого мужика. Конечно, с белой отметиной в черной прическе. Будто раскаявшийся Айвазян послал Витальку продегустировать бывшую жену на предмет ее готовности к «воссозданию семьи». Глупей не придумать!

— Почему молчишь? Любая женщина мечтает о домашнем уюте. Неужели надеешься охомутать долговязого соседа?

«Долговязый сосед», конечно, я. Сознательно или подсознательно, но Виталий предпочитает не афишировать наши с ним «полуродственные» отношения. Признаюсь, это устраивает и меня тоже — признаваться перед окружающими, даже перед коротышкой в позорном «родстве» — неприятно и зазорно.

Пока я размышлял над витиеватыми поворотами жизни, беседа на лавочке развивалась своим чередом.

— Но я ведь пригласила вас на свой день рождения. Погляжу на поведение Михаила… Тогда решу… Он обидел меня, очень обидел! Такое не прощается. Вернее, прощается не сразу.

— Понимаю, — посочувствовал хитрец, ощупывая колени Надин. Словно намечал следующий маршрут. — Сама понимаешь — ночевать в Дремове негде, последняя электричка укатила. Неужто позволишь валяться на этой лавке?

Действительно, последняя электричка на Москву ушла полчаса тому назад. Виталий специально опоздал на нее или случайно? Скорей всего, специально. Обработка коротышки, похоже, подошла к завершающему этапу.

Неужели Виталия притягивает бесформенная фигура немолодой женщины, ее изрядно поношенные прелести? Молодой, здоровый парень, зачем ему бесформенная развалюхи, когда вокруг разгуливают симпатичные самочки, бросая на него призывные взгляды?

Нет, только не это…

И вдруг меня осенила неожиданная по простоте догадка: пасынку понадобилось проникнуть в коммуналку на вполне законных основаниях. Опередить меченного папочку. Цель проникновения пока не ясна, ее предстоит продумать.

— Нет, Виталий, только не это! — Надин осторожно отстранила коленки, укрыла их подолом. — Иди к Михаилу Егоровичу — у него в Дремове есть квартира. Не откажет приятелю в ночлеге.

А к кому прикажете ему идти, если не к родному отцу? Или пасынок не знает, кем ему приходится мужик с седой отметиной на башке? Сомнительно. Наверняка, Айвазян успел отрекомендоваться. Для того, чтобы покрепче привязать к себе молодого забулдыгу… Зачем тот ему понадобился? Возможно для какой-то преступной операции.

Обозленный отказом Виталий перешел на полную открытость. До предела мерзкую.

— Прикажешь мужика трахать? Так я не «голубой», мне телка нужна.

Вместо возмущения, Надин весело рассмеялась. Видимо, ее развеселило поведение кавалера. Или его заверение об одноцветии с большинством мужиков.

— Что-то не пойму за кого меня сватаешь: за Михаила или за себя?

Виталий ловко запустил руку Надин за пазуху, лезть под юбку не отважился — успел изучить норов телки. Недолго и по физиономии заработать, ручка у ней — дай Боже, долго придется лечиться примочками.

— Все, свидание окончено! — отпрянула химико-торгашка. — Прощай, малыш. Советую подобрать подругу помоложе. Я свое уже отыграла. Спать хочется. Завтра встретимся и… договорим. Михаилу так и передай: все зависит от него. Если он действительно раскаялся — подумаю. Придуряется — пошлю по известному адресу. Повторяю, окончательное решение отложим до юбилея.

Итак, все решится во время празднования дня рождения? Почему, что должно произойти до этого? Впрочем, не стоит ломать голову, для этого у меня имеется Васька. Занесет очередную новость на свежую четвертушку и будет до умопомрачения передвигать ее.

Вырвавшись из об"ятий парня, Надин побежала по улице. Так близко от меня, что я ощутил запах знакомых духов, которыми она не просто обрызгивает себя — обливается.

Виталий смачно выматерился, подтянул штаны и пошел в другую сторону. Через мрачный пустырь. Видимо, все же — к Айвазяну.

Я немного погулял возле родного под"езда, обдумывая дальнейшие шаги в затянувшейся «шахматной» партии, мысленно подвигал фигуры, главная из которых на сегодняшний день — королева красоты города Дремова. Надин прыгает туда-сюда на подобии резвого коня. Баба Феня неподвижно стоит бравым офицером, простреливает все подходы к внучке. А дед Пахом? Он единственный, которому я не подобрал шахматной фигуры.

Когда отпер входную дверь и окунулся в душную атмосферу коммуналки, Надин, успевшая переодеться в прозрачный халатик, дежурила в пустом коридоре. Тронное место на сундуке пустовало — баба Феня отконвоировала мужа в спальню и теперь бдительно охраняет его покой: лежит рядом и визгливо похрапывает.

— Наконец-то, появился, — с ходу прижалась ко мне жирныии телесами сдобная соседка. — Хотела заснуть без тебя — не получилось. Измаялась, провертелась на постели — бесполезно. Поняла — без «снотворного» не усну. Пошли ко мне — убаюкаешь.

«Снотворное» — иносказательное наименование сеанса секса, предлагаемого моему вниманию. С последующем венчанием. Которого, несмотря на все старания она еще не достигла. И не достигнет!

Кажется, коротышка охотится за двумя зайцами. Нет, за тремя! Завидный аппетит! Колеблется, кого подстрелить. Виталька, он же Виктор, по возрасту и темпераменту намного желанней сухопарого писателя, но ему, похоже, нужно одно — побаловаться. Надеяться на большее — зря тратить нервы. Бывший муж опробован и изучен, никакой семьи строить он не собирается, преследует какую-то цель. А вот писатель не из сластолюбцев, человек солидный и порядочный, с ним можно создать надежную ячейку современного общества.

Вот и колеблется, врет напропалую, ласкается кошкой, рассчитывающей на получение лакомого блюдца с молочком либо — сметаной. Заполучить приличного мужа — страстное желание почти всех женщин. Надин — в их числе.

— Извини, но я страшно устал, бегая по издательствам. Предпочитаю — на боковую. А ты перед сном разве не прогулялась? Говорят, вечерние прогулки полезны для здоровья.

Своим вопросом я предоставил Надин возможность перестать лгать, честно признаться во встрече с Виталием. Но она решила не открываться. Ну. что ж, любой человек — властелин собственных поступков, пусть врет дальше. А я послушаю.

— Гулять без тебя? — соседка прижалась еще крепче. Под халатиком призывно задрожали вялые груди, которые недавно бесстыдно разминал пасынок. — Нет, без тебя не прогулка получится — мучение… Загляни ко мне, что-то расскажу.

Обещание рассказать нечто таинственное и до боли нужное — старо, как наш мир. Примитивная приманка, затягивающая в силок доверчивого мужика. А у меня, между прочим, имеются дела поважней. Костя, наверняка, не спит, бегает из угла в угол, не зная, что делать.

С другой стороны, отказаться от предлагаемого «общения» — нарушить некую непрочную ниточку, протянувшуюся между мной и не раскрытой до конца Надин.

Почему не раскрытой — понятно без дополнительных раздумий. К примеру, какие отношения между ней и бывшим ее мужем? По своему ли желанию действует Виталий, он же — Виктор, набиваясь в сваты и, одновременно, в любовники к немолодой бабе, или по поручению своего отца? Что таится за кулисами намечаемого юбилейного празднования?

Мысленно набросал добрую дюжину подобных вопросов и рещил — все же придется навестить комнату соседки. Конечно, после разговора с Костей.

— Иди, готовься, — подтолкнул я, исходящую потом, женщину к дверям ее комнаты. — Переоденусь, обмоюсь и приду.

Не успела скрипнуть плохо смазанная дверь коротышки, ей ответила таким же скрипом стариковская. Выглянул заспанный дед Пахом, ощупал взглядом родной сундук. Проверил сохранность древнего велосипеда и лыж, подозрительно поглядел на меня. Исчез, будто его втянули в спальню за резинку трусов. Может быть, на самом деле втянули? Баба Феня.

Слава богу, тощая старуха в коридор не вышла, не вцепилась в меня острыми коготками вопросов о судьбе внучки. Эти вопросы и предположения без того расцарапали мою излишне ранимую душу, оставили на ней не один десяток шрамов и зазубрин.

Да и что я могу поведать страдающей бабке? Рассказать в событиях в заведении для состоятельных мужчин? Отпадает — инфаркт либо инсульт обеспечен, до конца жизни не прощу себе. Врать и дальше не хватает сил и совести — без того заврался до самого предела.

И я поторопился скрыться в своей комнате.

Костя не спал — сидел за столом, блаженно потягивая крепкий ароматный чай. Выстраивал на столе пистолетные патроны. Сталкивал, переставлял местами, строил замысловатые фигуры.

Странное хобби у сыщиков. Один забавляется с четвертушками бумаги — вдумчиво, серьезно, будто решает уравнение с множеством неизвестных. Другой так же серьезно фокусничает с патронами.

Взгляд, которым мой новый телохранитель одарил загулявшего подопечного, вряд ли можно назвать радостным. Скорей — наоборот. И расщифровывался этот вгляд не только тревогой за мою жизнь. Костя изнывал по причине скудности полученной информации. На подобии компьютерного принтера, который переработал внедренную в него пачку бумаги и недовольно посылает сигналы — пи…пи…пи — требует пополнения.

— Явились, не запылились, — недовольно пробурчал он, когда я вошел и плотно закрыл за собой дверь. — Я уж хотел на розыск подавать. Всероссийский. С вами, Павел Игнатьевич, не соскучишься… Ну, да, ладно, переживем. Слава Богу, в целости и сохранности. Пейте чай и рассказывайте.

Снарядил патронами одну обойму, другую. Вщелкнул в «макаров», запасную спрятал в карман куртки. Вопросительно уставился на меня.

От чая я не отказался — слышал: успокаивает нервную систему, нормализует дыхание и сердцебиение. Все это после событий в Москве мне просто необходимо.

