«Скитания ворона»

Дмитрий Вересов Скитания Ворона

Нам целый мир – чужбина…

А. С. Пушкин

Глава 1 ПОЕЗД ПО ВЕРТИКАЛИ

(1982)

– Место номер тринадцать, – буркнул проводник с фиолетовым лицом, пахнув устойчивым перегаром.

– Какой-то ты, папаша, не экспортный… – бормотал Нил, втягивая багаж в узкий коридор вагона. – Один… Два и три… Четыре и пять. Место номер тринадцать, говоришь?.. Ну да ничего, я не суеверный… Хотя, конечно, до Парижа лучше не на тринадцатом месте ехать…

Купе поразило чистотой и необычностью. Вместо привычных четырех было только две полки – одна над другой, в углу справа столик и рядом откидной стул. Нил переоделся, закинул вещи на багажную полку и посмотрел на часы. До отхода оставалось три минуты. Вот бы никто не заявился на свободное местечко! В одиночестве до самого Парижа – не благодать ли?

До вокзала он тоже добирался один – когда узнал, что у матушки восьмого спектакль в Киеве, нарочно взял билет на девятое. Огорчение по поводу того, что никак не сможет проводить единственного сыночка в последний, практически, путь, она отыграла убедительно – но только не для него, он-то знал все ее актерские уловки. Друзьям ничего не сказал – не хотел, чтобы они видели его в обществе… сослуживцев. А у последних, слава богу, хватило ума не засвечиваться на вокзале… Как сказал поэт: «Man is alone, and he dies more alone» – живешь, мол, в одиночку, а помираешь тем более. Ну и замечательно… Сейчас колесики начнут отстукивать мгновения маленькой, но вполне всамделишной смерти прежнего Нила. И прежнего мира. И явления Нила нового, долженствующего народиться в процессе сложного взаимодействия с миром, существующим покамест сугубо теоретически… Можно сказать, с миром иным…

«Вы ушли, как говорится, в мир иной…» – ни к селу ни к городу вылезли вдруг строки Маяковского. «Сделать жизнь значительно трудней…» – поучал певец кипяченой воды, а не прошло и шести лет, как сам отчалил тем же маршрутом… «Негоже, Сережа, Володя, негоже», – отозвалась на это, из того же Парижа, кстати, Марина Ивановна. Финал известен… Нет, не проявили товарищи поэты должной стойкости, лишили Родину перспективного расстрельного материала… Говорят, под Большим домом была устроена мельница, которая перемалывала тела расстрелянных и умученных, а потом кровавое крошево по специальному каналу смывалось в Неву. Интересно, так ли это и уцелела ли та мельница до наших дней? Жаль, спросить не успел…

Нет, конечно, пресловутый мир иной, частичкой которого очень скоро предстояло стать и Нилу, отнюдь не казался ему апофеозом разумных начал – человек, он везде человек, животное злобное, агрессивное, плохо обучаемое, но легко внушаемое. Однако же мир иной, переболев тяжким бредом великих революций и мировых войн, похоже, выработал систему жизнеустройства, где не требуются массовые человеческие жертвоприношения, где ум, талант, порядочность и чувство собственного достоинства не превращают человека в изгоя, а право на жизнь, свободу и собственность не есть лишь жалкая подачка тем, кто изначально отрекся от этого права. А потому даже самое комфортабельное вхождение в этот мир потребует капитального нравственного ремонта… В любом случае будущее не сулит легких путей, много, слишком много неизвестных в предложенном насильно уравнении, но решать придется все самому…

Неожиданно дверь открылась, и Фиолетовый пропустил… двух женщин.

О Боже, цыганки! Как, почему, вагон «Ленинград – Париж» и вдруг?..

– Только не шалите тут у меня, а то быстро высажу, – грозно прорычал проводник.

– Да мы тихо, до Витебска, только разбуди, начальник, – с заметным акцентом проговорила одна из женщин.

Фиолетовый что-то неразборчиво хрюкнул и скрылся.

Цыганки затащили объемистые тюки и, заняв своими юбками все пространство, уселись на единственную нижнюю полку. Нилу ничего не оставалось, как прыгнуть на свой тринадцатый второй этаж. За суматохой он не заметил, как поезд начал движение, и не успел толком проститься с городом, где оставалось его прошлое.

Настроение испортилось окончательно. Не хватало только явиться в Европу без денег, без вещей – перспектива малоприятная. А ведь зазеваешься – сопрут, народ тот еще. Мало того, гнусный запах лука, чеснока и еще чего-то противного наполнил все купе. Оставалось уповать лишь на то, что утро он встретит без нежеланных попутчиц…

Нил лежал, слушая стук колес. Они навязчиво отбивали пошлую фразу. Увидеть Париж и умереть, увидеть Париж и умереть…

Суета, шуршание пакетов и запахи съестного окончательно уничтожили надежду на сон.

– Ясный мой, поесть не хочешь? Ты уж извини. Мы к утру сойдем. С билетами просто беда. Проводник знакомый, вот помогает иногда. Ты давай не стесняйся, не обидим.

– Да нет, спасибо, – откликнулся Нил. Вышло как-то грубовато.

– Может, хоть выпьешь с нами, синеглазый, наше это, чистейшее. Что вдруг вспугнулся? Слезай, хулы не будет, да и веселее вместе.

Низкий грудной голос цыганки гипнотизировал, завораживал.

«Все равно не заснуть уж теперь, – подумал он и спрыгнул вниз. – Вот уж путешествие начинается… в Париж. Кому сказать – не поверят точно».

Самогон был чист и крепок, а снедь – подкопченное сало и хрусткие пряные огурчики – оказалась просто умопомрачительной.

– Куда, девчата?

– Да вот, к своим, с заработок, – охотно включилась высокая и бойкая. Та, что была поменьше, не подавала и раньше голоса, а сейчас и вовсе не поднимала глаз на Нила.

– И много на круг вышло?

– Да ничего в этот раз. Правда, менты подорожали, но вышло прилично, даже свои бить не будут. Детям к школе надо одежу купить, да и старики болеют. Не знаем, как дыры закрывать…

– Чем промышляли-то?

– Да у нас на Гражданке хата своя есть. Там переодеваемся – и по клиентам, ну а старые к нам приходят, а места свои наши мужики давно выкупили. Гадаем, в общем.

Самогон разогрел и расслабил, почему-то черные цыганки уже не казались опасностью.

– Почем гадаете?

– По деньгам, милый, по деньгам.

– А у меня и нет наших денег, только франки.

Цыганка внимательно посмотрела на Нила, опрокинула в золотозубую пасть остатки самогона.

– Тебе и так скажу, светлый ты, да и не побрезговал с нами посидеть. Давай руку.

Нил послушно протянул руку, цыганка подперла его ладонь своей – жилистой, с траурной каемочкой ногтей. Глядела долго, пристально.

– Эй, Маша, глянь-ка, – позвала товарку.

Та придвинулась, глянула, свистнула тихонько.

Нилу сделалось не по себе.

– Ну что там, чавелы? Жить буду?

– Будешь, будешь, – рассеянно отозвалась высокая цыганка, о чем-то по-своему зашепталась с подругой. Нил разобрал лишь словечко «штар».

– Четыре, говоришь? Чего четыре? – прервал он цыганский диалог.

Высокая вскинулась, пристально взглянула в глаза.

– Откуда по-нашему знаешь, голубо-глазый?

– Только счет знаю, девонька. До десяти.

– Ох, не прост ты, соколик, не прост. И ручка у тебя непростая… Дорожку видишь? – Она ткнула его в центр ладони. – А складочки поперек? Вот тебе и «четыре». На каждую по жене. Одна была, одна есть, две будут… Одна от Бога, одна от людей, одна от черта…

– А четвертая?

– Сам поймешь, как время подойдет…

– Ну-ну… Еще что-нибудь скажешь?

– Отчего не сказать, красавец, скажу… Кулачок левый сожми-ка. Покажи. Да не так, вот так.

Цыганка перевернула его кулак, посмотрела сверху на «улитку», образованную большим и указательным пальцами левой руки. Задумалась.

– Что? – Голос предательски дрогнул.

– Да оно… как лучше сказать-то… Вроде и беды много будет, да только каждая беда победой обернется. Не бойся ничего, яхонт мой, ангел сильный хранит тебя…

– Да точно ли ангел?

Вырвалось неожиданно, и тут же – чувственным коррелятом сверхчувственно-го! – резким щелчком померкло электричество, перескочив в призрачно-синеватую ночную фазу. Как и у всякого послания свыше, при всей наглядности проявления глубинный смысл допускал, мягко говоря, различные толкования.

– Да будет тьма! – Своей усмешкой Нил перевел мгновение в плоскость обыденного. Потянулся, встал. – Стало быть, пора на боковую… Счастливо вам! Не врите народу-то сильно.

– Мы и так не сильно, устаем по хозяйству, да и мужики наши – не мед. Порядок надо соблюдать…

Цыганки повалились вдвоем на полку, и сразу стало тихо, только сердце в такт колесам отстукивало – увидеть и умереть, увидеть и умереть. «Ну нет, такая музыка мне надоела», – подумал Нил и провалился в сон.

Корпус был прозрачен, как горный хрусталь, и Нил с сосредоточенным интересом наблюдал за перистальтикой празднично-ярких внутренностей гигантской стрекозы. Налюбовавшись, перевел взгляд чуть в сторону…

Далеко внизу сапфирами и хризопразом переливалось море, язычками ленивых волн нализывая полированный песок пляжа. Подставив апельсиновому солнцу морщинистые, покрытые редкой изумрудной растительностью щеки, отдыхали покатые скалы. На склонах, обращенных к суше, зеленый ковер был гуще и темнее, по мере удаления от моря он все больше обретал черты искусной рукотворности, окультуренности – английского «дикого» парка с желтыми дорожками, окаймленными живой изгородью. Переливчатая водяная взвесь над водопадом и хлопья пены внизу, черный периметр мраморной стены, а дальше – прихотливый ковер партеров, круговая радуга над трехъярусным фонтаном… И кремовый купол Занаду…

Вертолет бесшумно нарезал круги над пространством давней галлюцинации…

– На закате наша тюрьма особенно прекрасна. – Пилот повернул к Нилу глумливое лицо, ожидая реакции.

– Не кокетничайте цитатами, – брезгливо отозвался Нил. – Это не ваша тюрьма, кишка тонка. Ваша тюрьма – вшивый барак в замерзшем болоте, окруженном кособокими вышками. В бараке – голодные и злые зэки, на вышках – голодные и злые вертухаи…

– А здешний хозяин, хряк рогатый – это, конечно, само воплощение доброты…

– Не смешите меня, Асуров. И приберегите ваши сарказмы для вашей лагерной стенгазеты «Правда».

– Поаккуратней с местоимением «ваши», агент Боуи. Оно, знаете ли… притяжательное.

Хрустальный вертолет, резко взвыв, заложил крутой вираж. Нила подбросило, вынесло в пустоту, в последнее мгновение он повис на распахнувшейся прозрачной дверце. Внизу качнулись и понеслись навстречу острые скальные пики.

«Виском – да об край столика!» – пронеслось в голове, он выбросил вперед ноги, спружинил, стойком приземлился на пол купе и только тогда открыл глаза.

В мертвенном голубом свете похрапывали разметавшиеся цыганки, на столике ритмично вздрагивал стакан с недопитой самогонкой. Нил приложился.

– Хэк! – смачно выдохнул он. Малая комета прокатила по пищеводу, обдав теплым хвостом.

Нил набросил на плечи джинсовую куртку, тихо вышел в коридор. Долго курил, глядя на проносящиеся за окном огоньки. Подергав за шершавый рукав, мрачно усмехнулся:

– Агент Боуи к выполнению задания готов…

Проснулся Нил, когда в окошко вовсю било дневное солнышко, но открывать глаза еще не хотелось. «Надо бы еще поспать», – подумал он, но что-то странное вокруг, еще не понятое им, заставило включить мозг. Запах, услышанный им, был точно не цыганский.

– Ох, опять все не просто…

Нил посмотрел вниз и первое, что он увидел, было яблоко. Большое красное яблоко лежало на столике, оно окончательно и разбудило его. На всякий случай прощупал куртку, висящую на крючке у изголовья. Бумажник и документы были на месте.

Нил тихо спрыгнул вниз.

Ничего себе! На нижней полке спал ангел, просто ангел, такими он видел их во сне, в детстве. Она спала в такой детской открытости и беззащитности, что у него сразу защемило сердце. Руки над головой, длинные волосы разметались по подушке, одеяло не закрывало грудь и шею.

Нил разглядывал девушку с восторгом, забыв про все приличия. На какой-то миг ему показалась, что она вообще не дышит. Поезд резко дернулся, яблоко покатилось, Нил успел схватить его, но потерял равновесие и чуть не упал на девушку. Не упал, но разбудить – разбудил.

– Доброе утро, соседка! – почему-то шепотом произнес Нил.

– Salut, il est quelle heure? Prenez la pomme, allez! mangez la, j’en ai d’autres. Ah! excusez-moi, vous ne parlez surement pas franзais, je n’y ai pas pensи, je ne suis pas bien reveillиe![1]

Нил вновь втянул ноздрями воздух и внезапно понял, отчего вскружил голову этот запах: «пуазон», несомненно, «пуазон»… Пузырек, которым так дорожила Линда, который долго еще стоял на полке в их мансарде после ее неожиданного исчезновения…

Милая соседка смотрела на него, щурясь со сна, ожидая ответа.

– Il est dиja dix heures. La pomme je n’en veux pas, je l’ai juste attrapи pour l’empecher de tomber. Je vais sortir, vous pourrez vous habiller.[2]

Нил взял полотенце и пакет. В коридоре почему-то никого не было. Нил быстро побрился и вышел в тамбур. Сигареты одной показалось мало. Мысли путались, но воспоминаниям места не было. Предчувствие счастья, какое-то подростковое волнение и азарт накрыли его, казалось, что с каждой минутой поезд несется все быстрее и быстрее.

Нил отворил дверь купе и ничего не понял. Девушка под звуки веселой музыки умывалась, а столик чудесным образом превратился в умывальник.

– Извините, я и не подозревал, что в купе есть удобства. Вот почему не было очереди на помывку.

– Заходи, я уже все, – откликнулась она.

– А как ты здесь оказалась? Я не слышал, как ты вошла.

– Да ночью меня проводник перевел. Соседка так храпела, что не заснуть. Вот проводник и сжалился, хотя с мужчиной ехать, говорит, опасно. Но я смелая, да и чего бояться… Он, правда, проследить обещал, если что…

– А если что?

– Ну, сам понимаешь…

– Давай завтракать, соседка, у меня есть неплохой кофе.

– А у меня «мадлен». Ты любишь «мадлен»?

– «Мадлен» – это как у Пруста? – Она кивнула. – Не знаю, наверное… Да, как тебя зовут, соседка?

– Элизабет. В России меня звали Лиза.

А тебя?

– Я – Нил.

– Нет, Нил – это река такая в Африке, я читала, ты шутишь, наверное.

– Я и есть река, это ты правильно сказала, только плохие инженеры сделали поворот русла, вот, теку вспять. А вообще-то, это в Африке река, а в России был такой святой, ему поклонялись славяне.

– Не поняла, значит и ты святой?

– Ну нет, пока нет, да и святыми становятся только после смерти, а я, как видишь, совершенно живой.

Она рассмеялась колокольчиком. Нил поймал себя на мысли, что надо запомнить все, каждую минуту, чтобы потом, без нее, жить этим голосом, запахом, улыбкой. Его поразило, что границы, которую надо переходить при знакомстве, не было. Он знал ее когда-то в прошлой жизни, определенно знал, а теперь они проснулись вместе, и так много надо рассказать друг другу, ведь давно не виделись, всю жизнь…

Особенно Лиз рассмешили подстаканники, она, посмотрев, как с ними управляется Нил, попыталась отпить кофе, но с первого раза ничего не вышло, и залитую салфетку было решено ликвидировать. Кофе действительно был хорош, и настроение окончательно стало беспричинно веселым. Даже несмотря на то, что воспетая классиком «мадлен» оказалась всего-навсего паршивеньким, рассыпающимся кексом на маргарине.

– Пойду покурю. – Нил потянулся за пачкой «БТ».

– Хочешь мои попробовать? А можно и здесь курить, потом дверь откроем.

Лиз вытянула неправдоподобно тонкую, похожую на белый гвоздик сигарету. «Vo-gue» – прочитал Нил на пачке. Он перевел взгляд на руки и замер, пораженный.

Такие тонкие, хрупкие пальчики, ногти, не тронутые лаком, прозрачные. Ни у кого прежде он не видел таких тонких кистей, а пальцы, прикасаясь к предметам, казалось, вот-вот сломаются.

Они закурили. Лиз курила как подросток, и это выходило у нее очень смешно.

– Я вообще-то не курю, это во время экзаменов меня научили ребята, вот приеду к отцу и брошу, он будет очень сердиться.

Я не люблю его огорчать, он у меня очень серьезный, и огорчать его чревато.

Приглашения к разговору не понадобилось. Лиз начала говорить, как будто они знали друг друга с детства, просто давно не виделись.

– Я поступила в Академию художеств. Это была моя мечта. Буду изучать искусство в вашем прекрасном городе. Я была раньше только в Москве, по папиному поручению, он, кстати, очень неплохо разбирается в живописи, у него большая коллекция. Там я познакомилась с папиными друзьями. Одна девушка, Таня, она училась в Ленинграде, мне и рассказала про Академию и вообще про Ленинград. Я буквально заболела этой идеей. Пришлось папе сдаться и разрешить мне поступать, теперь я вынуждена за это расплачиваться…

– Как это – расплачиваться? Он не хочет оплатить твое обучение? Или не может?

– Я не о деньгах. Просто предстоит одно не очень приятное дело в Германии… Папа меня встретит, я не очень хорошо говорю на немецком… А в России мне очень понравилось, хотя меня родители запугали немного перед поездкой. Особенно мужчинами. Папа очень боялся, что меня сразу окрутит какой-нибудь еврей. Очень трудно эмигрировать из России, а все евреи хотят уехать, вот и кидаются на всех иностранок подряд…

– Ну, далеко не все, это твой папа сильно преувеличил, – отозвался Нил.

Он сидел на откидном стуле напротив Лиз и рассеянно слушал, потому что видеть ее было куда интереснее. Лиз, сидящая по-турецки напротив него, и впрямь была воплощением совершенства. Светлые волосы, карие глаза, постоянная улыбка на почти детских губах – все в этой девушке было необыкновенным, притягательным. Все в ней было странным и волшебным…

– Я, правда, не сильно разбираюсь в евреях, но друзей у меня появилось много. Меня все любили и заботились, и мне не-интересно знать их национальность. А поклонников хозяйка квартиры, где я жила, прогоняла быстро, только цветы отбирала. Папа не разрешил мне жить в общежитии, потому что там очень грязно и много тараканов. Он даже не подозревал, что это не главная беда. Да я и сама бы уехала из la obschaga, потому что там все пьют очень плохое вино и очень много. Папины московские друзья меня поселили у хорошей женщины, она меня, правда, стерегла, но хоть чисто было. Я много рисовала, мы с ребятами ездили на этюды за город.

Я, уже в Москве когда была, много рисунков сделала, мне особенно нравятся портреты, я показала в Академии, меня даже похвалили. Да, что я все о себе, расскажи и ты. Куда едешь?

– В Париж.

Ресницы Лиз затрепетали.

– Но… Но ведь обыкновенных русских дальше Восточного Берлина не выпускают!

– Обыкновенных – нет.

Лиз вся подобралась. Нил улыбнулся, поняв, какие чувства борются сейчас в душе девушки. Страх и жгучее любопытство.

– А какая у тебя профессия? – победило, наконец, любопытство.

«Я понял твой вопрос, детка, – мгновенно пронеслось в голове. – Ответ утвердительный. Единственная профессия, дающая право оказаться по ту сторону Берлинской стены. Хотя легенды прикрытия многообразны. Журналист, дипломат, торговый представитель, технический советник, научный консультант, лингвист…»

– Я лингвист.

– Едешь во Францию работать?

– Работать и жить.

– В первый раз?

– Ну, работать мне приходилось и прежде. Насчет жить – не могу сказать наверняка…

– Как жаль, что я не смогу тебе показать Францию, а Париж – это моя любовь, там у меня много друзей, я знаю все уголки, я настоящая фанатка-парижанка.

Я очень скучаю по родным местам, хотя путешествовать просто обожаю!

Лиз рассмеялась чему-то своему. Она, казалось, не умеет не радоваться.

Застукало в голове: «Это невозможно, не нужно…» Сразу стало тесно и душно в пространстве купе-коробки.

– Я открою дверь, ты не против? – как бы защищаясь от неотвратимого, спросил Нил.

– О, да, конечно, я не боюсь синяков.

– Не синяков, а сквозняков, – поправил Нил.

Теперь они рассмеялись оба.

– А давай кроссворды разгадывать? Меня моя хозяйка научила, чтобы русский язык лучше знать. У меня и журнал где-то есть.

Лиз подтянулась и по приставной лестнице забралась наверх. Нил, вздохнув, сказал:

– Ну, давай по горизонтали, что там?

– Так: два… Народный артист СССР, исполнитель главной роли в фильме «Подвиг разведчика». Раз, два… десять букв… Что?

– Кадочников, – повторил Нил громко. Кроссворды, однако! Тематические…

– Пять. Способ самоубийства у японских самураев… Ну, это я сама знаю – харакири.

– Сеппуку… Что еще жизнерадостного предлагает твой кроссворд?

– Проступок, долженствующий влечь за собой кару божества… Четыре буквы… Нил, что значит «долженствующий влечь за собой кару»?

– Значит, что накажут обязательно… Оттуда.

Нил показал пальцем вверх. Лиз посмотрела на потолок купе и кивнула.

– Я поняла. Тогда такой проступок называется «грех»… У меня есть Библия, там много написано про грех, я тебе покажу…

Она опять поднялась по приставленной лесенке наверх и, быстро найдя книгу, спрыгнула вниз. Нил не успел предложить помощь, о чем тут же пожалел.

Как-то неловко получилось. Лиз вскрикнула и, присев, схватилась за щиколотку!

– Ой, нога! М-мм, больно!

В дверях тут же, точно на стреме стоял, возник Фиолетовый, протирая заплывшие глазки.

– В чем дело? Кто кричал? Что у вас тут происходит?

– У меня происходит нога. Я ногу прыгнула больно.

– Нужен врач?

– Нет, не надо беспокоиться, пустяки, пройдет.

– Все в порядке, батя, иди, разберемся. Спасибо.

– Да уж, я вижу, разберетесь, дело к тому идет. Знаю я вас, – пробурчал проводник, смачно зевнул, вышел.

И закрыл за собой дверь.

– Ну, давай смотреть, что там с ногой.

– Да, пустяки, не волнуйся.

– Нет уж, Лиз, клади ногу и снимай носок.

Едва Нил коснулся ее кожи, его будто током ударило… Такая маленькая ножка при высоком росте. Вот порода-то…

– Растяжение. Сейчас забинтуем, и все пройдет. Хорошо бы водкой натереть. Да, у меня кстати есть…

Преодолев слабое сопротивление Лиз, Нил растер ее ногу и за неимением подходящей повязки перебинтовал шелковым шарфом.

– Вот, готово, только ходить пока не рекомендуется. Нужен покой.

– Да здесь и ходить-то некуда, будет хоть занятие – лежать и лечить ее.

– Больным нужны хорошее питание и хороший уход. Я пошел за лечебным обедом. А пока, пациентка, грызите яблоко.

Нил протянул его Лиз.

– Не скучай, я скоро.

Ресторанная еда, принесенная им в судках, была, может, и далека от совершенства, но это было уже не важно ни ей, ни ему… зато вино оказалось настоящим. Мукузани скрасило искусство повара и окрасило щеки Лиз румянцем.

Лиз прикрыла глаза, и Нилу показалось, что она засыпает. Как бы сам себе он пробормотал:

– Ну, ты, наверное, хочешь спать, я пойду, не буду мешать…

– Да, хочу, – каким-то изменившимся голосом отозвалась Лиз. – С тобой.

Последние слова она произнесла совсем тихо и не открыла глаза. У нее больше не было сил даже на слова. Нил щелкнул замком.

Никогда такое узкое ложе не казалось ему бесконечно просторным. Он раздевал ее так медленно, будто боялся нарушить ее совершенное тело, которое открывалось ему во всем великолепии. Лиз своими волшебными руками касалась Нила, и каждое касание пьянило его с новой силой. В какой-то момент ему показалось, что она и только она – первая женщина в его жизни и не было никого и никогда, кроме нее.

Глаза Лиз широко раскрылись, и Нил успел закрыть ее крик своими губами. Стон, как ток прошел через каждую клеточку его тела, солнце вспыхнуло. Поезд летел, казалось, с невероятной скоростью куда-то по вертикали.

– Я хочу, чтобы ты родила мне сына, и это обязательно будет, потому что я люблю тебя.

Лиз лежала на нем, шарф с ноги оказался на подушке и, увидев его, она опять рассмеялась, будто не слыша Нила. Никогда ни с одной женщиной Нил не был так нежен. Он удивлял сам себя. Откуда в нем так много любви, она обрушилась, оглушила и сделала его абсолютно счастливым. Ему на минуту показалось, что все только начинается.

– Пусть, пусть так. Я найду ее, я смогу изменить все, распутать этот невероятный клубок…

Он гладил ее шелковые волосы. Лиз спала, положив голову на колени Нила. За окном загорались огни в далеких домиках, мелькание желтых и красных деревьев почему-то напомнило ему флаги на первомайской демонстрации. Он опять сидел на плечах отца и верил в бесконечность праздника. Китайским фонариком покачивалось на столе нетронутое красное яблоко.

Неосязаемый, но непроницаемый купол сомкнулся над ними и вокруг них, очертив магическое пространство любви, и время остановилось, претворившись в сияние, в музыку, в полет. То, что было отсечено и осталось вовне, перестало существовать, и все звуки, движения, краски – подняли вагоны, пересаживая с русской колеи на европейскую, чьи-то руки в форменных рукавах перелистывали бумаги, штемпелевали страницы, прикладывались к чужим козырькам, о чем-то гудел подогнанный к составу польский паровоз – не отменяли этой отмены, ибо были не более чем фантомами чужого сознания…

– Я ничего о тебе не знаю…

– Да я и сам знаю не много… Нет, на память я не жалуюсь, только… Такое ощущение, будто до этого дня я жил какой-то чужой, не своей жизнью. Или наоборот – мою жизнь проживал кто-то другой, кто-то чужой… Понимаешь?

– О, да!

– С самого младенчества из меня готовили музыканта. Но имея перед глазами пример матери… В общем, после школы я решил учиться на психолога, но встретил поразительную девушку и следом за ней пошел на филологический. И уже через полгода был женат.

– На этой девушке?

– На другой. Она тоже была красива, умна, но… другая.

– Вы расстались?

– Да… Мы любили друг друга, но я не мог дать ей тот мир, в котором она хотела жить. И она предпочла уйти…

– От тебя?

– Сначала от меня…

– А потом?

– Потом от мира.

– В православный монастырь? Я слышала, там такие суровые порядки…

– Нет, не в монастырь… Оставила прощальное письмо – и ушла в Вечность…

Светлые глаза Лиз округлились.

– Она… покончила с собой?

– Хотела. Но вышло иначе… Она погибла в тот самый день, на который запланировала свой уход. Господь уберег от греха самоубийства…

– Ты веришь в грех?

– Я верю в то, что каждый из нас обязан выдержать экзамен, именуемый жизнью.

– Иначе?..

– Иначе оставят на второй год…

А за окном проносились польские деревеньки, и на горбатых проселках лежала чистая иностранная грязь…

– Возьми мои часы, я хочу, чтобы с тобой всегда была частица меня, они покажут время нашей встречи и будут тебя охранять, как оберег.

– Я запомню – О-Берег, как берег тебя, ты же моя река.

– Ну, берег так берег, если тебе так больше нравится.

– А, я придумала, я подарю тебе свой рисунок, или давай ты выберешь сам.

Лиз достала папку и положила Нилу на колени.

– Ты смотри, а я буду рассказывать. Вот, это я в Павловске, когда на этюдах была с ребятами, а это наброски, а это я рисовала еще в прошлом году в Москве, ну, помнишь, я тебе рассказывала. Меня папины друзья водили на ипподром, лошадей очень трудно рисовать, поэтому меня и тянет, хотя пока еще не очень получается.

Сдерживая дрожь, Нил вгляделся в лицо наездницы. Рисунок был очень точен.

– Кто это на лошади, Лиз?

– А, это та самая Таня Захаржевская, которая меня и уговорила учиться в России. Знаешь, она замечательная, очень современная, многому меня научила. Мы с ней подружились. Она тоже, как ты, филолог.

Нил не сразу пришел в себя, еще полистав рисунки для отвода глаз, отложил Танин конный портрет в сторону и, притянув к себе Лиз, начал целовать ее лицо, глаза и губы, не давая Лиз увидеть его собственные глаза. Прошлое подошло опять очень близко, так же близко, как приближающийся с каждой минутой ненавистный Кельн, где Лиз уже не будет с ним.

– Подожди, я подпишу.

Лиз размашисто поставила свой автограф. Поезд остановился неожиданно для них обоих. На Нила напало несвойственное ему отчаяние, он так сильно сжал Лиз, что она вскрикнула.

– Приехали, пора, Нил! – Но он снова и снова покрывал поцелуями любимое лицо. Голос проводника, как приговор, прозвучал под дверью. Нил открыл купе…

Он протянул руки и как ребенка поставил Лиз на платформу. Успев в сотый раз прошептать в волосы:

– Люблю…

Казалось, что Лиз никак не может разглядеть встречающего, а он появился словно из-под земли.

– Бет, привет! Как доехала?

Лиз кинулась на шею невысокому, элегантному мужчине.

– Ой, па!

Обнимая дочь, мужчина смерил Нила внимательным взглядом, чужим и колючим. Нил похолодел: такой взгляд никак не мог принадлежать английскому лорду, потомственному дипломату – так говорила про него Лиз, – вообще цивилизованному европейцу. Это был взгляд Чингисхана, императора победоносной орды, прикидывающего, что делать с очередным завоеванным городом.

Интерес, просквозивший было в совершенно монгольских, с тяжелыми веками, глазах Лизиного отца, мгновенно погас.

– Познакомься, это Нил, он вылечил мне ногу, мы подружились!

– Нил Баренцев.

Нил сухо поклонился, не рискуя первым протягивать руку – еще неизвестно, снизойдет ли этот повелитель жизни до рукопожатия.

– Морвен, – с чуть заметным кивком отозвался англичанин. – Вы едете дальше?

– Да, я во Францию…

– Счастливо, – не скрывая равнодушия, ответил отец и поднял сумку Лиз. – Бет, догоняй, машина на стоянке.

Не прощаясь, он двинулся по пер-рону.

Нил обнял свою Лиз, которая, силой неведомой черной магии, на глазах превращалась в чужую незнакомую Бет и, еще оставаясь рядом, уходила из его жизни. Но в это же мгновение жизнь его обрела, наконец, смысл и цель – искать ее, искать свою утраченную Лиз, вечно, всегда… Лицо было соленым от слез, но слов уже не было.

– Бет! Поторопись!

Лиз отстранилась и пошла прочь.

– Je t’aime, mon fleuve![3] – донеслось из толпы, но он уже не видел ее.

Оглушенный утратой, он стоял на вмиг опустевшем перроне.

«Индустриальный пейзаж, – отчего-то прокатилось в мозгу. – Стерильный настолько, что не годится и слово „натюрморт“. Антиприродная натура…»

Не разбирая дороги, Нил кинулся вслед за Лиз. Эскалатор вынес его на громадную бетонную, нечеловечески пустую площадь.

– Это ад! – дико озираясь, пролепетал Нил.

Ледяной ветер швырнул ему под ноги смятую газету, поволок дальше, оторвал от земли. Нил автоматически проводил газету глазами – и взгляд его уперся в готическую громаду Кельнского собора.

Нил резко вздернул голову.

– Я тебя ненавижу! – хрипло прокричал он в пустое небо.

В купе он вполз полураздавленным муравьем. Закрыл дверь. Шарф так и остался лежать на подушке, он бессовестно хранил знакомый запах. И еще было что-то, что будто бы освещало купе, оно краснело на столике, улыбаясь ее губами… Мерным движением, без дрожи, Нил достал водку, налил в стакан с подстаканником, на котором были выбиты Кремль и звезда. Выпил и, не сводя взгляда с башенок Кремля, закурил. Сразу все вернулось в памяти. Нил вынул стакан и, бросив на пол ненавистную железяку, с невероятной силой и ненавистью стал топтать железный Кремль, пока в дверь не постучали.

– Ты чего это разбушевался? – Фиолетовый просунул голову и строго оглядел купе.

– Батя, зайди, поговорить надо.

– Ну, чего надо-то? Оттянулся вроде уже.

Нил не обиделся. Мгновенно извлеченная из сумки непочатая бутылка «столичной» произвела нужное впечатление.

– Как бы мне дальше без попутчиков ехать? Сделаешь?

– Ладно, только курево прибавь, дорого тут все, да и валюты нет.

Нил протянул пачку, и она вместе с бутылкой мгновенно исчезла в карманах форменных брюк. Как-то обреченно Нил допил остатки и, упав лицом в Лизин шарф, заплакал, но никто уже не мог видеть слабого Нила Баренцева. Поезд медленно потянулся дальше на Запад по горизонтали.

Глава 2 БОГАТАЯ ЛИЗА

(1975–1982)

Автомобиль давно покинул Кельн и мчался по ровнейшему автобану, мимо прекраснейших мест между Карлсруэ и Штуттгартом в направлении Мюнхена.

Элизабет не оглядывалась назад, но все ее мысли, все чувства, остались там, в серо-голубом вагоне, уносящем нежданного любимого в Париж.

Там, в вагоне, она так и не нашла в себе сил сказать Нилу об истинной причине той поездки, что свела их в одном купе и перевернула ее жизнь.

Лиз ехала на собственную помолвку, которой не особенно жаждала и до встречи с Нилом, а теперь не хотела десятикратно. Но такова была воля отца – отца, о существовании которого она до двенадцати лет даже не догадывалась.

Точнее, она знала, что по всем документам матушка ее числится «вдовой Дальбер», а сама она – рожденной в законном браке дочерью Антуана и Жюли Дальберов. Про этого Антуана мать никогда ничего не рассказывала, а из его фотографий в доме сохранилась только одна, да и то Элизабет случайно отыскала ее в чулане. Это была свадебная фотография – нарядную, молоденькую, кудрявую мамашку, похожую то ли на овцу, то ли на болонку, напряженно держал под локоток неуклюжий плотный блондин с простецкой, широкой, словно блин, физиономией, и черный свадебный костюм сидел на нем, как на корове седло. Шестилетней Элизабет это фото до жути не понравилось, она утащила его в свою комнату, а осенью, когда во дворе жгли опавшие листья, потихоньку сунула в огонь. Ей не хотелось таких родителей.

Сколько Элизабет помнила свою мать, та никогда нигде не работала, только суетливо носилась по каким-то приходским делам, а вечерами пила чай с толстым, добродушным кюре и пожилыми дамами из церковного комитета. И это в семидесятые годы двадцатого века! Впрочем, семидесятые в Валансе ощущались разве что в телевизионных передачах, в обилии арабов на улицах, да еще – в свисте и грохоте пролетавших мимо скоростных поездов, голубых, как мечта.

Безбедное по здешним меркам существование Дальберам приносили ежемесячные чеки, поступавшие из крупного столичного банка. Реакция на них матери всякий раз поражала Элизабет. Мамаша истово крестилась, всхлипывала и, хлопнув дверью, убегала в свою комнату. Возвращалась она спустя минут десять, с красными глазами, решительно брала дочь за руку и вела в лучшую в городке кондитерскую, где с трагическими вздохами принималась пичкать ребенка всевозможными сластями.

Все изменилось, когда Элизабет исполнилось двенадцать. В тот день почтальон вместе с чеком принес толстый конверт. Мать как раз отлучилась за покупками, а поскольку конверт был адресован «мадам и мадемуазель Дальбер», Элизабет посчитала себя вправе вскрыть его. Там лежали два билета первого класса до Парижа и лаконичная записка, в которой мадам и мадемуазель Дальбер предписывалось в ближайшее воскресенье ровно в полдень быть в саду Тюильри возле статуи Макса Эрнста «Микроб на грани нервного срыва». Вместо подписи стояла круглая печать с перевернутой пятиконечной звездой.

Придя из лавки и прочитав записку, мать уподобилась тому самому микробу. Рыдала, стаканами глотала успокоительное, наконец, заснула, так ничего и не рассказав дочери.

А Лиз не спала всю ночь.

Объяснение произошло наутро.

– Что все это значит, наконец? – спросила Лиз, бледная, но решительная. – И имей в виду, что я не потерплю никаких недомолвок. Я уже почти взрослая.

– Мои грехи настигли меня… – простонала мать. – Ах, я умираю…

– Прекрати ломать комедию и объясни все толком! От кого эта записка и эти билеты? И кто все время посылал нам деньги?

Мать вздохнула.

– Что ж, раз ты теперь почти взрослая, то имеешь право знать. Да и я не в силах больше таиться. Это твой отец.

– Антуан Дальбер? Значит, он жив? Значит, все эти годы ты лгала не только мне, но и всему городу?

– Дальбер? При чем здесь Дальбер? Эта скотина, это быдло, этот мужлан? Да он сбежал за три года до твоего рождения, сбежал и подался в Иностранный легион, потом помер где-то в Конго или Гвинее.

– Тогда кто? Кто мой отец?! Говори!

– Дьявол во плоти… – пролепетала Жюли Дальбер и зашлась в рыданиях.

Лиз испытала странное, ни на что не похожее возбуждение, острое любопытство и небывалый прилив гордости – надо же, дочь самого дьявола, вот это круто! Конечно, мамашины слова надо еще поделить на десять, стал бы настоящий дьявол путаться с такой дурой! Скорей всего, просто какой-нибудь негодяй, но, судя по всему, негодяй богатый и интересный.

Лиз закрыла глаза – ей до смерти захотелось в Париж.

Она сумела убедить мать. Просто предложила представить себе, что будет, если они не подчинятся воле могущественного отца и он прекратит свои ежемесячные вспомоществования. У Жюли было живое воображение.

– Собирайся! – бросила она дочери.

Доехали они без приключений, сняли номер в чистеньком отеле недалеко от Лионского вокзала и отправились на рандеву.

Но напрасно мама с дочкой, разодетые в лучшие свои выходные наряды, больше часа томились у нелепой чугунной статуи. Никто так и не подошел к ним, не считая парочки престарелых ловеласов, томного красавчика-араба, ну и, разумеется, вездесущих торговцев сувенирами и кока-колой. И лишь когда они, чертыхаясь, вышли на Риволи, с ними поравнялся черный «роллс-ройс» и невозмутимый шофер-англичанин передал мадам Дальбер записку, с содержимым которой она не сочла нужным ознакомить дочь, а лишь велела Лиз забираться на заднее сиденье. Автомобиль повез их по Елисейским Полям и дальше, в Дефанс, где остановился у входа в высотный, сверкающий стеклом и металлом пятизвездный отель. Название отеля Лиз, ошеломленная открывшимся ей великолепием, так и не запомнила.

Дальше было еще чудеснее – прозрачные бесшумные эскалаторы, стремительные лифты, переливающиеся позолотой и мелодичным звоном колокольчиков, широкие, сияющие чистотой и залитые светом коридоры, двухсветная, неимоверных объемов гостиная, куда их с поклонами препроводила почтительная прислуга в алых ливреях с золотым галуном. Когда мать и дочь налюбовались изысканными интерьерами, тихо растворилась боковая дверь и вошел – нет, не отец, вошедший был слишком для этого молод и слишком, как бы сказать, сервилен, очевидно не хозяин, а слуга, пусть даже из числа приближенных. Молодой человек склонился над ухом матери, что-то прошептал ей, и она вышла, шурша праздничным гипюром.

Лиз и подумать не могла, что видит мать в последний раз.

Между тем дверь отворилась вновь, и Лиз, как воспитанная барышня, встала и поклонилась вошедшей женщине, а подняв голову, замерла от изумления и восторга. Ей улыбалось лицо, так хорошо знакомое по телеэкрану, газетам и глянцевым журналам. Кати Шардон, хозяйка одного из известнейших домов высокой моды.

Кати подошла, заглянула в глаза оторопевшей Лиз, взяла за руку и ласково проговорила:

– Пойдем, дитя мое. Будем делать из тебя настоящую парижанку.

Вечер этого восхитительно многотрудного дня, пронесшегося калейдоскопом умопомрачительных бутиков, ателье, салонов красоты, завершился в театральной ложе, откуда было так хорошо видно и слышно обожаемого ею Рикардо Фольи.

В антракте Кати представила ей молодого человека, тощего, рыжего, как морковка, в круглых очках а-ля Джон Леннон.

– Знакомься, дитя мое, это твой тьютор, по-нашему говоря, наставник. Его зовут Алан Мак-Коркиндейл.

Имя пришлось повторить трижды, прежде чем Элизабет его запомнила.

Алан был смешной и смешливый, и они подружились с первой минуты.

После концерта они поужинали в «Амбрози», потом Алан отвез ее в отель и проводил до номера, того самого, что так поразил ее воображение днем.

– Приятных сновидений, юная леди. Спальни на втором этаже, выбирайте любую.

– Алан, постой…

– Что угодно юной леди? Сказочку на ночь?

– Где моя мама? – зевая, спросила Лиз.

– Кто? Ах, мама? – Алан посмотрел на часы. – Через одиннадцать минут ее теплоход отчаливает из марсельской гавани.

– Куда?

– На Мартинику. Ей там куплен домик, и назначено щедрое содержание – при условии, что она не вернется во Францию.

Лиз мимолетно удивилась равнодушию, с которым восприняла это известие.

Для нее началась новая жизнь, полная новых впечатлений и каждодневных открытий. Теперь она постоянно жила в двухэтажном «люксе». Оказалось, что кроме гостиной и двух уютных спаленок, здесь есть библиотека с новейшим домашним кинотеатром и множеством книг, в том числе и таких, которые ее старомодная, вульгарно-благопристойная мамаша не разрешала даже вносить в дом: Раймон Кено, Антонен Арто, Генри Миллер. И еще две ванные комнаты, одна обыкновенная, только очень богатая и красивая, а вторая – настоящий маленький бассейн, оборудованный разными гидромассажными устройствами, здесь можно было нагонять искусственные волны. А еду приносили прямо в номер в любое время суток, стоило лишь позвонить по телефону – любую еду, какую только пожелаешь, хоть гамбургер с кенгурятиной, хоть перепелиные яйца с белужьей икрой.

Но вся эта роскошь не давалась даром. Каждый день Лиз был расписан по минутам. Алан заезжал за ней в половине девятого и отвозил то в танцевальный класс, то к сухонькой старушке-графине, обучавшей Лиз основам этикета и едко высмеивавшей малейшие промашки неотесанной провинциалки, то к другой старушке – прославленному музыкальному педагогу. Иногда занятия заменялись экскурсиями по Парижу и его историческим окрестностям. Эти дни были для Лиз самыми счастливыми, она все больше – робко, по-девчоночьи – влюблялась в своего рыжего чичероне. Алан знал и любил Париж так, словно и сам он, и многие поколения его предков родились и жили на этой земле. И своей любовью он заразил юную воспитанницу.

Точно так же, легко, ненавязчиво, с юмором он во второй половине дня занимался с нею общеобразовательными предметами. Даже сухая математика и заумная физика становились в его изложении понятными и занимательными, как детективы Жапризо. Через два месяца Лиз обрела манеры настоящей леди, прекрасно танцевала, бойко щебетала по-английски, а знания школьных предметов, несомненно, снискали бы ей все мыслимые похвальные грамоты в ее родной школе в Валансе. Но ей была омерзительна сама мысль о возвращении в Валанс.

В конце июня Алан устроил ей настоящий экзамен в присутствии двух пожилых господ, которых ей представили как мистера Смита и мистера Джонса. Любезно, как учили, представившись в ответ, Лиз автоматически отвечала на легкие вопросы, а сама пытливо вглядывалась в непроницаемые лица Смита и Джонса, мучительно гадая, который из них, возможно, является ее таинственным отцом. Но оба так и просидели истуканами, а по окончании испытаний молча удалились, не попрощавшись.

– Поздравляю, солнышко, мы с тобой отстрелялись cum laude, что значит, с отличием, – сказал Алан за обедом. – Теперь в обучении твоем наступает перерыв. Собирайся в путешествие.

– В Валанс? – шепотом спросила Лиз, чувствуя, как сердце ее падает ниже пяток.

– Несколько дальше… Юная леди, позвольте уведомить вас о том, что за исключительные успехи вы премированы поездкой на чудный островок греческого архипелага по приглашению одного почтенного джентльмена…

– Отца?! – воскликнула Лиз. – Моего отца? Неужели я наконец увижу его?

– Этого я не могу сказать.

– Но почему? Зачем вся эта таинственность? Кто он? Арабский шейх? Какой-нибудь крупный мафиозо, взявший с тебя кровавый обет молчания?

Алан весело рассмеялся.

– Поверь, солнышко, никакого обета молчания я не давал и с удовольствием рассказал бы тебе все, что знаю. Только, увы, я не знаю почти ничего. Меня наняло одно престижное кадровое агентство, и признаюсь, я был крайне удивлен, что предложение поступило через Баффина, директора нашей школы, и он тут же дал под него трехмесячный оплаченный отпуск. Я, разумеется, согласился, о чем нисколечко не жалею.

– Я тоже… – пролепетала Элизабет, обмирая изнутри. – А ты… ты поедешь со мной?

– Увы, мой отпуск окончен. Но мне почему-то кажется, что мы еще встретимся…

Через три дня, погожим и тихим летним вечером Элизабет сошла с белоснежной яхты, забравшей ее в Салониках, на берег острова, сразу же показавшегося ей земным раем. Пока носильщики под руководством мадам Нонжар, дуэньи, приставленной к ней на время путешествия, укладывали чемоданы в открытый автомобиль неизвестной ей марки, Лиз любовалась окрестностями, с наслаждением вдыхая свежайший, напоенный хвойными ароматами воздух.

В прозрачной бухте лениво плескались волны, бликуя закатным солнцем. Поросшие самшитом и лиственницей холмы полого сбегали к морю. Автомобиль небыстро катил в гору по желтой песчаной дороге вдоль окаймленного розовым камнем канала с пенной голубой водой. Вскоре восхищенному взору Лиз предстала высокая каменная стена, сложенная из плит черного мрамора, а в ней – бронзовые ворота, в решетке которых причудливо переплетались цветы и дубовые листья.

За воротами начинался чудесный сад. За ровными аллеями аккуратно подстриженных деревьев Лиз увидела промелькнувший силуэт лани, а в отдалении – маленькую китайскую пагоду. По другую руку на отдельном холмике показался домик-пряник, а впереди – светлое полушарие громадного купола и окруженный розовыми клумбами фонтан-колокол, весь в ореоле радужной пелены мельчайших брызг.

Автомобиль медленно обогнул фонтан, и глазам Лиз предстал весь дом – высокий, хоть и было в нем всего два этажа, облицованный бежевым камнем, с обеих сторон забирающий площадь вокруг фонтана в широкое полукольцо.

А на ступеньках дома стоял, улыбаясь, седовласый человек в белом костюме.

– Здравствуй, Лизхен, – сказал он с чудовищным немецким акцентом, когда машина остановилась напротив входа и шофер, распахнув дверцу, галантно подал Элизабет руку. – Добро пожаловать в Занаду…

– Как у вас интересно, дедушка Макс!

Старик с рассеянной улыбкой погладил Лиз по головке.

– Милые пустячки, невинные забавы одинокого старика. Что тебе больше всего понравилось?

– Мне? Заводная балеринка, говорящая голова Сократа, механический клавесин, бабочки…

– Подойди-ка сюда… – Дедушка Макс подошел к бюро на гнутых ножках, поднял крышку, достал красный лакированный ларец, протянул Лиз миниатюрный золотой ключик.

– Вставь сюда и поверни. В эту сторону, по часовой стрелке.

Лиз послушно вложила ключик в микроскопическую скважинку на стенке ларца, повернула. Лаковые створки разъехались, а внутри Лиз увидела крохотного волнистого попугайчика. Попугайчик боком лежал на красной подушечке и блестел черным стеклянным глазом.

– Он умер? – спросила Лиз.

– Он игрушечный, – сказал дедушка Макс. – Достань его, только аккуратно, а то сломаешь.

Лиз бережно извлекла попугайчика, провела пальцем по крылышку. Перья у игрушечной птички были настоящие, только покрытые прозрачным лаком.

– Поставь сюда, – дедушка Макс показал на край стола. – Да, вот так… Теперь давай дунем на него, не так сильно, как дуешь на свечи в именинном пироге, а легонечко, будто пылинку сдуваешь. Раз-два-три…

Лиз дунула, и вдруг попугайчик взмахнул крыльями и взлетел, высоко-высоко, к самому сводчатому потолку и там пропал из вида.

Лиз захлопала в ладоши.

– Ой, какая чудесная игрушка!..

Старый Макс улыбнулся.

– Более чудесная, чем ты думаешь… Подставь-ка ладошку. – Он извлек из ларца кожаный мешочек, высыпал из него мелкие зернышки на ладонь Лиз и громко позвал: – Гого! Гого! Гого!

Попугайчик отозвался веселой трелью, спикировал прямо на руку Лиз и принялся деловито склевывать зернышки. Медленно, осторожно Лиз закрыла ладонь. Попугайчик затрепыхался, в пальцах Лиз отдавались частые удары птичьего сердечка. Лиз разжала ладонь, попугайчик вспорхнул, уселся на оконном карнизе и занялся поправкой несколько помятого оперения.

– Дедушка… – прошептала в смятении Лиз. – Дедушка, он… он живой!

– Конечно, живой. В Коране сказано: пророк Иса сделал из глины птичку, дунул на нее, птичка ожила и улетела… Знаешь, кто такой пророк Иса?

– Нет.

– Это наш Иисус Христос.

– Тогда получается, что мы с тобой – тоже боги?

– Немножко. Каждый человек немножко бог, только не всем дано ощущать это…

Старик сидел в глубоком удобном кресле, посасывая длинный янтарный мундштук пенковой трубки. Перед ним на инкрустированном шахматном столике были расставлены в начальной позиции костяные шахматные фигурки. Кресло напротив пустовало, а посреди зала на расстеленной на полу медвежьей шкуре лежала Лиз, пощипывая гроздь рубинового винограда.

В невидимых динамиках негромко звучала увертюра из «Кавалера роз».

Старик отложил трубку, потянулся, посмотрел на часы.

– Что-то запаздывает мой партнер. Не иначе, опять творит, поймал вдохновение. Ох уж эти художники, рука не поднимается требовать от них пунктуальности… Игрок он, конечно, не из самых сильных, но человек презанятный, эти фигурки изготовил по его эскизам один мой швейцарский знакомец, партнер по переписке…

– А что такое «партнер по переписке»? – спросила Лиз.

– Это когда разыгрываешь с кем-то шахматную партию не лицом к лицу, а заочно, в письмах. Не всегда ведь люди могут встретиться, один очень занят, другой стар и редко покидает дом, третий живет очень далеко… Вот, взгляни…

Макс, кряхтя, поднялся с кресла, подошел к одному из шкафчиков, открыл створку. Лиз увидела множество стеклянных ящичков, в каждом из которых помещалась маленькая шахматная доска. Она встала со шкуры, подошла поближе и увидела, что каждый ящичек снабжен бумажкой с именем, число фигурок на досках неодинаково, и стоят они по-разному.

– Это я для памяти, – пояснил Макс, – чтобы не возиться с хранением старых писем, ведь иные партии длятся десятилетиями, по одному ходу в год, а то и реже… Скажем, герр Бирнбаум из Цюриха, тот аккуратен, письмо с очередным ходом я получаю от него с каждой почтой, она приходит сюда раз в неделю. Мистер Цорес из Нью-Йорка, несмотря на все свои миллиарды, тоже находит времечко, хотя, судя по последним его ходам, он нанял Бобби Фишера… Ван Линь из Гонконга, сеньор Люгер из Буэнос-Айреса, товарищ Шеров из Москвы, шейх ас-Саббах из Кувейта…

В этом шкафчике, Лиз, весь земной шар… Э, да ты уже зеваешь, пора тебе на боковую. Прости старого осла, замучил тебя своими скучными разглагольствованиями…

– Нет, дедушка Макс, мне, право, очень интересно. Не отсылайте меня, прошу, позвольте еще немного побыть с вами.

– Деточка моя, в Занаду живут по тем же правилам, что и в Телемском аббатстве мсье Рабле, а именно…

– Делай что хочешь, – блеснула познаниями Лиз.

– Вот именно… Кстати, похвально, что читала «Гаргантюа и Пантагрюэля»…

Дедушка Макс возвратился в кресло и вновь закурил трубку. Лиз сидела тихо, как мышка, вглядываясь в старое, но еще такое красивое лицо, в добрые морщинки в уголках широко расставленных глаз.

– Дедушка Макс, – тихо проговорила она. – А как вы познакомились с моей мамой?

Старик вопросительно взглянул на нее.

– С твоей мамой? Но, милая Лизхен, я вовсе не знаком с твоей мамой. – Лиз опустила глаза. – Зато прекрасно знаю твоего папу.

– Что?! Но я думала… – Она не договорила, но дедушка Макс прекрасно все понял.

– Нет, милая, хотя о такой доченьке, как ты, я мог бы только мечтать…

Старик вздохнул и замолчал. Лиз молча глядела на него, не решаясь нарушить тишину.

– Отец твой человек интересный и очень непростой, – продолжил дедушка Макс. – Жизнь свела нас в самом конце войны, он был тогда очень молод, но уже имел серьезный чин. Мы тогда неплохо поняли друг друга и очень славно сотрудничали. Потом мы встретились спустя много лет… – Старик опять помолчал, рассеянно потрогал фигурки на доске. – Кстати, из него вышел бы отменный шахматист. Жаль, что он предпочитает другие игры.

– Как его зовут?

– Морвен. Лорд Эндрю Морвен. Какой-то там баронет, кавалер каких-то там орденов. Думаю, ты его скоро увидишь… О, Борис, дорогой, наконец-то!..

Увлеченные беседой, они не сразу заметили, что в зал вошел высокий, ширококостный мужчина, облаченный, в отличие от хозяина, запросто сидевшего в шелковом халате с бранденбурами, в безупречный смокинг и белоснежную сорочку. На скуластом, усатом лице его, однако, отчетливо выступала многодневная седая щетина.

Мужчина поклонился, несколько деревянно.

– Guten Abend, mein lieber Max, entschuldigen Sie mir bitte…[4] – начал он, но хозяин прервал:

– Борис, Борис, говорите, пожалуйста, по-французски, барышня совсем не понимает немецкого…

Мужчина в смокинге растерянно огляделся, заметил, наконец, Лиз, сухо наклонил голову.

– Мое почтение, мадемуазель. – Акцент у него был не сильнее, чем у дедушки Макса, но какой-то странный, совсем не немецкий. – Борис Вайнахский, художник… Еще раз простите за опоздание, Макс, совсем заработался, потерял счет времени…

– Вы прощены. Налейте себе что-нибудь.

Художник отошел к столику с разнокалиберными бутылями, а дедушка Макс обернулся к Лиз и тихо сказал:

– Борис живет в том домике на холме. Отменный пейзажист. Как-нибудь загляни к нему, посмотри работы, и не бойся, он совсем не страшный, только дикий немного, что неудивительно, потому что он русский…

– Макс, я все слышу, – неожиданно отозвался художник. – Во-первых, я не дикий, а наполовину ручной, а во-вторых, не русский, а наполовину ингуш, это такой народ на Кавказе…

– Тысяча извинений, дорогой Борис, вечно забываю, что не все такие глухие, как я… Что ж, начнем, пожалуй.

Лиз освободила кресло для Бориса, вновь улеглась на шкуру медведя и принялась с любопытством разглядывать гостя. Она никогда еще живьем не видела ни одного русского…

– Что ж, Бет, меня ознакомили с твоими достижениями. – Лорд Морвен неторопливо перебирал бумаги, разложенные перед ним на массивном письменном столе. – Отличные знания по всем обязательным предметам, сертификат об окончании курса русского языка и культуры, диплом Академии искусств, участие в трех выставках. Победа на конкурсе бальных танцев, приз за исполнение роли Розалинды, вице-капитан хоккейной команды, хм-м, это уже интересно. Комплиментарный отзыв доктора Баффина, в высшей степени комплиментарный отзыв мистера Мак-Коркиндейла, что, впрочем, неудивительно… У меня только один вопрос, Бет.

– Да, сэр?

Элизабет навытяжку стояла в центре громадного зала – библиотеки особняка лорда Морвена на Гросвенор-Сквер.

– Долго ли еще вы, леди Элизабет Морвен, намерены выставлять на всеобщее посмешище себя, тем самым, косвенно, и меня, вашего отца и опекуна. Отвечайте!

– Я не понимаю, о чем вы, сэр…

– Я говорю о тех преувеличенных знаках внимания, которые ты оказываешь мистеру Мак-Коркиндейлу. Лодочные прогулки, посиделки в кафе, наконец, эта нелепая сушеная роза, вложенная тобой между страничек эссе по истории английского театра. Согласись, это несколько выходит за рамки нормальных отношений школьницы и ее наставника.

– Но, сэр, я же не вечно буду школьницей!

Лиз дерзко взглянула отцу в глаза, но тот лишь рассмеялся.

– О да, и я ничуть не сомневаюсь, что твою прелестную головку не раз посещали картинки вашего совместного счастливого будущего: маленький домик на берегу Северна, кварта молока под дверью, целый выводок маленьких рыжих Мак-Коркиндейлов… Да только, деточка моя, это исключено, совершенно исключено. И отнюдь не потому, что твой отец – ископаемый тиранозавр, одержимый всеми сословными предрассудками викторианской эпохи. А потому, что твой избранник – чистопородный гей, иными словами, джентльмен, предпочитающий мужчин. Кстати, это одна из причин, почему многие лучшие семьи Англии без опасений вверяют ему своих дочерей. Вот так. Пусть эта маленькая история послужит тебе уроком на будущее. И запомни, Бет: леди может подать повод для злословия, для зависти, для осуждения, но никогда – для насмешек… А в остальном ты была молодцом.

Лорд Морвен встал из-за стола, приблизился к Бет, подставил бритую щеку для безучастного поцелуя.

– Убежден, что ты достойна награды. Собирайся, поедешь в город с мадам Нонжар, закажешь себе платье для рождественского бала. Мы приглашены в Чатсворт, к герцогу и герцогине Девонширским. Ты рада?

– Да, сэр…

Лорд Морвен поморщился.

– И не зови меня «сэр». Это вульгарно. «Папа» звучит гораздо лучше.

Драматургически выстраивая свое появление в жизни Лиз, лорд Морвен слишком затянул с собственным выходом на сцену, чем допустил роковую ошибку. Место отца в сердце Лиз уже было занято другим. Точнее, другими – чудаковатым русским художником Борисом Вайнахским, открывшим ей волшебный мир искусства, и старым греческим отшельником Максом Рабе, подарившим ей сокровища душевного тепла…

Эндрю Морвен, всей жизнью наученный тонко разбираться в малейших нюансах человеческих отношений, почувствовал это сразу. Чуждое влияние он пресек быстро. Не желая настраивать дочь против себя, он не запретил ей переписку со стариками, но неоднократно планируемые поездки на остров под разными предлогами переносились, откладывались, отменялись.

