«Пикник с кровью»

Ренато ОЛИВЬЕРИ ПИКНИК С КРОВЬЮ

Ничто так не поощряет преступление, как терпимость.

В.Шекспир «Тимон Афинский"

ПРОЛОГ

Поезд, прибывающий на Центральный вокзал в двадцать три пятнадцать, опоздал на десять минут. Из второго вагона торопливо вышел человек в синем пальто с каракулевым воротником, с серой дорожной сумкой через плечо и кожаным чемоданом в правой руке.

На стоянке такси уже собралась длинная очередь пассажиров, тщетно ожидавших свободной машины. Человек несколько минут нерешительно потоптался в хвосте, затем, убедившись, что дождь кончился, направился в сторону бульвара Андреа Дориа, чтобы, по-видимому, добраться домой пешком.

Но домой он так и не попал.

Опоздание поезда, холодный декабрьский ветер, гнавший над самыми головами прохожих тяжелые серые облака, нетерпеливое желание оказаться поскорее в теплой постели — стечение всех этих вроде бы случайных обстоятельств оказалось для него роковым.

Это выяснилось, однако, лишь спустя несколько недель, поскольку обстоятельства убийства Этторе Ринальди — таково было имя несчастного пассажира в синем пальто — раскрылись чисто случайно, хотя расследование вел сам комиссар Амброзио, способности которого признавало даже высшее полицейское начальство.

Кстати, жертва, шестидесятисемилетний пенсионер, бездетный вдовец, который одиноко жил в небольшой квартире на улице Антонио Баццини, в Университетском городке, войдет в эту историю почти в самом ее конце. Никто и не думал, что бухгалтер, проработавший в Кредитном банке больше тридцати лет, окажется жертвой и невольным участником криминальной истории, встревожившей весь город.

Одна из газет опубликовала фотографию Ринальди двадцатилетней давности: черные усики, гладкие волосы зачесаны назад, как было модно во время войны, довольно самоуверенный вид.

Труп с проломленным черепом был обнаружен на автостоянке в сотне метров от вокзала. Орудием убийства, вероятно, послужил железный ломик или гаечный ключ. В кармане пальто, каракулевый воротник которого был забрызган кровью и серыми ошметками мозга, нашли железнодорожный билет первого класса, чистый носовой платок и мундштук из оникса. Рядом с трупом валялась пустая дорожная сумка, из чего легко можно было предположить, что человек — жертва ограбления — пытался оказать нападавшим сопротивление.

Так или иначе, имя Этторе Ринальди увеличило в специальной картотеке министерства внутренних дел число жертв краж, грабежей, тяжких телесных повреждений и убийств.

Существуют цветные карты, на которых районы города окрашены в зависимости от числа преступлений. Когда их происходит не более трехсот, а квартал, зона считаются спокойными, ее цвет — зеленый. В районе же вокруг Центрального вокзала фиксировалось больше тысячи преступлений: таким образом, зону, где смерть настигла нашего бухгалтера, можно без сомнения отнести к самым криминогенным в Милане. Красная, словно залитая кровью, она говорила о повышенной опасности.

Иногда преступников ловят, как, например, тех двух наркоманов из провинции Торонто, которые не так давно остановили в переходе метро, как раз напротив Центрального вокзала, офицера-медика из Аэронавтики, угрожая ему окровавленным шприцем. Этому медику просто повезло, как везет счастливчикам в лотерее: его заметил патруль карабинеров, и на преступников тут же надели наручники.

Репортеры криминальной хроники утверждают, что самыми опасными в этом районе стали банды североафриканцев. Они не только постоянно воюют между собой, но и пытаются монополизировать всю торговлю наркотиками. Не говоря уже о сенегальцах, которые долгое время контролировали рынок в парке Ламбро, или югославах, хозяйничающих вокруг площади Аспромонте, — их власть распространяется даже на проституцию в подпольных притонах и уличную игру в кости.

Тем не менее газеты так и не обратили внимания, если возвратиться к случаю с Этторе Ринальди, на его старый чемодан с золочеными пряжками, найденный открытым и полупустым в двадцати метрах от трупа, под серой малолитражкой. Чемодан, который даст впоследствии комиссару Амброзио важную улику — фотографию женщины в рамочке с разбитым стеклом — и приведет в конце концов к раскрытию преступления — самого горького в его карьере. Милан в последнее время превратился в город, который комиссар не узнавал, а порой и начинал ненавидеть. Это уже не был город его юности, где можно было и ночью бродить спокойно, даже в Джамбеллино, вдоль верфей, в районе Бороны, в Бовизе. Теперь он казался чужим, жестоким. Как осажденный врагами.

Глава 1

Была февральская ночь, сырая, промозглая, особенно мрачная в зоне Центрального вокзала. В два часа пятнадцать минут комиссара Амброзио срочно вызвали на улицу Мессина, в самом конце улицы Луиджи Ноно, примыкающей к восточной окраине Мемориального кладбища. Внешне обычная днем, эта улочка с наступлением темноты кажется угрюмой и зловещей. В блестящем от дождя асфальте отражаются стремительные огни автомобилей, но фары не успевают осветить мрачные закоулки, вроде того, который притаился в начале улицы, — с несколькими голыми деревьями, лавочками в чахлом садике, навесом для машин, мусорным контейнером, переполненным рваными пластиковыми мешками. Возле этого контейнера, держась руками за живот, корчился на земле какой-то парень.

Окровавленное лицо его исказила гримаса боли, руки были в крови, из открытого рта текла розовая пена. Парень стонал, задыхаясь, но стоны становились все тише. Приехала скорая помощь, и при звуке сирены, когда санитары захлопнули за носилками дверцы, Амброзио вздрогнул.

Другой парень лежал поперек лавочки напротив серого одноэтажного здания, он скончался по крайней мере полчаса назад. Пуля попала ему в лоб, прямо между глаз. Примерно тех же лет, что и первый, этот тоже был одет в заношенные узкие джинсы, зеленоватый свитер и кожаную куртку на меховой подкладке. Руки со следами масла, будто парень недавно копался в моторе машины, врезались в память Амброзио. Хотя было темно, он заметил и кожаный ремешок с металлическими кнопками на правой и кварцевые часы на левой руке убитого. Часы еще отсчитывали время.

Полицейские машины, сверкавшие в темноте мигалками, скорая с пронзительной сиреной, толпа служащих из морга, ограждение из карабинеров, пожарники, врач, помощник прокурора — все это напомнило комиссару ночной праздник. Пикник с кровью, — подумалось ему.

— Луна-парк смешанного секса, — словно откликаясь на его мысли, сказал Де Лука. — Правда, без луны.

Тем временем исчезли здешние завсегдатаи. Ночами они обычно прохаживались вдоль высокой кирпичной ограды с коваными железными решетками на окнах, сквозь которые виднелись часовенки и кипарисы. Исчезли уличные торговцы, наркоманы, бродяги и юные бразильцы, раскрашенные под женщин, с подложенными пластиковыми грудями, в распахнутых синтетических шубах, обнажавших длинные загорелые ноги и узкую полоску на бедрах. Даже белый торговец, продававший пирожные и печенье с одиннадцати вечера до утра, спешно закрыл свое заведение. Разъехались клиенты в автомобилях — вплоть до приезда полиции они то и дело останавливались один за другим, полные жадного любопытства.

В черном небе показался красный мигающий огонек. «Почтовый самолет», — подумал Амброзио, слушая тающий шум моторов.

— Ну и погодка, — проворчал Де Лука, показывая комиссару водительские права, потрепанные и грязные. — Как бы к утру снег не повалил.

— Чьи это?

— Убитого. Его звали Гаспаре Аддамьяно, 23 года, механик, местный, жил по улице Тортона.

— А раненый?

— Альдо Торресанто, они, должно быть, друзья, жили в соседних домах.

— Профессия?

— Ученик.

— Чего?

— Не знаю.

— Знаешь, где улица Тортона?

— За Генуэзским вокзалом.

— Когда-то я обедал в ресторане за вокзалом.

— Один наш коллега там живет, на улице Нови. Маленький переулок с несколькими домами.

— Пойду туда завтра утром, — решил Амброзио, подумав, что такие преступления труднее всего поддаются раскрытию, поскольку совершаются импровизированно, из-за легкомыслия, запальчивости или безрассудства.

— Ты знаешь, Милан перестает мне нравиться, — сказал комиссар, когда они фотографировали убитого.

Серый кот быстро перебежал улицу и спрятался под фургоном. Радио в машине карабинеров что-то хрипело.

Час спустя в скверике возле кладбища уже никого не было.

— Ты приедешь завтра?

— У меня выходной, — ответил Де Лука, — с вами должна быть Надя Широ. — Потом добавил:

— Считайте, что вам повезло, комиссар: отличная девушка.

Амброзио вспомнил об этом, когда назавтра утром ехал в служебной машине по улице Тортона.

Улица была полна магазинчиков, тратторий, крошечных мастерских, свежеокрашенных домиков. Лил холодный дождь, и поток машин не давал старушке под зонтиком перейти улицу. «Пропустите ее, — сказал он полицейскому, который был за рулем. Инспектор Надя Широ, сидевшая рядом, молчаливая брюнетка с сумочкой на коленях, внимательно посмотрела на комиссара.

"Она меня изучает, — подумал Амброзио. — Наверное, говорит себе: у старика мягкое сердце. Или он лицемер, который хочет показаться передо мной в лучшем свете».

Сестра Гаспаре Аддамьяно уже была предупреждена. Крашеные рыжие волосы придавали ее лицу какое-то враждебное выражение. Но комиссар знал: с первыми впечатлениями нельзя спешить, они часто обманчивы.

Бледная, с облупившимся кое-где на ногтях лаком, она была в свитере, который облегал стройное тело и подчеркивал высокую грудь. На кожаном ремешке висел серебряный медальон в виде стилизованного солнца. На ногах черные кожаные сапоги, они напомнили комиссару куртку ее брата.

Передняя была большая, видно, она служила и столовой, с мебелью под деревенский стиль. В углу два небольших плетеных кресла, тахта с подушками темно-фиолетового цвета, в центре стол, несколько стульев, на стенах портреты Марлона Брандо, Пауля Ньюмана, Фрэнка Си-натры. Это были фотографии, вырезанные из журналов и помещенные под стекло.

— Увлечение нашего отца, — сказала девушка, прикурив сигарету и опершись на темный деревянный комод, на котором стояли несколько бутылок вина и гондола из зеленого стекла.

— Похоже, брат жил с вами? — спросил Амброзио. Она кивнула, затянувшись дымом. — А ваши родители где живут?

— Они вернулись в Кампобассо, когда папа ушел на пенсию. Гаспаре поехал с ними, потом вернулся.

— Чем занимался ваш отец?

— Рабочий.

— А вы где работаете?

— Кассиршей в одном кинотеатре недалеко от выставки Кампьонария.

— А ваш брат?

— Механиком.

— Где?

— В гараже на Лорентеджо.

— Ваш брат арестовывался за кражу два года назад, — сказала инспектор Надя Широ.

— Для папы это была трагедия. Он и уехал-то отсюда из-за этого. Такой город, как Милан, может погубить подростка.

— Вы знали, с кем дружил ваш брат?

— Нет.

— Знаете ли вы некоего… — и Амброзио прочитал в записной книжке, — Альдо Торресанто? Он был ранен двумя выстрелами в живот.

— Альдино я знаю, — ответила девушка, взяв со стола пепельницу и поставив на комод. Амброзио сидел на стуле. — У него не все дома. — Она покрутила пальцем у виска, как бы показывая, что речь идет о сумасшедшем.

— Они часто виделись?

— Каждый день, думаю, что и каждый вечер.

— Где?

— В баре, здесь рядом. Играли в бильярд, заполняли карточки футбольной лотереи.

— Нужно пойти к хозяину гаража, где он работал, — сказал Амброзио, обращаясь к Наде Широ.

Сестра Гаспаре посмотрела на них, потушила сигарету и тоже села к столу.

— Это мой друг, он дал ему работу прошлым летом, чтобы сделать мне приятное. Его фамилия Аббатанджело. Клементе Аббатанджело, для нас — Клем. Я тоже у него работаю. Кинотеатр принадлежит ему.

Она сжала пальцами виски, оперлась локтями на сетчатую скатерть с белыми кистями.

— А теперь я осталась одна.

— Вы хорошо жили с Гаспаре?

— Нет, даже когда он был мальчишкой. Я старше на восемь лет. Объясняла ему, пробовала объяснять, что жизнь устроена определенным образом, каждая вещь что-то стоит, нужно уметь выбрать по средствам, а чтобы приобрести, заработать на что-то, нужны время и терпение…

— А он? — спросил Амброзио.

— Он так смотрел на меня… на мать… ну… будто мы умственно отсталые.

— А что отец?

— Он работал здесь близко, на заводе газовых счетчиков, не имел даже автомобиля, после работы играл в кости. Когда брат говорил про всякие там «феррари», про «ягуары», как будто собирается их покупать, отец просто зверел, обзывал его дебилом, кретином. Перед тем как Гаспаре арестовали за ту кражу, отец дал ему пощечину. Наш отец самый добрый человек на свете… поверьте, ему это было нелегко. Гаспаре ушел, хлопнув дверью. Он кричал, что это сам отец дурак и говнюк.

Она посмотрела на Амброзио и прикрыла глаза рукой. Волосы ее блестели медным отливом. Словно только теперь наконец ей вспомнилось все забытое, и эти воспоминания ее сломили. Она начала всхлипывать, сначала тихо, потом все громче и, пунцовая от смущения, выбежала в другую комнату.

— Хорошая девушка, — заметила Надя.

— Мы должны поговорить с родителями этого Альдино, они живут через два дома. Какие новости из больницы?

— У него вынули две пули калибра девять из ободочной кишки и из селезенки. Пока прогнозы осторожные.

Когда сестра Гаспаре с еще влажными от слез глазами вернулась, они поднялись.

— Мы вас оставляем, — сказал Амброзио. — Очень жаль, что все так получилось. Я знаю, что вас вызывали для опознания…

— Мне нужно позвонить нашим, — девушка прикусила губу. — А у нас дома нет телефона. Я не могла себе этого позволить. Гаспаре звонил повсюду целыми днями, чем платить — это его не занимало.

— Вы сказали, что этот Альдино немножко чокнутый.

— У него какая-то мания… То он хотел уйти в монастырь, в горы, то стать отшельником. Брат говорил, что он зажигал свечи во всех храмах, не платя, конечно. Он помешан на свечах.

— У него были какие-то сложности с правосудием?

— Не знаю, но он не сидел, разве что два-три дня.

— А ваш брат что говорил про Альдино?

— Ничего особенного. Может быть, иногда… Да, иногда он говорил, что Альдино — дерьмо, но у него в голове появляются хорошие идеи.

— Какого рода идеи?

— Украсть из гаража БМВ, например, когда хозяина нет в городе. Замок в гараже сломать не трудно. Однажды они уже попробовали. Потом Гаспаре испугался и через несколько часов бросил машину возле дома хозяина.

— От кого вы об этом узнали?

— От него же. Гаспаре рассказал мне об этом как о великом приключении, просто упивался тем, какой он герой. Ему было шестнадцать или семнадцать лет, у него еще не было водительских прав.

Мать Альдино Торресанто, раненого, жила через улицу. Это была полная, невысокого роста женщина лет сорока, с пухлым лицом и с родинкой на подбородке, от нее сильно пахло потом, хотя на улице было всего два-три градуса тепла.

— Здрасьте-пожалуйте, вот и вы. Все утро у меня нет ни минуты покоя.

Она недовольно осмотрела гостей, села на металлический стул, какие бывают в барах, схватила стакан белого вина с покрытого пестрой клеенкой стола, залпом выпила.

— Вашего сына оперировали, медики надеются, что он выкарабкается. Мы нашли его этой ночью недалеко от Мемориального кладбища, — сказал комиссар.

— Мне уже об этом говорили.

Она встала, взяла из шкафчика бутыль и налила себе еще вина.

— У вас есть подозрения, кто мог бы стрелять в вашего сына и его друга? — спросила Надя.

— Это ваше дело — найти, кто стрелял. Что может знать такая бедолага, как я? Альдино ни на что не годный, как и его отец. Тот тоже вечно встревал в разные истории.

— А где ваш муж?

— О, Санта Мадонна! — воскликнула она. — Да вы должны это знать. Или вы разыгрываете меня?

— Мы пока не знаем, синьора, — ответил Амброзио.

— В тюрьме он, вот где! Из Сан Витторе его перевели в Парму. Уже больше года.

— Осужден за…

— Кражу со взломом. Но он не виноват, его втянули в эту историю другие. Говорили, что дело проще простого, что все станем богатыми, а посмотрите, до чего я дошла. Я продала машину и, если бы не мой брат, который помогает мне, уже давно положила бы зубы на полку. Впрочем, — она провела ладонями по животу, — может, это для меня было бы лучше. — Женщина вздохнула. — Я звонила в больницу, мне сказали, что Альдино еще в операционной.

— Друг вашего сына был убит наповал выстрелом из пистолета, — объяснила Надя Широ, держа сумочку на коленях.

— Баламут, это он свел моего Альдино на скользкую дорожку. У Альдино всегда была голова забита бог знает чем, он верит во всякие сказки.

— Мне говорили, что он очень набожный, что хотел стать священником.

— Монахом. Ему нравилась одежда францисканцев. Только… — она опять наполнила стакан, — только беда, что не хотел учиться. Его хватало на неделю, потом все бросал и целыми днями шатался по улицам. Что я могла с ним поделать? У меня была своя работа.

— Какая?

— Прачечная, здесь поблизости. Теперь ее уже нет, но тогда… я даже была не такая толстая.

Она выпила несколько глотков вина, провела рукой по лбу, как будто хотела проверить температуру, глаза ее погасли.

— Альдино был хороший сын, с мозгами, замусоренными всем, что он видел в детстве, дома, с такой матерью и таким отцом, — сказал священник церкви Санта Марии дель Розарио. — Лучше об этом не говорить… Я знал его с малых лет. Он симпатичный был, знаете? Играл в мяч, помогал мне на Рождество украшать ясли, охотно прислуживал в церкви. Приходил рано, с удовольствием надевал облачение, знал все молитвы… Мальчишкой мечтал стать миссионером, спасать падшие души. Особенно женские… Если бы не случилось однажды… Был как раз канун Рождества… — Священник посмотрел вверх, как бы ища что-то, что от него ускользало, может, нужные слова. — Перед Рождеством церковь обокрали, взяли несколько десятков тысяч лир, мы сообщили в полицию, там у меня был знакомый инспектор, добрый прихожанин, и вот… Короче, выяснилось, что… Одним словом, потом его поймали на месте преступления. Положили меченые банкноты, а он опять залез. Альдино сознался с таким скорбным лицом, что мне стало его жалко.

— Он вернулся в церковь?

— Нет. Может, постыдился? Я ходил к нему домой, разговаривал. Тогда мать его имела прачечную на улице Торбона, здесь неподалеку. Ничего не помогло. Он каялся, но был непреклонен. Знаете, как это бывает…

— Всегда так бывает, — почти повторил вслед за священником уже пополудни Клементе Аббатанджело, владелец гаража в Лорентеджо. — Всегда так бывает: хочешь им помочь, стараешься изо всех сил, как Симона, сестра его, бедняга, которая его содержала. Тоже делала все, что могла, но что вы хотите? Когда нет желания работать, ничего не выйдет, комиссар, абсолютно ничего. Гаспаре был парень здоровый и даже способный, но чего ему не хватало, знаете? Желания и терпения. Он хотел все сразу. Разбирался в машинах, знал, куда приложить руки, но…

— Продолжайте.

— Его убили, беднягу. Особенно жаль Симону. Да, он знал, как устроен карбюратор, но работать не хотел.

— Он воровал машины?

— Вы знаете, он уже был на волоске. Я держал его здесь, он пришел в конце августа, кажется, с добрыми намерениями, чтобы освоить хорошую профессию, но вместо этого… — Клементе держал в руках промасленную тряпку: это был крупный мужчина с каштановыми усами и мощными плечами, аккуратная светлая спецовка выглядела на нем щеголевато.

— У вас, синьор Аббатанджело, есть также кинотеатр, если я правильно понял, — улыбнулся ему Амброзио. — Дома у сестры Гаспаре мы видели актеров Голливуда в рамках.

— Да, это отец Симоны. Страстный поклонник кино. Как и я. У меня есть все кассеты черно-белых фильмов, от «Случилась ночь».

— Поэтому у вас и свой кинотеатр, — заметила Надя.

— Только в том зале, которым я владею, не показывают фильмы Франка Капры, — хитро усмехнулся он, — а совсем другие ленты. Думаю, что скоро я брошу это дело.

— Гараж?

— Нет. Сегодняшние сопляки предпочитают смотреть порнографию у себя дома, на видеокассетах. Время электроники. Некоторые из моих акционеров хотят создать фирму, совместно с китайцами…

— С китайцами?

— Только с Тайваня…

— Понятно, — ответил Амброзио, огляделся вокруг и заметил белый открытый «роллс-ройс».

— Машина шейхов, — перехватил его взгляд Клементе Аббатанджело. — Принадлежит одному довольно экстравагантному клиенту. Он купил эту тачку, чтобы производить впечатление на женщин. Кстати, машины хоть и знаменитые, но что до поломок… им нужно обслуживание по годовому абонементу. Все на электронике, но достаточно мелочи, какого-то контакта — и будь здоров! Не откроешь даже багажника.

Он подошел к мощной машине, погладил крылатую фигурку на радиаторе.

— Знаете что, комиссар? Когда едешь в такой машине, как эта, теряется чувство реальности. Чувствуешь себя… как бы вам сказать… — выше простых смертных.

— А вы часто ездите на таких? — спросила молодая инспекторша.

Аббатанджело на мгновение растерялся, и от Амброзио это не ускользнуло, но тут же справился с собой и улыбнулся девушке.

— Только когда пробую. Объеду вокруг дома и назад.

— Мне рассказывали, что двойное «р» на радиаторе появилось в знак траура по поводу смерти синьора Ройса много лет назад, — сказал Амброзио.

— В самом деле? Я этого не знал, — удивился Аббатанджело и добавил:

— Я не сам их ремонтирую, представьте, я даже не знаю, с какого конца за них взяться, а потом… англичане все делают наоборот. Но у меня есть механик, который работает у импортера рейсов, он приходит ко мне по субботам или по воскресеньям.

— А может, и по вечерам после ужина? — подсказал Амброзио.

— Иногда и по вечерам.

— Мы начали расследование убийства Гаспаре. Если бы у меня была зацепка, хоть что-нибудь, какая-то мелочь, за которую можно… — Амброзио, казалось, колебался. — Мы должны искать в кругу его друзей или знакомых, особенно тех, с которыми он встречался после ареста.

— Может, он занимался и наркотиками? — спросила Надя.

— Не думаю, — ответил Аббатанджело, — Симона мне рассказала бы. Были у него глупости с машинами, это верно, но практически ничего серьезного за ним не числилось.

— Может, он допустил какую-то ошибку или оскорбил кого-то? И тогда… — Надя наставила указательный палец на хозяина гаража, который шутливо поднял руки вверх.

— Нет, синьорина, я вам говорю, Гаспаре не смог бы напугать и ребенка. Нет, нет, — покачал он большой головой, уверенный в себе.

— И тем не менее ему прострелили череп и едва не отправили на тот свет его друга. Вы знали его?

— Кого, Монашка? Скорее всего это он, чокнутый, и устроил заваруху.

— Когда мы пришли, вы уже знали о случившемся. Кто вам рассказал?

— Симона, сегодня утром. Она просила заменить ее на пару дней. Хотя я уже слышал эту новость по радио. Я всегда слушаю известия в восемь часов.

— Может, Монашек выкарабкается и расскажет нам что-нибудь, — сказал Амброзио. Ему вдруг вспомнилась одна деталь: друга убитого в больнице охранял всего один агент, а нужно бы поставить по крайней мере двоих.

— Вы разрешите мне позвонить?

Через час они уже ехали к Мемориальному кладбищу.

Надя села за руль и попросила, чтобы комиссар обращался к ней на ты, как к инспектору Де Луке. Амброзио кивнул, хотя в таких случаях чувствовал себя немного неудобно.

Шел дождь. Поток машин в предвечерний час был таким плотным, что иногда казалось, из него невозможно выбраться. Зажженные фары, вспышки стоп-сигналов, красные и зеленые огни светофоров, вой клаксонов, ритмичное движение щеток стеклоочистителей будили у Амброзио чувство нестабильности, какой-то тоски, которая портила настроение.

— Ты никогда не была на кладбище?

— Была когда-то, комиссар. Еще девочкой. На похоронах нашего директора школы.

— Мы когда-нибудь туда пойдем, — Он заметил, что фраза прозвучала как-то двусмысленно, даже зловеще, улыбнулся девушке, прикурил сигарету и добавил:

— Я имею в виду прогулку.

Они оставили машину и неторопливо пошли по улице Мессина. Амброзио дотронулся рукой до спинки скамейки, где был найден труп.

Мусорный ящик, под которым лежал раненый, отодвинули метров на десять. Никто не мог представить, проходя здесь, что всего четырнадцать-пятнадцать часов назад среди этих грязных газонов, под этими голыми деревьями совершено убийство и только малости не хватило, чтобы трупов оказалось два.

— Если повернуть за угол, окажешься рядом с кладбищем. С одной стороны кирпичная стена, — Амброзио поднял глаза на указатель: «На улицу Галилео Феррари», — а с другой пустырь. Что ты хочешь, чтобы в темноте, ночью, в таком месте ничего не случалось? Целый район стал настоящей клоакой.

— А как было раньше?

— Проституток всегда хватало. Было несколько автомобилей, но никаких маскарадов. Это были женщины настоящие. Теперь машины приезжают десятками, с потушенными фарами, останавливаются на темном тротуаре, «голубые» уединяются с клиентами, а в нишах на этих стенах дрожат огоньки свечей у мемориальных досок. Могилы в пяти-шести метрах от машин, превращенных в бордели.

— Эти двое приходили сюда прошлой ночью.

— Не исключено, что их могли привлечь брошенные автомобили. У меня впечатление, что эта история закручена в хороший узел, который предстоит развязать. Нужно решить два вопроса: проверить, связаны ли эти двое, и в какой мере, с наркотиками. И второе: кража автомобилей. Есть кто-то, и Аддамьяно должен был его хорошо знать, кому сбывались краденые машины.

Надя достала блокнот и сделала какие-то пометки.

— Мы должны поговорить с его адвокатом. Должен был он иметь адвоката? Кроме помады и кошелька, что у тебя там еще в сумочке?

— Табельная «беретта». — Надя открыла дверцу «дельты» для него, села на место водителя. Дождь кончился. — Могу я спросить вас, какие деревья там, вокруг Мемориального?

— Кипарисовые тополя, — ответил Амброзио. — Что тебе про меня рассказали?

— Что вы знаете названия всех деревьев Милана.

— Они достигают высоты до сорока метров.

— Я пыталась узнать, кто нам сообщил этой ночью о стрельбе.

— Анонимный звонок, думаю.

— Да, комиссар. Звонила женщина. Не назвалась.

— Знаешь, что за неделя нынче?

— Неделя карнавала.

— Вот почему все говорят, что выстрелы, даже если их слышали, принимали за хлопушки праздничных петард.

— Люди не хотят осложнений.

— И все-таки кто, по-твоему, мог звонить?

— Женщина, которая живет в доме напротив сквера. Она была напугана, — так сказал полицейский, принявший сообщение.

— Я приехал в два с четвертью, через двадцать минут после того, как патруль обнаружил трупы. Выходит, выстрелы раздались где-то в час тридцать. Значит, наша таинственная свидетельница должна была видеть что-то через одно из окон, которые выходят на улицу. Остается пустяк — найти ее.

— Пошлем кого-нибудь опросить тамошних жителей?

— Уже сделано. Хочешь поспорить, что ничего из этого не выйдет?

— Думаю, что выиграю я.

— Инспектор Де Лука завтра пойдет в Сан Витторе, где Аддамьяно проходил… практику. Послушаем, какой нарисуют нам портретик этого любителя машин.

— Между хозяином гаража и девушкой из кинотеатра близкие отношения?

— Вполне вероятно. Что ты думаешь о матери Монашка?

— Несчастная женщина с безалаберным сыном и мужем-вором.

Они замолчали, в хаосе машин лучше глядеть в оба. Безлюдные заводы, длинные склады с разбитыми стеклами, ржавые ворота, старые, ненужные теперь трамвайные рельсы, залитые во многих местах лужами, машины на тротуарах, накрытые выцветшими чехлами… Тоска зеленая. Забастовка городских дворников завершала неприглядную картину.

— Мне хотелось бы побывать в Берне, — сказал комиссар.

— А что там особенного?

— Он чистый. Даже слишком.

Кабинет Амброзио не был похож на другие кабинеты квестуры: уже освещение производило впечатление, что находишься в салоне. Кроме того, на стенах висели, не считая большого плана города, несколько литографий Кассинари и Гвиди.

Комиссар их рассматривал иногда: обнаженная девушка с запутанной в волосах красной луной и церковь Сан Джорджио, между Джудэккой и площадью Сан Марко, как мираж среди лагуны.

Вокруг него сидели инспекторы.

— Как вы думаете, что общего между двумя балбесами?

— Жили на одной улице, были знакомы с детства, оба без постоянной работы и оба побывали в тюрьме, — перечислил Де Лука.

Джулиани, высокий крупный парень с рассеянным взглядом, работал с экспертами.

— Заключение сделают завтра, но профессор Сальенти сказал, что дуло пистолета было в нескольких сантиметрах от головы парня.

— Ясно. Что еще?

— То, что Торресанто считал себя спасителем заблудших душ, наводит на размышления. — Надя Широ заглянула в свой блокнот.

— Ты хочешь сказать, что Монашек вел себя с женщинами вежливо, мягко, как священники во времена его детства. Это ты хочешь сказать?

— Да, комиссар. Каждую ночь из пригорода, из провинции в дискотеки, на танцплощадки приезжают десятки девушек. Поговорив с ними, можно узнать про их дружков, вкусы, привычки, деньги… Танцуют, выпивают, входят в круг, становятся своими, а потом…

— Пока все танцуют, — подхватил Джулиани, — можно свистнуть машину и исчезнуть. Надя покачала головой.

— По-моему, Монашек оставался на месте. Аддамьяно отгонял машину за квартал-два и возвращался в дискотеку. Чтобы всем показаться.

— У тебя голова, девочка, — похвалил Надю Де Лука.

— Если парень выживет, мы узнаем, какую роль он играл в этой… фирме. — Амброзио побарабанил пальцами по столу. — Версия, мне кажется, допустимая. Однако вместо морского порта мы нашли их у Мемориального кладбища. Почему? К тому же автоугонщиков обычно не подстреливают, как фазанов: слишком несоизмеримы вина и наказание.

— Я знаю одно. На Центральном вокзале они поделили площадь: налево бразильцы и колумбийцы, в центре африканцы, которые используют «лошадок» из местных, даже одиннадцатилетних девочек, а справа цыгане и югославы, которые чистят чемоданы, особенно японские. — Де Лука казался профессором географии, читающим лекцию студентам. — Таким образом, если бы случай произошел на Центральном, мы имели бы информации больше. А на Мемориальном — только проституция. Конечно, есть там и другое, но это не главное. Вы понимаете? По-моему, эти двое оказались в окрестностях кладбища случайно, скажем, они были свободны. Кто-то их выследил и уложил, потому что ненавидел. У них были при себе деньги?

— Несколько бумажек по десять тысяч у убитого и какая-то мелочь у другого.

— А что я вам говорил?

Телефон отвлек Амброзио. Он коротко отвечал собеседнику, кивал головой. Затем стал рисовать треугольнички, один над другим, в тетради, лежавшей у него на столе.

— Парень еще жив. Никаких наркотиков, как утверждает хирург.

— А если эти двое увидели что-то такое, что не должны были видеть?

— Меня поразила одна деталь, — заметил Амброзио. — Я не могу пока разобраться, осмыслить ее роль, но чувствую, что кое-что в ней есть.

Его слушали в тишине.

— Это заметил и Де Лука.

— И что это такое? — спросила Надя Широ.

— Цветная ленточка. Из тех, что молодежь носит на голове, на лбу.

— Она была на убитом?

— Нет. Ленточка валялась на земле, в трех метрах от трупа. Как будто ее кто-то сорвал и бросил в мусор.