Вкратце передал сыщику историю посещения плохо замаскированного борделя. Можно сказать, вообще не замаскированного — разрешенного властями, залицензированного, вносящего в городскую казну немалые прибыли в виде налогов.

Странно звучит, не правда ли, сочетание слов «бордель» и «налоги»? Впрочем, в наше время все поддается налогообложению, все, без исключения, подкармливает проводимые реформы. От пьянства до унитазных услуг.

Умолчал, конечно, о страшной смерти Семене. Главными и единственными героями схватки в доме терпимости обозначены: тощий писатель и пузатый сотрудник дремовского уголовного розыска. Противостояли им хозяйка-каракатица и ее охранники. Единственная пострадавшая, не считая двух трупов, бедная внучка бабы Фени. Которую так и не удалось вытащить из вонючего болота, засосавшего ее.

— Да, девчонке не позавидуешь, — пожалел Верочку Костя. — Попала в мясорубку. Как бы не перемололи вместе с настоящими преступниками. И такое бывает. Вообще-то, думаю, ничего страшного не произойдет, посидит пару деньков — наберется криминального умишки, поймет что к чему. Ежели не испорчена — выкарабкается с минимальными потерями… Завтра звякну дружкам в министерство — есть у меня солидные и разворотливые — авось, помогут.

За одну только последнюю фразу я простил персональному своему сыщику бесцеремонность, разновидность ехидных ухмылок и ядовитых предположений. Возможно, «дуэт» в составе генпрокурорского приятеля Стулова и министерского — Кости совместными усилиями выдернут из тюрьмы бедную девочку.

— Спасибо, Костя, не забуду… Что нового у тебя?

Парень насмешливо поиграл белесыми бровями. Дескать, о какой «новизне» можно говорить после рассказанного тобой? Мои новости выглядят пигмеями перед твоими великаньими.

Я пропустил шевеление бровей мимо сознания, допил чай и принялся готовить постель. Мне сейчас не до анализа ехидных сравнений и насмешливых иносказаний — очередное «свидание» с коротышкой позволит напитаться информацией. Нужной и ненужной, важной и неважной, прокопченной и скоропортящейся. Авось, кое-что из этого «супового набора» пригодится.

Сейчас — Костя.

— Не отмалчивайся, друг. Говори, что случилось?

— Ну, если так интересует, слушай.

Оказывается, вечером, как и было обещано, в коммуналке об"явилась та самая дамочка, торгующая недвижимостью. На этот раз без покупателя. Высокомерно спросила: что решили жильцы, когда намерены освободить практически уже проданную квартиру? Почему не видно собранных чемоданов и узлов? Косте показалось, что ее больше всего интересуют именно чемоданы. Выложила на сундук, заменивший ей стол, перечень вариантов.

Выглянувший из спальни, будто зверек из норы, дед Пахом встрепенулся, но возражать не стал. Прислонился к стене и застыл. Наверно, баба Феня обработала мужа, заставила его покориться.

Ногинск, Кострома, Клин, Березовка… Второй-пятый этажи… общая площадь, жилая… совмещенный-раздельный санузел… кухня… балкон… Если нет желания покидать родной Дремов — ради Бога, имеются квартиры на окраине. С максимумом удобств.

Господи, за что им привалило этакое счастье! Чем они умилостивили небеса? Жить в отдельной квартире, бродить по ней хоть в пижаме-халате, хоть нагишом, дышать воздухом на балконе или на лоджии. Благодать!

У женщин снова заблестели глаза, покраснели щеки. Читая и перечитывая сооблазнительный список, они тяжело дышали. На подобии бегунов, завидящих заветную ленту финиша. С выставленными для победителей призами. Или как голодные при виде витрины, заполненной деликатесами, предлагаемыми фактически бесплатно.

Не раз и не два обливающие друг друга помоями оскорблений, подсматривающие и подслушивающие, невесть по какой причине — соперницы, обе женщины читали предложенный им список, как верующие читают Библию или Коран. Обменивались понимающими радостными взглядами, едва не целовались. Старуха глотала слюни, у Надин подрагивала голова,

Дамочка искривила губы в презрительной усмешке и добавила жару. Дескать, погрузку, перевозку, разгрузку и под"ем на этажи мебели берет на себя покупатель, он же организует косметический ремонт нового жилья. Пусть осчастливленные жильцы возносят хвалу Всевышнему. Переселенцам только и остается, что выставить в коридор собранные и упакованные вещи.

Нечто подобное женщины слышали при первом посещении коммуналки покупателем и продавщицей, но, в сочетании с предложенными вариантами переселения, это, уже обещанное и мысленно зафиксированное, вдруг приобрело особую ценность.

Ответы обоих женщин, старой и молодой, отличались редким согласием. Они дружно настаивали на немедленном, этой же ночью, переезде. Баба Феня выбрала Ногинск, Надин предпочла Клин. С единственным условием: по соседству должен поселиться кандидат в ее супруги, тощий писатель с неустроенным бытом.

То— есть, как можно легко догадаться, предприимчивая бабенка имела в виду меня. Не подозревая, что сосед -настояший и будущий — давно окольцован, ходит в ошейнике на коротком поводке.

Впрочем, это к делу не относится и никого не касается.

Костя малость помедлил, с удовольствием отслеживая мою реакцию на подробное изложение требований коротышки. Не дождался, разочаровано вздохнул и продолжил.

Дамочка согласилась. Конечно, если согласится будущий супруг Надин.

Коротышка, вызывающе глядя на старуху, заверила: все будет так, как она скажет.

Судя по заблестевшим глазам, представительница фирмы по продаже недвижимости уже праздновала победу и подсчитывала доход, который прийдется на ее долю.

Все испортил упрямый дед Пахом. Оттолкнулся от стены, прошкандыбал к родимому сундуку и заслонил его тощим телом. Больше обычного пересыпая и без того невнятные выражения словосочетаниями неизвестного назначения типа «енто самое», «то-то и оно», «как бы не то», он категорически отказался покинуть любимую коммуналку с ее тараканами и сомнительными удобствами.

Ему, видите ли, здесь нравится, вот и весь сказ. В отдельной квартире жить нос к носу со старухой — никакого тебе удовольствия, одно расстройство. Нет, трижды-четырежды нет! Из коммуналки он никуда не поедет, пусть продавцы-покупатели зря не теряют времени, не уговаривают — не подастся и все тут! Он знает свои права, силком его не переселить — созовет милицию с разными омонами и собрами, пошлет жалобу аж самому президенту.

До того разошелся, что перешел на визгливые вопли. Голова трясется, ногами топочет.

Баба Феня набросилась на мужа, даже стучала сухоньким кулачком по его согбенной спине. Будто пыталась выколотить из супруга дурацкое упрямство. Надин, с другой стороны, с такой же активностью внушала старику будущую райскую жизнь с отдыхом на балконе и сидением в престижном туалете.

Захочет он пообщаться с кем-нибудь, кроме бабки, ради Бога, выйдет на лестничную площадку, позвонит в соседнюю квартиру, вызовет к себе такого же заплесневелого деда либо напросится к нему в гости. Пожалуйста, никаких тебе запретов, занимайся чаепитием, вспоминай молодость, крой матерками нынешние реформы или проклятую прошлую диктатуру.

Ничего не помогло. Дамочка удалилась разочарованная и рассерженная. На прощание предоставила новый срок для раздумий и перевоспитания вздорного старика — два дня. Многозначительно повторила сказанное ранее: о других мерах, которые при оокончательном отказе будут приняты.

— Кажется, штурм проводится по нескольким направлениям сразу, — задумчиво поставил «диагноз» сыщик. — Ваш пасынок со своими дружками изо всех сил старается проникнуть в коммуналку, неизвестный нам «покупатель» намеревается не только купить далеко не престижную квартиру, но и покопаться в чемоданах ее жильцов. Если сопоставить все это и провести, пунктирную пока, линию к непонятному похищению девчонки — получается занятная картина. С опасным подтекстом. И для стариков и для вас лично. Но, думаю, применять силовые методы рановато и рискованно — можно преждевременно спугнуть участников задуманного «шоу». Лучше поглядеть на дальнейшее развитие событий. Соответственно приготовиться.

— Непонятна моя роль в этой постановке. Почему преступники нацелились на простого писателя? Зачем? Поиски Верочки не могли насторожить бандитов. А тут и нападение на машину, и убийство водителя и охранника, и выстрелы в журналиста, которого спутали со мной, и слежка.

На стол снова выложены две обоймы, патроны выстроены в одну шеренгу. Костя легонько прикоснулся к крайнему, остальные свалились и раскатились. Уж не я ли этот «крайний»?

— В качестве ничем не подтвержденной пока версии: вы прикоснулись к чему-то опасному для преступников, случайно проникли в их замыслы. Короче, превратились в опасный источник информации, который, если попадет в уголовный розыск, может причинить им массу… неприятностей… Повторяю, это обычная рабочая версия, не самого высокого уровня. Пока — ничего угрожающего не просматривается.

Я похолодел. Вспомнил исповедь Верочки, то ее место, в котором она с восторгом повествовала о «талантливом» соседе, который вел длительные разговоры с дедушкой и от которого дед Пахом ничего не скрывал. Значит, и место хранения орденоносной коллекции тоже может открыть? Тогда я превращаюсь в опасный источник информации, который просто необходимо ликвидировать.

— Как бы эту «версию» не окропили кровью… Предпосылки на лицо: убитый телозранитель Верочки, покушение на меня, раненный Груша, погибший Семен…

Сказал и в буквальном смысле слова прикусил язык. Ведь о Семене сыщик ничего не знает, как и о его хозяине. Связь с Геннадием Викторовичем упрятана как можно глубже и дальше, неизвестно, как расценят сыскари странную, если не сказать сильней, дружбу между писателем и одним из главарей преступного мира.

Одна надежда — Костя пропустит мою оплошность мимо ушей.

Не пропустил.