Разговоры, подобные вышеприведенному, случались крайне редко. Чувствуя неослабевающую отчужденность дочери, лорд Морвен не навязывал ей свое общество, мелочной опекой не досаждал. Тем не менее был в курсе каждого ее слова, поступка, контакта, благо глаз и ушей у него в этом мире хватало. И едва лишь намечалось что-то, чреватое в перспективе нарушением его планов касательно дочери, меры принимались решительно и незамедлительно и всегда чужими руками. Нередко Лиз бывала расстроена, обижена, огорчена, но упрекнуть отца не могла, его светлость был, как всегда, не при чем.

Нечастые встречи с отцом всегда заканчивались для Лиз каким-нибудь приятным – и недешевым – сюрпризом. То славным маленьким пони, то бриллиантовыми сережками, то путешествием по Европе. На пятнадцатилетие отец подарил ей первый автомобиль, ярко-красный спортивный «эм-джи», на окончание школы – грандиозный «выход в свет» в кенсингтонском дворце самой леди Ди, супруги наследного принца Чарльза. Пару в первом танце ей составил блистательный Марк Филипс, муж принцессы Анны. Мундир полковника королевской гвардии великолепно смотрелся рядом с ее пышным белым платьем.

Лиз самозабвенно кружилась в вальсе, а с балкона ее из-под морщинистых век внимательно изучала пара водянистых глаз.

– Ах, Морвен, ах, злодей, где ж вы до сих пор прятали такое сокровище? – Джейкоб Цорес, биржевой воротила и миллиардер, пыхнул толстенной сигарой и подмигнул сидящему напротив лорду.

– К тому же аутентичная леди Морвен, единственная наследница титула, – поддакнул Морвен.

– Титул-шмитул! Главное, как говорил мой одесский папа, чтобы было на что приятно посмотреть… Морвен, это шутка! А если серьезно, главное в жене – это семья жены. А ее семья – это вы. Морвен, я говорю да! – Он протянул короткопалую, волосатую руку. Морвен с чувством пожал ее. – А девочка наша не взбрыкнет? Породистые кобылки – они норовистые.

– Это я беру на себя… Дело за вашим Джо, надо, чтобы и он присоединился к нашему решению.

– Мой-то? Да этот шлимазель дрочит в пижаму на ее симпатичную фоточку. – Джейкоб Цорес испытующе взглянул на собеседника. На монгольском лице лорда Морвена не дрогнул ни один мускул. – Это шутка, Морвен! Но, как говорил мой одесский папа, в каждой шутке есть доля шутки!

Биржевой магнат расхохотался, похлопал Морвена по плечу и шумно икнул. Как говорил его одесский папа, цирлих-манирлих важен после первых десяти тысяч, дважды важен после первых ста тысяч, трижды важен после первого миллиона, а после первого миллиарда можно и расслабиться…

Лорд Морвен, вероятно, хорошо подготовился к разговору с дочерью, тщательно определил пропорцию и очередность разъяснений, уговоров, посулов и угроз. Только ничего этого не понадобилось. Лиз спокойно выслушала вступительную речь отца, без каких-либо комментариев поглядела на фотографию суженого – рябое лошадиное лицо, ранние залысины, большой нос, очки в толстой роговой оправе, типичный облик молодого еврейского интеллектуала, физиономическая вариация на тему Артура Миллера. Ей было все равно. После крушения с Аланом мужчины в ее жизни перестали иметь значение.

– Ты все уже решил, ведь так? От меня требуется лишь формальное согласие. Что ж, я согласна. Но при одном условии…

Морвен напрягся. Оказывается, он совсем не знал свою дочь.

– Говори… – тихо приказал он.

– Как я поняла из твоих слов, официальная помолвка приурочена к моему восемнадцатилетию. Так вот, оставшиеся до этого полтора года я буду учиться живописи. Профессионально. В Москве или в Петербурге, который Ленинград.

– В России, которая СССР? – подхватил Морвен, ожидавший чего угодно, только не этого. – Лиз, ты сошла с ума. Россия! Эта страна непригодна для жизни.

Я знаю, о чем говорю, я бывал там неоднократно. Там не достать даже, извини, гигиенических прокладок.

– Ничего, что-нибудь придумаю…

Лорд недолго обдумывал этот разговор и решил, что политичней будет не разубеждать дочь, а потрафить ее странной, но, в сущности, безобидной фантазии, дабы заручиться ее покорностью в деле куда более важном. Но, чтобы обезопаситься от всякого рода неожиданностей, такую поездку следовало должным образом организовать.

На следующий же день лорд Морвен связался с московским своим партнером, не раз блистательно выполнявшим его просьбы и поручения. Господин Шеров был там человеком всемогущим, и для него не составит никакого труда обеспечить пребывание Лиз на уровне, достойном дочери Морвена. Ну, и приглядеть, конечно…

Глава 3 ПАРИЖСКИЕ ТАЙНЫ

(1982–1983)

– Трудно было человеку Десять тысяч лет назад, Он пешком ходил в аптеку, На работу, в зоосад…

Под развеселый вой «Поющих гитар», несущийся из динамика над окошком, в купе ворвалась Сесиль, верная французская женушка.

– Что же ты не выходишь? Я тебя везде ищу! – Голос показался ему совсем чужим и неуместным. – Давай быстрее, я проплатила стоянку только на пятнадцать минут, если опоздаем, то могут вкатить штраф. Бери вещи, быстрее! Господи, как у тебя накурено!

– Иди, я сейчас!

– А яблоко можно взять? – Сесиль потянулась к столику.

– Нет! – Нил сказал так резко, что жена вздрогнула.

– Ты что? Я просто подумала, что ты забыл.

– Я не забыл. Ну, пошли, пора.

– Что с тобой? Ты плохо выглядишь.

– Я просто не спал, не могу спать в поезде.

Ложь давалась Нилу легко, да и Сесиль, похоже, совсем его не слушала. Штраф за стоянку волновал ее сейчас гораздо больше.

– Ну вот, опоздали, и все из-за тебя! Какой ты все-таки несобранный! – Сесиль проворно расплатилась с носильщиком, вытащила из-под стеклоочистителя желтую штрафную квитанцию, помахала перед носом Нила. – Ну, давай же, укладывай чемоданы в багажник! Это тебе не Россия! Здесь надо соблюдать порядок.

Нил со всей определенностью понял, что последние две фразы он отныне будет слышать каждый день.

– Я все устроила, первое время мы поживем в квартире тети Соланж, ее второй муж крупный домовладелец, они сейчас на Ривьере… – трещала Сесиль, выруливая на громадную серую площадь у Северного вокзала. – Вот сволочь, шлюхин сын, весь проезд перегородил!

Она несколько раз оглушительно бибикнула, открыла дверцу и, высунувшись по пояс, принялась осыпать отборной парижской бранью зазевавшегося водителя микроавтобуса с веселенькими буковками «Quick» на борту. Ее искаженное гневом лицо покрылось некрасивыми красными пятнами.

И вот эта вздорная бабища – его жена, супруга, так сказать, эпуза, в горе и в радости, в богатстве и в бедности?.. О, где же ты, Сесиль, тихая, нежная, застенчивая, невзрачная? Погребена под вечными ленинградскими снегами, растаяла в вечном тумане страны Эсэсэсэрии… Воистину, как преображает человека родная почва! Увы, не всегда в лучшую сторону…

Между тем автомобиль Сесиль выехал, наконец, с вокзальной площади и теперь катил по длиннющему виадуку, перекинутому через железнодорожные пути. Нил видел бесконечное плетение рельсов, пучки пожухлой травы между шпалами, раздолбанный товарный вагон, ржавую цистерну. Открывшаяся картинка была настолько русской, что у Нила защемило сердце, будто только сейчас его настиг воспетый Шопеном миг прощания с родиной.

И верно – с того берега, неумолимо приближаясь, на него пялился нижний край громадной вывески, вопиюще не нашей по форме и содержанию:

«Femmes – 50 FF!»

– Пятьдесят франков, – задумчиво произнес Нил. – Однако, дешевые у вас женщины…

Сесиль вдарила по тормозам.

– Что ты сказал?!

– Взгляни. – Нил показал на вывеску. Однако теперь та была видна уже вся. На второй снизу строчке мужчины приравнивались к тридцати франкам, а третья не оставляла сомнений, что все выше-(ниже) указанное относится к ценам не на женщин и мужчин как таковых, а всего лишь на стрижки и укладки в куафюр-салоне мсье Жеронима Мба.

С моста въехали в узкую улочку, кривоватую и грязноватую, и Нила ждал следующий шок. Снующий, стоящий и сидящий на улочке люд являл собой зрелище, никак не вписывающееся в его представления о Париже, – ватники, бушлаты, ушанки, теплые платки, обувь, поразительно напоминающая скороходовские демисезонные говнодавы. И тут же чалмы, фески, вылезающие из-под тулупа полы белой галабии… И ни одного европейского лица. Две-три смуглые личности арабского толка, а остальное – негры, негры, негры… От черно-филетовых до светло-шоколадных, от младенцев в котомках, притороченных к материнским спинам, до седобородых старцев, чинно восседающих на щербатых ступеньках подъездов.

– Увидеть Париж и умереть… – пробормотал Нил. Пожалуй, это было бы сейчас самое правильное…

С трудом вписавшись в поворот, Сесиль обогнула микроскопическую площадь с бездействующим фонтаном, свернула в совсем непроезжий боковой закоулок и остановилась у жуткого вида подворотни, вход в которую был перекрыт металлической решеткой.

Сесиль открыла окошко, высунула руку, держа в ладони какую-то черную коробочку, навела на подворотню. Что-то пискнуло, и решетка плавно поплыла вверх, открывая въезд.

– Как в рыцарский замок, – попытался пошутить Нил, но супруга шутки его не поняла. С сосредоточенным видом выкатила на открывшееся за подворотней пространство, повернула влево и остановилась.

– Приехали.

Нил вышел, огляделся.

По правую руку раскинулся пустырь, весь перекопанный траншеями, посередине – котлован с торчащими в небо серыми сваями, дальше – высокий бетонный забор. У забора сложены бетонные плиты, еще какой-то стройматериал, прикрытый голубым полиэтиленом. Слева – глухая бурая стена, монотонность которой нарушалась лишь выпирающей из нее сверкающей стальной трубой диаметром не меньше трех метров. Труба начиналась от земли и вертикально поднималась до верхней кромки, почти неразличимой в низких осенних облаках.

– Выгружай чемоданы! – отворив багажник, скомандовала Сесиль.

– Но тут… Но где тут?.. – от растерянности из головы вылетели простейшие французские слова.

Словно отвечая на его вопрос, Сесиль подошла к трубе, вставила куда-то что-то длинное, плоское и ядовито-желтое. В трубе загудело. Сесиль обернулась.

– Ну! Тащи же багаж!

– Куда?

– Сюда, глупый. К лифту…

– У нас сегодня плотная программа, – тараторила Сесиль уже в приватном лифте, состоящем внутри из зеркальных панелей и светящихся кнопочек. – В одиннадцать нам надо быть в салоне на Мажента, нужно сделать прическу, да и тебе просто необходимы стрижка и педикюр… Потом надо заехать в банк, потом я должна заскочить в офис, передать шефу гранки статьи, ты пока посидишь в кафе, только сильно не напивайся, потому что вечером мы обедаем у родителей, там будет мадам Нонпарель, это шеф языковых программ в Аш-Э-Се, это Высшая коммерческая школа, тебе же надо устраиваться на работу, так почему же сразу не в одно из самых престижных учебных заведений Франции, надо пользоваться возможностью… У нас, я должна тебя огорчить, медовый месяц откладывается до лета.

На счастье Нила, в этот самый момент створки лифта с мелодичным звоном разъехались, и бедняжка Сесиль так и не услышала его облегченного вздоха.

– Сюда, сюда!

Она выбежала в просторный белый коридор, украшенный вазами и акварелями с видами Парижа. Нил замер в дверях лифта, ошеломленный открывшимся ему ухоженным великолепием, столь резко контрастировавшим с убожеством, оставленным внизу.

– Быстрей, быстрей, потом насмотришься, – поторапливала Сесиль. – Эй, стой, вытирай ноги и сразу помой ботинки, там в коричневом ящике губка, потом поставь сушить на решетку и не накапай на пол. – Сесиль давала распоряжения уже откуда-то из глубины дома. – Мой доклад по итогам работы в Ленинграде вызвал настоящий фурор, я уже подготовила две публикации в научных журналах, американцы проявили большой интерес, работы невпроворот, надо столько успеть… Скажи, ты сильно скучал без меня?

– Очень… – соврал Нил, с остервенением оттирая со светлой подошвы своего правого «плейбоя» загадочным образом налипшее собачье дерьмо. – Безумно. Трагически… Любимая.

А притворяться, оказывается, очень просто и легко, а главное – никаких при этом угрызений.

Покончив с подошвой, Нил рухнул в очень кстати подвернувшееся кресло. Не тут-то было – из-за стеклянной двери тотчас показалась Сесиль.

– У нас совсем нет времени, ну что ты расселся, давай в душ скорее, нам скоро выходить…

Предательские струи воды безжалостно уничтожали прикосновения Лиз, ее запах, ее поцелуи: воспоминания и чувства он прятал в самый далекий уголок памяти. На руке Нил заметил небольшой след – Лиз прикусила его, оставив маленькую метку о себе. Нахлынуло возбуждение, которое никак не проходило. Дверь в ванную резко распахнулась, и Нил еле успел отвернуться. Сесиль открыла дверцы зеркального шкафчика в поисках чего-то.

– Ой, милый, какой ты все-таки у меня сексапильный мужчина. Я забыла тебе сказать, что уже со вчерашнего вечера я тебя хочу, жаль, нам сейчас некогда, а то бы я к тебе забралась. Ну ничего, после обеда сразу домой, я совсем не могу терпеть. Давай вылезай, нас уже ждут…

Нил стоял посреди огромной гостиной и через стеклянную стену любовался парижскими крышами и с детства знакомым силуэтом Эйфелевой башни. Вокруг него хлопотала Сесиль.

– …Нет, это совершенно нельзя надевать, это даже нельзя назвать одеждой. Ну, с брюками мы решим позднее, а пока надень свитер, хотя это я тебе на Рождество хотела подарить, но надо же как-то выходить из положения… На выходных обязательно заедем к Марксу и Спенсеру, все уважающие себя мужчины среднего достатка одеваются у Маркса и Спенсера…

– Хорошо, что не у Энгельса и Шопенгауэра, – успел вставить Нил, но неловкая его шутка не была оценена.

– Ты же не можешь явиться к ним в этом русском тряпье, что они о тебе подумают. – Нил хотел было возразить, что из русского в его гардеробе разве что носки, но не успел рта раскрыть. – И носки, главное, носки, русские вообще не имеют понятия, что это очень важная часть гардероба. И еще шейный платок, вот, подойдет зеленый. Ну-ка, повернись…

Нил повернулся. Вместо Эйфелевой башни его взору открылась белая громада Сакре-Кер. Сесиль повязала на его шее шелковую ткань, заправив концы под джемпер. Нил чувствовал себя полным кретином, переростком, не имеющим ни воли, ни ума.

– Да, и еще, тебе сначала будет трудно есть вилкой и ножом, так ты не переживай, русским это прощается, в Европе все к этому привыкли. Со временем я тебя приучу.

– Спасибо, я уже лет двадцать пять как приучен, так что тебе не придется напрягаться.

– Ой, обиделся, ну прости, любовь моя, я же только ради твоей же пользы стараюсь.

– Надо, чтобы было все, как у людей – так в России говорят.

– Очень точно, кстати, – не поняв иронии, отозвалась Сесиль.

На глянцевой белой этикетке не стояло ни слова, зато рельефно проступал красно-желтый силуэт рогатого кабана…

– Не стесняйся, зятек, можжевеловка отборная, лучшего аперитива ты не пивал, ручаюсь, – папаша Дерьян плеснул янтарной жидкости в микроскопическую рюмочку, придвинул к Нилу. – По старинному рецепту лотарингских бенедиктинцев. Так сказать, специализация нашего дома… С сим чудовищным вепрем сопряжена вся многовековая история рода Дерьян…

– Папа, – Сесиль сделала недовольную гримаску. – Может быть, в другой раз?..

– Но, доченька, должен же твой славный муженек знать, с какой доброй фамилией породнился! – картинно вытаращив глаза, воскликнула хозяйка дома.

Нил сладко улыбнулся.

– Разумеется, мадам Дерьян. Я весь внимание…

Теща ему активно не понравилась – слащавая, сюсюкающая, неестественно молодящаяся, с топорным крестьянским лицом и кряжистой крестьянской фигурой, все изъяны которой весьма наглядно выпирали из обтягивающего вечернего платья с глубоким вырезом.

– Мадам Дерьян! Даже для своей модистки я – Мари-Мадлен, а уж ты просто обязан называть меня «милая мамочка».

– Извините, милая мамочка… – пробормотал Нил.

Сесиль прыснула в сжатый кулачок.

– Итак, перенесемся мысленно в пятнадцатый век, в эпоху великого монарха Людовика Одиннадцатого. Булонский лес, краешек которого мы имеем счастье лицезреть в окно, был тогда воистину лесом, диким и дремучим, а не теперешним увеселительным садом с туристическими трактирами, летними театрами и аллеей педерастов. И служил в том лесу помощником егеря некий Жан по прозвищу Волосатое Гузно – что поделать, грубые времена, грубые нравы, грубый язык… А надо сказать, что в те времена завелось в лесу страшное чудовище, наводящее нечеловеческий ужас на все окрестности – тот самый рогатый кабан, что столь искусно изображен на этой этикетке. Откуда взялось страшилище, то ли Господь явил нам в мерзком его образе суровое предостережение, то ли матушка-кабаниха согрешила с оленем, – сие неведомо. Достоверно известно лишь то, что именно наш бравый Жан Волосатое Гузно поразил страхолюдную бестию метким своим копьем во время королевской охоты, за каковой подвиг его королевское величество милостиво соизволил произвести помощника егеря в королевские лесничие и пожаловать ему поместье на окраине леса, где впоследствии был разбит парк «Багатель», и титул шевалье Эффрэйе де Рьян – кавалера, ничего не боящегося. И посейчас носили бы мы эту гордую фамилию, когда бы не нелепейший казус, произошедший два столетия спустя, во времена блистательного царствования Людовика-Солнце. Дама Алиса, молоденькая супруга шевалье Гийома Эффрэйе де Рьян, будучи в положении, неосмотрительно отправилась на верховую прогулку без сопровождающих. Кобыла понесла, сбросила всадницу – и несчастная преждевременно разрешилась от бремени на краю обширного луга. На крики бедняжки подоспели селяне, но все было кончено. Дама Алиса отдала Господу душу, произведя на свет двух мальчиков-близнецов, Бертрана и Жоффруа. Мальчики выросли крепкими и здоровыми, но беда заключалась в том, что по обстоятельствам рождения невозможно было определить среди них первенца и, соответственно, наследника титула. На этой почве братья сделались заклятыми врагами и принялись с такой силой сеять вокруг себя раздор и смуту, что вскоре слухи об их бесчинствах дошли до двора. Поначалу мудрые царедворцы добром пытались вразумить злобствующих братьев-соперников, но те лишь ярились пуще прежнего. Дошло до дуэли, и дело наверняка приняло бы кровавый оборот, не вмешайся вовремя гвардейцы его величества. Уже в Бастилии смутьянам был зачитан королевский указ: в наущение упорствующих в злобе своей и во избежание кровавой междоусобицы родовой титул долженствует быть разделен между соискателями, так что отныне шевалье Бертрану и его потомству именоваться Эффрэйе, то бишь, испуганными, или трусливыми, а шевалье Жоффруа с потомством – Де Рьян, то есть, ничем, или ничтожествами. Такую, друзья мои, плату подчас приходится платить за неразумие предков.

Свой рассказ папаша Дерьян завершил легким движением корпуса, руки и головы, отдаленно напоминающим церемониальный поклон. Чувствовалось, что эту речь он произносил не один десяток раз, и отработана она была до мелочей.

Мари-Мадлен с восторгом смотрела на супруга. Сесиль сидела молча, опустив глаза. Нил вежливо кивал, придав лицу надлежащее выражение.

На него, как на свежего слушателя, и устремил свое внимание оратор:

– Ну, мон шер, все ли ты понял?

– Как не понять, у нас вся страна без малого семьдесят лет платит за неразумие предков, – с улыбкой ответил Нил. – И вас ни разу не посещала мысль о смене фамилии?

Папаша Дерьян мелко рассмеялся на подобную нелепость.

– С какой стати? мы весьма гордимся своей фамилией. Генерал Дерьян весьма отличился при строительстве Суэцкого канала, министр Дерьян успешно работал в правительстве Феликса Фора и, кстати, присутствовал при подписании договора с императором Александром Третьим в Санкт-Петербурге. А голова булонского вепря и по сей день украшает залу нашего родового замка в Нормандии…

– В Нормандии? А как же поместье в Булонском лесу? – вежливо осведомился Нил.

– Поместье его величество милостиво соизволил отписать в казну, – со вздохом ответил Дерьян.

– Замок купил мой дед Франсуа, – неожиданно подала голос Сесиль. – Когда-то в саду росла крупная золотистая малина, поэтому при прежних владельцах он назывался «Фрамбуаз Доре». – Нил вздрогнул, но этого никто не заметил. – Однако дед был большой социалист и назвал свое новое владение Шато дель Эффор-Мютюэль – Замок Рабочей Солидарности.

– А я переименовал в Шато Дерьян, – подхватил отец.

– Ах, я жду не дождусь, когда по его коврам и каменным плитам зашлепают розовенькие ножки маленьких Дерьянчиков! – вставила «милая мамочка».

Папаша Дерьян похлопал Нила по плечу.

– На тебя вся надежда, зятек, а то у нашей интеллектуалки одни электросхемы в голове.

Сесиль нахмурилась, пошла пятнами, отвернулась.

Неловкое молчание нарушил гудок, противный и громкий. Мадам Дерьян шарахнулась в угол, нажала на какую-то кнопку, в стене возле двери засветился экран, поначалу принятый Нилом за дверцу навесного шкафчика.

На экране появилось дрожащее черно-белое изображение, в котором Нил не сразу узнал гротескно искаженное оптикой женское лицо. Лицо, судя по всему, улыбалось.

– О, Эжени, дорогая, входи же, мы заждались тебя!

Мадам Дерьян вновь нажала на кнопочку. Гудок сменился писком и скрипом отворяемой двери.

– Теперь все в сборе, – потирая лысину, довольно констатировал глава семьи. – Что ж, можно и отобедать…

«Мода что ли такая у здешних богатеев?» – мрачно думал Нил, усаживаясь с радушными хозяевами за стол на галерее, выходящей на крытый внутренний дворик ничем не приметного дома на Пор-Дофэн, что возле Булонского леса.

Под ними журчал в прозрачной чаше фонтан-колокол, расцветали пышные орхидеи, на лианах раскачивались и орали дурными голосами цветастые попугаи, колосились пальмы и благоухали магнолии. Под высоким стеклянным куполом томно жужжали кондиционеры. На присыпанной желтым песочком площадке возле фонтана прогуливался павлин.

Здешнее великолепие затмевало даже роскошь пентхауса тети Соланж, воспарившего над африканскими трущобами в закоулке, названном почему-то рю Кюстин, не иначе в честь знаменитого маркиза-русофоба. Лишь одно роднило эти два жилища – народ с улицы никак не мог видеть их изысканного благоустройства. Помнят, гады, якобинский террор и Парижскую Коммуну!..

– Божественно! Великолепно! – Папаша Дерьян нежил в ладонях чуть пригубленный бокал. – Розовое «Пуату»… Очаровательный наив, свежесть утренних лугов! Немного напоминает некоторые розовые сорта Кот дю Рон, да, Нил?

– Не могу сказать наверняка, дорогой Жильбер, жизнь, видите ли, не научила меня столь тонко разбираться в винах. Большинство моих соотечественников различают три разновидности – портвейн, вермут и сухое, причем последнее покупают тогда, когда первых двух нет в наличии в ближайших магазинах. Да, и, конечно, шампан-ское – на Новый год, для совращения дамы или когда в магазинах нет даже сухого…

Хотя формально слова Нила были обращены к тестю, его больше интересовала реакция мадам Нонпарель, потенциального работодателя. Не то чтобы ему так уж сильно хотелось идти преподавать в эту самую Коммерческую школу, но вот впечатление произвести хотелось. Гладким французским, раскованностью, насмешливым юмором. Мадам Нонпарель казалась особой, вполне способной оценить его старания, – этакая подсушенная, обес-цвеченная Катрин Денев в явно недешевых очках на длинной цепочке. Деловая, ироничная, по всему видно – стерва та еще.

Она молчала и чуть заметно улыбалась. Зато теща отреагировала на его реплику бурно и всерьез.

– Бедный мальчик! Вырасти в такой варварской стране! Но теперь все страшное позади!

– О да, мы тут займемся твоим воспитанием! – хохотнул мсье Дерьян и, показывая на бутылку, обратился к мадам Нонпарель: – Эжени, милая, где вы раздобыли этот раритет?

– О, это вино я всегда покупаю прямо на ферме, это через дорогу от нашего гольф-клуба.

– Это судьба! Нил, отныне ты будешь привозить нам со службы розовое «Пуату», папочке оно очень нравится… – прощебетала, жеманно поджимая губки, мадам Дерьян.

– Осталось лишь устроиться на эту службу, – улыбнулся Нил.

– Ну, этот вопрос из числа решаемых, – Жильбер Дерьян со значением посмотрел на мадам Нонпарель.

– За последние несколько лет интерес к изучению русского языка заметно упал. Кроме, разумеется, военных учебных заведений, там картина прямо противоположная. – Мадам Нонпарель бросила на Нила пытливый взгляд из-под дымчатых очков. Он сделал важное лицо и кивнул. – Однако в свете самых последних событий ситуация может измениться кардинальным образом, – продолжила мадам Нонпарель, в упор глядя на Нила.

Он по инерции кивнул еще раз.

– А, так вы уже знаете про смерть Брежнева…

На веранде воцарилась тишина. Затихли даже попугаи.

Нил прикрыл глаза. Глубоко вдохнул и медленно-медленно выдохнул.

Помер, значит, старый хрыч. Окочурился. Побывшился. Вломил жмура и почил в Бозе… Может, хоть какое-то время им там будет теперь не до Нила Баренцева, а там, глядишь, и совсем забудут…

– В этом нет ничего неожиданного. Правитель давно был… весьма нехорош, – спокойно и серьезно проговорил Нил.

– А я читала, он в молодости был отменный любовник… – начала мадам де рьян, но осеклась под взглядом мужа.

– Мсье Баренцев, каковы теперь, на ваш взгляд, перспективы Советского Союза? – спросила мадам Нонпарель.

– На какие-то быстрые перемены рассчитывать, по-моему, нельзя. Наивно предполагать, что завтра закончится война в Афганистане и начнется давно назревший капитальный ремонт всей системы. Рано или поздно все это, конечно, произойдет, но вот когда именно… Тут многое будет зависеть от личности преемника.

– Преемник назван. Бывший шеф КГБ Юрий Андропов.

«Ага, забудут! – тоскливо подумал Нил. – Разбежался!»

Как и предвидела мадам Нонпарель, студентов, желающих заниматься русским языком, набралось много, человек десять, однако включить этот предмет в основное расписание Аш-Э-Се представлялось возможным лишь со следующего учебного года, поэтому Нилу было пока предложено раз в неделю проводить ознакомительные «русские» семинары в рамках общего курса «Мировая цивилизация» и параллельно готовить программу полноценного академического курса. Мадам Нонпарель долго оправдывалась, ссылаясь на трудности с финансированием, а потом предложила за каждое занятие сумму, которая в пересчете на рубли даже по официальному курсу несколько превышала прежнее его месячное ассистентское жалование. Конечно, по здешним меркам это было не бог весть что, но самолюбие все же тешило и позволяло не чувствовать себя совсем уж нахлебником на шее Сесиль.

Группа оказалась на редкость пестрой – долговязая голландка, японец, две сестры-индианки в голубых сари, парочка панков, он и она, в черной коже и зеленых «ирокезах». Общим числом тринадцать: четыре парня и девять девушек, причем ни одной сколько-нибудь симпатичной. Приняли нового преподавателя с настороженным любопытством, его суховатую сдержанность, за которой он прятал вполне объяснимые волнение и робость, студенты, видимо, посчитали за особую строгость, они как-то подозрительно тихо себя вели, не старались выделиться, не задавали лишних вопросов.

Посмотрев список студентов, Нил нашел одну русскую фамилию. Даже загорелся сам вычислить, кто же из них наш. Но к концу лекции понял, что угадать не получилось. Уже спускаясь по лестнице вниз, он обогнул невысокого парня, который явно никуда не спешил и устроил беседу с длинноногой брюнеткой прямо посредине лестницы. Нил еще на занятии успел отметить малопривлекательную внешность молодого человека, однако, дева явно кокетничала с ним.

За спиной раздался приятный голос.

– До свидания, Нил Романович!

«Русский!» Нил обрадовано повернулся на голос.

Маленький, очень на первый взгляд некрасивый человек как-то не по-студенчески смело смотрел на Нила. Кивком попрощавшись с брюнеткой, студент подошел к нему, заговорил непринужденно. В голосе угадывался легкий акцент, но речь была удивительно чистой.

– Нил Романович, вы давно из России? Я слышал, там происходят интереснейшие вещи. Расскажите, что нового, а то здесь информация довольно односторонняя.

Они вышли из корпуса, и у незнакомца явно не было желания прекращать разговор.

– Если вы не против, может, выпьем по чашечке кофе?

Нил посмотрел на часы.

– Увы, не смогу составить вам компанию, не хотелось бы пропустить школьный автобус до станции.

– О, зачем же тратить свои кровные франки на электричку? Позвольте подбросить вас до города.

– Боюсь, это будет не вполне удобно…

– Решительно никаких неудобств, Нил Романович. С добрым попутчиком и дорога короче. А кофе мы выпьем в «Ротонде», это по пути, я живу всего в паре кварталов от исторического перекрестка Вавен.

– Вавен? – переспросил Нил.

– Мекка русских «монпарно». Мария Васильева, Поплавский, Эллочка Коган…

– Эллочка Коган?

– Ну да, она же Эльза Триоле… Нет, Нил Романович, теперь я убежден – эта экскурсия вам жизненно необходима… Кстати, я Анатоль.

Он протянул Нилу руку. Ничего не оставалось, как пожать ее.

– Вы, должно быть, и есть тот самый «А. Фомин» из списка.

Анатоль рассмеялся.

– О нет, А. Фомин – это Анетт, та серенькая крыска за первой партой. Чистокровная, кстати говоря, бретонка, так что совпадение – всего лишь ономастический казус… А ваш покорный слуга значится в списке как «А. Петипа».

– Петипа? Потомок легендарного Мариуса?

– Отнюдь. Просто в свое время мой прадедушка переиначил фамилию Пятипалов. Так привычней для французского уха, к тому же все Пятипаловы издавна были завзятыми балетоманами…

Так за разговорами они дошли до стоянки, уселись в ярко-красный двухместный «корвет» и понеслись по автостраде на север. Головокружительную скорость Петипа сбросил, лишь перевалив за Периферик – окружную дорогу вокруг Парижа.

За сорокаминутное путешествие у Нила была великолепная возможность приглядеться к собеседнику. Никто не рискнул бы назвать Анатоля красавцем – нос-сарделька, глаза непонятного цвета, маленькие, глубоко сидящие, неестественно, по-женски припухлый рот. Одно плечо выше другого, под брюками угадываются кривые короткие ноги. При этом раскованная, порой почти развязная манера общения. Это неприятно царапнуло Нила с первой минуты знакомства, и чем дальше, тем больше нарастало скрытое раздражение, лишь подогреваемое тем, что с каждой минутой общения он все сильнее подпадал под флюиды обаяния своего визави. Тот был так говорлив, умен, остроумен…

В «Ротонде» Анатоль был завсегдатаем. То и дело с ним кто-то здоровался, кто-то звал к себе, официантки мило улыбались ему, да что официантки, женская часть публики явно оживилась после их прихода. Нилу стало немного обидно, что только из-за нового спутника на его долю тоже досталось улыбок и внимания.

– Это мои друзья нас угощают, поверьте, вино здесь, право, недурное.

Он разлил по стаканам и без тоста пригубил первый. Нил последовал его примеру. Вино оказалось действительно неплохим.

– Так как там, на моей этнической родине?

В какой-то момент Нил поймал себя на мысли, что этот человек и есть связной, с которым ему предстояло выполнять те растреклятые задания, на которые его подписали в России. Все внимательнее присматриваясь к собеседнику, Нил все больше убеждался в своих подозрениях. Анатоль, казалось напротив, совершенно не замечал напряженного состояния Нила. Вино расслабило его, и он стал еще разговорчивее.

– Вам уже, наверное, показали главные достопримечательности? Ну, музеи, башенку Эйфеля и прочую обязательную программу?

– Да, я кое-что успел посмотреть, но я больше люблю в одиночестве знакомиться с сокровищами культуры и искусства. Чужое мнение как бы отвлекает меня, мешает сосредоточиться. Пока на это нет времени, да и спешить некуда. Со временем я наверстаю упущенное.

Нил никак не мог преодолеть барьер неприязни к молодому человеку, поэтому тон, каким он старался поддерживать беседу, получался официально-вежливым. Но Анатоля это ничуть не смущало, он совершенно не обращал на это внимание.

– Нет, вы не понимаете, с чего надо изучать этот город! Здесь все декорации истории, вам быстро наскучит балаган, в который превратилось так называемое сердце Европы!

«Наверное, придется на все соглашаться», – мелькнуло в голове предчувствие заведомого продолжения. Пароль, который Нил с тревогой ожидал, до сих пор так и не был произнесен. Значит позднее, может быть, здесь нельзя… Или все-таки ошибка? Какие-то пошлые получаются шпионские страсти. Ну до чего же жизнь похожа на прочитанные в электричках детективы…

– О! Анатоль! Как делишки? Тебя вчера искала Софи, у нее опять проблемы. Это твой приятель? Может, познакомишь?

– Нет, милая, это наш новый преподаватель из России.

– Нил, – чтобы только досадить Анатолю, явно не желающему знакомить его с красоткой, которую он, кажется, видел в кампусе Аш-Э-Се, представился девушке Нил.

– Роза, такой есть цветок. А в России растут розы? О! Я просто обожаю русских. Они такие таинственные и непредсказуемые, а меня это очень возбуждает. С одним у меня даже случился оргазм, правда, он потом куда-то делся – нет, не оргазм, а он сам. С русскими так почти всегда бывает – то они есть, а то раз и куда-то делись. Вы угостите меня вином?

– Малышка, давай в другой раз, – с какими-то особыми интонациями Анатоль спроваживал девушку.

– Ну ладно, до вечера! Приходи вместе со своим учителем, у нас будет весело. Вы придете? Так интересно послушать о вашей стране… вы такой интересный мужчина! Буду ждать. Пока…

– Это тоже наша студентка? – поинтересовался Нил.

Анатоль заразительно и громко рассмеялся.

– Нет, она скорее уже давно профессор, правда, по специальности древнейшей… Вы зря не думайте, среди них много хороших девчонок, только наркотики их портят, вернее, убивают, мне жаль их. В их судьбах в основном печальную роль всегда играют мужчины… Пойдемте, пройдемся, я покажу вам настоящий Париж. Надеюсь, вы не спешите?

– Пожалуй, можно пройтись, – Нил почему-то чувствовал себя гораздо младше Анатоля, хотя был лет на пять старше. Этот странный человек стал интересен Нилу помимо его воли…

– Надо бы посидеть где-нибудь. – Нил вдруг понял, что ног под собой не чует.

– А мы уже пришли, и сидеть вы будете комфортно, это я вам обещаю.

Анатоль тронул Нила за рукав и повернул его к двери. Они вошли, и тогда Нил понял, что оказался в театре, только со служебного входа. Они прошли в зал, и Петипа по-хозяйски устроился во втором ряду. Нил сел рядом и немало удивился, что действие в полном разгаре. Пьеса поначалу заинтересовала его, но в какой-то момент он понял, что больше смотрит не на сцену, а на Петипа. Никогда в жизни он не видел такого театрала. Петипа жил в каждом персонаже, он всем организмом чувствовал игру актеров. В одно мгновение он превратился в мальчика на новогодней елке в ленинградском доме культуры. Он закрывал лицо руками, опускал голову, от души смеялся, сжимал кулаки и плакал, не скрывая слез. Он был там, на сцене с героями пьесы, с актерами, которые выкладывались и у которых в этот вечер не все удавалось. Он был одно целое с искусством, и в эти мгновения его ничто другое не волновало. Нил увидел совершенно другого человека, и этот новый Петипа стал в один вечер для него родным. Он увидел в нем то, что никак не мог позволить себе всю жизнь, – полную свободу чувства, именно свободу, без игры на обстоятельства и общество. Петипа был живой и жизнью своей, не понимая того, заражал всех, кто был рядом с ним.

Потом, после спектакля за кулисами пили много вина, Анатоль спорил, хвалил и молчал, и его молчание как-то по-особому слушали актеры. Он был душой театра, его камертоном. Нил почувствовал, что гордится дружбой с этим некрасивым, но бесконечно дорогим ему человеком.

«Я покажу ему Россию, наши театры. Когда-нибудь надо обязательно поехать с Анатолем в Ленинград. Представляю его восторг. Я обязательно сделаю это», – мечтал Нил, возвращаясь домой по ночному Парижу.

– Нил, я же купила тебе обручальное кольцо! В России даже такого простого предмета, жизненно важного для человека, невозможно найти. Помнишь, нам еще хотели подсунуть для тебя как бы золотое, но во всем мире такой пробы-то не бывает, у нас такое и клошар нашел бы да выкинул, а совки радуются, как индейцы зеркальцам, вот смех-то! Оно от Картье, с Вандомской площади. Давай-ка, я тебя окольцую, как орнитолог птичку, иди ко мне.

Сесиль вынула из бархатной коробочки и попыталась надеть кольцо на безымянный палец левой руки Нила, но оно неловко выскользнуло из рук и упало на ковер.

«Плохая примета», – подумал Нил.

– Ну как ты держишь руку! Все из-за тебя, как всегда! – зудела жена.

Он сам поднял кольцо и попытался окольцеваться самостоятельно, но оно упорно не поддавалось, не проходя через средний сустав фаланги. Сесиль была близка к истерике – состоянию, в последнее время привычному в ее общении с мужем.

– Не переживай, дорогая, я попробую на другой палец.

– Ты сошел с ума! Это же обручальное, на другом ты его носить не будешь ни за что. Ты специально не желаешь его надеть, я знаю, ты не любишь меня, мы даже ни разу не спали вместе со времени твоего приезда! Ты целуешь меня, только когда это необходимо по протоколу, чтобы другие поверили, что у нас все нормально. Зачем, зачем ты женился на мне? Чтобы только выехать из России, где, конечно же, нормальный человек жить не должен, но не за счет же моей судьбы. Если я тебе не нужна, пожалуйста, я дам тебе развод, у меня прекрасный адвокат, только я не позволю тебе играть в меня! Ты приехал на все готовое, твоего тут ничего нет, если бы не я, ты бы до сих пор пил ваше помойное вино на грязных кухнях со своими замечаа-ательными дружками, у которых кроме грязных брюк и книжек ничего нет и не будет никогда, потому что они все ничтожества, пьяницы и бездельники! Носятся со своей глупой гордостью, а чем гордиться-то! На вашем месте я бы только и делала, что учила бы иностранные языки, для конспирации перед цивилизованным человечеством, может, кто и не заметит, что из России!

Нил ударил ее сильнее, чем хотел. Она отлетела на середину комнаты и, потеряв равновесие, рухнула на приставленный к туалету пуф, головой влетев в зеркальный столик. На ее искусственно отбеленных и мелко завитых кудряшках появилась кровь, которая мгновенно залила лицо. Несколько секунд Нил стоял, не предпринимая ничего. Предательское чувство радости от сделанного не давало сдвинуться с места. Нил, не отрываясь, смотрел на безжизненное тело и красное пятно. Током прошила мысль: «Я же убил ее, это невозможно!»

Он бережно положил Сесиль на диван, постоянно повторяя: «Господи, не умирай, дорогая, не надо, я не хотел…» Салфеткой, содранной со столика, он начал стирать кровь, другой рукой пытаясь нащупать пульс. Она открыла глаза так внезапно, что Нил вскрикнул от неожиданности.

Промыв рану и приложив стерильный пакет, уже переодетая в пеньюар, Сесиль слабым, но достаточно внятным голосом отдавала распоряжения навсегда провинившемуся супругу:

– И замочи салфетку в холодной воде! Как ты вообще догадался ее взять, это наша фамильная скатерть, ты никогда не думаешь вперед… Да, позвони доктору Вальме, пусть зайдет и сделает противостолбнячный укол. Телефон в общей записной книжке. Да, и принеси мне зеркало, как я теперь покажусь на работе? Наверное, надо наложить швы.

– Дай я посмотрю, я немного понимаю в медицине.

Рана была небольшая, но Нила передернуло, еще чуть-чуть ниже, и случилось бы непоправимое…

Сесиль залилась совсем непритворными слезами.

– Как ты мог, как ты мог, меня никто никогда не трогал и пальцем!

– Прости, я не трону тебя больше, но прошу тебя: никогда, слышишь, никогда не говори о моих друзьях ничего подобного.

Сесиль внимательно взглянула на него, и ей стало страшно. Чужой, совершенно новый человек стоял рядом с ней.

Да, убийство никак не входило в планы Нила, но за суетой выполнения заданий больной супруги он понял впервые в жизни, что убить человека очень просто и с Федором Михайловичем можно было бы поспорить…

Звонок прервал все неконструктивные мысли.

Доктор долго возился, сделал уколы, наложил повязку, потом на кухне, выпивая традиционный стаканчик и хитро поглядывая на Нила, сказал:

– Всегда удивлялся, как женщины ходят на таких высоких каблуках, это так опасно, а Сесиль вечно торопится, она и в детстве частенько неудачно падала. Вам надо быть повнимательнее с ней, больше гуляйте на воздухе. Вам, мсье Нил, хорошо бы тоже отдохнуть, вы не лучшим образом выглядите. Будут проблемы, заходите.

Он протянул Нилу карточку с адресом.

– Спасибо, непременно, и вообще спасибо за все.

Закрыв дверь, Нил вернулся на кухню и налил себе изрядную порцию виски. Потом достал еще один стакан и поднос.

– Сесиль, выпей немного, тебе сразу станет легче, все будет хорошо. – Нил принес виски в двух стаканах налитых по русской мерке. – Доктор сказал, что это все пустяки и быстро заживет, так что не переживай.

– Да, для тебя все пустяки… – начала опять жена, но Нил не выдержал бы продолжения мыльной оперы.

– Мы не будем больше ссориться, вот смотри.

Нил протянул жене левую руку, на безымянном пальце которой блестело золото…

Работа в Аш-Э-Се не приносила никакой радости. С преподавателями Нил держался корректно, но дружеских отношений устанавливать не захотел. Ожидание встречи со связным окончательно измотало нервную систему. Прошло больше трех месяцев после приезда, но все подозреваемые Нила так и не проявили себя. Доходило порой до того, что Нил был на грани открытого вступления в соответствующий разговор, но в последнюю минуту брал себя в руки. Такие приступы случались обычно в состоянии подпития, а последнее стало почти нормой. Порой Нил действительно сильно напивался, порой умело притворялся. Сразу по приезде он понял, что с женой быть не в силах, и пьянство стало идеальной отмазкой от исполнения супружеского долга…

– Нил! Нил! Иди скорее, у меня для тебя сюрприз! – возбужденным голосом звала Сесиль.

Нил вошел в гостиную, и жена тут же бросилась ему на шею.

– Как ты угадал! Мне очень понравился твой подарок, ты по своей рассеянности уже и забыл. Я нашла подходящую раму, просто прелестная вещь, я же обожаю лошадей! Какой ты милый!

Со стены на него смотрел портрет Тани Захаржевской в тонкой золотистой раме.

– Да, ты молодец, хорошая рамка, – растерянно пробурчал Нил. – По этому поводу можно немного вина.

Это единственное, что пришло ему в голову, чтобы как-то придти в себя.

– Когда это прекратится! – услышал он за спиной и как-то воровато быстро успел опрокинуть долгожданную порцию. – Ты же сказал вина, а виски – это совсем другой напиток! Я не могу больше терпеть твое пьянство, ты же превращаешься в алкоголика! Завтра же мы идем к доктору, или я вызову папу, может хоть он на тебя повлияет.

– Не надо, я схожу, но только один, без тебя.

– Учти, я проверю, только попробуй обмануть, я тогда засуну тебя в лечебницу!

Перспектива попасть в дурдом, пусть и французский, его мало обрадовала, а зная принципиальный характер супруги, на следующий день Нил поплелся к Вальме.

Доктор встретил его любезно, с профессиональной заботой на челе. Кабинет мало напоминал медицинское учреждение. Стильная мягкая мебель, дорогой ковер и живопись в старинных рамах – скорее, хорошая гостиная, но никак не приемная лекаря.

– Что-нибудь с Сесиль? Как она себя чувствует?

– С Сесиль все хорошо, наверное, даже не будет заметно. Она просила меня зайти к вам проконсультироваться, хотя я считаю это лишним, я бы и сам справился…

Нил как-то по-школьному стушевался под внимательным взглядом доктора.

– Не волнуйтесь, и не надо ничего объяснять, ваша жена звонила мне, и я понимаю вашу проблему. Сколько вы поглощаете в день алкоголя?

– Да когда как… Честно говоря, не всегда удается вести учет выпитому. Первую бутылку помню хорошо, а вот дальше…

– Вы сказали – первую бутылку. Вина?

– Водки, доктор. Иногда виски, кальвадоса или киршвассера, но чаще – русской водки. Привычней.

– Боже мой, водки! Целую бутылку русской водки!

– Как правило, за ней следует вторая…

– Да-а… С другой стороны, по всем внешним показателям вы не похожи на записного алкоголика, здесь, думается, причина не столько органическая, сколько психологическая. Адаптация, знаете ли, ак-климатизация… Полагаю, совместными усилиями мы с вами преодолеем кризис. Семейный доктор, знаете ли, в первую очередь должен быть неплохим психотерапевтом, собственно, это и есть моя специализация согласно диплому, а депрессионные состояния – это мой конек. Болезнь двадцатого века, если хотите знать мое мнение, а ведь многие и не подозревают, что она подлежит лечению. Попробуйте, и вы потом мне скажете спасибо… Я могу быть вам полезен и по второму вопросу, хотя, я смотрю, вы и не думаете обсуждать его. Ваша жена меня просила поговорить о сексуальной проблеме. В России, Сесиль сказала, проблем у вас с этим не было. А сейчас у вас есть жалобы? Я постараюсь помочь вам. Конечно, связь с принятием алкоголя я не исключаю, но в вашем возрасте и чтобы такое влияние на потенцию… Думаю, здесь все та же причина, трудности адаптационного периода. Вам надо всего лишь снять накопившееся напряжение… Если желаете, я проведу обследование. Сесиль – молодая и здоровая женщина, отсутствие нормальной жизни с мужем может очень сильно сказаться на ее здоровье…

– Нет, нет, не надо никакого обследования… Я тоже думаю, что это связано с медленной адаптацией, со временем все придет в норму.

– Вам может помочь… как это сказать… переходной вариант. У меня есть кое-какие знакомства с женщинами, они же и мои пациентки… все останется в строжайшей тайне, не беспокойтесь. Я дам вам телефон, позвоните и скажите, что Вальме передает привет, больше ничего не надо. И не бойтесь, даже люди из высшего общества частенько прибегают к подобному лекарству и, поверьте, прекрасно живут с женами до старости. – Вальме быстро набросал телефон и протянул Нилу.

Да, на родине такое лечение не придумал бы ни один врач…

Нил решил не вступать в полемику по поводу столь странного рецепта, но для успокоения все-таки на прощание сказал, что ед-ва ли воспользуется предложенным методом.

– Заходите, всегда рад быть полезным вам и Сесиль. – Доктор пожал руку, и Нил понял, что его мнения особо и не спрашивали, аудиенция закончилась.

Нил вышел на улицу с тревожным чувством, и первая мысль, конечно же, была пропустить стаканчик. Записка с телефоном вместе с пачкой сигарет очутилась на столике, и Нил невольно прочитал: «Ира». Ниже стоял восьмизначный парижский номер.

Подумать только – Ира! Вот уж не рассчитывал он на русскую проститутку нарваться в Париже, была бы францужен-ка – другое дело, а то Ира… совсем неинтересно, но не идти же обратно, чтобы поменяли, уж и вовсе смешно. Да и не собирается он звонить никому. Но, уходя, засунул записку обратно в карман.

Но не прошло и недели – а Нил старательно перерывал свои рубашки и брюки в поисках лечебного телефона. Сесиль уехала на выходные в Нормандию. На целых два дня. Пьянящее чувство свободы вдохновляло Нила на подвиги.

Записка превратилась в скомканный комочек. Нилу пришлось расшифровывать почти стертые цифры. Руки вспотели, пока он набирал номер.

Трубку долго никто не брал, и Нил хотел было повесить трубку, как услышал на том конце голос:

– Ира слушает.

Нил почему-то сразу перешел на русский, почему-то он не сомневался, что говорит с соотечественницей. После необходимого привета от доктора Нил замялся, не зная, как перейти к сути, но этого и не потребовалось. Девушка сама взяла инициативу в свои руки. Она не переспросила его, значит, все-таки, понимала по-русски, хотя сама на русский так и не перешла.

– Если вы сегодня свободны, то я буду вас ждать в восемь часов у фонтана на Сан-Сюльпис. Знаете, где это?

– Да. Как я вас узнаю?

– На мне будет черный шарф.

Нил готовился прямо как на свидание. Отгладил брюки, до блеска надраил ботинки, тщательно почистил зубы. Туалетная вода, подаренная Сесиль, на этот раз не вызвала у него обычного отвращения. В последний момент он сообразил, что в доме напрочь отсутствуют презервативы. В целях конспирации он решил не покупать их в угловой аптеке мсье Нунгулу, а спустился в метро, по прямой доехал до бульвара Сен-Дени, где и обзавелся пакетиком резинок, благо в этом веселом квартале они продавались в каждом секс-шопе. Отбиваясь от назойливых жриц любви, навязчивых зазывал и настырных сутенеров, Нил снова нырнул в метро и по той же ветке без приключений доехал до площади Сан-Сюльпис.

В ярком свете ртутных фонарей он сразу узнал ее. Высокая, стройная, в длинном черном пальто, в черном шарфе, повязанном поверх пышных распущенных черных волос, она деловито шагнула из-за угла и, не посмотрев в сторону фонтана, возле которого томился на скамейке Нил, стала подниматься по ступенькам собора.

– Ира! – привстав, окликнул ее Нил.

Она резко повернулась и остановилась, не сделав ни шага навстречу, словно уступая ему всю инициативу по сближению.

Он ускорил шаг и через несколько секунд стоял рядом с ней на ступенях.

– Ира… – чуть задыхаясь, проговорил он. – Я…

Она подняла руку, и Нил замолчал.

– Мы, кажется, договаривались ровно на восемь. Сейчас без четверти. У меня есть пятнадцать минут. Ждите здесь.

Она толкнула высокую резную дверь и исчезла за ней.

Нил постоял, выкурил сигарету, вздохнул, посмотрел на часы.

Потом тоже вошел в храм…

Изнутри собор Сан-Сюльпис казался еще больше, чем снаружи. Лишь по периферии вокруг нефа лепились маленькие, невысокие ниши, каждая со своим алтарем, со своими плитами и надгробиями, со своими статуэтками и барочной живописью, замещающей в здешних церквах иконы. Нил, человек совершенно невоцерковленный, не знал, как они, эти ниши, называются – в голове вертелись какие-то «притворы» и еще «базилики».

Чувствуя себя полным идиотом, Нил подошел к огромному ларю в центре зала, взял свечу, бросил в щелочку для монет положенные десять франков.

Ему некстати вспомнились две комсомольские дуры из курсового бюро, тайком бегавшие на Смоленское кладбище писать записочки Ксении Блаженной. «Ксюшенька, помоги спихнуть диамат!.. Ксюшенька, сделай так, чтобы Петров на меня посмотрел…»

Ксюшенька, помоги мне…

Он зажег свечу зажигалкой, медленно двинулся вдоль ниш.

Ксюшенька, помоги мне…

Поставил свечу рядом с другими, прямо, крепко вжав в углубление.

Ксюшенька… или кто там еще… дай мне увидеть Лиз!

Он поднял голову и тут же увидел Иру.

Она сидела в первом ряду выставленных, словно в кинотеатре, стульчиков перед пустой белой стеной. Голова ее была опущена, руки молитвенно сложены, губы что-то шептали.

Взгляд его пополз вверх по белой стене.

И остановился.

Наверху, почти под самыми сводами он увидел деревянный барельеф.

Держа в руках младенца и попирая босой ногой голову змея, стояла на огромном яблоке Лиз.

Она чуть заметно улыбалась ему.

Только, конечно, это была не Лиз, а Дева Мария.

Но это уже не имело значения.

Быстрым шагом он вышел из храма…

Сжав ладонями виски, Нил сидел на чугунной скамейке сквера Сан-Сюльпис и даже не слышал шума фонтанных струй. Тем более не заметил, как к нему приблизилась рослая молодая женщина в черном шарфе, повязанном на голове.

– Извини, – с улыбкой сказала Ира, развязывая шарф. – Я потеряла счет времени.

Нил сосредоточенно оглядел ее. Он не понимал, что это за женщина и зачем она нужна ему.

– Пойдем же скорее.

– Куда?

– Как это – куда? Для начала в кабачок на Шерш-Миди. Это рядом.

– Зачем?

– О, Боже!.. Или это не ты звонил мне сегодня.

– Сегодня… Да, это я звонил. Пойдем, конечно.

– Ах, какой ты странный…

Ее высокие каблуки зацокали по булыжникам сквера.

«И все же она едва ли русская, – думал Нил, на шаг отстав от нее. – Идти в церковь перед тем, как предаться разврату за деньги. Такая поза, такая многозначительная банальность в истинно французском духе… Зря я пошел, все-таки…»

В кабаке было шумновато и накурено. За угловым столиком резались в карты какие-то небритые, но при галстуках, личности, у окна рубился сам с собой в китайский бильярд долговязый обдолбанный сопляк. Звероподобный бармен с полотенцем через плечо лениво разливал по микроскопическим рюмочкам пастис. Увидев Иру, он страшно улыбнулся, показав неровный ряд черных зубов.

– О, Ира, салют! Дела идут, как я погляжу, опять с клиентом… Как всегда?

– Как всегда…

Они сели за свободный столик, и почти сразу перед ними возникли два высоких бокала с жидкостью цвета разведенной марганцовки.

– Кир, – пояснила Ира. – Белое вино с черносмородиновым сиропом.

– Я знаю, что такое кир, – без восторга ответил Нил, повертел в руках бокал, закурил и принялся, не таясь, изучать сегодняшнюю свою спутницу.

Девушка действительно мало походила на русскую, скорее, в крупных чертах лица проступало что-то восточное. Фигура ее была безупречна, а волосы черной копной доставали почти до талии. Длинные волосы всегда нравились Нилу.

– Ира… какое странное имя, – задумчиво проговорил он. – По латыни оно означает «гнев». Ты гневлива?

Она отставила бокал и расхохоталась ему в лицо.

– Да ладно, можешь звать меня Ириша. А как тебя величают?

Ее внезапный переход на русский застиг Нила врасплох. Он хотел соврать, но быстро не получилось.

– Нил Романович.

– Ну, зачем же так официально, это ты в России Романович, а я тебя буду звать без Романовича, если не против… Что-то ты не пьешь, за встречу полагается выпить. Или предпочитаешь водку?

– Не сейчас.

Второй, а затем и третий бокал кира сняли напряжение, и с каждой минутой Ириша казалась Нилу все более привлекательной, даже чересчур накрашенное лицо уже не казалось вульгарным.

– Мы так и будем тут сидеть весь вечер? Кажется, у нас другая культурная программа. Пошли.

Ира встала, Нил чуть-чуть замешкался, но потом как-то резко вскочил. Стул с грохотом повалился, чем привлек внимание скучающей публики. Не подняв его, Нил выскочил за Ирой на бульвар, где она уже ловила такси.

Квартирка на Коммерс была кукольно-маленькой, правда, имелась ванная, зато кухни не было вообще. Кровать занимала почти все пространство комнаты, так что к маленькому окну можно было с трудом пробраться. Большое зеркало немного скрашивало ощущение тесноты, но в нем отражалась вся комната, и Нил показался сам себе слишком большим.

– Пожалуй, скотч, – выбрал Нил из предложенных напитков.

– А я, если не против, еще кира кирну, не люблю мешать, а то у меня голова утром болит. – Ира внесла поднос и поставила его на кровать, которая выполняла также функции стола.

Вино, музыка и полумрак начали, как обычно, способствовать организации процесса.

– Да, я не спросила, ты на время или на ночь? – очень буднично спросила она.

– Как получится, – отозвался Нил.

Он совершенно успокоился, нервное напряжение спало как-то само собой.

– Тебе при свете больше нравится или как?

– Выключи. – Свет из окна напротив все равно освещал комнату через тонкие занавески.

Немного озадачил наряд на девушке. Нил не представлял, как подступиться к раздеванию. Он много раз в журналах видел красоток в ярких купальниках и даже вспомнил, что это называется боди, но вот как это боди побыстрее ликвидировать, не приходило в голову. Свое неведение он скрыл хищной, как ему казалось, усмешкой.

– Сама. – Он развалился на кровати.

Прелюдия разворачивалась стремительно, казалось, что она просто нажимает на только ей известные кнопочки на его теле – и тело послушно выполняет все ее приказы.

Дальше началось такое, что Нил только успевал тонкой шелковой простынкой вытирать пот. Ира, казалось, была искренней в чувствах и даже нежной, но чего-то все равно не хватало.

– Почему ты меня ни разу не поцеловала? – дошло до Нила.

– Я никогда никого не целую – это мое правило, разве тебе плохо со мной?

– Классно! Ты любой француженке дашь сто очков вперед!

Нил уже курил, а Ира, по-домашнему свернувшись калачиком, лежала рядом.

– Ты давно в Париже? Как ты попала сюда? И вообще родом-то ты откуда?

Нил почувствовал какую-то внезапную острую жалость к этой женщине.

– Ты пришел взять у меня интервью или заниматься сексом? учти, я на интервью не давала согласия.

Ирина наездницей вскочила на Нила… Вопросы задавать было некогда.

Нил проснулся и не сразу понял, где он. Еще было темно, а свет из противоположного окна уже не горел. Она спала беспокойно, Нил только угадывал ее лицо. Вдруг она заговорила. Нил переспросил, не разобрав слов – и, не получив ответа, понял, что девушка говорит во сне. Прошло еще немного времени, и он услышал:

– Стас, милый, посмотри., где соска, я не могу найти, Ника плачет. принеси… он заболел… горячий, Стас, помоги, он умирает, Ника, мальчик мой…

Ира бормотала по-русски, голова ее металась по подушке. Нил погладил девушку по волосам, успокаивая.

– Тише, тише, все хорошо, спи.

Потом обнял ее напряженное тело и прижал к себе, спасая от ночного кошмара.

Когда он проснулся, то сразу увидел ее. Она сидела в розовом пушистом халатике за туалетом и что-то писала.

– Доброе утро! – Ира быстро закрыла блокнот, и повернулась к Нилу. – Ну что, кофе?

– Пожалуй.

– Ты не вставай, я сейчас принесу.

Поднос с чашками она поставила на кровать и осторожно, чтобы не расплескать, пристроилась рядом. Настроение у Нила было превосходное, воспоминания прошедшей ночи все еще немного возбуждали его, и совсем не хотелось подниматься. Он запустил руку под розовый халат, но Ира мягко отстранилась.

