«Белоснежный лайнер в другую жизнь»

Анна Данилова Белоснежный лайнер в другую жизнь

1. Опалиха. Июнь 2005 г. Cynomyia mortuorum

И шампанское было куплено, и коньяк, и так любимые ею шоколадные трюфели «Mumm», не говоря уже о турфанском винограде и хамийской ароматной дыне, и теперь все это достанется им двоим – этой розовощекой и бесстыжей девке Сашке и ее хахалю, присутствие на даче которого она не сумела скрыть: просмотрела забытый на спинке венского стула полосатый красно-белый галстук, комочки темных носков под столом на кухне (вот мерзавец, дрянь!), бритву в тесной ванной комнате с налипшими на лезвии красно-медными волосками… Он к тому же еще и рыжий, как и Сашка!!! Эта пара рыжих превратила его, серьезного адвоката с солидной практикой и не менее солидными амбициями, в рыжего клоуна, в дурака…

Он гнал по ночной лесной дороге, едва успевая свернуть в черно-зеленом хвойно-зыбком пространстве в нужную сторону, чтобы не вписаться в жесткую ель… И вдруг этот звонок. Он знал, что звонит Сашка, чувствовал, кому же еще глубокой ночью, тем более что она кругом виновата, и ему бы перетерпеть, не открывать эфир, не слышать ее воркующего извинения голоса, но что-то толкнуло его и заставило все же включить телефон, прижать к уху, успеть вздохнуть…

– Немедленно приезжай и вызывай милицию… В погребе труп… Я же говорила тебе, что на даче был кто-то посторонний, что я здесь ни при чем и что не знаю, чьи под столом носки, но ты же упрямый как осел… Ты слышишь меня?…

И слезы. Она назвала его ослом, только этой женщине он мог позволить так называть себя, только ей он прощал все, вот только этого галстука с бритвой простить не смог, а ведь как завелся, аж побелел весь от злости (он мельком увидел себя в зеркале, уже в дверях, выбегая из дома, и испугался своего лица)… И вот теперь – какой-то труп в погребе! Да уж, с фантазией у этой женщины все в порядке, хорошо еще, что она не выдумала землетрясение или смерч… Он почему-то развеселился. Сладкое чувство томления и какая-то непонятная радость охватили его, когда он представил свое возвращение на дачу, Сашкин счастливый рев, россыпь ее теплых поцелуев, распахнутые, мокрые от слез глаза… Потом будет тихий ужин, вино, а потом – их любовь на широкой кровати под открытым окном, под шорох близкого, ухающего совами леса…

Он вернулся, но нашел Сашку – рыжую, растрепанную, с потемневшими от ужаса глазами, – да не одну, а с какой-то девицей, закутанной в павловопосадский синий узорчатый платок. Сашка на ухо ему сказала, что девицу зовут Катей, что она появилась сразу после того, как он уехал, что она видела, как он уехал, потому и постучала в светящееся окно. Сказала, что ее завез в лес мужчина, от которого она убежала, что он ее чуть не изнасиловал, Катя в шоке, ей было так плохо, что Сашка, зареванная, оттого что ее бросили, решила угоститься коньячком, но потом вспомнила про водку, которая легче пьется, а водку грех закусывать трюфелями, она вышла из дома, пошла в другой конец двора, в погреб, за солеными огурчиками, распахнула дверь, показалось, что дурно пахнет, включила свет, открыла люк и начала спускаться… «Чувствую, наступила на что-то мягкое… А в нос такой запах ударил… про все забыла, даже про тебя, ирод… Труп там, понимаешь? Разложившийся… Не веришь, сам посмотри…»

И был труп, и были трупные черви Cynomyia mortuorum, и были мрачные, непроспавшиеся люди, до утра допрашивающие всех по отдельности: мужчину, женщину и девушку…

2. Москва. Сентябрь 2005 г. Исабель. Бантышев

Исабель – гремучий коктейль из упрямой украинской и гордой испанской крови – легко подмяла под себя молодого вдовца Сергея Бантышева, успев нацепить поводок и надев на него тесный намордник, причем проделала все это с такой поспешностью, что даже удивила его самого, такого покорного на тот момент, ошарашенного смертью жены и теми последствиями, к которым не был готов ни он, ни его так и не повзрослевшая семнадцатилетняя дочка Катя. Прошло всего три месяца со смерти Ирины, а в доме все изменилось, наполнилось чужой женской одеждой, предметами туалета, посудой, коврами, словно в квартиру вселился кто-то посторонний и теперь захватывал метр за метром еще недавно принадлежавшее семье Бантышевых пространство. Катя, его девочка, инфантильная, нежная и красивая, как и ее покойная мать, почти не выходила из своей комнаты и слышать ничего не хотела о поступлении в университет, словно со смертью матери все ее планы и надежды потеряли смысл. Даже к столу не выходила, предпочитала обедать в своей комнате, куда Бантышев собственноручно относил поднос с едой. Исабель, казалось, это не раздражало, и уже за это он был ей благодарен.

Исабель, если ее обмакнуть в блестящую терракоту, была бы настоящим произведением искусства: стройна, грациозна, с копной черных кудрей… Но ее ослепительно белая кожа всегда казалась Бантышеву неестественной, неживой, покрытой слоем тонкой матовой пудры. Ни морщинки, ни пигментного пятнышка, ни складочки, вся налитая, идеальная.

Десятое сентября, поминальный обед. Бантышев рано утром съездил вместе с дочерью на кладбище, отвез букет цветов на могилу жены, а когда вернулся, понял, что опоздал, что на кухне уже клубились какие-то праздничные пряные ароматы, а на столе, в самом центре, уже устроилась супница с ледяным красным гаспаччо, рядом – хлебница с еще теплыми и издающими чесночное благоухание крутонами, а на плите в кухне в большой кастрюле булькала чапфайня… Исабель, нарядная, в пышном зеленом платье, словно поджидала гостей, а не готовила поминальный обед. Для нее смерть Ирины, по-видимому, явилась настоящим праздником, ведь теперь им не приходилось прятаться, и она поменяла статус любовницы тюфяка Бантышева на его невесту, почти жену, и мало того, что поселилась в их огромной, доставшейся Бантышеву еще от родителей квартире, так еще и собиралась расширить ее за счет соседней квартиры, которую ему, Бантышеву, предлагалось выкупить… Исабель знала, что у него есть деньги, а потому уже почти два месяца вела переговоры с постоянно ссорившимися, находящимися на грани развода соседями, предлагая им, змеища, продать свою квартиру в престижном доме и разъехаться в разные стороны, купив себе жилье поскромнее, поменьше и подальше друг от друга… Бантышеву же хватало и той площади, которую он имел, и он не отказывал Исабель лишь по одной-единственной причине: не осложнять себе жизнь, не провоцировать эту испанку с кукольным личиком на скандал, шум, истерики… Он понимал, как тяжело Кате и без того выносить чужую тетку в доме. Удивительно, как она вообще дала согласие на то, чтобы отец так скоро соединился с чужой для нее женщиной. Скорее всего, она просто не соображала, когда соглашалась, или же ей было все равно…

После кладбища, вне себя от ярости, он мыл руки в ванной, подбирая про себя слова, которые он сейчас обрушит на красивую голову Исабель, собираясь высказать ей все – и по поводу ледяного томатного супа, и ненавистной ему тушеной печени, всего того, без чего не обходилась его ненастоящая и какая-то бутафорская испанка украинского происхождения. Ведь он просил ее приготовить традиционный русский поминальный обед, а не испанский: русские щи, кутью и гречку с мясом, а еще компот с бисквитом. И тут дверь ванной комнаты отворилась, Исабель скользнула внутрь, заперлась и обняла Бантышева сзади, прижала к себе, задышала горячо в затылок, мурлыча любовные слова, среди которых отчетливо проступило: соплильос…

– Что ты сказала? – он резко повернулся, чуть не уронив свою порозовевшую от желания куклу. Глаза ее, переполненные чувством, так и сверкали. – Повтори, что ты сейчас сказала?

– Ну, Сережа, ну, пожалуйста, не смотри на меня так, а то я никогда и ничего больше не захочу… Ты когда-нибудь убьешь меня своим взглядом, разрежешь на куски… Ну, что я снова сделала не так? Все же приготовила, даже новую скатерть постелила… Ну обними меня, не смотри, а просто обними, как ты умеешь обнимать, чтобы у меня дыхание остановилось…

А хоть бы и остановилось, дура ты набитая, подумалось ему с какой-то легкостью, отчаянием.

– Я попросил тебя повторить то слово, последнее, которое полоснуло по ушам…

– Соплильос. Это печенье такое, миндальное, – она всхлипнула. – Я устала так, понимаешь? Хочу как лучше, а получается ужасно… я переживаю, нервничаю, стараюсь тебе во всем угодить, я даже поминки по твоей жене устраиваю, хотя я никогда ее не любила, она же извела тебя всего, измучила… Этот ее ненормальный образ жизни, эти ее постоянные отлучки, выстуженный дом, пустой холодильник, заброшенные муж и дочка… Посмотри, как много я сделала за каких-то два-три месяца, – Исабель повернулась к нему и говорила теперь прямо в ухо, укладывая каждое слово, словно только что выглаженные, горячие простыни в шкаф, аккуратно, поглаживая его заботливо, по-женски нежно, ритмично. – Квартиру привела в порядок, мебель поменяла, ковры постелила, чтобы мягко ходить было, посуду красивую купила… Все для тебя, все, а ты такой неласковый, постоянно ругаешь меня, упрекаешь меня за мою испанскую кровь… Ну разве ж я виновата, что она во мне так и кипит…

– Да врешь ты все, Исабель, просто имя у тебя такое, испанское, а кровь упрямая, как у всех хохлушек, ты хочешь, чтобы я забыл Ирину, вот и все объяснение.

– Она все равно мертвая, а я – живая, и я хочу жить с тобой, понимаешь? Живое – живым, Сережа.

– Я просил тебя щи сварить…

Он не находил в себе сил спорить с ней, понимал, что все бесполезно, что она все равно будет гнуть свое, добиваться своей испанской справедливости, что она сильная, намного сильнее его, и что она пользуется его слабостью, давит на него всем своим телом, своей уверенностью, наигранной страстью. Он не мог поверить, чтобы женщина могла хотеть его, слабого и все еще принадлежащего Ирине, и получать удовольствие от близости с ним, почти импотентом, так самозабвенно постанывать от того, что невозможно почувствовать… Она лгала с самой первой минуты их любовной связи, начавшейся еще при жизни Ирины. Это был дурацкий, лживый с самых первых слов и прикосновений роман, которого он стыдился, но ничего не мог поделать. Понимал, что Исабель играет им, что она чего-то хочет… Но тогда была жива Ирина, и что Исабель могла получить от Бантышева, кроме букета цветов и шоколада? Даже поцелуи его были пресными… Если бы Ирина умерла не от перитонита, то Бантышев мог бы предположить, что Исабель ее убила… Хотя – зачем? Разве мало в Москве красивых молодых мужиков? Может, поверить в ее любовь? И тогда все встанет на свое место…

– Исабель, что за хреновина в супнице? – На кухне появилась бледная, с измученным лицом Катя. Узкое черное платье, в волосах – черная лента.

– Это гаспаччо, томатный суп, ты же знаешь, – Исабель, вместо того чтобы разрыдаться от непонимания людей, с которыми она жила и которые наотрез отказывались принимать ее образ жизни и ее томатные супы, все еще продолжала делать вид, что любит и Бантышева, и Катю. Да уж, терпения ей не занимать. Вот ослица!

– А где же щи? Скоро люди придут, а ты тут со своими испанскими фантазиями… Сама хлебай, а я поставлю вариться бульон…

– Катя, ты уже не успеешь, – вздохнул Бантышев.

– Да ведь это же стыдно…

– Перед кем это вам, интересно, будет стыдно? Мать ее все равно не приедет, ее больше интересует капуста на грядках да свиньи, которых она выращивает. Будет ваш большой друг Желтухин да пара соседок…

– А что, Борис будет? – оживился Бантышев.

После смерти Ирины отношения между друзьями охладели. Так случилось, что это именно он обнаружил труп Ирины в квартире, причем спустя три дня после ее смерти в результате гнойного воспаления аппендицита. Труп пролежал в жаркой квартире три дня… Бантышев с Катей в это время отдыхали в Крыму. Они не успели вовремя вернуться, и Борис взял все хлопоты, связанные с похоронами Ирины, на себя. Впечатлительный от природы, да к тому же еще и отчаянно влюбленный в Ирину, он винил в ее смерти только Бантышева. «Ты никогда не любил ее, она была так одинока… Пока ты шлялся по ресторанам с этой испанской хохлушкой, она погибала от тоски… Ее Бог взял, понимаешь ты или нет? Он не мог смотреть на ее мучения и прибрал ее к себе… И мне она не досталась…» Потерять в одночасье и жену, и лучшего друга? Для Бантышева это оказалось тяжелым испытанием. Но Бориса он все же вернул, пригласил к себе через месяц, они много выпили, рыдали, как дураки, обливаясь слезами, а в это время Исабель уже успела перевезти в квартиру два своих туго набитых кружевными трусиками и юбками чемодана… Но Борису было уже все равно, и он приходил к Сергею скорее по привычке, не мог не приходить…

– Он что, звонил?

– Звонил, – закивала головой Исабель, обрадованная тем, что хотя бы этим известием обрадует своего умирающего от тоски возлюбленного. – Два раза звонил…

– Катя, это правда?

– Правда, папа, правда. Только не понимаю, чему ты так удивляешься? Дядя Борис твой лучший друг.

Они ничего не знала об усложнившихся отношениях между ее отцом и Желтухиным, а потому не могла понять его радости. Сама же она испытывала к Борису чувство великой благодарности за то, что он сам, лично, без посторонней помощи, не растерявшись, похоронил ее мать и даже поставил ей за свои деньги приличный мраморный памятник.

– Если будет Борис, значит, и ваша соседка, Лилька, притащится, – усмехнулась вконец успокоенная Исабель и тряхнула кудрями. – По-моему, она неравнодушна к Борису…

– Не говори глупостей, Лиля придет исключительно из-за мамы… – взвилась Катя. – Помянуть.

– Вот только не надо мне говорить, что они были подругами!

– Исабель, это не твое собачье дело, – огрызнулась Катя. – И вообще, все, что касается нашей мамы, не должно касаться тебя. Скажи спасибо, что тебя здесь терпят… Тебе же жить негде!

И сразу стало очень тихо. Легенда Исабель покачнулась, словно из-под нее вынули опору… До этого момента она «владела» большой квартирой на Остоженке, куда никого не приглашала, пока якобы не закончится ремонт… Бантышеву-то было все равно, он верил каждому ее слову, да и встречались они при жизни Ирины в гостинице, которую он безропотно оплачивал. Связь с хорошенькой и вздорной женщиной скрашивала его унылую мужскую жизнь, вносила в нее разнообразие, Исабель представлялась ему ходячим миниатюрным театром антреприз.

– Что за вздор ты несешь?! – Исабель гордо вскинула голову и сощурила свои неестественно большие глаза. Красные губы ее при этом полуоткрылись, обнажив белоснежные резцы… Она была на редкость хороша в эту минуту, даже Бантышев, эстет в глубине души, не мог не восхититься ею.

– Мне подружка рассказала, как тебя выперли из театральной общаги… Да ты расслабься, живи себе, только не утомляй нас своими испанскими бреднями, тем более что никакая ты не испанка, только одно имя, скажи спасибо своей маме… Красивое имя, я бы и сама не отказалась от такого…

Бантышев облегченно вздохнул. Кажется, Катя приходит в себя…

– Как называется эта вкуснота? – Катя машинально взяла с тарелки печенье, аппетитно захрустела им, закивала головой, одобряя и снова запуская руку в гору печенья.

– Соплильос. Миндальное печенье… – отозвалась охрипшим (от внезапно нахлынувшего на нее счастья в виде признания ее национально-кулинарной политики) голосом зардевшаяся испанка.

3. Дубровник. Август 2005 г. Рита

– Знаете, моя дорогая, а ведь это настоящий рай…

Дама в соломенной шляпе ела сливы и любовалась поблескивающим на полуденном солнце морем. Рита ленилась рядом, подставив солнцу блестящее от крема, не слишком загорелое стройное тело. Под толстым мохнатым полотенцем чувствовалась жесткость гальки, и Рита вспомнила, как Оливер расхохотался, услышав ее, Ритино: «Это чтобы жизнь медом не казалась?» Да уж, все было слишком хорошо, слишком по-райски, как заметила и эта русская дама, отдавшая в это лето предпочтение ласковому Адриатическому морю и изысканному, и в то же самое время – лишенному всяких излишеств, оранжевому от теплых черепичных крыш Дубровнику с его толстыми крепостными стенами и белыми башнями, дворцами и храмами, узкими, мощенными камнем улочками, итальянскими фонтанами на небольших уютных площадях и величественной церковью Святого Влаха, не говоря уж о знаменитых галечных пляжах и ресторанах, где подаются вкуснейшие устрицы, мидии и нежная ягнятина…

– Да, мне тоже здесь нравится… – ответила Рита, не открывая глаз и чувствуя, как горячие солнечные лучи согревают ее и наполняют силой. Она вдруг легко поднялась и потянулась, раскинув руки, глубоко вздохнула, как человек, внезапно ощутивший все свое счастье.

– Хорошо быть молодой и красивой, – заметила дама, тоже вздохнув, но с нотой сожаления об утраченной молодости, и выплюнула сливовую косточку в бумажный пакетик. – Вы замужем?

– Да.

– Давно отдыхаете здесь?

– Я здесь живу, – Рита улыбнулась старухе и скользнула взглядом по ее сверкнувшей на солнце, густо обмотанной золотыми цепями шее. – Как на вас много золота… Не боитесь, что вас ограбят?

– Вы шутите, дорогая… разве в моем возрасте можно чего-либо бояться? А что до золота… Оно полезно для здоровья, чем больше на человеке золота, тем он будет здоровее. Это мое твердое убеждение. Я понимаю, на мне миллион цепочек, и все они из разного золота: желтого, красного… Я покупаю золото везде, где бываю, и надеваю на шею, хожу вот, шокирую людей… Но мне все равно, что обо мне подумают… Главное, что это золото… Да и вообще, по-моему, так красиво…

– Красиво, мне нравится…

– Вы сказали, что живете здесь, в Дубровнике… Но как вы оказались здесь? Кто, если не секрет, ваш муж? Хорват? Югослав?

– Англичанин, его зовут Оливер.

– Как Оливера Твиста? Хотите сливу?

– Нет, спасибо.

– И давно вы с ним познакомились?

– Давно.

– И что же, он англичанин, а живет здесь?

– Мы живем здесь только три летних месяца, хотя иногда, вот как в этом году, из-за тепла и хорошей погоды задержались до поздней осени… Он прямо отсюда руководит фирмой, а вообще-то у нас дом в Лондоне…

– И дети есть?

– Да, сын.

– И где он сейчас?

– Дома, в Лондоне… Отдыхает от нас, а мы – от него… Шутка, конечно, на самом деле он уже большой мальчик и увлекается компьютерами, разбирает их, собирает, сутками просиживает перед экраном… Но уже через две недели полетит с двоюродной сестрой в Париж, изучать французский… Думаю, там заодно и отдохнет, как отдыхают все нормальные парни: дискотеки, бары…

– До замужества вы жили в России?

– В Москве…

– И когда в последний раз там были?

– Честно говоря, давно… И очень жалею об этом… – голос Риты дрогнул.

– У вас там кто-то остался? Родители?

– Думаю, что теперь уже… никто… У меня там жила сестра, родная, но она недавно умерла… Так неожиданно… Она была совсем молодая…

– Вы извините меня, я что-то слишком много задаю вопросов… – смутилась дама.

– Смерть ее была неожиданной… Ей стало плохо, а дома никого не оказалось… Пустяк, казалось бы, аппендицит, но Ирочка не смогла даже вызвать «Скорую»… Ее обнаружил друг семьи, который не знал, что муж и дочка Ирины в Крыму, приехал, а дверь оказалась незапертой… Вошел, а она, бедняжка, пролежала в квартире уже три дня… Ужасная смерть, отвратительная… Он и похоронил ее…

– Боже, какую страшную историю вы мне рассказали…

– А я так хотела, чтобы она к нам приехала, так хотела… Так что теперь у меня в Москве племянница…

– … и зять…

– И зять. Но он мужчина и сам сможет о себе позаботиться. А Катю я возьму к себе, если, конечно, она согласится…

– Почему бы ей не согласиться? Чем ей будет здесь плохо?

– Мой муж ничего не знает о моей сестре…

– Почему?

– Так получилось… Ну что, искупаемся? А то что-то жарко стало… Вас как зовут-то?

– Ольга Михайловна. А вас?

– Рита. Рита Пирс. Вы приходите завтра в это же время, мы прямо отсюда поедем ко мне, я покажу вам дом… У нас с террасы открывается такой вид… сами увидите… Я бы и сегодня вас пригласила, но Оливер должен приехать за мной с минуты на минуту, и мы отправляемся с ним в гости…

Ольга Михайловна тяжело поднялась, сняла шляпу и повесила ее на крючок под широким полотняным зонтом.

– Как жаль, действительно, что ваша сестра не успела здесь побывать… Дело в вашем муже?

4. Москва. Сентябрь 2005 г. Лиля

Лиля тщательно готовилась к встрече с Борисом Желтухиным. Будь ее воля, она надела бы свое лучшее красное платье, но к Бантышевым полагалось идти в трауре, во всяком случае, в чем-то глухом, темном, и уж никак не с открытой грудью. А грудь у Лили была полной, красивой, и она по жизни не собиралась ее скрывать. Разве что у Бантышевых, и только сегодня.

С Лилей в последнее время было что-то неладно, но что именно, она пока не могла взять в толк. То ли галлюцинации, то ли фантазии. Внешне очень привлекательная молодая женщина, она тем не менее очень страдала от недостатка мужской ласки. И все потому, что Лиля не собиралась размениваться на мимолетные, оставляющие глубокий след в ее нежной душе романы и связи, ей хотелось иметь постоянного мужчину, пусть даже и женатого и не слишком молодого. Ну и что, что она носила кофточки с глубоким вырезом и красила волосы в огненно-рыжий цвет? Это вовсе не свидетельствовало о ее легкомыслии или доступности. Да, она стремилась к тому, чтобы привлечь к себе внимание мужчин, но все равно – красно-оранжевые тона, как ей казалось, призваны были согревать ее, не давать превратиться в ледяную статую, не более того… Быть может, поэтому внимание Бориса Желтухина, проявленное им в первый же вечер знакомства (это произошло как раз в день похорон Ирочки Бантышевой, Лиля много выпила, разрыдалась на плече незнакомого печального мужчины, и он долго успокаивал ее уже у нее дома, они разговорились, и Лиля, помнится, рассказывала о том, как несчастна была покойная со своим мужем, ведь она, Лиля, была ее маникюршей, и Ирочка нередко приходила к ней сделать маникюр с опухшим от слез лицом), показалось ей хорошим знаком. Так и случилось. Уже на следующий день Борис пришел к ней с букетом цветов и прямо на пороге, целуя ее в жирный от крема лоб (она так и не простила себе такого промаха – надо же, открыла дверь с маской на лице, даже не взглянув в глазок!), сделал предложение! Она была настолько потрясена его поступком, что не помнила себя от счастья… Да, они были мало знакомы, всего-то пару часов, но, вероятно, она сумела и за этот короткий срок произвести на него такое впечатление, что всю ее сущность он домыслил уже дома, все хорошенько обдумал и решил, что ему для жизни нужна именно такая женщина, как Лиля… А ведь он не знает, подумалось почему-то тогда Лиле, как она хорошо готовит, какая хорошая хозяйка и вообще – верный и не подлый человек!

Она извинилась за крем на лице и помчалась в ванную – приводить себя в порядок. Поручила Борису отнести цветы на кухню и положить на стол, чтобы не держать в руках, а она мигом… Не могла же она возиться с цветами с таким белым, жирным лицом… Но когда Лиля, умытая, в красивом розовом халате, вернулась из ванной, никого в квартире уже не было. Даже букет исчез, словно его и не было… Она подошла к двери – дверь оказалась запертой. Ни записки Желтухин не оставил, ничего, чтобы как-то объяснить свое поведение… Да и был ли он вообще? Не придумала ли она его визит? С какой стати ему просить ее руки, когда они едва знакомы?! Вот, значит, как устроена голова, мозги, сознание, вот, значит, какую злую шутку может сыграть с одинокой женщиной не в меру разгулявшаяся фантазия! Ей было жалко до слез, что Борис ей почудился, привиделся. И она решила забыть об этом, просто не думать. Но не выдержала и рассказала о том, что с ней случилось, причем со смехом, своей лучшей подруге… Та, в свою очередь, тоже поделилась с ней историей о домовом, с которым она, по ее словам, провела ночь («Моя сестра снимала тогда комнату в частном доме, я приехала к ней в гости, мы с ней полночи проговорили, потом она уложила меня спать в маленькую темную комнатку без окон… Чувствую ночью, кто-то ложится рядом со мной, потом переваливается через меня, страшно тяжелый, к стенке; мне страшно стало, но я и глаза открыть не могу и кричать – тоже… Проснулась, рассказываю сестре. А она смеется и говорит, что это домовой был… А мне до сих пор кажется, что это был хозяйский сын, пятидесяти лет, такой лысый, ненормальный, с идиотской улыбкой на лице, хотя сестра уверяет меня, что комнату она на ночь всегда запирает на крюк…»). И тут Борис приходит к Лиле еще раз, ровно через три дня. На этот раз без цветов, но с тортом. Красивая такая коробка, перевязанная бечевкой. Стоит он на пороге, значит, и спрашивает – решила она или нет, выйдет ли она за него замуж или нет… Она подошла к нему, взяла из его рук коробку и посмотрела ему в глаза. Мужчина как мужчина. Живой, теплый, ведь когда она брала торт, то коснулась его пальцев, они были настоящими! «Да, Борис, я согласна», – сказала она на всякий случай, подумав про себя, что, быть может, на этот раз все происходит в реальности. Борис обнял ее и поцеловал. Ей было так приятно, так приятно, что она аж зажмурилась. А когда открыла глаза… Слава тебе, господи, он стоял все так же перед ней и счастливо улыбался. Лиля пригласила Бориса войти, усадила в комнате в кресло, торт оставила на столе, а сама отправилась на кухню – включать электрический чайник… Надо ли говорить, что, когда она вернулась в комнату, ни Бориса, ни тем более торта уже не было… Она позвонила своей лучшей подруге и рассказала о случившемся. «Лилечка, тебе надо к врачу… Цветы еще пережить можно, но торт – это уже слишком… Ты что, влюблена в этого Желтухина? Он хотя бы интересный мужчина? Богатый? Что это ты так на нем зациклилась?» Как было ответить на этот вопрос? Лиля положила трубку, и в эту же минуту раздался звонок. Телефонный звонок. Она аж подскочила от неожиданного и резкого, как ей тогда показалось, звука… Осторожно взяла трубку и услышала знакомый до боли голос:

– Лилечка? Привет, это я, Борис. Ты как? В порядке?

У нее мороз пошел по коже. Да, она в полном порядке, полнее не бывает… Борис поинтересовался, можно ли к ней зайти, а то он все без предупреждения… Они договорились о встрече: вечером, в шесть. Но он не пришел. И не позвонил. Прошло три дня, и вот теперь они непременно уж должны встретиться у Бантышевых на поминках. Прошло три месяца со смерти Ирочки… Он не мог не прийти, ведь он друг Сергея, причем единственный друг…

Лиля взглянула на себя в зеркало в последний раз. Скромная, хотя и обтягивающая ее необъятную грудь «водолазка» темно-вишневого цвета, узкие темные брюки, рыжие волосы стянуты широкой шелковой лентой. Бледное напудренное лицо, немного розовой помады на губах и огромные, чем-то испуганные глаза…Чем?.. Лиля была так красива в эту минуту, что готова была пережить еще одну из своих таких реалистичных фантазий: она готова была даже отдаться Желтухину сразу после обеда, тем более что последствий – никаких, это же игра воображения…

Но все ее эротическое настроение как водой смыло, когда она увидела в дверях соседской квартиры просто-таки сногсшибательную Исабель. Во всем черном, с мертвенно-бледным лицом и кроваво-красным ртом. Ну, точно вампирша. Вцепилась своими крепкими зубами в Бантышева, пьет из него все соки, вытряхивает все деньги…

– А-а… Лилечка? Проходите, мы вас ждем…

Куда приятнее было бы увидеть на пороге Иру. Такую естественную, улыбающуюся, приветливую, живую… У Лили наступила запоздалая реакция, когда она вдруг поняла: только что, спустя три месяца, что Иру-то она больше никогда не увидит! Что она все-таки умерла, ушла из жизни, оставив сироту-дочь и неприкаянного, запутавшегося в своих отношениях с корыстной псевдоиспанкой Исабель Сергея. Как же она могла? Почему не вызвала «Скорую», когда у нее заболел живот? Какая же глупая смерть! От какого-то там аппендицита! Ком застрял в горле Лили, а на глазах выступили слезы.

– Лиля, привет! – Катя появилась за спиной Исабель, взяла Лилю за руку и повела за собой. Потом резко повернулась и клюнула ее в щеку. – Как хорошо, что ты пришла. Вот теперь все в сборе. Думаю, что можно начинать…

В сверкающей от солнца комнате стоял накрытый стол, за которым сидел Бантышев, сильно похудевший, какой-то серый, с розовыми глазами, рядом с ним – Борис, а перед ними стояли тарелки, наполненные, как показалось Лиле, алой, ну прямо-таки артериальной кровью…

– Это гаспаччо, – шепнула на ухо Лиле Катя. – Наша Исабель приготовила испанский поминальный обед, мать ее…

– Знаете, а у меня на плите горячие щи… – вдруг произнесла Лиля и спросила себя, наяву ли все это происходит или же с ней снова творится что-то непонятное. – Ирочка любила наши щи, русские… Хотите, пойдемте все ко мне…

Бантышев поднял на нее глаза и, как показалось Лиле, облегченно вздохнул:

– А что, Борис, пойдем к Лиле… А ты, Исабель, не обижайся… Ты же иностранка, тебе все равно не понять…

Все как-то очень поспешно, словно боясь, что Лиля передумает, бросились к выходу, прошли чуть ли не строем мимо позеленевшей Исабель…

– Чучело, прихвати кутью, – послышался звонкий Катин голос, обращенный к Исабель, и Лиля в очередной раз спросила себя: в действительности ли в комнате никого не осталось, кроме Исабель, или же ей это только кажется…

Но вечером она, реально обжигаясь намеренно горячей водой (чтобы прочувствовать до ожогов на руках, пусть!), мыла гору тарелок, а в кухне за столом, в двух шагах от нее, сидел и пил водку Сергей Бантышев. Не Желтухин, нет, а именно Бантышев. Все знали, что Исабель перед тем, как уйти, громко хлопнув дверью, устроила в квартире погром: побила посуду, вылила на ковер в гостиной томатный суп и сорвала зачем-то с окон новые портьеры… А еще позже Бантышев спал в Лилиных руках, как большой и уставший от слез ребенок… И утром он никуда не исчез, только повзрослел и был с ней необычайно нежен и ласков…

5. Москва. Лето 2005 г. Катя

Иногда она просыпалась среди ночи и спрашивала себя: как же ей жить дальше? Зачем? И как такое могло случиться, что сначала ее покинула мама, а потом исчез тот, которого она любила больше всего на свете?

Мама. Она всегда была рядом, всегда дышала, смеялась, ходила где-то тут, поблизости, она была словно частью Кати, к ней всегда можно было подойти и о чем-нибудь попросить, что-то рассказать, о чем-то спросить, позвонить ей, наконец, на работу, если ее не оказывалось дома. Утром Катя получала чашку какао из маминых рук, тарелку каши (в семье Бантышевых все любили молочные каши), мамин голос звенел по всей квартире, она присутствовала словно одновременно во всех комнатах, повсюду мелькал ее халатик или так шедший ей голубой свитер… Даже в ту тяжелую пору, когда Катя поняла, что отец изменяет матери, мама делала вид, что в семье ничего не происходит, на лице ее была улыбка, хотя и вымученная, болезненная… Что поделать, словно читалось в ее взгляде, обращенном к дочери, рано или поздно это случается почти во всех семьях, где мужчине становится скучно и его тянет на подвиги. Тень Исабель появилась на пороге, как тень безжалостной старухи с косой, хотя это и была тень молодой и красивой девки-авантюристки, выдающей себя за полукровку-испанку. Связь отца с другой женщиной невозможно было скрыть: время от времени отец показывался с Исабель на каких-то вечеринках, в театрах, словно ему и в голову не приходило, что их могут заметить и передать жене. Не может быть, думала Катя, чтобы отец был настолько жестоким, чтобы хотя бы не стараться скрыть свою любовницу. Неужели он совсем ослеп от своей страсти, или же эта мерзавка нарочно водит его по таким местам, где бы их могли увидеть вместе и доложить жене?

То, что Исабель положила глаз на отца как на потенциального мужа, Катя узнала из вторых рук: подружка Исабель оказалась дружна с подругой мамы, женщиной, которая, прознав про это, сочла своим долгом рассказать обо всем брошенной жене, жертве. Вечером того же дня мама зашла в комнату к Кате, села на диван, сложила покорно руки на коленях и, опустив голову, заплакала. Сказала сквозь слезы:

– Твой папа, Катя, встречается с женщиной, которая собирается выйти за него замуж. Это означает, что не сегодня-завтра он заявит мне о разводе… Но я не хочу развода. Я все это время терпела, надеялась, что он просто увлекся этой девицей, что пройдет какое-то время, и он ко мне вернется… Скажу тебе, мне было нелегко терпеть в нашем доме пусть и невидимое, но все равно присутствие чужой женщины. И теперь я просто не знаю, что мне делать… Если он любит Исабель, пусть уходит к ней, а меня оставит в покое… Пусть убирается вместе со своими вещами, компьютерами, машинами… Мне будет достаточно нашей квартиры. Но если он не любит ее и просто идет у нее на поводу, как слабый человек, то я должна буду ему помочь открыть глаза на эту псевдоиспанку…

– Мама, но ты же тоже не любишь папу. Ты совершенно не обращаешь на него внимани. Ты словно живешь какой-то своей, обособленной жизнью, думаешь, это не заметно? У тебя отсутствующий вид, ты не следишь, наконец, за собой… Посмотри на себя в зеркало, на кого ты стала похожа! Ты возвращаешься с работы позже всех, даже позже папы, причем у тебя такой вид, словно ты разгружала вагоны…

– А как, ты думаешь, должна выглядеть женщина, которую бросил муж? Радоваться жизни? Наряжаться, краситься и постоянно улыбаться? И вообще, Катя, разве я не улыбаюсь тебе?

– Улыбаешься, хотя это с трудом можно назвать улыбкой…

Катя потом, после того как мамы не стало, не могла простить себе этого разговора, этих беспочвенных упреков. Как она могла упрекнуть маму в нелюбви к отцу, когда она ничего об этом не знала! Мама страдала, болела своим несчастьем, у нее и перитонит-то случился, скорее всего, на нервной почве, а Катя, единственный близкий ей человек, посмела упрекнуть ее в том, что она не следит за собой… Если бы она тогда понимала, что происходит с брошенной женщиной, как она страдает, как мир меркнет вокруг, когда исчезает мужчина, которого любишь! Даже если он просто не звонит, не дает о себе знать – время останавливается, и минуты превращаются в часы, а то и в сутки… Пропадает аппетит, и все тебя раздражает… Ты все понимаешь, что должна встать и пойти в ванную, принять душ, вымыть волосы и привести их в порядок, накраситься и придать своему лицу выражение если не счастья, то хотя бы умиротворения, ведь ничего же особенного не случилось, ну не позвонил тот, кого ты ждешь и о котором постоянно думаешь, но мир-то не перевернулся, не война же, не землетрясение… Ты понимаешь, но ничего не делаешь, продолжаешь лежать пластом на кровати, прислушиваясь к звукам на лестнице: не хлопнула ли дверца лифта, не слышно ли звука близких шагов… Хотя она не представляла себе, что могло бы такого произойти, чтобы мужчина, от голоса которого у нее начинало мутиться в голове, сам пришел к ней и позвонил в дверь… Никогда еще его не было у нее дома. Его не видел никто: ни мама, ни отец… Хотя и знали, что у нее появился парень. Парень! Да он взрослый мужчина, намного старше ее, и красивый до умопомрачения, до судорог… При взгляде на него она начинала всегда говорить разные глупости, а то и просто нести всякий бред… Она не понимала, что с ней происходит. Она любила его как-то очень нехорошо, сильно, отдавая этой любви все свои силы без остатка и не получая взамен ничего, кроме вежливых знаков внимания… Он даже не целовал ее, объясняя свое воздержание тем, что видит в ней, в Кате, ангела… Нетронутого, чистого, непорочного… Катя проклинала в такие минуты свою девственность и свое неумение держаться с мужчиной.

Было время, когда они встречались почти каждый день. Гуляли по Москве, Валерий, так звали ее возлюбленного, водил ее по магазинам, покупая какие-то милые вещицы, украшения, цветы, по ресторанам, где кормил чуть ли не с рук, как подобранного на улице щенка… Если бы он только сказал ей, что любит ее, что хочет ее, она бы сделала все, о чем бы он ее ни попросил, отдалась бы ему даже в машине (она одновременно и хотела и страшно боялась этого), даже привела бы его к себе домой, в свою комнату, чтобы сделать это на своей кровати… Но Валера был очень осторожен с ней, говорил, что относится к ней с нежностью и боится дотронуться до нее, потому что она – цветок… Цветок, ангел… А ей хотелось объятий, поцелуев, любви. Она сходила с ума, представляя себе, как Валера, расставшись с ней вечером, отправляется к какой-нибудь женщине, которую он любит уже другой, взрослой мужской любовью, и держит ее в своих объятиях до самого утра…

Смерть мамы была катастрофой, кошмаром, за которым, казалось, уже нет ничего… Пропасть, бездна. Но как же она ошибалась! За смертью мамы последовала череда таких странных, окрашенных в черные тона событий, после которых, Катя была в этом просто уверена, просто не стоит жить. Но она все еще жила и даже находила в себе силы разговаривать с Исабель… Ее никто и никогда не спрашивал, как она вообще допустила такое, чтобы почти сразу же после ухода мамы в квартире поселилась любовница отца, но, если бы и спросили, она ответила бы просто, двумя словами: ради отца. Она так боялась потерять отца, что, приведи он в дом хоть целую стаю хищниц, Катя сама распахнула бы перед ними двери: живите, только любите моего отца и дайте ему силы жить дальше. Благодаря такой вот философии юной сироты охота Исабель – к удивлению окружающих – благополучно завершилась, и она без труда заняла место жены в доме Сергея Бантышева, человека неглупого, небедного и нестарого…

Катя знала, что отец ее владеет крупной сетью салонов связи, что он довольно-таки состоятельный человек, что их семья никогда и ни в чем не нуждалась, поэтому стремление Исабель сделаться его женой было понятно. Другое удивляло Катю: почему после смерти мамы в их доме стали появляться ее знакомые и родственники, которые после дежурного выражения соболезнования вежливо, приглушенными голосами просили отца вернуть мамины долги (а одна знакомая так вообще попросила вернуть какие-то розовые туфли). Как так могло случиться, что отец, который, как полагала Катя, был одинаково щедрым и к ней, Кате, и, само собой разумеется, к матери, мог допустить такое? Неужели его роман с Исабель обернулся для мамы не только самим фактом измены со всеми вытекающими из этого переживаниями, но и материальной блокадой? Иначе как объяснить эти долги? Отец молча отдавал деньги (туфли они с Катей так и не нашли, всю квартиру перерыли, он заплатил за них маминой знакомой сто долларов), стараясь при этом не смотреть в глаза кредиторам, испытывая стыд, возможно, и за них, не сумевших проявить терпение и такт, и за себя, заставившего жену влезать в эти самые непонятные долги… Мама работала в отделе рекламы там же, в головном офисе, у отца, и, вероятно, получала не такую уж и маленькую, если учитывать ее положение, зарплату… Или же отец стал платить ей меньше? Катя, при всем своем непонимании этой некрасивой и унизительной для всей семьи истории с мамиными долгами, никогда бы не опустилась до расспросов… Если отец захочет, то сам расскажет ей, быть может, даже признается в чем-то… Но время шло, в доме поселилась наглая и напористая, как танк, Исабель, а вопрос о маме, о той ее жизни, которой она жила перед своей смертью, повис в воздухе… Одно Катя знала точно: никому не было дела до нее самой… Отец встречался с Исабель, мама страдала от его измены и потихоньку сходила с ума от горя, а Катя… А Катя влюбилась во взрослого мужчину и не знала, как ей себя с ним вести… Сказать, что она изнемогала от любви к нему, это не сказать ничего – она умирала от любви, она не могла спокойно ни есть, ни спать, ни заканчивать школу… Все валилось из рук, а все мысли и чувства были направлены на Валеру. Даже звучание его имени казалось ей волшебным, удивительным, мелодичным, музыкальным, чудесным, эротичным… Это был высокий худощавый брюнет со впалыми щеками, красивыми темными глазами и большим ртом. От звука его голоса хотелось стонать, плакать… Катя не понимала, что с ней происходит. Ее томление выпивало из нее все силы.

