««Мерседес» на тротуаре»

Андрей Глущук «Мерседес» на тротуаре

18 декабря

Когда зазвонил телефон, я сидел за компьютером и честно пытался одержать победу над малышом Oki Page W. Вообще, я терпеть не могу, когда телефон начинает трещать во время творческого процесса. Его панические и настырные вопли вышибают из головы мысли не хуже Майка Тайсона. А хорошие мысли и так забредают в голову крайне редко. По крайней мере, в мою. Такие мысли я пестую и охраняю, как охраняют животных, занесенных в Красную книгу. Так что, телефон, в данном случае, можно сравнить только с браконьером. Я бы отключил это противное устройство на пять лет без права перезвона, но журналисту без связи, как без женщин жить нельзя на свете, нет.

Телефон звонил, а маленький симпатичный принтер улыбался с фотографии в рекламном буклете. Издевательскую улыбочку приборчика обрамляли черные строчки технических характеристик и эмоциональные всплески слоганов, выполненных в сугубо японском стиле: только превосходные степени. Если и есть что хорошее в жизни, так это принтер Oki Page W.

Нет работы более бессмысленной, чем работа рекламного журналиста. Я пишу, а надо мной постоянно маячит тень заказчика. Он жаждет с моей помощью продать свой товар. Он надеется, что я с тупой старательностью зашореной лошади буду топтаться по фразам из рекламного буклета, а потом найдется идиот, который, прочитав всю эту галиматью, примчится за лежалым товаром и скупит все оптом. Это не об Oki, это о подходе вообще.

Вчера на «Сибирской ярмарке» я мучил вопросами представительницу Московского офиса компании, пытаясь понять: что можно пообещать покупателю, не рискуя после публикации получить по физиономии за распространение непроверенной или заведомо ложной информации.

— Может быть он экономичен? — С надеждой спрашивал я симпатичную даму предбальзаковского возраста.

— Вообще, да. Он очень экономичен. Но писать об этом не стоит. Мы провели исследование, и оказалось, что в своем классе копии на Oki самые дорогие. — Сообщила дама конфиденциальным полушепотом.

— Может быть, он отличается высокой производительностью. — Продолжал поиск достоинств.

— Я бы не сказала. — дама подумала и решила расшифровать свою мысль более научно, — Это рынок сохо. Принтер для дома и малого офиса. Ему производительность не нужна.

— Что же я должен предложить покупателю? — Я начал «выпадать в осадок».

— Вы журналист — вам виднее. — Вид моей растерянной физиономии заставил даму сжалиться, и она предложила вариант:

— Напишите, что он очень маленький и компактный.

— И все? Об этом не стоит писать статью. Это на пальцах показать проще. — Начал злиться я.

— Ну, добавьте, что W самый дешевый из лазерных принтеров. Правда, он не совсем лазерный. Давайте: вы лучше возьмете буклет и сами прочитаете. Там все написано. А потом наваяете что-нибудь красивенькое. Чтобы за душу взяло. Вы знаете, мы такие деньги за рекламу платим. Уж постарайтесь.

Я был готов отказаться от этой гиблой идеи, но за моей спиной с пулеметом засело страстное желание заработать гонорар. Не за горами Новый год, а встречать праздники с дырой в кармане, совершенно не хочется. Заградительный отряд материальной заинтересованности отсек все пути к отступлению. Пришлось брать очередной буклет.

Этого барахла дома скопились тонны. Должен признаться честно: рекламные буклеты у меня вызывают ту же реакцию, какую у страдающего морской болезнью человека, вызывает отлично прожаренный, жирный цыпленок табака в пятибальную качку. Вы не страдаете морской болезнью? Тогда напишите сотню — другую рекламных статей и поглядите на двести первый буклет.

Как ни странно, поиски золотого зернышка выгоды, на которое можно поймать потенциального покупателя увенчались успехом. Разгребая галиматью цифр и восклицательных знаков, я обнаружил, что Oki не безнадежен. Точнее, наоборот — надежен. Минимум механики, максимум электроники. А где нет трения — там нет поломок. Или почти нет. Скорость печати дома не важна, если, конечно, печатаешь не деньги. Зато очень важно минимизировать встречи с сервисными службами. Как они работают, и сколько это стоит — мы знаем. И вот, в тот самый момент, когда идея статьи уже была у мня в руках, а руки легли на клавиатуру компьютера, зазвонил телефон.

Пережидаю третий звонок. Трубка от нетерпения только что не подпрыгивает. Кот Брыська, единственное существо, способное выдержать мой мерзопакостный характер более двух дней, смотрит на меня укоризненно: «Ты, чего, мужик, в натуре? Разве можно так издеваться над животным. Возьми трубку — спать мешаешь!» Делать нечего. Встаю. Бреду в коридор, как в бреду. Стараюсь не растрясти единственно полезную мысль, посетившую меня за последнюю неделю. И, как следствие, не потерять гонорар, единственно светящий мне туннеле финансовой безнадеги.

— Алло. — Иногда я бываю гениально лапидарен.

— Андрей? — Узнаю голос Ларисы. Лариса-подружка брата. Третий год без пяти минут жена. Они живут вместе, но дойти вместе до ЗАГСа никак не могут. Рядом с этим богоугодным заведением, каждый раз оказывается только один из участников тандема. Родственники, друзья и знакомый изнывают в ожидании веселой гулянки, но парочка садистов наблюдает за процессом нашего слюновыделения с поразительным спокойствием. Не далее как вчера, низкие интриганы снова стали распускать слухи о близости заветного момента, когда Лешка с Ларисой, под марш Мендельсона проведут друзей по маршруту ЗАГСа — застолье. Лешка даже указал конкретный срок: 31 декабря. Очень практично: годовщину свадьбы не отметить, фактически, невозможно. А отмечать — не накладно.

— Привет, Лариса. — На фоне «Ало» мое приветствие — неоправданное словоблудие. Что-то я слишком разошелся.

— Леша в больнице! Ты знаешь!? — В голосе паника. Лариса — девушка достаточно сдержанная. С паникой в ее исполнении я встречаюсь впервые. Пытаюсь разобраться в словах и интонациях, а мой язык уже выдает совершенно непроизвольное:

— Как в больнице?

— Говорят: машина сбила. Я сейчас к нему еду.

— Где сбила?

— Не знаю. — Лариса начинает всхлипывать. Зря я просил. Мои слова для нее как подтверждение случившейся беды. Хотя о беде я узнал от нее.

— Где он? — Тело оказывается умнее головы. Я еще разговариваю по телефону, а руки уже принялись скидывать с меня домашнее трико и втискивать конечности в джинсы. К тому времени, когда Лариса выдает тайну местонахождения брата, я уже затягиваю ремень.

— В больнице на Титова.

— Я выхожу. Встретимся там.

* * *

До больницы три квартала. Провинциальные журналисты на «Феррари» не гоняют. Наш любимый транспорт — «одиннадцатый» номер. Двигаться приходится все больше ножками. И хорошо. Колесо не спустит. Карбюратор не засорится. Искру приходится ловить только у зажигалки. Конструкция транспортного средства № 11 отличается простотой обращения и дешевизной эксплуатации. А, главное, исключительной надежностью. Следует только не лениться и загружать его работой ежедневно. Как говорят спортсмены: быть в форме.

Ноги агрессивно пожирают плохо очищенный от снега тротуар. Я им не мешаю, я стараюсь понять: что же такое могло случиться с моим умным и добропорядочным братом. Правила дорожного движения он впитал, что называется: с молоком матери. На красный дорогу даже после корпоративной вечеринки не перейдет. С ним, по его характеру, могло произойти все, что угодно, кроме дорожно-транспортного происшествия. Мог нарваться на скандал и даже драку. Его искусство дипломатии на хамов и алкашей не распространяется. Но попасть под машину? Это нонсенс. Должно было случиться нечто экстраординарное, вроде гонок Формулы1 по тротуарам, что бы Лешка оказался под колесами.

— Ай, какая разница. — Мозги и ноги финишируют одновременно. Ноги у крыльца больницы, голова на мысли, что не важно как именно брат присоединился к армии больных. Важно, чтобы не случилось ничего серьезного.

Ларисы в холле нет. Так и должно быть. Живут они дальше. Аж, на Немировича-Данченко. К тому же практика пеших прогулок у программистов, а они с Лешкой программисты, уступает журналистским марш-броскам. Как по интенсивности, так и по объему. Так, что Лариса появится не раньше, чем через десять-пятнадцать минут. Дежурная — седенькая санитарка — «воюет» с посетительницей, пытающейся прорваться на священную землю медицинского учреждения без халата. В больницах подход восточный: не имеешь халата — ты уже не человек. Так, домашнее животное. Я тоже домашнее животное без халата. Поэтому прорваться через санитарный кордон даже не пытаюсь. Я умное домашнее животное. Точнее дрессированное. Порядок знаю. Поэтому для начала решаю просто навести справки: где брат и что с ним.

— Как фамилия, говоришь? — Санитарка быстрыми морщинистыми пальцами листает странички журнала. — Петров?

— Петров. — подтверждаю я.

— Все нормально. Операция прошла удачно. Камни из почки удалили. — Старушка захлопывает свой кандуит и смотрит на меня в ожидании следующего вопроса. Потом устав пережидать мое состояние ступора, добавляет с нежной издевкой:

— Но без халата к нему не пущу.

— Позвольте. — Прихожу в себя я. — Какие камни?

— Обычные. Наверное, маленькие. А вы надеялись, что из вашего Сергея Васильевича золотые самородки вперемешку с бриллиантами посыплются? — Ей бы на эстраде выступать, а не больницу от посетителей охранять.

— Какой Сергей Васильевич? — Я, наконец, вспоминаю, что фамилия Петров к раритетам в России не относится. Санитарка открывает журнал и остреньким ноготком проводит черту под фамилией Петров.

— Сергей Васильевич Петров 1920 года рождения. Почекаменная болезнь. Русским языком написано. Не можете прочитать сами, попросите меня. Я готова повторить на бис.

Санитарка оказывается еще и театралкой. Это, конечно, характеризует ее с лучшей стороны, только мне от этого не легче. Я уже десять минут торчу в больнице, а о брате не узнал абсолютно ничего. Но вместо того, что бы просто сказать старушке, что она ошиблась и мне нужен совершенно другой Петров, по привычке бросаюсь в омут иносказаний и логических параллелей.

— Я похож на человека, родившегося в год Октябрьского переворота?

— Вы, молодой человек имеете в виду Великую Октябрьскую Революцию?

— Именно это я и имею в виду. — Охотно подтверждаю версию старушки.

— Нет. Не похожи. Тогда такие… — Она долго молчит, пытаясь подобрать слово поделикатнее, и, не найдя походящего синонима, завершает мысль — не рождались.

Я сильно подозреваю, что за скобками осталось короткое и емкое «уроды». Я благодарен старушке, что, защищая заслуги октября, он не перешла границу приличий.

— Ну, что с ним? — получаю неожиданный удар в бок. Это подоспела Лариса. Она толкает меня кулачком, будто пытаясь выжать из моих ребер необходимую информацию. Бедняжка тяжело дышит. Как видно, всю дорогу бежала бегом.

— Пока не знаю. — Мне стыдно расписываться в собственном бессилии, но в поисках брата я не продвинулся ни на йоту. Для журналиста это равносильно штампу «Проф. непригоден» в трудовой книжке.

— Скажите, пожалуйста, — Лариса сильно нервничает. — Мне звонили, что к вам привезли Петрова Алексея Владимировича. На него машина наехала.

— Машина? — Санитарка смотрит на меня как на человека, потерянного для общества навсегда. — Так бы сразу и сказали, что после аварии. А то до самой Октябрьской революции добрался вместо того, что бы спросить по-человечески.

Лариса нетерпеливо постукивает костяшками пальцев по столу дежурной.

— Если машиной, то это не к нам. Это в травме. В соседнем корпусе. Обойдете через двор, потом мимо морга. — Я подхватываю Ларису. Подхватываю вовремя. При слове «морг» колени у Лешкиной подруги резко подогнулись. Не подхвати я девушку на пол пути к зеленому линолеуму, сидеть бедняжки по традициям восточных народов на полу. Деликатность работников нашей медицины невозможно не оценить. Санитарка, между тем, не обращая внимания на Ларису, увлеченно продолжала процесс инструктирования. — За моргом канава. По досточкам перейдете и сразу в травме окажетесь.

— Окажемся если перейдем или если перейти не удастся? — Уточняю я.

— В любом случае окажетесь в травме. — Санитарка сохраняет полную невозмутимость. — Не промахнетесь.

Взяв Ларису под руку, направляюсь к выходу.

— Эй, контрреволюция! — Притормаживает меня старушка. — А причем же, все-таки, Октябрь? — Сколько энергии в ее возрасте. Мне так к ее годам не сохраниться. Это точно.

— Я брат пострадавшего. Старше его на три года. Если бы он был двадцатого, то я, по определению должен был родиться в семнадцатом. Арифметика… — Лариса дергает меня за локоть. Она права. С братом беда, а я как последний дурак, даю уроки логики и арифметики санитарке. Полная ерунда.

Морг оказывается чистенькой беленькой одноэтажкой, по размерам чуть больше трансформаторной подстанции. Если бы не мрачная черная табличка, изобличающая предназначение этого здания, можно было бы подумать, что здесь живет больничный сторож. Или главврач. Или та чистенькая старушка, с которой я занимался ликвидацией арифметической безграмотности. Но табличка недвусмысленно говорит, что здесь не живут. Во всяком случае, долго. Лариса тянет меня к жидкому обледеневшему сооружению, соединяющему обрывистые края глубокой канавы. Три доски, одни перила, а под ними на двухметровой глубине бетонные игрушечки с завитками арматуры. Если с мостика сверзиться, то шансов попасть в «травму» почти нет. Вынут из ямки и сразу в морг. Тем более, что до него ближе.

Я всегда удивлялся: как женщины ходят на каблуках. Понятно канатоходцы или клоуны на ходулях. Этим за риск деньги платят. Женщины же не только выполняют свои смертельные трюки бесплатно, но еще и из собственного (или мужниного кошелька) оплачивают стоимость травмоопасного инвентаря. Лично я ни за какие деньги не рискнул бы демонстрировать трюк под названием: «Штурм перекопа по бревну в сапогах на шпильках». Немногие цирковые артисты из мужской половины труппы согласились бы повторить этот номер.

Через мосток я перебегаю первым и, как полагается, протягиваю даме руку. Лариса мою руку не замечает. Она вообще ничего не может заметить. По узеньким досточкам бедняжка проскакивает с закрытыми глазами. Если это не верх эквилибристики, то я не знаю алфавита.

В приемном покое отделения травматологии есть все, кроме покоя. Покоя и медперсонала. Но народа хватает. Стульев минимум минимозум. Больные сидят, сопровождающие и родственники подпирают осыпающиеся стены узкого коридорчика приемного покоя. Подпирают стоя. Этакие архитектурные решения в стиле ампир: со статуями, вписанными в интерьер.

Журналистская практика научила меня заглядывать во все двери вежливо, но без смущения. Сейчас я не собираюсь отказываться от годами наработанной привычки. У меня просто нет иного выхода. Лариса примостилась на подоконнике, готовая в любой момент разреветься, а я отправляюсь искать брата или, хотя бы, информацию о нем.

Почему-то не слишком волнуюсь. Неизученное наукой шестое чувство, подсказывает, что с Лешкой ничего фатального не произошло. Своему внутреннему голосу я привык доверять. Меня подводили женщины, реже — друзья. Первых я прощал, вторых переводил в ранг приятелей. Внутренний голос не обманул меня ни разу. Возможно поэтому, ему я не только доверяю на все сто процентов, но и не расстаюсь с ним никогда.

Две первые двери никак не реагируют на мои посягательства. Впрочем, одна из них и вовсе герметично закрашена. Ни одной щелки. Даже замочная скважина под слоем белой эмали. Так что ее я дергаю скорее для проформы. Народ в приемном покое наблюдает за мной молчаливо и неодобрительно: все терпят, а этот настырный мужик мельтешит, мешая обряду всеобщего культурного ожидания.

Третья дверь поддается подозрительно легко. На кушетке у стены лежит огромная волосатая спина, переходящая в не менее впечатляющие и волосатые ноги. Между спиной и ногами волосяной покров изрядно потерт. Из правой проплешины торчит кокетливо изогнутый шампур. Спина постанывает, а шампур покачивается.

— Что, нравится? — Большие сердитые серые глаза, оттененные ярко черным кантиком ресниц, глядят на меня в упор. В упор и без симпатии.

— Если вы об этом, — я киваю на кушетку, — то нет. Предпочитаю шашлык из баранины и кусочки поменьше. Если о глазах, то они нравятся. Мой любимый цвет, мой любимый размер.

— Слюшай, человек плохо, а ты смеяться. — Над спиной вырастает черная кудрявая голова. — Не хорошо, слюша, ай. По акценту я понимаю, что имею дело со специалистом человеком, не хуже меня разбирающимся в шашлыке.

— Извините. Больше не буду. — В принципе в небольших дозах я вполне переносим для окружающих. Иногда даже произвожу впечатление относительно воспитанного гражданина. Редко, но бывает.

— Ага. — Удовлетворенно стонет голова и снова прячется за спину.

— Может быть, вы выйдете? — Моя воспитанность не производит никакого впечатления на обладательницу серых глаз.

— Ага. — Не придумав ничего умнее, соглашаюсь я. Не знаю как кто, а я под таким взглядом начинаю нести всякую чушь. Думаю уже потом. Когда мной окончательно перестают интересоваться. Взявшись за ручку двери, я задаю вопрос, за ответом на который я сюда и пришел:

— К вам мой брат поступил. Говорят, автомобилем сбили. Вы не знаете?.. Петров Алексей?

— Знаю. Состояние стабильное. Перелом трех ребер, голени правой ноги, сильное сотрясение, ушиб позвоночника. Второй этаж. Палата двести десять. Девчонки из «скорой» сказали, что его сбили на тротуаре джипом.

— На тротуаре? — Чего-то в этом роде я и ожидал услышать. — А увидеть его можно?

— Сегодня не выйдет. А завтра к одиннадцать подходите. Только позаботьтесь о халате и тапочках.

Когда я донес эту странную информацию до Ларисы, она уже была в курсе. Несколько старожилов, куковавших в приемном покое с раннего утра, в красках живописали бедняжке, как именно выглядел Лешка в момент появления в больнице. Если бы я услышал их рассказ до встречи с сероглазой врачихой, то, скорее всего, сейчас бы уже находился на пол пути к моргу.

— Извините. — Расталкиваю толпу, хватаю потенциальную родственницу и вывожу ее во двор. На улице заметно потемнело, хотя стрелки часов не добрались и до полудня. Низкие облака укоротили день. Крупные, тяжелые снежинки валяться из прорехи в небе, мгновенно превращая нас в снежную бабу и в снежного мужика. Лариска плачет. Горячие слезинки прожигают хлопья снега, падающего на лицо. Пытаюсь как-то ее успокоить.

— Лариса, признайся, вы эту аварию подстроили специально.

— …?

— Что бы всех в очередной раз со свадьбой прокатить.

— Дурак, ты, и не лечишься!

Самое обидное то, что она права. Большую глупость ляпнуть было невозможно. Я добился двенадцатибального идиотизма по шкале Рихтера.

* * *

Странно все это. Нет, правда. Когда оказываешься под колесами, перебегая улицу на красный свет — это глупо, но закономерно. Оказаться под колесами, прогуливаясь по тротуару? Нелепость. Иного слова и не подберешь.

С трудом добиваю материал о злополучном японском принтере. Брыська сидит рядом, вытянув вперед вверх заднюю левую лапу и с поразительной ловкостью вылизывает себе то место, которое подхалимы лижут своим боссам. Выговорил мне недовольным голосом за позднее кормление. Слопал свою порцию легкого и занялся гимнастически-гигиеническими упражнениями. Мне бы его проблемы.

Я пол дня пробегал по милициям. Отвел Ларису к родителям и отправился на экскурсию по правоохранительным органам. Хорошо есть некоторые связи, а то и вовсе не знал бы куда сунуться и что сделать. Дознаватель ГАИ по фамилии Щеглов, которому досталось копаться в обстоятельствах наезда, встретил меня весело, загадочно и пессимистично:

— Глухарь. Никого, наверняка, не найдем.

— Что, свидетелей нет? — Мне, настрой парнишки с погонами капитана, показался несколько странным.

— Свидетелей море. И еще три стакана в придачу. Это же у «горбатого» магазина произошло. Место людное. Середина дня. Со свидетелями, как с лягушками на болоте-полный порядок.

— А в чем же дело? — Моя профессиональная привычка задавать вопросы не всем нравится, но капитан реагировал вполне доброжелательно:

— Есть обстоятельства. Но это тайна следствия.

— Хотя бы скажите, что произошло? — Я понял, что в лоб пробить брешь в обороне не удастся и попробовал разговорить следователя.

— Да ничего особенного. Ехал себе джип по улице Гвардейцев. Симпатичный, такой, белый джип марки «Мерседес». На перекрестке Новогодняя и Гвардейцев нарвался на красный светофор и небольшую пробочку. Симпатичный джип томиться в очереди не привык. Аккуратно съехал на тротуар, водитель нажал на газ и клаксон одновременно. Ваш брат не уступил дорогу попутному транспортному средству, из-за чего и пострадал. Ему повезло. Если бы он попал под какую-нибудь Honda, с ее скоростью и низкой посадочкой, сейчас бы в реанимации отлеживался. А может его и лечить бы не пришлось. А так — пустяк. Легкие телесные повреждения! Не из-за чего огород городить.

Мне приколы капитана совершенно не понравились. Понятно: у него брата на тротуаре не сбивали. Он мог себе позволить порезвиться. Но, с моей точки зрения, дело милиции, наводить порядок в городе, комментировать правонарушения в стиле эстрадных конферансье.

— Как это легкие? Три ребра сломаны, нога, сотрясение мозга, ушиб позвоночника — это легкие телесные повреждения? Тогда, что: повреждения средней тяжести — если пострадавший умер в больнице, а тяжкие — только в том случае если попал под машину и сразу к предкам?

— Вы не согласны с формулировкой? Вы лучше меня знаете, какие повреждения считаются легкими, а какие тяжелыми?

— Не знаю, но разберусь.

— Не советую. Не надо вам разбираться. Люди, которые стремятся приобрести излишние знания, нередко, теоретическую часть вынуждены закреплять на практике. Вы желаете практических знаний о телесных повреждениях?

— Это угроза?

— Это сермяжная правда жизни. Вам это надо?

— Мне не надо. — Я сделал вид, что доводы капитана на меня оказали требуемое воздействие. — Уговорили, не буду разбираться. — И, выдержав театральную паузу, добавил — Врачи разберутся. Врачи, а не я или вы. Вообще, ваша обязанность: контроль за соблюдением правил уличного движения и правопорядком в городе, а не раздача советов родственникам пострадавших. — Капитану моя сентенция не понравилась. Он перестал загадочно улыбаться и предложил мне покинуть служебный кабинет со всей возможной поспешностью.

— Со своими обязанностями мы, как-нибудь разберемся без посторонних. И вообще, скандалы устраивать в общественном месте не позволю. Ваш родственник остался жив — чего вам еще надо? А все остальное вас не касается. Без ваших дилетантских комментариев разберемся.

— Конечно, разберетесь. И я за этим прослежу. Будьте уверенны, капитан! — Если честно сказать, то кабинет капитана Щеглова я покинул молча. Эту мужественную и многозначительную фразу удалось придумать только сейчас. Перед компьютером.

Брыська, услышав голос хозяина, оценивает меня своими зелеными, круглыми, магическими глазами. Зрелище вызывает у кота неожиданный порыв жалости. Он запрыгивает ко мне на колени, бесцеремонно спихивает руки с клавиатуры и начинает бодать меня в подбородок.

— Не нравится мне вся эта история с «Мерседесом» — невидимкой. — Жалуюсь я коту. — Бьюсь об заклад: в городе таких машин не больше десятка. Джип Мерседес — не Тойоты, которые стаями бродят по просторам Западно-Сибирской низменности. Будто это их Родина. У нас не отыскать мерседесовский внедорожник, все равно, что в Париже не найти Эйфелеву башню. Нужно очень постараться, что бы добиться такого уникального результата. Хотя, для верности, хорошо бы, конечно, еще и номер знать.

Кот внимательно слушает. Брыська — мой главный, а порой единственный собеседник. У моего серого приятеля было трудное детство, что способствовало развитию его философских наклонностей. Три года назад я отправился выносить мусор. Дело было зимой. Морозы стояли под сорок. В подъезде ни один порядочный градусник минус сорок не зафиксировал бы. Но минус двадцать — отразил честно.

Нынешний барин выглядел тогда вполне безобидно. Даже трогательно. Он отчаянно пищал, пытаясь объяснить окружающим, что минусовая температура — не лучшие условия для успешного развития детского организма. Всю дорогу к помойным ящикам я пытался решить морально-этическую проблему: взять малыша домой, или понадеяться на отзывчивость соседей. Зря мучился. Все уже было решено за меня. Как котенок оказался в моей квартире — для меня загадка и сейчас. Наверное, прошел сквозь стену. В дверь я его не впускал. Мы встретились уже на кухне. Когда спустя три дня у бедняги отвалились обмороженные кончики ушей, я понял, что выгнать на улицу инвалида детства не смогу. С тех пор кот мной пользуется без зазрения совести.

— Интересно, что означала странная многозначительная ухмылка на физиономии следователя? — Спрашиваю я, обращаясь к Брыське. Коту надоедает слушать мой монолог. Он в последний раз, больше для проформы втыкает свою мохнатую черепушку в мой небритый подбородок и отправляется изучать закоулки нашей совместной собственности — однокомнатной квартиры.

Я включаю тетрис. Компьютер, все-таки идеальный инструмент для пишущего человека. Если бы Александр Сергеевич пользовался не пером, а компьютером он, возможно, не стал бы великим поэтом, но, наверняка написал бы столько прозы, что хватило бы для защиты кандидатских диссертаций тысячам двадцати пушкиноведов. Действительно: и писать легко, и правки вносить, а, главное, есть возможность в паузах загрузить пальцы тем же «тетрисом», а голову мыслями.

Я ловлю себя на том, что в то время, когда мой родной и, между прочим, единственный брат, страдает от переломов и ушибов в больнице, я без капли сострадания набираю рекордное количество очков и просчитываю способы поиска владельца белого «Мерседеса». На экране со страшным писком обрушивается пирамида из разноцветных кубиков и я попадаю в таблицу.

Получу завтра гонорар за статью о принтере и куплю Лехе в больницу, что-нибудь экзотическое. Манго или фейхоа. Впрочем, он по фруктам не «прикалывается. Для Алексея Владимировича лучшее фейхоа это колбаса.» Весьма довольный своей человечностью и глубокими познаниями вкусов брата я поднимаюсь. Телефонный звонок застает меня на пол пути к кухне, где я собрался, было поживиться бутербродом и чайком.

— Але. — Вслушиваюсь в тишину и гадаю, кто из моих подружек решил подшутить на сей раз.

— Ты, козел, — хриплый низкий баритон никак не напоминает приятные голоса моих знакомых. — Не суй свой нос, куда не надо. Понял?

— Не-а. — Без смущения расписываюсь в своей бестолковости.

— Напрягись и пойми. Не поймешь — откусим.

— Что? — Смысл угрозы не срезу доходит до меня.

— Нос, идиот.

— Вы с острова Туамоту? — Мне нравиться, как звучит мой вопрос: небрежно и слегка иронично. Именно так господа типа Джеймса Бонда общаются с пьянчужками, не способными правильно набрать шесть цифр телефонного номера.

— Что? — наступила очередь удивляться обладателю хриплого баритона.

— Поясняю: Туамоту — последний заповедник каннибалов. Везде их цивилизовали, а там оставили размножаться в дикой природе и разрешают баловаться человеченкой. — Я, довольный собой, кладу трубку. Но дойти до вожделенного холодильника мне снова не удается. Телефон надрывается, как сирена у пожарной машины, не подчиниться такому воплю — выше человеческих сил.

— Что, смешливый, пацан? — Тот же баритон хрипит мне прямо в ухо. — Кладбище клеевое средство от шуток. Понял или тупой?! В ментовку больше не ходи. Все, пока. Мозгой думай, а не задницей. Писака.

Обожаю людей вежливых и интеллигентных. Приятно с такими побеседовать. Послушать передовые идеи и получить пищу для размышлений. Вот как сейчас, например. Человек позвонил, не поленился. Расставил все точки над i. Оказывается я — личность суперпопулярная. Весь город в курсе того, чем я занимаюсь, куда хожу, что пытаюсь узнать. Общественность трогательно заботится о моем здоровье: физическом и душевном. А я-то думал, что старые холостые рекламисты никому не нужны. Какая трагическая ошибка.

Однако забавно: кроме Ларисы и милиции никто о моем визите в органы не знал. А здесь прозвучало недвусмысленное предупреждение о вреде общения с представителями закона. Ларису можно сразу со счетов сбросить. У нее с Лешкой все серьезно. Подобную шутку Лара даже на первое апреля не отмочит. А вот улыбчивый капитан — другое дело. Не зря он улыбался. Придется, видно, помочь Господину Щеглову в раскрытии «глухаря».

19 декабря

Лешка выглядит неважнецки. Пытается улыбаться, но с такими массивами синяков ни одна мускулатура не справится. Разве что Шварцнеггер своими горилльими ручками поможет.

— Привет, красавчик.

— Привет. — Леха говорит одними губами. Растрескавшимися, с разорванными кровавыми разломами. Не очень он похож на жениха. Все это безобразие вряд ли до свадьбы заживет. Во всяком случае, за две недели он точно не управится. Мы снова проехали мимо бракосочетания и банкета.

— С личиком ты, брат, явно перестарался. К такой голове, как у тебя нужно бережно относиться.

— На лицо упал. — Коротко поясняет Лешка. Сквозь распухшие до негритянских стандартов губы вижу ровный ряд зубов.

— Удачно упал: зубы целы. Синяки через пару недель позеленеют от страха и сбегут. Будешь как новый.

— Точно. — Соглашается он.

Зубам брата я завидую. И очень. У меня битву между кариесом и импортным рыцарем Бленд А Медом, одержал безжалостный злодей кариес. Следы его нашествия в моих челюстях, выразительны и наглядны как сгоревшие после Мамая деревни. А у Лешки челюсти как у крокодила. Не то, что кариес, джип не смог одолеть его белозубую улыбку.

— Но носом по тротуару ты, Леха, напрасно елозил. На тротуаре кроме льда наверняка ничего интересного не было. А подними голову, так хотя бы номер запомнил. — Поддерживать привычный легкий тон, глядя на брата, загримированного, под мумию фараона, не просто.

— Я запомнил. — Обычно Лешка более разговорчивый. О своих ненаглядных компьютерах и программных заморочках он может рассуждать часами. Сейчас он сказал немного, но и этого «немного» хватило, что бы я понял: передо мной лежит великий человек. Не каждый способен запомнить номер, переехавшего его джипа. Я, лично, к такому подвигу не готов.

— Милиции сказал?

Лешка молча кивает. Оно и понятно. Ему дышать больно, а не то, что говорить. Но я вспоминаю свою беседу с веселым капитаном и решаю, что неплохо бы и самому знать заветный номерок. Найдет ли что-нибудь милиция или не найдет — это еще вопрос, а уж я найти постараюсь. Слишком большой интерес вызывает у меня загадочная личность гонщика «серебряной мечты». Хочу познакомиться — сил нет. И не люблю себе отказывать в том, чего очень хочу. Каюсь, грешен. Но кто из нас без недостатков? — Леша, шепни номерок. Он мне может пригодиться.

— 47–35 НББ. — Лешка произносит каждую цифру тщательно и аккуратно. Будто первоклашка, читающий надпись по слогам.

— Смотри, какая экзотика! Это же нужно такой номер откопать! — Я просто на седьмом небе от счастья. Древний номер, редкая машина — по таким приметам найти виновника Лехиных переломов и ушибов проще, чем с девицей в кино сходить. Я эту мелодию угадаю с одной ноты. А то: «глухарь, глухарь!» Подстрелю глухаря и даже выцеливать не буду.

— Леха, брат, я перед тобой преклоняюсь: попасть под такую приметную машину, да еще на тротуаре, редкая удача. — Склоняю голову. Лешкины глаза смеются, а губы кривятся.

— Ладно, шут. — Говорит он негромко.

— Ну, вот: я к нему с открытым сердцем, распахнутой душой и палкой колбасы, а он обзывается! — Мне хорошо. Переломы срастутся, синяки сползут. Лешка жив, улыбается — значит, все в порядке.

— Колбасы? — Эта реплика служит сигналом и укором одновременно. О подарке больному я чуть не забыл.

— Сейчас. — Торопливо копаюсь в полиэтиленовом пакете и достаю увесистую палку «Докторской». — Специально медицинскую колбаску взял. Вместо пилюль. Лечит, что твой Авиценна. Не даром «Докторской» называется. Тетка на рынке сказала, от любой хвори кроме импотенции помогает. Для импотенции, говорит, мягковата. Нужно твердокопченую брать.

Несу бредятину, а брат лежит, и довольно жмурится узкими от синяков, монгольскими глазами.

— Привет! Ты чего здесь делаешь? — В палату врывается Лариска. Мое присутствие ее не слишком устраивает. Похоже, задело, что я у Лешкиной постели оказался раньше, чем она. В результате я, родной брат, оказываюсь третьим лишним. Ладно, черт с ней. Пусть немного помурлыкает. Поднимаюсь.

— Прощайте, ребята. Мне еще статью сегодня сдавать. Пойду от вас бездельников. — Уже в дверях палаты оборачиваюсь — Лешка, колбасу Ларисе не отдавай. Лучше с сестренками поделись. Они здесь очень даже ничего.

— Я ему поделюсь. — Возмущается Лариса. — И тебе достанется.

— Нет, спасибо, дорогая почти родственница. Мне чужого не надо. И колбасе я равнодушен.

С чувством выполненного долга, пританцовывая, спускаюсь по лестнице. Хорошее настроение так и прет из меня, превращаясь в элегантные па на ступеньках. И кто меня осудит? Брат побит, но колбасе обрадовался, значит: жить будет. Номер машины тротуарного гонщика — у меня в записной книжечке. Сегодня я до этого голубчика доберусь и загляну в его наглые глазенки. Интересно: он сам угрожающе баритонил в телефон или обладатель хриплого баритона не более чем подручный. Последние три ступеньки лестницы преодолеваю в один прыжок и торможу как лихач перед столбом. Дальше двигаться некуда. Знакомые серые глаза строго изучают мой анфас.

— Здравствуйте доктор. — Несмотря на экстренное торможение, я, все же, не смог остановиться на, приличествующем нашему знакомству, расстоянии. Высокая грудь сероглазой врачихи касается меня. Я ощущаю ее так, будто горячие соски прожгли белый накрахмаленный халат, мою меховую куртку и дотронулись до кожи. Мы стоим друг напротив друга, боясь шевельнуться. Она принимает решение первой. Серые глаза отодвигаются в глубь коридора. Ощущение ее тепла растворяется в, пропахшем лекарствами, больничном воздухе. Кажется, еще секунда и строгая медичка просто исчезнет как приведение, как мираж. Исчезнет и в мире станет пусто, а мне станет плохо.

— Простите, ради Бога. Я, конечно, слон: чуть вас не растоптал. Только это вышло совершенно случайно. — Я как щенок склоняю голову набок в надежде выжать из нее хотя бы намек на улыбку, хотя бы надежду на смягчение приговора. Но серые глаза неумолимы. Возможно, строгая врачиха просто не любит щенков. Такое тоже бывает. А жаль.

— Вот из-за таких случайных прыгунов как вы, нормальные люди и попадают в больницу. — Она пытается обойти меня справа.

— Нет, это такие прыгуны как я попадают в больницу из-за нормальных людей. — Пристраиваюсь рядом с ней. Мы поднимаемся по лестнице нога в ногу, как солдаты на параде. — Вот взять, к примеру, меня.

Она внезапно останавливается. В серых глазах ни тени улыбки. Мои шансы равны нулю. Это очевидно. Но я продолжаю барахтаться:

— Я оказался в больнице из-за совершенно нормального человека. — Я жду реплики. Должна же она сказать хоть что-нибудь? Но самая гуманная профессия воспитывает самых жестоких людей. Врачиха пожимает плечиками, отворачивается и продолжает свое восхождения по бесконечной лестнице вверх. Уже без меня. Я провожаю взглядом ее чуть полноватые ноги. Из горла, как-то само собой вырывается беспомощное: «Вот…»

Наверное, я представляю собой зрелище печальное, потому что на пол пролета выше меня каблучки перестают постукивать по, отполированным тысячью ног, ступенькам. Сероглазая смилостивившись, спрашивает:

— Из-за кого же вы оказались в больнице?

— Из-за вас.

— Глупости. — Коротко ставит диагноз чудо в белом халате, и снова каблучки стучат, унося ее вверх, прочь от меня.

Три фразы — две секунды отделили миг надежды от бездны отчаяния. Никак не думал, что стану переживать из-за женщины. Надеялся, что перерос это как ветрянку или краснуху. Оказывается, мужская глупость неизлечима и время перед ней бессильно…

* * *

Капитан встречает меня как старого приятеля: ленивым зевком и фразой, общий смысл которой сводился к двум словам: чего приперся. Ни тени раздражения, ни намека на наше вчерашнее, скандальное расставание. Нагловатая фамильярность, но безо всякой неприязни.

Я, конечно, тоже получил образование не в институте благородных девиц, но фамильярность капитана Щеглова меня задевает. На пикник мы вместе не выезжали, водку на брудершафт не пили и, вообще, я даже не знаю: как его зовут. Капитан Щеглов и номер кабинета — вот и вся информация которой я обладаю. Да большего мне и не требуется. И вдруг нате вам: «чего приперся»?

— Я был у брата в больнице. — Отчитываюсь перед жрецом Фемиды и жду реакции.

— Как брат? Как его здоровье? — Не дать, не взять — друг дома. Можно подумать не его приятели вчера названивали и предлагали мне ограничить свое любопытство рамками рекламных буклетов.

— Ничего. Поправляется. Я собственно зашел помочь охоте на «глухаря».

— Ха-ха-ха. — Вполне свойски воспринимает мою шутку капитан. — А ты молодец. Только, знаешь, сейчас на глухаря охотиться нельзя. Я же тебе объяснял: не сезон. Вроде умный интеллигентный мужик, а простых слов не понимаешь.

— Не понимаю. — Мне спорить, резона нет. Моя задача — проверить автомобильный номер и узнать фамилию владельца великолепного транспортного средства, исключительно арийского происхождения. — Да вы, товарищ капитан, на меня время не тратте. Просто скажите: как можно не найти машину, если известен ее номер? Объясните и я все пойму.

— А кто вам, уважаемый господин Петров сказал, что номер машины известен? — Глаза у капитана голубые и искренние. Ни дать, ни взять живое воплощение кристально-чистой души России. Ему бы статуей в Центральном парке стоять. Все бы старушки приходили молиться на эти искренние до наивности глаза.

— Брат. Я же вам от него привет передал. Вот он, привет. — Достаю из кармана аккуратный желтенький листочек Post-it фирмы 3М, разворачиваю, как Арутюн Акопян, разворачивает порванную газету. Из бумажки не вылетает голубь и не выскакивает разъяренный тигр. С бумажки в честные глаза следователя глядит набор цифр и букв: 47–35 НББ. — Леша говорил, что этой информацией с вами уже делился.

— А как же, — обрадовано подпрыгивает следователь за своим допотопным столом. — Было дело. В протоколе помечено.

— Ну?

— Баранки гну. — Не сбавляет обороты шутник. Мне уже самому начинает казаться, что мы с капитаном в один детский сад ходили, на одной педальной машинке в парке катались и горшок делили на двоих как лучшие друзья. — Только с номерком незадача вышла. Не правильный номерок твой брат запомнил. А, может быть, от удара цифры смешались и вышел полный винегрет.

Этот парень никуда не спешит. Мне кажется, у него никаких дел до две тысячи десятого года не предвидится. Он готов со мной трепаться до конца рабочего дня. Но с одним условием: никакой служебной информации в беседе. Ни за какие деньги. Я так не согласен.

— Нет, товарищ следователь. У брата на плечах не тот котелок, что бы в нем винегрет готовить. Если он цифры запомнил, значит именно они, и именно в таком порядке на злополучном Мерседесе присутствовали.

— Во-первых, не следователь, а дознаватель. Во-вторых, боюсь расстроить, но против фактов не попрешь. А факты говорят вот о чем: государственный регистрационный номер 47–35 НББ присвоен автомобилю ЗАЗ 968 1975 года выпуска, принадлежащему господину Глущуку А.М. Машина с 1986 года не проходила техосмотры. Единственное совпадение с пресловутым Мерседесом в том, что Запарожец тоже белый. Но, согласись, дорогой ты мой писатель, это еще не повод объявлять его Мерседесом.

— Во-первых, я не писатель, а журналист. — Старательно копирую интонации дознавателя. — А, во-вторых, можно ли удостовериться, в том, что вы говорите? — Я спрашиваю капитана, а сам чувствую, как почва уходит из-под моих ног. А счастье было так близко, так возможно…

— Пожалуйста, пожалуйста. — Следователь само благодушие и сочувствие. — Хотите водички? — Капитан пододвигает мне стакан и граненый графинчик.

— Спасибо. — Отказываюсь я. Беру папочку. В дело действительно подшита официальная справка. Не придерешься. Запоминаю на всякий случай фамилию и инициалы владельца «Запорожца». Капитан замечает мои колебания и решает добить жертву окончательно. Одним ударом. Насмерть.

— Не желаешь проверить все по компьютерной базе данных? Вообще-то это делать не положено, но тебе, писателю, пардон, журналисту в порядке исключения я такую возможность предоставлю с удовольствием. — Он выводит меня в коридор. В соседнем кабинете лейтенант обкуривает компьютер длинной сигаретой с гордой надписью «Marlboro».

— Вася, будь добр, запроси журналисту Мерседес с госномером 47–35 НББ.

— Не припомню я что-то, Сергей Григорьевич, такого «мерса» у нас в базе данных. Разве что по спи…

Капитан не дает закончить «задымчивому» парню:

— Сам знаю, что 47–35 НББ по списанию идет. Я тебя прошу сделать все быстро и без комментариев.

— Как прикажите… — Куряга начинает торопливо топтать пальцами кнопки клавиатуры. — Вот…

Я заглядываю через его плечо в синеву монитора. Эту картинку я только что видел на справке подшитой к делу. «Мерседесом» здесь и не пахнет. Пахнет большим надувательством. Вот только в чем фокус, я пока не разобрался. Но непременно разберусь. Если, конечно, мне позволят это сделать.

Капитан очень мил. Он провожает меня до порога. Он улыбается мне как старинному приятелю. Задержись я еще на пару минут и непременно окажусь приглашенным на встречу Нового года в его узком семейном кругу. Попробуй отказать такому симпатяге, такой душке, рубахе парню! На крылечке своего серьезного заведения капитан достает из пачки сигаретку, закуривает и игриво подмигнув, сообщает:

— А ты знаешь, дорогой мой журналист, я ведь немного экстрасенс. Правда! — Он стряхивает пепел в снег, со вкусом принюхивается к свежему морозному воздуху и продолжает. — Мне кажется, нет, я почти уверен, тебя вчера по телефону тревожили плохие ребята. Очень плохие. Такие плохие, что ты даже и не подозреваешь. Интересно?

— Не очень. — Тоже мне экстрасенс. Я еще вчера вычислил, что мои плохие ребята хорошие приятели следователя.

— Ты меня разочаровываешь. — Капитан глубоко затягивается. Я представляю: как дым наполняет его гнилое нутро. Пожалуй, под ребра к нему сейчас без противогаза не войти. — Ну, тогда я предскажу тебе будущее. Это-то интересно?

Я киваю. Это действительно интересно. К неприятностям лучше подготовиться заранее. Хотя бы морально.

— Я думаю, тебе больше звонить не станут. Плохие парни дважды к ряду не предупреждают. Если займешься работой, они забудут твое неуместное любопытство. Если станешь добровольным помощникам милиции, как это было модно лет двадцать назад, то быстро поймешь, почему о нашей службе говорят, что она «опасна и трудна».

Фразу он закончил вполне музыкальным исполнением песни из известного сериала.

— Мне в свое время не повезло, — гляжу на шипящий о снежинки, красный кончик сигареты и делюсь с капитаном планами на будущее, — я в массовке ДНД участие не принимал. Попробую наверстать упущенное.

— Гляди… — Следователь небрежным щелчком отстреливает окурок в сугроб. — Забегай. — И уже отвернувшись, через плечо бросает:

— Если ноги не переломают.

— Ага, обязательно забегу. — Вот и поговорили. Никогда не отличался талантом разведения врагов, и надо же — прорезалось. Лучше бы новые зубы прорезались на месте кариесных пепелищ. И с эстетической и с гигиенической точки зрения новые зубы лучше новых врагов.

* * *

Эта парочка мне сразу не понравилась. Два суровых мужичка: от плеча до пятки — два метра по диагонали. Они стояли напротив моего подъезда, сличали «фотокарточки» входящих и выходящих с фотокарточками в своих «миниатюрных» лапках. Если на их ручки надеть ботинки, то сорок пятым размером не обойтись. Я сразу представил как эти руки пройдутся по моему телу и мысленно начал петь знаменитый хит Led Zeppelin «Растоптанный ногами». Естественно, заменяя в нужном месте ноги на руки. Тогда я еще не подозревал, что одними руками дело не обойдется. Можно было правки в текст не вносить. Своими ногами, как оказалось, парни так же не пренебрегали. К сожалению.

Вообще, я, человек, можно сказать, осторожный. Если не трусоватый. Говорить такие вещи о себе неприятно, но от правды не спрячешься. Ни за раздвоенным подбородком, ни за накаченными челюстями я и не спрячусь. Трусость — мое природное качество. Но существует еще и элемент воспитания. Этот элемент сильно портит жизнь. В основном мне. Он заставляет идти на рожон только потому, что в школьные годы я на «отлично» сдал «Песню о буревестнике» одного горького господина. «Безумству храбрых поем мы песню». А что делать «робким пингвинам», которых воспитали буревестниками?

Я направляюсь к своему подъезду и самым независимым видом предъявляю свою фотографию вахтерам из группы поддержки белого Мерседеса. Вблизи парочка выглядит еще внушительнее. Таким, джипы не нужны. Они сами, как джипы. Если такой «джипик» наедет: никакая реанимация не спасет.

Меня спасает только то, что у дяденек «заклинило стояночный тормоз». Пока они опознают объект в профиль и анфас, пока анализируют полученную информацию, пока принимают решение и включают первую передачу я уже захлопываю дверь подъезда и проклинаю чистюлю-техничку, убирающую в нашем доме: мне бы какое-нибудь бревнышко, или стальной прутик или проволочку в конце концов, что бы скрутить ручки дверей. Но у нас все как во Дворце Съездов перед появлением руководства страны: проверенно, мин нет. Нет и ни одного предмета из тех, что не предусмотрены в жилом доме строительными нормами и правилами. Надеяться приходится только на себя. Точнее на свои ноги.

Мы бежим по лестнице: я и ноги. Они, ноги, оказывается, тоже жить хотят. Вспомнили, наверное, угрозу капитана. Поняли, что таким плохим парням сломать пару лишних ног, как стопку водки опрокинуть. Но резвость ног не приводит к спасению.

Мой третий этаж буквально забит народом. Может показаться, что все так хотят поселиться именно в этой старенькой панельной пятиэтажке, что места в квартирах не хватает. Безквартирные граждане стоят на лестнице, подпирая могучими плечами дверь, между прочим, ту, за которой проживаю я с верным котом Брыськой, и лениво перелистывают комиксы. Мое шумное дыхание и стремительное восхождение заставляет их отвлечься от увлекательного занятия. Я вижу приветливые улыбки и сразу понимаю: граждане не случайно подпирают именно мою дверь.

Внизу натужно ревут дизелями два опомнившихся «джипика». Бедный профессор Плейшнер, как я тебя понимаю! Симпатичный мужичок, единственный маломерок в компании монстров, делает шаг из толпы мне навстречу и радостно машет рукой:

— Андрей Петров? Какая встреча! Композитор Петров — не ваш родственник? — Это же надо: почти интеллигентное лицо, милая открытая улыбка, я бы такого не задумываясь угостил сигареткой среди ночи в темном переулке. Как обманчивы человеческие лица. Зато голос не обманывает. Этот хрипловатый баритон я в миллионе других узнаю.

— Композитор? — Переспрашиваю я. — Нет, не родственник. Я — он сам и есть. — У меня от напряжения трясутся ноги, но язык, враг мой, выписывает словесные кренделя с чувством превосходства над противником. Знает, подлец, что до языка добираются в последнюю очередь. — Вы за автографом?

— Какая проницательность! — Интеллигент улыбается еще шире. Уголки смеющихся губ вползают под меховую шапку. Я очень живо представляю себе, как они встречаются где-то там, в потной темноте, у самого затылка. Это даже не улыбка, это эстрадный трюк. Рекордсмен улыбки оборачивается к паре красавцев, однояйцевых близнецы тех «джипов», что преследуют меня от крыльца, как бы прелагая им тоже порадоваться моей проницательности.

— Я не проницательный, я умный. — Нагло лжет мой язык. Но ему, все равно не верят.

— Сомневаюсь. — Спокойно заявляет улыбчивый «интеллигент». — Вы поднимайтесь. А то мы в гости пришли, а вынуждены на лестнице скучать. Некрасиво, как-то получается.

«Джипики», сопровождавшие меня от входных дверей, тормозят пролетом ниже. Смотрят глазами-фарами равнодушно, но внимательно. Они свою работу сделали: дичь в ловушке. Новых команд пока не поступало. Мне бы кто скомандовал что-нибудь толковое. Инстинктивно делаю шаг назад, к стенке. Натыкаюсь на металлическую решетку. Мой дом настоящие халтурщики строили. В эпоху строительства коммунизма халтура процветала вообще, а особо изощренная именовалась хоз. способом. Я прописан как раз в таком хоз. способе. Оконные решетки на лестничных пролетах не приварены, а просто прислонены к стенке. В свое время местные пионеры периодически порывались сдать их в металлолом. В связи с чем, в дни субботников, воскресников и штатных пионерских мероприятий, в подъездах выставлялись специальные дежурные. Мы свои решетки берегли. И правильно делали.

Хватаю железяку и замахиваюсь на стоящих внизу здоровяков. Решетка оказывается тяжелой. Килограмм на двадцать. Не зря пионеры на нее зарились. Я едва не улетаю вместе со своим оружием на, присевших от неожиданности, преследователей. Но метания металла в людей не входит в мои стратегические планы. Едва справляясь с центробежной силой, завершаю оборот вокруг себя и с размаха втыкаю железяку в окно. Хруст. Звон. Метель белым шлейфом врывается на лестницу. А я ныряю в дыру.

Козырек подъезда больно бьет меня по пяткам. Колени подламываются и тонкий коврик свежевыпавшего снега вырывается из под ног. Я приземляюсь на спину. Плашмя. Как блин на сковородку у умелой хозяйки. Ударом из меня вышибает воздух и способность его вдыхать. Кто не понимает термин «вышиб дух вон» пусть попробует упасть со второго этажа на спину. Очень рекомендую. Сразу поймете.

Но мне разлеживаться, изучая реакцию тела на внезапную остановку о промерзший грунт, некогда. Научную деятельность лучше отложить на потом. Я, не слишком элегантно поднимаюсь и, скрючившись, с грацией пьяного страуса, ретируюсь за угол дома. Снег закидывает одинокий пунктир моих следов. Я, обтирая стену родной пятиэтажки, пытаюсь вспомнить, что именно следует делать, когда хочешь дышать. Вакуум в грудной клетке начинает надоедать. Впечатление такое, что легкие от удара слиплись. Меня бы подкачать. Мне бы, где нибудь насосом разжиться. Автомобилисты, где вы? Ау…

С трудом переваливаюсь через оградку детского садика и бах, (как там в рекламе?) шлепаюсь на попку. Из груди вылетает здоровый, мощный децибел на сто двадцать крик. Сработала детская реакция: получил по заднице — ори. А дальше — как при рождении: заорал — дыши. Легкие включаются в работу, и двор детского садика я пересекаю на, уже вполне приличной скорости.

Моя свита не желает отставать. Они молча несутся следом. Оглядываюсь на бегу: на лицах даже на таком расстоянии читается одно желание — желание не расставаться со мной никогда. Нужно будет им, как-нибудь на досуге вручить заслуженные награды за верность и преданность моей драгоценной персоне.

— Пацаны, с той стороны обходите. — Долетает баритон моего интеллигентного собеседника с лестничной площадки. Прекрасно: они сейчас разделятся пополам, как инфузория туфелька, а, значит, у меня появляется шанс. Я пробегаю шагов двадцать по аллейке, ведущей от крыльца садика к воротам. Преследователи меня еще не видят. А пора бы уже показаться себя своим верноподданным. Пока одни оббегают здание детсада вокруг, я других уведу в противоположную сторону. Перепрыгиваю через сугроб, и по узкой тропинке напрямик, мимо песочниц, игрушечных домиков и горки забираю вправо к беседкам.

— Вон он! — Раздается за спиной радостный крик. Чему радуются, дурачки? Им сейчас придется метров пятьдесят по непаханой целине, по сугробам лезть. Оглядываюсь на крик. Квинтет превратился в трио. Двое огибают садик слева. Когда доберутся сюда, обнаружат полное отсутствие жертвы и компаньонов по охоте.

Перелетаю через забор. Страх, оказывается, может благотворно влиять на физические кондиции вообще и координацию в частности. Я, со страху, чувствую себя пятнадцатилетним пацаном. Точнее, пацаном, убегающим из чужого сада. Странное ощущение для человека, прожившего вдвое больше.

За моей спиной два «джипика» старательно прокладывают зимник сквозь детсадовские сугробы. Интеллигентный руководитель облавы трусит за своими могучими подручными, на ходу снабжая их ценными указаниями и уточняя маршрут. Нужно отдать ребятам должное: их успехи удивительны и заслуживают уважения.

Спустя две минуты мне удается повторить маневр и трио разбивается о девятиэтажный дом на дуэт и солиста. Пока меня в очередной раз пытаются взять «в клещи» я заскакиваю в проходной подъезд и с интересом наблюдаю спины своих преследователей. Поди, теперь, разберись: кто за кем гонится.