– Тебе пора. Уже одиннадцать утра.

Нил все понял, и сентиментальные чувства мигом вылетели из головы. В крохотной прихожей уже одетый Нил достал бумажник и принялся отсчитывать деньги.

– Ириш, – позвал он, – посмотри, я правильно понял, как бы не обсчитать тебя!

– Вряд ли правильно, – отозвалась из комнаты она.

– Ну, ты скажи, у меня никакого опыта пока в этом вопросе нет.

– Шестьсот шестьдесят шесть франков и ни сантимом меньше.

Даже если бы провалился пол, и пришлось пролететь все пять этажей, Нил испугался бы гораздо меньше. Он медленно, на негнущихся ногах вошел в комнату и встал как вкопанный.

– Ты?.. Почему ты не сказала сразу, я бы никогда, зачем все это было нужно…

– Давай без истерик и интервью. Я жду тебя здесь ровно через двадцать один день, ровно в десять вечера, сюда все и принесешь, а вот это возьми, потом, после прочтения знаешь, что делать, детективы-то читал в детстве, вот и действуй согласно законам жанра… Все, пока, милый, ступай, я еще посплю. Имею полное право на отдых, согласно конституции СССР… А ты ничего, приятный мужик, не то что эти аборигены – только слюни распускают, да мифы про свою суперсексуальность, а на деле – полное ничто… Да не переживай ты так, прямо побелел весь, ничего страшного не будет. Привет жене!

Ира незло рассмеялась и нырнула под одеяло.

Сесиль трясла Нила и била по щекам, все тело ее сотрясали рыдания.

– Негодяй, алкоголик! Посмотри, во что ты превратил дом! Тебя нельзя оставить ни на один день, вставай немедленно!

На полу валялись разнокалиберные бутылки, фрагменты одежды и перевернутые пепельницы завершали натюрморт, созданный Нилом за последние сутки. Он, бормоча жалкие оправдания, поплелся в душ и долго сначала пил холодную воду из крана, потом, под струями воды, понемногу начал приходить в себя. Пришлось отвлечься от тяжелых мыслей, так как трудовая повинность под чутким руководством жены не давала возможности сосредоточиться.

– Доктор Вальме рекомендовал мне пройти курс, так что я, наверное, сегодня же созвонюсь и начну лечение, дорогая, – сказал он, распрямившись и утерев трудовой пот. – Иди, взгляни, похоже, все прибрал…

– Потом, я занята! – крикнула из кабинета Сесиль. – И не наверное, а точно, и звони прямо сейчас при мне. Как я устала от твоих пьянок!

Нил прошел на кухню и успел-таки отхлебнуть прямо из горлышка для поправки органов значительный глоток.

– Все, все, звоню.

С доктором договорились на четверг. Сесиль немного успокоилась и, написав список поручений, уехала на работу.

Как всегда, группа была в полном составе. Прогулы были большой редкостью среди слушателей Аш-Э-Се. Раздав задания и дожидаясь, пока студенты справятся с ними, Нил сидел на преподавательском месте и смотрел на своих подопечных. Смотрел совсем другими глазами, мысленно сбивая досье на каждого, восстанавливая в памяти полученную в разное время информацию. Мерзко было на сердце. Он, Нил Баренцев, никогда не опускавшийся до предательства, должен стать обычным стукачом. Как бы сделать так, чтобы и отчеты устроили Асурова, и вред ребятам не принести… Нил думал напряженно, но так ничего и не приходило в голову. Да и перехитрить такую машину дело почти безнадежное…

Самое сложное – это раздобыть личные дела, в них та, главная информация на каждого, которую ждут органы. Надо же так назваться – органы, что-то патологоанатомическое, расчлененное, гадкое. Самое то для прославленной конторы гэбистов.

Разжиться анкетами удалось без проблем, толстая секретарша Франсин частенько оставляла свое хозяйство без присмотра, да и это были на ее взгляд не настолько важные документы, чтобы их прятать в сейф. Двух минут хватило на то, чтобы перебрать все листочки, щелкнуть над каждым специальной авторучкой, полученной от Иры вместе с инструкциями, и шутливым комплиментом встретить Франсин, несущую чашечку кофе, собственноручно сваренного ею для душки-профессора из России.

Сесиль по вечерам после работы уезжала в свой клуб, вернее это был не клуб, а студия художника, американца по имени Вэнс. Вэнс воевал во Вьетнаме, вернулся совершенно больной на голову, а после клиники ему посоветовали заняться творчеством, чтобы хоть как-то забываться и приложить свои силы к делу. Ни на какую другую работу он был уже не способен. Он экспатриировался в Париж, завел новых друзей, и как-то само собой получилось, что вместе с ними он начал организовывать домашние постановки. Сами придумывали сценарии и костюмы, сами подбирали музыку и все записывали на видео, потом коллективно просматривали. Это всем давало выход творческой энергии. Критики и зрители были сами участники, и поэтому никаких злобных споров и сплетен в студии никогда не было. Сесиль никогда не приглашала Нила к Вэнсу, да и не распространялась особо, чем там они занимаются.

Теперь отсутствие жены по вечерам, а иногда и по выходным стало для него спасением. В эти дни он спокойно печатал на машинке материалы на студентов, месяц со дня получения привета от Асурова подходил к концу, а значит, надо встречаться с Ирой для передачи ненавистной информации. Нил успокоил свою совесть совершенно, найдя в задании определенный патриотический смысл. Все-таки надо знать, кто из иностранцев будет трудиться на территории СССР и что у них на самом деле на уме – чтобы предотвратить возможный ущерб для государства. Стадия подозрительности и постоянного напряженного ожидания прошла, и Нил даже был отчасти рад, что появилась ясность и стабильность.

Анатоль Петипа был для него постоянным раздражителем, но признаться себе в этом Нил никак не хотел. Хромой, отталкивающе некрасивый человек был при всем этом всегда душой общества. Петипа всегда знал все парижские новости и сплетни, непонятно было, откуда у него всегда свежая и очень точная информация. Он успевал бывать на премьерах, вернисажах, водил знакомства со звездами театральных и эстрадных подмостков. Последнее особенно ценилось среди девушек. Петипа приносил автографы и легко раздавал фанаткам, не прося ничего взамен. Свою фамилию он отрабатывал честно – не только не пропускал ни одной премьеры, но и часто помогал танцовщицам то деньгами, то связями. Нил как-то обмолвился, что его мать – солистка Кировского театра, и сразу авторитет его у Петипа заметно прибавился. Даже готовясь к занятиям, Нил ловил себя на мысли, что ведет внутренний спор с Анатолем. Порой лекции превращались в долгую дискуссию. Петипа был хорошо начитан, и по некоторым вопросам ловил преподавателя на недостаточно глубоком знании предмета. Это особенно раздражало Нила, советская высшая школа не научила его такому демократичному подходу к преподаванию. Часто спор так и не заканчивался в аудитории, и они продолжали его в привычной для Нила «Ротонде» за чашкой кофе или стаканчиком вина. Петипа не пил крепких напитков и не курил, аллергия на табачный дым у него была с детства, он и в непогоду предпочитал сидеть в открытых кафе. Его любили все: шикарно одетая элита и сомнительного вида личности находили какие-то дела с этим странным хромым. Нил никак не мог понять девчонок, которые вились вокруг урода и было заметно, что с некоторыми из них у него отношения более чем дружеские. Загадочные существа эти женщины…

Однажды Петипа заехал за какой-то книжкой к Нилу домой, и после кофе Нил обнаружил еще одно достоинство своего русского студента – Петипа прекрасно умел играть в шахматы, что и продемонстрировал хозяину, довольно красиво поставив мат. Рисунок Лиз, навечно поселившийся над диваном в гостиной, привлек его внимание.

– Неплохая работа для начинающего, – заметил он. – Но погрешностей в фигуре лошади много. Заметно, что художник не силен в анатомии этих прекрасных животных.

Нил кинулся на защиту милого сердцу предмета.

– Сам-то ты не рисуешь, критиковать можно все что угодно, – раздражался Нил.

– Нет, я не рисую, но лошадей, поверьте, знаю неплохо. В Нейи есть очень неплохой ипподром. Нил Романович, давайте съездим в воскресенье, уверен, вы получите большое удовольствие.

Нил как всегда хотел возразить, и как всегда согласился.

Пакет с компроматом на слушателей, подготовленный Нилом, был положен в пакет для передачи Ирине, но он все придумывал себе дела по дому, чтобы оттянуть встречу. Он даже забыл, что наврал Сесиль, будто идет на Мольера в «Комеди Франсэз».

– Что ты возишься? Ты опять хочешь опоздать? Это неприлично, тебя пригласили, дали контрамарку, а ты даже вовремя не способен прийти! – зудела она.

Нил почти бегом спустился по лестнице и направился по известному адресу.

Ира совсем не соответствовала его воспоминаниям. Джинсы и свитер, волосы, схваченные заколкой, зачесаны назад. Нил растерялся сразу. Целовать ее, или так в подобных случаях не делают? Все-таки прикоснулся щекой. Тон, каким его встретила Ира, сразу расставил все по своим местам.

– У меня мало времени, поэтому давай по-быстрому, я даже не успеваю сделать тебе кофе.

Она равнодушно взяла пакет и положила на туалет. Трудно было узнать в строгой девушке темпераментную, необузданную путану. Видеофильм первого свидания прокрутился в памяти со всеми подробностями. Нестерпимо захотелось опять увидеть ее тело и остаться. Нил стоял в дверях комнаты, той комнаты, где он был с ней, где они были вместе просто мужчиной и женщиной. Дикое желание вспыхнуло снова.

– Ну, что ты, Нил? Прямо вскипаешь на месте.

– Ириша, ну хоть полчаса, я просто умираю, ну сжалься над моими страданиями…

– Нет, дорогой – к жене, к жене и только туда. Не будем это обсуждать. Пока! Да, это тебе, – она протянула ему пухлый конверт с рекламой страховой компании, он был точно таким же, как и в прошлый раз. – И не советую обращаться в бюро добрых французских услуг.

Весна в Париже больше, чем весна. Даже запущенные пессимисты испытывают как минимум мышечную радость, не говоря уже о романтическом настрое всех нормальных, переживших слякотную зиму.

Нил был нормальным, поэтому великолепные погодные условия и цветение всего, что может только расцветать весной, вызвали у него невосприимчивость ко всем прошлым и будущим неприятностям.

Школа готовилась к завершению семестра и к приему новых слушателей, составленная Нилом программа будущего курса была давно утверждена, лекции закончились. Выпускники уже месяц как разъехались, а похмелье после выпускного вечера забылось без следа. Сесиль была, наоборот, загружена по горло. Научная деятельность и перспективы, которые ей нарисовал шеф, заставляли ее засиживаться в лаборатории допоздна.

По вечерам Нил пристрастился играть на бильярде, а компанию ему составлял доктор Вальме – высокий, худощавый, с козлиной бородкой, сильно смахивающий на карикатурного дядю Сэма. С этим остроумным, профессионально обходительным человеком Нилу всегда было легко. Но еще больше бильярда Нил полюбил бродить по вечернему городу.

Он уже неплохо знал Париж. Прогулки с Петипа открыли многие не публичные, но увлекательные уголки старинного «сердца Европы». Нил частенько забредал в весьма нереспектабельные местечки, где обитали клошары. Их почти русские лица и почти русские выражения, словно магнит, притягивали Нила.

Однажды он познакомился с аборигеном парижского дна. Это случилось еще зимой. Шел снег с дождем, но старик – а Нил был уверен, что это был старик, – такой же грязный и замерзший, как сопровождающая его собаченция, плелись по набережной. Старик был без зонта, он совершенно промок, но, казалось, погода его мало волновала. Он попросил Нила закурить, и Нил отдал ему начатую, но почти полную пачку «Голуаз». Как-то само собой они разговорились. И Нил прошагал за беседой до самой лачуги нового знакомого. Филипп оказался еще не старым мужиком. По дороге они зашли в кабачок, где пропустили по стаканчику, естественно, за счет Нила. Нилу было интересно слушать его неторопливую, живую речь, окрашенную необычными ругательствами, которыми он постоянно наделял свою верную псину. Она была всегда третьим собеседником в любом диалоге. Во всех своих речах Фил обращался за подтверждениями к своей Жажа. И та, подняв мордочку, выразительно смотрела на хозяина, поддерживая так его во всех спорах и не спорах.

После этой первой встречи, шагая по направлению к дому, Нил поймал себя на мысли, что завидует этому грязному, голодному, бездомному клошару, завидует его абсолютной свободе и в мыслях, и в поступках, и в любви.

Потом он долго не попадал в тот район возле моста Толбиак, но вспоминал эту встречу и корил себя, что никак не может выбраться навестить Фила и Жажа.

«Они тоже радуются весне, теперь им полегче станет, да и с ночлегом проблем не будет. Лето во Франции жаркое, а любая скамейка в парке – идеальная кровать в теплую ночь», – думал Нил. На вечер у него не было запланировано ничего важного, и он решил пройтись.

Ноги вынесли его на набережную Сены, он выпил кофе в любимом крохотном кафе на острове Сан-Луи, потом чесанул через Латинский Квартал, и вскоре уже шел по бульвару Распай.

Вечер был превосходен. В скверах цвели каштаны. Нил шел, насвистывая, складывая в уме письмо любимой, далекой Лиз. Он знал, что все равно никогда не напишет этого письма, не отправит его, потому что он не знает, где искать ее. Может быть, написать Гоше в Ленинград, попросить разыскать ее, все-таки, наверное, не так много в Академии Художеств студентов из Франции. Наверное, не стоит, скорее всего, Лиз давно сбежала от всех незавидных прелестей советского быта, а если и не сбежала, то вряд ли и вспомнит теперь, кто таков этот самый Нил, случайный попутчик, герой случайного романа. А если и вспомнит – захочет ли читать всю ту восторженную, влюбленную чушь, эти бездарные вирши, что так и роятся в голове?.. Между тем чувства телеграфом отстукивали строчку за строчкой. Очень сильно хотелось любить и быть рядом с любимой, драгоценной и нереальной сильфидой, которая мелькнула в его жизни и навсегда осталась в ней…

Нил, одурманенный воспоминаниями, сам не заметил, как добрел до «Ротонды». Он оторопело поглядел на ярко освещенные окна, вошел, сел за столик и оглядел публику. В углу, составив столы, засела компания, как-то непривычно тихо было вокруг. Никто не обратил привычного внимания на его приход. Музыка была почти не слышна. Взяв бокал божоле, Нил поднялся и направился к ребятам, уже издали узнав почти всех сидящих вокруг стола, непривычно уставленного большим количеством бутылок.

– Что это никто не здоровается сегодня? И по какому поводу столь бурное начало вечера? Давайте, выкладывайте, жадюги. Что празднуем сегодня? – как-то очень громко прозвучал Нил.

Никто из тех, кто сидел спиной, не повернулся в его сторону. Анна, молодая певица из уже очень популярной группы, подняла на Нила глаза. Он сразу увидел размазанное от слез лицо и понял, что его тон был совершенно неуместен.

– Что случилось, ребята, извините, я сразу не понял.

Нил стоял со стаканом в руке, но как-то подозрительно долго никто ничего не говорил.

– В чем дело, Анна, ты объяснишь, в конце концов? – Очень неприятно стало на душе.

– Петипа умер, – тихо, почти одними губами проговорила Анна, и слезы уже в который раз за вечер хлынули, безжалостно смывая грим, вся женская половина присоединилась к ней, не скрывая и не сдерживая горя. Нил опустился на стул, очень медленно и аккуратно поставил стакан на стол.

– Как? – еле проговорил Нил, и опять схватил стакан со стола.

– Никто ничего толком не знает, но говорят, он покончил с собой в Москве, его нашли в служебной квартире. Тело привезут только в конце недели, там какое-то расследование, мать его вылетела в Россию… Он, звонил мне три дня назад, поздравлял с премьерой, ничего такого не было, может только, голос был грустный, даже попросил выслать запись последнего концерта. Да, еще он что-то говорил про погоду, что в Париже весна, а в Москве еще зима и пошутил, что, наверное, в Москве круглый год зима и холодно. Попросил прислать посылочкой кусочек весны… Смеялся…

Нил встал и, не оборачиваясь, вышел на улицу. Какое страшное слово – умер. После него всегда не получается говорить. Тысячи страниц написано о смерти, философских, успокоительных, поучительных, сострадательных – и все ложь. Смерть нельзя понять, нельзя объяснить, ее можно только ненавидеть. Страшнее всего быть к ней причастным. И Нил четко понял, что он и есть причастный. Оправдать себя хотелось больше всего на свете. То, что это мог быть несчастный случай, он не верил. Этот хромой, язвительный и некрасивый человек стал для Нила роднее родного. Вся их дружба была постоянным противостоянием, но никогда не враждой. Он любил его и сам себе прежде никогда не хотел признаться в этом. Теперь, когда его не стало, Нил понял, что Петипа унес с собой частицу его самого, и там образовалась жуткая пустота, которая как в воронку затягивала его всего.

– Куда, мсье?

Нил назвал таксисту адрес Ирины.

Он поднимался по знакомой лестнице очень медленно, на площадке перед квартирой опять закурил, обдумывая предстоящую встречу и тяжелый разговор. Ненависть помутила его разум. Как лев перед прыжком, он не спешил заходить к своей жертве. «Она скажет все, я заставлю ее говорить, чего бы мне это ни стоило», – думал Нил.

Он нажал на кнопку звонка и не отпускал, пока окончательно не понял, что ему никто не откроет. В сердцах он двинул ногой по двери, и она неожиданно легко открылась. Нил через секунду стоял на пороге комнаты.

Ира лежала между тахтой и туалетом в узком проходе, пуфик был залит кровью, и все вокруг тоже было в крови, только на красном шелковом покрывале кровь была не видна, но Нилу показалось, что самым кровавым было именно оно, покрывало. Он не стал трогать тело и уже отступил назад, но взгляд его упал на зеркало, в раму которого был воткнут конверт со знакомой рекламной картинкой. Нил осторожно вынул его и быстро спустился вниз. Он прошел несколько улиц и только на Баляр взял такси. На набережной близ моста Толбиак Нил вышел. Меньше всего его сейчас волновала парижская весна.

В маленькой лавочке Нил купил пару бутылок вина и какой-то еды, а еще банку консервов для собак, проигнорировав вопросы любезной продавщицы на тему животных. Было почти темно, когда он подходил к барже. Свет, едва пробивавшийся из-за брезентовой шторки, немного успокоил его, грозное тявканье Жажа дало понять, что все дома, а его ждут здесь всегда.

Нил забрался на борт, и тут же дверь отворили. Жажа прыгнула на него, радостно тявкая, и он услышал долгожданную брань:

– Какого хера шляются по ночам, ни сна, ни покоя…

– Это я, Фил, не ворчи, я принес вина и еды, пошли ужинать, – отозвался Нил.

– Где мотылялся так долго, все баб трахаешь или уже мужиков? Учти, я педиков не выношу, так что если ты того, то проваливай сразу, вместе со своими объедками. Да дверь-то прикрой, не в Африке живем, ночью-то еще сквозит, а уголь и так в долг взятый, у Николя, он зверюга, больше в этом году, грозился, не даст, жидяра-мадьяра… Понаехало отовсюду шушеры, законов не знают, свои рисуют, но мы еще поглядим, по чьим жить будем. А, Жажка? Поглядим? – Жажа с собачьей нежностью глянула на хозяина, но все внимание ее было сосредоточено на принесенных Нилом пакетах со съестным. – А ты, я смотрю, влип куда-то. Рожа у тебя, как картина Пикассо, можно на аукционе продавать, большие деньги выручим. Ну, что встал как конь перед заездом, давай пакеты-то.

Нил сел в нелепое кресло, сто лет назад украшавшее дом добропорядочного буржуа и неизвестно когда притащенное со свалки.

– Ты выпей сначала, да и мне невредно, а то по весне я слабею обычно. А это что такое? Из собак, что ли, сделано? – вертя в руках консервы, прорычал Фил.

– Да нет, смотри, написано же – корм для собак, это я для Жажа принес, побаловать.

– Вот еще новости – эту проблядь баловать, она опять, паразитка, нагуляла, возись с ней. Рожать-то до сих пор не научилась, все мои проблемы. Да может они вредные какие, из химии, так пожрет и оттопырится, я лучше мадьяру на уголь поменяю. А Жажка нашего поест, оно вернее. Скажи, дура, правильно порешили?

Жажа уже сидела на своем месте за столом и беспокойно гремела миской. Нил положил ей шматок колбасы и взял стакан…

– Все спишь, люди давно по бабам разбежались, а ты прямо как паралитик, все лежишь, вон Жажка, и та на это дело падкая. А, Жажа, как тебе последний-то кобель, ничего? Духи-то в подарочек, жаль, не поднес, блохастый.

Жажа с животом, казавшимся больше ее самой, лежала в ногах Нила и смиренно принимала критику хозяина.

– Какой день сегодня? Давно я у тебя? – Голова раскалывалась строго по чертежу из учебника анатомии.

– Да уже неделю. На вот, поправься, а то еще окочуришься, грех на душу брать не хочу.

Нил хлебнул из горлышка темной бутылки без этикетки, и сознание стало медленно к нему подползать.

– Поесть тебе надо, дней пять ничего не жрешь. Давай, я тут суп сварил, это первейшее дело, супа поесть, и без фокусов у меня. Давай, мать-героиня, садись за компанию.

Жажа не пришлось звать дважды. Так, втроем, как обычно, они уселись каждый на свое место. За едой уговорили бутылочку, потом явилась вторая…

– Фил, купи еще винца, последний раз, я не могу выйти, понимаешь, проблемы у меня. Я тебе уже говорил, хотя я не помню, что я тебе говорил, что нет.

– Ничего ты мне толкового не говорил, только понял я, что ты в мокрое дело влип. Может, тебя сыскари по всему городу вынюхивают, да ты не бойся, у нас тут все свои, если что, я тебя вперед них так перепрячу, сам не найду.

– Нет, никто меня искать не будет, не понял ты меня. Не убивал я никого, слышишь, не убивал! – заорал Нил, вскочив из-за стола и так испугав своим воплем Жажа, что она мигом прыгнула к хозяину.

– Не вопи, и так видно, что ты на это дело не способный, да и нес всякую чушь, понять ничего нельзя было.

– Не убивал… просто они умерли, – тихо произнес Нил и заплакал.

– Вот, развел мне тут бабью песню, ладно, давай деньги, схожу в последний раз. Собирайтесь, барышня, пойдем на прогулку.

Жажа и без его слов поняла все и стояла у дверей. Нил вывернул все карманы и наскреб еле-еле на одну бутылку.

– Да, не густо у тебя, парень, вот уж точно последняя получается, так что будем делать прощальный банкет.

– Стой, погоди…

Нил дрожащей рукой протянул Филиппу пластмассовую банковскую карточку.

– Точно не знаю, сколько там, но сними все. Знаешь, как это делается?

– Догадываюсь… – мрачно буркнул Фил. – Дело нехитрое. Цифры-то какие набрать, говори, запомним как-нибудь, а, Жажка?

Жажа молча вильнула хвостом.

Часа через два, показавшихся Нилу целой вечностью, они возвратились с трофеями. Филипп с ворчанием выгрузил из котомки какую-то снедь и не меньше дюжины бутылок. С ярких этикеток, словно со страниц «Мурзилки», Нилу улыбались рисованные яблочки, груши, вишенки.

– Это что за киндербальзам? – недоуменно спросил Нил.

– Сам ты киндербальзам, – пробурчал Филипп и добавил фразу, настолько русскую по сути, что Нил едва не расцеловал старика: – В угловой плодово-ягодное завезли.

Банкет продолжился, перестав быть прощальным…

– Совсем, что ли, ничего не осталось?.. Филиппушка, Христом-Богом заклинаю, купи еще выпить, мне не то, что по лавкам таскаться – с лежанки не встать, так ломает…

– Купи ему, купи, ишь прыткий какой выискался… А на какие шиши, все давно пропили…

– Как все? Ты ж вроде говорил – сдача там оставалась, ты мне ее в карман положил вроде…

– Хватился! Мы и сдачу всю давно пропили!

– Ну, ты посмотри, пошарь там, может, за подкладку что закатилось. Душа горит!

– Душа у него горит! Ты погоди, вон, окочуришься от пьянки, в ад попадешь, там поймешь, что значит – душа горит… Верно, Жажка?..

Так ворча, верный Фил все же прошелся по карманам Нилова плаща, денег там не нашел, но конверт, который он вытряхнул со всем остальным содержимым, был явно не пустой, и чутье подсказало старому клошару, что там точно деньжата и немалые. Из трех тысяч франков он взял пятисотку и, прикидывая, как он выкрутится с вредоносной хозяйкой лавки, а она точно замучает расспросами, откуда у него такие деньжища, вышел под дождь. Жажа покорно побежала знакомым маршрутом…

– Все, хватит тебе, полных две недели прошло, ты совсем заспиртовался. Домой тебе пора. Да, вот деньги свои забери, прилично еще осталось, видно, неплохо сейчас учителям платят. – Фил протянул конверт Нилу. – Сейчас отварчик сделаю, лечебный, поправим тебя.

– Какие деньги, ничего не понимаю…

Нил, лежа на топчане, открыл конверт и понял, что совершил, наверное, главную ошибку в своей жизни. Кроме денег, он обнаружил сложенный вдвое лист почтовой бумаги. Ровным почерком, по-русски было написано то, что можно было уже считать смертным приговором.

«Дорогой братец Нилушка, спасибо за помощь, посылку с книгами я получила, вся семья выносит тебе благодарность. Дядя скоро будет в ваших краях, обязательно навестит тебя. Твоя сестра Нина».

– Письмо там еще какое-то, думал, может срочное что, да без очков ничего не вижу, надо очки, да где денег-то взять, вот от покойника, что прошлой весной выловили, подобрал, а они, заразы, не подошли. Совсем слепнуть стал, да может, и к лучшему – жизнь такая, что только слепым и хорошо, век бы не смотреть, все опротивело. Да и помирать скоро, а на том свете очки совсем не нужны.

– Заплати за уголь мадьяру, остальные возьми себе, купи очки все-таки, а то рай не разглядишь. – Нил положил деньги на стол, в открытую дверцу печки полетела записка Асурова.

– На, выпей, еще бабка моя снадобье это готовила. Сразу голова поправится. Ну и рожа у тебя, еще хуже, чем в первый день. Из-за письма, что ли? Может, помер опять кто, так на все воля Всевышнего, смертные все, человеки, а если человек хорошую жизнь прожил и не подлец, то и чего ныть, может, ему там еще лучше, чем было здесь.

Я даже думаю, что Жажка тоже, невзирая на свою проститутскую натуру, в рай должна попасть, потому что не подлая и преданная, предательства Господь особо ненавидит. А деньги возьму, только в долг, после зайдешь, я верну. У меня тут не гостиница, чтобы плату принимать. Скажи, Жаж, стоит одолжиться у хорошего мужика, ему чего-то не понравились деньги-то эти, а нам перекрутиться в самый раз. Да оставь ты свой глаз. Вечно к тебе какая-то зараза пристанет, да ладно, глаз не жопа, проморгаешься.

Жажа смешно вертела головой и внимательно слушала каждое слово хозяина и, будто согласившись, перестала тереть лапой загноившийся глаз.

Нил сел перед железной кружкой, наполненной ароматным настоем. Теперь никуда от них совсем не деться. Благодарность получил, да и гонорар за проделанную работу пропил – все как по-писаному. И всего-то два трупа. Готов, голубчик, приступить к новому заданию на благо Родине. Осталось только возглавить партизанское подполье, и памятник на родине под пионерский салют будет обеспечен. Надо что-то придумать, а дядю поджидать у окошка – ну никак не получится. Пора делать ноги. Но для начала – домой, сдаваться Сесиль. А там и подумаем, где отлежаться, в каком-таком медвежьем углу…

– Возьми на память, – Нил бросил на колени Филу шарф и свитер. – А то мне тебе и подарить-то нечего.

Филипп осторожно пощупал шарф, как-то особенно торжественно повязал его на шее.

– Жажа, вроде вещь дельная, думаешь, не надо отказываться?.. Беру, она одобряет.

Голос старого клошара предательски дрогнул, и он поспешил отвернуться, чтобы Нил не заметил его слез. Именно такой шарф – вязаный, длинный, красный – он получил от покойной матушки на пятнадцатилетие. С тех пор в его жизни было не так уж много подарков.

Пахло ладаном, справа от алтаря кто-то пел литургию, но Нил еще не мог видеть, кто. В храме никого не было, только мальчик в голубых джинсах и красной рубашке поправлял свечи, и было понятно, что он здесь свой. Но вид его как-то не вязался со всем, что его окружало. Нил, боясь шуметь, тихо продвигался к алтарю. Вдруг врата распахнулись, и батюшка вышел, тряся кадилом и громко читая молитву, он даже вздрогнул, взглянув на Нила, но тут же собрался и с какой-то удвоенной силой в голосе продолжал службу. Обладателем прекрасного меццо-сопрано, как ни странно, оказалась старушка, одетая в светское скромное платье.

После службы батюшка сам подошел к Нилу.

– Желаете исповедоваться? – скорее утвердительно, чем вопросительно пробасил он и, взяв Нила за локоть, повел вправо от алтаря…

Он тихо повернул ключ и, держа в руках еще на лестнице снятые туфли, проскользнул в квартиру. В спальне горел маленький свет. Нил тихо подошел к самой двери и заглянул. Сесиль стояла на коленях перед распятием.

– Пресвятая Дева, сделай так, чтобы он был живой, живой, я только хочу, чтобы он был, пусть не со мной, но был… Я виновата, я была плохая жена, я заслужила это испытание, но не наказывай его, я не могу жить без него, я люблю его. Только бы он нашелся, мне больше ничего не надо, – говорила Сесиль сквозь слезы.

– Прости меня, Се…

Но договорить он не успел, Сесиль повернулась и тут же потеряла сознание.

Он целовал ее неистово, до боли сжимая в объятиях.

– Прости, я, наверное, несносно пахну, ведь я клошарствовал Бог знает сколько.

– Я ничего не слышу, я люблю тебя, и пахни, чем хочешь. Господь услышал мои молитвы и вернул тебя ко мне. Больше мне ничего не надо.

У Нила все получилось, несмотря на двухнедельный запой. Сесиль опять плакала, но уже от счастья и полного удовлетворения.

– Завтра, мы обо всем поговорим завтра, а пока спи, все будет хорошо.

Последние слова Нил произнес не совсем уверенно. Ох, какое разное у них будет завтра…

Доктор Базиль подготовил необходимую справку для Школы, где было написано о заболевании г-на Баренцева и необходимости продолжить лечение в частной клинике за пределами Парижа. Сесиль завезла ее в Школу, тем самым избавив Нила от ненужных расспросов. Ему предстояло отправиться в родовой замок семейства жены, что в городке Камбремер близ Довиля в департаменте Кальвадос. Доктор согласился проводить Нила, да у него как раз оказались там дела.

Три дня, пока решались все рабочие вопросы, Нил почти не выходил из дома. Все ночи они были вместе, что сделало Сесиль совершенно другой. Она перестала ворчать и привязываться по мелочам, наоборот, была молчалива и нежна с Нилом. Все сборы Сесиль взяла на себя и делала все необходимое без обычных упреков и указаний.

– Замки там плохо открываются, так что заедьте сначала к Доминик, она пришлет своего помощника, я уже позвонила ей, и она ждет вас. И вообще, Доминик и ее супруг – просто прелесть, что за пара, если тебе захочется, можешь с ними дружить, но тебе решать, я ни на чем не настаиваю. Она немного странная, но очень добрая. Я буду периодически приезжать, так что не скучай. Телефон я смогу включить только через неделю, если что, звони от Доминик…

Дорога всегда успокаивала Нила, и чем дальше машина удалялась от Парижа, тем спокойнее становилось на душе.

– Москва – Воронеж… – пробормотал он, увидев в окне стремительно надвигающийся монументальный дорожный щит, снабженный надписью «Bienvenue a Calva-dos».[5] – Хрен догонишь… А догонишь – хрен возьмешь… В кальвадосе утоплю…

– Нил, вы что-то сказали? – спросил доктор Вальме. Спросил, не оборачиваясь, но в зеркальце, расположенном над лобовым стеклом, Нил поймал на себе профессионально внимательный взгляд психиатра.

– Базиль, у вас сигаретки не найдется? Дорога долгая, всю пачку выкурил…

– Единственное оправдание вредных привычек, друг мой, – то наслаждение, которое они даруют. Бьюсь об заклад, из трех десятков «раковых палочек», что вы высаживаете каждый божий день, в радость не более трех штучек. Остальное – бр-р!.. Послушайтесь доброго совета и переходите на трубочку. Четыре раза в день после еды…

– Однажды мне предлагали перейти на трубку. Ничем хорошим это не кончилось… Что ж, Базиль, если кроме добрых советов вам нечего предложить мне…

– Отнюдь. – Доктор Вальме пошарил по приборной доске, повернул эбонитовый рычажок. – Хорошая легкая музыка успокаивает нервы…

Салон «ситроена» огласился оркестровым проигрышем. Потом вступил мужской голос.

– Э си тю н’экзисте па… – немузыкально подпел доктор Вальме.

«Вот именно, – мысленно согласился Нил. – Если бы не было тебя, не было этой вольтанутой Сесиль со всей ее долбаной Францией, а главное – этого гребаного ГБ…»

Музыкальный редактор радиостанции был либо большим поклонником покойного Джо Дассена, либо большим лентяем – после философической песни про возможность несуществования любимой прозвучал бессмертный хит про Елисейские поля, а потом…

– Он не знал велосипеда, Слепо верил в чудеса…

– Базиль, уберите! Выключите немедленно!..

Базиль пожал плечами, но радио выключил.

– Мы у цели, – доктор Вальме с довольным видом обернулся к Нилу. – Друзья наши предупреждены и наверняка ждут нас. Вы не представляете себе, Нил, какой умопомрачительный у них кокиль «Сен-Жак», этакие, знаете ли, гребешки с креветками, шпинатом, сыром грюйер… И с белым вином…

Доктор сглотнул набежавшую слюнку…

Каменная кладка, вдоль которой они ехали последние минут десять, незаметно перешла в ограду. Нил краем глаза заметил натянутые поверх нее провода. Вскоре в ограде показались ворота – мощная стальная решетка, закрепленная на массивных каменных столбах.

Вальме свернул к воротам, притормозил машину на светлом бетонном прямоугольнике с начертанным на нем красным восклицательным знаком, высунулся в окошко и приветственно помахал рукой.

– Кому? – поинтересовался Нил. – Здесь же никого нет.

– Камерам слежения. Старина Бажан буквально помешан на всякой электронике.

– Как вы сказали – Бажан? Вроде был такой украинский поэт.

– Ха, уж поверьте мне, наш Бажан – отнюдь не украинский поэт. Скоро сами убедитесь.

Что-то загудело, и ворота начали медленно разъезжаться.

Глава 4 КАМАМБЕР ИЗ КАМБРЕМЕРА

(1983)

– Агентов надо готовить своих, а не брать за задницу контингент из проколовшихся. Кадры должны работать за идею, из патриотических чувств, надо брать на ответственные задания только профессионалов. Я очень сомневаюсь, что Баренцев годится для выполнения серьезного дела, которое вы на него возлагаете. Он далеко еще не представляет всю меру своей причастности к нашей работе. Лучше оставить его в глубоком резерве. У меня по его поводу очень большие сомнения. Опыта-то никакого нет, а здесь специальная подготовка нужна. Но, конечно, не мне решать. Я только высказываю свои соображения.

Рашид Закирович, развалившись в кресле, отодвинутом от камина подальше, потягивал брусничный морс из большого хрустального стакана. Голые, волосатые, со скрюченными артритом пальцами ноги он любовно пристроил на мягкой танкетке. Распаренное тело, замотанное в простыню, выдавало в нем человека, искушаемого обжорством и возлияниями, и уж точно не работника серпа и молота.

– Да, брось ты, Костя, дурь нести про гребаный патриотизм, и так с УОТом погорели на все сто, вон сколько наших из Франции выслали, да и тут головы все полетели, ты-то чудом остался и только благодаря тому, что Сам тебя из списка вычеркнул. Попугал, попугал и после вычеркнул. Преданность вечную твою купил. А вот пиво после бани – последнее дело. Баня – штука специально предназначенная, чтобы от всякой гадости организм очистился, а ты его опять травишь. Пей лучше морс, все равно с завтрашнего дня опять придется расслабляться каждую ночь, с такого напряга и окочуриться не долго. А про Баренцева и не заикайся, даже я не в курсе, почему на него все валят. Да и, помнишь, всего-то по его первым отчетам было только две ликвидации. Симонова, та шлюха-связная, что по ночам болтает по-русски, да псих из торгпредства Франции. Он, сука, и виду-то не подал, что против работы. Как это наши девчонки неаккуратно его повели, да и вряд ли толк бы был, убогий он какой-то, интеллигент хренов. Хорошо, что вовремя раскусили, а то бы проблем нахавали по уши. Будем исправлять ситуацию, усилим над Нилом контроль, чтобы комар без разрешения не чирикнул. Да ты, видно, соскучился по Нилушке. Вот и займешься специальной подготовкой, с твоим опытом это раз плюнуть. Есть распоряжение отправить тебя оперу послушать, ты у нас самый большой театрал оказался. Да не просто послушать, а в компании аппетитной певички прямо в Париж. Эх, был бы я помоложе, сам бы не отказался, а сейчас не каждая шлюшка завести может. И все от нервов, скорее бы в отставку, да внукам надо деньжат подкопить.

– Какой певички, Рашид Закирович? – поинтересовался Асуров, упорно поглощая чешское пиво, закусывая прозрачной семгой, разложенной на фарфоровой кузнецовской тарелочке.

– Какой-какой, ну, Баренцевой, конечно, надо организовать нежную встречу матери с сыном. А ты уж расстарайся, чтобы посодействовать, да и мамочку вниманием не обидь.

– Да она же молью уже поедена, как говорят в таких случаях, я столько не выпью. Может устной обработки хватит, боюсь, я могу спасовать, организму не прикажешь.

Уже высохшая лысина вновь покрылась капельками нервного пота. Асуров говорил как можно непринужденнее, но от Мамедова невозможно было утаить и самого сокровенного, а не то что холодный пот, предательски окативший плешь. Генерал расхохотался недобрым смехом.

– Да ты не наговаривай на себя напраслину. Твои подвиги матушка Екатерина орденом бы отметила. Уж в этом ты, братец, большой умелец. По прошлому разу и свою и мою успел, да так, что девки защиты у меня от тебя просили, забыл, что ли? Но народную артистку ты, конечно, не по полной программе откатывай, а то народ-то обидится. – Заливаясь икающим смехом на свой столь удачный каламбур, Рашид Закирович поднялся и опять направился в сауну.

«По третьему заходу пошел, а все слабаком прикидывается, татарская морда, – зло подумал Асуров и очень недобро проводил его глазами. – Сам-то только блондинок до двадцати, сисястых и розовых, как молочные поросята, признает, а я должен в геронтофилы записаться. Скорее всего, он и придумал этот планчик, да на руководство кивает, как принято. Ну, может, к званию продвинусь хоть немного, а то уже и так запаздываю».

Пиво вдруг показалось недостаточно холодным. Асуров подошел к холодильнику и достал из морозилки бутылку смирновской. Быстро открутив пробку, он отпил почти треть и, поставив на место, вернулся в кресло. Приглашали его не по чину в компанию генералов исключительно по причине энциклопедических знаний да гитары, на которой он сносно бренчал, распевая слезоточивые опусы, которыми он развлекал неискушенных вояк. Да и то, интересы их были не широкого диапазона.

А еще знал море свежих анекдотов и не лез, когда не спрашивали. Такой конферансье был им очень люб.

– Ангел босыми ножками пробежал по душе! Не баня, рай! Ну, что лысину повесил, давай рвани, что-нибудь задушевное. А то ты так задумался, что слышно, как мозги шевелятся. Давай мое любимое…

По тропинке, ведущей из глубины сада, спешил бодрый старикан.

– Добрый день, господа, с приездом! Вас ждут, надеюсь, дорога не доставила вам огорчений.

– Спасибо, Жак, мы отлично добрались. Как здоровье мадам?

– Все здоровы, доктор, правда, полковник иногда жалуется на ногу, а у мадам обычные мигрени, но в целом все как всегда.

Нил понял, что Базиль в этом доме свой человек, и это показалось ему странным, Сесиль не говорила об этом прежде.

Рыжая, вся в веснушках, очень худощавая женщина встретила Нила и доктора Вальме на пороге. Голос у нее был низкий. Одежда – более чем экзотическая: буддийский балахон неопределенного цвета, на голове тонкий шелковый платок, повязанный туго и закрывающий лоб, на ногах сандалии, украшенные разноцветными камушками.

– Я просто в экстазе от вашего приезда, – почти пропела она, подавая руку доктору. – Как же можно так долго не навещать меня! Представьте мне гостя, я вся сгораю от нетерпения поболтать с ним.

– Доминик, это Нил, тот самый, супруг нашей Сесиль. Прошу не обижать и по возможности немного опекать, пока мсье не освоится.

– Об этом можно было и не предупреждать, а опекать я буду вас обоих и начну прямо сейчас. Прошу завтракать, стол накрыт в летней гостиной, там уже тепло, а утреннее солнце прелестно играет в витражах.

Сырное блюдо, составленное исключительно из местных сортов – камамбер, ливаро, пон-лэвек, паве-д-ож, – было выше всяких похвал, кофе, приправленный пряностями, немного удивил Нила и позабавил, а главное, пополнил коллекцию вкусов, которую он собирал со дня приезда.

– Александр Бажан, – представился господин, вошедший в гостиную через боковую дверь.

Он протянул Нилу руку для приветствия. Внешность супруга Доминик была достойна описания. Маленького роста, лысый, на кривых ногах, с кругленьким «пивным» пузом и выправкой кадрового военного, он комично смотрелся рядом с долговязой женой.

– Пожалуй, я присоединюсь к вашей трапезе, господа, правда это противоречит моему режиму, но ради таких почетных гостей можно позволить себе маленькое отступление. Я, знаете ли, встаю рано, по военной привычке, поэтому мы с Доминик никак не совпадаем на семейный завтрак. Какие новости, дорогой Вальме? Необычайно рад вас видеть. Надеюсь, вы погостите у нас подольше. У меня есть преинтереснейшая шахматная задача, я бился четыре дня, посмотрим, как вам удастся справиться с ней.

– О, дорогой друг, боюсь, что на задачу в этот раз не будет времени, мои пациенты решили заболеть все одновременно, и я обязан быть рядом. Да, кстати, я должен вас посмотреть, вы давненько не показывались мне. А как вы себя чувствуете? Могу я быть вам полезен, дорогая Доминик? – Вальме пристально посмотрел на нее.

– О да, дорогой доктор, только пользу я хочу получить прямо сегодня ночью. Это будет так романтично, так загадочно… Ну, вы понимаете о чем я говорю…

– Я понимаю, и меня увольте, после ваших сеансов я совсем не работник, а сейчас как раз пора отчетов, поэтому, дорогие мои, все без меня, – отозвался Бажан.

– Ничего, вот Нил, вы позволите вас так называть, составит нам компанию. Я все продумала, будет страшно интересно. Начнем ровно в полночь, сразу после ужина. Да, я приглашаю вас сегодня к нам на ужин. Жак изобразит что-то невероятное.

– Ну, если Жак сегодня в ударе, то не сомневаюсь, что ужин нас приятно удивит. Его кулинарные способности я вспоминаю даже в Париже. Мы непременно будем у вас, только сейчас нам пора осваивать владения.

Вальме встал из-за стола и, поклонившись, направился к выходу.

– Да, Сесиль просила, чтобы Жак помог вам освоиться с домом. Замок такой старый, что поначалу к нему трудно привыкнуть. Жак работает в саду. Я провожу вас и дам ему распоряжения.

Тяжелая дверь, обитая железом, отворилась без скрипа. Стало понятно, что за домом следят, а чистота и порядок вокруг только подтвердили это. Лишь тяжелый воздух выдавал долгое отсутствие хозяев.

Нилу с порога понравился дом. Пожалуй, именно в таком замке он мечтал жить, когда в детстве читал Уайльда и Андерсена.

– Скорее всего, здесь водятся привидения, – произнес Нил, и голос его эхом отозвался в громадной гостиной.

– А вы зря иронизируете, во Франции почти во всех старинных замках привидения – это нормальное явление. Главное, к ним надо уважительно относиться и не бояться, страх может иметь губительное воздействие на психическое здоровье человека, особенно, если он переходит в устойчивый и навязчивый психоз. Вот вы, например, испытываете постоянный страх по какому-либо поводу? Это может быть совсем незначительный страх, но последствия его оборачиваются депрессией.

Базиль уже нашел большое кожаное кресло и начал набивать трубку изысканным табаком.

– Нет, доктор, я не из трусливых, мой отец был военным, хоть он и мало времени уделял моему воспитанию, но кое-что все-таки успел в меня вложить. А уж с привидениями я точно смогу договориться, дипломатии меня научила бабушка.

Нил уже открывал вино, быстро обнаруженное в резном буфете, который занимал почти всю стену и возвышался причудливыми башенками чуть ли не до потолка.

– Хорошо, что у вас устойчивая психика, но что-то вас явно гнетет, раз вы склонны к алкоголю и побегам из дома в неизвестность. Это не является поводом для постановки тяжелого диагноза, но заставляет задуматься и начать искать первопричину. Может, ваше состояние и не так критично, как думает Сесиль. Да и алкоголизм у вас не в запущенной стадии. Перемена обстановки и новые контакты вас должны отвлечь и, возможно, появятся стимулы к работе и прочему. Но спонтанные побеги из дома меня беспокоят гораздо больше, чем пристрастие к спиртному. Мне необходимо разобраться в причинах, заставляющих вас внезапно прятаться, отсутствовать долго, не давая о себе знать близким, которые вам, как я понял, небезразличны. По моим наблюдениям, вы не склонны к сознательному желанию причинять боль и страдания. Конечно, если тут замешана женщина, то все меняется и многое объясняет.

– Да какая, к черту, женщина! Базиль, я просто пил с клошаром на барже и мне там было хорошо! Это мой друг и, поверьте, он много чище и умнее пресловутой парижской элиты. Вы, французы, извините, помешаны на бабах, а простая мужская дружба может дать человеку очень много, теперь, правда, даже в ней пытаются найти грязь. Чуть что, сразу покрасят в голубой цвет. Давайте выпьем, такого вина я еще не пробовал.

Базиль пригубил рубиновый напиток и, довольно улыбнувшись, повернулся к окну.

Постучавшись, вошел Жак.

– Прошу прощения, я должен идти, все двери я проверил, замки в порядке, водопровод я включил. Если я понадоблюсь, вы найдете меня на кухне, а вечером я буду у себя, мадам Бажан покажет мой домик.

Жак с его черной с проседью бородой в длинном фартуке с нагрудником очень походил на ленинградского дворника и этой похожестью вызвал у Нила чувство тоски, тоски про все и про всех и больше всего – про себя…

– Друзья мои, я удаляюсь, работа не позволяет мне насладиться вашим обществом, но я не сомневаюсь, что Доминик справится с обязанностями хозяйки. – Бажан с трудом поднялся, отягощенный обильным ужином и немалым количеством вина, и направился в кабинет. – Сегодня я уступлю тебе нашего молодого друга, Доминик, а завтра вечером позволь мне сразиться с Нилом на шахматном поле, надеюсь, вы умеете играть в шахматы?

– Немного, но постараюсь быть достойным противником. Благодарю за приглашение, непременно буду.

Нил пожал на прощание протянутую руку и столкнулся с пристальным взглядом, который, казалось, насквозь прошел через него. Настроение испортилось, так умел смотреть только Асуров, и мысли опять закрутились по спирали.

В библиотеке, куда их пригласила Доминик, было все приготовлено для сеанса, как выразился доктор. На овальном столе в маленьких подсвечниках стояли тонкие свечи, похожие на церковные, фарфоровые пиалушки были наполнены какими-то травами, а ароматные палочки, тлея, источали восточный волнующий аромат.

На стене, свободной от книжных шкафов, висели картины в тяжелом багете. Но и в полумраке Нил узнал Писсаро.

– О, да у вас ценнейшие работы, я на вашем месте завел бы охрану, а то вы провоцируете своей беспечностью воров и коллекционеров.

Нил с большим удовольствием любовался шедевром. Сразу припомнился Эрмитаж, исхоженный с детства и дорогой, как родной дом.

– О, благодарю за заботу, но у нас, вы, должно быть, не знаете, установлена сверхсекретная опытная сигнализация, и проникнуть к нам в дом без нашей воли фактически нереально. На пульте в полицейском управлении мгновенно будет сигнал, даже проникнув к нам, вор не сможет выйти, ограда вокруг сада имеет защиту. Мой супруг совершенно помешан на всяких современных методах сигнализации. Конечно, его работа обязывает к усиленным мерам в отношении защиты от проникновения, но он, на мой взгляд, переусердствовал в этом. А самое смешное, что собаки пробираются в сад, и ничего. Это его мало заботит, а подумать о моем ангеле он и не помышляет. Конечно, мой Пюк не смог бы защитить даже самого себя, не то что дом и нас при такой военной обороне, но эти бездомные псы так и норовят обидеть малыша.

Доминик подхватила премерзкого пекинеса, украшенного фиолетовым бантом, и сладострастно поцеловала.

– Я рада, что моя коллекция вам понравилась, приятно, когда узнают и умеют оценить, я сразу почувствовала в вас человека тонкого, разбирающегося в искусстве. Вот доктор совершенно равнодушен к прекрасному.

– Ну, что вы, Доминик, просто мы с вами редко говорили на эти темы, все больше о болезнях, их причинах и лечении, – отозвался доктор.

Он углубился в просмотр какого-то фолианта и как будто не прислушивался к беседе.

– После последнего сеанса меня почти не беспокоили головные боли, но сплю еще тревожно. Возможно, после сегодняшнего будет улучшение. Нил, надо только снять обувь и лечь на матрац. Выбирайте любой.

– Может быть, вы мне все-таки объясните, что все это значит, и к какому ритуалу вы меня готовите, надеюсь, что обрезание мне не грозит. – Нил нисколько не был насторожен предстоящим шоу, все приготовления даже заинтриговали его.

Доминик рассмеялась шутке, и ее смех совсем не сочетался с ней самой, он был совсем детский и наивный. Нил другими глазами посмотрел на новую знакомую.

– Дорогой Нил, не стоит беспокоиться, я гарантирую как врач, что никакого вреда вам не причиню, тем более я давно практикую в области экстрасенсорики и лечебного гипноза.

Базиль открыл свой саквояж и начал доставать какие-то коробочки и железки. Доминик уже покорно лежала на полу, и Нилу ничего не оставалось, как сделать то же самое.

Базиль зажег свечи и погасил свет, комната осветилась живым огнем, и тень доктора зловеще замелькала по стене. Сначала он склонился над Доминик и поднес руки к ее лицу.

– Спать, вы хотите спать, закройте глаза, представьте себе море синее, спокойное, вы лежите на плоту и смотрите в небо на белые облака, ваше тело невесомое, вы легко дышите…

Голос Базиля стал властным, но спокойным. Нил не мог видеть, что происходило с Доминик, но понимал, что доктор хочет усыпить ее, а потом и его, последнее нравилось ему все меньше и меньше.

– Нил, вам необходимо расслабиться, отключитесь от тяжелых мыслей, вспомните самые лучшие мгновения, которые вы переживали, дорогих вам людей. Не напрягайте тело. Дайте мне вашу руку.

Только Базиль взял его руку, как Нил понял, что не в силах справиться с обрушившимся на него сном и полетел…

– Вы меня слышите?

– Да, Базиль, прекрасно слышу.

– Я советую вам подружиться с Доминик, эта женщина во многом будет вам полезна, а ее супруг вообще интереснейшая личность, беседы с ним расширят ваши знания и кругозор, не избегайте его дружбы, старайтесь тоже быть интересным ему. Результат во многом продвинет вас по решению задач. Вы же хотите выполнить задуманное?

– Да, хочу.

– Вы и выполните, у вас все получится. Повторите: все получится.

Нил повторил. Первое ощущение было отвратительное, он понял, что проснулся, но глаза не мог открыть. Да что за черт, что за дурацкую затею придумал этот Базиль.

– Я хочу открыть глаза, доктор, наверное, уже достаточно, – почему-то очень тихо произнес Нил.

– Все, хорошо.

Базиль вновь коснулся руки Нила, и он сразу смог открыть глаза. Нил поднялся, во всем теле он ощущал какую-то необычную легкость, но движения при этом давались с трудом.

– Я что-то говорил? – подозрительно обратился он к Базилю.

– Ничего особенного, не беспокойтесь, при таком сеансе говорит обычно врач, пациент произносит только обрывки слов, почти всегда не связанные логически.

Доктор колдовал над спящей Доминик. Нил равнодушно смотрел, как Базиль водит руками, пассы его напомнили ему фокусника из детства, и Нил рассмеялся.

Доминик проснулась и разразилась восторженной благодарной речью к доктору:

– Волшебник, вы просто волшебник, я чувствую себя абсолютно здоровой! Я всех люблю, я полна внутреннего света. Это путешествие в четвертое измерение! Нил, согласитесь, что там, куда вас отправлял господин Вальме, было восхитительно! Теперь вина, всем вина! Такого вы, дорогой доктор, еще у нас не пробовали… А теперь давайте я вас посмотрю. Хотите знать, кем вы были в прошлой жизни и сколько вообще вы прожили? Я промерю еще ваше поле, это совершенно необходимо знать. Садитесь к столу и положите руки на вот эту бархатную подушечку. – Доминик села напротив и сделала очень значительное лицо. – Возьмите этот камень и подержите его немного в кулаке.

Доминик протянула столбик красного цвета, похожий на рубин. Согнутой проволокой она обошла Нила вокруг, водя ею в разные стороны.

– О, у вас очень сильное поле. Немного пошаливает печень, я чувствую большой скрытый потенциал энергии, вам жизненно необходима разрядка, иначе эта энергия будет разрушать ваш организм. Вы не должны сдерживать свои эмоции, они переполняют вас. Я вижу черный гнет переживаний, которые держат вас и не дают увидеть выхода на путь, а вам необходимо его увидеть… В перворождении вы были в Англии, воплощение женщины. Всего у вас было шесть воплощений, последняя жизнь была в Испании, вы были моряком на пиратском судне, это где-то в семнадцатом веке, ваше нынешнее воплощение мужское. Я вижу у вас большое движение в жизни, вас ждут большие перемены.

– Вам не надо так перенапрягаться, дорогая, ваша отдача может исчерпать ваши силы. Думаю, для первого раза вполне достаточно. Вы совершенно верно диагностировали нашего гостя. Не могу не похвалить вас, вы делаете значительные успехи. Но на сегодня хватит, вам пора отдыхать, да и мы, пожалуй, не будем злоупотреблять гостеприимством. – Базиль поднялся и, обняв Доминик, направился из библиотеки.

– Благодарю вас, мадам Бажан, за внимание к моей скромной персоне. Мне было очень любопытно участвовать в вашем сеансе. Ваши способности, скажу без преувеличений, потрясающие. Как давно вы почувствовали в себе дар ясновидения?

– О! Всем я обязана драгоценному учителю, господину Вальме. В каждом человеке скрыто много возможностей, но люди еще не научились ими пользоваться, я сама еще очень мало что могу, но под руководством дорогого Базиля, я надеюсь продвинуться вперед к познанию себя и других. Моя цель – войти в астрал и научиться видеть. Но мы поговорим об этом после, вернее завтра, я приглашаю вас на ланч. Мужа завтра не будет дома, так что никто не будет нам мешать поговорить по душам. Жаль, что дорогой Базиль нас покидает.

– Ничего, ничего, Доминик, вас Нил развлечет, а я при первой же возможности буду у ваших ног. Да и журнал НЛО привезу, в последнем номере удивительные открытия. Я знаю, вас это интересует.

Жак открыл дверь и повел гостей по освещенному фонарями саду к воротам. В руках он держал пульт с множеством кнопок. После манипуляций с кодами, ворота открылись и выпустили их на улицу. За спиной опять раздались сигналы пульта и ворота закрылись, в тишине ночи послышался тихий, но продолжительный сигнал, который они еще долго слышали, удаляясь от одного замка к другому.

– Смешные люди, но искренние в своей детской игре, живут в выдуманном мирке и горя не знают, мне бы их заботы, – думал Нил, засыпая второй раз за вечер.

Уже прошло больше недели, как Нил поселился в Камбремере. Посетил Ожерон, где в охотку напился тамошнего непревзойденного сидра, полюбовался на исторический Шато де Грандюэ. Особого впечатления этот древний замок, построенный на римском фундаменте еще во времена Пипина Короткого, не произвел – обыкновенный каменный дом, впрочем, во французской сельской местности все каменные дома называют замками. Внутрь Нил не зашел, предпочел употребить сорок франков на стопочку чудного местного кальвадоса. Ему нравилось просто так, бесцельно шататься по ожерелью невысоких холмов, со всех сторон обступивших городок, любуясь живописными яблоневыми садами и пастбищами, сидеть на открытых верандах ресторанчиков, неспешно потягивая легкое вино или сидр.

Соседи поначалу настороженно отнеслись к поселившемуся здесь светловолосому иностранцу, но когда узнали, что он не «чертов бош», а русский, да еще и сын военного летчика, настороженность сменилась симпатией, а старички не раз норовили выпить с ним за героическую эскадрилью «Нормандия – Неман»…

– Мадам ждет вас, проходите, двери дома будут открыты, только не беритесь за ручку. Я должен отлучиться по поручению и не смогу проводить вас.

Жак был одет в приличный костюм, и совсем не похож был на дворника, а скорее на добропорядочного нотариуса. Нил поймал себя на мысли, что Жак, наверное, был бы неплохим актером, так как, переодеваясь, он как бы перевоплощается почти до неузнаваемости.

– Спасибо, я запомнил дорогу.

Нил пошел к дому, по дороге вспоминая Доминик и ланч, проведенный с нею днем. Жаль было, что старый вояка арендовал его на шахматы и не получится поболтать с этой рыженькой милой чудачкой. Нил не мог не заметить, как она была хороша днем. Белое платье ей было особенно к лицу, на голове не было дурацкого платка, и прекрасные золотые кудри прикрывали покрытые веснушками плечи. Подойдя к двери, он было потянулся к ручке, но вовремя остановился. Дверь сама начала бесшумно открываться. Нил вошел в холл и через секунду увидел Доминик, она радостно спускалась по лестнице навстречу ему.

– Должна вас огорчить, дорогой друг, но муж позвонил и сказал, что дела в Париже не позволили ему вернуться. Он остается там до завтрашнего вечера, я не успела вас предупредить. Ваш шахматный вечер сорвался. Мне очень жаль. Я буду рада, если вы согласитесь выпить вина со мной, жаль, что я не умею играть в шахматы, мы бы сразились.

– Я прямо-таки счастлив, что вы не умеете играть, а сражаться с вами я никогда не буду. Боюсь, что сразу потерплю поражение.

Нил поцеловал ей руку и как-то неловко задержал ее в своих руках. Ток пошел по телу, глаза их встретились, в одно мгновение стало просто и ясно, что Нил быстро не уйдет этим вечером.

Кровать с резными стойками под балдахином была невероятных размеров. Наивность ребенка и опыт сорокалетней женщины удивительным образом сочетались в Доминик, она была настоящей богиней любви. Наслаждение, которое эта женщина принесла ему, вызвало в нем противоречивые чувства. С одной стороны, она была нежна и женственна, с другой, Нилу казалось, что она незатейливо использует его для собственного ненасытного удовлетворения. Техника любви Доминик была точно отработана на восточных книгах, но явно давно не применялась ею на практике.