Глава 2

Что-то связывало две смерти — Гаспаре Аддамьяно и Антонио Армадио, убитого неделю спустя. Другими были место и время, но события развивались почти одинаково: два выстрела в голову с близкого расстояния, лицо, обезображенное выходом глазного яблока. Юноша рухнул на землю под деревом, в конце улицы Таджура, застроенной четырехэтажными домами, отделенными от проезжей части изгородью и двумя рядами акаций.

В тот раз, однако, уже на следующий день появился свидетель, пенсионер, имя которого полиция держала в секрете. Согласно его показаниям, в понедельник около двадцати трех часов он, как всегда, повел свою собаку, таксу, на прогулку на бульвар Эфиопия. На углу улицы Толстого он услышал два выстрела, один за другим, а затем, какую-то минуту спустя, увидел мотоциклиста, который на большой скорости пронесся мимо него в сторону окружной дороги.

— В нескольких метрах от меня, — уточнил он. — На заднем сиденье был другой, одетый в черное, но я не смог разглядеть его. В робах и касках они все похожи.

— Увидев мотоциклиста, что вы сделали? — спросил Амброзио.

— Пошел домой. Уже хотелось спать.

— А почему вы решили поговорить со мной?

— Как почему? Утром на улице Таджура нашли труп, и никто ничего не знал, никто ничего не слышал… Там были патрули, полиция, карабинеры. Я видел вас, комиссар. Я вас знаю, часто встречал фотографии в газетах, поэтому подумал, что могу быть полезным.

— Спасибо. Но почему вы уверены, что человек на мотоцикле стрелял в того парня?

— Я же вам объясняю! Мотоцикл выехал с улицы Таджура. А улица Таджура не проезжая, она кончается совсем близко. Там зеленый забор. Несколько месяцев назад вместо забора была сетка и заросли сорняков. Я часто хожу туда с собакой.

— Дерево, под которым мы нашли труп, вы замечали?

— Это яблоня. Когда-то, должно быть, тут были огороды.

— Люди, с которыми мы говорили, утверждают, что во время выстрелов они сидели у телевизоров или спали. Некоторые говорят, что шел дождь.

— В момент, когда раздались выстрелы, дождя не было, я мог бы поклясться в этом, комиссар. — У старика был острый нос, густые, сросшиеся на переносице брови, седые, аккуратно подстриженные усы.

— Чем вы занимались перед пенсией?

— Тем же, чем и сейчас, но теперь я делаю это для собственного удовольствия. Подстригаю собак и немножко даже лечу. Я разбираюсь в животных и даю добрые советы. Иногда рекомендую настоящего ветеринара, если это необходимо. — Старик засмеялся, ему показалось, что он удачно пошутил.

Антонио Армадио было двадцать семь лет, он был знаком полиции нравов, которая несколько раз его задерживала, последний раз — минувшим летом во время облавы в парке Семпьона. В полиции парня считали неизлечимым, были уверены, что он получал плату за интимные услуги от других гомосексуалистов. Приобщившись несколько лет назад к наркотикам, он медленно, но верно опускался на самое дно. Согласно документам, Антонио жил с сестрой Амалией Армадио по улице Веспри Сичилиани, напротив начальной школы.

— Он, конечно, не святой, — согласилась сестра, владелица находящейся поблизости, за углом, мясной лавки. — Но Антонио, до того как его втянули в грязные дела, был неплохим парнем, поверьте мне. Потом… потом я сама его убила бы, не было сил терпеть. Иногда не знаешь, куда себя деть, никто не знает, какую тревогу, боль, бешенство испытываешь… поверите? Перед тем как умерла наша мать, он у нее выманил все сбережения. Все, до последнего чентезимо. И все потратил на наркотики. Трудно представить. Перед Новым годом она умерла.

— Чем она болела?

— Медики признали рак легкого; но она ведь никогда в жизни не курила! Это Антонио, проклятый, довел ее до могилы. Это он виноват, и еще осмелился заявить, что намерен вернуться сюда. Когда у матери не осталось ни лиры, она начала худеть, отказывалась от еды. Спала днем, а ночью…

— А что Антонио?

— Когда мама заболела, я его выгнала из дома, вызывала даже карабинеров. Он поселился с одним бродягой. Мне говорили, что они околачивались в каком-то подвале, около Баджини. В грязном погребе, подумайте.

Женщина говорила и говорила, как будто наконец нашла кого-то, кто готов ее выслушать. Амброзио тем временем представлял лицо молодого человека с длинными волосами, мокрыми от дождя, обезображенное пулями, видел почти прозрачные руки в кровоподтеках и пятнах, темный плащ — снятый и брошенный на мостовую, он казался мусорным мешком.

Не так легко было найти приятеля Антонио Армадио, но наконец отыскали и его. Лука Деранте, сорока двух лет, жил нищенством, мелкими кражами, — типичный бродяга. В подвале, где он пристроился и который принадлежал его дальнему родственнику, стояли два топчана, старый комод, два стула. Не было электричества, только керосиновая лампа. Из подвала коридор вел в комнату, служившую когда-то магазинчиком, там была чугунная раковина.

Полиция ждала его два дня, пока однажды ночью он не забрался в свою нору, где инспектор Де Лука и выловил его.

На следующее утро Амброзио смог допросить Деранте. Небольшого роста, густая борода с проседью, седина на висках, красный нос запойного пьяницы. Устойчивый запах казарменного супа — запах нищеты. На нем был плащ оливкового цвета с погончиками и поясом, должно быть, с человека более крупного и высокого, плащ был ему почти по щиколотки, рукава закатаны.

Глаза ясные, почти детские, выдавали мягкий нрав; в разговоре Деранте употреблял выражения, необычные для бродяги.

— Вы были знакомы с молодым Армадио? Антонио Армадио. Мы узнали, что он жил у вас. Вы слышали, что он убит? — спросил комиссар.

Деранте утвердительно покачал головой вверх-вниз: какая беда, какое несчастье! Наконец, подняв вверх указательный палец, пробормотал низким, довольно приятным, даже интеллигентным голосом:

— Я всегда говорил ему, что он плохо кончит.

— Вы давали парню хорошие советы.

— Еще бы!

— Однако вы, наверное, понимаете, что не можете служить примером? Вам не кажется?

Амброзио умел добавить в разговор нужную дозу печали, упрека, сочувствия, чтобы не обидеть собеседника. Лука Деранте снова покачал головой: нет, нет, казалось, соглашался он, нет, я далеко не образец. Однако я никогда не кололся этой мерзостью, как бедняга Антонио.

— Как и когда вы с ним познакомились?

— Около книжного киоска, в Порта Венеция. Он подарил мне новый журнал. Вы никогда не слышали про остров Оак? Нет? О нем никто не знает, однако двести лет назад трое молодых людей на этом необитаемом острове обнаружили странный колодец, и когда постепенно стали спускаться вглубь, они увидели каменные плиты с таинственными надписями и две длинные галереи…

— Он подарил вам журнал, а вы предложили ему жилье?

— Эти галереи вели в потайную комнату. Да, я разрешил ему спать на топчане рядом со мной. У него не было пристанища, сестра выгнала его, и поступила плохо. На острове, как утверждает большинство исследователей, должны находиться сокровища капитана Кидда… Антонио сейчас в морге?

— Да. А вы как проводите время? — спросил Амброзио, предложив ему сигарету.

Он взял, попросил еще одну и обе аккуратно положил в карман плаща.

— Как-то перебиваюсь. Ну, а о хрустальном черепе вы слышали? Человеческий череп в натуральную величину, вырубленный из одного куска горного хрусталя. Невероятно, но его обтачивали песком на протяжении ста пятидесяти лет, представляете? Целые поколения мастеров. Разве не фантастика? У меня хватает еды, не много вредных привычек, живу, как мне нравится, без расписаний, обязанностей и прочего. Никто до сих пор так и не установил, когда был изготовлен этот череп.

— Кто убил Антонио?

— Часто у него не было денег на дозы.

— А как он зарабатывал?

— Находил выход.

— Каким образом?

— Вы отлично знаете, комиссар: распространял товар за других. Всегда так бывает, разве нет? Его зоны? Кто его знает, я предпочитаю местные базарчики, выставку Сенигаллия, Луна-парки… у меня другие мысли. Если заводятся монеты, играю на бегах. Мне говорили, что он ходил в Парк делла Базилике, на улице Конка ди Навильо.

— Так… Ну, а вы… Чем вы занимались до этого подвала и местных базарчиков?

— Учительствовал. Был младшим наставником в Треццано. Знаете, где это?

— На восточной окраине. А что случилось?

Он опустил голову.

— Я все равно узнаю. — Кивком головы комиссар отослал Де Луку. Деранте вздохнул, с трудом подбирая слова:

— Думаю, что это из-за детей… Говорили, что я интересовался ими, слишком интересовался.

— Это была правда?

— Они все преувеличивали, рассказывали про меня всякие гадости. Они меня довели до ручки. Кончилось тем, что я на целый месяц слег в больницу. И теперь почти ничего не слышу на одно ухо. Кое-кто хотел меня убить. Они просто озверели.

— А если без сплетен, вы интересовались детьми или нет? Я хочу услышать это от вас.

— Да.

— Ас Антонио?

— Мне было жалко его. — Только жалко?

— Нет.

— Я понимаю.

— Не думаю, что вы поняли, комиссар. С Антонио было совсем другое. У него была нежная душа, чувственность, которую другие не замечали. Если бы не наркотики, он был бы милым юношей, поверьте мне. Дело в том, что у человека от рождения определенный склад ума, характера, и ничего с этим не поделать. Это сильнее тебя. Это как требовать изменить цвет кожи. Сколько негров хотели бы стать белыми. Антонио жил в мелкобуржуазной семье. Для детей тонких, легко ранимых это трагедия, настоящая трагедия, спросите у его сестры. Вот где пружина, толкнувшая его к наркотикам.

— И еще гомосексуализм.

— Да, так получается.

Перед Амброзио на столе лежало несколько газет. Один из заголовков гласил: «Скандал на Мемориальном».

Сообщалось о стрельбе на улице Мессина, статья обращала внимание на грязные скопища гомосексуалистов у ворот кладбища, публиковалось фото на четыре колонки с подписью: «В пятидесяти метрах от святой усыпальницы и праха Алессандро Манцони». На снимке были мальчики в женских платьях, ожидающие клиентов.

— Читаете газеты?

— Те, которые нахожу в урнах.

— Знаете, что написал один репортер? По его мнению, между смертью парня, застреленного в скверике около кладбища, и убийством вашего друга Антонио есть нить, которая их связывает. Он называет это исполнением.

Рот у Деранте оставался полуоткрытым, как у покойника.

— Я прочитаю место, которое меня заинтересовало. — Комиссар перелистал вечернюю газету и остановился на одной статье:

— Вот послушайте. «Создается впечатление, что одинокий исполнитель, вооруженный пистолетом крупного калибра, шел по следу обреченных бездельников и наркоманов, что он решил уничтожить тех, кто делает невыносимой жизнь в Милане». Что вы об этом думаете?

— Я никогда не ложусь спать поздно. Не люблю гулять ночью.

— Ясно. У меня просьба. Если вам вспомнится какое-то имя, привычки Антонио, что-нибудь, что может навести меня на след убийцы, я был бы очень вам благодарен.

Он дал ему визитку с номерами телефонов. В кабинет вошел Де Лука.

— Тут девушка хочет поговорить с вами.

— Кто? Надя Широ? Пусть войдет. Лука впустил ее.

— Комиссар, я была на улице Таджура и обошла соседние дома. Никто ничего не видел, кто-то слышал выстрелы, но не придал этому значения. Есть одна старушка, которая живет на первом этаже и страдает бессонницей. Каждую ночь, как стемнеет, сидит у окна и…

— Что она видела?

— Ничего особенного. Парня нашли под тем деревом…

— Под яблоней, — уточнил Амброзио.

— Около дерева стояла машина темно-оливкового цвета. Как она говорит, эта машина стояла там несколько дней и иногда служила одной парочке для амурных дел. В ночь убийства эта парочка пришла пешком. Закрылись в машине, а потом, минут пятнадцать спустя, ушли.

— А потом?

— Старушка говорит, что примерно через час увидела парня в темной куртке, с длинными волосами, который возился с дверцей машины. Открыл, некоторое время был внутри. Шел дождь, она подумала, что парень просто решил укрыться.

— Дальше!

— Дальше ничего, комиссар. Она пошла спать. Проснулась в три часа ночи, потому что началось большое движение.

— Она слышала выстрелы?

— Вроде слышала. Вообще-то, по-моему, Антонио приходил, чтобы в машине сделать себе укол. Кстати, старушка, перед тем как идти спать, заметила в машине свет. Как будто парень, который туда забрался, светил зажигалкой. Мне кажется, все ясно.

— Надя…

— Слушаю.

— Узнай, кому принадлежит «ситроен».

— Комиссар… — казалось, она хочет попросить извинения. — У меня такое впечатление, что лучше вам лично поговорить с пожилой синьорой. Извините, но…

— Если за руль сядешь ты. Займись тем временем «ситроеном».

Когда Монашек смог наконец говорить, Амброзио ничего от него не добился. Тот пролепетал только, что ничего не помнит.

Почему они с Гаспаре оказались в районе Мемориального кладбища? Из любопытства. Похоже, судя по его словам, это было для них как бы бесплатным спектаклем. Лучше, чем кино, сказал он. Единственное, что он помнит, это черная тень, которая в темноте приблизилась к Гаспаре и молча выстрелила в него, после чего Антонио бросился бежать. Но убийца настиг его. Он помнит страшный удар в живот и много огней, просто взрыв огней. А потом все исчезло, наступила темнота.

Пожилую женщину звали Ортензия Спациани. Она ждала гостей, одетая в голубой кашемировый гольф, на котором выделялось жемчужное ожерелье, на среднем пальце был красивый перстень с нефритом и мелкими бриллиантами, чувствовалось, Ортензия знала, что ее маленькое сокровище произведет на комиссара впечатление. Они сидели в столовой, перегруженной мебелью фирмы Бадемайер, восточными коврами, карандашными рисунками, офортами, веерами под стеклом. Напольные часы из лакированного дерева с золотой отделкой, учитывая ограниченность пространства, торжественно отбивали время.

— Вы давно здесь живете? — спросил Амброзио.

Она взглянула на него светло-карими глазами.

— С тех пор, как умер мой муж. Теперь живу одна, с синьорой из Арезе, которая приходит навестить меня по вечерам. Милая женщина, делает удивительные картины из цветочных лепестков.

— Красивый перстень. — Амброзио понимал, что хозяйка ждет не дождется от него этих слов.

— Вам нравится? — засияла она всеми своими морщинками и приблизила к нему руку с коричневыми пятнашками, чтобы комиссар мог лучше рассмотреть ажурную оправу. — Камень изображает Будду. Целый век прошел с того времени, как мы с Эннио были в Биаррице. Он подарил мне этот перстень в день рождения. Мне было тогда столько, сколько ей, — она кивнула в сторону Нади Широ, которая рассматривала маленький рисунок тушью в золоченой рамке. — О, это, — добавила она, — это Андреа Прокаччини. Эннио был большой любитель искусства, от него не ускользало ничего. Мы всегда ходили на выставки.

— Ваш муж занимался антиквариатом?

— Торговал пробками, — улыбнулась она. — Казалось бы, какое отношение имеют пробки к искусству? Но поверьте, это не совсем так.

— Надеюсь, синьора, вы не выходите одна с этим украшением? — сказал Амброзио.

— Ни в коем случае. Я надеваю его дома, когда приходят гости. У меня есть маленький сейф, вон там, за картиной Юсупова. Я теперь никому не доверяю, не то что раньше. Хотя, конечно, жуликов всегда хватало. Эннио был очень осторожный, может, потому, что родился в провинции Венето. Знаете, там много лет назад произошел ужасный случай.

— Ужасный?

— Очень. Это случилось после первой мировой войны.

Как-то ночью убили и ограбили одного человека. У него было золотое кольцо, которое никак не снималось с пальца. И тогда бандиты отрубили его.

— Кстати, о преступлениях. Вы, синьора, видели парня, которого потом убили двумя выстрелами из пистолета?

Синьора Ортензия встала, подошла к окну. Амброзио последовал за ней. До него донесся тонкий запах ландышей. Там, за оградой, за деревьями улица казалась иной, менее пустынной; в небе над нею открылась светлая полоска, как бы предвещая лучшую погоду.

— Видите тот автомобиль? Именно там он спрятался. Мне сказали, и я теперь сама поняла, что эта брошенная машина стала убежищем бродяг.

— А свет, вы хорошо видели его?

— Пока я надеваю очки только для чтения. Они снова сели.

— Перед тем как поселиться здесь, где вы жили, синьора? В ее взгляде мелькнула гордость.

— На улице Каппучио.

— В районе улицы Турина, — добавила Надя Широ. Синьора уточнила:

— Раньше она называлась Контрада дель Каппучио, это одна из старейших улиц в городе. Когда-то там был римский цирк и протекала речушка Нироне. В доме, где мы жили, монастырь Смиренных сестер, они носили рясы и шапочки, как францисканцы.

— Я вспоминаю, синьора, что на улице Каппучио есть дом, где жила Ниче, воспетая Парини.

— Брависсимо, — воскликнула синьора Ортензия, как будто они вспомнили свою совместную юность. — Откуда вы это знаете?

— Учился в лицее Парини, — ответил комиссар и спросил:

— А вы слышали тогда два выстрела?

— И да, и нет. Я уже спала или засыпала. Вы знаете, что я немного страдаю бессонницей. Поэтому не очень обращаю внимание на звуки. Машины, мотоциклы, фейерверки не такая уж редкость в этих местах.

— Почему вы переехали сюда, к площади Триполи?

— Помог племянник, который занимался недвижимостью. Да и денег у меня маловато, чтобы сегодня снять приличную квартиру в центре. — Она посмотрела на комиссара, потрогала рукой ожерелье. — А вы где живете?

— По улице Сольферино.

— Правда? Поздравляю, комиссар. Около Бреро или бастионов Порта Нуова?

— Почти напротив редакции «Коррьере делла сера».

— Я бы охотно поменялась с вами, — добродушно усмехнулась старая женщина.

— А что вас, в частности, беспокоит? Вид из вашего окна превосходный: сад, красивые дома, транспорт рядом.

— Люди. He те, что живут здесь не скажу, соседи все порядочные. Но ночью… Понятно, после того, как стемнеет, я не высовываю носа на улицу, а если иногда друзья пригласят в театр или в ресторан, они меня провожают. Или беру такси и заставляю шофера ждать, пока не войду в дверь.

— Случались тут кражи?

— Не у меня. У меня две окованные двери и охранная сигнализация на случай, когда меня нет.

— Перед тем как тот наркоман спрятался в машине, вы видели влюбленную парочку?

— Влюбленные? Не думаю. Скорее, несчастные.

— До прошлой ночи вы их никогда не замечали?

— Думаю, что нет.

— А парня, которого потом убили?

— Кажется, я уже его видела, но давно. Может, месяц назад. На нем были очень узкие брюки, кожаная куртка, какие носят мотоциклисты, белые туфли на резине, как сейчас модно, и какая-то смешная походка.

— Смешная?

— На ходу он как-то качался и дергался.

Надя улыбнулась.

— И еще… забыла сказать. Только сейчас вспомнила. На голове у него были наушники. Не вчера, а в прошлый раз, месяц назад. Может быть, он шел под музыку.

— Вы жалюзи на окнах открываете ночью?

— Я не опускаю их совсем. Если не спится, я немного приоткрываю окно ручкой… оно открывается совсем бесшумно, и сажусь в это кресло, — хозяйка показала на креслице у подоконника. Рядом стоял столик, на нем серебряная рамочка" с фотографией мужчины с густыми усами. Он был заснят в кабинете: одна рука лежит на письменном столе, из рукава светло-серого пиджака виднеется белоснежная манжета, платочек в кармане, галстук в горошек подпирает тяжелый подбородок.

— Я сажусь в это кресло, которое так любил мой муж, и смотрю. Иногда вдруг освещается какое-то окно в доме напротив или фары автомобиля прорезают темноту, потом гаснут. Кажется, участвуешь в каком-то спектакле.

Амброзио старался поддержать разговор.

— Вы знаете, комиссар, я часто встречаю в этом кресле зарю.

— Кое-когда мы все должны это делать.

— Думаете? Однажды я слышала даже петуха. Кто знает, откуда он взялся. Петух в городе — не так часто услышишь такое. Во время войны на улице Каппучио наш сторож держал двух куриц. Мой муж был тогда в Триполи.

— Я подозреваю, что убийство вчерашней ночью не было случайным. Синьора, вам я могу сказать, вы меня поймете. У меня такое впечатление, что парень в куртке — Антонио Армадио — был убит кем-то, кто хотел отомстить ему за то, что он натворил раньше. Антонио, между прочим, когда еще была жива его мать, жил в этих краях, на улице Веспри Сичилиани. — Комиссар кивнул на окно. — Длинная улица недалеко отсюда.

— Я знаю, где это, — ответила женщина. — А потом где он жил?

— С другом, бродягой. Она посмотрела удивленно:

— Какой бродяга? Обычный нищий?

— Не совсем. Этот был когда-то учителем. А потом у него случились неприятности с родителями детей и даже с полицией.

— Мальчики?

— Да, синьора.

Хозяйка стукнула себя по лбу маленькой ладошкой и воскликнула:

— Комиссар, я вспомнила одну деталь. Не знаю, пригодится ли она вам. Но этот парень в узких джинсах и куртке… знаете, что у него было на голове?.. Ленточка. — Она пальцем провела по лбу. — Да, наушники и ленточка. Он напомнил мне индейцев из вестернов.

— А прошлой ночью у него была ленточка вокруг головы?

— Да, — ответила Ортензия Спациани. — Но не было наушников.

Глава 3

Если бы тот полицейский совершенно случайно не оказался примерно в двадцать один двадцать на стоянке машин возле вокзала Гарибальди, Амброзио совсем запутался бы в догадках, хотя интуиция уже вроде бы подсказывала ему, какими мотивами руководствовался убийца, так решительно нажимая на курок на улицах Мессины и Таджура.

Итак, состав остановился под крышей перрона. Несколько десятков человек вышли из вагонов. Одни направились к метро, другие на стоянку, которая размещалась напротив вокзальной башни.

Альваро Датури, кулинар и кондитер, хозяин траттории в районе Милано-Сан-Феличе, в сопровождении жены искал свой «форд», поставленный, как он помнил, рядом с желтым фургоном. Мокрый асфальт казался черным зеркалом, усыпанным светящимися точками. Автомобильные фары высвечивали широкую площадь, окруженную кранами, бульдозерами, машинами. Слева возвышался темный холм, изрезанный тропинками; они вели в район, называемый Островом.

У женщины был зонтик, которым она пыталась прикрыть от дождя мужа, склонившегося к дверце машины. Не успел он вставить ключ в замок, как из-за фургона вылетел мотороллер с двумя парнями. Они притормозили, и тот, что сидел сзади, схватил у женщины сумку. Женщина не отпускала ее, муж с криком попытался помешать негодяям. Однако мгновение спустя он рухнул на землю, а женщина, выпустив сумку, бросилась ему на помощь.

Зонтик валялся на асфальте ручкой кверху.

В двадцати метрах от них агент полиции Сальво из четвертого округа уже собирался дать задний ход, чтобы выехать со стоянки на своей малолитражке. Услышав крики и увидев парней на мотороллере, он выхватил пистолет и, бросившись грабителям наперерез, громко приказал остановиться.

Они не остановились.

Мотороллер уже выезжал на улицу, которая шла вдоль холма. Тогда агент тщательно прицелился и сделал несколько выстрелов. Мотороллер перевернулся, проскользил несколько метров по асфальту и влетел в лужу у тротуара. Один парень сразу же поднялся и, прихрамывая, побежал к холму, другой остался в луже; он зажимал рану на руке и стонал.

Агент задержал его, пока подъехала машина с карабинерами.

Эта новость появилась в донесении, а через день — ив газетах, с заголовками, которые заинтересовали Амброзио, потому что репортеры поставили эти факты рядом с теми, которыми занимался комиссар. Правда, смерть хозяина траттории никак не увязывалась с двумя убийствами. Вскрытие показало, что Альваро Датури, пятидесяти восьми лет, скончался от инфаркта миокарда, вызванного, возможно, возбуждением от нападения. Но журналистов это не смущало.

На следующий день после вскрытия Амброзио решил поговорить с задержанными грабителями. Одного из них звали Джино Фруа, второго Филиппе Стране. Филиппе, по прозвищу Пиппо, был арестован у себя дома на улице Пастренго. Была обнаружена также сумка жены Датури, которую он беспечно выбросил в урну во дворе.

— Кто тебе повредил глаз? — спросил Амброзио во время допроса в квестуре.

— Есть один подонок. — Филиппе был высокий, худой и бледный, полузакрытый глаз придавал ему мрачный вид. — Ему тоже досталось…

— Я узнал, что ты ограбил свою сожительницу.

— Вранье. Она мне должна была деньги, но не отдавала.

— На этот раз на вашей совести и умерший.

— Он все равно бы подох. Так писали газеты.

— Твой сообщник признался в грабеже.

— Джинетто — скотина, он не знает, что говорит.

— Вы крадете, чтобы покупать травку?

— Да какая там травка, комиссар, о чем вы говорите! Выкурим иногда пару сигарет, вот и все наши наркотики.

В поведении Филиппе хитрость соединялась с нахальством. Однако постепенно, шаг за шагом проступала слабость характера, которую он и пытался прикрыть дерзостью.

— Джино отделается легче, чем ты.

— Это почему еще? У него же рука сломана.

— Он был за рулем, это ты вырвал сумку у жены кулинара.

— Джино лжет. Он всегда был лгуном.

"А если ему отвесить пару подзатыльников? — подумал Амброзио. — Газетчики меня со свету сживут… "

Джино и Филиппе были несовершеннолетними, до суда их даже арестовать нельзя было. Подумав об этом, комиссар почувствовал в душе горечь, какой раньше не испытывал, — как будто, подведя итоги своей службы в полиции, вдруг обнаружил, что работал впустую.

Это чувство бессилия, разочарования, однако, быстро улетучилось. Трое суток спустя Джино, отпущенный из больницы, был обнаружен мертвым, в луже крови, в двух шагах от своего дома.

Де Лука сообщил об этом комиссару по телефону.

— В него всадили по крайней мере две пули. Патруль, который оказался поблизости, у театра Верди, приехал сразу же. Они ждут нас, — сказал Де Лука без особого энтузиазма.

Его можно было понять: опять бессонная ночь, — но Амброзио об этом не думал. Он думал о калибре пуль, уложивших Джино, и прикидывал, не из того ли они выпущены пистолета, из которого стреляли у кладбища и под яблоней на улице Таджура.

Старый завод с наполовину замурованными окнами без единого целого стекла, ржавые железные конструкции, моросящий дождь, тело, прикрытое темным полотнищем… И чугунная усталость, когда хочется только одного — забиться куда-нибудь в угол и уснуть.

Амброзио отвернул край полотнища, постоял, рассматривая мокрое от дождя лицо, прилипшие ко лбу волосы, еще открытые глаза, закованную в гипс руку на груди. Вид руки в гипсе вызывал острое чувство жалости.

Рядом окруженная людьми молодая женщина сквозь слезы повторяла:

— Я его уговаривала не выходить, я его уговаривала… Потом он пошел домой к этой женщине, матери Джино. Она не хотела оставлять тело сына, и комиссару удалось увести ее лишь тогда, когда пришла машина из морга. Двор, выложенный плиткой, с двумя параллельными каменными дорожками для проезда грузовиков, в бледном свете неоновых фонарей сохранял облик вековой старины. Напротив стояло здание с закругленными окнами — архитектура начала столетия. Кованая калитка открывала проход к одноэтажному дому, бывшей сыроварне, справа темнела куча металлических прутьев, а дальше, в углу двора, отгороженного от улицы красной кирпичной стеной, росли две березы, которые угадывались по светлым стволам.

— Джино никогда меня не слушал, и вот теперь… Женщина сбросила накидку, повесила на спинку стула мокрое пальто и закашлялась, вздрагивая узкими плечами. Надя Широ усадила ее на голубой диван, занимавший часть комнаты, уставленной металлическими стеллажами с книгами по искусству, журналами, трубками чертежной бумаги и кусками ткани.

Амброзио прошел к столику, заставленному тюбиками красок, кисточками и карандашами. Возле окна с венецианскими шторами стоял еще один стол, с наклонной доской, как у инженеров или чертежников. Стулья из прозрачного пластика, на стенах оклеенные пробковыми полосками рекламные плакаты, среди которых знаменитая реклама минеральной воды Джомми: подмигивающий глаз. Он видел ее, эту рекламу, вдоль бульваров Турина, когда учился в школе; фургоны с водой Джомми еще перевозились лошадьми в повозках, похожих на цирковые кибитки.

— Чем вы занимаетесь?

Женщина посмотрела на него, как будто только что заметила. Она была маленькая и хрупкая, с большими заплаканными глазами, гладкими длинными волосами, тонким лицом и некрашеными, но хорошо очерченными губами; на длинной шее темнели две родинки.

— Расписываю ткани для швейных фирм в Комо.

— Сколько было вашему сыну?

— В июне исполнилось бы восемнадцать.

— А отец?

— Мы всегда жили только вдвоем. Он носит… носил мою фамилию. — Она вытерла глаза. — Мы жили прекрасно. Да, нам было хорошо вместе. До недавнего времени, пока… Два года назад я его потеряла.

— А что случилось?

— Джинетто изменился почти внезапно. Не хотел учиться. Я посылала его в школу, тут совсем рядом, а он не ходил, пропускал уроки, дни напролет просиживал в баре с бездельниками, которые были старше его.

Надя рассматривала лоскуты материи, разложенные на столе: «Очень красивые», — заметила она.

— Я хотела, чтобы он научился рисовать, в детстве у него получалось прекрасно.

Она встала, сняла со стены картинку — дом и два деревца.

— Он нарисовал это в семь лет. Видите луну? Женщина явно гордилась этим наивным и по-детски беспомощным пейзажем, на котором внизу было красиво написано чернилами: «Маме от ее Джино к Новому году. Целую и желаю самого лучшего».

— Несколько дней назад произошла скверная история, вы знаете, около вокзала Гарибальди. Она стоила жизни невинному человеку. — Амброзио старался говорить тихо, не торопясь. — Ваш сын вел мотороллер, на котором сидел еще один, некто…

— Пиппо, я знаю. Они одногодки, но Пиппо уже совсем как взрослый. Хулиган, пьянчужка. Это из-за него все наши беды. Его тут все знают.

— Как и его отца, надо думать? Она утвердительно кивнула головой.

— Отец осужден, — добавила Надя, — за вооруженный грабеж. Специалист по банкам.

— Почему ваш сын сегодня вышел из дому? — спросил Амброзио. — Он ведь находился под домашним арестом.

— Джинетто позвонили. Примерно в пять часов.

— Позвонили?

— Я не поняла, кто ему звонил, знаю только, что после звонка он очень расстроился. Я спросила, что случилось, но он не ответил и ушел в свою комнату. Конечно, нельзя было оставлять его одного, но мне необходимо было выйти купить кое-что к ужину. — Она показала на целлофановый мешок на белом столике, в котором угадывалась буханка тосканского хлеба.

— Вас долго не было?

— Четверть часа, не больше. Когда я пришла, он уже ушел. Я ужасно заволновалась именно потому, что ему строжайше запретили выходить, вы же знаете. «Снова влипнет в какую-нибудь историю», — подумала я. И выбежала на улицу, забыла даже взять зонтик. Потом услышала полицейскую сирену, увидела всех этих людей под фонарем… — Она прикрыла рукой глаза. — У меня сразу возникло предчувствие, я уже знала, что на земле, в крови, под дождем мой сын, мой мальчик…

В тишине ярко освещенной квартиры слышался глухой шум холодильника, из соседней комнаты доносился голос Мерилин Монро, которая пела «Бай, бай, бэби». По странной ассоциации Амброзио вспомнился коктейль, который назывался «Невада», с темным и крепким ромом, бар по улице Верди, куда он ходил перед тем, как встретить Эмануэлу.

— Видимо, его испугал звонок. — Надя Широ держала в руках лист ватмана с рядами малюсеньких желтых, оранжевых и коричневых грибков.

— Возможно. Теперь и я об этом думаю.