Они познакомились случайно, на улице, он что-то спросил, она что-то ответила, и он предложил проводить ее до подъезда. Она нисколько не испугалась, да и как она могла испугаться мужчину, который смотрел на нее так, что она не помнила потом, как вообще доплелась до квартиры… Сердце ее билось где-то в горле, руки дрожали, а колени и вовсе ослабли… В мокрой ладони была зажата записка с номером его телефона. Но она-то знала, что никогда ему не позвонит. Просто не посмеет. Этот мужчина, она понимала это каким-то внутренним чувством, создан для того, чтобы любить других, более зрелых и красивых женщин. Ей же достаточно одного его взгляда, голоса… Она не сможет даже при всем желании любить его так, как он, вероятно, привык, как понимает любовь. Он лет на пятнадцать старше, если не больше. И дело даже не в крупных, мимического происхождения, морщинах в уголках глаз и на лбу, а во всем его облике и в той энергетике, которую она ощутила уже в первую встречу. Кате казалось, что ее кровь сворачивается от его взгляда, что она тает рядом с ним… А ведь они всего-то перекинулись несколькими фразами: «Ты здесь живешь?», «Хочешь, позвони, если что…», «Тебя как зовут-то, заяц?», «Продиктуй телефон, я запомню…»

Он разве что не погладил ее по голове, как маленькую…

А потом он позвонил. И еще раз, и еще… Они встречались, гуляли по Москве, он держал ее, опьяневшую от его присутствия, за руку, покупал мороженое… Она потом ночь напролет вспоминала каждое произнесенное им слово, каждый брошенный на нее взгляд, улыбку…

Первый раз он поцеловал ее в метро. Была ночь, на станции – ни души. Они сидели на скамейке в ожидании электрички, и вдруг Валера обнял ее, с силой прижал к себе и сначала поцеловал в висок, а потом… нежно так, осторожно, словно боясь испугать, – в щеку… Когда он целовал ее в губы, она задыхалась, ей не хватало воздуха, она умирала в его крепких сильных руках…

А потом была Опалиха…

6. Москва. Июнь 2005 г. М. Жемчужникова

Она не сразу поняла, что осталась совсем одна. Вернулась из больницы к себе, в пустую, пыльную, залитую солнцем квартиру и дрожащими руками взяла в руки телефон, положила на колени. Сердце колотилось, словно предчувствовало что-то нехорошее. Она знала, что между ними что-то произошло, между ней, Маргаритой Жемчужниковой, и Валерием. Какая-то недосказанность, непонимание чего-то очень важного. Не сразу подступило чувство, похожее на надежду: в больнице она его ненавидела и дала себе слово, что, как только выйдет, придет к нему, чтобы последний раз посмотреть на него, сказать все, что она пережила, и, конечно, забрать свои деньги. Ведь это из-за него она попала в больницу, ведь это его ребенка она потеряла! Для женщины это трагедия, для мужчины, особенно для такого, как Валерий, – освобождение от надвигающейся ответственности… Хотя он никогда не был ответственным, и ему было глубоко наплевать на этого ребенка. Когда он услышал о нем, то замолчал, надолго. Видимо, думала Маргарита, принимал решение. И принял. Забыть о нем, о ребенке, словно и не было этого разговора, словно Маргарита и не спрашивала – оставить его или нет. Был вечер, они сидели на диване и пили пиво. Все как обычно. По телевизору шел футбол, Маргарита откровенно скучала. Боялась, что скажет ему о своей беременности, а он не услышит из-за матча, отмахнется рукой, мол, не мешай. Грубость, с которой он обращался с ней, становилась привычной, и Маргарита внушала себе, что должна принимать своего возлюбленного таким, каков он есть. Хотя это было нелегко, но она работала над собой, находила какие-то доводы, убеждала себя в том, что под внешней грубостью скрывается его глубоко запрятанная и обращенная только к ней, к Маргарите, нежность и, быть может, даже любовь. Иначе зачем он вот уже два года с ней, почти каждую ночь проводит в ее постели, спит, крепко прижавшись к ней, как к близкому и родному человеку? Значит, она – лучше всех тех, кого он знал до встречи с ней и кого он видит и знает сейчас. Сознание этого подогревало ее чувство к нему, и она не ощущала себя одинокой, как прежде, когда не была знакома с Валерием. Мысль о том, что он просто использует ее, ей в голову не приходила. Маргарита воспринимала его как своего мужа хотя бы потому, что он строил с ней совместные планы, точнее, один-единственный план, связанный с большими деньгами, которые он скоро заработает и с помощью которых они вместе уедут в Америку. Вопрос, который он время от времени задавал ей, – «Ты дождешься меня, если меня посадят?» – воспринимался Маргаритой так же, как и другой, волнующий ее вопрос: «Ты любишь меня?», и ответ ее был всегда и неизменно один, весомый, переполненный любовью: да, да, да… И они оба знали, что она любит его и дождется его возвращения, куда бы ни забрасывала его судьба, что бы с ним ни случилось. Мужчинам непременно нужна такая женщина, как спасательный круг…

…По зеленому полю бегали человечки, гонялись за мячом, и Маргарита спрашивала себя, что же это за игра такая, из-за которой мужчина не замечает сидящую рядом женщину, сидит, уставившись на экран, и хмурит брови… На кухне варился суп, в духовке томилось мясо, в квартире пахло теплом и уютом, семейной жизнью. Валера в шортах и майке полулежал на диване, на губах его, которые Маргарита так любила, блестела пивная влага… Она подумала о том, что, исчезни она сейчас, испарись, он даже обрадуется, тогда ему не придется выслушивать ее и вообще – обращать на нее внимание. Он вспомнит о ней в перерыве между таймами матча, в рекламной паузе, когда захочется перекусить, вот тогда он позовет ее и попросит принести поесть, а если ее не окажется рядом, сбегает на кухню, положит сам себе еду на тарелку, устроит все на подносе и вернется в комнату, на диван и, не отрывая глаз от движущихся человечков, примется за еду… Странные существа эти мужчины! А что, если было бы все наоборот? Она бы время от времени забегала к нему домой, а он ждал бы ее с горячим ужином, выкупанный, надушенный, в красивом костюме, при галстуке, ухаживал бы за ней, подливал вина в бокал, потом бы мыл посуду… А она, Маргарита, усевшись перед телевизором, где идет очередная серия какой-нибудь мыльной оперы, перестанет замечать его, не услышит того, что он скажет ей… «Дорогая, я жду ребенка…» – «Какого еще ребенка?.. Подожди ты, здесь такое…» Это было даже не смешно.

– Валера, я была у врача…

– Заболела? – он даже не повернул головы.

– Я бы не назвала это болезнью… – она вдруг почувствовала, как сильно покраснела. Не так она хотела бы рассказать о своей долгожданной беременности! Ведь она уже не так молода, и до этого времени ей не удавалось забеременеть. Ни разу. Она думала уже, что бесплодна, и вдруг… такое! Такая радость, плоду уже два с половиной месяца! А что, если она ошиблась в этом мужчине и он никогда не собирался строить с ней семейные отношения?

Как правильнее и тактичнее сказать ему: «Я жду ребенка» или «Мы ждем ребенка»? Вряд ли «мы». Это она ждет ребенка, как ждет и изменений в их отношениях. А ему-то этот ребенок к чему? Разве он входит в его «американский» план? Да и она сама, Маргарита, входит ли? Быть может… Нет, она не хотела даже думать о том, что он использует ее. Хотя чувствовала, что он, даже находясь рядом с ней, всегда мысленно был где-то далеко, и хорошо, если не с другой женщиной… Замкнутый, неразговорчивый, но увлекающийся, темпераментный, сам в себе… Вот такие мужчины почему-то и привлекают женщин…

– Я беременна, Валера.

Она подняла голову с каким-то вызовом и сжала губы. Что он сейчас ей скажет? Что? Как отреагирует?

– Подожди… – он нахмурил брови, глаза его, не отрываясь, смотрели на экран. А потом он вдруг резко откинулся на спинку дивана и выругался, с досадой и злостью, а на лице его появилось выражение полнейшего разочарования. – Продули, идиоты…

Она встала и быстрым шагом направилась в кухню – зализывать раны…

– Пива холодного принеси, а! – бросил он ей вдогонку. И вдруг: – Я не понял, что ты сказала о больнице…

Она вернулась, матч-то закончился, встала в дверях и, глядя на Валерия с каким-то отчаянием, смешанным со стыдом, словно она совершила по отношению к нему предательство, проговорила, смущаясь:

– Я беременна. Что скажешь?

– Рожай, ты уже не девочка, – сказал он через вечность. – А то еще одна останешься… Понимаешь, у меня планы другие, ты же все знаешь. Ну куда мы с ребенком? Я хотел тебя взять, правда, но с ребенком будут большие сложности… Вот только, если ты родишь его уже там, в Америке… ребенок, рожденный в Америке, это же совсем другое дело! Ну ладно, Тома, не стой в дверях, ты же шла за пивом…

Больше они к этому разговору не возвращались. Но что-то в их отношениях все-таки изменилось, и не в лучшую сторону: его визиты сократились, а руки его стали словно чужими…

А потом у него появилась женщина. Маргарита это почувствовала, как чувствуют все женщины. Холодное и липкое подозрение теперь отравляло жизнь, держало ее в постоянном напряжении, мешало радоваться тем редким встречам, которые оставались еще от той, прежней жизни с Валерием. Что она могла сделать, чтобы вернуть его, чтобы ее будущее стало и его будущим, чтобы он вернулся к ней? Решение пришло само. Только деньги могли заинтересовать Валерия, только они смогли бы приблизить его к той смутной, на ее взгляд, цели, к которой он стремится. Призрачная Америка, что может быть наивнее и глупее? Кому он там нужен, даже и с деньгами? Да и где он возьмет деньги? Заработает? А где он работает? Чем занимается? Она же ничего о нем не знала! Но все равно, если она раздобудет для него эти проклятые деньги, хотя бы немного, всего несколько тысяч долларов, он уже посмотрит на нее другими глазами, увидит в ней союзницу, женщину, которая готова ради любви пожертвовать тем немногим, на что способна… А на что она способна? Что у нее есть, кроме этой квартиры? Нет, квартиру она никогда не продаст, она не такая идиотка, чтобы лишить себя последнего, что имеет. Остается машина, пятилетний «Мерседес», оставшийся ей от отца. Наследство. Сколько она может за него выручить?

… Кажется, что так много времени прошло с тех пор, как она отдала ему эту небольшую пачку долларов. «Вот, возьми, – сказала она каким-то ошалелым голосом, словно не вполне соображая, что делает, но понимая, что сделать это просто необходимо, – я тоже хочу поехать с тобой, я вообще хочу быть с тобой, ты, я и наш ребенок, куда ты – туда и я…» У нее в тот вечер было отличное настроение. Вот только Валерий казался встревоженным, смотрел на нее как-то странно, словно ждал какого-то подвоха… На этот раз она сама пришла к нему домой, неожиданно, без предупреждения, чтобы сказать о своей любви, о своей готовности помочь ему.

– Ты серьезно? Откуда эти деньги?

– Машину отцовскую продала. И чего, думаю, она будет гнить в гараже? Валера, возьми меня с собой… Мне это очень важно. Я люблю тебя. А еще вот, это мои драгоценности, правда, совсем скромные…

И она достала из кармана носовой платок, развернула его, показав золотые колечки, цепочку, две пары серег…

– Может, продашь сам? Я не знаю, как продавать и кому…

Он притянул ее к себе, обнял, прижав ее голову к своей груди, сгреб как-то сильно, нервно, судорожно и поцеловал в макушку. Она обомлела от такой ласки, от такой нежности, такого проявления благодарности, как ей тогда казалось, смешанной со страстью. Он взял деньги, пожав плечами, словно до конца не понимая мотивов такого странного поступка, проявления самопожертвования, потом спросил ее о загранпаспорте («Валера, ну ты же знаешь, что он есть, я же тебе его показывала!» – счастливо залепетала она).

– Так принеси, пусть здесь лежит… Вдруг неожиданно сорвемся…

Он так и сказал: «сорвемся». Словно ждал команды. Или денег. Внезапных, больших денег. Но ей было все равно, вор ли он или мошенник, авантюрист, проходимец… Вот, проходимец: проходит мимо кого-нибудь и прибирает к рукам то, что плохо лежит, проходит мимо, оставляя после себя запах гари или серы… Но как же ей хотелось тогда пройти с ним мимо всей этой опостылевшей и полной тяжелой работы и безысходности жизни, мимо, чтобы ворваться, влететь на белоснежном лайнере в другую жизнь, чистую и красивую, как само небо.

– Может, мне и сумку собрать?

– И сумку собери, только небольшую. Все самое необходимое. Но главное – документы… Паспорта, дипломы… Хотя кому они там, эти дипломы, понадобятся…

Как же смутил он ее разговором о дипломах. Значит, действительно планировал взять ее с собой.

В тот день она вернулась домой сама не своя от радости. Она задыхалась от тех картин, что разворачивались в ее голове после разговора с Валерием. Почему-то в них было много пальм и солнца, должно быть, такой она представляла себе далекую и манящую Америку.

Она так разволновалась, что ей стало плохо. Дрожащим пальцем она била по кнопкам телефона, вызывая «Скорую»… Жизнь уходила из сорвавшегося с оси плода, хлестала где-то внутри нее фонтанирующей кровью, заполняя живот теплой и страшной дрожью… В больницу ее привезли в тяжелом состоянии – и уже без ребенка… Он был исторгнут из нее самовольными, упрямыми мышцами еще в машине «Скорой помощи». Да, именно против ее воли, словно организм ее уже успел подчиниться воле мужчины, который не хотел этого ребенка. Только спустя два дня она смогла прийти в себя настолько, чтобы сообразить позвонить Валере и рассказать о случившемся. Она сообщила ему адрес больницы, номер корпуса, палаты… Но он не пришел. Ни разу. Только позвонил дважды, чтобы узнать, как она. Маргарита плакала в трубку, шмыгала носом и не могла крикнуть ему: «Приходи, мне так нужно тебя сейчас увидеть, мне так плохо, так больно…» Она звонила ему часто, пока не кончились деньги на телефоне, и всегда плакала. Не могла остановиться. Он молчал, слушал ее, думал, наверное, что она истеричка, что совершенно не умеет держать себя в руках, зачем она ему – такая…

А потом он исчез. И телефон его перестал отвечать. «Он меня обманул, взял мои деньги и уехал. Сам. Один».

Она встала под душ, чтобы смыть с себя больничные запахи, надела легкую и удобную одежду и поехала к нему. Откуда-то взялись силы… Ехала в метро и спрашивала себя: если, к примеру, он не любил ее и не хотел, чтобы она оставалась с ним, зачем тогда он дал ей ключи от своей квартиры? Но ведь оставил, оставил…

Но квартира была пуста и походила на ее, Маргаритину, пустую и пыльную солнечную квартиру. Отсутствие хозяев превращает комнаты в пыльные коробки, «как из-под ботинок», подумалось ей в ту минуту, когда она, распахнув створки шкафа, увидела, что Валера уехал действительно налегке: все плечики были заняты костюмами, пиджаками, куртками, джинсами… Удивительно аккуратными умеют быть некоторые мужчины…

Вот только денег и своих документов она нигде, разумеется, не обнаружила. Ходила, убитая подозрениями, по квартире, качала головой, вздыхала и искала улики: женские штучки вроде щетки для волос, помады, халатика… Но не нашла. Только сделанная быстрой торопливой рукой запись на обоях, в передней, над столиком с телефоном: 245-09-5… Откуда этот телефон? Раньше его на стене не было, в этом Маргарита не сомневалась… Она быстро переписала номер к себе в записную книжку. Она потом из своей квартиры позвонит и попытается выяснить, кто скрывается за этими нацарапанными на обоях цифрами… А что делать сейчас?

Заглянула в холодильник… Глаза ее засветились надеждой: на полочке стояли пластиковые контейнеры с салатами: оранжевый – с корейской морковью и розовый – селедка под шубой. Еще – завернутый в фольгу довольно-таки приличный кусок корейки, две груши… Нет, он не мог уехать, предварительно купив свои любимые салаты и корейку! Значит, он здесь, в Москве… А деньги положил в банк для надежности, у него вон какие хлипкие замки в двери, вот он и подстраховался…

Маргарита не поленилась, достала один контейнер, открыла… Так и есть. Салат прокис и покрылся плесенью. И это в холодильнике… Стало быть, Валеры в Москве все-таки нет. И нет давно, больше недели… Где он? И почему не выбросил продукты? Тем более если он знал, что уезжает навсегда… Так, стоп. Он не мог уехать навсегда, не продав свою квартиру или не сдав ее… Боже, а что, если он сдал ее кому-то, а она, Маргарита, открыла дверь и вошла в квартиру, в которой живут посторонние люди, мужчина… Точно, мужчина. И одежда частично может принадлежать ему… квартиранту…

Расстроенная, она покинула квартиру и вернулась домой. И чем ближе она подъезжала к дому, тем меньше оставалось надежды на то, что она когда-нибудь еще увидит своего возлюбленного. Возлюбленный! Как она могла полюбить человека, который никогда не любил ее, все поступки которого, выдающие самовлюбленного эгоиста, она оправдывала до самого конца… Который бросил ее в тяжелую минуту, ни разу не навестил в больнице и исчез из ее жизни, прихватив напоследок все ее деньги, драгоценности и никому не нужную преданность? Быть может, она и сейчас кинется его оправдывать, искать весомые причины, не позволившие ему приехать к ней в больницу? Да, конечно, его переехал трамвай (не дай, господи), он подцепил птичий грипп или отравился грибами… Да с такими «Валерами» никогда и ничего не случается.

Дома ей захотелось выть, как воют собаки: тихо, протяжно, отчаянно… Маргарита вскипятила чайник, приготовила себе чай и включила телевизор. Вот оно, спасение от вязкой тишины, от смертельной тоски, навеваемой едва слышимыми больничными запахами, исходящими от сумки, которую она принялась разбирать сразу же, как только вернулась… Простыни в цветочек – в стирку, ночные рубашки – в стирку, бокал и ложку с вилкой – в раковину, пакет с лекарствами и бинтами… Вот он, этот запах… Не поленившись, она вынесла его и выбросила в мусоропровод… Потом вымыла посуду и села пить чай. Голос диктора заполнил квартиру, он рассказывал Маргарите о том, как где-то, очень далеко от ее дома, проснулся вулкан, а в другом месте цунами разрушило прибрежные отели и смыло пляжи вместе с людьми… А одна женщина родила сразу пятерых мальчиков… Жизнь и смерть шли рядом, взявшись за руки. И надо стиснуть зубы и жить дальше, что бы ни происходило…

Она вспомнила о телефоне. Достала записную книжку, пробежала взглядом по цифрам. Отчего-то в этот душный летний день ей стало зябко. Маргарита набросила на плечи кофту, села перед телефоном и напряглась. Набрала номер. После длинных волнующих гудков услышала высокое девичье:

– Да? Слушаю?

– Добрый вечер… Скажите, имя Валерий вам о чем-то говорит?… – спросила она замогильным голосом, чувствуя, как по телефонным проводам утекают ее последние силы. Девчонка на другом конце провода тоже затаилась.

– А в чем, собственно, дело? – наконец донеслось до Маргариты. – Вы кто ему будете?

– Сестра, – выпалила она, укрывшись за нейтральностью этого так удачно выбранного слова. – Я сестра Валеры… Вы же давно его не видели?..

Она бросила эту фразу и сжалась внутренне, боясь услышать: с чего это вы взяли, он стоит рядом и пьет пиво, правда, Валера?

– Давно, давно! Где он? Что вы о нем знаете?

– Вас как зовут?

– Катя, – ответила девочка с готовностью.

– У меня для вас, Катя, от Валеры записка… Он сейчас в отъезде…

В трубке всхлипнули. Как же ее припекло, бедняжку…

– Успокойтесь… Давайте встретимся завтра, в десять часов…

Девочка была готова встретиться хоть сейчас и где угодно.

Маргарита вдруг зажмурилась, словно Катя, потенциальная любовница Валерия, через графитовый порошок телефонной трубки успела ослепить ее своей молодостью, красотой и пышущим здоровьем юным телом, и, собравшись с духом, назвала место встречи. Рука ее, ослабев, положила трубку… Голос диктора («Из Атлантики по направлению к Соединенным Штатам на всех парах несется новая угроза – пока еще скромно именуемая тропическим штормом „Рита“, но постепенно набирающая силу и энергию от теплых вод Карибского моря, грозящая…») продолжал убеждать ее, что не только ей плохо, что весь мир страдает («…в любую минуту превратиться в ураган… существует опасность, что, войдя в Мексиканский залив, „Рита“ не только превратится в большой ураган – третьей категории или выше, – но и выйдет на берег Луизианы, еще далеко не оправившейся от „Катрины“ – самого разорительного урагана за всю историю страны…»).

Какой шторм, какой ураган?.. Она потеряла ребенка, любовника… И Маргарита разрыдалась.

7. Москва. Июнь 2005 г. Лиля. Желтухин. Мопассан

Через два дня после незабываемого поминального обеда к Лиле вновь пожаловал Желтухин. Он был бледен, как никогда.

– Входите, – Лиля впустила очередного фантома, решив про себя, что на этот раз она будет более бдительной и не оставит его одного ни в кухне, ни в комнате. Да и двери за ним она заперла тщательно, на все замки.

– Проходите, Борис, вы знаете, со мной в последнее время что-то происходит… То ли сны такие правдоподобные снятся, то ли с психикой что-то не в порядке… Вот вы пришли сейчас, да? Скажете мне: Лиля, выходи за меня замуж. И я отвечу вам: хорошо, Борис, я согласна. Скажу и сразу же пойду на кухню, предположим, чтобы взять в буфете вино или включить чайник… Вернусь, а вас уже нет. Что вы на меня так смотрите… Думаете, я все это придумала? Ничего подобного. Вы уже приходили, ведь так? Или вы существовали только в моей фантазии?

Борис смотрел на нее со странным выражением лица, причем так долго и пристально, что Лиля даже смутилась. К счастью, на этот раз она выглядела превосходно, она вообще взяла теперь за правило всегда выглядеть так, словно к ней придут свататься. У нее раньше не было такой привычки, потому что никто не просил ее руки, а теперь, когда к ней привязался этот Желтухин, какой-никакой, а стимул есть. Сегодня, к примеру, на ней было очень шедшее к ней черное платье с маленьким белым воротничком. Лиля почувствовала, что нравится Желтухину, настоящий он или нет, ей было все равно.

– Але, вы слышите меня? Что скажете?

– Вы, Лилечка, чудесная девушка, и я действительно пришел к вам, чтобы сделать вам предложение… Но прежде я этого не делал… Разве что мысленно…

– С цветами приходили?

– В смысле?..

– Когда представляли себе, что идете ко мне, у вас в руках были цветы?

– А… Ну да, конечно, большой такой букет… Вы еще попросили отнести цветы на кухню…

– У меня было что-то с лицом?

Но Борис не понял ее и выглядел очень растерянным.

– А потом вы мысленно же принесли мне торт и снова сделали предложение?

– Откуда вам это известно, Лилечка? Конечно, я по-всякому представлял себе нашу встречу. Я же волновался. И сейчас волнуюсь. Думаю, а вдруг вы мне откажете?

– Борис, но мы же мало знакомы. Вы меня вообще не знаете. Можно, я дотронусь до вас?

Он покраснел. Как настоящий. Кивнул головой, и Лиля провела ладонью по его щеке, потом спустилась ниже, дошла до пояса и остановилась. Вспомнила Бантышева. Зачем ей Желтухин, когда она провела уже две ночи с Сережей? Он, правда, в отличие от Бориса не делал ей предложения, но зато вел себя так, словно они были близки уже давно, и Лиле было так уютно и сладко спать с ним рядом, устроившись на его мягком, с впадиной как раз для ее головы, плече, что она согласна была бы жить с ним на одной лестничной площадке, как близкая соседка, но только чтобы он проводил с ней ночь. Она и сготовит ему, и носки постирает, и приберется в квартире. Да и с Катей она ладит, ей нравится Катя, несмотря на то что девочка совсем расклеилась… Они с Катей подружатся, Лиля в этом нисколько не сомневалась. Она знала, что Бантышев очень богат, но искренне призналась сама себе, что ее это нисколько не тревожит. Богатство – это, конечно, хорошо, но Лиля привыкла сама зарабатывать себе на жизнь, поэтому в случае чего она и Сережу с Катей прокормит. Она даже представляла себе, как они, Бантышев с дочерью, приходят к ней домой, садятся в кухне за стол и она наливает им суп… Поэтому к чему ей размениваться на странного Желтухина? К тому же всем было известно, что он умирал по Ирине Бантышевой. Иры не стало, и два мужика словно осиротели и бросились искать утешения у Лили… Какие же они все-таки дети…

– Пойдемте на кухню, сейчас будем пить чай. Или, быть может, хотите кофе? Идемте-идемте, я вас одного уже не оставлю. Мне хочется понять – вы настоящий на этот раз или нет?

– Лилечка, вы же только что потрогали меня… Разве я не настоящий? Вы вот только дотронулись до меня, а меня аж в жар бросило, я почему-то так и предполагал, что так все будет…

– Как? Садитесь, расслабьтесь… Так чай или кофе?

– Все равно, – Желтухин сел, не отрывая взгляда от Лили.

– Так что вы предполагали?

– Что я отвечу на ваше прикосновение со всей страстью… Вы так подействовали на меня…

– Борис, держите себя в руках…

– Но я хочу вас, Лилечка… Хочу, чтобы вы еще раз дотронулись до меня…

– Борис, не надо этого… Вот скажите лучше, зачем вы ко мне сейчас пришли?

– Я люблю вас, Лилечка, и хочу на вас жениться. У меня и квартира есть, так что вашу квартиру… твою квартиру ты сможешь сдавать и вообще делать с ней все, что угодно, это твое дело.

– Вы то на «ты» ко мне обращаетесь, то на «вы»… Что с вами?

– Страстно желаю тебя, Лиля, я не хочу ни чая, ни кофе…

Она зажмурилась. Потом открыла глаза. Желтухин стоял перед ней и трясущимися руками расстегивал рубашку.

– Тебе может показаться, что я худой, но на самом деле я спортивный, у меня твердые мускулы, я жилистый, тебе понравится мое тело…

– Борис, остановитесь! Я не хочу вас!

– Но ты же сама сказала, что представляла уже мой приход и даже то, что я делаю тебе предложение, значит, ты думала обо мне… Я снился тебе, наконец!

– Я просто рассказала вам о том, что происходит со мной… Видимо, это расстройство психики… Но я не люблю вас, понимаете? Я люблю другого человека…

– Пойдем ляжем, а потом ты мне все-все расскажешь… Ну же, Лиля, все равно никто и никогда не узнает…

Желтухин, конечно, интересный мужчина, и его слова обожгли ее слух, да и колени почему-то ослабли, и она бы уступила ему, не случись в ее жизни Бантышева… Даже если Сережа больше не придет к ней, все равно она не может вот так сразу взять и переметнуться к Желтухину.

Лиля быстро схватила стакан, набрала холодной воды и плеснула в лицо своему перевозбудившемуся гостю. Желтухин ахнул, вскочил со стула и схватился за лицо так, словно ему плеснули в глаза соляной кислотой…

– Извините, но у меня не было другого выхода… К тому же, если вы сейчас даже и исчезнете, то я увижу хотя бы брызги на полу и пойму, что вы все-таки были… Вы вот говорите, что любите меня, а совсем не слушали, что я вам говорила о своем самочувствии…

– Вы извините меня, Лилечка, я действительно вел себя как свинья…

Желтухин, присмиревший, уже застегивался на все пуговицы и боялся посмотреть Лиле в глаза.

– Вы такая красивая, такая соблазнительная, у вас такая грудь, и волосы, и глаза, и губы… Я просто схожу с ума, когда вижу вас.

– Как же вы быстро забыли Ирину, – вдруг вырвалось у Лили.

– Живое – живым, Ирину все равно не вернуть… Но вы правы, она ушла, и мне стало еще более одиноко… К тому же вы даже если и знали, что я был в нее влюблен, то не имели права думать, будто бы у нас с ней была связь. Воздушная, платоническая, если хотите, любовь. Она подпитывалась исключительно нашими встречами здесь, у Сережи, да взглядами. Односторонними, если быть до конца честным.

– А я вас ни в чем и не подозреваю.

– Хотя у меня была причина увести Иру от Сережи, у него же была Исабель… Вы знаете, кстати, что она ушла? Я звонил Сереже, он сказал мне, что Исабель ушла, прислала даже свою подругу за вещами: та увезла целый джип барахла… Но я не уверен, что эта испанка не вернется. Она не похожа на женщину, привыкшую сдаваться. Она еще появится.

– Не думаю, – осторожно проронила Лиля. – Хотите, я сделаю вам бутерброд?

– Сделайте, – Желтухин пожал плечами. Он пригладил руками свои потемневшие от воды волосы и вздохнул. – Я должен извиниться перед вами?

– Да не извиняйтесь. Видимо, я сама дала вам повод. Начала рассказывать вам о своих видениях, где вы были в главной роли. Думаю, любой мужчина на вашем месте возомнил бы себя главным героем моих внутренних романов…

– Но я ведь тоже думал о вас и действительно представлял себе, как прихожу к вам то с цветами, то с тортом…

– А почему же в этот раз пришли с пустыми руками? – расхохоталась Лиля, успокоившись, что видения наконец-то отпустили ее и что она видит перед собой настоящего, живого Желтухина.

– В моих фантазиях вы всегда отказывали мне… И я решил, что лучше приду ни с чем, вот тогда вы примете мое предложение…

– Какой у нас с вами странный разговор…

– Да и мы странные, вы не находите, и даже чем-то похожи друг на друга… Странно, что мы нашли друг друга, познакомились… Вы помните, когда это случилось?

– Конечно… Я видела вас, конечно, у Бантышевых, но мельком, зайду, к примеру, к Ирине за чем-нибудь, а вы там… Но нас не представляли… Мы познакомились в день ее похорон… Я еще много выпила.

– Но это простительно, – поторопился успокоить ее Желтухин. – Вы так расстроились.

– Не то слово… И я действительно много выпила…

– Помнится, вы и тогда говорили что-то такое, от чего у меня волосы на голове зашевелились… Но я же не знал тогда, что у вас бывают видения…

– Еще какие… Ведь вы же помните эти похороны… Народу – почти никого. Сережа, бедный, он не успел, они с Катей не успели… И это удивительно, что я тогда дома оказалась и из окна увидела гроб… Моя соседка умерла, а я узнала об этом случайно!

– Я и сам действовал как во сне… Но когда вы вышли, чтобы проститься с ней…

– Борис, вы поймите, то, что я сказала, было чистой правдой. Но, по-видимому, это особенности природы… Помните, как у Мопассана?.. Подождите, я даже сейчас принесу книгу…

– Какую еще книгу? О чем вы, Лиля?

Но она молча выбежала из кухни и очень быстро, боясь, что Желтухин и на этот раз исчезнет, вернулась, держа в руках книгу в красивом переплете, совсем новую.

– Вот, пришлось купить, чтобы проверить свои ощущения… вернее, впечатления…

– Мопассан? Роман «Милый друг»? Я что-то не совсем понимаю… Какая связь?

– Вот, у меня тут закладка… Хотя, подождите, я вам напомню… Дюруа, Форестье…

– Да я отлично помню этот роман, Дюруа такой негодяй…

– Дело не в нем, а в трупе Форестье… Мужчина умер, его жена и Дюруа дежурили ночью возле покойника, и вот что с ним случилось…

– С кем? С Дюруа?

– С такими ничего не случается. Я имею в виду покойника, Форестье… Да вы сейчас и сами вспомните эту отвратительную сцену…

– У Мопассана их много, этих отвратительных сцен…

– Вот, слушайте. – Лиля раскрыла книгу и прочитала не без волнения: – «Дюруа посмотрел на труп и вздрогнул.

– Смотрите! Борода! – вскрикнул он.

За несколько часов это разлагавшееся лицо обросло бородой так, как живой человек не обрастет и за несколько дней. И они оба оцепенели при виде жизни, еще сохранявшейся в мертвеце, словно это было некое страшное чудо, сверхъестественная угроза воскресения, нечто ненормальное, пугающее, нечто такое, что ошеломляет, что сводит с ума».

– Лиля, но при чем здесь борода… Мы говорили о похоронах Ирины…

– Вот и я о том же. Борис, не забывайте, что я была не только ее соседкой и немного подругой, но еще и маникюршей. Я ухаживала за руками женщины, в которую вы были влюблены…

– Я понимаю, и что? При чем здесь Мопассан?

– Кто тогда больше выпил: вы или я?

– Думаю, мы оба тогда набрались… – согласился Борис. – Но у меня было больше сил, и я отвел вас домой, уложил в постель… Но вы не хотели спать и говорили очень странные вещи… бредили, наверное.

– А вот и нет. Я все отлично помню. Да поймите же вы, наконец, что за двое суток до смерти Ирины я делала ей маникюр. Вы вообще-то представляете себе, что это такое?

– Ну там… лак на ногтях…

– Я срезала всю лишнюю кожу возле ногтя, если говорить обычным, не профессиональным языком. Так вот, когда я прощалась с Ириной и наклонилась над ней, чтобы поцеловать ее в лоб…

– И вы готовы были поцеловать ее… в лоб?.. Ведь она же почти разложилась, она пролежала в квартире несколько дней… Ее поэтому-то и прикрыли прозрачным газом…

– Я была не в себе… Но я увидела открытые, сцепленные на груди ее руки… Ее пальцы. Форма их изменилась, да и ногти выглядели неухоженными, заросшими… Теперь вы понимаете, почему я прочитала вам отрывок из этого романа? Она умерла, а кожа вокруг ногтей продолжала расти, да и форма пальцев изменилась… Меня это не могло не удивить, поймите! Кроме этого, вы, мужчина, дали людям, которые одевали покойницу, розовые туфли, которые подошли бы разве что Золушке…

– А при чем здесь туфли? Лиля, что вы пугаете меня? Я увидел туфли в спальне, на ковре, красивые, розовые… Взял первые туфли, которые попались на глаза. В чем вы меня хотите упрекнуть?

– Эти туфли слишком малы для Ирины, для ее ног. Это тридцать третий размер, очень редкий…

– Но как же эти туфли оказались в ее спальне? Разве они были не ее?

– Нет, ей принесли их, чтобы она предложила одной своей знакомой с маленькой ногой… Туфли страшно дорогие… Зачем вы втиснули Ирину в эти туфли? Разве не было других?

– Это не я… Да и какая разница…

– Просто я любопытна. Что же это получается: кожа после смерти человека продолжает расти, а ступни уменьшаются в размерах?..

– Лиля, мне не по себе становится от ваших разговоров…

– А вы знаете, что хозяйка этих туфель приходила к Сереже, спрашивала про туфли, даже искала их? Кажется, он выплатил этой особе стоимость туфель…

– Я скажу ему, что они были на Ирине…

– Но согласитесь, что я здесь ни при чем, что туфли-то мне не померещились…

– Туфли – согласен, но то, что ты сказала про ногти…

– Борис, мне и самой не по себе от этих разговоров… просто хочется проверить себя, вдруг у меня что-то с головой… Вот я сижу, разговариваю с вами, а сама думаю: не привиделся ли мне этот мужчина?

– Нет, не привиделся… Хочешь, я поцелую тебя по-настоящему?

– Нет-нет… – Она вдруг прониклась к Борису теплым, искренним чувством симпатии. – Я, наверное, должна вам кое о чем рассказать…

– Что именно? Снова фантазии?

– Нет. Мне нравится ваш друг, Сергей Бантышев. Мне даже кажется, что я влюблена в него…

– Так в чем же дело? Исабель-то ушла! – брови его взлетели, а лицо осветила неожиданная улыбка.

– Вы как будто бы не огорчились…

– А что я могу поделать, если ты любишь его, а не меня? Я очень хорошо понимаю Сережу…

– Вы правда на меня не сердитесь?

– Нет, не сержусь. Я даже буду рад, если у вас с ним все получится…

– Я не собиралась говорить, но и обманывать не хочется… Вдруг вы бы пришли ко мне, а у меня – Сергей… Вот только мы не знаем, как Кате сказать…

– Я могу ее подготовить… Но лучше, если она сама все поймет, прочувствует…

И он ушел. Поцеловал, правда, на прощание и ушел.

Лиля вернулась на кухню – на полу все еще сохранились капли воды. Значит, он был. Был…

8. Москва. Ноябрь 2005 г. Бантышев. Катя

Бантышев услышал, как Катя поет, и замер. Отложил в сторону газету и прислушался. Нет, он не мог ошибиться, это действительно голос Кати, и она поет… Он задрал рукава на рубашке – мурашки покрывали заросшие шерстью руки… Как же он обрадовался. Совсем как тогда…

Так случилось в жизни Бантышева, что его жизнь теперь была поделена на две части: до смерти Ирины и после. Это обычное состояние для вдовцов. Но если кто-то и мог раскрыть душу, чтобы облегчить свои страдания, дать выход своим эмоциям, слезам, наконец, то только не Бантышев. И не потому, что он был таким сильным человеком. Просто ему было некому поплакаться. Единственный друг, Борис, оказался не тем человеком, уже хотя бы потому, что именно Сергея считал косвенно виновным в смерти жены. Весь его вид, каждый взгляд – все свидетельствовало о том, что Желтухин в душе презирает Сергея за его связь с Исабель. И что самое ужасное в этой истории – Сергей и сам чувствовал свою вину. Причем не столько перед Желтухиным, сколько перед Катей. Что – Желтухин? Мужик, который рано или поздно забудет Ирину, да и любовь свою к ней он тоже, скорее всего, выдумал. А вот Катя… Бантышев начал бояться своей дочери в тот самый день, в Крыму, когда они вдвоем нежились на пляже, а потом пришла телеграмма от Бориса, в которой сообщалось о смерти Ирины. И не только о ее смерти, но и о похоронах. Ему тогда показалось, что над пляжем пронеслась длинная и долгая черная тень Исабель… Словно она, эта дьяволица, прилетела в Крым специально для того, чтобы увидеть всю ту слабость и растерянность, которая составляла основу характера ее любовника. И если бы не его гениальные мозги, он просто пропал бы… Он и сам удивлялся, как это ему удалось создать свое государство в государстве, свой бизнес, когда в нем так мало внутренней силы и основу его жизнедеятельности составляют лишь сплошные идеи… Вероятно, и такие люди нужны, быть может, и бесхарактерные, но обладающие глубокими познаниями в чем-то другом… Ведь только в тандеме с Ванькой Потаповым, его теперешним заместителем, мужиком железной хватки и воли, возникла эта мощная корпорация «Амбра-лайн», и если бы не Ванька с его гениальными организаторскими способностями и талантом общения с людьми, Бантышев так и жил бы на зарплату программиста, хотя, быть может, и сделался бы хакером…

…Катя пела в своей комнате так, как пела в первый раз после долгого перерыва, связанного со смертью матери. После того как оба они осиротели, на Катю вообще было больно смотреть. Она сильно похудела, под глазами появились черные круги, а глаза были розовыми, воспаленными от слез. Она почти не разговаривала с отцом и чаще всего, вернувшись из школы, запиралась у себя в комнате. Сколько Бантышев ни уговаривал ее выйти и поговорить, в ответ она ссылалась на головную боль или на плохое настроение. Так ведь он как раз и хотел поднять ее настроение, хотел предложить съездить куда-нибудь, прогуляться, да хотя бы в Сокольники… Или в зоопарк. Он и до смерти жены относился к Кате, как к ребенку, а уж после того, как ее не стало, и вовсе… Он имел самое смутное представление о Катиной жизни, о том, чем она увлекается, кто ее друзья и чем она вообще живет. Хотя Ирина как-то сказала ему, что Катя встречается с кем-то и что надо бы выяснить, кто этот молодой человек, быть может, даже пригласить его домой, чтобы познакомиться. Но Сергей был слишком занят на работе, да и Исабель отнимала много времени и сил. К тому же кто, как не мать, должен заниматься воспитанием дочери? И вот теперь они остались вдвоем – он и дочь, и о том, как с ней себя вести, о чем разговаривать, чтобы не травмировать ее еще больше, он не имел ни малейшего представления. Поэтому-то, чтобы ничего не испортить, чтобы не совершить ошибку, он просто привел в дом Исабель и сказал дочери через дверь: «Катя, пусть с нами поживет одна моя знакомая, ее зовут Исабель… Она поможет нам по хозяйству, да и вообще, нам с тобой будет полегче…» Сказал, даже не понимая, что творит. Ему казалось, что раз ему будет легче и в доме появится человек, который немного развеет похоронное настроение, внесет в дом живую кровь, звуки, запахи, то, значит, и Кате будет намного проще и с хозяйством, и с той гнетущей тишиной, что прижилась в квартире и давила на уши… Быть может, другая девочка на месте Кати поразилась бы тому чудовищному, пусть и неосознанному цинизму, с каким он привел на место покойной жены свою любовницу, но Катя боялась потерять отца… Боялась, что он сам может уйти к другой женщине. Боялась, что он запьет. Боялась, что он сойдет с ума от тоски (это состояние стало ей в последнее время слишком хорошо знакомо). Боялась, что он заболеет и умрет. Именно поэтому она и позволила Исабель поселиться в их доме.

… Катя все пела и двигалась по своей комнате… Дежавю? Ведь все это уже было. И даже мелодия была та же самая. И звуки, доносящиеся из ее комнаты, – те же. В тот раз дверь распахнулась, Катя вылетела и чуть не столкнулась с отцом… Он схватил ее за плечи, заглянул в глаза:

– Катя, все хорошо?

