«Траектория чуда»

Аркадий ГЕНДЕР

Траектория чуда

Анонс

...Я медленно вставал с кресла. Затекшее тело повиновалось плохо, но в конце концов я все-таки оказался на ногах. Но пистолет уже снова был направлен на меня, и я видел, как поблескивает, натягиваясь, тонкая перчаточная кожа на сгибе указательного пальца, медленно, как в кино, надавливающего на спусковой крючок Я что-то закричал, не слыша собственного голоса, кинулся вперед, и в эту секунду странную тишину у меня в ушах разорвал грохот выстрела. Я зажмурился, ожидая последнего удара...

Глава 1. Таша

Пятница, конец дня

Я ненавижу пятницу. Раньше всегда любил, а теперь - нет. Во времена беззаботного детства, бестолкового отрочества, бесшабашной юности и начала безоглядной зрелости пятница означала, что завтра - суббота, и не надо идти туда, куда все будние дни я ходить был должен (в школу, в институт, на работу). А поэтому все мысли были о том, как с пользой для тела провести предстоящие субботу и воскресенье, чтобы потом всю длинно-нудную должную неделю не было мучительно горько за бездарно потраченные выходные. Но последние лет десять, прошедших в постоянной погоне за вечно ускользающим миражом материальной независимости, мое отношение к пятнице радикально изменилось, потому, как день этот стал, как правило, нести с собой совершенно другие эмоции, нежели прежде. Наступление пятницы теперь чаще всего означало, что завтрашняя суббота опять "черная", то есть рабочая, и пройдет она снова в бесплодных попытках за один день сделать то, что не удалось за целую неделю: хоть немного выровнять постоянно норовивший окончательно завалиться на бок "бусинесс", как произносит немного на испанский манер английское слово "бизнес" моя тетушка. И, разумеется, сделать этого не удастся, потому что чудес не бывает, по крайней мере в моей жизни. А потом будет воскресенье, куцее от такой же бесполезной попытки отоспаться то ли за всю предшествующую неделю, то ли на всю предстоящую. Правда, летом рабочих суббот я себе практически никогда не устраивал, имея на выходные сверхмиссию - везти семью на дачу. Но поскольку я дачное времяпрепровождение люблю ненамного больше, к примеру, цианистого калия, то по мне лучше бы работать, чем приобщаться к матери - сырой земле посредством спиногибной прополки грядок и штыколопатного окучивания кустов и деревьев. Но в любом случае, вне зависимости от времени года, предстоящие выходные были лишь короткой передышкой, за которой фатальной неизбежностью маячила зловещая тень надвигающейся новой недели со всеми своими проблемами. И поскольку в этот короткий перерыв ничего такого, чтоб душа развернулась, все равно не светило, то лучше бы их и вовсе не было, выходных этих. В общем, не люблю я пятницу, и совершенно неудивительно, что эта история, так круто изменившая всю мою жизнь, началась именно в пятницу.

Итак, был вечер обыкновенной, рядовой пятницы, ничем особенным не выделяющейся из череды точно таких же пятниц. Разве что - жарко было очень. Но лето вообще выдалось жаркое и, несмотря на близость календарной осени, заканчиваться оно явно не собиралось. Я, Глеб Неказуев, тридцати восьми лет от роду, московский бизнесмен очень средней руки, как самокритично я сам оцениваю свои трудовые достижения, сидел в одиночестве в нашей крохотной комнатке, которую мы с моим компаньоном Гохой громко именуем офисом. Находится офис наш на втором этаже старого невысокого особнячка на Николо-Ямской, бывшей Ульяновской. В открытые настежь маленькие окна, так некстати выходящие на проезжую часть, дышал плавленым асфальтом и автомобильным выхлопом уходящий август. Заканчивалась очередная совершенно бездарная с точки зрения бизнеса неделя, которая протекла так же сонно и лениво, как и вся жизнь в ошалевшей от жары Москве.

Делать было нечего совершенно. Оставалось обреченно вздохнуть, встать с кресла, закрыть окна-двери, сдать офис на охрану и поехать домой. Там ждала любимая, в общем-то, жена Галина, дочка - хулиганка Юлька и стандартно вкусный, но такой обычный семейный ужин. Потом, скорее всего, будет обсуждение какой-нибудь особо наболевшей у жены проблемы, если останется время - сериал и новости по ящику и, наконец, супружеская постель. Не исключено, что Галина наверняка прозрачно намекнет на требования раздела "Обязанности" нашего неписаного супружеского контракта. Я, знамо дело, от этой рутины под видом жуткой усталости привычно откошу, и все - спать. Боже, какая тоска! Что же на сей раз придумать, чтобы рассеять грусть-печаль перед неизбежно подступающими выходными? Я встал, с трудом отлипнув спиной от кожаной обивки кресла. Был бы Гоха, можно было бы, к примеру, выпить - все какое никакое разнообразие, хотя в такую жару от одной мысли о выпивке становилось как-то особенно жарко. Но старый дружбан и одноклассник Гоха, а по совместительству - мой компаньон по тщетной борьбе за прибыля Гораций Феоктистович Семизуйко, еще с обеда укатил на свою фазенду, так как в отличие от меня человеком был вполне земным. Не в смысле приземленности, а в смысле - любит он в земле покопаться беззаветно, и свои шесть соток для него - лучший отдых и релакс. Тут бизнес, понимаешь, стоймя стоит, а ему только радость, что можно с чистой совестью упылить на дачу - дескать, делать-то все равно нечего. Так что даже выпить - и то не скем. Конечно, можно было позвонить Жанне. Раньше я так и сделал бы, ни о чем другом, кроме встречи с ней, и не мечтая, но сейчас наши отношения были уже не те. Не хватало еще нарваться на отповедь, что ей, дескать, нужно ехать с мужем на дачу, хотя еще пару месяцев назад она сначала встретилась бы со мной, а потом отправилась бы отбывать супружескую повинность, хотя отказ ехать с мужем на машине был чреват для нее двухчасовой потной давиловкой в электричке. И вообще, - если бы хотела увидеться, позвонила бы сама! Не хватало еще навязываться. В общем, как в песне - безнадега точка ру. Точка ру, точка ру... Точка, ру! А ведь это - мысль интересная!

Я опять опустился в раскаленные объятия своего кожаного кресла и включил компьютер. Мощный "Пентиум" в мгновение ока выгрузил на экран монитора мою любимую заставку - атолл с пальмами в пене тихоокеанского прибоя. Эх, вот он какой - рай на земле! Но сейчас задача у меня была более конкретная, чем мечты о недосягаемых южных морях. Я кликнул мышкой значок соединения с Интернетом. Выгрузилась стартовая страница и я, привычно путая на клавиатуре латинские буквы с русскими, набрал в командной строке адрес одного узко специализированного, я бы сказал, сайта. И хотя называется сайт вполне невинно - "Столичные невесты", но содержание его от матримониальных вопросов так же далеко, как мои намерения в эту минуту - от желания сочетаться законным браком.

Этот сайт безусловно лучший среди огромного количества аналогичных, рекламирующих в Москве небесплатную любовь. Здесь не просто большой выбор представительниц женска пола на разный вкус и возраст. Главное - девицы в подавляющем большинстве своем отобраны очень приличные - и в смысле внешности, и чтоб поговорить, - надо же чем-то заниматься до и, особенно, после собственно предмета встречи со жрицами любви! А то когда дэушка совсем уж ни бэ, ни мэ, скучно, знаете ли...

"Фу, как все это ужасно и цинично!" - воскликнут некоторые. А по-моему, не более, чем вся наша теперешняя жизнь. Если уж дошло до того, что депутаты Госдумы, озабоченные темой легализации и цивилизирования проституции (нет в стране, конечно, более важных проблем!) выезжают в подмосковные Химки изучать вопрос, так сказать, в месте его максимальной концентрации, так что же вы хотите от меня, грешного? В вопросе любви за деньги я просто не более оригинален, чем подавляющее большинство граждан одного со мной пола, у которых в кармане хоть раз обнаруживалась сотня-другая лишних зеленых. Только мало кто из них способно в этом открыто признаться, а я не лукавлю и пишу честно. Вот так - делают все, а пишу только я! Но и апологетом такого рода досуга прошу меня не считать. Просто - как еще снять напряжение после трудовых будней? Ибо тяжела доля современного московского бизнесмена, пусть и очень средней руки. После недели-другой общения с возмущенными заказчиками, обманщиками-поставщиками, оборзевшими крышевыми и иезуитами налоговыми работниками даже святому захочется оттяга. Да и с точки зрения семейных отношений полезно, ибо известно, что нечастый левачок только укрепляет семью.

Вот в таком настроении я задумчиво кликал мышкой многочисленные странички означенного интернет-сайта, подбирая себе спутницу на ближайшие три-четыре часа жизни. Естественно, устроить меня могла не любая. Главное, конечно, чтоб блондинка. Неоригинально? Дело тут не в оригинальности. Тут, можно сказать, трагедия жизни. Все дело в том, что с младшего половозрелого возраста мне, вообще-то, нравились темненькие. Все большие увлечения моей жизни (включая обеих жен) были окрасом в разной степени шатенки. И тут лет пять-шесть назад я с ужасом для себя заметил, что организм начал реагировать исключительно на светловолосых представительниц прекрасного пола, и вскоре дамы всех других окрасов как потенциальные сексуальные партнерши напрочь перестали меня интересовать. Но кроме наличия нужной масти претендентка обязательно должна была еще быть и симпатичной, и умненькой с виду, и... в общем, много еще чего хотелось, чтобы было в потенциальной спутнице моей жизни на ближайшие два-три часа.

Но сегодня, похоже, был не мой день. Одну за одной я открывал крупные фотки особ, хоть как-то заинтересовавших меня при предварительном просмотре, но ничего такого, чтоб, для души, не попадалось даже в первом приближении. Более того, чем дальше в лес, тем злее становились партизаны. Если в самом начале моего просмотра еще встретились одна-две девицы, над фотографиями которых, прежде чем сказать окончательное "нет", я минуту-другую размышлял, то дальше пошло просто форменное безобразие. Контингент был или некрасив, или до отврата вульгарен, а чаще - и то, и другое вместе, и проковырявшись во всей этой уцененке с полчаса, я в сердцах захлопнул окно сайта "Столичные Невесты". Я вздохнул, закрыл соединение с Интернетом, и хотел уже выключить компьютер, как вдруг проблеском последней надежды на несбыточное в голове мелькнула мысль. Я соединился с Сетью, и снова зашел к "Невестам". Дело в том, что этот сайт кроме рекламы жриц интимного досуга предлагал еще и сервис просто службы знакомств. Каждый желающий мог разместить на его страницах свое объявление о желании познакомиться с представителем противоположного пола. Так вот, как-то раз среди на этом сервисе разместил свое объявление и я. "А это-то на кой хрен?!" - спросите вы. Да, собственно, ни на какой, а так - в шутку, да по пьянке.

Дело было в этом же самом офисе и, кстати, тоже в пятницу. Только была зима. И был какой-то неубойный повод для пьянки. Наверное, заключили какую-то мелкую сделку, но радости было, как будто мы получили контракт на поставку оборудования как минимум для Бурейской ГЭС. Собралась большая компания - кроме меня, Гохи и еще одного моего тогдашнего компаньона Романа, было еще три или четыре человека, так или иначе имевшие отношение к поводу торжества, - сейчас уж всех поименно и не вспомнить. По случаю приличного мороза решили никуда не выдвигаться, а организовать все на месте. Гоха и еще кто-то сгоняли в магазин, мы с Романом составили вместе столы и понеслось! Пилось в тот вечер как-то особенно смачно, и в магазин бегали еще дважды. Так что к тому неизбежному моменту, как в табачном дыму над столами повис женский вопрос, все были уже совсем хороши.

Роман, подражая господам гусарам, выпил с локтя и заблажил: "А теперь к актрисам!". Все чуть было уже не поехали, но в таком состоянии, как тогда, не рискнул сесть за руль даже не боящийся со своей ксивой ГАИшников Гоха. Тогда больше для смеха зашли на "Столичные невесты" и долго выбирали, сопровождая процесс такими шуточками, что скоро все лежали на столах. Даже, помнится, кому-то звонили, что-то говорили, а потом долго ждали, когда же приедут прекрасные гостьи. Когда же стало очевидно, что ехать за полночь к нашей угарной компании дур нету, нашли утешение во мнении, что, дескать, и слава Богу, и что общаться с падшими женщинами вообще нехорошо. Спонтанно возникла сложная философская дискуссия о том, какая женщина падшая, а какая - нет, потом перешло на женщин вообще. Сошлись во мнении, что женщины - существа необыкновенные, и понять ни их самих, ни мотивацию их поступков мужику не дано, как невозможно охватить умом бесконечность вселенной. Стали рассказывать о самых необыкновенных женщинах в своей жизни. Говорили одновременно все. Гоха врал о своем студенческом романе с сорокалетней деканшей факультета, на котором он учился, кстати - кандидатом технических наук; кто-то хвастал, что переспал с актрисой, правда, малоизвестной; Роман начал всех убеждать, что самая необыкновенная и красивая женщина на свете - это его жена Жанна. Еле успев прикусить язык, чтобы, согласившись, не выдать своей давнишней симпатии к Жанне, я сидел молча и грустил. И потому, что только что поругался по телефону с Галиной, безапелляционно потребовавшей, чтобы я немедленно ехал домой, и потому, что в эту минуту с точки зрения необыкновенности женщин, когда-либо входивших в орбиту моего общения, я ощущал себя по сравнению с остальными участниками пьянки несколько ущербным. Можно было, конечно, на ходу придумать что-нибудь эдакое сногсшибательное, но врать принципиально не хотелось. И тут у меня родилась мысль, счастливая настолько, что я тут же поделился ею со всеми. Я сказал, что хотя к текущему моменту не могу с точки зрения темы беседы похвастать какими-либо выдающимися достижениями, но думаю, что к следующему слету за одним столом участников настоящей пьянки смогу отчитаться о существенных успехах в данной области. Потому, что как раньше в Греции, сейчас все есть только в одном месте - в Интернете, и я собираюсь прямо здесь и сейчас хочу разместить во "всемирной паутине" объявление о том, что ищу женщину, и не простую, а - не-о-бык-но-вен-ну-ю! Такое единодушие, какое было проявлено компанией в оценке моей идеи, бывает только по пьяной лавочке! Мое начинание было единогласно одобрено, и все принялись сочинять для меня текст моего объявления, уподобляясь в этом запорожским казакам, пишущим оскорбительное послание султану. В общем, через пять минут все опять ржали до колик в боку. Мне ничего не оставалось, как собрать в кулак остатки трезвой памяти, и составить сообщение самому. Вот что у меня получилось: "Московский бизнесмен, зрелый годами (37) и взглядами на жизнь, ищет знакомства и общения со стройной белокурой, светлоглазой москвичкой 25-35 лет, необыкновенной во всех отношениях. Материальная поддержка в случае необходимости проблемой не является. Фото обязательно. Обыкновенных и профессионалок просьба не беспокоиться". Потом, через несколько дней, когда Гоха напомнил мне о том, что я на той пьянке написал объявление, я даже удивился, как в таком состоянии я смог так четко и лаконично сформулировать мысль! Более того - подумав, я не стал его стирать, как сначала хотел. Я вдруг понял, что это объявление - пьяная глупая выходка только по состоянию, в котором я находился, когда писал его. А на самом-то деле мои дела в моем уже втором браке оставляют желать много лучшего, и моя благоверная Галина начинает меня все чаще раздражать, и если честно, ужасно хотелось бы, чтобы вдруг, как в сказке, в моей жизни появилась светловолосая красавица, королева моих снов, и чтоб была она не только пригожа, но и умна, и тактична, и чтобы любила меня, и искренне восхищалась мною! Я вздохнул, и убрал палец с правой клавиши мышки, уже занесенной над клавишей "Delete". Раз уж разместил, пусть уж остается - чем черт не шутит? Тем более, что подписал я его не своим именем, а почему-то Антоном, как меня надоумил гораздый на всякие хитрости Роман, аргументировавший это так "Чтоб жена случайно не наткнулась!" Пару-тройку раз потом я проверял, нет ли ответных сообщений. Одно на самом деле пришло - от москвички 34-х лет от роду, которая оказалась фанаткой экстремальных восхождений, скалолазания, и спуска на байдарке с водопадов. Она была уверена в том, что полностью соответствует моим представлениям о женской "необычности", и писала, что матподдержка ей очень нужна - для приобретения новой байдарки взамен разбитой ею недавно на водопаде Ишкык на Алтае. Даже фото, как я требовал, было - высокий, тощий, как весло, нечеткий силуэт, снятый против солнца на фоне каких-то гор, скал и водопадов. Я тихо поплакал над посланием, отвечать не стал, и наличие ответов на мою объяву больше не проверял. Тем более, что вскоре забурлил мой неожиданный, фантастический роман с Жанной, и у меня появились все основания полагать, что она и есть та самая белокурая, светлоглазая и необыкновенная. Короче говоря, последний год я этот свой почтовый ящик не открывал. До сегодняшнего дня.

Я зашел на свою страничку. Надо же, сообщения были - аж три штуки! Первое было от той самой водопадной байдаристки, в котором она в совершенно непечатных выражениях сожалела, что ошиблась во мне, второе - от явно не совсем нормальной очень полной женщины лет шестидесяти, недвусмысленно намекавшей, что она и есть самая необыкновенная женщина на свете. На снимке она была изображена в школьном передничке и в кукольно-белом парике с косичками. Меня передернуло, и я без какой-либо надежды открыл третье сообщение. Это было, как и предыдущие, короткое текстовое сообщение с вложенным файлом - видимо, фотографиями. Но уже с первых строчек я понял, что это послание - совсем не такое, как те, другие. "Здравствуйте, Антон! вроде бы, совершенно обыкновенно, но в то же время как-то очень мило начиналось письмо. - Очень похоже, что я и есть та самая стройная (172-52) москвичка, о которой Вы пишете. В подтверждение соответствия Вашим эстетическим запросам высылаю Вам свое фото, - правда, в жизни я лучше. Что же касается необычности, то... может быть, об этом при встрече? Заранее благодарю за посильную материальную поддержку. Жду звонка. Вита". И кроме этого - только номер мобильного телефона. Этот текст был совершенно непохож на любое из подобного рода женских объявлений, когда бы то ни было случайно или целенаправленно прочитанных мною. В коротком послании был и интеллект, и интеллигентность, и такт, и в то же время - глубокое чувство собственного достоинства. А слово "посильную" скрасило вроде бы односмысленную фразу о принятии материальной поддержке доброй порцией иронии в адрес предлагающего эту поддержку. В предвкушении чего-то на самом деле необыкновенного у меня сладко заныло под ложечкой, и я поспешил кликнуть мышкой прикрепленную к письму фотку.

Хотя фото было небольшим и явно любительским, но достаточно качественным для того, чтобы понять, что изображенная на нем молодая женщина, скорее - все-таки еще девушка, была очень, очень хороша собой! Снятая на фоне какого-то квартирного интерьера в полный рост, девушка была высока и стройна, а легкое летнее платье, в которое она была облачена, ничуть не скрывало великолепных пропорций ее фигуры. Довершали общее сногсшибательное впечатление рассыпанные по плечам ее светло-русые, уж больно похожие на натуральные, длинные вьющиеся волосы. В общем, как говорят американцы - "бинго"! Если здесь нет никакой подставы, если объект на снимке и автор письма - одно и то же лицо, то, похоже, мы имеем дело с чем-то просто из ряда вон выходящим! Вот только жаль, что лицо девушки получилось на снимке слегка смазанным. Чертов фотограф! Хотя, стоп - это не ошибка. Присмотревшись, я понял, что лицо специально было слегка заретушировано с помощью особого фотофильтра, то есть был виден как будто сквозь матовое стекло. Интересно - зачем это? Хотелось верить, что не для того, чтобы скрыть какой-нибудь природный изъян, а просто из природной стеснительности, или чтобы не быть узнанной при случайной встрече. Странно - как только я подумал о случайной встрече, мне почему-то вдруг показалось, что это лицо я уже где-то видел. Вернее, не лицо, конечно, а то, что из него было видно на снимке. Это ощущение мгновенного узнавания мелькнуло, и ушло, - вернее, я выгнал его из головы. Чего терять время и вспоминать, когда осталось лишь набрать номер телефона! Я выдохнул, как перед опрокидыванием стопки неразведенного спирта, и, не отрывая взгляда от экрана, набрал номер. Пока шли гудки, я думал о том, что Вита - имя скорее всего не московское, а больше подходит хохлушкам или уроженкам южных окраин России. Но даже если так - что делать? При таком выдающемся экстерьере даже с неизбежным в этом случае акцентом придется смириться. Но тут на том конце провода ответили.

- Алло! - раздался в трубке очень приятный женский голос.

- Простите, это - Вита? - спросил я, с трудом проглотив неожиданно подкативший к горлу комок волнения.

- Да, слушаю вас, - одновременно приветливо и сдержанно произнес на том

конце провода голос без каких либо признаков столь нелюбимого мною южного говорка.

- Здравствуйте, Вита! - жутко обрадованный эти обстоятельством, воскликнул я. - Это вас беспокоит Антон...

Тут я обязательно запнулся бы, потому что дальше нужно было объяснять, что за Антон такой я есть, а ничего лучше абсолютно дебильного "Антон из Интернета", в голову не приходило. Но голос на другом конце провода избавил меня от неизбежного конфуза, только что не закричав:

- Господи, Антон, ну наконец-то! Я уже стала думать, что ваше объявление - просто чья-то шутка! Почему вы так долго не звонили? Я ответила вам больше месяца назад.

- Меня не было в стране, - мгновенно соврал я, прозрачно намекая на то, что заграничные поездки для меня - самое обычное дело.

- Ну конечно, как я не догадалась! - тут же мило согласилась со мной собеседница, и тут же сама повернула русло разговора в интересующее меня русло. - Так, может быть, не станем еще более откладывать наше знакомство и проведем его, к примеру, сегодня? Если, конечно, вы не очень устали с дороги.

- Не настолько, чтобы отказаться от такого предложения, - от души посмеявшись шутке, ответил я.

- Тогда пишите адрес, - спокойно и даже как-то по деловому сказала она. - Вы знаете район Преображенки?

Я знал. Кажется, я даже представлял, где примерно эти дома, - одно время мне доводилось часто бывать в тех краях по работе.

- Вы будете через... - начала было она.

- ...сорок минут, - не дав договорить ей, выпалил я.

- Пр-рекрасно! - с интонацией рекламы о любви к речной рыбе произнесла моя

собеседница. - Мне как раз хватит времени, чтобы привести себя в порядок. Жду вас с нетерпением!

Я вскочил с кресла, еще не успев положить трубку. Когда истинный джентльмен слышит такие слова от женщины, он не заставить предмет своей страсти долго ожидать себя. Тем более, что насчет сорока минут с Яузских Ворот до Преображенки я явно погорячился. Это по пятничным то пробкам! Просто, видимо, мне не хотелось больше, чем на сорок минут, оттягивать встречу с особой, которая успела меня так заинтриговать. Но тогда следовало поторопиться. Нашей с Гохой гордостью в нашем офисе была крошечная душевая кабинка в туалете. Не хотелось являться пред ясны очи дамы пропотевшим за целый день до хлюпанья в трусах. Прохладный душ еще приподнял настроение, хотя выше уже, кажется, было просто некуда. Так, теперь все сдать-закрыть, и - поехали. Кстати, не забыть выключить мобильный. Потом, конечно, придется долго и нудно объясняться по этому поводу с Галиной, но это уж потом. А сейчас - вперед, за приключениями!

Я ехал так быстро, как, наверное, никогда не ездил, но все равно опоздал на добрых полчаса. Искомый мною адрес оказался стандартной пятиэтажной хрущёбой, приютившейся в глубине тенистого из-за огромных старых лип квартала, среди десятка таких же серых полуразвалюх эпохи триумфального шествия кукурузы по полям страны. Я припарковал свою "десятку" между двумя толстыми липовыми стволами, прямо напротив нужного подъезда. Вышел, поставил машину на сигнализацию. Несколько шагов, и я, удивившись отсутствию у двери лавочки с обязательными старушками, вошел в темный прохладный подъезд, основную гамму запахов в котором составляли мышино-кошачьи тона. Захотелось задержать дыхание, но взобраться с одной порцией воздуха в легких на пятый этаж, где по стандартному закону подлости находилась нужная мне квартира, шансов не было. Что ж, если нельзя не нюхать это жуткое подъездное амбрэ, нужно поскорее к нему привыкнуть. Я глубоко вздохнул, и начал подъем по лестнице.

Да, как я и предполагал, карабкаться надо было на самый верх. Но вот и нужная дверь с белой кнопочкой звонка на наличнике. Безуспешно пытаясь успокоить дыхание, я позвонил. Секунда, две, пять десять - из-за двери не доносилось ни звука. Может быть, я ошибся домом? Или это изощренный розыгрыш? Я позвонил еще раз - никакого эффекта. Я топтался под дверью, наверное, уже минуту. Глазки дверей напротив, казалось, сверлят меня взглядами бдительных соседей. Надо было что-то делать. Я вздохнул, и, глядя на клеточки кафельного пола, в третий раз надавил пластиковую пуговку. И вздрогнул, потому, что звонок из проема внезапно распахнувшейся двери раздался вдруг оглушительно громко. "Ну, чего вы радилидонились, как звонарь на Троицу?" - раздался из задверной темноты сердитый шепот, вслед за которым высунулась белая тонкая рука, крепко схватила меня за запястье и втянула вовнутрь. Дверь с легким шелестом закрылась у меня за спиной, и я оказался в кромешной темноте.

Хотя уже через пару секунд глаза стали привыкать к скудному освещению, и различили очертания ощутимо маленькой прихожей. Чуть более светлый проем неширокой арки вел в единственную, похоже, комнату. Видневшийся на фоне этого проема силуэт через секунду обрел очертания женской фигуры, стоящей, опершись плечом о косяк. На самом деле в квартире было не так уж темно, просто, похоже, окна и в комнате, и на кухне были занавешены плотными шторами, и скоро мои глаза начали привыкать к скудному освещению. Я различил, что женщина одета во что-то такое явно домашнее до колен и как-то по-старинному кутается в то ли платок, то ли плед. Немудрено - в квартире было на удивление прохладно. Однако же лицо силуэта продолжало в тени быть совершенно неразличимым. Но тут женщина высвободила из-под платка уже знакомую мне тонкую руку и щелкнула выключателем на стене. Загоревшийся свет наконец-то осветил крохотную прихожку типичной московской хрущевки, а заодно - и хозяйку квартиры. Первый взгляд на новую знакомую - это такой волнительный момент! Никогда не знаешь, какова будет действительность, даже если на фото - писанная красота. Но от сердца сразу же совершенно отлегло.

Девушке Вите - а это была, несомненно, именно она - на первый взгляд было самое большее лет двадцать пять. Выглядела она, пожалуй, даже выше своих метра семидесяти. Сложение ее проще всего было описать двумя словами тонка и стройна. И очень красива! Сразу, как и на фото, притягивали взгляд волосы, цветом оказавшиеся не просто светло-русыми, а с удивительным золотым отливом. Они просто, но со вкусом были собраны у нее на затылке в замысловатый пучок, оставляя открытым высокий и чистый белый лоб. У нее был нос с тонкой линией переносицы и губы - сочные, но не полные, и с уголками рта, приподнятыми в постоянной полуулыбке, как у Джоконды. Чуть по-славянски выступающие скулы совершенно не портили это лицо. Даже только всего этого вполне хватало, чтобы любой другой обладательнице такой внешности ходить в записных красавицах. Но были еще глаза - потрясающие глаза! Сами по себе немаленькие, они от того, что были широко расставлены, производили впечатление просто огромных. Серо-зеленые, не очень светлые, но какие-то прозрачные и оттого светящиеся, как весенний лед на реке, пронзенный солнечным лучом. Глаза - зеркало души? Наверное. В любом случае, отражение того, есть у человека душа, или нет. В этих глазах душа была, и ее там было столько! Да, эти глаза сразу производили совершенно убойное впечатление. Ресницы, длиннющие и пушистые, как елка в зимнем лесу, достойно обрамляли их. А выше изгибались абсолютно правильными широкими дугами брови, явно не знавшие прикосновений пинцета за полной того ненадобностью. Просто Голливуд какой-то, право слово! До этой минуты я точно знал, что самая красивая женщина, какую я когда-либо знал за всю свою почти четвертьвековую кобелиную практику - это Жанна. Но это было только до той минуты, когда я увидел это лицо... И еще - теперь я был просто абсолютно уверен в том, что где-то это лицо я уже видел! Но где, когда? Может быть, она - модель, и снималась для каких-нибудь журналов? Ладно, потом вспомню.

Хотя весь этот совершенно недвусмысленный осмотр хозяйка квартиры восприняла спокойно и совершенно естественно, дальше глазеть становилось просто неприлично, и я уже раскрыл было рот, чтобы что-нибудь сказать, но тут она первая нарушила молчание:

- Ну, здравствуйте! Не разочарованы? - произнесла она, и я про себя отметил, что кроме вообще приятного тембра ее голос звучит как-то очень волнующе.

- Нет, нет, конечно, нет! - спохватился я, улыбаясь ей в ответ самой обворожительной из моих улыбок. - Напротив, я просто восхищен, я...

- Вот и прекрасно, - очень мило перебила меня она. - Тогда проходите, и ради

Бога, извините меня за темноту кругом, задремала, пока ждала вас...

"Какой изысканный выговор за опоздание", - поразился про себя я. Я вспомнил первые слова, которые услышал от нее. "Раздилидонился", - кажется, сказала она? Не просто хороший и правильный, а просто старомосковский какой-то русский! Откуда ты, дитя?

- Да пробки, знаете ли, - начал было оправдываться я, но она, словно говоря: "Да бросьте, полно вам о пустяках!" махнула рукой, и жестом пригласила меня в комнату, сама пройдя первой.

Загоревшийся красноватым неярким светом торшер будуарно осветил очертания маленькой, под стать прихожей, комнатушки, вся обстановка которой говорила, как мне показалось, о вполне определенном ее предназначении. В углу у окна стояли телевизор и видеомагнитофон, в другом - маленький журнальный столик с кассетником и пепельницей на нем, да два креслица рядом с ним. В глубине комнаты притулился неприметный какой-то шкафчик типа секретера, на котором горел большими зелеными цифрами древний будильник "Электроника", а у противоположной стены стоял старенький сервант. Посуды и хрусталя в серванте, впрочем, почти не было, зато стоял на нем забавный ночник в виде толстого добродушного розового бегемота. Все остальное пространство комнаты занимала большая софа, застеленная спальным однотонным бельем неброской расцветки. Один угол одеяла был недвусмысленно отвернут и, как ни странно, это меня несколько покоробило. Не слишком ли прямолинейно хозяйка малогабаритки сообщает мне о том, что прекрасно осведомлена о конечной цели моего визита? И что без экивоков согласна? Хотя, собственно, не за этим ли самым ты сюда пришел, а?

- Так, ну, давайте, может быть, познакомимся по-человечески? Итак, вы?.. - вывел меня из задумчивости голос хозяйки.

- Я - Антон, - чуть не сбившись с идиотского псевдонима, отрапортовал я.

- А мое полное имя - Виталия, - подхватила она и протянула мне руку. Я взял ее холодные пальцы в свою руку и поцеловал.

- Обожаю галантных кавалеров! - рассмеялась Вита-Виталия.

- Сколько иронии, - состроил я обиженную гримасу.

- О, нет, нет! Никакой иронии! - вскричала она и порывисто чмокнула меня в щеку. - Это так приятно. Мы, женщины (мне показалось, что это слово она произнесла с каким-то особенным нажимом) так любим в мужчинах хорошие манеры!

Странно, но явный наигрыш и экзальтация, прозвучавшие в этой фразе, произнесшую ее совершенно не портили, просто это выглядело как вполне естественное женское кокетство и желание понравиться. И это, как ни странно, польстило мне.

- Какое интересное имя - Виталия, - продолжил я разговор.

- Греческое, - охотно поддержала тему она. - Его, как правило, его почему-то сразу сокращают до Виты, поэтому я так и представляюсь, но вообще-то мне ужасно не нравится! Друзья зовут меня Талия или просто Таша.

"Таша, надо же, как мило", - подумал я, и добавил в слух:

- Талия? Так у греков звали одну из муз, - начал было блистать эрудицией я. - Она покровительствовала, кажется...

И забуксовал. Так далеко мои познания об античности не простирались.

- Правильно, комедии, - закончила за меня моя собеседница и в притворном ужасе закатила глаза. - Боже, еще и эрудит! У меня с утра удачный день.

Я снова от души рассмеялся. Нет, определенно с чувством юмора у нее было все в порядке! А ведь юмор в девяноста случаях из ста есть непременный атрибут ума. Однозначно, она нравилась мне все больше и больше.

- Осталось выяснить, нравлюсь ли я вам? - тут же словно прочитала мои мысли

Талия.

И тут она скинула с плеч платок и встала посредине комнаты. Ее коротенький халатик приталенного фасона был сшит из полупрозрачной ткани и практически ничего не скрывал. К тому же, обеспечивая мне полностью панорамный обзор, Талия пару раз крутанулась передо мной в изящном пируэте, и если я чего и недоглядел при первом раунде осмотра, то сейчас уж упустить что-либо было просто невозможно. Изящная маленькая головка ее сидела на высокой, прямо-таки лебединой шее. Очень узкая талия и потрясающе округлые бедра. Ноги - не просто длинны и стройны, а с тонкой голенью и прорисованными икрами, чего так не хватает тоже длинным, но невыразительным каким-то ногам Жанны. А повыше ног, пониже спины шло то, что хоть и принято карамельно называть "попкой", а я именую просто и конкретно - задница, как бы грубо и вульгарно, по мнению некоторых эстетствующих элементов, это ни звучало! Так, что пардону, конечно, просим, но дальше шла задница - круглая и выпуклая, как хорошо накачанный волейбольный мячик, и которую, как тот мячик, так и хотелось поскорее взять в руки! Ну и, наконец, выше и спереди была грудь совершенно безупречной формы, топорщившаяся из-под тонкой ткани двумя остренькими сосочками. А какое действие все это еле прикрытое великолепие, продемонстрированное с предельной откровенностью, произвело на меня, читатель, наверное, уже догадался. В общем, с чувством произнося стандартную пошлятину: "Ты безумно мне нравишься!" я не удержался, и в полное доказательство того, что не кривлю душой, интенсивно заерзал в кресле.

Талия счастливо рассмеялась и снова чмокнула меня в щеку.

- Я так рада! Хочешь чаю или кофе? - сразу же, но ни секундой раньше, тоже перешла на "ты" она. С тактом у нее тоже все было на месте.

Вовремя вспомнив, что с сегодняшнего утра я худею, я великодушно согласился на чай без сахара. Талия усадила меня в кресло, оказавшееся очень удобным, и упорхнула на кухню. Пока она звенела оттуда посудой, я, не зная, чем заняться, обратил внимание на пачку глянцевых журналов, лежащих под столом прямо на полу, и вытянул наугад парочку из середины. Первым оказался сисястый "Hustler" - пожалуй, самая развесистая порнуха, какую только можно встретить в ларьках - и это опять легонько, но очень неприятно кольнуло в сердце. Каким-то диссонансом этот порно-журнал звучал со всем нашим общением, несмотря на краткость, уже обретшим вполне определенную атмосферу. Я даже подумал, что попал он сюда, наверное, случайно, и в полной уверенности, что следующим окажется какой-нибудь "Elle" или "Vogue", запихнул "Hustler" обратно под стол. Но я не угадал. Второй журнал, хоть был мне совершенно неизвестен, но направленность имел явно ту же, и назывался "Transmagazine". На суперобложке была запечатлена совершенно голая губастая негритянка с бюстом номер бесконечность. Но от других таких же, с позволения сказать, моделей, позирующих, к примеру, для того же "Hustler'а", эту отличала одна деталь. Да, всего одна, но настолько существенная, что я даже замотал головой, как бы прогоняя из головы наваждение. Мне почему-то припомнились кентавры из легенд Древней Греции, эдакие комбинированные существа, полулюди, полукони. А пришли такие ассоциации мне на ум потому, что лицо и торс у "шоколадки" на обложке были непререкаемо дамскими, а вот все, что ниже, настолько же неопровержимо принадлежало к особенностям пола противоположного. Хм, да-а! Как говорится, подборочка литературы еще та! Хотя ведь лежали они не на, а под столом - значит, не для твоих глаз, чего тебя к ним потянуло? Кто знает, откуда они здесь, и что здесь делают. Убрать их скорее туда, где лежали. Но Талия уже возвращалась с кухни, и я только и успел, что с максимально безразличным видом бросить журнал на стол. Талия поставила дымящуюся чашку с чаем на стол, сама уселась в другое кресло, уютно закинув ногу на ногу. Спросила: "Ты не куришь? Можно, я покурю, пока ты пьешь чай?" - Я кивнул: "Конечно!"

Ее сигареты лежала рядом с журналом. Она взяла пачку, вытянула одну белую тонкую сигарету, закурила, затянулась ароматным дымом и бросила пачку опять на стол. Пачка упала на журнал, прямо на нижнюю часть кентавра. Только тут Талия заметила (или сделала вид, что заметила) журнал, и брови ее изумленно взлетели вверх.

- О, чем ты тут развлекался! - воскликнула она в притворном ужасе. Ну, и как тебе?

- Прости, что конкретно? - между двумя прихлебами из чашки с невинным видом поинтересовался я.

- Я имела ввиду, как ты относишься к таким вот удивительным вещам? выпуская дым, пояснила Талия.

Интересно, чего это она завела разговор на эту тему? Проверяет, что ли, степень моей продвинутости в вопросах секса? Однако, надо что-то отвечать. Я прокашлялся, как перед докладом, отхлебнул из чашки и с серьезным видом сказал:

- Да, наверное, как к чуду природы отношусь.

***

Реакция Талии на банальную, в общем то, сентенцию оказалась несколько неожиданной:

- Чудо природы, как мило, - задумчиво и как-то мечтательно-тихо произнесла она.

"Странная какая-то", - констатировал я про себя, но сразу же списал это на счет романтизма, вполне возможно, еще сохранившегося в этой девической еще по сути головке. И тут же эта головка родила нечто совсем уж концептуальное.

- Антон, а что тебя вообще привело сюда, что толкнуло написать то объявление? - задумчиво глядя мне в глаза, спросила Талия.

Ну вот, здорово живешь! Это что - здравствуйте, вопросы морали и нравственности! Да кабы еще самому знать ответ-то...

Да, на самом деле, что привело меня сюда? В смысле - не конкретно сегодняшние поиски того, с кем убить вечер пятницы, а - по большому счету? Да, сложный вопрос, и раздумывать в поисках ответа на него сейчас совершенно не хотелось. Тем не менее я счел уместным изобразить на лице глубокомысленную задумчивость.

- Ну, как тебе это объяснить, - начал я помолчав количество времени, уместное для такого емкого вопроса.

Но Талия из моего несостоявшегося внутреннего монолога в отличие от меня, похоже, все поняла, причем дословно.

- Не надо ничего объяснять, - шепнула она, как-то незаметно вспорхнув мне на колени и обвив руками мою шею. - Все правильно, ты умница. И ты тоже очень мне нравишься.

"Что правильно?" - хотел переспросить я, но не стал, потому, что просто слышать это мне почему-то было чертовски приятно. От нее исходил одуряющий запах чистого тела в смеси с очень тонким и возбуждающим ароматом неизвестного мне парфюма. У меня заворочалось в штанах. Да вот они, настоящие, истинные желания, а все эти тра-ля-ля не при чем! Я попытался поцеловать ее, она подставила мне щеку.

- Я обожаю целоваться, - пробормотал я, ища губами ее рот. - Или ты принципиально не целуешься при первой встрече?

- Да, конечно, для того, чтоб целоваться, мы еще недостаточно знакомы, - прошептала, закрывая глаза, Талия, - но не лишать же себя такого удовольствия...

И я утонул в ее губах. Я очень люблю целоваться. Мне много раз говорили, что я хорошо целуюсь, и я очень ценю это умение у партнерши. Хорошо целующаяся женщина доводит меня до состояния полной боеготовности задолго до начала собственно постельной части встречи. Талия целовалась превосходно. Ее мягкие губы и податливый язык когда надо следовали за моими губами и языком, порой же сами как будто полностью заполняли весь мой рот и вовсю хозяйничали там, безошибочно определяя самые чувствительные области. Это было восхитительно! Вообще-то, я не очень люблю все эти прелюдии, предпочитая побыстрее переходить собственно к делу, но сейчас мне было жаль, что поцелуй не может длиться бесконечно. А тем временем в ширинке у меня давно уже бушевал пожар, и в тот самый момент, когда я начал опасаться, что ткань не выдержит напора рвущейся наружу плоти, Талия соскользнула с моих колен на пол, и ловко расстегнула на мне брюки. В сладостном ожидании первого прикосновения я задержал дыхание.

- Он похож на тебя, - прошептала Талия.

Пока я размышлял, оскорбление это или комплимент, прядки ее волосы защекотали меня по животу, и через мгновение мне стало не до размышлений. Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. С первых секунд я понял, что если по поцелуям в школе сексуальных искусств Талии можно было ставить пять с плюсом, то ее оральные импровизации заслуживал шестерки. Через минуту я натурально отъехал, испытав едва ли не самые сильные ощущения подобного рода в жизни, после чего я застыл, как сидячая статуя фараона, стиснув зубы, и вцепившись в подлокотники кресла.

Какое-то время я просто не мог открыть глаза и разжать стиснутые зубы, но наконец все-таки отпустило, перестали плавать разноцветные круги перед глазами, и я вернулся. Талия сидела передо мной на корточках, подперев подбородок скрещенными у меня на коленях руками и смотрела меня. Улыбнулась и просто спросила: "Тебе хорошо?" Я уже раскрыл рот, чтобы произнести какую-нибудь типа "безумно!", но не стал, веренее - не смог, а просто кивнул в ответ. Талия упруго встала, потянулась и направилась к софе, на ходу расстегивая заколку и вороша рассыпавшиеся по плечам свои удивительные золоторусые волосы. Оглянулась на меня через плечо:

- Сможешь сам дойти до ванной?

Я рассмеялся:

- Попытаюсь!

Глава 2. Перекресток полов

Пятница, вечер

Из ванной я вышел, подпоясав чресла махровым полотенцем, предусмотрительно повешенным там для меня, таким большим, как будто Талия знала мои габариты заранее. Я остановился на пороге комнаты, стряхивая с рук невытертые капельки воды. Талия была уже в постели и, дожидаясь меня, смотрела телевизор. Халатика на ней еже не было, но трусики она не сняла, и черная полоска кружев, пересекающая бедро, все так же подчеркивала белизну ее кожи. Она выглядела фантастически соблазнительно! Усталый зверюга внизу моего живота опять заурчал и заворочался. Да, я снова хотел ее! Черт, давно, очень давно женщины не производили на меня такого впечатления! Я с грациозностью племенного носорога нырнул в постель рядом с ней. Софа, к счастью, выдержала. Талия сразу же, щелкнув клавишей дистанционки, потушила телевизор и перевернулась ко мне. Теперь она лежала на другом боку, правая ее нога была полусогнута и не лежала на левой, колено зарылось в простыню, а изящное бедро закрывало всю панораму паха, так что, как и минуту назад, видна была только полудуга трусиков вокруг выступа тазовой кости. Правду говорят тонкие эротоманы, что желание увидеть возбуждает гораздо сильнее увиденного. Но дальше возбуждаться мне было уже некуда, и без того, чтобы увидеть, уже никак не могло больше продолжаться. Я положил ладонь Талии на бедро, провел ладонью по прохладной шелковистой коже от колена вверх до бедра, пальцами захватил резинку трусиков. Я, закрывая глаза, потянулся губами к ее губам, но на этой точке отработанный, десятки и сотни раз проверенный сценарий развития классической постельной сцены засбоил. Талия не ослабила мышцы бедра, а ее рука внезапно сжала, останавливая, мою кисть.

- Подожди, Антон, подожди, - услышал я ее шепот, и открыл глаза.

И по румянцу на скулах, по неглядению в глаза, по сжатым губам я понял, что она чем-то очень смущена! Господи, чего бы это ей было стесняться, если, по сути, все уже произошло, и предстоит самое что ни на есть банальное продолжение?

- Что случилось? - в недоумении спросил я. - Что-то не так?

- Кое что, - быстро ответила Талия, на секунду взглянула на меня, и снова отвела взгляд. - Антон, ты хорошо помнишь, что ты искал женщину необыкновенную?

Скрытый смысл этой фразы, самого понятия "необыкновенная женщина" нехорошим холодком прополз у меня по позвоночнику.

- Конечно, помню, - стараясь казаться совершенно спокойным, ответил я. - Как же мне не помнить того, что я сам написал.

- Так вот, я не совсем обыкновенная женщина, - подняла на меня глаза Талия. - Вернее, совсем не обыкновенная.

Ледяной и горячий душ обрушились на меня практически одновременно. Ну, конечно! Журнальчики, вопросики... Вот она, та необыкновенность, о которой, дескать, при встрече! Блин, надо же быть таким тупым! Весь ужас ситуации в одно мгновение и почему-то только в эту секунду стал мне совершенно очевиден. Если я правильно понимаю все эти ее недомолвочки, то рядом со мной, хоть и в виде совершенно обалденной телки, пусть и с очень красивыми сиськами и совершенно женской фигурой лежит такая же, как на журнале? Или такой? Да неважно, пусть будет "такая", но что она в таком случае скрывает от меня в таком случае совершенно очевидно. Это что же получается - с мужиком, что ли, в койке-то я лежу? Мама дорогая! Нет, ноги в руки, хрен в штаны, извини, чувак, то есть, тьфу, блин, барышня, не настолько я прогрессивен в этих вопросах, не мое это! Бежать, бежать! Наверное, все эти мысли нашли на моем лице такое ясное отражение, что, когда я, наконец перестал пялиться на нижнюю часть тела Талии, и встретился с ней взглядом, то по выражению ее глаз сразу понял, что она поняла мои размышления абсолютно точно. И что в своих догадках я абсолютно прав.

- Так ты?.. - не зная, как буду продолжать, начал фразу я.

- Да, транссексуалка, - закончила за меня Талия. - Чудо природы, как ты образно сказал.

Я совершенно не знал, что говорить и что делать, а на Талию было просто больно смотреть. Минуту назад, когда я вышел из ванной, в ее глазах была милая улыбка и легкое кокетство, и озорной вызов: "Ну что, еще?", а сейчас ее глаза потухли, как будто свернулись лепестки только что радостно распустившейся было лилии, и вся сама она как-то сникла. Тем не менее она первая нарушила повисшее тягостное молчание.

- Да, конечно, у меня не было ни малейших оснований полагать, что в своих поисках ты подразумеваешь женскую необычность именно такого свойства, - умершим голосом произнесла она. - Но я надеялась, что может быть...

Внезапно я взъярился. "Да на чем, черт побери, основывалась такая твоя, блин, надежда! - захотелось бросить ей в лицо. - Предупреждать надо!" Я с трудом сдержался.

- Да ладно, ничего, - хмуро только и ответил я, снова запахивая свои чресла в полотенце, которое перед тем было уже совсем снял.

Начать собираться, что ли? Да, пожалуй, это самое верное.

- Ты уходишь? Не уходи, - вскинув на меня глаза, полные слез, вдруг как-то очень беззащитно прошептала Талия.

Ну вот, пошли сопли! Ну, и как ее оставлять в таком состоянии! И вообще, какого черта! Ну, не знал ты, что здесь найдешь. Да, ты здесь случайно, но чтобы точно не попасть в такую ситуацию, надо было, блин, домой ехать! А раз приперся, так и гляди. А уйти сейчас - это было бы, как прямо сказать, что мне, мол, с тобой, с неведомой зверушкой, тошно и противно. Это было бы, как взять, и ни с того, ни с сего влепить во весь мах пощечину. Нет, джентльмены так не поступают, а я считаю себя джентльменом.

- Я не уйду, - сказал я ей в ответ.

Я улыбнулся, обнял Талию одной рукой за плечи, прижал к себе, и она, коротко вздохнув, как-то очень доверчиво свернулась калачиком в моих объятиях. Ее правая грудь совершенно естественно оказалась в другой мой ладони. Какая мягкая, но в то же время неподатливо - упругая. Так что же, это - не настоящее? Талия, словно прочитав мои мысли, сразу пояснила:

- Настоящая, настоящая, моя гордость, - просто и естественно начала рассказывать она. - И огромная удача. Грудь начала расти сразу же, как я начала пить гормоны, но что вырастет такое, - она смешно подбросила одну грудь ладошой, - нельзя было и мечтать! Врачи просто обалдевали, говорили, что это редчайший случай, когда такая грудь вырастает просто на общих гормонах. Ни у кого из подружек нет такой груди, все сохнут от зависти.

- А как они, силиконовые делают? - спросил я, догадавшись, о каких "подружках" шла речь.

- Силикон - ерунда, прошлый век, выглядит ненатурально и к тому же протезы, бывает, рвутся там, внутри, например, от случайного удара, авария там, или что еще. А это все, беда, операция, и ходи потом неизвестно сколько с одной, пардон, сиськой, представляешь?

Я представил. Выходило ужасно грустно, но Талия, на ресницах которой еще не просохли слезы, так весело и беззаботно рассмеялась своей шутке, что улыбнулся и я.

- И что, много у тебя... подружек? - осторожно поинтересовался я.

- В мире - сотни тысяч, - ответила Талия, - а в Москве - тех, кто на виду, кто постоянно тусуется, человек тридцать. У нас это хоть давно уже не под запретом, как при совке, но по старой привычке отношение в обществе до сих пор такое, что человек, даже если и чувствует, что родился не со своим полом, сто раз подумает, прежде чем открыто объявить об этом, а уж чтоб решиться на операцию... Многие не идут на это хотя бы из-за гормонов.

- А вот, ты говоришь, гормоны, - подхватил я, невольно втянувшись в разговор. - Тебе что, приходится их постоянно принимать?

- Сейчас - нет, слава Богу! - всплеснула руками Талия. - Сначала приходилось пить постоянно, в огромных количествах, строго по схемам! Тошнило постоянно, говорят, как при беременности. Но зато сразу все пошло, видишь, грудь, бедра. А сейчас только для поддержания. Я только что сдала гормональный профиль, все нормально, тьфу, тьфу...

- И давно ты на этих гормонах?

- У-у, давно, еще со школы.

Еще со школы! Господи, сколько же всего перенесла эта хрупкая девочка, которую угораздило родиться таким же хрупким мальчиком! Каково ей, вернее, тогда еще ему, было - лет во сколько? в двенадцать, тринадцать? - начать осознавать, что с ним что-то не так, что он не такой, как все? Когда ее сверстников начинали волновать ночные поллюции, а сверстниц - первые менструации, что волновало этого подростка? Ни фига себе, проблемка для детской психики!

- Но еще предстоит глотать эту гадость в лошадиных дозах, - продолжила Талия.

- Зачем, если у тебя и так все в норме, - изумился я.

- Перед операцией, и после нее, - пояснила Талия.

Ну да, что это я. Скоро это чудо природы превратится в обыкновенную женщину.

- И скоро операция? - острожненько так задал я вопрос, который, я чувствовал, почему-то меня очень интересовал..

- Неизвестно. Во-первых, врачи говорят, что чем больше до операции только на гормонах будут угнетены все мужские функции, тем лучше. Конечно, эрекции у меня уже давно нет...

Меня передернуло. Боже, эрекция! Куда я попал?! Но Талия не заметила и продолжала:

- ... но всякие эпиляции еще приходится время от времени делать, чтоб не росли волосы, где не нужно, и все такое. Ну, а во-вторых, финансы. Я принципиально не хочу делать операцию здесь, хотя один хирург-грузин здесь, в Москве делает все очень профессионально. А за бугром это - бешеные деньги! Дешевле всего делают в Тайланде, - там это просто поставлено на поток и стоит тысяч десять-двенадцать. Но в юго-восточную Азию я тоже, если честно, не хочу - и далеко, и климат совсем не по мне. А в Европе это стоит от тридцати до пятидесяти тысяч. Такие деньги у меня пока, мягко скажем, не предвидятся. В общем, теперь ты знаешь, на что мне нужна материальная поддержка.

Она так неожиданно заговорила об этом, что я вздрогнул. Ее прекрасные чистые глаза смотрели на меня очень-очень грустно. Мне стало не по себе. Еще старый анекдот про "..трахаю и плачу, трахаю и плачу!" вспомнился - как раз в тему. Я еще обнимал ее за голые плечи, но руку с груди убрал.

- Не обращай внимания, - снова все очень правильно поняв, тут же спохватилась Талия. - Про деньги это я так. И потом, с тобой все совсем по-другому, не так, как бывало раньше.

- А как бывало? Кто-то относился к этому по-другому? - спросил я.

И подумал, - зачем спросил? Не иначе, комплименты понравилось получать?

- Да по-разному бывало, - невесело усмехнулась Талия, - Кто-то вел себя, как в зоопарке, а было раз - откровенно потешались. Меня это тогда по молодости так довело, что я чуть глупостей с собой не наделала, представляешь?

При этих воспоминаниях глаза ее потемнели.

- Козлы! - вырвалось у меня, и Талия сразу же сменила тему.

- Давай, я включу музыку? - полувопросительно сказала она, уже щелкая при этом дистанционкой.

Магнитола на журнальном столике ожила, и я в который уже раз выпал в осадок. Я конечно, и не ожидал после всего предыдущего общения услышать Стрелок или Децла, потому как глубоко убежден, что в молодости ум, душа, серьезность, в конце концов, начинают проявляться впервые именно в том, какую музыку человек слушает. Но чтоб такое! По первым же аккордам я узнал "Wearing The Inside Out".

- Ты первая моя знакомая, которая слушает Пинк Флойд! - совершенно откровенно восхитился я. Талия расплылась в улыбке, весь ее вид говорил, что похвала ей приятна.

- Ты первый мой знакомый, который узнал эту музыку, - вернула мне комплимент она.

- "Division Bell" - мой любимый их альбом, - продолжил шутливую пикировку я, одновременно решив проверить, насколько глубоки ее познания в дискографии, а то, может так, нахваталась по верхам и выделывается тут.

- The, - картинно высунув кончик языка между прекрасными белыми зубками, отчетливо произнесла английский определенный артикль Талия.

- Что? - сделал бровки домиком я.

- "The Division Bell", - добила меня она, исправив мою ошибку в названии пластинки. - Ты забыл определенный артикль. К сожалению, это играет не альбом, а сборник, их мелодичные вещи, а на другой стороне - Кинг Кримсон...

Господи, что же это за создание такое?! Про King Crimson даже не каждый, считающий себя меломаном, знает, а тут девчонка! Но я уже ничему не удивлялся, а просто еще раз посмотрел на нее. Господи, как же она была красива! И - женственна! Сколько бы ни искал я в чертах ее лица, в линиях ее фигуры хоть какого-то напоминания о ее истинном поле, - их не было. Внезапно я подумал, что все, о чем она тут мне наговорила может быть просто мистификацией. Ну, конечно же, - это просто розыгрыш! А что, разве не может быть, что эта умненькая девочка просто дурачится надо мной? Может быть, она так просто развлекается, а я и уши развесил! Надо же, про эрекцию наплела! Я собрался с этими неожиданными мыслями, и выпалил:

- Таш, а вообще все то, что ты тут мне наговорила, правда?

Талия как-то странно посмотрела на меня, скинула с плеч одеяло и встала на постели на колени ко мне боком. Потом как-то обреченно вздохнула и резко спустила вниз свои трусики.

Не могу сказать, что после такой длительной теоретической подготовки я очень уж удивился тому, что увидел. Да удивляться особо было нечему - саму по себе открывшуюся мне картину я вижу так часто, как хожу в туалет или моюсь в душе. Но почему-то я чувствовал, что становлюсь красным, как рак.

- Теперь убедился? - тихо спросила Талия.

- Да, - хрипло ответил я, отчетливо понимая, что вся Ташина прелесть и красота не перечеркнет для меня наличие у нее этого.

И, похоже, Таша в очередной раз угадала, о чем я думаю. На ее красивые глаза опять навернулись слезы. Господи, похоже, я сам, или, по крайней мере, мое отношение к ней, было Таше в высшей степени небезразлично! Но поделать с этим я ничего не мог. И не хотел.

Минуту Таша просто тихо сидела на постели. Я уже начал опасаться, чтобы ее тонкие нервы не выкинули чего-нибудь, но ни ступора, ни истерики не последовало. Она вдруг провела рукой по лицу, как будто стирая с него грусть-печаль, и снова улыбнулась. Потом запахнулась в простыню и, проползя по кровати на коленках, опять прижалась ко мне. Я снова обнял ее за плечи.

- Можно, я задам тебе очень важный вопрос, - спросила она и, не дожидаясь дозволения, продолжила. - Если бы ты знал, что я... ну, не вполне женщина, но у меня уже не было бы всего этого, это как-то изменило бы твое отношение к сексу со мной, и вообще ко мне?

Да, серьезный вопросик! И отвечать на него надо серьезно, в соответствии с тем, что мой ответ может для этого существа значить. А значить он мог, кажется, очень много. Я взял Ташино лицо в свои руки, и сказал, абсолютно честно глядя в ее глубокие, как галактики, глаза:

- Таша, если честно, ты и так - самая красивая и самая женственная женщина, какую я встречал в своей жизни!

- Спасибо, - благодарно улыбнулась в ответ Таша. - На мой вопрос ты, правда, не ответил, но говорить женщинам галантности ты умеешь безупречно!

Ну, слава Богу, минор прошел, передо мною снова была прежняя остроумная Таша.

- Антон, может, ты сходишь в ванную, а я пока прибрала бы тут, - в подтверждение этого вдруг засуетилась она.

- Конечно, конечно, хотя, вроде, и не после чего, - съязвил неизвестно в чей адрес я, получил в отместку высунутый язык, и пошел мыться.

Я стоял в маленькой сидячей ванне за пластиковой шторкой в веселеньких корабликах, и поливал себя горячим душем. Мысли вяло, как осенние мухи, жужжали в голове. Я направил струю из лейки на гордо поникшего головой товарища, и он отозвался довольным гудением во всем теле. "С тобой все ясно, - обратился я к нему, - претензий и вопросов к тебе никаких". М-да, а вот к его хозяину, то есть к себе самому, вопросы были. Наверное, целых четыре. Первый - ну, и кто ты после всего этого? Ах, что случилось? Случилось то, что секс, пусть только оральный, у тебя все-таки был? Был. Таша по своей половой принадлежности является биологическим мужчиной? Несомненно. Так дона зовут теперь Педро, или нет? Я усмехнулся. Ладно, проехали, подумаю на досуге.

Второй вопрос, собственно, был не вопросом даже, а, наоборот, констатацией, но от того не становился менее сложным. Дело в том, что после того, как в моих отношениях с Жанной запуржил снежок, в жизни моей опять, как и до начала общения с ней, начало становиться как-то пусто и холодно. До того, как в конце концов оказаться в постели с Жанной, я знал ее много лет, потому, что по злющей иронии жизни она по совместительству была женой того самого Романа - когда-то моего хорошего знакомого и даже компаньона по бизнесу. Нравилась она мне всегда, потому что внешне была все тем же типом высокой красивой блондинки с немного грустными глазами. Долгие годы я имел полную возможность тихо хотеть Жанну с расстояния, определяемого ее семейным статусом. Потом мужик ейный, с которым мы к тому времени не только дел совместных уже не вели, но и были в категорических контрах из-за его финансовой нечистоплотности в делах, где-то куда-то крупно влетел, был под следствием и какое-то время вообще скрывался, и я как-то естественно стал по мелочи помогать Жанне, оставшейся чуть ли не без средств к существованию, как жене человека все-таки не совсем чужого. То ли из-за этих его проблем, а, может, и по какой другой причине, в семье у них все посыпалось, природного цементирующего звена - детей - у них не было, и как-то раз Жанна обмолвилась, что другого выхода, кроме развода, из ситуации не видит.

Мы общались все больше и больше. За это время я открыл для себя, что когда Жанна не скована рамками статуса "мужней жены", она, оказывается, легкий и изящный в общении человек, и весьма неглупа - для женщины, конечно. Через какое-то время я уже просто не мог без наших ежедневных, хотя и совершенно девственных пока встреч. Насчет ее семейных дел по ряду событий я вполне мог предположить, что у них на самом деле все чуть ли не на грани разрыва, что некоторым образом успокаивало меня в морально-этическом плане. Выяснил я также, что и сам я для нее как минимум не отвратителен, и тут уж удержать себя, чтобы не распустить павлиний хвост обаяния, я просто не смог. Короче говоря, в один прекрасный день наше общение переместилось-таки в койку. Постель с ней оказалась настолько хороша, что меня буквально переклинило. Хотя скоро я выяснил, что несмотря на натянутые семейные отношения, Жанна серьезных планов на развод с Романом не держала, разорвать такую в высшей степени двусмысленную связь я был уже не в состоянии. Потому, что я банальнейшим образом влюбился, чего от себя в своем возрасте уже никак не ожидал, да еще имел глупость объясниться Жанне в этом. В общем, весь последний год по настоящему в этой жизни меня интересовала только она. Она казалась мне тем самым идеалом, который я так долго искал. И столько лет он, этот идеал, на самом деле был рядом! Ведь мы, было время, дружили семьями, а Галина с Жанной шесть лет назад даже ездили вместе отдыхать в экзотическую Кению. У меня наступил натуральный психоз. Несколько раз я прокололся дома, чего ранее не допускал никогда в жизни, да и на бизнесе мои яичные страдания не могли не отразиться. Дошло до того, что я всерьез стал задумываться о том, чтобы развестись с Галиной и броситься в омут третьего своего брака, хотя умом четко понимал, что играть трижды в одну и ту же игру просто глупо.

Но потом все пошло как-то по нисходящей. Вернулся из бегов Роман, у Жанны стало гораздо сложнее со свободным временем. У меня тоже ужесточился график работы, и хотя я еще снимал квартирку в Нагатино, где мы, бывало, проводили в генитальных утехах дни напролет, но пользовались мы ею уже все реже и реже. Еще все с виду было по-прежнему, в дни, когда увидеться не было возможности, мы слали друг другу страстные письма по электронной почте и эсэмэски с мобильных, но уже явно стало холодать. Не оживляемые ежедневными встречами, наши отношения стали тухнуть. Становилось очевидно, что ничто, кроме постели, на самом деле нас не связывало. Мы оказались слишком несовместимыми людьми - и по знакам Зодиака, и по жизненным интересам. Все чаще и чаще что-нибудь в общении с Жанной начинало меня раздражать, а особенно - сеансы ли нашего совместного общения с ее лучшей и, по сути, единственной подругой Люсей.

Люся была странным существом нездоровой худобы и неопределяемого с виду возраста. У нее был огромный набор каких-то совершенно невероятных проблем мать при смерти, дочь с задержками в развитии от неизвестно куда девшегося мужа, брат с какими-то отклонениями, проблемы с собственным здоровьем, в общем, все тридцать три несчастья. На наших совместных посиделках за чашечкой кофе или кружечкой пивка всем этим в манере, не более естественной, чем золотой зуб во рту годовалого младенца, Люся постоянно грузила Жанну, а с ней до кучи - и меня. Именовала она меня почему-то вообще не иначе, как "мой дорогой", что меня просто бесило. На мой взгляд, ничего общего у Жанны - воплощенного изящества, с этой в высшей степени странной, постоянно непричесанной и вообще неприятной особой просто и быть-то не могло. Но что-то явно и очень сильно связывало Жанну с ней. Я не мог понять, что, но от этого раздражение мое только усиливалось.

В общем, как говорят наши братья - хохлы, - коханя вмэрло. Я еще по привычке звонил Жанне почти каждый день, еще говорил ей автоматически "целую" в конце телефонных разговоров, которые становились раз от разу все короче и короче, но не виделись мы уже недели три, а когда последний раз трахались, точно и не припомню. И стоило ли форсировать ситуацию, чтобы после такого перерывчика опять начинать, я абсолютно не был уверен. Но воспринимал ситуацию эту я очень болезненно, душа привыкла к общению с Жанной даже больше, чем тело хотело постели с ней. Внутри меня начала нахолаживаться такая пустота, что иногда хотелось выть на луну. Ни работа, ни дом, ни даже бутылка водки не могли заглушить эту постоянно ноющую боль внутри. Она стояла последние пару месяцев постоянно каким-то настолько осязаемым комком в горле, что у меня возникла мысль, не хроническая ли это простуда, и хотел уже пойти к ЛОРу.

Хорошо, что не пошел, потому, что сейчас четко ощущал - комок ушел, и лекарством стало общение с Талией. Именно общение, именно духовное, а не телесное, потому, что телесного-то, собственно, хм, и не было совсем. Из этой констатации проистекал третий вопрос.

Я не верю в любовь с первого взгляда. Даже просто для того, чтобы почувствовать к человеку хоть какие-либо чувства, кроме индифферентного и вежливого безразличия, нужно время, но с Талией все выходило не по теории. Я стоял в ванне и четко осознавал, как бы сканируя внутренним ментальным локатором всю историю наших взаимоотношений, что слабых мест в простом определении: "Этот человек мне нравится", по существу, нет. Мне нравилось в ней все - внешность, запах, голос, интонации, взгляд на некоторые проблемы, которые так или иначе сегодня были обсуждены, нравилось, как она занимается оральным сексом и нравилась музыка, которую она слушает. Нравилось, что мое полотенце синее, а ее красное, и нравится, что на раковине лежит именно мыло Protex. Мне даже, к ужасу моему, нравилось, что Талия сейчас - не вполне женщина, и нравилось то, что в скором будущем она может стать, скажем так, практически полностью женщиной, и это позволило бы отношениям с нею стать совершенно полноценными. По крайней мере, для меня. Так что же, передо мной очередной кандидат в идеалы, да еще такой необыкновенный? Но ведь созерцание идеала или общение с ним может привести только к двум вариантам развития событий - к поклонению идеалу, или к любви к нему. М-да, перспектива наступления ни одной из этих ипостасей меня как-то не согревала.

Ладно, и последний на сегодня, четвертый по счету вопрос. Что же, черт тебя дери, из предыдущих трех вопросов вытекает? "А хрен его знает!" неожиданно громко вслух ответил сам себе я и выключил воду. Утро вечера мудренее, типа - время, может быть, покажет. Пока надо птицей лететь домой, срочно включать мобилу, а то благоверная моя Галина сейчас начнет задавать гораздо более простые и конкретные вопросы, на которые ответить будет гораздо труднее, чем на все нагромождение философско-этических торосов, которые я тут себе понастроил. Я вытерся, вылез из ванны, мельком взглянул на себя в зеркало - стареющий, толстеющий, лысеющий, но очень еще даже ничего мужчинка с интересной проседью в темных волосах и синими, как номерные знаки на ментовских лайбах, глазами. Подмигнул своему отражению и вышел из ванной.

Талия, уже одетая в тот же домашний и очень милый наряд, в котором встречала меня несколько часов назад, сидела в кресле нога на ногу и курила. Из динамиков магнитолы неторопливо лились фантастические гитарные пассажи.

- Карлос Сантана? - улыбнулся с порога ванной я.

- Ты просто меломан, или...? - туша в пепельнице сигарету, вернула мне улыбку Талия.

- Просто, а ты? - переспросил я.

- А я - просто музыкальная школа, консерватория, отборочный тур конкурса имени Чайковского и...все, - рассмеялась Талия, но глаза при этом у нее были грустные-грустные. - Пришлось уйти с третьего курса.

- А на каком инструменте ты играла? А почему не продолжаешь учиться? А что конкурс - не прошла? - закидал ее вопросами я, потихонечку одеваясь.

- Нет, почему не прошла? - задумчиво ответила Таша. - Прошла в финальный тур. Но он начинался еще через несколько месяцев, а тут как раз начали происходить такие изменения в организме, что я утром не узнавала себя вчерашнюю в зеркале. Представляешь, я к тому времени уже года три принимала гормоны, и все как-то без толку. Я уже отчаялась, если честно, а тут как начала грудь расти - буквально как на дрожжах. За три месяца на три размера. Скрывать не стало никакой возможности. Сокурсники стали поглядывать подозрительно. В общем, пришлось выбирать между музыкой и собой. Так и ушла в бессрочную академку. Ну, и выступить на конкурсе, соответственно, не пришлось. А училась я по классу скрипки.

Боже, еще и скрипачка! Фантастика! Ведь талант извлекать из человеческих душ эмоции посредством музыки я всегда ценил выше всех прочих аналогичных дарований, типа живописания или способности к письму.

- А почему не восстанавливаешься сейчас? Ведь у тебя все стабилизировалось? - от души недоумевал я.

- Как ты себе это представляешь, ушла в академку мальчиком, вернулась девочкой? - опять невесело усмехнулась Таша. - Там еще полно народу, с кем я училась, преподаватели. Да это будет не учеба, а кунсткамера сплошная! Нет, в этой стране мне уже не учиться и не играть.

Я слушал эту исповедь молча, забыв, что застегивал рубашку. Боже, какая драма! Таша уже давно закончила рассказывать свою невеселую историю, а я все стоял, теребя пальцами пуговицы.

Она улыбнулась, подошла ко мне, и сама застегнула мне рубашку.

- Не бери в голову, а то что-то загрузила я тебя, - улыбнулась мне она.

- Как не брать в голову, когда тут буквально Ванесса Мэй тебе рубашку застегивает, - отшутился я, находясь, на самом деле, все еще под впечатлением всей истории короткой жизни Талии.

- Ванесса Мэй - подготовишка! - заносчиво и задорно хмыкнула она, застегивая последнюю пуговицу. - Ну вот, туалет его величества завершен.

- Спасибо, - поблагодарил я ее, положил ей руки на плечи и поцеловал в пробор волос на голове.

Надо было идти, но уходить не хотелось. Так бы и стоял вечность, полуобняв это непонятнополое существо с грустными глазами доброй волшебницы.

- Иди, Антонушка, тебе пора, - первой нарушила молчание Талия.

- Вообще-то, меня зовут Глеб, - сознался я.

- Иди, Глеб, - совершенно не удивилась Талия. - Хотя я уже так привыкла к имени Антон, и идет, по-моему, оно тебе больше, чем Глеб.

Я вынул кошелек, достал двести долларов и положил их на стол, подоткнув краешки бумажек под пепельницу.

- Спасибо, - поблагодарила Талия и добавила, опустив глаза: - Знаешь, мне не хотелось бы, чтобы ты думал, что деньги - главное для меня.

- Я так и не думаю! - серьезно и искренне воскликнул я.

Таша в ответ наградила меня таким благодарным взглядом, что я расцвел. Потом подошла ко мне и сказала, заглядывая в глаза:

- Мне очень хорошо и легко с тобой, Антон, то есть, Глеб. Я очень благодарна тебе. Может быть, еще увидимся когда-нибудь?

Непонятно как-то это прозвучало, - не приглашением, а, скорее, просто допущением... И глаза ее были полны грусти. Все-таки странная она...Хотя - и неудивительно. Я обнял ее за плечи, ободряюще улыбнулся:

- Конечно, увидимся! К сожалению, завтра я занят...

- Да и меня не будет всю следующую неделю, - со смехом поддержала шутку она. - Если хочешь, оставь мне свой номер для связи, я позвоню тебе сразу же, как вернусь в город.

Хотел ли я? Если честно, то сейчас, обуреваемый ураганом противоречивых эмоций, я не знал, но все же нацарапал ей на клочке бумаги номер своего мобильного. Больше, к сожалению, задержаться не было ни одной причины. Надо было идти. Я наклонился, чтобы на последок чмокнуть Талию в щеку, но она подставила губы. Прощальный поцелуй, казалось, длился вечность, но и он кончился.

- Ну все, беги, - прошептала она.

Я еще минуту стоял и смотрел на нее, потом повернулся и пошел к выходу. Открыл дверь, вышел на лестничную клетку. Талия, как давеча, встала в проеме, прислонившись плечом к косяку.

- Я буду скучать, - сказала мне она на прощанье.

В ответ я сделал ей дебильное чао ручкой и через ступеньку побежал вниз по лестнице. Звук закрывшейся двери донеся до меня, только когда я был уже на первом этаже.

Глава 3. Галина

Пятница, ночь

Когда я вышел из благоухающего все теми же ароматами подъезда на свежий воздух, мои часы показывали одиннадцать. На улице было темно, тепло и тихо. Как в мае, пахло липами. Наверное, именно эти минимум полувековые великаны создавали во дворе этот специфический микроклимат, когда даже в такие жаркие дни в квартирах пятиэтажек, не дотягивающихся крышами до верха даже самых низкорослых деревьев, было свежо и прохладно. Я включил телефон, и сразу же раздался звонок. Определитель, разумеется, высветил домашний номер. Голос Галины дрожал от гнева.

- Глеб, где ты? - без лишних формальностей типа "здрасьте" спросила супруга, но, слава Богу, не дождавшись ответа и не заставив меня лишний раз врать, перешла от вопросительной части своего монолога к повествовательной. - Ну как можно так долго быть не на связи, мы все извелись, ну сколько может это продолжаться, когда ты будешь, в конце концов?

Как хорошо, что при таком количестве последовательных вопросов отвечать можно только на последний. Тем не менее я уже был готов дать разгневанной супруге развернутую версию того, почему мой телефон в течение четырех последних часов не работал:

- Галюш, ну что ты нервничаешь, ты же знаешь, что у Сереги в офисе телефон не берет, мы тут сидим с шести часов, кумекаем, как быть дальше с работой, я вот только вышел, еду домой, Серега вот тебе кланяется.

В роли моего якобы партнера по бизнесу Сереги, которого я выдумал исключительно для отмазок перед Галиной, сейчас выступал драный уличный кот непонятной масти, усевшийся у моих ног видимо, в ожидании подачки. По крайней мере, передавая Галине привет от несуществующего Сереги, я смотрел именно на это хвостатое существо.

- Кланяйся, - шепнул я ему, и котяра в ответ непонимающе мяукнул.

- Ну, слава Богу, - сразу перешла на октаву ниже Галина, - а то я уже извелась вся. Передавай привет Сергею, и быстро домой, хорошо? Надеюсь, вы не выпивали?

- Конечно, нет, - ответил я тоном, которым говорят: "Конечно, да". Теперь мысли Галины будут плотно прикованы к вопросу, пьяный ли я еду за рулем или не очень. Того мне и надо, пусть думает об этом, а не о том, где я на самом деле был. Я передал коту Сереге привет от жены, сел в машину и поехал домой.

Со Щелчка в мои родные Медведки так поздно вечером быстрее всего, ясно, по МКАД. Подсвечивая себе дорогу одинокой фарой (вторую недавно расколотил вдребезги каенюка из-под колеса прущегося с бешенной скоростью впереди КамАЗа), долетел по практически пустой уже Кольцевой за каких-то пятнадцать минут, и всего-то в половине двенадцатого подъехал к дому, находясь в прекрасном расположении духа. Поднявшись на лифте, коротко звякнул в дверь, чтобы не разбудит Юльку.

- Кто? - послышался приглушенный дверью голос Галины.

- Кто, кто? Жан Кокто, - скаламбурил я, запоздало сообразив, что вряд ли я

рассказывал Галине про этого великого французского режиссера и драматурга.

Галина открыла дверь, мрачная, как тень отца Гамлета, и я широко улыбнулся ей навстречу.

- Рада, что у тебя хорошее настроение, - саркастически усмехнулась Галина.

- Не вижу причины, чтобы оно у меня было плохим, - парировал, разуваясь, я. - Что-то случилось?

Тут Галина открыла рот, и не закрывала его все следующие минут пять, в течение которых я ходил по нашей маленькой квартирке и раздевался. Начала она с того, что рассказала мне, что она устала от моих проблем на работе, от безденежья (всем бы гражданам Российской Федерации такого безденежья!), что предстоящей зимой ей не в чем ходить, в то время, как у Риты (Рита - это у нее как Фима Собак при Эллочке Щукиной), три (!) норковых шубы.

- Копеешных! - вставил с трудом я, но на Галину моя реплика не произвело никакого впечатления, однако изменить направление генерального наступления заставила:

- У Юльки проблемы в саду, - продолжала она уже на полтона выше, как будто я не только имею непосредственное отношение к тому, что хулиганка Юлька опять что-то натворила в саду, но и являюсь прямым ее соучастником.

- Что, опять? - обозначил, однако, родительский интерес к теме я.

- Да, опять! - воскликнула Галина. - А отец неизвестно где!

Совершенно бронебойная логика. Я вздохнул. Мы с Галиной женаты уже скоро десять лет, и я давно уже привык к такой ее манере поведения. Если ей вожжа попадает под хвост, остановить ее может разве что только бульдозер. У меня, к сожалению, другая фамилия. Но, слава Богу, Галина - не бегун на длинные дистанции, она - ярко выраженный спринтер. Я точно знаю, что скоро спонтанно возникший праведный гнев моей дражайшей пойдет на убыль, а потом и вовсе сойдет на нет. Главное, попав под ее горячую руку, выдержать первые пять минут. По моим ощущениям заканчивалась четвертая.

- Галюш, милая, ну ты же знаешь, - заученно прервал своей репликой ее бенефис я, снимая брюки. Что говорить дальше, я не знал, но я знал, что дальше говорить ничего не нужно, у Галины еще минута, она подхватит. Со вступлением она не запоздала:

- Весь вечер звонила твоя чокнутая тетка Эльмира, я дала ей твой мобильный, но ты был недоступен, поэтому она перезвонила и полчаса пудрила мне мозги по поводу этой своей безумной идеи.

Да, вот это уже серьезно. После разговора с моей тетушкой Эльмирой даже у человека с гораздо более крепкими нервами, чем у Галины, может появиться желание выговориться. Боюсь, что пяти минут сегодня ей может не хватить. Но я уже разделся, и главное, что мня сейчас беспокоило, так это, чтобы Галина не обратила внимания на то, что после такого жаркого дня я почему-то не настолько взмылен, как хотел казаться.

- Можно, я пойду помоюсь? - с видом невинного агнца спросил я. - Я так устал.

Все-таки моя жена - святая, ей Богу, женщина. Стоит только показать, что ее избраннику, отцу ее ребенка, тяжело, у нее сразу встречаются такой вселенский материнский инстинкт, что куда там матери Терезе!

- Конечно, милый, - мгновенно сменила гнев на милость она. Еще секунду назад это была разъяренная пума, а сейчас, спрятав когти, пума превратилась в пушистую домашнюю кошку. - Будешь ужинать?

- Естественно, - милостиво согласился я и отправился в ванную.

На ужин, если можно назвать ужином трапезу в первом часу ночи, был мой любимый гуляш с макаронами, а есть хотелось страшно. Я набросился на еду, как изголодавшийся узник концлагеря. Пока я насыщался, Галина сидела рядом, подперев кулаком подбородок, и умильно наблюдала за мной, а время от времени бросал на нее благодарные взгляды, не забывая при этом орудовать вилкой и работать челюстями. Наконец, голод был утолен.

- Спасибо, дорогая, очень вкусно, - поблагодарил я жену, зная, что подобный подхалимаж действует на нее безотказно. - Что опять натворила дщерь наша?

Я хорошо изучил одну особенность манеры общения своей благоверной со мной. Если вечером Галина встречает мня таким канзасским торнадо, как сегодня, это может говорить не только о том, что она раздражена моим поздним возвращением домой и вообще не уверена в правдивости версии о моем пребывании последние несколько часов у компаньона Сереги. Вполне возможно, что она срочно хочет излить на меня какую-то проблему, которая целиком и полностью ею в данный момент владеет, хотя сама она употребляет термин "обсудить". Поэтому в таких случаях я терпеливо играю отведенную мне роль "собеседника", вернее, слушателя, а благодарная супруга отвечает мне тем, что такое неистребимое желание общаться на серьезные темы возникает у нее не чаще пары раз в году. Вот и сейчас, несмотря на позднее время и сменившее чувство голода здоровое желание отойти ко сну, я предпочел первым начать обсуждение. В предположении, что темой дня являются проблемы нашей дочки Юльки, я тоже не ошибся. Галина сразу же с места взяла в карьер.

Сейчас Юльке - шесть. После свадьбы нам в течение почти трех лет никак не удавалось сделать нашу "ячейку общества" полноценной - с точки зрения наличия в ней детей, так что, когда это, наконец, случилось, нашей общей радости не было предела. Юлька появилась на свет долгожданным ребенком. Наверное, неудивительно, что в такой ситуации в воспитательном процессе мы что-то упустили. Хотя, "мы" - это, пожалуй, излишне самокритично. Я целыми днями работал, поднимая это долбанный бизнес, а вот Галинина оценка своих педагогических талантов, по-моему, оказалось сильно завышена. Нет, она не воспитала Юльку избалованной капризой, - наоборот, наша дочь росла ребенком на редкость спокойным и очень, очень развитым. Но в один прекрасный момент мы стали замечать в ее поведении некоторые странности. Ее перестали, в общем-то, так и не начав, интересовать куклы, а во дворе она с удовольствием отнимала у сверстников их мальчишечьи игрушки. "Пацанка!" - метко и емко окрестили ее соседи. А кроме того, она начала молча протестовать против попыток заставить ее делать что-то, чего она делать не хотела, строя исподтишка заставлявшему изощренные пакости. Нас с Галиной это, слава Богу, не касалось, и наши распоряжения, даже самые непопулярные, она выполняла все и неукоснительно. Проблемы начались в детском саду, куда год назад мы ее отдали, и где Юлька сразу же начала изводила воспитательниц и нянечек, как могла.

Не знаю, но мне кажется, что вся система дошкольного воспитания, корнями и восходящая к самым махровым советским временам, во главу угла ставит принцип коллективно-хороводного нивелирования детских личностей. Кто не хочет браться за руки, чтобы образовать круг, или дружно дрыхнуть после обеда, тот белая ворона, и подлежит заклевыванию. Юлька по-детски непосредственно и категорично не хотела выполнять дебильные команды садовских менторов. Воспитательницы, естественно, платили за непослушание строптивой пятилетней девчонке взаимностью, потихоньку ущемляя ее. И тогда в помещениях группы стали происходить всякие странности. Начали исчезать лампочки из светильников, у нянечек пропадали тряпки и раствор хлорной извести из ведер для мойки полов, но особенно страдали нелюбимые Юлькины куклы. Расследование быстро установило злоумышленника. Разумеется, это было Юлия Глебовна Неказуева. Маме Гале было поставлено на вид. Галина провела с дочерью строгий разговор, но все ее доводы и увещевания разбились вдребезги об одну единственную Юлькину фразу. "Мама, они же не любят меня!" - со слезами на глазах воскликнул ребенок. Проработку пришлось закончить. Правда, портить инвентарь, необходимый для воспитательных целей, Юлька после этого перестала, но выяснилось, что она просто перешла к более тонким методам подпольной борьбы с детсадовским тупизмом. На прошлой неделе утром группу не смогли открыть, потому, что замочная скважина оказалась намертво залеплена жвачкой. Кто это сделал, хотя дверь накануне закрывала уходившая, как положено, последней, воспиталка, я догадался сразу. В тот день - редкий случай - забирал ее я. Юлька была последней, потом, уже в машине, она под предлогом того, что "кажется, что-то забыла" минут десять копалась в вещах, а потом заявила, что "жутко хочет писать" и я отпустил ее сбегать в общий туалет. Тогда-то, ясный перец, она и совершила диверсию с дверным замком. Доказательств не было, но подозрения все равно пали на Юльку, тем более, что особо-то она и не отпиралась. Галине стало окончательно ясно, что дочь не просто хулиганит и вредничает, она протестует и гнет линию к тому, чтобы мы просто оказались вынуждены забрать ее из ненавистного сада.

И вот сейчас Галина мне поведала, что сегодня Юлька залепила все той же жвачкой все краны в своей группе, да так глубоко, что всем полдня пришлось ходить мыть в соседние туалеты. Короче говоря, воспитательный процесс был сорван аж в трех группах. Юлька честно и не без гордости призналась в содеянном. Пока Галина в абсолютно растрепанных чувствах ходила взад и вперед по кухне и рассказывала мне о последних дочкиных подвигах, я сидел и тихо умирал со смеху.

- Как ты можешь! - вспылила наконец она. - Надо что-то делать!

- Давай прекратим покупать ей жвачку, - с серьезным видом предложил я, вытирая выступившие слезы.

На Галину страшно было смотреть. Казалось, что она сейчас взорвется от негодования, или как минимум расскажет все, что на самом деле обо мне думает. Ни одна из этих перспектив меня не прельщала. Я понял, что ерничать надо прекращать.

- Ладно, извини, дорогая, - извиняющимся тоном начал я собственно обсуждение проблемы. - Так ты считаешь, что Юльку надо сто пудов переводить из этого сада?

- Ну, конечно, - устало произнесла Галина, опускаясь на стул.

Так бывало всегда. Стоило мне показать, что я принимаю точку зрения Галины, как весь ее наступательный пыл тихо выходил в свисток.

- Ты уже решила, куда? - спросил я.

- Да, открылся новый частный сад в двух шагах от моей школы, очень удобно. Маленькие группы, прекрасные воспитатели, психологи. Может быть, они разберутся с ее проблемами?

Ее лицо выражало крайнюю озабоченность. Она, конечно, все уже решила.

- Да нет у нее никаких проблем, - отмахнулся я. - Абсолютно нормальный ребенок. Но переводить Юльку из этого сада, я согласен, надо. Сколько? задал ключевой вопрос я.

- Триста, - с ужасом подняла на меня глаза Галина.

- Круто! - крякнул я.

"Засранец, на девку, да не на девку даже, а на черт знает кого, две сотни баксов за раз тебе ничего, а на родную кровиночку триста в месяц круто! Заработаешь!" - усовестил меня внутренний голос, и я сдался:

- О'кей, я тоже считаю, что так будет лучше.

Я сам себе нравился в этот момент. Глаза Галины светились счастьем. Единственная на самом деле интересовавшая ее тема была исчерпана, можно было отправляться спать. Я зевнул:

- Что нужно было тетушке Эльмире? - спросил по пути в спальню я.

- Как обычно, - пожала плечами Галина. - Можешь завтра сам позвонить ей и выяснить.

Понятно, - тема моей единственной родной тетки Эльмиры ее, похоже, интересовала в этот момент чуть меньше, чем падение Тунгусского метеорита в начале прошлого столетия. Вполне можно было отправляться спать, но Галина все что-то сидела за столом, задумчиво подпирая подбородок рукой. Господи, какую еще сентенцию он готовится мне выдать? Но все, к счастью, оказалось вполне безобидно:

- Кстати, Глебушка, а ты помнишь Люсю? - не снимая подбородка с руки, и поэтому как-то сквозь зубы спросила жена, задумчиво глядя куда-то мимо меня.