– Алекс не может жить со мной как муж и очень страдает по этому поводу, я моложе его на двадцать лет, он мне как отец. Они вместе воевали, папа погиб на его глазах. Потом он стал опекать меня, и вот мы уже пятнадцать лет вместе. Я люблю его, а он меня просто обожает, но спим мы в разных спальнях. Постоянного любовника в Камбремере завести нереально, здесь все про всех знают вперед на день. Но изредка у меня случались приключения в Париже и в Ницце, где я отдыхала летом. Муж смотрит на это спокойно, главное для него, чтобы ничего серьезного из этого не получалось и чтобы я не страдала. Мне кажется, что он специально не приехал сегодня. Он сразу заметил, что ты мне понравился.

На ней были только одни чулки и черный пояс, вероятно, в каком-то журнале она прочитала, что это особо возбуждающий прием.

– Сними эту сложную конструкцию, пожалуйста.

Роль племенного жеребца, которого просто взяли попользоваться, лишь на минуту огорчила его. Она забралась опять под одеяло к Нилу и, дернув за шнур, рассмеялась своим очаровательным смехом. Балдахин упал, закрыв их от всех и вся.

Холодно, и никак не находит рука одеяла… Нил проснулся окончательно. Одеяло действительно было на полу, а Доминик в шикарном пеньюаре сидела рядом и самым нахальным образом разглядывала его. Ничуть не смутившись, что ее поймали за сомнительным делом, она бросила на Нила простыню, и опять балдахин полетел вниз…

– Мне неловко будет приходить теперь к вам, давай лучше ты ко мне. – Нил с большим удовольствием уплетал шестой рогалик, густо намазанный ананасовым джемом, и запивал кофе.

Настроение было под стать солнечному утру. Вот жить бы так всегда. Но в минуты такого расслабления Нилу делалось особенно тревожно на душе. Как будто он чувствовал приближающееся землетрясение, а все вокруг – нет.

– Как раз наоборот, это поставит Алекса в неловкое положение, поэтому не надо даже думать на эту тему, все остается по-прежнему. И ты придешь сегодня на ужин, а после поиграй с ним в шахматы, он умеет быть милым, правда, мания преследования его сильно портит, но, учитывая секретность его работы это тоже можно понять. Он и тебя наверняка проверил на чистоту. – Доминик, сидела в плетеном кресле и почти дремала от бурной ночи и плотного завтрака.

Рогалик предательски нырнул в чашку с кофе.

– На какую чистоту? Не понимаю, – как можно более безразличным тоном спросил Нил.

– А, вот ты себя и выдал, то есть наоборот. Раз ты не знаешь, что такое проверка на чистоту, значит ты не шпион, засланный коммунистами для выполнения секретного задания, а самый обыкновенный любовник его обожаемой жены, а значит, вы подружитесь, и ты будешь у нас бывать каждый день.

Доминик встала и уселась на колени к Нилу. Нилу тяжело было ответить на ее поцелуй, но выдать свое волнение он никак не мог.

– Мне пора, я приду вечером.

– Погоди, я тебя выпущу, с этими дверями сплошные проблемы.

Пульт щелкнул, и Нил опять оказался на воле. Быстрым шагом он направился к центру городка, еще не зная, что предпринять в таком случае. Жак долго смотрел ему вслед, но Нил не повернулся, хотя обычно он всегда чувствовал опасность со спины…

– Сесиль, какие новости, что с телефоном, ты же обещала, что включат побыстрее?

Нил сидел в баре и наконец-то сжимал в руке желанное виски, столь необходимое, на его взгляд, в эту минуту.

– Нил, привет, как хорошо, что ты позвонил! У меня для тебя потрясающие новости. Звонила твоя мама, она уже в Париже. Завтра спектакль, мы приглашены. Потом прием, мама просила быть обязательно. Так что приезжай автобусом утренним рейсом. Кировский в Париже! Такой ажиотаж в городе. Наверняка будет аншлаг. Ну, пока, до встречи, любовь моя.

Нил положил трубку и залпом осушил стакан…

– Алекс совершенно помешан на своей работе, поэтому ты относись к его подозрительности снисходительно. Он, право, не плохой человек, но военная служба отложила на нем свой отпечаток. Весь дом напичкан электронной техникой. Он такие натворил чудеса! Если вы подружитесь, он много чего тебе покажет.

Они гуляли по саду, который в эту пору был необыкновенно прекрасен. Крокусы, тюльпаны и нарциссы, посаженные с утонченным вкусом на искусственно созданных лужайках, расцветили сад яркой акварелью.

– Да, ты еще не был в наших винных погребах! Это потрясающее место, я, правда, там редко бываю, потому что только с Жаком или с мужем можно туда проникнуть, но, если хочешь, можем попробовать. Я стащу пульт у Алекса, если получится.

Доминик как будто случайно увела Нила в самый дальний угол сада, где из-за высоких кустов жасмина была видна только крыша замка. Она сначала всего лишь взяла его за руку, но ток включила неожиданно, и Нила пронзило желание, с которым не было сил бороться. Покрывая поцелуями ее лицо, руки, шею, Нил понес обычную в таком припадке чушь, не отдавая себе отчета – а зря, женщины всегда верят в речи, произнесенные в порыве страсти, а главное, помнят это всю жизнь.

– Нил, мальчик мой, здесь нельзя, совершенно исключено. – Доминик мягко отстранилась от него, но ее глаза выдавали неистовое желание. – Он непредсказуемо расставил камеры, и я не хочу, чтобы нас обнаружили. Приходи вечером, я придумаю что-нибудь. Доктор Вальме оставил новое лекарство и сказал, что из побочных явлений может быть только сонливость. Папуся принял его один раз, так даже телефона не услышал, думаю, что препарат подействовал на него. Он последнее время очень мучился от бессонницы. Лекарства он пьет только из моих рук, а доверяет только Базилю. Поскольку у него язва, то препаратов он принимает много, так что лишнюю пилюлю я ему дам, и папочка не будет волноваться до самого утра. Только обязательно поиграй с ним в шахматы, для него это святое. Молчаливое общение – вот идеальное для него времяпрепровождение.

Прогулка по саду подогрела аппетит. Нил под руку с Доминик уже подходили к дому, когда навстречу им вышел господин Бажан. Выражение лица его не предвещало ничего хорошего. Холодно поприветствовав Нила, он попросил жену пройти в кабинет.

– Папуля, что ты такой сердитый?

Я стараюсь для тебя как могу. Даже достала настоящего козьего сыра с фермы Мимарель, и ты сможешь, наконец, погурманничать его со своим любимым портвейном. Нил, проходите в гостиную, а если хотите, то в библиотеку. Мы сейчас быстро поругаемся и будем ужинать.

Доминик, сделав вид незаслуженно обиженного ребенка, проследовала за мужем.

– Ты прекрасно понимаешь, что наше общение с этим русским не должно переходить определенных границ. Моя должность и сфера моей деятельности обязательно предусматривают некоторые ограничения в общении. Это, дорогая, распространяется и на тебя. Я давно закрываю глаза на твои увлечения, но это исключительный случай. Сейчас, особенно сейчас, это знакомство может принести нам, а в первую очередь мне, массу неприятностей. Я уже составил отчет о том, что в моем, а я подчеркиваю, в моем доме стал бывать русский, совсем недавно получивший гражданство Франции. Нас извиняет только то, что Сесиль и ее отца я знаю с давних пор, и что ее отец имеет безупречную репутацию в УОТ. Наше Управление по охране территории строго следит за сотрудниками, имеющими контакты с иностранцами. Мне лишние проблемы не нужны. Я прошу тебя сократить, а по возможности прекратить столь тесное общение с мсье Нилом. И не подумай, что я действую по причине пошлой ревности.

Голос Бажана почти срывался на крик, но Доминик, привыкшая к подобным лекциям по самообороне от предполагаемого противника, скучающим взглядом в который раз изучала узоры на изразцах камина.

– Дорогой мой, я сама с первого раза стала присматриваться к нашему другу. Поверь мне, хотя эта просьба из мира фантастики, что на этот раз ты точно заблуждаешься. Нил абсолютно далек от политики, и даже если я провоцирую какую-нибудь скользкую тему, он просто не слышит меня. У него есть полное алиби: он страшно ленив, обожает женщин и любит выпить. Ну где ты видел таких шпионов?

– Дурочка моя, я каких только не видел. Шпион – это профессия и чем больше алиби, тем большая уверенность, что перед нами профессионал высшего порядка.

Полковник Бажан закурил сигару, которую выбрал из своей любимой коллекции. Они хранились в инкрустированном специальном ящичке для сигар, который открывался по велению хозяина нажатием невидимой кнопки, вмонтированной в подлокотник могучего кресла.

– Ты знаешь, что я последнее время стала увлекаться вопросами психологии и экстрасенсорики. Не могу сказать, что стала специалистом, но под руководством милого Базиля, все-таки кое-чему научилась, что дает мне маленькое право оценивать людей не только исходя из жизненного опыта, как ты, но и с точки зрения науки. Так вот, Нил – самый типичный разгильдяй. Он для тебя представляет действительно серьезную опасность, но не как заморский шпион, а как ловелас. И ты поэтому так злишься. И то зря. С Нилом у меня, кроме физкультуры, ничего не будет. Он милый, и не противен мне, а это уже много. Русский он или японец – меня мало волнует. Вот ты меня беспокоишь больше. Твоя шпиономания повергает меня в отчаяние. Ну вспомни хоть одного нашего знакомого, которого ты бы не подозревал в принадлежности к какой-нибудь зарубежной разведке? Я не помню такого случая с самого детства, то есть всю жизнь.

Я бесконечно устала быть адвокатом окружающих тебя людей. Даже на верного Жака ты частенько поглядываешь с болезненной подозрительностью. А уж это совсем смешно. Жак обязан тебе жизнью и не один раз доказал тебе свою преданность еще со времен индокитайской кампании. Я не могу изолироваться от мира. Ну, проверь бедного Нила по своим каналам и успокойся. Будем комфортно общаться без дурных мыслей. А если он и есть тот самый главный шпион, то мне только жаль его, потому что еще не родился тот, кто разгадал бы твою секретную систему защиты от врагов. Кажется, что я живу не в доме, а на электрическом стуле. Я вся окутана проводами! За последние двадцать лет к нам только собаки забредали, да и то пару раз. И чем больше ты будешь думать о предполагаемых врагах, тем скорее они и нагрянут. Да посуди сам, даже я не знаю, где ты хранишь свои секретные бумаги, а уж чужой никогда не сможет разгадать твои фокусы. Я каждый раз забываю, на какой надо нажать цветок на моем бюро, чтобы открылась моя шкатулка с драгоценностями, которые, кстати, скоро мне вообще не понадобятся, потому что ты никуда со мной не выезжаешь, да еще хочешь лишить меня невинного общения с мужем подруги детства! И я устала притворяться, что страшно рада твоему сорок пятому суперсовременному фаллоимитатору! Я ими никогда не пользовалась, если хочешь знать, и не собираюсь! Только из уважения к тебе я изображала восторг по поводу этих мерзких подарков!

Доминик резко замолчала, и через секунду рыдания оглушили господина Бажана, а это для него было страшнее всего.

– Девочка моя, прости меня, я последнее время перетрудился и недостаточно внимателен к тебе, только не надо слез. Ну, пожалуйста, пусть приходит, я не буду против. Только береги себя, лишние волнения могут сказаться на твоем здоровье. Пойди, умойся и припудри носик, а мы подождем тебя в гостиной.

Доминик пустила воду и радостно завизжала в махровое полотенце, чтобы никто не догадался, что она и вовсе не собиралась рыдать. Она просто влюбилась…

За ужином сначала чувствовалось напряжение. Болтала только Доминик, а Нил немногословно поддерживал разговор. Господин Бажан только раз поинтересовался, как у Нила идет работа для Школы. Но после десерта все-таки сам предложил партию в шахматы. Они прошли в кабинет, и Нил блаженно опустился в предложенное кресло.

В минуты полной сытости и относительного покоя эмигранты редко испытывают чувство ностальгии, а чаще некое внутреннее превосходство над теми, оставшимися за спиной. И так не хочется поворачивать голову, которая удобно покоится на подголовнике мягкого кресла. Совет-ские эмигранты в первые годы жизни хотят как можно быстрее стать неотличимыми от аборигенов и всячески скрывают страну, из которой прибыли. А уж общение с недавними соотечественниками, прибывающими по временным визам, повергает их в раздражительность и крайнее презрение. Но, как подсказывает история, раковая ностальгия привита ко всем русским при рождении, и даже никуда не выезжая, русские страдают от этой болезни, как бы парадоксально это ни звучало. Долго может продолжаться инкубационный период в самой распрекрасной стране, но тем страшнее и мучительней метастазы, которые поражают душу – главный орган русских людей.

Нил как раз и пребывал в покойном и сытом состоянии. Алекс, расположившись напротив, заговорил первым:

– Любая игра выявляет человеческую сущность, особенно это заметно у людей скрытных, нордических. Это мои наблюдения за долгий период увлечения шахматами. Обостренно проявляются слабости и даже пороки: жадность, глупость, злоба. И при этом противник может быть крайне умен и коварен в игре. Я люблю партнеров не на одну, а на несколько партий. Бывает, что с первого раза человек играет просто так, не выкладываясь полностью, и только со временем, когда игроки становятся настоящими партнерами, начинается настоящая игра, та, от которой можно получить истинное наслаждение. Вот вы, например, поначалу играли только из вежливости, и это тоже приятно, но потом, я заметил, игра стала увлекать вас, вести за собой. Вы даже думать стали иначе, глубже. Надеюсь, вас не обижают мои наблюдения?

– Нет, конечно, тем более, что я полностью с вами согласен. Вот только я не умею пока одновременно анализировать партнера и следить за игрой. Обычно я выбираю игру, а если следить за партнером, то непременно проиграю. Да и практики у меня мало.

– О да, практика очень важна в этой умной игре, но и она далеко не является определяющей. Это волшебство требует таланта и ума, а великие шахматисты – настоящие колдуны. Их сражения – это сражение неведомых нам сил… Так начнем, что ли, а то, боюсь, Доминик не даст нам времени на вторую партию. Сегодня для вас будет небольшой сюрприз.

Полковник встал и направился к массивному письменному столу. Взяв в руки небольшую коробочку, он, как показалось Нилу, нажал на нее, и столешница перед Нилом медленно перевернулась, на ней как приклеенные были расставлены фигуры из кости, все на своих местах.

– Прошу! Сегодня вы начинаете с белых, – с нескрываемым чувством торжества от произведенного эффекта произнес Алекс.

Когда Нил дотронулся до фигуры, она легко оторвалась от шахматных клеток.

– Вы просто фокусник, даже невозможно представить, как это все происходит. Хотя моя бабушка была замужем за настоящим иллюзионистом, в свое время популярным в узком кругу. Но я уже не застал его. Жаль, а то бы он передал мне по наследству тайны своего искусства, и я непременно разгадал бы, в чем тут ваш секрет.

– Разгадав тайну, далеко не всегда человек получает удовлетворение. Куда интереснее процесс разгадывания. Главное в жизни процесс, а получение результата – это хоть и маленькая, но смерть, так не будем ее торопить.

Нил опять проиграл, но на этот раз не так быстро.

– А вы неплохо играете, молодой человек! Чувствуется, что практики маловато, если вам пристальнее позаниматься, будет толк, будет. – Трубка Бажана источала превосходный аромат. – Не скрою, были моменты, которые меня заставили задуматься, а это дорогого стоит. Из вас может в будущем получиться достойный противник, конечно, лавры Фишера вам не грозят, но советую играть. Шахматы – это философская игра, развивает мозг и веселит душу…

– Ну, пора отдыхать, что-то вы засиделись, дорогие мои. Алекс, вот твои лекарства.

– Да, пожалуй, пора, завтра я опять рано должен уехать. Это вы можете себе позволить богемный образ жизни. – Бажан поочередно принял таблетки, каждую запивая отдельно.

– Спокойной ночи, дорогой!

Доминик поцеловала мужа и любезно спросила Нила, не желает ли он посмотреть кассету, которую как раз ей дали только до утра.

– Ты ведь не против, Алекс? Я же скучала, пока вы двигали свои игрушки по доске.

– Кстати, очень неплохая вышла партия, жаль, что ты так и не увлеклась шахматами, а то бы не скучала, ну да ладно, если мсье Нил не устал, то и я не против, давно ничего не смотрел. «Крестный отец», так, кажется, называется фильм, это интересно… Брандо мне всегда импонировал.

Они прошли в гостиную, и Доминик с грустным видом уселась в кресло, равнодушно взирая на экран.

Но не прошло и пятнадцати минут, как полковник захрапел. Доминик потрясла его за плечо и, прошептав что-то на ухо, проводила мужа спать.

– Давай немного выпьем, а то я так расстроилась, что он остался на фильм, думала, что у нас ничего не получится.

Нил налил немного «Шато-Лафита» Доминик и себе.

– Ну, пошли, я покажу тебе привидения нашего замка, – предложила Доминик. – Думаю, на такие экскурсии Сесиль тебя не водила.

– Ты уверена, что это удобно? Мы можем попасть в неловкое положение, если нас обнаружат ночью в подвале.

Нил только для вида отнекивался от акции. На самом деле ему было очень интересно, тем более он понимал, что настоящие фокусы этой семейки еще предстоит узнать.

– Ну, здравствуйте, я все организовала, а он трусит! Мне самой интересно тебе все показать. – Доминик двинулась из гостиной, нарочно не выключив телевизор.

– Или твоя подпись, или твои мозги на этом столе.

Это была последняя услышанная Нилом фраза, крестный отец продолжал свое черное дело без них…

– А что, в этих гигантских бочках вы до сих пор храните вино? – почему-то шепотом спросил Нил. Хотя на такой глубине вряд ли кто-нибудь услышал бы их.

– Ну нет, конечно, просто они древние, и разбирать их жалко. Им больше ста лет. Они настолько громадные, что даже ты можешь в любой из них поместиться. А может, и мы вместе. Как это романтично! Я специально придумала показать тебе наш винный погреб. – Доминик обняла Нила, и он почувствовал, что под тонким платьем никакой другой одежды не было.

– Только не будем залезать в бочку, а то тут сине-море-океян близко…

Стоны и охи молодой женщины поглотили низкие своды.

– Хотя, если ты думаешь, что здесь нет вина, то ошибаешься. – Поправив платье, Доминик увлекла его вглубь помещения, где на специально под вино сколоченных стеллажах пылились бутылки. – Выбирай любую, когда еще представится такой случай, надо это отметить!

Нил прошел еще дальше и в торце наткнулся на дверь.

– А это что, потайной ход, чтобы спасать любовников от грозного мужа?

– Да нет, конечно, это все его штучки. Он уже простым сейфам не доверяет. У швейцарского банка нет таких наворотов, я уверена. Представь, он в шахте старинного лифта придумал сделать сейф, который катается туда-сюда, а на случай воров срабатывает такая система, что сейф спускается только вниз, а вместо него там, наверху, появляется обычный бар. Но я бы не решилась дегустировать из этого бара напитки. Ну скажи, нормальный человек будет такое придумывать? И так все открывается через пульт, которым никто кроме него не может воспользоваться, потому что надо знать код. Он начитался фантастических романов и захотел создать вокруг себя таинственную обстановку. Ох, как это мне все надоело, особенно восторгаться все новым и новым изощренным и никому не нужным придумкам. Ну, что ты не открыл вино? Или сначала мы продолжим?

– А здесь совсем не так холодно, но вино все-таки мы пить будем. – Нил ловко открыл бутыль и приложился первым. Доминик лежала на деревянном коробе, и Нил поймал себя на дурацкой мысли, что нечто подобное он видел в Эрмитаже, в зале гробниц. – Ну, вставай, а то я один буду праздновать. Да и пора нам, наверное, уже совсем ночь.

– Мне было хорошо с тобой, как жаль, что нельзя одновременно жить несколькими жизнями. Я бы не отпустила тебя от себя. Но если мы хоть иногда будем вместе, для меня это будет счастьем, и я никогда не спрошу тебя, любишь ли ты меня, потому что это не имеет никакого значения. Просто ты мужчина, а я женщина, и между нами блаженство.

– Доминик, ты прекрасная женщина и сама понимаешь, что даешь мне больше, чем я тебе. Ты истинная жрица, женщины обычно забирают мою энергию, а ты отдаешь… Да, а где обещанное привидение? Может, он подглядывал за нами, так это нехорошо и надо его проучить. – Нил шутливо стал оглядываться по сторонам.

– Только не надо смеяться над ним, а то оно обидится и чего-нибудь натворит, а раз мы его не встретили, значит, у него хорошее настроение и мы его не потревожили.

Автоматические ворота привычно щелкнули за спиной, и тут же включился низкий звук, исходивший неизвестно откуда. Весь путь до дома его не покидало чувство, что кто-то невидимый идет рядом, то обгоняя его, то преследуя. «Наверное, оно решило прогуляться перед сном», – подумал Нил, но зашагал быстрее, хотя в привидения никогда не верил.

– Солидняк, – неожиданно для самого себя произнес джентльмен вслух и хихикнул, ребячески тряхнув головой. Загорелась и зазуммерила кнопка селектора. Джентльмен опустил тяжелую холеную руку на обратную связь. В мрачноватой просторной комнате, убранной массивной темного дерева мебелью и золочеными переплетами книг по стеллажам, раздался чопорный голос мисс Рокуэлл.

– Пятьдесят третий канал, ваша светлость. Информация, ваша светлость.

– Спасибо, Магги. – Он взял пульт, в комнате сразу повеселело от голосов и лиц, мелькающих на плоском экране, встроенном в стену напротив.

– Проституция далеко не всегда была делом прибыльным и в наши дни особенно опасна как для самих представительниц древнейшей профессии, так и для всего общества в целом. Многие полагают, что это своего рода раковая опухоль, способная уничтожить человечество в связи с непредсказуемостью распространения вируса, – с натянутой улыбкой американского летчика весело щебетала очаровательная Айрин Грейвс в «Репортаже с улицы».

Джентльмен откинулся в кресле, снова подтянулся к столу, взял в руки керамическую статуэтку «Богини-матери» и, поглаживая ее толстый животик с выпученным пупком, стал поудобнее устраиваться. Вдруг весь напрягся, услышав низкий грудной голос интервьюэнтки.

– В профессиональной сфере непредсказуемости быть не может. – Таня Дарлинг сидела на скамеечке у стриженого газона под сенью великолепного дуба. Трепетали тронутые ветром листья, играли солнечные зайчики, и глаза красотки светились золотом. – Достаточно упомянуть, что кружка Эсмарха раскупалась на заре появления и позже отнюдь не матронами и домохозяйками, что свидетельствует только о профессиональной необходимости в личной гигиене.

– Да, но вы не можете отрицать, что выбор клиента не всегда гарантирован.

– В любой профессии существует риск. Однако предупрежденный – вооружен. Чем выше организация труда, тем ниже опасность подвергнуть себя и клиента риску.

– Если я вас правильно поняла, проституция должна быть высокоорганизованной сферой услуг населению? – Айрин явно пыталась поддеть Таню.

«Ну-ка?» – хихикнул про себя его светлость в ожидании ответного выпада.

– Это выгодно всему обществу. Любой матери куда спокойней от сознания того, что ее прыщавый отпрыск получит первый опыт с квалифицированной работницей досуга. Что, безусловно, не породит ни психических комплексов, ни физических аномалий. Девушки «Зарины» гарантируют и то и другое.

Его светлость расхохотался, а журналистка резко поменяла тему разговора:

– Но разве это занятие не несет некоторой моральной ущербности самим девушкам?

– Везде возможны издержки производства. – Дарлинг просто издевалась. В рамках корректности она уничтожала множество стереотипов одним только своим аристократизмом.

«Леди», – восхитился его светлость.

Дарлинг тем временем продолжала:

– Все зависит от того, как относиться к себе и своему делу.

– Но ваши девочки получают удовольствие от труда? – пикировала Грейвс.

– Им нравится любить и быть любимыми, а кого любить – право выбора за ними и их партнерами, клиентами «Зарины».

– А случайные бывают?

– Нет. Наша программа увеселительных мероприятий имеет довольно высокий рейтинг в обществе. Из «Зарины» не уходят в разочаровании – это стиль работы с клиентом, которому впоследствии всегда есть куда вернуться.

«Попробуй к такой не вернись», – улыбнулся его светлость.

Телевизионщица смяла беседу в последние общие фразы. Чувствовалась ее крайняя растерянность. Айрин даже сбивчиво пожелала успеха Тане Дарлинг и всем ее нимфам, чем вызвала раскатистый хохот его светлости:

– Удачи вам, Дарлинг!

– Удачи вам, Дарлинг, – повторил вслед за ней его светлость и щелкнул пультом. – Магги, соедините меня с полковником.

– Паундом, ваша светлость? Сию минуту, ваша светлость…

Ожидая ответа, джентльмен в который уже раз пробежал взглядом верхний листок тонкой папочки, раскрытой на его столе.

«Таня Дарлинг, урожд. Татьяна Захаржевская, родилась в гор. Ленинграде, Советский Союз, 5 мая 1956 г. Отец: Захаржевский Всеволод, 1901, биолог, действительный член Академии наук СССР. Мать: Захаржевская Ариадна, 1932, домохозяйка. Другие ближайшие родственники: Захаржевский Никита, 1954, брат; Чернова Анна, 1977, дочь от первого брака, проживает в г. Ленинграде, СССР, с отцом, Павлом Черновым и приемной матерью, Татьяной Лариной.

Закончила Ленинградский университет по специальности „английская филология“.

С 1982 года состоит в браке с гражданином Великобритании Аполло Дарлингом, 1957 г. р., без определенных занятий.

В Соединенном Королевстве проживает с июня 1982 года. С сентября 1982 года является совладелицей и менеджером клуба „Царица Бромли“ (бывш. „Взрослого клуба отдыха тети Поппи“), по адресу: Лондон, NE, Грейс-Стрит… В настоящее время – совладелица и генеральный директор партнерской компании „Зарина“ (Czarina – от русского „царица“) с годовым доходом… объединяющей вышеназванный клуб, прогулочный теплоход „Речная Царица“, массажный салон „Царица Степни“, ночной клуб „Шапка Мономаха“, фитнес-центр „Царица-лань“.

Показатель умственного развития: 218 (очень высокий)

Показатель „Английский язык как иностранный“: 657 (идеал)

Коммуникативный навык: высокий.

Прочие навыки: восточные единоборства (айкидо, дзюдо), фехтование, верховая езда, стрельба (пистолет, винтовка), подводное плавание, французский и итальянский языки, бальные и спортивные танцы, фортепьяно.

Психофизический тип: мезоморфный.

Темперамент: сангвиник.

Предыдущим работодателем использовалась для выполнения конфиденциальных поручений повышенной сложности.

Инициативна, самостоятельна, склонна к нестандартным решениям и риску.

Смертельно опасна в противостоянии».

Последняя фраза была жирно подчеркнута.

Вновь замигала кнопка селектора.

– Паунд слушает, – донеслось из динамика.

– Здравствуйте, полковник. Прошу извинить, что оторвал вас от коллекционного портвейна. Скажите, дружище, вы в ближайшее время в Лондон не собираетесь?

– Вообще-то не собирался, но недолго и собраться. Особенно, если дело того стоит. А оно стоит?

– Дорогой полковник, как же я смогу это понять без вашей приватной консультации? Итак, если нет возражений, в воскресенье вечером в моем клубе.

– Ох, Морвен, Морвен, умеете вы убеждать…

– Умею, – скромно согласился его светлость, уже разъединившись. – Полагаю, дарлинг, теперь дело за вами.

Он подмигнул цветной Таниной фотографии, украшавшей первую страничку досье.

За окном шуршал по листьям вязов дождь.

Театр полон, ложи блещут… Нил в непривычном смокинге поднялся по лестнице, ведя под руку Сесиль. Жена была не-обыкновенно хороша, и Нил, не скрывая восхищения, любовался и гордился ею. Сесиль чувствовала это, и возбуждение не покидало ее ни на минуту. Администратор проводил их в ложу и попросил до конца оперы не беспокоить мадам Баренцеву, потому что она в сильном волнении, и встреча с сыном может повлиять на ее психическое состояние, а это сорвет выступление. В зале было много русских. Их Нил уже научился узнавать сразу, но и парижская элита была в полном составе, что Нил отметил про себя положительно. Сердце сжалось при мысли, что милый Петипа больше никогда не переступит порог этого, столь дорогого ему зала. Нил вспомнил, как Анатоль умел слушать и видеть, именно видеть действо, творимое на сцене, как переживания студента передавались ему самому и он учился чувствовать гениальное и не принимать посредственность. Настроение резко упало.

– Что с тобой? Веди себя прилично, ты же не отвечаешь на приветствия, очнись! – Сесиль прошипела Нилу, улыбаясь при этом направо и налево.

– Извини, дорогая. Я задумался.

Они вошли в ложу, когда увертюра уже была в полном разгаре. Нил соскучился по родному и знакомому с детства театру. Ностальгия захлестнула его с первых звуков. Риголетто он знал наизусть. Сразу бросились в глаза декорации и костюмы, которые давно нуждались в замене, но денег у театра явно не было. Знакомые лица замелькали по сцене. Нилу они показались бесконечно родными, и слезы преступно-сентиментально подступили к глазам.

Мать на сцене он никогда и раньше не воспринимал, как что-то принадлежащее ему, а теперь и вовсе почти не узнал ее, только голос, как наркотик, проник в него полностью, и Нил почувствовал себя ребенком, которого бросили родители. Он вцепился в бархат ложи, и только прикосновение Сесиль привело его в чувство.

– Я не пойду никуда, посижу здесь. – Нил умоляюще посмотрел на жену.

– Это исключено, все хотят с тобой пообщаться. Уже всем известно, что примадонна – твоя мать. Надо, Нил, я понимаю твое состояние, но надо. Ты только улыбайся и больше ничего от тебя не требуется.

Знакомые и незнакомые атаковали их вопросами. Нил привлек всеобщее внимание. Его разглядывали и шептались, когда они с Сесиль вышли в фойе и направились к барной стойке выпить шампанского. Нил все-таки остановил свой выбор на коньяке, который, приятно обжигая горло, немного успокоил нервы. Сесиль общалась со всеми подряд и совсем не обращала на него внимания.

Нил был этому очень рад и даже отошел в сторону, чтобы хоть немного побыть одному.

– Оркестр выше всяких похвал, вы не находите? Даже в Ленинграде они не работают так истово, как за рубежом. А вот костюмы и декорации подряхлели, правда, этого почти никто не замечает. Голос вашей мамы обладает магической силой. Ты ведь тоже немного поешь, как мне помнится, хотя на детях гениев…

Голос за спиной поверг Нила в шок. Он ждал этого, он внутренне был готов к этому, и потому и секунды не потребовалось, чтобы среагировать так, как он давно уже продумал. Но повернулся он слишком резко, и остатки коньяка выплеснулись на костюм Асурова.

– Не надо так нервничать и привлекать внимание. Под крышкой в туалете, во второй кабинке тебя ждет конверт, он прикреплен скотчем. Возьми его, когда будет прием, после окончания спектакля. Я сам тебя найду. – Асуров проговорил все быстро, вытирая салфеткой пиджак. – Ничего страшного, мсье, ваш коньяк как раз под цвет моего костюма, так что пятна будут совсем не заметны.

– Нил, ну ты опять пьешь, ну хоть сегодня сдерживай себя, мама будет расстроена, если ты будешь не в форме. Пошли, там Плисецкая, Нуриев и вообще – столько знаменитостей, интересно же познакомиться!

Сесиль возбужденно тараторила, уводя Нила от бара. Он так ничего и не успел сказать скромно одетому господину, который, устало облокотившись на стойку, потягивал колу и равнодушно оглядывал бурлящий зал фойе.

Нил не стал дожидаться банкета и взял конверт еще в антракте, чутье подсказало ему, что лучше до разговора владеть информацией и выиграть время для принятия решения. Конверт был увесистый, он нашел там мини-фотоаппарат и инструкцию. Текст был написан языком военного предписания; из него Нил понял, что господин Бажан очень интересует наш Комитет и он, агент Дэвид Боуи, обязан проникнуть в его сейф для получения невинной информации о лицах, которые находятся под наблюдением УОТ, но еще не раскрыты, а если доступ будет регулярным, то снимать все документы, особенно с грифом секретности. Передачу столь необходимой инфы, когда она будет на руках, осуществить согласно устному указанию.

Нил положил аппарат в карман, пустой конверт полетел в ведро, а записка, догоревшая в руке, пеплом посыпалась в унитаз.

До конца спектакля Нил думал только о предстоящем разговоре. И совсем не обращал внимания на действие. Понятно стало лишь то, что никак нельзя выдать свое истинное отношение к делу, а значит, в третьем отделении спектакля он должен сыграть главную роль и быть убедителен.

Опера двигалась к своему завершению, и Нил включился, только когда зал взорвался аплодисментами. Мама – а он только в эту минуту увидел ее – улыбнулась ему своей отработанной годами улыбкой, но и это тронуло его так, что глаза предательски заблестели от слез. Она выходила на поклон по центру сцены, руками придерживая плащ, который совершенно скрывал ее фигуру. Цветы летели на авансцену, зал неистовствовал. Мама в одной руке держала цветы, а другой по-прежнему придерживала плащ. На третьем поклоне актер, выходивший с ней, подал ей руку, и ей ничего не оставалось, как принять ее. Плащ распахнулся, и все увидели полную фигуру примадонны, обтянутую в черные лосины. Было очевидно, что это огорчило ее, но вырвать руку и закрыться плащом не было никакой возможности.

Еще подходя к гримерке, Нил услышал крик и рыдания.

– Он опозорил меня, эти интриги сведут меня с ума. Все прекрасно знают, что костюм несовершенен, но плащ специально был задуман, чтобы не пугать зрителя моим старым, толстым телом. Это провал, конец, это катастрофа!

– Глупости, никто ничего не заметил, ты преувеличиваешь, дорогая. А тело у тебя божественное, я-то знаю. Наплевать на все эти интриги. Ты была воистину великолепна! Иди ко мне, любовь моя, кто как не я сможет тебя утешить. И не плачь, надо на приеме выглядеть по высшему классу. Вот, выпей немного шампанского и все пройдет.

Нил стоял под дверью как вкопанный. Асуров, а сомнений не было, это был он, обращался к маме на ты, а такое обращение говорило о многом, вернее обо всем. Он открыл дверь без стука. Асуров стоял к нему спиной, мама сидела в кресле перед зеркалом, а он суетливо гладил ее плечи.

– Нилушка! Как я соскучилась, мальчик мой! – она не встала с кресла и даже не повернулась, а говорила с зеркалом, в котором отразился Нил в полный рост. Асуров, нисколько не смутившись, отошел к столу, уставленному напитками и фруктами. – Целуй меня быстрее, мне надо срочно снять грим, скоро прием, а я вся разобранная. Ты видел, как он на поклоне специально взял мою руку, чтобы распахнулся этот дурацкий плащ!

– Нет, мама, я ничего не заметил, и уверен, что все остальные тоже, ты как всегда драматизируешь.

– О! Какой ты милый, мои любимые желтые розы, ты не забыл, умничка. А где Сесиль? Ах да, я сама велела пустить только самых близких.

Нил резко повернулся и в упор посмотрел на Асурова, но тот по-свойски разливал по хрустальным бокалам шампанское, и только мерзкая улыбка выдавала его полное понимание сцены.

– За встречу матери с сыном после долгой разлуки! – Он подошел к ним с подносом, на котором стояли три бокала.

– Я не пью шампанского. – Нил подошел к столу и плеснул в стакан виски. – За встречу и премьеру в Париже, о которой ты так долго мечтала, ма!

Все выпили.

– О, Нил, я же вас не представила! Знакомься – это мой друг, Константин Сергеевич. Даже больше, чем друг, но для чужих это секрет пока, хотя в этой театральной помойке секретов не бывает. Ты не представляешь, я в последнюю минуту узнала, что место отдают мне, поэтому не смогла предупредить о приезде. Постоянная грызня и интриги вконец измучили мои нервы. Только благодаря Костеньке утвердили меня. Он так много сделал для меня, так много, поэтому прошу не ссориться и обязательно, обязательно подружиться.

А Константин Сергеевич по-настоящему заботится обо мне. Все время интересовался, как ты, как Сесиль, ведь больше мне не с кем поделиться. Кругом только черная зависть, и только. Мы даже все твои письма вместе перечитывали, я стала такая сентиментальная последние годы. Надеюсь, вы подружитесь, а сейчас все вон, мне надо исключительно выглядеть. Париж не прощает старых примадонн.

– Дорогая, не называй себя так, ты сегодня просто обворожительна, ну, мы уходим, я зайду через полчаса. А пока мы с Нилом прогуляемся поблизости.

– Зря вы с матерью игру затеяли, или для вас все средства хороши? Все-таки должен быть предел цинизму.

Они присели в «чайном салоне», где цены зашкаливали даже для продвинутых иностранцев, и потому народу почти не было.

– Не буду оправдываться, я всего лишь курирую гастроли от горкома партии.

По пути домой Нил был подавлен и молчалив. Сесиль, наоборот, пребывала в состоянии крайнего возбуждения – спектакль, встречи с известными личностями, бесконечные комплименты мужчин.

– Скорее надо домой, я так соскучилась по тебе! Мама у тебя просто прелесть, а друг ее, как там его зовут, вылетело из головы, мне не очень понравился. Он какой-то склизкий, все время приставал ко мне с расспросами про наши отношения. Ну какое ему, собственно говоря, дело до нас! Я еле сдержалась, чтобы не поставить его на место, только мама и остановила. А ты опять был весь вечер вареный. Боюсь, Камбремер тебя превратит в провинциала, поэтому надо чаще выбираться в свет.

– Куда мы едем? Я не понимаю.

Машина уверенно повернула на бульвар Капуцинов.

– А это сюрприз! Для тебя сегодня впечатления не кончились еще. – Сесиль прижалась к нему, и он остро услышал запах ее духов, которые вызвали в нем особое раздражение.

– Жаль, что не кончились, а лучше бы они и не начинались.

Нил немного отстранился от нее и достал припасенную с банкета стограммовую бутылочку русской водки. Отвинчивая маленькую пробку, он с особой ненавистью прочитал с детства знакомое название.

Он не успел не то что допить, а и хлебнуть толком – голубой «рено» Сесиль остановился возле углового дома, каких в Париже великое множество. Семь этажей, кариатиды, башенки на крыше, в общем – классическая буржуазная эклектика рубежа веков.

– Приехали, – с улыбкой сказала Сесиль.

– Куда это, интересно знать, – пробурчал Нил, пряча бутылочку во внутренний карман. – Устал я для гостей.

– Мы не в гости.

Сесиль подошла к подъезду, набрала цифры на сверкающем кодовом замке, раскрыла дверь, и Нилу ничего не оставалось, как войти вместе с ней.

В крохотном фойе было темно и душно.

– Сейчас, сейчас, – бормотала Сесиль. – Кажется, слева… Я сама еще не вполне освоилась…

Она нащупала на стене кнопку, и фойе осветилось тусклым, далеким светом единственной лампочки.

Нил увидел, что стоит впритык к двери, чернота которой разнообразилась лишь блестящим кругляшком врезного замка.

Сесиль раскрыла сумочку, принялась сосредоточенно рыться.

– Ура! – сказала она наконец и показала мужу маленький кривой ключик.

В этот момент погас свет.

– Ой! – сказала Сесиль в темноте. —

Я, кажется, ключ обронила.

Пока искали, лампочка потухла вновь.

– Замри! А то об тебя стукнусь… Черт! – Судя по звуку, Сесиль все же стукнулась. Но не об него. – Автоматическое отключение срабатывает слишком быстро. Завтра же поговорю об этом с управляющим.

В конце концов ключ был найден, черная дверь отперта.

За ней оказалась лестница – узкая и крутая, почти винтовая, и тоже весьма хреново освещенная.

– Нам на седьмой! – бодро прощебетала Сесиль.

Бодрость показалась Нилу напускной.

– Где тут лифт?

– В соседнем доме, – неуверенно пошутила Сесиль.

– Ты как хочешь, а я никуда не пойду! – Нил сел на ступеньку. – Какого черта мы там забыли?

– Черт здесь совсем ни при чем! – Сесиль топнула ножкой. – Там наша квартира, наша, понимаешь?! Пока ты прохлаждался в замке моих родителей, я нашла нам квартиру. Очень миленькую, и всего за три тысячи франков в месяц…

Нил тихо присвистнул. Три тысячи. Если роскошный пентхаус тети Соланж обходился им в тысячу двести, то что же тогда здесь, под крышей? Эрмитаж? Тадж-Махал?

– Ты обалдеешь, – словно услышав его мысли, пообещала Сесиль.

Через десять минут мучительного подъема, многократных поисков выключателей во внезапно обрушивающейся темноте и трехминутного ожидания на крошечной площадке седьмого, последнего этажа, пока Сесиль в очередной раз искала ключи, Нил действительно обалдел.

Размерами и формой прихожая напоминала телефонную будку, совместно спроектированную Босхом, Дали и Павлом Филоновым – штук тринадцать углов, восьмиуровневый потолок. Кроме низенькой, как вход ко Гробу Господню в Иерусалиме, дверцы, должно быть, в ванную, дверей не было, да их и некуда было бы всунуть, поскольку свободного пространства даже в пустой прихожей было метра полтора, не больше. Поэтому Нил сразу увидел и кухоньку, какая не приснилась бы и главному архитектору блочных «хрущоб», и гостиную, геометрически представляющую собой усеченную шестигранную пирамиду, и спаленку, ностальгически напомнившую ему «щель» в коктебельском доме Марии Николаевны Басаргиной.

Справедливости ради следовало отметить, что все было чистенькое, новенькое, исправно вылизанное.

– Ноги вытирай! – не преминула напомнить Сесиль, сама уже бочком просочившаяся в гостиную.

– И за это – три тысячи франков! – Нил не знал, что и думать.

– Да, милый, представляешь, как нам повезло! – жизнерадостно отозвалась Сесиль.

– Мда-а…

– Что? Я не слышу… – Сесиль показалась в проеме гостиной. – Что ты сказал? Тебе нравится?

– Ну… Тесновато, ты не находишь?

– Зато свое. Да еще и в отреставрированном доме, с горячей водой и телефоном!

– У тети Соланж все это было. И многое другое. Кстати, она вроде не планировала возвращаться на рю Кюстин в ближайшее время…

Сесиль закатила глаза.

– Ты сошел с ума! Это же Фобур-Сент-Оноре! Ты не понимаешь, что это значит для парижанина – жить в Фобур!

– Теперь буду понимать. – Нил обнял всхлипывающую Сесиль за плечи, прижал к груди. – Ну, успокойся, успокойся же, я не то сказал. Квартирка очень миленькая, уютная, и ты молодец…

– Ты бы хоть посмотрел хорошенько, прежде чем ругаться… – сквозь слезы пролепетала Сесиль.

Первое, что он увидел, войдя в гостиную, был портрет Тани Захаржевской. Он стоял на полу среди вещей, перевезенных от тети Соланж. «Так, ну раз уж ты переехала, значит, и мне надо перебираться», – подумал Нил, и в который раз ему показалось, что на ее нарисованном лице промелькнула коварная усмешка…

– Наверное, наши родители правы, и нам пора подумать о ребенке. Мама тоже говорила со мной сегодня. Правда, я не представляю, как будет с моей наукой.

С одной стороны, я была бы не против, вот если бы все произошло случайно, то тогда, конечно же, мы бы оставили его…

Сесиль плескалась в душе и, как обычно, совсем не требовалось ей отвечать. Нил оперативно нашел на кухоньке бутылку вина и, выпив половину, успел провалиться в тяжелый сон.

Этой ночью подушка Сесиль была мокрой от слез, как никогда. Нила разбудили ее рыдания, он действительно почувствовал себя полным негодяем и эгоистом. После успокоительной беседы он потащился в душ, где, пошарив в аптечке, нашел пару презервативов, чем снискал горячее одобрение Сесиль. Случайности были не в ее характере.

Телефон зазвонил, как бешеный, Нил снял трубку и услышал голос Доминик.

– Нил, не удивляйся, я потом расскажу, как я узнала твой номер. Пожалуйста, приезжай поскорее. У меня большие проблемы. Только ты можешь мне помочь. И еще, если можешь достань денег, хотя бы пару тысяч франков, я тебе потом все объясню.

– Но я без гроша, все деньги у Сесиль…

– Не надо Сесиль… Базиль Вальме, вот у кого можно одолжиться без лишних вопросов.

Нил не нашел, чем побриться, и тихо, чтобы не разбудить жену, стал обуваться. Кроме смокинга, в котором он приехал накануне, надеть было нечего, но в голосе Доминик слышалась такая тревога, что, наплевав на неуместность такого наряда, Нил заспешил на помощь.

Он не стал греметь замками, а лишь тихонько прикрыл за собой дверь. Сомнительно, чтобы какой-нибудь вор без предварительной серьезной наводки взял себе за труд преодолеть все препоны внизу, а потом еще семь этажей пешедралом. Только в фойе Нил сообразил, что так и не предупредил жену, куда столь спешно направился.

Ну ничего, позвонит из Камбремера…

За окном автобуса мелькали знакомые окрестности. Наконец-то можно спокойно обдумать сложившуюся ситуацию. Деньги Базиль действительно дал без вопросов. Правда, попросил расписку, и Нил, забывшись, начал писать по-русски, но к этому доктор не стал привязываться, хотя и не знал русского. Даже пошутил, что главное в расписке – это автограф и сумма. Нилу в какой-то момент показалось, что Вальме был как-то особенно рад оказать услугу Нилу. Голова шла кругом, все предполагаемые пути выхода не удовлетворяли Нила, и чем сложнее он выстраивал план действий, тем быстрее понимал, что победить Асурова нет никакой возможности. А когда Нил представил себе мать в объятиях этого мерзкого жука, глаза от ненависти и отвращения из синих сделались черными.

Да, расслабился на полную катушку. Жена, любовница, хорошее вино, приятная компания… все это, казалось еще вчера, будет вечно, ан нет, вот и счет принесли, и платить придется. Пора просыпаться…

Нил вспомнил, что Доминик была не на шутку встревожена, значит, и здесь будут проблемы. Он позвонил сразу, как вошел в дом, и услышал только одно:

– Я приеду.

Нил успел переодеться и припрятать камеру, когда влетела Доминик.

– Ну, что стряслось, давай все по порядку и без истерик.

Нил поцеловал ее, но она как-то резко отстранилась.

– Сесиль всегда выбирает холодные духи. – Доминик мгновенно услышала еще несмытый запах.

– Ладно, ты за этим меня позвала или что-то более существенное тебя волнует?

И как ты, разведчица, меня отыскала?

– Даже не знаю с чего начать. Это старая банальная история… Короче, вчера, когда я выехала за покупками в город, я встретила одного человека, старого знакомого. Мы давно не виделись… В общем, я познакомилась с ним летом шестьдесят восьмого. Не знаю, что тебе, русскому, скажет эта дата, но ни один француз никогда не забудет этот жаркий год. Жаркий в политическом смысле. Демонстрации, баррикады, революционные комитеты, стычки с полицией. Молодежь вдруг захотела немедленной революции. Не только экстремисты, но вообще вся молодежь, особенно студенты. А я как раз училась в Сорбонне, на историческом…

– Понятно. Как говорят у нас в России – башню снесло.

– Вот именно. Я вся отдалась борьбе, без остатка.

– Не оставалось времени даже на мужчин? Ого!

– Не иронизируй, это было давно. Днем стояла в пикетах, распространяла листовки, ночью эти листовки печатала, изучала Маркса, Троцкого, Мао… Я тогда жила в Баньо, это хоть и за чертой Парижа, но от университетского городка недалеко.

Нил кивнул.

– Пара остановок от парка Монсури.

Я знаю, регулярно ездил в Коммерческую школу мимо этого твоего Баньо.

– У меня там был домик, оставшийся от родителей. В подвале я устроила подпольную типографию, иногда прятала товарищей, за которыми охотились флики. То есть полиция.

– Спасибо, я знаю, что такое «флики».

– Да. Так вот однажды мне привели его, ну, того человека. Люка, председатель нашего комитета, сказал, что Маню, так его звали, «завалил свинью», то есть убил полицейского во время беспорядков, и его нужно приютить на несколько недель, пока все не поутихнет. Он, этот Маню, был такой заросший, грязный, вонючий, такой восхитительно вульгарный – настоящий революционер-пролетарий, герой из низов, с которыми мы так рвались слиться в едином революционном порыве. В первую же ночь он напился до невменяемости и изнасиловал меня – грубо, скотски… Потом потребовал денег и выпивки. И так продолжалось полтора месяца, пока все мои сбережения не подошли к концу.

Я теряла голову, как же быть дальше, но Маню все решил за меня. Однажды утром он сбежал, прихватив мамину шкатулку с драгоценностями, а через день нагрянула полиция… В участке мне показали фотографию Маню и разъяснили, что никакой он не революционер, а потомственный уголовник, несколько раз сидел за кражи, и убил он вовсе не полицейского, а такого же, как он, подонка – в пьяной драке, бутылкой по голове. А потом сбежал и заморочил голову Люка и всему нашему комитету. После допроса меня отпустили и даже довезли до дому, я была в слезах, в истерике, сама не своя… Но самое ужасное я узнала несколько дней спустя – я беременна. Само собой, пришлось сделать аборт, не рожать же от такого выродка, только все прошло неудачно, и у меня не может быть детей. Потом, когда в моей жизни появился Алекс, старинный друг отца, я так и не смогла рассказать ему все, и в моем бесплодии он поначалу винил самого себя, а потом и вовсе смирился с мыслью, что детей у нас не будет… Прошло десять лет, и вот опять явился этот негодяй. Он откуда-то все пронюхал. Мне пришлось дать ему денег, чтобы все замять. Он потом несколько раз еще приезжал, и я опять давала деньги. А вчера он заявил, что нуждается в крупной сумме, якобы он кому-то должен, и его жизнь в опасности. Но я точно знаю, что он просто наркоман, и деньги нужны исключительно на героин. Алекс не подпускает меня к деньгам, потому что сам выполняет все мои желания, а незначительные суммы на мелочи никак не покроют то, что он от меня требует. Я в отчаянии.

– Так ты лучше откройся мужу. Дело-то прошлое.

– Ах, я не могу, не могу. Милый Алекс так любит детей, он так убивался, что у нас их нет. Правда убьет его, он не выдержит, а этому мерзавцу терять нечего, на сей раз он не пощадит меня.

Доминик вытянула сигарету из пачки Нила и нервно закурила. Нил заметил, что пальцы ее дрожат, и вся она как-то вмиг постарела, утратив обычную привлекательность.

– Как он выглядит, этот твой Маню, и где он остановился?

– Выглядит как дегенерат, настоящее животное, ты ни с кем его не спутаешь, а остановился он в мотеле, там, недалеко от заправочной станции. Нил, ты достал денег? Я отвезу ему побыстрее и, надеюсь, он отстанет на время, а там видно будет.

– Да, деньги я привез. Ты сейчас же поедешь домой и не будешь носа высовывать, пока я не скажу. И будешь слушаться меня, не задавая лишних вопросов. Я сам разберусь с этим проходимцем, уверен, что он не откажется от моего предложения немедленно уехать подальше от Камбремера и не беспокоить тебя впредь.

– Нет, Нил, это исключено. Ты не представляешь, что это за человек. Он убьет тебя или подговорит своих дружков. Он же убийца, он способен на все! Ты не знаешь, но, отсидев срок за то убийство, признанное непредумышленным, он совершил еще одно, его взяли, но следствие провалилось за недоказанностью.

– У тебя нет выбора. Я просто не дам тебе денег. А сейчас быстро домой, еще не хватало, чтобы тебя нашли у меня. Тебе проблем мало? – Нил обнял ее за плечи и подтолкнул к выходу. – Вечером я позвоню, а завтра буду у вас ужинать, если, конечно, ты меня приглашаешь.

Доминик собралась возразить, но, наткнувшись на твердый взгляд Нила, осеклась.

Ее автомобиль тихо отъехал в сторону замка Бажанов.

– Следствие провалилось за недоказанностью. – Нил повторил эту фразу про себя, и первый раз почувствовал, что решение его проблем где-то совсем рядом. Надо только спокойно ждать и анализировать каждый шаг. Ошибиться уже нельзя.

Маню он узнал сразу, Доминик, хоть и не вполне конкретно, но совершенно точно описала его внешность. Он сидел в баре перед заваленной окурками пепельницей и глушил перно, причем занимался этим явно не один час. В его движениях чувствовалась крайняя раздражительность, характерная для наркозависимого. Похоже, дозу он давно не получал, и нервы были на пределе. Группы поддержки рядом не наблюдалось, а сам он был, по сравнению с Нилом, в категории легковеса. Маленький рост свидетельствовал о больших амбициях, а лицо выдавало пьяное зачатие. Типичный Шариков. Нил понял, что придется потрудиться, но преимущества были на его стороне. Поприветствовав знакомого бармена, Нил расположился со стаканом вина за соседним столиком, так, чтобы получше разглядеть Маню.

Две девушки и парень бурно обсуждали итоги спортивного состязания и громко смеялись остротам, которые то и дело подбрасывал им дружок. Маню несколько раз злобно поворачивался в их сторону, но ребята не обращали на него ни малейшего внимания. Наконец, он не выдержал:

– Разоржались, кобылины, нормальному человеку спокойно не выпить. Душить таких надо!

Маню продекламировал это на удивление громко и властно. Девушки замолчали в растерянности.

– Эй, там, потише, а то рот зашью, и пить не придется. А если покоя захотел, так это ты не туда зашел, мужик, тебе прямиком на кладбище надо, там абсолютное спокойствие.

Девчонки опять загоготали, поддерживая парня.

Маню резко вскочил и с ловкостью макаки прыгнул прямо на парня. Несмотря на то, что юноша среагировал не сразу и пропустил один удар, который совсем не огорчил его, Маню пролетел по воздуху и грохнулся в проход между столиками. Парень был в прекрасной спортивной форме, чего о Маню никак нельзя было сказать.

Бармен уже спешил успокаивать драчунов, но Нил опередил его. Он подошел и помог Маню подняться.

– Пошли, не ввязывайся, ну их. Здесь есть неплохой подвальчик, там клево расслабишься, а этот молочный буфет пусть киснет без нас.

Нил решительно вывел Маню, тем самым не дав девчонкам услышать премерзкие ругательства в их адрес…

– Ты настоящий друг, и я тебя полюбил. Ты не воняешь этим богатейским запахом падали. Да, да, падали, они все стервятники, от них несет дерьмом! Все скрывают, как нажили свои грязные деньги. Сначала они провоцируют честных людей на преступление, а потом забирают все, подставив наивных под закон.

А они всегда чистенькие. Надоело, хватит им жировать. Я не уступлю этой подстилке ни сантима. Все, все притащит до последней монеты! – Очередная порция джина окончательно развязала Маню язык. – Нет, ты представь, она мне заявила, что от таких, как я, нельзя иметь детей! От меня только дауны могут родиться! Генетика у меня попорченная. Сама она даун гребаный. Бог ее покарает, это хуже, чем убийство. Ну, мне бы отдала парня, я бы его воспитал человеком. Точно должен был быть парень, я чувствую. Суки они все… Вот у тебя есть сын?

Нил покачал головой.

– Вот, значит, ты меня понимаешь, что значит не иметь сына. Нормальный мужик должен иметь сына, или он говно. Понимаешь, это она меня превратила в дерьмо, может, я бы и на иглу не сел, если бы не она. Но ничего, ничего, до золотого укола еще время есть, я успею с ней посчитаться. Года два еще протяну, а потом плевать.

– Она что, богатая? – Нил принял решение, осталось только отыграть все четко.

– Да, я тебе все расскажу, ты парень, что надо, хоть и не француз, да мне плевать на это. У нее тут замочек, у нее и муженька ейного. Бажаны они, известные личности, но вот запечатались, как консервы. К ним не вдруг ход найдешь. Деньги-то все у старика, она у него на полном содержании. Вот бы потрясти его, да никак. Сигнализация, как в Лувре, значит, точно добра много. Может, я смогу с иглы спрыгнуть, говорят в Штатах лечат, но бабок кучу надо…

А-алонз анфан де ля патри-и-и… – вдруг запел Маню, громко, мерзко и совсем не музыкально.

Нил дернул его за рукав.

– Я знаком с Александром Бажаном и его женой. Ты прав, охрана дома у него серьезная.

Песня сразу оборвалась.

– Ты знаешь этих гадов? Может, ты у них в доме был? Или ты тоже из их компании? Вот влип-то я…

– Нет, я не из их компании, так, знакомы по-соседски, не более того.

– Ты ее тоже успел трахнуть? Она всем подряд готова услуги оказывать, а еще высшее общество, да ее место на Пигаль! Слушай, давай вместе тряханем осиное гнездо. У меня опыт есть, а ты, я вижу, мужик не глупый, так что все будет лады.

Маню загорелся своей идеей и совсем не заметил тяжелый взгляд Нила.

– Не спеши, надо все обдумать, а то наломаешь дров… – Нил с трудом сдерживал себя. Он еле подавил в себе желание размазать негодяя по стенке.

– Да, ты не мог бы меня выручить небольшой суммой, дружище? Я быстро тебе верну, скоро будет товар, и я с тобой рассчитаюсь. – Маню скорчил премерзкую улыбку, подобострастно наклонившись к Нилу через стол.

– Пожалуй, я смогу выручить тебя, только с условием не предпринимать ничего без меня.

– Вот это разговор! Я же не чмо какое-то, сказал – значит, все, и точка. Может, еще по стаканчику?

– Пора, пожалуй, встретимся завтра. Приходи часам к девяти сюда же.

Нил поднялся и положил на стол деньги. Как-то само собой получилось, что руку на прощание он не подал и, не оборачиваясь, вышел на улицу…

– Привет, Нил Столпник! Вот уж не ожидал тебя увидеть в такой французской глухомани. – Громадный бородатый мужчина заслонил собой весь проход в табачную лавку.

– О! Кого я вижу, Илья Пророк! – Нил сразу узнал старого приятеля по универу. – Это у Мани глухо? У нашей, французской Мани глухо не бывает. Какими судьбами?

– Да вот, подфартило на халяву приехать, послать было некого, а я вовремя подвернулся в нужном месте.

– Пошли ко мне, время-то у тебя есть? – Нил как-то неуверенно пригласил Илью, еще до конца не веря в такую удивительную встречу.

– Время московское, а оно всегда есть, было и будет. Быстро ты оторвался. Далеко твоя лачуга? А то я безлошадный, находился сегодня, аж ног не чую.

Илья даже по сравнению с Нилом смотрелся великаном.

– Рядом, здесь все рядом…

– Ничего себе хрущовку оторвал! Здесь может разместиться Дворец пионеров.

– Проходи, располагайся… Я сейчас по-быстрому что-нибудь приготовлю.

Нил скрылся, вероятно, на кухню, а Илья, подобрав себе кресло, на его взгляд, покрепче, долгожданно протянул замученные ноги.

– Нил, я не пью, только сок или минералку, если можно.

– Да, все в порядке, я сейчас прине-су. – Нил вошел с подносом, ломившимся от снеди. – Ну, есть-то ты точно ешь. – И поставил его на стол перед гостем. – Давай, не стесняйся. Ты будешь есть, а я пить вино, а попутно будем разбираться, что ты натворил.

– Ты о чем, Нил? Прямо наезд какой-то, что-то я не понимаю твоего тона, – совершенно искренне отозвался Илья.