– Папа… Я тебе не рассказывала, потому что… Да ты и сам все знаешь… – Она стояла, сдерживаемая его руками, и в нетерпении била голой пяткой об пол, вся дрожала от чего-то, но глаза ее лучились радостью. Так удивительно было застать ее в таком расположении духа! А ведь Исабель к тому времени прочно обосновалась не только в комнате для гостей или на кухне, но и в его спальне… Означало ли все то, что сейчас происходило с Катей, что она простила ему Исабель, простила ему очередную слабость или же, что совершенно невероятно, поняла его?

– Ты хочешь мне что-то рассказать?

– В двух словах. Пойдем, я сварю нам с тобой кофе…

На кухне он сидел, а она звенела чашками, готовила кофе.

– Понимаешь, я тебе не рассказывала, да и маме тоже… У меня был парень… Хотя, нет, не так, он не был, а есть… его зовут Валера. Он, папа, старше меня, но очень, очень благородный и сдержанный человек… Он очень красивый, умный и любит меня. Наши отношения с ним ограничивались одними прогулками, кафе… Я понимаю, что ты хочешь меня спросить… Нет, нет и еще раз нет! Говорю же, он очень сдержанный мужчина, хотя я же вижу, что он любит меня… У нас с ним было все хорошо, мы с ним ездили на дачу, и я поехала, папа, с ним, да, поехала, но я не боялась с ним ехать… Мы же знакомы с ним несколько месяцев… Он такой, папа…

– Ты влюбилась?

– Да, папа, влюбилась. А тут с мамой случилось… И он, как назло, исчез… так не вовремя. Я подумала уже, что он бросил меня. И вдруг мне звонит его сестра, представляешь? Звонит и говорит, что Валера просто был в отъезде, что он не забывал меня, не бросал… Что у нее для меня записка… его записка… Мы встречаемся через час. Если бы ты только знал, папа, как я рада!.. Мамы нет, ее не вернешь, но у меня есть Валера, а у тебя Исабель, у нас с тобой все будет хорошо… понимаешь?

Теперь уже она взяла его за плечи и заглянула в глаза. Сергей подумал, что она совершенно не похожа на мать. Она какая-то особенная, сама в себе, новая и чистая, и он совершенно не знает эту прелестную девочку, хотя в нем самом, где-то очень глубоко, сидит чувство вины перед ней… За свою очень странную любовь (любовь ли?) к ее матери и, конечно, за испанистую, шумную, суетливую и жадную Исабель, которая, мурлыча себе под нос хабанеру (вот дурища-то!), и развешивая по квартире новые шторы, и расставляя в буфете новую посуду, обманывает его в деньгах…

– Катя, дочка, я так рад за тебя, тому, что ты нашла в себе силы… ну, ты понимаешь меня, да, детка? Я, может, и плохой отец, но я так люблю тебя… Я понимаю, ты сейчас спешишь, тебя ждут… Но все равно, я спрошу: как тебе живется? Ты не злишься на меня из-за Исабель?

– Она дура, папа, но с ней дома не так страшно… А мне было страшно, очень! Только будь с ней осторожен, она прилипла к тебе не из-за любви, ты же понимаешь… Вот если бы вы познакомились с ней и она бы не знала, кто ты, чем занимаешься и сколько у тебя денег, вот тогда другое дело. Тебе нужна скромная и порядочная женщина. Но только не Исабель. Думаю, ты и сам скоро все поймешь. Ну все? Я пошла?

– Значит, ты на меня не злишься?

– Нет, я рада, что ты нашел в себе силы жить…

– Откуда ты у меня такая взялась?

– Я дочка своих родителей, – она сощурила свои красивые зеленоватые глаза. – И я очень люблю тебя.

Она упорхнула… И ее очень долго не было. Не появилась она и ночью. Исабель, накормив Бантышева ужином, и сама забеспокоилась. Несколько раз зачем-то заглянула в комнату к Кате.

– Она же никогда не позволяла себе такого… А если и не ночевала, то звонила, говорила, что останется у подруги… – говорила Исабель, прибираясь на кухне. Когда посуда была перемыта, а полы подтерты, она, утомленная, сытая и сонная, села к Бантышеву на колени и прижалась к нему, поцеловала в висок. – Знаешь, я понимаю, тебя все здесь устраивает, ты уже привык к этой квартире, но как бы нам расширить ее? Купить соседнюю?

– Ты кого имеешь в виду? Лилю, что ли?

– Да какую еще Лилю, ты что? Я о тех, что за стенкой, которые вечно ссорятся… И им хорошо – не надо будет обращаться к посредникам, и нам. Они все равно вместе жить не будут, постоянно ругаются, разве ты не слышишь?

– Вообще-то, я на работе целый день…

– А я слышу. Даже разговаривала с этой женщиной…

– Исабель, мне сейчас не до этого. У меня дочка пропала.

…Катя вернулась только на следующий день. Молча заперлась в своей комнате и не выходила оттуда даже поесть. Услышав ее шаги в коридоре, он выбегал, чтобы перехватить ее по дороге в туалет, но всякий раз опаздывал, ему приходилось расспрашивать ее через дверь – что с ней случилось, кто ее обидел и где она пропадала всю ночь, но Катя молчала, он слышал лишь ее всхлипывания. А вечером с ней сделалась истерика. Она рыдала у себя в комнате в голос, но ни его, ни тем более любопытную Исабель к себе не впустила.

– Он бросил ее, бросил, – говорил он, обращаясь скорее не к Исабель, а к самому себе. – Бросил мою девочку, негодяй… Как же ей теперь плохо… Исабель, ее надо накормить, она совсем без сил, только и знает, что плачет…

Это была адская неделя. Еще хуже, чем те первые дни после похорон Ирины. Но тогда хотя бы он знал причину такого состояния дочери. Умерла мама, разве может быть что-то тяжелее, трагичнее? Оказывается, может. Подумаешь, парень бросил! Да у нее таких парней будет миллион! А она, глупенькая, страдает по своему первому… У Бантышева разрывалось сердце, когда он слышал, как Катя плачет, но он понимал, что не имеет морального права рваться к ней в комнату и допытываться, что же с ней случилось конкретно, что с ней сделал этот изверг. А что, если он не бросил ее, а изнасиловал? Разве признается она в этом? Была бы жива мать, может, Катя и рассказала бы ей. А признаваться отцу, который и сам-то не блещет нравственностью… Да и разве в нравственности дело? Просто она не видит в нем близкого человека, вот и все объяснение. В такие минуты ему хотелось бы, чтобы Исабель исчезла. Вместе со своими коврами, чашками и серебряными вилками, французскими миксерами и тостерами, со всей этой никому не нужной чепухой, которой она так рьяно увлекалась в последнее время. Но Исабель никуда не исчезала, она всегда находилась рядом с ним и мешала ему сблизиться с дочерью и успокоить ее. Но избавление от этого кошмара пришло оттуда, откуда он меньше всего ожидал. Однажды, вернувшись с работы, он, как всегда, первым делом постучался в комнату к Кате. Исабель в кухне разогревала ужин. Дверь подалась, распахнулась, и Бантышев увидел Катю, сидящую на диване и с аппетитом поедающую пирожки. Он от удивления и радости не мог выговорить ни слова.

– Лиля приходила, – объяснила Катя с набитым ртом. – Пирожки с капустой принесла. Хочешь?

– Ты отошла, Катюша? С тобой все в порядке?

– Она сказала, что надо продолжать жить. Как же ты будешь без меня, если я умру?

Она посмотрела на него глазами, сразу же наполнившимися слезами, и сделала попытку улыбнуться.

– Но что все-таки произошло?

– Потом расскажу, хорошо?

– Самое для меня главное, чтобы с тобой все было хорошо, чтобы ты была здорова и счастлива. Я все понимаю, малыш, я виноват перед тобой, но жизнь продолжается…

– Да ты не оправдывайся, кто, как не ты, лучше знает, как тебе дальше жить? Но все равно, пройдет какое-то время – и ты поймешь, что эта твоя испанка – мыльный пузырь. Что она ненастоящая, что она хочет казаться оригинальной, чтобы привлечь твое внимание… Но в жизни есть кое-что поважнее, понимаешь? И ты не должен оправдываться. Хочешь пирожка?

Он хотел пирожка, хотел посидеть рядом с дочерью, послушать ее голос, чтобы успокоиться, наконец, убедиться, что ее здоровью и психике больше ничто не угрожает. Спросить вот так, прямо, в лоб, не бросил ли ее парень, он так и не осмелился, побоялся нарушить то хрупкое понимание, что образовалось между ними и что сблизило их. А потом были разговоры о будущем Кати, о том, что надо бы уже подавать документы в университет, но Катя сказала, что у нее нет желания ни поступать, ни учиться. Она попросила у отца год на то, чтобы прийти в себя и набраться сил. Бантышев все понял и согласился. И Катя снова заперлась в своей комнате. Но на этот раз она вовремя появлялась за столом, кушала с аппетитом и казалась относительно спокойной. Да и плакать стала меньше. «Она много читает, – как-то заметила Исабель. – Все же это лучше, чем постоянно реветь…» Потом Катя стала выходить из дома, встречаться с подружками, подолгу болтала с ними по телефону. Но прежней жизнерадостности, блеска в глазах Бантышев в дочери не замечал. Разве только, когда в их доме появлялась Лиля. Но соседка заглядывала редко, знала, что это будет раздражать Исабель.

Прошло два месяца. И вдруг это пение… Как тогда, в тот день, когда Катя отправлялась на встречу с сестрой того парня… Что же случилось с ней хорошего на этот раз? Что ее так обрадовало?

Он перехватил ее в прихожей в тот момент, когда она уже обувала ботинки, причем спешила, движения ее были быстрыми, порывистыми. Она резко встала и, вытянувшись перед зеркалом, нахлобучила на голову красивый черный берет, надвинула почти на лоб. Из-под берета на Бантышева смотрели веселые зеленые глаза. Красные яркие губы блестели от помады. Катя была так хороша в эту минуту, и короткая черная курточка ей шла, и клетчатая плиссированная юбка до колен, и красный шарфик…

– У тебя все хорошо? Ты сегодня такая красивая…

– Я познакомилась с одним человеком… Нет, это не то, что ты думаешь… Он старше меня, и вообще – иностранец. Я покажу ему Москву, а он послушает мой английский… Знаешь, мы познакомились с ним случайно, в метро… Но он такой замечательный, так плохо говорит по-русски, но все-все понимает… У него дети такого же возраста, как и я. Так что это не то, повторяю, что ты подумал… Ну все, чао…

Она поцеловала Бантышева в щеку и убежала.

«Вот и хорошо», – подумал он, чувствуя, как его охватывает приятный будоражащий озноб. Он вернулся в комнату и вдруг – в который уже раз – осознал, что Исабель-то в квартире нет, что она покинула его, причем давно. Ее звонки не в счет. Исабель не было, зато где-то совсем рядом жила и дышала Лиля. Он взглянул на часы – пора? В предвкушении встречи он даже сделал несколько танцевальных па. Музыка звучала внутри него и заполняла его чувством, очень похожим на счастье. Он надел джемпер, взял из буфета бутылку вина, коробку с шоколадным печеньем и пошел к Лиле. Права была Исабель, вдруг подумал он, оказавшись на холодной лестничной клетке и услышав доносящиеся из-за соседней квартиры голоса ссорящихся супругов Докучаевых, мы купим не только эту «нехорошую» квартиру, но и Лилину, все объединим, сломаем перегородки… Сердце его радостно забилось, когда он нажал на кнопку звонка. Лиля открыла дверь тотчас же, словно стояла за дверью и ждала его. Из теплой квартиры хлынул аромат запеченного мяса и духов: Лиля, с розовым от смущения лицом, ждала, когда он переступит через порог, чтобы дать себя поцеловать.

– Знаешь, – сказал он на гребне удивительно устойчивого и ясного чувства, охватившего его при виде этой очаровательной молодой женщины, – ты никогда не думай, что я хожу к тебе из-за тоски по Ирине или по другой, унизительной для женщины, причине… Не думай так. И про то, что я ничего не знаю о вас с Желтухиным, тоже не думай… Вернее, я знаю, что он ходил к тебе и просил тебя выйти за него замуж… Но все это было в прошлом. Он, Борис, – одинокий человек, но он продолжает любить Ирину. А я полюбил тебя. Всем сердцем. И я хочу жить с тобой. Вот, собственно, и все. А Катя – она уже взрослая девочка, и она, я думаю, все поймет…

– Входи, Сережа, замерзнешь… – Лиля взяла его за руку и втянула в квартиру, закрыла за ним дверь. – Я не одна…

9. Дубровник. Октябрь 2005 г. Рита Пирс

– Я пригласила в гости одну русскую даму, – сказала Рита, обращаясь к Оливеру, бледному худощавому мужчине, дремлющему в плетеном кресле под большим полотняным зонтом. За пышной зеленью небольшого садика, за патио, на котором стоял накрытый столик, кресла и кадки с растениями, открывался чудесный вид на море. – Ее зовут Ольга Михайловна. Она уже была у нас летом… Такая приятная дама, вся в золоте…

– Да-да, я помню… Хорошо. Я рад, что ты здесь не скучаешь, что время от времени приглашаешь к нам русских. Ты же знаешь, как я отношусь к русским.

– Ты хорошо относишься прежде всего ко мне, не заблуждайся. – Рита ласково потрепала Оливера по щеке. – Знаешь, мне нравится здесь все больше и больше… Такая тишина, благодать…

– Тебе нравилось бы здесь еще больше, если бы ты не изводила себя домашней работой. Я предупреждал тебя, что дом – это не апартаменты, здесь много работы, причем не только в доме, но и в саду… Но я поражаюсь твоей работоспособности, и меня приводит в умиление это твое рвение навести во всем порядок… Вот только непонятно, зачем ты отпустила Хлою…

– Но дом и был в полном порядке, не запущенный, мне не трудно пылесосить, протирать пыль, готовить и мыть посуду. Это обычная женская работа.

– А кто чистил грядки с перцем? Скажи, зачем тебе было выращивать перцы? Я же привожу тебе все продукты, овощи, фрукты на машине… Еще ты сегодня мыла лестницу, чистила мраморный умывальник в саду… Почему ты не хочешь вернуть Хлою? Разве она плохо мыла полы или прибиралась? Она хорошая, чистоплотная женщина, которая прекрасно справлялась со своими обязанностями…

– Оливер… Я только здесь, в Дубровнике, мою полы, ты же знаешь…

– Ты нервничаешь, я вижу, ты готова делать все, что угодно, только бы не киснуть… Но что на этот раз? Ты же знаешь, я готов сделать все, что угодно, лишь бы ты была счастлива. Понимаю, это звучит несколько… Возможно, я косноязычен, но я действительно не понимаю, чем ты можешь быть огорчена на этот раз? В прошлый раз ты расстроилась из-за болезни Питера, это я виноват, что не проконтролировал его, и он просто переутомился, сидя за компьютером… Но что на этот раз? Я же вижу, что ты чем-то расстроена… Ты молчишь, почти не улыбаешься… Вот только сейчас немного оживилась, я так думаю, это из-за предстоящей встречи с твоей русской знакомой…

Оливер встал и обнял Риту.

– Одно твое слово, Рита, и пусть хоть все твои русские друзья придут к нам на ужин, я не против… Мы даже можем пригласить местных музыкантов…

Солнце блеснуло в светлых волосах Оливера, и Рита испытала почти физическое чувство благодарности к этому мужчине, ей захотелось взять его крепко за руку и сжать, до боли, чтобы он понял, как важно ей это прикосновение и просто присутствие его рядом с ней. Да, когда-то они договорились, что ее жизнь принадлежит теперь только ему и что ей никто больше не нужен, что встреча с ним означает новый виток ее жизни, и все, что было с ней до этого момента, не имеет никакого значения. И этот договор она подписала бы кровью, тем более что она сама была инициатором, она хотела этого… Но они также договаривались и о том, чтобы между ними не было никакой лжи. А потому она должна, обязана рассказать ему о том, что произошло и что так мучает ее… Тем более что речь идет не о ней, а о другом человеке, которому сейчас очень трудно.

– Ты скучаешь? – Оливер обнял ладонями ее лицо, поднял его и поцеловал в плотно сомкнутые губы Риты. – Ты же знаешь, я для тебя сделаю все…

– Понимаешь, я не хотела тебя тревожить, да и себе внушала мысль о том, что все, что осталось в России, в моей жизни не имеет места… Да и к сестре своей я не была привязана… Но она умерла, Оливер, не так давно… Вернее, уже давно, в июне. Я хотела тебе рассказать, но подумала, что это нарушило бы наш уговор… Ведь для меня России не существует. Есть только ты и я и то место, где мы живем. Лондон ли, Дубровник. Я знаю, что ты хотел купить дом в Италии…

– Чтобы прочувствовать страну, недостаточно быть там туристом… – прошептал он ей уже знакомую фразу на ухо, и Рита уже пожалела, что начала этот разговор о сестре. – Но почему ты сказала мне об этом только сейчас?

– Уговор дороже денег… Я не хотела думать об этом, тем более что Ирину все равно не вернешь…

– Твою сестру звали Ирина?

– Ирина Бантышева. Она умерла очень нелепой смертью, когда ее муж и дочь отдыхали в Крыму. От воспаления аппендицита. Я не слишком разбираюсь в болезнях, но примерно представляю себе, что с ней произошло… Был приступ, дома никого не оказалось, возможно, она испытала сильную боль и потеряла сознание… Гнойный перитонит, вот, вспомнила, как это называется. Гной разлился в животе, и она умерла… Это произошло в начале июня… Ее труп пролежал в душной квартире три дня, прежде чем его обнаружил один знакомый…

– И когда ты узнала об этом? Да и вообще, я в первый раз слышу, что у тебя была сестра… Родная?

– Нет, двоюродная, но единственная. У меня не было больше ни братьев, ни сестер.

– Почему ты не сказала мне, мы бы поехали на похороны…

– Оливер…

– Извини… Я все понимаю. Ты не должна была там появиться… Но они хотя бы помнили о твоем существовании?

– Думаю, что нет. Для всех я давно уже пропала без вести, исчезла, как исчезают тысячи людей в России… Я должна была исчезнуть…

– Рита, ты хочешь помочь семье? Ты только скажи…

– Понимаешь, муж Ирины, Сергей, человек не бедный, поэтому деньги им не нужны. Другое дело, что он человек ведомый, женщины в его жизни занимают не последнее место, но Ирина как-то еще сдерживала его… Словом, это его жизнь, и если он такой дурак, то пусть женится на ком угодно… Но вот Катя, его дочь, она может пострадать из-за неразборчивости отца… После матери, я думаю, ей очень тяжело будет оставаться дома, где все будет напоминать о прежней и хотя бы внешне благополучной семье… Вот я и подумала, а что, если ее привезти сюда, к нам? Она сначала бы пожила здесь, пришла в себя от того кошмара, в котором оказалась, а потом мы бы увезли ее в Лондон, познакомили с Питером…

– Так в чем проблема? Она знает о том, что у нее есть тетка?

– Нет, говорю же тебе, никто ничего не знает… Как ее привезти сюда, как все ей объяснить?

– Да так и объяснить, что она не одна, что у матери была сестра, которая, случайно узнав о смерти… Ирины, решила позаботиться о своей племяннице…

– Нет, Оливер, я не могу объявиться. Как ты это себе представляешь? Я звоню ей, называюсь ее теткой и приглашаю к себе в гости в Дубровник… Ты думаешь, она не расскажет об этом отцу? Ей же в любом случае надо будет у него отпроситься… И она расскажет о моем звонке.

– Рита, я не знаю, что произошло с тобой сто лет тому назад, какое преступление ты совершила…

– Оливер, прошу тебя, не спрашивай…

– Я так думаю, что это убийство… иначе ты бы не пряталась… Ты же говорила, что тебя ищет полиция… Ну же, не отворачивайся, посмотри мне в глаза, ты же со мной, мы вместе, так что тебе нечего бояться…

– Когда-нибудь, когда пройдет достаточно времени, чтобы эта история забылась, я расскажу тебе все. Но ты же обещал ничего у меня не выпытывать… Оливер, я не социально опасная, поверь мне…

– Я верю и очень люблю тебя. Я же говорил тебе, что все, что касается твоего прошлого, для меня не имеет никакого значения. Даже если я узнаю, что ты была проституткой или убийцей, или, скажем, сидела в тюрьме, это не изменит моего отношения к тебе. Быть может даже, я буду относиться к тебе более нежно, бережно, чтобы не травмировать тебя… Если ты согласилась со мной жить, значит, ты хотя бы немного, но любишь меня. А это – самое главное…

– Оливер, ты всегда говоришь мне то, что я хочу услышать… И у тебя прекрасный русский… Так что ты посоветуешь мне сделать, как привезти сюда Катю, но так, чтобы она ничего не знала – кто я, кто ты?..

– Твой зять знает тебя в лицо?

– Знает. Больше того, то преступление, что я совершила, касается именно его семьи… И он не должен увидеть меня… Он первый меня сдаст…

– Я все понял. Значит, в Москву должен ехать я. Просто как англичанин, у которого есть дела в Москве. Я должен буду как бы случайно познакомиться с твоей племянницей и уговорить ее поехать со мной в Дубровник…

– Я уже голову сломала, я не представляю, как это можно сделать… Разве что туристическая поездка… Но тогда она, бедная девочка, должна будет влюбиться в тебя, а этого невозможно допустить…

– Почему обязательно влюбиться? Я постараюсь не давать ей повода.

– Для любви никаких поводов не надо… Ты познакомишься с ней, будешь оказывать ей знаки внимания, и она возомнит, будто бы ты влюблен в нее, да еще и зовешь ее с собой в Дубровник или в Лондон…

– Я могу организовать ей чисто образовательную поездку в Лондон, чтобы она учила язык…

– Вот я и говорю, она не поверит тебе, подумает, что ты нарочно придумал эту поездку, потому что влюблен в нее, а я не хочу, чтобы она страдала…

– Да почему ты решила, что она непременно в меня влюбится?

– Да потому что я в тебя влюбилась сразу и навсегда. А она такая юная… в таком возрасте все девушки думают только о любви…

– Ты боишься, что и я влюблюсь в твою племянницу, признайся?

– Не знаю… Но все равно, Оливер, я бы хотела, чтобы ты привез ее сюда, я считаю своим долгом принять в ней участие. Я виновата перед ее семьей и должна исправить свою ошибку…

– Скажи, что я должен сделать?

– Быть может, ты поедешь в Москву с Питером? Он красивый мальчик, и Катя скорее обратит внимание на него… Конечно, если он согласится…

– Но как я объясню ему, зачем мы едем в Москву?

– А как ты объяснял ему, зачем вы ездили с ним в Париж, Рим? Поедете в Москву просто так, посмотреть… Оливер, ты ничего не чувствуешь?

– Чувствую… у тебя что-то горит…

– Это пирог, апельсиновый пирог… Я забыла о нем… Мы с тобой еще вернемся к этому разговору… А сейчас помоги мне накрыть на стол… У меня уже все готово: и рыба, и салаты…

– Подожди, – Оливер поймал ее за руку и притянул к себе. – Откуда тебе стало известно о смерти сестры?

– Это отдельная история… Только ты не подумай, что я обманываю тебя… Просто она мне приснилась, Ирина. Я проснулась и долго не могла понять, почему у меня так тревожно на душе… И тогда я просто позвонила туда, в Москву, и пригласила ее к телефону… Трубку взяла Катя… Она плакала в трубку… Сказала, что мама умерла… Вот и вся история. Я представилась знакомой Иры и задала несколько вопросов: отчего она умерла, кто был на похоронах…

– И ты промолчала? Ничего не рассказала мне? Но почему? Неужели у тебя из головы не выходит наш уговор?

– Не выходит. Я хотела, понимаешь, хотела забыть о прошлом, но это прошлое настигает меня даже во сне… Эта семья… Ирина… Оливер, помоги мне привезти сюда Катю. Хотя бы так я смогу искупить свою вину перед ней, вернее, перед ними…

Рита поцеловала Оливера и бросилась в сторону кухни. Он стоял, оглушенный и растерянный, не в силах понять, как же так могло случиться, что женщина, которую он любил больше всего на свете, до такой степени не доверяет ему и до сих пор скрывает свою тайну. Что такого она могла совершить, что не может признаться ему? Убийство? Но кого она могла убить? И какое отношение этот человек имел к семье ее сестры?

Он подошел к самому краю патио и взглянул на море. Нежно-голубое, оно своим величием и покоем действовало на эмоционального и впечатлительного Оливера умиротворяюще. Ну и что, что она такая скрытная, каждый человек имеет право на свою тайну, на свое прошлое. Он ведь тоже не рассказывал Рите во всех подробностях о своей жизни с Джейн, о том, как та погибла… Да потому что не все, что происходит с людьми, можно произносить вслух. Да и как отнеслась бы к нему Рита, если бы узнала, что жена Оливера была законченной алкоголичкой, что она была отвратительна в своем беспробудном пьянстве, омерзительна, что пыталась соблазнить его друзей и даже его отца! Бегала голышом по газонам, хохотала во все горло и показывала язык полицейским… Ну зачем ему рассказывать об этом Рите? Разве ей не достаточно знать, что Джейн погибла в результате несчастного случая, попала под машину?.. А то, что она бросилась под колеса машины, за рулем которой сидел Оливер, – какое это сейчас имеет значение? Это был ее выбор.

10. Москва. Июнь 2005 г. М. Жемчужникова

Она была слишком молода, совсем девчонка, и Маргарита некоторое время просто разглядывала ее, сидя напротив нее в кафе, где они пили кофе, и спрашивая себя, почему это вдруг Валера перекинулся на малолеток. Да и Катя не скрывала, что закончила школу, что скоро выпускной, щебетала, радостная, что любимый ее вспомнил, записку с сестрой решил передать. С одной стороны, девочка была страшно рада встретиться с родной сестрой своего возлюбленного и нетерпеливо ждала, когда же ей отдадут долгожданную записку, но, с другой стороны, что-то неуловимо грустное, даже трагическое было написано на ее бледном осунувшемся личике. Ну, совсем девчонка! Что с ней такое? Может, она беременна? Вот это будет номер! Маргарита, значит, ребенка потеряла, а эта девчонка, которую мама по утрам кашей кормит, родит от Валеры сына или дочку? Но Маргарита не торопилась с запиской, тем более что никакой записки и не было.

– Как – нет записки?!

– Ты не расстраивайся. Он на словах просил передать тебе, что извиняется сильно за то, что раньше не сумел тебе позвонить и написать… Ты же не знаешь, чем он занимается, у него довольно опасный бизнес, думаю, что он не счел нужным рассказывать тебе… Но это не криминал, нет, не бойся.

– Так что он просил вас передать мне? – девочка выглядела совсем растерянной.

– Что сильно соскучился, что скоро приедет и сам все объяснит.

– Вы виделись с ним или же он позвонил вам?

– Позвонил, но мы говорили не больше минуты, да и то он говорил только о тебе, попросил найти тебя, позвонить и передать, что он тебя не бросил, чтобы ты так не думала…

Маргарита говорила еще что-то, не стараясь особенно-то подбирать слова, поскольку любопытство ее уже было удовлетворено, и она знала, что не увидит эту молоденькую и доверчивую дурочку никогда в жизни. Она собралась уже было закруглять разговор, как вдруг взгляд ее случайно упал на кольцо, сверкнувшее на пальце Кати.

– Какое красивое кольцо… – произнесла она, узнавая свое собственное кольцо, с александритом, одно из тех двух, которые она отдала Валерию вместе с остальными драгоценностями, чтобы выразить ему свою любовь, преданность, а также и готовность поехать с ним в далекую Америку. Теперь вместо Америки она получила неприлично молоденькую любовницу своего возлюбленного… Она едва говорила, чувствуя, как волна ненависти оглушает ее, ослепляет, Маргарита едва сдерживалась, чтобы не вцепиться этой юной красотке в волосы…

– Валера подарил, – порозовев, произнесла Катя. – Маргарита, я бы не хотела показаться навязчивой или невоспитанной, но очень прошу вас, расскажите мне, где Валера и что с ним… Ведь вы же не просто так пришли на встречу со мной… Что с ним? Он в опасности? Он военный? Он в горячей точке?

Маргарита покачала головой, поражаясь тупости этой девочки. Она ничего не знает, ничего не понимает, ничего не чувствует и, что самое удивительное, не замечает перемены в «сестре» своего любовника. Не видит, как изменилось ее лицо, тон ее голоса.

– Нет, это не горячая точка, я же говорила, что у него опасный бизнес… Ты права, я могла бы и не встречаться с тобой, а просто передать тебе по телефону слова Валеры… Но я его сестра, я знаю брата, он никогда еще не был так увлечен женщиной, и я чувствую, что у него по отношению к тебе серьезные намерения, вот я и решила встретиться с тобой, посмотреть на тебя…

– Серьезные намерения?.. – Катя в каком-то блаженном порыве прикрыла глаза и вздохнула.

«Мерзавка, поверила, сидит и представляет себе свою жизнь вместе с чужим мужиком… Ненавижу!»

– Расскажи немного о себе: кто ты, где учишься, из какой семьи…

Маргарита и сама не знала, зачем ей это нужно. Быть может, она хотела понять, действительно ли у Валерия были серьезные отношения с этой школьницей или же это просто разовая связь, так, для развлечения, удовольствия, разнообразия?

– Семья как семья, – брови Кати нахмурились. – Обыкновенная.

– Понимаешь, Катя, я же не так просто решила с тобой встретиться… Валера – мой единственный и любимый брат, близкий мне человек, и мне не безразлично, на ком он женится… Кроме того, быть может, ты и не заметила, но он человек ответственный…

– Я не понимаю, что вы имеете в виду…

– Он старше тебя, так ведь? Причем намного…

– Да.

– Вот и я о том же. Он – взрослый мужчина, ты – совсем еще девочка… Ладно, спрошу прямо в лоб: ты не беременна ли от него случайно? Ты неважно выглядишь, вот и побледнела… Почему ты так на меня смотришь? Я не могла не спросить тебя об этом, потому что у меня, кроме Валеры, никого нет, и, случись с ним что, я должна знать, не ждешь ли ты ребенка, чтобы…

– Что с ним? Что с Валерой? Он болен? Ранен? Вы же не случайно говорите мне все эти ужасные вещи?! – почти вскричала девочка. – Я не беременна… Больше того, Валера вообще ко мне еще не прикасался… Если вы его сестра, то должны знать его… Он человек выдержанный, ответственный, правильно вы сказали… Но тот факт, что мы не были с ним близки и я не жду от него ребенка, не говорит о том, что он не любит меня..

– Быть может, у вас просто не было возможности… Ведь для таких встреч нужны подходящие условия… – насмешливо проговорила взволнованная открытием Маргарита.

– Разве он живет на улице? Я много раз была у него дома, нам никто не мешал, но ничего не происходило… Да, я понимаю, вам все это не очень-то интересно, но даже на даче, где мы позволили себе немного выпить, особенно я, для храбрости, потому что думала, что вот сейчас что-то произойдет… Словом, и тогда ничего не было. Он только целовал меня…

Маргарита слушала и не верила своим ушам. Чтобы темпераментный, страстный, злой, неуемный, даже сладострастный, просто бешеный Валера, каким она его знала и любила, вот так носился с этой девчонкой и не трогал ее? Да о нем ли вообще она, эта невинная козочка, говорила? Быть может, произошла чудовищная ошибка, и она встречалась с каким-то другим Валерой? Спросить вот так прямо, в лоб, она не могла. Ведь тогда ей придется отвечать на естественный в этой ситуации вопрос девчонки: а откуда же у нее, у Маргариты, номер ее телефона? Не признаваться же в том, что она обнаружила его на стене в квартире Валеры… Тогда ей придется признаваться уже во всем… А это она успеет сделать всегда. Сейчас же ей надо прежде всего выяснить, как далеко зашли их отношения и действительно ли Валера собирался жениться на этой нимфетке?

Она сказала что-то про дачу. Но Маргарита не слышала прежде, чтобы у ее любовника была дача. Неужели он купил ее, да к тому же еще и на ее, Маргаритины, деньги? Эта страшная догадка причинила ей боль и заставила задать Кате совсем уж не вяжущийся с ее ролью сестры вопрос… Но Катя была в таком состоянии, что могла и не обратить внимание на то, что сестра ее возлюбленного или даже жениха интересуется такими странными вещами…

– Ты сказала, что вы были на даче… На чьей даче, я что-то не поняла… Разве у Валеры есть дача?

– Есть… Не шикарная, конечно, но жить в ней можно. С большой верандой, уютная… – Катя вздохнула. – Только я не понимаю, при чем здесь дача…

– А ты могла бы мне показать, где находится эта дача? – Маргарита знала, что совершает ошибку, задавая этот, еще более нелогичный вопрос, не имеющий к ней, как к сестре Валеры, абсолютно никакого отношения, но и остановиться уже не могла. Она подумала вдруг, что Валера мог хранить на даче все деньги и даже документы Маргариты. А иначе – где? Он же знал, что у Маргариты остались ключи от его квартиры, вот и решил подстраховаться, спрятать все ценное на даче, о существовании которой она и не подозревала…

– Дача? Разве вы не знаете, где она находится? – пожала плечами Катя.

– Нет. Он ничего не сказал мне о том, что купил дачу… Это все меняет…

– Что меняет? – девчонка вытаращила глаза, ничего не понимая. Да и что можно было понять из всего того бреда, который несла Маргарита, лишь бы только выяснить, где находится эта проклятая дача, в которой бросивший ее любовник мог спрятать ее паспорт и деньги. Она не могла допустить, чтобы деньги от продажи машины и гаража достались, как и ее золотое кольцо, сидящей перед ней юной особе.

– Хорошо, я тебе кое в чем признаюсь… Ты все-таки мне теперь не чужая, а потому я не стану обманывать тебя… Понимаешь, я замужем, у меня дети… Но я встречаюсь с мужчиной. Так вот, у него возникли проблемы с квартирой, в которой мы с ним встречались, вот я и подумала… Грех это, конечно, говорить именно с тобой об этом, но все равно, раз уж начала…

«Господи, какая же я бездарная актриса!» Она вдруг почувствовала отвращение к себе, к той ситуации, в которую сама себя загнала… Будь девчонка поумнее, поопытнее, давно бы уже догадалась, кто она такая и что ей от нее надо…

– Пока Валеры в Москве нет, может, я воспользуюсь его дачей? Всего пару раз! – Ее чуть не стошнило от того приторного тона, которым это было произнесено.

– Да мне-то что… – отвернулась от нее задумавшаяся о чем-то своем Катя. – Мне не трудно показать… Опалиха… Это по Рижскому направлению…

– Ты можешь поехать туда прямо сейчас и показать?

– Могу.

– Катя, посмотри на меня… Я понимаю, ты расстроена, что Валера тебе не позвонил и даже не написал, но такой уж он человек… Зато меня вот прислал. А ты мне понравилась, честное слово, и я понимаю, почему мой брат сходит по тебе с ума…

– Он сходит с ума? – В голосе Кати чувствовалось недоверие. – Думаю, что вы, Маргарита, преувеличиваете. Если бы он сходил с ума, то позвонил бы не вам, а мне, разве не так?

– Вот он вернется и все тебе объяснит…

– Вы так заинтриговали меня… интересно, чем же таким он занимается? Что же это за такой бизнес, который не позволяет ему позвонить мне?

Глаза ее вдруг наполнились слезами.

– Катя, держите себя в руках… Я уверена, что все у вас с Валерой будет замечательно…

– Значит, не хотите мне рассказывать о том, чем он занимается? Я же теперь постоянно буду об этом думать, переживать за него… Он в Чечне?

– С чего ты взяла?

– Просто так сказала… Если это не криминал, то только Чечня…

У Маргариты не было ни малейшего желания развивать эту мысль. Ей важно было поскорее добраться до Опалихи, найти дачу своего бывшего любовника, а там уж она постарается избавиться от Кати и обыскать каждый сантиметр этого любовного гнездышка… Но дача в Опалихе стоит огромных денег… Где он взял эти деньги? Тех денег, что она оставила ему, не хватит даже на оконную раму дачи в Опалихе… Быть может, Валера внезапно разбогател? Ведь он сам говорил ей, что должно что-то произойти, и у него появятся деньги… Какая-нибудь крупная сделка? Наследство? Катя… Кто ее родители? Быть может, внезапно обрушившееся на него богатство как-то связано именно с Катей, с ее родителями? Но спрашивать ее прямо сейчас о родителях она не посмела. Она еще успеет расспросить ее о семье, об отце… А сейчас они поедут в Опалиху.

– Я только папе позвоню, предупрежу его, что вернусь вечером, а то он волноваться будет…

– Конечно, позвони, и маме позвони… – Маргарита встала, зашуршала шелковым платьем, засуетилась, расплачиваясь с официанткой за кофе.

– У меня нет мамы… Она умерла. Недавно…

11. Москва. Ноябрь 2005 г. Желтухин

Сергей пришел к нему без звонка, неожиданно, чем, с одной стороны, обрадовал Бориса, с другой – заставил поволноваться… Несмотря на то что после смерти Ирины прошло время, и бывшие друзья стали понемногу приходить в себя, и Желтухин вынужден был признаться себе в том, что обвинял Сергея в смерти жены в сердцах, сгоряча, все равно между ними все еще сохранялась какая-то недосказанность. Потом у Бориса был роман с Лилей, роман странный, искусственный, какой-то надуманный, замешенный на одиночестве и желании как-то подкорректировать саму жизнь, ее естественное течение. Да и роман ли это был, если Лиля никогда не воспринимала его как мужчину, не испытывала к нему тех чувств, которые вызывал в ней все тот же Бантышев, этот любимец женщин… Его ревность к Ирине к тому моменту, когда она покинула их всех, достигла своего пика, той безудержной ярости или даже злобы по отношению к Сергею, которую он едва сдерживал, когда появлялся в доме Бантышевых. Он не мог понять ни сердцем, ни мозгами, как это можно было пренебрегать такой красавицей, такой нежной и изысканной женщиной, и спать с какой-то аферисткой, выдававшей себя за настоящую испанку – Исабель. И где он только подцепил эту бестию? Желтухин знал, как страдала Ирина от измены мужа, как переживала, плакала, да и вообще, она находилась перед смертью в глубокой депрессии. Нервы ее были расшатаны, здоровье подорвано. Он не понимал, как это могло такое случиться, что ни Сергей, ни Катя, самые близкие, казалось бы, люди, не замечают такой резкой перемены в Ирине. Ведь ее состояние не могло не бросаться в глаза: трясущиеся руки, черные круги под глазами, болезненная бледность… Чувствовалось, что женщина совсем не спит, что веки ее опухли от слез и что ей требуется помощь. Но разве кто-нибудь обратил на нее внимание? Сергей начал все реже и реже бывать дома, приходил лишь изредка ночевать. Да и то, как казалось Борису, лишь для того, чтобы увидеться с дочерью. А Катя? Разве она замечала, что творится с ее матерью? Она жила исключительно своими интересами, и ей было все равно, где мать, что с ней, как она себя чувствует… Ирина жаловалась Борису на то, что Катя не любит ее, не прислушивается к тому, что та ей говорит, что между ними нет той близости, которая существует между матерью и дочерью в нормальных, не покалеченных предательством семьях. И получалось, что Бантышев проводил все свое свободное от работы время с Исабель, Катя была увлечена каким-то парнем, о котором никто и ничего не знал, а Ирина мало того что работала, так еще и вела все хозяйство, обстирывала всю семью, готовила, убирала и наотрез отказывалась нанять прислугу. Она и Борису объясняла это тем, что ей не хотелось, чтобы чужой человек был свидетелем ее позора, стыда за такую неблагополучную семью, не могла допустить, чтобы ее личная жизнь обсуждалась или, что самое ужасное, чтобы она сама, Ирина Бантышева, вызывала у кого-то жалость… И мало кто знал, что происходит в семье Бантышевых, так случилось, что постепенно круг их знакомых распался, Бантышев сам этого хотел, ему надоели все эти вечеринки, сплошные дни рождения, он без стеснения признавался своему другу в том, что ему хочется побольше времени проводить с Исабель. «Я знаю, – говорил Сергей, – что ты давно влюблен в мою жену, но Ирина-то любит меня, и у тебя, друг мой, нет никаких шансов, кроме того, она все же моя жена, не забывай…» И что самое парадоксальное в этой ситуации: Ирина действительно любила предателя Бантышева, а Желтухина воспринимала исключительно как друга семьи, хотя и знала о том, что он испытывает к ней подлинную страсть. И все равно Борис часто бывал у них, ему доставляло удовольствие просто находиться в этом доме, видеться с Ириной, наблюдать за ней, да что там наблюдать – восхищаться ею, каждым ее движением, звуком ее голоса. Конечно, Бантышев в душе наверняка посмеивался над ним, над тем, что Борис, не имея семьи, приходит к ним в дом, чтобы поиграть в семью, пообщаться с недоступной и обожаемой им женщиной, погреться душой возле нее, помечтать. Но Желтухина это мало волновало, и он, несмотря ни на что, все равно продолжал приезжать к ним. Он стал своим человеком в семье. Он был надежен и ответственен. Ему можно было поручить что-то сделать, привезти, позвонить, отремонтировать, достать, он всегда выручал всех членов семьи Бантышевых, которые, каждый по отдельности, знали, что Борис никогда не предаст, не выдаст того, кто на него положился, что у него нет приоритетов, что он одинаково серьезно хранит как тайны главы семейства, так и его жены, не говоря уже о ромашково-девичьих секретах Кати. Семья привыкла к присутствию в ее жизни Желтухина быстро, как привыкают ко всему хорошему, а потому разлад, что случился между Сергеем и Борисом, не говоря уже о смерти Ирины, – все это вместе грозило окончательно развалить семью, подорвать последние дружеские опоры и привычки. Особенно привычку ощущать рядом с собой крепкий локоть Бориса. Бантышев, по мнению Бориса, и сам, вероятно, не мог понять, как же так случилось, что его почти одновременно покинули сразу два его друга: Ирина и Борис. Но Ирина умерла, ее не вернуть, она ушла скоропостижно, трагически, тяжело, а с чего было уходить Борису? И с чего он взял, что Ирина умерла из-за его, Бантышева, измены? Да все мужики гуляют… Не может простить ему, что обожаемой им женщины нет, что она теперь не принадлежит даже Бантышеву, никому?! Но при чем же здесь сам Сергей? Ведь он скорбит не меньше Желтухина, и тот факт, что Исабель так скоро поселилась в их доме, еще ничего не доказывает. А может, это именно ее присутствие и спасло его самого от депрессии? Да что Борис может вообще знать о том, что происходит в его душе? Так думал Желтухин о Сергее Бантышеве. Или хотел думать?