Я уже было совсем расслабился, тем более, что обращалась ко мне "Глебушка" последние годы Галина крайне редко, и только в состоянии очень-очень глубокой благорасположенности ко мне, поэтому чуть было не пропустил скрытой в невинном вопросе каверзы. Я уже открыл было рот, чтобы ляпнуть: "Да, конечно", и только в последнюю микросекунду поймал эти слова за хвост. Дело в том, что с Люсей, лепшей Жанниной подругой, первая из нас двоих познакомилась вообще-то Галина. Случилось это лет шесть или семь назад на отдыхе в Кении. Мы с Жанниным муженьком Романом тогда работали вместе, дела шли, денег было валом, и мы, как-то сговорившись, отправили наших скучающих и канючащих от безделья жен отдыхать в экзотическую африканскую страну. Там они и познакомились с Люсей Зайцевой, которая поехала в дорогущую поездку за счет своей туристической фирмы, раскручивавшей тогда это направление отдыха. Ну, познакомились и познакомились, только Галина сразу почему-то невзлюбила Люсю, а вот с Жанной та сразу сошлась накоротке. Настолько, что на следующий год Люся и Жанна поехали отдыхать туда же вместе. Галина была тогда уже вовсю беременна Юлькой, и ни о каких югах для нее и речи быть не могло, но все равно она смертельно обиделась на Жанну за то, что, мол, она даже не позвонила предложить, как в прошлом году, отдохнуть вместе. А ведь, между прочим, Кению тогда для них с Жанной "нарыла" именно Галина, она же настояла, чтобы ехать именно туда, а не в какую-нибудь Турцию. В общем, с тех пор между Галиной и Жанной пробежала черная кошка в лице Люси, которую моя благоверная с той поры вообще возненавидела. Применительно же к теперешнему моему с женой разговору все это имело то отношение, что формально я с Люсей Зайцевой никогда в жизни не встречался. А поскольку за последний год с небольшим на самом деле я общался с ней сто-пятьсот раз, сопоставить все это в моем расслабленном состоянии за короткое время, отведенное для ответа на вопрос даже в такой вялой по темпу беседе, мне было достаточно непросто.

- Как-к-кую Люсю Зайцеву? - все-таки удалось в результате, деланно заикаясь, выкрутиться мне.

- Ну ту, Кенийскую, - раздражаясь моей несообразительности, недовольно ответила Галина.

- Плохо, говорят, когда не знаешь, да еще и подзабудешь, - назидательно проговорил я, глядя на жену ясным взором. - Я никогда не видел твоей Люси Зайцевой.

- Она такая же моя, как и твоя, - отрезала Галина. - Во-первых, откуда мне знать, что ты не встречался с нею, когда носился, как с писаной торбой, со своей Жанной по делам ее муженька, а, во-вторых, даже если ты ее никогда не встречал, это не мешает тебе помнить о ее существовании, верно? Я ведь именно так спросила? Не надо разговаривать со мной, как с дурой!

Ого! Комнатная комфортная температура резко поднялась до точки кипения. Я счел за благо спустить пар, пока не рвануло:

- Ну конечно, Галь, в этом смысле помню, - прекратил ехидничать я, тем более, что результат был достигнут - в компрометирующих контактах с Люсей Зайцевой ни уличен, ни даже заподозрен я явно не был. - Так что с ней?

- Я уже не помню! - соглашаясь на примирение, смешно вскинула брови Галина, и мы рассмеялись. - Да, так вот. Я сегодня встретила Люсю в метро, вернее, увидела ее издалека. Слушай, она так похудела!

- М-да? - промычал, обозначая интерес к этой вечной Галининой заморочке с похуданием, я. На самом деле я соображал, с какой тележкой Люся могла рассекать сегодня по метро, и что делала в метро моя жена Галина, которая в любую точку, находящуюся внутри круга ее жизнедеятельности, ездила на автобусе, так как подземку не переносила напрочь, страдая легкой формой клаустрофобии. Наконец до меня дошло, что речь шла о супермаркете Метро, который недавно открылся на Ярославке у Северянинского моста. Ну да, от нас - относительно недалеко, но что там было делать Люсе? Она же живет где-то напротив Павелецкого, как-то раз уже давно мы с Жанной ее туда подвозили. Ну да, старый, наполовину отселенный дом-колодец в глубине Татарских переулков. Или нет? А, там живет, или, вернее, жила ее мать разбитая параличом старуха, недавно, вроде, умершая. Правильно, Люся живет на Проспекте Мира рядом с Алексеевской. В самом начале, когда я еще не снял для встреч с Жанной квартиру на Коломенской, мы ведь даже были с нею там, то есть, не просто были, а резвились вовсю, просто я не знал, что это Люсина квартира, а сказала мне об этом Жанна много позже, когда самой Люсе понадобилась для аналогичных целей наша съемная хата, и Жанна просила у меня для подруги ключи от нее. Или это все-таки не ее квартира? Год прошел, я уж и не помню. Да какая разница! Интересна мне эта Люся? Меня Жанна с ней одно время достала, а теперь еще и жена родная!

Тем временем Галина откуда-то извлекла альбом с фотографиями и принялась яростно его листать.

- Вот, посмотри, какая она была! - победоносно воскликнула Галина, тыча мне в нос пыльный альбом.

Я посмотрел. На снимке Галина, Жанна и Люся сидели за столом, закутанные в белые махровые полотенца, видимо, после сауны, так как такие же белые полотенечные тюрбаны были накручены на их головы, а перед каждой стояло по открытой бутылке Хейнекена. Подружки, блин! Да, на самом деле семь лет назад Люся была не просто упитанной, а просто толстенной бамбарой-чуфарой с помидорными щеками и двумя подбородками, гораздо обширнее тоже не самой худой в то время сидящей рядом с ней Галины.

- Как раз в тот день после бани мы взвешивались, - продолжила жена. - Я тогда весила семьдесят пять, Жанка - пятьдесят семь, а Люся - восемьдесят восемь!

- Ну и что? - разыграл равнодушие я, на самом деле поражаясь тому, что Жанна за последние семь лет не поправилась ни на грамм. Не то, что Галина, которая могла фанатично сидеть месяц на какой-нибудь новомодной диете, изнемогая от голода, а потом, сбросив килограмм пять, за неделю наесть все обратно.

- Может, спать, дорогая? - предложил я, и Галина кивнула, со вздохом захлопывая альбом.

Мы улеглись в постель и уже как-то привычно повернулись друг к другу спиной.

- Спокойной ночи, милая, - попрощался с женой я.

- Завтра на дачу? - спросила меня в ответ милая.

- Угу, - утвердительно промычал я, проваливаясь в объятия Морфея.

Пожелала ли мне Галина спокойной ночи, я уже не услышал.

Глава 4. Тетка Эльмира.

Суббота, утро

Как ни рано обычно в день отъезда на любимую дачу встает и начинает хлопотливо собираться Галина, но тетка Эльмира позвонила еще раньше. Еще не было восьми, как сонную тишину субботнего утра разорвало телефонное блеяние. "Черт, надо было выключить проклятого на ночь", - подумал я, в сомнамбулическом состоянии подплетаясь к телефону и снимая трубку.

- Глеб, мальчик, это я, - услышал я бодрое контральто любимой тетушки. - Как хорошо, что ты еще дома.

Тетка явно заблуждалась в отношении моего рабочего графика, очевидно, полагая, что я работаю, как пахарь в поле, с петухов и до упора. Я не стал ее разубеждать.

- Да, тетя Эля, - протирая глаза, поприветствовал я ее в отместку за прерванный сон, - тетка терпеть не могла, когда ее имя сокращали.

- Какие у тебя сегодня планы, нам с тобой в три часа нужно быть на Димитрова, и не называй меня тетей Элей - совершенно слитно и с безаппеляционностью школьного учителя, разговаривающего с неразумными учениками, заявила тетушка.

В этой фразе - вся она.

- Здравствуй, тетя Эльмира, - поправился я. - Вообще-то сегодня суббота, выходной, мы уезжаем на дачу. А какие коврижки раздают сегодня в три на Якиманке, что там надо быть?

- Вы что с Галиной, не общаетесь? - продолжила тетушка. - Я вчера битый час растолковывала ей, что завтра, то есть уже сегодня, ровно в пятнадцать часов нам надо быть на Димитрова (тетка упорно не хотела употреблять новых, в смысле старых названий московских улиц), где находится юридическая фирма, занимающаяся нашими делами, я тебе сто раз говорила об этом, мальчик мой.

Я вспомнил. Да, юридическая фирма. Но что делать там в субботу, оставалось неясным. Все уважающие себя юридические фирмы по субботам отдыхают. Но Галина-то хороша! Получалось, что тетка четко ей объяснила, что мне надо сегодня где-то быть, а хитрюга Галина выманила у меня обещание ехать сегодня на дачу. Черт, баба есть баба!

- Теть Эльмир, а тебе не странно, что в субботу, - начал было пытаться развести тетку я.

- Ничего странного, просто по счастливому стечению обстоятельств в Москве находится представитель швейцарской адвокатской конторы, которая занимается нашим наследством, и он сам настоял на встрече сегодня, потому, что завтра он улетает.

- Постой, что за "наше наследство", - недоуменно спросил я, одновременно навострив как-то уши.

- Я тебе не говорила? - изумилась тетка, но тут же меня простила: - Ну ладно. Если все так, как я планирую, то ты являешься наследником крупного состояния из Америки.

- Прости, насколько крупного? - съязвил я.

- Несколько мильёнов, - совершенно спокойно ответила тетушка.

Тут совершенно необходимо буквально сказать буквально пару слов о моей тетке Эльмире, хотя, несомненно, ее фигура заслуживает куда более подробного описания, чем возможно сделать на страницах этой книги. Возможно даже, что кто-нибудь когда-нибудь вообще напишет про нее отдельную книгу, потому что Эльмира Всеволодовна Чайковская, в девичестве Неказуева, старшая сестра моего покойного бати, царствие ему небесное, безусловно, личность в высшей степени неординарная, а жизнь прожила, мягко сказать, небезынтересную. В 47-м, когда забрали ее отца, моего деда Всеволода Владимировича, она, тогда пятнадцатилетняя девчонка, осталась одна с семилетним братом на руках. Правда, нашлась очень дальняя родня матери, приютили, но и только. Люди рисковали уже тем, что взяли детей репрессированного к себе, а не отдали в детдом, как предлагали представители компетентных во всех вопросах органов. Так что, как говорится, и на том спасибо. Жили родственники тесно и бедно. Вопрос, как прокормить и во что одеть себя и брата, Эльмира была вынуждена решать сама. Маленький Аркаша как раз пошел в первый класс, а она закончила восьмилетку. Эльмира мечтала учиться дальше, и через два года поступать в МГУ на инъяз, потому, что с самого детства мечтала в оригинале прочитать своего любимого Дон Кихота. Но она оставила школу, пошла работать и только в двадцать лет поступила на заочное отделение. Все годы, пока младший брат не окончил школу и не стал зарабатывать сам, Эльмира впахивала сначала на Парижской коммуне, потом на Красном Октябре, а по вечерам штудировала иностранные языки, русскую и зарубежную литературу, а также работы классиков марксизма-ленинизма, без чего о вузовском дипломе в те годы нельзя было и мечтать. Последнее давалось ей тяжелее всего. Потом она шутила, что имя ей дали не со смыслом, а с "антисмыслом".

Дело в том, что ее отец Всеволод Владимирович Неазуев к моменту рождения дочери, был совершенно убежденным марксистом-ленинцем, активным комсомольцем и кандидатом в члены ВКП(б). Поэтому для первенца, а это должен был быть, по его мнению, обязательно сын - наследник, отец придумал имечко не из святцев. Вполне в духе той эпохи коллективизации и индустриализации одной шестнадцатой части планеты он решил назвать сына Элмиром. Первая буква в имени означала - Энгельс, вторая - Ленин, третья, как вы, должно быть, уже догадались, Маркс. Вдобавок еще и мир во всем мире. Ничего себе, конечно, имечко, но все лучше, чем сплошь и рядом рождавшиеся тогда Вилены, Вилоры, Марлены и даже Трактора. Кстати, его супруга - моя бабка Екатерина, видимо, не была такой фанатичной комсомолкой и сына хотела назвать каким-нибудь более человеческим именем - ну, хотя бы Аркадием, в честь суперпопулярного тогда Аркадия Гайдара, но деду удалось жену убедить. Да вот незадача, родилась дочь. Бабка моя, должно быть, облегченно вздохнула, но идея настолько крепко сидела в голове молодого большевика, что отказаться от нее он не мог. Любые паллиативы назвать дочь в честь Розы Люксембург или Надежды Крупской были отвергнуты. Добавив в середине имени мягкий знак для благозвучности, родитель обозвал-таки дочь в соответствии со своими идеалами. Так девочка стала Эльмирой.

Антисмысл же, заключенный в имени, состоял в том, что после ареста и расстрела отца вера девочки в светлые идеалы коммунизма сильно пошатнулась. Правда, несмотря на это, она с блеском сдала выпускные экзамены, в том числе и по истории партии. К моменту окончания МГУ ей было двадцать пять. Уже несколько лет, как не было в живых отца всех народов. Свободное владение испанским и английским вдобавок к университетскому диплому и снятие всяких ограничений из-за страшного раньше клейма "член семьи врага народа" в итоге привело Эльмиру Неказуеву в штат переводчиков Министерства иностранных дел. Перед девушкой открывались широкие перспективы.

Они и наступили. После прихода к власти на Кубе прокоммунистически настроенных бородачей, Эльмира в составе многочисленного контингента советских специалистов оказалась на Острове Свободы. Несмотря на молодость, она быстро стала одной из главных переводчиц в частом общении нашего представителя, а потом и посла, с верхушкой кастровского руководства. Говорят, второй человек после Фиделя - Рауль Кастро, признавал только ее перевод. Скоро ее повысили, она стала главным нашим представителем по культурным связям с Кубой. Все очень напоминало начало блестящей карьеры. Надо было только вступить в партию.

Но все дело в том, что после разоблачения на ХХ съезде "культа личности" и, особенно, после "Одного дня Ивана Денисовича" и других публикаций эпохи оттепели, в специфической атмосфере кубинского представления о пути развития принципов коммунизма, Эльмира постепенно стала, ну, не диссиденткой, конечно, но сильно сомневающейся в правильности того, что происходило, да и продолжало происходить на ее родине. Заявление в партию, как ей совершено конкретно предлагали, она не писала. Боле того, она имела неосторожность что-то сказать по поводу этих своих мыслей в тесном кругу кубинских товарищей. Но стук раздался незамедлительно. Ее вызвали в Москву, и обратно она уже не поехала. Все кончилось. Ее уволили из МИДа, и долгое время она вообще не могла найти работу. Наконец, ей разрешили преподавать. Тридцатилетняя Эльмира стала школьной учительницей, тихо проживая в крохотной однокомнатной квартирке на тогдашней черемушкинской окраине Москвы.

В середине шестидесятых она познакомилась с Павлом Чайковским. Был он нигде не работавшим музыкантом, повернутым на сочинительстве какой-то странной музыки. Сам он называл себя "непризнанным талантом и, по совместительству, потомком Петра Ильича". Насчет первого все было точно, насчет таланта - вряд ли, последнее же было вообще ниже всякой критики. Однако вопросом поиска доказательств родства с великим предком Павел заразил жену конкретно. Прожили они вместе недолго. То ли на почве непризнанности, то ли домашнего неуюта композитор запил, быстро спился вовсе и умер. В наследство от него у тетки Эльмиры остались контакты с андеграудной московской музыкально-литературной богемой, и страсть к поиску исторических корней. Не только покойного мужа, так как то, что никакого отношения к числу потомков Петра Ильича он не имеет, выяснилось довольно быстро. Тетка озадачилась вопросом своей собственной и, соответственно, моего отца Аркадия Всеволодовича, генеалогии. На каком, собственно, основании? Что найти в истории предшествующих поколений рассчитывала дочь репрессированного советского ученого, в юности фанатичного комсомольца, а в детстве беспризорника и детдомовца? А вот что.

Всеволод Владимирович Неказуев, мой дед, к концу войны, несмотря на совсем еще молодые года - было ему тогда чуть за тридцать, был видным уже ученым - химиком, доцентом кафедры. Соответственно, жил он с детьми - бабка моя умерла при родах младшего, моего отца - в хорошей квартире, имел паек и прочие привилегии. От фронта его защищала бронь, тетка рассказывала, что отец воевать даже вроде рвался, да не пустили, сказали, что он нужнее родине и партии в тылу. Сейчас уже никто не расскажет, почему уже после Победы личность деда привлекла внимание органов. Член партии, на отличном счету, за границей никогда не был. Однако случилось. Деда отстранили от закрытых разработок, приказали тему диссертации просто передать другому, вызывали на Лубянку, где задавали мутные какие-то, расплывчатые вопросы. Никакой конкретики, никаких обвинений. Потом вроде оставили в покое. А в апреле 47-го арестовали.

Тетка Эльмира рассказывала, что дед чувствовал, как сгущаются над ним тучи, и арест предвидел. Так и случилось. Пришли скорее ранним утром, чем поздней ночью, перевернули все вверх дном и увели. Потом была только бумажка на бланке НКВД, что приговорен к двадцати пяти годам без права переписки. Это значило - расстрелян. Но перед тем, меньше, чем за месяц до ареста, Всеволод Неказуев разбудил спящую крепким сном пятнадцатилетнюю дочь и привел на кухню. На кухонном столе все было как всегда, только почему-то на расстеленной чистой белой тряпке стоял флакон с черной тушью, а рядом с ним лежала кисточка, почему-то скальпель и несколько простых иголок для шитья. Отец усадил Эльмиру на табурет, налил ей крепкого чая, и рассказал следующую историю.

Зимой 1918-19 годов Севе Неказуеву было примерно года четыре с хвостиком, или пять без. Почему так примерно? Да потому, что метрику ему выправляли не при рождении, как положено, а гораздо позже, в 21-м году, когда он уже попал в один из киевских детдомов. А в детдом он попал из приемника-распределителя, а туда в свою очередь, прямиком из легавки. А в легавке, то есть в милиции, он оказался потому, что сотрудники милиции и ОГПУ провели полномасштабную комплексную зачистку, как теперь принято говорить, а по-тогдашнему, шмон и облаву, по всем злачным подвалам города Киева. В результате было задержано огромное количество беспризорной шантрапы. Накрыли и шайку Хромого, в которой не последнюю роль по части стырить и стибрить играл босяк по кличке Севка-Черт. Из легавки вместе с еще десятком таких же грязных оборвышей его дальше отправили в приемник-распределитель, где вымыли, остригли наголо, провели дезинфекцию и повели записываться. Поскольку в бумагах, пришедших из милиции, было написано, что откликается, мол, на прозвище Севка-Черт, вопросов с именем новенького не возникло. Записали - Всеволод. Возраст определили на глаз, потому, что этого не знал, как правило, ни один из бывших беспризорников. Пацан был рослый и развитый, - написали - восемь лет. А вот на вопрос, как фамилия, только мотал толовой и бормотал: "Не скажу, не скажу". Говорил он тихо, а двух передних зубов у него не было, видно, выбили в драке, и получалось что-то вроде "Неказу". Неказу, так неказу. Так Неказуевым и записали. Отчество - Владимирович, в честь В.И.Ленина, организатора революции и "отца" всех беспризорников. О происхождении татуировки в виде странной птицы у него на спине мальчик тоже ничего не знал, по крайней мере, не говорил. Ну, а потом случилось так, что Сева потянулся к знаниям, школу закончил отлично, и был по комсомольской путевке отправлен учиться дальше, в университет. Там встретил и полюбил студентку Катю Скоробогатову, мою бабку. Дед был парнем видным, чернявым и очень красивым. Катя тоже полюбила его, и они поженились, еще будучи студентами. Скоро родилась Эльмира и Катя учебу бросила. А вот Всеволод закончил химфак киевского университета с отличием, и пошел в науку.

Но только никогда мальчик, а потом уже и не мальчик Сева Неказуев не забывал, что до того, как попасть в шайку Хромого, он просил милостыню с нищими на порогах церквей какого-то другого южного украинского города. Раз в неделю с паперти, где, побираясь, днями просиживал с другими нищими малыш, его забирал одноногий дядечка и долго вез на телеге куда-то. Мальчик всю дорогу спал, а когда просыпался, они были уже в какой-то деревне. Там в тесной хате, крытой соломой, на кровати лежала девушка или молодая женщина, очень бледная, но от этого не менее красивая. Что-то подсказывало мальчику, что это - его сестра. Сестра в основном была без сознания, наверное, сильно болела. Но как-то раз она пришла в себя, обняла мальчика руками, в которых совсем не было силы, и прошептала обметанными губами, чтобы если она умрет, никому чтоб он не говорил своей фамилии - тут она совсем неслышно назвала фамилию, - и чтоб помнил о соколе. И опять потеряла сознание. О соколе, вернее, о том, что сокол значит что-то важное, мальчик с тех пор помнил, а вот фамилию забыл. Да и не расслышал он тогда фамилию-то, слаба слишком была та девушка, что почему-то запомнилась ему старшей сестрой. Но наказ никому не говорить забытую фамилию тоже помнил крепко - так и не сказал. А на следующий день тот же дядечка, который вроде как был хозяином этой хаты, рано-рано утром опять посадил его в телегу, отвез в город и сдал тем же нищим на паперти. А потом на нищих налетела улюлюкающая шпана, избила, отняла деньги и зачем-то прихватила с собой мальчонку. Так Сева Неказуев попал в беспризорники.

Тут отец замолчал, куря неизвестно уже какую по счету папиросу. Эльмира слушала отца, не перебивая.. Она понимала, что отец говорит ей что-то ужасно важное для него и боялась даже дышать. Но, воспользовавшись паузой, спросила:

- Папа, а о каком соколе говорила та женщина?

Отец посмотрел на нее, затушил сигарету, и молча стянул через голову рубашку. Он повернулся к дочери спиной, и Эльмира увидела у него между лопаток, прямо посередине спину, расплывчатую и смазанную татуировку, в которой с трудом, но можно было угадать птицу, - да, наверное, сокола, держащего в вытянутой вперед лапе пучок стрел.

- У этой женщины на спине была такая же. - сказал отец, снова натягивая рубашку. - Я видел, она показала мне тогда.

Отец опять надолго замолчал. А потом рассказал, что его, скорее всего, скоро арестуют. Он сказал, что если это произойдет, она и Аркашка должны верить, что он никакой не враг народа. Девочка верила, но ей хотелось плакать. Еще отец казал, что может быть когда-нибудь, когда Эльмира вырастет, ей удастся найти эту женщину и узнать у нее, какая их, Неказуевых, настоящая фамилия и, вообще, кто они. Правда, сказал отец, в нашей стране это неважно и, может быть, даже опасно. "Но, может быть, что-то изменится", - добавил с надеждой он. А еще он хотел бы, чтобы у дочери на спине была бы такая же татуировка, как у него. Иначе как Эльмира докажет, что она родственница той женщины, даже если найдет ее? Девочке было страшно, но она согласилась. Отец хотел, чтобы дочь выпила для обезболивания полстакана водки, но девочка не смогла. Так и пришлось рисовать по живому. Он накалывал на спине девочки кожу по абрису рисунка иголкой, потом прорезал между проколами скальпелем. Потом мягкой кистью закрашивал разрезы тушью. Чтобы кровь не вымыла краску из ранок, красил кистью снова и снова и опять надрезал. Вся большая тряпка была красной от крови и черной от туши. Было очень больно, все лицо Эльмиры было залито слезами, но она не проронила ни звука. Отец закончил только под утро. Татуировка, сделанная неопытной рукой, получилась так себе, но на оригинал была похожа. А через месяц отца взяли.

Долгие годы этот разговор с отцом, эта ночь боли лежала где-то очень глубоко в тайниках сознания Эльмиры Неказуевой. Только в начале семидесятых она в практической плоскости вспомнила его, и то потому, что занялась копанием в первоисточниках в поисках линии родства покойного мужа с великим композитором. Поскольку она очень быстро абсолютно установила, что муж был отпрыском совершенно другой ветви довольно старого рода Чайковских, нежели его великий однофамилец, ей, чтобы не бросать понравившееся занятие, пришлось плавно перейти к раскопкам истории со своим собственным родством. Весь день она вдалбливала в голову непослушных учеников английские неправильные глаголы и испанские падежи, а после работы летела в библиотеки и, если повезет, в немногочисленные открытые архивы и сидела там до ночи. Три года упорных поисков были вознаграждены. Тетка Эльмира практически точно установила, что сокол, держащий стрелы - это часть родового герба одной из ветвей князей Нарышкиных. Последний в этой ветви князь Нарышкин - Георгий, умер при невыясненных обстоятельствах в своем имении в Воронежской губернии в 1918 году. У князя была, судя по документам, то ли племянница, то ли свояченица по имени Ольга, судьбу которой проследить не удалось. Вполне возможно, что это и была та самая молодая женщина, про которую рассказывал ей отец? Но кто тогда сам он, ее отец? У князя Нарышкина официальных детей и наследников не было, и даже женат он не был. Правда, один раз встретилось невнятное упоминание в письме одного поместного дворянина из тех же краев, что, дескать, сосед его, старый князь Нарышкин, совсем умом тронулся, взял, да и женился на старости лет на цыганке, и вроде как она, цыганка эта, от него, старика, понесла. Письмо датировалось осенью 1913 года. Стало быть, рожать цыганке этой было в году 1914-м, возможно, летом, как раз к началу Первой Мировой. С возрастом Всеволода Неказуева плюс - минус год с поправкой на отсутствие метрик сходится. Стало быть, Нарышкины мы?

К этому моменту тетка Эльмира по своим взглядам давно уже была убежденной антисоветчицей. Андеграундный кружок, куда ввел ее в свое время покойный супруг, стал по сути клубом московских диссидентов. И тут начались репрессии. Кого-то выслали, а кого и посадили. Тетка Эльмира опять попала в поле зрения органов. Ее вызвали в КГБ и сказали, что с такими элементами, как моя тетушка, разговор может быть коротким. Напомнили, как десять лет назад она маялась по Москве в поисках работы. Спросили, хочет ли она еще такой жизни? Тетка не хотела. Она испугалась, бросила все поиски и затаилась, кроме всего боясь на самом деле навредить еще и военной карьере брата, моего отца.

Но грянула перестройка, потом почил в бозе союз нерушимый, казалось, не при делах стал всесильный Комитет, и тетушка отмерла. К тому же искать и находить свои дворянские и купеческие корни стало модно Отец к тому времени уже год, как погиб в автомобильной катастрофе. Тогда в первый раз тетка Эльмира обратила свои генеалогические надежды на меня, и подробно рассказала мне историю с самого начала. Мне сама по себе идея, что я наследник знатного рода, показалась в высшей степени невероятной, но в соответствии с веяниями эпохи, аллергии и отторжения не вызвала. Но когда я вполне серьезно пересказал тетушкину информацию Галине, ее сарказму не было предела. Мы разве что не поругались. С тех пор наше с теткой "дворянство" стало для Галины темой нескончаемых шуточек и насмешечек. Это еще больше сблизило меня с тетушкой на почве ее изысканий.

И вот сейчас - не знаю, что именно - то ли ее убежденный тон, то ли это старомодное "мильёнов", но все это вместе произвело на меня настолько сильное впечатление, что я твердо пообещал, что поеду. А чтобы сжечь за собою мосты, сам предложил заехать за теткой в четверть третьего в ее Зюзино, чтобы дальше двигаться в юридическую фирму вместе. Тетушка Эльмира любезно распрощалась со мной, видимо, вполне довольная племянником. Черт, даже если это наследство оказалось бы несколькими миллионами рублей, это было бы ой как неплохо. Кажется, смысл поехать был.

Но теперь появилась другая проблема, и в течение последних слов нашего с теткой разговора эта проблема в лице моей жены Галины стояла в дверях, и смотрела на меня взглядом, не предвещавшем ничего доброго.

- Я так понимаю, мы никуда не едем? - точно так же, как и вчера вечером, с места в карьер понесла моя супруга. Ни с добрым утром, дорогой, ни как спалось тебе, милый.

- Послушай, Гал, но ведь тетка, похоже, что-то там нарыла серьезное, с извиняющейся физиономией начал я попытку укротить зверя, пока он еще не взбесился. - Если хоть десять процентов того, что она говорит, правда, то мы станем богатыми людьми!

Для вящей убедительности я развел в стороны руки и растянул рот в улыбке. Черт, зубы бы хоть почистить. Но Галина - не руки, ее так легко не разведешь.

- Ни одного, ни одного процента нет в бреднях твоей ополоумевшей тетки! - взревела моя благоверная.

Сцена, последовавшая за этим, была тягостной. Собственно, это был один большой, коронный, бенефисный, я бы сказал, монолог Галины Алексеевны Неказуевой, в девичестве Мироновой. Вчерашняя пятиминутка казалась легким вступлением к собственно основному произведению. В течение примерно сорока минут Галина металась по квартире и рассказывала, что она думает обо мне, о тетке Эльмире, о нашем, как она выразилась, "с понтом" дворянстве, о теткиных поисках и о нашем наследстве. Она так и сказала: "вашем наследстве". Я заикнулся было, что по праву моей жены она имеет право на половину этого наследства, но только еще больше распалил ее. По ходу повествования досталось и моим товарищам и компаньонам, и их женам, и моим друзьям детства. Такого полного, всеобъемлющего анализа всего отрицательного и мерзкого, что сосредоточено во мне самом, в моих родственниках и вообще во всем моем окружении, я никогда еще не слышал. В коротких перерывах в своем выступлении Галина подняла хнычущую Юльку, умыла ее и умылась сама, приготовила завтрак - только себе и ей - они поели, жена одела дочку и оделась сама. Она явно собиралась ехать с Юлькой и немалым количеством шмоток и провизии не дачу без меня своим ходом! Моя робкая попытка предложить отвезти их на машине, а потом вернуться в Москву на встречу была подвергнута мгновенной и яростной обструкции:

- Ха, ты не успеешь! - голосом артистки Ханаевой из фильма "Отпуск по семейным обстоятельствам" произнесла Галина. - Ты ведь обещал быть у нее в Зюзине в пятнадцать минут третьего!

Галина права. Как не спеши, а по субботним утренним "дачным" пробкам до нашего товарищества минимум два с половиной часа ходу - не успеть никак.

- Может, хоть до электрички подвезешь, а то мы опаздываем? - с неподражаемым сарказмом глядя на меня, уныло сидевшего на стуле, неожиданно промолвила Галина.

Я вскочил, как ошпаренный. Ну что, трудно было сказать десять минут назад?

До платформы Лианозово долетели за пятнадцать минут. По дороге Галина не проронила ни слова.

- Когда за вами приезжать, завтра к вечеру? - кротко спросил я.

- Наверное, нет. Не знаю. Я позвоню, - буркнула в ответ Галина.

Я смотрел, как они поднимаются по ступенькам платформы. Юлька потешно задирала ножки и подпрыгивала при каждом шаге. Уже наверху ребенок обернулся и помахал мне рукой. Галина даже не повернула голову в мою сторону. Неудивительно, что домой я вернулся в просто препохабнейшем настроении и, так и не почистив зубы, улегся досыпать. Как ни странно, я почти сразу же уснул, мне даже приснился сон.

Кругом была природа, что-то вроде большой зеленой поляны на опушке дубового леса. Почему дубового, был непонятно, потому что дубов как таковых в лесу не наблюдалось. Странно, дубов нет, но опушка леса именно дубового. Такой сон. Но самое интересное происходило на поляне. Поляна была зеленой травой, но не такой, как в природе - разной, короткой, длинной, цветочки там, лютики, а короткой, очень ровной и жесткой, как на поле для гольфа. Хм, можно подумать, что я хоть раз бывал на поле для гольфа! И вот на этой самой траве разворачивалось престранное действо, представлявшее из себя здоровый хоровод из, наверное, нескольких десятков девиц. Хоровод был такой исконно русский, как во времена Снегурочки, Леля и бога Ярилы. Это было очевидно, потому что девицы в такт движению своего круга напевали что-то вроде половецких плясок из оперы Князь Игорь, - в общем, музычка вполне соответствовала. Волосы у девиц были распущены, а на головах красовались венки из цветов полевых с превалированием желтых одуванчиков. Девицы то шли ровным шагом, то начинали приплясывать с коленцами, как танцоры на полотне Шагала. Сходство с картиной усиливало то, что ничего, кроме венков, на девицах не было. То есть, они были совершенно голые! Вот это да! Черт, а где же я? Меня во сне как бы не было, то есть вроде бы я был, и мог за всем этим обнаженным великолепием сколько душе угодно наблюдать, но меня никто из девиц не видел, как будто я был накрыт шапкой-невидимкой. А девки-то все были как на подбор - все стройные, сисястые и ногастые. Я загляделся прям на их развесистые прелести, но тут начал различать, что это - не просто девки, а все знакомые мне лица! Батюшки святы! Вон высокая красавица - это Жанна, а рядом с ней - Галина, то есть лицом явно она, а вот длиннющей фигурой и голенастостью - прямо модель! А это кто - спиной ко мне? Гладкие волнистые светлые волосы до лопаток, красивые округлые бедра. Девица, как почувствовав мой взгляд, оглянулась. Это была Талия. Не знаю, увидела ли она меня, невидимого, но именно в ту секунду, когда я увидел Талию, совершенно точно увидела меня Галина. Увидела, бросила вниз руки, разорвав хоровод, который сразу же остановился. Музыка смолкла. А Галина всплеснула вдруг руками, и запричитала громко-громко и как-то очень по-деревенски, тыча пальцем в Талию: "Глебушка, да что же ты на кого позарился-то? Да что ж, тебе настоящих баб да девок не хватает? Да как же я теперь людям в глаза смотреть-то буду?" Я не выдержал прямоты поставленных передо мною вопросов и проснулся. Часы показывали час дня. Раздумывать о странном сне времени не было, надо было ехать к тетке.

Суббота, вторая половина дня

К шестнадцатиэтажному дому в муниципальном районе Зюзино, где после сноса ее хрущобы получила очень приличную однокомнатную квартиру тетка Эльмира, я подъехал в два десять и сразу увидел монументальную тетушкину фигуру, стоящую у подъезда, и уже высматривающую меня, приложив руку козырьком ко лбу. Со своим гренадерским ростом, стоя на широко расставленных ногах, она напоминала сейчас Родосского колосса, освещавшего в древности кораблям вход в бухту Всеволодии. Одета она была в какой-то немыслимый кремовый балахон, на плечах у нее была белая шаль из плотной не по сезону ткани, а на голове - розовая широкополая шляпа от солнца. На сгибе локтя у нее болтался белый лаковый ридикюль, а в другой руке она крепко сжимала старомодный остроконечный зонт.

- Глеб, мальчик мой! - увидев меня, закричала тетушка на весь двор. - Я заждалась совсем. Мы не опоздаем?

Я уверил тетушку, что времени у нас просто валом, помог ей, шляпе и зонту не без труда разместиться на тесном заднем сиденье моей "десятки" (на переднем пассажирском месте тетка не ездила, как не делала многого, из принципа), и мы отправились.

По дороге тетка вкратце рассказала мне основные вводные. Оказалось, что ехали мы в контору с несколько странным на мой взгляд названием "Московский Законник". Я не стал растолковывать тетушке, что слово "законник", кроме своего основного значения - "блюститель закона", на блатной фене означает еще и "вор в законе" и вообще любой, живущий "по понятиям". Но самому мне название юридической фирмы как-то резануло слух. Там нас ждал директор фирмы некто господин Шуляев, с которым тетка Эльмира лично хорошо знакома, правда, общались они только по телефону. "Шуляев, Шуляев,- наморщил, вспоминая, лоб я. - Нет, наверное, не знаю". Уже около года тетка вела телефонные переговоры с "Московским Законником", который по поручению швейцарской адвокатской конторы "Бернштейн и Сын" разыскивал на территории России наследников некоего князя Нарышкина. Тетка даже передавала "Московскому Законнику" большое количество ксерокопий документов для подробного изучения темы вопроса. Больше точно тетушка ничего не знала кроме того, что вчера уже под вечер ей позвонил сам господин Шуляев и попросил быть ее вместе со мной сегодня в три у них в конторе, потому, что, как он сказал, "вопрос решен" и что дело осталось только за тем, чтобы во всем убедился сам господин Бернштейн, который по счастливой случайности как раз сейчас находится в Москве. "Все остальное ты сможешь увидеть сам", - сказала в заключение тетка и замолчала. Как раз мы и приехали. Я приткнул машину у обочины, причем с трудом нашел место между десятком Мерседесов и БМВ, припаркованными у дома с номером 12/5.

Он-то нам и был нужен. Это оказался трехэтажный особняк стандартных для центра Москвы бело-желтых цветов, судя по архитектуре - постройки старинной. Однако видно было, что совсем недавно весь дом подвергся капитальному и весьма дорогому ремонту. Фасадная стена здания по обе стороны от темно-коричневой резной входной двери была вся улеплена блестящими желтыми табличками - вывесками с названиями фирм, располагавшихся в стенах этого особняка. На самой большой из этих табличек было выгравировано: "Российский региональный союз адвокатов. Адвокатская контора "Московский Законник". Да, арендовать площади в таком особняке могли позволить себе только о-очень солидные конторы. Мои опасения, вызванные неблагозвучным названием фирмы, улетучились, и я нажал кнопку переговорного устройства на входной двери. Домофон мелодично блямкнул, и тотчас же прожужжала и уставилась на нас черным блестящим, как маслина, глазом, миниатюрная камера вверху под козырьком. "Простите, вы к кому?" - раздался из динамика вежливый металлический голос. "Мы в фирму "Московский Законник", к господину Шуляеву", - ответила, прижавшись губами чуть не к самой решетке домофона, тетка Эльмира. "Проходите", - через секунду произнес тот же робо-голос. . Щелкнул электрический замок, и дверь приоткрылась. Я взялся за большую удобную латунную ручку с намерением галантно распахнуть дверь перед теткой, но обычное с виду деревянное дверное полотно на поверку оказалось толстенным и тяжеленным, так что открыть его мне стоило немалого труда. Похоже, дверь была не просто стальная, а бронированная, - к вопросам безопасности в особняке явно относились весьма серьезно. Сразу за дверью оказался просторный прохладный вестибюль, пол и стены которого были облицованы красивым бело-розовым мрамором. В глубине вестибюля начиналась ведущая на верхние этажи широкая мраморная же лестница, по обе стороны от которой стояли высокие кованые антикварного вида торшеры с завитушками. К лестнице вела, и дальше змеилась по ступеням старомодная бордовая ковровая дорожка. Все выглядело богато и в высшей степени респектабельно. Пока я глазел по сторонам, тетка Эльмира деловым шагом направилась вперед. Навстречу ей из-за деревянной конторки у входа на лестницу поднялся рослый детина, одетый по стандартной охранной манере - черный костюм и белоснежная сорочка и с черным же галстуком - селедкой. "Вы к кому?" - трубообразным басом, похожим на сигнал локомотива, угрожающе прогудел цербер. Тетка, как минуту назад перед дверью, по второму разу рассказала монстроидальному охраннику, к кому мы, но на этот раз пришлось еще и представиться. Охранник долго шелестел какими-то списками, пока, наконец, не пропустил нас, рукой, визуально тяжелой, как шлагбаум, указав на путь вверх по лестнице. Мы поднялись на второй этаж, и без труда нашли дверь с такой же, как внизу, табличкой "Московский Законник".

Адвокатская контора занимала половину этажа. "Ай-яй-яй, сколько зелени слюнят адвокаты хозяевам здания ежемесячно!" - позавидовал я. Новенький, с иголочки, евроремонт, все обставлено стильной итальянской офисной мебелью. Круто, черт побери! И почему батя отдал меня в МВТУ, а не на юридический? А тем временем, как давеча внизу, навстречу нам поднялась на этот раз уже потрясающая брюнетка-секретарша с ногами длиною в жизнь. "Господа Неказуевы? - с обворожительной улыбкой обратилась к нам офис-дива. Присаживайтесь, я сейчас доложу Вадиму Львовичу". И она с грацией участницы гран-дефиле прошествовала, бесшумно ступая высокими шпильками по мягкому ковролину, к одной из трех дверей, выходивших в приемную, табличка на которой гласила: "Адвокат Шуляев Вадим Львович".

- Он здесь главный, - шепнула мне тетка Эльмира, усаживаясь на одно из двух свободных кожаных кресел, видимо, специально предназначенных для ожидания клиентами аудиенции у господ адвокатов.

Секретарша скрылась за дверью и, не пробыв там и десяти секунд, вышла и, сопроводив слова: "Прошу вас!" приветливым жестом, пригласила нас вовнутрь. Мы вошли в кабинет.

Он оказался не таким большим, как я его себе представлял, но все же достаточно просторным для очень большой Т-образного стола для переговоров, пары книжных шкафов, заполненных цветными корешками многочисленных фолиантов, и прочей мелочи в виде гигантского телевизора Сони и напольных часов в мой рост высотой. За столом сидели три человека. Вернее, один упитанный и очень белолицый, лет сорока с небольшим, с маленькими глазками и прилизанными остатками волос вокруг огромной лысины, сидел за столом на председательском кресле с высокой спинкой. Видимо, это и был хозяин кабинета адвокат Шуляев. Одет он был в белоснежную сорочку с дорогущим даже на вид галстуком с золотой заколкой. Второй - старый и высохший, своей худобой и жилеткой в мелкую полоску под сюртучного вида пиджаком страшно напоминал дядю Сэма с карикатур Бориса Ефимова или Кукрыниксов семидесятилетней давности. Он сидел рядом со столом на стуле, к которому сбоку была прислонена трость с золоченым набалдашником,. Так, должно быть, это господин Бернштейн из Швейцарии. Третий - моих лет чернявый смуглый живчик крепкого сложения с Челентановскими ужимками подвижного лица, немного не по сезону одетый в толстый твидовый пиджак, сидел на столе, облюбовав для своего седалища край толстой деревянной столешницы. Интересно, а это что за тип? Всех их троих, таких разных, объединяло одно, - они внимательно смотрели на нас с теткой Эльмирой. Мы остановились у входа, как в храме. Висела пауза, только чуть слышно шумели кондиционеры под потолком, да тикали часы. Наконец, пухлый председатель, слегка привстав в своем кресле, соблаговолил к нам обратиться:

- Прошу вас, господа, - сказал он, жестом приглашая нас садиться на стулья, стоявшие к этой тройке лицом, как будто для экзаменующихся перед авторитетной комиссией. - Итак, это у нас господа Неказуевы, Эльвира Всеволодовна и Глеб м-м... Аркадьевич?

Голос у него был высокий и с какими-то ларингитными привизгами. Хотя эти слова он произнес, обращаясь с легким полупоклоном к мумифицированному дяде Сэму, тетка Эльмира приняла их на наш счет, и активно закивала, начала поправлять, что только она, дескать, Эльмира, а не Эльвира, и по мужу Чайковская, а не Неказуева, но ее никто не слушал. "Что за черт, ни здрасьте тебе, ни добрый день!" - моментально начал заводиться про себя я, раздражаясь на барство хозяев кабинета и на теткину бестолковость, однако решил до поры сдерживаться, и послушно уселся рядом с теткой. Дядя Сэм как бы в ответ на слова пухлого слегка наклонил голову, и в выцветших стариковских глазах его мелькнул живой интерес. Пухлый продолжил, обращаясь все так же к мумифицированному:

- Мы тщательно изучили все бумаги господ Неказуевых, и сделали вывод, что они имеют все основания претендовать на родство с миссис Ольгой и, соответственно, на ее наследство. Мы хотели только, если вы помните, сличить ксерокопии представленных нам ранее документов с оригиналами, которые должна была принести Эльмира Всеволодовна, и, главное, убедиться в наличии знака.

Слово "знак" он произнес с пиететным благоговением в голосе. Бернштейн опять кивнул. Интересно, мумия только понимает по-русски, или и говорить может тоже?

- Да, я привезла все бумаги, - важно начала тетка Эльмира, но Шуляев беспардонно перебил ее:

- Лорик, возьми бумаги, пусть в техническом их сейчас же посмотрят.

Живчик в пиджаке, которого Шуляев назвал чудным именем Лорик, перестал сверлить нас глазами, оторвал задницу от стола и подошел к нам. Тетка суетливо закопалась в ридикюле, извлекла оттуда пачку бумаг, по-стариковски упакованных в пожелтевший полиэтилен, и протянула их ему. Лорик взял бумаги и вышел. У него была крепкая шея, треугольный торс, а двигался он легко и бесшумно, как кошка, - все это выдавало в нем недюжинную тренированность.

- Вот только процедура, так сказать, осмотра знака, - продолжил, несколько запнувшись, Шуляев, - представляется мне не совсем проработанной.

И тут во всей своей красе выступила тетка Эльмира:

- Вам нужно увидеть татуировку? Никаких проблем!

С этими словами она встала со стула, вышла на середину комнаты, повернулась к сидевшим в партере спиной и артистически широким жестом сдернула с плеч свою белую шаль. Ткань, подобно мулете в руке опытного тореро, нарисовала в воздухе замысловатый вензель, и упала на пол, а тетка застыла в картинной позе, обхватив себя руками за плечи. Ее бежевый балахон, спереди закрытый под горло, сзади, оказывается, имел вырез чуть не до талии. В этом наряде, в своей широкополой шляпе тетка выглядела сейчас, как Грета Гарбо или Марлен Дитрих в свои лучшие годы. Даже я был зачарован, на господина же Бернштейна теткин полустриптиз произвел, видимо, совершенно убойное впечатление. Он даже привстал со своего стула, опершись на свою трость, а дальше по инерции и вовсе поднялся и, легкий, как сухой лист, влекомый ветром, засеменил к неподвижной, как античная статуя, тетке. Однако во время этого короткого путешествия он успел извлечь из кармана своего старомодного полупиджака - полусюртука какую-то бумагу. Я наблюдал за этой сценой, так сказать, не из зрительного зала, а из-за кулис, и поэтому видел только, как, достигнув статуи тетушки, швейцарский дядя Сэм принялся сличать что-то, нарисованное на его бумаге, с достославной наколкой на тетушкиной спине, да так внимательно, что зрачки его глаз метались туда-сюда с немыслимой скоростью. Через минуту, видимо, полностью удовлетворенный результатами своих исследований, он неожиданно вскричал старческим фальцетом на хорошем русском: "Совпадает по всем пунктам!", и победно вскинул вверх руку с зажатой в пальцах бумагой. А потом началось совсем уж невообразимое. Бернштейн не без труда наклонился до пола, поднял теткину шаль и водрузил ее обратно ей на плечи, причем для этого ему пришлось подниматься на цыпочки. Затем он галантно поцеловал тетушке пальцы и, поддерживая ее за эти пальцы, как в старомодном менуэте, сопроводил на место, усадив опять на стул рядом со мной. Неузнаваемо изменился и пухлый Шуляев. Лунообразное лицо его вместо давешнего безразличия лучилось теперь такой любезностью и дружелюбием, что в этих солнечных волнах можно было просто захлебнуться. Все это время я сидел молча, в этой интермедии чувствуя себя статистом, но уже начиная понимать, что, кажется, в моей жизни начинает происходить что-то архиважное. А тетка Эльмира была невозмутима, и только улыбка легкого торжества витала на ее губах.

Бернштейн же, прекратив приплясывать по кабинету в шаманском танце, вернулся, наконец, на свое место. Из кожаной папки с золотым тиснением, лежащей не краю Шуляевского стола, он извлек еще одну бумагу, уже официального вида, водрузил на нос - подумать только! - пенсне и, вернув себе прежний серьезный вид, открыл было рот, но тут отворилась дверь, и в кабинет вошел Лорик. "Оригиналы полностью совпадают с ксерокопиям", произнес он, но Шуляев махнул на него рукой, - дескать, и так ясно, не мешай! Бернштейн, стоя, начал читать по бумаге, и голос его звучал уже твердо и громко. Не сговариваясь, мы с теткой Эльмирой тоже встали. Текст бумаги гласил, что в соответствием с законами Швейцарской конфедерации я, российский гражданин Неказуев Глеб Аркадьевич, как старший представитель мужского пола, объявляюсь в соответствии с завещанием гражданки США Ольги Апостоловой-Эдамс, скончавшейся такого-то числа 1979 года, единственным наследником суммы, отписанной завещателем своему без вести пропавшему племяннику Алексею, которое за вычетом всех налогов и расходов фирмы "Бернштейн и Сын", капитализации и процентов, к настоящему моменту составляет шесть миллионов пятьдесят две тысячи четыреста пятьдесят один доллар США, которую сумму означенный наследник может получить в любом виде, для чего ему необходимо прибыть в офис фирмы "Бернштейн и Сын" в Женеве... Дальше я ничего уже не слышал, все неожиданно поплыло у меня перед глазами, колени стали ватными, и я бессильно опустился на стул. Все сразу засуетились, Лорик схватил кожаную папку и начал усиленно обмахивать меня ею, подбежал Шуляев и холодными пальцами начал щупать мне запястье, видимо, пытаясь обнаружить пульс, а Бернштейн принялся зачем-то трясти мою руку в активном рукопожатии. Только тетка Эльмира, оставшись невозмутимой, пробасила у меня над ухом: "Глеб, мальчик мой, я же тебе говорила!" Странно, но именно теткин голос вернул меня к действительности. Да, она же на самом деле все мне говорила! И почему я только подумал, что денег несколько миллионов рублей, а не долларов? Я открыл глаза, обнял тетушку за шею и поцеловал. Все зааплодировали.

Дальше встреча перешла в совершено неофициальное русло. Распили бутылку настоящей "Вдовы Клико", много говорили, шутили и смеялись. Один я сидел в состоянии легкой гроги, и мечтательно глядел на тетку Эльмиру, а все подшучивали надо мной и хлопали меня руками по плечу. Бернштейн, которого в обиходе Шуляев и Лорик называли просто мсье Серж, предложил продолжить торжество сегодня вечером в ресторане отеля Балчуг-Кемпински, где он жил. В восемь вечера он ждал нас у себя. Время было уже четыре, и тетка Эльмира сразу засобиралась, ведь нужно было еще разъехаться по домам, переодеться, и потом съехаться вновь. Мсье Серж попрощался с нами в высшей степени учтиво, а Шуляев - даже с некоторым почтением. Лорик вызвался нас проводить, и мы втроем отправились к выходу. Когда мы вышли из кондиционированной прохлады особняка на полыхавшую зноем улицу, вместе с прощальным рукопожатием Лорик протянул мне свою визитную карточку, сопроводив это действие каким-то малопонятным: "На всякий случай, а то вдруг чего..." Из визитки следовало, что Степанов Лориэль Шаликович является начальником службы безопасности "Московского Законника". Подивившись про себя редкому сочетанию русской фамилии, непонятной этимологии имени и грузинского отчества, одновременно я нашел объяснение некоторым непонятностям в облике и поведении Лорика. Настырный нагловатый взгляд у безопасников, - это профессиональное, хотя, по-моему, все они несколько неумно таким взглядом бравируют. Совсем не летний прикид тоже стал понятен - скорее всего, под пиджаком просто скрыта наплечная кобура. Да уж, опасный тип! Я рад был поскорее с ним распрощаться, сел в машину, где уже пару минут плавилась моя тетушка, и мы уехали. Всю дорогу я ехал совершенно на автомате, машинально и невпопад отвечая без умолку болтавшей тетушке. Господи, неужели все это не сон? Почему же ты не чувствуешь себя счастливым, Глеб Аркадьевич Неказуев, или как там тебя, Нарышкин? Ответа не было.

Глава 5. Мсье Серж рассказывает

Суббота, вечер

Без трех минут восемь вечера мы с тетушкой Эльмирой подъехали к началу самой короткой в Москве улицы Балчуг, на которой углом с Софийской набережной расположился фешенебельный отель, принадлежащий к гостиничной системе Кемпински. Поскольку машину в преддверии пьянки пришлось оставить дома, до тетки и потом вместе с нею - до отеля пришлось добираться на перекладных, то есть на убитой частной "шахе", которая спасибо, что не развалилась по дороге, а только закипела, так что остаток пути нам пришлось проделать с включенной на всю в салоне печкой. Мне, вырядившемуся по случаю визита в приличное заведение в единственную свою пиджачную пару, это было в самый раз. Когда мы, наконец, подъехали к фасаду супер-отеля, обставленному частоколом флагштоков, я выгрузился из машины настолько испаренный и измочаленный всем этим днем, что даже не обратил внимания, как из кондиционированной темноты салона подъехавшего буквально вслед за нами Мерседеса вылез крахмально - прилизанный Шуляев в шикарном светлом летнем костюме из тончайшего итальянского льна. Полностью в стиль на нем была надета черная шелковая майка под горло, черные мокасины, а на запястье руки, в которой он держал черный несессер, у нас чаще именуемый барсеткой, красовался явно швейцарский хронометр на черном же ремешке. Ничего не скажешь, адвокат выглядел весьма изящно. Пока я таким образом откровенно завидовал законченности и стильности прикида на нем, тот, источая парфюмно приветливую улыбку, направился к нам, на ходу протягивая мне руку. Походка у него была мелко-семенящая, а рукопожатие - на удивление вялым.

- Добрый вечер, уважаемый Глеб Аркадиевич! - произнес Шуляев, как-то особо тщательно выговаривая мое отчество.

- Здравствуйте, Вадим Львович! Вы, я смотрю, один, без Лориэля Шаликовича? - ответил я, в отместку столь же тщательно перемолов во рту все завитки странного имени-отчества Шуляевского безопасника.

- Не по чину ему будет, - просто ответил Шуляев, извлек свою ладошку из моей руки, и засеменил к тетушке Эльмире.

Подскочил к ней эдаким гоголем, галантно чмокнул тетке пальцы, и со словами: "Позвольте, я сопровожу вас!" под ручку повлек ее к дверям отеля. Тетка от такой обходительности вполне по-бабски вся расплылась, и великодушно позволила увлечь себя, на полголовы возвышаясь над спутником. Я посмотрел им вслед, и со злости на Шуляевскую шустрость сравнил его с мелким портовым катером, увивающимся вокруг величавой каравеллы. Я повеселился про себя сравнению, однако же самому мне ничего не оставалось, как последовать за ними в кильватере. И тут же я споткнулся. Видимо, это было накзание за насмешку, потому, что на абсолютно ровной поверхности проезжей части под козырьком отеля и споткнуться то было не обо что, тем не менее я не просто споткнулся, а еще и умудрился подвернуть голеностоп, так что щучкой полетел вперед, размахивая руками и страшно шлепая не поспевающими за туловищем стопами ног. Но все мои усилия удержать равновесие были бы тщетны, и бороздить бы мне, чем повезет, асфальтовые просторы улицы Балчуг, если бы не сам объект моих издевательств. В мгновение ока я настиг успевшую уже достичь дверей отеля пару, и с размаху врубился в льняную спину Шуляева. Удар был настолько силен, что Шуляев чуть не воткнулся носом в стеклянную входную дверь, с трудом удержав равновесие. Зато я остался на ногах.

- Дико извиняюсь, Вадим Львович! Споткнулся, знаете ли, - смущенно извинился я перед изумленно взиравшим на меня Шуляевым.

- Понятно, а то я уже терялся в догадках, когда это вы успели накопить против меня столько личного? - поиздевался надо мной в ответ Шуляев и, кинув презрительный взгляд на мои ботинки, добавил: - Кстати, лучшее средство от спотыкания - приличная обувь. Я, например, всегда ношу только "Экко". Рекомендую.

И он, смахнув невидимую пылинку с того места, где я фамильярно обхватил его за плечи, с победоносным видом повлек мою тетушку - каравеллу внутрь отеля через услужливо разъехавшиеся в стороны двери.

В просторном холле отеля сразу обволокла приятная прохлада как раз в меру кондиционированного помещения. Шуляев сразу целеустремленно направился рисепшн, что-то спросил, и один из отельских, вежливо перегнувшись к нему через широкую стойку, принялся ему что-то объяснять. Через минуту, в течение которой мы с тетушкой с интересом обозревали черно-терракотовый мраморный с золотом интерьер самого дорогого в Москве отеля, он нетерпеливо замахал нам рукой. Выяснилось, что для нашего ужина заказан отдельный кабинет в одном из ресторанов на втором этаже, куда можно было подняться по лестнице или на лифте. По последней антитеррористической моде проход к этим коммуникационным путям преграждала арка металлодетектора с дежурившими при ней парой дюжих охранников с рациями, предложившим нам перед прохождением через рамку прибора выложить на стол все металлические предметы. У тетушки это оказались только ключи от квартиры, у меня - еще ручка, мобильный и часы, а вот Шуляев из своей барсетки вслед за таким же, как у меня, джентльменским набором, извлек самый что ни на есть натуральный... пистолет. Охранник, сказав, что с оружием нельзя, пистолет забрал, взамен выдав Шуляеву что-то вроде гардеробного номерка.

- Это настоящий? - округлила глаза тетушка.

Шуляев слегка покраснел, скорее польщенно, чем смутившись:

- Почти. Газовый, но точная копия боевого. - И добавил, обращаясь почему-то ко мне: - Ношу постоянно после одного случая.

Я понимающе улыбнулся в ответ, поерничав про себя, что случаи, конечно, разные бывают, и по широкой мраморной лестнице мы направились на второй этаж.

В уютном кабинете, отделанном в цветах бордо с золотом, был накрыт и засервирован на четверых большой овальный стол. Мсье Серж уже ожидал нас. Он учтиво поцеловал ручку тетушке, и очень тепло и приветливо поздоровался со мной. С Шуляевым же они обменялись таким мимолетным рукопожатием, как будто расстались полчаса назад. Затем хозяин предложил рассаживаться.

Напротив мсье Сержа по длинной диагонали, вроде как тоже во главе стола, усадили меня, таким образом тетушка Эльмира оказалась визави с Шуляевым. В двери заглянул уже знакомый нам метрдотель и спросил, обращаясь к Бернштейну, можно ли подавать. Тот кивнул. Моментально появилось двое официантов, ловко расставляя между фарфором и стеклом приборов блюда с деликатесно благоухающей снедью.

- Я выбрал традиционную русскую кухню, - улыбнулся мсье Серж: - Но шампанское предлагаю все же французское.

Никто, разумеется, не возражал. Пенный напиток из пузатых бутылок, ловко откупоренных услужливыми официантами, шипя, перелился в высокие узкие бокалы. Мсье Серж сказал тост:

- За успешное окончание восьмидесятипятилетней одиссеи, за вас, Эльмира Всеволодовна и Глеб Аркадьевич, и за наше знакомство!

Я с наслаждением выпил вино, отличающееся даже от самого лучшего отечественного шампанского, как мед от уксуса. Официанты сразу же снова наполнили всем опустевшие бокалы и, как по команде, испарились.

- Друзья, я предлагаю вам пока слегка закусить, а к выбору меню перейти чуть позже, потому что мне хотелось бы вкратце рассказать вам историю Ольги Апостоловой и собственно завещания, - сказал мсье Сержи добавил, обращаясь к тетке: - Не возражаете, Эльмира Всеволодовна?

- Конечно, нет. Нам с Глебом очень интересно знать все о нашей родственнице! - за нас двоих ответила тетка.

Ничего не евший с самого утра, я, конечно, сначала предпочел бы меню, а потом рассказ, но сказать такое не представлялось ни малейшей возможности, и я смирился, хотя что-то подсказывало мне, что "вкратце" у старого швейцарского адвоката не получится. А тот тем временем, прокашлявшись и вытерев губы платком, начал.

***

Нарышкины была одна из самых именитых русских дворянских фамилий. Еще в 13-м веке некий витязь прозванием Нарыш за храбрость и доблесть во время Ледового сражения с ливонскими рыцарями получил от великого князя Александра Ярославовича Невского земельный удел. С Нарыша этого и ведут Нарышкины свою родословную. За без малого семисотлетнюю свою историю Нарышкины были и воеводами, и думскими боярами, и приказами руководили. При Иоанне Грозном, правда, были, и многие другие боярские роды, попали в немилость и чуть было не были под корень изведены государевыми опричниками, но при Борисе Годунове опять поднялись. А при любвеобильном Алексее Михайловиче, взявшем себе в жены Наталью Нарышкину, и при сыне ее Петре Первом и вовсе расцвели. Так продолжалось и при всех последующих самодержицах и самодержцах российских. За безупречную службу и заслуги перед отечеством были Нарышкины жалованы при разных государях и орденами, и званиями, и новыми огромными землями в Воронежской губернии, и тысячами душ крепостных. В 19-м веке на этих землях Нарышкины стали заниматься льноводством и скоро фантастически на этом разбогатели. В год гибели от бомбы народовольца Греневицкого царя Александра Освободителя, так же, как и он, почив в бозе, предпоследний князь Алексей Нарышкин оставил своему единственному сыну и наследнику Георгию огромное состояние в более чем миллион тогдашних полновесных золотых рублей, гигантское хозяйство и наказ - не пустить все по ветру, а накопить и преумножить.

Удивительно, но мот и жуир в чине кавалерийского ротмистра, по случаю мирного времени проматывавший в злачных заведениях Санкт-Петербурга за ночь, бывало, деньги, равные среднему тогдашнему состоянию, Георгий Нарышкин после смерти батюшки моментально преобразился. Более того, с головою уйдя в дела промышленно-денежные, Георгий быстро превзошел покойного отца и в деловой хватке, и в капиталах. Основой того послужило знакомство Георгия с одним совсем молодым, лет на десять себя младше, американским джентльменом по имени Майкл, представлявшем в Российской столице деловые интересы своего отца - Джона Эдамса, видного американского промышленника из Чикаго. Последнего интересовали поставки в Россию сельскохозяйственного и текстильного оборудования, а также встречные закупки в Штаты льна в противовес хлопку с американского Юга. Оба сына при своих миллионерах отцах в Санкт-Петербурге вели жизнь вполне достойную капиталов своих родителей, то есть прожигали жизнь направо и налево. По стечению обстоятельств Джон Эдамс умер в тот же год, что и старый князь Нарышкин. Майкл, оставшись в российской столице без достойного собутыльника и отягощенный встревоженными телеграммами компаньонов отца из Америки, так же как и Георгий, свернул на тропу бизнеса. Георгий и Майкл списались и встретились в Воронеже. Сколько было удивлений, что сыновья за туманом кутежей даже не предполагали при жизни своих родителей, что интересы бизнеса последних совпадали на сто процентов. Шестеренки деловых отношений между Воронежской губернией и штатом Иллинойс закрутились с бешеной скоростью. Скоро из Америки в Россию пошли суда, груженые станками и машинами, а в обратном направлении - хлебом и льном. Состояние Георгия Нарышкина за какой-то год удвоилось, потом утроилось, то же происходило и с капиталами Майкла Эдамса. К началу нового века Нарышкин стал одним из богатейших промышленников России.

Полное погружение в "дела", как тогда называли бизнес, не мог не отразиться на личной жизни князя, и в качество одного из самых завидных женихов Российской империи, так и не найдя достойную подругу жизни, Георгий Нарышкин проходил аж до 1913 года. Князю к тому времени было уже под шестьдесят. Большую часть времени он проводил в обеих столицах по "делам", и лишь пару месяцев в году отдыхал в своем огромном воронежском поместье. В это время он полностью отходил от дел, и никто, даже самые близкие партнеры, даже Майкл Эдамс, не беспокоили его. Единственным близким и родным человеком в время таких уединений была его двоюродная сестра Ольга Нарышкина Апостолова - дочь родной сестры его отца Елены и курского поместного дворянина Павла Апостолова. Оба они безвременно умерли, и Ольга с десяти лет жила у старшего двоюродного брата Георгия, называя его из-за большой разницы в возрасте "дядей". Нельзя сказать, что дела матримониальные не интересовали престарелого князя вообще. Напротив, вопрос о том, что с его смертью, фамилия Нарышкиных может прерваться, его беспокоил все больше и больше.

Осенью 1913 года, как бывало и в прежние года, рядом с имением Нарышкиных встали табором цыгане. Князь не мешал им давать свои представления, благо, что крестьяне любили слушать цыганские песни и глазеть на их пляски. В семье цыганского барона в тот год блистала семнадцатилетняя красавица-цыганка Настя. Собственно, цыганкой была она очень условно, каштановые волосы и светлые глаза ясно говорили о том, что девочка скорее всего была в младенчестве цыганами у кого-то украдена, да так и прижилась в таборе, из-за редкой красоты став дочерью в семье барона. А красоты она была просто фантастической. Пришедший посмотреть на первое представление князь, увидев Настю, влюбился в нее сразу и бесповоротно. Через два дня одетый в парадный офицерский мундир князь Георгий появился в шатре у цыганского барона. О чем они разговаривали почти три часа, осталось тайной. Известно только, что после этого барон призвал в шатер Настю и прямо спросил ее, пойдет ли она замуж за старого князя. Юная цыганка потупила очи, и щеки ее зарделись. Оказалось, что ей тоже приглянулся моложавый осанистый князь, так смотревший на нее во время ее танцев. Он был так не похож на всех мужчин ее племени, и на всех других мужчин, которых она встречала за свою короткую жизнь во время странствия табора по городам и весям. Она была согласна. На следующий день батюшка местной приходской церкви окрестил цыганку Настю православным именем Анастасия, а еще через неделю обвенчал ее и раба божия Георгия. Свидетельницей невесты на венчании была Ольга Нарышкина -Апостолова. Кроме нее, да цыган из табора, об этом браке никто и не знал.

После женитьбы Настя быстро понесла, и князь, вынужденный вернуться к "делам" и уехать, оставил ее в имении на попечение Ольги. Будучи практически ровесницами, девушки сразу искренне полюбили друг друга. Ольга взялась обучать неграмотную невестку чтению и письму. Настя демонстрировала потрясающие успехи, еще раз подтверждавшие, что она не была цыганкой по крови и безумно радовавшие князя. Но радость его была недолгой. В конце лета 1914 года, за несколько дней до начала Первой мировой войны Настя родила сына, сама же при родах умерла. Князь был безутешен, хотя, памятуя о том, что и его матушка скончалась вскоре после того, как он, Георгий Нарышкин, появился на свет, так и не перенеся тяжелых родов, не был очень-то удивлен. Просто подтверждалось старое нехорошее поверье, по которому женщины в их роду уж больно часто умирали, либо рожая наследника, либо непосредственно после родов. Маленького Алешу вскармливала одна цыганка из Настиного табора, у которой ребенок родился мертвеньким, а молока было, хоть отбавляй. Цыганку эту нашла Ольга, она же взяла на себя все прочие, кроме кормления, заботы о ребенке, и заменив умершую подругу, практически стала матерью Алексеюшке Сеюшке как, сюсюкая, звали все маленького. Гремела война. Дел у Георгия Алексеевича Нарышкина было невпроворот, но в те редкие дни, когда он вырывался домой, он видел, что даже родная мать вряд ли лучше бы справлялась с ращением и воспитанием его сына, чем Ольга. Князь Георгий, всегда прекрасно относившийся к младшей двоюродной сестре, после этого вообще начал буквально боготворить ее.

Наступил 1917 год, грянула Февральская революция. Князь Георгий был совершенно убежденным монархистом и отречение государя Николая Александровича и приход к власти Временного правительства воспринял, как начало конца тысячелетней Руси и предзнаменование наступление в стране скорой смуты, военной катастрофы и прочих бед. А поэтому, удрученный с одной стороны, тяжелыми мыслями о судьбе отечества, а с другой - нежной любовью к трехлетнему сыну и Ольге, выбрал для себя последних. С согласия Майкла Эдамса он начал сворачивать в России их совместную деловую деятельность, распродал весь свой бизнес, а вырученные деньги перевел в США. К октябрьскому большевистскому перевороту из имущества с родиной князя связывало только воронежское имение, на которое в такое смутное время просто не нашлось более или менее достойного покупателя.

Октябрь 1917 года князь Нарышкин встретил в Петрограде. Захват большевиками власти, их первые декреты, национализация земель и собственности подтвердили самые худшие опасения князя. Однако он еще был далек от принятия окончательного решения об отъезде, и только заключение большевиками в марте 1918 года сепаратного мира с Германией, которую князь ненавидел, считая исконным врагом России, подвело черту под его колебаниями. Князь дал указания готовиться к отъезду, и сам выехал в Воронеж.

Дома революция, на которую князь полгода изумленно и отстраненно взирал из окон своей петроградской квартиры, настигла его. На следующий день после прибытия в имение князя Георгия арестовали по телеграфному приказу из столицы за якобы участие в контрреволюционном заговоре и мятеже. Вероятно, кто-то из арестованных в Петрограде назвал князя Нарышкина среди прочих фамилий многочисленных тогдашних всамделишных заговорщиков. Князя посадили под замок в здании Воронежской ЧК, где в компании с самыми разнообразными людьми - от армейского полковника до нищего побирушки, на хлебе и воде его продержали до лета. То, что его после этого вообще отпустили за полнейшей недоказанностью всех обвинений, уже само по себе было чудом, - по стране катился красный террор, и "товарищам" проще было расстрелять, чем отпустить. Посеревший за время трехмесячной отсидки князь Георгий вернулся в имение. За время его отсутствия местный Совет и комбеды реквизировал практически все поместье под детский дом, оставив бывшим хозяевам дальний маленький флигелек, где раньше жили конюхи. "Бежать, бежать!" - твердил князь. Отъезд назначили на двадцатые числа июля.

Накануне пришла весть, что в Ипатьевском доме в Екатеринбурге расстреляны отрекшийся император и вся его семья. Князя хватил удар. Его полностью парализовало, но, хотя даже разговаривал он с трудом, мысль его оставалась ясной. Он ужасно казнил себя за свою нерешительность и промедление с отъездом, который лично для него теперь стал вообще невозможным. Сознавая, что его конец близок, он призвал к себе Ольгу и наказал ей любыми путями выбираться из России кратчайшим путем в Европу, а оттуда - в Соединенные штаты к Майклу Эдамсу. Однако, даже если двадцатилетней девушке с младенцем на руках удалось бы миновать все препоны раздираемой междоусобьем страны и пересечь океан, оставался еще один вопрос: Эдамс никогда не видел Ольгу, как бы он узнал ее? Написать князь не мог, да и захвати большевики эти рекомендательные письма, у Ольги могли бы возникнуть дополнительные проблемы. Были, конечно, метрики, паспорта, семейные фотографии - но здравомыслящий князь понимал, что все это может погибнуть или быть утерянным. Князь позвал старого цыгана, и попросил его сделать Сеюшке на спине татуировку в виде ловчей птицы, держащей в вытянутой лапе пучок стрел. Такую татуировку в виде старого родового герба с незапамятных времен носили на спине все мужчины рода Нарышкиных. Была она и у князя Георгия, и о ее наличии и о том, как она выглядит, Майкл Эдамс был прекрасно осведомлен. На всякий случай князь предложил сделать такую же татуировку и Ольге, и та, подумав, согласилась. Отказалась она только уезжать, бросив больного. Но старый князь долго и не протянул, и в конце сентября его не стало. Пока похороны, да девять дней - в октябре Ольга с Сеюшкой двинулись в путь-дорогу. Но далеко не уехали - главе местного Совета Иванову, домогавшегося любви красавицы Ольги, донесли об их отъезде, он сам на коне догнал их повозку, вернул назад, и определил в их флигеле под домашний арест. Неизвестно, как разрешилась бы ситуация, но 19-20 октября Воронеж, а с ним и уезд, где стояло поместье Нарышкиных, был захвачен кавалерийскими частями Добровольческой армии генерала Деникина. Иванов, другие члены Совета и комбедовцы, всего человек двадцать, были публично расстреляны перед главной колоннадой поместья. Но долго деникинцы не продержались, уже через четыре дня отступив под ударами красных. Ольга с Сеюшкой ушла с ними.

Добровольческая армия в этот период уже перевалила пик своих военных удач, и в стычках с красными в основном терпела поражения, отходя к югу. В этом же направлении двигался и обоз, в котором ехали Ольга с мальчиком. В конце ноября они прибыли в Ростов. В деникинской столице их обустроили с максимальным комфортом. Несмотря на жуткую усталость после месячного вояжа в тряская армейская телеге с ночевками под открытым небом, да степью в качестве удобств, они пробыли в городе всего неделю. Даже несведущей в вопросах войны Ольге было очевидно, что долго белым здесь не продержаться. Следуя своему плану продвигаться на запад, с огромным трудом они сели на поезд, идущий в Киев.

Поезда тогда ходили медленно, зачастую по несколько суток простаивая на каком-нибудь полустанке на запасном пути, и к концу декабря Ольга была еще достаточно далеко от Киева. А под самый новый 1919 год в бескрайних приднепровских степях их поезд неожиданно остановился. Вооруженные люди заставили всех выйти из вагонов. У всех все отобрали, а кого и просто шлепнули. Во время обыска высокий и усатый, опоясанный патронными лентами поверх полушубка, казак минуту внимательно разглядывал Ольгу, державшую спящего Сеюшку на руках, и сказал, что женщина и малец пойдут с ним. Возражать, стоя рядом с трупами только что расстрелянных попутчиков, Ольга не решилась.

Высокий казак, которого все звали просто Щур, оказалось, командовал бандой, напавшей на поезд. Правда, себя степные грабители звали революционным отрядом анархистов, и входили в "крестьянскую армию" Нестора Ивановича Махно. В резиденцию и "столицу" батьки - большое село Гуляй-Поле и привез своих пленников Щур, разместив их на дальнем хуторе в хате своего отца - инвалида Японской войны. Скоро стало очевидно, что Щур захватил пленников с собой по простой причине, что тридцатилетнему Щуру давно была по местным понятиям пора жениться, и он прямо предложил красавице Ольге выходить за него, сказав, что сразу "положил на нее глаз". Даже после такого своеобразного объяснения в любви Ольга, разумеется, отказала. Тогда, недолго думая, Щур овладел предметом своей страсти насильно. Изнуренная всеми тяготами пути, уже не верящая в возможность им с ребенком пробиться в далекую сказочную Америку, поруганная Ольга слегла.

Испанка страшно свирепствовала тогда. Ольга пролежала с жаром две недели. А, только вроде чуть оправившись, опять свалилась чуть не замертво. Никто не знал, что с ней - она лежала без сознания, только редко-редко приходя в себя и никого в этом состоянии не узнавая. Вероятно, это был менингит, но этой болезни тогда еще не знали. Тем более в крестьянской хате не могли понять, что происходит с девушкой. Ни жива, ни мертва, - ясно было только, что не жилец она на этом свете.

Вскоре Щур погиб в Екатеринославе в стычке с войсками гетмана Петлюры. Одноногий отец его не знал, как прокормить себя и бабку свою, не говоря уж об Ольге и Алексеюшке. Хоть и один - совсем малец еще, а вторая вообще святым духом жива, а все - лишние рты на шее. Не зная уж, что и делать, старик наконец по-крестьянски расчетливо рассудил, что нечего мальцу сидеть без дела. Под Пасху он свез мальчика в Екатеринослав и сдал в аренду местным нищим, побирающимся на порогах церквей. Те с удовольствием взяли того "на работу", зная, что сердобольный люд будет щедро подавать такому ангелочку. Старшина нищих обязался ребенка кормить, и время от времени отпускать того "с работы" домой с частью собранного подаяния. До лета так и продолжалось старик примерно раз в две недели приезжал за мальчиком и забирал его на хутор, где мыл того в бане, подкармливал, а через пару дней отвозил обратно в город к нищим. Старика все устраивало, да ребенок против такой жизни не возражал, благо сыт был, а прежнего своего явно небедного бытия уж и не вспоминал вовсе. Ольга, так и находясь практически все время в беспамятстве, ничего обо всем не знала и возразить не могла. Все так могло длиться и дальше, но один из разов, приехав за ребенком в город, старик не обнаружил на привычном месте ни нищих, ни мальчонку. Кто-то рассказал ему, что на прошлой неделе налетела на нищих толпа беспризорной шантрапы, конкурентов по побирушному делу избила и разогнала, а мальчишку забрала с собой. Дед поискал - поискал, да никого не сыскал. Да и искал больше для виду - ну, пропал малец, так и кобыле легче, а девка все равно не выживет, так что и ответ не перед кем держать. Но Ольга выжила. Сознание вернулась к ней осенью, и первый вопрос ее был, где Алексеюшка. Смысл того, что рассказал ей старик, долго не мог дойти до нее. Когда же действительность стала очевидной, Ольга опять чуть не отдала Богу душу. В общем, окончательно встала на ноги она только к весне 1920-го, пролежав в постели в общем больше года. Ее еще ветром шатало, а она уже отправилась в Екатеринослав. Назад в Гуляй-Поле Ольга уже не вернулась.

Ни нищих, ни беспризорничьей ватаги, ни вообще никаких следов Алексеюшки Ольга, разумеется, не нашла. Из ее жизни пропал весь смысл. Она была совершенно одна, все вещи, кое-какие драгоценности, бумаги - все пошло прахом. От безысходности она чуть не наложила на себя руки. Только мысль о том, что Алексеюшка, возможно, жив, и в этом случае его теоретически можно все-таки найти, спасла в последний момент ее от петли. Надо было все-таки несмотря ни на что попасть в Америку, и уже оттуда начинать поиски. Но сделать это было гораздо труднее, чем задумать. Украина была уже полностью во власти красных, и на запад дороги не было. Оставалось только любым способом попасть в Крым, к Врангелю. Ольга предприняла блестящий ход - она отправилась прямо в пасть тигру, в местную ЧК. Там она рассказала про себя почти все, как есть, представившись только Катей Ивановой, младшей сестрой того самого воронежского комиссара Иванова, который домогался ее осенью 18-го. Историю сестры геройски погибшего красного комиссара, захваченную в плен, изнасилованную деникинцами и брошенную умирать в степи, откуда она попала к махновцам, быстро проверить было невозможно. Да и не думали проверять, потому что еле живая девушка с упрямо сжатыми губами просила только одного - отправить ее на фронт, где бы она могла сражаться и отомстить белякам за себя и за брата. Потрясенные ее рассказом, чекисты выдали Екатерине Ивановой кожанку, красную косынку, выписали мандат, и отправили на юг. Она прибыла в части Красной армии, где на основании мандата Екатеринославской ЧК ее определили в одну из частей. В мае 1920 года под Армянском она перешла к врангелевцам. В контрразведке ее истории никто не поверил. Ольгу чуть не расстреляли, как красную шпионку. Совершенно случайно она увидела одного офицера, участника воронежского рейда. Офицер долго не мог признать "княжну" Ольгу, так она изменилась за время болезни, но в конце концов все благополучно разъяснилось. Ольгу по ее просьбе отправили в Севастополь. Кое-как перебившись там до осени, вместе с остатками убегавших белых частей с одним из последних пароходов Ольга Апостолова отплыла к берегам Турции.

По прибытии в Константинополь она сразу же написала письмо Майклу Эдамсу. В ожидании ответа ей пришлось вести жизнь многих таких же русских девушек из хороших семей. Практически все они, пытаясь сначала хоть как-то выжить в городе, где они не были никому нужны, в результате оказывались в квартале красных фонарей Пера. Не избежала этой участи и Ольга. Ответа из Америки не было, нужно было ехать самой - в Париж, оттуда за океан. Заниматься этим было ужасно, но, продавая свое тело, Ольга заработала денег на отъезд. Весной 21-го она добралась до Парижа. Там все ее страдания были, наконец, вознаграждены. На почте ее ждало письмо от Майкла Эдамса, не заставшее Ольгу в Константинополе, и опередившее ее по дороге во Францию. В нем он извещал, что ждет младшую сестру своего друга князя Георгия в Чикаго, а для оплаты издержек по переезду в Америку посылает ей чек. Денег по чеку было так мало, что недоверие мистера Эдамса истории Ольги, изложенной ею в письме, было очевидным. Однако в августе Ольга высадилась-таки в Бостоне на американскую землю, где ее ждал Майкл Эдамс. Почти безупречный английский, большое количество фактов и подробностей, которые не мог знать посторонний человек, и очень кстати пришедшаяся татуировка помогли Ольге сломать лед недоверия к ее фантастической истории. Но главную роль сыграло, похоже то, что пожилой бизнесмен, как раз год назад овдовевший, сразу же и по уши влюбился в русскую. Ольга уже знала, что, как правило, при первом же знакомстве нравится большинству мужчин. Майкл Эдамс не стал исключением. Аристократическая красота Ольги, подчеркнутая модной тогда бледностью от перенесенных страданий, произвели на него неотразимое впечатление. Через месяц Ольга стала миссис Апостоловой-Эдамс.

С этой поры Ольга начала поиски Алексеюшки, которые не оставляла всю жизнь. Из-за границы это делать было непросто и малоэффективно, и Ольга убедила мужа, чтобы он отпустил ее с молодым, подающим большие надежды бизнесменом Армандом Хаммером, сопровождая последнего в его частной поездке в СССР в качестве личного секретаря. Ольга вернулась на родину всего через три года после того, как покинула ее. В стране был НЭП, ничего, по крайней мере в Москве, не напоминало о войне и разрухе. По просьбе Ольги Хаммер на встрече с Председателем Совнаркома Лениным испросил разрешения на обратном пути проехать через Украину. С замиранием сердца Ольга смотрела, как мимо окон их комфортабельного вагона проплывают до боли знакомые хаты Гуляй-Поля. Почти на сутки удалось задержаться в Екатеринославе. Ольга побывала в местном приемнике-распределителе для беспризорных, справедливо полагая, что Алексеюшка в результате мог оказаться в одном из таких учреждений. По указанию из Москвы на месте подняли все бумаги и навели справки, но поиски мальчика по имени Алексей были тщетны. Не дала результатов и работа в центральном архиве в Киеве. Никаких следов племянника не было. Ольга покинула родину с тяжелым сердцем. На обратном пути в Париже она много встречалась с тамошними русскими эмигрантами. Среди них был и известный уже тогда писатель Алексей Толстой. Он много расспрашивал Ольгу о теперешней России. В результате они проговорили несколько часов. Рассказ об Ольгиной одиссее настолько потряс Толстого, что он испросил ее разрешения включить целиком или часть ее в книгу, которую он тогда писал. Ольга не возражала. В результате прообразом мытарств Екатерины Телегиной в плену у махновцев, только в очень смягченной форме, стал реальный эпизод из жизни Ольги Апостоловой.

Шли годы, но Ольга ни на секунду не оставляла надежды найти племянника. В мыслях она продолжала называть его Алексеюшкой, хотя тот, если, конечно, он был жив, давно стал уже взрослым человеком. Но время - вещь страшная в своей неумолимости. Постепенно с тем, как угасала надежда, снижалась и активность Ольгиных поисков. У них с Майклом родился сын. Материнство - вещь серьезная, и она надолго отвлекла Ольгу от конкретных поисков. Чтобы хоть как-то заглушить голос совести, Ольга создала специальный фонд, все назначение которого состояло в поисках племянника. В этот фонд миссис Ольга вложила практически все свои имевшиеся на тот момент личные деньги. Потом в уставе фонда появились слова "...или его наследников". Управлять делами фонда поручено было швейцарскому адвокату Полю Бернштейну, ведшему в Европе кое-какие дела Эдамсов. Родом сам Поль, то есть Павел, а до крещения Пилдес Бернштейн был из Жмеринки, из местных евреев, принявший в свое время православие ради возможности учиться в университете. Тамошние места он знал не понаслышке, что по мнению Ольги, могло быть небесполезным в поисках.

В 1945-м в почтенном возрасте скончался Майкл Эдамс, и Ольге пришлось полностью погрузиться в бизнес. Началась холодная война, возможность контактов с Россией опять свелась практически к нулю. В общем, заботы о поисках пропавшего в Гражданскую на бескрайних просторах Украины Алексея Нарышкина с этого времени целиком и полностью легла на плечи Поля Бернштейна, а позже - на его сына и компаньона Сержа. Но железный занавес был закрыт плотно, поэтому результаты этих поисков были практически нулевыми. А вдобавок, внезапно и резко начало ухудшаться здоровье Ольги. Болезнь, вроде бы без каких-либо серьезных последствий перенесенная тогда в Гуляй-Поле, настигла-таки ее. Спустя почти сорок лет у Ольги после легкой формы гриппа случилось осложнение. Начались страшные головные боли, во время которых Ольга зачастую теряла сознание, а, придя в себя, она никого не узнавала вокруг. Закончилось тем, что Ольга окончательно впала в полубессознательное состояние, и только временами все ее тело сотрясали страшные судороги. Врачи ничего не могли понять, потом вынесли все-таки вердикт - менингит, от которого в конце пятидесятых смертность была под пятьдесят процентов. В подтверждение этому Ольга в себя не приходила, и все, смирившись, были готовы к худшему. Но после почти месяца беспамятства и неподвижности она, как и тогда в 19-м, неожиданно для всех пришла в себя, а еще через несколько дней встала с постели и пошла. Казалось, худшее позади. Но организм все-таки не смог выдержать двух таких атак болезни. Стали резко падать зрение и ухудшаться память. Десять лет Ольга Эдамс еще как-то сопротивлялась, но рубеж семидесятых она пересекла уже практически ослепшей и с необратимыми изменениями в памяти. Она уже практически никого не узнавала вокруг, могла забыть человека, которого ей представили полчаса назад, прекрасно помня то, что было десять, двадцать и пятьдесят лет назад. При всем при этом, будучи активной и подвижной, впечатления выжившей из ума старухи она совершенно не производила, и номинально оставалась при делах. Однако время от времени болезнь давала о себе знать, и Ольга Эдамс совершала неожиданные, экстравагантные и необъяснимые поступки. Поскольку это могло сказаться на бизнесе, ее собственный сын Джордж был вынужден начать процедуру признания матери недееспособной. В общем, последние годы жизни Ольги Апостоловой-Эдамс были ознаменованы еще и семейными неурядицами.

Она умерла в 1979-м. В своем завещании она отписывала все деньги своего фонда племяннику, если он все-таки был бы в конце концов найден, или его прямому наследнику по мужской линии. В том, что такой наследник мог быть только один, зная о смертельном проклятье над матерями рода Нарышкиных, рождавших мальчиков, Ольга не сомневалась.

Поль Бернштейн пережил ее всего на два года. На смертном одре он завещал сыну сделать все возможное для завершения поисков племянника Ольги Эдамс, которое за долгие годы стало делом всей и его, Поля, жизни. Серж свято выполнил волю своего отца и завещание клиентки адвокатской конторы. С начала Горбачевской перестройки Мсье Серж десятки раз побывал в России и даже организовал там фирму, единственной задачей которой были поиски Алексея. Возглавил с годами выросшую в крупную юридическую контору фирму молодой честолюбивый юрист Вадим Шуляев.

Мсье Серж щедро финансировал из денег фонда все необходимые затраты. Но только примерно год назад Шуляеву, когда он в сотый в сотый раз изучал все бумаги по делу, пришла в голову счастливая мысль, что попробовать искать надо мальчика не по имени Алексей, а... Всеволод. Одному Богу известно, почему никто до того не обратил внимание, что в результате чисто русских языковых особенностей могла произойти подмена одного имени другим. Алексей Алексеюшка - Сеюшка - Сева - Всеволод, - вот как могла выглядеть эта замена. В просторечивом общении подобное происходит часто - Леониды через Леню становятся Лехами, то есть Алексеями; трудно понять, кто такой на самом деле, например, Жека - это может быть и Женя - Евгений, и Жора - Георгий. В результате версия Шуляева и оказалась верной. В чудом сохранившемся архиве одного из Киевских детских домов была найдена запись о мальчике Всеволоде, которому была присвоена фамилия Неказуев. Дата и место, где был "потерян" в свое время Алексаша, примерно совпадали. Нашли его дочь - тетку Эльмиру, которая через Шуляева обменялась письмами с "Бернштейн и Сын". В письме она написала историю мальчика Севы, как рассказал ей отец той ночью. Она оказалась четким логическим продолжением истории Ольги Апостоловой. Кроме разных справок и прочего она переправила в Швейцарию фотографию отца, который оказался как две капли воды с князем Георгиемм. Похоже, поиски можно было считать законченными. После того, как сегодня тетка Эльмира продемонстрировала татуировку, отпали последние сомнения.