– Уж кто-кто, а ты точно понимаешь, про что будем говорить. Я никак не ожидал от тебя такой подставы. Часто задавал себе вопрос, зачем ты это делаешь и почему я стал твоей литературной жертвой. Ладно я, а все остальные, особенно Танька. Ты уже сотворил три романа, и я чувствую, что это далеко не конец. И еще, каким таким невероятным образом тебе стали известны подробности моей жизни, которые были известны только мне? Ты что – маг, чародей? Калиостро? Были моменты, когда я хотел все бросить, приехать и набить тебе морду.

Илья как-то по особенному удивленно посмотрел на Нила. Последняя фраза его немало удивила. Еще ни разу после школы никто и не помышлял набить ему морду, потому что до морды той надо было еще допрыгнуть, а проделать это вряд ли кто-нибудь смог бы.

– Нил, так все же правда, – грустно ответил Илья.

Начало разговора никак не походило на застольную беседу, а проголодался он сильно. Но все-таки, отбросив неловкость, начал трапезу.

– Правду пишут в «Правде», а нетленные книги сочиняют. И почему ты из меня сделал какого-то мягкотелого совка-мясоеда? Я другой, совершенно другой, ты форму только создал, а содержание забыл! Ты обязан все изменить!

– Я ничего менять не буду. Это исключено… Это персиковый? – Он наполнил стакан и смачно выпил почти до дна. – Ты сам все поменять можешь, только сам…

Солнце уже не светило в окно, а значит полдень был в самом разгаре.

– Господи, ну надо такому присниться! Какие романы, какой Илья Пророк? В жизни-то он совсем не Илья… – Нил накинул халат и поплелся в душ. – Вроде не мешал вчера ничего. Старею, что ли…

Холодные струи привели его в хорошее настроение. Включив музыку, он направился на кухню варить кофе. На столе стояли два стакана – один из двух хранил остатки сока, персикового, который он никогда не пил, даже в детстве…

– Я завтра приеду, никуда не уходи.

У меня новости, но пока я ничего тебе не расскажу. Жди. Позвони Бажанам, мы пойдем вечером в ресторан. Закажи столик в «Де ля Форж»… Нет, лучше позвони в Ульгат, в «1900», кутить так кутить. Все, целую.

Сесиль проговорила все быстро, возбужденно и не оставила секунды на вопросы. Нил положил трубку, но предчувствие чего-то неотвратимого прочно поселилось в нем. Надо что-то делать, делать, делать… По дороге в бар, где его ждал Маню, Нил принял окончательное решение.

– Привет! – Маню уже орошал свои внутренние органы, подливая из бутылки в еще не допитый стакан.

– Вот пьешь ты зря. С такой загрузкой у нас может все сорваться.

– Да не дуди, шеф, все будет лучше, чем в Чикаго. Лучше выкладывай, что делать.

– Значит так. У них всюду емкостная сигнализация, только на комаров не реагирует, поэтому, главное – это освободить путь к объекту. Сейф находится в кабинете у старика, туда вход через гостиную. Для начала ты сейчас поедешь на ферму, что в стороне от ангаров, в южном направлении, там нужно словить псину, покрупнее. Ее в машину и сюда. Там они свободно бегают, прикормленные туристами, так что особых проблем не ожидается. Вот деньги, купи поводок и прикормку. Потом из машины его не выпускай. После позвонишь мне, я скажу, что дальше делать. Главное, пока не пей, а то все сорвешь. А сигнализацию я возьму на себя. Подробности после.

– А деньги? Ты же обещал…

– Сначала привези песика, потом получишь.

Нил поднялся и направился к выходу. Народу было много, и никто не обратил на него внимания, все были заняты своими тарелками.

Вечером он сам позвонил Доминик и, получив приглашение, поспешил на ужин и очередную партию в шахматы.

Александр был в хорошем расположении духа. За ужином вспоминал Вьетнам и азиатскую кухню, к которой так и не привык. Доминик тревожно поглядывала на Нила, а он был как никогда любезен и весел, давая понять ей, что проблемы решаются и тревожиться не стоит. Нил передал приглашение на ужин, Алекс при этом оживился и разразился теплыми воспоминаниями о Сесиль. Доминик, напротив, еле сдерживала нахлынувшее раздражение. Приезд Сесиль не сулил ей ничего хорошего, а главное, Нил уже не придет, как прежде, не говоря уж о большем.

Потом они перешли в кабинет. Но поиграть в шахматы не дала Доминик.

– Нет, сегодня будем играть в карты. Мне надоело сидеть одной. Ваш коллективный эгоизм не знает границ. Спусти лампу, я плохо вижу, а очки просто терпеть не могу. Женщина в очках – уже не женщина. Даже если я ослепну, все равно носить очки никогда не буду. Ну как можно, например, целоваться в очках? Я просто не представляю. Я уж не говорю про ласки и нежности. Все равно что в противогазе…

– Солнышко, я тебя буду любить даже в скафандре космонавта. А свет сейчас опустим. Жаль, конечно, что шахматы отменяются, но подчиняться беззащитной силе очаровательной жены для меня не меньшее удовольствие.

Бажан взял пульт со стола, и великолепный светильник в виде стрекозы стал медленно спускаться над столом, пока не осветил его всего мягким светом. Нил не смог сдержать восторга по этому поводу.

– Это не простой светильник, а уникальная работа начала века. Чистый модерн, а стекла на крыльях сохранились еще с тех времен. Немного пришлось внедриться в тело самой стрекозы, чтобы светильник был подвижен, но мой друг, большой мастер на всякие выдумки, ювелирно все проделал, это не просто светильник, а настоящее произведение искусства. Многие музеи согласились бы принять такое чудо в свою коллекцию. Вот, взгляните, внутри крыльев легко заметны золотистые прожилки, это действительно золотые нити, свет, проходящий через крылья, творит настоящее чудо. Кажется, что стрекоза живая и вот-вот полетит.

Рассказывая о предметах старины из своей коллекции, полковник забывал обо всем. Так и теперь, увлекшись, он положил пульт на стол, и Нил краем глаза успел просмотреть это секретное устройство.

– Я просто поражен, Алекс, как все у вас удобно организовано. В скором будущем каждый сможет организовать свою жизнь так, что все в домах, как в фантастическом романе, будет само открываться, закрываться, и человеку совсем не придется шевелиться.

– Вот-вот, наступит эра ожирения и пассивности, глядишь, и размножаться придумают как-нибудь без полового акта. Прогресс, по-моему, одно создает, а другое уничтожает, и часто очень нужное и важное для людей пропадает навсегда.

Препротивный пекинес по-хозяйски улегся на колени Доминик и она вся напряглась, чтобы не нарушить его отход ко сну, а спать на коленях хозяйки было его любимым делом.

– Да, но, дорогая, ты же пользуешься достижениями этого прогресса и со временем даже не замечаешь, как твоя жизнь облегчилась и появилось много свободного времени для творчества, например, да, для чего угодно.

– Меня, может быть, устраивает совсем другая жизнь. Я хочу сама открывать и закрывать двери, окна и занавеси на окнах, а не жать на кнопки, как в космическом корабле. И не держать в голове все инструкции. Это все только кажется, что эти штучки облегчают жизнь, они, наоборот, делают ее пустой и безжизненной. Так вы дойдете до того, что придумаете механических собак и кошек. – Доминик подняла с колен свою собачку ненаглядную и прижалась губами к лохматой мордочке.

– Давай не будем спорить, Нилу совсем не интересно выслушивать наши пререкания, когда уже пора пить портвейн и раздавать карты.

Алекс опять нажал на пульт, и в инкрустированном столе появилась ниша, из которой он достал небольшую шкатулку. Карты, которые он извлек из нее, были изящные, с замысловатым рисунком на рубашках. Игра началась…

Звонок телефона всегда заставлял Нила вздрагивать, в Шато Дерьян он звучал как-то особенно громко.

– Достал я псину, но боюсь, она великовата для нашего дела. Выходи, я рядом припарковался, познакомишься.

Нил поспешил к машине.

Пес был на редкость смирным, и было видно, что к автомобилям он привык, и его ничего не тревожит.

– Ты что, ему дозу дал?

Нил пошутил неудачно: Маню в ответ издал глухой злобный звук.

– Говори, что делать, а главное, дай денег, меня ломать начнет скоро. Я отъеду ненадолго.

– Завтра вечером в доме никого не будет, все вернутся не раньше полуночи. Дом под контролем Жака, он не простой. Из бывших военных и очень силен, так что надо быть с ним особенно осторожным.

– А собака-то зачем нужна?

– Все узнаешь, только не потеряй ее до завтра. Я тебя буду ждать у супермаркета, там есть незаметное кафе, утром около одиннадцати.

Нил протянул Маню три купюры по пятьдесят франков.

– Не боись, мы с ней подружились…

А почему так мало, мы же договорились…

– Вот завтра остальное и получишь, а то загуляешь еще. Все, пока. Мне не звони, жена приезжает завтра.

Машина почти бесшумно тронулась с места и исчезла.

Сесиль приехала не одна. Обнимая жену, Нил увидел выходящего из машины доктора Базиля Вальме. Это неприятно удивило Нила, хотя для предстоящей операции чем больше свидетелей, тем лучше. На том Нил и успокоился. Время двигалось в этот день особенно быстро.

Сесиль никак не хотела говорить, какие особенные новости она привезла, все откладывала на потом. Нила раздражала эта игра в секреты. Но по виду Сесиль было понятно, что произошло что-то важное. Не к лицу мужчине допытываться, поэтому Нил вскоре и вовсе забыл, что у жены был какой-то особый повод для приезда.

Базиль был оживлен и как всегда разговорчив. Доктор нашел Нила в хорошей форме.

– Дорогой друг, вам явно на пользу уединение и перемена обстановки, смотрите только, не привыкайте, а то супругу уведут от вас. Надеюсь, что соседи не давали вам скучать. Эта пара – образец семейной жизни. А полковник Бажан, наверное, вас замучил шахматами. На пару дней я вас с удовольствием заменю. Я как раз собираюсь к ним, хотите, пойдем вместе. Мне надо осмотреть Александра, он опять жалуется на боли в желудке. Хоть гастроэнтерология не совсем по моей части, но что поделать, если из всего нашего сословия он доверяет только мне.

– Я побуду с Сесиль, пожалуй, а вечером мы встречаемся в ресторане. Приходите обязательно.

Сесиль ждала его в спальне. Нил прекрасно понимал, что услышит не только слова любви, но и вопросы, которые не предвещают ничего хорошего.

– Я не буду ни о чем тебя спрашивать, если захочешь, сам расскажешь. А вот то, что ты с мамой не простился, – это плохо, она правда ничего не сказала, но и так было все понятно. А Костя тоже огорчился, что ты уехал, он хотел познакомиться с тобой поближе. Мне показалось, что у него с твоей мамой серьезные отношения. – Сесиль лежала на его руке, и ее пушистые волосы приятно щекотали Нила.

– Костя? Как ты его назвала?! – Нил вскочил, как ошпаренный, и голый начал бегать по спальне, крича на жену. – Какой он тебе Костя! Я запрещаю даже вспоминать этого урода! Больше никогда при мне его имя не произноси! Я не желаю обсуждать ни с тобой, ни с другими мою мать.

Он рванулся в гостиную. Опять был налит спасительный бальзам, и сигарета вспыхнула красным огоньком. Сесиль громко хлюпала. Нил вернулся в спальню просить прощения. Пора было ехать в Ульгат.

Еще до приезда Сесиль и Базиля Нил встретился с Маню и изложил свой гениальный по простоте план. Маню все понял и уехал готовиться, окрыленный предстоящим успехом.

– Доминик, к сожалению, не смогла придти. Но передала вам всем большой привет. У нее опять разболелась голова. – Алекс был как-то растерян, но при этом держал себя в руках.

– Глупости все это, просто вы поссорились опять. У Доминик абсолютно несносный характер! Я немедленно ей позвоню. Мы вот тоже немного покричали, но это все ерунда.

Сесиль решительно направилась в бар к телефону. И никто не заметил, как напрягся Нил, ожидая ее возвращения.

– Ну вот, все в порядке, она скоро осчастливит нас своим присутствием, а дорогой Алекс прощен навсегда.

– Сесиль, ты волшебная фея! Укротить мою жену можешь только ты.

Полковник по очереди поцеловал руки Сесиль. Нил сделал бы большее, но ограничился тем, что просто посмотрел на жену. Она по-своему истолковала его взгляд и совершенно счастливо рассмеялась. Базиль тем временем изучал меню и, казалось, совсем ничего не слышал и не замечал. К обсуждению, что есть и пить, присоединились остальные, и начался обычный для французов ритуал. Прошло довольно много времени, пока консенсус был найден, и официант начал записывать в блокнот заказ.

Доминик появилась как раз к аперитиву. Было видно, что она долго готовилась к ужину. Волосы были элегантно уложены, а платье, похоже, было куплено специально к этому вечеру. Меховая накидка закрывала плечи и руки. Нил не без приятности вспомнил веснушки на ее плечах и спине. Доминик поймала взгляд Нила и улыбнулась.

За традиционными нормандскими морепродуктами последовал фуа-гра четырех видов, луковый суп, затем утка с трюфелями и зеленой фасолью, одна на всех, зато феерически крупная, жирная и нежная. Все это запивалось молодым вином, терпким и сладковатым. Нил давно усвоил, что дорогие, выдержанные вина, коими так славится его новая родина, подаются к еде крайне редко, и связано это не с легендарной французской прижимистостью – на желудке французы не экономят! – а с тем, что вкус хорошего вина не должно перебивать вкусом хорошей еды, и наоборот.

Десерт подходил к концу, уже прибыл крохотный подносик с традиционными рюмочками «дижестива», и тут благость вечера была резко нарушена.

– Господин Бажан, вас просят к телефону! – Официант был явно встревожен.

– Кому это я понадобился, нет нигде покоя! Простите, господа, я скоро вернусь.

Алекс вернулся мгновенно.

– Друзья мои, к нам кто-то забрался, сработала сигнализация, мне надо уехать. Полиция уже там. Жаль, что вечер вы закончите без меня. Надеюсь, ничего серьезного.

Доминик побледнела и ничего не смогла сказать.

– Поезжайте, полковник, а Доминик я провожу сам. – Базиль приобнял ее по-отечески.

– Вы все приезжайте, будем пить вино из моих запасов.

Алекс быстро вышел из зала…

– Нет, Доминик, милая, мы лучше завтра зайдем, я смертельно устала. Последние дни было много работы. Мы выспимся и приедем к обеду. – Сесиль поцеловала заметно погрустневшую подругу.

Нил вышел из машины и открыл дверцу для Доминик.

– До завтра! Не грусти. – Последнее Нил шепнул ей на ухо, и никто ничего не слышал.

– Не провожайте, вон идет Жак, значит, все как всегда в порядке, это опять его дурацкая сигнализация начудила. Сам себя наказал сегодня. Пока!

Базиль завел мотор. Доминик не спеша двинулась по дорожке, освещенной фонарями.

– Жак, ну что на этот раз? – устало поинтересовалась.

– Ничего страшного, мадам, но как-то все непонятно. К нам каким-то образом проник ротвейлер. Ненормальный пес какой-то. Пришлось отключить сигнализацию. Полиция только что уехала, все ловили эту бешеную псину.

Жак был как-то необычно встревожен, а это состояние было не свойственно ему. Его тревога сразу передалась Доминик.

– Как Алекс? Где он?

– В кабинете, мадам.

– А Пюк? Почему он меня не встречает? Жак! Где мое сокровище? – Доминик близоруко осматривала сад, и волнение ее нарастало с каждой минутой.

– Простите, мадам, но все были заняты ловлей этой собаки. Я не заметил, куда мог он убежать. Скорее всего, он спрятался от страха.

– Пюк, Пюк!

Доминик бежала по саду, по дороге сбросив туфли на высоких шпильках. Поиски ничего не дали. В сад на крики жены вышел полковник и, изображая неподдельную обеспокоенность, тоже пару раз прокричал в сторону.

– Жак, дай мне большой фонарь! Быстрее, ну что ты копаешься!

Сначала Жак увидел розовый бант, а уж потом, того, на которого этот бант повязала Доминик. Жалкий пекинес никак не смог оказать достойного сопротивления боевому ротвейлеру. Он поднял бренные останки и, завернув в фартук, направился к дому. Верный друг и слуга заранее сочувствовал своему хозяину и другу.

Предположения Жака оправдались с лихвой. Доминик кричала и плакала, как по ребенку. Полковник бессмысленно ходил вокруг и предлагал то воду, то коньяк, то сигареты. То делал попытки обнять рыдающую жену, но это только усиливало кошмар.

– Это все из-за тебя, из-за твоей сигнализации, будь она проклята! Никому не нужны твои военные тайны! Даже если их опубликуют в газете, их никто читать не станет!

Видеть и слышать все это у полковника не было сил. Алекс прошел в кабинет и опустился в кресло. Доктор сегодня посмотрел его и порекомендовал не пить вин, только крепкие и чистые напитки. Он выбрал виски и, плеснув приличную порцию, вернулся в кресло.

– Я еще не все сказала тебе!

Рыдая, Доминик влетела в кабинет – и как вкопанная замерла перед мужем. Стакан валялся на ковре, а тело перевесилось через ручку и застыло в немыслимой позе смерти.

– Ну что, будем рассказывать тайны? Ты весь вечер буквально выпрыгивала из кофточки, я же видел. Давай, не томи уже!

Нил обнял Сесиль, но она вырвалась и по-детски стала бегать вокруг стола, не давая Нилу схватить себя. Телефон зазвонил, и Нил снял трубку…

Он приехал сразу. Доминик крушила в кабинете все подряд, разыскивая пульт. Жак никак не мог справиться с ней. Наконец она нашла его и стала неистово бить ненавистный предмет. Люстра-стрекоза с грохотом спикировала на стол, и стеклянные крылья рассыпались по мозаике. Как раз в этот момент и вошел Нил. Полиция уже въезжала во двор. Доминик повисла на Ниле, и он просто и властно отнес ее в спальню.

Когда Нил вернулся в кабинет, там еще никого не было. Он быстро осмотрелся, но ничего кроме погрома, учиненного Доминик, не обнаружил. Тело несчастной стрекозы так и лежало посредине стола. Нил подошел поближе и увидел, что от падения на стрекозе приоткрылась спинка. Нил приподнял ее и быстро вынул металлическую капсулу – контейнер из-под исполинской сигары. Проворно отвернув крышечку, Нил заглянул внутрь. Там были плотно скручены какие-то бумаги.

Нил переложил капсулу в карман и вернулся в спальню к Доминик. Через секунду в кабинет вошли полицейские.

Сесиль и доктор Вальме спешили в сопровождении Жака к дому. Доктор сразу направился в кабинет и после недолгих переговоров с полицейским был впущен.

Доминик вышла из спальни, и они втроем расположились в гостиной, где Жак хлопотал над успокоительным уже для двух дам. Нил закурил и отошел к окну.

– Трагедия, невосполнимая утрата, но надо держаться, дорогая Доминик, это еще не все, мне трудно говорить, поверьте, но произошло убийство. Алекса отравили. – Базиль был в шоке, но профессия не позволяла ему показывать, как сильно он переживает. – Там следователь, он должен всех допросить, но поскольку все произошло в наше с вами отсутствие, то нас просят приехать завтра, а пока надо домой. Сигнализация не работает, поэтому до приезда из Парижа сотрудников УОТа здесь будет дежурить полиция.

Они уже выходили в сад, но полицейский задержал их у дверей.

– Прошу прощения, господа, но по правилам вас необходимо досмотреть…

– Ваша фамилия?

– Жак Реми.

– Вы давно служите у Бажанов?

– Мы вместе с полковником воевали во Вьетнаме, потом я остался с ним. Так все и живу. У меня нет семьи, только племянница.

– Кто может починить всю сигнализацию? И кто вообще это все делал?

– У Алекса есть друг в Швейцарии, он ему все и делал, хоть и старик, но инженер толковый, полковник только ему и доверял.

– Как его найти?

– Надо посмотреть в его бумагах, может, есть телефон…

– Но имя, вы знаете его имя?

– Да. Его зовут Бирнбаум. Инженер Густав Бирнбаум…

– Господин Бирнбаум? Вас беспокоит следователь по особо важным делам французского Управления по охране территорий Андре Элюар. Вы знакомы с полковником Александром Бажаном?

– Да, конечно, а, собственно говоря, что произошло? – Голос из Швейцарии принадлежал явно пожилому господину.

– Ваш друг скончался при непонятных обстоятельствах, мы нуждаемся в вашей помощи и надеемся на ваше содействие. С вашего позволения, я первым же рейсом вылетаю в Цюрих.

– О, в этом нет необходимости, господин Элюар. Хоть я уже немолод и редко покидаю дом, я непременно приеду проститься с беднягой Алексом. Там и встретимся. Так когда, вы говорите, похороны?..

– Это Элюар, соедини меня срочно с шефом… Это я, кажется, у нас будут большие проблемы. В доме кто-то был, нас перехитрили. Вполне вероятно, что похищены документы и кое-какая аппаратура. Уже поздно, по горячему следу не пойти, но будем искать. У меня есть наметки. Сообщили, что за день до этого на соседней ферме пропала собака ротвейлер, хозяйские дети заметили чужую машину. Мы нашли того, кто взял ее напрокат. Но надо проверить, возможно, это подставное лицо.

– Какая, к бесу, собака! Кто может нас перехитрить?! Я сам тебя перехитрю на пенсию в два счета, если за неделю ты не найдешь документы или не поймаешь вора. Учти, дело под особым контролем правительства… Черт бы побрал этого старого осла Бажана! Был бы жив – в два счета пошел под трибунал! Додумался, понимаешь, хранить дома сверхсекретные архивы, все ему, понимаешь, коммунистическая инфильтрация в нашей конторе мерещилась! Доигрался, а нам расхлебывать… Ладно, весь дом перерыть, если надо, разобрать по досочке, по камушку. Параллельно проверить всех в городе. С русского глаз не спускать! Нечисто там, потому что как раз все чисто, а это нехороший признак, сам должен понимать…

День похорон выдался, как назло, погожий, и людям, приехавшим по долгу службы, было особенно трудно изображать грусть. Так красиво цвело все вокруг и так светило солнце, что, казалось, кого-то хоронить – самое неуместное дело. Машины заполонили все улочки, прилегающие к кладбищу. Доминик настояла, чтобы мужа похоронили недалеко от Камбремера.

Кюре монотонно оглашал бесконечный список католических святых, призывая их молиться за душу усопшего раба Божьего Александра. Публика устало переминалась с ноги на ногу – скамейки и стульчики достались лишь совсем уж престарелым родственникам и друзьям. Нил, стоя с доктором Вальме сразу позади облаченной в глубокий траур Доминик, тоскливо обозревал окрестности. Внимание его привлекла странная парочка, приближающаяся к ним по шуршащей гравием кладбищенской дорожке. Огромный светловолосый детина, обряженный в мешковатый черный костюм, хотя ему явно больше пошел бы эсэсовский мундир, толкал перед собой кресло-коляску. В кресле, положив поверх пледа узловатые руки, восседал лысый старик с длинной белоснежной бородой. При взгляде на его лицо Нил ощутил резкий толчок внезапного узнавания, хотя готов был поклясться, что никогда прежде не видел этого старика. Во всяком случае, наяву.

– Кто это? – шепотом спросил он Базиля Вальме, когда коляска подъехала поближе и некоторые из присутствующих повернули головы и приветствовали старика легкими кивками.

– А, это? Это Густав Бирнбаум, швейцарец, старинный друг бедняги Алекса…

Наконец под звуки военного оркестра гроб красного дерева опустили в землю. Выразив соболезнования вдове, присутствующие стали расходиться. На выходе с кладбища Нил догнал коляску.

– Господин Бирнбаум…

Старик приподнял руку.

– Ганс.

Коляска остановилась. Бирнбаум чуть повернул голову, покосился на Нила. Взгляд был умный, насмешливый.

– Я прямо с самолета, молодой человек, и очень устал. С вашего позволения, делами мы займемся завтра. Ганс.

Коляска покатила прочь от Нила.

– Господин Бирнбаум, у меня только один вопрос. – Ганс прибавил ходу. Нил бросился вдогонку. – Господин Бирн-баум, не родственник ли вам Франц Бирнбаум, ювелир дома Фаберже в Петербурге?

– Ганс. – Коляска резко остановилась, и бегущий Нил чудом не врезался в блондинистого громилу. – Подойдите сюда, молодой человек.

Нил обошел коляску и, тяжело дыша, предстал перед белобородым стариком.

– Кто вы?

– Сосед и в какой-то мере друг покойного. Меня зовут Нил Баренцев.

– Любопытное имя. И почему вас интересует Франц Бирнбаум?

– Дело в том, что у него был сын Вальтер…

– И что?

– Вальтер Бирнбаум – мой дед.

– Вот как? Очень интересно. К сожалению, вынужден вас огорчить – я из других Бирнбаумов, фамилия не столь уж редкая…

Жак довез Доминик до дома и тут же попросил разрешения не работать неделю. Доминик разрешила. Жак удалился в свои апартаменты и заперся, а Доминик поднялась к себе и сразу стала набирать телефон Нила. Он тоже уже доехал и слонялся по дому в думах, как все это могло произойти. Но не находил ответа ни на один вопрос…

Есть много анекдотов на тему вдов. Нила всегда немного удивляло, что в этих ироничных и часто непристойных анекдотах секс со вдовой как-то особенно подвергался насмешкам. Нилу пришлось в полной мере познать истинный смысл народного черного юмора. Доминик неистово любила его. Только страсть и желание, и ни тени скорби на лице, а ведь прошла всего неделя. Поначалу Нил занимался с ней любовью как врач, проводящий терапию, но вскоре и сам увлекся не на шутку.

Утро прорвало занавеси на окнах яростными солнечными лучами. Нил проснулся, хотя почти не спал всю ночь. Доминик тоже сразу открыла глаза.

– Я расскажу тебе, как он ушел. Это просто трагическое стечение обстоятельств. Его друг, ну, этот старикан из Швейцарии, все рассказал. Помнишь, я тебя водила в винный подвал. Ты еще наткнулся на сейф. Так оказывается, что когда сигнализация срабатывает, сейф из кабинета опускается вниз, а на его место становится бар, где бутылки содержат цианид. Это он придумал от воров такой ход, а вот сам и попался.

– А как же он сам выпил, если он знал, что из этого бара пить нельзя?

– Кто-то был в кабинете, пока они за этой собакой гонялись, открыл бар, вынул бутылку, а потом убежал, потому что его спугнули. Жак, несчастный, увидел бутылку не на месте и поставил на столик с напитками. А потом ты знаешь. Но это еще не все, этот кто-то все-таки проник в подвал и успел забрать бумаги из сейфа, значит, он знал, что сейф туда опускается… Они долго не могли понять, как все происходило. А было так – он спустился вниз и спрятался в пустой бочке, а потом, когда они все отключили, вскрыл сейф. Вот как он сбежал – это не ясно, но скорее всего, когда завыла вторая сирена, уже после того, как Алекса не стало. Денег-то там не было, только мой браслет работы Дюплесси, его и продать-то никому невозможно. Он во всех каталогах есть, да и покупателя не так легко найти, это же целое состояние. Я точно знаю, что это дело рук Маню. Ты же понимаешь, я никогда не скажу никому про это. Его найдут, конечно, такие силы брошены…

Звонок от ворот прервал Доминик. Она вспомнила, что отпустила Жака и надо самой открывать, пульт был бы как нельзя кстати, но его обломки увезли на экспертизу, и Доминик пришлось поспешить к воротам.

Нила не подвело чутье. Он успел одеться и пройти в гостиную. Через минуту на пороге стояла Сесиль.

– Извини, Доминик, что не смогла приехать на похороны, но я обязательно схожу сегодня на кладбище… Ты что, еще спала? Извини, что я тебя разбудила.

Сесиль сразу не заметила Нила. Он сам встал и шагнул навстречу.

– О Нил, а я сразу сюда, не заезжая к нам, как хорошо, что ты поддержал Доминик в такие тяжелые дни!

Она подошла поближе. Нил изготовился поцеловать жену, но Сесиль опустилась в кресло, даже не взглянув на Нила.

– Доминик, мы должны попрощаться с тобой, послезавтра мы вылетаем в Нью-Йорк, когда вернемся, пока совсем не ясно, но год нас точно не будет. Для Нила это сюрприз, я прежде хотела рассказать, но печальные события все отодвинули на второй план.

– А как же я?

Этот вопрос так и остался без ответа.

У ворот опять звонили, и Доминик вновь пошла открывать.

– Я жду тебя в машине, – бросила Сесиль и выбежала вслед за Доминик.

Нил метнулся в спальню и из щели между матрацем и резной спинкой вынул металлический цилиндрик.

Навстречу по дорожке шла Доминик в сопровождении следователя. Когда они поравнялись, Нил первым протянул руку, а Доминик вежливо прикоснулась к его щеке, пожелав на прощание всего наилучшего. За несколько минут пылкая любовница Доминик превратилась в почтенную вдову Бажан.

Глава 5 БЕДНАЯ ЛИЗА

(1982–1983)

«…Рано темнеет, и постоянно идет дождь. Я все время простужена, потому что в аудиториях плохо топят, и приходится сидеть в куртке. Занятия мне очень нравятся, мы много ходим по музеям. Эрмитаж буквально сразил меня своими сокровищами, а в Русском я открыла для себя древнерусское искусство. Особенно Ангел Злотые Власы – эта икона обладает просто гипнотической силой. Я всякий раз прихожу к ней, кажется, что это портрет истинной души загадочных русских. Последнее время я много пропустила по болезни, но учиться мне легко, потому что многое я знала прежде. Друзей появилось много, ребята все очень доброжелательные. Мы часто собираемся в мастерских старшекурсников. Правда, все пьют много и курят, да, кстати, я совсем бросила курить. Но я все равно хожу к ним, потому что интересно. На самом деле мне все неинтересно, потому что нет тебя. Я жду каждый день, что ты меня найдешь. Засыпаю и просыпаюсь только с мыслями о тебе. Конечно, я сентиментальная дура, но ничего поделать с собой не в силах. Никто не сможет тебя заменить в моей жизни. Тоска загоняет меня в одиночество. Кажется, что я все еду и еду в нашем поезде, только ты уже вышел, а поезд идет дальше без остановок и без тебя. Я сделала несколько набросков тебя и развесила по стенам. Вот с тобой, нарисованным, я и разговариваю. Как жаль, что я не сказала тебе, что только ты для меня имеешь смысл в жизни, а если нет тебя, то зачем тогда я?.. Мне часто снится один и тот же сон, что я летаю над Парижем и ищу тебя среди людей, и вот я нахожу и узнаю тебя, и пытаюсь спуститься к тебе, но страшный ветер начинает уносить меня все дальше и дальше. Город удаляется от меня, превращаясь в точку, и я просыпаюсь.

Я поняла, что люблю тебя, когда утром в Германии я не увидела тебя рядом. С тех пор самое плохое время дня для меня утро. Тебя все нет и нет. Я буду молиться и просить Бога вернуть тебя мне. Я верю, он услышит…»

Лиз бережно разгладила чудом сохранившуюся страничку давнего, осеннего еще письма, уничтоженного через день после написания. Уничтоженного не потому даже, что она не знала ни фамилии, ни адреса того, кому это письмо предназначалось, при желании это можно было бы установить. Через Адель, землячку, работавшую во французском консульстве, узнать фамилию молодого русского с редчайшим именем Нил, через брак с француженкой выехавшего прошлой осенью на постоянное место жительства в Париж. Выяснив же фамилию, попросить парижских друзей навести справки на месте. Только Лиз этого делать не стала, не считая себя вправе вмешиваться в чужую жизнь. На все воля Божья…

Лиз убрала драгоценное письмо в косметичку с документами и достала пачку старых авиабилетов, которые никогда не выбрасывала. Она любила перебирать их и вспоминать по билетам свои путешествия. Первый же билет заставил Лиз встать и закурить. Она остро вспомнила то тяжелое путешествие, в которое ее отправили после помолвки с Джо…

– А теперь главный сюрприз! Мы решили отправить вас отдохнуть и познакомиться поближе. Уверен, вы получите райское удовольствие!

Джейкоб Цорес протянул бежевый конверт сыну и при этом премерзко ухмыльнулся и подмигнул. Лиз всю передернуло. Джо, напротив, загоготал, широко открыв рот и продемонстрировав всем большие и редкие зубы.

– Спасибо, папа. А когда ехать?

– Да прямо сейчас, даже не позволю вам собирать вещи. Вот деньги на расходы.

Лорд Морвен прошипел Лиз, что невежливо стоять истуканом. Лиз собралась и, сухо поблагодарив новоиспеченного родственника, все-таки настояла на том, что без личных вещей она совершенно не сможет комфортно получать райское наслаждение с женихом. Какое-то чувство подсказывало ей, что все еще можно изменить и к этим переменам надо быть готовой во всеоружии.

Дома Лиз сложила все документы, письма, фотографии, достала скопленные деньги, которых оказалась изрядная сумма и, полная решимости начать диверсионную войну за свободу, выбежала из дома к машине, где, развалившись на заднем сиденье, ее ждал Джо.

Все случилось, как в дешевом водевиле. Лиз не пришлось ничего особенного придумывать. Погода была прекрасная, и яхта шла как по маслу. В тот же вечер в роскошной кают-компании Джо открыл шампанское за начало путешествия. Они выпили. Джо так и раздувало от предвкушения. Он пространно и скучно разглагольствовал про университет, про волейбол, на котором был помешан. И при этом как бы случайно дотрагивался до Лиз. Каждое такое прикосновение действовало на нее, как укус тарантула. Под каким-то нелепым предлогом пересела напротив, подальше от Джо. Лиз передергивало при мысли, что придется целоваться с этим скунсом, не говоря уже про большее. От Джо действительно исходил неприятный запашок, который благодаря примеси дорогого дезодоранта сделался вовсе отвратительным.

В какой-то момент Лиз показалось, что задыхается. После шампанского ей стало совсем плохо, и она предложила подняться на воздух. Но там Джо оказался хозяином положения. Притянув девушку к себе, он жадно впился в нее мокрыми губами, однако Лиз в последнюю секунду немного отклонилась, и Джо всосался в щеку. Лиз всей кожей ощутила прикосновение прыщавого лица. Джо страдал больной кожей с самого начала переходного возраста, и лечение так и не исправило положения.

Лиз мягко отстранилась от него, и глаза их встретились. Она бросилась к борту яхты, и ее начало тошнить. Джо стоял в стороне совершенно подавленный, потом подал Лиз свой платок и пошел на корму.

– Вам нужна помощь? Дело обычное, – услышал он вслед.

Это подключился к ситуации матрос.

– Нет, ничего страшного, просто мадемуазель укачало, – рассеянно пробормотал Джо.

– Да какая же качка, сэр! Полный штиль сегодня. Дело понятное, почти все через это проходят в начале. Моя тоже, когда с первым ходила, вообще есть ничего не могла. Так что вы так не расстраивайтесь, сэр. – И матрос сочувственно взглянул на Джо.

Джо недоуменно посмотрел на матроса, потом повернулся и пошел навстречу Лиз, которая уже оправилась и, держась за перила, медленно шла вдоль борта. Она тоже слышала, как матрос успокаивал Джо.

– Тебе лучше, дорогая? – с неподдельной тревогой спросил он. – Может посидим еще на палубе?

– Нет, нет, я устала, лучше я прилягу.

И Лиз спустилась к себе. Там, наедине с собой она, конечно, согласилась с матросом. Подозрения, которые и так мучили ее недели три, окончательно перешли в счастливую уверенность.

Лиз разделась и долго разглядывала себя в громадном зеркале, ища фактических подтверждений спасительной беременности. Полночи она не могла заснуть и все думала то о будущем сыне, то о Ниле, который непременно будет с ней и с ним, и обязательно мальчика назовет тоже Нилом. А с Джо надо что-то придумать…

На этом решении Лиз заснула. Дверь, конечно же, по рассеянности так и не заперла.

Джо постучал, но, не услышав ответа даже после третьей попытки, толкнул дверь. Лиз спала совершенно голая на шикарной кровати. Розовое шелковое белье, как декорация окружало великолепное тело.

«Мое, мое, все мое!..» Кровь, подогретая допитым в одиночестве шампанским, бросилась в виски. Он на цыпочках подошел совсем близко к постели и принялся с вожделением разглядывать свое сокровище. Разочарования прошедшего вечера теперь казались ему горьким аперитивом, призванным лишь до предела обострить его аппетит. Ах, кокетка!.. Джо мигом скинул шорты и майку и осторожно, как вор, лег рядом с невестой. «А что, имею полное право, – успокаивал он себя, – все равно это случится, так что тянуть. Я же умираю, как желаю ее…» Потной от возбуждения и волнения рукой он стал осторожно гладить Лиз, она во сне почувствовала прикосновения и тихо застонала. Джо, окрыленный первой победой, впился в ее губы, и Лиз проснулась окончательно.

Даже если бы рядом лежал живой орангутанг, Лиз бы так не кричала. Она пантерой спрыгнула с постели и, все еще продолжая вопить, набросила на себя халат. Джо испугался ее крика не меньше и тоже кубарем скатился с кровати. Он было ринулся снова обнять Лиз и успокоить ее, но не успел. Дверь в ванную захлопнулась перед его носом. А через несколько секунд он понял, что ее опять тошнит.

Джо выскочил на палубу и сразу увидел матроса.

– Доброе утро, сэр. Надеюсь, вы спали хорошо. – Он хитро улыбался во весь стальной рот и понимающе смотрел на Джо. – Завидую вам, моя уже не то что крикнуть, пискнуть не может, а вот храпит так, что сквозняком форточку захлопывает. Правда, была одна итальянка, та тоже крикливая была. Я люблю таких… ну сами понимаете…

Джо, не дослушав матроса, бросился вниз по крутым ступенькам.

К обеду погода сильно испортилась, и яхта пришвартовалась к берегу. Они ужинали в гостиничном ресторане, где и произошел разговор, который дал Лиз вольную.

– Я понимаю, что поступил неразумно, но и ты пойми мои чувства, очень трудно сдерживать себя рядом с тобой.

А свадьбы, помолвки – это все пережиток прошлого, главное – это то, что я хочу тебя. Поэтому, прошу, не сердись и вообще перестань быть букой, – капризно закончил Джо и опять взял руку Лиз в свои влажные ладони. – А потом, я же понимаю, что яхта – это была дурацкая затея, тебе все время плохо на ней. Не все переносят качку, я точно знаю. У нас в группе был парень, так его даже в автобусе однажды вырвало. Представляю его на яхте! Вот умора была бы. Давай останемся в отеле, а яхту отпустим. Нам вернут кругленькую сумму…

Он стал тут же подсчитывать навар от собственной идеи. Но Лиз прервала его подсчеты.

– Мне придется тебя огорчить, и поверь, я не думала, что у меня будет такое. Понимаешь, я не страдаю от качки, а тошнит меня исключительно от тебя. Боюсь, что я так и не смогу преодолеть это.

Лиз говорила так уверенно и спокойно, что Джо остолбенел.

– Как это от меня? Ты что, оскорбить меня хочешь?! – Джо весь покраснел от злости.

– Лучше сказать тебе сразу и покончить с этим. Я не выношу нечистую кожу, я не смогу никогда спать с тобой. Твоя мама мне сказала, что это неизлечимо, поэтому и вариантов быть не может. И дело не только в коже. У меня с тобой несовместимость комплексная. Ты отвратителен мне физически, и это непоправимо. Я не могу ни есть, ни пить, ни спать с тобой рядом, у меня сразу срабатывает что-то в организме и сразу начинает выворачивать… Так что прости и прощай.

Лиз поднялась и быстро вышла из ресторана. Ложь во спасение придала ей сил, настроение скакнуло прямо до небес. Лиз птицей влетела на яхту и уже через четверть часа водитель такси строил ей глазки и молол всякую очаровательную чушь.

– Ты заметила, какой брюлик у девчонки? Да, еще бы. Живут же люди. Он, наверное, стоит столько же, сколько весь наш самолет.

– Может и так. Да, вот так вкалываешь, вкалываешь, жизнью рискуешь, а даже на осколок от такого камушка не нагорбатишь. Ну, пошли, пора кормить этих…

Стюардессы с трудом потащили драндулет на колесах по проходу. Лиз, кресло которой было первым, невольно услышала их разговор и поняла, что обсуждают подарок Джо. Стало досадно, что она не успела вернуть ему кольцо, но очень быстро досада сменилась на уверенность, что так будет правильно. «Оно нам еще пригодится», – подумала радостно Лиз.

Она с удовольствием съела весь невкусный обед, поданный нелюбезной стюардессой, и счастливо откинулась в кресле. Засыпая, Лиз поняла, что после бегства от Джо ее действительно перестало мутить, даже при взлете. За посадку она уже не тревожилась.

– Джо, ты обязан объяснить, почему Лиз сбежала, а главное, куда. Вам это не игрушки! Брак и любовь – не связанные вещи, и так легкомысленно подходить к этому важнейшему для нашей семьи событию я не позволю. Ты немедленно дашь мне подробный отчет о каждом эпизоде ваших отношений. Ты достаточно образован, чтобы понять, что разговор касается гигантских средств. Я не позволю тебе по глупости превратить наше состояние в пыль. Или ты до сих пор думаешь, что я женился на твоей матери по причине великой страсти? Таки нет, все, абсолютно все решали деньги и положение. И все, что ты сейчас имеешь, а еще больше будешь иметь после наших похорон, – это все результат продуманных шагов. Запомни: только у плебеев все через примитивные чувства, у человека разумного – все через разум. А у тебя вышло точно через анальное отверстие. Это тебе не в бордель сходить, здесь ювелирная работа была нужна. Видно, ты не только руки распускал. Сиди там и жди меня. Я вылетаю первым же рейсом. Расходы на поиски, учти, с твоего счета. И не дай бог, если с ней что случилось! – короткие гудки в трубке зловеще громко ударили по Джо.

– Ну, капитан, докладывай, как тут молодежь развлекалась.

– Все шло по плану, сэр. – Капитан стоял перед Цоресом на вытяжку. – По моим сведениям отношения были близкими. Утром накануне сэр Джозеф вышел от мадемуазель Элизабет чем-то сильно расстроенным. До этого были слышны крики, но мы не придали этому значения. Они сошли вместе и поехали ужинать в «Негреско». Ваш сын вернулся один, правда, мадемуазель Элизабет заезжала, но мы подумали, она что-то забыла, потому что быстро уехала и машину не отпускала. Мы нашли это такси. Водитель отвез ее в аэропорт, там мы узнали по своим каналам, что она взяла билет до Ленинграда через Франкфурт. Сэр Джозеф с нами не общался, но вот только много употреблял спиртного. Вот и все, сэр.

– Вы свободны, позовите ко мне Джозефа.

Цорес тяжело поднялся и направился к бару. Надо все продумать, иначе Морвен проглотит его целиком. Партия обещает быть сложной, но и не такое бывало. Нужен точный выстрел, и тогда Морвен сам попадет в эту яму. Главное успеть первым.

Цорес задумался, так и не пригубив из хрустального стакана, но услышал, как сын тенью встал у дверей.

– Давай, рассказывай, извращенец, что было. Только без лирического вранья. Отправлю на курсы резервистов, на базу. Там отожмешься на все сто.

– Мне трудно говорить, папа, но я не был с ней. Я всего-то попробовал наладить отношения, но она наотрез отказала мне.

И вообще разорвала помолвку.

– А причина? Что, вот так просто взяла и уехала? Не верю, она дочь своего отца, а у такого папаши никто не забалует. Говори все, до мелочей.

– Вы сами виноваты во всем! В том, что я больной урод, потому что ты женился на кузине и моя кровь испорчена! Я противен ей, противен моей Лиз! Вот, и отстань от меня! Можешь посылать меня куда угодно, мне теперь все равно…

Голос Джо сорвался на крик. Он выбежал из гостиной, оставив отца в полной растерянности.

Уже в Париже, все окончательно продумав, Цорес пригласил Морвена на ужин. Ровно в восемь машина гостя остановилась у ворот особняка.

– Аперитив или?.. – Но Морвен не дал договорить.

– Нет, нет, дружище, я воздержусь сегодня, врач наказал посидеть на строгой диете, вот уже неделю ничего не могу себе позволить. В нашем возрасте приходится прислушиваться к врачам, не то что в молодые годы. – Морвен устроился в кресле и доброжелательно повел беседу: – Да, как там наши голубки? Я знаю, что вы на связи с ними.

– Дорогой друг, должен огорчить тебя, но произошли непредвиденные события, и поверь, мне больно говорить об этом. Короче, наш контракт можно считать расторгнутым вследствие отсутствия причины, по которой он был заключен. То есть, свадьбы не будет в связи с отсутствием невесты. Мало того, она категорически отвергла моего сына и уехала в Россию, не дав никаких объяснений. – Цорес произносил каждое слово медленно и трагично. Явно рассчитывая на определенный эффект. – В связи с происшедшим согласно нашему договору придется пересмотреть процентное участие нас в компании. Я готов, только потому, что мы давние приятели, оставить тебе пятнадцать процентов и гарантию неразглашения инцидента. Думаю, что это тебя устроит. Мой юрист здесь, и новый договор уже готов, думаю, что до обеда надо отрегулировать все формальности. Совет директоров я извещу сам. Собрание назначено на завтра. Издержки за путешествие я беру на себя.

Морвен медленно встал, прошел через весь кабинет и отодвинул штору. Он несколько секунд смотрел на сад и не произносил ни слова. Потом резко повернулся и виновато посмотрел на Цореса.

– Случившееся, конечно, не поправишь, и все мы понимали, что определенный риск есть. Я, безусловно, приношу тебе и всей твоей уважаемой семье глубокие извинения, а Джо я все скажу лично. Поступок Лиз нельзя даже назвать поступком – это преступление, и в первую очередь она навредила сама себе, отказавшись соединиться с такой уважаемой семьей. Я огорчен искренне, но надеюсь все же, что это не поколеблет нашей дружбы.

– Дорогой Эндрю, я принимаю твои извинения и рад, что ты с пониманием воспринял случившееся. – Цорес весь напрягся, и смутная тревога промелькнула у него. Как-то слишком спокойно Морвен отреагировал на потерю гигантских средств. – Значит, как я понимаю, тебя не обидели предложенные пятнадцать?

Морвен долго не отвечал на поставленный вопрос. Он медленно прошел через весь кабинет к креслу, сел, налил воды в высокий стакан, и, пригубив немного, взглянул на собеседника.

– Последние дни принесли мне грустные новости с биржи и, к сожалению, я не успел тебе сообщить, что моя доля больше не моя. Я вынужден был продать все акции срочно, поэтому я в вашей компании уже никто. Я искал тебя, но ты был в отъезде, и я никак не мог тебе сообщить, поэтому свяжись с мистером Хамидом аль-Фараби, он милейший человек и многое может привнести в ваше общее дело. Ты же в курсе его состояния. Так что я даю тебе проверенного партнера и хоть этим как-то, надеюсь, заглажу вину строптивой девчонки. Завтра он будет на совете. Я вынужден сейчас уехать, надо многое решить сегодня. А, главное, найти Элизабет, ты сам отец и понимаешь, что безнадзорно оставить ее нельзя.

Морвен резко поднялся и подошел к Цоресу на прощальное рукопожатие.

Как только закрылась дверь за гостем, темперамент Цореса взрывом оглушил весь дом. Он орал и ругался, швырял все, что попадалось под руку, и на чем свет крыл хитрого шакала Морвена. Он проиграл, хотя партия была расписана до молекулы.

Джо вышел через кухню и, взяв такси, отправился в клуб. Надо было быстро сматываться от горячей руки отца. «Служба на военной базе может начаться и завтра при таком-то раскладе, – думал он в машине. – Пожалуй, возьму сегодня латину, маленькая, но такая умелая…» С этим решением Джон открыл знакомые двери…

– Ну, что там у нас. Мне некогда, докладывайте быстро. – Морвен сидел за рабочим столом и писал.

– Команде яхты послали чек, как вы просили, на имя капитана. Он звонил и выразил вам благодарность, правда, был весьма удивлен удвоенной суммой гонорара.

– Он спас нас от банкротства, я еще мало ему заплатил. Если бы не его своевременные радиограммы о фокусах Бет, наше имущество уже бы описывал пристав, – не отрываясь от письма, отозвался лорд Морвен. – Дальше.

– Мадемуазель Элизабет приземлилась в Ленинграде и поселилась в той же квартире. Телефон вы знаете. Вы будете заказывать билет в Россию, сэр?

– Какой, к черту, билет? Я и по телефону ей устрою такую свадьбу, что мало не покажется!.. Соедини меня немедленно!

Веселый голос дочери еще сильнее обозлил Морвена, а главное, его удивило в конце разговора то, что Бет нисколько не расстроилась. По его мнению, следовало бы. Ведь он отказал ей в материальной поддержке на весь период обучения, а на русскую стипендию нельзя поесть прилично даже один раз.

– Ну ничего, время самый лучший доктор, а голод тем более. Недели через две-три начнет звонить, а там я ее заберу, но уже совсем ручную.

Душу лорда приятным теплом согревала победа. О Цоресе он уже не вспоминал, так, рядовая ситуация.

«Пройдоха Хэмми проглотит толстяка Цореса как свежую устрицу, хоть весовые категории у них разные, но у худого и длинного Хэмми хватка, как у породистого борзого кобеля, который на охоте легко одними челюстями ломает хребет волку. В данном случае попался кабанчик, но это проблемой не будет, Хэмми сожрет крошку Цореса с потрохами и не подавится, несмотря на все свое мусульманство. С капиталами нефтяного короля спорить невозможно», – думал Морвен, попивая свой любимый бренди. Опять подтвердилась его главная теория, что думать дано далеко не всем, что умение думать – это дар Божий, и научить этому нельзя никого. С этим можно только родиться. Он как всегда выиграл и как всегда все предусмотрел заранее.

Лиз не позвонила ни разу. Морвен тоже.

– Греция! Кто заказывал Грецию? Пройдите в двадцать шестую кабину!

Лиз, вырванная окриком дежурной телефонистки из потока воспоминаний, поспешно встала, одернув плащик, некрасиво задравшийся на большом ее животе, тяжело ступая, прошла по заполненному народом залу, открыла окрашенную жирной коричневой краской дверь.

– Алло, алло!

– Лизхен? Ты ли это? Вспомнила, наконец, старика! – Обрадованный голос господина Рабе звучал негромко, но вполне разборчиво. – Где ты?

– Я в Ленинграде, дедушка Макс…

– Где? А, ну да, ты же писала, что поехала учиться в тамошнюю Академию художеств. Надо ж, в какую глушь забралась, подальше от папочки, я так понимаю…

– О чем вы?

– Она еще спрашивает, проказница! Мы хоть на нашем островке отшельниками живем, но кой-какие новости до нас доходят. Дала, все-таки, окорот прыщавому Джо, а? Между нами говоря, умничка…

– Дедушка Макс, умоляю, выслушайте меня, мне больше не к кому, не к кому обратиться…

– Вот как? – Голос старика резко посерьезнел. – И что за проблемы?

– Я… я жду ребенка.

– Так. Срок?

– Восьмой месяц…

– Gott im Himmel![6] И ты спохватилась только сейчас, когда уже поздно принимать меры… Насколько я понимаю, твой отец ни о чем не догадывается?

Лиз расплакалась в трубку.

– А ну-ка, не реви! Наделала глупостей, умей и ответ держать… Во-первых, надо немедленно известить лорда Морвена…

– Но, дедушка Макс, отец… он никогда не простит меня… а главное – он не позволит мне оставить ребенка, он заставит сделать искусственные роды, и даже если ребенок выживет, сдаст его в какой-нибудь сиротский приют. Моего мальчика, моего Нилушку… за которого я отдам все – богатство, титул, положение в обществе, гражданство в цивилизованном мире…

– Лизхен, Лизхен, успокойся и не части так, я не успеваю понять тебя… Мне послышалось, или ты назвала какое-то имя, какое-то странное имя. Как ты хочешь назвать ребенка?

– Нил… Дедушка Макс, почему вы замолчали?

– Думаю, Лизхен… Значит, слушай меня внимательно. По пути домой зайдешь в кассу и возьмешь билет до Хельсинки. На поезд, на самолет, на автобус – это все равно, но обязательно на ближайший рейс, если успеешь – на сегодняшний. Много вещей не бери, только самое необходимое. Как приедешь, остановись в каком-нибудь приличном отеле и сразу же звони мне. И главное – ни о чем не тревожься, такие состояния могут плохо сказаться на ребенке…

Глава 6 КАК-ТО ПО ПРОСПЕКТУ…

(1983–1985)

Дорога в Швейцарию проходила по живописным местам, и настроение у Доминик немного поправлялось. Доктор Базиль Вальме, как всегда, нашел время проводить ее до небольшого курорта в горах, куда Доминик пригласил старинный приятель мужа господин Бирнбаум. Поправить здоровье и отвлечься от тяжелого потрясения в связи с кончиной полковника. Доминик потеряла не мужа, а скорее отца. Алекс всегда относился к ней как к дочери, но, как ни странно, ей было одинаково больно вспоминать гибель Пюка, отъезд Нила и смерть мужа. Она стыдила в душе себя за такой цинизм чувств, но сделать ничего не могла.

Жак запил и неделю не показывался, потом попросил отпуск на два месяца и как-то перед самым отъездом, когда пришел прощаться, странно намекнул, что знает, кто наделал столько горя, но сам будет его судить по законам той войны, на которой они вместе с Алексом пережили страшные времена. Доминик понимала, что тягаться с полицией Жак не сможет и только потеряет время и силы, но не попыталась его отговорить. Жак очень любил своего военного друга, и отомстить за его смерть – для него святое.

Самолет оторвался от земли, и несколько минут напряженная тишина царила во всех салонах, но как только бортпроводницы, очаровательно улыбаясь, засновали по проходам, напряжение спало, и пассажиры занялись своими невинными делами.

Сесиль ни разу не коснулась темы Доминик, даже имени ее не произнесла. Поначалу это действовало на нервы, но она так закрутила мужа хлопотами по сбору вещей и покупке подарков, что Нил успокоился: похоже, она попросту ничего не заметила. Нилу все документы были выданы без проблем. Его не смутил статус сопровождающего лица при ученой жене.

Все, что так стремительно произошло в последние дни, было ему на руку. Теперь полиция будет гоняться за Маню, Асуров будет долго его ждать, а ждать нечего. Объект их интересов умер, документы исчезли, сам он в законной отлучке. Свидетелей его непричастности полно. Полиция не имеет на его счет ни малейших подозрений, капсула с непонятными таблицами и не менее непонятной буквенной абракадаброй надежно припрятана на барже у верного Фила, где никому и в голову не придет искать ее. Конечно, рано или поздно асуровцы возникнут, но когда еще… Многое переменится, и хотелось бы надеяться – в лучшую сторону.

Он отстегнул ремень безопасности, откинул спинку кресла…

Сад был запущенным, многолетние цветы росли, как им хотелось, а тропинок вообще не было. Все дорожки заросли так, что непонятно, были ли они прежде. Растущие цветы тут же осыпались, едва Нил случайно касался их. И на месте прекрасных разноцветных чашечек образовывались сухие и безжизненные стебли. Яблоню он заметил сразу, но пробраться к ней стоило большого труда. Трава была так высока, что сначала он разводил ее руками, а уж потом смотрел, куда можно ступить. Подойдя ближе, он увидел, что ствол дерева как бы расщеплен ударом молнии, но не до самого корня. Бедное дерево непонятным образом сохраняло жизнь. Под тяжестью веток одна половина наклонилась почти до самой земли, другая, сохраняя какую-то необыкновенную гордость, протянула свои ветки к небу. Так выглядят благородные старухи, скрывающие свою немощность и дряхлость за гордой осанкой и элегантным костюмом. Как тяжело уже им держать голову и не согнуть усталые плечи, но неведомая сила распрямляет их, и даже что-то грозное, не принимающее жалости и соболезнований, сквозит во взгляде.

Нил погладил ствол, такой теплый, шершавый, и оглянулся в поисках какой-нибудь веревки, чтобы подтянуть опустившуюся часть ствола и, возможно, спасти дерево. Но в такой высокой траве невозможно было что-либо отыскать. Конечно, яблок на дереве уже не росло, а прежде, наверняка, они градом падали в траву и радовали птиц своей сладкой мякотью. Нил пошел дальше, но через несколько шагов обернулся, как будто его кто-то окликнул. Вокруг стояла тишина. Нил опять взглянул на дерево и среди зеленой листвы увидел красный шар. Не может быть, яблоко! Как оно могло уцелеть, а главное, почему одно? Он вернулся и легко сорвал его. Гладкая кожура холодила руку. Оно было абсолютно совершенным по форме и цвету, Нил ощутил аромат необыкновенной свежести. Старое дерево подарило перед гибелью один, последний, но такой прекрасный плод. Нилу захотелось поцеловать его, но как только он поднес яблоко к губам, оно выскользнуло из рук и пропало в траве. Он раздвигал траву руками, так продвигаясь незаметно вперед, но его нигде не было. Неожиданно он увидел сидящую к нему спиной девушку, он окликнул ее, но она не повернулась. Он подошел совсем близко к ней и увидел свое яблоко у нее на коленях. Лицо ее закрывали волосы, но руки он успел разглядеть. Тонкие, почти прозрачные пальцы бережно баюкали красный шар. Он тронул ее за плечо и она почти повернулась к нему…

– Вино, пиво, виски? – Над Нилом склонилось чужое лицо с бездушной кукольной улыбкой.

– Спасибо, не надо ничего.

Он знал, чьи руки держали его яблоко.

«Я лечу совсем не в ту сторону, – грустно подумал он. – Надо было затянуть ее ствол ремнем, она бы еще продержалась. Как это я не догадался…»

Нил усмехнулся своей сентиментальной глупости.

Лаборатория, в которую пригласили Сесиль, принадлежала весьма примечательному учебному заведению – университету Нью-Хейвена, своеобразному двойнику или, если угодно, фантому всемирно известного Йейльского университета, тоже находящегося в Нью-Хейвене. Своим процветанием университет Нью-Хейвена был обязан исключительно этому соседству. Он гостеприимно распахивал свои двери всем, по каким-либо причинам пролетевшим мимо Йейля – недобравшим баллов на обязательных тестах, недостаточно знающим английский язык, не подходящим по анкетным данным и т. д. Критерий для поступления был один – платежеспособность. Причем плата за обучение была на двадцать пять процентов выше, чем у знаменитого соседа, а всяких глупостей типа именных стипендий или льгот отличникам здесь не признавали. К тому же, университету Нью-Хейвена не было надобности поддерживать свой имидж разными дорогостоящими проектами вроде международных конференций, спортивных состязаний, финансирования фундаментальных научных исследований. Однако университет имел неплохую базу для исследований прикладных и, будучи заведением небедным, привлекал специалистов со всего мира за жалованье, которое им на родине и присниться не могло, и с хорошей прибылью реализовывал полученный продукт корпоративным клиентам.

По этой схеме сюда попала и Сесиль. По поручению ректора в аэропорту их встретила доктор Роберта-Луиза Стивенсон, «ассоциативная профессорица» лет сорока, мускулистая, мужеподобная, с короткой седой стрижкой. По дороге они первым делом зарулили в «Бургер-Кинг», где за тошнотворной диетической колой и малосъедобными гамбургерами Роберта деловито, без особого рекламного пафоса выдала им основную информацию об университете. Она отсоветовала им селиться в шумном и дорогом кампусе и тут же предложила посмотреть симпатичный домик в местечке Проспект, расположенном в двадцати милях от университета и населенном преимущественно людьми, имеющими к нему отношение. При этом госпожа профессор несколько раз, якобы случайно, касалась под столом коленки Нила. Это сильно смахивало на заигрывание, в конце концов, типичная внешность активной лесбиянки могла оказаться обманчивой.