И вот после того как Сергея покинула и Исабель, а в его жизни наметились перемены, связанные с соседкой Лилей, он появился в квартире Бориса…

– Знаешь, старик, мне так тебя не хватает, – вдруг сказал Сергей и крепко вцепился руками в рукава Желтухина. И Бориса сразу отпустило, он даже успел расслабиться…

Пришел выкурить трубку мира. Отлично.

– Мне тоже тебя не хватало… Ты прости, что я не принял Исабель, что разругался с тобой из-за Ирины, что обвинял тебя в том, в чем ты не мог быть виноват…

И тут Бантышев хлопнул себя по лбу: «Я же пакет в машине забыл, все боялся, что ты не примешь меня…» Он ушел и быстро вернулся с пакетом, в котором была дорогая водка, закуска. «Как будто, – подумал Желтухин, – у меня нечего выпить и закусить». Несмотря на то что он жил один, у него холодильник никогда не пустовал, он и продукты закупал, и готовил еду, и мыл посуду, и содержал свой дом в полном порядке. У Бориса даже был свой зимний сад – на подоконниках пышно цвели тропические растения, а в комнатах, занимая большую часть пространства, разрастались дивные, могучие монстеры.

– Мир? – спросил Бантышев, ловя ладонь друга и сжимая ее очень крепко.

– Мир, – ответил ему на пожатие Борис.

– Если бы ты только знал, как же мне не хватало тебя все эти месяцы!.. Исабель словно околдовала меня… Но надо отдать и ей должное, ее терпению, ее умению держаться… Она так хорошо отвлекала меня от траурных мыслей, так легко и быстро заполнила нашу квартиру яркими красками, вкусными запахами, смехом, наконец… Я понимаю, что ты хочешь сказать: что для нее смерть Ирины была лишь смертью соперницы, устранением мощного препятствия на пути к браку с преуспевающим мужиком, я не дурак, все видел… Но все равно, кто знает, как пережил бы я это трудное время… Вот только Катю жалко, она, бедняжка, вынуждена была терпеть Исабель в то время, когда у нее такое творилось на душе… Нет, все-таки какой же я эгоист! Но теперь все в прошлом…

– Да проходи ты, не стой в дверях, – Борис помог Сергею раздеться и провел в гостиную.

– Как же у тебя хорошо, зелено, чисто, пахнет приятно… Сто лет у тебя не был, старик. А знаешь, лучше бы ты действительно женился на Ирке… Она баба, конечно, золотая, и я любил ее очень, да только недостоин я был ее, понимаешь? Она одним своим чистым видом, можно сказать, ангельским, внушала мне страх… Я боялся ее, представляешь? У нее же все по высшей планке, она такими категориями мыслила, скажу я тебе… А я мужик простой, и развлечения мне нужны были простые… И еда…

– А я думал, что ты увлекся экзотикой, испанской кухней…

– Да ладно, ты все понял, я же знаю. Исабель – в прошлом, она забыта, все.

– Ты ко мне по делу или просто так? – решил на всякий случай подстраховаться Борис, чтобы быть уверенным в том, что его не застанут врасплох, чтобы быть готовым к любому повороту разговора. А вдруг Сергей пришел не просто так, а чтобы задать ему те самые вопросы, к которым он готовился все это время и из-за которых он потерял покой?

– Я просто так, а что, ты сильно занят? Так я могу прийти в следующий раз… – и Сергей сделал движение в сторону двери.

– Успокойся, я тоже просто так спросил. Времени у меня – вагон. Я ужасно рад твоему приходу. Сейчас вот отварю картошечку, у меня окорок есть, солености…

Они помянули Ирину, потом неожиданно напились, крепко, до бесчувствия, до слез. Сергей отчего-то обозлился на Исабель и ругал ее последними словами, а потом, расчувствовавшись, неожиданно признался Борису в том, что ему было с ней очень легко, как бывает легко с продажными, глупыми девицами, готовыми за деньги сделать сальто-мортале или вывернуться наизнанку. Исабель прощала ему то, что никогда не простила бы нормальная, воспитанная в традиционных рамках приличия, благонравная женщина, какой была Ирина. Борис с ужасом и отвращением слушал признания Бантышева о том, как он был груб с испанкой, позволял себе даже бить ее…

– Все женщины похожи на нее, – говорил Бантышев, обводя пьяным взглядом комнату и словно не видя Бориса. – Все – продажные и грязные. До меня Исабель жила с одним типом, он занимался наркотиками… И вообще, мне кажется, что она была шлюхой… Но она была так красива, так сильна, она всегда знала, в отличие от меня, что ей нужно от жизни, что мне казалось, ее силы хватит нам обоим… Ирина была существом более слабым, мы были похожи с ней, но это было до поры до времени, а потом, когда появились деньги, я изменился, мне кажется, что я даже внешне стал другим – особенно взгляд… Я иногда подолгу смотрю на себя в зеркало и не узнаю себя…

Потом он, к ужасу Бориса, переключился на всех тех, кто окружал семью до несчастья, друзей, приятелей, подруг Ирины, вспомнил, как они все налетели на него с просьбой вернуть им какие-то деньги…

– Сережа, я думаю, они все сговорились – ну какие деньги? О чем они? У Ирины были свои деньги, ей не надо было занимать у кого-то, в крайнем случае, если бы ей понадобились крупные суммы, она могла бы спросить у меня, я снял бы со своего счета, без проблем…

– Ты хочешь сказать, что Ирина не брала в долг ни у кого? Что ее подруги и коллеги по работе все это выдумали? Согласись, звучит идиотски… не совсем же они потеряли совесть… Но факт остается фактом. Они приходили друг за дружкой и требовали… Нет, сначала просили, но потом начали требовать свои деньги. И я отдавал им… А что я мог поделать? Сказать, что я не верю им? Что Ирина не такой человек, чтобы при живом муже у кого-то одалживать деньги?.. Ведь если все, что они говорят, – правда, это означает, что Ирина не доверяла мне, что у нее были какие-то крупные расходы, а она не могла рассказать мне о каких-то своих проблемах или желаниях…

– А что говорят ее кредиторы? Что она говорила им, когда просила деньги?

– Вроде бы собиралась в какое-то путешествие, что ли… Одной приятельнице сказала, что хочет заняться всерьез английским языком и поехать в Лондон…

– Может, у нее там родственники?

– Нет, я бы знал… Но что удивительно – суммы-то ничтожные: две, три тысячи долларов…

– Но для ее подруг – это деньги…

– Я все понимаю. И еще… Эта история с туфлями… Пришла одна ее знакомая, я даже имя не запомнил, и попросила обратно туфли, розовые… Говорит, что дала их Ирине на продажу… Я ничего, признаться, не понял. Зачем моей жене продавать какие-то туфли? Борис, может, ты мне что-нибудь объяснишь? Какая ей выгода от продажи туфель? Это не партия какая, а так, просто пара…

– Между женщинами это принято: кто-то купил, не подошли, вот и предлагают друг другу, особенно если вещь дорогая, стоящая… – без особого энтузиазма отвечал, еле ворочая языком, опьяневший Желтухин. – Да ты не обращай внимания. Расплатился? Деньги всем вернул?

– Вернул.

– И за туфли отдал?

– Отдал.

– Ну и забудь ты все это, вычеркни из памяти…

– Но она же не доверяла мне, ты понимаешь?

– Ты изменял ей, Сережа, ты проводил с ней слишком мало времени, ты избегал ее, ты не знал, как сказать ей, что любишь, но не можешь больше жить с ней… Ты должен был отпустить ее, и тогда ничего бы не случилось, уж поверь мне…

– Что не случилось бы? – всхлипнул Бантышев. – У нее не лопнул бы аппендицит? Не случилось бы того, что случилось? Да разве ж я в этом виноват?

– Нет, Сережа, ты ни в чем не виноват, и хватит об этом, старик…

– Тогда давай о любви? – и лицо Бантышева расплылось в счастливой улыбке. – Я влюблен, Борис! И ты знаешь, в кого? Понимаю, ты можешь презирать меня за мягкотелость, за легкомыслие, за ту поспешность, с которой я принимаю решения, но я все равно решил, уже решил: я женюсь на Лиле. И не просто так, как на Исабель, которую привел в дом не как жену, а как отвлекающий фактор, ты меня понимаешь… А как настоящую жену. Она достойна этого, честное слово! В ней, в этой простой и одновременно чистой женщине, слились воедино и Ирина, и Исабель. В ней есть все для жизни. Для моей жизни, вот так!

Он поднял указательный палец правой руки вверх, как бы подытоживая сказанное, после чего, словно очнувшись, запустил этот самый палец в соус и выловил кусок мяса.

– Что-то проголодался я у тебя. Все пьем, пьем…

Борис хоть и был пьян, но все равно чувствовал какое-то внутреннее напряжение, он ждал, что вот сейчас Сергей вспомнит о болезни Лили, о ее временной потере памяти и всех тех странностях, которые происходят с ней в последнее время. Ему одновременно и хотелось узнать все об отношениях Бантышева с Лилей, и не хотелось. В сущности, какая ему теперь разница, кто на ком женится и кто кого любит? Главное – кого любит он сам, Борис.

– Знаешь, старик, она мне как-то ночью такие ужасы начала рассказывать… Такое учудила, что я ничего не смог, представляешь? Так опростоволосился… Но и она тоже хороша, вспомнила зачем-то Бальзака… или нет, постой, не Бальзака… Гюго, кажется… или Золя? Не могу вспомнить, да это и неважно, кто написал этот роман, но там, старик, о том, как мужик умер, всю ночь рядом с ним просидела его жена, а утром увидела, что у него щетина отросла… Он умер, понимаешь, а борода росла… Я точно не помню, зачем она начала мне это рассказывать…

Вот оно, сжался Желтухин, даже плечи поднял, словно защищаясь от удара. Сейчас он начнет рассказывать про заусеницы…

– Лиля вспомнила это в связи с Ирочкой, она же присутствовала на похоронах… Говорит, что у нее что-то изменилось, я имею в виду Иру-покойницу… Она очень впечатлительная, Лилечка… Конечно, я понимаю, ей было нелегко увидеть в гробу свою подругу, соседку… Да, именно соседку, они никогда не были подругами, скорее приятельницами… Ты не осуждаешь меня, Борис?

Но Борис не осуждал его. Он был даже рад тому, что Сергей, наконец, женится, причем на нормальной молодой женщине, умеющей готовить щи и обожающей его… Кроме того, она же такая красавица. Он сказал это Сергею.

– Да, мне вообще везет на красивых женщин… – Его лицо снова осветила улыбка довольного жизнью человека. – Ты мне скажи: а как теперь быть с Катей? Вдруг она станет презирать меня? Она бы могла, заметь, уже давно сказать мне: папа, зачем ты приводишь своих девок в дом? Но она так не говорит. Она щадит меня. Любит меня и ужасно боится потерять… А я боюсь потерять ее… Между прочим, у нее же случилось несчастье… У нее был парень, с которым она встречалась и которого прятала от нас с матерью… От меня и от Ирины. Сначала Катя думала, что он бросил ее, она тогда совсем закисла… Мы тогда с Исабель жили. После похорон в квартире так все пусто, тяжело, и Катька еще плачет в своей комнате… Я же не знал, что ее парень бросил… А потом ей кто-то позвонил, сказал, что этот парень оставил для нее записку или что-то в этом роде… И она помчалась! А перед этим – пела в своей комнате, представляешь? Я так обрадовался! Посчитал это хорошим знаком… Она уехала, ее что-то долго не было, кажется, она не ночевала даже… Приехала утром или днем, я точно не помню… Оказывается, он ее все-таки бросил. Уехал куда-то очень далеко. И вообще, он женат, у него дети и все такое. Ее, такую юную, обманули, даже представить себе невозможно, какое разочарование постигло мою ласточку… Так что не уберег я Катьку, не смог, родители в таких случаях вообще бессильны помочь. И она снова заперлась в своей комнате и рыдала… Слава богу, все в прошлом и, скажу я тебе, с наименьшими потерями… Может, разбитое сердце, да, но не беременность, не ранние роды, ты понимаешь меня, старик… Я, представь себе, даже молился, чтобы она как можно скорее пришла в себя, забылась, точнее, забыла того парня… А сейчас у нее новая пассия… И она снова поет, как и в прошлый раз… Правда, снова не хочет мне ничего рассказывать, но я-то вижу, что она счастлива, что вся так и светится… А еще… она увлеклась английским… Подойду к двери, а из ее комнаты доносится английская речь, это значит, она включила свои школьные записи… учит язык. Я думаю, это замечательно. Вероятно, парень, с которым она встречается, и сам знает английский и хорошо влияет на Катю…

Желтухин слушал Бантышева, смотрел на его раскрасневшееся от алкоголя и сытной еды гладкое лицо и спрашивал себя, как так могло случиться, что они, совершенно разные люди, больше того, соперники, сидят за одним столом и пьют, разговаривают спокойно о том о сем, и это вместо того, чтобы разобраться по-мужски: кулаками, болезненными ударами, сопровождающимися брызгами крови и слюны, взаимными оскорблениями…

– Вспомнил! – вдруг вскричал Бантышев с набитым ртом. – Мопассан! Это его роман…

12. Опалиха. Июнь 2005 г. Катя

Катя приехала в Опалиху на этот раз одна. Вошла в дом, включила электрический чайник, как тогда, когда они были здесь вместе с Маргаритой. Приготовила себе чай и села на веранде, вспоминая часы, проведенные здесь с Валерой. Потом мысли вернулись к Маргарите. Такая странная женщина, любопытная, решила с ней встретиться, как с будущей снохой, обо всем расспрашивала, захотела вот на дачу посмотреть, призналась в том, что у нее есть любовник… Если Валера ей не рассказал про дачу, значит, не посчитал нужным. Тогда зачем же, спрашивается, Катя привезла ее сюда? Как отреагирует на это Валера? А вдруг ему это не понравится? Ну и пусть он ее отругает, пусть, главное, чтобы он вернулся, появился, ей доставит удовольствие просто слышать его голос, видеть его. Не преступление же она совершила! Подумаешь, показала его сестре дачу… Да и вообще, при чем здесь сестра? И почему она о ней думает? Но мысли все равно возвращались к Маргарите. Это неплохо, что они познакомились поближе, что Маргарита так хорошо к ней отнеслась, что они пили вместе чай, беседовали и у Кати была возможность рассказать немного о себе, о том, какое у них в семье произошло несчастье, Маргарита была тронута, пожалела ее, даже всплакнула… Вот только Валера ничего не знает, а ведь будь он рядом с ней в тяжелую минуту, ей было бы много легче, она бы обняла его, прижалась щекой к его теплой груди, поплакала бы…

Веранда была зеленой и солнечной, на полу весело переливались тенями оранжевые квадраты – отражения клетчатой стеклянной рамы… В открытое окно лился теплый травяной, полевой воздух. Где-то билась о стекло нервная зудящая пчела. Катя достала из сумки сверток с бутербродами и перекусила. Все ждала, что вот сейчас у калитки появится знакомый силуэт, она даже несколько раз как будто видела Валеру и покрывалась мурашками при виде этого сотворенного ее зрительными усилиями образа, но потом приходила в себя, согревала себе еще чаю, а потом, когда небо над Опалихой потемнело, все вокруг посмуглело, налилось янтарной сочностью, она с веранды перешла в комнату, включила телевизор и долго смотрела какой-то нескончаемый фильм про девушку, которую звали Адель… Одна из первых работ Изабель Аджани, «История Адель Г.»: главная героиня влюблена до безумия в молодого человека, который не хочет ее, такую красивую, хрупкую, восторженную, замечать, а ее фантазия опережает события, Адель надеется, что ее возлюбленный женится на ней, но он и не думает, он избегает ее, стыдится ее, между тем как Аджани, вернее, Адель, дочка прославленного Виктора Гюго, потихоньку сходит с ума от любви, она из тщательно и красиво одетой барышни превращается в бродяжку, мальчишки бросаются в нее камнями… Какая страшная история! Пошли титры – Катя выключила телевизор. Так расстроилась, представив себя на месте Адели. Разве можно так любить, когда тебя не любят? Да и любит ли ее Валера? А что, если он послал свою сестру, чтобы та передала ей на словах, что Валера никогда не вернется, что он не любит ее, что у него другая девушка?.. А Маргарита просто не смогла сказать об этом Кате, пожалела ее, решила поговорить с братом…

Катя от таких мыслей вся сжалась, так ей стало страшно. За окном высыпали звезды… Она открыла шкаф, взяла одну из висевших рубашек Валеры и улеглась с ней в кровать. Прижала к себе и, вдыхая его сладковатый от одеколона и табака запах, заснула…

Ей приснилась Маргарита, которая невидимо ходила по даче и грубым мужским и недовольным голосом спрашивала, откуда здесь так много мужских вещей: и носки под диваном, и трусы на веревке в летней кухне, и рубашки в шкафу… Она так громко кричала, что Катя проснулась. Замотала головой, прогоняя обрывки сна, но голос Маргариты продолжал греметь, звенеть, резать слух… Она вдруг поняла, что это мужчина, что это мужской голос, что в доме находятся какие-то люди, возможно, Маргарита приехала со своим любовником. Но когда в ответ на сыпавшиеся градом вопросы мужчины раздался женский голос, тоже звонкий, но какой-то жалобный, Катя поняла, что это не Маргарита. Это вообще посторонние люди! Она замерла, ожидая, что вот сейчас распахнется дверь спальни и она увидит этих людей, возможно, бомжей или просто пару, пожелавшую провести ночь в чужой даче… Она так испугалась, что не смогла пошевелиться.

– А бритва?! Ты видела бритву? Вот скажи, – гремел мужской голос на всю, как казалось Кате, спящую Опалиху, – скажи, зачем я покупал тебе твою любимую дыню, виноград? Шампанское? Чтобы увидеть здесь вот этот галстук, да? И эти носки?

– Да успокойся ты, я понятия не имею, откуда здесь эти вещи… Я давно здесь не была, может, кто приезжал из родственников… Ну не знаю я, что тебе ответить! У меня никого, кроме тебя, нет! И вообще, – голос женщины набирал силу, – мне все это надоело, эти твои крики и обвинения! Ты добился своего, испортил мне настроение из-за каких-то там носков, трусов… Я не знаю, понимаешь, не знаю, как они сюда попали! И оправдываться перед тобой не собираюсь… Ты осел, если не понимаешь простых вещей: да если бы у меня кто-то был, разве я оставила бы эти вещи здесь, зная, что ты можешь их увидеть?

– Так, значит, ты допускаешь мысль, что такое могло случиться?

– Что именно случиться?

– Что у тебя был или есть мужчина, и ты его от меня скрываешь…

– Послушай, оставь меня в покое… Достал уже… так все было хорошо, и ты был такой хороший в Москве, такой ласковый… Не знаю, что с тобой произошло… Но ты сам все испортил…

– Так, может, мне уехать?

– Делай что хочешь… И забирай и дыню, и виноград… Вот еще, будет меня всякий упрекать дыней!

– Это я-то всякий?

Под шум их голосов Катя быстро натянула джинсы, майку, схватила сумку и через окно вылезла из спальни. Спрыгнула в траву и бросилась к калитке. Затаилась за кустами малины на садовой скамейке и стала ждать, когда же прекратятся крики. Она почему-то надеялась, что эти люди в доме не останутся, что они разругаются в пух и прах и уедут. Она наблюдала за двигающимися тенями на шторах большой комнаты, прислушивалась до тех пор, пока не услышала, как хлопнула дверь. Крыльцо дома находилось с противоположной стороны, и она не могла видеть, кто именно вышел из дома, но, когда услышала шум мотора, поняла, что кто-то все-таки уехал… Скорее всего, мужчина. Вспыльчивый, нервный, который слышит только себя и не хочет слышать, что говорит ему женщина, которая пытается ему объяснить, что если бы у нее был любовник, то она бы спрятала не только его, но и принадлежащие ему вещи, те же носки и трусы… Но мужчина уехал. Точно, мужчина. Потому что очень скоро распахнулось окно, штору дернули вправо, и в ярком прямоугольнике светящегося окна Катя увидела женщину с сигаретой в руке. Она время от времени повторяла: «Идиот, идиот…» Вскоре до Кати донесся запах сигаретного дыма. Кто эти люди и что делают в этом доме? Может, это еще одна сестра Валеры? Катя понимала, что женщина нервничает, что подходить к ней сейчас для того, чтобы выяснить, какое отношение она имеет к этой даче, крайне не вовремя. Но и оставаться здесь, в саду, ночевать она тоже не могла. Надо было что-то срочно придумывать, как-то объяснить свое присутствие здесь… В крайнем случае можно сделать вид, что и она сама, Катя, к этой даче не имеет никакого отношения. Просто шла мимо… Как это – просто шла? Что она здесь делала? У кого была? Решение пришло быстро, так быстро, что она и сама не заметила, как вышла на дорожку, ведущую прямо к тому окну, в котором стояла и курила женщина…

– Эй! – крикнула Катя. – Вы слышите меня?

Женщина напряглась. Прислушалась. Затем вгляделась в темнеющий перед ней сад. Увидела Катю и сразу почему-то отпрянула от окна, задернула штору…

– Подождите, не бойтесь… Выслушайте меня…

Штора снова дернулась, показалось лицо женщины. Катя отметила про себя: высокая, красивая, яркая, довольно-таки еще молодая.

– Ты кто, красавица?

– Меня зовут Катя. Я услышала голоса, увидела свет в окнах… Понимаете, я сбежала от парня, он привез меня сюда, я не знала, куда он меня везет… А там, на даче, были его друзья… Я едва убежала… Испугалась. Можно, я у вас переночую, а утром рано на электричке вернусь в Москву, домой?

– Фу ты, господи, напугала меня… Да, конечно, заходи… А я думаю – привидение, что ли… Обходи дом, поднимайся на крыльцо и ничего не бойся…

Женщину звали Сашей. Она выслушала Катин примитивный рассказ о том, как ее парень собирался, видимо, изнасиловать ее на даче с дружками, и разразилась тирадой-обвинением, обращенной ко всем мужчинам. Она не скупилась и на крепкие выражения. Грудастая, полноватая, но высокая, затянутая в синие джинсы и красную кофточку на пуговицах, Саша курила и, пыхтя сигареткой, делилась впечатлениями о только что разразившемся здесь скандале. Из ее слов Катя поняла, что дача принадлежит Саше (!), что она давно здесь не была, привезла сюда своего любовника, они намеревались провести здесь ночь, но мужчине показалось, что на даче жил какой-то другой мужчина…

– Да это бомж, кто же еще? Я и сама сроду не видела эти проклятые носки… Откуда они здесь взялись? А галстук? Ты только посмотри, какая безвкусица! Такие сейчас и не носят… А уж трусы в летней кухне… И чего он туда поперся?… Я и сама ничего не понимаю. И так глупо все вышло… Из-за какого-то бомжа вся личная жизнь насмарку! Да ты не дрожи, садись вот сюда, сейчас поужинаем… Этот ревнивый тигр оставил нам с тобой такую закуску – пальчики оближешь!

Саша как-то быстро успокоилась, даже повеселела, видимо, решила Катя, подобные сцены ревности происходили не в первый раз, и она была уверена, что мужчина еще вернется.

– Да ты расслабься, успокойся… Ну хочешь, я запру дверь на замок, чтобы ты не переживала, что твой дружок-мерзавец разыщет тебя?… И далеко ли отсюда его дача?

Катя сбивчиво начала объяснять, что не знает, в какой стороне находится это место, что она, когда ей удалось вырваться из его лап, бежала куда глаза глядят…

– Ну и не думай о нем… Забудь, – Саша с покровительственным видом опустила свою тяжелую белую руку на голову Кати, погладила ее по волосам. – Бог их накажет, всех этих мужиков, за то, что баб обижают… Ну-ка? Расслабься! Я смотрю, ты совсем молоденькая… В школе, что ли, еще учишься?

– Заканчиваю…

– И куда пойдешь учиться? В артистки? Ты девочка красивая… – Саша говорила, проворно двигаясь по кухне, разбирая пакеты и выкладывая из них продукты на стол, в холодильник. – Хорошо, что холодильник включенным оставила…

– Значит, это ваша дача? – вырвалось у Кати.

– Моя, да только я на ней редко бываю, все некогда… Но вот сегодня решила себе подарок сделать – провести вечер на свежем воздухе, в компании с любимым человеком. И вот что из этого вышло!

– Он у вас ревнивый…

– Собственник! Конечно, с одной стороны, это неплохо, все-таки ему не все равно, где я и с кем… Но неужели он не мог понять своими куриными мозгами, что, если бы у меня кто-то был, неужели бы я не проконтролировала, чтобы на даче не было не то что носка, даже окурка мужской крепкой сигареты?.. Георгий же такой дотошный… А тут вдруг эта одежда… Да понятное дело, что здесь какой-то бомж жил, здесь, в Опалихе, да и в других деревнях и дачных поселках, всегда в пустующих домах живут бездомные… Хорошо еще, что дом не спалили…

Значит, эта дача не Валерина? Ну не может же эта женщина так отчаянно лгать! Да и какой ей смысл? Нет, она не лжет, иначе не было бы этой ревности, этого скандала, этой ссоры…

Кате вдруг показалось, что все, что касалось Валеры, стало меркнуть, покрываться пылью или изморозью… Какая-то сестра объявилась, которая ничего путного не сказала о брате. Теперь вот дача, которая, оказывается, ему не принадлежит… Что будет дальше? Ей вдруг стало холодно, она поежилась, и Саша сразу заметила это.

– Ты нервничаешь, поэтому тебе холодно. Подожди немножко, сейчас согреешься. Ты попала в экстремальную ситуацию, и поэтому тебе надо успокоиться… Мы с тобой сейчас выпьем хорошей водочки, и у тебя на душе сразу станет хорошо и спокойно. Вот только ничего соленого мы не купили… У меня же здесь в погребе и огурчики есть маринованные, и грибки… Подожди, сейчас все принесу, а ты пока хлеб порежь… Что ты на меня так смотришь? Тебе страшно?

Но Катя и сама не могла ей ответить, почему ей стало страшно. Ведь не могла же эта Саша вот так взять и исчезнуть, уйти, раствориться в ночи? Но Катя даже привстала, чтобы схватить Сашу за руку.

– Да ты совсем бледная стала… Ладно, пойдем с тобой в погреб… Это за домом, в саду…

Саша включила свет на крыльце, они вышли из дома. В саду темнело небольшое строение.

– А вот и наша летняя кухня… Да только это никакая не кухня, а так, одно название… Кровать вот стоит… правда, я пользуюсь газовой плиткой, когда варю варенье… В этом году пока еще ничего не делала… Закружилась…

Блеснули окна, скрипнула дверь, и Саша, войдя в помещение, нащупала выключатель. Вспыхнул свет, и Катя зажмурилась. В полу был люк, такая прикрытая цветным половиком припухлость…

– Ну и вонь же здесь… Наверное, что-то протухло… Но что? Картошку гнилую я выбросила, все почистила… Значит, взорвались банки…

Саша, словно устав, вдруг присела на узкую металлическую кровать, достала сигареты и с удовольствием затянулась.

– Нет, все-таки неправильно мы живем! В Москве такая духота, грязь, копоть… Знаешь, когда вечером я сморкаюсь или просто вытираю нос платком, то на нем остаются черные следы, словно я шахтер… Ты представляешь, что творится в наших легких? Да еще это курение… Нет, надо бросать курить и заняться своим здоровьем. Все-таки оно не железное. Вот помирюсь с Георгием, выйду за него замуж и сразу же рожу ребенка, пока еще не старая… Хватит уже мучить друг друга… Ну, что, успокоилась? – она ласково похлопала Катю по плечу. – Сейчас выпьем, закусим, и никакой психотерапевт тебе не понадобится, все твои страхи сразу улетучатся… Но в милицию ты все-таки сообщи, скажи, кто тебя завез сюда, пусть их арестуют, чтобы не повадно было… Ладно, я полезла… Ты щелкни вон тем выключателем… Это погреб…

Саша затушила сигарету, встала, резким широким движением сорвала половик с люка, распахнула его, и в летнюю кухню хлынул сладковато-тухлый дух…

Саша зажала пальцами нос и принялась спускаться в желтые недра освещенного погреба. И вдруг закричала страшно, выкарабкалась наверх, захлопнула люк и дрожащими руками принялась выуживать из карманов джинсов пачку сигарет.

– Катя… Да что же это такое?! Что за ночь сегодня?

Они вернулись в дом. Катя даже боялась спросить, что же такого увидела Саша в своем погребе… Хотя догадывалась. Догадывалась, но отгоняла от себя это предположение. Слишком уж оно было нереальным, как кусок ночного кошмара… Она хотела проснуться и оказаться в своей квартире. Пусть даже Исабель шаркает по полу кухни своими расшлепанными тапками и готовит убийственную и невозможно пахнущую печеночную чапфайню или сидит, развалясь в кресле перед телевизором, и с умным видом смотрит мультфильм…

Саша молчала, словно собиралась с духом, после чего схватила телефон и позвонила, как поняла Катя, Георгию:

– Немедленно приезжай и вызывай милицию… В погребе труп… Я же говорила тебе, что на даче был кто-то посторонний, что я здесь ни при чем и что я не знаю, чьи под столом носки, но ты же упрямый как осел… Ты слышишь меня?..

…Они все-таки выпили и закусили. Саша то и дело гладила по голове Катю, словно боясь за ее рассудок, и причитала:

– Тебе нечего бояться… Это недоразумение… Мы с тобой здесь ни при чем… Я этого парня не знаю… Хотя лица я не рассмотрела, я же спустилась и наступила на него, видела, но ногу-то уже занесла – и наступила… Тело аж хлюпнуло… Ты бы видела, сколько там червей… Видимо, он давно там пролежал… Идиот, хотел поживиться в моем погребе, да, видать, сломал ногу… Думаю, был пьяный, не нашел сил подняться, да и сгнил в погребе… Теперь надо будет срочно дачу продавать… Я же не смогу здесь жить, пользоваться погребом… Я тоже живой человек!.. Ты пей, тебе легче будет. И закусывай, а то опьянеешь… Бедняжечка ты моя… Сейчас Георгий приедет, он милицию, я думаю, вызвал…

Потом Опалиха осветилась фарами съезжающихся к их дому машин, мужскими голосами. Катю, бесчувственную, пьяненькую, вывели на свежий воздух и предложили взглянуть на распростертое на земле тело… Не знает ли она случайно этого мужчину. Да, конечно, его трудно узнать, июнь в этом году выдался на редкость жарким, тело начало разлагаться, но все равно… Саша пыталась оградить ее от этого тяжелого испытания, объясняла какому-то бестолковому мужчине в форме, что девочка здесь в первый раз, что она никогда раньше не была в Опалихе, что она приехала к ней, к Саше, в гости… Она и здесь решила пощадить Катю, не стала рассказывать о дружке, пытавшемся изнасиловать ее. И своего Георгия, примчавшегося раньше всех, успела предупредить в двух словах о том, чтобы он не выдавал Катю. Укутала ее в красивый цветной павловопосадский платок и крепко держала ее за руку, когда они подходили к трупу…

– Ты абстрагируйся, словно ты фильм видишь, и это не настоящий труп, а муляж…

– От чего он умер?

– Да вроде бы застрелили… Так ты поняла? Муляж!

Но у этого муляжа было имя, и этого мужчину, которого сейчас жрали черви, Катя любила… Конечно, не так, как Адель Г. своего офицера, она, к счастью, успела сохранить рассудок, но все равно любила, но вот пожалеть его почему-то сейчас, когда его останки лежали перед ней и словно просили опознать его, не смогла. Да и как она могла бы официально опознать его, когда она оказалась здесь, в Опалихе, в «первый раз»? Саша тоже сказала, что никогда прежде не видела этого мужчину. Георгий постоянно обнимал ее, целовал и всем своим видом выказывал свое сожаление, просил прощения, жалел Сашу и смотрел ласково на Катю. В воздухе постоянно носилось слово «бомж». Тело упаковали в пластиковый мешок и увезли.

Никто в эту ночь не спал, даже после того, как мрачные люди, допрашивавшие троицу, уехали. Георгий, трезвый и серьезный, с хозяйским видом прибрался на кухне, сложил всю еду в пакеты, унес их в машину, Саша с Катей немного постояли возле усыпанного окурками крыльца, помолчали. Но Катя знала, что Саша молчит счастливо, наблюдая за Георгием, за тем, как он изо всех сил старается вернуть ее расположение, при каждом удобном случае обнимает ее, источая раскаяние и любовь. И ей не было уже никакого дела до мертвого бомжа, которого она случайно обнаружила в своем погребе… Сама же Катя молчала, захлебываясь невидимыми слезами, не в силах понять рассудком, за что судьба уготовила ей такие испытания: сначала она потеряла мать, теперь вот – любимого человека…

Катю привезли домой, перед тем как расстаться, они с Сашей обменялись телефонами, обнялись, тепло попрощались. Даже Георгий вышел из машины и проводил Катю прямо до самых дверей квартиры. Поцеловал ее, растрогавшись, в лоб и уехал на лифте. И вот когда стало совсем тихо и Катя осталась совсем одна перед дверью, внутри нее что-то повернулось, и она стала задыхаться: слезы душили ее…

Она смутно помнила, как открыла дверь своими ключами, вошла, быстро пробралась в свою комнату и заперлась. Она не знала еще, какой удар ее ждет впереди…

– Алло? Маргарита? – дрожащим голосом, захлебываясь слезами, говорила она в трубку, представляя себе свою так и не состоявшуюся родственницу. – Это я, Катя… Маргарита, я должна вам что-то рассказать… Вы должны это знать… Валера, ваш брат, погиб… Я была в Опалихе… просто так туда приехала… Словом, его труп обнаружили в погребе, на даче, да только это не его дача, вот так… Вы слышите? Почему вы молчите?

– Собаке – собачья смерть, – вдруг услышала она ледяной голос. – Он мне такой же брат, как я тебе – сестра… Забудь меня, дурочка…

И – гудки…

13. Лондон – Москва. Ноябрь 2005 г. Оливер

Для Оливера было бы куда проще остановиться в каком-нибудь отеле, да и Питеру было бы легче, но существовал план, в соответствии с которым они должны были жить у Ольги Михайловны – только так, в представлении Риты, могло было произойти «случайное» знакомство Кати с парой симпатичных и неназойливых англичан.

– Поймите, – инструктировала она своих мужчин, – Катя – девочка осторожная, вряд ли она станет знакомиться с кем-либо из вас прямо на улице, а вам главное – ее не спугнуть… Если она что-то заподозрит, то вся поездка полетит насмарку. Ольга Михайловна в этом плане – человек наиболее подходящий, ведь это именно она станет чудесным посредником между вами, иностранцами, и ничего не подозревающей девочкой… А пожилым дамам доверяют куда больше, сами знаете… К тому же Ольга Михайловна – очень умная, обаятельная женщина, да еще и с фантазией… Уверена, что она придумает, как заманить Катю к себе домой… А там – вы, тут как тут! И, пожалуйста, Оливер, Питер, без капризов. Даже если вам там по каким-то причинам покажется некомфортно, постарайтесь потерпеть… Но вы же видели фотографии квартиры Ольги Михайловны, по-моему, она очень даже ничего… Женщина она чистоплотная, о том, что вы любите покушать, я ей рассказала, даже дала ей несколько рецептов. Но вы, я так предполагаю, будете дома только завтракать чашкой кофе с бутербродами или овсянкой да ужинать. Москва – огромная, ты, Оливер, знаешь, найдете, где пообедать. И не спешите возвращаться домой, погуляйте, посмотрите город, сходите в музеи… А когда познакомитесь с Катей, уверена, она не откажется сопроводить вас куда-нибудь, в какое-нибудь интересное место…

Она была так возбуждена перед их поездкой, так нервничала, что это не могло не броситься в глаза Питеру, который, кстати, оказался на редкость понятливым мальчишкой и с радостью ввязался в эту московскую авантюру. Побывать с отцом в Москве, познакомиться с русской девчонкой, влюбить ее в себя и постараться уговорить поехать в Англию. Или в Дубровник. Но как сделать, чтобы она безоговорочно поверила им, чтобы увидела в своих новых знакомых будущих друзей? Или даже родных?

– Больше импровизируйте, ничего не бойтесь, чем больше неожиданных поворотов, знакомств, совместных прогулок, подарков, экспромтов – тем лучше… Пусть она закружится, пусть поверит в вас, добейтесь, чтобы она познакомила вас с отцом, это тоже непременное условие, только после этого она сможет поставить перед ним вопрос о своей поездке… Пусть все будет весело, легко, непринужденно…

Говорила, а сама локти кусала, глаза так и сверкали, как брильянты, словно там затаились слезы…

Оливер начал скучать по своей ненаглядной уже в аэропорту, целуя Риту на прощанье и чувствуя, как тяжело ему будет в Москве без нее. Но он должен был совершить это головокружительное путешествие для того, чтобы его возлюбленная наконец-то успокоилась, вытравила из своей души и памяти все то, что гложет ее не один год и о чем она не может рассказать ему даже в минуты откровений. Оливер, впервые столкнувшийся с такой непробиваемой стеной недоверия со стороны Риты в самом начале их знакомства, уже устал придумывать преступления, одно страшнее и кровавее другого, которое могла бы совершить в России его любимая жена. И тем не менее он готов был простить ей все. И не только на словах, но и на деле. И даже не желание повидаться с племянницей Риты и привезти ее сюда двигало им, когда он принял решение поехать в Москву: ему важно было увидеть семью Бантышевых, познакомиться с зятем жены, Сергеем, подружиться, если получится, с ним, с его друзьями и подругами его покойной жены, чтобы хотя бы немного почувствовать себя частью этого мира и понять, в конечном итоге, что же могло случиться такого, в чем так сильно винит себя Рита… А что, если она все себе придумала и ее уже больше никто не ищет? Что, если она все преувеличила и о ней там помнят и любят, не говоря уже о том, что хотят ее увидеть?

Понятное дело, что Питера во все эти свои внутренние, глубинные причины, толкнувшие его отправиться в Россию, он не посвящал. Ему вполне хватило весьма сложного, смахивающего на авантюру, плана знакомства с девочкой, которым он, к счастью, так увлекся, что сразу бросился собирать свой большой дорожный рюкзак. Все втроем – Оливер, Рита и Питер – отправились по магазинам, чтобы купить мальчику джинсы, свитер, теплые ботинки на меху, кожаные перчатки… Настроение, как озвучил сам Питер, напоминало тогда рождественское. Они шагали по мокрым улицам Лондона, покупали какие-то красивые вещицы, подарки. Питер выбрал для своей московской родственницы комплект из вязаных шарфа, шапочки и перчаток, сувенир в виде вырезанного из дерева букета цветов, выглядевшего как настоящий, баночку с апельсиновым мармеладом. Оливер, в свою очередь, присмотрел для Сергея Бантышева курительную трубку из вереска («Даже если он не курит, останется как память о нас, о Лондоне, о тебе, Рита…»), серебряные часы.

Питер, плохо говоривший по-русски, вплоть до самого отъезда листал русско-английский разговорник, копался в словарях, чем приводил в умиление и отца, и Риту. Кроме этого, в его поведении наметился положительный сдвиг: он наполовину сократил время просиживания перед компьютером. Помимо этого, Рита заметила, что на полочке в ванной появился белый пузырек: средство от угревой сыпи для подростков. Питера теперь частенько можно было увидеть разглядывающим себя в зеркале, примеряющим новую одежду… Еще он вслух заметил как-то, что жаль, что у Риты нет фотографии своей племянницы.

– Она красивая девочка… должно быть… У нее красивые родители. Я и сама не представляю, как она может выглядеть… – краснела Рита от стыда.

– Питер, она же племянница нашей Риты, а потому просто не может не быть красавицей, – говорил Оливер, в душе радуясь изменившемуся поведению своего сына. Кроме этого, он испытывал чувство радости по поводу того, что его сын, потеряв свою мать, обрел в лице Риты куда более близкого человека: Питер принял новую жену отца спокойно, с пониманием, увидев в ней, по всей вероятности, полную противоположность своей матери-алкоголички, из-за которой жизнь мальчика была превращена в непрекращающийся кошмар…

– Только не забудь, Питер, что ты, – напомнила на прощанье, уже в аэропорту, Рита, – мой родной сын. Ольге Михайловне совсем не обязательно знать правду. Ее главная задача: привести в свой дом Катю. А уж как все сложится дальше – зависит только от вас. Если все получится, мы сделаем ей щедрый подарок…

И вот теперь они в Москве, мчатся в такси вместе с встретившей их симпатичной и радостно возбужденной Ольгой Михайловной (аккуратная дама в норковой шубке, кутающая свое бледное, с розовым носом, лицо в воротник и улыбающаяся большими голубыми глазами). В машине она намеренно ничего не говорила, терпела всю дорогу, не желая, чтобы чужое ухо услышало хотя бы одну деталь их дерзкого плана, хотя лицо ее прямо-таки светилось, из чего Оливер сделал вывод, что первые шаги по направлению к Кате ею уже сделаны… Неужели они уже познакомились?

