«Ответный матч»

Однажды туманным ноябрьским вечером лишь только я свернул на Пиккадилли, как вдруг меня схватили за руку, да так, что сердце мое, постоянно испытывавшее чувство тревоги, едва не остановилось. Я подумал, а думалось мне об этом постоянно: вот и все, наступил час неизбежной расплаты. Однако оказалось, что это всего-навсего Раффлс — он стоял передо мной и улыбался мне сквозь туман.

— Хорошо, что мы встретились, Кролик, я искал тебя в клубе.

— Да я только намереваюсь пойти туда. — Я постарался унять дрожь, но попытка моя не принесла результатов — об этом я мог судить по расплывавшейся все шире и шире улыбке Раффлса, а также по его снисходительному покачиванию головой.

— Пойдем лучше ко мне, — сказал он, — я расскажу тебе нечто забавное.

Я попробовал было отказаться, так как его тон ясно давал понять, какого рода «нечто забавное» он сообщит мне. А я уже в течение нескольких месяцев решительно боролся с собой против тяги к таким забавам. Но, как я уже заявлял прежде и могу повторить сейчас, для меня, несмотря ни на что, Раффлс был самым неотразимым на свете человеком, когда он только этого желал. Поскольку мы оба со времени оказания мелкой услуги сэру Бернарду Дебенхэму вели совершенно безупречный образ жизни и его властному уму в течение длительного срока не представлялось возможности или же необходимости проявлять подобное желание, мой первый порыв отказаться имел, по сути, довольно прочные основания: я сознательно воздерживался от предосудительных поступков, хоть это и длилось уже значительно дольше, чем когда бы то ни было за все время нашего близкого знакомства. Я стал выдвигать Раффлсу различного рода отговорки, но он подхватил меня под руку и негромко засмеялся с видом добродушного превосходства. И, все еще продолжая отнекиваться, я как-то само собою оказался в Олбани, на лестнице, ведущей к квартире Раффлса.

Огонь в его камине почти совсем потух. Он размешал кочергой не прогоревшие угли и добавил новых дров после того, как зажег свет. Что же касается меня, то я в мрачном настроении продолжал переминаться с ноги на ногу в пальто до тех пор, пока Раффлс в буквальном смысле не стащил его у меня с плеч.

— Что ты за человек такой, Кролик! — игриво воскликнул Раффлс. — Можно и впрямь подумать, что в эту благословенную, туманную ночь я способен предложить тебе провернуть какую-нибудь кражу со взломом! Нет, Кролик, речь пойдет совсем о другом, поэтому садись-ка вот в это кресло, возьми себе сигарету «Салливан» и держись покрепче.

Раффлс зажег спичку, поднес ее к моей сигарете и подал мне бокал виски с содовой. Затем он вернулся в прихожую, и я, начав уже было расслабляться и приходить в благодушное настроение, услышал, как на двери щелкнула задвижка. С великим трудом мне удалось удержать себя в кресле. В следующее мгновение Раффлс уже устраивался в кресле, стоящем напротив моего. Широко расставив ноги и скрестив на груди руки, он буквально пожирал глазами мое смущенное лицо.

— Ты помнишь Милчестер, Кролик, старина? — спросил он вкрадчивым голосом.

Я мрачно ответил, что да, разумеется, помню.

— Мы еще сыграли там одну маленькую игру, которая не значилась ни в одной программке. Условно ее можно назвать «Джентльмены» против «Профессионалов», если ты припоминаешь.

— Я и не забывал никогда.

— Зная, что тебе так и не пришлось, образно говоря, взять игру на себя, я думал, что ты мог бы и забыть. Ну, джентльмены тогда без особого труда выиграли, а вот профессионалы были все схвачены…

— Бедняги!

— А вот я в этом-то не слишком убежден. Помнишь того парня, которого мы увидели в гостинице? Такой цветущий, в пух и прах разнаряженный, про него я еще тебе сказал тогда, что это один из самых умных воров в нашей столице.

— Конечно, помню. Как потом выяснилось, фамилия у него — Кроусхей.

— Ну-у-у, он был осужден под этой фамилией, поэтому пусть будет Кроусхеем. Так вот, не трать на него свою жалость, старина: вчера во второй половике дня он сбежал из Дартмурской тюрьмы.

