Анна Данилова Алый шар луны
1
Чтобы отправиться в далекое путешествие из Москвы в Сургут, нужна весомая причина. Предположим, там поджидает вас наследство в миллион долларов. Вот тогда можно спокойно заказывать билет и, пакуя чемодан, изводить себя мечтами о том, как бы потратить этот миллион, чтобы и удовольствие получить, и денежки сохранить, то есть чтобы не растранжирить все за одну неделю… Меня же никакое наследство там не поджидало. Больше того, эта поездка обещала одни сплошные расходы и полное отсутствие, как я предполагала, привычного комфорта. Посудите сами. Одно дело – сидеть в теплой квартире и печатать на компьютере очередную главу романа, попивая чай или кофе, а совсем другое – лететь куда-то в глушь, в Сибирь, в февральский холод, в неизвестность…
Однако билет я уже заказала, и его должны были принести мне с минуты на минуту. Так, во всяком случае, мне сказала девушка из курьерской службы. Я укладывала в чемодан очередной свитер и уже пятую пару толстых шерстяных носков, когда в дверь позвонили.
Если бы я не была так простужена в тот день, когда мне предложили в издательстве быстренько выбрать себе литературный псевдоним, то окружающие люди знали бы меня как, предположим, Розамунду Бестужеву-Рюмину или скромно – Фаню Нарышкину, а то и вовсе простенько – Улдузу Голенищеву-Кутузову, не говоря уже о Клотильде Дашковой-Кривопищевой; но, поскольку мне в то время было совершенно наплевать, какая фамилия будет указана на моих книгах – меня беспокоили только мое горло и насморк, – я настояла на своей истинной.
– Полина Пухова? Нет, это звучит ужасно! Как перина, как подушка с пухом! – замахал руками редактор.
Я сказала ему – мне требуется время, чтобы придумать что-нибудь оригинальное, чтобы это красиво звучало и легко запоминалось, но так ничего и не придумала – сроки поджимали, книга уже должна была вот-вот выйти, и, к моей огромной радости, «Полину Пухову» оставили, и я обошлась без псевдонима.
– Вы Полина Пухова? – спросила закутанная в розовый шарф девушка-курьер. – Собираетесь в такую стужу в Сургут?
Она словно прочла мои мысли.
– Да, это я – в стужу, в Сургут…
Девушка была явно в хорошем настроении, она пожелала мне летной погоды, успешной посадки, и я, закрыв за ней дверь, снова подумала: куда я лечу? Зачем?
Хотя, конечно же, я долго размышляла, приблизительно дня три, прежде чем решиться на такой марш-бросок в Сибирь. Моя сестра полгода назад вышла замуж за первого встречного парня из Сургута и полетела с ним туда, к нему, как жена декабриста. Письма от нее приходили хорошие, надо сказать, она не жаловалась, писала, что счастлива, что они любят друг друга, что новая жизнь ей по душе… Но надо знать мою Милу, чтобы верить написанному. Она всегда была капризна, избалована, испорчена вниманием родителей и деньгами, а потом и огромным количеством завидных московских женихов. И вдруг – в Сургут! Родители, к моему удивлению, благословили ее и, с легким сердцем отправив дочку в Сибирь, сами переехали в Петербург – поближе к дедушке с бабушкой. Я же должна была следить за Милкиной квартирой, поливать никому не нужные теперь цветы, вытирать пыль.
«Я беременна, – написала мне Милка, а потом и сама показалась по скайпу – расплывчатая, нечеткая, словно ее изображение разбавили оранжево-фиолетовой водой. – Знаешь, такие странные ощущения!»
«Ты как себя чувствуешь?»
«Да как обычно…»
«Милка, с тобой все в порядке?»
«Да… Все…»
«Твой Тихий любит тебя?»
Тихий – это фамилия моего зятя.
«Да, любит. Все хорошо».
«Ты не скучаешь?»
И вдруг я поняла, что она плачет. А потом сестра и вовсе исчезла с экрана. Я написала:
«Что с тобой? Ты почему плачешь?»
«Все в порядке. Смотрю на тебя, вспоминаю… Здесь все чужие! Тихий вечно на работе, а я совсем одна…»
Вот так через три дня я и решилась на это путешествие. Навестить сестренку. Посмотреть на нее, беременную, разведать обстановку и решить для себя – оставлять ли Милку с Тихим или же брать ее за шкирку и возвращать обратно, в Москву.
И, уже собираясь, я постоянно ловила себя на мысли, что с Сургутом или с Тюменью, словом, с тем холодным краем у меня связаны еще какие-то воспоминания ли, ассоциации ли… Вот только не было в этих ассоциациях ни северного сияния, ни романтики Севера, ни снега с метелью, а виделся мне почему-то бешено мчащийся поезд и слышался стук колес, а еще – отчаянный женский вопль и кровь на холодном металлическом полу тамбура. Что-то недосказанное, незавершенное, пахнущее пионами и, как это ни странно, книжной пылью.
И только к вечеру того дня, когда я уже решилась на поездку, я все вспомнила.
Это был литературный вечер в одной из библиотек. Мне присылали записки, я отвечала на вопросы. Кстати сказать, на таких вот тихих библиотечных вечерах встречаются весьма интересные вопросы, да и люди попадаются вдумчивые, заинтересованные, истинные почитатели твоего творчества.
Ко мне подошла очень скромно одетая немолодая женщина и сказала, что у нее есть ко мне одно дело. Я поняла, что она хочет мне что-то поведать наедине. Мы отошли с ней в сторону, и она спросила меня, где я беру сюжеты для своих романов. Мне часто задают этот вопрос, и я, признаться, уже устала отвечать на него. Приготовилась уже было произнести дежурное: из воздуха! Сюжеты беру из воздуха, они повсюду… Как вдруг я услышала:
– У меня есть для вас сюжет. Вы же криминальные романы пишете, а это как раз такая – криминальная и ужасно страшная история… Это все происходило на моих глазах, но мне почему-то никто не верит! А моя внучка так и вообще считает меня сумасшедшей. Ей это на руку, я знаю, что она хочет избавиться от меня и отобрать квартиру. А я – что… что могу я сделать?!
Я смотрела на нее и представляла себе ее тяжелую жизнь, ее одиночество, постоянные ссоры со взрослой внучкой. Наверняка она еще и чем-либо больна, все-таки возраст… Я часто, глядя на человека, словно бы вижу какие-то фрагменты из его жизни. Вот и тогда я увидела почему-то ее, эту женщину, сидящую в кухне возле окна, за которым идет снег. На столе чашка с жидким кофе, печенье…
– Слушаю вас, – кивнула я.
– Я возвращалась в Москву из Тюмени, где у меня живет подруга. Вот так, на старости лет, решила навестить близкого, родного мне человека. И такая поездка, знаете ли, приятная была! И с попутчиками повезло… Я же на поезде поехала. На самолет билеты дорогие. Туда доехала быстро – разговоры мы вели с соседями по купе… Да и спала я хорошо, спокойно, не то что в Москве. А вот на обратном пути в поезде произошло что-то страшное… И это не дает мне покоя! Я и сон потеряла, постоянно думаю об этом, но сделать ничего не могу. У меня здоровья нет. И сил.
– Так что же произошло в поезде?
– У меня была соседка по купе. Она тоже в Москву путь держала. Молоденькая такая девушка. Красивая. Надей ее звали. Она, конечно, не такая разговорчивая была, как мои прежние соседи по купе, но все равно, приветливая, вежливая такая. Нас ехало двое. Больше никого. Пока мы чаю попили, газеты-журналы почитали, и вечер наступил… Надя вышла в туалет, полотенце взяла, мыло… Словом, она не вернулась. Я долго не могла уснуть. Сначала мне показалось, что в той стороне, где находится купе проводников, кто-то вскрикнул… Потом кто-то бегал как будто туда-сюда. Но я приписала все это своей мнительности. Осмелев, я решила отправиться на поиски Нади. Думала: если не найду ее где-нибудь в вагоне, скажу проводнице, что пассажирка пропала, ее уже полчаса нет. Вышла я из купе и направилась в сторону туалета, того, что был расположен ближе к нам, то есть неподалеку от купе проводников. В туалете никого не было. Тогда я вышла в тамбур, думаю, может, Надя там стоит, курит? Сейчас же все курят. Открываю дверь и вижу… извините… голый зад! Какой-то мужчина. А под ним – Надя! Смотрит на меня умоляющими глазами! Какой-то гад ее насиловал, понимаете?! Я поняла, что ее надо спасать, побежала к проводникам, рванула дверь – никого. Тишина. Страшно так мне стало…
Я – в купе, заперлась. Сижу и думаю: что делать? Надо же что-то делать… Звонить! Но кому звонить? По какому телефону? Пока я так раздумывала, чувствую – у меня перед глазами все плывет… Плохо мне стало. Я пришла в себя, уже когда в купе вошел какой-то мужчина в фуфайке. Приложил палец к губам, мол, молчи, а потом, забирая дорожную сумку Нади, он, глядя мне прямо в глаза, тихо сказал: «Вы ничего не видели и не знаете… И никто с вами не ехал! Забудьте ее». И ушел. А мне и вовсе дурно стало! Потом мне показалось, что кто-то закричал… Меня всю затрясло. Я услышала, как кто-то прошел за дверями купе и сказал: «Скоро Войновка…» Я запомнила название станции. Но еще до того, как поезд остановился, я слышала какой-то шум, как будто кто-то хлопнул тяжелой металлической дверью. Я сидела тихо, как мышка, не зная, что и думать… Это позже, уже под утро, ко мне зашел какой-то человек и начал задавать вопросы. Спрашивал, не слышала ли я посторонних звуков? Когда я видела в последний раз проводницу? Кто был со мной в купе? Признаюсь: я промолчала… Вернее, солгала – сказала, что никто со мной не ехал. Хотя на самом деле была эта Надя, которую, как мне думается, убили…
– Почему убили? – спросила я.
– Да потому что весь вагон потом обсуждал случившееся! Говорили, что были обнаружены два трупа. Один труп – это была проводница… Представляете, оказывается, проводницу убили! Не зря же я слышала крик! А другой труп – неизвестный – сбросили с поезда… Убийца взял у проводницы специальный такой ключ, открыл дверь идущего на полном ходу поезда и вытолкнул из него окровавленное тело. Или выбросил труп в окно купе проводницы. Понятное дело, что убили Надю! И убил ее тот самый… зверь…
– Зверь?
– Он из тюрьмы сбежал! Вернее, вроде несколько человек сбежало, но один вот попал в наш поезд. Они же там все в тюрьме превращаются в зверей! Уж доехал бы до Москвы, дотерпел бы! Ан нет, не смог: увидел молоденькую девушку и завалил ее прямо в тамбуре…
– Вы хотите, чтобы я написала об этом?
– Это еще не самое интересное… – вдруг сказала женщина. – Интересное началось потом, когда я, умирая от страха и стыда за свою ложь, снова осталась одна. Вспомнила, что изверг этот в купе заходил, вещи Надины забрал… Но кое-что он оставил. Потому что не знал о ее существовании.
– Вещь?
– Да. Кошка! Такая, знаете, плюшевая большая симпатичная кошка, которая скорее напоминала подушку. Надя клала ее себе под голову. Я уж не стала ее спрашивать, что это за подушка-кошка такая… Может, ехала себе девчонка в Москву, навстречу новой жизни, поступать куда-то, вот и прихватила из родного дома сшитую мамой подушку. И сумочку ее он тоже не заметил. Маленькую такую лакированную сумочку, с документами.
– И куда вы ее дели? В милицию сдали?
– Нет… Говорю же… Ничего я тогда никому не рассказала, все ее вещи с собой так и привезла. И даже сумочку не открывала, подумала – а вдруг там отпечатки моих пальцев окажутся? Положила в пакет и сумочку, и подушку, так и привезла все домой. Спрятала в шкафу.
– Чего же вы хотите?
– Хочу освободиться от этих вещей! Я задыхаюсь от них, понимаете? А вы… Вы пишете такие интересные, сложные книги, и так хорошо там со всеми разбираетесь, распутываете такие сложные истории… Вот я и подумала: вот кому, этой женщине с замечательным умом и фантазией, я могу доверить эти вещи! А уж она разберется, что с ними сделать. Как поступить.
– Но если я принесу эти вещи в милицию, меня спросят, откуда это у меня, и что я отвечу?
– Скажите, что их вам принесла какая-то полоумная старуха. Ни имени моего вы, мол, не знаете, ни адреса…
– Вы что же, принесли этот пакет с собой?
– Нет, что вы! Я приготовила для вас лишь листок с адресом и номером телефона. Если вы захотите написать новый роман, вспомните мою историю, приезжайте ко мне, я отдам вам вещи Нади. Может получиться интересный роман.
И она положила на столик записку.
– Как вас зовут? – спросила я, удивленная странным рассказом женщины.
– Екатерина Андреевна я. Ах да, чуть не забыла… Подпишите мне вот эту вашу книгу!
Записку я благополучно потеряла. Потом нашла – и снова потеряла. И вот теперь, накануне отъезда, я вспомнила о ней и стала искать. Оказалось, что она лежала там, где ей и положено было – в коробочке со стопкой подобных же записочек, визиточек, каких-то листиков с заметками, словом, вместе с материалами для будущих романов. Вот: Екатерина Андреевна Ревина. И адрес с телефоном. Позвонить? И что сказать? «А помните, года три тому назад вы подходили ко мне и предлагали сюжет для нового романа?» Если все, что она мне тогда рассказала, – правда, то она не могла об этом забыть. Хотя за три года могло произойти многое. К примеру, сама Ревина могла отнести вещи своей убитой соседки по купе в милицию и во всем признаться, что, мол, испугалась она тогда, ведь ей угрожали…
Времени у меня было много, настроение – хорошее, авантюрное, поэтому я, уложив вещи, позвонила своему бывшему мужу, на которого собиралась оставить теперь уже две квартиры с цветами и пылью, сказала, чтобы он приезжал, как мы договаривались, несмотря на то что я немного задержусь, вышла из дома, села в машину и покатила по заснеженным улицам Москвы по значившемуся в записке адресу. Из машины я позвонила по указанному телефону, но трубку никто не взял. И все равно, словно подгоняемая кем-то невидимым, я не спеша, постоянно застревая в пробках, добралась до Масловки. Довольно быстро нашла нужный мне дом, проникла в подъезд с помощью какого-то мальчишки с ключом и теперь стояла перед квартирой номер двадцать четыре, абсолютно уверенная в том, что сейчас я увижу Екатерину Андреевну Ревину. Однако дверь мне никто не открывал. Я звонила и стучала довольно долго. Ругала себя за легкомыслие, за то, что притащилась сюда, не дождавшись ответа на телефонный звонок. И так бы я, возможно, и ушла прочь, если бы на устроенный мною шум не открылась дверь соседней квартиры.
– Вы?! – Женщина, всем своим обликом напоминающая старую учительницу (аккуратная прическа, особое выражение лица, очки на носу, красивая вязаная пелерина на узких плечах) смотрела на меня с выражением нескрываемого удивления. – Вы все-таки пришли…
– А что, вы меня знаете?
– Вы же Полина Пухова! Я видела ваше фото на обложках книг… Да… Опоздали вы! Ровно на два года.
– Она умерла? – вдруг поняла я. – Неужели?
– Проходите… В этой квартире сейчас живет ее внучка. Которая, собственно говоря, ее и убила, – заметила женщина, нервно поводя плечами. – Проходите-проходите, не надо, чтобы нас кто-нибудь услышал…
Соседку звали Еленой Николаевной. Она пригласила меня в гостиную, усадила за стол и отправилась в кухню, ставить чайник. Я осмотрелась. Теплая уютная квартирка, в которой живут двое – Елена Николаевна и ее одиночество. Это читалось во всем, я это чувствовала. Но это одиночество уже перестало ее угнетать – так много лежало повсюду раскрытых книг, альбомов, журналов. На полках я увидела целую коллекцию видеокассет, в углу комнаты заметила мольберт… Елена Николаевна была, безусловно, творческой личностью, и ей никогда не бывало скучно, она знала, чем заняться и чем вообще жить. К тому же у таких людей всегда есть друзья.
– Вы живете одна? – спросила я ее, чтобы проверить свои предположения.
– Да, совершенно одна. Но лучше жить одной, чем с такими родственничками, как у Кати. – И она махнула рукой в сторону двери. – Говорю же, угробила ее эта Ленка! Сначала они упекли ее в сумасшедший дом, а уж там она через месяц и умерла…
– Но почему в сумасшедший дом? Она производила впечатление совершенно здоровой психически женщины!
– Она и была здорова. Просто у Ленки муж работает в этой клинике… Они все сделали, чтобы избавиться от Кати! Я пыталась бороться, обращалась в милицию, но все было бесполезно… Погубили хорошего человека. Просто так. Из-за квартиры. И таких примеров вокруг – миллион! Я предлагала Кате переехать ко мне, а квартиру продать или сдать. Но она не нашла в себе сил сделать это, побоялась, что будет грандиозный скандал.
– Скажите, Екатерина Андреевна рассказывала вам одну историю? Про поезд…
– Да-да! Конечно! Она сильно переживала из-за этого, постоянно вспоминала про эту убитую девушку и считала, что она не исполнила свой гражданский долг, отказавшись сотрудничать с милицией. Она сказала, что легко составила бы фоторобот того мужчины, приходившего в купе за вещами девушки. Я успокаивала ее, как могла. Говорила, что многие поступили бы на ее месте так же, что тот мужчина оставил ее в живых, полагаясь исключительно на ее страх… И если бы он прочел в ее глазах не страх, а, скажем, ненависть, то, скорее всего, убил бы и ее. Просто он понял, что видит перед собой перепуганную пожилую женщину, которая будет молчать. Это ее, возможно, и спасло. Я понимаю, что все, что я сейчас сказала, звучит неубедительно, но я тогда не знала, какие еще придумать слова, чтобы успокоить ее.
– Дело в том, что я завтра лечу в Сургут. Окажусь в тех краях. Вот я и подумала: а почему бы мне не попытаться найти кого-нибудь, кто еще помнит об этой истории? Может, мне удастся разыскать родных, близких этой девушки и передать им ее вещи? Насколько я помню, она оставила в купе маленькую сумочку и какую-то плюшевую игрушку…
– Вот теперь я точно знаю, что Катя была права, когда говорила, что только вы можете помочь ей!
– Я ничего не обещаю, но просто мне и самой будет интересно узнать, что же на самом деле произошло в поезде в ту ночь… Действительно ли девушку изнасиловал и убил сбежавший заключенный?
– Понимаю… Я сейчас.
Елена Николаевна вышла из комнаты и вернулась с пакетом, из которого извлекла небольшую черную лаковую сумочку и упакованную в тонкий целлофановый пакет симпатичную мягкую кошку размером с небольшую подушку. Кошка и была своеобразной подушкой, круглой, пузатой и очень тяжелой.
– А почему она такая тяжелая? – спросила я.
– Возможно, там лежат какие-то вещи Нади…
Странное дело: когда она произнесла имя девушки, мы с ней – обе – почувствовали какую-то причастность к судьбе словно бы уже знакомого нам человека. Одно дело, когда говоришь «девушка», и совсем другое – когда произносишь ее имя. Надя.
– Да. На самом деле… Там могут быть и ее документы, и, может, украшения… – согласилась я. – Не случайно же она держала кошку у себя в изголовье. Я, к примеру, всегда кладу под голову в поезде свою сумку с деньгами.
– Сразу скажу – ни я, ни Катя, – мы не открывали сумку, не вспарывали кошку, поэтому о том, что там, я и понятия не имею!
– Неужели вам не любопытно было?
– Любопытно? Да, конечно, я живой человек, и мне было интересно узнать, что находится в кошке, но я, когда смотрела на эти вещи, мне становилось как-то не по себе… Словно душа Нади витала где-то поблизости и наблюдала за мной.
– Что?!
– Я вполне серьезно.
– Хорошо. Так как мы поступим? Может, сейчас все откроем, посмотрим и вместе решим, что со всем этим делать?
– Нет-нет-нет!!! – замахала руками Елена Николаевна, раскрасневшись от волнения. – Я ничего не хочу знать и видеть! Я лишь отдаю вам то, что должна была передать. Как вы думаете, каким образом все эти вещи оказались у меня? Катя! Это она вручила мне их на хранение. Она ждала вас. Она надеялась, что вы подключитесь к этой истории, заинтересуетесь ею… Знаете, она так и говорила. Вот, мол, когда у нее закончатся все сюжеты и она будет в поиске, вот тогда-то она и вспомнит обо мне, о Наде… Конечно, Катя и предположить не могла, что вы соберетесь в Сургут! Вы помните название станции?
– Как ни странно, да. Войновка. Так? Это где-то неподалеку от Тюмени.
– У меня название этой станции даже записано. Но и я тоже запомнила наизусть.
– Екатерину Андреевну жалко… Думаю, если бы она обратилась ко мне за помощью, я бы помогла ей… Посоветовала бы, как ей подействовать на внучку.
– На Ленку-то?
Елена Николаевна крикнула это уже из кухни, откуда вскоре вернулась с подносом, на котором стоял заварочный чайник, чашки и сахарница.
– Нет, на нее невозможно подействовать. Они со своим мужем еще и не такие дела проворачивали! И все – с помощью психушки. Одного парня все пасли, инвалида, у него с психикой все было в порядке, но самостоятельно, дома, он жить не мог. Так она, эта Ленка, влюбила его в себя, и он сам подписал ей свою квартиру! А парня упекли в психушку. Они страшные люди – Ленка и ее муж! Я сама их боюсь, если честно…
Слушая все это, я постепенно впадала в какую-то апатию. Вероятно, весь мой запал авантюрности и жажды приключений уже иссяк, и мне захотелось домой, к своему компьютеру, ко всему привычному, спокойному… И зачем только я приехала сюда? Теперь придется забирать эти вещи. И что я с ними буду делать? Нет, призрака Нади я не боялась. Я вообще не верю в призраки. А хоть бы они и существовали, и что с того? Я же не собираюсь присваивать себе ее сумочку! У меня сумок – целая коллекция. Сумки – это моя болезнь. Да и кошка эта плюшевая… Может, конечно, там и лежит что-то ценное. Если окажется, что это так, я точно обращусь в милицию. Но только представителем органов будет мой бывший муж, Володя Пухов, который и подскажет мне, как поступить в образовавшейся ситуации… Отругает он меня, конечно, за то, что я влезла не в свое дело. А может, и сам заинтересуется?
Еще не поздно было вернуть эту несчастную кошку вместе с сумкой Елене Николаевне. Еще не поздно было вернуть билеты в Сургут и ограничиться общением с сестрой по Интернету. Еще не поздно было вернуться в свой привычный мир и погрузиться в мутный и теплый колодец своих фантазий и сюжетов…
– Хорошо, я это забираю и постараюсь сделать так, чтобы вещи попали в руки близких или родственников той девушки. Возможно, эта история на самом деле натолкнет меня на написание нового романа… Спасибо за чай, Елена Николаевна.
Кто говорил моим языком? Кто заставлял двигаться мои руки, когда я забирала кошку с сумкой и впихивала все это в пакет? Вероятно, тот, кто двигал и всем нашим непростым, затейливо сотворенным миром. И этот кто-то, вероятно, хотел, чтобы я оказалась втянута по уши в эту историю.
Что ж, хватит, наверное, жить словами, фразами, книгами и фантазиями. Пора поучаствовать в реальной жизни.
Я вернулась в машину и почувствовала, как сил у меня отчего-то прибавилось. И машина моя мчалась куда быстрее прежнего.
2
Володя уже поджидал меня дома. Как ни странно, но после нашего развода, вызванного рядом самых банальных причин (важнейшей из которых оказалась утрата чувств, во всяком случае, так было написано в составленном моим другом-адвокатом заявлении), наши отношения с Володей значительно улучшились. Мы начали гораздо уважительнее прежнего относиться друг к другу, позабыли многие обиды и стали более близкими и родными людьми. И тот факт, что мы жили теперь порознь, лишь усилил чувство ответственности друг за друга. Вот такой парадокс. Мы часто виделись, как могли, помогали друг другу, да и в гости или на какую-нибудь выставку, на концерт или в театр иногда ходили вместе. Когда Володя болел, я ухаживала за ним, возила ему лекарства, готовила еду, прибиралась в его квартире. Когда заболевала я – а я болею всегда подолгу, мучительно, и мне просто необходимо, чтобы в это время обо мне кто-то заботился, – Володя терпеливо сносил все мои капризы, заставлял меня пить лекарства, делать ингаляции, полоскать горло, сам ставил компрессы, словом, был для меня самой лучшей нянькой. Я знала, что у него никого нет, что он по-прежнему всецело принадлежит мне, но вот хорошо это или плохо – так и не понимала.
Володя – следователь прокуратуры. Быть может, этим обстоятельством и объясняется выбор литературного жанра, в котором я работаю, – криминальные романы. Будучи посвященной во многие уголовные дела, которыми занимался мой муж, я, человек и без того увлекающийся и склонный к писательству, не могла пройти мимо такого богатого и реалистичного материала. Так появились мои первые рассказы, затем повести и романы. Это потом я поняла, что реальные дела зачастую гораздо менее интересны выдуманных… Но это – отдельный разговор.
Володя встретил меня вопросом:
– Ты что, на самом деле собралась к Милке в Сургут? Зачем тебе это?
– Я переживаю за нее. Она плачет, да и выглядит неважно…
– Она же беременная. Отсюда и внешний вид, и капризы… С беременными такое бывает. Она же не сказала тебе, что ей плохо, что ее не любят, что она хочет домой.
Он не хотел, чтобы я уезжала. Но теперь, когда мы больше не были мужем и женой и у меня появилось право поступать так, как мне хочется, его мнение интересовало меня меньше всего. Он всегда хотел, чтобы я сидела дома, чтобы ни с кем не общалась, не разговаривала по телефону, чтобы принадлежала только ему.
– Я так решила, – ответила я и прошла в кухню. Поставила на плиту кастрюлю с супом. – Ты мне скажи, я могу быть спокойна за обе наши квартиры – за Милкину и мою? Присмотришь? Только уговор! Не приводи сюда своих любовниц. Не оскверняй их присутствием мой дом.
– Полина!
– Я сказала!
– Да как тебе это вообще могло прийти в голову? Да у меня и нет никого!
– Да вот уж пришло как-то…
Я начала раздражаться. Быть может, это происходило потому, что я и сама уже не была уверена в том, что поступаю правильно, отправляясь на край света неизвестно зачем. Но дорожная сумка была почти собрана, билет куплен, плюшевая кошка с сумочкой убитой девушки требовали к себе внимания.
Я посмотрела на Володю: рассказать – не рассказать? Если расскажу – знаю наперед, что он ответит. Что я сама себе ищу на голову приключений. Что Сургут – это один город, а Тюмень, вместе со станцией Войновка, – я уже успела поинтересоваться – примерно в восьмистах километрах от Сургута, это около шестнадцати часов на поезде. Ну и что? Сургут – крупный город, Тюмень – тоже… Прогуляюсь, наберусь впечатлений. Может, ничего-то у меня и не получится с этой Надей – ни родственников ее, вероятно, я не найду, ни о сбежавших зэках не узнаю… Но придумать, домыслить историю, рассказанную покойной уже Екатериной Андреевной, я смогу же! Я и не такие сюжеты выдумывала. Во всяком случае, подышу тем же воздухом, каким дышали герои моего будущего романа.
– Суп будешь?
– Буду. Но ты мне так и не ответила – ты едешь только ради Милки или у тебя есть еще что-то на уме?
И тут я, чувствуя, что не в силах больше молчать, принесла пакет и выложила на стол черную лакированную сумочку неизвестной мне девушки Нади и огромную кошку-подушку, набитую неизвестно чем.
– Что это?
Я рассказала. Все как есть.
– Полина, тебе это нужно? Две старухи три года мечтали от этого избавиться, а ты подобрала, взвалила на свои плечи ответственность… И чего ты хочешь?
– Найти семью этой Нади и вернуть им эти вещи. А заодно узнать подробности этого убийства.
– За впечатлениями, значит, собралась.
– Собралась.
– А ты в сумку-то хотя бы заглядывала?
– Нет! Когда? Я же только что приехала с Масловки.
– У тебя перчатки медицинские есть?
– Есть.
Я достала перчатки, две пары. Одну пару протянула Володе, вторую надела сама.
– Ты предполагаешь, что кто-то еще сможет заинтересоваться отпечатками пальцев на этих вещах?
– Мало ли… не хочу, чтобы ты наследила.
Володя занялся сумочкой, а я – кошкой-подушкой.
В сумочке, как мы и предполагали, оказались документы. Паспорт на имя Агренич Надежды Александровны, 1986 года рождения. Не замужем. Проживает (вернее, проживала) по адресу: Уренгой, микрорайон Мирный, дом 1, корпус 2, квартира 185.
– Будь она жива, ей было бы сейчас двадцать три года, – заметила я, рассматривая остальное содержимое сумочки.
Губная помада, пудра, носовой платок и масса так необходимых молодой девушке мелочей… Меня поразило отсутствие записной книжки. Быть может, моя ошибка заключается в том (о чем мне неоднократно говорит Володя), что я всегда и всех сравниваю с собой. Вот и с записной книжкой… Если у меня их несколько (а коли уж быть совсем точной, то восемь старых и одна совсем новая, с переписанными в нее самыми необходимыми записями и координатами), то и у других тоже должны быть записные книжки. Во всяком случае, в дорогу я непременно взяла хотя бы одну, ту, что посвежее. Мало ли что может произойти в пути, может, понадобится кому-то позвонить… Надя же Агренич, отправляясь, по словам Ревиной, в Москву, решила сжечь за собой все мосты.
– Да и в Москве у нее, по всей видимости, никого нет, – словно прочитал мои мысли Володя, продолжая изучать паспорт.
– С чего ты взял?
– Если я еду в другой город, да еще такой огромный, как Москва, и я – Надя Агренич, простая девушка…
– Почему простая?
– Сумочка дешевая, косметика – тоже… – машинально прокомментировал он. – Так вот, я – Надя Агренич. Я должна иметь хотя бы один телефон или адрес на тот случай, если мне негде будет переночевать в столице. Я правильно рассуждаю? По-женски?
– У меня было бы с пяток адресов или телефонов, – согласилась с ним я. – Если бы я, конечно, запланировала эту поездку. И знала, что меня в Москве ждут. Однако я бы не стала напрягать своим визитом ни друзей, ни родственников – в одном случае…
– Если ты бы отправилась в Москву неожиданно, внезапно, так?
– Так. Но тогда зачем бы я взяла с собой эту старую кошку? Вот черт, никак не могу ее распороть… Придется взять лезвие. Нет, и зачем ей только понадобилась эта подушка?
– Поля, посмотри на меня…
Я подняла на Володю глаза. Конечно, я, сидя с тяжелой подушкой на коленях, не могла не понимать, что в ней что-то было, и лукавила, делая вид, что ничего не замечаю.
– Полагаю, здесь деньги, – наконец выдала я то, о чем думала с той самой минуты, когда только увидела эту подушку. – Много денег. И это объясняет отсутствие каких-либо адресов или московских телефонов. Она не собиралась останавливаться ни у московских друзей или родственников, если таковые, конечно, у нее были, с такой суммой…
С этими словами я рванула полураспоротые части плюшевой подушки в разные стороны и, запустив руку внутрь и потянув, достала тяжелый и плотный бесформенный сверток, набитый деньгами. Это были доллары. Много. Очень много…
Володя присвистнул.
– У тебя нюх, что ли, на деньги и на подобного рода истории? Теперь мне понятно, почему тебя заинтересовала эта женщина с ее бредовым рассказом об убитой соседке по купе.
– Я не знала, что здесь деньги, могла только предполагать. – Я смотрела, как Володя пересчитывает банковские пачки долларов.
– Очень странно! Девушку убили, а деньги не забрали?
– Не знали о них… Вернее, не знал. Он был один. Вроде бы какой-то сбежавший заключенный. Надя пошла в туалет, он схватил ее, затащил в тамбур, изнасиловал…
– И сколько же времени он ее насиловал? Ты говорила, что соседка не сразу спохватилась.
– Она упоминала, что Нади не было примерно полчаса. Она, скажем, зашла в туалет, на это тоже, как это ни странно, уходит какое-то время. Потом она, допустим, умылась, почистила зубы… Да мало ли! К тому же она могла не сразу попасть в туалет, возможно, он был занят.
– Да, кстати! В туалете мог находиться как раз этот самый уголовник, – предположил Володя.
– Вот именно!
– Значит, по времени все вполне сходилось. Она выходит из туалета, на нее набрасывается уголовник, тащит ее в тамбур, насилует…
Мы посмотрели друг на друга. Вероятно, подумали об одном и том же.
– Он находился в таком состоянии… – начал Володя.
– Да уж, он не мог не нервничать!
– Но здесь два варианта – взаимоисключающих. Он мог – в силу своего психологического состояния – закончить свое дело быстро, очень быстро…
– Екатерина Андреевна сказала, что видела… пардон, голый зад… Думаю, что процесс затянулся.
– А что, если их было двое? Или трое?
– Но она видела только одного…
– Другой мог стоять за дверью.
– Ну… Я не знаю.
– Это можно проверить. Поля, может, ты все-таки останешься дома? А я сам займусь этим делом?
– Володя, если ты только посмеешь…
– Ладно… – Он придвинул ко мне вещи из сумочки Агренич. – Как хочешь. Телефон у тебя есть, звони. А с деньгами что будешь делать?
– Отдам их родителям Нади.
– Ну, скажи, зачем тебе все это нужно?
– Я хочу развеяться…
– И ты повезешь все эти деньги…
– …в этой подушке? Да. Повезу. Как Надя.
– Но ведь ее убили! – воскликнул он.
– Ее убили случайно. Если бы ее пасли, зная, что она едет с деньгами, то убийца не ограничился бы только ее дорожной сумкой, а взял бы все вещи.
– Кстати, а где ее дорожная сумка?
– Ее нашли в купе у проводницы. Но там были только вещи, и все. Ни денег, ни документов, – объяснила я.
– А как же определили, что это именно ее вещи?
– Сначала просто предположили, а потом их опознала ее мать. Так вот, я продолжу. Если бы убийца знал, что у нее есть деньги, он бы, не найдя их в сумке, обшарил все купе. Но я так поняла, что он не знал ничего о Наде. Убив ее, он просто решил изъять из купе все ее вещи, чтобы о ней никто и не вспомнил.
– Все пассажиры регистрируются… – напомнил он мне прописную истину.
– Она могла ехать с разрешения проводницы, – сказала я.
– Сумку ты тоже возьмешь?
– Да, ее я тоже верну родителям.
– Ты – сумасшедшая!
– Нет, просто мне интересно. Да и встряхнуться нужно… И Милка меня ждет.
– Но она живет в Сургуте!!! – вдруг заорал Володя. – А не в Новом Уренгое!
– Не кричи… Все решено.
С этими словами я принялась укладывать руками, затянутыми в резиновые хирургические перчатки, деньги обратно в «кошку». Восемьдесят тысяч долларов.
– Посадить тебя, что ли? Чтобы ты никуда не уехала!
– Зато ты понял главное – я еду не к мужчине… – сказала я, что думала. Знала, что Володя ревнует меня ко всем подряд.
– Лучше бы ты поехала к мужчине… – в сердцах воскликнул он. – И не буду я есть твой суп!..
3
В ту ночь я плохо спала. Все думала-думала, как так могло произойти, что девушку убили, а деньги, целых восемьдесят тысяч долларов, оставили? Не заметили. Причина могла быть только одна – ее убийца ничего не знал о том, что Надя везла деньги. Так сложились обстоятельства.
И еще. Почему Екатерина Андреевна не распорола «кошку» и не посмотрела, что там внутри? Неужели ей было совсем не любопытно? Я уже представила себе, как две подружки-соседки – Екатерина Андреевна и Елена Николаевна – рассматривают подушку, ощупывают ее… Невозможно было не догадаться, что в подушке деньги. Гибкие мягкие пачки… Может, они сразу это поняли и поэтому подумали, что влипли в опасную историю, вот и решили обратиться ко мне за помощью. Ко мне, как к нейтральному лицу. Но с тех пор, как Екатерина Андреевна подошла ко мне, прошло целых три года! За это время в ее жизни столько всего произошло… Она, вероятно, постоянно ссорилась со своей внучкой, переживала по поводу того, что ее хотят выжить из квартиры. И она, эта честнейшая женщина, вместо того чтобы распороть подушку и присвоить себе эти деньги (тем более что их хозяйки уже не было в живых), а потом найти себе более безопасное место, чтобы спокойно жить, не боясь, что ее упекут в психушку, а то и вовсе отправят на тот свет, так и продолжала ждать меня? Но почему? Ответ был один – страх. Она боялась, что когда-нибудь кто-нибудь вычислит, с кем эта Надя ехала в одном купе, и этот кто-то появится и отберет у нее деньги, а ее саму – убьет. Как убили Надю. Этот же страх она передала словно по наследству и своей подружке – Елене Николаевне.
Вот они сидят в кухне, пьют чай и говорят об этих деньгах, рассуждают, как им лучше поступить… Вероятно, смотрят по телевизору все передачи, связанные с криминалом, примеривают свою ситуацию к услышанному и увиденному и спорят, анализируют, предполагают… И снова прячут подушку в шкаф.
Почему она больше не подошла ко мне ни разу в течение этих трех лет? Побоялась, что я приму ее за сумасшедшую? А что, очень может быть, что именно так я бы и подумала.
Под утро я решила, что хватит уже ломать голову о том, что было. Требовалось спланировать мои действия по приезде в Сургут. Конечно, первые несколько дней я поживу у Милки, разведаю обстановку, решу, стоит ли ей там оставаться. А уж потом, когда все выяснится и, как мне подсказывала интуиция, я пойму, что с Милкой все в порядке, вот тогда-то я и соберусь прокатиться на поезде до Тюмени, до станции Войновка. По пути попытаюсь поговорить с проводниками, может, что и услышу об убийстве проводницы и неизвестной девушки.
Если бы не подушка, набитая деньгами, я бы еще сомневалась в правдивости рассказа Екатерины Андреевны, но теперь я была уверена, что девушка Надя, ее попутчица, действительно существовала, а не пригрезилась ей…
Утром я приняла душ, выпила кофе, быстро собралась и хотела было уже вызвать такси, как приехал Володя. Неожиданно.
– Я знаю, что у тебя еще есть время до выезда. Ты не бойся, я тебя подкину до Внукова. Сколько часов до Уренгоя?
– Что? Что ты сказал? До какого Уренгоя? – Я с удивлением посмотрела на Володю. – Вообще-то я лечу в Сургут!
– Ну, конечно, в Сургут! Я оговорился, что тут такого? Просто я до самого утра занимался твоим делом, все узнавал, наводил справки, обзванивал коллег…
– Ладно, проходи, – смилостивилась я. – Кофе выпьешь?
– Выпью. Значит, так. Мы с тобой не выяснили, когда именно, какого числа могло произойти это убийство… Но я все узнал. Надежда Агренич, жительница Нового Уренгоя, вышла из дома 20 февраля 2006 года и не вернулась. Ее мать обратилась в милицию, девушка была объявлена в розыск. Но в поезде, следующем из Уренгоя в Москву, случилось убийство проводницы Шитиковой Людмилы Ивановны, и нашлись свидетели, ехавшие в этом же вагоне, видевшие девушку, по описанию похожую на Агренич. У девушки в большом прозрачном пакете была мягкая игрушка – плюшевая кошка. На полу в тамбуре обнаружили кровь девушки (была проведена экспертиза, эту кровь сравнили с кровью на носовом платке Агренич, который предоставила ее мать), и Надю признали убитой… Правда, ее труп так и не нашли.
– Это мать сказала, что Надя поехала в Москву?
– Да.
– И мы теперь знаем, в какой именно поезд села Агренич?
– Больше того, я принес тебе некоторые сведения… Вот, – Володя сунул мне в руки листок с каким-то списком и другие бумаги. – Список пассажиров того поезда, в шестом вагоне которого, на месте номер девять, была зарегистрирована пассажирка Ревина Екатерина Андреевна.
– Если Агренич… – я пробежала глазами список, – если ее здесь нет, то утверждение, будто бы ее убили, строится лишь на свидетельских показаниях пассажиров этого вагона?
– Да, в деле фигурирует и упоминание о большой плюшевой кошке, – заметил он.
– И плюс анализы крови с площадки тамбура? – спросила я.
– То есть если ее изнасиловали перед тем, как сбросить с поезда. И, возможно, чтобы она не оказывала сопротивления и молчала, ее ударили по лицу… Думаю, что это кровь из ее носа или других, нанесенных ей преступником ран. В тот же день из колонии строгого режима поселка Локосово Сургутского района сбежали трое заключенных. Вот их фамилии: Опарин Никита Владимирович, Флорский Григорий Ильич и Репко Роман Яковлевич. Репко подстрелили при побеге, труп Опарина нашли на насыпи железнодорожного полотна неподалеку от Тюмени, а вот Флорскому, вероятно, удалось сбежать.
– А что произошло в поезде? Есть какие-нибудь сведения?
– В том-то и дело, что есть. В ту ночь, 20 февраля, в поезде, следующем из Нового Уренгоя в Москву, как я уже сказал, была убита проводница Шитикова. Но ее не просто убили.
– Что, неужели и ее изнасиловали?
– Ее ограбили. Дело в том, что услугами проводников, как тебе известно, часто пользуются частные лица – для передачи каких-то документов, посылок… Проводницы на этом немного зарабатывают. На этот раз у проводницы при себе была крупная сумма, но какая именно – об этом следствие информацией не располагает. Представитель фирмы, поручивший Шитиковой довезти сумку, набитую деньгами, в Москву, не назвал точную сумму. Директор же этой фирмы вовсе не уверен, что его заместитель, тот самый, которому было поручено отправить деньги через проводницу, не присвоил эти средства себе. Словом, это довольно-таки темная история. Главное, что тот человек, которому адресовались эти деньги, их не получил. Он звонил в Уренгой, кажется, угрожал тем, кто задолжал ему крупную сумму… А потом вся эта история затихла. Возможно, что эти деньги были украдены когда-то кем-то, или же их везли в Москву для лиц, не желавших светиться… Предположим, это была взятка. В любом случае если бы эти деньги являлись, предположим, платой за какую-либо важную услугу или оплатой за какой-то товар, то гораздо проще и не так опасно их можно было бы переправить в Москву простым банковским переводом. Однако люди, отправлявшие их, рисковали, поручая такой ценный груз проводнице.
– Получается, что в тот самый момент, когда в поезде оказались сбежавшие уголовники, в вагоне находились люди, имевшие при себе крупные суммы денег. Надежда Агренич с подушкой-кошкой, набитой восьмьюдесятью тысячами долларов, и проводница, хранившая в своем купе посылку, тоже с немаленькой суммой. И неизвестно, что еще пропало у этой проводницы.
– Не думаю, что у преступника было время распаковывать все пакеты и передачки. Все-таки он рисковал, поскольку в любое время к проводнице мог заглянуть кто угодно.
– Но деньги он таки нашел, – заметила я.
– Тоже не факт. Деньги могли исчезнуть еще до того, как они попали в купе к проводнице.
– В смысле?
– Человек, который должен был передать проводнице деньги, мог присвоить их себе.
Да, он прав. Мало ли на свете нечистых на руку подчиненных.
– Да… Если к этой краже имел отношение заместитель директора фирмы, то ограбление поезда ему было на руку. Володя! Как много ты успел всего выяснить!
– Я тебе больше скажу. Мне пришлось подстраховаться. Дело в том, что у моего коллеги, Сашки Смирнова, ты его знаешь, друг работает в Тюмени, в прокуратуре. Его зовут… Вот, постой, здесь в бумагах все записано: Дмитрий Алексеевич Бобров. И телефоны, телефоны… Свяжешься с ним. Его уже предупредили.
– И что? – Я расплылась в улыбке. – Вы предупредили его, что туда, к ним, к черту на рога, едет одна сумасшедшая писательница, которой до всего есть дело? И которая хочет вернуть деньги близким и родным убитой Надежды Агренич?
– Не знаю, что Сашка сказал Дмитрию, но я ему объяснил, что у тебя масса дел в Тюмени и Уренгое и что тебе, быть может, понадобится помощь и поддержка.
– Ну и ладно… Думайте обо мне все, что хотите.
– Я, конечно, буду о тебе думать. И переживать. Я не хочу, чтобы ты туда ехала. Да к тому же еще и с деньгами… Да! Кстати, ты задекларировала эти деньги?
– Боже, нет!!!
– И ты собралась лететь? Хотя постой… Ты же не за границу летишь… И все равно, Поля, не думаю, что тебе стоит так рисковать и тащить с собой эту подушку с наличными.
И тут я поняла, что он совершенно прав. Я могу взять только подушку, чтобы предъявить ее родителям Надежды, а деньги могут спокойно полежать себе в банке.
– Володя, ты – гений! На самом деле. Вот… Сейчас я снова распорю подушку и отдам эти деньги тебе. И ты положишь их на мой банковский счет. Надеюсь, все данные у тебя еще сохранились?
– Конечно. Давай, я все сделаю, а ты сядь, успокойся и все хорошенько обдумай. Ничего не забыла?
– Подарки Милке везу, целый чемодан. Целую сумку конфет и шоколада. Я же не знаю, как там у них, на Севере…
– Документы?
– Документы все взяла. Ноутбук, как видишь, тоже… Хотя я еду туда не работать, а отдыхать и попутно собрать материал для будущего романа.
Мы вытряхнули деньги из подушки, Володя уложил их в пакет и спрятал в спортивную сумку, а подушку, вернее, просто плотную плюшевую наволочку, я аккуратно сложила в свою сумку.
– Ты мне вот что скажи – ты собираешься выяснить, кто убил Агренич? – спросил меня Володя прямо в лоб. – Это то, ради чего ты и собралась к черту на рога?