— Кто такой этот Семен? Когда и за что его замочили? Откуда вы знаете о его гибели? Что вас связывало? Почему скрыли от меня?

Вопросы — преострые, нацеленные в самый центр «мишени». Не ответить на них, либо ответить туманно — вызвать дополнительные. Если вдуматься, почему я должен скрывать чисто интеллигентное, творческое общение с паханом? Вполне достаточно не называть его фамилию, которая, кстати, мне до сих пор неизвестна, и скрыть адрес особняка, которого я не знаю. Полнейшее «алиби», ни один следователь не подкопается. Даже тот занудливый, купленный на корню, который допрашивал меня после убийства двух человек на объездной дороге.

Так я и поступил. Полуоткрылся.

Костя внимательно выслушал, скептически поворошил кудри. Но настаивать на более обширной информации не стал.

Надин я решил не навещать. Устал зверски. Осторожное постукивание по стене не изменили моего решения. В голове крутится, изгибается Костина «версия», каждая буква которой набухла кровью? К чему я «прикоснулся», к какой «тайне», что заставило преступников пойти на крайние меры?…

25

Утром тщательней обычного побрился, натянул красную водолазку, надел светлый костюм. Праздник положено встречать по праздничному — аксиома сродни брежневской: экономика должна быть экономной.

Ибо сегодня — день рождения Надин.

Облившись даренным французским одеколоном, обрызгал водой из-под крана вчера купленные цветы и отправился поздравлять соседку.

Именинница в белом платье с рюшами, туго обтягивающем вызывающие ее формы, умиленно принимала поздравления… бабы Фени. Вот этого, признаться, я не ожидал — противостояние двух женщин давно известно и начисто исключает любые контакты. Кроме взаимых уколов и защипов. А тут — любовное облизывание, слащавые пожелания.

— Не стану вам мешать, — засуетилась баба Феня, едва я, получив разрешение, перешагнул порог. — Поздравляйтесь на здоровьичко, цалуйтесь да обнимайтесь, — не преминула послать старая ехидина остро заточенную шпильку. — А я побегу на кухню, завтрак готовить старому хрычу. Не заслуживает ентого упрямец, да уж куда деться от женской доли. Хорощо Наденьке — холостячка, а я, чай, замужняя, подневольная.

Удовлетворив извечное женское стремление принизить другую женщину — незнакомую либо близкую подругу значения не имеет — старуха вышла из комнаты, со стуком и скрежетом захлопнув дверь.

Надин проводила ее негодующим взглядом и повернулась ко мне.

— Сколько лет, не спрашиваю, — начал я поздравительный монолог. — Судя по внешности, не больше двадцати. От всего сердца желаю…

И поплыл, расцвеченный искорками иллюминации, поток славословия. Чего я только в нем не намешал. Здоровья, ангельской красоты, сладкой любви, неземного счастья, райского блаженства. Язык запутался в паутине пожеланий, будто рыба в неводе, губы слиплись от вязкой патоки выражений.

Бледное от негодования лицо Надин разрумянилось, она позабыла, или сделала вид, что позабыла, издевательские «поздравления» вздорной соседки.

— Спасибо, Пашенька, спасибо, родной, — расчувствовалась она, вытирая надушенным платочком повлажневшие накрашенные глаза. — Надеюсь, все это ты повторишь сегодня вечером за столом?

Я охотно заверил именинницу: так и сделаю. Мало того, добавлю солидную дозу еще не высказаного, но хранящегося про запас, словно мед в кадушках. Выспренность подобного обещания сродни раскушенному зернышку горького перца. Юбилярше пришлось проглотить его.

— Надеюсь, бывший муж приглашен?

Вопрос «на дурачка» — мне отлично известно: да, приглашен. Просто захотелось услышать об этом еще раз. Вдруг коротышка передумала?

— Ревнуешь? — с понятным торжеством спросила Надин. — Зря. Мы с ним теперь — посторонние люди. Абсолютно чужие. Но не могла же я не пригласить его, когда об этом попросил Виктор… Понимаешь, не могла! Есть определенные законы общения интеллигентов. Культурные люди не отказываются от ранее данного обещания, а я сдуру пообещала…

Не знаю, какими еще доводами манипулировала бы находчивая бабенка, если бы в дверь не поскреблись.

— Прости, Игнатьич, тебя к телефону требовают. Какойсь бабенке мужичок потребовался. Приятный голосок, сладкий, красавица верно…

Последнее явно рассчитано на коротышку, не зря та вспыхнула от негодования. Представляю себе, какими выражениями, сказанными про себя, обстреляла она зловредную старуху, какие пожелания отправила в ее адрес. Эх, ежели бы не юбилейное торжество и не мое присуствие, коротышка выдала бы все это вслух! Аккомпанируя матерными присловьями.

Действительно, звонила женщина. Наверно, секретарша. Только у них профессиональный голосок, нафаршированный деловитой официальностью.

— Павел Игнатьевич, простите за беспокойство. Федор Васильевич просит вас немедленно прийти. Срочное дело.

Вот это фокус! Впервые Гулькин приглашает меня, да еще не сам — через замороженную деваху. Неужели сработал его московский друг и Феде невтерпеж похвастаться своими успехами?

Дай— то Бог!

Мигом я позабыл и про Надин, и про день рождения, и о предстоящем знакомстве с Айвазяном. Поспешно распрощался с коротышкой — до вечера, милая, до праздничного застолья. И до последующей за ним не менее праздничной ночи. Дела литературные зовут, ничего не поделаешь.

Пришлось Надин уступить будущего супруга литературе. На прощание зачмокала накрашенными губами на безопасном для них расстоянии, пощипала под рубашкой мою грудь. Аванс перед ночным расчетом.

Возле сундука шаркал разношенными тапочками дед Пахом. Когда я шел к выходу из квартиры, он проводил меня подозрительным взглядлм. Будто я что-то стащил и уносил с собой.

— Как дела, дедушка? Как здоровье?

— Енто самое… Дождика надоть… То-то и оно… сухота… Далече?

В коридоре немедленно появилась бдительная баба Феня.

— Не приставай к человеку, старый хрыч! Иди жрать свою кашу!

Говорит и сверлит меня вопрошающими глазами. В них — все тот же наболевший вопрос: уж не по Верочкиным ли делам торопишься?

— Прогуляюсь, — тихо признался я. Не дай Бог, услышит коротышка — слезливый скандал обеспечен. Прогулка без нее сродни измене. — Скоро возвращусь…

В кабинете Гулькина сидели Костя и… Стулов. Появления последнего я не ожидал — обычно раненный сыщик предпочитал общаться не с живыми людьми, а с исписанными четвертушками бумаги. При моем появлении Костя ехидно ухмыльнулся, Василий равнодушно кивнул. Гулькин защелкал на клавиатуре компьютера.

— Присаживайтесь, Павел Игнатьевич, — не отрываясь от монитора, вежливо пригласил Федор. Был он необычно хмур, будто только-что получил выволочку невесть за какое прегрешение. — Разговор пойдет серьезный. Только не волнуйтесь, ладно? Все будет о, кэй.

То, что я услышал, настолько поразило, что закружилась голова и пересохло во рту. Мне еще не приходилось присутствовать на подобных совещаниях — создавая повести и романы, я их попросту придумывал. Тем более, не приходилось встречаться с такой «повесткой дня». Касающейся не отвлеченных героев с нафантазированными опасностями, а моей собственной персоны в трудно предсказуемой обстановке.

Оказывается, проанализировав сложившуюся ситуацию, сыщики сошлилсь в одном мнении: готовится похищение некоего «клада», хранящегося в коммуналке. Скорей всего, этот «клад» — коллекция орденов стоимостью в десятки миллионов долларов — принадлежит старику Сидорову.

— Преступники готовы на самые крайние меры, — негромко говорил Стулов, по привычке тасуя свои бумажки. Будто колоду карт, которые он сейчас разложит веером и примется за гадание. — Время грабежа — сегодняшний вечер, когда некая Надежда Дмитриевна организует застолье по поводу своего дня рождения. Правильно я говорю, Костя, или преувеличиваю?

— Скорее, преуменьшаешь. Похоже, бандиты колебались, пытались захватить коллекцию «законным» порядком. Путем выселения жильцов. Методика грабежа давным давно известна, неоднократно опробована. Жильцы соберут вещи, в один из чемоданов, наверняка, упрячут коллекцию. «Покупатель» подгонит машину, его шестерки погрузят в нее вещи и — адью, дорогие! Не получилось — помешал упрямый старик. Вот тогда налетчики и решились на крайнюю меру — прямое ограбление коммуналки.

— А как же я, баба Феня и Надин?

Сейчас меня беспокоила собственная безопасность, старуху и коротышку присоединил для маскировки. Не дай Бог, подумают, что писателя мучает мерзкий страх. А он, оказывается, беспокоится не только за себя — за беззащитных женщин.

— Думаю, ваша драгоценная жизнь вне опасности. Во всяком случае, сегодня, — «успокоил» меня сыщик. — Налетчики постараются выманить вас из дома. Со склеротиком неприятностей не предвидится. Что же касается соседок, у нас разночтения, — Гулькин заворочал крупной головой, будто ему стал тесен ворот рубашки. — Я настаиваю: Надежда Айвазян — соучастница готовящегося преступления…

— У нас нет оснований так думать! — разгорячился Костя, вскакивая со стула. — Присутствие на праздновании дня рождения бывшего мужа ни о чем не говорит. Скорей всего, женщину постараются на время удалить из квартиры, вслед за Бодровым. Или — ликвидировать… Ведь она — тот самый камушек, о который преступники могут споткнуться. А ты затвердил: соучастница, наводчица! Глупо и непрофессионально…

— Зря ты так горячишься, — укоряюще прошелестел тихий голос Стулова. — На мой взгляд, никаких ликвидаций не предвидится. Бандитам нет смысла оставлять следы в виде трупов. Выставить за «ворота» сразу двоих им вряд ли удастся. Скорей всего, придумают нечто новое, неординарное… Я тоже сомневаюсь в причастности Надежды Дмитриевны, но не так категорично… Придется предусмотреть и такой вариант.