— Превосходная работа!

Раффлс невольно улыбнулся, но при этом удивленно вскинул брови и пожал плечами.

— Ты совершенно прав: действительно, все было сделано превосходно. Мне жаль, что ты не читал об этом в газетах. Вчера, воспользовавшись густым туманом, старина Кроусхей бросился наутек в поросшую вереском пустошь и ушел по ней под сильным ружейным огнем без единой царапины. Честь ему и хвала, с этим я согласен; парень с таким характером и с такой выдержкой заслуживает свободы. Кроусхей, однако, обладает не только крепкой волей, но и многими другими качествами. Его искали всю ночь, но так и не сумели найти. Никаких других сведений в утренней газете, которую ты тоже не удосужился прочитать, не было. — При этих словах Раффлс развернул принесенный с собою экземпляр. — Послушай вот это. Тут сообщается о подробностях побега, которые лишь подтверждают высокий класс его работы: «Следы беглеца были обнаружены в поселке Тотнес, где он, по всей видимости, ранним утром совершил особо дерзкое преступление. Говорят, что он проник в жилище сельского викария преподобного Э. Г. Эллингсворта, который, как обычно встав с постели, не нашел своего облачения. Несколько позднее тем же утром тюремная одежда, принадлежавшая заключенному, была найдена в одном из 133 ящиков комода викария, где она лежала аккуратной стопкой. Кроусхею вновь удалось благополучно скрыться, хотя высказывается мнение, что столь заметный наряд позволит задержать его уже сегодня днем». Что ты об этом думаешь, Кролик?

— Определенно это спортсмен-профессионал, — сказал я, беря в руки газету.

— Кроусхей больше чем просто спортсмен! — воскликнул Раффлс. — Он — художник, и я ему завидую. Из всех людей выбрать именно викария! Превосходно! Превосходно! Но это еще не все. На стенде в клубе я прочел, что неподалеку от Доулиша сегодня же было совершено разбойное нападение. На одной из проселочных одноколейных дорог был найден священник в бессознательном состоянии. Это — опять-таки дело рук нашего приятеля. В телеграмме об этом ни слова, но факт самоочевидный. Он просто вырубил какого-то мужика, сменил свою одежду и бодро двинулся к столице. Разве это не замечательно? И разве это не лучшее из всего того, что когда-либо совершалось в подобном роде?

— Но зачем это Кроусхей двинулся к столице?

С лица Раффлса тотчас же испарилось все воодушевление. Стало ясно, что я напомнил ему о чем-то крайне неприятном: о том, что он забыл, объективно радуясь успехам, так сказать, товарища по роду деятельности. И прежде чем ответить, Раффлс посмотрел через плечо в направлении прихожей.

— Я убежден, — произнес он, — что этот бродяга идет ко мне!

Высказав вслух эту мысль, А. Дж. Раффлс вновь стал самим собой: все тот же спокойно-веселый, цинично-невозмутимый вид, с каким он обычно забавлялся подобными ситуациями.

— Но послушай, что ты хочешь этим сказать? — спросил я. — Что известно Кроусхею о тебе?

— Не много, но он меня подозревает.

— Почему это?

— Потому, что по-своему он не глупее меня, потому, Кролик, что, имея глаза на башке, не лишенной начисто мозгов, он должен был догадаться. Однажды он встречал меня в компании старого Бэерда. Он наверняка видел меня в тот самый день, когда мы пробирались в Милчестер, так же как и потом, на крикетном поле. Да что там говорить, мне известно это точно, так как он написал мне об этом еще до суда.

— Он написал тебе? И ты ничего мне не сказал?!

Раффлс привычно пожал плечами, ответив таким образом на мои постоянные сетования.

— Что бы это дало, мой дорогой друг? Лишний раз разволновало бы тебя, и все.

— Ну, и что же он написал?