– Ну, вот и приехали!

Машина остановилась возле красивого большого дома, в уютном московском дворе, и Ольга Михайловна еще раз по очереди обняла сначала смущенного Питера, упакованного в новую красную, еще пахнувшую магазином куртку (шепнув ему на ухо: «Вылитая мать»), потом не менее смущенного Оливера. Старушенция по поводу приезда иностранцев крепко надушилась, и Оливер с трудом подавил в себе чих.

– Ужасно рада вашему приезду… Я до последнего не верила, что вы приедете… Знаете, мало ли о чем люди не договариваются на курортах… Все-таки поездка авантюрная, согласитесь… Как вам Москва?

Питер, немного ошалевший от такого быстрого перемещения в пространстве и оказавшийся в другом государстве, в незнакомом гигантском городе, даже зажмурился, вспоминая промелькнувшие картинки плавающей в синих сумерках, светящейся яркими рекламными щитами Москвы… Нет, не таким представлял он себе этот город, хотя и просматривал перед самым отъездом фотографии Москвы на русских сайтах в компьютере. Монументальный, гигантский мегаполис удивил его своими размерами, размахом нового строительства, великолепными церквями…

– Сейчас придете в себя после дороги, примете душ, отдохнете, переоденетесь, а на ужин к нам придет гостья… Ну что вы так на меня смотрите? – Ольга Михайловна даже притопнула ногами, обутыми в белые сапожки, по мокрому асфальту и кокетливо поправила выбившуюся из-под маленькой меховой шапочки кудряшку. – Да! Да, я успела познакомиться с ней… Идемте же, идемте, я вам по дороге расскажу…

В лифте она закончила свой короткий рассказ:

– Я долго пасла девочку в подъезде ее дома, а когда она появилась, притворилась, будто бы мне сделалось плохо… Это случилось неподалеку от ее квартиры, на лестнице… Катя – чудесная и очень добрая девочка, можете мне поверить! Она буквально втащила меня к себе, накапала корвалола, сказала, что у нее дома полно сердечных капель, что у нее недавно мама умерла… Бедняжка! До «Скорой помощи», конечно, дело не дошло. Я довольно быстро «пришла в себя». Вызвала такси, поблагодарила девочку и уехала, предварительно «обронив» на пол в ее гостиной одну из своих многочисленных золотых цепочек… А поскольку мы с ней успели обменяться телефонами, так она мне в этот же день и позвонила, рассказала о цепочке… Вызвалась привезти ее. Таким образом, она оказалась у меня. Оказывается, ей ну совершенно не с кем поговорить… Отец – очень деловой, занятый человек, мачеха, вернее, та молодая женщина, соседка, которая считается ее мачехой, тоже целыми днями на работе… Словом, она была откровенна со мной… Мы подружились. Я подарила ей фарфоровую конфетницу, она же пригласила меня в театр оперетты… И все это произошло за какую-нибудь неделю! И вот сегодня вечером Катя будет у меня, я пригласила ее к себе в гости… Вы не представляете себе, как интересно мы проводим время, как тепло и душевно беседуем… Больше пока ничего не расскажу, остальное узнаете сами, но позже… Главное, что девочка – прелесть, и Питеру она обязательно понравится… Думаю, что и Питер ей – тоже… Господи, до чего же я рада, что вы приехали! Йоркширский пудинг не обещаю, я прочитала рецепт, вы уж извините – ничего особенного, поэтому будем ужинать пельменями и русскими салатами… А еще – моим фирменным пирогом со свининой… Все – приехали, выходим, нам направо…

И Оливер неожиданно для себя нашел пребывание в теплой и уютной квартире практически чужой ему женщины не таким уж и дискомфортным. Больше того, ему понравилось там: и просторная комната, где его поселили вместе с Питером, в которой была хоть и одна широкая кровать на двоих, зато имелись большой телевизор, письменный стол с компьютером, журнальный столик, на котором стояла ваза с живыми цветами, и белоснежная ванная комната с душевой кабиной, и чистенькая, вкусно пахнущая кухня… Ольга Михайловна перемещалась по квартире неслышно, стараясь не мешать своим гостям, и на каждую их просьбу реагировала моментально, старалась сделать их пребывание в ее доме максимально комфортным. За два часа до ужина она покормила их куриным супом, после чего усадила за компьютер, показала, как работает почта, подключила Интернет…

«Рита, дорогая моя, нас здесь отлично встретили… Все хорошо, Ольга Михайловна – просто ангел. Вот только Питер нервничает…»

– Ничего я не нервничаю, – прокомментировал Питер первые строчки письма, заглядывая через плечо отца на экран. – Это неправда… Напиши, что суп был вкусный… Да и вообще, здесь нормально… Вот только я не очень-то хорошо язык знаю…

Оливер писал что-то еще, только уже более нежное и интимное, пользуясь тем, что Питер уже не стоит у него за спиной, а смотрит телевизор, и чувствовал, что начинает серьезно тосковать и что то настроение, с которым он ехал сюда, постепенно улетучивается: вот была бы с ними Рита… И снова нахлынули мысли о ней, о ее прошлом. Ну что, что она, бедная девочка, могла такого натворить, что не может вернуться в Россию? И сколько еще она будет от него скрывать свою страшную тайну? Неужели она не чувствует, не понимает, что все те уловки, которые она использует, чтобы скрыть о себе как можно больше, выдают ее с головой? И что он, Оливер, все видит и понимает? Иначе зачем бы он прилетел сюда? Когда-нибудь, быть может, они вместе посмеются над ее хитростями… И когда случилось то, о чем она так боится вспоминать? Он все узнает. Во всяком случае, он именно для этого и приехал. А все его догадки, он был уверен, подтвердятся уже в первые дни его пребывания в Москве… Поскорее бы увидеть эту девочку, познакомиться с ней поближе, поговорить, задать вопросы, попросить посмотреть фотографии… А если удача улыбнется им, то они познакомятся и с ее отцом, Бантышевым… Вот кто, как Оливер предполагал, знает гораздо больше, чем Рита могла бы себе представлять… Главное, чтобы не сплоховал Питер. Чтобы не испугался, не стушевался… Какая она, Катя Бантышева?

14. Москва. Ноябрь 2005 г. Лиля

Лиля переехала к Бантышеву за один день, выбрала время, чтобы никого не было дома (благо ключ от квартиры Сергей ей вручил давно, мол, хозяйничай, женушка), перенесла вещи, распределила по заранее и тщательно обдуманным местам: в шкафу, в спальне, разложила белье, в ванной на полочке положила пластиковую сумочку с купальными принадлежностями, там же, рядом с темно-синим, в зеленую полоску, халатом хозяина дома, повесила на золоченый итальянский крючок тяжелый белый махровый халат; в прихожей на вешалке появилась ее курточка, плащ, ботинки, в гардеробной на плечиках – немного одежды; в кухне – любимая сковорода, пара кастрюль, баночка с пряностями… Лиля, немного ошарашенная такими крупными переменами в своей жизни, чувствовала себя крайне неуверенно. Ей все казалось, что влюбленный Бантышев ей только снится (или мнится), что она так сильно уже обожглась на Желтухине, что сейчас ей следует вести себя осторожнее, чтобы потом, когда все ее фантазии лопнут, как мыльный пузырь, она не выглядела бы смешно. Но, с другой стороны, она же действительно стояла сейчас посреди гостиной в квартире своего жениха и держала в руках ключ. И вещи ее уже заняли свое, как ей казалось, место, тогда отчего же это чувство нереальности происходящего? Неужели она слегка тронулась умом после смерти Ирины? Сейчас, маясь наедине со своими страхами и сомнениями, она в который уже раз спросила себя: «Неужели мне все это только показалось? Неужели в гробу была все-таки не Ирина?» Лицо покойницы было прикрыто воздушными слоями белого газа, а вот руки, сцепленные на груди, можно было разглядеть… Неровно отросшие ногти, не знавшие маникюра. Хотя ей в тот день было так нехорошо, когда она увидела Ирину, что на это траурное впечатление могло наложиться другое – всплывшая грязновато-мыльная картинка из насыщенной и утомительной «парикмахерской» жизни: кривоватые, поросшие заусеницами и с обкусанными ногтями пальцы одной из клиенток… Да, вот так, скорее всего, это и произошло. Или же пальцы покойной Ирины ей действительно могли присниться в тот злополучный вечер после поминок, когда Желтухин помог добраться ей до кровати?.. Вероятно, так оно все и было. Хорошо, но тогда как же туфли? Розовые туфли? Пара чудесных туфелек маленького, редкого размера. Их принесла Ирине одна ее знакомая, попросила предложить кому-нибудь. Ее любовник привез ей эти туфли из-за границы, преувеличил, вернее, преуменьшил размер ножки своей возлюбленной… Как удалось Желтухину надеть эти туфли на ноги Ирины? Как? Хотя… Да кто увидит там, под парчовым покрывалом, насколько глубоко сидят на ногах туфли? Видны были только носки. А может, забыть все это и стереть из памяти, чтобы не отравлять себе жизнь? Просто сделать вид, что ничего этого и не было. Впереди – белый лист совершенно новой жизни, и только от Лили зависит, как она сложится. Будет она ласковой и понятливой с Бантышевым – останется с ним. Подружится с Катей – так и вообще близким человеком в семье сделается.

Лиля решительно сунула ключ в карман джинсов, надела фартук и принялась готовить обед. Когда она увлеченно разминала на столе хрустящую белую капусту, пересыпая ее сочной оранжевой тертой морковью и солью, в дверь позвонили. Лиля вдруг опомнилась, даже испугалась, представив себе стоящих на пороге незнакомых людей, друзей-приятелей Сергея. Может, не открывать? А вдруг это Исабель? Точно – не открывать! Исабель – как шторм, как ветер, сметающий все на своем пути, женщина-разрушитель, эгоизм и авантюризм у нее в крови, она опасна, ее следует сторониться… Но, с другой стороны, Бантышев обещал жениться именно на ней, на Лиле, а не на Исабель, а это означает, что Лиля выиграла, не прикладывая к этому никаких усилий: она просто полюбила Бантышева, искренне, бескорыстно, и приняла бы его даже без денег… Это у Исабель ничего нет, ни кола ни двора, ни профессии, а Лиля крепко стоит на своих не менее стройных ногах, чем у Исабель… И работа есть, и деньги отложены на черный день, и квартира хорошая, дай бог каждому…

С этой быстрой мыслью Лиля пронеслась по квартире, замерла перед дверью и, даже не спросив, кто там, распахнула ее, внутренне готовая к любому самому неожиданному и нежеланному гостю…

– Привет! – Желтухин топтался на пороге, разглядывая неожиданно возникшую перед ним Лилю. – Все нормально?

Он почему-то казался растерянным, удивленным, словно не знал, что Лиля теперь имеет полное право и находиться в этой квартире, и открывать дверь.

– Все нормально, – порозовела Лиля. – Входите.

– Сергей дома? – Он все еще словно не решался переступать порог, смотрел на Лилю широко раскрытыми глазами, в котором читался вопрос. О чем он хотел спросить?

– Дома только я. Готовлю обед. Да ты проходи, подождешь… Приехал же!

И он вошел, осторожно, как если бы ступал ногами на только что вымытый пол. Лиля помогла ему раздеться, приняла из его рук портфель, зонт.

– Так холодно на улице… Что, и Кати тоже нет?

– Нет. Она теперь поздно приходит, у нее новый мальчик, он провожает ее до самой квартиры, вот только познакомить нас с ним она никак не решается…

Ей самой понравилось это «нас с ним», она произнесла это, как настоящая жена, чуть ли не как мама Кати.

– Вот и славно… Но хотелось бы узнать, что за мальчик, где учится…

– Да ты проходи…

Все. Она сделала самое главное, перешагнула через барьер и приблизилась к Желтухину настолько, чтобы обращаться к нему на «ты». А почему бы и нет?

– Потом поговорим и про Катю, и про Сережу. Знаешь, я так благодарна тебе за все…

– За что, интересно? – насторожился Борис, семеня за Лилей на кухню.

– Да за все. Садись вот, я буду готовить, а ты сиди, поговорим… Видишь, капуста…

И она вернулась к прерванному занятию, зная, что Желтухин будет теперь неотрывно следить за каждым ее движением, любоваться ее гибким телом, слушать ее голос. Она чувствовала, что нравится ему, и ей доставляло удовольствие находиться с ним рядом. И это при том, что она любила Сережу и не променяла бы его ни на какого другого мужчину. Мгновение ослепительного счастья перебило дыхание, как хлыст перебивает горло, артерию. Сильное, мощное чувство вседозволенности и расслабленности. Чего ей теперь бояться? Пусть теперь другие боятся! Прилив сил заставил ее задрожать приятнейшей дрожью, сладостный озноб пробежал по коже поверх позвонков…

– Я выхожу замуж, Борис.

– Слышал, поздравляю. Что, и свадьба будет?

– Будет. Все как положено.

– Что с Катей? Она не против?

– Нормально. Ходит веселая, напевает что-то, учит английский, говорит, что собирается куда-то там… не поняла, не то на курсы, не то на стажировку… Но вообще-то ее в доме практически не бывает…

– Надо бы последить за ней…

Лиля с влажным сочным звуком продолжала мять капусту, после чего загребла белыми тонкими пальцами оранжеватое капустное кружево и отправила себе в рот, кивнула головой, улыбнулась, повернувшись всем корпусом к Желтухину:

– Кажется, довольно соли. – И вдруг: – Ты чего боишься?

Она приблизила к нему свое гладкое, разрумянившееся лицо, брови ее взлетели:

– Думаешь, я не знаю, что в гробу была не Ирина? Что ты – вампир, вместо нее похоронил другую, а Ирину отвез к себе домой, бесчувственную, и выпил из нее всю кровь? У тебя вон и губы все в крови…

– Что-о?! – Желтухин поднялся, и глаза его, как показалось Лиле, чуть не выкатились из орбит.

– Борис, в чем дело? Что ты так перепугался? Я же просто капусты предложила… Что с тобой? Ты побледнел?

– Лиля… Может, я все-таки пойду? – Видно было, что он сильно напуган. Но Лиля, жестоко разыгрывавшая гостя, вместо того чтобы обратить внимание на его реакцию и призадуматься, откровенно радовалась другому: ей нравилось, что он испытывает сейчас примерно то же самое чувство страха и неуверенности в себе, что и она сама, когда Желтухин то приходил к ней в гости, то неожиданно исчезал. А что, если и он делал это нарочно, чтобы вывести ее из равновесия, чтобы заставить ее поверить в свое психическое нездоровье? Сейчас, когда у нее был Бантышев, ей нечего было бояться, она чувствовала себя защищенной даже от внешне безобидного Желтухина.

– Как хочешь, – бросила она как можно равнодушнее, нисколько не переживая возможный уход Желтухина. Бросив в воздух эту нелепость про вампира, она словно вскрыла уже и без того переставший ее беспокоить нарыв, желая до конца избавиться от наваждения.

Но он не ушел, остался сидеть подле нее, глядя, как она накладывает ему в тарелочку капусту, как крошит сверху ярко-зеленый лучок, поливает маслом. Продолжал следить за ее движениями, как завороженный, а Лиля, чувствуя это, посмеивалась в душе, спрашивая себя – и как это ей раньше не пришло в голову такое простое объяснение ее состоянию: ее разыгрывали! И она даже понимала, зачем: Желтухину надо было, чтобы она чувствовала себя больной, чтобы как можно большему количеству людей рассказала о своих видениях, чтобы потом, когда ей вдруг вздумается рассказывать про Ирину и ее заусеницы, ей уже никто не поверил. Ну, ничего, теперь Желтухин расскажет Бантышеву кое-что… Она действовала руками быстро и проворно, достала из холодильника ярко-красный кусок говядины, острым ножом порезала его на куски и, то и дело весело поглядывая на присмиревшего, поедающего капусту Желтухина, быстро провернула мясо на электрической, злобно завывающей мясорубке, после чего слепила белыми пальчиками котлетки… В сковороде зашипело масло, Лиля аккуратно уложила котлеты, сполоснула руки, вытерла о полотенце и неожиданно для Желтухина вдруг бухнулась к нему на колени и зашептала в самое ухо:

– Как хорошо, что ты пришел… Я как раз хотела тебе кое-что сказать… Понимаешь, Борис… Даже не знаю, как ты к этому отнесешься… Словом… я беременна. Жду от тебя ребенка! Ну, как? Ты рад?

Желтухин закрыл глаза. Но через мгновение она уже хлопала его по щекам, причитая:

– Да что с тобой сегодня? Голодный, что ли? Сейчас поешь вот, тебе и полегчает… А хочешь выпить? Водочки или коньячку?

– Послушай, Лиля, я не идиот… такой… – вдруг проговорил, становясь отчего-то ярко-розовым, Борис. – Мы с тобой не спали… Ты не могла забеременеть от меня… Что это за глупости такие… Тем более что ты выходишь замуж за моего друга, Сергея…

– Борис, какая еще беременность, о чем ты? – Она придала своему лицу выражение крайнего удивления. – Бог с тобой, дорогой! Я пока еще не собираюсь беременеть… Сначала свадьба, мне важен психологический комфорт, понимаешь? Вот когда я буду уверена в том, что моя жизнь окончательно устроена, что я смогу, наконец, бросить работу и вить свое собственное гнездо, вот тогда и появятся птенцы, то есть дети…

Она откровенно над ним издевалась. И ей было даже немного стыдно за такое несвойственное ей поведение. Зато она чувствовала, как внутри нее образуется какая-то необычайная легкость и умиротворение. Здоровье, вот что это было такое!

Раздался звонок в передней. Он положил конец этому затянувшемуся, тяжелому для обоих спектаклю. Пришла Катя, заглянула в кухню – румяная, веселая, – улыбнулась обоим, словно ее нисколько не смутило появление в доме ни Лили, ни Желтухина, потянула носом:

– Как вкусно пахнет… Котлетки жаришь… А я уезжаю в Лондон. По приглашению, вот так! Братцы, помогите мне уговорить папу… Это шанс, понимаете? Шанс!

Потом вдруг резко повернулась и позвала:

– Питер, Оливер, идите сюда… Проходите… Сейчас поужинаем…

Лиля с Желтухиным переглянулись.

15. Москва. Ноябрь 2005 г. Оливер

Собрать информацию о семье Бантышевых Оливеру помог его друг по университету, Марк Беркли, работающий журналистом в одной из лондонских газет и живущий в Москве. Марк, не задавая лишних вопросов, познакомил Оливера со своим шурином, следователем прокуратуры, Александром Соловьевым, который через пару дней приехал на квартиру к Ольге Михайловне, где его поджидали Оливер с Марком, и подробно, обстоятельно рассказал им все, что удалось собрать по заданной теме. Бантышев Сергей Борисович оказался крупным бизнесменом, ведущим довольно-таки скромный образ жизни, хотя на его счету только в московских банках хранилось около десяти миллионов долларов, не считая, конечно, недвижимости, дорогих автомобилей и вероятных счетов за границей. Будучи женатым (его жену звали Ирина) и имея от нее совершеннолетнюю дочь Екатерину, он длительное время находился в связи с женщиной по имени Исабель. В настоящее время эта женщина, выдающая себя за испанку (на самом деле являющаяся украинкой, Татьяной Николаевной Непейпиво, уроженкой Ивано-Франковска), проживает в общежитии одного из столичных театральных вузов, нигде не работает и находится в связи с владельцем сети химчисток «Глория». Жена Сергея Бантышева недавно скоропостижно скончалась от перитонита: в отсутствие мужа и дочери, которые отдыхали в Крыму, с ней случился приступ острого аппендицита, и она скончалась, не успев вызвать себе «Скорую помощь». Тело ее несколько дней пролежало в жаркой душной квартире, и обнаружил его некий Борис Желтухин, являющийся другом семьи и довольно часто навещавший Бантышевых.

За столом сидели Ольга Михайловна, ухаживающая за гостями, Оливер, Марк и Сергей Соловьев. Пирса-младшего не было, они с Катей умчались на какую-то выставку… На лоснящейся льняной белоснежной скатерти были расставлены широкие, расписанные розами чайные чашки, фарфоровое блюдо с яблочным пирогом, самовар, хрустальный графинчик с водкой и салатница с квашеной капустой. Оливер за несколько дней, прожитых в квартире Ольги Михайловны, так привязался к ней, что даже разговор с Соловьевым из нейтрального кафе, как было поначалу предложено Марком, перенес сюда, в уютную гостиную своей хозяйки: ему хотелось, чтобы и Ольга Михайловна, изначально посвященная в основную цель их приезда в Москву, имела возможность из первых рук узнать всю правду об интересующей их семье. Потому ей, как и остальным, было дано право задавать вопросы, словом, вести себя спокойно и естественно. Поэтому никто не удивился, когда она спросила:

– Но как этот самый Борис Желтухин проник в квартиру? У него что, был ключ?

– Вероятнее всего, да. Но точными данными я не располагаю. Ведь уголовного дела по факту смерти Ирины Бантышевой заведено не было. Желтухин, обнаружив труп жены своего друга, первым делом вызвал врача, который и констатировал смерть.

– Какого еще врача? Участкового?

– Не могу сказать. Но почему вас так заинтересовала смерть этой женщины? – спросил ее Марк.

– Да потому, что она была очень молода, и вот так нелепо умерла… Я не знаю всей тонкости подобных дел, не представляю себе, кого надо вызывать в первую очередь в этой ситуации, но я бы вызвала «Скорую помощь» и непременно милицию. Ведь в квартире обнаружен труп! И не столетней старухи, умершей от старости, а, повторяю, молодой, цветущей женщины. Поскольку нас интересует все, что связано с жизнью этой семьи, я считаю необходимым собрать как можно больше подробностей, связанных со смертью Ирины Батышевой: первое – найти господина Желтухина и расспросить, какого врача он приглашал, второе – разыскать этого врача или врачей, третье – найти патологоанатома, который производил вскрытие, если таковое вообще имело место быть… Четвертое – выяснить, не было ли свидетелей, которые могли бы подтвердить факт смерти, я имею в виду тех, кто, помимо Желтухина, опознавал труп, найти людей, которые присутствовали на похоронах этой несчастной женщины…

– Он вызвал Бантышева телеграммой, но они не успели, поэтому ее похоронил Желтухин… – произнес Оливер. – Я тоже считаю, что хорошо бы собрать как можно больше информации об этом трагическом случае.

– Понимаете, эта испанка, которая на самом деле таковой не является, могла отравить Бантышеву, – сказала уверенным голосом Ольга Михайловна. – И это первое, что приходит в голову…

Соловьев, которому Оливер обещал заплатить за работу пятьсот фунтов, записывал что-то себе в блокнот. Марк, с аппетитом уплетая очередной кусок пирога, кивал головой, соглашаясь с каждым из говоривших.

– Теперь их дочь, Катерина. Закончила школу, не очень, надо сказать, хорошо. Смерть матери так подействовала на девочку, что она в этом году решила никуда не поступать, – продолжал докладывать Соловьев. – Об этом я узнал от директора школы, в которой училась Бантышева.

– Надо встретиться с ее подружками и расспросить, что им известно об Исабель, Ирине Бантышевой, попытаться выяснить, были ли знакомы эти женщины, не приходило ли и ей в голову, что ее мать могла убить любовница отца… Катя могла поделиться со своими подружками. Но все это сделать это надо очень аккуратно, – поддержал мысль Ольги Михайловны сам Оливер, который, произнося эти слова, ужасался самому предположению. До приезда в Москву ему и в голову не могло прийти, что Ирину Бантышеву могли попросту отравить…

Оливер понимал, что многие вопросы мог бы задать Кате Питер, но между молодыми людьми совершенно неожиданно завязались такие нежные, романтические отношения, что отравлять их нелепыми вопросами, связанными со смертью матери девочки, казалось недопустимым. Ведь официальная цель поездки, во всяком случае для Питера, сводилась к тому, чтобы уговорить, убедить Катю поехать в Лондон, и Рита в любой момент готова была выслать приглашение. Связи же самого Оливера Пирса в Москве, в посольстве Великобритании, позволили бы ему оформить визу в кратчайшие сроки и даже самому повезти девочку в Англию. Но существовала и другая цель, и Оливер считал, что она куда важнее «официальной»: выяснить, что же такого могло произойти в этой семье трагического, рокового, связанного с судьбой его горячо любимой жены? Он готов был на многое, чтобы только выяснить это. И не ради любопытства, а для того, чтобы прошлое Риты, связанное с Россией и семьей Бантышевых, не представляло собой опасности для Риты сегодняшней и чтобы ее поездка в Москву, равно как и воссоединение с семьей, сделалась возможной хотя бы ради освобождения ее от какого-то внутреннего психологического гнета и дискомфорта. Он понимал, что если бы в прошлом его жены присутствовал элемент преступления, которое она хотела бы от него скрыть, Рита не стала бы вообще упоминать об этом, как не стала бы обращать внимание на смерть сестры… В ее поведении он прочел желание, или даже просьбу, помочь ей распутать что-то очень тяжелое и страшное для нее, поэтому-то она и придумала этот повод: привезти из России свою племянницу, дочку умершей сестры, Катю. Она хотела, чтобы он поехал в Москву и сам узнал все то, что она пыталась от него скрыть, и чтобы, узнав, либо смог простить и пожалеть ее, либо сумел найти тех, кто причинил ей, возможно, страдания, и разобраться во всем…

Но для того чтобы выяснить, каким образом могла быть связана Рита с семьей Бантышевых, он должен был навести справки о самой Рите. О Маргарите Жемчужниковой. Вот этим вопросом он собирался заниматься уже втайне от Ольги Михайловны, которой эта история должна была касаться меньше всего. Для этой милой женщины вполне достаточно будет истории с «похищением» Кати. Тем более что ее посвящение в расследование дела, связанного со смертью Ирины Бантышевой, воспринимается ею как часть «Катиного» дела: должен же Оливер знать все о семье родственницы, которую он собирается поселить в своем доме и, возможно, принять участие в ее дальнейшей жизни. Он и Соловьеву объяснил, что информация, касающаяся личности Маргариты Жемчужниковой, должна содержаться втайне даже от Марка.

Тем временем в жизни Питера произошли крупные перемены. Он влюбился. Сразу, с первого взгляда. Он так много слышал об этой девочке, готовился к встрече, что, когда она впервые появилась в квартире Ольги Михайловны, такая прелестная, веселая и одновременно – слегка напуганная появлением в доме ее знакомой англичан, влюбился сразу. Скованный и робкий от природы мальчик, все свое время проводящий перед компьютером, почти ровесник Кати (Питер был младше ее на один год), он за пару дней так изменился, что Оливер с трудом узнавал сына. Расслабился, успокоился, повеселел и избавился от многих комплексов. Во всяком случае, по поводу своей внешности (Питер всегда переживал, что он слишком худой, высокий, что на нежном его лице время от времени высыпают юношеские прыщи) он теперь не расстраивался. И даже к зеркалу почти не подходил, разве что мыться стал чаще и зубы чистил подолгу. Ольга Михайловна много и вкусно готовила и немного огорчалась, что Питер с Катей почти не бывали дома, а потому многого не успевали даже попробовать: у них была огромная, просто необъятная Москва с теплым метро, морозными улицами, тихими музеями, оглушительными кинотеатрами, сытными ресторанными обедами и ужинами… Питер возвращался «домой», к Ольге Михайловне, где его с нетерпением и волнением поджидал Оливер, всегда очень поздно, на такси (номер машины он всегда достаточно громко, чтобы было слышно водителю, сообщал по телефону), уставший, просто валившийся с ног, и очень счастливый. И потом до самого сна, сидя за столом, сытый («Мы ужинали с Катей…»), и пытаясь съесть то, что ему предлагала Ольга Михайловна, то и дело повторял: «Катя», «Мы с Катей», «Ты знаешь, Катя, она такая»… События разворачивались так стремительно, что Оливер не успевал их осмыслить. Так, однажды ночью Питер приехал и сообщил, что завтра вечером Катя собирается познакомить их с отцом. Есть еще какая-то Лиля, невеста отца, почти жена, она уже и вещи свои потихоньку перевозит… Оливер пытался понять, может, сын что-то напутал: невесту Бантышева звали Исабель, но потом выяснилось, что это совершенно другая женщина, нормальная: «Как говорит Катя, без завихрений, парикмахерша, очень добрая, живет по соседству, дружила с ее мамой, и вообще, она классная, я не против, чтобы она жила с нами…» Оливеру и самому не терпелось взглянуть на этого Бантышева… Но эта встреча должна была состояться вечером. Причем они должны прийти неожиданно: это условие Кати. Ей не хотелось бы, чтобы ужин прошел в официальной обстановке. «У нас дома всегда есть что поесть, я Лиле скажу, она все приготовит, она молодец, на нее можно положиться…» – Она так и сверкала глазищами.

Утром же этого дня Оливер должен был встретиться с Соловьевым в «Макдоналдсе», на Тверской, в десять. Саша пришел вовремя, они пожали друг другу руки, вошли в теплый ресторан и заняли спокойное место возле окна. Взяли себе кофе, и Соловьев вдруг как-то странно, чуть ли не с жалостью посмотрел на Оливера.

– Ты просил узнать меня о женщине, которую зовут Маргарита Жемчужникова. Так?

– Так, – напрягся Оливер, испугавшись его тона и вдруг подумав о том, что поручил совершенно незнакомому ему человеку собирать материал о своей жене. А вдруг она террористка, а информацию о ней собирает следователь прокуратуры?.. Ему уже заранее стало нехорошо, он за какое-то мгновение успел пожалеть о том, что вообще приехал в Россию.

– Ты дал мне копию ее паспорта, то есть все данные, регистрацию… Ты знаешь, кто сейчас живет в ее квартире?

– Нет… Думаю, что никто.

– Там проживает одна женщина. И она через пять минут появится у входа.

– И что это за женщина? Ее родственница?

– Ты не поверишь, Оливер, но это – Маргарита Михайловна Жемчужникова. Кстати, а вот и она.

Соловьев уже смотрел в сторону входа, там, за стеклянной стеной, Оливер увидел высокую полноватую шатенку в темном пальто. Женщина оглядывалась по сторонам, ожидая кого-то.

– Это она меня ждет, я ей свидание назначил. Подожди секунду, я приведу ее сюда… Буду за ней ухаживать – работа такая! Но учти, она действительно Маргарита Жемчужникова, и паспортные данные ее – именно такие, которые ты мне сообщил. Здесь одно из двух – либо эта дама, что стоит на улице, живет по чужим документам, либо твоя жена выехала из России по чужому паспорту… Но это легко проверить…

Саша привел Жемчужникову. Красивая, яркая женщина, ухоженная, приятно пахнувшая, хорошо одетая, но взгляд – ироничный, словно она от каждого мужчины ждет подвоха… К счастью, она оказалась разговорчивой, милой, и уже через полчаса все дружно смеялись, рассказывали анекдоты… Соловьев «работал»: угощал даму пухлыми теплыми гамбургерами, пирожками с огненной сладкой начинкой, мороженым, говорил комплименты, представил Оливера как своего друга-эстонца, Артура… Почему эстонца, Оливер понял не сразу, а когда понял, было уже поздно: Маргарита Жемчужникова уже откланялась и ушла, она спешила на работу… Но перед тем как уйти, она попалась в ловко расставленную Соловьевым ловушку: он рассказал историю о том, как у него украли паспорт… Жемчужникова же, вздохнув, поведала им, что и у нее тоже украли загранпаспорт и что она переживает, что им могут воспользоваться преступники… Саша посоветовал ей обратиться в милицию и написать заявление о пропаже. На всякий случай. Потом она посмотрела на часы и сказала, что ей пора, что она была рада познакомиться с Артуром, что всегда мечтала побывать в Таллине… Как ни странно, но она произвела на Оливера самое благоприятное впечатление.

– Понимаешь, ей же до лампочки, кто ты и откуда, в принципе, если она что-то знает о твоей жене, а твоя жена – замужем за тобой – британским подданным, то это могло бы ее насторожить… Хотя я думаю, что она здесь ни при чем. Ее сейчас проверяют, но мне сдается, что дело в твоей жене, Оливер. Я понимаю, о чем ты сейчас думаешь: вот, мол, попросил русского следователя навести справки о жене, и вдруг… Ты не переживай, я постараюсь тебе помочь. Не думаю, что у такого парня, как ты, жена с криминальным прошлым. Но мы все равно проверим. Ее могли втянуть в какое-нибудь нехорошее дело, использовать ее… Или же, что вполне могло случиться, она случайно оказалась не в том месте и не в то время… Она могла оказаться просто случайным свидетелем. И, чтобы не пропасть, она приняла решение сбежать… Не самое, кстати говоря, плохое решение. Да все поступили бы так на ее месте…

Оливеру было неприятно, что его утешают, но, с другой стороны, он так раскис, что был даже благодарен Соловьеву за поддержку.

– А теперь слушай, что я узнал о Желтухине… Значит, так. Добропорядочный гражданин, трудится в одной фирме, неплохо зарабатывает, но одинок, живет один, никого к себе не водит… Соседи говорят, что это очень спокойный и вежливый жилец. Кажется даже, он разводит цветы. Еще агентура донесла, что он был влюблен в покойную Ирину Бантышеву, просто сходил по ней с ума. Он часто бывал у них дома, свой человек, понимаешь? Подарки Ирине дарил, цветы… И Бантышева это устраивало, он же был увлечен своей испанкой… Бантышев, надо сказать, совершенно бесхарактерный человек. Но ему крупно повезло: у него замечательный заместитель, преданный ему человек, Иван Потапов, он-то, по сути, и руководит корпорацией «Амбра-лайн»… Собственно, он-то мне многое и рассказал о Бантышеве. Я так понял, что он жалел Ирину и не раз говорил со своим шефом и другом, Бантышевым, о том, что он может ее потерять… Он и потерял. Потапов так разоткровенничался, что даже рассказал мне о Желтухине только лишь из-за того, что Ирины уже больше нет в живых. Он очень сожалел, что не смог принять участие в ее похоронах. Сказал, что это ужасно – вот так заболеть и оказаться совершенно одной… И муж есть, и дочь, и деньги – а женщины нет… Так нелепо умерла! Он лично был знаком с Ириной. Я даже подозреваю, что и ему она очень нравилась и что, если бы Бантышев не остановился и продолжал свои отношения с этой охотницей до чужих денег – Исабель, Потапов бы сам начал ухаживать за Ириной. Все, кто ее знал, со слов Ивана, самого высокого о ней мнения. Хотя в последнее время она что-то прибаливала, во всяком случае, выглядела она уже не так, как прежде… Бледная, осунувшаяся. И все жалели ее, приписывали это ее переживаниям, связанным с изменой мужа.

– Саша, как много ты узнал… – искренне удивился Оливер. – И как тебе только удалось разговорить Потапова? Тем более что он, как ты сказал, преданный Бантышеву человек?

– Он – рыбак… Мы словно бы случайно познакомились в бане, в одной компании… И все – рыбаки! В такой компании каждый чувствует себя своим… Да и что такого рассказал он о своем друге? Лишь то, что ему очень жаль его жену… Но это его личное мнение. Еще он говорил о том, что Бантышев – гений… Понимаешь, они отлично дополняют друг друга.

– Хорошо бы еще познакомиться с Желтухиным…

– А ты и познакомишься… Я просто уверен, что, когда Катя сообщит отцу о своем желании и решении отправиться в Лондон, он сам захочет посоветоваться со своим другом. Если же этого не произойдет, в любом случае Желтухин рано или поздно появится в их доме, и речь непременно зайдет о предстоящей поездке… Следовательно, его, как друга дома, познакомят и с тобой, и с Питером. И ты сам сможешь спокойно расспросить его обо всем, что касается смерти Ирины. Но вообще-то, я хотел предложить тебе вместе отправиться к патологоанатому, который вскрывал тело Бантышевой. От него мы сможем узнать, действительно ли бедняжка умерла от перитонита…

Оливеру вдруг смертельно захотелось домой, в Лондон, к Рите, обнять ее, прижаться к ней… Он даже скрипнул зубами…

16. Москва. Октябрь 2005 г. Маргарита Жемчужникова

Воспитание жестокости в себе Маргарита Жемчужникова начала с того самого разговора с Катей, когда девочка позвонила ей, чтобы сообщить о смерти Валеры. Принцип «раз мне больно, пусть и остальным тоже станет плохо» принес довольно гнусные плоды: она не спала всю ночь, рыдала, проклиная свою жертвенную любовь к мужчине, а потом уже скулила от стыда за свой поступок по отношению к девочке, для которой эта душевная рана могла оказаться смертельной. Мало того что этот подлец бросил девочку, и это по времени почти совпало с трагедией в ее семье – смертью матери, так потом еще оказалось, что он сам погиб, а тут и этот звонок «сестре» – злой тетке, твари, так грубо продемонстрировавшей, что они с погибшим были любовниками… «Собаке – собачья смерть… – она не помнила себя от переполнявшей ее злобы и ненависти ко всему миру, не то что к Кате. – Он мне такой же брат, как я тебе – сестра… Забудь меня, дурочка…» То, что она выдала свое отношение к Валере, полбеды, и даже раскрытие их подлинных отношений – пусть, но это «дурочка»… За что она ее так унизила? Ведь Катя здесь ни при чем. Юная, чистая девочка, для которой, видимо, этот негодяй был первой любовью. А как она отнеслась к Маргарите – искренне, душевно, и на дачу свозила… Про Америку ничего не рассказывала, из этого следует, что Валера ей про Америку не говорил, своей американской ядовитой идеей не отравил, денег не попросил. Наоборот, относился к ней бережно, может быть даже – нежно… А что, если он тоже полюбил ее? И вдруг Жемчужникову осенило… Он мог быть ее отцом! И как же она раньше не догадалась?! Иначе как можно объяснить тот факт, что этот необузданный самец не тронул ее? Кто мог ему помешать насладиться ее невинным, почти детским телом? Тем более что и девчонка была в него влюблена без памяти, быть может, только о близости и мечтала. Он ее отец – вот и все объяснение! На дачу возил, просто как дочку, отдохнуть, пообщаться. Но все равно не признался, что он – ее отец. Возможно, одна из его бывших женщин позвонила ему и рассказала, что у него растет дочь. Он увидел ее, и в нем пробудились отцовские чувства. А она так мерзко обошлась с девочкой, обвинив ее во всех смертных грехах…

Шли дни, и Маргарита вдруг спросила себя как-то раз: а почему ее больше всего мучает вопрос о том, как она обошлась с Катей, чем – кто и за что убил Валерия? В том, что он погиб не своей смертью, она нисколько не сомневалась – такие пройдохи и аферисты редко доживают до старости… Но как узнать, при каких обстоятельствах нашли его труп?.. «…труп обнаружили в погребе, на даче, да только это не его дача…».

В погребе. Собственно говоря, он мог просто сломать себе шею в этом погребе… Или же его все-таки убили? Ограбили и убили. Украли все его – и ее – деньги.

Надо было все-таки спросить девочку: что с ним случилось? И что она делала на даче? И почему она сказала, что дача – не его. Но чья же тогда?

Можно было задавать еще много вопросов, но только зачем, когда нет уже ни Валеры, ни денег… Вот только Катя осталась. Оскорбленная. Униженная.

И только в октябре Маргарита созрела, чтобы позвонить ей. Сказала, что хочет встретиться и извиниться. Она знала, что Катя не откажется. Это не взрослая женщина, много пережившая и испытавшая в своей бабьей жизни, – она и отказывать людям еще не научилась. Сразу видно: маменькина дочка… Сиротка.

И действительно, Катя согласилась встретиться, но голос у нее был встревоженный, испуганный. Видимо, и она решила испить эту историю до конца, чтобы потом решить для себя – забыть ее и поставить точку или же каждый год справлять поминки по убиенному, по своей любви?..

Они встретились все в том же кафе. Было холодно. На Кате был теплый свитер. Лицо ее было бледным, серьезным. Глаза при виде входящей в кафе Маргариты расширились, словно она хотела сфотографировать женщину, так тяжко ранившую ее, запомнить…

– Ты извини меня, что я так… грубо с тобой… Валера был моим женихом, понимаешь? А потом бросил меня. Ты думала, что это я что-то знаю о том, где он находится, а я хотела узнать это от тебя… Встретились мы с тобой, две дуры, а он нас двоих, оказывается, бросил…

– Женихом? – в глазах Кати появились слезы. Одна слезинка выкатилась и быстро скатилась по гладкой упругой щеке, упала на высокий рыхлый ворот толстого свитера.

– Слушай, что я тебе скажу, Катя. Я тут прикинула… Понимаешь, скажу тебе, как женщина женщине: Валера был парень темпераментный, ты понимаешь, что это означает?

Катя кивнула головой.

– Он не смог бы так долго ходить с тобой под ручку и не трогать тебя… Ну не такой он, понимаешь?

– Понимаю. Но я не обманывала вас, у нас с ним и правда ничего не было, если это сейчас имеет, конечно, какое-то значение.

– Имеет. И очень большое. Я пришла к выводу, что так, как он вел себя с тобой, он мог бы вести себя только со своей дочерью.