— А после того, как он вернулся из больницы, ему никто не звонил?

— Какая-то его подружка, кажется.

— Пиппо не объявлялся?

— Нет.

— Какие чудесные грибочки! — Наде захотелось хоть на мгновение отвлечь несчастную женщину.

— Их напечатают на ткани для детских рубашечек. Я сделала серию яблок: зеленые и красные, с листьями и без.

— Газеты много писали об ограблении жены хозяина траттории. Некоторые полностью назвали имя и фамилию вашего сына, хотя обычно указывают только инициалы.

— Имя и фамилию… Они напечатали даже наш адрес, все знали, где мы живем, — с горечью проговорила женщина. — Я все ждала, когда начнут камнями бить окна…

— Где вы родились?

— В Лукке. Училась во Флоренции, жила в Тоскане, пока не родился Джино, потом переехала в Милан. Хотела писать картины, но нужно было кормить ребенка.

— Дружок вашего сына, наверное, живет поблизости?

— Около театра, дом напротив или соседний, не знаю точно.

— Кто-нибудь придет побыть с вами? — спросила Надя.

— Думаю, что да. Надеюсь, что придет.

— Завтра в девять позвоните мне, — сказал Амброзио, протягивая визитную карточку. — Я провожу вас в институт судебной экспертизы. , Распрощавшись с матерью Джино, комиссар и Надя направились на поиски дома, где жил Филиппе. Поиски были непродолжительными — первый же мальчишка указал им на невзрачное трехэтажное здание напротив театра Верди. Они поднялись по грязной, затоптанной лестнице, позвонили в дверь с белой эмалированной табличкой, на которой была написана фамилия «Стране». Голоса в квартире, слышные с первого этажа, сразу затихли, кто-то спросил: «Кто там?"

— Полиция.

Дверь немного приоткрылась, сдерживаемая цепочкой. Амброзио скользнул взглядом по щели и увидел негритенка лет десяти. Зубы у мальчишки были такой же белизны, как эмаль на табличке.

— Мне нужно поговорить с Пиппо.

Негритенок закрыл дверь.

Минуты через две показался Филиппе с бледным усталым лицом. На нем была пижама в белую и голубую полоску. Его смелость и дерзость как рукой сняло.

— Мы пришли по поводу твоего друга Джино. Пиппо посмотрел на них в нерешительности и пробормотал:

— Проходите, раз уж пришли.

Они вошли в прихожую, за которой темнел длинный и узкий коридор. В квартире, кроме мальчика и парня, никого не было. Надя обошла комнаты. Маленький телевизор, включенный на всю мощь, показывал мультфильмы. Пиппо выключил его, потом улегся в кровать, под одеяло.

— Выйди, — приказал он ребенку.

— Твоего друга Джино убили, — сказал Амброзио, когда негритенок вышел.

Филиппе замер с широко открытыми глазами, у него перекосился рот. Чувствовалось, что он не в состоянии произнести ни слова. Затем приподнялся, взял со столика у кровати стакан воды. Его рука дрожала, может, от температуры, а может, и от страха.

— Он вышел из дома, а ты хорошо знаешь, что этого делать не следовало ни в коем случае. Его поджидали на улице.

— Джино застрелили?

— Две или три пули, пока не знаем точно, но большого калибра. Перед тем как выйти на улицу, он говорил по телефону.

— В котором часу? — Филиппе задыхался.

— Его мать говорит, что звонили в пять вечера. — Амброзио взглянул на часы. — Почти два часа назад.

— Тогда это я дал…

Он провел ладонью по лбу.

— Дал… что?

— Дал возможность убить его, как собаку.

— На этот раз ты не виноват, я так думаю. Расскажи мне, даже если тебе трудно, подробнее обо всем, что произошло перед сегодняшним вечером. И даже раньше.

Комиссар подвинул стул к кровати и, бросив плащ на топчанчик, завершавший меблировку полупустой комнаты, сел. Парень время от времени посматривал на окно с закрытыми ставнями и белыми занавесками. Амброзио кивнул Наде на дверь, и она тут же вышла к ребенку (почему, Бог мой, женщины всегда понятливее мужчин?).

— Зачем ты ему звонил?

— Предупредить.

— О чем?

— Что нас обоих хотят убрать.

— Кто?

— Сначала я думал, что это шутка. Началось несколько дней назад, когда меня выпустили. Я слег с гриппом. Температура тридцать девять. Этот шизик звонит и говорит: это ты Пиппо Стране? Да, отвечаю. А он: ты умрешь, сукин сын.

— Какой у него был голос?

— Я думал, это шутка, как раз из-за голоса. Голос был… ну, как дыхание. Как вам объяснить… Голос человека, который говорит и не хочет, чтобы его услышал еще кто-нибудь. Может, он был в баре?

— Были другие звуки, другие голоса?

— Нет, мне кажется. Потом, на следующий день, опять звонок. Я говорю: слушаю. А он: ты умрешь, подонок.

— Почему ты позвонил Джино сегодня?

— Потому что тот позвонил снова и сказал, готовьтесь к смерти, гады. Вот почему. Я понял, что это не шутка. Он сказал «готовьтесь к смерти», значит, мы оба, вместе с Джино, одним словом.

— Что ты рассказал ему? Повтори точно, слово в слово все, что ты сказал два часа назад.

Филиппе опустил веко здорового глаза: «Джино, — сказал я, — это важно, кто-то хочет убрать нас. Три вечера мне звонит. Я болею, не могу выйти. Приходи ко мне, нужно поговорить». Он начал спорить, мол, тоже не должен выходить. Тогда я сказал, что нужно предупредить карабинеров. Быстрее, повторил я, приходи, нельзя терять ни минуты. Речь идет о нашей шкуре, понимаешь? Так я ему сказал.

Надя снова появилась, держа за руку мальчишку.

— Он прямо умница, ходит в четвертый класс. Ни разу не проваливал экзамены. Его мама работает здесь рядом, у нее магазинчик канцелярских товаров на площади Аркинто.

— Моя сестра молодец, на ней весь дом держится с тех пор, как отец…

— Знаю, — прервал Амброзио, поднявшись. — Сколько лет твоей сестре?

— Джемма на четырнадцать лет старше меня. Но я от второй женщины отца. Она ушла от него, никто ее больше не видел.

— Хотите знать, комиссар, как зовут этого бравого школьника? Филиберто, его зовут Филиберто. Его отец живет в Америке, в Вашингтоне. — Надя держала руку на кудрявой головке негритенка.

— Меня зовут Филиберто, а еще Авраам, как президента Линкольна. — У мальчика был немного хриплый голосок.

Кто-то внизу крикнул: третий этаж направо! Потом послышались тяжелые шаги, громкие голоса. Амброзио вздохнул: экая бесцеремонность.

— Кто это? — встревоженно спросил Филиппе, испуганно насторожившись.

— Учитывая, что я из полиции, это карабинеры. Так ты будешь в большей безопасности.

Они позвонили в дверь, как будто звонили побудку в казарме Форта Апакэ.

Вдова хозяина траттории жила на тихой улочке рядом с небольшим прудом, который торжественно именовался: озеро Редечезио.

Одетая в черное, синьора Датури была худа, невысока, ходила медленно, опираясь на палку, седые волосы собраны в пучок на затылке. Выцветшие глаза ее пристально смотрели на собеседника. От этого взгляда комиссару стало не по себе: казалось, воспоминания о страшных минутах, пережитых женщиной, лишили ее рассудка.

— «Подлецы!» — кричал он бандитам на мотороллере, а я пробовала удержать сумку. Потом Альваро неожиданно упал на землю. Я бросила все, но не могла поднять ему даже голову. Бедняга… шел дождь, а он лежал там, в воде, с открытым ртом…

— Вы давно поженились?

— Больше двадцати лет. Альваро ездил по всему свету. Париж, Ницца, Лозанна… Он был отличный кулинар. Когда мы познакомились, он только что вернулся в Милан с небольшими сбережениями, открыл маленькое кафе в конце улицы Лоди, потом продал его и купил тратторию в Милано-Сан-Феличе.

— Несчастный случай, я попала под машину, — объяснила она, когда Амброзио поднял упавшую палку.

Синьора Датури стояла возле столика, на котором возвышалась лампа с розовым абажуром. Мебель из темного дерева, подделка под Возрождение, оловянные канделябры на подставках, тяжелые портьеры с кистями придавали комнате мрачный вид.

— Я старше его, правда, не намного. Альваро казался юношей. Прекрасный был человек…

— Одного из тех, кто напал на вас около вокзала, убили.

— Я читала.

— Его поджидали возле дома, всадили три пули в грудь, он скончался на месте. Ему не было еще восемнадцати, синьора.

— Кто знает, какой бандит вырос бы из него.

— Другой, который пытался вырвать у вас сумку, живет в страхе, что его тоже убьют. Ему угрожали по телефону.

— Мне это нравится.

— Синьора, я хотел бы услышать от вас одну вещь, но вы должны быть совершенно откровенны. Я пытаюсь — вы понимаете? — выполнить свою работу. Я сделаю все, чтобы наказать виновного в ограблении, которое убило вашего мужа, но…

— Он на совести этих двух бандитов. — Она помолчала в нерешительности. — Это будет просто справедливо, если они заплатят за причиненное зло.

— К вам приходили журналисты? — Надя стояла у калорифера, она сняла с себя суконное пальто, напоминающее по покрою военное. Ей очень шла клетчатая кофточка с серой юбкой. «А где же сумочка? Куда она запрятала пистолет?» — подумал комиссар.

— Никаких журналистов. Мне только позвонил кто-то на следующий день, спросил, видела ли я их в лицо, как они были одеты.

— А вы?

— Ответила, что ничего не помню. Только шел дождь, и что мой муж кричал, а потом упал на асфальт.

— У него были какие-либо недомогания в прошлом?

— Легкая форма диабета. Его врач, наш клиент, часто измерял ему давление. И никто даже не догадывался, что сердце у него — на пределе.

— Что вы сейчас думаете делать, синьора?

— Продам заведение и вернусь в мою деревню, на той стороне По. Она называется Ниббиано.

— Провинция Пьяченца, — уточнил Амброзио, и вдова первый раз улыбнулась ему.

— Мы задаем себе вопрос, кому могла прийти идея отомстить, — по-моему, слово правильное? — отомстить за вашего мужа. Кто были его друзья?

— Настоящих друзей у него было мало. Когда имеешь такое заведение, не хватает времени для развлечений. Мы закрывали в понедельник, он ходил играть в карты в кафе около церкви.

— Он что-нибудь читал?

— Книги. И «Коррьере», конечно. Если взглянете на стеллажи у окна, те книги он прочитал все.

Амброзио подошел к стеллажу, снял толстый том, рассеянно полистал.

— Это последняя его покупка, — тихо сказала синьора Датури.

"Так я возвращался каждый вечер в тоскливое одиночество своей юности», — вслух прочитал комиссар и захлопнул книгу.

— Это дневник Джузеппе Боттаи, министра Муссолини, который закончил свою карьеру в иностранном легионе. — Он положил увесистый том на стол рядом с серебряной кофеваркой с деревянной ручкой.

— Видите эту кофеварку? Посмотрите надпись. Кофеварка была скромная, в английском вкусе, в центре веночек из листьев, а под ним надпись: «Альваро Датури — отель „Игл“.

— Он пять лет был шеф-поваром в этом отеле, хозяева полюбили его. Добрый человек, думал только о работе и обо мне. Хотел иметь детей, но не получилось. Может, и к лучшему, если подумать сегодня. Разве я не права?

— Вопрос, который я хотел вам задать, такой, — комиссар пристально посмотрел на нее, она сидела неподвижно; поднятая голова с острым носом делала ее похожей на черную птицу на подставке. — Не было ли среди немногих друзей вашего мужа какого-нибудь школьного товарища, сослуживца по армии, с которым он встречался, которому доверял?

Она отрицательно покачала головой.

— Книги, например: кто-то их ему посоветовал, кто-то подсказал купить, может, дал почитать. Подумайте, это очень важно.

— Важно? Хотите найти того, кто убил бандита? На одного стало меньше, только и всего. Мой муж не умер бы, если бы город не был наводнен наркоманами, жуликами, цыганами.

— Я полагаю, ваш муж был смелым человеком.

— Да уж, не давал себя в обиду. Добрый и мягкий, но обиды не прощал. Уважал законы, но не позволял брать себя за зад — так он говорил.

— Сколько денег у вас было в сумке?

— Восемьдесят, девяносто тысяч лир, не больше.

— Скромная сумма.

— Он сопротивлялся бы даже из-за лиры. Это вопрос принципа. С преступностью нужно бороться жестоко, не так, как сейчас. Попробуй выстрели в вора, сам можешь попасть за решетку. Нами правят идеалисты, набожные прихожане. Альваро всегда говорил: нельзя доверять страну маленьким церковникам, готовым читать молитвы над гробом порядочных людей.

— У мужа были четкие идеи.

— А что, разве это не правда? Ну, посадите вы преступника в тюрьму. Но ведь это — спектакль. Амнистии, зачеты за хорошее поведение, Бог знает еще за какие заслуги… и вот ты уже видишь его дома, на свободе. Нужно убивать и хоронить навечно, тогда не вернутся, не будут терзать людей.

— Слишком просто.

— Ах, просто! Посмотрите, что происходит в Калабрии? Целый район в руках преступников. Города превращаются в свалки, полные бездельников арабов, вонючих бродяг и цыган — охотников за детьми. Кто их остановит, я у вас спрашиваю?!

Синьора Датури с трудом поднялась, держа палку наперевес, как оружие. Чувствовалось, что разговор с Амброзио пробудил в ней давние обиды и уснувшую было ненависть, хотя всего несколько минут назад она казалась беззащитной и беспомощной.

— Мой муж говорил: префект Мори, за которым было настоящее правительство, отправлял в тюрьму тысячи преступников, конфисковывал их имущество, а когда не хватало улик, он их создавал. Всякие мафиози, бандиты знали — пощады не будет… Видите мою ногу? Знаете, кто сбил меня на дороге Пуллезе много лет назад? Я вам скажу: человек, который даже не остановился. Подлый трус, он сбежал, оставив меня лежать без сознания.

Когда она говорила, у нее дрожали губы.

Глава 4

В ночной темноте водная гладь, мимо которой они проезжали, тревожно поблескивала. Уличные огни, яркие вывески не могли заставить Амброзио забыть недавнее волнение. Надя молча сидела рядом с ним.

— Ужасная женщина, — наконец заметила она, щурясь от огней встречных машин.

Амброзио знал, о ком она думает.

— Нужно понять ее положение.

— Она мне показалась безжалостной.

— Кое-что она нам дала. Нужно послать кого-нибудь в тратторию Милано-Сан-Феличе. Кого-нибудь наблюдательного, но чтобы не очень бросался в глаза. Наверное, Джулиани: у него вид студента. И еще вот что. Пожалуй, следует подключить к этому делу опытного журналиста.

— Зачем? — удивилась Надя.

— Мне хотелось бы, чтобы в газетах появилась душещипательная история о парне с улицы Пастренго, сыне каторжника, о его сестре, племяннике, которого зовут Авраам, как Линкольна, и у которого черная кожа. Да, я забыл еще про глаз, изуродованный каким-то подонком. Как ты думаешь, какое впечатление на читающую публику произвела бы такая статья?

— Полагаю, шокирующее. Однако какое отношение все это имеет к убийствам, которые мы расследуем?

— Самое непосредственное. Хороший репортер сумеет открыть другую сторону медали: страх одинокого затравленного юноши, который пытался спасти товарища и себя после угрожающих телефонных звонков. Понимаешь, нужно найти способ выгнать из норы того, кто распределяет пилюли девятого калибра.

— Любопытная идея, — согласилась Надя. — Как это вам пришло в голову, комиссар?

Амброзио промолчал. Машина бежала в бесконечном потоке среди моря красных огней по улице 22 Марта.

— Ну, а чем теперь заниматься мне?

Он размял в пальцах сигарету, чиркнул зажигалкой.

— Просмотришь старые газеты. Только очень внимательно и с определенным прицелом. Что ни говори, убиты трое бездельников, у которых на роже было написано: плевать мы хотели на вас, дорогие сограждане. Дорогие сограждане намотали это на ус. Не все, конечно, но некоторые. И, может быть, кто-то решил с ними разобраться. Вот такая моя версия, по крайней мере на сегодня. Не утверждаю, что она самая верная.

Они въехали во двор квестуры.

Начальник полиции ждал комиссара в своем кабинете. Амброзио со вздохом посмотрел на часы. Ему хотелось бы работать без учета своих выводов и сомнений, которые не всегда правильно понимались.

Бесила необходимость дозировать предложения и поступки, чувствовать себя под неусыпным контролем. Одно дело участвовать в конкретном событии, разбираться с преступлением за столом, после того как пролистаешь газеты и все согласуешь с Римом, и совсем другое — следить за убийцами своими глазами, слышать голоса свидетелей, жертв, близких родственников, видеть кровь, носилки скорой помощи, чувствовать запахи…

Правда, Амброзио знал, что начальник полиции сам когда-то был в его шкуре, но сегодня ему нужно лишь одно: результат. А результатом-то пока он похвалиться и не может.

Доложив начальнику о ходе расследования и получив должную накачку, Амброзио вернулся к себе и набрал телефон своего друга репортера Валенти.

Валенти не был уже тем легкомысленным юнцом, с которым комиссар познакомился во времена легендарного дела Кодры. Он сделал карьеру, занял прочное положение в газете и, женившись, стал элегантно одеваться. Работал он много и азартно, часто печатался, и комиссар всегда с удовольствием читал его материалы. Они встретились в баре на площади Либерти.

Валенти держал под мышкой несколько газет и книг в бледно-зеленой обложке. Первое, что он сделал, увидев Амброзио, — открыл томик, показав подчеркнутую карандашом фразу: «Если бы я ослеп, больше всего меня огорчило бы то, что не смогу больше до отупения наблюдать плывущие в небе облака».

— Катастрофический писатель, — сказал Валенти, заказывая два мартини. Они сели.

— Ты увлекаешься философскими сочинениями?

— Немного. Они служат мне для заголовков. Послушай, например. — Он полистал страницы. — «Тяжелая совесть», «Нечистое смущение», «Деструктивный анализ», «Лукавый принцип»… Мощно. У тебя не создается впечатление, что криминальная хроника наших дней отличается от прежней, становится более сложной, более… коварной. При всех экспертах, которые цитируют Янга и Фрейда, при всей статистике, неизвестно откуда взятой.

— Преступление всегда одинаково, меняется способ его подачи. Послушай, я хотел бы свести тебя с парнем, который ограбил жену кондитера на вокзале Гарибальди.

— Сообщник того, которого убрали с помощью пистолета?

— Да. Я мог бы дать тебе несколько интересных деталей.

— Зачем тебе это? — спросил Валенти, трогая рукав его верблюжьей куртки.

— Я уверен, есть кто-то, кто хочет почистить город. Это пока догадка, которую некоторые твои коллеги разделяют.

— Тот, кого убили на Острове, с рукой в гипсе, имел отношение к наркотикам? Нет доказательств? Ты уверен, что нет?

— Сообщнику несколько раз звонили с угрозами, он перепуган до смерти.

— Джулио, что ты задумал?

— Парень охраняется, поэтому можешь рассказывать про его жизнь, описать дом, заставить его рассказать о грабеже на вокзале. Особенно подчеркни, почему он не чувствует себя виновным в смерти хозяина траттории. Я говорю понятно? Пиши только правду. Не упоминай, конечно, что был у него дома. Не забывай, он под домашним арестом.

— Правду, за исключением чего-то. Как всегда.

— Правду, которая взорвет нервы того, кто звонил парню. Назовешь его подростком. Отец в тюрьме, мать, которая его бросила ребенком, племянник-негритенок, сестра, продающая школьные тетради… Опиши его в постели, с гриппом.

— Можно нажать на факт, что у этого шалопая слабое здоровье.

— Нажимай, но не очень. Достаточно, что ты с ним обойдешься, ничего не прощая, но проявив милосердие. Статья должна быть без подписи. В крайнем случае поставь инициалы. Договорились?

Они расстались на улице Сан Паоло, где Валенти оставил машину, условившись встретиться завтра утром. Инспектор Де Лука проводит его на улицу Постренго.

Комиссар понаблюдал, как в дымке дождя растаяла машина, и вспомнил церковь Сант-Эусторжио, день своей свадьбы с Франческой. Господи, как она тогда разозлилась на несчастного Валенти, прямо-таки разорвать его была готова. А все из-за чего? Из-за того, что он надел пестрый попугайский галстук с хорошо заметным в центре жирным пятном. Бедный Валенти, кажется, в ту пору у него просто не было другого, а Франческа вообразила, что он захотел ее подразнить…

Ужинал Амброзио у Эмануэлы. В ее обществе он расслаблялся, как будто все неприятности остались за дверью. Ему казалось, что он любит ее именно за это. Иногда, правда, комиссар спрашивал себя, как еще такая молодая и привлекательная женщина может терпеть типа с его характером, раздражительностью и угрюмостью, которые у Франчески вызывали смертельную тоску. Может, думал он, Эмануэла немножко склонна к мазохизму?

— Ты скучаешь со мной? — спросил он, пробуя ароматное белое вино.

Эмануэла обернулась, конский хвост на ее голове, стянутый ленточкой из вишневого бархата, подчеркивал тонкий нежный профиль: она напоминала ему фигурку на знаменитой картине Моне из бара Фоли Бержер.

— Никогда.

— Серьезно?

— Какой мне смысл врать?

— Конечно, какой смысл?.. Мне хотелось бы поехать с тобой на Капри, после сезона.

— Я бы с удовольствием. Никогда там не была.

— Хорошо, — сказал Амброзио, — я чувствую, что мы скоро поедем, обещаю тебе.

— Съездим и в Сорренто?

— Куда хочешь, Эмануэла.

— Ты уже бывал там?

Амброзио нравилось, что она ревнует.

— У меня такое впечатление, что мне, возможно, удастся выгнать из норы нашего убийцу. — Он смотрел на огни улицы Чезаре Корренти. Из окна виден был дом Клары Орсини, которую много месяцев назад охраняли его сотрудники. Казалось, прошло столько времени, хоть на самом деле — всего ничего: одна зима, одна весна, одно лето… И его встреча с Анной', дочерью Клары, казалась далекой, словно приснившейся.

Вся его жизнь была как бы разложена по ящичкам. Ящичек юности, учебы в лицее. Ящичек университетской жизни, потом женитьбы. Ящичек службы… Ну, этот еще заполнять да заполнять…

— Ты не ответил на мой вопрос, Джулио.

— Был ли я на Капри? Да, летом, было очень жарко, даже в комнате, которая выходила на террасу. Франческа увидела улитку. Знала бы ты, какой поднялся крик…

— Как называлась эта гостиница?

— «Луна».

Она придвинулась к нему — он чувствовал рядом теплое упругое тело, запах духов; сказала тихо на ухо:

— Тогда мы пойдем в другой отель.

— Обещаю.

— Я не боюсь улиток.

Она налила себе немного вина.

— Я уверена, что ты поймаешь человека, который портит тебе жизнь. У тебя уже есть идея, как схватить его?

— Не знаю, насколько убийца готов клюнуть на мой крючок.

Сомнение было в некотором роде его силой: никогда за всю свою жизнь у него не было стопроцентной уверенности — из-за вечной боязни обмануться. Осторожный и мудрый из самолюбия и гордости?

На следующее утро, как обычно, он посмотрел на серое небо: вверху посветлело, облака уже были не сплошные, они обещали не слишком хмурый день. Сегодня, подумал он, Валенти встретится с парнем на улице Постренго, завтра появится статья. Тем временем Надя и другие просмотрят письма в газетах.

Надя, как ему показалось, была в плохом настроении. Она много часов листала газеты, даже во рту чувствовала вкус старой бумаги.

— Комиссар, — заныла она, — я тону в море жалоб. Одни возмущаются грязью на улицах, другие — бездомными собаками, третьи — разгуливающими на свободе убийцами… Ужас!

— Продолжай искать.

Де Лука был убежден, что виновный или виновные в преступлении не пойдут на открытые действия. Не такие они дураки.

Амброзио, который хотел быть единственным пессимистом на земле, почти ненавидел его.

— Неужели у тебя нет и проблеска веры?

— Комиссар, извините, но это отдельная история. Я предпочитаю убийства с целью грабежа или из ревности. А тут маленькие негодяи, которых убивает какой-то шизик. Но почему он их ненавидит и уничтожает без жалости?

— Я тоже задаю себе этот вопрос, — к нему почти вернулось хорошее настроение. — Что, по-твоему, случится, когда этот маленький жулик, который сейчас гриппует, заявит, что никого не боится, потому что ни в чем не виноват? Они с другом, в сущности, хотели только взять сумку старухи. Однако тот, второй, из-за этой мелочи, из-за полупустой простой сумки, когда вокруг воруют на миллионы, поплатился жизнью. Не слишком ли дорого — за какие-то восемьдесят тысяч лир?

— Некоторые приходят в ярость вовсе не из-за суммы. Возмущает сам факт посягательства на их собственность.

— Я это учитываю.

Амброзио налил себе кофе из кофеварки. Просмотрел несколько газет, лежавших на столе, повернулся к Де Луке.

— Когда ты встречаешься с Валенти? Инспектор посмотрел на часы.

— Сразу после завтрака.

— Да поможет нам Бог, — сказал Амброзио, закурив сигарету. Первый раз за неделю он с удовольствием затянулся после чашечки крепкого кофе.

Заголовок, придуманный Валенти, так и лез в глаза с разворота миланской хроники. «Смертный приговор за восемьдесят тысяч» — эти слова определенно должны были разбередить душу тому, кто был уверен в своем праве казнить и миловать.

Автор писал, что паренек, укравший сумку у вдовы хозяина траттории, оправдывал свое бездельничество отсутствием постоянной работы. Сегодня же, чтобы прожить в городе с множеством соблазнов, которые дразнят тебя из каждой витрины бесчисленных магазинов, случайных заработков мало.

— Тогда что бы ты хотел делать? — спросил репортер.

— Деньги, — не задумываясь, ответил он. — Стать богатым. Ходить по самым шикарным кабакам. Ездить на черном «порше».

— Где же взять столько денег?

— Пока не знаю. Но знаю одно: денег вокруг много. И есть люди, которые умеют их взять.

— Однако все твои соседи встают рано утром и уходят на работу. Они вкалывают до седьмого пота в своих офисах, на фабриках, в мастерских, делают карьеру. Потом заводят семью, покупают автомобиль — чаще всего не роскошный «порше», а что-нибудь попроще, одеваются, путешествуют. Всему свое время.

— Мне это не подходит. Я не хочу вкалывать до седьмого пота и откладывать жизнь на потом. Мой отец…

— Кстати, где он, чем занимается?

— В Сардинии, на каторге. Чем там занимаются, я пока не знаю.

Валенти рассчитал точно: симпатий парень не вызывал, но какие-то струны в душе затрагивал.

Две главные проблемы стояли теперь перед комиссаром Амброзио: выкурить из его логова убийцу или убийц и при этом не пожертвовать Филиппе, за которым шла охота.

— Джулиани, тебе придется сыграть его роль.

— Превосходно, — кивнул Джулиани. — У меня есть такая же куртка, как у него, глаз можно прикрыть черной повязкой. Думаю, сойдет.

Джулиани жевал американскую жвачку, на пальце у него поблескивало, золотое кольцо с выгравированным сердечком.

— Монашек все еще под наблюдением? — поинтересовался Амброзио. — Прошу вас, не спускайте с него глаз. Вы понимаете, что его жизнь может оказаться под угрозой? И не только из-за ранения. Он опасный свидетель для того, кто стрелял. Даже если слегка чокнутый. Как только появится возможность, мы попробуем вытащить из него все, что он знает и помнит.

Но намерениям комиссара не суждено было осуществиться. Оказалось, что Альдо Торресанто, по прозвищу Монашек, ночью скончался. Еще одна ниточка, которая могла бы привести к преступникам, оборвалась.

Валенти был доволен комплиментами, которые Амброзио высказал ему по телефону. Известие о смерти Монашка взбудоражило его, он мог теперь подготовить новый репортаж.

— Джулио, ты настоящий друг, даже если заинтересован в этом деле. Давай поужинаем вместе как-нибудь. Конечно, с Эмануэлой. Могу я рассчитывать?

За работой, за телефонными звонками, совещаниями, просмотром донесений прошел день. И вот настал момент, которого Амброзио ждал если не с тревогой, то с нетерпением. Момент, когда предстояло увидеть, осуществляются ли его предположения и планы, которые он так тщательно вынашивал.

Выехав на машине из квестуры, он решил перекусить с Надей Широ в одном местечке возле Порто Людовико, которое называлось остерия делла Лантерна. В остерии в небольшом зале рядом с фотографиями боксеров висел на стене правый ботинок Примо Карнеры, чемпиона мира в тяжелом весе 1933 года.

Красное вино, ячменный суп, тонко нарезанная нежная форель — Надя даже решила, что это семга, розовый свет торшеров — все это вызывало в комиссаре чувство легкого, почти веселого покоя. Под конец ему даже показалось несправедливым наслаждаться такой радостью без Эмануэлы. Она-то считала — и это было в принципе верно, — что он охотится за преступниками и так занят, бедняга, что не может прийти к ней на ужин. Что ж, они увидятся позже.

— Комиссар, какого размера туфли носил этот боксер? — Надя промокнула губы салфеткой.

— Мальчишкой я это знал, сейчас уже не помню. Спросим у Аттилио, хозяина.

— Одна машина будет стоять на площади Аркинто, другая на улице Пастренго. Джулиани придет в бар вместе с Ольми, он чемпион по карате. Думаю, что справимся.

— Должны справиться.

У Аттилио, хозяина остерии, была короткая борода, его легко было представить в латах и шлеме тевтонского дойна.

— Торжественно клянусь, что это не семга, а форель, — он налил в бокалы красное «пино». — У меня такое впечатление, что присутствующая здесь синьора родилась очень подозрительной.

— Она работает со мной. Думаю, что она и мне не верит.

Надя наклонилась, подняла салфетку.

— Какой размер обуви носил чемпион?

— Говорят, пятидесятый, но точно никто не знает. Могу лишь подтвердить, что ростом он был два метра и пять сантиметров и весил сто двадцать пять килограммов.

Когда они вышли из теплого зала, их обдало холодом. Поднялся ветер, очистил небо: над улицей Санта София появились звезды. «Дельта» комиссара стояла у дома страхового агентства. Ему захотелось прогуляться пешком, но времени не было. Пришлось въезжать в еще интенсивный поток машин. На окружной, в районе верфей, у каждого светофора возникали знакомые картины: аптека Фалья с террасой на крыше, летом вся в зелени; кафе Таведжа напоминало об Эмануэле, их первой встрече; дворец Сербеллони — сколько воскресений в давние годы провел он тут, в картинной галерее Бергамини! Садик перед домом Сената, сам дом, который уже много лет красят в разные цвета. Ему нравился цвет светлой охры. Городской сад с высокими оголенными деревьями за черной оградой напоминал иллюстрации тушью к рассказам ужасов, которые он читал в детстве, хоть весной те же деревья с нежной листвой казались перенесенными сюда с английских эстампов.

— Мы будем в машине?

— Не думаю.

— Появится тот, на мотоцикле?

— Возможно. Кто его знает. Я пробовал влезть в его шкуру: на его месте я бы воспользовался транспортом, который не слишком бросается в глаза. Нужно следить за машинами, стоящими в определенных местах, например, рядом с метро.

Башня вокзала Гарибальди показалась среди зданий Центра управления, казалось, она построена из деревянных кубиков, как старые игрушки.

— Думаю, прежде чем действовать, он изучит поведение следующей жертвы. Или заставит сделать это кого-то другого. Их может быть и двое, и трое.

— Скорее всего двое, — ответил Амброзио. Хоть с самого начала чутье рисовало ему убийцу-одиночку. В этом была его сила: выследить намеченную жертву, не спеша изучить места передвижения, поведение и потом, в удобный момент, не колеблясь, выстрелить в упор. Все свидетельствовало о том, что между выбором мишени и решением нажать на курок проходили считанные секунды, две или три. А потом? Потом убийца исчезал так, что никто не успевал заметить. Не считая мотоциклиста на улице Таджура. Но он ли виновник? Может, убийца, выстрелив, спрятался в какой-нибудь машине? Или исчез за углом дома?