Помолчал, растирая больную грудь. Костя с деланным равнодушием следил за мухой, которая безуспешно пыталась выбраться в приоткрытую форточку. Гулькин внимательно слушал Стулова. На подобии студента, внимающего маститому профессору.

— Нет, пожалуй, я неправ. Налетчикам ни к чему свидетели, запомнившие их фотки. Для них это пострашней оставленных трупов. Поэтому нельзя исключить попытку ликвидации.

— Какое отношение ко всей этой истории имела Верочка? — вмешался я в спор профессионалов. — Почему ее похитили? Зачем спрятали в бордели и превратили в примитивную проститутку?

Стулов переглянулся с Гулькиным. Рассказывать этому недоумку всю подоплеку совершенного преступления или воздержаться — прочитал я на их лицах. Значит, короли сыска считают меня недоумком? Ну, что ж, возражать не стану, пусть упиваются своими знаниями и опытом. Ради Бога, могу и помолчать.

Василий разрешающе кивнул. Гулькин откашлялся.

— Видите ли, Павел Игнатьевич, здесь смешались, как в коктейле, разные интересы. Из"ятие дорогой колекции, по убеждению организаторов грабежа, дело будущего. Пока подготовишься, пока внедришься в квартиру. А «заработать» хочется. Не завтра-послезавтра — сегодня. Вот и продали похищенную дремовскую королеву, получили немалые денежки от владелицы дома терпимости, которая заказала похищение. Заодно получили от Гнесиной дедов альбом, который пред"явили потенциальному покупателю… Теперь поняли?

— Говоришь ты, Федя, прямо по писанному. Будто читаешь молитву. А вот я уверен, что похищение организовано не только для «заработка» — оно имело далеко идущую цель: заставить старика отдать коллекцию. В обмен на заложницу — его внучку. «Продажа» квартиры — запасной вариант. Празднование юбилея торгашки — еще один… Павел Игнатьевич, вы согласны со мной?

Да, я все понял, со всем согласен но… не успокоился.

— А как же быть со стариками? Они тоже — в опасности?

— Скорей — в безопасности, — тягуче усмехнулся раненный сыщик. Судя по его поведению — главное действующее лицо на этом совещании. — Без помощи старика грабителям придется долго искать спрятанную… коллекцию.

Мне показалось, что слово «коллекция» Василий взял в иронические кавычки. Почему? Неужели сомневается в ее существовании? Зачем тогда это совещание с разработкой плана операции?

Стулов передохнул, снова растер правую половину груди.

— Любое промедление чревато для грабителей серьезной опасностью. Скажем, услышат шум соседи — вызовут милицию. А вот оставить в живых старика, пытать его, или его престарелую супругу, выбить из них признание — они вполне могут. Похоже, и рассчитывают на такое развитие событий. Если взять этот вариант за основу, трупы — не в их интересах.

То ликвидация возможна, то она не в интересах бандитов? Окончательно запутался «профессор». Вон как ехидно ухмыляется Костя, как отводит обиженный взгляд «студент».

— И все же нужно подстраховаться от любых неожиданностей…

Я переводил взгляд с одного сыщика на лругого. Все же профессия накладывает свои несмываемые отпечатки. Взять участников этого совещания. Как легко, играючись, они обсуждают «ликвидацию» и «выдавливание»! Будто решают: пообедать сегодня дома или в ресторане? А речь-то идет о человеческих жизнях, не о еде и отдыхе!

Даже я, несмотря на то, что в своих произведениях почти каждую страницу мараю кровью невинных жертв, слыша доводы сыщиков, невольно ощущаю нервный озноб. До такой степени, что зубы начинают выбивать «чечетку».

А они совершенно спокойно попивают чай, покуривают. Привыкли.

В конце концов, спорщики пришли к окончательному решению.

Костя остается в моей комнате, пригласят его учавствовать в застолье — согласится. Я исчезаю. С помощью преступников или без их помощи, но — уйду. Гулькин вместе с группой омоновцев притаится неподалеку от дома и ожидает костиного сигнала. Потом — как сложатся события.

Стулов, по причине «нетрудоспособности», находится в резерве, то-есть будет сидеть в уголовке, «охраняя» телефонный аппарат и сейф Гулькина. Он же — главный «консультант» намеченной операции…

Все — по науке! Фронтальный удар и обходной маневр, засадный полк и Главный Штаб. Тщательно проработанная и утвержденая войсковая операция на коммунальном уровне.

Смешно? Еще как — до горьких слез.

Ибо в этой диспозции отсутствоало, на мой взгляд, самое важное звено. Верочка. С точки зрения сыскарей, похищение успешно отработано: девушка освобождена и сейчас находится под надежной охраной правоохранительных органов. За решеткой. В компании проституток, воровок, наркоманок и прочего отребья.

Обидно!

Ну, погодите же профессора сыска, сейчас я вас раскочегарю!

— Ваш дружок что-нибудь сделал?

Вопрос — Гулькину. Тот заворочался на скрипучем стуле.

— Какой… Ах, да, вспомнил! Просил перезвонить на неделе. У него, как всегда, запарка…

Понятно. Теперь на очереди Стулов. Ишь как ухмыляется! Наверно, предвидит вопрос и изобретает достойный ответ. Как всегда, окутанный туманом.

— А твой приятель? Тоже просил перезвонить?

— Условно так. Не обещает, но и не отказывает.

Оба собеседника морщатся. Будто своими глупыми вопросами я наступил им на гордо поднятые хвосты. Костя попрежнему контролирует поведение мух. Его я не спросил, понимал, что при успехе обязательно проинформировал бы.

Когда я возвратился домой, обстановка в коммуналке не изменилась. Но после совещания в угрозыске я стал смотреть на знакомые действующие лица другими глазами.

Дед Пахом не просто шкандыбает по коридору или восседает на сундуке — он охраняет свои сокровища. Сидя в туалете, будто петух на насесте, держит дверь приоткрытой. За тарелкой любимого супругой и нелюбимого им борща сидит обязательно лицом к покинутому коридору. Послеобеденный отдых — на неудобной, болезненной для стариковских костей рубчатой крышке сундука.

Поминутно выглядывающая из кухни баба Феня бдительно следит за безопасностью мужа. Как бы его не похитили вместе с пенсией и разными доплатами областной администрации! Слух у бабки далеко не старческий, не успеет кто-нибудь появиться на лестничной площадке — тут как тут! Вытирает вечно мокрые руки фартуком, прищуривает глаза и — бдит!

Надин в своей комнате не спит и не занимается шитьем или вязанием — наверняка, притаилась возле двери и контролирует любое мое передвижение. Будто хищник возле норки беззащитного зверька. Обычное занятие коротышки, когда она не торгует умопомрачительными дезодорантами и всеизлечивающими лекарствами.

Каждый поступок, каждое слово и жест жильцов коммуналки нашли свое об"яснение. Подтверждающее доводы многоопытных сыщиков и мои собственные умозаключения. Или отвергающее их. Я выслеживал мельчайшие нюансы в поведении окружающих меня персонажей готовящейся трагедии, анализировал их и тут же придумывал соответствующие противоядия.

Наивно и отдает глупостью, как деревенский клозет ароматом дерьма.

Так недолго свихнуться, попытался я вернуть себя в обычное состояние. Похоже, первый сдвиг «по фазе» уже обозначен. Прекрати беситься, дерьмовый писака! Это тебе не наспех придуманные идиотские стычки и разборки, над которыми настоящие сыщики, тот же Васька Стулов, откровенно посмеиваются — в грязную коммуналку и, одновременно, в твое существование ворвалась самая настоящая жизнь. Настоящая, а не придуманная. С кровью и трупами, с настоящими бандитами и продавшимися им ментами. Главное — с неизвестным лично для меня исходом.

Есть не хотелось. Работать — тем более. Не снимая праздничного костюма, завалился на диван, он же — спальное место, и принялся перебирать четки своих неприятностей и бед.

Одна из неприятностей — упорное молчание Груши. Ни одного звонка! Обиделся, болтун? Есть за что! Продырявили парня фактически по моей вине, спутали журналиста и писателя, теперь валяется на постели, глотает осточертевшие таблетки и микстуры, а виновник этого не желает навестить, развеять хандру.

Как только завершится крутоверть с юбилеем и поимкой бандитов, поеду в Москву, целую неделю буду покорно слушать самые «свежие» новости и заскорузлые от старости анекдоты. Повеселю болящего друга…

Часа через полтора в коридоре появился веселый и шумный Костя. Интересно, о чем так долго говорили сыскари после моего ухода? Искали новые версии или дорабатывали план операции?

Я прислушался к происходящему в корилоре. Даже дверь осторожно приоткрыл.

— Добрый день, дед! — громко провозгласил Костя. Будто Сидоров находился на Дальнем Востоке. — Как дела, как успехи на ниве «поесть-опростаться»?

Старик плохо слышит… или делает вид, что плохо? Сейчас, наверно, приложил согнутую ладошку к заросшему седыми волосами уху и вопросительно взметнул полысевшие брови… Дескать, что говоришь? Прости, то то и оно, не слышу… Будь ласков, повтори… енто самое

Нет, кажется, расслышал и понял. Без повторения.

— Норма… то-то оно, — отозвался старик. — Живем… енто самое… хлеб жуем.

— А желудок как? — заботливо продолжил издевательскую беседу Костя. — Работает или ленится?

— Енто самое… не жалуюсь пока…

— Молоток, дед! Продолжай в том же направлении… Баба Феня!

Старуха выглянула из кухни, как солдат — из блиндажа. В одной руке, вместо автомата — сковорода, во второй — тесаком — ложка. Основное оружие нападения и защиты. Однажды, влепила поварешкой по лбу матерщинику, живущему этажем выше, одновременно, сковородой отбила ответный удар. Мужик побежал в трампункт, потребовал оформления больничного листа. В милицию с жалобой не обратился — струсил, там его отлично знают.