– Пока еще не знаю. Может, я просто хочу сменить обстановку, подышать тамошним воздухом… представить себе декорации будущего романа.
Я видела, как он переживает, как не хочет, чтобы я уезжала из Москвы, но поделать уже ничего не могла. Во-первых, я уже все для себя решила, во-вторых, я теперь просто обязана была вернуть родителям Нади Агренич деньги, а в-третьих… Я же ехала навестить свою сестру!
Обратного хода просто не существовало. Володя довез меня до аэропорта, проводил до посадочной линии, и я, наконец-то оставшись одна, могла самостоятельно все осмыслить. Без багажа, с легкой сумочкой на одном плече и тяжелым ноутбуком на другом, я расположилась за столиком с чашкой кофе и разложила все предоставленные мне Володей материалы. Создала файл, который так и назвала: «Материалы Уренгой», и внесла в него все то полезное, что могло сослужить мне хорошую службу в моем расследовании. Главными были фамилии сбежавших уголовников: «Опарин Никита Владимирович, Флорский Григорий Ильич и Репко Роман Яковлевич. Репко подстрелили при побеге, труп Опарина нашли на насыпи железнодорожного полотна неподалеку от Тюмени, а вот Флорскому, вероятно, удалось сбежать…» Кто изнасиловал и убил Надю Агренич: Опарин, чей труп оказался неподалеку от Тюмени, возможно, как раз поблизости от станции Войновка, или же, возможно, оставшийся в живых Григорий Флорский? Если убийца – Опарин, то и дела-то никакого нет – он уже наказан высшим судом. Если же Флорский… Кто он такой? Чем занимался до тюрьмы и за что его осудили?
Словом, мне было о чем подумать.
4
Она не сразу поняла, что произошло. Стояла с трубкой в руке и смотрела на свое отражение в синем ночном окне своей комнаты. Она слышала, как работает швейная машинка в гостиной – мама шила, несмотря на поздний час. У нее была какая-то срочная работа. И мама тоже, вероятно, не поняла бы вот так, сразу, что произошло в ее жизни, если бы ей позвонили и сказали все те слова, что услышала сейчас Надя. И не потому, что они с матерью такие глупые, нет. Все гораздо сложнее. Просто эти слова не хотели проникать в мозг. Они словно бы зависли в воздухе, наполовину как бы застряли в трубке телефона… Что, что он сказал? Это был точно его голос, его невозможно ни с кем спутать. Значит, это был все-таки он. Да и имя его высветилось на дисплее. «Егор». Так что же он сказал?
– Привет, Надя. Все кончено. Я люблю другую. Ты ее знаешь. Не могу больше обманывать себя и тебя. Извини, что не смог сказать об этом вот так прямо, тебе в лицо… не хватило сил. Прости, если сможешь.
Вот теперь эти слова начали как-то быстро всасываться в сознание, в сердце, в душу, как яд, оставляя после себя выжженный след…
Он любит другую. Он любит Стеллу, ее самую близкую подругу. Они же всегда были втроем – Надя, Стелла и Егор. Повсюду ходили вместе: в клубы, дискотеки, бары, на тусовки и вечеринки, на дни рождения их общих знакомых… Только Стеллу они потом провожали домой (если не находилось другого провожатого), а затем Надя с Егором шли к нему, где Надя и оставалась до утра… Они собирались пожениться. Они были счастливы.
– Надя, что ты повсюду таскаешь за собой эту Стеллу? – часто говорила мама, думая о чем-то своем и понимая в этой жизни куда больше, чем Надя. – Она же влюблена в твоего Егора, неужели ты не видишь?
Может, она и была влюблена, но Наде-то какое до этого было дело?
– Между прочим, она страдает рядом с вами, тебе ее не жалко? Или ты получаешь удовольствие от того, что мучаешь ее?
Надо же, мама заботилась о Стелле!
– Добром это не кончится. Когда-нибудь случится так, что ты недосмотришь, недоглядишь, и Егор воспользуется ее готовностью занять твое место.
Откуда ей это было известно? Может, и в ее жизни тоже такое случалось? Но во многом она была права, ее мама. Да, Наде было приятно, что Егор не замечает находившейся рядом с ними красивой Стеллы. Что он разговаривает только с Надей, что танцует только с ней, что домой приводит и оставляет у себя только Надю. А Стелла у них как сопровождающая, как фон, как тень…
Все те месяцы, что она была с Егором, казались для нее весенними. Она не замечала жгучего мороза, снега, ветра, она, как пьяная, ходила, взявшись за руку Егора, и готова была смеяться, плакать, петь или танцевать, до того ей было хорошо, до того она была счастлива.
Она, простая кассирша из транспортной компании, стала девушкой такого интересного, интеллигентного парня, талантливого программиста и вообще разносторонне развитого человека! Они и познакомились-то красиво, не так, как это делали ее подружки – на танцах, в клубах, на вечеринках… Она покупала котенка у одной женщины, неподалеку от цветочного магазина. За рубль. Чисто символическая цена за нежное трехцветное (белое с рыжим и темным) пушистое существо с мутными серыми глазами и розовым носиком. Рядом с ней остановился высокий молодой мужчина в ветровке и, увидев Надю, сказал, что она похожа на одну из натурщиц известного художника. Он озвучил и фамилию художника, и название картины, да только Надя ничего не запомнила. Она оробела, ей было приятно внимание такого красивого молодого человека, да и голова отчего-то у нее закружилась. А через несколько минут они уже вместе входили в цветочный магазин, и Егор – так его звали – подарил ей большой букет дорогих роз… Потом Егор пригласил ее в кафе, они пили кофе, говорили о многом и ни о чем, рассматривая друг друга. Надя, поглаживая заснувшего у нее на коленях котенка, спрашивала себя, последует ли за этим продолжение. Захочет ли Егор увидеть ее еще раз или ему окажется достаточно одного вечера, чтобы понять, что она ему интересна? Надя сама про себя знала, что ничего особенного в ней нет. Разве что внешность. Треугольное скуластое лицо с узким подбородком, большие и длинные, как темные рыбины, глаза с густыми гладкими бровями и каштановые, коротко стриженные и очень послушные волосы. Маленький нос, маленький рот, который она всегда красит вишневого тона помадой. Еще – кожа. Стелла всегда завидовала ее нежной розовой коже, а еще – румянцу на ее скулах.
Она дочь простой портнихи – семья у них небогатая. Живут не в самом престижном районе. Стремления учиться у Нади никогда не было. Она работала кассиром на одном транспортном предприятии, а в свободное время помогала маме шить. Как и все девушки ее возраста (Наде недавно исполнилось двадцать лет), она мечтала выйти замуж за красивого и богатого парня, рожать и воспитывать детей и нигде не работать. Так что планы ее, как и сама жизнь, были простые и ясные. Ничего особенного.
У нее и раньше были приятели, но отношения с ними получались либо чисто дружеские, либо складывались лишь на одну ночь. Разовые. Замуж ей выйти никто не предлагал, и не потому, что она была недостойна замужества, просто те парни, с которыми она встречалась, не торопились связывать себя женитьбой и старались поскорее отделаться от открытой и прямолинейной Нади, которая не скрывала от них своих жизненных целей. Им хотелось поскорее закончить учебу и устроиться на какое-нибудь хорошее место, непременно в «Уренгойгазпром». Вот после этого можно и жениться…
Егор же мечтал открыть свою фирму по программному обеспечению и множество интернет-кафе в поселках и деревнях, словом, он был далек от проблем добычи газа, и Наде это почему-то понравилось. Да, он был не такой, как все, а это всегда привлекает.
Он позвонил ей на следующий день, они снова встретились в том же кафе, и на этот раз Егор вновь был с цветами. Он сказал Наде, что никогда еще не встречал такой красивой девушки, что Надя – просто драгоценность. Вот так просто и сказал.
Конечно, ей не терпелось поделиться своими переживаниями и впечатлениями с подружкой Стеллой. Она встретилась с ней через два дня после ее знакомства с Егором.
– Стелла, ты представить себе не можешь, какой это парень! Высокий, красивый, умный! Компьютерщик! Меня цветами завалил! – Она сияла от счастья. – Мы познакомились с ним, когда я покупала вот это чудо…
Они со Стеллой сидели на диване в Надиной комнате, котенок, которого Надя назвала Симой, спал на подушке. Стелла, слушая рассказ Нади, сплетала и расплетала свои длинные холеные пальцы. В отличие от Нади, Стелла была высокой натуральной блондинкой, предпочитала бледные пастельные тона во всем – и в одежде, и в косметике. Она работала парикмахером в салоне красоты, хорошо зарабатывала, водила дружбу с богатыми клиентками, но эта дружба ограничивалась лишь телефонными разговорами да профессиональным интересом. В жизнь своих клиенток она не лезла, знала свое место. Личные обстоятельства ее тоже отличались от Надиных. Если Надя чуть ли не в первую встречу объявляла своему ухажеру, что она девушка серьезная, хочет выйти замуж и завести детей, то Стелла была прямой противоположностью Нади. Она умела поддерживать близкие отношения сразу с несколькими любовниками, встречаясь то с одним, то с другим, не напрягая их своими жизненными принципами, да и вообще к жизни она относилась легко, весело. Правда, на нее часто накатывали приступы меланхолии, и тогда Надя понимала, что тот образ жизни, что ведет ее подруга, – это совершенно не то, чего сама Стелла ждет от жизни. Что она тоже, вероятно, не прочь встретить нормального, любящего ее парня и перестать метаться между своими любовниками, не понимая, чем все это может закончиться.
– Я рада за тебя, – сказала Стелла, выслушав эмоциональный рассказ Нади. – Повезло тебе, что ты встретила такого парня! Надеюсь, он не женат?
– Не похоже… – ответила Надя и вдруг подумала, что она совершенно не знает Егора. А вдруг у него есть жена, дети?
– А ты паспорт его посмотри, все и узнаешь, – как можно равнодушнее сказала Стелла. – А котенок – просто прелесть!
Потом она повернулась, увидела две вазы, наполненные розами.
– И розы – просто роскошные. Я рада за тебя, подружка.
– А у тебя как дела?
– Я беременна.
– Как, снова?
Стелла беременела по глупости, как считала Надя. То таблетки перестанет пить, то неправильно высчитает свой цикл. На аборты Стелла шла с такой же легкостью, как на работу. Спокойно, не волнуясь, как все нормальные девушки.
– Ты что, совсем не боишься боли? – спрашивала Надя, провожая ее в больницу. – Идешь себе спокойно… Ничего не боишься! А вдруг у тебя больше детей не будет? Сколько раз уже тебе все там скребли-чистили…
– Значит, не судьба, – отвечала Стелла, хмурясь. – Конечно, я сама во всем виновата. Положилась на Венечку, а он… Ладно, проехали. Сейчас приду туда, посплю немного, потом, как позовут, укольчик сделают, я и отключусь… Говорят, раньше больно было, когда все по живому делали, а сейчас… Открываешь глаза, а ты уже в палате – лежишь себе, в окошко смотришь.
– Дура ты, Стелка. И мне тебя ужасно жалко…
Надя на самом деле почти ревела, когда «сдавала» подругу на руки знакомой врачихе. На следующий день Надя приходила, забирала Стеллу, отвозила домой и находилась с ней все то время, что Стелла мучилась от боли.
– Ну, скажи мне, пожалуйста, зачем тебе этот Венечка? Или Славик? Они же просто так с тобой… время проводят.
– А я? Разве я с ними время не провожу? Знаешь, мне иногда кажется, что жизнь моя, как лодка, покачивается на волнах… И ждет, что однажды на горизонте появится большой корабль и… потопит меня. Или – что я стану его частью. И мы вместе выйдем в открытое море…
– Дура ты, Стелка, – произнесла Надя свою любимую, полную заботы и нежности к подруге фразу.
– А ты – не дура? Время идет, а ты даже удовольствие не научилась получать от мужиков! Вешаешься им на шею, все замуж просишься… Не просись. Если кто в тебя влюбится – сам предложение сделает.
– А ты откуда знаешь?
– Да это же так просто! Если парень тебя любит и жить без тебя не может, то единственное, что он может сделать, чтобы не потерять тебя, – это жениться. А пока тебе не встретился такой – живи на полную катушку. Развлекайся. Набирайся опыта. Я тебе правду говорю!
Через неделю Надя познакомила Стеллу с Егором. Они вместе отправились в ресторан, посидели, хорошо так, душевно поговорили. Надя видела, что Стелле Егор нравится. Да он и не мог не понравиться. В тот вечер он выглядел необыкновенно элегантно – темный костюм, красиво уложенные волосы, золотой перстень на мизинце правой руки. И этот совершенный мужчина расточал комплименты только Наде, старался при каждом удобном случае поцеловать ей руку или коснуться своей щекой ее щеки. Подливал ей вина в бокал, ухаживал за ней за столом и вообще вел себя так, словно и не замечал Стеллу, словно ее и не было с ними. Наде показалось даже, что это не совсем вежливо по отношению к ее подруге. Но, с другой стороны, может, он таким образом хотел подчеркнуть, что ему неинтересны какие-то там красивые блондинки и что он не такой мужчина, который при виде девушек теряется и не может не обращать на них внимания.
Стелла же, напротив, всячески пыталась обратить на себя его внимание, она шутила, рассказывала анекдоты и, казалось, совершенно не обижалась на Егора.
После ужина Стеллу отправили на такси домой, а Егор пригласил Надю к себе. Они приехали в холостяцкую, но довольно-таки чистую и уютную квартиру, забитую электроникой, и там, вместо того чтобы говорить о любви и восхищаться Надей, Егор вдруг стал рассказывать ей о своих грандиозных проектах, показывать эскизы будущих игр, которые он начал придумывать со своим московским другом-программистом… А ей хотелось, чтобы Егор поцеловал ее и сказал, что он полюбил ее с первого взгляда, что он всю жизнь искал девушку, такую, как Надя…
Далеко за полночь он вдруг спохватился, посмотрел в ее покрасневшие воспаленные глаза и спросил, не ждет ли ее кто дома, на что услышал – нет, она предупредила маму, что вернется поздно…
– А может, ты совсем не вернешься сегодня? – Он вдруг обнял ее и поцеловал. – А? Надя?
Она вспомнила слова Стеллы о том, что невозможно всякий раз разыгрывать из себя добропорядочную девушку, тем более что этого все равно никто не ценит, и что Егор – если полюбит ее – все равно женится на ней, а если нет, значит, он ей и не нужен, а потому она согласилась остаться с ним на ночь. В сущности, она поступила так, как делают тысячи девушек, а потому не успела даже испытать чувства стыда за этот свой шаг….
В ту ночь Надя поняла, что она влюбилась в Егора окончательно и что теперь она будет зависеть от него, от его желания видеть или не видеть ее, вообще от всех его желаний. С одной стороны, она почувствовала себя счастливой, а с другой – испугалась этой зависимости, этой несвободы, словно предчувствуя, что за этими сильными чувствами стоят и страдание, и боль, и разлука, и разочарования… Лежа рядом с ним, прижавшись щекой к его теплому плечу, она на какой-то миг испытала целую гамму чувств, какие ей еще только предстояло испытать… Ей даже захотелось плакать.
– Знаешь, это как сон… – начала она выражать вслух свои чувства. – В детстве мне иногда снилось, что я нашла клад: я любовалась сверкающими сокровищами и понимала, что они – мои, что я могу их потрогать… Я гладила их руками, я наслаждалась их блеском, и вот когда наконец я хотела взять, забрать их и уложить в сумку или в мешок, то именно в этот момент я просыпалась. Этот сон словно дразнил меня в течение многих лет. Егор… А ты, ты? Ты ведь не исчезнешь?
– Хочешь сказать, что я – твое сокровище? – Он обнял ее и поцеловал в макушку. – Это ты – мое сокровище, понимаешь? Ты – прелестная, красивая девушка, которую надо любить и любить…
Она просто млела от его слов и тогда уже словно знала, что этой порции счастья, которой она сейчас обладает, ей хватит на всю ее оставшуюся жизнь. И что даже если Егор бросит ее (а об этом она не переставала думать никогда), то все равно в ее жизни останутся воспоминания об этом счастье и о той радости, которую она испытывает, находясь рядом с ним.
События развивались быстро. Они начали встречаться уже каждый день, и Егор даже предложил ей переселиться к нему.
Мама, каждый раз провожая Надю на свидание и слыша, как та договаривается о встрече одновременно с Егором и минутой спустя со Стеллой, снова и снова повторяла свой вопрос:
– Зачем тебе Стелла? Неужели для того, чтобы доказать самой себе, что из вас двоих он предпочитает тебя? С огнем играешь, Надя!
Иногда Надя слушалась маму и не приглашала Стеллу, но иногда, когда ей хотелось продемонстрировать перед подругой свое счастье и удивить ее тем, как нежно и заботливо относится к ней ее жених, она звонила и приглашала ее.
Стелла же была благодарна Наде за то, что та водила ее с собой в кино, в рестораны, и в доказательство своей признательности она потом подолгу анализировала увиденное ею свидание в подробностях, говорила то, что хотела услышать Надя:
– Да, Надя, он – удивительный! Я никогда прежде не встречала такого галантного и интеллигентного человека. Когда он говорит с тобой, у него, по-моему, даже голос немного дрожит, так он волнуется… Он любит тебя, это видно, это чувствуется… А еще – он какой-то необыкновенно сильный, скажи? От него исходит некая внутренняя сила. Господи, Надька, как же я за тебя рада! И ведешь ты себя правильно, не играешь с ним в кошки-мышки. Вы оба – взрослые, и вам просто необходимо понять, подходите вы друг к другу в определенном смысле или нет. Могу себе представить, какой он нежный с тобой в постели! Нежный и сильный…
Наде тогда показалось или нет, что у Стеллы заблестели глаза? Стелла, не пропускавшая ни одних штанов, в то время вела себя так, словно у нее и мужчин-то не было вовсе. Скромненько так сидела в стороне, наблюдала за влюбленными и – Надя знала – даже не включала телефон, чтобы не приходилось отвечать на звонки своих многочисленных ухажеров. Словно в ее жизни была только Надя с ее радостями и волнениями.
Конечно, Надя ждала, когда сам Егор ее спросит – почему они повсюду таскаются со Стеллой, но Егор так никогда этим и не поинтересовался. Может быть, думалось тогда Наде, он считал, что Стелла не мешает им, поскольку у них с Надей вся ночь впереди, у них вполне достаточно времени и возможностей побыть вдвоем, или, вероятно, ему просто было приятно находиться в компании двух красивых девушек.
Так прошло несколько месяцев в этом полуобморочном счастливейшем бреду. Она обожала Егора, боготворила его. Она видела в нем все только самое хорошее. Он ни разу не дал Наде повода усомниться в его чувствах. Они строили планы на будущее. Выбирали в магазине свадебное платье. Присматривали новую мебель для спальни. Мечтали о детях. Кажется, и мама как будто успокоилась, да и Стелла от них поотстала, закружилась в романе с новым парнем. И ее стало как бы не хватать. И Надя поняла наконец, что произошло. Они с Егором остались без зрителя. Без благодарного и чувствительного зрителя, который смог бы оценить со стороны развивающиеся отношения влюбленных.
Через два дня назначили дату ее окончательного переезда к Егору. У порога стоял багаж, а во всей квартире чувствовалась атмосфера близких перемен… Мама ходила с заплаканным лицом и говорила, что не представляет себе, как это она теперь будет завтракать или ужинать совсем одна. Что ей теперь даже и поговорить-то будет не с кем! Мама собрала и уложила в большую коробку приданое – постельное белье, сервизы, комплекты столового греческого мельхиора, какие-то подушки, одеяла…
…Надя заглянула к матери. Та сосредоточенно строчила что-то белое в темный горошек. Платье для клиентки. О чем думает она сейчас? Вряд ли об этом платье. Скорее всего, мама представляет себе будущую жизнь своей единственной дочери.
– Ма… – позвала ее слабым голосом Надя. Позвала и испугалась, что сейчас ей предстоит сообщить матери что-то страшное и непоправимое, как смерть.
Мама обернулась и посмотрела на дочь долгим внимательным взглядом…
– Ма… Стелла его увела… увела…
Она бросилась к матери и, захлебываясь в слезах, сбивчиво пересказала все то, что услышала по телефону от Егора.
5
Они встретили меня вместе – Тихий и Милка. Пара воркующих голубков. Милка – в мехах, красивая, с сияющими глазами.
– Ну вот, – она стиснула меня в своих объятиях. – Теперь – полный комплект. Теперь у меня есть все для полного счастья! Как долетела, сестренка? Тихий, подойди, поцелуй Полю, не отравишься…
Красавец Тихий слегка приобнял меня и чмокнул куда-то в воротник. Он был розовый почему-то, словно ему было за что-то стыдно. Может, за то, что он украл у меня сестру и стал причиной ее невероятной полноты? Или он от природы такой розовый и стеснительный? А почему бы и нет? Ведь есть же в нем нечто такое, что заставило мою гламурную сестрицу покинуть все московские тусовки-клубы разом и отправиться в такую даль…
Они жили в большом новом доме, неподалеку от соснового бора. В доме было тепло и пахло новыми вещами, мебелью.
– Милка, – успела я шепнуть ей, когда нам удалось на пару минут остаться наедине, – ты зачем панику разводишь? Почему плачешь и хлюпаешь в трубку?
– Я в трубку не хлюпала… Просто настроение было такое – застрелиться и не жить.
– Но почему?
– Да потому что я дома совсем одна.
– Это – единственная причина?
– Да!
– Не знаешь, чем себя занять?
– Нет. Я уже все перепробовала. То готовить училась. По пять блюд разом. Все их выставлю перед Тихим, сяду напротив, кулачками щеки подпираю, жду, что сейчас мой муж набросится на еду… А он смотрит на мои разносолы и говорит: молока, говорит, с хлебом хочу. Тюрю такую, представляешь?! Это у него еще с детства осталось. И что мне делать? Вываливать или выливать все эти холодцы-рулеты-борщи ему на голову?
– Ты что?! Ладно, потом поговорим…
Милка накрыла на стол – салаты, запеканки, пироги… Она на самом деле сильно изменилась. И не столько внешне, сколько, конечно, внутренне. Ее словно приручили, как дикое животное.
Мы сидели за столом, накрытым красивой белой скатертью. Я любовалась дорогим лиможским фарфором и спрашивала себя: и когда это моя сестрица успела превратиться из неприспособленного к жизни юного избалованного существа в ухоженную, аккуратную и понимающую толк в ведении хозяйства послушную клушу? Вероятно, за то время, что она обживала этот красивый и уютный дом.
– Хочешь в Москву? – спросила я ее, когда Тихий (вообще-то его зовут Сергеем) вышел из комнаты, чтобы подремать немного после обеда. Это был субботний день – святое время для отдыха и домашних дел.
– Как это – в Москву? Ты что? У нас тут дом, – Милка обвела рукой пространство. – Представляешь, сколько сюда вложено сил, души? Мы же каждый сантиметр дома обдумывали вместе – какой тон стен, какой паркет, а мебель?! Сколько каталогов перерыли, сколько магазинов объездили!
– Разве дело только в доме? Любой другой мужчина, которого бы ты выбрала в Москве, построил бы тебе дом не хуже этого… В чем дело, почему именно Тихий?
– Я люблю его. А он – меня. Вот тебе и вся правда. Просто у него много работы, выше головы… А я тоскую по нему. Не знаю, чем себя занять. На работу идти смысла нет, все равно же скоро в декрет. Вот я и маюсь…
– А ты фильмы хорошие смотри, книжки читай… Подружки у тебя есть?
– Нет. И не хочу! Они все будут смотреть на Сережу. А я – ревновать. Я уже знаю! Мы же бываем вместе на каких-то корпоративных вечеринках…
– Мила, но ты же никогда не была ревнивой!
Я не узнавала свою сестру.
– Не была… Я вообще была другой, а сейчас я понимаю всех своих подружек-дур, которые ревновали своих парней… понимаешь, я боюсь его потерять. А теперь еще, когда у меня будет ребенок и когда у нас с Сережей все так замечательно, я тем паче боюсь, что он перестанет обращать на меня внимание.
– Мила!
– Нет-нет, ты не подумай, у меня нет ни одной веской причины для ревности или для переживаний. Я все это сама себе придумываю, понимаешь? А иногда мне бывает так хорошо, что даже голова кружится, и я спрашиваю себя: «Мила, что это?»
Я успокоилась. С сестрой было все в порядке. Мы провели целый день в разговорах, иногда к нам присоединялся Сережа. Он на самом деле оказался очень милым, заботливым, он даже плед мне принес, когда мы с Милой устроились на большом широком диване, набитом гусиным пухом, перед камином. Мы смотрели, как в камине пылают огромные поленья, и огонь завораживал нас, мы даже забывали, о чем говорили…
– А ты как? Не пожалела, что разошлась с Володей? – спросила Мила.
Я ждала этого вопроса. И была готова к нему.
– Нет, не жалею. Тем более что я вижу его очень часто.
– Почему ты развелась с ним? Что для тебя твоя свобода? Зачем она? Кому ты теперь нужна? Или, быть может, у тебя появился другой мужчина?
– Никого у меня не появилось. А свобода мне нужна для того, чтобы быть свободной…
Здесь можно было бы расхохотаться, но мне почему-то не было смешно.
– Понимаешь, жизнь так интересна, и я не хотела ограничивать свою свободу какими-либо обязательствами перед другим человеком. Ты же знаешь, какая у него работа… И он тоже свободен, может идти и ехать куда угодно, если того требует дело. А моя работа тоже требует каких-то передвижений, встреч с людьми…
– Полина, что такое ты говоришь? Ты же всего лишь писатель! И все, что хочешь узнать, можешь почерпнуть в Интернете! Поправь меня, если я ошибаюсь. А вот Володя – он следователь, у него реальные и очень трудные дела, причем связанные с тяжкими преступлениями. Я отлично помню, как он распутывал двойное убийство в Липовке. Как он ночи не спал, постоянно что-то чертил, кому-то звонил, ездил, а сколько сигарет выкурил!
– Значит… – голос мой предательски дрожал. – Значит, ты считаешь, что у меня совершенно несерьезная работа, так?
– Можешь на меня обижаться, – не уступила своих позиций Мила, – но, повторяю, твои романы, как правило, основаны на выдуманных сюжетах.
– Неправда! – воскликнула я.
– Почему неправда? Ты же сама мне рассказывала, откуда ты берешь свои идеи.
– И откуда?
– Из головы, вот откуда.
– Нет, я многое беру из реальных дел, преступлений…
– Но твои романы не помогают людям искать настоящих преступников. Поля, пожалуйста, не обижайся на меня. Постарайся меня понять! Твое дело – развлекать людей, понимаешь? И это тоже нужно людям. Не зря же мы все покупаем книги, читаем их… Но, повторюсь, ты не следователь прокуратуры, который…
– Ладно, хватит, Мила! Я все поняла.
– Ну, вот ты и обиделась. А я ведь только хотела тебе сказать, что нельзя сравнивать твою свободу – писательскую и свободу следователя прокуратуры, ясно? Я ведь знаю, почему вы расстались. Он сильно ревновал тебя ко всем тем, с кем ты встречалась, собирая материал… тебе, как человеку творческому, всегда хотелось окунуться в некую особую атмосферу… Но согласись, что, если ты пишешь роман про маньяка, тебе вовсе не обязательно селиться в его квартире, чтобы пытаться понять его. Или, если ты пишешь роман про проститутку, тебе не следует устраиваться на работу в публичный дом.
– А почему бы и нет? – разозлилась я, уязвленная тем, что мою профессию не считают серьезной.
– Я вижу, что и правда разозлила тебя. Ну, прости. Я не хотела, чтобы вы с Володей расходились. У вас были такие чудесные отношения! Быть может, я веду себя сейчас именно так потому, что у меня все хорошо, и я хочу, чтобы у каждой женщины был хороший и любящий муж, я хочу, чтобы все было хорошо!
– Но мне не было хорошо с Володей. Он постоянно контролировал меня, он, как и ты, считал мое занятие несерьезным. А это очень неприятно, поверь. Когда посторонние люди восхищаются твоим творчеством, а твой собственный муж воспринимает его как нечто вроде рукоделия, вышивки, я не знаю, вязанья…
– Поля, пожалуйста, прошу тебя, не злись… Ты же не хочешь, чтобы я сдерживала свои чувства и эмоции, чтобы я, вместо того чтобы высказывать тебе свое мнение, лишь улыбалась и во всем соглашалась с тобой? Это неинтересно и нечестно. Уж я такая, какая есть. И ты приехала ко мне сюда, к черту на кулички, исключительно потому, что ты любишь меня именно такой, какая я есть.
Но я не могла вот так взять и перестроиться на улыбку. Я обиделась. И Мила это поняла.
– Хорошо, докажи мне тогда, что я не права.
– И докажу!
С этими словами я принесла и разложила на ковре перед камином ставшую плоской подушку-кошку.
– Что это?
– Принеси чаю, и я расскажу тебе одну историю… Заодно поймешь, что я приехала сюда не только из-за тебя.
Заинтригованная, Мила поспешила в кухню.
Так, за чаем, я рассказала ей об убийстве Надежды Агренич.
– Поля, какая же ты молодец, что приехала! Да мы с тобой все быстренько разузнаем! Я уверена, что у Сережи в Уренгое есть знакомые. Да и у тебя, как я поняла, благодаря Володе есть человек, который сможет нам помочь?
– Этим делом буду заниматься только я! Ты же вернешься к своим прямым обязанностям. У тебя дом, муж, семья, одним словом.
– И ты уедешь? Полина?! – Мила чуть не плакала.
– А ты как хотела? Теперь и у меня появилось по-настоящему серьезное дело – буду искать убийцу Агренич. Может, мне повезет, и я вычислю, кто же из них двоих убийца – Опарин или Флорский?
– Но что тебе это даст? Тем более что Опарина больше нет. Если это он убил девушку, то он уже наказан. А если это Флорский…
– Мне надо выяснить, жив ли он остался или нет? Поймали его или нет? Еще я хочу узнать все про проводницу, в подробностях, и о том, кто и при каких обстоятельствах вручил ей деньги, и не могло ли быть ее убийство связано с этими деньгами?
– Но для этого тебе потребуется выяснить, был ли заранее спланирован побег, – неожиданно сказала Мила. – А наверняка так и было. Ведь сбежать сразу троим заключенным – это не просто… Им кто-то помогал. И этот кто-то мог знать о находившихся в поезде деньгах!
– А деньги Агренич? Откуда у нее такая сумма?
– А вот это ты придумай сама, – улыбнулась Мила. – Придумай и напиши! А я, как всегда, почитаю.
Мне на какой-то миг показалось даже, что она издевается надо мной. Однако я нашла в себе силы проявить великодушие, приписав ее поведение причудам беременной женщины. И все же позже, уже перед сном, когда я пробиралась из гостиной в отведенную мне комнату, проходя мимо спальни хозяев, я случайно подслушала разговор моих голубков. Вернее, монолог своей сестрицы. Он звучал примерно так:
– Я не понимаю, зачем она устроила эту панику?! Нет, я, конечно, рада, что она приехала. Но ее визит выглядит так, словно она явилась не просто так – навестить меня, а проконтролировать на правах старшей сестры нашу с тобой жизнь. Представляешь, она учинила мне самый настоящий допрос! Как мы с тобой живем, не обижаешь ли ты меня, всем ли я довольна и, главное, – не пора ли мне возвращаться в Москву! Сережа, мне на какой-то миг даже страшно стало, она, моя старшая сестра, словно возникла из моего детства, будто посланная моими родителями: все, мол, Мила, закончилась твоя самостоятельная жизнь и тебе пора возвращаться домой, в семью!
– Думаю, ты преувеличиваешь, – мягко возразил Тихий.
– Да ничего я не преувеличиваю! И даже если это так, что с того? Я привыкла уже к независимости, к тому, что мы с тобой живем вдвоем. И я не знаю, о чем с ней говорить…
– По-моему, она просто соскучилась по тебе, вот и все.
– Ну и что? Вернее… нет, я не то хотела сказать… Я ведь тоже по ней соскучилась, ужасно. – В голосе сестры я услышала слезы. – Но я боюсь при ней проявлять свои чувства! Я так хочу обнять ее, поплакать у нее на плече, как в детстве, но боюсь, что она воспримет это как мое желание вернуться.
– Думаю, тебе пора уже успокоиться. Твоя сестра любит тебя, иначе она не проделала бы такой путь.
– Да вообще-то она приехала не только ко мне. У нее тут, вернее в Уренгое, есть одно дельце, связанное с убийством какой-то девушки. Поля собирается писать роман. У нее сейчас самое тяжелое время – продумывание нового сюжета, сбор материала. Полагаю, она нашла какую-то золотую жилу и теперь хочет по уши окунуться в атмосферу.
– Убийство? Она сама его сочинила?
– На этот раз нет. Она рассказала мне довольно интересную историю, но все равно, Сережа, как-то все это несерьезно. Тащиться за столько верст, чтобы покопаться в старом деле…
– А по-моему, творческим людям путешествия полезны. И, думаю, это отлично, что она решила совместить приятное (я имею в виду встречу с тобой) с полезным. Еще раз прошу тебя – успокойся. Ты ведешь себя так, словно и не рада ей. Твоя сестра – очень чувствительный человек, она может неправильно истолковать твое поведение. Отчего ты так нервничаешь? Мила… А может, это ты ее вызвала, а теперь не знаешь, как себя вести, чтобы я ничего не понял? Так я все равно все пойму. И, еще раз повторяю, я очень рад приезду твоей сестры. Что же касается твоего утверждения, что ее занятия – дело несерьезное, то здесь я с тобой не согласен.
– Почему ты так защищаешь ее? Ты разве не знаешь, что она развелась с Володей? У нее был прекрасный муж, он ее просто обожал… А ей, видите ли, понадобилась свобода! Захочу – пойду налево, захочу – направо…
– Но это ее выбор, и его надо уважать! Она вправе принимать решения и жить так, как она того хочет. Ты ведь тоже сделала свой выбор, и теперь ты здесь… Вероятно, ее не устраивала жизнь с Володей.
– Да ты его просто не знаешь! Порядочнее человека я еще не встречала. В смысле… ты-то – мой муж, я имею в виду, до встречи с тобой. Словом, ты понял. Так вот, думаю, сестра моя просто не могла привыкнуть к тому, что его никогда нет дома. Он – следователь прокуратуры, расследует дела, связанные с убийствами. Она благодаря ему много чего узнала и поняла, она черпала свои сюжеты из его практики… А потом, когда стала известной, бросила его, как использованный материал.
– Почему ты так относишься к Полине? Что случилось?
– Я очень люблю ее, ясно тебе, но не хочу, чтобы она вмешивалась в мою жизнь!
– Но разве она вмешивается?
– Она приехала, понимаешь?
– Не понимаю. Давай уже спать… Ты как себя чувствуешь?
Слезы душили меня. Я не могла разобраться – что произошло за какие-то пару дней, что мы не разговаривали с Милой? Почему она восприняла мой приезд так негативно? Неужели она не хотела меня увидеть, не соскучилась по мне?
Меня так и подмывало распахнуть дверь их спальни и сказать ей, что я ни минуты не останусь больше в этом доме, где меня не желают видеть. Я даже взялась за ручку двери… Но потом я все же заставила себя дойти до своей комнаты и расплакалась уже там.
Где-то в глубине души я понимала, что произошло. Она слишком долго прожила вместе с Тихим, она привыкла к нему, к своему вынужденному одиночеству, когда ей приходилось подолгу оставаться дома одной, и вдруг такая эмоциональная встряска – приезд близкого человека…
Стоп! У меня даже слезы просохли, когда мне в голову пришла мысль о том, что именно заставляет Милу так нервничать, так переживать. Я – близкий ей человек, слишком много знаю о ее прошлой жизни, о ее похождениях. Может, она так дорожит своими отношениями с мужем, что боится – я случайно проговорюсь и скажу что-то лишнее? Выдам ее с головой, со всеми ее беспорядочными связями и увлечениями, намекну ее мужу, какой безалаберный образ жизни она вела в Москве, опускаясь даже до откровенного пьянства? И что единственное, чего ей удалось избежать в своей сумасшедшей жизни, – это наркотики. Вот этой беды в нашей семье, слава богу, не случилось.
С другой стороны, я с трудом допускала, что она боится предательства с моей стороны. Здесь дело может быть в том, что один мой приезд напомнил ей о чем-то нехорошем, о том, что она пыталась забыть. Может, с ней случились какие-то разочарования, она ощущала боль, стыд… И тут уже как бы она сама ни при чем, и все дело в ее подсознании. Одно мое появление могло потянуть за собой целый ворох тяжелых ассоциаций.
От этих размышлений мне стало чуть легче, но все равно захотелось почему-то как можно скорее покинуть этот дом.
Быть может, поэтому я уже на следующий день, не простившись с сестрой, села в поезд и поехала в Новый Уренгой.
6
Мама рассказывала ей, что она провела в беспамятстве неделю. Не то что она была без сознания, нет. Она лежала с открытыми глазами на кровати и смотрела в потолок. Не реагировала ни на звуки, ни на свет… Пригласили доктора, сначала – терапевта. Мама вынуждена была рассказать ему о перенесенном дочерью стрессе, и вот тогда в доме появился психиатр. Он задавал Наде какие-то вопросы, много, тысячу вопросов, от которых ей почему-то хотелось спрятаться под одеяло, а он все спрашивал, спрашивал; и что-то помечал в своем толстом блокноте, ставил какие-то галочки. Она понимала, что это тест, он просто хочет понять, что с ней произошло и насколько ее состояние безнадежно. Но тест все равно не мог бы измерить всю кровавую глубину ее переживаний, ее душевную смерть. Тело могло дышать, оно требовало немного еды и питья, а вот душа не требовала ничего, кроме покоя. Хотелось забыть Егора, забыть вместе со всем, что было у нее с ним хорошего, забыть, чтобы не было так больно. Но – не забывалось. Надя лежала с открытыми глазами и чувствовала, как слезы вытекают из глаз и катятся почему-то к ушам, в разные стороны… Впитываются в подушку. И так ей становилось неуютно, словно она лежала на мокром постельном белье, которое от слез – хоть выжимай…
– Время все лечит, доченька. Таких паразитов, как твой Егор, полно… Они тракторами проходят по жизни таких вот молодых и наивных девушек, как ты. И Стеллу не проклинай, не надо, ты сама ее помучила, ты же знаешь, ты же все понимаешь… – причитала мама, меняя ей постель или пытаясь напоить ее куриным бульоном. – Со Стеллой он обойдется так же. Это тип мужчины такой… Забудь его! Может, он и любил тебя, но потом что-то с ним произошло… Может, приворожила его Стелла! Это вы раньше подругами были, а когда между вами мужчина встал, все дружеские отношения сразу прекратились, это закон такой. Но ты должна понять, что, кроме мужчин, в жизни есть и другие радости, радость жизни, наконец! Все забудется, говорю же, время все залечит, и раны твои зарубцуются. У меня тоже в жизни были разочарования, я так плакала, что, кажется, должна была ослепнуть… И так рыдала, что разодрала себе горло! И я ничего не замечала, и все вокруг напоминало мне об этом человеке… Но выжила ведь. Другого парня встретила твоего отца, Надя, вышла за него замуж, ты вот родилась, и я обрела настоящее счастье. Да ты и сама прекрасно понимаешь, что жизнь не стоит на месте, что раны затягиваются, новая кожа нарастает, слезы высыхают, все восстанавливается…
Она слушала мать и понимала каждое ее слово, понимала, но не пропускала внутрь себя, словно все это не имело к ней ровно никакого отношения. Да, кто-то, может, и восстановился, но только Надя никогда не найдет в себе силы встать и тем более начать новую жизнь. Да и как жить, если буквально каждая вещь в квартире и каждая улица в городе, где они бывали вместе, будет теперь напоминать ей о Егоре? Или о Стелле? А если еще она будет встречать эту парочку – нос к носу? Что ей тогда делать? Притвориться, что она их не замечает? Но ведь это же невозможно! Она готова броситься к Стелле и впиться ногтями в ее розовое гладкое лицо… Да, вот что – именно ненависть сможет придать ей сил. Войди сейчас Стелла в ее комнату, разве не подскочит Надя с постели, разве не сорвется она со своих влажных от слез простыней, чтобы броситься на предательницу с кулаками? Нет, лучше всего нож. Надо положить нож под подушку и ждать, когда она появится… А она может! Выкатит свои огромные бесстыдные глазищи и скажет, что пришла проведать болящую… И вот тут-то Надя и бросится на нее с ножом, и всадит его прямо ей в грудь, в сердце, а потом – в шею, чтобы проколоть сонную артерию, чтобы кровь била фонтаном, чтобы она, теплая и густая, залило лицо Нади, чтобы она почувствовала, как силы Стеллы перетекают в нее…
Она казнила ее в своих мыслях много раз, и каждый раз казнь была изощренной, жестокой.
А однажды утром Надя вдруг захотела есть. Она попросила маму сварить ей манную молочную кашу.
– Ма, и положи побольше сахару. И масло.
Глядя, как плавится в середине манного поля слиток желтого, почти золотого масла, она ощутила сильнейший голод. Она ела кашу, обжигаясь и жадно глотая, макая в сладкую вязкость кусочки мягкой булки. Мама поставила перед ней большую чашку с чаем. Никогда еще такая простая еда не приносила Наде столько удовольствия.
– Слава богу, слава богу… – суетилась вокруг нее мама, раскладывая на постели чистую пижаму и полотенца. – Сейчас пойдем в ванную, я тебя искупаю, мы расчешемся, я приведу тебя в порядок… Господи, как же я рада, что у тебя появился аппетит!
Еще через неделю, в течение которой Надя планировала убийство Стеллы (Егора ей убивать не хотелось, она старалась не думать о нем вообще!), но так ничего и не придумала, она заявила маме, что ей надоело сидеть дома, что она готова выйти на работу.
– Ты уверена, что сможешь продержаться на ногах целый день? – спросила мама.
– Я попробую.
Она мысленно вышла из дома, сделала несколько шагов к своей автобусной остановке, вспомнила путь на работу и вдруг поняла, что в ее жизни чего-то, вернее, кого-то не хватает… Котенок! Сима!
– Ма, а где Сима?
– Я унесла ее к соседям.
– Зачем?
– А ты не понимаешь?
– Понимаю. Но Сима ни в чем не виновата! Я уже привыкла к ней…
– Но ты о ней не спрашивала все это время… Я подумала, что сделала все правильно, – растерялась мама, которая больше всего боялась травмировать дочь.
– Принеси мне ее обратно.
– Не нужно этого делать. Ты снова будешь вспоминать о нем. Не надо, послушайся мать.
– Ты убила ее?
– Кого, кошку? Да ты с ума сошла, Надя! Что за мысли?!
– Обыкновенные мысли. Где Сима?
– Говорю же – отдала. Соседке.
– Какой еще соседке?
– Ты ее не знаешь… – смутилась мама. – Когда-то давно мы жили в одном доме… Это одна моя старая знакомая. Я даже не знаю, где она живет!
– Значит, вернуть Симу ты не сможешь, так?
– Да, скорее всего, не смогу. Но почему тебя так взволновала судьба кошки, которая будет напоминать тебе…
– Все, хватит… Я поняла. Ты всегда будешь вмешиваться в мою жизнь и решать, что мне нужно, а что нет!
– Но я была уверена, что поступила правильно…
Надя понимала, что с ней что-то происходит и что она не должна так кричать на мать, делавшую все, чтобы только облегчить ее страдания, но какие-то грубые слова, упреки так и слетали с ее воспаленных губ…
Она нашла в себе силы выйти из дома, доехать до магазина и купить отрез трехцветного – белое с рыжим и темным – густого плюша, вернуться и раскроить круглую наволочку, которая напоминала бы ей о кошке Симе. Остальное дошила мама. Получилась оригинальная мягкая подушка, которую Надя сразу же утащила к себе в комнату и, забравшись в постель, положила себе под голову.
Ей трудно было объяснить даже самой себе, зачем ей подушка, напоминавшая о Симе, которая, в свою очередь, напоминала бы ей о Егоре – а его, по логике вещей (и подчиняясь инстинкту самосохранения), Наде следовало забыть. Возможно, эта подушка заменила ей и Егора, и кошку – близких существ, с которыми прежде ей было так приятно и уютно спать. Подушку можно было обнять, можно было в нее поплакать, ее можно было согреть своим теплом…
Она вернулась на работу, но никакого интереса к жизни не почувствовала. Ей были отвратительны все ее коллеги по службе, она испытывала отвращение к стенам офиса, где ей приходилось проводить большую часть своего времени. Ей даже кофе в офисе казался горьким, словно отравленным. Все изменилось в ее восприятии жизни, и не было ничего, что хоть как-то разбавило бы ее одиночество и добавило в черно-серые тона обыденности теплые, жизнеутверждающие краски. Ее не радовали даже деньги, хотя раньше ей хотелось иметь много денег, чтобы с их помощью отправиться куда-нибудь в теплые края, подальше от холодного Уренгоя, подальше от этой стужи…
Теперь, при виде пачек денег, проходивших по долгу службы через ее руки, у нее появилась навязчивая идея сделать так, чтобы и все остальные вокруг нее тоже испытали некий дискомфорт, чтобы они тоже почувствовали, что значит отсутствие радости в жизни. А поскольку радость многих людей была напрямую связана все же с деньгами и с их количеством, то Наде захотелось сделать так, чтобы в один прекрасный день никто из сотрудников организации, где она работала, не получил причитающихся им денег. Чтобы они утром подошли к кассе – получить долгожданные денежки, – а окошечко кассы так и не открылось бы…
Она уже видела растерянные лица сослуживцев, а потом – и перепуганные физиономии охранников их офиса… Сейф пуст!!! Вот это событие! И пусть пропадут не такие уж и большие деньги – несколько десятков тысяч долларов, – все равно, это ощутимо ударит по карманам многих.
Надя все спланировала с особой тщательностью. Купила заранее билет на поезд, следующий в Москву; вечером, приняв у инкассатора деньги, сложила их в сейф, чтобы утром раздать работникам, и, дождавшись, когда все уйдут, выпила чаю вдвоем с уборщицей; открыла сейф, спокойно забрала все восемьдесят тысяч долларов, сложила их в большую спортивную сумку и, никем не замеченная, покинула офис. Дошла пешком до автобусной остановки и не спеша добралась до дома. Поужинала с матерью и уже перед самым сном объявила ей, что она не может больше оставаться в этом городе, где ей все напоминает о Егоре, что ей просто необходимо сменить обстановку, а потому она завтра утром уезжает в Москву. Мать внутренне была готова к тому, что Надя придумает что-то такое, что поможет ей выкарабкаться из поглотившей ее меланхолии, а потому совершенно не удивилась принятому дочерью решению.
– Хорошо, поезжай. Только не исчезай из поля зрения, звони…
Мать принесла две тысячи долларов, что были в доме.
– Вот. Пока – это. Конечно, это не деньги, но я могу сходить в банк и принести тебе еще. Вот только думаю, что лучше я буду тебе их в Москву сама высылать. А то украдут еще в поезде… Ты же поедешь на поезде? На самолете дорого, а ты вроде никуда не торопишься… Прокатишься в спокойной обстановке, у тебя появится время все обдумать…
Надя хотела полететь на самолете, но она боялась, что ее багаж станут осматривать. А этого допустить она не могла, поэтому предпочла поехать на поезде, а по пути сменить еще пару составов. В тот поезд, на который у нее был куплен билет, она не села. Дождалась следующего, договорилась с проводницей, сказала, что ей надо проехать всего несколько станций…
Представляя себе во временнóм режиме весь ход событий у нее на работе, связанный с кражей денег, она могла приблизительно предположить, когда ее хватятся. А потому так все рассчитала, что поезд тронулся за два часа до того момента, когда ее стали бы искать. И это при том, что уборщица вспомнит, кто оставался в офисе последним и пил с ней чай… При другом раскладе ее вообще могли бы начать искать лишь через сутки, а то и больше. Понятное дело, что, вычислив Надю (сопоставив кражу денег с ее исчезновением), они непременно придут к матери. Вот мать жалко… Ей изрядно потреплют нервы. Но, с другой стороны, мать ни при чем, она не может отвечать за поступки своей воровки-дочери! Ее допросят, а потом оставят в покое. На телефон поставят прослушку, чтобы в случае, если дочь позвонит, вычислить, где она находится. Но звонить в ближайшие месяцы Надя никому не собирается. Она затеряется в Москве, как песчинка, она начнет новую жизнь и, быть может, выйдет замуж, изменит фамилию… Да, конечно, она воровка, она украла большую сумму денег, но зато благодаря этому она останется жива, она выживет, несмотря на обрушившиеся на нее черноту и беспросветность. Без денег далеко не уедешь, да и работу сейчас найти трудно…
К тому же она чувствовала, что ей нужна встряска, сильная эмоциональная встряска, которая поможет преодолеть внутренний кризис.
Вот так и случилось, что она оказалась в поезде, в теплом уютном купе в обнимку со своей «кошкой», набитой деньгами. Она положила ее под голову. На вопрос соседки по купе (они ехали вдвоем), куда она направляется, Надя честно ответила – в Москву. А потом, утомленная переживаниями и ощущая сильную физическую слабость, уснула…
7
В поезде из Сургута в Уренгой я старалась представить себе атмосферу того дня, когда в поезде совершилось убийство. Вероятно, все так вот и происходило – за окном плыла заснеженная тайга, в купе позвякивали чашки с чаем, пахло лимоном. Соседка по купе, Екатерина Андреевна, пыталась, наверное, угостить Надю своими припасами, а Надя отказывалась. Она нервничала, у нее пропал аппетит. И все потому, что она везла с собой крупную сумму денег. Вопрос: где она эти деньги взяла? Одолжила? Сняла со своего счета в банке? Украла? Скорее всего, украла. Иначе положила бы их на свою банковскую карту, а не прятала купюры в дурацкую подушку, рискуя потерять ее или оказаться обворованной.
Очень странной была эта девушка Надя… И погибла она странно.
Я вспомнила про Володю, о том, что сказала Мила о моем бывшем муже, но почему-то угрызений совести не испытала. Как ни старалась. Что было, то прошло. Но все равно, хорошо, что мы остались с ним друзьями… Так, размышляя о своей прошлой жизни (будущую я себе еще даже не представляла, да и не хотела этого делать), под стук колес, я заснула. А когда проснулась, мне едва хватило времени, чтобы умыться и привести себя в порядок – мы подъезжали к городу Новый Уренгой.
Я была налегке, с одной лишь большой и уютной дамской сумкой, а потому из поезда я, можно сказать, выпорхнула, остановила такси и назвала адрес: микрорайон Мирный, дом 1, корпус 2.
– И откуда же вы к нам прибыли? – поинтересовался любопытный и явно скучающий водитель.
– Из Москвы.
– И как там столица?
– Нормально. Холодно там, вернее…
– И у нас холодно. – И водитель задумался о чем-то своем.
Я же рассматривала в окно город, пыталась понять – как можно так долго, годы и годы, жить в постоянном холоде? Хотя что я знала об Уренгое? Да ничего, кроме того, что здесь газ, холод, и что я приехала сюда по делу, которого, в сущности, и не было, и что я везу матери погибшей девушки, Нади Агренич, наволочку от подушки, содержимое которой сейчас лежит на моем банковском счете.
Я спросила себя, рисуя на запотевшем стекле салона ромашки: а как бы я сама отреагировала, если бы, к примеру, ко мне притащилась незнакомая женщина и начала рассказывать очень странную историю о том, что моя, скажем, подруга три года назад оставила в поезде сто тысяч долларов – в подушке, и что мне теперь предлагается взять эти деньги себе, и это при том, что подруга погибла… Конечно, пример с подругой был не очень-то удачным, но я не могла придумать аналогичную ситуацию применительно к собственной персоне. Но, что бы я ни придумывала, получалось, что, скорее всего, я спустила бы эту женщину с лестницы или вызвала милицию. Это – на мой характер. Всем известно, что там, где есть большие деньги, пахнет криминалом. А у меня криминала в жизни и так хватает, вернее, не в жизни, а в моих книгах. И уж кто-кто, а я-то знаю, как следует себя вести, чтобы не вляпаться в нехорошую историю.
Однако сейчас мне была уготована (вернее, я сама себе ее «уготовила») роль непонятной посетительницы с еще более непонятным поручением или даже миссией. И это меня, по-хорошему, следовало бы спустить с лестницы.
– Добрый день… – Я стояла перед дверью квартиры номер 185 с самым нерешительным видом. – Вы – Агренич?
Женщина, открывшая мне дверь, выглядела довольно молодо и даже привлекательно. Природная красота в сочетании с умным и грустным взглядом больших карих глаз. Одета она была в темное домашнее платье.
– Да.
– Извините, я не знаю вашего имени-отчества… Вы – мама Надежды Агренич?
Мне показалось, что женщину будто током ударило: она дернулась и словно на несколько мгновений отключилась, хотя и продолжала смотреть на меня немигающими глазами.
– Да… – наконец ответила она. Вздохнула и пригласила меня войти: – Проходите, пожалуйста.
Она сразу поняла, что раз мой визит связан с ее погибшей дочерью, то и не впустить меня она не может, возможно даже, не имеет права. И что, вероятно, подобных визитов, связанных с именем ее дочери, она вынесла не так уж и мало.
Я от волнения забыла разуться и прошла в комнату, где на большом столе были разложены картонные лекала и вырезанные из красной плотной материи детали одежды.
– Меня зовут Вера Петровна. Присаживайтесь. Давайте я налью вам чаю.
Я согласилась, хотя понимала, что рискую остаться без чая, когда Вера Петровна поймет, кто я такая и зачем приехала.
И только после того как размешала сахар в чашке, я заговорила. Я начала издалека, с того творческого вечера, когда я познакомилась с Екатериной Андреевной Ревиной. Старалась говорить спокойно, но, представляя свой рассказ со стороны, все равно казалась самой себе неубедительной. Выслушав мой рассказ, Вера Петровна сказала:
– Если бы я не знала вас в лицо (а ваш снимок на обложках книг трудно не запомнить), то подумала бы, что вижу перед собой сумасшедшую. Но вы – Полина Пухова, писательница, и вряд ли вы придумали всю эту историю, чтобы просто так рассказать ее мне и тем более чтобы совершить для этого такой долгий путь из Москвы к нам, в Уренгой. Тем более что вы упомянули кошку… подушку…
Я, опомнившись, достала из сумки то, что осталось от подушки – наволочку из цветного плюша, недостающее звено моего рассказа, – и положила ее на стол.
По щекам Веры Петровны покатились слезы. И я поняла, что эта милая сердцу ее дочери вещь растрогала ее до глубины души.
– Да, это ее подушка, ее… Но тела-то не нашли, и я надеялась… Понимаете, моя дочь исчезла при загадочных обстоятельствах… Вернее, обстоятельства скорее носили криминальный характер. Понимаете, ее исчезновение, как мне думается, должно было быть обставлено таким образом, чтобы мы все поверили в ее смерть, но сама она должна была остаться в живых… Чтобы запутать следствие, понимаете?
– Нет.
– Конечно… Вы же ничего не знаете! Наде, перед тем как все это случилось, пришлось перенести сильнейший стресс. У нее был роман с одним молодым человеком, а он накануне свадьбы ушел от нее к ее лучшей подруге – Стелле… И поскольку этот молодой человек был первой любовью Нади и она успела сильно привязаться к нему, то его предательство она расценила как конец света. Как катастрофу, как стихийное бедствие… Она хотела спастись от той черной бездны, в которую погружалась все глубже и глубже. Она потеряла вкус к жизни и могла погибнуть, покончить с собой. Она была на грани, понимаете?
Я понимала.
– И вот в какой-то момент она приняла решение исчезнуть из города. Начать новую жизнь! Но для этого требовались деньги. Я дала ей, но совсем немного… А остальное – крупную сумму, как раз ту, о которой вы упомянули, – она украла из сейфа той организации, в которой работала! Как вы понимаете, мне трудно говорить об этом, ведь получается, что моя дочь – воровка… Но это был поступок от отчаяния! Думаю, что она была не в себе, когда это совершала. Так вот… – продолжила Вера Петровна с жаром. – Сразу после того как стало известно о краже денег и о том, что под подозрение попала Надя, да плюс еще эти страшные убийства, произошедшие в поезде, следующем в Москву… Словом, я уже и не знала, что думать! Я много часов провела в кабинете следователя, пытаясь услышать, почему они решили, что убили Надю, тем более что она как пассажирка была зарегистрирована совсем в другом поезде, – но ответа так и не получила… я ждала, что найдут эту вот подушку… Ну, и деньги, конечно. Однако про деньги так никто ничего и не сказал, и можно было подумать, что их украли те люди, сбежавшие из колонии… Но тогда в купе непременно нашлась бы эта подушка… Понимаете, это не простая вещь, это было такое вот теплое и мягкое воспоминание о родном доме, обо мне, о ее неудавшейся любви, о радости и счастье. И бандитам эта подушка не была интересна. Другое дело, если бы в этой подушке были деньги, и бандиты об этом знали бы. Но они не могли этого знать. Я же так часто представляла себе этот бандитский налет на поезд… Не думаю, что у этих извергов было время на то, чтобы прощупывать какие-то там детские подушки.
Я слушала ее и понимала, что именно она собирается мне сказать, куда ведут ее рассуждения. И вот наконец я это услышала.
– Тот факт, что моя Надя ехала в этом вагоне, был взят из показаний свидетелей, описавших ее и эту подушку. К тому же в купе проводницы нашли сумку с вещами, и я их опознала – это были вещи моей дочери. И все равно, это еще не показатель того, что ее нет в живых! Надя могла перейти в другое купе, в другой вагон, а потом и в другой поезд, главное – запутать следы…
– Вы верите, что ваша дочь жива?
– Верила. Но теперь, после того как вы рассказали мне, что деньги у вас, я понимаю, что Нади больше нет. Если бы она была жива, то сбежала бы с деньгами…
– Получается, что я убила вашу последнюю надежду?
Мои слова прозвучали страшно, ведь имя Надя – оно же и Надежда. Получалось, словно это я убила Надежду… Мне стало не по себе.
– И где же деньги? – В ее голосе прозвучала насмешка.
– Я не осмелилась везти такую крупную сумму в самолете. Не была уверена, что нас не досматривают… Деньги на моей карте, и я готова вернуть их прямо сейчас. Хотя думаю, что такую сумму надо будет заказать. А еще лучше – оформить банковский перевод на ваше имя.
– И тогда деньги окажутся на моем счету? И все работники банка будут знать, что деньги у меня? Да вы что?! Это невозможно.
– Смотря что вы собираетесь с ними делать. Но это, как вы понимаете, уже не мое дело… Однако я должна вам вернуть эти деньги и оформить расписку по всем правилам. Как вы понимаете, мне тоже ни к чему неприятности.
– И вы еще спрашиваете, что я собираюсь делать с этими деньгами? Вернуть, конечно! И тоже официально. Другое дело – меня же непременно спросят, откуда у меня эти деньги? И что же мне ответить?
– Я помогу вам и сама все объясню.
– Вы готовы помочь мне выпутаться из этой унизительной для меня истории?
– Думаю, ваши знакомые перестанут на вас коситься, когда вы вернете деньги и об этом узнает весь город.
Она не успела отреагировать на мои слова, как я решила переменить тему и задать Агренич несколько вопросов:
– Скажите, пожалуйста, Вера Петровна, та кровь, в тамбуре, действительно принадлежит вашей дочери?
– К сожалению, да. Я не верила в это, не хотела верить, а потому настояла на генетической экспертизе. Знаете, я должна немного отвлечься, чтобы кое-что рассказать. Поскольку мне крайне важно было узнать, действительно ли в этом поезде ехала моя дочь (а для сомнений у меня причины имелись, уж поверьте, тем более что в купе, где она предположительно провела несколько часов, не обнаружили ее вещи и документы), то я наняла адвоката и стала слезно его просить, чтобы следствие назначило генетическую экспертизу… И вот тут-то я узнала довольно многое по этой теме. Помимо того, что это весьма дорогостоящая экспертиза, так и назначают ее лишь в исключительных случаях. Ведь следователь прокуратуры, ведущий расследование убийства Нади, а также работающий над делом об убийстве проводницы, должен нести свой запрос об экспертизе на подпись прокурору… И тут вылезла другая проблема, о которой я, конечно же, никогда не задумывалась. Следственные органы неохотно назначают подобные экспертизы, поскольку по их результатам разваливаются многочисленные, спешно сляпанные дела. Узников стали освобождать, к примеру. Сидит человек двадцать лет в тюрьме за изнасилование, а потом выясняется (если родственники настояли на экспертизе), что он никого не насиловал…
– Да, я понимаю. И что же?
– А я настояла на экспертизе, мне важно было знать – Надина ли эта кровь?
– И что же? – повторила я.
– Да, к сожалению, это была ее кровь. Не так много, но… все равно. Обнаружили также вещество: микрочастицы слизистой оболочки носа – словом, ей разбили нос. И ее… изнасиловали. В деле имеются сведения об образцах спермы, взятых на анализ…
– Все-таки изнасиловали?
– Да… Я даже знаю кто.
– И кто же?
– Опарин Никита Владимирович. Я это имя никогда не забуду…
– Кажется, его труп нашли на насыпи? Он погиб!
– Да. Но это, знаете, как-то не утешает.
– Но почему же тогда не нашли вашу дочь? – Назвать Надю Агренич трупом в присутствии матери у меня язык не повернулся.
– Думаю, плохо искали. Я нанимала людей, привозила их в тот район, неподалеку от станции Войновка, и мы прочесывали каждый куст, но так ничего и не нашли.
– Так, может, она жива?
– Но будь она жива, то неужели за три года Надя не дала бы о себе знать? Мне, своей матери?! Уж нашла бы какой-нибудь способ… Нет, Нади нет, и я не должна тешить себя какими-то иллюзиями. Но, знаете, мне сейчас в голову пришла одна мысль. Ведь вы же, Полина, – творческая личность, и вы наверняка когда-нибудь используете материал этого дела в своем очередном романе. Вот я и подумала… А не могли бы вы придумать счастливый финал этой страшной истории? Чтобы моя дочь в конечном счете оказалась жива… Предположим, она действительно выпала из вагона, разбила голову, потеряла память… словом, все по закону жанра…
И она разрыдалась. Мне было страшно неудобно перед этой несчастной женщиной, которая никак не могла привыкнуть к мысли, что ее дочери больше нет в живых.
Немного успокоившись, она осушила слезы носовым платком, тяжело и как-то судорожно вздохнула, после чего сказала, словно ободряя саму себя:
– Я тоже уеду отсюда… Сначала на какое-то время, а потом, может, и насовсем. Я тоже не железная, и мне тоже все здесь напоминает о Наденьке. Мне вон сестра позвонила, сказала, что ужасно соскучилась и хотела бы повидаться со мной. Она думает, что я совсем бедная, сказала, что вышлет деньги на дорогу и встретит меня в Москве. Сама-то она во Владимире живет. Хотите еще чаю? Вы уж простите меня, Полина, что-то я раскисла совсем… Но ваш приезд столько всего всколыхнул в моей душе… И опять же – эти деньги! Конечно, вернув их, я буду чувствовать себя совсем по-другому. Вы уж подумайте, как все это устроить официально. Тут все зависит от вас. И, конечно же, я ужасно благодарна вам, что вы решились приехать к нам, в такую даль, чтобы разрулить эту ситуацию… Вы – удивительный человек! Да, кстати говоря, вам есть где остановиться?
– По правде говоря, я еще нигде не была, с вокзала отправилась прямо к вам. Но, думаю, в вашем городе найдется приличная гостиница?
– Ну зачем вам гостиница, когда вы спокойно можете остановиться у меня? И мне будет спокойнее, в том смысле – может, меня оставят мои кошмары… Будем вместе чай пить… А хотите, я вам что-нибудь сошью, на память?
И тут я вспомнила, что не спросила ее, кто и зачем сшил эту кошку-подушку.
– О, это удивительная история! Знаете, их роман так красиво начинался. Они познакомились случайно, неподалеку от цветочного магазина, где Надя выбирала у кого-то с рук котенка… Потом Егор купил ей в этом магазине большущий букет роз и сказал, что Надя похожа на одну девушку на картине. Егор специально подарил Наде альбом с этим портретом. На самом деле она очень похожа на эту девушку с кошкой. Да я вам сейчас его покажу!
Вера Петровна принесла альбом Ренуара, раскрыла его на заложенной засохшим цветком колокольчика странице с портретом «Мадемуазель Жюли Мане с кошкой».
– Видите? Кошка. Обычная трехцветная кошка… Егор сказал еще тогда Наде, что такая кошка принесет ей счастье. Так у Нади появился котенок, совершенно прелестная кошечка Сима, которую я, чтобы дочке после разрыва с Егором ничего не напоминало об этой истории, отдала одной своей знакомой. И что бы вы думали? Все получилось наоборот! Когда Надя немного пришла в себя, то сразу же вспомнила о котенке. Потребовала принести ей Симу, но вернуть ее было уже невозможно. Да и я оставалась при своем мнении, что не следует ей бередить печальные воспоминания. И тогда Надя купила вот эту ткань, и мы с ней сшили эту подушку. Не знаю, что уж происходило в ее душе, но она с тех самых пор, получается, до самой смерти (?!), с ней не расставалась. Она воспринимала подушку-кошку как нечто живое, теплое и спала с ней в обнимку. А с собой взяла ее как самую дорогую вещь… Видите, она и деньги туда положила… Бедняжка моя… – И Вера Петровна снова всхлипнула.
Я попросила ее дать мне фотографии Нади, координаты ее подруги Стеллы и, если это возможно, Егора.
– Да, это возможно, тем более что они теперь живут вместе… Представляете?!
– Да! – вспомнила я. – Мне же необходимы номера телефонов конторы, где работала Надя, ее название и адрес. И назовите фамилию директора.
8
Она проснулась и не сразу поняла, где находится. И лишь стук колес вернул ее из сонного забытья в реальность, и весь кошмар последних часов навалился на нее, как тяжелый черный ком… Она – воровка! Она украла кучу денег, и теперь ее наверняка ищут. И спокойно спит, даже и не пытаясь пересесть на другой поезд! А это следует сделать, и как можно скорее, пока ее не вычислили. Она должна запутать следы, чтобы ее не нашли. Если найдут, то и жить не стоит. После всего, что ей пришлось перенести, оказаться в тюрьме – на это она уже не способна.
Сейчас она выйдет, спросит проводницу, если та еще не спит, к какой станции они подъезжают, и выйдет из поезда, пересядет на другой, следующий в том же направлении.
Надя набросила на плечи кофту и, прикрыв подушку, набитую деньгами, одеялом, вышла из купе. Подошла к двери, ведущей в купе проводников, и тихонько постучалась. Но ей никто не ответил. Спит, решила она. И двинулась дальше, в туалет. Затем она решила покурить в тамбуре. И хотя курила она редко, подумала, что сейчас – самый подходящий момент: кругом тишина, мерный стук колес, обстановка, располагающая к раздумьям… Достала из кармана джинсов сигареты, открыла дверь тамбура и тотчас встретилась взглядом с мужчиной. Бледный, в фуфайке, он курил, судорожно втягивая в себя дым, много дыма, и глаза его словно тоже наполнялись дымом или туманом… Он окаменел сначала, увидев Надю, а потом его будто отпустило, он как-то хрипло рассмеялся, и Надя вдруг подумала, что он нереален, что он – как сгустившийся воздух, аллегория ее страха, этот мужичонка с прокуренным лицом…
Призрак страшно выматерился, словно выплюнул все свое отвращение к этой жизни, затем обозвал ее шлюхой, рванулся к ней, схватил за плечо и другой, свободной рукой начал сильно мять ее щеки, подбородок, словно проверяя, настоящее ли все это. Надя от страха не могла даже закричать, она лишь смотрела широко раскрытыми, полными слез глазами на своего мучителя и не могла, не хотела верить в то, что это не кошмарный сон…
Все, что с ней случилось потом, она осознавала уже как реальность: обжигающе-ледяной, металлический, грохочущий пол тамбура под своими голыми бедрами – и разрывающий ее внутренности зверь, непрерывно исторгавший грязные ругательства, словно это она была виновата во всем, что довело его до этого скотского акта…
Вот, вот тебе за все, что ты сделала, за то, что решилась на все это, твердила она себе, зажмурившись и пытаясь не провалиться в беспамятство. Все же это лучше, чем если тебя пырнули бы ножом и пристрелили! Так она внушала себе, чтобы выжить, вытерпеть эту адскую боль и непомерную тяжесть чужого тела. Дышать было трудно, но она все равно дышала – глубоко, хватая ртом воздух, пропитанный вонью немытого мужика, прогоревшего угля и железнодорожной копоти.
Она не помнила, в какой момент потеряла сознание. А когда пришла в себя и открыла глаза, то поняла, что лежит, растерзанная, на ледяном полу в тамбуре, почти голая, закоченевшая… Рядом валяется ее розовое мыло и затоптанное полотенце…
Она нашла в себе силы подняться, схватила валявшиеся в углу джинсы и принялась их надевать. Никак не могла попасть ногами в штанины, валилась на пол, рыдала и снова пыталась натянуть их на себя. Дрожа всем телом, рванулась к двери, хотела ее открыть, чтобы вернуться в купе, запереться от бандита, как вдруг поняла, что дверь с другой стороны кто-то держит. Конечно, надо было бы повернуть назад и бежать в другой вагон, но в купе – деньги, документы. И надо пробраться туда раньше бандитов и запереться, запереться!
Она услышала страшный женский крик. Короткий, как молниеносный удар топора. И все. Стало тихо. Она подергала ручку двери, тяжелую, холодную… Та поддалась, открылась, Надя просунула в купе голову и тотчас увидела перед собой нечто странное и непонятное. Движущийся прямо на нее полосатый, белый в розовую полоску, матрац.
– Разворачивайся и шагом марш! – услышала она мужской голос и почувствовала, как волосы на голове у нее встали дыбом. – И не смей бежать…
Голос раздавался из-за матраца. Надя стала пятиться, матрац – на нее. Она снова оказалась в ледяном, продуваемом тамбуре. Значит – бежать! Другого выхода не было. Черт с ними, с деньгами, надо спасать свою жизнь!
И тут матрац навалился на нее, и она увидела показавшегося из-за него мужчину, но не насильника, а другого. Высокого, бледного, худого, с ввалившимися глазами, которым явно не хватало очков. Есть такие люди, такие лица, которым словно не хватает очков.
– Мы с тобой сейчас спрыгнем, ясно? – сказал мужчина нервно. – Обними матрац и жди моей команды! Как только я открою дверь, ты подойдешь и с матрацем спрыгнешь, чтобы не так больно было, поняла? У тебя все равно нет другого выхода. Иначе тебя привлекут за двойное убийство, усекла?
– Но я не могу… Не хочу… У меня там… – она посмотрела на дверь, – документы, деньги…
– Все забудь! Главное – остаться живой и на свободе, ты поняла меня?
У него в руках был специальный ключ, которым проводники отпирают двери в поезде. Он недолго провозился с замком – дверь открылась, и Надя почувствовала, что ее сдувает с места… Из черного прямоугольника двери зияла ледяная ночь и веяло смертью…
– Прыгай… У нас не так много времени!
– Да я ведь разобьюсь!
– Нет, я же чувствую, что поезд заметно замедлил ход, скоро станция, буквально через несколько километров… ну, прыгай же!
– А вы?
– Я – следом и постараюсь тебя найти.
Она шагнула к самому краю мчащейся в неизвестность жгучей морозной темноты и, ничего не разбирая, обняв матрац, прыгнула…
Больно ударилась и покатилась, покатилась… Зубы стучали, она несколько раз прикусила губы и разодрала лицо о ледяные камни. Голова кружилась, хотя тело уже перестало переворачиваться и кувыркаться на насыпи. Она лежала где-то в кустах, по уши в снегу. Но – была жива! Чувствовала, как изо рта у нее льется кровь и впитывается в прижатый намертво к ее телу матрац. Мысли неслись, обгоняя друг друга, – она жива, жива, и теперь у нее есть шанс добраться до ближайшей станции, обратиться за помощью к людям и каким-то образом догнать поезд, найти свой вагон, купе и подушку, набитую деньгами. Она должна это сделать, должна!!! Иначе ей придется возвращаться домой, к матери, в ту жизнь, где ее ждет позор и, скорее всего, тюрьма… Тюрьма. Неужели ей пришлось испытать столько горя и печали, унижений и страхов и чуть не погибнуть, и все это ради того, чтобы потом ее осудили за кражу и посадили в тюрьму?!
– Эй, где вы? – услышала она совсем близко от себя.
Кто этот человек? Ее враг или друг? И какое отношение он имеет к тому, кто изнасиловал ее в тамбуре? Может, они друзья? А что, если они сохранили ей жизнь только лишь для того, чтобы потом оставить ее себе как вещь, как женщину, которая будет исполнять их прихоти? И где тот, второй?
И тут она вспомнила про женский крик, который был или почудился ей там, еще в поезде. А потом словно услышала разбавленный страхом и ужасом голос: «…как только я открою дверь, ты подойдешь и с матрацем спрыгнешь, чтобы не так больно было, поняла? У тебя все равно нет другого выхода. Иначе тебя привлекут за двойное убийство, усекла?..» Стоп: «…тебя привлекут за двойное убийство…» Какое еще убийство? Вернее, два убийства?!
…Голос становился все громче и громче. Мужчина приближался к ней.
– Вот вы где… Целы? Ничего не болит? – спросил он, забираясь в кусты и пытаясь увидеть ее. Застывшая желтоватая луна нависла над лесом и насыпью. Но ее бледные лучи не в силах были осветить лицо мужчины. – Пошевелите ногами…
Она пошевелила. Болело все. И тело казалось невероятно тяжелым. И еще это головокружение…
– Думаю, что ничего не сломано, но я вся в ушибах, – призналась она.
– Вы можете выбраться из этих ужасных кустов? Давайте руку! И отцепитесь, наконец, от матраца…
Он помог ей выползти и даже подняться.
Теперь они стояли друг напротив друга и разглядывали один другого, насколько это было возможно.
– Вы кто? – спросила она, чувствуя, как от холода скулы ее сводит судорогой.
Высокий, худой, заросший, он показался ей страшным. Если бы не его голос… Красивый, чистый, завораживающий.
– Моя фамилия вам все равно ни о чем не скажет. Зовут же меня Григорий Ильич, можно просто Григорий. По профессии я доктор, хирург-онколог. Два дня тому назад бежал из тюрьмы, куда был посажен за убийство. Быть может, я бы так и продолжал там находиться до сих пор и еще много лет, если бы не мой друг, организовавший побег…
– Значит, вы – беглый каторжник? – усмехнулась она, чувствуя, что ноги уже не держат ее.
– Да, я – зэк. Так получилось, что мне потребовалась помощь в организации побега, и поэтому нас бежало трое. Одного подстрелили в самом начале, нам же с Опариным удалось забраться на этот поезд… Мне стыдно, что я оказался в его компании, если можно так выразиться.
– Это Опарин изнасиловал меня, ваш дружок?
– Он мне не друг. Кроме того, его больше нет в живых.
– Как это?
– После того что он сделал с вами…
– Вы видели его в тот момент, когда он… делал это со мной?..
– Видел. Я как раз переходил из вагона в вагон, искал укромное место. Увидел вас, ударил его, стащил с вас, вытолкал взашей из тамбура, а сам после этого хотел поскорее избавиться от него и перебежать в другой вагон. Скрыться, понимаете? Но услышал крик проводницы и вернулся. Оказывается, эта скотина, этот урод сразу после того, как покинул тамбур, убил проводницу, и мне пришлось подрезать его.
Так вот оно – двойное убийство!
– И где же он теперь… я имею в виду его труп?
– Мне пришлось открыть окно в купе проводницы и сбросить его.
– Вы всегда так легко убиваете людей?
– А разве его можно назвать человеком? Да его даже животным назвать нельзя…
Надя почувствовала, как запылали ее щеки. Как странно получилось – она только что упрекнула Григория в том, что он убил того, кто изнасиловал ее. А разве она сама не хотела его смерти?
– Да, вы правы. И, если бы у меня была такая возможность, скажем, в руке моей оказался бы нож, думаю, я сама бы убила его! Знаете, я бы могла попросить вас ущипнуть меня, но все тело мое в ссадинах, ушибах, все ломит… Но все равно – до сих пор не могу поверить, что это не сон! Или я уже умерла, давно, и теперь за мной по пятам следуют какие-то кошмары, страхи…
– Вам надо успокоиться, и мы двинемся на станцию. Войновка – это то, что нам нужно. У меня есть адрес, где мы можем остановиться и прийти в себя.
– Адрес?
– Да. Говорю же, мой друг обо всем позаботился. Нас там накормят и дадут возможность выспаться и набраться сил.
– А потом?
– А потом – в Москву!
– Я тоже ехала в Москву… У меня в поезде остались документы, вещи…
– Не знаю, как все сложится дальше, но я не могу вас сейчас отпустить. Вы просто погибнете. К тому же вас непременно привлекут за эти убийства, даже если вы их и не совершали. Вы – молодая, неопытная девушка, вы будете крайней, это я вам гарантирую. Я сам через это прошел, а уж каких историй наслушался на зоне…
– Вы хотите сказать, что будете постоянно держать меня при себе как свидетеля? А потом убьете?
– Давайте все эти разговоры оставим на потом. Главное для нас сейчас – добраться до Войновки и разыскать нужный дом. Пойдемте, обопритесь на меня… Документы… В сущности, вы могли их потерять. Как легенда, – размышлял он. – А деньги? Думаю, что я смогу помочь вам с деньгами. Но об этом тоже потом.
Ветер дул им в спины, словно толкал вперед, в темноту, пронизывая насквозь, выстужая последнее тепло и мысли… Надя решила про себя, что ей лучше вообще ни о чем не думать, а лишь положиться на этого Григория, тем более что она находится теперь от него в полной зависимости. И может, это даже хорошо, что им в Войновке будет где остановиться и перевести дух – не возвращаться же ей в Уренгой! Другое дело – деньги, ее деньги, которые она украла с холодным сердцем, думая лишь о том, как бы ей самой выжить и начать новую жизнь. Где-то они теперь? Скорее всего, их нашли работники милиции, которые сейчас наверняка работают в их вагоне, на месте преступления – ведь убита проводница. И соседка Нади по купе – старушка божий одуванчик – взахлеб рассказывает им о том, как выглядела ее пропавшая попутчица и что эти вещи – ее, этой девушки. Понятное дело, что по документам, которые находятся в ее сумочке, нетрудно будет выяснить фамилию пропавшей. А позже, когда по милицейским сводкам пройдет информация, что Надежда Агренич – воровка и находится в розыске, то и искать ее будут уже не просто как пропавшую пассажирку (которая, кстати, и не была зарегистрирована в этом поезде и о которой им станет известно лишь от соседки по купе), а как преступницу.
Вот и получалось, что этого сбежавшего «каторжника», как она его сама про себя называла, ей словно бог послал. И хотя он на самом деле преступник, она не чувствовала себя с ним в опасности. Что-то такое было в нем, возможно, мужская сила, которую она так искала в Егоре. И даже теперь, когда они шли, взявшись за руки, куда-то в ледяную темноту и неизвестность, Наде было легче от сознания, что она не одна и что в самом скором времени она, помеченная, как и он, преступной меткой, облегчит свою душу – расскажет ему о том, что привело ее, добропорядочную с виду девушку, в этот мчащийся в далекую Москву поезд… И про подушку с долларами тоже расскажет.
– Вот, смотри, огни… Это – Войновка. Дай бог, чтобы все у нас получилось! Да, и еще… Если тебя о чем-то спросят, скажешь, что на тебя напал в тамбуре неизвестный тебе мужчина и что это он выбросил тебя с поезда, хорошо? Это я тебе так, на всякий случай говорю. А вообще-то, извини, что так все вышло. Я не мог оставить тебя в поезде, просто не мог.
– Но почему? – вдруг возмутилась она и даже остановилась, чтобы перевести дух. – Что такого случилось бы, если бы вы меня оставили там? Выпрыгнули сами с поезда и решили бы самостоятельно свои проблемы. А я-то тут при чем?
– Ты – свидетельница, понимаешь? Я же убил Опарина! Почти на твоих глазах!
– Неправда! Я ничего не видела и ничего не знаю… И мне вовсе не обязательно было прыгать с поезда… – До нее вдруг только сейчас начал доходить весь ужас того, что с ней могло произойти во время прыжка. Она могла вся переломаться и стать инвалидом, а то и просто удариться головой о твердый кусок льда или камня и погибнуть. – Я же могла умереть!!!
– Я думал, ты не в себе после того, что с тобой произошло… И, помимо того, что я хотел, чтобы свидетель был рядом со мной, хотя бы до поры до времени, я собирался как-то позаботиться о тебе…
– Вроде на идиота вы не похожи. Но, вероятно, это не я, а вы были не в себе после всего, что произошло!
Она вдруг осеклась. Стоп! Надо остановиться. В поезде произошло убийство. Убили проводницу и сбежавшего заключенного. Труп проводницы обнаружили в ее служебном купе, тело же Опарина – где-нибудь на насыпи (нет, еще только обнаружат). Трупа воровки Надежды Агренич не найдут. Следовательно, подумают, что проводницу могла убить и она! Раз сумела перешагнуть одну нравственную грань и украсть, то следующей гранью может быть и убийство. Рассуждать на эту опасную тему можно бесконечно.
– Ладно… Не хочу больше ничего обсуждать. Давайте уже добираться до вашей Войновки! Там на месте все и обсудим.
– В любом случае я не буду вам мешать… просто нам надо договориться, что сказать, в случае если нас поймают…
– Говорю же – давайте помолчим, а то я за себя не отвечаю!
Она почувствовала себя нехорошо, ее затошнило, словно реакция на последние события началась только что. И нервы… Даже плечи словно окаменели, напряглись. Ее охватила страшная, темная тоска…
9
Есть такие женщины, которым идут даже домашние платья. Вот и Стелла, открывшая мне дверь, в любой одежде выглядела бы самым соблазнительным образом. И дело не в фигуре, а в лице, в тех незаметных и гениальных его пропорциях, делающих его привлекательным, запоминающимся. Породистая натуральная блондинка с нежной кожей, носиком уточкой, раскосыми глазами и полными губками.
Несколько минут она рассматривала меня, пытаясь, вероятно, вспомнить, где видела меня раньше. Но не вспомнила.
– Вас зовут Стелла? – спросила я, хотя и так знала, что это она, соперница убитой Нади Агренич.
– Да… – Она захлопала длинными ресницами.
– Я приехала из Москвы, из прокуратуры, расследую дело, связанное с исчезновением или, возможно, убийством Надежды Агренич. Думаю, что я пришла по верному адресу.
Я говорила очень уверенно, так, словно на самом деле много лет проработала в прокуратуре и для меня все двери были открыты.
Вот теперь красивая Стелла изменилась в лице и сделала несколько шагов назад, попятилась внутрь квартиры, словно от меня повеяло холодом.
– Проходите, – произнесла она самым обреченным тоном.
Я прошла, Стелла предложила мне сесть в столовой за стол. В квартире пахло ребенком – смесь запахов подгоревшего молока, свежевыглаженного белья и еще чего-то неуловимо нежного, солоновато-сладкого, детского.
– Ее нашли? – Стелла села напротив меня, и я несколько секунд не могла уловить, какой у нее тон – дерзкий ли он или отчаянно-испуганный? Но потом поняла: она спрашивала о трупе своей бывшей подруги. Мне показалось неправильным, что вопросы с самого начала стала задавать Стелла, поэтому я довольно резко ответила:
– Давайте с самого начала! Что вы знаете об этой истории? Что случилось между вами перед исчезновением Надежды Агренич? Ведь вы же были близкими подругами, это не секрет…
– Хорошо, – Стелла покорно кивнула головой. – Я расскажу, как все начиналось… В двух словах. Да, мы были с ней подругами – не разлей вода. Потом она встретила парня, его звали Егор. У них вспыхнул роман. Настоящий, красивый роман! И Наде было так хорошо, и у нее так сильно закружилась голова оттого, что она встречается с парнем, которому она и в подметки не годится, что ей непременно захотелось нас с ним познакомить, и уже потом мы почти все время проводили втроем. Плохо так говорить, но она сразу же повела себя… неправильно. Ей бы держаться за Егора, как за драгоценность, из рук его не выпускать, а она так явно демонстрировала передо мной свое счастье, ну просто до неприличия… Словом, Егор неожиданно влюбился в меня, я и сама этого не ожидала, хотя с самого первого дня сама полюбила его. Понимаете, сейчас это все просто слова, а тогда, три года тому назад, здесь кипели такие страсти… Ну просто смертельные! Мы все втроем оказались втянуты в эту самую страсть. Я была страстно влюблена в Егора, он страстно любил Надю, а она страстно любила Егора. Я же, если честно, просто сходила с ума от ревности, от зависти… Это правда!
– И что потом?
– У них дело шло к свадьбе. И вдруг Егор приходит ко мне с букетом, падает на колени и просит прощения за то, что мучил меня все то время, что они встречались с Надей. Что он, оказывается, давно уже разлюбил ее и жить не может без меня! И что с Надей в последнее время он встречается лишь для того, чтобы я была рядом…
– И вы поверили ему?
– Поверила! Я хотела поверить – и поверила. И, к счастью, не прогадала. И хотя я понимала, что поступаю подло по отношению к Наде, но все равно стала встречаться с Егором. Кстати говоря, он не обманывал Надю и почти сразу же объявил ей о том, что уходит от нее ко мне.
– Вы понимали, что уже тогда убили ее?
Я не знаю, зачем я сказала это, тем более что эта фраза ну никак не тянула на холодный рассудочный вывод следователя прокуратуры. Это было мнение эмоциональной женщины, представившей на месте Нади Агренич себя.
– Да, понимала. Но мне надо было принять решение – убить себя или ее?! И я выбрала второе. Я не могла отказаться от своего счастья ради Нади! Мы же молоды, рассуждала я, и у нас впереди еще целая жизнь. К тому же я была уверена, что Егору Надя все равно очень скоро наскучит. Она были слишком проста для него. Да и внешне она была не очень-то привлекательной. Хотя он первое время просто восхищался ею, считал, что она словно сошла с полотна Ренуара… Между прочим, с тех пор я не могу даже слышать имя этого художника.
– Что было потом, когда Егор объявил Наде, что уходит от нее?
– То, что бывает со всеми девушками, которых бросил жених накануне свадьбы. Она чуть не помешалась. Хорошо, что руки на себя не наложила. Провалилась по самое горло в жесточайшую депрессию. Ее мать и сама стала таять рядом с ней… Думаете, я не испытывала чувство вины? Конечно, испытывала. Я же живой человек! Но, кроме этого чувства, я испытывала и еще одно – страх. Мне, если честно, было страшно, что Надя, когда она придет немного в себя и наберется сил, убьет меня.
– Вот даже как? Если можно, расскажите мне, какой тогда была Надя? Тем более если вы допускали мысль о том, что она может вам отомстить… Согласитесь, что не о каждом человеке можно сказать такое.
– Какой была Надя? Вот почему-то напрашивается такое определение: добропорядочной. Даже если она просто хотела такой выглядеть. Ей было важно для самой себя оставаться чистой, понимаете? Она и с мужчинами вела себя весьма осторожно, была очень предусмотрительной, не подпускала к себе близко человека, с которым у нее, как она чувствовала, не могло бы получиться ничего серьезного. Это были ее козыри, мне так кажется. Хотя натура-то она была страстная, увлекающаяся… Образно выражаясь, до встречи с Егором она была словно бутоном, а потом распустилась, расцвела и даже похорошела. Счастье, сами знаете, всех украшает. Она вся светилась изнутри, на нее было приятно смотреть…
Всем, кроме тебя, подумалось мне.
– Что случилось потом?
– Думаю, что она сломалась. Что, еще не выкарабкавшись из депрессии, но чисто физически почувствовав себя получше, она решила разом покончить со своей прежней жизнью и начать новую. Но об этом я знаю со слов ее мамы. И еще, конечно, сужу по ее поступкам! И вот тут-то даже я удивилась… Представляете, мало того, что она решила навсегда покинуть Уренгой и отправиться в Москву или Питер, так она еще ограбила фирму, в которой работала кассиром. Украла около ста тысяч долларов! Вечером пришла, набила сумку деньгами, а утром – ту-ту! – на поезд!
– Но почему на поезд? А не на самолет?
– Мы тоже все гадали – почему? Думаю, она побоялась, что в самолете будут осматривать багаж, просвечивать его и найдут деньги. А в поезде все проще. К тому же если бы, например, я совершила подобный поступок, то есть решилась бы на такое преступление, как воровство, то тоже села бы сначала в один поезд, а потом на какой-нибудь станции пересела в другой, который, может быть, следовал бы вовсе и не в Москву… Чтобы запутать вероятных преследователей.
– Все это похоже на Надю?
– Что именно? То, что она украла деньги? Хороший вопрос! Мне всегда казалось, что я достаточно глубоко ее знаю. Но, как оказалось, не знаю совсем. Нет, это не похоже на Надю. Она не способна на воровство. Она ни разу в жизни не взяла чужой вещи. Говорю же, она – кристально чистый человек! И, если она это все же совершила, то либо ее кто-то заставил…
– Что?! – Эта мысль мне даже не приходила в голову! – Ее могли заставить? Но кто?
– Я сначала закончу мысль… – Стелла увлеклась своими рассуждениями и боялась потерять нить разговора. – Так вот. Или ее кто-то заставил, возможно даже кто-то из руководства этой же фирмы, или же те люди, бежавшие из тюрьмы, – они могли случайно пересечься с Надей. Или же, что тоже возможно, она просто повредилась рассудком. И все нравственные барьеры, составлявшие основу ее характера, рухнули…
– Вы знаете что-то о людях, сбежавших из заключения?
– Да у нас весь Уренгой тогда говорил только об этом! Что Надя Агренич связалась с преступниками! Посудите сами. Ее видели в том самом поезде, где ехали сбежавшие зэки, кажется, их сначала было трое, одного подстрелили, а двое других сели в этот состав… Убили проводницу. Труп одного позже обнаружили на насыпи, а другого так и не нашли. Как не нашли и тела Нади… Но что самое удивительное – пропали ее личные вещи и документы. Если бы, к примеру, она оказалась их жертвой и это на нее напали бы в поезде и украли те деньги, в свою очередь, украденные ею, то разве стали бы эти матерые преступники церемониться с ней? Во-первых, они не забирали бы ее документы! Они им были ни к чему. Во-вторых, они убили бы ее, и ее труп нашли бы неподалеку от тела другого преступника… Да, вот: я вспомнила главное! У проводницы в купе находилась ну очень крупная сумма денег! Знаете же, что проводницам иногда поручают передать пакеты с документами, вещами, посылки разные им доверяют…
– И что?
– Возможно, преступники оказались именно в этом поезде вовсе не случайно! А если они заранее точно знали, что у проводницы при себе имеется такая крупная сумма? Люди говорят, что там было несколько миллионов долларов или евро! Этого же никто не знает! Что вроде бы крупные чиновники города заказали кому-то в Москве какие-то эксклюзивные модели иномарок… И, чтобы сделать все это тихо и нигде не светиться с банковскими переводами, они решили переправить деньги таким вот простым образом – через проводницу! Как посылку, понимаете?
– Я вижу, вы хорошо осведомлены об этом деле?
– Так ведь пропала моя подруга! Пусть она меня ненавидела и мы рассорились с ней – хотя на самом деле мы не ссорились, мы даже не виделись после… всего этого… Но все равно, я не могла не интересоваться связанными с ней событиями. К тому же мне просто любопытно было узнать – что происходит с людьми после такого потрясения? Ведь я стала встречаться с Егором, отлично понимая, что так, как он поступил с Надей, он может поступить и со мной и что мне нужно быть готовой к этому. Эти мысли сильно отравляли мне жизнь.
– И как же сложились ваши отношения? – Такой вопрос следователь прокуратуры уж точно не задал бы!
– Представляете, я забеременела, он сразу женился на мне, и теперь мы счастливы! У меня двухлетняя дочка, она сейчас с мамой гуляет, а мы с Егором теперь ждем сына… Так что, как видите, я счастлива. А Надю мне жалко, очень жалко! Сначала мы все думали, что ее убили. Потом – что ей удалось сбежать с деньгами и затеряться где-нибудь в Москве. И все равно, позже мы пришли к выводу: останься Надя в живых, она непременно дала бы о себе знать своей матери. Не зверь же она, в самом деле! Хотя есть и еще один вариант: ее, допустим, убили где-то уже после того, как она сошла с поезда, и эта история со сбежавшими зэками вообще могла никак не коснуться ее. Больше того: Надя могла покинуть поезд буквально за несколько минут до того, как туда вошли преступники! А когда убили проводницу, а Надя вроде бы исчезла (дело в том, что ее присутствие подтвердила лишь ее соседка по купе, а так – в числе зарегистрированных пассажиров Нади не было!), весь этот шум оказался ей только на руку. И сейчас, возможно, она спокойно поживает себе где-нибудь в красивом теплом городе – под другой фамилией. Да, а еще могло произойти знаете что? Надежда могла потерять рассудок и оказаться в психушке. Этот вариант больше других подходит к Наде. Еще раз повторяю: будь она жива, она непременно позвонила бы матери, уж она нашла бы какой-то способ передать ей весточку! Но по Вере Петровне видно, что она глубоко несчастна. Знай она, что дочь жива, она выглядела бы по-другому. Я бы почувствовала…
Я слушала Стеллу и вдруг поймала себя на том, что мысленно сочиняю роман об исчезновении Нади Агренич (ведь, по сути, я для того и прикатила сюда, в эти северные дали, чтобы набраться впечатлений и увидеть собственными глазами декорации будущего романа) и что если бы эта история была написана не самой жизнью, а мной, Полиной Пуховой, то в конце романа, буквально на последней странице, выяснилось бы, что Надю все же убила Стелла, а деньги забрала себе, что это она – злодейка, каких поискать, хотя и выглядит как ангел… Но сейчас передо мной сидела возбужденная воспоминаниями молодая беременная женщина, и, как мне показалось, она искренне переживала из-за того, что приключилось с ее бывшей подругой. Или же…
– Стелла, что бы вы сделали, если бы Надя неожиданно вернулась в Уренгой и пришла к вам?..
– Так она жива? – Глаза Стеллы наполнились слезами. – Так что же вы молчали?! Жива? И где она, что с ней?!
Я сделала паузу, чтобы впитать в себя это ее красивое, нежное лицо, порозовевшее от волнения, чтобы понять, что она чувствует на самом деле и раскаивается ли она в том, что сделала? Потом как ни в чем не бывало я ответила:
– С чего вы взяли, что она жива? Нам пока еще ничего не известно, и я специально направлена сюда для того, чтобы понять: а не могли ли Надежду убить еще до того, как она села в поезд?
– Как это?! – Потрясенная Стелла во все глаза смотрела на меня, не в силах понять мою мысль. – Как это – до того, как она села в поезд? Ведь ее видела свидетельница…
– Свидетельница могла ошибиться. Тем более что Агренич как пассажирка не была нигде зарегистрирована.
Мне было стыдно, но я хотела напугать Стеллу.
– Что вы хотите сказать? – пролепетала она.
– Только то, что сказала. И я приехала сюда с целью выяснить – кому, кроме вас с Егором, была выгодна ее смерть?
Во мне заговорила писательница, любительница резких и неожиданных сюжетных поворотов.
– Но я не убивала ее!
Убивала, подумала я. И убивала жестоко, хладнокровно, проводя ночи в объятиях Егора. И так поступают многие – ради собственного счастья. А была ли ты способна сама отказаться от своей любви, зная, что разбиваешь и без того разрушающийся на моих глазах союз? Или я такая же, как Стелла?
Да, скорее всего, я такая же, как она. Тем более что Стелла, в сущности, ни в чем не виновата. Она просто молча любила Егора и страдала, видя, как он любит Надю. А Надя таскала ее повсюду за собой, словно дразня подругу своим счастьем…
– Я должна записать ваш телефон и номер вашего мужа, а затем и встретиться с ним.
– Но мы тут ни при чем! Я и так рассказала вам все, что знала!
– Вот, – я протянула ей блокнот, – запишите сюда, пожалуйста. Да, вы же мне так и не ответили: как бы вы отреагировали на то, если бы Надя неожиданно вернулась домой и заглянула к вам? На чашку кофе?
Отравила бы, прочла я в ее взгляде.
– Порадовалась бы тому, что она жива… – густо краснея, ответила Стелла.
Я оставила ей свою визитку и ушла. И только спустя пару минут поняла, что визитка эта не соответствует статусу следователя прокуратуры. Что там и слова нет об этом! Просто – моя фамилия, имя и координаты.
10
Они добрались до места, полуживые от усталости и холода. Станция Войновка, по сути, являлась микрорайоном Тюмени и мерцала огнями, как часть большого города. Надя старалась не думать, что по их следу уже давно могли пустить собак, и тот факт, что у них есть адрес, где они могли бы затаиться, еще ни о чем не говорит – все слишком опасно, их настигнут в любой момент, если захотят… Быть может, поэтому ей так и нравилась тишина, окружавшая их плотным кольцом, и она могла означать только одно – их пока не нашли, не вычислили… Эта тишина вселяла надежду и прибавляла сил.
Адрес, известный Григорию, привел их на окраину района, где вдоль темных промерзших улиц тянулись частные дома. Стояла глубокая ночь, и не светилось ни одного окна.
Спотыкаясь, боясь отпустить руку Григория, слушая хруст снега под ногами, Надя уже не воспринимала своего спутника как человека, которого следует бояться. Больше того, ей хотелось, чтобы он и дальше вел ее за собой, и теперь уже ее время от времени начинал охватывать страх, что Григорий, не желая усложнять себе жизнь, бросит ее на произвол судьбы, мол, дальше – выбирайся из этого болота сама…
– Все, пришли, дом номер 36. Это здесь. Ошибки быть не может. И на почтовом ящике фамилия – «Воронцовы».
Высокий забор почти скрывал одноэтажный крепкий кирпичный дом. Голубая металлическая калитка была заперта. Григорий нашел звонок и позвонил. И через некоторое время полыхнуло ярким оранжевым светом окно, затем послышался звук отпираемой двери, вспыхнула лампа прямо над крыльцом. Дверь отворилась, и Надя увидела женщину в накинутой на ее плечи меховой куртке.
– Кто здесь?
– Я от Льва Борисовича, – сильно нервничая, ответил Григорий. – От Абрамова.
– Минуточку…
Женщина быстро спустилась с крыльца, отворила калитку и молча впустила их в дом. Проворно все заперла и, просыпаясь на ходу, приходя в себя, заметалась по кухне, куда она привела своих ночных гостей. Ей было под сорок лет. Среднего роста, хрупкая, рыжеватые волосы стянуты в тугой узел на затылке, лицо открытое, бледное, взгляд больших темных глаз – испуганный, настороженный.
– Да-да, я ждала вас… Здесь вы можете чувствовать себя в безопасности. Я представляю, как вы устали, как промерзли и хотите поесть… У меня есть машина, но, как вы сами понимаете, я не знала, откуда именно вы появитесь, а потому не могла вас встретить.
– Спасибо, – сказал Григорий. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и яркий свет освещал его худое, длинное, густо заросшее темной, с проседью, щетиной лицо, и единственным украшением его были сине-зеленые, прозрачные, с яркой черной точкой зрачка, глаза. У Нади веки начали слипаться, едва лишь она почувствовала, как благостное тепло разливается по ее телу (в доме было жарко). Она успела отметить про себя, только что ее спутник невероятно красив. Фантастически красив! И это при том, что он сутки тому назад сбежал из тюрьмы и должен походить на зверя… Она, закрыв глаза, пыталась представить себе, каким он станет, когда приведет себя в порядок.
– Сначала девушка, – услышала она сквозь сон и почувствовала, как ее кто-то подхватывает под руки и куда-то ведет.
– Меня зовут Рита. А тебя? – спросила хозяйка дома, от которой пахло теплом и чем-то душистым, цветочным. Это была чистая, ухоженная женщина, и теперь она вела Надю в ванную комнату.
– Надя…
– Вот, Надя, прими хотя бы душ, если у тебя нет сил погреться в ванне. А одежду твою, Григорий сказал, надо сжечь.
Надя тряхнула головой, замотала ею, пытаясь прогнать сон.
– А в чем же я буду?..
– Дам тебе джинсы, свитер… И обувь тоже, и куртку. А потом купите себе что-нибудь.
– Хорошо, сделайте так, как сказал Григорий. – Надя принялась стягивать с себя порванную при падении с поезда куртку, мокрые от снега джинсы.
Горячий душ – вот чего требовало ее уставшее и больное от ударов тело. Позже, чистая, отмытая до скрипа, она закуталась в толстый купальный халат, покинула ванную комнату и пошла на голоса.
– Вот конверт, это деньги, которые прислал Лев Борисович. А это – телефон, я купила его и зарегистрировала на свое имя, так что можете спокойно звонить… – говорила Рита. – Я ради Льва Борисовича готова на многое. Так что можете на меня полностью положиться. Он, между прочим, спас всю нашу семью от такого позора… Мы все перед ним в долгу.
– Я позвоню?
– Говорю же – звоните, куда хотите и сколько хотите, хоть в Африку.
Надя вошла в кухню в тот момент, когда Григорий сказал в трубку:
– Привет, Лева… Да, все в порядке, я на месте. Спасибо тебе… Нет, не один. Нет, это девушка. Позже расскажу. Мне срочно нужны документы Розы. Найди их и пришли. Срочной почтой. Найди способ! Все, потом еще поговорим… я засыпаю на ходу. Утром позвоню.
– Пойдемте, Гриша, я покажу вам, где ванная. А ты, Надя, отправляйся спать, я вам уже постелила.
В комнате, где она должна была провести ночь, стояла одна широкая кровать, но с двумя одеялами. Получалось, что Надя с Григорием должны были спать в одной постели, но под разными одеялами. Что ж, на войне как на войне! Главное – лечь и заснуть. Поскорее…
Забираясь под теплое одеяло, она подумала о том, что хорошо бы вот так же спрятаться и ото всех проблем, которые ее накрыли с головой… Вспомнился Егор, тот, прежний Егор, которого она знала и любила и который сравнивал ее с мадемуазель Жюли Мане, тот романтичный и нежный Егор, который сделал ее такой счастливой, что она даже не успела осознать это самое счастье, эту радость любви… Вечный вопрос – кто виноват в том, что они расстались, не оставлял ее. Егор, которому вдруг стала небезразлична Стелла? Стелла? Почему он выбрал ее? Почему?! Конечно, Стелла красивая, это все знают, но разве любят только красивых? К тому же Егор находил и Надю привлекательной, иначе не обратил бы на нее внимания, не говорил бы ей при их встречах таких изысканных комплиментов. Значит, все-таки красота Стеллы покорила его сердце. Егор – эстет, он любит, вероятно, не столько сердцем, сколько глазами, а у Стеллы в этом плане больше преимуществ. У нее и красота какая-то особенная, и строение лица тоже… Если бы она пошла в артистки, то ей бы всегда давали главные роли, это точно. А Егор? Вдруг случится так, что он встретит девушку еще интереснее Стеллы, и что же – он бросит Стеллу, разбив ей сердце, и уйдет к другой? И как долго он будет искать женщину, которая станет для него идеалом? Всю жизнь? Тогда, может, его стоит пожалеть?
Но жалеть Егора у нее не получалось. Кусок льда в сердце царапал душу, до крови, до мяса… Как жить дальше? И разве не Егор виновен в том, в каком положении оказалась сейчас покинутая и преданная им Надя? Ведь это безумие, на которое она решилась, вызвано именно его предательством, а не предательством Стеллы. Да, это из-за него она потеряла остатки рассудка, совершила преступление и вляпалась в криминальную историю, дурно пахнувшую – тюрьмой или даже смертью… Романтичная и красивая история любви закончилась побегом вместе со сбежавшим уголовником. Просто-таки душещипательная мелодрама! Ее историю можно было бы экранизировать. Хотя если разобраться, то таких историй на экране уже хоть отбавляй. И если рассказать вкратце, то и вовсе вся эта драма уложится в пару строк: жила-была в Уренгое бедная девушка, которая захотела выйти замуж за красивого парня… А он влюбился в ее лучшую подругу. Девушка же повредилась рассудком, украла деньги в кассе и сбежала…
Все крутилось по кругу – воспоминания, обрывки прошлой жизни, как потускневшие от времени фрагменты цветной пленки… Выхода из создавшегося положения она не видела. Зато видела сон: она в большой комнате, сидит на ослепительно-белом пушистом ковре, а на коленях у нее маленькая девочка с красным бантом на голове… И счастье переполняет ее, и хочется плакать оттого, что эта девочка принадлежит ей, что она – ее дочь, которая ее никогда не предаст. Как и мужчина, которого она чувствует рядом, но пока еще не видит…
11
Мне кто-то позвонил. Кто-то незнакомый, потому что на дисплее был только номер, без имени.
– Слушаю…
– Вы – Полина Пухова? – спросил меня мужской голос.
– Да, а вы кто?
– Моя фамилия Бобров, зовут Дмитрий Алексеевич. Ваш телефон дал мне Александр Смирнов.
– Да-да, я поняла, кто вы. Следователь, который вел дело Надежды Агренич! – обрадовалась я. – Вы же в Тюмени!
– Через час я буду в Уренгое, у меня здесь дела. Мы могли бы встретиться. Вы, конечно, не знаете город, но таксисты вам подскажут, где найти ресторан «Полярная сова». Это в микрорайоне Юбилейном. Думаю, что буду там примерно через полтора часа.
– Постойте, – заторопилась я, – не бросайте трубку! Прихватите, пожалуйста, какие-нибудь документы, фотографии, касающиеся этого дела. Если можно, конечно…
– Разумеется.
– Спасибо!
Следом позвонил Володя.
– Ты как? – спросил он тоном мужа. Думаю, этот тон сопровождал его отношение ко мне уже по инерции. И не скажу, что в тот момент он вызвал во мне привычное раздражение. Вовсе нет. В чужом и холодном городе, где у меня пока еще не было даже места, чтобы я могла там остановиться, и где у меня не было никого из знакомых, звонок бывшего мужа прозвучал очень даже ободряюще.
– Да нормально…
– Ты где остановилась?
Я вспомнила о предложении Веры Петровны Агренич поселиться на это время у нее, но промолчала об этом.
– Пока еще нигде.
– Там есть гостиница «Приполярная», думаю, что и Бобров тебе ее посоветует. Он же звонил тебе?
– Да, звонил. Только что, как раз перед тобой. Мы должны с ним встретиться через полтора часа в ресторане.
– Поля, ты, это… Поосторожнее там!
– Володя, ты снова за свое? Я не маленькая, понимаешь? И не надо меня так опекать!
– Как же мне тебя не опекать, когда ты не чужой мне человек! Ты думаешь, что штамп о разводе что-то изменил в моем отношении к тебе? Да я тут с ума схожу, когда подумаю, куда ты поехала и чем вообще занимаешься! Вот зачем, скажи, ты отправилась к черту на рога, когда для того, чтобы написать роман, ты могла бы спокойно обойтись справочными сведениями из Интернета? Нет, тебя понесло в такую даль только ради того, чтобы ты смогла проникнуться атмосферой! А если бы ты писала о публичных домах Амстердама? Ты бы поехала туда, на улицу Красных фонарей и…
Я отключила телефон и подумала, что оказаться в Амстердаме на улице Красных фонарей было бы крайне любопытно и что, возможно, уже летом я куплю путевку в Голландию. Но пока что мне надо было сосредоточиться на предстоящем разговоре со следователем Бобровым. Итак. Что меня интересует? Все, что касается убийства в поезде. Для начала…
В ресторане «Полярная сова» было безлюдно. Я села за столик, заказала чашку кофе с молоком и принялась изучать меню. Но заказывать ничего я не стала – ждала Боброва. Когда он вошел, я сразу поняла, что это он – высокий, худой, чем-то похожий на моего бывшего мужа. Подумалось еще тогда, что все следователи, друзья моего мужа, чем-то схожи. Может, проницательным взглядом, порывистостью в движениях и общим суровым видом?
– Здравствуйте, – внезапно улыбнулся он мне широкой, открытой улыбкой. – Я вас сразу узнал, вы – Полина.
– Да, это я. Спасибо, что нашли время встретиться со мной.
– Вообще-то для меня это большая честь. Сразу скажу, книг ваших я не читал, но не часто же встретишь живого писателя…
– Да, все так говорят!
– Люди вообще говорят штампами, что поделать? Схожие ситуации – схожие фразы. Но люди-то все разные, а потому отношения у них, слава богу, не штампованные. Вот, я принес, что обещал. Материалы по интересующему вас делу.
– Давайте уточним. Вы занимаетесь делом об исчезновении Надежды Агренич или убийствами в поезде?
– Конечно, убийствами. Погибла проводница, как вы знаете.
– Знаю, и меня всегда интересовал вопрос – почему в вагоне была только одна проводница?
– Интересный вопрос! На самом деле их было две, просто одна зашла выпить чаю в соседний вагон, вот и все.
– Повезло ей, – заметила я. – А может, она была в сговоре с преступниками?
– Давайте определимся сразу: что вы знаете, а что нет.
Я рассказала ему лишь то, что узнала от Володи.
– Понятно… В сущности, все правильно. Но что конкретно в этом деле интересует вас?
Я рассказала историю о подушке с деньгами.
– Что?! Что вы сказали? У вас с собой эта сумка… то бишь подушка? И где же деньги? Вы что же это, возите их с собой?
– Нет. Мой бывший муж, Володя Пухов, ваш коллега…
– Да, мне Смирнов рассказывал…
– Так вот, он убедил меня пока что положить эти деньги в банк.
– Разумно. Но получается, что Агренич сбежала без денег? Они остались в купе? И что это действительно все же она ехала в этом поезде! Хотя и не была зарегистрирована… Вы же понимаете – информацию о том, что в этом поезде ехала именно она, мы выстроили исключительно на показаниях свидетелей. Значит, она была там… Что ж, это многое объясняет.
– Что именно?
– То, что Агренич, в том случае, если она осталась жива, оказалась без денег… Или же ей помешали взять их, предположим, ее спугнули. Или же…
– Постойте! Я же не рассказала вам самого главного – та самая свидетельница, которой сейчас, к сожалению, нет в живых, сказала мне, что видела собственными глазами, как Надежду насиловали в тамбуре. И после этого эта женщина уже не видела Надю… Она исчезла. Скорее всего, ее сбросили с поезда, но, может, она сама выбросилась или, как бы это получше выразиться, спрыгнула.
– Но дверь вагона открыть не так-то просто. И, поскольку труп Опарина, человека, ехавшего в этом поезде (его тоже опознали свидетели), нашли на насыпи, неподалеку от Войновки, значит, тот, кто его убил и сбросил с поезда, имел специальный ключ, как у проводников. И этот кто-то – Флорский! Больше некому.
– Флорский – это третий сбежавший, так? Репко и Опарин – мертвы.
– Я вам вот что скажу… Флорский этот – не чета Репко и Опарину! Флорский – хирург-онколог, интеллигентнейший человек, москвич, между прочим, попавший за решетку за то, что он убил свою жену, Людмилу Флорскую… Избил ее так, что она скончалась. Из материалов дела следует: его жена была алкоголичкой, и Флорский тщательно это скрывал. Но такой факт, сами понимаете, утаить все же невозможно. Думаю, в какой-то момент у него лопнуло терпение, и он ударил ее…
– Вы думаете, это он изнасиловал Агренич?
– Я как раз собираюсь сказать вам совсем обратное! Что такой человек, как Флорский, не мог этого сделать. Поскольку Репко был убит при побеге, и в поезде сбежавших оказалось уже только двое – Опарин и Флорский, то изнасиловать Агренич мог, исходя из особенностей личности каждого заключенного, только Опарин. И вот теперь мне представляется, что Флорский мог и не видеть и не знать, что Опарин набросился на девушку… То есть, когда это произошло, его не было рядом с Опариным, а уже когда он узнал об этом – возможно, вошел в тамбур как раз в то время, когда Опарин насиловал девушку, – он и убил Опарина…
– Интеллигентный доктор зарезал своего приятеля?
– Да какой он ему приятель? Просто вместе сбежали. Кстати говоря, люди, которые помогали им сбежать, все дали признательные показания – все это делалось за большие деньги. Но вот кто именно был заказчиком, мы так и не выяснили. Хотя, судя, опять же, по характеристике личностей сбежавших, ни Репко, ни Опарин не представляли собой ничего особенного, и в их окружении не было людей, способных выложить такие деньги за побег. Другое дело – Флорский! Он мог срочно понадобиться тем, кого он планировал прооперировать. Или же просто его друзья, которые до последнего не могли поверить в его виновность, сложились и организовали его побег.
– Получается, что Флорский был вынужден по каким-то причинам взять с собой Опарина с Репко?
– Да, у них были определенные связи, знакомства среди охранников. Без этого побег был бы невозможен.
– И все же… Флорский, вы думаете, был способен совершить убийства?
– Не убийства, а убийство! Одно убийство. Он не убивал проводницу. На ноже – отпечатки пальцев Опарина. А вот самого Опарина убили другим ножом, и тот, второй нож нигде не был обнаружен. Возможно, Опарин собирался убить и Флорского, тем более если в купе у проводниц действительно были обнаружены деньги, и Флорский защищался…
– Подождите, как именно убили проводницу?
– Преступник сначала ударил ее головой о металлический выступ раковины, по сути, разбил ей голову, проломил череп, а потом пырнул ножом. Рана на голове была серьезной, она могла бы скончаться и без ножа.
– Все-таки нож! То есть получается, что и у Опарина, и у Флорского – у каждого был свой нож? И Опарин убил проводницу, а Флорский, в свою очередь, убил Опарина? Предположим, обороняясь, так? Значит, и деньги похитил из купе проводницы тоже Флорский, поскольку только его тело не было найдено до сих пор, и можно предположить, что он с этими деньгами и скрылся?
– Так-то оно так, да только это все равно темная история, поскольку нет доказательств того, что эти деньги вообще были в купе. Вторая проводница утверждает, что она ничего не знала о том, что в одной из посылок были деньги.
– Но она могла и не знать, так же, как и та, первая, впоследствии убитая… Мало ли посылок им приходится переправлять в Москву или еще куда. Вы имеете в виду, что человек, утверждающий, что отдал в руки проводнице посылку с деньгами, мог сам украсть их?
– Конечно, мог! С другой стороны, он сильно рисковал, поступая таким образом. Ведь рано или поздно кража бы обнаружилась.
– Но он мог свалить это на тех же проводниц. А тут очень кстати в вагоне оказались преступники! Дмитрий Алексеевич, хотите начистоту?
– Ну конечно!
– Во всей этой истории меня меньше всего интересует пропажа денег, как и убийство проводницы, хотя женщину, безусловно, жалко. Надежда Агренич – эта девушка, ее судьба… жива она или нет, что с ней стало после того, как она подверглась нападению насильника… Я хочу написать роман о ней, понимаете? Мне важно понять, как добропорядочная, чистая девушка могла дойти до того, чтобы решиться на преступление, украсть восемьдесят тысяч долларов и скрыться. Что произошло с ней в эмоциональном плане после того, как ее парень бросил ее накануне свадьбы? Если она мертва, то есть если преступник сбросил ее с поезда, то где же ее тело? Если же она жива, то почему не попыталась найти украденные ею деньги? Ведь после убийства проводницы ни одна душа не догадывалась, что в подушке-игрушке находятся похищенные деньги. Об этом узнала, причем совершенно случайно, ее соседка по купе. Я вот как размышляю. Предположим, Надя осталась жива. Она могла лежать раненая, с переломанными руками-ногами, на насыпи и ждать помощи или ползти-идти до станции Войновка… Но тогда там, в какой-нибудь больнице, ее должны были запомнить! Или же она пряталась где-нибудь прямо в поезде… Увидев милиционеров и подумав, что они явились по ее душу, Надежда просто сбежала из поезда… Но тогда, спрашивается, почему же она не вернулась за документами и подушкой с деньгами? Не могла же она, после того как ее изнасиловали, сразу же спрятаться в другом вагоне, тем более что не в ту же секунду поезд наводнили милиционеры! Это случилось лишь после того, как был обнаружен труп проводницы, то есть уже под утро…
– Я вас понял. Вы правы, мы тоже так рассуждали и искали Агренич в Войновке, по больницам и моргам. Но девушки с описанием примет Надежды нигде не было.
– А труп ее искали в окрестностях Войновки? Вдоль железнодорожного полотна?
– Искали, но не нашли. Мы подобрали даже живого новорожденного ребенка, которого родила одна школьница в туалете одного из проходивших поездов… Труп Опарина тоже обнаружили, причем быстро. Но тело Агренич – нет.
– Значит, она жива! А если она жива, но не смогла вернуться за деньгами и документами, стало быть, ее взял с собой в бега не кто иной, как ваш Флорский, интеллигентный врач-онколог! Как свидетельницу. Возможно, она видела, как он прикончил Опарина. Если он, как вы говорите, положительный человек, то он не стал ее убивать, конечно; больше того, он мог бы ей даже помочь в дальнейшем… Предположим, она рассказала ему о том, что сделала, об украденных ею деньгах. И он, понимая, что девушке грозит тюрьма, решил помочь ей. Возможно, она живет сейчас в каком-нибудь тихом городе, по чужому паспорту, и с ужасом вспоминает тот день, когда она украла деньги и попалась на глаза беглому преступнику. Но тогда почему же она до сих пор не подала о себе весточку матери?
Бобров улыбнулся.
– Да вы, Полина, рассказали уже целый роман о Надежде Агренич! И что она с Флорским… Что ж, красивая, романтичная история. И, возможно, Надежда действительно жива-здорова и обитает ныне в каком-нибудь тихом месте… Но тогда и вовсе непонятно, зачем же вам, человеку с такой богатой фантазией, вздумалось ехать сюда и, вместо того чтобы услышать мои версии, рассказывать мне свои?
– Но я не услышала от вас еще ни одной версии, касающейся Агренич! Вы-то сами как думаете – она жива?
– Понятия не имею! Я знаю только одно – ее мать уверена в том, что дочери нет в живых. И знаете, откуда у меня такие сведения? Владелец фирмы, в которой работала Надя, Смышленов Валерий Викторович, поручил одному из своих подчиненных следить за Верой Петровной. Я думаю даже, что он нанял частного детектива, и тот прослушивает домашний телефон в квартире Агренич. Смышленов никак не может успокоиться из-за того, что у него похитили такую крупную сумму денег. Вот уж кто-кто, а он, этот человек, уверен: раз не обнаружено до сих пор тело Нади, значит, она жива, и он все еще надеется вернуть свои деньги.
– Вы спрашиваете меня, зачем я приехала сюда? Вы же отлично знаете (уверена, что Смирнов все рассказал вам, а ему, в свою очередь, рассказал мой бывший муж) – я привезла деньги! Так что этому директору фирмы, где работала Надя, Смышленову Валерию Викторовичу, осталось ждать совсем недолго. Думаю, я встречусь с ним уже сегодня, объясню ситуацию и попрошу его дать мне свои банковские реквизиты, после чего сразу же переведу деньги на счет его фирмы или на личный счет – как он пожелает.
– Да, Полина, вы – удивительная женщина.
– Да обыкновенная я женщина! Просто взвалили на меня эту ответственность, эти деньги… Вот верну их тому, у кого Агренич их украла, успокоюсь и, возможно, вернусь домой. Правда, мне ужасно хочется прокатиться на том самом поезде и в том самом вагоне, где все это и произошло. И поговорить в естественной обстановке с проводницей, оставшейся в живых коллегой Шитиковой, понимаете?
– Понимаю. Но я не думаю, что для того, чтобы проникнуться атмосферой того страшного дня, вам надо совершить весь путь от Уренгоя до Москвы: у вас уйдет на это двое суток, плюс еще шестнадцать часов. Не проще ли будет спокойно, в нейтральном месте, встретиться с ней и поговорить по душам? Она – милая, симпатичная женщина, довольно общительная. Конечно, ей будет нелегко вновь погрузиться в эту историю, но, поверьте мне, когда она узнает, кто вы и зачем вам понадобился этот разговор, думаю, она пойдет вам навстречу и постарается воссоздать в своей памяти даже то, что ей не удалось вспомнить в беседе со мной.
– Думаете? Ну, хорошо. Можно сказать, что вы меня уговорили. Но только как же мне ее найти?
– Считайте, что уже нашли. Я позвоню ей и попрошу приехать в Уренгой.
– Постойте! Что-то здесь не так… От Уренгоя до Тюмени, если я не ошибаюсь, езды около тридцати часов? Сначала приезжаете вы, потратив уйму времени, теперь вы собираетесь вызвать проводницу…
– Ну, положим, у меня здесь, помимо встречи с вами, были и еще кое-какие дела. А что касается проводницы, то она – привычная, и ей ничего не стоит прокатиться, тем более бесплатно.
– А может, я сама поеду в Тюмень? Там и Войновка близко.
– И что вы собираетесь делать в Войновке? Искать следы Флорского?
– Не знаю… Кроме того, если его побег был кем-то организован, то его, возможно, там ждали? Там или же в Тюмени.
– Да, скорее всего, в Тюмени, там легче затеряться.
– Хорошо, я подумаю, что мне делать дальше и куда ехать. Может, вы и правы и мне совершенно нечего делать в Тюмени и Войновке, и ваша проводница сама может приехать в Уренгой, чтобы встретиться со мной.
Я посмотрела на него и подумала: вправе ли я задавать этому человеку вопросы, связанные с его непосредственной работой, с его обязанностями? С другой стороны, вроде бы существует определенная договоренность между другом Володи и Бобровым, и ее смысл заключается как раз в том, чтобы помогать мне, оказывать мне содействие. Конечно, со стороны это должно выглядеть как помощь писательнице, бывшей жене следователя, в поисках материала для написания нового романа. Как же несерьезно, должно быть, все эти крайне занятые мужчины относятся ко мне и к моему занятию… Любопытство, блажь – пожалуй, именно так они и воспринимают мое желание помочь следствию. Может, они и правы? Ну что я могу сделать полезного в данной ситуации? Пока лишь я отнимаю время у серьезного человека.
– Хорошо, я все-таки задам вам один вопрос, который давно мучает меня… Флорский! Я понимаю, что это был непростой доктор, раз уж ему так помогали, что даже организовали этот дорогостоящий побег. Вы не знаете, кто именно все это устроил? Вы не вычислили этого человека? Флорский ведь москвич… Ваши коллеги из Москвы… они сумели выяснить, кто именно из окружения Флорского мог устроить ему побег? Кто был его лучшим другом?
– Я сам ездил в Москву, занимался там этим делом. Конечно, круг знакомых Флорского был очерчен нами в первые же несколько дней. Я беседовал с коллегами по работе Флорского, с его пациентами, даже с больными, записанными к нему на операцию, но так ничего и не разузнал. Жизнь не стоит на месте – операции провели другие хирурги, никаких смертельных исходов не было. Я хочу сказать, что после того, как Флорского посадили, никто особо от этого не пострадал.
– А как же его близкие люди? Родители, братья-сестры?
– Родителей его на тот момент уже не было в живых, а единственная сестра, Роза Флорская, молодая женщина двадцати пяти лет, не замужем, преподаватель музыки, проживала на тот момент в Балашихе. Она даже на суд к брату, чтобы поддержать его, не приехала.
– А родственники его жены, которую он, как вы сказали… убил?
– Ее отец жив, он был на суде… но он принимал участие в процессе со стороны адвоката, то есть он до самого последнего момента не верил в то, что его зять оказался способен на убийство. Больше того, отец жены Флорского заявлял, что его дочь, злоупотреблявшая алкоголем, была просто невыносима, и он только удивлялся тому, что Флорский ее до сих пор не бросил. Еще он говорил (у меня же есть материалы дела), что его зять – человек крайне ответственный и весьма терпеливый. И что, скорее всего, Людмилу Флорскую убил какой-нибудь ее приятель, с которым она в тот вечер выпивала. Но в деле, однако, имеются улики против Флорского – отпечатки его пальцев на бутылке – а именно ею его жене нанесли удары по голове и лицу, – и одежда его тоже была вся в крови. Да и сам он признался в том, что убил жену…
– Постойте! Я начинаю терять мысль… Мне же важно было понять, кто из окружения Флорского организовал его побег? У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет? Это должен был быть человек умный, со связями, состоятельный. Кто?
– В принципе, любой из его окружения. Флорского все любили, уважали, ценили. У него были друзья среди хирургов, все они – люди не бедные, и каждый из них имел реальную возможность при наличии нужных связей – помочь Флорскому. К тому же существует длинный список пациентов, которых он спас, можно сказать, от смерти… И там тоже мог найтись человек, способный на такой благородный поступок. Но список слишком велик, во-первых, а во-вторых, никто этим особо-то и не занимался. Тем более, повторяю, что он сам признался в убийстве.
– Понимаете, ведь если мы вычислим человека, организовавшего ему побег, то сумеем понять, куда и к кому именно Флорский подался, спрыгнув с поезда. И, возможно, с ним до сих пор находится Надежда Агренич. Или хотя бы Флорский может знать о ее нынешнем местонахождении. Или же наоборот – Надежда Агренич в курсе, где сейчас скрывается Флорский.
– Вы – романтичная натура, Полина, – улыбнулся Бобров. – Почему вы считаете, что эти двое как-то связаны?
– Не знаю… Просто чувствую. И тот факт, что их тела не были найдены, свидетельствует о том, что они живы. Вот представьте себе! Надя. Перед интересующими нас событиями она пережила серьезную личную драму, сердце ее, можно сказать, кровоточило… Кроме этого, она совершила грандиозную глупость, похитив деньги. Обратного хода у нее не было. Она, по сути, в ту ночь пережила еще один мощный стресс – ее изнасиловал уголовник, предполагаю, то был Опарин. Осталась без документов и денег. Куда ей идти? Что делать? Возвращаться в Уренгой и ждать суда? Позора? Если они сбежали из поезда вместе с Флорским, то, учитывая его личные характеристики, Надя могла увидеть в нем своего защитника, понимаете? Предположим, они спрыгнули с поезда в районе Войновки. Что они будут там делать? Без документов? Стоп! Деньги… Флорский мог взять деньги, находившиеся в купе у проводницы… Но все равно, их искали, и они не могли остановиться ни в одной гостинице. То есть в их ситуации даже деньги не помогли бы.
– Помогли бы, если бы они, к примеру, добирались до Москвы на машинах.
– А я думаю, что в Войновке у них был свой человек! Послушайте, Дмитрий Алексеевич: попробуйте-ка узнать, нет ли в списке пациентов Флорского человека, проживающего в настоящее время в Войновке? А вдруг нам повезет?!
– Хорошо, я проверю.
– Согласитесь, что только в том случае, если им было где остановиться в Войновке, они выжили бы и в конечном счете спаслись. Ведь после того как они спрыгнули с поезда, они могли получить травмы…
– Да я все понимаю…
Я тоже кое-что понимала. Что Боброву вся эта история уже порядком надоела, и он не видел причин – зачем я в ней копаюсь и для чего мне так требуется найти Флорского и Агренич. Но тогда мне казалось, что я делаю все правильно… Хотя, с другой стороны, мне почему-то хотелось, чтобы они не нашлись. Словом, я испытывала тогда самые противоречивые чувства, по большей части, была попросту заинтригована этой историей: она на самом деле уже начинала представляться мне скорее романтичной, нежелим криминальной. Агренич и Флорский – отличная пара… И, если им достали документы, то они могли были сейчас жить под другими фамилиями. Конечно, не в Москве, поскольку Флорского там многие знали, и для него нереально было бы за эти годы не попасться никому из знакомых на глаза; но пусть и в глубинке, в каком-нибудь маленьком тихом городке… Чем не сюжет для очередного романа?
Мы договорились с Дмитрием, что он организует мне встречу со второй проводницей, коллегой убитой Шитиковой, постарается выяснить, проживает ли кто из окружения Флорского в Войновке или в Тюмени, после чего мы тепло распрощались. Бобров ушел, я же заказала отбивную и позвонила Володе в Москву.
– Привет. У меня все в порядке, но мне нужна твоя помощь, – начала я сразу по делу. – Во Владимире живет сестра Веры Петровны Агренич, имени и фамилии ее я не знаю, но это нужно выяснить. И ее адрес тоже. Я подумала, что Надя, ее племянница, сбежав вместе с Флорским, затем могла поехать к ней. Чтобы спрятаться, понимаешь?
– У тебя с головой все в порядке? – спросил меня взволнованным голосом Володя. – Чем больше проходит времени с тех пор, как ты уехала, тем чаще я думаю о том, что ты все-таки – ненормальная! Вот скажи мне, зачем ты поехала туда?
Он разговаривал со мной так, словно мы и не беседовали с ним недавно по телефону, словно он не слышал моего голоса неделю как минимум!
– И еще… – раздраженно сказала я в трубку, продолжая озвучивать свои просьбы. – Сестра Флорского! Роза Флорская. Где она и что с ней? Возможно, она что-то знает, но ее почему-то практически не допрашивали. По моим сведениям, в те годы она проживала в Балашихе. Может, она и сейчас там живет? Мне нужны ее телефон и адрес.
– Это все?! – крикнул Володя. – Какие еще распоряжения будут?
– Это не распоряжения, а просьбы. И если ты не хочешь мне помочь, то я позвоню твоему лучшему другу, Саше Смирнову…
– Не смей меня унижать!
– А почему ты постоянно на меня кричишь?!
– Да потому, что я переживаю за тебя, понятно?! Ты слишком от меня далеко, чтобы я не волновался! Когда ты была в Москве, ты всегда находилась в поле моего зрения… А сейчас я просто с ума схожу, если тебя не вижу!
– Ты должен привыкать к тому, что я уже не твоя собственность.
– Ты жестокая и какая-то черствая, как сухарь! С тобой тяжело…
– А ты и не со мной… ну так что, поможешь?
– Хорошо, я постараюсь.
– Сестру Флорского зовут…
– Я запомнил. Роза. Прошу тебя, звони мне почаще! Я хотя бы буду слышать твой голос и знать, что с тобой все в порядке.
– Хорошо, буду звонить чаще. Но все равно, Володя, нельзя так… Успокойся, прошу тебя! Неужели ты не можешь найти в Москве женщину, которая заменила бы тебе меня?
– Эх ты… – Он в сердцах отключил телефон.
Я же, в свою очередь, постаралась взять себя в руки и позвонила в контору, где меня явно не ждали и тем более не ждали тех денег, что я собиралась им вернуть. Сказала секретарше, что я хочу встретиться с их директором по очень важному вопросу. Мне ответили, что я могу приехать в любое время.
12
Завтракали они молочной яичницей, печеночным домашним паштетом и кофе. У Нади проснулся аппетит. Она с каким-то тихим восторгом смотрела на баночку с клубничным джемом…
Хозяйка, Рита, понимая всю сложность ситуации и учитывая то, что ее гостям необходимо поговорить без свидетелей, тактично удалилась из кухни.
– Значит, так, – говорил Григорий, который в это утро мало походил на Григория вчерашнего. Он был чисто выбрит, умыт, словно вместе с водой ему удалось смыть не только лагерную грязь, но и тусклый налет безысходности, трагедийности. Даже глаза его блестели новым, правда, каким-то отчаянным блеском. – Документов на тебя у меня нет, это понятно. Я же не мог предполагать, что встречу тебя!
Она пыталась понять, как он к ней относится – как к обузе, неожиданно свалившейся ему на голову, или как к человеку, которому хочется помочь, которого хочется взять за руку и повести за собой.
– Поэтому давай сразу определимся: чего ты хочешь? Вернуться? – Он посмотрел на нее долгим внимательным взглядом. – Хотя что я такое спрашиваю, конечно, хочешь…
– Нет, – вдруг сказала она.
– Что – «нет»? Не хочешь вернуться?
– Я не могу вернуться. – Она с трудом проглотила кусочек булки с джемом, запила его кофе и чуть не поперхнулась. – Мне нельзя возвращаться.
– А я сразу это понял, – неожиданно сказал Григорий.
– Что вы поняли?
– Что у тебя проблемы. У тебя выражение лица как у человека, который запутался в этой жизни и еще не решил, как ему жить дальше.
– Я вам не верю. У меня было лицо женщины, на которую напал каторжник и изнасиловал ее в тамбуре и которую потом сбросили, как матрац, с поезда… Не думаю, что после всех перенесенных стрессов и страданий мое лицо могло бы выражать радость жизни.
– Это да, конечно. И все равно. Ты даже не попыталась уговорить меня остаться в поезде. Ты ехала не одна? У тебя были проблемы со спутником? Неудавшаяся личная жизнь?
– Все гораздо проще. Меня, как и вас, ищет милиция. Я украла деньги. Крупную сумму! Правда, мне не хотелось бы, чтобы вы считали меня простой воровкой. Здесь все сложнее… Просто меня бросил жених перед самой свадьбой – сошелся с моей лучшей подругой. Я не могла оставаться в городе, да и вообще, я чувствовала, что у меня уже потихоньку едет крыша… Я решила сбежать, но при этом прихватить восемьдесят тысяч долларов из кассы конторы, в которой работала. Вот так! Сама не знаю, как это получилось.
– И где же эти деньги? Неужели они остались в поезде?
– Да. Я запихнула их в детскую подушку и положила ее под голову. В одном купе со мной ехала старушка. Словом, я вышла из купе, уверенная в том, что ей и в голову не придет распарывать ее, осматривать, грабить… А потом… вы сами знаете, что со мной случилось. У меня не было возможности вернуться в купе и забрать деньги. И документы тоже. Так что возвращаться обратно в Уренгой у меня желания нет. Меня просто посадят, и все! По-хорошему, мне надо было бы успокоиться и вернуть деньги, как-то замять это дело. И я, возможно, так и сделала бы, с помощью мамы. Но теперь все получилось так, как получилось, и я не знаю, как мне дальше быть. По сути, лучше, если все решат, что меня больше нет в живых. Пусть уж кто-то меня пожалеет, чем станут презирать и носить передачи в тюрьму.
– Вот это оборот… – покачал головой Григорий. – Похоже, ты на самом деле действовала в состоянии, близком к помешательству. Или у тебя и прежде бывали такие случаи?
– Нет. Говорю же, никогда я ничего не крала! Я вообще-то хорошая, – криво усмехнулась она. – Была хорошая.
– Ладно. Я постараюсь тебе помочь. Не знаю, правда, что из этого получится… Понимаешь, я могу жить только в Москве. В другом городе я сразу стану заметен. Мой друг Лева, который помог мне бежать, поселит меня в своей квартире, и мне придется жить взаперти. Но это первое время. А потом мы что-нибудь придумаем. Возможно, я перееду жить за город, но, согласись, это лучше, чем оказаться в тюрьме…
– Вы все время будете прятаться? Разве это жизнь?
– Ну, не знаю… Для меня главным было оказаться на свободе. Понимаешь, у меня проблемы с сердцем, и я там, в тюрьме, просто помер бы… А так – у меня есть шанс еще пожить, причем у меня в запасе может быть еще целая половина жизни!
– Какой у вас хороший друг!
– Мы дружим, конечно, не с детства, а всего пять лет, но Лева – мой настоящий друг, единомышленник, мы отлично понимаем друг друга, нам интересно вместе… Я часто помогал его приятелям и родственникам, и он почему-то всегда считал себя обязанным мне. Но это не так. Мне несложно было делать то, что я делал… Устраивал их в клиники, давал деньги, находил адвокатов, да мало ли чего не бывает во взрослой жизни?!
– Вот я и говорю – он хороший друг. Организовал побег – а это сложно и дорого. Может, вам стоит сделать себе позже пластическую операцию?
– Не думаю, что это хорошая идея. Я ее просто могу не выдержать…
Она чувствовала, что увлеклась в своих рассуждениях, но ей так хотелось узнать об этом Григории побольше, что Надя все задавала и задавала вопросы, осознавая при этом, что причиняет ему боль, но все равно она не в силах была остановиться. Возможно, после испытанного ею ощущения того, что она находится рядом с опасным преступником, от которого к тому же еще и зависит, ей сейчас хотелось лишний раз убедиться в том, что Флорский – вполне нормальный, адекватный человек. Больше того, вероятно, именно он-то и поможет ей в ее ситуации! Подскажет, с его-то опытом, как ей поступить, что сделать, чтобы ее не посадили в тюрьму.
– Значит, вы будете жить в квартире вашего друга… И что вы будете там делать? Читать? Смотреть телевизор?
– Думаю, что я займусь научной работой. Жаль вот только, что не смогу оперировать…
– А расскажите мне про вашу жену!
– Про Людмилу? Хорошо, расскажу. Раз вы признались мне в том, что совершили, и я собираюсь помочь вам, чем смогу… то и я вам тоже кое-что расскажу. Понимаете, моя жена была алкоголичкой. Бросить я ее не мог. Просто потому, что она была мне близким человеком. Но с каждым годом она становилась все более невыносимой… У меня есть родная сестра, она меня очень любит… Роза. Она преподает музыку в школе, живет в Балашихе. Когда она приезжала ко мне, то есть к нам, моя жена терроризировала ее… Они с самого начала невзлюбили друг друга. В двух словах: Роза подралась с ней. Жестоко подралась. Просто не выдержала, и все. И в результате моя жена скончалась…
– И вы взяли вину за убийство жены на себя?!
– Да, конечно! Я просто не мог поступить иначе. Ведь в том, что моя жена стала алкоголичкой, есть, вероятно, и моя вина. Она же была моей женой! Если бы я уделял ей больше внимания, может, она и не стала бы искать утешения в алкоголе. Да и вообще, это убийство – случайность. Роза не собиралась ее убивать. Хотя кто знает… У каждого человека есть свой предел терпения. У Розы он закончился, вот и все.
– Может, у них все же был какой-то серьезный конфликт, о котором вы не знаете или просто не хотите мне говорить?
– Да все я знаю! – воскликнул он в сердцах. – Дело в том, что моя сестра долгое время не могла выйти замуж, собственно говоря, она так еще и не вышла… Возможно, она слишком разборчива, очень боится ошибиться, а может, просто не нашла еще своего человека. Моя жена, Людмила, постоянно донимала ее этим. Когда Роза приходила к нам, чтобы прибраться в квартире или что-нибудь приготовить (ведь моя жена в последнее время вообще ничего не делала по дому, и я обедал и ужинал или в клинике, или в ресторане), Людмила кричала на нее и даже поднимала на сестру руку – мол, ты здесь никто, у тебя должна быть своя семья, и нечего хозяйничать в нашем доме, да и вообще, лезть в жизнь брата…
– Знаете, вы вот рассказываете очень скупо, но за вашими словами я словно увидела их обеих – вашу жену и сестру, и я понимаю, что они действительно ненавидели друг друга… Особенно ваша сестра. Она не могла простить Людмилу за то, что та превратила вашу жизнь в ад. Жена-алкоголичка – это страшно! У нас в Уренгое, у соседки, сестра пила. Я видела, как страдал ее муж, это была настоящая трагедия… И еще – отвратительное зрелище!
– Думаешь, Роза на самом деле хотела убить Людмилу?
– Знаете, все мы время от времени испытываем такое чувство, вернее, желание, чтобы какой-то определенный человек исчез из нашей жизни. Мы, возможно, не хотим его физической смерти, просто очень хотим, чтобы его больше не было. Вот и сестра ваша, Роза, я думаю, тоже желала, чтобы Людмила исчезла. Со всеми ее бутылками, с ее грязной головой, немытым телом, отвратительным запахом и пьяным ором… Но как это было бы возможно осуществить? Заставить Людмилу дать вам развод и заставить ее уехать куда-нибудь подальше – это было бы нереально. Она все равно вернулась бы в вашу жизнь. Вот Роза и мечтала о том, чтобы ваша жена исчезла насовсем.
– Может, ты и права…
– Так как же ваша Роза отреагировала на то, что вы взяли всю вину за убийство на себя? Как все это было?
– Очень просто. После того как она нанесла моей супруге несколько смертельных ударов, когда поняла, что Люда мертва, сестра позвонила мне. Я приехал, оценил ситуацию и понял, что Розу надо спасать. Мой друг Лева – очень хороший, талантливый адвокат. Я позвонил ему, мы встретились, я ему все рассказал, объяснил, упомянул и о том, что хочу взять вину сестры на себя. И он пообещал мне – сделать все возможное, чтобы я получил минимальный срок…
– А ваша сестра? Как она себя повела?
– Как?.. Сначала она, конечно, была против. Понимаешь, надо было учитывать ее состояние. Она долгое время находилась в шоке. Конечно, она утверждала, даже кричала, что не позволит мне вмешиваться в ее судьбу, что ей самой требуется ответить за ее поступки и она, мол, нисколько не жалеет о том, что произошло; что так Людмиле и надо, зато теперь я свободен… Но она освободила меня от террористки-жены не для того, чтобы я сел в тюрьму. Мы беседовали с ней несколько часов, я должен был привести ее в чувство… Понимаешь, пора было вызывать милицию, что-то делать, ведь тело моей жены лежало в комнате… Сколько еще это могло продолжаться? Нам требовалось что-то срочно предпринять. Я должен был договориться с Розой, чтобы она не вмешивалась позже в процесс, чтобы не получилось так, что во время судебного заседания она ворвалась бы и заявила, что это она убила Людмилу. Я должен был иметь определенный набор улик, плюс мое признание, понимаешь? Нам с Левой нужно было очень тщательно все продумать.
– И что – в конечном счете вы ее уговорили?
– Да. Лева рассказал ей кое-что из жизни заключенных женской тюрьмы, объяснил Розе, что ее ждет, если ее посадят, и сестра как-то сразу пришла в себя. С ней случилась истерика, она стала плакать, говорила, что на самом деле не хотела смерти моей жены, что – просто так случилось… Лева приказал ей вернуться в свою Балашиху и затаиться там. И строго-настрого запретил Розе появляться на суде. Она сразу же и уехала. А мы все сделали так, чтобы у следствия не осталось никаких сомнений в том, что Людмилу убил я. Выпачкали мою рубашку ее кровью, я оставил свои отпечатки пальцев повсюду, где это только было возможно. Подошвы моих ботинок тоже вымазали в крови. А потом я позвонил в милицию и сказал, что я убил свою жену. Случайно. Что она была сильно пьяна (тем более что это была чистая правда, и экспертиза потом это доказала), мы подрались, она на меня напала, и так далее… Лева нашел свидетелей, и они подтвердили, что Людмила пила, часто бывала агрессивной. В результате мне все равно дали восемь лет. И уже через год я понял, что долго там не протяну. И не желаю заканчивать свои дни на нарах. У нас парень один освобождался, с ним я и отправил письмо Леве, где написал, что надеюсь только на него. Вот так все и случилось.
– А ваша сестра? Она приезжала к вам… туда? Как она вообще? Жива-здорова?
– Лева говорил, что она приезжает иногда в Москву, прибирается в моей квартире, звонит ему и все время плачет, говорит, что не может больше так, что ее грызет чувство вины, оно убивает ее, она не может больше выносить того, что я сижу вместо нее… Думаю, у нее начались проблемы с психикой. Она и раньше была чрезмерно эмоциональной, нервной. Да и вообще, она очень одинокий человек, несмотря на то что у нас с ней прекрасные отношения.
– Она знает о том, что вы сбежали?
– Думаю, нет. Откуда? В газетах о таких вещах почти не пишут. Лева будет молчать до последнего. Но вот когда я появлюсь в Москве, он позвонит ей и попросит приехать. Думаю, тогда она успокоится. Вот такая ужасная история…
– Еще неизвестно, что лучше – сидеть в тюрьме или жить в Балашихе с чувством вины, – сказала Надя, пытаясь представить себе, что чувствует сейчас Роза, сестра Григория.
– Известно! Поверь мне, тюрьма убила бы Розу. Там очень тяжело и страшно. Ведь она, по сути, не убийца… Просто перешагнул человек одну важную грань, не выдержал. Это скорее нервы, чем желание убить. Но с Розой мы еще разберемся. А ты? Что нам делать с тобой?
– Да вы ведь уже все решили… – слабо улыбнулась Надя. – Я слышала, как вы вчера говорили с вашим другом по телефону, я как раз возвращалась из ванной. Вы просили его переправить сюда документы Розы. Я так поняла, что это для меня. Чтобы я воспользовалась ее документами, чтобы добраться до места… Без паспорта ведь – никуда.
– Подслушивала? – Он ответил на ее улыбку понимающим взглядом. – Ладно… Услышала так услышала. Да, я попросил его прислать мне ее паспорт. Лева поедет в Балашиху и возьмет ее документы. Вы, конечно, не похожи с Розой, но типаж у вас приблизительно одинаковый. Посмотришь на ее фото и решишь – стоит ли тебе перекрашивать волосы, может, ты какой-нибудь особый макияж себе сделаешь или просто наденешь очки. Мы с тобой должны вернуться в Москву на самолете, понимаешь? А для этого нужны документы.
– Значит, вы возьмете меня в Москву? С собой?
– Во всяком случае, так будет лучше для нас обоих. В Москве тебе будет проще затеряться, а потом и устроиться куда-нибудь на работу. Лева поможет. А вот что делать с деньгами, оставшимися в поезде… Неплохо было бы их найти! Но трудно себе даже представить, куда они могли деться. Возможно, они до сих пор в том купе, лежат себе спокойно на полке, или – у проводников. Хотя вряд ли! Если тебя искали и твоя соседка по купе тебя опознала, то она скажет, что там была твоя подушка. Если в подушке спрятаны деньги, то их ведь легко нащупать через ткань, так?
– Да, конечно! Значит, их уже обнаружили? И вернули Смышленову?
– Трудно точно сказать. А может, твоя соседка по купе их и забрала?
– Она могла бы найти их только в том случае, если за весь путь никто не заинтересовался бы моей подушкой, то есть просто как подушкой… Она же такая необычная, сшита в форме круглой цветной кошки. Хотя, с другой стороны, моя соседка по купе, как человек честный (если она, конечно, таковой является), должна была понять, что именно со мной произошло. Ведь она видела меня там, в тамбуре! Я не могла ей ничего сказать, на мне был… ваш приятель. Представляю, как отвратительно я выглядела, как унизительно! Я посмотрела на эту женщину, внезапно открывшую дверь тамбура, так, чтобы она поняла – мне требуется помощь. Хотя, по-моему, и так все было ясно. Не по собственной же воле я разлеглась на грязном холодном полу! Старушка увидела – и исчезла. Не знаю, услышал ли Опарин, что дверь открывалась, повернул ли он голову, увидел ли ее… Но думаю, что после всего, что он со мной сделал, он поспешил в мое купе и по-своему поговорил с моей соседкой. Припугнул ее, взял мою сумку и исчез. Потом заглянул в купе проводников и там расправился с…
– Тяжело и стыдно все это вспоминать, – перебил он ее, – тем более что я не могу отвечать за поступки другого человека. Но, судя по всему, именно так все и было.
– А где в это время, пока Опарин мучил меня, были вы, Григорий?
– Я ведь рассказывал уже… Я был в соседнем вагоне – спрятался на верхней полке одного из пустых купе. Мне важно было добраться до Войновки, а там я уже не зависел бы ни от кого. Но потом я… кое-что почувствовал. Что-то нехорошее. Назови это интуицией, как хочешь. Я встал и отправился на поиски Опарина. И как раз застал его в тамбуре, где он насиловал тебя… Я ему врезал хорошенько, вытолкал из тамбура, думал, что он, поостыв немного и придя в себя, поймет, что и ему неплохо бы где-нибудь залечь, спрятаться. Чтобы не привлекать к себе внимания… А он, идиот, зашел зачем-то в купе проводницы, увидел деньги – и убил ее! Ты не поверишь, но там, на столе, на кровати – повсюду лежали деньги! Много денег. Представляешь, что получилось?! Вероятно, проводница их пересчитывала. Скорее всего, это были чужие деньги, потому что у проводницы столько просто не могло быть! Я подумал, что ей поручили передать кому-то коробку. Посылочку. Понятное дело – этот человек не сообщил ей о том, что она должна будет везти именно деньги… Но, видимо, проводница сама решила посмотреть, что там, в посылке, вскрыла ее, увидела купюры и от нечего делать и, конечно же, из любопытства, решила их пересчитать. Время было позднее, она была спокойна настолько, что даже дверь не заперла, или просто забыла… И вот за этим-то занятием ее и застал Опарин! Думаю, что он сначала просто ударил ее, а потом уже, увидев на столе нож (у проводников всегда все есть, в том числе и ножи), зарезал ее. И стал собирать деньги. И тут-то и появился я! Я вернулся потому, что услышал крик… Удивительно, что никто в поезде не проснулся… так вот. Такая проблема, как убийство (!), не входила в мои планы. Я сразу представил себе, что будет, если ты или твоя соседка по купе поднимете шум, появится дежурный милиционер, нас с Опариным повяжут… Я не боялся вернуться в тюрьму – меня убивала сама мысль о том, что все старания Левы пойдут насмарку. Ведь он не только сам потратился, но и подключил к организации моего побега многих людей, это все было очень сложно устроить, тем более находясь в Москве. И теперь из-за какого-то идиота, увязавшегося за мной, все пропадет?! Я не мог этого допустить. К тому же у меня не было ни грамма жалости к нему. Я заколол его своим ножом и знал, что он умрет мгновенной смертью. Я же все-таки хирург…
– А деньги? Неужели вы оставили их? Ведь любой, кто заглянул бы в купе, мог их украсть!
– Вот и я тоже так подумал. Еще я подумал о том, что нормальный, честный человек не стал бы пересылать наличные таким образом. Он непременно воспользовался бы услугами банка. Словом, забирая эти купюры и рассовывая их по карманам, набивая ими все полости своей куртки, я успокаивал себя именно таким образом… К тому же, полагал я, рано или поздно история с пропажей столь крупной суммы, – Надя так и не решилась спросить, сколько именно денег было в купе у проводников, – всплывет в милицейских сводках, и мы с Левой узнаем, кому они принадлежали. К тому же, будучи в бегах, невозможно оставаться без средств. Конечно, Лева выслал Рите некоторую сумму…
– Да ладно вам, Григорий! Я же все понимаю. На войне как на войне. Что-то мало мне верится в то, чтобы эти деньги в целости и сохранности лежали бы себе в купе проводников до прихода милиции. Да еще неизвестно, как повела бы себя вторая проводница, которая вообще неизвестно где пропадала…
– Если окажется, что деньги эти честно заработаны и их надо вернуть, я найду способ это сделать.
– Если бы я нашла те, украденные мною, деньги, я тоже бы их вернула. Правда, я не уверена, что меня даже после столь благородного жеста не посадили бы…
И все равно, даже выспросив у Григория все, что только можно, она никак не могла избавиться от ощущения, что видит перед собой человека, олицетворяющего собою само легкомыслие. Взять вину сестры на себя! Сбежать из тюрьмы! Убить напарника! Украсть деньги! И, наконец, спрыгнуть с поезда, прихватив с собой сомнительную свидетельницу (которую тоже, между прочим, разыскивает милиция). Попытаться добраться до Москвы самолетом по чужим документам! Предложить воспользоваться своей спутнице паспортом сестры!!!
Она высказала ему свои сомнения и густо покраснела.
– Мне просто нечего терять… Ты, кстати, в любой момент можешь отказаться ехать со мной в Москву. Ты можешь отправиться «зайцем» на поезде – вообще в другую сторону. Решай, как знаешь.
Но она хотела с ним. В Москву. Куда угодно! Уже тот факт, что они сидели сейчас в теплом доме и пили кофе, говорил о многом, и в первую очередь о том, что он – надежен. При всем его… легкомыслии. Как надежны и его друзья, которые ему помогли.
– Я уже решила. Поеду с вами!
– Вот и славно. Дождемся, когда прибудут документы моей сестры из Москвы, возьмем билеты – и полетим.
13
Смышленов Валерий Викторович был похож на запыленного попугая. Нос крючком, вытянутое лицо, высокий, густой, засеребрившийся раньше времени чуб, круглые, навыкате, глаза, костюм «активного» серого цвета, серебряный с синим галстук. В общем, еще довольно-таки молодой человек, только какой-то озабоченный. Когда секретарша впустила меня к нему, он договаривал очередную фразу из своего супружеского диалога:
– Значит, температура спала? Как она, спит? Малышка моя… Ладно, Катя, ко мне тут пришли. Береги себя. Целую…
Все это было крайне трогательно, и я вдруг почувствовала себя неуютно не только в его богато обставленном кабинете, но и в жизни в целом. Сначала я никак не могла понять, откуда взялось это ощущение холода и незащищенности. Может, я попыталась вспомнить, когда ко мне были обращены подобные нежности? Хотя Смышленов говорил явно о своей маленькой заболевшей дочери… А вот у меня дочери не было. И сына – тоже. Кошка, которая гуляет сама по себе. Кошка, которая никому не нужна… Мороз по коже…
– Валерий Викторович, у меня к вам очень странное дело. Но тем не менее мой визит вас сильно обрадует.
– Вот как? – Он слабо улыбнулся. – Что ж, проходите.
Конечно, он насторожился. Думаю, он сразу стал прокручивать возможные варианты источника столь неожиданной радости.
Он позвал секретаршу и попросил ее приготовить чай.
– Валерий Викторович, я знаю, что вы следите за Верой Петровной Агренич, матерью Надежды Агренич, той самой девушки, которая украла у вас восемьдесят тысяч долларов.
Он сразу порозовел. Смутился.
– А вам откуда это известно?
– У меня хорошие связи. Но я не собираюсь вас ни в чем упрекать, поскольку вы – пострадавшее лицо, да и сумма далеко не маленькая. Так вот, могу представить себе, как вы удивитесь, но я приехала как раз для того, чтобы вернуть вам эти деньги! История сложная, запутанная, но я изложу вам ее вкратце. Думаю, что после того как Надя сбежала с вашими деньгами, не помня себя от горя и отчаяния – ведь ее бросил любимый человек, и она вообще находилась на грани… Не знаю, вам, мужчинам, может, это и непонятно, но ей было в ту пору очень плохо, понимаете? Она должна была что-то предпринять, как-то защитить себя, но сначала – покинуть этот город, чтобы ничто не напоминало ей о ее личной трагедии. Возможно, у Нади было на душе так плохо, так больно, что ей было все равно, причиняет ли она сама кому-либо боль… Я не адвокат, как вы понимаете, просто я пытаюсь понять, как могла порядочная девушка украсть в фирме, где она работает, деньги. Она же не воровка! Значит, что-то произошло с ее психикой, какой-то коллапс, разлад, кратковременное помутнение рассудка. Это я к тому, чтобы вы не осуждали ее, тем более что ей за этот ее проступок досталось сполна.
– Что это значит – сполна? – Смышленов склонил голову набок и снова напомнил мне попугая.
– Я не уверена, но, скорее всего, Надя Агренич погибла. Прошло уже целых три года, как она не дает о себе знать. Понимаете, она ехала в поезде…
– Да знаю я все это, знаю, – раздраженно сказал Смышленов. – В поезде, на который напали сбежавшие зэки…
– Ее изнасиловали и сбросили с поезда, понимаете?
– Изнасиловали?! Вы уверены?
– В поезд она не вернулась, значит, ее оттуда сбросили. Скорее всего, она разбилась, и ее труп до сих пор не найден. В купе остались ее сумочка с документами и самодельная подушка, набитая как раз вашими деньгами! Все это забрала с собой ее соседка по купе, ныне покойная…
И в двух словах объяснила ему, откуда у меня эти деньги.
Смышленов длинно присвистнул.
– Неужели такое бывает?! И вы приехали сюда из Москвы, специально, затем, чтобы вернуть эти деньги?!
– Да, – произнесла я и вдруг почувствовала себя еще хуже. Вероятно, всем, кого я повстречала с тех пор, как покинула Москву, я представлялась полной дурой. И не потому, что решила отдать деньги, а потому, что сделать это можно было бы проще – тихо и незаметно связаться со Смышленовым по телефону (как и с Верой Агренич) и перевести ему деньги. Я же сделала из этой своей поездки обращающий на себя внимание торжественный визит, демонстрирующий мою патологическую честность и порядочность. Не зря же все так удивлялись, когда я говорила им о цели своей поездки! Вспомнилось, что Бобров обещал свести меня с проводницей поезда, в котором ехала Агренич. На каком основании я стану ее о чем-то спрашивать? Ладно, я еще могла бы как-то помочь следствию. А так? Что мне вообще здесь нужно? Дéла как такового уже нет. Оно закрыто следствием. Агренич исчезла. Да даже если бы она и осталась жива… то пусть и живет себе спокойно! Тем более что и деньгами украденными она не смогла бы воспользоваться, да и натерпелась уже девушка изрядно за свою короткую молодую жизнь. А вдруг я ее найду? Что тогда? Надю придется посадить в тюрьму? Разве она не достаточно настрадалась?..
Мы со Смышленовым быстро уладили все формальности: поехали в банк, где я – в его присутствии – перевела на его счет деньги. Потом он пригласил меня в ресторан – отметить это грандиозное событие, конечно, поблагодарил меня за все, но я постаралась поскорее отделаться от него и позвонила Боброву, чтобы дать ему отбой – я больше не хотела говорить с проводницей. Пусть даже это она похитила деньги из купе проводников… Мне-то что до этого?
– Полина, но я не успел еще выполнить вашу просьбу. Вы просили узнать, были ли в тот роковой день в больницах Войновки среди пациентов люди с травмами, типичными при падении с поезда…
– И этого тоже не надо делать! Простите меня, Дмитрий Алексеевич, за то, что я отняла у вас время. Но я передумала… Не знаю, как вам это объяснить… Просто я поняла вдруг, что свою миссию я уже выполнила – перевела деньги Смышленову.
– Вас уже не интересует, жива ли Агренич или нет?
– Нет, не интересует. Хотя, конечно, я натура крайне любопытная и мне хочется знать вообще все на свете, но у меня возникло такое ощущение, что я отвлекаю серьезных людей от их работы. Даже если Агренич и жива, то пусть себе живет спокойно, – повторила я дословно свою недавнюю мысль. – А если нет, то пусть земля ей будет пухом… Мне жаль ее, понимаете? Жаль!!! Я женщина и могу понять ее чувства… Еще неизвестно, что сотворили бы близкие вам женщины, оказавшись в подобной ситуации!
– Моя племянница повесилась, – вдруг услышала я. – Уж лучше бы она кого-нибудь ограбила, честное слово! Ее тоже бросил парень, которого она любила и за которого собиралась замуж. Так что, возможно, вы и правы. Просто мне жаль, что вы так быстро дали мне отставку… Может, все-таки встретимся, поговорим?
– Мне надо домой. Вернее, сначала я поеду в Сургут, к сестре, мы с ней как-то не очень хорошо расстались, а потом – в Москву.
– И все же я смею настаивать на личной встрече, – упорствовал Бобров. – Все-таки не каждый день в Уренгой приезжают известные писатели! Вы мне и книжку свою не подписали, а я купил, между прочим, и не одну… Соглашайтесь! Я жду вас через час в «Полярной сове».
Я согласилась. Взяла такси, но сначала поехала к Вере Петровне Агренич. Я должна была поговорить с ней еще раз, успокоить ее. А еще – мне хотелось позвонить Володе.
14
Смышленов приехал домой, стиснул в объятиях жену и, спросив по привычке, все ли в порядке с их маленькой дочкой (которая уже выздоравливала после тяжелой простуды), сказал ей на ухо, словно его мог кто-то услышать:
– Катя, ты не поверишь, но на мой счет перевели восемьдесят тысяч долларов – уже во второй раз!!!
– Как это?! – Круглое лицо жены зарумянилось, но не из-за этого приятного и удивительного известия, а оттого, что муж продолжал так крепко ее обнимать. Она любила его – и радовалась всякий раз, когда он возвращался домой. Мужья ее подруг, тоже бизнесмены, практически не появлялись дома, вели двойной образ жизни, имели вторых жен, любовниц, и в их семьях попахивало дымком разводов. Катя Смышленова считала себя самой счастливой по сравнению с ними и не могла нарадоваться тому, что в их семье все по-другому, что муж любит ее и что его тянет домой. – Во второй раз?! Ошибочно, что ли?
– Нет, никакой ошибки нет! Все это просто волшебно, фантастично! Но когда я все тебе расскажу, ты мне просто не поверишь! В первый раз, как я думаю, деньги перевела сама Агренич, через подставное доверенное лицо. Конечно же, она жива, и ее совесть замучила…
– Валера, мы с тобой уже об этом говорили… Ты должен был ее простить и понять. Ты же отлично знаешь, в каком она была состоянии! К тому же деньги тебе вернули!
– Подожди. Давай с самого начала… У нас есть что поесть?
– Гороховый суп.
– Пойдем в кухню, там и поговорим…
За столом он принялся развивать дальше свою мысль:
– Значит, так! Сегодня ко мне пришла одна женщина. Мне кажется, что я ее где-то уже видел… Она рассказала мне, что одна пожилая женщина, между прочим, соседка Агренич по купе, не дождавшись возвращения Нади в ту ночь, когда была убита проводница…
Он рассказывал взахлеб, все еще не веря в случившееся. Получалось, что визит этой женщины не был связан лично с Агренич: Надя и понятия не имеет о том, что ее деньги, оказывается, не пропали: какая-то полоумная старуха – или – удивительное дело! – просто честный человек, – все это время элементарно не знала, что с ними делать. Еще и боялась – очень боялась, – что ее начнут таскать по судебным инстанциям и ввяжут в историю с убийством проводницы.
Смышленову стало стыдно перед женой – за то, что он, получив первые восемьдесят тысяч долларов, не ослабил слежку за матерью Агренич, словно ничего-то ему и не вернули и он до сих пор ищет воровку. Он знал по своим каналам, что следственные органы в курсе этой его продолжающейся слежки за матерью Нади. Он надеялся: если Надя жива, ее можно будет найти и потребовать свои деньги, но по-прежнему вел себя так, словно ничего особенного в его жизни и не случилось. Теперь же, когда появилась эта женщина и вернула ему деньги во второй раз, он должен прекратить наблюдение за Верой Петровной: ведь наверняка эта женщина, приехав в Уренгой, встретилась с матерью Надежды и рассказала ей о найденных деньгах и о том, что она собирается отдать их ему, Смышленову. Скрывать во второй раз поступление такой крупной суммы теперь уже не имело смысла. Надо и совесть иметь!
– Валера, а ты не хочешь сказать матери этой девушки, что она жива? Представляешь, что испытывает эта бедная женщина, понимая, что раз дочь не дает о себе знать, то, выходит, ее нет в живых?
– Не понял! Как я могу сказать ей, что ее дочь жива, если эти, последние деньги, получается, переданы мне от Надиной соседки по купе, а не от нее лично?
– Да, но первые-то деньги пришли явно от нее! Пусть даже она и действовала через подставное лицо. Надя жива, понимаешь? Жи-ва!
– Катя, ты хочешь, чтобы я рассказал ее матери о том, что получил от нее деньги уже два с половиной года тому назад? И что сегодня пришла такая же сумма? Уверен, что эта Пухова уже успела встретиться с Верой Петровной и рассказала ей про деньги и подушку.
– Какую еще подушку?!
– Да я не знаю… Какая-то детская подушка… в форме кошки. Ерунда какая-то сентиментальная. Так что Надина мать продолжает думать, что ее дочери нет в живых. И тут вдруг я заявлюсь и скажу ей: здрасте, Вера Петровна, а ваша дочка жива, и два с половиной года тому назад она уже присылала мне деньги! Теперь вот я еще столько же получил, итого – сто шестьдесят тысяч долларов. Так ты себе это представляешь?
– Да я все понимаю! И не могу сказать, что горю желанием отказаться от этих денег… Но все равно, я считаю, что надо бы каким-то образом дать понять этой несчастной женщине, что ее дочь жива. Может, письмо ей написать или позвонить…
– Все это очень сложно, Катя. Любую весточку она тщательно проверит – номер телефона вычислит; адрес отправителя, в случае, если мы напишем ей, пробьют по ее просьбе…
– Но можно же обойтись и без почты, а просто кинуть в ее почтовый ящик письмо… В перчатках! Чтобы не оставлять следов! Вера Петровна, мол, ваша дочь жива, не переживайте! И, рано или поздно, Надя объявится.
– Но тогда почему же она до сих пор-то не объявилась? Тем более что деньги вернула.
– Думаю, что ей просто стыдно перед матерью, вот и все. Ведь она же, получается, воровка…
Из-за этого разговора аппетит пропал у обоих. Если сначала Валерий чувствовал себя жертвой, поскольку его обворовали, то теперь, когда он получил двойную сумму и не собирался ни с кем ею делиться, он и не знал, как себя вести. Теперь, получается, и он как будто бы вор? Подумал еще – не стоило рассказывать об этом Кате. Она никогда не вмешивалась в его дела, жила себе спокойно, ни за что не переживала, занималась хозяйством, воспитанием дочери. А теперь он должен как бы отчитываться перед ней за свои поступки. Правильно ли это? Он знал, что ни одному из его друзей-приятелей и в голову не придет так откровенничать с женой. Но, с другой стороны, у них и отношения в семьях совершенно другие, строящиеся, как правило, на лжи. Он же любит Катю и не стыдится того, что считается с ее мнением.
– Постой… – вдруг сказала Катя. – Вот ты только что сказал, что любую весточку от дочери она тщательно проверит и, скорее всего, не без помощи милиции, так?
– Думаю, да. И что?
– А то, что ты просто обязан пойти к ней и показать тот чек, где указана фамилия человека, переславшего тебе в первый раз деньги! Ведь это – доверенное лицо Нади Агренич, понимаешь? Дай ей этот шанс… Расскажи все, как есть. Вот увидишь, Надина мама даже не обратит внимание на деньги, для нее важной окажется лишь информация, указывающая ей на то, что ее дочь жива. Ты думаешь, ей нужны деньги? И еще, чтобы уж как-то успокоить тебя. Я думаю, что с Надей сейчас все в порядке и она живет в окружении людей обеспеченных. Иначе откуда бы она взяла – через полгода после своего исчезновения – такую крупную сумму? Вот, представь себе: она сбежала, оставив в поезде твои деньги. Стала бомжевать, к примеру… У нее ни средств к существованию, ни документов, ничего… И что? Через полгода она случайно находит клад? Или, думаешь, ей, простой кассирше, без особого образования, кто-то вдруг дает приличную работу, и она, зарабатывая не так уж мало, собирает эти восемьдесят тысяч долларов, чтобы выслать их тебе – для очистки, так сказать, совести?
– Считаешь, что я должен пойти к Вере Петровне и все ей рассказать?
– Я просто уверена в этом! Что же касается денег, то я не вижу причины возвращать их. Кому, например? Вере Петровне? Она-то тут при чем? Может, человеку, приславшему их тебе в первый раз? Но ясно же как день, что он сделал это по поручению Нади Агренич, то есть она добровольно вернула тебе украденную ею сумму. А те деньги, что перевела недавно… как ее там?
– Пухова.
– Что-то фамилия знакомая. Ее как зовут?
– Полина Пухова. Легко запомнить.
– Писательница, что ли? – улыбнулась Катя. – Автор криминальных романов?
– Вроде того…
– Здорово! Так вот. Те деньги, что оформила в банке Пухова, вообще твои, родные.
– Умеешь ты убедить, успокоить… Ладно, я еще подумаю немного. Суп вот доем. А там видно будет.
Катя встала и обняла мужа. Поцеловала его в макушку. Смышленову стало так хорошо на душе, что он с каким-то радостным всхлипом вздохнул и прижал к себе жену, стиснул ее в своих объятиях. Теперь он точно знал, что ему делать.
15
– Значит, уезжаете… Мы толком и не успели поработать вместе. Остались бы, глядишь, и нашли бы вашу Агренич. И материала для будущего романа собрали бы побольше.
Мы сидели с Бобровым в ресторане «Полярная сова», и я в первый раз за последние несколько дней чувствовала себя почему-то удивительно спокойно. Словно я нашла решение не только как и где искать интересующую меня героиню, но и как мне самой строить дальше свою жизнь.
– Дмитрий, вы же прекрасно понимаете, что я – писательница, а не опытный следователь, который мог бы реально помочь вам в расследовании. К тому же, насколько я поняла, дело практически закрыто. Агренич исчезла и считается все же скорее погибшей, чем пропавшей без вести. Вот я и подумала: к чему все это ворошить? Ведь для того чтобы написать интересный роман, совершенно не обязательно владеть доподлинной информацией по делу. Больше того, я вам вот что скажу… Как правило, истинные факты и достоверные уголовные дела далеко не так интересны, как их может представить в своей книге автор криминального жанра. И знаете почему? Потому что фактический материал обрастает интригами и хитросплетениями, логическими ловушками, которые придумывает сам автор. То есть благодаря его фантазии практически любое уголовное дело (за исключением бытовухи и пьянки) можно сделать интересным, «читабельным».
– Знаете, я тоже об этом подумал. Я же сталкиваюсь с убийствами очень часто и ничего интересного в них не нахожу. Люди убивают друг друга по всем известным причинам: корысть, страх, ревность, зависть, неприязненные отношения, подогретые алкоголем или каким-то неблаговидным поступком… И я уж точно не смог бы найти в этих убийствах ничего любопытного. Однако когда читаешь хорошего автора, то поражаешься тому, каким же этот, казалось бы, простой материал становится интересным, интригующим; и ждешь развязки. Больше скажу: бывает так, что я не угадываю, кто же убийца! Я, профессионал, запутываюсь в мотивации поступков героев и буквально в каждом персонаже книги вижу преступника… Знаете, мне бы хотелось взять у вас интервью. Ну, сыграть с вами в такую игру, понимаете?
– Понимаю. Спрашивайте.
– Только сначала давайте выпьем немного коньячку…
Мы выпили и закусили вкуснейшими обивными.
– Итак, приступим! Скажите, Полина, есть ли у вас какие-то ограничения, я имею в виду собственные, личные, в выборе темы для ваших будущих романов?
– Да, есть. Я практически никогда не ввожу в свои книги детей. И тем более никогда не описываю преступления, связанные с детьми. И не понимаю многих женщин-авторов, которые могут в течение целой главы описывать мучения ребенка… в моих произведениях если и есть дети, то это, как правило, дети моих героев, милые существа, которые скрашивают чью-то жизнь и заставляют своих близких переоценивать их поступки. И тогда взрослые герои как бы отвечают сами себе на вопрос: а стоит ли, к примеру, рисковать жизнью, если у меня есть такой вот малыш? Дети вообще могут украсить своим присутствием любой роман, наполнить собой книгу, оттеняя какие-то преступления своей чистотой и непосредственностью. Однако делать детей жертвами – никогда! У меня был один случай, когда мне в руки попали записки старого следователя, женщины. Она описывает один интереснейший случай. Сначала я заинтересовалась, поскольку речь шла об исчезновении молодой матери и двух ее маленьких детей. Дело происходило в деревне, не знаю точно, в какой области. Так вот. Ее муж уехал на заработки, оставил жену с детьми дома. Последними, кто видел эту троицу, были все жители деревни. Люди пришли на новогодний праздник в сельсовет. И вот после этого семью никто не видел. Просто исчезли эти люди, и все.
Приехала следственная бригада; обыскали весь дом и как будто бы ничего подозрительного не нашли. И только эта женщина-следователь во время тщательного, внимательного осмотра заметила, что мебель в кухне… Представьте себе кухню в частном доме. Какая уж там особая мебель? Так – стол, табуреты… Так вот, они все были свежевыкрашены. Тогда взяли на экспертизу соскоб этой краски, во-первых. Во-вторых, изъяли частицы старой краски с днища табуреток… И обнаружили там кровь! Брызги крови. То есть убийца выкрасил сиденья табуреток, но поленился сделать это и снизу. Параллельно этому шла другая работа – опрос соседей. Опрос-то и показал, что самые близкие соседи, старушка-одуванчик с мужем, в ночь исчезновения женщины с детьми почувствовали запах гари… Дело было, как вы уже поняли, зимой, накануне Нового года, а дома там отапливаются дровами, углем. И запах как бы привычный. А тут пахло совершенно иначе – горелым мясом… Короче! Меня мороз по коже пробирает, когда я вспоминаю эту историю! Свекровь этой женщины, которая за что-то там ненавидела сноху, воспользовавшись тем, что ее сын (то есть муж этой молодой женщины) был в отъезде, убила сноху с маленькими детьми и, разрубив их тела на куски, сожгла в печке. Конечно, не пойман – не вор. Но эта свекровь погорела на жадности. У снохи было хорошее зимнее пальто с меховым воротником и норковая шапка. Свекровь пожадничала – не захотела сжечь это все в печке, как одежду детей, скажем. И отнесла на рынок – продать. И люди запомнили ее. А шапку она, дурища, вообще потащила в комиссионный магазин! И расписалась в квитанции. Вот так ее и вычислили. Вот и судите сами, разве можно писать об этом роман? О сгоревших детях? Мне даже рассказывать об этом неприятно!
– Да, история страшная. У нас тоже бывали тяжелые случаи, и мне не хотелось бы, к примеру, прочитать когда-либо книгу о подобных зверствах. Хотя некоторым читателям это интересно… Но, может, вернемся к нашей истории? Что вы конкретно хотите узнать?
– Я решила не вмешиваться в это дело уже потому, что в случае если Надежда Агренич осталась в живых, то пусть она и живет себе дальше спокойно. Тем более что теперь она и денег-то никому не должна! Если она не считает нужным сообщать своей матери о том, что она жива, то это ее личное дело. А свой роман я могу как бы додумать, понимаете?
– Но ведь и этот роман, если вы включите туда убийство проводницы, окажется достаточно страшным.
– Знаете, Дмитрий, – вдруг рассмеялась я, – очень странно слышать это слово – «страшный» – из ваших уст! Думаю, что вы вообще ничего в жизни не боитесь. Так же, как и мой муж. Он и слова такого не знает – «страх»! Когда он ловит своих преступников, рискует жизнью так, словно у него их несколько, как в компьютерной игре. И машину он водит так же рискованно, словно сидит дома за экраном и мчится в виртуальную даль, разбиваясь и воскресая вновь… Это его стиль жизни.
Я говорила о Володе так, словно мы и не были с ним в разводе. Я поняла, что мне не хватает его. Когда я жила в Москве и почти каждый день видела его, я знала, что он – есть, он где-то совсем рядом, и что стоит мне ему позвонить, как он тотчас приедет. Здесь же я чувствовала себя незащищенной, слабой и, что самое главное, никому не нужной. Начиная с сестры и заканчивая вот этим славным следователем Бобровым, которого я отрывала от его дел. Впору было извиниться перед ним за это. Хотя, с другой стороны, я понимала, что немного отвлекла его в самом хорошем смысле этого слова.
– Вы виделись с матерью Агренич?
– Да, я только что от нее. Показала ей документ, свидетельствующий о том, что я перевела Смышленову деньги. Она немного успокоилась, но все равно плакала. Говорила, что во всем виноват жених дочери… Да, кстати… С ним-то я так и не встретилась. Просто незачем. С Надиной подругой, Стеллой, я поговорила и поняла, что она счастлива. Но, признаюсь, у меня возникло такое чувство, словно она построила это свое счастье на горе Нади. Хотя все это так сложно… Может, она ни в чем и не виновата… И вообще! Никто и ни в чем не виноват. Просто все так сложилось. Ведь Егор, по всей видимости, по-настоящему влюбился в Стеллу, раз женился на ней, и у них теперь дети… Его чувство к ней было серьезным. Вот и спрашивается, зачем ему было отказываться от своего счастья ради девушки, к которой он остыл? Мне жаль, что Надя не справилась со своими эмоциями и наделала столько глупостей… Если бы она пришла в себя и начала новую жизнь, не прибегая к таким глупостям, как кража и побег, то время бы само залечило ее душевные раны.
– Нам с вами легко об этом рассуждать, – вздохнул Бобров, – говорю же, моя племянница повесилась…
– Ой, извините… Да, я тоже знаю немало случаев, когда девушки поступали подобным образом. Это ужасно…
– Можно, я выскажу одно свое предположение?
– Конечно!
– Я уже не раз повторял, что вас в этой истории привлекает… романтизм. Полагаю, что и ваши книги также наполнены этим привлекательным для читателей, особенно для женщин, чувством… Вы ведь и Надежду Агренич в душе давно оправдали именно из-за того, что сочли ее поступок как бы проявлением некой болезненности, связанной с сильнейшими любовными переживаниями, так?
– Да, вы правы…
– Думаю, что здесь, у нас, вы набрались чисто внешних впечатлений, как бы посмотрели на декорации вашего будущего романа, а всю глубину отношения Агренич и ее бывшего возлюбленного станете строить все же исходя из вашей фантазии и личного опыта… Ну, быть может, кое-что об этой их любовной драме вам рассказала ее мать.
– Да, вы правы. Это и мне интересно, и, думаю, читателям. И, как вы правильно заметили, особенно женщинам. Любовь – это вообще удивительная и очень интересная тема! И что касается романа Надежды и Егора, то здесь для меня, как для писателя, есть кое-что особо привлекательное… Детали, детали… Вот, к примеру, взять историю их знакомства. Ведь Егор и сам – натура романтичная, восторженная. Вероятно, в свое время он увлекался живописью импрессионистов, был знаком с творчеством Ренуара и, увидев в первый раз Надю, нашел в ней удивительное сходство с ренуаровским портретом одной девочки, Жюли Мане… Он так и сказал ей при первой их встрече. А если учесть, что Надя никогда не считала себя красавицей и постоянно находилась как бы в тени своей красивой подруги Стеллы, то эту схожесть с портретом она восприняла как дорогой комплимент…
– Она что, действительно так похожа на эту девочку?
– Да, похожа… Мне и мать ее показывала этот портрет, но, странное дело, ее на этом портрете интересовала прежде всего кошка… несчастная женщина!
– Схожесть с портретом… Да, действительно, это можно как-то обыграть, – задумчиво произнес Бобров. – Хотя сейчас – если предположить, скажем, что Надя жива и здорова, – она вряд ли уже походит на эту девушку…
– Вы полагаете, что я собираюсь ее разыскивать с помощью этой детали? Вообще-то у меня есть Надины фотографии, их дала мне ее мать.
– Да дело-то не в том, чтобы вы знали ее в лицо! Возможно, пройдя через множество испытаний и каким-то образом устроившись в этой жизни, Надежда все же не забыла свою первую, сильную любовь – я имею в виду Егора – и в память о ней захотела, чтобы в ее комнате висела репродукция того самого портрета. Или же вообще – копия.
– Дмитрий, вы меня удивляете!
– Но вы же сами говорили, что ее чувство к Егору было очень сильным, болезненным. Я и предположил, что вряд ли она забыла его вот так сразу…
– Неизвестно… Ведь может случиться и такое, что она, повинуясь инстинкту самосохранения, вообще напрочь вытравила его из своей памяти. И при упоминании о Ренуаре до сих пор вздрагивает.
– Может, конечно. Но время-то все лечит! Полина, я же просто так говорю, фантазирую… Вот представьте себе: вам не дает покоя история этой Агренич, и вы начинаете самостоятельно ее искать. С одной стороны, вы просто удовлетворите свое любопытство, а с другой – соберете бесценный материал для романа!
– Но для чего ей вешать в своей новой комнате копию этого портрета? Чтобы каждый раз, взглянув на него, вспоминать, какую боль ей причинил Егор? Нет, даже при моей буйной фантазии эта деталь кажется мне противоестественной.
– Да? Ну и ладно. Забудьте, – Бобров улыбнулся. – Значит, писатель из меня не выйдет… потому что если бы я писал об этом, то непременно разыскал в Москве (а я предполагаю, что Агренич живет где-то в столице) человека, который специализируется на копиях Ренуара!
Я расхохоталась. У меня в голове не укладывалось подобное представление мужчины о настоящей любви. Нет, нет и еще раз – нет! От любви до ненависти – один шаг. По себе знаю. А потому, скорее всего, Надежда постаралась вытравить образ Егора из своей памяти.
– Дмитрий, может, вы попробуете взяться за перо и написать записки, основанные на вашем следовательском опыте? Ведь это же так интересно…
– Не знаю… У меня сейчас полно дел. Кстати говоря, возможно, уже завтра мне придется лететь в Москву.
– Что ж, будете в наших краях – милости просим.
– Я у Сашки Смирнова остановлюсь. К тому же вы и сами еще не знаете, когда вернетесь домой.
Он был прав – я на самом деле не могла сказать, когда вернусь в Москву. Но все равно мы еще раз, уже как более близкие друзья, обменялись номерами телефонов, в том числе и домашними, и электронными адресами. Бобров отвез меня на вокзал, где мне предстояло подождать полтора часа до поезда, следующего в Сургут. Мы тепло попрощались, я даже позволила ему поцеловать меня в обе щеки.
– Знайте, что у вас в этих краях теперь есть друг, – сказал он, пожимая мне руку. – Ну, все! Счастливого пути! И новых книг, Полина! Даст бог – свидимся!
Я осталась одна. Хотела позвонить Володе, чтобы обрадовать его, сказать, что у меня все хорошо, я возвращаюсь, вот только заеду на обратном пути к Миле, а из Сургута – на самолете обратно, в Москву. Но неожиданно мой телефон ожил. На дисплее высветился незнакомый номер.
– Слушаю.
– Это Вера Петровна, – голос у Агренич-старшей был предельно взволнованный. – Послушайте, у меня потрясающие новости!!! Вы только-только ушли, как ко мне собственной персоной явился Смышленов! Он рассказал мне совершенно удивительную историю! Оказывается, два с половиной года тому назад он уже получил восемьдесят тысяч долларов от неизвестного человека. С двойной фамилией! Вернее, я так поняла, что первая-то фамилия принадлежит самому отправителю, а вторая – Агренич! Поэтому-то Смышленов и понял, что деньги от Нади! Понимаете, что это означает?! Что она жива! Жива моя дочка!
Я не просто удивилась. Я была потрясена!
– Подождите, успокойтесь… Вы хотите сказать, что я сегодня перевела ему деньги… как бы во второй раз?! Что в первый раз ему их переслала Надя? Назовите мне полностью фамилию человека, отправившего перевод!
– Вот… Лев Борисович Абрамов, в скобках – Агренич.
– В скобках? Как это?
– Смышленов сказал, что фамилию «Агренич» назвал отправитель при личном звонке служителю банка. То есть это – как бы от Агренич, чтобы я поняла. Но поскольку такой крупный денежный перевод делался официально, то в документах стояла фамилия только отправителя.
– Послушайте, так это же многое объясняет! Значит, ваша дочь действительно жива! Поскольку ни одна душа на всем белом свете не могла бы расстаться просто так, за здорово живешь, с такими деньгами! К тому же это… это как бы другие деньги, вы же понимаете! Поскольку деньги, которые были у Нади, все эти годы находились в подушке, у постороннего человека, в Москве…
– Вот и я говорю! – захлебывалась радостью Вера Петровна. – Она жива, жива! Вот только не понимаю, что с ней случилось, почему она до сих пор не может подать о себе весточку…
И ее радость сразу же утонула в потоке бурных слез. Она зарыдала в трубку.
– Господи, я все поняла… Надя умерла позже, уже когда заработала и отправила Смышленову эти деньги! Она как бы расплатилась за свою ошибку, переслала деньги с помощью другого человека, но вернуться сюда уже не смогла… Не успела! И причина могла быть только одна – она умерла… Заболела и умерла. Господи, что же это такое?!
Я долго успокаивала Веру Петровну, стараясь убедить ее в том, что Надя не звонит ей и не приезжает домой совсем по другой причине – ей просто стыдно перед матерью и перед всеми теми людьми, с кем она работала в Уренгое. Она начала новую жизнь и решила не возвращаться в прошлое… И что она попросила доверенного человека перевести деньги и хотя бы устно сказать Смышленову, что они от Агренич, только лишь потому, что она, скорее всего, живет теперь по другим документам. Говоря ей все это, я сама верила в свои же слова с большим трудом. Конечно, что-то здесь было не так… Вспомнилась мне сестра Веры Петровны, проживавшая во Владимире. Если сестры были близки, то Надя после всего пережитого могла найти приют именно у нее – у своей родной тетки. Я же поручила Володе выяснить фамилию и адрес сестры! Хотя как же он мог бы узнать фамилию женщины, о которой известно лишь то, что ее сестру зовут Верой Петровной и живет она в Уренгое?
– Скажите, Вера Петровна, – решилась я спросить ее напоследок, – как зовут вашу сестру, которая живет во Владимире?
– Тамара. Тамара Петровна Перова. Зачем вам это? Я же звонила ей много раз после того, как Наденька исчезла. Думаете, сестра могла мне солгать?!
– Она могла это сделать в целях безопасности племянницы, понимаете? Пожалуй, я заеду во Владимир и постараюсь сама поговорить с ней.
– Конечно, поступайте, как считаете нужным, но я сама собираюсь к ней поехать! Если помните, я говорила вам, что она зовет меня в гости, обещает выслать мне денег на дорогу. Я ответила ей, что мне надо подумать, но, в принципе, я уже все решила. Конечно, я поеду! И кто знает, может, и останусь у нее. Поживу там некоторое время. У нее большая квартира, и она выделит мне комнату. А уж шить-то я смогу где угодно… Хотя…
Мне показалось, что она разговаривает уже сама с собой.
– Хотя, может, мне надо сразу у нее спросить – что она думает по этому поводу? Она, вообще-то, всю жизнь зовет меня к себе. Она – одинокая женщина, и ей всегда хотелось, чтобы мы жили вместе. Так вот, если мы с ней обо всем договоримся, я соберу багаж, возьму швейную машинку и все необходимое для работы. А то, может, и вовсе отправлю контейнер… Да, возможно, это выход… Чтобы я здесь от тоски не тронулась рассудком. Я устала, понимаете, устала…
Мне было жаль ее. Буквально за несколько минут она сначала воспряла духом, решив, что ее дочь жива, поскольку только она могла отправить деньги Смышленову два с половиной года тому назад. А потом тотчас и похоронила – уже вторично! – свое единственное чадо. Она была взволнована и сильно угнетена последними своими выводами.
– Конечно, с сестрой вам будет не так тяжело, как сейчас, когда вы совсем одна, да еще в квартире, где вам все напоминает о Наде, – согласилась я с ее планами.
После разговора с ней мне самой стало почему-то невероятно тоскливо. И снова на меня навалились сомнения в правильности моих поступков и, главное, принципов. Я вдруг почувствовала, что с какого-то момента, когда я взялась за написание романов, я перестала жить. Что я по уши провалилась в чужие, пусть и выдуманные мною истории и прошляпила собственное счастье. Придумала себе бог знает что, какую-то «свободу», хотя свободной-то нужно быть прежде всего внутренне! Вспомнился мне и последний мой разговор с Милой. «А ты как? Не пожалела, что разошлась с Володей?» И я словно услышала сказанное мною, с вызовом, как заготовку, как простоватенькое и пошловатенькое клише: «Нет, не жалею! Тем более что я вижу его очень часто…» – «Почему ты развелась с ним? Что для тебя твоя свобода? Зачем она? Кому ты теперь нужна? Или, быть может, у тебя появился другой мужчина?» – «Никто у меня не появился. А свобода мне нужна для того, чтобы быть свободной…» Это ли не бред?! И не золотые ли слова произнесла моя молоденькая сестра, резанувшие меня по самому сердцу: кому я теперь нужна?!
А дальше пошел еще больший бред… «Понимаешь, жизнь так интересна, и я не хотела ограничивать свою свободу какими-либо обязательствами перед другим человеком».
Разве это не высший пилотаж эгоизма?! Получается, что моя сестра, которую я всегда считала эгоисткой и человеком, совершенно не разбирающимся в людях, понимает эту самую жизнь гораздо лучше меня! И что это она, а не я, знает, что такое хорошо, а что такое – плохо. И Володю она видит какими-то другими глазами. Она воспринимает его не как человека, который замахнулся на свободу другой, пусть и близкой ему, личности, а чуть ли не как героя, которого предали и бросили… «У нее был прекрасный муж, он ее просто обожал… А ей, видите ли, понадобилась свобода! Захочу – пойду налево, захочу – направо…» «Порядочнее человека я еще не встречала…» Это ее слова!
Больше того, сестра в душе насмехается над моим занятием, над моим писательством и, вероятно, считает, что я решила – я, мол, имею право подниматься над остальными людьми, и мне нужна какая-то особенная свобода… Неужели я в ее глазах смотрюсь так смешно и нелепо? Особенно с этой поездкой? «Она рассказала мне довольно интересную историю, но все равно, Сережа, как-то все это несерьезно… Тащиться за столько верст, чтобы покопаться в старом деле…» Но ведь изначально я собиралась приехать лишь к ней, к моей сестре, чтобы убедиться в том, что она счастлива! Я люблю Милу, но она почему-то в моем приезде увидела лишь мое желание увезти ее обратно в Москву.
Я стояла, обдуваемая ледяным пронизывающим ветром, в чужом городе, как на чужой планете, и мне захотелось домой, поскорее… к Володе. Минуя Сургут… Тем более что мне там никто не обрадовался бы.
16
– Я сказала глупость, глупость, глупость!!! – Стелла зажмурила глаза и замотала головой. – Я выглядела перед ней, как самая настоящая дура и эгоистка! Егор, я даже предположила, что она была каким-то невероятным образом связана с бандитами, сбежавшими из колонии. Я не знаю, что на меня нашло, но я говорила о ней какие-то ужасные вещи, я словно оправдывала себя, вот, мол, какая я хорошая, а она – дрянь. Понимаешь, я испугалась! Я чувствовала себя настоящей убийцей. Ты же знаешь, мне снились сны, много кошмарных снов, где я испытывала тяжелое, муторное чувство страха, как человек, совершивший убийство. Я во сне даже видела Надю на насыпи – мертвую…
Егор смотрел на Стеллу, раскрасневшуюся от волнения, растрепанную, с заплаканными глазами и мокрыми губами, и сердце его сжималось от любви к ней. Он знал, что, даже если бы она совершила настоящее убийство, если бы выяснилось, что у нее за плечами десятки погубленных жизней, он все равно нашел бы ей оправдание, он прятал бы ее, скрывающуюся от правосудия, у себя на груди, в своем кармане. Он не отпускал бы ее от себя ни на минуту, разве что для того, чтобы она совершила вновь то, что ей предписано было совершить… Мысли его были страшными, рассудком он это понимал, но чувствами он был предан только ей, своей жене Стелле.
Она была чувствительна, ранима, хоть внешне выглядела довольно-таки холодным и бесстрастным человеком. Он знал, что за ее плечами не десятки убийств, а десятки мужчин, которым принадлежала она и которые принадлежали ей, и эта мысль, вместо того чтобы отвращать его от нее, наоборот, возбуждала его, будила ревность, из которой сладкой отравой словно вырабатывалась, струилась какая-то губительная, опасная страсть. Он и представить себе не мог, что сможет настолько сильно полюбить женщину! Теперь, когда он жил со Стеллой, его прежнее увлечение, его роман с Надей казался ему величайшим заблуждением. И он в душе благодарил Надю за то, что она познакомила его со Стеллой, что она постоянно приводила свою подругу на свидания, чтобы у него была, в свою очередь, постоянная возможность видеть ее, любоваться ею, мечтать о ней.
Часто, когда они прогуливаясь втроем – он, Надя и Стелла, – он представлял себе, что это не Надя, а Стелла его любовница, тем более что она довольно часто находилась совсем близко от него. Он чувствовал запах ее духов, аромат кожи, ее платья и волос и мечтал о том, чтобы наконец все поменялось и чтобы Надя, к которой он, конечно же, тоже был по-своему привязан, отошла на второй план. На самый дальний план.
Все, что произошло потом, можно было бы назвать безумством. Он, как самый настоящий подлец, завладев Стеллой, позвонил Наде и признался ей во всем. И это накануне свадьбы! Прежде, когда подобные вещи случались в кругу его друзей или знакомых, он в душе осуждал подлеца, считал, что только личность безнравственная и слабая может так поступить с близким человеком. Ведь и Надя была ему близкой женщиной. Однако он бросил ее. Словно оторвал от себя, вместе с соединяющими их сосудами, и, истекающую кровью, выбросил в окно – умирать. И она умерла. Умерла сразу же, как только услышала о предательстве близких ей людей. Таких историй вокруг случается множество. Об этом говорят вполголоса, об этом пишут книги и снимают фильмы. Подлость и предательство зачастую идут рука об руку с любовью.
Думал ли он о том, что станет с Надей после того, как он ее бросит? Нет. Не думал. Хотя представлял себе, конечно, ее слезы, ее вздрагивающие плечи и судорожные признания матери. Но и все. Разве мог он представить себе, насколько тяжела окажется травма?! И что Надя повредится рассудком и решится на преступление? Хотя, после того, как все это случилось и она была признана пропавшей без вести (или все же погибшей), он смог понять мотив ее поступка. Исчезнуть. Исчезнуть навсегда из этого города, где все напоминало ей о ее любви, о ее счастье и глубоком, всепоглощающем горе. Ей захотелось уехать куда-нибудь подальше от Уренгоя, с его холодом предательства и отчаяния. Или раствориться в большой столице. Или же подставить лицо южному солнцу… И даже тот факт, что она была кассиром, она восприняла как знак. Кассир – касса – деньги. Большие деньги! Хотя не такие уж и большие, если посмотреть с другой стороны. Нет, все-таки достаточно большие деньги, на которые можно было бы купить себе домик на берегу теплого моря, с большим персиковым садом, с палящим солнцем над головой. Кто знает, может, если бы не сбежали те уголовники, ничего и не случилось бы с Надей? И она, нигде не зарегистрированная, под крылом у проводницы, добралась бы до Москвы или до крупной железнодорожной станции, чтобы пересесть на поезд, следующий к морю.
Самыми ужасными были сплетни о том, что Надю вроде бы изнасиловали эти уголовники. Что в тамбуре на полу обнаружили ее кровь и другие следы, свидетельствующие о сексуальном преступлении. Вот этого-то Егор и не мог себе простить. Чувство вины отравляло его жизнь, и он сам был удивлен тем, каким чувствительным, оказывается, был он сам! Другой бы давно забыл эту историю, а он – помнил. Быть может, потому еще, что вместо Нади он представлял себе Стеллу. А что, если бы ее бросил какой-нибудь негодяй, и это ее, такую нежную и красивую, хрупкую и чистую, насиловали бы уголовники в ледяном тамбуре, на грохочущем железном полу? Его чувства к Наде время от времени трансформировались в чувства и страх за Стеллу. Даже сейчас, когда она была дома, рядом с ним, но – рыдающая, он испытывал к ней чувство любви – и страх за ее здоровье. Оказывается, она так же, как и он, страдала от последствий этой истории. Значит, Надя и после своего таинственного и криминального исчезновения продолжала мучить их обоих.
Он обнял Стеллу и поцеловал.
– Говоришь, эта женщина хотела побеседовать со мной?
– Да. Она тебе не звонила?
– Нет.
– Она оставила свою визитку. Хочешь, позвони ей, расскажешь все, что ты знаешь и думаешь о Наде. Пусть она не думает, что ты чего-то боишься.
– Но она же сказала, что сама меня найдет. А так – зачем навязываться?
– Мы ни в чем не виноваты!!!
– Стелла, успокойся. Все это – лишь стечение обстоятельств. Согласись, что не каждая девушка после того, как ее бросит любимый, грабит кассу.
– Ну зачем ты так? Ты же понимаешь, что она сделала это не из-за самих денег, а просто чтобы исчезнуть из этого города… Ей всего лишь надо было где-то жить. Представь себе, что работающие в этой фирме люди взяли и сбросились и подарили ей эти деньги…
– Стелла, ты говоришь странные вещи…
– Если бы у меня было столько денег, я сама бы дала ей их, чтобы у нее была возможность уехать отсюда и купить себе квартиру или дом в другом месте. Чтобы она начала новую жизнь!
– Я должен встретиться с этой следовательшей. Я позвоню ей и объясню, что наша семья ни при чем.
– Звони. Да, звони… Что-то мне холодно стало… Сейчас я приготовлю чай.
Егор позвонил и, уже набирая номер Полины Пуховой, обратил внимание на то, что в визитке не упоминается слово «следователь». Странная визитка. С золотым гусиным пером в правом верхнем углу.
– Здравствуйте, меня зовут Егор. Вы были сегодня у моей жены, Стеллы… Я ждал вашего звонка, но, не дождавшись, решил позвонить сам.
Приятный женский голос произнес с удивлением:
– Егор? Вы? Хорошо, подъезжайте на вокзал, я в зале ожидания, неподалеку от буфета. Увидите меня, я в меховой куртке с капюшоном, с белым шарфом и в белых ботинках.
Едва Егор закрыл за собой дверь, как чувство вины накрыло его с головой. Сейчас, когда он остался один, когда Стеллы не было рядом, он мог (уже в который раз!) мысленно оглянуться назад и увидеть свой поступок со стороны. Да, она была права – Стелла, – утверждая, что Надя совершила преступление не из-за самих денег, а чтобы исчезнуть из этого города… Однако ему, как мужчине, все же не так-то просто было представить себе ту высшую степень ее боли и отчаяния, чтобы понять, в каком состоянии она находилась и что испытывала. Она ведь явно потеряла рассудок!
Что касается его самого, то он и прежде расставался с девушками, но все происходило как-то легко и безболезненно, и голову-то он точно не терял. Скучал первое время, но потом все забывалось и жизнь продолжалась. Да и девушки, с которыми он встречался и с которыми потом расставался, не особо-то тосковали. Вероятно, они не любили его так, как любила Надя.
И все же… Он старался себе вообразить, что могло бы произойти в его теперешней жизни, чтобы вызвать в нем такую же волну безумия, какая охватила Надю. И ему это, как ни странно, удалось, когда он представил, что ему звонит Стелла и говорит, что не любит его, презирает его за то, к примеру, что он сделал с Надей. Что она не доверяет ему и не может с ним больше жить. Что она встретила другого мужчину (предположим, одного из близких друзей Егора) и собирается выйти за него замуж.
От этой представленной картины ему вдруг стало так плохо, что он резко затормозил машину. По лицу катился пот. Что самое страшное – жизнь сразу же потеряла всякий смысл, и даже от придуманного предательства у него засосало под ложечкой и закружилась голова. А он, оказывается, очень хрупкий и ранимый, если вопрос касается его отношений со Стеллой! Исчезнет Стелла – исчезнет и он сам. Потому что он любит ее и не представляет себе жизни без нее. Кроме этого, после того, как он узнал бы о ее предательстве, она сама превратилась бы в оборотня, в совершенно другую Стеллу, которую он не знал прежде. А та Стелла, которую он любил и которая любила его, словно умерла бы. И вот он в тоске бежит из этого города… И ему так больно, что хочется, чтобы страдали все вокруг, чтобы его боль растворилась в боли других людей, чтобы было не так тяжело, чтобы рана поменьше кровоточила…
Вот, собственно, и ответ на вопрос, почему Надя поступила именно таким образом. Хотела ослабить свою боль…
…Он понятия не имел, что собирается сказать этой женщине, и чем ближе он подъезжал к вокзалу, тем меньше ему уже хотелось увидеть ее. Его поступками словно кто-то руководил. Словно кто-то вел его по этой дороге, дороге вины.
Он сразу приметил ее. Красивая молодая женщина, свежая и яркая, как белый цветок. Она совершенно не походила на следователя прокуратуры в его представлении. Слишком женственна, слишком нежная у нее улыбка и грустный взгляд. Нет этого специфического, профессионального, ледяного блеска в глазах. Нет той хронической усталости, которая растет с каждой новой папкой с очередным уголовным делом.
Он подошел, удостоверился, что это именно она, и только после этого пригласил ее в ресторан, заказал две чашки кофе. И вот теперь, когда у него появилась возможность выговориться и покаяться, он понял, что не в силах произнести ни слова.
Полина Пухова разглядывала его, нисколько не смущаясь. Словно пыталась запомнить его лицо, как художник, собирающийся написать его портрет.
– Почему вы не задаете мне никаких вопросов? – наконец не выдержал он.
– Я объясню вам. Потому, что мне не о чем вас спрашивать. Когда я увидела Стеллу и поговорила с ней, у меня возникло желание увидеть вас и кое-что выяснить. Не скрою, я припасла для вас целый ворох упреков. Но потом поняла, что и сама не знаю, как я повела бы себя на вашем месте. Ведь чувства человека – это весьма тонкая и сложная материя. Вернее, это как раз не материя, а… нечто, сотканное из невидимых переживаний, нервов, из ощущения неслыханного счастья или, наоборот, из страданий и потерь… И всеми этими эмоциями мы подчас не владеем, они существуют словно бы отдельно от нас, понимаете? Вот только как измерить глубину этих чувств? Как не ошибиться, принимая пошлую интрижку за настоящую любовь? Вероятно, вы все же не подлый человек и совершили этот поступок по отношению к Наде в порыве сильнейшего чувства, которое ослепило вас и сделало совершенно другой личностью. Вы превратились в зверя, преследующего свою добычу, свою женщину, свою страсть… Вы видели и желали только ее, и никакие обязательства перед другой женщиной для вас тогда не существовали. И, что самое удивительное, вы не понимали, что совершали самую настоящую подлость…
Он хотел что-то сказать, но она не дала ему такой возможности. Она, вместо того чтобы обвинять Егора, смешивать его с грязью, оправдывала его, как адвокат на суде.
– …Вам тогда казалось, что вы совершите подлость, если останетесь с ней. Ведь так? Ведь это стало бы обманом, вы же не любили ее больше…
– Да, – хрипловатым голосом произнес он. Он сильно нервничал. Неужели появился еще один человек (помимо Стеллы), который понимает его?
– Вот видите, я все понимаю, – Полина словно угадала его мысль, слово в слово.
– Но как же жить мне дальше с чувством вины? После моего звонка у нее вся жизнь пошла под откос…
– Но это был ее выбор, понимаете? Это ее жизнь.
– То, что вы сейчас говорите, Полина, совершенно не подходит вам. Вы вовсе не такая жестокая, я не верю вам… Зачем вы подыгрываете мне? Что вам-то до всего этого?
– Хочу, чтобы вы поняли, что вы ни в чем не виноваты. Вы полюбили Стеллу и не могли жениться на Наде. Ведь брак с ней стал бы для Нади несчастливым. Другое дело, что вы должны были объявить ей о своем решении – расстаться – все же не по телефону… Думаю, вам надо было с ней встретиться и объяснить, что с вами происходит. Что вам трудно, вы переживаете, но по-прежнему хорошо относитесь к Наде, что более сильные чувства вы испытываете все же к Стелле и, главное, ничего не можете с этим поделать! Чтобы не резать по живому, вам следовало бы тогда выставить именно себя жертвой – что вы оказались как бы заложником своих чувств и теперь просто разрываетесь между двумя женщинами, и вам от этого плохо, вы страдаете…
– Вы хотите сказать, что Надя еще и пожалела бы меня?! – Он не верил своим ушам.
– Думаю, да.
– Послушайте, Полина, а вы кто, вообще? Зачем вы приезжали в наш город? Вы же не следователь…
– Нет. Я – вообще никто. Во всяком случае, для всех тех, кто живет в вашем городе. Да и за многие километры отсюда я тоже – никто.
– Не понимаю… Зачем вы приходили к Стелле? Она беременна, переживает, а ей ведь нельзя нервничать… После всего что я услышал от вас, ни за что не поверю, что вы появились в нашем доме лишь для того, чтобы всколыхнуть эту историю и вызвать у нее чувство вины! Может, вы журналистка? Но журналисты обычно задают вопросы, а вы сами так много мне сказали, словно хотели успокоить меня…
Она посмотрела на него долгим взглядом, а потом тихо спросила:
– Скажите, а что бы вы сделали, если бы узнали, что Надя жива?
Он вдруг почувствовал, как лицо его словно свело судорогой, тугой ком возник в горле и перекрыл дыхание, и Егор, как маленький мальчик, расплакался…
17
Звонок Милы застал меня уже в поезде, где я уютно расположилась с журнальчиком в руках. Взгляд мой скользил по глянцевым страницам, а мысленно я все еще продолжала беседовать с Егором. Да, Надю можно было понять. Очень красивый молодой человек, явно талантливый, неординарный, яркий. Однако как бы мне ни хотелось заидеализировать его – поскольку бóльшая часть его слов и объяснений находила отклик и в моей душе, – жестокость этого молодого человека все же пробивалась сквозь его хорошие манеры и полные романтизма и сентиментальности речи, не говоря уже о драгоценных мужских слезах. Как ни старался он убедить меня в том, что им, когда он предавал Надю, двигало настоящее чувство к Стелле, и как бы я ни пыталась оправдать его в собственных глазах, все равно я ощущала, как от него веет холодком жестокого эгоизма.
Но разговор этот тем не менее вышел трогательным и полным надежды на то, что Надя все-таки жива. Думаю, что я правильно сделала, подарив ему эту надежду. Все же я не могла не оценить его поступок, ведь он сам нашел меня, совершенно незнакомого ему человека, пусть даже и имевшего самое косвенное отношение к исчезновению Нади, чтобы вспомнить о ней, чтобы излить душу, выговориться. И, как подарок, я преподнесла ему известие о том, что два с половиной года назад она, пусть и довольно-таки странным образом, дала о себе знать и вернула Смышленову похищенные ею деньги.
После того как я ему это сказала, мне и самой стало на душе удивительно легко и хорошо, и я призналась ему в том, что я никакой не следователь прокуратуры…
Егор поцеловал мне руку, и мы распрощались. Он взял с меня обещание сообщить ему, если я узнаю что-нибудь о Наде. И уже когда я уверилась, что не увижу его больше никогда – поскольку все слова уже были сказаны и мы просто обменялись номерами телефонов и электронными адресами, – он неожиданно снова предстал передо мною с букетом красных роз. Не скрою, мне было приятно. И я знала, что все окружающие меня люди в вокзальном зале видят это, и каждый пытается понять, что означает сей жест – прощание ли влюбленных или, наоборот, на их глазах зарождается чей-то новый роман?.. Я тотчас вспомнила рассказ Веры Агренич о том, при каких обстоятельствах познакомились Надя с Егором. Все тот же букет роз. Причем не скромный букетик из трех-пяти штук, а целая охапка гордых, с длинными мощными стеблями, эквадорских или колумбийских, породистых роз. Роскошный, дорогой букетище! Уж если на меня, обласканную мужским вниманием женщину, это произвело впечатление, то можно себе представить, как затрепетало сердце юной и неискушенной Наденьки Агренич при виде такого вот чудесного букета. И мне подумалось вдруг: если все же она жива, то как сложилась ее жизнь, и дарил ли ей кто-нибудь еще цветы? Счастлива ли она? Образ таинственной Нади продолжал будоражить мою фантазию.
– Поля, Полина! Ты где?! – Я слышала тревожный голос своей сестры и почему-то не чувствовала того приятного волнения, как это бывало прежде, до нашей последней встречи. Больше того, во мне появилось некое неприятное, саднящее чувство досады и беспокойства.
Мне так и хотелось спросить ее – какая ей разница, где я, если она не испытывает ко мне прежних теплых чувств, если мой приезд, вместо того чтобы порадовать ее, заставил ее волноваться? Вспомнились ее слова, случайно подслушанные мною… И с чего она только решила, что я собираюсь вмешиваться в ее жизнь?
И еще. Я, занимаясь делом Агренич, эти два дня старалась не думать о том, что же мешает моей сестре позвонить мне и хотя бы выяснить – где я и что со мной?
Неужели после моего отъезда она не переживала из-за того, что обидела меня? И как она вообще могла все это время не звонить мне?
Конечно, обида душила меня. И стараться не думать обо всем этом – далеко не все равно, что действительно не думать.
– Я в поезде, – сухо ответила я.
– Ты прости меня… Не знаю, что на меня накатило… – Она произносила эти слова быстро, так, словно старалась успеть выговориться, пользуясь возможностью сказать мне что-то без свидетелей. – Хотя сейчас, когда ты не видишь меня, я, пожалуй, объясню, что произошло… Понимаешь, пока тебя не было, я так хотела тебя увидеть, так ждала, а когда ты приехала, мне показалось, что ты явилась… за мной, представляешь?! Чтобы увезти меня домой, в Москву, к маме! Мне почудилось, что ты смотришь на нас, на то, как мы живем, как бы оценивающе… Да, это, конечно, не столичная жизнь, которой я жила прежде, но я счастлива в Сургуте так, как никогда и нигде еще не была счастлива, понимаешь? И я люблю Тихого и боюсь, что ты в его присутствии скажешь что-то такое, чего… нельзя говорить. О моей прошлой жизни… вот. Мне стало страшно, что я могу потерять все то, что сейчас имею – любовь, счастье, радость… Может, я полная дура, но я именно так все и чувствовала! Наверное, я просто перенервничала, пока тебя ждала. Я же всю последнюю ночь перед твоим приездом вообще не могла уснуть, все вспоминала свою московскую жизнь… Если бы Тихий узнал, чем я занималась до встречи с ним, он бы вышвырнул меня, как котенка… Он очень порядочный человек, у него в жизни как-то все правильно, не то что у меня!
Я слушала Милу и понимала все ее страхи. Мне стало даже жаль ее. Сестра любит, она любима, и она очень боится все это потерять.
– Успокойся… У меня и в мыслях не было возвращать тебя в Москву! Просто я соскучилась и захотела тебя увидеть. Что в этом плохого? Это нормально! Что же касается моих разговоров, то как ты вообще могла представить себе, что я стану рассказывать твоему мужу о твоих похождениях? Я же твоя сестра, и я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Мила, мы же не чужие люди с тобой!
– Ты так неожиданно уехала, что я сразу все поняла. Я и не звонила тебе потому, что не знала, что сказать… думаю, ты слышала, что я говорила Тихому о тебе. О твоей поездке, о твоих творческих планах… Прости меня! На самом деле я очень даже уважаю твою профессию и понимаю, зачем ты отправилась в Уренгой. Хотя, с другой стороны, зная тебя и твои способности, я очень удивилась – почему ты, вместо того чтобы насобирать материал по Интернету, как это делают все писатели, потащилась в такую даль за впечатлениями? Разве не ты утверждала, что все на свете можно себе представить? Поля, ты слышишь меня?
– Ты права, Мила. Я и сама уже пожалела о том, что уехала из Москвы. Я и в Сургуте никому не была нужна, и уж тем более в Уренгое… Отняла у людей время и, главное, без особого толку. Нет, конечно, я узнала некоторые подробности этого дела, но я могла бы и сама придумать куда более интересные детали…
– Полина, мы ждем тебя. Я жду тебя! Ты не представляешь себе, как отчитывал меня Тихий за то, что я спровоцировала твой отъезд! Он же человек очень доброжелательный, гостеприимный… А я, получается, все испортила. Прости меня и поскорее возвращайся!
– Успокойся, Мила, говорю ведь – я уже в поезде… – Я назвала ей номер поезда, и Мила побожилась, что встретит меня на вокзале в Сургуте.
Звонок сестры меня успокоил. Как я и думала, виной всему – ее заблуждения. Надо ее простить и все забыть. Помимо того, что она молода и неопытна, она еще и беременна, а потому мне необходимо внушить себе, что ее слова в мой адрес были продиктованы прежде всего ее страхами и что Мила, по большому счету, любит меня.
Я достала блокнот и принялась за работу. Сейчас, когда мне больше не надо было анализировать свои отношения с сестрой, я могла полностью сосредоточиться на плане своего будущего романа. Материала я собрала довольно много, но не была уверена, что использую подлинные факты этой истории. К тому же мне необходимо было расставить главные смысловые акценты и ловушки для читателей. Вопрос – кто убил, как всегда, являлся главной интригой романа. Но что, если Надю никто и не убивал? И не насиловал? И этой старушки, Екатерины Андреевны Ревиной, тоже не было? И что ее соседка – Елена Николаевна – и есть та самая тетка Нади Агренич, прежде жившая во Владимире, через которую Надя решила переправить деньги в Уренгой?
Я с легкостью набросала несколько вариантов сюжета и возможных (невозможных) версий случившегося.
«– Надя Агренич с самого начала была в связи со Смышленовым.
– Егор вместе со Смышленовым условились о краже денег из сейфа фирмы.
– Стелла с Надей сговорились.
– Человек, которому поручили доставить проводнице коробку с деньгами, был связан с Надей, и они действовали заодно.
– Егор и был тем человеком, организовавшим побег Флорского.
– Надя жива, она сделала пластическую операцию и живет себе спокойно в Москве; она теперь замужем за Флорским. У них есть дети.
– Надя погибла…»
Последнее слово мне все же пришлось зачеркнуть. Ведь если бы она погибла, то кто бы прислал Смышленову деньги от ее имени?
Вообще, эта история была очень страной… с самого начала. Спрашивается: почему сама Надя – будь она жива – не отправила Смышленову деньги, а перед этим позвонила и сообщила ему о переводе? Чего она боялась? Ей по-прежнему было стыдно? Но деньги-то уже однажды перевели, и это факт!
Странности начинались с ее соседки по купе, которая долгое время после исчезновения Нади держала при себе такие немалые деньги в подушке-кошке – в надежде, что какая-то там сочинительница детективов разрулит эту проблему и доставит их по назначению. Странность, конечно, но если посмотреть с другой стороны, то, может, она поступила правильно? Ведь ей нужен был человек, более или менее разбирающийся в законах и способный понять и оценить произошедшее в поезде с профессиональной точки зрения; но им никак не должен был быть настоящий милиционер или следователь, поскольку она не хотела светиться в этом деле. Тогда, вероятно, она все сделала верно, обратившись ко мне? Но, окажись на моем месте какая-нибудь другая писательница, соблюдавшая дистанцию по отношению к своим читателям, да к тому же еще и тяжелая на подъем, то ничего бы и не случилось. Во-первых, она не обратила бы внимания на просьбу своей читательницы. Во-вторых, разумеется, она не поехала бы по указанному женщиной адресу. В-третьих, не встретилась бы с ее соседкой. В-четвертых, уж точно она не взяла бы на себя такую огромную ответственность, как возврат в Уренгой похищенных Агренич денег.
Сейчас, когда уже я немного поостыла к этой теме и у меня появилась возможность посмотреть на себя со стороны, мое поведение показалось мне верхом легкомыслия. Больше того, мое желание прикоснуться к реальному уголовному делу смахивало на авантюру и в самом деле не могло быть воспринято окружающими как серьезный, обдуманный поступок.
Я сидела, вся подобравшись, с напряженной спиной, сложив руки на коленях, смотрела в окно, на пролетавшую мимо меня застывшую, убеленную снегом тайгу и думала о том, что все – люди как люди – занимаются различными важными делами, а я, бездельница, тунеядка, катаюсь туда-сюда, опять же отвлекаю своих сограждан от их проблем, больше того, пытаюсь забраться в их личную жизнь, задаю им сложные и тяжелые вопросы, уверенная в том, что мне на них просто обязаны ответить…
А ведь для меня никто ничего делать не обязан! У каждого – своя жизнь. Может, единственное полезное дело, что я выполнила, – это перевод денег Смышленову. Теперь Вера Петровна Агренич почувствует себя немного спокойнее, комфортнее. К тому же, если бы не мой приезд и перевод денег, Смышленов никогда не признался бы Агренич в том, что он уже получил украденное, а Вера Петровна не обрела бы некую толику надежды…
Так, утешая себя и прокручивая в памяти события последних дней, я мечтала поскорее вернуться домой, к Володе. Я уже знала, как поведу себя, чтобы вернуть все то хорошее, что было между нами. Представляя себе свой приезд в Москву, я окончательно успокоилась. Мне и дышать стало легче. Знала я, что и моя сестра встретит меня через несколько часов совершенно иначе, не так, как это случилось накануне, когда я прилетела в Сургут. Словом, на меня снизошло какое-то необыкновенное умиротворение, я даже почувствовала себя почти счастливой. Мне словно подсказали, как жить дальше.
Успев привыкнуть к тому, что Володя звонит мне по нескольку раз ежедневно, я удивилась, что за весь сегодняшний день он не дает о себе знать. Скорее всего, он занят и ему не до меня. Возможно, он позвонит тогда, когда ему найдется что рассказать мне о тетке Нади Агренич, проживающей во Владимире, или о Розе, сестре Флорского.
Конечно же, я не выдержала и позвонила сама. И после нескольких долгих гудков неожиданно услышала молодой женский голос:
– Да, слушаю?
– Вы кто? – удивилась я.
– Позвольте… Вы звоните мне, причиняете беспокойство, да еще и спрашиваете, кто я?! – возмутились в трубке. – Это вы сами должны были мне представиться!
Лицо мое запылало, словно меня отчитывали за грубую нетактичность.
– Я набрала номер Владимира Пухова… – пробормотала я растерянно, совершенно сбитая с толку. – Кто вы и зачем взяли его трубку? На каком основании? – Мне удалось взять себя в руки. – К тому же вы отлично видите на дисплее мое имя, значит, знаете, кто это!
Я представила себе ситуацию. Володя – в квартире, где совершено преступление, предположительно убийство. Работает. Случайно оставил свой телефон на столе, а сам, к примеру, вышел из комнаты. И вот какая-то понятая, скажем, или свидетельница имеет наглость схватить его телефон и отвечать на звонки!!! Я уже приготовилась обрушить на нее град упреков – мол, какое право вы имеете брать чужие телефоны, – как вдруг услышала:
– Я – его жена, и, если уж у вас что-то важное к Володе, вы можете передать ему все через меня. Дело в том, что он сейчас не может подойти, – ответили мне уже более сдержанным, даже вежливым тоном. Тоном жены. – Он в ванной.
Мне вспомнился один из последних наших разговоров с Володей, кажется, тогда я посоветовала ему ужасную вещь… «Неужели ты не можешь найти в Москве женщину, которая заменила бы тебе меня?»
Я отключила телефон и снова уставилась в окно. «Я его жена… его жена… его жена… Он в ванной… ванной…» – стучали колеса.
18
– Володя, тебе кофе с молоком или черный?
Ее звали Лариса Гохманова, и она поставила себе цель – выйти за него, Володю Пухова, замуж. Адвокат. Молодая, умная. Пользуется, как и многие адвокаты, запрещенными приемами: подкупает свидетелей, которых сама же и находит. Не гнушается фальсифицированными документами. Цинична не в меру. Нахальна, решительна, давит, как чугунная плита. Вот и спрашивается: как же он позволил ей так глубоко влезть в его жизнь, что она теперь чувствует себя в его квартире хозяйкой? Быстро разобралась, где какие чашки-тарелки находятся, где лежат чай, кофе, сахар. Еще немного, и она возьмет в свои руки не только самого Пухова, но и его сковородки с кастрюлями. А это уже конец. Конец всем его надеждам, связанным с Полиной.
Он и сам не понял, как она оказалась в его постели. Напросилась к нему вечером (после тяжелого судебного процесса по делу одного из его подследственных, которого она защищала) на чай, потом как-то быстро-быстро, в микроволновке, разморозила курицу и сварила ему суп. «Чтобы не было гастрита, надо есть первое, дорогой». «Дорогой!» – это словцо резануло его по уху, насторожило и одновременно разозлило.
Супчик оказался так себе. Он вспомнил изумительный куриный суп Полины и почувствовал себя предателем. Потом они выпили вина. Лариса пересела к нему на диван; сначала она его поцеловала, затем он ее – словно из вежливости… Почему он не выпроводил ее ночью вон, не вызвал ей такси? В голове его прочно застряла недавняя фраза Полины: «Неужели ты не можешь найти в Москве женщину, которая заменила бы тебе меня?»
И что? Нашел? Теперь – рад?! Теперь эта женщина ходит по квартире в халате Полины, варит ему кофе, трогает вещи, которыми прежде пользовалась Полина, спит на подушке Полины… Но это же – не Полина! Так нельзя! И надо как можно скорее объяснить Ларисе, что ей пора уйти. Что он не любит ее и не полюбит никогда. В его жизни есть только одна женщина, которая ему близка, и это – Полина. Она, Полина, – родной ему человек, и рано или поздно она вернется к нему. А эта ночь – с Ларисой – ничего для него не значит. Это – его ошибка, его слабость.
На душе у него было так противно, что ему не хотелось даже выходить из ванной, где он пытался побриться. Вернее, он таки побрился, но смывать с лица пену не спешил, так и стоял перед зеркалом, разглядывая свое лицо и ненавидя себя. Он оттягивал время, даже как-то побаиваясь появляться в кухне, где его собирались накормить завтраком.
Внезапно Лариса (вот уж чего он никак не ожидал!) заглянула к нему, как если бы ей это действительно было позволено. Как она может вот так врываться в ванную и смотреть, как он бреется? Дурак, забыл запереться! А если бы он мылся? Она что же себе думает – если они переспали, значит, она имеет право видеть его раздетым, в мыльной пене, словом, вторгаться на его личную территорию?
– Я не поняла, тебе кофе с молоком или черный? – Она улыбалась, демонстрируя свои ослепительные новенькие зубы (все в коллегии адвокатов знали, что она сделала себе зубы в Германии, заплатив за каждый зуб по три тысячи евро). – Ой, какой ты смешной с этой пеной на щеках! Володя, ау! Ты что же, не слышишь меня?
Она не чувствовала ничего, не осознавала, что он не хочет ее видеть и желает только одного – чтобы она поскорее покинула его дом.
– Черный и без сахара, – процедил он сквозь зубы, хотя всегда пил сладкий кофе и – с молоком. Как Полина.
– У нас с тобой вкусы сходятся! Отлично! Значит, два кофе без сахара. Поторопись, мы же опаздываем!
– Куда опаздываем?
– К Сереже Куликову на дачу. Разве ты забыл, что нас пригласили на его юбилей?! Знаешь, мне даже понравилось, что он решил отмечать его не в ресторане, а у себя на даче, на природе, с шашлыками… По-моему, это просто отлично! У тебя есть хороший спортивный костюм? Или ты поедешь в джинсах?
Он слушал ее и не мог поверить, что все это происходит на самом деле! Мало того, что на юбилей к Сереже Куликову его пригласили вдвоем с Полиной, поскольку все его окружение не представляло себе Пухова без Полины, так эта Лариса собирается советовать ему, словно она действительно – его жена, что ему надеть – спортивный костюм или джинсы! Может, она еще и заберется к нему в шкаф и станет трогать его вещи? Или вещи Полины, которые она не успела перевезти к себе?
– Послушай, Лариса… – Он почувствовал, что его слегка заколотило. – Я должен с тобой поговорить…
– Ты сначала выйди из ванной, сядь за стол, выпей кофе, а потом и поговорим… – строгим, хотя отчасти и шутливым тоном ответила она. – Мне тоже есть что тебе сказать.
Надо было как-то действовать… Володя умылся, насухо вытер лицо полотенцем, вышел из ванной, как из убежища, и решительно направился в кухню. И только тогда он увидел свой телефон на обеденном столе. Помнится, он оставлял его в своем кабинете, на письменном столе. Причем он сделал это намеренно, не желая, чтобы Лариса отвечала на звонки, к которым она не имеет никакого отношения. А вдруг позвонит Полина? А Лариса возьмет трубку и что-нибудь скажет ей?
– Ты зачем брала мой телефон? – спросил он, с каким-то даже отвращением наблюдая, как эта чужая ему женщина ставит перед ним чашку с кофе. Эти японские чашки они покупали вместе с Полиной, в ее любимом посудном магазине на Лубянке.
– Он надрывался у тебя в кабинете… Вот я и подумала – важный звонок. Хотела отнести его тебе в ванную… Но оказалось – пустяк.
– Что значит – пустяк? – Он быстро проверил последний звонок и, увидев имя «Полина», уставился на Ларису полным ненависти взглядом. Она точно ответила на этот звонок и наверняка что-то сказала! Примерно то же самое, что она выговаривала ему вчера вечером, за ужином – мол, забудь уже свою Полю, она живет своей жизнью, и тебе тоже пора начинать жить своей…
– Звонила твоя Полина… – Лариса отвернулась, чтобы достать из холодильника колбасу. – Поскольку тебя поблизости не было, я взяла трубку.
– Что ты ей сказала?
– Ничего особенного. Во-первых, она, оказывается, совершенно невоспитанная женщина! Представляешь, вместо того чтобы представиться, услышав мой голос, она потребовала от меня – назваться… Она что, твоя хозяйка? На каком основании она так себя ведет? Кричала, что я не имею права брать твою трубку! Володечка, как ты ее вообще терпишь?!
Володя понял, что он готов убить эту женщину. Отнять у нее нож, которым она режет колбасу, и зарезать ее. Вероятно, подобные чувства испытывали и его подследственные, убившие своих жен и любовниц; бывших жен и бывших любовниц… Только он, Пухов, непременно совладает со своими чувствами, а вот те, чьи дела по убийствам он вел, не нашли в себе сил справиться с этим желанием – убить.
Но мысленно он все равно всадил Ларисе нож. Прямо в сердце! И ему даже как-то легче стало.
– Ты представилась?
– Да, да и да! – воскликнула она с вызовом. – Сказала, что я – твоя жена, и если у нее есть что сказать тебе, важное, то я передам… И что? Что такого я сделала? А как еще ее можно было поставить на место? Ты, Пухов, размазня! Твоя Полина мало того что бросила тебя, так еще и укатила за тысячи километров к своему любовнику в Сургут, а ты все ждешь ее…
– Какой еще любовник?!
– Ты мне еще скажи, что она всего лишь поехала навестить свою сестру! Она прекрасно общалась с ней по скайпу, ты сам это отлично знаешь. И никакой надобности лететь в такую даль у нее не было. Причина может быть только одна – мужчина! Твоя Полина – натура романтичная, взбалмошная, влюбчивая… Познакомилась в Москве с каким-нибудь нефтяником, закрутила роман, а потом решила сделать ему сюрприз – поехала к нему в гости…
– Лариса, что ты такое несешь?! У Полины в Уренгое дело! Важное дело!
– Ты еще скажи, что она рванула туда собирать материал для нового романа! Знаешь, с таким же успехом она может ездить без тебя по всему миру – с этой же целью. Только вот интересно, где она этот материал находит? В постелях у мужчин? Какой же ты дурак, Пухов!
Полина никогда в жизни не назвала бы его дураком. Они вообще никогда не обзывали друг друга, даже когда ссорились, спорили. Это было недопустимо! Да, Полина могла повысить на него голос, сказать что-то обидное, если ей казалось, что она права, но чтобы обозвать… Это все равно что ударить.
– Я думаю, тебе лучше уйти, – сказал он тихо. – Прямо сейчас. Немедленно! Я совершил ошибку, пригласив тебя сюда.
– Скотина… – холодно отреагировала Лариса на его слова. – Сволочь! Использовал меня, провел со мной ночь и теперь – гонишь?
– Ты сама напросилась, – произнес он, сгорая от стыда за то, что ему приходится таким тоном разговаривать с женщиной.
– Я только хотела тебе помочь, понимаешь?! Помочь избавиться от этой женщины, от этого наваждения! Пойми же ты, что и тебе тоже пора начинать свою собственную жизнь! И я, между прочим, не самая плохая партия… Знаешь, я даже проглочу все эти оскорбления, я в какой-то степени понимаю тебя. Ты просто влюблен, вот и все! Эта женщина околдовала тебя! Но, если хорошенько разобраться, ведь ничего особенного в ней нет! Ну и что, что она писательница? Да, может, было бы лучше, окажись она простым бухгалтером. Тебе нужна нормальная, надежная женщина, которая любила бы тебя до смерти, ценила бы твои достоинства и не корчила из себя важную персону, к чьему мнению надо постоянно прислушиваться. Она – обыкновенная, понимаешь? И мне искренне жаль тебя, Пухов…
Он знал, что покраснел и стоит теперь перед ней, оскорбленный в своих самых лучших чувствах, и сгорает от стыда за то, что впустил ее, пусть даже и на одну ночь, в свою жизнь, в свою постель. И что с ним такое произошло? Как он мог изменить Полине?! Теперь ему не выкрутиться! Она не простит ему этого. Тем более что Лариса в телефонном разговоре представилась ей как его жена. Да какое имеет право эта Лариса вмешиваться в его жизнь?!
Он резко отодвинул от себя чашку, расплескав кофе. Встал из-за стола и направился в спальню. Собрал в охапку все вещи своей опасной гостьи (Лариса шла за ним на цыпочках, дыша ему в затылок и явно забавляясь ситуацией), потом резко развернулся и бросил одежду ей в лицо.
– Быстро оделась и вышла! Немедленно, пока я не вышвырнул тебя на лестницу! – заорал он, уже не владея собой.
Все в нем клокотало, в горле образовалась ледяная твердая опухоль. Колени почему-то стали удивительно слабыми. Ему, крепкому и сильному мужчине, было странно ощущать это внезапно навалившееся изнеможение. Должно быть, никогда еще в своей жизни ему не приходилось так волноваться! И это было особенное волнение. Он многое повидал в своей жизни, многое перечувствовал, у него за плечами был огромный опыт работы следователем прокуратуры, но вот чтобы так обращаться с женщиной, так резко и грубо, – такого ему никогда испытывать прежде не приходилось. Конечно, он перевидал множество разных женщин – проституток, пьяниц, садисток, убийц; даже убийц собственных детей; но психологически он всегда осознавал, что для него эти встречи, беседы и допросы – лишь часть работы, а все эти женщины не имеют отношения к нему лично. Они никак не повлияют на его личную жизнь – он словно бы отгорожен от них невидимой стеной. Здесь же, с Ларисой, все было по-другому. Он сам пригласил ее в свой дом. Он сам как бы допустил возможность того, что между ними возникнет близость; то есть он хотел ее как женщину, и теперь он должен ответить за свои поступки и распутывать эту внезапную, ошибочную связь – с наименьшими потерями.
Но сделать это интеллигентно у него не получалось. Не получалось! Он выкрикивал что-то еще, что заставило бы эту ненавистную ему женщину поскорее покинуть его дом, и с трудом сдерживался, чтобы не применить силу! Такого с ним еще никогда не было. Он мог ударить мужчину, даже избить его, если, к примеру, этого потребовала бы ситуация. Скажем, с целью – защитить слабого от сильного, опасного человека. Но поднять руку на женщину – нет, на это, как ему казалось, он был не способен. Не способен ли? Он вдруг представил себе, как выталкивает Ларису вон – взашей, хватает рукой за хрупкую шею и сбрасывает ее с лестницы… Или бьет ее по лицу, наотмашь…
Он очнулся, осознав, что остался в квартире один, по лицу его катится холодный пот, а его всего колотит так, словно он стоит голый на морозе. Ларисы нигде не было. Он вышел из квартиры на лестничную клетку – никого. Нет, он ее не выталкивал, все это он проделал только в своем воображении. На самом деле она просто оделась и ушла, громко хлопнув дверью. Он даже до сих пор помнил этот звук…
Что он сделал? Ведь теперь она не оставит его в покое. Она расскажет всем их общим знакомым о том, какой он неврастеник… Хотя каким образом она им все это преподнесет? Скажет, что провела с ним ночь, а утром он выставил ее вон? Разболтает – или нет, – что переспала с ним? Вообще, она не особенно-то скрывала детали своей личной жизни. Все знали, что она находится в интимной связи с одним из молодых адвокатов коллегии, их вдвоем заставали, и не раз, в ее кабинете…
Да, она будет мстить. Сначала всю свою месть и злобу Лариса направит на то, чтобы окончательно испортить его отношения с Полиной. А уж затем примется разрушать его карьеру…
И тут, когда Владимир представил себе, каким еще более непозволительным приемом она сможет воспользоваться, ему стало окончательно плохо…
Она утром не принимала душ. Он видел, что она зашла в ванную и умылась. Это все. А если она заявит в милицию, что ее изнасиловали? Скольким своим клиенткам, обратившимся к ней за помощью, Лариса советовала сделать это?! К примеру, муж бьет жену, и она не знает, что ей делать, как избавиться от него. Лариса как-то раз за рюмочкой в приватном разговоре сама рассказывала Володе о том, что она в этом случае рекомендует женщине раскрутить мужа-тирана на близость, а потом, устроив видимый погром в квартире, обратиться в милицию с заявлением об изнасиловании. Ведь даже тот факт, что мужчина, взявший женщину силой, является ее законным мужем, ничего не меняет. И если соседи или друзья-знакомые подтвердят, что муж-тиран всячески измывался над женой, унижал ее, бил при свидетелях, то ему не поздоровится… Что уж говорить о мимолетной связи?
Она прямо сейчас может поехать к врачу, изобразить жертву и попросить дать ей направление на экспертизу. Экспертиза покажет, что у нее недавно состоялся половой контакт. Что стоит ей насажать самой себе синяков или ссадин, чтобы опошлить любовный акт и превратить его в изнасилование?
Что делать? Как ее остановить? Конечно, в ставке оставалось несколько процентов на то, что она не сделает этого, не станет ему мстить столь жестоко. Но вероятность была ничтожно мала. Тем более что она, может, и в самом деле желала ему добра, а он так грубо обошелся с нею. К тому же она могла по-настоящему влюбиться в него. Во всяком случае, она сама признавалась ему в этом ночью. Тогда ей было стократ больнее!
Или она все-таки приняла душ, а он… просто не заметил?..
Он кинулся в ванную комнату и принялся ощупывать полотенце, которым она вытиралась. Это было большое белое махровое полотенце. Мокрое… Если бы она вытирала им только лицо и руки, то вряд ли бы оно было таким влажным. Он дрожащими руками ощупывал этот кусок ткани, пытаясь представить себе, что Лариса все-таки мылась под душем, а он прошел тогда мимо ванной комнаты, увидел в приоткрытую дверь, как она склонилась над раковиной, и решил почему-то, что она просто умывается… А может, ей всего лишь мыло попало в глаза, и она промывала их водой?
Он засунул полотенце в стиральную машину. Разве способен он был предположить, что когда-нибудь его будет интересовать вопрос – мылась ли женщина, с которой он провел ночь, под душем? Заявит ли она на него в милицию? Бред!
Но как он может доказать, что изнасилования не было?!
В гостиной на столике стояла початая бутылка вина и фужеры. Пришла женщина к мужчине… Свидание. Надо бы все оставить, как есть… Следы ее пальцев и губ на фужере. Да и на тарелках, из которых они ели куриный суп!
Как же скверно он себя чувствовал! Ему казалось, что остались буквально считаные минуты до того момента, когда в дверь позвонят – это приедут за ним, за насильником… Как же он, выходит, боялся эту Ларису! И ведь знал он все про нее, знал, а все равно позволил ей перешагнуть порог своего дома. Вот стерва!!!
И что теперь для него главное? Не попасть за решетку за изнасилование? Остаться чистым и верным в глазах Полины? О господи!
Он схватил телефон и набрал ее номер. Возьмет ли она трубку, увидев, кто ей звонит, или же нет? Но она-то – не глупая женщина, она должна понимать, что его трубкой могли воспользоваться, и то, что она услышала, – вероятно, просто ошибка! А он здесь вообще ни при чем! Хотя… Если Лариса сказала Полине, что она – его жена, то разве это не означает, что рядом с ним, Владимиром, находилась женщина, которая к нему не равнодушна?
– Да, Володя, я слушаю… – услышал он родной голос. Ему показалось даже, что в тоне ее нет ожидаемой обиды. – Я тут звонила тебе…
– Знаю-знаю… – У него неожиданно появился шанс оправдаться перед ней. – Представляешь, трубку взяла моя подвыпившая коллега! Ты ее знаешь, это Лариса Гохманова…
– Она с самого утра так набралась, что назвалась твоей женой? – холодно спросила Полина.
– Вот приедешь, и я тебе все объясню… Поля, прошу тебя, главное – не бросай трубку! И верь мне! Я люблю только тебя! Полина, мне кажется, что я влип в отвратительную историю… И мне некому об этом рассказать, кроме тебя. Ведь ты для меня – самый близкий человек!
– Ты переспал с ней, а утром пожалел об этом… думаю, так. И когда решил ее выгнать, она начала грубить тебе, называть дураком… Это из-за меня. Где-то примерно так… Я все это сочиняю на ходу, зная тебя и представляя себе поведение женщины, которую пытаются силой выпихнуть из квартиры… Лариса Гохманова… Это такая кусачая, опасная адвокатша? Ты мне рассказывал о ней. Говоришь, что влип? Неужели она решила написать заявление об изнасиловании?
Володя слушал ее – и не верил собственным ушам. Откуда ей все известно?! Неужели она незримо присутствовала здесь?
– Так не бывает, Поля… Откуда ты все знаешь?!
– Володя, я же пишу детективы… У меня полно таких историй. Многие, кстати, ты мне сам и рассказывал.
– И что мне теперь делать?
– Тебе надо представить ваше свидание… гм… как бы на самом высоком уровне, понимаешь? Ни в коем случае не мой рюмки и стаканы. Пусть в квартире останется побольше ее следов, понимаешь? И еще… Помнится, эта твоя Лариса строит дом на Рублевке, и ей не хватает денег? Она случайно не чертила тебе какую-нибудь деталь этого дома… что-то, имеющее отношение к дизайну?
– Зачем? Я не понимаю ход твоих мыслей…
– Если тебя попробуют обвинить в изнасиловании, ты скажешь, что Лариса спровоцировала тебя на близость специально для того, чтобы потом тянуть с тебя деньги, понимаешь? Мол – заберу заявление об изнасиловании, если ты заплатишь мне столько-то… Кроме того, позвони своим друзьям из прокуратуры и попроси их узнать фамилии тех ее клиенток, которым она советовала поступать точно таким же образом…
Она говорила еще что-то, предлагала новые способы защиты от Ларисы, а Володя слушал ее, и ему казалось, что весь этот кошмар и, главное, этот невероятный разговор с Полиной ему только снится…
– Поля, скажи, зачем ты мне помогаешь?
В ответ он услышал всхлипывание, и она тут же отключила свой телефон.
Владимир вдруг принял неожиданное решение – немедленно выйти из дома. Тем более что у него накопилось немало дел, одним из которых была поездка в Балашиху. Полина просила его собрать информацию о Розе Флорской.
Он умылся, переоделся во все чистое, сунул записку с адресом Розы, сестры Флорского, в карман и вышел из квартиры. Еще в лифте у него промелькнула мысль, что неплохо бы позвонить Ларисе и извиниться.
Он вздохнул и достал телефон.
19
Сна не было. Она смотрела на фиолетовый прямоугольник окна и спрашивала себя, неужели ей отпущено так мало счастья – всего один год? Или же это много – целый год? Она, привыкшая к одиночеству, и не мечтала о том, что когда-нибудь ей встретится человек, которого она так сильно полюбит и который будет так любить ее. Идеальный мужчина (в ее представлении), о котором она мечтала, появился в ее жизни неожиданно, и у нее тотчас изменились жизненные принципы, она стала другим человеком. Из незамужней, склочной, нервной и эгоистичной молодой женщины она превратилась в кроткую и сентиментальную девчонку, которая ловила каждый взгляд своего любимого, каждое его слово и вздрагивала всякий раз, когда слышала его шаги. Ее холодные бессонные часы уступили место жарким страстным ночам, она почувствовала вкус любви, и все остальное, что прежде составляло ее жизнь – школа, ученики, унылый привычный быт, – отступило на второй план. Ей ничего не стоило теперь опоздать на занятия или не обратить внимания на замечание директора. Главным для нее было возвращение домой и встреча с мужем. Да, она теперь была замужем, у нее, помимо любви, появился в жизни и статус замужней, как бы полноценной женщины – все то, чего ей прежде так не хватало и над чем она так громко смеялась…
Костя лежал рядом с ней, он ровно дышал и спокойно спал, и она, боясь потревожить его сон, даже не пошевельнулась с тех пор, как проснулась и поняла, что обречена на бессонницу. Она знала, что, стоит ей легонько тронуть его за плечо, как он тотчас проснется и спросит ее, почему она не спит, постарается успокоить ее, обнимет и возьмет ее в свой сон… Один сон на двоих – это было бы так чудесно!
Почему она встретила его так поздно? Почему он не появился раньше, прежде, чем случился весь этот кошмар? Будь у нее своя личная жизнь, она не вмешивалась бы так активно в жизнь Гриши. Может, даже не испытывала бы такую ненависть к Людмиле. Хотя… Нет, Людмилу она ненавидела бы всегда. Потому что она испортила его жизнь. Исковеркала, превратила в помойное ведро…
Роза почувствовала прилив тошноты, как если бы снова увидела распростертое на полу мертвое тело своей снохи. Разбудить или не разбудить Костю? И что она ему скажет? Что она получила сигнал? Что невозможно больше молчать? Что вчера вечером произошло нечто, чего она не может утаить?
Она записывала домашнее задание в тетрадку своего ученика, когда в дверь класса постучали.
– Да, войдите… – проговорила она рассеянно, аккуратно выводя слова: «Этюд – выучить наизусть. Сонатину – аппликатура…»
В класс вошел представительный крупный мужчина в темной «аляске». Разрумянившийся от мороза.
– Вы – Роза Флорская?
– Да, это я.
Уже в эту минуту она пожалела, что не назвала свою настоящую фамилию. Ведь она год уже, как не Флорская, а Шарова.
– Мне необходимо с вами поговорить.
– Хорошо, я сейчас заканчиваю…
Она дописала задание, попрощалась с учеником и предложила посетителю сесть на старый жесткий стул. Все стулья в музыкальной школе были давно заменены на новые, и только этот старинный арабский стул с красной плюшевой обшивкой почему-то забыли в ее классе. Обычно на нем сидели родители или ее знакомые, заходившие к ней на чашку чая в обеденный перерыв. Сейчас же на него опустился человек, от которого ощутимо исходили волны тревоги…
– Меня зовут Владимир Александрович Пухов. Я – следователь прокуратуры, приехал к вам из Москвы. Дело в том, что я разыскиваю одну женщину, ее фамилия Агренич. Надежда Агренич. Вам это имя ни о чем не говорит?
Она старалась держать себя в руках.
В который уже раз к ней приезжают, чтобы расспросить об этой Агренич, хотя на самом деле ищут Гришу. Его уже давно нет в живых, а они все ищут, ищут… Почему его даже после смерти не могут оставить в покое?!
– Нет, не говорит, – солгала она. – А кто она такая? И почему вы ее ищете?
– Она пропала без вести.
– Почему же вы разыскиваете ее здесь?
– Вот, значит, как… Теперь вы задаете мне вопросы! Что ж, я охотно отвечу, – устало улыбнулся следователь. – Дело в том, что ваш брат, как вам, вероятно, известно, некоторое время тому назад сбежал из мест лишения свободы, куда его отправили за убийство своей жены. Так вот, в тот же день, когда он вместе со своими… гм… коллегами по заключению совершил побег, в поезде, в который они пробрались, надругались над одной пассажиркой, Надеждой Агренич. После чего она исчезла, оставив все свои вещи. И лишь лужа крови в тамбуре свидетельствует о том, что ранили или убили именно ее… Поскольку ее тело так и не нашли, мы предполагаем, что ваш брат – личность, обладающая весьма ценными человеческими качествами, хирург, да и просто культурный, интеллигентный мужчина, – мог предложить Агренич свою помощь, понимаете? Он мог сбежать вместе с ней!
– Что вы такое говорите?! Да, действительно, все то, что вы рассказали мне о моем брате, верно. И он на самом деле сбежал. Но зачем ему, беглому, брать с собой какую-то там пассажирку? В чем тут смысл? Я не понимаю! Насколько я знаю своего брата, он мог бы помочь ей совершенно другим образом… Довести, скажем, до ее купе и оставить в покое, оградив девушку от посягательств своих, как вы выражаетесь, соратников по несчастью. Но зачем ему ее-то с собой брать, повторяю, да еще и без вещей?
– Дело в том, что эта девушка – так уж сложились обстоятельства, – накануне своего путешествия в этом поезде, похитила крупную сумму денег, а потому ехала нелегально, без билета. Понимаете?
– Тогда мне ясно… Думаете, она рассказала первому встречному о том, что она воровка, и попросила у него, у беглого, так сказать, каторжника, помощи? Вам бы романы криминальные писать!
Он не обиделся. Покачал головой:
– Да, вы правы. Все это звучит крайне неубедительно. Но это – правда. Девушка исчезла вместе с вашим братом. И нам просто необходимо ее найти. Скажите, вы видели своего брата после его побега?
– Конечно, видела! Он появился здесь на пару часов… А вы бы как поступили?! Ведь это же был единственный близкий мне человек! К тому же – невиновный! А сбежал он потому, что у него было больное сердце, и он не хотел умирать на нарах!
– Когда вы видели его в последний раз?
– Да вот тогда же, три года тому назад и видела. Он пришел ко мне ночью. Я помогла ему, чем могла. У него не было документов, не представляю, как он вообще добрался до Москвы… Но он был один, понимаете? Один! И если он и сбежал, как вы предполагаете, с этой девушкой, то они потом расстались где-нибудь… Он мне ничего не рассказывал. Он говорил только, что… Ладно, я скажу! Да, действительно, эту девушку изнасиловали в поезде. Другой сбежавший заключенный. И он же зарезал проводницу. Грише пришлось убить его, поскольку этот человек находился в таком состоянии, что мог прикончить еще кого-нибудь, кого угодно, кто попался бы ему на глаза… Но я все равно не считаю своего брата убийцей. Он – человек высокого полета. Он спас столько жизней! И жену свою он не убивал. Следствие просто зашло в тупик, вот и все. И признание, я думаю, из него просто выбили… Он, говорю же, был болен и не мог вытерпеть побоев.
– Куда он подался после того, как встретился с вами?
– Сказал, что найдет какое-нибудь тихое местечко, устроится работать сторожем… А что ему еще оставалось делать?
– Вы разве не предложили ему пожить у вас?
– Предложила, но он сказал, что это очень рискованно.
– И больше вы его не видели?
– Нет… Он же умер!
– Как… умер? – Казалось, следователь искренне удивился.
– Он умер! Мне позвонили и сообщили.
– Кто?
– Какой-то человек. Вероятно, его друг. Но голоса я не узнала, хотя знакома с некоторыми из его друзей.
– Вы уверены, что он действительно умер? – упорствовал следователь.
– Этот же человек дал мне координаты Преображенского кладбища, где похоронен Гриша… – привела она ему убийственные доводы. – Вот и получается, что он потратил все свои последние силы напрасно. Вернулся в Москву, может, попытался начать новую, какую-то тайную жизнь и не выдержал… Вернее, сердце его не выдержало.
Видно было, что для следователя эта новость оказалась полнейшей неожиданностью.
– И вы были на этом кладбище? – Он все еще недоумевал.
– Да, конечно… Я время от времени навещаю брата, вожу ему свежие цветы, ухаживаю за могилкой.
– Понятно, – вздохнул следователь. – Тяжелая история, ничего не скажешь… Хотя вполне может быть и так, что вы обманываете меня и ваш брат, скажем, живет на вашей даче.
Роза поняла, что он сказал это не со зла, не из вредности, а, скорее, повинуясь своему опыту. С какими только историями ему не приходилось сталкиваться в своей практике!
– Думайте, что вам угодно. Мне не хотелось бы, конечно, чтобы вы ворошили прах моего брата, но если ваши люди дойдут до такого, то экспертиза покажет, что в могиле – останки Григория Флорского. Уж вы мне поверьте! А про Агренич я правда ничего не знаю. Совершенно. Рада бы помочь…
Он (циник, что поделать?!) попросил ее записать для него координаты могилы на Преображенском кладбище, оставил свою визитку и как-то очень поспешно ушел. Словно торопился сообщить кому-то в своей конторе о смерти ее брата. Поскорее уж ему хотелось проверить услышанное! Экспертизу устроить, так сказать.
…Сна по-прежнему не было. Роза все-таки легла, повернулась к окну, подобрала колени, обняла подушку и замерла. Что делать? Молчать и дальше? Но кто-то же должен знать всю правду о том, что она сотворила в своей жизни! Кто-то еще, кроме Гриши.
После смерти брата призрак Гриши приходил к ней довольно часто. Присядет на кровать (прозрачный, но вполне видимый, в джинсах и свитере) рядом, долго смотрит на нее, словно хочет что-то сказать. Но – не говорит. И она знает, почему он молчит – сказать ему нечего. К тому же он понимает, что она с самого начала была против его признания.
– Ты не спишь?
Костя открыл глаза, разглядел в темноте ее бледное лицо и охватил его ладонями.
– Ну? Что случилось? Тебе нездоровится?
– Ветер на улице… Тревожно как-то. Словно сейчас распахнутся окна, и холодный ветер ворвется сюда, в спальню…
– Твои страхи?
Они вместе боролись с ее страхами, с ее внутренней болезнью, с ее душевной слабостью. И порой ей казалось, что они все это победили.
– Я же с тобой, – он крепко обнял ее и поцеловал в ухо. Это прозвучало, как взрыв.
– Ой… Как громко!
– Ты вчера вечером была какая-то не такая… У тебя проблемы в школе?
– Нет, не в школе. У меня проблемы по жизни.
– Звучит серьезно.
– Я должна была рассказать тебе все с самого начала, но мне тогда казалось, что этим я отравлю нам с тобой – обоим – жизнь.
– Я с тобой, – голос его звучал спокойно, словно он был готов к любому, даже самому невероятному ее признанию. – Понимаешь?
– Да, но я не знаю, как ты отреагируешь на то, что я тебе расскажу.
– Роза, даже если у тебя было двадцать мужей и пятьдесят любовников…
– Нет, никого у меня не было! Дело не в этом.
– А в чем?
– Во мне. В моем брате.
– Ты рассказывала мне о том, что он сбежал из тюрьмы, а затем спустя недолгое время умер от сердечного приступа. Он что, жив? И скрывается где-то в соседней квартире?
– У меня был очень хороший брат, – произнесла она торжественно, словно и не слышала его попыток пошутить. – Таких людей очень мало! Он и ты. И все – других нет. Он был настоящий, понимаешь? Надежный! Очень благородный и… очень терпеливый. У него была жена, Людмила.
– Ты говорила мне. Он в один прекрасный день не выдержал и поднял на нее руку, так? И ты до сих пор не можешь успокоиться?
– Костя, все было не так, как я тебе раньше рассказывала. Людмила была исчадием ада! Это была пьяница, развратная женщина, эгоистка, грязнуля… Она губила моего брата, она мешала ему нормально жить и работать! А ведь у него была особая миссия – он спасал людей. Мне надо было как-то помочь ему… Поскольку у меня своей личной жизни не было, я много времени проводила в его квартире. Я убиралась, готовила… И это я, а не он, убила Людмилу! Ударила ее… Вернее, все было не так. Я не просто ударила ее – я ее избила. Набросилась на нее, не в силах терпеть все то, что она наговорила мне о моей жизни, о том, что я не в состоянии найти себе мужчину, что я какая-то недоделанная… Что хоть она и пьет, но ее все равно любят и будут любить до гроба… Словом, я била ее, чем придется, потом схватила за волосы и начала колотить головой о стену. Таким образом я ее и убила. И что самое ужасное – никогда об этом не пожалела. Понимаешь, никогда! Я пожалела лишь о том, что из-за этой моей несдержанности пострадал в первую очередь мой брат.
– Выходит… – Костя даже приподнялся, чтобы посмотреть Розе в глаза. – Выходит, убила ты, а в тюрьму сел он?!
– В том-то и дело! Я не хотела, не хотела… – слезы покатились по ее щекам. – Поверь мне, не хотела я, чтобы так вышло! Но он вместе со своим другом, Левой, сумели убедить меня в том, что ему дадут самый минимальный срок, учитывая тот образ жизни, который вела Людмила, ее агрессивность и показания соседей, близких людей, в том числе – и ее отца! Кроме того, Гриша так разрисовал мне жизнь в тюрьме, что я испугалась. Он сказал, что он, хирург, в заключении не пропадет, что его даже там будут уважать, никто не станет учинять над ним насилие, бить его… Он, мол, оперировал таких людей, чье слово станет решающим и в тюрьме, что его там и пальцем никто не тронет… Костя, и я сломалась. Согласилась!
Она уткнулась мокрым лицом ему в грудь и разрыдалась.
– Я с этим живу вот уже три года, представляешь?! – мычала она, не поднимая головы и судорожно хватая его за плечи, быстрыми нервными движениями поглаживая их. – Они попросили меня не появляться на суде, чтобы я не сорвалась, не призналась… И я не поехала! Я – жалкое, трусливое существо, я обрекла своего чудесного брата на ужасную жизнь за решеткой, затем – на очень опасный побег, а потом и на смерть…
– Он на самом деле умер?
– Знаешь, а ведь ты такой же, как и я, – не веришь до последнего в его смерть…
– Как он умер? Когда? При каких обстоятельствах?
– Понимаешь, ко мне сегодня приходил один следователь. Из Москвы. Он искал следы Нади.
– Надя… Это та девушка, с которой они вместе прилетели в Москву, она еще путешествовала с твоими документами? Так ты, кажется, мне рассказывала?
– Да. Все правильно. Следователь этот много чего знает про Агренич. Это фамилия Нади. У нее своя история… Но не это главное. Главное, что мой брат остался верен себе и помог этой девушке бежать, поскольку у нее были свои, криминальные, причины бояться милиции. То есть они вместе прилетели в Москву и остановились у Левы. Лева – потрясающий! Он все организовал, он потратил кучу денег для того, чтобы Гриша оказался на свободе, а потом поселил брата в своем новом доме в Горышкино… Я ездила туда, навещала их. Знаю, что сначала они жили вместе – Гриша и Надя. Ей некуда было податься. Лева обещал ей помочь с документами, с работой… Да, Надя болела, у нее были больные почки, кажется, она их застудила в поезде. Понятное дело, что они постоянно нервничали, вздрагивали от шума любой проезжавшей мимо дачи машины… Ведь Грише там, в поезде, пришлось убить Опарина! Опарин – это тот беглец, изнасиловавший Надю, а потом убивший проводницу. Мой брат, который до этого оперировал, лечил людей, возвращая их к жизни, убил человека! Они с Надей находились в состоянии сильнейшего стресса. Каждый день ждали, боялись, что их найдут.
– И что случилось потом?
– Конечно, их искали. И у Левы милиционеры бывали, неоднократно, да только мало кто знал, что он построил дом в Горышкино. Я надеялась, что Гриша так и проживет там несколько лет под защитой Левы. Судьба же этой девушки меня беспокоила меньше всего, хотя я и догадывалась, что между ними что-то есть… Конечно, он остался один, он так много пережил… У нее тоже был какой-то несчастный роман, она чуть руки на себя не наложила. Знаешь, как все получилось? Встретились два одиночества. Сначала я ревновала, но потом поняла, что с этим пора заканчивать – я не имею права вмешиваться в жизнь брата. Если он будет счастлив с этой девушкой, то пусть себе и живут вместе. Кажется, Лева все-таки устроил ее потом на работу, потому что позже, когда я тайно навещала брата, ее я ни разу в доме не застала. Да и на мои вопросы Гриша отвечал уклончиво. Я поняла, что все, что касается этой Агренич, не должно интересовать меня. А потом он умер. Неожиданно для всех. Сердечный приступ – и все. Похороны были тихими, но Гришу провожали все его близкие, в том числе и отец Людмилы. Он всегда хорошо относился к Грише.
– Значит, ты была на похоронах… – разочарованно протянул Костя. – А я и в самом деле надеялся, что твой брат жив…
– Нет. А уж почему сейчас, спустя три года, вновь кто-то решил начать поиски Агренич – я ума не приложу! Вероятно, она успела здорово наследить в своей жизни… Или же ее ищут близкие люди, которые не могут успокоиться, они надеются, что она жива… Тела-то ее не нашли.
– А она была на похоронах Григория?
– Конечно! С ней там вообще случилась истерика… Вероятно, за то недолгое время, что они пробыли вместе, она обрела близкого человека. А потом… потеряла.
– Понятное дело, ты не могла рассказать об этом следователю. Но представь себе, что эту девушку действительно ищут ее близкие…
– Не знаю, близкие ли? А что, если ее по-прежнему ищет милиция, ведь она совершила какое-то преступление… Гриша мне только намекнул, я поняла, что ему неприятно об этом говорить. А не упоминать об этом я не могла – в самом начале – уже потому, что мне было непонятно: зачем она вообще согласилась бежать с ним? Но сейчас все это уже не имеет никакого смысла. Гриша умер, а девушка исчезла и живет где-то своей жизнью. Я так думаю: если она жива-здорова и у нее есть какие-то родные, то она сама знает, когда дать им о себе знать. Если же она молчит, скрывается до сих пор, значит, у нее есть на то свои причины.
– Но ты-то отчего плачешь?
– Как отчего? – Роза вытерла мокрое лицо ладонями, брови ее взлетели вверх. – Я же только что рассказала тебе о том, что мой брат сидел из-за меня!
– А теперь постарайся посмотреть на эту историю с другой стороны. Почему ты считаешь, что в случившемся виновата лишь одна ты? Разве это не твой брат выбрал себе жену, которая терроризировала тебя, оскорбляла, на твоих глазах портила жизнь самому Грише, твоему любимому брату? Не женись он на этой женщине, ничего бы и не было! Уверен, что Гриша рассуждал точно таким же образом, когда предложил тебе взять вину за убийство своей жены на себя. И Людмила стала пить тоже не просто так. Вероятно, ей не хватало его внимания, понимаешь? Да, он отличный хирург, он помогал чужим людям – и прошляпил собственную жену. Вот так! Поэтому вытри слезы, успокойся, и давай уже спать.
За какие-то пару минут все в голове и душе у Розы встало на свои места. Она ощутила себя лишь крохотным звеном в череде неминуемых событий, которые развивались словно сами собой… Возможно, это была ее миссия – избавить окружающих от Людмилы. Тонкой ядовитой змейкой заползла в ее голову даже мысль о том, что хоть человек и не имеет права решать – кому сохранить жизнь, а кого лишить этой жизни, но ее руками кто-то же явно двигал! Кто-то послал, отправил ее в тот день в квартиру Григория…
Она даже замотала головой, чтобы прогнать эту крамольную, грешную мысль.
Тяжко, судорожно вздохнув, Роза закрыла глаза, крепко прижалась к мужу и наконец уснула.
20
В какой-то момент я поняла, что строю свой диалог с Володей, как настоящий профессионал. Больше того, мне вдруг увиделись напечатанные на белом фоне темно-синие (это мой любимый цвет компьютерного шрифта) строчки, и это не считая того, что сама композиция нашего разговора и, главное, самое его начало, завязка придумалась мною молниеносно, как автором многочислнных психологических романов. И говорила я все это в трубку своему невидимому собеседнику, которого очень хорошо знала, как, впрочем, и его коллегу, Гохманшу, словно открывая очередную (уже близкую к развязке) главу своего нового романа. Причем главу явно не проходную: мне надо было ею удивить читателей. Вот, мол, какой внезапный поворот сюжета и какое неожиданное и опасное развитие для моего героя может сыграть это свидание…
Я очнулась после Володиных слов: «Поля, скажи, зачем ты мне помогаешь?» Вся сладость от своей находки, от такого вот угадывания событий, а также от реакции Володи на возможные неприятности со стороны Гохманши улетучилась, и я поняла, что Володя мне изменил. А если сказать еще точнее, то он вляпался по уши в пошлую, грязную историю с алчной и циничной особой, которая попытается теперь разыграть на всем этом крупную денежную «партию», а я, полная дура, только что пыталась подкинуть ему несколько вариантов выхода из создавшейся ситуации. Мне стало так жаль себя, что я расплакалась. Все планы относительно моего возвращения в Москву, к Володе, единственному преданному и любящему меня человеку, рухнули. И я снова осталась одна. В голове, опухшей от размышлений, горестей и отчаяния, вертелся вопрос, который мне хотелось задать Володе… но спрашивать его о таком – это было бы неприлично. Мол, неужели ты, дорогой мой, не понимал, что, когда я советовала тебе подыскать себе другую женщину, то на самом деле я имела в виду совершенно другое: ты всегда должен помнить, что я у тебя – единственная, и это ничего, что я постоянно делаю вид, что не дорожу тобой; все это не так, я люблю тебя и чувствую себя защищенной только благодаря твоей любви, и мои слова о некой вероятной «другой женщине» – лишь правила нашей любовной игры. А на самом деле я и мысли не допускала, что у тебя появится любовница!
Вероятно, я переусердствовала в демонстрации своей независимости от Володи. Переиграла. К тому же он, видимо, устал от одиночества, ему захотелось тепла и женской ласки, и вот он, особо не раздумывая, и пригласил к себе на ночь женщину, оказавшуюся как бы под рукой – свою коллегу по работе. Забыв о том, что она, помимо того, что самка, еще и опытный адвокат, весьма изобретательная и умная женщина, да и вообще на редкость талантливая в своем деле особа. Возникни у меня серьезные проблемы, я обратилась бы именно к ней…
Стоп! А что, если мне на самом деле обратиться к ней за помощью, а встретившись, показать ей всем своим видом, что между мной и Володей ничего нет, что у меня своя жизнь?.. Ведь если она, предположим, положила глаз на Володю, то ей будет очень приятно это услышать. К тому же если она, раздраконившись, решится все же отправиться в милицию с заявлением об изнасиловании (надо признаться, что с каждой минутой этот вариант развития события начинал казаться мне вообще полным бредом!), то я, успев подружиться с Ларисой при помощи нового дела, постараюсь убедить ее в том, что так ей поступать не следует. Но с чем, с какой именно проблемой можно к ней обратиться? Не так-то просто найти повод завязать контакт с дорогим адвокатом. Проблема должна быть весьма серьезной.
Мысли мои снова вернулись к Наде Агренич. Ясно, что искать мне ее теперь незачем. Да и вообще, все это стоило бы уже забыть. Однако Надина история, вернее, одна ее интересная деталь могла бы сослужить нам с Володей неплохую службу – отвлечь Гохманшу от идеи отомстить ему. Дело для адвоката надо было придумать настолько интересное и пахнущее большими деньгами, чтобы Лариса забросила всех своих клиентов и занялась исключительно мной.
Оставшиеся часы дороги до Сургута, под стук колес, я обдумывала свой план. С одной стороны, я понимала, что все, касающееся Ларисы, – ее действия, которые мы с Володей в отчаянии предположили, – могли быть лишь нашими теориями, и тогда мой план так и останется только планом. С другой же стороны, не случайно ведь я вообразила самое худшее, и моя мысль совпала с Володиными опасениями – все это лишний раз подтверждало, что от этой женщины можно ожидать всего, чего угодно. Возможно, если бы Володя в свое время не рассказывал мне о Ларисе, о ее методах работы, я никогда в жизни не подумала бы, что женщина способна на такое, и, взглянув на эту ситуацию со стороны, сочла бы его опасения просто смешными. Сейчас же нам требовалось подготовиться к обороне…
Хотя было и еще кое-что, заставлявшее меня принять столь активное участие в судьбе моего бывшего мужа, – я собиралась сохранить его для себя! Кроме того, увлеченная мыслями о его спасении, я отвлекалась от главной сути происшедшего – от его романа с этой мерзавкой.
Володя позвонил мне через два часа. Вероятно, столько времени ему понадобилось, чтобы прийти в себя и подготовиться к разговору со мной.
– Полина? Это я. Тебе не кажется, что мы с тобой просто сошли с ума, раз могли вообразить, что Лариса станет мстить мне! Прошу тебя, забудь обо всем, что я тебе рассказал. И еще – прости меня! Я не собирался ничего такого делать… И я дурак, что признался тебе во всем. Я сделал это по привычке, понимаешь, поделился с тобой, как с близким человеком… Поля, ты слышишь меня?
По щекам моим катились слезы – это была реакция на родной голос. Я вдруг поняла, что готова простить его.
– Да, я слышу… Но мне больно, понимаешь?! Как представлю себе, что она была в нашей квартире, лежала в кровати… Знаешь, я думала, что, расставшись с тобой, я как бы отпускаю тебя. Но на самом деле это не так, слышишь?
– Это правда?!
– Да, правда. Знаешь, чего мне хочется сейчас больше всего на свете?
– Догадываюсь…
– Правильно. Быть с тобой!
– Ты сама захотела поехать так далеко…
– Я скоро вернусь. Скоро я доберусь до Милы, побуду у них сутки, а потом на самолет – и в Москву. А ты постарайся за это время не наделать глупостей… Кстати говоря, позвони Гохманше, попроси у нее прощения.
– Звонил – телефон отключен. Она может быть в суде. Я собираюсь навестить сестру Флорского, Розу.
– Да? Отлично! Потом позвонишь мне?
– А ты как думаешь?!
– Удачи!
Я поймала себя на том, что иногда разговариваю с ним, как с маленьким, просто не воспринимаю его как серьезного следователя прокуратуры. Но раз так, тогда почему же я удивляюсь, что он тоже воспринимает меня в первую очередь не как писательницу, а просто как женщину или вообще девчонку? Не зря же он время от времени повторял: «Ну, ты прямо как ребенок!» Перемены в настроении, капризы, желание произвести впечатление, обиды из-за мелочей… Да, все это было неотъемлемой частью нашего брака. Причем в большинстве случаев я вела себя таким образом вполне осознанно, намеренно раздувая в общем-то несуществующие проблемы, повышая на него голос, как бы для профилактики. Сейчас же мне было стыдно об этом вспоминать. Больше того, представляя себя со стороны, я теперь сама казалась себе смешной, нелепой и глупой. Я понимала, что должна измениться по отношению к Володе, что он, в сущности, был мне идеальным мужем… Был?
…Мила с Тихим встретили меня на вокзале с огромным букетом роз. Я растрогалась, мне захотелось тоже как-то проявить свои теплые, родственные чувства по отношению к ним, и я, еще не зная, что бы мне такое сделать, чтобы они поверили в то, что я их простила и теперь все будет по-другому, просто расплакалась. Что и говорить, нервы мои были расшатаны. Вернее, я сама себе их расшатала – своей глупостью, амбициями и неумением любить.
Я не узнавала свою сестру. Вместо напряженной, с настороженным взглядом, нервной беременной особы я увидела совершенно спокойную, умиротворенную женщину, радующуюся каждой прожитой минуте. Казалось, каждое ее движение, каждый взгляд, каждое произнесенное ею слово наполнены радостным ощущением жизни и гармонии. И Тихий рядом с ней прямо светится.
– Полина, ты уж прости меня… – начала она, когда мы остались с ней вдвоем в отведенной мне комнате, где я принялась распаковывать вещи. – Не знаю, что на меня нашло…
– Да брось переживать! Просто ты любишь и дорожишь своей любовью, поэтому-то и ведешь себя таким образом… Тебе страшно потерять доверие своего мужа.
– Да. Это так. Знаешь, я и представить себе не могла, что мужчины бывают… такие. Он понимает меня, он знает, что мне нужно, он всегда найдет верное слово, и, главное, он, как бы это банально ни звучало, стал моей частью… Я очень его люблю!
Она крепко обняла меня, словно это я подарила ей в один прекрасный миг ее Тихого.
– Ну, а у тебя как? Обнаружила что-нибудь интересное?
– Да, я все нашла. Деньги передала. Но их уже однажды вернули, раньше… Я тебе все расскажу, позже… Главное, есть надежда, что Надя Агренич жива, но искать я ее не собираюсь. Если она жива – объявится когда-нибудь сама, если же нет – то тем более незачем мне ее искать.
– Вот и хорошо! Я рада, что ты избавилась от этих денег… Прими душ, немного отдохни, а потом мы сядем обедать. Да, чуть не забыла! Володе-то ты звонила? Или он тебе? Думаю, он там, в Москве, просто с ума сходит.
– И с ним у нас вроде бы все нормализовалось. Я даже успела соскучиться по нему, – я заставила себя улыбнуться.
– Господи, как же я рада за вас! Поля, как же это прекрасно, когда все хорошо!!!
После обеда мы с Милой отправились путешествовать по детским магазинам – присматривать мебель, коляску и прочие приятные вещи для будущего племянника (или племянницы). Мы никуда не спешили, мечтали о будущем, покупали охапками милые детские вещицы, делились друг с другом какими-то своими женскими тайнами… Конечно, в подробностях я рассказала сестре о своей поездке в Уренгой.
– Скажи мне главное – ты собрала материал для будущего романа? Знаешь уже, о чем будешь писать? И еще – тебе важно придерживаться реальных событий или же ты снова все нафантазируешь?
– Нафантазирую, – призналась я честно. – К тому же часть событий, касающихся этой девушки, так и осталась мне неизвестна. Слишком много предположений…
– Конструкция твоего романа окажется, как всегда, сложной, и ты собираешься до самой последней страницы морочить читателям головы?
– Постараюсь их не разочаровать.
– И все-таки… Писатель – он же хозяин событий в романе. Чем закончится книга? Агренич останется жива? Или выяснится все-таки, что она погибла? Или просто исчезла? Ведь читателю будет интересно, что с нею стало! Может, она вышла замуж за этого Флорского и родила ему кучу детей? Или они разругались в пух и прах, и каждый пошел своей дорогой?
– Думаю, что для начала мне надо бы попытаться собрать как можно больше документального материала… Володя отправился навестить родную сестру Флорского. Мне почему-то думается, что он узнает у нее много интересного и неожиданного. Главное, чтобы она была жива-здорова. А я по дороге в Москву заеду во Владимир, чтобы уж выяснить все, что наметила… Возможно, Надя все это время жила у своей родной тетки. Есть у меня и еще одна мысль… И связана она как раз с тем, что мать Нади получила от своей сестры, Тамары Перовой, приглашение приехать во Владимир, погостить.
– Думаешь, это Надя созрела для встречи с матерью?
– Думаю, Тамара Петровна уговорила Надю увидеться с ее матерью. И мне бы очень хотелось присутствовать при их свидании.
– И как же ты это можешь осуществить?
– Приехать во Владимир, познакомиться с Перовой, войти к ней в доверие, попасть в ее дом, а там уж я и сама во всем разберусь – одна она живет или с племянницей? Можно сделать еще проще. Позвонить в Уренгой и спросить, когда именно мать Агренич собирается во Владимир. Пригласить ее заехать ко мне в гости. Скажу, что у меня есть для нее важная информация… А когда она окажется у меня, мне нетрудно будет выяснить, где именно и когда она встречается с сестрой. Словом, я должна проверить для себя эту последнюю версию.
– Господи, Полина, какая же у тебя интересная профессия! Ты прямо как господь бог – решаешь, кого оставить в живых, кого убить… Какая свобода! Можно тебе только позавидовать.
– Что мешает тебе заняться творчеством? Помнится, ты прекрасно рисовала, писала стихи… Думаю, у тебя сейчас есть замечательная возможность реализовать себя! Благо для этого имеются все условия. Ты далеко не бедная, у тебя большой дом, любящий муж и куча свободного времени!
– Ты права! Нельзя постоянно только вести домашнее хозяйство. Я подумаю, чем смогла бы заняться… Знаешь, Полина, мне с тобой так чудесно! Словно все хорошее, что было у меня в прошлой жизни, соединилось с теперешней, настоящей, понимаешь? И – извини меня еще раз.
– Мила, у меня есть одна идея, правда, это не совсем моя мысль, вернее, даже совсем не моя…Но я должна собрать кое-какой материал… не могу тебе сейчас всего рассказать.
– Это тоже связано с Агренич? И с твоей поездкой?
– И да, и нет…
Следующий час я посвятила рассматриванию на экране компьютера виртуальных портретов-близнецов ренуаровской мадемуазель Жюли Мане. До чего же свежи были щечки у девочки, длинны и ярки ее темно-серые глаза, густы и блестящи коротко стриженные волосы! Вероятно, так же прекрасна, свежа и нежна была Наденька Агренич в тот момент, когда ее впервые увидел восторженный и романтичный молодой человек, впоследствии исковеркавший ей всю жизнь…
Я с удовольствием бродила по сайтам и ссылкам, посвященным творчеству Ренуара, открыла для себя прежде незнакомые мне полотна, некоторые ссылки на которые, не раздумывая, я отправила к себе на почтовый адрес – чтобы не забыть. Так, к примеру, я долго рассматривала удивительный, прямо-таки роскошный, сияющий всеми оттенками оранжевого и салатового натюрморт с геранями, не могла не остановиться, чтобы не полюбоваться какими-то неслыханно ирисовыми оттенками лилового его знаменитой «Парижанки»…
Мне требовалось найти тему, вытекающую из творчества Ренуара, которая впоследствии послужила бы мне основой для интриги, направленной против Гохманши. Я должна, посулив Ларисе хороший гонорар, заставить ее собрать для меня материал, касающийся этого детского портрета Жюли Мане. Нет такой сферы, такого круга, где у нее не имелось бы связей. Я была уверена, что она за пару дней выполнит мою просьбу и положит к моим ногам всех художников, занимающихся копиями ренуаровских шедевров. Конечно, я сомневалась в том, что эти сведения помогут мне в деле, касающемся Агренич (тем более что я как бы решила для себя поставить в нем большую жирную точку), однако, используя Ренуара, я собиралась оказать реальную поддержку Володе.
Вот, наконец, мне на глаза попалась крохотная заметка, привлекшая мое внимание.
«В Нидерландах найдены картины Ренуара и Тенирса, считавшиеся прежде безвозвратно утраченными.
Полиция Нидерландов арестовала троих человек, подозреваемых в попытке продажи краденых картин. В их коллекции обнаружено восемь считавшихся утраченными полотен XVII–XIX веков, в том числе произведения Ренуара и Тенирса, сообщает AFP. Обнаруженные голландскими полицейскими картины были похищены из галереи Маастрихта в 1987 году.
Сами картины находятся в очень плохом состоянии, так как некоторые полотна годами хранились в сложенном виде.
Полиция заинтересовалась продавцами картин после того, как те предложили приобрести шесть полотен одной из страховых компаний, в которой они некогда и были застрахованы, и в свое время эта компания выплатила страховку за их пропажу в размере двух миллионов восьмисот тысяч долларов.
По этому делу были арестованы сорокапятилетний немец (проживал в Дубаи), его шестидесятидвухлетняя мать, а также некий мужчина шестидесяти шести лет. Имена подозреваемых не называются, и не уточняется, каким образом они стали обладателями этих полотен».
Я скопировала заметку, отпечатала ее на принтере и спрятала листок в сумку. До того момента, когда шасси самолета коснутся московской земли, у меня еще есть время обдумать, как именно следует построить интригу. Как состыковать, сплести воедино совершенно не связанные между собой факты, события – и мои планы.
На ужин Мила приготовила рыбу. Мы втроем сидели за красиво накрытым столом, ели запеченную семгу, пили белое вино, смеялись от души, и я уже мысленно расставалась со своей сестричкой, зная, что теперь увижу ее, в лучшем случае, лишь после рождения ее ребенка. Только на этот раз я поеду не одна, постараюсь взять с собой маму. И Володю.
Я вспомнила о нем, и мой телефон, словно откликнувшись на мои мысли, ожил – звонил Володя.
– Я только что разговаривал с Розой Флорской! – заговорил он взволнованно. – Представляешь, ее брат некоторое время после побега еще был жив, а потом – умер… Давай я расскажу тебе все в подробностях и по порядку…
Я почувствовала, как от одного упоминания фамилии сбежавшего хирурга я разволновалась. Меня, оказывается, по-прежнему интересовало все-все, связанное с ним и с Агренич.
– А Надя, Надя?! Что с ней? Володя, не томи!
21
Я встретилась с Ларисой Гохмановой в день своего приезда.
По пути в Москву во Владимире я, конечно, и не подумала сойти – так сильно мне хотелось домой, к Володе. Еще подумалось, что я всегда успею туда съездить, только в более отдохнувшем и спокойном состоянии.
Володя встретил меня в аэропорту, привез к себе, накормил, я выспалась, а потом рассказала ему о своих планах. К счастью, его пока еще никто не арестовал, но прощения попросить у Гохманши ему до сих пор так и не удалось – ее телефон не реагировал на его звонки. Вероятно, она заблокировала его номер.
– Ты уверена, Поля, что тебе действительно надо с ней встречаться? Идея, конечно, неплохая, но позже, когда все всплывет, как ты выпутаешься из этой ситуации?
– Мне, главное, подружиться с ней, а там уж я что-нибудь придумаю.
В какой-то момент мне вдруг стало окончательно ясно, что совершенно напрасно мы испугались этой несчастной одинокой женщины. Ну и что, что она пользуется в своих целях недопустимыми, безнравственными методами? Это имеет отношение к ее профессии, и вряд ли она станет так себя позорить в среде своих коллег-юристов, которые, зная ее репутацию и особенность ее подходов к ведению дел, в случае, если она заявит на Володю, сразу поймут, что никакого изнасилования не было, что ее просто отвергли.
Еще я подумала, что мы разговаривали с Володей совершенно не о том, о чем хотелось бы побеседовать нам обоим. Мы каким-то непостижимым образом стали заложниками обстоятельств, которые сами же и создали. Вместо того чтобы радоваться встрече, мы ломали голову над тем, как бы выпутаться из придуманной нами же истории… Возможно, мы сильно нервничали, поэтому делали и говорили не то, что требовалось. И еще. Конечно же, оказавшись в нашей квартире, я не могла не представлять себе свидания Ларисы с Володей. Мне было больно, я ревновала, а потому так и не подпустила его к себе – спала одна, обнявшись с подушкой…
Выспавшись, я позвонила Гохманше и, представившись, попросила ее, как можно вежливее, о встрече. Сказала, что у меня к ней совершенно невероятное предложение, словом, заинтриговала ее. Тон ее голоса был удивленным и в то же самое время настороженным. Думаю, ей хотелось спросить у меня в первую очередь – не связан ли мой звонок с Володей? Конечно, она была уверена, что речь пойдет именно о нем, а потому могла мне отказать. Мало ли что творилось в ее душе после того, как ее выставили за дверь…
– Лариса, я знаю, что между вами и Володей, моим бывшим мужем, возникли определенные отношения, тем более что вы сами рассказали мне об этом по телефону. Так вот. Сразу хочу определиться. Мое дело никоим образом не связано с этой темой! У меня есть другой мужчина, своя жизнь, словом. И ваши с Володей отношения меня уже не касаются. Думаю, что он сделал хороший выбор…
Я не помню, чтобы я когда-либо так блистательно и уверенно лгала. Быть может, я вела себя так спокойно потому, что не чувствовала за собой никакой вины?
Она, чувствовалось, немного поколебалась, но все же согласилась увидеться – назначила мне встречу в кофейне на Цветном бульваре.
Прежде я встречала Гохманшу пару раз в прокуратуре, куда заглядывала к Володе, причем это случилось довольно давно, и я боялась, что не узнаю ее. Однако мои опасения оказались напрасными, и я сразу заметила в углу за столиком красивую яркую брюнетку в белом шерстяном костюме. Взгляды наши встретились, и мы даже попытались улыбнуться друг другу.
– Рада вас видеть, Лариса! Володя в свое время много мне рассказывал о вас, о том, что у вас нет практически ни одного проигранного процесса… Что вам можно поручить любое конфиденциальное дело, причем если даже оно и не связано непосредственно с защитой. Это так?
Я не блефовала – просто я знала, что Лариса оказывает различного рода посреднические услуги, вплоть до передачи взяток в московских вузах, а то и просто сводит вместе людей, объединенных общими интересами, за что получает свои проценты.
– Знаете, я тоже рада вас видеть. – Она внимательно рассматривала меня. – Тем более что вот так, вблизи, мы еще ни разу не встречались. – Знаете, мне даже кажется, что я догадываюсь, какого рода дело вас ко мне привело. Думаю, что там, в Сургуте или где вы еще там были и откуда только что вернулись, вам подбросили какой-то сногсшибательный материал для будущего романа, и вас интересует определенная информация, так? Вот только я не понимаю – что я буду с этого иметь?
– Да, все так, но эта тема лишь косвенным образом связана с моим будущим романом. Вот, послушайте…
Я достала листок из сумки и вполголоса зачитала ей заметку о похищенных картинах.
– Так… И что же? В чем интрига-то? – пожала плечами Лариса, доставая сигареты. Закурила. – Может, я что-то пропустила? Дайте-ка, я еще раз прочту, сама…
Я протянула ей листок, она пробежала глазами по тексту.
– Я слушаю вас.
– У меня есть сведения, что в том же, 1987 году из картинной галереи Маастрихта украли гораздо большее количество картин. В их числе находилось неизвестное ранее полотно Ренуара «Мадемуазель Жюли Мане с кошкой». Специалистам и просто лицам, знакомым с творчеством Ренуара, давно известен этот портрет, на котором изображена дочь Берты Моризо и Эдена Мане, совсем еще девочка, с пестрой кошкой на коленях. Однако я говорю сейчас о совершенно неизвестном портрете с тем же названием, где Жюли изображена уже девочкой-подростком, да и кошка на ее коленях – совершенно другая… Вероятно, Ренуар попытался изобразить ее в новом свете, уже не как ребенка, а передать красоту молоденькой красивой девушки…
Так вот. Это полотно все еще не найдено. Но у меня есть информация, что в Москве проживает один человек – коллекционер или авантюрист, а то и просто вор, преступник, – он выкупил это краденое полотно и теперь хранит его у себя, в надежде когда-нибудь продать его подороже и не засветиться. При этом, как мне сказали, он – страстный поклонник творчества импрессионистов, особенно Ренуара; и он держит при себе одного талантливого художника, кажется, некоего студента, и тот пишет для него копии всех тех картин, которые этот человек собирается продать. Причем копии просто потрясающие…
– Постойте… Я, кажется, недавно читала что-то об этой галерее… Ну да! Нортман, владелец этой коллекции, не так давно продал ее, почти за шестьдесят миллионов долларов дому Сотбис! Это грандиозная коллекция, куда входит ценное собрание произведений европейской живописи, включая полотна Рембрандта, Рюйсдаля, Матисса, Вламинка… У меня есть один хороший знакомый, интересующийся подобными вещами. Он рассказал мне, что взамен этой сделки Нортман получил часть акций Сотбис и вошел в состав международного консультативного совета компании… Вы, верно, удивлены моими познаниями в этой области? Но не удивляйтесь, Полина, на самом деле я не интересуюсь такими вещами всерьез, просто у меня очень хорошая память.
Понятное дело, что я была ошеломлена, даже поражена! Меньше всего я надеялась услышать нечто подобное. Однако я посчитала, что мне повезло, раз у нее есть знакомые, понимающие толк в живописи и обладающие определенными связями в художнических кругах.
– И что? Вы хотите сказать, что картина с этой девочкой, дочкой Мане, считающаяся потерянной, за которую страховая компания также выплатила кругленькую сумму в свое время, находится в Москве, и тот человек, что держит ее у себя, наверняка изготовил ее копию? И что же? Я пока еще не улавливаю, в чем тут выгода для меня от этой информации. Вы можете назвать мне имя этого человека, мы выйдем на него, допустим, и заставим его отдать нам картину. Вернем ее владельцу или доложим об этой находке страховой компании, и нам выплатят причитающееся нам вознаграждение? Но это же смешно!
– В вашей интерпретации это действительно звучит смешно… Конечно же, мне неизвестно имя этого человека. Но вы, со своими связями и талантом общения, могли бы найти этого студента, копирующего работы Ренуара, а уже через него выйти на его заказчика или покровителя, называйте, как хотите…
– Да ничего я не хочу! Вы знаете, сколько в одной Москве художников, копирующих произведения Ренуара?! Да это же сейчас целая индустрия!
– Но, может, все-таки, кто-нибудь специализируется именно и только на Ренуаре? – неуверенным голосом предположила я. – Как вы думаете?
– Понятия не имею… Знаю только, что один англичанин, бывший учитель рисования, Джон Майатт, свободно копировал Веласкеса, Ван Гога, Николсона, Моне, а также Ренуара. Это подтверждает тот факт, что мастер, прекрасно владеющий талантом копирования, не останавливается на работах одного художника: ему удается приспособиться к стилям и других гениев.
– Скажите, Лариса, вам откуда-то было известно, с какой целью я собиралась с вами увидеться? Откуда такое знание материала?
Когда она упомянула о продаже коллекции Нортмана дому Сотбис, я сочла, что Лариса действительно совершенно случайно запомнила эту историю, рассказанную ей каким-то ее знакомым. Но когда она заговорила о Джоне Майатте, мне стало и вовсе не по себе. Я даже с ужасом допустила мысль о том, что перед нашим свиданием она успела поговорить с Володей и выяснить у него все, что касалось нашей с ней встречи, то есть у нее были время и возможность к ней подготовиться!
– Знаете, многие люди задают мне подобные вопросы. Но я уже объяснила вам – у меня просто прекрасная память, понимаете? Можно сказать, великолепная! Не знаю, хорошо это или нет, но в моей голове копится огромное количество ненужной на первый взгляд информации, и, к счастью, в нужный момент она всплывает…
Сказать, что я была потрясена, – значит, ничего не сказать. Я была просто сбита с толку!
– Так что же требуется от меня? – Лариса улыбнулась, показывая потрясающей белизны и красоты зубы. Мне показалось даже в какой-то момент, что они у нее словно бы вытянулись, стали длиннее и заострились, будто она на моих глазах превращалась в хищницу, готовую разорвать меня! Оставалось только лязгнуть ими, сверкнуть искрами в глазах!
– Найдите мне мастера-копировальщика, а через него попробуем выйти на владельца картины. После этого можно спокойно требовать от Нортона свои проценты… – проговорила я вяло, вдруг с ужасом осознав, как же смешно я выгляжу перед этой преуспевающей молодой дамочкой, с ее зубами по три тысячи евро за каждый. Она смотрела на меня уже с нескрываемой иронией, и, казалось, еще мгновение – и она расхохочется мне в лицо! Вероятно, моя история в ее глазах выглядела нелепой с самого начала.
– Послушайте, Полина, может, хватит вам валять дурака, и стоит просто поговорить со мной по-человечески? Не сочиняя на ходу идиотские истории о каких-то там несуществующих ренуаровских портретах?
Я почувствовала, что краснею. Щеки мои просто запылали.
– Давайте начистоту. Итак! Вы бросили своего мужа, чудесного человека, который за вас готов идти хоть на плаху. Вы предпочли ему свободный полет, свободное, так сказать, творчество. Что ж, это ваш выбор, и мы должны его уважать. Однако Володя не может забыть вас, он страдает, и это просто бросается в глаза. Он не может нормально жить, работать, отдыхать… Да он почти ничего не ест с тех пор, как вы бросили его!
Кровь пульсировала в моих висках, даже в уголках рта. Я сидела и слушала, понимая, что своим приходом, возможно, подписываю Володе приговор.
– Володя мне всегда нравился. Больше того, я была в него влюблена! Надеялась на роман, а потом и на более серьезные отношения. Но он любит только вас. И тогда я попыталась выяснить, что же вы за человек, чем вы дышите и за что он вас так любит. Неужели вы настолько интересны, что он никак не может вас забыть?! И я начала читать ваши книги… Да, да, вот так! И хотя я понимала, что все ваши сюжеты выдуманы и что вы никогда не упоминаете в своих романах о себе, множество мыслей и чувств автора все равно угадываются… Взгляд на какие-то вещи, понятия… Да, безусловно, вы – интересная женщина, не глупая…
Я кивнула головой, как бы говоря: и на этом спасибо.
– Но особой глубины в ваших книгах нет. Все они какие-то поверхностные… много диалогов, рассуждений, но все равно – идет привязка к криминальному сюжету, к этой стальной, прочной конструкции, которую вы, надо сказать, всегда довольно-таки изобретательно выстраиваете… У вас, бедная моя, нет той самой свободы, о которой вы мечтаете! У вас же и контракты исключительно на криминальные романы, не так ли? А разве это свобода? Вам хочется пофилософствовать, поговорить о любви, о жизни, наконец, а вы вынуждены писать об убийствах, кладбищах, вскрытиях, моргах, пистолетах, ядах… На улице солнышко, вам бы радоваться жизни, а вы вынуждены описывать очередное убийство, которое сами же и выдумали! Молчите? Думаю, что и сны вы видите соответствующие. Уверена, что вы не раз просыпались в холодном поту, зная, что кого-то убили, и потом, утром, садились за компьютер, чтобы поскорее записать свои ощущения… Не так ли?
Она попала в самую точку!
– К тому же вы, сами того не замечая, стали автором лишь криминальных романов. Вас поместили в тесную рамку, и теперь вам из нее не выкарабкаться… Да и отношение к вам со стороны профессиональных литераторов, мягко говоря, презрительное… Это всем известно! Вот я и подумала, что все эти неудобства и несвободу вы ощутили не так уж давно и принялись искать источник этой несвободы и дискомфорта в своем ближайшем окружении. То есть вы нашли виновного – Володю. Притянули за уши стиль его поведения (он-то свободен, в отличие от вас) к своему стилю, и получилось, что вы вынуждены постоянно сидеть дома, стучать пальцами по клавишам, время от времени делая перерыв, чтобы сварить мужу суп или положить в стиральную машинку грязное белье, в то время как Володя живет настоящей, полноценной жизнью, среди живых людей, он постоянно куда-то ездит, перемещается в пространстве, он занимается серьезным, общественно-полезным делом. В отличие от вас, повторю! И в какой-то момент у вас наступил кризис. Вы поняли, что так дальше жить невозможно, надо что-то менять, что-то предпринимать, чтобы почувствовать себя свободной. И вы приняли решение – отказаться от спокойной, благополучной семейной жизни в пользу иллюзорной творческой свободы, включающей в себя отсутствие всяческих обязанностей перед кем бы то ни было. Вы разрушили счастливый брак и даже не заметили, как сломали самого близкого вам человека! Вы выбросили его из своей жизни и забыли о нем. И что стало с вами? Как сидели вы перед экраном, сочиняя криминальные истории, так и сидите. Как варили суп, так и варите. Как стирали, так и стираете. А как же без этого? Как звонил вам Володя, так он и звонит, приходит, приносит вам свою добычу в зубах… Но ему-то каково знать, что он вам не нужен? Совершенно?
Я закрыла лицо руками.
– Чтобы продемонстрировать перед ним, изнывающим от любви к вам и от ревности, свое право на свободу, вы вдруг ни с того ни с сего (казалось бы) решили отправиться к черту на рога… очень далеко. Навестить сестру. В Сургут!!! Вот я и подумала… Может, я чего-то не знаю, не понимаю? Конечно, вы можете подумать сейчас, что не мое это, конечно, собачье дело… И все же! Я решила всерьез заняться расследованием обстоятельств, вынудивших вас поехать в Сургут. Но Володю я расспрашивать не стала. Знала, что он ничего бы мне толком не рассказал. Ну, захотели вы навестить сестру. Все! Я решила действовать через Сашеньку Смирнова, нашего общего приятеля. И много чего интересного для себя выяснила. Оказывается, вы добровольно возложили на себя некую миссию…
Тут я подняла на ее глаза. Вот это ничего себе! Кто бы мог подумать?! Как же глубоко она копнула? Только влюбленная женщина способна на такое!
– Какая еще миссия?!
– Бросьте… Мне все известно! Вернее, стало известно совсем недавно… Когда вы уехали, я предположила, что вы двинулись в те края не в одиночку, что у вас есть друг, приятель, любовник… Я так и сказала Володе. Но теперь-то я понимаю, что дело было не в любовнике. Вы увлеклись одним делом… Исчезновением Надежды Агренич. Да, действительно, очень интересное дело! Тем более что так и неизвестно – жива она или нет, и где же Флорский?..
Я не верила своим ушам.
– Володя продолжал помогать вам даже на расстоянии. Он переживал за вас, он не мог смириться с мыслью, что вы теперь далеко, что он не может заботиться о вас, быть в курсе ваших дел. Да у меня сердце кровью обливалось, когда я видела его страдания!
– И тогда вы решили утешить его…
– Да! Я захотела раскрыть ему глаза на то, какой может стать его жизнь без вас. Я пожелала действовать решительно. Приехала к нему, вернее, напросилась к нему в гости, пыталась проявить заботу, даже сварила курицу! Больше того, уложила его в постель, что прежде казалось мне совершенно невероятным… Но он очень скоро об этом пожалел. Я видела это, я чувствовала, и мне было очень больно. Я попыталась сыграть роль его жены, но у меня не получилось. Не потому, что дело во мне. Нет! Я умею любить, умею проявлять заботу… Просто он любит только вас… Мы с ним поссорились. Он сильно обидел меня, оскорбил… Думаю, он рассказал вам все. И после всего, что произошло, он, думаю, испугался, что поступил со мной гадко, что я не прощу ему эту обиду и начну мстить… Я всегда была открыта с ним, откровенна, я пересказывала ему множество своих профессиональных историй, можно сказать, хвалилась своими победами и выигранными делами. Уверена, что, поругавшись со мной, он подумал, что вконец испортил наши отношения и что я теперь готовлю ему этакую… бомбу… Он не выдержал, по старой привычке позвонил вам и рассказал обо всем, что с нами произошло, ведь так?
Я молчала.
– И тогда вы поняли, что можете каким-то образом помочь ему, поближе познакомившись со мной и соблазнив меня какой-нибудь интереснейшей и сулящей баснословный гонорар историей. К тому же частью вашего плана было – проинформировать меня о том, что у вас с Володей нет больше… ничего, что у вас есть другой мужчина и так далее. Но что же тут придумать?.. Уверена, что вы быстро нашли тему для этой авантюры, решив убить сразу двух зайцев. История Надежды Агренич! Вот если бы подключить к этому делу меня, получив полезную для вас информацию и подружившись со мной, а?! И у вас бы все получилось, если бы в Москву не приехал Дима Бобров, мой давний друг и коллега. Мы вчера хорошо так посидели втроем – Саша Смирнов, Дима и я. И он рассказал мне о вашей встрече в Уренгое. Заявил, что вы произвели на него колоссальное впечатление, что вы – удивительная женщина и все такое… Не знаю уж, что в вас находят мужики! Конечно, его потрясло и то, что вы вернули деньги. Говорил, что в самолете читал одну из ваших последних книг и что у вас богатая фантазия. А потом взял да и поведал нам, при каких обстоятельствах познакомилась Надежда Агренич со своим бывшим женихом – Егором (так его, кажется, звали). Сказал, как он подкинул вам идею с ренуаровскими портретами… Вы, кажется, подняли его на смех. Возможно, на вашем месте я поступила бы так же. Однако мне интересно было поставить себя на место этой Агренич. И знаете, что я поняла? Что в ее ситуации (а я тоже в ранней молодости сильно любила одного парня) на самом деле повесила бы в своей спальне репродукцию портрета Жюли Мане. Правда! А будь у меня деньги, я заказала бы копию. И хранила бы воспоминание о своей любви, как драгоценность, понимаете? Как я храню в своей шкатулке любовные письма одного мальчишки, который разбил мое сердце и сделал меня такой циничной и жестокой… Вот и представьте себе мое удивление, когда вы звоните мне и просите о встрече! Понятное дело, что я подготовилась к ней. Основательно. Почитала соответствующую литературу, покопалась в Интернете… Я приблизительно догадывалась, о чем пойдет речь. Вот только никак не могла предугадать, что вы придумаете еще один портрет Жюли Мане. Что ж, неплохо!
Она вдруг умолкла. Сидела и чертила узким сухим пальцем по скатерти. Словно продолжала свой монолог внутри себя, словно ей перекрыли звук.
– Ладно, – она вдруг очнулась и глубоко вздохнула. – Я проглочу свою обиду и не поперхнусь. Ну не могу я его заставить разлюбить вас и полюбить меня! Это – утопия. Но зачем-то ведь мы встретились…
– Значит, вы бы повесили копию портрета у себя в спальне? – Почему-то этот вопрос мучил меня больше всего. Ну не ожидала я от Гохманши такой сентиментальности!
– Да. А ты так хочешь найти эту Агренич? – Она неожиданно перешла на «ты».
– Да. Мне ужасно хочется узнать, что случилось там, в поезде, после того, как ее изнасиловали и потом они с Флорским куда-то исчезли…
– Ладно, я узнаю. Попытаюсь, во всяком случае. Но это будет дорого стоить…
– Хорошо, я заплачу.
– Ты должна вернуться к Володе. – И Лариса Гохманова вдруг всхлипнула. – Ты такая дура, Полина Пухова! Таких дур еще поискать!
У меня в носу тоже защипало. И я почувствовала, что глаза мои наполняются слезами.
– Я не знала, что меня можно вот так анатомировать… – Я закрыла лицо руками и замотала головой.
– В смысле?
– Я устала писать криминальные романы, понимаешь?! Сплошные убийства! Иногда мне действительно кажется, – мычала я сквозь мокрые от слез ладони, – что это я их всех убиваю, ясно? У меня один раз брали интервью, и журналист, придумывая статью, так извратился, что написал: «Она убила двести человек».
– Плюнь и размажь, – Лариса похлопала меня по плечу. – Хватит рыдать. Обрыдались обе уже! На нас, вон, официанты смотрят. Платок есть у тебя?
– Есть…
Я достала платок и вытерла лицо.
– А я думала, что у тебя на самом деле такая память…
– Так и думай дальше. Тем более что это чистая правда. Ладно, давай закажем коньячку, выпьем и прикинем, где и как нам искать эту Агренич. Зацепки есть?
– Да.
– Выкладывай!
22
Вера Агренич вот уже три часа ехала в поезде. Сидела на мягком диванчике, сложив руки на коленях, почти неподвижно; смотрела в окно, стараясь не слушать разговоры соседей, и никак не могла привыкнуть к мысли, что все, что с ней происходит, – реальность, а не сон. И что она на самом деле вырвалась из Уренгоя и едет к сестре – просто так, отдохнуть. Она, сколько помнила себя, никогда толком не отдыхала. Вероятно, это участь всех портных. У людей праздники – у нее же бессонные ночи за работой. Всем хочется к какой-либо торжественной дате сшить что-то новое. Все словно сговариваются и несут отрезы чуть ли не за один день до Нового года или перед самым Восьмым марта и умоляют – сшейте платье или блузку! Швейная машинка стала ее лучшей и единственной подружкой. Сколько она всего успела передумать и перечувствовать под мягкий стрекот машинки, сколько метров-километров прострочить… И вдруг вот сейчас – полный покой. И руки ее отдыхают. И глаза. Да и на душе как-то спокойно, сладко перед встречей с родным и близким человеком.
Вера быстрым, отчаянным движением достала из сумочки платок и промокнула покатившиеся по щекам слезы. Прошло три года, а она так и не перестала думать о дочери, о том, что не все еще потеряно, что она, может быть, еще жива… Даже самой себе было трудно признаться в том, что и во Владимир-то она едет не столько к сестре, Тамаре, сколько обуреваемая надеждой услышать от нее нечто такое, что заставит ее сердце биться сильнее – что сестра расскажет ей о Наде. Ведь тот факт, что Смышленову вернули деньги, свидетельствует о том, что еще два с половиной года назад Наденька была жива. И что, скорее всего, она жила у Тамары, да только умолила ее никому об этом не говорить, даже родной матери. Это и понятно. Ей стыдно появиться перед матерью, которая так страдает из-за поступка дочери-воровки, она ведь попросту опозорена в городе, в котором прожила столько лет… Но, с другой стороны, неужели Надя не понимает, что мать примет ее любую? Да она ради Нади сама бы переехала в другой город, лишь бы жить поближе к дочери, лишь бы видеть ее, заботиться о ней.
Вот и сейчас: она едет со смутной надеждой и тревогой – а вдруг удастся узнать, как Надя жила эти три долгих года, что с ней стало, устроила ли она свою жизнь? А вдруг у нее есть ребенок? Вот это было бы огромной радостью!
«Тогда бы и у меня появился какой-то смысл в жизни, тогда бы я помолодела сразу на полжизни! Нянчилась бы с внуком или внучкой!»
Она как-то тяжело, судорожно вздохнула и снова промокнула слезы.
– Вам плохо? – услышала она прямо над своим ухом. Повернула голову и увидела усыпанное веснушками круглое лицо своей попутчицы.
– Нет, мне, наоборот, очень хорошо… Сто лет нигде не была, сейчас вот в Москву еду, к сестре… Вернее, не в саму Москву, а во Владимир, но сестра написала, что она встретит меня в Москве, что мы сначала погуляем с ней по Красной площади, а уж потом – во Владимир. Так что у меня все хорошо.
Сказала – и сама поверила в свои слова.
Дверь купе отворилась, показалась проводница.
– Чай? Кофе?
– Чаю, если можно, с лимоном, – оживилась Вера Петровна.
– Вер, это ты, что ли?!
Проводница приблизилась к Агренич и широко улыбнулась:
– Ну, не узнаешь меня? Это же я, Лида Суханова! Я ж твоя первая клиентка! Ты же мне свадебное платье шила из розового крепдешина! Вспомнила? А я потом это платье сожгла, утюгом, ну, припоминаешь?
И сразу же лицо проводницы стало родным, словно эти чужие глаза, нос и рот изменились, и Вера увидела перед собой Лиду.
– Лидка! Господи, а я тебя не узнала…
– Ужасно рада тебя видеть! Послушай, я сейчас вагон свой чаем напою, а потом ты придешь ко мне, и мы поговорим… Мне надо многое тебе рассказать. Я же в третий раз замужем!..
Вот и все. Теперь и время полетит быстрее, подумала Вера Петровна и принялась доставать из сумки конфеты, печенье. Вроде жизнь налаживается…
23
На то, чтобы подготовиться к встрече с Абрамовым, ушла целая неделя.
Тот факт, что это именно он готовил побег своему другу Григорию Флорскому, у нас с Володей уже не вызывал никаких сомнений. Во-первых, он отправил Смышленову деньги от Агренич. Во-вторых, работники Преображенского кладбища также подтвердили, что именно он, Абрамов Лев Борисович, платил за землю и за работу землекопам, а также заказывал мраморный памятник. Я была просто уверена, что только он, этот удивительный человек, мог что-то знать о местонахождении Нади Агренич.
Спрашивается, зачем мне было снова развивать столь бурную деятельность? Вероятно, толчком к ней послужил звонок Веры Петровны Агренич: она была уже на пути в Москву и собиралась встретиться со своей сестрой на Курском вокзале. Я была тронута ее звонком, понимая, что эта женщина никогда не забудет мой визит в Уренгой и ту радость, какую я доставила ей своим решением – вернуть деньги, украденные ее дочерью, Смышленову. Поэтому, подъезжая к Москве, она позвонила мне, чтобы выразить желание повидаться со мной. Сказала, что везет мне какие-то потрясающие сувениры из кости, рогов, кожи и меха, которые можно найти только у них, в Уренгое. Понятное дело, я не могла не пообещать ей, что приду на вокзал и встречусь с ней, а также с удовольствием познакомлюсь с ее сестрой.
Казалось бы, ничего особенного. Если бы не одно обстоятельство, которое буквально взбудоражило меня и заставило снова заняться моим делом. Да, теперь дело Агренич становилось моим. Дело в том, что Володя съездил во Владимир, чтобы пообщаться с Тамарой Петровной Перовой, родной сестрой Веры Петровны Агренич, пригласившей мать Нади к себе, погостить. И Володя выяснил, что Тамара Петровна скончалась в прошлом году. Что она жила очень тихо, скромно и умерла естественной смертью, от сердечного приступа. И что теперь в ее квартире живет молодая женщина, поселившаяся у нее года три назад. Она ухаживала за Тамарой в последние годы, помогала ей во всем. И что зовут эту женщину Ольгой.
– Это она, я просто уверен! Правда, я ее так и не дождался, возможно, она уехала по каким-то делам в Москву, но это она, твоя Надя Агренич, иных вариантов нет!!!
Я видела, что и Володя увлекся поисками Агренич. Кроме этого, Лариса, как она и обещала, составила список московских художников, специализирующихся на копиях импрессионистов. Это был довольно внушительный список, и мне предстояло встретиться с каждым из них, чтобы выяснить – не копировал ли кто-то портрет маленькой Жюли Мане? Мы все понимали, что этот вариант, касающийся копий, самый неубедительный: Надежда Агренич вряд ли сейчас процветает и обладает достаточной суммой для того, чтобы оплатить работу художников. Но и это не главное. Совершенно не факт, что она захочет иметь у себя копию этого портрета. В сущности, она могла настолько погрузиться в свою новую жизнь, полную тревог и волнений, что напрочь забыла Егора. Лариса тоже так считала, но свое обещание она выполнила – помогала, как могла. Она же, будучи знакома с семейством Абрамова, известного в Москве адвоката, договорилась – он встретится со мной.
– Лара, и как это будет выглядеть? – донимала я ее вопросами, страшно нервничая. – Здравствуйте, я – Полина Пухова, писательница, пришла поговорить с вами о том, как вы три года тому назад организовали побег вашего закадычного друга, Григория Флорского?
– Нет. Во-первых, я сама предупрежу его о том, кто ты. Скажу, что ты хочешь поговорить с ним об адвокатской практике, собираешься начать работу над новой серией романов, где главным героем или героиней (ты сама еще это не решила) станет адвокат. Но не простой адвокат, а человек, расследующий дела наравне со следователями, такой вот неравнодушный к чужому горю профи. Герой, одним словом. Потом я, сославшись на свою занятость, уйду, а вы останетесь вдвоем, поговорите о том о сем. Скажу сразу – он ужасно обаятельный, и в его присутствии ты не будешь испытывать дискомфорт. Он большой юморист, знает огромное количество анекдотов… Думаю, что ваша беседа пойдет как по маслу. И только потом ты вдруг, неожиданно и очень быстро, изложишь ему свою историю о поездке в Уренгой. Дави на его сострадание: мать Нади переживает, болеет, так нельзя, ей надо помочь, хотя бы дать некую надежду… Словом, постарайся выудить из него, где сейчас находится Агренич. Вот, собственно, и все! Но я почему-то уверена, что он знает, где она живет и чем занимается. Если, конечно, она жива-здорова.
И вот спустя несколько часов я уже сидела в его уютной просторной кухне, смеялась над анекдотами Абрамова – крупного пухлого мужчины с круглым розовым лицом и коротко стриженными кудрявыми волосами, лакомилась наивкуснейшими лимонными пирожными, приготовленными его очаровательной женой, русоволосой красавицей Светланой, и держала по очереди на коленях ее маленьких деток-близнецов. Лариса, как она и обещала мне, ушла, оставив меня одну, и я почему-то чувствовала себя чуть ли не преступницей… Одно дело – задавать невинные дежурные вопросы, связанные с адвокатской деятельностью Льва Борисовича, другое – попытаться залезть в его личные тайны.
Безусловно, его занятость ощущалась каждую минуту. Ему беспрестанно звонили. Иногда он отвечал односложными фразами, но чаще все же, извиняясь, покидал кухню и разговаривал по телефону, стоявшему в передней.
– Знаете, он даже пообедать не может спокойно, его постоянно отвлекают. Я говорю ему: Лева, отключи, наконец, телефоны и поешь нормально! Я ведь сижу дома, с детьми, наготовлю всего, жду мужа с работы, а он возвращается либо совсем поздно, уставший, и даже есть не хочет, либо придет, как сегодня, только сядет за стол, и начинаются звонки…
– Мне кажется, он от вас и от детей заряжается позитивной энергией. Я именно таким и представляла себе хорошего адвоката, – эти слова я произнесла искренне. Теперь осталось подобраться к тому, что меня больше всего интересовало. – У него много друзей?
– Нет, как ни странно. Чтобы иметь много друзей, нужно время. А у Левы его нет. Совсем. Был один друг, но его больше нет… Но, думаю, Леве вполне хватает и нас!
У нее был отменный аппетит, она поедала одно пирожное за другим, получая от этого огромное удовольствие. Я отметила про себя, что Светлана в скором времени все же располнеет и что это нисколько не испортит ее, наоборот, придаст ей женственности. Или же она… беременна?
– Вы не стесняйтесь, ешьте… – сказала она мне, улыбаясь. – У меня есть еще печенье.
– Нет-нет, мне хватит! Спасибо, все было очень вкусно.
– Я ужасно рада, что вижу вас. Я прочитала почти все ваши романы. Мы раньше много ездили, летали на самолетах, и я часто брала с собой именно ваши книги… Вы, Полина, тонкий психолог, вы так описываете женщин, их характеры и отношения с мужчинами, что я постоянно ловлю себя на мысли, что уж у вас-то на личном фронте все должно быть в порядке. Что мужчины у вас – вот где! – Она сжала свой маленький кулачок. – Словом, я ужасно благодарна Ларисе за то, что она познакомила нас… Вот, Лариса, кстати! Тоже адвокат. И у нее тоже нет времени. Совершенно. И никакой личной жизни. Я знаю, что ей нравился один следователь, она по нему просто сохла, но он никак не может забыть свою жену, бросившую его ради карьеры… Но это не мои тайны, поэтому не стану больше говорить про Ларису. Ну вот, наконец-то Лева вернулся. Наговорился, дорогой?
– У меня чай остыл, нальешь новый? – Лев Борисович поцеловал жену в щеку и уселся напротив меня. – Полина, уж вы извините меня, что я никак не могу уделить вам внимание. Так что же вас интересует? Жизнь адвоката? Ну вот, – он провел рукой по воздуху. – Сами видите! Есть адвокаты семейные, есть – холостые. Разные. Хорошие и плохие. Халтурщики и адвокаты от бога. Лариса сказала мне, что вам нужен герой-адвокат? Возьмите женщину, типа Ларисы.
– Вот-вот, и я ей тоже намекнула! – воскликнула Светлана.
– И лучше, если ваша героиня, – он широко улыбнулся, – будет все же незамужней женщиной, чтобы потом можно было побольше накрутить любовных историй вокруг ее персоны… Читателям это нравится.
– Лева! Вот тебе чай, а я пойду, позанимаюсь немного с детьми. А то они все время кричат, вы не сможете нормально поговорить.
Светлана вышла из комнаты, уводя за собой малышей.
– Ну а если серьезно, то я и не знаю, что вам рассказать, – вздохнул Лев Борисович, и его слова в сразу опустевшей, тихой кухне прозвучали особенно четко и провокационно.
Я не могла не воспользоваться этим обстоятельством и выпалила:
– Расскажите о Григории Флорском! – И я замерла, ожидая его реакции.
Лев Борисович уставился на меня удивленным взглядом.
– Вы – кто? – спросил он после небольшой паузы. И тон его голоса, густого, жирного, сильного баса, был уже совершенно иной, чем прежде. – Вы ведь действительно Полина Пухова… Кто рассказал вам о Флорском?
– У меня есть минут десять? Я постараюсь все быстренько объяснить.
– Есть. Валяйте! – Он резко откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди, склонил голову набок и посмотрел на меня каким-то странным, настороженным взглядом.
Я заговорила. Рассказала ему обо всем, что знала, начиная с записки Екатерины Андреевны и заканчивая своей поездкой в Уренгой. От волнения я даже начала заикаться.
– Понятно, – буркнул он, продолжая сверлить меня взглядом.
Мне показалось, что он вздохнул с облегчением. Вероятно, он все же не воспринимал меня всерьез.
– И что вы от меня хотите? – Он нервно забарабанил пальцами по столу.
– Помогите мне найти Надю!
Я не сообщила ему о том, что завтра, в десять часов четыре минуты на Курском вокзале Веру Петровну Агренич должен кто-то встретить, возможно, сама Надежда Агренич. Мне бы, конечно, подождать до завтра и понять, кто же приедет на Курский вокзал, но так случилось, что Лариса организовала встречу с Абрамовым именно сегодня… В сущности, даже если он ничего и не знает о местонахождении Агренич, то он, может, хотя бы расскажет мне что-нибудь о ней?
Мне было стыдно признаться себе, что в ту минуту, когда я сидела, вся красная, вспотевшая от волнения, перед Абрамовым, я думала о своей будущей книге, о том, как наполню ее недостающими деталями… И что если уж за основу романа я возьму подлинную историю, то почему бы мне не воспользоваться случаем и не собрать как можно больше информации как о Флорском, так и об Агренич?
– Вы собираетесь писать книгу, это я понял. Ну, вот взяли бы и придумали свое развитие событий. Зачем вам правда?
– Не знаю… – растерянно пробормотала я.
– Вы вышли на меня из-за денежного перевода. Я уже понял. Вы же виделись со Смышленовым… – Он вздохнул и умылся сухими ладонями – нервный жест. Привычка.
– Да. Я же рассказывала…
– Все уже в прошлом. Да, это я организовал побег. Надеюсь, при вас нет диктофона?
– Уверяю вас, что нет! – с жаром воскликнула я.
– Гриша умер. А вместе с ним умерла часть меня. Мы были с ним очень близкими друзьями. Таких, как он, больше нет. Я плáчу, когда вспоминаю его.
– Если вам так тяжело…
– Очень.
– Так что с Надей?
– Какое-то время она жила вместе с ним, в одном доме… Мы со Светланой бывали там почти каждый день, благо находился этот дом поблизости от нашего. Все бы ничего, если бы не сердце… Он не дожил до операции всего неделю. Ох, господи, как же все это тяжело!
– Лев Борисович, может, я пойду?
– Ну, никак не ожидал я от Лариски такого… Пригласить человека и не предупредить меня, о чем, вернее, о ком пойдет речь!
– Простите меня… Просто так получилось, что я оказалась как бы втянута в эту историю. Меня и Володя ругал, меня вообще все ругали…
– Володя – это у нас кто?
– Володя Пухов – мой муж…
– Володька Пухов?! Следователь?! – оживился Лев Борисович, у него даже глаза заблестели. – Ладно… Успокойтесь. Раз уж вы здесь и раз уж пошел разговор о Грише… Хорошо. Я расскажу о Надежде. Она полюбила Гришу. Его невозможно было не любить! А общая беда, все эти испытания очень сблизили их. Но после его смерти она уехала во Владимир. У нее же там тетка живет.
– Жила, – поправила я его.
– Как?
– Тамара Петровна умерла год тому назад.
– Надо же… Я не знал. И что же? Может, вы побольше моего знаете о Наде?
– Нет. Я вообще ничего о ней не знаю. Могу только предположить, что она живет сейчас в теткиной квартире, во Владимире. Вероятно, на днях мы туда и заглянем…
Меня так и подмывало рассказать ему о том, что завтра приезжает мать Нади, но я и на этот раз промолчала – подумала, что Абрамов может после моего ухода позвонить Наде и предупредить ее о нашем визите, о том, что мы собираемся подойти на Курский вокзал завтра к десяти, чтобы увидеть, кто же встретит ее мать.
– Понимаете, мне нужны детали… – сгорая от стыда, проговорила я.
– А любовь? Разве это не деталь? – усталым голосом проговорил Абрамов. – Они так любили друг друга…
– Неужели вам все равно, где она живет, с кем, может, она болеет?..
– Болеет? Да, у нее почки болят. Она сильно застудила их там, в поезде, в ночь Гришиного побега.
– Ведь если вы были так привязаны к Григорию, то почему же так равнодушны к судьбе девушки, которую он полюбил? – продолжала гундосить я. – А что, если она была беременна от него?
– Она бы позвонила мне, – нахмурил брови Лев Борисович.
В эту минуту дверь отворилась, влетел большой красный мяч, потом еще один, синий, затем в кухню вбежали дети – девочка и мальчик, принялись гонять мячи.
– Лева! Извини! Эй, малышня, марш к себе, не мешайте папе! – Светлана пыталась подобрать мячи, катающиеся по полу, я кинулась ей помогать, вместе мы собрали их, и я, извинившись перед Абрамовым и как-то скомканно с ним распрощавшись, решила пред уходом немного поиграть с его детьми.
– Они хотят в футбол, но с двумя мячами, представляете! – объяснила мне Светлана, хохоча и пытаясь играть мячиками.
Мы носились по гостиной, залетали в спальню, в кабинет, в детскую…
Как же мне захотелось тогда иметь своих собственных детей. Двоих, троих… Чтобы – весело, чтобы мы были все вместе!
…Об этом я сказала Володе ночью, заглянув к нему в комнату, где он увлеченно работал за компьютером.
– Полина?! Ты это серьезно или шутишь? – Он даже повернулся, чтобы посмотреть на меня.
– У них такая прелестная семья! И жена, Светлана, и детишки…
– Ты сегодня словно воды в рот набрала. Приехала такая вся задумчивая, загадочная… Рассказывай, что тебе наговорил Абрамов? Послушай: и стоило же нам обращаться за помощью к Ларисе, когда я вспомнил, кто такой Абрамов Левка – мы же с ним вели общие дела! Очень порядочный человек, просто человек с большой буквы… и он при этом необычайно скромен. Ну, так что, Поля? – Володя оторвался от компьютера и обнял меня. – Мы идем завтра ловить твою Агренич?
– Нет, – я замотала головой.
– Как это, почему? Передумала?
– Зачем? Абрамов посоветовал мне сочинить свою концовку…
– И ты ее уже придумала?
– Нет, этого не требуется. Она уже есть, понимаешь?
– Снова загадки! Полина, очнись уже от своих фантазий… Что с тобой сегодня?
– Я счастлива, понимаешь? Просто счастлива! У меня есть ты, мы еще молоды, здоровы и можем иметь детей…
– Ладно, не хочешь – не говори.
– Я знаю, я все знаю – кто встретит завтра Веру Петровну Агренич! – зашептала я ему на ухо.
– Знаешь? И кто же?..
Я обняла Володю и подумала, что в моем романе мы с ним непременно отправились бы на Курский и стояли бы там в стороночке, наблюдая за тем, как из вагона выйдет Вера Петровна и как бросится ей навстречу ее единственная дочь. Это – в романе. А в реальной жизни пусть все остается, как есть. Они должны встретиться без свидетелей… Мать и дочь.
– Поля, Полина, ты почему плачешь? Ну же!
Володя усадил меня к себе на колени; я сидела, обняв его шею руками, и не могла из-за сбившегося дыхания рассказать ему о том, что в детской комнате в квартире Абрамова висит копия ренуаровского портрета маленькой Жюли Мане с кошкой и что она – точная копия разрумянившейся девочки, весело бегавшей за мячом. А в его кабинете имеется копия портрета дочери Берты Моризо и Эжена Мане, уже взрослой девушки, красавицы Жюли, с распущенными волосами. Без кошки. Я встречала этот портрет в Интернете, когда искала другой, детский… И изображенная на нем девушка удивительным образом похожа на Левину жену.
И что деток их зовут Гриша и Верочка. Мальчика так назвали в честь его отца, Григория Флорского, а Верочку – в честь бабушки.
– Она живет по другим документам, ее теперь зовут Света… – говорила я, глотая слезы. – И я ее нашла, нашла! Конечно, она изменилась, располнела и ждет уже третьего ребенка… Уверяю тебя, она в хороших руках, и Леву Абрамова, как мне показалось, она любит, любит! Может, не так, как она любила Егора, а потом Григория Флорского, но любовь, она же… разная… И у них прекрасные дети.
– Кто же живет во Владимире?
– А никто! Думаю, Надя приезжает туда поливать цветы или просто присматривает за квартирой.
– И там ее зовут Олей?
Я пожала плечами:
– Вероятно. Да и какое это сейчас имеет значение?
Я вернулась в спальню, открыла ноутбук, выставила новый файл – «Мадемуазель Жюли Мане с кошкой» – дежурное название моего будущего романа.
Господи, как же хорошо, что я пишу криминальные романы! Предчувствие большой, интересной работы охватило меня. Я была приятно взбудоражена, мысли мои едва поспевали за быстрыми пальцами, слух ласкало мягкое пощелкивание клавиш.
«Чтобы отправиться в далекое путешествие из Москвы в Сургут, нужна весомая причина…»
Комментарии к книге «Алый шар луны», Анна Данилова
Всего 0 комментариев