Амброзио остановился на улице Борсьери. Они сидели в машине и курили, как влюбленная парочка. Надя говорила вполголоса. Комиссар понимал, что она переживает первое настоящее приключение в своей карьере.

— А что теперь?

— Теперь я докурю сигарету, потом пойдем на площадь Аркинто и по окрестностям. Смотри в оба, прошу тебя, наблюдай за припаркованными машинами.

Они шли медленно, комиссар взял ее под руку. Девушка была невысокая, в длинном утепленном плаще. Если бы их увидела Эмануэла!

Перед баром, к которому они подошли, остановилась малолитражка. Амброзио сжал Наде локоть, потом обнял за плечи, она прижалась к нему.

— «Беретта» с тобой?

— С патроном в стволе, — прошептала Надя, коснувшись рукой сумочки на плече.

— Идем выпьем кофе.

Они вошли в бар. В глубине, между бильярдной и залом, Ольми, сидя за столиком, делал вид, что читает газету; Джулиани наблюдал за двумя парнями, которые гоняли шары на бильярде.

— Хотите партию? — спросил Джулиани. — Кто хочет проиграть? — С повязкой на глазу он казался настоящим бандитом.

Амброзио заказал два кофе и рюмочку граппы.

— Сегодня холодно, — взяв рюмку, он разлил водку в две чашки. — Тебе будет лучше, дорогая.

Ольми глянул на них, засмеялся и опять погрузился в чтение. С чашечками в руках они подошли к двери: малолитражка все еще стояла перед баром. Неожиданно красные огоньки скрылись за деревьями площади.

— Я тебя не знаю и не желаю с тобой играть, — громко, с вызовом сказал один из бильярдистов.

Комиссар почувствовал: что-то идет не так. Но что?

— Ах, не желаешь? Зато я хочу, понял? А когда я хочу, ты должен играть. Ясно?

— О Боже! — с досадой воскликнул игрок.

Бармен с бритой головой, весивший не меньше центнера, двинулся к ним от стойки. Он был настроен решительно. Амброзио сделал ему знак не вмешиваться, показав уголок удостоверения.

У входа в зал висел телефон-автомат, но табличка с красной надписью «Испорчен» не оставляла надежды прохожим. Неподалеку от телефона четверо каких-то типов играли в карты. Они едва подняли глаза, но тут же снова зашлепали картами по столу. Однако через несколько минут все разом встали — на одном был синий свитер, остальные надели кожаные куртки.

Амброзио достал пачку сигарет:

— Прошу. «Муратти». Или курите другие? Нет? Продолжайте играть, друзья, как будто ничего не случилось.

"Беретта» девятого калибра, висевшая в кобуре на брючном ремне, едва обозначалась.

Надя сидела на табурете возле балкона и, держа сумочку в руках, наблюдала за входом.

Скрипнула дверь, пропуская старика в коричневом пальто, в клетчатом берете, с погасшим окурком сигары в зубах. Старик подошел к стойке, спросил кофе, обернулся и ощупал взглядом зал. Снял берет, почесав указательным пальцем в редких волосах. Затем с чашечкой в руках медленно направился к бильярдному столу, где Джулиани играл с парнем. Видимо, повязка на глазу Джулиани привлекла его внимание, он надел берет и стал наблюдать за игрой.

Мия Мартини кричала с заезженной пластинки, какой белоснежный и чистый Рим; Ольми, сложив газету, размахивал ею в такт песне, посвященной снегопаду 56-го года.

Поставив чашечку на стол, старик медленно расстегнул пальто и стал опускать руку в карман пиджака. В это же мгновение Амброзио и Ольми набросились на него.

— Что вам надо… что надо? Святой Боже, я ничего не сделал, оставьте меня! — испуганно залепетал старик, выронив окурок.

В кармане у него оказалась пластмассовая зажигалка — именно ее он хотел достать, чтобы докурить после кофе свою сигару. Освальдо Дондеро, служащий транспортной конторы на улице Фарини; недавно вышел на пенсию; не судим, страдает заболеванием сердца.

— Я чуть не умер от страха, — пробормотал он в ответ на извинения Амброзио. — Бог с вами, синьоры, нельзя же так…

— Возможно, убийца подхватил грипп, — успокаивала Надя комиссара, когда через некоторое время они вышли из бара и пешком пошли на улицу Пастренго к дому, где жил Пиппо Страно. — Придется какое-то время потерпеть, ничего не поделаешь. Так вы полагаете, что это должен быть старик?

— Полагаю, да. Понимаешь, мне кажется, что убийца — человек, который не понимает, не хочет понимать, что происходит. Который представляет, что все можно решить при помощи пистолета.

— Таких множество, мой отец, например. — Надя взяла Амброзио под руку. — Он всегда говорит, что люди понимают только кнут. Кстати, себя он считает одним из немногих, кому это не нужно.

— Ты заметила, где наши двое?

— В темной машине перед театром.

— Иди к ним, я хочу взглянуть на парня. Уже одиннадцать с четвертью. Видишь, какая луна?

Луна, вынырнувшая из облаков, казалась искусственной.

Открыл полицейский, он сразу же ушел смотреть телевизор, включенный в соседней комнате.

На диване за ширмой, скорчившись, подложив кулачки под голову, спал чернокожий Авраам, племянник Пиппо.

Пиппо в накинутом на плечи шерстяном свитере встал с деревянного кресла-качалки с журналом кроссвордов в руках. Лицо у него было серое, землистое, покалеченный глаз делал его свирепым.

— Мне опять звонили, часов в семь вечера.

— Тот же голос, что в прошлый раз?

— Не понять. Эта сволочь говорит еле слышно, будто шепчет.

— Уж не астма ли у него?

— Не знаю. Он убьет меня. Раздавит, как червяка. Так он сказал.

— Пока не беспокойся, тебя охраняют. Полицейский дома, другие поблизости. Увидишь, мы его схватим. Попробуем найти, откуда он звонит. Нужно, чтобы ты попробовал поговорить с ним.

— Я не могу. Какое-то оцепенение, паралич… Мне страшно, комиссар. Мне еще никогда не было так страшно.

— Где твоя сестра?

— Джемма ушла, вернется около двенадцати. Филиппе закрыл лицо руками, оперся плечом на шкаф с разбитым зеркалом и заплакал. Его знобило.

— Садись, а то разбудишь ребенка.

Амброзио отвел его к столу. Филиппе рухнул на продавленное кресло, съежился в нем и затих. «Неделя загадок» упала со стола на пол.

Амброзио наклонился и поднял журнал.

На первой странице кроссворд, который Филиппе начал разгадывать. Шариковой ручкой неровными печатными буквами заполнено шесть клеток по горизонтали. Шесть букв: киллер — убийца.

Глава 5

Трудно начинать все сначала, признать, что все твои предположения оказались ошибочными. Лучше бы идти проторенной дорогой, как будто ничего не случилось. Одна беда — проторенная дорога ведет в никуда.

Этой ночью Амброзио долго не мог сомкнуть глаз, ворочался и ворочался в постели, даже забыл прикрыть ставни. Поэтому, проснувшись утром, он сразу увидел пепельно-серое небо. Может, Надя права: это грипп задержал убийцу? Или следовало обдумать другие версии и направления? Разумно ли держать по тревоге столько людей? Не было зацепки, которая дала бы толчок мысли. Единственный верный след — это пули, выпущенные из одного и того же оружия.

Амброзио провел рукой по волосам — пора уже сходить в парикмахерскую. Кофе в чашечке из белой майолики — подарок Эмануэлы — порадовал вкусным ароматом.

Убийца использовал оружие военного образца. Тот, кто стреляет из этого оружия, убежден, что выполняет свой гражданский долг. Вот, сказал себе комиссар, кажется, я нашел самое верное слово. Он закрыл глаза и увидел это слово высеченным на мраморе латинским шрифтом:

DOVERE.

Побрившись, Амброзио освежил лицо лосьоном с запахом сандала.

Будем рассуждать логически. Гибель ни в чем не повинного человека заставила кого-то из его друзей или близких, потерявших веру в закон, в готовность и умение полиции найти и наказать виновных, взять в руки оружие и начать творить самосуд. Это он как бешеного пса застрелил Джино Фруа, которого его несчастная мать ласково называла Джиннето. Это он собирается застрелить Филиппе. И ему наплевать, что ребята не убивали кондитера. Конечно, инфаркт был спровоцирован грабежом, это бесспорно, но ведь бесспорно и то, что они не убивали… Правда, в эту схему не укладываются убийства Гаспаре Аддамьяно и Альдо Торресанто, умершего от раны в больнице. Кажется, кроме угона машин, на них ничего не висит. А может, это только кажется?..

Он продолжал думать о вдове хозяина траттории Марии Датури, о доме возле озера Редечезио на окраине города. «Убивать и хоронить навечно». Да, именно оттуда нужно начинать новые поиски. Джулиани первым пойдет в Милано-Сан-Феличе, а потом появится он сам. Необходимо действовать крайне осторожно.

Амброзио выжал в стакан апельсин. Аромат напомнил ему ледяные туринские зимы, белые крыши домов на берегу По, мосты на реке. На площади Витторио Венето, огромной и продуваемой ветром, в детстве он всегда боялся заблудиться. Тогда еще был жив дедушка Гульельмо, маленький, щупленький, с льдинками-глазами и облачком пара из носа, который, казалось, держался на густых и колючих усах. Он был похож на гнома из детских сказок.

Утро было холодное, сырость пронизывала все вокруг. Комиссар спрашивал себя, сможет ли Джулиани, еще совсем мальчишка, выполнить задачу. Он мог бы представиться студентом, который готовится к экзамену по истории.

Кстати, Джулиани и был студентом, и мог бы даже окончить университет, если бы у него были богатые родители. Но богатых родителей не было, а тут подвернулась работа в полиции, и на университете пришлось поставить крест…

Эмануэла говорила ему: Джулио, ты профессиональный лгун. А он отвечал: обманщик обманщику рознь. Одного видно, едва откроет рот, а другой обманывает — и сам верит в то, что говорит. Я стал лгуном из-за службы в полиции.

У Джулиани были темные настороженные глаза. Широкий в плечах, стройный и белозубый — женщины, наверное, с ума сходили по нем.

— Ты жениться не собираешься?

— Пока нет, комиссар, — широко улыбнулся инспектор.

— Нужно, чтобы все знали, что ты разыскиваешь какую-то старую книгу о войне.

— Атака кавалерии у Избушенского, загадка Рудольфа Гесса…

— Тебя это интересует?

— Мой отец воевал в Югославии, сержантом. Дома у нас все полки забиты книгами о второй мировой войне.

— Главное, чтобы ты понравился вдове. В траттории должен быть бар, там собираются друзья бедняги Датури, проследи за ними. У нас мало времени, максимум три дня. За три дня нужно найти самого преданного друга Альваро Датури.

— У него, должно быть, пристрастие к определенным книгам?

— Могу поспорить, что те, которые есть у твоего отца, он знает.

— Я его найду.

— Позвони мне, и я тут же появлюсь в траттории.

— Задача ясна. — Джулиани встал, он был похож на морского кадета.

Амброзио хотел бы иметь такого сына. Что там моряк, может, он родился бы с музыкальным слухом, как его мать.

Теперь предстояло заняться газетами.

Комиссар прошел в соседнюю комнату, где сидел за машинкой Де Лука.

— Где Надя? — спросил он.

— Минуту назад была здесь.

— Как только увидишь, срочно пришли ко мне.

Комиссар вернулся, едва сдерживая возбуждение. Господи, и как он раньше об этом не подумал!

— Немедленно просмотри во всех газетах некрологи на смерть Альваро Датури. А все-таки у него сработал нюх, хоть и с опозданием, но сработал.

В некрологе, напечатанном на предпоследней странице «Коррьере», сообщалось: «Трагически погиб Альваро Датури. О нем скорбит подруга его жизни Мария Виньяти Датури. На церемонии погребения присутствовали Марио Виньяти с семьей, Микеле Россетти, Луиджино, Энрико, Итало, Романо, Джанкарло с Анной, Альфредо, кап. Джорджио Де Пальма, Рената Орландо.

— Джулиани! — Амброзио никогда не кричал, разве что в исключительных случаях. Это был исключительный.

— Вот тебе некролог. Сделай себе копию, тут все друзья кулинара. Особое внимание — капитану Де Пальма. Почему, черт побери, я не подумал об этом раньше?

В молодости у него, наверное, были рыжие волосы. Невысокого роста, не больше ста семидесяти сантиметров, но плотный, коренастый. Васильковые, как у девушки, глаза смотрели в одну точку, широкую грудь делил надвое военного образца черно-красный галстук, выделяясь на бледно-голубой сорочке. На нем были синий бархатный пиджак и серые брюки, на мизинце левой руки обручальное кольцо.

Реальность всегда оказывается не похожей на то, что мы себе воображаем. Оказались ненужными притворство, игра, выжидание. Был столик недалеко от кассы, за которым сидели четверо, одного из них часто называли Капитаном. Обслуживала их вдова Датури. Все четверо ели сосредоточенно, разговаривали мало. Джулиани сел поблизости, заказал котлету по-милански. Капитан, насколько он понял, жил в своем доме недалеко от траттории. Один из сотрапезников был, похоже, его шофером, другие коммерсантами; говорили об электронной аппаратуре.

Когда обед уже заканчивался, один из коммерсантов, помоложе, сказал: «Синьор Де Пальма, если позволите, я пойду на эту встречу». Капитан кивнул. Коммерсант вышел не простившись.

Больше у Джулиани не было никаких сомнений. Он подошел к столу и представился:

— Я инспектор полиции из отдела Мобиле…Капитан то закрывал глаза, то вдруг открывал, как под действием яркого и резкого света. Голос у него был спокойный, он, казалось, совсем не удивился вызову в квестуру для беседы с комиссаром, который занимался делом бедняги Датури.

— Итак, что вас интересует, господин комиссар? Кстати, разрешите закурить? — Де Пальма достал сигару, рассеянно покрутил ее в пальцах.

Амброзио эта сигара напомнила Массагранде, командира Мобиле, когда сам он был еще довольно молодым его заместителем.

— С некоторых пор мне поручено заниматься тем, что репортеры называют микропреступностью. Вы ведь знаете, насколько выросли мелкие кражи, вымогательства, не говоря о покушениях, вооруженных грабежах, кражах автомобилей и пожарах с жертвами.

— А убийства? — спросил Капитан. — Насколько я понимаю, вы занимаетесь и убийствами.

— Более чем на сорок процентов.

Капитан пустил вверх струйку дыма от сигары.

— И что вы собираетесь делать? Васильковые глаза его стали стеклянными, почти прозрачными.

— Глава полиции говорит о профилактике, усилении «видимого» присутствия государства и сил охраны порядка в центре, на окраинах, в пригородах…

Амброзио, вздохнув, подумал: «Сейчас он взорвется». Но Де Пальма подвинул кресло к столу и оперся локтями о стекло.

— Государство? А оно существует? Существует еще? Или уже давно рухнуло?

— А вы как думаете?

— Я думаю, что Италия — не государство. Италия — конгломерат семей, а государство — это нация. Была попытка превратить это сообщество в нацию, но она позорно провалилась. Вам это говорит один из тех, кто пытался что-то сделать.

— Вы воевали? Де Пальма аккуратно стряхнула пепел в пепельницу.

— Какие курите сигары?

— «Клатмастер».

— Я так и знал.

— Как вы сказали?

— Их курил мой командир.

— Знаете, сколько лет мне было, когда я решил помочь в создании новой родины? Восемнадцать. Тогда как раз началась война. Я был в пустыне, с противотанковой пушечкой 47/32. Ее звали «Слоненок».

— Что вам запомнилось из тех дней?

— Запах порохового дыма, трудно было дышать.

— А потом?

— Я нашел это в книге, но это случилось и со мной.

Красный кориандр на лбу моего лучшего друга.

— Долго шел бой?

— Неделю, со второго по седьмое декабря. Знаете, что запомнилось? Снаряды, касаясь песка, издавали странные звуки, казалось, слышишь щебетание птиц.

— Английские снаряды?

— Чьи же еще? Против нас стоял восьмой танковый, потом эскадрон броневиков, королевские драгуны и Бог знает кто еще. Мы держали высоту 174… Он замолчал, во взгляде пронеслась тень грусти.

— Не понимаю, зачем я вам об этом рассказываю?! Вот уж верно: ветераны всегда невыносимы.

— А после войны, вернувшись домой, вы учились?

— Получил диплом инженера-электронщика. Занимался даже по воскресеньям, жил как бирюк, растерял всех друзей.

— А девушки?

Впервые улыбка осветила лицо Капитана.

— Встретил одну, стриженную под мальчишку, так тогда было модно. Худенькая, белобрысая, носила длинные юбки. Я спрашивал, хочет ли она мороженого, сока или вермута, она всегда предпочитала рисовую кашу с бульоном. Всегда хотела есть. Отец ее был репрессирован. Два года они ели одну картошку.

— Любили ее?

— Да. Но нужно было получить диплом, для нее у меня не было времени, я просто не мог. Математический анализ, аналитическая геометрия… Господи, на какую чепуху ушла моя жизнь!..

— Вы расстались?

— Она вышла за другого.

— Вы сказали, что Италия кажется вам не нацией, а конгломератом семей.

— Когда я вернулся домой из плена… ничего я не нашел, абсолютно ничего, только равнодушие. Все изменилось: ценности, в которые я верил, были выброшены на свалку. Имена новых лидеров мне казались смешными:

Скоччимарро, Меуччио Руини, Тромбадори… Они были плохо одеты, не умели говорить. Отец повторял мне: парень, поверь, в конце концов ничего не меняется, эта страна — ненадежная телега, не садись в нее, иди своей дорогой. Бедняга, он понимал, что все мои мечты, как и его, рухнули навсегда.

— Вы женаты?

— Прожили двадцать лет, потом разошлись. Детей не имели. Что говорить, характер у меня… А Антония дни напролет болтала как сорока, и голос у нее противный, сорочий… Минуты не могла помолчать. Мне хотелось посидеть в тишине с книжкой, подумать о жизни, а она… Однажды у меня просто лопнуло терпение.

— Вы хорошо знали синьора Датури?

— Я всегда обедал в его траттории, в полдень. Хороший был человек, из тех, знаете, что целиком отдаются работе, стараются все сделать как можно лучше. Превосходный кулинар и кондитер, работал за границей…

— Он увлекался новой историей. Я видел в его доме книги о войне.

— Некоторые посоветовал ему прочесть я. Некоторые подарил. Его интересовали морские сражения, особенно гибель «Бисмарка», броненосца «Граф фон Шпее».

— Он был не очень-то здоров…

— Ничего страшного. Если бы не встреча с этими подонками, он и сейчас был бы с нами, я уверен.

— Один из этих двоих убит, второй, предупрежденный по телефону, живет под страхом смерти.

— Поэтому вы и решили со мной познакомиться?

— И да, и нет, Капитан. У меня на плечах уже четвертое убийство, и единственное пока свидетельство — это калибр пули, всегда один и тот же.

— Любопытная деталь, — пожал плечами Капитан.

— Где вы живете, синьор Де Пальма?"

— На площади Бернини, я всегда там жил. Это квартира моих родителей.

— Ваша бывшая жена вышла снова замуж?

— Живет с одним художником, недалеко от меня, на улице Гуеррини. Иногда встречаемся.

— У вас есть домработница?

— Приходящая. Куда вы клоните, комиссар?

— Никуда. Пытаюсь понять, что происходит вокруг убийства. В данном случае — вокруг четырех убийств.

— А я тут при чем? Вам нужно мое алиби? Хотите знать, где я был, когда подстрелили грабителя?

— Разве я спрашивал об этом?

— Спросите, наверное. Что еще вы хотите знать? Есть ли у меня любовница? Да, есть.

— У меня тоже есть женщина, кстати, значительно моложе меня. Я еще не женился на ней, хотя тоже разведен.

Амброзио не первый раз пользовался своими неудачами, чтобы вызвать сочувствие, понимание ближнего. Если бы это услышала Эмануэла!

— Моя приятельница ко мне в дом не приходит. Мы встречаемся в городе или в ее квартире. Она тоже была замужем. У нее два сына, еще подростки. Я для них как дедушка. Они зовут меня Капитаном.

— Синьора работает вместе с вами?

— Откуда вам это известно? Амброзио промолчал.

— У вас есть разрешение на оружие?

— Разумеется. И старенькая «беретта».

— Приходилось пользоваться?

— Только в тире.

— Пару недель назад был убит наркоман, некто Антонио Армадио, двадцати семи лет. Вы читали об этом в газетах?

— Я не поклонник полицейской хроники. Кто его убил?

— Мы еще не нашли. Было что-то странное в этом преступлении. Калибр пуль, идентичный тем, которыми убили грабителя на улице Де Костилья на Острове.

— Они выпущены из одного оружия?

— Да.

— Это интересно.

Де Пальма положил недокуренную сигару в пепельницу. Струйка дыма поднималась к потолку. Он следил за нею, прищурив глаза.

— И что из этого следует? О каких новых преступлениях вы мне хотите рассказать?

— Например, о двух убийствах в ночь карнавала. Два молодых человека, возможно, автомобильные воры, были застрелены в скверике в нескольких шагах от Мемориального кладбища.

— Все из того же оружия?

— Из того же армейского оружия.

— Вот почему вы меня вызвали?! — протянул Капитан сквозь зубы. — Но нас ведь тысячи, кто имеет «беретту» девятого калибра.

— Я не ищу «беретту». Ищу мотивы преступления.

— Могу я помочь?

— Возможно.

Де Пальма, казалось, избавился от напряжения, откинулся в кресле, вздохнул, погладил рукой затылок.

— Ваш друг Датури…

— Он не был моим другом. Просто хороший знакомый, порядочный человек. Друзей я давно растерял. В Мармарике, в Тунисе, в Италии… Они мне и сейчас снятся, я и сейчас порой вижу их лица среди диких пиний, на красной земле эль-Фандии. Мы спали на маскировочных полотнах, а в черном небе было столько звезд…

— Они погибли?

— Все и ни за что.

Сумел ли он победить в нем недоверие? Комиссар не был уверен.

— Вы говорили, что после возвращения вас больше всего поразило безразличие общества.

— Не только. Но все хотели учить тебя, никто не признавал, что сам слепец или просто никудышный учитель. А я хотел, чтобы ко мне относились с уважением. Если бы они сказали: «Слушай, парень, жизнь не такая, какой ты ее себе представлял, тебя обманывали, мы все были охвачены нездоровым энтузиазмом, потом проснулись и вот мы здесь, еще живые. Возьмемся вместе за работу». Вместо этого…

— Вы их ненавидели?

— Не любил, это точно. Я не носил галстук, берет набекрень, курил дешевые сигареты. Однажды кто-то предложил мне записаться в иностранный легион. Мне это понравилось, скажу по правде. В общем, я наслаждался ролью побежденного.

— Но потом, позже боль утихла?

— Не скажу, чтобы я очень переживал. Только, бывало, ночью вдруг проснешься — гусеницы Крузадера в вихре песка почти нависают над тобой, готовые раздавить, как жалкое насекомое, лежишь… весь в поту, без дыхания, с бешено бьющимся сердцем и не понимаешь: жив? Умер?..

Капитан достал и раскурил новую сигару.

— Я был у синьоры Датури, — постарался вернуться к теме, занимавшей его, комиссар.

— Альваро гордился ею. Он говорил о ней постоянно. О своей квартире, о своих книгах.

— Мне она показалась женщиной решительной.

— Она знает свое дело. Альваро говорил, что если ему удалось поставить на ноги тратторию и бар, то только благодаря ей, Марии. Кстати, она сказала что-нибудь такое, что вас взволновало?

В голосе Де Пальма чувствовалась едва заметная ирония. Амброзио подумал, не разыгрывал ли он перед ним роль смиренного побежденного, у которого в глубине души бушуют неукротимые страсти. Он уже встречал раньше подобных типов.

— Слишком уж она верит в сильнодействующие средства. В смертную казнь, например.

— А вы нет? Или не видите, до чего мы дошли? Одно послабление за другим, одно разочарование за другим. Вы не отдаете себе отчета, что скоро нас может захлестнуть волна преступности?! Люди передвигаются ночью под защитой брони своих машин, на миг освещают фарами сцены разбоя, насилия и едут дальше, не замечая их, под ритмы идиотской музыки. И вам это нравится? Мне нет.

— А что бы вы предложили?

— Кто нарушает закон, должен понести наказание. Без всяких отсрочек и амнистий. Когда в Испании правил генерал Франко, вы думаете, кражи автомобилей были таким же обычным явлением, как сейчас? Ничуть не бывало! И знаете почему? Потому что мало кто соглашался годами гнить в тюрьме за дешевенький «фиат».

— Синьора Датури говорила мне то же самое.

— Я, как и она, — за смертную казнь, — отрывисто бросил Де Пальма. — В этом мы единомышленники.

— Электрический стул, виселица, гильотина? — криво усмехнулся Амброзио. Де Пальма отрицательно покачал головой.

— Я консерватор. Расстрел, как в добрые старые времена. По всей нашей стране разбросаны бесчисленные кладбища, где похоронены бедные двадцатилетние ребята, которые так и не успели стать взрослыми, а мы думаем о том, как приструнить насильников, похитителей детей, маньяков-убийц и торговцев наркотиками. Несколько десятков расстрелять — готов поспорить, многие сразу же возьмутся за ум. Надо, чтобы преступники боялись государства, испытывали святой страх перед законом. Тогда оно, это государство, не развалится, как карточный домик.

— А не кажется ли вам, Капитан, — хмуро сказал Амброзио, — что от ваших рассуждений как-то уж очень сильно попахивает фашизмом? Увы, но ведь и при фашизме были воры, насильники, убийцы, не правда ли?

— Были, но не столько, сколько их развелось сейчас. — Де Пальма откинулся в кресле и в упор посмотрел на комиссара. — Я был откровенен с вами. Может, лучше было промолчать, отвечать «да» и «нет». Но я предпочел сказать вам то, что думаю, что меня давно мучает. Ренату, женщину, о которой я вам говорил, ограбили, когда она перекусывала в пиццерии на улице Порта Вольта с двумя друзьями. Среди моих служащих нет ни одного, кто не пострадал бы от жуликов, бандитов, грабителей, У нас не хватает политической воли прервать эту проклятую спираль, положить конец этой мутной волне преступлений.

— Понимаю и разделяю ваш гнев, Капитан, но все-таки я убежден, что нужно соблюдать закон. И заставлять это делать других. Правосудие — не сплошные жестокие репрессии. Да, понимаю, когда человек потерял веру, когда видит, что вокруг все плохо, среди общей незаинтересованности, равнодушия, ненависти… Думаете, я не отдаю себе в этом отчета? Только…

— Только давно пора, чтобы наши так называемые правители отложили свои споры, свои туманные слова и вбили себе в башку, что однажды вместе со всей бандой нахлебников, доносчиков и сводников, которые крутятся вокруг них, они дорого заплатят за свое легкомыслие, чтобы не сказать хуже.

Больше разговаривать было не о чем. Комиссар встал. Де Пальма тоже поднялся, взял со спинки стула свой плащ. Усталые, вымотанные, они молча стояли друг против друга.

— Вы разрешите, если в ближайшее время я появлюсь у вас? — с трудом нашелся Амброзио. — Я хотел бы… мне было бы приятно еще разок обсудить с вами проблемы преступности и способы борьбы с ней. По-моему, этот вопрос нам обоим небезразличен.

Капитан коротко кивнул и пошел к двери.

Глава 6

Комиссар установил без особого труда, что любовница Джорджио Де Пальма Рената Орландо живет на улице Винкельман, в нескольких сотнях метров от яблони, под которой был обнаружен труп Антонио Армадио. Для этого достаточно было заглянуть в телефонный справочник.

Ему захотелось увидеть эту женщину, навестить ее дома, вечером, без предупреждения.

Короткая улица — два больших дома, один напротив другого, семи — и восьмиэтажный, без балконов. Узкие окна кое-где светились, однако целые этажи были темны. Пока комиссар подходил к домам, оставив машину на улице Толстого, рядом с большим магазином, он понял, что в домах в основном не квартиры, а учреждения. Он просмотрел таблички возле переговорного устройства. На одной стояла фамилия Орландо и заглавные буквы, обозначающие, вероятно, название фирмы.

Амброзио нажал кнопку. Отозвался молодой женский голос. Он представился, объяснил, что должен несколько минут поговорить с ней.

Из прихожей через большую комнату с двумя белыми письменными столами они прошли в другую, поменьше, с одним столом, заваленным бумагами, и креслом-вертушкой. На стенах висели несколько репродукций венецианских эстампов и металлическая рамка с фотографией: трое в лыжных костюмах.

Рената села за стол, показала ему на другое кресло. Волосы у нее были светлые, с золотым отливом, при свете лампы кожа лица казалась розовой, почти прозрачной, капризные губы ярко накрашены. Большие серо-зеленые глаза смотрели на Амброзио настороженно, неулыбчиво.

— Ваши дети? — комиссар кивнул на фотографию.

— Да.

— Мне о вас рассказывал Капитан. Вы, похоже, служите в этом учреждении?

— Я много лет была секретаршей у синьора Де Пальма, потом он помог мне открыть собственное дело. Я занимаюсь связями с клиентами, рекламой, другими проблемами, естественно, от имени старой фирмы.

— Сколько у вас здесь работников?

— Трое, с бухгалтером и секретарем. Они только что ушли.

— А где вы живете, синьора?

— В Милано-Сан-Феличе, рядом с фирмой. На ней был зеленый, цвета нефрита, жакет и серые брюки, на мизинце колечко с гранатом.

— У Капитана тоже кольцо на мизинце, — сказал комиссар, улыбнувшись ей.

— Вы все замечаете.

— Такая профессия.

— Это обручальное кольцо его матери.

Комиссар рассказал о расследовании, которым он занимается. Синьора Орландо внимательно выслушала его, достала из сумочки серебряную зажигалку и пачку сигарет.

— Чего же вы хотите от меня?

— Понимаете, синьора Орландо, все эти убийства похожи… как бы это вам сказать… Как будто кто-то приводит в исполнение приговор. Все четверо убитых далеко не святые, все были не в ладах с законом. Сначала мы думали про обычное сведение счетов, но потом… Нет, это не сведение счетов.

— Значит, месть?

— Вы прекрасно поняли проблему.

— Кто может быть этим одиноким судьей? Уж очень похоже на детективный фильм, комиссар. — Она положила в сумочку сигареты и зажигалку.

— Чтобы найти его, нужно составить точное представление об этом человеке. Однако не вызывает сомнения: он хорошо умеет пользоваться оружием крупного калибра.

— Вы думаете, что Джорджио, который служил в армии совсем мальчишкой, таким, как мои дети…

— Синьора, людей, владеющих огнестрельным оружием, которые регулярно ходят упражняться в тир, тысячи в городе.

— Тогда почему… Почему вы пришли сюда?

— Я убежден, что смерть синьора Датури — не просто эпизод в этой трагической истории. И объясню почему. Полицейский, стрелявший по двум грабителям, которые были арестованы и отправлены под домашний арест, вызвал фатальный психологический сдвиг у таинственного мстителя. Попробуйте встать на его место. Ведь эти два жулика, по его мнению, никогда не понесут настоящего, заслуженного наказания. Значит, что остается делать добропорядочному гражданину, чтобы добиться справедливости, как не взяться самому за оружие?

— Я знаю Марию, вдову синьора Датури.

— Знаете, как она рассуждает?

— Да. — Она с пониманием взглянула на комиссара.

— Вдова Датури нисколько не возражала бы, если бы несчастных подростков поджарили на медленном огне Как во времена инквизиции.

— Мой муж тоже думал так. Девчонкой у меня были другие мысли, но сегодня не могу не согласиться с Джорджио и такими, как бедняга Датури и его жена.

— Вы должны мне помочь.

— Как?

Амброзио достал из бумажника газетную вырезку.

— Кто такие Луиджино, Энрико, Итало и прочие?

— Я их знаю. Луиджино и Энрико официанты. Итало — мальчик, который помогает на кухне. Марио Виньяти, должно быть, брат Марии, я его никогда не видела. Микеле Россетти не знаю, наверное, сосед, а Альфредо, если не ошибаюсь, брат Энрико, официанта, который иногда приходит помочь в траттории.

— Большое спасибо.

Амброзио встал. Синьора Орландо посмотрела на часы и тоже подошла к вешалке.