Домик, чистенький, двухэтажный, с тремя спальнями и двумя ванными, стоящий посередине обширного, поросшего стройными соснами участка, сразу же понравился Сесиль, и она распорядилась, чтобы Нил начал заносить вещи в дом. Потом они с Робертой оставили его осваиваться, а сами укатили в университет. На прощание Роберта обозвала его «Mister Mom», игриво потрепала за подбородок, чмокнула в щеку и пригласила в субботу на барбекью.

Роберта оказалась права: Сесиль включилась в работу сразу, и Нил впервые в жизни ощутил себя «Mister Mom», мужем-домохозяйкой, поскольку все заботы по дому навалились на него. Надо было разобраться в бытовой технике, которой был напичкан дом. Нил быстро освоил посудомоечную машину, супер-пылесос, галогеновую плиту, микроволновку и прочую ерунду. Сложнее оказалось с продуктами. Из всех предприятий бытового обслуживания в Проспекте имелся только салон красоты для домашних животных, до ближайшего супермаркета было шесть миль. В первый раз, «на новенького», их отвезла туда Роберта, и, пока Нил обалдело мотался с тележкой среди бесконечных рядов и стоек, оперативно сгоняла вместе с Сесиль в находящийся напротив автосалон, где они оформили прокат новенького серебристо-серого «форда-пинто», чтобы Сесиль было на чем спокойно ездить на работу. Встретились они у кассы, и Роберта тут же забраковала половину отобранного Нилом, объяснив, что вот это в Америке едят только бродяги, это предназначено для подкормки диких птиц в зимний период, а это – вообще не еда, а наполнитель для кошачьего туалета.

– Let’s forgive him, he’s Russian, – встряла предательница Сесиль, которая и сама-то наверняка запуталась бы в незнакомых ярких этикетках не хуже него.

Роберта взмахнула руками.

– Oh, poor dear!

Еще понять бы, кого она пожалела – его или Сесиль. Впрочем, в любом случае получалось обидно и несправедливо.

Дом напротив пустовал, хотя выглядел вполне обитаемым. Должно быть, жильцы были в отъезде. В доме слева шла вялая реконструкция, раз в неделю приезжали работяги китайской наружности, что-то грузили, что-то разгружали, но в целом вели себя тихо и особых неудобств не причиняли.

Чего нельзя было сказать о соседе справа, странноватом всклокоченном старикане в очках с треснувшей дужкой, перемотанной тряпочкой. Собственно, сам старичок был тише воды ниже травы – кроме издаваемого при встрече бурчания под нос, которое могло обозначать и приветствие, и проклятие, Нил ничего от него не слышал. Зато его питомцы – восемь кошек, четыре собаки непонятных пород и какие-то крикливые разноголосые твари, запертые в доме – создавали постоянный шумовой фон. Еще слава богу, что в доме была неплохая звукоизоляция, да и большинство окон выходило на другую сторону.

Соседа звали мистер Хантер, и вскоре после прибытия Нилу представилась возможность познакомиться с ним поближе.

Освоившись в доме, Сесиль переключила внимание на участок.

– Мы заросли совершенно неприлично, – заявила она Нилу. – У людей перед домом лужайки как лужайки, а у нас прямо амазонские джунгли…

Нил вздохнул и пошел извлекать из гаража газонокосилку.

Подстригая траву, он заметил соседа-чудака. Старикашка стоял за живой изгородью, разделяющей их участки, и следил за его работой с такой пристальной ненавистью, с какой, наверное, не смотрят и самые злющие советские коммунальные соседи. Когда Нил уже заглушил мотор и потащил косилку обратно в гараж, то вдруг услышал за спиной:

– Убийца!

Нил поставил косилку и медленно двинулся к межевым кустикам.

– Привет! Что за странные слова, мистер Хантер? Это официальное обвинение или обычное оскорбление? По-моему, вам лучше извиниться.

– И не подумаю! Никакое это не обвинение и не оскорбление, это констатация факта. Вы только что загубили несколько тысяч жизней и не только не заметили этого, но еще и полны гордости за содеянное, а это страшный грех!

Старик был в гневе, аж щеки тряслись от злости.

– Сэр, поверьте, я никого не убивал, даже намерений таких не имел и не имею. Вам, наверное, нездоровится. Могу я чем-нибудь вам помочь?

– Даже сейчас, когда вы просто стоите на траве, вы убийца! Под вашими ногами невинно гибнут жучки, гусеницы, возможно, даже муравьи!

Дед распалялся все больше и больше.

– Позвольте, мистер Хантер, но ведь невозможно ходить по земле и не наступать на насекомых.

– Насекомые – такие же живые существа, как и мы, и от природы наделены теми же правами, включая неотъемлемое право на жизнь! – торжественно провозгласил мистер Хантер.

– В таком случае, исходя из ваших же принципов, вы тоже убийца.

– Я был убийцей раньше и, как все невежды, убивал живое, но сейчас я придумал, как избежать этого, во всяком случае, предельно минимизировать. У меня много научных разработок на эту тему. Могу вам продемонстрировать. Вот хотя бы самое простое. – Он достал из кармана куртки обычный портативный фен на батарейках. – Когда я хожу, я воздухом сдуваю насекомых, и они разлетаются невредимыми, освобождая мне безопасный путь. Иначе нельзя… Но это лишь первый шаг, у меня много чего придумано, только я не все еще изготовил…

– Очень интересно. А как же тогда бактерии? Ведь они тоже…

– Бактерии? Вы сказали – бактерии? – Старик призадумался. – Это интересно, раньше я как-то не думал об этом. Надо же, бактерии… А что, бактерия – это тоже живая клетка, значит, и ей не должно быть отказано в праве на жизнь! И не усмехайтесь, молодой человек, а лучше прекратите употреблять молоко и молочные продукты, не говоря уже про мясо и рыбу, если не хотите и дальше оставаться убийцей! Хуже того, людоедом! И вором в придачу, ведь молоко вы крадете у теленка, оно только ему и предназначено природой!.. Вы молчите, потому что у вас нет аргументов, нет оправданий. Не только у вас лично, но и у всех человеко-шовинистов!

Нил действительно молча слушал бред старика. Американский маразм в такой форме ему еще не встречался.

– Надо объединиться в борьбе за живой мир, где все имеют равное право на жизнь! Прекратить природоубийственную и братоубийственную войну человека и всего живого! – выкрикнул он прямо в лицо Нилу.

Нил невольно усмехнулся, уж очень сильно старик напомнил ему пламенного героя какого-нибудь «Броненосца Потемкина». Да, встретить в Америке революционера-фанатика – это интересно…

Через полтора месяца старика увезли в больницу с тяжелейшей кишечной инфекцией. Через два дня из инфекционного отделения перевели в психиатрическое. Его дом после мощнейшей санобработки был опечатан санинспекцией, а многочисленных питомцев в несколько приемов развезли неизвестно куда…

Ужинать в ресторанах, как бывало в Париже, у четы Баренцевых не получалось никак, потому что состыковаться по месту и времени было практически невозможно. Нилу пришлось всерьез овладевать профессией домашнего повара. Поначалу это забавляло его. После пережитых стрессов нервы потихоньку приходили в порядок, день ото дня прошлое таяло в памяти, успокоенное расстоянием и медлительной монотонностью здешних будней, состоящих для него из хозяйственных забот и многочасового досуга перед экраном телевизора. Даже самые тупые передачи имели для него немалый познавательный интерес – он открывал для себя новый континент.

Для Сесиль время шло совсем в ином ритме, она сделалась настоящей трудоголичкой. Приезжала вымотанная, сразу же мчалась в душ, наспех поглощала мужнину стряпню, потом утыкалась в свой компьютер, не вожделея ни общения, ни супружеских ласк. Нил неоднократно ловил себя на том, что тоскует по ней, единственному, как ни крути, существу, к которому, хоть и с оговорками, подходило определение «родное».

Закупленные в супермаркете продукты Нил предусмотрительно растягивал до уик-энда, в субботу утром радовал Сесиль оладьями из хлебных крошек, размоченных в скисшем молоке, или каким-нибудь «ирландским рагу» из всевозможных найденных в холодильнике остатков, а потом ставил вопрос ребром: заводи, милая, свою колымагу и айда пополнять запасы провизии.

Так повторялось трижды, а в четвертую субботу Сесиль прореагировала на его напоминание весьма неожиданно – подскочила, будто ошпаренная, и со словами: «Забыла, я начисто забыла!» – устремилась наверх.

Нил бросился следом… ну, не то, чтобы бросился, сначала все-таки дожевал тост с анчоусовым маслом и допил кофе и только потом поднялся в спальню.

Сесиль стояла посреди комнаты перед ворохом одежды, вывернутой из шкафа.

– Что это значит? – полюбопытствовал Нил.

– О боже, сейчас за мной заедут, а я еще не одета…

– Погоди, как это – заедут? Кто заедет? Мы же собирались в супермаркет.

– Милый, сегодня не получится, я совсем забыла сказать, мы едем на пикник всем нашим отделом, на Лосиный Ручей, с ночевкой, я бы с удовольствием взяла и тебя, но будут только коллеги, без семей, так что… – Сесиль тараторила, не прекращая рыться в груде тряпок. – Как думаешь, если я надену сапожки и клетчатые брюки, а сверху красную курточку, не замерзну? По радио обещали наступление холодного атмосферного фронта.

– Но в доме не осталось ни крошки…

– Милый, что ты все о каких-то пустяках? Съезди сам, туда, кажется, ходит автобус.

– Автобус ушел два часа назад, а следующий только завтра.

– Ну хорошо, хорошо, придумаем что-нибудь, может быть, у Криса в машине найдется местечко для тебя. Тогда я попрошу его сделать крюк до супермаркета…

Местечко нашлось – в кузове мини-грузовичка, на котором приехал сослуживец Сесиль Крис – улыбчивый верзила с челюстями квадратнее, чем у мультяшного майора Сидорова из «Шпионских страстей». Весь путь до супермаркета Нил протрясся, скорчившись между походным мангалом и сложенной утепленной палаткой; обещанное похолодание он ощущал каждой своей косточкой и на торговый перекресток прибыл куском мороженого мяса.

– Бай, дарлинг! – Сесиль махнула ему рукой в окошко грузовичка и исчезла, оставив за собой лишь жидкое облачко бензинового выхлопа.

Нил кое-как доковылял до «Макдональдса», постепенно отогрелся тремя кружками горячего супчика и опасливо вылез на улицу. Северный ветер, разогнав скопившиеся за ночь тучи, стих, неяркое осеннее солнышко ненавязчиво пригревало физиономию, снова хотелось жить.

Он разыскал автобусную остановку, ознакомился с расписанием. Утренний автобус на Проспект ушел час назад, вечерний отправлялся в шесть сорок. Нил живо представил себе перспективу проторчать восемь часов здесь, под этим желтым знаком, с неподъемным рюкзачищем, набитым недельным запасом харчей на двоих, и решил, что сначала займется осмотром достопримечательностей, а в продуктовый зайдет в последнюю очередь, минут за двадцать до отправления автобуса.

Достопримечательностей было несколько – четырехэтажный Дворец игрушки с миниатюрной копией Диснейленда под стеклянной крышей, шестиэтажный автомобильный салон «Wheeler Dealer» с гордо реющим на шпиле американским флагом, универсальный магазин одежды, хоть и одноэтажный, но громадный, как международный аэропорт, и, наконец, трехэтажный краснокирпичный, под старину, книжный магазин «Barnes and Noble». Его Нил оставил на сладкое…

Он допивал третью чашку кофе в уютном кафе на втором этаже книжного магазина и листал толстую потрепанную книжечку, купленную за двадцать пять центов в отделе «Подержанные книги». Его привлекли название «Московские каникулы» и картинка на глянцевой бумажной обложке – веселенькое, «кислотных» тонов изображение Красной площади, перекособоченный мавзолей с наглухо заколоченным входом и непропорционально большой запиской, прикрепленной в перекрестье досок: «Ушел на обед». Принадлежало произведение перу некоего Мэтью Ласкера, а начало было многообещающим:

«Каждый год в начале ноября Свидригайлов уходил в тундру, подальше от города, и выл на луну. А в городе гремели салюты, фланировал веселый народ, распевая под гармонь неприличные куплеты (tchastoushki). Здесь, в северных краях, годовщина революции означала начало двухнедельного праздника встречи матушки-зимы. К этому празднику люди готовились с весны, запасали впрок вяленого тюленя, сушили сухари, сыпали обрезки оленьих рогов и прошлогодних газет в деревянные чаны с техническим спиртом, чтобы через полгода получить убойной силы и убийственного аромата напиток, любовно именуемый „запой“ (zapoii). Запой всегда готовили с запасом, чтобы хватило на всех – на своих и пришлых, на глубоких стариков и грудных детишек, но все равно не хватало, за четырнадцать дней выпивалось все до последней капли, и тогда жители, ворча, расползались по домам, кутались поплотней в одеяла и погружались в беспробудную зимнюю спячку. На город опускалась черная полярная ночь, и тогда Свидригайлов возвращался. Одинокий, в волчьей шубе до пят, он слонялся по безлюдным заснеженным улицам, проникал в дома, оставшиеся без присмотра и сосал кровь спящих хозяев. Для него она была слаще всякого запоя…»

– Привет! К вам можно?

Нил оторвал глаза от книги и любезно пододвинул девушке табуретку.

– Прошу.

Она размашисто села, широко раздвинув ноги в черных кожаных брюках, плюхнула об стол банку «Миллера».

– Тоже за покупками выбрались?

– Угу… – Нил не без удовольствия разглядывал девушку. Очень коротко стриженная брюнетка, с мальчишеской гибкой фигуркой, вся затянута черной кожей, словно рокер 50-х, огромные черные глаза, чуть косящие, что ничуть ее не портило, а лишь прибавляло облику пикантного своеобразия.

– А вы, значит, и есть тот самый француз, – неожиданно выпалила девушка.

Нил улыбнулся, маскируя крайнее удивление ее осведомленностью.

– Пожалуй, мой ответ будет зависеть от того, что вы вкладываете в понятие «тот самый».

– Ну, тот самый, что живет в Проспекте. В розовом домике, с женой на сером «пинто». Мы ведь соседи.

– Вот как? Удивительно, что я вас до сих пор не приметил.

– А мы вернулись только вчера. А о вас нам рассказала Роберта.

– Доктор Стивенсон? Очень энергичная дама.

– О да! – Девушка протянула узкую, но крепкую ладошку с обкусанными ногтями. – Шелли. Шелли Гаккеншмидт из Дюссельдорфа.

– Шелли?

– Ну да. От Мишель. Вообще-то родители назвали меня Микаэллой, но мне больше нравится на ваш, французский манер.

– А я Нил.

– О, американское имя.

– Русское. Только очень редкое. Русский муж французской ученой дамы – кибернетика.

– Вы оба кибернетики?

– Ну, я скорее киборг, новейшая разработка… А ты, Шелли, чем занимаешься?

Если бы разговор велся не по-английски, Нил едва ли сподобился бы так быстро сократить дистанцию до «ты». Но, как известно, в английском «ты» давным-давно вышло из употребления, его заменителем стало обращение по имени, что, кстати говоря, избавило народ от множества лишних проблем.

– Пишу диссер по теоретической журналистике.

– А что, есть и такая?

– Что ты, это безумно интересно и очень современно! Я исследую зооморфизм в информационных войнах.

– Зооморфизм? А-а, это вроде того, как во время войны наших летчиков называли «сталинскими соколами», а немецких «фашистскими стервятниками»… Ой, извини, я, кажется, привел не самый удачный пример.

– Почему? Это очень хороший пример парной оппозитивной идентификации класса «мы – они». Если позволишь, я включу его в свою классификацию.

– Да сколько угодно.

– Слушай, Нил, а давай-ка вечером забирай свою женушку – и к нам. Посидим тесным европейским кружком, выпьем винца, Ингрид привезла новый фильм Фассбиндера…

– Спасибо, Шелли, только вряд ли получится. Жена с коллегами уехала на природу, а у меня намечена большая стирка.

– Подумаешь! До вечера сто раз успеешь все перестирать.

– Не знаю. Мне до вечера предстоит торчать здесь и ждать автобус. Я ведь без машины.

– Господи, пустяки какие! На моем байке через две минуты будешь дома, гарантирую.

– А продукты? Мне же надо закупить еды на всю неделю.

– Вот зануда! Сказано же, продуктами завтра займемся!..

Вот так и получилось, что обратно Нил тоже ехал «с ветерком», но этим все сходство и ограничилось. Все-таки сидеть в седле «харлея», обхватив за кожаную талию симпатичную байкершу – это вам не на ледяном оцинкованном полу чужого грузовичка, да еще когда собственная жена кокетничает в теплой кабине с каким-то квадратномордым дебилом…

В доме у подружек началось с калифорнийского вина, продолжилось домашним шнапсом, в ходе потребления коего Ингрид, рыжая и, похоже, довольно взбалмошная толстуха, рухнула на диван и больше не вставала. А у Нила с Шелли закончилось же тем, чем, наверное, и должно было закончиться, – постелью.

То, что предложила этой ночью Шелли, привело его, видавшего всякое, в полное замешательство. В какой-то момент физкультурного секса он понял, что его банально насилуют, как проститутку. Шелли была не похожа ни на одну женщину из его скромного списка. Она преображалась постоянно, но ни разу не позволила ему проявить хоть какую-нибудь инициативу. В какой-то момент Нил вконец истощился от ее неуемной активности. А приспособления из секс-шопа, которых было заготовлено у нее видимо-невидимо, повергли Нила в шок. При этом Шелли вливала в него виски, будто сок.

Одевался Нил в темноте, на ощупь, и чего тут было больше – заботы о покое партнерши, под утро забывшейся сладким сном, или боязни, что, проснувшись, она начнет все заново, – определить было затруднительно. Пожалуй, поровну.

Он осторожно спустился по скрипучей лестнице, на цыпочках миновал темную гостиную, ориентируясь лишь на доносящийся с дивана раскатистый храп крошки Ингрид, нащупал на вешалке куртку и был таков.

Дома он едва нашел в себе силы доползти до супружеского ложа, куда он и рухнул, как был, в джинсах и свитере – наискосок, поверх белоснежного покрывала. Черный сон накрыл его, как полярная ночь – город вампира Свидригайлова.

Проснулся Нил от солнечного лучика, заплясавшего на веках. Он протер глаза, прищурился, успел подумать: «Солнце-то низко. Это хорошо, значит, только утро, значит, все успею…»

Но тут же вскочил в ужасе, сообразив, что окна в спальне выходят на запад. Проспал весь день! С минуты на минуту вернется Сесиль, а он… И в довершение всего, тело болит так, будто по нему танк проехал.

В стенаниях и скрежете зубовном Нил добрался до ванной, разоблачился. Взглянув на себя в зеркало, пришел в ужас. Все тело было покрыто царапинами, синяками, засосами. М-да, темпераментная девушка попалась, такого в его биографии еще не было, недаром перед сном про вампиров вспомнил… И что он теперь скажет Сесиль?..

– Ну, здравствуй, милый? Скучал без меня?.. А чем это от тебя пахнет?

– Я порезался, пришлось обработать рану… Как отдохнули?

– Замечательно!.. Эй, Крис, может, останешься, поужинаешь с нами? Мой Нил наверняка приготовил что-нибудь умопомрачительное, он у меня великий кулинар.

– Нет, боюсь, я вас стесню… Ну, если только никому не буду в тягость. Дорога-то была длинная…

– Сесиль, я… – Все лихорадочно придуманные невероятные истории с похищенным бумажником и забытым в автобусе рюкзаком с покупками моментально вылетели из головы. – Я… я… У меня есть идея! Говорят, тут неподалеку открылся чудесный рыбный ресторанчик. Почему бы нам всем не прокатиться?..

– Почему бы тебе не выкинуть из головы эту дурацкую идею? Я устала, у меня нет ни настроения, ни сил переодеваться на выход…

– Эй, соседи! – Нил поднял голову и увидел Шелли, машущую им рукой через улицу. – У нас вечеринка по случаю приезда, море выпивки, гора еды, присоединяйтесь, мы ждем!

Возле нее остановился автомобиль, и Шелли с визгом бросилась на шею вышедшему из него мужчине.

– Брэд, милый, я так рада!

– Что за девица? – недовольно спросила Сесиль. – Я ее в первый раз вижу.

– Немка-аспирантка. Они с подругой снимают тот домик.

– Да, я, кажется, видел ее в кампусе, – задумчиво произнес Крис.

– Они позавчера из Европы. Привезли кучу сплетен и новый фильм Фассбиндера.

– Что-то ты больно много знаешь…

– Посудачили немного, по-соседски, что такого? Пойдем, а? Неудобно, соседи все-таки…

От обилия гостей в доме было жарко, даже душно.

В отличие от Ингрид, бледной, апатичной, с припухшими глазами, Шелли выглядела великолепно – гладкая, свежая кожа, вишневое вечернее платье, эффектно обтягивающее «модельную» фигурку. Нил, оказавшийся рядом, с удивлением заметил полное отсутствие украшений и косметики. Протискиваясь мимо Нила, она незаметно для окружающих потрепала его по ляжке.

Нил прокладывал локтями путь себе и Сесиль к фуршетному столу, ломящемуся от яств, невольно ловя обрывки разговоров.

– … программа психологического перепрофилирования, одобренная военно-морским флотом. Представляете, несчастных, одиноких, тоскующих по оставшимся на берегу женам и невестам натуралов будут переделывать в жизнерадостных, самодостаточных геев, живущих полноценной сексуальной жизнью даже в условиях дальнего морского похода, даже на подводных лодках. Видите, и военные бюрократы иногда способны на гуманные решения…

– … Ближний Восток надо заасфальтировать и сделать из него одну большую американскую заправку…

– … Говорят, Андропов управляет страной прямо из палаты интенсивной терапии…

– … поймали в магазине, как обычную воровку. А еще кинозвезда!..

Сесиль с полной тарелкой пристроилась в уголке на кресле, сосредоточенно ела, и одновременно слушала Криса, который что-то горячо втолковывал ей, сидя на ручке того же кресла со стаканом воды в руках. Нил, проходя рядом, уловил слова «экспонентная кривая».

– Вот козел! – тихо пробормотал он по-русски.

Ушли они рано – Сесиль очень хотела спать. Нил успел перемигнуться с Шелли, и та вынесла им на дорожку большой пакет всяких вкусностей.

Нил нашел свитер и в нем улегся спать, надо было как-то скрыть от жены следы, оставленные Шелли.

– Что это ты спишь так, еще бы куртку надел! – съязвила Сесиль. И тут же пожалела.

– Я у тебя домработником служу, ты меня уже в кузове возишь, как нелегала-мексиканца, так вот, твоя скотина простудилась. Заводить тебе пора японского робота, они к сквознякам равнодушны. А я живой пока. Бабушка говорила, что при простуде надо тепло на ночь одеться и все пройдет, вот я и спасаюсь родительским рецептом.

Нил врал самозабвенно и убедительно, что свойственно только русскому человеку. Сесиль заглотила сразу и начала хлопотать вокруг него как сильно провинившаяся жена. Нил, конечно, великодушно простил и попросил разрешения выспаться, что и получил в полном объеме. Когда Нил проснулся, Сесиль уже не было дома, и он решил по случаю удивительной победы организовать себе русский завтрак, на который он подал сам себе холодное пиво, купленное на бензозаправке, и креветки. За завтраком Нил предался сладостным воспоминаниям, правда, иногда воспоминания прерывались крепкими русскими выражениями – такого с ним еще никто не вытворял.

В супермаркет он съездил в обществе Шелли на автомобиле Ингрид. Сама же Ингрид осталась отлеживаться после вчерашнего.

Вечером Сесиль, неожиданно для Нила, сама зазвала соседок на чашку кофе. Дружеский треп ни о чем затянулся за полночь, а на следующий день все повторилось. Сближению способствовали общие европейские корни, общие европейские воспоминания. Порой Нил ощущал себя лишним в этой компании – единственный мужчина, да и европеец, прямо скажем, весьма условный. Тогда он под каким-нибудь хозяйственным предлогом смывался на кухню, спустя некоторое время к нему присоединялась Шелли. Сквозь негромкий шум кухонных агрегатов было хорошо слышно, как Сесиль и Ингрид, развалившись на диване в гостиной, лениво перемывают косточки тупым американцам.

Дружба имела и практическую сторону. Оказалось, что Шелли очень неплохо владеет компьютером, и теперь они с Сесиль часами просиживали за чертовой машиной, оставляя Нила наедине с Ингрид, малообщительной и мрачноватой с ним и не очень привлекательной по-женски. Более того, Шелли стала брать работу Сесиль себе на дом и на своем компьютере набивать сложные таблицы и графики, терпеливо внося бесконечные изменения, ежедневно возникающие у Сесиль. Для Нила у нее не оставалось времени.

От тоски он записался в местную автошколу и, получив через пару месяцев водительские права, уговорил Сесиль приобрести для хозяйственных нужд подержанный «датсун», стал разъезжать на нем по округе и даже завел интрижку с официанткой из кафе на заправочной станции. В ее дряблых объятиях он тщетно пытался забыть Шелли.

Забыть Лиз…

Забыть Линду…

Забыть Таню Захаржевскую…

Платини с угла штрафной протолкнул мяч юркому Жирессу, тот попытался сы-грать «в стенку», но мяч срезался, отлетел к защитнику, и от его колена – о, чудо! – срикошетил в нижний угол ворот. Два-ноль!

Многотысячный «Стад де Франс» взревел. Зрители повскакивали с мест, в воздух полетели кепки, вымпелы, петарды…

– А вы, доктор, что-то не рады, – заметил доктору Вальме сосед, коротко стриженный крепыш в сером костюме. – Или вы в душе датчанин?

– Ваши шутки! – злобно пробормотал доктор. – Можно подумать, что вы намеренно ставите меня перед угрозой разоблачения. Сначала поручаете мне негласно вести вашего агента, потом через меня же устраиваете его контакт со связником. Надо быть полным идиотом, чтобы не догадаться…

– Нам он о своих догадках не докладывал.

Вальме это не успокоило.

– А сегодня… у меня вообще нет слов. Назначить конспиративное рандеву на глазах у всей Франции…

– Доктор, не преувеличивайте собственную значимость. Вся Франция смотрит не на вас, а туда. – Василий Клешнин, второй советник посольства СССР по культуре, показал на изумрудное поле. – Чего и вам советую. Наслаждайтесь игрой, а говорить предоставьте мне.

Доктор вздохнул и покорно перевел взгляд на поле.

– В Центре крайне недовольны вами, Вальме, – тихим, но металлическим голосом продолжил Клешнин. – Задание по Баренцеву вы практически провалили. Не уведомили нас о его отъезде в США, чем существенно затруднили нам работу…

– Но, поверьте, для меня самого было полной неожиданностью…

– Смотрите футбол, Вальме. Смотрите и слушайте. Наша страна переводит на вас валюту вовсе не за то, чтобы вы делились тут своими недоумениями. Вы давно введены в эту семью и о планах ее членов должны знать все! Но это еще полбеды…

Доктор вжал голову в плечи в ожидании страшного.

– Вы прошляпили главное. А именно – активное участие вашего подопечного в так называемом ограблении виллы Бажанов.

– Что?! Но он не мог, я ни на минуту не упускал его из виду, это все Маню…

– На поле смотреть!.. Маню, говорите? Так вот, довожу до вашего сведения, что этот ваш Маню-перманю действовал по прямой наводке Баренцева и согласно его инструкциям. На допросе он во всем сознался, а при обыске у него изъяли награбленное у Бажанов. Побрякушки мадам и документы…

– Документы? Значит, он все же выкрал документы.

– Документы на дом. Свидетельство о собственности и прочее. Тех документов, которые нужны нам, у него не оказалось. И в доме уотовцы их не нашли. Соображаете?

– Получается, что теперь, опираясь на показания Маню, они вправе потребовать экстрадиции Баренцева… Господи, он им все расскажет, они выйдут на меня…

– Прекратите истерику, Вальме! Никто ни на кого не выйдет.

– Но вы сами сказали – они взяли Маню…

– Но я не говорил, что Маню взяли они.

– Ах-х! – Доктор выдохнул с заметным облегчением. – Надеюсь, теперь он уже никому ничего не расскажет?

– Разумеется… В результате остаются два варианта: либо интересующий нас предмет находится у Баренцева, либо он так и лежит в доме Бажана, не обнаруженный ущтовцами. Если наш мальчик не настолько глуп, чтобы тащить бумаги с собой за границу, надо искать их в Париже.

– Иголку в стоге сена…

– Не скажите. Мы располагаем данными радиоперехвата всех переговоров наружки, приставленной УОТ к Баренцеву сразу после инцидента в Камбремере, и знаем все о его передвижениях. На ржавую баржу к мосту Толбиак мы вас, так и быть, не пошлем, еще хватанете какую-нибудь заразу от тамошних клошаров. А вот вдовушку Бажан посетить придется.

– Зачем?

– А затем, что среди документов, найденных у Маню, есть один весьма любопытный. Подробнейший план дома с указанием всех ловушек, хитростей и тайников. Даже если на барже найдется то, что нас интересует, в закромах полковника наверняка осталось много не менее интересного. Вот и займитесь… После матча я уйду первым и «забуду» вот эту программку. В ней копия того самого плана и ваш очередной чек…

– Жак сегодня на высоте, дорогая Доминик. Давно я не ел такого мяса. Говядина с ананасами действительно удивительное сочетание. Азиаты тоже знают толк в кулинарии. Но вы почти ничего не ели за ужином, а это пагубно для вас, особенно после пережитого стресса. Отсутствие аппетита говорит о том, что вы еще не вполне оправились от случившегося. Я привез вам новые препараты, мой партнер из Индии прислал их специально для вас. Пойдемте, я расскажу, как их следует принимать. Это целая система, но результат будет превосходным, я ручаюсь, дорогая.

Они прошли в кабинет, где Базиль долго и нудно давал указания по применению лекарств. Доминик, выпив первую порцию, отправилась в спальню, оставив доктора в кабинете и дав распоряжения Жаку не беспокоить никого до утра.

– Да, да, Жак, я соберусь сам. Когда буду выезжать, я позвоню тебе. А пока ты не нужен, отдыхай.

Жак поклонился и молча вышел.

Дом погрузился в тишину, и Базиль еще какое-то время читал, сидя в кресле у шахматного стола. Потом доктор не спеша стал обследовать мебель кабинета. Какие-то панели и кнопки он уже давно знал, какие-то обнаружил при осмотре. Все, что можно, было открыто, но нигде не имелось и намека на документы. Так, старческая фантазия и только. Базиль обнаружил коллекцию курительных трубок в тайнике, археологические ценности, явно египетского происхождения, но документов и вообще бумаг не было нигде.

Он так увлекся, что не заметил, как в дверях появился Жак. Старый слуга долго наблюдал, как старинный друг его хозяина роется в тайниках. Потом неслышно отошел от двери и так же тихо спустился во двор. В полной темноте, не включая фонаря, Жак направился к гаражу. Хозяйство свое он знал и мог без труда найти дорогу…

Глава 7 АФИНСКИЕ КАНИКУЛЫ

(1985)

– Две «маргариты».

– Сию секунду, уважаемая.

Смазливый официант картинно смахнул со столика воображаемые крошки, демонстрируя симпатичной и явно небедной иностранке свои стати, обтянутые белой униформой, словно балетным трико. Впечатления не произвел, сразу преисполнился достоинства и плавно отвалил к стойке.

Таня Дарлинг усмехнулась.

Над кромкой бассейна показалась мокрая голова Сони Миллер, собственного корреспондента Би-би-си.

– Уф-ф! Прямо реинкарнация в мире богов!

– А кто говорил, что будет плохо?

Фыркая, как тюлень, Соня поднялась из бассейна и бухнулась на пластмассовый шезлонг.

– Ну и денек! Удивительно, что я вообще еще живая… Мерси. – Она приняла у официанта коктейль, с наслаждением глотнула. – Ну, Акрополь я еще понимаю, приобщение, так сказать, к истокам цивилизации, хотя, между нами, можно было бы дождаться денька попрохладнее, не в сорок же градусов. Но вот троллейбус на обратном пути!.. Скажи на милость, зачем было тащиться через полгорода в этой душегубке?

– Во-первых, никто тебя не неволил, могла бы спокойно заказать себе хоть кадиллак с кондиционером. Во-вторых, когда еще мы сподобимся побывать в сауне на колесиках. В-третьих, зато теперь как хорошо, сама же говоришь. А в-четвертых… в-четвертых, Соня, когда я увидела здесь, на афинских улицах, наши родные русские троллейбусы… Понимаешь, я сначала глазам своим не поверила, а потом… Помнишь у Окуджавы?..

– У кого? А, московский шансонье, я как-то брала у него интервью, и он сказал…

Таня не слушала подругу. Глядя куда-то далеко-далеко, она вполголоса запела:

– Когда мне невмочь пересилить беду, Когда подступает отчаянье, Я в синий троллейбус сажусь на ходу, В последний, в случайный…

Проходившая рядом молодая женщина с перекинутым через плечо махровым гостиничным полотенцем остановилась как вкопанная. На ее лице, бледном, утомленном, с черными кругами под глазами, отразилась сложная борьба чувств. Наконец, она чуть заметно качнула головой, беззвучно, одними губами проговорила: «Mais non…» [7] Но тут к ней резко обернулась Таня Дарлинг, затылком поймавшая ее взгляд.

– Лиз! – Элизабет кивнула робко, затравленно, как пойманный с поличным магазинный воришка. – Боже, вот уж кого не ожидала здесь встретить! Ну иди же сюда… – Таня устремилась к Лиз. Они обменялись дружескими, на французский манер, поцелуями в обе щеки. – Соня, знакомься, это Лиз, моя французская подруга еще по Москве.

– Миллер, – без излишнего дружелюбия представилась Соня.

Двухнедельный европейский тур с любимой подругой планировался давным-давно, и никакая Лиз в эти планы не входила. Оставалось надеяться, что знакомство это относится к разряду светских и контакт ограничится получасовым трепом за коктейлями, максимум, дружеским ужином в таверне.

– Мы заказали по «маргарите», присоединишься? – Лиз кивнула, и Таня просигналила официанту. – Как ты, рассказывай, мы не виделись целую вечность. Поступила, куда хотела?

– Да…

– Лиз готовилась в Академию художеств в Ленинграде, – пояснила Таня Соне Миллер. – Нравится учиться?

– Да… А ты как? Ты так скоропалительно исчезла тем летом. Возвращаюсь в Москву, а мне говорят: вышла замуж за англичанина и улетела в Лондон… – Говорила Лиз быстро, взволнованно, взгляд бегал по сторонам, не останавливаясь на Танином лице. – Кто твой муж, чем занимается?

– Червей разводит.

Соня Миллер кашлянула и спряталась лицом в салфетку. Лиз удивленно хлопнула ресницами.

– Как это – червей? Для рыбалки?

– Лиз, он помер в прошлом году.

– Извини, я не могла знать… Мои соболезнования.

– Лиз, это было лучшее, что этот урод сделал для меня… Впрочем нет, он мне оставил свою фамилию. Так что теперь я почтенная вдова, миссис Дарлинг.

– Миссис как?

– Дарлинг. Тебе разрешается называть меня по фамилии.

Лиз рассмеялась, несколько истерически, долго не могла остановиться. На остро выпирающих скулах проступили неровные пятна, стало особенно заметно, как подурнела Лиз за те три года, что Таня не видела ее. Гибкая девичья стройность перешла в болезненную, палочную худобу, нежная кожа загрубела, особенно на суставах и у висков, и даже легкомысленный морковный оттенок крашеных волос не молодил, а лишь подчеркивал преждевременную усталость лица, как бывает у стареющих травести.

– Трудно живется в Союзе? – спросила Таня.

– Кому как. Мне ничего, – ответила Лиз чуть резковато, словно огрызнулась.

Таня щелкнула пальцами.

– Повторить!.. Может, окунемся?

Она показала на бассейн, призывно переливающийся прозрачной голубизной.

– Неохота…

Это было странно. Зачем же тогда Лиз поднялась сюда, да еще с полотенцем и пляжной сумкой?

– Сюда на каникулы приехали? – любезно осведомилась Соня, почувствовав повисшее в воздухе необъяснимое напряжение.

– Ну… да, в общем…

– В первый раз в Греции?

– Нет, уже была…

– Замечательно. Тогда мы рассчитываем на ваш совет. Мы прилетели только вчера, и нам обеим совсем не улыбается в такую жару торчать здесь, в пыльных Афинах. Таня хотела прокатиться по разным историческим достопримечательностям, ну там, Фермопилы, Коринф, все прочее, но, кажется, мне удалось убедить ее просто побездельничать на хорошем пляже, где, знаете, тенек, бриз, чтобы совсем не ощущать жары. Мне рекомендовали несколько приличных отелей на Эгейском побережье и порядка дюжины островов. Может, присоветуете, на чем остановить наш выбор.

– Лиз, выручай, – вставила Таня. —

А то она завалила весь номер рекламными проспектами, туроператоры названивают с утра до ночи. Мисс Миллер, как и всякой деве, широкий выбор противопоказан… Соня, не делай страшное лицо, про деву я в сугубо астрологическом смысле.

– Ну, я не настолько хорошо разбираюсь… – Лиз начала тускло, а заканчивать фразу вообще не стала.

Над столиком повисла тишина.

– Вот что, девочки. Не знаю, как вы, а я проголодалась. Почистим перышки и через полчаса встречаемся в ресторане на втором этаже, – распорядилась Таня.

– …А потом он входил в комнату совершенно голый, с ног до головы перемазанный краской и начинал кувыркаться по простыням. Простыни высушивали феном, он в уголке расписывался фломастером – и все, произведение искусства готово, зрители становятся покупателями… Фасоли больше никто не будет? – Лиз рассмеялась звонким колокольчиком и опорожнила серебряный судок с остатками зеленой фасоли себе в тарелку. – Слушайте, у них все порции такие маленькие, или только утка? Давайте хотя бы закажем еще сыру и десерт, и непременно еще вина. Бордо здесь неплохое, вы не находите?

– С вашего позволения, не буду ни сыра, ни десерта, ни вина, уже некуда. – Соня Миллер сыто откинулась в кресле и закурила.

Лиз разлила остатки вина себе и Тане.

– Ой, как хорошо, хочется петь, хочется жить… Знаете, Ленинград, Петербург – это магический, колдовской город, но магия его – это магия вампира. Я неизлечимо больна Петербургом. Он привораживает, будто впрыскивает в тебя какой-то свой наркотический яд, а потом высасывает из тебя силы, жизнь выпивает… – Лиз жадными глотками осушила бокал.

– Ну, не знаю. Я родилась в Ленинграде, двадцать четыре года прожила в нем и не скажу, чтобы он как-то высасывал из меня жизнь. Хотя, конечно, бывало всякое…

Таня призадумалась. Перед глазами отчетливо проступил белый больничный потолок – первое, что она увидела, выйдя из затяжной комы той далекой ленинградской зимой. И почти сразу за ней пришли – и она навсегда перестала быть жительницей Ленинграда.

– Афины тоже не назовешь местом с позитивной энергетикой. Я весь день была выжатая не хуже тех апельсинов. – Соня показала на барную стойку, где в сложной конструкции с прозрачными лопастями вращались под гнетом апельсины, отдавая свежий сок. – А теперь мое единственное желание – завалиться в кроватку и бай-бай до утра…

– А ты завались, – предложила Таня. – До лифта-то доползешь?

Соня подозрительно стрельнула глазками.

– А вы?

– А у нас еще вино с сыром и десерт с кофе…

Пляж был безлюден, только у самой кромки воды под большим ярким зонтом строила песочный город кудрявая девочка. Она работала старательно, высунув язычок, выкапывала речку между двумя уже построенными домиками. Вся картинка медленно и плавно, как в кино, приближалась к Тане. Таня протянула руку, дотронулась до черных кудряшек. Девочка подняла головку и оранжевым совочком показала куда-то вдаль.

По берегу, не оставляя следов на песке, шла пестрая группа, возглавляемая худой и высокой старухой с пронзительным взглядом молодых, пламенных глаз. А еще был седой бородатый скрипач, громадный медведь, неуклюже переваливающийся на коротких задних лапах, и гибкая, словно гуттаперчевая, девочка в длинной красной юбке.

– Кали спера, кирья Татиана, – с поклоном сказала старуха, приблизившись. – Доброго вечера…

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Татиана – хозяйка дома. Ты – хозяйка этого дома.

Старая цыганка начала обводить костлявой рукой берег, прибрежную рощу, кремовый купол Занаду…

– Я не хозяйка…

Цыганка остановила руку, показав на что-то, находящееся у Тани за спиной.

Ребенок строил город из песка. Только это уже была не черноволосая девочка, а светленький мальчуган, совсем еще малыш.

– Твой сын, – сказала цыганка. – Хозяин Занаду.

– Но у меня нет сына. Только дочь.

– Твой сын, – повторила старуха. —

И внук.

– Сын и внук? Так не бывает…

– Так бывает, – сказала цыганка и повернулась к своим. – Анна, пляши!

Запела скрипка, и девочка с плавным взмахом руки закружилась, извиваясь в пламенном танце.

– Огонь, Танюша, – грустно сказала бабка. – Кто хороший, тот не сгорит… Огонь очищает.

Не в силах отвести взгляда, Таня завороженно смотрела на девочку – и вдруг поняла, что это та же самая девочка, что явилась ей на берегу, только старше, лет одиннадцати…

– Нюточка! – крикнула Таня Дарлинг, резко взмахнула рукой, отгоняя видение, перевернулась, раскрыла глаза и удивленно моргнула, не сразу поняв, где она находится.

Она лежала на кровати в светлой, небедно обставленной спальне. Окно было открыто, занавески колыхались на ветру. Снаружи доносился шум моря.

Из смежной комнаты через открытую дверь доносился самозабвенный храп Сони.

Таня прикрыла глаза, глубоко вдохнула-выдохнула, откинула покрывало, бодро встала.

Прошлась по комнате, на ходу разминая суставы. Напевая вполголоса, вы-глянула на балкон, с наслаждением втянула в себя чистейший воздух. Запела погромче:

– Не надо печалиться, вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди… – Она подошла к Соне, энергично встряхнула покрывало. – Эй, солнце, взойди!

Соня заворочалась.

– М-м-м… Да что такое… Поспать уже нельзя…

– Вставайте, ваше сиятельство! Сон на закате вреден для здоровья! Синяки под глазками, потеря товарного вида.

Соня протерла глаза, посмотрела на Таню.

– Который час?

– Да уж шесть скоро… Давай, давай, поднимайся, мы когда приехали, а еще не купались! Окрестности не осматривали!

С хозяевами так и не познакомились! Позор на мою седую голову!

– Нам же передали, что ждут к ужину ровно в девять. А то той поры я бы еще повалялась… Пароход, обед… Разморило…

Таня настаивать не стала. Тихо прикрыв за собой дверь, она спустилась по витой лестнице в просторный беломраморный холл и вышла в сад.

От раскрывшейся перед нею красоты дух захватывало. На всем пространстве, насколько хватало взгляда, царили цветы – в клумбах, в затейливых партерах, перемежаясь с камнями и кустарниками, на высоких шпалерах. Особенно много было роз, их пьянящий аромат, мешаясь с йодно-озоновым запахом морского бриза, кружил голову, и Таня не сразу заметила, что из-под мощного раскидистого кедра, одиноко стоящего посреди раскинувшейся по правую руку лужайки, на нее смотрят две пары глаз – старика и маленького, годиков двух мальчонки. Встретившись с ними взглядом, Таня улыбнулась и помахала рукой. Старик помахал в ответ.

Подойдя поближе, она увидела, что под деревом насыпана куча желтого песка, белокурый малыш сидит в ней и колотит совочком по крышке пластмассового ведерка, а старик, склонившись рядом, что-то чертит палочкой на песке.

– Здравствуйте! Я – Таня Дарлинг, давняя подруга Лиз. А вы, наверное, господин Рабе, мне Лиз много о вас рассказывала. Хочу от души поблагодарить вас за любезное приглашение погостить на вашем райском острове…

– Милая барышня, я не очень силен в английском, – медленно, с чудовищным акцентом проговорил старик. – Если вы говорите по-немецки или по-французски…

– Bien, – согласилась Таня. – Alors, Monsieur Rabe, je suis…[8] – Она повторила свою речь на безукоризненном, чуть суховатом французском.

Старик улыбнулся.

– Дитя мое, я очень рад, что вам нравится в моих владениях. Простите, что не успел лично встретить вас, мы немного загулялись с этим юным господином… Кстати, его зовут Нил.

– Простите?..

– Нил. Довольно редкое русское имя. Фантазия нашей мамочки, вы же знаете, она помешана на всем русском.

– Простите, кто?..

– Да Лиз же. Нил – ее сын. Неужели она вам ничего не рассказывала? Замечательный юноша, одна беда – большой молчун.

Малыш поднялся, деловито обтер ручки о синие штанишки и потрогал Таню за колено.

– Мама!..

Из окна своей спальни Лиз сквозь занавеску смотрела, как ее Нилушка, ее сыночек, бойко семенит по лужайке, держась за руку Тани Дарлинг, улыбается, лопочет что-то. Вот они подходят к белому садовому столику с вечными дедушкиными шахматами, вот Таня усаживается в плетеное кресло, а этот негодник лезет к ней на колени, теребит сережку…

Лиз дернула за занавеску, нежная ткань треснула, Лиз отшвырнула оставшийся в руках длинный обрывок.

Нервы, нервы, нервы!

Она раненой пантерой метнулась к платяному шкафу, вытащила клетчатую дорожную сумку, дрожащей рукой извлекла из нее заветную аптечку, нетерпеливо, ломая ногти, отщелкнула замочек. Так, пять одноразовых шприцев, если каждый использовать по четыре раза, будет двадцать, вполне достаточно, главное – флаконы… Шесть, в каждом по пять доз… Если особо не увлекаться, до дома должно хватить… Дом, где он, дом? Ну не сырая же, промозглая общага с бездействующим душем, куда пришлось перебраться, когда присылаемых дедушкой денег перестало хватать на оплату съемной квартиры в академическом доме. Маринкин флэт? Бункер на даче Фармацевта?.. Нет, все-таки он умница, этот Фармацевт. Как ловко придумал насчет диабета, какую бронебойную справку изготовил для ее поездки! Даже самому ретивому таможеннику наглости не хватит вскрывать ампулы с инсулином для тяжело больной пассажирки…

Лиз перетянула тощую руку резиновым жгутом повыше локтя, принялась работать кулаком. Под кожей четко обозначилась вена…

– Вообще-то я плохо играю, вам со мной будет скучно, господин Рабе.

– Во-первых, зовите меня дедушка Макс. Во-вторых, с интересным человеком не может быть скучно, даже если он и неважный шахматист. Ваши – белые, начинайте… Браво, е2–е4, гроссмейстерский ход…

– Дедушка Макс, а как называется ваш остров?

– Танафос.

– Танатос? Остров Смерти?

– Греки тоже так думали, поэтому, наверное, и не заселяли его. А напрасно, природа здесь, сами видите, божественная, правда, не было открытой воды, пока я не вывел наружу подземную реку.

– Стикс?

– Альф. Я назвал ее Альф… Что же до названия острова, то, как мне удалось выяснить в одной старинной хронике, дали его вовсе не греки, а арабские пираты, отдыхавшие здесь между набегами. Танафус – это значит «отдых, перерыв, переменка»…

В центральной части есть развалины любопытного сооружения, с помощью которого они добывали воду. Громадный резервуар с камнями, уложенными особым образом. На камнях конденсировалась утренняя и вечерняя роса, с них влага стекала в специальный желобок, а оттуда – в каменную цистерну… е7–е5…

Таня задумалась.

– Ну, конечно же, река Альф, поместье Занаду… In Xanadu did Kubla Khan a stately pleasure dome decree, where Alph, the sacred river, ran…[9] Кольридж. А говорите, плохо разбираетесь в английском.

Маленький Нил заерзал у нее на коленях, стащил с доски фигурку коня, постучал ею по столу.

– Спасибо, зайчик. – Таня взяла у малыша коня и поставила его рядом с выдвинутой пешкой.

– А вы говорите, плохо играете. – Дедушка Макс довольно потер руки. – Просто удивительно, как малыш вас принял. Обычно он очень дичится незнакомых, даже на Лиз смотрит, как на чужую, а уж чтобы заговорить с кем-нибудь, да еще мамой назвать… Скажите, Таня, вы ведь живете в Лондоне?

– Да.

– Вас там что-нибудь держит? Семья, работа?

– Только работа. У меня свой бизнес, небольшой пока, но интересный и динамично растущий.

– Жаль…

– Неужели вы хотите предложить мне работу няни?

– У Нила есть две няни с соответствующими дипломами и рекомендациями, если понадобится, будет и третья, и четвертая. Ребенку нужна мать.

– Но, простите, у него же есть мать.

– Лиз… Лиз – она другая. Она нимфа, а нимфы не бывают хорошими матерями.

– Говорите, нимфа? Кто же тогда, по-вашему, я?

– Вы?.. Судя по тому, что вы за разговорами едва не поставили мне мат, вы – ведьма…

Старый Макс рассмеялся, но в глазах его была печаль.

– Добрый вечер, ваша светлость.

– Кто говорит?

– Мы незнакомы. Меня зовут Соня Миллер.

– Откуда у вас номер моего приватного телефона?

– Я журналистка, ваша светлость. Би-би-си.

– Излагайте. Только коротко.

– Я хотела бы показать вам кое-какой материал, прежде чем опубликовать его.

– Мне? Вы часом не спутали меня с вашим редактором?

– Но, сэр, он касается вас. Точнее, вашей семьи.

– А если еще точнее?

– Вашей дочери и вашего внука.

– У меня нет дочери, достойной упоминания в прессе. Что же до якобы имеющегося у меня внука…

– Ваша светлость, после публикации все «якобы» отпадут. Доказательства неопровержимы.

– Тысяча фунтов.

– Пять.

– Две с половиной и никаких фокусов. Мой представитель навестит вас завтра в десять утра.

Глава 8 ЧУДЕСА НА ВИРАЖАХ

(1986–1987)

– Где твой смокинг?! – Сесиль в ярости топнула ногой. – Куда ты задевал свой смокинг? Только не говори, что мы оставили его в Париже, я самолично укладывала его в чемодан!

– Что ж ты так кипятишься-то? Подумаешь, большое дело. Пойду в свитере. Ну, хочешь, пиджак надену, джинсовый…

– Мы приглашены в лучший ресторан Нью-Хейвена, а ты хочешь явиться туда каким-то фермерским пугалом и опозорить меня на весь город?!

– Если ты считаешь, что я тебя позорю, иди одна.

Нил сделал телевизор погромче, давая понять, что разговор окончен.

«Ты – вчерашние новости!» – Парень в белой шляпе спустил курок.

Парень в черной шляпе задергался в ритме пронзительных пуль.

Сесиль выбежала из комнаты.

Нил убавил звук.

По пути в город они заехали в ателье и за шестьдесят долларов взяли смокинг напрокат. Нилу он был короток и широк, а на локтях сиял, как только что начищенные штиблеты.

В субботний вечер «Грудная косточка» была забита до отказа, но для своей вечеринки Шелли заранее абонировала на балконе все пять столиков и бар, а сама встречала гостей в фойе, у лестницы на второй этаж, одетая в восхитительное вечернее платье, полупрозрачное, с открытой спиной. С улыбкой и словами благодарности принимала подарки, которые складывала на специальный столик. Еще никогда Нил не видел ее такой женственной и прекрасной.

Публика, постепенно собравшаяся на балконе, была пестрая, разношерстная, и одета соответственно – от сногсшибательных вечерних прикидов ценой не менее тысячи долларов до джинсов и «косух», кое-кто даже в куцых конторских пиджачках с кожаными заплатами на локтях. Улучив минутку, Нил смотался в машину, где проворно переоблачился в добрый старый свитер и джинсы, за что по возвращении был удостоен пламенного, но отнюдь не влюбленного взгляда супруги…

– Друзья, друзья, выпьем за именинницу! Шелли! Шелли!

– Дорогу, дорогу!

Гости расступились, пропуская официанта, везущего на тележке громадный торт с зажженными свечами.

Шелли задула свечи. Гости хором грянули:

– Она отличный парень, Она отличный парень, Она отличный па-арень, И это знают все!

Виновница торжества стояла с застывшей улыбкой.

Ингрид принялась резать и раскладывать торт. Нил вызвался помогать ей.

Шелли была царицей бала, танцевала со всеми, но только Нил уловил в ней невероятное нервное напряжение.

– Шелли, что с тобой, в чем дело, ты сама не своя. Твое веселье словно пир во время чумы. Мне больно видеть это, что происходит?

– Пока не происходит, но произойдет и очень скоро. Наверное, это не порадует тебя, но я приняла решение и не намерена отступать.

– Какое решение? Ты выходишь замуж?

– В какой-то мере… То есть, да, но несколько наоборот…

– Что за шарады?.. Ладно, если не хочешь, не будем об этом. Не хочу огорчать тебя в твой день рождения.

– День рождения у меня в июле. Сегодня скорее день моей смерти… Нет, не смотри на меня так, я выразилась фигурально и никакого красивого суицида не планирую… Обещаю тебе, что следующий настоящий мой день рождения мы справим вместе.

Шелли победно взглянула на Нила и возвратилась к гостям.

На следующий день Ингрид сообщила, что Шелли уехала месяца на три-четыре, но куда – не сказала.

Для Нила вновь потянулись тоскливые дни, недели, месяцы. В кафе при заправочной он больше не заезжал, читал мало, телевизор почти не включал, и даже компьютерные игры ему осточертели…

Все больше времени он проводил в полном – и одновременно пустом – одиночестве. У Сесиль появились какие-то дела в научных центрах на западе страны, она часто и надолго выезжала в командировки то в Калифорнию, то в Юту, то в Колорадо.

Первые недели Нил очень скучал без Шелли, потом все реже и реже вспоминал ее, только засыпая, иногда предавался воспоминаниям о ней и ее безумном сексе. Пару раз он зашел к Ингрид, но она по-немецки, любезно до отвращения, приняла его, и охота общаться пропала.

Однажды, в очередной раз разбирая почту, он нашел конверт, по внешнему виду сразу было ясно, что это приглашение. И действительно, Ингрид, как понял Нил, нашла-таки себе жертву. Какой-то несчастный сочетается с ней законным браком через восемь дней.

– Сесиль, зайка, сходи одна.

Нил нудил с утра, но так и не добившись освобождения, тихо матюгаясь, оделся в смокинг, все же найденный на чердаке, в коробках с ненужным хламом, и отправился с супругой все в ту же «Косточку».

Ингрид вся утопала в белой пене платья, декольте которого привлекало всеобщее внимание. Рядом с невестой Нил увидел худого молодого человека в черном смокинге и на автомате протянул ему руку.

– Нил, – коротко с дежурной улыбкой на лице представился он.

Что-то неуловимо знакомое показалось ему в лице жениха.

– Майкл, – так же дежурно представился молодой человек.

И крепче принятых приличий пожал Нилу протянутую руку. Это несколько удивило его, и он пристально вгляделся в лицо Майкла.

– Можешь поздравить меня не только со свадьбой, но и с днем рождения, у меня сегодня двойной праздник.

Нил отшатнулся, но взял себя в руки. Перед ним стояла его Шелли, но это была уже не женщина. Он не успел ответить, как Сесиль спасительно потащила его в зал.

– Я не хотела говорить тебе, но я-то знала, мне все Ингрид рассказала еще до операции Мишель. Это сейчас почти норма, так что не делай такого идиотского лица. На тебя смотрят!

Сесиль говорила, тихо попивая шампанское и успевая улыбаться во все стороны.

– Бред какой-то, Сесиль, давай свинтим отсюда побыстрее. Такие штучки не для меня.

Нил показал официанту на виски и выпил тройную порцию без зазрения совести.

– Вот еще, припадок подростка! Никуда я не собираюсь уходить. Посмотри как много интересного народа. А сколько настоящих американцев! Когда еще так повезет…

Сесиль начинала свой вечер как истинная француженка. Она знала, что молода, прекрасно выглядит, потому что заплатила в фитнесс-центре немалые деньги, и эти деньги должны отработать сегодня с прибылью. Нил решил напиться, что и сделал в рекордно короткие сроки. Возвращались они порознь, вернее, Нила возвратили какие-то друзья Мишель-Майкла, но он об этом узнал много позже.

Пробуждение было ужасно. Это было одно из тех известных многим утр, когда жалеешь лишь о том, что еще не умер. Даже опохмелиться толком не вышло – не удерживалось.

Сесиль не было дома. Судя по всему, и не ночевала. Ее половинка супружеского ложа так и осталась непримятой, ее «линкольн-виллиджер», давно уже сменивший прокатный «форд», застыл перед окнами громадным черным жуком.

Это было странно, но Нила пока волновало совсем другое. Он мешком с костями сидел на кухне, вертел в дрожащих руках сверкающий тесак для разделки мяса и размышлял о том, что, как ни хотелось, вряд ли ему достанет сил самому себе оттяпать голову этим предметом. Иное дело проглотить пулю, оставить на белом гигиеническом кафеле стены абстрактную картинку из собственных никому не нужных мозгов. Интересно, Сесиль будет стирать их тряпочкой или воспользуется моющим пылесосом «Сименс»? Но из относительно огнестрельного оружия в доме был только пистолет для вколачивания гвоздей, а мысль о гвозде, застрявшем где-нибудь в мозжечке, была совсем неэстетична. Это вам не «демократизатор» полковника Кольта, не культовый «магнум» сорок пятого калибра, не «беретта» Джеймса Бонда. Даже не ментов-ская пукалка имени товарища Макарова… И ни у кого в этом чертовом городишке, сплошь населенном желтобрюхими интеллектуалами, ничего подобного не одолжить.

Хотя, стоп. Теперь-то здесь появился наконец настоящий мужик, истинный мачо, как выражаются аборигены, по своему обыкновению уродующие слова, заимствованные из других языков. Вот уж у кого определенно водятся мужские игрушки… Ха! Жить сразу стало веселей, даже пиво проскочило в желудок без приключений.

– Хай, Майки, ну как оно после бурной ночки-то? Ничего болтается? Слушай, одолжи пушку по-соседски, крыс в подвале пострелять, развелось гадов…

На все лады репетируя эту фразу, Нил принял душ, оделся, вышел на крыльцо.

Остановился, вглядываясь в дорогу.

Из-за поворота медленно выкатывался красный «БМВ» Криса.

Как-то само собой ушло желание пристрелить крысу, засевшую в мозгах.

Если собственные чувства давно превратились в холодный прах, то всегда остается шанс отогреть душу в пламени ответного чувства. А ведь Сесиль так любила его, может быть, еще не все потеряно…

Нил побежал по дорожке, он загадал, что если добежит до калитки раньше, чем откроется дверца автомобиля, все будет хорошо.

Не успел.

Правда, открылась не правая дверца, на которую загадал Нил, а левая, водительская. Над красным обтекаемым корпусом автомобиля показалась долговязая фигура Криса, и запыхавшийся Нил увидел, что больше в машине никого нет.

– Где Сесиль?! – крикнул он.

– Хай, Нил! – Крис широко улыбнулся, показав ровные зубы, голубые, как шведская сантехника. – Как дела?

– Никак! Где Сесиль, я спрашиваю! Ты же знаешь, где она!

Нил двинулся навстречу Крису с видом настолько решительным, что Крис отступил на шаг и выставил перед собой на вытянутых руках портфель, словно щит от непредсказуемого русского психа.

– Полегче, парень, полегче. С Сесиль все в порядке, она всего лишь улетела в Вашингтон, просила передать, чтобы ты не беспокоился.

– В Вашингтон? Какого черта она делает в Вашингтоне?

Крис вздохнул.

– Нил, давай не будем горячиться и поговорим спокойно, как мужчина с мужчиной.

Нил весь сжался, почуяв неладное.

– Ну! Я жду. Говори.

– Не здесь же. Может быть, пройдем в дом?