Маргарита сделала паузу, чтобы не пропустить перемены выражения лица Кати.

– Вы хотите сказать, что он был моим отцом? – Катя вдруг улыбнулась, очень грустно и очень по-взрослому. – Знаете, Маргарита, я понимаю вас. Я бы и сама, наверное, пришла бы к такому выводу, чтобы как-то успокоить себя, чтобы мне стало легче… Но, к сожалению, это не так. Он не был моим отцом. Во-первых, он незнаком с моей мамой, я в этом уверена на все сто процентов, во-вторых, вы не знаете наших с ним отношений…

Катя уверенно строила стену, отделявшую ее от окрыленной надеждой Маргариты. И она не щадила ее на этот раз.

– У нас с ним были такие отношения, при которых всякое родство исключается… Он относился ко мне с большой нежностью, он целовал меня, говорил разные слова… Хотя я бы, наверное, могла бы солгать вам, – вдруг спохватилась она, понимая, что делает больно Маргарите, хотя Валеру все равно не вернешь, и она могла бы перемолчать, а то и вовсе согласиться с ней – подумаешь, отец так отец. Но ей хотелось правды.

– Ну тогда… Ладно… Все равно, мне стыдно за то, что я сказала тебе… Понимаешь, я любила его… У нас должен был быть ребенок…

И Маргарита, уже не стыдясь своих слез и правды, рассказала Кате всю свою историю. Катя утешала ее, обнимала и тоже плакала, говорила, что ей все равно его жалко. Что она не знала, что он такой, что он взял Ритины деньги. Сказала, что у нее он денег не просил, про Америку не говорил, ничего такого авантюрного не предлагал. Но и планов никаких не строил, просто водил ее за ручку, как девочку, словно ожидая, что, когда она вырастет, с ней можно будет делать все, что угодно… Предположила, что ему было скучно с ней, с невинной. Подошла официантка – Маргарита заказала обед. Катя рассказала ей, как поехала в Опалиху, как хотела подышать тем же воздухом, которым они дышали с Валерой, что она тосковала по нему, но вместо Валеры в дом приехали совершенно незнакомые люди. О Саше отзывалась с теплотой, рассказала, какими ревнивыми могут быть мужчины и какими, одновременно, отходчивыми. На вопрос, как же все-таки умер Валера, сказала просто: его убили. В подробностях: застрелили. Что несколько дней, а то и недель он пролежал в погребе, разложился…

Официантка принесла салат из морепродуктов и куриный суп. Маргарита отодвинула от себя тарелки, достала сигарету и закурила. Забыть, подумали одновременно обе. Поставить точку. Распрощались они душевно, без обид, хотя обе, подумалось Маргарите, уже знали, что никогда больше не встретятся.

Вернувшись домой, Маргарита поняла, что после этой встречи у нее начнется новая жизнь: без Валеры, без напрасных ожиданий, без угрызений совести, без воспоминаний. Надо жить, глядя только вперед. Как решила, так все и получилось. Маргарита и работу сменила, и свой взгляд на многие вещи. Успокоилась. И совершенно случайно встретила мужчину, совсем непохожего на Валеру: умного, спокойного, обстоятельного и ненахального. Он работал где-то в правоохранительных органах, практически все время проводил на работе, но даже те редкие минуты, что проводила с ним Маргарита, доставляли ей удовольствие. Он был молодым, полным сил, красивым, и звали его Сашей Соловьевым. Помимо приятных прогулок по Москве, редких свиданий у Марго дома, Саша вносил в ее жизнь чувство защищенности, надежности. Казалось, что он может все. К примеру, проверить, не используют ли украденный у Марго паспорт, да и вообще, Саша постоянно, буквально на каждом шагу давал ей советы, помогал принять решения. Он был очень добрым и ласковым. И Маргарита рядом с ним просто оттаивала, приходила в себя после бурного и отчаянного романа с Валерой. А однажды, когда они пили чай у нее дома и Саша рассказывал ей о своем детстве (рыбалка с дедом на деревенской речке, первая любовь, случившаяся во втором классе, у девочки были большие голубые глаза и розовые банты, и звали красавицу Стелла), она неожиданно для себя рассказала о том, как потеряла ребенка, о Валере, о том, что он погиб… Саша и на этот раз отнесся к ней с пониманием, сказал, что, если она захочет, он попробует навести справки об этом преступлении, попытается выяснить, заведено ли уголовное дело и найден ли убийца… И уже через неделю она знала, что Валеру действительно убили, застрелили – выстрелом в голову, что оружие не найдено, что, скорее всего, его с кем-то спутали… Что «он не преступник, а просто мужик, каких много»… Марго решила, что под этим определением Саша подразумевал всех мерзавцев и мелких мошенников… Рассказала ему и про Катю, с которой у Валеры была очень странная связь, и что это именно она, эта девочка, вместе с какой-то незнакомой женщиной, представившейся хозяйкой дачи, обнаружила в погребе труп…

Она и сама не знала, зачем все это ему рассказывает, но разговор шел, как рассказ, спокойно, на стене мирно отсчитывали время часы, в духовке томилось мясо… И так хорошо было на душе, что хотелось плакать. Ей было приятно, что ее слушают и то, что она говорит, кому-то интересно, и это несмотря на то, что она рассказывает о своем бывшем любовнике. Саша вообще умел слушать, он никогда не перебивал и очень редко задавал вопросы, как если бы что-то недопонял, недослышал. Марго выболтала ему и про американскую мечту Валеры, и про то, как она отдала ему все свои деньги, драгоценности и, разумеется, паспорт… Она словно бы оправдывалась, но не перед Сашей, боже упаси, а перед собой, объясняла, что она не так глупа, как могло бы показаться на первый взгляд, просто она любила и ждала от этого мужчины ребенка… Порой, на какие-то мгновения, она приходила в тихий ужас от сказанного: разве можно в присутствии одного мужчины говорить о любви к другому, к человеку, которого даже нет в живых? Но Саша, казалось, и не ревновал, просто сидел, глядя перед собой и сжимая в руках чашку с остывшим чаем, и слушал, слушал…

– Ты – необыкновенная женщина, – сказал однажды Саша, целуя ее мокрые от неожиданных слез щеки и ласково так глядя ей в глаза. – И это даже хорошо, что так все случилось… Что ты одна, что у тебя никого нет… Я понимаю, ты тоскуешь, вероятно…

– Нет, что ты, и не думаю! – принялась убеждать его Маргарита. – Просто он умер, понимаешь, и это не дает мне права отзываться о нем плохо… Это единственный фактор, который сдерживает мои эмоции… Ведь я так от него настрадалась…

– А ты помнишь того эстонца, Артура, с которым я познакомил вас тогда в «Макдоналдсе»?

Как же, конечно, она помнила этого красивого мужчину с приятным прибалтийским акцентом. Они тогда так хорошо провели время, жаль только, что она спешила…

– Так вот, он передает тебе привет, а еще он сказал, что ты – очень красивая…

Саша ушел, а Маргарита в очередной раз отругала себя за то, что не решилась спросить его, женат он или нет. Женат, решила все-таки она, иначе что помешало бы ему остаться?

17. Москва, ноябрь 2005 г. Катя

День, когда Катя впервые поцеловалась с Питером, отдалил ее роман с Валерием, заставил ее вообще забыть о существовании этого человека. Она восприняла появление в своей жизни этого английского парня как окончательное избавление от всех постигших ее за последнее время кошмаров, несчастий и потерь. Даже мысленно разговаривая с мамой, она уже не так переживала ее уход, как это было прежде. Да и вообще, все в их с отцом жизни как-то неожиданно, словно самой собой, наладилось. В доме поселилась спокойная и незаметная, отзывчивая и добрая Лиля, которая своим пониманием, тактом и любовью к ним двоим постепенно вытеснила псевдоиспанский дух Исабель, заставила их забыть о пережитом кошмаре. Катя радовалась, что и отец успокоился и перестал искать утешения и ласки на стороне. Теперь он все вечера проводил дома, с Лилей. Кати-то самой дома не было – она заново открывала для себя и Москву, и всю ту жизнь, которой прежде не замечала, даже ноябрьский холод воспринимался ею иначе, чем прежде, ей нравилось даже носить теплую одежду и шагать по московским улицам в обнимку с удивительно благодарным и в чем-то наивным, смешным Питером. Он заставлял ее говорить только по-английски, терпеливо поправлял, когда она произносила не так и не то какое-то слово, фразу, и они оба смеялись над ее плохим английским. Катя же, в свою очередь, помогала ему осваивать сложный для иностранцев русский. Но в целом они прекрасно понимали друг друга, особенно в той области, где никакой перевод не требовался. В кафе, где они отогревались, они сидели, крепко взявшись за руки, словно боялись потеряться. Питер был высоким, большим парнем, он легко обнимал Катю одной рукой, словно широким крылом загораживал ее от любопытных или восхищенных взглядов, и, Катя это чувствовала, сильно ревновал ее ко всем, кто задерживал на ней слишком долгий взгляд. Им было так хорошо вместе, что Кате было даже трудно представить себе, что настанет день – и Питер исчезнет из ее существования, что он вернется к своей обычной жизни, улетит в Лондон вместе с отцом, и они, быть может, никогда больше не увидятся. Идея Питера привезти Катю в Лондон поначалу казалась ей нереальной, но она с удовольствием подыгрывала ему, мечтала вместе с ним, в душе понимая, что это невозможно. Во-первых, ее не отпустит отец. После смерти мамы вряд ли он допустит, чтобы из его жизни исчезла и дочка. Пусть даже и на время. Разве что попросить повлиять на него Лилю? Вот Лиля – человек, с ней всегда и обо всем можно договориться. Да им и самим захочется, быть может, пожить какое-то время вдвоем, без Кати. Ну не насовсем же она уезжает, на какой-то месяц… На всякий случай она подала документы на оформление загранпаспорта, причем переплатила, чтобы на этот процесс ушло как можно меньше времени. Оливер, отец Питера, смотрел на идею сына пригласить в Лондон Катю спокойно, даже серьезно, сказал, что как только Катя примет решение и ее отпустит отец, так он свяжется со своим знакомым из посольства Великобритании, где ему помогут с оформлением визы для русской гостьи.

И все равно, Катя не верила в то, что ее предполагаемая поездка состоится. Слишком уж стремительно разворачивались события, слишком уж хорошо им было с Питером, чтобы желать большего. Но как же приятно было мечтать им двоим о том, как они будут путешествовать по Англии, как Питер отвезет ее на своей машине к своим двоюродным братьям, как познакомит ее с сестрами, с бабушкой…

В воздухе вдруг запахло Англией. Катя просыпалась и ложилась с мыслями о предстоящем путешествии, и это при том, что отец еще ничего не знал, она даже и не знала, как затеять этот сложный и бесперспективный, как ей казалось, разговор с ним… С чего она начнет? С Питера? Или с английского? Или, может, взять и поставить его перед фактом: вот, папа, это мои новые знакомые, мы уезжаем в Лондон, документы уже все оформлены, осталось только спросить у тебя разрешения… Но Оливер не мог заняться оформлением ее документов без ее окончательного решения. Оставалось одно: познакомить отца с Оливером и Питером, пусть он сам, лично, убедится в том, что это вполне приличные и благонадежные люди и что с ними она благополучно доберется до Лондона и с их же помощью вернется обратно. Но шли дни, а она так и не решалась привести своих новых друзей домой… К тому же произошло одно событие, из-за которого отец сильно понервничал.

Однажды, вернувшись домой поздно вечером, Катя еще в передней услышала голоса, раздававшиеся из кухни. Говорил отец. Судя по всему, кроме него и Лили, в доме никого не было. По обрывкам фраз она поняла, что отцу позвонила одна знакомая мамы, которая долгое время находилась в отъезде и не знала о смерти подруги. Узнав же, связалась с отцом и потребовала десять тысяч долларов, которые якобы задолжала ей мама. Отец пригласил ее на работу, поскольку ему не хотелось беседовать с ней дома, и, когда та явилась, потребовал объяснить – что это за деньги, на что мама собиралась их потратить? И снова ничего определенного ему не ответили, мамина знакомая сказала, что речь шла вроде бы о какой-то поездке…

Катя стояла под дверями кухни и, сгорая от стыда, подслушивала разговор отца с Лилей.

– Может, она хотела поехать и отдохнуть, привести в порядок свою нервную систему? Ты же сам говорил, Сережа, что она выглядела больной, да и все это заметили… Или, может, у вас за границей есть родственники, которых она хотела навестить?

– Откуда у тебя такие мысли? – вспылил отец. – У нас за границей никого нет. А если бы и были, то я бы знал… Хотя и я уже начинаю подумывать о том, что Ирина была больна и что она собирала деньги на лечение… Но почему же она тогда не обратилась ко мне?

– Подумай сам… – тихо произнесла Лиля, явно чувствуя себя не в своей тарелке.

– Исабель, ну, конечно, Исабель, что же еще! Неужели ты и все остальные думают, что я – такое чудовище и не дал бы своей жене деньги на лечение?

– Или же она хотела купить что-то и не могла сказать тебе, что именно?

– Лиля, ты вот, женщина, скажи мне, что такого секретного могла пожелать купить Ирина? У нее все было! К тому же, согласись, деньги для нашего бюджета не такие уж и большие… Пять тысяч долларов, три тысячи, две, теперь вот – десять…

– Ты требовал у нее отчета о расходах?

– Да никогда! Но все равно, я знал, на что тратятся деньги… Если Ирине нужно было купить что-то дорогое, драгоценности, к примеру, или шубу… я не знаю, что… я спокойно давал ей деньги. Понятное дело, она обращалась ко мне. Это же нормально.

– Сережа, да успокойся ты… Забудь, ничего другого не остается…

– Нет, я понимаю, если бы речь шла о каких-то крупных расходах или долгах, а то ведь так, все по мелочи… Ну почему она мне ничего не говорила? В сущности, она могла бы обмануть меня и вместо того, чтобы занимать у подруг по две или три тысячи, попросила бы меня сразу о пятидесяти или больше, придумала бы, что ей, к примеру, хочется купить какой-нибудь браслет… Или что-то из мебели. Она бы и купила, но не за пятьдесят тысяч, а за десять, я бы все равно не стал проверять, а сорок взяла бы себе…

– Не думаю, что Ира была способна на такую ложь.

– Но все равно же она меня обманывала, назанимала денег… В каком свете она меня выставила? Скажи, может, и ты тоже будешь скрывать от меня что-то? Очень тебя прошу, Лилечка, если тебе что-то понадобится, не проси у чужих, спроси у меня, у своего мужа… Я не беден и не жаден… А тут – такой позор…

Катя метнулась к двери, открыла ее, потом громко хлопнула, вроде как только пришла. И голоса в кухне сразу стихли. Отец вышел ее встречать, увидел ее, улыбнулся, поцеловал.

– И где это мы все ходим, гуляем? – Лицо его лучилось любовью. – Ты не замерзла? Мне кажется, ты легко одета?

За его спиной появилась Лиля, вся оранжевая (огненные волосы светятся при электрическом свете, рыжий джемпер, оранжевые петухи на белом фартучке), она приветливо кивнула Кате головой:

– Привет, ужинать будешь?

– Буду, ужасно голодная, – солгала Катя, чтобы не обижать ее. – А что у нас на ужин?

– Ничего особенного. Картошка с селедкой. Но есть и суп, и котлеты… Я могу разогреть.

– Нет, я тоже с вами селедочки поем… Что это у вас такие растерянные лица? Что-нибудь случилось?

– Нет, все хорошо, проходи… Дай-ка твои руки, совсем холодные, – отец взял Катины ладони и подышал на них. – Так ты не скажешь нам, где ты была?

– В кино с подружкой ходила…

– С подружкой? И как зовут эту подружку?

Но вместо ответа Катя вывернулась из отцовских рук, мазнула губами по его щеке и шепнула ему на ухо:

– Пап, у меня все нормально.

За ужином отец не выдержал, вернулся к волнующей его теме, но привлек к ней (за что Катя мысленно была ему благодарна) и дочь.

– Представляешь, еще один долг нарисовался… В десять тысяч долларов. Я понимаю, не может такое количество людей, сговорившись, выкачивать у меня несуществующие долги Ирины, но все равно возникает такое чувство, будто бы меня хотят надуть. Что это за долги, Катя? Может, ты что-то вспомнишь? Что такого могло случиться с твоей мамой, на что ей могли понадобиться эти деньги? Подумай хорошенько, может, вспомнятся какие-то детали?

Ей было стыдно, но именно о том времени, о котором отец расспрашивал ее, она не могла рассказать ничего – ни о маме, ни о ком бы то ни было, кроме Валеры. Все ее мысли кружились тогда только вокруг этого человека, и только о нем она была в состоянии думать. Ей казалось, что мама ведет обычный для нее образ жизни, ездит на работу, занимается хозяйством, все как всегда… Но при всем при том она продолжала следить за собой, хорошо одевалась, ездила на дорогой машине, словом, внешне вела прежний образ обеспеченной и, в сущности, всем довольной молодой женщины. Хотя нет, она действительно выглядела чем-то расстроенной, озабоченной, но разве отец не понимает, что с ней тогда происходило? Ведь он тогда редко бывал дома, и все они – и мама в первую очередь, и дядя Боря, и сама Катя – знали, что у папы роман с Исабель. Что же это, маме радоваться, смеяться, петь песни? Давно уже прошло то время, когда мама пела, точнее, напевала, что-то делая на кухне или прибираясь, теперь эта привычка перешла к Кате, но, когда Кате бывало плохо, разве могла она петь? Вот и мама давно уже не пела, чаще всего молчала, а нередко можно было услышать, как она тяжело и как-то надрывно стонет. Сейчас, когда за плечами Кати был пусть недолгий, но полный драматизма и трагизма роман с Валерой, она могла себе представить, каково это – быть обманутой любимым человеком. Она никогда не спрашивала себя, почему же мама не разводится с отцом, почему не выходит замуж за своего вечного поклонника и воздыхателя Желтухина. Должно быть, чтобы совершить этот поступок, недостаточно любви одного человека, Желтухина, а мама, по всей видимости, продолжала любить отца.

– Я понятия не имею, на что могли понадобиться ей эти деньги, – пожала плечами Катя. – У нее же все было! Она была женщиной небедной, это же понятно, и могла позволить себе все, что угодно… Даже машину могла купить дорогую, думаю, ты бы ей не отказал… Но она мне ни о чем таком не говорила…

– Катя, да какая машина, когда речь идет о небольших суммах в две-три тысячи… Хотя последний долг, о котором я тебе сказал, составляет уже десять тысяч…

– А что говорит та женщина, которой мама осталась должна?

– Ничего. Она говорит, что ничего не знает. Никто ничего не знает, а моя жена занимала и продолжала занимать деньги!.. Может, это была болезнь, которую мы пропустили? Может, это что-то нервное? Вот, существует же клептомания! Люди, как правило, состоятельные, ради острых ощущений или, я уж не знаю, по какой такой страсти, совершают кражи в супермаркетах, да и вообще – везде, где что-то плохо лежит… А мама вот занимала деньги. Может, ей казалось, что мы до сих пор бедны, и ей необходимы какие-то деньги на холодильник или телевизор? Можно, конечно, навести справки у психиатров, но как это будет выглядеть? Я приду к врачу и спрошу его: вы не знаете, зачем моя жена, богатая женщина, занимала деньги у своих подруг, а потом она умерла, и вот теперь все, словно сговорившись, требуют у меня долги… Думаю, он поставит диагноз прежде всего мне. Скажет – а вы не придумали этих самых подруг? Может, они вам снятся? Глупейшая ситуация! Не пойду я ни к каким врачам и не стану ничего выяснять. Поймите, и ты, Катюша, и ты, Лилечка, мне не жалко этих денег, бог с ними, как говорится, но уж слишком нелепая ситуация, вы не находите?

– Я все-таки думаю, что Ирина была чем-то больна и не решалась тебе в этом признаться… Может, что-то по-женски? – Лицо Лили порозовело. – Другой причины я не вижу. И суммы как раз такие, какие могли бы понадобиться для обследования, лечения… Хотя, с другой стороны, я вот сейчас сказала это и тоже подумала: у нее что, не было этих денег? Думаю, она могла позволить себе любое лечение даже за границей, да и ты бы ей не отказал… Действительно, что-то здесь не так, непонятно… Но ты постарайся не задумываться над этим, возвращай долги, рано или поздно они закончатся, и это время позабудется, как кошмар… И не переживай ты так, не изводи себя чувством вины, вот этого нельзя делать, а то сам заболеешь…

Катя была с ней полностью согласна. К тому же она почему-то считала, что тайна мамы когда-нибудь все равно раскроется, что рано или поздно обязательно найдется человек, который объяснит причину такого количества долгов и, главное, причину, мотив этих поступков. А может, у мамы было какое-нибудь увлечение, вроде самодеятельного театра, к примеру, о котором знало небольшое количество людей из ее окружения?.. А театр всегда требует денег… Почему театр, Катя и сама не могла бы объяснить. Просто возникла в голове мысль и так же исчезла. Театр – да об этом знали бы все, мама всех бы привлекла к своему увлечению, всех бы задействовала… Но мама была не театральным человеком, она была обыкновенной женщиной, даже простой. Единственное, что она умела делать, – это любить. Она сильно любила отца и Катю, и так и умерла с этой любовью… А вот ее по-настоящему любил, оказывается, только Желтухин. Даже Катя, живя рядом с мамой, ничего не замечала или не хотела замечать… Ни разу не утешила ее, даже когда находила ее всю в слезах… Считала, что все эти слезы, эта ее бледность и угрюмость – следствие разлада с отцом, а что она, Катя, может с этим поделать? У нее и самой – полная неразбериха с Валерой. Она вся пылала рядом с ним от страсти, а он вел себя на редкость сдержанно, мало говорил, мало целовал ее, редко обнимал и словно не желал близости. Сейчас, когда она знала со слов Маргариты, его любовницы, что такое поведение было не свойственно ее темпераментному возлюбленному, вопросов становилось еще больше: почему он не любил ее так, как любил взрослую и опытную Маргариту? Почему не сделал ей ребенка, как Маргарите? Что сдерживало его? Неужели она так непривлекательна?

Катя разминала вилкой горячую, со слитком плавящегося на глазах масла, картошку и чувствовала, как в ней просыпается аппетит. А ведь они с Питером не так давно ужинали в пиццерии… Но дома было так хорошо, так уютно, да и серебряная с розовым селедочка в масле так вкусно пахла, что Катя даже пожалела, что рядом нет Питера: вот бы он угостился, а заодно познакомился бы с отцом, с Лилей… Но, видимо, всему свое время, они еще успеют и познакомиться, и поговорить по душам. Отец никогда не был тираном, он должен, должен отпустить ее в Лондон! О том же, что он ее не отпустит, не хотелось и думать. Быть может, все-таки встретиться с Борисом Желтухиным и попросить его о содействии? Он имеет влияние на отца, да, так и следует сделать…

Перед сном Катя позвонила Борису. Сказала, что у нее есть к нему разговор, поручение, важное дело. Они договорились о встрече, и на следующий день Борис по просьбе Кати появился в доме Ольги Михайловны.

За накрытым столом собралась приятная компания: хозяйка, Оливер с Питером, Катя и Борис Желтухин. Все, за исключением дяди Бори, чувствовали себя вполне комфортно, уверенно.

– Вот, дядя Боря, знакомься: это мои друзья – Оливер Пирс, это его сын, Питер, а это – Ольга Михайловна, у которой они живут…

Желтухин привстал, и мужчины обменялись рукопожатиями, Ольге Михайловне же Борис поцеловал руку.

– Я даже не знаю, с чего начать… Понимаешь, это мои друзья. Они живут в Лондоне. С Питером я… встречаюсь… – она даже вспотела от волнения и пожалела, что надела теплый свитер. – Они приглашают меня к себе в гости, в Лондон. Вот, собственно, и все, что я хотела тебе сказать.

– Хорошо… Я рад за тебя… – на лице Желтухина появилась некоторая растерянность. – Катюша, мне кажется, я начинаю понимать, зачем ты пригласила меня сюда… Думаешь, отец тебя не отпустит, так?

– Боюсь даже думать об этом… Понимаешь, я же в этом году никуда не поступала, сам знаешь почему… У меня есть время, а у Питера тоже есть время, чтобы он подучил меня английскому… И вообще, ты же понимаешь, что это такое – поехать в Лондон! Уговори его отпустить меня с ними. Стоит ему только согласиться, как Оливер расстарается, и я получу в самом ближайшем будущем визу… И уеду с ними! Как ты думаешь, когда и как мне стоит их познакомить с папой?

Катя сильно нервничала, много говорила, пока вдруг не поняла, что устала и что готова от волнения разрыдаться.

– Да ты успокойся, – вдруг проговорил Борис спокойным тоном. – Не в космос же ты собралась… Думаю, что мне удастся его убедить в необходимости и безопасности этой поездки… Больше того, тебе это путешествие будет только на пользу. Сменишь обстановку, многое забудется…

Они посмотрели друг на друга, и между ними появилось прозрачное видение, светящийся и видимый только им двоим призрак Ирины Бантышевой… Конечно, о том, что она забудет о смерти мамы, не могло быть и речи, но она хотя бы немного придет в себя, успокоится, поправит свою нервную систему. Другой мир, новое окружение, яркие впечатления…

– Конечно, лучше было бы, если бы ты поехала туда хотя бы весной… Сейчас в Лондоне холодно…

– Я не замерзну, – и Катя бросила быстрый взгляд на сидящего напротив нее за столом Питера. Тот взглядом подбодрил ее. И ей вдруг стало так хорошо, так тепло рядом со всеми этими людьми, что снова захотелось плакать.

– Со своей стороны, – вдруг подал голос молчавший до этого важный и серьезный Оливер Пирс, – я хочу заверить, что Кате у нас будет хорошо, у нас большая квартира, у нее будет отдельная комната… Она быстро и легко найдет общий язык с нашей мамой, она, кстати, русская… Ее зовут Рита.

18. Москва. Ноябрь 2005 г. Желтухин

Желтухин так нервничал, ожидая приезда Соловьева, что несколько раз приложился к коньяку. Поэтому, когда наконец в дверях раздался звонок, ему было уже все равно, с кем говорить о смерти Ирины Бантышевой. Коньяк был темный, но мысли, пропитанные им, оказались ясными и светлыми, как полуденное солнце. В сущности, он давно ждал подобного визита и был готов к нему. Тем более что Соловьев предупредил его, что беседа будет носить неофициальный характер.

Но Соловьев пришел не один, рядом с ним Желтухин увидел высокого худощавого господина очень приятной наружности и без труда понял, что это именно он и есть главное заинтересованное лицо в расследовании. Ну и пусть, ему, Желтухину, нечего бояться…

– Добрый вечер, Борис…

– Можно просто Борис, проходите, господа, раздевайтесь…

– Меня зовут Александр, а моего друга – Оливер. Он неплохо говорит по-русски, поэтому нам будет, я думаю, легко общаться…

На столе гостей ожидала легкая закуска: колбаска, лосось, масло, маринованные грибки… В центре стоял хрустальный графинчик с водкой, плоская темная бутыль с коньяком.

– Вы извините, но я перед вашим приходом все же позволил себе немного выпить… Видите ли, я разнервничался, вы же предупредили меня, что речь пойдет об Ирине… Знаете, я даже ожидал подобного визита, хотя более официального… Но я не к тому, что неофициальная беседа меня не устраивает, нет, напротив… Если хотите, у меня есть и виски, и ром, и вообще, полный бар всяких разных напитков, я живу один и могу позволить себе некоторые излишества…

– Почему вы сказали, что ждали подобного визита? Смерть Ирины и вам показалась подозрительной? – спросил Соловьев.

Гости, как это ни странно, произвели на Желтухина самое приятное впечатление. Они показались ему милыми и порядочными людьми. Вот только почему Соловьев?..

– Понимаете, молодая женщина, жена состоятельного человека… Умирает от перитонита… Почему? Разве нельзя было вызвать «Скорую помощь»? Я не думаю, что приступ начался с невыносимых болей, вызвавших болевой шок… Ирина была очень аккуратным человеком, я имею в виду, она относилась к своему здоровью, а также к здоровью своих близких весьма серьезно… Знаю, что все в семье принимали витамины, время от времени ездили на курорты, в санатории, чтобы подправить здоровье… И Ирина не была исключением.

– Расскажите, как все-таки это случилось? С чего все началось? Как вы попали в квартиру? Если можно, по порядку…

– Пожалуйста. Нет ничего проще. Вам, вероятно, известно, что мы с Сергеем Бантышевым были друзьями… Вернее, были и продолжаем оставаться друзьями. Я часто бывал и бываю у них, мне эта семья очень дорога, все члены этой семьи очень близки мне… И вот однажды, точнее, восьмого июня, я, как обычно, решил зайти к ним. Перед этим зашел в магазин, купил бисквит, вино… Поднялся к ним на лифте, позвонил, но мне, понятное дело, никто не ответил. Сами знаете, как это бывает, когда пришел уже, а тебе никто не открывает: не сразу уходишь, а продолжаешь еще надеяться, что вот сейчас раздадутся шаги в передней… Я понимаю, вы хотите меня спросить: был ли я в курсе того, что Сергей и Катя находятся в отъезде… Так вот, я слышал, что они собираются в Крым, но точную дату не знал. В любом случае в квартире могла находиться Ирина. Она – прелестная женщина, готов даже признаться в том, что был безнадежно, повторяю, безнадежно влюблен в нее… Увидеть ее – это для меня означало праздник.

– Значит, вино и бисквит предназначались ей?

– Говорю же, я не был уверен, что она дома одна. В конечном счете, даже если бы никого дома не оказалось, я бы поехал к себе: такое случалось много раз… Я же не мог всякий раз звонить и предупреждать о своем приходе. Я на машине, а потому перемещение в пространстве не является для меня проблемой. Понимаю, моя сентиментальность, пожалуй, сейчас никого не тронет, если я признаюсь в том, что мне доставляло удовольствие даже стоять под дверью квартиры, в которой живет женщина, которая была для меня всем на свете… Желая предупредить иронию, которая может просквозить в ваших вопросах, скажу сразу: я простоял перед дверью не слишком долго, всему есть мера. Но и уходить мне не хотелось. Бывало и такое, что я некоторое время поджидал под дверью в надежде, что вот-вот появится кто-то из домочадцев… Но в этот раз я просто нажал на ручку двери, желая проверить: а может, она открыта?.. Думаю, каждому из вас приходилось проделывать подобное: так, на всякий случай, а вдруг дома кто-то есть, в ванной, к примеру, кто-то плещется или стирает, и не слышит моего звонка… или просто забыли запереть дверь, хотя – это вряд ли… Во всяком случае, еще ни разу такого не было, чтобы дверь была открытой… А на этот раз дверь действительно оказалась открытой! Не хочу показаться излишне чувствительным, но, видимо, это действительно так… Я сразу почувствовал что-то неладное. У человека много чувств, помимо известных, существуют и другие, малоизученные. К примеру, передача мыслей на расстоянии. Или мы чувствуем что-то кожей, наша кожа, возможно, передает или принимает какую-то информацию. Возможно, и я принял информацию от Ирины, когда ей было совсем плохо, поэтому внезапно принял решение поехать к Бантышевым. Говорю же, шансов застать в квартире кого-то из них было ничтожно мало. Я же приехал к ним днем, а не вечером. Словом, квартира была открыта, я вошел и сразу понял (не знаю, повторюсь, каким чувством), что произошло что-то непоправимое. И еще этот запах… Я никогда прежде не чувствовал этот тяжелый, страшный запах! Не бывал, знаете ли, в моргах… А тут, не чувствуя своих ног, я двинулся прямо к его источнику… Вы извините, что я так подробно обо всем этом рассказываю… Но вы же сами хотели подробности.

Дальше рассказывать так же гладко он не смог. Замолчал. Рука его повисла в воздухе с рюмкой, в которой янтарно блеснул подсвеченный солнцем коньяк. Набрал в легкие воздуха и вдруг неожиданно икнул. Извинился.

– Я нашел ее в спальне, на кровати… Она, бедняжка… Словом, на нее невозможно было смотреть. И мухи, знаете ли… Я бросился открывать балконную дверь, словно это могло ей помочь… А потом было все как-то странно, словно я не двигался, а плавал, и все, что окружало меня, казалось мне стайкой раздутых, цветных рыбок. Мне было очень плохо. Я никак не мог понять, где я, что я и почему мне так грустно и невыразимо одиноко… Мысли возвращались к Ирине, и я откуда-то знал, что ей уже не больно, что она не страдает, бедняжка, что ей теперь все равно, изменяет ли ей Сергей с этой «испанкой» или нет… Я не знал, что с ней, думал – сердце. Вызвал «Скорую помощь»… Или нет, не «Скорую помощь», видимо, я понял, что врачам здесь делать нечего. Я позвонил ее участковому врачу, телефон нашел в телефонной книжке, на столике, в передней… Можете взглянуть, вы тоже без труда найдете этот номер… Это была женщина, довольно-таки молодая, и по тому, как она вела себя, я понял, что она хорошо знала эту семью, была знакома с Ириной, поэтому вопрос опознания отпадал сам собой…

– Вы не догадались вызвать милицию?

– Нет, а зачем?

– А если бы ее отравили?

– К счастью, нет.

– Вы не запомнили фамилию врача?

– Запомнил. Чеснокова Клара… А вот отчество запамятовал. Но она до сих пор в поликлинике работает.

– Она приехала, и что же дальше?

– Знаете, ее визит я помню смутно… Она только сказала мне, что Ирина была у нее на приеме за пару дней до этого, жаловалась на боли в боку, и докторша эта, Клара… вспомнил, Клара Александровна, осмотрела ее и предположила, что у нее увеличен этот… аппендицит… и предложила ей обследоваться и даже выписала направление на ультразвук… Но Ирина, по всей видимости, ничего не предприняла… Сказанное мною вы сможете без труда проверить в поликлинике или же взглянув на медицинскую карты Ирины… Думаю, она где-то у нее дома. Да вы у Сергея спросите. Во всяком случае, смерть ее была нелепой, нелепой и такой несвоевременной… Хотя… разве смерть когда-либо бывает своевременной?

Соловьев что-то писал в своем блокноте. Желтухин подумал, что через первую часть своего рассказа он уже перемахнул («Они все проверят, убедятся в том, что я не солгал, равно и как эта Чеснокова, здесь все чисто»), теперь же оставалось самое, пожалуй, сложное.

– Что было потом?

– Ее увезли. Чеснокова куда-то позвонила, приехали какие-то люди и отвезли мою Ирочку в морг.

Тут Желтухин вдруг почувствовал, как Пирс, этот англичанин, буквально пожирает его взглядом. Почему Соловьев не объяснил, кто это такой и почему он присутствует при беседе? Какое отношение он имеет к вопросу о смерти Бантышевой? И почему он, Желтухин, не задал этого вопроса с самого начала? Как-то не совсем естественно он себя ведет, словно в чем-то виноват. Но ведь он совершенно ни в чем не виноват!

– Потом? Что было потом? – Он услышал голос Пирса и очень удивился. Эк его проняло!

– Я понимаю, ваш визит ко мне чем-то обусловлен, ведь не просто же так вы приехали ко мне и задаете эти вопросы… И этот господин…

– Оливер Пирс, – напомнил Соловьев несколько нервно. – Я скажу вам, почему этот господин так заинтересовался смертью Бантышевой. Существует определенная вероятность того, что у Ирины Бантышевой за границей есть родственники, которым не безразлична судьба Кати, дочери Ирины… В частности, жена Оливера, по происхождению русская, утверждает, что она является сестрой Ирины Бантышевой…

– Родной? – Желтухин был потрясен.

– К сожалению, нам пока неизвестно, родная она сестра или двоюродная, потому что Рита, так зовут жену Оливера, каждый раз говорит все по-разному… То утверждает, что Ирина – ее родная сестра, то одной знакомой сказала, что двоюродная. Но она очень переживает за свою племянницу…

– Но Ирочка никогда не говорила мне, что у нее за границей есть родственники…

– Родственница. Одна, – произнес Пирс. – Моя жена говорит, что она как-то связана с семьей Бантышевых, но не может объявиться, потому что когда-то давно произошло нечто, что сделало их чужими… Мы, собственно, хотели бы от вас услышать, почему вы, узнав о смерти Ирины, сообщили об этом лишь Сергею, ее мужу, но не позвонили и не послали телеграмму ее матери? Ведь она жива, не так ли?

– Да, она жива, но адреса я ее не знал до тех пор, пока не заглянул в записную книжку Ирины… Ее мать проживает в Волгоградской области, в деревне… Она не старая еще женщина, Ирина мне рассказывала, что у нее большое хозяйство… Но они редко виделись. И кто вам сказал, что я не посылал ей телеграмму? Я послал, но она почему-то не приехала. Возможно, она не получила это известие или была больна… Знаете, я тогда находился в таком состоянии… Меня меньше всего интересовала ее мать.

– Вы не могли бы сообщить ее адрес?

– Конечно, я переписал его в свою записную книжку. На всякий случай. Видимо, как раз на такой вот случай… Но если вы не верите, то можете проверить на почте, там же сохраняются данные…

– Как вы думаете, если бы у Ирины была сестра, ее мать могла бы рассказать нам об этом?

– Конечно! Как же иначе?! Но мне все-таки думается, что здесь произошла какая-то ошибка… Если бы у Ирины была сестра, пусть даже и двоюродная, она бы хотя бы словом об этом обмолвилась.

– Они могли поссориться…

– Я не знаю, тут вы не по адресу… Об этом вам лучше всего спросить у Сергея, все-таки это он был ее мужем, а не я, потому он мог знать о ее родне значительно больше.

– Что было потом?

– После вскрытия я забрал тело и похоронил. Повторяю, я действовал как во сне.

– Вы могли бы вспомнить, кто был на похоронах?

– Мало кто был. Мать, я повторю, не приехала и даже не позвонила. Во всяком случае, пока я был в квартире Бантышевых, она не звонила. Сергей вот с Катей не успели. Были соседи, несколько человек…

– В том числе и нынешняя подруга Бантышева, Лиля, так?

– Да, Лилечка была. Она тоже была сама не своя. На нее смерть Ирины произвела большое впечатление, у нее даже видения какие-то начались…

– Какие видения?

– Вы с ней поговорите… Она сама вам все расскажет.

– Она рассказала, – сказал Пирс. – Сказала, что после смерти у Ирины сильно изменились пальцы и ногти на руках. Лица она не могла увидеть, оно было прикрыто… что вы можете сказать нам на это, Борис?

– Да ничего. Она маникюрша, у нее свой взгляд на… пальцы… заусеницы… Она и мне тоже сказала, что сделала Ирине маникюр незадолго до смерти, а у покойницы были совсем неухоженные руки… Словно она занималась черной работой.

– А что про туфли сказала?

– Про какие туфли?

– Розовые. Кто одевал покойницу? – спросил Соловьев.

– Люди из похоронной конторы, они и одевали.

– Одежду, понятное дело, вы дали.

– Конечно, кто же еще?

– И туфли подобрали тридцать третьего, редкого, размера… Лиля утверждает, что это были чужие туфли, Ирине принесла ей…

– Да слышал я эту историю! Будто бы Ирине эти туфли принесла какая-то знакомая женщина на продажу… А ей, в свою очередь, их кто-то откуда-то привез… Но при чем здесь я? Почему вы спрашиваете меня об этих туфлях? Неужели не понятно, что я взял первые попавшиеся мне на глаза туфли и отдал, чтобы их и обули… Мне и в голову не могло прийти, что туфли могут оказаться не впору! Не в поход же она в них собралась, извините меня за такой цинизм, но и у меня тоже есть чувства… Главное, что она была обута. Я сделал все, что от меня зависело в данной ситуации, организовал похороны, все устроил, и теперь же мне треплют нервы… Почему? За что? Почему бы вам не расспросить Сергея, как так могло оказаться, что они не успели на похороны? Пусть бы летели на воздушном шаре из Крыма, если были проблемы с билетами…

– Он, между прочим, считает, что вы поздно дали телеграмму, что надо было сделать это раньше…

– А как бы я раньше узнал город, место и название отеля, где они остановились? Мне пришлось связаться с нашими общими знакомыми, которые знали, где именно останавливаются Бантышевы в Крыму.

– А вам не пришло в голову позвонить Сергею или Кате?

– Пришло. Это первое, что пришло мне в голову, но их телефоны молчали.

– Да, это так, – подтвердил Соловьев, – телефоны у них были выключены. Намеренно. Сергей не хотел, чтобы ему звонили с работы… У Кати тоже были свои причины отключить телефон…

– Да если бы не это обстоятельство, – с горечью заметил Желтухин, – Ирина бы сама позвонила мужу в Крым и сообщила о своем недомогании… Попросила бы их приехать…

– Она почему-то никому не позвонила. Никого не попросила о помощи. И умерла в страшных муках… – проговорил Пирс.

– Скажите, как вас там, Оливер, вы ведь встречались с патологоанатомом, так? Я по лицу вижу, что вы уже беседовали и с ним, и с Чесноковой… Что нового вы от них узнали? Скажите мне, я имею право знать…

– Патологоанатом подтвердил, что Ирина Бантышева скончалась от перитонита… Что в полости живота было много крови и гноя… И что, скорее всего, приступ сопровождался острой болью, от которой она потеряла сознание… Да и Чеснокова тоже рассказала о том, что Бантышева была у нее на приеме за два дня до смерти и она назначила ей обследование, выписала направление на ультразвук…

– Значит, вы пришли проверить мои показания? Но почему? В чем вы меня подозреваете? Думаете, я нарочно так поздно известил Бантышева о смерти жены, чтобы отомстить ему за то, что он изменял своей жене? Чтобы он не присутствовал на ее похоронах? Так вот, вы ошибаетесь! Я не зверь, я нормальный человек. И тот факт, что я сильно любил Ирину, еще ни о чем таком не свидетельствует… Хотя, видя, как переживает Ирина, я начинал ненавидеть своего друга…

– А что вы можете рассказать об Исабель?