— Хотите, я подвезу вас?

— Спасибо, у меня возле дома машина.

Она надела длинный зеленый жакет на искусственном меху с капюшоном.

Они спустились вместе. Небо очистилось от ту ч, ярко светила луна. Холод заметно усилился.

— У меня впечатление, что синьора Де Пальма очень мучают воспоминания.

— Но он бывает и другим. Не знаю, как он заставил полюбить себя моих сыновей, .. — Рената прервала фразу, смущенно посмотрела на него. — И меня тоже.

— Он видел слишком много смертей, — произнес Амброзио, вспомнив о красном цветке кориандра.

— Даже смерть своего друга, погибшего на Центральном вокзале в рождественские дни.

Амброзио почувствовал, что у него перехватило дыхание.

— Де Пальма не говорил об этом.

— Он и мне почти ничего не сказал. Это было ужасно. Мне показалось, что гибель Этторе Ринальди вывела его из равновесия. Но Капитан из тех, кто не любит показывать свои слабости. И не хочет, чтобы его утешали.

Они стояли возле ее машины, белой малолитражки. Комиссар с удовольствием продолжил бы разговор, но понимал, что делать этого не следует: все, что он хотел узнать, женщина рассказала. Этого пока достаточно.

Они собрались в его кабинете все: Де Лука, как всегда, с печальным лицом, Джулиани в кожаной куртке. Надя сидела на стуле, положив ногу на ногу. Амброзио заметил царапину на ее колене.

— Мы проверили газеты от первого января и вытянули пустышку. Знаете, почему? Потому что нужно было залезть поглубже, в начало Рождества.

Инспекторы смотрели на него, как ученики во время переклички на уроке в ожидании вызова.

— Я получил интересную информацию: в рождественские дни на Центральном вокзале погиб человек, который был другом Капитана. Нужно срочно этим заняться.

— Послушайте, комиссар, а не имеет ли к этой истории отношение письмо, опубликованное сегодня в «Джорнале»? — спросила Надя.

— Где оно?

Надя подала газету с обведенной красным фломастером заметкой.

— Читай, — попросил комиссар.

— Пожалуйста. «Город парализован страхом. Боятся служащие железной дороги, пассажиры, таксисты, торговцы. Толпы бездельников превратили вокзалы в притоны. Наркотики, контрабанда, грабежи, кражи, проституция. Почему не принимаются адекватные меры? Ждут, когда убьют сенатора, или епископа, или мэра города, который ездит по Милану на велосипеде? Мой старый друг лишился жизни на Центральном вокзале два месяца назад. И ничего не случилось, убийцу или убийц так и не нашли. Все отлично знают, что надо что-то делать, и спешно, но никто ничего не делает…"

— Заметка подписана?

— Нет, — покачала головой Надя. — Я уже связывалась с редакцией. В письме была просьба, чтобы поставили только фразу: «Письмо за подписью», — они так и сделали.

— Ты спросила, когда они получили письмо?

— Мы посмотрели почтовый штемпель. Кажется, седьмого марта.

— Почему кажется?

— Трудно разобрать, могло быть и первое марта. Но скорее всего — седьмое, это как раз на следующий день после убийства Джино Фруа, наркомана.

Амброзио не сомневался в том, кто автор письма в «Джорнале». Конечно же, Де Пальма. Ну, что же, значит, надобность еще в одном разговоре с ним возникла куда быстрее, чем комиссар об этом думал.

Приказав принести дело об убийстве Этторе Ринальди, он бегло просмотрел его, достал фотографии и, кивнув Наде, вышел к машине.

Надя привычно села за руль, Амброзио откинулся на сиденье и закурил сигарету. Еще раз внимательно просмотрел фотографии, сделанные на следующий день после Сан Стефано. На них был труп человека в темном пальто, распластанный на мокром асфальте между двумя автомобилями. Его шляпа валялась рядом, руки были неестественно раскинуты, как будто не принадлежали ему. Амброзио поразил старомодный каракулевый воротник пальто: чувствовалось, что оно верно служило своему хозяину не один год. Пальто с таким воротником когда-то носил и его отец. Кстати, у старика было несколько палок для прогулок. Комиссар вспомнил одну, с набалдашником из слоновой кости, круглым, гладким, его было так приятно держать в руках.

Надя уверенно лавировала в потоке машин. Амброзио курил и думал о том, как сложится разговор с Капитаном. Какие-то программы составлять бесполезно. Нужно, как всегда, рассчитывать на интуицию, формулировать вопросы на месте: у Капитана характер вспыльчивый, он может обидеться и замкнуться. И еще он не знал, может ли, имеет ли моральное право выдавать женщину, невольно подсказавшую ему верный след.

Де Пальма встретил их молча, держа в руке свернутый в трубку лист полировочной бумаги. Подняв голову, он всматривался через их головы в глубину огромной комнаты, заставленной компьютерами и электронными приборами, потом поднял трубку, словно факел, и стал ею махать, пока к нему не подбежал молоденький паренек. Он молча взял бумагу и так же молча ушел.

— Сегодня мы сделали маленькое открытие, — сказал Амброзио тоном человека, который собирается сообщить приятную новость.

— Идемте в мой кабинет.

В полупустой комнате, отделенной от остальных стеклянной перегородкой, стояла металлическая мебель бледно-зеленого цвета: рабочий стол, несколько стульев, стеллажи из хромированных труб. На стене напротив окна висела пожелтевшая топографическая карта под стеклом; пунктирные линии и стрелки, нарисованные красным фломастером, были нацелены на высоты, разбросанные по местности.

Де Пальма сел в небольшое кресло за столом и вздохнул, может, от усилия, а может, из-за неприятной обязанности снова разговаривать с полицией.

— Что вы еще нашли?

— Что вы, оказывается, пишете письма в газеты.

— Это запрещено законом?

— Нет.

— Как вы узнали, что автор заметки именно я? Вам об этом сказали в редакции?

— Да.

— Знаете, комиссар, почему я не подписался? Чтобы меня не сочли ниспровергателем конституционного порядка. Смешно, не правда ли?

— Никто вас не считает ниспровергателем.

— Нет? А кем же тогда?

— В нашем случае можно посчитать подозрительным элементом. Я говорю ясно?

— Не понимаю.

— В своем письме вы указываете на прискорбный случай, при котором погиб ваш друг.

— Я не покажусь слишком любопытным, если спрошу, как вы через сегодняшнее письмо добрались до меня?

"Джорнале» лежала сложенной на столе, наполовину прикрытая железнодорожным расписанием. Значит, Рената Орландо не обратила внимания на то, о чем они говорили в конце вчерашней встречи.

— Следим за газетами, — сказал комиссар, многозначительно взглянув на Надю. — Именно она читает их с особым вниманием.

— Поздравляю.

— Единственный пожилой человек, убитый на Центральном вокзале в рождественские дни, был Этторе Ринальди, шестидесяти семи лет. Капитан. Как раз вашего возраста.

Он медленно покачал головой.

— Его убили. Самым подлым образом. За горсть монет и две сорочки.

— Две сорочки?

— Вы не слышали? В чемодане, который был при нем, обнаружили книгу и немного грязного белья. Анжела говорила, он взял в дорогу две сорочки, а в чемодане их не оказалось.

— Кто такая Анжела?

— Синьора Бьенкарди — добрая приятельница Этторе.

— Я читал в деле, что он был вдовцом.

— Уже несколько лет.

— Вы знали его жену?

— А как же. Невероятная была зануда, постоянно на что-то жаловалась. Мечтала жить в провинции, в Павии — она родом из Брони, — а жить и умереть пришлось в Милане.

— А что представляет из себя Анжела?

— Ей еще нет пятидесяти. Думаю, лет сорок семь, сорок восемь. Впрочем, точно не знаю. Живет на улице Поджи.

— Чем она занимается? Домашняя хозяйка?

— Преподает французский в церковной школе.

— А друг ваш где жил?

— На улице Баццини. Мы все жили в тех краях.

— Я тоже, — сказал Амброзио, — в детстве жил на улице Баццини. Интересно, не правда ли?

— Этторе жил в двухэтажном домике, перед которым растет пальма, знаете? Он называл это место оазисом улицы Баццини.

— Где вы познакомились? — спросила Надя, и оба повернулись к ней, потому что она до сих пор сидела молча.

Впервые за весь этот долгий разговор Капитан прищурил глаза, и тень улыбки пробежала по его обычно хмурому лицу.

— На борту одного катера. Он курсировал по маршруту Триполи — Крит — Триполи. Тогда мы впервые шли этим маршрутом, чтобы миновать Сицилийский канал, где англичане топили наши корабли один за другим. Этторе был парень веселый, мы чувствовали себя как в отпуске, стояла жара, был конец июля, многие страдали от морской болезни. Этторе носил при себе, в бумажнике, фотографию девушки в купальнике, говорил, что обручен, звали ее Леда, и мы стали называть его Лебедем, Леда без Лебедя. Никто не думал о том, что случится потом, месяца через четыре.

— Этторе не попал в плен, как вы?

— Он вернулся на родину в сорок втором и потом провоевал всю войну, вплоть до апреля сорок пятого.

— Офицером?

— Кто, Этторе? Он мог быть кем угодно, только не офицером. Не смог бы командовать даже детьми в младшем классе. У него была только храбрость, он не знал чувства страха. Еще в детстве в своей деревне залез на крышу дома и спрыгнул оттуда с зонтиком, сломав себе ногу. Кстати, его двоюродный брат погиб в Кении в схватке с носорогом, много лет назад. Это у них семейная черта. Его отец имел медаль за храбрость.

— Не знал чувства страха? Как это возможно? — недоверчиво переспросила Надя.

— Есть люди, которые боятся перейти дорогу за городом, оглядываются сначала направо, потом налево. Другие, наоборот, не думают о том, что может случиться. Полагаю, что все дело, — Де Пальма поднес указательный палец к виску, — в складе мозгов. Я, например, испытывал жуткий страх, когда надвигались, гремя гусеницами, танки. Нужно было делать огромное усилие, чтобы остаться в окопе, не вскочить, не побежать. Я даже молился.

— Как вы думаете, Этторе Ринальди в ту ночь защищался?

— Если только на него не напали внезапно, исподтишка.

— Он ходил с оружием?

— Нет. Он хорошо стрелял, мы даже иногда ходили вместе в тир, но оружия с собой не носил.

— А вы?

— У меня всегда «беретта» в бардачке машины.

— Вы заходили к нему домой, на улицу Баццини?

— Раз в неделю, по четвергам. Мы играли в карты. Правда, в последнее время как-то потеряли друг друга из виду. А были периоды, когда мы почти не разлучались, как… как настоящие братья. Когда я жил с Антонией, Этторе был для меня как громоотвод. Ходили ужинать в ресторанчик на Ламбрате, рядом с вокзалом, или в тратторию на улице Феста дель Пердоно, в двух шагах от университета. Он приходил в ярость, когда видел всякие надписи на стенах и листовки со всевозможными протестами.

— А вы?

— Меньше, чем он. Я никогда не был таким экспансивным.

— Держали злость внутри, в нафталине, — прокомментировал Амброзио. Потом он часто спрашивал себя, нарочно произнес эту фразу или она вырвалась нечаянно?

Капитан вдруг покраснел, он старался изо всех сил сохранить спокойствие.

— Вы считаете меня дураком? Знаю, куда клоните, комиссар. Вы меня подозреваете. Да, вы думаете, что я брожу ночами по улицам, отправляя в ад мерзавцев, сделавших город непригодным для жизни, превративших его в дикие джунгли.

— Уверяю, у меня нет подозрений в отношении вас. По крайней мере в этот момент. В конце концов вы хорошо знаете, я вам говорил и повторяю, что живу между предположениями и сомнениями. Это не моя вина, Капитан.

Де Пальма расслабил пальцы, сжатые в кулак, и провел рукой по лбу, покрытому испариной.

— Ну, а после того, как погиб синьор Этторио Ринальди, вы бывали в доме на улице Баццини?

Надя задала как раз тот вопрос, который готовил Амброзио. «Молодец»«, — подумал он.

— Нет, ни разу.

— Квартира принадлежала ему?

— Он купил ее лет двадцать назад.

— Наверное, оставил завещание?

— Послушайте, почему вы не зададите этот вопрос Анжеле? Она знает про Этторе все.

— Тогда представьте нас, хотите?

— Сегодня вечером?

— Позвоните, мы поедем сейчас же.

— А нельзя ли отложить до завтра?

— У вас дела? Обещаю, мы управимся быстро. Достаточно, если вы побудете при разговоре несколько минут, потом можете уйти. Будет лучше, если синьора увидит нас вместе с вами.

— Вы правы. Анжела еще не в себе. Она видела Этторе в морге. Я сам ее провожал.

— А как полиция ее нашла?

— В чемоданчике у Этторе, в боковом кармане, была рамочка с разбитым стеклом, а в ней фото Анжелы. На обратной стороне был адрес и имя фотографа.

— Он всегда брал фотоснимок с собой в дорогу? — спросила Надя.

— Он был влюблен в нее.

Капитан сказал это, как будто завидовал старому другу.

— Анжела, во всяком случае, заслуживала такой любви. Влюбленные всегда немножко смешны. Может, именно поэтому я… — он посмотрел на Амброзио, потом на Надю, светлые глаза закрылись на мгновение, потом снова открылись, — " я старался никогда не выглядеть сентиментальным и проявлял осторожность, может, даже излишнюю.

— А ваш друг Этторе, наоборот, был смелым. Де Пальма выдвинул ящик в письменном столе и склонился над ним, словно хотел, чтобы они не увидели на его лице проявления нежности, а может, даже горечи оттого, что сам он никогда не был таким, как Этторе Ринальди.

— И все же, несмотря на его мужество на войне, — заметил он, достав из ящика какие-то бумаги, — у Этторе было много причуд. Вообще, между нами говоря, он всегда впадал в крайности. Вы не поверите, его дом битком набит барометрами и термометрами. На балконе, в спальне, даже в автомобиле. Выгнал домработницу, которую потом взял я, и знаете за что? Только за то, что, вытирая с мебели пыль, она, случалось, не ставила их на свои, раз и навсегда определенные места.

— С Анжелой они были знакомы давно?

— Это я их познакомил. Анжела приходила к Антонии, моей бывшей жене. Я никогда не понимал, как они могли подружиться.

— Отчего же. Противоположности часто сходятся, а сходство, наоборот, разделяет. Надоедает смотреться в зеркало.

— Может, вы и правы. Знакомы они давно, лет двенадцать. Этторе тогда был в депрессии, жена тяжело болела. Стала капризной, невыносимой. Особенно если вспомнить его веселый нрав. Казалось, у него всегда праздник. Он был из тех людей, с кем приятно встретиться в воскресенье, когда ты один.

— Анжела знала жену Этторе? — Надя оторвалась от блокнота, куда что-то торопливо записывала.

— Нет, не думаю. Она никогда не хотела ее видеть. И это естественно, не так ли?

— А вам она нравилась?

— Мне нравилось, как она умела слушать. Как будто ей действительно интересно то, что ты говоришь.

— Капитан, скажите мне, пожалуйста, но только откровенно, во время нашей прошлой встречи вы упомянули о своем друге, убитом уже на второй день после окончания войны на повороте дороги. Все уже кончилось, вы шли сдаваться и тут — очередь из автомата…

— Его звали Джанфранко.

— У Джанфранко, насколько я помню, был товарищ, который после этого случая стал стрелять в любого, кто делал ему знак остановиться. Он не сдал оружие и долго вел как бы собственную войну. Не Этторе ли был этот бесшабашный стрелок?

Капитан открыл коробку, стоявшую у него на столе, взял оттуда сигару, обрезал и сунул в рот. Прикурил, подмигнул Наде:

— А знаете, ваш комиссар интересный тип. Однако он ошибся, это был не Этторе.

— Вот мне и хочется узнать, кто же это был?

— Охотно удовлетворю ваше любопытство. Его зовут Прандини, он стал подрядчиком по строительству. Купается в деньгах, живет в большом селе под Кремоной, на реке По. Мы часто видимся. Когда бывает в Милане, всегда звонит. Правда, ездил в Саудовскую Аравию строить виллы для эмиров, так что какое-то время мы виделись редко, но теперь он стал домоседом.

— Он знает о смерти Этторе?

— Наверняка. Что за вопрос?! Об этом узнали все друзья, когда его убили.

— На улице туман, — сказала Надя, поглядев в окно.

— Не позвоните ли вы Анжеле? Мы будем у нее минут через сорок.

Амброзио поднялся, подошел к карте на стене. Капитан, склонившись над телефоном, набрал номер.

— Поедем за его машиной? — Надя надела пальто, подняла воротник; в комнате было прохладно, и она озябла.

— Он сядет в нашу. Хочу поговорить с ним еще. Посмотри, какая интересная карта. Война, передвижение войск в песках Бир-эль-Гоби…

От ледяной воды причала поднялся туман, окутав улицы и дома мягким рыхлым облаком. Огни машин с трудом пробивались сквозь него, похожие на расплывшиеся желтки глазуньи. Туман поглощал даже звуки: рев моторов таял в нем.

— Поведу я, — сказал Амброзио, — Капитан сядет рядом со мной.

Он медленно вел машину, до ломоты в глазах вглядываясь в серое месиво, которое их окружало. Ехали молча. По встречной полосе один за другим двигались снабженные мощными противотуманными фарами огромные автопоезда, они возникали перед глазами комиссара как будто ниоткуда. Напряжение, почти осязаемое, требовало разрядки. Свернув с магистрали на более тихую улицу, Амброзио с облегчением вздохнул. И тут Капитан, глухо кашлянув, произнес:

— Так это она, выходит, рассказала вам про Этторе? Комиссар почувствовал себя неловко. М-да, не самое это благородное занятие на свете — выпытывать у людей то, что они изо всех сил стремятся скрыть. Но что ж ты сделаешь, если главное для тебя — истина; ведь не ты виноват, что пути к ней так сложны и запутанны.

— Рената только сказала мне, что на Рождество погиб ваш друг. Больше ничего. А утром я прочитал ваше письмо и соединил вместе оба случая.

Надя наклонилась к Капитану.

— Знаете, что меня поразило больше всего, когда я увидела снимки преступления? То, что Этторе Ринальди был в пальто с каракулевым воротником.

— Что в этом странного? Представьте себе, у него даже была шапка-ушанка. Мы все время подсмеивались над ним, называли переодетым русским лазутчиком.

— Думаю, Ринальди умел одеваться элегантно. — Амброзио почувствовал, что Де Пальма принял его объяснение.

— Он любил лайковые перчатки, носки для игры в гольф, шерстяные галстуки ручной вязки. Самое интересное, что таким он был и в армии. Украшал солдатскую форму различными разноцветными шарфами, носил большие немецкие очки и английские ботинки для пустыни. Это был ужас с точки зрения армейских порядков… Капрал каждый день гонял его, как зайца, но ничего не мог с ним поделать.

— У него были дети?

— Я бы предпочел, чтобы об этих вещах рассказала Анжела, она лучше меня знает. Могу сказать вам, капитан, что у Этторе в жизни были темные места. Кое о чем с друзьями, даже со старыми товарищами по оружию, как я, он предпочитал не говорить. — Капитан глухо закашлялся и полез в карман за носовым платком. — Думаете, что все-таки сможете найти, кто его убил?

В его голосе Амброзио уловил тщательно скрываемую тревогу, едва заметное волнение.

Когда они пересекали бульвар Аргонне, туман немного рассеялся. Стали заметны черные силуэты платанов вдоль тротуара, неоновые вывески магазинов подчеркивали печальную неподвижность вечера.

«Бог мой, — подумал Амброзио, — как все это напоминает рождественские праздники детства, старых женщин в промокших ботинках с корзинами скромных покупок: сто граммов печенья, сто граммов мармелада, бутылка молока…»

— Я не верю, что вам удастся найти того, кто нанес ему смертельный удар. Абсолютно не верю, — твердо произнес Де Пальма, но твердость эта уже не могла обмануть комиссара.

— Где вы были, когда погиб Этторе? — Амброзио выехал на улицу Поджи и затормозил возле дома, в котором жила Анжела Бьянкарди. Капитан сделал вид, что не расслышал вопроса. Щелкнув дверцей, он вылез из машины.

Глава 7

С портрета на комиссара задумчиво смотрел писатель Марсель Пруст с камелией в лацкане пиджака. Стены в комнате были оклеены темно-красными обоями. Квартира находилась на втором этаже дома, построенного в начале века, с решетками на окнах. Внизу у подоконников решетки изгибались, оставляя место для горшков с геранью. Вскоре она должна была распуститься.

Хозяйка, Анжела Бьянкарди, носила короткую стрижку, волосы красила в черный цвет, пожалуй, слишком интенсивный. Невысокая, фигура стройная и пропорциональная. Темные глаза смотрели на собеседника внимательно, но не назойливо: чувствовалась профессиональная привычка учителя; этот деликатный интерес, как отметил про себя Амброзио, был даже приятным.

— Присаживайтесь, — пригласила она, показав на диван в стиле Людовика Филиппа и два кресла, накрытые тканью соломенного цвета. Сама осталась стоять, положив тонкие руки на крышку пианино. Люстра с хрустальными подвесками рассыпала блики и тени на восточные ковры и секретер из мореного дуба, который украшала изящная рамочка с фотографией мужчины. Галстук-бабочка, цветок в лацкане пиджака, веселые улыбающиеся глаза… Как непохож был он на того, распростертого на грязном асфальте, с проломленной головой. И все-таки Амброзио тут же его узнал.

Заметив, что комиссара заинтересовал снимок, Анжела подошла к секретеру. Двигалась она легко, грациозно, как ученица балетной школы.

— Я специально заказала эту рамочку года три назад. Этторе смеялся, говорил, что я влюблена в Пруста. — Тень улыбки оживила ее глаза. — «Я стараюсь не отставать от твоего Марселя, видишь? — сказал он, когда дарил мне этот снимок. Даже надел бабочку и воткнул в петлицу цветок».

Де Пальма остался у двери. Он не разделся и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, дожидаясь, когда можно будет уйти. Амброзио, верный обещанию, сделал знак, что он свободен, и кивком поблагодарил его. Де Пальма тут же вышел, Анжела поспешила за ним.

Надя подошла к пианино, тронула пальцем клавиши. Красивый сиамский кот соскочил с кушетки, настороженно посмотрел на нее — кто, мол, тут еще хозяйничает? — затем уютно устроился возле калорифера, между гнутыми ножками застекленного шкафчика.

— Я должен искать виновника той проклятой истории, которой, к сожалению, не смог заняться в декабре, — сказал комиссар, когда Анжела вернулась и присела на край дивана, сложив руки на коленях. Надя беззвучно закрыла крышку пианино и села рядом с нею. — Я не знаю никаких подробностей, кроме того, что Этторе Ринальди был убит ударом в затылок на стоянке, между двумя автомобилями, в нескольких десятках метров от вокзала. Где он был той ночью?

— Возвращался из Турина. Уехал туда накануне.

— На следующий день после Рождества? У него в Турине были знакомые?

— Да. Он делал так каждый год. Это был обычай: проводить день Сан Стефано со своими знакомыми в Турине.

— Извините меня за нескромный вопрос. Поверьте, это не праздное любопытство. Вы знали жену Этторе? Она покачала головой.

— У Этторе с нею были трудные отношения, разрыв произошел еще до того, как мы познакомились. О любви и говорить не приходилось, только… Она была очень больна, он не мог ее бросить. Если бы вы знали, как терпеливо, даже самоотверженно сносил он маленькие гадости, которые она ему устраивала, капризы. Впрочем, и ее трудно винить, что возьмешь с больного человека…

— Давно вы живете в этом доме?

— Я прожила здесь лучшие годы моей жизни. Этот район особенный, в двух шагах от нашего дома факультеты университета. Как здесь весело было когда-то, столько молодежи гуляло по бульварам, в тени платанов и тополей. И лавочки перед Политехническим… Все вроде осталось и все — не то. Как вы думаете, комиссар, почему?

— Наверно, потому, что мы сами стали иными?

— Может быть, — вздохнула Анжела. — Моя мама давно умерла, отец живет в Сестри, он вдовец, скучает, целыми днями разгадывает кроссворды. Бедняга, он прожил не очень удачную жизнь. Был школьным учителем со скромной зарплатой, это ужасно унижало его…

— Мать была из богатой семьи?

— Скажем так: из состоятельной. Дедушка занимался торговлей, жил хорошо. Он и подарил мне эту квартиру, когда я окончила университет.

— Вы преподаете французский язык? Она потрогала золотое кольцо на среднем пальце левой руки.

— Да, в одном частном институте, здесь поблизости.

— Диплом, конечно, по Прусту?

— Нет, — засмеялась она. — Как ни странно — «Когда с закрытыми глазами вхожу в осенний теплый вечер…» — Надя запнулась. Хозяйка ласково улыбнулась ей и продолжила, но уже по-французски: «…вдыхая аромат неповторимый…» Затем подошла к застекленной книжной полке, взяла томик и, вернувшись, показала Амброзио фразу, подчеркнутую карандашом: «Мы тем сильнее любим женщин, чем больше они нам кажутся странными».

— Вот это Этторе никак не мог понять. И не хотел. Мы ведь тоже были непохожими. Он придерживался представлений, которые сохранил с детства. Я всегда говорила ему: живи сегодняшним днем. С его точки зрения, это была ересь, глупость. «Разве можно так жить? — спрашивал он. — Я никогда ничего не боялся, поверь мне, но меня приводит в ужас одна мысль о том, что можно оказаться без прошлого, без памяти, без старых друзей…» Но он меня любила любил всей душой.

— Наверно, как и вы его. — Надя осторожно сжала ее тонкую руку.

— Я теперь замечаю, что его больше нет. Вы знаете, где он похоронен? На кладбище Музокко, там, где лежит столько его друзей. Раз в году, в апреле, он ходил навещать их, даже меня водил. И плакал. Они все были мальчишки, говорил он, Боже мой, все они были мальчишки, как и я…

— Вам непонятен был этот мир?

— Абсолютно. Но я видела, что Этторе не может стать иным. Как с другой планеты. Я говорила ему о Прусте, он пробовал читать его, но не смог, скучал, читал только книги о сражениях, биографии, военные дневники. Вечерами он любил сидеть на этом диване. Смотрели телевизор, ему нравились вестерны, он часто держал мою руку в своей, она была сухая, горячая. Я подвигалась, клала ему голову на плечо, он обнимал меня. В Этторе было что-то нежное, надежное. Я с ним чувствовала себя как за каменной стеной, в полной безопасности. Чувство, которое, кажется, я испытывала только в детстве, когда с отцом ходила в лес. Я постоянно боялась заблудиться, а он говорил: «Не бойся, Анжела, ты крикни меня, и я тут же появлюсь».

— Синьор Де Пальма считает, что Этторе сопротивлялся, когда на него напали.

— Не знаю, полагаю, что да. Но, может, их было двое? Один попытался вырвать чемодан, а другой, сзади, ударил железным ломиком. Могло быть и так, правда?

— Вполне. Квартира на улице Баццини принадлежала ему?

— Она досталась ему от жены.

— Хотелось бы посмотреть ее. Когда-то я жил совсем рядом, в доме на углу. С детства любовался пальмой. Она еще стоит?

— Да.

— Его оазис.

— Откуда вам это известно? — удивилась Анжела.

— Мне сказал Капитан. Они ведь были друзья?

— Я хотела, чтобы они встречались пореже, не перемалывали одни и те же истории, меньше копались в своем военном прошлом. Этторе иногда злился. Джорджио — мрачный пессимист, боюсь, что он страдает депрессией. Это ведь он, Де Пальма, познакомил меня с Этторе. Я дружила с Антонией, женой Джорджио. Она была милой и жизнерадостной девушкой, потом они поженились, и ее жизнь превратилась в сумасшедший дом. Слава Богу, в конце концов они разошлись. Она познакомилась с одним иллюстратором книг и детских журналов — добрый и веселый человек, прямая противоположность Джорджио. Антония все время говорит мне: «Как хорошо, что он даже не служил в армии! Все время рассказывает только про джаз и живопись».

— Теперь квартира перейдет к наследникам. Кто они?

— Одна девушка в Турине.

— Это он к ней ездил на Рождество?

— Как и каждый год, я вам говорила.

— Кто она, эта девушка?

Анжела встала, прошла к калориферу, наклонилась. Сиамский кот ловко прыгнул ей на руки.

— Его дочь.

— У него была дочь?

— Это длинная история.

Она снова села, уютно устроив кота на коленях. Лицо у нее было бледное.

— Жена знала об этой девушке?

— Да. Этторе хотел, кажется, ее удочерить.

— Сколько ей лет?

— Девятнадцать. Он познакомился с женой одного моряка. Их отношения длились недолго, всего несколько месяцев — банк, в котором Этторе служил, послал его в Турин проводить ревизию. С женой он уже жил плохо, они часто ссорились. Ему казалось, что жизнь уходит, как вода в песок, что он стареет среди жалоб и дрязг. Вот тут ему и встретилась эта женщина. Случайная, никого и ни к чему не обязывающая связь. Но она забеременела, а моряк вскоре погиб. В Марселе, в порту. Они там грузили какие-то огромные ящики, и его задавило. Вот так…

Джулия всегда знала, что Этторе ее настоящий отец, хоть она и носит другую фамилию. Кстати, они похожи друг на друга, как две капли воды. Странно, правда, — юная девушка и седой старик… И все-таки удивительно похожи. Глаза, губы, овал лица… Этторе постоянно посылал ее матери деньги, каждый месяц. По правде говоря, он чувствовал себя виноватым перед ними — все-таки эта женщина потеряла мужа… Говорил, что должен был развестись, несмотря на болезнь жены. Он очень любил Джулию, ведь других детей у него не было. Но ее мать не любил, вот в чем дело, если бы любил, наверное, все было бы иначе.

— Джулия приезжала в Милан?

— Только на его похороны. Но вскоре она должна приехать надолго. Мы переписываемся, звоним друг другу. Очень славная девушка. — Анжела заметила, что комиссар достал сигареты, но закурить не решается. — Курите, пожалуйста. — И поставила перед ним пепельницу.

Амброзио с наслаждением закурил.

— В чемодане у Этторе было две сорочки, их украли. Почему две, если он уезжал всего на один день?

— Он был очень осмотрительным. Всегда говорил: всякое может случиться. Может, придется остаться еще на день, и у меня не будет чистой сорочки. Чистота была его манией, как температура и атмосферное давление. Я покажу вам его термометры и барометры, вы ахнете.

— Кто были его друзья, кроме Капитана?

— Некоторые коллеги из банка, хозяин одного магазинчика, тоже ветеран, врач, который его лечил много лет. К сожалению, он уехал в Аргентину. Его жена родилась в Резарио, унаследовала там, как она говорила, гасиенду. Этторе очень любил доктора Прандини и болезненно переживал его отъезд.

— Прандини? Я уже слышал эту фамилию. Если не ошибаюсь, Прандини есть еще инженер.

— Это его старший брат, он строит дома. Анжела погладила кота. Чувствовалось, что говорить об инженере Прандини ей неприятно. Амброзио терпеливо ждал.

— Он из тех людей, с которыми встречался Этторе, — наконец неохотно произнесла Анжела. — В сущности, это они его уводили от реальности в мир воспоминаний, в мир призраков.

— Этот Прандини, как рассказывал Капитан, был человек одержимый, на войне стрелял без разбора.

— Этторе восхищался им. Говорил, что всегда нужно выбирать: убивать или быть убитым. У Прандини на этот счет не было сомнений.

Она открыла фрамугу. Комната наполнилась холодом.

— Зачем вы ко мне пришли? Чего вы хотите от меня? Я понимаю, вы тут не только из-за смерти Этторе. — Анжела пристально посмотрела на Амброзио. — Не рассказывайте мне сказки, комиссар.

— Я не собираюсь вас обманывать, синьора, это не в моих правилах. Мы расследуем целую серию убийств, которые, на первый взгляд, никак не связаны с гибелью Этторе Ринальди. Но я почти уверен, что именно смерть двух давних приятелей — Ринальди и Датури — вызвала, скажем так, цепную реакцию других преступлений. Преступлений, которые без этой связи просто нельзя объяснить.

— Джорджио говорил, что эти подонки всегда плохо кончают. Стреляют друг друга за наркотики, за деньги, из мести.

— Часто так и бывает. Мы тоже думали об этом. Однако на этот раз оружие, убившее четверых, — одно и то же. Боевое оружие.