— Что ему очень жаль, что его взяли до того, как он вернулся в столицу, и что по этой причине он не смог удостоиться чести нанести мне визит, как он намеревался сделать. Тем не менее лично он глубоко убежден, что это лишь кратковременная задержка, позволяющая как бы продлить удовольствие, и поэтому он просит меня не попадать за решетку прежде, чем освободится он. Кроусхей, разумеется, знал, что пропало ожерелье леди Мелроуз и что он его не брал. Он написал, что человек, способный выбрать ожерелье, оставив все остальное, ему по душе. И все такое прочее, присовокупив определенные, не слишком заманчивые предложения, рассчитанные на далекое будущее, которое, боюсь, может оказаться весьма и весьма близким! Я удивлен лишь тем, что он еще не объявился здесь.

Раффлс вновь кинул взгляд в сторону прихожей, погруженной в темноту и закрытой изнутри столь же основательно, как и снаружи. Я спросил его, что же он собирается предпринять.

— Пусть себе стучит, ежели вообще сюда доберется. Портье должен будет сказать ему, что я уехал из города, и через час-другой это, кроме всего прочего, станет соответствовать истине.

— Ты уезжаешь сегодня вечером?

— В семь пятнадцать с платформы на Ливерпуль-стрит. Я совсем немного рассказывал тебе о своей родне, Кролик, но у меня есть самая замечательная на свете сестра, которая вышла замуж за сельского священника и живет теперь в одном из восточных графств. Супруги всегда рады встрече со мной и постоянно приглашают меня посещать проповеди с целью приобщения к религии. Мне жаль, что тебя там не будет и что ты не услышишь мою лекцию в это воскресенье, Кролик. Свои самые лучшие замыслы я выносил в этом приходе, и я не знаю для себя лучшей гавани во время шторма. Однако мне пора собираться. Я подумал, что обязан сказать тебе, куда я направляюсь, — на случай, если ты захочешь последовать моему примеру.

Он швырнул в камин окурок сигареты, потягиваясь, встал с кресла и в этой далекой от удобства позе застыл. В следующее мгновение я, уловив направление его взгляда, тоже поглядел туда и тотчас же сам оказался на ногах. На пороге раздвижной двери, отделявшей гостиную от спальни, стоял хорошо сложенный мужчина в дурно сидевшем на нем костюме из тонкого черного сукна с шелковистой отделкой. Он поклонился так низко, что его круглая голова представилась нам как розовый шар, покрытый короткими рыжими волосами.

И хотя я недолго рассматривал это столь неожиданно возникшее существо, за этот краткий промежуток времени Раффлс сумел вновь обрести самообладание. Когда я опять посмотрел на него, он уже улыбался и стоял засунув руки в карманы.

— Кролик, позволь представить тебя нашему выдающемуся сподвижнику мистеру Реджинальду Кроусхею. — Раффлс был сама любезность.

Круглая голова вынырнула из глубокого поклона, открыв морщинистый лоб и бритую физиономию с крупными, грубыми чертами лица, которая, насколько я теперь припоминаю, отличалась малиновым цветом из-за впившегося в шею слишком узкого воротничка рубашки. Но все эти мои наблюдения можно считать поверхностными, ибо внутри меня созрело мое собственное заключение, и я резко повернулся к Раффлсу.

— Это трюк! — крикнул я. — Еще один из твоих чертовых трюков. Ты привел его сюда, а потом пошел за мной. Ты хотел, чтобы я примкнул к вашей компании! Будь ты проклят!

Взгляд, которым Раффлс встретил мой крик, был столь холоден, что я почувствовал стыд за свои слова, едва успев произнести их.

— Вот как, Кролик! — Раффлс, пожав плечами, отвернулся от меня.

— Господь с вами, он ничего не знал, — сказал мне Кроусхей. — Он, думаю, и не ждал меня! А ты — настоящий нахал. Я и не думал, что ты нахал в такой степени, — сказал он, протягивая волосатую руку Раффлсу. — Я даже горжусь, что мы с тобой одного поля ягоды.

— После этих слов, — Раффлс пожал протянутую ему руку, — что я могу сказать? Но вы, должно быть, слышали мое мнение о вас. Я также горд тем, что мы с вами познакомились. Но каким образом, черт побери, вы сюда попали?