— Здравствуй, милый. Оголодал, небось. Поесть не желаешь? Каша гречневая с маслицем больно уж хороша. Язык проглотишь.

— Спасибо, бабушка, пообедал. Держи презент.

Каждое возвращение с «работы» общительного парня ознаменовывается раздачей «презентов». Надин, как правило, вручается несколько цветков, бабе Фене — дешевая мелочь кухонного назначения, деду Пахому — приветливое слово и шутливые медрекомендации.

И все довольны. «Брат» писателя пользуется несомненным авторитетом и даже любовью. Теперь баба Феня по утрам приносит поднос с пропитанием на двоих, когда Костя собирается уходить «по делам», норовит сунуть ему в карман сверток с бутербродами. По вечерам заманивает на кухню продегустировать кефир больно уж подозрительного вкуса. На самом деле, свежайший, собственоручно изготовленный.

Точно так же ведет себя Надин. Я теперь получаю от нее одни полуулыбки, ибо вторая их половина предназначена Косте. Прибираясь в моей комнате, коротышка особое внимание уделяет раскладушке: по четверть часа разглаживает одеяло, взбивает подушку, шепчет что-то умилительное, похожее на соловьиные трели.

Войдя в комнату, сыщик многозначительно подмигнул и в обнимку с газетой развалился на раскладушке. Через несколько минут газетный лист очутился на полу, Костя издал первый храп. Предупредительный. Я не обиделся, обсуждать что либо нет необходимости — все решено в кабинете Гулькина.

В пять вечера меня вызвали к телефону. Конечно, вездесущая баба Феня, которая успевала повсюду: на кухне, возле замочной скважины соседки, у сундука, на котором восседал муж… Короче, везде.

Звонил… Виталий. По моему, трезвый.

— Павел Игнатьевич, случилось несчастье…

Голос истеричный: то повышается до визга, то падает до глухого бормотания. Явно прослушиваются сдерживаемые рыдания. У меня замерло сердце… Неужели, Машенька?

— … у мамы — сердечный приступ… Вызвал Скорую… Сейчас — в больнице… Просит вас приехать… Срочно…

Просьба Мащеньки равнозначна приказу. Не выполнить ее просто немыслимо.

— Какая больница?

— Кунцевская… Скорей! Возьмите такси, наймите частника… Мама очень вас ждет…

Я бросил трубку. Не прощаясь и ничего не обещая. Сердечный приступ — слишком серьезная болезнь, чтобы терять время на распросы и уточнения. Такси или частник — не получится, целого гонорара за книгу не хватит. Сейчас побегу на вокзал. Первой же электричкой — в Москву. Подниму на ноги врачей, использую все знакомства.

Переодеваясь, разбудил Костю и передал страшную для меня новость. Жена в больнице, сердечный приступ… Просит приехать…

— «Новость» шита белыми нитками, — безаппеляционно заявил сыщик. — Как мы и предполагали, вас пытаются выманить из квартиры. Хотите убедиться — позвоните жене. Только не отсюда — телефон может прослушиваться. По дороге на вокзал зайдите на переговорный пункт…

Дыщать стало легче. Действительно, Виталий, основательно изучив отчима, изобрел самый простой и надежный способ удалить из квартиры нежелательного свидетеля. Знает, подонок, как я люблю Машеньку, вот и с присущим ему артистизмом сыграл на этом святом для каждого порядочного человека чувстве.

И это — Человек? Дерьмо собачье, мозгляк, мерзавец, твердил я про себя торопясь к переговорному пункту. Понадобится — подставит под нож убийцы родную мать, продаст отца, переступит через их тела и спокойно станет удовлетворять скотские свои желания.

Вокруг переговорного пункта — тишина и покой. Люди, конечно, ходят, занимаются привычными делами. В стороне на траве газона мирно спит пьяный алкаш, рядом ползают на четьвереньках два его собутыльника. Если бы мне поручили изобразить герб новой России, нарисовал бы бутылку водки и присосавшегося к ней грязного бомжа. А внизу написал: свобода с законом и демократией.

К тротуару прижалась шикарная иномарка. «Бмв» либо «волво» не разглядел: нет ни времени, ни настроения. Заметил только в салоне расфуфыренную красотку годков шестнадцати, не больше. Либо дочь «нового русского», либо его любовница. Может быть, элитная проститутка. Совмещающая занятие сексуальным бизнесом с занятиями в престижном учебном заведении или в школе.

Что мне сейчас до иномарок и проституток, когда Машенька может быть находится между жизнью и смертью? Вдруг все, что отчаянно прокричал в трубку пасынок — правда? Успокоительные заверения Кости перестали действовать на меня, возвратилась прежнее паническое желание — вскочить в первую же электричку и…

Сработал заложенный родителями и школой механизм обязательности: пообещал — выполни. Еще раз внимательно осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, я бросился к московскому телефону. Сейчас только он способен решить дальнейшие мои действия: ответит Машенька — отправлюсь в уголовный розыск к Стулову, не ответит — помчусь в больницу.

А вдруг возле телефона сидит Виталий? Обычно отвечает Машенька, если ее нет, значит, в больнице. Разговаривать с пасынком не стану.

Протяжные гудки напоминают болезненные стоны… Один… второй… третий… Неужели Виталий сказал правду?

— Вас слушают.

Мелодичный машенькин голос ласково погладил натянутые нервы, освежил пылающую голову.

— Как ты себя чувствуешь? — машинально спросил я, нарушив данный год тому назад запрет на общение с бывшей женой. Во всех видах и формах. — Как сердце?

— Павлик? — обрадовалась Машенька. — Наконец-то, появился… Почему не звонишь, не приезжаешь? — и тихо, едва слышно, прошептала. — Мне плохо без тебя…

Плохо? А мне разве хорошо? Но я — один, без ежедневных проблем и взрывов, для удовлетворения плотских желаний имею под боком сдобную коротышку, никто не мешает работать, не поливает матом, не размахивает перед лицом кулаками.

Машенька живет с сыном, родным и поэтому — любимым. Все его недостатки окупаются одним единственным словом — сын. Все остальное прощается, отбрасывается, как нечто второстепенное, малосущественное. И грубость, и предательство, и манеры завзятого преступника…

— Мне тоже нелегко, — признался я, глотая заершенный ком. — Ты должна понять…

Что именно Машенька должна понимать, осталось за кадром. На большее я сейчас неспособен — губы беззвучно шевелятся, на язык будто надели кандалы.

Несколько долгих минут мы с Машенькой молчали, но это молчание было таким красноречивым, таким сердечным, что «наговорились» досыта. Осторожно, будто боясь принести жене боль, я, не прощаясь, положил трубку.

Итак, Виталий добился своего: выманил отчима из коммуналки, освободил «поле деятельности» для преступных своих дружков. Великое спасибо, мерзкий алкаш, благодарю тебя, бандитский пособник, низко кланяюсь, садист и предатель.

А что можно ожидать от так называемого человека, который ради удовлетворения низменных желаний играет на материнской любви? Для того, чтобы получить от меня деньги, придумал трюк с поджидающими его убийцами, расчищая дорожку дружанам, разыграл фарс с инфарктом у матери.

Последние сомнения в причастности пасынка к готовящемуся преступлению исчезли. Но почему-то уменьшились гнев и брезгливость. Все заслонила Машенька. Я представил ее стоящей возле следственного изолятора с тяжеленными сумками в руках, унижение, которое она испытывает, уговаривая раскормленную приемщицу принять для сына лишнюю палку копченной колбасы, лишние граммы масла либо сахара. Ощутил на своем лице материнские слезы.

Виновником всех ее страданий станет муж. Нет, не Айвазян — Павел Бодров. Ведь именно я учавствую в операции задержания Виталия, фактически с моей подачи на него наденут наручники, отвезут в Бутырку.

Отказаться, придумать «смягчающие обстоятельства»? Я будто увидел на лицах сыщиков удивление и брезгливость. Недоумок, слабак! Нельзя, невозможно повернуть события вспять, зачеркнуть обещание, данное бабе Фене! Ничем не остановить подготовленный с участием пасынка налет на коммуналку. Не отговорить сыщиков от продолжения расследования. Арест Виталия неизбежен. И так же неизбежно страшное потрясение для его матери — моей ненаглядной жены.

Промелькнула и бесследно исчезла сумасшедшая идея немедленно встретиться с Михаилом Айвазяном, предупредить его о милицейской засаде в коммуналке.

Нет, на предательство я неспособен. Чему быть, тому не миновать!

Зачем мне эта кара? Если пасынку суждена тюремная будущность, мне было бы намного легче произойди его арест без моего вмешательства. Для Машеньки это роли не играет, а вот для меня…

Пытаясь избавиться от мыслей о Виталии, я мысленно снова и снова возвращался к минутному разговору с бывшей женой, первому разговору за год.

К зданию уголовного розыска вели две дороги: одна — парадная, по асфальтированной оживленной улице, вторая — в обход, по грязному переулку, будто сошедшему с картины, изображающей старый, дореволюционный Дремов.

С учетом возможной слежки, я выбрал переулок.

До праздничного застолья осталось не больше восьми часов. Интересно, как отреагирует юбилярша на мое непонятное исчезновение? Бросится искать или попросит сделать это Витальку?

Последующие события известны мне по рассказу Кости…

26

Надин в парадном платье с солидным декольте, облитая духами, с подведенными глазками и искусственным румянцем на щеках, бегала из кухни в комнату и обратно, перенося тарелки и тарелочки, полотенца и салфетки, бокалы и фужеры. Ей активно помогала баба Феня. Кажется, женщины на время забыли взаимную антипатию, их сблизили хозяйственные заботы.