Возвращаюсь к дому красный, но довольный. Ниагарский водопад пота стекает по моей спине. В принципе, при таком обилии влаги за мной должна образовываться наледь. Оглядываюсь, и признаюсь себе в том, что мания величия моя единственная врожденная болезнь. Все остальное, включая насморк и кариес, я приобрел вместе с жизненным опытом, а мания величия — моя единоутробная сестра-блезняшка.

Начинает темнеть. Зимой, да еще в снегопад, день — короче одеяла в холодную ночь.

У своего подъезда натыкаюсь на моих любимых, ненаглядных, верноподданных «джипиков». Ребятам надоело бегать вокруг детского сада и они нашли простое решение. «Джипики» подкатили к той точке, от которой начали охоту. Заняли позицию у входных дверей в ожидании скорого возвращения дичи или начальства. Дичь, на свою голову, оказалась проворнее.

Тяжелая лапа ложиться мне на плечо. Вторая, еще более тяжелая, откуда-то из далека, из снежной мглы, прилетает с дружеским приветом моему носу. Следующий удар я еще принимаю стоя. Третий наносят ногой. От него мое тело в миг становится легким и взмывает в воздух. Я лечу и удивляюсь своим высоким аэродинамическим характеристикам. Впрочем, не долго. Закон всемирного тяготения неумолим. Подчиняясь открытию Ньютона, перестаю изображать воробушка. Шлепнувшись на поребрик подвального окна, нехотя сползаю в подвал через узкий пролом в деревянном щите.

В подвале темно и пахнет отнюдь не французским парфюмом. Помещение заполнено коктейлем из чего-то давно умершего и горячего пара, настоянного на фекалиях. Над моей головой у пролома в окне идет неторопливая дискуссия на тему: оставить ли меня в подвале в одиночестве или составить мне компанию и продолжить развлечение.

— Брось его, Гриша. Нам же сказали: предупредить. Мы предупредили.

— А чего он, падла бегал? Давай слезем и еще по паре плюх накинем.

— Ну его, к х… У тебя брюки новые, а там все в кошачьем дерьме. Перепачкаешься, тебе Любка скандал закатит.

— Пожалуй, закатит. Х…, с ним.

«Джипы» достигают консенсуса. От какой все-таки малости может зависеть жизнь человека! Мою жизнь спасло кошачье дерьмо. Ну, и Любка, конечно. Спасибо, четвероногие братья и двуногие сестры.

* * *

Брыська презрительно осматривает мою физиономию. В его взгляде явно читается: «Еще раз вернешься в таком виде — домой не пущу». Он демонстративно отворачивается и, подняв хвост трубой, бандитской походкой отправляется инспектировать кухню.

Я гляжу на себя в зеркало и не могу не признать: кот справедлив и объективен. Еще утром я прикалывался над внешностью брата, а уже к вечеру превзошел его по многим параметрам. Мечта Хрущева «догнать и перегнать» осуществлена мной успешно и в минимальные сроки. Правда, как и положено в России, догнал не в том и перегнал без пользы для себя и отечества.

«А ведь добрые люди советовали: не суй свой нос, куда не надо. Не послушался… Теперь ту выпуклость на лице, которая призвана отделять правый глаз от левого можно просунуть разве что в ворота авиационного ангара. Неужели нос способен так распухнуть? Черт. А, главное так болеть!»

Желудок после энергичной разминки, не особенно миндальничая, намекает: «Хозяин, хорошо бы подкинуть в топку пару бутербродов, а лучше пол кило пельменей!». Я с желудком спорю редко. Вескость его доводов поистине убийственна. Здесь, как при изнасиловании, лучше уступить, расслабиться и постараться получить удовольствие.

Захожу на кухню. Зажигаю свет. Кот уже сторожит на подоконнике свою пустую миску. Он тоже уступил доводам желудка. Своего, естественно. Приходится сначала заняться кошачьим голодом, отложив удовлетворения своих потребностей, на потом. В конце концов, если бы котов не кормили, то не было бы и того результата кормления — кошачьего дерьма. А ведь именно благодаря дерьму, я сегодня отделался лишь парой синяков. Все могло кончиться значительно хуже. Стать, что ли родоначальником нового культа «котокакапоклонничества»? Нет, длинновато. Ни один из учеников и последователей не сможет с первой попытки выговорить название учения. С точки зрения PR культ с такой сложной «фамилией» обречен на смерть в полной безвестности.

Через пол часа, сижу за столом и, отправляя в рот горячие пельмени, поскрипываю поврежденными челюстями. Прокручиваю в уме события сегодняшнего дня и никак не могу их увязать в единую логическую цепочку. Какого, извиняюсь за выражение, хрена, нужно было устраивать охоту на такую мелкую и несъедобную дичь, как я? Не понятно это. Бессмысленно. Ну, сбил какой-то состоятельный идиот Лешку машиной. Но ведь не насмерть. Максимум, что идиоту за это светит: лишение прав, возмещение ущерба. Возможно, какой-то срок условно. Для человека, разъезжающего в Мерседесовском джипе, лишение прав — кара смешная. Новые корочки купит. Возмещение ущерба? Лешка таких сумм не знает, которые могли бы отразиться на здоровье кошелька состоятельного человека. Срок? Если в суде такие же завязки, как в милиции, то ему бояться суда так же глупо, как тигру бегать от таракана.

Отсюда вывод: либо водитель Мерседеса опасается шумихи вокруг своего имени, либо наезд на Лешку не случайность, а предупреждение или попытка устранения. Только в этих двух сценариях есть место для бедного грешника Андрея Петрова, жертвы собственного любопытства. Если некто столь сурово пресекает всякие попытки выйти на него, то этот некто вполне способен закрыть проблему раз и на всегда. Закрыть, обычным физическим уничтожением. Слишком непослушных и излишне любопытных иногда убивают в целях профилактики. В таком случае, судя по темпам перехода от слов к делу, акт превращения профессионального журналиста в профессионального покойника, может оказаться следующим шагом. Следующим и скорым.

Оптимальным вариантом сейчас была бы командировка на Кипр на пол года. Причем для меня и брата. Но рассчитывать на такой подарок судьбы глупо. Значит, предстоит выбирать между неоптимальными вариантами.

Лучший из неоптимальных: заняться завтра очередной статьей о копировальных устройствах. Тем более, что эти статьи у меня выходят неплохо. Превратить цифирки технических характеристик и буковки рекламных слоганов в нечто эмоциональное и живое, это искусство. Кто бы, что не говорил, а эмоциональная реклама технических устройств в России, где все основано в первую очередь на эмоциях — ключ к успеху.

— Заняться работой и не соваться в чужие дела, конечно, замечательно. Это решение моих проблем, но не решение Лешкиных. Конечно, в том случае, если наезд на него не случайность. — Начинаю рассуждать вслух и тут же сам себя останавливаю, вспомнив, что рассуждения вслух первый признак приближающегося сумасшествия или полного одичания. Пора взять телефонную трубочку и пообщаться с какой-нибудь живой и горячей душой. Может, найдется отзывчивое сердечко и на предстоящую ночь удастся найти нежную няньку моим синякам.

Отзывчивое сердце появляется без помощи телефона. Брыська, услышав мой тоскливый монолог, запрыгивает ко мне на колени и энергично с разбега бодает меня в подбородок. Зря, конечно, он так поступает. Челюсть еще не забыла топтание кулаков сорок пятого размера и, Брыськины проявления чувств мне особого удовольствия не доставляют.

— Ладно. — Выношу свое решение на публичное обсуждение. — Завтра схожу к господину Глущуку, таинственному владельцу Запарожца с номером Мерседеса. Поговорю с ним по душам, а потом буду думать: как жить дальше. Впрочем, потом мне могут и не позволить думать. Вышибут мозги, и думать будет нечем. И это тоже выход. Безмозглым жить всегда проще. Правда, если им оставляют жизнь.

20 декабря

Как хорошо, что я не пошел в штат. Нештатный журналист не имеет зарплаты, живет только с гонораров, зато сам распоряжается своим временем. Не совсем так, конечно, временем распоряжается кошелек. И довольно строго. Но в экстраординарных случаях можно себе позволить плюнуть на все и заняться своими личными проблемами без согласований с начальством. Именно так я сегодня и поступаю. До Рождества еще пять дней. Успею накропать статейку, другую. На праздник без денег не останусь. А, значит, отправиться в гости, как Вини Пух, с утра — вполне допустимо и сточки зрения трудовой дисциплины и с точки зрения дисциплины финансовой.

Вычислить место проживание господина с фамилией Глущук, не составило труда. Это из Петровых на каждый миллион населения можно сформировать штатный батальон. Семья Глущуков оказалась в городе одна. Проживала кучно, по одному адресу. Что значительно упрощало задачу. Я воспринял это как Рождественский подарок. Справочная служба преподнесла сюрприз: Глущук А.М. прописан в нескольких кварталах от моего дома. Я понял, что судьба решила мне компенсировать болезненные последствия вчерашних приключений. После мер устрашения четвертой степени, длительные прогулки вызывают физическое отвращение. Но на этом сюрпризы не закончились.

Жизнь — великий шутник. Интересующая меня личность, оказывается, проживала в том же доме, в котором второй год обитает Лешка! Не правда ли странное стечение обстоятельств? Брата сбил его собственный сосед. Коли и дальше все пойдет так же, то сегодня к вечеру я либо стану трупом, либо познакомлюсь с владельцем белого Мерседес-Запорожца и попытаюсь сказать ему все, что о нем думаю.

На мой короткий звонок дверь реагирует мгновенно. Внутри нее начинаются пощелкивания, поскрипывания. Многочисленные замки и запоры бодро сообщают о своей готовности к открыванию. Как в армии: «Первое орудие к бою готов! Второе орудие к бою готов! Третье орудие…». Все завершается вопросительным скрипом петель. Им бы немного маслица — они бы не стонали так жалобно.

— Вам кого? — Не скажу, что бы гражданин Глущук мне понравился с первого взгляда. Странный тип. Зачем навешивать на дверь такое количество замков, если лень задать сакраментальный вопрос: «Кто там?». Бритый череп и недельная щетина — внешность чеченского боевика, окончательно превращают меня в противника лысого господина с редкой фамилией. Я становлюсь глущефобом.

— Мне нужен Глущук А. М.

— Я вас слушаю. — То есть вот так: он меня слушает. Я на лестнице и в шубе, он в квартире в трико и домашних тапочках. Воспитанные люди так гостей не встречают. Воспитанные люди через порог не слушают и не разговаривают.

— Я хотел бы узнать у вас, если можно вот что: по данным ГАИ вы являетесь владельцем автомобиля ЗАЗ968 с госномером 47-35НББ. Так ли это? — я решил не мудрить и брать быка за рога.

— Вы из ГАИ? — Господин Глущук смотрит на меня настороженно. Это не вопрос. Это удар ниже пояса. Как только он узнает, что я лицо не официальное, он просто закроет двери на все замки и я останусь с носом. С разбитым, носом. Между прочим, вполне возможно, разбитым не без его, лысого господина, участия. Или благословения.

— Я похож на гаишника? — Отвечаю вопросом на вопрос. Он оценивающе оглядывает мою физиономию и, наконец, улыбается:

— Не слишком. Точнее слишком не. — Душман с хохлятской фамилией освобождает проем дверей и, указывая куда-то в глубь полутемного коридора, говорит:

— Проходите.

— Спасибо. — Я не имею привычки отказываться, когда мне что-то предлагают. По каким-то закоулкам проходим на кухню. Располагаемся на стареньком диване за самодельным столом на кирпичной ножке. Хозяин не лишен фантазии. Правда, ножка слегка кривовата. С головой у автора этого сооружения дела обстоят немного лучше, чем с руками.

— Итак? — Он уже забыл, что наша беседа прервалась на моем вопросе. Нормальный автолюбитель на месте господина Глущука давно уже рассказывал бы о бесконечных проблемах ремонта импортной иномарки, произведенной на незалежной территории ридной матки Украины.

— Я спросил о Запорожце. — Напоминаю склеротику свой вопрос.

— Являюсь ли я владельцем? Вопрос, конечно, интересный. Что называется: без бутылки не разобраться. — Только этого еще не хватало: пьющий курбаши. А я считал, что Аллах запрещает пьянство.

— Мне сходить в магазин? — Черт с ним, схожу не рассыплюсь. Может под мухой что-нибудь интересное расскажет.

— Не стоит. Я пью только с друзьями. — Эко он меня! — Просто история действительно запутанная. Запорожец, о котором вы говорите, как автомобиль давно не существует. Я его распродал по запчастям. Но с учета не снимал.

— То есть, машины давно нет? — Уточняю я.

— Именно так. Паспорт на машину есть. В серванте лежит. А машины нет. Возможно, и запчастей уже нет. — Воспоминание о машине, превращенной в конструктор, смягчают сердце бритоголового хозяина и он, наконец, догадывается предложить:

— Чай, кофе?

— Лучше кофе. — Чай еще нужно уметь заваривать. Сидеть давиться какой-нибудь разрекламированной отравой и из вежливости цокать языком я не умею.

— Как угодно. — Он ставит чайник и любопытствует:

— А что, собственно, произошло? Чем вызван интерес к моему почившему автомобилю?

Не прост этот господин Глущук. Не всякий завернет такое: «почившему автомобилю». Наверное, книжки читает.

Излагаю ему всю историю, происшедшую с Лешкой. Рассказываю про поход к следователю и демонстрацию возможностей компьютерной базы данных. Свои неприятности оставляю за кадром. Хохлятский «кубраши» наливает себе чай, мне пододвигает банку Nescafe. Выслушав меня, заявляет:

— Наливайте, я сейчас. — Он исчезает в недрах своего логова и спустя минуту возвращается с потертым техническим паспортом. — Надеюсь, вы не считаете, что это я разъезжаю на джипе по тротуарам?

— Не думаю. — Судя по состоянию квартиры ее хозяину на джип и евроремонт не накопит и ко второму пришествию.

— К сожалению, вынужден с вами согласиться. Перейдем к номерам. Номера оставались в гараже. Гараж я за ненадобностью продал. Кроме номеров там еще куча всяких «дров» в наследство новым хозяевам перешла. Если интересно: гараж № 147 в обществе «Роща». Не далеко от вагончика сторожа.

— А кому продали, не подскажите?

— Нет. В паспорта к ним не заглядывал. Они отдали деньги, я — ключи от гаража. Оформлением председатель кооператива занимался. Мужики, как мужики. Ничего особенного. Говорили, вроде у них микроавтобус. Занимаются извозом. Кажется, что-то о перевозке мебели рассказывали. Да и вряд ли эта информация важна. Гараж давно мог уже в третьи руки перейти. Не знаю: чем еще могу помочь. Разве, вот еще что. Вы, извиняюсь, по специальности кто?

— Журналист. — Признаюсь честно, как Плохиш на допросе буржуинов.

— Журналист должен знать о существовании рукописных списков. Я имею в виду хороших журналистов. — Вот ведь язва.

— Я хороший. Просто эта не моя сфера деятельности. Я специалист по рекламным статьям.

— Тампоны, прокладки, зубная паста? — Положительно, он не зря с бритой башкой ходит. А я уже было, подумал, что имею дело с приличным человеком. — «У меня сегодня такой день», это ваше?

— Нет. Но если у вас возникнет острая нужда в прокладках, тампонах или памперсах — обращайтесь. Посодействую. — возвращаю подачу лысой язве.

— Спасибо. Пока Бог миловал.. — Ему надоедает пикировка и господин Глущук приступает к лекции о таинственных рукописных списках. — В ГАИ существует список автомобилей, не введенный в базу данных. В этом списке, по большей части, мафиозные машины. Нередко, находящиеся в угоне или не растаможенные. Если у вас имеется знакомство в автоинспекции, можете попробовать навести справки. Хотя все это очень странно. У всех списочных машин, как правило, нормальные новые номера. Гонять с музейной редкостью вместо государственного номера — предприятие довольно рискованное.

— Рискованное, да, поди, не для всех.

— Возможно. — Соглашается мой собеседник. — Разрешите деликатный вопрос?

— Пожалуйста. — Я соглашаюсь не подумав. Мои мозги занимает явная несуразица: если автомобиль из списка, то, во-первых, зачем ему такой номер, во-вторых, зачем на такую заметную машину цеплять такой заметный номер и в третьих, зачем такой машиной с таким номером сбивать человека. Вряд ли это делалось специально. Если, конечно, никто не хотел подставить хозяина машины. Просто головоломка какая-то для детей старшего школьного возраста.

— Насколько я понял из вашего рассказа, под машину попал ваш брат?

Я киваю.

— Почему же тогда ваше лицо в столь плачевном состоянии? — Он думает, что это корректный прикол. Он еще не понимает: как подставился.

— Это следы излишнего любопытства. Правило: меньше знаешь, легче живешь — касается абсолютно всех. — Я гляжу на него, всем своим видом стараясь показать, что мой собеседник исключением не является. Бывший владелец бывшего Запарожца делает вид, что ничего не понял и со вкусом отхлебывает из чашки. Судя по аромату чай недурен. Во всяком случае, наверняка лучше растворимого кофе, который глотаю я. — Кстати, а кто вы по специальности?

Вопрос вырывается из меня как-то сам собой. Еще недосказав его до середины, начинаю жалеть о сказанном.

— Это в продолжение разговора об излишнем любопытстве? — Господин Глущук с плохо скрытым интересом разглядывает мои синяки. — Вообще-то, я тренер.

— Надеюсь по боксу? — Пытаюсь сгладить последствия своего неудачного выпада я. — С радостью взял бы несколько уроков. В моем положении навыки рукопашного боя мне бы не помешали.

— Должен огорчить. Я тренирую легкоатлетов. Но, на мой взгляд, навыки бега, в вашем положении, намного более полезны.

— Вот как раз с бегом у меня все обстоит вовсе неплохо. Уже проверил…

* * *

Исследования гаража я оставляю на завтра. Нужно, хотя бы раз в жизни обойтись без импровизации и тщательно продумать план действий. Разработать легенду или, хотя бы научиться гримировать свои синяки. Слишком уж неблагоприятное впечатление производит моя, постепенно зеленеющая физиономия на потенциальных собеседников. Мне бы взять пару уроков у мастера макияжа…

Что бы остатки дня не пропали даром, собираю передачку посытнее и отправляюсь в больницу. Нельзя брата оставлять в беде. Не полагается так поступать с близкими родственниками. Кроме того, стоит поинтересоваться: может быть, кто-то действительно имеет на Лешку зуб. Может быть, были угрозы? Хотя кому Алексей способен перейти дорогу, я не знаю. Характер у брата не ангельский, но программисту, задыхающемуся без компьютера, как аквалангист без кислородного баллона, разводить дрязги и лезть в чужие тайники, просто некогда. У Лехи скоро компьютерная клавиатура прирастет к пальцам. А с клавиатурой на пятерне сложно играть в Джеймса Бонда.

В городской музей болезней поспеваю вовремя. За пол часа до закрытия. Гардеробщица ворчит, но все же соглашается принять одежду.

— Только быстро. Я в семь уйду. Если вещи сопрут — сами будете виноваты.

— Без вопросов! Гарантирую: ровно в семь состоится обмен номерка на вещи. Сверим наши хронометры! — Гардеробщицы и вахтерши — моя слабость.

— Какие еще хренометры выдумал? Лучше на часы поглядывай. — Ворчит гардеробщица и наглядно демонстрирует, как это следует делать.

Оставляю на ее попечении свою меховую куртяшечку, загружаю ноги в шлепанцы, тело в халат сомнительной белизны и несусь по длинному коридору. Несусь и снова натыкаюсь на Нее. Серые глаза за последние сутки ни на градус не потеплели. Я отчаянно жалею о том, что двигался не слишком резво. Чуть быстрее и мое тело, не успев остановиться, опять могло ощутить касание ее обжигающей груди.

— Снова вы? — В ее голосе только разочарование.

— Да… Здравствуйте. Снова… — Я стою по стойке «смирно», будто отчитываюсь перед высоким начальством. Начальство, вообще-то, действительно высокое. Мы со строгой медичкой почти одного роста. — Вот, пришел на работу устраиваться. Санитаром. — Говорю и сам удивляюсь сказанному. Говорят: «Язык до Киева доведет». Мой доведет до психбольницы.

— Это невозможно. Таких не берут…

— В космонавты. — Успеваю вставить я. — А в качестве санитара я буду очень даже хорош. Поверьте. Я замечательно отношусь к птицам, поэтому «утки» у меня всегда будут в идеальном состоянии.

— И не стыдно вам? Ваш брат такой интеллигентный, воспитанный человек. Работа серьезная — программист, а вы…? — Она, кажется, серьезно озабоченна моей опустившейся личностью. Это не совсем справедливо, но очень приятно. Очень. — Вы бы на себя со стороны поглядели…

— Я исправлюсь. — Вполне искренне обещаю я. — Вот стану медбратом и сразу исправлюсь.

— Не исправитесь. — Это звучит как диагноз неизлечимой болезни. Что-то вроде вялотекущей шизофрении. — И сами это знаете.

— Как вы правы. Сам я никогда не исправлюсь. Одна надежда: найдется умная, добрая, красивая женщина и вытащит меня из болота, в котором я барахтаюсь всю жизнь. — Гляжу на нее собачьими, преданными глазами, жду, когда неприступный сероглазый бастион рухнет и почешет меня за ухом.

— Шут. — Она обходит меня осторожно, как сбежавшее из серпентария пресмыкающееся.

— И так всегда! — Декламирую, не скрывая разочарования. — Все осуждают и никто не хочет помочь. А потом спрашивают: почему я такой? А я хороший, но одинокий и всеми заброшенный…

Мой искренний монолог — пуля выпущенная в молоко. Сероглазая врачиха удаляется гордая и неприступная. Красивая осанка, высокая шея, плотные струи темных волос уходят под белую форменную шапочку. Судя по форме и объему головного убора, в нем разместилась прическа, по крайней мере, килограмм на двадцать. Но ноги, все же тяжеловаты. Такое можно простить только любимой женщине. Я ей прощаю и с трудом удерживаюсь от желания догнать уходящую «Мисс Травматология».

Лешка встречает меня широкой улыбкой, плавно перетекающей в желто-зеленые синяки.

— Что-то не пойму: это посетитель или мне зеркало принесли? — Ба, да мой брат ожил. Он уже не выдавливает из себя скупые слова и невнятные междометия. Он дозрел до обычных едких монологов. Это хороший признак. Это признак скорого выздоровления. Кстати, почему всех так задевает состояние моей физиономии?

— А разве разбитое лицо это твоя эксклюзивная привилегия? — Вопросом на вопрос отвечать неприлично, но приятно.

— Да нет, отчего же. Добро пожаловать в общество любителей разбитых носов.

— Спасибо. Прошу принять меня действительным членом на ближайшем заседании правления. Рекомендации требуются?

— Что ты! Твоя фотокарточка — лучшая рекомендация. — Эта пикировка может продолжаться до бесконечности, а в моем распоряжении осталось минут двадцать. От силы двадцать пять. Если не уложусь, гардеробщица оформит меня в общество Ивановцев. Буду голым бродить по зимним улицам. Для Сибири это несколько экстравагантный способ самовыражения. Скажу проще: Сибирь не Африка. Зимой нагишом гулять холодно.

— Лешка. У меня к тебе пара вопросов.

— А у меня к тебе всего один. — Нахально перебивает «интеллигентный и воспитанный» брат опустившейся личности. — Так, что я первый, а ты потом.

— Ладно. — Я опустившийся, но очень покладистый. — Валяй.

— Тебя переехал тот же джип? — Говорит весело, но заметно, что переживает из-за меня, непутевого.

— Не совсем. Пытался провести блиц расследование обстоятельств покушения на твою драгоценную персону.

— Не лез бы ты, Андрей. Пусть милиция разбирается.

— Вот милиция, как раз, заниматься этим не желает. Именно их нежелание пробудило мое любопытство. Понимаешь, очень странное дело получается. Странное и запутанное. Кто-то настолько заинтересован в абсолютной конфиденциальности всех обстоятельств наезда на тебя, что готов прихлопнуть меня, лишь бы не всплыло дело с белым джипом. Столько усилий и все ради того, что бы замять историю с переломом трех ребер.

— Трех ребер и одной ноги. — Уточняет Лешка. Моя забывчивость его обижает.

— У тебя на работе в последнее время все в порядке было? Никаких неприятностей с клиентами? Может быть, звонки с угрозами?

— Ты хочешь сказать, что меня сбили специально? — Ага, в его умную голову такая мысль не приходила! А в мою, глупую, пришла. Это льстит моему самолюбию.

— А почему нет?

— Кому я нужен? Я же программист, а не мафиози!

— Напрягись, подумай. — Подталкиваю Лехины извилины на путь воспоминаний и анализа.

— Не знаю даже, что тебе и сказать. — В глазах брата появляется сосредоточенность — первый признак мыслительного процесса. — Был недавно небольшой конфликт с клиентом.

— Так, уже теплее. Давай, давай. — Не слезу с него, больного, пока не расскажет все, как на духу.

— Есть такая фирма «ТетраТех». Несколько магазинов. Розничная торговля автомобильными запчастями и автокосметикой. У них стоят мои бухгалтерская и офисная программы. В одном из магазинов проводили инвентаризацию. Выяснилось, что президент фирмы украл в этом магазине за три месяца кругленькую сумму. Порядка трехсот тысяч рублей новыми.

— Украл сам у себя?

— Не совсем. Скорее у учредителей. Учредители-две оптовые фирмы. «ТетраТех», собственно, занимается реализацией товаров, поставляемых учредителями. Понятно объясняю?

— В общих чертах.

— Я думаю, что остальные магазины господин президент своим вниманием не обошел.

— Хорошо, а причем здесь ты?

— Я не причем. Мне просто предложили фальсифицировать данные и показать, что остатки товара на складе больше, чем на самом деле.

— Не понял. Зачем?

— А еще говорят: гены… Мой брат, и такая непроходимая тупость. — Я терпеливо переношу наезд родственника. — Все очень просто: пока товар значится, как лежащий на складе, за него не нужно отдавать деньги. Он, как бы еще не продан.

— Ты отказался в этом участвовать? — Это вопрос риторический.

— Почему спрашиваешь? Обижаешь, гражданин начальник. — Леха пытается изобразить кавказский акцент. Не очень удачно. Из него такой же грузин, как из меня Ротшильд или Сорос.

— И чем все кончилось? — Мое любопытство переходит в навязчивость.

— Ничем. Поругались и разошлись. До драки не дошло.

— А жаль. Обожаю боксерские поединки. — Я автоматически гляжу на часы. Отпущенное гардеробщицей время стремительно накатывает на финиш.

— На свидание опаздываешь?

— Нет. Гардероб через десять минут закроют, и я останусь без одежды.

— Тогда иди. — Успею. Как ты думаешь, твой махинатор мог подстроить наезд?

— Геннадий Георгиевич Волобуев? Вряд ли, — Лешка под одеялом пожимает плечами, — трусоват он для таких серьезных решений.

— Со страху самые жуткие преступления и совершаются. — Замечаю я с умным видом. Как будто изучил криминальную статистику за последние пару сотен лет и получил комментарии психолога в качестве приложения. — Хорошо, у тебя на руках есть документы, подтверждающие кражу?

— Дискеты. Я их базу данных брал, нужно было ошибочку исправить. Там в Фокс Про забавный эффектик вылезает… — Сейчас главное Лешку остановить. Как только он переходит на свой птичий язык: смесь программистских и бухгалтерских терминов, я начинаю чувствовать себя тупым и усталым.

— Подожди со своим Фокс-Про, скажи лучше: где дискеты? — перебиваю Лешку совершенно бесцеремонно.

— Дома. Спроси у Ларисы. Они в синей коробке лежат. — Это уже кое-что. Во всяком случае, зацепочка появилась. Снова гляжу на часы. До времени «Ч» — три минуты. Только добежать.

— Ладно, Леха, выздоравливай. Пора мне. — Оставляю принесенную снедь. Судя по всему, Лешка от голодной смерти не умрет. У него в тумбочке и на ней гора жертвоприношений, как на алтаре перед языческим божком. Но от вчерашней палки докторской колбасы нет и следа. — Ты кому мою колбасу сплавил. Если Лариске — не за что не прощу.

— Не знал, что у меня брат — жадина. Успокойся, я колбасой с медперсоналом поделился. Кстати, тобой Екатерина Владимировна интересовалась. Очень деликатно, но очень настойчиво.

— Какая Екатерина Владимировна? — Настораживаюсь я.

— Такая: серые глаза, симпатичная мордашка, черные реснички. — Словесный портрет абсолютно точен. Это она. Я почти счастлив.

— И что ты сказал?

— Ничего особенного. Сказал, что хороший парень. Работаешь дворником, но из запоя иногда выходишь.

— …? — Я теряю дар речи. Такой подлости от родного брата я никак не ожидал.

— Чего уставился? Не дай Бог, тебя окрутит — будешь до самой смерти с ней мучиться. Она, змея, мне такие уколы назначила, что на спине лежать — сил нет, а перевернуться не могу-нога на вытяжке. Да ты не расстраивайся: именно за ангельской внешностью скрываются самые страшные садисты. Поверь на слово. И можешь меня не благодарить.

Что, что, а уж благодарить я его точно не стану.

21 декабря

Снова утро. Пью кофе и смотрю отечественный боевик по телевизору. Смотрю и завидую. Как у них все ловко поставлено. Главный герой имеет четыре версии преступления и пятерых подчиненных — мальчиков на побегушках. Пока он, изображая титана мысли, задумчиво скребет затылок, размышляя над очередным ходом, мальчики опрашивают свидетелей, собирают улики, отрабатывают все четыре версии одновременно. У меня, собственно, и версии только две. А мальчиков на побегушках, так и вообще — вовсе нет. Полная самостоятельность. За что хвататься? Пойти в гараж, поинтересоваться запутанной судьбой регистрационного номера с почившего «запорожца» или заняться президентом «ТетраТех» Геннадием Георгиевичем Волобуевым? К тому же вчера, буквально из постели вытащил главный редактор журнала. Срочно нужна статья. Опять клиенты жаждут прославить в веках нечто непродаваемое. Не то компьютер, не то калькулятор «Феликс». Материал необходимо забирать сегодня. А статью отдать завтра. У шахматистов это называется красиво: «цейтнот». Я именую такое состояние значительно проще и простоязычнее: запарка.

Вопрос с планами на день решается элементарно: кидаю монетку. Новенький рубль несколько секунд трепыхается в воздухе, сопротивляясь силе тяжести, и падает решкой вверх. Еще бы вспомнить, что я загадал на «решку». Отсутствие мыслей всегда приводит к силовому решению. Это аксиома. Мне почему-то кажется, что посещение гаражного кооператива требует меньшей предварительной подготовки. Мои вчерашние благие намерения о тщательной проработке деталей следственных мероприятий, так и остались намерениями. В связи с чем, «решке» присваивается гаражная версия.

Кооператив «Роща» — славное место. Дорога. По одну сторону собственно роща. Настоящая, полноценная роща, в которой растут настоящие, почти дикие деревья. Летом можно собирать ягоду, а по осени — грибы. По правую сторону дороги ровные шеренги капитальных гаражей и кривоватый «шанхай» их металлических собратьев. Одинаково подходящее место для распития пива в мужской компании и исполнения приговоров сибирской триады.

Вагончик сторожа нахожу без особых проблем. Стучу в дверь, одновременно пытаясь выдернуть ботинок из зубов, неведомо откуда возникшей шавки. У собаки пасть маленькая, но цепкая. Либо ее плохо кормят и она не желает выпускать изо рта лакомый кусок, либо ей надоело зимой шляться по морозу босиком и она имеет виды на мою обувь. Я так увлекаюсь процессом стряхивания барбоса, что не сразу замечаю зрителей. Точнее зрителя. В мутное, сто лет не мытое окно сторожки, задумчиво глядит усатая, морщинистая физиономия. Мужичонка, по всему видно, пенсионер со стажем, не торопиться открывать дверь. Ему любопытно, что с моей ноги соскочит раньше: собака или ботинок.

— Не отстанешь — Брыську позову! — Говорю собаке сердито. Это страшная угроза. Мой кот имеет одну, но пламенную страсть: обожает гонять собак. Без учета их габаритов и весовой категории. Втыкает когти в нос, висит и орет. У редкого барбоса нервная система выдерживает это испытание.

Пес, растопырив лапы и уши сосредоточенно изучает мое лицо маленькими черными глазками и начинает жалобно скулить. Наконец до меня доходит: парень просто подавился большим куском. То есть мной. Ботинок заклинил челюсть и бедняга не может меня отпустить, несмотря на горячее желание сделать это.

Сдвигаю жадину вдоль подошвы к пятке и едва успеваю выдернуть из пасти пальцы. Коротко щелкнув зубами, опозоренный агрессор ретируется под вагончик. Вот и все, а я, глупый, барбоса Брыськой пугал.

Сторож разочарованно отворяет дверь:

— Тебе чего? — создается впечатление, что с собакой на ноге я его больше устраивал.

— Я журналист из «Вечерки». — Нахально вру пожилому человеку. Как нехорошо… — Если позволите, я войду.

— Да уж заходи, коли пришел. — В сторожке тепло. Раскаленный до красна «козел», весело сжигает членские взносы владельцев гаражей. Колесико электрического счетчика наматывает круги со скоростью болида Формулы1. Сажусь на колченогий стул. Дед важно располагается за старым, дохрущевским письменным столом.

— Вы уже слышали о новом постановлении Мэрии?

— Это что, горисполком, что ли?

— Вроде того. — Я не вдаюсь в подробности. Мне это ни к чему.

— Нет. Стены толстые. Ничего не слышу. Телевизора нет. Радио нет. Люди не ходят. Зима. Я здесь кроме собаки вообще ничего не слышу.

— Понимаете, вышло постановление о дополнительном налоге с владельцев гаражей. — Все таки сочинять — это мое призвание. Само собой получается. — У меня задание от редакции: переговорить с председателями крупных гаражных кооперативов, с владельцами гаражей и узнать их мнение по этому вопросу. — Заканчиваю фразу и мысленно облегченно вздыхаю.

— По какому вопросу? — Я рано обрадовался. Дед ничего не понял. Объяснение придется повторить. И, может быть, неоднократно.

— По вопросу нового налога с владельцев гаражей.

— Это не ко мне. — Дед по детски радуется тому, что может помочь журналисту. — Это к председателю.

Тяжелый случай. Прямо скажу: клинический. Я собираю все свое терпение в кулак и прячу кулак в карман.

— Мне председатель и нужен. — Все-таки у меня ангельский характер: кулак в кармане дрожит, но голос ровный и доброжелательный. Пока.

— Так нет его. — Старик разводит руками, как будто можно не заметить председателя в вагончике, где кроме дивана и стола, только стул, на котором я сижу.

— Сам вижу, что нет. — Я еще крепче сжимаю кулак. — Но адрес его есть? Телефон, по которому можно с ним поговорить, есть?

— Это — пожалуйста. — Сторож достает с самодельной полочки, лоснящийся от машинного масла гроссбух. — Это мы сейчас поглядим. Здесь все адреса и телефоны записаны. — Он слюнявит толстый короткий палец и начинает насиловать листы, безбожно сминая их и размазывая грязь по бумаге. — На, читай.

Толстый. Почти окаменевший ноготь сторожа прочно удерживает нужную строчку. Читаю. Все по уму. Номер гаража, фамилия владельца, адрес, телефон. У председателя гараж № 146! Если это не удача, то я не Андрей Петров. Быстро переписываю строчку под № 147.

— Спасибо вам огромное. — Жму руку сторожу. — Вы оказали неоценимую услугу читателям «Вечерки». Непременно в статье отмечу ваши заслуги в деле защиты прав автовладельцев от произвола чиновников.

— Чего? — Сторож такую длинную фразу переварить просто не способен. Я уже выхожу, когда он спохватывается и вдогон кричит:

— Эй, слышишь, корреспондент! Ты про налоги спрашивал. Так вот: налогов твоих нам не надо. Подоходный, за бездетность и все. Хана. Ничего больше платить не стану.

— Замечательно. Полностью присоединяюсь к предыдущему оратору. — На улице меня поджидает давешний кобелек. Он черными глазами-пуговками с ненавистью оглядывает мой ботинок и, тяжело вздохнув, заползает под вагончик.

Гараж № 147 открыт. Положительно, в такой удачный день стоит купить лотерейный билет. Феррари мне обеспечен. Ну, не Феррари, так «Жигули» наверняка.

Я рассуждал о Феррари и рысью несся к распахнутым створкам гаража. Это было пять секунд назад. Сейчас я уже о Феррари не рассуждаю и несусь не рысью, а галопом. Что в переводе на русский язык означает: очень быстро. Причем в совершенно противоположную сторону. И молю Бога, что бы те парни в гараже, меня не заметили.

— Эй, пацан, постой-ка. — Вряд ли это не ко мне. Бог снова переметнулся на сторону противника. Почему он слишком часто старается помочь моим врагам, ущемляя мои права и интересы? Почему? Чем я заслужил такой несправедливый, односторонний подход? Я не очень рассчитывал найти в гараже № 147 останки белого «запорожца», но еще меньше хотел встретить, компанию, изуродовавшую мое, некогда симпатичное, лицо. И, надо же, встретил именно их — Стой, тебе говорят. — Чего надрываются? Куда я денусь? Передо мной ворота гаража, справа ворота гаража, слева, то же самое. Поразительно однообразный пейзаж. И называется этот пейзаж: тупик. А в тупике я — потенциальный трупик. Медленно оборачиваюсь. Они идут не торопясь. Знают о моем бедственном положении. «Интеллигент» — посередке, два квадратных «джипика» — по краям.

Смотрю на серое низкое небо и понимаю, как мне не оно мне нравится. Я люблю небо в любом его состоянии. Даже во время слякотных осенних дождей. И не желаю с ним расставаться ни на время, ни навсегда.

— Глядите-ка, мы, кажется знакомы? — Это «интеллигент». «Джипики» ухмыляются молча. Да и о чем говорить. Все и так ясно. Не к добру я помянул сибирскую триаду. Она, как нечистая сила, легка на помине.

— Каким ветром в наши края? — Все-таки, «интеллигент» до неприличия настойчивый. «Каким ветром»? Никаким. По глупости. Теперь я это отчетливо понимаю.

— Гулял и забрел. А что, нельзя? — Взял на себя инициативу язык. Если выкарабкаюсь сегодня, обязательно вырву этого выскочку. Положу в холодильник в морозилку. Пусть там с сардельками разговаривает.

— Почему нельзя? Очень даже можно. Считай себя почетным гостем нашего гаража. Ты ведь, кажется, хотел посмотреть, что мы в нем храним?

Я изо всех сил сжимаю челюсти, но язык ухитряется сквозь зубы выдать:

— Отчего бы ни посмотреть, коли экскурсия бесплатная… — Пацаны быстро перестраиваются. Теперь в центре композиции вышагиваю я. Чуть впереди — главарь, по бокам здоровячки с кулаками 45-го размера. Этот размер мне до смерти не забыть. Жаль, что память испытывать осталось недолго.

— Я думал, что мы твое любопытство вылечили. Ошибся. Придется повторить курс и увеличить дозу. — Философствует впереди наш командир. Он не знает, что я сторонник гомеопатии. Надо бы проинформировать.

— Может стоить изменить методику? — С наивным видом спрашиваю у философа от бандитизма. — Скажем, попытаемся заняться гомеопатией?

— А это мысль. — Неожиданно подхватывает мою идею «интеллигент». -Часто, долго, но понемногу. Мне нравиться. Рациональное зерно присутствует.

— Лучше: часто, много и от души, на х…! — Вступает в дискуссию правый «джиппик». В рядах противника нет единогласия. Это единственный приятный момент в нашей экскурсии.

Меня впихивают в полутемный гараж. Мерседеса в нем нет. Есть микроавтобус Toyota. Наверное, именно на нем перевозят мебель. Интересно: они мой выпотрошенный труп повезут в шкафу или в серванте?

Один из качков садиться за руль. Мотор, несмотря на морозец, схватывает легко. Другой качок прижимает меня к стенке гаража и держит в сплющенном состоянии, до тех пор, пока в помещении от Toyota ни остается только сладковатые выхлопные газы. Двери гаража закрывают, зато открывают крышку смотровой ямы.

— Лезь. — Я раздумываю как поступить. «Джипик» нежно прижимавший меня к стене, устает ждать и пинком подсказывает мне правильное решение. На этом мое путешествие в преисподнюю не заканчивается. Успеваю только подняться с четверенек, как кто-то, шумно отдуваясь и покряхтывая, спрыгивает следом. Не могут эти парни и минуты прожить без Андрея Петрова. Как тут не зазнаться?

Испытать очередной приступ мании величия мне не удается. Пол под ногами неожиданно проваливается и я лечу в черную вонючую пропасть погреба. Судя по запаху, картошку сюда засыпали года два назад и с тех пор ее судьбой не интересовались. Меня тоже приговорили к двухлетнему заключению?

— Посиди, дружок. За жизнь подумай. Вернемся — займемся твоим лечением. — Доносится сверху хрипловатый баритон. — Значит, говоришь, гомеопатия?

— Эй, мужики, а где обед? Компот, черная икра, ананасы? — Пытаюсь из недр земли докричаться до совести своих тюремщиков.

— Под ногами покопайся. Там тебе и компот, и черная икра, и ананасы, и шампанское.

— Хорошо пошаришь, может бабу найдешь!

Качок, он и есть качок. Грубость выражений и скудность ума. Такое не поддается ни лечению, ни перевоспитанию.

Крышка погреба закрывается, щелкает замок. Слышу, как пацаны долго возятся с воротами. Наверное, снег попал в пазы створок и не дает воротам закрыться. Возня над головой прекращается и наступает бесконечная, пустая тишина.

* * *

Чем жизнь отличается от приключенческого романа? В основном, отсутствием Happy end'а. В романе, глаза героя, попавшего в мою ситуацию постепенно привыкают к темноте и он находит подземный ход. К моменту возвращения злых, неугомонных бандитов, в страшной темнице вместо узника остается только запах дорогого мужского одеколона и небрежный привет на стене. Что-нибудь вроде: «Ушел на базу. И не ждите…»

У меня то ли глаза не те, то ли темнота не правильная, то ли темница построена по спецзаказу второпях. Только никакого подземного хода я не нахожу. Кругом одна гнилая проросшая картошка. Интерьер унизительный, отвратительный, а главное, не соответствующий никаким санитарным нормам.

Я хожу по кругу вдоль плесневелых стен. Под ногами хлюпает вонючая жижа. Над головой зияет труба лаза. Ни лестницы, ни идей, ни противогаза. В этой квартирке я не помру с голоду. До голодной смерти мне не дожить. Я задохнусь в зловонье. Не то, что бы с детства Андрей Петров мечтал умереть как-нибудь иначе. Признаюсь честно: я вообще мечтал жить вечно. Но такой смерти и врагу не пожелаешь.

Нужно что-то делать. Кстати, умирать мне просто нельзя. Дома кот некормленый. Безответственно отдать концы, не позаботившись о единственном существе, терпевшем меня все последние годы. Кроме того, в больнице меня ждет брат с переломанными костями и красавица со строгим серым взглядом по имени Катя. Екатерина Владимировна ни за что не простит мне смерти до первого свидания. Ура! Наконец найден достойный повод для борьбы за дальнейшее существование.

Делаю еще один круг вдоль стен. На сей раз я уже не просто хожу, страдая о загубленной жизни. Я ищу способ загубленную жизнь спасти. Мозги начинают пробивать дурман картофельных испарений.

Две стены погреба, идущие вдоль гаража, выложены кирпичом. На две короткие поперечные стены кирпича не хватило. Голимый суглинок. Будь у меня в запасе не пара часов, а пара недель, стоило попробовать прорыть ход. Исправить прокол проектировщика моей темницы. Но двух недель у меня нет. Да их в такой атмосфере и не прожить. А вот если попробовать выломать из стены торцовые кирпичи и сложить их у горловины лаза, то, возможно, удастся дотянуться до крышки погреба. Вряд ли при такой сырости крышка сохранила неприступную твердость.

Идея мне нравиться на столько, что я, не задумываясь, приступаю к ее осуществлению. За каких-то пол часа успеваю: нащупать самый шаткий, на мой взгляд, кирпич, отвоевать его влажный и скользкий торец у плотного суглинка, и, даже, слегка раскачать. Следующие пол часа занимает неравная борьба. Кирпич, как молочный зуб качается, но не поддается. Я качаюсь, но не сдаюсь.

Бороться с кирпичом в условиях острой нехватки кислорода, удовольствие сомнительное. Мой организм долго терпит это издевательство, но в конечном итоге говорит: «Баста».

Прихожу в себя от скрежета ворот. Бой проигран. Выбраться из ловушки до возвращения стражи не удалось. Но сдаваться без боя, позволить просто так превратить себя в подопытного кролика в руках юных друзей Фреди Крюгера, тоже не хочется. Я с утроенной энергией дергаю кирпич на себя. С кирпичом в руках можно считать себя человеком вооруженным. Если булыжник — оружие пролетария, то кирпич-оружие интеллигента.

Наверху коротко клацнул под тяжестью колес металлический порожек ворот. Кирпич поддается. Из-под него вываливается лепешка закаменевшего раствора и падает в жижу у моих ног. Я, вместе с кирпичом, подчиняясь силе инерции, лечу назад. Ободранные пальцы крепко сжимают шершавые грани.

Кладка начинает рассыпаться, как карточный домик. Перекрытие погреба съезжает в гнилую картошку. За перекрытием обрушивается грунт и я оказываюсь лицом к лицу со своими похитителями. Их физиономии, приплюснутые к ветровому стеклу микроавтобуса, выглядят слегка растерянно и совсем не героически. Скажу проще: три глупых рожи за триплексом. Даже у интеллигента челюсть отвисла вниз и немного набок. Поскольку машина так же устроилась в яме мордой вниз, завалившись на левый бок.

Стучу в ветровое стекло:

— Эй, космонавты, как самочувствие? — мой выпад не следствие природной отваги или быстрой оценки ситуации. Нет. Если честно, я перетрусил не меньше хозяев гаража. По всем правилам меня должно было завалить грунтом и приплюснуть машиной. Чудо, что отлетев от стены я оказался прямо под коробом лаза в погреб. Именно он меня и спас. Но языку снова захотелось выпендриться. Честно говоря, произведенной диверсией я сам напуган не меньше «космонавтов» — Десять секунд полет нормальный?

Выползаю на свет Божий. Выгляжу и пахну специфически. На свидание к Екатерине Владимировне в таком виде отправляться нельзя. Ладно, что можно — снежком очищу. Отвлекаюсь от брюк и рук. У ворот гаража стоят, как стражи с одно стороны старик-сторож, с другой — кобелек ботинкоглотатель. У обоих вид крайне задумчивый.

— Слушай, корреспондент, за что ты их так. — Интересуется дед.

— Причем здесь я? — Спрашиваю и сам же отвечаю. — Не причем. Перебирал себе мирно картошку, а они прямо в погреб въехали. Разве можно так гонять? Лихачи, что с них возьмешь…

Собака чешет задней лапой за ухом, с опаской глядит на мой ботинок и, оставляя на свежем снегу красивую канву отпечатков, трусит к своему убежищу. Под вагончиком, все же, спокойнее.

Я бы тоже куда-нибудь убежал. Может быть даже под вагончик. Не спокойно мне, почему-то рядом с этим гаражом. Вспомнив о «лихачах — космонавтах», оборачиваюсь на торчащий из ямы зад микроавтобуса. Боковая дверка салона при падении оторвалась. Из машины вывалились блестящие загогулины запчастей. Зачем-то прихватываю из кучи деталей яркий рыжий подфарник и, по возможности быстро, покидаю место трагической аварии. Никогда не думал, что кроме мании величия болен еще и клептоманией.

* * *

К заказчику я не попал. Статью не написал. К тому моменту, когда запах сгнившего картофеля, окончательно расстался с моим многострадальным телом, идти куда-либо было поздно. Часов в шесть зазвонил телефон. Красный, стерильный и довольный я выныриваю из горячей ванны, заворачиваюсь в махровое полотенце и отправляюсь унимать горластый прибор. Брыське мой костюм римского патриция приходится по вкусу. Он великолепно проводит время, сопровождая меня через коридор в комнату. За кого кот принимает болтающийся кончик полотенца, я не знаю, но охота ведется по всем правилам. Меня постоянно обходят стыла. Затем, скрываясь за углами и мебелью, преследуют на мягких, беззвучных лапах. За этой увлекательной увертюрой следует быстрый прыжок и сползающую тогу я ловлю на коленях.

— Ало? — нужно будет на досуге придумать какое-нибудь не стандартное начало для телефонных переговоров.

— Ну, ты и козел! — Тот же хриплый баритон. Вот прекрасный образец нестандартного начала разговора. Нужно будет попробовать на главном редакторе. Интересно понаблюдать за его реакцией на подобное приветствие. Я живо представляю интеллигентное лицо главного, после такого начала, но концовка фразы, долетевшая из трубки, заставляет забыть о главном и подумать о себе. — Ты труп!

— Я труп или козел? Или я труп козла? А может быть я козел трупа. — Партнер по переговорам молчит, пытаясь разобраться в той ерунде, которую я ему наговорил. Мой язык метет, как помело, однако серьезность намерений предводителя колонны «джипиков» у меня уже не вызывает сомнений. — Прошу разобраться и перезвонить. — Кладу трубку. Пусть переварит. Может быть, решит, что такого идиота как я, стоит оставить в покое. Но настырный баритон долго раздумывать не намерен. Телефон почти сразу оглашает комнату паническим воплем. На ближайший гонорар куплю новый аппарат. С мягкой, приятной трелью и определителем номера. А этого крикуна спрячу в кладовку: пусть полежит в темноте, поразмышляет о своем поведении. Телефон делает глубокий вдох и выдает еще один вопль, такой же мощный и противный. Попробовать, что ли нестандартное начало на авторе? Поднимаю трубку и рычу хриплым баритоном, срывающимся в визгливый фальцет:

— Ну, ты, козел, чего надо? — На другом конце провода растерянное молчание. Я доволен произведенным эффектом.

— Извините, я, кажется, не туда попал… — Мечта осуществилась. Я узнаю голос главного редактора. Душка и живое воплощение воспитанности и деликатности, мой главный редактор, вне сомнения в шоке. Вот реальный пример быстрого исполнения желаний…

Короткие гудки. Я осторожно кладу трубку на место. Брыська укоризненно глядит на меня, потом презрительно отворачивается и, подражая блатным, раскидывает когти веером. Бросает еще один укоризненный взгляд и начинает вылизывать ступню левой задней лапы.

Телефон снова дергается. Срываю трубку, прикладываю ее к уху. Тишина. Мы интимно молчим, стараясь без слов понять: о чем молчат по ту сторону холодной змейки медных проводов. Мой партнер по молчанию не выдерживает первым.

— Все равно сдохнешь. — Говорит хриплый баритон. С удовольствием замечаю, что в его голосе уже нет прежнего пафоса и нахрапистости. То ли мое молчание сбило его боевой настрой, то ли до сих пор не разрешен вопрос взаимосвязи козла, трупа и меня, то ли слишком много энергии потрачено на вытаскивание Тойоты из погреба, а себя из Тойоты. Только концовка предсказания звучит совсем вяло:

— Капец тебе придет. — Я не спорю. Это банально и очевидно: все там будем. Гарантия — сто процентов. С таким даром предвидения не телефонным хулиганством заниматься, а будущее предсказывать. Хороший бизнес можно сделать.

— Когда-нибудь — обязательно. — Соглашаюсь я. В ухо назойливо лезут короткие гудки. Противник начал колебаться. И это замечательно. Если человек изрекает абсолютную истину с такой неуверенностью, значит, этот человек не столь опасен, как казажется.

Не успеваю отойти от телефона, как раздается очередной звонок. Снова беру трубку. Надоела мне эта бесконечная телефонная болтовня. Сколько можно? Не дают человеку одеться после ванны.

— Успокойтесь, я уже умер.

— А как же статья? — Альберт Валентинович поражен мой скоропостижной смертью. — Завтра последний срок. Из «Сервис Центра» сегодня звонили весь день. Мы тебя искали. Нельзя же подводить…

— Извини Альберт Валентинович, не узнал. Я не для издательств умер. Здесь объявилась группа некрофилов. Очень ждут мой кончины. Не хотел их разочаровывать.

— А меня?

— И тебя тоже. Завтра обязательно с «Сервис Центром» созвонюсь и встречусь. После обеда материал будет в редакции.

— Я на тебя надеюсь. — Это у Валентиныча самая жесткая мера воздействия. Почти шантаж.

— Когда я подводил? — Вместо бодрого «никогда», главный задумывается. Наверное, пытается вспомнить конкретную дату. Я решаю, что не стоит напрягать хорошего, занятого человека после окончания рабочего дня, и завершаю разговор дипломатичным:

— До завтра.

Пора и одеться. Нельзя же весь вечер ходить в тоге, изображая из себя Цезаря. Так можно войти в роль и закончишь жизнь в смирительной рубашке под присмотром санитаров с добрыми глазами и сильными руками. Не самый лучший вариант карьеры для неплохого, в общем, журналиста. Но до костюма тройки и галстука с бабочкой мне добраться не удается. Снова тишину квартиры разрывает звонок. На сей раз в дверь. Вот он и пришел, обещанный «капец». Куда сибирская братва так торопится? Неужели нельзя было отложить все до завтра. Или, хотя бы дать человеку возможность одеть штаны?

Забегаю на кухню, вооружаюсь топориком для разделки мяса. Живым я им не дамся. Хоть одного врага, да напугаю. Большего мне добиться вряд ли удастся. С топориком против пистолетов да автоматов не повоюешь. А убивать безоружными не приходят.

Брыська, видно, тоже приготовился к обороне. Спрятался у порога за вешалкой. Сжал свое тело-пружину для последнего смертельного прыжка. Молодец кот. Понимает: вдвоем воевать все же веселее, а из засады нападать — сподручнее. — Кто там? — затаив дыхание, вслушиваюсь в шумы на лестничной клетке. Вместо ответа следует новый звонок. Вообще, воспитанные люди так не поступают. Подобное обращение допускают только почтальоны, энергонадзор и налоговая полиция.

Медленно открываю оба замка, резко распахиваю дверь и отскакиваю в сторону. Почти в тот же момент Брыська взмывает в воздух и сдергивает, таки с меня полотенце окончательно. А я-то думал, что мы партнеры…

— Что, белая горячка? — Сочувственно спрашивает Лида Серова. И я ее не осуждаю: что еще можно подумать об абсолютно голом мужике с топором в руках?