— Значит, вы подозреваете, что Джорджио Де Пальма…

— Нет. В настоящий момент нет.

— Понятно. И что же — я должна помочь вам найти того, кто расправился с убийцами Этторе?

— Нет. Того или тех, кто убил Этторе.

— Вы их не найдете.

— Вы уверены?

— Я читаю газеты. Кое в чем Джорджио прав. Например, утверждая, что полиция работает хорошо только тогда, когда нужно сопровождать больших чинов. Извините.

— Вы часто ходите в дом на улицу Баццини?

— Несколько раз была. Вместе с Джулией; Я плохо себя чувствую там, комиссар. Вещи, к которым он прикасался, зубная щетка, кофеварка, мыльница, крем для бритья, записная книжка с телефонами, исписанная его красивым прчерком, подголовник кресла… Нет, я не могу там быть. Посижу несколько минут и бегу домой. Я просила Джулию пожить там во время каникул.

— У Этторе был автомобиль?

— Был, но в ноябре он продал его. Собирался купить новый, да так и не собрался.

— Я хотел бы надеть наручники на того, кто его убил и ограбил. Клянусь вам. У него украли бумажник. Сколько там могло быть денег?

— У меня уже спрашивали. Точно не знаю. Знаю только, что он пользовался чеками банкомата, которые у него нашли в кармане пиджака. Значит, ему не нужно было носить с собой много наличных. В бумажнике могло быть сто, двести тысяч лир, не больше.

— А ценности? Золотые часы, перстень?

— Нет. Единственные золотые часы, которые у него были, он хранил в сейфе, их подарил ему отец, когда Этторе вернулся с войны. Он очень дорожил ими, но только как памятью об отце. На руке носил обыкновенные пластмассовые.

— Золотые часы могли бы навести на след. Обычно от них стараются спешно избавиться. Вам удалось открыть сейф?

— Я знала комбинацию. У нас не было друг от друга секретов. Мой год рождения. Номера комбинации сейфа — год моего рождения.

— Я не хочу знать его.

— Спасибо.

— Хотите посмотреть его квартиру?

— Охотно.

Амброзио и Надя в сопровождении хозяйки подошли к вешалке в прихожей. Возле вешалки стояла большая медная ваза с двумя цветными зонтами и одним черным, мужским.

— Этторе держал свой зонт здесь, — сказала Анжела, трогая ручку из темного дерева. — Он был убежден — если любишь женщину, должен почувствовать желание оставить у нее свой зонт.

Она надела волчью шубу.

Туман опал, огни фонарей стали ярче. Покрытая мелкими каплями влаги машина комиссара дремала на стоянке у дома. Он предложил Анжеле доехать до дома Ринальди, но она отказалась.

— Давайте пройдемся пешком. Я еще сегодня не выходила на улицу.

Пройдя какую-то сотню метров, она остановилась перед небольшим домиком, возле которого росла пальма. Пальма не представляла ничего особенного: сухой веник на войлочной ручке. Однако, когда он был мальчишкой, она казалась ему чудом из чудес — высокой стройной красавицей. Господи, куда же девалась ее высота! Забавная это штука — память.

Амброзио взглянул на соседний дом. В окнах первого этажа горел свет. В молодости комиссар жил там с родителями. Он взял под руку Надю Широ, чувствуя, как поднимается внутри какое-то бессильное отчаяние.

В двери было два замка, и Анжела Бьянкарди при тусклом освещении подъезда заставила их наконец открыться.

На дверях висела овальная бронзовая табличка с одной фамилией — Ринальди.

Квартира имела странный вид, как будто в ней никогда никто не жил. Мебель, посуда в горках, книги на стеллажах — все было расставлено, как в музее, с маниакальной тщательностью. Барометры, термометры, часы с маятником, пожелтевший план Милана прошлого века в рамочке, стол, покрытый тканью цвета лаванды, с блюдом фруктов из майолики в центре, диванчик и два кресла, обитых кармазиновым бархатом, казалось, простояли на своих местах лет двести. На стенах висели две картины: крестьянин, ведущий волов с плугом, и гора с заснеженной вершиной: на переднем плане был нарисован мостик, под которым бежала речка.

— Сколько раз говорила ему, что они ужасны, эти картины, а он объяснял: их купил на аукционе его отец, пусть висят.

Спальня была почти пустая: столик, комод, встроенный шкаф. На одной дверке шкафа — зеркало.

— Это единственная комната, в которой Этторе все поменял, не мог спать в кровати, на которой умерла жена.

Резная книжная полка с цветными стеклами в дверцах, кресло, обитое темной кожей, низкая тумбочка под окном, покрытая бежевым лаком. На полу новый, амарантового цвета ковер.

— Этторе купил его перед Рождеством, — пояснила Анжела. Это был его кабинет, тут он хранил все свои вещи, книги о войнах, письма, альбомы. За этой картиной — сейф, о котором я говорила. Собственно, это не картина, а увеличенная и вставленная под стекло фотография, но Этторе ее любил.

На фотографии маршал Бастико вручал отличившемуся солдату награду.

— Где он держал пистолет?

— В нижнем ящичке столика, у кровати.

— Хотелось бы взглянуть.

Они вернулись в спальню. Амброзио открыл ящичек и достал пистолет. «Беретта» девятого калибра с семью патронами в обойме.

— Могу я взять его на несколько дней?

— Конечно.

Он передал пистолет Наде, она обернула его носовым платком и положила в сумочку.

Анжела ничего не спросила, ее как "будто не удивило, что полиция проверяет оружие, принадлежащее жертве.

— Капитан говорил, что он ходил стрелять в тир.

— Не знаю. Я не люблю оружия. Я даже немного боюсь его. Мы об этом почти никогда не разговаривали. У каждого из нас была своя зона, куда мы старались не вторгаться. У меня были свои друзья, я ходила на концерты, в театры. Он редко сопровождал меня. Только если я настаивала, раз или два в году.

— Дом содержится в большом порядке.

— Видели барометры? Он их вечно проверял. Помню один случай, мы только недавно познакомились, я увидела их и удивилась. Ты похож на морского капитана, сказала я. Именно тогда он рассказал мне о своем приключении в Турине.

— Чемодан, с которым он ездил, у вас?

— Наверное, в квестуре.

— Я скажу, чтобы вам вернули.

Она сняла шубу, положила на диван, пошла на кухню. «Хотите что-нибудь выпить?» Вернулась с бутылкой коньяка, поставила на стол, достала из бара три рюмки.

— А что, комиссар, ключи, которые он носил с собой, так и не нашлись?

— В донесении об этом ничего нет.

— Впрочем, я поменяла замки. — Анжела налила в рюмки коньяк. Амброзио почувствовал, что она что-то недоговаривает.

— И хорошо сделали, сегодня опасно рисковать. Может быть, тот же убийца, или убийцы, если их было двое, как мы думаем, взяли ключи вместе с документами. Где он их обычно носил?

— В левом кармане пиджака. Или в пальто. По-моему, той ночью они были в пальто. Он любил чувствовать их под рукой. Кстати, и трамвайные билеты, он их тоже носил в пальто, чтобы не расстегиваться каждый раз, и какие-то мелкие деньги, телефонные жетоны… Вы не пьете, синьорина?

Надя поднесла к губам широкую рюмку, глотнула, как горькое лекарство, закашлялась.

— Ужасно крепкий…

Амброзио с удовольствием осушил свою рюмку и наполнил ее вновь. Он чувствовал, что в воздухе витает что-то, готовое вот-вот взорваться фразой, замечанием, чем-то таким, что изменит все его представления о расследовании, даст мысли новый мощный толчок. Ему показалось, будто именно здесь, среди вещей Этторе, Анжелу начали одолевать мучительные сомнения и она терзалась, не зная, поделиться ими с ним или нет. Ее надо было, что называется, дожать, и комиссар вновь завел разговор, от которого его самого уже подташнивало.

— Вы водите машину?

— У меня «фиат-500», почти музейный.

— Где вы его держите?

— На улице, перед домом. Этторе всегда говорил мне, что это неосторожно. У меня есть бокс в нашем дворе, но так сложно открывать ворота, засовы… ради микролитражки вековой давности. Я страхуюсь от угона с помощью цепи, которая весит, наверное, центнер, и обыкновенного замка. До сих пор воры относились к ним с уважением.

— Я все думаю, если бы он не продал машину, может быть…

Фраза родилась у него случайно, он не задал бы этого вопроса, если бы лихорадочно не искал способа как-то заставить женщину заговорить.

— Я тоже этим мучаюсь, я всегда думала, если бы Этторе не продал машину, он поехал бы в Турин на ней.

— Даже в туман?

— Определенно. Почему, черт возьми, он ее продал? Она еще была в приличном состоянии. Но он, со своей страстью к порядку, аккуратностью, продал ее, чтобы купить новую, последней модели, в январе. И не успел.

— Можно было погибнуть и на автостраде, в катастрофе. Мне жаль, что я опечалил вас.

— Не ваша вина.

Анжела допила свой коньяк, поставила пустую рюмку на стол и, мгновение поколебавшись, сказала:

— А знаете, комиссар, я видела парня, который пытался вставить ключ в замочную скважину двери.

— Этой квартиры? — чуть не подскочил от радости Амброзио, все еще боясь верить в удачу.

— Да. На нем была лыжная шапочка. Он обернулся, увидел меня — я только вошла, — и убежал. Я вышла за ним на улицу, но был сильный туман, и я ничего не увидела.

— Когда это случилось? Подумайте хорошенько.

— В феврале, примерно месяц назад.

— Вы кому-нибудь об этом рассказывали?

— Не нужно было этого делать? К той поре я уже поменяла замки. Да, я говорила Джорджио.

— Не могли бы вы спокойно повторить мне все подробности?

Глава 8

Кто-то недоговаривает, но теперь я почти уверен, что нахожусь на правильном пути. Эмануэла налила комиссару бокал белого вина.

— Этот незнакомец знал адрес жертвы?

— Ключами он завладел в ночь убийства или ему их дал тот, кто ограбил и убил Ринальди. В бумажнике были документы, они исчезли, установить адрес не составляло труда.

— Это было крайне неосторожно — идти в дом убитого человека.

— Да, разумеется. Думаю, что он несколько дней следил за подъездом. Анжела Бьянкарди ходит туда редко, вот он и решил, что ничем не рискует.

— Она смогла бы узнать парня?

— Не знаю. Очень уж мало она его видела, к тому же он нагнул голову. Запомнила только голубой помпон на лыжной шапочке.

Эмануэла говорила из кухни, где в кастрюльке варился рис.

— А что ты думаешь об этой синьоре Бьянкарди?

— Она изучала Пруста, Бодлера. Сейчас преподает французский. По-моему, милая и скромная женщина.

— Чувствительная и даже мнительная.

— Откуда ты взяла?

— Ей нравится Пруст. Сезон цветущей сирени, бульвары в настурциях, синьор Свэн, рассказывающий об умершей жене…

— Вот уж не знал, что и ты этим интересуешься.

— Читала кое-что недавно. Мне нравится и в то же время угнетает, вызывает скуку.

— Не говори этого никому. Ты права, это женщина с обнаженными нервами. Для нее Ринальди был опорой, защитой, вроде отца, как я понял. Его смерть нарушила равновесие.

— Не думаю, что он был ей только отцом.

— Я этого и не утверждаю. Он был ее любовником. Но еще и опекуном, и защитником, и опорой…

Они обедали в мягко освещенной комнате, выходившей окнами на улицу Чезаре Корренти; торшер с белым абажуром у дивана создавал приятный уют.

— Ты подозреваешь друзей этого пенсионера?

— Называть его пенсионером было бы не совсем правильно. При слове «пенсионер» представляется старый, дряхлый человек. А он был мужественным солдатом, как утверждают все, кто его знал, и не выглядел на свои годы.

— И что ты намерен делать?

— Все останется как было, по крайней мере еще несколько дней. Будем следить за парнем, которому угрожали. Хочу познакомиться с неким Прандини.

— Кто он такой?

— Друг и сослуживец Ринальди, специалист по оружию, точнее, специалист в стрельбе по живым мишеням. Дай взглянуть на этикетку этого вина.

— Это прислал папа из провинции Ла Специи. Очень приятный аромат, не правда ли? Амброзио посмотрел бокал на свет.

— Все друзья Ринальди хорошо владеют оружием.

— Значит, легко будет выяснить, кто из них смог бы…

— Стать мстителем? Нет, это сложно. Они не дураки и связаны между собой. У них застарелая ненависть ко всему, что не соответствует их убеждениям. Считают, что они за закон. Но в их руках закон становится орудием мести. Не то что я их не понимаю: слишком много в нашей жизни легковесного отношения, вызванного равнодушием, терпимостью, нежеланием связываться. А у полиции каждый шаг регламентирован инструкциями, порой и мы ничего не можем сделать. Или почти ничего.

— И в больнице у нас то же самое…

— Я знаю, дорогая.

— Джулио, мне сейчас пришло в голову… ты говорил, что в этих четырех преступлениях общее — это калибр оружия.

— Пока удалось связать убийство грабителя и смерть хозяина траттории. После разговора с вдовой Датури я убедился, что именно среди его друзей нужно искать мстителя.

— Я думаю, если… если кто-то из убитых молодых людей был в лыжном берете с голубым помпоном…

— О Боже, — произнес Амброзио, схватившись за голову. — Дай подумать. Анжела сказала, что этот парень появился на улице Баццини примерно месяц назад. А Аддамьяно убили в дни карнавала, в последнюю неделю февраля. — Он прервался и посмотрел на нее:

— Да, может быть. Ты подала хорошую идею.

— Синьора Бьянкарди утверждает, что не видела парня, который пытался ограбить квартиру, в лицо. Может, она солгала тебе?

— Но зачем? И почему тогда она сказала о лыжной шапочке?

— Не знаю. Она говорила об этом и Капитану, так ведь? Может, у нее мелькнула мысль, что в этих убийствах замешаны друзья Этторе; разве в таком случае она сказала бы тебе всю правду?..

Пока Эмануэла говорила, у Амброзио возникло странное ощущение, словно он в двух шагах от разгадки тайны и в то же время отдаляется от нее. Трудно было сосредоточиться, нужны были календарь и блокнот, чтобы записать одну за другой все даты, имена, названия улиц, данные научных экспертиз…

— Ты плохо себя чувствуешь? — встревожилась Эмануэла.

— Нет, прекрасно. У этого вина, Эмануэла, божественный аромат. Вроде бы пахнет свежими фруктами… а может, и нет. Не могу уловить. Как с нашим убийцей.

Она подошла сзади, обняла его, он почувствовал затылком тепло ее груди.

— Ты тоже пахнешь свежими фруктами, — шепнул он.

— Останешься сегодня, да?

— Я был у сестры Аддамьяно полчаса назад, — сказал Де Лука, — а потом у матери Монашка. Бог мой, какая толстуха! Ни у кого из парней не было лыжной шапочки, а тем более с голубым помпоном.

— Ты уверен, что они говорили правду?

— Думаю, что да.

— А зимой что эти паршивцы надевают на голову?

— Ничего. Молодежь не носит ничего.

— Даже когда температура ниже нуля?

— Я спрашивал. Мать Аддамьяно показала мне синюю шапочку с козырьком. Гаспаре надевал ее в исключительных случаях, когда водил машину фирмы.

— Гаража на Лорентеджо?

— Думаю, да.

— Значит, синяя шапочка с козырьком, — повторил комиссар.

Весь день Амброзио пытался представить себе Гаспаре Аддамьяно, слесаря, шофера, угонщика автомобилей — мастера на все руки — в мотоциклетной куртке и в коротких сапожках.

Но возникало только его лицо, залитое кровью, обезображенное выстрелом. А эта яркая ленточка, найденная среди мусора в трех метрах от трупа? Куда ее прикажете прилепить?

— Как вы думаете, синьор Аббатанджело, Гаспаре мог повязать голову ленточкой на манер индейцев, хотя бы ради шутки, чтобы пооригинальничать?

— Ни в коем случае. Он был другого склада. Те все получеловеки, по-моему. А Гаспаре был мужчиной, не придурком.

— Вы его использовали как шофера?

— Иногда посылал с поручениями за город. Подарил синюю форму.

— Шапочку с козырьком?

— Конечно. А когда он водил фургончик…

— Тогда он форму не надевал. Может, когда было холодно, он носил лыжную шапочку?

— Никогда я не видел Гаспаре в лыжной шапочке.

— Можно взглянуть на фургончик?

Машина была добитая, кузов выкрашен красной краской, на нем виднелись пятна. На дверцах надпись: «Гараж Лорентеджо».

— А на других машинах он ездил?

— Иногда я ему давал старенький «рено». В субботу вечером или в воскресенье. Он ездил на дискотеку.

— Этот человек мне не нравится, — заявила Надя, когда они шли по бульвару. В небе торжественно плыли белые облака, отливая серебром. — У него вид беспардонного мошенника.

— Скоро весна, — заметил Амброзио. — Знаешь, куда мы сейчас направимся? В деревню, в гости к Марко Прандини, одному из друзей Ринальди.

— Тот, который всегда стрелял первым? Наверное, он того… — Надя покрутила указательным пальцем у виска.

— Как ты его себе представляешь?

— Здоровенный лысый грубиян.

Но Прандини оказался худощавым, ростом под метр семьдесят. Военная выправка, волосы седые, вьющиеся, еще густые. Глаза темные, маленькие, посаженные близко к носу. В разговоре тембр его голоса часто менялся, казалось, что он принадлежит разным людям. Прандини держал руки на груди, соединив растопыренные пальцы. Под черным пиджаком у него был надет жилет на кнопках.

Одноэтажный дом конца прошлого века напоминал маленький патрицианский дворец: окрашенный в желтую охру, с коваными балконными решетками, окна с зелеными ставнями. Калитка справа, с каменными фигурками львов на столбах, вела к подъезду с колоннами. Дом был накрыт черепицей и затенялся летом большим деревом, которое росло возле кирпичной стены.

Открыла им пожилая женщина, одетая в черное, похожая на крестьянку. Она впустила всех в просторный холл с расписным потолком и стеклянной дверью в глубине, сквозь которую виднелась английского типа лужайка, перемежаемая кустами. За ними темнел длинный ряд высоких тополей.

— Там, за тополями, течет По. — Прандини с любопытством разглядывал их, взгляд его то и дело задерживался на Наде.

Из холла они прошли в отделанную вишневыми панелями комнату, дубовый пол в ней устилали старинные ковры. Мебель тоже была старой, почти античной, но прочной, видимо, недавно отреставрированной. Рабочий стол завален бумагами, в углу — несколько кожаных кресел, на стенах — эстампы, изображающие сцены охоты. У зажженного камина, поблескивая круглыми желтыми глазами-пуговками, лежала немецкая овчарка.

— Я уединился здесь после многих лет путешествий. Работаю еще, но уже не так, как прежде. Догадываюсь, зачем вы пришли. Мне звонил Джорджио. Вы видели, в каком состоянии бедная Анжела? Для нее Этторе…

— Синьор Прандини, — перебил его Амброзио, — мы зашли в тупик с расследованием. Никак не можем, например, найти, кто убил и ограбил вашего друга на Центральном вокзале.

— "Город наводнен жуликами, бандитами, всякими подонками. Что вы хотите? Отыскать, кто это? Но ведь легче найти иголку в стоге сена. Говорят: сравните с тем, что происходит в Нью-Йорке или Вашингтоне, и поймете, что у нас все не так уж плохо. Какая-то сотня жертв в год. Глупцы. Ведь Милан не Нью-Йорк, и сравнивать нужно с прежним Миланом. — Он протянул руки к камину и зябко потер их. — Я хотел бы до обеда — надеюсь вы пообедаете со мной? — предложить вам белого вина из Кусторы. Уверяю вас, такого вы еще не пробовали.

— Затем произошли другие события, например, убийство из мести молодого парня, потом случай на вокзале Гарибальди, где нашел смерть Альваро Датури…

— Бедный Альваро… — Прандини щелкнул пальцами, овчарка бесшумно приблизилась к нему и преданно потерлась о его ногу. Он ласково потрепал собаку по загривку и позвал женщину, открывшую им.

— Принесите, пожалуйста, вина.

Женщина вышла, но почти тотчас же вернулась, как будто предвидела желание Прандини, и внесла серебряный поднос, на котором стояли три хрустальных бокала и бутылка вина.

— Чувствуете аромат? А какой изумительный соломенно-желтый цвет. Там, где его делают, есть дом Тамбурино Сардо, героя Эдмондо Де Амичиса.

— Отличное вино, — сказал Амброзио, зачарованный бокалом с изумрудным отливом на ножке больше, чем вином из исторической зоны Соммакампанья:

— Мы проиграли два сражения в тех местах.

— И оба летом, вы заметили?

— Не помню.

— В июне и в июле. Июль — несчастливый месяц.

— Вы большие друзья с капитаном Де Пальма, не так ли?

— Мы всегда дружили, дружим и сейчас. Он вам рассказывал о первом батальоне в Мармарике? Потом я вернулся в Италию и оказался на севере, где полтора года принимал участие в говняной войне. Извините меня, синьорина. Война, хуже которой не могло быть: итальянцы убивали итальянцев, а за что?.. Если я уцелел, то лишь благодаря своему инстинкту. Я не хотел, чтобы эти любители военных игр схватили меня и поставили к стенке.

— Вас могли расстрелять?

— Элементарно. В Музокко, на кладбище полторы тысячи могил тех, кому повезло меньше, чем мне. Среди них есть три, одна возле другой. Там похоронены три брата, младшему было шестнадцать лет. Их приговорили и расстреляли через несколько дней после окончания войны. Представляете, какой ужас! Война уже окончилась, а их расстреляли…

— Какое оружие у вас было?

— «Люгер». Потом пистолет-автомат МР-40, отличная вещь. Вдоволь патронов и несколько ручных гранат. Кто меня мог задержать?

— В четырех трупах, которые мы обнаружили, были пули девятого калибра. Как у вашего пистолета.

— У меня его уже нет, комиссар, почти полвека. Между прочим, таких, как я, уже давно амнистировали, — улыбнулся Прандини. — И вернули все права. Теперь мое дело — вооружаться или нет. У меня сейчас есть «беретта» и охотничье ружье.

— Вы случайно не знаете, почему Ринальди не женился на Анжеле?

— Потому что Анжела уже замужем. За одним негодяем. После нескольких месяцев супружества он уехал в Голландию или Бельгию, захватив с собой все ее деньги. Жулик.

— Она его искала, подавала в суд?

— Не думаю, уж очень все это противно. Она осталась одна, замкнулась в себе, пока не встретила Этторе. Этторе был святой человек. Добрый, внимательный, ласковый… Вот почему Анжела так привязалась к нему. А эти проклятые…

— Синьор Прандини, — впервые подала голос Надя, — Анжела, возможно, видела одного из убийц. Ключи, которыми он пытался открыть дверь квартиры, доказывают…

— Что доказывают? Квартирные кражи сегодня в порядке вещей. Нет семьи, которая не пострадала бы от этих бандитов, ублюдков, наркоманов…

— Вы не думаете, что ключи, которые у него были, принадлежали Этторе Ринальди?

— Думать можно о чем угодно, комиссар. Беда в том, что Анжела даже не смогла увидеть этого негодяя в лицо.

— Я знаю, он убежал. Может, на улице был соучастник, который его ждал?

Прандини снова сложил руки на груди, замком сцепив пальцы, и ядовито усмехнулся.

— Я понял. Вы думаете, что Анжела могла увидеть машину или мотоцикл, на котором они задали деру, но не сказала вам об этом? Но тогда зачем ей вообще было говорить о парне с ключами? Я понимаю, вам хочется соединить два убийства чем-то, кроме пуль девятого калибра, но боюсь, что вы на ложном пути.

Он встал. Амброзио и Надя тоже поставили свои бокалы, ожидая дальнейшего шага. Прандини вел себя как-то особенно, с намеками, то казался искренним — и опасным, то — ироничным, открытым, гостеприимным.

— Хочу вам кое-что показать. Оденьтесь, выйдем.

В сопровождении собаки они направились к небольшому строению из красного кирпича, с высокой крышей и белой трубой, из которой в холодное утреннее небо вился тонкий дымок. Внутри было что-то вроде выставочного зала. Просторную комнату украшали флаги, в центре висело трехцветное знамя с орлом, распростершим крылья.

— Это знамя моего полка.

— А остальные?

— Видите вымпел? Это восьмой королевский танковый. А это — шестого африканского эскадрона, дивизиона броневиков. Боже, какие шли бои! Если кто-то выживал, тот уже ничего в жизни не боялся.

— Вы создали частный музей.

— Только знамен, касок и шлемов.

Действительно, на длинном столе вдоль одной из стен были разложены шлемы и каски разных родов войск, колониальные шлемы с очками против песка, береты. На стенах висели военные топографические карты.

— Не так-то просто было собрать это все. Когда я начал, прошел слух, что один сумасшедший богач скупает военные сувениры. И тогда… В общем, я должен был спасаться, особенно от ветеранов и их реликвий. Я покупал только то, что меня близко касалось. Например, меня не интересовали действия военного флота.

— Как и оружие, — подсказал Амброзио, с любопытством разглядывая черный шлем.

— Я бы с удовольствием собрал коллекцию оружия, но как это сделать? Все не так просто, как кажется, комиссар. Может, когда-нибудь… Кстати, а вы каким пистолетом пользуетесь?

— «Беретта». Как и вы.

— Отличное оружие. Правда, когда-то я предпочитал «люгер». А вообще-то «люгер», или парабеллум, или Р-38 — не имеет значения. Красивое оружие. Капризное? Кое-кто и впрямь так говорит. А что до меня, я никогда не пожалел, что верил в него. — Он посмотрел на Амброзио, потом на Надю Широ. — Это как сказать, что «ролле ройс» не нравится механикам. Кто так говорит? Те, у кого руки, извините, в заднице.

— Вы знаете некоего Клема Аббатанджело, синьор Прандини?

— Аббатанджело? Никогда не слышал. Кто это?

— Деловой человек, — ответила Надя. — Хозяин одного гаража.

— Гаража? — Прандини покачал головой и взял Амброзио под руку.

— Я покажу вам речку, пойдемте.

Они пошли по дорожке, посыпанной белой галькой, которая едва заметно поднималась на возвышение. Наверху ряд тополей замыкал пейзаж, видный из окна виллы. За деревьями, внизу, метрах в двухстах текла река, намывшая кое-где по берегам полоски светлого песка. На другом берегу тоже виднелись тополя — вскоре под апрельским солнцем они заиграют блестящей зеленью.

— Я просыпаюсь рано, почти с рассветом, и прихожу сюда наблюдать По. Разве это не чудо? Я купил этот дом, потому что По — моя река. Она мне спасла жизнь.

— Вы были в этих местах в конце войны?

— Примерно в этих. Я прятался в одном шалаше, потом в другом. Все-таки, что ни говори, я не был невезучим. Знаете, сколько мне было? Двадцать два. Вот смотрю я на нее и вижу, как над водой поднимается туман. Летом краски яркие, пронзительные, осенью — пастельные, мягкие. Как я хочу, чтобы какой-нибудь хороший художник нарисовал все это.

Ветер от реки растрепал ему волосы, белый чуб мягко шевелился, отчего Прандини казался старым мальчиком.

— А где теперь ваш «люгер»? — одна и та же мысль, казалось, точила Амброзио, как жук-древоточец дерево.

Прандини обернулся, его лицо исказила болезненная гримаса, годы страстей и разочарований, как в зеркале, отразились в ней.

— Я же говорил вам: я вернулся домой ночью. Отец спрятал меня на чердаке. Пистолет лежал в ранце вместе с гранатами. Отец все уничтожил.

— Ваш брат… Вы жалеете, что он уехал в Южную Америку?

— Мы виделись редко. Жена его педантка, вечно всех поучала. Предубежденность и невежество. Моя жена с ней были подругами, они и сейчас дружат.

— Вы женаты?

— Она не живет со мной. Мы разошлись. Без судов, печатей, адвокатов. Частный развод, — он улыбнулся. — Я купил ей квартиру, нанял одного педераста-архитектора, чтобы обставил ее, как она хотела, нашел даже девушку-филиппинку, которая умеет готовить итальянские блюда. Вдали от меня она считает, что выиграла в лотерею. Хотите знать, как она проводит время? Парикмахеры, выставки, массажи и концерты. Королева! Королева в ссылке, комиссар. — Прандини оживился, у него прошла меланхолия.

— Надо полагать, она была не такой уж плохой женщиной, синьор Прандини? — с нарочитой наивностью спросила Надя.

— Вы правы, когда-то была. Хоть она уверена, что осталась такой же. Она моложе меня, и намного. Но шея, девочка моя, шея и щеки у женщин — больное место. Настоящие предатели, наглые и бесстыдные.

— Она живет в Милане?

— А где же еще? Тильда захотела поближе к Сан Бабила. Ей никогда не нравился этот дом, эти поля, даже река. Что она понимает в реке? Я влюбился в нее, когда она была совсем юная. Непохожая на меня. Ей нравились кремовые пирожные, а меня от сладостей тошнит. Я всегда пил кофе без сахара.

— Вы часто видитесь?

— Когда бываю в Милане по делам, случается, останавливаюсь у нее. Специально для меня одну комнату оклеили зелеными обоями. Под цвет леса. — Он с шумом втянул в себя воздух. — Посмотрите в небо. Видите, это стаи мартовок. Непонятно? Утки. Чувствуете запах воды и горелой травы? Замечательно, правда? И я должен был бросить все это, чтобы жить в бензиновой вони?

Он повернулся к Наде, которая, сунув руки в карманы пальто, глядела вниз, на реку.

— Вам холодно?

— Наверно, мне было бы одиноко в деревне. Как вашей жене…

— А я уже привык. С тех пор как… — оборвав фразу, он подобрал камень, бросил с ловкостью, необычной для его лет, и овчарка рванулась за ним. — Но мы люди сумасбродные. В Африке я носил с собой книжечку стихов. Одно из них я иногда читал товарищам. «Река, протекая, меня шлифовала, словно собственный камень…"

Они переглянулись удивленно.

Полчаса спустя в столовой с накрытым овальным столом и запахами специй, под веселый треск горящего камина они продолжили разговор.

— Синьор Прандини, человек, которого я ищу, полагаю, не понимает, что он обыкновенный убийца. Он считает себя судьей, который действует от имени попранного в нашей стране закона. Он сам выносит и вершит свои приговоры, потому что не верит в правосудие.

— Разве можно называть страной эту мусорную свалку?

— Об этом же говорил ваш приятель Де Пальма. И все-таки мы живем в демократической стране, где порядок должны наводить не отдельные мстители, взявшие на себя функции господа Бога, присвоившие себе право карать и миловать, а правосудие, и только оно.

— Правосудие?! — гневно повторил Прандини. — Как же оно допустило, что целые области оказались в руках организованной преступности? Что героин стал чуть ли не базой нашей экономики? Что похищение детей превратилось в процветающий бизнес, к которому в нашей стране бездельников уже привыкли, и плюют на все, лишь бы не грозила беда их собственным чадам. Нет, комиссар, мы сделаны из другого теста. Ищите, если хотите, тот «люгер». Но знайте, что это не мой, у меня его нет. Ни разу с тех пор не видел.

— Это могло быть оружие капитана Де Пальма.

— Не представляю, чтобы Джорджио с пистолетом в руках охотился за какими-то негодяями. Он мрачно настроен, презирает философию «возлюбим друг друга» и «проживем кое-как», которая господствует сегодня в республике, но из-за этого превратиться в самозваного шерифа он не способен.

Прандини обнажил зубы в насмешливой улыбке. Или горькой?

— Синьор Прандини, простите, вы любите поэта, который написал стихи о реке? — вмешалась в разговор Надя.

— Унгаретти? Это самый великий поэт Италии, моя милая.

— Оказывается, у вас есть идеалы. Он вздохнул.

— Вы слышите, комиссар? Идеалы… Кажется, я вернулся назад на целый век. Идеалы… Я растерял их все по пути. Между одним выстрелом и другим. В тех шалашах, где скрывался от людей. Не стоит их хранить, идеалы. Весь мир заботится о том, чтобы тебя от них вылечить. Не так ли? Без них я почувствовал себя ненужным, но зато легким, как водяная курочка, и стал пристальнее смотреть вокруг и замечать вещи, которые раньше не видел. Например, лавочников. Они становились зажиточными. Были невеждами, дураками, обманщиками, но, богатея, покупали себе дома, драгоценные украшения для своих дам и автомобильчики для сыновей. Хо, сказал я себе, каким дураком я был, и тоже начал стараться побыстрее стать на ноги. Это и погнало меня на Ближний Восток, где я сделал состояние. Мои любимые клиенты — эмиры. Знаете, что значит эмир, синьорина? Принц.