Часов в шесть имениница поскреблась в дверь любовника. Наверно, хотела напомнить ему обещание произнести за столом понравившийся ей тост, нашпигованный комплиментами и щедро политый вкуснейшим соусом восхвалений.

Не ожидая разрешения, разукрашенным колобком вкатилась в комнату. Недоуменно огляделась. Так внимательно, будто рассчитывала отыскать хозяина жилья под кухонным столиком либо под тахтой.

— Добрый вечер, Костенька.

— Добрый, добрый, — выразительно потянулся «засоня», зевая и потирая опухшие глаза. — Поздравляю вас с юбилеем… Примите наилучшие пожелания, — расшаркался дамский угодник, шаловливо заглядывая в декольте юбилярши. — Вы сейчас походите на импортную шоколадную конфету, так и хочется попробовать…

— Спасибо, — поблагодарила Надин. То ли за поздравления, то ли за желание испробовать «конфетку». — А где ваш брат?

Костя немедленно изобразил на лице сострадание и горечь. По части артистизма сыщик не уступает моему пасынку. Скорее — превосходит.

— Горе у него — друг заболел. Инфаркт или инсульт — точно не знаю. Сейчас столько развелось хитроумных болячек — поневоле запутаешься. Вот Павлик и полетел в Москву…

— Когда пообещал возвратиться?

Тон коротышки изменился к худшему — появились тревожные симптомы крайнего раздражения, грозящего перерасти в гибельное землетрясение. С рухнувшим остатком штукатурки над дверным проемом. На лбу и на верхней части груди набухли красные пятна. Еще бы, жених сбежал! И когда — в предверии праздничного застолья, на котором ему отведена главная роль! И перед «юбилейной ночи», на которую она возлагает столько надежд.

— Скорей всего, завтра. Но, возможно, учитывая ваш юбилей, приедет на последней электричке. Примчится горячим соловушкой на призыв горюющей подружки.

Выражение — так себе, на тройку с десятков минусов. Но отыскать в запаснике более подходяшее и цветистое Костя не успел. Его сверлили глаза разочарованной соседки. Два острозаточенных сверла, с которых стекают струйки яда.

Подслащенная пилюля — далеко не сладкая. Надин подтвердила расхожее это не словами — действием: хлопнула дверью с силой равнозначной срабатыванию взрывного устройства средней мощности.

В семь появились первые и единственные гости «со стороны». Костя в это время вел душеспасительную беседу с дедом Пахомом. На этот раз без язвительного подтекста и обидных сравнений.

По случаю праздника баба Феня нарядила мужа в сиреневую рубашку и коричневые брюки с отглаженными складками, на ногах остроносые штиблеты, модные в прошлом столетии. Старик выглядел лет на пятьдесят с небольшим гаком.

Удивительно, но сыщик отлично разбирался в немыслимом лабиринте стариковских выражений. Это понимание размягчило недоверчивого деда, вызывало, если не любовь, то нечто вроде признательности.

Завидев гостей он снова замкнулся в привычную раковину, затаился в ней. Устраиваясь поудобней, заерзал тощим задом по крышке сундука.

Как принято, пришедших встречала юбилярша.

Отблеск недавней грозы не успел исчезнуть с ее лица, но она умело замаскировала его лучезарной улыбкой и протянутыми навстречу гостям пухлыми ручками.

— Здравствуйте. Благодарю за внимание к бедной женщине. Располагайтесь, посмотрите телевизор, почитайте газеты. Осталось совсем немного, вместе с любезной соседкой нанесем последние штрихи: украсим салаты и винегреты зеленью, достанем из холодильника спиртное…

Виталий и угрюмого вида мужик, который кратко представился Дмитрием, вежливо приложились к дамским ладошкам: Виталий — к левой, Дмитрий — к правой. Айвазян, по праву бывшего мужа, почмокал именинницу в накрашенную щеку и в шейку.

— О, Господи, чего я лишился по собственной глупости, — горестно вздохнул он, прикоснувшись губами к верху груди, там, где начиналось ущелье, отделяющее друг от друга две крутые сопки, подтянутые тесным бюстгалтером. — Сам себя наказал…

— Забудем, Мишенька, не станем ворошить прошлое, — кокетливо проворковала женшина, погладив Айвазяна по проседи в прическе. — Не один ты виноват в разрыве, я тоже не ангел с крылышками. Оба не научились прощать… Вдруг, все образуется, — туманно намекнула она на возможное примирение.

Хитроумная тварь, эта коротышка, всюду успевает! Меня подмяла, запасным игроком держит молокососа-пасынка, прицелилась на бывшего мужа. С одним не получится, на второго или третьего наденет брачный ошейник.

Увидев рядом с дедом Пахомом Костю, пришедшие недоуменно переглянулись. Рассчитывали на немощных стариков и жирную молодуху, а тут появился третьим лишним накачанный парень. Неприятная новость!

— Брат моего соседа, — об"яснила Надин. — Приехал на несколько дней по делам. Милый молодой человек, внимательный и культурный.

Похоже, внимательность и культура нежеланного свидетеля интересовали гостей не больше, чем летняя погода в Вашингтоне в минувшем столетии. Костя заметил эту реакцию и про себя ехидно усмехнулся. Значит, попытаются убрать? Ради Бога, пусть пытаются, не родилась еще кошка, способная перехитрить такую, как он, мышь.

— Дорогие гости, прошу к столу, — наконец, жеманно провозгласила именинница. — Еще один приглашенный задерживается, но мы ожидать не будем.

Намек на еще одного «претендента» не задел гостей, они отлично знали о внезапном моем от"езде из Дремова, рассчитывали до возвращения завершить задуманное. Все складывалось, как нельзя лучше, даже неожиданно нарисовавшийся парень особенно их не волновал. Какая разница, скольких усыплять или мочить? Стариков можно не учитывать, увидят ствол или жало ножа — упадут в обморок. Юбилярша тоже не страшна, со страху обмочится. Таким образом, трем качкам противостоит один брат писателя.

Айвазян перенес выставленные Надин бутылки в угол, вместо них достал из сумки две другие. Бережно обтер их чистым носовым платком, водрузил на стол.

— В этом, — любовно потряс он литровым «пузырем», — лучшее армянское вино, легкое и вкусное. Для стариков и дам. А в этом, — мизинцем с отращенным ногтем показал он на вторую бутыль, — крепкое, для настоящих джигитов. Попробуешь, кровь закипит.

Принялся разливать по рюмкам напитки. Костя заметил — для «настоящих мужчин», включая самого тамаду, двух его друзей и деда Пахома, использовано крепкое вино. Ему, бабе Фене и Надин налито слабенькое. Явное неравноправие с далеко идущими целями!

Снотворное! Возможно, даже яд! Для выключения лишних свидетелей. Дед Пахом — нужная фигура, с ним потом придется повозиться, выбивая место хранения коллекции. Остальные — досадное приложение.

Придется исхитриться и подменить свою дозу. Не удастся — «случайно» опрокинуть рюмку или упасть в обморок, изобразить желудочные колики.

Перед первым тостом между Надин и гостями завязалась непринужденная беседа. Именинница требовала комплиментов, троица поливала ими, будто распустившийся цветок из лейки. Коротышка блаженно жмурилась. На подобии кошки, которую поглаживают по спинке, щекочут за ушками.

Воспользовавшись удобным моментом, сыщик быстро обменялся рюмками с сидящим рядом Дмитрием. Заметила это одна баба Феня и послала ему одобрительную улыбку. Дескать, молодчага парень, не пьянчуга, умеет себя соблюдать.

Дед Пахом устроился рядом с дверью. Щурился на бутылки, часто оборачивался, поглядывал в натежь открытую по причине торжества дверь — стерег оставленный на время сундук.

Поднялся Айвазян. Выдал цветастый кавказский тост со многими прилагательными и сравнениями. Упомянул о несомненных достоинствах виновницы торжества, мельком прошелся по дурацкой случайности, приведшей к их разводу, помянул недобрым словом свой южный темперамент. Пожелал здоровья и счастья в личной жизни. Понадеялся, что несмотря на давнишнюю размолвку, отношения между ними восстановятся. Лично он мечтает о возвращении в прежнюю семейную купель.

Раздались аплодисменты и Михаил Егорович картинно раскланялся. Будто юбиляром был он, а не разжиревшая телка, по недоразумению носящая гордую его фамилию.

Выпили. Гости набросились на закуску. Все же Надин — великолепная хозяйка! Так с"умела разукрасить стол, такие выставила деликатесы — язык проглотишь. От салатов глаз не оторвешь, кусочки маринованой сельди сами в рот прыгают, поросенок разлегся на длинном блюде. Вот-вот захрюкает.

Костя отдал должное и всевозможным салатам-винегретам, и пикантным заливным, и умело разделанной селедочке, и рыбе под маринадом, и невесть откуда прибежавшем нашпигованном чесноком зайцу.

Снова рюмки наполнились и снова сыщик умудрился подменить свою.

После второго тоста, выброшенного Виталием, беседа оживилась. Мужчины расхваливали хозяйку, она превозносила гостей. Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку.

Дед Пахом, разговаривая с женой, тихо мемекал. Наверно, просился в туалет, на самом деле — на любимый сундук. Баба Феня — ни да, ни нет. Терла закрывающиеся глаза, то и дело вздергивала падающую на стол голову.

Надин тоже боролась со сном.

Айвазян и Виталий испытующе глядели на героические усилия отравленных. И — неодобрительно — на заснувшего по непонятным причинам поддельника. Так экспериментаторы изучают состояние подопытных крыс, которым впрыснули сильнодействующее снадобье.

Кажется, пора, подумал Костя. Пошатываясь, поднялся.

— Извините, на минутку покину вас… на минутку, — повторил он, покачиваясь на «ватных» ногах и сопровождая сказанное пьяным смехом. — Не при дамах сказано: по нужде…

Возражений не последовало. Какая разница, где завалится парень: в своей комнате или в туалете? Главное — чтобы уснул. Желательно, покрепче.