– Что ж, прошу.

Нил шагнул в сторону, пропуская Криса. По дороге тот два раза обернулся, как будто ожидал удара в спину.

– В гостиную проходи, – буркнул в прихожей Нил. – Я сейчас…

Он юркнул на кухню, приложился к недопитой банке «Миллера», но пива хватило лишь на полтора глотка. Ему сейчас требовалось куда больше…

Когда он вошел в гостиную с полным стаканом, Крис сидел, прямой как палка, на краешке стула и, поджав губы, разглядывал царящий здесь беспорядок – тарелку, переполненную окурками, валяющийся на журнальном столике смокинг, брюки, лежащие на ковре рядом с пустой бутылкой.

– Ну да, – отозвался Нил на невысказанную реплику. – А с другой стороны, для кого стараться-то?

Он плюхнулся на диван, закинув ноги на журнальный столик, и поднял стакан.

– Твое здоровье! Тебе не предлагаю, лосьон после бритья тебя вряд ли устроит, а ничего другого, извини, нет, давно выпито. – Он героически хлебнул, с удовлетворением отметив гадливый ужас на лице Криса. – А теперь рассказывай.

Крис овладел собой, вновь напряг мощные челюсти в натужном голливудском смайле.

– Нил, ты, главное, отнесись к тому, что я буду говорить, спокойно и по возможности трезво. Ты же в сущности человек вменяемый и не можешь не понимать, что так будет лучше для всех. Сесиль – молодая здоровая женщина, она имеет право на нормальную полноценную семью, нормальных полноценных детей…

– О-кэй, Крис, считай, что ты меня убедил. Я непременно поговорю с Сесиль, когда она вернется, и приложу все усилия, чтобы наладить нашу совместную жизнь. А теперь, если сеанс семейного консультирования окончен…

– Нил, ты не понял. Сесиль не вернется. Она поехала не просто в Вашингтон, а в юридический отдел французского посольства.

– Зачем?

– Для оформления развода ex absentia. Скорее всего, не потребуется даже твоего присутствия. Просто подпишешь бумаги и отправишь по почте.

– Угу… А что будет, если не подпишу?

– Существенно осложнишь жизнь всем, но главным образом себе. Ты же понимаешь, что не тебе тягаться с нами. Конечно, теоретически все равны перед законом, но практически… Нил, мы попросту раздавим тебя. Я имею право употребить местоимение «мы». Дело в том, что Сесиль ждет от меня ребенка.

Крис ослепительно улыбнулся. Нилу очень захотелось со всей мочи вмазать по этой самодовольной харе, посмотреть, как брызнет фарфоровым дождиком чудо американской стоматологии. Но он сдержался. В конце концов, в том, что Сесиль предпочла это жвачное, виноват в первую очередь он сам, а переход на кулачные аргументы лишь акцентировал бы моральное поражение.

– Мои поздравления… Ну, давай свои бумаги.

– Собственно, в предварительном порядке, чтобы дать делу ход по упрощенной процедуре, от тебя нужны только две подписи – под согласием на развод и под взаимным отказом от имущественных претензий. Сесиль уже подписала оба документа.

Крис расстегнул портфель.

Нил вытащил из кармана мятую пачку «Уинстона», закурил.

– Из дома можешь пока не съезжать, университет оплатил аренду до конца го-да, – говорил Крис, достав желтую папочку и вытаскивая из нее бумаги. – Еще Сесиль оставляет тебе парижскую квартиру, правда, продать ее ты не сможешь, поскольку права собственности остаются за Сесиль… Эй, тебе не кажется, что не очень-то вежливо курить, находясь в одном помещении с некурящим?

Нил медленно встал, подошел к Крису, выпустил струйку дыма прямо в улыбающуюся физиономию.

– Ну так выйди.

– Но ты… ты подпишешь?

– Я подумаю. Жди во дворе.

Крис вышел. Нил придвинул к себе документ. «Мы, нижеподписавшиеся… настоящим подтверждаем…» Буквы плыли перед глазами, наскакивали друг на друга, менялись местами, где-то на третьей строчке взгляд зацепился за слово «куннилигус», которое при повторном прочтении сменилось на «совокупный». Нил крякнул, взялся за недопитый стакан, в котором, кстати, был отнюдь не лосьон, а вполне пристойный кулинарный херес, опрокинул в рот, а последнюю каплю, перевернув стакан над бумагой, выцедил на параграф об взаимном отказе от притязаний на любые будущие доходы другой стороны. Потом взял ручку и напротив четкой, филигранной подписи Сесиль размашисто вывел: «Н. Баренцев». Нищ, но свободен.

Крис терпеливо ждал его на крыльце.

– Держи – Нил протянул ему папочку. – Привет Сесиль. И fuck you very much за все хорошее…

– Тебе того же… Да, Нил, еще одно… Мы с Сесиль понимаем, насколько тебе сейчас тяжело и одиноко. Вот, – он протянул Нилу какой-то предмет в оберточной бумаге. – Это поддержит тебя в трудную минуту, а когда дозреешь, звони, там вложен список наших контактных телефонов. Бай!.. И очень советую подыскать себе работу.

Крис пошел к машине, а Нил задумчиво подбросил пакет на ладони. Судя по всему, там была книга.

«БМВ» Криса плавно покатил прочь.

Нил глянул ему вслед, прикрыв глаза, живо представил себе, как с эффектным хлопком лопается шина, и красное авто с визжащими от ужаса Сесиль и Крисом, припадая на обод, медленно и неотвратимо скатывается в пропасть…

«Да ладно, – подумал Нил. – Нехай живут».

Дома он развернул пакет и извлек толстый том в синем переплете. Золотые буквы гласили: «Книга Мормона. Новые свидетельства об Иисусе Христе».

Это ж надо, куда занесло наследницу древнего и славного католического рода! Впрочем, как говорится, любовь зла…

– Похоже, наша беспутная мамаша здорово влипла.

– Чья еще мамаша? – Таня Дарлинг недоуменно посмотрела на Соню поверх очков.

– Наша. Биологическая мамочка нашего пупсика. Вот посмотри, что прислали в редакцию для европейского дайджеста.

Соня бросила на Танин рабочий стол номер «Пари-Суар».

– Третья полоса. Я отчеркнула.

Таня внимательнейшим образом проглядела отчеркнутую заметку, щелкнула кнопкой селектора.

– Эмили, дайте мне Москву. Такиди… Спасибо, Соня, я разберусь, по-моему, здесь какая-то подстава…

В селекторе раздался голос Эмили:

– Москва, миссис Дарлинг.

Таня взяла трубку.

– Архимеда Яновича… Здравствуй, Арик, не забыл еще?.. Да Рыжая, Рыжая, кто ж еще… Да, все хорошо… Представь себе, из Лондона… Слушай, нужна твоя помощь, по старой дружбе… Нет, информация. Мне отсюда собрать затруднительно… Записывай…

Нил босиком протопал до калитки, со вздохом открыл почтовый ящик и выгреб кипу конвертов. Газет они не выписывали, личные письма сводились к ежемесячным слезливым эпистолам от Мари-Мадлен и редчайшим, под настроение, открыточкам от Ольги Владимировны. Всю свою обширную профессиональную переписку Сесиль вела исключительно через фирму, а то, что они получали на дом, так или иначе сводилось к выкачиванию денег. Счета, уведомления, рекламные проспекты. Казалось, не было в Соединенных Штатах организации, не претендующей на кошелек семьи Баренцевых-Дерьян.

Сесиль приучила его трепетно относиться к такой корреспонденции и тщательным образом сортировать ее – что подлежит немедленной оплате, что требует уточнений и выяснений, что следует вырезать и сохранить, на что нужно ответить письменным отказом, на что достаточно отреагировать телефонным звонком и что, наконец, можно с чистой совестью отправить в мусорную корзину. Поскольку Нил постоянно с этим путался, Сесиль составила подробнейший меморандум и прикрепила его на стенке возле коврика с кармашками, предназначенными для корешков квитанций, купонов на скидки и тому подобной ерунды.

Нил вывалил конверты на кухонный стол, достал карандаш, бумагу, пепельницу, откупорил банку пива – надо же было оборудовать рабочее место, прежде чем приступать к сортировке…

Он поднес пиво к губам, и неожиданно фыркнул, окатив пеной нос и щеки. Все! Баста! Финита! Пусть теперь этой похабелью мормоны занимаются, для них это так же естественно, как в сортир сходить… Он закурил, задумчиво провел зажженной зажигалкой вдоль краешка верхнего конверта. А не спалить ли все к такой-то матери, пусть потом разбираются? Нет, это мелко, в конце концов, если разобраться, ему не за что мстить Сесиль. Она терпела, сколько могла…

Нил сгреб письма, намереваясь отнести их в кабинет Сесиль. Один конверт – большой, непривычного желтого цвета – шлепнулся на пол. Поднимая его, Нил увидел, что на письме стоит парижской штемпель и что адресовано оно лично ему, мсье Нилу Баренцеву.

Нил вскрыл конверт и достал сложенную вчетверо страничку из «Пари-Суар». Никакой пояснительной записки не прилагалось, не было и координат отправителя. Озадаченный Нил раскрыл газету.

Фотографию он увидел не сразу, а увидев, остолбенел. Так задрожали руки, что пришлось положить газету на стол.

На фото были запечатлены двое сосредоточенных полицейских, а между ними – Лиз, его Лиз! Волосы растрепаны, рот открыт, должно быть, она в этот момент что-то выкрикнула. Подпись под фотографией рассеяла последние сомнения: «Элизабет Дальбер, художница-наркоторговка. Теперь придется отвечать за свои художества!» Сверху заголовок: «Скват[10] левых художников оказался крупнейшим складом героина». Дальше Нил не мог прочитать ни слова. Надо что-то делать, надо срочно лететь, спасать ее. Наркотики – полный бред, ее просто кто-то подставил, главное – она нашлась, она во Франции, скоро он сможет увидеть ее… «Я вытащу ее, вытащу непременно, все утрясется, какая из нее, к черту, наркоторговка. Смешно подумать… Только бы встретиться, встретиться скорее… Только вот кто же прислал эту газету? Господи, да конечно же она сама и прислала. Через адвоката или еще как-нибудь. Она надеется на меня, ждет меня…»

К телефону долго никто не подходил. Нервы были напряжены до предела.

– Алло. – Доминик опять страдала от мигрени и это сразу было понятно по голосу.

– Дорогая, это я. У меня к тебе просьба, как всегда, для всех остальных невыполнимая. Ты же волшебница у меня, все можешь. Помоги, и клянусь, что не в последний раз прошу. Как же мне без тебя на этом свете?

– Я еще вчера знала, что ты проявишься. Мне сон был. Ты в лодке по грязной воде плывешь, и парус не можешь натянуть, и ветер. Я поняла, что беда на тебя идет. Ну, что надо? Нет, это после, сначала скажи, когда приедешь, я хочу тебя прямо сейчас.

– Приеду сразу, как ты решишь мои проблемы, и это не шантаж. Это очень важно для меня. Посмотри «Пари-Суар» от шестнадцатого, третья страница. Полиция взяла склад героина, там еще фотография. Элизабет Дальбер, запиши, «Элизабет Дальбер», пишется «Дальберг», мне надо увидеть эту девушку как можно скорее. – Нил, как мог, скрывал свои чувства и говорил без истерии в голосе, хотя хотелось кричать.

– У меня ужасно болит голова, а ты с какими-то девушками ко мне пристаешь, ну да ладно, посмотрю вечером, может, что и придумаю. Пройдусь по Алексовым связям, вдове героя Франции небось не откажут…

– Спасибо, роза моя. Когда позвонить? Завтра удобно?

– Да ты рехнулся, какое завтра, тут и за неделю ничего не сделаешь! Ну ладно, все равно, звони, когда захочешь.

– Целую. – Нил бросил трубку.

Наскоро собравшись, он рванул в Бостон.

В этот день улететь не получилось – когда он расплачивался по электронной карте за заказанный билет, выяснилось, что денег на их с Сесиль общем счету элементарно не хватает на билет до Парижа. Можно было не уточнять, кто приложил руку к этому делу, Сесиль вряд ли пошла бы на такое по собственной инициативе. Нил лихорадочно вывернул карманы, наскреб недостающие шестнадцать долларов, но билет брать не стал, поскольку перспектива оказаться в Париже без гроша его не устраивала.

Ладно, гады, сами напросились! Война так война! Хорошо еще, хоть на бензин оставили.

К вечеру Нил возвратился в Проспект. Оставив «датсун» на улице, вбежал в дом, прямиком устремился в спальню, снял со стены портрет Мари-Мадлен, матери Сесиль, набрал на дверце маленького настенного сейфа известное ему четырехзначное число. Найдя искомое, он тихо прикрыл дверцу и повесил портрет на прежнее место.

Только внизу, на кухне, пользуя больные нервы хересом и сигарой, он отомкнул золотую застежку на продолговатом сафьяновом футляре.

На белом атласном ложе покоилось редкостной красоты ожерелье – крупные синие сапфиры, обрамленные бриллиантами, в оправе из белого золота.

Сделанное его прадедом Францем Бирнбаумом для своей жены, стало быть, для прабабушки Нила. Украденное большевиками, возвращенное в семью его дедом Вальтером Бирнбаумом и подаренное бабушке Александре Павловне. Вновь украденное и через много лет вернувшееся уже к нему, к Нилу, посмертным подарком первой жены, Линды, укравшей его у вора. Подаренное им второй жене, теперь фактически бывшей…

Старый еврей в ювелирном салоне на Коммон долго и придирчиво изучал ожерелье в лупу и наконец предложил Нилу два варианта: или продать за девять тысяч долларов или заложить под проценты за три. Нил без колебаний выбрал второе.

Закладную квитанцию он выслал Сесиль уже из аэропорта, написав на конверте адрес ее офиса.

Из Руасси Нил доехал на электричке, плавно переходящей в метро.

Прежде чем подняться на свой восьмой этаж, он заглянул в отделение «Франс Телеком» и заплатил за подключение городского номера.

Сработали телефонисты оперативно, еще с лестничной площадки он услышал заливистую трель звонка.

Не закрыв за собой дверь и не сбросив плаща, Нил вбежал в гостиную и сорвал трубку.

– Доминик?!

– Извините, это мсье Паренсеф? – отозвался незнакомый мужской голос. – Мсье Ниль Паренсеф?

– Да. Кто говорит?

– Адвокат Оливье Зискинд. Контора «Зискинд и Перельман».

– Адвокат?.. А, понятно, вы по поручению Сесиль… которая пока еще мадам Баренцев, но не хочет ею оставаться. Однако быстро сработано, поздравляю…

– Боюсь, я не понимаю вас. Мы пытаемся связаться с вами уже на протяжении двух недель… Мсье Паренсеф, не могли бы вы подъехать к госпиталю Амбруаза Паре в ближайшее удобное для вас время? Дело очень срочное, не терпящее никаких отлагательств.

– К госпиталю? Но зачем? И почему такая срочность?

– Дело в том, что наш клиент, мсье Корбо, находится при смерти и может в любую минуту покинуть сей бренный мир…

– Но я не знаю никакого Корбо. Это какая-то ошибка.

– Нет, мсье, это не ошибка. Наш клиент предупреждал, что вы можете не знать его фамилии, и просил в таком случае напомнить вам про красный шарф…

– Красный шарф?.. Погодите, так это что, Фил, старый клошар с моста Толбиак?

– Да, мсье Филипп Корбо, пятидесяти пяти лет.

– Я еду! Ждите меня у главного входа…

Нил с трудом узнал старину Филиппа. И дело было не в тяжелой болезни, наложившей свой нестираемый отпечаток на облик старика – хотя не такой уж он, оказывается, и старик, пятьдесят пять, это еще не старость. Просто Нил никогда прежде не видел его умытым, выбритым, на фоне белоснежных простыней и стерильно-чистой одноместной больничной палаты. Глаза Фила были незряче устремлены в белый потолок; к тощей, бледной, поросшей редкими волосками руке тянулась прозрачная кишка капельницы. У датчика, отсчитывающего слабый, неровный пульс, замерла молодая, невзрачная медсестра.

– Софи, оставьте нас, – размеренным, не терпящим возражений тоном проговорил адвокат Зискинд.

Медсестра бесшумно удалилась.

Зискинд показал Нилу на табуретку возле постели больного, сам по-хозяйски уселся в кресло у окна.

– Мсье Корбо, вы нас слышите? Мы разыскали вашего друга…

– Мы, Наполеон Бонапарт! Чего разорался-то, кошерная морда? – прошелестел чуть слышно Филипп. – Я и сам слышу, хоть и слепой, но не глухой же. Разыскал – и славно… Эй ты, алкоголик, дай руку… Сюда вот положи… Теперь чую – и точно ты.

– Фил, я…

– Помолчи пока, жалкие слова для бабы своей побереги. А ты, законник, сходи, проветрись пока. Только далеко не отходи, понадобишься скоро…

Адвокат Зискинд пожал плечами, выразительно посмотрел на Нила, вышел, прихватив свой черный портфельчик.

– Я вот чего сказать-то хочу, – продолжил Фил, услышав звук закрывающейся двери. – Я ведь в долгу перед тобой…

– Фил, о чем ты говоришь, какой долг?..

– Погоди, не перебивай… Сигару твою, что ты мне на сохранение дал, я не уберег… Схоронил, понимаешь, на барже, в самом укромном уголочке, куда ни одна сволочь сунуться не догадается, а она и того, баржа-то…

– Что «того»?

– Утонула, вот чего! Как-то возвращаемся мы с Жажкой с промысла домой – а дома-то и нет, одна труба торчит из воды. Не нырять же, сам подумай…

– И ничего не осталось?

– Только что при себе было… Ну, и пошли мы себе дальше, а что делать, жаловаться некому, и страховку никто не заплатит… Вскорости нашли себе новое пристанище, в подвале под котельной. Не то, конечно, темнотища, да и сырость… Пару зим перекантовались кое-как, а потом здоровье совсем ни к черту стало, еле-еле на улицу выползал. А тут пошел как-то пропитание добывать, и прямо на улице грохнулся, хорошо, добрые люди подобрали, сюда вот определили. Хорошо здесь помирать, самое место, чисто и тихо…

– Не говори так! Тебя вылечат, обязательно вылечат…

– Чушь! Да и не хочу я, давно уж душа на покой просится… Одно только не отпускает, к Боженьке-то, как там Жажка моя, хоть и проблядь последняя, а все живая душа… Ты, парень, разыщи мне ее, понимаю, не просто это, но ты разыщи… Может, так и ошивается у нашего подвала, так я тебе скажу, как его найти… Эй, ты чего лыбишься, я смешное сказал?

И каким зрением углядел слепой клошар улыбку, лишь чуть-чуть тронувшую губы Нила?

– Фил, я хотел тебе сказать, но ты не дал мне и слова вставить… Понимаешь, Жажа… она здесь, внизу, ее не надо искать, она сама нашла меня у входа в корпус, и я сказал, что это моя собака…

– Ты сказал, что это твоя собака… И ты действительно готов заботиться о ней, когда я… когда меня не станет?

– Готов.

– И ты не сдашь ее на живодерню, не пристрелишь, не утопишь, как утопили ту русскую собаку… ну, ты еще рассказывал…

– Я рассказывал? Про Муму?

– Да, да, ее звали Муму… Ты клянешься?

– Я? Да, Фил, я дам ей все, о чем только может мечтать собака.

– Не врешь? Ладно, ступай, приведи мне ее. Ты должен повторить это в ее присутствии… Да, и позови этого адвокатишку пархатого, он тоже нужен.

Чувствуя себя полным идиотом, Нил вышел в коридор.

У окна маялся без дела адвокат Зискинд.

– Он просит вас, – сказал ему Нил. —

А я иду вниз. Помните, та псина, что у входа облизала мне ботинок, а вас облаяла? Так вот, это его собака, он просил привести ее…

Нил замолчал. По коридору деловито трусила Жажа.

И такое мудрое создание – на живодерню? Да никогда!..

– Итак вы, господин Нил Баренцев, проживающий в городе Париже по адресу… в присутствии двух свидетелей, госпожи Софи Пейрак, медицинской сестры, и господина Мохаммеда Диба, служащего охраны, добровольно принимаете на себя все обязательства, сопряженные с обеспечением достойного содержания особы, известной под именем Жажа, собаки, женского пола, порода неизвестна, цвет белый, возраст шесть лет?

– Принимаю.

– Распишитесь вот здесь… и здесь. Свидетели, распишитесь. Благодарю вас. Переходим ко второму документу.

Адвокат Зискинд поправил очки, поднес к глазам исписанный лист гербовой бумаги, откашлялся.

– «Я, Филипп Корбо, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю все свое движимое и недвижимое имущество единственному моему наследнику Баренцеву Нилу…» Мсье Корбо, подпишите, будьте добры…

Адвокат положил завещание на разлинованную дощечку, на которой регистрировалась температура больного. Охранник-араб поднес дощечку к груди Филиппа, медсестра вложила ему в руку авторучку и подвела руку к нужному месту.

Филипп поставил закорючку и в изнеможении откинулся на подушку.

– Господа, теперь вы, – обратился адвокат к свидетелям. – Подпишите здесь и здесь, все, вы свободны, благодарю вас. Господин нотариус…

Вызванный по этому случаю штатный больничный нотариус, пожилой, с бархатной бородавкой на носу, с важным видом скрепил документ надлежащими печатями и расписался.

– Вот так, парень, вступай в права наследства… – прошептал Фил, хотел рассмеяться, но только закашлялся.

Кашлял мучительно, долго, прибежавшая по звонку медсестра брызнула ему в рот из ингалятора и сделала укол. Фил схватил ее за руку, по лицу его пробежала судорога. Посиневшие губы шевелились, будто он силился произнести одно короткое слово, но все не получалось.

– Жажа, – догадался Нил. – Он хочет попрощаться с собакой. Жажа!

Он приоткрыл дверь туалета, оттуда пулей выскочила Жажа и прыгнула на грудь Филиппа, перепачкав простыню своей грязной шерстью.

– О! – Медсестра чуть не грохнулась в обморок. – Это неслыханно! Вы привели с собой в палату этого грязного пса и все время прятали его здесь! Это вопиющее нарушение наших правил…

– Да наплюйте вы хоть раз на эти правила! – прошипел Нил. – Вы что, не видите, человек умирает…

– Но антисанитария!

– Черт побери, вот вам на дезинфекцию!

Нил, не глядя, выгреб из кошелька несколько купюр, сунул медсестре, оторопевшей от такого напора.

Жажа лизала впавшие щеки Филиппа, заострившийся нос. Его тощие пальцы перебирали ее густую, серую от грязи, белую шерстку. Потом рука его дернулась, замерла на мгновение, бессильно упала на одеяло.

Жажа тихо завыла.

– Все кончено, – тихо сказал адвокат. – Пойдемте, мсье Баренцев, и заберите вашего пса…

Куча тряпья, среди которой Нил узнал бывший свой шарф, горсть мелочи, рваная пятидесятифранковая купюра, да обшарпанная плоская жестяная коробочка с двумя старыми фотографиями – вот и все, что осталось от старого клошара, единственной, если разобраться, родной души в этом чертовом чужеземье…

– Имущество покойного, – сказал администратор. – Можете забирать.

– Я возьму только фото, на память, – сказал Нил. – И еще, пожалуй, шарф.

– Насчет похорон вы не беспокойтесь, мсье, мы все возьмем на себя. Хорошее кладбище, в Малаков, недалеко от стадиона. Вы только оставьте адрес, по которому мы могли бы выслать счет…

В вестибюле Нил неожиданно для себя увидел адвоката Зискинда.

– Вы меня ждете? Но я думал… Ах да, конечно, ваш гонорар…

– Гонорар подождет, мсье Нил. Прежде надо отрегулировать еще один вопрос. Не знаю, как вы, а я чертовски голоден. Не заехать ли нам в «Амбассадор»?

– Знаете, честно говоря, я предпочел бы что-нибудь поскромнее. Знаете ли, забыл захватить из дома деньги…

– Пустое, друг мой, пустое. Я угощаю…

За устрицами и стейком-тартар, под отменное розовое бургундское, адвокат поведал Нилу любопытнейшую историю жизни своего покойного клиента, отнюдь не всегда бывшего старым клошаром.

Когда-то Филипп Корбо имел процветающий строительный бизнес, его специализацией были курортные отели, и он мотался по всему миру, редко бывая дома. Первая жена его умерла рано, со второй сразу не поладил единственный сын, ушел из дома, пристрастился к наркотикам и вскоре умер от гепатита в далеком Катманду. Жена завела себе любовника и открыто жила с ним, проматывая деньги, заработанные мужем, и он не мог ничего поделать – так был составлен брачный контракт. В конце концов, беды надломили Филиппа, он запил, послал к чертям и бизнес, и семью и со временем опустился на самое дно. Но и жене его удача улыбалась недолго. По доверенности, полученной от Филиппа, она продала его предприятие за кругленькую сумму, но распорядиться деньгами так и не успела – отдыхая с любовником на горнолыжном курорте в Альпах, вместе с оным (не с курортом, с любовником) рухнула в пропасть при аварии на канатной дороге. Единственным ее наследником, согласно тому же брачному контракту, оставался Филипп, но разыскать его удалось лишь недавно, когда старик загремел в больницу и данные о нем попали в компьютерную сеть. Все это время деньги висели на текущем счету, процентов не приносили, а только обесценивались, зато портфель ценных бумаг, собранный еще в бытность Филиппа активным бизнесменом, за последние десять лет подорожал раза в три, так что даже после вычета громадного налога на наследство и немалых затрат на все необходимые процедуры получалась вполне пристойная сумма в пятьдесят два миллиона франков – больше восьми миллионов долларов. И сумма эта теперь всецело принадлежала Нилу…

На другой день окончательно решилась дальнейшая судьба Жажа. Доминик была несказанно обрадована подарку, она без устали тискала Жажа, подстриженную, завитую, благоухающую лучшим собачьим шампунем. От восторга она не находила слов и только повторяла:

– О, Нил… о, Нил… о, Жажа, моя маленькая, моя сладенькая Жажа… О, Нил, какой же ты все-таки чуткий, галантный мужчина! О, Жажа…

Благоразумно выждав минут десять, Нил все-таки сменил тему.

– Доминик, милая, а как насчет моей просьбы? Ты не забыла?

– О, дорогой, я, конечно же, ничего не забыла, я не могла забыть, в твоем голосе звучало такое отчаяние! Я даже смирю свое любопытство и не стану выспрашивать, в чем тут дело… Ты останешься на ночь?

– Так когда я смогу повидаться с Элизабет Дальбер?

– Боже, какой нетерпеливый! Завтра в четырнадцать тридцать тебя ждут в комиссариате девятнадцатого округа, это у входа в парк Бют-Шомон, найдешь?

– Найду.

– Выедешь утром, часиков в десять, и как раз успеешь… А теперь будь хорошим мальчиком и обними свою девочку…

Нил, даром что шестой год жил в царстве подлого чистогана, денежным фетишизмом так и не заразился. Поэтому, отдыхая после первой порции ласк, он честно и откровенно рассказал Доминик про свалившееся на его голову наследство и спросил, на какую долю она хотела бы рассчитывать, – в конце концов, она взяла на себя всю заботу о Жажа, да и сам вряд ли без ее помощи довел бы дело до конца.

Очень хорошо, что он затеял этот разговор, когда они, лежа в постели, пили белое вино, а не, скажем, чай, потому что жидкость из стакана Доминик выплеснулась ему прямо в лицо.

– Негодяй! – воскликнула она и, вскочив, убежала в слезах.

Теряясь в догадках, Нил устремился вслед за ней.

Она лежала ничком поперек широкой софы в гостиной и заходилась в рыданиях.

Нил робко подсел рядом, тронул ее за плечо.

– Ну что ты, что ты, я не хотел…

Она сбросила его руку.

– Не смей прикасаться ко мне! Мерзавец! Предлагать мне деньги за любовь, как шлюхе! Как последней шлюхе!..

Этой ночью Нил превзошел себя, и под утро Доминик сменила гнев на милость:

– Так что ты там говорил про мою долю? Нет, лично мне от тебя ничего не надо, но надо же обеспечить будущее детишек…

Нил от удивления чуть сигарету не проглотил.

– Каких еще детишек? Ты мне ничего не говорила…

– Все-таки вы, мужчины, удивительно ненаблюдательный народ. Ты даже не заметил, что моя девочка, моя ненаглядная Жажулечка, ждет прибавления семейства.

Доминик схватила Жажа, нахально разлегшуюся между ними, и чмокнула в черный носик.

– Угу… – Нил дождался паузы в нежностях. – Ну что, Жажка, распутница этакая, опять нагуляла?

Ответом ему была ленивая собачья улыбка…

– Да, я что-то не вижу Жака, ты его отпустила в отпуск? – уже у машины вспомнил Нил.

– Ой, я же тебе не рассказала. После гибели Базиля… он разбился на машине по дороге от нас в Париж. Говорят, отказали тормоза. Такое горе… Жак уволился сразу после этого трагического случая и уехал к племяннице в деревню. С тех пор ничего от него не было слышно. Вот, я совершенно одна осталась.

Доминик скорчила трагическое лицо. Но тут же бросилась к кустам, где Жажа, найдя что-то вкусное для себя, нахально грызла.

– Нельзя, брось немедленно эту гадость.

Доминик схватила покорную собаку, прижала к себе как ребенка и, целуя ее в хитрую мордочку, пошла прощаться с Нилом.

Ввели девушку. Она равнодушно посмотрела на Нила и покорно села напротив. Конечно, это была не Лиз. Общее в облике, безусловно, имелось, хотя ни рост, ни фигура не имели и приблизительного сходства с его любимой. Девушка была небольшого роста, худая, но не хрупкая. Некрасивые руки с короткими пальцами и грубоватые черты лица выдавали ее пролетарское происхождение. Но лицо действительно было похоже, только оно, казалось, не было доведено до конца, будто черновой вариант скульптора, бросившего модель, не доведя ее до совершенства.

– Как ваше настоящее имя? – Сделанное открытие и обрадовало Нила, и огорчило. – Говорите правду, я не из полиции и не собираюсь вас закладывать.

– Да мне плевать, откуда ты, я все равно ничего не скажу.

Голос у нее был грубый и прокуренный, но акцент Нил услышал и сразу почему-то перешел на русский.

– Ты давно из России приехала?

Девушка побледнела и, секунду подумав, кивнула.

– Уже полгода.

– Где ты взяла ее документы? Учти, ты меня совсем не интересуешь, а вот настоящая Лиз – очень. Гарантирую, что чистосердечное признание спасет тебя на некоторое время, пока французы сами тебя не раскроют. Здешняя тюрьма – просто курорт по сравнению с нашими зонами, в книжках, наверное, читала? Так что, выбирай сама.

– Закурить дай!

Девушка жадно затянулась предложенным «Голуазом» и, устремив взгляд куда-то в угол, заговорила:

– Это долгая история. Она сама отдала мне свой паспорт… Как-то мы зашли в театральный магазин и начали мерить парики. Когда я нацепила парик с точно такими же волосами, как у Лиз, наше сходство стало совсем очевидно. Вот я и решила, что можно попробовать съездить ненадолго, посмотреть Францию, Париж. Так-то фиг выпустят. Я с детства знаю язык, потому что мать преподом работает. А потом все так закрутилось… В общем, остальное ты знаешь, раз пришел сюда.

А свой паспорт я Лизке отдала, чтобы менты не прикапывались и прочие. А где она, я не знаю, но должна быть в Питере. Она снимала у кого-то, а так все у нас тусовалась, в общаге да в «Сайгоне».

– Ну, так зовут-то тебя как?

Нил терял терпение, в любую минуту ее могли увести.

– Да обыкновенно зовут. Света я, Сапунова. Кличка СС. В Питере меня хорошо знают центровые. Но ты обещал, смотри, не закладывай, может, еще выкручусь. А на зону на нашу все равно не пойду, лучше уж здесь остаться, у них и кладбища комфортные, пусть хоть так, но получу постоянное место жительства.

– Значит, слушай, Света, и внимательно. Французскому мама тебя выучила, а вот правду говорить – нет. Я сейчас тебя сдаю с головой следователю, а предыдущий наш договор аннулируется по причине дезы. У тебя две минуты на исправление. А о кладбище будешь на нарах мечтать, если тебя на лесоповале не потеряют. За то же вранье – это нигде не приветствуется.

– А почему ей все, а мне ничего? – хищно прошипела Света. – Мать с двумя языками каждую копейку экономила, а уж про тряпки и говорить нечего, на все только и копили. Они машины меняют, когда хотят, и жрут от пуза то, что мы и в Новый год не видывали. Она, добренькая такая, и покормит, и джинсики отдаст поношенные. Витаминчики дедуля подбрасывал и валютку, которую я сроду в руках-то не держала.

К ней все липнут, как мухи на навоз. А чего ради? Да все за жвачку да за пакетик из «Тати». Готовы ей были зад лизать все подряд. Есть она не могла наши продукты, так ей прямо с поезда раз в неделю из Европы дедуля пересылал. А за что? Я тоже человек и имею право жить не как скот. А паспорт ей и не нужен, если что и новый выпишет, им все можно.

Сжатые кулаки побелели, но Нил сдержал себя.

– Так, говори телефон и адрес, слово лишнее прибавишь и конец тебе.

Нил медленно встал.

– Адрес не знаю, на взгляд только помню, где-то на Петроградке, а телефон скажу…

Нил вышел на улицу, заметив на углу кабачок, зашел, заказал кофе с коньяком. Народу почти не было. «Не договаривает, сука, что-то важное не договаривает…» Тревога прочно засела в нем, и только в России, только там он сможет во всем разобраться и найти Лиз. Надо ехать.

Прямо в лапы к Асурову и его начальничкам? То-то они его по головке погладят – и за проваленное задание, и за трехлетнее молчание. С другой стороны, если бы нужен был – нашли бы, он же ни от кого не скрывался, у той же мамочки, Ольги свет Владимировны, записан его американский адресок, стало быть, и Конторе он известен. За себя Нилу не было страшно, но вот отдавать гэбэшникам Лиз… Надо что-то придумать. И срочно…

Глава 9 РЫБИЙ ЖИР ФОНАРЕЙ

(1988)

Научно-производственное объединение «Ленглавбетонконструкция», что затерялось где-то в диковатой промзоне между Лиговкой и железнодорожной полосой отчуждения, лихорадило с самого Нового Года. Еще бы – к нам едут французы! Причем не какие-нибудь там залетные гастролеры-однодневки по линии обкома или ВЦСПС, а самые что ни на есть конкретные, деловые, с серьезными интересами и долгосрочными планами. «Вилль дю Солей», строительная фирма, посылала в Ленинград представительную делегацию для изучения вопроса о создании совместного советско-французского предприятия с целью развертывания на базе объединения экспериментального цеха по производству универсальных евромодулей повышенного качества. Предполагались значительные капиталовложения, масштабные поставки новейшего оборудования, а в будущем – выход готовой продукции на мировые рынки. Проспекты фирмы «Вилль дю Солей», разворованные на второй же день, являли собой чудо полиграфического искусства, а чертоги, запечатленные на глянцевых страницах, были столь ошеломительно великолепны, что любой сотрудник ЛГБК без колебаний поменял бы год жизни в своей коммуналке, «хрущобе» и даже дефицитной «сто тридцать седьмой» на один-единственный денек посреди такой буржуазной роскоши. Хотя никто в объединении не имел и приблизительного представления, что такое «евромодули повышенного качества», от головокружительных перспектив захватывало дух. Готовясь к встрече, в экстренном порядке заасфальтировали дорожку от проходной до административного корпуса, провели косметический ремонт директорского этажа, в кабинет завезли новую финскую мебель, а работникам двух цехов, в которые, по представлениям начальства, с наибольшей вероятностью захотят заглянуть дорогие гости, выдали новенькие чешские комбинезоны.

По объединению поползли упорные, официально не подтвержденные, но и не опровергнутые слухи, что будто бы из особо отличившихся работников будет отобрана группа в десять человек для трехмесячной стажировки во Франции. Оптимисты записались на курсы французского при ДК железнодорожников и принялись с удвоенной силой демонстрировать служебное рвение перед руководством; самые завзятые пессимисты, хоть и уверяли, что списки на Францию давно составлены и входят в них, естественно, директор с замами, парторг, комсомольский бог Каконин, директорский референт Оля и секретарша Аллочка, ходили подтянутыми и исподволь готовили хвалебные характеристики на самих себя.

В международный аэропорт явилась представительная делегация, человек пятнадцать «главбетонов» и прикомандированный переводчик из «Интуриста», вихлястый молодой человек с кошачьими повадками и обесцвеченной перекисью челкой. На всякий случай сразу трое держали таблички с надписью черным фломастером: «Lenglavbetonokonstrukcija».

Пассажиров из Парижа было немного, и трое мужчин в роскошных длиннополых плащах, с клетчатыми кофрами через плечо – посередине высокий, по бокам маленькие, справа толстый, слева худой, – сразу обратили на себя внимание встречающих. Депутация устремилась к ним.

– Бонжур, месье, ну сом трез аншанте… – солидно начал глава делегации старательно заученную речь.

– Бонжур, дарагой, бонжур, – прервал его маленький и толстый по-русски, правда, с сильным кавказским акцентом. – Скажи своим, чтобы багаж наш взяли, да?

Он сунул в ладонь остолбеневшему Чмурову несколько картонных бирочек.

Подскочивший крашеный переводчик бирочки забрал.

Высокий француз что-то тихо и коротко бросил толстому. Тот виновато улыбнулся.

– Извини, дарагой, ты начальник, наверное.

– Николай Петрович Чмуров, заместитель директора по общим вопросам.

Николай Петрович протянул руку, и толстый коротышка с чувством пожал ее.

– Робер Тобагуа. Очень рад, очень… Господин генеральный директор…

Второй коротышка, тощий, сделал шаг вперед.

– Жан-Пьер Запесоцки, – с ударением на последний слог произнес он.

Слегка поклонившись, шагнул назад. Руки так и не протянул.

– Наконец, наш хозяин, владелец «Вилль де Солей», господин Филипп Корбо.

Легким кивком высокий подтвердил: он самый…

Прилетели французы в восьмом часу вечера, сразу из аэропорта проследовали в гостиницу «Ленинград», где их ожидал банкет по случаю прибытия. Хозяева выкатили шикарный стол с икрой, экспортной водкой, осетриной на вертеле и, естественно, в продолжение вечера все внимание уделяли иностранным гостям. Те вели себя по-разному. Тобагуа болтал без умолку, отдавал должное и закускам, и коньячку, через полчаса был на ты со всеми, включая директора, через час полез на эстраду петь «Сулико». Запесоцки, напротив, молчал, брезгливо морща унылый висячий нос, пил только воду, заедал зеленью и красной икрой – от черной он отказался как от некошерной. Корбо ел и пил умеренно, немногословно отвечал на вопросы любопытствующей соседки, референта Оли, о Франции и об Америке. Беседовали они по-английски – французского Оля не знала, английским же владела на уровне приличной ленинградской спецшколы. Перелом наступил, когда в их разговор врезался подгулявший комсомольский бог Каконин, упитанный молодой человек в модном кожаном пиджаке.

– Эй, Олюнчик, ты эгоистка, я, может, тоже с французом хочу общнуться.

– Ну так и общайся.

Оля показала на Тобагуа, о чем-то хохочущего с краснолицым Чмуровым, на Запесоцки, подозрительно поглядывавшего на окружающих.

– Ха, тоже мне французы, грузин да жид пархатый! Твой-то настоящий, смотри красавчик какой, вылитый Ален Делон.

– O, oui, oui, Alain Delon! – услыхав знакомое слово, закивал Корбо.

– Во-во! – обрадовался началу беседы Каконин и перешел на английский. Точнее, попытался: – Мистер, вот риал мен дринк ин Франция?

Он сам удивился, что француз его понял. Должно быть, помог жест, которым он сопроводил вопрос – щелчок по горлу.

А вот ответа комсомолец не понял.

– Оль, это он что сказал?

– Сказал, что во Франции настоящие мужчины пьют то, что хотят.

– А правда, что для француза стакан водки – смертельная доза?.. Ты пере-води.

– Не буду.

– Что говорит молодой человек? – осведомился у Оли Корбо.

– Так, всякие глупости…

– И все же?

Оля нехотя перевела.

Корбо усмехнулся.

– Насколько я понял, молодой человек хотел сказать, что русские лучше держат алкоголь… Оля, попросите официантов принести две пустых пивных кружки.

– Филипп, может быть, не стоит…

– Попросите.

Принесли кружки. Корбо поровну залил в них литровую бутылку «Столичной», придвинул одну из кружек к притихшему Каконину.

– Начинаем на счет «три». Залпом… Оля, переведите ему.

«Главбетоны» притихли. Парторг Глебов попытался что-то вякнуть про трезвость – норму жизни, но его быстренько заткнули. В конце концов, брошен вызов престижу их учреждения, более того, престижу Родины.

– Давай, Миша, не подведи!

– Утри нос буржую!

– Постой-ка, брат мусью…

– One-two-three. Go! – скомандовал Корбо и поднес кружку к губам.

Каконин смачно выдохнул и последовал примеру француза.

В напряженной тишине поршнями ходили два кадыка.

– Вуаля!

Корбо аккуратно поставил на стол пустую кружку, подтянул к себе бокал морса.

И тут же брякнул об стол кружкой Каконин. Недопитой.

Щеки комсомольца страшно надулись, он едва успел нырнуть под стол. Донесшиеся оттуда звуки были недвусмысленны. Народ разочарованно загудел. Тобагуа радостно захлопал в ладоши.

– В связи с проблевом на ринге… – тихо проговорила Оля по-русски.

– Вы что-то сказали? – любезно осведомился Корбо.

Выпитая водка не оказала на него видимого воздействия.

– Поздравляю с победой.

– Это не та победа, которой следует гордиться. Просто я не люблю наглецов… – заметил Корбо, посасывая креветку. – Знаете, Оля, у меня есть предложение. Давайте удерем отсюда. Возьмем такси, покатаемся по ночному городу. Я не был здесь целую вечность.

– О, я и не знала, что вы прежде бывали в Ленинграде.

– Это было очень давно. Можно сказать, в прошлой жизни…

Нил пришел в себя в ее уютной девичьей светелке под умопомрачительный запах кофе и жарящейся колбасы.

В домашнем халатике, простоволосая, она напомнила ему одновременно и Линду, и Элизабет – такая же высокая, худенькая, светленькая. Он чуть не обратился к ней по-русски, но вовремя спохватился. Он же совсем не знает этой женщины.

– Доброе утро, милая. – Он сладко потянулся. – Вот я и стал нарушителем паспортного режима. Не ночевал в гостинице. Теперь меня вышлют из страны, да?

А тебя уволят с работы за прогул и связь с акулой империализма.

– Лежи уж, акула. – Оля подсела к нему на постель, пригладила волосы. Она улыбалась, но глаза были припухшие. От недосыпа, должно быть. – Начитался пропагандистских брошюрок. У нас теперь другое время, демократия, свобода.

– Неужели соседи не донесут в домоуправление о твоем аморальном поведении?

– Что-то для иностранца ты уж больно хорошо подкован в реалиях нашей жизни. Часом не шпион?.. Нет у меня соседей, дорогой мой, квартира хоть и маленькая, зато вся моя.

– Яппи.

– Что такое яппи?

– В твоем случае – молодая независимая бизнес-дама. В Америке такие разъезжают на «БМВ» и не бреют под мышками.

– А во Франции?

– Во Франции бреют.

– Нет, я про машины.

– По-разному. Моя бывшая предпочитала «рено». А твой?

– Мой предпочитал бормотуху.

– Не слыхал о такой марке.

– И не надо. – Она провела рукой по его щеке. – Как странно, брюнет, а такая светлая щетина.

– Признак породы. – Он со смехом привлек ее к себе. – Как я вчера, не сильно дебоширил? Ничего не помню. Ваша русская водка все-таки крепко бьет по мозгам…

– Так, пустяки, разбили пару зеркал и несколько физиономий, но безобразий никаких не было. – Нил притворно заохал, Оля рассмеялась. – Да нет же, ты был настоящий джентльмен и прекрасный любовник, и я нисколько не преувеличиваю… Ладно, ваше сиятельство, вставайте, кушать подано!..

Они долго ловили такси в ее Веселом Поселке, потом пили кофе в гостиничном буфете, потом она ушла, наотрез отказавшись подняться в его двухсотдолларовый «люкс», и он в одиночестве валялся до вечера на неудобной четырехспальной кровати, с которой все время сползало одеяло. Сегодня он уже не был способен ни на какие подвиги. Но завтра с утра надо всерьез заняться розысками.

За «Главбетон» можно было не беспокоиться, Жан-Пьер с Робером наведут там шороху и без него, им за это деньги плачены. Может быть, придется показаться там разок, с важным видом подписать какую-нибудь юридически ничтожную бумаженцию вроде протокола о намерениях, перед тем как бесследно раствориться в каменных джунглях свободного мира. Но только прихватив с собой Лиз.

При виде бутылки «столичной», вынутой Нилом из сумки, колючий взгляд квартирной хозяйки смягчился.

– Вы проходите, проходите… У нас тут темновато, осторожно, головой не стукнитесь…

Он двинулся вслед за ней по темному, извилистому и замызганному коридору типичной питерской коммуналки, где кухня и уборная безошибочно угадываются по запахам, где армада черных электросчетчиков соседствует на стене с криво подвешенным ржавым велосипедом, где с черного от вечных протечек потолка клочьями свисает прогнившая проводка.

Мрачная советская бытовуха настолько не вязалась с бережно хранимым в памяти обликом Лиз – такой светлой, изысканной, такой европейской Лиз, – что Нил в который раз подумал, а не ошибся ли он адресом. Но нет, все совпадало со сведениями, полученными от СС, да и хозяйка признала…

А та уже гремела ключами на связке, отпирая облезлую, серую дверь, с одного взгляда на которую становилось понятно, что ничего хорошего за ней храниться не могло.

– Как же, помню Лизоньку, помню, – хозяйка суетливо метала на стол граненые стопочки, банки с килькой и зелеными помидорами, лук, мелко нарезанный черствый хлеб. – Не обессудь, мил человек, что закусочка небогата, так не прежние времена… Эх, антихрист, семи пятен во лбу, до какого разора народ довел, это же надо!..

Она погрозила кулаком в направлении окна, там на подоконнике теснились трехлитровые банки с какой-то мутной жижей. На горлышке каждой банки красовалась раздутая резиновая перчатка. Такую же банку он видел вчера в квартире Светы, которая объяснила ему, что это выстаивается брага, которую теперь заготовляют даже в самых приличных домах, как народный ответ на развязанный Горбачевым антиалкогольный террор. Вообще, как с удивлением заметил Нил, столь популярный на Западе Михаил Сергеевич у себя на родине особой любовью не пользовался.

– Ну что, вздрогнули за знакомство! – Хозяйка, не поморщившись, опрокинула стопку водки, занюхала хлебцем. – Эх, хороша! Где брал-то?

– Где брал, там уж нет, – отшутился Нил. Он не хотел признаваться, что в «Березке» этого добра навалом и стоит оно, по французским меркам, такие смешные гроши, что как-то совестно покупать. Его бы здесь не поняли. – А что Лиза, давно ли съехала?

– Да уж почитай месяца три… Или полгода, у меня на числа память того… нетвердая.

– И не звонила больше, не заходила?

– А как же, заходила…

Нил напрягся, но попытался напряжения своего не выказывать.

– Когда?

– А тебе на что? – Хозяйка прищурилась, с внезапным подозрением оглядела Нила с головы до ног.

С утра, отправляясь на розыски, Нил оделся поплоше, и не просто поплоше, а так, чтобы даже наметанный глаз фарцовщика не распознал в нем иностранца. Надо было без проблем сойти за своего. До среднестатистического совка он все равно не дотянул и более всего напоминал самому себе базарного хачика, собравшегося на любовное свидание. Этому впечатлению в немалой степени способствовала и нынешняя радикальная брюнетистость, каждый вечер освежаемая с помощью баллончика сверхстойкой краски.

Он поспешил наполнить ее стопочку и как можно спокойнее объяснил:

– Родня волнуется. Не звонит, не пишет. Просили навестить, разузнать…

– Родня? Да какая ж родня, когда она из Парижу?

– Так и родня оттуда же… Да вы пейте, хозяюшка, пейте, у меня и вторая есть…

Я, понимаете, только что оттуда, с цирком был, на гастролях.

– Так ты циркач?

– Музыкант. В оркестре играю.

Если бы в этой каморке было пианино, определенно последовала бы сцена из народного фильма про место встречи: «А „Мурку“ можешь?» Нил смог бы и «Мурку», но пианино, слава богу, не имелось.

– Да аккурат на Восьмое марта…Не, вру, на старый Новый год… С приятелем своим.

– С каким приятелем?

– С негром.

– С негром? Как звать его?

– Кого?

– Ну, негра этого?

– Да никак не звать! Негр и негр. Чернущий такой, страшное дело! Вы, говорит, Вера Ильинична – это я, стало быть, Вера Ильинична, – все бумажки, что с почты на мое имя приходить будут, теперь ему отдавайте, негру то есть, потому как я уезжаю и не скоро теперь в городе появлюсь…

– Так и сказала – из города уезжаю?

– Так и сказала… А негр ничего, справный. Каждый раз десяточкой меня благодарит…

– Он часто заходит?

– Да раз в месяц примерно. Вот третьего дня был, привет от Лизоньки передавал.

Так. Здесь, похоже, тупик. Единственной зацепкой оказался безымянный негр, который теперь появится только через месяц, да и то не обязательно. Месяца у Нила не было. Значит, нужно сосредоточиться на розысках Сапуновой Светланы Игоревны, 1963 года рождения. Самому наводить справки рискованно. Надо действовать через кого-то. Через Оленьку?..

– Вера Ильинична, а нельзя ли посмотреть комнату, где жила Лиза.

– Да чего смотреть-то? Комната как комната, хорошая… Да и жильца нового беспокоить ни к чему…

Вторую бутылку, лежащую в сумке рядом с жестянкой конфет от «Максима» и флаконом «Синержи» – он не знал, что будет за хозяйка, а промахнуться со взяткой не имел права, – он так и не вынул. Не за что…

Спускаясь по мерзкой лестнице, он услышал за спиной торопливые шаги и гнусавый молодой голос:

– Эй, чувак, притормози, разговор есть.

Нил, не оборачиваясь, прибавил шагу. Разборки с местным хулиганьем в его планы не входили.

– Насчет Лизы… – продолжил голос.

Нил остановился. Обернулся.

В облике сбегавшего по ступенькам молодого человека ничего угрожающего не было. Длинный, очкастый, страшно сутулый, всклокоченный, в поношенных трениках, в тапках на босу ногу.

– Ты кто? Сосед?

– Ну… Жилец новый. Сижу на тачке, файло через энурез вытягиваю, чат ваш за стенкой слушаю…

– Чего? – Нил не понял почти ни слова.

– Короче, есть инфа. По негативу.

– По какому негативу?

– Ну, по негру этому. И еще по кой-кому. Интересно?

– Интересно.

– А на сколько?

– Очень… А, понял…

Нил достал из сумки водку, протянул очкарику. Тот поморщился.

– Водяру спрячь. Не употребляю. Только кэш.

– Хэш? Гашиш, что ли?

– Кэш. Мани-мани-мани. Сам посуди, писюха красной сборки, винт глючит как ненормальный. Вчера всю ночь с мамой протрахался, утром десять метров битых мозгов на помойку… А тут еще дрюккер предложили, импортный.

– Простите, вы – маньяк?

– Я сисоп! – гордо сказал очкарик.

– Сисоп – это кто?

– Систем-оперейтор. Компьютерный программист.

– А, теперь понятно. И что вы хотите за информацию?

– Сто картавых или десять вашингтонов.

Это Нил понял без переводчика. Даром, что ли, в юности на Галере ошивался?

– Молодой человек, товар перед продажей принято демонстрировать.

– А… Ну, короче, негатива звать Эрик. Эрик Макомба, третий курс ЛИСИ.

Нил полез в карман, достал бумажник, расстегнул. Показал пятидесятку.

– Он за нее на почте деньги получает, и посылки. По доверенности.

– Как по доверенности? А что ж она сама?

– Сама ничего.

– Что значит – ничего?

– Торчит. На игле. Давно уже, несколько лет. Мы раньше по этому делу вместе тусовались, я-то соскочил, а она…

– Светку Сапунову знаешь?

– СС? А то! Центровая герла, тоже ширнуться не дура. Давно не видал, пропала куда-то, говорят, за бугор свинтила.

– А Элизабет давно видел?

Очкарик выразительно посмотрел на бумажник в руках Нила. Нил отсчитал две пятидесятки, подумал, прибавил третью. Приняв деньги, очкарик ухмыльнулся, спрятал в карман тренировочных штанов.

– Лизка исчезла примерно, когда и Светка. Сам не видел, врать не буду, но говорят, ее Фармацевт пасет. Наверное, у него где-нибудь и отлеживается. Если вообще живая…

Нил достал сотенную. Долларов.

– Фамилия, адрес!

– Грины-то спрячь, разбежался! Не знаю. Я его один раз в «Сайгоне» видел, и то мельком. Бангладеш с ним кентовался, он и показал.

– А Бангладеша этого найти сможешь?

– На том свете? Копыта отбросил Бангладеш. Передозировка.

Нил вжал сто долларов в потную ладонь очкарика.

– Держи. Аванс. Разузнай мне все про Фармацевта, получишь на новый комп.

– На «экс-ти»?

– На «эй-ти». Обещаю. Только быстро, времени у меня неделя максимум. Информацию сбросишь в почтовый ящик по этому адресу.

Нил вырвал из записной книжки листочек и на грязном подоконнике записал адрес референта Оли.

– Конверт как подписать, чтоб к тебе попал? Или один живешь?

– Не один. А подпиши просто: «Филу»…

Нил вышел на улицу, сразу сгорбился, поднял воротник. Ветер с залива пробирал до костей, с оловянного неба сыпало мокрое, рыхлое нечто, бывшие соотечественники, нахохлившись как воробьи, хлюпали по бурой слякоти или толпились на остановках, и выражения лиц были такие, будто каждый сегодня похоронил одновременно всех своих близких. Около полуподвала с красно-белой вывеской «Водка – Крепкие напитки» бушевала плотная толпа отвратительно одетых мужчин и женщин, ближе ко входу двое милиционеров, орудуя дубинками и матерными окриками, вытаскивали из орущей человеческой икры подавленных и потоптанных, складировали прямо на мокрую землю между грудой ломаной тары и переполненными мусорными баками. Из дверей молочного тянулся длинный хвост очереди, суровой и молчаливой, как в мавзолей. Пропуская женщину с коляской, Нил замешкался в непосредственной близости от ступенек магазина и был немедленно уличен в преступном намерении пролезть внутрь.

– А вас, молодой человек, здесь не стояло!

– Вы за кем занимали?

– Какой ваш номер?

– Мой номер шестнадцатый! – ответил он общественным обвинителям и побрел дальше.

В угловом гастрономе, где они когда-то отоваривались с Линдой, было, наоборот, пусто, ни покупателей, ни продавцов, ни товаров, не считая выставленных во всех отделах ржавых бутылок «Полюстрово». Впрочем, одна продавщица все же имелась. Она тихо посапывала в уголочке, прямо под красным вымпелом «Отличник советской торговли». По ее засаленному халату ползали жирные черные мухи, несвоевременные в начале апреля, но при этом удивительно закономерные.

Немноголюдно было и в кафе, куда он завернул, сам не понимая зачем. Раньше он не бывал здесь, должно быть, заведение открылось после его отъезда. Тихо звучала инструментальная версия «Странников в ночи», неяркий розовый свет скрадывал все изъяны интерьера. Островок грустного, щемящего уюта посреди серого кошмара беспросветности…

– Спиртного нет, – окликнула буфетчица, по-своему истолковав выражение его лица.

Нил поднялся, подошел к стойке.

– Да мне и не надо спиртного. Чашечку кофе бы. Если есть…

– Есть, есть, – с гордостью заверила буфетчица. – У нас хороший, в песочке варим. Еще полоски есть, с повидлом, свежие, с утра завезли.

Она была вполне привлекательна, даже несмотря на жуткую химзавивку и отливающие медью золотые зубы.

– Давайте.

– С вас тридцать четыре копейки.

Получив заказ, Нил сел за столик у окошка. На душе было муторно, родина, как большая, так и малая, ничего, кроме тошноты, не пробуждала. Бежать, бежать отсюда, из холодного ада, куда, если верить Данте, попадают после смерти предатели. Найти Лиз и бежать…

– Привет, акула империализма! Не помешаю? – Стряхнув с головы мокрый капюшон, напротив села референт Оля. – Что тебя так удивило? Не узнаешь?

– Узнаю, конечно, только так странно видеть тебя здесь.

– Видеть здесь тебя еще страннее. Иностранцы нечасто сюда забредают. Тем более, в такую погоду.

– О кэй, берем такси, и ты отвезешь меня в такое место, куда иностранцы забредают.

– Да ладно! – Оля раскрыла сумочку, достала вчетверо сложенную бумажку. – Это тебе.

– Что это?

– То, что ты просил.

– А я что-то просил?

Нил развернул листок и прочитал:

«Сапунова Светлана Игоревна, 1963, 6-й психоневрологический стационар, отделение № 2».

– Нехороший стационар, нехорошее отделение, – сказала Оля. – Для неизлечимых хроников…

– Но я…

Оля наклонилась к нему и страстно зашептала:

– Может, все-таки, перейдем на русский? Обоим легче будет…

– I don’t understand… – по инерции продолжил Нил по-английски.

Оля невесело усмехнулась. Потом резко поднялась и пошла к выходу.

Нил проводил ее взглядом.

У дверей Оля остановилась и пристально посмотрела на него.

Он понял, что должен пойти с ней.

Она молчала, переходя улицу, молчала, шагая вдоль чугунной ограды сквера, молчала, войдя в воротца. Лишь прибавляла шаг, и Нил не без труда поспевал за ней.

По щиколотку утопая в раскисшем снегу, Оля вышла на неосвещенную, мрачную детскую площадку, зашла в стоящую посередине беседку, села на дощечку.

Здесь, по крайней мере, не капало сверху.

Нил пристроился рядом.

Оля порылась в сумочке, достала пачку «БТ».

– Дай огоньку.

Нил послушно щелкнул зажигалкой. Оля всхлипнула.

– А говоришь, не андестэнд, да все ты андестэнд, конспиратор хренов… Ты позавчера после подвигов своих ресторанных да после коньячка, что у меня дома добавил, на полный автопилот перешел и все мне выложил. И про стерву-жену, и про бомжа-благодетеля, под чьим именем ты сюда прикатил Лизоньку свою ненаглядную вызволять, и про муки неприкаянного сердца. Бедный богатенький Буратино! Сам-то потом вырубился, как шланг, а я полночи на кухне проплакала…

– Ну извини… – растерянно пробормотал Нил. – Было бы из-за кого плакать…

– Молчи, ты ничего не понимаешь… Явился, как мечта любой советской бабы – молодой, свободный миллионер-красавец, прекрасный голливудский принц, который возьмет за руку и умчит в далекую сказочную страну, подальше от всякого краснознаменного дерьма! Тогда, в ресторане, когда ты вдруг предложил мне сбежать от наших уродов и вдвоем покататься по городу на такси, я почувствовала, что такой шанс больше не повторится, и решила во что бы то ни стало воспользоваться им. Нагло, цинично, по-блядски. И вдруг оказывается, что заграничный принц – никакой не принц, а заурядный русский Вася, аферист и к тому же алкаш…

– А что это меняет? – Нил тоже перешел на русский. – Я, конечно, не принц, но миллионер-то настоящий, и французский гражданин тоже без балды. Теперь, когда ты вывела меня на чистую воду, у тебя на руках все козыри. Банкуй, сестренка, как ты хотела – нагло, цинично, по-блядски… Только вот, пожалуй, свою руку и сердце я тебе предлагать не стану, у меня на них другие планы. Да и зачем тебе я, когда есть Жан-Пьер, мужчина холостой, обстоятельный. Я дам ему денег, он не откажет. Нужные бумаги я выправлю, потом, если надо будет, помогу с разводом, не проблема, у меня в Париже все схвачено. Будешь мадам Запесоцки, молодой, свободной, естественно, богатой. Сколько ты хочешь – миллион, полтора?..