— Да. Горячка. Только не у меня, а у кота. — Брыська волочет свой трофей в комнату, попутно норовя укусить полотенце побольнее. Такой подлости я ему никогда не прощу. Прикрываю топором, срамное место. — Извини, что так вышло…

— Ты, пожалуйста, поосторожнее с колющими и режущими предметами. А то отрежешь ненароком, что-нибудь нужное. — Вдруг начинает переживать Лида. Она последние пол года периодически появляется в моей квартире. Обычно приходит часов в восемь. Писать диплом. Лида домучивает второе высшее образование. Была инженером, а мечтала стать психологом. Теперь осуществляет мечту. Мой компьютер используется в качестве орудия производства дипломной работы. Она приходит, скромно потупив глаза, страшно смущаясь, что не предупредила заранее, жалуется на чрезвычайные обстоятельства. Я киваю, я сочувствую. И поражаюсь только одному: почему процесс работы над дипломом всегда заканчивается в постели? Может быть, это что-то из специфики психологии как отрасли знаний?

— Не подозревала в тебе садо-мазохистских наклонностей. — гостья разглядывает желто-зеленые переливы на моем лице. — Предупредил бы, Андрюша, я бы прихватила плетку и наручники. — «И домкрат» — мысленно добавляю я. Лида — девица примечательная. Обучаясь психологии, она заразилась автоманией в самой тяжелой форме. Бред на автомобильную тематику, как правило, предшествует сексу и завершает его. Ей нужно было родиться мужчиной. На каком этапе прокололись ее родители — неизвестно, только в автомобилях она разбирается на уровне главного инженера автосервиса. А может и лучше.

— А я не мазохист. Это проба макияжа. Пригласили на роль вурдалака в фильм ужасов — Торопливо снимаю с вешалки старый плащик, накидываю не себя, затягиваю пояс потуже. — Еще раз извини. Ты пока разоблачайся, а я пойду смокинг одену. Или, хотя бы брюки.

— А стоит ли? — Что-то сегодня Лидочка настроена слишком игриво. Создается впечатление, что насилие над компьютером из планов сегодняшнего вечера исключаются.

— Поверь, я в брюках чувствую себя увереннее. — Я неприятно поражен тем тавтологическим монстром, который породил мой корявый язык. «Поверь», «увереннее» — стыдно и не профессионально журналисту так насиловать «великий и могучий».

— По-моему, ты и без брюк не выглядишь сильно растерянным. — Лида оценивающе оглядывает поношенный плащик и торчащие из него волосатые ноги, и, с невинным видом, добавляет:

— Уже…

Иногда мне кажется, что экспериментальную часть своего диплома Лида отрабатывает на мне. Как-нибудь, на досуге стоит поглядеть, что эта инженерша человеческих душ накропала в своем эпохально труде. Можно оказаться в очень неприглядном виде перед потомками.

Быстро впрыгиваю в джинсы, набрасываю рубашку. Десять секунд — и я при параде. Брыська, сволочь, развалился на полу на махровом полотенце и поглядывает на меня, не скрывая иронии. Оставлю его сегодня без ужина. Хорошо смеется тот, кто смеется сытым.

Лида заходит в комнату облаченная только в черные джинсики и, размахивая сумочкой, заявляет:

— А вот и я!

— Лидочка, дорогая, ты ничего не перепутала. В прихожей снимают только верхнюю одежду. — Я почти сожалею, что не смог, как положено джентльмену, помочь даме снять шубу. По рассеянности, что ли, гостья оставила на вешалке так же блузку и лифчик.

— Я что-то сделала не так? Мне показалось, что у нас сегодня новая игра… — Только женщина может сделать такой вывод из простой цепочки случайных совпадений. — Кстати, у меня вот что есть! — Лидочка эффектным жестом водружает на стол свою сумочку. Темные соски при этом игриво подпрыгивают. Длинные, ловкие пальцы на мгновенье зависают над застежкой сумки и извлекают из ее бездонного чрева две бутылочки темного пива «Вена». — Есть предложение вскрыть пару вен!

По-моему, она только что вернулась с практических занятий из сумасшедшего дома.

— Я сейчас. Только за открывашкой схожу. — В прихожей на зеркале аккуратно сложены: лифчик и складочка к складочке — блузка. Джинсовая курточка на плечиках висит на вешалке. И это называется: внезапные эмоциональные порывы? Возвращаюсь с открывашкой, лифчиком и блузкой.

— Это, — кладу на стол октрывашку. — для пива, а это, — помахиваю тряпками, — для тебя.

— Может быть, не надо? — Я чувствую. Как Лида внутренне морщится, наблюдая мое небрежное отношение к предметам ее туалета. Она жуткая аккуратистка и страшная чистюля. Не могу сказать, что это сочетание качеств мне неприятно, но существовать в одном пространстве с женщиной ее типа более одного дня я не в состоянии. Отчетливо понимаю, что проблема не в ней. Проблема во мне и в том, что свои правила жизни она приносит с собой как некий стандарт действий, обязательный для исполнения всеми. А я сторонник свободы вероисповедания. И потому, никогда на ней не женюсь и сейчас помогу одеться.

— Отчего же, не надо? Позвольте поухаживать. — Без всяких фривольностей застегиваю лифчик. С блузкой, обиженная гостья справляется сама. Почему-то именно сейчас мне приходит в голову, что со всеми моими холостяцкими штучками пора заканчивать. В том числе и с Лидой. Нам бывало неплохо. И даже очень. Но пора признать честно: она не моя женщина, а я не ее мужчина. Хватит морочить голову будущему гению отечественной психоаналитики.

— Отличное пиво. — Стараюсь сгладить возникшую напряженность.

— Ничего. — С деланным равнодушием реагирует Лидочка. Вдруг ее глаза загораются неподдельным интересом. — А откуда у тебя эта оптика? — Она указывает элегантным, холеным пальчиком на, приватизированный мною, подфарник.

— Да, так. Сувенир на память. — Не буду же я ей объяснять, что украл этот предмет у бандитов. И так с экзотикой сегодня явный перебор.

Лидочка, забыв недавнюю обиду, бросается к блестящей стекляшке.

— Андрюша, миленький, подари? А? Я, когда разбогатею, куплю себе Мерседес. А запчасть уже будет. Представляешь. — Она как ребенок крутит подфарник в руках, поглаживает его поверхность ладошкой. Интересно: психологи все такие?

— Бери, конечно. — Я не рассчитываю разбогатеть. Провинциальным журналистам Мерседесы не по карману. К тому же: почему бы ни подарить чужую вещь женщине отправленной в отставку? Что мне жалко, что ли?

— Ой, спасибо. Какой, ты все-таки милашка. — Лидочка прячет подфарник в сумочку и небрежно чмокает меня в губы.

Компьютер и диплом отменила Лидочка, все остальное — я. Через пару часов общения с телевизором мы понимаем, что вечер испорчен, инцидент исчерпан, пора расставаться надолго. Возможно навсегда.

— Ну, я пошла? — Лида еще ждет традиционное в таких случаях: «Куда. На ночь глядя. Не пущу». Но до ночи далеко. Мои Casio Twincept, подарок брата, золотистыми стрелками прилипли к 7.55. У меня нет ни повода, ни желания задерживать гостью далее.

Лида уже натянула блестящие высокие сапоги, когда в дверь позвонили.

— Так бы сразу и сказал, что ждешь другую. — Блестящая реакция. Мгновенное просветление. Момент истины в бесконечности лжи. Как только она догадалась. Впрочем, чего еще ждать от женщины, испорченной Фрейдом. В смысле: изучением его трудов, конечно. Я, в отличии от ревнивой Лидочки, не так убежден, что за дверью притаилась прекрасная незнакомка. Бежать на кухню за топором кажется глупо и нелепо. Но и пускать в квартиру кого попало — вовсе не хочется.

— Кто там? — Когда же я, наконец соберусь и поставлю дверной глазок. Глазок — не роскошь, а средство безопасности.

— Это, мы, я тут, это… — Жду: чего «это он тут». — Почтальон мы.

Ага. Он почтальон, а я идиот. Видел ли я хотя бы одного почтальона после шести вечера. Признаюсь честно: нет. Детский лепет о ночном почтальоне меня не разжалобит. Пусть придумают что-нибудь поумнее.

— Что вы хотите? — С деланным интересом задаю вопрос «почтальону», но к замку даже не прикасаюсь.

— Мы, я это, тут. — За дверью долго совещаются. Видимо решают: сразу мне сказать, чего они хотят, или подождать пока я открою дверь. — Это телеграмма. — Облегченно выдыхает «почтальон».

— Андрей, возьми телеграмму, не мучай человека. — Вступается за несчастного связиста Лидочка.

— Зачитайте через дверь. — Я твердо решил не живым сдаваться. Все равно убьют. Я буду вести игру до конца. Они со своей телеграммой еще около моей квартиры попрыгают. Они мне текст продекламируют вслух и с выражением. Как на детском утреннике: по ролям.

— Нельзя. — Пацаны быстро обучаются. Никакого «мы, тут». Коротко и ясно нельзя. — Расписаться требуется.

Ну, да, купили. Я развесил уши и распахнул дверь.

— Ребята, это квартира. А расписываются в ЗАГСе. Вам адресок подсказать или сами найдете?

— Козел, е. ный, мы сейчас дверь высадим, тебя башкой в унитаз запихаем. Оттуда нам адрес и пробулькаешь. — Грубо, зато честно. А то: «почтальон, телеграмма».

— Классно, ребята. Вы пока с дверью поразвлекайтесь, а я в милицию позвоню. Пусть приедут, полюбуются вашими успехами. — За дверью устраивают экспресс-совещание. Спорят горячо, но не громко. Ход дискуссии из квартиры не разобрать.

— Все. Я боюсь. — С облегчением заявляет Лидочка. — Остаюсь у тебя. Никуда до утра не двинусь.

— Ладно. — Теперь я играю без козырей. Из двух зол надо выбирать меньшее. Превратить мою жилплощадь в приют для Лидочки или в гараж для «джипиков»? Нет, Лидочка лучше. — Оставайся. Я тебе в ванной постелю.

— Что? — почти дипломированный психиатр иногда подрывается на минном поле моих глупых шуток.

— Успокойся. Я пошутил. Я себе в ванной постелю. — Совещание продолжается. Консенсус на лестничной площадке не достигнут. Меня это сильно нервирует. Возвращаться в погреб к гнилой картошке нет никакого желания. Хотя, в данной ситуации, погреб, пожалуй прогноз слишком оптимистичный.

— Может быть, мы сначала вместе в ванну. А потом… — Господи, о чем она думает? Нас сейчас убивать будут. Какие тут планы на потом…?

— Нет. — Жестко рублю я. — Ты видишь перед собой сторонника раздельного питания, тьфу, ты, купания. — Если честно, то мне все равно как купаться. Раздельно или вместе. В данный момент не этим моя голова занята. Я пытаюсь решить: что делать дальше? Положение тупиковое: я не могу выйти из квартиры, они — войти. Двери у меня не стальные, но отличные. Сам делал. С двух сторон обшиты фанерой-десяткой. Открываются на лестничную клетку. Два замка и задвижка — моя дань уважения криминальной России. Такие: ни плечом не вышибешь, ни пулей не пробьешь, ни снарядом. Можно только сжечь. Но уж больно это хлопотное дело: разжигать костер в подъезде жилого дома. Постоянно по лестнице народ шныряет вверх вниз. Третий этаж в пятиэтажном доме… С поджогом моим почтальонам придется ночи ждать. У них шансы на взлом минимальные. И это утешает. Но и мои шансы на благополучное избавление от агрессоров минимальны. В шахматах это называется «пат». А в жизни — ловушка для дураков. Причем дураки и по ту сторону двери и по эту.

— Что, не уходят? — До Лиды, наконец, начинает доходить, что это не игра в кошки-мышки. Люди не червонец в долг до получки пришли попросить. — Что им нужно? Это не почта?

— Лидочка, тебя случайно гипнозу не обучали? это не моя бредовая идея. Это снова трепливый язык подвел. — Может, ты им понос можешь внушить? Или недержание мочи?

— Нет. Гипноз у меня не получается. Я засыпаю прежде пациента. Представляешь: потом со мной можно делать все, что хочешь!

— Представляю.

— Если желаешь — можем попробовать. — В Лидиных карих глаза снова зажигаются игривые огоньки. Сумасшедшая дама. Ей бы «попробовать» вместо скучного диплома написать докторскую диссертацию на тему: «Усиление либидо в экстремальных ситуациях».

— Боюсь, Лидочка, сеанс гипноза, так как ты хотела бы, нам завершить не удастся. — Намекаю на неуместность ее игривого поведения. — Значит, на понос мы рассчитывать не можем? — Вид у меня, видимо, крайне разочарованный. Настроение Лиды неожиданно и нелогично улучшается просто на глазах.

— Почему не можем? Очень даже можем. Сто грамм тухлой колбасы и мы в туалете минимум до утра.

— Я не для себя. — мы, кажется, полностью перестали друг друга понимать.

— Ты же спросил: «можем ли мы рассчитывать на понос?» — ресницы вокруг карих глаз удивленно зааплодировали моей бестолковости.

— Хорошо, — я решил исправить ошибку. В конце концов, формально Лидочка была права. — Можем ли мы рассчитывать на понос у почтальонов?

— Ты думаешь они иначе реагируют на порченные продукты? Главное — что бы согласились съесть. У тебя есть тухлая колбаса?

— У меня нет тухлой колбасы. И я плохо представляю процесс кормления через дверь — честно признаюсь я.

— Мы ее откроем!

Лида намерена умереть весело. Это, конечно, хорошо. Но как быть тем, кто на кладбище не собирается. Плавный переход от поноса к продуктам питания наталкивает меня на идею. Я молча разворачиваюсь и иду на кухню.

— Ты куда? — кричит Лида вдогон. Я не отвечаю. В серьезных военных операциях главное внезапность. Чем меньше посвященных, тем выше эффективность. Выливаю бутылку подсолнечного мала на сковородку и включаю конфорку на четвертую скорость.

— Что готовишь? Картошку фри? — Лида насупила черные бровки. Для нее мое сегодняшнее поведение — полная загадка. Ни одного естественного, нормального решения за весь вечер. По-моему, она сейчас пытается сформулировать точный диагноз.

— Нет. Готовлю гостям большой привет из солнечной Аргентины.

— У тебя три конфорки пустуют. — Психолог демонстрирует недюжинные способности в математике.

— Сам знаю. Если следовать твоей логике, то придется включить и духовку.

— В духовке воду греть неудобно. Поставь три кастрюльки. Кипяток ничем не хуже масла.

И этот человек называл меня садо-мазохистом! Но в сообразительности Лидочке не откажешь. На ходу схватила смысл идеи и прекрасно развила. И качественно и количественно. Развила литров на пятнадцать крутого кипятку. А ведь еще три минуты назад она демонстрировала совершенно непроходимую тупость. Тупость человека пальцем проверяющего остроту зубов гремучей змеи.

В дверь периодически позванивают, но нам некогда. Мы готовим отпору агрессору. Мы варим зелье победы. И занимаемся этим минут пятнадцать.

— По-моему все закипели. Где у тебя тряпки? — Раскрасневшаяся у плиты Лида, деловито оглядывает кухню. Даю Лидке старую рубашку. В коридоре на зеркале мы расставляем кастрюли по ранжиру: большая — восьмилитровая во главе. Шеренгу замыкает полулитровая кружка. Лида вооружается сковородкой, я самой солидной, восьмилитровой кастрюлей. Поверхность воды все еще пузыриться и побулькивает. На лестнице подозрительная тишина. Быстро открываю замки, выдергиваю задвижку, хватаю кастрюлю и делаю выпад.

— Андрюшенька, что, опять горячую воду отключили? — Соседка Вера Игнатьевна вернулась с прогулки со своим волкодавом. Здоровый кавказец трясет, припорошенной снегом мордой прямо перед моим носом.

— Нет. — Я делаю шаг назад. С собачкой Веры Игнатьевны я один раз столкнулся нос к носу. И с тех пор стараюсь обходить эту морду кавказской национальности стороной. Прошлым летом Вера Игнатьевна потеряла ключи. Меня по-соседски попросили слазить через балкон, открыть дверь изнутри. Я, сдуру, согласился. Три часа лежал, прижавшись к полу. Толстая лапа на спине и горячее дыхание у шеи, это не те воспоминания, которые вызывают ностальгическую улыбку. — Здесь ребята попить просили. — Ничего более глупого мой язык придумать не мог.

— Так, значит, я их зря выгнала? — Вера Игнатьевна расстроено всплескивает руками. Кобель, почуяв свободу дергается ко мне. Я быстро ретируюсь в прихожую. Лида, к несчастью не ожидает от меня такой прыти. Горячий привет из Аргентины, шипя как гадюка, стекает по моим джинсам.

— А-а-а-а! — Кричу я, и мне не нравиться не столько тембр голоса, сколько шипение раскаленного масла. Инстинктивно дергаюсь вперед на огорошенного кобеля. Кипяток из кастрюли орошает его холеную морду и толстые лапы.

— А-а-а-а! — Воет кобель и, выпучив глаза, несется по лестнице куда-то вверх, в сторону чердака. — А-а-а-а! — Вторит ему бедная Вера Игнатьевна, повиснув на поводке и собирая в гармошку ступеньки лестничных пролетов.

— А-а-а-а! — Поддерживает наше трио Лида, наблюдая расползающееся по моему, извиняюсь за выражение, заду, жирное пятно.

Молчит один Брыська. Он снисходительно наблюдает за нашими попытками организовать хоровую капеллу. Брыська знает: в вокале ему равных здесь нет. Но он по пустякам не орет. Он не растрачивает свой талант в отсутствии благодарной публики. Он дает концерты только весной и только для дам. Кот лениво зевает, и идет досматривать по телевизору сериал.

Лиду я провожаю, как и встречал: в полотенце. Сидеть в ближайшее время мне не придется. Самое рабочее место, то на котором я, как курица, высиживал золотые яйца моих статей, поблескивает облепиховым маслом и проклинает того дурака, которому досталось.

— Я как-нибудь зайду? — Неуверенно спрашивает Лидочка, заворачивая свое стройное тело в шубку.

— Конечно. — Киваю я. И мы оба знаем, что больше она не зайдет.

22 декабря

Не понимаю тех людей, которые ухитряются спать на спине. Всю ночь я провел в борьбе с подушкой. Она пыталась меня задушить. Я ее безжалостно кусал. Затрудняюсь сказать, какого мнения обо мне осталась подушка, но я убедился, что в качестве закуски лучше использовать что-нибудь другое. В народе говорят: двое дерутся — побеждает третий. Народ, как обычно оказался прав. Пока мы с подушкой разбирались, победила бессонница.

«Интересно, кожа слезет как при солнечном ожоге или сползет с костей вместе с мясом? Если сползет, то, что можно использовать в качестве протеза? Силикон? Гель? Коллеги по перу наверняка станут перешептываться за спиной: „Гляди, вон, силиконовая задница идет!“»

Я проваливаюсь в короткий кошмар и снова брожу по погребу. Но на этот раз мне везет. Из стены торчит рубильник. Я дергаю за него. Кирпичная кладка разъезжается в стороны и передо мной открывается таинственный, освещенный факелами туннель. Я бреду по склизким камням, выстилающим дно туннеля. Впереди виден яркий свет. Ноги сами несут меня к свету. Скорость все выше. Факелы мелькают все быстрее. Свет стремительно приближается ко мне. Он раздваивается и я с ужасом понимаю, что этот свет — не свет в конце туннеля. Это фары автомобиля. Пытаюсь остановиться, но склизкий наклонный пол гонит и гонит меня вперед. Пальцы рук, обдирая в кровь кожу, цепляются за стены. С громадным трудом разворачиваюсь и, что есть сил несусь прочь от машины. Она с каждой секундой настегает меня. Я слышу за спиной рев мотора и мягкое пошлепывание шин по сырым камням. Оглядываюсь набегу. Вижу сытую откормленную рожу Мерседеса. Удар неминуем. Упираюсь в бампер руками. В последний момент не выдерживаю и отворачиваюсь. Нечеловеческая боль чуть ниже спины. Я лечу по воздуху, размахивая всеми четырьмя конечностями. Пальцы судорожно сжимают что-то сверкающее. Подношу блестящий предмет к глазам к глазам и вижу подфарник. Подфарник от Мерседеса.

Ага! — Торжествующе кричу я. — Не связывайся со мной, а то глазенки-то повыдергаю!

Оглядываюсь: вместо Мерседеса куча металлолома. Приземляюсь на камень пятой точкой и просыпаюсь от боли.

Снова переворачиваюсь на живот. Жую подушку и думаю. Утром, если смогу натянуть брюки, для начала отправлюсь по адресу владельца гаража. Поспрашиваю у соседей: что за человек, чем занимается. Нет, лучше не у соседей. Хорошо бы застать бабушек у подъезда. Они доложат все, вплоть до цвета нательного белья и истории детских болезней, моего дорогого подследственного. Обязательно нужно узнать место работы.

Что за бред мне снился? Туннель, подфарники, Мерседес. Лида сказала, что подфарник из гаража Мерседесовский. Может быть, в этом что-то есть? Может быть, подфарник из микроавтобуса бандитов имеет какое-то отношение к наезду на Лешку?

Кстати, я вчера так и не выбрался к брату. Сегодня обязательно нужно попасть в больницу. Поднимаюсь, наливаю рюмку омерзительно теплой водки и залпом выпиваю. Становиться немного легче.

Я засыпаю. На меня снова несется Мерседес…

В девять утра будильник моих Casio срабатывает. Я выползаю из кровати разбитый, разобранный на запчасти, как Мерседес из ночного кошмара. Мышцы от неудобной позы задеревенели. Двигаюсь как на ходулях. При этом тело удерживает характерный радикулитный наклон вперед.

Телефонный звонок застает меня на пол пути к туалету. Пройденная дорога досталась так тяжело, что возвращаться в комнату нет никакого желания. Но мой голосистый аппарат не унимается. Торопливо переставляю ноги-костыли. Подойти к телефону и услышать длинные гудки в моем нынешнем положении, все равно, что выиграть поездку в Дисней Лэнд, за три дня до смерти от рака. Походняк у меня… С такой походочкой только на подиум.

— Але?

— Привет, Андрюха. — Лешкин голос радостен и бодр. Он-то точно спал не на животе. — Меня от кровати отстегнули! Разрешили гулять. Ты вчера не пришел, вот я и решил позвонить. Радостью поделиться.

— Я рад. — Услышав мои слова, Станиславский бы сказал: «Не верю». Лешка так же начинает терзаться сомнениями.

— У тебя все в порядке? Как твои дела?

— Кверху ка… — Останавливаю себя на полуслове, хотя то, что мой болтливый язычок чуть было ни выгрузил в городскую телефонную сеть, максимально соответствует истине. — Так себе, слегка хреново, но не смертельно. — В принципе, это не ложь.

— По-моему ты не выспался. — Тревожится Лешка за меня.

— Да, не спалось. Всю ночь думал. — Зачем вру? Если бы я ночи на пролет думал, то давно академиком стал. Или министром. Или олигархом. Во всяком случае, в сковородку с кипящим маслом не сел. От большого ума в сковородки не садятся.

— Я одну детальку вспомнил. Может быть тебе пригодиться. В контексте твоих раздумий. — Леха собирается с мыслями, а я прикидываю, что в контексте моих раздумий ни одна деталька, кроме лошадиной дозы болеутоляющего, не пригодится.

— Давай свою детальку. — Пытаюсь разогнуть спину. Спина сопротивляется.

— За день до моего столкновения с джипом в «ТетраТех» приезжала «крыша». Волобуев под «кировцами» ходит. Сидели они у президента в кабинете. Я в бухгалтерии инвентаризацию правил. Ошибочки были. Не мои, операторские. Стенка тонкая, а я у самой стены. Я бы и слушать их дерьмовые разговоры не стал, но они орали больно громко. Жоржевич, ТетраТеховский, доказывал, что расплатился сполна. Пацаны наезжали что, может и все, но мало. Кто-то из них тачку новую взял, кажется, Мерседес. Ну, и сказал, что Геннадий Георгиевич должен поучаствовать в каком-то деле. Причем не только деньгами. Что за дело — не скажу. Они как Волобуева прижали, стали говорить тише. Но, судя по его настроению, в деле Жоржевич участвовал с большой неохотой. Проводил гостей, потом пол дня ходил злой, со всеми цапался.

— Интересная история. — Если бы мой мозг был хотя бы чуть свежее протухшего мамонта, я бы сразу понял, что история, действительно интересная. Но череп, забитый винегретом из вчерашних событий, ночных кошмаров, обрывков моих собственных рассуждений и логических построений был готов только к одному: десятичасовому полноценному отдыху.

— Что ты по этому поводу думаешь? — Еще одна неразрешимая задача. Сказать честно: «ничего не думаю» или соврать?

— Пока ничего. Я еще не проснулся. — Во мне человечество потеряло великого дипломата. А значит, я, к сожалению, не реализовал возможность за чет государства путешествовать по заграницам. — Лешка, давай отложим разговор часиков до одиннадцати. Визит в больницу в моем расписании на сегодня стоит первым пунктом. Встретимся и все обсудим.

— Договорились. Жду.

Завариваю крепкий кофе. Такой крепкий, что еще немного и его можно будет резать на кубики и сосать как ириски. Пара чашечек этого зелья наводит некоторый порядок в измученном мозгу. Мне бы такой же бальзам найти да на задницу…

Мысли потихоньку отлипают от черепной коробки и начинают ползать по извилинам.

Сосредоточив все свое внимание на номере белого Мерседеса, я совершенно упустил из виду этого Лешкиного Волобуева. А ведь собирался вчера забежать к Ларисе и забрать дискеты. Возможно, на них есть что-нибудь интересненькое. Хотя вчерашний день рассыпался не совсем по моей вине. В погреб я не сам залез. Помогли мне. Да и к вечерним проблемам я имел только опосредованное отношение.

Попытка сменить набедренную повязку на более цивилизованную одежду закончились полным крахом. До колен плавки одевались изумительно. Но дальше начиналось фирменное блюдо «я фри». Поджаренная кожа протестовала против любых прикосновений как девственница-монашка. Будь у меня неделька свободного времени, я бы погрузил себя в физраствор, формалин или медицинский спирт и зарабатывал бы на хлеб демонстрацией своих язв на паперти или в анатомическом музее мединтститута. Однако, шевелиться нужно сейчас. За мной — статья в журнал, свидание с братом и неоконченное расследование. До завтра можно отложить только лечение.

Достаю остатки облепихового масла, разрываю новую чистую простыню и смешиваю простыню с маслом в равных пропорциях. Подготовительный этап проходит сравнительно благополучно. Дальше начинается пытка, рекомендованная к применению в Аду. Изогнувшись невообразимым макаром перед зеркалом, я наматываю жирные полосы простыни на свое изуродованное тело. То и дело вскрикиваю, подпрыгиваю. Самое сложное в этом балете — контролировать в зеркале свой вид сзади. Вот оно все и сошлось. Три в одном: нарцисцизм, садизм и мазохизм.

Бырська сидит рядом на полу. Наблюдает за моими изощрениями, шевелит своими куцыми ушами, внимательно вслушиваясь в стоны, вопли и чертыхания хозяина. Потом грациозно задирает заднюю лапу вверх и изучает свою ляжку, время от времени сравнивая ее с моей. В результате сравнения кот приходит к выводу, что его собственное заднее место, в отличии от моего, достойно вылизывания. Мне бы кошачью гибкость, я бы не прыгал перед зеркалом, на потеху домашним животным.

Превратившись от колен до пояса в мумию, обнаруживаю, что с меня, как с рождественского гуся, стекают капельки жира. Боль понемногу отступает, но проблема остается. В таком виде на улицу не выйдешь. Попробуй людям объясни: почему брюки покрываются сальными пятнами в процессе ходьбы. Я же не автомобиль, что бы из меня масло подтекало.

Приходится вторым слоем наматывать на себя полиэтилен. К завершению процедуры одевания, мои бедра и таз приобретают необычайную аппетитную округлость. С трудом втискиваю себя в самые широкие брюки и со стонами и поскрипыванием зубами, покидаю квартиру.

А на улице красота. Градусов восемь мороза, солнышко сияет, небо голубое и глубокое.

Чудеса. Весна в декабре. Любуюсь на желтую, сияющую и самодовольную физиономию солнца. Оно с симпатией оглядывает мою, слегка пополневшую фигуру. Мы остаемся довольны друг другом. Общее впечатление от идиллической картинки зимнего утра портит только слабый запах перегара у меня изо рта. Как бы ни рекламировали все эти патентованные импортные пасты, но против русской водки у них никаких шансов нет. Перебить запах водочного перегара можно только чесноком.

Опускаю глаза и вижу прямо перед собой знакомый микроавтобус. Грязные полосы вдоль помятого правого борта не оставляют сомнений, что это именно тот автомобиль, на котором бандиты пожаловали ко мне в гости в погреб.

* * *

Если бы пять минут назад мне кто-нибудь сказал, что я сегодня буду бегать, я посоветовал этому ясновидящему обратиться к психиатру. С такими ожогами и таким настроением, как у меня, люди не бегают. Они пластом лежат на животе, и глотаю болеутоляющее пачками. Но, при виде знакомого микроавтобуса, я чувствую: пошел адреналин. Возникает нестерпимое желание двигаться. Причем не просто перемещаться из точки А в точку Б, но реально бить рекорды. Никогда раньше не замечал за собой особого стремления следовать постулатам здорового образа Однако сейчас, ноги безо всякого принуждения принимаются довольно неуклюже, но вполне резво семенить по, припорошенному снегом, тротуару. Техника, конечно, далека от идеала. Ехидный, бритый Глущук, наверняка бы нашел к чему прицепиться. Но в старании, по крайней мере, и он бы мне не отказал. Перемещаюсь я, как на ходулях. Сгибать колени боюсь, потому, как обоженная кожа двигается не вместе с мясом, а вместе с бинтами. И это сильно нервирует.

В машине меня замечают сразу.

— Эй, урод, садись, подвезем! — Из окошка выглядывает ухмыляющаяся физиономия «джипика». Микроавтобус медленно катится рядом со мной. Из салона комментируют каждое мое движение.

— Ты гляди, какие кренделя выделывает. Чудо природы: человек-цапля. — «Интеллигент», отодвинув дверку салона, разглядывает меня беззлобно, весело, почти с восторгом.

— Не, шеф. — Водитель выдвигает более прозаическую версию мой странной походки. — Это он с девкой всю ночь шарашился. Натер, видать, кое-что.

Пытаюсь ускориться, но боль срабатывает, как автоматический ограничитель. Это только в американских мультиках, заряд, полученный в мягкое место, заставляет героя лететь со скоростью реактивного самолета. Я готов только реветь с громкостью реактивного двигателя. Хотя это вряд ли поможет. И самое неприятное: некуда от этих веселых спутников улизнуть. Слева они, справа дом. Я зажат между стеной и машиной.

— Нет, правда, садись земеля. Я же вижу: ты очень спешишь. — Интеллигент сопровождает свое приглашение радушным жестом.

— Не сяду. — Отмахиваюсь я. Получается немного по-детски, но знали бы они, сколько искренности в моих словах. Сесть я при всем своем желании не смогу. Не на что мне садиться. На бегу у меня появляется рецепт борьбы с бюрократами. Кипящее масло плюс сковородка. Прикладывать один раз в неделю. По понедельникам. Фиг тогда они в своих кабинетах усидят. Разбегутся без сокращения штатов.

— Не надо упрямиться. — Терпеливо уговаривает меня «шеф». В машине просто упиваются этой игрой человеколюбие и вселенскую заботу о ближнем. Не даром кто-то из великих утверждал: «Человек по своей природе добр». Но и неблагодарен. Это уже моя мысль и я сразу пытаюсь ее иллюстрировать своими поступками.

У самого угла дома, превозмогая боль, резко ускоряюсь. Мои провожатые реагируют мгновенно: нажатием на акселератор. Они бедные еще не знают, что в двух метрах за углом стоит старый тополь. Толстый и гнилой, как и полагается все старым тополям. В ветреную погоду от макушки тополя отваливались лишние детали и с завидной регулярностью пробивали шифер крыши. Этого патриарха двора давно хотели спилить, но у ЖЭУ никак не доходили руки. И хорошо.

Прыгаю за угол. Не удержавшись на скользком повороте, падаю на живот и втыкаюсь головой в сугроб. Ребятам хуже. Они втыкаются в тополь. Дерево задумчиво и гулко говорит: «У-у-у-у!» и, решив больше не цепляться за жизнь, с жутким хрустом падает на микроавтобус. Положительно этому автомобилю последние два дня сильно не везет.

Вынимаю голову из сугроба, протираю глаза и пытаюсь разглядеть в гигантской поленнице останки микроавтобуса. Сквозь хаос веток, щепок и трухи кое-где проглядывают остатки полировки. Кто бы, что ни говорил, но профессия водителя в условиях современного города, самая опасная для жизни. Ни космонавты, ни парашютисты, ни даже «солдаты удачи» не подвергают свою жизнь такому риску, как водители в потоке городского транспорта. Соперничать с ними могут только сомелье, специализирующиеся на паленой водке. Они тоже рискуют: будь здоров.

Поднимаюсь, отряхиваю с себя снег. Эйфория одержанной победы оказывается прекрасным болеутоляющим средством. Чувствую себя значительно лучше. Но излишнего любопытства не проявляю: покидаю место трагической гибели тополя с достоинством, но поспешно. Неоказание помощи пострадавшим в ДТП, конечно, поступок аморальный. Возможно даже подлый. Но я из-за этого почему-то не расстраиваюсь. В конце-концов, не такой я плохой. Не помог пострадавшим, зато помог дворнику и родному ЖЭУ. Дерево, наконец, убрано, а значит, будет цела крыша и нервы работников жилищно-коммунальной сферы.

Через двадцать минут я уже в больнице. По пути, шаг от шага эйфория исчезала, а боль возвращалась. В гардеробе начинаю думать, что раз уж я приперся в медицинское учреждение, не плохо бы в нем и остаться до полного выздоровления. Иду к Лешке и понимаю: какой я угловатый, неуклюжий и некрасивый. Сейчас главное не попасться на глаза Екатерине Владимировне. Такая встреча неизбежно приведет к летальному исходу наших не родившихся чувств. Аборт любви — страшная штука. Не криминально, но огорчительно.

Фортуна ведет меня за руку всю дорогу до Лешкиной палаты. Я проскакиваю, на удивление пустыми коридорами, открываю дверь под № 210. Здесь мы с Фортуной расстаемся. Она предпочитает длинный темноватый коридор, а я оказываюсь в палате полной народа. Но не это самое страшное. Рядом с койкой Лешкиного соседа стоит Екатерина Владимировна. Белый халатик, на шее стетоскоп, накрахмаленная шапочка. Все пространство между шапочкой и стетоскопом занимают огромные серые глаза. Ну, может быть, я несколько преувеличиваю. Во всяком случае, я ничего кроме глаз не вижу. И, о чудо, строгая врачиха, оказывается, умеет улыбаться. Правда, не мне.

Сосед Лехи, мужик лет под шестьдесят с переломами рук, рассказывает ей что-то забавное из своей богатой биографии. Повествование остряк пытается сопровождать жестикуляцией. Загипсованные до плеч руки время о времени нелепо взлетают вверх, толстые, белые и неуклюжие как пломбир на палочке.

— Привет. — Слышу я с Лехиной кровати. — Я не жду, что ты со мной поздороваешься, но хотя бы рот закрой, а то ворона залетит.

— Какая ворона? — Я еще не пришел в себя от волшебной улыбки Екатерины Владимировны.

— Обычная черная ворона. — Разъясняет мне брат.

— Обычная черная ворона не такая дура, что бы залететь ему в рот. — Встревает Лариса. Она сидит на краю Лешиной кровати и пытается найти тридцать отличий между мной повседневным и мной сегодняшним. — Обычная черная ворона со страху помрет, прежде чем в это пугало залетит. Разве, что белая, да и то по недоразумению или из духа противоречия.

Вообще-то мы с Ларисой ладим. В том смысле, что наша взаимная «симпатия» никогда не переходит границу военного нейтралитета. Я никак не могу ей простить суверенитета брата, а она никак не желает признать, что нарушила идеальный семейный баланс. Раньше мы с Лешей жили вдвоем в родительской четырех комнатной квартире. Милый холостяцкий быт: приходящие жены, общий бюджет, разделение домашних работ. Брат готовил, я убирал. До появления Ларисы прекрасно отлаженный механизм функционировал без сбоев. И вот, это стихийное бедствие, именуемое любовью, привело к разделу территорий. Четыре комнаты, полученные в наследство, превратились в двухкомнатную квартирку для потенциальных молодоженов и однокомнатную для меня с котом. Теперь я вынужден не только выносить мусор, но и готовить. Утешает одно: Леха так же не сильно выгадал. Кулинарные способности Ларисы прописаны в узких рамках между манной кашей и яичницей. Так, что брат с кухни не ушел, зато теперь каждый вечер гуляет с мусорным ведром до помойки. Любовь зла…

— Ладно вам, родственнички, наезжать. — Отмахиваюсь я. — Как себя чувствуешь, уничтожитель Мерседесов?

— Неплохо. Сегодня дважды прошел коридор туда и обратно. — Видно, что Лешка гордиться своими успехами. — Слушай, Андрей, а что с твоей фигурой?

— С фигурой все в порядке. — Пытаюсь уйти от неприятной темы. Но, где там. Эта спетая парочка не упустит случая поиздеваться над бедным сиротой.

— Где же нормально? — Лариса говорит укоризненно, так, будто поймала меня в магазине с ворованной коробкой конфет. — Ты сильно пополнел с последней нашей встречи.

— Так уж и сильно. — Продолжаю упираться я. Нашли время и место для допроса. Не дай бог на наш разговор обратит внимание Екатерина Владимировна. Тогда я умру тут же. От разрыва сердца. Ни одна реанимация не спасет.

— Брат, признайся честно: ты намерен поменять пол? — Я затравленно оглядываюсь на соседнюю койку. Мужик перестал размахивать белыми культями и с нетерпением ждет моего ответа. Поднимаю глаза выше. Милая улыбка исчезла из серых глаз. Они смотрят на меня. Строго, холодно, не скрывая осуждения.

— Здравствуйте, доктор. — Говорю запинаясь. Язык, подлец, потерял свою обычную резвость. Едва ворочается во рту, цепляясь то за небо, то за зубы. Когда не надо — треплется без устали, зато, если выпадает случай выручить меня в сложной ситуации — никогда ничего дельного от этого красного, толстого увальня не дождешься.

— Не увиливай. — Лешка, гад, продолжает суровый допрос с пристрастием. Будто не видит, в каком я состоянии. Больница на него влияет дурно. Как улица на малолетних балбесов. Раньше он таким не был.

— Я и не увиливаю. Чушь какую-то несете. Смена пола… — Не слишком убедительно отбиваюсь я. Вообще-то его вопрос вполне естественен. При виде такой круглой попки и пухлых бедер, что еще подумаешь? — Просто небольшая травма и больше ничего…

— Что же это за травма, от которой тебя раздуло, как воздушный шарик над Винни Пухом.

— Обжегся маслом. — У меня только одно желание: что бы какие-нибудь сверхсрочные дела заставили Екатерину Владимировну покинуть наше общество хотя бы на время. Но врачам в этой больнице, похоже, совершенно нечем заняться, кроме как выслушивать интимные истории получения бытовых травм.

— Сильно обжегся? — В голосе брата появляется беспокойство.

— Маслом несильно не бывает. — Подводит черту под разбирательством Екатерина Владимировна. — Раздевайтесь!

Услышать бы это в другое время, в другом месте и при других обстоятельствах. Да я бы был наверху блаженства. Но публично разматывать сейчас мой гидрокостюм? Нет, уж, увольте. Представляю себе как из меня потечет облепиховое масло вперемежку с сукровицей. Да еще запах перегара… Мне становится тошно. Не нужно было приходить сегодня в больницу. У сероглазой врачихи и так обо мне не лучшее мнение, а после такого позора можно сразу в монастырь подаваться. Или в отшельники.

— Не стоит, Екатерина Владимировна. — Отворачиваюсь в сторону, что бы скрыть запах перегара. Во мне растет твердое намерение: по возможности быстро ретироваться из больницы. Но осуществить сие благородное намерение не удается. Невозможно спорить с женщиной, тем более, если она находится при исполнении служебных обязанностей.

Лежу в смотровом кабинете на жесткой кушетке. Глазами к желтой клеенке, спиной к белому потолку.

— Господи, как можно так издеваться над собой! — В пол голоса выговаривает Екатерина Владимировна. Я представляю себе, как ее серые глаза изучают мои болячки, и чувствую не боль там, но жжение по всему лицу. Теперь ясно, что значит: сгореть от стыда.

— Катя Владимировна, слюшай, красивый мой, извини… — От восточного говорка тянет чем-то неуловимо знакомым. Зуб даю, я уже слышал этот голос. Оборачиваюсь и вижу того самого типа, который несколько дней назад лежал на этой же кушетке с шампуром в мягком месте. Он тоже меня узнает. — Ба, какой жаркое. Нежный, как курдючный баран, слушай.

— Больной Авакян, выйдите. Вы мне мешаете.

Не даром говориться: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним». С господином Авакян мы в расчете. Точнее, он в расчете со мной.

— Это, конечно, меня не касается, но если бы у вас было настоящее дело, свое место в жизни, если бы не искали утешение на дне стакана, то никогда бы не додумались сесть в сковородку с раскаленным маслом. — Как же она не права…

* * *

Сбегаю из больницы как разведчик из штаба врага: быстро, но осторожно. Екатерина Владимировна поколдовала надо мной, перевязала, поставила какой-то укол. Стало значительно легче. Не то от укола, не то от прикосновения ее прохладных ловких пальцев.

— Я сейчас узнаю насчет мест. Вас нужно лечить стационарно. — Как только двери за дорогой моей врачихой закрылись, я стряхнул свои мощи с кушетки, упаковался их в изрядно помявшиеся брюки и ретировался. Стационар — конечно прекрасно, но мне еще статью сдавать и к господину президенту «ТетраТеха» наведаться нужно.

Забежал на секунду к брату. Лариска уже ушла. Так, что визит за дискетами пришлось отложить на вечер. Юный друг юмористов, Алексей Петров, не преминул заметить между делом:

— Что современная медицина творит! Еще двадцать минут назад ты был похож на беременную тыкву и вот, о чудо, снова выглядишь как ковбой из вестерна. Липосакция? Чем вы там с Екатериной Владимировной занимались?

— Оставь свои неуместные намеки. Я, между прочим, пострадал исключительно благодаря твоему нездоровому стремлению сталкиваться с Мерседесами.

— Производил следственный эксперимент? — Вот ведь, неблагодарная скотина…

— Скажи спасибо, что мне некогда тебя лечить от острословия. Времени нет: если я в течение пяти минут не исчезну, меня положат по соседству. А уж если положат, тогда я отведу душу. Поверь: я, хуже Мерседеса!

Эта скотина внимательнейшим образом меня осматривает, как будто собирается купить, а потом, говорит:

— Верю. Мерседес — лучше.

Я демонстративно начинаю искать пустую койку. Лешка вспохватывается.

— Молчу, молчу. Я пытки твоим соседством не переживу. — Но тут же продолжает значительно мягче. — Не обижайся.

Лешкины синяки приобрели ядовито-желтый оттенок, и на широком, опухшем лице брата появляется незнакомая улыбка с явным китайским акцентом. Не дать не взять: Мао — солнышко в наших сердцах. — За дискетами к Ларисе забегу вечерком. Будешь ей звонить — предупреди о моем визите. И, хорошо бы она их предварительно сама посмотрела. Понял?

— Будет сделано. — Лешка берет под воображаемый козырек.

— Ладно, пока.

Бегу по улице и поглядываю на зеленоватый циферблат своих «касек». Опять всюду опаздываю. Клиенты наверняка волнуются. В моей работе, как у минера: проколоться можно только раз. Однажды подведешь заказчика — больше не позовут. Найдут другого «писателя». Не такого гениального, как я, зато надежного. И правильно сделают. Рекламные статьи, все равно читают только те, кто их заказывает. Ну, еще редактор и корректора. Так, что качество в нашем деле — вопрос десятый.

Но с клиентами придется подождать. Сначала в «ТетраТех». Вешать лапшу на уши господину Волобуеву и искать разгадку таинственного покушения на жизнь брата.

Офис «ТетраТеха» расположился в самом центре города. В помещение магазина. Раньше здесь продавали хозяйственные товары. Сейчас запчасти к иномаркам. Улица Советская, на которую выходят стекла сверкающих витрин магазина, в прежние времена была, самой, что ни на есть, рафинированной советской. Здесь в сталинских домах проживало все наше руководство. Нынче это скорее улица имени Мирового капитала или Гидры Империализма. Первые, вторые, а подчас и третьи этажи отданы под частные магазины и многочисленные офисы. Пресс арендной платы в этом оазисе капитализма выдерживают немногие. Либо очень богатые, либо очень блатные, либо криминализированные до мозга костей. К какой категории относится господин Волобуев мне и предстоит выяснить. Возможно, после его классификации, загадка белого Мерседеса разрешиться сама собой.

Захожу в магазин. Направо и налево — стеллажи с запчастями. Центр экспозиции — шизофренический коллаж, имеющий к автомобилям такое же отношение, какое имеют пингвины к Северному полюсу. Молоденькая продавщица в отделе напротив входа, стоит печально и одиноко. За ее спиной развешаны в коробочках два десятка великолепных экзотических бабочек. Под бабочками расставлена шеренга баллонов всех калибров со средствами от насекомых. Юмор мрачный, но точно отражающий реалии жизни.

— Девушка, за что вы их так? — Юная особа за прилавком начинает медленно выходить из сомнамбулического состояния.

— Кого?

— Бабочек. — Я делаю жалостливое лицо и сразу вспоминаю, о не сошедших синяках. Не с моим портретом играть ловеласа. Но продавщице настолько наскучило сторожить свой товар, что она прощает мне внешность забулдыги.

— Это не я. Мне таких привезли. Они вообще из Бразилии. — «Вообще из Бразилии» звучит с такой ностальгией, будто это ее родина, с которой бедняжку увезли в пятилетнем возрасте недобрые люди и спрятали в сибирских сугробах. Но скоро появится благородный Дон Педро из сериала и увезет ее к в Рио-де-Жанейро. К посредственному кофе Пеле и великолепному Пеле-футболисту. Впрочем продолжение звучит уже с профессиональной интонацией западно-сибирской продавщицы? Мо, что вы ко мне пристали? — Не больно прикольно за ними бегать. Еще на какого-нибудь крокодила наступишь. — Она оглядывается на бабочек, прикидывая технологию их отлова.

— Я думал, вы их реелентом… Ну, Бог с ними, с бабочками. Вы мне лучше подскажите: как ваше начальство отловить?

— А чего его ловить? Пройдете через зал. Там дверь. За дверью начальство. — Она принюхивается и добавляет не без зависти. — Кофе пьют.

— Бразильский?

— Не знаю. — честно признается продавщица.

— Спасибо. — Я разворачиваюсь в указанную сторону. Двери в конце торгового зала, словно ждали моего взгляда. Они распахиваются. На пороге появляется сначала высокий, упитанный мужик. Длинные волосы схвачены сзади в кокетливый хвостик. Следом за ним как чертик из коробочки, выпрыгивает мой ненаглядный «интеллигент». Жив курилка. Такого гнилым тополем не пришибешь. И хорошо. Терпеть не могу, когда люди отправляются на кладбище до истечения своего биологического срока годности. А вот «джипиков», на сей раз, с ним нет. Может быть, мальчикам головки в машине прищемило? Впрочем, им черепно-мозговые травмы не опасны. Они и так «по жизни» всадники без головы.

— Вон он, наш начальник. — Продавщица небрежно кивает подбородком в сторону солидного господина с косичкой. — Геннадий Георгиевич.

Я торопливо отворачиваюсь. Мне совсем не улыбается оказаться опознанным и пойманным на месте преступления. Точнее: расследования преступления.

— А второй, рядом с ним, что заместитель? — Спрашиваю по возможности небрежно.

— Нет. Приятель какой-то. Запчасти привозит. Говорят бандит, но я не верю. Бандиты должны быть крутыми, с мышцами и пистолетом, а этот ни рыба, ни мясо. Мелочевка. Скорее всего, просто машины ворует.

Разговор становится очень даже познавательным. Кажется из этой миленькой укротительницы дохлых бабочек, можно выудить кое-что полезное.

— Значит не бандит, а нормальный человек, обычный вор. А может он не вор, а хитрая такая «крыша»?

— Какая «крыша». — Мое предположение вызывает у продавщицы скептическую улыбку. — «Крыша» наша, в натуре, настоящие бандиты. И мышцы, и пистолеты, и ездят на крутой тачке. На них поглядишь и вот здесь, — она касается тщательно отполированным ноготком чуть ниже пупка. — холодно становиться. Тоже скажите, «крыша».

— Так уж и на крутой тачке. — Делаю вид, что сомневаюсь. — Вы, извините, но женщины в машинах, как правило, не очень разбираются. Для вас если блестит и на колесах — значит крутая тачка.

— А вот и не правда. Я в тачках разбираюсь не хуже вашего. Наша крыша на BMW приезжает. А неделю назад, я стою такая, а у магазина джип тормозит. Белый Мерседес. Из него наши пацаны вылазят.

— Так уж прямо и Мерседес. — Продолжаю подначивать. Симпатичный источник информации делает большие глаза, пытаясь мимикой доказать точно сказанного.

— Натурально Мерседес. Здоровенный. Ши-икарная тачка. — В ее голосе неподдельное восхищение своей «крышей». Даже не восхищение, а гордость. — Меня покатать обещали.

— Ну и как, покатали?

— Нет. Вот этого, — Она указывает на «интеллигента». - катали. Он даже сам рулил. А я пока не ездила.

— Почему? Обманули пацаны? Или больше не приезжали.

— Нет, вчера приезжал. Только на BMW. На BMW я уже ездила. На пикник. Круто тогда оттянулись.

— Что, надоел вашей «крыше» Мерседес? — Мое наивное предположение не срабатывает. Девица безразлично пожимает плечиками.

— Не знаю. Не говорили. Может, и надоел. — Почти равнодушно отвечает поклонница крутых парней.

Я старательно отворачиваюсь от зала, по которому дефилируют господин Волобуев с приятелем. Чувствую, что к встрече с президентом «ТетраТеха» я еще не готов. Сначала стоит разобраться с тем, что связывает Геннадия Георгиевича Волобуева и моего интеллигентного бандита. Потом попробовать идентифицировать Мерседес «крыши». Кстати, самое время поднять свои связи в ГАИ и добраться до рукописного списка. Может быть, там я найду все, что мне требуется.

— Мужчина, куда вы? А как же начальство? — Девица удивленно смотрит на меня, своими бессмысленно-голубенькими глазами, а пальчиком указывает на своего босса, возвращающегося в президентскую резиденцию.

— Начальство не Алитет, в горы не убежит. — Высказываю я банальную истину и выскакиваю на улицу. Как раз вовремя. Мой загадочный бандит садиться в неприметную Toyota sprinter. На всякий случай записываю номер. Слава Богу, блокнот и ручка у меня всегда при себе. Профессия вынуждает.

* * *

Когда я принялся за статью, укол перестал действовать окончательно. Иначе говоря: сесть за статью я не смог. Этот материал удостоился особой чести. Я его писал стоя. За что, неплохо бы с заказчика взять дополнительную плату. Несмотря на отвратительную физическую форму и острое ощущение дискомфорта в отдельных частях своего тела, к четырем часам, утвержденная клиентом статья, лежала на столе главного редактора.

— Ну, спасибо. Ну, молодец. Не подвел. Я уже переживать начал. Это же наши постоянные рекламодатели. — Главный у нас прелесть. Его подставить, все равно, что ребенка обмануть — грех, не искупаемый Адом. — Что-то ты плохо выглядишь. Андрей, у меня мысль. У «Аргуса» горят путевки в Египет. Можно тебя послать по бартеру за рекламу. Как ты на это смотришь?

— Послать по матери — это я знаю. А вот послать по бартеру, извини, что-то новенькое. — Не люблю, когда меня жалеют. Хотя, конечно, приятно, что ценят и даже к мумиям отправить готовы. Наверное, выгляжу соответственно.

— Нет, я серьезно. Заграничный паспорт есть?

— Спасибо, дорогой начальник, за заботу. Но, к сожалению, на Кипр я поехать не смогу. Там всю дорогу в самолете сидеть надо, а я, последнее время, потерял усидчивость. Проблема… Ты не мог бы мне помочь решить одну задачку.

— Если только не высшая математика. «Вышку» я уже подзабыл. — У главного очень сложно разобрать: шутит он или всерьез решил со мной заняться алгеброй.

— У тебя связи в ГАИ есть? — Мой вопрос застает шефа врасплох.

— Не знал, что у тебя машина.

— Машины у меня нет. Но есть желание получить сведения о машине. И, если можно, добраться до легендарного рукописного списка. — Главный задумчиво листает ежедневник. Он не запись ищет, не телефон. Он просчитывает: как и через кого вернее решить мою проблему. Наконец ежедневник оказывается закрытым и решительно открывается визитница.

— Василий Игнатьевич? Добрый день. Это Черных вас беспокоит. Да, совершенно верно-Альберт Валентинович…. — Судя по началу, главного с гаишником связывает отнюдь не дружба с детства. Скорее обычное шапочное знакомство. — У меня к вам огромная просьба. Нашему журналисту требуется профессиональная консультация. Нет, не для публикации… Если вы согласитесь помочь, я буду вам крайне благодарен. Значит, он может подойти завтра к девяти в ваш кабинет? Да. Андрей Петров. Нет, не композитор. Огромное вам спасибо.

Главный своим торопливым, но разборчивым почерком записывает что-то на листочке Post-it.

— Держи. Завтра к девяти в городское ГАИ. Василий Игнатьевич человек занятой, постарайся не опоздать.

Терпеть не могу: вставать рано и тащиться куда-нибудь полусонным. Если быть честным перед самим собой, то мое не желание идти в штат по большей части связано со стойкой неприязнью к ранней побудке. Люблю поработать ночью и поваляться утром. Но иногда приходиться наступать на горло своей «совиной» песне. А в данном случае, вообще, страдаю за святое дело. Кто-то же должен, наконец, навести порядок на тротуарах нашего города.