— Очень интересно, — заметил Амброзио, — однако вернемся к нашим баранам. Все преступления, которыми, я занимаюсь, начались после насильственной смерти Этторе Ринальди, друга Капитана и вашего друга. После того, как Анжела Бьянкарди встретила возле его квартиры молодого парня с ключами. Поэтому я должен проверить алиби всех. Включая вас, синьор Прандини. Не припомните ли, где вы находились ночью, когда был убит Гаспаре Аддамьяно?

— Не помню.

— Тогда вам придется приехать в квестуру. Там мы все проверим.

— Но это невозможно. Я не веду дневник. Это Ринальди всегда отмечал, был ли дождь, или туман, или снег, и сколько выпало сантиметров. Он — да, а я — нет. Это смешно. Как я могу вспомнить, где я был, где болтался в такой-то и такой-то день…

— Ночью, между часом и двумя, когда на улице Мессина…

— Я даже не знаю, где эта Мессина. Где это?

— В конце улицы Луиджи Девятого, рядом с Мемориальным кладбищем.

— Полная чепуха. Я не смогу вспомнить, что я делал день за днем, где был, с кем встречался.

— Синьор Прандини, я уверен, что это будет не так уж трудно сделать. Вы деловой человек, у вас, наверное, есть записная книжка, где вы отмечаете время встреч. Немного терпения, и вы вспомните, в какие дни были здесь, а когда в Милане, у своей жены.

— Я не всегда живу у жены, — казалось, он успокоился. — Будете проверять также алиби Джорджио?

— Вас это забавляет?

— Еще бы! Мне смешно от мысли, что такой рассеянный человек, как он, с вечно затуманенной головой, должен будет доказывать вам с документами в руках, где он был в тот или иной день. Это будет та еще потеха.

Пообедав, они на несколько минут присели у горящего камина, потом пожилая домработница принесла Прандини букет оранжерейных розочек, и он с легким поклоном вручил цветы Наде.

В прихожей пахло мандаринами.

— Когда я привожу розы из нашей оранжереи, Анжела сразу бежит ставить их в железную вазочку на вокзале.

— На месте гибели Этторе?

— Да. Она привязала проволокой к фонарному столбу вазочку и ставит в нее цветы.

— Этот человек — загадка, — прокомментировала Надя уже за рулем «дельты».

— Почему?

— Убивал людей направо и налево — и читает наизусть стихи Унгаретти. Большой оригинал!

— Завтра он придет в квестуру, сядем с календарем и сделаем кое-какие подсчеты. То же самое с Капитаном. Хочу проверить каждую деталь.

— Пойдем еще раз к Анжеле Бьянкарди?

— Сначала на Центральный вокзал, вернее, на бульвар Дория.

— Комиссар, у меня возникла странная мысль. Ринальди обнаружен между двух автомобилей на стоянке. Анжела ставит цветы в вазу под фонарем. Почему? Фонарь должен быть в нескольких десятках метров от места преступления. К тому же почти никогда не убивают при ярком свете.

— Ну, а куда, по-твоему, ей девать свою вазочку? Поставить на асфальт, под колеса машин? Нужно поскорее побывать на месте, может, это нам что-нибудь даст? Хоть какую-то зацепку. Знаешь такую пословицу: волка ноги кормят?

— Это мы-то волки? — улыбнулась Надя. — Ох и выдумщик вы, комиссар…

Глава 9

Намаявшись у светофоров, Надя наконец пробилась к вокзалу. Они нашли фонарный столб, окрашенный, как и все остальные, в зеленое. Плотно, один к одному, стояли автомобили. Но все выглядело мирно, спокойно. За стоянкой виднелся сад, расположенный ниже уровня улицы, как бы в котловине. Его украшали свежевыкрашенные скамейки, мраморный фонтан, среди голых яблонь темнели стройные кедры. Несколько арабов разговаривали между собой. Среди этих парней с темной кожей была девушка. Ярко освещенный вокзал — огромный цементный мавзолей, вывеска отеля, зеленые и красные огни баров и магазинов, переполненные людьми улицы — вся атмосфера раннего вечера дышала покоем и размеренностью. Трудно было вообразить, что именно здесь, в этой точке города, чуть ли ни ежедневно происходят многочисленные страшные преступления.

Проехал фургон с карабинерами.

— Вазочки уже нет, — заметила Надя.

— Какой вазочки? А-а…

Полицейский, который в конце декабря обнаружил труп Этторе Ринальди, показал на асфальте место, где тот упал.

— Кажется, тут никогда ничего не может случиться, не правда ли, комиссар? — сказал полицейский. — И что газеты все выдумывают. Но это только кажется. Вдруг ты видишь японца, у которого увели весь багаж, девушку, отчаянно призывающую на помощь, старушку, ограбленную негодяями. Ужасное место, комиссар, поверьте. Газеты пишут лишь о самых крупных фактах, как с этим человеком после Рождества. Мы были на патрульной машине. Кто-то с чемоданом сделал нам знак, и мы кинулись на стоянку. Но уже было поздно.

— Кто был этот человек?

— Он исчез, мы его больше не видели. Никто не хочет хлопот. Если бы мы не подъехали, он спокойно ушел бы, никому ничего не сказав. Каждый теперь думает только о себе.

— Как вы думаете, почему Этторе Ринальди убили? Ведь в таких случаях обычно не убивают. Отнимают бумажник или чемодан и скрываются.

— Наверно, он сопротивлялся. Грабители этого не любят.

— Крадут автомобили в этих местах? — спросила Надя.

— Часто, даже когда есть сторож.

Осмотр места происшествия больше ничего не дал. У Амброзио появилось тягостное предчувствие, что вся эта его скрупулезная работа базируется на ложном убеждении. Решил сам и убедил своих подчиненных, что во всех случаях действовал один и тот же убийца, мститель, что он отличный стрелок, скорее всего, ветеран войны, как Капитан, как Прандини или кто-то из их компании. Не рановато ли он отказался от других версий?

— Представь себе, что наш друг или Де Пальма докажут свое алиби, что мы тогда будем делать?

Надя достала из сумочки зеркальце, провела по лицу пуховкой.

— Эти алиби нужно будет еще внимательно проверить.

— Жена Прандини живет здесь, неподалеку, — сказал Амброзио, — я поверну налево и припаркуюсь.

На секунду ему показалось, что он вернулся на годы назад, в далекое лето, с редкими грозами, которым не удавалось смягчить августовскую жару.

Улица Капуччини и окрестности всегда производили на него странное впечатление: дома в стиле либерти с декоративными подъездами, тусклый свет над входом, фигуры женщин на рельефах с венками на голове и развевающимися волосами, черные кованые калитки — все это навевало какую-то болезненную тоску. Когда-то давно, на улице Моцарта, в одном из таких же домов он проводил свое первое расследование, самое сложное, запечатлевшееся в памяти на всю жизнь.

Их встретила молодая служанка, проводила в комнату, покрашенную в нежный розовый цвет, с небольшим диваном, секретером из светлого дерева, креслом, напольными часами и лакированным столом, на котором стояли разнокалиберные рюмки и фужеры. Единственная картина — портрет маслом в серебристой раме — изображала сидящую женщину: одна рука подпирает щеку, другая мягко лежит на коленях. Немного меланхоличный взгляд, широкая накидка с воротником из белого меха…

— Это, должно быть, Элеонора Дузе, — сказала Тильда Прандини, с улыбкой входя в комнату. Она была в зеленом платье, подчеркивающем высокую грудь. На шее три нитки жемчуга.

Тильде на вид не было еще пятидесяти. Выдавали темно-голубые прожилки под глазами и над губами, но она была еще привлекательной, несмотря на развивающуюся полноту, пока не излишнюю, но уже заметную.

Амброзио с любопытством посмотрел на портрет.

— Это приобретение моего мужа. Он больше разбирается в дичи, чем в картинах. Вы здесь по поводу Марко, думаю?

— Он вам звонил?

— Он мне часто звонит.

Она села в кресло, показав Амброзио на диванчик.

— Можете курить, если хотите. Что-нибудь выпьете?

— Вам не нравится в деревне?

— Имеете в виду, хочется ли мне жить в этом доме около По? Вы знаете, когда вечерами я слышала звон колоколов, это «дин-дон» в тумане, который поднимался от реки, или бой часов, мне хотелось раствориться, исчезнуть, убежать на край света.

— А муж ваш, наоборот…

— Марко — человек своеобразный. Боже мой, когда мы познакомились, он был совсем не такой, по крайней мере мне так казалось. Потом, когда жили вместе, стали возникать трения, пока я ему не сказала прямо: переедем в город. Тебе кажется, я ему сказала, что лучше работать в этой дыре, среди уток и куриц? А он… Ничего не хочет слушать. Просыпается на заре, читает стихи, покупает флаги и гуляет вдоль реки, вечно в грязных сапогах и в бархатных пиджаках. Знаете, кто у него друзья?

— Старые сослуживцы.

— Где там! Священник, аптекарь, сержант карабинеров. Вы представляете?

— С каких пор вы, синьора, живете здесь?

— Уже несколько лет.

— Ваш муж много ездит, особенно по Ближнему Востоку.

— Теперь меньше. А когда-то все время торчал между Эль-Риадом, Амманом и Багдадом. А я на реке По, среди свиней и кроликов.

— Дом очень красивый, — заметила Надя.

— Вам кажется? Ему уже сто лет, может, когда-то он и был красивым, но его нельзя согреть, ночами собачий холод, а потом служанки, которых он подобрал… Если бы вы попробовали то, что они готовили, — полента, дичь, бифштексы с кровью, соусы, от которых можно помереть… Ему все это нравится, а мне… мне-то каково!

— Синьора, вы разговаривали с мужем и, конечно, знаете, что мы ведем расследование некоторых событий, происшедших, скажем, с Рождества и немного позже.

— Вы подозреваете Марко? Она потрогала жемчуг.

— Я никого не подозреваю, никого в частности. Просто пытаюсь понять, сопоставляя различные факты, как произошли некоторые убийства, связанные со смертью Этторе Ринальди, друга вашего мужа.

— Бедная Анжела. Несчастное существо. При ее меланхолии… думаю, мужчина с ней должен чувствовать себя тоже несчастным.

— Этторе, наоборот, несчастным себя не считал.

— Он уже был в годах.

— Ровесник вашего мужа.

— Именно. И вы думаете, что Марко, когда был моложе, вел себя, как сейчас? В молодости он был… как молния, его никто не мог удержать. Отец даже советовал мне не выходить за него. Да, да… Говорили, что он мошенник, убийца. Да, убийца. Он вам рассказывал о войне? Никогда не поднимать вверх руки, если ты не… говнюк, извините. Он всегда так говорил. Мне он жутко нравился, когда был молодой. Как герой модных боевиков. Другие мужчины рядом с ним казались начиненными теплым тестом. Отец правильно говорил: «Тильда, будь осторожна, этот человек слишком стар для тебя и прожил бурную молодость». Бурную, понимаете? Бедный папа… Конечно, я сделала по-своему, и судьба наказала меня за это.

— Вы говорили про Анжелу.

— Анжела — женщина, которая знает свое дело. Но слишком она чувствительная, слишком хрупкая. Не понимаю, как она очаровала такого зануду, как Этторе, педанта, который жил только привычками, без никакой фантазии. Единственное приключение, которое он пережил, — это война в пустыне. Он только и говорил, что о Роммеле.

Тильда встала. Редко приходилось Амброзио видеть, чтобы женщина в ее положении была такой самодовольной. Обычно разведенные женщины, живущие одиноко, проявляют особое отношение к незнакомым, особенно к полиции в своем доме.

— Попробуйте, очень вкусные, — она показала на коробку вишен в шоколаде. — Анжела… я никогда не могла ее понять. Ее муж, как говорил Марко, сбежал из дома, обворовав ее. Марко все рубит сплеча. Раз: там рай, а тут ад. А я всегда говорила, у него могли быть причины, ведь правда? Короче, мне кажется невероятным, чтобы человек, ежедневно, не таясь, выходивший через парадный подъезд купить сигарет, в один прекрасный день вдруг — бац! — и исчез из ее жизни навсегда, не сказав ни слова. И она пальцем о палец не ударила, чтобы его найти.

— Интересно, — согласился Амброзио, переглянувшись с Надей.

— Я сказала что-нибудь не то?

— Нет, почему?

— Я никогда не говорю ничего интересного, как считает мой муж. С ним мы всегда спорили по этому поводу.

— Не могло ли быть между Анжелой и ее мужем какого-то препятствия для нормальной жизни?

Амброзио специально выбрал довольно туманные слова, чтобы прозондировать, как говорится, почву, и Тильда посмотрела на него с восхищением, блеснув веселыми глазами.

— Видите, вы сразу поняли.

— У них не было согласия в плане чувственном, да?

— Чувственном? Лучше сказать, эротическом. Она взяла вишенку в шоколаде и засмеялась живым, заливистым смешком. Съела ягоду и посмотрела на них: в ясных глазах искрились разбуженные воспоминания.

— Джин, виски, коньяк?

Комиссар и Надя отрицательно покачали головами. Тогда синьора налила себе хорошую дозу виски, без льда, без содовой, и выпила. Абажур из цветных стекол на секретере рассеивал по комнате опаловый свет, каждое стекло представляло собой лепесток цветка.

— Она всегда преподавала в женских школах, а также давала уроки на дому. Хотела, чтобы я поехала с ней в Тревиль на лето. Я только что разошлась с Марко.

— Вы не поехали?

— Мне было неловко. Она напомнила мне одну подругу юности, которую я бросила. У всех женщин, наверное, случается… — Тильда посмотрела на Надю. — Она… она вызывала у меня какое-то отвращение.

— Лесбийская любовь?

— Нет, я ничего такого не хочу сказать. Но уверена, что у Анжелы были проблемы. — Она налила себе еще немного виски. — Вы действительно не хотите попробовать?

— У вас в доме есть какое-нибудь оружие? Вопрос удивил Тильду, застал врасплох. Глаза у нее сузились, взгляд стал отстраненным.

— Никакого.

Громко зазвонил телефон. Тильда встала и пошла к столику, на котором он стоял, слегка покачиваясь, как в танце, или стремясь попасть в ритм трезвону.

— О, дорогой, это ты? — заговорила она изменившимся голосом. — Будь спокоен, я чувствую себя отлично. Только один глоток, клянусь. Не веришь, спроси комиссара.

Она отняла трубку от уха, протянула Амброзио.

— Возьмите же, ну!

В трубке послышались длинные гудки.

— Какой нахал, — с обидой сказала Тильда. — Ну как могла я жить в согласии с этим грубияном?

— Значит, никакого оружия, синьора?

— Только кухонные ножи, хотите посмотреть? С удовольствием покажу. Прежде чем они ушли, она налила себе еще виски.

— Это как игра, в которую я играла в детстве. Берешь отдельные части и составляешь нужную фигуру, — сказала Надя, когда они поднимались на машине по сверкающему огнями проспекту Буэнос Айрес.

— Это наша ежедневная игра. Знакомишься с одним человеком, он говорит одно, говоришь с другим — что-то подтверждается, а что-то прибавляет сомнений. Настоящая головоломка.

— Она спивается, а он живет своей жизнью. Наверное, это несчастье.

— Для него?

— Для нее, комиссар, для одинокой стареющей женщины, брошенной жены.

— Тебе не кажется, что теперь мы знаем еще меньше, чем раньше?

— В каком смысле?

— Мне было приятно представлять Прандини, готового на все, которого можно допрашивать бесконечно. Вместо этого — ты заметила? — фигура, которую мы создали в своем воображении, как в твоей игре, почти растаяла.

— На берегу реки, — добавила Надя.

Темнота опустилась на город незаметно. Бульвар Гран Сассо, залитый холодным светом фонарей, озябшие, голые еще деревья и тучка, надвигавшаяся с запада как мучительное дыхание, вызывали ощущение тревоги; такое же, вероятно, как было у Тильды, когда она слышала колокольный звон из деревень, разбросанных по берегам По.

— Я все думаю о вазе, которую Анжела Бьянкарди привязывает к фонарному столбу. — Надя помигала фарами какому-то прохожему, перебегавшему улицу: мол, пошевеливайся.

— Мы приедем к ней домой неожиданно. Вряд ли она нам обрадуется, — вздохнул Амброзио.

У подъезда стоял белый «фиат-500». Надя припарковалась за ним. Было освещено лишь одно окно на втором этаже.

— Добрый вечер, — сказала Анжела, открывая им дверь. Лицо у нее было бледное, со следами усталости. Она держала в руках сумку из черной ткани, из которой высовывались две вязальные спицы. Анжела поставила ее на стул в прихожей. — Проходите, раздевайтесь.

— Мы возвращаемся из дома Тильды Прандини. — Амброзио снял пальто, шляпу, пригладил перед зеркалом волосы. — А еще побывали на вокзале, на месте, где погиб Этторио Ринальди.

Губы Пруста на портрете, несмотря на редкие усики, казались пухлыми, как у девчонки.

Кот, мурлыча, подошел к хозяйке. Присев на диван, Анжела взяла его на колени.

— Я вот уже неделю туда не ходила.

— Вазочки с цветами уже нет.

— Как всегда, сняли. Кто вам сказал?.. Марко?

— Случайно, когда говорил о ваших отношениях с Этторе.

— Он все удивлялся, что мы так легко сошлись. Как будто человек, которого он знал целую жизнь, изменился и оказался совсем не похожим на существовавшего в его воображении. Марко — тот еще тип, вобьет себе в голову что-нибудь — попробуй переубеди. Должна пройти вечность, прежде чем он поймет, что не прав. А потом ему просто мучительно менять отношение.

— Что вы скажете о его жене? — Она еще вполне привлекательная женщина, правда? — заметила Надя.

— Немного глупа. Как только Марко купил ей квартиру на улице Капуччини, она закрыла глаза на все остальное и продолжает бессмысленную жизнь.

— У меня такое впечатление… — Амброзио щелкнул пальцами, подыскивая слово поделикатнее, — что она…

— Да, пьет. Даже слишком много. Гораздо больше, чем следует.

— Эти цветы, синьора, которые вы ставите на вокзале в вазу, привязанную проволокой, меня поразили.

— Вы пришли по поводу цветов? Мне кажется, это долг — ставить их там, где пролилась его кровь.

— Нет, не из-за этого. Хочу еще раз спросить, уверены ли вы, что не разглядели парня, пытавшегося открыть дверь квартиры на улице Баццини?

— Вы думаете, что я немного… немного не того? Закрыв глаза, она механически поглаживала кошку. Амброзио смутился.

— Ну что вы… Просто я все думаю… Вам не показалось случайно что он сел в машину, в фургончик или, быть может, на мотоцикл?

Анжела отрицательно покачала головой.

— Я ведь уже говорила, сколько можно?

— Вы часто ходите на кладбище?

— Каждое воскресенье, по утрам.

— Вам никогда не приходилось бывать с вашей «пятисоткой» в гараже Лорентеджо?

— Это на другом конце города. Зачем мне туда ехать?

— Я проверяю одно показание, ничего определенного, но иногда даже пустяк оказывается полезным. Лыжная шапочка, например, вы уверены, была именно с голубым помпоном?

— Кажется, да. Но не могу поклясться.

Она пустила на пол кота, с трудом поднялась.

— Вы вяжете?

— Иногда, между уроками. Послушайте, кстати, от того парня в лыжной шапочке, — она пригладила рукой волосы, — шел какой-то особенный запах, я хорошо помню, запах, который я уже встречала в автобусе. Воняло чем-то… Да, да, воняло тиром. Я имею в виду тиры в луна-парках, где стреляют из пневматических винтовок. В общем, от него воняло луна-парком. Запах немного кислый.

— Смесь пота и адреналина… Ваше внезапное появление напугало его. Я ищу одного автомобильного вора, вот почему я спросил о гараже.

— Этторе их ненавидел, он всех автомобильных воров сгноил бы на каторге. Несколько лет назад у него угнали машину, а затем вскоре и вторую. Они искалечили ее. Он так переживал, бедняга.

— Вы подтверждаете, что у вас прекрасная память. При желании вы можете вспомнить мелочи, которые окажутся нам полезными. А на улице вы не заметили кого-нибудь? Думаю, что этот вор работал не один, у него мог быть соучастник.

— О Господи, комиссар, я ведь уже сказала, что больше никого и ничего не видела.

— Мне нужно алиби всех, кто хоть как-то причастен к этой истории, понимаете, синьора Бьянкарди? Хочу знать, например, где были Капитан и Прандини в определенные ночи прошлого и этого месяца. Кроме того, есть факты, которые мне кажутся интересными. Они касаются оружия, которым пользовался преступник. Как говорят эксперты, это мог быть немецкий пистолет, особенно ценимый теми, кто знает в таких вещах толк. Пули оригинальные, полувековой давности. Прандини сказал, что у него был такой пистолет, но отец куда-то его выбросил. Попробуйте вспомнить: у Этторе было что-нибудь, кроме «беретты»?

— В доме я не видела, и он мне никогда об этом не говорил.

— Вы никогда не ездили на мотоцикле?

— Этторе катался, только в молодости, когда был в Африке.

— А вы?

— Я на мотоцикле? Смешно… Да, комиссар, вы правы, я вспомнила. В тот вечер… Ну, когда я застала вора… Я действительно слышала шум мотоцикла. Через несколько секунд после того, как тот парень исчез в тумане. Просто не понимаю, почему это вылетело у меня из головы. Амброзио удовлетворенно хмыкнул.

— Лыжная шапочка с помпоном, запах луна-парка, шум мотоцикла. Видите, понемногу мы проясняем картину.

— Что ж, — сказала Анжела. — Очень рада, если смогла вам чем-то помочь. Хотя, мне кажется, этого слишком мало, чтобы отыскать преступников в огромном городе.

У комиссара болела поясница — разыгрался застарелый радикулит. Ни согнуться, ни разогнуться. Просто беда. «Нужно хорошенько выспаться, — думал он, — спокойно полежать под теплым одеялом. Иначе совсем свалюсь».

Он измотался. Сырость и дождь — и уже который день подряд. Наконец теплый душ помог ему заснуть.

На сколько минут или секунд он успел сомкнуть глаза?

Де Лука вызвал его по телефону и сообщил, как о великом событии: «Комиссар, все решилось!"

— Что ты сказал?

— Джулиани схватил его полчаса назад.

— Схватил кого? Черт возьми…

— Капитана. Капитана капустных дел.

Он переоделся, охая и чертыхаясь, сделал несколько осторожных движений, чтобы размяться, и пошел к машине.

В кабинете неприятно пахло застоявшимся дымом; он распахнул окно, чтобы свежий ночной ветер выгнал запах, надеясь, что и его мозг получит облегчение. Всегда одно и то же: после нескольких недель затишья, относительного, скажем, затишья, вдруг наваливаются развязки самых запутанных историй. Стремительно, как лавина. Он думал так, сидя в кресле, между надеждой наконец распутать этот узел и боязнью обмануться.

Де Пальма вошел вместе с Джулиани. Они казались отцом и сыном. Один пожилой, в кожаной темно-коричневой куртке, другой в кожанке черной. Капитан был похож на старого футбольного тренера.

— Садитесь, — предложил Амброзио.

— Полчаса назад он появился на площади Аркинто, — доложил Джулиани, — минут пять-шесть прохаживался туда-сюда по тротуару, потом вошел в бар. Заказал кофе, подошел к бильярду. Сказал мне: «Эй, ты!"

— Ты был с повязкой на глазу?

— Да. «Мне нужно с тобой поговорить». «Говори», — ответил я. «Идем на улицу», — сказал он.

— Кто был с тобой?

— Ольми и еще двое в машине, напротив бара. Он взял меня за руку и повел по улице. Мы молча дошли до угла. Я понимал, что с ним нельзя спорить, иначе он расправится со мной в одно мгновение.

Капитан слушал спокойно, как будто все, о чем говорил Джулиани, его совершенно не касалось.

— Тогда я рванул в переулок. Ольми и еще двое наших набросились на него и обезоружили.

— Что он пытался сделать?

— Комиссар, у него в руке было вот это. Джулиани достал из целлофанового пакета пистолет, положил на стол.

— Это ваш, Капитан?

— Моя старая «беретта».

— Почему вы ходите ночью с оружием?

— Если бы я не был осторожным, думаете, я говорил бы сегодня с вами?

— Вы хотели застрелить его? Зачем отрицать очевидное?

— Я застрелил бы полицейского? Шутите, комиссар.

— Вы думали, что это один из негодяев с вокзала Гарибальди.

— Вы забываете, что этот юный инспектор, — Де Пальма насмешливо подмигнул Джулиани, — приходил искать меня в тратторию вдовы Датури. Так что мы были хорошо знакомы.

— С повязкой на глазу и в черной куртке вы могли не узнать его.

— Вы серьезно так думаете?

— Да. Иначе не предложили бы ему выйти на улицу. И потом этот пистолет…

— Он застрелил бы меня, комиссар, — повторил Джулиани.

— Я узнал его. Он снял повязку.

— Ты снял повязку?

— Может быть, в тот момент, когда рванул от него.

— Почему вы вошли в бар?

— Мне было любопытно. Я, знаете ли, всегда был любопытным. Прочитал, что парень, принимавший участие в ограблении Датури, проводил вечера в этом баре вместе со своим дружком, которого потом убрали…

— С помощью этой «беретты»?

— Покажите ее экспертам. Из этой я стрелял только в тире, и это было давно.

— Итак, Капитан, вы бродите ночью из чистого любопытства. Позвольте вам не поверить.

— Я всегда брожу ночами. Спросите моих друзей, тех, кто меня знает. Оставляю где-нибудь машину и хожу пешком. Мне нравится город, когда темно, пропорции вещей меняются. Даже люди в темноте меняются. Свет, тени, даже звуки — все меняется, все выглядит по-иному.

— Капитан, у вас есть мотоцикл?

— Есть, но я мало им пользуюсь. Только иногда, летом. В молодости увлекался, даже участвовал в соревнованиях.

— Знаете гараж с мастерской в Лорентеджо?

— Какой именно?

— Немного не доезжая площади Фраттини.

— Не уверен, но как-то я был в тех краях, искал бокс для Ренаты.

"А он ловкий, — думал Амброзио, — не дает застать себя врасплох, ничего не отрицает полностью. Хороший лгун».

— Почему вы спросили меня про мотоцикл?

— Антонио Армадио… Наркоман, убитый на улице Таджура… Там после двух выстрелов был замечен мотоциклист в черной робе, который выскочил из тупиковой улочки и на большой скорости скрылся за площадью Триполи.

— И вы подозреваете меня?

— А почему бы нет?

— Значит, потребуется адвокат, — вздохнул Де Пальма. Потом добавил:

— Но почему, извините меня, вы занимаетесь этими отбросами каторги, вместо того чтобы искать виновных в смерти Этторе, убитого, как собака?

— Вы знаете, где находится улица Таджура? В двух шагах от улицы Винкельман.

— Что вы еще придумали?

— Анжела носит цветы на место убийства.

— Вам это кажется абсурдом? А мне нет. Она носит их на вокзал и на кладбище, на его могилу, я тоже там был, и что из этого?

— Кто-то на вокзале снимает вазы и уносит цветы.

— Это проклятое место, полное подонков. Нужно по-настоящему очистить его. Я знаю, как это сделать.

— Как же?

— Вы это тоже знаете. Нужны чистильщики. Если, синьор комиссар, у вас больше ко мне вопросов нет, честь имею…

Глава 10

Клем Аббатанджело приветствовал комиссара как старого знакомого, выйдя из своего кабинета в гараже Лорентеджо. Он с улыбкой смотрел на Амброзио, Надю Широ и Де Пальма, который остановился у голубого «мерседеса», засунув руки в карманы пальто.

— Мы пришли задать вам несколько вопросов. Утро было прохладное, ветреное, небо прозрачной голубизны.

— Охотно отвечу.

— Припомните последний вечер, когда Гаспаре ушел отсюда? Через несколько часов он был убит.

— Конечно, помню. Утром по радио и услышал о несчастье.

— Послушайте внимательно: в тот злополучный вечер Гаспаре просил у вас одолжить машину или фургончик? Он покачал головой:

— Нет, вы бы нашли мою машину или фургон там, где его застрелили. Он просил машину, когда ездил в дискотеку.

— Все ясно. Теперь скажите, синьор Аббатанджело, вы знаете Джорджио Де Пальма? Аббатанджело тронул пальцем усы.

— Конечно, знаю. Капитан — один из моих клиентов. «А все-таки он мне солгал. Тонко, осторожно, но солгал. Зачем?» — подумал комиссар. Де Пальма подошел поближе.

— Я здесь держу мотоцикл. Вообще-то я держу его в разных местах, поэтому так неопределенно ответил на ваш вопрос. В Милано-Сан-Феличе, например, особенно летом, или в боксе, где живу, на улице Бернини.

— Извините, Капитан, не могу понять, почему этот мотоцикл… кстати, какой он модели?

— «Гуцци-750».

— Почему вы держите его так далеко от дома?

— Осенью я одолжил его моей… одолжил Ренате Орландо.

— Она любит ездить на мотоцикле?

— Спросите у нее. У них с мужем был мотоцикл. «Судзуки».

— Синьор Аббатанджело, вы можете сказать, когда мотоцикл Капитана не стоял в вашем гараже? В какие именно дни? Естественно, поточнее.

Аббатанджело скрестил руки на груди, нахмурил брови, как будто производил какие-то подсчеты, потом вздохнул:

— По правде говоря, это невозможно. Синьора пользуется им мало. В октябре или ноябре, когда была хорошая погода, два или три воскресенья, кажется. Или это было в субботу? Не знаю. Право, не знаю.

— А в этом году, с января месяца? Подумайте хорошо.

— По-моему, все время мотоцикл был здесь.

— Однажды я брал его, кажется, в начале месяца. Его не было в гараже в тот вечер, синьор Аббатанджело.

— Если вы так говорите… Во всяком случае, мотоцикл вернули скоро, я всегда видел его на своем месте.

— Куда вы ездили в тот вечер, Капитан?

— К одному приятелю, который намерен его купить.

— Как зовут этого приятеля и где он живет? Де Пальма вынул руки из карманов пальто.

— Его зовут Марио. Марио Фумагалли, живет на Корсике. Они пошли взглянуть на большой мотоцикл капитана.

— Чем занимается этот ваш друг с Корсике?

— Точнее, тот, кто собирается его купить, сын Марио.

— Как его зовут?

— Итало.

— Его профессия, если не секрет.

Капитан, казалось, растерялся. Он улыбнулся, но только губами, а его светлые глаза растерянно смотрели на радиатор белого «роллс-ройса», который поблескивал никелем в нескольких метрах от мотоцикла.

— Он работает в одной похоронной конторе. Когда они вышли на улицу, солнце ярко освещало платаны вдоль тротуаров. Почки на них уже набухли, со дня на день они должны были распуститься. Машина Амброзио, за рулем которой сидела Надя, бежала между высоких домов, которые после дождя и тумана казались в своем однообразии почти праздничными; чистые стекла окон весело отражали солнечные лучи.

Капитан выудил из кармана сигару, чиркнул зажигалкой.

— Вы читали в газетах историю про чилийца, убитого отверткой возле вокзала?

— Да, — ответил Амброзио.

— Писали, что отвертка была брошена возле трупа. Догадываетесь, почему?

— Думаю, что догадываюсь. Но если бы этот чилиец был убит определенными пулями, тогда…

— А вы считаете, что наш мститель, если употребить ваш любимый термин, сменил оружие?

— Думаю, что нет. И потом этим чилийцем занимаются другие. А я продолжаю поиски того, кто на протяжении месяца разрядил в четырех человек целую обойму.

— Спасибо вам.

— За что?

— За сегодняшнюю ночь. Кажется, вы поняли, что я не имею никакого отношения к убийству грабителя.

— Если бы вас не отпустил я, об этом позаботился бы утром заместитель прокурора. Вы это знаете, Капитан. Однако есть деталь, которую хочу подчеркнуть: сегодня у вас убедительного алиби на ночи убийств нет. Я убежден, что в скором времени и Прандини не сможет его доказать бесспорно.