Костя, придерживаясь за стены, побрел по коридору.

В туалете достал припрятанную за бачком рацию, послал условный сигнал. Все в порядке, можно приступить к заключительному этапу, клиенты подготовлены, обстановка подходящая.

Когда он вышел, дед Пахом уже сидел на сундуке. На подобии часового возле склада боеприпасов.

Атмосфера в коммуналке сгустилась, заполнилась страхом, предчувствием опасности. Вместо того, чтобы возвратиться за стол, Костя укрылся в ванной, оставив дверь приоткрытой. На всякий случай приготовил пистолет.

В коридор вышли Айвазян и Виталий.

— Ништяк получилось, можно шмонать, — довольно промолвил пасынок, подобострастно, снизу вверх, глядя на отца. — Побазарим с дедом — расколется…

— Ништяк-то ништяк, — озабоченно возразил Айвазян — Одно непонятно — как мог Димка хлебнуть не из того «пузыря»?

— Алкаш он и есть алкаш. Ему все одно, что помои, что водка, лишь бы с ног валили, — успокоил отца Виталий. — Ну, старый пень, — обратился он к старику. — Побазарим? Или желаешь — утюг на пузо?

— То-то оно…

— Кончай придуряться, дерьмо вонючее! — зло прикрикнул Айвазян. — Говори, где коробки?

— Енто самое… какие коробки?

— Не знаешь, развалюха? Не ведаешь, гнилой пень? Сейчас просветлю твою загнившую память.

Остро сверкнуло узкое жало ножа. Виталий медленно надел на пальцы кастет с шипами.

И тут произошло невероятное, чего никто, включая сыщика, не ожидал. Старик спрыгнул с сундука, прижался к стене, в руке, неизвестно откуда, — древний, времен Гражданской войны, наган.

— Вон отсюда, падлы! — без привычных заиканий и невнятных «вставных» словечек проорал он. — В каждом по три дырки сделаю!

Грабители не испугались, двинулись к сундуку. Проворный старикан опередил их. Раздалось два выстрела и Айвазян рухнул на пол. Виталий прыгнул к выходу из квартиры, но там его приняли омоновцы.

— А-а, менты пожаловали! — еще громче закричал дед. — И для вас пули найдутся, лягавые! — снова вскинул он наган.

Костя выбил из руки старика оружие…

27

Мы со Стуловым сидели лицом к лицу. Он — на стуле Гулькина, поставив докти на стол и положив на ладони голову. Глаза лихорадочно блестят, губы иногда болезненно кривятся — видимо, Василий чувствует себя неважно и только сила воли позволяет улыбаться и отвечать на мои вопросы.

Я — напротив. В качестве посетителя, пришедшего с заявлением о краже или разбойном нападении.

Вопросов — простых и каверзных — накопилось у меня полный короб и я торопился удовлетворить любопытство, связанное с происходящим сейчас в коммуналке. Но прежде хотелось узнать самое главное.

— Как твой товарищ из верхов, — я кивнул на потемневший от беспрерывного курения потолок. Вопрос задан вторично и требует более подробного ответа. — Согласился помочь освободить девушку?

Стулов усмехнулся. Не в полный накал — на настоящую улыбку не хватило сил. Заговорил медленно, мучительно подбирая подходящие слова.

— Время д, Артаньянов и Атосов прошло и, похоже, уже не возвратится. Сейчас наступило время взяточников и клоунов, прячущих под масками милосердия гнусные рожи заурядных жуликов…

— Неужели отказал?

— Не прямо, но фактически — да. В скорбное наше время высказывают свое нежелание выполнить просьбу честно и открыто либо примитивные дураки, либо излишне честные люди… По сути, это одно и то же. Унижался я в полную силу, даже самому было противно. Говорил о давней дружбе, связывающей нас, вспомнил, как однажды я его выручил. В ответ дружок, бывший дружок, — поморщившись, уточнил он, — вертелся юлой, изощрялся в красноречии… Короче, ничем помочь я не могу, Паша. Прости, но — слаб в коленках.

Помолчали. Стулов, пряча от меня пробирку с лекарством, бросил в рот таблетку. Все понятно без перевода и дополнительных раз"яснений. Остается приятель Гулькина, если и он откажет — сидеть Верочке в следственном изоляторе не один год… Конечно, в конце концов, ее отпустят — невиновность видна без разбирательства и свидетельских показаний, но когда это будет?

Слышал, многие подследственные ожидают суда, который, возможно, их оправдает, по три-четыре года. Такого срока Верочке не осилить. Но я ничем не могу ей помочь. Разве только броситься в ноги прокурору, пред"явить ходатайство Союза писателей, взять на поруки, попросить изменить меру пресечения?

Надежд на эффективность подобного демарша маловато — один шанс из ста, но придется попробовать…

Смирившись с неизбежностью, я открыл было рот для следующего вопроса, касающегося судьбы пасынка, но заработала висящая на спинке стула рация.

Выслушав сообщение Федора, Стулов поднялся, ощупал наплечную кобуру с неизменным «макарычем». Подумал и переложил его под рубашку.

— Пошли, Паша, там сейчас наступит развязка. Федор со своей группой отправился в коммуналку по вызову Константина… Не бойся, писатель, пистолет — по привычке, похоже, обойдемся без крови.

Не обошлись. Когда мы перешагнули порог квартиры, Виталий в наручниках стоял лицом к стене. Рядом — омоновец с автоматом. Поодаль, напротив стариного сундука сгорбился дед Пахом. Наручники на него не надели — стар дедок для подобных предосторожностей, но на всякий случай охрану приставили. Мало ли что взбредет на ум излишне резвому старцу.

Тело мертвого Айвазяна еще не унесли. Две пули поразили бандита: обе — в грудь. Жаль, я с удовольствием побеседовал бы с первым супругом Машеньки, потешил бы душеньку. Хотя следователь из меня, как из козла скакун, но Айвазян настолько замаран преступлениями, что допрос не составил бы никакого труда.

В настежь открытую дверь комнаты Надин видна комическая сценка: коротышка и вечная ее соперница лежат на столе голова к голове и блаженно похрапывают. Будто обсуждают хозяйственные вопросы и взаимные претензии. По поводу обслуживания тощего соседа со зверским аппетитом.

Стулов брезгливо прошел мимо моего пасынка. Словно миновал вонючий контейнер, из которого давно не вычерпывали бытовой мусор. А вот возле деда Пахома остановился.

— Ну, что ж, дедуля, игра сыграна, пора подсчитывать взятки. Покажи свою хваленную «коллекцию»… Не бойся, не украдем — официально запротоколируем, подпишемся, сдадим в музей. Пусть твои внуки полюбуются.

Дед угрюмо смотрел на сыщика. Будто старался впечатать его в память. Для будущей расправы. Раньше с трудом передвигался на подгибающихся ногах, а теперь эти ноги — сильные и надежные — не дрожат и не подгибаются. И голова не трясется, и выражение лица вполне осмысленное.

Короче, помолодел дедок, сбросил с плеч пару десятков лет.

— Я ни в чем не виновен. Просто защищался от грабителя. Ношение оружия — да, шейте, но — не больше…

— Разберемся, не волнуйся, лишнего не приклеем — фирма гарантирует… Сколько же тебе годов, Пахом Сергеевич? Если не ошибаюсь — подкатило под девяносто. Не ошибаюсь?

— Не знаю, начальник, не считал. С детства разные арифметики не уважаю.

— Так и не уважаешь? — не скрывая злой насмешки усомнился Стулов. — Ну, ладно. Если точно — восемьдесят семь стукнуло. Из них добрых семьдесят отдал разбою и грабежам, — он повернулся к нам. — Знакомьтесь, друзья. Грабитель с дореволюционным стажем, опытный медвежатник, убийца, которого не могли поймать ни сыскная царская полиция ни наш родной уголовный розыск. Сидоров… Да никакой он не Сидоров и не Пахом Сергеевич — Степан Степанович Волков, кликуха — Ведьмак…

Стулов передохнул. На лбу выступили крупные капли пота и он вытер их носовым платком. Нелегко давались раненному, едва ушедшему от нависшей над ним смерти, слишком длительные монологи.

— Даренная липломатом коллекция орденов и медалей? Отличное прикрытие! Это — на первый взгляд. Если вдуматься — несусветная чушь. Ни на рынках, ни в антикварных магазинах орденов не купишь. Можно, конечно, приобрести их у обнищавших родственнмиков умерших героев, свинтить с пиджаков пенсионеров. Но это — единицы, а Ведьмак гордится целой коллекцией…

Дед Пахом помалкивал. Не возражал и не подтверждал. Удивительное самообладание! Да еще в преклонном возрасте.

Гулькин слушал Стулова приоткрыв рот. У меня мелькнула дурацкая идея — запустить туда муху. Черную, навозную. Вот смеху то было бы! Омоновцы и оперативники, похоже, начисто забыли о главной цели своего пребывания в коммуналке: поиску спрятанной коллекции. Баба Феня и Надин дружно, в унисон друг другу, похрапывали. На подобии двух немузыкальных инструментов. Им аккомпанировал такой же немузыкальный барабан: Дмитрий не храпел — часто и гулко выкашливал.

— Теперь обратимся к менее зрелым годам героя… Вернее, антигероя. Потому-что, когда восхваляют грабителей, рэкетиров и убийц, меня тошнит… Лет сорок тому назад вывозили из тайги большую партию неограненных алмазов. Конвой был солидный — десяток хорошо вооруженных парней. На драгоценности нацелилась такая же многочисленная банда… Степан Степанович должен помнить: во всех газетах сообщалось… Помнишь, Ведьмак?

— А я, промежду прочим, с детства не уважаю газетенок. Не верю им. Журналистам за что деньги отстегивают? За вранье. Потому, не верю и не читаю. Мне это ни к чему…

— Понятно. В арифметике не силен, газет не любишь, радио не слушаешь. Впрочем, и такое тоже бывает. Но о нападении на конвой ты должен помнить. Главарем банды был некий Ведьмак, неуловимый убийца и грабитель…

— Ничего не знаю. Ни таежного конвоя, ни какого-то Ведьмака-Ермака. Путаете, гражданин начальник, издеваетесь над несчастным стариком.