– Да ничего хорошего. Хищница, дикая кошка… Воспользовалась ситуацией и поселилась в доме вдовца. Хорошо, что все так закончилось, и теперь там живет Лиля. Она добрый и порядочный человек, да и женщина красивая, ласковая… Во всяком случае, теперь я за Сергея спокоен… Он не станет бегать на сторону, от таких женщин не бегают…

– А Ирина? Чем она, на ваш взгляд, не устраивала своего мужа? – спросил Пирс. Лицо у него было бледным, а руки, которыми он то и дело поправлял воротник сорочки, почему-то дрожали.

– Она была для него слишком хороша, понимаете? Он считал себя недостойным ее, как он сам мне не раз говорил по пьяной лавочке, и эти его связи на стороне были как бы знаком протеста против непогрешимости жены.

– Как-то все это туманно, – усмехнулся Соловьев. – Жена была такая хорошая, что дальше некуда, так, что ли, получается?

– А вы спросите самого Бантышева, я же – не он. Теперь вы мне скажите, почему вас так заинтересовала смерть Иры, как могло случиться, что судьба ее дочери связана с какой-то там родственницей, сестрой, кажется? Кому какое дело может быть до Кати?

– Ее родная тетя живет в Лондоне и хочет взять племянницу к себе, – ответил Пирс. – Что же в этом удивительного или дурного?

– Да не было у Ирины никакой сестры…

– Вот поедем в Волгоград, встретимся с матерью Ирины, попытаемся все выяснить… Скажите, Борис, вы-то сами как смотрите на то, чтобы Кате отправиться в Лондон, встретиться там с теткой, пожить там, а то и остаться?

– Понятия не имею… Я еще не думал. Слишком уж все неожиданно. Но почему сама тетка-то не приехала?

– Я здесь как раз для того, чтобы это узнать, – развел руками Оливер. – Что-то, вероятно, произошло между сестрами когда-то давно, и Рита считает себя виноватой, что ли… Во всяком случае, она не хочет, чтобы о ней вспоминали.

– Послушайте, вы, Соловьев, – сказал Желтухин, – вы же следователь, как я понимаю, хоть и работаете на частное лицо, поднимите свою базу данных, проверьте его жену… Как ее зовут?

– Рита.

– Фамилия-то у нее есть?

– Есть.

– Да что я вас учу?!

– И имя есть, и фамилия, и женщина такая существует…

– Это тайна?

– Пока – тайна. Борис, мы отвлеклись… После того, что пришлось пережить Кате, ей будет полезно сменить обстановку и отправиться в Лондон. У нас к вам просьба – попробуйте уговорить вашего друга Бантышева позволить ей поехать, – попросил Пирс. – Найдите такие слова, ведь вы же хорошо его знаете… Только ничего не спрашивайте его о сестре… Мы сами попытаемся все выяснить…

– Хорошо, я попробую. Тем более, как вы говорите, там ее тетка… Но что это за женщина? И почему Ирина мне никогда ничего о ней не рассказывала?

Борис так устал от своих визитеров, что, когда они ушли, поблагодарив его за полученную информацию, он бросился в кресло, закрыл лицо руками и заплакал. От бессилия, от всего того, что ожидало его в будущем… Сможет ли он все это вытерпеть? Выдержать? И простят ли его Сергей, Катя?..

…Он мыл посуду на кухне, когда в дверь позвонили. Он распахнул дверь. Перед ним стоял Оливер Пирс:

– А теперь, Борис, расскажите мне всю правду…

19. Москва. Ноябрь 2005 г. Бантышев

Для Бантышева появление в его доме сразу двух англичан стало полной неожиданностью. Он знал, что у Кати появился друг, но чтобы он был иностранцем, да еще и приехавшим в Москву в сопровождении своего отца, – это было уже слишком!

Когда он пришел с работы, Лиля встретила его в дверях, явно чем-то взволнованная. В доме вкусно пахло, откуда-то из глубины квартиры доносились голоса.

– У нас гости?

– Сережа, у нас твой друг Желтухин, а еще Катя привела двух своих новых знакомых, – быстро, словно боясь, что не успеет сказать самого главного, выпалила Лиля, помогая Сергею снять куртку и принимая из его рук тяжелый портфель. – Это англичане. Питер – мальчик, в которого она влюблена без памяти, и Оливер – его отец. Очень милые люди. Они приглашают Катю в Лондон, поучить язык… И Катя очень хочет, чтобы ты ее отпустил. Она страшно волнуется, ждет твоего прихода, и ее всю трясет… Она попросила меня, чтобы я уговорила тебя… Сережа, не торопись отказывать, прежде познакомься с ними, все взвесь… Мне они, во всяком случае, показались приличными людьми. Хотя риск в том, чтобы отпускать девочку в неизвестность, конечно, есть… Но ты увидишь сейчас свою дочь и поймешь, насколько для нее важно твое мнение, твое решение… К тому же не забывай, как много она пережила, и перемена обстановки ей бы действительно не помешала.

Бантышев поцеловал Лилю в щеку, обнял ее и прижал к себе:

– Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты была спокойна и счастлива… И если ты считаешь, что Катю нужно отпустить, то я ее отпущу, но прежде я должен понять, что это за люди… Я не могу отпустить Катю, как ты правильно выразилась, в неизвестность…

В ванной он долго мыл руки, тщательно намыливая их и думая о том, что ему успела сказать Лиля. После смерти Ирины Катя едва справилась с депрессией, и если окажется, что эти англичане – достойные люди, может, и правда отпустить девочку в Лондон? Он вытер руки полотенцем и некоторое время еще постоял перед дверью, готовясь к встрече с неизвестными ему англичанами. Потом вздохнул и пошел на голоса…

В гостиной был накрыт стол, за которым сидели сытые, довольные и какие-то необыкновенно красивые, улыбающиеся люди. Даже мрачный от природы Желтухин, казалось, весь светился и казался оживленным, веселым. Катю же вообще было не узнать. На ней был нарядный, красный с белыми оленями, джемпер, каштановые волосы аккуратно завиты в тугие локоны. Напротив нее сидел худой, с вытянутым розовым лицом мальчик, который не спускал с нее восхищенного взгляда, рядом с ним – похожий на него приятный бледный господин со спокойными темными глазами, на вид – ровесник Бантышева. Лиля бросила на появившегося хозяина дома беспокойный взгляд, после чего набралась решимости и представила гостей. Сергей понял, что она сделала это, чтобы нарушить ту неловкость, которая возникла с его появлением, – Катя, судя по всему, и вовсе растерялась с приходом отца.

– Сережа, познакомься, это Питер, а это его отец, Оливер…

Мужчины обменялись рукопожатиями.

– Очень приятно, – Сергей сел на свое место во главе стола и улыбнулся всем сразу, несколько раз кивнув головой: вот, мол, я и пришел. Он сразу понял, что его ждали и нервничали, поскольку абсолютно все, включая Лилю, сидели с видом заговорщиков и чего-то ждали. От него, Бантышева, ждали.

Лиля положила ему на тарелку салат, взглядом спросила, налить ли ему водки. Он хотел всего: и водки, и салата, и всего того, что было разложено на тарелочках заботливыми руками Лили и выглядело весьма аппетитно; он был голоден тем приятным голодом, который испытывает мужчина, стремящийся домой, туда, где его ждет любимая женщина, вкусная еда, тепло, забота, любовь… Вот только эти англичане… Что ему с ними делать? С виду-то они выглядят вполне респектабельно, и сын, и отец, но как он может допустить, чтобы Катя, его единственное чадо, вот так сразу собралась и полетела на край земли… Он не был готов к тому, чтобы дать ответ. И в глубине души уже отказал и Кате, и этим англичанам, пытавшимся похитить (а как же иначе?) его дочь.

– Папа, я давно собиралась тебе сказать, что мы с Питером… Мы с Питером, – она встала, медленно перевела взгляд на замершего с вилкой в руке Питера, – любим друг друга, и он приглашает меня к себе в гости в Лондон. Вот теперь все.

Катя сказала это, удивив всех присутствующих, Бантышев понял это по их лицам. За столом стало очень тихо. Только Лиля шумно вздохнула, плеснув себе вина.

– Сначала я хотела сказать тебе, что еду туда, чтобы поучить язык, просто отвлечься, переменить обстановку… Но вот сейчас решила сказать тебе всю правду. Пожалуйста, отпусти меня! Я уже достаточно взрослая, чтобы принимать решения, и пока что я не собираюсь замуж, но вот поехать с Питером к нему домой, познакомиться с его мамой, родными… Не вижу здесь ничего предосудительного или поспешного.

Бантышев взглянул на притихшего Желтухина. Ну конечно, он в курсе всех Катиных дел, у них всегда были от него, от отца, секреты, и Борис здесь сегодня не случайно, он тоже на стороне Кати и готов прийти ей на помощь, убедить его, Бантышева, в том, что он должен дать согласие на эту поездку… И Лиля прямо с порога намекнула ему, что согласна с Катей и тоже на ее стороне… Пятеро против одного.

– Катя, я предлагаю отложить этот разговор на другой раз… Я же только что узнал о твоем желании поехать в Лондон. Мне надо все обдумать, взвесить.

– Папа, но я и так уже откладывала сто раз, пока не решилась вот сегодня взять и сказать тебе о своем решении… Ты пойми, что, даже если ты будешь против, я все равно поеду… Но мне не хотелось бы уезжать с чувством, будто бы я пошла против воли отца, я готова ответить на любые твои вопросы… Дядя Боря, скажи папе…

Это выглядело так смешно, так по-детски, что Бантышев не выдержал и улыбнулся. Словно Кате было пять лет и она уговаривала отца купить ей, к примеру, щенка или попугая…

– Представляю, в каком вы сейчас находитесь шоке, – наконец заговорил Оливер, – как вам сейчас трудно согласиться с вашей дочерью, но уверяю вас, эта поездка пойдет ей на пользу… Мы с вами пока что чужие люди, это ясно, но наши дети влюблены… Рано или поздно в жизни молодых людей наступает такой период, когда они уже не принадлежат себе… Конечно, о свадьбе речь вести еще рано, но, чтобы Катя и Питер получше узнали друг друга, пусть они поживут у нас в Лондоне… Мы с вами не должны идти на поводу родительского эгоизма, мы должны понимать, что ваш отказ может повлечь за собой тяжелые последствия для вашей дочери и для моего сына. Вы переживаете за свою дочь и боитесь ее отпускать с малознакомыми людьми, а я болею душой за сына, который может не выдержать разлуки с вашей дочерью… Мы уже пожили в Москве, здесь, у вас, пусть теперь Катя поедет к нам…

– Оливер, я рад, что вы так прекрасно говорите на русском языке, и мы как бы должны понимать друг друга… Но поймите и меня: я же вас совсем не знаю! Я вижу вас сегодня в первый раз!

– А если бы Питер здесь был один, без меня? Вы бы отпустили Катю в этом случае? Мне кажется, что мое случайное присутствие в этот момент рядом с сыном должно пойти в этой ситуации ему, да и всем нам только на пользу! Вы без труда сможете навести справки обо мне, о моей семье, стоит вам только этого пожелать… У меня хорошие связи с посольством Великобритании в Москве, я могу устроить встречу с влиятельным человеком, работающим там, чтобы вы хотя бы не подозревали нас с сыном в чем-то криминальном…

– Я не слышу голоса вашего сына… – вдруг неестественно высоким голосом воскликнул Бантышев. – Питер, вы примете участие в разговоре?

Питер залился краской. Закрыл глаза, после чего, словно встряхнувшись и придя в себя, тихо произнес:

– Я люблю Катю, и, если бы мне не было так мало лет и за спиной у меня был бы университет, я бы просил руки вашей дочери… Но поскольку обстоятельства складываются таким образом, что я не могу себе пока еще позволить жениться на ней, то я был бы счастлив видеть ее каждый день, любить ее, пока не наступит тот благословенный день, когда я смогу сделать ей предложение. Я знаю, что Катя считает так же, как и я. Мы с ней все обсудили. В Лондоне мы будем прилежно учиться, жить в одном доме, вместе на будущий год поступим в университет (надеюсь, что к тому времени у Кати будет хороший английский)… Словом, у нас масса планов, и мы хотим быть вместе. Я прошу вас, Сергей Борисович, позволить Кате поехать с нами. Мой отец сделает все возможное и невозможное, чтобы Катя в самое ближайшее время получила визу…

– Папа! – воскликнула Катя, не в силах молчать. – Ну же! Ты же знаешь, что я все равно поеду… Но мы не должны расставаться врагами… Ты не можешь потерять меня, как потерял маму!

Бантышев пришел в ужас от таких слов дочери. Вот оно: молчала, молчала, все знала, все понимала и, конечно же, в душе обвиняла его в смерти матери, и вот только теперь не выдержала, сорвалась… И Бантышеву в эту минуту вдруг стало так жаль дочь, так тяжело на душе при мысли, что она сразу после смерти матери, еще не оправившись от столь тяжелой потери, терпела рядом с собой совершенно постороннюю женщину, эту несносную Исабель, и все это ради него, ради своего отца, что чувство вины взяло верх, и он понял, что отпустит ее в Лондон, что он сделает для нее все, о чем бы она его ни попросила…

– Хорошо, Катя, поезжай…

И Катя неожиданно расплакалась. Вскочила, обняла отца и принялась целовать его в макушку. Он чувствовал ее теплые слезы на своей голове, и ему самому захотелось плакать.

– А я так боялась тебя, так долго молчала, не представляя, чем может закончиться наш разговор… Питер, я же говорила тебе, что у меня отличный папа, что он все поймет… И вам, Оливер, тоже спасибо… Знаете, у меня так голова кружится…

Она вдруг побледнела, и Бантышев испугался. Он и не представлял себе всю степень напряжения, которое испытывала Катя, готовясь к этому разговору. Лиля вскочила со своего места и принялась махать руками перед лицом Кати, которая становилась все бледнее и бледнее…

Катю, потерявшую сознание, отнесли в спальню, Лиля принесла нашатырный спирт, смочила ватку и дала ей понюхать.

– Она перенервничала, перенервничала… Бедняжка, сколько испытаний…

Питер сидел рядом с Катей на постели и, Бантышев видел, крепко держал ее за руку. Борис предложил вызвать «Скорую помощь», но Катя, уже придя в себя и услышав это, сказала, что не нужно, что ей стало лучше, и попросила оставить их с Питером одних в спальне.

Бантышев, Лиля, Оливер и Желтухин вернулись за стол. Сергей разлил водку по рюмкам.

– Оливер, мне кажется, что это сон: вы, ваш сын, моя дочь… Как вы вообще оказались в Москве? Вы туристы?

– Не совсем. Я здесь по делам, а Питера взял с собой, чтобы показать ему Москву…

– А где вы научились так хорошо владеть русским?

– Выучил, – уклончиво ответил Оливер. – К тому же у меня жена русская… Сергей Борисович, я знаю, что у вас умерла жена… Примите мои соболезнования…

– Спасибо, Оливер. Катя много пережила, нервы ее расшатаны… Но вообще-то она девочка крепкая… – Он вдруг понял, что ему почему-то неприятно сейчас говорить об Ирине, и, вместо того чтобы сказать хотя бы пару слов о покойнице, он перевел разговор на дочь.

– Вы можете не стесняться меня, Сергей, я понимаю, что жизнь продолжается, что вы решили жениться на этой очаровательной женщине, Лиле… Тем более, отпустите Катю. Вам обоим, вам и Кате, это пойдет только на пользу. Я вот только хотел спросить, быть может, ее бабушка будет против? Надеюсь, ваши родители или родители вашей покойной жены еще живы?

– К сожалению, моих родителей уже нет в живых, а у Ирины есть мама… Но не думаю, что она будет против… Возможно, вам, англичанам, покажется это странным, но так сложилось в нашей семье, что свою тещу я никогда в жизни не видел… Да, повторяю, она жива, с ней все в порядке, она живет под Волгоградом, она еще не старая и полная сил женщина, но со своей дочерью у нее не сложились отношения… Когда я познакомился с Ириной, я вообще думал, что она – сирота. Ира не любила рассказывать о том, что произошло между нею и матерью и почему они не общаются, не видятся, разве что иногда перезваниваются, когда случается что-то важное… смерть или рождение родственников…

– Ирина – единственная дочь у матери?

– Кажется, да, но точно я сказать не возьмусь. Во всяком случае, я ни разу не слышал, чтобы у моей покойной жены была сестра или брат. Вот так…

– Что ж, это облегчает задачу…

– Какую задачу? – спросила Лиля, внимательно слушавшая разговор.

– Значит, Катю никто здесь не держит… – объяснил Пирс. – Знаете, как иногда бывает: бабушка скажет «нет», или любимая тетя…

– Вы же сами видели, какая у меня решительная дочка… Сказано – сделано. Даже если бы я сказал «нет», она все равно бы поехала… Но в глубине души, я предполагаю, мы бы смогли договориться. Даже если бы ваш сын не произнес такую пламенную и основательную речь. Знаете, он мне понравился… Хороший мальчик.

Алкоголь сделал Бантышева великодушным. Рядом с ним была Лиля, к которой он привязывался все больше и больше, здесь же, за столом, сидел, как всегда, молчаливый и сосредоточенный, преданный семье Борис Желтухин, и даже этот англичанин (про себя он окрестил его Оливером Твистом) показался ему на редкость симпатичным малым.

– Борис, а ты чего молчишь?

– Я так рад за Катю, – кивнул головой Желтухин. – Я тут речь на всякий случай заготовил, тоже не ожидал от Питера такой решительности и такой крепкой, мужской основательности… А тут все так хорошо сложилось. Я рад, очень рад, что мне не пришлось встревать. Ты знаешь, я предпочитаю роль стороннего наблюдателя…

– Ты, как всегда, скромничаешь… Оливер, вы знаете, это мой лучший друг, Борис…

– Да, мы с ним уже успели познакомиться…

– Ну, вот, все всё успели, кроме меня… Лилечка, солнышко, у меня разыгрался ну прямо-таки зверский аппетит! Подогрей еще котлеток, думаю, никто не откажется…

– Если бы я только знала, какие у нас будут гости, уж я бы приготовила что-нибудь посущественнее…

– Лиля, вы прекрасно готовите, я забыл, когда так вкусно ел, – произнес с восхищением Оливер.

– У вас ведь жена русская, разве она не готовит вам котлет?

– Готовит, все готовит, но все равно вы – прекрасный кулинар. Дай бог, как говорят здесь, в России, и вы с Сергеем тоже приедете к нам в гости, познакомитесь с моей женой, Ритой.

– Вашу жену зовут Рита? – крикнула Лиля уже из кухни.

– Да, Маргарита.

В комнату вошла Катя в сопровождении Питера. Она улыбалась, но выглядела уставшей.

– У меня сегодня самый счастливый день моей жизни, – сказала она, прижимаясь к Питеру. – Была бы жива моя мама…

20. Волгоградская область. Ноябрь 2005 г. Ольга Михайловна. Оливер Пирс

Она была просто счастлива, когда Оливер обратился к ней с такой деликатной просьбой. Кров и еда – вот то малое, что Ольга Михайловна могла предоставить своим английским друзьям, и этого было так ничтожно мало, что она с самого начала испытывала чувство, похожее на угрызения совести: ведь она могла сделать гораздо больше. Ольга Михайловна смутно догадывалась, зачем Оливер Пирс приехал с сыном в Москву. Рита, ее прошлое и ее семья – вот что интересовало, по ее мнению, Оливера. Особенно – сестра Риты и ее смерть. То, что Рита скрывала от мужа существование своей сестры вплоть до самой ее смерти, интриговало ее с самого начала их знакомства. Прекрасная семья, милая и обаятельная Рита и ее замечательный муж – и вдруг эта недосказанность, какая-то нелепая тайна, заставляющая их что-то скрывать друг от друга, прятать под одеяло свое прошлое, своих близких… Почему? Договариваясь по телефону с Ритой о предстоящем путешествии ее мужчин – мужа и сына – в Москву, Ольга Михайловна не могла позволить себе задать напрямую вопросы, которые могли бы поставить Риту в неловкое положение. К примеру, следует ли поспособствовать знакомству Оливера с семьей погибшей сестры, помочь собрать информацию о семье этой сестры… Безусловно, помимо желания помочь своей соотечественнице распутать сложные семейные узлы, Ольгой Михайловной, как и любой нормальной женщиной, двигало и здоровое любопытство: ну что такого особенного, таинственного, интригующего может скрываться за желанием Пирса познакомиться с семьей покойной свояченицы и стремлением увезти в Лондон племянницу жены? Элементарное знакомство с родственниками своей жены? Ольга Михайловна в это не верила. И, словно в подтверждение ее догадок, в ее доме все чаще и чаще вспоминалась Ирина Бантышева – сестра Риты… Она так активно приняла участие в расследовании всех фактов, касающихся ее смерти, так много высказывала самых разных предположений, сводящихся в основном к убийству этой молодой женщины, что теперь, когда Пирс совершенно неожиданно сказал, что основная цель поездки достигнута – Катя едет с ними в Лондон, и со дня на день экспресс-почтой будет доставлено приглашение от Маргариты Пирс, – она едва могла скрыть свое разочарование… А как же убийство Ирины? Почему все притормозилось? Ведь ее наверняка отравила эта самая Исабель, о которой она так много слышала от самого Пирса и от Соловьева, они же часто встречались в доме Ольги Михайловны и обсуждали свои дела. Что случилось? Неужели все так и закончится обычной констатацией смерти этой бедняжки от перитонита? Хотя за те две недели, которые пролетели как один день, произошло так много неожиданного и приятного! Взять хотя бы вспыхнувшее сильное юношеское чувство Питера к Кате (вряд ли Оливер и тем более Рита ожидали такого поворота событий, самое большее, на что можно было рассчитывать, – это завязывание невинных дружеских отношений между молодыми людьми), появление в ходе расследования этого дела некой загадочной дамы – Маргариты Жемчужниковой, собиравшейся стать женой господина Соловьева…

Время пребывания англичан в доме Ольги Михайловны подходило к концу, Питер с Катей продолжали свои утомительно-упоительные прогулки по Москве, Соловьев и вовсе исчез, и только Оливер сидел дома и постоянно звонил в Лондон – жене. Он уходил с телефоном в спальню, и оттуда (Ольга Михайловна не могла не прислушиваться) не раздавалось ни звука… И в одно прекрасное утро, проводив Питера с Катей на какую-то выставку, Оливер вернулся в гостиную, сел на свое, ставшее уже привычным, место за столом и попросил Ольгу Михайловну налить ему еще чаю.

– Рита молчит уже неделю. Трубку не берет. Ее нет ни в Лондоне, ни в Дубровнике, я разговаривал с Хлоей, нашей служанкой… Она сказала, что Рита исчезла, что она тоже звонила ей на лондонскую квартиру, хотела спросить что-то насчет пальм, которые мы заказали одному моряку… Ольга Михайловна, мне кажется, что я совершил самую большую в своей жизни ошибку…

И Оливер, закрыв лицо руками, рассказал Ольге Михайловне все. Вернее, то, что он, находясь в Москве, ни на йоту не продвинулся в расследовании, связанном с выяснением прошлого своей жены. Он рассказал о том, что его жена, Рита, живет, оказывается, под чужим именем, по документам Маргариты Жемчужниковой, как раз той самой женщины, с которой у Соловьева бурный роман. Но настоящая Рита Жемчужникова, по словам Соловьева (который даже в постели, как поняла Ольга Михайловна, продолжает потрошить свою невесту на предмет выяснения всех деталей этого дела), никогда в жизни не видела ту Риту, жену Оливера. Выяснилось и то, что Питер – не родной сын Риты, а сын от первого брака Оливера, жена которого трагически погибла… Этот факт успокоил Ольгу Михайловну, поскольку в случае, если бы Питер был родным сыном Риты, роман мальчика с Катей мог бы быть поставлен под вопрос: влюбленные могли бы оказаться двоюродными братом и сестрой. Хотя и без того вопросов хватало с избытком.

Она видела, в каком подавленном состоянии находится Пирс, и спрашивала себя, что она может для него сделать, как помочь, что предложить? Получалось, что семья Бантышевых никогда не слышала ни о какой Рите (да и как они о ней могли слышать, если она живет под чужим именем) и что у Ирины Бантышевой не было никакой сестры, не говоря уже о том, что и родственников за границей у них не имеется… Но какая-то связь, вероятно, все же есть, раз Рита не может вернуться на родину. Темный шлейф прошлого тянется за ней по пятам и мешает ей передвигаться по жизни, она, получается, и Пирса отправила в Россию лишь с одной целью – чтобы он сам, самостоятельно узнал о ней все и решил для себя, можно будет ее простить или нет. Видимо, она так серьезно относится к своим чувствам и к чувствам мужа, что не может допустить никакой лжи, фальши. Или же она просто-напросто, как и всякая женщина, обретшая благополучную жизнь, боится все потерять в одночасье: а вдруг что-то из ее прошлого всплывет и разрушит всю ее жизнь?

– Вы думаете, Оливер, что ваша жена нарочно отправила вас в Москву, чтобы вы выяснили что-то из ее прошлого, а сама, не дождавшись вашего возвращения, сбежала от вас? Заранее испугалась?

– Я думаю, у нее нервы не выдержали. Но что, что такого могло произойти в ее жизни, чего она так боится?! Я допускал все, вплоть до самого низкого и постыдного, что только может произойти в жизни женщины… Но мне все равно, какой образ жизни она вела. Да и вообще, от этого не прячутся, не бегают… Как правило, мужья знают о том, что жена в прошлом подрабатывала своим телом… Но я же вижу, что Рита не такая… И эта семья, семья Бантышевых. Смерть сестры, Ирины Бантышевой… Ну не могла же она взять и придумать эту семью, эту сестру, тем более что Ирина действительно погибла так, как и рассказывала мне Рита… Но почему же тогда Бантышев делает вид, что не знает о существовании свояченицы?

– Значит, мы сами должны выяснить связь вашей жены, Риты и Ирины Бантышевой. А это можно узнать, лишь встретившись с теми, кто мог знать обеих сестер.

– Поехать в Волгоградскую область? Найти мать Ирины, которая, по словам Бантышева, никогда не жила с семьей своей дочери, не интересовалась ее жизнью, да и сам Бантышев ни разу в жизни не видел своей тещи…

– Это отличная идея, да и время пока терпит. Так давайте поедем!

– Хорошо. Представьте себе, что мы уже приехали. Кем мы ей представимся?

– Можно предположить, что раз Бантышев ее никогда в жизни не видел, значит, соответственно, и она его тоже никогда не видела. Значит, вы, Оливер, легко сможете сойти за ее зятя! А я – за вашу маму. Мы приедем для того, чтобы попросить у нее, скажем, какие-нибудь фотографии из ее семейного архива… Напомним, конечно же, что ее дочка умерла и что очень жаль, что она, ее мать, не приехала на похороны… Словом, после смерти своей жены вы, Оливер, как будто бы решили привести в порядок все ее документы, вещи, создать нечто вроде миниатюрного музея, посвященного памяти любимой жены…

– У меня от ваших слов мороз по коже, – признался Оливер.

– Придумайте тогда другую причину, по которой мы придем к ней… Понимаете, мы не должны представляться чужими людьми. Она, эта неизвестная нам пока еще женщина, должна впустить нас в свой дом, у нас должен непременно состояться разговор, во время которого мы и попытаемся… Стоп, легенда про зятя отменяется… Я совершенно забыла о вашем чудовищном акценте.

– Действительно. Но я могу быть женихом Кати, к примеру… Ее внучки!

– А разница в возрасте?

– Вот пусть бабушка и выскажет все, что она думает по этому поводу. Заодно узнаем ее поближе, получше… Главное, попасть к ней в дом и попытаться ее разговорить…

– Нет, надо бы попробовать какой-нибудь другой вариант… Предположим, вы – человек, который всю жизнь любил Ирину, но не являлся ее мужем… Пусть вы будете иностранцем, так даже еще интереснее… Романтичнее.

– И циничнее, – мрачно заметил Пирс. – Но все же это лучше, чем быть женихом Кати…

– Вот и договорились. Авантюра, конечно, но другого выхода нет. Мне не хочется подключать к этому делу Соловьева, хотя не мое это дело… А что вы думаете по этому поводу?

– Ольга Михайловна, вы просто читаете мои мысли… Я чувствую, что наша поездка окажется полезной и мы непременно узнаем там что-то такое, чего следователь прокуратуры знать не должен…

– … по определению, к счастью, и вы думаете так же, как и я, что именно там, в этой деревне, где живет мать Ирины Бантышевой, мы и найдем ответы на все вопросы. Думаете, мать расскажет о своей дочери… точнее, о дочерях, нечто такое… Но как мы туда доберемся? На самолете? Предположим. Но потом на перекладных…

– На каких еще перекладных?

– Я имею в виду электрички, автобусы, такси… Все это так сложно! Нам бы хорошую машину и опытного водителя. Таким образом, мы будем хотя бы предоставлены сами себе…

– Может, попросить у Бантышева?

– Я тоже подумала об этом, но, с другой стороны, как он отнесется к тому, что мы решили вдруг прокатиться в деревню, где живет его теща? С какой это стати? Он еще заподозрит нас в чем-то и не отпустит Катю в Лондон… Тем более если и он замешан в той же истории, что и ваша жена, Рита. Кто знает, чем была связана вся эта троица: ваша жена, Ирина и Сергей Бантышев?.. Если речь идет о криминале, то ему тоже не захочется ворошить старые угли… Вы вот поверили ему, что он не знаком со своей тещей, а вдруг он сказал это нарочно или по привычке, установившейся с тех самых пор, как он или они вдвоем с женой решили делать вид, что не общаются с этой женщиной? И вообще, может оказаться, что в этой деревне и нет никакой тещи… Может, она живет здесь, в Москве, на соседней улице? Здесь есть какая-то тайна, Оливер… Мы проделаем такой путь, а там – никого… Тем более что мы не знаем ни девичьей фамилии сестер, ни имени их матери…

– Что же делать? Обращаться к Соловьеву?

– А кто еще нам подскажет девичью фамилию Ирины Бантышевой?

– Желтухин… Он же был влюблен в Ирину, вот пусть и вспомнит ее фамилию… Кстати говоря, а почему бы нам не обратиться за помощью к нему?

– Но как мы объясним, зачем нам это нужно – отыскать тещу Бантышева?

– Не знаю… Я и так напугал его до смерти, когда попросил рассказать его всю правду о смерти Бантышевой… Сначала мы вдвоем с Соловьевым его пытали за рюмкой… А потом я решил нажать психологически – вернулся и попросил рассказать всю правду… Он был в шоке, плакал, говорил, что все неблагодарные, в чем-то его подозревают, а ведь он только исполнил свой долг… Но мне он показался человеком глубоко порядочным и очень, очень несчастным…

– Но все равно: как мы объясним этому глубоко порядочному человеку, зачем нам понадобилось ехать в Волгоградскую область?

Они долго еще размышляли над тем, кого же попросить помочь им добраться до далекой волжской деревни, пока не вернулись к кандидатуре Бантышева. Решили, что ему вовсе и необязательно докладывать, куда именно они собираются. Попросят машину с водителем на пару дней, чтобы поездить по делам, встретиться с родственниками, живущими в провинции, не называя конкретных географических точек… Бантышев – человек состоятельный, у него не один водитель, не говоря уже о машинах. Вряд ли он откажет человеку, к которому собирается отправиться его дочь, к тому же возможному будущему родственнику. Что же касается водителя, то по возвращении домой, в Москву, если он и расскажет шефу, куда возил иностранца, то для Пирса это уже не будет иметь никакого значения, да и не обязан он держать ответ за свои действия перед кем бы то ни было…

Позвонили Бантышеву, Пирс обратился с просьбой, и уже через два часа во дворе дома, где жила Ольга Михайловна, появился новенький черный джип. В дорогу решено было взять пакет с бутербродами, термос с кофе и два пледа. Все сложили в дорожную сумку, и, когда водитель, крепкий, плечистый, румяный парень лет двадцати пяти, позвонил в дверь, Пирс и Ольга Михайловна были готовы к долгой дороге. Водителя звали Володей. Он оказался вежливым и добродушным парнем, когда Ольга Михайловна уже в машине показала ему карту и ткнула пальцем в едва заметную точку – деревню Каменка в Волгоградской области, он на мгновение задумался, прикидывая, видимо, по какой трассе удобнее покинуть Москву, после чего сказал бодро: «Нет проблем», завел мотор, и машина лихо сорвалась с места…

К счастью, дорога, по которой они мчались на огромной скорости по направлению к Поволжью, была сухая, гладкая. Вот только машин, которые им пришлось обгонять, было много, и, когда джип вырывался рывком вперед при обгоне какой-нибудь длинной, быстрой фуры, Ольга Михайловна всякий раз замирала, отслеживая каждое движение, словно это она сама была за рулем и только от ее внимательности и быстрой реакции зависела ситуация на дороге. Оливер сидел рядом с водителем и всю дорогу молчал, переживая, как считала Ольга Михайловна, исчезновение Риты. Она и сама уже пришла к выводу, что ему не стоило приезжать в Москву, ворошить прошлое своей жены, тем более что он ее так любил и не хотел никаких разоблачений, не хотел знать никакой правды… Но, с другой стороны, он сделал это ради самой же Риты, чтобы по возвращении успокоить ее и объяснить, что ее в России уже никто не помнит, не ищет… Хотя как он мог бы такое сказать, если не знал ее настоящего имени? А вдруг это именно ее разыскивает милиция, ее фотографии хранятся в милицейских архивах? Или же в России живет человек, который вынашивает план мести по отношению к ней? И ищет ее?! И тогда задача Пирса – выяснить, кто этот человек! Раз Рита упомянула семью Бантышевых, значит, этот человек должен быть именно членом этой семьи. Если Ирина умерла, значит, остается один Сергей. И почему он должен был кому-то что-то рассказывать о женщине, с которой его когда-то что-то связывало? Рита могла вообще не иметь отношения к этой семье, не быть родным человеком для Бантышевых, а просто совершить что-то, что отразилось на ком-то из этой семьи, на Ирине или Сергее. Но что? И как об этом узнать?

Ольга Михайловна дремала, укутавшись в плед, хотя в салоне было тепло, и часто посматривала на профиль сидящего впереди Пирса. И каждый раз ее не покидало ощущение, словно он знает значительно больше того, что рассказал ей, что он скрывает что-то, в чем не может признаться даже ей, казалось бы, посвященной во все, что только возможно. И что он рассказал ей ровно столько, сколько она должна знать для того, чтобы помогать ему по мере своих сил и возможностей. Что без нее, без ее скромной личности, без человека, во всех отношениях удобного и безобидного, ему в этом деле никак не обойтись. Вот только она никак не могла для себя уяснить, обижаться ей на недоверие Пирса или радоваться тому, что он вообще обратился к ней за помощью. Решив, что ей удобнее и приятнее будет «работать», осознавая, что она действительно необходима Пирсу и что он из всех выбрал все же ее, она немного успокоилась. Но потом с ней случилось то, чего никогда прежде не случалось… Ясная мысль осветила все остававшиеся сомнения, и Ольга Михайловна, подозревая, что Пирс – мужчина все же сентиментальный и любящий и что он наверняка носит при себе фотографию своей горячо любимой жены, запустила руку в карман его куртки, висевшей за его сиденьем, по правую руку от нее, на маленьком металлическом крючке, достала первое попавшееся, что само, казалось, вложилось в ее ладонь, – это было портмоне, – раскрыла его и, краснея от стыда и ужаса перед содеянным, достала из-под тончайшей густой и плотной сетчатой перегородки фотографию женщины… Нет, она отлично помнила лицо Риты, женщины, представившейся еще в Дубровнике женой Пирса, но почему-то теперь, когда она сама со своими тайнами и недомолвками стала для нее еще интереснее, решила взглянуть на это лицо еще раз… Ей и прежде казалось, что где-то она уже видела это лицо, но теперь, освещенное голубоватым язычком пламени зажигалки, оно предстало несколько другим, измененным, помолодевшим, как если бы с фотографии на нее посмотрело нежное личико… Кати! Так вот почему Пирс так нервничает и ищет нити, ведущие в прошлое своей обожаемой жены… Понятно теперь и жгучее желание Риты заполучить к себе эту девочку, которую она называет племянницей… Да ведь Катя – ее дочь! Как же сильно меняет внешность женщины прическа, цвет волос… У Кати длинные каштановые волосы, а у Риты – взбитые надо лбом светлые стриженые пряди… Но лицо-то одно! Ольга Михайловна убрала фотографию на место, вернула портмоне в карман и бросила зажигалку в свою сумочку. Закрыла глаза и улыбнулась своим мыслям. Вот и все, вот и вся разгадка… Значит, каким-то неимоверным образом Ирина воспитала Ритину дочку. Следовательно, Бантышев был в связи с Ритой, Рита родила от него Катю, но потом девочку у нее отняли, либо она сама отдала ее сестре… И все это происходило при каких-то не очень, видимо, приглядных событиях… И они обо всем этом уже очень скоро узнают…

Весь оставшийся путь они ехали в полной темноте, все так же обгоняя мчащиеся впереди машины и освещая путь мощными фарами. Машина была большая, мощная, и Ольге Михайловне, не привыкшей к такой технике, джип представлялся живым и сильным зверем, на которого можно положиться и даже поспать, устроившись уютно в пушистых складках его теплого тела… Она представляла себе все это единственно из страха перед этой все же опасной, как она осознавала, ночной поездкой.

Перекусывали прямо в дороге, машина почти ни разу не останавливалась. Ольга Михайловна на ходу разливала кофе по пластиковым стаканчикам, раздавала мужчинам бутерброды с сыром и колбасой. Потом перекусывали шоколадом и грушами. И снова кофе. Но как ни боролась она со сном, все-таки уснула…

И спала очень крепко, потому что не видела проплывающую громаду светящегося в темноте ночного Волгограда с полыхающим оранжевым небом и черные спящие деревни, мимо которых им пришлось проезжать. В густой бархатной темноте тряслись они на промерзших, окаменевших бороздах – ухабах самой Каменки, пока не остановились возле дома с табличкой «2».

– Это… этот дом? – спросил Пирс, и Ольга Михайловна сразу же проснулась, села и часто заморгала, прогоняя сон.

– Да, – ответил Владимир.

– Но кругом темно, ничего не видно… В деревнях редко увидишь на домах таблички с названиями улиц…

– А мне никакие названия не нужны, – вдруг сказал водитель тихо. – Я ведь родом отсюда, это моя родная деревня… Я и Анну Петровну знаю…

– А кто такая Анна Петровна? – спросил Пирс.

– Мать Ирины… Разве мы не к ней ехали?

– Но мы вам даже адреса не дали… Думали, что спрашивать будем, где живет мать Ирины Бантышевой…

– Вот и спросили бы меня с самого начала… Ладно, и так все понятно. Выходим?

– Владимир, а что вам понятно? – спросила Ольга Михайловна, окончательно запутавшаяся и потерявшая всякую бдительность.

– Да то, что вы хотели встретиться с матерью Ирины и навести справки о семье. Вы же Катю хотите увезти за границу…

Своими ответами он и вовсе сбил с толку и Ольгу Михайловну, и, она была уверена, Пирса.

– Так, может, вы нам скажете, у Ирины была родная сестра?

– Была, да только она умерла… Давно. Об этой истории не любят вспоминать…

– Сколько ей было лет?

– Четырнадцать.

– Только не говорите, что от перитонита!..

– Нет, она утонула.

– А как ее звали?

– Таня.

– А сколько было лет Ирине, когда умерла ее сестра?

– Столько же, сколько и мне, – пятнадцать. Мы же с ней с одного года, в одном классе учились… Жили в соседях. Она и пригласила меня к Бантышеву на работу, за что я ей благодарен…

– А почему Анна Петровна не хотела видеться со своей дочерью, Ириной? Почему не познакомилась с Бантышевым?

– Анна Петровна – женщина с характером. Ирина связалась с парнем, сбежала из дома, потом вернулась… Словом, опозорила семью, что называется… Вот мать ее и не простила.

– И даже на похороны дочери не приехала? И с внучкой никогда не виделась? – Пирс не смог сдержать своего возмущения.

– Говорю же – характер тяжелый… Вы бы сразу меня обо всем расспросили, дорога-то долгая была, я бы вам все рассказал… Вам что надо-то, я и так вам все расскажу, что знаю.

– Хотели наследственность узнать, ведь мой сын любит Катю… – солгал Пирс, и Ольга Михайловна покраснела, как если бы она сама солгала Володе.

– А это точно, что сестра Ирины, Таня, – утонула?

– Тело-то не нашли, течением унесло… Но люди видели, как она на речку отправилась… И с тех пор ее никто не видел… Но если вы Анне Петровне скажете, что приехали, чтобы познакомиться с ней, потому что ее внучка выходит замуж, не думаю, что она поймет вас…

– Она что же, совсем не любила свою дочь? – спросил Пирс.

– Да кто ж знает…

– Я хотел представиться человеком, который ее любил…

– Любовником, что ли? – усмехнулся водитель. – И этот номер не пройдет… Хотите совет?

– Хотим, – хором ответили Ольга Михайловна и Пирс.

– Возвращайтесь в Москву… Ничего нового вы здесь не узнаете… Ни про Таню, ни про Ирину.

– Но мы так долго ехали… И все впустую?

– Можете зайти. Но говорю же, женщина она с норовом, может вас даже на порог не пустить… Думаете, ей приятно будет, если вы одним лишь упоминанием об Ирине как бы совестить ее будете за то, что она не приехала даже на похороны единственной оставшейся в живых дочери?

– А вы почему не были на похоронах? – в свою очередь, спросила Ольга Михайловна.

– В командировке был, я вообще ничего не знал… А когда вернулся – уже поздно было… Вы зря Желтухина в чем-то подозреваете, он – кристально чистый человек, очень порядочный, он за Ирину жизнь бы отдал… У него и с Бантышевым из-за этого сложные отношения были, да и остаются…

Скрипнула дверь, и из темноты раздался тихий женский голос:

– Кто там?

– Свои, теть Ань, это я, Володя Поликарпов… Гостей вот вам привез…

…Утром они были уже в Волгограде, где из первого же попавшегося интернет-кафе Оливер Пирс писал письмо своей жене Рите. Письмо было коротким, и он знал, что Рита прочтет его, что она дома, в лондонской квартире, просто не поднимает трубку, но почту проверяет, и давно, с того самого дня, как проводила их в Россию, проверяет – по сто раз в день…

«Где?» – спросил он в своем письме. И почти сразу же получил ответ: «Старая яблоня».

Теперь все зависело от Соловьева…

21. Москва. Ноябрь 2005 г. Аэропорт

В аэропорту собралась целая компания провожающих: Ольга Михайловна, Саша Соловьев, Сергей Бантышев, Борис Желтухин, Лиля… Все, за исключением Соловьева, буквально облепили Катю с Питером, которые крепко держались за руки и казались очень взволнованными предстоящей поездкой. Оливер Пирс с Соловьевым стояли чуть поодаль и тихо разговаривали.

– Как я уже тебе говорил, дело на Марголина заведено было, но его скоро закрыли за недостаточностью улик. Бандитом его назвать трудно, но то, что этот человек был нечист на руку, – это точно… Скупал краденое, занимался мелким шантажом, охотился за кладами, подворовывал там, где плохо лежало… Его фамилия всплыла в связи с другим делом – убийством Коли Воронова, настоящего бандита, убийцы, который до сих пор находится в бегах… На его совести пять убийств. Он убивал и грабил в Новгородской области, причем убивал с особой жестокостью, в том числе и детей. Марголин проходил по этому делу как свидетель, но его в свое время так и не нашли. Зато мне удалось составить список дружков Марголина, среди которых, к счастью, и оказался Андрей Шпагин, убитый своим подельником буквально в среду, то есть позавчера… Как ты понимаешь, мне, то есть нам с тобой, просто повезло, что мой друг – тоже следователь, Мишка Пальцев, занимался как раз этим убийством. Мне удалось встретиться с ним прямо на квартире, где был обнаружен труп Шпагина, и подкинуть пакет… Там же, на месте преступления, я сказал, что Шпагин в свое время «работал» вместе с Марголиным, труп которого обнаружили в Опалихе, и что мне об этом известно, потому что летом я как раз собирался купить дачу в Опалихе, где мне и рассказали об этом происшествии… Словом, в голове моего друга эти два имени – Марголин и Шпагин – сплелись, что, собственно, мне и нужно было. И уже на следующий день он позвонил мне и пригласил выпить пива, сказал, что угощает как раз тот следователь, который занимался убийством Марголина. Оказалось, сказал Мишка, что Марголин был убит как раз тем стволом, который обнаружили в квартире Шпагина, и что, скорее всего, Шпагин-то и убил своего бывшего дружка Марголина… Так что дело, похоже, закроют в самое ближайшее время.

– Ты себе и представить не можешь, как выручил меня, – сказал Пирс. – Вот, держи… Здесь десять тысяч…

– Нет, Пирс, я не могу принять у тебя этих денег… Понимаешь, я хоть и следователь прокуратуры и все такое, но та история, которую ты мне рассказал, просто потрясла меня… Думаю, что мы с тобой спасли хорошего человека… Значит, твоя Рита и есть та самая младшая сестра Ирины Бантышевой, Таня, которая считалась утонувшей? Но как же ей удалось спастись и почему она не вернулась домой?

– Сложно сказать… Главное, что она осталась жива и что теперь у нее будет возможность встретиться со своей племянницей…

– Все-таки женщины – непостижимые существа… После того, что с ней произошло в подростковом возрасте, она сумела найти в себе силы жить дальше… Думаю, она уехала в Москву, возможно, училась там, работала, может быть даже, вышла замуж и все это время думала только о мести…

– Нет, не думаю… Она могла случайно встретить своего мучителя, встретить, заманить его в Опалиху и там застрелить, отомстить – и успокоиться… А потом, испугавшись, что ее все же найдут, сбежала за границу, воспользовавшись деньгами и документами Жемчужниковой, которые нашла в квартире Марголина. Все очень просто.

– И встретила в Дубровнике тебя, Пирс, влюбилась в тебя, вышла замуж, но боялась признаться в том, что она – убийца… Отправила тебя якобы за племянницей, но на самом деле хотела, чтобы ты сам во всем разобрался, все понял и решил для себя, сможешь ли ты жить с убийцей… Ну и как, сможешь?

– Я не могу жить без нее, понимаешь? Я просто с ума схожу, когда ее рядом нет. И я благодарен ей за то, что она отправила меня в свое прошлое, что она все равно оказала мне доверие и попросила о помощи, пусть и таким странным образом… Но когда она перестала брать трубку, я испугался по-настоящему – подумал, что она снова сбежала, решила, что я не смогу простить ее… Видимо, между нами существует связь, мы чувствуем друг друга, и она почувствовала, что я нащупал нерв… А когда я связал ее имя – Маргарита Жемчужникова – с именем Валерия Марголина…

– Ты сказал, что твоя теща не пожелала разговаривать с тобой?

– Нет, она попросту выставила нас вон, и нам с Ольгой Михайловной и Володей пришлось ночевать у Володиных родителей. Вот они-то и назвали имя того парня, с которым якобы сбежала из дома Ирина, но сказали, что Ирина сбежала из дома сама, без парня, что этот Марголин заставлял ее ходить к нему на речку, ночью, и грозил: если она не придет, то он примется за ее младшую сестру… Девчонки были совсем еще дети… Но Ирина не выдержала и уехала, никому и ничего не рассказав, и тогда Марголин изнасиловал Таню… Но Таня не утонула, как говорили в деревне, а утопилась… Но на самом деле она осталась жива… Словом, этот Марголин испортил жизни обеих девочек… А ты, Саша, возьми деньги, не отказывайся. Спокойствие моей жены стоит дороже. Представляю, с каким облегчением она вздохнет, когда узнает о том, что убийство раскрыто и убийца найден!.. Шпагину-то все равно, сам понимаешь…

– Вообще-то, я совершил преступление…

– Ты спас человека… А этот человек, в свою очередь, спас общество от преступника…

Соловьев принял из рук Пирса пакет с деньгами, сунул в карман. Мужчины пожали друг другу руки. Пирс был так счастлив, что не мог уже думать ни о ком, кроме Риты… И он знал: какое бы ни было ее настоящее имя, он все равно всегда будет звать ее именно так… Хотя, может, привыкнет и к другому имени…

– Ты рассказал Кате, что она едет не просто в Лондон, но и к своей родной тетке?

– Я расскажу ей в самолете… Я не хотел, чтобы Бантышев узнал об этом от нее… Пусть он все узнает в свое время, хотя не думаю, что это когда-нибудь случится… У меня такое предчувствие.

На сапфировом табло появились белые строгие буквы: объявили регистрацию на рейс… Катя бросилась обнимать отца, потом Лилю, Желтухина, отчего-то растрогавшегося, с мокрым от слез лицом.

– Дядя Боря, обещай, что приедешь к нам, обязательно, и что будешь здесь присматривать за папой… И ты, Лилечка, смотри за ним, сама знаешь, какой он – как ребенок… Я не знаю, когда вернусь и что вообще меня ждет, но уверена, что буду очень счастлива… Берегите друг друга, не предавайте, – голос ее дрогнул. – Когда люди предают друг друга, они болеют не только душой, но и телом… как моя мама… Ты все понял, папа?

Она вдруг рванулась к нему и уткнулась лицом в его грудь, разрыдалась. Питер гладил ее по плечам, волосам, просил успокоиться, говорил, что им пора идти…

– Питер, ты отвечаешь за Катю, – сказал Бантышев, пожимая тонкую юношескую ладонь Питера. Потом, повернувшись и встретившись взглядом с Оливером, поймал и его за руку, притянул к себе: – Оливер, я очень надеюсь на вас… Проследите, чтобы Катя писала мне, я каждый день буду проверять почту… Если она будет молчать, я сам прилечу в Лондон… Все адреса и телефоны у меня, слава богу, есть… Лиля, не плачь, с ней все будет хорошо, ты же сама хотела этого…

Но Лиля тоже не выдержала, она стояла между Бантышевым и Желтухиным и отчего-то сильно и громко плакала.

Ольга Михайловна тепло попрощалась с Оливером и Питером, поцеловала в теплую щеку взволнованную Катю:

– Дай бог тебе счастья, девочка…

А на самом деле из груди рвалось:

– Ты встретишь в Лондоне свою настоящую тетку, ты себе и представить не можешь, как она тебя ждет! Так что ничего не бойся, ты будешь там своя – роднее не бывает!

Ольга Михайловна была страшно горда своей отлично выполненной миссией и считала, что в том открытии, которое они случайно совершили в Каменке, есть и ее заслуга. Еще она знала, что летом снова посетит Дубровник, где в своем прекрасном и просторном доме соберется уже вся семья Пирсов: Рита (то есть Таня), Оливер, Питер и Катя. Прекрасная компания, чудесные люди… И она для них тоже будет не чужая.

22. Москва – Лондон. Ноябрь 2005 г. Катя

В салоне самолета пахло как-то особенно, изысканно, а какие красивые, небесно-голубого цвета, были кресла! Катя двигалась между рядами как во сне, ничего не соображая и думая только об одном: поскорее сесть, занять свое место в салоне, в воздухе, в этой жизни… Главное, чтобы рядом был ее Питер, которого она любила и без которого уже не представляла себе ни одного часа, ни одной минуты. Они постоянно держались друг за друга, и им нравилось, когда их тела касались, когда дыхание смешивалось… Она знала, что, когда самолет поднимется в воздух, Питер уснет на ее плече – или наоборот… Но все случилось не так, как она думала. Питер уснул, закинув голову на специальную подушечку, а Катя с Оливером, по его же просьбе, пересели на другой, пустующий ряд, чтобы поговорить. Стюардесса принесла коньяк, и Катя, чувствуя, что Оливер станет говорить ей какие-то серьезные вещи (уж слишком скучным и озабоченным было его лицо), решила пригубить жгучий спасительный напиток…

– Катя, я должен рассказать тебе одну историю… Дело в том, что мы с Питером оказались в Москве не случайно, и приехали мы туда не из-за моих дел, как тебе было до этого известно, а только ради тебя… И знакомство с Ольгой Михайловной тоже было не случайным, все было подстроено…

– Вот как? – Катя напряглась, ожидая услышать нечто громовое, невероятное, страшное, что сможет разрушить то чувство к Питеру, которым она жила как в тумане почти месяц. – Вы что же это, решили меня похитить? А Питер? Он что, не любит меня?

– Нет-нет, – переполошился Пирс, и не предполагая, что своими словами может так больно ранить девочку. – С Питером все чисто. Он как увидел тебя, так сразу голову потерял. Уверяю тебя, он любит тебя по-настоящему, я не это имел в виду… Подстроено было все, кроме этого. Сначала выслушай меня, Катя, а потом сама все поймешь, оценишь каждый наш шаг… Я начну с того, как однажды летом, живя в Дубровнике, я на пляже познакомился с очаровательной молодой женщиной по имени Рита. Вот как и Питер, я тоже потерял голову, влюбился в нее, а она – в меня. Меня тогда мало волновало ее прошлое. Я знал только, что она не замужем, что обстоятельства вынудили ее покинуть Россию и поселиться в тихом месте. Я очень торопился с браком, словно эта простая формальность могла бы удержать рядом со мной эту женщину. Я не мог не заметить, что она чем-то озабочена, что ее что-то мучает, но, когда я начинал ее расспрашивать, Рита всегда отвечала уклончиво, говорила, что она от природы такая задумчивая… Хотя я видел ее и другой: веселой, ослепительно улыбающейся, радующейся жизни. И эти всплески приятных эмоций я приписывал исключительно себе. Возможно, так оно и было. Но потом Рита познакомилась с Ольгой Михайловной, привела ее в наш дом… И как-то так случилось, что приблизительно в этот же период времени Рита призналась мне, что в России у нее живет… вернее, жила родная сестра, которая трагически погибла… И сестру звали Ирина Бантышева…

– Мама?! – У Кати округлились глаза, и она, протянув руку, взяла стаканчик Пирса и выпила его коньяк. – Да вы что?! Рита – сестра мамы? Вот это новость… У меня аж мурашки по телу пошли… А Питер об этом знает?

– Знает. Рита сказала, что считает своим долгом взять тебя, свою племянницу, к себе, что ты – ее единственная родная душа и что она будет счастлива, если мне удастся вывезти тебя из России… Но как это сделать? Сначала я хотел ехать один…

– А почему же она не могла приехать в Москву сама, лично, и обо всем рассказать папе? Думаете, он не отпустил бы меня к родной тете? Хотя я ни разу не слышала ни от мамы, ни от папы, что у мамы есть родная сестра…

– Да, я тоже так подумал: а почему бы нам с ней вместе не поехать в Москву и не забрать тебя, хотя бы попытаться сделать это?

– И что же?

– Рита очень туманно намекнула мне на то, что в Россию ей ехать нельзя, что она когда-то давно совершила там какое-то, видимо, преступление и что ее, возможно, ищут…

– Преступление? Но какое же?

– Вот только теперь я могу сказать совершенно определенно, что никакого преступления она не совершала… Словом, ей здесь, в России, ничего не грозит. Мне понадобилось связаться с влиятельными людьми, чтобы выяснить это. Ее никто не ищет, да и вообще, никто и не вспоминает об этом преступлении…

– Но что это за преступление? Вы можете мне рассказать об этом?

– Она отбивалась от… одного мужчины, и ей показалось, что она его убила, а он остался жив. Вот, собственно, и вся история. Так что теперь я смогу успокоить ее и сказать, что она свободно может появиться в России. Когда только захочет.

– Бедная тетя Рита… И сколько же лет она так мучается? И боится?

– Много… Если захочет, она сама тебе расскажет…

– Какая странная история! Вот если бы моя мама ладила со своей мамой, моей бабушкой, я бы наверняка что-нибудь услышала о своей тете… А может, это какая-то ошибка, и никакая она мне не тетя?

– Я все проверил, она действительно твоя тетя. К тому же она немного похожа на твою маму.

– А у вас есть ее фотография?

– Есть, – и Пирс достал из кармана портмоне. – Вот, смотри…

Катя долго держала снимок в руках, качала головой.

– Да, что-то есть… Но моя мама… как бы это сказать… у нее лицо более вытянутое, скулы высокие, щеки впалые… Хотя если бы она побольше ела и не так много нервничала, то у нее лицо было бы более круглое… Да, они действительно чем-то похожи. Но ваша жена, Оливер, просто красотка, прямо Мерилин Монро!

– Думаю, не надо говорить, что Питер – это сын от моего первого брака, его мама погибла трагически…

– Я знаю, – тихо произнесла Катя. – Он рассказал мне… Но сказал и то, что он очень любит свою новую русскую маму, что она очень добрая и хорошо его понимает. Какое счастье, что мы с Питером не родные! Знаете, Оливер, у меня снова голова кружится…

– Это все пройдет, когда мы прилетим в Лондон. Рита нас встретит, и я уверен, что вы подружитесь…

– Знаете, мне понадобится какое-то время, чтобы я все осознала… Надо же – тетя! Да еще и родная! Но почему вы не рассказали об этом папе? Ведь тогда бы он отпустил меня без колебания…

– Рита считала это преждевременным…

– Как все это странно…

Стали разносить обед, и Катя почувствовала сильный голод. Она выбрала печеного лосося с креветками в омаровом соусе, с картошкой. Она разбудила Питера, села рядом с ним и с аппетитом набросилась на еду. Питер, сонный, ел мало и все норовил поцеловать Катю в щеку, он говорил ей на ухо, что ему все еще не верится, что они летят в Лондон и что их испытаниям пришел конец, что все так благополучно завершилось. Катю так и подмывало спросить его, как же так случилось, что их знакомство оказалось инсценировкой, и действительно ли он так любит ее, или же его вспыхнувшие чувства к ней – тоже бутафорские, вынужденные, но сдержалась, не проронила ни звука, решив, что при удобном случае расспросит его обо всем. Если он, конечно, сам не решится рассказать ей всю правду. Так или иначе, она воспринимала то, что с ней происходит в последнее время, как цепь чудесных, неожиданных событий, своеобразный подарок судьбы за перенесенные ею страдания. Смерть мамы, потом Валерия, появление в доме циничной хищницы Исабель… Как же ей удалось все это пережить и остаться живой, да еще и способной влюбиться еще раз?..

И все равно, несмотря на то что рассказал ей Оливер (сидящий сейчас по другую сторону от Питера и поедающий свой обед с видом человека, выполнившего свой долг), она считала, что жизнь ее налаживается, и предчувствовала, что поездка в Лондон принесет ей, помимо новых впечатлений, еще и радость настоящей любви. Питер все это время, что они были вместе, вел себя приблизительно так же, как и Валера, был так же скромен в своих желаниях и ограничивался лишь поцелуями и жаркими объятиями. И это несмотря на то, что в квартире Ольги Михайловны, в то время, когда хозяйка отсутствовала, они могли бы позволить себе намного больше. Но если сдержанность взрослого и опытного Валеры так и осталась для нее непонятной (и привела в шок его любовницу, решившую почему-то, что Валера – Катин отец), то Питер, как считала Катя, был скромным от природы и, скорее всего, еще не знал женщин. Должно пройти время, решила она, чтобы Питер привык к ней, к ее присутствию настолько, что никакая природная робость не помешала бы ему стать, наконец, мужчиной. С этими мыслями она и уснула, привалившись к плечу своего возлюбленного, и снились ей голубые облака, шпили невиданных соборов и длинный, выложенный мраморными плитками балкон, который вдруг сорвался под ее ногами, и она полетела в бездну…

– Катя, мы приехали, – услышала она голос Питера и открыла глаза. Взглянула в иллюминатор и увидела внизу плавающие в тумане ряды домов с кирпичными дымящимися трубами, темные пятна лесов и поблескивающие озера… Это был пригород Лондона.

– Минут через десять начнется посадка, пристегнись, – сказал ей Оливер и ободряюще улыбнулся: мол, не нервничай, прилетели.

На подкашивающих ногах она шла, вцепившись в локоть Питера, по залам аэропорта Хитроу, оглушенная рокотом людской массы, замешенной на ярких пятнах светящихся табло с расписанием самолетов, и все это перебивалось быстрым и неровным биением ее собственного сердца, участившегося дыхания. Но больше всех, как поняла она, взглянув на спешащего рядом с ней бледного Оливера, нервничал именно он. Словно от него могло зависеть, как пройдет встреча Риты с племянницей. Да – как, как? Нормально. Подумаешь, тетка с племянницей встретятся.

– Вот она, Рита, – услышала она какой-то счастливый всхлип рядом с собой. Это выпалил Оливер – и прибавил шаг, почти бегом направился к стоящей возле лестницы стройной женщине в темном костюме с меховым воротником. Изящная блондинка, нежно улыбающаяся приближающейся к ней троице…

– Мама…

Аэропорт закружился перед глазами Кати, и она без чувств рухнула на руки Оливера…

23. Дубровник. Ноябрь 2005 г. Борис

Хлоя целый вечер ухаживала за Борисом, кормила его в хорошо протопленной гостиной жареной бараниной, свежей брынзой и маринованными перцами. К его приезду она испекла булочки и подала их к кофе с земляничным джемом.

– Это поздней осенью здесь прохладно, с моря дует ветер, а летом – просто благодать… Да вы и сами все увидите…

Борис почти час осматривал большой дом Пирсов, ему было интересно все, начиная от узора мозаичного пола на террасе, усыпанной темно-красными виноградными листьями, до подборки книг в библиотеке Оливера. В доме было множество комнат, и почти везде стены, не совсем гладкие, даже грубоватые, были просто выкрашены в белый цвет и напоминали собой срез гигантских кусков брынзы. Полы везде были устланы толстыми коврами, среди которых встречались и настоящие турецкие, шерстяные, с характерными восточными орнаментами, в спальнях же на полу цвели шелковые, персидские, стоящие огромных денег. Почти в каждой комнате имелся камин. Камины были разными, от английских цивилизованных экранов до простых кирпичных ниш, украшенных сверху полочкой с примитивными глиняными сувенирами или ракушками. Стены дома были увешаны картинами, как посчитал Желтухин, местных художников: это были выполненные яркой масляной пастелью морские пейзажи и просто талантливо выполненные работы с видами Дубровника.

Хлоя, довольно-таки молодая еще женщина, высокая, стройная, хорватка по национальности, неплохо говорящая по-русски, обрадовалась появлению в пустующем доме симпатичного русского мужчины, друга своих хозяев, собирающегося пожить здесь вплоть до весны, пока не закончится ремонт в купленной им здесь же, в Дубровнике, вилле на берегу моря, с расположенным неподалеку кафе. В том, что господин Желтухин имеет отношение к русскому, даже московскому окружению Риты (о котором она всегда говорила с неохотой), Хлоя нисколько не сомневалась, ведь у каждого человека где-то есть или была семья, родственники, друзья. Хлоя даже подумывала, что Рита замужем или скрывается от кого-то в Хорватии, настолько нелюдима и замкнута она была в первое время их знакомства. Но шло время, и Рита постепенно привыкла к новой для себя жизни, к новой роли жены такого богача, каким был, в представлении Хлои, Пирс. Ведь Хлоя знала Риту еще до знакомства своей теперешней хозяйки с Оливером, когда та снимала верхний этаж небольшой виллы на западе Дубровника и почти все свободное время проводила либо на террасе или на пляже, либо за компьютером, где читала русские, как она объясняла Хлое, приходившей три раза в неделю прибираться и готовить, книги. Рита была красивой женщиной, но вела себя, не в пример другим русским туристкам, приезжавшим в Дубровник, крайне уединенно и тихо, практически ни с кем не встречаясь. И это удивительно, что она так быстро нашла общий язык с англичанином, даже Хлоя, много повидавшая в силу своего занятия, нашла этот союз божеским, спасительным для них обоих. Что Рита, что Оливер – оба поначалу выглядели как двое неприкаянных душ, и это сразу бросалось в глаза. Когда Пирс впервые появился в доме, где жила Рита, словно светлее стало небо над Дубровником, не говоря уже о лицах этих еще не так давно совершенно одиноких и страдающих людей. Пирс как вошел в комнату Риты, так и не выходил оттуда сутки. Хлоя тихо хлопотала на кухне, в прачечной, чтобы только не помешать происходившему почти у нее на глазах стремительному и бурному роману. А позже Оливер подарил Рите этот прекрасный дом, тот, в котором предстояло работать и Хлое… Казалось, прошла целая жизнь, хотя на самом деле все это произошло так недавно!

Борис же впервые за долгие месяцы, проведенные им в страшном ожидании разоблачения, почувствовал себя наконец спокойно, безмятежно. Он мог позволить себе не только бездельничать, но и помечтать о том времени, когда он, еще недавно скромный работник скромной фирмы со скромным жалованьем и скромной квартиркой, станет владельцем настоящего курортного кафе на Адриатическом теплом море, в чудесном Дубровнике, и его бывшие московские хозяева будут приезжать к нему, чтобы за немалые деньги снять комнаты в его новом доме и выпить пива на террасе летнего кафе…

Когда он ввязался в это дело, ему и в голову не пришло, что когда-нибудь его храбрость и отчаянность будут оценены в таком масштабе. Ведь он действовал исключительно ради любви, любви неразделенной, жертвенной и печальной.

Хлоя оставила его сидящим в кресле с толстым иллюстрированным журналом в руках, словно понимая, что ему хочется побыть одному и предаться размышлениям (на самом деле она просто отправилась к себе домой, чтобы приготовить ужин одинокому, как и она сама, брату, зарабатывавшему себе на жизнь ловлей рыбы и посменным дежурством на местной электростанции). Борис слышал, как за ней захлопнулась дверь, и усмехнулся собственным мыслям: словно вот только теперь, когда он был в доме совершенно один, он и мог позволить себе подумать о Рите… Точнее, о той удивительной женщине, которая назвалась Ритой… Словно присутствие Хлои мешало ему вспомнить все то, что ему случилось пережить тем кошмарным днем, когда в его квартире раздался звонок…

Он поставил большую желтую лейку, которой поливал свои цветы, на стол, пожал плечами, недоумевая, кто бы это мог быть, поскольку он в этот вечер никого не ждал, да и вообще гостей в его доме можно было встретить крайне редко, и пошел открывать. И был крайне удивлен и обрадован, когда увидел на пороге Ирину Бантышеву, обожаемую им и любимую женщину. Она была бледна, глаза же ее горели, блестели, как мокрые черные сливы.

– Боря, мне надо с тобой поговорить…

Он молча распахнул дверь, так, что та ударилась о стену. Он готов был расширить стены квартиры, даже дома, чтобы только она вошла к нему и осталась – навсегда… Он сходил с ума по ней, постоянно думал только о ней, мечтал, видел ее в своих снах, и все ждал, что вот когда-нибудь она придет и скажет: «Все, Боря, терпение мое кончилось, я не могу больше жить с Бантышевым, я ненавижу его, я поняла, что люблю только тебя…»

– Все, Боря, терпение мое кончилось… – услышал он… и не поверил своим ушам.

– Ирина?..

– Подожди, сначала крепко запрись на все замки, то, что я собираюсь тебе сказать, крайне важно…

Она всегда интриговала его, то в шутку, то просто чтобы позлить, покуражиться, но всегда оставляла, как он считал, какой-то процент надежды. Он не понимал, что мешает им стать любовниками, не понимал и не хотел понимать…

– У тебя есть водка или коньяк, или что-нибудь крепкое, тяжелое, чтобы мозги отключились? Или нет, я не то говорю, наоборот, я хочу, чтобы мозги работали яснее ясного…

Она была так прекрасна в тот вечер! На ней были простые джинсы и зеленая кофточка на пуговицах, такая тонкая, словно она была в одном белье. И Желтухин, разглядывая ее, никак не мог сосредоточиться…

– Борис, я должна тебе рассказать что-то важное. Ведь ты любишь меня, скажи, ведь любишь? Борис, да очнись же ты!

– Да, да, конечно, люблю, ты же отлично знаешь… Но ты сейчас раздраконишь меня и уйдешь… почему, почему, Ира? Что мешает тебе бросить своего Бантышева?..

– Боря, я сейчас не об этом. Помимо любви, между мужчиной и женщиной есть и другая, особая любовь, которая тебе пока еще не знакома. Но когда-нибудь, когда у тебя будет семья, ты вспомнишь мои слова и все поймешь…

Она снова говорила загадками. Непостижимая женщина! Желтухин мысленно уже раздел ее и уложил в постель… Он успел даже увидеть капельки пота на ее лбу в тот момент, когда он, схватив ее за плечи, нависает над ее обнаженным телом…

– Боря, я просила тебя дать мне выпить…

Он метнулся к бару, достал бутылки, расставил их на столе, принес рюмки, фужеры, лимон и миску с холодной земляникой.

– Что случилось? У твоего мужа образовалась новая любовница?

Борис плеснул своей возлюбленной виски, выжал туда лимонный сок и добавил апельсинового ликера.

– Вот, пей, мало не покажется… А когда совсем опьянеешь, скажешь мне, что приняла решение остаться наконец у меня…

– Эх, Боря, Боря… – Ирина выпила напиток, вздохнула. – А теперь сиди и слушай. Значит, так. Если ты знаешь, у меня есть мать, она жива, слава богу, и здорова. Но мы с ней почему-то не общаемся, ты об этом тоже знаешь, но не знаешь причины… А началось все очень давно, когда мне было пятнадцать лет. У меня была родная сестра, звали ее Таня. Она была на год младше меня. Мы с матерью и сестрой жили тогда в Каменке. И вот появился в нашей деревне один тип, здоровый такой парень, Валера Марголин. Однажды иду я домой из школы, он встречает меня возле дома и говорит: там, в сарае по соседству, где недавно баба Маня жила, но потом померла, словом, нежилой дом там был… Там, говорит, Танька, сестра твоя, в сарае лежит с проломленной головой, кровью истекает… Я бросилась без слов в сарай, он – следом… Надо ли говорить, что никакой Таньки там не было, что этот Валера завалил меня там, в сарае, и изнасиловал. Встал, отряхнулся, сволочь, и говорит: «Если кому скажешь, то же самое и с твоей сестрой сделаю; сегодня приходи в девять часов…» Меня, нецелованную девчонку, он так испугал, что я, вернувшись домой, подумала, что сейчас умру. Помылась, легла на кровать и глаза закрыла, ждала, когда смерть за мной придет… Но я не умерла, а вечером к девяти пришла в сарай… И так приходила несколько раз… Ни мать, ни сестра, никто не замечал даже, что со мной творится что-то ужасное, что я есть перестала, просто больная хожу… А один раз даже в школу не пошла – встать с постели не смогла… А как сестру увижу, так слезы на глаза наворачиваются – все представляла себе ее там, в сарае… Мысль о том, чтобы все рассказать матери, мне даже и не приходила: знала, мать не простит, не поймет, да еще и из дома меня выгонит… Скажет – сама, мол, виновата. Она у нас резкая в суждениях, строгая, чистая, правильная такая… А потом на меня помутнение нашло… Я взяла из комода все материны деньги и отправилась на станцию, попросилась на московский поезд… Вот, собственно, и все. Оказалась в Москве, ходила по улицам и все спрашивала себя – когда же бог смилостивится надо мной и я умру наконец?.. Мне было очень плохо. И тут я встретила одну женщину, на рынке. Она мне денег дала и сказала, что мне не мешало бы вымыться… И я призналась ей, что сбежала из дома, что родители пьют, бьют… Сочинила все. Ее Галиной звали. Словом, взяла эта женщина меня к себе. Приютила, сказала, что живет одна, что ей скучно, своих детей нет, мужа тоже… А мне же доучиваться надо. Так она меня и в школу определила, и я с легкой руки Галины стала вести нормальный образ жизни. Потом в институт поступила, с тобой вот встретилась, а ты меня с Сергеем познакомил… Что-то меня в жар бросило… Так вот, домой я не писала, не знала, что написать… А страх за сестру оставался. Очень хотелось мне узнать, не пострадала ли она из-за меня. И я рассказала обо всем Галине. Та, добрая душа, сама отправилась в Каменку, чтобы все узнать и рассказать мне… Лучше бы она и не ездила… Боря, что-то я задыхаюсь, налей мне еще… Так плохо на душе… Словом, моя мама Галя, как я ее потом стала звать, вернулась и рассказала мне, что моя сестра утонула вроде бы… Но на самом деле не утонула – повесилась она прямо в доме, в темной комнате… Никто не знает причину. Но мать сказала, что сама видела, как Танька пошла на речку и не вернулась. Стыдно ей было говорить, что ее дочка повесилась. Тело якобы не нашли и похоронили пустой гроб, но мама Галя сказала, что еще одна могила есть, и в ней моя Таня похоронена. Как ты понимаешь, я сразу поняла, что с Таней случилось… И отчего она решение такое приняла. Конечно, я вину на себя взяла. Но была потрясена, когда узнала, что я, оказывается, сбежала из дома не одна, а с парнем и что мать мне этого никогда не простит… Вот так, оказывается, мое бегство было истолковано! И куда мне было возвращаться? Таню уже не вернешь, мать – видеть меня не хочет, совсем одичала, потускнела, ударилась в работу, хозяйство развела… Я так и не поняла, откуда Галя все узнала, но могу догадаться, что от одной соседки, от которой ничего не скроешь… Еще подозреваю, что мама Галя подкупила нашу соседку, чтобы все узнать.

– И почему ты все это вспомнила? Разворошила? Сон, что ли, приснился?

– Вот и я тоже подумала, что сон приснился, когда весной увидела его… этого гада, Марголина… Прямо на улице встретились, в Москве… Оба остановились. Мне бы пройти мимо или даже убежать… Но я была на машине, вернее, уже вышла из магазина и собиралась сесть в машину, постояла с секунду, глядя ему в лицо, вспомнила все, ужаснулась и сразу же села в машину, тронулась с места – как чувствую, он стучит, что-то кричит… Я притормозила, он сунулся в окно и спрашивает: «Узнаешь?» Как можно было его не узнать, тем более что он почти не изменился… Я ему ничего не ответила, нажала на газ… А через неделю он встретил меня уже возле нашего дома. Видно, столько времени ему понадобилось, чтобы по номеру машины вычислить меня, найти… «Поговорить, мол, хочу, ты вся такая важная стала, богатая… Забыла, как в сарае со мной развлекалась? У тебя, кажется, дочка есть, красавица…» Я обозвала его крепко и вошла в подъезд, дверь прямо перед его носом захлопнула. А еще через несколько дней, представляешь, я увидела Катю… рядом с ним! Моя девочка голову потеряла, влюбилась в этого подонка! Он стал звонить, деньги требовать, мол, будешь платить – дочку твою не трону… Что-то там о честности еще говорил… Я хотела Кате намекнуть, но подумала, что этим еще больше разозлю его… И я стала ему платить. Вот сколько денег было, все отдала, частями, тянула, делила на сто-двести долларов… Он все успокаивал меня по телефону, говорил, что как только наберет нужную сумму, так и уедет… в Америку, представляешь?

– И ты ничего не рассказала ни мне, ни Сергею?!

– О чем? О том, как меня, пятнадцатилетнюю, насиловали в сарае? Боря, вот скажи мне честно, если бы тебя, школьника, предположим, учитель физкультуры изнасиловал, ты бы кому-нибудь рассказал об этом?

– Нет, не рассказал бы. Никогда!

– Вот и я не могла никому об этом рассказать… Ты, к счастью, не знаешь его, не можешь даже представить себе, на что он способен… К примеру, он мог бы прийти на работу к Бантышеву… Стал бы кричать, что я – его любовница или что-нибудь в этом духе, что Катя – его дочь, хотя тогда бы ей было уже лет на десять больше… Я хотела откупиться от него, начала занимать деньги, знала, что потом как-нибудь объясню Бантышеву, зачем мне понадобились деньги…

– Тебе нужны деньги? – дошло, наконец, до Желтухина, и он с радостью бросился в спальню за деньгами, как был окликнут Ириной:

– Да стой ты! Ничего уже не нужно, в том-то и дело…

– Он уехал в Америку?

– Боря, какой же ты недогадливый… Я убила его! Моя мама Галя уже давно живет в Израиле, она удачно вышла замуж и все такое… Но свой пистолет, оставшийся ей еще от отца, она же не могла перевезти через границу. Она отдала его мне, как и множество других, весьма полезных вещей… Я поехала к Марголину на дачу, в Опалиху, и убила его там, когда он полез в погреб за огурцами… или за грибами… не помню точно… Застрелила, как собаку! Вот и все, Боря. Но я не хочу из-за этой мрази, которая сгубила все наши судьбы – и мою, и Танину, и материну – еще и сесть в тюрьму…

– Но Катю он не тронул?

– Нет! Я же ему платила! Ходил с ней гулять, конфеты-мороженое покупал, но, слава богу, не тронул… Боря, ты поможешь мне бежать?

– Куда?

– Да куда глаза глядят! У Бантышева Исабель есть, Кате в глаза я не могу посмотреть… Да и не любит она меня совсем, не замечает… Я хочу сбежать… В квартире Марголина я нашла деньги, свои же, и его… И паспорт на имя Маргариты Жемчужниковой. Я загримируюсь под эту женщину, рискну и сбегу куда-нибудь подальше отсюда, за границу. А ты похорони меня здесь… Я тебе денег дам, ты найди труп женщины моего возраста в морге, ну, купи его, придумай что-нибудь, тем более что мои в Крым собираются… Самое время действовать! У нашей участковой проблемы в семье, у нее сын – наркоман, ей деньги позарез нужны, она тебе любую справку напишет, документ о моей смерти… Главное, чтобы женщина, которую ты найдешь, умерла либо от сердечного приступа, либо от инфекции, от воспаления легких… Боря, если ты меня любишь, у тебя все получится… Похороны устрой тихие, чтобы и мышка не услышала о моей смерти раньше времени… Ты умный, у тебя все получится…Ты мне свой электронный адрес дай, чтобы я могла с тобой связаться. И никому ничего не говори, как бы у тебя ни выпытывали… Проговоришься – меня схватят и посадят в тюрьму! Помни об этом… А сейчас мне нечего терять… Я уеду. Вот куплю путевку куда-нибудь в Чехословакию или в Болгарию… Может, в турбюро что подскажут, скажу, что хочу отдохнуть тихо, в сказочном месте… Ты налей мне еще, потому что мне страшно, очень страшно… И одиноко. Я еще никогда не чувствовала себя так одиноко. Так ты поможешь мне?

И через два дня она уехала. Вечером этого же дня она уже написала из Дубровника, из интернет-кафе, что добралась благополучно и что очень верит в Бориса, своего единственного преданного друга…

А потом начался самый настоящий кошмар: встречи со сторожем из морга, вывоз тела женщины, недавно умершей от перитонита… Тяжелый разговор с доктором – участковой… Он и не представлял себе, что за деньги действительно можно купить все! Он организовал все отлично, аккуратно, все получилось бы, если бы не Лиля с ее профессиональной памятью на пальцы… Но и с ней, кажется, все обошлось. Хотя, может, она до сих пор думает, что похоронили не Ирину? Может, когда-нибудь она и узнает правду… Но зачем ей это?

Но главную работу проделал, конечно, Пирс. И Соловьев, который подложил, куда надо, спрятанный в Опалихе, в трещине старой яблони, пистолет, из которого Ирина убила Марголина… Дело теперь закрыто. Соловьев женился на Маргарите Жемчужниковой. На ней же, по документам, женат и Пирс… Но с документами они сами как-нибудь разберутся…

Борис встал и подошел к окну. За окном шел дождь. Он закрыл глаза и вспомнил последнее письмо, полученное им от Риты – Ирины.

«Боря, она узнала меня в аэропорту… И потеряла сознание. Но сейчас с ней все в порядке, и она счастлива, ведь ее мама, то есть я, жива, и еще у нее есть Питер, которого она так любит, а он любит ее… Они совсем еще дети, и я счастлива, что смогу сделать для них многое… Ты не представляешь себе, как я успокоилась, и все благодаря тебе и Оливеру! Все закончилось, мой дорогой Борис. Ты спрашиваешь, не будет ли Оливер ревновать меня к тебе, ведь мы теперь будем жить по соседству? Об этом можешь не беспокоиться, он все понимает и очень благодарен тебе. Тем более что ты сможешь сам почувствовать степень его благодарности и хорошего отношения к тебе: ремонт в твоем доме, который мы купили тебе, в самом разгаре, я уверена, что у тебя все получится и с кафе: у Оливера есть один человек на примете, он, скорее всего, и станет твоим управляющим, с его помощью ты быстро во всем разберешься… Но согласись, что владеть кафе на побережье курорта куда приятнее, чем работать в душном офисе на чужого дядю… Я очень люблю тебя, Боря, и благодарность моя не имеет предела… Думаю, что ближе к весне мы переберемся в Дубровник, где и встретимся. Надеюсь, что к тому времени я несколько располнею, догадайся, почему?.. Если будет девочка, назову ее Таней… Катя передает тебе привет…»

Жизнь продолжалась. Борис знал, что и Лиля тоже ждет ребенка. А чего ждет он сам, Желтухин?

Он позвонил Хлое и попросил ее прийти.

– Мне так холодно, – признался он.

Оглавление

1. Опалиха. Июнь 2005 г. Cynomyia mortuorum

2. Москва. Сентябрь 2005 г. Исабель. Бантышев

3. Дубровник. Август 2005 г. Рита

4. Москва. Сентябрь 2005 г. Лиля

5. Москва. Лето 2005 г. Катя

6. Москва. Июнь 2005 г. М. Жемчужникова

7. Москва. Июнь 2005 г. Лиля. Желтухин. Мопассан

8. Москва. Ноябрь 2005 г. Бантышев. Катя

9. Дубровник. Октябрь 2005 г. Рита Пирс

10. Москва. Июнь 2005 г. М. Жемчужникова

11. Москва. Ноябрь 2005 г. Желтухин

12. Опалиха. Июнь 2005 г. Катя

13. Лондон – Москва. Ноябрь 2005 г. Оливер

14. Москва. Ноябрь 2005 г. Лиля

15. Москва. Ноябрь 2005 г. Оливер

16. Москва. Октябрь 2005 г. Маргарита Жемчужникова

17. Москва, ноябрь 2005 г. Катя

18. Москва. Ноябрь 2005 г. Желтухин

19. Москва. Ноябрь 2005 г. Бантышев

20. Волгоградская область. Ноябрь 2005 г. Ольга Михайловна. Оливер Пирс

21. Москва. Ноябрь 2005 г. Аэропорт

22. Москва – Лондон. Ноябрь 2005 г. Катя

23. Дубровник. Ноябрь 2005 г. Борис

Реклама на сайте