У Ларисы отказываюсь от чая, забираю дискеты и бреду домой. Возможно, предложи мне родственница рюмочку коньяку, я бы и задержался на часок. Уж больно это противное дело бродить по городу, когда кожа кусками отрывается от тела. Я же не змея, в конце концов, что бы относиться к потери шкуры, как к сезонному рутинному процессу. Но Лариса мне и по праздникам не наливает, что уж говорить о буднях. А чай, признаться честно, она заваривать не умеет.

К дому подхожу, соблюдая максимальную осторожность. Микроавтобус Toyota стоит на том же месте, где я его оставил утром. Точнее, оставил не я, и микроавтобус не стоит. Он лежит на брюхе, плоский как камбала и затравлено оглядывает окрестности белыми кругляшками фар. По окрестностям бродит наш дворник Вася. Он разгребает несанкционированную поленницу, между делом высказываясь громко и нецензурно в адрес автомобилистов вообще, и владельцев этого микроавтобуса, в частности. Мне понятен затравленный взгляд машины. На ее месте любой выглядел так же. Вынести сначала удар тополя, а потом многочасовую пытку матом, способны только редкие, истинные герои.

Пассажиров в машине нет. Судя по всему, они не герои. Бандиты не выдержали Васиных комментариев и с позором ретировались. Если, конечно, выжили. Пока что опасений не вызывает только здоровье их предводителя.

Поднимаюсь по лестнице. На площадке между первым и вторым этажами сталкиваюсь с Верой Игнатьевной. Она идет, гордо подняв голову, совершено не отличая меня от испещренных надписями стен. Ее «собака Баскервилей», наоборот глядит на меня не отрываясь. Взгляд несчастный и затравленный. До чего я довел волкодава! Здоровенный кобель жмется к стенке, жалобно поскуливает и всем своим видом показывает: дяденька, не трогайте меня, я хороший. Передние лапы моего крестника, замотаны бинтами. В некотором роде мы браться по несчастью: оба обожженные, оба в бинтах по самые уши. Мне жутко неудобно перед соседкой и ее травмированной собакой.

— Вера Игнатьевна, извините за вчерашнее. Все получилось нечаянно. По глупости. Я и сам пострадал не меньше вашего кобеля. Хотите покажу? — Начинаю расстегивать свою куртку. Я действительно готов продемонстрировать соседке свои болячки. Опыт показывает, что многим для улучшения настроения вполне достаточно убедиться в ущербе, понесенном противоположной стороной. Ничто так не сближает россиян, как коллективные страдания. Но моя попытки примирения встречает жесткий отпор. Как-то так встречались мирные инициативы ЦК КПСС, империалистическими ястребами из Пентагона.

— Оставьте свои болячки себе, — гордо заявляет Вера Игнатьевна, как будто я предлагал пересадить часть своих ожогов на ее широкое тело. Между тем пес благополучно миновал меня и поняв, что смертельная опасность осталась позади, забыв об обожженных лапах, что было сил рванул вниз. — Гаврюша! Стой, милочка… Стой, лапочка… Стой, скотина проклятущая.

Сладкая парочка тайфуном вылетает из подъезда. Кажется, Гаврюша начал меня уважать. Даже не знаю, хорошо это или нет. Но однозначно хорошо, то, что встреча с кавказским кобелем оказывается последней встречей сегодняшнего дня. До родных дверей один пролет и никаких «джипиков». На удивление спокойный денек. Только бы это не оказалось затишьем перед бурей.

* * *

Чем ближе я оказываюсь к своей двери, тем острее боль в обожженном мягком месте и усталость во всем теле. В квартиру вхожу разбитый, как Наполеон при Ватерлоо. Я все яснее понимаю, что, убежав из больницы, рискую многим. В случае гангрены меня могут укоротить точно по пояс. В этом случае вместе с аппендиксом я лишусь еще многих абсолютно незаменимых деталей. Стать бюстом при жизни, конечно, почетно, но скучно.

Захожу домой, включаю компьютер, бросаю Лешкины дискетки на стол и отправляюсь на кухню. Голод — не тетка. И это правда. Голод — вот он, весь со мной гонит меня к холодильнику. А тетки у меня вовсе нет.

Готовлю ужин и пытаюсь морально настроить себя на то, что, ночь проведу как пехотинец под огнем противника: лежа на животе в кошмарном ожидании боли. Водки дома не осталось, так что рассчитывать на народное болеутоляющее средство не приходится. Да и нельзя появляться у гаишного начальства с бодуна. Это не лучший способ завязывать деловые знакомства.

Брыська трется о ноги и время от времени противно орет. Чего он привязался к бедному больному журналисту? Еду я ему поставил. Не трогает. Может ему говяжье легкое кушать, как говорят блатные, западло. Омаров требует?

Кот ведет себя все более бесцеремонно и наконец, демонстрируя беспредельную наглость, запрыгивает на стол. Стол — табу. Стол — запретная зона. Брыська это знает так же хорошо, как математик таблицу умножения. Я пытаюсь поймать зарвавшегося нахала. Он несется от меня прямиком в ванну и демонстративно садиться перед своим ящиком.

Так бы сразу и сказал: пора песок поменять. А то ходит, орет, безобразничает.

Бросаю заниматься ужином, принимаюсь за решение кошачьих проблем. Брыська удовлетворенно оглядывает свежий песочек, разворачивается и отправляется в кресло дрыхнуть. И вот так меня «строят» все: от котов до докторов.

Вернуться на кухню не успеваю. В дверь звонят деликатно, но настойчиво. Если это снова мои криминальные приятели, я их голыми руками задушу. Хватит с меня кипящего масла и воды. Я сам сейчас крутой, как кипяток. Дверь не открываю — взламываю. Взламываю собственную дверь. До чего довели человека!? Из прихожей на лестницу вырывается взбесившийся джин. Не знаю, шла ли пена изо рта, но, судя по словам, которые я услышал, окружающим нормальным я не казался.

— Я думала, у вас ожоги. Оказывается — белая горячка. — О спокойный взгляд Екатерины Владимировны мое бешенство разбивается как волна о волнолом. К ее ногам подкатывает уже не штормовой «девятый» вал, а ласковый прибойчик в полбалла. Она стоит раскрасневшаяся с мороза, в рыжей пушистой шубке, такая милая и ироничная, что я не могу оторвать от нее глаз. На хрупком плечике болтается здоровая кожаная сумка, но даже эта деталь из гардероба биндюжника не портит общее впечатление утонченности и свежести, исходящего от очаровательной врачихи.

Из комнаты важной походкой инспектора выходит Брыська. Он всегда оценивает приходящих ко мне женщин. Вообще, наши вкусы чаще всего сходятся. Разногласия возникают редко. И, как правило, ошибаюсь я. Все потому, что кот трезво оценивает моих пассий, я же после банкетов, праздников и презентации не всегда способен на трезвый анализ.

— Извините, — оправдываюсь я. — Заколебала шпана. Вчера из-за них сам ошпарился и соседскую собаку кипятком облил.

— Значит, то чудо в бинтах, которое ковыляет по двору, ваших рук дело? — Я молча киваю. — Выходит, мне повезло: у вас сегодня горячей воды нет или масло кончилось?

— Почему? — растерянно отвечаю я. — И масло еще есть, и вода.

— Понимаю: на мне решили сэкономить.

— Нет. Почему же? То есть… — Я путаюсь окончательно. — Проходите. Я не хочу на вас экономить… — Чувствую легкий запах дыма. На кухне пригорают мои котлетки. — Сейчас, только на кухню сбегаю.

— Очень мило. — Серые глаза застывают в дверном проеме. — Не торопитесь. Быть ошпаренной вовсе не входит в мои планы на сегодняшний вечер.

— Понимаю. — Кому охота быть ошпаренным? Не такое это большое удовольствие. Могу утверждать, как эксперт со стажем. — Вы проходите. Я сейчас.

Она настороженно оглядывает прихожую и нерешительно входит в квартиру. Ждать дольше нельзя. Еще десять секунд и котлеты превратятся в маленький, но дымный пожар. Покряхтывая и поохивая бегу на кухню. Успеваю вовремя. Сверху мои котлетки прожарились, а снизу почернели. Назвать это блюдо деликатесом — язык не повернется. Но в пищу еще годится.

— Что вы там делаете? — В голосе столько беспокойства, что мне становится стыдно: бросил гостью одну в прихожей. Так порядочные мужчины не поступают.

— Готовлю. Не беспокойтесь. Сейчас иду. — Беру сковородку, подставку, пару тарелок и иду в комнату. Моя нежданная гостья стоит у распахнутых дверей, готовая исчезнуть в любой момент. Взгляд ее буквально прикован к, покрытой облачком пара, сковородке. До меня наконец доходит, что сковородку и кипящий жир объединяет элементарная логическая цепочка. Если к этой цепочке добавить еще одно звено в виде дворника-алкаша, то есть меня, то причин для страха оказывается предостаточно. — Добрый гость — к обеду, а долгожданный — к ужину. Вы наверняка голодная.

— Вообще-то я по делу. — Екатерина Владимировна, не снимая шубки, заглядывает в комнату. Брыська уже у нее на руках. Такой чести удостаивались немногие. Впрочем, расположение кота к врачихе, к сожалению, не перерастает в симпатию врачихи ко мне. — Ваш брат очень беспокоится.

— О чем?

— Вы ушли из больницы. Я объяснила, чем это может закончиться. Он сильно расстроился. — Серые глаза понемногу округляются. Наверное, жилище алкоголика милая эскулапша представляла себе несколько иначе. Не могу сказать, что у меня шикарная квартира или выдающаяся мебель, но включенного компьютера вполне достаточно для разрушения образа вконец опустившейся личности. — Вы его украли? — Такого я не ожидал. Ладно, поверила Лешкиной байке про пьяницу, но заподозрить меня в воровстве?

— Заработал. Честным трудом, — говорю почти сердито.

— Метлой?

— А вы, что думали: зарабатывать можно только скальпелем и пилюлями?

— Я, как вы выражаетесь, пилюлями, на компьютер и за год не заработаю.

— Могу посодействовать, устроить дворником.

— Нет, спасибо. Я к вам не трудоустраиваться пришла, а оказывать неотложную медицинскую помощь. — На этом месте наш стремительный диалог притормаживается. Она сказала все, что хотела. А я не знаю, как мне быть. Воспоминания о ее прохладных пальчиках тревожат душу. Не скажу, что я против их приятных касаний. Я страстно хочу ощутить их на себе, но не как пациент. Уж лучше вызвать скорую помощь, чем снова пережить это сладостное унижение.

Я стою посреди комнаты и молчу. Екатерина Владимировна не выдерживает первой.

— Долго мне прикажете ждать? — Недавняя растерянность исчезла полностью. Похоже, то обстоятельство, что мой заработок «дворника» оказался выше ее заработка врача, Екатерину Владимировну задело за живое. — Я отработала смену и очень устала. Будьте добры, не задерживайте меня.

Быть ее пациентом я вовсе не желаю, а вот задержать сердитую врачиху у себя я бы не отказался.

— Екатерина Владимировна, — говорю специально негромко и премиряюще, — говорите, что я должен делать — все исполню.

— Раздевайтесь. — Она исчезает в прихожей и возвращается со своей здоровенной сумкой. Судя по размерам этого предмета, в нем разместилась операционная, палата реанимации и еще осталось место для милых женских пустячков вроде губной помады, туши и пудреницы.

— Может быть, лучше сначала котлеты? — Делаю отчаянную попытку превратить госпиталь в вечер при свечах. — А то они остынут. Если хотите, Екатерина Владимировна, могу предложить отличное грузинское вино. Красное, полусладкое. Как раз под мясо.

— Нет. Спасибо. Меня ждут дома. — Страшно хочется задать вопрос: кто ждет? Но еще страшнее получить ответ, который оборвет тонкую нить наших еще не сложившихся отношений. И я молча раздеваюсь. Что-то со мной происходит непонятное. Странные, необратимые изменения. Разве бы я простил кому-либо обвинение в воровстве? Не за что в жизни.

Кстати, о воровстве. Что-то смутное, неясное проносится в моем мозгу при слове «воровство». Я чувствую, что нахожусь в полушаге от решения задачи поиска белого Мерседеса. Не хватает какой-то мелочи, какой-то связки, что бы найти водителя, сбившего брата.

Тихое, но паническое «Ой», заставляет меня обернуться. Екаткрина Владимировна стоит по стойке смирно. У ее ног валяется здоровенная мышь. Брыська сидит и искательно заглядывает в испуганные серые глаза, в ожидании похвалы. Подлый подхалим. Он со мной-то мышами не делится. Он со мной делится моими котлетами. А тут пришла в дом совершенно посторонняя дама, и этот предатель уже стелется перед ней, как коврик перед Генеральным Секретарем.

Вечер завершился торжественными проводами. Брыська порывался незаметно запихнуть свой подарок Екатерине Владимировне в сумку. Потом пытался составить мне конкуренция, набиваясь в провожатые. Обломили нас обоих. Я, под действием лекарства уже засыпал, а на кота отказ очаровательной врачихи подействовал совершенно угнетающе. Он улегся в опустевшей прихожей у дверей и не покидал свой пост до утра. Кажется, кот влюбился. Но это уж дудки. Я с Екатериной Владимировной познакомился раньше.

23 декабря

Утром встаю вполне боеспособным. Вчера, после ухода моего ангела-хранителя Екатерины Владимировны, засыпая, дожевал подгоревшие котлеты и провалился черную пустоту. Никаких кошмаров, никаких бандитских визитов. В семь утра меня бесцеремонно поднял будильник. Я всегда с большим удовольствием наблюдаю, как в кино разбуженный будильником герой хватает эту адскую машинку и швыряет в угол комнаты. К сожалению, с моим пройдохой такие фокусы не проходят. Мне ни разу не удалось спросонья метнуть орущий будильник в стенку. Его просто невозможно нащупать. Скользкий и хитрый, подлец. Как бы удобно я не ставил этого горлопана с вечера, утром он обязательно оказывается вне пределов досягаемости моей руки. Толи сам уползает, толи Брыська переставляет.

Привожу себя в порядок. Варю традиционный кофе. Чувствую себя вполне сносно. Правда, любимая поза за завтраком: «сидя на стуле», по прежнему остается для меня табу. Избранные места той части тела, что природой предназначены для сидения, покрылись твердой, хрустящей корочкой. Ощущение не из приятных, но биться в истерике из-за того, что я больше похож на Рождественского гуся, чем на журналиста, мне некогда.

У кабинета Василия Игнатьевича я оказываюсь без десяти девять. Стучу, заглядываю. В небольшой комнате, оставленной в официально-канцелярском стиле эпохи застоя перед грудой, сваленных на столе бумаг, сидит мрачного вида подполковник.

— Василий Игнатьевич?

— Да. — Подполковник отрывается от увлекательного чтива.

— Здравствуйте, Альберт Валентинович вам вчера на счет меня звонил.

— Здравствуйте, проходите. — Подполковник указывает рукой на стул у стенки кабинета. Попутно успевает поглядеть на часы и недовольно поморщиться.

— Извините, что пришел немного раньше. Не рассчитал. — Я чувствую себя очень неудобно. Мог же проявить свои лучшие качества и поторчать в коридоре эти несчастные десять минут?

— Ничего. Присаживайтесь.

— Я постою. — Василий Игнатьевич насторожился.

— У вас, что, права отобрали? Так я вам вряд ли смогу помочь.

— Да нет, с правами у меня полный порядок. — Спешу успокоить гаишного начальника. — У меня их вовсе нет.

— Так, значит, вы хотите получить права?

— Нет. Зачем мне права, если у меня нет машины? — Вполне логичный вопрос приводит Василия Игнатьевича в полное недоумение.

— Если вам ничего такого, — подполковник неопределенно крутит в воздухе руками, — не надо, то почему вы не садитесь?

— Не могу. — Я с тоской думаю о том, как в двух словах объяснить постороннему человеку зачем мне понадобилось испытывать свою шкуру на прочность с помощью кипящего жира. Получается довольно запутанная история. Так вместо консультации в ГАИ, можно попасть на консультацию к психиатру. — По состоянию здоровья. — В первый раз в жизни язык сказал что-то вовремя и правильно.

— Понял. — Удовлетворенно кивает подполковник. — Геморрой. Бывает. И так, что вы хотели узнать?

— Я хотел бы посмотреть рукописные списки.

— Рукописные списки чего? — Василий Игнатьевич настолько правдоподобно изображает удивление, что я начинаю понимать: без применения методов устрашения третьей степени по методике гестапо, до списков мне не добраться никогда.

— Говорят, что в ГАИ имеются списки машин, не включенных по тем или иным причинам в общую базу данных. — Я смотрю на подполковника умоляюще. Применять пытки я не хочу, а, главное, не умею.

— Кто говорит? — Я перестаю понимать: кто же к кому пришел за профессиональной консультацией?

— Знающие люди. — Отвечаю, по возможности, веско.

— Знающие? Вот у них бы и взяли эти мифические списки. — Подполковник теряет ко мне интерес и снова берется за свое занимательное чтение. Вытягиваю шею, пытаясь рассмотреть, что же это за бестселлер, от которого невозможно оторваться. Вижу только крупно набранное: «Приказ» и дальше абзацы пунктов и подпунктов.

— Василий Игнатьевич. — Решаюсь бесцеремонно прервать процесс штудирования приказа. — Я не из праздного любопытства спросил о списках. Дело в том, что не давно моего брата сбил джип. Сбил на тротуаре. Не насмерть, слава Богу. Брат отделался переломами. Он запомнил номер машины. Известна марка — Мерседес. Но в базе данных такого автомобиля нет. Точнее, под этим номером числится «запорожец». Я прошу вас помочь. Возможно, в рукописном списке я смогу найти нужную машину.

Подполковник молча гипнотизирует бесконечные ряды черных жучков буковок. На меня не обращает никакого внимания. Мне начинает казаться, что он вовсе не слышал моего объяснения и вообще, считает, что я уже вышагиваю по заснеженному тротуару прочь от здания ГАИ. Ничего не остается, как только доказать, что подполковник не ошибся. Берусь за ручку двери. Одновременно Василий Игнатьевич берется за трубку телефона.

— Если хотя бы намек на существование списка появиться в вашем журнале, ваша редакция лишится транспорта до третьего тысячелетия. — И в трубку. — Жора? Занеси-ка мне рукописный список. Да, срочно.

Через три минуты мы уже листаем потрепанную школьную тетрадочку, испещренную данными о машинах и их владельцах.

— Машины с таким номером нет. — Констатирует мое фиаско подполковник.

— Да. — Тяну я разочарованно. — Ничего не понимаю. С номером брат не мог ошибиться. У него память фотографическая.

Василий Игнатьевич что-то обдумывает и потом начинает размышлять в слух.

— Ну, номер, сам по себе, ничего не значит. Номер можно приляпать любой. Давайте зайдем с другого бока. Джипов Мерседес в городе только двадцать шесть. Один в гараже областной администрации, легальный. Еще пять гоняют по общей базе данных. Двадцать штук в списке. По большей части нерастаможеные. Белых машин восемь. Кстати, какой джип сбил вашего брата?

— Я же говорил: белый. — Демонстрирую свою дремучесть.

— Я не о цвете. Мерседес выпускает две линии внедорожников: G и M. «G» — квадратные такие, жутко дорогие ящики на колесах. По форме напоминают Виллисы времен второй мировой. У «M» — обводы более современные. Больше на японские джипы похожи.

— Не знаю. Я эти тонкости только от вас впервые услышал. — Я всегда считал себя личностью в автомобилестроении темной и недоразвитой. И, как видно, не ошибался.

— На вашем месте я бы записал данные на все восемь машин. Нет, на семь. — Тут же поправляет себя подполковник. — Вряд ли это Мерседес обладминистрации. Потом поговорите с братом, выясните какой именно внедорожник раскатывал по тротуару. А дальше-задача с одним неизвестным. Такую, способен решить даже первоклассник.

— Как же я у Лешки выясню, какой именно внедорожник его сбил? Он в машинах разбирается чуть лучше моего.

— Полистайте автомобильные издания. Наверняка найдет фотографии всех Мерседесов. И тех, что выпускаются сейчас и тех, которые в начале века немцы клепали. И даже тех, о которых они только мечтают. Предъявите брату на опознание. Вот и весь фокус. С профессионалом трудно спорить. Профессионала нужно слушать и делать так, как он говорит. Я аккуратно заношу в свой кандуит данные на семь Мерседесов, горячо благодарю подполковника и во второй раз берусь за ручку двери.

— Подождите. Кто ведет дело вашего брата? — Василий Игнатьевич решил, что настал его черед удовлетворить любопытство.

— Мне обязательно отвечать на ваш вопрос? — Стукачить не очень хочется. Даже, несмотря на мои глубоко недоброе отношение к капитану Щеглову.

— Обязательно. Хочу знать, кто из наших офицеров не закончил первого класса общеобразовательной школы.

Черт с ним, с капитаном. Ничего хорошего он мне не сделал. Вообще, ничего кроме синяков и толстого слоя коросты на месте ожога. Сдаю капитана без зазрения совести. Пусть и ему станет немного плохо. Не все же «пряники» мне одному.

* * *

По ларькам искать журналы я, конечно не стану. Делать мне, что ли нечего? Я не Эркюль Пуаро, сериалы про меня снимать не станут, но простейшие логические построения моему серому веществу вполне доступны. Зачем бегать по всему городу и скупать в ларьках макулатуру, когда есть Лидочка. У такой автовлюбленной женщины не может не быть полной подшивки всех автомобильных журналов. Хватит ей меня эксплуатировать. Могу и я попользоваться ее библиотекой. Правда, добираться до нее через весь город, но выбора у меня нет.

Сажусь на 45-ый автобус. Старенький ЛИАЗ подпрыгивает на кочкарнике дорожных наледей. Раздолбанная задняя площадка с огромной щелью между торцевой стенкой и полом, угрожающе скрежещет металлом о металл. Автобус похож на крокодила, лязгающего зубами. Только пасть, почему-то в заднице.

Лида живет в частном секторе. Ее родители года два назад перебрались в деревню, а дочке оставили большой дом. Фактически усадьбу с огромным огородом. Соток двадцать. Никак не меньше. Лидочка, как-то в прошлом году по осени пригласила меня к себе в баню. «Ты мою баню никогда не забудешь!» Я, дурак, согласился. Кто же откажется от такого прекрасного времяпрепровождения, как посещение бани с симпатичной девушкой. Жаль, но девушка забыла предупредить, что перед баней придется выкопать картошку. Со всех двадцати соток. Лидочка оказалась права: ее баню я никогда не забуду. После картошки и баня и девушка не в кайф.

Водитель, неожиданно просыпается и объявляет: «Остановка Садовая». Будто я сам не вижу. Кто додумался назвать улицу «Садовой» и, главное за что, совершенно непонятно. Кроме картошки здесь разве что тополя, да пара рябин на всю улицу.

Нажимаю на кнопку звонка у ворот. К Лиде так просто не попасть. Пытаться штурмовать ее жилище без стенобойной машины не решился бы и Чингисхан. По периметру двора трехметровый зеленый забор. Она на его окраску каждый год тратит, наверное, КАМАЗ краски. За забором, в ожидании жертв, бродят две московские сторожевые Булат и Гита. Эта супружеская пара в первый мой приезд, с такой энергией бросились знакомиться, что паническое: «Лида, убери их отсюда» я орал уже с забора. Для меня до сих пор загадка: как я с первой попытки преодолел высоту три метра. С такой прыгучестью да на Олимпийские игры. Я бы всем этим брумелям и сотомайорам показал, что такое настоящие прыжки в высоту. Правда, при условии, что МОК разрешил бы прихватить на прыжковый сектор Лидочкиных волкодавов. Честное слово: более сильнодействующие психостимуляторы водятся только в джунглях, тайге или зоопарках.

По большому счету, улицу Садовую, нужно было назвать улицей Гигантомании. Огромные дома, бескрайние огороды, двухметровые собаки и гаражи, больше похожие на самолетные ангары. Лидочкин гараж, по местным масштабам — маломерка. ТУ-104 в него не влезет, но «кукурузник» разместить вполне можно. Еще место на мотоцикл с коляской останется. Зачем людям гараж, если у них нет машины? Загадка не для моего, среднего ума. Лидочка — вообще большая специалистка по загадкам. Как-то имел глупость пойти с ней в ресторан. Я ее кормил, а танцевали другие. Вернувшись к столику после первого танца, она небрежно заявила: «Извини, знакомый банкир. Нужно было пообщаться.». Следующий танец завершился коротким комментарием: «Извини, не могла отказать старому приятелю. Сам понимаешь: бандитам не отказывают…» За салатом она увлеченно рассуждала о природе шизофрении. А под баранину в горшочках живописала приключения ее старого друга, угонявшего машины и, потом, за большие деньги «находившего», убитому горем автовладельцу, его сокровище.

— Кто там? — Лида говорит и слышно, что зевает. Время двенадцать, а она еще в постели. Из-за таких сонь все проблемы отечественной психиатрии. Гениев признаем сумасшедшими, а сумасшедших — вождями.

— Это я, Андрей. — Четыре стальные щеколды поочередно покидают свой пост. Калитка открывается. У Лидочки здоровье, как у моржа. Стоит в одном халате и босиком. На дворе декабрь. И местность, между прочим, Сибирью зовется.

— А разве я с тобой на сегодня договаривалась. — Протирает полусонные глаза, прикрывает зевок ладошкой. Из нее отовсюду идет пар, как от взорвавшегося паровоза. Я не ревнив, да и к Лидочке отношусь скорее с симпатией, чем с любовью, но эта фраза с акцентом на «с тобой», меня задевает. Я, оказывается, у нее в расписание поставлен. Блюдо под названием «Компьютерный вторник».

— Неужели я что-то перепутал? — Достаю карманный ежедневник и начинаю судорожно перелистывать. Мстить, так сразу, по горячим следам. — Ты, глянь. — Говорю огорченно. — И точно перепутал. Зря тащился в такую даль. Вот незадача.

Лидка бывает умной. Не всегда, но случается. Протерла глаза, немного отошла ото сна и сразу меня раскусила.

— Ладно, брось выделываться. Заходи. — Знает, что никакой учет и контроль с моим характером просто несовместим. Я с опаской поглядываю на парочку волкодавов, прикидывая: позавтракали ли они сегодня, или видят во мне большую отбивную на косточках.

— Зачем пришел? Как твоя ж… — Лидочка обрывает себя на полуслове, присаживается на диван и пытается подобрать определение поделикатней. — Как твои болячки?

— Знаешь, классные болячки. — Отвечаю я с энтузиазмом. — Крупные, основательные, очень профессионально сделанные, как, впрочем, и все, что делаешь ты.

— Брось ныть. Если бы они были действительно профессионально сделаны, ты бы до меня не добрался. — Ей нельзя отказать в логике. Логика у Лидочки мощная и мужская. Все остальное женское и, даже может быть слишком. Я отвожу глаза. Халатик она накинула на голое тело и на диване устроилась не в самой целомудренной позе. — Чего глаза прячешь, будто не разу меня не видел?

Нет, с логикой у Лидочки полный порядок.

— Видел, но к вам профессор совсем по другому поводу. — Золотое правило идиота: когда не знаешь что сказать, цитируй тех, кто знал, что говорил. Чтобы не ляпнул, все равно к месту получится. — Мне нужны фотографии всех моделей Мерседесовских джипов. У тебя наверняка журнальчики есть.

— Есть. А с каких это пор ты машинами стал интересоваться? — Почему я всегда перед всеми должен отчитываться. Как будто нельзя просто взять и выложить передо мной журналы.

— Я и не интересуюсь. Просто хочу посмотреть. — Лида поднимается и идет к книжному шкафу. Открывает антресоль и пытается вытащить толстую пачку журналов.

— Стоит как пень. Видишь: женщине тяжело. Помоги. — А я, что отказывался? Подхожу к Лидочке. Она резко поворачивается ко мне лицом. Пачка журналов в высоко поднятых руках, халат распахнут. Как она исполняет эти фокусы?! Гудини позавидовал бы. Расстегнуть халат без помощи рук это тебе не из веревок выпутываться.

— Ну?! — Смотрит нахально и ждет моей реакции. Какая здесь может быть реакция, когда пол шага до эрекции, тьфу ты черт. Что они с нами, бедными делают. Беру у нее журналы и возвращаюсь к дивану. — Не угадал. Тупица. — Лидочка ставит мне за психологический тест пару баллов.

— Извини, я сначала хотел пуговки застегнуть. Но подумал, что тебе с журналами стоять тяжело.

— Дурак! — Это веско, но мужской логикой уже не пахнет. — Сиди смотри, я пойду кофе поставлю. Ты будешь?

— Спасибо, не откажусь. — Устраиваюсь поудобнее на диване. Поудобнее, это значит стоя на коленях. Начинаю листать глянцевые страницы. Довольно быстро нахожу статью о Мерседесе М. Вид спереди, вид сзади, вид с боку. Салон — ну, это нам ни к чему. В салон Лешка точно заглянуть не успел. Откладываю журнальчик в сторону. Никогда не думал, что в мире такая чертова уйма автомобилей. Теперь понятно, откуда берутся автомобильные пробки и заторы на дорогах. Где же все это стадо разместить?

— Держи крепче, а то прольешь. Кофе не масло, но тоже неприятно. Если кипятком, да не на то место, не только ты к женщинам, но и они к тебе всякий интерес потеряют.

— Не переживай. Я за женский интерес умру. Все вокруг кипятком залью, но женщин не подведу. — Делаю лицо правдивое и суровое, как у римского воина.

— К вопросу об интересе. Неужели ты думаешь, я поверила, что ты через весь город ко мне потащишься, ради удовлетворения праздного любопытства? Колись: зачем тебе фотографии Мерседесов?

— А кто сказал, что я через весь город ради фотографий перся? Нет! Я вынес пытку общественным транспортом ради прекрасной дамы.

— Ради меня? — Чувствую ее насмешливый вопросительный взгляд, но глаз от очередного журнала не отрываю. Пачка толстая, сколько еще страниц придется перевернуть — одному Богу известно. Флиртую без отрыва от производства:

— Ты видишь здесь другую претендентку на роль прекрасной дамы? Я нет. Разве что зубастая Гита. Слушай, ты не думала ее фотомоделью пристроить. Она идеально подходит для рекламы зубной пасты. — Еле успеваю прикрыться журналом. Лидочка иногда взрывается как мина нажимного действия. Если нажать слишком сильно, можно лишиться жизни. Она хотела лишить меня кое чего другого. Но горячие капли черного кофе разбились о темно-синий борт Мерседеса G. Я его нашел. Она его обмыла.

— Ты испортил мне журнал! — Гнев Лидочки уже не игра. Испортить меня, это неприятность. Испортить журнал — катастрофа. — Приперся и испортил!

— Разве? — Наивно спрашиваю я, потихоньку отодвигаясь от дичающего на глазах, психолога. — Мне показалось, что кофеем вымыть Мерседес пыталась ты. Хотя это, вне сомнения, ярчайший пример расточительства и бесхозяйственности.

Вот так всегда: язык один раз спасет, зато потом тридцать четыре раза подряд подведет. Отодвигаться дальше некуда. Диван кончился. Чувствую, что самое время, прихватив журналы, удалиться. В этом доме меня больше не любят. И меньше — тоже. В этом доме любят вообще не меня.

Звонок в ворота дарит шанс дожить до следующего дня рождения. Лидочка, начавшая было приглядываться к висящему на кухне набору ножей, переводит взгляд на часы и чертыхается:

— Дьявол, забыла. — запахнув халат она вылетает на мороз. Подхожу к окошку и вижу, как во двор въезжает Toyota Sprinter со знакомыми номерами. Вот уж поистине: тесна вселенная для звезд. Все время друг на друга натыкаются. Из машины выбирается мой дорогой интеллигентный бандит, главарь шайки «джипиков». Парочка московских сторожевых встречает его как лучшего друга, забежавшего со своей бутылкой и закуской. Лидочка с гостем по-деловому направляются к гаражу. Этот парень здесь не чужой. Забавно. Все как в скверном анекдоте: вернулся муж, настало время искать шкаф. Прячу журнальчики за пояс брюк, накидываю свою меховую курточку и бегу к лестнице на чердак.

* * *

Тест на выживание я все же сдал. Сложно сказать, как себе объяснила Лидочка мое отсутствие. Но еще сложнее было бы ей объяснять «интеллигенту» мое присутствие. А я мужчина благородный, стараюсь лишних сложностей дамам не создавать. Дамам и, заодно, себе.

Прыжок с крыши через забор не показался мне самым приятным ощущением в жизни, но, собственно, выбирать не приходилось. Я приземлился в сугроб и услышал жуткий треск у себя пониже спины. Едва поджившие ожоги бурно протестовали против моего к ним отношения. Пора лечиться. В смысле: ехать в больницу и искать Екатерину Владимировну. Никто, кроме нее, меня спасти не способен. Торчу на остановке битых пол часа. Как на зло: ни одного автобуса. Можно было бы поймать мотор. Тем более, что маячить в двух шагах от настойчивого преследователя и, по некоторым данным и моим личным наблюдениям, бандита — просто глупо. Но в легковушке невозможно ехать стоя, а сидеть мне противопоказано. Как верно подметил подполковник Василий Игнатьевич — геморрой.

Спустя час вполне благополучно добираюсь в больницу на том же громыхающем сорок пятом. Вообще-то время утренних посещений уже закончилось, а вечерних — еще не наступило. Нормальные, добропорядочные граждане доступа к больным родственника и друзьям не буду иметь еще часа три. Но я не отличаюсь бюргерской добропорядочностью, а уж о нормальности и говорить не стоит. Через служебный вход, походкой инспектора горздавотдела решительно врываюсь в больничные покои.

— А где колбаса!? — Лешка в своем репертуаре. Если он хотя бы раз в два дня не подколет меня, то зачахнет и никакие пилюли и капельницы не спасут его увядающий организм.

— А где твои соседи? — В палате никого кроме брата нет. Это, в общем, меня устраивает.

— Не выдержали моего общества и сбежали в буфет.

— Ясно, а твоя колбаса предпочла остаться в магазине. Спившимся дворникам не на что покупать такие шикарные подарки. — Не остаюсь в долгу перед любимым родственником. — Зато о пище духовной я позаботился. Танцуй! — Предлагаю, в упор разглядывая его загипсованную конечность. — Два замечательных журнальчика с картинками.

— Неужели «Плэй бой»? Не боишься? — Я понимаю, что сейчас наврусь на очередной прикол. Но не могу отказать больному брату в удовольствии. Он наверняка в больнице без своего компьютера от скуки загибается. Пусть отведет душу.

— Чего я должен бояться?

— Если Лариска увидит в моих руках посторонних женщин, она мне глаза выцарапает.

— Замечательно. А я здесь причем? — Захожу в расставленную ловушку еще на пол шага.

— А тебя она кастрирует, чтобы провокации не устраивал. — Теперь я вижу: Леха оттянулся, можно переходить от светской части беседы к деловой.

— Понятно. Я все предусмотрел. С теми картинками, что я принес, ты сохранишь глаза, а я — способность к воспроизведению себе подобных. — Лезу под куртку за журналами. Лешка не унимается:

— За глаза спасибо. Но стоит ли воспроизводить тебе подобных? Есть ли в этом польза для человечества?

— Есть, есть. Успокойся. Лучше погляди на фотороботы преступников и скажи: который из них тебя сбил. — Разворачиваю перед братом журналы.

— Вот этот-Лешка, не задумываясь, тыкает пальцем в фотографию темно-синего Mercedes G500. Текст статейки об этой шикарной коробченке я успел проштудировать у Лидочки.

— Да, брат, у тебя губа не дура. Знаешь, под какую машину кинуться…

— У меня особого выбора не было. — Леха равнодушно разглядывает угловатые контуры G500. — Машина, как машина. Немного старомодная.

— Это точно. — Соглашаюсь я. — Видимо за старомодность немцы оценивают эту штучку немножко дороже 100.000 долларов.

— Вот эта халабуда — сто тысяч долларов? — По-моему, брат себя сразу зауважал. Еще немного и зазнается. Он напряженно шевелит губами и резюмирует:

— На меня наехала моя зарплата за двадцать лет напряженной беспорочной работы. Как я только выжил, после встречи с такой суммой?

— Рано радуешься, братец. То, что колесами не раздавили, это, конечно, замечательно. Но вряд ли на этом приключения закончатся. К тебе никто не приходил из людей малознакомых и малоприятных? — Лезу в нагрудный карман за выпиской из ГАИшного списка.

— Нет, вроде. Из малоприятных — только ты, а незнакомые и вовсе не было. — Он еще продолжает шутить. Ему бы мои приключения последних дней пережить, глядишь, легкомыслия и поубавилось.

— Так. G500 в городе только пять. Белых — две машины. Одна в областной администрации, вторая числиться на некоей Серовой Лидии Павловне 1973 года рождения, проживающей по адресу… — Здесь я просто теряю дар речи. Моя приходящая симпатия, хозяйка дома на Садовой, оказывается владелицей автомобиля ценой в сто тысяч долларов! В ГАИ я автоматически, совершенно не задумываясь, переписал данные из тетрадки. Фамилия Лидочки мне неизвестна. Да и дом помню только зрительно, не по номеру. Точнее номер я вспомнил сразу, как только увидел, написанный мной адрес. Огромная цифра 17, выведенная белой краской на заборе, рядом с калиткой, мгновенно всплыла перед глазами. Удивительное совпадение. Нереальное, не жизненное. Так бывает только в сериалах. Круг знакомств у Лидочки, конечно, уникальный, но мне и мысли не могло прийти в голову, что моя приятельница и Лидия Петровна Серова, владелица машинешки за 100.000 долларов — одно и то же лицо. Лицемерка. А еще кричала: разбогатею, Мерседес к подфарнику прикуплю.

— Чего замолчал? — Лешка не понимает, с чего это я вдруг разучился читать. — Понимаешь, милый братец, я сошел с ума. Так, небольшой приступ шизофрении с ярко выраженной манией преследования. — Это опять в свободное плавание отправился мой болтливый язык. Я сам не в состоянии сходу разобраться в безумном кроссворде обстоятельств. Джип бешеной цены, сбитый им брат, «ТетраТех» с его вороватым президентом, купленные гаишники, бандитские погони, рукописные списки, регистрационный номер от «запорожца» и, наконец, недипломированный психиатр, по совместительству моя подружка и владелица тачки ценой в сто тысяч баксов. Круг замкнулся, а ясности не прибавилось.

— Ты не можешь сойти с ума. — Леха несколько озабочен моим внезапным ступором. — У тебя не с чего сходить. Лучше расскажи: в чем проблема. Твой младший умный брат легко найдет ответ на все вопросы.

— Сомневаюсь. — Вряд ли Лешка сможет сходу расшифровать эту абракадабру, но, в конце концов, он не меньше моего заинтересован в положительном результате расследования. Пусть тоже напряжется. — Дело в том, что Лидия Павловна Серова 1973 года рождения еще пару дней назад выпросила у меня подфарник от Мерседеса и мечтала когда-нибудь обзавестись машиной к этому подфарнику. И вот, оказывается, что дорогая во всех отношениях, Лидочка уже владеет одним из самых дорогих серийных Мерседесов. Как тебе шутка?

— Забавная шутка. — Лешка усиленно чешет гипс на ноге. По-моему он тоже не в себе. — Откуда у тебя подфарник?

Если именно это называется «найти ответы на все вопросы», то очевидно, следствие мне придется завершать самостоятельно.

— Позаимствовал в гараже, когда вылез из погреба. — Я сформулировал ответ максимально точно и коротко, но взгляд у брата в результате моих объяснений более осмысленным не стал.

— Какой гараж? Какой погреб? — Тоже мне Шерлок Холмс! Лобачевский! Мисс Марпл. С тех пор как он пообещал найти ответы, я ничего кроме вопросов от него не слышу.

— Чужой, естественно. — Я проявляю просто ангельское терпение. Мне бы воспитателем в ясли.

— Ты лазишь по чужим гаражам…?

— И по гаражам, и по погребам. Естественно с ведома, и по просьбе владельцев.

— Подрабатываешь, что ли? — еще больше удивляется Леха.

Мне надоедает в бестолковая сцена и я излагаю последовательно и в лицах все события последних дней. Брат меняется на глазах. Взгляд его приобретает привычный блеск, присущий ушлому интеллектуалу, он перестает чесать гипс, поняв, наконец, бессмысленность этих действий.

— Так, так. Любопытно. Значит, на тебя ведется форменная охота с тех пор, как ты занялся расследованием?

— Гениально. Всего каких-то сорок минут подробных объяснений и ты уже готов выдать первую неординарную мысль. Это же надо! Рядом с каким человеком мне выпало счастье провести свое детство, отрочество и юность…

— Расслабься. Не стоит комплексовать. Не такой уж ты ущербный. — Леха сосредоточенно что-то обдумывает. — А почему мы, собственно зациклились именно на джипе твоей пассии? Что тебе сказал следователь: дело невозможно раскрыть из-за особых обстоятельств. Так?

— Так. — Соглашаюсь я. Мне нравится ход мыслей брата. Расстраивает только одно: чем глубже я влезаю в историю с наездом, тем больше возникает «особых» обстоятельств и меньше остается ясности.

— Давай предположим, что на меня наехал какой-то областной чиновник на служебном джипе. В процессе расследование именно такого преступления возникнет максимальное количество препонов. Начальство все между собой повязано, а значит, любой наш шаг будет иметь самое жесткое противодействие. И тогда слова капитана приобретают вполне конкретное объяснение. Ты не находишь?

— Нахожу. — Идея, конечно, интересная. — Но каким образом в твою версию вписываются бандитские налеты на мою квартиру? Причем реакция последовала мгновенно. Сразу же после моего появления в милиции. Чиновники бы для начала постарались замять инцидент на уровне бесконечных отписок. К помощи бандитов начальство прибегает в самом крайнем случае. У них достаточно способов придавить любого без применения высшей меры социальной защиты.

— Пожалуй.

— Лешка, а ты не видел тот Мерседес, на который потратилась «крыша» «Тетра Теха»?

— Нет, только разговор слышал. Да и то в пол уха. А что? — Действительно: а что? Можно предположить, что это тот самый ждип, который купил кто-то из «крыши» «ТетраТеха». Но тогда Лидочка оказывается связана одновременно с «крышей» и бандой «интеллигента». Если, конечно, «крыша» и банда не одна и та же структура.

— Тебе случайно в «ТетраТехе» не попадался такой тип: шатен среднего роста, ухоженные усики, серые глаза под густыми черными бровями. Ездит на старенькой Toyota Sprinter или в микроавтобусе.

— Спортивная синяя куртка и с ним вечно пара качков сопровождения?

— Именно. — Как не обрадоваться понятливости брата?

— Приятель Волобуева. Один из поставщиков. В основном б/ушные запчасти. По документам проходит как ИЧП «Рыжков». Но, чаще всего его поставки проводят «по-черному», без документов.

— А к «крыше» он какое-нибудь отношение имеет? — Пытаюсь увязать разваливающуюся конструкцию.

— По-моему нет. Слишком мелкая фигура. Вообще, как мне кажется, «крыша» у «ТетраТеха» — один из учредителей. Уж больно быстро раскрутился господин Волобуев. Откуда такие деньги у недавнего продавца пива.

— Пива? — Жизнь полна чудес и метаморфоз.

— Ну, да. Говорят он еще два года назад на Кропоткина в ларьке бодяжил пивко.

— Головокружительная карьера! Живут же люди!

— Андрей, у тебя голова не открутится? — Я сначала не понимаю, чем вызван вопрос, но потом до меня доходит: действительно я постоянно оглядываюсь на вход в палату. Оглядываюсь с надеждой. Подсознательно я жду, что двери откроются, и на пороге появится Екатерина Владимировна. Лешка понимающе хмыкает и сообщает:

— Пожалей шею. Она сегодня не дежурит. — Вот язва!

— Кто она? — Разыгрываю невинность.

— Кто надо. Не важно. Кстати, еще один нюанс: пацаны, которые от «крыши» за деньгами приезжают, несколько раз привозили товар от учредителей фирмы «Старкус» и увозили документы. Это еще одно из обстоятельств, заставивших меня отказать в помощи господину Волобуеву. Как говориться устои и принципы — хорошо, но и страх неплохое средство поддержания принципиальности.

Я чувствую, что я слишком много знаю и меня пора убивать. Хотя можно и пожалеть. Потому, что я все равно никогда не разберусь в этой мешанине фактов и событий. Пора двигаться домой, иначе от перегрева мозги отключатся навсегда.

В дверях палаты Лешка меня останавливает:

— Совсем забыл: в следующий раз без колбасы не приходи. Без колбасы, я тебе помогать не стану.

Подлый шантажист. К вопросу о колбасе: я еще сегодня не обедал. А уже пора готовить ужин. Непорядок.

* * *

Брыська встречает меня в прихожей. Устроился на зеркале, уронил вежливое: «Мяу» и заглядывает мне за спину. Кого он там потерял? Кот явно разочарован моим одиноким возвращением. Как я его понимаю…

Иду на кухню готовить ужин. Мне двух мужиков кормить надо. Себя и кота. Впрочем, Брыська не проявляет признаков звериного голода. Сидит пеньком в прихожей и изучает рисунок на фанере дверей. Обгрызанные морозом уши настороженно вслушиваются в шумы на лестничной клетке. У бедняги сдвиг по фазе. Он, наверное забыл, что два дня осталось до Рождества, а не до Восьмого марта. Неизученное явление в физиологии животных: декабрьский кот.

Телефонный звонок заставляет сердце выдать чечетку. Вдруг Екатерина Владимировна решила узнать, как у меня дела. Нашла же вчера время зайти, почему бы сегодня не позвонить. Кстати, какой же я олух! Нужно было попросить номер ее телефона. Для врачебных консультаций в случаях острой необходимости.

Снимаю трубку.

— Привет, маленький беглец. — Лидочка говорит бодро. У нее прекрасное настроение. Кажется, инцидент с залитым журналом забыт. Жаль, что ее хорошее настроение не вирус гриппа, на расстоянии не передается. У меня на душе скорее уныние, чем карнавал. Лидочка — хорошо, а Катюша — лучше. Я бы к Катюше пошел…

— Привет. — Отвечаю вяло.

— Кио — твой папа или сын. Как ты так ловко испарился? Я хотела тебя с мировым парнем познакомить. Уж он то тебе о машинах мог рассказать абсолютно все.

— Не сомневаюсь. — Действительно, если человек специализируется на поставках запчастей, в технике он должен разбираться виртуозно. — Я просто подумал, что могу поставить тебя в неудобное положение. Знаешь все эти анекдоты о муже, командировке и любовнике под кроватью. — Говорю, а сам соображаю: не очень похоже, что бы Лидочка была в курсе охоты, организованной ее «мировым парнем» на меня. Не плохо бы узнать, что их связывает и каким боком она привязана к мафиозному джипу.

— Ты, глупенький жаренный цыпленок, решил, что Валера мой муж? — Это предположение приводит Лиду в восторг.

— Что-то в этом роде. Ты же о своем семейном положении не особенно распространяешься.

— Какое семейное положение? У меня есть мужчины. Одним я оказываю некоторые услуги, другие услуги оказывают мне. Вот и все. Добавь к этому немного секса и получишь мою, как ты выражаешься, семейную жизнь. — Уж насчет «немного секса» Лида явно поскромничала. В ее случае скоре стоит говорить: «Добавь к сексу немного услуг». Вот тогда и выйдет ее семейная жизнь — Какие же услуги тебе оказывает Валера? — Пытаюсь изобразить ревность. Должен признаться: Качалова из меня не выйдет.

— Валере услуги оказываю я. Он арендует мой гараж под склад и мастерскую.

— И что же вы там мастерите? — Продолжаю «ревновать» со все большим энтузиазмом.

— Я — ничего. Валера со своими пацанами переправляет покоцанные машины из Владика. Чтобы не тратить деньги на растаможку, разбирает «японцев» на запчасти. Потом продают. Часть через магазины, часть на барахолке. А ты что, всерьез ревнуешь? Утром завелся и сейчас нервничаешь. Сознайся: ревнуешь?

— Ничего я не ревную. — Наконец-то я вышел на нужную интонацию. Для академической сцены моего таланта маловато, но на приличный любительский уровень я уже тяну. Нужно будет на досуге по репетировать. Получится — заброшу все свои мало литературные извращения над принтерами, компьютерами, копирами и сотовой связью. Пойду в ТЮЗ играть Карлсона. Даже вентилятор для моторчика готов за свой счет приобрести. Искусство, как известно, требует жертв.

— Ревнуешь, ревнуешь. Это я тебе как психолог говорю.

— Какая разница: ревную, не ревную. — Пора делать следующий ход. — Ты лучше скажи: когда меня на Мерседесе покатаешь? — Напряженно жду реакции. Лидочка с прежней беззаботной веселостью отвечает:

— Ты же в курсе: у меня пока только подфарник, а на нем не поездишь. Но как только куплю, так сразу и покатаю. Поедешь с красоткой кататься? — Поет она неплохо. Посмотрим, не сфальшивит ли сейчас.

— Да хоть сей момент. Тем более, что по моим сведениям у тебя Мерседес уже имеется. — По возникшей паузе понимаю: попал.

— Каким это сведениям? — Вся игривость из голоса испарилась, как лужа в июльский полдень. Я молчу. Лида говорит еще жестче:

— Какие у тебя сведения и откуда?

— Да, так. Случайно документы видел. — Навожу тень на плетень, но понимаю, что влип в такую трясину, из которой можно и не выбраться.

— Начал — договаривай. Не скажешь — приеду и вытрясу из тебя все дерьмо. — Никогда не знал ее с этой стороны. Наверное, в прошлой жизни она была палачом на службе святой инквизиции. Интересно, что меня ждет: дыба, испанский сапог или рутинное сожжение на костре?

— Что ты, Лидочка. Я просто ляпнул, а ты взбеленилась. Нельзя так нервничать по мелочам. — Но Лидочку пустым трепом не остановить. Хватка у нее волчья.

— Слушай, дружок. У тебя случайно брата нет? — Так, мое инкогнито расшифровано. Она меня вычислила, как Штирлиц Гимлера. — Я повторяю вопрос: у тебя брат есть?

— Ну, в общем, да. — Я мямлю как мальчишка, потративший родительские деньги не на хлеб, как было велено, а на газировку.

— Его недавно машиной сбило. — Это уже не вопрос — утверждение.

— Да. — Вычислила — ладно, важно понять: чью сторону она примет.

— Когда я масло на тебя вылила, к тебе ломились из-за аварии?

— Думаю, да. — Самые худшие ожидания всегда сбываются. Снова не тот приз, который пророчила сладкая телевизионная реклама. Судя по Лидочкиным интонациям, судьба припасла мне не полотенце Аквафреш и не поездку во Флориду.

— Жаль, я не знала. — Короткие гудки завершают наш веселый разговор. Пора сесть и подумать. Точнее встать и подумать. Сяду я, скорее всего не скоро. Боюсь, Новый год я буду встречать стоя, как солдат роты почетного караула на посту номер один. Во всяком случае, стоячее рождество мне гарантированно.

Жарю картофельные котлеты и вслух прикидываю результаты сегодняшнего дня. Брыська, свернувшись клубком на табуретке, снисходительно выслушивает мои рассуждения.

Итог номер один. Меня вскрыли, как алкаш вскрывает бутылку, как медвежатник — сейф: грубо безжалостно и опустошительно. Что обидно — вскрыла моя бывшая любовница. Так мне и надо. Во всех популярных брошюрах предупреждают: бойтесь случайных знакомств и внебрачных связей.

— Стоит подумать: чем это вскрытие мне грозит? — Разговариваю сам с собой. Брыська иронично жмурится. С ним трудно не согласиться. Ни к чему хорошему утечка информации никогда никого не приводила. И я исключением не стану.

— Да, я виноват. Подставился и проболтался. — Искательно заглядываю в глаза коту, но эта сволочь презрительно отворачивается. — Но, во-первых, кому проболтался? Психологу. У нее работа такая, вытягивать идиотов на откровенность. И, во-вторых, она-то тоже сболтнула лишнее. Теперь я знаю: чем занимается ее приятель Валера, знаю, что Лидочка в курсе его дел, что она знает о наезде на Лешку. Кроме того, я располагаю дополнительной информацией: Лида является, по крайней мере, номинальной хозяйкой Мерседеса. Из всего перечисленного можно сделать вывод: Mercedes G500, который сбил на тротуаре моего брата, с вероятностью девяносто девять процентов из ста, именно та машина, которая записана на очаровательного психолога с улицы Садовой. На долю областной администрации, при всей моей нелюбви к чиновникам, остается только один процент. Более того, возможно даже, что в момент наезда за рулем находилась сама Лидочка.

Брыська встает выгибает спину, изображая дромадера и ложиться на другой бок.

Мне, собственно, остается только установить: имеется ли связь между господином Волобуевым из «ТетраТеха» и наездом на брата. Неплохо, конечно получить сведения о том, кому, в самом деле, принадлежит шикарная белая иномарка. Но вряд ли Лидочка теперь поделится со мной этим секретом. Стоит завтра показаться в магазине и снова побеседовать с миленькой продавщицей. Если она по фотографии признает в G500 новое приобретение «крыши», то можно будет констатировать связь между Лидочкой и мафией. Это открытие, несмотря на свою огромную научную ценность, нисколько не облегчит мою будущую жизнь. Вероятно, только усложнит. Вернее, укоротит. К чему я вовсе не стремлюсь.

Выкладываю котлеты на тарелку, принюхиваюсь к волшебному аромату грибной подливки. Настроение резко улучшается. В конце концов, на сытый желудок и умирать приятнее. А на сколько приятнее жить — уже и говорить не стоит.

За окном раздается басовитый лай травмированного мной кавказца. Выглядываю во двор. В сумерках, едва различимая Вера Игнатьевна ведет призрак собаки. У кавказца видны только перемотанные белыми бинтами лапы. Лирическая картинка: «Лапы в ночи». Вдруг яркий свет фар вырывает из темноты и Веру Игнатьевну и ее кавказского сожителя. Машина останавливается рядом с нашим крыльцом. Номер я, естественно не вижу, но на сто десять процентов уверен: гости пожаловали ко мне. Осточертевшую Toyota Sprinter я, кажется, опознаю даже по днищу, не то, что по крыше.