— И что это означает?

— То, что я буду продолжать держать вас за горло. Надя обернулась к ним.

— Сегодня утром цветы на стоянке еще были. — Она ловко выудила из сумочки и надела солнечные очки. Жест напомнил комиссару Эмануэлу. Почти все женщины вставляют в волосы дужки очков с каким-то трогательным детским выражением лица, это его всегда умиляло.

— А как ты там оказалась?

— Проходила мимо.

Комиссар усомнился в этом, но выспрашивать подробности не было времени.

— Я вызову в квестуру синьора Фумагалли, — сказал он Капитану.

— Отлично. Он подтвердит мои слова.

— Почему вы решили избавиться от своего мотоцикла?

— Он требует ухода, а у меня уже не те годы. В крайнем случае Ренате я подарю не такой мощный.

— А ваш друг Прандини тоже увлекается мотоциклами?

— Спросите у него.

— Вы часто встречаетесь?

— Довольно часто. Мы члены одного клуба.

— Какого направления?

— Гимнастика, массаж, сауна.

— Вы состоите в национальном клубе по стрельбе?

— Состоял, потом бросил.

— Капитан, кого вы защищаете?

— Никого.

— Почему не признаетесь, что знали Гаспаре, механика гаража, убитого на Мемориальном?

— Потому что знаю только хозяина гаража. Да и то относительно. Ни имени, ни фамилии… И потом, я бываю там крайне редко. Этого паренька я не встречал, увидел его лишь на фотографиях в газетах.

— Я убежден, что Гаспаре вас знал, слышал, кто вы. Недавно я предпочел отложить некоторые вопросы, потому что синьор Аббатанджело был целиком на вашей стороне.

— Как вы можете говорить такое?

— Позвольте закончить. Клем Аббатанджело был очень осторожен, отвечая на вопросы. Вот почему я снова вернусь к этому, когда соберу кое-какие дополнительные факты о нем. Увидите, скоро он будет куда охотнее помогать мне.

— А Монашек? Вы знали Монашка? — Надя остановилась у светофора.

— Я почти не хожу в церковь, синьорита. В кабинете Амброзио уже ожидал Марко Прандини с ежедневником в руках. Выглядел он занятым человеком, который вынужден тратить время из-за каприза придирчивого чиновника. Инспектор Де Лука взял на себя обязанность занимать его до приезда комиссара.

Капитан приветствовал друга, широко раскинув руки и подняв глаза к потолку:

— И где только не доводится встречаться!

— Дорогой синьор Прандини, — начал Амброзио, опуская жалюзи, чтобы солнце, отражаясь от полированной столешницы, не слепило, — сначала мы выпьем по чашечке кофе. Правда, Надя? Затем поговорим о наших делах. Сегодня утром мы уже продвинулись на несколько шагов.

Он сел, спрашивая себя, не является ли способность к декламации в самом деле наследственной, как некоторые утверждают. Разве его отец в молодости не читал со сцены «Как листья» и в судебном заседании не держал в напряжении присяжных и публику?

Марко Прандини, сняв пальто и устроив его на кресле, присел, положил на колено ежедневник. Из чемоданчика достал книжку для записи телефонов в темно-вишневой кожаной обложке с золотым обрезом. Он показал ее комиссару.

— Тут записано все, что я делал с первого января. Вы довольны?

Амброзио взял записную книжку и положил перед собой. Надя вошла с бумажными чашечками кофе на пластмассовом подносе.

— Ваш без сахара, комиссар, и ваш тоже, синьор Прандини. А вам, Капитан, сладкий.

— У нее прекрасная память, — добродушно улыбнулся Прандини.

Амброзио внимательно перелистал книжку, остановившись на последней неделе февраля.

— Из записей следует, что в конце февраля вы были в Милане.

— Продажа недвижимости на проспекте Венеции.

— Ночевали на улице Капуччини?

— Тильда вам скажет, мы даже ужинали вместе.

— Дома?

— Нет, в ресторане на Джирарросто. Вернулись около полуночи. На следующее утро я уехал в Брианцу. Это отмечено. У меня была встреча с президентом крупной мебельной фирмы. Все можно проверить.

— Пока вы ужинали в ресторане, два парня еще были живы.

— Когда в них стреляли?

— После часу ночи.

— Я уже спал, как ангел.

— Но нет свидетелей, кроме жены.

— Этого мало? Тильда не слепая и не глухая. Если бы я отлучился из дому, она бы заметила.

— Она пила перед ужином, за ужином и перед сном.

— Приехали! — он посмотрел на Надю. — Слышите, что говорит ваш начальник? У него против меня предубеждение. С таким подходом, даже если бы я предоставил документы на фирменных бланках за подписью нотариуса, он и их поставил бы под сомнение. Но где он видел человека, который даже под принуждением мог бы отметить черным по белому каждое свое движение? Если подвергать сомнению каждую деталь, то можно заявить, что я все это написал позже — и встречи, и номера телефонов. Но нет, комиссар, вы должны мне верить.

— Неделю спустя вы были в Риме.

— В министерстве. В записной книжке есть номер телефона одного из сотрудников, которого я знаю много лет. И вообще, комиссар, в таком духе бесполезно продолжать. У вас ко мне предубеждение только потому, что я ненавижу эту… эту философию подонства, которая проникла во все щели нашей жизни, и не скрываю своих убеждений.

— Ваши алиби, как и алиби синьора Де Пальма, хрупки и обескураживающи. Есть места туманные, если не сказать темные, которые как раз припадают на дни, даже на часы преступлений. Один вопрос: вы увлекаетесь мотоциклом?

— Когда-то нравилось. В Африке у меня был «гуцци». В Аргентине — «харлей-дэвидсон». Вы представляете меня на мотоцикле сейчас, в мои годы?

— Синьор Де Пальма не моложе вас, но иногда катается. Не правда ли, Капитан?!

— Я ведь уже сказал вам, что думаю продать его, — проворчал Де Пальма, отхлебывая кофе. — Нельзя в наши годы считать себя молодым петушком. Мало ли бодрящихся старичков, которые пытаются играть в теннис, а потом замертво падают на площадке! Я еще не выжил из ума.

— Но почему вдруг такой резкий поворот к мотоциклам? — удивился Прандини.

— Есть свидетель, видевший мотоциклиста сразу же после убийства наркомана. О мотоцикле говорила синьора Бьянкарди. Не исключено, что тот, кто застрелил автослесаря и тяжело ранил его товарища, тоже воспользовался мотоциклом, чтобы скрыться с места преступления.

— Комиссар, удовлетворите мое любопытство: почему вы не захотели посмотреть книгу с записями вчера, у меня дома?

— Потому что сегодня утром мне предстояла встреча, которая должна была внести ясность в ваше алиби и алиби синьора Де Пальма.

— Вы интересный человек, комиссар, то отпускаете вожжи, то снова натягиваете. Однако, боюсь, что все это — пустое.

— Пока не могу обвинять вас, но убежден, что вы и Капитан знаете об этих убийствах больше, чем хотите признать. Я вынужден буду запросить ордер на обыск в ваших домах. Скорее всего мы проделаем напрасную работу, но она убедит меня, что следы нужно искать в другом месте. Кстати, вчера вечером мы задержали синьора Де Пальма в баре, который посещает грабитель вдовы Датури. Капитан, вы еще не рассказали синьору Прандини об этом маленьком происшествии? Я так и думал. Знаете, чем он объяснил свое присутствие на площади Аркинто? Любопытством, Любопытный человек, который, представьте себе, тренируется в тире, имеет мотоцикл с мощным мотором, который ненавидит бездельников, жуликов, наркоманов и тому подобных.

— Как и я. Хоть я и не такой любопытный, как он. Правда, дружище? — Прандини подмигнул Капитану и громко рассмеялся. Амброзио видел: следствие снова и снова заходит в ту пик. Правда ускользала от него. Может, привычка собирать всякие мелочи отдаляла его, как это часто случается, от самой сущности проблемы? Разноцветные стеклышки предположений рассыпались, перемешивались, никак не складывались в целостную картину.

Отпустив Прандини и Капитана, он вспомнил Надино замечание о цветах на стоянке у вокзала.

— Эти цветы в вазочке среди толчеи людей и машин меня поразили, я много думала о них, — сказала Надя. — Как Анжела любила его, как остро чувствует потерю… Букетик, словно зажженная свеча в церкви… Какая страшная трагедия, комиссар…

Он посмотрел на девушку. Взволнованная, раскрасневшаяся, она нервно комкала концы желтого шарфа, наброшенного на плечи.

— Я целую неделю наблюдала за стоянкой. Представьте положение этой женщины, комиссар. Каждый день цветы и вазочку воруют, может, бездомные, голодные бродяги. В конце концов их можно продать кому-нибудь из прохожих и выручить какие-то гроши на обед. И каждый день с маниакальным упорством она приносит новые. Не растут ли в ее душе ожесточение, ненависть ко всем людям? Не только к тем, кто убил Ринальди, но и к тем, кто оскверняет его память…

— Вполне возможно, — согласился Амброзио.

— Во всяком случае о ее характере это говорит гораздо больше, чем мы могли узнать из бесед с нею.

Они продолжали разговор в патрульной машине, пока медленно проезжали мимо остановки автобусов, идущих на Порта Тичинезе. Комиссар решил осмотреть дискотеку на Верфях, куда по субботам и воскресеньям приезжали Гаспаре Аддамьяно и Альдо Торресанто.

В дискотеке еще было малолюдно. Она напоминала конный цирк после представления. Обшарпанный пол, облезлые стены. Остро пахло ацетоном и табаком.

— Это как искать черную кошку в темной комнате, — сказал хозяин, которому они показали фотографии. — Каких подонков здесь только не бывает! — Он выразительно пожал плечами. Худенький человек с лошадиными зубами и лигурийским акцентом; тонкие усики подчеркивали оттопыренную нижнюю губу.

— И все же, — настаивал Амброзио, — эти двое, по нашим сведениям, бывали здесь каждую субботу и воскресенье. Не может быть, чтобы их никто не запомнил. Он покачал головой: только не я.

— Покажите их своим сотрудникам.

— В это время они еще не все здесь.

— Покажите тем, кто есть.

Паренек в серой форме, который толкал тележку с напитками, едва оросив взгляд на фотографии, сказал:

— Этого я видел.

— Аддамьяно?

— Это фамилия. Фамилии я не знаю. А звали его…

— Гаспаре?

— Гаспаре, да. Гаспаре. Но в последнее время он тут не бывает.

— Давно?

— Давно. По крайней мере… — он шумно высморкался, — по крайней мере пять или шесть недель.

— Больше ты его не увидишь. Он умер.

— Умер? — паренек равнодушно почесал за ухом.

— Его убили. Ты помнишь, у него еще был друг. Хлипкий такой паренек. Его звали Монашек. Альдо Торресанто.

— Монашка я знал хорошо. Однажды он подарил мне иконку Санта Риты. Хотите покажу?

Он достал из бумажника, толстого как пирожок, бумажную иконку.

— Монашек сказал, что она принесет мне счастье, он уверен. Второй, Гаспаре, сделал знак, что у него не все дома, ну, короче, что он чокнутый. Альдино обиделся. «Увидишь, соломенная башка, кто был прав. Санта Рита делает невозможное». Гаспаре засмеялся и толкнул его под бок.

— Ты их часто видел?

— По субботам, иногда по воскресеньям вечером. Гаспаре танцевал, а Монашек обычно сидел около бара и листал какой-нибудь журнал. Или пил лимонад. — А девочки? Были с этими двумя девочки? , — К Гаспаре некоторые клеились, к Альдино нет. В один из последних вечеров, когда я его видел… Дайте подумать, может, как раз в последний вечер, — он засунул бумажник в задний карман брюк, — Гаспаре был с женщиной. Крашеная блондинка. На ней была черная юбка с разрезом на боку. Ничего телка, только старовата. Хотя косметики она на себя извела, наверно, кило три.

Комиссар почувствовал, что ему наконец-то улыбнулась удача.

— Гаспаре танцевал с блондинкой?

— Да. Но мне показалось, что она предпочитает Альдино. Они долго разговаривали там, в глубине, где стоят столы.

— Ты узнал бы ее?

— Я видел ее только один раз, — покачал головой парнишка. — Да, только один раз.

— У тебя не создалось впечатление, что она из тех…

— Ну, чтобы шлюха — нет, на шлюху она не похожа. Не знаю, что ее к нам занесло. Может, захотелось побалдеть?..

Комиссар был доволен поездкой, хотя она дала не очень много. Но все-таки появилась еще одна ниточка: женщина в юбке с разрезом.

— Когда ищешь, обязательно открываешь что-нибудь новое. Иконка Санта Риты. Кто бы мог подозревать? Альдино ходил по танцплощадкам и раздавал иконки.

Надя сняла шарф и положила на колени.

— Комиссар, и что теперь?

— Черт его знает. Начальство недовольно. Не можем же мы до бесконечности затягивать расследование, даже если жертвы — далеко не самые образцовые граждане.

— Вы собирались попросить ордер на обыск в домах Капитана и синьора Прандини.

— Я блефовал. Если кто-то из них захотел спрятать пистолет, найти его будет невозможно. Хотя когда-то я нашел один в цветочной вазе на кладбище.

— Если вы разрешите, я продолжу наблюдение у вазы с розочками. Я подумала: их ведь могут, уносить не только голодные бродяги, но и тот, кому эти цветы колют глаза. Кто считает эту зону своей. Как это говорится: подопечная территория. Тогда он воспринимает цветы как своеобразные сигналы, и это его беспокоит. Не знаю, понятно ли я объясняю.

— Вполне понятно. Ну что ж, в нашем положении пренебрегать не следует даже самой малостью.

День прошел, как многие другие. Было совещание у начальника полиции, и Амброзио вышел оттуда угнетенный. Одно дело — чувства, которые испытываешь в ходе расследования, с подозрениями, что витают вокруг и могут дать толчок, приводящий к ценнейшим результатам. И совсем другое — накачка у начальника, который вынужден требовать конкретных результатов как можно скорее.

Всегда так получалось: необходимость действовать спокойно, осмотрительно сталкивалась со срочностью, с требованием немедленных и неоспоримых доказательств. Не говоря уже об остальном: магистрате, репортерах, экспертах-свидетелях. Амброзио приходилось не только вести расследование, но и следить, чтобы среди сотрудников не возникали споры, зависть, подсиживания. Люди так чувствительны. «Я тоже похож на них, — говорил он себе, — почему они не могут быть такими же…"

Амброзио вызвал Де Лука, чтобы поручить наблюдение за Капитаном.

— А если он заметит, что за ним следят?

— Станет нервничать. Может, сделает ошибочный шаг. Джулиани он поручил не спускать глаз с Марко Прандини.

— Будь около дома на улице Капуччини. Если увидит тебя, тем лучше. Если уедет в деревню на По, оставь его в покое. Вечером доложишь. Наде посоветовал;

— Постарайся заставить Ренату Орландо рассказать о ее поездках на мотоцикле. Вытяни из нее все, что возможно.

— Я бы с удовольствием расспросила ее о дискотеке на Верфях.

— Смотри сама. Если в ближайшее время ничего не случится, вся моя прекрасная версия полетит прахом.

— Однако, если мы его не задержим, наш мститель скоро снова даст о себе знать. Я уверена. Только бы он не сменил оружие.

— Да, это внесло бы в наши построения изрядную путаницу. Калибр патронов — главное, на чем держится расследование. Если бы наша четверка погибла от разного оружия, это воспринялось бы как отдельные эпизоды: двоих подстрелили около кладбища, одного на улице Таджура, еще одного на Острове. А сейчас они связаны вместе, газеты пишут об этом постоянно. Организованная преступность — вот что опасно, твердят они. Не маньяк-одиночка — а организованная банда. Хотя есть ли там банда, я очень сомневаюсь. Все-таки скорее это дело рук одиночки, и именно оружие заставляет меня держаться первоначальной версии.

После полудня небо снова покрылось тучами. К вечеру в квесторию вернулась Надя. Амброзио читал рапорт о таксисте, которого избил хозяин стоянки на улице Ферранте Апорти, о торговке наркотиками, прятавшей героин в пеленках новорожденного младенца. В конце рапорта было замечание, которое комиссар подчеркнул зеленым карандашом: «Расследование неполное, поскольку с утра были закрыты магазины». Это началась забастовка торговцев в знак протеста против постоянных налетов магрибинцев, турков, нигерийцев и цыган. Как будто итальянских бандитов не существует, как будто все они превратились в ангелов с крылышками…

— Я говорила с Ренатой Орландо, — сказала Надя. — В этом году она пользовалась мотоциклом всего один раз, в начале месяца. Точно день назвать не смогла. Начался дождь, она оставила его во дворе, под навесом, показала где.

— Красивая женщина, ты заметила?

— Да. Выглядит куда моложе своих лет.

— Больше она ничего тебе не сказала?

Он был уверен, что у Нади есть сюрприз, маленький сюрприз для него.

— Она ходила на могилу Этторе Ринальди.

— Одна?

— С Капитаном. Могила вся в цветах. Украшена, как рождественская елка, сказала она. Кстати, я была также на Центральном вокзале.

— Мог бы поклясться в этом.

— Не смогла удержаться.

— Из-за цветов? Она кивнула.

— Что в них особенного?

— Розочки и анемоны. Как на кладбище, так и на вокзале.

— Рената знает дискотеку на Верфях?

— Когда я спросила, она посмотрела на меня как-то странно. Как будто обалдела. «Почему вы так на меня смотрите?» — спросила я. Знаете, что она ответила: «Вам кажется, что я похожа на девицу из дискотеки?"

— Могла спросить, есть ли у нее в гардеробе юбка с разрезом. — Амброзио потер колючий подбородок.

— Вы бы ее об этом спросили?

— Не знаю. Я никогда не знаю заранее, что спрошу, смотрю по обстоятельствам. Де Лука вернулся около семи.

— Капитан до пяти часов просидел на работе, в Милано-Сан-Феличе. Потом пошел к своей подруге на Лорентеджо.

— Он заметил, что ты следишь за ним?

— Думаю, что да.

— Почему ты так думаешь?

— Он сделал мне знак рукой, как будто приветствовал. Он возвращался от Ренаты Орландо к бульвару Форланики, и я решил оставить его. — Де Лука казался обеспокоенным. — Нужно было продолжать слежку?

Вышли на улицу вместе, все трое. Шел мелкий дождь, асфальт отражал зеленый свет светофоров, потом окрасился в красный. Они вошли в бар.

— Завтра снова следить за ним? — спросил Де Лука.

—  — Пока не знаю.

— Я иду домой, комиссар.

Амброзио остался с Надей, чтобы выпить по рюмке мартини.

— У тебя есть машина?

— Есть.

— Едешь ужинать?

— Нет, не хочется.

Она стояла, засунув руки в карманы пальто, с желтым шарфом вокруг шеи, с сумкой на плече.

— Чао.

Комиссар поднял воротник плаща — давал о себе знать старый шейный артрит. Пропустил автобус и направился к подъезду квестуры. Надя окликнула его.

— Я думала… Может, съездим на вокзал, посмотрим на эти цветы. — Она опустила глаза:

— Неважно, извините. — Казалось, Надя жалела, что не ушла.

— Что тебя беспокоит? — В машине Амброзио расслабился, откинул голову на подголовник сиденья.

— Сама не пойму. У столба с вазочкой стояли два араба. Мне показалось, они ругаются, один размахивал руками.

— В этом районе полно африканцев.

— Ринальди ограбили и убили возле вокзала. Проклятое место. Вчера там же, на скамейке, нашли двух мертвых наркоманов.

— Ну и что? Кроме них, вчера подобрали девчонку, умершую в туалете на бензоколонке. Рядом с трупом валялись шприц и пузырек дистиллированной воды. Один парень поднялся на восьмой этаж, перевалился через перила балкончика и бросился вниз, в пустоту. Тоже был наркоман, его много раз арестовывали за кражи. За год количество смертей от наркотиков удвоилось. В морге мне рассказали, что уже не подсчитывают трупы умерших от гепатита и мгновенного воспаления легких — двух болезней, связанных с употреблением героина.

Он слушал свой голос, тусклый, монотонный, словно речь шла не о людях, а об изношенной обуви, и к горлу начинала подступать тошнота. Но это была не настоящая тошнота — скорее тоска, какая-то обессиливающая боль. Как укол в сердце. Такое у нега у же бывало.

— Дождь кончился, — сказала Надя.

Небоскреб возвышался над площадью.

Ряды освещенных окон на разных этажах вдруг напомнили ему серый дом на улице Винкельман, светлые волосы Ренаты, любовницы Капитана, тяжелый блестящий мотоцикл. Они были в сотне метров от запасного входа Центрального вокзала, с западной стороны.

— Подъезжай медленно к фонарю, как будто ищешь, где припарковаться.

Движение возле вокзала выглядело менее хаотичным, потоки идущих сплошными колоннами машин, такси и автобусов подчинялись какому-то единому ритму.

Все места на стоянке были заняты. Они медленно два раза объехали вокруг сквериков. Проезжая мимо злополучного фонаря, Надя кивнула в сторону вазочки, полной цветов.

Они постояли на бульваре Дория, потом вернулись. Минут через десять нашли место напротив фонаря, на другой стороне улицы.

— Тут можно наблюдать, как в лямочную скважину, — заметил Амброзио.

Несколько капель дождя упало на стекло машины. Комиссар потер затылок, потушил в пепельнице сигарету и поднял стекло.

— В какое время приходят поезда из Турина?

— Один скорый, в двадцать три, другой в двадцать три пятнадцать. У Ринальди был билет первого класса, без доплаты, значит, он прибыл со вторым, который опоздал в ту ночь на десять минут. Комиссар… — девушка тронула Амброзио за локоть и наклонилась к приборному щитку, — мне кажется, что там кто-то движется… их двое, смотрите.

Над машинами на стоянке двигались головы. Надя повернула ключ зажигания, прочистила щетками стекло.

В дымке дождя худощавый человек в вязаной шапочке, темном плаще и со свертком в руке вышел из-за стоящих автомашин, в то время как другой, его товарищ, шел на несколько метров сзади. У него тоже была на голове вязаная шапочка.

Подъехало еще одно такси. Кое-кто проходил с чемоданами и зонтиками.

Амброзио удержался, чтобы не выйти сразу же из машины, он бормотал самому себе: «Спокойно, сначала посмотрим».

Человек в длинном плаще подошел к фонарю, повернулся к товарищу. Потом быстро нагнулся к вазочке с цветами.

Почти в то же мгновение перед ними возник мотоцикл, появившийся невесть откуда.

Амброзио открыл локтем дверцу, вынимая пистолет.

Черный мотоцикл с ревом затормозил, и фара осветила человека в черном плаще, держащего в руке букетик цветов.

Кентавр в каске, расставив ноги над мотоциклом, вскинул пистолет на похитителя анемонов.

Амброзио что есть силы закричал:

— Стой! Полиция!

Ствол пистолета вздрогнул и повернулся к нему.

— Не стрелять! Не стрелять, стой!

Он спрашивал потом и будет спрашивать всю жизнь, сколько секунд прошло от слова «Стой!» до выстрела, до взрыва, сухого, как удар кнута, до того, как фигура в черной куртке выронила пистолет и схватилась рукой в черной перчатке за грудь. Казалось, это какая-то искусственная рука, когтистая лапа.

Мотоциклист рухнул на землю вместе со своей «судзуки». Фара осталась включенной, лезвие белого света разрезало мокрый асфальт.

— Если бы я не выстрелила, он убил бы вас.

Она побежала к двум арабам, которые стояли с поднятыми руками.

Стали подходить прохожие, сначала осторожно, потом повалили валом, как бы подталкиваемые неодолимой силой. Амброзио взял за вороненый ствол упавший на землю Р-38.

Подъехала, поблескивая голубыми огоньками, синяя «альфа» карабинеров.

— Скорую, скорей! — закричал Амброзио. Потом Надя, передав карабинерам двух арабов, помогла ему снять шлем с головы Анжелы. Она была так бледна, что казалась мертвой.

Эпилог

Через два дня вечером Эмануэла сказала ему:

— Джулио, бесполезно спорить, ты устал. Давай бросим все и поедем на несколько дней в отпуск, на Капри. Ты же обещал…

— Пуля пробила ей правое легкое.

— Сегодня ты останешься у меня. Она налила ему немного коньяку.

— Пистолет, вероятно, тот же, из которого убиты все четверо. Знаешь, где она его держала?

— В корзинке для бумаги.

— Почти угадала. В черной полотняной сумке, вместе с нитками для вязанья и спицами.

— А мотоцикл?

— В гараже недалеко от дома Капитана, на площади Бернини, за церковью.

— Кажется невероятным, чтобы такая впечатлительная, эмоциональная натура…

Амброзио молчал, думая о блондинке в компании двух парней в дискотеке на Верфях.

— Кроме запасной обоймы в той сумке мы нашли еще светлый парик.

— Значит, Анжела знала Гаспаре и Монашка?

— Она рассказала мне только часть правды. У Гаспаре были ключи Этторе Ринальди. Некоторое время спустя после убийства он стал следить за квартирой на улице Баццини. Узнал, что убитый жил на втором этаже и что в квартире никого не бывает, и решил поживиться.

— В тот вечер его ждал неприятный сюрприз?

— Да, Анжела успела сменить замки. И сама неожиданно пришла туда.

— По-твоему, она ждала его визита? Следила за подъездом?

— Пожалуй. Она заметила, что на улице парня ждал фургончик. На дверках фургона было название гаража.

— Она ходила в тот гараж на Лорентеджо?

— Не думаю. Кто-то ей помогал. Конечно же, друзья Этторе. А когда она установила, кто его убил, созрел план мести.

— А наркоман? А грабители? Ей-то зачем было в них стрелять?

— Молодец! Ты почти как инспектор Широ.

— Она спасла тебе жизнь.

— Возможно, Анжела и не выстрелила бы в меня.

— Ты уверен?

Когда комиссар увидел Анжелу на больничной койке, ему показалось, что она постарела на несколько лет. Проступающие вены на руках, бескровное лицо, очерченное иссиня-черными волосами с редкой проседью, опущенные веки. Он попробовал поговорить с нею, но из этого ничего не вышло. Она не шевелилась, веки оставались прикрытыми. Как будто не слышала вопросов.

— Вы стреляли в тех двоих, да или нет? Узнали, что убийцы Этторе, по крайней мере один из них, работает в том гараже… Проходя по стоянке, Ринальди заметил, как эти двое возились с дверцей машины, явно хотели ее угнать. Он, конечно, вмешался, стал кричать, звать полицию. И тогда они размозжили ему голову разводным ключом, забрали деньги, вещи и скрылись.

Анжела наконец открыла глаза и чуть заметно покачала головой.

— Нет? Не разводным ключом? Чем же тогда? Домкратом? У Гаспаре был домкрат?

— Да.

Это было первое слово, которое она смогла прошептать.

Час спустя, в квестуре, Де Пальма посмотрел на него с упреком.

— Зачем вы мучаете бедную женщину, комиссар? Оставьте ее в покое, ради Бога!

— Она действовала не одна, это очевидно. Ей помогали вы, вы или Прандини. Если хотите, чтобы я ее оставил в покое, говорите вы.

Слова Де Лука как будто взорвали запал.

— Как вам не стыдно, Капитан. Вы прячетесь за спину женщины, — сказал инспектор.

— Вы с ума сошли. Я прячусь?! Я никогда этого не делал.

— Это ведь вы отыскали в Лорентеджо убийц Этторе.

Убежден, что это были вы, — резко бросил Амброзио.

У Де Пальма сразу погасла ярость в глазах, словно унесенная ветром туча.

— Два балбеса поехали на улицу Баццини с ключами Этторе и названием гаража на дверцах фургона. Это было нетрудно.

— В последнюю субботу перед убийством Гаспаре Анжела пошла в дискотеку. Ее сопровождали вы? И показали парней?

— Убитый наркоман часто наведывался в район Мемориального кладбища. В ту ночь, возможно, он сидел в одной из брошенных машин, кто знает. И все видел. А может, околачивался поблизости. Опасный свидетель. Вас видел Антонио Армадио, Капитан? Не отвечаете? Вполне резонно предположить, что его убили из боязни, что он заговорит. Знаете, как бывает? Таких обычно задерживают и отпускают. Они дают какую-то маленькую информацию. Тогда их отпускают раньше. Вы слышали об этом?

— Как мне кажется, в ту ночь Антонио удачно отделался.

— Его видели. Вы или Анжела. Он спешно сорвал с головы и выбросил ленточку, чтобы не узнали, и убежал. Потом кто-то разыскал его. Вы, Капитан? Антонио не изменял своим привычкам, бывал в одних и тех же местах: на площади Вентра, в парке Ровицца, площади Неаполя, Аспромонте… Как вы его поймали? Следовали за ним на машине или на мотоцикле? Одним словом, той ночью в этой тупиковой улочке, возле заброшенного «ситроена» вы всадили ему две пули в голову — и до свидания. Как убивают бычка.

— Нет, свинью.

— Синьор Де Пальма, я объявляю о вашем аресте.

— Вы ошибаетесь, вам будет нелегко доказать, что убил этих негодяев я.

— Ничего, постараюсь.

— У меня куча алиби.

— Не имеет значения.

— Я имею право на адвоката. С этого времени я буду говорить только в присутствии адвоката.

Это были трудные часы, когда истина казалась совсем рядом, но тем не менее выскальзывала между пальцами, как только что вытянутая из воды рыба.

После обеда в кабинет Амброзио привели Марко Прандини, только что прилетевшего самолетом из Рима.

— Анжела Бьянкарди и Джорджио Де Пальма обвиняются в убийстве, — сказал комиссар. — Вам тоже, синьор Прандини, будет предъявлено обвинение, если только вы не сумеете дать мне убедительные объяснения.

Он взглянул на настенный календарь: был первый день весны.

— Я хотел бы попасть домой, — сказал Прандини. — Мне не нравится сидеть здесь, когда на улице греет солнце. Хочу вам что-то показать. Там, у меня дома. Только сначала зажжем камин. Вы нашли пистолет?

— Да.Р-38.

— Это не тот. Я вам дам настоящий.

— Де Лука, позови Надю, — сказал Амброзио.

— Я устал, — Прандини тяжело поднялся со стула.

— Да, я устал, — повторил он, сидя у горящего камина, куда бросал апельсиновые корки. — Вы увидели наконец Р-38, принадлежащий Этторе? Да? Я вам говорил — прекрасное оружие. Когда-то он был моим. Я оставил его Ринальди перед тем, как исчезнуть из Италии. С двумя обоймами. Он прятал его долгие годы в чехле, в своем гараже.

— Вы убили двух бездельников на Мемориальном?

— Это была игра. Я отстрелялся и вернулся домой на мотоцикле.

— На каком мотоцикле?

— Не имеет значения.

— Мотоцикл Капитана или Анжелы?

— Я расправился и с любителем наркотиков. Он меня видел. Хоть и без того не заслуживал жизни.

— А воришка с улицы Де Кастилья?

— Мишень для дилетантов, с его гипсовой рукой. Это было — как раздавить таракана.

Он встал, взял с кресла кожаную куртку.

— Я хотел бы показать место, где храню другое оружие, оружие моей молодости. Идемте к реке.

Вдоль реки тянулись покрытые галькой отмели, издалека было видно, как струится серая вода.

— Видите внизу ту лодку? — сказал он. — Так вот, под ней…

— Из вашей тетради для записей выходит, что в ночь, когда был убит наркоман, вы находились в Риме.

— Этот фактик я добавил сам, когда вы уехали отсюда. — Он обернулся к Наде. — Я ведь говорил вам…

Криво усмехнувшись, Прандини вдруг сорвался с места и побежал к реке. За ним с лаем бросилась его собака.

— Остановитесь! — закричал Амброзио. — Не делайте глупостей, остановитесь!

Прандини продолжал убегать не оглядываясь.

Полные недоумения — ну, куда он мог убежать? — все на всякий случай выхватили оружие.

Наконец Прандини остановился рядом со своей собакой, достал из кармана куртки пистолет и направил на них.

Пораженный в грудь и голову, он рухнул на белую гальку, рядом с лодкой, раскинув руки.

Галька под ним окрасилась кровью. Овчарка скулила и обнюхивала его подбородок.

Пистолет, который Прандини держал в руке, был пластмассовый.

Оглавление

ПРОЛОГ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Эпилог

Реклама на сайте