– Я ничего не хочу!

– Или как патриотка и комсомолка думаешь сдать меня на органы? Что ж валяй, потом повесишь почетную грамоту над кухонной раковиной…

– Замолчи! – Нил дернулся от резкой пощечины и закрыл лицо. Неожиданно увесистые Олины кулаки застучали по его груди, по плечам. – Гад! Гад! Гад! Сволочь! Сволочь! Сволочь…

Нил изловчился, поймал ее за обе руки.

– Это как прикажете понимать, сударыня? Что еще за рукоприкладство?

Оля тряхнула головой.

– Дурак! Какой же ты дурак! Я же люблю тебя…

– Ух, ну и маршрутик! Я и не подозревала, что в Ленинграде есть такие квартиры.

– Есть еще и не такие. У меня приятель в подвале жил, так у него коридор проходил прямо под трамвайными путями. То-то было весело…

Они стояли на железном навесном мостике, перекинутом через глухой двор-колодец, и переводили дух после затяжного подъема по черной лестнице и многотрудного перехода через чердак. Впереди возвышалась башня, с куполом уже не черепичным, как раньше, а новым, оцинкованным. К счастью, бойницы заделаны не были, и, протолкнув Олю впереди себя, Нил остановился на знакомой площадке с жестяной табличкой «109» на единственной двери.

– Экскурсия по Баренцевым местам, – сказал Нил. – Не знаю, кто теперь живет за этой дверью. А вот наверху, над этим люком должен обитать потомок шаманов, некто Кир Бельмесов. Заглянем?

Но дощатый люк был закрыт на тяжелый блестящий замок.

Нил постучал в дверь. Никто не отозвался.

– Посмотрим… – Он открыл створки электрического щитка, пошарил там, повернулся к Оле. – Есть!

В руках у него был желтый французский ключ…

В комнате все было так же, как в день его отъезда, пыли и той почти не прибавилось.

– Вновь я посетил… – Нил походил по комнате, погладил поверхность стола, шкаф, подоконник, постучал по оконному стеклу. – Наверное, это и имеют в виду, когда говорят «вернуться в прошлое», как считаешь?

– Не знаю. По-настоящему в прошлое вернуться нельзя, потому что мы сами стали другие. – Оля стояла в дверях, задумчиво разглядывая странную комнату.

– Ты права, разумеется. Помнишь рассказ про другое место и зеленую дверь? – Оля кивнула. Нил осторожно опустился на старый пружинный матрас, прикрытый красным одеялом, вытянулся, закинул руки за голову. – Ну, что стоишь, прыгай сюда…

– Оленька, переведите господину Корбо, что мы сможем полностью демонтировать второй сборочный за два месяца, плюс месяца полтора на реконструкцию и столько же на установку новой линии. Спросите, устраивают ли эти сроки?

Выслушав перевод, Нил вымученно улыбнулся.

– Нас устроят любые сроки, которые устроят вас.

– Спросите, достаточно ли этих площадей для…

– О, все технические подробности лучше выяснить у господина Запесоцки.

Я полностью доверяю его мнению специалиста…

Беседа проходила на повышенных тонах, но вовсе не потому, что у сторон были какие-либо основания для недовольства друг другом, напротив, все проходило на удивление гладко, и дело плавно двигалось к подписанию первого, предварительного соглашения. Просто в цеху было очень шумно, и приходилось буквально кричать.

Оставив Робера и Жан-Пьера дальше разбираться с директором, Нил вышел из корпуса, снял с головы каску, предписанную правилами техники безопасности, и закурил.

День был погожий, впервые за почти неделю пребывания в Ленинграде Нил ощутил в воздухе дыхание весны. Скоро, скоро проклюнутся почки, и птицы запоют, жаль только, жить в эту пору прекрасную…

– Что с тобой? Ты не заболел?

Оля встала рядом, Нил протянул ей сигарету.

– Я здоров. Просто вчера… Вчера я был у нее. Представился братом, моряком дальнего плаванья. Меня к ней не пустили, только показали палату из коридора. Это ужасно. Тридцать-сорок человек, койки впритык, грязь, вонь, одеяла рваные, лежат трупами, чуть кто пошевелился – сразу укол, чтобы лежал и не дрыгался… Я бы и не узнал ее, если бы не показали. Высохшая, как мумия, волосы острижены, лицо восковое… Врач сказал – тяжелая. Немудрено, при таком-то лечении… – Нил сжал кулаки. – Я убью его!

– Врача? Но при чем здесь врач, он делает, что может, от него почти ничего не зависит…

– Да я не о враче. С врачом-то мы договорились, я дал денег, ее переведут в отдельную палату, приставят сиделку, закупят импортные препараты… Я про другого, про того, кто…

Оля дернула его за рукав и громко произнесла по-английски:

– Через десять дней открываются фонтаны Петродворца. Это удивительное, незабываемое зрелище, надеюсь, вы к тому времени еще не уедете…

– Правильно, дочка, давай, обрабатывай гостя, – с отеческой улыбкой проговорил директор, вышедший из цеха вместе со свитой. А то совсем что-то загрустил наш Бельмондо.

– О, Бельмондо!

Филипп Корбо энергично закивал, услышав знакомое слово…

В номер, озираясь, вошел молодой высокий, хорошо одетый негр.

– Здравствуйте, – сказал он по-французски. – Я Эрик Макомба. Мне передали, что у вас для меня посылка с родины.

– А, мсье Макомба, – Робер Тобагуа широко, радушно улыбнулся. – Да, да, мы вас ждали, проходите, пожалуйста.

Он пропустил посетителя в гостиную, вошел следом и встал у двери, закрыв собой выход.

– Здравствуйте, – повторил Эрик Макомба.

Филипп Корбо, сидящий за столом, поднял голову и молча кивнул.

Крохотный транзисторный приемник, лежащий на подоконнике, запел голосом Африка Симона. Звук был сиплый, трескучий, но так было надо – в непритязательный корпус приемника был встроен новейший скремблер направленного действия, посылающий неслышный, но мощный поток «белого шума» на оба «жучка», обнаруженных в номере Жан-Пьером. Незачем было посвящать местных гэбистов в содержание предстоящей беседы.

– Мне сказали, у вас для меня посылка…

– Не спешите, мсье Макомба. Присаживайтесь.

Негр уселся в предложенное кресло и закинул ногу на ногу, ожидая продолжения.

Филипп Корбо листал какие-то бумаги, казалось, не обращая на него никакого внимания.

Макомба заерзал в кресле.

– Простите, мсье, но моя посылка…

– А ситуация-то непростая, – словно не слыша его, проговорил Корбо. – Похоже, паренек влип по полной программе.

– Похоже на то, – подтвердил Тобагуа.

– Эй, господа, в чем дело?..

– По уши в дерьме.

– Иначе не скажешь.

– Да что такое, я не понимаю, вы о ком?

Корбо тяжко вздохнул и перевел взгляд на Макомбу.

– Мы про тебя, Эрик… Да, кстати, я не представился, инспектор Ожеро, парижское отделение Интерпола. А это мой коллега инспектор Саркисян.

– К вашим услугам, – вставил Робер, не отходя от двери.

– Какой еще к черту Интерпол?! Где моя посылка?

– Посылку тебе в каталажке выдадут. Если вести себя хорошо будешь. – Саркисян-Тобагуа хмыкнул.

– Что это значит? Кто вы такие? Я требую представителя моего посольства!

– Будет тебе представитель. И адвокат будет, – пообещал «Ожеро».

– Вы не имеете права!

– Имеем. Вот у нас официальное заявление родственников Элизабет Дальбер, послужившее основанием для возбуждения дела.

– Не знаю я никакой Элизабет Дальбер! – возмущенно взвизгнул Эрик, но оба «интерполовца» заметили, как он мелко дернулся при упоминании фамилии Лиз, и переглянулись со значением.

– Не знаете, а между тем вот уже полгода получаете всю ее корреспонденцию, включая денежные переводы и ценные посылки. На корешках квитанций ваша подпись и ваши паспортные данные. Служащие Главпочтамта довольно точно вас описали и, думаю, без проблем опознают в вас человека, который, используя фальшивую доверенность…

– Доверенность настоящая! – выкрикнул Эрик.

– И кто, простите, вам ее выписал? Мадемуазель Дальбер, которую вы не знаете? Согласитесь, это несколько странно.

Макомба понял, что заврался, и угрюмо замолчал.

– Ах, память отказала? Ничего, сейчас освежим. – Однофамилец наполеоновского маршала проворно обошел стол и поднес к самому лицу Эрика ксерокопию газетной статьи из «Пари-Суар». – Узнаешь эту дамочку?

При виде фотографии СС в окружении полицейских Эрик вновь непроизвольно дернулся. Взгляд его заметался. Без всяких объяснений было ясно, что в эту секунду Макомба лихорадочно просчитывает, получится ли вырваться отсюда силой.

У дверей «инспектор Саркисян» как бы невзначай поигрывал основательного вида тростью с металлическим набалдашником.

Макомба прикрыл глаза и часто задышал.

– Лямби-лямби-лямби офонарела… – комментировал происходящее транзистор.

– Ваши действия незаконны, – пробубнил он. – Интерпол не имеет представительства в СССР, и вы не полномочны действовать на территории этой страны. Это провокация, и я сообщу, куда следует…

«Ожеро» рассмеялся ему в лицо.

– Ну разумеется. Вы абсолютно правы, дорогой Эрик. Расследование наше сугубо неофициальное. Я вам больше скажу, мы здесь инкогнито, приехали под чужими именами, и одним из следствий вашего обращения к местным властям будет наша высылка из страны. Но лично для вас куда важнее то, что в этом случае мы вынуждены будем поделиться своей информацией с нашими коллегами из КГБ, а уж в их полномочиях на территории этой страны сомневаться не приходится.

– А какие в России тюрьмы! – ласково проворковал «Саркисян». – А сибирские урановые рудники!..

– Какие рудники, коллега? – возразил «Ожеро». – По здешним законам за такие вещи полагается расстрел.

Если бы на месте Макомбы сидел сейчас белый, про него можно было бы сказать – смертельно побледнел. Эрик же смертельно почернел.

– Какой расстрел, за что расстрел?.. – невнятно забормотал он.

– За убийство. Вы, Эрик Макомба, войдя в преступный сговор с гражданкой СССР Сапуновой Светланой, обманным путем завладели документами гражданки Франции Элизабет Дальбер, по которым вышеупомянутая Сапунова выехала на Запад, предварительно оформив на вас доверенность на получение ценных почтовых отправлений. Саму же Дальбер вы хладнокровно убили… Молчите, Макомба? Имейте в виду, ваше молчание работает против вас, арестованная в Париже Сапунова во всем призналась…

– Да врет она! – выкрикнул Макомба. – Нагло врет! Все не так было!

– А как? – вкрадчиво осведомился «Ожеро»…

– Они на месте, – шепотом сказал Эрик. – Пойду скажу. Вы лучше здесь подождите, инспектор.

– Филипп, – строго поправил Нил. —

И смотрите, Макомба, без фокусов.

– Да уж какие фокусы…

Эрик со вздохом встал. Нил, сделав вид, будто погружен в изучение скудного меню, искоса следил за его движениями. Из-за дымчатых очков угадать направление его взгляда было невозможно.

Макомба, озираясь, прошел к дальнему угловому столику, за которым сидело трое мужчин. Среди них Нил сразу узнал Фармацевта – вольный сын Африки был в своем описании достаточно точен. Фармацевт, он же Борис Иосифович Борисов, был действительно очень похож на Гитлера, только без усиков. Двое других были на вид практически неразличимы и принадлежали к какой-то новой породе русских, выведенной за те пять лет, что его не было на родине. Короткие стрижки, бычьи шеи, маленькие тупые глазки, одеты в одинаковые черные кожаные куртки и спортивные штаны с лампасами.

Макомба наклонился к Фармацевту и что-то говорил ему, показывая на дверь. Фармацевт слушал хмуро, потом переглянулся с амбалами. Один из них встал и, переваливаясь на коротких, мощных ножках, подвалил к столику Нила.

– Француз?

– Допустим.

– Чем докажешь?

– А надо? – Нил не спеша достал бумажник, извлек купюру в сто франков, разорвал пополам, одну половинку поджег зажигалкой, прикурил от нее, выпустил дым в направлении амбала и небрежным щелчком пустил уцелевшую половинку через столик. – А это шефу отнеси. На экспертизу.

Нил придвинул к себе газету и углубился в чтение передовицы, озаглавленной: «Выше знамя партийной демократии!»

– Вы позволите?

Нил поднял голову.

Перед ним стоял Фармацевт, и в руках у него был полный сифон.

– Милости прошу.

Фармацевт сел, поставил сифон на стол.

– Газировочки?

– Не откажусь.

– Слушаю вас внимательно.

– Вам привет от СС, Борис Иосифович…

– От СС?.. Ах да, Светочка. Всегда была болтушкой… Я слышал, у нее большие неприятности. Или мои сведения неверны?

Фармацевт пристально посмотрел на Нила круглыми совиными глазами.

– Верны, но несколько устарели… Хороший адвокат, сговорчивые следователи, билет на Буэнос-Айрес… В нашем мире деньги решают все.

– В нашем они тоже многое решают… Простите, как вас?..

– Можете звать меня Филипп Филиппович.

– Филипп Филиппович. Как мило!.. Итак, Филипп Филиппович, о чем будем говорить?

– Собственно, о них и будем. О деньгах… Гельд, аржан, пенендзы, мани… Капуста, бабки, первичность, башли, лавэ…

– Предмет завсегда интересный. Ваши предложения, Филипп Филиппович.

– У вас товар, Борис Иосифович, у нас купец…

– Помилуйте, Филипп Филиппович, какой товар? Так, крутимся помаленьку. Выживаем…

– У нас несколько иная информация, Борис Иосифович. СС отрекомендовала вас, как серьезного производителя.

– Ну я же говорю – болтушка…

– Из вашего ассортимента нас особенно интересуют два продукта… назовем их изделие «си» и изделие «си-си». Вы меня понимаете, Борис Иосифович?

– Понимаю, Филипп Филиппович. Не сочтите за праздное любопытство, а что ж вас в нашу глушь-то потянуло? Отчего проторенные дорожки узковаты стали?

– Вы сами на свой вопрос и ответили. Проторенные дорожки – они и есть проторенные. Их всякая собака знает. И которая в погонах тоже… Лютуют оппоненты, знаете ли, совсем оборзели. Риски возросли многократно, а с ними, увы, и цены.

– У нас, Филипп Филиппович, тоже не благотворительное заведение.

– Думаю, сторгуемся. – Нил взял салфетку, вынул из кармана ручку. – Сделаем так. Я напишу наши предложения по цене базовой партии, а вы – свои пожелания. Потом сверимся.

– Базовая партия – это сколько?

– Скажем, полтора килограмма чистого «си» и пять килограммов «си-си».

– Однако!

– Только не говорите, Борис Иосифович, что даже таких объемов не осилите.

– Осилить-то осилим… Как часто?

– Пока раз в месяц.

Фармацевт подавил вздох облегчения, но не настолько, чтобы этого не заметил Нил.

Как и следовало ожидать, бизнесмен-то оказался невеликий.

– Плату предпочтете рублями? Или деньгами?

Фармацевт хмыкнул. Шуточка ему понравилась.

– А вы-то сами как думаете?

– Понял.

Нил написал несколько цифр, накрыл сложенную салфетку блюдцем и плеснул себе газировки.

Фармацевт достал из кармана куртки калькулятор, принялся сосредоточенно подсчитывать.

– Рубль почем считаем? По госкурсу или по рыночному?

– Помилуйте, да какая мне разница, мы же договорились, что в наших расчетах рубли не фигурируют.

Это, похоже, сильно озадачило Фармацевта. Он откашлялся, скомкал свою салфетку и с важным видом проговорил:

– Я готов выслушать ваши предложения, Филипп Филиппович.

Нил молча поднял блюдце и предоставил Фармацевту самому взять бумажку и ознакомиться с его предложениями.

На висках Фармацевта проступила испарина. Он подозвал к себе одного из бугаев, и они принялись озабоченно шептаться. Судя по выражениям лиц, обсуждалась реальность перспективы схлопотать «вышку» в случае, если их заметут с таким количеством валюты на руках.

– Можете указать номер банковского счета, – подлил масла в огонь Нил. – Переведем безналом под контракт за консалтинговые услуги.

Оба посмотрели на него дикими глазами.

– Шутка, – успокоил Нил. – Не бздите, господа, с таким баблом любого прокурора купите.

– Мы согласны, – сказал наконец, Фармацевт. – Может, зайдем в «Кавказский», спрыснем сделку. Тут недалеко.

– Это еще не сделка, Борис Иосифович, а лишь демонстрация намерений, – сухо поправил Нил. – Поймите меня правильно, но о качестве вашего продукта мы можем судить лишь со слов СС, а этого, согласитесь, недостаточно. Я должен произвести пробную закупку, переправить в Париж, и только после апробации…

– Да какая там апробация, Филипп Филиппович, поехали сейчас ко мне, на себе все опробуем, я угощаю…

– Простите, Борис Иосифович, так не пойдет. Я дилер, а не потребитель. Для начала нашей совместной и, надеюсь, плодотворной деятельности, мне достаточно будет десяти граммов «си» и примерно унции «си-си».

Фармацевт что-то зашептал на ухо амбалу.

«Кинет», – прочел Нил по губам помощника.

– В подтверждение добросовестности намерений, господа. – Он достал из кармана ненадписанный конверт, вложил в руку Фармацевта. – Насколько я понимаю, вы предпочитаете американские. Здесь пятьсот. Это задаток. Всю первую партию я беру не как опт, а как мелкий опт, то есть, вдвое… Когда прикажете получить?

– Да хоть завтра!

– Диктуйте адрес.

– Это за городом. Поселок Ушково, электричка с Финляндского вокзала. Погодите, я лучше план нарисую…

И Фармацевт принялся чертить на салфетке.

– Вот, – сказала Оля, открывая створки шкафа. – Все, как ты просил.

Нил принялся облачаться в серый полушерстяной свитер, синие брезентовые штаны, такую же робу. Гарнитур дополнили серая кепка типа «жопа с ручкой» и десятирублевые туристские ботинки на рифленой подошве. Ботинки жали со всех сторон, и Нил, немного потоптавшись в них для пробы, все же переобулся обратно в кроссовки. В вечернем сумраке, тем более, ночью вряд ли кто будет разглядывать, «найковские» они или фабрики города Кимры.

– Ну как?

– Настоящее пугало огородное, – оглядев его со всех сторон, резюмировала Оля.

– Не пугало, а советский дачник.

Нил пытался шутить, но на душе было тяжело и неспокойно. Он прекрасно понимал, что имеет все шансы не вернуться с предстоящей прогулки. Как-никак, их там, скорее всего, будет трое, а он – один. Правда, на его стороне будет фактор неожиданности.

Последние два дня Нил многократно прокручивал в голове картину, как оно все произойдет. Вот он, задрав свитер, достает из нагрудной сумочки толстый пакет, небрежно кидает на стол. Вот вся нечистая троица, ошалев от такого обилия «зелени», начинает ее считать и пересчитывать, или, во всяком случае, глазеть, как это делает босс. Тем временем «Филипп Филиппович», якобы для составления расписки, спокойно вынимает авторучку, красивую такую, представительского класса, не спеша нажимает на черную кнопочку с золотым ободком. И тонкая, но мощная струйка концентрированной серной кислоты бьет в глаза Фармацевту и его «шестеркам». Можно даже не в глаза, при попадании на любой открытый участок кожи болевой шок будет столь стремителен и велик, что противникам какое-то время будет ни до чего. И вот здесь вступит в ход стилет, отличный острый стилет, совершивший путешествие в Россию внутри полой ручки зонтика, а ныне надежно зачехленный и уложенный в Олину матерчатую кошелку поверх резервного плаща – на случай, если роба окажется слишком запятнана кровью врагов.

Потом трупы в подвал – должен же на даче быть подвал! – кровь подтереть, и на предпоследней электричке в город. Переодеться у Оли – и на такси в гостиницу.

А завтра, если вообще будет завтра, заняться Лиз. И на это остается не больше суток…

– Если я не вернусь, там, в плаще, конверт, утром передай его Роберу.

Оля кивнула.

– Ну, я пошел…

– Погоди, – сказала Оля. – Присядем на дорожку.

Они сели в прихожей, Оля на табуретку, Нил – прямо на полку для обуви.

– Оля, я…

– Т-с-с… – Она выждала несколько секунд. – Теперь говори.

– Оля, я виноват перед тобой, сам понимаю, что использую тебя, как последний мерзавец…

– Не надо, Нил. Мне не в чем тебя упрекнуть. Ведь ты это делаешь во имя любви, а ей оправданий не нужно… – Она встала, порывисто обняла его, столь же порывисто отстранилась, уклонившись от его поцелуя, и перекрестила. – Теперь иди.

Она подошла ко входной двери, оттянула крючок замка, дернула на себя.

– Что за черт!

Дверь не открывалась.

– Дай-ка я попробую…

Нил взялся за ручку, поднатужился, потянул.

Хлипкая дверная ручка осталась у него в руках, державшие ее винтики рассыпались по линолеуму.

– Погоди, ты мне так всю квартиру разнесешь… – Из шкафчика в прихожей Оля достала большой ключ на цепочке. – Может быть, я ненароком на нижний закрылась. Хотя сомнительно, это я только когда надолго уезжаю…

Она наклонилась, попыталась вставить ключ в скважину. Ключ влезать отказывался.

– Дырку чем-то забили!

– Ну, давай попробуем как-нибудь…

– А как?!

Вывинтить замок было невозможно, он был врезан в дверь изнутри. Выдолбить дырку вокруг замка, отжать дверь, наконец, просто вырубить нижнюю филенку, что в слезах предложила сама Оля, не получилось никак – в девичьем хозяйстве не было ни стамески, ни фомки, ни топорика. Не было и балкона, чтобы перелезть к соседям. Да и самих соседей не было дома, сколько Оля ни стучала в стенку, никто не реагировал. Телефонов других соседей Оля не знала, звонок в ЖЭК ничего не дал, в это время суток, да еще и в пятницу, контора давно обезлюдела. Спускаться по трубе с девятого этажа Нил не рискнул. Полчаса они барабанили в дверь и орали, срывая голоса, пока не выручил старичок, живущий двумя этажами ниже. Он сбегал к себе за плоскогубцами и за хвост вытащил из отверстия от души забитого туда вяленого ерша.

– Ну, хулиганье! И придумают же, тудыть-растудыть!..

– Спасибо, дед! – на бегу крикнул Нил.

Он безнадежно опаздывал на элект-ричку.

Забор вокруг дачи Фармацевта был деревянный, но высокий, частый и крепкий. Основательная калитка, снабженная защелкивающимся замком, была распахнута настежь, из всех окон небольшого, но по здешним меркам очень стильного домика бил яркий свет. Очень странно.

Стараясь ступать как можно тише, Нил обошел домик кругом, благо все дорожки видно было великолепно. Заглядывал в окна, но не видел ни души, пока, наконец, в последнем – должно быть, это был кабинет хозяина – не разглядел склонившуюся над письменным столом фигуру в черном. Человек стоял спиной к нему, и только по габаритам, явно не бугайским, Нил определил в нем Фармацевта. Вот он, весь как на ладони. Рука нащупала в сумке стилет в брезентовом чехле. Жаль, не ружье, через стекло не саданешь…

Нил замкнул круг, поднялся на крыльцо, поискал звонок, не найдя его, постучал. Несмотря на тишину в доме, его стук никакой реакции не вызвал, должно быть, кабинет располагался далеко от входной двери. Или хозяин страдал глухотой, чего, впрочем, по первому знакомству не показалось. Нил подождал еще немного, потом толкнул дверь.

Она открылась.

Нил миновал освещенный холл и остановился на пороге кабинета.

Человек в черном навис над столом и увлеченно возился с чем-то, похожим на портативный компьютер. Половина стола была прикрыта простыней.

Нил кашлянул.

– Борис Иосифович…

Человек поднял голову и широко улыбнулся. Нил остолбенел. Перед ним стоял чудаковатый очкарик-сисоп, новый жилец Веры Ильиничны.

– О, здорово! – сказал сисоп. – Видал, какая писюшенька? Только, зараза, от винта грузиться не хочет…

– Где Фармацевт? – обрел наконец дар речи Нил.

Он не мог ошибиться адресом. Плану, начертанному Фармацевтом, и его же словесному описанию соответствовал только этот дом. Тем более что других домов в непосредственной близости не было вовсе.

– Там… – Очкарик неопределенно махнул рукой куда-то вниз. – Слышь, чувак, ты в таких системах петришь? Наверное, тут какая-нибудь бутявка нужна, специальная…

– Что значит «там»? – жестко спросил Нил. Ему было не до клоунад.

– Там – значит, в подвале, – не менее жестко ответил очкарик. – Смотри сюда.

Он приподнял простыню, и Нил увидел разложенные в рядок предметы. Два пистолета, нунчаки, электрошокер, резиновая дубинка, наручники.

– Они тебя ждали, – сказал сисоп. – Очень ждали. Но ты опоздал.

– Спасибо.

– Спасибо не шуршит… – Очкарик вновь взял прежний, непринужденный тон: – Между прочим, кто-то что-то обещал. Было дело?

– Да, да, конечно…

Нил поспешно расстегнул робу, задрал свитер.

Очкарик хмыкнул.

– По-моему, ты обещал не интим…

Нил отстегнул нагрудную сумочку, бросил на стол.

– Твое.

Сисоп расстегнул сумку, поглядел на содержимое.

– Нормально. Кооператив открою, буду компы апгрейдить… Ладно, вали, мне еще прибраться надо. – И уже в спину Нилу добавил: – Рыжей привет!

Почти у самой станции Нил посмотрел назад и увидел над лесом далекое зарево.

«Сисоп прибрался», – подумал он и тут же сообразил, о какой рыжей говорил этот нечеловеческий человек.

Таксист притормозил у хозяйственных ворот в больницу и, получив аванс, согласился ждать не больше получаса. Но Нил был уверен, что он не уедет. Таких чаевых водила давно не получал, так что можно было не волноваться…

Нил долго шел вдоль забора, оглядевшись, пролез через предусмотрительно отогнутую кем-то сетку-решетку и вновь оказался на территории психбольницы. Уже нелегалом. Сегодня или никогда…

Было около восьми вечера и в больничном парке было пусто, только вдалеке виднелся свет в приоткрытой двери. Там суетились двое непонятных личностей вида отнюдь не респектабельного. Нил подошел ближе и увидел, как два бомжа перекладывают из баков в полиэтиленовые мешки какую-то малоаппетитную на вид мешанину. При этом ясно был слышен матерный диалог с работницей кухни, которая крыла прихожан обычной бранью. Когда объедки были спрятаны в тряпочные мешки и двоица направилась в сторону забора, Нил вышел из тени и приветливо окликнул алкашей.

– Ребята, огоньку не найдется? Спички забыл.

Они оба одновременно вздрогнули. Но мужик оправился первый.

– Найдется, в обмен на курево. Мы тоже забыли сигареты на пианино.

Женщина без возраста и лица хрипло засмеялась и уже без опаски рассматривала Нила.

– Нет проблем. – Нил протянул пачку «Беломора», заранее заготовленного для проведения операции. – Бери с запасом, у меня еще пачка.

Они закурили втроем. Настал момент продолжить приятное знакомство.

– А ты что здесь шатаешься, смотри, скоро сторож спустит Дружка, от него никто в целых штанах не убегал еще.

– Да дело у меня есть, вот не знаю, как подступиться. Я смотрю, вы тут все знаете, может, поможете. Я в долгу не останусь.

– Что за дело-то. Если ты того, псих, то не с нами. Мы кормимся здесь. Нам нельзя психам помогать.

– Да нет, мне бы маляву передать, я из Тосно приехал, да вот опоздал, все закрыто. Кто тут из верных людей есть, может, помогут не за так?

– Не, мужик, мы не можем, туда и муха залетит – холостой останется. Так что извини. Нам пора самим сматываться.

Они свернули к тропинке, ведущей к уже знакомому лазу в заборе, когда женщина остановилась.

– Стой, Жора, дед помочь может, смотри, он еще роется у себя. Ты, парень, видишь, вон там теплица меж корпусов, так греби туда. Старика зовут Иннокентий. Дед Кешок, по-простому. Скажи, что Людка послала. Он жадный, но поможет, если выпить дашь.

– Спасибо, это вам. – Нил протянул непочатую пачку папирос.

Уже идя к теплице, он услышал за спиной:

– Дурак ты гребаный, наш же это был, забыл что ли, своим-то грех не помочь. Ожаднел к старости совсем…

В теплице действительно копошился горбатый старик, приход постороннего он заметил сразу.

«Хорошая примета встретить горбуна», – мелькнуло у Нила.

– Чего надо? – грубо спросил старик. – Вали, пока не поздно. Здесь чужим нельзя.

В руках горбуна незаметно оказался ломик.

– Отец, меня Людка прислала. Дело есть. Помоги малость, я при бабках, так что в накладе не останешься.

Лицо горбуна резко посветлело, а в глазах зажегся огонек.

– Ну, и что надо? Огурцы еще не поспели, так что приходи в июле, что от психов останется, смогу и уступить.

– Нет, батя, я не за этим. Девчонка у меня здесь отдыхает, а я в рейс ухожу. Надо проститься, а то вернусь только через полгода. Сам понимаешь, тяжеловато будет. Ты бы мне ее привел сюда, в теплицу на часок.

Горбун выпучил глаза до изумления.

– Ты что, охренел, морячок? Это же дурка. Здесь такое не пройдет.

– Батя, я же не пустой приехал, тоже понимаю.

Нил достал «столичную» и протянул деду. Тот не принял, и Нилу пришлось водрузить напиток богов на бочку с удобрениями.

– Не, лучше проваливай, хлопот потом не оберешься. – Старик взялся было продолжать заклеивать шланг. – Дорогого это стоит, тут одной не отделаешься.

Но Нил не дал ему продолжить и подошел совсем близко.

– Понимаю, вот, держи, на поправку шланга, а то огурцов не дождешься.

Сумма настолько потрясла старика, что он, медленно убрав деньги в носок, направился к выходу, буркнув:

– Жди тут, схоронись только.

Бутылка исчезла непонятно как и куда.

Старик вышел и начал запирать дверь, но Нил его опередил.

– Батя, как зовут, я забыл тебе сказать, а то приведешь непонятно кого.

– А я думал, что тебе без разницы, здесь уже все одинаковые. Ну?

– Сапунова Света, третий корпус, палата семь.

И сердце заработало в такт секундной стрелке…

Прошло довольно много времени, Нил вглядывался в темноту, но ничего не было видно, и тишина только усиливала отчаяние ожидания. Наконец что-то белое мелькнуло в зелени кустов, и горбун загремел связкой ключей. Лиз он прислонил к стеклянной стенке парника. Поверх длинной ночной рубашки был наброшен невероятной грязи ватник. Нил тихо вышел и, не сказав старику даже спасибо, быстро поднял на руки девушку и почти побежал в сторону забора.

– Не беги, сторож еще ужинает, успеешь.

Старик долго стоял у дверей теплицы, вглядываясь в темноту, пока белый подол, мелькавший среди деревьев, не пропал из виду.

В теплице он взял лопату, выкопал ямку и опустил туда поллитровку.

– Завтра, пожалуй, куплю пряники и баклажанной икры. В четверг отдам Женьке, пусть побалует внучку.

Прозрачные глаза старика наполнились влагой. Дед Кешок не пил водку, да и вообще ничего спиртного не пил никогда – даже там, даже тогда, в тридцать седьмом…

– Я хочу спать.

Лиз говорила спокойно, но была настолько слаба, что самостоятельно не смогла переодеться и Нилу пришлось стягивать с нее больничные лохмотья. Потом он отнес ее в ванную и долго мыл, ужасаясь ее худобе.

– Ничего, ничего, были бы кости, мясо нарастим. Я тебя откормлю как кабанчика.

Лиз равнодушно подчинялась, нисколько не стесняясь наготы. Потом Нил поил ее горячим чаем с медом. Лиз даже не могла держать чашку, закутанная в одеяло, она, как больной ребенок, только открывала рот и заснула мгновенно. Один раз только она пошевелила рукой и почти одними губами произнесла:

– Я знала, что ты… – Но Нил уже целовал драгоценное лицо и гладил стриженую голову.

– Молчи, молчи, все прошло. Я увезу тебя отсюда. Спать пока, только спать.

Утром, как только открылся первый магазин, Нил неслышно прикрыл дверь и рванул за молоком. Накрапывал дождь, утренние запахи весны наполнили гордый, грязный и голодный Ленинград, и город стал похож на старого бедного интеллигента, собравшегося в филармонию и надевшего парадный костюм времен далекой молодости. Нил мчался по улице и счастье, которое он так долго ждал, утренним ярким шаром поднималось над ржавыми крышами родного города.

– Я вылечу ее и сделаю самой счастливой на земле. У нее опять вырастут длинные волосы, и она будет закалывать их днем в тугой пучок, а ночью распускать. Мы будем жить на острове и нарожаем кучу детей! Нет, пока надо поправить ее – все остальное потом. Потом, потом…

Нил чуть не врезался в «жигули», за что услышал в свой адрес много выразительных слов. Все, все теперь было не важно в этой жизни, потому что его сокровище было спасено.

Сверху кто-то решил заняться утренней уборкой, потому что по улице летели листы бумаги. Нил высоко подпрыгнул и на лету схватил летящий на него лист.

«Tu sais, finalement je n’ai pas pu кtre avec personne aprиs toi, c’йtait comme une obsession. Ou bien tu m’aurais empoisonnй par toi-mкme. J’ai rencontrй des mecs pas mal et mкme trиs bien, mais dиs qu’il s’agissait de l’amour ou d’intimitй c’est ton image qui apparaissait et tout dйsir disparaissait. Je fais mкme pitiй а tout ceux qui me draguent. Ces petits cons espиrent et souffrent en vain.

Je suis а toi Nil mкme si toute ma vie passera en attente… mais je suis persuadйe que nous nous retrouverons encore dans notre train en йcoutant son petit bruit sur des rails, en regardant par la fenкtre, en buvant du thй dans les verres… Tu t’en souviens ces supports en ferraille rigollots?…et de se souvenir, et de rigoler, bien sыr de rigoler sur notre passй qui йtait si stupide.

Et on se mariera а Paris et je ne manquerai pas de mettre les gants blancs et les petites filles en robes en dentelles porteront des bouquets de fleurs.

Ah, j’ai oubliй de te poser une question, si tu savais jouer aux йchecs. J’aurais bien voulu que tu apprennes ce jeu а notre fils. Je vous imagine assis sur la vйranda en train de dйplacer ces petites piиces magiques et il fait si silencieux chez nous, si calme, parce que je ne viendrai jamais vous dйranger. Pourvu que tu rentres le plus vite possible… ou moi, je…» [11]

Нил стоял у парадной в оцепенении, потом поднял голову и посмотрел наверх, но увидел только руку, которая бросала листы бумаги.

– Lise!!! Lise!!! Non! Tu prendras froid! Je cours…[12] – почему-то по-французски прокричал Нил и рванулся в парадную.

Монументальный лифт не работал, и он бегом взлетел на шестой этаж. Палец вжался в кнопку звонка.

– Кто там? – послышался, наконец, сонный старушечий голос.

– Бандероль. Ценная.

Дверь в бывшую квартиру Яблонских, соединенную с его каморкой тем самым балконом, на котором стояла Лиз, чуть приоткрылась. Этого было достаточно.

Нил отпихнул мелкую старушонку и рванулся по знакомому коридору.

– Караул! – заголосила старушонка. – Бандиты!

Из туалета вынырнул какой-то лысый субъект, но увидев несущегося прямо на него Нила, занырнул обратно.

На кухне тетка уронила чайник.

Нил со всей силы надавил на шпингалет и распахнул балконную дверь.

На балконе Лиз не было. В комнате – тоже. Только вещи разбросаны, будто после лихорадочного обыска.

В ванной тоже никого.

Через открытую балконную дверь Нил услышал крики и женский визг.

Он перевесился через грязные перила и посмотрел на улицу…

Летя по лестнице вниз, он расталкивал народ, высунувшийся из своих каморок на доносившиеся с улицы вопли. Он поднял ее почти невесомое тело и, не понимая, что делает, понес по улице. Люди шарахались в разные стороны, машины тормозили рядом, но Нил не видел и не слышал ничего…

– Руки! – гавкнул мент, и наручники больно стянули запястья.

В крытом кузове было темно, разило перегаром и блевотиной. Холод лютым ознобом заколотил всего Нила. Он опустился на пол и закрыл глаза.

«Я не смогу научить его играть в шахматы, потому что его нет, а теперь не будет никогда…»

Нил завыл зверем, но никто не слышал его крика.

– Корбо, на выход! С вещичками!

– Не журись, паря! – осклабился беззубым ртом вертлявый субъект с проваленным сифилитическим носом. – В «Крестах» лафа тебе будет, ребята там фартовые, француженок любят.

– Ты, Дуст, не того на измену сажаешь. – Неопрятный грузный бродяга высморкался в пальцы, обтер руку об штаны. – Не видишь, фраерок с вольтами, ему твои подначки до фени… На-ка конфетку, милай.

Он достал из кармана добротного кожана, принадлежавшего прежде Нилу, барбариску в мятой, облепленной табачными крошками обертке.

– O, merci beaucoup, Monsieur, je suis trиs reconnaissant…[13]

Нил жадно схватил леденец, развернул, закинул в рот.

Бродяга со значением посмотрел на Дуста: мол, а я что говорил.

Железная дверь в «отстойник» при отделении милиции со скрежетом отворилась.

– Ну… – поигрывая дубинкой, процедил сержант.

Нил послушно шагнул к дверям.

– Руки, – флегматично напомнил сержант.

Заложив руки за спину, Нил, конвоируемый сержантом, прошел длинным серым коридором и оказался в глухом дворе, обнесенном по периметру высокой кирпичной оградой.

Впритык ко входу стоял зеленый фургон автозака.

– Мордой в стену! – приказал Нилу сержант и стукнул дубинкой в стену фургона. – Эй, на бригантине, принимай добро!

Что-то скрипнуло, об асфальт стукнули подошвы сапог, зашуршали бумажки.

– Этот, что ли? – спросил молодой голос.

– Этот. – Сержант ткнул Нила в спину. – Полезай.

С крутой подножки Нил ступил в спертый полумрак, пропитанный вонью немытых, спрессованных тел.

– Вам прямо, – насмешливо произнес сзади тот же молодой голос. – Отдельное купе.

Нил с трудом, склонив голову и пригнув колени, втиснулся в железный ящик. Хлопнула дверца, и мир погрузился в полную черноту…

– Басов!

– Я!

– Бирюков!

– Здесь!

– Богданов!

– Я!

– Я!

– Фуя! Кто Богданов?

– Я Богданов.

– А ты? Фамилия?

– Богданов-Березовский.

– Ну так ептуть?.. Богданов-Березовский!

– Я!

– То-то… Брюханов!

– Я!..

Окрики переклички, команды, перемежаемые матюгами, скрежет ворот, замков, засовов, заливистый лай конвойных псов – все эти звуки мучительно били по мозгам, отдаваясь в железных стенках. Нил застонал и, насколько хватало сил и пространства, стиснул уши ладонями.

– Ну, все вроде! Закрывай!

«Как это все? А я?» – подумал Нил, но голоса не подал. Забыли и забыли. Захотят – вспомнят, а туда, куда сгрузили прочих пассажиров, ему не очень-то и надо…

Автозак взревел мотором и вскоре, как по звукам понял Нил, опять катил по городским улицам.

Вот остановился, судя по всему, на светофоре.

Лязгнула и открылась дверка. Даже тот жалкий свет, что проникал сквозь матовое, зарешеченное изнутри стекло, заставил Нила зажмуриться.

– Прошу в салон, – сказал парень в зеленом бушлате. – Там удобней будет.

Нил на полусогнутых перебрался в «пассажирский» отсек и, с наслаждением потирая затекшую шею, плюхнулся на деревянную скамью.

Молодой конвоир хмыкнул и заложил на засов зарешеченную дверь в тамбур.

Тронулись. Сквозь решетку Нил видел подпрыгивающий на дорожных колдобинах белобрысый затылок, слышал не лишенный приятности тенорок:

– Над Китаем небо сине, меж трибун вожди косые… Так похоже на Россию, слава богу, не Россия…

На повороте Нила повело вперед, Чтобы не свалиться, он ухватился за скамейку. Пальцы уцепились за что-то бумажное. Нил с радостным удивлением поднес к глазам почти полную пачку «Явы». Рядом нашлись и спички…

– Конечная, поезд дальше не пойдет. – Парень в бушлате раскрыл узкую дверь. – Гражданин, прошу на выход.

Он помог одеревеневшему Нилу спуститься, а сам проворно вспрыгнул на подножку.

– Газуй!

– А как же?.. – начал опешивший Нил.

– Счастливо оставаться!

Дверь автозака захлопнулась перед носом.

Нил закашлялся от пыли, поднятой отъехавшими колесами.

Через несколько секунд, когда глаза приспособились к нормальному дневному свету, он увидел, что стоит на обочине грунтовой проселочной дороги. По одну сторону зеленел хвойный лес, по другую тянулся не менее зеленый металлический забор. В лесу щебетали птицы, за забором разорялся Валерий Леонтьев.

Нил стоял, ничего не соображая.

– Вам сюда, – услышал он откуда-то сбоку знакомый голос и обернулся. – Ну, наконец-то! А мы вас обыскались, Нил Романович!

У открывшейся в заборе неприметной калитки улыбался Константин Асуров…

– Так, ну-ка повернитесь… Ручку поднимите, пожалуйста, согните… Теперь Нил тактично промолчал. Ничего более монструозного ему еще не доводилось надевать. Тяжелый синий габардин давил на плечи, сковывал движения. Зеркала рядом не было, и Нил не мог определить, насколько этот костюм старит его на вид, по ощущениям получалось лет на пятнадцать. В комплекте с жестко накрахмаленной рубашкой и однотонным бордовым галстуком – на все двадцать.

Стоящий рядом Асуров выглядел, напротив, молодо и бодро в парадной подполковничьей форме, при золоченых ремнях и аксельбантах. Перехватив взгляд Нила, он улыбнулся краешками губ и тихо проговорил:

– Похвали старика, он старался…

– Спасибо, Леонид Аркадьевич, – послушно произнес Нил.

Что поделать, такова была в этом сезоне высокая партийная мода, так и только так должны были одеваться по официальным поводам всевозможные члены и кандидаты в члены, министры и замминистры, секретари и председатели, депутаты и делегаты, исключения существовали только для лиц, принадлежащих к военным кругам или к женскому полу. Нил к последним не принадлежал, как впрочем, не принадлежал и к предпоследним и уж тем более к первым. Но костюмчик пошить пришлось, причем спохватились, можно сказать, в последний момент, когда до награждения в Георгиевском зале Кремля оставалось всего два дня. Обратились к персональному пенсионеру Журкевичу, представителю славной династии кремлевских портняжек, и старик не подвел.

– Вы только не особо там руками размахивайте, – предупредил он на прощание. – Такая спешка, не все шовчики прострочить успел.

– А это тебе от нашего управления, – весело сообщил Асуров, когда за Журкевичем затворилась дверь номера ведомственной гостиницы, и вручил Нилу большую белую коробку с алым знаком качества на крышке. – Спецзаказ, ереванские товарищи постарались. Ты примерь, должны быть впору.

В коробке оказались остроносые нестерпимо блестящие лакированные штиблеты на тонюсенькой подошве. Обувка и впрямь пришлась по ноге, только оказалась жутко скользкой.

– Ну ничего, предупрежден – значит вооружен, – подбодрил Асуров. – Все, пора, «Чайка» ждет, труба зовет…

Недели, проведенной на «откормочной» базе Комитета Госбезопасности, Нилу за глаза хватило, чтобы в общих чертах разобраться в причинах очередного, столь крутого, витка судьбы. В капсуле, подобранной нашими агентами на барже и своевременно доставленной в Москву, после дешифровки обнаружилась информация настолько ценная, а главное – настолько политически взрывоопасная, что руководство долгое время держало ее под спудом, элементарно опасаясь давать ей ход. Наконец, во время очередного судьбоносного визита Михаил Сергеевич, в качестве жеста доброй воли, просто-напросто отфутболил все документы обратно Миттерану, пусть у него башка болит. Французы оценили жест по достоинству и ответили кредитом в двенадцать миллиардов долларов. Вернувшись домой, счастливый генсек тут же распорядился представить всех причастных к высоким государственным наградам. Начальник управления внешней разведки получил звезду Героя, генерал Мамедов – орден Ленина, подполковник Асуров – орден Боевого Красного Знамени, а непосредственный исполнитель, секретный агент «Дэвид Боуи» – орден Красной Звезды.

«Что ж вы, суки, раньше молчали? – с нетрезвым надрывом вопрошал Нил, стуча по столу экспортной воблой. – Я бы давным-давно вернулся, и моя Лиз была бы жива, была бы сейчас со мною!»

«Да тебя же, дурачок, берегли, пойми ты! – стучал себя в грудь Асуров. – Кто ж знал, что все так обернется, взяли бы, да вместо ордена приказали тебя шлепнуть, как слишком много знающего».

«Ну и шлепнули бы! Все равно мне без Лизоньки не жить!»

«Ты давай, брат, с такими настроениями завязывай! Ты еще родине пригодишься, да и самому себе тоже. А Лизу, конечно, жалко. Наш грех, недосмотрели…

С другой стороны, откуда мы знали, что у тебя с ней отношения? Давай за нее. Пусть земля ей будет пухом!»

Они выпили еще водки. И еще…

Помпезный, белый с золотом кремлевский зал заполнялся героями невидимого фронта – импозантными генералами, подтянутыми офицерами, серьезного вида гражданскими. Величественно проплыла пожилая женщина, как две капли воды похожая на Маргарет Тэтчер, просеменил, шурша черной рясой, тщедушный попик. Его Нил приметил еще в гостинице, удивился, и Асуров, усмехаясь, поведал, что, поступившись тайной исповеди, отец Николай сдал компетентным органам восьмидесятипятилетнего власовца. Старика показательно судили и расстреляли, а патриотичного служителя культа представили к ордену, кажется, Дружбы народов. Еще среди присутствующих Нил узнал водителя-дальнобойщика, который, гоня фуру «Совтрансавто» через Западную Германию, на банку просроченной икры выменял у пьяного американского сержанта банку свежей антирадарной краски для самолетов-невидимок, и капитана мини-субмарины, перекусившего новейший американский оптоволоконный кабель, протянутый по дну Индийского океана. Нил не сомневался, что и подвиги всех прочих, собравшихся сегодня здесь, были в том же духе – кто-то что-то стырил, кто-то кого-то кинул, заложил, замочил… Он поймал себя на мысли, что если бы сейчас, в данную минуту, этот зал взлетел на воздух вместе с теми, кто в нем сейчас находится, включая и его самого, мир не стал бы хуже ни на йоту…

Как в исторических трагедиях Шекспира, под фанфары вошли начальственные лица, награждаемый контингент встретил их дружным вставанием и аплодисментами, переходящими в овацию. Возглавляющий процессию пожилой важный товарищ в очках, громадных, как канализационные люки, остановился возле крытой алым бархатом трибуны и поднял руку. Аплодисменты стихли. Начальство расселось по креслам, выставленным дугою по обе стороны трибуны.

Асуров ткнул Нила в бок, возбужденно зашептал в ухо:

– Видал? Сам Чебриков! И Крючков!

И Градусов! И Сыроежкин!..

Эти фамилии Нилу ровным счетом ничего не говорили, сидящие напротив были для него всего лишь незнакомыми мужчинами, немолодыми и несимпатичными, обряженными в одинаковые темно-синие костюмы с одинаковыми бордовыми галстуками и одинаковыми красными значками на лацканах.

Дядя в бинокулярах откашлялся в микрофон.

– Дорогие товарищи! Разрешите мне в этот торжественный для всех нас день от имени и по поручению…

Голова Нила свесилась на плечо…

Лиз, живая, веселая, гордая, сказочно прекрасная Лиз гарцевала на вороной лошадке, изящной и тонконогой. Ее длинные волосы белокурой волной струились по ветру, лицо, обращенное к нему, лучилось нежным, прозрачным румянцем.

– Догоняй! – ее голос рассыпался хрустальными нотками челесты – небесного клавесина.

И он побежал за ней, легко перепрыгивая с облака на облако.

– Лиз!

Он протянул руки, и она упала в его ладони картинкой на невесомом листочке белого картона.

Сдерживая дрожь, Нил вгляделся в лицо наездницы. Рисунок был очень точен.

– Кто это на лошади?

– А. Это Лиз, Элизабет Дальбер. Когда-то я уговорила ее остаться учиться в России. Может быть, и зря уговорила… Хотя, наверное, ничего в этой жизни не бывает зря…

Таня Захаржевская взяла рисунок из дрожащих пальцев Нила и положила на откидной столик рисунком вниз. Белая изнанка была девственно чиста.

– Прошлое все равно остается с нами, Нил, – сказала Таня. – И если сегодня мы живы, если способны любить и быть любимыми, значит, нет в этом прошлом ничего такого, о чем стоит жалеть.

Она откинулась на плюшевую спинку дивана и замолчала.

«Увидеть Париж и умереть, увидеть Париж и умереть…» – настукивали где-то внизу колеса.

– Таня… А куда идет этот поезд?

Таня подышала на вагонное стекло, и на помутневшей поверхности проступило слово «Занаду»…

Асуров тряс Нила за плечо.

– Ну давай же, очнись, ты, чучело! Твоя очередь…

Нил вздрогнул, встряхнулся.

– Ах да, извините…

– Баренцев Нил Романович! – повторил председательствующий.

Нил стал пробираться к проходу. Бойцы невидимого фронта поджимали ноги, пропуская его.

– За мужество и героизм, проявленные при выполнении особо важного задания Родины… – чеканил голос с трибуны.

Нил сошел с ковровой дорожки и сделал первый шаг по блистающему наборному паркету. До трибуны оставалось еще с десяток.

– Орденом Красной Звезды…

Ноги на скользких подошвах выстрелили вперед одновременно. Нил взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и под оглушительный треск лопающихся швов, медленно и красиво, как в кино, опрокинулся навзничь и покатился вперед, набирая скорость. Ноги, как две крылатые ракеты, неслись прямо на трибуну. Председательствующий согнулся, прикрываясь руками и пронзительно, по-бабьи заверещал.

Острые носы лаковых штиблет протаранили трибуну и, не встретив сопротивления, с ускорением въехали в стену, протащив сквозь древнюю кладку и всего остального Нила.

Он пролетел над кремлевской стеной, над приплюснутым кубиком мавзолея, над Красной площадью, прямо в пламенеющий закат.

Холодные лучи на мгновение ослепили его, а потом он увидел, впереди и внизу, аквамариновую морскую безбрежность и крохотный зеленовато-коричневый треугольник суши. Островок стремительно приближался, вырастая навстречу, и уже был виден кремовый купол Занаду, и цветники, и радужный фонтан, и три человеческие фигурки перед фонтаном. Стройная рыжеволосая женщина, седобородый старик, и между ними – беленький, вихрастый мальчишка. Подняв головы, они смотрели на его приближение, улыбались и махали руками…

ЭПИЛОГ

Ворон был очень большой, очень черный и очень наглый.

Он сидел на макушке массивного гранитного креста и смотрел на Нила круглым агатовым глазом.

– Здравствуй, брат, – тихо сказал Нил. – Видишь, какая история… Линда, потом Лиза, теперь вот Таня… Судьба, значит, такая – кружить черным вороном над могилами любимых…

– Мр-рак, мр-рак! – картаво согласился ворон.

Оградки возле креста не было, и цветы лежали прямо на траве. Нил наклонился, присовокупил свое подношение – пышную белую розу на длинном стебле. Разгибаясь, в который раз встретился взглядом с позолотой букв, высеченных на кресте:

«Tanya Darling.

1956–1988.

Blessed Are the Meek for They Shall Inherit…[14]»

– Кыш-ш!

Нил обернулся на шипение за спиной.

Кладбищенский служитель, старый и морщинистый, в черной ливрее с серебряным позументом согнал ворона с креста. Впрочем, тот улетел недалеко – опустился на соседнюю могилку и оттуда наблюдал, что же будет дальше.

– Зря вы его, – сказал Нил. – Мы так славно беседовали…

– Непорядок, сэр, – отозвался служитель. – Развелось их тут. Галдят, гадят, беспокоят клиентов…

– Да неужели?

– Я о посетителях, сэр.

Нил отвернулся, но служитель явно не хотел прекращать беседу.

– Вы из родственников будете, сэр, или из поклонников? – Нил промолчал, но служителя это нисколько не смутило. – Да, популярнейшая, скажу я вам, была личность, наша миссис Дарлинг. Уж несколько месяцев прошло, как бедняжки не стало, а смотрите, сколько цветов, и все свежие.

– И чем же это она была так популярна?

– Как, сэр, неужели вы не знаете? Быть того не может!

– Видите ли, я не здешний. Друг детства.

– «Зарина», сэр. Лучшее заведение во всей Англии. Миссис Дарлинг была настоящая леди, и ее девочки были – высший класс. Без преувеличений заявляю, сэр, на похороны пришла половина Лондона. Многие рыдали, а с одной журналисткой была форменная истерика. Представляете, сэр, бросилась в открытую могилу и кричала, чтобы ее тоже закопали вместе с миссис Дарлинг. Пришлось вытаскивать силой. Говорят, она в тот же вечер отравилась газом… Да, скажу я вам, повезло этому черномазому, что сразу в окошко сиганул, а то люди бы его на клочки порвали!

– Какому черномазому?

– Бишопу, будь он проклят, Джулиану Бишопу. Она его, можно сказать, из грязи вытащила, человеком сделала, солидным бизнесменом, а он бедняжку топором!

– Топором?

– Да, сэр. На кусочки разрубил, так что хоронили в закрытом гробу. А «Зарину» на другой же день выкупили какие-то арабы, недвижимость перепродали, а весь персонал в два счета вывезли к себе в Эмираты. И теперь во всем Лондоне ни одного приличного борделя не осталось, так знающие люди говорят.

– Спасибо за рассказ, любезный. Вот вам…

Нил рассеянно сунул бумажку в протянутую с готовностью руку служителя.

– А вы не ошиблись, сэр? Здесь пятьдесят квидов, у меня и сдачи не найдется… – Нил махнул рукой, и служитель поспешно спрятал купюру в карман. – Благодарю вас, сэр.

И Нил вновь остался наедине с Таней.

Закрытый гроб… Два самоубийства… Поспешная ликвидация предприятия… Этот мрачный гранитный крест, никак не гармонирующий с солнечной, языческой, веселой и беспощадной аурой Тани… Надгробная надпись, издевательская в своей полной несовместимости с объектом и к тому же так многозначно оборванная… «Блаженны кроткие, ибо они наследуют…» Наследуют что? Три квадратных метра земли, в которые будут зарыты? А что наследуют некроткие?

Как совместить правду общепризнанного факта с пророческой правдой его видения?

Нил поднял голову на шорох крыльев. На крест возвратился ворон.

– Ну что, вещий брат, может, ты скажешь, правда это все, – Нил обвел рукой черный крест с именем Тани Дарлинг, усыпанную цветами могилку, – или враки?

– Врр-рак! Врр-рак! – Ворон тяжело взмахнул крыльями, вознесся на ветку соседнего ясеня и оттуда повторил: – Врр-рак!

– Спасибо, птица.

Тихо улыбаясь, Нил двинулся к выходу.

Закат отбрасывал ему под ноги пятнистую тень деревьев.

– Черный ворон, что ты вьешься над моею головой…

Нил пел во весь голос. Возмущаться было некому, к этому часу Ньюгейтское кладбище опустело.

– Ты добычи не добьешься. Черный ворон, мы не твой, – уверенно допел Нил.

Мы не твой…

Санкт-Петербург, 2002

Примечания

1

Привет! Который час? А вы берите яблоко, пожалуйста, у меня еще есть. Ой, простите, вы же не понимаете по-французски, это я еще не проснулась. (франц.)

(обратно)

2

Уже десять, спасибо, но яблоко, это так, случайно, я его спасал от падения. Я выйду, вы одевайтесь. (франц.)

(обратно)

3

Я люблю тебя, моя река!(франц.)

(обратно)

4

Добрый вечер, мой дорогой Макс. Прошу меня простить… (нем.)

(обратно)

5

Добро пожаловать в Кальвадос(франц.)

(обратно)

6

Боже праведный! (нем.)

(обратно)

7

О, нет… – (франц.)

(обратно)

8

Хорошо… Итак, мсье Рабе, я…(франц.)

(обратно)

9

И приказал Кубла-Хан воздвигнуть храм земных утех в Занаду, где течет Альф, священная река(англ.)

(обратно)

10

Скват – помещение, арендуемое без оформления аренды. (примеч. автора)

(обратно)

11

… «А знаешь, я все-таки так и не смогла ни с кем быть после тебя, понимаешь, это какое-то психическое заболевание. Или ты отравил меня собой. Есть и неплохие парни и даже очень хорошие, но как только начинается тема любви и близости, ты как будто встаешь рядом со мной, и у меня пропадает всякое желание. Мне даже жалко всех, кто ухаживает за мной. Они, дурачки, надеются и страдают совершенно напрасно. Я твоя, Нил, даже если пройдет вся жизнь в ожидании, но я точно знаю, что наш поезд опять застучит по рельсам, и мы будем смотреть в окно, пить чай из стаканов, помнишь, в таких смешных железных подставках, и вспоминать и смеяться, конечно, смеяться, что так глупо все у нас было в прошлом. А венчаться мы будем в Париже, я непременно надену белые перчатки, и маленькие девочки в кружевных платьях будут нести букетики из флердоранжа. Да, я забыла тебя спросить, умеешь ли ты играть в шахматы. Я бы очень хотела, чтобы ты научил нашего сына. Я так и вижу, что вы сидите на веранде и двигаете эти волшебные фигурки, и дома тихо-тихо, потому что я вам не буду никогда мешать. Только бы поскорее ты вернулся… или я…» (франц.)

(обратно)

12

Лиз!!! Лиз!!! Нет! Ты простудишься! Я бегу…(франц.)

(обратно)

13

Спасибо, месье, я вам очень благодарен(франц.)

(обратно)

14

Блаженны кроткие, ибо они наследуют… (англ.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1 . ПОЕЗД ПО ВЕРТИКАЛИ

  (1982)

Глава 2 . БОГАТАЯ ЛИЗА

  (1975–1982)

Глава 3 . ПАРИЖСКИЕ ТАЙНЫ

  (1982–1983)

Глава 4 . КАМАМБЕР ИЗ КАМБРЕМЕРА

  (1983)

Глава 5 . БЕДНАЯ ЛИЗА

  (1982–1983)

Глава 6 . КАК-ТО ПО ПРОСПЕКТУ…

  (1983–1985)

Глава 7 . АФИНСКИЕ КАНИКУЛЫ

  (1985)

Глава 8 . ЧУДЕСА НА ВИРАЖАХ

  (1986–1987)

Глава 9 . РЫБИЙ ЖИР ФОНАРЕЙ

  (1988)

ЭПИЛОГ . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте