«Пес, который говорил правду»

Сьюзан Конант Пес, который говорил правду

Глава 1

Я писала рассказ о женщине, которая после смерти воплотилась в свою собственную собаку. Сюжет родился из сна, а сон был навеян сообщением в «Бостон Глоб», как один сумасшедший из Монреаля впал в неистовство и застрелил тринадцать женщин, потому что, видите ли, проклятые феминистки сломали ему жизнь.

Рассказ как-то не клеился: главным действующим лицом была женщина, а не пес, а он интересовал меня гораздо больше, чем она. Вот, например, такой вопрос: куда делась собака, когда «вернулась» женщина? Или они каким-то образом сосуществовали? Такой вариант мне нравился больше. Но если бывшая хозяйка умерла, ну хотя бы в физическом, поверхностном смысле, то кто же тогда стал хозяином их обоих? Ведь кто-то должен был! Не могла же я оставить их скитаться по улицам, защищаться от псов-хулиганов, то и дело нападающих на мирных собак, рыться в мусорных бачках в поисках засиженных мухами остатков костлявой рыбы и острых осколков куриных костей, спасаться от холода, спрятав свой общий черный нос под общий белый, похожий на плюмаж хвост, — они ведь аляскинская лайка-маламут. И никто не ободрит их, не сделает своевременно, так сказать, «укол радости». Даже когда я просто пишу о собаке, я все равно чувствую свою ответственность за нее. Эта собака — порождение моего сознания, так как же я могу оставить ее наедине с живущей у нее внутри, невидимой, еще не оправившейся от собственной болезни хозяйкой, занятой только собой и потому совершенно безответственной?

Предположим, все это случилось со мной и моей собакой: то есть я умерла и вернулась к жизни в шкуре моего Рауди, — кто стал бы тогда о нас заботиться? Кто вообще умеет это лучше меня? Я, в общем и целом, идеальная хозяйка для собаки, и, если бы я поселилась в утепленной шкуре моего упрямого Рауди, мы вместе составили бы одного совершенного пса. Уже сама принадлежность к маламутам — первый шаг к совершенству. А уж после моего перевоплощения и добавки меня к Рауди, мы непременно достигли бы его. Мы сразу же добились бы значительных успехов: перестали бы таскать с кухонного стола сахарницу, чтобы, чисто ее вылизав, спрятать потом под радиатор в спальне. Улучшилась бы дисциплина. С нами можно было бы гулять без поводка, не боясь, что мы вдруг вильнем хвостом и кинемся на какой-нибудь заманчивый запах. Мы бы преданно смотрели в глаза, как будто мы какой-нибудь кроткий и добропорядочный золотистый ретривер, а не гордая и независимая ездовая собака. Да, мы втроем составили бы прекрасную команду: Рауди и обе меня.

Правда, Рауди и мне и вдвоем было неплохо, или вчетвером — все зависит от того, как считать. Рауди. Я. Часть меня, которая живет в нем. Часть его, которая живет во мне. Вот как оно бывает, когда держишь собаку. Постоянно рискуешь умереть: отдаешь собаке душу — и немножко умираешь. А потом в своей собаке и возрождаешься. Причем это процесс обратимый. Вот почему можно сказать, что я человек лишь наполовину. Я раздала частицы своей души десяткам собак, и они все тоже частично воплотились во мне. Так случилось, и я этого не выбирала, хотя, если бы у меня был выбор, безусловно, выбрала бы именно такую жизнь. Я никогда не чувствую себя «перенаселенной», меня не раздражает такое внутреннее многолюдие, вернее, многособачие. Я привыкла. В конце концов, это началось еще в утробе матери, а может, раньше, если учесть, что задолго до моего зачатия мои родители занимались выращиванием и воспитанием золотистых ретриверов. В конце концов их посетила мысль о щенках, которых нельзя было бы зарегистрировать в Американском клубе собаководства. Единственным таким щенком и оказалась я. А может, они думали, что и меня можно там зарегистрировать, подсунув, например, мое свидетельство о рождении вместе с карточками щенков золотистого ретривера, родившихся почти одновременно со мной. Я бы не удивилась, если бы им это удалось.

Я, правда, не справлялась в племенной книге. Возможно, там и есть запись о моей регистрации: Холли Винтер, от Бака и Марисы Винтер, сука.

Если вы новичок в собаководстве, вы можете подумать, что, называя меня сукой, Бак, Мариса и Клуб собаководства намекали на какие-то неприятные черты моего характера, но это совсем не так. Просто в мире породистых собак и собаководов сука — добротный, профессиональный термин, обозначающий собаку женского пола. Кроме того, единственное нехорошее имя, которым когда-либо называли меня мои родители, это то, которое я получила от них же после рождения и которое ношу до сих пор. У Американского клуба собаководства тоже никогда не было причин обзывать меня. Мои собаки больше не участвуют в плановых вязках — все это суета, имеющая отношение только к внешнему облику собаки, а не к характеру, — но я всегда была послушна всем установлениям Клуба. Я и сейчас соблюдаю пиетет. Во всяком случае, когда я держала голденов, мы ладили с Клубом. А Рауди? Что ж, поскольку ожидать беспрекословного послушания от маламутов могут только совершенно несведущие люди, я горжусь присвоением Рауди титула СТ не меньше, чем гордилась присвоением СП золотистому ретриверу. Конечно, СТ и СП касаются послушания. СТ — это Собака-Товарищ. Это как диплом высшей школы. ОСТ — Отличная Собака-Товарищ — равносильно колледжу. Собака-Помощник — СП — это все равно что кандидат наук, разве что требует гораздо больше труда, времени и мозгов. Например, в Кембридже, Массачусетс, где я живу, тысячи кандидатов и практически ни одной СП. Вот почему этот Кембридж такое странное место. Здесь избыток слишком образованных людей и собак-недоучек.

Но я отвлеклась. Как я уже сказала, вместо того чтобы заканчивать свои обычные несколько столбцов для журнала «Собачья жизнь», я писала рассказ о женщине, которая умерла и возродилась в своей собаке. Я была в некотором затруднении, потому что не знала, как ввести в дом вторую собаку. А беспокоилась я главным образом потому, что побаивалась, что Рауди, который спал у моих ног, под кухонным столом, прочтет либо мои записи, либо непосредственно мои мысли. Если бы он уловил мою мысль о том, что я могла бы умереть, а потом воскреснуть в его шкуре, возможно, он не имел бы ничего против. Но перспектива делить с другой собакой свои любимые места в доме, внимание хозяйки и, Боже сохрани, еду и питье заставила бы его ощетиниться. А он, уж конечно, понял бы, что я имею в виду не просто другую собаку, а именно другую лайку.

Я вернулась к работе над рассказом. Как раз в тот момент, когда женщина у меня испустила дух, зазвонил телефон. Это был Стив Делани, лечащий ветеринар Рауди и мой любовник.

— Холли, ты занята?

— Работаю, — ответила я.

— Мне нужна твоя помощь. Дело не терпит отлагательств, как выразилась бы ты. — Он хихикнул. — Я бы сам поехал, но не могу. Я и так уже на час выбился из графика, а в приемной полно народу. И потом, ты все равно справишься лучше — это касается послушания. Женщина не может слезть с кухонного стола. Оттуда она мне и звонила. У нее маламут, сука, и она, представь себе, не дает хозяйке слезть со стола! Эта женщина просто не знала, кому позвонить, кроме меня.

— Это ведь ее первая лайка?

— Первая.

— Щенок?

— Не совсем. Но молодая. Во всяком случае, у нее собака недавно. Это вообще ее первая собака.

Заводить первую собаку — маламута — все равно что впервые в жизни играть в баскетбол и сразу против команды «Селтик». Если знать, на что идешь, на это никогда не решишься. Но уж если вы на это пошли, ваша задача не победить, а уцелеть.

— Ладно. Где она живет?

— Апленд-роуд. — Стив продиктовал адрес. — Это ближе к твоему концу Апленд, а не к Масс-авеню.

Апленд-роуд действительно недалеко от моего дома — «трехпалубного корабля» на углу Эпплтон-стрит и Конкорд-авеню. Конкорд отделяет Апленд-роуд от Обсерватори-хилл — холма, на котором Гарвард выстроил домики загородного типа. Их сдают по умеренным ценам: от ста восьмидесяти пяти тысяч до трехсот тысяч долларов. Справка: преподаватель-ассистент зарабатывает в год примерно тридцать тысяч. Вот так Гарвард соотносится с реальностью.

— Ну и как же я войду, если она не может слезть со стола? — спросила я Стива.

— Она говорит, что в ящике для молока, перед домом, есть запасной ключ. Под пустыми бутылками. Нашла где ключи хранить!

Вообще-то я тоже держала ключ в ящике для молока, пока у меня не появился свой постоянный разносчик. Я как раз тогда открыла для себя, что одна из существенных привилегий жизни в Кембридже — снабжение молоком в настоящих стеклянных бутылках, в которых якобы приносили молоко вашей бабушке. Хотя на самом деле она получала их в вечно протекавших картонных пакетах. Обычно спрашивают, есть ли сверху пенка. Отвечаю: нет. Нормальное, старое, доброе, однородное молоко. А вот яйца действительно всегда свежие, и мороженое бывает неплохое.

— Не хотелось бы торопить тебя, — сказал Стив, — но не могла бы ты отправиться туда поскорее?

Собака не причинит ей вреда, но хозяйка-то об этом не знает. Ее зовут Элейн Уолш. Женщину, конечно!

— Да, нечасто встретишь собаку по кличке Элейн Уолш…

Ему понравилось!

— Собаку зовут Кими. Ей около года. Настоящая красавица! Очень упрямая и властная. В том-то вся и трудность. К тому же она довольно крупная для здешних мест.

Маламуты из Новой Англии, весящие от семидесяти до девяноста фунтов (они происходят по линии Коцебу), просто болонки по сравнению со статридцатифунтовыми здоровяками, распространенными в других регионах.

— Такой инцидент у них впервые? — спрашиваю.

— Позвонила она впервые. И, как я уже сказал, собака у нее недавно. Там все сложно. Долгая история. Я тебе после расскажу. Или, может быть, она сама расскажет. Все. Мне пора бежать.

— Сейчас выезжаю.

— Счастливо, — напутствовал он. — Да! Большое тебе спасибо. Увидимся вечером?

— Конечно. Если от меня что-нибудь останется.

Я придуривалась. Собак я не боюсь.

Глава 2

Дом Элейн Уолш первоначально был задуман таким же «трехпалубным кораблем», как мой. Такие дома моя мать презрительно называла доходными. Везде они стоили что-то около сорока тысяч долларов, а в Кембридже — сто тысяч, даже до перепланировки. Потом какой-то архитектор украсил фасады вертикальными деревянными балками бледно-желтого цвета. Перегородка делила крыльцо на две части, и создавалась иллюзия двух отдельных зданий. В любом нормальном городе, говоря: «Мой дом», человек имеет в виду целый дом, в Кембридже он может иметь в виду половину, а то и треть или четверть дома. Все, что отличает подобные «дробные» строения от многоквартирных, — отдельные входы, как в доме Элейн Уолш.

Пешеходная дорожка у дома и выложенная кирпичом тропинка к двери Элейн Уолш были густо посыпаны солью, и после выпавшего вчера снежка возле дома образовалось настоящее месиво. По сторонам дорожки чернели узкие грядки чахлых бархотцев. Неосознанно возмещая ущерб, причиняемый цветам солью, какая-то большая собака щедро внесла под них натуральное удобрение.

Слева от двери громоздился обитый металлическими листами ящик для молока, в точности такой же, как у меня, — скучный серо-крапчатый короб со схематическим изображением коровы и надписью голубой краской: «Фермы Прекрасной Долины». Внутри валялись две пустые молочные бутылки емкостью в кварту. Под одной из них я обнаружила ключ.

На всякий случай — вдруг Элейн Уолш удалось самой освободиться — я позвонила в дверь, но никто не отозвался. Тогда я открыла дверь ключом и вошла в небольшой холл с деревянной вешалкой и лестницей наверх.

Меня тут же поприветствовали низким утробным рыком.

— Эй! — крикнула я тем, кто был наверху. — Меня прислал доктор Делани. Элейн! Мисс Уолш! Как вы там?

— Боже мой! Я думала, вы никогда не придете! К черту мисс. Зовите меня Элейн или доктор, как вам больше нравится.

Я сразу догадалась, что она не настоящий доктор. Где вы видели врача, который предоставил бы вам выбор, как его называть? Кроме того, Кембридж есть Кембридж. Большинство людей, называющих себя докторами, — всего лишь кандидаты наук. Что до медиков, то почти половина их — психиатры или психотерапевты. Обычно это значит, что они никогда особенно не рвались в медицинские школы, но уж раз так вышло, закончив их, сразу же забыли все, чему там учили. Конечно, есть и настоящие врачи, такие, как Стив, ставший моим любовником еще до того, как он стал лечащим врачом Рауди. Мы встретились, как раз когда он унаследовал практику доктора Дрейпера, а мою золотистую Винни стали мучить такие боли, каких уже не могли выносить ни она, ни я. Стив навсегда избавил ее от боли. Я очень скучала по ней, а Стива с той поры полюбила. А когда ты спишь с ветеринаром своей собаки, то, конечно, называешь его по имени, а не доктор.

Я расстегнула парку, засунула перчатки в карман и вынула из другого кармана «орудия производства»: металлический тренировочный ошейник, тонкий кожаный поводок и маленький пластмассовый баллончик с водой. Я несколько раз надавила на него для проверки.

Поднявшись по лестнице, я оказалась в просторной, красивой комнате с высокими потолками. Короткий коридорчик вел на кухню. На массивном столе, напоминающем те, на которых разделывают мясо, скрестив ноги, как йог, сидела крепкая и сильная на вид женщина лет тридцати с небольшим. У нее были короткие черные волосы и такое, знаете, поношенное, изможденное лицо. Такие лица, мне кажется, должны быть у археологов. Интересно, она и в самом деле археолог? Здесь, в Кембридже, бывает трудно определить профессию человека. Марокканские циновки на полу, африканские маски на беленых стенах, горшки в стиле Хопи, расставленные там и тут, и грубая тканая рубаха греческой крестьянки на хозяйке дома еще недостаточные свидетельства ее принадлежности к археологам. Такие экзотические атрибуты здесь никогда не выходят из моды. Как и блеклый цвет стен. Жители Кембриджа, здесь же получившие образование, понимают культурный плюрализм чисто декоративно: разноцветные вкрапления экзотики на белом фоне. Так их учили в школе. К тому же по крайней мере три из шестидесяти одного преподавателя юридического, например, факультета в Гарварде — афроамериканцы.

Что до Элейн Уолш, то она, застывшая в своей асане на кухонном столе, скорее напоминала величественную кавказскую женщину с сильно развитым, хоть и поруганным чувством национальной гордости. Собака действительно оказалась настоящей аляскинской лайкой-маламутом. У нее был совсем неглупый, даже благородный вид, пока она не перестала ворчать на хозяйку и, подбежав ко мне, не растянулась на полу, подставив мне мохнатое пузичко. Рауди обычно точно так же демонстрировал посторонним свою сдержанность и осторожность.

Элейн Уолш облегченно вздохнула, но осталась на своем подиуме:

— Боже! Как это все унизительно!

На деревянных ножках стола и табуреток виднелись следы собачьих зубов.

— Вы не первая, с кем такое случилось, — постаралась я ее успокоить.

Пока лайка лежала, раскинувшись на полу, я нагнулась, защелкнула ошейник на ее мощной шее и прицепила поводок.

— Теперь можете спускаться, — сказала я Элейн, — она на поводке.

И я почесала этой псине живот.

— Чувствуешь себя полной идиоткой, — пробормотала Элейн, слезая со стола.

Несмотря на то, что ей, видимо, довольно долго пришлось проторчать на нем, двигалась она свободно, непохоже было, чтобы ноги затекли. Наверно, она действительно занималась йогой.

— Огромное вам спасибо. Ничего более нелепого со мной не случалось. Даже не знаю, как бы я выкрутилась.

— Придумали бы что-нибудь. Она вовсе не выглядит злобной. Ее зовут Кими?

Элейн кивнула и бросила на собаку взгляд, полный отвращения.

— Она прехорошенькая, — сказала я. — Просто красавица!

Как и Рауди, и вообще все маламуты, Кими напоминала низкорослого, ширококостного, сильного волка с большими темно-карими глазами. У Рауди, правда, почти белая морда — «открытая», так это называется, а у этой была «полная маска»: похожая на шапочку широкая черная полоса на голове, черные полоски на морде, черная окантовка глаз, — в общем, маска «Одинокий скиталец», придававшая ей мрачноватый вид. Живот и нижняя часть хвоста были белые, но нуждались в помывке.

Когда, повалявшись вдоволь на спине, собака встала, я разглядела, что спина и бока у нее темнее, чем у Рауди. Она была так называемого серо-волчьего окраса, с бледно-коричневыми подпалинами около больших остроконечных ушей и на лапах. Кими встряхнулась, приоткрыла пасть, показав ряд угрожающих зубов. Далее последовало ворчание, переходящее в подвывания. Она не просто рычала и ворчала — она оживленно разговаривала со мной.

— О Боже! — Элейн отпрянула. — Опять начинается! Осторожно! Вы умеете с ними обращаться?

Ким и повернулась к хозяйке и издала глубокий горловой рык.

— Она просто хочет выйти на двор, — сказала я. — Я ее выведу. Пошли, Кими. Давай!

И я направилась к лестнице. Кими гарцевала рядом, виляя хвостом. В отличие от волков, лайки несут хвосты высоко над спиной. Кими справила нужду на вялые бархатцы, и я отвела ее обратно наверх.

— Ей нужно было выйти, — повторила я. — Мой тоже так себя ведет, когда ему надо на двор.

— Выйти… — недоверчиво повторила Элейн. — Честное слово, сначала ей хотелось чего-то совсем другого. Уж можете мне поверить!

— Это ведь ваша первая собака? Давно она у вас?

— Месяц. Это был самый долгий месяц в моей жизни. Мне кажется, прошла целая вечность. Хотя… это не только из-за нее. То есть это все равно связано с ней, но не только с ней… Это длинная история. Как вы думаете, она сейчас успокоилась?

Кими стояла на прямых лапах, натянув поводок и прижав уши. Она обратила свои бархатные карие глаза на Элейн и нежнейшим образом помахивала пышным бело-серым хвостом. Любой собачник понял бы, что Кими начисто забыла о своем проступке и сейчас пытается выяснить, помнит ли о нем Элейн.

— Все прекрасно. Это поза подчиненности, — опять успокоила я ее. — Послушайте, вы собираетесь держать ее и дальше? Вы точно этого хотите?

Элейн облокотилась на стол.

— Тут сложно. Я же сказала: это целая история. Дело в том, что я должна держать ее. И большую часть времени она ведет себя прекрасно. И вдруг, ни с того ни с сего, выкидывает вот такие фортели! А с другими собаками как она себя ведет! Просто с цепи срывается. Я даже не могу вывести ее погулять. Она сразу на них нападает. Не знаю… Может, это покажется вам безумием с моей стороны, особенно сейчас, но… она мне нравится. И я ответила бы на ваш вопрос положительно. Да, я хочу держать ее у себя. Должно быть, я не в своем уме.

— Давайте выпьем чаю, — предложила я, — и поговорим. Меня зовут Холли Винтер. Я давно держу собак. У меня тоже маламут.

— Боже мой! Я даже не спросила, как вас зовут. Извините.

Мне понравилось, что мое имя — Остролист Зимний — не вызвало у нее усмешки. Мои родители, кстати, тоже не находили в нем ничего забавного. Дело в том, что все суки предыдущих двух пометов получили клички типа Рождественское Печенье или Снегурочка — мы все родились в декабре. Баку и Марисе не хотелось, чтобы я чувствовала себя хуже других, то есть хуже золотистых ретриверов, конечно.

Элейн понравилась мне и тем, что извинилась, и тем, что хотела оставить у себя собаку, которая загнала ее на кухонный стол и изгрызла ножки мебели. И конечно, я была без ума от Кими. Именно такую собаку я представляла себе, когда писала свой рассказ и боялась, как бы Рауди не прочел мои мысли.

Успокоившись и вновь обретя хорошие манеры, Элейн повесила мою парку, заварила в чайничке «Эрл Грей», предложила включить электрокамин (я ведь из холодного штата Мэн). Когда она поставила заварной чайник и чашки на сервировочный столик, я хотела уже сесть на полосатый серо-голубой диванчик лицом к блестевшему металлом камину на подставке, выложенной плиткой, но Элейн меня вдруг остановила.

— Это место Кими, — сказала она с извиняющейся улыбкой. — Она не любит, когда здесь сидят другие.

В конце концов, это дом Элейн. И собака хозяйки дома. Я уселась посередине диванчика. Кими я все еще держала на поводке. Она принюхивалась к содержимому молочника, стоявшего на столике. Я была уверена, что Элейн разрешит ей вылакать молоко. Хотите верьте, хотите нет — так и случилось. Расплескав молоко по всему столику, Кими вылакала весь кувшинчик и вылизала его. Элейн не сказала ни слова.

— Я налью еще молока, — сказала она мне. — Не беспокойтесь: сначала я вымою молочник.

Я и не думала беспокоиться. Лучше доесть за собакой, чем за человеком, как говаривали мои родители.

Когда Элейн вернулась, Кими бросила на нее вопросительный взгляд, а потом прыгнула на тот конец диванчика, который она считала своим, и уселась рядом со мной.

— Не придвигайтесь, — предупредила Элейн. — Она может цапнуть. Она у нас строгая.

— Я уже поняла, — ответила я и едва удержалась, чтобы не добавить: «Зато вы — не очень. Ну ничего, скоро станете строгой».

Вслух же я сказала:

— Так расскажите мне о ней поподробнее.

Элейн еще раз, как это сделал до нее и Стив, повторила, что история длинная.

— Я психотерапевт, — сказала она. — У меня частная практика, кабинет на Масс-авеню. Так вот, месяц назад умерла моя пациентка, молодая женщина. Я знала: это ужасно, когда умирают пациенты, но у меня это случилось впервые. Особенно ужасно, если это самоубийство. Я думала, что знаю, как это тяжело. На самом деле до сих пор я даже не представляла себе, что это такое! Что-то за гранью ужаса.

Лицо ее как-то обмякло, и я поняла, что эти морщинки вокруг глаз, придававшие ей изможденный вид, — совсем недавние.

— Кими — ее собака? — предположила я.

— Да. А моя пациентка… приняла слишком большую дозу…

Я решила, что речь идет о кокаине или о чем-нибудь в этом роде, потому что слово «доза» живо напомнило мне о Лине Баэзе. Теперь он играл бы за «Селтик», если бы не так безудержно праздновал победы.

— Она оставила записку, — продолжала Элейн. — У самоубийц так принято, вы, наверно, слышали. Но от этого никому не легче. Записка была мне. Она просила меня взять к себе ее собаку.

Я подвинулась на дюйм ближе к Кими — та сразу же заворчала, сверкнув на меня глазами.

Я обхватила обеими руками ее морду, слегка встряхнула и сказала:

— Кими, прекрати!

И она прекратила.

Кстати, Элейн мои действия явно не понравились.

— Итак, мне ее завещали, — сказала она, беспомощно вытянув руки ладонями вверх. — А у меня раньше никогда не умирали пациенты. Знаете, она как будто сказала мне: «Вы не смогли позаботиться обо мне, да и никто другой не смог. Я даю вам последний шанс». И конечно, я никогда раньше не держала собак. Я не имела ни малейшего представления, что это такое. Но это единственное, что я могу теперь сделать для той моей пациентки. Ей тяжело пришлось, поверьте. А я ведь с ней еще только начала работать. Конечно, мы с ней говорили о собаке, и мне уже приходила в голову мысль, что с собакой у нее связано что-то важное. И здесь у нее были проблемы. У этой женщины проблемы были всюду, в отношениях со всеми. Ее использовали. Мучили. У нее была депрессия. Она потеряла интерес к жизни. Но собаку я как-то не включала в число неблагоприятных для нее факторов.

— И, думаю, были правы, — заметила я. — Сегодняшние штучки — это проблема привыкания, только и всего.

— В данном случае я ни в чем не уверена. Может быть, у Кими что-то не в порядке с гормональным фоном? — Элейн была в некотором замешательстве.

— Щитовидка?

Шерсть у Кими была густая и блестящая, и она вовсе не стремилась поближе к огню. Нарушение теплообмена в сторону нехватки тепла — один из симптомов гипофункции щитовидной железы у собак.

— Знаете, может, это скорее забавный, чем тревожный симптом, но… она поднимает ногу, как кобель. Она не каждый раз это делает, но иногда бывает.

— Это маламут, — сказала я. — Вас разве не предупреждали о подобных вещах?

— Это моя первая собака, — довольно резко ответила Элейн.

— Так вот, маламуты не похожи на других собак. Многие суки этой породы столь же агрессивны и властны, как кобели. Вот почему она поднимает ногу. Это характер. Это не значит, что у нее что-то не в порядке. Да и вообще, многие суки так делают, не только маламуты.

Элейн просияла. Ее глаза так же светились счастьем, как глаза Кими, когда та смотрела на молочник.

— В волчьих стаях, — продолжала я, — вожаками иногда бывают самки. Все собаки происходят от волков, но у северных, арктических пород сходство с ними особенно заметно. Вы посмотрите на нее! Она ведь почти волчица, только немного исправленная — так чтобы удобнее было тянуть сани. И это значит, что для нее очень важно, какое у нее место в стае. Ей нужно точно знать, кто вожак, а кто ведомый. Вот почему она загнала вас на стол. Как только она поймет, что главная здесь — вы, ей станет намного легче, да и вам тоже. Она вовсе не ненормальная и не злобная.

Я не ожидала, что моя краткая вводная лекция о собаках возымеет такой эффект: Элейн склонила голову набок, как собака, которая прислушивается к голосу хозяина, записанному на магнитофон.

— Хотите, я вас позабавлю? — спросила она. — Знаете, чем я занимаюсь? — Она взглянула на Кими с материнской нежностью. — Вы не поверите! Я веду семинары для женщин. Воспитываю в них уверенность в себе.

Мы обе рассмеялись.

— Я даже написала книгу о женщинах и власти. Не могу поверить…

Я-то отлично могла поверить! Согласно кинологической философии, исповедуемой моими родителями, естественный порядок вещей постоянно утверждает себя в соответствии собак их владельцам, и наоборот. Но Элейн все равно меня не поняла бы.

— Какое странное совпадение! — лицемерно подхватила я. — Что ж, возможно, вы обрели идеально подходящую вам собаку. Во всяком случае, совершенно очевидно, что вам нужна была собака. Чего я никогда не могла понять в женском движении за эмансипацию: как это мы можем быть сильными сами по себе, без всякой поддержки? По-моему, это невозможно.

Элейн выпрямилась, вся подобралась и напряглась.

Я продолжала:

— Вся эта болтовня о равных физических возможностях, самодостаточности — это чушь! Ну, хорошо, я молодая и сильная, но какие бы железные мускулы я себе ни накачала, все равно мне не отжаться столько раз, сколько отожмется мужчина, если он хорошенько выложится раз в неделю. Ведь верно?

— У многих женщин не было возможности это проверить, — сухо ответила Элейн.

— Да и не в этом дело. Я бы вообще не стала этим заниматься. Зачем накачивать мускулы, если можно завести большую собаку?

— Взамен мужчины? — Глаза ее сверкнули.

Она и Кими, пожалуй, были исключением из выведенного мною правила, что собаки обычно внешне не похожи на своих владельцев. Эти двое, мускулистые и ладные, с темными глазами и черными «шлемами» на головах, были прекрасной парой, сильной и жизнеспособной.

— Нет, — ответила я. — Вовсе нет. Это все психоаналитическая чепуха. Или феминистская. Все проще. Вы ведь хотите ходить, где вам вздумается и когда угодно? Вы думаете, для этого нужно качать пресс или играть в теннис? Забудьте об этом. Просто заведите большую собаку. Выдрессируйте ее. Это будет настоящее освобождение. Мне, по крайней мере, это подходит.

— Сомнительная теория.

— И вот что я вам еще скажу. — Я разошлась, потому что говорила о том, во что действительно верю. — Если вы хотите научиться подчинять себе людей, то сначала займитесь дрессировкой собак. А знаете, что произойдет, если вы побоитесь самоутвердиться перед собакой, если не докажете, что вы тут главная и отвечаете за все? Собака поработит вас. Она подчинит себе всю вашу жизнь.

— А кому нужна власть над собакой? — спросила Элейн.

— Речь идет не только об этом. Вы научитесь добиваться своего, далее если кто-то другой больше и сильнее вас… Не важно — человек это или собака. Я вас уверяю: если вы научитесь управляться с догом, доберманом или маламутом, вы почувствуете свою силу, и плохо придется тому, кто захочет запугать вас. Особенно если с вами будет собака.

— Какой-то кинологический феминизм, — прокомментировала Элейн. — А вам никогда не приходило в голову, что сделать собаку главным в своей жизни ничуть не лучше и не хуже, чем сделать главным мужчину? Результат тот же, не правда ли? Вы всегда вторая. Первая — собака. Или мужчина…

— Только в том случае, если вы сами принижаете и недооцениваете себя. Тогда остаток дней своих вам предстоит провести на кухне.

— Точнее, на кухонном столе, — улыбнулась она.

— Вот именно, — улыбнулась я в ответ. — Если серьезно, такая ситуация вредна и для Кими тоже. Ей действительно нужно осознать свое место в стае. Ей необходимо понять, что вы выше ее в собачьей иерархии. Сейчас ей не по себе, потому что она не понимает, что происходит. Вот что кроется за ее выходками. Как только вы дадите ей понять, что главная вы, она успокоится, станет вести себя хорошо и у вас будет замечательная собака. Мне кажется, у вас двоих большое будущее!

Глава 3

Перед уходом я подарила Элейн баллончик и проинструктировала, в каких случаях и как им пользоваться. В следующий раз, когда Кими взбредет в голову загнать хозяйку на стол, той нужно сказать спокойное, твердое «нет» и пару раз угостить Кими холодным душем, направив струйку прямо ей в нос. Если пользоваться баллончиком правильно и не слишком часто, он творит чудеса.

Мы с Элейн встретились и на следующий день, и еще два дня спустя. Мне хотелось не столько научить ее дрессировать Кими, сколько помочь ей собраться с духом и пойти с собакой в Кембриджский клуб собаководства. А уж там ими займется Винс, наш главный дрессировщик.

В первый свой приход я научила Элейн пользоваться тренировочным ошейником, парфорсом, который еще называют удавкой. Кими бывала иногда так строптива, что Элейн пришлось совершенно отказаться от прогулок, а недостаток движения еще больше озлоблял собаку. Когда я навестила их во второй раз, мы обошли вокруг квартала. Я выгуляла Кими, а Кими с удовольствием потаскала за собой Элейн. Маламуты — арктические бульдозеры, и без удавки эту махину не удержать. Но Элейн очень не нравился ошейник, даже после того как я научила ее дергать за него так, чтобы Кими просто теряла равновесие, а не задыхалась. Я не врач и не психолог, но даже мне было ясно, что Элейн не боялась сделать Кими больно. Ее пугало другое — собственная сила и власть над собакой и сила противодействия Кими.

— Контрофобия. Отвращение к борьбе, — позже определила Рита. — Все по ее книге!

Рита — не просто моя квартирантка со второго этажа, она еще и моя подруга, и настоящий врач. Не мой, правда, врач. Собаки единственные мои целители.

Каждый раз после занятий с Кими мы с Элейн пили чай. В первый раз она поставила на стол вазочку с печеньем и терпеливо дождалась, пока Кими не опустошит ее. На другой день я попросила Элейн сесть на место Кими. Сначала она отказывалась, но я настаивала. Когда Кими заворчала на нее, Элейн брызнула водой прямо в ее черную маску и выкрикнула: «Нет!» Потом она поставила баллончик на стол, тут же, рядом с печеньем. На этот раз печенье досталось нам с Элейн.

Мы много разговаривали. Элейн знала Риту. Они вместе были в так называемой «группе контроля». Это что-то вроде семинара для практикующих психотерапевтов, так сказать, обучение обучению. После бесед с Элейн я окончательно уяснила для себя то, о чем и так догадывалась: психотерапия — не что иное, как ошибочная форма дрессировки, она потому и кажется такой сложной и занимает так много времени, что в ней отсутствует основной компонент — собака. Элейн со мной, конечно, не согласилась. Да и Рита тоже.

Мы очень много спорили о женском вопросе. Элейн утверждала, что, даже когда мы, женщины, о чем-нибудь пишем, мы это делаем не как женщины, потому что сам язык — мужской. Я возразила, что лично я пишу вовсе не мужским языком. Но на нее это не произвело впечатления, может быть, потому, что написанного о собаках не принимают всерьез, особенно феминистки. Может быть, это из-за Джека Лондона? Когда я заметила, что Вирджиния Вулф, в конце концов, тоже писала о собаках, Элейн просто пришла в ярость. А я-то думала, что делаю Вирджинии Вулф комплимент!

Но потом оказалось, что мы обе обожаем роман «Флэш». Если кто не читал, это биография коккер-спаниеля Элизабет Барретт Браунинг, написанная Вирджинией Вулф, — первое феминистское произведение о собаках.

Элейн считала, что брак — это рабство. Я лично, когда думаю о существе, которое хотела бы иметь всегда рядом, выбираю между лайкой и золотистым ретривером. Ну, может быть, еще акита… Элейн сочла, что я слишком легкомысленно подхожу к этому вопросу.

— А вы — слишком мрачно, — парировала я.

Мои собаки, по мнению Элейн, замыкают меня на удовлетворение чужих потребностей и ограничивают мою свободу. Я возразила, что любовь и работа всегда налагают некоторые ограничения. Мы порассуждали о жестком подавлении и нежной заботе. Она дала мне почитать «Писательство в жизни женщины» Кэролайн Хенлбрюн. Я, в свою очередь, дала ей «Как стать лучшим другом своей собаки», написанную монахами из Нью-Скита. Уже зарождалась наша дружба. Через несколько дней после моего последнего визита моя приятельница Элейн Уолш умерла.

Я бы предпочла узнать об этом не из газет, но, видно, никто не догадался позвонить мне. И я прочитала о смерти Элейн в той же «Бостон Глоб». Оттуда я узнала, что Элейн, оказывается, была почти знаменита, по крайней мере в Бостоне и в Кембридже. «Известный психотерапевт феминистского направления» — так писали в «Глоб» об Элейн Уолш. Кроме книги о женщинах и власти, о которой я уже знала, Элейн написала еще несколько книг. Я о них никогда раньше не слышала. Наверно, потому, что они были не о собаках. Газета цитировала одного профессора, называвшего эти книги революционными в своей области. Еще он утверждал, что Элейн посвятила свою жизнь борьбе и что мир жестоко с ней расправился за это. Смерть Элейн Уолш, по мнению профессора, лишний раз доказала, что борьба женщин за свои права — это борьба не на жизнь, а на смерть. «Глоб», хоть и обильно цитировала профессора, прямо не утверждала, что Элейн была убита. Газета ограничивалась сообщением, что ее нашли мертвой. Правда, если бы считалось, что Элейн умерла естественной смертью, не было бы фразы о расследовании. Но в целом сообщение носило очень общий, туманный характер. Например, ни разу не была упомянута Кими.

Моя первая мысль, конечно, была о Кими. Нет, не о том, что собака могла довести Элейн до самоубийства, а о том, жива ли она. То, что в такой ситуации я прежде всего подумала о собаке, может показаться бездушием, но я, пожалуй, не стану оправдываться. Я очень надеюсь, что, если меня когда-нибудь обнаружат мертвой, найдутся люди, которые сразу вспомнят о моих собаках. Правда, пока жив мой отец, я могу не беспокоиться. Представляю, как он грузит моих псов в свой фургончик и приговаривает:

— Стыд и позор! Стыд и позор! А ведь она была такая славная сука!

— Кевин? Это Холли. Кое о чем хотела тебя спросить.

Кевин Деннеги — мой сосед. Он живет в соседнем доме на Эпплтон-стрит. Но я поймала его в полицейском управлении на Сентрал-сквер, на работе.

— Если о какой-нибудь пропавшей собаке, — сказал он, — то извини, у меня нет времени. Ты спросишь почему? Потому что я только что получил повышение по службе.

— Поздравляю, Кевин! Не знала, что ты ждал повышения.

— Ага. И я его дождался. Теперь я занимаюсь не пропавшими животными, а убийствами.

— Очень жаль расстраивать тебя, Кевин, но, по-моему, это не повышение, а понижение. Но мой вопрос отчасти касается и человека. Это очень серьезно. Ее звали Элейн Уолш.

— Правильно.

— Я знаю, что правильно. Она была моя подруга. Я хочу знать, где сейчас ее собака.

— Холли, ради Бога!

— С собакой все в порядке?

— Да.

— Хорошо. Просто прекрасно. — Я немного помолчала. — Так где же она?

— Тебе лучше не знать. — В его голосе послышались мужские заботливые нотки.

— Почему?

— Ты плохо переносишь все эти смерти. Помнишь, ты мне рассказывала: когда ты была маленькая, родители таскали тебя хоронить всех ваших умерших собак. Ты ведь тяжело это переносишь, верно?

Я тяжело переносила их смерть, а не похороны. У собак короткий век. Я помню многих собак и много смертей. Но, уж конечно, не Кевину уличать меня. Теперь у него нет собаки. Потеряв Траппера, своего последнего пса, он сам был настолько убит, что не стал больше никого заводить.

— Так вот, — продолжал он, — тебе вовсе не надо знать подробности. Она умерла не своей смертью…

— Но я так поняла тебя, что с ней все в порядке…

— Черт возьми! С собакой — да!

— Так я же из-за нее и звоню. То есть в основном из-за нее. Где она? Где лайка Элейн, Кими? Я немного помогала Элейн с ней и теперь хочу знать, куда вы ее дели. Где сама Элейн — я прекрасно понимаю!

— Собакой занимался Пэт Шенахан. Но он привязал ее к ножке стола, а она протащила за собой стол футов на десять и слопала пиццу, которую принесли ребята. Пэту пришлось заплатить за пиццу, и он жутко разозлился на собаку.

— А что он хотел? Она же ездовая собака! Ей и полагается что-нибудь «тащить». Так где она сейчас? Ее заперли?

— Ага.

— Я хочу ее забрать. Элейн оставила ее мне.

Это была правда. Во всяком случае, это было бы правдой, если бы у Элейн было время об этом подумать.

— Скажи, как мне вызволить ее?

И Кевин объяснил мне, что делать. Потом он сказал, что должен бежать.

— Да, конечно! Последний вопрос! Как умерла Элейн?

— Похоже, приняла слишком большую дозу.

— Кокаина?

— Она его употребляла? Регулярно?

— Во всяком случае, я за ней такого не знала. Нет, не думаю. Я просто почему-то вспомнила о Лене Баэзе, вот и спросила. Так она умерла так же, как и он?

— Сомневаюсь. — ответил Кевин. — Похоже на снотворное. Пока одни предположения. Возможно, это самоубийство.

— Но ты так не думаешь?

— Дама пишет книги. Она открыто высказывает то, что думает. Такой не так-то просто заткнуть рот. Феминистка!

Элейн очень посмеялась бы над этой характеристикой. А может, и нет.

Кевин продолжал:

— И вот, допустим, она собирается, как бы это сказать, сделать «роковой шаг». И ты меня будешь уверять, что ей нечего было бы сказать по такому важному поводу? Ни слова. Никакой записки!

— Это уж точно! Тут ты прав. Если бы Элейн собралась покончить жизнь самоубийством, она бы сначала написала об этом книгу. И вообще, мне кажется, она не из тех, кто кончает самоубийством.

— Верно. Держу пари, эта женщина не принимала таблетки. Ее насильно ими накормили.

— Конечно, будут говорить, что у нее была депрессия…

— Будут.

— Ты что-нибудь знаешь об этом?

— Немного.

— У нее умерла больная, — сказала я. — Элейн ведь была врачом. Ты это уже знаешь? Психотерапевтом. Кстати, она знала Риту.

Кевин, мой сосед, конечно, тоже знаком с Ритой, моей квартиранткой и подругой.

— Во всяком случае, — добавила я, — собака у нее появилась после смерти той пациентки.

— Может, хватит уже о собаках?

— Но это важно! — почти закричала я. — У Элейн была пациентка. Она наложила на себя руки, а собаку оставила Элейн. Элейн никогда раньше не держала собак, и Кими она взяла исключительно из-за той женщины. Ее так потрясла эта смерть! Она взяла собаку как бы из чувства вины. «Это единственное, что я могу сделать теперь для этой бедной женщины», — так говорила Элейн. Кими, безусловно, прекрасная сука. Любой нормальный человек, без всякой депрессии и чувства вины, с удовольствием держал бы ее дома. Я уверена: как только Элейн ее увидела, у нее отпали все сомнения. Она должна была взять Кими.

— Давай о людях! — взмолился Кевин. — Хватит собак!

— Так вот, Элейн действительно была расстроена. Тебе многие скажут, что у нее была депрессия. Что ж, может, и была. Возможно, поэтому она и позволила собаке, что называется, сесть себе на голову. Вот я и взялась ей помочь. Она не сумела стать для Кими персоной-альфа.

— Альфа! Как это по-гречески! — Кевин развеселился. Он даже повторил эту фразу несколько раз — вдруг я, со своей замедленной реакцией, сразу не пойму юмора!

Я ощетинилась. В конце концов, не такая уж я безграмотная, а иначе не смогла бы зарабатывать себе на хлеб здесь, в Кембридже. Вслух же я сказала:

— Как бы там ни было, Кими была рангом выше. Это и называется Альфа, когда речь идет об иерархии в волчьей стае. А Элейн была явная Бета, то есть «собака» рангом ниже Кими. Так вот, возможно, в той паре — Элейн и ее пациентка — главной была как раз Элейн. Должна была быть. Она же врач. Может быть, с Кими она боялась пользоваться своей природной силой. Знаешь, что случилось в последний раз, когда я у нее была?

Рите тот случай понравился бы, но Кевина не заинтересовал совершенно. Его сейчас занимала та больная, пациентка Элейн.

— Кто она была? — спросил он.

— Не знаю. Какая-то женщина. Элейн говорила, что она была молода.

— Как она умерла?

— Самоубийство. Слишком большая доза. Это все, что мне известно. Это был не несчастный случай. Она оставила Элейн записку с просьбой взять ее собаку…

— Опять «собачьи» разговоры!

— Послушай, подожди! — перебила я. — Ты думаешь, меня не трогает то, что случилось с Элейн? Ты ведь на это все время намекаешь? Так вот, очень даже трогает! Я говорю сейчас о собаке, потому что собака в этом деле имеет значение. Мне очень тяжело и очень жаль Элейн! В каком-то смысле она стала моей пациенткой, потому что ей нужна была помощь с Кими, в том числе и психотерапевтическая. И я помогала ей. Мы даже подружились.

— Она не называла тебе имени умершей больной?

— Нет. Думаю, она считала, что такие вещи надо держать в секрете. Врачи не разглашают тайн своих пациентов. Это было бы нарушением врачебной этики. Нет, я не знаю, как ее звали.

— Я тоже, — сказал Кевин, — но узнаю во что бы то ни стало.

Вызволить Кими из «тюрьмы» и «взять ее на поруки» оказалось несложно. Даже не потребовалось вмешательства Кевина.

Если кто не знает, маламуты не тявкают и не подвывают, как другие собаки. Они разговаривают. Да, именно так это можно назвать. «У-у, — говорят они. — А-у-у. У-у?». Кими не то что разговаривала — она кричала, ругалась и то и дело пыталась затеять драку с собаками из соседних загонов. Очутившись в незнакомом окружении, она тут же постаралась утвердиться. Я пыталась объяснить ее поведение, но никто меня и слушать не захотел. Там все спали и видели, как бы поскорее от нее отделаться.

Глава 4

Мать Кевина Деннеги воспринимает лица как географические карты. Например, она всегда говорит, что у Кевина на физиономии «отпечатана» карта Ирландии, у Риты — Италии, а у меня Шотландии.

— Приветик, Холли. Как делишки?

Кевин стоял у входа. В его крепкой руке был зажат коричневый бумажный пакет, в какие обычно упаковывают овощи. Хоть сам Кевин и не любит, когда так говорят о его жизни, он живет со своей мамочкой в ее вегетарианском «чайном» домике. Миссис Деннеги в свое время предпочла католической церкви адвентистов Седьмого дня. Нравится это Кевину или нет — он живет в ее доме. До того как дом по соседству купила я, вернее, пока мой отец не помог мне с главным взносом (я никак не могла подыскать жилье, где можно было бы держать собак), Кевин в основном пробавлялся диетическим хлебом и чаем на травах. Разве что иногда он вырывался из дома, чтобы полакомиться пиццей, гамбургером или жареным цыпленком по-кентуккски. Если Кевину хотелось пропустить стаканчик, ему приходилось пробираться через заднее крыльцо, а случись рядом миссис Деннеги, он вынужден был бы выпить этот стаканчик где-нибудь сидя на тротуаре или нервно прохаживаясь по улице туда-сюда. Полицейский, распивающий на улице, — картина неприглядная, и выход, который нашел Кевин, — банка пива в бумажном пакете — все равно не решал проблемы. Жители города частенько бывали им недовольны.

Гарвард только что отгрохал длиннющий жилой дом на Конкорд-авеню. Угол Эпплтон и Конкорд — не самое фешенебельное место в Кембридже. Суперсовременные «трехпалубные корабли» не в силах скрыть своего пролетарского происхождения. Некоторые из них, как, например, дом миссис Деннеги, агрессивно простонародны. Они даже гордятся этим, выставляя напоказ зеленые виниловые стены, алюминиевые, с вмятинами двери, куцые, будто только что из плохой парикмахерской, живые изгороди. Так они издеваются над элегантными белыми фасадами, раздвижными дверями и можжевеловыми изгородями соседей.

Итак, соседство у меня не самое фешенебельное, это даже не Брэтл-стрит. И перемещение Кевина с банкой пива в бумажном пакете с тротуара в мою кухню улучшило пейзаж не больше, чем новый гарвардский жилой комплекс. Кевин хранит свои банки с пивом у меня в холодильнике, и я разрешаю ему готовить у меня мясо, если то, что он с ним делает, можно назвать словом «готовить». Мое собственное меню в основном яичница, сандвичи, домашний сыр в ванночках, «собачьи» галеты, лакомства из ливера для собак. По крайней мере, я не довожу продукты до стадии обугливания, как это делает Кевин.

— Ну, как я тебе, Кевин? Правда, я неплохо справляюсь?

Голос у меня, правда, был хрипловатый, но это, конечно, не от крика на Рауди и Кими, а от постоянных тихих и нежных увещеваний.

— На это уходит три дня, — продолжала я. — Любой, кто понимает в собаках, скажет тебе: взять вторую собаку в дом — это минимум три дня привыкания. Извини за шум сегодня ночью. Надеюсь, мы тебя не разбудили?

— Меня разбудила мама.

Кевин выгрузил на стол свой заветный бумажный пакет и еще один пакет — с гамбургерами. Рауди навострил уши, подбежал к столу, с надеждой принюхиваясь, но изо всех сил стараясь казаться безразличным.

— Ей приснился страшный сон, — продолжал Кевин. — Кошмар. Чудовище с семью головами. И все головы лаяли по-собачьи.

— Какое совпадение! Я видела такой же сон. Апокалиптические сновидения мучают весь квартал.

Тут я обратила внимание, что Кевин выглядит совершенно измотанным.

— Слушай, серьезно, извини, что мы так шумим. Это не вечно будет продолжаться.

С того самого дня, как я взяла Рауди, он всегда спал в моей комнате. Место в эркере, откуда я сниму подоконник, как только появятся деньги, тоже было его. Я не могла оскорбить Рауди просьбой уступить место или потесниться. Но последней каплей стала синтетическая кость, которую Кими обнаружила под радиатором в спальне в три часа ночи и отказалась отдать.

— Где же Кими теперь? — спросил Кевин.

— Во дворе. Наверно, роет…

Для января в Кембридже минус пять градусов по Цельсию — это довольно тепло. Нам с Рауди было даже жарковато. Прошлым летом мне удалось наконец убедить Рауди прекратить во дворе строительство укреплений, как перед битвой под Верденом. И вот теперь Кими, наверно, уже восстановила все окопы и траншеи, которые я тогда засыпала. Что ж, по крайней мере, это не мешает соседям. Кими вообще-то тихая, да и двор огорожен.

— Синекван, — произнес Кевин.

— Что?

— Синекван. Никаких следов кокаина не обнаружено. Это синекван. Второе название — доксепин.

Сковорода дымилась. Кевин швырнул на нее два куска начинки гамбургера, они тотчас зашкворчали, съежились, повалил густой жирный дым.

— А что это такое? Снотворное? — спросила я.

— Можно использовать и как снотворное. Этот препарат одновременно и транквилизатор, и антидепрессант. Сонливость — побочный эффект, но некоторые принимают его как снотворное.

— Пожалуй, можно сказать, что Элейн была и подавлена, и встревожена. Ну, из-за той умершей пациентки. Но… не знаю. Она не производила впечатления человека, который из-за этого сядет на таблетки. Она такая же, как Рита, понимаешь?

— Ага. — Он перевернул кусочки фарша подгоревшей стороной вверх.

— Для Риты любая мелочь — повод для работы над собой, — сказала я. — Все, что с ней происходит, она должна сначала осмыслить, а потом преодолеть. Правда же? Если у нее болит голова, она не станет принимать аспирин, потому что думает, что эта головная боль что-то значит и принимая таблетку, она таким образом убегает от психологической проблемы. Проглотив аспирин, она будет чувствовать себя виноватой. И если у всех вокруг грипп, и у Риты — тоже, она решит, что это не просто грипп! Это ее организм посылает ей какое-то сообщение, например о ее отношениях с матерью. А если даже она и признает, что у нее просто грипп, то примется анализировать, как это она его подхватила. Мне кажется, Элейн была из той же породы. У нее был рецепт на эту дрянь? Пузырек с таблетками нашли?

— Не-а.

— Ну, это ничего не значит, особенно если она принимала это как снотворное. Люди раздают лекарства направо и налево.

Это же Кембридж! Вы жалуетесь кому-нибудь, что плохо спали, и вот уже десяток знакомых предлагает вам свой ксанакс или ативан. Когда выясняется, что вам просто не дает спать собака, а никакой бессонницы у вас нет, это не смущает доброжелателей. Тогда они советуют полтаблетки принять вам самому, а вторую половину — скормить псу.

— Раздают лекарство и советуют принимать их, смешав с домашним сыром?

Я вопросительно посмотрела на Кевина.

— Домашний сыр, — пояснил Кевин, снова переворачивая на сковородке то, что осталось от начинки гамбургера. — Она съела это снадобье с сыром. Это обнаружили при вскрытии — синекван, домашний сыр и всякую другую пищу. На ванночке из-под сыра следы синеквана. Я же говорил: ее накормили этой отравой! Теперь мы знаем как. Подложив таблетки в коробочку с сыром.

— О Господи! Слава Богу, что Кими его не попробовала!

— Да, ванночка не была вылизана. — Кевин торжественно водрузил два кусочка подгоревшей мясной начинки на холодные половинки булки, заранее разложенные на двух тарелках, сдобрил каждый кусок полной ложкой майонеза и увенчал все это щедрой порцией кетчупа, пришлепнув его сверху. Потом он придвинул мне одну из тарелок.

— Вообще-то, — сказала я, — она запросто могла дать немного сыра Кими. Я, например, часто даю его собакам. Раньше многие заводчики рекомендовали включать его в рацион. Теперь, кажется, он вышел из моды. Да, пожалуй, Элейн и не стала бы заботиться об обогащении рациона Кими. Она ничего не понимала в собаках. К тому же Кими прекрасно себя чувствует. Она ведь была в нормальном состоянии, когда вы приехали?

— Абсолютно. Тут же прибежала и попыталась со всеми подружиться, совсем как Рауди.

Кетчуп и майонез, смешиваясь, стекали по пальцам Кевина, как кровь из инфицированной раны.

— Ты что, не хочешь? — Кевин указал на вторую порцию.

— Спасибо, Кевин, я только что поела. Съешь сам.

— Как бы там ни было, с собакой все в порядке. Она рычала совсем как Рауди, и я велел одному из ребят вывести ее. Еще она кое-что погрызла там, в гостиной. Подушку, кажется. И еще такую большую корзину.

— Навахо! Так ее назвала Элейн, когда я как-то спросила ее, что это за вещь. Такая большая красно-черная корзина около трех футов в поперечнике. Узор плетения напоминает орла.

Я могла бы научить Элейн, как уберечь от Кими подобные вещи. Я тут же стала придумывать, что можно было ей посоветовать. Но теперь это все не имело значения. У Элейн и Кими больше не было «большого будущего» на двоих.

— Ну, и как это могло случиться? — спросила я. — Кто-то подложил таблетки ей в домашний сыр, она съела и умерла. Так?

— Ага. Поев сыра, а это было вечером, на ужин, она, скорее всего, просто почувствовала сильную усталость и легла спать. А потом жизненные процессы все замедлялись, замедлялись и замедлились так, что она перестала дышать.

Элейн была не из тех, кто пожелал бы умереть вот — так просто «спокойно уснуть». И потому вдвойне несправедливо, что ей даже не дали шанса побороться.

— Загадка в том, — продолжал Кевин, — как именно эта отрава попала в сыр. Могли таблетки подложить, когда сыр уже лежал в холодильнике, или это случилось до?…

— Сыр, вероятно, принес разносчик молока. Ты же видел этот ящик у двери. «Прекрасная долина»! Они делают домашний сыр. Я тоже заказываю его иногда. Идеальная еда и для человека, и для собаки. У них домашний сыр свежее, чем в магазине.

— У тебя сейчас он есть?

— Обыкновенный или пикантный?

У Кевина прекрасный аппетит. Несмотря на солидное брюшко, он делает пробежки по утрам.

— Есть упаковка.

И я дала ему обычную пластмассовую ванночку с фирменной наклейкой «Прекрасной долины» — то есть с той же самой коровой, что и на ящике. Кевин вытер руки бумажным полотенцем, открыл крышку и принялся изучать упаковку и содержимое.

— Ты ее уже открывала?

— Нет, смотри: она же полная.

— Но ты открывала ее!

— Да нет же! Я ее вообще не трогала.

— Тогда где же… э-э, эта пластмассовая штучка? Ну, такая полосочка? Дергаешь за нее — и коробочка распечатывается.

— Таких фирменных штучек никогда не бывает у разносчиков молока. Это в магазине сидит человек и запечатывает коробочки. А тут — просто открываешь крышку, и все. Как в старые добрые времена.

Кевин закрыл ванночку, потом опять открыл, внимательно посмотрел на содержимое и снова закрыл крышку.

— Значит, домашний сыр был в такой же ванночке? — спросила я.

Он кивнул.

— Такие не продаются в магазинах. Такие приносит только разносчик молока, — заметила я.

— Значит, какое-то время ванночка пролежала у нее в ящике у дверей.

— Да…

Мы внимательно посмотрели друг на друга.

— И кто-то, — продолжила я, — мог подойти, открыть коробочку, положить туда что угодно и снова закрыть. Если потом выровнять сверху сыр, то никто и не заметит. А ящик для молока у Элейн на крыльце, и его не видно с улицы. Понимаешь?

— Да. Теперь начинаю понимать.

— Таким образом, совсем необязательно было проникать в дом. А значит, это мог быть кто угодно.

— Да уж! — хмыкнул Кевин. — Это расширяет круг подозреваемых.

— Например, какой-нибудь антифеминист, как этот парень из Монреаля. Возможно, этот человек даже не знал ее лично, а просто, например, его жена, начитавшись книг Элейн, бросила его. Или, скажем, девушка посещала ее семинары, «обрела уверенность в себе» и послала своего парня ко всем чертям, а он обвинил во всем Элейн. Что-нибудь в этом роде. Да, это мог быть любой, кто знал, где она живет…

Кевин подумал и добавил:

— И знал, что ей приносят на дом молоко и домашний сыр.

— Ну, это не такая уж редкость. Большинство яппи заказывают молоко на дом, потому что это удобно, и еще молоко, как правило, берут многодетные семьи. А многим просто приятно сознавать, что у них свой разносчик молока. И стеклянные бутылки очень экологичны, так ведь? Здесь, в округе, по меньшей мере две молочные фермы.

— Если кто-нибудь знал, что ей приносят домашний сыр…

— Конечно! Либо этот кто-то бывал у нее в доме, видел сыр в холодильнике, разговаривал с ней о домашнем сыре… Или он просто знал, что она заказывает в «Прекрасной долине». Возможно, кто-то заглянул в ящик после того, как заходил разносчик, и до того, как Элейн вынула продукты. А промежуток мог быть довольно-таки длинным. В этих ящиках можно хранить молочные продукты часами, хоть целый день. Предположим, разносчик приходил утром. Элейн весь день была на работе, и домашний сыр лежал в ящике, пока она не вернулась. В общем, тебе надо побеседовать с разносчиком.

— Безусловно.

— Он славный парень, — сказала я. — Если это тот же, что приносит молоко мне. Скорее всего, это он и есть. Это его маршрут. Очень славный парень! Он ужасно расстроится. И дела его фермы тоже расстроятся, если все это попадет в газеты. Кто угодно мог узнать адрес Элейн. Ее номер есть в телефонной книге. Я знаю: сама смотрела несколько дней назад.

— Кто угодно… — задумчиво произнес Кевин, — кто захотел бы, чтобы она умерла. Дело в том, что я выяснил насчет ее пациентки.

— Ну?

— Она действительно приняла слишком большую дозу. Странно… Ее звали Донна Залевски. Она приняла слишком большую дозу синеквана.

— Как Элейн!

— Как Элейн.

Глава 5

— Есть одна неувязочка, — сказала Рита. — Дело в том, что Элейн терпеть не могла домашний сыр.

— Откуда ты знаешь? — спросила я.

Мы сидели в Ритиной гостиной. Она как раз над моей, и такой же формы, и тоже с камином. Во всем остальном эти две комнаты могли бы служить иллюстрациями соответственно старомодной и современной обстановки. Моя гостиная — сплошное ретро. Дешевая люстра в виде стеклянного шара. Кушетка. У Риты — мебель тщательно подобранных тонов из магазина ранга Блумингдейла, не ниже. Если задуматься, то Рита и сама всегда впереди себя, а я вечно тянусь за собой…

— Я ее знала, — ответила Рита. — Помнишь? Мы с ней вместе ходили на те семинары.

На Рите были ее любимые джинсы и белый джемпер из ламы. Еще она надела массивные, ручной работы серьги и очень подходящую к ним цепочку.

— Вы что, подолгу обсуждали молочные продукты на ваших семинарах? — поинтересовалась я.

— У нас как-то был случай поговорить о ее разносчике молока.

— Должно быть, разговор был увлекательный!

— Да, — совершенно серьезно подтвердила Рита, — он даже снился Элейн. Он олицетворял для нее идею мужчины-кормильца. Молоком, а?

Рита временами говорит в подобном тоне, но вообще-то она хорошая и прекрасно относится к своей собаке по имени Граучо — необученной таксе с седой мордочкой, сейчас примостившейся у нее на коленях.

— Ты шутишь! — воскликнула я.

— Нет, я серьезно. Мы много работаем со снами в наших группах.

— Так у нее были какие-то предчувствия?

— Да нет, конечно нет. Просто все это как-то подозрительно. Она была из тех людей, которые терпеть не могут йогурта и всякого такого: сметаны, например, домашнего сыра.

— Так зачем же тогда платить разносчику молока?

— Чтобы получать обыкновенное молоко, скорее всего, — ответила Рита. — Во всяком случае, это первое, что приходит в голову. Но этот разносчик, кроме того, был для нее и неким символом.

— Вообще-то она пила молоко. По крайней мере с чаем. Однажды, когда Элейн поставила на стол молоко, Кими вылакала его… Я точно помню, что Элейн наливала молоко себе в чай. Но зачем ей понадобился домашний сыр?

— В конце концов, «сырофобии» у нее не было. А если, например, приготовить творожную запеканку, так и вкуса домашнего сыра не почувствуешь. И выглядит это совершенно иначе.

— Допустим, но все же это была не любимая ее еда, — возразила я. — Вот ведь что странно! Почему отраву положили в то, что она не любит, если хотели отравить ее?

— Логичнее травить человека тем, что он ест часто, — согласилась Рита.

— Предположим, мы хотим отравить миссис Деннеги. Во что ты подсыплешь яд? Правильно! В травяной чай. Нам следовало бы подсыпать мышьяку в ее обычную пищу.

— Но для этого надо знать, что она ест обычно, — сказала Рита. — Если Элейн отравил какой-нибудь антифеминист, откуда ему было знать, что она любит, а что — нет? Он просто наблюдал за домом, заметил разносчика молока и решил отравить то, что было в ящике для молока.

— Но почему он подложил то же самое средство, от которого умерла пациентка Элейн? Как его… синекван?

— Возможно, тут есть какая-то логическая цепочка. — Рита задумалась.

Поначалу я и внимания не обратила на это замечание. Врачи всегда говорят, что все связано со всем.

— Похоже, убийца хотел, чтобы все выглядело как самоубийство. Женщина умерла от передозировки синеквана. Это случилось с пациенткой Элейн. Элейн идентифицируется с ней. Чтобы справиться со своим чувством вины, она как бы становится своей умершей пациенткой. Но у нее не получается… Или, наоборот, слишком хорошо получается. И она кончает тем же, чем и ее больная.

— А вдруг так и было?

— Не думаю. Но, возможно, кто-то хотел, чтобы создалось такое впечатление.

— Уж очень это все сложно! — усомнилась я. — Вряд ли полиция сможет переварить такую версию.

— А кто была та пациентка? Что о ней известно?

— Почти ничего. Кроме одного; она была хозяйкой Кими. Элейн говорила, что у этой женщины были серьезные проблемы. Ее звали Донна Залевски. Это я знаю от Кевина, а не от Элейн.

Ритино лицо вдруг стало бесстрастным и непроницаемым.

— Элейн и не могла сказать тебе этого. Это было бы нарушением профессиональной этики.

Температура на улице понизилась до нормальной — около десяти градусов. Я прислушивалась, не идет ли разносчик молока, и одновременно пыталась дописать о женщине, воплотившейся в свою собаку. Рауди и Кими услышали шаги раньше меня. Их отношения несколько улучшились. Кими изредка все-таки вспоминала, что она на территории, которую Рауди пометил первым, и что он тяжелее ее на пятнадцать фунтов. Но все же дух соперничества присутствовал, и одним из любимых соревнований было: кто скорее добежит до двери — выяснить, кто пришел. Кими весила около семидесяти пяти фунтов, Рауди — под девяносто. Мой отец, который выращивает гибриды волка и собаки, всегда хотел видеть Рауди еще более похожим на волка. Бак то и дело советовал мне заставить Рауди похудеть до восьмидесяти пяти фунтов, а Фейс Барлоу, которая водила его на соревнования по экстерьеру, говорила, что я морю его голодом. Бак и Фейс, оба читали мне лекции о правильном питании собак. Бак настаивал на том, что корм «Екануба» — неподходящая пища для лайки, не бегающей ежедневно в упряжке, а Фейс утверждала, что это идеальная еда. Нет мира ни среди собак, ни среди людей!

На тяжелый стук шагов и позвякивание молочных бутылок к задней двери рванулись сто шестьдесят пять фунтов собачьих мускулов. У самого порога Рауди, все-таки получивший наконец СТ, свою первую степень по послушанию, уселся, как я его учила, а Кими кинулась на дверь, и ее когти оставили на дереве глубокие борозды. Большая белая физиономия Рауди выражала снисходительное превосходство. Так цивилизация взирает на варварство. Рауди склонил набок тяжелую голову, потом поднял глаза на меня.

— Молодец, Рауди, хороший мальчик, — похвалила я. — А Кими — нет. Прекрати, Кими.

В конце концов я заперла их обоих на кухне и открыла дверь.

Джим, разносчик молока, говорил мне, что живет в Дорчестере с женой, четырьмя детишками и псом-полукровкой — кажется, помесью лабрадорского ретривера с кем-то.

— Не надо, — остановила его я, когда он начал выгружать мой заказ в ящик. — Я заберу это в дом.

— Конечно, — отозвался он. — Прохладно сегодня…

— Достаточно прохладно для моих собак, — ответила я. — У меня появилась еще одна, тоже маламут.

— Вы — молодец!

— Она раньше принадлежала одной вашей клиентке. Вы ведь обслуживаете Апленд-роуд?

— А как же!

— Элейн Уолш…

Он помрачнел:

— Та леди, что умерла…

— Да. Вы уже знаете о…

— Вы по-прежнему берете домашний сыр?

— Да.

— В газетах пока не писали, — вздохнул он, — но вы наверняка уже слышали.

— Думаете, клиенты начнут отказываться?

Он опять сокрушенно вздохнул.

— Надеюсь, этого не случится, — успокоила его я. — А если кто-нибудь и откажется, то не надолго.

Мы еще немного поговорили об угрозе его бизнесу. На улице было холодновато в свитере и в джинсах, поэтому я перешла к делу:

— Скажите мне, пожалуйста, Элейн Уолш всегда брала домашний сыр? Это был ее обычный заказ?

— Ага. Я так и сказал им. — Джим, видимо, имел в виду полицейских. — Но только последнее время. Раньше она заказывала молоко, яйца, масло. Потом добавила еще домашний сыр. Два раза в неделю, по фунту.

В два приема я отнесла в дом свой заказ: сначала молоко, потом — яйца и домашний сыр. Я положила сыр на стол и стала перекладывать яйца в пластмассовый контейнер в дверце холодильника. Закончить с яйцами я не успела — пришлось разбираться с Кими. Она уже давно прыгала вокруг меня и виляла хвостом, но теперь, вконец обнаглев, встала на задние лапы, передние положила на стол и обнюхивала ванночку с сыром.

Любые собачьи выходки — это попытка общения, может, и неосознанная. Если внимательно наблюдать, то всеми своими действиями собака вам что-то говорит.

Кими узнала эту ванночку! «Время обеда! — сигнализировала она. — Мой обед. Моя еда. Мое!»

Элейн не любила домашний сыр. Она его не покупала, пока… не завела собаку. Кими только что сообщила мне, что Элейн Уолш заказывала домашний сыр для нее! Прямо как в моем рассказе: Элейн теперь общалась со мной в образе своей собаки!

— Кевин? Это Холли. Слушай! Элейн не собирались убивать. — Я снова звонила ему в управление. — Она погибла случайно. Я знаю, ты, непонятно почему, считаешь, что я помешана на собаках, но послушай! Домашний сыр был для Кими! Элейн не покупала домашний сыр, пока у нее не появилась Кими.

— Я знаю, — спокойно ответил Кевин.

— Элейн терпеть не могла домашнего сыра. А Кими, едва увидит коробочку, сразу понимает, что это для нее. Яд предназначался не для Элейн, а для Кими. Ее первая хозяйка умерла от синеквана, вторая — тоже, а третья — это я, между прочим.

— Не ешь ничего. Не ешь ничего, что ты уже купила. Ты обедаешь с кем-нибудь?

— Нет. Стив в клинике до восьми часов.

— Пообедаем где-нибудь вместе. Ничего не ешьте, пока я не приеду.

Подите объясните это маламуту! Джим только что отдал мне домашний сыр, и я была уверена, что он вполне доброкачественный. Скажем так: почти уверена. Я была бы совершенно уверена, если бы Джим не был поставщиком Элейн. Неужели Джим? Не может быть.

Я выкинула сыр в мусорное ведро, вымыла ванночку, бросила ее туда же и вынесла мусор на улицу, к бачкам, куда Кими не могла добраться. Так чем же накормить собаку? В кухонном шкафу я отыскала то, что осталось от сорокафунтового пакета «Еканубы» — «лучшего в мире корма для собак с тридцатипроцентным содержанием протеинов». Более четырехсот крупных фирм-производителей в США и сотни мелких компаний выпускают Бог знает сколько сортов и разновидностей корма для собак. При всем моем уважении к Фейс Барлоу я не поручусь, что «Екануба» лучше АНФ или пары других первоклассных кормов, но что он лучше всех остальных — в этом я уверена. Фейс считает, что он особенно полезен для шерсти. Я довольно дорого заплатила за этот корм и не стала бы выбрасывать двадцать фунтов просто так. Кто мог зайти ко мне на кухню с тех пор, как я привела Кими? Был ли тут без меня кто-нибудь незнакомый? Мастер, который чинил плиту. Так, кто еще? Я не могла припомнить. Пока Рауди и Кими рычали друг на друга, я вынесла распечатанный пакет в мусорный бак с плотно закрывающейся крышкой. Я удостоверилась в том, что крышка действительно плотно закрывается. Я вовсе не желала погубить чью-нибудь собаку, спасая своих.

Затем я надела на собак ошейники-парфорсы, взяла их на поводки, пошла с ними в магазин Сейджа, что на углу Конкорд и Харон, и купила небольшой пакетик корма «Пурина». По дороге домой у собак чуть не вышло драки из-за огрызка яблока на тротуаре, но, слава Богу, обошлось без кровопролития, и мне удалось оттащить обоих от злосчастного огрызка. Конечно, я понимала, что никто не стал бы специально начинять его ядом и подбрасывать моим лайкам. Точнее, подбрасывать именно Кими. Да, я это знала. И все-таки не дала им съесть этот огрызок.

Глава 6

— Давай сразу договоримся, — сказал Кевин. — Это всего лишь твои предположения.

Мой любимый ресторан в Кембридже — на Пендел-сквер. Это заведение под названием «Дневной улов»: кальмары, креветки, мидии под чесночным соусом или в оливковом масле. Кевин был там лишь однажды, и его угораздило увидеть, как какой-то посетитель ест черные макароны (может, это было блюдо под соусом из чернил осьминога?). Кевин решил, что «Дневной улов» — место, где выпендриваются яппи, и отказался туда ходить. Сегодня он настоял на очень дорогой пиццерии, и вот мы платим шестнадцать долларов за пиццу, состоящую из одной корки!

— Я понимаю, — говорила я, сражаясь с пиццей, — не дура! Есть два варианта. Вариант первый: этот тип не знал Элейн или знал ее плохо. Он думал: она ест то, что покупает. Он понятия не имел, что она не любит домашний сыр.

— Прекрасная пицца! — заметил Кевин.

— Очень нежная, — подтвердила я. — И корочка ничего себе. Во всяком случае, он не знал, что сыр предназначался для Кими. Вариант второй: убийца был знаком с Элейн. И ее отношение к домашнему сыру, и то, что она кормит им свою собаку, было ему известно. Тогда получается, что он хотел убить именно Кими. Ты уже говорил с Джимом? С разносчиком молока?

— Да. Он утверждает, что не знал о собаке.

— Знал, — сказала я. — Нельзя было не знать. Элейн не выгуливала Кими, потому что та слишком сильно тянула. Поэтому Элейн выводила Кими не дальше цветочной клумбы перед домом. Редко-редко она проходила с ней по улице полквартала. Стоит только взглянуть на эту цветочную клумбу, чтобы понять, что в доме есть собака.

— Может, этот парень не такой сообразительный.

— Какая тут сообразительность! Это крупная собака. Следы ее жизнедеятельности тоже не маленькие. Всякий дурак поймет, что это не кошачьи… не к столу будь сказано! Ладно, поговорим о чем-нибудь другом.

— Итак, предположим, он знал, что у Элейн есть собака, — сказал Кевин. — А может, он думал, что это соседская? То есть не предполагал, что сыр — для нее. А с Элейн он был знаком шапочно: видел ее, она с ним расплачивалась, заказывала что-то. Вот и все. Она вообще была необщительная, так он говорит.

— У нее было к нему сложное отношение, — сказала я. — Рита мне говорила. Во всяком случае, если синекван предназначался для Элейн, то убийцей был кто-то чужой или, по крайней мере, не близкий знакомый. А если снотворное предназначалось для Кими, то убийца хорошо знал Элейн, был в курсе, что сама она не ест домашний сыр, а кормит им собаку. Какая все-таки гадость эта пицца! Сплошная корка!

— Ты уже съела свою половину, — заметил Кевин.

— Так что обнаружили у нее в желудке?

— Синекван. Домашний сыр. Лапшу. Томатный соус. Какое-то мясо. Сосиски. Красное вино.

— Наверно, лазанья! — догадалась я. — Она предпочитала ее всем остальным блюдам.

— Никогда бы не догадался, — признался Кевин, — если бы она не оставила на столе поваренную книгу.

— О! Так она оставила?

— Да.

— И это действительно была лазанья?

— Нет. Какое-то другое блюдо с макаронами. Названия не помню.

— Естественно. Люди, которые живут одни, редко готовят лазанью. Ее обычно делают человек на десять. А одному ее и за две недели не съесть. Хочешь этот последний кусочек? — спросила я.

— Тебе он сейчас нужнее, — ответил великодушный Кевин. — Ты-то вообще предпочитаешь анчоусы, я знаю!

— Так за кем же охотился убийца: за Элейн или за Кими?

— Все гораздо сложнее. Из-за этой пациентки Элейн Уолш, из-за Донны Залевски. У нее, кажется, был рецепт.

— Но не от Элейн. Элейн была психотерапевт-консультант, как Рита. Она не имела права выписывать рецепты.

— Рецепт выписал врач, к которому ее направила Элейн, — психиатр, его зовут Бенджамин Мосс.

— Никогда о таком не слышала. Интересно, знакома ли с ним Рита. Ой, знаешь что! У Риты есть своя теория. Она думает: может, кто-то так все подстроил, как будто Элейн повторила самоубийство своей пациентки. Рита не верит, что Элейн действительно сделала это. Но возможно, кому-то было нужно, чтобы все выглядело именно так. Есть в этом смысл, как ты думаешь?

Кевин пожал плечами и скорчил гримасу.

— Но ведь она, я имею в виду больную, просто приняла таблетки, правда?

— Так тогда казалось, — сказал Кевин.

— Ты там был? Ты занимался тем делом?

— Лично я?

— Да, ты.

— Нет.

— Ладно. Тебе просто не хочется говорить об этом, верно? Ты там не присутствовал и не хочешь полагаться на чужие рассказы там, где нужно смотреть своими глазами. Послушай! Либо я схожу с ума, либо… А вдруг синекван предназначался для Элейн, но не как для Элейн, а как… для хозяйки Кими? Может так быть, как ты думаешь?

— Все может быть.

— Кто-то охотится за всеми, кто владеет Кими. Но почему?

— Это не единственная версия. Только одна из возможных.

— Да-да! Только, знаешь, теперь хозяйка этой собаки — я! Или этот тип два раза прокололся и прикончил владелиц Кими вместо самой Кими?

— Вряд ли. Ведь Донна Залевски оставила записку.

— Верно.

— Но на всякий случай, — сказал Кевин, — некоторое время не ешь собачьей еды.

Кевин просто весь светился от собственной шутки. Потом его большое лицо разгладилось и посерьезнело. Он положил один из своих увесистых кулаков на столик.

— Послушай, я ни черта не понимаю в этом деле и не знаю, что случится в следующую минуту. И пока я хоть немного не разберусь, следи за тем, что ты ешь сама и чем кормишь своих собак.

— Я всегда знаю, чем кормлю собак! За кого ты меня принимаешь?

Для настоящей драки нужны две однополые собаки, лучше две суки, но Кими и Рауди тоже вступили на тропу войны на следующее утро, и это была, безусловно, моя вина. Выкинув весь их корм, я была вынуждена поехать и где-то пополнить запасы продуктов. Излишне говорить, что «Екануба» не продается в супермаркетах. И вот я решила взять с собой этих двоих (неплохая идея!), погрузив их в свой «бронко» (а вот эта идея никуда не годилась!). Первая моя ошибка: я не навела порядок в салоне после последней поездки в Мэн. Вторая ошибка: я запустила Кими в машину первой. Третьей ошибкой было вообще впускать туда Рауди.

Кими прыгнула внутрь и тут же обнаружила под сиденьем недоеденный пирожок с черникой. И Рауди, оказавшись внутри, тоже сразу кинулся на пирожок, а значит, на Кими. Мисс Волчица Альфа, естественно, отказалась делиться добычей. Рауди наскочил на нее сзади, и… впился зубами ей в холку. Кими взвыла от боли, Рауди зарычал и сжал зубы крепче. У меня не было выбора. Счастье еще, что на мне были плотные кожаные перчатки. Я залезла в машину, оседлала Рауди и левой рукой вцепилась в его ошейник. Рауди подмял под себя Кими, я придавила Рауди и таким образом оказалась верхом на двух извивающихся лайках. Правой рукой я постаралась разжать челюсти Рауди. Если вы не знаете, как это делается… Надо плотно обхватить морду собаки сверху и сильно нажать в местах соединения верхней и нижней челюстей, по направлению назад, туда, где кончается ряд зубов. Я бы не стала испытывать этот способ ни на какой другой собаке, кроме своей собственной, и, когда я такое делаю, я всегда громко с собакой разговариваю, чтобы она понимала, кто проделывает с ней подобное безобразие. Как только я ослабила мертвую хватку Рауди, Кими, которая пока еще не была моей собакой, выскользнула из машины, прихватив мою парку и перчатку. Слава Богу, что не выдрала вместе с ними кусок мяса. Пока она судорожно заглатывала кусочек пирожка с черникой, которого чуть было не лишилась в потасовке, я выволокла Рауди из машины и прицепила на поводок.

Если бы я отвела их домой, можно было бы считать, что они победили, и я больше не вожак нашей маленькой стаи. Они все-таки поехали со мной: каждый в своей прочной полипропиленовой клетке-переноске. В таких грузят собак в самолет в аэропорту.

— Свободное общество предполагает высокий уровень культуры населения, — пояснила я им.

Когда я приехала в один из западных пригородов, адреналин все еще поступал в кровь. Я чувствовала эмоциональный подъем. Это было как раз то, о чем я в свое время говорила Элейн: уверенность в своих силах. Аляскинские маламуты не самые крупные собаки на свете но в своей весовой категории, возможно, самые сильные. Рауди и Кими вдвоем тяжелее меня на пятьдесят фунтов. И если уж вам удалось разнять эти две махины, состоящие из сплошных мускулов и снабженные крепкими зубами, какой человек сможет вас запугать!

Подлый. Трусливый. Тот, который не станет вступать в открытое единоборство. Он заставит вас бояться проглотить кусок, накормить собаку.

— Ну уж нет! Только не меня! — подумала я. — Охотишься ты за Кими или за ее хозяйкой — ты выбрал не ту собаку и не ту хозяйку. Я усмирила двух маламутов и вышла победительницей. Меня голыми руками не возьмешь!

На обратном пути я все продумала.

— Сначала, Кими, мы все выясним о тебе, — сказала я ей. — Мы узнаем, откуда ты, и держу пари, ты здешняя, потому что нигде не разводят таких лаек, как ты, кроме как в Новой Англии. В других местах таких, как ты, и не видывали.

Как я уже говорила, Кими, хоть и была крупной, как все маламуты, считалась сравнительно небольшой. В других районах страны, да и здесь тоже, иногда встречаются лайки до двадцати восьми дюймов в холке (рост собаки измеряется в самой высокой точке ее туловища — между основанием шеи и плечами). И во всем остальном Кими, как и Рауди, походила на линию Коцебу, настоящих маламутов из Новой Англии, где всякий знает, что больше не значит лучше.

— А потом, — продолжала я внушать Кими, — если в твоем происхождении нет ничего необычного, тогда мы отработаем и другую версию: что ты, несмотря на свое примерное поведение и ангельский характер, все-таки умудрилась кого-то сильно обидеть. И еще мы выясним, что сталось с твоими прежними хозяевами, ладно, девочка? Потому что, если ты потеряешь третью хозяйку подряд, дорогая, ты и Рауди угодите к одному милому джентльмену из Аулз-Хед в штате Мэн, который переделает вас обратно в волков. А пока будем осторожны! И воздержимся брать лакомства из чужих рук.

Глава 7

— Ты просто дура! — сказала мне Фейс Барлоу.

Когда Фейс улыбается, ее глаза блестят, а на щеках появляются ямочки. Но сейчас она не улыбалась.

— Глупо терять время и добиваться послушания от маламутов.

Фейс ничего не имеет против маламутов. Даже произнося эту содержательную речь, она почесывала Кими за ухом, а Бадди, ее старшая лайка, возлежал тут же, на ковре. На тот момент у Фейс их было еще одиннадцать, а на весну она планировала щенков.

— К тому же, — сказала она, — могла бы взять щенка и у меня. Я бы для тебя оставила. Будет хороший помет. От Баунса и Дэшер. Повторная вязка. Почему ты не дала мне знать, что тебе нужен щенок?

Сколько я ее помню, она не меняется: все те же светло-каштановые волосы с проседью, лицо, как будто забывшее стареть после сорока. Она держит маламутов уже многие годы. Проведя столько времени с этими напористыми собаками, Фейс научилась быть прямой и откровенной.

— Это ведь не из-за денег, правда?

— Нет, мне действительно понравилась Кими, — ответила я. — Я только не понимаю, что ты так суетишься? В конце концов, Кими тоже из твоих. Я же не взяла щенка у кого-нибудь другого.

В гостиной Фейс диваны и стулья не имеют очертаний собаки и не покрыты собачьими шкурами. Светильники тоже не какие-нибудь медные лайки, несущие на спинах абажуры. Иногда у Фейс все-таки прорезается чувство меры. Однако над камином у нее висит портрет ее первой собаки Биби, выполненный маслом. Маленьких керамических лаек на каминной полке хватило бы на три бейсбольные команды. Одна стена в комнате целиком увешана полочками с трофеями: серебряные кубки, оловянные декоративные тарелки, стеклянные статуэтки китайских ездовых собак. Свободная от фотографий лаек часть противоположной стены увешана родословными и дипломами в рамочках. На тумбочке выставлены три декоративные тарелки с портретами трех собак Фейс. Все-таки удивительно, что в дизайне дивана и стульев собачья тематика отсутствует. Вполне можно было бы ожидать, что вместо стула тебе предложат… сани.

— А что до послушания, — продолжала я, — Рауди получил СТ, а сейчас мы работаем для Открытого класса. Я собираюсь вязать его весной, а летом у нас экзамены.

Я уже говорила о СТ Рауди? В звании Собака-Товарищ нет ничего особенного, если речь идет о золотистых ретриверах или о других «послушных» породах. Это как свидетельство об окончании средней школы. Но для лайки, особенно такой, как Рауди, это очень неплохо. Открытый класс — переходная степень к следующему званию — ОСТ (Отличная Собака-Товарищ). В США его получает в среднем одна лайка в год. Вот почему Фейс считает, что я зря трачу время. Но я хотела бы, чтобы именно Рауди оказался этой самой одной лайкой.

— Желаю удачи, — сказала Фейс. — Как ты понимаешь, я не собираюсь зазывать покупателей. Я в этом не нуждаюсь: могу пристроить больше щенков, чем способны принести мои собаки. Если бы у всех моих трех сук было по помету в этом году, я бы продала всех щенков. И в хорошие дома!

Продать щенка в «хороший дом» — мечта каждого заводчика. Это значит, что хозяева будут относиться к нему не просто как к домашнему животному, а с должной сознательностью и ответственностью. Они, что называется, составят его счастье и будущность.

— Так как же ты дошла до того, что продала Кими Донне Залевски? Она что, обещала ее выставлять? — поинтересовалась я.

— Конечно нет. Послушай, да я просто ее пожалела! Ей нужна была собака. Она была помешана на собаках и рассказала мне целую трогательную историю из своего детства о лайке, которую держали их соседи. А средства на содержание собаки у нее были.

Фейс имела в виду, что бывают люди, способные выложить за щенка пятьсот или тысячу долларов, а потом не найти средств на пачку корма или консультацию у ветеринара. Это люди той же породы, что и те, которые покупают «корветы» и «ягуары», а потом не могут заправить их бензином.

— Иногда сразу не поймешь, с кем имеешь дело. Конечно, я стараюсь изучать покупателей, но бывает, и я ошибаюсь.

— Вы подписывали договор о возврате?

Фейс оскорбилась:

— А как же! Тебе прекрасно известно, что я ни одного щенка не продала без договора.

Договор о возврате означает, что в исключительных случаях заводчик должен забрать собаку обратно: например, если у нее окажется дисплазия бедра или она покусает кого-нибудь. Тогда покупатель ее возвращает. А вот попробуйте-ка верните животное в зоомагазин!

— Не понимаю, зачем она оставила Кими этой женщине, — пожала плечами Фейс.

— Элейн была ее врачом.

— Даже если так! Не то чтобы Донна не поддерживала со мной контакта. Я с ней разговаривала месяца два назад. Она знала, что я, конечно, забрала бы Кими обратно, если бы она оказалась совсем неуправляемой.

— Дело не в тебе, Фейс. Дело в особых отношениях Донны с ее врачом. Оставляя Элейн Кими, она как бы оставила ей часть себя самой. Что-то вроде этого.

— Все это чушь! — отмахнулась Фейс. — Главное, эта Элейн Уолш раньше никогда не держала собак.

— Это верно.

— А мне даже не позвонила. — Услышав нотки обиды в голосе Фейс, Кими положила передние лапы ей на колени и лизнула ее в лицо.

Но Фейс такими штучками не проймешь, она просто отпихнула Кими.

— Этим людям не пришло бы в голову позвонить тебе. — Я подлила масла в огонь. — У Элейн Уолш были все документы на собаку. Она оформила передачу Кими новому владельцу, но только потому, что адвокат Донны нашел эти бумаги и объяснил Элейн, что надо делать. У него у самого пудели выставочные. Иначе Элейн вообще не подумала бы ни о каких документах. Она, скорее всего, даже не знала, что они существуют.

Я вышла на Фейс Барлоу по документам Кими. Я долго надоедала Кевину разговорами о бланках регистрации и умоляла его поискать в доме Элейн что-нибудь подобное. Бумаги нашлись, и Кевин принес мне фотокопии. Конечно, там было указано имя заводчика. И полное имя Кими тоже. Оно оказалось еще похлеще моего: Сно-Кист Каимисунг! Господи, жить с таким именем!

— Так ты собираешься официально вступать во владение? — спросила Фейс.

— Я еще не думала о деталях, — призналась я. — Но это меня не очень волнует, как-нибудь все образуется. Я думаю, наследники Элейн подпишут. Это не проблема. Кстати, что означает ее кличка?

— Снегопад, — ответила Фейс. — Это на языке иннуит. Эскимосов.

Вероятно, самые частотные звуки эскимосского языка — к, г и л. Так что после нескольких слов, сказанных на нем, начинает болеть горло. С другой стороны, эскимосы тоже, наверно, считают английский нелепым языком. Не исключено, что собачьи клички типа Леди и Блэки просто непроизносимы для эскимоса и он бы заменил их чем-нибудь вроде Кллг или Лгкклк.

Фейс продолжала:

— Донна нашла это имя в книжке. Мне понравилось такое отношение. Конечно, я сразу поняла, что она немножко не от мира сего, но она интересовалась собаками, читала о лайках еще до того, как выбрала себе щенка. Когда человек серьезно интересуется породой в целом, это всегда на меня действует. А когда она приехала за щенком, у нее с собой уже было все, что надо, даже новая переноска в машине. Естественно, я ей все объяснила: какие и когда делать прививки, чем кормить — в общем, все. И в тот же день, помню, она мне позвонила с каким-то вопросом. Что-то насчет витаминов.

— Ты советовала ей давать собаке домашний сыр?

— Конечно. Я всегда его рекомендую. А что?

— Ничего. Просто так.

— Нет. Почему ты спрашиваешь?

— Да не волнуйся! Ничего такого. Скорее всего, она делала все, как ты советовала. Кстати, а как она выглядела?

— Хорошенькая. Даже очень. Высокая, стройная, волосы растрепанные, ну, как сейчас модно, все они такие в телевизоре. Десять лет назад это выглядело бы как плохо сделанный перманент или как будто она причесывается раз в неделю, но теперь это модно. Но она не была похожа на этих, которые покупают хорошую собаку только для того, чтобы покрасоваться с ней на улице. В первый раз, когда она приехала, я выпустила щенков во двор, и Мики прыгнул на нее и перепачкал ей лапами все пальто. Так она совсем не расстроилась. Только сказала, что он напоминает ей ту лайку, ну, из ее детства.

— И тебе не показалось, что она… немного не в себе?

— Слушай, ты что, хочешь, чтобы я отправляла всех потенциальных владельцев моих щенков к психоаналитику? Я и так тщательно отбираю. Да, она была немножко нервная. Пожалуй, она просто выглядела печальной. Я не могу отказывать всякому, кто покажется мне немного странным.

Надо заметить, что Фейс считает странным любого, кто держит меньше шести собак и каждые выходные не проезжает пятьсот — шестьсот миль, чтобы попасть на собачью выставку.

— Конечно, конечно, — сказала я.

— Однажды, правда, она позвонила мне в истерике, но это со всяким случается, верно?

— А по какому поводу была истерика?

— Да ничего особенного! Щенка стошнило. Не знаю, почему она позвонила мне, а не ветеринару. Но за моими клиентами такое водится, и я это позволяю. Нет-нет, ничего там не случилось страшного. Я ей перезвонила через несколько дней, так она, кажется, даже забыла, что мне звонила.

— У тебя стало такое странное лицо, когда я упомянула Донну Залевски, — сказала я Рите. — И сейчас у тебя то же выражение.

Она только еще крепче сжала губы. Мы выгуливали Рауди и Граучо по Конкорд-авеню, до Фреш-Понд. На Рите было верблюжье пальто, а на Граучо надели клетчатый собачий комбинезон. Моя парка — ярко-синяя, цвет, на котором сразу заметна собачья шерсть, к тому же рукав был разодран до самой подкладки зубами Кими. Однако я полагала, что вид у меня достаточно приличный для прогулки с Ритой и Граучо. Рядом со мной трусил Рауди. Его блестящая благодаря витаминам «Еканубы» шуба выглядела красивей любого манто из горностая. Кими тоже могла бы блеснуть, но, так как она была еще не готова к прогулке с двумя другими собаками, пришлось оставить ее дома.

— Я не хотела бы давить на тебя и заставлять нарушать твои принципы.

Рита кивнула:

— Да, тут я скорее умру. — Она закатила глаза, встряхнула головой и улыбнулась. — Я шучу, конечно, но только наполовину.

Я рассказала ей всю эту историю. Большинство пропустило бы ее мимо ушей. Рита ничего не пропускает.

— Вот что, — сказала она, — считается, что Кембридж — город маленький. Но ты даже не подозреваешь, насколько маленький! Буквально все у всех лечились.

— Мир собачников тоже тесен, — сказала я. — Все всех знают.

— Ладно, шутки в сторону. Я тебе кое-что расскажу, но это строго между нами. Никому не говори. Даже Кевину. Никому.

— Договорились. Так, значит, она у тебя лечилась?

— Нет, не совсем. Я видела ее дважды. В первый раз она пришла ко мне на консультацию. Я побеседовала с ней, но у меня тогда не было времени заниматься ею дальше, поэтому пришлось направить ее к другому врачу. Я потом об этом много думала.

— Почему?

— Потому что выбор врача был не совсем удачный.

— Что это значит?

— Значит, что не помогло. Но…

— Ты направила ее к Элейн Уолш?

— Нет. К человеку по имени Джоэл Бейкер. Знаешь, я не привыкла спихивать пациентов кому попало. Ей нужен был действительно хороший специалист. Да и кому не нужен? Но у нее был сложный случай, тут требовался врач очень опытный, способный поддержать ее, когда станет совсем плохо, а этого было не миновать. Я много думала, прежде чем послать ее к Джоэлу. Я все с ним обговорила. Мне одно не дает покоя: почему, когда там не помогло, она не вернулась ко мне? Я ее предупреждала: если они с Джоэлом поймут, что лечение не дает результатов, пускай возвращается ко мне. Она не пришла.

— А чем плох этот врач?

— Да ничем. То, что у них ничего не получилось, вовсе не значит, что он плох. Может быть, у них не возникло контакта. Может быть, не следовало направлять ее к врачу-мужчине. Но я сделала это не бездумно. К тому же Джоэл из всех врачей-мужчин в городе, пожалуй, наиболее тонко чувствует проблемы женщин и успешнее всех с ними работает. Я всегда считала его первоклассным психотерапевтом.

— Ну, если им просто не удалось наладить контакт, ты зря переживаешь. Это не твоя вина.

— Я знаю. Если передаешь кому-нибудь больного, никогда нельзя поручиться, что это «точное попадание». А так как она ко мне не вернулась, видимо, и мне не удалось найти к ней подход. Все это так. Но… Послушай, только это тоже — строго между нами!

— Конечно.

— Я кое-что слышала. Сплетни. Ничего такого особенного. Просто слухи, но они навели меня на нехорошие мысли. Пересказывать их я не буду. И не проси.

Я не стала просить.

— Джоэл Бейкер, он психиатр? Врач?

— Он психолог. Кстати, может, ты и знаешь его. У него такие большие собаки. Эти… горбуны.

— Кто, кто?

— Ну, как же они называются? У них еще такой ежик на спине!

— Риджбеки! Родезийские горбатые! А он сам — такой худенький, лет около сорока. Светлые волосы. Вьющиеся. А голос как у первоклассника.

— Что ты этим хочешь сказать? — насторожилась Рита. — Может, ты думаешь, что он университетов не кончал? Пошли, Граучо. Пошли обратно.

Мы повернули обратно и пошли к дому. Рита носит сапоги на высоких каблуках, и, стоит ей пройти полмили, ноги начинают болеть. Но она всегда все сваливает на Граучо: говорит, что он уже нагулялся и ему пора домой. Да и погода, честно говоря, была не для прогулок. Холодно, небо низкое, обложенное тучами, вот-вот дождь закапает.

— Я хотела сказать, что ему и не нужно кончать никаких университетов. Он и так…

— Что? Умный?

— Нет, не то. В Кембридже полно умных, но никто из них так не разговаривает.

— Неестественно?

— Да, можно и так сказать. Может быть, сначала это было своего рода притворством, а потом стало для него естественным. Не знаю, какой он был, когда я сюда приехала. Тогда я искренне верила, что мужчины с такими голосами все голубые. Потом оказалось, что нет. Ну, не смотри на меня так! В штате Мэн мужчины так не говорят. Даже голубые. Я не слышала, по крайней мере. Так. Кажется, Джоэл и Келли? Правильно? Я просто не знала их фамилии.

— То, что ты запомнила имена людей, а не клички их собак, уже само по себе примечательно.

— Мне жаль тебя разочаровывать, но собак зовут Нип и Так. Роскошные собаки! И в прекрасной форме. Она их очень подолгу выгуливает. Я часто ее вижу. Молодец! Она ведь, кажется, не работает?

— Холли! Боже мой! Ты сегодня просто реакционерка. Я смотрю, ты совсем погрязла в обывательском болоте. Многие женщины в Кембридже готовы были бы задушить тебя за подобные настроения. Кстати, еще неизвестно, что о тебе думает та, которой ты так восхищаешься.

— Известно. Большинство людей думают, что писатели ни черта не делают. Кстати, о писательстве. Мне скоро сдавать материал, а у меня еще конь не валялся. Может, написать о риджбеках?

— Не надо.

— Это совершенно нормально — писать о риджбеках в «Собачьей жизни». Кстати, о них давно не писали, значит, я получу мешок писем от хозяев с жалобами, что порода в загоне.

— Непременно.

— А о хозяевах, о людях, я писать не собираюсь, не бойся.

— Разве ты когда-нибудь написала хоть слово о людях?

— Иногда пытаюсь, но Бонни всегда вырезает эти куски.

Рита оттащила Граучо от бутерброда, погребенного в куче грязного, подтаявшего снега. Рауди тоже заметил бутерброд.

— Нет! — рявкнула я. — Фу!

— Что с тобой? — удивилась Рита. — Раньше ты так не орала на него. Конечно, бутерброд несвежий, но больше ничего плохого в нем нет. Ты правда думаешь, что он может быть отравлен?

— Не то чтобы… Нет, пожалуй, нет. Но я все равно не хочу, чтобы он его съел. Между прочим, полно сумасшедших, которые травят собак.

— Ты преувеличиваешь.

— Вовсе нет. Это бывает. Вот, например, недавно на выставке на Среднем Западе отравили маламута. Пса звали Люк. Одна из лучших лаек в стране. Отравили! Пес умер.

— Это ужасно.

— Еще бы не ужасно! Я плакала, узнав об этом. Я послала чек. Организовали фонд, фонд «Люк», чтобы потом из этих денег выдать награду тому, кто найдет отравителя. Так что бывает. Почему бы и не здесь, у нас?

Рита пожала плечами:

— Здесь все-таки не выставка собак.

— Весь мир есть выставка собак.

— Ага, и люди — лишь терьеры, лайки, таксы…

— Хватит, — остановила я. — Скажи-ка мне лучше: когда ты общалась с Донной Залевски, она упоминала о собаках?

Рита отрицательно помотала головой.

— Она вообще что-нибудь понимала в собаках? Могла она, например, отпустить Кими без поводка? Могла Кими попасть в какую-нибудь историю?

— Холли, ради Бога!

— Ладно, ладно. Больше не буду. В конце концов, Кими — не образец примерного поведения. Она еще молодая, почти щенок. Просто я хотела понять, могла ли она какой-нибудь выходкой привести кого-то в ярость, кого-то, кто не любит и не понимает собак. Могла ли она вызвать к себе патологическую ненависть. Ну все, все, молчу! Я это выясню и без твоей помощи.

Глава 8

Мы вчетвером вернулись домой, и, пока Рита варила на кухне кофе, я слонялась по комнате и наткнулась на Ритин РОЛОДЕКС — автоматическую записную книжку. Я знала, что Рита, кроме телефонов друзей, записывает еще и телефоны своих пациентов. Вдруг она заболеет или начнется снежная буря, и надо будет срочно отменить прием. Оказалось, у Риты были не только номера телефонов, но и адреса. Донна Залевски жила на Лейквью-авеню. Да простит меня Рита — я должна была это выяснить!

На следующее утро я надела на Кими металлический парфорс, выбрала самый прочный поводок, и мы отправились туда, где она раньше жила. Лейквью ближе к Фреш-Понд, чем Эпплтон-стрит. В том конце Брэтл-стрит, что пересекается с Лейквью и Эпплтон, живут престарелые состоятельные профессора и молодые знаменитые врачи, юристы и бизнесмены, направившие свои устремления и капиталы в интеллектуальное русло. Большинство домов высокие, широкие, в колониальном стиле и еще более широкие и громоздкие — в викторианском, с затейливыми башенками и эркерами размером в целую комнату. Вероятно, первоначально Эпплтон и Лейквью планировались как «дорога на работу» для тех, кто жил на Брэтл, но теперь эти бесцветные дома, лишенные всякого стиля, эти «трехпалубные корабли» считаются не менее приличными, чем особняки в конце Брэтл-стрит. Другими словами, здесь мирно соседствуют врачи, юристы, преподаватели, психологи, писатели, учителя, электрики, полицейские и так далее и тому подобное.

Донна Залевски жила в каком-то неописуемом, с коричневой крышей строении в «пограничной зоне» — где-то между Брэтл-стрит и Лейквью, как раз за Харон-авеню. Перед домом была лужайка, вернее, то, что от нее осталось зимой. Кстати, ящика для молока на крыльце не было, по крайней мере, я его не заметила. Правда, наверняка имелся еще и черный ход, а может, ящик убрали уже после смерти Донны. Кими подняла ногу на ствол клена перед домом, но никак не подала вида, что узнала окрестности.

— Славный пес, — сказал какой-то дюжий парень, проходивший мимо. — Какой он породы?

— Она. Это маламут.

— Я так сразу и подумал, что-то вроде лайки.

— Она — чистокровный маламут!

— Здоровенный!

— Да, она крупная, — вежливо подтвердила я. — Весит около семидесяти пяти фунтов.

— Здоровый парень!

Может, мне следовало объяснить подробнее, что, несмотря на свои размеры и силу, Кими очень женственна. Она вовсе не мужеподобная сука. Право, я не рискнула бы употребить это словосочетание в разговоре с Элейн Уолш (есть, правда, и женоподобные кобели, но Элейн это не успокоило бы).

Парень погладил Кими по голове, она грациозно отступила на тротуар, легла на спину и сложила лапки, взглядом умоляя почесать ей пузичко. Я была очень довольна подобной реакцией. Это гораздо лучше, чем кидаться на людей, как Кими иногда проделывала. Но этот недоумок, который, видимо, и лайки-то раньше никогда не видел, стоял столбом, с дурацким растерянным выражением на физиономии. Теперь-то у него были все возможности убедиться, что Кими — сука, но до него все равно не дошло.

— Ну, ну, не переживай так, парень! — сказал он.

Когда он ушел своей дорогой, я еще несколько секунд рассматривала дом Донны, а потом повела Кими к Брэтл-стрит. Рядом с домом Донны был другой, который я замечала и раньше, выгуливая Рауди, — обыкновенная кирпичная коробка. Необычно было вот что: вместо традиционной лужайки перед домом было разбито нечто среднее между садом камней и просто садиком. Там были шесть-семь глыб розового кварца, дюжина стел из гранита и известняка, целая рощица искривленных, приземистых вечнозеленых деревьев и лиственные деревца-уродцы, которые сбросили листья и выглядели теперь так, как будто умирали в страшных мучениях.

Глядя на этот нелепый ландшафт, я испытала чувство вурдалака, завидевшего кровь на автостраде после аварии. Я так погрузилась в созерцание и размышления, что совсем забыла о Кими. Она тем временем трогала лапой каменную ограду, если это можно было назвать оградой, и фыркала. Потом она поступила со мной как с санями, застрявшими в снегах, — то есть рванула так, что едва не выдернула мне руку, и поволокла меня к цели — двум родезийским риджбекам. Не знаю, заметила ли Кими рядом с ними и Келли Бейкер. Келли когда-то говорила мне, что проходит со своими собаками не меньше шести миль в день.

Потом Кими вдруг остановилась и припала к земле. Если вы гуляете с лайкой и она, завидев другую собаку, вдруг падает наземь, не обольщайтесь: это не потому, что она вдруг стала послушной. В этой неподвижной, кошачьей позе нет ни капли кротости и приниженности. Такое поведение волков называется «засада». Прижавшись к земле, затаившись, лайка готовится броситься на добычу, и если хозяин не примет срочных мер, то, бросившись, она прихватит с собой и его. Должна прибавить к вышесказанному: «засада» Кими — нечто вроде символических тычков в живот, которыми обмениваются мужчины при встрече. Такая поза вовсе не говорила о ее намерении подраться с риджбеками Нипом и Так. Келли, видимо, правильно поняла ужимки Кими. В любом случае она знала, что я смогу удержать собаку. Так что паниковать она не стала, в отличие от некоторых дураков, не способных уразуметь, что нежная и дружелюбная по натуре Кими только притворяется свирепой. И конечно же, я в состоянии удержать большую собаку. Для этого надо напрячь каждый мускул, особенно бедра, голени, плечи, локти и запястья. Другими словами, надо принять позу японского борца, вцепившись обеими руками в поводок. Я так и сделала. Сработало. Элейн Уолш сейчас просто гордилась бы мною: настолько мало я была похожа на женщину. Кими не удалось подвинуть меня и на дюйм.

— Веди себя прилично! — велела я, еще подтянув поводок и взглянув ей прямо в глаза. — Хватит. Будь хорошей девочкой!

Родезийские риджбеки — большие, красивые собаки с короткой лоснящейся шерстью. Окрас варьирует от светлого желтовато-коричневого до цвета спелой пшеницы. Владельцам риджбеков, возможно, не понравится мое сравнение (конечно, их собаки уникальны и ни на кого не похожи!), но, если вы никогда не видели риджбека, представьте себе несколько уменьшенного дога, весом примерно шестьдесят пять — семьдесят пять фунтов, с некупированными ушами. Что у них действительно уникально, так это так называемый «гребень». Вдоль хребта у риджбеков проходит полоска шерсти, причем шерсть в этом месте растет в направлении, противоположном остальной. Повыше плеч у риджбеков есть два завитка, они называются «короны». Они должны располагаться совершенно симметрично. У Нипа и Так именно так и было. Они были почти одинаковые: пшеничного цвета, холеные, поджарые. Нип — кобель, Так — сука.

— Боже мой! — приветствовала меня Келли.

Рядом со своими крупными собаками она казалась еще миниатюрнее и выглядела очень женственно со своими темными, пышными, вьющимися волосами. Иллюстрируя собой «правило Винтер», то есть мое (что собаки и хозяева совсем не похожи друг на друга), она скорее походила на нестриженого пуделя.

— Боже мой! Да это же Кими!

Я чуть отпустила поводок, потом отпустила уже на всю длину, и собаки обнюхались.

Когда бы я ни встретила Келли с риджбеками, Так всегда была на поводке. Нип, хотя и бродил вокруг них без поводка, никогда далеко не отходил. Сейчас, почуяв запах Кими, он немного покружил около двух сук, а потом углубился в изучение истории местности по запахам, оставленным разными собаками у ближайшего клена. Когда с собачьими приветствиями было покончено, Кими обратила внимание и на Келли. Почувствовав, что скоро Кими начнет нюхать ее в тех местах, где вряд ли понравится и самому заядлому собачнику, я снова потянула поводок.

— Да, это именно Кими, — подтвердила я. — Вы ее знаете?

— Конечно. Я ее давно не видела, но почти сразу узнала. Она выросла. Хотите совет?

У собачников всегда наготове какой-нибудь совет. Они вам объяснят, какой именно породы собака вам нужна, где ее купить, чем кормить, как подстригать, как дрессировать, где выставлять и как вам самим одеваться на выставку. Я уже ждала совета: воспитать Кими как риджбека, или добавлять в ее корм консервированные кабачки, или попробовать ошейник с шипами, но Келли меня удивила.

— На вашем месте я не подпускала бы ее близко к этому саду камней, — сказала она. — Вы, может быть, уже и сами заметили…

— Сад камней. Вот, значит, как это называется. — Мы обе улыбнулись. — Интересные причуды у здешних хозяев.

— Джоэл называет его садом смерти. — Келли снова улыбнулась. — Он считает, что этот садик символизирует кладбище. Эти булыжники — надгробные камни, а растения — тела умерших. И скелеты.

— Да, очень похоже. Что-то зловещее во всем этом есть.

— Тем не менее, — сказала Келли, — хозяйка возделывает его не покладая рук. Бестолково, правда, но очень старательно. А так как удобрений она не жалеет, сад привлекает собак. Они, естественно, оставляют свои запахи, которые привлекают других собак, и так далее, и так далее…

— Этакий собачий рай.

— Именно. Эта особа ненавидит собак, и, возможно, Кими она смутно помнит. Она, конечно, ничего не сделает, разве что выйдет и наорет на вас, и все-таки она очень неприятная.

— А в чем провинилась Кими?

— Сорвалась как-то с поводка и давай тут копать.

— И ее застукали!

— Застукали. Эта тетка чуть не билась головой о стену от ярости. Ну, может быть, теперь она и не узнает Кими. У нее, наверно, все собаки на одно… на одну морду. Тем более, Кими изменилась, выросла.

— Кто она — эта женщина?

— Особа с черным ногтем на большом пальце и с черной ненавистью к собакам в сердце, — пошутила Келли. — Вообще-то, ее фамилия Грин, и ее тут прозвали Зеленкой. Сама виновата. Перебарщивает с удобрениями. И ведь говорили же ей! Не слушает.

— А вы знали первую хозяйку Кими? — Я не стала сообщать, что сама я — не вторая, а третья.

— Нет. То есть я знаю, как она выглядит, но не знакома.

Келли проявила себя как настоящая собачница: кличку Кими она запомнила, а узнать имя ее хозяйки, вероятно, не удосужилась.

— А вы знаете, что она умерла?

— Да? А она ведь была молодая…

— Да… — Мы помолчали, как будто почтив память умершей.

— Ну, чем вы теперь занимаетесь? — прервала молчание Келли. Она явно имела в виду: чем занимаются мои собаки?

— Мы с Рауди готовимся в кандидаты. Кими же пока привыкает к цивилизованной жизни, а там посмотрим.

— Та колонка в газете, о мочеиспускании как выражении покорности у собак, была очень интересна.

— Спасибо. Кстати, мне бы нужна ваша помощь. Я хочу написать о дрессировке риджбеков. Я вообще хотела бы, чтобы люди работали с разными породами.

— Чтобы соревнования по послушанию не выглядели как ринг золотистых ретриверов.

— Верно.

Американский клуб собаководства в 1977 году ввел титул ЧП — Чемпион по Послушанию. Первыми тремя ЧП были золотистые ретриверы. Среди ЧП полно шелти, немецких овчарок, ротвейлеров, пуделей, и не только потому, что их вообще много, но и потому, что они легко поддаются дрессировке. Но редко встретишь ЧП — риджбека, в основном потому, что их вообще нечасто видишь. Это редкая порода.

— Вы ведь, кажется, получили СТ с риджбеком? — спросила я.

— Да. Его звали Зинг. А сейчас я работаю с этими двумя. Но мы ведь занимаемся не в Кембриджском клубе, — как бы извиняясь, сказала она.

Я-то дрессирую собак именно там.

— Ладно, — улыбнулась я, — мы как-нибудь с вами побеседуем об этом?

— Конечно. Вы свободны сегодня?

Дом Бейкеров на Лейквью, рядом с Фреш-Понд был бледно-желтый. Этот оттенок ввели в моду обыватели Брэтл-стрит — они обожают красить свои колониальные и викторианские особняки в палевые, лавандовые и нестандартно желтые тона. Цвет дома Бейкеров был гуще и теплее желтого Элейн Уолш. Им удалось сделать дом уютным и модным как снаружи, так и внутри.

Кухня: огромный стол красноватого камня, мраморные раковины, ресторанных размеров плита. На столе — керамические горшочки, в них — металлические ложки и половники, деревянные ложки, большой выбор ножей. Еще я заметила одну из этих механических соковыжималок, которые стоят в три раза больше электрических, тостер на четыре ломтика хлеба и какое-то сложное устройство, в котором я, приглядевшись, с трудом узнала миксер. В холодильнике, откуда Келли достала бутылку молока, можно было бы охладить всю мою кухню целиком. К дверце холодильника была магнитом прикреплена металлическая прищепка с несколькими зажатыми ею листками бумаги. На листках было аккуратно отпечатано, что хранится в холодильнике и морозилке. Под заголовком «Выпечка» значилось: печенье «палочки», печенье «мадлен», французские хлебцы, круассаны и еще какие-то яства с незнакомыми мне французскими названиями. Против каждого пункта стояло количество и дата изготовления. Некоторые цифры были исправлены, некоторые наименования вычеркнуты вообще. Я узнала точно, сколько у Бейкеров рыбы в холодильнике и сколько яиц.

— Я готовлю, — пояснила Келли. — Не профессионально, конечно. Просто хобби.

Ее передничек в голубой цветочек вполне подошел бы ведущей какого-нибудь телешоу для домохозяек со склонностью все опрокидывать и проливать на себя. У Келли была чистая гладкая кожа и на щеках нежный румянец, какой бывает у людей, работающих в пекарне. Впрочем, ее прекрасный цвет лица мог объясняться и ежедневным «марафоном» с собаками.

— Похоже, это больше чем хобби, — заметила я.

— Хорошо бы, чтобы это выглядело так. По крайней мере мне было бы что ответить на вопрос, чем я занимаюсь. — Она скорчила гримаску.

— Часто вам досаждают такими вопросами?

— В Кембридже-то! Да вы смеетесь! Попробуйте здесь сказать кому-нибудь, что у вас традиционный брак, и вы сразу услышите: «Жертва».

Возможно, Келли даже не приходило в голову, что можно сварить кофе, не смолов его самолично ручной мельницей. Когда я спросила, где она покупала шоколадные круассаны, она поправила меня: не круассаны, а «маленькие булочки, облитые шоколадом» (круассаны должны иметь форму полумесяца!) — и призналась, что испекла их сама. Я съела четыре, с хрустящими корочками, напоминавшими воздушные хлопья.

Мне очень хотелось спросить ее, говорил ли ее муж когда-нибудь о Донне Залевски: что между ними произошло, что это за слухи, которые Рита так упорно отказывается передавать, знает ли Келли, что бывшая хозяйка Кими была пациенткой ее мужа, и еще об очень-очень многом. Но булочки меня отвлекли. Кроме того, все эти вопросы как-то не слишком вязались с разговором о родезийских риджбеках, на который, собственно, я сюда и напросилась.

— Эти еще слишком молодые, — сказала Келли. — Мы закончили с Нипом прошлым летом, а с Так — недавно, в декабре. С ней занимался Джоэл. А у него времени меньше, чем у меня.

«Закончить» с собакой звучит как «покончить» с ней. Еще один отвратительный эвфемизм. Но обозначает он весьма приятную вещь: получение первенства в породе. Для этого нужно заработать немало очков на выставках Американского клуба собаководства. Нужны пятнадцать очков при трех разных арбитрах и по крайней мере два попадания в элиту.

— Поздравляю, — сказала я и спросила, имея в виду Так и Нипа, спящих на полу: — Вы собираетесь стать родителями?

Сука была красивая и породистая. Келли была настоящая собачница. Она знала, что и я настоящая собачница. Не только она — любой мог предположить, что Бейкеры надумают повязать Так, а Келли просто не могла не понять, что именно об этом я спрашиваю. Но она не поняла! Она чуть не подавилась этой самой «маленькой булочкой, облитой шоколадом». Она буквально спала с лица, глаза ее наполнились слезами.

— Келли, простите, ради Бога! Я имела в виду вашу собаку. Я спрашивала о четвероногих родителях. Простите, я бы никогда не…

Она прервала меня:

— Ничего. Конечно. У меня развилась повышенная чувствительность к этой теме. Черт возьми! Это мерещится мне во всем. Вы тут ни при чем. Конечно, вы имели в виду Так. Бесплодие — это, оказывается, так ужасно! Постоянная борьба. Да-да, конечно, «мы» собираемся стать родителями. Во всяком случае, надеемся.

Когда она доставала носовой платок из нагрудного кармана своего обширного фартука, я сообразила, что он раньше был платьем для беременных.

— Давайте лучше о собаках! — предложила Келли.

Мы заговорили о Пирсолах. Это вовсе не название редкой породы собак, а фамилия. Майло и Маргарет Пирсол в свое время совершили революцию в дрессировке собак. Их нашумевшая книга имела подзаголовок: «Дрессировка на послушание — с точки зрения собаки». Думаю, если бы собаки могли сами выбирать себе методику обучения, мы бы все дрессировали их только по Пирсолу. Я лично не считаю, что все эти пирсоловские барьеры, хитрые приспособления и уловки так уж необходимы для сообразительной собаки. Но сам подход мне нравится. Келли Бейкер оказалась настоящим фанатиком методики Пирсолов. Мы проговорили об этом очень долго.

Джоэл вошел, как раз когда я собралась уходить. Он тепло улыбнулся мне, поцеловал Келли, выслушал о моем намерении написать о риджбеках. Мне он понравился. Интересно, чем он не угодил Донне Залевски. Он был невысок, но рядом с Келли казался высоким. По провинциальным меркам штата Мэн, его светлые волосы были слишком аккуратно подстрижены, щеки и подбородок — слишком гладко выбриты, а рот был чересчур красивой формы. Тем не менее, конечно, он мог считаться весьма привлекательным мужчиной. Мне вспомнилась феминистская книжка, которую давала почитать Элейн. Там говорилось, что мужчины чувствуют себя более мужественными в присутствии женщин с ярко выраженной женственностью.

Может, именно это и нашел Джоэл в Келли. Ее хрупкость и миниатюрность подчеркивают его маскулинность. Он, наверно, чувствует себя настоящим мужчиной, уходя на работу и зная, что она дома, занимается хозяйством в этой прекрасно оборудованной кухне. Элейн Уолш уверяла, что любое замужество — рабство, но брак Бейкеров таковым не выглядел, к тому же он был проверен бездетностью и устоял. Подумав об этом, я еще раз покраснела за свою недавнюю бестактность.

Итак, в биографии Кими не было ничего таинственного. Она просто немного пошалила и вызвала на первый взгляд безобидное раздражение эксцентричной собаконенавистницы. Когда Кими жила у Элейн Уолш, она вообще редко выходила из дома и вряд ли имела возможность кому-то сильно досадить и нажить себе врагов. Пользовалась ли Донна Залевски услугами разносчика молока — неизвестно. Ничего не узнала я и о ее общении с Джоэлом Бейкером, да и о ней самой. Единственное, чего я добилась, — заставила страдать Келли. Итог печальный. И все-таки, может, из-за своей веры в реинкарнацию я никак не могла избавиться от мысли, что Кими каким-то образом втянута в эту историю. Что-то она знает и могла бы мне рассказать, если бы умела говорить. Но что?

Глава 9

— Расскажи-ка мне про синекван, — попросила я.

Мы с Ритой сидели у меня на кухне и поедали лучшее блюдо в мире — пиццу. Сыр — молочные продукты. Корочка — зерновые. Томаты. Анчоусы. Если правильно выбрать, то сразу обеспечишь свой организм всеми этими пищевыми группами, о которых нам рассказывали в младших классах. Пицца — это, в сущности, «Екануба» для людей, а если не класть острый перец, то ее любят и собаки. Рауди неподвижно вытянулся на линолеуме и ел нас глазами. Чтобы обезопасить Риту, Кими я заперла в спальне.

— О нем теперь нечасто услышишь, — ответила Рита. — Он сейчас не в моде. С тех пор как появился валиум, забыли про либриум. Хотя… валиум тоже уже не популярен. Тревога теперь не в моде.

Рита, в отличие от некоторых медикаментов, никогда не бывает немодной. Некоторое время назад она перестала завиваться и взбивать волосы. Теперь у нее аккуратная короткая стрижка. Волосы приходится подравнивать каждые две недели, чтобы поддерживать форму. Но помучиться стоит. Зато выглядишь не как нечесаный пули с облезлой мордой, а как человек, который ест пиццу вилкой и ножом. Хотя на самом деле Рита прекрасно управляется и руками, не хуже любого нормального человека.

— А что сейчас модно?

— Депрессия, — ответила Рита жизнерадостно. — Прозак.

Она еще раз повторила это слово, как бы смакуя его:

— Прозак!

Даже я слыхала о прозаке. В Кембридже не успеешь прийти на вечеринку, тут же услышишь от шести-семи человек, как сильно им помогло это средство.

— А прозак не отбивает у тебя клиентов? — спросила я.

Рита ведь лечит только словами, разговорами.

— Да нет. Он помогает не всем. И нельзя же его принимать всю жизнь. К тому же многие люди, которые считают, что им помогло, все-таки не любят этот препарат. Часто человек избавляется от депрессии, но зато не чувствует себя самим собой. Хотя, возможно, и не принимая прозак, он не чувствует себя самим собой.

— Это как со мной было, когда Винни умерла. До того, как я взяла Рауди.

Винни была моим последним золотистым ретривером. Она была не только подарком моей мамы — она была даром богов!

— Без собаки я была просто сама не своя.

— Вот как! Но многие из таких больных держат собак.

— Как, например, Донна Залевски. Она держала.

— Нет, — вдруг сказала Рита.

Сейчас она внимательно изучала кусочек пиццы у себя в руке. Крошечный грибочек висел на ниточке расплавленного сыра. Рита полностью сосредоточилась на движении грибочка, как будто он был одним из ее пациентов, скажем, с лицевым тиком, а ей надо было этому тику найти объяснение.

— Разве я тебя спросила о чем-то? Я просто сказала, что у нее была собака. Кими.

Рита скорчила гримасу.

— Я вот что хотела спросить. Не о Донне, не бойся. Послушай, а где люди берут этот самый синекван? Джоэл Бейкер — не врач-психиатр, так? Он психолог. Он не выписывает рецептов. Элейн Уолш тоже не выписывала.

— Да. Джоэл — психолог. Он кандидат наук.

— Как и Элейн, и ты, верно?

— Да.

— Теперь предположим, что у тебя есть больная, которая страдает бессонницей и ей нужен рецепт на снотворное. Как ты поступишь в этом случае?

— Я буду разговаривать с ней о ее бессоннице.

— Ну, перестань. Врач, в конце концов, не морали должен читать. Ну, предположим, ей действительно нужен прозак, и ты это понимаешь. Или не прозак, а что-то другое. Может такое быть?

— Конечно. Такое случается.

— Прекрасно! Что же ты делаешь? Отправляешь пациента на прием к психиатру?

— Нет. К кому-нибудь, кто имеет право выписывать рецепты. Многие в глаза не видят психиатра, а рецепты на прозак или реланиум получают у терапевта. Это тоже нехорошо. Очень несложно раздобыть рецепт. Ты просто не в курсе, потому что никогда не обращаешься к врачу.

— Это неправда.

— Ветеринары не в счет. У меня были случаи, когда человек приходил ко мне, я начинала с ним работать и только потом узнавала, что он принимает валиум или секонал, ативан, ксанакс. Есть одна сволочь по имени Арсено. Люди приходят к нему, и он дает им все, что ни попросят. Этакий добрый доктор Айболит!

— Психиатр?

— Задница!

— По образованию?

— От рождения. У него кабинет в Армингтоне. Слава Богу, таких, как он, не так уж много. Медикаментозная терапия — это большое искусство, и когда она проводится правильно, то способна творить чудеса. Есть настоящие специалисты, а есть те, у кого в этом деле «свой интерес». И кстати, я вовсе не морализую. Есть больные, которым нужны именно лекарства. Они благодаря им живут.

— Вот-вот, предположим, к тебе приходит именно такой больной! К кому ты его отправишь?

— Ну, бывает по-разному. Если у него что-нибудь не очень серьезное, функциональное, тогда, может быть, к Бену Моссу. Если посерьезнее, есть одна дама в Бруклине, которая очень помогла многим моим пациентам.

— Бен Мосс. Это тот, что выписал синекван Донне Залевски? Мне Кевин говорил.

— Если ты все уже знаешь, зачем ты у меня это выуживаешь?

— Ладно, Рауди, — сказала я. Это слово для него — сигнал. Он немедленно вскочил. — Лови!

Рауди очень любит корочку от пиццы, и у него потрясающая координация: никогда не промахнется! Я отламывала от корочки по кусочку и подбрасывала в воздух, а Рауди ловил их на лету в пасть, один за другим.

— Я хочу знать, кто такой Бен Мосс и посылала ли ты к нему Донну Залевски?

— Ты, скорее всего, его знаешь, — ответила Рита. — У них есть собака.

— Может быть, тебе это покажется странным, но я не могу знать абсолютно всех людей, имеющих собак. В стране более пятидесяти миллионов собак. А уж сколько хозяев, я и не помню.

— Ну конечно, сколько хозяев — ты не помнишь.

— Нет, правда, не могу же я их всех знать. Рауди, лови!

— У Моссов этот, как его, в общем, такой же, как у Бейкеров…

— Риджбек? Родезийский риджбек.

И вдруг… Ну, скажите, как такое может быть? Как может более или менее образованный человек забыть такое? Африканские собаки для охоты на львов! Вот еще одно название родезийских риджбеков.

— Разве это не в Зимбабве — охота на львов? — спросила Рита.

— Ты бы объяснила это в Американском клубе собаководства! Знаешь, какая это «прогрессивная» организация? Они не принимали женщин до тысяча девятьсот семьдесят четвертого года. Даже Дамский клуб собаководов вынужден был отправлять на конференции делегатов-мужчин. Круто, правда? А попробовала бы ты сменить собаке кличку…

— Я не пробовала…

— Так вот, если бы рискнула, ты бы нарвалась на такой прием, что и думать забыла бы просить их о перемене названия целой породы! Даже если бы тебе удалось этого добиться, до вступления нового названия в силу ты бы просто не дожила. Они там так долго раскачиваются! Там такие политики сидят! Так как выглядит этот пес?

— Большой! — с чувством сказала Рита. — Ты не замечала, что никогда не спрашиваешь, как выглядят люди? Когда ты хочешь вспомнить человека, интересуешься, как выглядит его собака. Знаешь, есть целый мир людей, которые считают, что все собаки, если можно так выразиться, на одно лицо.

— Это, должно быть, мир дураков, — парировала я. — Так, значит, это чересчур крупный кобель? Высокий? Такой долговязый? Рыжевато-пшеничный. Не очень темный. Ты не могла бы отдать свою корочку Рауди?

Рита кивнула.

— И у него хороший «гребень» на спине и аккуратные «коронки»…

— Именно, именно, коронки! — воодушевилась Рита. — Прекрасные протезы! Мосты, пломбы! Ослепительная улыбка.

— Очень смешно! Так вот, я, конечно, знаю эту собаку. Если это тот, про которого я думаю, — очень славный пес! Он действительно умеет улыбаться! Хозяйка — женщина слегка за сорок, с длинными распущенными волосами. Носит длинные юбки, что-то типа сандалет, даже зимой, и шерстяные гетры. Верно?

— Да. Шейла Мосс. Сотрудник Службы социального обеспечения.

— А теперь расскажи мне про Бена Мосса. Извини, дружок, больше нету!

Насколько удобнее и приятнее иметь дело с умной собакой, чем с глупой! Рауди глаз не спускал с пиццы с той самой секунды, как открыли коробку, и знал, что я сказала правду. Он следил за каждым куском, попавшим в рот каждой из нас. Глупая собака могла бы подумать, будто я что-то утаила от нее, и клянчить еще, но Рауди не таков.

— Бен Мосс — совладелец собаки, — продолжала острить Рита. — В основном это характеризует его личность. Что еще тебе хотелось бы о нем узнать?

— Прекрати! — возмутилась я. — Скорее всего, я его не знаю. А собаку знаю только потому, что его жена водила ее дрессировать в нашу группу для начинающих. Там я и заметила этого пса. Люблю риджбеков! Их редко встретишь. Я даже не знала, замужем ли вообще его хозяйка. Ты думаешь, если я видела ее, так я должна знать и ее мужа? Интересно, что сказала бы по этому поводу Элейн?

— Вообще-то, я имела в виду несколько другое. Я думала: если ты видишь собаку, то по ней сразу определяешь, каков ее хозяин…

— Рита, ради Бога, прекрати! Не понимаю, почему ты так несерьезно настроена? В конце концов, Донна Залевски была твоей клиенткой!

Трудно сказать, какое слово лучше выбрать в разговоре с Ритой: «больной» или «клиент». Иногда она и сама говорит «больной». Но если я себе это позволяю, страшно обижается. «Клиент», конечно, звучит как «покупатель», как будто у нее магазин или парикмахерская. Оно напоминает слово «потребитель». В конце концов, Рита не новый сорт кетчупа и не новая модель пылесоса. Когда-то на мой прямой вопрос: «клиент» или «больной», она ответила, что это зависит от того, насколько человек болен. Впоследствии она говорила, что это была шутка. Но вопрос серьезный, и шутками тут не отделаешься.

— А Элейн, — напомнила я, — была твоей подругой.

— Я неплохо знала Элейн, — сказала Рита. — И мне в самом деле очень жаль ее. Но послушай! Ты уже расстроила Келли Бейкер. Теперь ты собираешься нанести визит Моссам и попросить интервью у их собаки? Хочешь сделать из этого пса звезду? Такой у тебя будет предлог для визита? И кончится все это «Собачьей жизнью»!

— Вполне возможно.

— Хватит бередить чужие раны! Если ты все-таки решишься на разговор с Шейлой Мосс, умоляю: не упоминай Элейн Уолш!

— Ты мне не скажешь почему?

— Разумеется, не скажу.

— Ну, тогда у меня нет причин не упоминать Элейн.

— Есть. И одна из них — моя просьба ее не упоминать.

— И если я сделаю, как ты хочешь, ты похвалишь меня и погладишь по головке?

— Холли, ну почему ты не хочешь просто поверить мне на слово? Там отношения, о которых ты даже не подозреваешь. Надеюсь, тебе не доставляет удовольствия делать людям больно?

— Так она тоже лечилась у Элейн?

— Нет, Холли…

— Рита, если у нее с Элейн были близкие отношения, то, возможно, ей, наоборот, будет полезно поговорить сейчас об Элейн. Когда теряешь дорогого человека, тебе важно знать, что окружающие тоже скорбят о нем. А если у них были… какие-то особые отношения, то мне, в конце концов, все равно. Не так уж я провинциальна, как тебе нравится думать. Я знаю, что Элейн не считалась с буржуазными табу…

— Да не было у Элейн романа с Шейлой! У Элейн был роман с Беном. Может быть, она это так не называла. Не знаю, как именно она называла эти отношения.

Рита вытянула шею и посмотрела вверх, как будто ожидая, что Элейн с неба подскажет ей нужное слово. Она не подсказала.

— Элейн говорила мне, что она вообще не верит в брак. Может быть, она и в самом деле не верила… — робко начала я.

— Она никогда не вела с тобой разговоров о сестринской любви?

— Кажется, нет.

— Мне удавиться хотелось, когда она излагала свои взгляды. Правда, потом она перестала так носиться с этой идеей. Это вышло из моды.

— А Шейла Мосс знала об Элейн и Бене?

— Я ее не спрашивала, — ответила Рита. — И тебе не советую.

— А Кевин знает?

— Его я тоже не спрашивала.

После ухода Риты я выпустила Кими. Я чувствовала себя виноватой. Рауди съел всю корочку от пиццы. Мне даже не пришло в голову отложить кусочек для Кими.

— Ты тоже моя собачка! — успокоила я ее. — Извини меня! Я совсем забыла.

Я позвонила Стиву:

— Это Холли. Мне не дает покоя одна мысль. Может быть, это глупо, но я должна спросить.

— Насчет Кими? Это нормально — то, что она поднимает ногу. Нормальная, здоровая сука.

— Это я знаю, — заверила его я.

— Овчарки тоже так делают. И многие другие породы.

— Я знаю!

— Так в чем же дело?

— Сейчас я тебе все выложу без подготовки и не раздумывая. Возможно, все это ерунда. Дело в том, что Элейн Уолш не признавала брака, потому что считала его одной из форм рабства. Она об этом писала в своих книгах и говорила. Кстати, ты разделяешь такую точку зрения?

— К чему это ты клонишь?

— К тому, что если она не признавала священных уз брака, то вряд ли признала бы серьезными отношения между ветеринаром и владелицей собаки.

— А ты? Ты тоже их таковыми не считаешь?

— Что ты! Конечно, считаю. Но у меня совсем другой взгляд на мир, не такой, как был у Элейн Уолш. Что для меня свято, для нее могло быть пустым звуком, и наоборот.

— Наконец-то я понял! Ты хочешь знать, не пыталась ли Элейн Уолш соблазнить меня?

— Не совсем. Я хотела бы узнать, проявляла ли она интерес к тебе как к мужчине?

— Нет, — ответил Стив. — Но даже если бы проявила, то не добилась бы успеха. И ты прекрасно это знаешь! — В его голосе послышались ворчливые нотки. — Даже если бы не было тебя, я все равно ею не заинтересовался бы. Эта женщина была… полной дилетанткой.

Мне не нужно было объяснять, что он имеет в виду: это значило, что Элейн ничего не понимала в собаках!

Положив трубку, я занялась мытьем посуды и вырабатыванием истинно феминистского взгляда на ревность. Вдруг я услышала очень знакомый шум: это гремела жестянка из-под кофе, в которой я держала мелочь. С тех пор как у меня появилась Кими, крышку мусорного ведра всегда украшали разные отпугивающие собак средства, но лайку не так-то легко испугать. Через секунду я услышала, как собака роется в мусоре. Повернув голову на эти звуки, я успела увидеть, как Кими серой стрелой промчалась в спальню, зажав в зубах промасленную коробочку из-под пиццы. Я выключила воду, вытерла руки и проделала упражнение по медитации, которому научилась на курсах дзен. Все мои негативные переживания потеснились и уступили место идеальному образу Кими: вот она возвращается в кухню и кладет останки коробки к моим ногам. Картина получилась прекрасная, но настоящая Кими и не думала появляться. Я направилась в спальню большими, твердыми шагами. Ее там не было. Правда, очень скоро я услышала остервенелое рычание и треск разрываемого зубами картона. Звуки исходили из узенького прохода между тахтой и стенкой. Придерживая коробку передними лапами, Кими сосредоточенно трудилась над своей добычей. Рауди, последовавший за ней в спальню, стоял посередине комнаты и, видимо, решал для себя проблему: попытаться отнять или насладиться зрелищем? Так что, если бы я немедленно не доказала Кими еще раз, что вожак здесь я, не она одна понизила бы меня в ранге.

— Рауди, сидеть, — сказала я, как всегда, спокойно. Он повиновался. — Молодец. Сиди.

Кими сделала одну ошибку. Она втиснула большую коробку в узкое пространство. Угол коробки торчал вверх.

— Кими, это мое! — Я старалась, чтобы голос мой звучал уверенно.

Я нагнулась, взялась за угол коробки обеими руками и резко дернула. Большая часть коробки оказалась у меня в руках. Кими же была так зажата между тахтой и стенкой, что не смогла сразу выхватить ее у меня. У меня было искушение спрятать картонку, пока Кими выбирается из своего укрытия, но я сдержалась и просто спокойно стояла с коробкой в руках. И Кими, с трудом, неуклюже выползая из узкого прохода, видела меня в гордой позе хозяйки коробки из-под пиццы! Итак, слава Богу, я пока еще вожак этой стаи!

Глава 10

С тех пор как Стив Делани занял место доктора Дрейпера, число клиентов удвоилось. Три четверти новой клиентуры составляли женщины. Этот феномен Стив Делани понимал не больше, чем увеличение процента незначительных и психосоматических заболеваний у животных-пациентов, которых он унаследовал от доктора Дрейпера. Может быть, «психосоматических» — не то слово. «Психами» тут явно выступали люди, точнее, женщины, а у их питомцев были соматические заболевания.

— Они платят мне за то, что я подстригаю ногти котам! — жаловался Стив. — Я же показал ей, как это делается! Я же не маникюрша, в конце концов! Есть еще одна ненормальная: она все настаивает на тесте на беременность для суки, которую я стерилизовал еще в прошлом году.

У Стива каштановые волнистые волосы, похожие на шерсть ретривера, глаза зеленовато-голубые, как у сибирской лайки, но взгляд далеко не столь невозмутимый.

— Они же не нарочно, — успокаивала я Стива. — Они бессознательно тянутся к тебе.

— Я у тебя получаюсь каким-то неодушевленным предметом, — запротестовал Стив. — Полная деперсонализация. — Надоело!

— Ты только подумай! — увещевала я. — Вот я, например, даже представить себе не могу, что значит быть в зените славы.

До появления Кими мы часто виделись, и особых проблем у нас не возникало. Рауди прекрасно ладил с двумя собаками Стива: Индией — немецкой овчаркой и Леди — пойнтером, если, разумеется, их кормили порознь. И чтобы Рауди не было завидно, никто из них не спал с нами в одной комнате, хотя только Рауди иногда подвывал под дверью. Кими все еще была неуправляема. Я пока пыталась заставить ее хотя бы обращать внимание на мои команды и следовать за мной. Но с Рауди они уже как-то стали находить общий язык, пока речь не шла о еде по крайней мере. Но стоило появиться Индии или Леди, Кими превращалась в дикую волчицу, готовую кинуться на другую суку. Она вызывала гнев Индии и вселяла ужас в Леди, которая сразу начинала жаться к Стиву.

— Черт возьми, он что, не может оставить собак дома? — спросила Рита, когда я однажды рассказала ей о наших затруднениях.

— Индия не поймет, а Леди — та просто жить без него не может.

— А ты можешь?

— Могу. Во всяком случае, я без него не так страдаю, как собаки.

И все-таки как-то он вырвался ко мне один. Он пришел около девяти вечера, вскоре после того, как я отняла коробку от пиццы у Кими. На сей раз нам удалось поговорить подольше, чем по телефону или в окружении четырех враждующих собак.

— Ну так вот, — начала я, усаживаясь у камина в гостиной прямо на пол — коврика я так и не собралась купить. Зато в камине потрескивали настоящие березовые дрова, как в Мэне. — В истории Кими нет ничего таинственного, и если она и досаждала соседям, то не больше любой другой собаки. Зато я несколько под иным углом начинаю смотреть на Элейн Уолш. Вдруг кто-нибудь охотился именно за ней, а не за Кими? Кто-то, кто не знал ее или не слишком хорошо знал. Во всяком случае, он не знал, что она не ест Домашний сыр, а покупает его только для Кими,

— Да, кстати о Кими… — Стив говорит медленно, и у него выговор уроженца Среднего Запада: съедает гласные. В его устах «проститутка», например, звучит так, как будто он отгоняет от себя кошку или собаку: «Прст-прст!»

После моей славной победы в битве за коробку Кими пребывала в полном счастье и довольстве. Она растянулась на полу рядом со Стивом, и ее передняя лапа покоилась в его руке. Другой рукой Стив тихонько водил от края ее черной маски до уха.

— Так вот, я видел Кими несколько раз и пару раз замечал такую странную вещь: у нее были проплешины, небольшие участки кожи, почти совсем оголенные. Знаешь, будто ей выдрали в драке.

— Не понимаю.

— Вот и я не понимал. И до сих пор не понимаю.

— Экзема?

Экзема — мокнущие, воспаленные участки кожи, часто появляющиеся у собак, особенно в жаркую погоду. Они так зудят, что собаки лижут и расцарапывают их, чем делают только хуже.

— Ничего похожего! Знаешь, ей-богу, мне казалось, что ей просто выдрали клочки шерсти.

— Элейн это как-то объясняла?

— Это было до Элейн, при другой хозяйке.

— Ах, при Донне Залевски? Я не знала, что ты видел Кими еще тогда.

— Да, но хозяйку, похоже, эти проплешины совершенно не заботили. Иногда, особенно если собака симпатичная, как Кими, владельцы очень заботятся именно о шерсти и переживают, если что-то с ней не так. Некоторые боятся, что это заразно и они сами заболеют. А если, не дай Бог, это чесотка, так с ними просто истерики бывают! Но в данном случае это была не чесотка, а хозяйка совсем не беспокоилась.

— Зато обеспокоился ты.

— Ага.

— Почему? Может, это было что-то вроде аллергии? Сейчас-то ведь все прошло.

— Не похоже на аллергию. Не похоже было и на то, что ей выдрали шерсть в драке — других повреждений не было. Собака не лизала и не чесала эти места. Мне, правда, показалось, что кто-то взял да и выдрал у нее клочки шерсти.

— Насилие?

Стив обхватил руками голову Кими.

— Иногда это сразу заметно. Иногда почти совсем незаметно. Но, как правило, все же можно понять по поведению собаки, что ее, например, пинают ногами. Или, бывает, собака съеживается, когда слишком близко подносишь руку — тоже все понятно.

— Донна Залевски не была похожа на…

— Не могу сказать точно. Вообще-то, она была из тех хозяев, которые являются с целым списком всякого разного, взятым у заводчика. Она не экономила на собаке. Ей хотелось, чтобы все было сделано как надо. Она знала, что у Кими очень упрямый и властный характер и что ее нужно дрессировать, просто необходимо. И срочно! Тогда дела были не так уж плохи. Со второй хозяйкой все пошло гораздо хуже. Кими поняла, что тут можно сесть на голову. Они всегда чувствуют, над кем можно верховодить.

— Значит, она верховодила над Элейн? А над Донной Залевски — нет? То есть не в такой степени…

— Мне так показалось. Я не так уж много времени их наблюдал.

— А может быть, Донна…

— Может быть.

— Но зачем кому-то… Никогда раньше о таком не слыхала.

— И я не слышал.

Шейла Мосс была такой, какой я ее запомнила, только чуть постарела и похудела. Длинные каштановые волосы лет двадцать назад, наверно, красиво ниспадали по спине, а теперь висели тонкими, с проседью, не очень опрятными прядями. Лицо — под стать волосам: изможденное и какого-то нездорового, сероватого цвета. Может, она переборщила с коричневыми тенями на верхних веках. А может, просто смертельно устала.

Мы сидели на диванчике, обитом гаитянской хлопчатобумажной тканью. Когда-то обивка была белой. Скорее всего, когда диванчик только привезли из магазина, на нем еще не было этих меток красным химическим карандашом. Множество огромных подушек валялось на полу там и тут. На них был орнамент маримекко, знакомый мне с детства. Мама когда-то брала меня с собой в магазинчик старой мебели на Гарвард-сквер. Тот же рисунок был и на занавесках. Зеленые и оранжевые завитки изо всех сил старались выглядеть жизнерадостно, несмотря на пыль и многочисленные пятна. На стене над диваном висел широкий кусок холста, взятый в рамку: изображение голубоватых, похожих на луковицы куполов.

— Извините, я не успела убрать за детьми, — сказала Шейла. — Мой последний клиент пришел в шесть, до половины восьмого мне домой было не добраться, а потом я еще отвезла домой няню.

Ну конечно, у нее не было времени убрать. На уборку этой комнаты потребовалось бы больше месяца. Игрушки были везде: три трехколесных больших велосипеда, набор огромных кубиков с картинками, маленькие деревянные санки, зеленая пластиковая лодка, мозаики всех сортов, куклы, деревянные поезда и грузовики, плюшевые медведи всех размеров, складные картонные книжки с картинками и столько кубиков «Лего», что хватило бы на подробный макет Нью-Йорка. На видавшем виды дубовом кофейном столике перед диваном красовались недоеденный кусок тоста, тщательно сложенная бумажная детская пеленка (мокрая, но не от мочи), керамический чайничек с грязными подтеками и две большие голубые керамические чашки. В местах склейки был виден засохший клей.

— Все прекрасно. — Мне хотелось, чтобы это прозвучало искренне, потому что отчасти так оно и было. — Я тоже не убрала сегодня за собаками. Спасибо, что нашли время встретиться со мной.

— Я всегда жалела, что не смогла дрессировать Иди и дальше.

Ну конечно, Иди. Мы же не где-нибудь — в Кембридже. Как в этом городе умеют унижать бедных собак! Кажется, Шейла заметила выражение моего лица и заговорила извиняющимся тоном:

— Сначала мы прозвали его Идиотиком в шутку. Он был такой неповоротливый и ужасный соня! Мы имели в виду, что большую часть времени он себя не осознает. Конечно, звучит глупо, но теперь уже поздно. Мне нравилось дрессировать его, но это отнимало слишком много времени. Мне было не справиться.

Риджбек с таким оскорбительным именем мирно свернулся на полу и спал, положив голову на одну из подушек. Сейчас он выглядел еще крупнее, а ноги его — еще длиннее, чем в последний раз, когда я его видела. Этакий теленок, которого держат в доме вместо собаки.

— Многие выдерживают не больше восьми недель, — сказала я. — Занятия действительно отнимают много времени, а если у человека семья, дети, работа, просто не успеть.

— Я как раз заканчивала университет, а дети были еще в пеленках.

— Все? — У нее было четверо детей. — У вас две пары двойняшек?

Она рассмеялась.

— Нет, конечно. Просто Бен ужасно страдает, что нельзя научить ребенка пользоваться уборной за неделю. Все в жизни происходит медленно и постепенно. Все в свое время. А дети были действительно крошечные. Джошу, старшему, было всего три. Я кормила грудью маленького. Это было совершенное безумие — завести собаку.

— А почему вы взяли именно риджбека?

— Наши друзья держали риджбеков, и еще, мы хотели собаку, с которой было бы хорошо детям. Они прекрасно ладят. Мы, правда, не предполагали, что он вырастет таким большим, но это все равно. Он самый тихий и ласковый пес на свете. Он даже не дерется с другими собаками. Кошка спокойно спит рядом с ним. У нас ведь еще и кошка. Эдлер. — Может быть, и в этом имени был какой-то намек, но я его не поняла.

— Он ее вылизывает языком!

— А кто эти друзья, которые держат риджбеков?

— Келли и Джоэл Бейкер.

Хотя Шейла сразу показалась мне приветливой и разговорчивой и назвала Бейкеров друзьями, она не очень-то о них распространялась. Так как я совершенно не представляла себе, о какой именно стороне жизни риджбеков я буду писать в своей колонке, мне трудно было сформулировать вопросы о гигантском джентльмене, мирно посапывающем на полу.

Скоро я засобиралась:

— Вам из-за меня вовремя не удастся лечь спать, — извинилась я.

Она рассмеялась:

— Я еще и обед готовить не начинала.

Было около десяти вечера.

— Бен, мой муж, любит есть поздно. Он пару лет провел в Европе, там и привык к такому распорядку. Сегодня у него семинар до десяти. А после мытья посуды надо будет все-таки немножко погулять с собакой, а потом просмотреть счета. Бен слишком занят. Так что не волнуйтесь. Ночь длинная!

— Синдром суперженщины, — поставила диагноз Рита. — Это же сразу видно.

Я постучалась в Ритину дверь, даже не зайдя домой.

— Боже мой! Четверо детей и большая собака! Готовая группа для занятий психотерапией. Дом разваливается на части, огромный дом. Настоящий музей старой мебели, и еще на несколько тысяч долларов новых игрушек, раскиданных по полу. А в десять вечера она собирается готовить обед для мужа, а потом мыть посуду. И это еще далеко не все!

— Роль суперженщины только для очень сильных и жизнеспособных, — сказала Рита. — Не всякий справится. Некоторые хотят сделать вид, что справляются, но «красивый фасад» дается очень дорогой ценой, даже если это не слишком заметно.

— Если предположить, что она знала о его связи с Элейн, это могло бы быть серьезным мотивом. После всего, что она для него делает! И от столького в жизни она вынуждена была отказаться! И все-таки я ее не понимаю. Если бы я обнаружила, что мой брак превратился в такое, я бы не стала убивать другую женщину. Но я не стала бы и ждать, пока их роман кончится сам собой. Думаю, я бы лучше убила его. Какой еще может быть выбор, если хочешь выжить?

— Есть еще один или даже два, — возразила Рита. — Правда, ни один из них не был бы легким.

— Для начала я бы отдала парочку детей Бейкерам. Да, кстати, о Бейкерах! Тут что-то нечисто. Ну, не смотри, не смотри на меня так! Имени Элейн я не называла, а о Бейкерах заговорила сама Шейла. Но она лишь упомянула о них, и мне показалось, что она не хочет о них говорить, хотя и назвала их друзьями.

— Они знакомы. Не слишком близко, думаю. Шейле и Келли случалось вместе зайти в кафе, например, — сказала Рита. — Вполне возможно, что сейчас они не видятся.

— Рита явно чего-то не договаривала.

— Ну и…

— Ну и больше я ничего не знаю. Единственное, что мне известно: Бен велел Шейле больше не обращаться к Джоэлу Бейкеру. Мне об этом сказала сама Шейла.

— Это и есть те самые дурные слухи, о которых ты говорила в прошлый раз?

— Да.

— И что из этого следует?

— Ты не понимаешь! И не нужно тебе понимать. Но когда я слышу подобное о психотерапевте-мужчине, у меня не возникает вопроса: «Что из этого следует?»

Правда, иногда люди говорят это открытым текстом. Не советуют направлять к нему женщин.

— К Джоэлу Бейкеру?

— Я не собираюсь никого отговаривать от лечения у него. И ты не вздумай.

— Ну конечно! Так это правда?

— Откуда мне знать! Иногда, услышав такое о враче-мужчине, я просто получаю подтверждение своим давним подозрениям. Пару раз я слышала подобные вещи от своих пациенток. Но не о Джоэле. Нет, о нем — никогда ничего подобного… Имей в виду: я тебе все это говорю по секрету, я вовсе не хочу, чтобы ты это передавала кому-нибудь.

— Так ты больше не будешь направлять к нему людей?

Лицо у Риты стало озабоченным.

— Я еще не решила, — ответила она.

— Шейла Мосс не похожа на сплетницу. И стервозной она мне не показалась.

— О, нет! Она искренне хотела предотвратить неприятности, предупредить женщин, которые могли бы пострадать.

— Надо полагать, она на себе испытала эти «страдания»…

Часть следующего утра я убила на женщину, которая все никак не хотела воскресать в моем рассказе. Потом я занялась статьей об испытаниях на звание Собаки-Гражданина, в рамках программы Американского клуба собаководства. Чтобы получить свидетельство СГ, от собаки требуется не просто формальное послушание, а разумное поведение. В своей статье я выражала сомнение в том, что АКС следует проводить в жизнь эту программу. Однако сердце подсказывало мне слова Уинифред Гибсон Стрикленд, автора «Квалифицированной методики воспитания послушания у собак». Она писала: если что-то делаешь, надо делать это правильно. Соревнования в послушании есть выстраивание иерархии и выделение элиты, и собаки заслуживают права на завоевание высоких титулов, особенно Ее Королевское собачество, Аляскинская Лайка-маламут. Конечно, так писать в «Собачьей жизни» нельзя, будет междупородный скандал!)

Когда я наконец отзанималась со своими принцем и принцессой и выгуляла их, уже близился обед. На улице было как-то промозгло. Поэтому я оставила их «во дворце», а сама решила сбегать в рыбный магазинчик за квартал от дома и купить себе какой-нибудь рыбный супчик в пакете. Магазинчик — первый из трех от угла Эпплтон, по Харон-стрит. Владелица его чувствует себя в своем бизнесе как рыба в воде, магазин пользуется популярностью, а рыба и другие морепродукты всегда свежие, даже на вкус некоего жителя Аулз-Хед, штат Мэн, который скорее будет питаться собачьей едой, чем есть рыбу из супермаркета. Насчет собачьей еды я вовсе не шучу. Я однажды выиграла на этом пари.

Выйдя из магазина, я сразу наткнулась на бейкеровских риджбеков, привязанных к ближайшему фонарному столбу. Джоэл и Келли как раз выходили из соседнего магазина. Начинался снегопад.

— В одиночестве? — обратилась ко мне Келли.

— Они уже погуляли, — ответила я и повернулась к Джоэлу: — Конечно, не так, как ваши. Не удивительно, что они в такой прекрасной форме!

Родезийские риджбеки родом из Африки. Можно было бы предположить, что в Новой Англии им не понравится, но Нип и Так с интересом следили за снежными хлопьями, и в их глазах светилась радость, как у настоящих лаек. Со своей блестящей короткой темно-рыжей шерстью, мускулистые, стройные, они выглядели как какая-то усовершенствованная порода оленей.

— Это все заслуга Келли, — с гордостью сказал Джоэл.

В Кембридже нашлось бы немало мужей, которые вместо этого сказали бы, что их женам больше нечего делать, как только выгуливать собак.

— Вообще-то тут уход не только за ними, но и за собой, — скромно заметила Келли.

Я зацепилась за слово «уход». Я подумала, что Келли действительно выглядит ухоженной и окруженной заботой. Обшлага и подол ее длинной коричневой дубленки не были обтрепаны, а карманы — наполовину оторваны собаками. Но, может, это потому, что у нее было несколько таких дубленок и курток, и она спокойно могла выбросить ту, над которой поработали собаки.

Она была в легких дорогих спортивных ботинках, и на ее маленьких ножках даже туристская обувь выглядела изящной. Все детали туалета были прекрасно подобраны по цвету: шапочка, шарф и перчатки — красные, что очень хорошо смотрелось при ее цвете лица. Рита как-то сказала мне, что большинство людей искренне удивились бы, узнав, что цвета их одежды совершенно между собой не сочетаются.

— Не верьте ей, — сказал Джоэл, — она так же терпеть не может гулять под моросящим дождем, как любой нормальный человек.

Джоэл был элегантен, как всегда. Его пальто из хорошей шерсти явно не было куплено в магазине готовой одежды. Подстрижен, как обычно, безукоризненно.

— О, конечно! — улыбнулась Келли. — Я просто мученица!

Пока я стояла и ждала, что Бейкеры пригласят меня к обеду, а они все не приглашали, к стоянке подкатила новая здоровенная «вольво» и затормозила совсем близко от нас. Из машины вышла Шейла Мосс. Вероятно, пальто ее прибыло в Новую Англию из Афганистана или Непала и попало к Шейле через магазинчик на Гарвард-сквер. Оно было сшито из какой-то толстой коричневой ткани, напоминавшей дерюгу, и украшено кусочками кожи и меха. Вместо пуговиц — экстравагантные застежки в виде лягушек, причем две из них плохо пришиты и едва держались. И конечно, все те же сандалии на пробковой подошве и все те же шерстяные гетры! В любом другом городе Америки, за исключением разве что Беркли в Калифорнии, ее бы приняли за эксцентричную нищенку, но по кембриджским меркам такой наряд свидетельствовал о материальном благополучии.

Мне почему-то казалось, что, после того как Шейла стала советовать знакомым избегать Джоэла Бейкера, она должна была бы повести себя как-нибудь старомодно и неловко: например прервать знакомство, или современно и неловко: постоянно идти с Джоэлом на открытые конфликты, как сказала бы Рита. Сейчас Шейла проделала следующее: поздоровалась сначала со мной и с Келли, потом с Джоэлом. Если она и была недоброжелательно настроена к Бейкерам, они могли этого и не заметить.

— О Боже! — воскликнула Шейла. — Я, как всегда, опаздываю! В доме нет ничего, кроме сосисок для детей. Но Бен несколько иначе представляет себе обед. Кажется, у Формаджио неплохие тарталетки, особенно со шпинатом. Вы не пробовали? — Она осеклась. — О! Что я говорю! Вы же их не покупаете. Вы их готовите сами.

— Нечасто, — сказала Келли. — А если бы у меня было четверо детей, никогда бы не готовила. — На ее хорошеньком личике не было и тени печали, но сразу после этих слов она принялась преувеличенно нежно гладить Так.

— Кстати, о них, — сказала Шейла. — Надо пойти взять…

Я не поняла, имеет она в виду тарталетки или детей. Все-таки Рита была права: суперженщина — очень трудная роль. Стараясь соответствовать ей, рискуешь перепутать собственных отпрысков с кусочками пресного теста. А может, оно вообще такое и есть — материнство!

Глава 11

Хотя за квартал от меня есть прачечная, я попросила Рона Кафлина, нашего водопроводчика и сотоварища по дрессировке собак, оборудовать мини-прачечную и сушилку в подвальном этаже. Зимой кембриджские тротуары напоминают обледенелые желобы для бобслея. По краям их нарастают грязные насыпи из затвердевшего снега, и преодолевать эти баррикады, особенно с корзиной белья, не очень-то приятно. У Риты, правда, большая часть одежды «только для сухой чистки» (сюда она относит и свои единственные джинсы), так что стиральной машиной она почти не пользуется. Но я стираю сама, и жильцы с третьего этажа — тоже. Это швейцарская семейная пара с котом. Они настолько поровну делят работу по дому, что ни один из них даже не может отнести белье в прачечную или снять с сушилки без помощи другого. Это именно они услышали стук ключа, который выпал во время просушки моих джинсов, тех самых, что были на мне в день, когда я впервые пришла к Элейн. Они мне и отдали ключ.

Замок в двери дома Элейн Уолш так до сих пор и не сменили. Кевин Деннеги отказался рассказать мне хоть что-нибудь о компьютерных файлах, найденных в кабинете Элейн. А когда я попросила у него копию предсмертной записки Донны Залевски, он долго уклонялся и выкручивался, в общем, вертелся как уж на сковородке.

Полиция явно экономила на отоплении и уборке бывшего дома Элейн. Было холодно… и пахло в доме, как в холодильнике, который не открывался неделями. Пыль лежала толстым серым слоем. Спальня Элейн была на втором этаже: голая, без простыней и матраса, кровать, шерстяной шарф валяется на полу… Рядом ванная, выложенная белым кафелем. А дальше — то, что я искала: маленький кабинет без единого окна. Любая другая женщина на месте Элейн использовала бы такое помещение как кладовку. В кабинете висели книжные полки, стоял стул, принтер «Панасоник», письменный стол с лампой суперсовременного дизайна, похожей на гуся с длинной шеей, и компьютер Zeos 286.

Из ящиков стола было вынуто все, кроме разной канцелярской мелочи: ручек, карандашей, скрепок… Все дискеты Элейн полиция забрала с собой, но компьютер они оставили. Если бы Элейн знала, как мне нужен новый компьютер и как хорошо у меня будет Кими, уж конечно, она бы завещала мне свой Zeos 286! Этой мыслью я себя оправдывала, просматривая, что записано на жестком диске компьютера Элейн. Она работала в редакторе «Уорд-Перфект», но не закрывала файлы. Их, правда, было немного. Видимо, Элейн не имела привычки хранить в компьютере записи, касающиеся ее пациентов. Некоторые файлы были главами новой, недописанной книги. Некоторые содержали письма. Два письма были адресованы Джоэлу Бейкеру. На первом стояла дата двухмесячной давности:

Уважаемый доктор Бейкер!

В ходе лечения у меня одной из ваших бывших пациенток, Донны Залевски, возникли серьезные вопросы этического характера. Речь идет о вашем поведении с пациенткой.

Прошу вас встретиться со мной по вышеуказанному адресу и обсудить этот серьезнейший вопрос.

Она сама назначила день и время и не интересовалась, удобны ли они Бейкеру. Второе письмо было написано дня за два до смерти Элейн:

Уважаемый доктор Бейкер!

Ваш неудовлетворительный ответ на мою просьбу, последовавшая затем смерть Донны Залевски и необходимость предотвратить подобные случаи в будущем — все это не оставляет мне другого выбора, кроме как сообщить информацию, которая стала мне известна, в соответствующую комиссию Ассоциации психологов Массачусетса.

Я считаю своим профессиональным долгом сделать так, чтобы ни один клиент не оказался неподготовленным к «сюрпризам», которые может преподнести ему его врач. Ради ваших пациентов, а также в надежде, что вы примете соответствующие меры, я откладываю свое сообщение в Ассоциацию психологов на десять дней, считая день написания этого письма.

— Я все понимаю насчет твоей профессиональной этики, — сказала я Рите. — Понимаю и сочувствую, как говорится. Конечно, если бы я пошла к психотерапевту, я бы не хотела, чтобы он или она рассказывали о моих проблемах направо и налево, даже после моей смерти. Даже если бы я умерла естественной смертью. Но я же не предлагаю тебе опубликовать все это. И я не Кевин Деннеги. И эта история не из тех, которыми могла бы заинтересоваться «Собачья жизнь».

Рита сидела, поставив локоть на мой кухонный стол, и, растопырив пальцы, как гребнем, «расчесывала» волосы. Она была бледна и кусала губы. Эти застарелые дурные привычки все равно проявляются, когда нервничаешь, сколько бы Рита ни занималась психотерапией и аутотренингом.

— Я не представляю себе, что делать, — сказала она, взяв распечатку первого письма. Я напечатала оба и принесла к себе домой. — На это письмо он, судя по всему, не ответил, по крайней мере не встретился с ней, как она предлагала. Не понимаю. Ничего не понимаю.

Я взяла копию второго письма:

— Тут написано: «неудовлетворительный ответ». Получается, что он ответил, но ей не понравилось как. Возможно, он просто позвонил ей и сказал, что не делал ничего такого. Если он правда невиновен, разве не естественно для него было поступить именно так? С чего бы ему тогда было выполнять распоряжения Элейн и являться по команде, куда и когда она пожелает? Это первое письмо выглядит как повестка. Если бы мне кто-нибудь прислал такое, знаешь, что я сделала бы, закончив читать? Позвонила бы и спросила: что, черт возьми, происходит? А ты разве не поступила бы так же?

— Да, но здесь другое. Мы с тобой и не могли бы получить подобного письма. Женщины-врачи не пользуются своим профессиональным положением, чтобы вступать в сексуальный контакт с пациентами-мужчинами. Чего-чего, а этого они не делают. Так же, как, например, женщины никогда никого не удавливают. Ты не знала об этом? Я недавно узнала на конференции по психологическим различиям полов. Мужчины-преступники душат женщин сплошь и рядом. Мужчины удавливают мужчин сколько угодно. И только женщины никогда никого не душат.

— Никто и не душил Элейн, — возразила я.

— Я вообще не могу себе представить, чтобы Джоэл задушил кого-нибудь или просто кому-то сделал больно, — сказала Рита. — Он всегда казался мне таким спокойным, уравновешенным человеком. Он так легко находит контакт с людьми. Даже больные с крайне неустойчивой психикой чувствуют себя с ним очень спокойно и комфортно. Мне очень трудно поверить таким обвинениям, когда речь идет о Джоэле. Я всегда высоко ценила его. Видимо, Донна все рассказала Элейн, Элейн передала это Бену, Бен сказал Шейле, Шейла — мне и еще Бог знает кому. Так что это не просто «Фантазии Шейлы Мосс»…

— А может, это все неправда? Донна Залевски не могла всего этого придумать? Нафантазировать себе?

В ответ Рита принялась внимательнейшим образом изучать спящую на полу Кими.

— Ну, хорошо, — сказала я, — ты не можешь говорить о Донне Залевски. Но ведь ты должна чувствовать какую-то ответственность за нее! Извини, может, это бестактно с моей стороны, но я напомню: это ведь именно ты отправила ее к Джоэлу Бейкеру. Может быть, сейчас твой профессиональный долг состоит как раз не в том, чтобы хранить гордое молчание?

— Возможно.

— Так подумай об этом.

Я пыталась воздействовать на Риту приемами, которым от нее же и научилась.

— Может, ты еще не готова говорить именно о ней, — продолжала я. — Но побеседуй со мной, скажем, о ком-нибудь, похожем на нее. О человеке ее типа. Ладно? Мне, например, кажется, что есть женщины, которых не смог бы соблазнить их врач ни при каких обстоятельствах. Например, Элейн Уолш. Есть такие. А бывают и другие, поддающиеся искушению.

— Некоторым просто говорят, что это часть лечения и делается для их же пользы…

— Допустим. Но не каждая поверит. Я, например, не поверю. И ты тоже.

— А иногда взаимопроникновение бывает столь полным, что и сам психотерапевт не владеет собой. Он не осознает, что пользуется своим положением. Иногда такие врачи искренне верят, что любят этих женщин. В каком-то смысле это так и есть. Но это их не оправдывает. Нисколько.

— Что такое взаимопроникновение?

— Э-э… Это довольно сложно.

— Ну, не сложнее правил Американского клуба собаководства!

— Совсем другой порядок сложности. — Рита деликатно кашлянула. — Речь идет об ответственности врача перед больным. О том, как психотерапевт моделирует свои отношения с пациентом, иногда намеренно деформируя их.

— Но в этом же нет никакого смысла, — возразила я. — Кто же тогда станет ходить к психотерапевтам? Конечная цель — здоровье, норма, ведь так?

— Иногда конечная цель — сама личность, — ответила Рита. — И у каждой личности свое прошлое, своя история. А всякий, у кого есть прошлое, переносит из него что-то во вновь возникающие отношения с людьми. Это неизбежно. Но необязательно играть на этом…

— Но послушай! Предположим, мужчина-врач говорит одной из своих больных…

— Клиенток, — поправила Рита.

— Ладно, клиенток. Так вот, предположим, он говорит ей, что безумно в нее влюблен. Очень многие женщины, оказавшись в такой ситуации, прежде всего подумали бы, что с врачом что-то неладно. А ты, ты бы как поступила в этом случае?

— Немедленно пошла бы проконсультироваться у другого психотерапевта. Нужно сразу обратиться к человеку, который вне ситуации, чтобы уяснить себе перспективу, что может случиться и как себя вести.

— Верно. Но даже человек далекий от медицины, который, может, и не догадается пойти к другому врачу, все равно сразу поймет, что что-то тут не так, что безумная любовь врача не является частью психотерапевтической методики. И все же, наверно, найдутся женщины, которые проглотят наживку. Они либо настолько не разбираются в медицине, что не знают о некоторых табу для врачей, либо сами влюбляются, либо искренне верят, что это нужно для их же пользы.

— Да, наверно, так.

— К какому же типу принадлежала Донна Залевски? Способна она была послать врача к черту и просто выйти из кабинета? Или она была… уязвима?

— Лучше бы она вернулась ко мне! — вздохнула Рита.

— Но она не вернулась. Значит, все-таки была уязвима? Поддалась?

— Есть люди, понятия которых обо всем очень размыты. — Рита поставила оба локтя на стол и уперлась подбородком в сцепленные пальцы. — Такие люди и себя четко не отделяют от других. Личность не является отдельной. Границы размыты. У них так во всем. Например, встречаются семьи, где дети без стука входят в спальню родителей когда им заблагорассудится. Или нет задвижек на двери ванной комнаты. Точно так же и души таких людей никак не защищены, открыты. Понимаешь, я как раз считала сильной стороной Джоэла умение четко проводить границы, обеспечивающие безопасность и врачу, и пациенту.

— Может, тебе покажется неуместным то, что я скажу, но это как раз то, чего Элейн не смогла сделать в своих отношениях с Кими.

— Холли, я говорю серьезно! — возмутилась Рита.

— И я тоже! Не было границы: кто хозяин, а кто собака. В первый же мой приход Элейн поставила на стол молочник и молча наблюдала, как Кими все вылакала. А такая неопределенность очень нервирует собаку. Собаке нужно точно знать, кто есть кто, каково ее место в стае, что она может себе позволить, а что — нет. Вот тогда она счастлива. А иначе этот мир кажется ей безумным, и она, как умеет, пытается навести в нем порядок.

— Я не направляла Донну к Элейн Уолш, — сказала Рита. — Конечно, Элейн была не самым худшим врачом, но я считала, что ее феминистские настроения слишком влияют на ее подход к больным.

— Да, я понимаю. Эта ее теория брака как рабства. Для нее брак Моссов, например, просто не существовал. А следовательно, не существовала и Шейла Мосс с ее чувствами. Она была не в счет. Но на Джоэла Бейкера Элейн ужасно рассердилась! Это табу она признавала. Она даже собиралась выдать его.

— Если бы она это сделала, его репутация как врача погибла бы безвозвратно. Он бы ничего не смог поделать.

— А если он был невиновен?

— А как, скажи на милость, он смог бы доказать это? Слово Донны против его слова — вот и все, что мы имеем в данном случае. Одни слова! В этом смысле психотерапевты очень уязвимы.

— А Донна Залевски?

— Если все размыто, то границы между реальностью и воображаемым тоже очень нечетки.

— Значит, она была очень уязвима.

— Так же, как и Элейн. Она тоже была способна поверить в то, чего нет.

Чуть позже, когда Рита встала и собиралась уходить, Кими выбралась из-под стола, встряхнулась и ткнулась своим большим черным мокрым носом прямо в застежку на Ритиных джинсах.

— Фу! — твердо сказала я и оттащила Кими.

Самое неприятное в подобных собачьих выходках — бурное возмущение свидетелей, которое усиливает неловкость для «обнюхиваемого». На самом деле лучший способ искоренения дурных привычек — не негативная реакция, а позитивная: надо объяснить собаке, что ей следует делать, а не акцентировать внимание на том, чего делать не следует. Лежать. Сидеть. Дай лапу. Что там еще? Когда Кими освоит эти и некоторые другие команды, она перестанет ставить в неловкое положение себя, меня и других людей. А пока мне остается лишь извиняться за нее.

Но Рита и сама держит собаку. Она только улыбнулась и покачала головой.

— Все-таки неважные у меня прокладки. Все собаки это замечают. Надо попробовать другие.

— Возможно, — сказала я, — но собаки вовсе не обязаны сообщать об этом всему свету.

— Размытость границ, — прокомментировала Рита.

Глава 12

У меня по соседству два высших учебных заведения. Первое — Кембриджский клуб дрессировки собак. Второе занимается «дрессировкой» людей и знаменито скорее шумихой вокруг своего названия.

В Кембридже, однако, очень много бывших питомцев и питомиц местного университета, и это немного приглушает звук, а иначе сие название звучало бы просто громоподобно! Кроме того, где-нибудь неподалеку всегда найдется выпускник Гарварда, готовый по-своему объяснить вам разницу между Кембриджем и Гарвардом. Выпускники Гарварда приучены подвергать сомнению все, начиная от сотворения мира. Они это хорошо усвоили. Например, они так же сомневаются в компетентности выпускников Кембриджа, как чужая породистая собака голубых кровей — в том, что ваш пес той же породы, столь же высокого ранга. Впрочем, выпускники Кембриджа не лучше! Если вы в разговоре с кем-нибудь из них признаетесь, что не имеете отношения к этому заведению с громким именем, он потупит взор, тем самым молчаливо выражая вам свое сочувствие. После этого он уже и мысли не допускает, что мы можете знать столько же, сколько и он. А если вам довелось прочитать те же книги, что и ему, то, разумеется, по чистой случайности. Он способен даже предположить, что вы вообще ничего не знаете и неграмотны.

Но я привыкла. Собачники тоже часто спрашивают, откуда ваша собака, и здесь не одно только любопытство. Честно говоря, для снобов-собачников, как и для снобов из Лиги Плюща[1], тоже характерно недоверие ко всему. Они не доверяют, как ни странно, даже своим собственным глазам. Некоторые потому так живо интересуются родословной собаки, что на вид не могут отличить плохую собаку от хорошей. Точно так же сноб из Гарварда или Кембриджа не в силах разобраться, умный перед ним человек или нет, не зная «родословной». Но, кажется, я отвлеклась.

Я по-прежнему интересовалась личностью Донны Залевски. И моя догадка о том, где она училась, оказалась правильной. После довольно утомительных поисков в справочнике выпускников Гарварда мне удалось выйти на соседку Донны по комнате в общежитии. В другом справочнике я обнаружила и ее номер телефона. Оказалось, что она живет на Уэндел-стрит, в доме, населенном выпускниками Гарварда, в десяти минутах ходьбы от него. Кембридж — огромный питомник, наполненный «щенками разных пометов», уже взрослыми, но все еще неспособными обходиться без «материнского молока». На месте их Alma Mater я бы рычала на них, когда они подползают, давая понять, что пора уже кормиться самим.

Я сказала бывшей соседке Донны Саре Голдберг, что взяла к себе лайку Донны и у меня с ней трудности, которые я надеюсь преодолеть, узнав побольше о самой Донне. Конечно, я понимала, что эта версия звучит как-то сомнительно. Но стоило мне упомянуть о Кими, как Сара прямо-таки загорелась желанием поговорить со мной. Она назначила мне встречу, вернее, пригласила меня к себе, на Уэндел-стрит.

Мне приходилось видеть питомники получше, чем апартаменты, которые Сара Голдберг делила с еще четырьмя или пятью аспирантками. Мебель была довольно потрепанная, но зато ее было много: слишком туго набитые кресла с колючей зеленовато-серой обивкой и выцветшими от времени пятнами, просевшие под тяжестью томов книжные полки с облезающей краской, шаткие деревянные стулья, исцарапанные столы, а на полу — куски ковра, подогнанные друг к другу. Гнетущего впечатления все это не производило, но напоминало детский приют с недостаточным финансированием, вернее, приют для детей-переростков. Ведь, в сущности, аспиранты — это подросшие дети. Взрослые дети профессоров и академиков.

Сара оказалась высокой худощавой девушкой лет двадцати пяти, со светлыми волосами, собранными в хвост. Лицо у нее было некрасивое, костистое и маловыразительное, а одежду она, вероятно, выбирала там же, где и мебель. Сара оказала Кими самый теплый прием, чем, конечно, сразу мне понравилась. Кими, надо сказать, отвечала ей той же бурной радостью, но, в конце концов, маламуты дружелюбны со всеми, особенно если с ними поиграть немного или даже просто обратить на них внимание.

Наконец Сара взглянула и на меня и сказала, разумеется имея в виду Кими:

— Боже мой, она просто великолепна! Я так хочу собаку, но нельзя же держать ее здесь. Я почти не бываю дома, а когда бываю, то такая уставшая, что мне ни до чего. Я еще и поэтому хочу поскорее разделаться с диссертацией.

— Какую же собаку вы возьмете, когда разделаетесь с диссертацией? — спросила я.

Мы сидели на кухне и пристально разглядывали друг друга через стол. Скамеечки, на которых мы сидели, скорее всего, когда-то стояли в церкви, а может быть, весь гарнитур был взят из какого-нибудь закрывшегося ресторана.

— О, такую, как эта. Лайку. — Она оказалась еще и неглупа! — Мне всегда нравились лайки. Когда я была маленькая, наши соседи держали лайку. Она была наполовину моя. Того пса звали Ники. Я с ним гуляла, возилась. Он был мой лучший друг. Мы вместе выросли.

— Как странно! — удивилась я. — Вы и Донна, обе…

— Донна вам рассказывала?

— Я не была знакома с Донной.

— Тогда откуда…

— От той женщины, у которой Донна взяла Кими. Донна ей рассказывала о лайке, с которой выросла. Вот почему она захотела именно лайку.

Сара поджала губы и слегка наклонила голову, как будто вслушиваясь во что-то смутно знакомое.

— Да, вы не знали Донну, — задумчиво сказала она.

— Не знала.

— За ней водилось такое.

Я вопросительно посмотрела на Сару.

— Ну, она как бы заимствовала опыт других людей, — объяснила Сара. — Иногда это выглядело довольно безобидно. А иногда создавалось впечатление, что она ворует у вас часть вашей жизни.

— Так значит, у нее не было в детстве…

— Не было у нее никакой лайки! Это у меня была. — Сара пожала плечами и вдруг улыбнулась. — Вы, наверно, сейчас силитесь понять, кто же из нас у кого спер соседскую собаку?

Я рассмеялась. Нервным смехом.

— Просто вы меня выбили из колеи, — созналась я.

Я попыталась привлечь внимание Кими, но она неотрывно смотрела на Сару.

— Самое простое объяснение такого поведения — внутренняя пустота, которую ощущала Донна, — сказала Сара. — И когда ей бывало особенно тяжело, она заполняла себя фрагментами чужого жизненного опыта. Она заглатывала целые куски чужих жизней, как глотают транквилизаторы или антидепрессанты. Это было даже лестно, когда она выбирала именно твою жизнь. Правда, не всегда удавалось отнестись к этому спокойно. Поэтому у Донны почти не было друзей.

— Вы жили в одной комнате…

Я постаралась сказать это нейтральным тоном, но Сара поняла:

— Вопрос: почему люди вообще соглашались жить с Донной в одной комнате? Ответ: она «входила в набор». Когда после первого курса мы с подругой перебрались в общежитие Адамс-Хауз, Донна уже жила там в одной из комнат. Их было всего три в нашей «квартире». Донна была старшекурсницей. Сначала мы считали ее невероятно изысканной. — Сара ностальгически улыбнулась. — Она была из Нью-Йорка. Одевалась в черное. Красила ресницы. Читала Кьеркегора. Все это нас очень впечатляло. Она занималась органической химией. И что правда, то правда: она была очень способная! Математика и химия давались ей без всякого труда. Она просто шла, сдавала и получала «отлично», в какой бы тревоге или депрессии в это время ни пребывала. Иногда она так нервничала, что у нее руки тряслись, но она все равно получала «отлично»!

— А потом?

— А потом… Весь этот шарм был неотразим для двух провинциальных девочек-второкурсниц. Мы довольно скоро освоились и поняли что к чему. И вот тогда она потрепала нам нервы! Она закатывала такие истерики! У нее как раз начались роковые страсти, эти ее серьезные, даже трагические романы. Все вокруг пытались соблазнить ее! Ну, может быть, кое-что из ее рассказов и было правдой. Она ведь была очень привлекательна, а если у нее случалось хорошее настроение, становилась необыкновенно хороша.

— А если плохое?

— А если плохое? Знаете, как в том детском анекдоте: «Когда ей было плохо, она просто брала и выходила из себя… погулять». На самом деле это было не смешно, — сухо добавила Сара.

— Она лечилась?

— Она обращалась в университетский медицинский центр. Мы с Анн-Мари даже как-то были у ее врача. Анн-Мари — это моя подруга, та самая, с которой я переехала в Адамс-Хауз. Ей с Донной было труднее, чем мне, сейчас уже не помню точно почему.

В конце концов мы решили поговорить с психиатром, у которого лечилась Донна. Знаете, он ужасно обрадовался, что у Донны вообще обнаружились подруги! Хотя, по-честному, мы и не были настоящими подругами. Помню, что после нашего визита к врачу Донна стала более переносимой. К тому же мы знали, что она скоро заканчивает, оставалось всего несколько месяцев, нам стало легче.

— Но вы поддерживали с ней знакомство после того, как она закончила университет?

— Не то чтобы… Просто мы обе жили в Кембридже и иногда натыкались друг на друга. Я узнала, что она завела маламута. Как-то раз мы вместе позавтракали. Она вовсе не была приятным мне человеком, но, пожалуй, я испытывала к ней некоторое любопытство. И кроме того, меня не покидало чувство вины. Может быть, после той встречи с ее психиатром. Если мы с Анн-Мари считались ее лучшими подругами, значит, с другими ей было совсем плохо!

— Как шли ее дела после университета?

— Сначала мне показалось, что дела ее не так уж плохи. Она даже поговаривала о том, чтобы найти работу.

— Разве она не работала?

— У нее был постоянный доход. Именно тогда я впервые услышала этот термин. До этого я даже не знала, что такое существует. Мне нравится само выражение: оно звучит как титул — маркиз, виконт… Деньги были вредны для Донны, я думаю. Если бы ей приходилось самой зарабатывать на жизнь или если бы она знала, что когда-нибудь в будущем ей придется это делать, возможно, она взяла бы себя в руки. И в тот раз, когда мы с ней завтракали в кафе, я было подумала, что она так и сделала. Но потом… Она опять взялась за свое. Пошли старые штучки.

— Например?

— Очередные рассказы о соблазнителях. На сей раз, впрочем, это было не соблазнение, а прямое принуждение к вступлению в связь. Речь шла о каком-то психотерапевте.

— А почему вы так уверены, что она это придумала?

— В основном потому, что нечто подобное я слышала от нее не раз. Персонажи менялись, но сюжет оставался неизменным. Однажды это был преподаватель по истории искусств, в другой раз — кто-то с химического факультета…

— А эти ее истории когда-нибудь получали широкую огласку? Или она рассказывала только вам? Может, еще кому-нибудь в университете?

— Вряд ли она бы осмелилась. Это ведь все был сплошной вымысел. Или по крайней мере большая часть ее историй.

Кими уже почти забралась на колени к Саре.

— А может, она просто, как бы это сказать, неправильно истолковывала какие-то вещи? — спросила я. — Ну, например, если она осталась наедине с мужчиной в его кабинете и он попрощался с ней за руку, когда она собралась уходить…

— Кто знает! Может быть, простое прикосновение и могло запустить механизм ее фантазии. Но ее последний рассказ был не таков. Можете мне поверить. Мне пришлось выслушать все подробности. Рукопожатие там не фигурировало. Главное там было — половая связь. И вот когда Донна пустилась в подробные описания, я обратила внимание, что она в чем-то изменилась.

— В чем же вы увидели перемены? В том, что она заговорила о работе?

— В этом тоже. А еще… Вообще-то это довольно неприятные вещи. Вы уверены, что хотите услышать об этом?

— Нет, — призналась я. — И все-таки расскажите.

— Одним из симптомов болезни Донны была мания, э-э, щипать себя.

— Ругать себя?

— Это звучит слишком абстрактно. Да, бывало, что она поливала себя грязью. Но я имею в виду другое. Она мучила себя физически: обрывала ногти почти до мяса, щипала кожу, вырывала клочки волос. — Сара большим и указательным пальцами показала в воздухе, как Донна это делала.

Моя рука невольно потянулась к голове.

— Да, — подтвердила Сара, — на голове тоже. Но нечасто. Она делала хуже: выщипывала волоски на руках. Кожа краснела и воспалялась. Она еще терла и расчесывала эти места. Это выглядело просто омерзительно! Я ведь вас предупреждала. А в тот день, когда мы с ней завтракали вместе, на ней было платье с короткими рукавами, и я не заметила на руках обычных красных пятен и расчесов. Я подумала, что ей стало лучше. Донна была очень больна. И я ничуть не удивилась, когда узнала о ее самоубийстве.

Глава 13

— Поговори со мной, — сказала я Кими. — Расскажи мне все.

Мы с ней шли по Эпплтон-стрит по направлению к Харон-авеню. Поводок был у меня в левой руке, и я старалась удерживать внимание Кими исключительно голосом. Мариса всегда призывала играть на прекрасно развитых инстинктах собаки и на ее желании сделать приятное хозяину. Мариса занималась в основном золотистыми ретриверами. Но маламуты тоже любят делать приятное. А инстинкты у них прекрасно развиты — иначе им было бы не выжить в Арктике. И одним из наиболее развитых у Кими и Рауди был их превосходный аппетит. Если Бак прав, что Мариса со своими многочисленными ретриверами сейчас смотрит на нас с небес, она, вероятно, очень ругает меня за кусочки сушеной печенки в карманах парки и в перчатках. Но я работаю и голосом тоже!

— Молодец! Хорошая девочка. Рядом! Хорошо. Прекрасно. Пошли. Хорошо. Это совсем не больно, правда? Я ведь тебя не тяну. Вот тебе славненький лакомый кусочек. Сидеть!

Я слегка дернула за поводок и усадила Кими рядом.

— Молодец, Кими. Рядом! Я не хотела сделать тебе больно. Так уж получилось. Рядом, Кими. Молодец! Отличная работа! Домой.

С начинающими вроде Кими очень важно, чтобы «уроки» были короткими и неутомительными. Кроме того, у нас сегодня еще было много дел: мы собирались на выставку. Кими, конечно, еще не была готова участвовать в выводке молодняка. Рауди я тоже не заявила на выставку, потому что ССО он уже имел, а для Открытого класса был еще не готов. Это очередная ступень при переходе к ОСТ — Отличной Собаке-Товарищу. Я могла бы выставить его в промежуточной категории — между СТ и Открытым классом (никаких званий, просто приобретение опыта и ленты участника), но на этой выставке регистрация производилась лишь в основных категориях. Тогда зачем же готовиться, спросите вы. Все-таки я всегда допускаю, что Бак может оказаться прав: кусочки печенки в карманах Мариса, может быть, еще и простит мне, но если она увидит меня на выставке с двумя немытыми и нечесаными собаками, она, пожалуй, материализуется и отберет их у меня.

Вычесывать линяющего маламута — все равно что стричь овец. На щетке остаются пряди мягкого подшерстка. Заниматься этим можно только на улице. Но так как ни Кими, ни Рауди в тот момент не линяли, мы устроились в кухне. Единственная трудность состояла в том, что им обоим ужасно хотелось улечься на спину и подставить пузичко мягкой щетке из натуральной щетины. Стоять же смирно, пока я вычесываю другие места, они не желали. Я чесала их вместе, потому что мне хотелось сравнить их реакции. Будет ли Кими неприятно? Раздражает ли ее что-нибудь из того, что совсем не мешает Рауди? Ничего такого. Может быть, с ней и неважно обращались, но это было явно не то, что ей самой показалось бы насилием.

Физически я гораздо сильнее, чем кажусь. Я загнала Рауди в ванну и не выпустила оттуда до тех пор, пока он не стал совершенно чистым. Меня не покусали, но зато я была вся мокрая. Оставив Рауди сохнуть, я сменила воду в ванне для Кими. Боюсь, на вторую битву сил у меня не хватило бы, но выяснилось, что Кими приучена забираться туда сама, и даже не без удовольствия. Ее приучила явно не Элейн Уолш.

— Либо Донна сама тебя приучила, — сказала я Кими, окатывая ее водой, — либо тебя мыл кто-то другой, кто был очень добр к тебе. Но мне почему-то кажется, что Донна это делала сама.

Дело в том, что профессиональные грумеры никогда не предоставляют собственную ванну своим клиентам, потому что это опасно для человеческого позвоночника. Они пользуются специальными тазами, куда собаке не приходится так вскарабкиваться, как сейчас пришлось Кими.

— Видимо, она старалась все делать правильно, — внушала я Кими. — Она взяла тебя у Фейс. Водила тебя к Стиву, держала тебя в чистоте. Не обижала. Она тебя по-своему любила. Просто она была очень больна.

— Она перестала щипать себя, — сказала я Рите, — потому что переключилась на Кими.

Две самые роскошные и ухоженные лайки в мире гордо красовались перед Ритой. Зато я была похожа на пугало. Я отскребла ванну. Специальная жидкость должна была действовать еще минут двадцать, чтобы я могла прочистить сток от застрявшей шерсти.

— Ты думаешь, Кими с этим мирилась бы, — спросила Рита, — да и любая другая собака?

— Выщипывание шерсти — часть ухода за собаками некоторых пород, — возразила я. — Кроме того, я не думаю, что Донна причиняла Кими боль. Сначала, когда Сара рассказала мне о привычках Донны, я пришла в ярость, но потом поняла, что Кими вовсе не запуганная и затравленная жестоким обращением собака. Не производит она такого впечатления! Это было бы заметно. Нет, ее можно спокойно гладить, вычесывать, мыть, она ведет себя при этом совершенно так же, как Рауди. Ее даже легче мыть. Знаешь, о чем я подумала? Малыши иногда чуть не до дыр вытирают шерсть у своих плюшевых мишек.

— Очень милое сравнение!

— Возможно, тут было что-то подобное. Это все равно не здорово, конечно. А ты думаешь, возможно другое объяснение? Она перестала терзать себя и переключилась на Кими. Скажи мне, такое бывает?

— Замещение? Что ж, теоретически это возможно. Я, правда, о таком никогда не слыхала. Вот что я скажу тебе: подобный симптом всегда имеет не одно объяснение и выполняет не одну функцию. Еще Фрейд говорил, что каждый симптом — это своего рода компромисс. Это самое приемлемое решение проблем, которое находит для себя данная личность. Понимаешь, о чем я?

— Ты хочешь сказать, что, возможно, подходят оба объяснения? И «замещение», и вариант с плюшевыми мишками?

— Возможно. Честно говоря, меня сейчас больше занимает Джоэл Бейкер. В конце концов, это я направила ее к нему. Мне не хотелось бы думать, что я подвела его под монастырь. Интересно, сколько человек слышали эту историю…

— Сара говорит, что у Донны почти не было друзей. Понятно почему. Может, ей просто некому было рассказать. А ты, кажется, ни минуты в это не верила?

— О, я сильно сомневалась. Мне так не хотелось верить, что я гнала от себя подобные мысли. И все же, знаешь, эти слухи, как инфекция. Не хочешь, а заразишься. Стоит услышать, что какой-то психотерапевт спит со своими клиентками, и твое восприятие уже сильно меняется. Я до сих пор ни в чем не уверена.

— Ты думаешь, он действительно мог?…

— Я и так прикидывала, и этак, и все-таки склоняюсь к тому, что нет! Я его знаю. И потом… Наша психотерапевтическая помощь очень дешевая. И в случае нарушения психологом каких-то этических норм с него не так-то много можно и получить. С психиатра — гораздо больше. Поэтому против психологов гораздо реже возбуждают судебные иски. Я сомневаюсь. И таких, как я, колеблющихся, видимо, будет немало. К нему, конечно, перестанут направлять больных и так далее и тому подобное.

— Знаешь, чего я не могу понять? Почему Элейн сразу ей поверила?

— Откуда Элейн могла знать о замашках Донны? Психотерапевты не проводят перекрестных допросов друзей своих клиентов. Мы работаем с пациентами, а не с их друзьями и подругами.

— Так как же вы узнаете правду о них? Вы ведь вынуждены довольствоваться их собственными версиями.

— Нам нужна истина, так сказать, изнутри. Мы не сыщики, охотящиеся за фактами.

— А если истина этого человека, его реальность вымышленная или, лучше сказать, сдвинутая?

— По чьим нормам?

— По чьим угодно.

— По стандартам большинства людей твой мир — тоже сдвинутый. Собаки, например, вовсе не играют такой значительной роли в жизни большинства.

— Несомненно, — согласилась я.

— Почему ты возишься с собаками, а не посещаешь психотерапевта? Потому что этот «собачий вопрос» не составляет для тебя проблемы. Твой случай — пример удачной адаптации. Тебе подходит тот образ жизни, который ты избрала. Люди обращаются к врачу, когда их попытки адаптироваться в жизни оказываются безуспешными. Или когда от них становится еще хуже. Или когда их собственный мир сталкивается с реальностью других людей и от этого случаются неприятности.

— Я бы им посоветовала…

— Собаки не излечивают от всего.

— Между прочим, она перестала истязать себя, — сказала я. — Если бы Кими понимала, что она таким образом помогает Донне, я думаю, она не стала бы возражать против выщипывания. Правда, я до сих пор в толк не возьму, как именно она это проделывала с Кими. Есть в этом что-то отвратительное!

Рита поморщилась.

— Ты думаешь, Элейн знала об этих привычках Донны?

— Не знаю.

— Но как она могла не понять, что рассказ Донны о Джоэле ложь? И зачем Донна ей лгала? Какой смысл? Зачем человек вообще идет к психотерапевту, если собирается ему лгать? И еще: почему из всех Донна выбрала именно Джоэла? Он ведь очень симпатичный, славный человек. Все предыдущие истории тоже были враньем. Показательные выступления перед соседками по общежитию. Может, она и перед Элейн хотела также покрасоваться?

— Я бы не стала осуждать Элейн, — сказала Рита. — Отчасти она поддалась веяниям времени. Дело в том, что женщины действительно подвергаются насилию, и до недавнего времени они были совершенно беззащитны. Они ничего не могли поделать и вынуждены были скрывать происшедшее. А если это становилось явным, им всегда давали понять: мол, сами виноваты.

— Получается, Элейн поверила, что Донна из таких женщин… Из страдалиц.

— Элейн верила в гласность. В активную жизненную позицию. В действия. И потом, была ведь какая-то вероятность, что Джоэл действительно… такое случается.

— Знаешь, что самое ужасное? Что в данном случае было или не было — несущественно. Если бы Элейн пошла в Ассоциацию, как обещала, и эта история попала бы в газеты, много ли нашлось бы людей, которые стали бы разбираться, что произошло на самом деле? Все говорили бы примерно то же, что и ты сейчас, — «все может быть». Джоэл мог быть святым, но все равно все пожимали бы плечами и говорили: «Все может быть». Он не смог бы оправдаться. Вот что злит меня больше всего: человек не смог бы защитить себя.

Глава 14

Для своей личной охраны я выбрала лучшую в мире породу, которую рекомендовала бы всем женщинам, — аляскинского маламута. Но в то утро, утро выставки, я нуждалась в защите не от грабителей и насильников, а от головной боли и нервного возбуждения. Я приняла две таблетки, запив их чашкой кофе.

Выставка проводилась в Северо-восточном торговом центре в Воберне, недалеко от дороги, которую все в Массачусетсе называют «шоссе 128», хотя испокон веков оно имело длину девяносто пять километров, а вовсе не сто двадцать восемь. Следуя тому же принципу, устроители выставки пишут в своих проспектах, что Северо-восточный торговый центр — очень красивое место. Что ж, если девяносто пять равняется ста двадцати восьми, то, может быть, это и красивое место. Вообще-то, достаточно обширный участок земли, да еще в пригороде, да еще используемый для выставки собак, просто не может быть некрасивым. Поэтому в тех же проспектах вас предупреждают: лучше вести себя так, чтобы Клуб и в дальнейшем мог получать этот участок для выставок. Если владельцы собак не будут следить за ними должным образом, то Клубу в следующем году придется подыскивать себе другую площадку и, возможно, платить за нее еще больше.

Вообще-то собаки украшают любой пейзаж. С точки зрения эстетического воздействия собачьи выставки дадут всем музеям сто очков вперед. Красота — это жизнь, движение, изменчивость, наконец, разнообразие, не говоря уж о пропорциональности и гармонии. Мрамор и бронза холодны и безжизненны, да и трогать их в музее нельзя. Живопись статична, и картина никогда не лизнет тебя в лицо! К тому же в музее вы заранее знаете, «кто победил». Что такое истинная красота? Прежде всего порядок. Собаки декоративные, охотничьи, служебные — строгое разделение на группы. Гармония? Ну-ка, взгляните на победителей выставки! Счастливое сочетание экстерьера и выучки. Разнообразие? Конечно! Разные породы, размеры, окрасы. Тут вам и ирландские волкодавы, и скайтерьеры, и колли, и доберманы, и спаниели, и бассеты, и королевские пудели, и акиты, и мальтийские болонки, и далматинцы, и тибетские терьеры… Огромные и крошечные, шумные и тихие, гладкошерстные и лохматые — и все это собаки. В следующий раз, когда мир покажется вам отвратительным, не ищите утешения у безжизненных памятников. Отправляйтесь на лучшую в мире выставку — выставку собак.

Кими была просто потрясена всей этой красотой. Для Рауди это была не первая выставка, но у него так развито чувство прекрасного, что восприятие его не притупилось. Но сегодня мы приехали сюда как раз для того, чтобы мои милые эстеты стали на некоторое время прагматиками. С каждой новой выставкой у собаки все меньше кружится голова от ослепительной красоты зрелища, и она научается заниматься сугубо практическими делами, то есть зарабатывать высокие оценки по выучке.

Сейчас вся красота мира сконцентрировалась для Кими и Рауди в киоске, рекламирующем продукцию компании ИАМС, выпускающей корм для кошек и собак. Кими обнюхивала большой пакет «Еканубы», выставленный перед киоском, Рауди же держал голову высоко — он смотрел на рекламные образцы, разложенные на прилавке, как раз на уровне собачьего носа. Я заканчивала интереснейшую дискуссию с представителем компании. Мы говорили о консервантах, вызывающих сейчас горячие споры. Я взяла с прилавка проспект и два пакетика корма низкой калорийности. Вдруг я заметила Джоэла и Келли Бейкер. Они рассматривали образцы в соседнем киоске диетического питания.

На Келли был джемпер ручной вязки, совершенно такой, как я видела в каталоге Л. Л. Бин, но не заказала, решив, что он слишком дорогой. На эти деньги я купила энциклопедию редких пород, два пособия по дрессировке, книгу по генетике собак, руководство по уходу за собаками, галлон шампуня для собак и для ухода за зубами — искусственную кость с запахом ветчины фирмы «Нилафлосс». И еще остались деньги. Пока я не увидела Келли в джемпере, я не жалела о принятом решении.

— Привет, — сказала я. — Как дела?

Я ничем не рисковала, задавая этот вопрос. У Джоэла и Келли был благостный вид людей, чьи собаки проявили себя хорошо. Кстати, если вы никогда не бывали на выставке собак, вы могли подумать, что мне пришлось громко кричать, чтобы привлечь внимание Бейкеров, перекрывая тявканье, лай и визг — в общем, всю эту собачью болтовню. Болтовни на выставках действительно бывает много, но в основном человеческой. Громкоговорители вещают объявления, люди переговариваются, собаки же, как правило, молчат.

— Наша Так получила ЛПП, — сказала Келли.

ЛПП — это Лучшая Собака Противоположного Пола. Если лучшим в породе признается кобель, то ЛПП присваивается суке, если лучшая — сука, то наоборот.

— Поздравляю! Это здорово, — сказала я обоим и добавила, обращаясь к Джоэлу: — Вы ведь сами ее выводили?

Джоэл кивнул. Он был одет как раз для выставочного ринга: хороший костюм под цвет окраса риджбека, белоснежная рубашка, коричневый галстук. Но, в отличие от большинства собачников, он всегда одевался так, хотя, конечно, цвет костюма не обязательно гармонировал с окрасом собаки. Его светлые волосы лежали так, будто он только что вышел от парикмахера. Он, как всегда, был чисто выбрит. Нигде в правилах Американского клуба собаководства не указано, что люди, выставляющие собак, должны быть одеты хорошо, но все стараются выглядеть получше, особенно когда оценивается экстерьер их собаки.

На соревнования по выучке те, кто уважает себя и судей, тоже одеваются прилично. Но есть и такие (о, они не прошли школу моей матери!), которые выглядят как настоящие неряхи.

— Вот это правильно! Мне не нравится, что все подряд становится профессиональным. Правда, на экстерьер у меня есть вожатый, а выучку я показываю с Рауди сама. Но сегодня мы не участвуем. Просто набираемся опыта.

Мои собаки тем временем сравнивали знакомый запах «Еканубы» с новым для их ароматом диетического корма. Однако Кими уже стала трогать лапой двадцатифунтовый пакет, а дегустация вовсе не входила в наши планы.

— Рауди, ко мне, — позвала я.

Он тут же послушно уселся слева от меня.

— Кими, фу! — Я потянула ее за поводок, но лишь слегка.

Вы имеете право «разогревать» собаку перед рингом, во всех остальных случаях заниматься дрессировкой на выставке строго воспрещается.

— А почему бы вам не попытать счастья? — спросил Джоэл. — Выглядят они прекрасно!

Конечно, я сразу полюбила его как родного!

— Спасибо. Но я совсем не уверена в Кими. Она ведь у меня недавно. Я только начинаю дрессировать ее.

— Она просто прелесть, — сказала Келли, почесывая Кими под подбородком.

Блестящие кудрявые темные волосы Келли прекрасно гармонировали с лоснящейся темно-серой волчьей шерстью Кими. Джоэл опустил руку в карман, а потом показал мне что-то, зажатое в кулаке:

— Можно?

Носить съестное на соревнования по послушанию запрещено, но на соревнованиях по экстерьеру все вожатые используют подачки, чтобы держать собак в тонусе. А вы думали, почему собаки на ринге такие подтянутые? Печенка! Вот в чем дело!

— Конечно! — разрешила я.

(Конечно, я уверена, что ты убил двух женщин. Я не доверяю тебе!)

Но оказывалось, что я доверяю ему! В отношении собак. Он поманил Кими, подержал зажатое в кулаке лакомство около ее носа, потом резко поднял руку с лакомством, выбросив вторую вперед. Кими сделала великолепную стойку, передними лапами опершись на вытянутую руку Джоэла. Мышцы ее напряглись, глаза засверкали. Даже если вы провели всю жизнь среди собак, бывают моменты, когда вы как будто видите собаку впервые. Это было впечатляющее зрелище! Джоэл разжал кулак и дал Кими кусочек печенки.

— Видишь, как здорово на выставке? — сказала я Кими.

Рауди все сидел рядом и, как он был приучен, не прислонялся ко мне, но я на расстоянии чувствовала его дрожь. Струйка слюны патетически стекала у него изо рта.

— Что? Забыли о тебе? — пожалела его я.

— Конечно нет! — воскликнула Келли и вынула из кармана угощение для Рауди. — Какой красавец! Ты хороший мальчик? Конечно, хороший! Умница!

И она опять полезла в карман.

— Наверно, им уже хватит, — сказала я. — Они все еще не ладят между собой, когда дело касается еды. Я кормлю их порознь.

Рауди понял мою интонацию, а может, и мои слова. Он умоляюще посмотрел на меня, в надежде, что я передумаю. Кими тоже надежды не теряла. Она понюхала руки Келли, лизнула их, потом проверила, не выпало ли у Рауди что-нибудь из пасти. Оказалось, нет. Тогда Кими подняла свою красивую головку, и тут… новый запах привлек ее внимание. Ноздри Кими дрогнули, и на ее физиономии появилось то особое выражение, которое всегда напоминает мне картинку из детской книжки, где бык Фердинанд нюхает цветы. Да! «Красный цветок»! Книгу эту меня уговаривала почитать Элейн Уолш. Целая книга о менструации! Даже трудно поверить. Я обещала Элейн, что коль скоро осилила три-четыре тысячи книг о собаках и все, что написано о команде «Селтик», и еще некоторое количество художественной литературы, то попытаюсь справиться и с этой книгой.

Я, очевидно, не очень хорошо усвоила все эти собачьи книги, потому что не успела мобилизоваться. Кими уткнулась носом в мои брюки, в самое интересное место. Элейн, вероятно, выбранила бы меня за мое замешательство и смущение. Но Элейн умерла.

— Фу, — сказала я насколько могла спокойно, дернув поводок.

Келли попыталась прийти ко мне на выручку.

— Кими! — позвала она преувеличенно оживленным голосом.

Кими отреагировала на свою кличку, повернула голову к Келли и… почуяла другой запах.

Нет. Не совсем другой. Она снова повернулась ко мне, потянула носом, потом что-то «пропела» высоким, капризным голосом избалованного ребенка, кинулась к Джоэлу и… проделала с ним то же, что несколькими секундами раньше — со мной.

— У тебя — тоже! — как бы провозгласила она.

Я так сильно дернула за поводок, что Американский клуб собаководства гневно осудил бы меня, если бы был в курсе.

— Ну, поздравляем Так с победой! — с фальшивой бодростью сказала я. — Мы, пожалуй, пойдем. Было приятно повидать вас.

А что я еще могла сказать? То, о чем сразу же подумала? Если бы Кими умела разговаривать по-английски, она бы заявила, что у Джоэла… месячные! Вы мне не верите? У человека около пяти миллионов «нюхательных» клеток. У собаки — двести миллионов, и их рецепторы намного чувствительней наших. Более того, мозг собаки лучше перерабатывает информацию о запахах, потому что соответствующая часть его развита лучше, чем у людей. И потом, я всегда верю своим собакам, что бы там ни говорила Рита. А вы все еще сомневаетесь? Ну и ладно. В конце концов, это не имеет значения. После того как Кими разъяснила мне кое-что о Джоэле, все остальное встало на свои места. Его миловидность. Его телосложение. Его одежда: строгие костюмы, галстуки, пальто, ботинки, — ничего, чем могла бы владеть и женщина, что допускало бы хоть малейший намек на женственность. Он вынужден был одеваться подчеркнуто по-мужски именно потому, что не был мужчиной!

Как мне потом говорила Рита, это открытие вызвало у меня состояние краткой, но очень ярко выраженной рассеянности и заторможенности.

«Итак, у него месячные, — помню, подумала я. — И у меня тоже».

Дальше я помню, как остановилась у следующего киоска и купила там специальный зажим, чтобы соединять ошейники собак на время прогулки и вести их на одном поводке, а в дальнейшем выставлять их вместе на соревнованиях по послушанию. Эта покупка, хоть и была несколько преждевременной, все же имела какой-то смысл. Зато потом я купила бутылку шампуня для собак с шерстью бронзового цвета, порошок для кошачьей уборной, книгу о собачьих проделках, которая у меня уже была, и футболку с надписью: «Любовь — это большой дог». У меня никогда не было дога! В следующем киоске я купила смесь изюма с дроблеными орехами — еду, которую я терпеть не могу. И наконец, приобрела огромную тарелку с ручной росписью: ретривер с мертвой птичкой в зубах. Может, я покупала все эти вещи для кого-то другого? Не спрашивайте меня!

Конечно, именно собаки привели меня в чувство. У них работа такая, у собак, — приводить людей в норму. Рауди стал тихонько подвывать, Кими присоединилась к нему. Когда аляскинские маламуты так подвывают, они обращаются не в пространство, а именно к вам, и лучше вам прислушаться. Я так и сделала.

Глава 15

На следующий день я выложила новость Рите. Она еще меньше меня была склонна допустить такую возможность. Короче говоря, она мне не поверила.

— Собаки всех обнюхивают, — сказала она.

— Я, знаешь ли, неплохо понимаю собачий язык, — ответила я. — Это мой родной язык в некотором роде. Я на нем бегло объясняюсь. Если бы ты знала, что я выросла, например, в Будапеште, и я бы тебе сказала, что мне кое-что сообщили по-венгерски, ты бы тоже решила, что я не так поняла?

Мы завтракали в «Пентименто», на Харон-авеню, за несколько кварталов от моего дома. Это заведение станет вполне приличным, как только его хозяева бросят ходить на задних лапках перед санитарной инспекцией. Ох уж эта мне забота о санитарном состоянии! Если правительство серьезно намерено очистить рестораны и кафе от животных — разносчиков заразы, придется закрыть все заведения, куда пускают представителей вида Homo Sapiens. Думаете, это собаки разносят грипп, туберкулез, стрептококк? Нет! От собаки даже простудой не заразиться. Стив, конечно, согласен со мной, но он слишком занят своей частной практикой, чтобы предпринимать какие-то активные действия. И к тому же он опасается, что люди, привыкшие доверять «человеческим» врачам, могут не прислушаться к советам радикально настроенного ветеринара.

А пока, хоть в «Пентименто» и не пускают собак, зато здесь подают потрясающий десерт, денверский шоколадный пудинг — нечто среднее между шоколадным тортом и желе. К тому же сверху он залит взбитыми сливками.

Надо ли было сперва рекламировать денверский пудинг раньше, а уже потом описать Ритину реакцию на мое сообщение, что Джоэл Бейкер женщина? Может, вы думаете, что я нарочно оттягиваю момент? Может, вы разделяете Ритино мнение, будто человек, одержимый невероятно важной для него мыслью, иногда без умолку болтает о чем угодно, только не о главном? Что ж, возможно, вы и правы. Но пудинг действительно очень хорош!

— Ты, кажется, собираешься заказать вторую порцию? — испугалась Рита.

С тех пор как она обнаружила, что ее единственные джинсы не застегиваются, она перешла на жидкую диету с высоким содержанием протеинов. Но сегодня она устроила себе выходной и наслаждалась «твердой» пищей, если, конечно, пудинг можно считать твердым. Рита и так редко носит джинсы, несмотря на свою прямо-таки игрушечную фигурку. Обычно она одета так, как была в тот день, когда мы ели пудинг: оливково-зеленый шелковый костюмчик, белоснежный тонкий бадлон и массивные золотые украшения. На мне были джинсы и шерстяной свитер той степени поношенности, когда вещи уже почти разжалованы в «одежду для прогулок с собакой».

— Нет. Я не проголодаюсь еще, как минимум, час! — мстительно ответила я.

Рита считает, что я заразилась от своих собак глистами и поэтому могу не соблюдать диету.

— Все дело в том, — продолжала я, — что ты всегда хочешь провести четкую границу между врачами и пациентами. Эта граница существует, но проходит не там, где ты думаешь. И она такая зыбкая, что можно ее просто не заметить.

— Кто это тут недавно говорил, что твоя возня с собаками представляет собой удачную адаптацию? Я бы лишила этого врача лицензии. Можно, я возьму у тебя кусочек?

— Доедай. Или, может, взять тебе еще порцию?

— Нет. Спасибо. — Она оттолкнула от себя тарелку, но пока мы разговаривали, то и дело ковыряла в пудинге ложкой.

— Он очень маленького роста. Для мужчины, — сказала я.

— Это ничего не значит, — ответила Рита, понизив голос. — Только не называй имен!

— Я и не называю. Сам по себе этот факт, конечно, ничего не значит. Спад Уэбб, например, ниже меня.

— Кто это — Спад Уэбб?

— Неважно.

— А-а! — спохватилась она. — Наверно, какой-нибудь знаменитый пес!

— Нет, я интересуюсь не только собаками, но и спортом.

— Значит, баскетболист.

— Как ты догадалась? И все-таки это странно, и не только для баскетболиста, когда мужчина такой маленький. И еще: очень мелкие черты лица. А телосложение? Узкие плечи…

— В пределах нормы.

— Голос…

— Ну, хватит, прекрати!

— Но, главное, подбородок!

— Просто у него очень светлая кожа. Мягкие, светлые волосы. Может быть, у него в роду были шведы, например. У человека с такой светлой «окраской» никогда не бывает заметна пятичасовая щетина.

— А вот я кое-что заметила, — сказала я. — Я заметила, что он всегда выглядит так, будто только что побрился. И знаешь что? Я уверена, что он действительно бреется! У некоторых женщин бывает пушок над верхней губой. Если им это не нравится, они обесцвечивают волоски, но ни в коем случае не сбривают их. Иначе, когда они начнут отрастать, будет заметна «щеточка». Что мы и видим у Джоэла. Уверяю тебя: я все обдумала! Прими это хотя бы как версию.

— Но я так давно его знаю! Их обоих. Кроме всего прочего, они — люди, строго соблюдающие условности. Их брак столь традиционен и добропорядочен, что они очень выделяются, по крайней мере здесь, в Кембридже.

— Ну, извини! Значит, я ошиблась.

— Такие вещи, конечно, бывают, — сказала Рита. — Есть несколько известных примеров. Помнишь того знаменитого музыканта, ну, как его? Он еще недавно умер… Он прожил всю жизнь как мужчина, а оказался женщиной. Об этом писали во всех газетах. Недавно вышла книжка об этом явлении. Мне где-то попадалась аннотация. И знаешь что? Я не стала покупать эту книгу. Почему? Потому что я НЕ ХОЧУ об этом читать. Я и слышать об этом не хочу. Слишком это все неестественно и странно…

— Рита, странное и неестественное в человеке — твоя профессия.

— Вот именно. Представь себе, как часто мне приходится выслушивать то, чего никто не захотел бы слушать. Это моя работа. Ужасные, просто кошмарные вещи случаются с людьми, и им кому-то надо о них рассказать! И часть меня, мое профессиональное «я», и есть этот «кто-то». Иногда мне так хочется им сказать: «Послушайте! Я больше не вынесу! Не рассказывайте мне об этом! Я не хочу этого слушать». Так вот, ты даже не моя пациентка! И тебе я могу сказать: «Я не хочу этого слышать».

— И все же, — настаивала я, — ты только подумай, в какой он попал переплет!

— Он?

— Он.

Рита удовлетворенно кивнула:

— Значит, все-таки он.

— Нет, ты только представь! Предположим, она сообщила бы в Ассоциацию, как обещала. Его бы вызвали. Он прекрасно мог бы защитить себя от клеветы. Большинство мужчин ничего не смогли бы сделать в подобной ситуации. Слово против слова, больше никаких свидетельств. Ничто недоказуемо, и дело, конечно, решается в пользу женщины. А в данном случае, он мог бы неопровержимо доказать, что она лжет.

— Но заплатил бы за это слишком дорогой ценой, — скептически заметила Рита.

— Вот я и говорю: попал в переплет! Ты точно не хочешь больше пудинга?

— О, нет! — простонала Рита. — Меня уже тошнит.

— Так вот: либо он теряет все, потому что соблазнил пациентку, либо всем становится известно, какой странной и неестественной жизнью он живет. Как только история попадает в газеты, в общем мнении он становится либо преступником, либо ненормальным. И дело не только в нем. Ты представляешь себе ее положение? Она, прекрасная домохозяйка, непревзойденная кулинарка, занимающаяся собаками, страстно желающая ребенка (я думаю, в конце концов они взяли бы ребенка на воспитание), вдруг оказывается героиней скандальной хроники «Глоб» или «Геральд»…

— Не говоря уже о «Нэшэнэл Инквайрер»…

— Да, думаю, ему лучше было бы не доказывать, что пациентка лжет, — сказала я. — Наверняка она все узнала о нем, а он пытался заткнуть ей рот. А Элейн? Она просто гнула свою линию. Хотя она и верила, что пациентка покончила самоубийством, ей все равно хотелось притянуть его, ведь она считала, что самоубийство по его вине. Боже мой! Как он должен был ненавидеть Элейн! Трудно его обвинять. И трудно вообразить более абсурдное обвинение, чем то, которое она ему предъявила.

— Ты уже говорила Кевину о… своей новой гипотезе?

— Я с ним не виделась. Вернее сказать, я его избегаю. Можешь и меня считать ненормальной, странной, моральным уродом и тому подобное. Ты, вероятно, находишь все это настолько противоестественным, что просто не допускаешь…

Ничто не может так разозлить психолога, как обвинение в том, что он чего-то «не допускает». Рита взорвалась:

— Да все я прекрасно допускаю! Отказаться сразу поверить в нечто совершенно невероятное не значит вообще не допускать этого. Просто я стараюсь реально смотреть на вещи.

— Ты не видела Кими тогда, на выставке!

— Ах, Кими! Ну да, это же она тебе все рассказала.

— Да, на своем языке.

Рита страдальчески закатила глаза.

— Вот видишь! — сказала я. — Если ты так реагируешь, что, по-твоему, сказал бы Кевин? Может быть, он просто не поверит мне. Открытость и терпимость к человеческим странностям — не главные его достоинства.

— Кевин — кембриджский полицейский. Он здесь вырос. И жил не за каменной стеной. Если всякие странности существуют, то где же, как не здесь? И, я думаю, он это понимает. Но даже по кембриджским меркам ты слишком далеко хватила в своей версии. Скорее всего, он тебе не поверит. Но ты ведь показывала ему эти письма?

— В том-то и дело, что нет. Я не знаю, заглядывал ли он в память компьютера. А может, у нее были копии, и их нашла полиция…

— Так почему же ты не…

— Слишком серьезный мотив. Особенно теперь, если всплывет вся эта история с полом. Я-то знаю, что я права, и думаю, Кевин мне поверит. А если поверит, вряд ли он станет отрабатывать другие версии. Никто даже не будет всерьез рассматривать возможность алиби…

— А ты сама допускаешь, что он…

— Да, — ответила я. — У него были очень серьезные мотивы. Может быть, он сделал это сам. А может быть, кто-то помог ему.

— Кто же?

— Прежде всего кто-то, у кого много синеквана. Кто-то, не знающий, что она не любила домашний сыр. Может, он тоже не знал этого, но синеквана у него не было. И как он мог подложить его в коробочку с сыром? Да, похоже, был кто-то еще, у кого тоже имелась причина ненавидеть Элейн. Рита, эти люди живут очень таинственной и непонятной жизнью. Но знаешь, что самое странное? Они хорошие люди! Рита, ты их знаешь. Они действительно очень милые люди, а если я скажу Кевину, у них просто не будет шанса. И весь Кембридж узнает. Ты когда-нибудь была у них дома?

— Да.

— Ну?

— Если ты и вправду думаешь, что он мог сделать это, ты не имеешь права молчать. Факты и ваши с Кими сумасшедшие предположения — разные вещи. К тому же вы с Кими можете оказаться правы.

— Вот спасибо!

— Я, конечно, не верю в «рассказы» Кими, но кое-что сходится, и если возникает подозрение… Как бы там ни было, здесь две совершенно разные и отдельные проблемы. Убивать людей не есть еще один, альтернативный стиль жизни. Если он это сделал, я бы не хотела, чтобы преступление сошло ему с рук. Ты не знала Донну.

— Но я знала Элейн. И неплохо к ней относилась. Очень неплохо. Может быть, раньше лучше, чем сейчас, но, по крайней мере, она что думала, то и говорила. А насчет ее романа, я не думаю, что Элейн сознательно хотела причинить кому-то боль. Она просто искренне не верила в брак. Я даже не уверена, знала ли о романе… ты знаешь кто.

— Кстати, а об этой самой «ты знаешь кто» в сандалетах ты не думала?

— Пока нет. Хотя, наверно, стоило бы. Она занимается делами мужа, счетами например. Она мне говорила, когда я была у них тогда. Если она рассылает счета его пациентам, значит, она должна была знать, что Донна виделась с ним насчет рецепта, правильно? И адрес Донны у нее должен быть. И, скорее всего, она знала, где живет Элейн. А может, она даже была в курсе того, какие именно лекарства ее муж выписывал Донне.

— Не понимаю, что она могла иметь против Донны.

— Я тоже не знаю. Разве что…

— Кажется, ты говорила, психиатры потому и платят такие огромные штрафы за злоупотребление доверием пациенток, что считается, будто они очень даже способны на такое.

— Холли, это не значит, что все они злоупотребляют доверием пациенток. Вовсе нет. А что касается ее, ну, той, которая занималась счетами… Возможно, тут есть над чем подумать. А насчет реакции Кевина ты, пожалуй, права.

— Надеюсь, что я ошиблась насчет вины Джоэла. Когда я буду твердо уверена, что не ошиблась, я, конечно, скажу Кевину.

— Я тоже надеюсь, что ты ошиблась.

Подошла официантка.

— Кофе? — спросила она.

— Без кофеина, — сказала Рита. — И со сливками, пожалуйста.

— Мне — натуральный, — сказала я.

Рита ностальгически вздохнула:

— Этот бескофеиновый кофе — как безопасный секс.

Глава 16

— Бабник. И пичкает пациентов лекарствами, — сказал Кевин. — Гордится и тем и другим.

Мы обсуждали Бена Мосса, прогуливаясь вокруг пруда. Я бы назвала нашу прогулку пробежкой, но у Кевина даже не изменился ритм дыхания. Рауди, трусивший слева от него, еще мог бы потягаться с ним, но и он высунул свой розовый язык. Мне же то и дело приходилось перекладывать поводок Кими из одной руки в другую, а та то вырывалась вперед, то отставала, то бестолково и радостно скакала вокруг меня.

— Рита говорит, что лекарства — вещь тонкая, — голос у меня прерывался от быстрой ходьбы, — некоторые люди могут жить только на таблетках, и очень важно выбрать подходящие. Это действительно искусство! Но она не считает Мосса хорошим специалистом.

— Психо… — начал Кевин и после небольшой паузы закончил слово, растягивая слоги, — фар-ма-ко-ло-гия.

— Слушай, ты что, занимаешься оздоровительной ходьбой? — Кими неожиданно рванула к какому-то кусту, заставив меня совершить прыжок. — Кими, рядом!

— Нет. — Кевин, извиняясь, махнул своей мощной ручищей. — Нет. Но этот тип — просто самовлюбленное ничтожество.

— Ты можешь идти помедленнее?

— Извини.

— Ничего. У него был роман с Элейн Уолш. Мне Рита сказала.

— Ага, — отозвался Кевин.

— Так ты знал?

— Ага.

— Откуда? Он сознался в этом?

— Боже! Что значит «сознался»?

— Ты хочешь сказать, что он треплется об этом направо и налево?

У Кевина бледная, почти прозрачная кожа, и летом он весь покрывается рыжими веснушками, а зимой его лицо становится красным, почти под цвет полицейской формы. А небо и его отражение в пруду были именно того зимнего, чистого оттенка, который придавал рыжеватым волосам Кевина красивый каштановый отблеск. Сейчас лицо его вспыхнуло, и, казалось, волосы охватило пламя.

— Вы разговаривали с ним с глазу на глаз? — Я пыталась восстановить дыхание. — Ты считаешь, что он вел себя недостойно?

— Тогда — он. А сейчас — ты.

— Он тебе сказал, что ты не в меру щепетилен?

— Он сказал мне, что все женщины одинаковы. И сопроводил свои слова известным жестом…

— Знаешь, ты действительно болезненно стыдлив. — Я совсем замедлила шаг. — Так что же он сказал? Что она была… искусна? Я достаточно прилично выражаюсь? Что она не соблюдала условностей?

— Не в таких выражениях. — Он опять вырвался немного вперед.

— Это правда оскорбительно, — согласилась я. — Ей бы это не понравилось. Думаю, не понравилось бы! Мне кажется, она не из тех, кто считал раскованностью треп о каждом поцелуе. Слушай, притормози, а? Что-то во всем этом есть некрасивое и недостойное. Я понимаю, почему тебя так задело его поведение. Кстати, он что, не понимал, что, говоря с тобой в таком тоне, производит плохое впечатление? А ведь ему это невыгодно!

— Как сказать! — Кевин на пару шагов опережал меня, и ему пришлось обернуться, чтобы я хорошо расслышала его. — Он хотел, чтобы я задумался: зачем мужику убивать такую хорошую бабу?

— Кевин, Элейн отравила бы вас обоих, если бы услышала эти слова! Да пойдешь ты помедленнее, черт возьми, или нет! Я не марафонец. А что насчет синеквана?

— Ничего особенного. Да, он выписал его мисс Залевски. Нет, он не подумал, что она может покончить самоубийством. Я вынудил его вспомнить, что заставило его выбрать именно это лекарство. Он даже проконсультировался с другим врачом. Он очень долго думал и долго консультировался…

— И что?

— Оказалось, что когда-то давно, когда одна фармацевтическая компания пыталась разрекламировать этот препарат, она, видишь ли, активно воздействовала на человеческое восприятие самыми разными способами…

— Как это?

— Они сопровождали рекламу антидепрессанта классической музыкой.

— Надо же!

— Именно так. Так вот, когда Мосс покопался в своей памяти, до него дошло, что он любит прописывать синекван, потому что ему нравится мелодия. И всякий раз, как он выписывает рецепт, в голове у него поют скрипки. А скрипку он любит.

— Настолько, что поделился своей любовью и с Элейн?

— Нет, только не с мисс Уолш!

— Никаких «мисс»! Она бы этого не одобрила. Слушай, я не могу разговаривать об этом самце на такой скорости. Если ты хочешь устроить гонки, подбери себе достойного соперника, а Рауди отдай мне. Я справлюсь с обоими.

— Извини.

— Я же не умею бегать, ты знаешь. Я делаю это только для тренировки собак. А он прописывал синекван кому-нибудь из знакомых Элейн? Он что-нибудь говорил об этом?

— Нет. Будто язык проглотил.

— Это, мол, не твое дело, да? Они не имеют права болтать о своих клиентах, так? Профессиональная тайна.

— Именно так, без шуток. Хочешь отдохнуть?

— Нет, спасибо. Кажется, ты не доволен тем, как продвигается это дело?

— Соседи ничего подозрительного не замечали, — сказал Кевин. — Никакие подозрительные личности не слонялись по Апленд-роуд. Никакой сумасшедший ее не преследовал угрозами. Единственная сумасшедшая в округе — старая дама, которая подозревает всех собак Кембриджа в заговоре против себя. Теперь, когда она узнала мою фамилию и телефон, она звонит мне по двадцать раз на дню сообщить, что очередная собака забралась к ней в садик. Я должен немедленно выслать наряд и арестовать собаку.

— Так это же Зеленка! Старуха с Лейквью. У нее сад, похожий на кладбище. Видишь, как быстро разносятся вести. Погоди-ка минутку!

Кими как раз подняла ногу на заборчик вокруг пруда. Чистый пруд, или просто пруд, как называют его местные, это резервуар. В нем не купаются. Все пруды с чистой водой в Массачусетсе используются только как хранилища. С водой здесь плоховато, не то что в моем родном штате Мэн! Как только Кими отошла от заборчика, ее место занял Рауди и перебил ее запах своим.

— Мисс Залевски, — многозначительно сказал Кевин, как только мы вновь отправились в путь, — жила в том же квартале, что и эта ненормальная.

— Не позволяй Рауди так тянуть. Эта старуха могла, по-твоему, раздобыть синекван? Я имею в виду: если у нее так плохо с головой, может быть, ей его прописывали? Знаешь, я успокоилась насчет Кими. Одно время я ужасно боялась, что отравить хотят именно ее. Но теперь я наконец успокоилась.

На самом-то деле я успокоилась, потому что знаю — Джоэл Бейкер никогда не причинит зла собаке. Но Кевину я этого говорить не собиралась. Я вообще была не намерена упоминать Бейкера.

— Так у нее мог быть синекван? Ты проверял?

— Мне это не приходило в голову, — ехидно ответил он. — Без тебя бы я ни за что не додумался!

— Значит, проверял. И что? Он у нее был?

— Насколько мне известно, нет. — Он подумал и еще раз повторил: — Насколько мне известно.

— А как ты думаешь, она могла бы… Может, она охотилась на Кими?

— По-моему, она безвредная городская сумасшедшая. Но если ты что-нибудь новое узнаешь о ней или заметишь, дай мне знать.

— Конечно. О, я же кое о чем хотела тебя спросить! Насчет домашнего сыра. Вы ведь нашли коробочку?

— Ну?

— Вы обнаружили в ней следы синеквана?

— Ну?

— Отлично! Значит, синекван подмешали в сыр, а не просто подсыпали сверху. Иначе его следы были бы только на крышке. Так как же это проделали? Где? Когда? Что, убийца стоял у дверей Элейн и размешивал яд в ванночке с сыром? Не слишком ли это рискованно? А вдруг Элейн оказалась бы уже дома? Или кто-нибудь другой заметил бы?

— Ты спрашиваешь, как бы я поступил на месте убийцы? Я бы все приготовил заранее, а потом подменил бы коробочку.

— А у кого-нибудь пропала коробочка домашнего сыра? Кто-нибудь в тот день не досчитался домашнего сыра в своем заказе? Или, может быть, он пропал прямо из фургона разносчика молока?

— Не-а, на этой линии ни у кого ничего не пропадало.

— Ты уверен?

— Да.

— Значит, убийцей должен быть кто-то из клиентов Джима… Или какой-нибудь другой фермы. Несомненно одно: это должен быть человек, заказывающий на дом молочные продукты. Не обязательно в Кембридже, но обязательно на дом. Потому что домашний сыр в такой упаковке в магазинах не продают. Я тебе уже говорила: это фирменный продукт «Прекрасной долины». Донна Залевски была клиенткой Джима? Ей приносили молоко?

Кевин кивнул.

— А той женщине, хозяйке садика? Зеленке?

— Нет.

— А кому еще приносили?

— Да всем, черт возьми! Почти всем знакомым Элейн Уолш. И еще куче людей, с ней незнакомых.

А Джоэл Бейкер? Я видела стеклянные бутылки «Прекрасной долины» в их просторном холодильнике. А Моссы? Они тоже должны быть у Кевина в «черном списке», как и многие другие.

Филиал Кембриджской публичной библиотеки находится на Конкорд-авеню, почти напротив моего дома. Рита давала мне почитать одну из книг Элейн Уолш. Теперь я взяла в библиотеке вторую. Меня интересовало, что Элейн пишет о браке. Я попыталась читать как бы глазами Шейлы Мосс и, как ни мало я о нем знала, Бена Мосса.

Элейн писала: нужно сделать так, чтобы мужчина стал лишь эпизодом в жизни женщины. Чтобы женщина по праву оказалась в центре своей собственной жизни, мужчине придется подвинуться, или его надо отодвинуть подальше, на периферию. И в борьбе за это женщина должна идти даже на разрушения. Элейн хуже других феминисток (насколько мне известно, а надо признаться, что я их мало читала) относилась к женщинам, склонным идти на компромисс с мужчинами. Если бы я была Шейлой Мосс и прочитала эту книгу, я бы себя почувствовала облитой презрением. А Бен Мосс? Из недомолвок Кевина я поняла, что он, вероятно, считал Элейн просто мегерой, и если ценил, то отнюдь не за феминистские идеи.

Глава 17

— Вы знали Элейн Уолш? — В руках Шейла Мосс держала коробочку домашнего сыра.

Я чуть не подпрыгнула:

— Да. Не очень близко. Встречалась с ней несколько раз.

Пара прямых вопросов Джиму — и мне удалось подгадать свой визит к Моссам как раз к доставке молока из «Прекрасной долины». Думаю, впрочем, Джим ни о чем не догадался. К тому времени вопрос о домашнем сыре, наверно, стал для него столь же привычным, как реплика: «Тепло сегодня, не правда ли?»

Предлогом для моего визита стала острейшая необходимость сфотографировать риджбека Иди, мирно спавшего свернувшись огромным клубком. И собаке, и линолеуму, на котором она лежала, не повредили бы вода и мыло. Шейла загружала продукцию «Прекрасной долины» в исцарапанный холодильник, оклеенный весьма непрезентабельными этикетками с загибающимися краями. На дверце красовалась надпись, выложенная магнитными буквами: «Джош Мосс — дерьмо!» Моссы, видимо, не мешали детям самовыражаться.

— Что самое непонятное в смерти Элейн, — продолжала Шейла, — так это то, что она терпеть не могла домашнего сыра.

Она, стоя на коленях, запихивала все продукты, привезенные Джимом, в холодильник: шесть бутылок молока по полгаллона каждая — на верхнюю полку, йогурт, сметану и две коробочки домашнего сыра — вниз, где уже стояли какие-то тарелки, прикрытые фольгой. Три галлона мороженого были уже запихнуты в морозилку.

— Она вообще ничего молочного на дух не переносила. Все эти йогурты. Короче, ничего, что имело бы белый цвет.

— Знаете, что меня удивляет? — подхватила я. — Меня удивляет, что она вообще что-то готовила. Она не была похожа на женщину, занимающуюся домашним хозяйством. Я бы скорее подумала, что она живет на каких-нибудь высококалорийных таблетках для желающих сбросить вес.

— Вы не правы, — возразила Шейла.

На ней была неглаженая юбка из грубой бумажной ткани, красные шерстяные носки и неизменные сандалеты. Я заметила, что у нее на ногах густые темные волосы.

— Элейн верила в самодостаточность, в независимость, — сказала она. — По-моему, она была по натуре отшельница. Она об этом где-то писала. Я имею в виду, о приготовлении пищи.

— Неужели в поваренной книге? «Новые рецепты приготовления раков-отшельников»?

Шейла засмеялась:

— Нет, она не настолько хорошо готовила. Она писала о том, что женщины, как правило, не занимаются собой, не считают, что на это стоит тратить время и силы. Женщины готовят для мужчин и детей, а когда мы одни, мы себя не утруждаем, как будто мы сами не люди и не нуждаемся в хорошем питании, а может, не заслуживаем его. Если рядом нет никого, кому нужно приготовить обед, о себе мы и не вспомним. Так она готовила? Что же, интересно? Фруктовые салаты?

— Запеканки, что-то вроде лазаньи…

— Откуда вы знаете?

— Мне говорили.

— А-а! Эта история с сыром? Вы знаете, она его покупала исключительно для собаки. Когда я узнала о ее смерти, то прежде всего подумала, что хотели отравить собаку, а не ее.

— Правда?

— Да. Мы с Беном оба были очень удивлены всей этой историей. Ведь они с Беном были близкие друзья, знаете ли.

Чтобы скрыть неловкость, я нагнулась почесать за ухом вечно сонного риджбека. Он не проснулся.

Но Шейла вовсе не собиралась сворачивать с этой темы:

— У Бена много подруг. Я их называю: твой гарем. — Она засмеялась. — Но Элейн была самой близкой из всех. Честно говоря, меня это даже немного беспокоило. Хотите кофе? У меня настоящий, с кофеином. На нем только и держусь.

— Конечно, — ответила я.

Кофеварка, заляпанная присохшими брызгами сливок и когда-то сбитого крема, была окружена журналами, конвертами, газетами, рекламными проспектами, пластмассовыми игрушками и поделками явно бездарных детей. Шейла налила себе и мне в две грубые керамические чашки.

— Сахар? — предложила она.

— Да, пожалуйста.

Лучше бы я отказалась! И сахарница, и банка для сахара оказались пусты. Шейла перерыла весь кухонный шкаф и в конце концов нашла некий продукт под названием цуканат.

— Это не совсем сахар, — извинилась она, ставя коробочку на стол и наконец усаживаясь, — но тоже неплохо: он очень сладкий.

Сладкий — не то слово! Вкус напоминал патоку, еще и сдобренную сахарином. Но, видимо, такова плата за «естественность» во всем. Шейла продолжала:

— Элейн была ужасно активная! И они с Беном постоянно донимали меня со своим женским движением… И еще заставляли больше читать. — Она вытянула из кучи бумаг тоненькую газетенку. — Что-нибудь типа вот этого: «Обзор литературы для женщин». Этот экземпляр Бен подарил мне на Рождество, — сказала она с усмешкой.

В Кембридже полно таких мужчин. Лет двадцать назад подобные молодые люди водили своих девушек не в театр или ресторан, а на антивоенные манифестации. Теперь они нашептывают им на ухо, что будут помогать им по дому, а вместо чайных роз на длинных стеблях посылают в подарок подписку на газетку «Слезайте с нашей шеи!»

— Первый номер я прочитала, — сказала Шейла, — а остальные у меня даже не было времени открыть. По правде говоря, я очень неорганизованный человек.

— Но ведь у вас столько дел! — возразила я. — И работа, и дом, и дети, и собака — все на вас!

— Некоторые умудряются справляться, — покачала головой она. — Или мне кажется, что они справляются.

Хлопнула дверца автомобиля, послышались громкие голоса.

— Вот они, явились, — вздохнула Шейла. — Теперь, если объявится еще и кошка, вся семья будет в сборе.

Предлогом для визита, как я уже говорила, были фотографии семьи Моссов с собакой, кошкой и детьми. По словам Шейлы, собака с кошкой жили так дружно, что частенько спали рядом. Насколько я поняла, Иди вообще только и делал, что спал. Это было его основное и любимое занятие. Но как только послышались голоса, он приподнял голову и выбил хвостом взволнованную дробь. Потом поднялся и не спеша потрусил к двери.

Дети Моссов были мальчики от двух до семи лет. Трое младших ввалились в дом в расстегнутых куртках. Разношерстные варежки свисали с пришитых к рукавам резинок. Под куртками оказались рубашки-поло и пуловеры. Старший уже перешел на джинсы и перчатки. Все четверо были похожи на отца, вошедшего за ними следом. Пятеро крупных, крепких мужчин и худая, бледная и усталая Шейла. Никто не поздоровался с собакой или хотя бы молча не погладил ее, но Иди тем не менее продолжал исправно вилять хвостом.

Бен Мосс оказался мужчиной высокого роста, с густой каштановой шевелюрой без признаков седины, которая уже пробивалась у Шейлы. Черты лица, насколько можно было разглядеть (большую его часть скрывала борода), крупные и грубые, но довольно приятные, кроме, разве что, холодных голубых глаз. Но что больше всего поразило меня, так это прекрасный цвет лица у всех пятерых — яркий контраст с бледностью Шейлы. Создавалось впечатление, что она ежедневно вливает пару пинт своей крови мужу и сыновьям.

— Холли, — сказала она, — это Бен. Бен, это Холли Винтер. Она пишет рассказ о родезийских риджбеках и хотела бы сфотографировать Иди с мальчиками. И Эдлер тоже, если она покажется.

Бен Мосс взглянул на меня в упор и вышел из кухни, не сказав ни слова. Старший мальчик открыл холодильник. Младший вскарабкался на колени к Шейле и что-то сказал ей. Я не разобрала что. Она приподняла блузку, и он стал сосать.

— Вообще-то не стоило бы… — призналась она. — Я ведь принимаю прозак.

В Кембридже люди признаются, что принимают прозак, так же легко, как в других местах сообщают друг другу, что они на диете. Здесь для матери так же естественно кормить ребенка грудью на людях, как ходить без паранджи. И все же даже в Кембридже большинство кормящих матерей не станут принимать и аспирина, а если начнут, то тут же отнимут ребенка от груди.

Негрудные мальчики побросали свои куртки на пол и засыпали Шейлу жалобами на отца, который отказался купить им то, и другое, и третье.

Пес спокойно улегся на куртки и снова уснул. Я позавидовала его хладнокровию. Когда Бен Мосс снова заполнил собой кухню, он даже не взглянул в мою сторону. Сначала он сделал Шейле выговор за плохой залах в ванной, потом спросил:

— Ты что, еще не начинала готовить ланч? Чем ты занималась весь день?

Мне захотелось исчезнуть в ту же секунду. Но шапки-невидимки у меня не оказалось, пришлось просто растолкать собаку и выманить мальчишек на улицу фотографироваться.

День выдался холодный и ясный. Небо было ярко-синее. Мы со Стивом отправились с собаками в Мидлсекс дать им побегать. Нам, конечно, пришлось ехать в разных машинах. Но как только мы достаточно углубились в лес и спустили собак с поводка, все пошло неплохо. Леди, пойнтер Стива, просто боготворила Кими, которую это вполне устраивало. Индия, немецкая овчарка, то скалила зубы на Кими, то опасливо держалась в сторонке. Между Рауди и Индией царило полное взаимопонимание. Они были просто идеальной парой для прогулок в лесу, потому что не отбегали далеко друг от друга. К тому же Рауди, как всякая ездовая собака, прекрасно ориентировался по следам, а Индия всегда мгновенно отзывалась на свою кличку и вообще была очень послушна. Поэтому мы не боялись потерять их. Я рассказала о своем визите к Моссам. Рассказывала я очень возбужденно.

— Да успокойся ты, наконец! — сказал Стив. — Брак ведь не обязательно бывает именно таким.

— Это чудовищно! Он самый грубый мужлан, которого я когда-либо видела. За все время, что я провела у них, он мне и слова не сказал. Эти собаки, и те воспитаннее его! Даже Кими.

— Скажи спасибо, что он не вытолкал тебя взашей или, наоборот, не начал сразу же к тебе приставать.

— Погоди! Он еще, возможно, позвонит. Он, должно быть, считает себя этаким мрачным красавцем и думает, что производит сильное впечатление.

— И он прав, судя по твоей реакции!

— Какая же все-таки скотина! В конце концов, пусть будет груб со мной, это ладно! Но как он смеет так обращаться с ней? Ведь я же ее гостья. Я была у них в доме. Ей, наверно, было так неудобно! Мне и то было неловко за нее — что кто-то видит, как с ней обращаются. А может, она настолько забитая, что уже и унижения не чувствует?

Рауди и Индия гонялись друг за другом — красивые, сильные, похожие на волков животные. Но Леди не отходила от Стива дальше нескольких ярдов, а Кими всячески провоцировала ее на стычку.

— Шейла похожа на побитую собаку, — сказала я. — В сравнении с ней Леди — просто образец уверенности в себе и чувства собственного достоинства. На это просто нельзя спокойно смотреть!

— Верю. А тебе удалось что-нибудь узнать?

— Ах, узнать? Да. Я узнала, что Элейн была абсолютно права в своем отношении к браку.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю! И учти, я не Бен Мосс и ответственности за его поведение не несу!

— Я знаю. Извини. Да, кое-что я все-таки выяснила. Скорее всего, Шейла Мосс не имеет к этому делу никакого отношения. Во-первых, потому, что она самое безвредное существо на свете. Но, главное, она слишком рассеянна и переутомлена. Невозможно представить себе, чтобы она разработала план убийства, даже не убийства, а чего-нибудь попроще. Они получают домашний сыр, но Шейла прекрасно знает, что Элейн его не любила. Она сама заговорила об этом, я не спрашивала. Она также знала и то, что сыр покупался для собаки. И еще я узнала, что она принимает прозак.

— Ты же говорила, что она кормит младенца!

— Этот младенец весит, наверно, лишь в три раза меньше ее самой.

— Ты говоришь, она безвредное существо. Она уже причиняет вред собственному ребенку, если кормит его грудью и принимает лекарства, — заметил Стив.

— Это другое. Тут все происходит как бы помимо нее, по ее слабости. А замышлять убийство — значит контролировать ситуацию. Ужасно звучит, но чтобы убивать, нужно чувствовать свою силу. А она не чувствует, можешь мне поверить. Нет, она не могла убить.

— А он? Достаточный ли он мерзавец, чтобы убить двух женщин?

— Я думаю, он скорее вампир, чем убийца. Он не до конца добивает свои жертвы, а держит их в полузадушенном состоянии. Ну а если серьезно… Он был любовником Элейн, и он врач. Он вполне мог инсценировать ее самоубийство. Он мог накормить ее чем угодно и оставить на столике пустые бутылочки от лекарств. И потом, какие мотивы? Пока я его не увидела, я допускала, что Элейн могла угрожать, что все расскажет его жене. Ну и что, если бы рассказала? Какой выход у этой бедной женщины? Бросить его и остаться одной с этими малолетними бандитами? Хотя я не думаю, что она знает, судя по тому, как она говорила об Элейн. Я просто уверена, что не знает. Он ей что-то вкручивает про свою дружбу с женщинами, а она это глотает. Но даже если бы она и узнала? Что из этого? Она ни для кого не представляет угрозы.

— Но у них свободный доступ к синеквану. У него и у нее.

— Просто мы пока не знаем кого-то, у кого он тоже был.

Глава 18

— Там, в холодильнике, «Катамаунт» и «Сэмюэл Адамс», — сказала я. — Угощайся.

— А что, этот, как его там, прикончил мой «Бадвайзер»?

Кевин прекрасно знает, как зовут Стива.

— Никто его не приканчивал. Никто не трогал твой «Бадвайзер». Там где-то валяется!

— Валяется! Тебе что, банка не нравится? Ты теперь что-то имеешь против собак?

— Нисколько. Но почему они не изобразили на пивной банке, например, лайку? Рауди или Кими были бы прекрасной рекламой!

— Интересно чего? Пирогов по-эскимосски?

Я засмеялась. Кевин сорвал крышку с жестянки, прислонился к кухонному столу и протянул мне какую-то довольно бледную фотокопию.

— Что ты на это скажешь?

Не знаю, верю ли я графологам, определяющим характер по почерку, но с почерком Донны Залевски они бы точно прокололись. Даже на бледной копии было видно, что письмо написано правильным и старательным, плавным почерком, как диктовка ученицы четвертого класса:

Д-р Уолш, Я знаю, что прошу слишком многого, но я больше не могу сдерживать себя. Я испробовала все возможные выходы. Я знаю: ей будет хорошо с вами. Она заслуживает этого.

— Есть какие-нибудь мысли?

— Это и есть ее предсмертная записка?

— Так мне сказали.

— Тогда почему нет подписи?

Кевин сделал глоток, вытянул губы в трубочку и внимательно посмотрел на меня.

Тогда я сама себе ответила:

— Потому что записка не закончена. «Возможные выходы»? Конечно! Она всего лишь имела в виду питомники для собак. Она имела в виду выход, а не уход из жизни. Вы, ребята, слишком долго вращались в высокоумных кругах Кембриджа! Так где же нашли записку?

— У нее на столе.

— Больше там ничего не было?

— Только этот листок.

— Должно быть что-то еще, — усомнилась я. — Например, инструкция, как кормить Кими.

— Да, был список. Она паковала две сумки. В первой — еда для собаки. Полная сумка еды. И еще поводок. И список.

— Список продуктов, которыми надо кормить собаку, верно? И один из продуктов — домашний сыр.

Кевин кивнул.

— Значит, тебе от меня нужно только подтверждение? Подтверждаю. Это записка, в которой Донна просит Элейн позаботиться о Кими. Это неоконченная записка. Дальше, вероятно, должно было быть что-то вроде: «Я привезу ее к вам завтра» или «Завезу ее, как только соберусь с силами».

— А насчет других «возможных выходов» что ты думаешь?

— Ах, вот что тебя интересует! Ну что ж! Куда она могла попробовать пристроить Кими? К Стиву. Он был ее ветеринаром. Еще куда? К Фейс Барлоу. Донна купила Кими у Фейс. Ну, что ты еще хочешь у меня спросить? У Стива ее могли просто не запомнить. Она пришла, спросила, нельзя ли оставить собаку, ей ответили, что сейчас нет места. Она могла даже не назвать своей фамилии. А вот Фейс должна была запомнить. Хочешь, я попытаюсь выяснить?

— Ну что ты! — мрачно изрек Кевин. — Как я посмел бы заставить тебя собирать информацию? Мне нужна была от тебя какая-нибудь гениальная догадка!

Когда Кевин в таком настроении, просто нет смысла с ним разговаривать. Я взяла телефон и набрала номер Фейс.

— Фейс? Это Холли. Послушай, Донна Залевски когда-нибудь просила тебя взять Кими на время?

— Я не взяла, — ответила Фейс. — Она действительно звонила, но у меня как раз все было забито, некуда было бы ее деть.

— Не помнишь, когда это было?

— Давно.

— А нельзя ли вспомнить поточнее?

— Осенью.

— Ну, припомни, почему у тебя все было занято?

— Э-э… А, да! Я вспомнила, когда это было. Уже был один помет, и со дня на день ожидался еще один. И еще, одну собаку мне вернули. Такое у меня редко случается. Кстати, вернули щенка из того же помета, что и Кими. — Фейс уже собралась рассказать мне подробно о той собаке и о судьбе всех братьев и сестер Кими.

— Когда это было, Фейс? Ты можешь назвать день или хотя бы месяц?

Но Фейс все-таки сначала рассказала, почему вернули щенка, добавив, что вообще-то она таким людям собаку ни за что бы не продала, потом объяснила, почему же она все-таки им ее продала, и лишь потом назвала более или менее точную дату — День благодарения.

К концу моего телефонного разговора Кевин уже приканчивал вторую банку пива.

— Надеюсь, ты внимательно слушал? — сказала я. — Ну что? День благодарения подходит?

Должно быть, подошло. Он взял у меня адрес и телефон Фейс, хотя вряд ли он когда-нибудь купит у нее собаку. Потом он допил пиво и ушел.

— Все мужчины одинаковы, — сообщила я собакам, которые уже тихонько подвывали в ожидании обеда.

Собаки — существа, чуждые всяческой политики, и одна из главных радостей общения с собакой в том, что ей можно говорить все, что угодно, не опасаясь, что она о тебе как-нибудь не так подумает. Более того, можно сегодня сказать одно, а завтра — другое, прямо противоположное, и ни одна собака не укажет вам на это противоречие.

— Все мужчины одинаковы. Получили свое — и след простыл. Интересно, догадался ли Кевин разузнать, почему Донне понадобилось пристроить тебя, Кими?

Кими навострила уши.

— Конечно, не догадался. Но мы-то знаем! Мы-то понимаем! Даже больше, чем нам хотелось бы. Да, кстати, о Донне! Я ведь говорила тебе, что она тебя любила. Знаешь, что произошло? Она все рассказала о себе Элейн Уолш, и та часть ее рассказа, которая касалась тебя, была правдой. Донна рассказала Элейн, что она с тобой делала. Она хотела прекратить это, но не могла. Она любила тебя, понимаешь?

Собаки смотрели на меня неотрывно. Было без нескольких минут пять. Ни при каких обстоятельствах их обед не должен состояться раньше пяти. Собаки, конечно, начинают просить еду раньше, но я никогда не потакаю их капризам, потому что больше всего, и даже больше еды, собаки ценят последовательность и порядок. И разве можно их в этом упрекать? Ведь и люди таковы. Вот я, например. Если я вижу семейную пару, я сразу предполагаю, что муж — мужского пола, а жена — женского. Кто какого пола на самом деле, значения не имеет. Важно, что у меня возникает именно такая мысль.

— Вы, ребята, прекрасные слушатели, — похвалила я собак. — Ну так слушайте! Донна совершенно потеряла контроль над собой. Поэтому она решила, что должна обезопасить тебя, Кими. Она надеялась оставить тебя у кого-нибудь на несколько дней. Она звонит Стиву — у него нет места. Она звонит Фейс — тоже отказ. Возможно, она попробовала сунуться еще куда-нибудь. А знаешь, почему тебя нигде не брали? Потому что тогда было не Рождество, а День благодарения. На свете много недалеких людей, которые считают, что они лучше отпразднуют этот праздник, заперев своих лучших друзей в тюрьму. Вот почему нигде не нашлось места для тебя, Кими.

Собаки подвывали.

— Итак, она мечется, разрывается на части. Может, ей показалось, что в последний раз она действительно сделала тебе больно. Ей нужна помощь. И она обращается к человеку, который просто обязан ей помощь, к своему психотерапевту Элейн Уолш. Она собирает тебе чемодан, Кими, и садится писать письмо. Вот на этом месте, ребята, история заканчивается, потому что письмо она не дописала. Почему? Потому что она незадолго до этого пообедала. И на обед, ну, или на ланч, это все равно, у нее был… домашний сыр. Может быть, она собиралась привязать тебя около дома Элейн, может быть, оставить у нее в приемной. Этого мы не знаем и уже никогда не узнаем, потому что кто-то убил ее. И мне бы хотелось, чтобы этот кто-то оказался не из числа моих знакомых. Не из числа тех, кто любит собак. Но кто бы это мог быть? Мало ли кто мог желать смерти Элейн. Бен Мосс? Шейла? Антифеминисты вроде того парня из Монреаля? Не думаю. Хотя все возможно. Но Донна? Вот Донна ни для кого не представляла опасности. Кроме Джоэла. Только у него были причины избавиться от обеих. Но Кевину я не сказала ни слова, правда? Ну что? Пора обедать?

Рауди давно знает слово «обедать», и Кими быстро его выучила. Кими я привязала к ручке кухонной двери, а Рауди по моей команде улегся в противоположном конце комнаты. Тогда я распечатала пакет «Еканубы». Поставив миску Рауди на пол, я запустила его в гостиную и закрыла за ним дверь. Кими, конечно, подвывала и скулила, но как только миска оказалась вне пределов досягаемости, она тут же успокоилась. Ее миска наполовину опустела раньше, чем я успела поставить ее на пол. Как только миска оказалась на полу, Кими страстно обняла ее передними лапами, и скоро с трапезой было покончено. Кими отрывалась от нее только для того, чтобы убедиться, что я не собираюсь стащить у нее кусочек.

— Многие считают, что полезнее тщательно пережевывать пищу, — сообщила я ей.

Потом взяла у нее пустую миску и впустила Рауди обратно.

— У нас на сегодня ничего не запланировано, — сказала я. — А чего уж мы точно не станем делать, так это встречаться с Кевином Деннеги. И все же кое-что нам надо будет сделать. Если бы речь шла только об Элейн, я бы не была так уверена. Но Донна! Она вовсе не собиралась умирать. Она просто хотела, чтобы Элейн посидела с ее собакой. Возможно, с Элейн у него просто не было другого выхода. Но Донна? Он знал, что она лжет, и она это знала. Вот чего я никак не пойму. Почему он не попытался поговорить с ней? Ладно, Элейн, наверно, не стала бы его слушать. Но Донна?… Можем ли мы утверждать, что он этого не делал? Думаю, можем. Иначе она рассказала бы Элейн. А Элейн упомянула бы об этом в своем втором письме. Или последовало бы еще одно письмо. Знаете, что я думаю? Донна, наверно, вздохнула бы с облегчением, если бы ее заставили выговориться. Человеку всегда легче говорить правду, чем лгать.

Я села на пол в кухне и похлопала рукой по линолеуму. Это сигнал для Рауди. Он улегся рядом, я почесала его за ухом, погладила морду, провела кончиками пальцев между глаз. Потом и Кими к нам присоединилась, и я гладила их попеременно, то одного, то другую.

— Он не дал ей шанса, — рассуждала я. — Скорее всего он слишком испугался и думал, что уговоры не помогут. И тогда люди все узнают о нем! Он не хотел рисковать. Если бы речь шла только об Элейн. Не знаю. Но дело не в этом. Может, у него была серьезная причина убить Элейн. Самозащита. Но Донна? Донну он тоже убил. И все-таки в случае с Донной у него был выбор! И он выбрал… убийство. Неужели он был так напуган, что решился на это?

Кими не любит, когда я смотрю прямо ей в глаза, но сейчас я все-таки посмотрела.

— Ты тоже хороша, знаешь ли, — сказала я ей. — Не одна я заметила, какие у тебя дурные манеры. Джоэл это тоже заметил. И они видели, как мне было неловко. Они знают, что я люблю собак и понимаю их язык. Благодаря тебе, моя красавица, они теперь знают, что Я ЗНАЮ! Он заметил, как я посмотрела на него.

Глава 19

— Меня зовут Холли Винтер. Я бы хотела записаться на прием к доктору Арсено.

— Вы по какому поводу? — Женщина говорила настолько в нос, что, будь Арсено врачом ЛОР или аллергологом, она отвадила бы всех его потенциальных клиентов своим простуженным прононсом.

По какому поводу, спрашиваете вы. Ну, скажем так: прежде чем я пойду к Джоэлу Бейкеру и уличу его в убийстве двух женщин, мне нужно выяснить, мог ли он раздобыть достаточное количество синеквана.

— Я себя неважно чувствую, — сказала я.

— Значит, вам не срочно?

Железная логика!

— Ну, я, конечно, не при смерти, но хотела бы показаться врачу поскорее, если можно.

Я не умею симулировать тоску по синеквану, но изо всех сил старалась казаться одновременно и возбужденной, и подавленной.

— Завтра в два тридцать. Вам подойдет?

— Прекрасно, — сказала я.

На следующий день я отправилась по адресу, продиктованному мне этим аденоидным голосом: Массав. Армингтон. Это район «синих воротничков» с редкими вкраплениями профессуры и рабочих. Офис доктора Арсено размещался в светло-сером здании с клюквенно-красной крышей. Это был деревянный дом на две семьи, который сейчас делили представители разных профессий. Согласно табличкам на двери здесь размещались: страховой агент, окулист, педиатр и пресловутый доктор Айболит, хотя на вывеске он именовался иначе.

Поскольку я толком не знала, как и что надо делать, чтобы симулировать депрессию, я позаимствовала у Риты книжку и постаралась следовать описанию, хотя, судя по всему, автор не ставил перед собой цель инструктировать притворщиц. Однако книга мне очень помогла. Прежде всего я не стала мыть голову и не причесалась. Лицо мое было бледным типично бостонской зимней бледностью. Я потренировалась и добилась эффекта «поникших плеч». Имея двух жизнерадостных маламутов, очень трудно убрать здоровый блеск глаз, но я постаралась. Что до тревожности, то она была настоящая. Врачи всегда меня несколько нервируют, потому что я не очень высокого мнения об их способностях. Предположим, вы умный человек и пошли в медицину. Перед вами богатый выбор. Естественно, вы выбираете ветеринарию. Если же вы сознаете, что способности у вас скромные, то поступаете в медицинский колледж и становитесь врачом для людей. И тогда я предпочитаю консультироваться у вас как можно реже.

Приемная доктора Арсено выглядела, впрочем, вполне обнадеживающе. На полу был тот же непромокаемый линолеум, какой бывает в ветеринарных клиниках, а вдоль стен стояли кушетки с надувными подушками. Но меня не проведешь! На входной двери я сразу же углядела предупреждения: «С собаками вход воспрещен» и «Не входите без сменной обуви».

Источником столь примечательного голоса оказался тонкогубый рот, щедро накрашенный ярко-красной помадой. Вокруг него расползались километры морщин, выше располагался нос, одновременно крючковатый и мясистый, а глаза были настолько глубоко упрятаны в кожные складки, что цвет их не поддавался определению. Зато цвет волос определялся сразу — «спелая слива», за исключением разве что дюйма седины у корней. Остального я не могла разглядеть, так как обладательница всего вышеуказанного восседала за столом, отгороженная от меня барьерчиком. Я подошла и сказала, что мне назначено. Она вручила мне длинный бланк и велела его заполнить.

Я внесла туда все детские болезни, какие помнила. Некоторыми из них я, возможно, и вправду переболела, хотя их не распознали, потому что золотистые ретриверы ими не страдают. У всех детей бывает ветрянка. Значит, и у меня могла быть. Хотя при появлении красных точечек на коже мои родители, вероятно, думали, что вот наконец у меня начинает расти нормальная шерсть!

На вопрос, обращалась ли я когда-нибудь раньше к психотерапевтам и если да, то к кому, я ответила «да» и вписала Ритину фамилию. Последним вопросом было: кто направил меня к доктору Арсено, и я обрадовалась возможности сказать правду, хотя бы относительную. Я написала: доктор Джоэл Бейкер. В конце концов, если бы не он, разве я обратилась бы когда-нибудь к доктору Арсено?

Признаться, я ожидала, что доктор Арсено будет вести себя как слегка одурманенный лекарствами весельчак и балагур или как «добрый дядя», раздающий детям сласти, а потом оказывающийся маньяком-убийцей. Видимо, так уж настраивают нас наши мамы. Моя-то мама всегда предупреждала меня: «Никогда не доверяй незнакомым людям… собаку!» Во всяком случае я никак не ожидала увидеть обыкновенного человека средних лет, с пучками седых волос, торчащими из ушей и ноздрей, с животиком, на котором с трудом сходился белый халат. Он не хихикал, не шутил, он просто попросил меня раздеться. Мне все же потребовалось несколько секунд, чтобы напомнить себе, что он как-никак врач и просьба его не обязательно говорит о гнусных намерениях. Он вручил мне большой кусок голубой ткани, в которую велел завернуться, и вышел из кабинета.

Он вернулся, держа в руках заполненный мною бланк. Скорее всего он прочитал имя Джоэла Бейкера, но ничего не спросил о нем. Он лишь поинтересовался, что меня беспокоит. Говорил он мягко и доброжелательно. Он был так мил, что я чуть было не посоветовала ему поверить наконец в свои силы и переквалифицироваться в ветеринары. Но я вовремя вспомнила, зачем я здесь.

— Я не могу прийти в себя с тех пор, как умерла моя мать, — сказала я. — А потом у меня умерла собака. С тех пор я стала очень нервная. Я плохо сплю. Мне очень не хватает мамы. И Винни.

Он слегка наклонил голову и издал какой-то кудахтающий звук.

— Что ж, давайте разберемся, что происходит, — сказал он.

Хотя, по мнению Риты, он годился лишь на то, чтобы выписывать рецепт, он оказался достаточно компетентным, чтобы измерить давление, и сказал, что оно у меня низкое. «Но это как раз неплохо», — успокоил он меня. А пульс у меня редкий, в легких чисто, в сердце шумов нет. Никакие органы не увеличены. У меня просто стресс.

— Стресс, — повторила я как эхо.

— Одевайтесь, и мы поговорим об этом.

Только когда я разматывала голубую простыню, а потом влезала в свою одежду, я сообразила, что он все делает совершенно искренне и всерьез. «Этим он и опасен», — подумала я. Я ожидала встретить циничного штамповщика рецептов, шарлатана, который проводит преувеличенно тщательный осмотр, чтобы напомнить самому себе, что он еще врач. А встретила я, похоже, доброго человека, который действительно хотел помочь больным людям.

Когда я оделась, он спросил, принимала ли я когда-нибудь валиум, и я ответила, что от него чувствую себя подавленной. Может, он никогда не слыхал о прозаке? Кабинет у него был нешикарный, да и сам он тоже не выглядел суперсовременным. В конце концов он выписал мне рецепт на синекван.

В приемной все тот же гнусавый голос напомнил мне об оплате. Меня попросили заплатить немедленно. Может быть, после приема прописанных доктором Арсено препаратов его пациенты впадали либо в крайнюю эйфорию, либо в благодушие, граничащее с маразмом, и уже не имели сил оплатить счет. Сумма, предъявленная мне, превышала в три раза счет первоклассного бостонского гинеколога с Френсис-стрит. Я подумала, что доктор Арсено вряд ли призывал своих пациентов соблюдать меры предосторожности при приеме лекарств. Во всяком случае Джоэл Бейкер этих мер не соблюдал.

Глава 20

— Что это, черт возьми, такое? — Рита помахала в воздухе рецептом.

Я оставила его на кухонном столе, а Рита, привыкшая замечать все, его обнаружила.

— Зачем я назвала тебе имя этого выродка! Как только ты его узнала, собаки почему-то перестали исцелять тебя от всех болезней! Ты что, не могла прийти ко мне и спросить, к кому обратиться?

Рауди и Кими, уверенные в том, что любой предмет, мелькающий у них над головой, должен быть немедленно схвачен и съеден, ходили около Риты кругами, как две мохнатые акулы, в любую секунду готовые напасть.

— Ты бы лучше положила рецепт или скормила его собакам, — посоветовала я, но она проигнорировала мой совет. — Не такой уж он монстр.

— Да? Это потому, что тебе не приходится расхлебывать кашу, которую он заваривает. А я лечила по крайней мере троих, пристрастившихся к валиуму по его милости. Знаешь, что он им говорил? «Представьте, что вы на каникулах. Это все равно что поехать на месяц на Карибские острова». Он ни разу никому не сказал: «Принимайте это лишь в случае крайней необходимости». О нет! Они у него глотали по таблетке каждое утро, как только встанут.

— Но он такой славный на вид… — сказала я. — Рауди! Сидеть!

Рауди, который в этот момент находился в воздухе, с шумом приземлился.

— Прекрасно, Рауди. Вот так и надо падать. Особенно если собираешься выступать в Открытом классе.

Усвоил? Помнишь, я тебе говорила, что в Массачусетсе еще не было лайки-ОСТ? Может быть, мы с тобой будем первыми.

— Ах, значит, он славный! — взвыла Рита, снова потрясая рецептом.

— Знаешь, я не уверена, что он сам понимает, что делает. Я думаю, он искренне хочет помочь и помогает вот таким уродливым способом. Я ожидала увидеть какого-нибудь злодея, но он вовсе не производит такого впечатления. У него очень приятные манеры и мягкое обращение.

— Ты не видела последствий этого мягкого обращения, — сказала Рита. — Они далеко не такие приятные, как его манеры.

— Он зарабатывает кучу денег, судя по тому, сколько с меня взял.

Рита набрала в грудь побольше воздуха и с чувством выдохнула.

— Интересно, а потом он повышает гонорар? Я о таком где-то читала: по мере привыкания пациента к лекарству с него берут все больше и больше. До того как я узнала цену, я думала, что он сам заблудшая овца и не ведает, что творит… Что он не нарочно… Но сумма заставила меня задуматься.

— Нет, — вздохнула Рита, — он прекрасно знает, что творит. И совесть его не мучит.

— А может, он только за первое посещение берет так много? А потом снижает плату? Кстати, он осмотрел меня: я в прекрасной физической форме!

— Ты ведь не за этим туда ходила, правда? — Рита опять помахала рецептом у меня перед носом.

— Не за этим, не за этим. И оказалось, что то, за чем я ходила, очень легко получить. Кому угодно. Если ты сейчас же не перестанешь размахивать рецептом, Кими схватит его, а заодно оттяпает тебе полпальца.

Рита положила листок обратно на стол.

— Если ты думаешь о Джоэле Бейкере, то ошибаешься, — сказала она.

— Хотела бы я, чтобы ты оказалась права.

— Джоэл как-то консультировал у меня одну из жертв этих эскулапов. Мы говорили с ним об Арсено и пришли к выводу, что ничего не можем поделать. Мы психологи, а Арсено — врач. И все же Джоэл однажды направил к нему пациентку (это был очень тяжелый случай), потому что этот подлец всегда доступен. Но сам Джоэл никогда не пошел бы к нему. Ни при каких обстоятельствах. Ни за что.

— Из того, что ты сказала, всего лишь следует, что Джоэл знал, куда идти за синекваном, — подытожила я.

Рита ушла рассерженная.

Если бы не мои собаки, я, скорее всего, написала бы Джоэлу письмо. Но как объяснить такой поступок маламуту? Рауди, конечно, к тому времени уже был достаточно цивилизован, чтобы не ввязываться в свару, по крайней мере будучи на поводке, но Кими-то была совершенная дикарка.

— Ну, понимаете, мне просто не хотелось с ним встречаться, — сказала бы я им, но даже если бы не сказала, они бы это учуяли и перестали бы меня уважать.

Один из основных инстинктов, закрепившихся у лаек за долгие годы их жизни в Арктике, — это их чутье на трусость. Запах страха столь же возбуждает их, как запах сырого мяса, и они не замедлят воспользоваться любым проявлением трусости. Письмо Джоэлу означало бы для меня значительное понижение в иерархии нашей стаи: из альфа-вожака я моментально превратилась бы в распоследнюю бету. И поделом бы мне было. Маламутам в таких вопросах можно доверять.

Не отрывая глаз от собак, я набрала телефонный номер. Рауди и Кими свернулись клубками на полу в кухне, изогнув свои крепкие шеи и прикрыв носы пушистыми хвостами, на случай, если температура вдруг упадет градусов до пятнадцати ниже нуля. Короткий хвост — серьезный недостаток для собаки северной породы. Но Рауди и Кими очень уютно устроились бы на ночевку в снегу. Даже спящие лайки — надежная защита для человека. Чужому, который посмеет разбудить их, они вцепятся прямо в горло.

Я неоднократно проверяла на Рите, что психотерапевту лучше всего звонить за десять-пятнадцать минут до конца часа: как раз попадаешь в «окно» между двумя клиентами. Сработало и на этот раз.

— Джоэл, это Холли Винтер. Я хотела бы с вами поговорить. Это очень важно. Вы не могли бы сегодня со мной встретиться?

— Конечно. — Он даже не спросил зачем.

Мы договорились, что я зайду к нему ближе к вечеру. Он мог подумать, что мне самой потребовалась помощь психотерапевта, и тогда, конечно, лучше сразу договориться о встрече, чем начинать разбираться по телефону, в чем дело. Однако мне почему-то стало не по себе оттого, что он так скоро и безотлагательно берется меня лечить.

Это был один из тех зимних солнечных дней в Кембридже, когда кажется, что уже наступил апрель, пока не выйдешь из дому. А когда выйдешь, кажется, что очутился в январе на атлантическом побережье штата Мэн. Под парку я поддела жилетку, натянула те самые перчатки, которые порвала Кими, а я потом зашила, надела шерстяную шапочку с вывязанной на ней ездовой собакой, шерстяные носки и тяжелые спортивные ботинки. Но под джинсы я ничего теплого не поддела, и, когда подул ветер, мне показалось, что сейчас не ноль, а по крайней мере минус десять. Глаза слезились, из носа текло, в общем, я без конца чертыхалась про себя. Погода была не для прогулок. В «бронко» прекрасная печка, но машина довольно долго «оттаивает». Проезжая мимо магазина игрушек Генри Беара на Харон, я заметила Келли Бейкер. В своем черном комбинезоне с поднятым капюшоном она выглядела совсем как десятилетняя девочка-лыжница. Я, наверно, и не узнала бы ее, приняв за подростка, если бы не риджбеки Нип и Так.

Печка как раз начала нагреваться, когда я затормозила и выключила мотор.

От калитки мощенная кирпичом дорожка вела к главному входу в дом Бейкеров. Черный ход был с другой стороны. Вместо травы, которая зимой стала бы пожухлой и бурой, перед домом зеленел плющ. Было еще несколько белых берез, вечнозеленые кустарники с ярко-красной корой, в общем, все то, что в пособиях по садоводству идет в разделе «Ваш сад зимой». Уже за домом дорожка расширялась и переходила в мощенную кирпичом террасу, где вполне уместился бы стол со стульями. Но на ней стояла лишь грубая каменная скамья как раз на двоих. Я уже собиралась повернуть обратно.

Я бы так и сделала, если бы Джоэл вдруг не открыл дверь черного хода. Он улыбался и делал мне знаки войти. Он провел меня вниз по лестнице, покрытой бежевым паласом, через маленькую приемную, нисколько не похожую ни на приемную у доктора Арсено, ни у Стива — никакого линолеума, — и наконец мы очутились у него в кабинете. Он был похож на обыкновенную жилую комнату, обставленную человеком с хорошим вкусом и кучей денег. Здесь было очень холодно. Вообще-то я не люблю лишний раз спускаться в подвалы, под землю я всегда успею, но в кабинете Джоэла были такие прекрасные фиговые деревья в больших терракотовых горшках и так много света, что я вполне уверилась, что меня не собираются хоронить заживо.

— Чудесная комната, Джоэл, — сказала я. — Не похоже, что мы под землей.

— Это все Келли. Все дело в светильниках. Она нашла какие-то особенные лампы. Дают полный спектр.

Рита всякий раз выходит из себя, когда смотрит какой-нибудь фильм, где есть сцена приема у психотерапевта.

— Они навязывают людям совершенно извращенное представление о нашей работе!

Если, например, в кино психотерапевт помалкивает, Рита негодует:

— Зрители подумают, что мы вообще ничего не делаем!

Если же врач что-нибудь скажет, Рита обязательно сочтет это высказывание глупым. Однажды мы смотрели фильм, где врач-мужчина разговаривал с пациенткой. Они сидели рядом на диванчике, и рука мужчины лежала на спинке дивана, заметьте — не на плече женщины, а на спинке дивана. Но Рита тем не менее была возмущена. Вот потому-то я не удивилась, обнаружив в кабинете Джоэла множество стульев и ни одной кушетки, хотя в кабинете самой Риты кушетка была.

Джоэл сел на массивный стул с голубой обивкой и жестом указал мне на другой такой же. Я тоже села. На низеньком столике, разделявшем нас, стояла лампа с керамическим корпусом и коробка с бумажными салфетками. Интересно, кто из нас собирался плакать?

— Мне не хотелось бы начинать издалека, — сказала я, — я вообще-то человек прямой и даже бестактный.

И я вручила ему фотокопии писем Элейн к нему.

— Вот что я нашла. Они были в компьютере Элейн Уолш. Не думаю, что есть копии.

Можно было ожидать, что он знает текст наизусть, но он внимательно прочитал письма. И пока он читал, а я на него смотрела, я вдруг спросила себя: почему я даже мысленно говорю «он» и «на него»? Может быть, люди — то, чем они себя считают? Кем они сами себе выбрали быть? Правда, если бы Джоэл сказал, что он королева Виктория, я, может, и стала бы обращаться к нему Ваше Высочество, но только не наедине с собой. С другой стороны, назови он себя королевой Викторией, я бы точно знала, что это неправда. Но дело в том, что ему вовсе не требовалось объявлять себя кем-то. Человек, читавший сейчас передо мной эти письма, не был женщиной, которая выдает себя за мужчину. Этот человек чувствовал себя мужчиной. Но он не был мужчиной. Это я знала от Кими, а собаки никогда не лгут.

Кончив читать, он посмотрел прямо мне в лицо и вернул письма. Мне было трудно представить себя на его месте, но в тот момент меня охватило сильнейшее желание разорвать листки, невзирая на то что это были всего лишь фотокопии.

— Я главным образом хотела поговорить с вами о том инциденте на выставке, — сказала я. — Я знаю, что все обвинения Донны Залевски — плод ее больного воображения. Я уверена в этом и знаю, почему уверена. Вы видели, как вела себя Кими. И я видела. Я понимаю, в какой переплет вы попали.

— Понимаете? — Его голос остался совершенно бесстрастным.

— Вам, должно быть, бывает очень тяжело и одиноко.

Он улыбнулся:

— Не так уж часто. Я не первый такой и не последний.

— Скажите мне только одно, — попросила я. — Просто мне хотелось бы понять. Как это началось?

Он рассмеялся, и вовсе не нервным смехом.

— Это началось с ошибки машинистки в колледже. — Голос потеплел, как будто воспоминания доставляли ему удовольствие. — Машинистка опустила две последние буквы моего имени: «л» и «ь». Я всегда думал, что она сделала это не случайно: может быть, ей тоже казалось, что в графе «пол» у меня должно стоять «М», а не «Ж».

Значит, Джоэлль. Но я не осмелилась произнести это имя вслух.

— Ей? Но, может быть, печатал мужчина?

— Конечно. Вполне возможно. — Он опять улыбнулся.

— У вас хорошая жизнь. Вам было бы что терять.

— Хорошая жизнь? У меня хорошая жена. — Его руки спокойно и расслабленно лежали на подлокотниках. Мышцы лица тоже были расслаблены. Ни один мускул не дрожал.

— Мне очень нравится Келли, — сказала я. — Сказать по правде, вы мне оба очень нравитесь. И если бы речь шла только об Элейн, может быть, я бы вас поняла… Но…

— Да. И Донна тоже.

— Когда не стало Донны, вы решили, что Элейн отступится и…

Он не дал мне договорить:

— Я надеялся на это.

— Но вы недооценили Элейн. Вы ее плохо знали.

— Почти совсем не знал.

— Да. Верно. Вы и не могли ее знать. Зато вы знали доктора Арсено.

— Как и все.

— Я, например, не знала.

Впервые на лице у него отразилось сильное чувство, и голос зазвучал резко:

— Его нужно лишить лицензии.

— Только одного я не могу понять, — сказала я. — Никак не могу! Что произошло между вами и Донной, когда она у вас лечилась? Почему она ушла от вас?Нужно очень сильно рассердить человека, чтобы он решился на такую месть. Должна же быть какая-то причина.

— Вы правы, всегда есть причина. У людей всегда находятся веские причины.

Рита тоже обожает изрекать общие фразы. Это, видимо, одна из любимых игр психологов.

— Хорошо, и какая же была у нее?

— Скажем так: это была одна из моих профессиональных неудач. Донна обратилась ко мне. Она мне очень доверяла. А я кое-что дал ей понять излишне прямолинейно, может быть, и преждевременно…

— Это все опять о вас. А я хочу поговорить о ней. Я многое о ней знаю: что она щипала себя, выдергивала волосы и тому подобное. Выдумывала какую-то дичь. Да много чего она выделывала. Я только не понимаю почему.

Джоэл медленно покачал головой и поджал губы:

— Это врачебная тайна.

— Оставьте, ради Бога! — вспылила я. — Убить человека — это пожалуйста! А говорить о его психике — профессиональная этика не позволяет!

Наверно, это было грубо с моей стороны! Хотя Элейн употребила бы другое слово: не «грубость», а «сила». Не думаю, впрочем, что я такая уж сильная и властная.

Джоэл все еще едва заметно улыбался:

— Может быть, перейдем к делу?

— Конечно, я как раз хотела договориться с вами, как мы все устроим. Мой сосед — полицейский. Мы с ним дружим. Он ведет это дело. Он немного, как бы это выразиться, консервативен, но в общем он хороший парень. Гораздо лучше большинства из них. Я могу пойти к нему, хотя лучше, конечно, чтобы вы сами…

— Конечно.

Он не казался испуганным, загнанным в угол, побитым, обозленным. Мне потребовалось не больше секунды, чтобы подобрать нужное слово. Да, он был гордый человек.

— Дайте мне еще неделю. Это нужно для Келли.

— Один день. — Напористости у меня поубавилось.

— Двадцать четыре часа.

Я рассказала ему, как найти Кевина Деннеги. Он обещал письменно изложить, как все было, уладить свои дела и явиться к Кевину в участок. Перед моим уходом мы пожали друг другу руки.

Анатомия — это судьба? Он принял удар, как настоящий мужчина. Или как сильная женщина? Чепуха. Он принял его, как человек. Может быть, даже слишком по-человечески. Я вышла из дома и пошла по мощенной кирпичом дорожке. И все-таки у меня осталось чувство какой-то незавершенности: чего-то, что должно было произойти, не произошло. Когда я уже садилась в машину, ко мне подбежала Келли Бейкер. Мне совершенно не улыбалось разговаривать с ней сейчас.

— Холли, подождите минутку! Я уже неделю держу это в холодильнике для вас!

Она накинула куртку, но не застегнула ее. В руках у нее был небольшой пакет из фольги.

— Это те самые «Маленькие булочки в шоколаде», которые вам тогда понравились. Я их пекла и отложила для вас несколько штук.

Как я могла принять их после того, что я только что сделала с ее жизнью? С другой стороны, как я могла отказаться, не рассказав ей, что я только что сделала?

— Спасибо, — жалко улыбнувшись, пробормотала я.

Я взяла сверток и села в машину. Уже пристегнувшись ремнем, я услышала, что она зовет меня. Я приоткрыла дверцу, и она заглянула в машину:

— Держите их подальше. А то как бы собаки не стащили!

Я кивнула:

— Конечно. Кто же станет кормить такими прекрасными булочками собак! Но спасибо за напоминание.

Отравление шоколадом. Февральский выпуск «Собачьей жизни». Периодические издания «Собачий мир», «Собачьи фантазии» и «Газета американских кинологов» всегда предостерегают читателей: в День святого Валентина не делитесь шоколадом со своими собаками! Но некоторые беспечные подписчики забывают о предостережениях прессы, а некоторые ее вообще не читают. Какао и шоколад содержат вещество, для собак ядовитое, — теобромин. Не все собаки одинаково чувствительны к нему, но даже сравнительно небольшая доза шоколада может убить очень чувствительную собаку. А противоядия нет.

Глава 21

По пути домой я думала о Джоэле. Доверяла ли я ему? Да, почти. А он мне?

Потом я созналась себе, что мне просто хочется сбежать. В Аулз-Хед в штате Мэн, где я выросла и где до сих пор живет мой отец. Всего пять часов, если ехать быстро и нигде не останавливаться. Я не прикрепляю к ветровому стеклу табличку «В машине собака», но всегда делаю поправку на это, когда езжу. Хотя Рауди был образцовым автомобилистом и его никогда не укачивало, все равно приходилось останавливаться хотя бы один раз. С другой стороны, дорога хорошая, а я давно не видела Бака, а Кими вообще с ним еще не знакома.

Не успев опомниться, я уже трезвонила в дверь Ритиной квартиры. Я сказала ей, что уезжаю, и попросила забирать молоко и газеты, пока меня не будет. Она может даже покормить собак, если ее хорошенько попросить, но категорически отказывается гулять с лайками. С тех пор как она вывихнула запястье, когда Рауди погнался за котом.

Знаете, когда в полной мере осознаешь, как прекрасно иметь собак? Когда возвращаешься домой. С людьми все иначе. Пока тебя нет дома, у человека может испортиться настроение, он может вдруг подумать о тебе плохо или затеять что-нибудь, чему твое возвращение только помешает, или, наконец, он может просто предпочитать одиночество. Собака всегда сгорает от нетерпения тебя увидеть.

Едва я открыла кухонную дверь, Рауди совершил ритуал, обычно приберегаемый для моих возвращений из долгих отлучек. Долгих — значит более получаса. Он, конечно, не прыгал. Я бы никогда не позволила ему прыгать. Он просто поднялся во весь рост, положил свои лапищи мне на плечи и вылизал мне лицо языком. Если держишь лайку, лицо у тебя всегда чистое. Я уже почти внушила Кими, что напрыгивать на людей — дурной тон, но не успела объяснить ей, что ходить кругами и напрыгивать со спины — тоже нехорошо. Именно это она теперь и проделывала. В конце концов, она ревновала к Рауди, она ведь тоже была моя собака, и я радовалась, что хоть в чем-то они едины, даже если они и подавят мне шоколадные круассаны, не имеющие, правда, форму полумесяца.

— Хватит, — наконец сказала я.

Стряхнув с себя собак, я положила сверток на холодильник, откуда они не могли его достать. Не забыть бы булочки перед отъездом в Мэн!

Умная собака всегда чувствует, когда хозяин собирается уходить. И всегда полна решимости идти вместе с ним, а не оставаться дома. Кими и Рауди кружили поблизости, пока я звонила отцу. Он подошел после третьего гудка. Где-то там у него слышалось тявканье.

— Кто это у тебя там? — удивилась я.

Дело в том, что помеси волка с собакой не тявкают.

— Что? — переспросил он.

— Там кто-то лает.

— Разве? — Он не шутил и не притворялся. Он замечал тявканье и ворчанье не больше, чем другие люди замечают стук собственного сердца.

— Там собака лает! — закричала я в трубку. — Я тебя плохо слышу. Ты что, в сарае?

Этот сарай на самом деле давно уже не был сараем. В нем для каждой собаки был отгорожен загончик, из которого можно было выйти прямо во двор. Имелись родильные боксы, отделение для кормящих матерей, помещение для мытья и стрижки с удобно врытой в пол собачьей ванной, чтобы не ломать спину, затаскивая в нее собак. Перед сараем была устроена площадка для дрессировки с барьерами. Почти все это моя мать сделала своими руками. Когда жители Кембриджа говорят: «Мы переоборудовали кухню» или «Мы пристроили террасу», это всего лишь значит, что они вложили деньги. А Мариса все сделала сама. Как же мне ее не хватает!

— Почему ты так кричишь? — недоумевал отец.

Наконец-то лай прекратился.

— Что это у тебя там за собака? — спросила я.

— Помесь терьера.

— С кем?

Помеси — это, можно сказать, специальность Бака. Гибриды. Но помесь терьера с волком!

— Бог знает с кем!

Когда Бак произносит такую фразу о собаке, он вкладывает в нее прямой смысл. Он убежден, что там, на небесах, заняты в основном не совершением человеческих браков, а планированием собачьих вязок. Вечность Бак намеревается провести в тихой небесной библиотеке, изучая племенные книги за многие века. Собаки в чине ангелов, разумеется, тоже будут допускаться в библиотеку.

— Очень славная сучка! — с гордостью сказал Бак (как я уже говорила, обо мне он говорит примерно теми же словами).

— Хотелось бы взглянуть на нее. Ничего не имеешь против гостей?

— Прекрасно, — ответил он, — правда, в доме сейчас довольно много народа.

— Кто-нибудь занял мою комнату?

— Боксер, — ответил Бак.

Кто-то мог бы подумать, что он имеет в виду спортсмена. Но я-то знала, кого он имеет в виду.

— Я-то не возражаю, но вот Рауди может быть против, а уж Кими — точно. Пересели его куда-нибудь. Ты ведь еще даже не видел Кими.

Он, конечно, все знал о ней и был очень рад, что я завела еще одну собаку, а значит, становлюсь наконец нормальным человеком. Дело в том, что мой отец, как и Фейс Барлоу, считал сомнительными личностями всех, у кого в доме меньше шести-семи собак. Он мог отказаться выдворить боксера из моей комнаты, если бы я была одна, но ради Кими и Рауди он, конечно, согласится.

Покормив собак и вымыв их миски, я затолкала в дорожную сумку побольше шерстяных вещей и белья. Я как раз была в ванной и упаковывала зубную щетку, пасту и косметику (в основном я пользуюсь косметикой фирмы «Ревлон», потому что они не испытывают ее на животных), когда я вдруг услышала шум из кухни: сначала стук, а потом поскребывание.

Склонность к воровству пищи — трудноискоренимый у собак порок. Более благоразумно поступают те хозяева, которые устраняют проблему, а не пытаются ее решить. Это значит — крышки на мусорных ведрах. А на крышках — груз. Еще мы тщательно запираем двери. Мы стараемся избавить собак от искушения. Единственный крупный успех Рауди в мелком воровстве — это сахарница, которую я все время забывала на столе вместо того, чтобы прятать в буфет. Он, бывало, достанет ее, отнесет в один из своих тайников, там тщательно вылижет, и все это без единого звука! Я уверена, что, приложи я некоторые усилия, я отучила бы его от этого, но я их прикладывать не стала. Единственное, что я сделала, — проверила, нет ли у него диабета. Диабета не оказалось, просто он хищник. Когда у эскимосов, от которых мы и получили настоящих лаек, наступали тяжелые времена и люди голодали, собакам приходилось самим о себе заботиться. Если бы они не были настоящими хищниками, они бы просто умерли голодной смертью. Я поняла это, а, как говорит Рита, «все понять — значит все простить». Она, правда, утверждает, что это слова некой мадам де Сталь, но держу пари, она не повторяла этого так часто, как Рита.

Вот и сейчас я решила, что кто-то из собак, скорее всего Кими, в очередной раз скинул с крышки мусорного ведра бутылку для опрыскивания цветов и жестянку из-под кофе, набитую разменной монетой, и теперь роется в мусоре. Но тут я вспомнила, что мусор я вынесла и ведро пустое.

Оба черных носа рылись в серебристой фольге. Собаки даже не дрались друг с другом из-за этих несчастных шоколадных булочек. Они напоминали счастливую волчью парочку, наслаждающуюся романтическим обедом на двоих над тушей оленя-карибу. Ну, кто здесь не верит в дрессировку? Смотрите!

Я подошла к Рауди:

— Рауди, фу! Брось!

Я сказала это негромко, спокойно и твердо. Я взяла за его ошейник и слегка потянула. Слегка. Он разжал челюсти, и истерзанное тело булочки шлепнулось на пол. Я отвела Рауди на несколько шагов назад и посадила.

— Молодец, Рауди. Сидеть.

Я знала, что не смогу уговорить свою новую ученицу Кими отказаться от лакомства, у меня не было ни печенки в кармане, чтобы отвлечь ее, ни времени рыться в холодильнике. Бежать за специальными кожаными рукавицами тоже не было времени, хотя я понимала, что она запросто может меня покусать. Через несколько секунд я уже стояла позади Кими, одной рукой вцепившись в ее ошейник, а другой обхватив крепко ее морду. Я сильно давила пальцами на нужные точки, чтобы разжать ее челюсти. Когда ее хватка стала слабеть, я, уже обеими руками, раскрыла ей пасть и трясла ее голову до тех пор, пока полурастаявшая шоколадная масса не растеклась по полу. Потом я обеими руками взялась за ошейник и оттащила Кими подальше, пока она опять не сцапала с пола остатки булочки. Кими не поняла, зачем я все это делаю, но даже если бы и поняла, она ведь не читала мадам де Сталь! И, быстро повернув голову, она поступила так, как поступает любой нормальный хищник с тем, кто крадет у него добычу: она укусила меня. Причем укусила не в защищенную свитером часть руки, не в запястье — нет. Прямо в ладонь, между большим и указательным пальцами.

Если вас никогда не кусала собака, вы, может быть, думаете, что это все равно что порезаться ножом или напороться на гвоздь. Но настоящий собачий укус по ощущению больше напоминает удар бейсбольной битой. Очень сильная физическая боль и еще более сильный стресс. Собаки кусали меня нечасто, но всякий раз, когда это случалось, я плакала. Боже мой, конечно, она должна была меня укусить! Я сама виновата. Надо было подойти спереди или сбоку, поговорить с ней… А так она даже не поняла, чью руку кусает. Я почти сразу простила ее. И все-таки это был серьезный моральный удар для меня. Тем не менее Кими я не выпустила.

Кровь хлынула по руке и закапала на Кими, испачкав ей шею и уши. Она упиралась и вырывалась всю дорогу до клетки, но я впихнула ее туда и заперла дверцу. Потом, оставляя за собой кровавый след, я пошла обратно к Рауди, который все это время так и сидел как пришитый там, где я его посадила. Обращаю на это ваше внимание! Во второй раз испытывать судьбу я не стала и взяла Рауди за ошейник здоровой рукой.

— Молодец! Хороший мальчик! — похвалила я.

Никогда не забывай хвалить свою собаку. Так учила меня Мариса. Никогда, даже если тебе совсем не до того, как было сейчас мне. Потом я провела Рауди по залитому кровью полу, уверяя его, что все хорошо, лучше и быть не может, и наконец закрыла его в спальне.

Подставив руку под струю холодной воды, я беседовала с Кими. Рауди понимал некоторые слова. Но Кими пока реагировала лишь на интонации, поэтому я наконец дала себе волю. Правда, говорила я самым дружелюбным голосом.

— Ты, зверюга, — нежно ворковала я. — Ты знаешь, какая это боль? Скотина ты, черт тебя побери совсем. Если ты не перекусила сухожилие, значит, мне очень-очень повезло.

Когда струя воды из красной сделалась розоватой, я закрыла кран, приложила к ране несколько бумажных салфеток и пошла к шкафчику за бетадином, оставшимся после каких-то травм. Если мне не изменяет память, в последний раз его использовали, когда был нарыв у кошки.

Среди изобилия глазных мазей, ушных капель, ватных шариков, марлевых прокладок, тампонов, спирта для дезинфекции, талька и других медицинских средств для лечения собак и кошек я обнаружила наконец пузырек с бетадином. Когда я, держа руку над раковиной, опустошила его на кровоточащую рану, боль оказалась не такой сильной, как я ожидала. Потом я положила несколько слоев марли, сверху — слой бумажных салфеток, а затем позвонила в приемную Стива. Я убедила регистратора, что у меня очень срочное дело, и девушка соединила меня со Стивом.

— Это я. Обе собаки ели шоколад. Это я виновата. Я оставила его на холодильнике, а Кими скорее всего взобралась на стол и оттуда… Рауди так никогда не делает. Я думаю, это она. Ты можешь подъехать? Или мне привезти их?

У Стива в кабинете часто раздаются подобные звонки, и он никогда не впадает в панику. Он спросил, сколько шоколада они съели, не было ли у них рвоты или обильного слюноотделения, а также двигательного возбуждения. Нет, ничего такого не было. Клочья фольги все еще валялись на полу вместе с крошками и остатками шоколада. Все это было обильно полито моей кровью. Чудный натюрморт!

Начнем с того, что я вообще не знала точно, сколько было булочек. Но много их быть не могло. Сколько же? Две? Три? Остались лишь крошки, обрывки фольги и то, что собаки выплюнули.

— Это были шоколадные круассаны, — сказала я Стиву. — Может быть, каждая собака съела по одному. Но я не знаю, сколько в них было шоколада!

Я еще сохраняла спокойствие, но уже сама слышала в своем голосе истерические нотки.

— Скорее всего они съели немного. Около унции каждый. Во-первых, может и вообще ничего не случиться. Не все собаки чувствительны к теобромину. К тому же у тебя крупные собаки, с большой массой тела. Это плюс. Возможно, они вообще ничего не почувствуют. Я все-таки сейчас приеду и понаблюдаю за ними, но думаю, что ничего страшного не случится.

— Я тебе верю, — сказала я. — Только приезжай, пожалуйста, поскорей!

К приезду Стива я, как мне казалось, почти профессионально перевязала себе руку, убрала все это безобразие на полу и села рядом с Рауди. Я все успокаивала его. Кими сидела в клетке. Приехав, Стив сразу же настоял, чтобы я разбинтовала руку. Мы немного поспорили о том, надо ли мне идти к врачу. Он считал, что мне немедленно нужно в травмпункт. Тем не менее я победила. Он сам сменил мне повязку.

Закончив со мной, Стив пошел посмотреть, как там Кими. Она спала. И мы никак не могли ее разбудить.

Глава 22

— Сколько она проглотила? Сколько сразу же всосалось? — Стив размышлял вслух.

Он всегда говорит медленно и спокойно, даже в экстремальных обстоятельствах. На его лице не отражается ничего, кроме озабоченности и работы мысли. Только глаза цвета морской волны из голубоватых делаются зеленоватыми.

— Я же говорю: я не знаю точно! Немного. Не могла она много съесть. Что-то досталось Рауди, а пакет был сам по себе небольшой. Я не разворачивала его, но, судя по размерам, там могло уместиться всего лишь несколько штук.

— Давай посмотрим, сколько осталось.

— Я выбросила остатки на помойку. Они там, в контейнере.

— Придется принести. Положи то, что сможешь собрать, в полиэтиленовый пакет. Я возьму Кими с собой. Надо было мне сразу заставить тебя привезти их.

Кими выглядела просто спящей, глубоко спящей, но дыхание становилось замедленным и затрудненным, по крайней мере мне так казалось. А может быть, я слишком прислушивалась.

— Привяжи Рауди или уведи его в спальню, — велел Стив, — он нам тут сейчас не нужен.

Пока я отводила Рауди к себе в комнату, Стив вытащил Кими из клетки, и теперь она лежала на полу, вытянувшись, а не свернувшись клубком, как обычно. Лежала, что называется, мертвым грузом.

— Открой-ка мне дверь, — сказал Стив. — Придется нести ее. Боюсь, что сама она не побежит.

Имея богатый опыт втаскивания здоровенных собак на смотровой стол, Стив не только укрепил мышцы, но и усовершенствовал технологию, так что умудрялся не сорвать себе спину. Он спокойно погрузил на себя семьдесят пять фунтов Кими и неторопливо двинулся к двери.

Я открыла дверь черного хода, сбежала вниз по лестнице и распахнула боковую дверцу фургончика. Стив осторожно уложил Кими на заднее сиденье и укрыл ее стареньким пледом Индии, своей овчарки. Стив опрыскивает фургончик изнутри нилодором и регулярно пылесосит его, но там все равно пахнет собаками, даже в холодную погоду.

— Не жди меня, — сказала я ему. — Я еду следом. Только возьму Рауди.

— Давай вези его скорее, — сказал Стив. — Это все, что угодно, только не шоколад.

Прежде чем вернуться в дом, я вынула из мусорного бака полиэтиленовый пакет, в котором среди прочего были и обрывки фольги, и недожеванные ошметки булочек. На кухне я вывалила содержимое пакета на пол: яичная скорлупа, скомканная бумага, использованные чайные пакетики, корки от тыквы, скользкая масса, которая когда-то была плавленым сырком. Вся эта каша воняла так, что хотелось сунуть два пальца в рот. Мне казалось, что я только что съела четыре пакета засахаренных фруктов. Я быстро переложила то, что нужно было Стиву, в другой пакет, а остальное выбросила.

Честно говоря, я боялась войти в спальню и увидеть Рауди.

Когда я открыла дверь, у меня упало сердце: Рауди лежал, свернувшись, у окна.

— Рауди, гулять! — сказала я. — Кататься в машине!

Он понял мои слова. Его обычной реакцией было бы навострить уши, вскочить, распрямиться, как пружина, и рвануться на выход. Но сейчас он лишь приоткрыл глаза, потряс башкой и медленно уложил ее на передние лапы. Некоторым собакам свойственно печальное выражение глаз, но только не лайкам вообще и не Рауди в частности. Он скорее, наоборот, всегда грешил избытком жизнерадостности.

— Пора вставать! — нарочито бодро сказала я. — У нас нет другого выхода, Рауди.

Я взяла его за ошейник здоровой рукой и сильным рывком поставила на ноги. Он потянулся, но далеко не так энергично, как обычно, и я повела его в кухню. На бряцание поводком он не отреагировал никак, зато открытая дверца «бронко» подействовала. Он попытался запрыгнуть в машину, но сил не хватило, пришлось подсадить его сзади обеими руками. Казалось, укушенная рука просто взорвется от боли. Чтобы не давать Рауди спать, я всю дорогу до клиники Стива трещала без умолку. Я повторяла Рауди все его любимые слова, и прежде всего его кличку:

— Рауди, посмотри на меня. Посмотри на меня, мой мальчик. Хороший мальчик. Гулять, Рауди! Кататься! Да? Гулять? Проснись, Рауди!

Несмотря на все мои старания, когда мы подъехали к клинике, Рауди спал.

— Рауди, проснись! Пошли! Рядом!

Здоровой рукой я подняла его голову. В тусклом свете салона «бронко» я увидела, как он открыл глаза и тут же опять закрыл их.

— Ты должен проснуться, — настаивала я. — Я знаю, что не хочется! Но надо. Я не могу нести тебя. Ты тяжелее Кими, да и рука у меня болит. Ты должен сам идти, Рауди.

Здоровой рукой я подхватила его под мышки и тянула на себя, пока передние лапы не соскользнули вниз на землю. Может быть, почувствовав, что падает, Рауди проснулся и с трудом выволок из машины заднюю часть тела. При этом он чуть не упал прямо носом в асфальт, но я успела поддержать его. Опять адская боль в руке! Но он стоял на ногах и, пока мы ковыляли от машины до дверей клиники, больше не пытался лечь.

Стив подложил что-то под дверь, чтобы она осталась открытой. Мы вошли в клинику. Я позвала:

— Стив!

Он высунул голову и бросил быстрый взгляд на Рауди.

— Он просто спит на ходу, — сказала я.

— Его рвало? Слюни текли?

— Нет. Только сонливость.

— Ладно. Побудь тут. Сейчас я возьму его.

— Тебе удалось вызвать у Кими рвоту?

— Нет. Она слишком «успокоена».

— Что же делать?

— Промывать желудок. Пошли, Рауди!

— Ему тоже промывать?

— Думаю, у него еще удастся вызвать рвоту.

Я ходила взад-вперед по приемной, изучая наглядные пособия на стенах и развешанные тут же образцы вышивок матушки Стива, которую я всегда недолюбливала. Терьеры вышиты крайне неаккуратно. Какие-то звуки доносились из кабинета Стива, и еще один запах примешался к обычным ароматам собак, кошек, дезинфектантов и дезодорантов. Когда Стив привел Рауди обратно, они оба выглядели много бодрее. Потом Стив вернулся к Кими, а я стала тихонько разговаривать с Рауди. Никак не могу отделаться от чувства, что стоит мне настроить свой голос на определенный, целительный тон, как таинственные импульсы пройдут по нервной системе собаки и у нее все заживет. Рита всегда высмеивала это мое убеждение, как нечто бредовое, во что мне просто хочется верить. Но Рауди действительно стало лучше. Где-то наверху залаяла Индия, и несколько собак отозвались из разных комнат клиники. Мы с Рауди прислушались. Он услышал лай! Шерсть у него на холке встала дыбом. Значит, к нему вернулся боевой дух.

Наконец появился Стив.

— Она слаба, — сказал он, — но, думаю, выживет.

— Мне нужно видеть ее.

Кими лежала на боку в большой клетке. Ее ноги были вытянуты, массивная голова лежала на полу, и, казалось, ее не поднять никакими силами. Окрас Кими называется «волчий темно-серый с белым». Это значит: почти черный подшерсток с серебристым отливом и снежно-белые участки шубы. Очень гармоничное распределение черного, серого и белого цветов. Кроме того, у Кими необычные для лайки темно-карие глаза. От всего этого возникает эффект цветной фотографии, отпечатанной с черно-белого негатива.

Едва услышав мой голос, Кими открыла свои миндалевидные глаза, и они засветились младенческим счастьем. Я открыла клетку и погладила Кими по голове, пригладив мягкую короткую шерстку вокруг ушей:

— Мы выжили, а? Все-таки придется нам жить вместе.

Винс, ведущий дрессировщик Кембриджского клуба, однажды сказал мне:

— Холли, если я возьму в свой дом собаку, а на следующий день она лишится всех четырех лап, все равно она останется моей собакой!

Я сразу поняла тогда, что он имеет в виду. Религия, в которой меня воспитывали Бак и Мариса, не признает развода. Моя собака — это моя собака, пока смерть не разлучит нас. Кими стала моей с той самой минуты, когда я увидела ее у Элейн и немедленно захотела такую лайку. Но… Но ведь до сегодняшнего дня, когда Кими чуть не умерла, Рауди был мне ближе, чем она!

Никогда не бойтесь и не стесняйтесь говорить своей собаке правду. А если вы не хотите быть услышанными из опасения показаться слащавыми, мелодраматичными и сюсюкающими, нужно просто говорить шепотом. У собак слух тоньше, чем у людей, и они не боятся элементарных истин. Я, впрочем, не стала переходить на шепот. Единственным человеком, который мог бы меня услышать, был Стив.

— Я люблю тебя. Я люблю тебя, ты, волчица, — сказала я Кими.

Стив закрыл дверцу клетки и отвел меня обратно в приемную. Мы сели на скамью.

— Боже, — сказала я устало, — не могу себе представить, как они добрались… Рауди никогда этого не делал. Я всегда оставляла еду на холодильнике. Он никогда ее не трогал.

— Некоторые собаки ходят по заборам и лазают по приставным лестницам.

— Я знала насчет шоколада. Я сама предупреждала других. Как я могла быть такой дурой!

Он покачал головой:

— Забудь ты о шоколаде! Не знаю точно, что это было, но я посмотрел на остатки в пакете и на… содержимое их желудков. Не похоже, что они объелись сладостями. В справочниках написано, что восемь плиток молочного шоколада по четыре унции каждая способны убить собаку весом тридцать фунтов: сердечная недостаточность.

— Кими схватила их первая. Наверно, залезла на стол и оттуда дотянулась. Он так не делает. А я сначала подошла к Рауди и заставила его все выплюнуть. Я, конечно, старалась и у Кими из пасти все вытрясти, но она проглотила больше, чем Рауди.

— И все-таки не так уж много. К тому же клиническая картина совсем другая. От шоколада собака становится возбужденной и нервозной, места себе не находит…

— А они, наоборот, сонные!

— Вот именно, все наоборот. Теобромин — стимулятор ЦНС, как кофеин. От очень большой дозы с собакой, конечно, может случиться коллапс, но…

В моей памяти всплыли слова Келли Бейкер.

— Я держала их для вас в холодильнике, — сказала она тогда. — Я отложила их для вас.

Значит, Келли? Она видела, что я съела в прошлый раз четыре булочки. Вообще-то я вовсе не обжора. Просто не наедаюсь маленькими порциями, а булочки были очень маленькие. Надо было получше рассмотреть пакет: какого он был размера? Келли видела, как я с жадностью проглотила четыре булочки, и мне явно было мало. И после этого щедрая Келли, любительница угостить, даст мне две-три? Сомнительно. Или ей нужно было, чтобы я съела все до последней крошки и не осталось никаких следов?

А вдруг Келли тут ни при чем? Я вспомнила огромный ресторанный холодильник с аккуратными листочками, прикрепленными к дверце. Когда Келли неделю назад клала этот сверток в морозилку, возможно, она отметила это в списке и указала в нем мое имя. «Маленькие булочки, облитые шоколадом» — так, кажется, звучит их название в переводе с французского. Вообще-то я говорю по-французски, но не вслух. Итак, Келли должна была напечатать напротив булочек: «Для Холли Винтер». Джоэл увидел бы надпись или даже сам сверток. На нем, возможно, тоже было мое имя. Келли ведь очень аккуратна. Но во время моего последнего визита он не успел бы отравить булочки. Значит, это было сделано заранее.

Но именно Келли предостерегла меня насчет шоколада. Она любит собак и никогда не причинила бы зла ни одной из них. Джоэл — тоже. И оба они достаточно хорошо меня знают, чтобы быть уверенными, что я не стану давать собакам шоколад.

Готовила все-таки Келли. И это именно она решила использовать шоколад, другими словами, нечто, чего я никогда не дала бы собаке. А может, она просто вспомнила, как мне понравились эти «маленькие булочки…», будь они неладны, и упомянула об этом в разговоре с Джоэлом. Я как будто примеривалась: кого погубить? Обоих? Или все-таки кого-нибудь одного? Только бы не невиновного! Я хотела обсудить это со Стивом, но он отказался слушать, мол, ему сейчас не до разговоров: он должен тщательно осмотреть Рауди, чего до сих пор не сделал, потому что был слишком занят с Кими. И еще ему удалось убедить меня пойти в больницу на Маунт-Оберн. Терпеть не могу это место.

— Мне уже лучше, — отказывалась я.

— Врешь! У тебя повязка промокает.

— Терпеть не могу больниц!

— Тебя никто там держать не станет.

— Еще бы! Потому что я не останусь.

— Тебе просто наложат швы.

— Нет никакой необходимости.

Тогда Стив небрежно, как бы между прочим, сказал:

— Конечно, если задето сухожилие, рука действовать не будет. — Он поглаживал Рауди и смотрел исключительно на него. — Это может остаться навсегда. Если в рану попадет инфекция, ты это быстро почувствуешь: рука распухнет. И ты вообще шевелить ею не сможешь пару месяцев. А если кто-нибудь нечаянно слегка заденет ее, будет адская боль. — Стив продолжал гладить Рауди.

— Ладно, уговорил. Я все поняла.

Если вы еще не поняли, одолжите у кого-нибудь парочку маламутов и поводите на поводке. При этом лучше, чтобы обе руки у вас были здоровые!

— Ты, конечно, можешь не ходить, — сказал Стив. — Никто ведь не заставляет. Тебе решать.

Глава 23

Чтобы увидеть любовь и страх в самых ярких их проявлениях, сходите в какую-нибудь крупную ветеринарную лечебницу, например в Энджел Мемориал. Там вы увидите людей с собаками и кошками на руках. Хозяева все время гладят несчастных больных животных и утешают их, не умолкая ни на минуту. Здесь можно встретить мужчин и женщин, не стесняющихся открыто плакать, сидя на скамейке у двери операционной.

А вот приемный покой «человеческой» больницы: люди просматривают потрепанные журналы, дремлют, просто сидят неподвижно, глядя в пустоту. Трудно определить, где больные, а где их друзья и родственники. Вот молодой мужчина и женщина суетятся вокруг маленькой девчушки, сменяя друг друга, успокаивают ее, то и дело щупают ее лоб. Но остальные взрослые могли бы сойти за пассажиров метро, просто попутчиков, настолько они безучастны друг к другу. Итак, если вам нужны доказательства того, что люди гораздо больше заботятся о своих животных, чем о себе и своих взрослых собратьях, сходите в больницу.

Я вовсе не была подавлена. Пока я сидела на жестком стуле рядом с товарищами по несчастью, ожидавшими своей очереди, моя здоровая рука была сжата в кулак, а зубы стиснуты. Я не отрывала глаз от телефона-автомата в конце коридора. Меня должны были скоро вызвать, потому что рана кровоточила и повязка сильно промокла. Я прикидывала, успею ли позвонить, и уже привстала, чтобы направиться к телефону. Потом подумала, что либо меня прервут посреди разговора, либо я пропущу свою очередь. Ни того ни другого мне не хотелось. Поэтому я опять села. Когда наконец подошла моя очередь, врач задал множество утомительных и оскорбительных вопросов о моей собаке и никак не желал верить, что этот укус случился по моей вине. Еще он имел глупость и наглость назвать моего, чистокровного аляскинского маламута сибирской лайкой. Потом он подробно поведал мне о своей аллергии, после чего обнаружил полнейшее невежество: оказалось, он даже не знает, что собачьи укусы гораздо реже воспаляются, чем кошачьи. Я подумала: слава Богу, что в свое время он не попытался поступить в ветеринарную школу. Тем не менее я позволила ему зашить мне руку. Я едва дождалась, пока он наложит повязку, потому что он все время терзал мои уши каким-то антисобачьим вздором.

Я вылетела из кабинета как пробка, но… притормозила у телефона-автомата. Благодаря Рите я теперь специалист по звонкам психотерапевтам. Как звонить им днем, я уже говорила. В любое другое время будьте готовы нарваться на автоответчик, но не отчаивайтесь: психотерапевты очень часто прослушивают свои автоответчики. Просто они не желают, чтобы их то и дело дергали и поднимали с постели в три часа ночи. Но и пропускать по-настоящему срочные вызовы они тоже не хотят. Рита постоянно проверяет свой автоответчик, чтобы удостовериться, что никто из ее клиентов не попал в беду. Вероятно, так же поступает и Джоэл Бейкер.

По справке я узнала два номера, зарегистрированных на имя Джоэла Бейкера. На имя Келли Бейкер не было зарегистрировано ни одного. Даже если одна женщина выходит замуж за другую, почему бы ей не оставаться самостоятельным телефонным абонентом? По первому номеру, разумеется, ответил автоответчик и голосом Джоэла предложил мне в случае крайней необходимости позвонить по другому номеру. Я позвонила. Келли могла бы оставить свой голос хотя бы на втором автоответчике, но она этого не сделала. И еще: настоящие собачники очень часто записывают вместе со своими голосами вой и лай собачьего хора, так уж получается. Но голос Джоэла звучал a capella. Джоэл назвал себя и попросил оставить сообщение после гудка.

Я набрала побольше воздуха. Автоответчик прогудел.

— Это Холли Винтер. Мне совсем не понравились ваши шоколадные круассаны. — Я сделала небольшую паузу. — Честно говоря, я их не пробовала. Пакет стащили собаки. Потом они заснули, и я не смогла их разбудить.

Я повесила трубку. Пусть она теперь мучается! Или он? Впрочем, они оба любят собак. А моих собак они знают. Для Келли и Джоэла гораздо труднее убить двух собак, чем двух людей.

Я вела свой тяжелый, неповоротливый «бронко» обратно, в клинику Стива, и подумывала, не завернуть ли к Кевину Деннеги. И все-таки что-то меня останавливало. Джоэлу через такое пришлось пройти! Донна Залевски и Элейн Уолш, обе обвиняли его в том, чего он не совершал. Чтобы защитить себя, он вынужден был бы раскрыть величайшую тайну своей жизни, и это открытие разрушило бы все, чего он добился. Речь шла не о его карьере, а о его месте в этом мире. Да и Келли тоже была бы уже не Келли. В глазах большинства, даже здесь, в либеральной кембриджской среде, где лесбийские пары живут открыто, женщина, выдающая себя за мужчину, все равно будет ненормальной и извращенкой. А Келли в таком случае как будет называться? Если и есть подходящее слово, я его не знаю. Что до их брака… Строго говоря, они больше не будут считаться женатыми. Я подумала о нескольких знакомых лесбийских парах. Нет, Джоэл и Келли непохожи на них. И не хотят быть похожими. Они хотят быть мужем и женой. И по сути дела так и есть. Я, во всяком случае, не могу заставить себя думать о них иначе.

Снова оказавшись наконец в приличном медицинском учреждении, я обнаружила Стива спящим на раскладушке в коридоре. Он лежал на животе, и рука его свешивалась вниз прямо на лапу Рауди, который в своем атавистическом желании забиться в какое-нибудь укрытие залез под раскладушку. Когда я вошла, Рауди высвободил лапу из-под руки Стива, вылез и встряхнулся. Потом он уложил все свои девяносто фунтов на пол, перевернулся на спину и поджал белоснежные лапки. Если у вас наружность красавца волка, нелегко решиться на такую кошачью позу. Он заслужил награду. Я присела рядом и здоровой рукой погладила Рауди по груди. Потом я обошла раскладушку, открыла дверь в другую комнату и увидела, что Кими мирно спит в своей клетке. Ее бока вздымались и опадали спокойно и ритмично. Черная маска и окантовка глаз придавали ее мордочке серьезное выражение. Вид у нее был не больной и не изможденный, она старательно спала, как будто делала какую-то важную работу. Задняя нога у нее дернулась, потом ухо. Ее разбудил не мой приход, а скорее появление Рауди. Он просунул свой черный носище в ячейку клетки и громко фыркнул. Кими подняла голову даже раньше, чем открыла глаза.

— Убери его оттуда, — проворчал всклокоченный со сна Стив. — Ей надо отдохнуть.

— С ней все хорошо, — сказала я. — Ведь правда?

Он кивнул:

— Они оба в порядке. Просто ей нужно отдохнуть. Как твоя рука?

— Ты не представляешь себе, сколько всего не знают человеческие доктора! Но в общем все нормально. Послушай, ты уже окончательно проснулся? Мне надо с тобой кое о чем поговорить.

Стив сложил раскладушку и поставил ее в кладовку. Мы со Стивом и Рауди устроились на полу, на матрасе, причем большую его часть занял, конечно, Рауди.

— Я пытаюсь решить, что делать, — сказала я. — Я совершенно уверена, что Элейн Уолш и Донну Залевски убили Бейкеры. Только я не знаю точно, кто из Бейкеров, и не хочу подставлять невиновного.

— А если оба?

— То, что оба знали об убийствах, я не сомневаюсь. Не в этом дело. Можно, я расскажу тебе все?

— Разве тебя остановишь.

Голова Рауди лежала на передних лапах, он смотрел на Стива, который водил пальцем туда-сюда по ложбинке между глазами, которая есть у всех лаек.

— А ты хочешь меня остановить? — спросила я.

— Нет, — печально ответил Стив.

— Ну вот и хорошо. Тогда слушай. Вот что я думаю. Донна рассказывает свои измышления о приставаниях Джоэла Элейн Уолш. Заметь, Донна и раньше сочиняла подобные истории, но их никто никогда не принимал всерьез. Во всяком случае, ее соседки по общежитию не обращали на них внимания. Да и другие тоже, я уверена. Но на этот раз все было иначе. Она ведь рассказала Элейн то, что Элейн очень хотелось услышать, — историю оскорбления женщины мужчиной. Если бы это была какая-нибудь другая история, у Элейн, возможно, и возникли бы сомнения в ее правдивости. Впрочем, Рита сказала бы сейчас, что Донна была правдива по-своему. Это была правда ее эмоций, а не фактическая реальность, — вот как выразилась бы Рита!

— Не стоит верить каждому Ритиному слову.

— Обычно она оказывается права. Тоже по-своему, конечно. В общем, Элейн была готова поверить. Я исключила Бена Мосса из числа подозреваемых по самой простой причине. Если бы он соблазнил Донну, та, конечно, могла бы пожаловаться Элейн, но Элейн после этого точно перестала бы с ним встречаться. А она не перестала. До самого конца. Мне об этом сказал Кевин. А что касается Джоэла, Элейн даже не стала проверять, правда ли это. Ей очень хотелось поверить, а потом действовать. И тогда она пишет письмо. Джоэл получает его и читает. Что ему делать дальше? Конечно же, он должен показать его Келли, и не только потому, что это и для нее может представлять опасность, а еще и потому, что больше ему не с кем поделиться.

— А разве обязательно делиться?

— Он психотерапевт. Они так устроены. Что бы ни случилось, им нужно выговориться, обсудить это. Они считают, что держать мысли и переживания при себе вредно для здоровья. Итак, они оба знают — и Джоэл, и Келли. И вот что, я думаю, было дальше. Келли отреагировала примерно так же, как Элейн, в определенном смысле: ей захотелось действовать, что-то предпринять. И именно она знала то, чего Джоэл мог и не знать. Она ведь не просто каждый день выгуливает риджбеков, она гуляет с ними больше, чем кто-либо в Кембридже гуляет со своими собаками. Ее можно увидеть с ними даже в лютые морозы, и где угодно, но чаще всего на Лейквью. Конечно, конечно! Это потому, что она там живет. И естественно, каждый день ходит мимо дома Донны Залевски, который тоже на Лейквью, только по другую сторону от Харон. Это же обычный маршрут Келли — до Брэтл-стрит, к реке.

— Погоди минутку! А откуда она, по-твоему, могла узнать, где живет Донна Залевски?

— Ну, оттуда же, откуда и я. Я узнала из Ритиной записной книжки, а она, видимо, заглянула в записную книжку Джоэла. И конечно, просмотрела его файлы. Ведь его рабочий кабинет прямо у них в доме. Я уверена, что Джоэл от нее не запирается. Наверняка она убирает комнату или по крайней мере поливает комнатные цветы. Итак, она узнает, где живет Донна, и, проходя мимо ее дома, замечает ящик для молока. Сейчас ящика уже нет, но, когда Донна была жива, он стоял прямо на крыльце. И можно было определить, что это ящик «Прекрасной долины», по их фирменному знаку — нарисованной корове. Вот тогда-то Келли и приходит в голову мысль отравить молоко.

Или что-нибудь другое. Неважно. Может быть, и в первый раз это был домашний сыр. Или мороженое. Да что угодно! А почему, по-твоему, она решила использовать именно это лекарство?

— Ты же сама сказала, что она просмотрела его файлы.

— Точно! Я тоже так подумала. В файле на Донну Залевски у Джоэла было указано, что она принимает синекван. Или принимала. Келли, конечно, знала о существовании доктора Арсено, потому что Джоэл ей рассказывал. Джоэл просто ненавидит его. Не лично как человека, а за его профессиональную безответственность. Тогда Келли поступает в точности так, как я. Она записывается на прием к доктору Арсено. Он ее принимает и преспокойно выписывает ей рецепт.

— И?

— И она раскрывает капсулы, собирает их содержимое или, может быть, растворяет таблетки в воде, а потом добавляет нужное количество снадобья в какой-нибудь молочный продукт из ящика Донны. Донна съедает этот продукт, а так как у нее репутация слегка сдвинутой, то создается видимость самоубийства. Все сошло бы очень гладко…

— Если бы не Элейн Уолш!

— Вот именно. Элейн так просто не остановишь. И тогда Келли проделывает все по второму разу. А почему бы и нет? Ведь в первый раз сработало. Правда, Элейн не принимала синекван и не имела склонности к суициду. Но Келли могла предполагать, что смерть пациентки вызовет у Элейн депрессию. Ей ведь известно, как болезненно воспринимают врачи смерть своих больных. А другого способа убивать людей Келли просто не знала. С Донной она проделала это впервые в жизни. И сходство этих двух смертей, один и тот же почерк, лишний раз доказывает, что это сделала Келли. Вот послушай.

— Я слушаю.

Стив лег, осторожно отодвинув Рауди, и вытянулся на матрасе.

— На этот раз, — продолжала я, — мы точно знаем, во что подложили яд. В домашний сыр. Мы также знаем, что яд подмешали, а не просто посыпали сверху, потому что на дне и на стенках коробочки остались следы синеквана. Итак, есть два варианта. Первый: Келли идет к дому Элейн, открывает ящик, снимает крышку с коробочки, кладет туда эту дрянь и тут же ложкой перемешивает.

Стив скептически хмыкнул.

— Правильно, — кивнула я. — Нелепо. Значит, в действительности сценарий был вот какой. Келли заказывает на дом домашний сыр. Элейн — тоже. Я точно не знаю, откуда Келли это знает, но знает. Келли берет свою ванночку с сыром, начиняет ее синекваном, и ей остается лишь подойти к дому Элейн и подменить ванночку. Вот и все. Открыть ящик, вынуть коробочку Элейн и подложить свою. На это требуется пара секунд.

— Все равно, — возразил Стив, — как бы она объяснила, что она там делает, у этого ящика?

— Вот еще одно доказательство, что это была именно Келли. Она гуляет с собаками. Есть правило: водить собак по городу только на поводке. И Келли всегда водит свою Так на поводке. А вот Нипа — нет! Он и без того беспрекословно слушается ее. Опять-таки есть правило: собака должна быть на поводке, если ты ведешь ее по улице более мили. Я подчиняюсь этому правилу, а Келли — нет. Она, конечно, берет с собой поводок, но обычно не пристегивает. Допустим, ее заметили на крыльце Элейн. Или Донны. Так это потому, что ее собака забралась на чужое крыльцо и она пошла выдворять ее оттуда! Прекрасная версия! И потом, к Келли все привыкли, она все время гуляет с собаками то там, то здесь. Ее вся округа знает. Она обычна, как почтальон.

— А Джоэл никогда не выгуливает собак?

— Может быть, иногда. По выходным они гуляют вместе. Но по выходным нам не приносят молоко. А всю неделю Джоэл работает. У него пациенты. А она свободна. Она готовит, гуляет с собаками, занимается домашним хозяйством.

— По-моему, они оба причастны. Даже если техническое исполнение было на ней.

— Я же говорю: вполне возможно. Но она могла сделать это и без него, а он без нее — нет. У них совершенно необыкновенная кухня. Оттуда можно транслировать уроки по кулинарии и домашнему хозяйству. Записано все, что лежит в холодильнике в данный момент. И списки прикреплены к холодильнику снаружи. Если бы он что-нибудь оттуда взял, она, скорее всего, заметила бы. А она… Представь себе: утро, он уходит к своим клиентам. Она начиняет домашний сыр синекваном, во время прогулки заменяет коробочку Элейн на свою, возвращается домой и преспокойно кладет домашний сыр обратно. Он мог даже ничего и не узнать.

Стив кивнул:

— А если, например, так? Джоэл заходит в кухню, берет нераспечатанную коробочку домашнего сыра, быстро выходит, подмешивает синекван, возвращается и объявляет Келли, что идет немного прогуляться с собаками.

— Конечно, она могла куда-нибудь отлучиться с кухни…

— Безусловно. Но, разумеется, ей все это проделать было бы значительно легче, чем ему. И вот еще что! Они не из тех семейных пар, у которых все врозь и пополам. Есть семьи, имеющие два телефона, потому что иначе они ссорились бы из-за оплаты телефонных счетов. И если позвонить жене по номеру мужа, он не позовет ее, а попросит перезвонить по другому номеру, и наоборот. Так вот, у Бейкеров все не так.

— Думаешь, Джоэл догадался бы, если бы она…

— Конечно, догадался бы. Он, несомненно, все знал. Если не в случае с Донной, то уж в случае с Элейн — точно. Он бы не поверил, что это простое совпадение. Два раза! Он просто не мог не вычислить, кто это сделал, даже если бы она не делилась с ним своими планами. Но что ему было делать? У него был такой гордый, независимый вид, когда мы разговаривали. Я понимаю его. Келли — его жена.

— Они обе — женщины, — тупо проговорил Стив.

— Только не друг для друга! Потому-то они и убили Элейн. И Донну. Они просто хотели, чтобы все оставалось как есть.

— И я хочу того же, — сказал Стив.

Он встал с матраса, отвел Рауди в смотровую и вернулся. Я так и сидела на матрасе. Стив подошел ко мне и сказал:

— И слава Богу, мы с тобой не однополые!

Глава 24

Около пяти часов утра сердце мое переместилось из груди в больную руку и стало так пульсировать, что я проснулась. В коридоре стоял удушливый запах больных собак и здоровых людей. Стараясь не потревожить Стива, я нашла свою одежду и прокралась в комнату, где лежала Кими. Бледный свет раннего утра просачивался в окно, но никакое утро не покажется тебе тусклым и хмурым, если у тебя есть хорошая собака. Кими с некоторым усилием встала на ноги, встряхнулась, повиляла своим чудным, толстеньким хвостиком и стала тихонечко подвывать. Я открыла клетку и выпустила ее. На ногах она держалась не очень твердо, они плохо сгибались, но настроение было приподнятое.

— Кажется, завтрака тебе сегодня не полагается, — шепнула я ей, — уж извини!

Я нагнулась, и она с некоторым усилием закинула передние лапы мне на плечи. Мне пришлось помочь ей. Потом она умыла меня своим влажным языком. Рауди как будто во сне почувствовал, что кто-то еще претендует на мою любовь, ворвался в комнату и боком оттер от меня Кими.

— Осторожно, — тихо сказала я. — Полегче, Рауди.

Стив что-то пробормотал во сне. Сидя на корточках, с пульсирующей болью в руке, в грязной одежде, с противным утренним вкусом во рту, с лоснящимся от собачьей слюны лицом, я, как ни странно, чувствовала себя счастливой! Как-никак, у меня две прекраснейших в мире собаки. Они ласковы, умны, нежны, и, главное, они живы! Их безопасность только подогрела мой вчерашний гнев. Нужно ли мне знать, кто из Бейкеров чуть не убил их? А они, если бы чудом спаслись от смерти, как спаслась я, перестали бы взвешивать, прикидывать, собирать информацию о том, кто мог меня отравить? Маламуты не затевают драк. Но они никогда и не уклоняются от схватки. Не я первая начала. Так почему я должна бежать? Представьте себе аляскинскую лайку, которая дала кому-нибудь двадцать четыре часа на размышления, как это сделала я! Сука-маламут никогда не побоялась бы выступить против другой собаки женского пола. Лайки лишены каких бы то ни было предрассудков и обо всем судят совершенно беспристрастно. Они не боятся собственной силы и не колеблясь вступают в единоборство.

Рука болела дьявольски, но мне казалось, что это пульсирует не боль, а моя ярость. Но голова у меня была ясная. В этом деле никто не играл по-честному: ни Донна, ни Элейн, ни Бейкеры.

Часом позже я остановила машину на Лейквью, напротив дома Джоэла и Келли Бейкер. Волосы у меня еще не высохли после поспешного душа, принятого дома. Что-то заставило меня одеться в черное: черные джинсы, черный бадлон с высоким горлом, черный пуловер. Мое лицо в зеркале ванной комнаты было таким белым, как будто его припудрили тальком, и я не стала применять косметику. Лицо выглядело очень худым и каким-то застывшим. Я не могла заставить себя улыбнуться.

День выдался такой холодный, что мне показалось, мои влажные волосы обледенели, пока я дошла от машины до дома Бейкеров. Если бы на мне не было перчаток, то на кованом молоточке входной двери мог бы остаться лоскут кожи с моей здоровой руки. Кнопка звонка на двери тоже была, но его переливы сейчас звучали бы как-то некстати.

Нип и Так сразу поняли мои намерения. Едва я успела постучать, как они уже были у двери. Я слышала их совсем близко. Родезийских риджбеков дрессируют для охоты на крупного зверя и для охраны дома. Наверно, есть породы, которые рычат громче, но никакие другие собаки не делают этого столь угрожающе, как эти африканские охотники на львов. Когда рычат мастифы или ротвейлеры, это кажется естественным. У них и вид устрашающий. А риджбеки… Спокойные, мирные создания, сильные, но изящные… И этот леденящий душу утробный рык! Звук рождается где-то в брюшной полости, перекатывается и крепнет в глотке и наконец разражается громом в пасти риджбека. Вообще я не боюсь собак, но когда услышала этот мощный рев, сердце мое увеличилось в размерах вдвое, а в ушах зазвенело. Я наконец поняла, что роднит Бейкеров с их собаками: и те и другие — не те, кем могут казаться.

Не знаю, ждала ли меня Келли Бейкер. Она открыла дверь, придерживая Нипа за ошейник, а этот красавец все еще тихо рычал и сверкал на меня глазами. Ему вторила Так, держась чуть позади Келли.

— Собаки… — сказала я. — Сегодня утром я много думала о собаках. Я размышляла о собаках и обманах.

— Входите, — сказала Келли. — Они вас не тронут.

Ее тонкая нежная кожа была еще бледнее моей, только под глазами виднелись темно-красные прожилки. На ней был испачканный мукой голубой передник, а под ним — персикового цвета спортивный костюм.

— Я знаю, что не тронут, — сказала я и сама почувствовала уверенность в этом. Несмотря на свою пульсирующую болью руку — неопровержимое доказательство того, что меня может укусить собака, — я их не боялась. Я боялась ее, и гораздо больше, чем Джоэла в свой прошлый приход, да и теперь тоже.

Холл, как и кухня, был выложен красно-коричневым кафелем. Линолеум у меня на кухне — подделка этого кафеля. Я пока не могу себе позволить настоящий кафель. В углу холла стояла большая вешалка в викторианском стиле, на ней висело несколько парок Келли, а наверху, на полочке, были разложены ее шапочки и варежки. Рядом с массивной вешалкой Келли казалась совсем крошечной, да и две большие собаки, как всегда, подчеркивали ее хрупкость и женственность.

На низком столике в холле цвели какие-то белые цветы в изящно расписанном горшочке. Душноватый аромат весенних цветов, выращиваемых дома, смешивался с запахом свежего хлеба.

Келли подтолкнула Нипа в сторону кухни, Так потрусила следом, то и дело оглядываясь на меня. На стойке вишневого цвета громоздился промышленных размеров миксер. Подходило тесто. Рядом лежала широкая, припудренная мукой доска для разделывания теста. На другой доске красовались четыре неестественно крупных апельсина с красноватой кожурой. Один из них был уже очищен и нарезан кружочками. Рядом с ним лежал нож с белой ручкой и наточенным, острым, как бритва, лезвием. Духовка была включена. Какая-то невероятная машина из будущего издавала булькающие звуки и пахла французскими хлебцами. Келли просто готовила обыкновенный завтрак. Впрочем, нет! Идеальный завтрак! Самый лучший кофе! Отборные апельсины! Домашний хлеб!

— Садитесь, пожалуйста. — Келли отпустила наконец собачий ошейник и указала рукой на высокий табурет посередине кухни. Собаки перестали рычать и улеглись на кафель. — Я не предлагаю вам поесть.

— Это правильно. Не предлагайте! — согласилась я.

Я села на табурет. Передо мной на столике лежала пачка разлинованных карточек размером пять на восемь. В верхних уголках карточек красным был вытиснен цветочный орнамент и между стилизованными цветочками слова: «Рецепты Келли Бейкер». На одной из карточек аккуратным почерком был записан рецепт ржаного хлеба с изюмом. Некоторые листочки были пока чистые.

— Вы слышали то, что я передала вам по телефону?

Келли приоткрыла дверцу духовки и заглянула внутрь. Потом повернулась ко мне и, безвольно уронив руки вдоль тела, расплакалась.

— Вы должны понять, что никому не позволено поступать так с моими собаками, — сказала я. — Никому. Никто не смеет причинять им вред. Ни им, ни мне. Не знаю, почему вы решили, что вам это позволено. И прекратите плакать! Где Джоэл, черт возьми?

Она смахнула слезы, потом вытерла руки о передник.

— У себя. Он не спал всю ночь.

— Что же он делал?

— Работал над историями болезни. Он сказал, что передаст всех своих больных и должен описать их случаи врачам, которым намерен их передать. Он всегда так поступает, отправляя клиента к другому психотерапевту, а не просто называет человеку имя и номер телефона.

— Какое потрясающее чувство ответственности!

— Да! — В первый раз я видела ее разозленной. — Большинство врачей просто называют пациенту пару фамилий врачей на выбор. Они даже не удосуживаются позвонить этим врачам и узнать, свободны ли они и смогут ли принять еще одного пациента.

— Он просто образец медицинской этики, правда?

— Да, именно так! И это не шутки!

— Какие уж тут шутки! Многое из того, что произошло, похоже на пошлую мелодраму, но, к сожалению, это не шутки.

— Мне очень больно за ваших собак.

— А мне больно за Элейн. И за Донну Залевски тоже, хоть я ее и не знала.

Когда она протянула ко мне руку, мне на секунду показалось, что она меня схватит, но она всего лишь взяла карточки с рецептами и принялась нервно постукивать по их краям, пока они не легли ровной, аккуратной стопкой.

— Джоэл не виноват, — сказала она. — И вы знаете это лучше других. С ним все вели себя нечестно.

— С Кими тоже все вели себя нечестно, — парировала я.

— Какой идиот теперь дает собакам домашний сыр?

— Многие давали и теперь дают. Вы должны были это знать. Это, видите ли, как синекван. Он уже не в моде, но его все еще принимают. Ведь именно это лекарство было в шоколаде? Знаете, вы впервые попали впросак в кулинарии. Надо было избегать такого частого использования одного и того же ингредиента. Я думала, это один из основных принципов кулинарного искусства.

Конечно, она опять заплакала:

— Я бы никогда, никогда не причинила вреда собаке!

— До сих пор я вела себя по-честному, — сухо сказала я. — Я дала Джоэлу двадцать четыре часа. Знаете почему? Мне было жаль и вас, и его пациентов. Донна и Элейн, обе поступили с ним нечестно.

— Это могло случиться с кем угодно, — всхлипнула Келли. — С любым психотерапевтом-мужчиной. Да вообще с любым мужчиной!

— Я знаю. Но это произошло с Джоэлом.

— А что, по-вашему, мы должны были делать?

— Уехать. Начать с начала. Выйти из этого, насколько возможно, чистыми.

— Мы вовсе не грязные.

— Я этого и не говорю.

— Скрываться? Всю оставшуюся жизнь дрожать и надеяться, что не поймают? — Она бросила взгляд на собак. — А с ними что было бы?

Я ее сначала не поняла.

— А что было бы с ними? Уверяю вас, они бы не расстроились.

— Мы же должны были бы исчезнуть, испариться. Как преступники. А как бы мы смогли выставлять собак после этого? Как регистрировать их? Наша фамилия во всех каталогах. Как вязать Так, если известно, кто мы такие? Ее щенки, по-вашему, должны оставаться без родословной только потому, что мы не посмеем нигде назвать свою фамилию? — По щекам Келли катились крупные слезы.

Может быть, я уже упоминала, что я сама немножко сдвинутая на собаках. Я всегда это про себя знала, пока не услышала монолог Келли и не поняла ее до конца. В сравнении с ней я просто титан душевного здоровья! Конечно, я поверила ей тогда, хотя позже Рита объяснила мне, что Келли рыдала вовсе не о собаках. И не о том, что Нип и Так не смогли бы участвовать в выставках, а о потере того, что Рита назвала «признанной всеми легитимностью» своей жизни с Джоэлом. И еще: она плакала не о несчастных щенках, а о детях, которых не могла иметь сама. Возможно, мы с Ритой были правы обе, каждая по-своему. Во всяком случае, мы сошлись на том, что ее тип сумасшествия состоял в стирании всяческих границ между людьми и собаками.

— Собаки не расстроились бы, даже если бы им никогда больше не довелось участвовать в выставке, — сказала я Келли. — Собакам важно, что у них есть вы и Джоэл. Их совершенно не волнует, пытается ли Джоэл выдать себя за мужчину или нет.

Она вдруг перестала плакать и пристально посмотрела мне в глаза. Ее била нервная дрожь.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — выдавила она.

— Собак обмануть нельзя. В таких вещах они разбираются. И Кими не была обманута, да и ваши собаки, я уверена, тоже. Но их это не заботит. Их не волнует, что естественно, а что неестественно. Им важно, чтобы их кормили, чтобы им было тепло и уютно в стае, к которой они принадлежат. Они-то не способны на обман. Им и в голову не придет выдавать себя не за то, что они есть. Они способны убить, но не способны совершить преступление.

— Мне нужно вынуть хлеб из духовки, — неожиданно бодро сказала Келли, — там уже образуется коричневая корочка, а Джоэл ее терпеть не может. И я еще не закончила с апельсинами.

До знакомства с Бейкерами, если бы меня спросили, кто более странен: женщина, выдающая себя за мужчину, или женщина, живущая с той, первой женщиной, — я бы дала неверный ответ. Теперь я поняла, что Келли гораздо ненормальнее Джоэла.

— Келли, послушайте! Я чуть было жизнью не расплатилась за свои попытки быть безупречно справедливой и чертовски либеральной. Я понимаю, что вся эта история началась с простого невезения Джоэла, вернее, с цепочки невезения. Если бы Донна Залевски обратилась не к Джоэлу, а к другому врачу, ничего такого не произошло бы. Или если бы она рассказала свою байку о совращении не Элейн, которая так жаждала в нее поверить. Но что было, то было, и это имеет реальные последствия. Две женщины убиты. Я больше не могу притворяться, что ничего не случилось.

Келли опять повторила мне то, что уже говорила сегодня:

— Мне очень больно за ваших собак. — И тут же перешла к обвинениям: — Вы не должны были давать собакам шоколад! Не надо было мне доверять вашему опыту. Я очень сожалею!

— Это бессмысленный разговор, — сказала я в основном самой себе. — И я больше не хочу его продолжать. Мы сейчас говорим о людях, а не о собаках. Я позову Джоэла, и мы позвоним в полицию. С меня хватит этой проклятой неопределенности во всем. Мы все расскажем начистоту. Другого выхода я не вижу.

— Зато я вижу! — Она сказала это с чувством превосходства. — Вы ведь такая же, как все! Вы тоже считаете меня самой отсталой женщиной в Кембридже. Но у меня бывают умные мысли! Вы еще удивитесь, какие умные!

— Я уверена, что вы умны. И вовсе не буду удивлена.

— Идите за Джоэлом, — велела она, как будто просто посылала меня позвать его к завтраку.

Она взяла нож с белой ручкой и принялась чистить апельсин.

Когда я слезла с табурета, собаки встрепенулись. Они тихо проводили меня до выхода. Наверняка была лестница внутри дома, ведущая в кабинет Джоэла, но искать мне не хотелось, а спрашивать Келли — тем более. Я чувствовала себя виноватой, что сразу не сказала Келли, что собаки выжили. Она продолжала думать, что убила Кими и Рауди. Я была готова вернуться и сказать ей, что они живы. Перед Нипом и Так я тоже была виновата: ведь я собиралась лишить их стаи.

Они не рычали. Возможно, они оба даже дали бы себя погладить, но я не стала. Это было бы нечестно и неблагородно: не мне их успокаивать и вселять напрасные надежды. Я вышла и по вымощенной кирпичом дорожке обогнула дом. Пока я разговаривала с Келли, на улице немного потеплело.

Дверь в приемную Джоэла оказалась заперта. Звонка я не обнаружила и стучала до тех пор, пока Джоэл не вышел. Он был, как всегда, в костюме, только ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу. Вид у него был утомленный и какой-то рассеянный.

— Пойдемте со мной, — сказала я.

— Еще пять минут! Я почти закончил дела. Вчера вечером я отменил прием и занимался всякой писаниной. Мне осталось составить выписку на одного больного. Я надеюсь, что на мои выписки обратят внимание врачи, у которых будут лечиться мои бывшие пациенты.

Я спустилась за ним в приемную.

— Келли в плохом состоянии, — сказала я.

— Пять минут… Мне нужно закончить… Я должен знать, что с этим я закончил.

— Она ведет себя очень странно.

— Так обычно выражается отказ принять неизбежное, — сказал он.

— Мы должны наконец покончить с этим! Я дала вам двадцать четыре часа, но это было вчера. Вы знаете, что я звонила вам вчера? Вы поняли, что я хотела вам сказать? Келли, во всяком случае, поняла.

— Я провел всю ночь здесь, — сказал он. — Келли спускалась ко мне несколько раз.

— Я оставила сообщение на вашем автоответчике.

— Здесь или дома?

— По тому номеру, который у вас для срочных звонков. Наверно, это домашний.

— Да, это там, наверху. Я еще не прослушивал его. Боже мой! Надеюсь, ни с кем из клиентов ничего не случилось?!

— Джоэл, очнитесь! Все гораздо хуже, чем вы думаете. Когда я уезжала от вас вчера, Келли дала мне сверток с булочками. Дома мои собаки стащили сверток, и реакция их была гораздо тяжелее, чем если бы они просто наелись шоколада. Повторяю: то, что с ними случилось, было гораздо серьезнее! Я позвонила вам и оставила на автоответчике сообщение, что я не смогла их разбудить. Келли вам не сказала?

У него вырвался тяжелый, судорожный вздох:

— Ваши прекрасные собаки!

— С ними все в порядке, — сказала я. — Они выжили. Но были на краю гибели.

— Келли знает, что с ними все нормально?

— Нет, — ответила я. — Пойдемте. Она ведет себя очень странно.

Он открыл дверь и со всех ног побежал по лестнице, покрытой бежевой ковровой дорожкой. Когда я преодолела первый пролет, Джоэл уже был у двери черного хода в кухню. Он не закрыл за собой дверь, но когда я попыталась войти вслед за ним, Так преградила мне дорогу. Она твердо уперлась в пол своими сильными ногами, и по ее утробному рычанию я поняла, что прошмыгнуть мимо мне не удастся. Я слышала голос Джоэла из кухни. Мне показалось, что он разговаривает с собакой, то есть, наверно, с Нипом. Он что-то бормотал, слов я не могла разобрать.

— Джоэл! — позвала я. — Она меня не пускает! Келли! Пожалуйста, позовите собаку.

Я услышала какой-то глухой звук, как будто что-то тяжелое упало на пол. Потом появился Джоэл. Его рубашка на груди была испачкана кровью.

— Иди ко мне, Так, — спокойно позвал он.

Собака перестала рычать и отступила. Я распахнула дверь. Я ждала, что скажет Джоэл, но он молчал и смотрел на меня отсутствующим взглядом. Его лицо утратило всякое выражение, как будто осталась оболочка, а сам человек куда-то вышел.

— Джоэл, что…

— … это нож из шеффилдской стали, — бесцветным голосом произнес он. — У нее было мало времени. А выбора и вовсе не было.

— Где Нип?

Джоэл указал кивком головы:

— Он там, с ней. А вы думали… Ну да, вы ее плохо знали. Келли не могла причинить зло собаке.

Глава 25

— Я хочу видеть ее, — только и смогла выговорить я.

Наверно, я вела себя отвратительно! Но ведь не так легко сразу понять, жив человек или мертв. А когда есть сомнения, есть и надежда.

Но вид Келли Бейкер, окровавленной и распростертой на полу, не оставлял никаких сомнений. Она просто сняла передник и вонзила нож с белой рукояткой себе в грудь. Это был тот самый нож, которым она чистила и нарезала апельсины. На лезвии наверняка еще оставались капли апельсинового сока, когда она направила его прямо себе в сердце. Я наклонилась над ней.

— Джоэл, уберите собак. И позовите кого-нибудь!

Впервые в жизни мне не хотелось, чтобы рядом были собаки. Конечно, они не пытались обнюхивать ее или лизать кровь. Нип вообще спал в углу кухни. Чемпионы по сонливости, риджбеки сохраняют свою дремоту бережно, как алмазные копи, которые их поставили стеречь. Ни самоубийство Келли, ни наши голоса не нарушили покоя Нипа. Но Так не спала, она нервничала. Она металась, беспокойно вертя хвостом.

— Джоэл, позовите же кого-нибудь, — повторила я. — Ради Бога, уберите собак и позовите кого-нибудь! Или я позову.

Я села на холодный кафель рядом с Келли и взяла ее маленькую влажную руку. Попыталась прощупать пульс, но я не очень-то умею это делать. Никаких признаков жизни не было, и все же я продолжала держать ее руку. Джоэл увел собак в другую комнату. Потом вернулся и подошел к телефону. Какая выдержка была у этого человека, который занимался психотерапией и к тому же выдавал себя за того, кем на самом деле не являлся или, вернее сказать, кем он стал, но кем по своей природе не был… Голос Джоэла не срывался и не дрожал. Он звучал как всегда.

— Такой бледно-желтый дом с забором, — спокойно и внятно объяснил он по телефону.

Потом он положил трубку и побрел к холодильнику. Повернулся к нему лицом, как будто хотел ознакомиться со списками Келли.

— Она оставила записку, — сказал он тоном, каким говорят о покупках, которые необходимо сделать, или о том, что хозяйка дома на минутку вышла. Все еще стоя ко мне спиной, он помахал в воздухе одной из карточек для кулинарных рецептов.

Истерика уже сжимала мне горло. Я была готова разрыдаться. Когда я отпустила руку Келли, она с мягким шлепком упала на кафель. «Рецепты Келли Бейкер». Волны истерического смеха накатывали, душили меня, рвались наружу. Все происходящее казалось полнейшей бессмыслицей, гротеском. Может быть, Келли и хотела такого эффекта, использовав для предсмертной записки карточку пять на восемь для кулинарных рецептов. Элейн, для которой жизнь домашней хозяйки была равносильна смерти, оценила бы символизм Келли по достоинству. Я громко всхлипнула:

— Джоэл, что она написала?

Он не ответил.

— Она созналась?

— В каком-то смысле… — сказал он. — Она созналась в своем страхе и подавленности.

Он повернулся ко мне лицом, прислонился к холодильнику и закинул голову вверх. Казалось, он что-то ищет на потолке.

— Я хотел уехать. Я был готов бежать куда угодно. Она отказалась. Для нее наша жизнь здесь значила гораздо больше, чем для меня. Она была из тех слабых маленьких женщин, которым опасность придает нечеловеческие силы, вызывает мощный выброс адреналина.

Впервые при мне он посмотрел на нее, вернее, на ее тело долгим пристальным взглядом.

— Знаете, она из тех, кто бросается наперерез автомобилю, чтобы он не задавил другого.

Он замолчал, потом добавил, казалось обращаясь только к себе самому:

— Она вложила в меня гораздо больше, чем я сам.

«Вот что делает с женщиной брак!» — могла бы сказать Элейн.

Келли, конечно, была мертва. Она умела пользоваться кухонным ножом! Когда машина «скорой помощи» увезла ее тело, Джоэл поехал с ними. Я никому ничего не сказала, только подтвердила, что Келли ударила себя в грудь ножом, а раньше не раз говорила мне о своем страстном желании иметь ребенка.

Если бы погода была потеплее, я бы взяла риджбеков с собой и держала их прямо во дворе. Но при минус пяти градусах это было бы жестоко. Я на поводке довела их до «бронко» и устроила на заднем сиденье. Когда я приехала к Стиву на работу, он был в операционной, и собак приняла Ронда, одна из его ассистенток. Я забрала Рауди и поехала домой. Обмотав забинтованную руку полиэтиленом, я приняла очень горячий длительный душ, такой, что почти ошпаривает кожу. Я вылезла из душа вся в красных пятнах, совершенно разбитая и сонная. Надев фланелевую ночную рубашку в цветочек, я отключила телефон и забралась в постель с новым каталогом Л. Л. Бин. Рауди слонялся по комнате, совершенно сбитый с толку. Его можно было понять! Я обычно не сплю днем. И потом: где Кими?

— В постель, — сказала я ему и похлопала по одеялу.

Еще одна роскошь, которой пользуешься, имея умную собаку: можно делать исключения из обычных правил. Разрешите глупой собаке один раз поспать на постели — и потом вы ее оттуда всю жизнь не выдворите! Но маламут понимает: то, что всегда нельзя, иногда бывает можно. Рауди сделал в воздухе красивую дугу и приземлился рядом со мной.

— Хороший мальчик, — похвалила я.

Близость собаки — это связь с реальностью, с прочным, надежным миром. Обняв Рауди за крепкую пушистую шею, я погрузилась в самую целительную и успокаивающую прозу на английском языке — каталог одежды. Спасение от неопределенности — практичный, прочный и безупречный мир от Л. Л. Бин! Прекрасно скроенные брюки всегда чуть расширены в бедрах, чтобы не стеснять свободы движений, воздушной вязки джемперы не слишком облегают, но и не висят на фигуре мешком. Широкие рукава, спущенное плечо. Свитера из хорошей, добротной шерсти, рубашки всегда выглядят свежими, хрустящими. Это целая страна, где еще ничто не село после стирки. Стрессы нанесены на ее карту только в виде ценников. Это страна, где легко сделать выбор и принять решение. Все просто и надежно: легкие жакеты согреют вас и защитят от прохладного ветра ранней осени или поздней весны. Удобного покроя куртки — для хождения по магазинам и работы в саду в уик-энд. Вся продукция — со стопроцентной гарантией качества. Никаких неясностей, ни о чем не надо задумываться. Я уснула.

Глупая или эгоистичная собака разбудила бы меня ко времени обеда. Рауди дал мне поспать до девяти часов вечера. В девять он ткнулся мокрым носом мне в щеку. При этом он заворчал так, будто собирался перегрызть мне горло. В переводе с маламутского языка этот рык означал вежливую просьбу вывести его на прогулку.

Я выпустила его погулять во дворик, потом покормила. В это время домой вернулась Рита и постучалась ко мне. У нее было свиданье. Волосы она зачесала назад, и они благоухали духами и лаком. На ней было бледно-сиреневое платье и много-много серебряных украшений. Пока я натягивала джинсы и свитер, она поджарила мне яичницу из двух яиц и сделала тост. Я рассказала ей о происшедшем и о том, как я странно отключилась. Психотерапевтов гораздо больше занимает реакция на событие, чем само событие.

— Охранительное отупение, — прокомментировала Рита, — своеобразная защитная реакция — впадение в более примитивное состояние. Это нормально.

— Если бы Рауди не захотелось на двор, я проспала бы до утра. Я никогда днем не сплю. И сон был какой-то необычный, тяжелый, как после снотворного. Как хорошо иногда бывает поесть! Не помню, обедала ли я вчера. Но что сегодня я не съела ни крошки — это точно! Кажется, я еще не совсем проснулась.

— Так что это был за тяжелый сон? — спросила Рита.

— Я просто устала.

Такие ответы никогда не устраивали ее.

— Устала? От чего?

— От сложностей. От неясностей, от нагромождения одного на другое. Знаешь, чего мне хочется?

— Знаю. Собаку, — мгновенно отреагировала Рита.

Я засмеялась. Впервые за несколько лет она ошиблась.

— На сей раз нет.

— Так чего же тебе хочется?

— Однозначности. Какой-то ясности. Чтобы любой факт имел одно и только одно объяснение.

— Но не это тревожит тебя больше всего, ведь правда?

— Я убила ее. И, мне кажется, осознанно.

— И как же ты это сделала?

Любой другой человек, не психотерапевт, тут же бросился бы убеждать меня, что я невиновна.

— Я не сказала ей о собаках. Я позволила ей думать, что она убила их. Я могла сказать ей, что с ними все в порядке, но я этого не сделала. И не сделала нарочно. То есть я, конечно, не говорила себе: «Если я не скажу, что собаки живы, то она покончит жизнь самоубийством». Но мне хотелось, чтобы она страдала. Я хотела отомстить. Она ведь и меня пыталась убить!

— Я тебе верю, — сказала Рита.

— А Кими просто вытащили с того света! Вот почему я хотела ее уничтожить. Честно говоря, я поступила гораздо хуже, чем она. Она хоть убивала, защищая близкого человека. Но я-то знала, что с Кими все в порядке. И я поступила так не из-за Донны и Элейн, а из-за собак. Я хотела отомстить. Не очень-то приятно теперь это сознавать.

— Вижу, — сказала Рита.

— Я все время шла окольными путями. И знаешь, меня осенило: я бы не медлила и не уходила от решения, если бы имела дело с мужчиной. Я бы не колебалась. Но даже осознав это, я продолжала вести себя по-прежнему.

— Понимание внутренних механизмов не меняет поведения сразу, автоматически.

— А хорошо бы, чтобы меняло! Знаешь, что все это значит? Во-первых, что я больше опасаюсь женщин, чем мужчин, а во-вторых, что я сама вполне соответствую расхожему представлению о женщинах: они никогда не идут прямым путем и не играют честно.

— Ну, знаешь, — ласково возразила Рита, — в этом мире женщине не так легко действовать прямо, а уж кому не дают идти прямым путем, тому труднее играть по-честному.

— Разговоры в пользу бедных!

— Хочешь что-нибудь выпить? Я сбегаю наверх.

— У меня остался «Бадвайзер» Кевина, или, может, выпьешь виски?

— Виски.

— С содовой?

— Нет. Просто лед.

Я высыпала кубики льда в стеклянный бокал, который выиграл Рауди в каких-то любительских соревнованиях, наполнила его виски на три четверти и протянула Рите.

— Спасибо, — сказала она.

— Знаешь что? Помнишь старые фильмы, где в конце находят убийцу и уже собираются его арестовать? И тут какой-нибудь умный английский детектив говорит ему, что у него есть один достойный выход из сложившейся ситуации. И тогда убийца уходит в свой обшитый дубовыми панелями кабинет. И зритель видит, как за ним затворяется дверь, а потом слышит выстрел. Достойный выход! Так вот: то, что произошло, было не похоже… на это.

— Можно объяснить ее поступок и по-другому. — Рита не обвиняла, просто констатировала факт.

— Как же?

— Она устала от постоянных усилий поддерживать иллюзию. Все эти годы она жила так, как будто правдой было то, чего не бывает. И ты в этом не виновата. И еще, нужно учитывать и вот какую возможность: все, что она сделала, почти не имело отношения к тайне Джоэла.

— Чушь, Рита! Конечно имело!

— Не обязательно. Может быть, она просто пожала плоды… Потому что сделала кого-то центром своей жизни, единственным смыслом и оправданием ее.

— Ты еще сделай из этого какой-нибудь тошнотворный феминистский вывод! Ты прямо как Элейн.

— Почему бы и нет?

— Ладно. В конце концов, мне Элейн тоже нравилась, может, больше, чем тебе. Итак, Келли сделала кого-то центром своей жизни…

— И, пожалуй, не так уж важно, кем был этот кто-то.

— Важно! — возразила я. — Если главный человек в твоей жизни постоянно притворяется, выходит, что суть твоей жизни фальшива. Я сейчас не о Джоэле, а обо всем этом обмане.

— Это напоминает мне одно высказывание Глории Стейнем, — сказала Рита. — Знаешь, как она определила Мэрилин Монро? Она сказала, что Мэрилин Монро — «исполнительница роли женщины». Все женщины играют роль женщин.

— Кроме Джоэла. Но я тебя поняла. Келли играла лучше, чем все мы, верно? Джоэл тоже сказал про нее нечто подобное. Ну, допустим, она еще больше лицедействовала, чем он. И Донна, разумеется, тоже играла. История с ее «совращением» — это ведь своего рода представление, в котором для себя она выбрала роль жертвы.

Рита отрицательно покачала головой.

— Разве нет?

— Холли, ну сама подумай: кто-нибудь добровольно выберет себе такую роль?

— Боже мой!

— Подобные навязчивые идеи… Люди ведь никогда не лгут, Холли. Они просто недоговаривают подробности и изменяют детали.

— Ты думаешь, ее отец?

— Я подозреваю, что это был ее дядя, который иногда приезжал пожить с ними. Но прямо мы с ней об этом никогда не говорили. Мы слишком мало общались, а мне не хотелось обсуждать такой важный вопрос поверхностно. Я думаю, что Джоэл коснулся этой темы раньше, чем их контакт стал достаточно прочным. Она не смогла перенести этого и обратилась в бегство.

— Но тебе она не рассказывала о своей истории?

— Возможно, она этого и не помнила.

— Но как можно забыть такое?

— Иногда единственный способ выжить — это притвориться, будто ничего не произошло, — сказала Рита. — И в какой-то степени такой способ срабатывает. Люди защищаются, как могут, сейчас, в данный момент. Разве им дано предвидеть последствия? Разве может ребенок понять, что притворство искажает отношения и с другими, и с самим собой? Ты хотела получить один ответ на все вопросы? Вот он: все определяют отношения между людьми, а не анатомия. Единственное, что по-настоящему важно, — это качество межличностных отношений. Вот тебе единственный ответ.

Глава 26

Пиво «Бадвайзер» простояло у меня в холодильнике пару недель, а гамбургер в полиэтиленовом пакетике я выбросила, когда он приобрел красновато-коричневый оттенок и стал подозрительно лосниться. Заплесневелые булочки для сэндвичей я вынесла во двор птицам и белкам. Кевин два раза вызывал меня в управление. Когда в третий раз он явился ко мне сам, то настоял, чтобы мы разговаривали в гостиной, а не в кухне, несмотря на то что отопление в гостиной у меня почти всегда отключено, если я заранее не жду гостей. Когда его включаешь, проходит около часа, прежде чем в комнате потеплеет.

— Перейдем сразу к делу, — сказал он мне в десятый раз.

Мы сидели на противоположных концах кушетки. Пока я не могу позволить купить себе пару кресел, чтобы поставить их у камина, кушетка — единственное посадочное место. Я терпеть не могу рухляди, а только этим словом можно было назвать мои старые стулья. Сидеть же на полу было бы еще холоднее, чем на кушетке. К тому же никто из нас не хотел оказаться ниже другого.

— Мне холодно, — заметила я.

— Возьми свитер, — посоветовал Кевин.

— Это глупо! Почему бы нам не покончить с официальной частью визита и не перейти в кухню? Там теплее.

— Значит, он поднялся по лестнице раньше тебя?

— Да.

— Он вошел в кухню первым. Ты попыталась войти следом, но собака залаяла на тебя, и ты остановилась.

— Да.

— А с каких пор ты стала бояться собак?

— Кевин, все было очень серьезно. Она не лаяла, она рычала, и вид у нее при этом был такой, что лучше было с ней не шутить. К тому же, если ты помнишь, меня уже накануне покусали. Больше мне не хотелось. — И я продемонстрировала свою руку. Повязку и швы уже сняли, но шрамы остались.

— А как это случилось?

— Очень просто. Кими меня цапнула, вот и все. Я была сама виновата. Она вообще-то не злобная. Это я была неосторожна.

— Ладно. Итак, он входит в кухню. Ты от него сильно отстала?

— Нет.

— Попробуем еще раз. Когда ты подошла к двери кухни, она была открыта?

— Настежь. Я тебе уже говорила.

— А на сколько минут раньше тебя он вошел?

— Не минут, а секунд. Не знаю… Ну, на десять секунд. Тебя устраивает?

— А через открытую дверь ты его видела?

— Я же тебе говорила: я смотрела на собаку!

— Боже мой!

— Да, знаешь ли, я никогда не переставала восхищаться ею.

— И как долго ты там стояла и восхищалась?

— Понятия не имею.

— Час?

— Конечно нет. Несколько секунд. Не знаю. Потом я крикнула, чтобы Джоэл или Келли убрали собаку. Я никого не видела. Они были в другом конце кухни. Оба.

— А когда ты уходила из кухни, нож лежал на доске?

— Нет, он был у нее в руке. Она чистила апельсин. Этот разговор был скучен и в первый раз и от многократного повторения не стал интереснее. Если бы ты наконец выложил, что тебя волнует, я бы рассказала тебе все, что знаю. Тогда мы смогли бы пойти в кухню и согреться.

Откровенность — одна из наиболее подкупающих черт Кевина.

— Скажу тебе как на духу: у меня нет стопроцентной уверенности!

— Прекрасно! Тогда вот что я тебе скажу: ты хочешь понять, хватило бы у него времени ударить ее ножом или нет. Нет, не хватило бы. Более того, она оставила записку. Если был какой-то шум, то мы с Джоэлом могли его не услышать, потому что в кабинете полная звукоизоляция, как обычно у психотерапевтов. Спроси у Риты. Что ты еще хочешь узнать?

Кевин сцепил пальцы и развел в стороны локти, разминая мышцы плеч.

— Ненавижу противоречия и несоответствия. Они не дают мне покоя, — пожаловался он.

— Я не вижу ни одного!

— Привлекательная женщина. У нее удачливый процветающий муж, много денег, чудесный дом в прекрасном месте, две новые машины, никаких долгов. У нее есть хобби: кулинария, собаки. И вдруг ей приходит фантазия прикончить себя кухонным ножом, потому что она, видите ли, бесплодна.

— Некоторые люди переживают это очень тяжело. Легко посторонним говорить: «Ну и что? Пускай возьмут ребенка на воспитание!» Некоторые пары очень страдают. Это может довести женщину до глубокой депрессии, особенно если она берет вину на себя.

— Так она бесплодна? А ты знаешь, что при вскрытии не обнаружено ни следа семенной жидкости? Нету! Это как в играх, которые печатают в детских журналах: «А теперь, мальчики и девочки, определите, чего не хватает на этой картинке!» Так вот, не хватает спермы.

— Интересные журналы ты читал ребенком!

Кевин даже не улыбнулся:

— У нее была овуляция. Это установлено вскрытием. Женщина кончает с собой, потому что она бесплодна. При этом у нее как раз овуляция, а следов семени нет!

— Возможно, она не знала точно, когда у нее овуляция. Может, они думали, что ее еще нет, и ждали, когда она наступит. Так бывает.

— Знаешь, Холли, что-то в этом парне мне не нравится.

— Он очень сдержан. Но будь уверен: он оплакивает свою жену. Наверняка он обвиняет себя в ее смерти, сердится на нее за то, что она так поступила, и так далее и тому подобное. Те, кто остается, тяжело переживают самоубийства близких. Так что он сейчас не в лучшей форме.

Кевин помотал своей большой головой:

— Мне он давно не нравится. Я на него только посмотрел — и сразу почувствовал неладное.

— Я не знала, что вы раньше встречались.

— Твоя подруга Элейн Уолш написала ему пару писем…

И с чего это я взяла, что полиция не просмотрела жесткий диск компьютера Элейн? Конечно, они нашли письма!

— А-а, — протянула я беспечно.

— О Донне Залевски.

— Вот как?

— Но там ничего не сошлось. Кажется, они повздорили из-за денег.

— Из-за денег?

— Из-за того, что они называют «неучтенными доходами». У Залевски была страховка и «Синий Крест», и вот Элейн Уолш показалось, что Бейкер жульничает и обманывает ее и страховую компанию.

— Как это?

— Бейкер все рассказал мне. Они называют это «двойные счета». Эти парни должны быть зарегистрированы в «Синем Кресте».

Рита, например, «парень», активно участвующий в работе «Синего Креста», но боюсь, Кевин не понял бы меня, если бы я обвинила его в языковом «сексизме».

— Так вот, — продолжал Кевин, — они подписывают там документ, в котором сказано, что они могут брать с клиентов не больше такой-то суммы. Но иногда они жадничают и заставляют своих клиентов немного переплачивать. Или, например, не захотят ждать, когда гонорар им выплатит страховая компания, и берут с клиентов деньги сразу, ну а когда им приходит чек страховой компании, придерживают его и получают деньги.

— За Джоэлом Бейкером такое водилось?

— Нет. Я же сказал: ничего не подтвердилось. Один из наших ребят все проверил. Просто на одном бланке две цифры были напечатаны вверх ногами, и поэтому «Синий Крест» задерживал выплату. Там все подтвердили. Так что ничего против Бейкера нет.

Результаты вскрытия все еще не дают покоя Кевину, но он единственный, кого они тревожат, потому что отчеты о вскрытиях — секретные документы. Но меня эти два пункта в рассуждениях Кевина несколько взволновали. Насчет первого Рита меня успокоила. Она сказала, что такая путаница со страховкой бывает довольно часто и страховые компании, как правило, задерживают выплаты. И все же хорошо, что у Джоэла Бейкера было хотя бы такое малоубедительное объяснение писем Элейн к нему.

Настойчивые расспросы Кевина о том, успел бы Джоэл убить Келли, пока я поднималась по лестнице, или нет, занимали меня больше. У меня ведь не было неопровержимых доказательств, что именно Келли, а не Джоэл — убийца Донны и Элейн. Когда Джоэл мне сказал, что он хотел исчезнуть и начать новую жизнь где-нибудь подальше отсюда, я ему поверила, как поверила и тому, что Келли уезжать не захотела. Она знала доктора Арсено и могла обратиться к нему за рецептом. Джоэл вряд ли обратился бы, потому что от всей души презирал его. Келли было гораздо легче, чем Джоэлу, начинить свой собственный домашний сыр синекваном, а потом подменить им сыр Элейн. Я доверяла благоприятным отзывам Риты о Джоэле. Да и своим впечатлениям я тоже доверяла.

Как-то раз, когда я только что загнала свой «бронко» во двор, показался Джоэл с Так и Нипом. После смерти Келли он сам выгуливал их. Я уже несколько раз видела его с собаками, но то я была на машине, то далеко от него, так что мы ни разу не поговорили. Келли всегда водила Так на поводке, а Нипа на поводок не брала, потому что он никогда не отбегал далеко от нее. Джоэл вел на поводке обоих. Если они и скучали по Келли, их скорбь не отразилась на внешнем виде, и, хотя Джоэл наверняка не мог каждый день проходить с ними марафонскую дистанцию Келли, риджбеки по-прежнему были ухоженными, поджарыми и мускулистыми.

Собаки не зарычали на меня, когда я вылезла из машины. Они даже обрадовались и потянулись ко мне. Джоэл подошел следом. Я дала Нипу и Так обнюхать свои руки, потом погладила их. Джоэл выглядел совершенно так же, как при жизни Келли: как будто он только что подстригся и побрился. На нем было верблюжье пальто, а на руках — массивные кожаные перчатки. Я сказала ему, что и он, и собаки выглядят прекрасно, и, присев, чтобы быть на одном уровне с риджбеками, гладила их красивую блестящую шерсть.

Пока Джоэл объяснял, что он не выставляет собак, Так виляла хвостом и улыбалась мне. Нип довольно скоро утратил ко мне всякий интерес и принялся обнюхивать крышку ящика для молока. В конце концов он подцепил ее носом и открыл. Я понимаю собачий язык. Я получила подтверждение своей догадке. Когда Келли стояла на крыльце Элейн с коробочкой домашнего сыра, ее прикрытием был Нип. Если бы ее спросили, что она здесь делает, она бы сказала, что пришла забрать свою собаку. Джоэл водил обоих на поводке. Только Келли позволяла Нипу бегать свободно. Подняв носом крышку, Нип продемонстрировал мне, что сделала Келли, а может быть, и он сам когда-то. «Это Келли», — дал мне понять Нип. Это была Келли, а не Джоэл.

По словам Риты, слухи о Джоэле Бейкере, те, что распускала Шейла Мосс, утихли, и клиентура его даже расширилась. Все единодушно признают, что он идеальный психотерапевт для женщин. Он так сочувственно и вдумчиво относится к их проблемам! То же и в отношении семейных пар. Сразу налаживается контакт, так как он необыкновенно быстро понимает позицию как мужа, так и жены. Как-то в рыбном магазине я столкнулась с Шейлой Мосс. Она сказала, что больше не принимает прозак, но что чувствует она себя ужасно с тех самых пор, как они с Беном решили обратиться к Джоэлу Бейкеру. Рита очень расстроилась, узнав об этом. Ее больше удивило, представьте, что Джоэл не соблюдает границы между клиентами и друзьями, чем то, что он нарушил границу между полами.

Все понимают, что самоубийство Келли на время отвратило Джоэла от общения с женщинами. Но знакомые надеются, что он все же скоро попробует наладить какие-то новые отношения. Рита слышала, как некоторые интересовались, собирается ли он когда-нибудь нарушить свое затворничество.

Что до меня, то в голове моей все встало на свои места. Рита мне все объяснила. Она сказала, что Фрейд считал, что анатомия — это судьба, но теперь доказано, что он был не прав. Тогда я все поняла. Порода собаки не имеет значения. Большинство голденов, скажем, очень послушны. Маламуты упрямы. Они рождены, чтобы тянуть груз, и слушаются только самих себя. Предположим, у меня маламут, который ведет себя как золотистый ретривер. Он не проявляет никакого желания что-либо тянуть, приносит разные предметы в зубах и складывает их к моим ногам. Если я стану запрягать его в санки и заставлять возить их, потому что стыжусь его такого, какой он есть, наши отношения испортятся, только и всего. Если я выкрашу его в золотистый цвет и буду выдавать за ретривера, он тем более поймет, что я стыжусь его, и эта попытка обмана еще больше испортит наши отношения.

Но допустим, я скажу:

— Что же, ты необыкновенная лайка. Ну и что в этом страшного?

Его непохожесть на других лаек обратится в плюс, если я не стану ни бороться с ней, ни притворяться, что этой непохожести не существует. Он очень скоро получит титул СТО, потом ОСТ, потом СП и, наконец, — неслыханное дело — станет аляскинским маламутом — чемпионом в соревнованиях по послушанию. Мы станем гордиться собой и друг другом. Все будут восхищаться и спрашивать, в чем секрет наших необыкновенных успехов. А секрет в том, что никакого секрета нет.

Когда я изложила свою теорию Стиву, он спросил:

— Рита так и сказала?

— Нет, конечно, но она имела это в виду.

Я умолчала, что Рита обвинила меня в склонности все упрощать. Она была не права. Собаки не способны долго притворяться, и эта неспособность — вовсе не такое уж простое явление.

— Конечно, — продолжала я, — собаки не могут выбирать себе породу. А что если бы могли? Если Джоэл чувствует себя мужчиной, ведет себя как мужчина и только анатомически не является мужчиной, почему он должен притворяться женщиной? Это был бы обман. И разве мог он допустить, чтобы его жена была арестована по подозрению в убийстве? Разве, как мужчина, он мог допустить это?

— Холли, ради Бога! — воскликнул Стив. — Ладно, допустим, что порода не так уж важна. Важно, чтобы данная собака подходила данному человеку. Но сука есть сука, а кобель есть кобель. Ты слишком долго живешь в Кембридже, вот что я тебе скажу. Почему бы тебе не съездить домой, в Мэн, на недельку или на две?

— Не могу. У Кими начинаются занятия в четверг. У той самой Кими, которая поднимает ногу, как кобель.

— Это совершенно нормально, особенно для маламута. Просто свидетельство врожденной властности. К полу это не имеет никакого отношения.

— Видишь! Анатомия — это еще не судьба! Важно качество отношений.

— Отправляйся в Мэн. Вернешься — и мы займемся «качеством отношений». Возвращайся и выходи за меня замуж.

Я, наверно, не смогу выйти замуж. Единственное, что я умею готовить, — это сушеная печенка и собачьи бисквиты. И потом, я вовсе не собираюсь тратить девять месяцев на вынашивание голого, жалкого существа, которое потом обязательно сбежит из дому. А ссоры и конфликты семейных пар обязательно отражаются на их собаках. К тому же мой дом слишком мал для четырех собак. О каком пятом детеныше может идти речь? Рауди никогда не согласился бы жить над клиникой. Кими сведет на нет все успехи Стива в дрессировке Леди. А вдруг мне взбредет в голову завести акиту, а Стиву это не понравится? Конечно, Рауди и Кими тоже поначалу возражали бы, но это совсем другое. Я вожак этой стаи, я альфа-волчица. Если мы объединим наши стаи, я уже не смогу претендовать на первенство: в стае не бывает двух вожаков. Все это свидетельствует против брака.

Я никогда не выйду замуж. И когда мне захочется завести акиту, я ее заведу! И если я когда-нибудь оправлюсь от смерти Винни, то обязательно заведу еще одного золотистого ретривера. И конечно же, у меня всегда будут маламуты. За мою жизнь у меня их будет много. А когда я наконец прибьюсь к небесной стае, то все-таки время от времени буду возвращаться на землю. Ненадолго, конечно. И конечно, я не стану выдавать себя за кого-то другого. Если вы как-нибудь окажетесь на соревнованиях АКС по выучке и увидите там суку-маламута, которая получит высший балл в классе СП, вы догадаетесь, кто это там бежит рядом с хозяином и чувствует себя в собачьей шкуре как дома.

Примечания

1

Лига Плюща — группа университетов и колледжей, расположенных на северо-западе США и известных своей социальной и научной элитарностью.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26 . .

Реклама на сайте