— Издеваюсь, значит? Ладно, извиняться не стану. Бойцы конвоя погибли, бандиты тоже понесли потери. Осталось всего три человека. В результате многомесячных поисков были обнаружены два трупа. Соответственно, опознаны рабочими местного леспромхоза. Убиты не пулями — ножом. С редкой по тем временам жестокостью. Ведьмак исчез. Вместе с драгоценностями. Может быть, ты продолжишь свое жизнеописание?

— Не мастак, гражданин начальник. Наган держал для самообороны, никого не грабил. Не измывайтесь над бедным стариком, Бог накажет.

Появились санитары, положили Айвазяна на носилки и вынесли из квартиры. На полу осталось лужа крови, да очерченные мелом контуры тела. Словно фоторобот разыскиваемого преступника.

Виталий попрежнему подпирал стену. Наглой самоуверенности как не бывало — пасынок только-что не плакал. Судороги пробегали по лицу, руки, закованные в браслеты, мерно подрагивали.

— Откуда ты узнал все это?

Костя и Федя, будто по команде, повернулись ко мне. По насмешливому выражению их лиц я понял: они обо всем уже догадались.

— Я, Паша, тоже не докопался бы, но помог твой фотоальбомчик с изображением дедовой коллекции. Потом заинтересовала инфирмация о странном поведении престарелого соседа. Во время учебы в Академии МВД преподаватель рассказывал про удачливого преступника, подозреваемого в нападении на таежный конвой. Отставной сыщик, генерал, бывший мой наставник посоветовал поднять архивы… В принципе, все. Остальное сам додумал.

— А как узнал Айвазян?

— Пока не знаю. Скорей всего, в банде Ведьмака был его родственник, который по пьянке похвастался о готовящемся налете. Сыну или внуку. Или дружанам.

— Значит, коллекция орденов и медалей — хитро запущенный миф?

— Значит, — улыбнулся сыщик. Улыбка на его изможденном лице походила на мучительную гримасу. — Миф, рассчитанный на доверчивых идиотов… Кстати, Пашка, ты все время спрашивал меня о причинах слежки за тобой, попыток похитить или ликвидировать. Сейчас могу ответить. Затеянные тобой поиски якобы похищенной девушки не самая главная причина. Ты жил в коммуналке рядом с Ведьмаком, общался с ним. Мог старый бандюга пооткровенничать? Айвазян и его подельники, похоже, были в этом уверены. Твой пасынок не зря интересовался стариками. Дальше. Твои близкие отношения с сотрудником уголовного розыска вызвали дополнительные подозрения. Да еще связь с группировкой Доцента…

— Какого Доцента? — изобразил я крайнее недоумение. — Не знаю ни профессора, ни доцента.

— Не притворяйся, таракан запечный, у тебя это плохо получается… Откуда я узнал? Закономерный вопрос. Во время нападения на объездной дороге были убиты два человека: водитель и охранник. Мне удалось выяснить, что оба они входили в упомянутую банду… Дошло? — я молча кивнул. Возразить нечего. — Сумирую сказанное. Как рассуждали бандиты? Ведьмак мог открыть соседу по коммуналке место хранения «коробочек», тот продал эту информацию или уголовному розыску, или своему «другу» Доценту. У преступников — тоже конкуренция, да еще какая!

Как бывает просто, когда подводят черту под расследованием преступления! Признаться, мне в голову не приходило заподозрить немощного старика. Надин — да, не зря я связался с горячей коротышкой — подозревал. Баба Феня? Старая страдалица, добросердечная женщина, к ней не прилипнет мельчайший комок грязи. О Виталии говорить нечего — готовый уголовник.

— Одна странность меня смущала, — помолчав и восстановив дыхание, продолжил сыщик. — Обычно преступники дуванят добычу — шикуют, раздаривают телкам и дружанам, пропивают в кабаках. Ведьмак — редкое исключение. Столько лет беречь «камушки», жить на нищенскую пенсию, отказывать себе в самом необходимом — для этого нужна недюжинная сила воли.

Он прислонился к стене, уже не таясь, бросил в рот очередную таблетку. Повернулся к сгорбившемуся старику.

— Не бойся, Ведьмак, тебя не осудят. Срок давности вышел. Что же касается убийства Айвазяна, думаю, простят. Награждать не станут, но срок не дадут… Показывай коробочки, не заставляй терять время на обыск — все равно ведь найдем.

Старый бандит поежился, помялся, но обещание сыщика сломило его волю. Жестом показал на топочное отверстие бывшей печи. По морщинистой щеке скатилась слеза. Всхлипнул. Нелегко расставаться с богатством.

А я то, дурень, грешил на древний сундук, даже намеревался ночью вскрыть его! Старый бандит использовал в качестве тайника топочное отверстие неработающей печи. Стоящий напротив сундук — удобное седалище.

Оперативник, молоденький парнишка, похожий на школьника, опустился на колени, заглянул в топку, потом — в зольник. Не доверяя глазам, запустил туда руку. Пусто. С детской обидой поглядел на старика.

— Там… замуровано.

Ведьмак сноровисто достал из-за сундука короткую фомку и массивную кочергу. Он изо всех сил старался помочь ментам, заработать еще один шанс на спасение. На всякий случай.

Силен дед, с насмешкой и невольным уважением подумал я, соорудил надежный тайник. И это буквально под носом у жены и соседей! Таскал кирпичи, месил раствор, сооружал защитную стенку. И мемекал, изображая маразматика, с трудом шевелил подрагивающими ножками. Артист!

Несколько минут работы и оперативники вытащили из тайника несколько узких коробок. Одну открыли. В ячейках перепелиными яйцами лежали драгоценные камни.

Ведьмак снова всхлипнул.

— В протоколе укажите добровольное признание, — потребовал он. — Загибаться в тюряге нет желания. Авось, учтут в суде. А ежели вы, гражданин начальник посодействуете — век буду благодарен.

— Учтут, конечно, учтут, не беспокойся, старый бандит. Тебе уже сказано: существует срок давности. И на наше ходатайство можешь рассчитывать, — щедро пообещал Гулькин. Словно только от него зависит судьба старого бандита. — Подумать только, схлестнулись пути-дорожки воровских поколений… Интересно все же, как Айвазяну и его подельникам стало известно о драгоценностях?

Вопрос адресован Стулову. Гулькин либо не расслышал пояснений московского сыщика, либо пытался заставить его еще больше открыться. Любопытство присуще не только слабому полу, даже многоопытные сыскари подвержены этой «болезни».

— Я ведь сказал…

Видимо, Василий исчерпал отведенный ему лимит выдержки. Побледнел, покачнулся и обессиленно опустился на сундук. Обмяк, закрыл воспаленные глаза. Обморок!

Пришлось в срочном порядке вызывать Скорую. Стулова увезли.

Оперативники с трудом разбудили храпящего Дмитрия. Хлопали по багровым щекам, зажимали нос, терли уши. Наконец бандит пришел в себя. С недоумением огляделся, пошевелил руками, скованными наручниками и все понял. Обмяк и, покачиваясь, послушно пошел к выходу между двумя оперативниками.

Когда преступников выводили из коммуналки, я уловил взгляд Виталия, переполненный просьбой о прощении. Соответственно — помощи… Поздно, дорогой пасынок, раньше надо было думать и просить.

Мне не жалко пасынка, он заслужил кару, но почему должна мучиться Машенька? И как она посмотрит на мое участие в аресте сына, поймет или осудит? Сложатся наши отношения или распадутся под влиянием материнской слепой любви?

Обвиняйте меня в излишней сентиментальности и всепрощении, но, клянусь, будь это в моих силах, освободил бы Виталия. Не ради него — ради Машеньки. К сожалению или к радости, но спасение Виталия немыслимо. А вот спасти бывшую, дай Бог — сегодняшнюю, жену я обязан.

Мы уже собрались уходить, когда в открытой двери появилась… Верочка. Смущенная, бледная. За ее спиной я увидел Геннадия Викторовича. Он стоял чуть поодаль, в светлосером костюме, в ярком багровом галстуке, как обычно, подтянутый, ладный. Стоял и стеснительно улыбался.

Главарь мафиозной структуры, неважно, как ее обозвать: «крышей» либо «фундаментом», не только выручил «королеву красоты» из следственного изолятора — одному Богу известно, как ему удалось это сделать — но и сопроводил к родной бабке.

Наверняка, по линии уголовного розыска прошла — и не один раз! — информация о криминальной «организации» Доцента. С его фотороботом, возможно, и с настоящей фоткой. Почему его раньше не повязали? Держали в качестве приманки для более опасных преступников? Берегли, как музейный экспоната? Или просто не дошли руки?

Несмотря на все это, Доцент нашел в себе силы появиться перед ментами. Наверняка, знал о засаде, устроенной в коммуналке.

Верочка прислонилась к стене, непонимающе оглядывала коридор.

— С трудом уговорил явиться… с повинной, — с доброй насмешкой поведал криминальный босс. — Отбивалась, плакала. Спасибо вам, помогли, — обратился он к кому-то стоящему за его спиной.

— Ничего подобного, не преувеличивайте моих заслуг…

Машенька? Ее нежный, слегка вибрирующий голосок я не спутаю ни с одним женским голосом! Сердце сорвалось с насиженного места, подкатилось к горлу, в глазах забегали разноцветные точки.

Пусть меня осуждают, вешают на грудь позорные дощечки, громят в печати и по телевидению, ради Бога! Я подошел к Верочке, невежливо отодвинул ее в сторону и крепко, по-мужски, обнял Геннадия Викторовича, Доцента, главу криминальной группировки…

Оглавление

1

2

3

4

5

6

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27