- Так что вам остается прибыть в Женеву, и вступить в права наследования. Деньги лежат в одном из банков там же, и вы сможете получить их в тот же день в любом виде, - закончил рассказ мсье Серж, и добавил с легким наклоном головы: - Ваша светлость.

Я вздрогнул, не поняв на секунду, к кому он обратился. Но взгляды всех присутствующих были устремлены на меня. Я совершенно не знал, как реагировать на столь неожиданное для меня проявление протокольного пиетета. Видимо, мой вид полностью выдавал охватившее меня замешательство, и мсье Серж пришел мне на выручку. Глядя на меня поверх своего пенсне, он с покровительственной улыбкой пояснил:

- Да, да, я не оговорился. То, что вы являетесь внуком, и, соответственно, прямым наследником княжеского титула, лично мне совершенно очевидно. Что же касается формальной стороны вопроса, то, я уверен, документ от "Бернштейн и Сын" будет вполне достаточным основанием для вынесения соответствующего решения Российским дворянским собранием. Ну, а в нашей чопорной Европе к князьям принято обращаться "ваша светлость", или же по титулу перед именем.

- Князь Глеб! - с аффектом подхватила тетушка Эльмира, и театрально зааплодировала.

Хлопнул несколько раз в ладоши и мсье Серж, слегка наклонив при этом голову, а Шуляев с выражением восторга на лице вскочил на ноги и, перегибаясь через стол, кинулся своими пухлыми ладошками пожимать мне обе руки сразу. Искренне или неискренне, не знаю, но после такого просто необходимо было сказать хоть что-то в ответ. Я взял в руки бокал и прокашлялся.

- Я чрезвычайно признателен вам, мсье Серж, вам, Вадим Львович, и, конечно, тебе, дорогая тетушка, - раздал всем по наклону головы я, - за, как раньше говорили, проявленное выражение. Нет, правда - спасибо огромное. Если бы не вы все, я так бы никогда и не узнал бы... своих корней, что ли. Я уж не говорю о свалившихся, как с неба, деньгах. Да и иметь право именоваться князем и вашей светлостью - тоже, наверное, здорово. Но только я вот о чем подумал. Узнай дед мой Всеволод Владимирович Неказуев о своем происхождении, что он - княжеский сын и потомок рода, - стал бы он переписывать свою жизнь заново, менять фамилию, да и имя, кстати? Вряд ли. И отец мой, Аркадий Всеволодович, тоже вряд ли захотел бы из Неказуева становиться кем бы то ни было другим. Даже Нарышкиным. И бабушка моя Катя, жена деда, и мама моя Наталья Андреевна, и жена моя Галина - все они выходили замуж за Неказуевых, и хочется верить, что им не приходилось жалеть о том, что они носили эту фамилию. Или ты, тетушка, что, будешь менять фамилию на Нарышкина?

Тетка Эльмира сидела и слушала мою речь с отрешенным взглядом, и в уголках ее глаз блестели слезы.

- Нет, Глеб, - ответила она. - Я не буду менять фамилию. Когда я вышла замуж, я стала Чайковская, мне эта фамилия дорога, с нею я и хочу умереть.

- Так я почему-то и думал, - продолжил я. - Вот и мне, наверное, негоже к концу четвертого десятка перекрещиваться. Так что, мсье Серж, давайте, я останусь просто Глебом, безо всяких там светлостей, а по фамилии Неказуевым, о'кей?

Старый Серж Бернштейн сидел, и смотрел на меня удивительно теплым взглядом своих выцветших стариковских глаз. Потом он вздохнул, и сказал:

- Ну что ж, наверное, ничего другого и не следовало ожидать от потомка столь благородного рода. К счастью, свое наследство вы можете получить под любой фамилией, - пошутил он. - Хочу также сказать, что вы мне очень нравитесь, молодой человек, и ваша тетушка тоже. Если бы была жива миссис Ольга Эдамс, она была бы рада, что у ее любимых брата и племянника такие потомки. Предлагаю поднять бокалы!

Официанты опять появились мгновенно, как будто подслушивали под дверью, и всем налили. Мы все дружно выпили до дна, а тетушка Эльмира еще и жахнула дорогущий бокал об пол. "Вот уж у кого княжеско-барские замашки!" - подумал я, следя за реакцией официанта, но тот даже бровью не повел. Как по команде, все остатки официоза разом испарились, и дальше встреча зашумела на вполне дружеской ноте. Инициативу в определении сценария застолья взял в руки Шуляев.

- Так, что будем пить? - по-деловому осведомился он у всех присутствующих.

Тетка Эльмира без обиняков заявила, что любит красное вино, а мы с Шуляевым быстро выяснили, что оба предпочитаем коньяк. Мсье Серж взял в руки винную карту, и со словами: "Позвольте, вино для дамы выберу я", - принялся сосредоточенно листать ее. Через пару минут он справился у тетки, не возражает ли она против Шато Лафит-Ротшильд урожайного 1989 года. Тетушка Эльмира не возражала. Я нашел указанную позицию в своей винной карте, и только крякнул про себя, - за бутылку этой "франции" в заведении просили пятьсот долларов. "Однако, черт побери!" подумал я, испытывая облегчение от сознания того, что плачу за банкет не я.

- Предлагаю не выделываться, как наш швейцарский товарищ, - подмигнул, шепотом обращаясь ко мне, Шуляев, - и остановиться на чем-нибудь попроще. Как насчет "Хенесси"?

"Ни хрена себе попроще!" - подумал я, но возражать против замечательного коньяка не стал, и Шуляев повернулся к официанту, все это время совершенно незаметно стоявшему в углу, как апофеоз услужливого ожидания. Тот буквально подлетел, бесшумно, как перышко.

- Значит так, любезнейший. Нам - бутылочку вот этого коньячку, ну, и закусить, там - лимончик, икорку, все, что положено. Что поесть - это тогда еще попозже. Тот край стола сам себе закажет.

На "том" краю стола Серж Бернштейн что-то увлеченно рассказывал благосклонно улыбающейся тетке Эльмире, и официанту пришлось дважды осторожно кашлянуть, чтобы привлечь его внимание. Но в конце концов заказ все-таки был сделан, и официанты удалились. В ожидании исполнения заказа Шуляева потянуло на разговор.

- Да, Глеб, стоило же труда нам тебя разыскать, - фамильярно перейдя на "ты", обратился он ко мне. - Столько лет никто не мог допереть, что деда твоего просто переименовали, да и все! Представляешь, что было, если бы в эту голову не пришла та светлая мысль, а?

И он постучал пальцем по своему обширному лбу.

- Да, мысль на самом деле была просто счастливая, - напрягая все мышцы лица в вежливо - заинтересованную полуулыбку, ответил я.

На самом деле мне почему-то не очень хотелось общаться с Шуляевым именно на эту тему. И не только потому, что с первой минуты знакомства я испытывал неясную неприязнь к нему, - в конце концов это чисто физиономистическое. Жутко, знаете ли, не люблю пухлых прилизанных белолицых господ с маленькими глазками, когда надо, легко изображающих на лице воплощенное дружелюбие, когда надо же, презрительно вас совершенно не замечающих, как давеча у себя в кабинете в начале встречи.

Но была и еще одна причина, по которой слова в этот момент прямо-таки не лезли из меня. В течение всего долгого и проникновенного рассказа мсье Сержа о злоключениях Ольги Апостоловой и об истории ее поисков потерянного племянника - моего деда и, в результате, меня самого, в одном или двух местах что-то резануло мой слух. Резануло, и прошло, но неприятное ощущение какой-то нестыковочки осталось. Сейчас же, после слов Шуляева о том, как они меня искали-искали, расплывчатое до того ощущение опять вернулось. Правда, ни на чем конкретном сосредоточится оно не успело, так как вернулись официанты с выпивкой и закусками. Голод - не тетка и, дав слово разобраться со своими ощущениями позже, я с высоты исторических эмпиреев приземлил себя за стол.

Пока на том конце стола при помощи официанта открывали бутылку, нюхали пробку, дегустировали вино на донышке бокала и совершали прочие шаманские таинства, Шуляев отпустил нашего халдея, и сам разлил коньяк в пузатые рюмки. Мы чокнулись, и выпили. К тому времени же, когда мсье Серж, предварительно глазами испросив согласия тетки Эльмиры, одобрительно кивнул официанту, и тот принялся наливать в их бокалы по промышленной дозе густо-красного Шато, мы с Шуляевым хлопнули уже и по второй. Божественный напиток, заедаемый зернистой икоркой, окончательно примирил меня с не вполне симпатичным мне собутыльником. Все напряжение минувшего дня вступило в закономерную реакцию с алкогольным катализатором и вылилось на меня теплой волной полнейшей счастливой расслабухи. Я чувствовал на своем лице идиотическую слащавую улыбку, но ничего не мог и не хотел с собой поделать. Мне было хорошо. Шуляев продолжал что-то мне рассказывать; увлеченно беседовали, потягивая красненькое, мсье Серж и тетка Эльмирой. Но я никого их не слышал, а голоса воспринимал, как приятное жужжание какого-то большого пчелиного роя. В голове, как кассета, поставленная на воспроизведение одной и той же песни, по двадцатому уже кругу крутилась мысль: "Какие симпатичные люди, какие прекрасные люди..." Тетку Эльмиру в этот момент я просто обожал, лениво коря себя за то, что на самом-то деле считал все-таки ее старой сумасбродкой; Серж Бернштейн - просто классный старикан, и даже к Шуляеву никаких отрицательных эмоций я больше не испытывал. Мы выпили еще, после чего мои глаза стали сами собой закрываться. В голове все плыло и перетекало. Я, совершенно наплевав на этикет, переместился из-за стола в удобное кресло, стоявшее в углу кабинета, и комфортно развалился в нем. Никто не обратил на этот мой демарш никакого внимания, только Шуляев, не вставая со стула, с двумя бокалами в руках прямо на нем переехал тоже ко мне в угол, оставаясь моим визави.

- Глеб, Глеб, ты слышишь меня? - донесся до меня сквозь дрему его голос. - Послушай, проснись, это важно!

- Мальчик устал, - прогудел откуда-то совсем издалека теткин голос. Да и времени уже двенадцатый час.

"Двенадцатый час, пора спать", - медленно подумал я, на самом деле засыпая, но тут Шуляев принялся так энергично трясти меня за плечо, что я мигом пришел в чувство.

- Глеб, скажи мне, у тебя все в порядке с загранпаспортом, он не прострочен, или срок его действия не истекает, к примеру, через неделю? продолжая потряхивать меня за плечо, допытывал меня Шуляев.

Я напряг размякшие мозги, с трудом силясь сообразить, чего от меня хотят, пока, наконец, не въехал, что адвокат пытается обсудить со мной процедуру моего отъезда в Швейцарию. Я не без труда собрал глаза в кучку.

- Все в порядке, мы совсем недавно все заменили загранпаспорта, - с минутной задержкой ответил я, под "мы" имея ввиду себя, Галину и Юльку. - А вот как обстоит дело у тети Эльмиры, я не знаю.

- Я никуда не поеду, если ты это имеешь ввиду, - включилась в нашу беседу тетка, как будто тут и была. - Наследник - ты, тебе и ехать. К тому же ты ведь знаешь, с моим сердцем перелеты противопоказаны.

Ничего такого про нее я, разумеется, не знал.

- Сердце у тебя большое и доброе, - умудрился в тему пошутить я, заслужив в ответ теткину улыбку.

- К сожалению, слишком большое, - театрально прижав руки к груди, ответила тетушка, и пояснила: - У меня расширена аорта.

- Ага! Так что, ты поедешь один? - допытывался Шуляев.

- Ну почему один? - ответила ему за меня тетушка. - Наверное, с женой, с Галей. Да, Глеб?

- У нее же первое сентября на носу, ты знаешь. И Юльку куда? - больше самого себя, чем тетку, спросил я.

- И Юленьку берите с собой, - с энтузиазмом заявила тетка.

- Так, хорошо, - прервал наш семейный диалог Шуляев. - Друзья, получить швейцарскую визу - дело небыстрое, а мы должны отправили тебя до конца следующей недели, потому, что потом мсье Сержа не будет в Женеве. Нужно быстро определиться, в каком составе ты едешь, и в понедельник до обеда забросить ко мне в офис паспорта и фотокарточки для виз, о'кей? Сможете завтра где-то все сфотографироваться?

- Конечно, - секунду поскрипев мозгами, ответил я.

Фотографироваться не придется, фотокарточек полно дома со времени последней эпопеи с загранпаспортами. Задача только в том, чтобы без Галины их найти.

- Отлично, - потер руки Шуляев. - Заодно подпишете все необходимые формы. Во сколько примерно вы будете?

Так, раз что-то подписывать, значит, Галина должна сама быть? Значит, завтра все-таки шлепать за ними на дачу?

- Прямо с утра, - пообещал я, хоть мне еще ничего самому не было ясно. - Кстати, во сколько у видных московских адвокатов начинается утро?

Шуляев весело рассмеялся:

- Поздно начинается, особенно по понедельникам. Но Яна будет, как всегда, к десяти. Она все сделает, я ее предупрежу. Вы с ней, кажется, уже знакомы.

"Ага, значит эту брюнетку ростом с Эйфелеву башню зовут Яна, - отметил про себя я. - Интересно, она у этого жука только как секретарша, или и для других целей тоже?" Словно в подтверждение моих подозрений, "этот жук" Шуляев мерзенько осклабился.

- У вас очень хорошая секретарша, Вадим Львович, - опять настолько же неожиданно, насколько и органично втекла в наш диалог тетка Эльмира, и сразу снова обратилась к своему собеседнику: - Так о какой, как вы сказали клаузуле вы говорили, Серж?

Ого, она его называет уже просто по имени! Во тетка дает! "Кстати, о чем это они там?" - привлеченный незнакомым словом, заинтересовался я.

- Клаузула - в интересующем нас контексте - это юридический термин, означающий наличие в официальном документе какой-либо оговорки, - с энтузиазмом продолжил было свой прерванный рассказ мсье Серж, но тут произошло неожиданное.

Шуляев, видимо, полностью разочаровавшись во мне как в партнере по части выпить, в этот момент как раз делал из своего бокала добрый глоток. Но давно известно, что пьянство в одиночку - губительно. В подтверждение этой истины коньяк, видимо, попал Шуляеву не в то горло, и адвокат вдруг согнулся пополам и страшно закашлялся. Благородный напиток полился у него изо рта и из носа так, что я еле успел убрать ноги, чтобы не попало на брюки. Я кинулся на помощь и принялся хлопать Шуляева по спине. Подскочила с неожиданной резвостью тетка Эльмира, и даже мсье Серж участливо приподнялся на стуле. Но Шуляев уже был в норме и вытирал платком нос и налившиеся слезами глаза.

- Мои извинения, друзья, - произнес он, складывая платок и убирая его в карман. - Теперь я знаю, что такое слишком много выпить.

Я неожиданно для самого себя громко расхохотался. Черт, а адвокат не только над другими но и над собой посмеяться может! Явный плюс ему в моих глазах. Но мой смех никто не поддержал. Тетка сочувственно гладила Шуляева по плечу, а тот в свою очередь как-то странно смотрел на Бернштейна. Мне даже показалось, что в течение тех нескольких секунд, что длился этот взгляд, между ними произошел некий немой, но при этом вполне отчетливый диалог, понятный только им двоим.

- Да, много пить вредно, - серьезным тоном произнес мсье Серж, зачем-то тоже вынул платок и принялся вытирать им рот.

- Боже, уже начало первого! - тут же, как по сигналу, подхватилась тетушка Эльмира. - Глеб, мальчик, не пора ли нам?

- А на посошок? - как будто финал вечера - дело решенное, воскликнул оживший Шуляев.

- Мой посошок всегда при мне, - демонстрируя свою трость с набалдашником, задребезжал в несколько неестественном смехе Бернштейн.

Его шутку поддержали все. Улыбнулся и я, но мне было как-то не по себе. Что-то странное и непонятное мне произошло только что. Я опять почувствовал себя за болвана. Но тут в бокалы опять разлили вино и коньяк. Шуляев, поостерегшись, себе плеснул чуть, мне же долил содержимое бутылки до конца. Я не возражал - не допить такой нектар богов было преступлением. Выпили и начали прощаться. Мсье Серж и тетка Эльмира только что не обнимались, как будто были знакомы тысячу лет. Меня же последняя ударная доза коньяка снова погрузила в расслабленное состояние, и я поручкался с Бернштейном более, чем вяло. "До встречи в Женеве!" - сказал он мне на прощание, и мы втроем покинули кабинет.

На улице было уже не по-летнему свежо. Я поежился, зевнул и начал осматриваться в поисках какого-нибудь средства передвижения а-ля частник. Но тут выяснилось, что Шуляев живет где-то по Профсоюзной, и без проблем подбросит тетушку на своем Мерседесе с водителем до дома. А поскольку оказалось, что для каждого из нас предусмотрительно было заказано по таксомотору, то разрешилась и моя транспортная проблема. По знаку ливреистого швейцара под козырек отеля, урча, подкатил неведомо откуда взявшийся черный английский метрокэб, с виду похожий на мини-катафалк.

- Вполне можно было бы прокатиться и на чем-нибудь попроще, - проворчал я, соображая, во сколько обойдется мне поездка на этом катафалке, но Шуляев толкнул меня в бок, и успокоил классической фразой из анекдота советского периода:

- Халява, сэр!

- Это хорошо, а то я еще не вступил в права наследования, - ответил я.

- Слушай, Глеб, перестань выделываться, - пьяненько задышал мне в ухо, интимно обняв за шею, Шуляев. - С твоими бабками вопрос - решенный. Даже в Женеву ты летишь, по сути, уже за свой счет. Кстати, в Швейцарию глупо лететь одному, или там с женой. Визу сделаем в лучшем виде! Если не с кем, хочешь, уступлю тебе Яну, а?

И Шуляев гаденько подмигнул мне. Не с моим, конечно, кобеляжным опытом ломаться, как целочке, но меня немного передернуло. Может быть, потому, что подтвердились мои предположения про мультифункциональность Шуляевской серетарши?

- Я подумаю над твоим любезным предложением, - ответил я Шуляев, с трудом удержав себя от того, чтобы назло адвокату сразу не согласиться.

Мы попрощались с адвокатом и расцеловались с тетушкой, условившись созвониться завтра, и я помахал ручкой увозившему их Мерседесу. Отчего-то вздохнулось. Я забрался в огромные недра метрокэба.

- У вас нет на кассете песенки Игги Попа "В катафалке"? - постучал я в стеклянную перегородку, разделяющую пассажирский салон от кабины водителя.

Тот не понял моего мрачного юмора.

- Нет, к сожалению. Хотите, включу Авторадио, - приветливо откликнулся молодой парень в фирменной таксистской кепке.

- Лучше уж милицейскую волну, - пробурчал в ответ я.

Водитель весело рассмеялся каламбуру, и мы отбыли.

Глава 6. Что такое одиночество

Воскресенье

Большую часть ночи я спал, как обрубленный. Утром же, после того, как рассвело, меня начало похмельно потряхивать, и я принялся крутиться и ворочаться, то всплывая из состояния тяжелого оцепенения, то опять погружаясь в него, как в ледяную ванну. Когда я, наконец, разлепил глаза, и с трудом сфокусировал взгляд на часах на стене, более длинная из двух стрелок как раз чуть сместилась вправо от положения "вертикально вверх", приоткрыв свою более короткую и толстую сестрицу. Боже, начало первого! И Боже, как болит голова! Вроде и выпили то - тьфу, пару бутылок шипучки на всех, да ноль семь коньяку мы пополам с Шуляевым. Ну, пусть мне досталось побольше, потому что тому под конец приплохело, - все равно не доза, приходилось и вдвое принимать на грудь. Вот что значит - перенервничавши да с устатку. Правда, наверное, приехав уже во втором часу ночи домой, все-таки не нужно было допивать все, что обнаружилось в холодильнике. Хорошо, что это "все" оказалось всего лишь бутылкой пива и граммами ста водки. Соорудил себе, блин, коктейльчик! Теперь вот пожинай плоды своих изысканий по смешению всевозможных алкогольных напитков в собственном желудке! Да, но почему такая несправедливость, - льешь гадость в желудок, а болит потом голова? Вяло скрипя больными мозгами над этим парадоксом, я натужно встал с кровати.

Душ и чищенье зубов несколько улучшили мое самочувствие. Теперь начало жутко хотеться есть. Вот чего тебе вчера не елось, когда стол ломился от вкусностей, приготовленных лучшим шеф-поваром Москвы? Я притащился на кухню и занялся поисками съестного. Хотя ясно было, что все запасы Галина увезла на дачу, а в магазине я не был, я все-таки тщился найти в пустом, как коробка из-под обуви, холодильнике, хоть какой-нибудь харч. Но ищущий да обрящет! Я был вознагражден маленьким куском плесневелого сыра и еще более скромным по размеру хвостом копченой колбасы. Скромный улов, но что делать! Еще бы хлеба кусок, и можно было соорудить вполне приличный бутерброд, которым в студенческие годы был бы сыт целый день. Хлеба не было, но зато в хлебнице лежал порядком подзасохший пирожок, видимо, принесенный из садика и не доеденный Юлькой. Пирожок был надкушен с одного конца, и было видно, что внутри у него какой-то джем химически - красного цвета. Чем не хлеб? Я соединил вместе сыр, колбасу и пирожок, и молча сжевал это произведение антикулинарного искусства со странным вкусом плесневелого джема, запив его холодным чаем, оставшимся в Галининой чашке от вчерашнего завтрака. Голодные спазмы отступили, зато сразу кинуло в холодный пот и затошнило. Черт, надо же было умудриться так перебрать! Я доплелся до спальни, опять завалился в постель и в изнеможении закрыл глаза. Но теперь полезли еще и мысли.

Так, что же произошло вчера в твоей жизни, дядя Глеб? Нечто настолько огромное и всеобъемлющее, что и в жизнь-то твою предшествующую и настоящую не умещается. Может быть, начинает происходить просто новая жизнь? Новая жизнь - как заманчиво звучит! А что? С такими - то деньжищами можно совершенно круто и радикально все изменить. Новая квартира, дача, то есть загородный дом - нет проблем! Машина, две, три - это вообще мелочь, говорить не приходится. Новая работа? А зачем мне теперь работа? Отдать эту работу, то есть, так сказать, бизнес, компаньону Гохе, и вся недолга. А самому просто положить деньги в рост в какую-нибудь надежную компанию, или самому заняться, ну, к примеру, игрой на бирже. А, может быть, вообще не надо ничем заниматься? Может, ну ее вообще к черту? Взять, да и свалить совсем, не только из этой страны, а вообще от этой цивилизации? Ото всех работ, забот, обязанностей, машин, шмоток, телевидения, президентов, людей и прочего? На какой-нибудь одинокий атолл посреди Тихого океана, как на заставке на твоем компьютере, а? Да, хорошо бы, конечно, но только как совместить атолл и семью? Юльке на следующий год в школу, а это однозначно подразумевает проживание в городе. Галина же - вообще максимально урбанизированное дитя современной цивилизации, фигушки она поедет куда-нибудь от своей школы, мамы и подруг, особенно при таких возможностях. Надо же, а Галина ведь и не знает еще ничего! Вот ведь упрямь! Могла бы хоть позвонить, спросить, как прошла встреча? Но нет, если моя женушка уверовала, что тетка Эльмира - выжившая из ума прожектерка, то, значит, так оно и есть. Ну, так пусть сидит в неведении на любезной ее сердцу даче, собирает урожай! Постой, а как же быть с ее поездкой в Швейцарию? Ведь чтобы ей завтра быть со мной с утра на Якиманке и подписывать бумаги, надо сейчас, не взирая на тошноту и головняк, вставать, одеваться, и лететь за ними на дачу. Да нет, во первых, я просто не в состоянии, а во-вторых, с какой стати? Ведь моя поездка в Женеву - не развлекуха, а чисто деловая и очень спешная. Успеет еще полюбоваться на швейцарские красоты моя благоверная. Как это ей объяснить? Да никак - не звонит, и не надо. В односторонней связи, как известно, есть свои преимущества. А вот кому надо срочно позвонить, так это тетушке Эльмире. Вот кто на самом деле мой ангел-хранитель! Сначала нянькалась с моим отцом, а когда умерла мать, еще и со мной. И вот теперь она еще и сделала меня богатым. Господи, получается, что кроме факта рождения всем остальным по сути я обязан никому другому, как моей тетке! Пересиливая дурноту, я встал с постели, взял телефон и набрал теткин номер.

Тетушка сняла трубку сразу, как будто сидела у аппарата.

- Глеб, мальчик, как ты там? - раздался обеспокоенный голос тетки. Почему так долго не звонил, тебе нехорошо?

Прям в корень зрит тетка.

- Да, теть Эльмир, маленько перебрал вчера на радостях, только проснулся, - соврал я. - Как ты себя чувствуешь?

- Пр-р-рекрасно! - по-испански грассируя звук "р", ответила тетка. Вадим Львович прекрасно довез меня на своем лимузине, я прекрасно спала и вообще все очень хорошо.

Как хорошо слышать, что у кого-то буквально все прекрасно.

- Тетя Эльмира, я хотел тебе сказать, что..., - начал было я, но тетка осекла меня.

- Не надо ничего говорить, деточка, я все понимаю. Я сделала то, что была должна, что я обещала отцу, твоему деду. Это все в честь его памяти. И я очень горда, что мы имеем право носить такую фамилию, и что ты князь, хочешь ты этого или нет.

Ее голос дрожал, но я не сдавался:

- Я хотел сказать, что я считаю, что половина этих денег принадлежит тебе, и...

- Мне ничего не надо, - опять прервала меня она. - У меня все есть. Вот если бы ты мне дал немного денег, я смогла бы заняться поисками могилы твоего деда и поставить там памятник ему.

- Ну хорошо, хорошо, - сдался я на милость непреклонной тетки. - Мы еще поговорим на эту тему, ладно?

- На эту, и на любую другую, мой мальчик. Но пока ты, пожалуйста, занимайся документами, визами и прочим, чтобы без задержек поехать в Швейцарию и вступить в наши права. Я знаю твою рассеянность, это у тебя наследственное. Обещаешь?

Какая рассеянность? Но пришлось пообещать, тем более, что ее настоятельная просьба вполне соответствовала моим собственным планам. Да, кстати, надо срочно найти фотографии. Я никогда не мог понять жёниного алгоритма мышления, поэтому быстрого результата от своих поисков не ждал, но я, наверное, минут сорок переворачивал квартиру вверх дном, но тщетно. Но никакая работа не бывает напрасной и, к тому же, способствует преодолению абстиненции. Когда еще через полчаса я, истекая похмельным потом, с громким криком: "Ага-а-а!" нашел искомые квадратики фотобумаги с изображением своей физиономии в месте, где они никак не должны были находится, я одновременно обнаружил, что уже вполне пришел в себя. Так, еще только половина третьего, единственное дело на сегодня успешно сделано, а уже ничего не болит. Это значит, что надо бы чем-то заняться, - ужасно не люблю, знаете ли, бездарно растрачивать воскресные дни. Вот только чем? В смысле, дел-то по горло. Хотя бы вымыть посуду, или поменять разбитую фару на "десятке". Но на самом-то деле хочется заняться не чем-нибудь прикладным, а, что называется, для ду-ши-и-и. Так, что ну ее к черту, эту посуду с машиной! На самом деле хочется посидеть с кем-то близким, поделиться радостью. То есть, похвастаться? Да нет! Или - да? Да ну тебя к черту! Ужасно, конечно, хотелось бы пообщаться с Жанной. Вот было бы восторженных ахов и охов! Но у нас с Жанной был железный уговор - ни при каких обстоятельствах не звонить друг другу по вечерам и выходным, чтоб не подвергать ни малейшему риску благое неведение наших официальных половин. Можно, конечно, послать ей на мобилу эсэмэску, но разве в ста шестидесяти знаках минус пробелы выразишь все, что хочется сказать? Ладно, подождем до завтра. Звякнуть, что ли, Гохе? Да и этого чего отрывать от его любимых грядок, тем более, что он к, когда балдеет на своих шести сотках, всегда отключает мобильный, чтоб не мешали. С ним тоже завтра времени перетереть все в подробностях будет предостаточно. Ёлы-палы, и пообщаться-то не с кем - просто вакуум какой-то! Правильно говорят - не в деньгах счастье...

И тут совершенно неожиданно где-то истошно заверещал мой мобильник. Я кинулся на звук, вспоминая, куда выложил его, и одновременно пытаясь угадать, кто же звонит. Первая мысль была, что это пробило все-таки Галину. Я прям зарадовался даже весь, но тут же сообразил, что Галина наверняка сначала набрала бы домой. Тогда кто же? Телефон обнаружился на зеркале в прихожей. Высветившийся на дисплее номер звонившего был мне абсолютно незнаком. Я схватил надрывающуюся мобилу и надавил зеленую клавишу.

- Добрый день, это Глеб? - произнес в телефоне приятный женский голос.

- Да, - ответил я, напряженно пытаясь узнать голос и не узнавая его.

- Глеб, ты можешь разговаривать? Может быть, я не вовремя...

Это была Таша. Но ведь она должна быть в отъезде? Ну надо же - как будто кто-то сверху, приняв во внимание мою неизбывную тоску по общению, сжалился надо мной!

- Нет, нет, что ты! - заторопился с ответом я. - Знала бы ты, как ты вовремя! Здравствуй, Таша, я очень рад тебя слышать!

- Как здорово, что ты узнал меня, - запел в трубке ее голос. - Я, собственно, звоню сказать, что у меня изменились планы, я никуда не уехала, и мы могли бы встретится, если ты хочешь

Хотел ли я? Конечно и, по возможности, прямо сейчас, - и дефицит общения с близким по духу человеком был бы восполнен, а при мысли о том, чем это общение можно было бы разбавить, у меня сладко заныло в штанах. Так что же меня останавливает? Ответ был прост до банальности - деньги. Один раз оказав от широты души (или желая повыделываться?) матподдержку в размере двухсот американских дензнаков, категорически невозможно было опускать планку. А столько в кошельке у меня сейчас просто не было. "Миллионер хренов!" - грустно усмехнулся я.

- Кстати, ты можешь не беспокоится о деньгах, - словно прочитав мои мысли, прервала паузу Талия.

Пришлось срочно оправдываться, сбивчиво объясняя, что дело совсем не в этом, и что я просто не знал, как сказать, что хочу встретится прямо сегодня. Вроде, получилось правдоподобно.

- Представляешь, я тоже не знала, как предложить встретиться сегодня вечером, - мило защебетала Талия. - Может быть, как в прошлый раз, часов в семь у меня?

- Хорошо, в семь, - согласился я, и не удержался, чтобы не изобразить из себя нетерпеливого Дон Жуана: - если нельзя раньше.

- Я не успею добраться и привести себя в порядок, - начала оправдываться она, но я проявил великодушие:

- Хорошо, хорошо, но без одной минуты семь я буду у твоих дверей, можешь открывать без звонка. Сверим часы?

- Не будем, - ты не опоздаешь, когда бы ни пришел, - загадочно ответила Талия и отключилась, послав мне в трубку на прощание поцелуй.

Только сейчас я понял, что во время всего разговора я стоял посредине комнаты. Я опустился на диван и задумался. Дело в том, что кроме безусловных положительных эмоций по поводу скорого и весьма приятного общения, разговор с Ташей меня еще и озадачил. Потому, что как бы ни было запутано и непонятно мне самому мое отношение к Таше, как ни странно, гораздо больше сейчас меня занимало ее отношение ко мне. Эта ее последняя загадочная фраза, - мол, приходи когда захочешь, плюс предложение исключить из наших отношений материальную составляющую, - все вместе это давало картину совершенно определенную. Помните - у Ремарковских проституток предложение встречаться без денег означало едва ли не любви, а уж глубокую симпатию - точно! Меня-то как раз присутствие в деле "материальной поддержки", как ни странно, устраивало. Потому, что пока ты платишь, все предельно ясно и - удобно. А когда в ясные и понятные вторгаются эмоции, паче того - чувства а-ля "любэ-эвь" - все, хана, пиши пропало, начинаются проблемы всякие, а там и до обязательств недалеко. И самое паршивое, что мягкий я и отзывчивый, знаете ли, на проявление ко мне чувств этих самых. И с Жанной ведь, если честно, была далеко не только моя инициатива. Не дай она прозрачно понять, что я ей не безразличен, могло и не закипеть во мне ответное, не затумань паром голову, и тогда неизвестно, завелась ли вообще карусель. "Да, тебе сейчас только втюрившейся транссексуалки для полноты ощущений и не хватает!" невесело усмехнулся я. Так, может, не ездить никуда, от греха подальше? Но воображение мгновенно нарисовало в мозгу несколько таких сцен, что ни о каком "не поеду" не стало и речи. "Просто буду держать себя на дистанции", пообещал я себе и, успокоенный, начал собираться.

На часах было ровно три. Времени до свидания было еще валом и я, не торопясь, помылся-побрился, привел себя в порядок и потихоньку тронулся в сторону Преображенки. По дороге, воспользовавшись отсутствием очереди, помыл в автомойке "десятку", потом, дабы вытрясти из себя последние остатки похмельности, метнул пару чизбургеров в Макдоналдсе рядом с метро, но до конца так и не вытряс. Все еще ощущая тяжесть в голове и затруднение на вздохе, я заехал все-таки в магазин, и долго раздумывал, чего бы взять. Остановился на очень легком и приятном красном полусухом, рассудив, что такие вина с большой степенью вероятности должны нравиться и Таше тоже. Но все равно в знакомый двор, заросший липами, я приехал в половине седьмого, и еще двадцать минут сидел в машине, развлекаясь тем, что наблюдал за присутствовавшими-таки сегодня у подъезда старушками, изо всех сил пытавшимися разглядеть через затемненные стекла, кто это приехал к их подъезду, и почему не выходит? Не террорист ли? Без пяти семь напряжение бабушек достигло апогея и неизвестно, не позвонили бы в они следующую минуту "куда следует", не выйди я из машины. Проходя мимо старушечьего воинства, я вежливо сказал: "Ас-с-ьте!", на что бабки хором заклаянялись в ответ. Я, улыбаясь, вошел в подъезд, а бабки у меня за спиной сердито и громко зашептались: "Ну вот, наш, славянской внешности! А ты твердила - чеченцы, кавказцы!" - "А чего он так долго в машине-то сидел? Чисто шахид какой1" Я ржал над чеченцами и шахидами до самого пятого этажа.

Ровно без минуты я ступил на площадку верхнего этажа. Дверь Ташиной квартиры уже была приоткрыта, и из-за нее на мелкую шахматку кафельного пола ложилась полоска света. Я толкнул черное дермантиновое полотно и вошел. Талия точно так же, как позавчера, стояла, опершись о боковину двери в комнату. И одета она была точно так же, и так же зябко куталась в платок. Только волосы ее не были собраны, как тогда, узлом на затылке, а стекали гладкими струями на плечи, и только самые крайние прядки были закинуты за уши, как дужки очков, чтобы не мешали.

- Ну, здравствуй, - сказал я, прикрывая за собой дверь.

Вместо ответа она шагнула ко мне, обняла за шею, прижалась упругой грудью и приоткрыла губы. Мы слились в поцелуе, и дистанция полетела ко всем чертям. Я забрался руками ей под халатик, и гладил ее спину, потом скользнул ниже. Во мне, как в чайнике, в котором воды лишь на донышке, все мгновенно закипело.

- Подожди, подожди, Глеб, милый, подожди, - зашептала Талия, уворачиваясь от моих губ. - Может, сначала чаю?

- Тогда уж вина, - выдохнул я, с трудом заставляя выпустить из объятий мгновенно выпорхнувшую Талию, - я принес вина.

- Попробую угадать, какое ты купил! - донесся уже из комнаты Ташин голос, сопровождаемый мелодичным звоном доставаемых из серванта бокалов. Точно не шампанское и вообще не белое, верно?

- Верно, - ответил я, пройдя в комнату и пытаясь снова поймать Талию в объятия.

- Так, значит, красное, - констатировала она, останавливаясь посреди комнаты. - Дальше сложнее, но попробую угадать.

И она с выражением глубокого раздумья на лице смешно приложила указательный палец к виску. Я подошел и снова обнял ее, снова начал искать губами ее губы.

- Глеб, мы что, куда-нибудь не торопимся?- скорчив комичную мину, взмолилась она. - Я хочу выпить вина, особенно если это... полусухое.

- Ты что, колдунья? - в притворном ужасе снова разжал я руки, и доставая из пакета бутылки, - точно полусухое.

- Какой ты умница! - воскликнула Талия и порывисто чмокнула меня в губы. - Люблю именно такое! Давай пить скорее!

Мы сели в кресла. Пробка звонко вышла из горлышка бутылки, и я разлил вино чудесного темно-розового цвета в бокалы. Талия взяла свой, заглянула мне в глаза и спросила:

- За что пьем? За любовь?

"Ну вот, точно, приехали!" - мелькнуло в голове, и хотя какого-то особого беспокойства по поводу моих подтверждающихся догадок я не испытал, но тост все-таки не поддержал:

- За удачу! - провозгласил я, стараясь не замечать легкого облачка, при этих моих словах пробежавшего по Ташиному лицу.

Я в один присест выпил приятную сладковато-терпкую влагу, Талия же смаковала вино понемногу, при каждом глотке закрывая глаза. Внутри сразу прихорошело, и я, наплевав на то, что еще рулить назад, налил себе еще. К тому времени, когда бокал Талии опустел, теплая дурманящая волна легкого опьянения уже успела разбиться предательским румянцем о мое лицо. О, вино коварная вещь! Удивительно, что может сделать с человеком пара бокалов вина, особенно с похмелья. Я почувствовал, как увлажнились мои глаза, как весь мир мгновенно стал ближе и желаннее. Я уже жалел, что не поддержал Ташин тост. Может быть, в нем и не было никакого намека и скрытого смысла? Захотелось если не извиниться, то уж как минимум сгладить впечатление.

- На самом деле просто у меня вчера случилась редкостная, просто фантастическая удача, вот я и предложил сначала выпить за нее, - с извиняющимися нотками в голосе произнес я, и посмотрел на Талию.

- Тогда второй тост - за... любовь к удаче! - с озорной улыбкой скаламбурила Талия, и я вслед за ней не удержался от смеха.

Вино, выпитое нами за любовь к удаче, было уже из второй бутылки. Такая ударная доза алкоголя, пусть и легко-винного, не могла не произвести своего действия. Вчерашние дрожжи, затворенные красненьким, взошли в голове, заполнили всю ее, вытеснив остатки разума и здравого смысла, перелились через край и устремились к чреслам. Я хотел было снова начать обещанный рассказ, но понял, что с удовольствием отложил бы это на попозже.

- Да, потом расскажешь, - как всегда, неожиданно прочитала мои мысли Талия, ставя бокал на стол.

Я плыл. Как-то совершенно незаметно Талия переместилась мне не колени. Ее поцелуй в полминуты довел меня до кипения. "Хочу в койку!", - шепнула она. Я подхватил ее и, хоть и не без труда, поднялся вместе с нею с кресла, сопровождаемый жалобным бряцаньем упавшего вместе со штанами на пол брючного ремня. Мы упали на постель, и очень скоро мне стало так хорошо, что самая мысль о том, что я мог не приехать сегодня сюда, стала казаться кощунственной.

А потом мы лежали и говорили. Я возжелал предложенного час назад чаю, и Талия приготовила мне его и принесла в постель. Она курила свои длинные тонкие сигареты, а я рассказывал ей события последних двух суток, и события минувших восьмидесяти пяти лет. Я рассказывал ей все в подробностях, ни капли не сомневаясь, что рассказ Таше интересен, и не опасаясь, что из-за излишних деталей он покажется ей нудным. В подтверждение этого она слушала так внимательно, что, зажигая сигареты одну за одной, скоро забывала о них, и они тухли в пепельнице. В конце концов она бросила это дело, и просто полусидела на подушках, завернувшись в одеяло и молча слушала, глядя на меня своими широко распахнутыми зелено-льдистыми глазами. Когда я рассказывал о том, что Ольге Апостоловой пришлось пережить во время своей одиссеи, я чувствовал, как сопереживала всем сердцем Талия. Особенно, кажется, потрясло ее то, что Ольге пришлось заниматься в Константинополе проституцией. Талия как будто сжалась вся в комок, закусив зубами костяшки пальцев, да так и осталась до самого конца моего повествования.

- Так что, представляешь, Таша, за те два дня, что мы не виделись, я успел стать весьма состоятельным человеком! - с театральной наигранностью закончил я.

- Как я рада за тебя! - просто и мило ответила, вздохнув, она.

И в эту секунду я снова подумал о том, какие же, черт побери, блестящие перспективы в связи с моим наследством открываются перед моей женой Галиной, которая ни на секунду в это наследство не верила. И рядом - другая, а она даже не звонит. И, пожалуй. было бы в высшей степени несправедливо обделить тех, кто дарит и дарил мне тепло и богатство общения просто так, не будучи связан со мной узами никаких официальных отношений. Надо обязательно дать им от свалившегося с меня, как с неба, богатства. Надо - Жанне, с которой мне целый год было так хорошо, и у которой из-за ее бестолкового муженька сейчас такие проблемы с жильем, что она с ночлегом зачастую вынуждена перебиваться по случайным адресам. И надо - Талии. Даром, что знакомы без году три дня. Для того, чтобы человек стал близким, много времени и не нужно. По крайней мере, мне.

- Таш, сколько, ты говоришь, надо денег на операцию? - с деланно равнодушным видом спросил я. - Полтинник?

- Не меньше, - еще не понимая, куда я клоню, ответила Талия.

- Ну так считай, что он у тебя в кармане, - сказал я, выдержав эффектную паузу.

Господи, как же я нравился себе в эту секунду! Я с трудом удержался, чтобы не пустить из глаз слезу умиления. Потому, что Талия, закусив костяшки уже обеих рук, смотрела не меня, как на бога, только что сотворившего чудо. Она не задавала глупых вопросов типа: "Это правда?", или: "Ты не шутишь?". Она прекрасно чувствовала меня, и понимала, что я такими вещами шутить не буду. Просто через секунду она бросилась мне на шею и зарыдала. Одеяло слетело с ее плеч, она прижалась ко мне всем обнаженным телом, а я гладил ее по голове, и утешал, как ребенка. Наконец, она начала успокаиваться.

- Господи, Глеб! Сколько раз я представляла, что придет принц, как приплыл Грэй за Ассоль, и скажет что-то в этом роде, - сказала она, хлюпая носом. - Если бы ты знал, как тяжело жить вот так, не со своим полом, не в своем теле! Каждый день, каждый раз ощущать это (она скорчила гримасу) у себя! Это должно быть у мужчин, а я - женщина, женщина, понимаешь? То есть, ты понимаешь, я знаю. Неужели это, наконец, произойдет?

Она снова разрыдалась. Я не курю уже пять лет, но для такого дела вспомнил прошлый опыт заядлого курильщика, зажег сигарету и протянул Талии. Она затянулась, глубоко вздохнула, и улыбнулась мне сквозь слезы. Я чмокнул ее в мокрый соленый нос. Но ведь я высказал ей еще далеко не всю свою идею.

- Причем как ты относишься к тому, чтобы не откладывать ничего в долгий ящик, а прямо в конце недели поехать со мной в Швейцарию, и там лечь на операцию?

Талия все-таки сбилась на разные "Я даже не знаю" и "Удобно ли?", но я не хотел слушать никаких возражений. На единственный важный вопрос - есть ли у нее загранпаспорт, и в каком он состоянии, Талия ответила, что все в порядке. Но как оказаться в Женеве в одно и то же время, ведь купить для Талии тур можно просто не успеть, да и не дешевы туры в Швейцарию, на покупку его у меня сейчас банально нет денег! А, собственно, моя ли это проблема? Помнится, Шуляев намекал: дескать, глупо в Швейцарию ехать без эскорта? Пусть теперь отвечает за базар. Где там его визитка? Я встал с постели, и набрал номер его сотового.

- Алло, кто это? - раздался в трубке голос Шуляева, приветливый ровно на столько, чтобы ошибшийся номером сразу же раздумал продолжать разговор.

- Добрый вечер, Вадим! Это Глеб, - ответил я. - Извиняюсь за то, что беспокою в воскресенье...

- В любое время дня и ночи, Глеб, дружище! - бурно возрадовался в трубке Шуляев. - Какие проблемы?

Странно, но в его голосе мне почудились нотки неподдельной тревоги.

- Да нет, проблем никаких, - поспешил успокоить я адвоката. - Просто я определился , как ты давеча сказал, с эскортом. Ты подтверждаешь свое любезное предложение отправить меня в Женеву в чьем-либо сопровождении?

Я искоса глянул на Талию, опасаясь за ее реакцию на мое упоминание об эскорте, но она думала о чем-то своем, и явно не слышала моих слов.

- Конечно, конечно, - с явным облегчением захихикал в трубке Шуляев. Выбрал Яну, или нашел кого-то своего? - поинтересовался адвокат.

- Второй вариант, - ответил я уклончиво, чтобы Талия не могла догадаться, о каких гнусностях мы тут судачим.

- Сможешь забросить загранпаспорт и фотокарточки этой дамы завтра ко мне в офис? - уже по-деловому осведомился Шуляев. - То есть, я полагаю, что это женщина?

У меня екнуло сердце, - насколько его шутка оказалась недалека от истины.

- Ты бесконечно догадлив, - съязвил я в ответ.

- Надеюсь, что ничем тебя не обидел, - сквитался Шуляев.

В наличии весьма злого чувства юмора у адвоката я уже успел убедиться еще вчера.

- Спасибо, тогда - всех благ? - попрощался я.

- И вам жить богато, - распевно ответил Шуляев.

С неприятным осадком после разговора я опять нырнул в постель к Таше.

- Ну вот, все в порядке, - тихонько потряс ее за плечи я, чтобы вывести из состояния задумчивости. - Мы вполне можем в конце недели вместе полететь в Женеву. Только мне нужно завтра желательно пораньше с утра забрать у тебя твой паспорт и фотографии для оформления визы. Можно это сделать?

- Да, конечно, - машинально ответила Талия. - Кстати, можешь не волноваться - моя фамилия не склоняется, а за двести баксов паспортистка в ОВиРе проставила мне в загранпаспорте женский пол. Как бы по ошибке.

- Черт, я об этом даже не подумал. Какая же ты умница! - совершенно искренне воскликнул я.

В ответ Талия смущенно улыбнулась, но было видно, что мои слова ей польстили.

А за окном тем временем совсем уже стемнело. Господи, который же теперь час? Я вскинул глаза на будильник, но его табло было темно. Так, а куда я швырнул свои часы, когда раздевался, изображая из себя маленький ураган? Я покрутил по сторонам головой, но вместо часов в поле моего зрения попала электрическая розетка у пола, в которую тянулся черный провод от будильника. Мне показалось, что вилка не до конца воткнута в розетку, видимо, просто зацепили ногой. Я потеребил провод, и точно - табло вспыхнуло яркими зелеными цифрами. Мама дорогая! Так я и знал - уже почти одиннадцать! На самом деле спешить, собственно, было некуда, но не хотелось после выпитого вина ехать совсем уж поздно, рискуя быть остановленным бдительными ГАИшниками. Пока я одевался, мы договорились с Ташей, что завтра в десять встретимся у метро Кутузовская на предмет передачи мне ее бумаг. И, уже стоя в прихожей, мы с ней долго целовались на прощанье.

На улице шел несильный дождь, первый, наверное, за целый месяц. Капли тихо шуршали по листве старых лип, пыль на тротуарах и газонах собиралась в мокрые шарики. Совсем недавно, похоже, дождь согнал и бабушек, - квадратные пятна сухого асфальта на тех местах, где стояли их стульчики-табуреточки, были еще вполне отчетливы. Я поднял голову, чтобы взглянуть на Ташины окна, и получил каплей прямо в глаз. Я поспешил забрался от дождя в машину, завел мотор и выехал из липового двора.

Галина позвонила, когда я уже подъезжал к дому.

- Здравствуй, Глеб, - голосом айсберга, погубившего Титаник, начала жена. - Я битых три часа звоню домой. Можно поинтересоваться, ты вообще где?

Черт, влетел. Что же я никакую отмазку-то не сплел? Возгордился, вознесся, а жена то - ам, вот она, не дремлет! Придется дописывать либретто по ходу спектакля.

- Менял фару в сервисе, - устало-равнодушным голосом сказал первое пришедшее на ум в ответ на безаппеляционное вопрошание супруги я. - Вчера остановили гаишники, сказали, что так жить больше нельзя. Привет, дорогая. Как вы там с Юлькой?

- Нормально, - самую малость помягчев, ответствовала Галина. - Я волновалась. Поменял?

- Конечно, - продолжал врать я, на ходу соображая, где теперь завтра в пожарном порядке на самом деле ремонтировать машину. - Живая очередь, отстоял три часа. Почему на мобильный-то не позвонила?

- Из принципа, - буркнула благоверная. - Хотела выяснить, во сколько ты возвращаешься, когда меня нет дома.

- Выяснила? - съехидничал я, но счел за лучшее сменить тему. - Не хочешь спросить, как прошла встреча?

- Какая встреча? - серьезно не поняла Галина.

Ну да, конечно, - что может произойти на встрече непутевого мужа и его кликуши - тетки с какими-то непонятными людьми? Да, принцип "Да воздастся человеку по вере его" в Галинином случае работает с точностью ровно до наоборот. Ну, дорогая, не обижайся!

- Ты должна помнить, - начал свое ариозо мести я. - Встреча, из-за которой я не поехал вчера на дачу.

- А, эта, - поскучнела Галина. - Помню. И как прошла?

- Хорошо прошла, - принялся с интонациями Хрюши из "Спокойной ночи, малыши" издеваться над Галиной я. - Выяснилось, что мы с тетушкой Эльмирой на самом деле Нарышкины, более того, я - наследник княжеского титула, ну а то, что персонально мне оставлено наследство в шесть с копейками лимонов баксов - это так, на закуску.

Я наслаждался наступившим на том конце провода молчанием. Наконец, Галина нашла слова:

- Глеб, если это шутка, то очень неудачная. На самом деле, что было на встрече?

- Не более того, о чем я уже имел счастье тебе доложить, дорогая, продолжал язвить я. - В конце следующей недели я лечу в Женеву, чтобы официально вступить в права наследования. Я не шучу, это не розыгрыш и не мистификация. Мы богаты.

Галина на том конце провода как-то непонятно хрюкнула, и вдруг заговорила часто-часто, видимо, прикрывая трубку рукой:

- Глеб, если это правда, если ты надо мной не издеваешься, то я сорок пять раз извинюсь перед Эльмирой Александровной, я встану перед ней на колени и буду любить ее как мать. Сколько ты сказал - шесть миллионов долларов, я не ослышалась? Послушай, а как же, может быть, нам сейчас приехать, как ты там, один-то?

"Поилец, кормилец, благодетель", - невольно закончил я ее фразу словами из анекдота, уж больно было похоже.

- Ничего не надо, Галь, - милостиво разрешил я. - Я в порядке, завтра, если хочешь, я за вами приеду. Или, может быть, побудете на природе еще пару дней?

- Нет! - взвизгнула Галина. - Пожалуйста, приезжай за нами завтра. Мы бы приехали сами, но у нас тут большой урожай.

- Хорошо, только попозже к вечеру, ладно? - выторговал я себе побольше времени для того, чтобы разобраться с фарой.

- Хорошо, хорошо, дорогой, - без писка согласилась жена, устроившая бы за подобное предложение при других обстоятельствах феноменальный скандал. Можем даже переночевать все здесь, и поехать во вторник с утречка, верно?

- Ладно, решим. Ну, пока? - попрощался я. - И Юльку поцелуй.

- Пока, дорогой, - отвечала жена, и я подивился, сколько в ее голосе было душевной теплоты. Неужели и ты, Брут!

Глава 7. Счет на оплату

Понедельник

Несмотря на то, что я прекрасно выспался, встал и выехал вовремя, к станции метро Кутузовская я подрулил с опозданием на пять минут, и еще издалека заметил стоящую у самого края тротуара Талию. Она была одета в соответствии с явно обещающим быть жарким днем в короткое белое трикотажное платье в обтяжку и в тон ему босоножки на высоченной шпильке. Даже на фоне по-летнему не блекло наряженной публики она выглядела просто эдаким одним светлым пятном. Да и вообще она казалась в этом месте каким-то чужеродным телом - такие, как правило, с ветерком проносятся мимо в кожаных салонах открытых кабриолетов сильно иностранных марок, а не стесывают, ожидаючи, каблуки об асфальт возле станций метро, пусть и на Кутузовском проспекте. Весьма польщенный мыслью, что ожидают-то при этом именно меня, я поморгал Талии своей одинокой фарой. Она заметила, заулыбалась и замахала мне в ответ рукой.

- Извини, я опоздал, - поприветствовал ее я.

- Без проблем, я только что подошла, - улыбнулась мне в ответ Таша, подставляя для поцелуя щеку.

Я, чувствуя легкое стеснение, чмокнул ее, боковым взглядом фиксируя завистливые взгляды проходящих мимо мужиков.

- Вот мой паспорт, - протянула она мне бордовую книжицу. - Только не смотри сейчас, я там на снимке ужасная!

Но заглянуть в паспорт мне все-таки пришлось - чтобы посмотреть, смогу ли я вместо Талии, не захотевшей тащиться на Якиманку, подписать бумаги для визы. К счастью, Ташину закорючку мог бы подделать даже первоклассник.

- Ладно, гражданка ... м-м... Ви-рэ-витш, - на иностранный манер смешно прокартавил я, прочитав написанные на латинице данные из паспорта. Только - чур, потом от своих подписей не отказываться, мол, я не я, и виза не моя.

- Ладно уж, была бы какая-нибудь Уганда там, а в Гельвецию, так и быть, хоть и с чужой подписью, лишь бы пустили, - отшутилась Таша. - Ну что, пока? Позвонишь? Только сегодня вечером я на фитнесе, - там мобильный не берет.

- Подвезти? - с надеждой спросил я, пытаясь хоть на чуть-чуть продлить общение с ней.

- Я домой, здесь два шага, - махнула Таша рукой куда-то в сторону Поклонной горы, повернулась и пошла.

Я еще долго, пока она не скрылась в подземном переходе, смотрел вслед ее подиумно раскачивающимся бедрам. Мужик, стоявший поодаль, и тоже явно кого-то поджидавший, видимо, совершенно неосознанно тоже откровенно пялился ей вслед. Сказав ему мысленно: "Не, браток, это моя добыча!", я сел в машину, и поехал на Якиманку.

***

В Шуляевском офисе царила прохлада и тишина.

- Доброе утро, Глеб Аркадиевич! - воодушевленно поприветствовала меня волоокая Яна. - Вадим Львович предупредил о вашем визите.

- Да, Яна, тут вот надо оформить бумаги на визу, - начал было объяснять я, но секретарша-референтша предупредительно перебила меня:

- Никаких проблем, давайте паспорта и фотографии. Выпьете кофе?

Я кивнул, и Яна, снова обворожительно улыбнувшись, скрылась на кухне. "Неужели ноги у нее длиннее, чем у Талии? - встревожился я, глядя ей вслед, но тут же успокоил себя - Нет, невозможно, - просто каблуки выше". Ладно, пока есть время, надо все-таки повнимательнее изучить Ташин паспорт. Virevitch Vitaly - значилось на первой странице. Да, если с фамилией на самом деле все в порядке, то вот имечко, мягко скажем...

- Ви-та-ли-я, - так и пришлось, изображая лицом клоуна, пятью минутами позже расшифровывать Ташино имя Яне, отрываясь от ароматного кофе.

- Какое интересное имя, никогда не встречала, - улыбнулась, заполняя бумаги, Яна.

- Румынское, - продолжил скоморошничать я.

- А-а-а, румынское, - поддержала мое шутовство умненькая Яна. - Это все объясняет. Подпишите вот здесь и здесь за гражданку Виталию Виревич.

Я в местах "где галочки", расписался за Талию - очень похоже, на мой взгляд. Кофе был допит, и я не без сожаления откланялся.

- Визы будут готовы, скорее всего, послезавтра, - сказала мне Яна на прощание, и мне показалось, что в улыбке, которой она проводила меня, скользнуло какое-то сожаление. Наверное, ей тоже хотелось в Швейцарию.

***

К себе на Николо-Ямскую я приехал уже ближе к часу дня. Распахнутые на проезжую часть окна во втором этаже говорили, что дружбан и компаньон Гоха на месте - секретаршу из соображений экономии мы рассчитали еще в начале лета, так что хозяйничать в офисе больше было некому. Да, насколько все-таки служба в вооруженных силах, особенно в рядах доблестной ОГПУ-ВЧК-КГБ-ФСК-ФСБ, коей Гоха отдал десять лет жизни, приучает к дисциплине! Ведь каждый понедельник, вставая ни свет, ни заря, он едет с дачи, завозит домой семью, моется, переодевается и ровно в десять, я уверен, он был уже на рабочем месте. Не то что я, разгильдяй, хоть и сын кадрового военного! Но поэтому-то я и взял Гоху в свой бизнес, когда тот уволился лет пять назад из "конторы" по выслуге лет. В наших турбинах и генераторах он до сих пор смыслил не больше, чем я - в сложении японских стихов "хокку", но вот администратором со своей дисциплинированностью и педантичностью он был просто от Бога, да и при всяких неожиданных осложнениях как со стороны "лихих" ребят, так и властных структур он со своей ксивой ветерана всех подразделений - от "Альфы", да еще с правом ношения оружия был просто незаменим. Одним словом, люблю я своего старого друга и партнера Гоху и, зная, какой сюрприз его ожидает, я сейчас поднимался по лестнице через две ступеньки и в предвкушении эффекта улыбался.

Гоха разговаривал по телефону. То есть он держал трубку телефона у уха, но ничего не говорил, а только время от времени кивал головой. Увидев меня, он поднес палец ко рту, давая понять, что разговор важный, и я тихонько уселся в свое любимое кожаное кресло. Через пару минут, за которые Гоха раз двадцать кивнул головой и один раз даже открыл рот, явно собираясь что-то сказать, этот своеобразный телефонный монолог завершился тем, что мой компаньон сказал все-таки на прощание своему собеседнику на другом конце провода: "Всего доброго" и с еще более грустным выражением лица положил трубку.

- Здорово, Гораций Феоктистович! - поприветствовал я его во весь голос. - Чегой-то ты такой грустный?

- Привет, Глеб, - сухо ответил Гоха, не поддержав моего купеческого тона. - А ты чего такой веселый? Может, поделишься радостными новостями, а то у меня тут с утра дела все больше не очень. Вот сейчас Алина Павловна звонила, а до нее Сохатый заходил.

Алина Павловна - это наша налоговая инспекторша, А Сохатый - Алексей Алексеевич Лосенко - любимый арендодатель. Ну да, у нас задолженность за прошлый квартал по налогам, и за офис пару месяцев не плачено, но все не так трагично, как представляет себе пессимист Гоха. С учетом зарплаты приходящей главбухше всего-то тысячи четыре баксов наберется. Ну, пять. В общем, немного, особенно если бы было, где их взять.

- Я думаю, "Росмашснаб" все-таки на этой неделе подпишет контракт, а нам там полтинник чистого профиту корячится, ты же знаешь, - напомнил я компаньону. - С аванса все дыры и заткнем.

Я говорил это нарочито спокойно и даже лениво, но уж я-то знал, что долбанный "Росмашснаб", обещавший подписать с нами чрезвычайно выгодный контракт, вот уже месяц водит нас за нос. А обещать и подписать - не одно и то же, и невзирая на "железную" договоренность, подкрепленную "отстегом" моему "контакту" на должности одного из вице-президентов этой шараги, судьба сделки уже и меня начала беспокоить.

- Весь вопрос только в том, когда он его подпишет, - печально вздохнул Гоха. - А то ведь пациент может не дожить до изобретения лекарства.

Вот ведь пессимист хренов! Неизбывное веселье, связанное с произошедшим позавчера изменением моего жизненного статуса, так и перло из меня, и даже унылый Гоха не мог его поколебать.

- Когда, когда? Когда трансвестит на горе в хрен просвистит! - ответил я, и сам расхохотался своей шутке. - Подпишет, куда денется! А не подпишет так и без него проживем.

- Что с тобой, Глеб? - вышел из себя Гоха. - У нас кроме этого чертова контракта - ничего! Если он сорвется - мы банкроты!

- Что ты, что ты, мы - банкроты! - издевательски пропел я, внутренне умирая со смеху.

Гоха побагровел, и я понял, что сейчас он начнет громко ругаться матом. Пора была рассказать ему о своих обстоятельствах.

- Ладно, ладно, шучу! - поднял вверх руки я. - Не надо кидать в меня телефонами. Тут вот какие у меня дела...

И я вкратце изложил Гохе события прошедших уикенда, а также свою идею выйти из дела, и чтоб он забирал себе весь наш совместный бизнес со всеми потрохами.

- Ну, блин, ты даешь! - сказал, глупо как-то усмехаясь, Гоха, когда я закончил. - Как в кино, ей Богу! Расскажи кто, не поверил бы. Только слушай - я, конечно, безумно, просто фантастически рад за тебя, Глебка, брат, но что теперь будет с бизнесом, с конторой? В конце концов, извини, со мной?

- А что будет? - лениво проговорил я, крутя по столу карандаш. - Я ж говорю - забирай все себе, бизнес, контору - все. Сам посуди, на хрена оно мне теперь?

- Ну да, неподписанный контракт и кучу долгов? - ехидно прищурился Гоха.

Я не успел открыть рот, чтобы сказать, что все долги я беру на себя, а контракт все-таки скорее всего будет подписан, как заблеял телефон. Звонил мой "контакт" из "Росмашснаба". Официальным тоном он сообщил мне, что контракт подписан, и платежное поручение на аванс уже в банке, так что чтобы мы срочно комплектовали заказ. И поинтересовался, интимно понизив голос, когда ему меня ждать. Я заверил жадюгу, что как только, так сразу, и добавил, что приду не я, а Гоха. Контакт дал понять, что ему пофигу - кто, главное - с чем, и дал отбой. Я повесил трубку, просто заливаясь со смеху. Гоха все понял.

- Что, подписали? - спросил он, примирительно улыбаясь.

- Ага, и деньги перевели, - ответил, вытирая слезы, я.

Гоха встал, подошел ко мне, и крепко обнял.

- Да, сегодня твой день, партнер, - прочувственно сказал он. - Ты просто творишь чудеса.

Еще секунда, и этот мощный бывший гзбист пустил бы скупую мужскую слезу. Да, пожалуй, делать людей счастливыми - одно из высших наслаждений в этой жизни ! Потом мы долго сидели, обсуждая детали предстоящей сделки и последующей работы Гохи без меня, как "технического мозга" нашей компании, и мы остановились на том, что ему не обойтись без технаря, знающего нашу специфику. Я пообещал, как вернусь из Швейцарии, подобрать человека, и это его успокоило. Когда мы расставались, Гоха так долго тряс мне руку, что мне стало неудобно. Я шутейно послал его к черту, и поехал менять фару.

***

Из сервиса я позвонил Жанне.

- Фирма "Дениза", канцелярские принадлежности оптом, - раздался в трубке ее замученный голос.

- Скажите пожалуйста, у вас есть гербовая бумага плотностью девяносто грамм на квадратный метр, - зажав нос пальцами, начал дурачиться я.

На том конце провода повисло молчание. Я представил, как бедная, в конец ошалевшая к концу рабочего дня Жанна, весь период летних отпусков работающая одна, судорожно пытается сообразить, что это за гербовая бумага такая, да еще с совершенно конкретной плотностью, и зашелся от беззвучного смеха.

- Н-нет, вы знаете, кончилась, но на следующей неделе должны завезти, наконец ответила, не придумав ничего лучшего, она, чем ввела меня в состояние, близкое к истерике.

- Ну что ж, за неимением гербовой будем писать на простой, - уже своим голосом, полным разочарования, произнес я, - Привет, Жанка!

- Блин, дурак! - взвизгнула она. - Я тут, как идиотка, роюсь в спецификациях...

- Извини засранца, - прервал ее я. - Готов искупить материально. Ты сегодня до скольких?

- До пяти, - примирительно буркнула она. - Только раньше не приезжай, работы полно.

Какой там раньше - механики в сервисе копошились, как неживые. Когда они, наконец, справились с заменой фары, мне пришлось лететь по Москве на всех парах, чтобы в семнадцать ноль пять, чуть приоткрыв дверь, просунуть голову в Жанкин офис на Шаболовке. Собственно, офис представлял собой маленькую комнатку, пол которой практически полностью был заставлен упакованными в коричневую крафт-бумагу и перевязанных целлулоидной бечевкой пачками разных бланков. Уж не здесь ли я забыл мой любимый хромированный ножик фирмы "Камаса", с вырезанными мною моими же инициалами на ручке? С месяц назад я тут помогал Жанне разрезать вот эти самые пачки, и после этого ножик пропал. Надо не забыть спросить про ножик у Жанки. Сама моя пассия сидела, склонившись за своим рабочим столом, тоже заваленном всякими бумагами, и что-то сосредоточенно писала. Ее брови были нахмурены, а губы целеустремленно сжаты. На противный визг открываемой мною двери она даже не подняла головы.

- Привет бизнес-ледям, - шепотом произнес я. - Бить не будешь?

- Буду, - продолжая писать, ответила Жанна, и неожиданно метнула в меня большой колобок скомканной бумаги, который я не видел из-за закрывавшего полстола компьютера.

Лохматый комок летел не сильно, но точно. Я зажмурился, как Пьеро в комедии пощечин, и бумага на излете шоркнула меня в лоб. Я приоткрыл один глаз и скроил, видимо, настолько плаксивую физиономию, что Жанна звонко расхохоталась, но тут же опять вернулась к своей писанине. Ну все, епитимья за телефонную насмешку была исполнена, можно было войти. Я, изображая крадущегося леопарда, бесшумно подошел к столу, и чмокнул ее в маковку.

- Я сейчас, дописываю шефу отчет, - отозвалась Жанна. - Вообще, где пропадал, любовничек? Так я скоро забуду, как ты выглядишь.

- Я? Пропадал? - поразмышлял над вопросом я.

Значит, вот как хитрюга Жанна повернула наше с ней трехнедельное "невстречательство". Дескать, она тут тоскует и страстные письма шлет, а я, холодный, не отвечаю взаимностью? Как все-таки она умеет все перевернуть с левого бока на правый! А за все время ни разу сама не позвонила. Значит, я так думаю, не больно самой надо было. Но обострять в моем теперешнем эйфорическом состоянии совершенно не хотелось. Все-таки с этой женщиной целый год меня связывало многое. Очень многое...

- Ну, во-первых, зашился на работе, - начал отбивать наезд я, - а, во-вторых, разбирался со своими новыми делами. С новым своим статусом, так сказать.

Я специально произнес последние слова раздельно и четко. Жанна расслышала, подняла голову и внимательно посмотрела на меня.

- Расскажешь? - вскинула брови она.

Я улыбнулся:

- Конечно.

Я пристроился половиной задницы на край ее стола, и начал рассказывать. Я вообще по жизни не сильно злорадная сволочь, но все-таки было забавно наблюдать, как у Жанны по мере того, как она "въезжала" в суть рассказа, выражение лица менялось от иронично-снисходительного до восторженно-восхищенного.

- Вот такие вот дела, - закончил свое повествование я.

- Так, значит, ты у нас теперь миллионер, - задумчиво протянула Жанна. - Мильёнщик, как скажет моя любимая свекровь.

Я рассмеялся. "Догоны" Жанниной свекрухи - матери Романа, Пелагеи Матвеевны, слишком уж простой деревенской бабы, за все свои шестьдесят с лишним так и не покрывшейся сколько бы то ни было толстым налетом цивилизованности, всегда веселили меня.

- Получается, что так, - отсмеявшись, подтвердил Жаннину догадку я.

Повисла пауза. Жанна встала и принялась кругами ходить по комнате, на автопилоте безошибочно огибая надолбы бланковых стоп, при этом с выражением глубокой задумчивости на лице покусывая костяшки пальцев. В очередной раз проходя мимо двери, она как бы машинально повернула ключ в замке, запирая ее. Подошла опять ко мне, присела, сместив меня, на край стола, все также задумчиво поедая суставы пальцев, и спросила, глядя на меня с выражением хотящей кошки, которого я так давно не видел в ее глазах:

- А... тебе не кажется, что тебе надо разобраться с еще одним твоим статусом? Сдается мне, что наш с тобою статус любовников давно требует подтверждения.

От нее исходил густой пьянящий аромат духов и желания. Феромоны Жанны всегда производили на меня неотразимое впечатление, в горле у меня сразу же пересохло и захотелось сглотнуть. Осипшим голосом я ответил:

- Я даже не помню, когда мы его подтверждали в последний раз.

- Я хочу, чтоб этот раз ты запомнил надолго, - тихо и томно сказала Жанна , обнимая меня за шею.

Я потянулся губами к ее рту, но Жанна, отвернув лицо, подставила мне для поцелуя щеку:

- Мало времени, Глебка, давай сразу к делу.

Жаль, я любил целоваться с Жанной, но она уже расстегивала мне брюки. Мне ничего не оставалось, как тоже начать раздевать ее. Блузка о трех пуговичках как будто специально была создана для секса в пожарном порядке, так быстро распахнулись ее полы. Я хотел было расстегнуть на ней лифчик, но Жанна только свела плечи, оттянула лифчик вперед, и ее груди выскользнули из чашек наружу, а лифчик засборил синим кружевом поверх них. В довершение этого полураздевания Жанна одним движением задрала на талию юбку и чуть-чуть приспустила трусики, после чего, откинувшись назад, медленно развела передо мной в стороны ноги.

- Я давно хотела проверить, правда ли, что высота письменных столов специально вымерена, чтобы начальникам было удобнее трахать своих секретарш, - промурлыкала она.

Вид Жанниных гениталий никогда не мог оставить меня равнодушным, и я двинул вперед войска. Конечно, в таких условиях это был не лучший наш секс. В постели Жанна обожала поорать, но в офисе с "картонными" перегородками она, естественно, не могла себе этого позволить, и только тяжело дышала в такт моим движениям. А думала она сейчас, скорее всего, о невозможности после всего этого помыться, потому что в перерыве между вздохами прошептала мне на ухо:

- Скажешь, как начнется, хорошо?

Я кивнул, понимая, что достичь пика наслаждения вдвоем сегодня вряд ли удастся. Так тупо молча и длилась эта процедура, и только шуршание деловых бумаг на столе под Жанниной задницей вносило в процесс хоть какое-то оживление. Наконец, подкатило, и я шепнул ей: "Уже!" Жанна оттолкнула меня, ужом просквозила со стола на пол и, гулко стукнув коленями об пол, задвигала прической на уровне края стола. Скоро все было кончено.

За те секунд десять, то я стоял в отходняке, закрыв глаза и подняв лицо к лампочке, как истукан с острова Пасхи, одновременно с горечью думая, что душевности и чувств в этом нашем совокуплении было не больше, чем в пилке дров на зиму в деревне, Жанна успела встать, водрузить все предметы своего туалета на их законные места, и навести порядок на столе. Когда я открыл глаза, она одной рукой подкрашивала губы, глядя вместо зеркала в экран компьютерного монитора, другой - поправляла прическу. К тому времени, как я застегнул штаны, уже ничего в ее облике не выдавало того, что еще минуту назад эта женщина в деловом костюме и строгим взглядом училки из-под изящных очков трахалась без удержу, как весенняя кошка, прямо у себя на рабочем столе. Воистину, по способности к трансформации облика женщины - безусловные лидеры в животном мире, не исключая и хамелеонов.

- Ну как ты, дорогой? - обратилась ко мне, подняв брови, Жанна, что должно было бы значить: "Хорошо ли тебе было?", но на самом деле означало: "Ну, как я выгляжу?"

- Прекрасно, - ответил на все три вопроса сразу я, заправляя рубашку под ремень.

- Тогда - поехали? - полуспросила Жанна.

- Куда, собственно, едем? - поинтересовался я, когда мы, пройдя мимо охранника, посмотревшего на нас с видом, что ему все известно, вышли на улицу.

- Есть предложение сначала заехать к Люсе, - защебетала Жанна, - Я занимала у нее деньги, надо отдать, а потом поехать куда-нибудь отметить это событие. Как тебе план?

Я сказал, что план - ничего и съязвил по поводу того, какое все-таки событие Жанна предлагает отметить. Мне было хорошо и весело, и даже перспектива отмечания чего бы то ни было в компании с Люсей Зайцевой не могла испортить мне настроения. В конце концов, посиделки втроем за последний год стали таким обычным делом, что меня это давно перестало раздражать. Жанна закрыла офис, предварительно сдав его по телефону на охрану, и мы пошли. Мы уже садились в машину, когда неожиданно мелодично пропиликал мой Сименс, сигнализируя о полученном сообщении. Наверное, опять ЭмТэЭс рассказывает, как мало денег осталось на счете. Я вынул телефон из нагрудного кармана и открыл электронное послание. Оно оказалось не от МТС. В крайне издевательском, как мне показалось, тоне в нем сообщалось следующее: "Уважаемый Глеб Аркадиевич! Если вы давно не проверяли свою электронную почту, рекомендуем сделать это как можно быстрее". Холодок еще неясной, но вполне реальной угрозы ледяным червячком пополз по моей спине вверх от поясницы к лопаткам. Шутка? Да с какой стати кому-то так шутить? Так ведь номер отправителя высвечивается при получении сообщения! Да, точно, номер был, но какой-то странный. Похоже, сообщение было послано не с мобильного, а с компьютера через "всемирную паутину", что позволяет отправителю остаться анонимным. Тем более значит, что не шутка. Пожалуй, надо последовать совету и срочно залезть в свой почтовый ящик.

- Что там? - вывел меня из состояния заторможенного взирания на дисплей мобильника голос Жанны. - Мы едем?

- Едем? Мы? - содержательно переспросил я. - Слушай, мы можем вернуться к тебе в офис, мне нужно срочно залезть в Интернет?

- Глебка, я же сдала офис под охрану, завтра придется объясняться, зачем мне понадобилось возвращаться, - сделав бровки домиком, захныкала Жанна. - Что-то серьезное?

Конечно же, я прекрасно понимал, что Жанне просто был жуткий облом возвращаться, открывать двери, снимать офис с охраны, а потом проделывать это все опять в обратном порядке. Да и я не стал настаивать, дабы не показать, насколько я заинтригован. Но на самом деле меня просто раздирало от нетерпения посмотреть, что ж там такого мне прислали?

- Ничего серьезного, просто срочно надо проверить почту, - ответил я. Если твой офис - табу для меня, то заскочим в какое-нибудь интернет-кафе, это не надолго, хорошо?

- И ты знаешь, где находится ближайшее? - с сарказмом спросила Жанна.

- Нет, но можно узнать, - начал вскипать я.

- А тебе не кажется, что проще зайти в Интернет от Люси? снисходительно глядя на меня поверх очков, сказала Жанна.

Пару секунд я молчал. Самая главная опасность, исходящая от умных женщин, состоит в том, что они беззастенчиво пользуется умом для достижения своих целей. Жанне очень хотелось, чтобы поскорее были посиделки и Люся, и Жанна, мгновенно сориентировавшись, повернула неожиданно возникшие у меня обстоятельства в свою сторону. Мне не оставалось ничего, как молча чмокнуть ее в щеку.

- Спасибо, дорогой, за признание моих скромных заслуг, - сыронизировала в ответ Жанна, и мы поехали к Люсе.

Офис туристической компании, где с десяти до шести пять дней в неделю просиживала свой зад лучшая Жаннина подруга Люся Зайцева, располагался на Сретенке, и большая красочная вывеска на углу дома с броским названием "Тур-Ин" была видна издалека. Внутри офис "Тур-Ина" был поделен, как улей на соты, на маленькие отдельные квадратики-кабинеты прозрачными стеклянными перегородками. Люсин квадратик был первый от двери. Люся сидела за заваленным проспектами столом, добрую часть которого занимал экран огромного плоского компьютерного монитора. Точно такие же стояли на столах и всех других менеджеров, которых в офисе было десятка полтора. Цена этих мониторов, насколько я себе представлял, была вполне подстать их размерам. Да, выгодное это дело - туристический бизнес! Полгода назад, когда я последний раз с Жанной был на работе у Люси, таких чудес компьютерной техники здесь не было и в помине.

- Здравствуй, дорогой. Здравствуй, дорогая, - своим неподражаемо бесцветным голосом только что выловленной селедки ответила Люся, увидев нас в дверях.

- Дела идут в гору? - спросил я у Люси, кивнув на монитор, после того, как ответил на это ее так раздражавшее меня по первости приветствие.

- А, ты об этом? - лениво обвела взглядом офис Люся. - Да, шеф, вместо того, чтобы прибавить зарплату, грохнул всю прибыль от летних продаж в компьютеры, главбухша мне шепнула по секрету, что все встало в сто тысяч баксов! Лучше бы премию выписал за ударную работу, козел! Да еще кухню забрал под серверную, а пить кофе на рабочих местах у нас нельзя. Где нам кофе пить, в сортире, что ли?

Я от души рассмеялся этой гневной Люсиной тираде, произнесенной, правда, настолько неэмоционально, как будто она рассказывала прогноз погоды на неделю.

- Глебу надо срочно зайти в Интернет, а мы пока пойдем покурим, ладно? - сразу перешла к делу Жанна.

- Конечно, - ответила, вставая из-за стола, Люся. - Я как раз тоже сидела в Интернете, так что просто заходи, где голых девок побольше.

- Глебу нужно посмотреть что-то важное! - вступилась за меня Жанна.

- Что для мужика может быть важнее голых девок? - хмыкнула Люся.

Вот ведь, зараза!

- Я не созерцатель, я - деятель, - парировал я , садясь на Люсино место.

- Надеюсь, Жанка мне расскажет про твои деяния, - не сдалась Люся, и, похихикивая, они отправились в курилку.

Так, что там у меня в почтовом ящике? Ага, четыре непрочитанных сообщения. Эти два - просто мусор из Сети, какая-нибудь реклама или другой "спам", третье - запоздалая спецификация по контракту, который давно уже умер, а вот это - то, что я ищу. Адрес отправителя? Ну да, какая-то тарабарщина, вместо нормального доменного имени после точки - икс и игрек. Если прочитать по-русски, получается "ху". Как будто тебя уже послали. Интересно! И как-то неприятно. Но после того, как я прочитал письмо, мне стало еще неприятнее. Оно было коротким. Текст гласил: "Уважаемый Глеб Аркадиевич! По нашему мнению, прилагаемые фотографии должны Вас заинтересовать. Если наше предположение верно, свяжитесь с нами завтра именно завтра! - в любое время после 10 утра. Если Вы этого не сделаете, неприятным сюрпризом для Вас станут катастрофические проблемы в Вашей жизни. Причем не столько морально-этического, сколько финансового характера. Напротив же, в случае, если мы договоримся, все будут в шоколаде. Приятного просмотра!" Далее следовал номер мобильного телефона, тоже совершенно фантастический - семь идущих подряд по убыванию цифр, начиная с девятки.

Мои пальцы на клавишах мышки противно задрожали. Мне казалось, что стул подо мной куда-то уплыл, и я парю в неприятнейшем состоянии невесомости, от которого в животе замутило, и к горлу подступала тошнота. Как многолики проявления страха! Да, вот оно! Расплата, возмездие - как хотите. Слишком фантастическими были события последних дней для того, слишком гладко было все! Обязательно должна была случиться какая-то гадость. Но кто же этот таинственный недоброжелатель?! Чуть-чуть успокоившись, я еще несколько раз перечитал письмо. Написано очень грамотно, только выбивается из общего интеллигентного тона блатноватое "...все будут в шоколаде". Ладно, пора взглянуть на фотографии, прикрепленные к письму. Их было три, и я, задержав, как перед нырком, дыхание, кликнул первую. Она оказалась черно-белой, зато большой, во весь экран.

Первое, что я узнал на снимке, был хорошо уже знакомый мне интерьер Ташиной квартиры. А эти двое неодетых людей на кровати? Ну да, конечно - это сама Таша. А этот? Себя голым на фото я видел первый раз в жизни. Боже, какой кошмар! Мелькнула мысль, что надо срочно худеть. Но уже через секунду смысл того, что запечатлено на снимке, выгнал из моей головы соображения о проблемах моей фигуры. Мы были сняты, стоящими на коленях, и как-то изучающе взирающих друг на друга. Причем мой взгляд был обращен на низ Ташиного живота. На втором снимке мы обнимались, и моя рука лежала на ее бедре. На третьем Талия лежала на боку, лицом к объективу, а я весь был где-то сзади нее, но обе мои руки были заняты ее грудью. На всех трех снимках абсолютно четко была пропечатана, во-первых, моя дурацкая физиономия, и, во-вторых, из них совершенно недвусмысленно явствовал биологический пол моего партнера. В углу каждого снимка был забит логотип времени и даты - они были сделаны вчера вечером. Где же, интересно, была установлена камера? А, понятно - в розовом бегемоте. То-то мне казалось, что он как-то странно мне подмигивает черным выпуклым глазом. Да-а-а-а, дела! Я откинулся на спинке стула и, тупо глядя на экран, бессмысленно перебирал мышкой снимки, пытаясь осознать, чем это все может мне грозить. Но думать не получалось, только противно звенело в ушах. В этот момент вернулись Жанна с Люсей. Я срочно закрыл картинки, но моя поспешность не укрылась от глаза Люси.

- О, я же говорила, будет голых девок смотреть, - съязвила она, даже не догадываясь, насколько была права.

- Что-то случилось? -напротив, озабоченно, спросила Жанна. - Ты белый, как зубная паста.

- Н-нет, ничего, - попытался взять себя в руки я, даже улыбнулся необычному сравнению, но как-то криво.

- Тогда... какие планы? - все еще обеспокоенно глядя на меня, спросила Жанна.

Какие там, к черту, планы после таких сюрпризиков? Хотелось одного уединиться и попытаться подумать о том, что только что произошло, чем мне это грозит, и что делать. Но сначала, пожалуй, хлопнуть залпом ударную дозу водки, чтобы унять дрожь в руках. Можно, конечно, прямо сейчас под каким-нибудь благовидным предлогом, а то и вовсе без предлога свернуть общение, но ведь это не только не решит проблемы, но будет выглядеть со стороны в высшей степени подозрительно. Конечно, наплевать мне с высокой колокольни на Люсины, к примеру, подозрения, но, во-первых, не хочется обижать Жанну, особенно после сегодняшнего рецидива близких отношений и, во-вторых, негоже, как говорят на Востоке, терять лицо, не по-мужски. Это последнее соображение стало решающим. Я улыбнулся и ответил, демонстрируя полную беззаботность:

- Планы? Какие могут быть планы, кроме как - гулять!

- А с чего у нас сегодня такое веселье? - поинтересовалась Люся.

- Люська, ты не представляешь! - не дала мне и рта раскрыть Жанна. Глеб же теперь - мильёнщик!

Жанна тараторила на тему неожиданно свалившегося на меня богатства всю дорогу, пока мы ехали со Сретенки в маленькое кафе на Ордынке, куда Люся всегда тащила нас, когда мы бывали втроем.

- Так, значит, тот твой рассказ не был шуткой? - задумчиво протянула Люся, когда мы уже сидели в кафешке за столом, и Жанна, наконец, закончила свое восторженное изложение того, что узнала от меня полутора часами ранее.

Дамы пили пиво, я же поостерегся выпивать перед дальней дорогой, и ограничился минералкой.

- Конечно, нет! - решив, видимо, суфлировать мне весь вечер, воскликнула вместо меня Жанна.

При этих словах Жанна мощным глотком допила пиво, стукнула кружкой об стол и прильнула ко мне всем телом, победоносно посмотрев через стол на Люсю. И хотя в ее взгляде так и сквозило, дескать, мой мужик-то, завидуй, подруга, я почувствовал неожиданный прилив нежности к любовнице. Может быть, все-таки Жанна на самом деле не совсем равнодушна ко мне? Может быть, не только из-за разлада с мужем год назад она легла со мной в койку? Я обнял ее за плечо и поцеловал в висок.

- Кстати, а я никогда и не считала твой тот рассказ шуткой, заглядывая мне в глаза, принялась подлизываться Жанна, - я сразу все приняла серьезно!

Ну да, конечно! Я вспомнил, как тогда, в самом начале наших отношений, мы сидели здесь же, и я сдуру рассказал Жанне и Люсе об идее тетушки Эльмиры с нашим дворянством. Рассказал, разумеется, в шутку, иронизируя и над теткой, и над самим собой. Тогда как раз Люся собственно никак не отреагировала на мой рассказ, что я отнес к ее эмоциональной рыбообразности. Жанна же, напротив, еще вдобавок слегка перебрав, весь вечер с навязчивостью пьяной женщины издевалась надо мной, называя то "ваше превосходительство", то "ваше сиятельство", чем привела меня в конце концов в состояние тихого бешенства. Я даже серьезно обиделся тогда на Жанну, правда, разумеется, вскоре все забылось.

Но тем временем разговор как обычно, перетек на Люсины жизненные проблемы. Хотя, как ни раздражало меня всегда это ее унылое канючение под аккомпанемент Жанниных сочувственных придыханий, нельзя было не признать, что в последние годы на Люсю Зайцеву всякие беды просто посыпались градом. Пять лет назад, сразу же после рождения дочери от нее ушел муж, и Люся осталась одна тащить ребенка и больную, практически неподвижную мать. Кроме этого, у нее не шее висел еще и младший брат с какими-то психическими отклонениями. У самой Люси от всего этого тоже начались проблемы со здоровьем, - то-то она так похудела! Болела и девочка, с полгода назад умерла-таки мать. Как раз сейчас суть разговора, часть которого при всем желании абстрагироваться и думать о своих неожиданных проблемах я все-таки не мог не слышать, сводилась к тому, что после смерти матери, жившей в старом доме-колодце в лабиринте узких переулков между Бахрушина и Татарской, идущем под снос, власти отказывались предоставить Люсе, как наследнице, квартиру, которую старуха не успела получить при жизни. Свинство, конечно, но сколько бы то ни было долго слушать этот поток жалоб у меня не было ни сил, ни желания. Да и вообще была пора, - мне еще за своими пилить на дачу. Я демонстративно посмотрел на часы, Жанна вздохнула, мол, хорошо сидим, но понимаем, молодому мильёнщику надо ехать исполнять супружеский долг, кивнула Люсе, и та, затушив сигарету, позвала официанта.