* * *

Брыська возмущен той поспешностью, с которой я покидаю кухню. Я просто слышу, как он ворчит: «Опять сорвался куда-то, на ночь глядя. Не пожрал толком, не отдохнул, кота не погладил. И, кстати туалет у меня не убрал. Что, теперь прикажешь всю ночь терпеть?»

Но мне вступать в дискуссию некогда. Дверь подъезда захлопывается одновременно с дверью моей квартиры. Тихо, на цыпочках поднимаюсь на четвертый этаж. Народ снизу движется решительной походкой, дружно, в едином порыве как на первомайской демонстрации. Не хватает только лозунгов, транспарантов и призывов по всесоюзному радио и центральному телевидению. Вытягиваю шею, пытаясь сквозь перила разглядеть, что там твориться подо мной. Но обзор отвратительный. Мне снова подсунули вместо партера галерку. И так всю жизнь…

У моих дверей демонстранты притормаживают. Точнее притормаживает часть колонны. Два человека поднимаются на площадку между третьим и четвертым этажами. Я едва успеваю отскочить к стенке. Навязчивость этих людей становится просто неприличной. Через день приходят в гости и каждый раз без приглашения. Меня это начинает раздражать.

Родной звонок я узнаю из тысячи. Его терзают совершено безжалостно минуты три. Звонок, между прочим, моя собственность. При таком обращении он запросто может сломаться. Решено: я на них в суд подам!

Бандиты подо мной снова принимаются за истязание кнопки звонка. Нормальные люди давно бы уже поняли: раз не открывают, значит, хозяев нет дома.

— Петров, мы знаем, что вы дома. — Они знают! Тоже мне академики! — Открывайте немедленно! Милиция! — Да они не просто академики. Они из академии полиции. Группа комиков с гастролями в России.

Осторожно выглядываю. На площадке между этажами действительно стоят двое в милицейской форме. Уже знакомые «джипики». Двадцать третье число. Для костюмированного бала рановато.

— Что будем делать? — На третьем этаже начали производственное совещание.

— Высадим дверь и все. Фанера: выбить, как два пальца обоссать. — Я бы на их месте с пальцами был поосторожнее. Не говоря о моей двери. Но гости не привыкли сомневаться.

— Эй, пацаны, давайте сюда. — Спустя десять секунд пост между этажами оказывается покинутым. «Джипики» съезжают на третий этаж. Я спускаюсь следом на пол пролета. Устраиваюсь за спинами «доблестных милиционеров» так, чтобы быть не замеченным, и с интересом наблюдаю за ходом драмы. Забавно, но среди ряженых действительно имеется один милиционер. Мой добрый советчик, капитан, следователь, он же Щеглов — все в одном веселом и симпатичном лице.

— Давайте-ка мальчики. С разбегу и плечиком. — Говорит капитан.

— Учи ученых! — Парирует один из громил. Жаль, конечно, что моя квартира так неудачно расположена. Разогнаться можно только, забегая на лестницу. Парочка спускается на пролет вниз. Я чувствую себя обойденным судьбой. Так хочется увидеть все зрелище, начиная с разбега и заканчивая отскоком. Все, кто непосредственно не занят в демонстрации умственной отсталости, освобождают место для работы взломщиков. Капитан и «интеллигент» в форме лейтенанта оказываются буквально перед моим носом. Стоит им поднять голову и «джипикам» не придется ломать двери. Но все слишком увлечены происходящим. Я слышу тяжелый выдох и нарастающий топот шагов. Дружное «А-а-а!» разбивается о мою дверь. «Джипики» со стоном откатываются на исходную позицию.

— Крепкая, сука. Может она только снаружи фанерная, а внутри — стальная? — Выдвигают версию опозоренные пацаны.

Мне жутко хочется увидеть их лица. Я теряю всякую осторожность и, перегнувшись через перила, заглядываю вниз. Качки стоят красные и хмурые.

— Что, интересно? — Интеллигент смотрит на меня сурово, как и полагается глядеть человеку, исполняющему опасную и почетную работу-работу по охране правопорядка.

— Нет, я так, мимо проходил. Дай, думаю, погляжу, — Челюсти у капитана и «интеллигента» начинают отвисать одновременно. Они меня узнали. — кто там мои двери ломает? — Заканчиваю я свою мысль, быстро разворачиваюсь и бегу вверх по лестнице. Пацаны в это время приступают к второй попытке. Традиционное: «А-а-а!» переходит в глухой удар.

— Стой скотина! — Пока младшие по званию долбились о двери, до старших дошло, что не так уж важно узнать: есть ли под фанерой сталь или ее там никогда не было, если дичь не скрывается за этими дверями. Я снова испытываю массу неудобств. Бегать с моими травмами ничуть не легче, чем лазить по крышам. Чувствую, как под спортивным трико лопается короста, и из меня начинает подтекать. Преследователи находятся в явно лучшей форме. К пятому этажу мое преимущество сокращается до одного лестничного пролета. Добегаю до омерзительно коричневой со следами ржавчины лестницы на чердак, как мартышка взлетаю по перекладинам к крышке люка и обнаруживаю на петлях здоровый, новенький навесной замок. Еще на прошлой неделе его не было. Я это знаю точно. Бабки из нашего подъезда ходили в ЖЭУ ругаться из-за бомжей, ночующих на нашем чердаке.

— Слазь, красавчик!

— Андрюша, ходи сюда. Мы без тебя соскучились. — Нужно отдать им должное, ребятки быстро оправились и точно оценивают ситуацию. Это, конечно, касается только боссов. «Джипики» в погоне за группой лидеров, ничего не соображая, накатывают с пыхтением и топотом откуда-то снизу.

— Сейчас. — Пока все превращались из обезьяны в человека, я занимался чем-то совершенно противоположным. И был не прав. В результате, повиснув на лестнице и подпирая затылком крышку люка, чувствую себя до крайности глупо. Мои преследователи, не торопясь, в прогулочном темпе, обрабатывают ступеньки последнего пролета.

«Джипики» совершают финишный рывок с четвертого этажа на пятый. Сейчас меня подхватят под белы ручки и спустят с небес на грешную землю. А может быть и ниже. Но вряд ли в погреб. Второго прокола они не допустят. Закопают так, что ни один археолог и через тысячу лет не найдет.

— Ну, милый, поспешай. — Начальники устают двигаться. Они правы: какой смысл утруждать себя подъемом, если мне все равно некуда деваться? Хочу, не хочу, а спущусь к ним при всех вариантах.

«Джипики», не получив команды на торможение, заложив крутой вираж между этажами, не сбавляя скорости рванули ко мне. Капитан и интеллигентный Валера не успевают увернуться. Разгоряченные погоней пацаны, швыряют своих боссов на холодный бетон ступенек. Более подходящего момента для побега мне наверняка не представится. Прыгаю с лестницы вниз. Но не на площадку пятого этажа. Действую как «дамка» в шашках: минуя изгибы лестницы и завал на ней, десантируюсь на четвертый этаж. Не скажу, что за моим прыжком скрывался трезвый расчет. Нет. Прыгаю от страха. Жить очень хочется…Представил, глядя на растоптанное бандитское руководство, что со мной, бедной мартышкой, сделают эти гориллы и решил рискнуть. Из двух зол стоит выбрать меньшее.

Неожиданно приземляюсь на мягкое. Несчастный кавказец, возвращаясь с прогулки, имел глупость полюбопытствовать, что же происходит этажом выше.

— Опять вы со своими штучками! Прекратите издеваться над бедной собачкой!! Я на вас в суд подам!!! — Кричит несчастная Вера Игнатьевна. Кавказец пулей вылетает из-под меня, испуганно пучит глаза и, признав, наконец, причину всех своих бед с воем бросается по лестнице вверх.

Вера Игнатьевна, следом за своим любимцем, в два прыжка преодолевает лестничный пролет. На ее месте так бы поступил каждый. Куда деваться, если один конец поводка намотан на руку, а второй прицеплен к ошейнику обезумевшего Гаврюши.

Извиняться мне некогда. Хотя и чувствую себя последним подлецом, но, тем не менее, не тормозя кубарем выкатываюсь из подъезда. Дверь поддается с заметным сопротивлением. Но меня сейчас не остановила бы и легированная сталь. Вылетаю на мороз. Вплотную к крыльцу подъезда стоит знакомая Toyota, за ней милицейский УАЗик.

Понимаю, что затормозить и обежать легковушку я не успею. Сходу запрыгиваю на крышу. Оглядываюсь. У открытой створки, схватившись за лицо, стоит один здоровячек — один из Валериных «джипиков». Напротив него, по другую сторону двери, другой.

— Ты, чо, пацан, с дуба рухнул? Чо по машинам бегаешь? — Возмущается тот, который не пытается удерживать череп руками. Второй отрывает здоровенные пятерни от лица и я начинаю догадываться, что мешало свободному движению дверей. Из разбитого всмятку носа «джипика» хлещет кровь.

— С дуба, братан, с дуба! — кричу на ходу и бросаюсь в сгущающиеся сумерки.

* * *

Извечный вопрос русского народа: «Куды бедному крестьянину податься?» Не дай Бог сейчас попасть на глаза милицейскому патрулю. Я не о братве в милицейской форме, от которой только что сбежал. Я о настоящих стражах порядка. Мой внешний вид не может не вызывать подозрения. Куртка, трико и домашние тапочки. Минус двадцать, а я без шапки. Если вспомнить о, еще не рассосавшихся синяках, то картинка получается удручающая. Даже весьма.

Нужно найти пристанище для бедного путника. Был бы Лешка здоров, вопрос решился бы мгновенно. Глупость. Был бы Лешка здоров, я бы не влип в это приключение с бесконечной беготней. Никак не думал, что придется играть в догоняшки в зрелом возрасте. В детстве мне эта игра казалась более забавной и увлекательной. А сейчас, беготня как-то быстро надоедает. Хочется покоя, тишины и ласки. Причем-одновременно. Но где все это найти?

Пойти к Лариске? Нет, ни за что. Увидев меня в «прикиде» бомжа она получит такой козырь в свои цепкие ручки, который мне крыть будет нечем. К тому же не очень удобно набиваться на ночлег к жене брата в то время когда он весь в бинтах и гипсе валяется в больнице. Нет, Лариса и ночлег — вещи несовместимые.

Попробовать вернуться домой? Кстати я у Брыськи туалет не поменял. Он меня со свету сживет за такое пренебрежение к его персоне. Котлеты еще, наверное, не остыли. А у грибной подливки был такой потрясающий аромат! Я ощущаю, как рот заполняет слюной, будто шлюз прорвало. Остался нынче и без обеда и без ужина. Очень хочется пойти домой, но совершенно определенно сегодня я на такой мужественный поступок уже не способен.

Небо над головой хрустально-чистое. Каждая звездочка тщательно вырисована. Кажется, протяни руку и можно выбрать любую и положить на ладонь. А под ногами, выпавший днем, еще не испачканный городской копотью, снег. И посреди всего этого великолепия стою я. Голодный, несчастный и никому не нужный. Картина, прямо скажем, душераздирающая.

Пытаюсь вспомнить кого-нибудь, к кому можно было бы запросто ввалиться среди ночи и, не стесняя, устроиться до утра. Ничего путного в голову не приходит. А ноги намекают, что с них уже хватит. Дневную норму они выполнили. Натопались. Пора и на покой. Таскать без конца неугомонное тело, не способное даже на секунду присесть, им надоело до чертиков. По большому счету, они правы.

Ладно. Была, не была: пойду в больницу. Вряд ли меня станут там разыскивать. К тому же формальный повод посетить обитель страданий человеческих я имею. Пропуск в великое братство больных у меня с собой. Достаточно приспустить штаны и койко-место мне гарантированно. Процедура несколько унизительная, но дающая право на ночлег и бесплатное низкокалорийное, сугубо диетическое питание.

И так, решено. Сейчас в больницу. Котлеты и кот подождут до утра.

Через десять минут я переступаю порог приемного покоя травматологии. В холле пусто. Ни души. Дергаю дверь смотрового кабинета. На кушетке сидят двое. А я надеялся, что лимит приключений на сегодня уже исчерпан.

Качек, об которого я открыл дверь, демонстрирует лицо, перепачканное зеленкой и испещренное строчками швов. Он настолько поглощен своими переживаниями, что на открывшуюся дверь не реагирует. Рядом с ним капитан. Правый рукав форменной рубашки весь в крови и закатан до локтя. Кисть забинтована. Бушлат с разорванным рукавом валяется на полу. Судя по всему, за нападением на милиционера прослеживается кавказский след. Капитан меня замечает.

— Привет! — Говорю я. — Лечитесь? Ну, лечитесь, лечитесь. Не буду вам мешать. — Быстро закрываю дверь. «Как, опять бежать?» — возмущаются ноги. А куда деваться? Дергаюсь к выходу, но вовремя успеваю поглядеть в окно. Во дворе, перед крыльцом стоит Toyota Sprinter. Как я ее не заметил, когда входил? Ума не приложу. Нельзя в нашем городе так расслабляться. Можно настолько испортить здоровье, что потом ни один доктор не вылечит. Разворачиваюсь и несусь по полутемному больничному коридору. За спиной хлопает дверь смотрового кабинета. Кажется, не у меня одного возникло желание побегать по больнице. Залетаю в темный аппендикс-тупичок. Где-то здесь, как мне помнится, должен быть туалет. Характерное журчание подсказывает ответ на вопрос. Нащупываю ручку, аккуратно, стараясь не шуметь, открываю дверь и буквально просачиваюсь в узкую щель.

Здесь намного светлее. Великолепная полная луна через верхнюю, не закрашенную половинку окна, без тени смущения разглядывает почти белый унитаз и пару писсуаров с желтыми потеками. Прячусь от луны в самый темный уголок, прямо у входа. Запах в помещении удручающий. Не о таком ночном времяпровождении грезил я в отроческие годы.

В коридоре слышны шаги. Бегут двое.

— Давай, по лестнице на верх. Я здесь посмотрю. — Наконец-то Фортуна повернулась ко мне лицом. Судя по всему, качек с разбитой физиономией отправился инспектировать второй этаж. Мне достается однорукий бандит в капитанской форме. Не могу сказать, что я счастлив, но при данных обстоятельствах лучшего желать невозможно.

Дверь в туалет приоткрывается медленно и бесшумно. Капитан играет в ниндзю. Поглядим, чем эти игры закончатся. В образовавшуюся щель сначала просовывается пистолет. Оружие, обласканное луной, поблескивает неярко, но внушительно. Вообще, это нечестно: с пушкой на безоружного больного обывателя. От такой тактики попахивает подлостью. Подобные веши нельзя спускать вообще, а тем более работнику правоохранительных органов.

Я примериваюсь нанести неожиданный и резкий удар по руке, сжимающей оружие. Но, судя по всему, трачу на «примерку» слишком много времени. Избыток нерешительности мой бич.

Капитан впрыгивает в туалет вслед за своим пистолетом. Его резвость вызывает некоторые подозрения на непорядок в капитанском желудке. Но мне некогда выяснять: загнал ли его в туалет понос или желание видеть меня. Изо всех сил бью по кисти левой руки, в надежде выбить оружие. Возможно, если бы капитан не дергался, а стоял на месте, мой план и осуществился. Только дознаватель, как капелька ртути, и секунды не мог находиться в состоянии покоя. По левой руке я не попал. Удар пришелся на забинтованную культю правой капитанской руки.

— У-у-у, е…, тебя в… — Высказав пожелание, пострадавший валится на холодный грязный кафель без сознания. Первый раунд остается за мной. Пожалуй, когда меня выгонят из журнала, займусь преподаванием боевых единоборств. Российский стиль имеет существенные преимущества перед восточными аналогами. В любом кино каратисты минут по десять выясняют отношения между собой. А здесь все просто: один удар, один труп.

Забираю у капитана пистолет. Нельзя доверять оружие таким безответственным типам.

Желание оставаться в больнице на ночь почему-то пропало совершенно. Больно неспокойное место. Вряд ли здесь удастся выспаться. Выхожу через служебный вход. Теперь я вооружен и могу оказать сопротивление даже Валериным качкам. Пистолет — хороший аргумент в конфликтах с крупными хищниками и особями с ярко выраженным криминальным началом. Рука сжимает прохладную сталь и мне начинает казаться, что я вроде как стал ростом повыше и в плечах пошире. Метров сорок по тротуару двигаюсь пружинистой походкой гепарда. Потом с ноги сваливается тапочка. Это как во сне, когда гуляешь среди веселой толпы, отпускаешь милые шутки красивым девушкам, декламируешь поэтическую классику и вдруг с ужасом осознаешь, что на тебе ничего кроме галстука «бабочка» нет. Тапочка заставляет задуматься над тем, что, начав искать меня в больнице, пацаны неизбежно придут в палату к брату. Лешка, конечно, подставил меня с Екатериной Владимировной, но наказания в виде знакомства с этой публикой, он не заслуживает. Бандитов из больницы нужно уводить.

Возвращаюсь во дворик перед приемным покоем. Совесть жуткая сила. Она во мне побеждает страх. Для «героя» вроде меня, вернуться в больницу сродни взятию рейхсканцелярии в1945 голу в одиночку. Toyota по-прежнему скучает напротив крылечка. В ней дремлет Валера. Рядом с машиной нарезает круги «джипик».

Место будущего сражения как на ладони. Осталось обзавестись достойным планом компании. Мне бы отложить сражение до утра. Выспаться, выпить кофе, съесть, наконец, хотя бы пару бутербродов. Только это невозможно: по больнице бродят два маньяка и их требуется из медучреждения срочно извлечь.

Ничего умнее, чем захват Валеры в заложники я придумать не могу. Возможно, маршал Жуков предпринял бы какой-то иной маневр, но я отправляюсь ползком по сугробам, в обход прогуливающегося качка. Ноги одобряют мое решение. Они не остались без работы, но работать лежа гораздо приятнее, чем трудиться стоя. Это вам любая проститутка подтвердит.

За пять минут я благополучно преодолеваю двадцать метров по сугробам. Останавливаюсь передохнуть. До цели — рукой подать. Одно усилие и пистолет капитана окажется у виска «интеллигента». Набираю полный рот снега. Не ахти как сытно, зато и выпивка и закуска в одном флаконе. Тоне-в одной ладони — Ну, ты и нажрался, земеля. — «Джипик» даром времени не теряет. Он, оказывается, не просто нарезал круги на свежем воздухе, но одновременно следил за порядком и моральным обликом сограждан. Мой моральный облик его не устроил. Или, по крайней мере, удивил. — Куда ползешь? В больницу?

Его предположение сначала показалось мне странным. Но секунду спустя мое заторможенное сознание подсказало, что «джипик», наверное, разглядел мои тапочки. Остряк-самоучка. Навожу на него пистолет.

— Садись! — Говорю негромко, но внушительно.

— Ты чего? — «Джипик» узнает меня, несмотря на снежную маску, покрывшую мою опухшую физиономию.

— Садись, я сказал. — «Джипик» нехотя присаживается на корточки. — Ты что, по-человечески сидеть не умеешь? Пристрой свой зад на землю, вытяни ноги и расслабься. — Мой не литературный русский в сочетании с отверстием ствола производят на малолитражный мозг «земели» должное впечатление. Он садиться на снег и вытягивает ноги вперед.

— Вот так и сиди. — Оббегаю бугая вокруг, так что бы его загребущие лапы меня ненароком не достали, и запрыгиваю в машину. Господи, как же неудобно сидеть на ожогах. Радует только то, что неудобно не мне одному. Валера просыпается тоже с ощущением дискомфорта. А как же иначе, когда пистолетный ствол упирается под ребро?

— Здорово, Валерик. Узнаешь? — «Интеллигент» молча кивает. Серые глаза смотрят внимательно и холодно. И не скажешь, что он только что проснулся. — Есть предложение покататься по ночному городу. Как ты на это смотришь?

— Мне и здесь хорошо. — Валера особой сговорчивостью не отличается.

— Даже с этим соседом? — Я, покручивая как штопор, вдавливаю ствол пистолета в его тело.

— Ты не выстрелишь. — Заявляет он с прежним спокойствием.

— А на спор, выстрелю. На бутылку водки. Идет? — Валера спорить почему-то не желает. То ли бутылку жалко, толи себя. Он молча поворачивает ключ зажигания. Мотор ласково гудит под капотом.

— Куда ехать?

— Пока никуда. Попроси, если тебе не сложно, своего малыша прогуляться в больницу. Пусть легкораненые компаньоны тоже на шоу полюбуются. Организуй публику во дворе. Желаю, что бы вся команда присутствовала при нашем торжественное отплытие в романтическое ночное путешествие по городу. — Когда я, наконец, научу свой язык выражать мысли просто, без этих высокопарных вывертов? «Интеллигент» опускает стекло на дверке, мрачно глядя на «джипика», продолжающего плавить снег своим толстым задом и говорит:

— Хватит яйца морозить. Гони за пацанами, ворона. Пусть во двор выйдут. — Все-таки, внешность обманчива. Я Валеру классифицирую как интеллигента, а он в разговоре, ни дать, ни взять, подвыпивший бригадир сантехников. Но, зато коротко, ясно и безо всякой высокопарности. «Джипик» быстро встает и исчезает в дверях приемного покоя.

— Вот теперь можно ехать. Жми, Валера. — Не спуская глаз с подшефного, пристегиваюсь ремнем. У меня лишних денег на штрафы нет. Я рубли мозгами зарабатываю, а не грабежом или обманом государства.

* * *

Персонального водителя эксплуатирую недолго. Не люблю злоупотреблять служебным положением. Минут десять молча кружим по переулкам. Валера заметно напряжен. Я его понимаю. Не каждый способен расслабиться, имея под ребром ствол. Тем более, что ствол направлен внутрь его тела и оружие находится в руке человека, серьезно обиженного и на тело и на поступки его владельца.

— Тормози. — Мы останавливаемся в тупичке в двух кварталах от моего дома. Валера изучает пейзаж за ветровым стеклом. На меня не глядит. Ждет, наверное, когда пуля, ломая ребра, ворвется в него. Мне становится жалко этого типа. В конечном счете, если бы в жизни отсутствовали отрицательные персонажи, кто бы оценил достоинства положительных героев? — Я пойду, а ты посиди здесь еще минут десять. О жизни подумай. О своем месте в ней. Реши для себя: как прожить оставшиеся дни так, что бы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Николая Островского читал?

— Пошел к черту! — скорое перевоспитание в планы Валеры не входит. Жаль, конечно.

— Лидочке привет передай. Привет и благодарность за полученную информацию. — Я отстегиваю ремень и открываю дверь. Плавно, что бы не потревожить болячки, выбираюсь из салона. Рука с оружием медленно выползает следом за мной. — И еще передай мои искренние сожаления, что сегодняшнюю ночь придется провести не с ней.

— Рано веселишься, писатель. Мы встретимся. — Валера не скрывает злости и разочарования. Наверное, очень сожалеет, что не поспорил со мной на бутылку. Пол литра водки на халяву, лишними бывают. А я бы, скорее всего, проиграл. Выстрелить в человека, тем более безоружного, не просто. По крайней мере, мне.

— И это вместо того, чтобы пожелать приятных сновидений. Валерий, до сегодняшней встречи я считал вас интеллигентным человеком. Вы меня разочаровали. Сильно и надолго. — Делаю дяде ручкой и скорым шагом направляюсь в подворотню. В прозрачной тишине ночи, щелчок за моей спиной слышен так, будто курок взвели прямо у уха. Не успев ничего сообразить, инстинктивно падаю на землю. Вспышка, выстрел, пуля пробивает морозный воздух в двадцати сантиметрах над моей головой.

Я вовсе не собирался стрелять. Палец сам судорожно дернул курок. А после первого выстрела, поймав ритм работы спускового механизма, он нажимал и нажимал, пока не опустошил обойму. Первый взрослый по стрельбе я заработал еще в школе. Но это была мелкашка. Из пистолета стрелял всего пару раз. Из ПМ — однажды. Но, к сожалению, приобрести навык успел, а потерять не смог. Осторожно подхожу к Toyota. Валера мертв. Я не промахнулся ни разу. Спортивная куртка превратилась в решето. Кровь попала на плафон освещения салона и интерьер машины приобрел зловещий красноватый оттенок. Я чувствую, что если бы мне удалось вчера съесть хоть что-нибудь после завтрака, сейчас бы остатки еды расстались со мной быстро и нестандартным способом.

В доме напротив зажглось окно. Кто-то стал открывать балконную дверь. Задерживаться здесь, подобно самоубийству. Бегом возвращаюсь в подворотню. Нахожу в кармане грязный, скомканный платок, наспех вытираю оружие и бросаю его в темноту подворотни.

Вот и доигрался в сыщика. А все начиналось так мило безобидно. Я с ужасом понимаю, что, во-первых, стал убийцей, а, во-вторых, нет никакой возможности спрятать следы. Сейчас на место преступления прибудет милиция. Кинолог с собакой найдет меня в два счета. Попробуй потом докажи, что это была самооборона. Никто не поверит. Да и какая самооборона с табельным оружием, отобранным у милиционера? Это — пожизненный, а не самооборона. Хорошо хоть мораторий на смертную казнь ввели Задыхаясь, бегу по ночному городу. Обыватели, чиновники и даже бандиты дрыхнут без задних ног. Один я как Вечный Жид, не зная покоя, мечусь по улицам и переулкам без цели и надежды на спасение. Падаю в незнакомом подъезде на заплеванный пол. Не так я представлял себе работу сыщика. У Шерлока Холмса все выглядело намного привлекательнее. Трубка, скрипка, кожаное кресло. Мне бы сейчас хотя бы: бутерброд, гармошку и раскладушку.

Немного отдышавшись, начинаю соображать. Так уж устроен человек: он сначала тратит массу сил впустую, а потом, истощив физические силы, включает мозги. Нет, чтобы наоборот. Какая была бы экономия времени и энергии, а главное продуктов питания.

Поднимаюсь по пустой лестнице наверх. Наконец, впервые за сегодняшнюю ночь, мне везет. Люк на чердак открыт. Выбираюсь к, начинающему сереть на востоке, небу. Прежде чем нахожу пожарную лестницу, приходится обойти по периметру полкрыши. Дважды от свидания с промороженным тротуаром меня спасает только металлическое ограждение. По пожарной лестнице спускаюсь вниз. Последняя ступенька вырывается из-под, дрожащих от усталости, ног. Повисев секунду на одной руке и, качнувшись, как боксерская груша под ударом тяжеловеса, лечу вниз.

Стена дома уходит в прозрачное ночное небо, я проваливаюсь все ниже и ниже. На мгновенье ноги наступают на что-то твердое, но скользят, и я продолжаю падение. Приземление состоялось в зловонном, заполненном паром, подвале. Если так пойдет дальше, я стану профессиональным подпольщиком. Точнее подвальщиком. Бреду по щиколотку в канализационной жиже. Как только это безобразие терпят жильцы первого этажа? Бедняги. Я им искренне сочувствую.

Дышать становится все тяжелее. Моя жизнь достойна пера Оноре де Бальзака или Виктора Гюго. Наконец нахожу лестницу, ведущую к выходу из преисподней. Дверь, конечно, оказывается запертой. Я бы на месте жителей этого дома вообще выход замуровал, чтобы не пахло. Снова спускаюсь в болото человеческих отходов.

На противоположной стороне дома нахожу выбитое подвальное окно. Выбираюсь наружу. Права Баба-Яга и прочая нечисть: хорошо там, где человеческим духом не пахнет. Встать на ноги не хватает сил, и от подвала я метров сорок ползу на животе.

Через полчаса вхожу в родную квартиру. Возвращаться домой после всех моих «подвигов» не слишком разумно, но я так устал, что был бы рад даже отдыху в тюремной камере. Брыська, радостно мурлыкая, трется о мои вонючие тапочки и носки. Видно, уже не чаял меня живым увидеть. Его радость понятна: кто бы его тогда кормил, холил. Кто бы туалет чистил?

Уже на автопилоте пакую испорченную обувь в пакет, выбрасываю на соседскую помойку, меняю коту песок и падаю в ванну. Я не обращаю внимание на то, как горячая вода выжигает с моей кожи остатки коросты. Вот оно овеществленное счастье: возможность протянуть ноги и не умереть…

24 декабря

Просыпаюсь от звонка. Кругом вода. Мне холодно. Чувствую себя одним из персонажей «Титаника», не вошедшим в окончательную версию фильма. Телефон прислушивается к тишине в доме и выдает еще одну трель. До меня, наконец, доходит: я не в океане, а в ванной. Вода давно остыла. Тело бьет мелкая дрожь и от этого по поверхности воды пробегает легкая рябь. Смешно, но я мог утонуть в собственной квартире.

Выбираюсь из мутной воды, обматываюсь полотенцем и бегу к телефону. Брыська сидит рядом с аппаратом и нетерпеливо перебирает лапами. Моя медлительность кота раздражает.

— Але? — выдаю смесь из букв и дробного клацанья зубов.

— Здравствуйте. Андрея можно? — А как же, конечно можно. Голос Екатерины Владимировны звучит немного неуверенно, но не узнать его невозможно.

— Здравствуйте, Екатерина Владимировна. Я слушаю. — Брыська растопырил локаторы обрубленных ушей и ловит каждый звук.

— Я вам вчера звонила весь день, а потом вечером. Никто не отвечал.

— Меня не было дома. Дела. — В комнате тепло. Начинаю согреваться, но зубы все равно продолжают выбивать чечетку.

— Я не интересуюсь, чем вы занимаетесь, но в вашем состоянии обязателен постельный режим. Вы заставили меня волноваться. — Ничего более приятного она сказать не могла. Екатерина Владимировна, Катя из-за меня волновалась! Это первая прекрасная новость за последние сутки.

— Не волнуйтесь. У меня все хорошо. — Вру в отчаянной надежде, что она не поверит и приедет удостовериться.

— Правда, хорошо? Вы осматривали ожоги? Меняли повязку? Я вам оставила мазь, вы ее нашли? — Ее голос становиться все более уверенным. Я готов его слушать весь день. Бывают же у людей магические, завораживающие голоса.

— Нет. Повязку я не менял, — признаюсь чистосердечно. — И ожоги не осматривал. Как-то не до того было.

— Это непростительное, преступное отношение к себе. Вы так до пенсии не доживете. — Как она права. Мои шансы дотянуть до пенсии все проблематичнее с каждым днем. — К сожалению, сейчас я должна идти на дежурство, но вечером обязательно к вам забегу. Никуда из дома не уходите. Оставьте свою метлу в покое, хотя бы на один день. Вы все поняли?

— Да, конечно. Я буду вас ждать весь день. — Я бы хотел сказать: «всю жизнь». Но вместо этого добавляю:

— И метлу больше в руки не возьму. Ни за какие деньги.

— Хорошо. — Одобряет мое решение Екатерина Владимировна. — Поменяйте повязку и лежите весь день — Именно так я и поступлю. — И, в пол голоса добавляю:

— Если получится. — Не все, к сожалению, зависит от меня. Возможно, мне придется покинуть квартиру против своей воли.

— Сделайте так, что бы получилось. — Она разобрала мои слова. Говорит тоном строгого доктора. Это не рекомендация, это приказ. Что же, мне придется выполнять приказ без рассуждений, как солдату на передовой.

Брыська доволен итогами переговоров. Может быть даже больше чем я. Он как сумасшедший начинает носиться по комнате. Забегает по ковру под самый потолок, срывает ковер со стены и падает вместе с ним на диван.

— Брыся, ты рехнулся? Это же не ковер-самолет, — выговариваю я строго, но кот не обращает на меня ровным счетом никакого внимания. Топая, как слон, он несется по коридору. Из кухни раздается грохот рухнувшей кастрюли. Очевидно, что главная причина всех безумий на Земле — женщина. Цивилизация обречена на перманентное сумасшествие.

Привожу себя в порядок. Нахожу, оставленную доктором, мазь. Охая и постанывая, смазываю раскисшие в ванной, раны. Ставлю кофе. Разогреваю котлеты. Наконец-то я до них доберусь. Пустой желудок кричит: «Виват!». Я с ним вполне солидарен.

Звонок в дверь застает меня с вилкой, занесенной над поджаристой, золотистой картофельной котлетой. Шоколадного цвета грибная подливка томно сползает с верхней хрустящей корочки. Я сглатываю слюну и решаю: голодным не сдамся. Запихиваю в рот обжигающий кусок, почти не прожевывая, глотаю и, тут же, вдогон, отправляю вторую порцию. Звонок настойчиво зовет на выход. С набитым ртом хромаю к дверям. Брыська столбиком стоит у порога, и нервно шевелит маленькими розовыми ноздрями.

— О ам? — мычу набитым ртом.

— Андрей, откройте. Это я. — Столько счастье в один день не бывает. Даже в детстве, за подарком, очень даже запросто, следовало наказание. Открываю дверь. Катя пришла меня спасать от моего безалаберного отношения к своему здоровью.

— Что у вас с зубами? В какую историю вы еще попали? Подрались? — Торопливо проваливаю в пищевод раскаленную котлету. Боль адская, но чего не сделаешь ради любимой женщины.

— Нет. Все в порядке. Я завтракал. Не присоединитесь?

— Вообще, я утром не ем. — Она принюхивается к текущему из кухни аромату. — Но кофе, если можно, выпью. — Заметив мою счастливую улыбку, гостья неожиданно начинает оправдываться. — И не сильно радуйтесь. Вы для меня такой же больной, как и все другие. Если у вас все закончится гангреной, я, как врач, буду чувствовать себя несостоятельной.

Улыбка, помимо моей воли, расползается по лицу. Мне так приятна ее агрессивная растерянность.

— Вам смешно, а я из-за ваших дурацких выходок, опаздываю на работу. Там меня, между прочим, нормальные больные ждут. Понимаете?

— Понимаю. Больные, клятва Гиппократа, долг врача и все такое прочее. Я очень благодарен вам за то, что вы не остались равнодушны к моим страданиям. — Эта витиеватая фраза заставляет Екатерину Владимировну насторожиться.

— Вы это о чем? Что вы подразумеваете под страданиями?

— Мою историю болезни, конечно. Проходите. — Помогаю гостье снять шубку. Брыська сразу запрыгивает ей на руки. Екатерина Владимировна чешет его за ухом. Довольный кот жмурится.

— Он в вас влюбился с первого взгляда. И не только он. — Екатерина Владимировна делает вид, что не расслышала моих слов. Она разглядывает куцые Брыськины уши. Устраиваемся на кухне: сероглазая медичка на табуретке с котом на руках, я стою рядом в почетном карауле.

— Еще в прошлый раз хотела спросить. — Она размешивает желтоватую пенку на поверхности кофе. — В этом доме все травмированные. Или есть и здоровые?

— Есть. Например, вы. Здоровы и удивительно красивы. — Катя, прикусив нижнюю губу, выслушивает мой комплимент.

— Я имела в виду постоянных жильцов. — Мне импонирует скромность, с которой гостья воспринимает лесть.

— Из постоянных пока только тараканы, — честно сознаюсь я. — Может быть, все-таки позавтракаете. Я сносно готовлю. Травму от моей пищи получить можно, отравление — никогда.

— Травму? — удивляется Екатерина Владимировна. — У вас котлеты с гвоздями?

— Нет. Зато они очень вкусные. Язык проглотите.

— От картошки полнеют. — Вид у гостьи трогательный и беспомощный. Моя фирменная грибная подливка и не такую оборону взламывала. — Ладно. Только совсем немного.

— Конечно. Совсем немного, — соглашаюсь я.

— Вы не очень похожи на дворника.

— Зато мой брат похож на болтуна.

— Вы к нему не справедливы. Мы с вашим братом много беседовали. У него широкий круг интересов. Он очень много знает. Он интересный собеседник.

— Он знает даже то, чего не знает никто. Например, то, что я дворник и пьяница. Ладно, дворник. Два года подрабатывал будучи студентом, этой благородной профессией. Но за что он меня назначил алкоголиком?

— Вы трезвенник? — Почему люди всегда стараются разложить все по диаметрально противоположным полочкам? Если не пьяница, то трезвенник. Если не бабник, то импотент и т. д.

— Я в меру пьющий и не в меру симпатичный мужчина. — Пока я обдумывал общечеловеческие проблемы, язык снова встрял с очередной нескромной сентенцией.

— Кто вам сказал, что вы симпатичный? — Екатерина Владимировна вот-вот готова улыбнуться.

— Сначала зеркало, потом ваши глаза, — окончательно обнаглел язык.

— Я, пожалуй, пойду. — Она поднимается. Брыська смотрит на меня как на кровного врага.

— А как же клятва Гиппократа? — Я еще ерничаю, но внутри сразу становится пусто, как в вакуумной камере. — Не уходите, пожалуйста. Я не пьяница и не нахал. Я журналист. И мне сейчас очень плохо.

Екатерина Владимировна секунду колеблется, но мой несчастный вид заставляет ее снова присесть на табуретку.

— Ожоги болят?

— Нет, хуже. — Я, как грешник пастырю, выкладываю ей всю историю своего частного расследования, включая финальную перестрелку.

— И что теперь с тобой будет? — «Тобой» прозвучало так просто и естественно, будто мы с детства в одной песочнице играемся.

— Не знаю. Наверное, посадят. Свидетелей нет. Доказать, что это была самооборона, вряд ли возможно. Да и так ли это важно. Человек мертв и за это кто-то должен ответить.

— Но, если бы ты не выстрелил, сам был бы убит!

— И у меня ничего бы не болело. — Сразу нахожу положительный аспект в гипотетическом исходе с моей смертью.

— Я серьезно. — Я сам вижу, что она говорит серьезно. Кабы, не перспектива длительной отсидки в тюрьме, я сейчас мог бы считать себя самым счастливым человеком на земле. Екатерине Владимировне не безразлична моя судьба!

* * *

— Я тебя перевяжу и заберу в больницу. Полежишь недельку. За это время, может все и утрясется.

— Мяу, — деликатно напоминает о себе кот.

— Тебя тоже возьму. К себе домой. Пусть с тобой мама возится.

— Утрясется? «Попейте молочка, помолитесь, глядишь, все и рассосется,» — советовали раковому больному в морге. — Мрачно шучу я. Виноват, конечно, но ничего более оптимистичного в голову не приходит.

— Ты не онкологический больной. Нечего стонать раньше времени. — Катя ловко манипулирует своими прохладными пальчиками. Наверное, я все-таки извращенец. Она колдует над обнаженным мясом, а я получаю наслаждение. Звонок в дверь останавливает порхание Катиных рук.

— Я открою.

Поворачиваю, насколько позволяет шея, голову в сторону прихожей.

— Гражданин Петров здесь проживает? — Вот и рассосалось…

— Да, проходите. — Катя не теряет самообладания. Мне бы ее выдержку. Принимать гостей с голым задом я еще не пробовал. Судя по топоту, желающих со мной познакомиться не меньше пяти-шести человек. Что же, приятной экскурсии.

— Гражданин Пе… — Второй половиной моей незамысловатой фамилии участковый попросту давится. За его спиной группа захвата: автоматы, черные маски с прорезями, грудные клетки от бронежелетов распирает как дирижабли от водорода. Того и гляди взорвутся. Никак не ожидал столь серьезного отношения к своей персоне. Непонятно почему, но мне становится смешно. Язык мгновенно улавливает мое настроение.

— Пе — это корейская фамилия или китайская? — Смотрю на лейтенанта-участкового. — В нашем подъезде Пе нет точно. Да вы и сами должны знать. Это же ваш участок, товарищ лейтенант.

Мой требующий реставрации тыл производит на лейтенанта неизгладимое впечатление. Он снимает шапку и принимается чесать затылок. Потом нерешительно задает вопрос:

— Петров, давно это с вами?

— Третий день на животе валяюсь. А вы зашли поинтересоваться моим здоровьем? Разве это входит в обязанности участкового?

— Не входит. — Милиционер нахлобучивает шапку. Зря я напомнил ему об обязанностях. Вспомнив, зачем он здесь находится, лейтенант начинает допрос с пристрастием. — Значит, вы утверждаете, что три дня не встаете с кровати?

— Я этого не утверждал. Вставать, сами понимаете, приходится. — Подмигиваю милиционеру и, что бы избежать недопонимания, слегка киваю в сторону туалета. Он оглядывается на мальчика «Пис», приклеенного к дверям заведения.

— Понял! В туалет ходили! — Он радуется так, будто, наконец, освоил решение примеров с двумя неизвестными. — Но я не про то. Где вы были сегодня ночью?

— А вам не понятно? Поглядите на эти ожоги и ответьте: где человек в таком состоянии может находиться? — Катя глядит на лейтенанта своими огромными сердитыми серыми глазами. Под таким взглядом даже тигр-людоед превратиться в ласкового котенка. Но не участковый.

— А вы кто такая, гражданка? Кем приходитесь подозреваемому? — Лейтенант твердо встал на колею следственных действий. Сбить его с накатанного пути не так-то просто.

— Гражданка мне приходится лечащим врачом. Зовут ее, между прочим, Екатерина Владимировна. И, вообще, объясните: зачем я вам нужен и в чем подозреваюсь? — Почувствовав поддержку со стороны Кати, я просто начинаю наглеть.

— Вы подозреваетесь в убийстве.

Мое актерское искусство растет час от часу. Видно, все дело в тренинге. Последнее время лгать и изворачиваться приходится слишком часто.

— Я? В убийстве? Кого? Где? — Хлопаю ресницами так растерянно, так старательно, что кажется, они вот-вот осыплются или задымятся от трения.

— Сегодня ночью неопознанного водителя иномарки в двух кварталах отсюда. — В телеграфном стиле выдает ответ участковый и присаживается на корточки рядом с диваном, что бы лучше видеть мою реакцию.

— Это невозможно. — Слышу я Катин голос. — Всю ночь я провела у постели больного Петрова. У него был сильный жар, он бредил и находился в таком состоянии, что не был способен не только убить кого-либо, но даже просто слезть с дивана.

— Так. Я ничего не понимаю. У нас имеются показания сотрудника ГАИ. — Участковый снова снимает шапку и начинает терроризировать свой затылок. — От вас можно позвонить?

— Да, конечно. — Нельзя отказывать сотрудникам милиции в таких пустяках. Тем более что на мой отказ никто внимания не обратит. Но какова Катя. Так легко соврать! Это же не просто вранье. Это лжесвидетельство. Преступление, предусмотренное уголовным кодексом. А казалась такой правильной. Наверное, Екатерина Владимировна относится к той категории женщин, которые находят себе самого завалящего, никудышного мужичка: пьяницу, дебошира, деградирующую личность с задатками бытового террориста и героически тащат на себе этот хлам всю оставшуюся жизнь. Пусть же хоть Кате повезет. Она ошибется и выйдет замуж за порядочного, интеллигентного и умного человека. За меня.

Пока я рассуждаю, лейтенант дозванивается до начальства.

— Мы Петрова задержали. Но у него алиби. Да, стопроцентное. Все равно везти? Так точно. — Он кладет трубку на аппарат и говорит мне, немного растерянно:

— Собирайтесь. Необходимо выполнить некоторые формальности. Придется съездить в отдел.

— Необходимо, значит съездим. — Я не собираюсь спорить. — Только, ребята, учтите: нам придется идти пешком.

— Успокойтесь, не придется. Машина у подъезда.

— К сожалению, в силу объективных причин я не могу ездить сидя. — Показываю на свои, бесстыдно обнаженные струпья. — Только стоя. А в легковушке я стоя не помещусь. — Задатки подлого шантажиста во мне проявляются с самого детства.

— Больной Петров не транспортабелен. — Катя подходит ко мне и набрасывает на мой зад марлю. Срам. да и только. Такое начало романа врагу не пожелаешь.

Группа захвата сопрела в своих черных масках. Один за другим ребята скидывают маскировку. Ничего, симпатичные мальчики. Останусь на свободе, напишу статью об отважных и беспощадных борцах с преступностью — ребятах из ОМОНа.

— Мы едем или не едем? — «Захватчикам» надоела вся эта бестолковая возня. — Начальство когда-нибудь научится котелками варить. Нас бы еще в роддом направили обезвреживать новорожденных.

— Можно еще раз позвонить? — Лейтенант выглядит совершенно несчастным. Его снова подставили. Опять сделали крайним.

— Екатерина Владимировна, не сочтите за труд, приготовьте ребятам чай. Пусть отдохнут, пока участковый согласовывает свои действия с руководством.

Катя нагибается надо мной и шепчет в самое ухо:

— Ты, оказывается лживый тип.

— Не лживый, а гостеприимный. — Поправляю ее, заглядывая в смеющиеся серые глаза. — И потом до тебя, мне как до звезд: можно только лицезреть, но приблизиться невозможно. Да, чуть не забыл: тебе очень идет улыбка.

— Товарищ майор, это снова я. Да, проблема возникла. Задержанный Петров не траспортабелен. Кто сказал? Врач. Нет, не били. Он сам. Вся ж…, извините все ягодицы в ожогах. Сильно, до мяса. Понял. Подписку. Сделаю. Обувь на экспертизу? Понял.

Пока группа захвата гоняет на кухне чаи, лейтенант переворачивает в доме все вверх дном собирая коллекцию из моей обуви.

Через десять минут мы остаемся с Екатериной Владимировной и Брыськой в квартире одни. Подписка о невыезде с моим автографом отправилась в сопровождении почетного караула из участкового и группы захвата бродить по дебрям милицейских канцелярий. Теперь за пределы города мне выбираться запрещено. Раньше это, если не ошибаюсь, называлось домашним арестом. Вчерашняя стрельба теперь кажется чем-то далеким и не реальным. Может быть, я действительно всю ночь провел дома?

* * *

Катя наказала мне не покидать квартиру до ее прихода, пообещала передать привет Лешке и убежала в больницу. Мы с Брыськой провожали ее до порога. Очень милая, почти семейная картинка. Кажется, мне все больше хочется расстаться с холостяцким бытом. Главное, чтобы против такого решения не возражала Екатерина Владимировна.

Побродив немного по опустевшей квартире, мы с котом решаем заняться делом. Он принимается прихорашиваться и вылизывать себя. Видно решил оказаться во всеоружии следующему свиданию с Катей. Я — человек занятой. Мне вылизываться некогда. Пора приступить к исследованию Лешкиных дискет. Но сначала приходится оборудовать рабочее место. Спускаю свой верный ММХ 200 со стола на пол. Задираю физиономию монитора к потолку. Укладываю клавиатуру на диван. А себя рядом с ней. Инвалид-надомник к решению производственных задач готов.

Разворачиваю базу данных. Счета-фактуры, дебет-кредит. Почему я не бухгалтер? Попробуй без подготовки разберись в дебрях проводок. Лешка, все-таки гений. Он сейчас может без проблем работать главным бухгалтером в любой фирме. Начиная от овощехранилища, заканчивая металлургическим холдингом. После часа просмотра содержимого дискет, начинаю узнавать некоторые названия и наименование товаров. Фирма «Старкус», во-первых, пишется «СтарКус», во-вторых, каждая третья позиция по поставкам товара — ее. И еще одна интересная деталь. Часть договоров подписана президентом фирмы Стариковым, часть исполнительным директором Кусковым. Вот откуда загадочный алхимический привкус «СтарКуса». Мне надоедает варить идеи внутри себя и я возвращаюсь к привычной форме диалога с котом. Закончив туалет, Быська устроился рядом с моей головой, и, навострив уши, дремлет. У нас такие привычки. Я думаю вслух, а он слушает во сне.

— Забавная вещь получается, милейший Брысик. Если помнишь, фамилия Кусков мелькала в криминальной хронике. Лет пять назад о нем писали как о выскочке, ведущем войну за зоны влияния со старожилами рэкета. Он тогда активно потеснил признанных лидеров на вещевом рынке. Какой-то вор в законе пытался с ним договориться. Итогом переговоров стали похороны вора. Кусков оказался злым, несговорчивым и очень энергичным.

Пару лет назад он исчез с полос криминальных обзоров. Если это тот Кусков, то Волобуев пытался втянуть Лешку в рискованную игру.

Понятно желание господина Волобуева погреть руки за счет соучредителя. Объемы поставок огромные. Все детали поступают по спискам. В счет-фактурах количество наименований товара измеряется десятками, а количество деталей сотнями и тысячами. Никто из «СтарКуса» не сможет высидеть всю инвентаризацию и, с точностью до штуки, посчитать остатки на складе «Тетра Теха». Волобуев все прекрасно рассчитал. Показывает товар «СтарКуса» как не проданный, а денежки кладет в карман. Когда еще у поставщика дойдут руки разбираться: почему его бензонасосы и патрубки и прокладки уходят так медленно.

— Смотри, еще один интересный нюанс. — Я начинаю почесывать кота за ухом. Он от этого просто «торчит». Включает «моторчик» и начинает довольно урчать. — Адрес у конторы под названием «СтарКус» весьма примечательный: Гвардейцев 21! Каково! Это же в двух шагах от перекрестка, рядом с которым сбили Лешку.

— Дальше возникает замечательное противоречие! Я все время исходил из предположения, что наезд на брата — не случайность, что его пытались либо устранить, либо запугать. Однако тогда становится совершенно непонятно, почему его в больнице никто не трогает, а за мной ведут активную, хотя немного сумбурную, но постоянную охоту? Ты понимаешь, серый, не за Лешкой, а за мной.

Дело явно не в дискетах и ревизии. Я расшевелил муравейник, когда пришел к следователю разбираться с владельцем джипа. Значит? Значит, охотятся не за дискетами или моим знанием. А за тем, чего я пока не знаю и не должен узнать никогда. А не знаю я: почему и какая машина оказалась на тротуаре в тот злополучный день? И кто ею управлял? Лешка, скорее всего, стал случайной жертвой. Только так можно объяснить полное отсутствие интереса к брату. А я принялся копать информацию о машине и оказался в опасной близости от разгадки тайны белого Мерседеса.

Возможно охота на меня — следствие страха. Но страха не перед законом, а перед чем-то значительно более опасным. Перед мафией.

Так, еще раз. «Крыша» «ТетраТеха» и «СтарКус», вероятно, дракон о двух головах. И дракон этот прописан на улице Гвардейцев. Кто-то в «СтарКусе» приобретает джип Mercedes белого цвета. После этого приезжает в «Тетра Тех» и начинает торопить Волобуева с деньгами за реализацию. Вполне понятное желание закрыть брешь в бюджете, пробитую дорогой покупкой. Волобуев скандалит, но часть денег отдает. После этого белый джип внезапно исчезает. Приблизительно в это же время, опять же белый джип сбивает на тротуаре Лешку и скрывается с места происшествия. Если предположить, что некий мафиози из «СтарКуса» купил именно G500, а потом у него машину угнали, то угонщиков никак не устраивает перспектива столкнуться с разъяренным хозяином машины.

— Ты слушаешь, Брыська? — Кот поднимает голову и округляет золотисто-зеленые глаза, всем своим видом демонстрируя живой интерес. — В эту схему прекрасно вписывается хозяин ИЧП «Рыжков» — Валера Рыжков. Чем он занимается? Правильно: разбирает машины на запчасти. Значит что? Волобуев заказывает Рыжкову угон джипа, потом Валера со своей командой загоняет машину в гараж. — Я задумываюсь. Нет, в гараже покойного Рыжкова я был. Бокс, конечно, большой, но спрятать в нем джип так, что бы я его не заметил, невозможно. Лида! — Загоняют к Лидочке в гараж и раскидывает машину на запчасти, Волобуев эти запчасти реализует. Результат: «крыша» остается с носом, а Волобуев и Рыжков — с наваром. Что и требовалось доказать. Леху сбили при угоне. Очень спешили. Им нельзя было рисковать, долго стоять на перекрестке. Если бы Рыжкова и команду на месте преступления застукал Кусков, он наверняка порезал бы угонщиков на кусочки. Только ради того, что бы оправдать свою фамилию и поддержать репутацию. При таком раскладе все кубики в этой картинке встают на нужные места. Все, кроме Лидочки и номерного знака. Не очень понятна роль будущего психолога в комбинации с угоном бандитами бандитской машины. Хотя, почему не понятна? Она же сказала: арендуют гараж! Но как она оказалась владелицей Мерседеса?

Все-таки я идиот. Как ребенок радовался, что заставил покойного Валеру катать себя по городу, вместо того, что бы вытянуть из него все подробности истории с джипом. Теперь он уже ничего не расскажет.

Забыв данную Кате клятву, начинаю быстро одеваться. Нужно срочно показаться в магазине господина Волобуева и выяснить у миленькой продавщицы. На каком именно джипе ей не удалось покататься. Прихватываю журнал с фотографиями Mercedes серии G и выбегаю на улицу.

* * *

Прелестная дамочка с тем же полусонным выражением лица стоит в окружении бразильских бабочек. Ощущение такое, что я вышел из магазина пять секунд назад и снова вернулся.

— Здравствуйте. — Я широко улыбаюсь, изображая персонаж рекламы жевательной резинки. — Как поживают ваши бабочки? — Продавщица меня узнает. Делает строгое лицо:

— А вы, собственно, кто? — Вот тебе и на… Зачем я улыбался? Зачем насиловал умирающие синяки, растягивая рот до ушей? На кого растрачивал свое природное обаяние?

— Мы так мило на днях поговорили, и вот: вы меня уже не помните. — Я не скрываю, что расстроен.

— Почему не помню, помню. Но мне не понятен ваш интерес к нашему магазину. Почем я знаю, может быть, вы из милиции или налоговой инспекции? Ходите, разнюхиваете, а потом устроите проверку. А меня уволят. — Она ухитряется выдать весь монолог на одном дыхании. К словам «меня уволят» воздуха в бедняжке не остается совсем и трагический полушепот заставляет меня прослезиться от сочувствия.

— Да что вы, как можно. Я обычный журналист. Пишу статью о рынке запчастей. Хотел о вашем магазине написать. Вот и вся моя корысть. — Преданно заглядываю в большие бессмысленные голубые глазки. — Девушка, как вы могли обо мне так плохо подумать. Я и органы? В смысле, налоговые органы. Нонсенс!

Красивое слово «нонсенс» производит на продавщицу неизгладимое впечатление. Она еще трепыхается заявив:

— А кто вас знает? — Но уже начинает улыбаться. И тон становится игривым.

— Что значит: кто меня знает. Да я самый известный журналист в городе. Все лучшие статьи, это мои детища. Хотите, я вас напишу? — На эмоциональном пике небрежно кидаю на прилавок журнал, раскрытый на статье о G500 и лезу в карман за блокнотом.

— Да что вы? Какие глупости говорите… — Продавщица пунцовеет на глазах. — Кто про меня читать станет? — Она смущенно хватает журнал с прилавка и начинает его лихорадочно перелистывать.

— Если не писать о красивых женщинах, то для чего вообще нужна журналистика? — С пафосом декламирую я.

— Скажете тоже, красивая… — Бедняжка никак не может понять, чего я от нее хочу. — А вы, что автомобилист? — Она как в воду смотрит. Именно этого вопроса я от нее и жду.

— А то, как же. Заядлый и со стажем. — Не задумываясь, вру я.

— И тачка своя есть?

— Даже две. Одна на огороде, для навоза, а на второй сам езжу.

— Ну, вы и шутник. — Девочка постепенно приходит в себя. По-моему, она уже созрела для написания статьи. — А какая у вас машина?

Все складывается волшебно. Если бы я предварительно написал сценарий этого эпизода и заставил продавщицу выучить свою роль, все равно, не вышло бы лучше.

— У меня курятник на колесах. Вот такой. — Я разворачиваю журнал и показываю фотографию G500.

— Да ну. Врете вы все. Эта тачка пол нашего магазина стоит. Бешенные бабки. Таких в городе только пять или шесть. — Она уже не строжится. Она уже кокетничает.

— Вы ошибаетесь: бабок в городе значительно больше. Только в моем подъезде человек десять.

— Да ну вас! Какой смешной. Я про Мерседесы.

— А вы почем знаете, сколько таких Мерседесов в городе? У вас муж в ГАИ работает? — Тоже непроизвольно начинаю играть глазами. Сколько, все же, во мне от обезьяны…

— Какой вы, в натуре, забавный, мужчина. — Продавщица быстро отправляет растрепавшуюся прядку за ушко. — Я же вам еще в тот раз рассказывала.

— О чем? — Делаю вид, что вовсе забыл содержание нашего прошлого разговора.

— Ну, как же. Я, такая, стояла здесь. А вы, такой, подкатили и про «крышу» расспрашивали.

— Я? Такой? Подкатил? Про крышу? У вас что-то с крышей? Потолок протекает?

— Какой вы шутник, мужчина. Крыша — это бандиты, охрана наша. — Вот ведь страна: бандиты и охрана слова синонимы! — Кусок хвастал, мол, в городе такая тачка только у него и губернатора! — Ура! Все сходится. Я прозорлив как Ванга.

— А, вспомнил! Это те типы, которые обещали покатать и обманули. — Наконец, побеждаю склероз. Но восстановление функций памяти, продавщицу не радует. Наоборот, она мрачнеет.

— Все вы, мужики, трепачи. Только бы девушек обманывать. — Ах, бедненькая, как тебе от нашего брата досталось.

— Лиля, почему опять болтаете на работе? — Оглядываюсь на голос и вижу перед собой Геннадия Георгиевича Волобуева собственной персоной. Стоит, этакий вальяжный барин и недовольно грозит пальчиком своей подчиненной. А пальчики — тема отдельного разговора. На них содержимое небольшого ювелирного магазина. Перстенечки и колечки с камешками и без. Бронированные пальчики, на позолоченной ручке. Серый костюм-тройка, белая рубашка, строгий галстук, поверх галстука золотая цепь грамм на четыреста. Неплохо живут бывшие продавцы пива.

— Она не болтает. — Вступаюсь за неоднократно обманутую мужчинами, несчастную продавщицу. — Девушка содействует написанию объективной статьи об успешной деятельности, руководимой вами, фирмы. — Не перестаю себе удивляться. Неужели нельзя сказать тоже самое, но человеческим языком?

— Какой еще статьи? — Судя по всему, интерес прессы к его фирме, у господина Волобуева энтузиазма не вызывает.

— Я журналист из «Городской торговой газеты». — В этот момент принято подавать визитку, но мне светить свою фамилию в «ТетраТехе» не хочется. Поэтому вместо визитки подаю руку. — Андрей Перовский. Вы наверняка читали мои материалы.

— Да, как же. — Мямлит Волобуев. Еще не приходилось встречать человека, который бы честно сказал: «Впервые слышу. А газет вовсе не читаю». В самой читающей стране в мире, не принято казаться неграмотным. — Припоминаю, припоминаю…

— А вы, как я понимаю, известный всему городу бизнесмен Волобуев Геннадий Георгиевич? — признаться к разговору со специалистом по недоливу пива я вовсе не готов. Не к нему я шел. Но деваться некуда. Придется импровизировать.

— Да, в общем, это я. — Утешает, что и Волобуев не готов к интервью. Предстоит абсолютно чистый эксперимент: кто профессиональнее решит свои проблемы. Я как журналист, или он как представитель легального подразделения криминальной группировки. — Может быть, пройдем ко мне в кабинет?

— С удовольствием.

Мы проходим мимо витрин и стеллажей, заваленных всяким металлическим хламом, да не обидятся на меня автолюбители за мое непочтительное отношение к их ненаглядным железякам. В служебном помещении первые двери — бухгалтерия, за ними кабинет директора. Вернее президента. Потому, что директор магазина ютится в приемной вместе с секретаршей.

Волобуев устроился неплохо: теплые, цвета кофе с молоком, стеновые панели, потолок отливает адриатической голубизной, элегантная черная мебель. Пара абстрактных картинок в белых рамках, как окна в неведомый мир.

— Присаживайтесь. — Хозяин кабинета указывает на низкий пышный диванчик. — Чай, кофе, коньяк, виски?

— Спасибо, на работе не пью. — Вообще-то я могу и на работе. Меру знаю. Но, находясь в тылу врага, не стоит расслабляться. Я начинаю плавно погружать свои больные мощи в обволакивающую бездну диванных складок. Посадка происходит на удивление, мягко. Умеют проклятые капиталисты делать мебель. Пока мы размещали по сто пятьдесят боеголовок на одном ракетоносителе, они конструировали диваны, специально для таких как я, ожоговых больных.

— Значит, кофе. — Решает Волобуев и отдает распоряжения секретарше. — И так? Почему вы решили написать именно о «ТетраТехе»?

— Понимаете. — Я доверительно, как великий секрет сообщаю собеседнику банальную истину. — Когда мне предложили написать этот материал, я, предварительно, навел справки о автобизнесе в нашем городе, и получил однозначную характеристику: торговля автомобилями, запчастями и горюче-смазочными материалами на 90 % контролируется криминальными структурами. — Физиономия Геннадия Георгиевича полна благодушия и спокойствия. Железный человек. Настоящий чекист. — «ТетраТех»- мне порекомендовали как, чуть ли не единственную фирму, не связанную с криминалом.

— Ясно. Чушь, белиберда, обывательские байки! — Президент «ТетраТеха» от избытка чувств даже припрыгивает в своем президентском кресле. — Сами подумайте: какие у бандитов могут быть интересы в нашем бизнесе? Им нужны динамичные отрасли экономики. Чтобы сегодня вложить рубль, а через месяц снять десять! А у нас? Какие у нас обороты. Тем более в условиях кризиса? Соучредители и поставщики плачут: не могут вернуть вложенное. Товар почти не раскупается! Это же не хлеб и не водка. Из масляного фильтра сливочного масла не добудешь! — Господи, как же господин Волобуев переживает за своих поставщиков и учредителей. Вот в ком погиб великий актер. Где уж мне с моим самодеятельным уровнем. Если бы я не знал, что Геннадий Георгиевич фильтрами себе зарабатывает не только на масло, но и отдых во Флориде, я бы всенепременно разрыдался и отдал ему последний червонец.

— Что, действительно так тяжело? — Мое сочувствие заставляет Волобуева напрячь извилины и продолжить восхождение на Эверест проблем сибирского автобизнеса.

— Еще как. Вы же видели: приходится торговать всякой дрянью, только бы расширить ассортимент. Бабочки в магазине автозапчастей?! А какие кадры? Разве это люди? Нет, это не люди. Это бездельники и воры. Вот он где криминал. От своих же продавцов приходится прятать товар. Недоглядел — недостача. А потом мне разбираться с поставщиками. Попробуйте объяснить человеку, куда делся его товар, если он не продан и на складе отсутствует! — Нет, положительно, я сейчас затоплю слезами шикарный кабинет президента и подарю несчастному страдальцу, всю, имеющуюся у меня наличность. Однако Волобуеву везет. В тот момент, когда влага уже потекла по слезным каналам, кто-то открыл дверь.

— Геннадий Георгиевич, можно?

— Подожди. Не видишь, я занят. — Волобуева сердит бесцеремонное вторжение. И я с ним солидарен. Нельзя прерывать великого артиста на середине монолога. Искусство требует не только жертв. Но и деликатного к себе отношения. — Зайди через пол часа.

— Так, это. Мне срочно. — Нудит невидимый посетитель от дверей. Мне становится любопытно, что за наглец срывает спектакль. Я оглядываюсь. Мои глаза встречаются с глазами «джипика». Того самого, который тормозил дверь моего подъезда своим героическим носом. Принесла же его нелегкая! «Джипик» поворачивает свое заштопанное и перепачканное зеленкой личико, собираясь покинуть помещение, но вдруг до него доходит: кто сидит в кабинете босса.

— Эта сука Валерку шлепнул. — Только человек очень низкого интеллекта может так вольно обращаться со словами. Сука — женского рода, шлепнул — мужской род. Может быть, он не сибирский бандит, а американский шпион? Я, забыв о своих болячках, пружиной вылетаю из мягких объятий диванчика и встаю в боксерскую стойку. Или, скорее, пытаюсь повторить ту позу, которую не раз видел по телевизору в репортажах с соревнований по боксу.

— Он?! — Кричит за моей спиной Волобуев. С детства помню название фильма «Бей первым, Фреди». Фильм не помню. Но главное не сценарий, а принцип. Я бью. Либо в моем ударе был какой-то дефект, либо поза, не совсем соответствовала классическим образцам, только вместо того, что бы сломать челюсть «джипику», я сам натыкаюсь на его кулак…

— Лей, я держу. — Сказать, что я пришел в сознание, значит сильно преувеличить. Просто сквозь вату, заткнувшую уши и залепившую глаза, стали прорываться отдельные звуки и тени. Кто-то оттягивает мою челюсть. Ощущаю во рту обжигающее тепло коньяка. Я против того, что бы пить божественный напиток из горла. Мотаю головой, выплевываю пол стакана ароматной жидкости на пол.

— Козел. Это же натуральный французский коньяк. — Мне, конечно льстит, что анастетиком выбран именно французский коньяк, но я в принципе против насилия над личностью. А над собой — особенно.

— Сейчас я его. — Меня хватают за горло. Пытаюсь сделать вдох. Ничего не получается. Еще раз — результат тот же. На третьей попытке пальцы, сжимающие мою глотку, ослабляют хватку. Делаю глубокий вдох. Вместо воздуха в горло, трахею, легкие врывается коньяк. Много коньяка. Кто сказал, что халява сладка? Этого бы идиота и на мое место.

— Куда его?

— Вези к Лиде. У нее огород большой. На этом дерьме картошка хорошо родить станет. — Вот урод. Это он меня дерьмом обозвал. А сам-то, жирный лицемер. Автобизнес-никакого криминала! Мне снова открывают рот и вливают что-то жгучее и терпкое. Кажется ром. Так я ни разу не накачивался. Тем более на работе. Попробуй удержись в пределах нормы, при таком радушном приеме…

Меня поднимают и куда-то тащат.

— Гляди, Лиля. Как твой протеже назюзюкался.

— А говорил: журналист. — Разочарованно тянет продавщица. — Статью напишу. Все мужики вруны и уроды.

Меня забрасывают в машину. Задом чувствую, что это не диван из кабинета.

— Сразу не кончай. Попридержи до вечера. Я подъеду, разберемся, что он знает. Свяжи покрепче и глаз с него не спускай.

* * *

Связали меня действительно от души. Потихоньку прихожу в себя и первое, что ощущаю, что мне неудобно и плохо. Точнее не плохо, а дурно. Дурно — от неумеренной дозы спиртного, а неудобно из-за связанных за спиной рук. Пробую перевернуться и понимаю: еще одно движение и весь бар господина Волобуева покинет мой желудок, прихватив за компанию утренние картофельные котлеты. Есть же люди, годами не выходящие из запоя. Что они в этом находят?

Медленно, с усилием раздвигая головную боль, открываю глаза. Прохладный полумрак, это как раз то, что мне нужно. Не припомню, что-то у Лиды такой комнаты. Не поворачивая головы, одними глазами исследую помещение. Где-то далеко маячит кирпичная стена. Рядом стол. Нет не стол, верстак. На нем закреплены тиски и дрель. Куда меня везли, я знаю, а вот где оказался — еще не очень понятно. Утешает одно: это точно не огород а, значит, я пока не удобрение.

Скребу носом бетонный пол, поворачиваю голову вправо. Сначала вижу лужу, а потом источник воды, ее образовавший. В полуметре от меня стоит машина. Снег, набившийся в крылья и налипший на днище понемногу тает, и падает каплями на бетон. Все становится ясно. Это гараж. Собственно, Лидкин гараж числился в маршрутах моих экскурсий под номером два. Под номером один — «ТетраТех». Но там я уже побывал… Так что все идет по плану. Это же надо, какие у нас бандиты заботливые. Теперь на автобус не придется тратиться. О таком раскладе можно только мечтать: напоили, в машину усадили и повезли на экскурсию по местам боевой славы. Главное, все за счет заведения. «Безвозмездно. То есть даром.» — Как говорила Сова в мультике о Винни Пухе.

Кто не пытался подниматься с завязанными за спиной руками — попробуйте. Прекрасно разминает позвоночник. Лучше заниматься этим в присутствии зрителей. Поднимитесь ли вы сами — не факт. Но наверняка сможете поднять настроение окружающих.

Упираюсь головой в холодный металлический бок белой Toyota Sprinter, ногами — в такой же холодный бетонный пол и так, бодая машину, постепенно выпрямляюсь.

Вертикальное положение ром и коньяк не устроило. Меня выворачивает прямо на капот Toyota. После этого начинаю себя чувствовать значительно лучше. Во-первых, испорченный экстерьер бандитской машины, какая никакая, а месть. Во-вторых, лучший способ избавления от абстинентного синдрома — уменьшение дозы алкоголя. Дозу, судя по луже на капоте, я уменьшил минимум на пару бутылок. Ну, и запах у меня в желудке. Природа сконструировала человека очень мудро. Представляю себе: чем бы я дышал, будь у меня нос не снаружи, а внутри.

Пошатываясь, обхожу Лидин гараж. Здесь я еще ни разу не был. В огороде был, а здесь-нет. Гараж чуть меньше огорода. В нем мог бы разместиться автоцех небольшого заводика. Во всяком случае, пара КАМАЗов могут вальсировать в нем, не выключая первой передачи, с удовольствием и без проблем. Но белого Mercedes G500 я не нахожу. Нет здесь драгоценного джипа, сбившего Алешку на тротуаре у перекрестка Гвардейская — Новогодняя. После избиения в кабинете Волобуева, это самое большое мое разочарование. Такая прелестная версия рассыпается в прах. Стоило ли терпеть унижения и пинки? Вынужден признаться — не стоило.

На всяки случай произвожу повторный обход, вверенной мне территории. Заглядываю в каждый угол, но это спьяну. Mercedes' не мышка, его в норку не спрячешь. Нет даже намека на пребывание родовитого арийца в Лидином танковом ангаре.

Тщательно осматриваю стеллажи, прикрывающие торцовую стену гаража. На полках аккуратно разложены и рассортированы запчасти. Рядом со стеллажом две стопки автомобильных крыльев, поленница капотов. Но ничего похожего на кубистику G500 найти не удается.

Все. Мне надоело бесполезное движение по кругу. Герои известной рекламы Nescafe на моем месте отправились бы пить кофе. Я не могу. Нет ни кофе, ни места, где бы мне его предложили. Да и пить кофе с завязанными руками, все равно, что переходить пропасть по канату с завязанными глазами. Нестрашно, но очень неудобно.

Глаза привыкли к темноте. Устраиваюсь у бокового зеркала Toyota и пытаюсь разобраться: как и чем скручены мои запястья. Отражение в зеркале наводит на мысль, что меня связывал не «джипик». Слишком неординарное решение. Кисти стянуты стальной проволокой. Кончики проволоки закручены кокетливым хвостиком. Металл вошел глубоко в мясо. По сути, скручены кости кистей. На рентгеновском снимке мои оковы должны выглядеть весьма оригинально — в виде опухоли на скелете. Проволочку не растянешь, не раскачаешь, не развяжешь. Крепко я влип… Зубами открываю ящички-ячейки в верстаке. Нахожу треугольный напильник. Минут сорок как последний идиот, пытаюсь вставить инструмент в тиски и зажать его там. Со стороны может показаться, что я занимаюсь утренней гимнастикой. Сначала, наклонившись, задираю за спиной руки с напильником и стараюсь угадать: где именно располагаются челюсти тисков. Когда эта, чрезвычайно сексуальная процедура завершается успешно, я резко подпрыгиваю в надежде закрутить челюсти до того, как из них вывалится напильник. Естественно, мне за силой тяжести не поспеть. Приходится приседать, подбирать напильник с пола и начинать разминочный комплекс сызнова.

В конце концов, зарядка надоедает. Плюю на осторожность, врубаю электрическую дрель с вставленным в нее наждачным диском и кладу на подвывающее устройство свои наручники. Спустя секунду воем уже вдвоем. Дрель от усердия, я от боли. Проволока, нагревшись, с удовольствием делится своим теплом с моим телом. Теперь у меня появилась прекрасная возможность изнутри изучить теорию и практику теплообмена, а так же весь спектр ощущений, испытываемых рабочим телом при нагревании.

Руки за спиной разлетаются в стороны. Обезумевший от боли, но свободный, втыкаю кулаки в ведро со слитым машинным маслом. Из ведра доносится змеиное шипение. За воротами гаража в две глотки завыли Лидкины московские сторожевые. Отработал инстинкт стаи. Все воют, значит и им нельзя остаться в стороне.

Выключаю дрель. Собаки замолкают. Прислушиваюсь к тому, что происходит за пределами гаража. Открылась дверь дома. Кто-то вышел на крыльцо.

— Булат, Гита, чего развылись? — Лидочкин голос узнаю даже в хоре. Представляю, как она стоит в халатике и босиком. Мне становится зябко. Как хорошо, что гараж отапливается. Я существо тепличное, даже пьяный долго в холоде не выдержал бы. Примерз бы к бетонному полу. Тогда бы и убивать не потребовалось — Что там? — Судя по всему и «джипик» следом за Лидой выкатился во двор выяснить обстановку.

— Не знаю. Вроде все спокойно. Сейчас на улицу выгляну. Может, коты за воротами устроились. Мои звери кошек на дух не переносят.

— Осторожнее. А то какая сволочь за забором поджидает. Если этот козел что-нибудь понял и трепанул Куску, на всем п…

— Расслабься, ни черта он не понял, а Куска, скорее всего, просто не знает. — Скрипнула калитка. — Никого.

— Может с журналистом побазарим? — Вот и «джипиков» тянет к интеллигенции. Пары часов без меня прожить не может. Велика все таки в народе тяга к культуре. Оглядываюсь по сторонам в поисках оружия. С чем, с чем, а с железками у Лидочки в гараже полный порядок. Остается только выбрать такую, которая о черепушку «джипика» не погнется.

— Брось, Валик. В него бочку спирта влили. Бедняга до завтра не очухается.

— И хорошо, на х…, сдохнет без боли. — Ба, да он не бандит, а великий гуманист. Томас Манн какой-то.

— Пошли в дом. Что-то я замерзла. — Интересно, каким способом они там согреваются. Лидочка обожает экспериментировать, изучая Кама Сутру.

— Пошли. — С неохотой соглашается Валечка. Либо хозяйка дома его укатала, либо прокатила. Иначе, с чего бы ему быть не в духе.

Настало время знакомства с дверями и запорами. Не могу я здесь торчать вечно. Даже до вечера не могу. Не хочется встречаться с великим трагиком Волобуевым и, к тому же, после дежурства обещала зайти Екатерина Владимировна. «Катя» — поправляю сам себя. Вспомнил о предстоящем свидании, и сразу на сердце стало тепло и уютно. Губы сами расплываются в улыбке.

Странно устроен человек. Сколько ни говори «Лида», никаких эмоций кроме воспоминаний об искусном сексе. Сказал «Катя» и как на летнем пляже очутился. А, казалось, всего-то имя, набор звуков расставленных в определенной последовательности. Звуки исчезли в полутьме гаража, а ощущение счастья осталось.

Ладно. Все это беспредметная болтовня. Приедет дядя-президент «ТетраТеха», и все имена станут одинаковыми. И те, что очаровывают и те, к которым равнодушен.

Ворота в гараже что надо. На совесть сделанны. Впрочем, как и все в Лидочкином хозяйстве. Батя у нее — мужик основательный. Сразу видно. В городе бывает только наездами, но петли, на тяжелых стальных воротинах, тщательно смазаны, замков — три штуки только внутренних. Два из них с вертикальными ригелями. А ведь, как мне помнится, есть еще и пара навесных. С воротами мне не справиться.

Крыша — бетонными плитами выложена. Ее только направленным взрывом взять можно.

Стены — из шлакоблоков. С хорошим ломом пробиться можно. Но на организацию пролома пол дня уйдет. Да и шума много.

В надежную клетку меня упрятали. Не хотят бандиты с Андреем Петровым расставаться. Ценят, любят, уважают. Именно это чувство и называется «любовь до гроба». Жаль, что я не испытываю к ним взаимности. Не справедливо как-то.

На разборку внутренних замков уходит минут тридцать. С каждым отвернутым винтом мне становится лучше. Курочу механизмы, как раньше писали в прессе, с чувством глубокого удовлетворения. С удовольствием курочу. Весь необходимый инструмент под рукой и в идеальном состоянии. Все винты и гайки подаются с полуоборота. Складываю шестерни и ригеля у стеночки. Осталось расправиться только с навесными замками. Но это уже фокус для Гуддини. Вообще, ворота можно попробовать с петель снять с помощью домкрата. Если домкрат достаточно мощный. Упереть в ребро жесткости на воротине и попробовать приподнять. А почему, собственно, нет? Что я теряю?

Лезу в багажник Toyota. Вытаскиваю домкрат. Больно хлипок импортный приборчик. Не внушает доверия. Не рискнул бы я им БелАЗ поднимать. Однако я не в магазине. Привередничать не перед кем. Устанавливаю домкрат и начинаю крутить ручку. Занятие не слишком интеллектуальное, зато позволяет попутно решать несложные логические задачи.

Зря я так разочаровался, не найдя здесь Mercedes. Какой дурак покатил бы через весь город на угнанной машине. Вряд ли Валера стал так рисковать. Покойный не производил впечатления дегенерата. Mercedes перегоняли куда-то не далеко. Квартал, два, максимум три от офиса «СтарКуса». Завели, пять минут езды и легли на дно. Гараж в обществе «Роща» в этом плане вариант почти идеальный. Но в том гараже я побывал, только джипа там не видел.

Воротина, на удивление, подалась. Точнее поддался низ. Металл под напором самурайского домкрата стал прогибаться по центру. У правой створки, над которой я колдую, обозначился небольшой животик. Не дать, не взять, восьмой месяц беременности.

Еще одна неувязка. Когда ребята успели номер запорожцевский поставить. Одно дело влезть за руль, завести машину и укатить. Другое дело устроиться на виду у хозяина и начать переставлять номера.

Зачем я связался с домкратом? С его помощью я слегка погнул дверь, но и полностью развалил свою, совершенно замечательную версию. Было прекрасное, логическое объяснение. Теперь нет. Слишком много думать вредно.

Стоп. Как там сказал «джипик» по имени Валентин? Если я трепанул Куску им всем… И хорошо бы. Это мысль: трепануть Куску. Это решение. Только что трепануть?

Воротина начала потрескивать. Снова открылась дверь дома.

— Эй, Лидка, глянь, что с твоим гаражом! — Вынесла «джипика» нелегкая! У меня створка перешла на девятый месяц. Вот-вот родит. И надо же, такая незадача…

— Что случилось? Е-е-понский городовой. Этот предурок мне гараж испортит. А батя с меня шкуру спустит. — Интересная цепочка получается. Как в сказке: бабка за внучку и т. д. — Я за ключами. — Кричит Лидочка в панике. Хлопает входная дверь. Кажется «джипик» упирается в воротину, пытаясь предотвратить «роды».

— Ты, х…, оставь ворота! А то в лоб дам. — Как с такими людьми общаться? Чуть что, сразу в лоб. Можно подумать я сам в гараж залез. Просил — умолял меня на все запоры закрыть.

Лида гремит связкой ключей. Не думаю, что это ключи от ворот от Рая. Жил я грешником, им и умру. Причем очень скоро. Все, чего я добился за последние пол часа жизни — перекосил двери Лидкиного гаража.

Снаружи торопливо срывают с дверей замки. Им не терпится меня успокоить.

«Джипик» перестает подпирать створку и начинает тянуть ее на себя. Воротина подается плохо: ее заклинило домкратом. Буквально по сантиметру конструкция из напыжевшегося домкрата и вставшей на дыбы двери выползает во двор. В происходящем я уже ничего изменить не могу. Сажусь на корточки и гадаю, какой способ лишения меня жизни предпочтут приятели Лиды.

Вдруг створка ворот дергается вверх. Сначала неуверенно, буквально на несколько миллиметров. Потом взлетает как китайская ракета для фейерверка. Металл с грохотом разгибается и, подлетевшая на пол метра махина мягко ложиться на заснеженный двор.

Окно в мир свободы распахнулось, и я вижу картину, прямо скажу, замечательную. У левой, закрытой створки стоит Лида. Глаза ее широко раскрыты, взгляд бессмысленнен. Он направлен не на меня, а торчащую из-под упавшей створки, красную от натуги морду «джипика»- Валентина. В проеме конуры заклинило два короткохвостых зада. Булат и Гита зажали друг друга, пытаясь найти в своем дощатом убежище спасение от верной смерти.

Я понимаю, что лучшего шанса для побега у меня не будет. Пробегаю по воротине, едва ни наступаю на, глупо моргающую, физиономию Валентина. Но церемонится некогда. Впервые в жизни сразу открываю чужие запоры. И не мудрено. Задвижки на калитке устроены не слишком сложно даже для моего, технически не развитого ума.

Несусь по улице, обдавая встречных прохожих ядреным запахом коньячного перегара и одаривая счастливыми улыбками. Вперед к свободе. Вперед, к Кате!

* * *

Черную полосу жизни сменила белая. Я выскакиваю на остановку и успеваю запрыгнуть в коммерческий автобус. На пятьдесят копеек дороже и никакой толкотни и дно не отваливается. Салон на половину пустой, но я упорно стою. Молодая кондукторша не упускает случая прицепиться:

— Садись, дядя. У нас, что стоя два рубля, что сидя, опять два рубля. Так что ничего не сэкономишь. — Глупенькая. Откуда ей знать: я не деньги, я здоровье оберегаю.

— Я не экономлю. Я протестую. Мне зарплату не платят, так я стоячую забастовку объявил. Третьи сутки на ногах. Понятно, деточка? — Деточка улыбается. С чувством юмора у нее все в порядке.

Стою напротив кондукторши у передних дверей и радуюсь солнечному миру за ветровым стеклом. Навстречу солидно и осторожно, сверкая темно-синими, откормленными боками, катит здоровенная иномарка. Идентифицировать ее не могу по причине своей автомобильной необразованности. Но ничего: журналы я еще Лидке не вернул и, наверное, теперь удобного случая вернуть не представиться, так что устроюсь вечерком на диване и разберусь во всем многообразии мира четырехколесных. А может, не разберусь. Дома только один журнал остался. Второй застрял где-то в кабинете Волобуева. Не успеваю вспомнить о Геннадии Георгиевиче, как обнаруживаю его холеную физиономию. Он небрежно, одной рукой придерживая руль, восседает в том самом темно-синем, сверкающем монстре, который проплывает по ухабам навстречу нам.

Опоздал дорогуша. Ни расспросить меня не сможешь, ни на тот свет проводить. Довольная улыбка расплывается по моему лицу.

— Чему радуешься, дядя? — Любопытствует неугомонная кондукторша.

— Скажу — смеяться будешь.

— А я не согласная. В смысле — посмеяться…

— Радуюсь пользе опозданий. — Девчонка начинает смеяться, но вдруг задумывается над моими словами и озадаченно спрашивает:

— Это как?

— Очень просто. Главное, что бы опоздал тот, кто нужно и туда, куда нужно.

— Понятно. — По лицу вижу, что ничего она не поняла, да и не важно это. В ее возрасте вообще ничего не нужно понимать. Достаточно уметь чувствовать и радоваться жизни. Быстро темнеет. Зима. День короток, зато ночь длинна. И я жду сегодняшнюю ночь. Она обещает быть необыкновенной. Выскакиваю из автобуса в центре. Очень мило прощаемся с кондукторшей. Машем друг другу руками и улыбаемся. Она исчезает вместе с теплым автобусом, вполне уверенная, что целый час каталась с сумасшедшим. А я поскрипываю ботинками по подмороженному снегу и счастлив, что не жалею об исчезнувшей в ночи юной кондукторше. И тысяче других женщин, с которыми я не буду никогда, потому, что как бы они не были прекрасны, они мне не нужны. Меня ждет встреча с Катей.

Пробегаю по магазинам. Бандиты, оказывается, очень порядочные люди. По крайней мере, мои скромный финансы их не заинтересовали. Они, конечно, неприлично на мне поиздержались, но кошелек не тронули. Вот он: не толстый, но и не пустой. На прежнем месте во внутреннем кармане куртки. И не полегчал ни на копейку. Слава Российской преступности, самой порядочной и бескорыстной в мире!

Всю свою наличность — три сотни вкладываю в очень выгодное предприятие. Называется оно «Вечер с любимой женщиной». Хорошо организовать его тем более важно, что это вечер в ночь перед Рождеством. С сожалением вспоминаю, что не запасся подарком. Был бы умнее, купил бы у Геннадия Георгиевича бабочку. Самую большую и самую бразильскую. Кате, наверное, такой подарок понравился бы.

Руки заняты пакетами, голова мечтами. Захожу в свой двор. Вера Игнатьевна выгуливает своего барбоса. Заметив меня, она демонстративно отворачивается и направляется к подъезду. Кавказец сначала упирается. У него острая необходимость донюхать сугроб и смыть метки предшественников своей горячей мочой. Он с неохотой отрывает нос от сугроба на пол секунды и, увидев меня, стремглав несется к дому. Никогда не думал, что стану грозой собак. Я, вообще-то, к ним отношусь с большой симпатией.

— Вера Игнатьевна! — Кричу вдогон соседке. Я хочу всеобщего мира, благоденствия и покоя. Я хочу пожелать соседке счастливого Рождества. Мне срочно требуется наладить прежние, теплые отношения и с хозяйкой кавказца и с самим барбосом. Но моим стремлениям не суждено осуществиться. Кавказец не рискует встречаться со мной в темном подъезде. Он втаскивает Веру Игнатьевну в дом и, поскуливая, помогает пенсионерке со скоростью чемпиона мира в спринте преодолеть расстояние от крыльца, до безопасной тишины квартиры.

С Катей сталкиваюсь в дверях подъезда. Я вхожу, она выходит.

— Ты обещал весь день сидеть дома. — Говорит она укоризненно.

— Я подумал, что нужно сходить в магазин. — Предъявляю как оправдательный документ сумки с продуктами и двумя бутылками шампанского. Она загадочно улыбается своими чудесными серыми глазами и тоже поднимает руки. Черт. Я нанес смертельный удар по бюджету бюджетницы. Наши сумки, как сиамские близнецы. С той небольшой разницей, что в одной из моих, исполняют стойку на голове три белых розы. Их колючие ноги бесстрашно выглядывают из газетной шубки и покачиваются под легким морозным ветерком.

— По крайней мере, мы не умрем с голоду. — Катя поворачивается и исчезает в темноте подъезда. Опять какая-то сволочь выкрутила лампочку на первом этаже. Я спешу за ней. Я не вижу ее. Только ощущаю тонкий аромат духов и запах больницы, сопровождающий любого медика до самой пенсии. Я не о духах, а о больнице. Меня этот запах не раздражает. Он мне нравится. Как и все, что несет в мою жизнь это удивительное существо с прекрасными серыми глазами, прохладными пальцами, горячим телом и тонкой душой.

На третьем этаже нас поджидает ослепительная иллюминация. От тьмы к свету — философская концепция мировой культуры. Мысли мои высокопарны и глупы, но ничего с собой поделать не могу. Еще пара дней такой жизни и я выкину компьютер и гусиным пером начну писать статьи в стихах.

Открываю дверь. От волнения руки дрожат, а ключ вытанцовывает лезгинку вокруг замочной скважины. Я, наверное, выгляжу страшным недотепой и полным идиотом. Оглядываюсь на Катю. Она все так же загадочно улыбается и молчит.

Наконец замок дважды отщелкивает обороты ключа и дверь подается.

— А говорили: не транспортабелен. — Это не голос Кати. Неужели после всех моих сегодняшних приключений со мной случился нервный срыв? Только галлюцинаций мне и не хватало. Холодок пробегает по спине и странным образом застревает в животе. Становится пусто и неприятно. Чертовщина какая-то. Я оборачиваюсь. Вижу Катин затылок, а за ним участкового.

— Собирайтесь, гражданин Петров. Хватит симулировать. — Вот тебе и вечер любви. Вот тебе и ночь страсти. Кажется, свидание придется отложить лет на десять. Как жаль. Верно подметил Александр Сергеевич: «А счастье было так близко, так возможно…»

— Разрешите сумки положить? — Не знаю, может быть, кому другому и не хватило бы мой сегодняшней порции приключений, только я не из числа людей, не знающих меры в острых ощущениях. По мне неплохо бы остаться дома вместе с сумками.

— Давайте, только быстро. — Распоряжается кто-то из темноты лестничного пролета. Ба, на меня устраивают форменную облаву. Войсковая операция по всем канонам детективного кино: батальон ОМОНа, слезоточивый газ, тяжелое стрелковое оружие.

— Что вам от него нужно? — вступается за меня Катя. Я открываю дверь, ставлю сумки в прихожей. Брыська, вот предатель, проходит мимо меня и начинает тереться о Катины ноги. Как не позавидовать коту? Катя не обращает на Брыську внимания. — Куда вы его ведете?

— В милицию, дамочка. — Невидимка с лестницы имеет ответ на любой вопрос.

— Я пойду вместе с ним. — Нет, моя сероглазая красавица точно из породы декабристок.

— Вполне возможно, — соглашается голос с лестницы. — Дача ложных показаний, ведение следствия в заблуждение — все это предусматривает уголовное преследование.

— Екатерина Владимировна. — Беру Катю под локоть. — У меня к вам огромная просьба: обещайте переночевать сегодня в моей квартире и присмотреть за котом. Хорошо?

Она смотрит на меня глазами ребенка, у которого отбирают любимую игрушку. Разве можно обижать такую женщину? Я бы себе такого не позволил никогда. Да, только, с милиции какой спрос?

— Нет. — Катя мотает головой.

— Катя…

— Нет.

— Катюша…

— Ладно. — Она отворачивается, заходит в квартиру и прикрывает дверь. Я спускаюсь по ступенькам, но, не утерпев, оглядываюсь. Перед дверями сидит в полной растерянности мой кот. Крутит башкой то на дверь, то на меня.

Дверь открывается. Брыська пулей влетает в прихожую. Несчастное Катино лицо, обрамленное тяжелыми распущенными волосами, выплывает из мрака прихожей.

— Если ты не вернешься, я приду утром с адвокатом. Ни о чем с ними не говори. Понял?

— Не беспокойся. Все будет хорошо. — Я это говорю без капли бравады. Почему-то меня не покидает уверенность, что Кате утром не придется искать адвоката. Последние дни меня слишком часто пытаются убить, что бы вся история закончилась тривиальным тюремным сроком.

* * *

Я разочарован. Ни на лестнице, ни на улице батальона ОМОНа и бронетехники нет. Два «жигуленка» шестой модели. Шесть человек. Разве это серьезно? Разве это достойно схватки с таким отпетым негодяем, убийцей и международным террористом, как я? Мое самолюбие ущемлено и я клянусь отомстить милиции на первом же допросе.

Таинственный невидимка при ближайшем рассмотрении оказывается коротышкой в шикарной дубленке. Даже с моим, весьма средним ростом, через него можно перешагнуть в толпе и не заметить. Это еще больше меня заводит. Уж, коли, ловите убийцу, так отнеситесь к нему со всем уважением. У бандитов все поставлено на более солидную основу.

Меня настойчиво, но достаточно вежливо подталкивают в ближайшую «шестерку».

— Лезь, давай. — Бандиты, кстати, сначала напоили до полусмерти, а только потом решили на машине покатать. Из подъезда выныривает Вера Игнатьевна. На сей раз, она не рискнула взять с собой своего кобеля. И правильно: без собаки целее будет.

— Что, голубчик, доигрался? — Ни за что бы, не заподозрил в соседке такую смесь мстительности и сарказма.

— Все в порядке, Вера Игнатьевна. Обычное спецзадание. — Заявляю бодро. Прыжком усаживаюсь на заднее сиденье. От сумасшедшей боли, чуть не пробиваю крышу машины. Едва сдерживая стон, бросаю в открытую дверку. — Лейтенант, давай быстрее, опаздываем!

Участковый теряется:

— Я же никуда не еду…

— Испугались? Вам не место в органах!

— Успокойся, шут. — Малыш в штатском усаживается справа от меня и захлопывает дверку. — Поехали, Сережа.

Мы катим по вечернему городу. Светятся витрины, нервно мельтешит реклама. Плотный поток машин с трудом пробивается через месиво неубранного с дороги снега. Коммунальщики опять прозевали наступление зимы. Где грейдеры? Где бульдозеры? Где снегоуборочные машины? Хорошо еще поливалки на улицы не выпустили. Не проехав и пяти кварталов, сворачиваем во дворы. Я абсолютно убежден, что ни одного отделения милиции, ни одного опорного пункта здесь нет. Толи шофер решил заскочить домой пообедать, толи милиции бензин девать некуда. Протирая днище о глубокую ледяную колею, выползаем на улицу Гвардейцев. Останавливаемся у дома № 21. Вот это фокус! Точнее «СтарКус».

— Вылазь. — Пока я с открытым ртом изучал адрес порта прибытия, коротышка уже выскочил из машины. Он нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Роль портье ему не по вкусу. Если это люди Кускова, то их нервировать не стоит. Выползаю к дверке и чувствую, как с меня кусками отваливается короста. Конечно, я не в той форме, что бы по гостям и званым приемам бродить, но и отказывать людям неудобно. Не так поймут, чего доброго. И пристрелят. Обидно будет.

— Давай, давай. — мрачный тип, стороживший весь наш недолгий путь меня слева, вылазит следом за мной и пристраивается за спиной. Коротышка прокладывает путь в «светлое будущее». В небольшом холле офиса «СтарКус» действительно светло и даже мило. Половину холла занимает высокий аквариум с рыбками.

— Рыбки золотые? — С невинным видом интересуюсь я.

— Че? — вяло переспрашивает из-за спины мрачный.

— Желания выполняют?

— Пираньи. — Коротко консультирует меня мрачный тип. Маломерка, шедший впереди, исчезает за одной из светлых пластиковых дверей. — А желание выполняют. Только последнее.

Не нравится мне этот лапидарный стиль. Если и обо всем остальном разговор будет так же короток, то к утру мне не нужен будет адвокат. Только патологоанатом.

— Проходи. — Меня заталкивают в дверь, за которой только что исчез коротышка. В комнате кроме него никого нет. Пока я в холле разглядывал рыбок, он успел снять дубленку и теперь сидит в удобном офисном кресле. Добротный светлый шерстяной костюм, черная рубашка, белый галстук. Я бы не оделся так никогда. Гонорары не позволяют.

— Садись. — Коротышка указывает на кресло напротив себя. — Если можно, я постою. — Твердо решаю: станет интересоваться почему не хочу сидеть — предъявлю ему язвы. Надоело всем и каждому объяснять свои проблемы. Но коротышке нет дела до моих капризов.

— Хочешь — стой. — Он достает из пачки L&M сигарету. Нервно разминает ее. — Ну, я жду.

Хотя бы намекнул: чего ждет. Возможно, я с удовольствием это сделаю. Лучше соответствовать предъявляемым требованиям, чем превратиться в корм для пираний. Главное, чтобы это была не стойка на голове. С координацией вверх ногами у меня с детства проблемы.

— Что я должен сделать: спеть, станцевать или рассказать стишок с выражением? — У моего языка свободолюбия в десять раз больше, чем у всего остального организма.

— Весельчак? — Коротышка, не дожидаясь моего ответа, нажимает на звонок. Дверь за моей спиной открывается. — Сережа, клиенту весело.

Собираюсь оглянуться и объяснить причину своих слов, но получаю сильнейший пинок в самый эпицентр болевых ощущений. Поистине, оглянутся не успели…. Лечу к столу коротышки по пути собирая на себя мебель. Сережа, оказывается не только порулить мастер, но и ногами работает как Пеле.

— Еще вопросы есть? — Теперь я не вижу коротышку. Вижу только его начищенные штиблеты. Они у меня перед носом. Все остальное прикрыто столом.

— Нет. — У меня действительно к коротышке нет вопросов.

— Тогда говори.

Я выползаю из под стола. Спиной ощущаю присутствие Сережи. Пара часов такого тренинга и я научусь видеть затылком. Возможно, даже через стену. Вот так и проявляются экстрасенсорные способности. А зачем они мне? Я и так до последнего времени жил неплохо. На самом деле, вся проблема в некоммуникабельности человека. Именно элементарное неумение формулировать вопросы, неминуемо, приводит к возникновению локальных конфликтов. Хотя бы намекнул, что именно его интересует:

— Послушайте… — Я выдерживаю паузу, в ожидании, что мой собеседник представится. Но коротышка молчит. — Скажите: что вы хотите знать, и я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.

— Мне интересно услышать все о белом Мерседесе. — Он закуривает. Интересный тип: лицо, как у каменного идола, застыло, будто все мышцы парализованы, а пальцы — быстрые, нервные, все время в движении.

— Белый внедорожник Mercedes G 500, государственный регистрационный номер 47–35 НББ, на углу улиц Гвардейцев и Новой сбил на тротуаре моего брата. С места происшествия скрылся.

— Дальше. — Коротышка открывает рот, выпускает облако дыма и затыкает рот сигаретой.

— Собственно, это все, что я знаю. — Сзади бесшумно надвигается Сережа. Я торопливо добавляю. — В ГАИ Mercedes с таким номером не числится. Ни в общей базе данных, ни в рукописных списках. — Тень палача за мной замирает, но не отодвигается.

— За что кончил Рыжа? — Коротышка повторяет весь комплекс манипуляций с сигаретой и дымом, так, будто действует по раз и навсегда утвержденной программе.

— Я не… — Закончит мысль мне не дают. От боли закрываю глаза. Открыв, снова вижу знакомые штиблеты. Они, наверное, хотят, что бы я выучил на них каждую морщинку. Рыж, это, наверное, Рыжков, соображаю, выползая из-под стола. — Он начал стрелять, я ответил. Ему не повезло.

— Похоже на правду. Этот болван так и не научился пользоваться оружием. — Внезапная разговорчивость коротышки подействовала на меня расслабляюще.

— Кто был за рулем джипа в момент наезда?

— Не знаю. — Я быстро поворачиваюсь лицом к Сереже и повторяю еще раз. — Не знаю. Знал бы, давно его сдал в милицию.

— Почему за тобой охотился Рыж? — Встаю боком, так, что бы контролировать и Сережу и коротышку.

— У него спросите. — Эта фраза выглядит как издевательство. Быстро поправляюсь. — Его люди на этот вопрос ответят лучше. У них узнайте.

— Придет время — узнаем. — Коротышка бросает недокуренную сигарету в пепельницу. — Капитан Щеглов как на это дело завязан?

— Мне кажется, он очень не хочет, что бы кто-то что-нибудь узнал об этой истории.

— Правильно кажется. — Коротышка теряет ко мне интерес. — Сережа, убери его пока в темную. Пусть посидит. Может еще чего вспомнит. Да, утром, часиков в шесть, наведайся к его бабе. Привези сюда. А то она устроит шухер. Опять ментам платить придется.

— Ребята, я еще жив. — Мне кажется не совсем разумным в моем присутствии обсуждать свои коварные планы. — Вдруг я убегу и проболтаюсь милиции.

— Не убежишь. От Кускова еще никто не убегал. — Коротышка смотрит на меня равнодушно, как на прошлогоднюю траву на огороде. Я для него не более, чем полуфабрикат для перегноя.

— Возможно, но пока роль колобка мне удается так же хорошо, как Высоцкому Гамлет. И от бабушки уходил и от дедушки.

— Колобок плохо кончил, если ты помнишь. И Гамлет — тоже.

— Я голодный. — Мне терять нечего. Судя по всему, пацаны решили убрать меня со сцены. А чтобы мне не было так одиноко по пути в мир иной, Катю наметили в компаньоны. Точнее, в компаньонки.

— Ты не голодный, ты наглый. — Для коротышки Куска я уже умер.

— Волобуев, тот хоть сначала напоил. — Проявляю крайнюю настойчивость.

— Что ты сказал? — Мое замечание вызывает живую заинтересованность.

— Ничего. Накорми сначала, может быть, потом найдутся новые темы для разговоров. — Наглею окончательно.

— Ладно. Сережа, дай ему пожрать. Не разоримся. И налей стакан белой, для разговорчивости.

* * *

Ужин при свечах таки состоялся. Меня запихивают в темную комнату без окон. Стены и дверь обиты звукоизолирующим материалом. Что происходит за пределами помещения для меня полная тайна. Я как локатор с отключенным электричеством. Уши есть, а сигналы не поступают.

В углу самодельная кушетка: три неошкуренные доски на четырех куцых ножках. Замечательное ложе для йога. На кушетку Сережа прилепил огарок свечи. Поставил тарелку с крупно нарезанной колбасой, пол булки хлеба, стакан чая и стакан водки. Очень мило пожелал приятного аппетита:

— Жри, козел. — После чего оставил меня наедине с трапезой.

Колбаса слегка обветрила и не выглядит слишком аппетитно. Не долго думая, пристраиваю кусок над свечкой. От жареной, по крайней мере, расстройства желудка не случится.

Интересно, а ведь номер под которым белый джип отбыл из офиса «СтарКуса» нисколько не заинтересовал Кускова. Либо он эти данные получил от милиции, либо сразу знал. Чушь какая-то: знал поддельный номер, под которым у него увели машину.

А почему я все время исхожу из того, что это был Mercedes Кускова? Есть же еще одна такая же машина в гараже областной администрации? Бардак, развелось в городе Mercedes'ов, как собак не резанных. Нужно будет завтра же прогуляться в гараж областной администрации и поинтересоваться состоянием их машины. Конечно, в том случае, если завтра для меня настанет.

— Ты чего здесь, придурок, делаешь? — В открытую дверь заглядывает Сережа.

— Колбаску жарю. — В «СтарКусе» лучше говорить правду. Это я усвоил твердо. — Не хочешь присоединиться?

— Пошел на х… — Почему я так не люблю, когда матерятся? Вот и сейчас, Сережа послал меня на три буквы, а мне неприятно. Самому хочется повторить все и в его адрес. Но сдерживаюсь. — Выходи, босс зовет.

— А как же водка? Можно я с собой возьму? Пропадет продукт. — Интересно, чего Куску от меня еще потребовалось?

— Ты, в натуре, конченый дурак, или Ваньку гонишь? — Сережа владеет собой значительно хуже, чем его шеф. Много чему еще придется поучиться у старого мастера. Но вопрос он поставил правильно. Нужно решить для себя, кто я: дурак или Ваньку гоню? Дуракам — проще. Еще говорят с них спроса меньше. Пожалуй, мне стоит стать дураком.

— Был бы дураком — водку бы бросил.

— Пей и пошли. — Дверь открыта настежь. Холл пуст. Охранник у входа дремлет, уткнувшись носом в журнал. Play Boy, кажется. Лучшего момента для побега не придумать. Возвращаюсь к кушетке, отламываю кусок хлеба, нашлепываю сверху поджаренную горячую колбасу, подхватываю стакан водки и возвращаюсь к Сереже.

— Твое здоровье! Ну, поехала! — Делаю широкий плавный замах и быстро выплескиваю водку в лицо Сереже.

— Е… — Палач Кускова хватается за глаза. Изо всех сил бью кулаком по его, тщательно выбритому, затылку. Говорят, некоторым удается таки образом быков глушить. Мой бык оказался более живучим. Удар его только разозлил. Сережа принялся быстро, как герой мультика протирать глаза. Я рванул к выходу.

Охранник оторвал, осоловевшую со сна физиономию, от пупка какой-то секс-звезды. В этот момент прозвучал первый выстрел. Я бежал, охранник-смотрел а Сережа палил. Палил вслепую. Первый выстрел пришелся в дверь кабинета Кускова. Второй, третий и четвертый — в аквариум. Охранник только приседал, каждый раз, когда ствол пистолета указывал в его сторону и орал: «Серый, убьешь!» Вода, с тяжелым «у-ух!», падает из аквариума на пол, увлекая за собой зубастых обитателей.

Втыкаюсь плечом в дверь. Выход закрыт. Судорожно кручу замок. Он не реагирует. Ощущение такое, что на двери вовсе не замок, а муляж, модель в натуральную величину. Все как у настоящего, только ничего не крутится. В отчаяние бью кулаком по створке и дергаю за ручку. Дуракам закон не писан. Можно до утра вышибать дверь и не добиться успеха. Если, конечно, дверь открывается вовнутрь.

Охранник зачем-то швыряет в меня журнал. Play Boy возмущенно шелестит глянцевыми красотками снятыми в неглиже. Сережа, устав от стрельбы, переходит к пешему преследованию. Я выпрыгиваю в дверной проем и почти физически ощущаю как он пытается схватить меня за куртку, На мое счастье, мгновеньем раньше его нога начинает скользить по чешуе задыхающейся пираньи. Одной из сотни, бьющихся на полу. Честное слово, я этого желания не загадывал, но Сережа как на заказ, упал туда, куда следовало: в не сваренную уху из экзотических монстров.

У крыльца стоит одна из «шестерок» на которой меня везли в «СтарКус». Рядом шикарный BMW. Я парень скромный. Мне BMW не надо. Мне достаточно «жигулей». Тем более, что мотор у «шестерки» не заглушен. Снежинки плавятся на горячем капоте. Дергаю дверку на себя. Машина заперта. Это уже настоящая подлость: оставить заведенную машину с закрытой дверкой. А на чем прикажете удирать?

Обычно я хожу пешком. Но сейчас меня заело. Вынь да положь: нажать на газ и рвануть по забитым транспортом улицам. Оглядываюсь вокруг. Понимаю, что теряю время. Что в любую секунду из дверей офиса могут выскочить преследователи. Но меня заклинило насмерть: удирать только на авто. Срываю с крылечка металлическую урну и вышибаю стекло на дверке. Все. Дальше элементарно. Одно движение, дверка открылась и я в салоне. Врубаю сразу вторую и отчаянно жму на газ. Машину начинает вести по скользкой площадке. Прохожу борт о борт вдоль BMW, срывая краску и выжигая из металла искры.

Последний раз автомобилем приходилось управлять в школе. На уроке автодела. Гоняли на ГАЗ 51. Славный был грузовичок. На права, я тогда не сдал, но за вождение однажды даже получил четверку. За то, что смог избежать лобового столкновения с встречным МАЗом. Наш инструктор, Степан Петрович, после той поездки слег с сердечным приступом в больницу. Его зам высоко оценил мой подвиг, но ездить со мной отказался. За тридцать метров, отделяющих стоянку от дороги, я успеваю ошкурить всего два дерева и один столб.

С крыльца мне вслед палят в три ствола: охранник, Сережа и тот мрачный тип, который сидел в машине слева от меня. Я, вывернув шею на 180 градусов, как загипнотизированный смотрю на участников соревнований по стрельбе, гадая кто же получит первый приз. Отчаянный рев клаксона напоминает мне, что на дороге я не один и неплохо бы изредка глядеть вперед. Второй раз в жизни ухожу от лобового столкновения. Если быть точным, то я не успеваю уйти. Я как летчик-герой иду на таран. Лоб в лоб с Land Cruiser. У противника в последний момент сдают нервы и он отворачивает на обочину. Если бы он этого не сделал у меня не было бы шанса выехать со встречной полосы на свою. Да и береза, росшая на обочине, так и не встретилась бы с японским джипом и осталась бы целой. Я давно усвоил, что в вождении автомобиля самое главное — крепкие нервы.

Как водители ездят зимой? Это, не работа, а смертельный номер. Я к нему не готов. На скользкой дороге меня начинает крутить. Чудом проскакиваю перекресток на самый хвостик желтого света. Не потому, что лихач, а потому, что так получилось.

Если кому нужно организовать пробку на дороге — позовите меня и посадите в машину, которую не жалко. Эффект гарантирую потрясающий. Движение на перекрестке прекратилось во всех четырех направления. Мат, адресованный мне, долетал сквозь разбитое стекло, даже когда я на следующем перекрестке, довольно прилично завернул направо. Между прочим — зря матерились. Я довольно быстро обучаюсь. Ведь завернул же и светофор не сбил.

Сбрасываю скорость и не торопясь въезжаю в лабиринт внутриквартальных проездов. Не перевариваю типов, которые носятся по дворам на сумасшедшей скорости. Считаю своим долгом показывать положительный пример. Тем более, что на большой скорости по снежному месиву и наледям я одолею не больше пятнадцати метров. Потом либо сугроб меня обнимет, либо дерево, либо дом.

Спустя пять минут торможу у своего подъезда. Только здесь до меня доходит, что я совершенно забыл о своих болячках и прекрасно перенес ралли по городу. Дошло и зря. Боль вернулась с новой силой.

Выбираюсь из машины и наталкиваюсь на Веру Игнатьевну. Пост у нее здесь, что ли?

— Ну, как? — Соседка внимательно осматривает меня и машину. Видок у нас потрепанный.

— Что как? — К вопросам Веры Игнатьевны я не готов. Не до болтовни мне сейчас, откровенно говоря.

— Как задание? — Обойти Веру Игнатьевну сложно. Приходится продолжать диалог.

— Отлично. Задание выполнено. — Я пытаюсь протиснуться в щель между косяком и соседкой. Но Вера Игнатьевна перекрывает узкую щель.

— А где ваши товарищи?