Расплатились, распрощались. Времени у меня еще было навалом, и я галантно предложил развезти всех по домам. Люся, проявив фантастическую тактичность, отказалась, сославшись, что ей нужно забрать какие-то вещи с квартиры матери, а это здесь в двух шагах. Жанна взглядом поблагодарила подругу, и мы разъехались.

Почти всю дорогу к Жанне на Большую Академическую как-то молчалось. У меня не шли из головы фотографии; о чем думала Жанна, мне, конечно, было неведомо, но почему-то я был уверен, что об одном нашем коротком диалоге. Это было в самый разгар нашего романа, мы лежали в постели на недавно снятой мною для наших встреч квартире в Нагатине, остывая после только что отполыхавшей страсти, я гладил Жанну по волосам, и как-то вдруг сами собой вырвались слова, что, мол, вот здесь мы могли бы и жить. Жанна замерла на секунду, потом подняла с подушки голову и серьезно посмотрела на меня. "Очень похоже на предложение", - грустно улыбнулась она. "Так оно и есть", как в омут головой нырнул я. "Я в ванную", - вместо ответа сказала Жанна и выскользнула из моих объятий. Те несколько минут, что ее не было, я лежал, глядя в потолок, и думал о Галине и Юльке. Так или иначе, но я любил в тот момент всех трех этих женщин, правда, только что я сказал, что готов бросить двух из них ради третьей. Господи, за что послал ты мне такой разброд в душе?! Со страхом я считал секунды до возвращения Жанны. Вот сейчас она придет, и надо будет, что говорится, "отвечать за базар". Вот зашлепали по полу ее босые ноги, и я почувствовал, что не дышу. Но Жанна, закутанная в полотенце, вошла и, как ни в чем не бывало, начала разговор на совершенно другую тему. Мне захотелось закричать: "Жанна, милая, ты о чем? Ведь я только что сказал тебе такое!" Но не закричал, а только перевел дыхание, и поддержал разговор. Почему-то сейчас я был уверен, что Жанна думает именно об этом эпизоде. И, возможно, жалеет, что не сказала "да". Так вот и домолчали почти до самого ее дома. И, только подъезжая, я начал разговор.

- Жан, послушай, - начал издалека я, и понял, что почему-то очень стесняюсь сказать то, что хотел. - Вроде, насчет деньжат у меня теперь получше будет, чем раньше, поэтому ты скажи, сколько тебе надо, чтобы закончить ремонт-то этот ваш - десять тысяч, двадцать, больше - я дам без проблем, ладно?

Уф, сказал таки! Речь шла о квартире, которую Роман, с которым мы тогда работали вместе, купил в кризисном 98-м, , втихаря уведя из общего бизнеса почти сто тысяч долларов. Сделал он это, подведя фирму вроде как под штрафные санкции, а на самом деле, договорившись с якобы оштрафовавшим нас заказчиком, просто обналичил деньги. Узнав-таки про квартиру, я заподозрил неладное, но Роман все горячо отрицал. Я уже готов был поверить, что ошибся, но тот самый мой "контакт" сдал мне информацию о том, что Роман договорился непосредственно с его начальником. Мы расстались. Но Бог, как известно, шельму метит, и хоромы не пошли Роману впрок. Оставшись один, он поделал глупостей, и у него начались проблемы, да такие, что какое-то время он вынужден был натурально скрываться. А что до квартиры, то все это время она так и стояла в голых стенах. Только с полгода назад Роман начал копошиться с ремонтом. Правда, до новоселья еще было, как я точно знал от Жанны, как ползком вдоль Китайской стены, а все это время они жили то на одной, то на другой съемной квартире, как та клетушка в хрущебе на Большой Академической, куда я сейчас Жанну и вез.

Жанна долго не отвечала, потом, наконец, сказала:

- Спасибо тебе, Глебушка, но - не надо. В нашем с тобой, как ты сам говорил, в высшей степени сомнительном с морально-этической точки зрения романе одно то и хорошо, что все было бескорыстно. По-моему, тебе было хорошо со мной; мне, поверь, тоже. Не будем все марать деньгами. Не обижайся, но мы уж сам как-нибудь. Наверное, это мой крест, и мне тащить его до конца.

Я вздохнул, покивал головой. Жанна все сказала правильно, даже патетика про крест не прозвучала наигрышем. Что ж: лучшее решение - это принятое решение.

Приехали. Как всегда, из предосторожности я остановил машину, не доезжая пару домов до Жанниного. "Я побегу?" - как-то беззащитно спросила она меня. Я кивнул: "Беги". Неожиданно на стекло машины брызнули капли дождя, как будто небо заплакало в унисон грусти, повисшей в салоне. "Позвонишь?" - спросила Жанна. Раньше она говорила: "Созвонимся?" Я улыбнулся в ответ: "Конечно!". И понял, что сказал: "Нет". Я смотрел, как Жанна бежит к дому под набиравшим силу дождем, и думал, что вот убегает большой-большой кусок моей жизни, гораздо больший по значимости для всего моего существования, чем тот год, что мы были вместе, по сравнению с отмерянным мне сроком земным...

***

Я ехал по практически пустой и унылой в это время, темно-серой от накрапывающего дождя Дмитровке, и мысль о фотографиях и о проистекающей из них угрозе терзала меня еще одним, новым аспектом. Я думал, какую роль во всем этом играла Таша. Эта мысль засела у меня в голове сразу же после того, как я расстался с Жанной, и двинулся в сторону дачи. От этой мысли сразу же сжалось сердце, да так и не отпускало с той поры. Конечно, был шанс, что Таша, так сказать, не в курсе, но при здравом размышлении выходило, что вряд ли. В высшей степени маловероятно, что аппаратуру установили без ее ведома. Да что же это за напасть-то такая, - как ни попадись баба по душе, так то чужая жена, а то и не совсем баба, да еще и шпиёнка, блин! "А вдруг?" - все же теплилась надежда. Да что это я? Надо просто взять, и позвонить! "Абонент не отвечает или временно недоступен...", - забубнила в ответ проклятая ЭмТэЭс. Ах, да, ведь Таша говорила, что вечером будет где-то, где нет приема. Я посмотрел внимательно на клавиатуру своего "Сименса", дождался зачем-то, пока она погаснет, и неожиданно для себя самого набрал намертво въевшийся мне в память номер неведомого компьютерного шантажиста. Да, выяснить все прямо сейчас, расставить все точки над "Ё", как подобает мужчине, посмотреть с открытым забралом угрозе в лицо! Кто вы такие, и какого хрена вам от меня надо?! "Абонент в сети не зарегистрирован", - выдала мне гнусавым голосом другую мульку система. Так, обложили, гады. Дескать, сказано тебе - завтра, значит, завтра, и - точка! Я со злости швырнул бедный "Сименс" на пассажирское сиденье так, что он подпрыгнул и провалился между сидухой и дверью. А, чтоб вас всех!

Доехал уже затемно. Галина под зонтиком ждала у калитки. Я вышел, закрыл машину, подошел, и она молча бросилась мне на шею.

- Прости, прости, пожалуйста, что я не верила тебе, Эльмире Александровне, что не верила в тебя!

Я не помню, когда последний раз видел свою жену в слезах, но сейчас она натурально плакала у меня на плече. Господи, какие телячьи нежности! Я погладил ее по голове:

- Да ладно уж. Так всегда бывает, - пророка нет в отечестве своем. Пошли в дом.

Он закивала:

- Да, пошли. Устал с дороги? Ужинать будешь?

- Буду, буду, - успокоил ее я. - Юлька как, спит?

Мы сидели на веранде, я ел вкусную, как обычно, жёнину еду, запивая заботливо охлажденным пивом, Галина все сокрушалась и казнила себя, я успокаивал ее и рассказывал подробности субботнего дня. "Сколько, сколько денег?" - то и дело переспрашивала жена, я снова называл точную цифру, и она закатывала глаза в притворном обмороке. Дождь стучал по крыше, струйки воды стекали по стеклу. Мне было покойно и хорошо. Странно, но все то, о чем я сейчас рассказывал жене, и все то, чего я ей не рассказывал, было где-то далеко-далеко. Конечно, ведь я был дома. Дома - в смысле, в своем доме, и со своей семьей. Черт тебя побери, Глеб Неказуев, чего тебе еще надо в этой жизни? Чего ты все ищешь, у тебя и так все есть! В голове после пива приятно шумело, мысли натыкались одна на другую.

- Пойдем спать, - сказала Галина.

- Да, - ответил я. - Пойдем.

Я с трудом встал, нашел-таки силы подняться на второй этаж, поцеловал, как примерный папашка, сопящую во сне Юльку, спустился, на ходу раздеваясь, и еле добрел до нашего дивана. Я только успел обнять привычно свернувшуюся рядом Галину, и провалился в сон.

Глава 8. Шантаж

Вторник

Чтобы пораньше выехать, встали, чуть свет. Получается, мы с Галиной спали в лучшем случае часа четыре. Сами ходили, как сонные мухи, а Юлька вообще, по-моему, так и не проснулась, - и умывалась, и завтракала, находясь в совершенно сомнамбулическом состоянии. В машине же она в момент снова заснула, свернувшись калачиком на заднем сиденье, и так дрыхла до самой Москвы. Кимарила всю дорогу и Галина, то откинув голову с полуоткрытым во сне ртом назад на подголовник, то свешивала ее на грудь, повисая на ремне безопасности. Мне тоже все время зевалось, да так, что выворачивались челюстные суставы. Но кое-как доехали, благо дорога в эти утренние часы была почти пустая. Дома я быстро помылся, побрился, выпил заботливо сваренного тем временем женой крепкого кофе и, совершенно не зная куда, в восемь тридцать отбыл из дома. Галина, чего давно уже не водилось, провожала меня до лифта и перекрестила на прощание. Интересно все-таки, это она проявляла заботу обо мне или о муже -миллионере? Я вышел на улицу, зябко поежился после вчерашнего дождя было прохладно. Безумное, жаркое лето, которому, казалось, не будет конца, все-таки заканчивалось. Да, ничто не вечно... Так, куда, собственно, поехать?

Я поехал в контору. Гоха сегодня с утра должен быть у поставщиков, так что я мог спокойно посидеть и подумать в одиночестве. Да и звонить этому интернет-инкогнито надо, разумеется, без свидетелей. Так что, все-таки звонить, не послать из всех подальше с их фотками? Да, можно подумать, что я способен на такое! Кто бы они ни были, эти любители поснимать порнушку, рассчитали они все верно. Это только в книжках да в кино герой, которого вербуют, предъявив фотки забав из его второй, тайной жизни, может, картинно зевнув, выдать что-нибудь, типа: "Жаль, качество плохое, а то моя супруга очень любит такие картинки", тем самым выказав свое полное презрение тщетным попыткам врагов заставить его плясать под их волынку. Я же как только представил, что эти снимки может увидеть Галина, так мне сразу же расхотелось даже думать о том, чтобы игнорировать инструкции шантажистов. "Так это шантаж?" - полоснуло меня холодом по сердцу. Конечно, что же это еще, по-вашему? Кому-то захотелось тратится на дорогостоящую аппаратуру, проникать (хочется верить!) в чужую квартиру, эту аппаратуру устанавливать, снимать, пересылать, в общем, затевать всю эту бодягу за просто так, шутки ради? Ищи дурака! Это шантаж, и вопрос только в том, что им от тебя, Глеб Аркадиевич, надо. Правда, у тебя теперь большие возможности, так что не дрейфь, в крайнем случае откупимся! Я подмигнул себе в зеркале заднего вида, и прибавил газу.

В офисе я зашел в интернет, еще раз полюбовался на кретиническое выражение своего лица на фоне Ташиных гениталий, хмыкнул, процедив сквозь зубы: "Похотливый козел, блин!", и посмотрел на часы - ровно десять. Конечно, несолидно было суетиться и звонить чуть не в первую минуту назначенного срока, но ждать мочи не было. Я снял трубку, набрал номер. После короткой паузы пошли гудки. Я, поневоле считая их, до боли вжал трубку в ухо. Сердце колотилось. На пятом гудке ответили.

- Доброе утро, Глеб Аркадиевич, - произнес мне в ухо искусственный металлический голос. - Мы очень рады, что вы проявили благоразумие, и позвонили нам. Поверьте, вы сделали правильный выбор.

Вот суки драные! Одобряют, стало быть, мою линию поведения! От внезапно прихлынувшей к голове злости я даже как-то успокоился.

- Что вам нужно от меня? - хрипло и неестественно выдал я заранее заготовленную фразу.

- Во-первых, нам нужно, чтобы вы не нервничали, Глеб Аркадиевич, тоном ласковой бабушки ответил голос. - А во-вторых, нам нужно встретиться, чтобы обсудить ваше положение. Вы готовы?

Мое положение! Как они уверены в том, что я ручной!

- А если я откажусь? - расхорохорился я.

В голосе металлического явственно зазвучали сочувственные нотки:

- Поверьте, Глеб Аркадиевич, от этого никто не выиграет. И, уверяю вас, последствий вы себе просто не представляете.

Сердце опять заныло. Спокойствие и издевательское сочувствие в голосе собеседника пугало. Ладно, в конце концов, что я теряю от встречи? Если только... Да ну, не похитят же меня, на самом-то деле?! А почему нет? Дадут по башке, сунут в багажник и - все. Уф, ужастики прям какие-то! Надо на всякий случай назначит встречу где-нибудь в людном месте.

- Ладно, я согласен, - прохрипел я.

- Прекрасно, вы сделали верный выбор, - одобрил голос. - Вы знаете ресторан "Максима-Пицца" на Садовом Кольце напротив Павелецкого вокзала?

Я знал. Как-то раз мы с Жанной даже там перекусывали. Пицца там, правда, никакая, зато людно.

- Будьте там в двенадцать часов и сядьте за свободный столик у окна. К вам подойдут.

- Кто? - спросил я.

- К вам подойдут, - с нажимом повторил голос. - До свидания, Глеб Аркадиевич.

Трубка замолчала, а я встал и заходил по комнате. Да, конкретно они за меня взялись. И подготовлены отлично - микрокамеры, сообщения без обратного адреса, неидентифицируемый робо-голос, - все вполне профессионально. Может, лучше позвонить в ментуру? Или через Гоху выйти на фээсбэшников? Ну да, и все им рассказать. "И фотки показать", - усмехнулся я про себя. Я еще пару минут что-то комбинировал в мозгах, пытаясь найти лазейку из безнадежной предопределенности моих действий в соответствии с чужой злой волей, но внутри уже знал, что поеду. И никому звонить не буду. Разве что Таше, но не сейчас. Я был полностью в предыдущей встрече.

В назначенное время я вошел в пиццерию. Посетителей было немного, и я без проблем занял одно из пустующих мест у окна, заказал кофе и минеральную, и принялся ждать. Через большие слегка затемненные стекла были прекрасно видны все подходы и подъезды к ресторану. Кем бы он ни был тот, кто придет ко мне, он не мог остаться незамеченным. В каждом попадавшем в поле моего зрения я с замиранием сердца пытался угадать порученца шантажистов. Но большинство людей за окном просто проходили мимо, а среди единиц, заходивших в пиццерию, одиноких богато одетых мужчин криминальной наружности, каковым стереотипом я рисовал себе визитера, не было. Но вот подъехал черный Сааб с начерно тонированными стеклами, из него вылез здоровый стриженный верзила в темных очках, и вразвалочку направился ко входу. Вот и он. Я напрягся. Но верзила у самой двери свернул и скрылся за углом. Черт! Я выдохнул, и посмотрел на часы. Была уже четверть первого. И в эту же секунду сзади меня раздался чей-то насмешливый голос:

- Решили перекусить, Глеб Арадиевич? Можно к вам?

Я обернулся, и от неожиданности даже подскочил на скамье. На меня, улыбаясь, смотрел своим фирменным нагловатым взглядом Лориэль Шаликович Степанов. На нем, как и во время первой моей с ним встречи, был не по погоде плотный пиджак, правда, другая. Не дожидаясь ответа, он уселся напротив меня, водрузив на стол аккуратный тонкий портфель.

- Ну, что вы смотрите на меня, как на фокусы Игоря Кио? - вывел меня из состояния ступора он. - Здравствуйте! Да, да, это я к вам с поручением.

- Здравствуйте, Лориэль..., - с натугой начал я, но он перебил меня.

- Лорик, просто Лорик! - сказал он, подтверждая слова энергичными рубящими движениями кистей рук.

Он был полон жизни и задора, а я сидел, как вареный. Вот она, расплата. Все надежды на то, что шантажисты окажутся мелкими - по меркам моих новых финансовых возможностей - вымогателями, рухнули. Эти знали про меня все. Тем временем Лорик достал из сумки миниатюрный даже по современным меркам ноутбук, раскрыл его и, щелкнув парой клавиш, повернул ко мне. Весь экран ноутбука был усеян симпатичными эдакими значками, обозначающими один из форматов цифровых фотографий. Кажется, я знал, что это за фотографии.

- Три из них ты уже видел, - с улыбкой подтвердил мои догадки Лорик. Будешь смотреть остальные?

Вот так, он мне уже тыкает. Приемчик, описанный в литературе - подавить противника, морально унизить его, заставить общаться на своем языке.

- Нет, - выдавил из себя я.

- Ну да, не здесь же, - хохотнул он. - А то народ сбежится. Такого даже в "Хастлере" не увидишь.

Вот, сволочь! Ему не достаточно бессилия оппонента, этот любит поиздеваться.

- И что же вы хотите, Лорик, - спросил я, подчеркивая обращение "вы", но на Лорика это не произвело никакого впечатления.

- Прежде, чем я скажу, что я хочу, я расскажу тебе одну вещь, которую вам с теткой забыли рассказать в субботу там, у нас в конторе. То есть, забыли, понятно, умышленно, потому что до дня официального оглашения завещания это - большой секрет. Я тебе открою этот секрет сейчас для того, чтобы ты четко представил себе всю глубину своего падения в случае, если откажешься от моего любезного предложения. Ну что, готов слушать?

Он подался всем корпусом ко мне. Я, с ненавидящей беспомощностью глядя в его насмешливые глаза, кивнул. И он рассказал.

Закат жизни Ольги Апостоловой-Эдамс кроме безрезультатных поисков потерянного племянника или хотя бы его наследников, стремительно ухудшавшихся зрения и памяти, оказывается, был омрачен еще одной трагедией. Их с покойным Майклом сын Джордж еще в юности был замечен в не совсем традиционных сексуальных привязанностях. Однако потом он все-таки женился на прекрасной девушке по имени Мэри, и стало казаться, что все в прошлом. Ольга в невестке не чаяла души. Одно только огорчало ее - дети все не радовали ее внуком, и Мэри прозрачно намекала свекрови, что дело тут не в ней. Наконец, грянул гром. Прожив почти десять лет в браке, Джордж не просто расстался с Мэри, а публично объявил о своей гомосексуальной ориентации и стал активистом движения за равноправие сексуальных меньшинств. Ольга была в шоке. Между матерью и сыном состоялся крупный разговор, в конце которого, сорвавшись, она заявила, что ей претит сидеть за одним столом в совете директоров с педиком, кем бы он ни был. Оскорбленный Джордж в отместку развязал против матери настоящую войну, попытавшись под предлогом недееспособности матери по суду отлучить ее от бизнеса. После этого, а особенно после того, как Джордж, особо не скрываясь, стал жить с мужчиной, Ольга, порвала с сыном все отношения. Этот длившийся в результате несколько лет скандал, широко освещаемый желтой прессой, стал роковым для Ольгиной психики.

Репортеры скандальных газетенок не просто осаждали ее; в одном из своих пасквилей они написали, что гомосексуальность Джорджа Эдамса наследственная, причем каким-то образом со стороны его русской матери. В общем, в результате Ольга стойко возненавидела газетчиков, а заодно - всех голубых и розовых на свете. Со временем эта ненависть переросла в стойкую манию. То ли в воспаленном сознании ей стало казаться, что бредовое предположение писак имело под собой какие-то основания, то ли по другой какой причине, но уже незадолго до смерти она высказала Полю Бернштейну непреклонное желание внести изменение в завещание. Она требовала написать, что в случае, если наследники Алексея Нарышкина (о том, что жив он сам, речь в середине семидесятых как-то уже и не велась) все-таки найдутся, то до того, как объявить им ее, Ольги Апостоловой-Эдамс, последнюю волю, они должны быть гласно или негласно проверены на предмет их сексуальной ориентации. Поль Бернштейн ужаснулся, пытался переубедить ее, но Ольга с упорством больного человека осталась непреклонной. Воспротивиться воле клиентки адвокат не мог, но ему удалось смягчить формулировку. В результате в завещании появилась секретная клаузула, смысл которой сводился к тому, что наследник получает все по ее завещанию, если на момент вступления в права в распоряжение "Бернштейн и Сын" не будут представлены неопровержимые доказательства его, наследника, сексуальных контактов с представителями одного с ним пола. Также старому крючкотвору удалось убедить Ольгу, что такими доказательствами могут быть только или фотографии сексуальных контактов, или... собственноручное письменное и заверенное нотариально признание. Поскольку о то, и другое было в высшей степени нереально, Поль был уверен, что полностью нейтрализовал экстравагантную выходку своей пассии в интересах наследника Алексея Нарышкина, буде он вообще когда-нибудь будет найден.

- Таким образом, - неожиданно перешел от истории к делам сиюминутным Лорик, - если старик Серж или мой шеф увидят эти фотографии, ты не получишь ни-че-го. Усек?

Он замолчал, поставил локти на стол и, собрав в замок пальцы рук, уставился на меня неподвижным взглядом гипнотизирующей кобры. Но я и без гипноза был полностью подавлен. Деньги, свобода, так неожиданно свалившиеся на меня, уплывали у меня из рук. Однако неожиданно меня посетила мысль, показавшаяся мне спасительной.

- Усек-то я усек, вот только собственно сексуальных контактов-то и не было, - попытавшись быть ехидным и надменным, сказал я.

Не знаю, получилось у меня, или нет, но только на Лорика мои слова не произвели ровным счетом никакого впечатления.

- Это в смысле, что ты ей, то есть, ему так и не засунул? - усмехнулся он. - Да, на снимках впрямую этого нет. Но, во-первых, как ты докажешь, что этого не было совсем, а не просто не было сфотографировано? А, во-вторых, в клаузуле не прописано, что является сексуальными контактами, а что нет. По нашему, по рабоче-крестьянски, ежели кто лежит в койке голый с мужиком, значит - педик! Хочешь рискнуть узнать, какое мнение на этот счет у швейцарских адвокатов?

Я уже чувствовал, что не хочу, но Лорик, решив подавить во мне, наверное, всякое желание сопротивляться, не унимался:

- И любой встречный твой шаг тоже уже просчитан. Я размещу фотки в Интернете, и сообщу об этом Бернштейну. А если ты попытаешься превентивно договориться со стариком, нажимая на его расположение к тебе и к твоей тетке, я подключу Вадима. Конечно, ты можешь в отместку наябедничать ему на меня, но вот договориться с ним - это вряд ли. Хотя бы и из прирожденной вредности, - если есть хоть малейшая зацепка хоть не заплатить, не заплатит обязательно, и не важно - сколько, кому и за что.

Да уж, образный психологический портретик! И, главное, полностью соответствует тому, что я сам знаю о Шуляеве. Теперь-то тогдашний ресторанный финт Шуляева с коньяком стал мне абсолютно ясен, - он просто не дал расслабившемуся Бернштейну проболтаться насчет клаузулы! А ведь, вроде, - ну что ему до этого? Да, обложили со всех сторон. Так что же, надо договариваться? Тогда осталось задать главный вопрос.

- Ну, и - сколько? - вымученно улыбнулся я.

- А ты быстро схватываешь! - одобрительно закивал Лорик. - Сколько, говоришь? Да чего уж там, - как говорится, по братски, любую половину.

Задавая этот вопрос, я, конечно, уже понимал, что речь пойдет не о тысячах и даже не о десятках тысяч, но от такого ответа сердце мое оборвалось.

- Три миллиона двадцать шесть тысяч двести двадцать пять с половиной долларов? - автоматически как-то бесцветно переспросил я.

- Мелочь не в счет, - великодушно поправил меня Лорик, - трех лимонов будет вполне достаточно

Я сидел, как китайский болванчик, безвольно склонив голову на плечо, переваривая услышанное. Внутри меня была пустота, в ушах гудело. Видимо, видуха у меня была такая, что Лорик обеспокоенно тронул меня за плечо:

- Эй, алё, очнись, приятель! Экий ты нервный.

- Да, да, я в порядке, - встряхнулся я.

Так, ладно, даже при плохой игре - улыбайся, а то так недолго и вообще лицо потерять! Растянув рот в неестественной, но широкой улыбке, я спросил:

- А не до фига тебе?

Лорик рассмеялся:

- Вот так-то лучше, наконец-то слышу нормальный базар! - И, посерьезнев, добавил, - В самый раз будет. Ты ведь умный человек, Глеб, и, надеюсь, не собираешься всерьез выбирать между тремя лимонами и нулем?

Да уж, в логике ему не откажешь. Три миллиона долларов больше, чем ничего, в такое же бесконечное количество раз, как и шесть. Ладно, попался, так хорошо, что хоть есть, чем откупиться! И черт с ними, с этими деньгами! И так не было у тебя ни фига, дядя Глеб, да вдруг, ну, пусть, не алтын, так хоть полалтына. Тоже ничего. От этих мыслей я успокоился и внезапно почувствовал зверский голод.

- Слышь, Лорик, - обратился к собеседнику я, - а давай перекусим? Только, чур, каждый платит за себя!

Тот заржал, оценив шутку. Мы заказали себе по пицце.

- Ладно, расколись хоть, как ты меня подловил-то? - стараясь выдержать шутливый тон, задал я Лорику вопрос, который теперь терзал меня едва ли не больше всего.

Лорик со снисходительной усмешкой откинулся на спинке скамьи.

- Вопрос на самом деле интересный! - явно любуясь собой, начал рассказывать Лорик. - Вот на тебя, к примеру, бабки просто свалились с неба, ты и пальцем ради них не пошевелил, все за тебя сделали. А вот я-то уж побегал...

Принесли пиццу, и Лорик с аппетитом набросился на еду. Заглатывая, почти не жуя, огромные куски, он поведал мне, что установил за мной наружку, давно, с месяц назад, когда стало ясно, что я - весьма вероятный кандидат в наследники, и что в их конторе это нормальная практика. Лорик, как шеф службы безопасности, по долгу службы знал содержание завещания, в том числе и клаузулы, поэтому на всякий случай пущенные за мной сыскари получили приказ Лорика немедленно докладывать ему о любом моем сексуальном контакте "на стороне".

- Сначала казалось, что у тебя очень однообразная жизнь, - насытившись и ковыряя во рту зубочисткой, продолжал Лорик. - Какие там, к черту, извращения, - одна жена, одна любовница - скука! Так что, когда мне вечером в пятницу доложили, что ты по всем признакам встречаешься на квартире на Преображенке со шлюхой, я за тебя порадовался, но и только, а пробить того, кто снимает квартиру, решил больше на всякий случай. Сначала просто удивило шлюхино имечко - Виталия, но если бы старуха - хозяйка квартиры, не зарегистрировала бы договор сдачи квартиры в найм гражданину Виталию Виревичу, одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения, вряд ли я допер бы, кто она такая на самом деле. Давно ты с ней, если не секрет?

То ли от неожиданности вопроса, то ли от особой ехидности, с которой он был задан, я не смог подавить в себе стыдливого мелкого желаньица немедленно реабилитироваться перед своим братом-натуралом.

- Это был первый раз. И я не знал, - ответил я, испытывая омерзение к себе от того, что унизился до оправданий перед вымогателем.

А Лорик с издевательской усмешечкой добавил интимным шепотом:

- Но второй-то раз, в воскресенье ты ведь знал?

Сказать в ответ было нечего, и я только ненавидяще поднял на него глаза. Но Лорику было мало этой маленькой психологической победы, ему нужно было еще и поиздеваться. Перегнувшись ко мне через стол, он прошипел:

- На простых девок уже не тянет, да, брателло? А говоришь, ничего не было.

А вот это - уже личное. Не твое это сраное дело и, видит Бог, будет возможность, сквитаюсь я с тобой, Лориэль Шаликович, за эти слова, и за многие другие. Но сейчас пришлось сдержать злость и, тоже понизив тон до шепота, я ответил:

- Да, все одно и то же, и все в тех же конфигурациях. Скучно. Захотелось, знаешь ли, экзотики.

- Да я что, я без проблем! - развеселился в ответ Лорик. - Вот только экзотика дорого стоит. Не пошел бы ты снова в воскресенье за этой самой экзотикой, сэкономил бы три лимона баксов, а я бы с аппаратуркой своей, установленной после первого раза ну чисто на всякий случай, так и просидел бы всю жизнь у Шуляева на зарплате.

И вдруг я ощутил, как что-то тяжелое отлегло от сердца. Ну да, Лорик сказал, что установил аппаратуру после первого раза и, значит, Таша была ни при чем! Странно, но сейчас сознание этого обрадовало меня гораздо больше, чем только что потеря трех миллионов долларов - огорчила. Ко мне мигом вернулось беззаботное настроение. А чего, собственно, переживать, - уж теперь-то все проблемы точно решены. Малой, можно сказать, кровью.

- Да, ты прав, любовь к экзотике меня погубит! - рассмеялся я и шутливо поднял вверх руки. - Ладно, сдаюсь, твоя взяла! Что я должен делать?

- Вот и славно! - расцвел Лорик. - А что делать надо? Да все просто! Когда в Женеве ты официально вступишь в права наследования, из конторы Бернштейна тебя повезут в банк. Прямо оттуда и переведешь деньги на счет, который я тебе дам. Кстати, бумаги в посольстве уже готовы, рейс в Женеву послезавтра утром.

Но эта информация, вроде бы, такая важная, совершенно не тронула меня. Сейчас мне хотелось только одного - поскорее уйти.

- Ну, и ладушки, тогда - все на сегодня? - начал сворачивать было встречу я.

- Не совсем, - сделался вдруг печальным Лорик.

Снова он, не моргая, уставился на меня, и его взгляд не предвещал ничего хорошего. У меня опять противно засосало под ложечкой.

- Видишь ли, Глеб, есть одна проблема. Клаузула действует только, пока тебя не объявили наследником. Как только ты подпишешь все бумаги, эти фотографии с точки зрения их воздействия на тебя будут годится в лучшем случае лишь на то, чтобы немного огорчить твою жену, - задумчиво и рассудительно сказал Лорик, и я понял, что неприятный разговор еще далеко не окончен.

И еще я понял, что сейчас я, как тот приговоренный, должен попытаться убедить суд в том, что вполне удовлетворен суровым приговором во избежание усугубления последнего!

- Ты имеешь ввиду, что я тебя кину и не переведу деньги? - начал убеждать Лорика в полной своей лояльности я. - Да нет, уговор есть уговор! Ну, сам посуди, зачем мне это надо, чтобы ты потом в отместку разослал эти фотографии, к примеру, всем моим близким?

Лорик покачал головой:

- Да нет, Глеб, фигня все это! На самом деле с такими бабками тебе глубоко насрать будет, что о тебе подумают, поверь мне. А жене накрошишь на уши, что это, к примеру, фотомонтаж, и вся недолга. Поверит, бабы всегда верят.

"Галина не поверит", - подумал я, а вслух обескураженно спросил:

- И что же ты предлагаешь?

Лорик помолчал немного, что-то рисуя пальцем по столу, потом поднял на меня ледяные глаза:

- Чтобы быть полностью уверенным, что ты ничего не замышляешь против нашей договоренности, я думаю, что пока ты будешь в Швейцарии, твои жена и дочь должны побыть под моим присмотром.

Все закачалось у меня перед глазами. Жутко захотелось схватить тарелку с куском недоеденной пиццы на ней, и размазать Лорику по всей его наглой роже. Не знаю, решился бы я или нет, но только на Лорика моя страшная физиономия, похоже, произвела такое впечатление, что он вдруг зачастил:

- Спокойно, брателло, спокойно! Ты меня, видать, не так понял. Речь не идет о заложниках там, или о чем-то в этом роде - ничего такого! Сам посуди - раз ты и так не собираешься меня кинуть, значит, они будут находится у меня не в качестве средства обеспечения твоей лояльности, то есть не в залоге. Скажем, так просто мне будет спокойнее.

Да, мерзавец излагает логично. Страх за родных не даст мне схитрить с деньгами, Лорику причинять им вред тоже нет никакого резона, чтобы не опасаться последующего преследования по закону. Своего рода саморегулирующаяся система. Если бы речь не шла о Галине и Юльке, нельзя было бы не признать, что такая комбинация едва ли не идеальна с точки зрения гарантий обеим сторонам.

- А как я им это объясню? - хмуро спросил я.

- Ничего нет проще, - сразу откликнулся Лорик. - Скажешь им, что они должны пару дней до твоего возвращения побыть под охраной "Московского Законника", то есть, под моей, потому, что кто-то узнал про твое наследство, хочет на тебя наехать, и возможно настоящее похищение. Детали придумаешь сам. Хочешь, так оно и будет, а нет - так я отвезу их домой сразу же, как ты переведешь деньги, как будто угроза уже миновала.

"Боже, как глубоко ты пал, Глеб Неказуев, - думал тем временем я. - Да, воистину: где злато, там правит балом сатана".

- Мне надо подумать, - выдавил из себя я.

- У тебя есть минуты две, - серьезно ответил Лорик.

Время ощутимо текло у меня в голове. Надо принимать решение. Сказать сейчас: "Да пошел ты!", встать, и уйти? А как же мечты о финансовой, то есть, единственно настоящей, независимости и свободе? И могу ли я себе представить, как ты будешь объяснять всем - Галине, тетке Эльмире, Жанне, Таше, Гохе, Люсе, почему не вышло вдруг с наследством? Нет, не могу. Поезд летит на бешеной скорости, и у меня не хватит духу спрыгнуть с него на всем ходу.

- Хорошо, я согласен, - твердо глядя Лорику в глаза, сказал я. - Но если с ними хоть что-то случиться, клянусь, я убью тебя.

Наверное, прозвучало это, как в дешевом голливудском боевике, но, наверное, мне удалось вложить в тираду столько неподдельного чувства, что Лорику так не показалось. По крайней мере, ответил он мне совершенно серьезно:

- Я понял. Не беспокойся, тебе не придется меня убивать. Сам только сделай все, как надо, о'кей?

Я кивнул. Господи, наконец-то эта бесконечный, изматывающий, как пытка, разговор окончен! Но назавтра договорились еще об одной встрече, чтобы обсудить все детали. Впрочем, мне все равно нужно было приезжать в "Московский Законник" за паспортами и билетами. При прощании у меня хватило решимости не подать Лорику руки, на что тот грустно усмехнулся:

- Зря ты так, Глеб. У меня к тебе нет ничего личного. Наоборот, мог бы спасибо сказать, что с фотографиями этими я пошел к тебе, а не к Шуляеву.

Я повернулся, и пошел, думая, что, как ни мерзок был мне в этот момент Лорик, отчасти он был сейчас прав.

***

Я забрался в своею раскалившуюся на солнце "десятку" и минут десять сидел просто так, уставившись в одну точку где-то на приборном щитке. Внутри была пустота, как будто меня, как бокал, выпили до дна, и отставили в сторону за ненадобностью. Потом просто потому, что надо было начинать хоть что-то делать, завел мотор, но тут же выключил его. Куда, собственно, ехать? Домой, готовиться к разговору с Галиной, которую надо убедить черт знает в чем, да чтоб у нее не возникло никаких подозрений? Да, наверное, сейчас это - задача номер один. Я опять поднес руку к ключам, вставленным в замок зажигания, но тут зазвонил телефон.

Звонила Яна. Она рассказала мне то, что в общих чертах я уже знал от Лорика, - все бумаги готовы, их можно забрать в любой момент, а летим мы послезавтра, в четверг, в одиннадцать тридцать рейсом компании "Суисс". Попрощавшись с Яной, я сразу же перезвонил Таше.

- Алё, привет! - раздался в трубке ее веселый голос. - Как ты там?

- Привет, ничего, - ответил я вроде бы совершенно ровно, но мой тон Ташу не обманул.

- Что-то случилось? - мгновенно потухла она.

- Да, пожалуй. Случились две вещи, - начал издалека я, - хорошая и... не очень. С какой начать?

- Начни с хорошей, - поникшим голосом попросила Таша.

- Послезавтра летим в Швейцарию, как я говорил, так что собирайся.

В трубке на секунду повисло молчание.

- Боже, неужели - правда? - после паузы отозвалась Таша изменившимся голосом.

Я усмехнулся:

- Правда, правда, или ты думала, что я пошутил?

- Нет, конечно, нет, - горячо заговорила она, - но это выглядело так невероятно, что мне казалось, что все сорвется в последний момент. Тем более я тут узнала, что прямо в Женеве есть клиника, которая без проблем делает эту операцию. В общем, фантастика, сказка прямо! Я чувствую себя Золушкой и Ассоль в одном лице!

- Кстати, о сказках, - в шутливом тоне подхватил я. - Не помнишь, в классических вариантах добрых сказок за Золушкой и принцем подглядывали? Или за Греем и Ассоль?

- Я не понимаю, ты о чем? - забормотала Таша.

Пару секунд я раздумывал, потом вздохнул, и рассказал ей все. Вернее, почти все.

- Не может быть! - вполне по-женски испуганным шепотом отреагировала Таша.

Я прямо-таки видел, как она в ужасе закрывает рот рукой. Ее испуг был настолько не наигранным, что это окончательно уверило меня в том, что она ничего не знала.

- Если розовый бегемот не дорог тебе как память, раскурочь его, там внутри - камера, - в шутку посоветовал ей я.

- Да я и прикоснуться-то к нему не смогу от страха! - ужаснулась Таша и совершенно растерянно спросила: - Господи, Глеб, что же теперь делать?

В ее голосе явственно сквозили слезы. Ладно, можно считать ее невиновность доказанной, нужно успокоить девушку.

- Что делать? - ласково передразнил плаксу я. - Паковать чемоданы. Послезавтра мы улетаем в дальние страны.

- Значит, уже все в порядке? - с надеждой в голосе спросила она.

- Да, я разобрался с плохими парнями, теперь все в порядке, - ободряюще расхорохорился я.

Ташин голос в трубке снова повеселел. Мне удалось ее успокоить и ободрить, вот только кто бы успокоил и ободрил меня?

***

Только я вошел домой, мне на шею бросилась Юлька с криком: "Папа, папа, мама мне все рассказала, теперь ты купишь мне новую Барби?" Я прижал ее крошечное тельце к себе, ощущая себя последней сволочью. "Для того, чтобы купить тебе новую куклу, а маме - норковую шубу, а папе - машину, тебе, доча, надо немного побыть заложницей", - не сказал ей я. Слава Богу, что хотя бы разговор с Галиной, которого я так боялся, прошел неожиданно легко. Я ничего не стал додумывать, а воспользовался версией Лорика, и Галина безропотно согласилась на время моего отсутствия пожить вне дома. Да, после того, как "россказни" тетушки Эльмиры оказались чистой, да к тому же многомиллионной, правдой, разговаривать с моей благоверной стало не в пример легче.

- Ну, надо, так надо, - ответила она, убежденно тряхнув головой, и мне показалось, что длинные висюльки лапши на ее ушах изящно качнулись. - Когда переезжать-то, завтра? Господи, это сколько ж сборов! Тебя ведь еще надо упаковать.

Я облегченно вздохнул. Раз Галина начала думать о сборах, сумках и шмотках, значит, в этот момент в ее душе - мир и спокойствие.

Среда

После дачного недосыпа и страшного напряжения минувшего дня я наделся хотя бы выспаться, но всю ночь меня мучил один и тот же кошмар. Мне снилось, вернее - грезилось на странной грани между сном и явью, что никакой клаузулы на самом деле нет, что Лориков наезд - просто мистификация и, значит, нет никакой необходимости отдавать Галину и Юльку в его лапы. Этот сон был настолько реален, что к утру превратился в навязчивую идею. С этой полубезумной надеждой я проснулся, если можно так назвать процесс выхода из состояния, напоминающего бред во время отходняка после наркоза. К моменту, когда в одиннадцать с копейками приехал в "Московский Законник", надежда превратилась в твердую уверенность.

Улыбчивая Яна вылетела мне навстречу существенно быстрее, чем того требовали самые строгие рамки этикета, - наверное, ей просто не терпелось в очередной раз продемонстрировать свои ноги. Но сегодня мне было не до них. Я вымученно выслушал подробные разъяснения по поводу завтрашнего отъезда, забрал кипу бумаг - билеты, паспорта, ваучеры отеля, пухлый конверт видимо, с деньгами, и совершенно автоматически спросил, встретят ли нас в Женеве. Яна, замешкавшись, сказала, что она, к сожалению, не знает, так как Вадим Львович ей этого не поручал. На вопрос, могу ли я видеть Вадима Львовича, Яна ответила, что шеф в отпуске, он большой любитель понырять с аквалангом, и завтра он летит в Египет в дайвинг-тур на Красное море, но что сегодня на работе его уже не будет. Какая жалость, что, вероятно, впопыхах он не оставил ей никаких инструкций на счет нашего трансфера.

- Да встретят вас, не волнуйтесь, уважаемый Глеб Аркадиевич! - внезапно раздался у меня за спиной голос, при звуках которого я вздрогнул. - Этим вопросом занимаюсь я. Прошу ко мне!

И, как обычно, бесшумно появившийся невесть откуда Лорик сделал широкий приглашающий жест в сторону своего кабинета, коротко и властно бросив Яне:

- Сделай нам кофе.

Заходя в распахнутую передо мной дверь, краем глаза я успел заметить, как на лице Яны мелькнул явный испуг. Похоже, кроме всего прочего на господина Степанова в юридической фирме были возложены и функции офисного цербера тоже.

Кабинет у начбеза был хоть и поскромнее, чем у Шуляева, но тоже ничего себе. Закрыв дверь, Лорик пододвинул мне стул, а сам удобно пристроился своей подтянутой задницей на край стола и с улыбочкой молча уставился на меня. Не торопясь начинать разговор, я тоже не мигая уперся взглядом ему в переносицу. Наш своеобразный взглядовый армрестлинг прервала принесшая кофе Яна. Быстро расставив чашки и дежурно улыбнувшись, секретарша бесшумно вышла. Лорик проводил ее похотливым взглядом пониже поясницы.

- Слышь, Лорик, - прервал его плотоядные мечтания я, позвякивая в чашке ложечкой. - Я тут вот о чем подумал. А существует ли она вообще, клаузула эта?

Лорик мгновенно с того места, где только что скрылась за дверь аппетитная Янина задница, снова перевел взгляд на меня. Если мои предположения верны, то он должен был сейчас растеряться, но не тут-то было.

- Не о том думаешь, Глеб, не о том, - зевнув, с издевательским сочувствием в голосе сказал он. - Ты подумал, что я всю эту фигню придумал, чтобы заставить тебя отдать лавэ, потому что твои жена и дочка будут у меня? Ты обо мне слишком хорошего мнения. Придумать такую потрясающую аферу у меня не хватило бы мозгов, да и не занимаюсь я похищением людей, хотя бы и из принципа. У меня другой бизнес. Нарыть компромат, и продать его - вот это мое, это по мне! Вот я поймал тебя за хрен, а ты ищешь лазейку, чтобы не платить. Нехорошо. Хотя, что ж, не хочешь, как хочешь. Заставить я тебя не могу, - не вымогатель же я какой, на самом деле. Жаль только, что если б по-моему - все были бы в шоколаде. А по-твоему - все останутся с хреном. И в первую очередь - ты сам, потому, что клаузула эта существует.

С этими словами он встал, повернулся к одинокой картине на стене у него за спиной и снял ее с кронштейна. Картина скрывала сейф, монтированный в стену. Довольно долго провозившись с кодовым замком, Лорик открыл его, вынул из его черных недр черную же пластиковую папку, и бросил на стол. Папка проскользила по полировке, и остановилась аккурат у моей руки, лежащей на столешнице.

- Смотри, вот полный текст завещания твоей прабабки. Разумеется, копия, но официально заверенная в Женевском нотариате. Читай - там есть русский перевод.

Скорее машинально, чем с целенаправленным желанием ознакомится с содержимым, я открыл папку. Весь в вензелях бланк "Бернштейн и Сын, Женева", обилие синих печатей. Я пролистал довольно длинное завещание. В самом конце был отдельный конверт с надписью "Сугубо конфиденциальное приложение. Только для поверенных". Конверт не был запечатан, но я не стал его открывать. И без этого было ясно, что клаузула существует. Просто перевозбужденный мозг смоделировал во сне другую реальность, в которой клаузула является выдумкой Лорика, а я, очнувшись, ухватился за подкинутую сном идею, как утопающий за соломинку. Но сон - это только сон, каким бы реальным он ни казался. Так тошно вдруг стало, что я захлопнул папку, и отшвырнул ее по крышке стола Лорику. Тот не дал ей упасть, ловко подхватил, и с вернул в недра сейфа. Закрыл толстую стальную дверцу, водрузил на место картину. Я сидел совершенно размякший, безвольно обтекая спиной спинку стула. Видимо, мой вид внушал такую жалость, что Лорик подошел ко мне и сказал, по-товарищески приобняв за плечо:

- Да ладно тебе, ну чего ты так переживаешь? Расслабься, все будет хорошо, я тебе говорю. Ну, как делать будем? Во сколько мне заехать за твоими? Давай в шесть, а?

- Ты что, имеешь ввиду, сегодня? - вяло переспросил я.

- Ну да, а чего тянуть-то? - с энтузиазмом заговорил начбез. - Сегодня все и оформим.

Я был такой ватный, что у меня даже не было сил сбросить с плеча его руку, но такой план развития событий я принять не мог:

- Нет, Лорик, так мы делать не будем, - замотал головой я. - Отвезем моих завтра с утра, потом я поеду в аэропорт.

Лорик наконец убрал свою руку с моего плеча, опять сел на край стола:

- Завтра, так завтра, вопросов нет, - мягко и вкрадчиво заговорил он. Только тебе ехать с ними без надобности. Вдруг тебе придет в голову положить на наши договоренности, ты позвонишь ментам, и скажешь, что по адресу такому-то удерживают твою семью в качестве заложников? Я, конечно, отбазарюсь, но вся схема, которую мы с тобой построили, окажется под угрозой. Давай так: если ты хочешь завтра - пусть будет завтра, но тебе с ними ехать не нужно. Можешь быть уверен, что устроены твои будут в лучшем виде со всеми удобствами. А ты уж лучше сразу в аэропорт, и - в чудную альпийскую страну, о'кей? Там всего-то пару дней, да и мысли у тебя будут о другом, программа у тебя плотная, да и милый дружок, то есть, прости, подружка, скучать не даст. Да и вообще думать тебе ни о чем не надо, - как только дело сделаешь, так я сразу твоих на место и верну. Так, что вернешься ты обратно, а твои-то уже дома. Как хорошо!

Он говорил со мной, и на лице его блуждала снисходительная улыбочка, как у доброй мамы, увещевающей упирающегося малолетнего сына ради его же блага. Я сидел, слушал его, и думал о том, как же мне хочется сейчас взять, и коротко ткнуть кулаком в эту самодовольную рожу, находящуюся на расстоянии не более полуметра от меня. Не успеет ведь среагировать, несмотря на явно хорошую выучку, слишком мало расстояние. Желание было настолько явным, что я убрал руки со стола. Ладно, не сейчас, но даст Бог, когда-нибудь, припомню я тебе все, Лориэль Шаликович...

- Так что я завтра заезжаю к тебе часиков, наверное, в семь утра, да? заглядывая мне в глаза, завершил свое выступление Лорик. - Пока суть, да дело, да инструктаж перед дорогой, - рано не будет.

- Хорошо, - вяло кивнул я. - Где я живу, надо полагать, знаешь?

- Конечно, - усмехнулся на прощание Лорик.

***

Вышел из кабинета Лорика, прошел мимо вскочившей Яны и спустился вниз по лестнице я совершенно на автомате. Но только когда тяжеленная входная дверь с лязгом закрылась у меня за спиной, я понял, насколько я опустошен и обессилен. Напряжение последних дней, две предыдущие практически бессонные ночи навалились вдруг такой тяжестью, что я внезапно почувствовал, что нет сил сделать хотя бы шаг с крыльца. Я привалился к двери, спиной ощущая ее ребристые выступы, и так стоял несколько минут, пока появление на крыльце очередного посетителя не заставило меня освободить ему проход. На негнущихся ногах я кое-как доковылял до машины и плюхнулся в кресло. Я не помню, чтобы когда-нибудь до того я был в таком состоянии. В голове, кроме противного пульсирующего, волнообразного звона, не было ничего. Казалось, что из меня высосали все - мысли, волю, чувства, самые мозги, наконец. Хотелось одного закрыть глаза, и плавно пуститься по течению этих звенящих волн. Веки задрожали, сами собой смыкаясь, я почувствовал, что у меня, как у дауна, отвисает челюсть. Я засыпал, вернее, проваливался в какие-то зыбучие пески безвольного беспамятства. Затылок мой уже коснулся подголовника, когда я последним усилием стряхнул с себя оцепенение. Помотал, как конь, головой, возвращая ей способность соображать. Потому, что времени на раздумья и досужие теоретизирования больше не было. Надо было прямо сейчас ответить себе на простой и ясный вопрос: да, или нет?

Ведь еще не поздно бросить всю затейку к хренам и показать Лорику жопу. Ну, не было у меня этих мильёнов, и теперь не будет, зато не надо семью в заклад оставлять. "Ага, и как ты это себе представляешь? - насмешливо начал оппонировать сам себе я. - Взять, и сказать всем, что кина не будет? Жанне и Люсе сказать, что это была шутка такая? Гохе сказать, чтобы вертал взад бизнес и контору? А Таше, - что лучше ей ужиться со своим родным полом? А Галине что сказать? Что, мол, извини, родная, ткнул хреном совсем уж не туда, куда надо, и теперь для того, чтобы получить денежки, надо им с Юлькой трохи пожить в заложниках, а поскольку я на это пойтить не могу, то надо сделать богатству ручкой, смирившись при этом с мыслью, что муж твой изменщик коварный? А тетке Эльмире? Ну, с ней совсем легко, - надо сказать, что пятьдесят с лишним последних лет ее жизни с точки зрения исполнения воли покойного отца ее надо просто взять, и забыть". Нет, снова, как и вчера, я с ужасом осознал, что запрограммирован двигаться только в одном направлении вперед, невзирая на то, что впереди возможно - пустота.

В общем, лучшее решение - это принятое решение. И - все, хватит разлагаться! Завтра улетать, а еще полно дел. Первым делом я позвонил Галине, и коротко сообщил ей, что отъезд завтра в семь утра. Вторым удовлетворил свое любопытство по поводу содержимого пухлого конверта. Там точно были деньги - зеленые доллары и какие-то совершенно не знакомые мне дензнаки. Все разъяснила незамысловатая записка: "1000 USD + 1000 SFr на первое время. В.Ш." Да, неплохо можно "первое время" пожить на штуку баксов плюс тонну швейцарских франков! Хотя Швейцария - страна дорогая. "Да к тому же, это - на двоих", вспомнил я и позвонил Таше.

- Алло, алло, алло! - сразу же зачастила в трубке она. - Привет, Глеб, а я знала, что это ты!

- Что и не мудрено при наличии определителя, - не удержался, чтоб не съязвить, я.

- Нет, ты не понимаешь, - горячо заговорила Таша. - Я даже не посмотрела на табло, я просто знала, что это ты звонишь!

- Наверное, ты меня разыгрываешь, но все равно мне очень приятно, сказал я и понял, что не соврал.

Жутко вдруг захотелось сказать ей еще что-нибудь теплое, но я сдержался и всего лишь спросил:

- Ну, ты как, готова? Не забыла, что завтра летим? Надо бы пересечься, отдать тебе паспорт и билеты.

- Да мне сборов - пять минут! - воскликнула Таша, и вдруг осеклась: Только...

- Что такое? - не понял я. - Что не так?

- Нет, нет, все в порядке! - успокоила меня Таша. - Просто я всю ночь не спала, думала, могу ли я принять от тебя такой подарок.

- Да ну тебя, я уж подумал невесть что, - отмахнулся от ее самокопаний я. - Кстати, я тоже всю ночь не спал.

- Тогда, если встречаться, может быть, у меня? - блеснула безупречной логикой Таша. - Заодно можно было бы посмотреть бегемота, а то я одна боюсь к нему даже приближаться, а?

При упоминании о бегемоте мною мгновенно овладел ворох самых разнообразных эмоций, но с преобладанием сладостных воспоминаний. "Ага, поезжай, потрахайся, расслабься, отведи душеньку! - на секунду увидев свои яичные переживания как бы со стороны, усмехнулся я. - На самом деле, чего тебе домой спешить, у жены под ногами болтаться. Пусть сама уж в полон к ворогу собирается!"

- Таш, знаешь, я тут подумал, что в аэропорт ведь все равно поедем вместе, так что, вообще-то, с бумагами - это не срочно, - устыдившись самого себя, дал задний ход я. - На Преображенку уж больно далеко. Перед отъездом еще масса дел, и...

Я подумал, что Таша сейчас обидится, - сам сначала предложил встретиться, а теперь врубил задний ход. Но Таша не обиделась.

- Конечно, конечно, - деликатно перебила она меня. - Мне самой следовало подумать, что у тебя мало времени. Езжай, делай дела. Как мы завтра?

Договорились, что я подхвачу ее в половине девятого утра у метро Кутузовская, и я не спеша поехал домой.

***

Зная, что накануне отъезда Галина всегда устраивает сборы - дым коромыслом, я и сейчас ожидал увидеть нечто подобное, но в квартире было тихо. Все объяснялось просто - торнадо и цунами в одном лице, которое сочетание больше всего напоминает мою жену Галину в процессе сборов, просто уже отбушевало. В квартире царила идеальная чистота и порядок, пахло вымытыми полами, а у зеркала в прихожей стояли две наши дорожные сумки с раздувшимся бокам, которые любит брать с собой Галина, и большой чемодан на колесиках, с которым предпочитаю путешествовать я. Само же мое семейство сладко дрыхло в спальне на нашей кровати, свернувшись калачиком и обнявшись, как две сиротки, и я не стал шуметь, сообщая о своем сиятельном прибытии, а тихонько притворил дверь в спальню, и на цыпочках прошел на кухню.

Я подумал вдруг, что надо позвонить тетушке Эльмире, и это как раз лучше сделать, пока Галина спит. Непостижимо, но я не разговаривал с теткой с утра воскресенья! "Какое сказочное свинство!" - пожурил себя я, и набрал теткин номер. Обычно тетка отвечала сразу же, но сейчас трубку долго не брали, а когда, наконец, тетка ответила, ее обычное "Алло, вас слушают!" прозвучало как-то глухо и натужно.

- Теть Эльмир, это я, Глеб! - не на шутку обеспокоенный отсутствием в голосе тетки ее обычной энергии и жизнерадостности, заорал в трубку я. Извини ради Бога, что так долго не звонил! Как ты себя чувствуешь, у тебя странный голос? У тебя ничего не болит?

- Глеб, мой мальчик, зачем же так кричать? - ответила она. - Даже если у меня что-то и болит, то это точно не уши.

Я облегченно рассмеялся, - раз тетка не утратила чувства юмора, то, может быть все не так уж плохо?

- И извиняться не нужно, я прекрасно понимаю, сколько у тебя перед отъездом забот, - продолжила тетка Эльмира. - Когда летишь? Завтра? Прекрасно!

Она говорила, вроде бы, как обычно, вот только как-то замедленно.

- Не нравится мне твой голос, - встревожился я. - Как твое здоровье?

- Ну, если честно, то не очень, - вздохнула в ответ тетка Эльмира. Такие эмоции, пусть даже положительные, это, видимо, уже слишком большая нагрузка для моего сердца. Похоже, оно не выдерживает.

- Что-то надо, какие-то лекарства, медикаменты? - совсем уже не на шутку всполошился я. - Может быть, надо приехать, а?

Боже мой, какой же я свинтус! Родная, дорогая, единственная тетка лежит больная, а я даже не удосужился позвонить и справится о ее здоровье!

- Нет, нет, ничего не нужно, - голосом слабым, но не терпящем возражений, ответила тетка. - Тут за мной ходит одна моя подруга, так что у меня все есть. На крайний случай, лягу в больницу, но, надеюсь, до этого не дойдет. А ты поезжай с Богом, заканчивай то, что я начала, а обо мне не беспокойся, за мной присмотрят.

- Так ты уверена, что мне нужно приезжать? - попытался еще раз загладить в собственных глазах свою вину я, впрочем, заведомо зная, что тетка все равно скажет: "Нет", и испытывая большое облегчение от того, что какая-то сердобольная старушка-подружка заменяет меня у постели больной.

Я положил трубку с тяжелым сердцем. Что-то все не так все идет в королевстве Датском. Не успела фортуна свалить мне на голову свой неожиданный, как гроза в январе, многомиллионный подарок, как какие-то другие, противоборствующие удаче силы, спешат этот дар уполовинить, да с иезуитским условьицем насчет семьи, а теперь еще долбашат по моей горячо единственной тетке, которая мне, по сути, как мать и добрый ангел в одном лице. За что же на меня напасти-то такие? Просто ли это соблюдение в природе баланса черного и белого, плюсов и минусов, радости и печали? А если это нечто другое?

- Привет, с кем это ты тут? - зевая и кутаясь в халатик, спросила, заходя на кухню, Галина.

- С тетей Элей разговаривал, - ответил я, вставая со стула и целуя ее в щеку.

- Да? Как она там, не болеет? - неожиданно запроявляла совершенно не свойственную ей до последнего времени заботу о моей тетке Галина.

- Как раз болеет, - нахмурился я. - Жалуется, говорит, что-то с сердцем.

- Может быть, надо съездить к ней, что-то отвезти, продукты, лекарства?

Я хотел было съехидничать по поводу того, что еще совсем недавно, в минувшую субботу, тетка была для нее старой сумасбродкой и прожектеркой, а тут вдруг такая забота, но не стал. Может быть, потому, что в глазах Галины сейчас было самое настоящее беспокойство.

- Нет, ничего не надо, я предлагал, - сказал я.

Галина села рядом на стул, обняла, положила голову мне на плечо.

- Ты знаешь, Глеб, - тихо заговорила она, - я так переживаю из-за того, что последние годы я так плохо думала о ней, жила с ней в контрах, и тебя настраивала. Я очень ошибалась. И не только потому, что я не верила, а все оказалось правдой. Просто под эту сурдинку я вообще закрыла глаза на то, что она - прекрасный человек с такой сложной судьбой, с такой интересной жизнью, и видела в ней только выжившую из ума старуху. Вернее, даже заставляла себя видеть, и в конце концов заставила. Наверное, мне надо позвонить и извиниться, да?

Она беспомощно заглянула мне в глаза. Так непривычно было видеть растерянность и раскаяние в глазах моей вечно во всем уверенной супруги! Я погладил ее по голове.

- Самокритичная ты моя, - улыбнулся я. - Не казни себя, - людям свойственно ошибаться. А звонить не надо, думаю, ей сейчас не до того. Вот съезжу, вернусь, сядем все вместе, отметим это дело, там и помиритесь, ладно?

Галина закивала, и в ее глазах были слезы. Еще немного посидели, повздыхали и решили пораньше лечь, а то завтра вставать было ни свет, ни заря. Я наскоро, без удовольствия, принял душ, и улегся, а Галина долго еще убаюкивала проснувшуюся и раскапризничавшуюся Юльку. Наконец, дочь, видимо, заснув, утихла, и зашумела вода в ванной, - Галина пошла мыться.

Я лежал в нашей супружеской постели, борясь со сном, и вспоминал, когда у нас с женой последний раз была близость. Точно вспомнить не удалось и одновременно я поймал себя на мысли, что с другими - с Жанной, Ташей - я трахаюсь, а вот с Галиной у меня - близость. "Еще скажи - супружеский долг!" - усмехнулся про себя я. Тем временем вода в ванной перестала литься, и я внутренне весь собрался. Через минуту Галина, одетая в коротенькую ночнушку, вышла и юркнула рядом со мной под простыню. Я чмокнул ее в мокрый висок, проскользнул рукой под ночнушку, сжал ее полную, прохладную грудь. Я ожидал, что как всегда в последнее время, когда я столь недвусмысленно давал понять, что готов к отправлению супружеских обязанностей, Галина набросится на меня, как голодная пантера, но ничего такого не последовало. Шли минуты, Галина лежала, не шевелясь, а я продолжал глупо сжимать ей грудь. Наконец, жена нарушила гробовую тишину тихим вопросом:

- Глебушка, ты правда еще любишь меня?

Меня как током долбануло.

- Конечно, Галюша, - не своим голосом ответил я.

- Тогда давай не будем омрачать нашу любовь скучным, не приносящим радости сексом, - грустно сказала она, и добавила: - Спи, мой хороший, ты очень устал за последние дни.

Я вынул руку из-под ее ночнушки и затих. Мне было непередаваемо, фантастически стыдно.

Глава 9. Кошмар на улице Роны

Четверг

Звонок в дверь раздался ровно в семь, - на этот раз Лорик был точен. Я открыл, и он появился на пороге, свежий, подтянутый, улыбающийся, одетый, как обычно, в обтягивающую торс водолазку и пиджак из плотной ткани.

- Галя, познакомься, это и есть Лориэль Шаликович, наш, так сказать, ангел-хранитель, - с кривоватой усмешкой представил его жене я, но поскольку истинной подоплеки отъезда она не знала, то и на мой мрачный юмор внимания не обратила.

- Здравствуйте, Лориэль Шаликович, - не без труда выговорила диковинное имечко Галина. - Очень рада. Уверена, что под вашим присмотром мы будем в полной безопасности.

Она улыбнулась и приветливо протянула визитеру руку, которую тот не пожал, а галантно поцеловал.

- Ну что вы, Галина Алексеевна, никакой опасности нет, но чтобы она не возникла, лучше вам на те несколько дней, что Глеба Аркадиевича не будет, так сказать, переехать. И зовите меня просто Лорик, хорошо?

Галина улыбалась и согласно кивала головой. Насколько я знал свою супругу, мне было очевидно, что пройдохе Лорику удалось сразу же очаровать ее. Ну, да сейчас это может быть и к лучшему.

- А это что за маленькая девочка? - вдруг засюсюкал Лорик, заметив, что из спальни выглянула Юлька. - Как ее зовут?

Юлька насупилась, - в отличие от матери дядя ей явно не понравился. Она сердито прошествовала по коридору, и спряталась за мамину ногу. Лорик присел на корточки, и продолжил попытку общения:

- А, может быть, девочку зовут Юленька?

- Нет! - буркнула в ответ Юлька, и отвернулась от приставучего.

Мама Галя смутилась и принялась громким шепотом выговаривать дочери за невоспитанность. Меня же от сцены беззаботного общения похитителя со своими жертвами замутило, и я поспешил разрушить эту идиллию, попросив Лорика помочь мне спустить вниз багаж.

Раннее утро встретило сыроватой прохладой, - ничто не вечно, уходило и это жаркое, казавшееся бесконечным, лето. Рядом с моей "десяткой" стоял незнакомый затонированный Гран-Чероки, и именно к нему понес сумки Лорик.

- Ладно, давай инструктируй, что ли, пока народ не спустился, - сказал я, стараясь неизвестно зачем запомнить номер джипа.

- Да, в общем-то, все просто, - отозвался Лорик, и протянул мне какую-то бумажку. - Вот номер счета и реквизиты банка, куда надо будет перевести деньги. Смотри, не потеряй. Хотя на всякий случай я продублирую ее тебе сегодня вечером по факсу в отель. Деньги должны появиться на моем счете максимум через десять минут после перевода. Тебе сразу же позвонят.

Это позвонят, а не позвоню, как-то очень резануло мне слух.

- Опять этот, что в первый раз? - усмехнулся я. - Кто он, если не секрет?

Задавая этот вопрос, я вообще-то никакого особенного смысла в него не вкладывал, - да мало ли кто мог это быть, все равно голос был изменен до неузнаваемости. Сам Лорик, к примеру, и мог. Но его на реакция на безобидную вроде бы фразу оказалась неожиданной. Глаза его потемнели, собравшись в два черных пистолетных дула, направленных на меня, и он ответил зло и жестко:

- Больно любопытный ты, кореш! Тебе сказано - позвонят, значит твое дело - держать мобильник постоянно включенным, и ждать звонка. Еще вопросы есть?

Вон оно как! Похоже, сейчас я получил четкий ответ на вопрос, который подспудно интересовал меня с самого начала: один или, что называется, по предварительному сговору с другими лицами наехал на меня Лорик? Ясно, что не один. Но все равно - чего это он так занервничал?

- Есть вопрос, - настырно нахмурил брови я. - Ну, а если звонка все-таки не будет, что мне делать, ждать у моря погоды? Как хочешь, я буду тебе звонить.

Лорик пожал плечами:

- Звони, только я ведь буду не в курсе. Я что? Я охраняю твою семью на время твоего отъезда. Не думаешь же ты, что я буду обсуждать с тобой реальные дела, чтобы ты меня записал, и потом сдал? Так что дождись звонка. Позвонят обязательно.

В этот момент из подъезда появились Галина с Юлькой.

- Ладно, все понятно, - быстро заговорил я. - Все сделаю по твоим инструкциям, можешь не сомневаться. Но и ты помни, что я тебе сказал в пиццерии.

- Я помню, - как и тогда, серьезно ответил Лорик, распахивая перед моими дверь джипа.

Галина, проходя мимо меня, остановилась. Ни я, ни она не любили долгих прощаний, и просто чмокнули друг друга в щеку.

- Ну, с Богом, - сказал я.

- И тебе с Богом, позвони сразу, как прилетишь, и возвращайся скорей, ответила Галина, подсадила Юльку в машину и полезла сама.

- Пап, привези мне из-за гланицы жвачку, а то мама мне не покупает, высунувшись из-за матери, сказала мне уже из машины Юлька.

Я улыбнулся, а Лорик встрял:

- Я подарю тебе жвачку, хорошо? Какую ты любишь?

Юлька не ответила и, насупившись, спряталась за рельефную мамину грудь. Насколько я знаю свою дочь, дядя очень ей не нравился. Лорик добродушно рассмеялся, закрыл за ними дверь, и тонированные стекла скрыли моих девочек от меня.

- Ну ладно, мы поехали, - сказал Лорик. - И ты поезжай, а то опоздаешь, не дай Бог. Я надеюсь, что к тому времени, когда ты вернешься, мы с твоей дочкой успеем подружиться.

- Я не собираюсь отсутствовать так долго, - парировал я, но Лорик, кажется, иронии не понял.

Джип взревел глушителем, развернулся и уехал, а я долго смотрел ему вслед. Конечно, я сознавал, что пребывание моей семьи вне дома - не более, чем страховка Лорика и иже с ним от моих возможных действий супротив договоренностей, которые я нарушать и так не собирался. Почему же на душе так неспокойно? От раздумий меня оторвал взгляд на часы - половина восьмого, пора ехать. Но сначала я заглянул в бумажку, которую дал Лорик напечатанные на компьютере строчки цифр и разрозненных латинских букв стандартный набор банковских реквизитов. Так, куда там они хотят перегнать деньги? Где тут адрес банка? Ага, вот - какая-то там "St." - стрит, улица, стало быть. А город? Какой-то Road Town, - Город Дороги, что ли, по-нашенски? Что это за город такой? Вроде, по географии у меня твердая пятерка всегда была, а города такого не слыхал. Названия страны вообще нет, только аббревиатура какая-то - BVI. Ладно, черт с ним, потом разберемся.

А еще я позвонил в ЭмТэЭс и, выслушав информацию, даже присвистнул - на моем телефонном счете невесть откуда взялось пятьсот баксов! Да, видимо, кому-то на самом деле очень нужно, чтобы у меня не возникло проблем со связью! Я вздохнул, последний раз взглянул на окна своей квартиры, мысленно присел на дорожку, и тоже поехал.

***

Не успел я подъехать к месту встречи, как Таша, одетая в совершенно потрясающий брючный джинсовый костюм и в тон ему небольшой дорожной сумкой через плечо, появилась из подземного перехода. Я чмокнул ее в щеку, подумав про себя, что привычка всегда и везде опаздывать, наверное, все-таки чисто женское качество, и через сорок минут мы уже были в Шереметьево. Оставив машину на одной из многочисленных парковок, мы с Ташей поднялись по пандусу в зону вылета, находящуюся на втором этаже аэровокзала. Не успел я найти глазами нужную строчку на большом табло вылета над головой, как прозвенел мелодичный сигнал, и приятный женский голос объявил, что начинается регистрация на рейс авиакомпании "Суисс" до Женевы. Одетые в симпатичную униформу с крылышками девушки из "Суисс" с улыбками зарегистрировали нас, потом последовала процедура досмотра багажа, серьезная тетенька-пограничник поставила красненькие штампики в наших паспортах и, наконец, мы пересекли жирную белую линию на полу, обозначающую границу. Слегка напряженная все это время Таша облегченно вздохнула и улыбнулась. Пока мы в ожидании приглашения в самолет бродили по магазинчикам сувениров, она оживленно рассказала мне, что нашла в Интернете адрес и телефоны клиники, и мы решили, что сегодня же ее посетим. И не успел этот променад нам надоесть, как последовало приглашение в самолет.

Вообще я не очень люблю летать. То есть, если честно, совсем не люблю. Я, конечно, делаю вид, что мне все равно, что я не боюсь, но на самом деле от мысли, что именно мой самолет может разбиться, мне становится жутко. Поэтому я всегда мечтаю, как только сяду в самолет, сразу взять, и заснуть, и спать до того самого момента, когда весь салон начинает аплодировать экипажу то ли за мягкую посадку, то ли за то, что сели вообще. Правда, никогда раньше мне это не удавалось. До этого раза. Может быть, потому, что я никогда раньше не летал в широченных креслах настоящего бизнесс-класса? Как только я занял свое место, я тут же почувствовал, что засыпаю. Окончательно и бесповоротно. Полубессонные ночи всей предшествующей недели дали о себе знать. Я и не думал бороться со сном. Не захотел я просыпаться, даже когда сквозь дрему услышал, как стюард предлагал напитки, а ведь как хорошо было бы выпить сейчас коньячку! Потом я почувствовал, что самолет двинулся, потом начал разбег. "Летим, летим, Глеб, летим!" - восторженно шептала Таша. И почти сразу салон зааплодировал.

- Я не храпел? - спросил я Ташу, протирая глаза.

- Храпеть? Да нет, потому, что храпом этот рев носорога никак не назовешь, - успокоила меня она.

Я рассмеялся и посмотрел в иллюминатор - там повсюду виднелись только горы. Мы были в Швейцарии.

***

Сервис в небольшом, но очень уютном аэропорту Женевы был на высоте. Багаж получили быстро, без задержек. Улыбчивые пограничники, не затрудняя нас попытками общения, оперативно проштамповали наши паспорта. В общем, не прошло и пятнадцати минут после приземления, как мы по "зеленому коридору" вышли в кишащий встречающими шумный зал прилета и увидели, что нас встречали.

Большой плакат с надписью "Mr & Mrs Nekazueff" над головой чернявого молодого человека в светлом костюме не заметить было попросту невозможно. Мы с Ташей непонимающе переглянулись, но я вовремя сообразил свести недоразумение к шутке.

- Мадам Неказуева, - сказал я, и подал Таше руку.

Она прыснула, но сразу состроила серьезную мину и продела свою руку в мою. Так, вполне под стать супружеской паре, мы двинулись к встречавшему. Я помахал ему рукой, он сразу увидел нас и тоже рванул нам навстречу.

Встречающего звали Ален. Он свободно говорил по-русски, правда, с презабавнейшим французским носовым прононсом и горловым грассированием. Сначала тряс мою руку, говоря, что очень рад знакомству со мной, но очень быстро переключился на Ташу, только руку ей не тряс, а изящно целовал, и говорил, что тоже очень, очень рад, но еще больше будет рад мсье Бернштейн, который очень хочет познакомится с "мадам Неказуеф".

И тут я сообразил, что недоразумение на плакате, помноженное на нашу невинную шутку, получается совсем не безобидным. Повисшая немая сцена не осталась незамеченной Аленом, он закрутил головой, глядя то на меня, то на Ташу, и взгляд его умолял о разъяснениях. Пришлось растолковывать Алену, что мадам, то есть, мадемуазельТалия - немного не супруга мне, а, так сказать, помощник, сопровождающий меня в деловой поездке. Секретарь. Референт. Делая эти пояснения, в такой глупой ситуации больше походившие на оправдания, я чувствовал, как неумолимо и предательски краснеет моя физиономия. Но тут, перебив меня на полуслове, принялся извиняться Ален. Оказалось, что его смущение было вызвано совсем тем, что он стал невольным свидетелем несколько запутанных морганатических дел гостя из России, а возникло только лишь из-за "некомпетентности все перепутавших клерков", за которую он и принялся всячески извиняться. Боже - бедняга наивно полагал, что что-то напутали здесь, в Швейцарии! Понятно же, что все переврали в "Московском Законнике", сообщив сюда о сопровождающей меня даме, как о моей жене. Но, как выяснилось, так убивался Ален не из-за этого, безусловно, ерундового недоразумения. Выяснилось, что нам, как супругам, естественно забронировали в отеле один двухместный номер, и теперь придется менять заказ, а с этим наверняка будут проблемы, так как из-за какого-то международного конгресса Женевские отели переполнены. Тут мы с Ташей обменялись улыбками, я пожал плечами и сказал, что ничего менять не надо. Ален несколько секунд смотрел на нас, непонятливо моргая. Мне показалось, что я читаю его мысли о том, что, в конце концов, все ездят в деловые поездки не с женами, но вот чтобы проживать при этом с секретаршей-референтшей в одном номере, это уж из области пресловутой загадочной "русской души", которую понять иностранцу дело безнадежное. Пауза затягивалась, пришлось еще раз заверить Алена в том, что с этим - все о'кей, и он, успокоившись, облегченно вздохнул, и снова заулыбался.

- Тогда... можно ехать? - еще неуверенно спросил нас он.

Мы активно закивали, и Ален, ловко подхватив наши чемоданы и сумки, быстро пошел на выход.

Как только мы вышли на улицу, прямо к дверям бесшумно подкатил серебристый Мерседес, и Ален гостеприимно распахнул перед нами заднюю дверь машины. На свежем воздухе было в высшей степени не жарко, и мы поспешили нырнуть в недра авточуда, удобно рассевшись на огромных креслах, обтянутых бежевой кожей. Тронулись, и севший впереди Ален сразу всем корпусом повернулся к нам. Мое внимание сразу же оказалось разорванным между изучением интерьера "мерина", красивейшим видом Альп, открывающегося из окон, и оживленной болтовней Алена. Несмотря на то, что слушал я его вполуха, я уяснил, что работой в "Бернштейн и Сын" он очень гордится, и что к нам он приставлен лично биг-боссом в качестве гида, или, как он выразился на итальянский манер, "чичероне". Причем определяющим в этом выборе стал его, Алена, русский, ведь его бабка была из Смоленска. Еще он рассказал, что хотя, конечно, в городе есть отели и пороскошнее, чем "Нога-Хилтон", где нас разместили, - взять тот же "Англетер" или "Де Берж", но такого вида на Женевское озеро, как из нашего отеля, нет нигде. К тому же знаменитое Гранд-Казино, где вполне можно в случае необходимости поправить свои финансовые дела (тут он как-то криво усмехнулся), находится как раз в здании нашего отеля. Мы вместе с ним вежливо посмеялись шутке, и он продолжил, сказав, что все дела у нас завтра, а сегодня день совершенно свободен, и что если мы хотим, то он полностью в нашем распоряжении. Несмотря на то, что гидом Ален явно был хорошим, мы, переглянувшись, вежливо отказались, памятуя о том, что у нас есть на сегодня задача посетить клинику. Вообще же оказалось, что аэропорт расположен совсем недалеко от города, по сути, на окраине, и минут через двадцать без умолку тараторивший Ален объявил вдруг, что мы прибыли.

Мы вышли из лимузина, и я первый раз со времени прибытия осмотрелся по сторонам. Было совсем прохладно, и эту совсем не летнюю свежесть приносил легкий, но уверенный ветерок, тянущий с огромной глади озера, практически на самом берегу которого, на набережной Монблан и стоял отель "Хилтон Нога Женева". Вообще же вид, открывавшийся отсюда, от самых дверей отеля, был настолько красив, что у меня просто дух захватило. Озеро гигантским серым зеркалом лежало в зубчатой раме из горных пиков, по левую руку в туманной дымке сливаясь с линией горизонта. Бог ты мой, красотища-то какая! От созерцания фантастической картины меня отвлек только вид зябко скукожившейся Таши, не решавшейся прервать мое созерцание. Я спохватился, и поспешил вслед за ней и Аленом в отель.

Внутри обстановка и интерьер отеля были, конечно, в высшей степени приличными, но до мраморно-бронзовой роскоши того же "Балчуга" не дотягивали сильно. Я с усмешкой отметил, что сейчас мною руководила та самая напыщенная гордость провинциала, обнаружившего, что небо в столице ничуть не синее, чем в его родном селе. А вот номер нам отвели поистине великолепный двухкомнатный люкс в верхнем этаже. Ален не только проводил нас до дверей и руководил действиями одетых в униформу отельских, расставляющими наш багаж, но и вообще не спешил уходить, явно стремясь всячески быть нам полезным. Вообще он был классный парень, и со своими обязанностями чичероне справлялся отлично, но за тот час, что мы были с ним знакомы, он уже успел нам слегка поднадоесть. Мы, встав плечо к плечу, двумя широкими искусственными улыбками дали ему это понять, и он с непоказным сожалением откланялся. На прощание он заставил меня записать номер своего мобильного и напомнил, что заедет завтра за нами ровно в одиннадцать, так как нам нужно быть в конторе в половине двенадцатого. Дверь за ним закрылась, и мы остались одни.

Таша подошла ко мне, обняла за шею:

- Если бы ты знал, Глебушка, какая я счастливая, - сказала она, заглядывая мне в глаза. - Я до сих пор не верю, что я здесь и с тобой. Ты мой добрый волшебник, я так тебе благодарна!

Ее глаза мерцали. Я положил свои руки ей на бедра и с упоением втянул в себя одуряющий запах ее волос. Зашумело в голове, и загудело в теле. Захотелось подхватить ее на руки и отнести на широченную кровать, призывно белеющую крахмалом простынь. И я четко осознал вдруг, что если сейчас я не остановлюсь, то обязательно произойдет все, а не только то, что было в первые наши два свидания. Вихрь противоречивых эмоций захлестнул меня. Удивительно, но понял, что в этот момент я хотел или всего, или - ничего, но такого всего я не хотел! Я опустил руки. Таша все поняла, тоже разжала объятия, и я понял, что она готова зарыдать. Я чмокнул ее в покрасневший от близких слез нос, и не зная на самом деле, что сказать, пробормотал:

- Не обижайся на меня, пожалуйста.

- Все о'кей, - вздохнула Таша, поглатывая комок. - Ведь в конце концов мне скоро сделают операцию...

- ...И тогда я затрахаю тебя до смерти! - закончил за нее я.

- Ловлю на слове! - улыбнулась она.

Мы распаковались, по очереди приняли душ, а потом звонили в клинику. Я лежал рядом с ней на кровати, слушал, как Таша совершенно свободно разговаривает с кем-то по-английски, смотрел на нее и думал, насколько она образована и вообще развита, и просто - какое необыкновенное она существо! И как странно и печально, что при мысли о всей этой ее необычности хочется... грустно вздохнуть. Как обычно, нахлынуло сразу все. Воспользовавшись тем, что Таша что-то увлеченно обсуждала с кем-то на том конце провода, я потихоньку вышел в другую комнату, и включил мобильный. На дисплее появилась надпись "Swisscom", - это значило, что телефон автоматически настроился на местную сеть. Я прикрыл дверь и набрал номер Лорика. Он ответил сразу же, на первом гудке, как будто ждал:

- У нас все в порядке, Глеб Аркадиевич, устроились прекрасно, Галина Сергеевна смотрит телевизор, а Юлия Аркадьевна жует жвачку! - бодро отрапортовал он, картинно изображая доклад подчиненного старшему начальнику. - Как у вас?

- Все нормально, встретили, разместили, - буркнул я, не поддержав шутливого тона. - Дай Галину.

Слышно было, как в соседней комнате, - роуминг работал безукоризненно.

- Глеб, это ты? Как долетел, все в порядке? - зачастила в трубку Галина.

- Да, да, все в порядке, как вы? - с трудом перебил ее я.

- Все отлично, хорошая квартира, все удобства, даже кондиционер, так что занимайся делами, и поскорей приезжай, ну, давай, целую, а то связь очень дорогая, - протараторила моя благоверная, и дала отбой.

Я вздохнул - вот так, в кои-то веки расчувствовался, хотел сказать жене что-нибудь эдакое, а она и трубку повесила. Хотя вовремя, потому, что в комнату с победным кличем ворвалась Таша и объявила, что она обо всем договорилась, что можно ехать в клинику, сегодня же ее посмотрит профессор светило в этой области и, если все нормально, прямо завтра можно будет и лечь. Мы принялись шарить по карте города и обнаружили, что Швейцарский бульвар, где располагалась клиника, находится довольно далеко и решили начать собираться. Тем более, что определенно нужно было сначала где-нибудь перекусить. Мы оба утянулись в джинсы, и в таком демократичном виде мы спустились в фешенебельный холл отеля, где, впрочем, до того, как мы выглядим, абсолютно никому не было дела.

Мы постояли у парапета над озером, полюбовались на ряды белоснежных яхт у причала, на знаменитый Фонтан, бьющий на фантастическую высоту прямо из середины водной глади, и пешком отправились вдоль набережной в направлении видневшегося невдалеке моста, как и набережная, носящего имя Монблан. Создавалось впечатление, что все в этом городе названо в честь этой высочайшей вершины Альп, которая, вполне оправдывая свое французское название, белым великаном смутно возвышалась в туманной дали над соседними пиками. В первом попавшемся по дороге бистро мы на скорую руку перекусили вкуснейшими жареными колбасками, которые я со смаком запил кружкой какого-то потрясающе вкусного пива, подтрунивая над Ташей, которая перед визитом к эскулапам была вынуждена ограничиться минеральной. Подкрепившись, мы взяли такси, и поехали в клинику.

Мы зря переживали, боясь опоздать, поскольку Женева оказалась, по крайней мере по меркам Москвы, совсем небольшим городом, и на Швейцарском бульваре, расстояние до которого туристическая карта преподносила чуть не как другой конец города, мы были ровно через двенадцать минут. Фасад нужного нам здания ничем не выдавал медицинского учреждения, и только неприметная табличка с надписью "Клиника пластики" говорила о том, что мы не ошиблись адресом. Мы вошли в высокую, при открывании звякнувшую, как в магазине, дверь, и оказались в небольшом холле. Не успели мы оглядеться, как я услышал частое цоканье спешащих каблучков, и через секунду из узкого полутемного коридора, ведущего куда-то вглубь здания, навстречу нам вышла невысокая очень худая дама в годах и в белом халате. "Мадемуазель Талия?" - спросила она Ташу, делая ударение на последней букве имени. Получив утвердительный ответ, дама расплылась в улыбке, закружила вокруг нас, рассыпалась в многочисленных "Бонжур мадам, бонжур мсье!", тут же органично перешла на английский, и предложила следовать за ней. Пока мы шли по длинному коридору, а потом поднимались по лестнице на второй этаж, из их разговора я уловил, что дама - ассистент того самого "светилы", который специально задержался в клинике позже обычного, чтобы осмотреть пациентку из России. Наверху мне было предложено обождать в коридоре, а Таша с ассистентшей скрылись за дверями его кабинета.

В отличие от первого, на втором этаже здания было сразу ясно, что находишься в лечебном учреждении - стерильно белые стены и двери, гладкий линолеум на полу, изредка проходящие по коридору сосредоточенные люди в белых и зеленых халатах. Все очень частно, очень интимно, подальше от людских глаз, - никак не предположишь, проезжая по улице мимо, что здесь серьезная клиника. В глазении по сторонам прошло, наверное, с полчаса, как вдруг из двери выглянула Таша, и поманила меня рукой.

- Глеб, извини, тут разговор подошел к деньгам, - смущенно и виновато шепнула она. - Я была вынуждена сказать, что для этого здесь присутствуешь ты...

- Конечно, конечно, - успокоил ее я.

Профессор, хоть и был уже светилом, оказался дядечкой еще совсем нестарым. Мы поручкались, а вот дальнейшее общение у нас получилось комичное, так как проф не говорил по-английски, а ассистентша не говорила по-русски. Поэтому сначала мадам переводила слова светила Таше, а уж потом она мне. Когда говорил я, понятно, все происходило в обратном порядке. Сначала он минут пять распинался, как он рад, что мы остановили свой выбор на его клинике, что они постараются оправдать, ну, и так далее, а потом вдруг просто так поинтересовался, в какой валюте я предполагаю платить. Я тоже просто так спросил, что он имеет против наличных долларов США? При слове "наличные" и без того непрерывно улыбающийся дохтур вообще расцвел, как сакура в мае, - и без перевода стало ясно, что против зеленых портретов американских президентов он ничего не имеет. "И - сколько?" - спросил я. Светило взял ручку и с виноватым видом начертал на листе бумаги пятерку с четырьмя нулями. Цифра была вполне ожидаема, и я согласно кивнул, после чего фаза цветения на лице профессора достигла своего апогея. Мы договорились, что сверстаем денежное дельце завтра примерно в это же время, после чего Ташу сразу же положат. Нам дали с собой для изучения многостраничный контракт, и мы откланялись. Профессор с ассистентшей проводили нас до самого выхода, и только что не махали вслед, когда мы уезжали на кстати подвернувшемся такси. Мы попросили таксиста, к счастью, понимавшего по-английски, отвезти нас в центр города, и через пять минут он высадил нас у красивого здания в готическом стиле, объяснив, что это - собор Де Сент-Пьер, и что по его мнению осмотр Женевы нужно начинать именно отсюда. Мы поблагодарили и, ориентируясь по захваченной с собой карте, дальше пошли пешком.

Я - небольшой охотник до достопримечательностей, а вот Таша оказалась заядлым зевакой-туристом. По ее настоянию мы обошли и дотошнейшим образом осмотрели почти все достопримечательности, отмеченные на карте. К исходу первого часа экскурсии лично я уже ничего не осматривал, а только безвольно тащился за неутомимой Ташей, как хвост за собакой. Еще через час я робко предложил начать продвигаться к отелю, но получил в ответ такой умоляющий взгляд, что только вздохнул, и мы продолжили променад. Но еще минут через сорок, когда к гудению моих ног подключилось урчание в пустом животе, я поставил вопрос ребром. Теперь вздохнула уже Таша, но, видимо, уступив доводам разума, в выборе: "Или я, или Женева!" прагматично предпочла меня. Мы скомкали осмотр какого-то неинтересного здания, которое, подобно собору Нотр-Дам в Париже, располагалось на острове прямо при впадении Роны в озеро Леман, и вернулись на правую сторону озера. Отсюда уже рукой было подать до нашего отеля. Я, как лошадь, почуявшая стойло, прибавил шагу, категорически воспротивился сколько бы то ни было детальному осмотру попавшегося по дороге конного памятника, и вскоре, обессиленный, наконец опустился в мягкое кресло лобби-бара на первом этаже отеля. Мы выпили пива, потом поднялись в номер и долго думали, пойти ужинать в ресторан, или сделать заказ в номер. В результате преобладал сильнейший аргумент - лень, и мы позвонили в рум-сервис. А потом мы залезли в постель, по телефону попросили портье разбудить нас в половине десятого, и я мгновенно заснул. Наверное то, что Таша склонилась надо мной, и прошептала: "Глеб, Глеб, а ты уверен, что хочешь завтра взять меня с собой?", мне уже приснилось.

Пятница, первая половина дня

Я проснулся сам, когда часы показывали девять двадцать семь. Таша еще спала. Она лежала, свернувшись калачиком, в обнимку с подушкой, выпростав из-под одеяла полусогнутую в колене длинную голую ногу. Ее волосы золотом разметались по подушке, губы были полуоткрыты, веки подрагивали, - наверное, она видела сон. За последние сутки красота Таши, постоянно находящейся рядом, стала для меня чем-то обыкновенным, привычным. Сейчас же, глядя на нее спящую, я вдруг как-то по особенному осознал, насколько она фантастически красива! Я смотрел на нее, и мне хотелось смотреть еще и еще. Но ровно в девять тридцать телефон на тумбочке у меня за спиной залился трелью, я обернулся, на полугудке схватил трубку, надеясь, что звонок не успел разбудить Ташу, а когда опять обернулся, она уже не спала и смотрела на меня своими прозрачными, как вода на полотнах Айвазовского, серо-зелеными глазами. И я мог бы поклясться, что в ее взгляде было что-то, чего я уже очень давно не видел в глазах смотрящих на меня женщин. Я склонился над ней, и растаял в ее губах.

Потом мы вставали, мылись, смеялись, и завтракали. Потом долго, сообразно важности момента, одевались, вернее, одевали меня, причем Талия совершенно волшебным образом без утюга разгладила две ужасных замятины на моем пиджаке, который я, естественно, забыл с вечера вынуть из чемодана. Через полчаса ее усилиями я в черных брюках, черной тенниске, светлом серебристом пиджаке и остроносых туфлях стал выглядеть весьма импозантно. Я смотрел на себя в зеркало, и нравился самому себе. И вообще настроение было - блеск! Через час - полтора я стану миллионером, ха-ха! Мильёнщиком! А пока я таким образом изображал из себя Нарцисса, Таша надела тот же костюмчик, в котором летела, уложила волосы на затылке, и стала вполне походить на секретаря-референта человека, приехавшего в Швейцарию получать наследство. В общем, к тому моменту, как к нам в номер, предварительно вежливо постучав, вошел Ален, мы были полностью готовы. Увидев нас, наш чичероне расцвел, сказал, что мы прекрасно выглядим, напомнил, чтобы я не забыл взять с собой паспорт и протянул мне лист бумаги, сказав, что внизу на рисепшн на мое имя пришел факс. У меня все сразу упало, потому, что это был обещанный факс от Лорика с банковскими реквизитами, по которым мне предстояло отправить вымогателю половину моего наследства. Этот листок бумаги отравил мне всю дорогу из номера вниз на улицу. После почти суток беззаботного пребывания на благословенной альпийской земле я вроде как подзабыл о существовании таких актуальных проблем, как клаузула, фотографии, необходимости "делиться" с Лориком, да вот только Лорик не забыл обо мне, и его факс опустил меня на бренную землю. Но долго хмуриться не хотелось, - на улице было значительно теплее, чем вчера, светило солнце, а у дверей ожидал уже знакомый серебристый Мерседес. Я подмигнул своему отражению в его полированном боку, и мы с Ташей уселись в его кожаное нутро. Тихо урча мотором, как сытый зверь, машина мощно взяла с места.

Хотя до назначенного времени оставалось не более пятнадцати минут, мы, похоже, не опаздывали. По крайней мере Ален, как обычно, "чичеронил", рассказывая, что мы едем по Рю-дю-Рон - улице Роны, которая, на его взгляд, может стать для меня едва ли не главной достопримечательностью Женевы. Я изобразил на лице вопрос, и Ален пояснил, что в самом начале этой улицы, у площади Бель-Эр, располагается адвокатская контора мсье Бернштейна, а после церемонии вступления в права наследования мы в банк, где нам предстоит оформить дела финансовые, и который стоит на углу той же Рю-дю-Рон и уже знакомого нам Швейцарского бульвара. Не успел я посмеяться шутке, как одновременно с боем часов на какой-то готической башне, мимо которой мы проезжали, "мерс" плавно затормозил у подъезда с высокими дверями между двух чугунных колонн, увенчанных треугольным фронтоном. И без Аленовых пояснений было ясно, что мы приехали.

Бронзовые таблички по обеим сторонам двери по-французски и по-английски сообщали, что здесь находится адвокатская контора "Бернштейн и Сын", а золоченые цифры на фронтоне сообщали, что год образования конторы - 1927. Ален первым взбежал по каменным ступеням крыльца, и не без усилия открыл перед нами тяжелую дубовую дверь. Сразу же за ней начиналась широкая и очень высокая лестница из белого с черными прожилками камня и витыми коваными ограждениями. После веселого шума оживленной улицы здесь царили тишина и холодный - атмосфера официоза и торжественности. Каждый шаг раздавался гулким эхом, как в храме. "Наверное так и надо, чтобы каждый входящий сразу подумал, не за какой-нибудь фигней и безделицей он сюда приперся?" - подумал я про себя. А тем временем Ален уже начал подниматься по лестнице, жестом приглашая за собой. Я было предложил Таше правую руку, но она сердито шепнула: "Справа и под руку ходят жены, а референты - слева и чуть сзади!" Я только крякнул, в который раз подивившись ее сообразительности и такту. В таком порядке мы и начали подъем по гулкой лестнице - первый, бочком, вполоборота ко мне - Ален, потом я собственной персоной, и Таша в арьергарде. Когда до конца этой Потемкинской прямо-таки лестницы оставался десяток ступеней, на верхней площадке раздалось странное постукивание, а затем и шаги, вернее, не шаги, а шарканье подошв, и из-за толстой, как в доме культуры советских времен, колонны, появился мсье Серж в сопровождении невысокого, облаченного в синий двубортный костюм, господина весьма преклонных лет, но который рядом с мумифицированным Бернштейном выглядел едва не юношей. Одет он был точно также, как и тогда в Москве, только теперь в мелкую полоску на нем был не только жилет, но и сюртук. Как по точно отрепетированному хронометражу, мсье Серж подошел к лестнице точно в тот момент, когда я, изрядно сбив при подъеме дыхание, одолел последнюю ступеньку. Ален, уже ожидавший нас наверху, в едва заметном полупоклоне что-то вполголоса говорил ему на ухо. Мсье Серж выслушал его, кивнул и заговорил сам:

- Спасибо, Ален, с нашим другом мсье Неказуевым мы уже, если вы помните, встречались, а свою очаровательную спутницу, надеюсь, он представит мне сам, не так ли, мой друг? - обратился он уже ко мне.

- Разумеется, мсье Серж, - ответил я, пожимая протянутую мне его сухую прохладную ладонь. - Здравствуйте, рад вас видеть в добром здравии.

- Здравствуйте, здравствуйте, Глеб, мой мальчик, - по-отечески взял меня за плечи Бернштейн. - Как вы? Надеюсь, перелет был не слишком утомительным? Как вас устроили в отеле?

- Спасибо, все прекрасно, - разом ответил я на все вопросы. - Разрешите вам представить моего секретаря мадемуазель Талию.

Таша сделала полшага вперед и с обворожительной улыбкой протянула Бернштейну руку. Он принял ее пальцы в свои, приподнял, словно для поцелуя, но целовать не стал, а лишь слегка церемонно наклонил голову. Интересно - и не рукопожатие, и не целование руки, а нечто среднее: и вполне галантно, но и с должной дистанцией - все-таки всего лишь чем секретарь клиента. Затем он повернулся к господину в синем костюме и, взяв под локоть, вывел его на авансцену.

- Прошу любить и жаловать поверенного в моих делах и старого друга нотариуса мсье Жака Дольфура, - представил нам он своего спутника.

Мы покланялись и поручкались с мсье Дольфуром, который, к счастью, был ни бельмеса по-русски, что сократило процедуру нашего знакомства до минимума, и на этом церемонии закончились.

- Ну, что ж, наверное, пора и приступить, - громко произнес своим надтреснутым старческим дискантом мсье Серж. - Прошу всех в мой кабинет!

Кабинет Сержа Бернштейна был огромен и поражал монументальностью. Холодный камень пола, высоченный сводчатый потолок, выступавшие из стен полуколонны из темно-серого мрамора больше подошли бы католическому костелу, чем конторе стряпчего. Не хватало только цветных витражей на библейские сюжеты в узких стрельчатых окнах. Да, торжественности, присущей моменту оглашения последней воли усопших, такой интерьер создавал в избытке. Я ощутил себя даже не в храме, а скорее как на проводах в последний путь в зале прощания кладбищенского крематория. Уже заканчивают отпевать, вовсю ревет пламя за неплотно прикрытой заслонкой печи, сейчас усопшего предадут огню. Я даже поежился, настолько отчетливыми были ассоциации, - на самом деле, еще бы гроб на длинном столе темного дерева, стоящем посреди зала, и сходство было бы полным. Но гроба не было, а, напротив, за стол сели все мы. Во главе, на стуле с высокой витой спинкой, устроился мсье Серж, меня усадили по правую руку от него, рядом со мной, отделив меня от Таши, сел Ален - переводить, мсье Дольфур же оказался моим визави. Когда все расселись, мсье Серж водрузил на переносицу свое неизменное пенсне, и обратился ко мне:

- Глеб, поскольку много лет назад здесь же, в этом зале, за этим столом, мсье Дольфур уже один раз оглашал последнюю волю мадам Ольги, то ничто не мешает нам, если вы не против, сократить время процедуры, не зачитывая завещание целиком, а непосредственно перейти к той его части, которая касается лично вас.

Я, разумеется, не был против, да и полный текст завещания я стараниями Лорика уже видел. Получив мое согласие, мсье Серж кивнул мсье Дольфуру. До того безучастный, как истукан с острова Пасхи, нотариус встрепенулся, открыл лежащую перед ним кожаную с золотым тиснением папку и голосом, еще более высоким и противным, чем у Бернштейна, начал читать по-французски.

- В соответствии с законом Швейцарской конфедерации и по праву, данному мне магистратом города Женевы..., - начал переводить Ален.

Я сидел с подобающим случаю серьезно-заинтересованным выражением лица, вполуха слушая монотонное бормотание мсье Дольфура с дубляжом Алена, но мысли мои были далеко. Я думал о Галине с Юлькой, о тетушке Эльмире с ее больным сердцем, о Гохе с контрактом, и даже о Жанне с ее мужем и ремонтом, - в общем, о том, что надо поскорее здесь заканчивать, и рвать домой, разбираться с делами. Я почувствовал не себе взгляд Талии и тоже искоса посмотрел на нее, - видимо, как обычно, тонко почувствовав мое состояние, она посылала мне ободряющую улыбку. Боже, как хорошо, что она здесь со мной! Но тут как раз мсье Дольфур огласил, что в деле имеется секретная клаузула, и я поневоле напрягся.

Нотариус зачитал ее так же монотонно и ровно, как и весь предшествующий документ, видимо, за долгие годы своей практики привыкнув ничему не удивляться, а вот Ален на том месте, где говорилось про сексуальные контакты с представителями своего пола, запнулся, покраснел, и с ужасом посмотрел не мсье Сержа, должно быть, полагая, что ошибся с переводом. Но тот только прикрыл свои полупрозрачные, как у грифа, старческие веки, давая понять, что все правильно, и что-то сказал по-французски.

- По праву душеприказчика заявляю, что ни в моем, ни в распоряжении других известных мне лиц материалов, свидетельствующих о таких контактах наследника, не имеется, - перевел Ален.

- Глеб, мой мальчик, - обратился затем мсье Серж ко мне. - Я, помнится, рассказывал, что в конце жизни разум мадам Ольги подернулся пеленой мрака, и мне кажется, что вы не должны сердиться на прабабку за то, что сейчас вынужденно подвергаетесь столь унизительной процедуре. Мне очень жаль, но в соответствии с завещанием мы должны задать вам один вопрос, к которому я бы просил вас отнестись с иронией, несмотря на то, что суть и форма его может вас шокировать.

Глаза старого адвоката смотрели на меня поверх пенсне с добрым увещеванием. Даже прекрасно понимая, что за вопрос сейчас последует, я весь внутренне подобрался и кивнул:

- Да, конечно, спрашивайте.

Последовала длинная фраза в исполнении мсье Дольфура, и Ален, опять спотыкаясь и пунцовея, перевел:

- Не хотите ли вы сами заявить об имевших место ваших сексуальных контактах с представителями одного с вами биологического пола, то есть с мужчинами, каковые контакты были бы выражены в виде введения вашего пениса в любую часть тела такого представителя на любую глубину, каковое введение сопровождалось бы эякуляцией, или без таковой?

Неожиданно меня чуть не пробрал смех. Как все напыщенно и глупо! Даже если бы я был педиком, при том настолько законченным, что при виде голой Клаудии Шиффер меня бы рвало, и достаточно воинствующим, чтобы в кожаных штанах с голой задницей участвовать в ежегодном променаде геев и лесбиянок по Берлинской Курфюрстендам, - щас, признался бы я в этом, рискуя потерять такие бабки! Весь этот фарс развеселил меня не на шутку, но тут я перехватил взгляд широко распахнутых глаз Таши. Ее скулы были сжаты, а сама она была бела, как брикет пломбира, и я сразу же раздумал устраивать перед ответом эффектную пазу, и неестественно хрипло гаркнул:

- Нет!

- No! - эхом перевел Ален, и со звуком пистолетного выстрела мсье Серж хлопнул ладонью по такой же, как перед нотариусом, кожаной папке, лежащей перед ним на столе.

- Заявляю, что личность наследника установлена и мною подтверждается! торжественно и громко провозгласил в пространство мсье Серж, и вполголоса добавил, обращаясь только ко мне, - Ну все, мой мальчик, дело сделано, только, пожалуй, мне следовало подумать заранее, что некоторые моменты завещания - не для дамских ушей.

Хорошо, что старый хрыч, заметив, что Таше приплохело, списал ее бледность на счет простой женской экзальтации! А на лице Таши тем временем уже полыхал лихорадочный румянец, но мсье Серж, к счастью, больше не обращал на мою спутницу внимания. Он вышел из-за стола, подошел ко мне и, как уже случалось прежде, обнял.

- Как я рад, что наконец-то поиски мадам Ольги Апостоловой-Эдамс завершены, хотя она и не дожила до этого дня, - прочувственно сказал он, и глаза его покраснели.

"Награда нашла героя", - грустно усмехнулся я про себя. У меня попросили паспорт, данные из него вписали в какие-то бумаги из папки мсье Сержа, потом я что-то подписал два раза, и Бернштейн вручил всю тяжелую кожаную папку мне.

- Здесь все для того, чтобы доказать в случае, если вы все-таки надумаете, ваше и вашей тетушки происхождение и княжеский титул, - сказал он, и спохватился: - Да, кстати, а как она?

- Хорошо, - соврал я. - Велела вам кланяться.

- Прекрасно! - расцвел Бернштейн. - И ей мой нижайший поклон! А теперь - в банк!

Началась тихая, но явная предотъездная суета, которой я воспользовался, чтобы переговорить накоротке с Ташей.

- Что с тобой было? - спросил ее шепотом я.

Уже ничего в лице Таши не выдавало недавнего волнения, но голос ее дрожал:

- Глеб, я чуть с ума не сошла, когда услышала это. Я правильно поняла, что если бы эти фотографии каким-то образом попали сюда, то ты мог бы лишиться всего?

- Ну, в общем, да, - кивнул я.

- Но ведь ты сказал, что ты все решил с теми людьми, которые за нами подглядывали? - стал еле слышным Ташин шепот. - Господи, что же они потребовали от тебя?

Я посмотрел в ее глаза, - там плескалась глубокая душевная боль.

- Потом скажу, - закончил разговор я.

Оказалось, что в банк поедет и мсье Серж, поскольку деньги все время после смерти Ольги Апостоловой лежат на специальном счету, которым только он, как душеприказчик, имеет право распоряжаться. Поэтому, когда мы вышли на улицу, у крыльца с колоннами стояли уже два Мерседеса - один уже ставший родным наш, серебристый, второй - точно такой же, только черный с металлическим отливом. Ну да, конечно, у нас, миллионеров, не принято в одной лайбе вчетвером тесниться!

- Дорогой Глеб, вы окажете мне честь, если по дороге в банк составите мне компанию, - обратился ко мне мсье Серж, указывая рукой на черную машину, и добавил, заметив, что я встретился взглядом с Ташей: - Не беспокойтесь, Ален развлечет вашу очаровательную спутницу.

Мне ужасно не хотелось оставлять Ташу, но возразить было нечего, и я полез в черный "мерин", благо Таша, садясь в серебристый, показала мне глазами, что с ней все в порядке. Тронулись, и цугом поехали по Рю-дю-Рон в обратную сторону. Предполагая, что, усадив меня в свой "мерс", мсье Серж хотел переговорить о чем-то важном, я повернулся вполоборота к нему и приготовился слушать, но оказалось, что ничего такого старый Бернштейн не планировал. Он просто еще раз с извиняющейся улыбкой прошелся по поводу клаузулы, посетовав, что де в завещаниях еще и не такое попадается, и сказав, что я держался молодцом. Затем последовал вопрос, не сегодня ли я лечу назад , после чего последовало приглашение отужинать вместе сегодня вечером. "Надеюсь, очаровательная мадемуазель Талия составит нам компанию?" - с улыбкой старого ловеласа спросил мсье Серж. Уже ответив: "Конечно!" я вспомнил, что вообще-то в клинике договаривались сегодня же Ташу и положить. Но мне очень хотелось бы видеть Ташу на этом ужине рядом с собой, и я подумал, что наверное, ничего не случиться, если ее положат и завтра. В общем, разговор шел вполне ни о чем, и только когда кавалькада лимузинов начала мягко притормаживать, подъезжая к банку, мсье Серж положил мне свою сухую до невесомости руку на колено и произнес фразу, из-за которой, видимо, мне и пришлось ехать в одной с ним машине.

- Мой мальчик, - с интонациями тетки Эльмиры в голосе начал он. - Вы знаете, что я долго искал вас, и теперь счастлив тому, что дело всей жизни моего отца и моей, наконец, завершено. Но кроме официальной подоплеки я хочу, чтобы вы знали, что и вы, и ваша тетушка теперь очень близкие для меня люди, и что мой дом и моя контора всегда открыты для вас, и что в случае, если вам понадобится моя помощь, вы всегда и во всем можете рассчитывать на меня.

Произнося эту вполне банальную сентенцию, мсье Серж растрогался настолько, что ему понадобился носовой платок. Я подумал, что подобное проявление добрых чувств старому стряпчему, вероятно, не очень свойственно, и совершенно искренне поблагодарил его, про себя подумав: "А славный, в сущности, старикан, хоть и адвокат!"

Банк оказался не какой-нибудь, а знаменитый "Credit Suisse". С легким замиранием сердца я через вращающиеся двери вслед за всеми вошел в эту цитадель швейцарского финансового благополучия. Нас ожидали. Наискосок через весь банковский зал к нам сразу же чуть не бегом поспешил клерк, и мимо многочисленных окошечек с симпатичными операционистками проводил нас в банковское закулисье. Ален пояснил шепотом, что нас ведут к заместителю управляющего господину Франку, занимающемуся VIP-клиентами. Господин Франк потому ли, что мсье Серж поздоровался с ним, как с давним близким знакомым, потому ли, что мои деньги без малого четверть века лежали у них в банке, принося, надо полагать, немалый доход, встретил нас как родных, из напитков, правда, предложив только кофе.

Процедура, которая меня ожидала, оказалась очень простой. Господин Франк через Алена спросил меня, на какой счет перевести деньги, и в какой валюте я бы предпочел, чтобы это было сделано. Я ответил, что мне, как любому русскому человеку, удобней оперировать с американскими долларами, что же до счета, то с этим ощущается небольшая проблема, так как счета у меня, собственно, нет. "С этим как раз нет никакой проблемы!" - воскликнул господин Франк, и спросил, не хочу ли я открыть счет прямо здесь, у них в банке. Я, для проформы подумав пару секунд, согласился. Господин Франк, как давеча светило пластический хирург, прямо расцвел. На столе моментально появились несколько глянцевых форм с логотипами банка на них, которые с помощью Алена я быстро заполнил. Давешний клерк унес бумаги, и через совсем небольшое время вернулся, передав мне запечатанный конверт. Ален сказал, что внутри - все необходимые реквизиты, секретный код и все такое, что мне положено знать, чтобы распоряжаться моим счетом. После чего мсье Серж, вынув из внутреннего кармана своего сюртука золотое перо (наверняка это тоже был "Монблан"), расписался в каком-то бланке. Господин Франк взял у мсье Сержа этот бланк и уселся за клавиатуру ноутбука, стоящего у него на столе. Пощелкал клавишами, потом подождал какое-то время, глядя на экран, и радостно что-то сказал, обращаясь ко мне. "Не желаете ли проверить состояние своего счета?" - перевел Ален. Я перевел глаза на экран повернутого ко мне дисплея. На нем было одна строка - мои имя и фамилия, номер счета из огромного количества цифр и букв, наименование валюты - USD, и сумма - шесть миллионов с небольшим, и даже какие-то центы после запятой. Наверное, улыбка, которую я не смог не пустить на лицо, была настолько блаженна, что все радостно зааплодировали. Я прислушался к своим внутренним ощущениям, может быть, у миллионеров что-то по-другому? Может, они лучше слышат или видят, или у них осязание острее? Но нет, все было, как всегда, разве что сердце стучало в чуть учащенном темпе. "Стало быть, миллионеры - такие же люди", - с удовлетворением констатировал про себя я, и посмотрел на Ташу. Ее глаза сияли, как звезды, весь ее вид говорил, насколько она рада за меня. Пожимая протянутые мне руки всех мужчин в комнате, я незаметно подмигнул ей, и она ответила счастливой улыбкой.

Прежде чем покинуть кабинет гостеприимного господина Франка, на прощание тут же на своем принтере распечатавшего мне выписку по моему счету, я поинтересовался, могу ли я уже, если мне вдруг взбредет в голову, совершить какой-либо денежный перевод или получить наличные деньги? Заместитель управляющего ответил, что для этого мне надо всего лишь подойти к любому окну в операционном зале и заполнить заявление о переводе средств или о выдаче наличных, подтвердив операцию вводом секретного кода, который я могу узнать, распечатав конверт. Но если я на самом деле захочу сделать что-то в этом роде, мне нужно поторопиться, потому, что сегодня банк закроется ровно в три, и откроется только в понедельник в десять утра. Хотя, разумеется, все это время я могу оплачивать счета и снимать наличные в банкоматах, если воспользуюсь кредитной картой, которая также находится в конверте. "Сервис, черт побери!" - подумал я, и посмотрел на часы. Была половина второго.

Уже на улице мы попрощались с мсье Сержем и Аленом, впрочем, с обоими в виду предстоящего ужина - ненадолго. Как только обе машины скрылись из глаз, Таша бросилась мне на шею.

- Поздравляю, поздравляю тебя, Глеб! - радостно выпалила она.

- Спасибо, - ответил я, глядя в ее счастливые глаза, и наклонился к ее губам.

Не знаю, сильно ли эпатировала бы граждан альпийской республики, снующих мимо, парочка, целующаяся на пороге банка, но проверить их реакцию мне так и не пришлось, потому что в эту секунду в моем кармане коротко и призывно прожужжал мобильник, сообщая, что пришла эсэмэска. Странно, кто бы это мог быть, ведь никто, кроме Жанны, никогда эсэмэсок мне не писал. Кроме той недавней, в которой мне предлагалось проверить электронную почту, и с которой и начались мои неприятности. Воспоминание холодком полоснуло по сердцу, но после того, как я прочитал сообщение, мне стало совсем нехорошо. "Не тормози - касса до трех!" - возвратило меня к жизненным реалиям послание. Черт, следят, что ли, они за мной? Я даже инстинктивно оглянулся.

- Что-то случилось? - испуганно спросила Таша.

- Конечно, нет, - ободряюще улыбнулся я. - Просто надо ненадолго вернуться в банк - снять со счета полста тонн зелени для твоего "светилы". Подождешь меня?

Я усадил ее за столик в маленьком уютном кафе прямо через дорогу, а сам вернулся в банк и подошел к ближайшему окошку. Симпатичная девица-операционистка, увидев, что я иду именно к ней, поднялась со своего места мне навстречу, белозубо улыбнулась и замурлыкала по-французски. Естественно, кроме "Бонжур, мсье!" я не понял ничего. Так, надо срочно переходить на английский. "Ду ю спик инглиш?" - в лоб поинтересовался я у банковской дивы. "Йес, оф кос!" - жизнерадостно закивала головой она и, перейдя на английский, легко выдала длинную фразу, видимо, повторив то, что минутой ранее произнесла по-фпанцузски. Я вздохнул. Вообще-то я всегда считал, что моих познаний в английском для общения, к примеру, в банке, должно бы вполне хватать. Ан нет, потому как сейчас я не понял ни черта. Я даже пожалел, что не взял с собой Ташу в качестве переводчика, но нельзя же было расписаться в полноой своей лингвистической беспомощности! Успокоив себя тем, что дело всего лишь в полном отсутствии у меня языковой практики, я открыл было рот, но кроме "йес" и "гёрл" в голову ничего не приходило. Тем временем операционистка с видом участливого внимания терпеливо ждала. И тут я, наконец, нашел выход из этой глупейшей ситуации. Я самокритично рассмеялся и протянул красотке выписку по счету, которую мне дал господин Франк, и дальше все пошло, как по маслу. Поняв, что я не абы кто, а его величество клиент, девица из просто-безупречно-вежливой превратилась в супер-и-экстра-предупредительную. Через минуту наводящих вопросов с применением самых простых английских слов, рисования на бумажке и красноречивых жестов типа потирания друг об друга большого и указательного пальцев, она, наконец, поняла, что мне надо.

Мне было предложены две очередные глянцевые формы, и сначала я начал заполнять ту, которую на перевод. Попутно решил выяснить, что же это за BVI такой? Написал, показал девице, спросил: "Correct?", - дескать, правильно ли? Та закивала: дол, да, все правильно, British Virgin Islands - Британские Вирджинские Острова. Вона куда Лорик решил денежки запичужить! Где хоть такие? Правильно, и я бы на его месте так поступил бы, - подальше положишь, поближе возьмешь. Ладно, вроде, все. Девица долго проверяла бумагу, потом улыбнулась, сказала, что все о'кей, и предложила набрать на прикрепленном к стойке специальном пульте, представляющим собой миниатюрную клавиатуру с окошечком дисплея, мой секретный код. Я спохватился, что не посмотрел код раньше, вскрыл пакет, выудил из него среди многочисленных бумаг конвертик поменьше из специальной бумаги, защищенной от просвечивания, в нем нашел искомый код, состоящий из десятка цифр, чередующихся с латинскими буквами, и не без труда, тыкая одним пальцем, набил его. "Press Enter", - засветилось на дисплее. Да, оставалось только "нажать ввод", но палец мой в последний момент завис над клавишей. Не то, чтобы я задумался над давно принятым решением, или хоть на мгновение поставил деньги выше Галины и Юльки, но просто оказалось, что одним нажатием пальца отправить неизвестно куда три миллиона кровных баксов - дело нелегкое! Ишь, сердчишко забарабанило-то как! "Да ладно - easy come, easy go, как говорят мудрые англичане - легко далось, легко и уходит!" - усмехнулся я про себя, вдохнул и ударил пальцем по клавише. Представилось, как открылась с лязгом задвижка на какой-то трубе, и из трубы этой потекли сначала струей, потом ручейком, речкой, потом бурным потоком денежки в виде золотых монет, исчезая в черной пустоте пространства. Картинка в голове была настолько отчетливая, что на секунду мне показалось, что операционистка, взирающая на экран своего компьютера, видит на нем тот же мультик. Но вот задвижка опять завернулась, и золотой поток иссяк, - это девица радостно сообщила мне, что перевод средств завершен. Я перевел дыхание. Принтер на столе у девицы ожил и выдал распечатку. И не сверяя эту выписку с предыдущей было ясно, что у меня на счете стало ровно на три лимона меньше. "Вы будете, как хотели, снимать наличные?" - спросила операционистка, и я удивился тому, что легко ее понимаю. Вот что значит хоть короткая практика! Я объяснил, что - да, через несколько минут. "Может быть, пока заказать деньги?" - предложила она, глазами указывая на часы на стене. Я кивнул: "Оф кос!" Часы показывали пять минут третьего.

Я был уверен, что Лорику и иже с ним, невесть откуда и как контролирующим меня даже здесь, о том, что я перевел деньги, стало сразу же известно, и теперь мне должны были позвонить. Потянулось томительное ожидание. Я ежеминутно вытаскивал мобильник и глядел на дисплей - не сели ли батарейки, ловится ли сигнал, не нажал ли я случайно кнопку выключения, но все было в порядке. В конце концов мне надоело то и дело тягать его из кармана, и я взял аппаратик в руку. Не знаю, как насчет догонять, но ждать для меня - настоящая пытка. Время в моем сознании превратилось в какой-то густой резиноподобный кисель, тянущийся, как жвачка изо рта. Напротив же, истинное, реальное время, отмеряемое стрелками часов на руке и на стене, неслось, будто бы с удвоенной скоростью. Когда я вновь посмотрел на циферблат, уверенный, что прошло не больше пяти минут, часы показывали уже четверть третьего. С момента перевода денег прошло уже больше десяти минут. Черт, почему же они не звонят? Я, как пантера в клетке зоопарка, мерил шагами операционный зал, в котором уже никого, кроме меня, не было, вдоль и поперек, и по диагонали. Я заметил, что за банковской стойкой к моей операционистке подкатил клерк с какой-то тележкой, и по кивку ее головы понял, что это привезли наличные. Черт, может быть, взять их, а то времени до закрытия остается все меньше и меньше? Нет, надо еще подождать. Еще немного. Я подошел к окну, - там за столиком кафе грустно и одиноко сидела Таша. Она, словно ждала, перехватила мой взгляд и широко распахнула глаза, безмолвно вопрошая: "Ну, как там?" Я улыбнулся и сложил пальцы в кольцо все о'кей, хотя на самом деле совершенно не был в этом уверен. Скорее - уже наоборот. Часы на стене мелодично пробили половину. Операционистка в окошке вопросительно подняла брови. Господи, что же случилось, почему нет звонка?!

Мобильник зажужжал в руке настолько неожиданно, что прежде, чем впечатать аппарат себе в ухо, я чуть не выронил его. "Глеб Аркадиевич, услышал я тот же, что и в самый первый раз, нераспознаваемый металлизированный голос, - срочно позвоните на телефон Степанова! Повторяю, срочно позвоните на телефон Степанова!" И телефон замолчал. Черт, что у них там происходит? Вроде бы, договаривались ему не звонить! Но, слава Богу, хоть кто-то прорезался! Я начал шарить по записной книжке телефона, от волнения никак не находя нужный номер, пока, наконец, не вспомнил, что Лорик - последний, кому я звонил, и что надо всего-то повторить вызов. Соединилось практически мгновенно и, вроде бы, сразу же ответили, но после этого повисла странная тишина, как будто трубку зажали ладонью. Я уже подумал, что соединение сорвалось, как вдруг в телефоне раздался какой-то всхлип, и странно-измененный, но тем не менее прекрасно узнаваемый голос Галины произнес:

- Глеб, Глеб, это ты?

- Да, да, Галя, это я! - закричал я в трубку так, что все операционистки в своих окошечках, как по команде, повернули головы ко мне. Как у вас дела, как Юлька? Вы где? Вы едете домой? Где Лорик? Почему у тебя такой странный голос!

- Как много вопросов, ты задаешь много вопросов, - заторможенно, как медиум на спиритическом сеансе, ответила Галина. - Я не знаю, на какой отвечать.

Господи, что это с ней? У нее в голосе интонации, как у пацанов с площади Трех вокзалов, обнюхавшихся клея! Но вопросов, пожалуй, действительно слишком много.

- Галя, что с тобой? - выбрал один я.

- Я... не зна-ю, - совсем в растяжку заговорила жена. - Я... спала.

- Ладно, дай трубку Лорику, - отчаявшись добиться хоть что-нибудь от благоверной, скомандовал я.

- А Лорика нет, - удивленно как-то ответила Галина. - Лорик умер.

Меня словно ударило по голове чем-то мягким, но очень тяжелым.

- То есть, как - умер? - ничего не понимая, напустился на жену я. Когда умер, от чего?

- Недавно, может быть, час назад, или меньше. Я не знаю, сколько я спала, - с натугой человека, пытающегося что-то вспомнить, сказала Галина, и после паузы добавила: - Он не сам умер, его убили.

Пол поплыл куда-то у меня из-под ног, и я без сил опустился на так кстати оказавшуюся рядом банкетку. Все смешалось у меня в голове, мысли закружили в вихре полнейшего непонимания того, что происходит.

- Кто убил, как? - с огромным трудом выдавил я из себя хоть один внятный вопрос.

- Его застрелили, - спокойно ответила Галина. - Он лежит там, у него нет глаза.

- Кто-о? - прохрипел в трубку я. - Где - там лежит? А вы-то где?

- Я его не знаю, - все так же ровно продолжала отвечать Галина. - Он везет нас с Юлькой куда-то. Он велел сказать, чтобы ты делал все, что тебе скажут.

И связь оборвалась. Я застыл, вслушиваясь в мертвую тишину в трубке, и только через несколько секунд отнял ее от уха. Мои пальцы, сжимавшие аппаратик, побелели от напряжения. Я был в состоянии, которое ближе всего можно описать словами "паралич сознания и воли". Я верил и не верил тому, что только что услышал от жены, но, в любом случае, ничего не понимал. А еще - я не знал, что мне делать. Я стоял, и тупо смотрел на давно погасший дисплей телефона. "Господи, да надо же перезвонить!" - пришла в голову спасительная мысль. Секундное дело, но в трубке на сей раз зазвучал не Галинин голос, а до боли знакомое: "Телефон абонента выключен, или находится вне зоны действия сети". Проклятье! Безумно захотелось взять, и с диким воплем отчаяния шваркнуть трубку об пол. От неминуемой дезинтеграции на мельчайшие составляющие телефон спасло только то, что он опять зазвонил. Это опять был то же механический голос:

- Если вы чего-то не поняли, Глеб Аркадьевич, то я поясню вам, вкрадчиво начал он. - Ваша жена и дочь - у меня. Небезызвестный вам Лорик пытался вести со мной двойную игру, и поэтому он теперь мертв. Такая же участь может постигнуть вашу семью. Если вы этого не хотите, вам необходимо перевести три миллиона долларов на счет, который я вам сейчас продиктую...

- Но ведь я уже перевел деньги, - прошептал я не потому, что хотел говорить тихо, а потому, что у меня перехватило дыхание. - Они должны были уже поступить к вам. Я сделал все, как мы договаривались...

- Вы плохо поняли, - оборвал меня голос, - и тратите много времени на пустую болтовню. Повторяю в последний раз: Лорик мертв, и с ним умерли все договоренности. Скажу вам по секрету - деньги-то вы может быть, и перевели, но получить их мог только сам Лорик, так как только он знал пароль. Так что меня они не интересуют. А вот ваша семья у меня, и их жизнь стоит три миллиона долларов.

- Вы с ума сошли! - прохрипел я. - Вы хотите забрать у меня все?!

- Все? - засмеялся голос. - Все? Все, что у тебя есть, уже у меня!

Да, точно. Все, что у меня есть, реально есть в этой жизни - это Галина и Юлька. Два человека, две женщины, которые мне доверяют, и которым сейчас нужна моя помощь. Они - самое дорогое, что у меня есть, но они могут погибнуть. Если этот металлизированный шлепнул своего сообщника Лорика, то разве он остановится перед тем, чтобы убить еще кого-то? Единожды решившись, дальше скользишь, как с ледяной горки - не остановиться... А то, что он требует в обмен на них - всего лишь деньги. Хорошо еще, что они у меня есть! Но ведь если бы их не было, не было бы всего этого ужаса! Отдать, отдать их все к чертям собачьим! Как до них было все ясно и просто! Но, может быть, можно все-таки сохранить хоть что-то?

- А два, или, скажем, два с половиной миллиона не могло бы вас устроить? - начиная чуть-чуть приходит в себя, и обретая способность думать, предельно вежливо спросил я.

- Вы торгуетесь? - изумился голос. - А ведь, между прочим, банк закрывается через пятнадцать минут. Хотите, я скажу, что будет с вашей дочерью, если вы не успеете до трех часов перевести деньги?

Я замер, боясь даже дышать.

- Если через пятнадцать минут деньги не будут на моем счете, который ты, жадина, даже еще не записал, - продолжил он, - то вместо нормального места со всеми удобствами, куда их сейчас везут, я посажу твою дочь в подвал, кишащий крысами, и оставлю до понедельника без света, еды и питья. А в понедельник утром , чтоб ты знал, как торговаться, тебе спецпочтой прямо к открытию банка доставят конверт. Что ты хочешь, чтобы было в этом конверте палец или ухо? Без чего по-твоему твоей дочурке легче будет жить на свете? А когда я буду делать это, причем на глазах у ее матери, я буду говорить девочке, что так решил ее папа, что папа пожалел денег. Мне продолжать?

Говоря эти страшные, чудовищные, непостижимые вещи, голос со своих обычных обертонов перешел на свистящий змеиный, вселяющий ужас шепот, но в моем сознании он рос, крепчал, заполнял своим странным металлическим бенцем все пространство у меня под черепной коробкой. Это был не просто шепот, и не просто голос. Это был Голос, и суть того, что он тихо и спокойно говорил, снова напрочь парализовала во мне всякое желание сопротивляться. Он был сейчас моим повелителем и владыкой, и я готов был сделать все, что он прикажет. Потому, что когда он замолчал, у меня в ушах осталось странное эхо, в котором я четко различил чей-то крик боли и ужаса. Детский крик. Я закрыл глаза, сильно, до сполохов, сжав веки. Открыл. Все плыло и вертелось перед глазами. "Наверное, так от психологических пыток люди сходят с ума", подумалось мне, пока я, не ощущая под собой ног, прямо с телефоном у уха подходя к окошку моей операционистки.

- С вами все в порядке? - встревожилась она, увидев мое лицо.

- Да, спасибо. Я хочу сделать еще один перевод, - сказал я ей по-английски, а в трубку ответил: - Нет, не надо. Не надо продолжать, не надо ничего этого делать. Пожалуйста. Диктуйте реквизиты.

- Поздравляю, Глеб Аркадиевич, вы в очередной раз сделали правильный выбор! - усмехнулся Голос. - Записывайте.

Я автоматически, ни о чем не думая, заполнил под диктовку Голоса заявление о переводе, совершенно машинально отметив в голове, что деньги идут в еще одну офшорную зону, - на сей раз на Кипр. Уже привычно набрал на клавиатуре секретный код, ни мига не раздумывая, нажал на Enter. В голове пусто и громко звенело.

- Я перевел деньги, - сказал я в трубку. - Что мне делать дальше?

- На самом деле я ведь не знаю, перевел ты деньги, или нет, - вкрадчиво ответил Голос, - потому, как мой банк уже час, как закрылся. Видишь ли, время в Никосии по сравнению с Женевой на час вперед. Так что до понедельника придется тебе посидеть в гостеприимной Швейцарии.

- Но я не могу..., - почти закричал в трубку я.

Я хотел сказать, что сойду с ума - два дня сидеть здесь, находясь в полном неведении относительно судьбы Галины и Юльки, и много чего еще, но Голос перебил меня:

- Я говорю тебе, сиди там! - рявкнул в трубку он. - И не вздумай возвращаться, пока я не разрешу! Прилетишь раньше, и твои об этом горько пожалеют. То же самое, если позвонишь ментам или кому угодно другому, и здесь начнутся хоть какие-то шевеления по их поиску. Будешь хорошо себя вести и во всем меня слушать, - скоро, может быть, уже во вторник сможешь сам забрать их. Завтра позвоню тебе и дам тебе с ними поговорить. Но не обессудь, если тебя не окажется там, где ты должен быть. Ну, все понятно?

С ответом я колебался недолго, потому что долго думать, не отвечать стало страшно.

- Да, - ответил я, - все понятно. Можно один вопрос?

- Что еще? - недовольно ответил Голос.

- Скажите, почему моя жена так странно со мной разговаривала?

Голос помолчал пару секунд, словно раздумывая, отвечать наглецу, или нет, но все-таки снизошел:

- Действие наркотика, который ей укололи, еще не закончилось. - И добавил, коротко и зло усмехнувшись: - Еще одна причина для тебя быть послушным, если не хочешь, чтобы твоя благоверная подсела на иглу до конца своих дней.

И отключился.

- Вы будете снимать наличные? - спросила операционистка. - До закрытия банка осталось пять минут.

- Да, буду, - сказал я только для того, чтобы что-то ответить.

Потому, что о чем она меня спрашивает, я не понимал.

Глава 10. Ниспровержение идолов

Пятница, вторая половина дня

Я вышел на улицу, и вращающиеся двери, крутанувшись последний раз, замерли у меня за спиной, - банк закрылся. Было солнечно и тепло. По небу, светло-голубому, как застиранные джинсы, пробегали редкие завитки облаков. Я поднял голову вверх, и зажмурился от света яркого дня. И удивился тому, что здесь, снаружи, все было по-прежнему. День, ветер, солнце, небо. Потому, что во мне за тот неполный час, который я провел в банке, все изменилось. Изменились мои представления о добре и зле, вернее, о том, что пути мои и зла никогда не могут в этой жизни пересечься. Изменилась моя оценка реального и нереального. Хотя эта оценка начала меняться еще неделю назад, когда реальными вдруг стали классические сказочные сюжеты о найденыше, оказавшемся в итоге принцем, и о бедняке, на которого свалилось несметное богатство. А теперь, когда это богатство непостижимым образом улетучилось, когда Мерседес опять стал тыквой, а доллары - черепками, сказка превратилась вообще в полнейший сюр с полотен Дали. Да и сам я изменился. Со мной только что сотворили такое, что многие морально-этические барьеры, устойчиво долгие годы жившие внутри меня, рухнули. Потому, что с привычными оценками категорий-антиподов типа "добро-зло" или "черное-белое", что-либо противопоставить страшной, беспощадной, злой силе, обрушившейся на меня, было невозможно. А то, что сидеть, сложа руки, если я хочу снова увидеть Галину и Юльку, нельзя, мне было совершенно очевидно. Оставалось ответить самому себе на ужасный в своей беспощадности вопрос: "А что ты, собственно, можешь?" С этой мыслью я открыл глаза, и двинулся через дорогу к поджидавшей меня за столиком Таше, на ходу пытаясь сообразить, как же ей объяснить то, что произошло? А объяснять было что.

Увидев, что я вышел из банка, Таша вскочила с места, и так стоя ждала меня. На столике перед ней стояла недопитая чашка кофе и полная пепельница. Надо думать, швейцарский сервис не настолько ненавязчив, как наш московский, - так сколько же она выкурила за этот час - пачку, больше? Да и без этого было видно, что она ужасно нервничала. Как ни пытался я всем своим видом показать, что все в порядке, ее глаза были полны тревоги. Да, вряд ли мне надо даже пытаться ее обмануть, - слишком тонко она чувствует мое внутреннее состояние. Я подошел, обнял ее за плечи и чмокнул в холодную щеку.

- Все в порядке? - с надеждой в голосе спросила она. - Тебя так долго не было.

От необходимости сразу же отвечать меня спас официант, мигом отреагировавший на появление за столиком нового клиента.

- Скажи ему, чтоб принес водки сто пятьдесят грамм в большом бокале, попросил я Ташу, подумал, и добавил: - И еще сто в графине.

Таша перевела. Гарсон, похоже, плохо понимал по-английски, потому что переспросил: "Уодка?" - "Уи, водка", - на его родном языке подтвердила Таша. Но гарсон не уходил, глядя то на меня, то на Ташу. Я уже хотел было его послать, но тут французский сын швейцарского народа, видимо, найдя объяснение происходящему, радостно вопросил: "О, мсье ля рюс?" Даже при всем своем миноре я не удержался от улыбки и кивнул: "Ля рус, ля рус, водку неси!" Официант, найдя, наконец, объяснение тому, как это можно трескать водяру такими порциями, радостно умчался исполнять заказ, а я молча уставился на Ташу.

- Нет, Ташенька, не все в порядке, - наконец, после долгой паузы выдавил из себя я. - Скорее, наоборот, все не в порядке.

У Таши, допивавшей свой остывший кофе, затряслась в руке чашка.

- Что случилось? - не своим голосом спросила она. - Хотя, наверное, я знаю. Эти люди, которые подсматривали за нами, они отняли у тебя деньги?

Мне показалось, что произнося слова "эти люди", Ташу покоробило.

- Ну, в общих чертах, да, - ответил я, а про себя с тоской подумал: "Если бы только деньги!"

Таша закрыла лицо руками и замерла. Глядя на ее отчаяние, я вздохнул, и подумал, что сейчас, прямо в эту секунду, самым ужасным для меня было то, что пятидесяти-то тысяч долларов в банке мне не дали! Когда операционистка объявила мне, что после двух переводов у меня на счете не осталось полтинника, который я затребовал наличными, я сначала не понял, как это может быть, и только кивнул, чтоб давала, сколько есть. "Не хватает совсем немного, - успокоила меня она, - всего восемьсот долларов". Только потом, рассовывая пачки баксов по карманам пиджака, я допер, что и нал, которым снабдил меня Шуляев на дорогу, и билеты на самолет сюда, в Женеву, - все это было оплачено уже из моих денег, из наследства. Ну конечно, - было шесть лимонов пятьдесят с чем-то тысяч, минус, наверное, тысячи две с половиной или около того, - все сходится. В кошельке осталась штука зеленью и четыреста с мелочью франков, - черт, как можно меньше, чем за сутки, потратить пятьсот франков с лишним? Осатанеть можно! Короче, баланс неутешительный - примерно пятьдесят с половиной штук грина, и ни центом больше. Деньги-то сами по себе большие, и вполне хватает, чтоб заплатить за Ташину операцию, но ведь нужно еще жить здесь хотя бы какое-то время, нужны деньги на обратный билет до Москвы, - ведь когда-нибудь мне разрешат же вернуться! А отель, интересно, оплачен, или нет? Судя по балансу, похоже, что нет. Сколько, интересно, стоит в сутки наш номерок в "Нога-Хилтоне"? Баксов четыреста, или больше? В общем, кроме денег на операцию еще нужно не меньше пяти штук. Да, блин, вот это попадалово! Что же делать - поговорить со "светилой", чтобы скидочку сделал? Или пообещать, как Ося Бендер, занести завтра? Или развести руками перед Ташей, и сказать, что извини, мол, накладочка вышла, и операция твоя откладывается на неопределенное время? Да что ж ты, гад, делаешь? Да ты ж всех, всех подставил! Семья - в руках садиста-похитителя; тетка с больным сердцем, - неизвестно, вообще жива ли; человека, который тебе доверился, ты тоже сейчас кинешь?! Да нет, так жить нельзя, надо что-то делать! Хорошо, что гарсон с водочкой подоспел, а то так и свихнуться недолго.

Я на глазах изумленного подавалы двумя глотками махнул сто пятьдесят, даже не занюхивая, и так посмотрел на него, что тот с понимающей улыбкой испарился. Водка прошла, как вода. Я подождал, пока, наконец, слегка пробрало - в висках зашумело, потеплело внутри. Я перелил сотку из графина в бокал, и залпом послал вторую порцию вдогонку. Стало совсем нормально. Главное - ушло куда-то заскорузлое, смертельное отчаяние и ощущение безвыходности, и вернулась способность соображать. Ладно, будем решать задачи по степени их сложности. Сначала нужно успокоить Ташу.

- Таш, а, Таш! - позвал я ее. - Слушай, не переживай, ничего не умерло. На операцию денег хватает. Ну, а на обратный путь, на все остальное я чего-нибудь придумаю. Займу у мсье Сержа, в конце концов.

Таша подняла голову и посмотрела на меня. Ее пальцы были так сильно прижаты к лицу, что оставили на щеках и лбу длинные белые полосы. Она смотрела на меня непонимающим взглядом, и ее зрачки к меня на глазах расширялись, как в фильме ужасов.

- Глеб, ты хочешь сказать, что они забрали у тебя все деньги? - наконец спросила она. - Шесть миллионов долларов?

- Ну да, - просто ответил я.

А она-то что думала? Что я буду так убиваться, если б у меня остался хотя бы миллиончик? Хоть сотня тысяч?

- Но подожди, - непонимающе замотала головой Таша. - Если бы они опубликовали эти свои фотографии, ты бы не получил ничего, верно? Но сейчас, получив деньги, ты все их отдал им. Я не могу понять, - не лучше бы, чтобы они не достались никому, чем все достались им? Зачем ты это сделал? Зачем ты все им отдал? У тебя вообще все в порядке с головой?!

Она почти кричала от возбуждения. В таком состоянии я Ташу не только никогда ее не видел, я даже не мог предполагать, что она способна на такие эмоции. Это поразило меня намного сильнее самого факта, что она повысила на меня голос. Но в эту минуту она просто не владела собой. Ее лицо теперь покраснело, она почти легла на столик, всем телом перегнувшись ко мне. Да, не собирался я грузить ее до конца, но нужно же что-то отвечать!

- Они забрали мою семью, - сказал я. - Жену и дочь. Ей шесть лет.

- Как забрали? - не поняла Таша. - Что значит - забрали?

- Забрали - значит, похитили, - удивляясь собственному спокойствию, объяснил я. - И сказали, что если я не переведу деньги, то жену, которую уже накачали наркотиками, совсем посадят на иглу. Но до того у нее на глазах изрежут дочь на куски.

Я никогда не видел, чтобы такая яркая пунцовость на лице так быстро сменялась смертельной бледностью. За какие-то секунды Таша стала белее снежной шапки Монблана, возвышавшейся на горизонте. Она сползла со стола и бессильно опустилась на стул.

- Боже, какой кошмар, - прошептала она, неподвижно глядя в одну точку, но тут же встрепенулась: - Но кто, кто это сделал? Тот человек, который тогда встречался с тобой?

В ее глазах горел огонек странной надежды.

- Нет, - ответил я. - Тот человек вообще мертв. Его убили.

От этих слов в глазах Таши опять поселился ужас, и она снова закрыла лицо руками. Только теперь она не молчала.

- Это я во всем виновата, это я, - глухо бормотала она сквозь сжатые пальцы.

Я поднялся со своего стула, склонился над нею, обнял за плечи.

- Ну, при чем здесь ты, глупенькая? - как ласковая мама плачущую дочку, принялся утешать ее я. - Разве ты виновата в том, что мне пришло в голову покобелировать? Извини за пошлятину, но не на тебе, так на ком-нибудь другом подцепили бы меня, - все едино. Наверное, я был обречен, - мои загулы просто не могли не довести меня до какой-нибудь беды.

Эк я самокритично загнул, - ну прямо апофеоз покаяния!

- Не в этом дело, - ответила Таша.

Она вытерла слезы, и посмотрела на меня. Ее взгляд был спокоен и серьезен.

- Глеб, пожалуйста, сядь, и выслушай меня, - сказала она.

Я с трудом обошел столик, и плюхнулся на свое место. Водка сделала свое дело, - после полбутылки без закуси пошатывало.

- Глеб, я считаю, что в этой ситуации я не могу принять от тебя деньги на операцию, - сказала Таша, твердо глядя мне в глаза.

Я блаженно улыбнулся. Да, друзья, да и вообще люди познаются в беде, и как здорово бывает не разочароваться в том, кто тебе не безразличен.

- Об этом не может быть и речи, - ответил я. - Я не хочу, чтобы рухнули все мои планы, ты понимаешь?

Таша открыла было рот с явным намерением возразить, и тогда я несильно вроде хлопнул по столу ладонью. Но спьяну не рассчитал, и графинчик из-под водки слетел со стола на бетонный пол, с жалобным звоном разлетевшись на осколки. При виде ли демонстрации непререкаемой мужской силы, от другой ли причины, но возражать Таша не стала. Можно только представить, каких усилий вообще стоило ей заявить, что она отказывается от своей заветной мечты. И ведь получается, что - ради меня?

- А что, под каким-нибудь благовидным предлогом сегодня же вечером перехвачу денег у старика, и вся недолга, - с пьяной верой в то, что сам говорю, начал я опять развивать перед нею план действий.

- Мсье Серж не сможет понять, почему ты, только что получив огромное состояние, просишь у него еще денег, - резонно возразила Таша, - а если ты объяснишь ему все, его хватит удар.

Я сник. Да, она была права. Где угодно, но только не у Бернштейна! Если старик узнает, как оперативно я все просрал, он точно коньки двинет от досады. Так, но тогда - где взять денег? Ладно, об этом потом. Я, прямо-таки кожей ощущая, что становлюсь беднее еще на полста баксов, расплатился с гарсоном, и мы двинулись в клинику, которая от банка была в двух шагах.

В клинике все прошло за полчаса. Нас, конечно, ждали, и встретили, как дорогих гостей. Мы с профессором сразу же уединились в его кабинете, а его сухолядая ассистентша увлекла Ташу на короткую экскурсию по палатам, лабораториям и операционным. Общаться мы со светилом по причине языкового барьера не могли, да и не о чем было. Мы подписали три экземпляра контракта - им, мне и Таше. Я, натянуто улыбаясь, передал ему деньги. Он, улыбаясь совершенно искренне, выдал мне расписку. Если бы не вернулась Таша с ассистентшей, дальше склабиться друг на друга было бы больше не о чем. Итак, с формальностями было покончено. Я спохватился, что вещи-то Ташины остались в отеле, но выяснилось, что для того, чтобы лечь, они и не нужны. Вообще по условиям контракта, который Таша неизвестно когда проштудировала от корки до корки, все ее пребывание в клинике было построено по принципу "все включено". Выходило, что даже наличность ей была без надобности, потому как и стоимость обратного перелета в Москву, правда, в экономическом классе, входила в контракта. Но все равно я стал настаивать, чтобы она оставила себе хотя бы двести баксов, но Таша, поняв, что эти деньги у меня едва ли не последние, категорически отказалась. На самом деле меня отсутствие этих денег в такой ситуации не губило, а наличие - не спасало, и я, чтобы поставить на своем, просто незаметно сунул их ей в карман.

Условившись, что вещи я завезу Таше завтра, я попрощался с людьми в белых халатах, а Таша вышла проводить меня на улицу. Мы встали на невысокой приступочке у дверей клиники, и молчали. К вечеру холодало, и Таша зябко ежилась, пытаясь натянуть пониже рукавчики своего жакета. Я расстегнул пиджак и, как в очень старом кино, обнял ее, одновременно охватив пиджачным полами. Она обвила меня под пиджаком руками, крепко прижалась ко мне всем телом. Так мы стояли, но время шло, и пора была расставаться.

- Ну что, все? - спросил я, целуя ее в маковку. - В следующий раз я увижу тебя немножечко другой?

- Разве мы не увидимся завтра? - встревоженно подняла на меня глаза она. - Завтра я буду еще прежней.

- Да, конечно, конечно, - успокоил ее я. - Я совсем забыл, что завтра мне надо завезти тебе сумку.

В молчании прошло еще несколько минут. Уже заметно темнело.

- Ладно, ты... иди, - вздохнув, сказала наконец Таша. - Все равно на прощанье не намолчишься. Обо мне не беспокойся, решай свои дела. Я уверена, с твоей семьей все будет хорошо.

Я разжал объятия, застегнул пиджак.

- Спасибо, - сказал я ей.

- Тебе спасибо, - ответила она. - То есть, как я еще могу сказать, как я тебе благодарна за то, что ты делаешь... сделал для меня.

В ее глазах блестели слезы. Она порывисто взяла мою руку своими холодными пальцами и прежде, чем я успел что-либо сделать, поцеловав в раскрытую ладонь, прижала к своей груди.

- Ты удивительный, Глеб, - зашептала она сквозь слезы. - Ты большой и добрый. У тебя все будет хорошо, я чувствую, я знаю. Только... не забывай меня, ладно? Как разберешься с делами, позвони мне, хорошо? Я буду ждать.

Я ободряюще улыбнулся ей, кивнул:

- Конечно.

Она потянулась ко мне, поцеловала солеными от слез губами, повернулась к двери, взялась за ручку. Дверь звякнула, открываясь, и Таша скрылась за ней, в последний раз оглянувшись на меня. Но мы не успели встретиться взглядами, - дверь закрылась. Я вздохнул, повернулся, чтобы уйти, но вдруг странное чувство дежавю заставило меня снова обернулся на дверь. Но нет, наверное, когда и где я уже пережил этот момент, я не вспомнил.

Пятница, вечер

Как ни твердо было мое желание начать во всем экономить, но до отеля было далеко, и пришлось взять такси. Всю дорогу я ни о чем другом думать не мог, как только ревниво наблюдать за с невероятной скоростью прыгающими цифирками счетчика. Заплатив за путь в каких-то пять километров аж тридцать франков, я принял твердое решение, что роскошествовать надо бросать. Во исполнение сего я первым делом решительно отправился на рисепшн и попробовал переехать в номер поскромнее, но меня ждало разочарование. Оказалось, что отель забит до отказа, и свободных мест нет. Оставалось, воспользовавшись общением с отельскими, выяснить хоть состояние моих с ними взаиморасчетов. Лучше бы я этого не делал! К себе в номер я поднялся в предынфарктном состоянии, узнав, что за номер, как я и предполагал, не плачено, а стоит это двухкомнатное великолепие без малого пятьсот грин в сутки. Я без сил упал на кровать, и закрыл глаза.

И тотчас же мысленным взором снова увидел последний полуоборот Ташиной головы, ее взгляд, прерванный безжалостно закрывшейся дверью. Я уже давно отчаялся не только вспомнить, при каких обстоятельствах я прежде встречался с Ташей, но и вообще уже далеко не был уверен, что видел ее до нашего интернет-знакомства. Только что пережитое перед дверями клиники дежавю снова заинтриговало меня. Но попытки вспомнить были тщетны, и мои мысли сами собой перепрыгнули на то, что все равно появление Таши в моей жизни было как будто предопределено высшими силами. Да, как причудливо цепляясь одно за одно, разрозненные вроде бы звенья-события, смыкаясь в цепочку, становятся причиной событий последующих, формируя, в конечном итоге, самое жизнь! Не было бы той злополучной пьянки - не было бы Таши, и не было бы в результате тех злополучных снимков. Фотографии эти сразу же воочию нарисовались у меня перед мысленным взором. Прогоняя их из головы, я открыл глаза. Но это не помогло, - я продолжал видеть их на фоне сгустившейся в номере сумеречной темноты. Я протянул руку, чтобы включить лампу на прикроватной тумбочке, но свет не загорался. "Что за черт?" - подумал я, свесился с кровати, и увидел, что вилка от лампы, видимо, задетая горничной при уборке, выскочила из розетки. Я вставил ее назад, и свет загорелся. Но я так и застыл, наполовину свесившись с кровати, с проводом в руках. Странное чувство пережитости только что произошедшего события пронзило меня. Но на сей раз я четко помнил, когда и где со мной произошло нечто похожее. Это было в минувшее воскресенье, дома у Таши, когда я точно так же включил вилку ее допотопного электронного будильника. Я хорошо помнил, как вспыхнули тогда на нем зеленые цифры. "Ну и что?" - пожал плечами я, и выпустил вилку. Я уперся руками в постель, собираясь встать, но так и остался сидеть. Потому, что эта внезапно всплывшая в моем мозгу картина с будильником, и все еще навязчиво маячившие перед глазами Лориковские фотки странно не сочетались друг с другом. Только я никак не мог понять, чем. Но я чувствовал, что это было настолько важно, что требовало немедленного осознания. Хорошо, что с тем, чтобы немедленно увидеть фотографии, не было никаких проблем.

Я не стал дожидаться лифта, а стремглав сбежал по лестнице вниз. "Мне срочно нужен компьютер, подключенный к интернету", - объяснил я приветливо улыбнувшимся мне на рисепшене отельским. "No problem!" - как и положено в 21 веке, ответили мне, и провели в отдельную комнату, где на столе тихо шумел включенный комп. Естественно, железяка оказалась подключена к Сети напрямую, поэтому уже через несколько секунд я зашел на свой почтовый сервер. Логин, пароль, - вот и то самое письмо с вложением трех файлов-фотографий, которые мгновенно выгрузились на экран монитора. Напрягая глаза, всмотрелся в первую, - не в крупноформатную порнушку, а на задний план - и сердце у меня защемило. На двух остальных - то же самое. Минуту я сидел, приходя в себя, потом отключился и на полном автомате пошел к себе в номер, на ходу осознавая увиденное. А увидел я то, чего и ожидал. И чего боялся. На фотографиях электронные часы... ра-бо-та-ли, чего в воскресенье по причине выскочившей вилки быть не могло. А, значит, снимки были сделаны не в воскресенье, а в пятницу, во время первой нашей встречи. А это значило, что никакой слежки за мной с последующей установкой микрокамеры не было, что все было установлено заранее, потому что в этой квартире на Преображенке меня ждали. И, значит, моя встреча с Ташей ни в коей мере не была случайной. Ее ко мне подвели.

Я ввалился к себе в номер, и бессильно плюхнулся в кресло. Меня опять всего трясло. "Таша, за что? Как ты могла?!" - терзала мысль. Господи, как же это больно, когда тебя предают! Я снова почувствовал, что мне совершенно необходимо выпить, но сил куда-либо идти, или даже звонить в рум-сервис не было совершенно. Я открыл дверцу мини-бара и быстренько соорудил себе коктейльчик, без разбору наливая в стакан содержимое подряд всех флакончиков с более или менее крепкими напитками. Получилось граммов двести жуткой мешанины из водки, коньяка, джина, рома и виски, и я залпом махнул всю ударную дозу, не почувствовав даже вкуса. Но спиртное не взбодрило, а, наоборот, словно бы оглушило меня. Сил было ровно на то, чтобы сидеть, уставившись неподвижным взглядом в одну точку на стене где-то на высоте плинтуса. Мысли, как сонные зимние мухи, натужно жужжали все одно и то же: "Все пропало, все пропало".

Да, стоило только построить ретроспективу событий, произошедших со мной за последнюю неделю, как с ужасающей очевидностью становилась видна страшная в своей четкости и ясности тенденция. Сначала человеку, у которого и так, если задуматься, было в этой жизни все, что нужно, для безбедного и счастливого существования, неожиданно, как в сказках Шахерезады, дается еще большее, много большее. Причем не вследствие каких-то его целенаправленных действий, не в качестве заслуженного вознаграждения за упорный труд, или компенсации за потери и лишения, а - просто так, ни за что. И вот в тот самый момент, когда человек этот, опьяненный вознесением, как ему кажется, на самую вершину успеха, видит будущее в самых радужных тонах, вдруг начинается его стремительное падение вниз. Жизнь, хозяином которой он себя уже ощущал, начинает наносить ему удар за ударом. Сказочное сокровище исчезает, как дым, самые близкие люди оказываются в полной власти неведомых темных сил, а человек, духовная близость с которым готова была перерасти в редчайший бриллиант настоящего, взрослого чувства, оказывается подставным лицом и предателем. Как ни изображай из себя закоренелого материалиста, а поневоле поверишь во вмешательство каких-то высших сил, решивших покарать меня невесть за грехи, и отнять у меня все.

"Господи, тетка Эльмира!" - пронзила меня мысль. Я схватил мобильный и, путаясь в цифрах, набрал ее номер. Пять, десять, двадцать гудков - никто не отвечал. Я подождал еще звонков пять-шесть, но безрезультатно. Тетки не было дома, и это со всей очевидностью значило: что-то случилось. Аргумент, что тетушка просто куда-то ушла, не выдерживала критики, потому что в Москве был уже довольно поздний вечер, а тетка была домоседкой. Да и куда пойдет старая женщина, еще позавчера лежавшая в лежку с больным сердцем? Я снова упал в кресло. Подтверждались худшие мои опасения.

Но - странно, что именно это последнее подтверждение явно ополчившейся на меня судьбы со всеми ее высшими силами вывело меня из состояния оцепенения. Всегда я так - пробуждаюсь к действию в самый последний момент, на самом краю пропасти. К черту хандру! Надо же хотя бы попытаться решить это чудовищное уравнение со многими неизвестными, которое досталось мне на неожиданном внеочередном экзамене, устроенном изобретательной и непредсказуемой жизнью. А для того, чтобы составить хотя бы общий план действий, нужно сначала осмыслить и разложить по полочкам информацию, которой я владею.

Я вскочил с кресла и для стимулирования мыслительного процесса принялся ходить взад и вперед по номеру. Так, что, собственно, я знаю о составе шайки вымогателей, наехавшей на меня? Не так уж и мало. В ней как минимум три человека, двое из которых мне известны - Лорик и Талия, причем одна из низ вполне в пределах моей досягаемости. Можно было бы прямо сейчас поехать в клинику, схватить ее за грудки и вытрясти все, что она знает. Но что-то подсказывало, что это сомнительное удовольствие вполне можно было бы отложить на завтра, потому что вряд ли Талия знала очень уж много, и уж точно не являлась организатором, "мозговым центром" всей операции. С Лориком еще хуже - он просто мертв и кроме того, что он из "Московского Законника", я не знаю о нем ничего. Да, тупичок.

Третий - это Голос. О нем я не знаю ничего, и можно только пофантазировать, кто в принципе мог бы подойти на эту роль. А велик ли у меня, собственно, выбор? Кроме Лорикиного шефа Вадима Львовича Шуляева, пожалуй, больше никого. Но что, кроме физиономистической неприязни, у меня против него есть? Ответ - ничего, к тому же по информации длинноногой Яны господин Шуляев со вчерашнего дня греет пузо в Египте и, значит, никак не мог сегодня находиться в Москве, убивать своего зама Лорика, тыкать мою жену Галю шприцем с наркотиками и творить прочие безобразия. Про Египет надо бы, конечно, проверить, но отсюда, из Женевы, можно разве что только позвонить той же Яне, спросить, мол, на самом ли деле улетел. Но это - даже не завтра, а только в понедельник. Да, с персоналиями небогато.

Тогда попробуем перейти к осмыслению событий. Итак, моего появления с вполне определенной намерениями в квартире на Преображенке целенаправленно ждали. Из этого отчетливо следовал ясный вывод: враги знали о том, что я разместил объявление в Интернете. А кто об этом мог им об этом сообщить, кроме тех пяти-шести человек, которые присутствовали на той злополучной пьянке? Напрашивался один ответ - никто. Да и маловероятно, что информация была просто передана; скорее всего, кто-то из тогдашних моих собутыльников сам был членом шайки. Возможно, он и придумал всю операцию. Возможно, он и был Голосом. Со всей страшной очевидностью по логике выходило, что Голосом мог быть, к примеру, Роман. Или вообще Гоха.

От этих мыслей мне стало особенно не по себе. "Да чего ты напраслину на людей-то возводишь! - взбунтовался я против доводов своего же разума. - Вон сколько тогда еще народу-то было". Да, а, собственно, кто тогда был кроме Гохи и Романа? Мой "контакт" и "засланный казачок" в стане "Росмашснаба", я хорошо помню, как сам звонил ему, приглашая на пьянку. Потом, разумеется, Сохатый - наш любимый арендодатель, который несмотря на свой пенсионный возраст, никогда не пропустит ни одной халявной пьянки. А кто еще-то? Ага, одного вспомнил, - некто Паша, Романов кореш. А второго притащил Гоха, какой-то его армейский сослуживец. Выпито тогда было немеряно, а в конце такой пьянки - все братья, и на этом основании вся когорта, то есть, шарага с гоготом и посвистами молодецкими принимала непосредственное участие в написании и размещении того моего злополучного объявления. И получается, что достоверно выяснить, что называется, кто падлой оказался, совершенно нереально. По крайней мере, сейчас и отсюда.

От такого насилия над полупьяным мозгом, которое я сейчас совершал, пытаясь понять хитросплетения чудовищной интриги, свитой вокруг меня, у меня жутко разболелась голова, и я решил залезть в душ. К тому же скоро должен был появиться Ален с тем, чтобы отвезти меня к мсье Сержу. Конечно, в таком состоянии тела и духа, как сейчас, самое дело мне было разъезжать по званым ужинам, но в конце концов прагматичное желание поесть на халяву возобладал над моими сомнениями. Значит, тем более нужно привести себя в порядок. Стоя под горячими освежающими струями, я составил план действий на завтра. Он получился не слишком напряженным: разобраться с Талией, позвонить Гохе и, может быть, Роману на предмет уточнения личностей всех, кто тогда принимал участие в злополучной пьянке. Хотя как звонить людям, которые теоретически могут быть ко всему этому причастны, особенно после недвусмысленного предупреждения Голоса ни с кем не связываться. Ну, в Гохе-то, положим, я не сомневался, но вот насчет Романа... В общем, утро вечера мудренее, но завтрашний день будет днем действий! С этой мыслью я решительно толкнул дверь, едва не зашибив распахнувшимся полотном Алена, который уже поджидал меня в гостиной.

***

В который уже раз за последние два дня меня везли по набережной Монблан. Вот сейчас проедем конный памятник и - налево, на мост Монблан. "Опять, что ли, на улицу Роны едем? - грустно усмехнулся я про себя. - Ох, как прав оказался вещий Ален, - уж эту-то улочку я надолго запомню!" Но, к счастью, не доезжая моста, неожиданно повернули направо. Оказалось, что дом мсье Сержа находится в новой, правобережной части Женевы, в районе Вермонт. Уже давно стемнело. Мы ехали по современным, широким улицам этой части города, залитым неоном фонарей и реклам. Кипела вечерняя жизнь. Многочисленные кафе и бистро, мимо которых мы проносились, были полны народа; тротуары кишели толпами праздно шатающихся прохожих, глазеющих на роскошные витрины уже закрывшихся супермаркетов и бутиков. Наверное, играла музыка, но ни ее, ни гомона многоголосой толпы в салоне за двойными стеклами Мерседеса слышно не было. Я думал о своем. Молчал и обычно такой словоохотливый Ален, и я догадывался, почему. Еще в отеле он, не обнаружив в номере Талию, робко и вежливо поинтересовался насчет нее. Я, не сочтя нужным придумывать какую-нибудь достоверную причину, просто сказал, что на ужин она не поедет. Ален сразу как-то явно сник, но, впрочем, сразу спохватился и поторопился объяснить, что, по его мнению, мсье Серж будет огорчен отсутствием моей спутницы. Моя голова была занята совершенно другим, и я в ответ только безразлично пожал плечами. Но про себя подумал, что вряд ли дело в мсье Среже, и что, похоже, причина такого разочарования Алена совершенно иная. В жизни я много видел влюбленных болванов, включая и себя самого, - Ален сейчас выглядел в точности, как один из них. "Ах, Таша, Таша, красивая ты стерва!" - горько вздохнул про себя я, и бесцеремонно выпроводил новоявленного воздыхателя из номера, объяснив, что мне нужно одеваться.

Вместо моря жизни, мимо которого мы проносились, в оконном стекле я видел лица Галины и Юльки. Как на одной особо нравившейся мне фотографии, они сидели рядом и смотрели на что-то чуть в сторону от объектива. На глаза навернулись слезы. "Ну, сука, держись, - прошипел сквозь зубы я, обращаясь к таинственному их похитителю, - доберусь я до тебя!" Несмотря на то, что как выполнить это обещание, было пока совершенно непонятно, на душе малость полегчало. Я вздохнул, и перевел взгляд на лобовое стекло. На нем, между затылками водителя и Алена, было лицо Таши. Она смотрела на меня полными слез глазами, ее губы что-то беззвучно шептали. А-а, чур меня! Я, как конь, замотал головой, чтобы прогнать наваждение, но оно не проходило. Не знаю, сколько времени еще мне виделись бы еще все эти образы, но тут мы, к счастью, приехали.

Мсье Серж жил в небольшом, но очень аккуратном особняке на Авеню де Франс. Дом окружал тоже небольшой, но тщательно ухоженный парк с подсвеченным круглым беломраморным фонтаном. Мерседес въехал в гостеприимно распахнувшиеся ворота с гербами на створках, зашуршал шинами по усыпанным галькой дорожкам и, обогнув сияющий в свете прожекторов фонтан, остановился у фасада с колоннами. "Черт, надо было идти на юридический", - подумал я, окидывая взглядом все это великолепие, а из дома мне навстречу уже спешил сам хозяин. Обнялись, расцеловались, как будто не виделись целую вечность.

- Ну, мой юный друг, как вам мое скромное жилище? - было первое, о чем спросил мсье Серж.

Да, похоже, правы те, кто утверждает, что на самом деле основным человеческим инстинктом является все-таки тщеславие! Пришлось рассыпаться в комплиментах "скромному жилищу", парку и фонтану. Хозяин расцвел и пригласил меня вовнутрь. Последовала подробная экскурсия по дому, в ходе которой мсье Серж рассказал, что построен особняк был сразу после первой мировой, и изначально принадлежал тогдашнему мэру Женевы. В середине пятидесятых дом сменил владельца и был перестроен, а в 1970-м его купил Поль Бернштейн, чей большой, в рост, портрет висел на одной из стен просторной гостиной. О том, кто изображен на портрете, было ясно и без объяснений, так как мсье Серж был просто копия своего отца. С противоположной стены гостиной на Поля Бернштейна смотрели два поясных женских портрета.

- Это моя матушка, - пояснил мсье Серж, указывая на один из них. - А это - догадываетесь, кто?

Я догадался. С полотна в тяжелой раме темного золота на меня взглядом властным и упрямым глядела женщина, чертами лица очень похожая на тетушку Эльмиру. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это была Ольга Апостолова-Эдамс. Я, как завороженный, смотрел в ее такие же синие, как у меня, глаза, и думал о вечности. Не знаю, как долго еще я не смог бы оторваться от созерцания портрета прабабки, если бы мсье Серж не сказал, что поскольку стол накрыт именно здесь, в гостиной, то я, если хочу, могу сесть прямо напротив портрета. Я счел необходимым улыбнуться тонкой шутке, и ужин начался.

Длинный стол, накрытый снежно-белой скатертью, был сервирован на две персоны. "Интересно, где бы посадили Талию, если бы я приехал с нею?" озадачился я вопросом, глядя на два густо сервированных полюса стола, разделенных бескрайней, как просторы Антарктиды, белой целиной, и принялся усаживаться. Не без труда придвинув тяжеленный стул на удобное расстояние к столу, я удовлетворенно водрузил на скатерть локти, и подумал, что никогда еще мне не доводилось ужинать в столь изысканно-аристократической обстановке. По сравнению с этой чопорной гостиной с портретами предков на стенах иной средневековый замок мог показаться новостроем кичливых нуворишей с подмосковной Рублевки! А когда в подтверждение этого из боковой двери появились официанты в - с ума сойти! - ливреях, я вообще выпал в осадок. Тем более, что было очень заметно, насколько это приятно хозяину. Но не все золото, что блестит, и не всегда содержимое конфетной коробки по вкусу соответствует яркой обертке. Еда, разложенная по тарелкам (не иначе, как севрского фарфора!), была пресной и невкусной, а красное вино, разлитое из бутылок, с которых благородную погребную пыль смахивали тут же, непосредственно перед откупориванием, сквозило кислятиной. После пары глотков этого благородного пойла, которое мсье Серж смаковал с благоговейной сосредоточенностью, у меня снова разболелась голова.

Но разговор за столом не клеился не только из-за этого. Мсье Серж приберег в качестве темы за ужином, как он выразился "в высшей степени заманчивое" для меня коммерческое предложение. Я в моем теперешнем состоянии просто не мог до конца въехать в его суть, но уловил, что старый пройдоха-адвокат предлагал мне размещение моих денег в какие-то прибыльные бумаги, гарантируя мне безо всякого риска для вложений аж двенадцать процентов годовых. Не будучи специалистом в вопросах выгодности передачи денег в рост, я все-таки понимал, что по мировым меркам это очень высокий процент! Наверное, этим и объяснялось недоуменное удивление мсье Сержа, когда я только вежливо покивал в ответ, и сказал, что я благодарен и подумаю. А что еще мне было сказать? Что в кармане у меня на самом деле что-то около трехсот швейцарских франков, которые, собственно, и составляют весь мой капитал? Ну, а старик-то, конечно, имел право предполагать, что я, прикинув, что мои шесть лимонов могут без проблем приносить мне по шестьдесят тысяч баксов ежемесячно, сами при этом оставаясь нетронутыми, должен был бы подпрыгнуть до потолка вместе с тяжеленным стулом, на котором сидел. Я и прикинул, но только после этих подсчетов мне стало так тошно, что я даже положил на тарелку поднесенную было уже ко рту вилку с насаженной на нее какой-то зеленой несъедобностью. В очередной раз от осознания того, сколько я потерял, я впал в полнейшую прострацию. Да если бы дело было только в деньгах! Мысли перескочили на Галину с Юлькой, к горлу сразу подкатил тугой комок. Естественно, что, находясь в состоянии, когда не совсем понятно, как и жить-то дальше, я, даже если бы и захотел, не смог бы разыграть не только ни искренней радости, ни даже просто заинтересованности столь явно заманчивым предложением. За столом повисла тяжелая пауза.

- Вы, я вижу, не в духе, мой юный друг, - не выдержав, хоть и очень мягко, но с явной обидой в голосе, обратился ко мне мсье Серж. - Надеюсь, ничего серьезного, и причиной вашего сплина является какая-нибудь мелочь вроде отсутствия вашей очаровательной спутницы?

"Да, если бы!" - грустно подумал я. Пришлось, спохватившись, извиняться, ссылаясь на внезапную мигрень.

- Может быть, прервем ужин, если вы нездоровы? - участливо поинтересовался растроганный моими искренними извинениями мсье Серж. - Я понимаю, волнения сегодняшнего дня могли подкосить вас.

Знал бы старик, насколько он зрел в корень насчет сегодняшних волнений!

- Ни в коем случае! - нашел в себе силы возразить я, никоим образом не желая совсем уж испортить вечер гостеприимному хозяину. - Вот только если бы выпить можно было бы чего-нибудь покрепче...

Я боялся, не шокирую ли этой уж больно русской откровенностью рафинированного адвоката, но мои опасения были напрасны. Мсье Серж, хлопнув себя ладонью по лбу, вскричал:

- Ах, склероз, как я мог забыть, что вы предпочитаете бренди?!

И хлопнул еще раз, на сей раз в ладоши. Вбежал официант, выслушал что-то от Бернштейна, склонившись в полупоклоне, удалился и тотчас же вернулся опять, неся на подносе квадратный графин с жидкостью цвета крепко заваренного чая и большой пузатый хрустальный бокал. Отворилась даже на вид тяжелая пробка, и порция напитка перелилась в бокал, медленно стекая па его стенкам густой пленкой. Воздух сразу наполнился ароматом карамели, цветов, ванили и еще чего-то неуловимого. Я сделал своему визави через стол "прозит", и с видом знатока медленно через зубы выцедил бокал. Мне показалось, что мои вкусовые рецепторы, даже оглушенные всей предыдущей мешаниной, просто сошли с ума. Я неплохо разбираюсь в коньяках; доводилось мне пивать и очень дорогие из них. Но такой фантасмагории ощущений дегустация благородного напитка не приносила мне никогда. Секунд десять я сидел, блаженно прислушиваясь к уходящим все дальше вглубь нёба оттенкам вкуса, и чувствуя, как отступает головная боль, и только потом осторожно поставил бокал на скатерть.

- Знаете, что это? - спросил умильно взирающий на меня с другой стороны стола мсье Серж. - Это арманьяк и, клянусь, это лучший арманьяк в мире. Ему восемьдесят с лишним лет. Отец говорил, что год его рождения - 1920-й, был особо урожайным на виноград. Знаете, сколько он стоит? Когда я полностью разорюсь на адвокатской практике, я продам пару ящиков, и поправлю дела. Нет, нет, не стесняйтесь, наливайте еще! Я держу его только для особо дорогих гостей. Для таких, как вы, мой мальчик!

Воспоминания о временах, когда еще отец его был молодым человеком, заставили слезам навернуться на глаза сентиментального адвоката. Да и меня этот нектар богов, мигом расслабив, тоже настроил на размышления о тех далеких годах. Да, 1920-й... В этот год моя прабабка, сейчас гордо взирающая на меня с портрета, а тогда совсем еще девчонка, едва державшаяся на ногах после изнурительной болезни, переходила линию фронта где-то под Перекопом и, чтобы заработать на кусок хлеба, продавала себя на Константинопольской Пере. А мой дед вообще несмышленым пацаном в составе ватаги беспризорников-сорвиголов двигался пешим ли порядком, под вагонами ли железнодорожных составов по голодной, полыхавшей войной Украине, а потом побирался в хлебном Киеве где-нибудь на Крещатике. Тут мне и вспомнились те две несостыковочки, которые уловил я в рассказе мсье Сержа еще тогда, в Балчуге. Вот и тема для разговора, которая была мне сейчас ой как интересна! Я, воспользовавшись разрешением, плеснул себе еще в бокал, и принялся расспрашивать мсье Сержа об истории его знакомства с "Московским Законником" и о подробностях их совместных поисков наследника, а чтобы адвокат не скатился на пересказ всей истории, я напрямую спросил, не кажется ли тому странным неожиданное нахождение упоминаний об Алеше Нарышкине в каких-то чудом сохранившихся архивах, и видел ли он вообще эти архивы. Мсье Серж в ответ долго молча глядел на меня, пальцами крутя по белой скатерти за высокую ножку свой бокал с остатками вина в нем, а потом задумчиво сказал, что архивов он этих не видел, хотя неоднократно просил господина Шуляева ему их показать, но тот всегда ссылался на то, что с документов якобы не представляется возможным снять копию. Это в голодной-то России за деньги невероятно! Более того, выяснилось, что мсье Сержу всегда казалось в странным то обстоятельство, что Ольга Апостолова, в 1923-м имея возможность просматривать все архивы, открытые для нее по личному указанию Ленина, не обнаружила в них того, что почти восемьюдесятью годами спустя в них смог найти Шуляев. Объяснение же, что, дескать, только Шуляев смог додуматься до того, что могла произойти замена имен с Алексея на Всеволода, при ближайшем рассмотрении тоже не выдерживает критики. Зная Ольгу Апостолову, мсье Серж был уверен в том, что просматривая архивы, она проверила бы записи обо всех детях, чьи данные хоть немного подходили под описание потерявшегося племянника, независимо от имени. Глядя на целеустремленный облик прабабки на портрете, я с ним согласился. Эта женщина, пройдя и пережив такое, ухватилась бы за малейшее упоминание, если бы оно было. Значит, его не было. Так что же, Шуляев ничего в никаких архивах не находил? Но тогда, - как же он на тетку Эльмиру вышел-то? "Да не на тетку, а на тебя, на тебя вышли они! - родилась в голове одинокая мысль. - Ведь сразу тебе странным показалось, что сначала поиски потомков Неказуева привели к Чайковской, а не к Неказуеву!" Мысли в заполненной благоухающим арманьячным туманом голове путались, но ощущение того, что ухвачена та самая ниточка, которая может привести к разгадке, было абсолютно отчетливое.

- Но ведь в конечном итоге все завершилось, как нужно? - забеспокоился мсье Серж. - Или что-то не так?

- Нет, нет, все в порядке, - небрежно махнул рукой я. - Так, просто привычка анализировать ситуацию до конца.

После этих слов Мсье Серж настолько уважительно наклонил в мою сторону свою седую голову, что мне стало неудобно. "Эх, если бы у тебя на самом деле была такая привычка, болван ты эдакий, - в отместку высек себя за пустозвонство я, - не попал бы ты теперь в такую задницу!"

Не знаю, что тому больше виной - божественный напиток, или предчувствие близкого решения головоломки, но настроение у меня стало гораздо лучше того, с каким я сюда приехал. Между тем на часах была уже половина одиннадцатого. Пора была уже и честь знать, тем более, что неудержимо клонило ко сну. Как раз подали десерт и кофе. Сказав, что, к сожалению, назавтра он улетает по неотложному делу в США, мсье Серж сказал, что сколько бы мне ни вздумалось задержаться в Женеве, Ален в полном моем распоряжении. Я поблагодарил, хотя и не мог понять, зачем он мог бы мне понадобится. А еще я поймал себя на мысли, что после того, как мне показалось, что молодой швейцарец неровно дышит к Талии, я стал испытывать к нему неприязнь.

- И, прошу вас, мой друг, не отказывайтесь от моего предложения по поводу размещения ваших средств, - уже пожимая мне на прощание руку, опять вернулся к болезненной для меня теме мсье Серж. - Поверьте, такие предложения я делаю только очень близким людям. Сохранность ваших средств полная, гарантии - абсолютные. Для того, чтобы избежать налогов, ваши дивиденды будут поступать в банк в одной из офшорных зон...

- Где-нибудь на Британских Виргинских островах или на Кипре? - с видом знатока ввернул я.

- О, Глеб Аркадьевич, - удивленно развел руками Бернштейн, в первый раз назвав меня с глазу на глаз по имени-отчеству. - Оказывается, вы гораздо более сведущи в этих вопросах, чем хотите казаться!

От незатейливого комплимента я зарделся, как молодуха, которую прилюдно ущипнули за задницу, и в шутку ответил:

- Только одно меня во всем этом не устраивает, - что ваши банки в пятницу закрываются в три часа! А вдруг мне понадобится крупная сумма на уикенд?

- О, не беспокойтесь, это только у нас, в ленивой Швейцарии, рассмеялся в ответ мсье Серж. - Кипрские банки работают до пяти.

Меня будто чем-то толкнуло в грудь. Как - до пяти? Это значит, что Голос меня мистифицировал, говоря, что сможет узнать, перевел ли я деньги, только в понедельник? Но зачем ему держать меня здесь, если деньги он уже получил? На этот новый вопрос ответа у меня пока не было, но я чувствовал, что стал к разгадке задачи еще не полшажка ближе. Вот так ужин удался! А я еще сомневался, ехать мне, или нет.

Ставший уже совсем родным Мерседес мигом домчал меня до гостиницы. Я ввалился в номер, на ходу стягивая с шеи галстук, но повалился на кровать, так и не успев докончить эту операцию. Заснул я, похоже, еще до того, как моя голова коснулась подушки.

Глава 11. Домой!

Суббота, утро

Когда я открыл глаза, была половина десятого. Неяркий свет явно пасмурного утра пробивался сквозь неплотно задернутые портьеры. Я всю ночь так проспал в том виде, как пришел - в тенниске, брюках и ботинках. Только пиджак валялся на полу в прихожей. Хорош же я был! Но, как ни странно, вместо похмельных симптомов я ощущал настоящий прилив сил! Приняв же душ, я почувствовал себя вообще как новорожденный и, памятуя о необходимости экономить, поспешил вниз в лобби-бар за халявным завтраком, который заканчивался в десять. Наевшись от пуза яичницы, бекона и сарделек, запитых кофе с рогаликами, я снова поднялся к себе в номер и принялся осмысливать информацию, невзначай почерпнутую вчера от мсье Сержа. Усмехнувшись, я назвал это "расследованием".

Во-первых, стало абсолютно очевидно, что "нашли" меня и тетку Эльмиру не в результате целенаправленных поисков. Вообще все очень напоминало тот случай, когда нужного человека или людей, которых не получается найти, просто создают. Если бы не теткина татуировка да ее поразительное сходство с портретом своей бабки, очень было бы похоже на то, что наследником меня просто сделали. Как будто кто-то, кто с одной стороны знал про Ольгу Апостолову-Эдамс и ее завещание с клаузулой, а с другой - про теткины и мои генеалогические притязания, совместил эти две части головоломки, как половинки разорванной надвое банкноты. Значит, для того, чтобы разгадать головоломку, мне надо четко определить две "команды" - знавших о наследстве, и знавших о наследниках. После этого останется вычислить того или тех, кто мог играть за обе команды, или установить связь между игроками разных команд.

В "команде завещания" всего два человека: Лорик и Шуляев. Вообще-то, еще и Серж Бернштейн, но после того, как я увидел портрет Ольги Апостоловой на стене в гостиной у него дома, становится ясно, что он - не мог.

В команде тех, кто знал о нас с теткой, благодаря моей болтливости, конечно, огромный круг людей. Но надо полагать, что только те из них, кто знал о моем объявлении, реально подходят на амплуа злодеев. А таких гораздо меньше. В сердце опять забрался холод, потому что по всем признакам под описание подходили все-таки только два человека. Роман и Гоха. Господи, неужели еще одно предательство близкого человека? Потому, что даже после разлада Роман все равно был человеком, мягко скажем, не совсем чужим. Не говоря уж о Гохе.

Но, слава Богу, каждый из них подходит только по двум признакам из трех. Для того, чтобы появились мало-мальски веские основания для подозрений, необходимо было выявить наличие у них связей с кем-нибудь из другой команды. С покойным Лориком или Шуляевым. По крайней мере в первом приближении таких связей не просматривалось. С одной стороны, это был очередной тупик, с другой - избавляло меня от страшной необходимости подозревать лучшего друга. Я облегченно вздохнул

Во-вторых, из выясненного мною графика работы Кипрских банков следовало, что зловещий Голос на самом деле держит меня здесь на привязи не из-за денег, а по какой-то другой причине. По какой - непонятно, но ясно одно - вряд ли я нужен ему здесь, в Женеве, просто я не нужен ему в Москве. Значит, в понедельник должно произойти что-то очень для Голоса важное и, находясь в Москве, я могу этому как-то помешать? У меня сразу возникло неистребимое желание быть там, где я могу помешать планам Голоса. А что, вдруг его предупрежденье, Чтобы я сидел здесь и не рыпался - просто блеф и понты? Как он вообще собирается проверять, здесь ли я? Если через своего агента Талию, то его карта бита! И тут зазвонил мой телефон. Я схватил трубку, уже зная, кто это. Я не ошибся.

- Здравствуйте, Глеб Аркадьевич, - произнес мне в ухо Голос. - Как дела?

"Господи, какие у меня могут быть дела?" - недоуменно подумал я, но вслух ответил, стараясь, чтобы голос не дрожал:

- Все в порядке, спасибо. Как там мои?

- Прежде, чем я вам отвечу, - вкрадчиво начал Голос, - вы должны пройти испытание на послушание. Сейчас вы выключите телефон, и включите его ровно через пять минут.

И - отсоединился. Я, не попадая на клавишу трясущимися пальцами, выполнил его распоряжение. Ровно пять минут я не отрываясь, смотрел то на темный прямоугольник телефонного дисплея, то на часы, размышляя, зачем это Голосу понадобилось, чтобы я отключал мобильник. Ровно в ту же секунду, когда стрелки часов закончили отмерять заданный мне временной интервал, я включил телефон снова. Какое-то время аппарат, как обычно, искал доступную сеть и, наконец, надписью "Swisscom" радостно отрапортовал, что нашел ее и готов к работе. Снова потянулось томительное ожидание звонка. Секунды казались минутами, а минуты тянулись часами. Наконец, табло мобильника вспыхнуло внутренней подсветкой, и вслед за этим раздался звонок вызова.

- Вы правильно поступаете, Глеб Аркадиевич, что сидите там, где вам сказано, и никуда не рыпаетесь, - насмешливо произнес Голос. - В награду за это слушайте.

В трубке несколько раз что-то щелкнуло, и после этого я услышал голос Галины:

- Здравствуй, Глеб! Сейчас суббота, на моих часах половина второго. Не волнуйся, мы с Юлькой живы. Нас держат в каком-то подвале, здесь темно. Кто нас здесь держит, я не знаю. С нами не разговаривают, а только пишут нам записки. Я постоянно хочу спать, и Юлька тоже. Наверное, что-то подмешивают в воду. Они написали, чтобы ты и впредь выполнял все их распоряжения, тогда нас оставят в живых. Я люблю тебя, Глеб, и знаю, что ты освободишь нас. Все, я прощаюсь с тобой. Юлька хочет что-то сказать.

В трубке опять щелкнуло, и Юлькин голос прошептал мне прямо в ухо:

- Папа, забери нас с мамой отсюда! Мне страшно.

У меня из глаз брызнули слезы, и я закричал в микрофон:

- Юля, Юленька, дочка! Я обязательно, обязательно вас спасу!

О, если бы в эту секунду тот, кто держит Галину и Юльку в темном подвале, оказался бы в пределах моей досягаемости, клянусь, никакие моральные принципы, никакая вера в Бога не остановила бы меня перед тем, чтобы в одно мгновение растерзать мерзавца голыми руками! Теперь я понимал, как в состоянии аффекта совершаются самые страшные убийства!

- Это была запись, - как обухом по голове остудил мой порыв Голос. Прямого эфира с вашей семьей вы еще не заслужили.

До этого я, сам того не сознавая, стоял посередине комнаты, видимо, вскочив, когда услышал в трубке Галинин голос, а тут колени мои подкосились, и я опять плюхнулся в кресло. Запись, это была магнитофонная запись? Но почему?! Я ничего не понимал. Все объяснил Голос.

- Как видите, ваша семья цела и невредима, - произнес он, - мы соблюдаем договоренности. Завтра я позвоню вам снова и дам вам прослушать новую запись столь близких вам исполнителей. А если в понедельник поступят деньги, вы сможете переговорить с ними он-лайн. Вам все ясно?

- Да, - машинально ответил я, но в трубке уже была только пустота.

Только через несколько минут, когда поутихло бешено колотившееся сердце, и пальцы перестали мертвой хваткой сжимать ни в чем не повинный телефон, ко мне опять вернулась способность соображать. И сообразил я следующее.

Первым и главным было то, что мои живы, хоть и не очень здоровы. Второе - я понял, как Голос контролирует мое пребывание в Женеве. Когда я выключил по его команде телефон, он перезвонил мне, и по ответу системы понял, что я на месте. Для подтверждения этой версии я еще раз выключил свой мобильный и позвонил на свой номер с гостиничного телефона. Ну, точно приятный голосок механической операторши что-то забалабонил по-французски. Правильно, находись я в Москве, треклятая МТС сразу же сообщила бы Голосу об этом на чистом русском! Третье - для того, чтобы я не свихнулся на почве тревоги за семью и не рванул бы в Москву, Голос прокрутил мне запись с голосами Галины и Юльки, а хоть и косвенно, это свидетельствует о том, что мои пока в относительной безопасности. По крайней мере, до понедельника. Но почему похитители не разговаривают с пленниками? Не знают русского? Чтобы не выдал акцент? Или - чтобы не узнали голос? И опять эта мысль подводила меня к версии, что Голос, вполне вероятно, кто-то из своих. Ну, что ж, все не так плохо, как кажется на первый взгляд. Еще бы деньжат бы где раздобыть, да сообразить, как обмануть Голосовы проверочки, и можно было бы подумать о том, а не рвануть ли на самом деле в Москву, разбираться с делами, так сказать, по месту их совершения. Ладно, об этом позже, а сейчас - в клинику. Посмотрим, не добавит ли мне ясности еще и разговор с Талией.

Ввиду материальных затруднений я с Ташиной сумкой через плечо рванул на Швейцарский бульвар пешочком. Вчерашний арманьяк и иже с ним быстренько стали выходить обильным потом, но минут через сорок я, тяжело переводя дух, стоял на пороге клиники. Наверное, по случаю субботы дверь была заперта, но мне не пришлось долго дергать за ручку, потому что откуда-то сверху раздался Ташин голос:

- Привет, Глеб, я здесь!

Я поднял голову. Талия, рискуя вывалиться, чуть не по пояс высовывалась из маленького окошка на третьем этаже, и махала мне рукой, улыбаясь во весь рот. В ответ я сдержанно кивнул ей головой. Через минуту дверь открыли, я вошел, и поднялся на второй этаж. Талия ждала меня в небольшом холле знакомого мне коридора на втором этаже, и сразу же бросилась мне на шею. Она была простоволосая, в симпатичном розовеньком халатике, ничуть не походившем на больничный, и мягких шлепках на босу ногу. От ее волос, кроме такого привычного ее запаха, чуть-чуть пахло лекарствами. Она крепко прижалась ко мне, прошептала: "Я так скучала по тебе!", и затихла. Я стоял, слыша, как трепещет Ташино сердце, и мне тоже захотелось обнять ее. С трудом я взял себя в руки, и отстранился от нее.

- Надо поговорить, - сказал я, глядя ей в глаза.

Наверное, она сразу все поняла, потому, что сникла вся, и молча села в кресло, пристроив локти рук, сжатых в замок, между колен. Я сел в кресло рядом с ней.

- Я все знаю, - начал я, и она кивнула.

Я рассказал ей все, что знал, и поделился всем, о чем догадывался. Она слушала молча, не перебивая, только ее голова опускалась все ниже. Только когда мой рассказ уже подходил к концу, она подняла глаза и затравленно посмотрела на меня. Боже, какая в этих глазах была тоска!

- Ты можешь очень помочь мне, если расскажешь, что знаешь, - хмуро закончил я, помолчал, и поправился: - Даже не мне поможешь, а моей жене и дочери.

Талия минуту молчала, потом с отрешенным видом начала говорить. Разумеется, мне и раньше было ясно, что "матподдержку" Талия получала и до меня, просто не хотел думать об этом, равно как и о том, как это занятие на русском языке называется. Клиентов, которые не прочь попробовать экзотики, ей поставляла некто Роза - старая, профессиональная сутенерша, которой Талия "отстегивала" процент. Вот на этом-то полгода назад Лорик Талию и подловил. Он пришел от Розы, как обыкновенный клиент. Только она разделась и легла в постель, как клиент, заявив, что хочет заранее рассчитаться, протянул ей деньги. Как только она взяла их, в квартиру ворвались люди в штатском. Среди них были испуганные соседи и совсем еще мальчик лет двенадцати, который на вопрос "клиента": "Это она?" ответил: "Да, это она заставляла меня делать то, что на кассете" и показал на нее пальцем. Талия была ни жива, ни мертва, а Лорик сказал ей, что все они - сотрудники милиции и понятые, и что она арестована за содержание притона, проституцию и вовлечение в занятие этим несовершеннолетних. Несовершеннолетний - вот этот мальчик, которого изнасиловали двое мужчин кавказской национальности, при этом все снимая на пленку. Кавказцев по заявлению мальчика задержали, и те показали, что деньги за мальчика они заплатили ей, Талии. И мальчик показал на нее. У мальчика многочисленные внутренние разрывы и повреждения, и что по совокупности ей "светит" лет семь, не меньше. У Талии все поплыло перед глазами, и она лишилась чувств.

Когда она пришла в себя, в комнате кроме Лорика никого уже не было. Он сказал, что дело можно закрыть, если она подпишет чистосердечное признание, и согласится на него работать. Но Талия уже смогла немного взять себя в руки, и начала сопротивляться. Она сказала, что ничего подписывать не будет, а на суде дело, безусловно, "развалится". Тогда Лорик усмехнулся, и сказал, что, возможно, будет и так, но что она, Виталия Виревич, думает о том, чтобы прямо сейчас поехать в следственный изолятор, и быть помещенной в общую камеру с уголовниками, ведь по общегражданскому паспорту она - до сих пор мужчина. И сидеть в этой камере вплоть до выяснения обстоятельств? А обстоятельства могут и не выяснится, зато при обыске у нее на квартире могут найти чек с героином. И знает ли она настоящее значение выражения: "Искать приключения на собственную задницу?" Талия не выдержала, и согласилась. Она собственноручно написала признание в том, что занималась проституцией, содержала притон, сдавала малолетних девочек и мальчиков извращенцам-кавказцам, и сама неоднократно вступала в противоестественную интимную связь с тем самым мальчиком. Лорик ушел, сказав, что свяжется с ней, и скажет, что делать. А после его ухода двадцатидвухлетняя Талия обнаружила, что в ее голове полно седых волос.

Я слушал ее, сжав кулаки так, что костяшки побелели, н не замечал этого. А Таша продолжала.

Лорик позвонил через неделю, и сказал, что к ней придет фотограф. Фотограф пришел, сначала сделал несколько самых обыкновенных снимков, а потом заставил ее, сгорающую от стыда, два часа позировать обнаженной. На следующий день пришел сам Лорик, и сказал, что на ее квартире теперь будет установлена аппаратура, и все ее встречи с клиентами будут сниматься на пленку. Еще Лорик сказал, что от ее имени он послал ответ на одно объявление о знакомстве, которое разместил в Интернете некто Антон, и что однажды этот Антон ей позвонит. Этот Антон, то есть, я Лорику и был нужен.

- А ты не спросила его, почему он так уверен, что я вообще позвоню? хмуро и зло перебил ее я.

От неожиданного вопроса Таша вздрогнула, как от пощечины.

- Спросила, - еле слышно ответила она. - Лорик сказал, что это не моя забота, и что даже если ты не позвонишь, мое знакомство с тобой все равно состоится.

"Вона как! -усмехнулся про себя я. - Обложили! Интересно, и как же Лорик собирался эту нашу встречу организовать?"

- Но ты позвонил, - отвлекла меня от раздумий на тему "Путь дичи в силки охотника" Таша. - Лорик сказал, что мне нужно встретиться с тобой еще раз. Ты был у меня в воскресенье, а на следующий день он вернул мне мое признание и сказал, что я свободна. Больше я ничего не знаю.

Мы сидели и молчали. Я думал о том, что, как я и предполагал, Талия не знает ничего, что могло бы помочь мне продвинуться в моем расследовании. Талия сидела, и смотрела в одну точку где-то далеко. Осталось задать еще один вопрос и - все.

- Таша, у меня с самой нашей первой встречи не проходит ощущение, что я где-то тебя видел раньше, - полувопросительно произнес я.

Талия только пожала плечами:

- Нет не знаю. Я никогда не видела тебя прежде.

Так я и думал. Я с тоской ощутил, что насколько близким за какую-то неделю ни смог стать мне этот человек, больше говорить с ним было не о чем. Захотелось, как в детстве, заплакать, и я с трудом сдержался. Встал, подошел к ней, уже наклонился, чтобы на прощание поцеловать в маковку, но не стал, а просто хрипло сказал: "Прощай!" и пошел, не оглядываясь, по коридору. Уже спускаясь по лестнице, я услышал за спиной ее спешащие шаги, и ускорил ход. Я уже открывал дверь, когда она появилась на площадке второго этажа и через ступеньку ринулась за мной вниз. Я вышел на улицу, и почти побежал прочь. Тяжелая дверь приоткрылась, и через оживленный шум субботнего полдня, заполнявшего Швейцарский бульвар, до меня донеслось:

- Я люблю тебя, Глеб! Я люблю тебя-а-а!!

Я остановился, как вкопанный. Еще вчера утром эти слова могли бы быть для меня совсем не пустым звуком. Но сейчас от них только защемило сердце. Минуту я стоял, борясь с желанием обернуться, и не имея сил идти дальше. Там, сзади меня, заскрипела, начав закрываться, дверь. И тогда я не выдержал, и обернулся. Я успел увидеть только прядь ее русых волос и завиток ушной раковины. И в этот момент две ясные мысли озарили мое сознание, как магниевые вспышки освещают темноту ночи. Первая - я отчетливо понял, что сейчас видел Ташу в последний раз. И - ясно вспомнил вдруг, где и когда видел ее в первый.

***

Это было почти точно год назад. Не прошло и пары недель, как внезапно и бурно, как цунами, начался наш с Жанной роман. Я тогда был в нее - по уши. Пользуясь тем, что и мое семейство, и ее благоверный были - кто где, мы встречались чуть не каждый день. Нас знали в лицо администрации доброй половины дешевых гостиниц Москвы, где я снимал на пару часов комнатушки для перепиха. Но в тот день Жанна предложила несколько изменить программу. Подвернулась возможность воспользоваться пустующей квартирой на Алексеевской, за которой Жаннина подруга Люся Зайцева то ли присматривает на время отсутствия хозяев, то ли это хата каких-то ее родственников. В общем, ключи от нее у Люси, и она великодушно предоставляет "флэт" для использования аж на всю ночь. За ключами нужно было заехать не к ней в офис на Сретенку, где я уже к тому времени бывал, а в Центральный Дом Художника на Крымском Валу. Там как раз шла какая-то туристическая выставка, и Люсю начальство упекло туда заведовать экспозицией их турфирмы. Я никогда до того в ЦДХ не был, и хотя Люся по телефону вполне внятно объяснила мне, как найти ее стенд, сначала довольно долго плутал по лабиринтам экспозиций, разбитых по квадратно-гнездовому принципу. В конце концов я все-таки увидел чуть не на противоположном конце огромного зала искомую вывеску "Тур-Ин", и двинулся по азимуту к ней, лавируя между многочисленными посетителями. Народ на выставке собрался разный - и зеваки, как я, и заморские гости из туристически развитых стран, и много-много красивых женщин. Пробираясь через это людское скопище, я, понятно, обращал внимание в основном на эту последнюю категорию. И - не зря.

Я был уже на подходе к нужному стенду, уже увидел вдалеке тощий силуэт Люси, с кем-то разговаривающей около своего стенда, как внимание мое резко переключилось на пересекшее мне поле зрения яркое пятно. Это была женщина. Она вышла из левого бокового прохода между экспозициями метрах в десяти впереди меня, и скрылась в таком же проходе справа. С учетом того, что мой взгляд был сфокусирован на Люсе, незнакомку я видел не больше секунды. Но я успел разглядеть, что она: во-первых - одета во все красное, включая широкополую шляпу; во-вторых - молода, стройна и очень длиннонога; и в-третьих - русая блондинка, и уж очень похоже, что натуральная. В общем, натренированным глазом я успел разглядеть все, кроме лица, которое было напрочь скрыто полами посаженной на бок шляпы. Я непроизвольно прибавил шагу, чтобы, догнав эту Lady In Red, убедиться в том, такая ли она на самом деле красавица, как нарисовало мне воображение, и как того, безусловно, заслуживали ее стати. Но, как я ни спешил, когда я достиг "перекрестка" между рядами стендов, незнакомка уже выходила через дверь одного из запасных выходов. Прежде, чем полотно двери закрылось за ней, я в погоне за прекрасным видением успел сделать еще несколько шагов, но разглядел только красивый выступ скулы да изящный завиток ушной раковины в обрамлении светлых волос. И - все, прекрасное видение исчезло за дверью. Ну, не бежать же за ней, на самом деле, было, и я поплелся к Люсе, которая как раз заканчивала разводить потенциального клиента на поездку в какое-нибудь тошное зарубежье.

- Здравствуй, дорогой! - своим неподражаемо линючим голосом поприветствовала она меня. - Куда это ты делся? Вроде, шел к мне, и вдруг исчез. Небось, погнался за какой-нибудь красоткой? Жанку уже разлюбил?

Я напрягся. Получалось, что Люся меня тоже заметила? И что, видела, как я "сделал стойку" на эту в красном? Еще не хватало, - вмиг все растреплет Жанке, а та сожрет меня за это с потрохами! Потому, как ревнива моя девушка была до необычайности, а я совершенно не собирался давать даме сердца повода для ревности в самом начале страстного романа.

- Знакомого встретил, - соврал в ответ я, следя за Люсиной реакцией.

Но, похоже, на самом деле она, увлеченная охмурежом своего туриста, ничего не видела, потому, как моим ответом полностью удовлетворилась:

- Да, здесь сейчас полмосквы ошивается, - со скукой в голосе ответила она. - Кого только не встретишь. Ходят сюда каждый день, как на работу.

Зная вредный характерец Люси, я был абсолютно уверен, что если бы она что-то видела, то тему обязательно развила бы, не преминув поязвить в мой адрес. Значит, того, как я кинулся за красной, она не заметила. Вот и славненько.

Мы еще минут пять пообщались ни о чем, после чего Люся, напутствовав меня фразой: "Хорошенько вам покувыркаться", отдала ключи от квартиры, и я отчалил. Женщина в красном быстро забылась, чему в эту ночь в полный рост поспособствовала неутомимая Жанна, и не вспоминалась до того самого момента, когда в проеме закрывающейся двери клиники не мелькнул абсолютно тот же ракурс скулы, виска, уха, шеи, и я вспомнил ту мимолетную встречу в ЦДХ. Потому, что женщина в красном была Таша.

***

Я опять сидел в своем дорогущем номере, и размышлял. Да, еще утром казалось, что мое "расследование" развивается так динамично, что нужно еще чуть, еще капельку для того, чтобы наступило если не знание, то понимание мною ситуации и методов ее разрешения. Но ни разговор с Талией, ни то, что я, наконец, вспомнил первую встречу с ней, не дали мне ровным счетом ничего. И я не знал, какой следующий шаг мне сделать, потому сто сидеть, и просто ждать, было хуже пытки. И вдруг я подумал, что, может, стоило бы справиться у Люси Зайцевой, не знает ли она случайно чего о той красивой блондинке в красном? Говорила ведь она, что многие на турвыставку ходят чуть не каждый день, как на работу. Вдруг Люся общалась с ней, и та что-нибудь рассказывала о себе? Хотя, ну какова вероятность получения хоть какой-нибудь рациональной информации - одна тысячная процента? Миллионная? Да неважно, в этой ситуации все, что больше нуля - мое. Я извлек из записной книжки мобильника номер Люси Зайцевой, и нажал посыл.

- Вас слушают, - после нескольких гудков взяла трубку Люся.

Слышно было плохо, Люсин голос странно булькал и звучал, как будто через гулкое эхо.

- Але, Люсь, привет! - как можно более беззаботным голосом произнес я. - Ты звучишь, как из погреба! Это Глеб беспокоит тебя в выходной. Але! Ты слышишь меня?

- Слышу, слышу, я и есть из погреба, сейчас, вылезаю, - уже без бульканий отозвалась Люся, и словно в подтверждение ее слов в трубке раздался калиточный визг петель погребного притвора. - Здравствуй, дорогой. Какое беспокойство, я тут у себя в глухой деревне, как Робинзон на острове, с ума схожу без общения. Набирала Жанке - у нее телефон не отвечает. Слава Богу, хоть ты позвонил, и то небось ее разыскиваешь?

- Нет, дело не в Жанне, - раздосадованный глупым Люсиным многословием, оборвал ее я. - Я у тебя хотел спросить кое-что.

- Ну, наконец-то! - своим ужасным кашляющим смехом рассмеялась Люся. Не прошло и года, как ты позвонил мне, а не через меня своей любезной Жанне, мой дорогой. Спрашивай, я отвечу на любой твой вопрос.

Я немного опешил, потому, что последнюю фразу Люся произнесла таким тоном, каким женщина обычно дает понять, что готова на все, и желательно прямо сейчас. Господи, неужели Люся на меня положила глаз и, сто процентов будучи в курсе охлаждения наших с Жанной отношений, решила попробовать подбить под меня клин? Тем более, что для нее-то я - мильёнщик. Только этого мне и не доставало для полного комплекта удовольствий!

- Послушай, Люся, - индифферентно начал я, - помнишь, я как-то заезжал к тебе на выставку в ЦДХ? За ключами от квартиры?

- Конечно, помню, - ответила Люся. - Ты забрал у меня ключи, и вы поехали с Жанкой трахаться. Давно хотела спросить - у нее что, тогда была ежемесячная краснознаменная забастовка трудящихся? После вас вся постель была в кровище. Или, может, ты лишил ее анальной девственности?

- Люся, ты вгоняешь меня в краску, - поперхнулся я, на самом деле чувствуя, что краснею.

- Да брось, дорогой, мы же взрослые люди, - опять, обозначая смех, закашляла в трубку Люся, явно довольная тем, что ее эпатаж достиг цели. Слушай, а чего мы будем по телефону-то? Надо поговорить, приезжай ко мне, а? Далековато, конечно, ко мне сюда, ну да ничего, ты у нас быстрый. Сам-то где сейчас?

- Я, Люся, сейчас в дивной Швейцарщине, - ответил я, испытывая огромное облегчение от того, что у меня есть неубойная отмазка не ехать к вагинально озабоченной дамочке. - Любуюсь на красоты Женевского озера.

- Ах, да, ты говорил, а жа-а-ль, - тускло протянула Люся, а то у меня тут все условия для разговора имеются. Ну, тогда спрашивай, что хотел.

Господи, наконец-то удалось перевести разговор в нормальное русло!

- Так вот, когда я тогда заезжал к тебе, - начал я объяснять Люсе суть вопроса, - там у тебя в ЦДХ я видел одну женщину - высокую блондинку, всю в красном, очень красивую. Ее просто невозможно не заметить - вся в красном, просто Lady In Red из песни Де Бурга. Не помнишь, случайно такую?

"Нет, не помню", - сейчас ответит она, и - все", - подумал я, пока Люся выдерживала паузу перед ответом, но все получилось иначе.

- Меломан ты наш, - наконец, снова заговорила Люся. - Помну я твою Lady In Red. Как раз в тот день она была и у нашего стенда, спрашивала про Испанию, про Коста-Браву. А тебе-то в ней, позволь поинтересоваться, какой интерес, дорогой?

Так, что же придумать? А то еще приревнует информатор к красотке в красном, и - привет, не скажет больше ничего!

- Да ты понимаешь, случайно встретил ее здесь, в Женеве, - нашелся, что соврать я, - так она втирает, что сама американка, хоть и русского происхождения, что в России не была уже три года, и что встречать ее год назад на турвыставке в Москве я никак не мог. Ну, вот и хочу я вывести ее на чистую воду. Ты ничего больше не знаешь про нее?

- Нескладно врешь, дорогой, - умехнулась Люся. - Небось, замужем она, и просто у нее есть какая-то причина скрывать от своего америкоса, что год назад она была в Москве. А ты хочешь ее этим прижать, и трахнуть, верно?

Господи, да что же у нее все вокруг этого крутится-то?! Просто патология какая-то. Знать, не зря Роман, Жаннин муж, считает Люсю Зайцеву не только скрытой лесбиянкой, влюбленной в Жанну, но и тайной извращенкой. Так, может, подыграть ей?

- Ну, если честно, то - да, - со вздохом кающегося грешника, согласился я. - Ты, Люсь, чисто Зорге с Абелем, от тебя ничего не укроется.

- Грубая лесть не может быть признаком большого ума, - ответила неизвестно чьим афоризмом Люся, и неожиданно серьезно сказала: - Я знаю кое что про эту девицу в красном. Мне наплевать, зачем на самом деле тебе нужна информация о ней, но ты должен пообещать мне, что ничего не скажешь Жанке.

Я почувствовал себя охотничьей собакой, почувствовавшей след дичи, и оттого замершей. Только при чем тут Жанна?

- Конечно, обещаю, - фривольным тоном согласился я. - Ну и ты уж, пожалуйста, не рассказывай Жанке про этот наш разговор, ладно?

- Все мужики - кобели, - без обиняков ответила Люся. - Все бабы это знают, только красивые, как Жанка, считают, что их сия чаша ввиду их абсолютной неотразимости обязательно минует, а умные, как я, не испытывают на этот счет никаких иллюзий.

Вон какая, оказывается, какая у Люси самооценочка! Да и к лучшей и единственной подруге Жанне, видимо, она, относится в высшей степени неоднозначно. Может, прав Роман?

- Кто такая эта в красном, я не знаю, но в тот день на выставке она была не одна, - начала тем временем рассказывать Люся. - Отгадай с трех раз, с кем я ее видела?

- С президентом Путиным, - предположил я. - Не попал? С далай-ламой?

- Чем длиннее хрен, тем короче ум, - вздохнула в трубке Люся, - но Жанку всегда интересовало только первое. Твоя блондинка была на выставке с Романом.

- С каким Романом? - не понял я.

Во мне жуткое желание немедленно самым желчным образом отомстить этому ничтожеству Люсе за неприкрытое оскорбление моих умственных способностей боролось с самодовольством по поводу признания ею моих физических достоинств. Но Жанка-то какова, - рассказывать подруге такие подробности! Интеллигентка хренова!

- Повторяю для тупых: рация на бронепоезде, - словами из анекдота про Василия Ивановича ответила Люся. - С тем Романом, который Жанкин муж, она была.

Что-то оборвалось у меня внутри. Господи, неужели все-таки Романом? Но, может быть, Люся ошибается?

- И что же, они так вместе с Романом под ручку и ходили, рискуя, что их кто-нибудь увидит? - с надеждой спросил я. - Ты, например? Роман же не мог не знать от Жанки, что ты работаешь от своей конторы на этой выставке? И почему же тогда я не встретил там Романа, а видел ее одну?

- Ну, во-первых, Роман от Жанки этого мог и не знать, поскольку вряд ли в семейном кругу моя персона является такой уж частой темой для разговоров, - рассудительно ответила Люся, - другое дело, что он обязан был предположить, что я там буду по роду своей деятельности, и что не встретить меня на выставке очень трудно. И я думаю, что именно так умненький Рома и предположил, потому, что видела я их совершенно случайно, и не в здании. Как только ты тогда ушел, я вышла на улицу покурить, и видела, как эта фифа садится в машину Романа, который ее явно ждал.

- Какая была машина, какие номера? - в отчаянии чуть не закричал я.

- Черт его знает, что за машина, я в них не разбираюсь, - ответила Люся. - Цвет зеленый металлик. Да и какая разница, какие там были номера, если за рулем сидел Роман собственной персоной. Я, знаешь ли, хорошо помню, как он выглядит.

Да, точно, "девятка" Романа выкрашена в тошный зеленый цвет, - похоже, Люся ничего не путает. Особенно, если вспомнить, что в сентябре прошлого года Роман ездил один отдыхать в Испанию. Почему знаю, потому, что Жанка тогда вся изошла по поводу того, что денег на ремонт у него нет, а на Испанию - есть, и что как тонко рассчитал иезуит-муженек, что жена, только что устроившаяся на довольно выгодную работу в компанию по торговле канцтоварами, не захочет у руководства отпрашиваться, и не увяжется за мужем. Не в Коста-Браву ли он ездил?

- Спасибо тебе большое, Люся, за важную информацию, - автоматически, думая о другом, начал заканчивать разговор я.

- Не за что, дорогой, - своим обычным совершенно черно-белым тоном ответила она, и добавила: - Вернешься в Москву, если еще какие вопросы появятся, не стесняйся, звони, заходи. Кстати, простыню я постирала.

И повесила трубку, но меня этот уже совсем явно сексуальный подтекст ее последних слов больше не заботил. Я думал о Романе. Что же это получается? Как минимум, что Роман знает Талию гораздо раньше, чем я. А если предположить, что год назад они вместе отдыхали в Испании, то как максимум, что они были тогда любовниками. "Сукин сын! Сначала ты деньги у меня украл, потом - бабу мою трахал. Интересно, может, это ты додумался похитить мою семью?" - так думал я о Романе, напрочь забыв о том, что я тогда о Талии и знать не знал, а последнее время кто с чьими бабами вожгался, надо еще разобраться. Но дело тут было совсем не в бабах.

Дело было в том, что Роман не просто подходил на роль Голоса по двум основным параметрам, - он был прекрасно осведомлен о теткиных генеалогических амбициях, иногда в шутку, словно забывшись, даже называя меня Нарышкиным, и не только принимал участие в составлении моего послания, но и надоумил меня подписаться дурацким псевдонимом. Главное - у него был мотив! Вернее - выше крыши мотивов. Когда я выгнал его из бизнеса, многие передавали потом мне, что Роман прилюдно говорил, что, мол, припомнит. Да и про меня и жену свою Жанну он запросто мог догадываться. А, догадавшись, удостовериться в этом проблемы не было. Ну, а знакомство с Ташей, то есть с "игроком команды наследства", случайно установленная мною, это та самая недостающая связь между теми, кто знал обо мне, и теми, кто знал о наследстве, без которой все мое "расследование" не стоило бы и луковой шелухи. Конечно, похищал мою семью не Роман, которого Галина прекрасно знает, но это лишь говорит о том, что у Голоса кроме Лорика есть еще сообщник. "Не у Голоса, - поправил сам себя я. - У Романа".

Возбужденный найденной разгадкой, я вскочил и заметался по номеру. Но тут же замер, как вкопанный. В своих умозаключениях я внезапно обнаружил дыру. Ведь Таша была вовлечена в команду злоумышленников насильно, в результате чудовищной по своей жестокости операции по вербовке, проведенной Лориком. Причем на вопрос: "А как сам-то Лорик вышел на Талию" напрашивался ответ, что Талию Лорику сдал Роман, который знал ее раньше. Таким образом, сочтя связь Роман - Талия недостающим звеном если на для идентификации Романа, как Голоса, то для доказательства злого умысла Романа против меня, я явно перепутал причину и следствие. Цепочка порвалась, паззл перестал складываться.

"Но ведь не может, не может то, что Роман знал Талию, быть случайностью! - возопил про себя я. - Таких случайностей не бывает!" Только что самостоятельно, в лучших традициях Шерлока Холмса и Эркюля Пуаро разгадав преступный замысел, я никак не мог смириться с тем, что ошибся! Уж очень все логично: Роман, зная мою страсть к высоким блондинкам типа Талии и сопоставив ее "необычность" с моим объявлением, передает транссексуалку Лорику для "обработки", и они используют ее в качестве живца. Все сходится. Надо только установить связь между Романом и Лориком. Если мои предположения насчет Романа верны, ее не может не быть.

Так, а если подумать, откуда теоретически могло проистекать их знакомство? Детство, школа? Вряд ли, Лорик явно старше. Институт, совместная работа еще при ЭсЭсЭсЭре? Тоже непохоже. Накачанный Лорик в те времена явно служил в какой-нибудь "Альфе", а Роман после МИИТа сидел в проектном институте. А, может быть, поискать в "Московском Законнике"? Ну да, ведь когда у Романа после начала собственного бизнеса все пошло наперекосяк, на него ведь кто-то подавал в суд? А раз суд, значит - адвокаты. Постой, постой, ведь Жанна даже говорила мне, что адвокат, мол, у Романа, оказался супер, и что если бы не он, сидеть бы ее благоверному на нарах, а ей - быть соломенной вдовой. И не просто говорила, а даже давала мне "на всякий случай" его визитку, потому, как у нее была лишняя. Я даже помню, что звали адвоката как-то уж очень сильно не по-русски. Какая удача, что визитки я всегда таскаю в барсетке, а ее-то я как раз с собой неизвестно зачем как раз и прихватил. Ну да, как зачем - наличные носить! Вот она, невостребованная, на дне чемодана. Блин, на кой хрен я запер ее на ключ, и куда я этот ключ засунул? Ладно, к черту ключ!

Я вырвал маленький замочек с корнем, распахнул клапан, перевернул сумочку вверх ногами, и ее вырвало на кровать всем содержимым. Так, что тут у нас? Ключи от дома, от офиса и еще какие-то непонятные ключи, дореформенная медная мелочь, какие-то бумажки, чеки, справки, корешки приходных ордеров, зубочистки, натыренные впрок из какого-то кабака, железнодорожный билет - куда это я ездил? А это что за книжица в глянце? "Московские ТелеСистемы. Справочник Абонента" - рехнуться можно! Справочник полетел белой птицей и, кувыркаясь, шлепнулся в раскрытом виде на подушку. Ага, вот, наконец, и толстая пачка визиток, перетянутая по исконно русской традиции двумя разноцветными резинками. Я распотрошил пачку и принялся, бегло просматривая каждую визитную карточку, сбрасывать их на покрывало, как сдающий карты при раздаче. Боже, каких и чьих только визиток тут не было! Аскетичные монохромные, золотые на черном и черные на золоте, цветные, как похмельные сны, карточки президентов и вице-, генеральных директоров и менеджеров, с которыми я когда-то и где-то пересекался по работе, лежали вперемешку с карточками страховых агентов, автосалонов, ремонтных мастерских, турагенств, пивных, ресторанов и VIP-саун. Всевозможные карточки были здесь, не было только визиток адвокатов. Я уже нервничал, соображая, куда же я кроме этой пачки мог засунуть искомую, а по мере того, как ворох карточек на покрывале становился все больше, колода в левой руке тончала и тончала. И только когда в отчаянии я сбросил предпоследнюю карточку какого-то замдиректора, я перевел дух, - визитка адвоката лежала последней. На ней крупным шрифтом было набрано: "Гевсиманян Мкртыч Гаикович, адвокат", и выше - мелко: "Российский региональный союз адвокатов, адвокатская контора "Защитник". Ниже были пропечатаны совершенно незнакомые мне адрес и номер телефона. Так, мимо кассы. Моя надежда, что адвокат с труднопроизносимыми ФИО окажется работником "Московского Законника", не оправдалась. "Рабинович стрельнул, стрельнул - промахнулся", - почему-то вспомнил я слова одесской песенки, и выпустил бесполезную визитку из рук. Та секунду покружила в воздухе, переворачиваясь в полете, как унылый октябрьский листок, и упала на погребальный холмик себе подобных лицом вниз. Я увидел, что на ее обороте Жанниной рукой было написано: "На Б.Яким. среда, 28 авг. В 11-00" и семизначный московский номер телефона. Сердце у меня подпрыгнуло к кадыку и сорвалось в пропасть, потому что этот номер я знал наизусть. Это был телефон, по которому отвечала длинноногая красавица Яна из "Московского Законника".

Я вскочил на ноги, и принялся с выпученными глазами хаотично, как броуновская частица, метаться по гостиничному номеру, потрясая сжатыми кулаками и рыча, подобно самцу гориллы, возбужденному близостью подруги: "А-а-а-а-а-а-а!!!" Наверное, мне оставалось еще начать колотить себя в грудь, и сходство было бы полным. Но возбужден я был другим. "Нашел, нашел, нашел!" - твердил я про себя. Да, последняя карта пасьянса встала на свое место.

Да, теперь его ужасный и с блеском осуществленный план стал абсолютно ясен. Судя по Жанниной пометке на обороте визитки, в конце августа прошлого года, как раз в разгар Романовых судебных дел, он через своего адвоката, подвизавшегося в "Московском Законнике", сошелся с начбезом последнего Степановым Лориэлем Шаликовичем, и стал с ним на короткой ноге. В процессе общения друг с другом выяснилось, что каждый из них обладает той самой "половинкой разорванной банкноты" в виде своей части информации обо мне. После составления двух половинок "банкноты" у обоих рождается план заработать, а у Романа еще - и отомстить. Нужно было меня подловить на чем-то, что попадало бы под клаузулу из текста завещания. То, что Роман оказался каким-то образом знаком с транссексуалкой Виталией Виревич, как нельзя лучше способствовало из дьявольскому плану. Кстати, может, рвануть опять в клинику, и получить у Талии подтверждение по поводу ее отношений с Романом? Хотя, зачем это мне? В любом случае Талия - лишь пассивное орудие в руках Романа ли, Лорика ли, их ли обоих. Роман сдал информацию о Талии, не гнушавшейся подрабатывать проституцией, Лорику, которому не составило большого труда завербовать ее. Девять дней назад я, прочитав ответ Талии на мое объявление, позвонил ей, и все заскользило, как по маслу. Лорик объявляет, что наследники, наконец, найдены, мы с теткой появляемся в "Московском Законнике", мсье Серж конфирмует меня в моих наследных правах, Лорик со своей фото-компрой наезжает на меня, я уезжаю в Швейцарию и перевожу деньги. В Москве Роман, посчитав, что шесть миллионов - это лучше, чем три, отправляет Лорика в заоблачный плес. Да, это именно Роман по-настоящему похищает Галину и Юльку, это именно он общается с ними записками, потому что его голос Галина прекрасно знает. Вот так - все сходится. "Убью!" - подумал я, сжав зубы. Это относилось уже не к Голосу, а - к Роману.

Единственное, что до сих пор не понятно - зачем он держит меня здесь. Ну, да неважно. Нужно, воспользовавшись этой отсрочкой, во что бы то ни стало оказаться в Москве и, появившись во всем белом, стать центральной фигурой картины "Не ждали". То есть, с помощью Гохи взять Романа за жабры и освободить Галину с Юлькой. А, может быть, позвонить Гохе прямо сейчас, и все рассказть? Он "любит" Романа примерно так же сильно, как я, а для того, чтобы вытрясти из того, где томится моя семья, профессионалу Гохе моя скудная помощь не нужна. Но нет, права увидеть в глазах врага ужас поражения, я не уступлю никому! Да, Рома-джан, единственную ты допустил промашку - недооценил мои умственные способности и, клянусь, эта ошибка тебе дорого обойдется! Осталось понять, как попасть в Москву, чтобы Роман, позвонив мне завтра на мобильный, об этом не догадался? И - на какие шиши?

Я достал кошелек, и пересчитал наличность - ровно двести сорок франков. Нет и речи, чтобы с таким деньгами добраться до Москвы. Где же взять денег? Не у Алена же, право, стрелять? Хотя мсье Серж и отдал мне своего клерка, как он сказал, в полное и безраздельное, но, надо полагать, не для целей заимствования же! Скажет - нету, и вся недолга. Нет, это - не выход. А где выход? "Выход там, где вход", - завертелось в голове. "Интересная мысль!" подумалось мне, потому что при выходе-выходе из отеля было... казино. От этой неожиданной мысли я аж крякнул, но, подчиняясь наитию, сменил ветровку, в которой я ходил в клинику, на пиджак и вышел из номера.

Суббота, день

В наше время, когда в Москве игорных заведений не меньше, чем где-нибудь в Монте-Карло или Лас-Вегасе, наверное, трудно найти в белокаменной человека, хоть мало-мальски обремененного деньгами, который бы не пытался в этих заведениях свои капиталы приумножить. Я, не будучи в этом вопросе особо оригинальным, одно время частенько захаживал то в "Черри", то в "Кристалл". Много я никогда не проигрывал, умея в случае ярко выраженного невезения встать из-за стола и уйти, в особом выигрыше тоже не бывал В общем и целом времяпрепровождение в казино мне скорее нравилось, чем нет, но потом как-то отшибло, и я не играл уже, наверное, года четыре. Однако сейчас, памятуя, что попадание "в число" на рулетке дает выигрыш, в тридцать пять раз превышающий ставку, я шел туда совершенно сознательно.

Женевское Grand Casino, так удобно для меня расположившееся прямо на первом этаже моего отеля, встретило меня унылой тишиной. В этот дневной час я был едва ли не единственным посетителем зала, где все было красным стены, ковер на полу, сукно игорных столов, свет ламп. Стоило мне войти в приветливо распахнутые двери, как ко мне сразу же рванули со своих мест двое менеджеров в красных же униформах. Первый что-то залопотал по-французски, а второй, видимо, сразу распознав во мне иностранца, перевел по-английски: "Мсье хочет играть?" Я утвердительно кивнул, и сказал на чистом русском: "Да, на рулетке". "O, roulette, it's o'key!" - засияли в улыбке менеджеры, и жестом пригласили меня вглубь зала. Меня провели мимо длинных рядов подковообразных столов для игры в покер, блэк-джек и баккара, круглых - для американского покера и смешных "корыт" с высокими, обитыми мягким стенками для игры в крэбс - казиношные кости. За многими столами стояли и просто так, от безделья месили толстые колоды карт симпатичные девушки-дилеры и, улыбаясь, жестами призывали сыграть. Я улыбался им в ответ, и качал головой. Меня ждала рулетка. Рулеточные столы стояли в самом конце бескрайнего зала, и по мере приближения к ним все слышнее становилось ни с чем не сравнимое жужжание пущенных по кругу костяных шариков. Первая и вторая по счету рулетки пустовали, а вот за третьей сидел одинокий игрок. Как ни странно, это была дама, причем очень почтенных лет, в больших совиных очках и с коротко стриженными завитыми волосами фантастического сиреневого цвета. Все пальцы на сморщенных руках старой дамы были унизаны перстнями и кольцами, а на дряблой шее висело с десяток золотых цепей и колье. Запястье правой ее руки было перехвачено массивным браслетом, а на левом болтались золотые часы. Старушенция курила сигарету, вставленную в длинный мундштук, а на сукне перед ней между столбиками разноцветных фишек стоял бокал с чем-то зеленовато-желтым, как китайский чай, но, судя по наличию в бокале остатков льда, это был не чай, а виски. По виду это была типичная американская бабка-миллионерша, похоронившая скрягу-мужа, и теперь в погоне за адреналином прожигающая остаток жизни а казино. По крайней мере, именно такими их рисуют в дешевых американских комедиях. Я был настолько очарован этим колоритным типажом, что в своем глазении на нее, кажется, перешел границы приличия. Бабка посмотрела на меня поверх очков белыми пьяненькими глазками, и громко сказала на чистом русском: "Ну чё ты пялисся на меня, придурок швейцарский? Я те чё, Мона Лиза, или расписание поездов?" От неожиданности я совершеннейшим образом выпал в осадок, на какое-то время просто лишившись дара речи. Когда же, наконец, способность к вербальному общению вернулась ко мне, я вознамерился было ответить этой сиреневой Тортилле не только на ее диалекте, но и с применением ее же лексики, но в последний момент передумал, решив до поры инкогнито свое не раскрывать. Стараясь "жевать" слова я пробормотал: "Sorry, ma'm!" - "А, америкос проклятый! - искренне обрадовалась старушенция. - Ладно, садись рядом, будем просирать вместе!" И смачно икнула. Я скромно присел через стул от нее, решив сначала, как положено, присмотреться к игре. Бабка на самом деле проигрывала, и сильно. Она накрывала своими фишками чуть не все игровое поле, но шарик, прожужжав по колесу рулетки положенное количество кругов, все ложился не туда, и крупье с завидным постоянством ставил свой похожий на маленькую гирьку стеклянный цилиндрик, которым он отмечал выпавший номер, мимо бабкиных фишек. Сиреневая после каждого такого раза ругалась, как извозчик, и делала добрый глоток из стакана. Я понаблюдал за этой вакханалией невезения минут десять и, решив, что рядом с такой непрухой мне точно должно повезти, полез в карман за кошельком. Бабка приветствовала мое явное решение ставить приветственными криками на, как она думала, моем родном языке, но после того, как я выложил на стол свои жалкие двести сорок франков, обдала меня с ног до головы взглядом, полным презрения. "Жмот, по маленькой решил покатать. В-вечно все вы за нашими русскими спинами отсиживаетесь", - пробормотала она, видимо, вспомнив историю открытия второго фронта, и опять глотнула из стакана. Я не выдержал, и хрюкнул от смеха. Сиреневая подозрительно смерила меня уже совсем пьяным взглядом, но промолчала. Крупье в обмен на мои деньги выдал мне маленькую стопку фишек.

Теперь стоял вопрос - как играть? Я заранее решил, что мельчить не буду, но и ставить все за раз поостерегусь. "Дам судьбе три шанса стать мне полезной", - нагло подумал я, имея ввиду, что если хотя бы одна из трех моих восьмидесятифранковых ставок выиграет, то двух тысяч восьмисот франков уж на то, чтобы купить билет до Москвы, мне точно хватит. Итак, в моем распоряжении три попытки. На какое же число ставить? Все числа нравились или не нравились мне совершенно одинаково. Тут как раз опять зажужжал шарик, и крупье произнес по-английски: "Время делать ставки, господа!" Сиреневая взяла приличную горсть своих фишек и, как сеятель в поле, швырнула их не глядя на стол. Крупье быстрыми движениями рассортировал их по клеточкам чисел и линиям между ними. Я вздохнул, отщипнул пальцами примерно треть от своего фишечного столбика, и поставил все на ноль - зеро. "Ставок больше нет", - сказал крупье, разводя, как пловец брассом, руками над столом. Шарик, теряя скорость, запрыгал из одной ячейки в другую. Я затаил дыхание. Шарик попрыгал-попрыгал, и замер на числе 36. "А, черт!" - лениво ругнулась сиреневая. На 36-и у нее тоже не было ни одной фишки. Крупье виновато улыбнулся, поставил гирьку на пустую клетку по номером 36, и сгреб все наши фишки себе. Я перевел дыхание. Ничего, у меня еще есть две попытки. Я снова поставил на зеро. Сиреневая прищурила один глаз, глубоко затянулась сигаретой, выпустила, как Змей Горыныч, дым из ноздрей, и накрыла фишками весь центр стола. Шарик упал на 1. "Вот свинство!" - произнесла сиреневая, глядя то на сгребаемые со стола крупье свои фишки, то в свой пустой стакан. К чему конкретно относилось ее замечание, я не понял, но почувствовал, что мое собственное настроение ухудшилось пропорционально уменьшению моих шансов примерно эдак на две трети. С другой стороны, сначала выпало 36, сейчас - 1. Ну точно - пристрелка, "вилка", как говорят артиллеристы. Сейчас снаряд должен попасть точно в цель. Я взял остатки фишек, и снова поставил на зеро. Сиреневая, на столе перед которой фишек тоже уже не было, выудила откуда-то из кармана большую белую фишу с надписью 500 на ней, и примостила ее рядом с моими на зеро. Шарик побежал по кругу. Я смотрел на него, как завороженный, и взглядом подталкивал его к зелененькой ячейке зеро. Сиреневая, видимо, помогая мне, икала. Шарик на излете начал скакать, но я видел, что он методично приближается к нужной мне ячейке. И вот, когда шарик упал было уже в ячейку зеро, я уже вскинул руки в честь победы, а сиреневая, следя за шариком вполглаза, икнула: "Оба-на!", зловредный кусок слоновьего зуба из последних сил иссякавшей своей кинетической энергии перевалил через перегородочку, и замер в соседней ячейке. "Вот с-сука", - проворчала сиреневая, и вместо пепельницы стряхнула пепел в стакан, а я от досады и вовсе закрыл глаза

Я сидел, глядя поверх плеча крупье куда-то вдаль, и не понимал, что же мне теперь делать. Я проиграл все, у меня не осталось ни-че-го. В который раз за последние два дня я произносил это слово? Но настолько полным и безоговорочным это "ничего" у меня еще не было никогда. Только теперь, когда я сидел в натуре без единой свободно конвертируемой копейки здесь, в центре Европы, я до конца понимал значение этого слова. Жутко захотелось курить. Я не курю уже пять лет, и не хотел бы больше никогда начинать, но сейчас я бы закурил, и затянулся бы крепким вонючим дымом до самой последней альвеолы в легких! Я даже машинально потянулся к нагрудному карману пиджака, в котором в бытность мою курильщиком всегда носил сигареты. Странно, но в глубине кармана что-то лежало. Я захватил это что-то пальцами, и извлек на красноватый казиношный свет. Это были две плотно сложенные стодолларовые купюры. Пару секунд я, как баран, смотрел на них, не понимая, откуда они могли там взяться. Что, я привез их из России контрабандой через все границы, напрочь забыв о них после какой-нибудь пьянки? Да нет, просто Талия, когда бросилась мне сегодня на шею, незаметно вернула мне деньги, которые вчера при расставании я точно также положил в карман ей. Или нет, сегодня я был в ветровке, значит, она сделала это сразу же вчера. "Спасибо, Таша", - мысленно сказал я, впервые за последние сутки снова назвав ее этим так нравившимся мне именем. "О, мы снова в игре!" - воскликнула, увидев в моих руках деньги, задремавшая было сиреневая, вынула из кармана еще одну белую фишку и, не глядя, швырнула на стол. Фишка покатилась, и сама упала на зеро. "Да, наверное, это - знак судьбы!" - подумал я, и потянулся, чтобы тоже снова поставить на зеро. Но за какую-то долю секунды перед мысленным взором моим промотался вроде как видеоролик, котором я увидел, как крупье в очередной раз сгребает все мои деньги себе. Я как будто заглянул на минуту вперед. Жалко только, что в этом путешествии в будущее мне не показали, какое число выпадет. Я лишь четко увидел, что будет, если я поставлю на зеро. Но тогда - на какое число ставить? Никаких особо любимых чисел у меня никогда не было. А крупье уже пустил шарик по кругу, и его призыв ставить уже прозвучал. И тут мне вдруг подумалось, что вот сейчас я сижу здесь и играю только потому, что мне надо срочно в Москву, потому, что там моя семья, Галина и Юлька. И что я безумно нуждаюсь в выигрыше для того, чтобы их спасти. Значит, надо ставить на какое-то число, которое олицетворяет для меня мою семью. А ведь есть у меня такое число! Двадцать третьего апреля мы с Галиной расписались, и двадцать третьего же, только декабря, родилась Юлька. А крупье уже начинал разводить руками, чтобы этим жестом обозначить окончание ставок. "Боже, помоги мне!" - едва ли не в первый раз в жизни взмолился про себя я, вскочил со стула, и положил обе сотенные на клетку с номером 23. Крупье открыл рот, и тут сквознячок, видимо, от кондиционера, подхватил мои купюры, и поволок их по столу, но крупье не дал им далеко уйти, и прижал их пальцем к столу точно на числе 19, произнося при этом: "No more bets! - Ставок больше нет!" - "Двадцать три!" - хотел закричать я, но не стал, потому что знал, что это бесполезно. Крупье никогда не меняет ставку или число, на которое поставлено. Я тяжело стукнулся задницей о стул, и закрыл глаза. Того, что сейчас неизбежно должно было произойти, я видеть не мог. Шарик насмешливо жужжал в ушах; вот он застучал, прыгая перед тем, как упасть, знаменуя полную мою никчемность, и затих. Я сжал зубы. "Номер девятнадцать!" - объявил крупье. "Почему девятнадцать? Ведь "мое" число 23?" - в недоумении подумал я, и открыл глаза. Улыбающийся крупье ставил хрустальную гирьку на мои двести баксов. Я выиграл. Мои ноги сами разогнулись в коленях, как пружины подкинув меня вверх. Еще в воздухе я заорал: "Come on!!!", а, приземлившись, исполнил интернациональный жест, напоминающий возвратно-поступательные движения при пилке дров одноручной ножовкой, который, как ни странно, во всем мире означает одно - победа! Крупье через стол двигал ко мне гору фишек на семь тысяч баксов. "Везучий, гад! - проскрипела сиреневая, ненавидяще глядя на меня. - А я все профукала!" Я сгреб фишки, оставив в знак благодарности одну крупье, рассовал их по карманам, и встал из-за стола. Наверное, не надо было этого делать, но я не выдержал:

- Вот так, леди, учитесь играть, пока я жив, - внятно сказал я сиреневой, - а то только материться на старости лет умеете в совершенстве!

Стук мундштука, выпавшего из ее изумленно открывшегося рта, был для меня за полчаса, проведенные рядом с ней, лучшей наградой!

***

Трудно передать словами, в каком настроении я вернулся к себе в номер. Даже когда неделю назад я неожиданно узнал, что я наследный князь и богат, в моем тогдашнем ликовании не было и малой доли той вдохновленности успехом и удачей, которую я испытывал сейчас. Еще бы, ведь тогда это была стопроцентная "халява-плиз", приятная, но случайная, а мой теперешний выигрыш в казино на сто процентов был результатом моих собственных осмысленных действий. "Не на сто", - поправил себя я, еще и еще раз вспоминая, как нечто с трудом поддающееся рациональному объяснению сначала удержало меня от четвертой ставки на зеро, а потом в буквальном смысле слова перенесло по воздуху мои деньги с номера 23 на выпавшее 19. А ведь если бы я поменял деньги на фишки, этого бы не произошло в силу законов физики. Да уж, даже у самого скептически настроенного ко всему метафизическому критика язык не повернется назвать это все случайностью. Как бы то ни было, но я подумал, и сделал одну вещь, которую, как и четвертью часа ранее обращение свое к Господу за игровым столом, делал сознательно первый раз в жизни. Невзирая на то, что даже будучи совершенно один я жесточайше стеснялся того, что делаю, я все-таки опустился на колени между кроватью и креслом, просто сказал вслух: "Господи, спасибо тебе за это чудо! И... ты, конечно, прости меня, засранца грешного, но только одного этого чуда мне мало. Прошу тебя, Господи, помоги мне еще каким-то образом добраться до Москвы, да так, чтобы эти сволочи, похитившие Галину и Юльку, ничего не заподозрили. А там уж я с ними сам разберусь. Заранее благодарен тебе, Господи!" Произнеся это, я для верности еще постоял на коленках, помолчал, как на кладбище, вздохнул, встал и... Взгляд мой упал на "Справочник абонента", в растрепанном состоянии валявшийся на подушке с той поры, как я искал в барсетке визитку адвоката. Справочник был раскрыт на странице, вверху которой был заголовок: "Роуминг". Ну, и что - роуминг? "А то роуминг, - ответил я сам себе, - что сейчас, когда мой мобильник работает в зоне роуминга, в случае, если телефон выключен, отвечает местная система. А если, например, я бы заранее, в Москве установил бы переадресацию вызова на какой-нибудь местный мобильный, а потом с этим мобильным вернулся бы обратно в Москву, то какая бы система отвечала - МТС или тутошняя "Свисском"? От предчувствия близости решения еще одной - очередной! - неразрешимой задачи я опять в возбуждении забегал по номеру. Черт, как же проверить правильность гипотезы? А что, если переадресовать какую-нибудь местную мобилу на мобилу в Москве, и позвонить отсюда на местный номер, при этом чтобы оба телефона были выключены? Если ответит московская сеть, - ура, победа; если же местная - значит, гипотеза неверна. Так, и кого этим вопросом напрячь? Здесь, кроме Алена, я никого и не знаю, а вот в Москве? Конечно, звонить надо бы Гохе, но тот, зараза, когда уезжает на дачу, имеет дурацкую привычку выключать мобильный. Жанке? Нет, ей нельзя как минимум из-за Романа, который запросто может сейчас быть рядом с нею. О, надо позвонить Люсе! После ее намеков на полную готовность выполнить любую мою просьбу она, надо думать, не откажет мне в такой малости, как небольшой эксперимент со своим мобильным? Хотя, нет, ну ее слишком уж озабочена! А если я сам буду названивать из-за границы по два раза в день, какой она сделает из этого вывод? Правильно, что я сам не прочь. Только этого мне и не хватало! Ладно, сначала звякну все-таки Гохе, а уж потом, если не ответит, буду думать, кому еще.

Но, как ни удивительно, Гохин телефон выключен не был, и после первого же зуммера в трубке раздался его голос:

- Алё, алё, ангел, это ангел? - как безумный, орал в трубку Гоха.

- Да нет, живой я ишо пока, - совершенно опешив, попытался сострить я.

- Фу ты, черт, Глеб, это ты? - воскликнул Гоха. - А я тут, вишь, обломался по пути на дачу, вызвал этот чертов "Ангел". Сказали, что приедут через пятнадцать минут, и уже три часа нету, представляешь! Я думал, они звонят. Слушай, а ты чё сам делаешь-то? Может, подъехал бы, оттащил меня в сервис, а?

По тому, как Гоха частил о своей проблеме, было ясно, что ничего, кроме своей "обломавшейся" Волги, в настоящий момент не может занимать его в принципе. Надо же, не только не догоняет, что, наверное, не просто так я звоню ему в выходной, он не помнит даже, что меня нет в Москве! "Надо было сразу набирать Люсе", - с досадой подумал я, пожалев, что дозвонился до компаньона.

- Я бы, конечно, с радостью, Гох, бросил бы сейчас все дела здесь, в Женеве, и подъехал бы, да только, думаю, что "Ангел" все-таки поспеет раньше, - со злой иронией ответил я.

- Во, я и забыл, прости, - забурчал в трубке он и, запоздало сообразив, спросил: - Чё звонишь-то, случилось чего?

"Да, уж не без этого!" - грустно усмехнулся про себя я. Снова появился соблазн прямо сейчас перевести все стрелки по решению проблемы на кореша. "Ладно, вот если не получится с роумингом, - сказал я себе. - А сейчас от него, торчащего на обочине где-то под Сергиевым Посадом, все равно мало проку". В суть моей просьбы в ближайшие несколько минут ни при каких обстоятельствах не выключать мобильный, дождаться еще одного моего звонка, после чего свою мобилу выключить, подождать десять минут, и опять включить, не удивляясь при этом, если после этого кто-то из позвонивших будет говорить по-французски, Гоха въезжал долго, но, поняв, наконец, чего я от него добиваюсь, пообещал всяческое содействие. Я облегченно вздохнул, и позвонил Алену.

- О, мсье Глеб! - вскричал Ален, как будто услышал родную маму.

Я спросил, могу ли я попросить его о маленькой услуге, и Ален не без юмора заверил меня, что цель его жизни на ближайшее обозримое будущее оказывать мне и мадемуазель Талии абсолютно все услуги, которые в его силах. "Да уж, мадемуазель Талии ты точно оказал бы любую услугу!" - зло подумал я, констатируя, что ревную, и, не поддержав тона, сухо попросил его установить переадресацию вызова на Гохин номер телефона, после чего на четверть часа выключить свой аппарат.

- Вы понимаете вообще, о чем идет речь? - в отместку за свои подозрения спросил я его голосом вузовского экзаменатора, сомневающегося, изучал ли когда-нибудь студент-пятикурсник, пытающийся сдать ему зачет по квантовой физике, хотя бы таблицу умножения.

Ален спокойно и корректно поставил меня на место, сказав, что он постоянно в целях экономии переадресовывает свои мобильные звонки на стационарный телефон, когда находится в офисе или дома, и отключился. Я посмеялся своей дурацкой ревности, подождал пять минут, и снова набрал номер Алена.

- Алё, это "Ангел"? - услышал я в трубке обреченный голос Гохи.

- Нет, это черт с рогами, - ответил я. - Выключай мобилу.

- Глеб, а если мне в это время позвонит "Ангел"? - забеспокоился Гоха.

- Если тебе позвонит ангел, значит, ты умер, - назидательно ответил зануде я. - Мне очень нужно, чтобы ты отключился. Это максимум на пять минут. Перезвонит тебе твой "Ангел". Они всегда звонят дважды.

- Кто? - не понял Гоха, но я не ответил.

Через минуту я набрал его снова. "Абонент не отвечает, или временно недоступен, - занудным голосом старой девы ответила БиЛайн, и участливо посоветовал на прощание: - Попробуйте позвонить позднее". Так, кажется, получилось! Теперь все звонящие Алену не без основания могут подумать, что он находится не в Швейцарии, а где-то в России. Соответственно, если я переадресовываю свои звонки на телефон, допустим, Алена, и с этим телефоном еду домой, то звонящие мне будут думать, что я в Женеве, в то время как на самом деле я буду в Москве. Йес! Вот только как установить переадресацию вызова, находясь здесь, а не в Москве? А что на этот счет говорит "Справочник абонента"? Так, где тут про это? А, вот - "Установка переадресации звонков вне зоны действия домашней сети". Бинго! Я люблю тебя, МТС! Осталось поставить в известность Алена, что мне нужен его телефон. Интересно, он удивится?

Суббота, вечер

Ален не удивился, а только лаконично сообщил, что через полчаса привезет телефон мне в отель. "Прекрасно!" - подумал я, потирая руки, и опять принялся ходить. Жажда деятельности переполняла меня. Впервые после короткого, но страшного в своей безысходности периода полнейшей безнадеги, кажется, жизнь налаживалась. Чем бы мне заняться, пока нет Алена? Собрать чемодан? Да ну - минутное дело. Да и вообще надо уехать, оставив все вещи здесь, и на рисепшен ничего об отъезде не сообщать. На самом деле, чего проще - позвонить в отель, и справиться о том, проживает ли еще постоялец, или съехал? То есть уезжать надо в обстановке строжайшей секретности. А, вообще, как уезжать-то будем? То есть, понятно, что на самолете, но - каким рейсом и, собственно, какая обстановка с билетами? Придется, не раскрывая, разумеется, планов, обратиться все-таки к отельским. Я бегом спустился вниз, с грехом пополам объяснил на рисепшене, что хотел бы изучить расписание авиарейсов до Москвы, сразу же получил его, и тут меня ждало большое разочарование. Рейсы и Аэрофлота, и Свисс Эйр были дневными, и сегодня уже улетели. Вот это облом! Ведь ждать до завтра просто невыносимо! Но даже не это главное. Главное, что лететь днем, это все равно, что самому признаться Голосу, что я продвигаюсь в Москву, ведь в случае проверочки ответит та сотовая система, над территорией действия которой в эту минуту будет пролетать самолет. Таким образом, мое передвижение будет обнаружено быстрее, чем пулемет "Максим", спрятанный в детской коляске. В общем, лететь можно только вечером, или лучше ночью, оптимально - сегодня, когда Голос уже отзвонился. Ну, и на чем лететь? На метле? Неужели - тупик? Я был близок к отчаянию.

В этот момент в отель вошел Ален, сразу увидел меня и направился ко мне. Я хотел было, дабы не афишировать своих намерений, избавиться от глянцевой книжечки расписания, которую я тискал в руках, но не успел, - Ален уже подходил и с улыбкой протягивал мне руку.

- Собираетесь домой? - поинтересовался он, кивая на расписание.

Ишь, глазастый какой!

- Да вот, изучаю, - стараясь выглядеть как можно более беззаботным, улыбнулся в ответ я. - Хочу заранее взять билет на какой-нибудь вечерний рейс, в понедельник или во вторник, но все самолеты улетают, как на зло, днем.

- В Москву можно улететь еще из Цюриха, - сказал Ален, переворачивая одну страничку в расписании. - По-моему, там как раз есть вечерний рейс.

Я перевел взгляд в расписание, костеря себя за то, что не догадался полистать его сам. Точно, рейс LX 1326 из Цюриха улетал ежедневно без четверти девять вечера. Я автоматически посмотрел на часы - было четыре сорок пять. Мысли и сомнения мгновенно закрутились у меня в голове, как молоко и мороженое в миксере, превращаясь в коктейль плана действий. Что, рвать когти в Цюрих прямо сейчас? Безумие какое-то! А что - чем безумней план, тем он лучше с точки зрения его непросчитываемости. Билет? С билетом, кажется, все просто, потому что вон та улыбающаяся дивчина в окошечке с надписью "Air Swiss", как мне кажется, посажена здесь, прямо в холле отеля, с единственной целью - чтобы постояльцы "Ноги-Хилтона" не имели никаких проблем с приобретением авиабилетов этой компании. Вот как до этого Цюриха добраться, учитывая, что временя у меня - чуть меньше четырех часов? Где хоть этот Цюрих? Ага, вот он на схематичной карте Швейцарии, нарисованной прямо в расписании. Далеко! Черт, не могли пустить нужный аэроплан откуда-нибудь поближе!

- А сколько хоть верст-то до вашего Цюриха? - поднял я глаза на Алена.

- Триста километров, - ответил он, видимо, не поняв слова "верст".

- А как вообще туда люди отсюда добираются? - продолжал допытываться я.

- О, туда идет прекрасный железнодорожный экспресс "Золотой перевал", видимо, вспомнив про свои обязанности гида, начал с воодушевлением рассказывать Ален, но я прервал его:

- Поезд - понятно. А на машине туда не быстрее будет?

- Конечно, быстрее, - ответил Ален, - но не так живописно.

- Да черт с ними, с живописями, - задумчиво отозвался я. - А ты на машине?

Ален, явно ничего не понимая, утвердительно кивнул. Да я и сам не очень-то понимал того, что я задумал. То есть, понимал, - сейчас хватать Алена в охапку, садиться в его машину и ехать, нет - лететь в Цюрих. Почему мне не обойтись без Алена, который, таким образом, окажется в курсе того, что я улетел? Потому, что теоретически, конечно, можно взять машину в рент, но чтобы преодолеть триста кэмэ по тутошним совершенно незнакомым мне горным серпантинам за оставшиеся три и три четверти часа, однозначно лучше иметь в автомобиле между рулем и сиденьем прокладку местную. В общем, план у меня был, только вот верил я в него - не очень. Однако надо было решаться, но я медлил, стоя рядом с Аленом, и теребя его за молнию на куртке. Правда, у меня всегда так - я тяжело принимаю какие-то сложные решения, зато, приняв, следую им с последовательностью бультерьера.

- Слушай, как ты думаешь, а есть еще билеты на сегодняшний рейс? спросил я Алена, перестав откручивать его молнию.

- Думаю, что первый класс есть обязательно, - пожал плечами он. - Можно справиться в кассе.

И он с готовностью рванул было к улыбающейся дивчине в окошечке.

- Погоди, - задержал его я и, с прямотой идиота глядя ему прямо в глаза, задал контрольный вопрос: - Слышь, дядя Ален, а поможешь добраться до Цюриха? Без тебя мне, думаю, к самолету не поспеть.

Пару секунд Ален непонимающе смотрел на меня, потом весело рассмеялся:

- Мсье Серж сказал мне, чтобы в случае необходимости я отвез вас в аэропорт, - отсмеявшись, сказал он, - но что это будет обязательно аэропорт города Женевы, он не конкретизировал.

Я перевел дух. Черт, а славный он, все-таки, парень, этот Ален! А славный парень, озабоченно взглянув на часы, сказал:

- Тогда нам надо очень поторопиться. Я доезжал до Берна - это чуть больше полпути - за полтора часа, но, во-первых, тогда была ночь, когда на шоссе совсем нет полиции, и, во-вторых, после Берна начинается самый сложный участок дороги.

Меня не надо было долго упрашивать, - я уже стоял у кассы. Точно билеты были, и только первый класс. Я, конечно, аж крякнул, когда дивчина скалькулировала мне стоимость - что-то около двух тысяч, но благо, что они были! Я отсчитал двадцать зеленых портретов Бенджамина Франклина, оставил Алена с моим паспортом ждать билета, а сам рванул наверх, в номер. Верный своему плану не афишировать свой отъезд из отеля, я решил вещи бросить здесь, а собой ничего не брать. Только переложил из барсетки ключи от дома и от машины, да из папки мсье Сержа вынул все бумаги. В качестве дорожного чтива взял "Справочник абонента", последний раз окинул взглядом свой номер, в котором за двое суток я испытал столько противоречивых чувств и эмоций, вздохнул и вышел вон.

Ален уже ждал меня на улице, нетерпеливо топая ногой. Увидев меня, он протянул мне паспорт и билет, и выразительно посмотрел на часы. Было пять пятнадцать, до отлета самолета оставалось ровно три с половиной часа. Я кивнул, и мы бегом припустили к стоянке машин. "Интересно, на чем он ездит? - подумал я, пытаясь сопоставить мое представление об Алене с его автотемпераментом, надеясь, что окажется что-нибудь не слишком тихоходное. Но мое предположения оказались в корне неверными. Еще на бегу Ален нажал брелок сигнализации, и навстречу нам дважды моргнула узкими фарами низкая клинообразная машина цвета бирюзовый металлик. У меня аж дух захватило, потому что это была Пежо 406 Купе, машина столь же красивая, сколь и быстрая. Ален сел за руль, завел сдержанно, но грозно заурчавший мотор.

- Ну что, поехали? - скосил на меня глаза он.

- С Богом, - кивнул я, щелкая замком ремня безопасности.

От отеля первый раз повернули не направо, а налево, и через километр, взяв левее, набережная стала удаляться от Озера, перейдя в широкую Авеню де Франс. По городу ехали быстро, но аккуратно, но как только дорожные знаки зеленого цвета обозначили, что началась автомагистраль Женева-Париж, Ален перестроился в крайний левый ряд и придавил газ. Машина резко взяла, стрелка спидометра плавно пошла по кругу, и остановилась на двухстах.

- Я заметил, что если на скоростных участках держать не ниже двухсот, не отрывая глаз от стремительно летящего под колеса дорожного полотна, сказал Ален, - тогда с учетом тоннелей, заправок и прочего получается средняя скорость сто, - то, что нам нужно.

Я кивнул. Как любой мужчина - автомобилист, на дороге я считаю себя вполне состоявшимся асом, и к потенциальным возможностям всех других участников движения отношусь с изрядной долей скепсиса. Но уже через полчаса бешеной гонки, в течение которой мы обогнали огромное количество машин, в том числе не менее скоростных, чем наша, нас же - никто, я был вынужден признать, что водитель Ален - от Бога. При этом вел он очень надежно, и у меня ни разу не возникло инстинктивного желания "затормозить", упершись в пол двумя ногами. В Лозанне от того момента, как отъехали от отеля, мы были ровно через сорок минут. После Лозанны дорога после относительно равнинной части страны, окружающей Женевское озеро, стала забираться в горы. Красоты за стеклами машины расстилались на самом деле неописуемые, но шоссе сузилось, пошли тоннели, из-за этого мы ехали не так быстро, я нервничал, и мне было не до красот. Чтобы отвлечься, попросил у Алена его мобильный, по ЭмТэЭсовской шпаргалке установил переадресацию всех звонков с моего номера на его. Совсем уж злоупотреблять любезностью Алена, забирая у него его Нокию последней модели, я не стал, а просто переставил из нее SIM-карту в свой Сименс. Ну вот, из техники вопроса осталось только не опоздать на самолет, но вот с контролем времени дело обстояло как раз не лучшим образом. В Берн, где пришлось еще и заправляться, мы прибыли через час пятьдесят, опоздав против графика на двадцать минут.

Как ни несся Ален, со сжатыми губами вглядываясь в сгущавшиеся за лобовым стеклом сумерки, но на стокилометровом перегоне Берн - Люцерн мы ничего не наверстали. Тоннели шли один за другим, длинные, короткие, я сначала считал их, но после двадцатого сбился. Я физически ощущал напряжение Алена, который все чаще, как и я, смотрел на часы, и ругался по-французски сквозь зубы. До Цюриха оставалось всего шестьдесят-семьдесят километров, но было уже без десяти восемь. До того момента, когда серебряная птица взмоет в небеса, уносясь в Москву без меня, оставалось пятьдесят пять минут.

Так, как мы неслись от Люцерна до Цюриха, клянусь, я никогда не ехал до того, и не хотел бы ехать никогда после. На отдельных прямых участках стрелка спидометра дрожала возле двухсот пятидесяти, при этом машина ощутимо вибрировала. Ален, двумя руками вцепившийся в руль, был неподвижен, как статуя, и только косые ответы со страшной скоростью проносившихся мимо дорожных фонарей, на мгновение освещая его профиль, напоминали, что рядом со мной - живой человек. Но такая бешеная гонка не могла не принести результата. Я уже начал успокаиваться, видя, что, кажется, мы успеваем. Но тут на выезде из очередного тоннеля мы уперлись в хвост пробки. Насколько она была длинна, определить было невозможно, но все обозримое протяжение дороги впереди представляло собой сплошную реку красных габаритных огней и стоп-сигналов.

- Опоздаем, черт! - заскрипел зубами я, сходя с ума от бессилия что-либо сделать.

- Дайте мне телефон, - тихо и спокойно сказал Ален.

- Что? - не понял я.

- Дайте мне свой телефон, мсье Глеб, - повторил, с ободряющей улыбкой глядя на меня, Ален. - Из моего вы вынули карту.

"На кой хрен тебе понадобился телефон? - подумал я, протягивая ему аппарат. -Узнать, насколько тянется пробка?" Ален невозмутимо набрал номер, коротко переговорил с кем-то по-французски, сказав в конце: "Merci", потом позвонил снова и говорил долго, зато в конце и благодарил собеседника раза четыре.

- Я позвонил в аэропорт Цюриха, и сказал, что пассажир первого класса опаздывает на рейс до Москвы, и что ждать до завтра он не имеет возможности, - сказал Ален, возвращая мне телефон.

- И что? - с надеждой в голосе спросил я.

- Как что? - удивленно поднял брови вверх Ален. - Они поблагодарили за своевременное предупреждение и сказали, что подождут.

- Подождут? - не понял я. - Самолет будет меня ждать?

- А почему вы думаете билеты первого класса столько стоят? - улыбнулся Ален.

Я молча сжал его руку повыше локтя. Как раз тронулась и пробка. Через полчаса мы были в международном аэропорте Цюриха, опоздав ко времени всего на семь минут.

Я бегом бросился к стойке регистрации, издалека размахивая билетом. Точно, меня ждали, и спешно мной занялись. Подоспел Ален. Я обернулся к нему, и долго молча тряс ему руку.

- У меня к вам последняя просьба, Ален, - обратился я к нему, неожиданно для себя самого перейдя на "вы". - Я так неожиданно уехал, что не успел заплатить за отель. Вы не могли бы сделать это за меня?

- Конечно, без проблем, - ответил Ален, и я передал ему тысячу долларов, прикинув, что этого хватит с избытком, включая и издержки Алена в пути.

Регистрация закончилась. Я еще раз поблагодарил его за все, и уже собирался проходить через рамку металлодетектора, как вдруг что-то остановило меня. Я снова обернулся к нему, и сказал, глядя прямо в его серые глаза:

- Мадемуазель Талия осталась здесь, в Швейцарии. Правда, примерно месяц она будет очень, очень занята, и вам лучше ее не беспокоить, но мне кажется, что потом она была бы рада, если бы вы ей позвонили.

Ален вспыхнул, как мальчишка, и опустил глаза.

- Я угадал? - грустно спросил я, и он кивнул.

Я написал на первой подвернувшейся бумажке номер ее мобильного, и протянул Алену.

- До свидания, Ален, - сказал я. - Вы очень помогли мне.

- Мне показалось, что вам, как это у вас говорится, по зарез нужно быть в Москве именно сегодня, - улыбнулся Ален. - Я угадал?

Мы рассмеялись. Работники аэропорта уже давно нетерпеливыми жестами давали мне понять, что пора проследовать дальше, к таможенникам и пограничникам, и далее, на посадку. Я повернулся, и пошел. Я не оглядывался, но знал, что Ален стоял и смотрел мне вслед, пока я не скрылся из виду. Еще через десять минут я сидел в удобном кресле "аэробуса", который сразу же после того, как тяжелая входная дверь закрылась за мной, свистя турбинами, покатил на взлетную полосу. Разбег, отрыв, набор высоты, и самолет, пробив плотный саван облаков, казалось, застыл над ними, как над бескрайней снежной долиной, освещенной ярким зеленоватым сиянием полной луны. Я смотрел на эту фантастическую, удивительную в своей красоте картину в иллюминатор, но сердце мое сжимала тоска. Не потому, конечно, что я летел домой. Просто я не знал, что ждет меня там.

Глава 12. Huck them all!

Воскресенье, ночь

Я не замечал большой разницы между бизнес-классом, которым мы летели в Женеву, и первым, которым я возвращался, пока не выяснилось, что пассажирам первого класса французский коньяк положен без ограничений. После безумной гонки по альпийским серпантинам сердце у меня колотилось часто и неровно, а ведь известно, что в таких случаях надо выпить коньячку! Да вот беда, дозировка в народном рецепте не указана... В общем, на момент, когда лайнер коснулся колесами бетона взлетно-посадочной полосы я больше походил не на пассажира, а, скорее, на бессловесный багаж. Однако нежные и сильные руки швейцарских стюардесс аккуратно поставили меня на ноги, а прохладный ночной воздух родины и вовсе привел меня в чувство, так что, хоть и нетвердыми шагами, по трапу на бетон родной Шереметьевщины я спустился сам. Я еще поспал в извозчичьей "Волге", так что когда уже глубокой ночью мы подъехали к моему дому, я был уже вполне как огурец.

Хотя, естественно, в квартире было пусто, я вошел тихо, стараясь не шуметь, думая, что именно так делал бы, если бы Галина и Юлька были дома. Но их не было. Я прошел по темной квартире и, не зажигая света, сел в кресло, в котором любил всегда сидеть, когда редким вечером возвращался с работы пораньше, и мы с Галиной вполне идиллически смотрели по телеку какой-нибудь сериал. Как много я сейчас бы дал, чтобы прямо сейчас предаться этому пустому, как я всегда считал, времяпрепровождению - семейному просмотру телепередач! Да, что имеем, не храним... И я заплакал, как в детстве, хлюпая носом, и не сдерживая слез. Потом немного успокоился, вздохнул и - заснул.

Воскресенье, первая половина дня

Меня разбудило тревожное ощущение, что что-то не так. Я открыл глаза, осознал себя сидящим одетым у себя дома в кресле, и все сразу понял. Не так было по крайней мере четыре вещи. Первая, что ночью я совершенно не подумал о том, что теоретически за моей квартирой на предмет моего появления могли наблюдать, а я приперся сюда даром, что не с оркестром. Второе было то, что я же собирался сразу же по прилету прямо из аэропорта позвонить себе на мобильный, чтобы выяснить, какая отвечает система. Но коньяк спутал мои планы, и я не позвонил ни из аэропорта, ни из дома. И третье был то, что стрелки часов показывали уже одиннадцать утра. Во сколько вчера звонил Голос - в двенадцать, в начале первого? Но ведь сегодня он мог позвонить и пораньше. Правда, немного успокаивало, что в Женеве сейчас всего девять, но все равно я вскочил, как ошпаренный, и схватил мобильный. Его экранчик был пуст и сер, - аппарат я выключил еще перед вылетом из Женевы. Я нажал, удерживая, красненькую кнопочку, но Сименс включаться не хотел. "Low Battery", - только и высветил мне на секунду он, сообщив о том, что аккумулятор пуст. Ну да, когда я последний раз ставил телефон на зарядку позавчера, третьего дня? У меня все внутри захолонуло, потому что зарядное устройство осталось гостиничном номере. Черт! В "десятке" есть автомобильный адаптер, но ты же вчера в полете позволил себе расслабиться, и за машиной теперь надо тащиться в Шереметьево! Вот, урод! Ладно, что же делать? Так, второе зарядное устройство у меня на работе. Ехать туда? А, может, заскочить в первый попавшийся салон сотовой связи, да купить зарядку? Хотя, время, вроде, еще терпит, - в случае чего можно вполне правдоподобно отболтаться, что, мол, спал и не заметил, что телефон выключился. К тому же в офисе можно спокойно посидеть и подумать над тем, что же делать дальше, а то находиться дома, где все навевает тоскливые мысли о своих, невмоготу. Даже не умывшись я, не дожидаясь лифта, через две ступеньки скатился вниз по лестнице. И только выскочив уже из подъезда, вспомнил про четвертую вещь, которая меня беспокоила - то, что я так и не знаю, что с теткой Эльмирой.

На улице, тихо шепча о том, что лето кончилось, шел мелкий дождь. Я вышел на обочину, и поднял руку, уповая на какого-нибудь частника, воскресным утром выехавшего подзаработать. Кто-то мне говорил, что время ожидания с поднятой рукой на московских улицах не превышает одной минуты, но мне не пришлось ждать так долго. Почти сразу же с диким визгом тормозов рядом со мной остановилась "копейка" чудовищного оранжевого цвета, на которых по Москве разъезжают практически исключительно бомбилы - "хачики". И точно, за рулем автораритета времен советско-китайской разборки на полуострове Даманский сидел немолодой уже сын армянского народа с унылым выражением лица и носом, по сравнению с которым "рубильник" незабвенного Фрунзика Мкртчяна совершенно не казался чем-то выдающимся. Я открыл дверь.

- Куда эдэм, камандыр? - спросил он, словно то, что я захочу перемещаться именно на его раздолбанном пепелаце, было вопросом решенным.

- На Николо-Ямскую, - ответил я и, опасаясь, что ему это говорит не больше, чем, к примеру, Рю-дю-Рон, пояснил: - Это по Садовому.

- Да, знаю! - воскликнул кавказец с такой обидой в голосе, что я еще больше заподозрил, что Москва для него - "терра инкогнита".

С минуту, в течение которой я, согнувшись в три погибели у его открытой двери и начиная потихоньку свирепеть, стоял в ожидании продолжения диалога, "ара" что-то прикидывал в уме, шевеля губами и носом, после чего спросил меня с хитрым ленинским прищуром:

- А сколка дашь?

- Двести, - ответил я, чтобы снять все вопросы, прекрасно зная, что нормальная цена такого маршрута - сто пятьдесят рублей.

- А, нэт, ти што? - взмахнул руками "хачик" с такой экспрессией, как будто я предлагал эту цену за маршрут как минимум до Еревана.

Я со злостью захлопнул дверь рыдвана, ругая себя за потерянное время и сожалея, что не знаю по-армянски ни одного матерного слова. "Хачик" с визгом провернув на мокром асфальте лысые покрышки, отъехал с оскорбленной миной на носатом лице, но через пять метров остановился, и сдал задом. Я с видом, что не замечаю его маневров, сделал шаг на бордюр и демонстративно отвернулся, но армянин сам открыл дверь и, распластавшись через пассажирское сиденье, закричал мне, чуть не вываливаясь из-за руля:

- А, ладна, паэхалы!

Теперь он улыбался мне, как родному брату. Ни одной машины до самого горизонта больше не было, и я счел за лучшее не терять еще больше времени и ехать.

- Как паэдем? - спросил счастливый "хачик", со скрежетом врубая передачу.

- Быстро, - раздраженно буркнул я в ответ, демонстративно глядя на часы.

Правда, скоро я успокоился, потому что ехала "копейка", страшно рыча глушителем, на самом деле быстро, да и дорогу "ара", как ни странно, знал. За давешние свои подозрения в некомпетентности потомка Давида Сасунского захотелось даже извиниться перед ним.

- Хорошо ездишь, - поощрительно подмигнул я ему. - За скорость еще полтинник сверху!

"Ара" расцвел, втопил газ ниже пола и "копейка" понеслась, как болид Формулы-1, оставляя за флагом маломощные БМВ, Ягуары и Порше. Через двадцать минут я уже открывал дверь нашего офиса.

Я сразу заметил, что Гоха сделал в офисе кое-какие перестановки, но, слава Богу, мое зарядное устройство было на месте. Я воткнул его в розетку, с облегчением включил телефон, и уже хотел отправиться в наш санблок по давно уже не терпящим отлагательства делам, и тут Сименс, едва закончив поиск сети, залился трелью звонка. Почему-то сразу противно затряслись руки, так что я чуть не выронил аппарат, поднося его к уху. Хотя что я нервничаю, ведь может быть, это просто кто-то звонит Алену? Но нет, звонили мне. Это был Голос.

- Доброе утро, Глеб Аркадиевич, - сказал он, и саркастически заметил: Долго же вы, однако, спите.

- Почему - долго? Всего десять часов, - забормотал, как спросонья, я, еле догадавшись отнять два часа от времени на циферблате. - Выключать телефон?

- Не надо, - ответил Голос. - Все, что мне было нужно, я уже услышал.

"Ура, с переадресацией и роумингом я все рассчитал правильно!" возликовал я, а Голос продолжал:

- Вы ведете себя хорошо, и в награду за это слушайте.

Пошли знакомые щелчки, и раздался голос Галины:

- Глеб, это я. Сейчас воскресенье, половина двенадцатого. У нас все по-прежнему, мы с Юлькой живы-здоровы. Нам написали, что во вторник ты нас заберешь отсюда. Ничего, мы продержимся. Юльку не даю, она спит. Береги себя, и до встречи.

Снова раздались щелчки.

- Вы все слышали, - опять заговорил Голос. - Продолжайте следовать моим указаниям, и с вашей семьей ничего не случиться. Я еще позвоню вам. До связи.

И - все, отключился и он. Разговор был настолько коротким, что я не успел ничего толком сообразить. Только показалось мне, что Голос очень торопился. И еще Галин голос мне как-то очень не понравился. Была в нем кроме привычной уже усталости и заторможенности какая-то обреченность. Будто не верила она в то, что говорила, что все закончится нормально. Да и Юлька никогда не спит уже в такое время. Может быть, эти гады дают им не снотворное, а продолжают накачивать наркотиком? Надо срочно, срочно вытаскивать их оттуда! План прост: я нахожу Романа, и мы с Гохой вытрясаем из него, где гад держит мою семью. Осталось только выяснить, где сейчас находится Роман. Кстати, непростой на самом деле вопрос, ведь позвонить никому из тех, кто может на него ответить, нельзя, не рискуя раскрыть свое пребывание в Москве. А кто вообще вернее всего может быть осведомлен о его местонахождении? Да разумеется, жена его Жанна.

Ей, конечно, как и никому другому, звонить нельзя, но ведь есть такая прекрасная вещь, как SMS! А у нас с Жанной обмен эсэмэсками был отработан до совершенства. Я набрал на дисплее мобильного: "Skuchaju po tebe zhutko. Hochu tebja. Esli mozhesh, otvetj", что на нормальном языке означало: "Скучаю по тебе жутко. Хочу тебя. Если можешь, ответь", и отправил сообщение на Жаннин номер. Потянулось ожидание. Да, совершенно не факт, что Жанна вообще получит сообщение, ведь ее мобила просто может быть выключена. А, если получит, ответит ли? Ведь последний раз прощались, как навсегда. Ответ пришел,. Мобильник прожужжал, сигнализируя о приходе эсэмэски, когда ответа я уже его не ждал. На дисплее высветилось: "Я тоже хочу тебя страшно. Почему у тебя такой странный номер? Ты где? Уже вернулся?" Дьявол, как я мог забыть, что у получателя сообщения высвечивается на дисплее номер отправителя, то есть Алена номер! Хотя, собственно, ничего страшного в этом нет, наоборот - ведь для нее я еще в Швейцарии. "Нет, еще в Женеве", подтвердил Жанне официальную версию я. "Тогда зачем травишь душу? А я уже было раскатала губы", - ответила Жанна. Я улыбнулся, поняв, какие губы имела ввиду Жанна, и написал: "Сейчас все брошу, и на аэродром. Через три часа буду в Москву. Где встретимся?" Черт, когда же можно будет в тему спросить о Романе? "Не торопись, сегодня не получится", - пришел ответ от Жанны. "Месячные?" - спохабничал я, зная, что Жанна не обидится. "Ха, ха! Хуже муж", - написала Жанна. Вот оно! "На даче?" - с замиранием сердца набрал на клавиатуре наводящий вопрос я. Ответа Жанны долго не было, наверное, потому, что он оказался очень длинным: "На новой квартире клею обои. Роман вроде уехал на дачу, но только что вернулся, сказал, что будет помогать". Только что вернулся?! Правильно, потому что примерно пятьдесят минут назад он записывал Галинино послание мне! Вот если бы Жанна написала, что ее муженек помогает ей безвылазно с самого утра, это было бы прямо в разрез моей версии, что Голос - это Роман, потому что никак не вязалось бы со временем, озвученным Галиной. А так - все сходится! Так что вперед, на Ленинградское шоссе, номера дома не знаю, но визуально хорошо помню, квартира в среднем подъезде на третьем этаже, - как-то Роман возил меня туда, хвастался. Снова прожужжал телефон, - пришла еще одна эсэмэска. "Давай завтра? - писала Жанна. - Встретимся после работы?" - "Мы встретимся гораздо раньше, чем ты думаешь, дорогая", - подумал я, набирая номер Гохи.

- Алло, кто это? - ответил Гоха.

- Не беспокойся, - усмехнулся я, - это не ангел, это я, Глеб. Слышь, Гох, ты мне срочно нужен. Ты не на даче?

- Нет, я в сервисе рядом с домом, тут мою ласточку доделывают, почему-то шепотом начал объяснять Гоха. - Давай часа через два, ладно, а? А ты что, уже прилетел?

- Да, уже прилетел, - с досадой ответил я. - Гох, давай побыстрее, а? Звони сразу, как освободишься. Дело важное.

- А чего случилось-то? - начал было любопытствовать Гоха, но я нажал на клавишу.

Вот, блин! Такая удача, что Гоха, как я и предполагал, из-за вчерашней поломки оказался не на даче, зато он оказался в другом месте, откуда его, как и с дачи, вытащить чрезвычайно затруднительно - в автосервисе. То есть, не то, чтобы Гоха особо любил автомастерские, но вот делу постановки своей Волги, что называется, "на ход", он мог предаваться бесконечно. Да и черт с ним! Не сидеть же мне, его ожидаючи, два часа без дела! Душа кипела и жаждала деятельности! Не велика Роман синица, словлю и сам! И вообще он мой, как говорят в Голливудских боевиках. Доводы разума о том, что неразумно одному переться в логово злодея, я решительно отмел. Всеми мыслями я уже был там, на квартире. Я готовился ко встрече с похитителем моей жены и ребенка.

***

Всю дорогу я пытался угадать, кто откроет мне дверь, потому что от этого зависело начало разговора. Разговора, которого, видит Бог, я не боялся, но в ожидании которого был страшно возбужден. Что делать, если Роман скажет, что ничего не знает? Молча, без разговоров, бить его в торец, а потом размазывать его рожей по стенке, требуя, чтобы сказал правду? И это все при Жанне? Хотя, что ж - лес рубят, так и щепки летят. Но кто же все-таки первый откроет дверь? С этой мыслью я за два квартала от нужного дома вышел из такси, с нею, так и не успокоив пешей прогулкой сердцебиения, подошел к дому. Уже у самого подъезда, случайно нащупав в кармане завалявшуюся монету - пять швейцарских франков, кинул орлянку, загадав: орел - Роман, решка - Жанна. Иностранный кругляш сверкнул в луче пробившегося сквозь облачность солнца, звонко упал на землю, покатился, и у пал в глубокую щель в асфальте. Я улыбнулся, подивившись такому указанию судьбы, согласно которому получалось, что дверь мне или откроет кто-то третий, или никто не откроет вовсе, вошел в подъезд, поднялся на нужный этаж, и позвонил в нужную мне дверь.

Открыли почти сразу. На пороге, освещенный тусклой лампочкой, свисавшей на проводе с небеленого бетонного потолка прихожей, стоял и подслеповато щурился в темноту лестничной клетки отец Романа, Николай Иванович, которого я прекрасно знал, и которого всегда звал просто дядя Коля. Весь воинственный пыл, весь наступательный порыв при виде старенького дяди Коли у меня испарился, опустились руки и разжались кулаки. Как начинать разговор теперь, я уж точно не знал.

- А, Глеб, - узнав меня, радостно воскликнул дядя Коля. - Как хорошо, то ты приехал навестить, проведать Романа. Конечно, ведь вы всегда были друзьями, верно?

"Что это он бормочет? Почему - навестить, проведать? Как тяжело больного", - подумал я, а дядя Коля, повернувшись в глубину квартиры, уже звал слабым старческим голосом:

- Рома, Рома, Жанночка, идите сюда, посмотрите, кто к нам пришел!

Раздались такие знакомые мне легкие шаги, и из проема боковой комнаты, в которой еще не было двери, выпорхнула Жанна, в косынке на голове, в черном трико, жутко соблазнительно обтягивающем ее великолепную фигуру, и с рулоном пестреньких обоев в руках. Увидела меня, рулон из ее рук с веселым звуком: "Пум-м-м!" упал на устланный газетами пол, и она так и осталась стоять, поднеся одну руку ко рту, и глядя на меня страшно распахнутыми глазами. "Женева - это такая деревня, тут недалеко", - хотел пошутить я, но не стал, потому что, как за донной Анной шаги Каменного Гостя, вслед за Жанной тоже раздались странные стуки, и из комнаты появился Роман. Именно "появился", потому что "вышел" о процессе его передвижения сказать было нельзя. Он был на костыле, и с видимым трудом опирался на левую ногу, к загипсованной ступне которой бинтом был примотан клетчатый тапочек. Правая нога у него вообще была в гипсе до колена, и он держал ее на весу. Во второй руке он сжимал набалдашник палки-трости, и издававшей тот самый стук. На лицо Роман был небритый, осунувшийся, и даже не бледный, а серый какой-то, как грязный гипс на его ноге.

- Рад тебя видеть, Глеб Аркадьевич, - сказал он без каких-либо признаков обычно свойственной его манере разговаривать злой иронии. - Это кто ж рассказал-то тебе про мои полеты во сне и наяву?

- Люсю Зайцеву случайно встретил в магазине, - совершенно автоматически сообразил соврать я и поразился, как складно у меня это получилось.

- А, Люся все знает, - съязвил Роман, - ведь Люся лучшая подруга Жанны, так ведь, Жаннуль?

У Жанны упала рука ото рта, и она кивнула головой.

- Да ты проходи, Глеб Аркадьевич, - загостеприимничал Роман. - Пап, ну что ты стоишь? Приглашай гостя.

- Да, да, сейчас чай, кофе, все есть! - сразу засуетился дядя Коля, и потащил меня за руку на кухню, где, видимо, было поотремонтированнее.

- А она рассказала, каким макаром я с крыши-то спланировал? - двигаясь на кухню рядом со мной со скоростью водоплавающей черепахи на суше, почему-то радостно спросил Роман. - Нет? Представляешь, аккурат в минувшую среду вечером залез я на даче на крышу устанавливать спутниковую антенну. Решил, дурень, сэкономить на монтаже. Вот и сэкономил! Оскольчатые переломы, теперь пару месяцев на костыликах, да в колясочке, представляешь? Скажешь, дурак? Я сам знаю - дурак!

На кухне на самом деле ждала его инвалидная коляска, в которую Роман и уселся, ловко отставив костыль с палочкой. Сидя в коляске, как птица в гнезде, Роман оживленно болтал, подтрунивая над своим теперешним состоянием, рассказывал, что когда операцию делали - собирали кость, под наркозом больно не было, зато потом, как заморозка стала отходить, он сутки от боли "жил на потолке". Говорил, что вот, дескать, хотел, чтобы отец отвез его на дачу, уже почти погрузили его, как багаж, в машину, но нет, больно еще, да в дороге тряска, решили вернуться, помочь Жанне клеить обои. Я сочувствовал, улыбался и кивал ему в ответ, а думал о том, что это не Роман позавчера убил Лорика и похитил Галину с Юлькой. И не он звонил мне после, и говорил страшные вещи. И не Роман писал им приказы, что делать, и не он подсыпал им наркоту в питье. Не Роман это, слава Богу, не он. Какая-то огромная тяжесть свалилась с моей души, потому что пусть давно, но с Романом мы были очень близки. И одно дело, что он обманул меня с моими деньгами, и другое похищать, разорять, убивать, лишать. Я был рад, очень рад, что это - не он. Но кто же тогда?! Дядя Коля уже наливал чай, Жанна ходила за ним следом, как сомнамбула, и только изредка бросала на меня беспомощные взгляды. Меня тоже эта ситуация, всю идиотичность которой осознавал один лишь я, начинала невыносимо тяготить, и тут спасительно зазвонил мой мобильник. Звонил Гоха.

- Глеб, брателло, ну не сердись, - извинительно забасил мне в ухо он. Все, я починился, и в полном твоем распоряжении. Где встречаемся?

- Я тебе перезвоню через минуту, - примирительным тоном ответил я. Пока продвигайся на Ленинградку, в район Водного, о'кей?

- Замазано! - радостно отрапортовал Гоха. - Еду.

- Торопишься? - сразу погрустнев, спросил Роман.

Я кивнул. Потом как мог серьезно посмотрел в его глаза, и сказал:

- Вообще-то я совершенно случайно сейчас у тебя, Ром, и совершенно по другому вопросу. Но считаю - очень хорошо, что так получилось. Я очень тебе сочувствую, но кости, слава Богу, срастаются, еще будешь лазать по крышам, как Маугли. И я хочу, чтоб ты знал, что я зла на тебя не держу, и ты, если думаешь, что есть за что, тоже не держи, ладно?

Дядя Коля перестал греметь посудой и чайником, и затих в углу кухни, Жанна, не дыша, сидела на табуретке рядом с мужем. Роман ответил мне долгим взглядом своих карих глаз, потом просто протянул руку, и я крепко пожал ее.

- Одна просьба, очень простая, но очень большая, - сказал я, вставая. Никому, ни одной живой душе не говорите до вторника, что видели меня. Ни-ко-му, ладно?

- Могила, - ответил Роман, а Жанна закивала часто-часто.

Я встал, и пошел.

- А как же чай? - закричал мне вслед дядя Коля, но мне было не до чая.

***

Мы встретились с Гохой в тошненькой с виду забегаловке на Адмирала Макарова, в которой, однако же, всегда подавали приличный шашлык. Настроение у меня снова было ни к черту. Потому, что теперь, когда выяснилось, что это - не Роман, с точки зрения безопасности Галины и Юльки мое подпольное пребывание в Москве, как ни крути, было ничем иным, как авантюрой. Долго ли смогу я сохранять свое инкогнито, буде Голос более или менее серьезно проверит, где я есть на самом деле? А плана действий, то есть нахождения и нейтрализации Голоса и освобождения семьи, как не было, так и нет. Да еще и телефон тетки Эльмиры, которой я наконец-то нашел время позвонить, упорно молчал. В общем, опять все было плохо. Если честно, вся надежда у меня теперь была на бывшего эфэсбэшника Гоху.

Поскольку последний раз я хоть что-то клал на зуб еще в самолете, да и Гоха тоже с самого утра торчал в сервисе, решили вдарить по шашлыку. Я, то ли чтоб не пересыхало горло от длинных речей, то ли уже по привычке всех последних дней, взял себе пива. Рассказ на самом деле получился долгий, и халдей приносил пиво трижды.

Я рассказал Гохе обо всем, кроме Таши и всего, что с ней было связано. Получилось, что я сдуру оставляю Галину и Юльку под присмотром Лорика; Лорик звонит мне в Женеву и говорит, что на самом деле это - похищение и требует три миллиона, которые я, растерявшись, перевожу; кто-то нападает на квартиру, убивает Лорика и перепохищает мою семью, выставив мне предъяву еще на трешник. Гоха молча жевал жестковатое мясо, только изредка хмыкая и вставляя что-нибудь типа: "Во, блин!" или: "Ну, ё...!", причем одна и то же такое восклицание по ходу повествования могла выражать то восхищение, то негодование его по поводу услышанного. Но, наконец, я закончил, и Гоха, ковыряя в зубах за отсутствием в заведении зубочисток ногтем, подытожил:

- Ну что ж, Глеб, конечно, за то, что ты оставил семью под охраной какого-то там Лорика, тебе, конечно, надо яйца оторвать, но ты и сам это знаешь. Если тебе и вправду казалось, что Галина с Юлькой на время твоего отъезда нуждаются в присмотре, поручил бы это дело мне, я бы подключил старых корешочков - сослуживцев, все было бы в лучшем виде, и уж в любом случае обошлось бы малость дешевле, не находишь?

При иных обстоятельствах за эту злую Гохину иронию я бы, пожалуй, не пожалел бы на его круглую физиономию остатков пива из кружки, но сейчас я только сокрушенно покивал головой.

- Ладно, теперь поздно по этому поводу бить хвостом по песку, - оценив степень моего самоуничижения, смилостивился Гоха. - В остальном же можно сказать, что, сам себя загнав в ситуацию, далее ты размышлял и действовал в основном правильно, и я бы сказал, даже профессионально. Мне, к примеру, и невдомек, как там отвечают эти разные системы, когда мобила выключена, а ты вон как все проинтуичил! Молодец! И то, что Голос мог быть Романом, ты предположил почти правильно, а что это оказался не он, только избавляет нас от необходимости портить здоровье нечужому человеку, что всегда неприятно, отметает экзотику и сужает круг подозреваемых.

- Какую экзотику? - не понял я.

- Ну, видишь, ли, Глеб, - расправил плечи Гоха, вероятно, ощущая себя профессором криминалистики перед аудиторией зеленых курсантов-салаг, - твоя версия о том, что вы с теткой, совершенно определенно на самом являясь наследниками, были найдены не в результате целенаправленных поисков, а потому, что у двух случайных знакомых - Романа и Лорика оказалась нужная половинка информации о тебе, не выдерживает критики, потому что слишком экзотична. Слыхал о законе Оккама?

Я слыхал, но, чтобы потрафить Гохе, допивая кружку, помотал головой.

- В общих чертах, по этому закону наиболее вероятным объяснением чего-либо является самое простое, - охотно провел ликбез Гоха. - Не было никакой "команды наследника", понимаешь? И то, что Роман оказался ни при чем, это только подтверждает.

- Спасибо за науку, отец родной, - съерничал я, но Гоха на мою иронию внимания не обратил.

"К тому же за Романом остается неясность, - эпизод с Ташей ", - подумал я, уже сожалея, что не рассказал Гохе вообще все, но теперь уж точно было поздно колоться до конца.

- Таким образом, что мы имеем? - вопросил Гоха, наваливаясь грудью на деревянный стол.

- Да, что мы имеем? - согласился с ним я, принимаясь за четвертую кружку.

- Мы имеем следующую цепочку умопостроений, - продолжил свои упражнения в дедукции Гоха. - Мы не знаем численного состава шайки, так как то, что похититель и Голос - одно лицо, и что - нет, примерно равновероятно. Шесть миллионов одинаково хорошо делится и на два, и на три. Но зато мы знаем того, кто убил Лорика.

- Как - знаем? - подпрыгнул я. - И кто же он?

- Кстати, его, Глеб, ты мог бы вычислить и сам, - усмехнулся Гоха, цыкая зубом, - если бы сопоставил три вещи. Первое - Лорик должен был его знать, иначе он просто не впустил бы визитера на конспиративную квартиру. Второе - для того, чтобы застрелить, он должен был иметь оружие.

- У Лорика был пистолет, - вставил свое соображение я. - Его могли завалить из его же пушки. Невязочка получается.

Гоха снисходительно рассмеялся:

- Судя по твоей характеристике и по тому, что Лорик подвизался начбезом в весьма серьезной фирме, он был в прошлом или из нашего, или из эмвэдэшного спецназа. Ты когда-нибудь пробовал отнять у человека, прошедшего спецподготовку , его личное оружие, и замочить его им же?

- Нет, не пробовал, - честно ответил я.

- И не пробуй, - с видом доброго папы сказал Гоха, - это не просто бесполезно, это опасно для жизни.

- Хорошо, не буду, - безропотно согласился я.

- И третье, самое главное, - продолжил Гоха, - что никто, никогда не будет стрелять в глаз, если только у него не оружие, из которого можно завалить, стреляя только в глаз. Ну, или в висок. Короче, газуха.

- У Шуляева есть газовый пистолет, - тихо произнес я, узнавая Гохин фоторобот. - Он постоянно таскает его с собой.

- Ну, вот ты и ответил на свой вопрос, - улыбнулся Гоха.

Я взболтал в кружке остатки желтоватой жидкости, некогда бывшей пивом, и допил их залпом. Потом с усмешечкой посмотрел на Гоху и, как давеча он меня, похлопал его по плечу:

- Гораций Феоктистович, Пинкертон ты хренов, разве я тебе не говорил, что Шуляев еще в четверг улетел в Египет? У него же а-ли-би! Знаешь такой термин?

Но Гоху моя издевка ничуть не обескуражила:

- Знаю, - с радостью закивал он, и хитро прищурился: - Только ты что, в аэропорту его провожал?

- Н-нет, - смутился я. - Ты что, думаешь, что он мог никуда и не уезжать?

- З-запросто, - передразнил меня Гоха. - Знаешь, что закон Оккама гласит применительно к нашей ситуации? Если по всем признакам это был Шуляев, но вроде как у него алиби, значит, алиби у него липовое!

Ну да, что это я, на самом деле? Конечно, Шуляев! Как тогда в ресторане он, не пощадив своей носоглотки, залил ее коньяком и зашелся в кашле, не дав подпившему мсье Сержу проговориться о клаузуле? Только ли соблюдением пресловутой "юридической тайны", делая это, был он тогда озабочен? Да ну, на фиг! Просто если бы я тогда, в субботу, узнал бы о содержании клаузулы, хрен бы я в воскресенье поперся бы к Талии! В общем, прав, похоже, старый кейджибишник Гоха насчет Шуляева.

- Но ведь версию необходимо проверить? - озабоченно озабоченно заглянул я Гохе в глаза. - Ну, улетел он на самом деле, или нет?

- Обязательно, - задумчиво отозвался он. - И, чувствую, в этом вопросе нам был бы очень полезен Вася Глюк.

Воскресенье, вторая половина дня

Вася Потапов и Гоха Семизуйко, хоть и служили в совершенно разных подразделениях ФСБ, встретились и сдружились именно на службе. Компьютерный гений Вася, на которого всевидящее око государственной безопасности положило глаз еще в бытность его студентом МИРЭА, служил в Пятом управлении, занимающемся наукой, то есть техническими формами шпионажа и противодействием таковому со стороны недружественных разведок. Рабочее место Васи было в средней из трех комитетских высоток на проспекте Вернадского, что между Ломоносовским и улицей Кравченко. Гоха же, поскольку тянул лямку в "девятке", то есть в охране, по долгу службы Васю и других "ботаников" в этой высотке охранял. Сошлись они на обоюдной любви к пиву, а скорешились, когда выяснили, что оба были фанатичными битломанами. Но если у Гохи кроме этого было еще много разных пристрастий, то музыка Ливерпульской четверки была едва ли единственным, что связывало супер-хакера Васю Потапова, большую часть своей жизни проводящего на бескрайних виртуальных просторах Сети, с реальным миром. Вряд ли среди продвинутых пользователей Интернета был хоть один, кто не знал бы Васиного ника, то есть компьютерного псевдонима "Глюк". Но наверняка никто из них и не догадывался, что Глюк - это даже не просто штатный хакер ФСБ, но один из системных администраторов - "сисадминов" всей гигантской компьютерной сети службы безопасности России. Причем зоной его ответственности была защита этой сети от атак разного калибра кибер-террористов и просто энтузиастов компьютерного взлома.

Когда Гоха уволился из рядов, Глюк стал частым гостем у нас в конторе. Деньги его не интересовали, да он в них и не нуждался, потому что всегда мог подработать, в мгновение ока написав на заказ какую-нибудь программку, коммерческие аналоги которой стоили на рынке не одну тысячу долларов. Так что такие мелочи, как запуск нашего офисного компьютера или подключение к Интернету Глюк делал нам просто из любви к искусству, Гохе, пиву и Битлз. Естественно, что каждое такое появление Глюка у нас в офисе заканчивалось небольшим распитием больших количеств светлого и темного, сопровождаемым исполнением Глюком и Гохой битловских песен "а капелла". К этому иногда присоединялся, несмотря на патологическое отсутствие у меня слуха, и я, причем по мнению скалозубов, лучше всего мне удавались аплодисменты в конце песни.

Ни мобильный, ни домашний номера у Глюка не отвечал, но Гоху это не обескуражило.

- Лишь бы он не был на дежурстве, - озабоченно нахмурился он, набирая рабочий номер Васи, - к нему на Вернадского мы точно не пройдем.

Но на службе Глюка тоже не было, о чем кто-то на том конце провода, кого Гоха, расплывшись в масляной улыбке, называл "милая барышня", поставил его в известность. Поворковав с собеседницей еще с полминуты, Гоха выяснил, что Глюк сменился с дежурства как раз только сегодня утром. Получив эту информацию, вероломный Гоха сразу потерял к абоненту всякий интерес, и общение с барышней тотчас же свернул.

- Самое слабое место всех без исключения разведок в мире секретарши, - поучительно резюмировал Гоха и добавил: - Рупь за сто, что Глюкоз сейчас дома, отсыпается после суток, поэтому и телефоны молчат. Поехали.

Жил Вася Глюк в Строгино. Возвращающиеся с фазенд дачники только начинали заполнять Кольцевую, и мы с ветерком домчали за пятнадцать минут. Появившийся на пороге в ответ на наши настойчивые звонки в дверь взлохмаченный Глюк тер заспанные глаза и зевал во весь рот. Одет он был в широченные семейные трусы гавайской расцветки, из которых нелепо торчали его тощие, как лыжные палки, ноги, и в армейский китель нараспашку. Китель был без погон, но с синими гэбэшными петлицами.

- Здорово, хакер! - поприветствовал его Гоха. - Не ждал?

- Привет, юзера, - ответил Глюк, прекращая зевать. - Чему обязан радостью общаться с вами он-лайн? Мышка сдохла?

Мы оба хмыкнули чисто компьютерной шутке, и вошли. Типовая Васина "однушка" времен расцвета застоя представляла собой интересное зрелище. Большую часть комнаты занимали металлические столы, на которых были нагромождены компьютерные мониторы, системные блоки и клавиатуры, между которыми белой вороной пристроилась микроволновая печь. От столов уходил прямо в стену толстый, в палец, белый кабель. Второй по площади и объему вещью в комнате были две здоровые звуковые колонки, внешне очень похожие на радиоприемники времен второй мировой войны, только гораздо больше. Последнее место по размеру и, видимо, по приоритетам хозяина квартиры, занимала кровать. Не диван, не софа, а самая что ни на есть железная, крашеная в немаркий серый цвет армейская кровать с панцирной сеткой и с тощими армейскими же матрацем и подушкой на ней. А, нет, был еще один предмет стул на колесиках. Стул, напротив, был хромированно-ультрасовременным и навороченным настолько, что в сравнении с кроватью выглядел, как космический корабль на фоне крестьянских розвальней. Сразу было видно, что хозяин квартиры основное время проводит на стуле, разъезжая вдоль столов от колонки к колонке, иногда пользуется микроволновкой и очень редко - кроватью.

- Так что же вас привело ко мне, френды? - спросил Глюк, плюхаясь на стул, который по инерции вместе с ним уехал в другой конец комнаты и врезался бы в колонку, если бы седок не привел в действие тормоз, которым стул был оборудован.

Мы с Гохой, стоя в дверях, принялись озираться в поисках, на что бы тоже присесть.

- Гох, садись на кровать, - закричал из угла Глюк, заметив нашу растерянность. - А ты иди сюда, Глеб.

И он ногой подтолкнул мне новенький компьютерный системный блок, одиноко стоящий на полу у стены.

- Сидеть на компьютере? - смутился я. - Я ж могу его сломать!

- Садись, садись, ни на что другое это глюкало не годится! - успокоил меня Вася. - Соседка купила сынку машину, фигову тьму денег выкинула. А ей запарили в модном кейсе дохлую "целягу" за четвертый "пень", а видюху воткнули вообще тридцати двух меговую. А пацан всем насвистел, что ему сверхзвуковую тачку подарили, созвал корешей, поставили они второй "Анриэл Торнамент", а он не катит, прикинь! У мальца горе, слезы - кошмар! Вот сделаю этому чугунку апгрейд, тогда, может, он и сможет носить высокое звание машины, а пока выше табуретки не тянет!

Если честно, я не все понял из пламенной речи Глюка, но посмотрел на Гоху и остался удовлетворен тем, что тот, судя по всему, понял еще меньше. Я осторожненько пристроил свой зад на дорогущем компьютере-недоноске, и моргнул Гохе - мол, давай.

- Слушай, Вась, - начал излагать суть дела он, - нам тут очень нужно узнать про одного кренделя, в России-матушке он сейчас находится, или за ее рубежами. А если за бугром, то где конкретно. Поможешь? Очень надо.

В ожидании ответа Глюка я сидел, затаив дыхание, и скроив на лице просящую мину. А тот молчал, и непохоже было, чтобы наша просьба вызвала у него большой прилив энтузиазма. Я совсем уже было впал по этому поводу в уныние, но Глюк вдруг подпрыгнул в своем кресле, и вместе с ним выехал на середину комнаты:

- Да базара нет, амигос! - воскликнул он. - Пардон, что торможу, прогу одну тут катаю, а она виснет и виснет, зараза! Только в случае чего меня не светите, а то на службе ругаться будут, о'кей? Как зовут хоть этого кренделя, знаете?

Я радостно закивал, пытаясь въехать в смысл Васиных слов про некую "прогу", которую "катают", и которая от этого "виснет". А Глюк подъехал к столу, ногой включил вспыхнувший в подстольной темноте красным глазом здоровый блок питания, и все системные блоки ожили, зажужжали, замигали разноцветными лампочками. Мониторы засветились, по ним в ураганном темпе пронеслись фазы загрузки операционной системы, и через полминуты на всех них застыла одна и та же заставка - черно-белая фотография довольно упитанной физиономии какого-то хмыря в очках.

- Ой, кто это? - испугался Гоха, кивая на хмыря, - и почему он у тебя во всех рамочках? Ты что, сменил ориентацию?

- Темнота, это ж Кевин Митник, мега-хакер, он же первый компьютерный святой, - поднял вверх палец Глюк. - Как Христос пошел на крест за грехи всех людей, Митник тянул лямку в американской тюряге за всех хакеров.

- Во, блин! - содержательно восхитился Гоха.

- Ладно, давайте поконкретней, - взял быка за рога Глюк. - Кого ищем?

- Ищем Шуляева Вадима Львовича, - подъехал на компе поближе к Глюку я, - который в прошлый четверг вроде как выехал в Египет.

- В Египет, это плохо, - пробормотал Глюк, кладя пальцы на клавиатуру.

- Почему плохо? - не понял я.

- Потому, что в Египет въезд безвизовый, - пояснил Глюк. - А так бы мы сейчас зашли бы в базу посольства и посмотрели бы, получал ли, к примеру, означенный гражданин визу.

- И что, без этого ничего сделать нельзя? - забеспокоился я.

- Да нет, почему, - усмехнулся Глюк, - это я так, просто. Для того, чтобы узнать, пересекал ли гражданин государственную границу, ломать посольский сервак не обязательно. Для этого есть базы данных погранцов и таможни.

Пальцы Глюка порхали по клавиатуре, при этом на нее он даже не смотрел. Все его внимание было приковано к центральному монитору. Через пару минут он откинулся в кресле и довольно ухмыльнулся, показывая на экран:

- Ну, вот, добро пожаловать на сервер таможни аэропорта Шереметьево!

На экране монитора приветливо мигало окошечко с надписью: "ведите ФИО для начала поиска".

- Как там, бишь, его ФИО? - спросил Глюк. - Вроде, Шуляев? Ага, есть! Шуляев Вадим Львович, зарегистрировался на рейс Аэрофлота до Хургады третьего дня, в четверг.

Мы с Гохой переглянулись, и было видно, как он разочарован. Нет, не Шуляев убивал Лорика и похищал мою семью, потому что во время, когда это происходило, толстый адвокат уже погружался с аквалангом в теплые воды Красного моря. И чего только Глюк в таком недоумении поднял на меня глаза?

- Слышь, Глеб, правда, тут одна непоняточка затесалась, - бросил он мне, и опять уставился в экран. - Смотри, Аэрофлот выдает, что ваш крендель зарегистрировался на этот же рейс еще раз, ровно через сутки.

Я и Гоха, в глазах которого при этих словах снова вспыхнул огонек гончей, наклонились к монитору.

- Ну-ка, ну-ка, где это? - загнусавил Гоха. - Это не может быть однофамилец и тезка в одном лице?

- Номер паспорта совпадает, - презрительно фыркнул Глюк. - Это он же. Сейчас выясним, когда он на самом деле улетел.

И Глюк снова принялся самозабвенно колотил пальцами по клавишам. Мы с Гохой, не дыша, следили за его священнодействиями.

- Чепуховая все-таки защита на серваке погранцов, - не больше, чем через минуту, самодовольно усмехнулся Глюк. - Так вот, их база сообщает нам, что Шуляев Вэ Эл в четверг государственную границу не пересекал, а стало быть, и не улетал. А пересек он ее и покинул пределы нашей родины на следующий день, в пятницу.

Гоха победоносно двинул мне сзади кулаком в плечо, и я обернулся. Его физиономия торжествовала.

- Вот так, дядя Глеб, - весело подмигнул он мне. - Конечно, это не значит, что у мсье Шуляева не может найтись какого-нибудь другого алиби, но только его отсутствие в стране могло бы полностью снять с него подозрение. Конечно, ясно, что в Москве у Шулява есть сообщник, но нам о нем ничего не известно. Так что, на эту минуту Шуляев - единственный реальный подозреваемый и единственная наша ниточка. Жаль, что потянуть за нее можно только после того, как ее кончик снова окажется в пределах нашей досягаемости.

Перспектива пассивно ожидать, пока Шуляев соблаговолит вернуться из Египта, повергла меня в уныние. Эдак голос уже выпустит моих и разрешит вернуться мне, а я что, все буду ждать у моря погоды?

- Ну чё, еще ко мне вопросы есть, или тушить мотор? - отвлек к меня от моих грустных мыслей Глюк.

- Есть, Вася, есть, - опять склонился над ним Гоха. - Можно как-то узнать, когда крендель наш собирается домой ворочаться?

- Почему нельзя, наверное, можно, - задумчиво ответил Глюк, скребя пальцами в голове. - Например, можно посмотреть, заказан ли ему обратный билет...

Глюк быстро выбил чечетку на клавиатуре, и сам себе ответил:

- Нет, не заказан, по крайней мере в Аэрофлоте. А ломать базы всех возможных авиаперевозчиков - это уйма времени.

- Можно посмотреть, когда у него заканчивается тур, - хмуро буркнул я.

- А ты знаешь, в какой тур-шараге он путеву покупал? - бодро отразил мою попытку сумничать Глюк.

- Нет, не знаю, - не стал юлить я. - А давай посмотрим, кто выкупал билет? Вдруг окажется, что его турфирма?

Гоха въехал мне локтем под ребра - мол, молодец, соображаешь, а пальцы Глюка опять запорхали над клавиатурой.

- Нет, мимо - ваш крендель сам брал билет прямо в аэропорту за час до начала регистрации, - почти тотчас же выдал он, и я смачно матюкнулся про себя.

Я хмуро посмотрел на Гоху, - похоже, все, тупик?

- Да погоди ты кукситься, Глеб! - вместо Гохи ответил, перехватив мой взгляд, Глюк, тыча пальцем в экран. - Первый билет, который крендель сдал, бронировала ему какая-то "Тур-Ин". Может, она и тур в Египет она ему делала?

"Тур-Ин"? Стоп, ведь в этом дурацком "Турине" работает Люся Зайцева! Вот это номер!

- Очень даже может быть, - задумчиво протянул я.

- Ты чего, знаешь, что ли, эту контору? - спросил Гоха, безошибочно заметив, как я напрягся.

- Да, работает в ней одна моя... знакомая, - усмехнулся я.

- Ну, так и отлично! - обрадовался Гоха. - Давай ей звякнем и спросим, не она ли, часом, оформляла тур нашему кренделю!

Правда, что ли, позвонить? Надо же, как часто последнее время у меня возникают поводы звонить Люсе!

- Ну, чего, звони! - заторопил меня Гоха. - Может, она вообще его хорошо знает, и мы сможем чего-нибудь у нее про него разведать?

И тут именно эта мысль, что, возможно, Люся знакома с Шуляевым, остановила мой палец, уже готовый нажать кнопку посыла вызова. Он-то имеет ввиду, что Люся - это так, абы кто, просто какая-то моя знакомая, и что ее предположительное знакомство с Шуляевым - не более, чем случайность, причем случайность нам выгодная и удобная. Но я-то знаю, кто такая Люся Зайцева на самом деле! Люся - это человек, который, между прочим, был в курсе моих княжеско-наследных дел, и к тому же она как минимум общалась с Талией. Может ли после этого то, что главный и единственный подозреваемый Шуляев оформлял турпоездку именно в ее фирме, быть случайностью?

Мои колебания не укрылись от Гохи.

- То есть ты считаешь, что каждый, с кем контактировал Шуляев, сразу становился его сообщником, так, что ли? По типу инфекции? - насмешливо прищурился на меня Гоха. - Может, ты считаешь, эта твоя дамочка и есть Голос? Да, может, в этой турконторе вовсе и не она оформляла кренделя нашего! Знаешь, брат, так нельзя, это уже мания преследования!

Гохина тирада встряхнула меня. На самом деле, что это я?! Ведь я только вчера общался с Люсей, она сидит у себя на даче, то есть в деревне Брыньково Калужской губернии, в без малого двухстах верстах от Москвы, и хотя бы поэтому никак не может иметь отношение ко всему этому делу. И вообще то, что Люся Зайцева мне несимпатична, еще не следует, что она черт с рогами! Не зная, кого подозревать, я подозреваю всех. Да, воистину - воспаленный рассудок рождает чудовищ!

- Да нет, просто я принципиально не хочу, чтобы кто-нибудь еще знал, что я в Москве, - отмазался я от Гохиных насмешек. - Звонить придется на мобильный, черт его знает, чего он там определит!

- Звони с моего, - подал голос вроде бы безучастный к нашему диалогу Глюк. - У меня телефон подключен через Интернет, его не определяет даже коммутатор ФСБ.

- Звони, - ласково подтвердил Гоха, протягивая мне трубку.

Я вздохнул, и позвонил.

- А, это ты, дорогой, - услышал я в трубке Люсин голос, как всегда, словно обесцвеченный перекисью водорода. - Все еще в Швейцарии, или уже прилетел и собрался ко мне в гости?

- Да нет, еще здесь, - ответил я, стараясь не замечать ее коечных интонаций. - Люсь, у меня к тебе еще один вопрос, можно?

- Только один? - протянула Люся. - Я разочарована.

Надо было бы из вежливости, конечно, посмеяться шутке, но мне было не до приличий. Я подобрался, и задал вопрос:

- Скажи пожалуйста, фамилия Шу-ля-ев тебе, случайно, ничего не говорит?

- Если Вадим Львович , то случайно говорит: это - мой клиент, - без запинки ответила Люся, и с ехидцей поинтересовалась: - Тоже случайно встретил в Женеве?

Она говорила спокойно и насмешливо, и меня совершенно отпустило.

- Да нет, - облегченно рассмеялся я. - Это - адвокат по делам моего наследства, он сейчас в Египте, я знаю, что тур он брал в твоем "Тур-Ине", он сам мне об этом говорил. Тут у меня возник вопрос, который никто, кроме него, не может разрешить. Не безумно срочно, но тем не менее мне очень нужно знать, когда он будет в Москве. Мобильный у него не отвечает, вот я и надумал позвонить тебе. Ты ведь разрешила мне звонить по любым вопросам, не так ли?

Гоха показал мне большой палец, - мол, складно врешь, но сам я был от своей выдумки не в восторге. Не знаю, удалось ли мне хоть как-то фривольностью заретушировать неубедительность мотивации, но Люсю, похоже, это не волновало.

- Вообще-то, я имела ввиду другое, - хмыкнула в трубку Люся, - но видно, мне не суждено дождаться от тебя нужного вопроса. Что же до Шуляева, то надо же, как тесен мир! Между прочим, сосватала мне его Жанка со словами, что этот адвокат очень-очень важен для Романа с его судом, и с просьбой сделать ему тур подешевле. Слава Богу, что ему приспичило на Красное море, а у нас в конторе Египтом занимаюсь не я. Он вынул из Ирки, которой он достался, всю душу придирками и канючением насчет скидок. В общем, жадюга оказался такой, что фирма на нем ничего не заработала, шеф лишил за это Ирку премии, и с тех пор она со мной не разговаривает. Так что, когда он там возвращается, извини, не знаю, а Иркиного телефона у меня с собой все равно нет, и звонить ей не проси. Так что, извини, что не смогла быть тебе полезной, и до свидания, дорогой.

"Да уж, о том, откуда Люся знала Шуляева ты, зная, что "Московский Законник" имел какое-то отношение к Романовым судебным делам, мог бы догадаться и сам", - выговорил я себе, слушая тишину в трубке.

- Ну, что? - дернул меня за рукав меня Гоха, и я только покачал головой - ничего.

- Слышь, юзера, мы чего-нибудь делать-то будем сегодня? - раздался раздраженный голос Глюка. - Вы чего-то звоните, спрашиваете, вас, чувствуется, посылают, а не проще сломать сервант этой шараги, да и посмотреть все самим, а?

Мы с Гохой переглянулись. Точного смысла выражения "сломать сервант" мы, конечно, не знали, но смысл предложения был понятен.

- Да, Вась, - за нас двоих ответил я. - Ломай этот сервант, и давай смотрим, что там у него внутри. За фомкой сгонять?

- Вот моя фомка, - хмыкнул в ответ на мою шутку Глюк, пододвигая к себе клавиатуру.

По хакерской классификации человеческих индивидуумов по близости их отношений с компьютером, такой, как я - это "юзер", то есть пользователь, и принадлежу к одной из низших каст. Однако же, не к самой низшей, потому что юзер тыкает пальцами в клавиатуру вполне осмысленно и даже знает, что в машине есть, к примеру, материнская плата, процессор и жесткий диск. А ведь есть еще "недоюзеры" - эдакие дамочки из офисов, которые считают, что компьютер - это, собственно, монитор, который стоит у них на столе, и все остальное человечество, которая вообще никогда к компьютеру не прикасалась, и по той же классификации представляют собой вообще тупиковую ветвь развития, в грядущую кибер-эпоху обреченную на вымирание. В общем, юзер это звучит относительно гордо, это - что-то типа шимпанзе и горилл по сравнению с человеком. А компьютерные хомо сапенс - это, конечно, хакеры. А поскольку мне всегда хотелось представлять из себя нечто большее, чем просто юзер, такой процесс, как взлом компьютерного сервера - "серванта", чем сейчас собирался заняться супер-хакер Вася-Глюк, представлял для меня живейший интерес. А тот, колотя по клавишам с особым каким-то остервенением, уже целиком был в этом процессе.

- Вась, у них там на фирме недавно установили новую компьютерную сеть за сто тысяч долларов, - не смея мешать таинству, все-таки решил осторожненько помочь ему информацией я.

- Это хорошо, - с пятисекундной задержкой, как при сеансе космической связи, откликнулся Глюк, и уточнил: - Это только за железо они столько или вместе с софтом?

- С чем? - не понял я.

- Тормозишь, юзер?! - заржал Глюк, не отрываясь от экрана. - С программным обеспечением.

- А, понял, - устыдился я своей неграмотности. - Не знаю, но думаю, что это за все.

- Это хорошо, - опять с запозданием отреагировал Глюк. - Значит, ничего серьезного там у них стоять не может.

- В смысле, железа? - осторожно сумничал я.

- Какая разница, какое железо? - усмехнулся Глюк. - Сервер - это ж не сейф, чтоб чем больше железа, тем надежней. На серваке главное операционная система, ее и приходится ломать, а за такие бабки ничего серьезного поставить просто невозможно. Хорошая операционка одна столько стоит, но, конечно, такие продукты не для туристических лавчонок.

- Для банков? - спросил я, почему-то представив себе "Креди Суисс" в Женеве.

- Угу, и для банков, - буркнул Глюк, и через плечо поднял на меня глаза: - Слышь, Глеб, если ты знаешь, сколько они за свою локалку отбашляли, может, тебе часом айпишник их серванта известен?

- Вась, ты с кем это разговариваешь? - свел все к шутке я. - Ты попроще, ты рукой покажи.

Гоха у меня за спиной весело заржал, а Глюк прервал свои операции с клавиатурой и обернулся ко мне.

- Глеб, вот представь, что ты собрался вскрыть и обчистить сейф, начал вводить он меня в курс хакерского ликбеза. - Что ты первое должен про этот сейф знать?

- Ну, наверное, какой этот сейф системы, да? - с ходу ответил я, чувствуя себя достаточно умным.

- Не догоняешь, юзер, - сокрушенно вздохнул Глюк, - не быть тебе знатным компьютерным медвежатником. Ну, сам посуди, какой тебе прок от того, какой этот сейф системы, если ты даже не знаешь, где он стоит?

Я захлопал глазами. Да, грамотно поддел, зараза. Гоха сзади заржал снова.

- Так вот, у любого компьютера или сервака, который и есть для сравнения наш сейф, - великодушно продолжил объяснения Глюк, - в сети есть свое место, которое определяется его Ай-Пи адресом, и прежде чем этот сервак ломать, надо этот адрес узнать.

- Ты ж, вроде, знаешь, где у них офис-то, - неожиданно встрял в высокоинтеллектуальные Васины пояснения Гоха. - Наверное, этот сервант ваш там у них и стоит, по тому же адресу.

Глюк посмотрел на Гоху, потом на меня, и мы вместе с ним дружно грянули хохотом. Правда, я, сознавая, что не слишком далеко ушел от Гохиной компьютерной пещерности, смеялся недолго, но Глюк ржал до слез. А, отсмеявшись, как-то сразу погрустнел:

- Я понял, Гох, кто ты такой. Ты - потерянное звено в эволюции от обезьяны к недоюзеру, компьютерный неандерталец. Объясняю еще раз - нас не интересует физическое место нахождения сервера, потому что мы не собираемся лезть через форточку в серверную и ломать его с помощью лома и автогена. Мы получим информацию с него, не выходя из этой комнаты. Но для этого нам нужен его айпишник, его IP-адрес в Интернете. Понял, эмбрион ты эдакий?

- Да идите вы! - обиделся в ответ Гоха, и опять уселся на кровать.

- И как мы узнаем его айпишник? - забеспокоился я.

- Да уж как-нибудь, - успокоил меня с усмешкой Глюк.

К счастью, объяснил он, сейчас своего интернет-сайта нет разве что только у табачного киоска за углом. А уж у такой компании, как этот "Тур-Ин", он точно есть. Доступ к сайту есть у любого пользователя Интернета, а через официальный сайт компании можно послать на ее сервер любую информацию, и заставить сервер ответить. А как только сервер ответит, определить его айпишник - проще переной репы.

С этими словами он артистично стукнул пальцем по клавише ввода, и на экран монитора выгрузилась красочная картинка с изображением радостной герлы, бесстыдно заголившей свои загорелые телеса под тропической пальмой. Поперек герлы, закрывая самое интересное, шла броская надпись "Туристическая компания "Тур-Ин" отправит вас куда угодно!". Представив себе некоторые из адресов, возможных к отправлению, я хрюкнул от смеха.

- Так, предположим, что я хочу поехать в тот же Египет, - в слух размышлял Глюк, мышкой подводя на экране стрелочку к окошку, над которым было написано: "Куда бы вы хотели поехать?" - Но к нашему ответу мы прицепим одну маленькую программку. Так, лети с приветом, вернись с ответом.

Глюк набрал название страны пирамид и фараонов в окошечке и нажал клавишу Enter. Компьютер проглотил ответ вместе с программкой, и вскоре высветил на экране: "Где бы конкретно вы хотели отдохнуть", сопроводив это полным списком Египетских курортов. Но Глюк, не обращая на это никакого внимания, стремительно переехал на стуле к соседнему монитору, на черном экране которого одновременно засветилась коротенькая строчка из групп цифр, разделенных точками.

- А, здравствуйте, здравствуйте, мистер сервер! - радостно вскричал он. - Так вот вы где от нас скрывались!

- Что, есть? - спросил я.

- Ка-а-нэчна! - гордо ответил Глюк. - Еще не родился сервак, который мог бы спрятаться от настоящего хакера!

Он снова вернулся на свое место, и с быстротой, которой позавидовали бы пальцы самого Шопена, что-то набрал на клавиатуре. На мониторе образовалось окошечко с надписью: "Connect?" - "Подсоединиться?"

- Йес! - прошептал Глюк, и кликнул кнопку мышью. - Все, теперь мы общаемся с сервантом напрямую, и при этом он думает, что с ним коннектится дружественный ему сервак провайдера.

- Круто! - выдохнул я, изо всей процедуры взлома так толком ничего и не уяснив. - Так что, вот так можем прямо и входить?

- Уже вошли, - хмыкнул Глюк. - Так, где тут у нас данные на клиентов?

Через минуту мы знали, что двухнедельный тур Шуляеву делала менеджер Коптева Ирина, и возвращается он, соответственно, еще только во вторник на следующей неделе. Да, для того, чтобы начать разматывать клубок за эту ниточку, придется набраться терпения еще минимум на десять дней. Я снова загрустил. Сник и Гоха.

- Ну, чего? - запрокинул на меня голову Глюк. - Будем еще чего смотреть?

- Да чего у них там еще может быть интересного? - без особого энтузиазма поинтересовался я.

- Ну, я не знаю, надо посмотреть, - протянул Глюк, выбивая по клавишам чечетку. - Первая заповедь хакера - раз зашел, смотри все, что может иметь хоть какое-то отношение к предмету твоего интереса. Вот, к примеру, электронную почта. Как ты думаешь, Глеб, "мыло" из Египта с пометкой "Att. to Irina Kopteva - Вниманию Ирины Коптевой" может представлять интерес?

Я встрепенулся - ну-ка, ну-ка! С некоторых пор неведомая мне девушка Ирина очень, очень меня интересовала!

Гоха тоже вскочил на ноги, и мы оба прильнули к монитору. В "мыле" сообщалось, что клиент фирмы "Тур-Ин" господин Шуляев изъявил желание совершить морскую экскурсию на остров Кипр, но еще во время плавания по Средиземному морю почувствовал себя плохо. По прибытии на Кипр г-н Шуляев был отправлен в центральный госпиталь столицы острова Никосии, но в дороге ему стало лучше, и от госпитализации он отказался. Однако дальнейшее пребывание в жарком климате г-ну Шуляеву противопоказано, и по согласованию с консульствами России и Египта в понедельник рейсом без четверти двенадцать его отправят в Москву.

- Ты говоришь, второй трешник ты по их указанию загнал на Кипр? вполголоса спросил меня Гоха.

Я кивнул, но и без его наводящего вопроса у меня от возбуждения дрожали колени. Теперь сходилось все, абсолютно все! Укокошивший Лорика Шуляев не был настолько хладнокровен, что отправился в Египет преспокойненько отдыхать, - он улетел по делу. Да, собственно, пожводный мир Красного моря был ему по барабану, потому что сразу по прибытии он отправляется в морскую экскурсию на Кипр, и сегодня оказывается в Никосии. Под видом нездоровья он обеспечивает себе возможность улететь в Москву, не возвращаясь в Египет. Завтра в десять он снимает со счета мои вторые три миллиона, а уже в двенадцать будет в воздухе. Вот почему Голосу было нужно держать меня в Женеве до вторника - завтра, в понедельник, у них дележка. Да, ничего не скажешь, блестящий план! Но, господа злоумышленники, вы не учли, что есть на свете хакеры, а лучший из них, капитан ФСБ Вася-Глюк, играет в моей команде! Ну, Вадим Львович, держись! Думаю, завтрашний день будет самым черным днем в твоей поганой жизни!

- Как я понимаю, это то, что вам нужно, геноссен? - задрал на меня голову Глюк.

- Вася, ты самый крутой хакер в мире! - вместо ответа сказал я.

- Я знаю, - скромно ответил он. - Рад, что удалось помочь. До свидос, юзера! Ол ю нид из лав.

Глава 13. Капкан на адвоката

Воскресенье, конец дня

Из квартиры Васи-Глюка на дождливую прохладу вечерних сумерек я вышел совершенно окрыленным. Глаза Гохи тоже светились возбуждением, хотя моих телячьих восторгов он не разделял, справедливо полагая, что если полдела уже и сделано, то - меньшая половина. Оставалась самое трудное - как он выразился, "практические действия по нейтрализации противника". Вообще-то, план этих действий был прост: завтра мы с Гохой засекаем Шуляева в аэропорту, а потом действуем по обстоятельствам. Многое будет зависеть от того, будет ли его кто-либо встречать, а если будет, то кто. Если припрется много народа, то вообще вряд ли удастся что-либо предпринять, но возможно, помпы и не будет. Надежду на это давало предположение, что вряд ли адвокат захочет афишировать свое внеплановое возвращение в Москву. А если он будет один, то тут уж его можно брать тепленькими. Здесь Гоха полагался на свой ПэЭм, а в качестве прикрытия - всецело уповал на свою ксиву, призванную отмазать нас от ментов в случае полного провала операции, потому что Гоха собирался адвоката и иже с ним, по сути, похищать, и - куда кривая вывезет. В качестве программы минимум Гоха рассчитывал, шантажируя ли Шуляева убийством Лорика, любыми ли другими ли методами выбить из него адрес, где содержатся заложники, и сразу лететь их освобождать, не дожидаясь, пока сообщник успеет что-либо понять и предпринять. По ходу пьесы Гоха предполагал выяснить, кто из них - Голос, имея ввиду не то, кто механическим голосом разговаривал со мной по телефону, а кто из них - главный злодей. А если еще и деньги будут при Шуляеве... Хотя я лично очень сомневался, что хитрый лойер попрется через границу с баулом, набитым баксами, но надежда вернуть хотя бы половину наследства грела душу. А, может быть, и сообщник сдуру припрется адвоката встречать, и тогда можно будет взять их обоих! Но вот думать о неудачных вариантах развития завтрашней операции было просто страшно. И поскольку главной отличительной особенностью Гохиного плана была все-таки его полнейшая авантюрность, в конце концов я все-таки решил поделиться с ним своими опасениями.

- Слышь, Феоктистыч, - прервал его тактико-оперативные излияния я, - не крутоват ли операсьон получился? Может, пока не поздно, написать заяву ментам, а?

Гоха посмотрел на меня с добрым сочувствием:

- Не знал я, что ты так плохо относишься к своим домашним, - усмехнулся он. - Хочешь завалить дело, поручи его ЭмВэДэ. Теперешние менты только крышевать хорошо умеют, сам знаешь.

Я знал. Менты не раз предлагали нам с Гохой стать нашим "зонтиком", в случае отказа недвусмысленно грозя неприятностями. Пришлось прибегать к помощи бывших Гохиных коллег, которые с тех пор и взяли нас под свое крыло.

- А насчет нашего плана, - продолжил Гоха, - то ты не сомневайся, Глеб. Во-первых, чем авантюрнее и наглее, тем действеннее, потому как неожиданно для противника. А во-вторых... И не таких сусликов выливали!

При упоминании старого детского анекдота я невольно рассмеялся. Да, в словах Гохи была та самая бронебойно-безапелляционной самоуверенность, которая берет города. Я постарался выгнать из головы все сомнения и план был утвержден. Теперь Гоже надо было срочно лететь за семьей на дачу, так как Гохиной жене Кате завтра к десяти утра ей кровь из носу надо было на службу.

Рванули по МКАД к Ярославке. Завезти меня домой Гохе было практически по пути, но на подъезде к Ленинградке я подумал, что надо бы ехать не домой, где одному находиться все равно была тоска смертная, а к тетке Эльмире. Надо бы в конце концов выяснить, почему не отвечает ее телефон, что с ней и где она, а то самые черные мысли на этот счет уже просто неотступно преследовали меня. Везти меня в Зюзино я Гохе не позволил, хотя он и предлагал. Договорились, что Феоктистыч заезжает за мной завтра к одиннадцати, и он высадил меня у бровки, чуть не доезжая съезда на Ленинградку. Не успел я поднять руку, как меня подхватил улыбчивый парень на Москвиче, и через полчаса я был у теткиного подъезда.

Слабая надежда, что у тетки просто не работает телефон, сразу же испарилась, - дверь тоже никто не открывал. Я позвонил соседям, но - лето, в трех квартирах из оставшихся на лестничной площадке пяти никого не было. В четвертой дверь открыли, но появившаяся на пороге девица младшего детородного возраста с пирсингом на нижней губе, разумеется, была не в курсе. И только из-за двери пятой по счету квартиры старушечий голос прошамкал, что Эльмиру Александровну то ли позавчера, то ли третьего дня увезли на скорой. Больше ничего - куда увезли соседку, что с ней было, старуха за дверью не знала. Сказала только, что когда тетку увозили, была рядом с нею ее подруга, у нее, мол, и спрашивать надо, она, верно, все знает. Сколько бы ни была скудной эта информация, меня она немного успокоила, ведь и в последнем телефонном разговоре тетка говорила, что помогает ей какая-то ее подруга, и в случае чего она же и присмотрит. На всякий случай я спросил, что за подруга, кто такая, где живет, но этого старуха-соседка тоже не знала, только обмолвилась, что молодая подруга-то, и неместная. Молодая? Странно. Хотя, кто знает, что такое в понятии бабки, которой, судя по голосу, могло быть и восемьдесят, и девяносто, значит "молодая". Такой и пятидесятилетние - пацанки, а я, верно, и вовсе молокосос. И, хотя, собственно, ничего конкретного я так и не выяснил, на душе слегка полегчало. Хоть и в больнице тетка, но есть рядом с ней сердобольный человек, можно надеяться, что не бросит. И еще убедил в том я себя, что если бы случилось самое плохое, меня бы уже давно нашли, хотя бы подруга эта самая, ведь в теткиной записной книжке все мои телефоны были записаны на первой странице. Ладно, завтра вот решу главный вопрос, и займусь любимой теткой, найду, где лежит, разберусь сам, что нужно. А сейчас - домой, надо выспаться, завтра - трудный день. Еще один трудный день...

***

Пока очередной сегодняшний частник вез меня домой, ко мне опять пришло какое-то внутреннее беспокойство. Я покопался в ощущениях, и понял его причину. Голос сказал: "Я еще свяжусь с вами". Учитывая его манеру изъясняться, это однозначно звучало, как: "Я еще свяжусь с вами сегодня", а он еще ни разу данных им обещаний не нарушал. А ведь сегодняшняя утренняя проверочка проканала на дурака. Ведь мой телефон был выключен с самой Швейцарии, и как после регистрации его в местной сети система мычит в случае недоступности абонента, на самом деле я не знаю. Какое легкомыслие с моей стороны! Как только приеду домой, надо срочно проверить.

Но только я вошел в квартиру, из соображений конспирации не включая свет, как дисплей Сименса в кромешной темноте страшно зажегся оранжевым глазом, и я, не дожидаясь звонка, схватил трубку.

- Давайте, Глеб Аркадьевич, как обычно, начнем общение с проверочки, произнес Голос. - Выключите телефон и через пару минут включите.

Я выключил телефон, с замирающим сердцем сосчитал в уме до ста двадцати, и опять включил. И сразу же раздался звонок.

- Отрадно, что вы не нарушаете моих указаний, - произнес Голос, и сердце мое запело от радости. - За это вот вам две вещи, которые, как я думаю, вас обрадуют. Надеюсь, что завтра в банке никаких неприятных сюрпризов не будет, и вы сразу сможете вылететь в Москву. Но с одним условием: лететь вы можете только на аэрофлотовском рейсе в тринадцать ноль-ноль. Если на него не будет билетов, тогда рекомендую вам лететь рейсом "Суисс" в 20-45 из Цюриха. Не были в Цюрихе?

- Н-нет, - еле выдавил я из пересохшей глотки.

- Рекомендую, прекрасный город, мне он нравится больше, чем Женева, беззаботным тоном гида вещал Голос. - Завтра, когда я позвоню, скажете мне, на какой рейс вы взяли билет. Вам все ясно?

- Все ясно, - отрапортовал я.

- Ну, и отлично, - сказал Голос довольным тоном.

Еще бы, наверное, узнал, что у Шуляева с преждевременным отлетом из Никосии в Москву не возникло проблем, и радуется в предвкушении дележки! А, может, это сейчас сам Шуляев со мной и разговаривает?

- Теперь слушайте очередное сообщение от вашей семьи, - стал строгим Голос, - а я с вами до завтра прощаюсь.

Опять затрещало, и сердце у меня сжалось, потому что голос Галины был тусклый и усталый до крайности.

- Здравствуй Глеб, это мы. Сейчас воскресенье, вечер. Сколько времени, я не знаю, у меня часы остановились. Еще у нас перегорела лампочка, сидим в кромешной темноте. Когда свет еще был, нам написали, что ты придешь за нами завтра к вечеру. Приходи скорее, у Юльки, кажется, температура. Мы тебя целуем, пока.

Состояние, в которое я впал после этого монолога моей жены, ближе всего к истине можно охарактеризовать, как бешенство. Я метался по темной квартире, натыкаясь на мебель, и рычал, как дикий зверь. "Убью, убью, убью, убью!" - стучало в висках в унисон с каждым ударом сердца. Минут через десять состояние аффекта начало понемногу проходить, но нечего было и думать, чтобы заснуть в таком состоянии. Я быстро оделся, вышел на улицу, в ближайшем круглосуточной магазинчике купил бутылку водки, колбасы и хлеба, вернулся домой, сел на темной кухне, снял с пальца обручальное кольцо, положил перед собой на стол и начал пить. Я пил, глядя на кольцо, в темноте неярко отражавшее свет от постепенно гаснущих окошек дома напротив. Мысли в голове стали путаться раньше, чем кончилась водка. Тогда я снова надел кольцо, добрался до дивана и сразу же уснул.

Понедельник, первая половина дня

То, что денек будет веселый, можно почти всегда предсказать по тому, как он начинается. Без пяти одиннадцать позвонил Гоха и сказал, что по дороге с дачи у него, невзирая на вчерашний полу-капремонт, опять встала машина, но сейчас уже все в порядке, правда, в связи с этим будет он у меня только через час. В лучшем случае. Я не стал орать на него, зная, что Катя, которая, судя по всему, опоздала на работу, уже рассказала благоверному все, что она думает, и о нем, и о его "Волге". Повторяться вслед за женщиной не хотелось, благо, ничего ужасного в Гохином опоздании пока не было. Паузу я заполнил тем, что битый час пытался выяснить по всем известным мне справочным номер телефона компании, рейсом которой Шуляев должен был лететь из Никосии, но безрезультатно. Час прошел, но Гохи все еще не было, и я начинал потихоньку свирепеть.

Он приехал в двенадцать двадцать пять, весь перемазанный автомобильной смазкой, но при этом жутко довольный. На мой хмурый вопрос, в чем причина радости, он с энтузиазмом объяснил, что наконец-то он сам разобрался, почему его "ласточка" последнее время так часто ломалась, а эти "козлы" в автосервисе вообще ни фига не понимают. За вчерашний же ремонт "долбанным слесарюгам" он собирался "выставить предъяву". Провожая Гоху в ванную, я усмехнулся. Несчастных ремонтников, потративших вчера полдня на попытку заставить транспортное средство с красивым названием "Волга" исполнять обязанности, к которым оно конструктивно не вполне приспособлено, явно ждал неприятный разговор.

- Слышь, Глеб, - отмываясь от смазки, рассказывал мне Гоха, - я тут опять звякнул Глюку, и попросил проверить этого Лорика на предмет принадлежности к спецподразделениям. Так вот, выяснилось, что в Комитете он не служил, а в базы отставников ГРУ и МВД Глюк сможет залезть только со служебного компьютера. Если что-нибудь отыщется, он позвонит тебе или мне.

- Угу, - буркнул в ответ я, и пошел одеваться.

***

Хотя до прибытия рейса с Кипра оставалось еще не меньше трех часов, ждать дома было невмоготу, и мы потихоньку двинули в сторону Шереметьева. В результате таких ухищрений, как заезд на заправку и в Макдоналдс нам удалось пробыть в дороге почти полтора часа, но все равно когда мы припарковались на аэропортовской стоянке рядом с моей "десяткой", свободного времени впереди было еще вагон. Всю дорогу, как давеча перед встречей с Романом, я проигрывал в голове бесконечные варианты нашего контакта с Шуляевым. Весь в этих мыслях, я совершенно забыл о том, что Голос обещал вчера позвонить и справиться, на каком рейсе я "собрался лететь" из Женевы. Но он не забыл. Звонок раздался аккурат в момент, когда Гоха потянулся рукой к ключу зажигания, чтобы выключить двигатель. Странно, но Голос не стал, как обычно, изголяться с включением-выключением моего мобильного, а был лаконичен:

- Итак, Глеб Аркадиевич, все в порядке, - сразу перешел к делу Голос. Деньги поступили, так что ничего не мешает вам вернуться и воссоединиться со своей семьей. Вы уже взяли билет?

- Да, да, на Цюрихский рейс, - поторопился ответить я, страшными глазами делая Гохе знак не глушить мотор. - Как раз сажусь в машину, чтобы ехать в Цюрих.

- Прекрасно, - быстро отозвался Голос. - Я знаю время прилета, так что позвоню вам сразу же, как только вы сядете в Москве, и сообщу вам, где ваша семья. Кстати, с ними все в порядке, вы можете не беспокоиться.

И отсоединился. Только тогда я понял, что все время разговора я вообще не дышал. Я шумно перевел дух, и подмигнул Гохе, который, пытаясь подыграть мне в разговоре, то и дело подвывал газом, вероятно, имитируя интенсивную езду по маршруту Женева - Цюрих. Последняя проверка пройдена успешно! Хитер и умен ты, Голос, кем бы ты ни был на самом деле, да я умнее! Сейчас прилетит господин Шуляев, и у вас, неуважаемый, начнутся неожиданные для вас неприятности. Но тут, прерывая мою эйфорию, Гоха задумчиво протянул:

- Значит, все-таки это не Шуляев.

Да, очевидно, что если адвокат сейчас летит в Москву рейсом из Никосии, то разговаривать со мной по телефону, тем более с применением аппаратуры, до неузнаваемости изменяющей голос, с борта самолета он никак не мог. И, значит, Голос - это не он.

Только сейчас я понял, что одобряя вчера Гохин план, я подспудно надеялся, что Голос - все-таки Шуляев, а его сообщник, кем бы он ни был так, статист, не принимающий решений. Но теперь выходило, что тот, кто хладнокровно собирался резать Юльку на куски, и кто, скорее всего, и задумал весь этот дьявольский план, - он в Москве и очень, очень опасен.

- И, значит, брать Шуляева нельзя, - вслух закончил я свои размышления.

Гоха вздохнул, пожимая плечами:

- Ну, почему нельзя? Вытрясем из него, где они держат Галину с Юлькой...

- ...А он или не скажет, или вообще не знает этого, или успеет сообщить, что его взяли, или сообщник будет следить за ним, и сам увидит, как мы его берем, да? - перебил я Гоху. - После чего едет, и крошит их в лапшу?! Ты не слышал, как он говорит! Это садист, маньяк!

Мой голос сорвался на фальцет, но я не замечал этого. Гоха исподлобья посмотрел на меня, и хмуро согласился:

- Да, тогда получается, что брать Шуляева нельзя.

В машине повисло молчание. Гоха хмуро барабанил пальцами по рулю, а я думал о том, что жутко жалею, что нельзя будет взять этого жирно-белого Шуляева, и размазать харей по чему-нибудь твердому, что первое подвернется под руку. О том, что плакали, видать, окончательно все мои денежки, и говорить не приходилось.

- Но в любом случае нужно проследить за ним, - словно отвечая моим мыслям, сказал Гоха. - Вдруг он сразу поедет встречаться с сообщником, и на стрелке мы их и накроем, а?

"Это - вряд ли", - подумал я, и унылый Гохин взгляд говорил о том, что сам он в свои слова не очень-то верит.

В общем, ничего, кроме как следовать заранее разработанному плану, правда, в сильно урезанном варианте, нам сейчас не оставалось. Мы вылезли из "Волги". Я подошел к своей машине, по пути нажимая на кнопочку брелка, и "десятка" радостно, как соскучившийся по хозяину пес, заморгала фарами, снимаясь с сигнализации. Я завел мотор, и минут пять погонял его, подзаряжая порядком подсевший за четыре дня стоянки аккумулятор. Потом опять закрыл машину, и мы, ежась под противным мелким дождичком, направились в здание аэропорта.

Понедельник, вторая половина дня

На электронном табло мрачного зала прибытия, расположенного на первом этаже Шереметьево-2, рейса из Никосии еще не было. Справочная была в зале вылета на втором этаже, и мы на эскалаторе поднялись туда. У окошечка справочной не было ни одного человека, улыбающаяся девушка за стеклом по моей просьбе быстро нашла в компьютере кипрский рейс, и сообщила, что "борт" летит по расписанию, будет в Москве примерно в 16-45, и что информация об этом скоро появится на табло. Ждать было еще предостаточно, и мы принялись бесцельно слоняться по огромному залу, глазея на витрины сувенирных и газетных киосков. Примерно через полчаса я решил спуститься вниз и посмотреть, не появился ли, наконец, наш рейс на табло прилета. Мой мобильный зазвонил, когда я уже был внизу. В последние дни я уже привык, что у меня только один абонент, но ведь он звонил меньше часа назад! Я поднес трубку к уху и как можно более спокойным голосом сказал: "Алло".

- Глеб Аркадиевич, это я, - сухо и совершенно буднично произнес в трубке Голос. - Ну, где вы? Едете в Цюрих? У вас все в порядке с отлетом?

На долю секунды я растерялся. Что ответить? Мол, уже приехал? Да нет, нельзя, ведь пятьдесят минут назад я якобы только садился в машину, выезжая из Женевы. Еду в машине? Нет, фон в телефоне совершенно не соответствующий! Ведь Голос не дебил, чтобы не отличить шумы движущейся машины от звуков закрытого помещения, да еще такого специфического, как аэропорт! Но сработало какое-то подсознание, и слова полились из моего рта прежде, чем мозг принял решение, что отвечать:

- Да, все в порядке, двигаюсь по направлению в Цюрих, но сейчас я в аэропорту Женевы, чтобы выкупить здесь в кассе билеты. Представляете, в отделении "Суисс" в отеле закончились бланки билетов! Но сейчас уже все в порядке.

Боже, какую чушь я несу! Разве в Швейцарии возможно такое раздолбайство? Да никогда в жизни! Сейчас я буду разоблачен. Я даже зажмурил глаза, как перед уколом в кончик пальца, когда берут кровь на анализ. Но ничего подобного не случилось.

- Отлично, я рад за вас, - ответил Голос, и впервые мне послышались в нем какие-то человеческие интонации, а он тем временем продолжал: - Знаете что, я тут подумал, что у меня нет больше причин скрывать место, где находится ваша семья. Все условия нашей сделки вы выполнили, так чего я буду вас мурыжить еще столько часов? Готовы слушать?

Губы у меня мгновенно пересохли, и я с трудом разлепил их, чтобы ответить:

- Подождите, сейчас найду, чем записать.

Голос в ответ рассмеялся:

- Писать ничего не надо, место это вы хорошо знаете. Вы ведь бывали на даче у одного вашего хорошего знакомого по имени Роман? Покойный Лорик говорил мне, что вы хорошо знаете его жену Жанну.

Последние слова Голоса неприятно кольнули меня в сердце, но информация о Романе заставила меня мгновенно забыть о них. Неужели все-таки Роман?! Я никогда не представлял, что такая гамма всех известных негативных чувств и эмоций может вихрем пронестись в душе человека за какие-то доли секунды!

- Да, конечно, бывал, - голосом покойника ответил я.

- Только не думайте, что этот человек причастен к моему плану, россыпью металлических стружек захихикал Голос, - а то еще, не разобравшись, ноги ему переломаете, а он и так их уже себе поломал!

- Это что, каламбур? - умудрился сострить я, делая вид, что ничего не понимаю.

- Какой уж там, к черту, каламбур! - совсем развеселился Голос. Муженк вашей пассии на прошлой неделе сверзился с крыши дома своего, сломал обе ноги, и в связи с этим на дачу теперь, как говориться, ни ногой. Точно, забавный каламбур получился! Ну, а мне представилось забавным запереть вашу семью в подвале дачи вашего друга, чья жена по совместительству является вашей любовницей. А вот если бы вы не заплатили деньги, ваша семья просто умерла бы в этом подвале от голода и жажды. А представляете, какой сюрприз Роману? Приезжает он, излечившись, на дачу, а в подвале у него два полуразложившихся трупа? Как вам юмор? Не слишком черный?

- Да, забавно, - выдавил через зубы из себя я, наливаясь изнутри свирепой ненавистью к собеседнику.

- Рад, что вам понравилось, - опять хохотнул Голос, но тут же перешел на серьезный тон. - Так что летите освобождайте свою семью, Глеб Аркадьевич, и...

Я не расслышал последних слов Голоса, потому что громом над ухом раздался мелодичный сигнал начала информационного сообщения по аэропорту, и приятный женский голос дикторши на чистом русском языке начал что-то вещать про какой-то рейс, благополучно совершивший посадку. Мама дорогая, это в Женеве-то! Я судорожно нажал красную кнопку окончания разговора и застыл, гадая, успел ли Голос услышать русскую речь? Но, подумав, решил, что вряд ли, так как мне показалось, что не расслышанное мною, пожалую, все-таки было: "...прощайте", а Голос обычно резко отключался сразу же после окончания им разговора. Откуда ни возьмись, рядом со мной появился Гоха, видимо, обеспокоенный моим отсутствием.

- Ну, что, что? - вцепился он мне в рукав, безошибочно определив, с кем я разговаривал. .

- Он сказал, где они, - ответил я, только сейчас сам осознавая это.

Гоха схватил меня за плечи и что есть силы затряс, смешно выкатив глаза и скаля зубы. Да и сам я понимал, какая неожиданная удача свалилась на меня. Голос, сам того не зная, в самом конце партии, которую он безупречно провел, постоянно опережая меня на несколько ходов, кажется, дал-таки промашку. Только он об этом еще и не догадывается. Хотя что это я все приписываю ошибке противника? Разве не сделал я всего, что нужно, для того, чтобы тот ошибся? Ведь если бы я сейчас на самом деле торчал в Швейцарии, для исхода партии его ошибка не имела бы никакого значения. Ай, да молодец я, хоть и сукин сын! "Победа, победа, победа!" - стучала у меня жилка на виске, и в такт ей радовалась каждая клеточка моего тела. Но пока я пребывал в совершеннейшей эйфории, Гоха уже взял быка за рога:

- Так, диктуй адрес, - начал командовать он. - Я еду вытаскиваю твоих, а ты встречаешь этого кренделя...

- Я сам поеду, - перебил Гоху я, еле удерживаясь, чтобы прямо сейчас не сорваться к машине.

- А ты встречаешь этого кренделя! - повысил голос Гоха. - Ведь я не видел его не разу, как я его узнаю-то, а?

Да, черт, Гоха прав! Я снова засуетился в поисках бумаги и ручки, но тут одна мысль снова остановила меня. Дача Романа находилась по старой Каширке хоть и недалеко от Москвы - километров тридцать, не больше - но дорога к ней была на редкость путанной. Из дюжины поворотов, которые делала сначала узкая бетонка, а потом и вовсе грунтовый проселок после съезда с шоссе, штуки четыре были такими, которые я, побывав у Романа в гостях всего два раза, помнил исключительно визуально, да и то нетвердо. В общем, нарисовать схему маршрута, по которой можно было бы с гарантией приехать к месту, я был явно не в состоянии. Особенно будучи настолько взвинченным, как сейчас. Поэтому я вкратце обрисовал Гохе ситуацию с моим картографическим фиаско, и в заключение взял его руками за плечи и, глядя прямо в глаза, сказал с максимально возможным нажимом:

- Поэтому ты, Гораций Феоктистович, останешься здесь встречать нашего кренднля, а я поеду на дачу к Роману освобождать свою жену и дочь. Ты его узнаешь. Он толстый, лысый и наглый. На нем обязательно будут очень дорогие швейцарские часы, и обувь фирмы "Экко". Не узнать невозможно.

Последний раз такое выражение лица я видел у Гохи на прошлой неделе когда он явно собирался за мои издевки запустить мне в голову телефоном. Но, как и тогда, прямо-таки прущее из него желание громко ругаться матом кореш похоронил в себе.

- Ладно, черт с тобой, лети, - сказал он, на морской манер подавая мне руку "крабом", - я что-нибудь придумаю.

Я крепко пожал руку друга, и бегом бросился к машине, на ходу набирая номер Романа. Мне показалось, что услышав мой голос, он искренне обрадовался, но у меня не было времени на дружескую беседу. Я попросил его ответить на один вопрос: как долго он не был на даче? Роман не удивился и просто ответил, что с того самого дня, когда не слишком мягко спланировал с крыши. Я поблагодарил и распрощался. Все сходилось.

***

Я умею ездить очень быстро. Дело тут даже не в скорости, так как сейчас все, кому не лень, пуляют так, насколько им позволяют лошадиные силы под капотами их авто. Я умею быстро передвигаться по Москве, а в этом умении километры в час по спидометру - не главное. Нужно знать, каким маршрутом поехать, потому что в Москве, как в Зоне у Стругацких, самая короткая дорога - не обязательно ближняя. Оптимальные маршруты движения в столице могут меняться не только в зависимости и от времени суток, и по дням недели. А еще нужно знать, на каком отрезке дороги в каком ряду держаться: где быстрее сквозить чуть не по разделительной, а где красться вдоль тротуара. В общем, для того, чтобы по Москве ездить, а не дрейфовать вместе с "пробками", нужно знать массу разных водительских хитростей. Я знаю их все. И сейчас, лавируя между частниками и грузовиками, плотным потоком двигающимися через Химки в Москву по Ленинградскому шоссе, я лихорадочно раздумывал, как мне лучше попасть на Каширку.

На карте златоглавой направления на Питер и Каширу - диаметрально противоположны, и выбор передо мной стоял непростой: то ли пятьдесят с копейками верст по МКАД, то ли километров на двадцать меньше, но через весь город. Вроде бы, первый вариант предпочтительнее, - половину Кольцевой при разрешенных на ней ста в час можно махнуть минут за тридцать. Но это - если не вляпаться в "пробку". Через Москву, конечно, тоже не сахар, но до начала неизбежного часа пик еще около двух часов. Я решил ехать через город.

До Войковской долетел птицей, но после моста Победы скорость сильно упала. Перед тоннелем на траверзе Сокола минут семь плелись, как неживые, но под землю опять ушли со свистом. Два неизбежных длинных светофора у Динамо отняли еще лишних минут пять. Но, наконец, они были позади, и ввиду Беговой опять встала дилемма - прямо, на Садовое, или направо, на Третье транспортное? Времени раздумывать не было, и я резко заложил руля направо, уходя на Беговую улицу. Было почти совсем свободно, и уже минут через пять-семь я проехал под Кутузовским проспектом. Дальше стало потеснее, но до длиннющего тоннеля под Ленинским тоже доехал быстро. В тоннеле была авария, но большого затора она еще не успела собрать. Но все равно пришлось тащиться на первой передаче и, выехав из-под земли, к очереди на съезд на Варшавку я подъехал в четверть шестого, проделав этот путь от МКАД за пятьдесят пять минут. Не ахти, но и без особых потерь времени. Дальше по крайней мере все было ясно - держи прямо, да на развилке Варшавского и Каширского не промахнись уйти под землю.

Совершенно автоматически шныряя по рядам, я с максимально возможной скоростью продвигался вперед по прилично забитой Каширке. Головою, сердцем, всем собою я был в предстоящей встрече с женой и дочкой. Господи, как они там, девочки мои? Галина говорила, что Юлька вроде заболела. Может, надо остановиться у аптеки и купить ей каких-нибудь лекарств? И усмехнулся, поняв, что просто не смогу остановиться, не смогу ни на минуту отсрочить встречу со своими! Была уже почти половина шестого, а я только еще проехал комплекс МИФИ, и катился вниз, в седловину между Борисовскими и Царицынским прудами. Я в дороге уже час десять, - во сколько же я буду на месте? И какого черта не звонит Гоха, ведь самолет должен был уже сесть?

Я протянул руку, взял вмобильник, который, садясь в машину, бросил на пассажирское сиденье "лицом" вниз, и обнаружил, что он выключен. Такой матерной тирады, какую я выдал в пространство, я не позволял себе уже давно. Извиняло меня только то, что адресовал я ее самому себе. Ну, надо ж быть таким дебилом, чтобы со времени прилета так и не зарядить нормально аккумулятор?! Сколько он простоял на зарядке вчера в офисе? От силы полчаса, максимум минут сорок. Естественно что бобик сдох. И это когда от связи просто зависят вопросы жизни и смерти! Болван, идиот! Но как хорошо, что именно для таких случаев у меня в "бардачке" валяется автомобильный адаптер. Я на ходу воткнул штекер адаптера в гнездо прикуривателя, и дисплей "Сименса" приветливо озарился оранжевой подсветкой. Фу ты, слава Богу! Дав аппарату хоть чуть хлебнуть энергии, на пересечении с Ореховым бульваром я набрал Гохин номер. Он ответил на первом же зуммере.

- Ты где пропал? - заорал в трубку он, от негодования путая падежи. - Я названиваю уже минут двадцать, а мне - "временно недоступен", да "позвоните позднее"!

- Батарейка села, - попытался отбиться от справедливого Гохиного наезда я, и осекся.

Как - недоступен? Как - позвоните позднее?

- Ты хочешь сказать, что система отвечала тебе по-русски? - чувствуя, как в предвестии беды замирает сердце, попросил уточнить Гоху я.

Тот, видимо, смекнув, что что-то у меня сильно не так, тон сбавил:

- Естественно, по-русски, - буркнул он в ответ. - Иностранной мове я не обучен.

От пронзившей мой мозг после Гохиных слов догадки я чуть было с размаху не влетел в точеный зад идущей впереди новенькой "Вольво", но, к счастью, вильнув, ушел в сторону. А Гоха уже спокойнее продолжил:

- Прилетел наш крендель-то. Ты описал его совершенно точно, так что узнал я его без проблем. Никто, кроме меня, его не встречал. При нем только небольшая сумка и кейс, который он не выпускает из рук. С югов - с кейсом, странно, да? Сейчас он со всем барахлом сам садиться за руль Мерседеса, ждавшего его на стоянке в пяти машинах от нас. Я еще как мы подъехали, обратил на него внимание, потому что у него оба зеркала оцарапаны, прямо стесаны обо что-то. Я пасу его из своей "Волги". Ты сам где? Еще не доехал?

- Гоха, я перезвоню тебе через пять минут, - механическим голосом ответил я.

Я аккуратно прижался к обочине и включил аварийку. Внутри меня бушевала адреналиновая буря, но не от возможной аварии, которую я только что чудом избежал. Я сидел, уставившись в стекло невидящим взглядом. При выключенном телефоне проклятая система отвечала по-русски, я не смог обмануть ее. И это значило, что со вчерашнего вечера Голос знал, что ни в какой я уже не в Женеве, что я в Москве. Знал, и валял со мной дурака. Да можно было и сразу понять - невозможно было среди бела дня на глазах у соседей по даче двух человек против их воли запихнуть в подвал! Тем более невозможно это было сделать в одиночку. Почему в одиночку? Да потому, что если бы в транспортировке пленников на дачу принимал участие Шуляев, он бы никак не успел на самолет! Это значило, что нет моей семьи в подвале на даче у Романа, и не было никогда. Как же я дешево купился!

Но зачем Голос отправил меня по ложному следу? Чтобы мне побольнее было? Да нет, вряд ли. Ведь он позвонил неожиданно вскоре после планового звонка. Почему? Да элементарно - сначала Голос думал, что даже и находясь в Москве, я не опасен, так как про сегодняшнее возвращение Шуляева ничего не знаю. Но в эти сорок минут между звонками произошло нечто, что изменило мнение Голоса о степени моей опасности для его планов. Что же? Да снова элементарно - он увидел меня в аэропорту, и ему понадобилось срочно убрать меня оттуда. Более изящного и надежного способа, как сообщить мне место, где якобы томится в заточении моя семья, было и не придумать. И вот сейчас я здесь, на краю Ойкумены, в прямой видимости Кольцевой дороги, а где моя семья? Боже, какой же я никчемный кретин, жалкий, напыщенный болван, возомнивший себя великим конспиратором! Я закрыл глаза, и с размаху врезался лбом в рулевое колесо, искренне жалея, что это не каменная стена. Боже мой, Галюша, Юленька, где же вы?! Но это был глас вопиющего в пустыне, и не было на этот вопрос ответа. Зато, наверное, уже был ответ на вопрос, где Шуляев. Я открыл глаза, обретшие, мне казалось, силой ненависти прожигать дыры в предметах. Да, опять осталась последняя ниточка - Шуляев и, клянусь Богом, он все расскажет мне!

- Гоха, ну, где вы? - перезвонив, коротко бросил в трубку я.

- Веду нашего кренделя по Ленинградке, - бодро, как лейтенант на плацу, отрапортовал Гоха, - только что пересекли МКАД. К счастью, хоть у клиента сил двести пятьдесят под задницей, но на его скорость это не сильно влияет, так что вишу у него на хвосте без проблем. Ты сам-то где? Забрал своих?

- Гоха, это была подстава, пустышка, - замогильным голосом сказал я. Моих там, куда меня отправил Голос, нет и никогда не было. Я думаю, что он засек меня в аэропорту.

- Б-а-а-лин! - чертыхнулся Гоха, после чего в трубке повисло молчание.

- Что делать будем? - в отчаянии спросил я.

- А что делать? - решительно отозвался он. - Теперь как раз все ясно. Делать будем то, что делаем - следить за ним. Кабы еще знать, куда наш кренделек катится!

- Я думаю, либо домой, на Профсоюзную, либо в офис к себе, на Якиманку, - рассудил я, подумав о возможных маршрутах движения адвоката. Но нам-то что теперь с того?

- Да как сказать, - загадочно протянул Гоха и спросил: - Как у него в офисе с охраной?

- Все хорошо там с охраной, - ответил я, и невесело усмехнулся: - Ты что, задумал налет на его офис?

- На офис - нет, - засмеялся Гоха. - Хотя бы потому, что прилетел он в шортах, и в таком виде попрется, скорее, домой. Вот я и думаю - а что нам мешает прищучить его там?

"Да, пожалуй, что и ничего, - подумал я, - приезжает он домой, сообщает Голосу, что все тип-топ, отдыхает спокойно, а тут и мы".

- Ты сам-то где, родной? - тем временем продолжал Гоха. - На Каширке? Давай разворачивайся, и шуруй на Профсоюзную, думаю, там и встретимся.

- По дороге в магазин электротоваров заскочить? - спросил я на прощание.

- На кой хрен? - не понял он.

- Как - на кой? - невесело усмехнулся я. - Паяльник купить.

Надо же, я еще и шучу! Гоха хохотнул, оценив юмор:

- Не траться, думаю, какое-нибудь подручное средство типа утюга у адвоката и дома найдется.

Воодушевленный новым планом действий, я с визгом провернувшихся на мокром асфальте шин отвалил от обочины, и через каких-то четверть часа бешеной гонки по Кольцевой был уже возле станции метро Теплый Стан. Отсюда до Новых Черемушек, где жил Шуляев, можно было добраться за десять-двенадцать минут, и я снова остановился, набрал Гохе и доложил ему о своем местонахождении.

- Шустро ты, а мы только еще проезжаем Динамо, - отчитался о своих перемещениях Гоха. - Клиент плетется еле-еле, видимо, никуда не торопится.

- А чего ему торопиться-то? - хмыкнул я. - Он считает, что дело сделано, и...

- Погоди-ка, - перебил меня Гоха, - чего-то он засуетился, перестраивается вправо. Похоже, решил свернуть не Третье кольцо. Так что ты стой там, где стоишь, и жди, пока яснее станет, где клиент прописан.

- Понял, конец связи, - почему-то по-военному дал отбой я, и бросил телефон на сиденье.

Но не успел я открыть окно, чтобы впустить в машину немного свежего воздуха, как "Сименс" зазуммерил опять.

- Ну, чего? - буркнул в трубку я, снова увидев на дисплее Гохин номер. - Клиент включил форсаж, и вы уже на Профcоюзной?

- Нет, похоже, он передумал ехать на Профсоюзную, - озабоченно заговорил Гоха. - Уже практически свернул на Беговую, и поворотником показал, но в самый последний момент поехал прямо, к Белорусскому. Подрезал "Жигуля", я еле успел вырулить из потока за ним!

- Может, заметил хвост и пробует оторваться? - предположил я, не зная, что и думать о маневрах на том конце провода.

- Да, вроде, нет, - отозвался Гоха. - Похоже, просто в последний момент решил двинуть куда-то в другое место.

- И куда, интересно? - спросил я, хмуря брови.

- А черт его знает! - содержательно ответил Гоха. - Как ты догадываешься, вариантов масса: прямо по Тверской, налево на Лесную, по Брестской на Садовое, или направо на Пресню. Можно еще по Бутырскому Валу в сторону Савеловского, или вообще развернуться.

- Слышь, что ты мне географию Москвы преподаешь? - вспылил я. - Мне-то куда двигать?

- Да не ори ты, я сам весь на нервах, а тут у светофора перед Белорусским пробочка минут на пять, - пояснил ситуацию Гоха. - Как только клиент обозначит направление дальнейшего движения, я звякну.

Я чертыхнулся. Ну, и что, мне тут теперь сидеть и ждать, пока они там разродятся, куда путь держать? Да я тут с ума сойду! Нет, надо ехать им навстречу, а там, глядишь, и прояснится, куда конкретно. Я рванул по Профсоюзной, как по трассе "Формулы один", и когда ровно через пять минут Гоха опять позвонил, я был уже чуть не у Новых Черемушек.

- Он повернул налево, уже едем по Лесной, - озадаченно сообщил Гоха, ума не приложу, куда бы он мог направляться. Может, двинешь нам навстречу?

- Уже еду, - по-деловому коротко ответил я.

Еще через семь минут, когда я уже подъезжал к площади Гагарина, Гоха позвонил снова:

- Мы на Самотеке, поворачиваем на Садовое налево, в сторону Сухаревки, - доложился он, и голос его звучал растерянно. - Похоже, ни в офис, ни домой он не собирается. Может, он на самом деле засек меня и водит?

- Да чтоб такой чайник, как этот крендель, засек такого профи как ты? Да ни в жисть! - подбодрил раскисшего партнера я.

- Думаешь? - уже более спокойно ответил Гоха. - Да, пожалуй. Но куда же он едет-то, черт бы его побрал? Ты сам-то где?

- Еду вам навстречу, - не стал конкретизировать я. - Отбой.

На самом деле я уже подъезжал к Октябрьской, и опять вставал вопрос, куда же дальше: налево, направо, прямо? Я было хотел снова подождать развития событий у обочины, но потом решил поехать Гохе и Шуляеву по Садовому навстречу, и повернул направо к трамвайному депо имени Апакова. Я особо не торопился, чтобы, если я правильно рассчитал скорость сближения, встретиться с ними нос к носу где-то в промежутке между Зацепой и Краснохолмским мостом, под которым можно было бы в случае чего развернуться. Я уже выезжал из подземного путепровода под Добрынкой опять на Божий свет и хотел позвонить Гохе, но он опередил меня со звонком. В трубке все странно плыло и булькало, но в голосе Гохи была явная паника:

- Глеб, я отстал от него, слышишь, я сломался прямо в Таганском тоннеле! - кричал через треск и помехи в трубку он. - Я не знаю, что делать, я убью этих слесарюг из автосервиса! Глеб, езжай в сторону Павелецкого, может, ты встретишься с ним!

В трубке часто запикало, и связь прервалась. Я на секунду закрыл в отчаянии глаза и про себя выдал длинное непечатное проклятье в адрес всего отечественного автопрома, но особенно досталось в нем Горьковскому автозаводу, равно как и приверженности Гохи Семизуйко продукции последнего. Ну надо же - так бездарно упустить Шуляева! Все, последняя ниточка оборвалась. Я открыл глаза, благо в эту минуту поток машин стоял на светофоре перед Павелецким вокзалом, и мой секундный отказ смотреть на безобразия, творящиеся в этом мире, был относительно безопасен.

***

Итак, я открыл глаза как раз в тот момент, когда включился зеленый, и поток тронулся. "Десятка" перевалила через трамвайные пути, и в этот момент на встречной полосе прямо напротив недоброй памяти Максима-Пиццы я заметил "глазастый" Мерседес с затемненными стеклами, с виду точно как Шулявский. Я схватил телефон и ткнул Гохин номер, пытаясь среди десятков встречных машин, отделяющих меня от "мерина", разглядеть его номера.

- Какой номер у Шуляевского "мерса"? Быстрее! - заорал я в трубку, как только Гоха ответил, потому, что интересующая меня машина, подъезжая в крайнем правом ряду к Бахрушинскому музею, включила поворотник.

- Ха-буль-буль-пять-буль-буль! - без запинки выпалил Гоха, как будто перемежал разговор со мной глотками из горлышка бутылки, и сразу же связь опять прервалась.

- Он повернул направо на Бахрушина! - на всякий случай проорал я в микрофон, но, похоже, с таким же успехом можно был кричать в устье Кольской сверхглубокой скважины.

Нашел же ведь место, где сломаться - в тоннеле! А Мерседес, поворачивая направо, на секунду все-таки показал мне свой номерной знак, и цифра 5, равно как и буква "ха", на нем явно присутствовали. Это был Шуляев! Я втопил газ до пола, и понесся на набережную на разворот. Но несмотря на то, что под мостом я успел проскочить на два мигающих зеленых, к тому времени, как я на крутом вираже еле вписался в переулок, куда буквально двумя минутами ранее повернул Шуляев, Мерседеса в поле зрения уже не наблюдалось. Я пронесся метров пятьсот вперед, и уперся в Т-образный перекресток. Черт, куда направо, налево?! Я наудачу рванул направо, и вскоре выскочил на набережную Обводного канала. Здесь движение было односторонним и, поехав направо, я вскоре снова был бы на Садовом. Значит, на том перекрестке Шуляев ушел налево. Я врубил задний ход, почти на месте развернулся, чуть не снеся фонарный столб, и понесся обратно. Пулей пролетел мимо переулка, откуда я только что приехал с Садового, и начал притормаживать, следуя крутому повороту асфальта, уходящему направо. Гадство, опять меня занесло в эти треклятые Татарские переулки, где я был-то один-два раза в жизни, и в которых совершенно не ориентировался! Я повернул направо, и опять уперся в развилку. Боже, куда теперь?! Дорогу направо преграждал "кирпич", и я поехал налево, хотя теоретически Шуляев мог поехать и под знак. Еще один поворот, и я, осознав, что полностью потерял ориентацию в этом лабиринте, остановился, тем более, что два дорожных знака, установленных, судя по свеженькому виду, совсем недавно, говорили, что где-то впереди перекопано и проезда нет. Передо мною лежала узенькая проезжая часть какого-то переулка, на стенах домов которого, естественно, не было и следа табличек с названием. На всем просматривавшемся протяжении переулка не ехало ни одной машины, по узким тротуарам не шел ни один прохожий. Мерседеса словно и след простыл. Вообще здесь было так пусто и тихо, словно в полукилометре за моей спиной не кипело Садовое кольцо. Смеркалось, а в доме, стеной стоящем вдоль всей правой стороны переулка, не загоралось ни одно окно. Странное место, будто необитаемый островок посреди моря жизни. Мне стало не по себе. Начал накрапывать мелкий дождик, и вслед за моросью на стекле неприятный холодок мурашек пополз и по моей спине. Я упустил Шуляева, а с ним и надежды на скорое освобождение семьи. О возврате денег тут уж и говорить не приходилось. Снова только и оставалось, как милости, ждать, что Голос все-таки позвонит, и скажет, где томятся Галина с Юлькой. "Если он вообще позвонит", - подумал я, и от этой мысли мне стало совсем плохо. Но какой красавец Шуляев! Изображал из себя чайника, а сам, наверное, еще в Шереметьеве засек Гоху, и только и искал случая от него оторваться! Наверное, он даже не усек, что "хвост", сломавшись, сам отстал, и ушел в эти переулки намеренно, ибо что Шуляеву в этой глухомани делать, как не воспользоваться этим лабиринтом для того, чтобы уйти от преследования? Если, конечно, он не ехал именно сюда. Но куда же тогда, черт побери, он со своим Мерседесом подевался, ведь судя по знаку, впереди - тупик?! Что-то здесь не так. Может, нет никакого тупика, а я тут стою, аки пень? Я включил передачу, и потихонечку тронул вперед. Но нет, метрах в двухстах впереди, где переулок уходил левее, и в самом деле было перекопано, и проехать дальше не было никакой возможности. Летать, что ли, умеет Шуляевский "мерин"? Но как бы то ни стало, я его потерял. Окончательно смирившись с этим, я в два приема развернулся и поехал назад. И вдруг панорама переулка, развернувшаяся перед моими глазами на сто восемьдесят градусов, показалась мне ужасно знакомой. Ну точно, в один из тех двух раз, что я бывал в этом Богом забытом месте, мы с Жанной возили сюда Люсю. Именно в этом доме, который сейчас у меня по левую руку, жила ее престарелая мать. Ну да, она еще была чуть ли не последней обитательницей этого дома, который шел под снос. Странно, что дом до сих пор еще стоит, хоть и видно, что полностью отселен, И не странно ли, что Шуляев заехал сюда? Бывают ли такие совпадения? Благо, что это можно легко проверить.

Я остановился прямо напротив проема арки, ведущей во внутренний двор дома. Арка, вроде бы и проезжая, была такая узкая, что как и тот раз, я не решился протиснуться в нее на машине, опасаясь снести "десятке" зеркала, а вылез из-за руля, и вошел во двор пешком. Двор, образованный замкнутыми в каре внутренними стенами, был прямо питерским каким-то, по крайней мере другого такого "колодца" я в Москве нигде не встречал. Уже вовсю темнело, а во дворе-колодце, освещаемом лишь серым квадратом неба высоко вверху, был такой мрак, что я не сразу заметил машину, приткнувшуюся вплотную к стене в дальнем углу двора. Сердце у меня бешено заколотилось, потому что это был черный Шуляевский "мерс". Вихрь мыслей завертелся у меня в голове, но рациональной была только одна: позвонить Гохе и позвать его на помощь. Но автоответчик на его телефоне посоветовал мне позвонить позднее, - видимо, Таганский тоннель наглухо поглощал все радиосигналы. Оставленный с черной неизвестностью в лице Мерседеса в пустом дворе один на один, я начал пытаться строить план действий сам. Я осторожно подошел к машине и сразу обратил внимание на глубокие и явно свежие царапины на зеркалах бокового вида. Было ясно, что эти царапины были получены при проезде сквозь арку, и только то, что зеркала "мерса" имели возможность складываться вдоль корпуса, вообще позволило машине протиснуться во двор. Но ведь Гоха видел эти царапины еще в аэропорту, а это значило, что Мерседес уже заезжал в этот двор! Но зачем компаньону Голоса адвокату Шуляеву заезжать в такое глухое и уединенное место? Вывод был ясен - где-то здесь держали Галина и Юльку! Но где сам Шуляев? Через единственное незатемненное лобовое стекло было видно, что салон автомашины пуст. Значит, приехавший на ней вышел, и вошел в дом? Во двор выходило четыре больших, под козырьками, подъездных двери, и рядом с каждой из них - по двери поменьше, наверное, подвальных. На всех дверях висели внушительные висячие замки, и каждая дверь была опечатана белой бумажкой с треугольным штампом. Я подергал один замок, другой, третий - все без дураков, все заперто. Как же он вошел? А если предположить, что какая-то из дверей была не заперта, то кто же закрыл ее на амбарный замок за вошедшим? Я еще раз оглядел весь двор, прислушиваясь. Но - нет, ниоткуда ни звука, ни шороха, ни одного свидетельства, что внутри кто-то может быть. Мистика какая-то!

Тем временем как-то стремительно почти совсем стемнело. Вроде бы, для сумерек было еще рановато, но квадрат пасмурного неба над двором-колодцем заволокло вдруг иссиня-черной тучей, поглотившей, как губка, остатки и без того скудного света уходящего дня. Стремительно начал сливаться с фоном грязных стен черный Мерседес, прямо на глазах пропадая из вида. Еще немного, и взгляд вообще перестанет что-либо различать в кромешном мраке. Тогда останется только снаружи, на улице ожидать, пока "мерин" не начнет протискиваться обратно. В отчаянии я начал снова обходить все двери, проверяя замки на них. Бесполезно - все они были заперты, но неожиданно у самой ближней к "мерсу" маленькой двери в последнем отсвете стремительно чернеющего неба, отраженном от полированного бока машины, на сухом куске асфальта под козырьком я различил какой-то отпечаток. Я опустился над ним на корточки, но закрытый моей собственной тенью, отпечаток стал совершенно неразличим. Нужен был источник света, неважно какой - спичка, зажигалка, все подошло бы. Но как раз ничего такого ни у меня в карманах, ни в "десятке" не было. Господи, кажется так уже было: полцарства за коробок спичек! В бесплодных попытках отыскать хоть что-нибудь излучающее свет я начал проверять все карманы, но ничего, кроме телефона и ключей от машины, в них не было. И тут, ярким рыжим светом освещая все внутренности растпыренного моей пятерней кармана, завибрировал лежащий в нем мобильник. Ха, вот и свет! Но прежде нужно ответить. Я выхватил аппарат из кармана, нажимая на кнопку до того, как он зальется звонкой трелью, и на цыпочках отошел подальше от двери. Судя по всему, это должен был быть Гоха, однако номер определился не его.

- Глеб, ты? - спросили меня, и я узнал голос Глюка.

- Да, я, - шепотом ответил я. - Привет, Вась.

- Чего ты шепотом, спишь, что ли? - ухмыльнулся Глюк. - Вроде, рановато еще?

- Ага, сплю, - ответил я, зажимая себе ладонью рот вместе с микрофоном, и, как в детстве в игре в прятки, затаился, присев на корточки, за Шуляевским Мерседесом.

- Ну ладно, я коротко, - соблаговолил Глюк. - Я вообще Гохе звонил, н он чего-то недоступен, наверное, тоже спит. Он просил меня пробить этого вашего Лорика по всем базам, так вот - я его нашел. Интересно?

- Да, - прохрипел я, чтобы не обидеть Глюка, подумав, что на самом деле подноготная покойничка, наверное, уже не имеет никакого значения.

- Значит так, - видимо, беря записи, начал Глюк. - На самом деле он Степанидзе, а не Степанов, родился в 65-м году в Кутаиси. Семейное положение - разведен, от брака имеет дочь Аллу, жену зовут Людмила Алексеевна, в девичестве Виревич.

- Что? - забыв о конспирации, чуть не закричал в трубку я в надежде, что не расслышал. - Как ты говоришь, ее фамилия?!

Но нет, я все расслышал правильно: у Лориковой жены и Таши была одна и та же фамилия и, оценивая наиболее вероятную в этом случае степень родства, скорее всего, они были сестрами. То есть, жена Лорика была сестрой Таши. Вот и открылся ларчик!

- Ну, ты чего, правда, что ли, заснул там? - вернул меня к действительности Глюк. - Дальше докладывать?

- Валяй, - разрешил я, уже заинтригованный рассказом.

- Он из эмвэдэшного спецназа, воевал в Афгане и Чечне, дослужился до капитана, имеет награды, - как пономарь, забубнил Глюк. - Четыре года назад уволился в запас по состоянию здоровья. Так, пожалуй, больше ничего интересного, кроме, пожалуй, заболевания, по которому он был уволен. Причем во всех бумагах, с которыми он вышел на гражданку, у него стоит "хронический пиелонефрит", и только в секретном личном деле написан настоящий диагноз. Знаешь, какой?

- Нет, - честно прошептал я, однако же предчувствуя новое потрясение.

Я не ошибся.

- ВИЧ-инфекция, - победоносно сообщил мне Глюк, - ваш Лорик был инфицирован вирусом иммунодефицита. Может, из-за этого он и стал плохим парнем? Ну, у меня все, спокойной ночи!

- Спасибо, пока! - находясь от услышанного в состоянии легкой гроги, чуть слышно попрощался я с ним, и совершенно автоматически хотел нажать, отсоединяясь, на красную клавишу телефона.

Но делать этого не понадобилось. Телефон жалобно пикнул, последний раз моргнул оранжевым глазом дисплея, сигнализируя о полной разрядке батареи, и умер. Темнота вокруг меня сразу стала настолько непроницаемой, что назад к двери я крался, держась для ориентира за полированный бок Мерседеса. Черт, а чем же теперь мне подсветить подозрительный след? Я снова начал растерянно шарить в карманах, хотя точно знал, что ничего, кроме ключей от машины, там не осталось. Тем не менее я за каким-то лешим извлек их из кармана, повертел их в руке и, уже с досадой засовывая ключи обратно в карман, случайно надавил на одну из кнопок на брелке сигнализации, и внезапно на нем вспыхнул маленький красный огонек светодиода. Эврика! Я снова опустился на корточки, и нажал кнопку, поднося брелок к самой земле. Слабое красное пятнышко света на асфальте еще и пульсировало, но его оказалось достаточно, чтобы я различил, что это след подошвы. Более того, поперек следа явно шла какая-то надпись. Чуть не сломав глаза от напряжения, я прочитал: "ЕССО". Я встал. Это Шуляев носил обувь исключительно марки "Экко", и каким-то образом он недавно вошел в эту дверь! Я толкнул дверь рукой, и мне показалось, что она закрыта не так плотно, как другие. Никаких звуков из-за нее даже в гробовой тишине двора слышно не было, но зато мне вдруг померещилось, что из-под нее пробивается еле видный свет. Раньше, когда было посветлее, я его и не мог заметить, настолько свет был слаб. Я и сейчас не был до конца уверен в том, что это свет, а не полоса чуть более сухого и светлого асфальта у двери. Но нет, это точно был свет, и он свидетельствовал о том, что за дверью кто-то есть. Я вдохнул полную грудь воздуха и, придерживая дверь за скобу, что есть силы надавил плечом. От моего нажима дверь неожиданно легко подалась. Раздался очень знакомый мне калиточный визг петель, и я ввалился вовнутрь, едва удержав полотно, чтобы оно не врезалось в стену. Я замер, сжавшись в комок, слушая гремящую в ушах тишину. Но, кажется, мне удалось не наделать слишком уж много шума, и я перевел дыхание. Я с интересом осмотрел дверной запор. Замок, равно как и обе проушины, были бутафорскими, и остались на полотне, в закрытом же состоянии дверь удерживал изнутри обыкновенный шпингалет. Я подивился этой нехитрой уловке и попытался вглядеться в черноту впереди. Хотя не такая уж это была и чернота, потому что свет, который я увидел под дверью, здесь был уже не в пример ярче. Он шел откуда-то спереди снизу, из чего я сделал вывод, что передо мной - лестница. Точно, сделав пару шагов, я нащупал ногой ступеньки, и осторожно начал спускаться. Я насчитал десять ступеней, после чего лестница сделала поворот. За поворотом свет стал еще ярче, и я уже различил ступени второго марша лестницы, идущей вниз. После лестницы начинался узкий длинный коридор, в конце которого за поворотом было совсем светло. Я глубоко глотнул спертого воздуха с ароматами плесени и крыс и, стараясь не дышать, на цыпочках двинулся по коридору. Заканчивался коридор маленьким - примерно полтора на полтора метра квадратным помещением типа тамбура, в одной стене которого была массивная железная гермодверь. Видимо, во времена "железного занавеса", а, может, и раньше, в Отечественную, подвал под домом использовался как бомбоубежище. Полотно двери с большим круглым воротком замка было приоткрыто, и свет шел из помещения за дверью. Я осторожно заглянул вовнутрь, боясь одного: чтобы те, кто внутри, не услышали гулких ударов моего сердца.

Моему взгляду открылось большой зал, низкие арочные своды которого подпирали массивные четырехугольные колонны. Дальний конец зала терялся во мраке, но там явно различались несколько таких же, как первая, железных дверей. Все здесь говорило о крайней степени запустения: масляная краска, когда-то покрывавшая стены, свисала лоскутами, и из-под нее торчала квадратиками крест-накрест дранка. Беленый потолок был весь в плесени и в копоти чьих-то пиротехнических забав. Из-под толстых напластований разнообразного мусора шашечек кафельной плитки, первоначально устилавшей пол, почти не было видно. Всю эту разруху освещала одна-единственная тусклая лампочка, свисавшей на витом проводе с потолка, прямо под которой стояло старое, обтянутое коричневым дермантином кресло с просиженным чуть не до пола сиденьем. На первый взгляд, в зале никого не было, но тут краем глаза слева, за откосом двери, я уловил какое-то шевеление, после чего послышался звук чего-то тяжелого и мягкого, упавшего на пол. Я высунул голову подальше, и увидел странную картину. В левом дальнем углу зала, до того скрытого от меня откосом, стоял стол на железных ножках. На нем, белея пачками каких-то бумаг, лежал распахнутый чемоданчик-дипломат. За столом прямо на грязном полу ко мне ногами лежал человек в шортах, руки его были широко раскинуты в разные стороны. Голова и вся верхняя часть туловища человека была скрыта внушительным холмом его живота, обтянутого гавайской рубашкой. Поперек подошв летних мокасин на ногах лежащего шли надписи "ЕССО", причем на правой ноге - зеленого цвета, а на левой - красного. Но и без этого было ясно, что человек на полу - это Шуляев. А вот щуплую мальчишечью фигуру, утянутую в черную длинную, до колен, ветровку с капюшоном, склонившуюся над бездыханным адвокатом, я не узнавал. Но в любом случае с ее обладателем я вполне мог справиться один. Так вот ты какой, господин Голос, маленький да плюгавенький! Сейчас ты за все ответишь! Не перед судом, не перед Богом и людьми, а передо мной. Как в старину, без свидетелей, один на один! Я перешагнул высокий бетонный приступок в зал, осторожно прикрыл за собой дверь, и крутанул вороток, приводя в действие механизм гермозамка. Вверх, вниз и в стороны разошлись толстые стальные ригели, и с грохотом вошли в бетонных откосы двери, наглухо задраивая ее.

Металлический лязг гулким эхом пронесся по сводпм подвала. Фигура, вздрогнула, разогнулась, и повернулась ко мне. Стало видно, что не только ветровка, а и вся прочая одежда на фигуре была черная: джинсы, обувь, перчатки на руках. В правой руке, так и застывшей в воздухе, фигура сжимала маленький тонкий шприц. Из черного капюшона, обтягивающего голову фигуры, пятном выделялось смертельно бледное лицо с двумя провалами глаз. Нет, оказывается, я знал обладателя этой слишком субтильной для мужчины фигуры, просто это был не мужчина. Это была Люся Зайцева.

Глава 14. Траектория чуда

Понедельник, конец дня

- Здравствуй, дорогой! - растянув по бледному лицу черную черту губ в некое подобие улыбки, сказала Люся, и под сводами подвала ее голос прозвучал вороньим карканьем. - Все-таки этот идиот притащил за собой хвост! Придется немного изменить сценарий.

С этими словами она подбросила шприц в воздух. Какую-то секунду мой взгляд был прикован к тому, как шприц, вращаясь, как пропеллер, парит под потолком и, описывая плавную дугу, падает вниз. Но Люся на лету ловко подхватила его левой рукой, а за то время, что я, как завороженный, наблюдал за полетом шприца, в ее правой руке появился пистолет. Ствол пистолета тускло блеснул вороненой сталью в свете лампочки, и смотрел безжизненным зрачком дула прямо мне в грудь. Все это произошло так стремительно, что я растерялся. К тому же до того в меня никогда не целились из пистолета Нет, я не затрясся от страха, но чувство, что вот на тебя смотрит сама смерть, в любую секунду с пулей могущая вылететь из дула, на какое-то время пересилило желание сделать три шага вперед и вырвать пистолет из рук слабой женщины. Наверное, это совершенно не знакомый мне такой твердый и злой сейчас взгляд Люсиных глаз, рождал в моем подсознаниии твердую уверенность, что если я послушаюсь доводов своего разума, она выстрелит, не колеблясь. Видимо, мои глаза предательски отразили весь накал этой борьбы внутри меня, и это не укрылась от Люси.

- Не советую, Глеб Аркадиевич, делать резких движений, - насмешливо произнесла она. - Я в прошлом офицерская жена, всю жизнь по гарнизонам, и обращаться с такой штукой, как Макаров, будьте уверены, умею. И не льстите себя надеждой, что я забыла передернуть затвор или снять предохранитель. Патрон дослан в патронник, а при взведенном курке, как вы знаете, достаточно самого легкого нажатия на спуск, чтобы произошел выстрел. Так что ручки в гору и шагом марш вон туда, в кресло.

И резким движением дула она продублировала свой приказ. Я помедлил секунду, но ослушаться не решился. Заложив руки за голову, я сделал шаг по направлении к креслу, боковым зрением не выпуская Люсю из вида. Но весь пол в подвале был усыпан битым стеклом, я поскользнулся на нем, взмахнул руками и пытаясь сохранить равновесие, повернулся к Люсе спиной. И в эту секунду что-то кольнуло меня в бедро. Я повернул голову и увидел Люсю почти рядом с собой, причем на меня ее рука направляла теперь не пистолет, а шприц. Ну, уж иголкой ты меня не напугаешь! Я резко повернул корпус влево и обхватил Люсю руками, сомкнув ее в железных объятиях. То есть, мой мозг отдал телу приказ выполнить этот простой набор движений, но мышцы не послушались приказа. Странное оцепенение охватило меня. Так бывает, когда отлежишь во сне руку, и нипочем не заставить пальцы сжаться. Сейчас у меня было ощущение, что я отлежал всего себя. Никаких болевых ощущений, правда, не было, но я весь был словно в параличе. Сознание оставалось абсолютно ясным, но тело категорически отказывалось повиноваться. Люся протянула руку, легонько толкнула меня в грудь, и я бесформенной массой плюхнулся в кресло, задницей провалившись до самого пола и с коленками, задранными выше головы.

- Вот так-то лучше, - усмехнулась Люся. - Правда, тебе достались только остатки хлоразина из шприца, и скоро твои мышцы начнут отходить, но быстро подняться из этого кресла ты не сможешь. В детстве у нас даже игра была такая - кто быстрее встанет с него. Я была рекордсменкой, у меня уходило на это три секунды. Тебе после заморозки понадобится гораздо большее. Так что и не пытайся, я все равно успею выстрелить раньше.

Произнеся это, Люся спокойно присела напротив меня на край стола, положила пистолет рядом, достала сигарету и закурила.

- Тебе надо было сразу бросаться на меня, дорогой, пока я еще не достала пистолет, - сказала она, щурясь от попавшего в глаза дыма, - пока неожиданность была на твоей стороне. Лорик в этой ситуации не сплоховал бы. Он всегда говорил мне, что надо сначала нападать, а потом думать. До сих пор удивляюсь, как этот увалень смог убить его?

Что-то треснуло у меня в голове, и вдруг мне сразу все стало понятно. Мышцы лица, к счастью, не утратили подвижности, и я через силу усмехнулся.

- Так, стало быть, Лорик - отец твоей Аллочки? Он был твоим мужем, но заразил тебя СПИДом? Ты заболела и именно поэтому так похудела, верно? И поэтому ты ушла от него? Только непонятно, почему ты - Зайцева? Ведь твоя фамилия - Виревич, так ведь? Таша - твоя сестра, верно?

Слова лились из меня как бы сами, опережая мысли, и по Люсиному лицу, превратившемуся в неподвижную маску, я понял, что все, что я говорю, правильно.

- Брат, Виталик всегда будет мне братом, - голосом совершенно без интонаций поправила меня Люся, - я никогда не смирюсь с его дурацкой затеей сменить пол и денег ему на операцию не дам. Пусть живет хоть в бабском обличии, но с тем хозяйством между ног, которое ему мать с отцом определили.

Так Люся не в курсе, что Талия поехала со мной в Женеву оперироваться? То-то будет для нее сюрприз!

- А Зайцева - это девичья фамилия моей матери, я взяла ее после развода, - продолжила она. - И не Лорик заразил меня, а я его.

Было видно, что сейчас Люся хотела выглядеть спокойной, н это плохо ей удавалось. Она часто и нервно затягивалась, ее суженные глаза смотрели в какую-то точку выше моего плеча. Но сигарета догорела, и Люся, по-мужски затушив ее о стол, снова перевела взгляд на меня.

- А ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я могла предположить, недобро усмехнулась она. - Расскажешь, откуда?

Так, кажется, сам того не желая, я посадил ее на кукан любопытства! А ведь это может быть мне очень выгодно: пока Люся заинтригована, я буду в относительной безопасности!

- Мне тоже было бы интересно о многом тебя расспросить, - затевая еще самому не совсем ясную игру, ответил я. - Может быть, поиграем в вопросы и ответы? Сначала я спрашиваю, потом ты. Только честно!

Губы Люси снова тронуло какое-то подобие улыбки:

- Что-то ты больно разговорился, Глеб Аркадиевич, - произнесла она, нехорошо глядя на меня. - Силенки, что ли, стали возвращаться? А может, сыграем в другую игру? Она называется: "Пуля в коленную чашечку". Лорик говорил, что именно эта игра лучше всего развязывала языки пленным моджахедами, которые не желали говорить. Попробуем?

Люся, не мигая, смотрела не меня. На секунду мне показалось, что в ее глазах плещется безумие, и приготовился к худшему. Вот сейчас она нажмет на спусковой крючок, и... Я зажмурился и вдруг понял, что не просто захотел вцепиться пальцами в подлокотники кресла, а фаланги пальцев, хоть и слабо, отреагировали на мысленную команду. Действия наркотика явно начинало проходить.

- Ладно, расслабься, - донесся до меня ее голос, и я снова открыл глаза. - Я сегодня добрая. Давай играть в твою игру. Спрашивай, ты первый!

Ура, победа! Не знаю, что Люся задумала, но не собирается же она меня здесь застрелить, на самом деле! Я, кажется, начинаю приходить в норму, да и Шуляев рано или поздно очухается. Так что нужно тянуть время и, кажется, мне это удается.

- Мои живы? - без раздумий выпалил я. - Где они?

- Это два вопроса, - хмыкнула Люся, - это не по правилам. Они живы, а отвечу ли я тебе на второй вопрос, будет целиком зависеть от твоих ответов. Уяснил?

Я кивнул, и внезапно понял, что могу, если захочу, сжать пальцы в кулак. Но я не стал этого делать, стараясь как можно дольше Люсину уверенность в своей полной неподвижности.

Люся снова закурила, выпустила изо рта дым к потолку, и хитро сощурилась:

- Теперь я. Ну, поведай мне, Глеб Аркадьевич, как ты узнал, что Шуляев на Кипре и возвращается сегодня? И откуда ты узнал, что у Лорика ВИЧ?

- Это два вопроса, - воспользовавшись Люсиным приемом, засмеялся я. На какой отвечать?

- Если хочешь что-нибудь еще узнать о своей семье, то на все три, - не приняла моего шутливого тона Люся. - Потому, что еще меня интересует, куда делся тот здоровяк, который был с тобой в Шереметьеве? По идее его, а не тебя должен был притащить на хвосте Шуляев, ведь тебя я отправила из аэропорта, и ты не должен был успеть сюда так быстро. Он с тобой, он наверху, да? И не вздумай врать, а то их никто и никогда не найдет!

Я посмотрел Люсе в глаза и понял, что она не блефует.

- Я пришел один, - честно ответил я, и Люся удовлетворенно кивнула.

- Так я и думала, иначе ты бы вряд ли запер за собой дверь, усмехнулась она, - Ладно, давай дальше.

Я чувствовал, что уже могу напрячь любую мышцу тела по своему желанию. И нарочно медленно, со всеми подробностями, я начал рассказывать, не называя, разумеется, имен, как мы взломали сервер "Тур-Ина" и как из Египта пришла электронная почта, и как потом Глюк из личного дела Лорика узнал о его болезни. Люся внимательно меня слушала, и только ее рука методично двигалась вверх-вниз, то поднося сигарету ко рту, то опускаясь вниз.

- Все ясно, - сказала она, когда мой рассказ подошел к концу, - у тебя оказался знакомый хакер. Но какого черта долбанные египтяне прислали "мыло" в воскресенье?! Да, можно предусмотреть все, кроме случайностей.

Я умышленно придал своему взгляду, обращенному на Люсю, нотки восхищения. Она самодовольно улыбнулась, а я под сурдинку попытался незаметно положить руку на подлокотник. Но Люся была начеку, и пистолет со стола сразу же снова перекочевал в ее руку.

- Отмерзаешь? - хмыкнула она, и загадочно добавила: - Это хорошо.

Люся сидела на краю стола, нахохлившись, как большая черная птица, и мрачно смотрела на меня.

- Полагаю, что ты хотел бы знать, когда и как я все придумала? спросила она.

- Пожалуй, - усмехнулся я в ответ, потихоньку подтягивая к креслу одну ногу. - Хотя есть два вопроса, которые интересуют меня гораздо больше.

- Один ты уже задавал, - перебила меня Люся, - а второй я попробую угадать. Ты хотел бы знать, что я собираюсь делать, не так ли?

- Не надо очень уж большого ума, чтобы догадаться, что человек, которого держат на мушке, хочет знать возможные варианты развития событий! выпалил я, подтягивая другую ногу.

- Всему свое время, - хрипло рассмеялась Люся. - Но на твоем месте я бы не спешила это узнать. Или ты настаиваешь?

Скрытый смысл ее вопроса был настолько зловещ, что я предпочел отрицательно покачать головой. Но зато я чувствовал, что способность владеть своим телом уже практически полностью вернулась ко мне. Нужно бы потянуть еще немного, и с этой точки зрения Люсино желание излить душу отвергать никак не стоило. "Шахерезада хренова!" - зло подумал я, внешне демонстрируя смиренное внимание. И Люся все рассказала мне.

***

За мою жизнь у меня было много поводов убедиться, что пути людей и событий в этом мире удивительны и абсолютно непредсказуемы. Вот и история, приведшая сейчас меня в этот подвал, началась семь лет назад в Кении, где по воле случая, отдыхая, Галина и Жанна повстречались с Люсей Зайцевой. То есть тогда она была еще Люсей Виревич, но фамилии новых знакомых на южном отдыхе, как правило, редко кого интересуют. Люся оказалась человеком интересным и компанейским, и первые несколько дней им прекрасно отдыхалось втроем. Но потом стало ясно, что отпускные интересы Люси, совершенно откровенно заявлявшей, что помимо всего прочего приехала сюда как следует потрахаться, никак не стыкуются с пуританскими в этом смысле нравами Галины. Но вот Жанну радостями горячего африканского секса Люсе удалось соблазнить. Как ни противилась этому Галина, вскоре Жанна отошла от нее и начала практически все время проводить с Люсей. Правда, если Люся во исполнение своей программы быстро завела себе любовника из местных - двадцатилетнего красавца-негра по имени Мбатулоле, и проводила с ним все ночи напролет, то Жанна в общении с Мбатулоле и его молодыми друзьями долго ограничивалась лишь флиртом. Возможно, определяющую роль в том, что Жанна вместе с Люсей не пустилась во все тяжкие, сыграла позиция Галины, которая твердо заявила, что не потерпит, чтобы Жанна не ночевала в номере. Но любая узда в конце концов рвется. Не устояла перед соблазном и Жанна. Накануне отъезда, напоив подружку до умопомрачения, Люся втянула Жанну в совершенно чудовищную оргию, в которой кроме Мбатулоле приняли участие еще трое его друзей. Веселье продолжалось всю ночь. Наутро Галине и Жанне было уезжать, а моя благоверная нашла подругу только в последний момент и в совершенно невменяемом состоянии. Буквально на себе Галина утащила Жанну, увезла из отеля и погрузила в самолет. Рейс был дальний, с промежуточной посадкой, и Жанна успела более или менее прийти в себя. Очнувшись, она, рыдая, во всем повинилась Галине, и умоляла ее ничего не рассказывать Роману. Галина дала слово, и сдержала его, даже мне ни полсловом не обмолвившись о Жаннином поведении.

На следующий год Люся и Жанна снова поехали отдыхать в Кению, но с первого же дня их отдых превратился в ад, потому что оказалось, что Мбатулоле умер от СПИДа. Сразу же по возвращении подружки кинулись в лабораторию анонимного тестирования на ВИЧ. Жанну пронесло, а вот анализ Люси дал положительный результат. Но это было только начало ужаса. Еще в Кении Люся поняла, что беременна. Идти на аборт было еще не поздно, но ведь в больнице у нее обязательно взяли бы анализ крови, и то, что она инфицирована, перестало бы быть тайной. Люся решила оставить ребенка, но наблюдаться, как все, в консультации не стала. А чтобы избежать обязательного анализа крови при родах, рожать она уехала к матери в Томскую область, и там в сельской больничке произвела на свет восьмимесячную девочку. Случилось чудо, и инфекция от матери ребенку не передалась, но Аллочка родилась настолько слабой, что ее еле выходили. Все равно Люся была вне себя от счастья, но тут грянула новая беда. На очередном медосмотре выяснилось, что ее муж, капитан внутренних войск Лориэль Степанов инфицирован ВИЧ. Офицера из рядов сразу же уволили. Как только жена вернулась из сибирской глуши, он потребовал от нее объяснений. Люся во всем призналась. Вместо радости по поводу рождения ребенка в их дом пришла гробовая тишина разлада. Капитан Степанов любил жену, и только что родившуюся дочь Аллочку, и долго мучился и переживал, разрываясь между своей бедой и любовью. Но в конце концов не выдержал и ушел, оставив двухкомнатную квартиру на Алексеевской жене.

Жизнь ВИЧ-инфицированного - не сахар. Непрерывные анализы, прием огромного количества препаратов с тем, чтобы инфекция, затаившаяся в крови, не переросла в собственно СПИД. Лекарства дорогие, и жизнь Люси превратилась в постоянную заботу о том, где взять деньги. Муж Лорик больше года с момента увольнения в запас не мог найти работу и перебивался случайными заработками. Спасала Жанна, которая именно из-за Люси пошла работать, и утаивая от мужа часть денег, регулярно подкидывала ей сто-двести долларов. Но все равно денег не хватало катастрофически. Потом тяжело заболела и совершенно слегла старая мать. В довершение всего горячо любимый младший брат Виталий, который всегда был похож на девочку, заявил сестре, что совершенно серьезно планирует изменить пол. Люся не выдержала. Она решила, что не может и не хочет больше сражаться с ополчившейся на нее жизнью. Она выпила бутылку водки, привесила к крюку люстры бельевую веревку, и встала на табурет.

Из петли ее вынула Жанна, случайно нагрянувшая в гости к подруге, но вместо благодарности за спасение от смерти получила шквал страшных пьяных ругательств и обвинений.

- Почему, почему я заразилась, а ты нет? - брызгая слюной в лицо, кричала Люся опешившей Жанне. - Почему такая несправедливость?!

Бледная, как полотно Жанна пыталась возразить, что это и неудивительно, учитывая, что Люся все две недели трахалась, как кошка, не только с Мбатулоле, но и со всеми его друзьями, а она, Жанна, всего один раз, и то только потому, что была насмерть пьяна, и вообще мало что о той ночи помнит.

- Не помнит, она ничего не помнит! - визжала Люся. - Целочку из себя строишь? Ты, как похотливая сука, трахалась сразу с тремя, и еще в те редкие секунды, когда твой рот не был занят чьим-то членом, кричала мне, чтобы я прислала тебе Мбату! Ты такая же шлюха, как и я, только тебе повезло, а мне нет! Хочешь, я все прямо сейчас расскажу Роману, хочешь? Вот уж он обрадуется, узнав, что на тебе с ним побратались четверо черномазых!

Жанна в ужасе и в слезах убежала. А Люся, наоборот, успокоилась, решив, что если уж ей не суждено было наложить на себя руки, то теперь она будет сражаться за свою жизнь зубами и когтями. Озлобившись на вся и всех, она принялась за дело без оглядок на мораль. Первым делом она занялась трудоустройством Лорика, который к тому времени совсем опустил руки и начал попивать. Люся воспользовалась знакомством Жанниного мужа Романа с крупной адвокатской конторой "Московский Законник". Под откровенным давлением Люси Жанна вынудила мужа порекомендовать отставного офицера спецназа Шуляеву, у которого тогда на удачу оказалось вакантное место в службе безопасности. Лорик был профессионал, быстро продвинулся по службе, и через полгода стал в "Московском Законнике" не только начбезом, но и наперсником многих секретов своего босса. А тому было, что скрывать - хотя бы, к примеру, огромные долги в результате казиношных проигрышей. Оклад у Лорика был немаленький - больше двух тысяч долларов в месяц, но половину этих денег он отдавал бывшей жене и дочери. Своей половины Лорику еле хватало, чтобы сводить концы с концами, ведь он тоже сидел на лекарствах, а ведь нужно было вести респектабельный образ жизни.

Люся же помощью мужа свои финансовые дела, конечно, сильно поправила, так что Жанне больше не нужно было давать ей денег. Но по доходам и расход. Аллочка начала ходить в платный садик для детей, отстающих в развитии, благодаря чему это отставание быстро нивелировалось. Все больше денег стало уходить на брата, хотя называть Виталия, внешне стремительно превращавшегося в очаровательную девушку, братом, уже и язык-то не поворачивался. Вдобавок Люся прекрасно понимала, что уже не за горами было время, когда ее болезнь все-таки перейдет в заключительную стадию, и тогда останется или медленно умирать от какой-нибудь саркомы Капоши, или - лечиться за границей. Но лечение оСПИДа стоит уже десятки тысяч долларов в месяц. Заработать такие деньги возможности не просматривалось. В борьбе за свою жизнь перед Дюсей давно уже не было никаких моральных преград, и она стала думать, у кого их можно отнять. Она серьезно подумывала над тем, чтобы начать шантажировать Шуляева, о котором Лорик к тому времени знал много чего, но тут подвернулся я.

- А знаешь ли ты, дорогой, - насмешливо глядя на меня, спросила Люся, закуривая очередную сигарету, - что Жанну к тебе в койку уложила именно я?

Я, от Люсиных откровений и так пребывавший в состоянии тихого транса, вообще опешил. А Люся пояснила, что когда она услышала мой рассказ о тетке Эльмире, о ее поисках наших корней, о татуировке в виде сокола, она сопоставила это с информацией Лорика о поиске наследников некоей Ольги Апостоловой-Эдамс, уже давно ведущемся "Московским Законником".

Вчерне план отъема у меня денег родился у Люси прямо тогда же, за столиком кафе. Первая задача, которую Люсе нужно было решить - это каким-то образом привязать меня к себе, чтобы быть максимально в курсе моих дел. Для этого мои симпатии к Жанне, которые я и не скрывал, оказались как нельзя кстати. Не знаю, привело бы развитие наших с Жанной отношений нас в койку без помощи Люси, но это именно она недвусмысленно намекнула подруге, что та неплохо бы выглядела в постели со мной. Жанна, которая со времени Люсиной неприкрытой угрозы все рассказать Роману ни в чем не смела ей перечить, приняла это как указание к действию, и вскоре мы стали любовниками.

Следующим и самым важным этапом было найти, на чем меня подловить. Долгое время Люся не могла представить, как "подвести меня под клаузулу", но тут на помощь ей пришел очередной случай. Виталия, как исходя из здравого смысла Люся все-таки начала называть брата, заходила к старшей сестре на выставку в ЦДХ в тот день, когда я заезжал туда за ключами от квартиры. Люся увидела, как я сделал стойку на юную транссексуалку, и в ее плане все сразу встало по местам. С тем, как теоретически свести меня с Виталией, проблем не было - трепач Роман в подробностях рассказал Жанне эпизод с размещением мною интернет-объявления, а та в свою очередь поделилась этим с Люсей. Зная сайт и то, что я подписался Антоном, найти мою объяву было делом техники.

- А если бы ты так и не прочитал бы мой, в смысле, Виталии, ответ, то с нею, мой дорогой, познакомила бы тебя Жанна, - издевательски глядя на меня, как бы между прочим обмолвилась Люся. - Вроде бы, совершенно случайно.

Люсе оставалась сущая мелочь: уговорить Лорика и Виталию. С первым проблем не возникло, - если у него и были какие-нибудь препятствия морально-этического характера, то куш в полтора миллиона долларов затмил их все. Но с Виталией все оказалось значительно сложнее: пришлось пообещать дать ей денег на операцию. Этот аргумент в итоге перевесил, и Талия согласилась участвовать.

Теперь можно было начать потихоньку сводить тетку Эльмиру с "Московским законником". Этот тонкий и ответственный процесс ни в коем случае нельзя было пустить на самотек, и Люся... стала подругой тетки Эльмиры.

- Да, да, это я - та самая подруга твоей тетки, о которой она говорила в последнем разговоре с тобой во вторник на прошлой неделе, - просто излучая злое самодовольство, проскрипела Люся, - ведь я сидела рядом и все слышала. А еще я регулярно бегала для твоей тетки в магазин. И это я последние полгода возила все ваши бумаги из Зюзина на Якиманку и обратно. Вообще, дорогой, отдай себе отчет в том, что это именно я сделала тебя наследником, понимаешь?

Я смотрел на нее с ужасом. Воистину, мой визави не просто человек и не просто женщина. Разве может в уме просто женщины, к тому же матери, родиться такой изощренный план? И остановится ли она на своем пути хоть перед чем-нибудь?

Казалось, удача покровительствовала Люсе: я прочитал-таки ответ Виталии и пошел на встречу так быстро, что она еле успела организовать приезд в Москву Сержа Бернштейна. Но вслед за этим начались проблемы. Что-то заподозрившего в активности Лорика Шуляева пришлось в самый последний момент ввести в курс дела, и доля каждого из двух первоначальных участников дела похудела на треть. Правда, это было полезно на тот случай, если бы я после наезда пожаловался-таки Шуляеву. Потом фортель выкинула Виталия. По плану она должна была поработать фотомоделью, после чего испариться из моей жизни навсегда. Но на следующий день после встречи со мной она явилась к сестре и заявила, что встретила мужчину своей мечты, порывать со мной не намерена, и в категоричной форме потребовала устроить ей отмазку, в противном случае грозя разоблачением. Пришлось Люсе и Лорику устраивать нам вторую встречу, во время которой якобы и были сделаны снимки.

- Кстати, а как ты узнал, что снимки делались не в пятницу, а в воскресенье? - спросила Люся.

- Часы, - сказал я, и видя, что Люся не поняла, пояснил: - В воскресенье в квартире на Преображенке не работали электронные часы, а на фото цифры на них горели.

- Воистину, хочешь сделать дело хорощо, сделай его сама, - усмехнулась Люся. - Так я и знала, что Лорик что-нибудь напортачит!

Но тем временем операция шла как по маслу. Я был официально объявлен наследником, собирался ехать в Женеву, и Таша была более или менее выведена из-под подозрения. В понедельник начался самый ответственный этап операции шантаж. Когда с Люсиного компьютера в "Тур-Ине" я просматривал фотки, сама она, куря с Жанной в тамбуре, через неплотно прикрытую дверь прекрасно видела, как меняется выражение моего лица и поняла, что стрела попала в цель. Разумеется, это она разговаривала со мной по телефону через скремвлер, которым снабдил ее Лорик. После этого Лорик сам появился на сцене и "додавил" меня, завершив стадию шантажа, попутно утвердив меня в уверенности, что Таша в истории со снимками такая же жертва, как и я. Причем в разговоре со мной Лорик сымпровизировал, настояв на том, чтобы на время моего отсутствия моя семья пожила под его присмотром на конспиративной квартире. Люся при "разборе полетов" выговорила мужу за это, но победителей не судят. Да и Люся сразу же поняла, какие из этого можно извлечь плюсы ведь с семьей в качестве заложников, да под надзором Таши я в Швейцарии был бы стопроцентно управляем. Новые горизонты в этом изменении плана увидел и Шуляев.

У Вадима Львовича были долги в несколько миллионов долларов, которые он, будучи неконтролируемо азартным, понаделал в казино. Причем должен он был "серьезным" людям, которые к тому времени ждать больше были не намерены. Миллиона, который причитался ему из "выжатых" из меня денег, ему было мало; чтобы кредиторы успокоились, нужно было хотя бы на пятьсот штук больше. Он сделал Люсе, как формальному руководителю операции, предложение: воспользовавшись тем, что моя семья фактически находится в залоге, вытянуть из меня еще миллиона полтора. Для этого, чтобы вывести из-под прямого удара Лорика, как единственного участника операции, которого я знал, предполагалось сымитировать налет на конспиративную квартиру, в результате которого Лорик был бы обездвижен и, возможно, даже ранен. После чего "похитители" предъявили бы мне новые требования. По оценке Шуляева, находясь в Швейцарии, не имея возможности влиять на ситуацию, под угрозой смерти жены и ребенка я должен был на эти требования согласиться. Роль "похитителей" за умеренную плату должны были сыграть двое бывших сослуживцев Лорика. Шуляев же с целью обеспечения своего полного алиби должен был накануне второго похищения улететь отдыхать, на самом деле - за деньгами. Люся с предложением Шуляева согласилась, оговорив одно условие: Шуляев должен был сам согласовать изменения плана операции с Лориком.

Но Лорик идти на настоящее похищение отказался категорически. Люсю Шуляев поставил об этом в известность уже из аэропорта. Но Люся не собиралась терять деньги, которые уже считала своими. Она безапелляционно заявила Шуляеву, что если он не урегулирует вопрос с Лориком, он не получит нечего. Счет в Британской Вирджинии контролировала Люся, и Шуляв испугался. Он сдал билет, и поехал лично уговаривать Лорика. Но безрезультатно. С конспиративной квартиры Шуляев помчался к Люсе, и она подсказала адвокату, что надо делать.

В пятницу сразу после того, как я перевел деньги, Шуляев снова позвонил Лорику и сказал, что сейчас приедет, в связи с чем Лорик закрыл Галину с Юлькой в комнате. Во время разговора Шуляев улучил момент, и ударил Лорика по голове рукояткой своего газового пистолета. Он рассчитывал оглушить Лорика и увезти Галину с Юлькой. Лорику же потом ничего не оставалось бы, как принять все, как есть. Но Шуляев не рассчитал силы удара. Лорик остался на ногах и набросился на своего шефа. Однако удар, видимо, все же ослабил его, так как сразу же "вырубить" Шуляева он не смог. Завязалась схватка, в результате которой пистолет Шуляева нечаянно выстрелил, и весь заряд попал Лорику в глаз. Лорик упал, заливаясь кровью. Думая, что убил Лорика, Шуляев в истерике позвонил Люсе и все рассказал ей. Люся пообещала Шуляеву обеспечить его алиби, в случае чего сказав, что всю пятницу он провел с ней, и взяла на себя вопросы "зачистки" на месте убийства. Ей удалось успокоить Шуляева, и он продолжил выполнение плана.

Натянув на лицо маску, он вошел в комнату к Галине и Юльке. У него заранее был заготовлен шприц с хлоразином. Укол, сделанный прямо через одежду, в считанные секунды погрузил Галину в оцепенение. Завизжавшей Юльке Шуляев сказал, что если та не замолчит, он убьет ее маму. Юлька испугалась, а вид окровавленного Лорика, лежащего в коридоре, поверг ее в состояние ужаса, и она безоговорочно повиновалась, не оказав никакого сопротивления. Дозировка препарата была подобрана так, чтобы Галина не полностью выключилась, а сохранила способность двигаться. Благодаря этому Шуляев без проблем погрузил ее и Юльку в машину, и увез. Через двадцать минут после их отъезда на квартиру приехала Люся.

- Когда я вошла, Лорик был еще жив, - рассказывала она, расширившимися глазами глядя куда-то в одну точку у меня на груди, - но крови он потерял столько, что было ясно - долго он не протянет. Знаешь, какие были его последние слова?

Люся перевела взгляд на меня, и я поразился, насколько они были пусты и безжизненны. Я покачал головой.

- Он сказал: "Какая же ты сука, Люся", - растянулись в мертвой улыбке ее тонкие губы. - И ты знаешь, дорогой, он был прав.

В этот момент Люся вся была где-то там, в воспоминаниях, и я подумал, что лучшего момента не будет. Я поджал ноги, уперся руками в подлокотники, напряг все мышцы тела, в одно мгновение выхватил свое тело из объятий просиженного кресла, но потные ладони соскользнули, и я плюхнулся обратно. Раздался издевательский Люсин смех:

- Даже и не пытайся, дорогой, а то умрешь раньше, чем закончится моя история!

Умрешь раньше, чем закончится история? Говоря другими словами, когда закончится история, ты все равно умрешь? Так вот что задумала Люся!

- Можно продолжать? - с насмешливой вежливостью поинтересовалась Люся, и пистолет в ее руке описал в воздухе изящную виньетку.

- Да, - буркнул я, отметив про себя, что кисть руки у Люси не по-женски тверда.

Насколько же Люся ожесточилась за последние годы, что вид лежащего в луже крови мужа не вызвал в ее душе практически никаких эмоций! Напротив, она быстро смекнула, что смерть Лорика открывает перед ней новые перспективы развития операции. Я знал только Лорика, и без него, сохраняя инкогнито, Люся могла вертеть мною, как хотела. Что она и сделала, прямо из коридора, стоя над стынущим телом мужа, позвонив мне в банк, и потребовав не полтора, как планировали они с Шуляевым, а три миллиона. Рассказала мне, какие страшные вещи она может сделать с моей семьей, Люся добилась моей покорности.

- Я импровизировала, стоя над трупом, - пафосно воскликнула Люся. Скажи, дорогой, я была убедительна? Поверил бы мне Станиславский?

"Да она больная!" - констатировал про себя я, а вслух ответил:

- Обязательно поверил бы.

- Главное, что поверил ты, дорогой! - улыбнулась Люся. - Но можешь не сомневаться, - я не остановилась бы перед тем, чтобы что-нибудь оттяпать твоей дочке, если бы ты заартачился.

Н нужно было избавиться от трупа, ведь скоро он бы разложился и начал смердить. Соседи учуяли бы вонь, вызвали бы ментов. Шуляев попал бы под подозрение в убийстве раньше, чем снял бы деньги с Кипрского счета и привез их в Москву. Вывезти труп возможным не представлялось, так как Шуляеву нужно был срочно улетать в Египет, а одна Люся, естественно, не справилась бы. Но на кухне стоял очень большой холодильник, и Люся не без труда поместила туда тело, врубила регулятор холода на максимум, а дверку холодильника подперла стулом. В холодильнике труп мог находится сколь угодно долго. Дело было сделано.

- Ну, а дальше ты сам все знаешь, - сказала Люся, доставая из пачки последнюю сигарету.

Я понял, что наступает последний акт спектакля, уже, наверное, не меньше часа разыгрываемый передо мной этой маньячкой с пистолетом в руке. Но начался он совершенно неожиданно. Шуляев, до того лежавший недвижим, вдруг шумно вздохнул, и начал подниматься. То, что произошло в какие-то пару секунд после этого, повергло меня в ужас. Не сводя с меня взгляда, Люся с грацией гадюки соскользнула со стола, сделала шаг назад и влево, и оказалась рядом с Шуляевым, причем при всех этих ее движениях пистолет в ее руке ни на миллиметр не отклонился в направлении от моей груди. В другой ее руке откуда ни возьмись появился нож, и этот нож Люся с размаху всадила еже почти поднявшемуся с пола Шуляеву в горло, точно под нижнюю челюсть, легко отпрыгнув в сторону от сразу зафонтанировавших из раны брызг густо-красной крови. Шуляев, так и не открыв глаз, забился, захрипел, попытался поднять руки к горлу, но не смог, и снова рухнул на пол. Его затылок хрястко ударился об пол, ноги задергались, и через несколько секунд он затих в той же позе, что и лежал до того, и только кровь все продолжала обильно сочиться, заливая красным его гавайскую рубашку.

В первый раз у меня на глазах убили человека, да не просто убили, а зарезали, как свинью. Мне всегда становилось плохо от вида даже своей крови, а от увиденного сейчас я поплыл, как после нокаута, едва сдерживая подкатившую к горлу тошноту. Как сквозь какую-то пелену я увидел, как улыбающаяся Люся повернулась ко мне, направила пистолет мне в голову, и прошипела:

- Ну, я ответила тебе на вопрос относительно своих планов?

Ужас охватил меня. Я подумал, что сейчас раздастся выстрел, и снова закрыл глаза. Но, к счастью, у Люся еще не закончились вопросы ко мне.

- Что с Виталией? - резко бросила она. - Ее телефон не отвечает с субботы. Почему ее нет в отеле?

"Ага, так вот где твое мягкое подбрюшье!" - обрадовался новой возможности потянуть время я.

- С ней все в порядке, - быстро ответил я, и сразу попытался сменить тему. - Послушай, Люсь, ведь все равно тебе теперь не выйти сухой из воды. Может, не стоит усугублять свое положение еще одним убийством? Ведь про тебя уже все всем известно, труп Шуляева тоже найдут...

- Найдут, обязательно найдут! - радостно вскричала Люся, не дав мне договорить. - Рядом с твоим! Я сама вызову ментов, как только закончу с тобой. И знаешь, что они подумают, увидев вас рядышком?

- Что же? - облизнул снова вмиг пересохшие губы я.

Люся посмотрела на меня победоносным взглядом человека, ощущающее полное свое превосходство над собеседником:

- Если сможешь, посмотри на покойничка повнимательнее, - с издевкой в голосе сказала она. - Не узнаешь нож, который торчит у него из горла?

Я с трудом заставил себя скосить глаза на труп, и сразу же узнал зеленую ручку своего фирменного ножика. Мне даже показалось, что я вижу вырезанные мною мои инициалы на ней.

- Так что менты подумаю, что ты Шуляева зарезал, а он тебя застрелил, продолжила Люся. - После чего они по стволу начнут искать хозяина, и найдут тело Лорика. После этого начнут искать твою семью, и или успеют найти ее, пока они не умрут от жажды, или не успеют. После чего решат, что ты вступил в преступный сговор с Лориком и Шуляевым, чтобы инсценировать похищение твоей семьи.

- Зачем, - закричал я, подбирая ноги, - зачем мне похищать свою семью? Никто не поверит в такую чепуху!

- Я не знаю, зачем, - не смутилась Люся. - Например, чтобы не платить с наследства налоги. Короче, ментам виднее.

- В организме Шуляева и у меня найдут препарат! - продолжал оппонировать я.

- Не найдут, - спокойно ответила Люся. - Я специально ждала, пока вы очухаетесь, потому что в живом организме хлоразин разлагается бесследно.

- Найдут следы от уколв! - уже кричал я.

- Ну и что? - снова согласилась Люся, тщательно собирая все свои окурки в пустую пачку из-под сигарет. - Следы от укола будут мешать официальной версии, и о них быстро забудут. Так что я тут совершенно ни при чем. И вообще мы с Аллочкой сегодня ночью улетаем из страны. Навсегда. Меня больше ничего здесь не держит. Даже квартиру на Алексеевской я уже продала.

- И куда же, если не секрет, лежит твой путь? - пытаясь быть ехидным, спросил я.

- Даже не знаю, - всплеснула руками Люся. - Думаю, с шестью миллионами баксов везде неплохо.

- Почему с шестью? - не понял я. - С тремя? Ведь ты говорила, что деньги со счета Лорика мог снять только он?

- Не держи меня за дуру, дорогой, - рассмеялась мне в лицо Люся. - С шестью, я не оговорилась. Вот в дипломате лежит три миллиона в трэвэл-чеках, и еще три в банке на чудном острове посреди Карибского моря, где я их и получу. Насчет того, что кодовое слово знал только Лорик, я пошутила. Ведь счет на Би-Ви-Ай открывала через Интернет я, так неужели же я не знаю кода доступа к нему? Если хочешь, я даже могу сказать тебе его на прощание.

И, глядя мне прямо в глаза, Люся раздельно произнесла:

- Ю-ли-я. Ключевым словом я сделала имя твоей дочери. Смешно, правда? Кстати, Шуляев тоже поверил в эту мою сказочку. Я орала на него, что он идиот, что, убив Лорика, он лишил нас денег, и сказала, что из Кипрских денег я заберу себе два миллиона, а если он не согласен, я не стану обеспечивать ему алиби. Дурачок, прямо с самолета припылил сюда, упрашивать меня! Наивный, не понимал, что убийства отца моего ребенка я ему не прощу.

- Ты очень умная женщина, - сказал я, глядя Люсе в глаза, - но очень злая.

- Да, ты прав, дорогой, - улыбаясь, согласилась со мной она, - я очень умная. Но ты даже не представляешь, какая я злая.

Улыбка исчезла с ее лица и, как с картин Гойи, на меня смотрело исчадие ада.

- Итак, что с Виталией? - тихо спросила она. - Я считаю до трех, после чего твой правый коленный сустав разлетится на куски. Раз...

- А если наверху ментовская засада! - закричал я, вроде бы инстинктивно закрываясь от пистолета рукой.

- Они бы давно ломились бы в дверь, - усмехнулась Люся, - но на самом деле мне все равно. В любом случае не собираюсь выходить отсюда той же дорогой, что вошла. Из этого бомбоубежища есть запасной выход, который никто кроме меня не знает, так что шансов у тебя, дорогой, нет никаких. Два.

- Она в клинике по изменению пола, - быстро заговорил я, понимая, что счета "три" не будет. - Возможно, именно сейчас ей отрезают то, что мама с папой дали.

Люся замерла, ее лицо превратилось в безжизненную маску. Прошло несколько секунд, прежде чем она разлепила губы:

- Так значит, ты свои последние деньги отдал ей на операцию? произнесла она, глядя с ненавистью на меня. - Да, этого я не предусмотрела. Правду говорят, что доброта сродни умопомешательству, а поступки умалишенных просчитать невозможно.

В мгновение ока Люся оказалась рядом со мной и наотмашь ударила меня пистолетом по лицу. Я успел уклониться, и удар пришелся вскользь по лбу, тем не менее глаза сразу залила кровь. Но я счел за лучшее не показывать, что удар не достиг своей цели, и согнулся в кресле пополам, закрыв лицо руками.

- Сука, сука, сука! - кричала у меня над головой Люся. - Их никогда не найдут, никогда! И еще знай, что после тебя у меня останется здесь еще одно дело: съездить в Склиф к твоей тетке, и отправить ее к праотцам, незачем ей хоть кому-то рассказать о своей молодой подруге! Прощай, дорогой! Передай на том свете привет Лорику!

Я понял, что сейчас раздастся выстрел. Время как-то странно сжалось для меня, по крайней мере, потом, вспоминая события этих нескольких секунд, они представлялись мне как минимум минутой. Я резко разогнулся и, падая назад на спинку кресла, выбросил вверх ногу. Удар пришелся точно по руке Люси, сжимавшей пистолет. Правда, выбить "Макаров" мне не удалось, но Люся пошатнулась, попятилась назад, наступила прямо в лужу крови, натекшую из Шуляева, поскользнулась на ней, как на льду, и грохнулась прямо на живот покойника. Сгустки крови, поднятые ее ногами при падении, брызнули мне прямо в лицо, но я не замечал их. Я вставал с кресла. Затекшее тело повиновалось плохо, но в конце концов я все-таки оказался на ногах. Но Люся уже тоже успела сгруппироваться, и к тому моменту, когда я кинулся на нее, пистолет был снова направлен на меня. Я что-то закричал, но не услышал собственного голоса. Я летел вперед, и видел, как поблескивает, натягиваясь, тонкая лайка перчатки на сгибе Люсиного указательного пальца, медленно, как в кино, надавливающего на спусковой крючок. Я увидел нехорошую улыбку в Люсиных глазах, и в это миг странную тишину у меня в ушах разорвал грохот выстрела. Я зажмурился, ожидая последнего удара, но его не последовало. Вместо этого я с размаху упал на пол, сильно ударившись грудью, но сразу же вскочил на ноги для следующего прыжка. Но бросаться было не на кого.

Мои глаза были залиты кровью, и я отер лицо тыльной стороной ладони. Только тогда сквозь красную пелену слипающихся ресниц я разглядел всю картину. Люся лежала навзничь рядом с Шуляевым и все лицо ее, обращенное к потолку, представляло собой сплошную кровавую маску. Капюшон слетел с нее, и пряди ее жидких рыжеватых волосы плавали в крови, образовывая вокруг головы ужасный нимб, шевелившийся, как змеиная прическа Медузы. Ее правая рука, в неестественно вывернутой кисти все еще сжимавшая пистолет, покоилась на животе Шуляева. Правда, пистолет выглядел как-то странно, потому что верхней его части как будто не было. Так бывает, когда после последнего выстрела затвор отходит назад, да так и остается в таком положении. Но, присмотревшись, я понял, что затвора на "Макарове" не было вовсе, словно при выстреле его снесло куда-то. Я помотал головой, думая, что меня подводит зрение, и сделал два шага вперед. И тогда затвор сразу обнаружился. Он практически полностью вошел в правый глаз Люси, и торчал оттуда страшным неестественным наростом. С этой железякой в голове Люся напоминала сейчас какого-то фантастического киборга.

Ко мне медленно возвращалась способность соображать. Люся была мертва, а я был жив. Но как это могло случиться? Я подошел к телам, наступив прямо уже не в лужу, а целое озерцо крови, натекшее из обоих. Я взял двумя пальцами остатки пистолета, но и мертвая Люся не хотела расставаться с ним. Мне пришлось разжимать ей пальцы, чтобы освободить оружие, и только тогда я смог рассмотреть то, что осталось от "Макарова". С изумлением я увидел, что пуля не покинула ствол, и ее смертоносный кончик торчал из него примерно на миллиметр. Все стало ясно - из-за невылетевшей пули пороховые газы с огромной силой ударили назад, в казенную часть оружия, и сорвали затвор с направляющих. По принципу реактивного движения затвор полетел в направлении, прямо противоположном дулу, то есть в глаз стрелявшего. Но почему не вылетела пуля? Может быть, в магазине Лорикиного ПэЭма были некалиберные патроны? Нет, причина была в другом. Из ствола вокруг пули тонким кольцевым воротничком выдавилось какое-то вещество, напоминающее замазку, только абсолютно черную от выхлопных газов. Я тронул эту замазку пальцем, и под слоем сажи она оказалось ярко-розовой. Более того, я мог бы поклясться, что я начал различать слабый запах клубники. Это была жвачка, обыкновенная клубничная жвачка!

- Юлька, это Юлька! - как сумасшедший, заорал я.

- Мы здесь, папа! - услышал я сквозь звон в ушах слабый Юлькин ответ.

Что это, - на самом деле чей-то голос, или мне послышалось? Да, такие деньки, как сегодня, не проходят даром, - вот уже и глюки начались. Но нет, слабый, еле слышный, но явно Юлькин голос продолжал звать меня. Подвал был абсолютно пуст, и голос мог доносится только из-за одной из таких же, как входная, дверей в дальнем углу. Я кинулся к ним, рванул против часовой стрелки барашек первой и, навалившись, открыл тяжеленную створку. В метре за ней оказалась дощатая перегородка, а в ней дверь, закрытая на висячий замок. На высоте груди в двери было маленькое окошечко, закрытое на засов, очень напоминающее тюремную "кормушку". В щелке между неплотно пригнанными досками что-то белело. Это был Юлькин палец, который она пыталась просунуть мне навстречу.

- Сейчас, Юля, сейчас! - закричал я.

Ручки на двери не было, и я схватился за замок. Но замок был настоящий, не чета тому, бутафорскому, и сразу понял, что голыми руками мне его не одолеть.

- Я сейчас, я сейчас вернусь! - крикнул я, прижимаясь губами к щели между досками.

Господи, как же мне открыть этот замок? И почему не подает голос Галина? В поисках какого-то рычага я решил было уже выскочить на улицу, но возле тела Люси я остановился, подумав, что ведь открывала же она как-то этот замок. Ощущая почему-то брезгливость, я ощупал карманы ее брюк, и в одном из них нащупал связку ключей. Двумя пальцами, давясь приступами рвоты от ощущения живой упругости ее мертвого тела, вытянул звякнувшую связку и снова кинулся в угол подвала. Подошел первый же ключ. Я отшвырнул ненавистный замок далеко за спину и распахнул дверь. В нос ударил тяжелый запах нечистот, но я бросился в темноту, и чуть не споткнулся о Юльку, которая сидела рядом с дверью на полу, бессильно привалившись к стене. Я подхватил ее на руки, прижал к себе. Слезы брызнули из моих глаз.

- Где мама, мама где? - сквозь ком в горле еле выдавил я.

- Мама там, она спит, - прошептала Юлька, махнув рукой куда-то в черную глубь помещения. - Как я рада, что ты наконец за нами пришел.

Большую часть тесного помещения, изначально служившего, видимо, для размещения резервных генераторов электропитания, занимали грубые дощатые нары. Галина лежала на них, свернувшись калачиком, но она не спала. Когда я подошел к ней, мне показалось даже, что она не дышит. Я хотел опустить Юльку, чтобы потрогать Галине пульс, но дочь так крепко держалась за меня, что я не стал разжимать ее объятия. Я только тихо позвал: "Галя, Галя!", и жена сразу открыла глаза, сверкнувшие белками в темноте.

- Глеб, это ты? - прошептала она. - Там что-то гремело за дверью. С тобой все в порядке?

Слезы снова подкатили к моему горлу, но я не успел ничего ответить, потому что в эту секунду раздались частые тяжелые удары во входную дверь. Я отпустил Юльку, и кинулся открывать. Это был Гоха с фонариком и пистолетом в руках. Он посмотрел на меня, сразу все, видимо, понял, и только коротко бросил:

- Ранен?

- Ерунда, - помотал я головой в ответ, пропуская Гоху вовнутрь.

От вида залитого кровью подвала побледнел и он, но сказал только: "Твои здесь? Давай выводить".

Галина была в каком-то странном полубессознательном состоянии, и мы вдвоем вынесли ее на улицу. Юлька шла сама. Весь двор был залит светом фар Гохиной Волги, которая молотила мотором, стоя рядом с Шуляевской машиной. Вдвоем они занимали почти весь двор. Одно зеркало у Волги было срезано начисто, другое, исковерканное, сиротливо висело на ниточке. Но все равно в этот момент Гохина "ласточка" по сравнению с черным "мерином" показалась мне чудной белой лебедью рядом со зловещим вороном. Накрапывал мелкий дождь. Мы усадили Галину и Юльку на заднее сиденье. Я хотел ехать сам на "десятке", но Гоха категорически этому воспротивился. "Да я нормально!" - пытался было возразить я, но Феоктистыч убедил меня, сказав, что если меня остановят ГАИшники, то мне придется долго объяснять, почему я c ног до головы в крови. Я согласился с доводами разума, и сел вперед. Мы уже тронулись, как вдруг я вспомнил о дипломате. Пришлось вернуться. С содроганием всей души я вновь ступил под мрачные своды подвала. Люся и Шуляев все так же лежали рядом, как будто мирно спали. Я закрыл дипломат и повернулся, чтобы уйти. Потом вспомнил еще кое о чем , снова поставил дипломат и подошел к телу Шуляева. Вынул из кармана платок, обернул им рукоять своего "Камасы", зажмурился и потянул. Нож вышел из раны с тошнотворным чмоканьем. Я завернул его в платок, положил в карман, забрал дипломат и, не оглядываясь, вышел.

Поехали. Продираясь сквозь арку, Гоха потерял последнее зеркало, но только усмехнулся при этом. У моей "десятки" притормозили. "Наверное, все-таки отгони-ка ты ее на пару кварталов отсюда", - сказал Гоха. Да, Гоха прав. Когда бойню в подвале обнаружат, то на машину, припаркованную в непосредственной близости, наверняка тоже обратят внимание. Я вышел, сел за руль, завел мотор. Минут пять, не включая огней, я ехал вслед за Гохой, пока мы не отдалились от двора-колодца на достаточное расстояние, после чего опять запарковал машину среди десятка ей подобных, и снова сел в Волгу. Мы выехали на Садовое, у Добрынки развернулись, и поехали в сторону Яузских Ворот. На самом горбу Краснохолмского моста я попросил Гоху остановить машину. Вышел, оперся на парапет, и минут пять смотрел на черную с проблесками, как Люсины перчатки, воду далеко внизу. Потом оглянулся по сторонам. Прохожих не было, проносящиеся мимо машины тоже не обращали на мигающую аварийными огнями "Волгу" никакого внимания. Я достал нож и бросил его вниз. Тихо, без всплеска, нож ушел в воду. Я больше не хотел иметь к этому страшному делу никакого отношения.

Гоха вез нас домой.

- Слушай, Феоктистыч, а как ты нашел-то меня? - задал я ему вопрос, с которым сам никак не мог разобраться.

- Так ты сам же мне сказал по телефону, что поворачиваешь на Бахрушина, - пожал плечами Гоха. - Я хотел было бросить машину, и сразу лететь тебе на подмогу, но попробовал последний раз, и завелся сам. А там обшарил квартал и наткнулся на твою "десятку".

Снова замолчали. Я ехал и думал о том, как сложна все-таки пьеса под названием жизнь, и какие запутанные роли порой отводит она играющим в ней актерам - людям. Я думал о Люсе, глубоко несчастной, в сущности, женщине, которую ее беда превратила в чудовище. Я думал о миллионере и подонке Шуляеве, которого погубила его собственная жадность. С неожиданной теплотой подумал о Лорике, которого я ненавидел, но который погиб, по сути защищая мою жену и дочь. О Талии, о которой я просто не знал, что и думать. Думал о Жанне, о Романе и о Гохе. И о Галине, первый вопрос которой после заточения в темном подвале (это с ее-то клаустрофобией!) был - все ли в порядке со мной. И о тетке Эльмире. Я спохватился и позвонил в Склифосовского."Лучше, лучше вашей тетке! - на удивление быстро и вежливо дали мне справку о состоянии ее здоровья. - Ее уже перевели из реанимации в обычную палату. Завтра сможете ее навестить". Я облегченно вздохнул, и повернулся назад. Галина мерно дышала, - похоже, просто спала. Юлька сидела с открытыми глазами и, не мигая, смотрела в окно.

- Доча, а как твоя жвачка оказалась в пистолете дяди Лорика? - спросил я ее.

- Дядя Лорик купил мне жвачку и давал поиграть со своим пистолетом, помолчав, ответила Юлька. - Но все равно он был плохой, и когда мама отвернулась, я залепила ему пистолет жвачкой. Прости, папа, я больше не буду.

"Ангел ты мой, спаситель! - подумал я, закатываясь в беззвучном смехе. - Да залепи ты все своей жвачкой!" Но скоро я перестал смеяться. Я вдруг осознал, что только что стал свидетелем обыкновенного чуда. Дочь, залепив жвачкой ствол пистолета, спасла меня от неминуемой гибели. Ну, разве это не чудо? "Надо завтра же пойти в церковь", - решил я. А пока же, как раз проезжая ввиду крестов какой-то маленькой церквушки, я неожиданно для себя самого куце, неумело, но очень искренне перекрестился, чего никогда раньше не делал. Гоха скосил на меня глаза, но ничего не сказал. Еще я попытался сообразно моменту и настроению припомнить какую-нибудь молитву, но вместо этого в голове сами собой всплыли вдруг строчки одного давно забытого мною стихотворения, которое я прочитал когда-то очень-очень давно, в детстве, и ни названия, ни автора которого, разумеется, не помнил:

Я узнал, что есть мир за туманами,

Где никто не поганит заветное,

Где никто не корявит обманами

Свои белые души бессмертные.

И сияют все в помыслах праведных

В мире том, что в другом измерении,

Потому-то с времен незапамятных

Жизнь здесь в ином направлении.

Потому эта вся территория

И укрыта туманом блистательным,

Здесь грядущее - словно история,

День вчерашний же скрыт за печатями.

Каждый знает, и это проверено,

Что ему предсказанное сбудется,

Что добро ему завтра отмеряно,

А вчерашнее зло позабудется.

Лишь добра ожидание - сладостно,

А от зла наши спины сгибаются...

Потому-то все люди здесь радостны,

И при встрече они улыбаются.

Мне хотелось бы - чувствую кожею,

На меня чтоб их солнце взглянуло бы,

С удовольствием с ними я пожил бы,

И навряд ли назад потянуло бы.

Ну какими земными заботами

Отменить мне такое решение?

Музыканты сидят перед нотами

И играют любви возвышение...

Ах, словами и фразами смертными

Описать ли такую историю?

Чародеи сидят за мольбертами

И рисуют чудес траекторию...

Эпилог

О том, как и при каких обстоятельствах нашли тела Люси, Шуляева и Лорика, мы узнали только через два месяца, когда в патологически информированной обо всем "Московском Комсомольце" прочитали статью с леденящим кровь названием "Бойня в бомбоубежище, или Смерть в холодильнике", написанную одним известным криминальным репортером. То есть статья-то вышла гораздо раньше, чем мы ее прочитали, потому что около двух месяцев нас в Москве и вообще в России не было. После вышеописанных событий, - не сразу, а как только выписали тетку Эльмиру немного оклемалась Галина, и зажил мой рассеченный лоб, мы втроем махнуи в круиз по Карибским островам, в котором мы все более или менее поправили здоровье и нервы. Круиз, разумеется, включал в себя посещение экзотической страны под названием Британские Виргинские острова. Кстати, так себе острова, скажу я вам, - те же Ямайка или, к примеру, Барбадос гораздо интереснее. В общем, мы прекрасно отдохнули и к моменту возвращения в заснеженную Москву страшные раны наших воспоминания о тех днях начали потихоньку затягиваться.

Но первое, что я слышал, сразу по возвращении позвонив тетке Эльмире, было: "Оказывается, наш Вадим Львович был настоящим мафиози!" Произнесено это было заговорщицким шепотом, после чего последовало непререкаемое требование немедленно прибыть к ней. Сразу с порога, почему-то прижав палец к губам и страшно выпучив глаза, тетушка всучила мне газетенку трехнедельной давности, истертую на сгибах чуть не до дыр. Я развернул ее, и от увиденного сердце у меня заныло. Статья была на целую полосу, и большую ее часть занимала фотография того самого подвала, тускло освещенного одинокой лампочкой. Хотя черно-белая газетная полиграфия и в малой степени не давала представления о побоище, которое там произошло, воспоминания того вечера мгновенно вспыхнули в моем мозгу яркими цветами с преобладанием кроваво-красного. Наверное, я даже побледнел, потому что тетушка, глядя на меня, забеспокоилась, запричитала и поспешила усадить меня на диван. К счастью, она была далека от того, чтобы заподозрить истинную причину моего волнения, списав это на последствия "легкого сотрясения мозга после небольшой аварии на Швейцарских серпантинах", как я объяснил ей происхождение шрама у меня на лбу. Сердобольная тетка поспешила на кухню варить мне кофе, а в ее отсутствие я быстро пробежал статью. В ней мастер скандальных журналистских расследований раскрывал многолетнюю криминальную деятельность преступного сообщества, которое он так и назвал: "Банда адвокатов". Из статьи следовало, что несколько лет назад Шуляев, которому доходов преуспевающего московского стряпчего перестало хватать на жизнь, организовал натуральнейшую банду, в которую кроме него вошел его начальник безопасности Степанов и жена последнего Людмила Зайцева. На членах банды клейма было негде ставить. Кроме того, что они превратили "Московский Законник" в чисто "бандитскую" адвокатскую контору, занимавшуюся "отмазкой" преступных авторитетов и наемных убийц от уголовной ответственности, не брезговали они и похищениями людей, которых держали в том самом подвале, где состоялась финальная разборка между двумя подельниками, ранее заморозившими третьего в холодильнике.

В общем, вся статья походила на правду не больше, чем бред тяжелобольного - на реальность, и только в самом конце были приведены реальные, похоже, факты. По заключению патологоанатома, несмотря на огнестрельную рану в голову, непосредственной причиной смерти Степанова стало переохлаждение, то есть в холодильник его засунули еще живым. Я представил Лорика, еще в сознании замерзающего в ледяной темноте, и меня передернуло. Потом я представил Люсю, запихивавшую в ледяную могилу еще живого отца своего ребенка, и меня затошнило. Я закрыл газету, благо с кухни спешила тетка Эльмира, неся большую чашку ароматно дымящегося кофе. Совсем избежать обсуждения статейки не удалось, однако вскоре разговор сам собой перешел на другие темы. Среди всех прочих обсудили мы и тетушкино состояние здоровья, которое, слава Богу, было вроде как ничего. После инфаркта тяжело еще ей было только самой ходить в магазин, что раньше для нее делала ее молодая подруга, так некстати неожиданно куда-то исчезнувшая пару месяцев назад. Сердце у меня снова екнуло, и я невольно скосил глаза на газету, лежащую на столе статьей вверх. Но, конечно же, узнать в обезображенном трупе на снимке свою подругу, так любезно и совершенно бескорыстно почти год помогавшей ей, тетушка никак не могла, и я облегченно вздохнул. Я посидел в гостях у тетки еще немного, и откланялся, надеясь, что теперь эта тема исчерпана.

Но Роман, позвонив, тоже первым делом спросил, читал ли я статью? Я вздохнул и ответил утвердительно. "Представляешь, в каком шоке Жанна?" воскликнул Роман. Я услышал в этой невинной с виду фразе столько скрытого смысла, что, промычав в ответ что-то вроде: "Да, уж...", перевел разговор на работу. Работал Роман по моей наводке теперь с Гохой, и Феоктистыч был сотрудничеством вполне доволен. Хотя, по его словам, Роман сам теперь казался другим человеком: неудачи ли затяжного "одиночного плавания в море бизнеса" опустили его на грешную землю, падение ли с крыши, но он от его наглой заносчивости и стремления везде видеть только свою собственную выгоду не осталось и следа. Он честно и упорно "пахал", а специалистом в нашем деле он был отменным. Может быть, Роман и правда стал другим человеком? Не знаю, осталось посмотреть... "Так что приглашаем тебя с Галиной и Юлей к нам домой", - огорошил меня в конце разговора Роман. Я был в замешательстве. Последний раз мы были подобным образом званы к ним в гости много лет назад, и несмотря на теперешнее "потепление" моих личных отношений с Романом, начинать снова, как когда-то, "дружить семьями" я не собирался. Уж слишком двусмысленным было бы при подобной встрече мое положение между женой и пусть бывшей, но любовницей, да и Галина нежных чувств к Жанне отнюдь не питала. В разговоре повисла пауза и, чувствуя мой немой вопрос, Роман продолжил: "Во-первых, у нас что-то вроде новоселья, но, главное, ведь нас теперь трое". Я опешил. Не может же быть, что те два с небольшим месяца назад, что я последний раз видел Жанну, она была как минимум на пятом месяце беременности? Невозможно! Уж я бы знал. "Мы удочерили Аллочку, Люсину дочку, - пояснил Роман. - Ведь она осталась круглой сиротой". Я был настолько ошарашен, что больше не раздумывая, принял приглашение. Думая, что уговорить жену составить мне компанию будет нелегко, я начал разговор с ней издалека, но к моему удивлению, Галина не только не стала возражать, но и явно обрадовалась приглашению. Известие же об удочерении она вообще прокомментировала так: "Все-таки Жанка, если разобраться, неплохая баба, просто Люся имела не нее странное влияние". Помолчала, и добавила: "И очень нечастная. Я-то знаю". Я тоже знал, но разумеется, ничего не сказал.

О Таше, как ни старался я вычеркнуть ее из своей памяти, я то и дело вспоминал. Под Новый год я не выдержал, и набрал-таки номер ее мобильного.

- Наконец-то ты позвонил, - тихо сказала она с незнакомым мне раньше сильным акцентом. - Я решила, что сохраню этот номер до Рождества, потом до Нового года. Еще несколько дней, и ты не услышал бы меня.

- Как ты? - спросил я.

- О, я сильно изменилась, ты не узнал бы меня! - засмеялась она, и я тоже улыбнулся ее хулиганской шутке.

- Ты еще долго пробудешь в Швейцарии? - неизвестно зачем поинтересовался я.

- Боюсь, что всю оставшуюся жизнь, - ответила Таша. - Я выхожу за Алена. Мы уже помолвлены, и скоро свадьба. И еще - меня взяли без экзаменов в здешнюю консерваторию.

Против воли сердце у меня заныло, - не по поводу консерватории, конечно. С трудом мне хватило сил не подать вида.

- Я рад за тебя, - весело сказал я. - Передай Алену привет!

- Можно, я не буду? - поддержала мой тон Таша. - Он такой ревнивец!

Мы рассмеялись.

- Судя по всему, ты разобрался с делами? - после паузы спросила она.

- Откуда у тебя такая информация? - сыграл удивление я.

- Ален по распоряжению мсье Сержа наводил справки, - ответила Таша. Нам даже прислали по факсу ту статью в вашей газете.

- Так ты знаешь про...? - начал было я.

- Знаю, - перебила меня Таша. - Она не очень хорошо выглядела на своей последней фотографии.

Повисло молчание.

- Я хочу, чтобы ты знал, Глеб, - наконец, нарушила его Таша, - мне очень жаль, что я принимала участие во всем этом. Она была мне как мать, я любила ее и не смогла отказать. Если можешь, прости меня.

В ее голосе послышались слезы. Я тяжело вздохнул.

- Я не держу на тебя зла, - ответил я. - Будь счастлива.

- Спасибо, - еле слышно произнесла Таша, и мы распрощались - думаю, навсегда.

Тетка Эльмира тихо умерла на Рождество. Она совсем немного не дожила до оглашения результатов рассмотрения Дворянским собранием нашего вопроса, которым я все-таки начал заниматься - исключительно по ее настоянию. Второй инфаркт поразил ее во сне, и утром она просто не проснулась. Говорят, по большим церковным праздникам Господь забирает себе лучших. Наверное, на Его день рождения приходит черед самых лучших. Мы хоронили ее в страшную стужу, но от этой мысли мне становилось теплее. Я плакал, не стесняясь слез, думал о том, что на ее могиле я поставлю памятник с надписью: "Здесь лежит Эльмира Александровна Чайковская, в девичестве Неказуева, урожденная княгиня Нарышкина", и замерзшими пальцами комкал в кармане клочок тонкой бумаги. Я нашел его в теткиной записной книжке, которую почему-то забрал с собой с квартиры в Зюзине, когда тетушку увезла скорая. Невзрачная бумажонка привлекла мое внимание, потому что лежала на странице, на которой был записан хоть и безымянный, но такой знакомый мне номер мобильного телефона Люси. Кусок коричневатой папиросной бумаги был квитанцией об оплате на сумму в тысячу рублей, датированную весной прошлого года. Квитанция была на имя Нарышкиной Э.А. Из татуажного салона.

Конец