— Геройски погибли при исполнении! — Роняю скупую мужскую слезу на широкую грудь Веры Игнатьевны и, безутешный, бегу наверх. И, все-таки, обидно, что на Рождество в качестве подарка любимой женщине я могу предложить только себя, юродивого.

25 декабря

Просыпаюсь в чужой квартире. Холостяцкая жизнь научила не удивляться по утрам незнакомому интерьеру. В жизни всякое случается. Сквозь голубые шторы пробивается яркое солнце. Дом, может быть и чужой, но не в Австралии. У нас, по-прежнему зима а, значит, утро наступило не пять минут назад. Перевожу глаза на часы. 10 часов 43 минуты. Хорошо же мне спалось.

В ногах зашевелилось что-то живое. Поднимаю голову. Первая знакомая деталь в чужом доме. Деталь вылизывает себе грудь. Я, как-то, сдуру пытался повторить это упражнение. Чуть шею не свернул. Брыська замечает, что на него обратили внимание. Встает, выгибается и, подняв хвост трубой, предпринимает путешествие по кровати к моей голове. Пора вставать.

В квартире тихо. На столике рядом с кроватью записка: «Беспокойному больному! Поздравляю с Рождеством. Если не забыл, у меня сегодня суточное дежурство. Мама придет в 6 часов. Борщ — в твоей кастрюле в холодильнике. Постарайся никуда не исчезнуть. Катя. P.S. Спасибо, что дал выспаться!» Вот это уже не честно! Это удар ниже пояса! Конечно, я не оправдал надежд, но у меня были смягчающие вину обстоятельства.

Вчера я влетел в свою квартиру и с порога заорал:

— Катя, собирайся!

Откровенно говоря, я ожидал увидеть зареванное, исхудавшее от страданий лицо, дрожащие руки и что-нибудь вроде: «Милый, ты жив! Ты вернулся!».

Но из комнаты ленивой походкой вразвалочку вышел кот и донеслось абстрактное: «Сейчас, доиграю».

Заглядываю: Катя сидит за компьютером и рубится в Quake. Удача не на ее стороне. 17 % здоровья и прицельная стрельба со всех сторон. Катя стоит посреди виртуального зала, героически подставив виртуальную грудь под прицельные выстрелы врага и лениво отстреливается из лазерного пистолета.

— Смени оружие. — Обожаю консультировать чайников.

— Не могу, патроны кончились. — Не мудрено: с такой стрельбой. — Все. Убили.

Катя с трудом вырывается из цепких лап компьютера. Она секунд пять разглядывает меня. Я чувствую: сейчас начнет стрелять. Конечно, если остались патроны. Но вместо очереди из лазерного пистолета получаю объятия. Катя быстро встает и виснет у меня на шее. Я бережно прижимаю ее горячее тело к себе. Ради этого обжигающего прикосновения стоило бежать под настоящими пулями из штаб-квартиры городской мафии.

— Пошли, я борщ сварила. Пальчики оближешь! — Шепчет она в ухо.

— Твои? — Мне никуда не хочется идти. Кабы не обстоятельства, так и стоял, не выпуская ее из рук, пока Катя не превратилась бы в моего сиамского близнеца. А что? Сращивание молодоженов — идеальное средство от супружеских измен.

— Конечно мои. — Легко соглашается кандидатка в близнецы.

— Нам нужно уходить из дома и быстро. Боюсь, на твой борщ, уже сбегаются гости.

— Ты бежал из милиции? — Катя отрывает лицо от моего плеча и заглядывает в глаза.

— Нет. От бандитов. — Я неохотно выбираюсь из Катиных рук. Но времени у нас, и правда, в обрез. — Собирайся.

Вырубаю компьютер, достаю старый зеленый баульчик и начинаю скидывать в него самое необходимое. Первой в чрево баула летит синяя коробка с Лешкиными дискетами. Поверх свитера, носков, двух рубашек и смены белья оказывается Брыська. Кот возмущен моей бесцеремонностью. Орет и требует свободы. Но я безжалостен. «Ж-ж-ж-ж» — жужжит молния. Из маленького «окошка» торчит розовый сопливый носик и зыркают зеленые, взбешенные глаза.

Катя стоит в коридоре. Она успела одеться, подравнять губы помадой, закрутить блестящую волну темных волос в прическу «привет шестидесятым», упаковать в пакеты все наши вчерашние покупки и спасти с тонущего судна моего жилья пятилитровую кастрюлю еще теплого борща. Таких женщин в природе не бывает. Возможно, упоминание о них имеется. Где-нибудь в Красной книге. Но среди выживших — Катя единственная.

— Катя, брось ты все это барахло. Куда с ним тащиться.

— Не брошу. Я не для бандитов борщ варила. И продукты пусть сами покупают. — Спорить с ней некогда и, главное, она права. Мы и так кормим всякое дерьмо, оказаться в списке спонсоров городской мафии, по крайней мере, глупо.

Внизу Катя с сомнением осматривает помятый «жигуленок» и с не меньшим сомнением спрашивает:

— Твой?

— Угнал, — честно сознаюсь я.

— Ты действительно умеешь водить?

— Не знаю. — Я стараюсь быть с ней предельно искренним. — Сейчас сядем и проверим.

— Ты аферист. — Большие серые глаза смотрят из-под лисьей шапки без прежней строгости. Как сказал бы Великий махинатор: «Лед тронулся!» Вообще-то, тронулся не только лед. Я тоже тронулся. Даже немного раньше.

Мы плавно отчаливаем от подъезда. Покачиваясь, как верблюд на барханах, «жигуленок» ползет по проулку. Я поправляю зеркальце заднего вида так, что бы в него попало самое очаровательное существо на земном шаре. Я, конечно, о Кате. Моя спутница делает вид, что не заметила манипуляций с зеркалом. Сидит прямо, как воспитанница Смольного института благородных девиц и, не отрываясь, глядит вперед.

— Андрей, мы так столкнемся. — Говорит она, не поворачивая головы.

— Не бойся. Я настоящий асс зимних трасс.

— Надеюсь, потому что до машины тридцать метров. — Катя говорит так, будто разговаривает сама с собой. Я отрываюсь от зеркальца и вижу перед собой в свете фар бампер «Газели». Инстинктивно нажимаю на педаль и резко поворачиваю руль вправо. Машина буквально на месте разворачивается на девяносто градусов. Я забыл переставить ногу с газа на тормоз перед тем, как нажать на педаль.

— Здорово получилось. — Одобрительно кивает Катя. — Ничего не скажешь: асс.

Машина, слегка обрушив край сугроба, влетает на узкую дорожку к металлическому гаражу. Осмыслено на подобную авантюру я не пошел бы ни за какие деньги. Торможу в пяти сантиметрах от покрытых сверкающим панцирем инея, дверей гаража.

— А что, внутрь въезжать не будем?

— Тебя чем-то не устроило исполнение маневра?

— Да. Ты расплескал борщ. На мою шубу. А мне утром на работу.

Я включаю заднюю скорость, и оборачиваюсь что бы не врезаться в сугроб. По проезду, в серебристых завихрениях снега, темной торпедой несется BMW. Бьюсь об заклад, что на переднем сиденье в своей шикарной дубленке, восседает господин Кусков…

«Шестерку» бросаем в гаражах, в квартале от Катиного дома. Идем по узенькой тропинке. Катя с двумя пакетами впереди. Я, обвешанный сумками, с кастрюлей в вытянутых руках, в двух шагах позади. Наглядная пропаганда жизненного принципа бомжей: все свое ношу с собой.

Брыська, учуяв борщ, высовывает из сумки нос и шевелит ноздрями. Получив в розовую пипку от метели порцию снега, начинает чихать и ругаться.

В Катиной двухкомнатной, не включая света, чтобы не разбудить Катину маму, затаскиваем весь скарб на кухню, доползаем до кровати, падаем и я, как выражается один мой приятель, срубаюсь. Вот тебе и ночь страсти. Впрочем, ужин при свечах, нужно признаться, был еще менее удачным.

И вот теперь эта записка. Я видел в Кате героическую, прекрасную и нежную женщину, а она, оказывается, прикольщица. Да, я был не на высоте. Но я человек, а не Джеймс Бонд. За один день, дважды быть избитым, дважды отсидеть под замком и дважды получить смертный приговор и дважды бежать из-под стражи… Для обывателя, вроде меня, слишком сильный стресс. После такого можно и оплошать. Вполне простительно уснуть рядом с любимой женщиной. Не вспомнив о том, что в постели не только спят. Но я готов исправиться, а если не удастся — лечиться у сексолога.

Ладно. Пробелы — восполним, авторитет — поднимем, любовь — вернем. Главное дожить до вечера. В последнее время я, как столетний старец, все чаще вспоминаю о смерти. А что делать, если не дают жить?

Ставлю на плитку чайник, по хозяйски исследую содержимое холодильника. На верхней полке в гордом одиночестве, как в номере люкс, устроилась кастрюля с борщом. Этажом ниже начинается общежитие из наших вчерашних заготовок. Вытаскиваю сыр, масло, колбаску. И только сейчас понимаю, как голоден. Если не считать, поджаренного на свечке, обветренного кусочка колбасы, на званом ужине у господина Кускова, со вчерашнего утра у меня во рту не побывало ничего съестного. До такой степени я себя редко запускаю.

Кстати о Кускове. Что-то мне вчера показалось странным. Ах, да. Он не удивился номеру Mercedes'а. Он воспринял запорожцевский номер, как нечто естественное и само собой разумеющееся. Хотя, в этом нет ничего странного. Он легко мог раздобыть эту информацию через нашего общего знакомого капитана Щеглова. И тогда понятно его спокойствие.

Я намазываю бутерброд. Брыська на кухне не появляется, значит, его уже покормили. Спасибо заботливым женщинам.

На фальшивый номер Кусков не отреагировал, а вот Волобуевым заинтересовался. Кажется, игра президента «ТетраТеха» для него новость. И здесь у меня появляется поле для маневра. Если их интересы в чем-то разошлись, то можно расхождением воспользоваться. Пока не знаю как, но наверняка придумаю. Главное понять игру каждого из них.

Есть смысл прошвырнуться по городу, подышать свежими зимними выхлопными газами и проведать всех по списку: «ТетраТех», Лидочку, если она оправилась от шока у развалин гаража, братика в больнице. Но начну я с гаража областной администрации. Нужно полностью исключить чиновничий Mercedes из версии с наездом и угоном.

Ловлю себя на том, что визит в больницу я старательно связываю только с Лешкой. Какое лицемерие. Понятно было бы желание, прикрываться братом, как щитом, если бы я излагал свои планы перед широкой публикой. Но мои мысли, кроме меня самого не услышит никто. Андрей Петров последний лгун и обманщик. Вынужден в этом признаться. Визит в больницу включен в план на день только из-за Екатерины Владимировны. Иначе я ее не увижу целые сутки. Нет, даже больше. Ведь пол ночи я, как последний негодяй, просто проспал. Между прочим, в одной постели с ней. Нет, обязательно нужно ее увидеть и поздравить с праздником. Ну, и брата, конечно.

* * *

Спецавтохозяйство областной администрации охранялось одним сонным вахтером. Такого сонного вахтера я еще не видел. Возможно, он хорошо размялся в честь католического Рождества, только разбудить мне его не удалось. Через заклиненную вертушку пришлось перелазить. Как позже оказалось, я совершенно зря рисковал штанами. Металлические ворота с откатным механизмом, без проблем открывались вручную как снаружи, так и изнутри. Все нормальные люди, с пониманием относились к естественной потребности вахтера в здоровом многочасовом сне и ходили именно через ворота, минуя строгую табличку: «При входе предъяви пропуск!»

В небольшом дворике я никого не нахожу. Только кудлатая черная сучка, вылетев из гаражного бокса, с лаем обегает меня дважды, и снова исчезает в гараже. Наверное, она здесь подрабатывает экскурсоводом.

Мрачный мужик в робе, пропитанной машинным маслом, сидит за верстаком и задумчиво смолит папиросу.

— Чего надо? — Он даже не удостаивает меня поворотом головы.

— Шоколада. — Не люблю, когда со мной общаются затылком. Я все-таки представитель четвертой власти, которую, впрочем, никто не признает, как и три других.

— Тогда вали в буфет. Я шоколадом не торгую. — Мужик сбивает пепел на верстак и оборачивается ко мне. — Чей холуй будешь?

— Встречал я существ и поприветлевей. Барракуды, например. Или крокодилы. Вчера познакомился с пираньями. Тоже ничего. Очень даже милые. На вашем фоне.

— Ага. Остряк. — Мужик в робе меня раскусил и снова потерял ко мне интерес. — Можешь не острить. Все равно машин нет. Пешком ехай.

— Я не остряк. Я шут. И машина мне не нужна.

— Серьезно? Не нужна? — Мужик в робе оборачивается ко мне снова. На сей раз его лицо намного более приветливо. Наверное, я встретился с автофобом. Для конца двадцатого века, весьма редкое явление.

— Еще как серьезно. — Мне совершенно все равно, чем вызван прилив симпатии, лишь бы он был. — У меня нет своей машины и ваши мне не нужны. Я журналист и все, что мне нужно — это информация.

— Ага. Тебе информация, а меня с работы турнут? — Мужик снова демонстрирует мне свой затылок. Ничего особенного в его затылке нет. Недели три назад, растительность на черепе мужика, пытались привести в некое подобие прически. Но следы деятельности парикмахера уже читаются с трудом. Я бы, на его месте не стал так старательно перегружать зрение окружающих этим плохо остриженным газоном.

— Вряд ли. По-моему на пятьсот километров вокруг не найдется ни одного начальника, который бы не стоял перед вами по стойке «смирно».

— Ага. — Это «ага» звучит не утвердительно. Скорее задумчиво. — Все-таки прикольщик. Чего хотел, прикольщик? — Мужик принимает предложение о сотрудничестве.

— У вас есть машина. Джип «Mercedes G500» белого цвета? — тороплюсь я задать вопрос, пока лицо собеседника снова не превратилось в затылок.

— Нет.

— …?

— У меня нет. В гараже был. — Еще неизвестно, кто из нас больший прикольщик. — Только бобик сдох.

— Какой бобик? Что значит сдох? — Мне не очень понятна терминология мужика.

— А то и значит, что стоит колымага у дилеров хреновых. Уперлась фарами в стену и бастует. А с меня из-за этой сволочи стружку снимают. — Теперь, кажется, понятно, почему Василий Игнатьевич однозначно сбросил со счетов машину областной администрации.

— И давно стоит? — Вопрос я задаю безо всякой задней мысли. Чисто автоматически.

— Как его распотрошили в ночь на восемнадцатое, так и стоит.

— Распотрошили? — Не знаю почему, но мне это кажется интересным.

— Ага. Влез какой-то гад и выдрал из-под капота всю электрику. А сейчас пока из Москвы привезут запчасти, пока в порядок приведут… Тут еще праздники. Никак не раньше старого Нового года… — Собеседник смачно сплевывает в, забитую окурками, урну и достает из пачки новую беломорину. — Мне этот Mercedes поперек горла. — Мужик черной от машинного масла рукой, очерчивает границу местонахождения Mercedes'а.

— Что, машина дрянная? — Сочувственно спрашиваю я.

— Машина нормальная. Люди дрянные. — Он неожиданно разворачивается ко мне всем корпусом и разражается целой речью. — Вот ты скажи, корреспондент, какой суке потребовалось вынимать из джипа кишки? Их же в городе не продать. Здесь таких машин по пальцам безрукого инвалида пересчитать можно. И влез же, сволочь, в самый неподходящий момент: утром машину к крыльцу вице-губернатора подать нужно к восьми часам. Сливков из дома не выедет, пока свой мерс не увидит. И, как на зло, ни один телефон в гараже пол дня не работал. Я увольнения ждал — как милости. Думал: на части разорвут, котлет наделают и гаражную сучку Марго кормить мной будут.

— А охрана? — Большей глупости я сказать не мог. Собеседник взглянул на меня: «Я думал, я с умным человеком говорю…», но промолчал. Впрочем, я все понял и без слов. Мимо вахтера незамеченным, разве что слон не пройдет. Да и то, потому, что через вертушку не пролезет. Тесновато там слону. — Извините. Глупость ляпнул.

— Ага, — соглашается мужик. — Ведь говорил коменданту, что охрану нужно ставить нормальную. А, не дай Бог, кто мину подложит и губернатора грохнет? Что тогда?

— А за что губернатора взрывать? — наивно удивляюсь я.

— Есть за что. И губернатора, и любого его зама. Возьми, к примеру, Сливкова. Запросто грохнуть могут. Под ним вся экономика, лицензии, госсобственность. Деньги сумасшедшие. Его закорючка на нужной бумажке, дороже бриллиантов, хреновых стоит. Должность такая. Не должность-золотое дно на кладбище.

— Это как? — Вопросы моя слабость. Все люди к моему возрасту вырастают, а я так и остался на уровне пятилетнего почемучки.

— Много власти, много денег, много конкурентов, а решают все вопросы просто. — Он прицеливается указательным пальцем мне в лоб. — Свинцом решают. Ясно — почему золотое и почему на кладбище?

— Вроде да. А за что собаку обозвали Марго? — Я вспоминаю кудлатую сучку. Никак ей такое благородное имя не идет.

— Сучку-то? Ага. Так она всех бездельников в гараже гоняет. Никому жизни не дает. Ну, прямо как Маргарет Тетчер. Железная баба! — О кудлатой собачонке мужик говорит с видимым уважением. Не то, что о начальстве.

— Так с Mercedes'ом все утряслось? С работы не выгнали?

— Пока нет. А на что тебе этот хренов Mercedes понадобился? — интересный у нас народ: сначала все расскажут, а потом спрашивают зачем. В ЦРУ на редкость недалекие люди работают. Привыкли на своем Западе жить по строгим правилам и к нам с той же меркой подходят. Один мой знакомый в конце восьмидесятых получил доступ к сверхсекретной информации минуя систему допусков, КГБ и охрану. Просто звонил по телефону, представлялся и спрашивал в одном из министерств, работавших на военку: «Мне нужна такая-то информация. У кого я ее могу получить?». Информация была специфическая. Знали эту тематику немногие. Его переадресовывали от одного человека к другому. По спирали: от клерка, к небольшому начальнику, от небольшого начальника к среднему и т. д… Когда мой приятель добрался до зам. министра, обладавшего всем объемом информации по этой теме, большой чиновник ни на минуту не усомнился: звонящий наверняка птица высокого полета. А как иначе, если может вот так запросто звонить по телефону к нему в кабинет?

— Mercedes? Все просто. 18 января такой машиной был сбит мой брат. Машин этой модели и такого цвета в городе только две. Вот я и решил, на всякий случай, проверить: не сидел ли за рулем какой областной начальник.

— Ага. Сидеть-то начальник мог. Ехать не мог. Восемнадцатого все на мне ездили, а Mercedes, стоял на мертвом приколе, как дырявая баржа. Так, что не наша машина твоего брата сбила. Точно не наша. А что, серьезно пострадал?

— Переломов много, но жив. Уже на костылях по больнице бегает. — Нет, к Лиде я позже отправлюсь. Сначала к Лешке в больницу. Давно не видел брата. И Катю.

— Легко отделался. Из-под этой горбовины живым выскочить — за счастье. С другой стороны: не будь вороной, дорога внимания требует. А то вчера какой-то козел перекресток на красный проскочил и все движение на Гвардейцев остановил. Я вечером час в пробке болтался. Встретил бы: убил гада.

— Пьяный, наверное. — Как можно равнодушнее говорю я. Все-таки неприятно, когда обзывают козлом. Даже, если заслуженно. — А брата на тротуаре сбили.

— Ага. — Мужик задумывается, переваривая информацию, и вдруг с энтузиазмом заявляет: — Вот ты спорил, но прав я. Не машина дерьмо — люди дерьмо. Гоняют балбесы по тротуарам! Лень жопу оторвать до магазина два шага сделать: подъезжают к самому крыльцу. Ставят тачки где попало! Всяких шизиков поразвелось и все за руль лезут.

Слова о шизиках я на свой счет не отношу. Вожу, конечно, неважно, но с головой все в порядке. И справка есть.

* * *

Стою у ворот автохозяйства. Мужик, оказавшийся главным механиком, проводил меня до выхода. Отодвинул металлические ворота и, махнув в сторону вахты, сказал: «Этот олух пусть спит. Ты в следующий раз здесь проходи». Знал бы он, что я тот гад, который устроил вчера пробку, пожалуй, так просто за ворота не выпустил.

Мне предстоит сделать выбор. Каким путем идти дальше. Теперь я точно знаю, что брата сбил джип, оформленный на Лиду. Замечательно. Остается выяснить: что связывает Лидочку с командой покойного Валеры, живого Кускова и фирмой «ТетраТех». Как только я разберусь с этой абракадаброй, наверняка станет ясно: почему моей смерти жаждет такое количество людей.

Можно зайти с другого бока. Геннадий Георгиевич, если его правильно спросить, наверное, согласится рассказать, какой именно секрет он стремился похоронить вместе со мной на Лидкином огороде. Не из-за стремления же вырастить рекордный урожай картофеля мной пытались удобрить почву. Эти ребята мало похожи на юннатов.

Итак есть два пути. Длинный — до Лиды и короткий — до «ТетраТеха». Собственно, есть и третий путь: отыскать коротышку в шикарной дубленке и протестировать его знания о белом Mercedes G500. Только дорога в «СтарКус» — кротчайший путь на кладбище. А мне туда рано. Хотелось бы еще лет пятьдесят послоняться по белу свету, решая, что же в Сибири хуже: холодная, ветреная зима или пыльное, короткое лето. Нет, положительно, третий путь не для меня.

Достаю из кармана монетку подбрасываю, ловлю и считаю, что орел, презрительно взирающий на меня с герба, ничто иное, как офис Геннадия Георгиевича Волобуева. Не тащиться же опять через весь город в Лидочкину страну — Гигантоманию.

Сегодня пинком открывать дверь магазина я не решаюсь. Осторожность — залог долгой и счастливой жизни. С тыла обхожу пятиэтажку, на первом этаже которой господин Волобуев организовал свой автомобильный притон. Выглядываю из-за угла. Ничего подозрительного. Если не считать изрядно надоевшую Toyota Sprinter. Так и подмывает подойти ближе и поинтересоваться: удалось ли оттереть отторгнутый моим желудком коньяк или бандиты так и разъезжают с кляксой на капоте? Кстати, в Лидочкином гараже я не додумался заглянуть в салон. Вряд ли рыжкосвким «джипикам» удалось отмыть все последствия трагической перестрелки, последней для господина Рыжкова. Но я сдерживаю свои низменные страсти и не даю любопытству, мстительности и злорадству втянуть себя в авантюру. Перебегаю через улицу и встаю в очередь к телефону-автомату напротив «ТетраТеха». Я третий. Предо мной молодой парень, спортивного вида. Трубку телефона прочно сжимает цепкая ручка юной леди лет пятнадцати с отчетливыми следами крупнокалиберного макияжа. Она, размазывая губную помаду по трубке, выясняет:

— Нет, зачем ты так сказал? Ты же знаешь, я не люблю, когда мне так говорят! — Леди пару секунд слушает объяснение, затем, с той же интонацией повторяет всю реплику слово в слово.

Пока девица «строит» далекого ухажера, я слежу за тем, что происходит около «ТетраТеха». К магазину периодически подъезжают машины. Преимущественно иномарки. Автолюбители исчезают за пластиковыми дверями. Одни из них выходят с покупками, другие с разочарованными минами. Вот только хозяева Toyota, выходить не торопятся.

Девочка, между тем, продолжает терроризировать визави. Поразительный талант подрастает! Она только при мне успела повторить свои претензии не менее двадцати раз, при этом ни разу не на миллиметр не отклонилась от первоначального текста и интонации. У меня закрадывается подозрение: что этот малолетний макияжный набор — кукла с вмонтированным магнитофоном. Вообще, такой вариант было бы мне только на руку. Пока она занимает телефон, мое присутствие отлично замотивированно. Никто не придерется. Пусть деточка хоть пол дня мучает неизвестного мне беднягу, имевшего глупость «сказать так». Сам виноват.

— Вы звонить? — Дотрагивается до моего плеча мужчина, лет пятидесяти в поношенно драповом пальто. Моя маскировка срабатывает. Я радуюсь как ребенок.

— Да.

— И давно она поет эту песню? — У мужчины в драповом пальто после третьего повтора округляются глаза.

— При мне минут десть.

— Двадцать три минуты сорок семь секунд. — Ухмыляется молодой парень, занимающий в очереди вторую позицию. — И не одного нового слова!

Девица отрывается от трубки, окидывает публику презрительным взглядом и заявляет:

— Зачем ты так ска… — Мы не выдерживаем и начинаем бурно аплодировать. Девочка соскакивает с накатанной дорожки и обиженно бросает в нас: «Пошли на х…». То же пожелание, но уже в единственном лице, повторяет в телефон, швыряет рубку и гордо покидает наше общество.

— Повезет же кому-то с женой. — Мужик в пальто провожает взглядом, энергично вышагивающую фигурку.

— Привет. — Молодой парень уже устроился у телефона. Говорит в пол голоса. Я, чтобы не мешать, отхожу на пару шагов и оглядываюсь на магазин. Toyota стоит на прежнем месте. Мягкий баритон парня пробивается сквозь уличный шум:

— Я на точке.

С такой дикцией и таким голосом нужно на телевидении работать. Обаятельную, белозубую улыбку он уже продемонстрировал. Карьера была бы обеспечена. И не только в провинции. Кудрявый диктор ЦТ Евгений Кочергин, как известно, начинал в столице алмазного края, городе Мирный, а сейчас прописался в столице России — Москве.

— Нет, с автомата… Так надежнее… — Красивый голос моя слабость. Невольно продолжаю подслушивать. — Машина еще у магазина. Не выходили. Как Жоржевич?… Молчит?… Дурачок. Хорошо. Пацаны в больницу уже уехали?… Да, если возникнут проблемы — подскочим. Буду на связи.

У меня появляется смутное подозрение, что Toyota Sprinter интересует не только меня.

— Все, друган, можешь звонить. — Парень одаривает меня фирменной улыбкой и, поигрывая ключиками, идет к обочине. Ну, я и тупица. Десять минут торчал здесь, разглядывая магазин, накрашенную куклу, прохожих, а на машину у обочины не поглядел. А ведь, зуб даю, это «шестерку» я уже видел. Одна из двух машин, на которых за мной приезжали вчера. Вторую, на которой прошлым вечером пришлось удирать, я бы признал мгновенно. Слишком много характерных отметин оставляет на машинах мое водительское мастерство. А эта, что называется «не по глазам» оказалась. В салоне, на заднем сидении видны двое пассажиров.

Подхожу к телефону. Судорожно соображаю: кому бы позвонить. Автоматически набираю номер травматологии и тут до меня, наконец, доходит: в больницу-то они, вероятнее всего из-за меня собрались. Либо за Катей, либо за Лешкой. Институт заложников в России популярней любого другого, включая институт кинематографии или международных отношений.

— Больница, травматология, — через шипение доносится издалека женский голос.

— Екатерину Владимировну можно к телефону?

— Сейчас поищем. — По стуку определяю, что трубку положили на стол. Минут пять в ухо сыплются шорохи, трески, пощелкивания, потом связь обрывается. Набираю номер снова. Занято. Правильно: кому-то захотелось позвонить. Нажали на рычажок и все мое ожидание — псу под хвост. Стоять рядом с ребятами Кускова как-то уж очень неуютно. Я никогда не считал себя героем, и сейчас понимаю, что правильно делал.

— Занято, — говорю мужику в драповом пальто и уступаю место у телефона.

Нужно срочно бежать в больницу. Вряд ли я смогу поставить кусковцев на место, но увести Катю и Лешку из опасного места, возможно, успею. Осторожно обхожу «шестерку» с тыла, перебегаю улицу, весьма приблизительно соблюдая правила уличного движения, и оказываюсь рядом с дверями магазина. Навстречу мне, от угла дома энергичной походкой катит «джипик». Тот, на которого я так удачно уронил гаражные порота. Живучий, как подводная лодка. Такого и в Марианской впадине не раздавит. Не успеваю толком сообразить, что делать, как руки сами хватаются за ручку входной двери и я оказываюсь в торговом зале «ТетраТеха». Не лучший ход: «джипик» мимо магазина не проедет. Наверняка к Геннадию Георгиевичу в гости собрался.

Знакомая продавщица из отдела всякой всячины ехидно улыбается:

— Привет, журналист. Как головка после интервью? Бобо? — Это мой единственный шанс. Пристроюсь у отдела, спиной к бандиту. Авось проскочит мимо.

— Бобо? Что, вы, милая, я как огурчик. Разве незаметно?

— Привычка, наверное? — подкалывает продавщица. — Вы, небось, каждый день тренируетесь?

Спиной чувствую, как открывается дверь и «джипик» врывается в торговый зал.

— Каждый, не каждый, а иногда приходится. Искусство требует жертв. — Наваливаюсь на прилавок, заглядывая в пустые глазки продавщицы бабочек. — Боюсь, сегодня опять не избежать пьянки. Уж больно ваш президент хлебосолен.

— Сегодня избежите. — Девушка, кажется, настроена поболтать. — Сегодня Геннадия Георгиевича нет.

— Нет? — Делаю вид, что разочарован, но, на самом деле лучшего и желать не приходится. «Джипик» прокатил мимо, пора мне «делать ноги». — Странно, а он мне встречу назначил. Может стоит подождать?

— Навряд ли. Его вон, бугаи Рыжкова с утра ждут. Уже и домой звонили. Супруга Геннадия Георгиевича, сказала: «Уехал в фирму». Но пока не подъезжал. Загулял, наверное.

Что там мальчик у телефона спрашивал насчет Жоржевича? Сердце подсказывает: это Геннадий Георгиевич с господином Кусковым разговаривать отказывается. Забавные догоняшки получаются. Кто кого ловит, кто за кем бегает? Ясно только одно, что я от всех прячусь. И от «рыжковцев» и от «кусковцев» и от милиции.

— Ну, что же: на нет и суда нет. Прощайте прелестная. — Машу девушке рукой и вразвалочку отправляюсь к выходу.

— Андрюша, привет! А тебя все ищут! — Откуда в магазине взялась Лидочка? Черт ее знает, но это не лучший подарок судьбы. Я бы предпочел на ее месте увидеть ожившую бабочку из Бразилии или гремучую змею. Хотя…

* * *

Подхватываю Лиду под локоток.

— Девушка, каким ветром вас занесло сюда? — Тяну ее за собой к выходу. Что называется: на ловца и зверь. Быть может, эта дамочка пожелает со мной поделиться какими-нибудь забавными подробностями о белом Mercedes, о жизни Геночки Волобуева, Валеры Рыжкова и грозы города — Куске. Хочется все же узнать: кто, за кем и почему гоняется.

— Куда ты меня тянешь? — упирается Лидочка.

— К выходу. Не люблю духоты. А здесь пахнет солидолом и криминалом. — Со стороны мы, наверное, смахиваем на легендарное животное тяни-толкай. Я тащу начинающего психоаналитика на воздух, но сфера ее интересов расположена ближе к подсобным помещениям магазина.

— Слушай, у меня мысль: давай я тебя со своими друзьями познакомлю. — Ее друзья на меня редко производят хорошее впечатление. Рисковать здоровьем из любопытства мне совершенно не охота. Впервые за последнее время меня осеняет вовремя.

— Встречное предложение. Мы не знакомимся с твоими друзьями, и я спасаю тебе жизнь.

— Какую-то чушь несешь, — Лидочка еще тянет меня к кабинету президента, но ее хватка и напор заметно ослабевают.

— Конечно, чушь! Что я еще могу сказать? Оставайся в магазине. Я думаю, пацанам Кускова будет интересно побеседовать не только с Рыжковскими телохранителями и Жорой Волобуевым. Я думаю, что и от беседы с тобой они не откажутся. Не зря же они так терпеливо поджидают всех вас в машине напротив магазина. — Я перестаю тянуть Лидочку, как бы говоря: «Оставайся, если хочешь, а я пошел».

— Чушь. Люди Кускова? Чушь. — Лидочка быстро оглядывается в сторону подсобок и, немного помедлив, делает шаг к двери. Противник сломлен. Сначала неуверенно, потов все веселее мы оставляем будущий театр боевых действий. Перед тем как углубиться во дворы оборачиваюсь на бежевую «шестерку». К сожалению, наш уход не остался незамеченным. Один из пассажиров, захлопывает дверку и бежит вслед за нами.

— Все, Сонька Золотая ручка, пора преступать к беговой программе. Нами заинтересовались.

— Ты когда-нибудь на платформах бегал? — Лидочка задает совершенно бессмысленный вопрос, но ответа не дожидается. Путаясь в длинной шубке, она довольно резво переставляет свои платформы по скользкому тротуару. Сразу видно: удовлетворить законный интерес господина Кускова к своей особе, Лидочка не спешит. Она спешит исчезнуть до начала собеседования. В офисе на Гвардейской ей оказаться не хочется. Мы проскакиваем через двор, пролетаем через проходной подъезд, обегаем пустую детскую площадку и исчезаем в дверях панельной хрущевки. На лестнице между вторым и третьим этажами падаем на подоконник и, задыхаясь от бега, начинаем, не сговариваясь, протирать, серое от многолетней грязи, окно.

— А ничего… У тебя на платформах неплохо получается. — С трудом проталкиваю слова между торопливыми вдохами.

— Бегала, — коротко отвечает Лидочка.

— Вот как? — Я и не знал, что криминальные психоаналитики имеют слабость к спортивному стилю жизни. Как-то, сам собой, в голове всплывает бывший хозяин «запорожца» с редкой фамилией Глущук и язык выдает вопрос: Уж не у Глущука ли училась бегать?

— А ты откуда знаешь? Что, досье на меня собрал?

Во двор резво влетает молодой человек: норковая шапка набекрень, черные джинсы, черная меховая, кожаная куртка. Зимняя спецодежда местной братвы. Пацан на секунду останавливается, пытаясь угадать: в каком направлении мы пытаемся «сделать ноги». Интуиция его подводит. Он устремляется вправо, вокруг нашей пятиэтажки и исчезает из видимости. Да здравствует интуиция, которая подводит!

— Андрюша, а чего это ты от Куска бегаешь? — Я еще не могу отдышаться, а эта криминальная барышня разговаривает так, будто перешла дорогу на зеленый. Зря я отказался от беговых тренировок.

— Я у них аквариум разбил. Кусков обиделся. Теперь хочет в порядке компенсации меня на корм рыбкам отправить. — Добравшись до конца фразы, понимаю: язык снова меня подвел. Уродился же я таким треплом. Так просто, между делом, успеваю разболтать, что был у Кускова в офисе и имел удовольствие с ним познакомиться. И это вместо того, чтобы вытянуть из Лидочки подробности ее взаимоотношений с Куском и прочими благородными бойцами криминального фронта. Но теперь уже отступать некуда.

— А ты, дорогуша, чем коротышке насолила? — Слышал бы меня Кусок, он меня на бефстроганов пошинковал и своим бандита под водочку скормил.

— Да, так… — Лидочка неопределенно машет в воздухе пальчиками. И это называется стратегическое партнерство, благодарность спасенной жертвы и равноценный обмен информацией? Разве на это я рассчитывал?

— Вот что, красавица. Меня совершенно не устраивает такая дружба. Я даже, начинаю жалеть, что не оставил тебя на съедение мальчикам Куска. Это было бы честно, — говорю с оттенком горечи.

— Честно? — Лидочка округляет глаза.

— Ты же ничего не имела против планов использования меня в качестве удобрений, под своей картошкой? Наверное, прикидывала перспективы будущего урожая? — Начинаю отдирать брюки от коросты. Делаю это уже автоматически. Как ритуал. Не ощущая боли. Интересно, как бы мои движения смотрелись на дипломатическом рауте?

— Я была против. — Лидочка насупилась. Знает, стерва, что проверить ее слова невозможно.

— Против чего? — на всякий случай уточняю я.

— Против того, чтобы тебя закопали на огороде. Это глупо и небезопасно.

— Конечно, небезопасно. Я бы там к весне испортился. Почти уверен, что у тебя был другой план. Без нарушения санитарных норм. — Разворачиваюсь и начинаю спускаться вниз.

— Да, — честно признается моя бывшая любовница. — Я предложила тебя затолкать в камазовские покрышки и сжечь. Не вони, не следов.

— Очень трогательно. Пожалуй, я подарю тебя Кускову. Пусть коротышка порадуется. — Я спускаюсь, а она все еще стоит на площадке между этажами. Интересно, чем Лидочка там так увлеченно занята?

— Не успеешь, милый Андрюша.

Я, улыбаясь, оборачиваюсь на Лиду. Кажется, придется умереть, так и не узнав азов психологии. Лидочка спокойно накручивает на ствол пистолета глушитель.

— Прекрасная смерть. «Журналист погиб на посту». «Еще одно заказное убийство искателя истины». Как тебе варианты заголовков в завтрашних газетах? Согласись, это лучше, чем умереть от сифилиса в болоте.

Если в болоте, то почему от сифилиса? Может быть она не психолог, а пациентка психушки? Мои мозги еще пытаются удивляться, а ноги уже бегут. Лидочка промахивается совсем немного. Сантиметр вправо и на первый этаж я прибежал бы без сонной артерии. Это только кажется, что без ног бегать неудобнее, чем без шеи. Пуля остригает мех на воротнике и обдает горячим дыханием кожу.

Лидочке на лестнице без меня становится скучно. Слышу над головой стук платформ по ступенькам. Я уже в курсе: соревнования по бегу мне у Лиды не выиграть. Прорываюсь сквозь внутренние двери подъезда, толкаю наружные, но сам остаюсь в темном тамбуре. Очень хочется дышать. Почему так подло устроен мир: всегда хочется делать именно то, что сию секунду делать нельзя? Когда-нибудь потом — можно. Сколько угодно. А сейчас нельзя. Если Лидочка услышит в моем исполнении флюрографическое упражнение глубокий вдох — глубокий выдох, то этот выдох станет в моей биографии последним.

На мое счастье, Лида слишком торопится нашпиговать меня свинцом. Она влетает в тамбур с пистолетом, а на улицу вылетает безоружной. И поделом. Взялась за оружие-убивай, а не умеешь — не берись.

— На женщину руку поднял?! — Это уже слишком. Могла бы извиниться, хотя бы потому, что теперь пистолет у меня, и заголовки могут выглядеть совершенно иначе. Скажем «Необъяснимое убийство психолога недоучки.»

— Не на женщину, а на ее оружие, — по возможности мягко поправляю я Лидочку. — Пошли, черная вдова.

— Никуда я не пойду, — она повышает голос до полу скандальных интонаций.

— Пойдешь, никуда не денешься. И не только пойдешь, но всю дорогу будешь меня просвещать. Я хочу к концу пути знать значительно больше о преступной деятельности твоих приятелей, чем знаю сейчас.

— Чего это ради я стану тебя просвещать? — чуть сбавляет обороты Лида.

— Того ради, что сейчас я прикидываю заголовки в завтрашних газетах. И эти заголовки о тебе. Нужны еще пояснения?

Лида молча поскрипывает своими сапогами по снегу. Мысль о некрологе ее не вдохновляет. Как и любого из нас.

Мы скорым шагом идем к больнице. Лида висит на моей левой руке. Я, засунув руку с пистолетом как Наполеон: за пазуху и внимательно слушаю Лидины байки. Что есть правда, а что вранье — еще предстоит разобраться. Но за десять кварталов марш-броска к травматологическому отделению удается услышать массу интересных вещей. Хотя ясности в деле с белым Mercedes G500 не добавляется. Либо Лидочка еще не готова раскрыть все карты, даже под дулом пистолета, либо она не настолько крутая, какой хотела выглядеть на лестнице чужой «хрущевки».

— То есть, ты хочешь сказать, — пытаюсь подвести итог ее признаниям, — что Валера Рыжков попросил тебя оформить на свое имя машину, которую ты и в глаза не видела? И обещал за это одолжение подарить свою Toyota Sprinter? С тобой Рыжков не жил, но арендовал гараж. Хранил в нем запчасти. Шестнадцатого попросил написать в милицию заявление об угоне, оформленного на тебя Mercedes'а G500. Причем, на заявлении поставить восемнадцатое число. Девятнадцатого сказал, что все отменяется, в милицию заявлять не нужно. Так?

— Да. — Лидочка, потупив глазки, подтверждает мое резюме. Бедненькая такая невинная жертва: вся из себя такая слабая, несчастная, беззащитная, Скажи кому, не поверит, что этот ангел во плоти десять минут назад пытался проделать в моем теле отверстия, не предусмотренные первоначальной конструкцией.

Врет. Все врет. Или почти все. Если ее роль сводилась к исполнению функций зиц-председателя Фукса, то зачем было нужно в меня палить из пистолета. Испугалась, что расскажу милиции об огороде, где меня намеревались закопать? Да ей достаточно было бы расплакаться у следователя и сказать, мол, бандиты запугали, заставили под дулом пистолета. И вообще, она меня спасти собиралась. Но не успела: я сбежал раньше. Поверили бы, скорее всего в милиции. Не с испуга Лидочка хотела увеличить содержание свинца в моем организме. Вряд ли такое покушение можно квалифицировать как попытку убийства в состоянии аффекта. Она действовала вполне продуманно. Не просто вытащила из сумочки пушку и пальнула в меня, бедного. Нет. Лидочка предварительно накрутила глушитель. Не хотела лишнего шума. Да и откуда у бедной испуганной жертвы оружие. Положительно: дамочка желает поводить меня за нос. Ясно только одно: Кускова Лидочка боится по настоящему, без дураков. Значит, есть за ней какая-то вина. Нужно держать провинциальную Мата Хари на мушке, продолжать расспросы до полного выяснения истины. Но, главное, самому лишнего не болтать. А то я себя знаю.

— Допустим я тебе верю. Скажи, чем занимался твой Валера? На что жил и содержал банду? — Я вспоминаю рассказ продавщицы.

— Так, по мелочам шакалил. Машины угонял.

— Что с ними делал?

— Иногда на запчасти разбирал. Иногда просто придерживал у себя, а потом «помогал» хозяевам за небольшую плату найти их машину.

— В твоем гараже автомобили разбирал?

— Иногда в моем. Чаще привозил уже детали. Просто хранил. Там у него что-то вроде склада было.

— А каким боком в этой истории оказался Волобуев со своим ТетраТехом?

— Валерка через него запчасти сбывал. Кое-какие поручения выполнял.

— Угон Mercedes'а — поручение Волобуева?

— Не совсем. Скорее его «крыши». На сколько я знаю, все делалось с подачи Кускова. Что-то птичка разоткровенничалась. И в результате ее откровений в деле тумана только прибавляется.

— Ничего не понимаю. Кусков сам заказал угон своей машины?

— Кажется, да..

Ладно. Это все нужно «переварить», отделить зерна от плевел, глядишь, что и прояснится.

— Откуда у тебя пушка? — Сам не знаю почему из меня вываливается этот вопрос.

— Друг подарил.

— Валера?

— Нет. Куда Валерику такие подарки делать.

— А кто? Кусков?

— Нет. — Лидочка неожиданно начинает улыбаться. Я никак не могу понять: чего такого смешного я сказал? — Совсем наоборот.

— Воксук? — Язык снова вырывается из-под контроля.

— Это что? — Лидочкины глаза перестают улыбаться и округляются.

— Кусков наоборот.

— Дурак. Я не в этом смысле говорила. Я о Гитлере.

— О Гитлере? — Настала моя очередь удивляться.

— Ну, да. Он у Куска главный конкурент. И мой старый друг. Так, что лучше со мной обращаться поласковей. Понял?

Я еще ничего не понял, но в конце туннеля, кажется, забрезжил свет истинны.

* * *

А в больнице веселье. Помесь первомайской демонстрации с Новым годом. Толпа народа и все с подарками. В смысле с передачами. Сотня дедов Морозов и Снегурочек. Суббота. День массового исполнения родственного долга.

В гардеробе длиннющая очередь. Пол дня можно потерять. И, кстати, не очень понятно, как мне раздеваться. Мило я буду выглядеть с Лидиной пушкой в руках. Весьма экзотически. Может быть публика, увидев оружие, пропустит в гардероб без очереди? Как героя боевых действий на территории СНГ. Вряд ли. Скорее сдадут в милицию. Прихожу к выводу: положительно через парадный подъезд идти не стоит.

— За чем мы сюда притащились? — Перспектива экскурсии по больнице Лидочку не вдохновляет.

— Дело есть. — Контролирую свой язык. Для пущей надежности даже слегка прижимаю его зубами. Этот толстый красный подлец в любой момент готов вылететь птичкой из гнездышка-рта и начирикать лишнего. — Пошли.

Мы обходим больницу с тыла и входим в беленькую одноэтажку морга. В маленьком коридорчике тихо. Вот уж поистине: ни одной живой души.

— Какого хрена ты меня сюда привел? — Лидочка пытается вырваться, но я плотно прижимаю ее руку под локоток к себе. Лучшего места для выяснения истины не придумать. Жаль: на психологическую атаку совершенно нет времени. Оглядываясь по сторонам: три двери. Как в сказке: налево пойдешь — коня потеряешь и т. д… Облупившаяся белая эмаль, допотопные, металлические ручки в сочетании со специфическим запахом вызывают острое желание исчезнуть отсюда, по возможности быстро.

Толкаю ближайшую дверь. Локоток под моей рукой резко дергается. Бедная Лидочка насмотрелась американских кошмариков, а всех-то дел: спящий пьяный санитар на кушетке. Что скрывается за следующей дверью можно определить не открывая. По запаху. Нам туда рано. Третья дверь распахивает пасть туннеля-перехода в больницу. Бетонный пол полого уходит вниз.

— Топай, бегом. — Тяну Лидочку за собой в туннель.

— Никуда я не пойду! — Срывается она. Куда исчезла уверенность и жесткость, с которой не так давно Лида накручивала на пушку глушитель. Жизнь быстро меняет людей.

— Хочешь остаться в морге? — Вопрос задаю с самым невинным видом. Эффект поразительный. Теперь уже не я тяну криминальную девицу по подземному переходу в больницу, а она меня. Давно бы так.

Никогда бы не подумал, что так приятно видеть серые строгие глаза, не строгими, а сияющими. С Катей мы сталкиваемся на первом этаже травматологического отделения. Катя улыбается и я чувствую, как мой рот стремительно раздвигается от уха до уха.

— Привет! — Говорит она. Мы разглядываем друг друга, словно шедевры в Лувре.

— Катюша, я… — Начинаю говорить и чувствую, упирающийся в бок острый локоток Лидочки. Черт, за чем я ее притащил в больницу? — Познакомься, это Лида.

— Очень приятно. — Катя еще улыбается.

— Аналогично. — Заявляет Лида весьма развязано. Положительно, нужно было ее задушить в морге и оставить на попечение пьяного санитара.

— Она… — Пытаюсь объяснить Лидино присутствие. Но эта стервозина прерывает меня на полуслове:

— Я его любовница. — Самое обидное, что не врет. Верно говорят: ничто не обходится нам так дорого, как правда.

— Катенька, нам нужно поговорить. — Стремлюсь загладить возникшую неловкость. Серые глаза гаснут, Катя, едва заметно дергает плечиком и делает шаг в сторону, освобождая нам дорогу.

— Для вас — Екатерина Владимировна. — Негромко произносят ее мягкие губы. — Извините, я на работе. Мне некогда.

Я готов вытащить из-за пазухи пистолет и пристрелить Лидочку на месте. Но тогда ближайшие пятнадцать лет, мне точно не светит увидеть серые глаза. Не стоит Лидочка такой жертвы. Вытаскиваю из куртки правую руку вместе с металлоломом, цепляющимся за указательный палец. Подхватываю Катю под левую руку.

— Придется вам, Екатерина Владимировна, на время свои дела отложить.

— В больнице с оружием находиться нельзя! — Категорично заявляет Катя.

— Знаю. Но без оружия — опасно. Я все потом объясню.

— Ладно. — Соглашается Катя. — Только спрячь свою железяку. Нельзя нервировать больных. Пусть они не узнают, что ты буйно помешанный.

Ну, как спорить с таким человеком? Что не фраза, то шедевр человеческой мысли. Отправляю руку с оружием на прежнее место: за пазуху. Поднимаемся к Лешке. На лестнице нас тормозит розовощекая, голубоглазая сестричка — не девушка, а ходячий стандарт здоровья:

— Екатерина Владимировна, вас какие-то симпатичные молодые люди ищут. — Сестричка глядит хитро и игриво. — Такие крутые и веселые.

— Молодые люди? — переспрашивает Катя.

— Ну, да. Я, такая, стою, а они, такие, подходят и говорят: «Где найти самую симпатичную врачиху?» Я такая, спрашиваю: «Какую? У нас все симпатичные.», а они отвечают: «Екатерину Владимировну Савину». Они остались у 210 палаты, а я сразу побежала вас искать.

Так, не трудно догадаться, что это за молодые люди и почему они так жаждут встречи с Екатериной Владимировной. Стоит сорвать свидание. Последствия могут быть самыми катастрофическими.

— И не нашла. — Я говорю веско, так, что бы девочка сразу поняла, что от нее требуется.

— Я? — Удивляется сестричка.

— Именно вы. Все ходите и никак не можете найти. Но точно знаете: Екатерина Владимировна в больнице и скоро должна подойти в приемный покой. Понятно?

— Да. — Неуверенно говорит «стандарт здоровья» и вопросительно глядит на Катю. Та молча кивает. Приятно иметь дело с красивыми и умными женщинами… — Хорошо. Ну, я такая, пошла вас искать?

— Удачных поисков. — Подмигиваю я. Но тут до меня доходит. — Девушка, постойте. — Вконец запутавшаяся сестричка оглядывается. — Будьте так добры: заберите, пожалуйста, одежду Екатерины Владимировны, накиньте на себя, как будто она ваша и отнесите все в морг. Хорошо?

Сестричка снова вопросительно глядит на Катю. Та снова молча кивает. Девушка убегает в служебный гардероб.

— Во что ты опять вляпался?

— Катя, потом. Жди меня в морге и никуда не уходи. Я Лешку заберу и сразу к тебе.

— А меня вообще не существует? — холодно интересуется Лидочка.

— Существуешь, пока еще. — Неохотно признаюсь я. — Иди вместе с Катей и жди. Любовница. — Я отпускаю девушек и вслед Лиде бросаю — Бывшая.

Нельзя сказать, что на второй этаж я врываюсь как Бэтман. Нет. Жизнь, все же отличается от комиксов. Здесь иногда убивают, а умирать мне вовсе не хочется. Осторожно высовываю в коридор нос. За моей спиной раздается: «Что, земляк, от врачей прячешься?». Не вынимая руки из-за пазухи, резко оборачиваюсь. Двое больных в потрепанных спортивных костюмах с огромными пузырями на коленях, курят на площадке у окна. Один — молодой, лет двадцати. Второй ему в отцы годиться. В пожилом узнаю Лешкиного соседа с переломанными руками. У молодого в гипсе только правая рука. В левой — дымиться сигаретка. Лешин сосед по палате меня не узнает. И не мудрено: видел он меня всего один раз, да и то в халате. — За бутылкой бегал? — Спрашивает тот, что старше и хитро глядит на мою руку, сжимающую за пазухой рукоятку пистолета.

— Ага. — Дурачок, знал бы он, что я с испугу чуть не пальнул в него из своей «бутылки». -А вы что, армрестлингом друг с другом занимались? — Киваю на их загипсованные конечности.

— Точно, — весело соглашается молодой, — упирались, пока кости ни треснули. Только я одной рукой, а он, по старости — обеими. Зато теперь я левша, а дед-безрукий.

— Азарт — великая сила… — Киваю я.

Пожилой подходит ко мне, выглядывает в коридор и говорит заговорщическим полушепотом: «Иди, все чисто. Ни врачей, ни людей.» Мне кажется несколько странным разделение Homo Sapiens на врачей и людей, но дискутировать некогда. Выхожу в коридор. Мужик не соврал: действительно никого. Даже странно. Среди бела дня, в час посещений в коридоре, как в Арктике: холодно и пусто.

Не скажу, что у меня ноги не дрожат. Врать глупо. Очень не хотят мои нижние конечности нести дурную голову в 210 на свидание к кусковским головорезам. Но, куда деваться? Кроме головорезов, в палате Лешка. И оружия у него — два костыля. Инвалида выручать надо.

— Эй, земляк! — не успокаивается пожилой. — Может, нальешь за содействие?

— Конечно, — соглашаюсь не задумываясь. Мне, собственно думать некогда, да и нечем. Голова занята совсем другим. — Заходи в 210. Только со своим стаканом.

— Мой стакан уже там. А друга прихватить можно? — мужик указывает пальцем в сторону лестничной клетки.

— Можно.

У двери Лешкиной палаты останавливаюсь. Делаю вид, что слушаю, что там, за створками под табличкой 210 происходит. Только, что толку обманывать себя, не военная хитрость тормозит меня у дверей, а элементарный первобытный страх. Мгновенно представляю себе, как вхожу в палалту, говорю: «Привет!», получаю горяченькую, свежеиспеченную пулю прямо в лоб. Туда, где за хрупким сводом черепа, притаились, скукожившись от страха, все мои тридцать три извилины.

— Заходи, чего встал, — подталкивает меня в спину Лешкин сосед.

— Ай, была — не была! — почти кричу я и дергаю дверь на себя.

* * *

— Какие люди! — Сережа приветствует меня как старого друга. Откуда такая наглая самоуверенность? Их всего-то четверо. Сережа — за командира, охранник, что сидел на вахте в «КарКусе» и двое, которых я не знаю. Нас то же четверо. Я имею в виду трех больных в палате и себя. — Собственно, тебя, братан, и ждали!

Один из незнакомых боевиков, невысокий рыжий паренек, нахально берет с Лешкиной тумбочки яблоко и звонко надкусывает.

— Ждали, и дождались. — Вынимаю оружие и направляю прямо в радостную улыбку Сережи. Лицо у меня сейчас суперменское. Не один мускул не дернится. Не потому, что я такой крутой. От страха отказала мускулатура. Физически ощущаю каменную маску вместо щек. Хорошо, хоть губы не дрожат. И только, сволочь, язык ведет себя нагло и раскованно. — Раздевайтесь. Будем в пляж играть.

— Чего? — У Кускова хорошо спетая команда. Это «чего?» вырывается у всего квартета одновременно.

— Андрей, что случилось? — Лешка смотрит на меня с удивлением. Кажется, цель своего визита, кусковцы брату не объяснили. Пока я размышляю, как превратить два вопроса в один ответ, из-за спины раздается третий вопрос, пронизанный интонациями тоски и разочарования:

— Так это не бутылка?

— Это не бутылка. — Я испытываю искреннее сожаления, что разочаровал безрукого инвалида. — Это пистолет. А это бандиты. Они пришли поиграть в кладбище. В роли трупов должны были выступить мы, в роли могильщиков — они. Но поминки придется заменить воздушными ваннами.

— Эй, мужики, в чем дело? — До Лешкиного соседа доходит, что события в палате сильно отклоняются от традиционного сценария больничного посещения.

— Да, мужики, в чем дел? Я же сказал: скидайте портки, власть переменилась! — У меня от напряжения вспотела рука. Влага сочиться по рукоятке пистолета. С ужасом думаю о том, что мне придется делать, если четверка твердолобых не подчиниться. Мне же придется стрелять…

— Ладно, братан. Брось. Давай спокойно побазарим. — Сережа чувствует мою неуверенность и медленно начинает двигаться ко мне. Сволочь, глядит в ствол, улыбается и идет. В животе становится холодно. Нужно на что-то решаться. Иначе он просто вынет оружие из руки. Вот смеху будет.

Грохот раздается со стороны Лешкиной кровати. Я мгновенно оборачиваюсь на шум. Лешка машет костылем, как вертолет лопастью. Один из незнакомых мне мальчиков Кускова лежит на полу, второй, уворачиваясь от костыля, летит прямо на меня. Сам не замечаю, как начинаю нажимать на спуск. Как в замедленной съемке моя рука движется справа налево. «Чпок» — Голова Сережи расстается с богатой шапкой из чернобурки. «Чпок» — падает на пол отключенная капельница с остатками физраствора. «Чпок» — яблоко вылетает из пальцев рыжего боевика.

— Эй, кретин, в натуре, так же убить можно! — С физиономии Сережи сползает героическая маска. Он никак не рассчитывал на свинцовый дождик.

— Да пошел, ты. — Я и сам понимаю, что если продолжать в том же духе, то можно в кого-нибудь и попасть. Признаться честно: ни вкус, ни цвет, ни запах крови меня не возбуждают.

Леха, между тем, сидя на кровати, продолжает орудовать костылем. Потеряв яблоко, рыжий боевик на секунду теряет бдительность и подставляет Лешке тыл. Я слышу этот удар по хребту и ощущаю его так, будто костыль приложился к моему позвоночнику.

— Больно, же козел! — Выдыхает бедняга и падает на четвереньки. А я наивно считал брата безоружным. Пистолет, пистолет, костыль — вот настоящее оружие против мафии!

— Быстро раздеваться! — После Лешкиной победы мой голос заметно окреп. Сережа скидывает на пол расстегнутую куртку. Пара на полу следует его примеру. Знакомый охранник из офиса Кускова уже стоит в одних плавках. Пока мы воевали, он был занят делом. Он готовился к стриптиз-шоу.

— Плавки снимай! — Командует Лешка, перебираясь с кровати на костыли. Охранник без разговоров выполняет распоряжение брата. Кожа охранника заметно синеет и покрывается мурашками. Всегда мучился вопросом: как больные выживают в лечебных учреждениях? В таких условия овощи хранить, а не людей лечить.

Лешка суровым взглядом боевого генерала, окидывает место недавнего сражения. Никак не пойму: кто кого пришел спасать?… Боевики Кускова, выстроились в ряд, как на медицинской призывной комиссии, прикрыв ладошками то, что положено. Молодцы: блюдут общественную мораль.

— Держи. — Сую Лешке пистолет. — Я вещи осмотрю. Если есть оружие, нужно забрать.

— Не надо. — Леха отпихивает оружие. — Костылем сподручнее.

С ним трудно спорить. Преимущества костылей он доказал всем присутствующим. Пока я перетряхиваю тряпки, бандиты удрученно гипнотизируют Лешкин костыль.

У Сережи ничего заслуживающего внимания в карманах не обнаруживаю. Только деньги. Одерживаю быструю победу над собственной совестью. В конце концов, даже благородные рыцари не считали зазорным воспользоваться оружием, конем и кошельком побежденного противника. И пусть меня осудят как мародера. В трех соседних кучках одежды я нахожу два ПМа, импортный газовый пистолет, ключи от машины и документы на Фольксваген Пассат. Теперь я обвешан оружием, как герой Quake. Можно участвовать в локальном военном конфликте.

— Что с ними будем делать? — Лешке уже надоело наблюдать этот квартет в синих пупырышках.

— Алексей, ты их по улицам прогуляй! — Предлагает, второй, молчавший до сих пор Лешкин сосед. — Если их бабам за деньги показывать, можно за день неплохо набашлять!

— Добазаришься, козел. — Сережа огрызается даже в таком положении. Естественно: борзость — его хлеб. — Успокойся. Свободу слова в России еще пока не отменили. — Говорит Лешка, а для пущей убедительности подбрасывает в руке костыль. Но ситуация патовая. В таком виде мой славный бандитский коллектив в коридор выводить нельзя. Белье придется отдавать. Быстро привожу в негодность резинки на наплавках своих подопечных.

— Одевайте и рысью за мной.

Наша колонна, марширующая по коридорам больницы, приводит публику в состояние промежуточное между шоком и восторгом. Во главе колонны я. Рука за пазухой. В целях личной безопасности двигаюсь боком, как краб. Впрочем, на мне взгляды зрителей не останавливаются. Все глядят за мою спину. Там настоящее шоу: четверо стриптизеров, занятых ловлей трусов на коленях. Замыкает колонну Лешка. Лихо и звонко переставляющий костыли. Ни дать, ни взять милашка Сильвер из «Острова сокровищ». Как на зло, в, еще недавно пустых, коридорах народу как в московском ГУМе в эпоху правления господина дефицита. За моими мальчиками глаз, да глаз нужен иначе скроются в толпе. Бегай потом, собирай заблудших овечек.

— Ой! Куда это вы их? — Сестричка уже успела отнести Кате одежду и, возвращаясь в отделение, налетает на нас.

— Туда же, в морг. — Вдаваться в подробности мне не хочется.

— А мне можно? — Глаза у сестрички горят неподдельным интересом.

— А вам, Танечка, еще рано. — Леха успевает ответить раньше меня. В принципе я собирался сказать слово в слово тоже, что и он. Кроме имени сестрички. Его я не знаю. Годы совместного проживания приводят к унылому единообразию мышления.

— Мне уже восемнадцать! — Обиженно говорит Танечка.

— Потерпите еще лет восемьдесят. — Кричу я, заворачивая команду в туннель, ведущий в морг.

— Есть кто живой? — Оглядываю пустой коридорчик.

— Есть. — Катя выходит из дежурки. Она уже одета. В проеме дверей видны грязные носки пьяного санитара. Так из морга все трупы поворуют, а он и не заметит.

— А где Лида?

— Твоя дорогая Лида, решила никого не дожидаться. Сказала, что запах морга на нее действует угнетающе.

— Правильно сказала. — Подтверждаю я. — А вас запах морга не угнетает? — Оборачиваюсь к своим подопечным. Гвардия Кускова стоит, зло изучая давно некрашенные половицы. Их угнетает не запах морга, а мое присутствие. Пора с ребятками разобраться окончательно.

— Сюда заходите. — Дергаю на себя дверь, за которой кончают свой путь те, кто не сумел пережить общения с отечественной медициной. Кусковцы нехотя протискиваются в холодную полутемную комнату. Одна лампочка у потолка в пыльном плафоне дает возможность разглядеть восемь столов. Два из них заняты.

— Ты, падла, об этом сильно пожалеешь. — Сереже апартаменты не понравились. Понятно, он привык ночевать в пятизвездочных отелях.

— Возможно пожалею, только тебе от этого легче не станет. — Голос мой приобретает зловещий оттенок. Не то, что бы я специально стараюсь копировать интонации зомби из фильмов ужасов. Нет, просто обстановка и атмосфера способствуют.

— Что ты задумал? — Катя с Лешкой спрашивают хором. Смотри, какая идиллия. Знакомы без году неделю, а вот нате же! По-моему, Лехе стоит намекнуть, что он человек почти женатый, а потому должен вести себя как-то иначе.

— Сейчас увидите. — Эти два слова выходят еще более многозначительно и устрашающе. Прямо какие-то «Байки из склепа». Хотя, если сказать честно, я понятия не имею, что мне с этими человекообразными делать.

— Пацан, может побазарим? — Начинает гнусавить рыжий, потирая отпечаток костыля, на синей от холода спине. — Чо мы такого сделали, в натуре? Отпусти, а? — Заткнись, Крюк. — Обрывает его стенания Сережа.

— Чего встали? Двигайтесь, а то замерзнете. — Глушителем подталкиваю кусковцев внутрь помещения. Они неохотно, оглядываясь по сторонам входят в мертвецкую. — Быстро, на столы. Катя, нужный бинты или пластырь. Будем оказывать первую медицинскую помощь.

— Сейчас. — Катя выходит. Разумный человек: сразу поняла, что трупы бинтом и пластырем не перевязывают. Мне хочется поскорее покончить со всем этим фарсом, и оказаться подальше от больницы, морга, трупной вони и полуголых боевиков, переминающихся на холодном цементном полу.

— Слышь, пацан, — Снова начинает гнусавить рыжий, — Столы холодные. Дуба дадим, на х…

— Ложись. Не болтай. — Этот тип меня начинает раздражать. Самое поганое, что пока он ноет, остальные тоже ложиться на столы не торопятся. Ждут моей реакции.

— Андрей, давай пристрелим рыжего зануду? — Предлагает Лешка. Да так серьезно, что я невольно оглядываюсь на брата. — Нет, правда, он треплется, время идет, а нам некогда.

— Уговорил. — Поворачиваюсь к рыжему. Он уже выгибается на столе, пытаясь не касаться спиной холодной поверхности. Остальные неохотно следуют его примеру. Катя возвращается с четырьмя коробочками лейкопластыря и ворохом грязных бинтов. Три минуты спустя в морге на шести столах из восьми лежат недвижные тела. Два покойника неподвижные, потому, что их так вылечили. Четверо живы, но намертво примотаны к столам.

— Пошли? — Катя вопросительно смотрит на нас.

* * *

— Валите! Мы еще встретимся и побазарим. — Сережа уже понял: ничего его жизни и здоровью не угрожает. Разве что простуда. Значит можно показать напоследок зубы. — А тебя, сучка, просто оттрахаем. По кругу пустим. Запомни!

— Ну, нет! — Лешка останавливает меня в дверях. — Не знаю, как тебе, а мне с ребятами хочется поговорить сейчас.

— Не обращайте внимания. Пошли. — Катя тянет меня за рукав к выходу. Но я уже сорвался. Мы с Лешкой имеем одинаковую систему запалов. Мы взрываемся от одного и того же. Только я немного позже.

— Подожди две минуты. — Выталкиваю Катю в коридорчик и закрываю дверь. Первое желание: пустить пулю в наглые глаза Сережи, в ухмыляющийся рот, но Лешка оказывается между мной и целью. Я вспоминаю сцену допроса из любимого с детства боевика «В августе 44-го». Там смершевец выуживает из немецкого диверсанта нужные сведения, ковыряясь горячим пистолетным стволом в ному пленного.

Легкий хлопок: из направленного к потолку ствола вылетает пуля и, разгоряченная неожиданно обретенной свободой, врывается в грязный плафон под потолком. Сноп искр и темнота. Что-то со стрельбой у меня сегодня не очень ладится. Тороплюсь добраться до стола, на котором разлегся обнаглевший прихвостень Кускова.

— Ты меня растопчешь! — Ворчит Алешка, которого я чуть не сбил в своем слепом полете. Я нащупываю стол, на столе голову с короткой стрижкой. Голова крутится, пытаясь вырваться из моей руки. Ловлю голову за нос и втыкаю в ноздри дымящийся ствол. Засунуть в ноздрю глушитель, конечно не удается. Смершевец из меня хреновый. Но запах пороха действует безотказно. Голова перестает кататься по столу и начинает гнусавить.

— Ну, ты чо, в натуре. Я тебя трогал? — По голосу догадываюсь, что атаковал не того. Опять досталось рыжему бедняге по кличке Крюк. Хорошо еще, что я не попытался разобраться с мертвецом. В такой кромешной тьме — вариант вполне возможный.

Леха соображает быстрее меня. Слышу приближающийся зловещий грохот костылей и гипса. Он останавливается у моего плеча.

— Зачем в больницу прикатили? — Слышу Лешкин голос над своим ухом. Крюк молча сопит. Я еще пока не понимаю смысл допроса, который затеял брат, но по мере сил подыгрываю: вдавливаю глушитель куда-то в лицо и тороплю с ответом:

— Отвечай, быстро. — Со стола раздается жалобное:

— Глаз выдавишь…Больно-о-о. — Быстро сдвигаю оружие вниз по лицу. — Кусок послал. Сказал: кончить вас обоих. Чтобы про угон не болтали.

— Заткнись, чмо! — Сережа все еще ощущает себя начальником. Пока я обдумываю как успокоить корчащий из себя крутого, экспонат мертвецкой, Леха без долгих рассуждений находит универсальное успокоительное. Когда он успел так наловчиться орудовать костылями? Глухой удар и протяжное: «Е-е-е-е!».

— Угон Mercedes'а? — Уточняю я.

— Да.

— Машина принадлежит Кускову? — Жду, когда Лешка проявит себя. Он затеял эту разборку, наверняка не просто так. Пора бы ему взять инициативу в свои руки. Но брат молчит. Либо и у него никакого плана не было, либо мои вопросы вполне соответствуют его замыслу.

— Да. Пушку убери, а?

— Может и уберу. Почему машина записана на подставное лицо?

— Сболтнешь, падла, кишки выпущу. — Снова вмешивается Сережа. Неугомонный тип.

— А промолчишь, здесь и останешься. Только в отличии от них — мертвецом. — Леха говорит очень спокойно.

— Она баба Гитлера. — Нет, это не морг. Это дурдом.

— Ева Браун, что ли? — Удивляется Лешка..

— Какая Ева? Ее Лидкой звать. — Кусковский интеллектуал постукивает в темноте зубами.

— Гитлер — авторитет из конкурирующей структуры, темнота. — Разжевываю слова Крюка Алешке. — Газеты читать надо. — Этот наезд совершенно несправедлив. Газеты Леха читает побольше моего. И я, о Гитлере узнал не из криминальной хроники, а от Лидки.

— Кусков, что Лидку у Гитлера отбить решил?

— На х… она Куску нужна.

— Крюк, ты труп. — Доносится из темноты голос Сережи. Леха — вот кому в органах работать надо. Одновременно повторяет курс костыльной терапии Сереже и задает вопрос Крюку:

— Так что, джип у Кускова не угоняли?

— Угнали, только не те.

— Что значит не те? — Я чувствую, что медленно схожу с ума.

— Должны были, в натуре, пацаны Волобуева машину угнать, а какая-то падла опередила.

— То есть кусков сам планировал угнать у себя автомобиль?

— Ну, да. — Крюка словно прорвало. Он говорит и никак не может остановиться, только зубы постукивают в темноте. — Кусок хотел грохнуть одну падлу из областных начальников. Тот под Гитлером ходит. А зам наш. Если бы грохнул — поставки горючки на село через нас пошли. А там бабки бешенные.

— Кусок на твоем языке мозаику бритвой нарисует. — Мрачно констатирует Сережа.

Дверь открывается и заглядывает Катя.

— Ребята, пошли быстрее. Алкаш проснулся. — Она пытается со света разглядеть, что происходит в мертвецкой.

— Пошли. — Леха размашисто загрохотал костылями к выходу.

— Сейчас. — Надеваю перчатки, вынимаю из карманов реквизированный бандитский арсенал и аккуратно заправляю пацанам пистолеты в плавки. Сереже, что бы ему не обидно было, засовываю под бинты Лидкин ствол. А то, если я дальше стану баловаться с оружием, в городе ни одной лампочки не останется. Хлопаю на прощанье Сережу по голому пузу. Пусть милиция разбирается и с ними, и со стволами.

В коридорчике сталкиваюсь с пошатывающимся санитаром. Он круглыми глазами глядит на, подскакивающего на костылях, Лешку.

— Допился, ик! Трупы с морга бегут, ик. — Поворачивается ко мне — Стой, куды прешь? Что я родственн-ик-кам твоим предъявлю?

— Фотографию. Я за себя сменщика оставил. Слышишь? — Проскакиваю мимо огорошенного санитара. Из мертвецкой доносятся крики Кусковских боевиков.

— Сволочи, а говорили, что медицинский. — Санитар вынимает из кармана несвежего халата чекушку, заткнутую свернутой бумажкой, рассматривает ее на свет и тяжело вздохнув откупоривает. — Беги, но больше не возвращайся. Обратно не пущу! — Он указывает мне на дверь и, опорожнив бутылочку, возвращается на свое рабочее место. На кушетку.

Катю с Лешкой догоняю во дворе.

— А здорово ты его раскрутил. — Леха улыбается. — И как сообразил, что именно рыжий окажется самым разговорчивым? Психолог! Голова!

— Пустяки. — Бросаю я небрежно. Не объяснять же брату, что я в темноте попросту заблудился. Все произошло без особых усилий со стороны моего серого вещества. — Что теперь?

— Теперь? — Переспрашивает брат.

— Теперь мне нужно маму предупредить о том, что мы остались без квартиры. — Глаза у Кати снова сердитые. Странная закономерность: в последнее время я исключительно эффективно организую пустующую жилплощадь.

— Лучше не звонить, а заехать за ней на работу. — Быстро решает Леха.

— У меня денег на такси нет. — Катя серьезно рассержена всем происходящим.

— Мы поедем бесплатно. Как инвалиды первой группы. — Лешка уже все решил. Он на секунду зависает на костылях и достает реквизированные у бандитов документы на машину и брелок с ключиками. — Так, что у нас здесь? О! дорогая Екатерина Владимировна, вы сегодня с работы поедете на шикарном Фольксвагене.

— Ага, сегодня прокачусь на машине, а завтра вылечу с работы. — Катины глаза по-прежнему остаются сердитыми, но голос заметно мягчает.

Ярко красную ракету Volkswagen'а, затесавшуюся в стайку «Жигулей» на стоянке во дворе больницы, видно издалека. Лешка щелкает брелочком. Автомобиль принимается весело попискивать, приветствуя хозяев. Как бы ни так. Хозяева сейчас весело попискивают в морге. Бедняги.

— Алексей Владимирович, вы только Андрея за руль не пускайте. Такую красивую машину нельзя портить. — Мне нравится, что Катя к Лешке все еще обращается на вы и по имени отчеству, но возмущает ее низкая оценка моих водительских навыков. Будто мы не катались с ветерком по ночному городу.

— Тогда придется вести вам. — Леха с хрустом погружает в снег свои гипсовые ботфорты до колен.

— Я не умею. — Катя с сожалением оглядывает машину и открывает заднюю дверку.

— Бедная машина! — Ухмыляется Лешка и барски разваливается на переднем пассажирском сидении. Я в салоне забираюсь последним.

— Трогай, шеф! — Распоряжается Леха. Тоже мне, босс. Я поворачиваю ключ и, тяжело вздохнув, подвожу черту под обсуждением:

— Бедные вы мои пассажиры. Чтобы нам сюда не вернуться в качестве пациентов после автомобильной прогулки…

— Аминь, — весело подытоживает брат.

* * *

Пока я, не торопясь, выруливаю со стоянки. Лешка быстро осматривает кнопки и регуляторы на панели.

— Да будет тепло! — Он включает отопление салона. Изучив стопку коробочек с кассетами, горестно вздыхает. — Убожество: рэп и блатные попевки. Такие деньги и такой вкус…

— Был бы другой вкус — не было бы денег. — С заднего сиденья дарит нам афоризм Катя.

— Куда рулить, барышня? — Я уже более ли менее освоился. Машины, как люди: внешность и характер — разные, а педали одинаковое.

— На завод пластмасс. — Распоряжается Катя. Гляжу в зеркало заднего вида. Щеки у пассажирки раскраснелись, глаза блестят. Был бы бандитом или миллионером, непременно подарил ей такую же железяку. Пусть бы девушка порадовалась. Справа раздается веселое чириканье. От неожиданности я даже подпрыгиваю. И только после приземления на сиденье вспоминаю, что сижу на ожогах.

— Между прочим, нам по сотовому звонят. Снять трубочку? — Лешка вопросительно глядит на меня.

— А можно из машины маме позвонить? — Катя просто в восторге. Я начинаю сомневаться: стоит ли строить далеко идущие планы? Мне ни на машину, ни на сотовый телефон гонорарами не заработать. Разве что на пейджер и «запорожец».

— Сейчас, Екатерина Владимировна. Только со звонком разберемся. — Лешка продолжает смотреть на меня.

— Ну, его. Зачем светиться. По голосу определят, что в машине мы, а не братва и закончится наша дорога на первом перекрестке. Я же у Кускова второй автомобиль за два дня угоняю. — В отличии от брата я с опаской отношусь ко всей этой технике. Одно дело писать о достоинствах сотовой связи, совсем другое доверять ей свою жизнь.

— Не определят. Это GSM-900. Цифровой стандарт. В нем все голоса, как в допотопных фильмах про роботов. Один металл и никаких тембров. — Все знает. Не брат — ходячая энциклопедия.

— Если такой умный бери и разговаривай. — Снимаю с себя всякую ответственность. Я снимаю ответственность, а Леша трубку.

— Не успел. Уже положили. — Констатирует брат, прислушиваясь к коротким гудкам.

— Я, наконец, могу позвонить? — Кате надоело сидеть в одиночестве на галерке и она решает обратить внимание на себя.

— Конечно, Екатерина Владимировна. Сегодня все можно и совершенно бесплатно. — Лешка вытягивает трубку за пружинку провода, Катя просовывает сияющую мордашку между передними сиденьями и жалобно говорит:

— Я сама не наберу.

— Всегда к услугам! Диктуйте. — Тоже мне галантный кавалер. Минуту спустя Катя чирикает:

— Мама, привет!.. Нет, не из больницы, из машины…. Обыкновенно: по сотовому телефону!.. Нет, все нормально, я с Андреем и его братом…. Нет, машина и телефон не его. Да говорю же: все отлично, сейчас за тобой заедем и отвезем к тете Маше… Потому, что домой нельзя… Нет, все прекрасно, только за нами бандиты гоняются… Успокойся…. Конечно в милицию позвоним. Обязательно Ну, все. Жди. — Катя отдает Лешке трубку:

— Лучше бы не звонила. Мама перепугалась насмерть.

— На ее месте так поступил бы каждый. «Все прекрасно, только за нами бандиты гоняются». Эта фраза успокаивает лучше всякой валерьянки. — Снова встревает мой проклятый язык. Катя понимает, что успокоила маму не самым разумным способом, но кому хочется признавать свой прокол?

— Такой умный — взял бы да сам все объяснил. — Обижается она. Телефон снова выдает трель. Положительно, мы сегодня имеем шанс сильно «опустить» господина Кускова на оплате трафика. Лешка решительно берет трубку.

— Да, у телефона. — Он нажимает кнопочку и через стереосистему по салону разлетается могучее:

— Серж, какого х… пропал? Тебя Кусок обыскался. — Лешка морщится. У нас в семье к ненормативной лексике отношение слегка предвзятое.

— В больнице был. — Молодец: коротко и ясно. — Короче: Кусок с баксами собрался в обладминистрацию, велел тебе быстренько закругляться и рулить к нему. — Леха секунду раздумывает и решительно бросается в объятия электронного шпионажа:

— С какими баксами, в какую администрацию?

— Ты, чего там, на х…, в больнице, обкололся? Мозги не на месте? Кусок поехал перекупать вице-губернатора. Езжай и прикрой. Как там братовья и врачиха?

— Все братовья в морге, — веско роняет Лешка. Вот артист!

— Ну, O'key! Вернешься, расскажешь. — Я шепчу: «Спроси о Волобуеве».

— Как там Гена Волобуев? — небрежно интересуется Лешка.

— Раскололся, падла. Пожадничал, на х…, решил, что много берем. Собрался крышу поменять. Рыжа подрядил. Вроде как наше дело обстряпать, а сами сговорились между собой. Машину угнали на час раньше. Вроде как: нет тачки-нет дела. Рыж, сука, припрятал тачку где-то, что бы потом за вознаграждение, вроде как найти. Но Рыжа кончили. Гена не знает, куда тачку затырили. Сейчас наши Лидку поехали трясти и пацанов Рыжковских собирать. Найдем — на спагетти распустим. Денек крутой задался!

— Ладно, отбой, — Леха кладет трубку.

— Они, между прочим, за твоей Лидочкой отправились. Ты это понял? — Катя это говорит не без подначки. Мне приятна ее ревность. Но Лидку-бандитку, все же нужно выручать. Кусков ей голову развернет на 720 градусов. Причем сначала в одну сторону, а потом в другую. На этом Лидочкины психологические эксперименты закончатся навсегда.

Я сворачиваю в проулок. Через него можно срезать и выскочить к поселку короткой дорогой. Хотя, и по короткой дороге езды не меньше пятнадцати минут.

— Куда едем? — Лешку не очень устраивает неожиданное изменение маршрута.

— Катя права. Лидку Кусков не пожалеет. А у меня к ней еще вопросы остались.

— Или любовь? — Катя делает вид, что ответ ее совершенно не интересует, но в голосе чувствуется настороженность и обида.

— Или любовь. — Соглашаюсь я. Мне нравится, что Катя ревнует.

— Кстати о любви, нужно бы в милицию позвонить. Желательно, чтобы бандитов из морга забрали тепленькими, а не тогда, когда они остынут. — Лешке доставляет удовольствие нажимать на кнопочки. Была бы возможность, он в своей квартире все утыкал кнопочками и нажимал их целыми днями. — Але, милиция? — Нашептывает он интимно в трубку. — Нападение на больничный морг… Неизвестные вооруженные преступники из банды Кускова пришли за трупами. Приезжайте срочно — один не справлюсь! Кто говорит? Санитар Грищенко. Никакой белой горячки. Точно: не справлюсь. Они вооружены, а у меня только топчан и костыль.

До Лидкиного дома едем в полной тишине. Дважды проезжаем мимо работников ГАИ, нам приветливо машут руками. Кусковские машины автоинспекция знает. Хорошо, что все стекла, кроме ветрового — тонированные. Увидели бы они, кто в салоне, возможно, проявили бы к нам меньше уважения и больше интереса.

Гигантские Лидкины ворота раскрыты настежь.

— Ее дом? — Лешка указывает в сторону распахнутых створок. Молча киваю. — Проезжай мимо. — Брат прав. Сбрасываю скорость и медленно еду по улице. Во дворе, около крыльца в алых озерах лежат Лидкины волкодавы. Свежий, неубранный снег пропитан кровью. Кажется, мы у Лидочки сегодня не первые гости. Кто-то здесь уже похозяйничал.

— Заезжай за поворот. Там оставим машину. — Тихо распоряжается Лешка. Я и сам, в общем, собирался поступить именно так. В узком проулке втискиваю машину между двумя штабелями бревен. Видно здесь кто-то задумывает серьезную реконструкцию дома. Выходим из машины.

— Я с вами. — Катя решительно открывает дверку.

— Катя, посиди здесь. — Нечего ей рисковать. Одному Богу известно, что там, в Лидкином доме, поджидает нас. — Позвони маме: предупреди, что мы немного задержимся. — Андрей прав, Екатерина Владимировна. Пока вы здесь, нам спокойнее. — поддерживает меня Лешка.

— Кстати, и тебе не стоило бы никуда лазить. На костылях ты, конечно, неотразим, но гипс значительно снижает твои скоростные характеристики. Так, что постой на углу. В случае чего-подстрахуешь.

— Обломится. — Самоуверенности у моего младшего братишки хватает. — Тебе без меня скучно будет. — Спорить с ним бесполезно. Оглядываюсь на машину. Грех себя не похвалить: Volkswagen вписан в обрамление из бревен настолько удачно, что с улицы его совершенно не видно.

До ворот доходим без приключений. Около дома следы от шин, множество отпечатков ног и полная тишина. Ни звука. Дери в дом приоткрыты.

— Стань там. — Указываю Лешке за ворота. Сам, стараясь не скрипнуть досками, поднимаюсь по крыльцу. В сенях не то, что бы беспорядок, скорее последствия тайфуна средней силы. Промчался ветерок со скоростью 100 км в час и побросал на пол все, что было на стенах. Удивительно, как сами стены устояли.

В комнатах тайфун порезвился еще лучше. Лидочкина гордость — телевизор Sony уткнулся своей 72-ой диагональю в пол. По его горбатой спине пришелся удар стулом. Не стало стула и горба. И о телевизоре и о стуле Лиде придется забыть навсегда. Примерно с той же степенью деликатности здесь обошлись и с другими вещами.

Мне не очень понятен смысл подобного вандализма. Не в доме же прятали Mercedes?

— А ну-ка, стойте, дамочка. — Доносится до меня через открытые двери Лешкин голос. Быстро выбегаю из дома. У крыльца стоит Лидочка с поднятыми вверх руками. Лехин костыль упирается ей под лопатку.

— Привет. Не чаял тебя увидеть живой.

— Зачем собак убил? — она смотрит на трупы своих верных сторожей. Губы у Лидочки трясутся, холеное лицо оплыло и потеряло обычную привлекательность. Кажется, сегодняшний день, новоявленной Соньке Золотой ручке, дался очень тяжело.

— Это до нас постарались. Не ошибусь, если скажу, что к тебе в гости мальчики Кускова приезжали. — Машу Лешке, что бы он опустил свое оружие. У этой кобры ядовитые зубы жизнь повыдергала.

— Говорила дуракам: не связывайтесь с Куском. — Лида садиться на корточки рядом с телами волкодавов, ревет и гладит их, измазанную в крови, шерсть. — Не послушали, козлы. А мне куда теперь деваться?

— Запирай дом. Пошли. — Дотрагиваюсь до дрожащего плеча экс-бандитки.

* * *

— Теперь рассказывай все подробно, и будем решать: что дальше делать. — Мы сидим в уютном теплом салоне. Я и Лешка впереди, дамы сзади. Катя глядит на соседку, не скрывая антипатии. Зуб даю: они подругами никогда не станут.

— А чего это я вам должна рассказывать? — Лидочка почти кричит, обильно смачивая носовой платочек в слезах и соплях.

— Можешь не говорить. — Встреваю я. — Только с Кусковым сама разбираться будешь. На нашу помощь не рассчитывай. Я думаю, он с тобой миндальничать не станет. Что захочет-узнает и спасибо не скажет. Да и тебе его спасибо уже не понадобиться. Никогда.

— Как, впрочем, и ничье другое. Так что говорите все, что знаете. — Заявляет Лешка тоном следователя из милицейского боевика пятидесятых годов.

— Ну, недели три назад Волобуев попросил меня оформить на себя машину. Мол, чтобы с налоговой проблем не было. — Лида в очередной раз сморкается и вдруг начинает всхлипывать. — Зачем они собак?… У Гитки щенки должны были быть… — Черт понес ребенка в криминальные игры играть. Сама на волосок от смерти, а о не родившихся щенках плачет.

Мы молча ждем продолжения исповеди. Лидка собирает в свой бездонный платок еще пару литров влаги и начинает говорить.

— Штуку баксов пообещал.

— Ты же говорила, что это Валера тебя в историю с Мерседесом втравил и обещал свою Toyota подарить? — Перебиваю я Лидочку.

— Мало ли я чего говорила…

— Не мешай, пусть рассказывает. — Останавливает мое любопытство Лешка. — Продолжайте.

— Я согласилась. Тысяча на земле не валяется. Дня через три прокатил меня на новеньком Mercedes'е. Оформили, как полагается, на Гену доверенность. Волобуев пятьсот долларов отдал сразу. Еще пятьсот обещал через неделю принести. Ни у кого платка нет?

Лешка лезет в карман и достает относительно чистый платок.

— Спасибо. — Лидочка аккуратно растирает по платку черную тушь с ресниц, удивленно разглядывает угольные пятна и говорит Лешке:

— Извините. Я отстираю.

— Ладно. Давайте дальше. — Леху разгадка этого кроссворда, кажется, интересует больше, чем меня.

— Потом сидели в сауне. Волобуев, Рыжков и Гитлер с парой охранников, я и еще две девчонки. Оттянулись с кайфом. Я в парилку пошла, а там уже Гена с Валеркой устроились. Что-то обсуждали. Я задержалась у дверей: не знала войти или не мешать. А Волобуев как раз Валерке предлагал угнать машину, а потом на ней кого-то шлепнуть. Обещал двадцать тысяч долларов. Я так и не поняла: кого и за что. Они поторговались и сошлись на двадцати пяти штуках. Видно, важную шишку убрать нужно было. Меня, помню, удивило: зачем свою машину светить на мокром деле.

— Действительно — не ординарное решение! — В отличии от меня, Лешка, кажется, начал расшифровывать логику этой аферы.

— Потом, 17-го, кажется, Волобуев приехал ко мне и сказал, что на следующий день, 18 декабря я должна буду отнести в ментовку заявление об угоне Mercedes'а. И тогда же, он расплатиться со мной полностью. Я согласилась.

— Как легко зарабатываются деньги. — Вставила Катя неприязненно. Мне ее чувства понятны. Она в больнице эту за эту тысячу целый год трупы на ноги поднимает.

— Я восемнадцатого, как договаривались, приехала к Волобуеву в магазин писать заяву. — Лида пропустила Катино замечание мимо ушей. — А он мне с порога: «Все, уже ничего писать не надо. Держи деньги в руке, а рот на замке.». Отдал баксы и сделал ручкой. А я и рада. Мне с ментами лишний раз встречаться, тоже большого счастья нет.

— Некоторым радость только с бандитами по саунам шляться. — Катя не упускает возможности вставить шпильку. Я понимаю, что военный конфликт на заднем сидении стремительно назревает. Пора разводить стороны по углам.

— Заткните рот этой… А то я за себя не ручаюсь! — Лида смотрит на Катю с такой ненавистью, будто все беды сегодняшнего дня, целиком на совести сероглазой врачихи.

— Все, девушки, брэк. Мы в одной подводной лодке. Сначала спасемся, а потом займемся междоусобицами.

Катя демонстративно отворачивается.

— Так кому этот Mercedes принадлежит? — Лешку с мысли сбить невозможно. — Неужели Геннадию Георгиевичу?

— Точно не знаю. — Лида на секунду задумывается. — Нет, Волобуеву с его кошельком такую тачку не потянуть. К тому же, он ни за чтобы не позволил раскидать новый Mercedes на запчасти. — Разве его разобрали? — Это же противоречит логике. В городе подобные экзотические запчасти можно пол жизни реализовывать. А я не видел мерседесовских запчастей ни в гараже Рыжкова. Ни в Людкином авиационном ангаре.

— Сразу. За один день раскидали. Погрузили в контейнер и отправили в Москву. Каким-то Рыжковским приятелям.

— Это что, бизнес такой у Рыжкова был: воровать машины на запчасти? — Встревает Лешка.

— Нет. Обычно он со своими пацанами угонял, а потом через Гитлера хозяева машину находили. За вознаграждение. Конечно. Я так думаю, что они с Волобуевым и в этот раз хотели сыграть так же, по мелкому. Но, что-то не сложилось.

— Может, твой Валера не решился на убийство? — История приобретает все более странный оборот.

— Может быть. Хотя он такие дела уже проворачивал. Пацаны его говорили. — Лида прижимается мокрым носом к стеклу. — Я хочу курить.

— Только не здесь. — Сурово вступает в борьбу за наше здоровье Катя.

— Ладно, я не гордая. Выйду. — Лида выбирается из машины и открывает сумочку.

Ну, что же, за исключением имени нанимателя и условий оплаты она почти слово в слово повторила Лешке то, что рассказала мне. Вряд ли такой накрученный вариант можно высосать из пальца и быстро вызубрить наизусть. Скорее всего, все Лидочкины байки, на самом деле очень близки к правде.

Гляжу сквозь стекло на подрагивающую в ее пальцах длинную сигарету. Вдруг Лидочка резко срывается с места и, размахивая сумочкой, бежит к улице. Я не могу ничего понять.

— Быстро выруливай. — Командует Лешка. Окончится сегодняшний день, присвою брату звание генерал-фельдмаршал. Уж больно у него ловко получается команды выдавать. Аккуратно выезжаю из нашего укрытия. Развернуться в проулке негде. Приходится выбираться задним ходом.

— Машины. — Коротко предупреждает Катя, глядя в боковое окошко. Нажимаю на тормоз.

— Откуда едут? — Поворачиваюсь к Кате.

— Не едут. Стоят. Возле ее дома. — Не трудно догадаться с трех попыток. Кого так радостно приветствовала Лидочка, к кому бежала в поисках защиты. Почти со стопроцентной гарантией можно сказать, что к ней с визитом пожаловал вождь Третьего Рейха. Нажимаю на газ. Колеса проскакивают на ледяной горочке въезда из проулка на улицу. С воем растапливая снег, резина добирается до гравийной отсыпки и мы пулей вылетаем на проезжую часть.

У Лидкиного дома выстроилась целая колонна: большой джип, кажется Land Cruiser, две новых «волги» и красное AUDI. Лидка стоит у дверки джипа и что-то говорит, показывая то в нашу сторону, то на свой дом.

— Чего ждешь? Поехали. — Кричит Лешка. Нажимаю на педаль газа, так, что ноге становится больно. Машину бросает на скользкой дороге из стороны в сторону. Лидка, заметив алую ракету, летящую на нее по синусоидальной траектории, рыбкой ныряет в кювет. Из водительской дверки джипа выглядывает удивленная физиономия и тут же исчезает в салоне. Мы благополучно пролетаем мимо красного «немца», двух белых «волжанок». У Land Cruiser'а нас подкидывает на колдобине и Volkswagen правым крылом врезается в открытую дверку. Я инстинктивно прикрываю глаза, с заднего сиденья раздается:

— Куда едешь?

Ответить на вопрос я не в состоянии, потому, что после приземления машину разворачивает на 180 градусов. Правая нога просто приросла к педали газа. И мы, приземлившись на все четыре колеса безо всяких пауз, остановок и переходов снова, как сумасшедшие, пролетаем мимо «гитлеровцев».

— В конце улицы, если я не ошибаюсь, есть выезд на кольцевую. Было бы неплохо добраться до шоссе живыми. — Лешка сидит спокойный как Будда.

Перед поворотом немного сбрасываю скорость и довольно сносно вписываюсь в вираж.

— Они разворачиваются за нами! — Кричит сзади Катя. Ничего, нам бы до кольцевой добраться, а уж создать непроходимую пробку в условиях оживленного городского движения для меня не проблема. Плавали, знаем.

Торопливость и самоуверенность не лучшие качества для каскадера. Мне так не хочется встречаться с господином Гитлером, после того, как пятидверный джип я превратил в четырехдверную модификацию, что даже перед почти вертикальным въездом на кольцевую, я ноги с газа не снимаю. Катя визжит. Мы взлетаем в небо, как палубный истребитель и плюхаемся на брюхо в сугроб, по ту сторону кольцевой. Ничего не вижу: ни впереди, ни сзади, ни сбоку. Только одно, несущееся мимо стекол, облако снежной пыли. Чувствую, как машина по инерции движется вперед и медленно останавливается.

— Хороший прыжок, но слишком много брызг при приземлении. — Тоном знатока комментирует Лешка. — До высшего балла не дотягиваешь.

Катя, как человек поклявшийся самому Гиппократу, сначала интересуется нашим здоровьем:

— Все живы?

— Пока да. — Отвечаем с Лешкой хором.

Снежное облако опадает. Брат не зря так высоко оценил прыжок. Прокатившись метров двадцать на брюхе по целине, мы оказались на хорошо укатанном проселке. Если машина в воздухе не померла от разрыва сердца, то можно продолжить наше автомобильное приключение.

* * *

Нет, это бесспорно: создание пробок — цель моей жизни. Мы еще не добрались до толчеи городских улиц, а пробка — вот она: дымная, чадящая, веселая, приправленная возмущенными криками и нецензурной бранью. Водитель военного «Урала», наверное, впервые в жизни наблюдал полет Volkswagen'а над шоссе. От восторга юный воин нажал на тормоз. Как раз напротив въезда на кольцевую. В результате колонна Гитлера разбилась о могучий «Уральский» хребет. За «Уралом» катил «Запорожец». Он затормозил почти вовремя и, поэтому, под будкой «вояки» оказался не целиком.

Ждать ГАИ нам некогда. Предельно аккуратно выезжаю на шоссе и вливаюсь в поток машин. На скорости 60 км/час, важно и чинно покидаем место происшествия.

— Я же говорила: Андрея за руль пускать нельзя: вон чего натворил. — Катя смотрит в заднее стекло. — Та большая машина, которой мы дверку отломили, на дорогу выбирается. Выбралась. Уже за нами едет.

— Так. Опять начинаются гонки. Почему я не Шумахер?

— Андрей, не волнуйся ты так. — Подбадривает Лешка. — У тебя, на самом деле не все так уж плохо получается.

— Да. — Подтверждает Катя. — Мы же до сих пор живы. — И тут же добавляет:

— Как хорошо, что за мамой не заехали. Она хоть и русская, но не любит быстрой езды.

По мне лучше чугунные болванки на каре катать, чем остряков на Volkswagen. Ладно, пусть себе развлекаются. Возможно для них это последнее удовольствие в жизни. Плавно вывожу стрелку спидометра на отметку 130 и молю Бога, что бы он вовремя убирал с нашего пути столбы и автомобили. Джип с разбитой мордой и вздыбленным капотом отставать не желает. Я поглядываю в зеркало заднего вида. Тяжелый Cruiser лучше цепляется своими толстыми лапами протекторов за мелкую гребенку замороженного шоссе. Медленно но упорно он настигает нас. Неожиданно оживает телефон.

— Але. — Лешка без раздумий включает громкоговорящую связь.

— Ты, придурок недоношенный, если что с машиной случиться, я тебя размажу по стенке, как говно в туалете.

— Какая пламенная речь! — Восторгается Лешка.

— Теперь я знаю, кто пачкает стены в общественных уборных! Ай-ай-ай, господин Кусков! — Подпеваю я.

— Если через пять минут машина не будет у моего офиса, я из вас до заката кишки выпущу! — Металлический голосок из громкоговорителей не дает повода сомневаться в реальности угрозы. Но нам терять нечего. Мы как герой мультика: между львом и крокодилом.

— А если приедем, то через пять минут кишки выпустишь? — Лешка делает вид, что размышляет над тем, какой из вариантов выбрать.

— Козлы е….! — Телефон взрывается матом. А ведь так интимно чирикал, приглашая к разговору.

— В присутствии дам материться неприлично. — Строго выговаривает брат и прерывает связь.

Руль бьет мелкой дрожью по рукам. По нашим дорогам можно гонять только на судах с воздушной подушкой. Пол часа такого развлечения и меня можно будет использовать вместо вибромашины для укладки бетона.

Через двадцать минут гонки Land Cruiser, обнюхивая наш бампер, влетает следом за нами в город. Вот так: выехали на север, а вернулись с юга. Хотя, по большому счету, ничего хорошего в родном городе нас не ожидает. Можно было и не возвращаться.

По переулкам и подворотням пытаюсь оторваться от Гитлера и его контуженного крейсера. Как они там не замерзли в салоне без дверей? Не люди, герои! Все мои хитрости оказываются тщетными. Водитель за рулем джипа город знает не хуже меня, а водит — на порядок лучше. Создается впечатление, что с нами просто играют в догоняшки.

— Гони на Гвардейцев. — Подсказывает Лешка. А в самом деле: почему нет? Авось, попав в вотчину конкурента, да еще такого сумасшедшего, как Кусок, преследователи отстанут?

По пути к Гвардейской успеваем «словить» пару мощных пинков бампером Land Cruiser'а в «дутый» зад нашего «вагена». Видно Гитлеру Кусков позвонить забыл. Не предупредил конкурента насчет сохранности автомобиля. На автомобиль-то мне наплевать, а вот Катю пора высаживать. В такой ситуации Ей находиться на заднем сиденье не безопасно. Пара удачных «пинков» и я рискую остаться холостяком до конца жизни.

— Катюша, готовься. Скажу: прыгай — сразу выскакивай из машины.

— Что я дура. На такой скорости, на мне живого места не останется. Ни один хирург не сошьет!

— Я приторможу.

— В наш двор. — Подсказывает Лешка. Я и сам так думаю. Двор, в котором мы выросли и который бросили в угоду Лешкиной Лариске — идеальное место для проведения десантной операции. Прямо перед бывшим нашим домом четыре металлических гаража. Вокруг них дорожка, а между гаражами узкий проход, разделяющий автомобильные конурки на две пары. Если точно притормозить, то Катя исчезнет в проходе — никто и не заметит. Главное мне все правильно сделать и не спешить. Дорога скользкая, а за гаражами три толстых березы. Чуть поторопишься, обнимешь русскую березку немецкой машиной и следующий этап бегства придется преодолевать пешим порядком. С Лешкиной ногой, от Lend Cruiser'а, полного вооруженных «гитлеровцев», удрать не удастся. Это точно. А мне брата бросить — совесть не позволит.

Резко притормаживаю перед своротом во двор. Вижу слева знакомую с детства скамейку. Успеваю развернуть налево руль и мы, получив очередной удар в багажник, как бильярдный шар в лузу, катимся к заветным гаражам. Крейсер Гитлера по инерции пролетает дальше. Не скажу, что бы я спланировал сей хитрый маневр, но пока все получается идеально. Не торопясь, чтобы преследователи не потеряли меня из виду, прокатываю мимо скамейки к металлическим коробкам гаражей. Громила джип, как разъяренный носорог, врывается за нами следом. Аккуратненько, будто сдаю экзамены в ГАИ, поворачиваю за гаражи. Чуть притапливаю педаль газа.

— О, Боже! — Долетает с заднего сиденья. Оглядываюсь. Land Cruiser боком, как корабль к причалу, с размаху швартуется к березам. Сугробы, под его напором, взрываются белым облаком.

— Куда, рулишь?! — Кричит Лешка. Не глядя выворачиваю руль вправо. Снегом заваливает половину ветрового стекла и капот.

— Прыгай! — Ору я, пытаясь выехать из белого месива.

— Беги через гаражи! — Возбужденно инструктирует Лешка. У нас с ним тела разные, а мозги одинаковые.

— Я буду в больнице! — Катя хлопает дверцей и ныряет в проход между гаражами. Я отчаянно газую, но машина только глубже вязнет в сугробе.

— Все, капец. — Констатирую с отчаянием.

— Похоже. — Соглашается Лешка. — Надо рвать отсюда. — Рвать-громко сказано. Живо представляю себе, как он «рвет» на костылях в легком спортивном костюмчике. Бандиты же не знают, что это паралимпийский забег и в нем участвуют только инвалиды. Но выскочить из машины мы все равно не успеваем. Гитлер настегает нас еще раз. Тяжелый джип вышибает Volkswagen из сугроба и устраивается на нашем месте.

На тропинке между гаражами вижу Катины огромные глаза. Быстро цепляю на физиономию американскую улыбку. Но выходит, видно, не совсем то, потому что из серых глаз вываливаются две здоровенные слезинки.

— Поехали! Потом будете умиляться друг другом! Тем более, что она тебя не видит. — Лешка пихает меня костылем в плечо. Он прав: сквозь тонированные стекла нас в салоне не разглядеть.

Через минуту немецко-японский тандем снова демонстрируем чудеса слалома на городских улицах. Впереди мы на Фольксвагене с подбитой правой фарой. Немного сзади японский самурай без левой дверки, с мятым боком, забитый горячими бандитскими головами и холодным сибирским снегом.

Два поворота на красный свет и мы на Гвардейской. Здесь нас ждут. Не думаю, что Кусков рассчитывал на нашу порядочность, только знакомая «шестерка» выезжает нам навстречу следом за серебристым «BMW». Кусков сразу признает в искуроченной машине автомобиль из своей конюшни.

Мы пролетаем на встречных курсах. Сзади раздается визг тормозов и почти одновременно начинает пищать сотовый.

— Гони! — Лешка снимает трубку. — Але, центральная!.. Претензии не по адресу. Узнаете Land Cruiser? Вот эта гоп компания и испортила ваше великолепное авто. Все претензии к фюреру. Отбой.

— Куда ехать? — У меня ни одной более ли менее здравой идеи в голове нет.

— Прямо. — Хорошая мысль. Главное, идеально разрешает все проблемы. Я жму на газ. Никогда не думал, что в городе столько машин. Стояли бы себе зимой в гараже. Нет, обязательно нужно среди бела дня вылезти в центр города и раскатывать на своих драндулетах! И, главное, там, где я решил оживить свои водительские навыки. Не так уж часто я сажусь за руль: могли бы и переждать часок-другой.

Черт меня дернул свернуть вправо, на Коммунистическую. Ведь знаю, что на улица с таким названием не может привести ни к чему хорошему. Я не гляжу вперед. Все внимание на зеркало заднего вида. А в нем ничего обнадеживающего не заметно: преследователи дружно повторяют мой маневр.

— Осторожно! — Лешкин крик заставляет меня нажать на тормоз и резко крутануть руль. Удар я еще чувствую. Теряя сознание, вижу вспышку. Все. Чернота.

31 декабря

Выплываю из тумана, как Стенька Разин на простор речной волны. Голова просто раскалывается. Белый потолок повис над зрачками и мягко перетекает во что-то, такое же белое вокруг моих глаз. Пахнет хвоей и чем-то вкусным. Наверное это похороны. А, может быть, я уже в Раю?

— Ну, наконец-то! — голос мне знаком. Это не архангел Гавриил и не святой Петр. Это Лешка. Пытаюсь поглядеть в сторону голоса, но ничего не получается. — Чего косишься, как лошадь на шпоры?

— Где?.. — закончить вопрос логичным «я», не хватает сил.

— В больнице, где же еще. — С Лехой можно разговаривать молча. В том смысле, что мне не нужно говорить, он сам задаст подходящий вопрос и сам же на него ответит. — Кстати, можешь гордиться: ты не просто в больнице, а в бывшей моей палате. На бывшем моем месте. Чувствуешь как холодно? Теперь это фамильная койка Петровых.

— Запах? — Я не утруждаю себя длинными фразами. Хочу понять: почему пахнет хвоей?

— Это не запах, братец, это елка. Новый Год на носу. Через десять часов будем встречать 1999-ый!

— Катя? — Ну, наконец, я научил свой язык приличным манерам. Толстый и распухший, он как ленивый, кастрированный кот, с трудом переваливается за потрескавшимися губами.

— Екатерина Владимировна сейчас придет. Успокойся. И вообще: все замечательно. Если не считать твоей помятой черепушки. — По голосу брата слышу, что он рад моему возвращению. Значит, я попал в серьезную переделку. — Врачи обещают дней через десять привести тебя в приличный вид. Глядишь, на старый Новый год соберемся все вместе за одним семейным столом. Как раньше. Помнишь?

— Ага. — Я с сожалением думаю, что как раньше не очень-то получиться. Раньше на Новый год мы получали и дарили подарки. Сейчас, благодаря моим сыскным подвигам, на праздники я вышел с нулевым показателем в кошельке. Я лишен самого большого удовольствия в жизни-удовольствия дарить подарки. Впрочем, не я один. У Лехи вряд ли финансовое положение намного лучше.

— Знаешь, я тут подумал, и решил, что ты был бы не прочь сделать Екатерине Владимировне подарок к Новому году. — Наконец белый, однообразный фон разрывается цветной картинкой: слева наезжает Лешкина хитрая розовощекая физиономия, потом рука с чем-то блестящим. — Как считаешь: не слишком пижонски? — Между большим и указательным пальцами у брата зажато колечко. Тонкая подковка из бриллиантиков, а внутри сочный, красный рубин.

— Нет. Хорошо. — Интересно: откуда у бедного программиста деньги на такие побрякушки?

— Не бойся, не украл. — Лешка словно читает мои мысли. — Это господин Кусков нам наследство оставил. — Брат держит эффектную паузу. Заметив вопрос в моих глаза, не выдерживает и поясняет:

— Когда ты так лихо вписал машину между осветительным столбом и окоченевшим кленом, погоне ничего не оставалось делать, как проскочить мимо. Мимо нас и прямо в бензовоз. Взрыв и пожар. В минусе — две криминальные группировки. В плюсе… Ну, плюсов много.

— А мы? — я пытаюсь понять: как мы не сгорели. Бензовоз — не зажигалка. Взорвется — мало не покажется.

— Нас спас столб. Он принял взрывную волну на себя. Потом мне пришлось изрядно попотеть, вытаскивая тебя через ветровое стекло. Вернее через дыру. Стекло от удара вылетело. Пока волок тебя за угол, подобрал красивый такой, крокодиловой кожи дипломат. Как будто что-то дернуло: нужно взять. Отправил тебя в больницу, а сам с дипломатом домой. В чреве этого крокодила оказался миллион. Помнишь, нам говорили: Кусок взятку повез? Не довез он ее до обладминистрации. Тот редкий случай, когда деньги мимо чиновника прошли. Так, что быстрее поднимайся, а долечиваться на Канары поедем. Говорят там климат для здоровья замечательный.

— 31-е? — Вспоминаю Лешкино обещание жениться под Новый год.

— Да.

— А свадьба?

— Какая без тебя свадьба? Вот оклемаешься, все скопом на Канарах поженимся.

Лешка, помолчав, добавляет задумчиво:

— Поистине: на всякого мудреца довольно простоты. Как все коварно Кусков спланировал. Машину оформил на любовницу Гитлера. Исполнителей убийства через Волобуева нанял, так же из друзей Гитлера. Машину вице-губернатора испортил. Осталось только подогнать автомобиль — двойник к крыльцу чиновника. Пристрелить в упор. И дело сделано. Все подозрения на Гитлера, а человек Кускова занимает ключевой пост в областной администрации. Одного только не учел хитро-мудрый Кусок: у каждого в их круге свой интерес. А за свой интерес они друг другу глотку в любой момент перегрызть готовы.

Не о том Леха говорит. «Интерес, глотку перегрызть». Не это главное в нашей новогодней истории. Главное, что ГАИ предупреждало: «Граждане, соблюдайте правила уличного движения!», а бандиты правила соблюдать не желали. Не гоняли бы на Mercedes'е по тротуару и деньги были бы целы, и сами были бы живы.

Оглавление

18 декабря

19 декабря

20 декабря

21 декабря

22 декабря

23 декабря

24 декабря

25 декабря

31 декабря

Реклама на сайте