— Пусть вас это не беспокоит, — сказал Кроусхей, расстегивая воротничок. — Давайте лучше поговорим о том, как я отсюда выберусь. Да будет с вами Господь, вот так уже лучше! — Он осторожно потрогал пальцами синевато-багровую полоску на своей бычьей шее. — Я не знал, сколько времени мне еще придется играть в благородного, — объяснил он, — мне же не было известно, кого ты приведешь.

— Выпьете виски с содовой? — спросил Раффлс беглого заключенного, когда тот уселся в кресло, из которого я выскочил с такой поспешностью.

— Нет, я пью его неразбавленным, — ответил Кроусхей, — но сначала я всегда говорю о деле. Ты от меня так не отвяжешься, да хранит тебя Всевышний.

— В таком случае чем могу быть полезен?

— Ты и так это знаешь, без моих объяснений.

— Не совсем понял.

— Тогда — тихий отвал. Хочу отвалить по-тихому, а как это сделать — предоставляю право решить тебе. Мы — братья по оружию, хотя на сей раз я не вооружен. Это и не обязательно. Ты, конечно, слишком умен. Но коль мы братья, ты ведь не бросишь брата в беде. Давай остановимся вот на этом. Ты позаботишься обо мне по-своему. Я полагаюсь на тебя во всем.

В голосе Кроусхея все время звучали не только нотки доверия, но и готовности идти на уступки. Он наклонился вниз и стащил с босых ног темные ботинки на пуговицах, затем вытянул пятки к огню и, морщась от боли, стал распрямлять согнутые большие пальцы.

— Надеюсь, ты дашь мне корки побольше этих? — попросил он. — Я бы просмотрел твой гардероб, если бы у меня было побольше времени: я зашел сюда прямо перед тобой.

— А вы не скажете мне, как вы сюда попали?

— Какой смысл? Научить тебя я все равно не смогу, кроме того, я хочу поскорее выбраться отсюда. Хочу выбраться из Лондона, из Англии и вообще — из всей этой цветущей Европы. Вот и все, что я хочу и в чем рассчитываю на вашу помощь, мистер. И я не спрашиваю, как вы возьметесь за эту работу. Ты знаешь, откуда я пришел, потому что я слышал, как ты это говорил. Ты знаешь, куда я хочу отправиться, потому что я только что тебе об этом сказал. Мелочи я целиком оставляю тебе.

— Хорошо, — сказал Раффлс, — мы должны посмотреть, что мы можем сделать.

— Мы должны? — Откинувшись на спинку кресла, Кроусхей начал вертеть большими пальцами обеих рук.

Раффлс повернулся ко мне. В глазах его мерцали огоньки, но на лбу лежала печать глубокой задумчивости, а в линии сжатого рта решимость каким-то образом переплеталась со смирением, и заговорил он так, как будто мы с ним оставались совершенно одни в этой комнате:

— Ухватываешь ситуацию, Кролик? Если нашего друга, выражаясь его собственным языком, здесь накроют, он намерен в этом обвинить тебя и меня. Он достаточно тактичен, чтобы не выражать все это большим количеством слов, но все и так вполне понятно и к тому же вполне естественно. На его месте я поступил бы так же. Прежде мы обладали преимуществом, а теперь оно у него. Это абсолютно честно. Мы должны взяться за эту работу. Мы не можем от нее отказаться. Но даже если бы и могли, я бы все равно за нее взялся. Наш друг — великий спортсмен. Он смылся из Дартмурской тюрьмы, и тысячу раз было бы жаль, если бы он угодил туда снова. Он не должен, и так и будет, если только я, конечно, найду способ переправить его за границу.

— Какой только вам будет угодно, — пробормотал Кроусхей, не открывая глаз, — я все это оставляю на тебя.

— Но вам следует проснуться и кое-что нам сообщить.

— Хорошо, мистер, но я просто умираю как хочу спать, — заявил он, поднимая голову и усиленно моргая.

— Как думаете, вас выследили по пути в город?

— Должно быть.

— А здесь?

— В таком тумане — нет, если только по случайности.

Раффлс вышел в свою спальню, зажег там газовый светильник и вернулся через минуту.

— Итак, вы забрались через окно?

— Да.

— Это было чрезвычайно ловко с вашей стороны, что вы установили, какое именно окно вам нужно. Мне все равно не приходит в голову, как вы могли осуществить это в дневное время, каким бы густым ни был туман! Ну да шут с ним! Но не думаете ли вы, что вас тут видели?

— Нет, не думаю.

— Хорошо, будем надеяться, что вы правы. Придется все же сделать вылазку и выяснить наверняка. Тебе тоже лучше пойти со мной, Кролик. Выйдем перекусим и заодно все обсудим.

Раффлс взглянул на меня, я посмотрел на Кроусхея, ожидая неприятностей, и они не замедлили последовать. На его лице появилось сначала растерянное, а затем свирепое выражение, изумленные глаза блеснули нехорошим блеском, руки беглеца быстро сжались в кулаки.

— А что будет со мной? — выкрикнул он.

— Вы подождете здесь.

— Нет, вы не уйдете! — взревел он и одним прыжком оказался у двери, заслонив ее своей спинищей. — Вам меня не надуть, вы, тупицы!

Раффлс повернулся ко мне, слегка поведя плечами.

— Что хуже всего с этими профессионалами, — сказал он, — так это то, что они никогда не используют своей головы. Они видят лишь свои планки и хотят попасть в них. Но это и все, что они видят и чего хотят. При этом они полагают, что и мы делаем точно так же. Нет ничего удивительного в том, что мы их обставили в прошлый раз!

— Не говори со мной загадками, — прорычал Кроусхей. — Говори прямо, черт тебя подери!

— Хорошо, — сказал Раффлс, — буду говорить с вами совершенно прямо, как вы любите. Только что вы излагали нам, что полностью вверяете себя в мои руки, что предоставляете мне все права, а сами не верите мне ни на дюйм! Я знаю, что будет, если я завалюсь. И я согласен рисковать. А вы тем не менее решили, что я собираюсь вас сдать, с тем чтобы вы, в свою очередь, меня заложили. Вы глупец, мистер Кроусхей, хотя вам и удалось сбежать из Дартмурской тюрьмы. Вам следует прислушиваться к тому, кто умнее вас, и во всем подчиняться. Я спасу вас таким образом, каким мне это будет удобно, если вообще возьмусь за это. Я буду приходить и уходить, когда захочу и с кем мне будет угодно, без всякого вашего на то согласия. Вы же останетесь здесь и заляжете как можно тише, ну, вы это умеете. Не будьте глупее своих собственных слов. Если вы настолько глупы, что не доверяете мне, — вот дверь. Уходите и творите там, за ней, все что хотите, и черт с вами!

Кроусхей шлепнул себя по ляжкам.

— Вот это разговор! — заявил он. — Да защити тебя Господь! Когда ты так говоришь, я знаю, с кем имею дело. Я узнаю человека, как только он открывает рот и начинает говорить. Ты — то, что надо. Я не могу сказать этого же о другом джентльмене, хотя и видел его рядом с тобой во время того дельца в провинции. Но если он твой друг, мистер Раффлс, тогда с ним тоже все в порядке. Хочу надеяться, джентльмены, что вы не слишком поиздержались. — Кроусхей похлопал себя по карманам с самым горестным видом. — Пока я разжился только шмотками. Никогда в жизни мне не встречалось более лишенных средств к существованию людей, чем те двое.

— О, мы позаботимся о вас. Это предоставьте нам. Сидите тихо, и все.

— Ладненько! Лишь только вы уйдете, я залягу поспать, но — никакой выпивки, нет-нет, благодарствую, ничего не надо! Стоит мне только глотнуть спиртного, и, Господь с вами, я — совсем пропащий человек!

Раффлс стал напяливать на себя верхнюю одежду, насколько я помню, длинный легкий плащ для верховой езды. И покуда он облачался в него, наш беглец уже захрапел в кресле. Мы выключили везде свет и оставили его, что-то бессвязно бормотавшего, отсыпаться неподалеку от камина.

— Не такой уж и плохой парень этот профессионал, — сказал Раффлс на лестнице. — По-своему он даже гений, хотя методы его работы, на мой взгляд, несколько примитивны. Однако убежать из Дартмурской тюрьмы и добраться до Олбани в Лондоне в течение одних суток — это подлинное достижение, которое в целом оправдывает несовершенство отдельных приемов. Господи Боже мой!..

Мы прошли мимо какого-то мужчины, силуэт которого виднелся сквозь туман во внутреннем дворе дома. Раффлс схватил меня за руку.

— Кто это? — испуганно спросил я.

— Тот самый человек, которого нам меньше всего хотелось бы встретить. Молю Всевышнего, чтобы он не слышал моих слов!

— Но кто же это, Раффлс?

— Наш старый приятель Маккензи из Скотленд-Ярда!

Я застыл, охваченный ужасом.

— Ты думаешь, он сел на хвост Кроусхею?

— Не знаю. Сейчас я это выясню.

И прежде чем я успел возразить, Раффлс повернул назад вместе со мной. Когда я вновь обрел способность говорить, он лишь рассмеялся и сказал мне, что действовать смело и решительно всегда безопаснее.

— Но это безумие!

— Отнюдь нет. Помолчи! Это вы, мистер Маккензи?

Детектив повернулся и пристально осмотрел нас. Сквозь туман я разглядел, что его виски были тронуты сединой, а лицо все еще имело мертвенно-бледный цвет — из-за раны, которая чуть было не лишила его жизни.

— Вы угадали, господа, это я, — сказал он.

— Надеюсь, вы вновь в добром здравии, — произнес мой компаньон. — Я — Раффлс, мы встречались с вами в Милчестере этим летом.

— Разве? — воскликнул шотландец, слегка вздрогнув при этом. — Ну да, теперь я вспомнил ваше лицо, и ваше также, сэр. То было неудачное происшествие, но все закончилось хорошо, и это — главное! — Его врожденная осторожность уже вернулась к нему.

Раффлс ущипнул мою руку.

— Да, все закончилось превосходно, если бы не несчастье с вами, — сказал он. — А как насчет побега главаря этой банды, этого типа Кроусхея? Что вы об этом думаете, а?

— Я не знаю никаких подробностей, — ответил шотландец.

— Это и лучше! — воскликнул Раффлс. — А то не удержитесь и опять можете броситься за ним в погоню!

Маккензи, сухо улыбнувшись, помотал головой и пожелал нам хорошего вечера, как вдруг где-то неподалеку открылось невидимое окно и послышался тихий звук свистка.

— Мы должны все выяснить! — прошептал Раффлс. — Мы можем немного полюбопытствовать, это вполне естественно с нашей стороны. За ним, быстро!

И он последовал за сыщиком вплоть до одного из подъездов той самой части дома, откуда мы только что вышли. Мы старались не отставать и не прятались. У самого входа мы встретились с одним из портье, работавших в этом доме, и Раффлс спросил у него, что случилось.

— Ничего, сэр, — браво ответил портье.

— А вот не верю! — сказал Раффлс. — Это же прошел Маккензи, детектив. Я только что с ним разговаривал. Ну, давай, дорогой, колись, мы тебя не выдадим, если, конечно, тебя предупреждали, чтоб ты молчал.

Лицо портье приняло задумчивое выражение. Его страшно соблазняло присутствие слушателей. Когда наверху захлопнулась дверь, он не устоял.

— Вот, значит, как было, — зашептал он. — Сегодня во второй половине дня зашел джентльмен, который искал жилье, и я направил его в контору. Оттуда с ним пришел один из служащих, они вдвоем ходили по дому и смотрели пустые квартиры. Джентльмену особенно приглянулась та квартира, в которой сейчас легавые. Он послал служащего за управляющим, так как надо было с ним обсудить вопросы найма. А когда те вернулись, джентльмена, не вру, и след простыл! Прошу прощения, господа, но он словно бы растворился, незаметно исчезнув из здания! — При этих словах портье взглянул на нас ярко блестевшими глазами.

— Ну и?.. — Казалось, заинтересованности Раффлса нет предела.

— Ну и они его поискали-поискали, а потом махнули рукой, решив не тратить попусту время. Они решили, что он передумал и ушел незаметно, чтобы не давать чаевых служащему. Они заперли квартиру и ушли. Ну и все, пока полчаса назад я не принес управляющему экстренный выпуск газеты «Стар». Минут через десять он выбегает с запиской и шлет меня в Скотленд-Ярд в экипаже. Вот и все, сэр, что я знаю. Там наверху сейчас легавые, техник-смотритель и управляющий. Они думают, что наш джентльмен все еще скрывается где-то поблизости. По крайней мере мне так показалось, но кто он такой и зачем он им нужен — я не знаю.

— Очень интересно! — сказал Раффлс. — Я сейчас поднимусь и спрошу. Пошли, Кролик, это должно быть весьма забавно.

— Прошу прощения, мистер Раффлс, но вы ничего им обо мне не скажете?

— Нет, конечно! Ты славный малый, и я этого не забуду, если мы немного развлечемся… Развлечемся! — прошептал он мне, когда мы достигли лестничной площадки. — Все идет к тому, что развлечение это будет не из веселых и для меня, и для тебя, Кролик!

— Что же ты намерен делать?

— Не знаю. Нет времени обдумать. Для начала — вот это, — сказал он, начиная громко стучать в запертую дверь. Дверь открыл полицейский. Раффлс шагнул мимо него с видом верховного комиссара. Я скользнул за ним, пока полицейский не пришел в себя от изумления. Наши шаги громко прозвучали на голом деревянном полу. Группу полицейских мы обнаружили в спальне. Они стояли согнувшись под оконным выступом. Первым из них выпрямился Маккензи, окинув нас свирепым взглядом.

— Что вам угодно, джентльмены?

— Мы хотели бы предложить свою помощь, — живо ответил Раффлс. — Некогда мы вам ее уже оказывали. Мой друг, — он кивнул на меня, — был как раз тем человеком, который принял у вас из рук в руки и крепко держал малого, выдавшего потом всех своих сообщников. Несомненно, и при теперешних обстоятельствах он имеет полное право поинтересоваться, что тут происходит забавного, не правда ли? Что касается лично меня, то я как-никак все же помогал донести вас до дома и ради давнего знакомства, дорогой Маккензи, надеюсь, что вы позволите нам развлечься, если тут у вас интересно. Правда, в любом случае лично у меня в запасе всего несколько свободных минут.

— Тогда вы не много увидите, — проворчал сыщик, — так как здесь пока ничего интересного не происходит. Констебль, подите постойте внизу у лестницы и больше никому и ни при каких обстоятельствах не позволяйте подниматься сюда. А эти джентльмены могут в конце-то концов быть нам полезными.

— Вы очень добры, Маккензи! — с чувством воскликнул Раффлс. — Но в чем дело? Я спросил портье, который спускался по лестнице, но ничего у него не узнал, за исключением того, что кто-то приходил посмотреть эти комнаты и что с тех пор его больше не видели.

— Человек, которого мы ищем, — сказал Маккензи, — скрылся где-то в этом районе, если, конечно, я не ошибаюсь. Вы сами, мистер Раффлс, проживаете в Олбани?

— Да.

— Ваша квартира недалеко отсюда?

— Через один подъезд.

— Вы когда вышли из дома?

— Только что.

— Весь вечер были дома?

— Отнюдь нет.

— В таком случае, сэр, мне, возможно, придется обыскать вашу квартиру. Я готов обыскать каждую квартиру в Олбани! Нужный нам человек, кажется, отправился за кровельным железом, но если он не оставил снаружи следов больше, чем внутри, и ежели мы не поймаем его там, наверху, мне придется перетрясти все это здание.

— Я оставлю вам свои ключи, — тотчас же сказал Раффлс. — Сам я иду покутить в ресторане, а ключ отдам полицейскому внизу.

Я затаил дыхание. В чем смысл подобного безумного обещания? Это было своего рода ничем не вызванное, самоубийственное своеволие. Маккензи со словами благодарности уже вернулся к своему подоконнику. Почувствовав отвращение и ужас одновременно, я схватил Раффлса за рукав, мы неторопливо прошли через двойную дверь в соседнюю комнату. Здесь окно выходило во внутренний двор. Оно было открыто, и когда мы выглянули в него от нечего делать, Раффлс успокоил меня:

— Кролик, все в порядке, делай то, что я говорю тебе, а все остальное оставь мне. Ситуация трудная, но я не отчаиваюсь. Все, что от тебя требуется, так это прилипнуть к этим ребятам. Особенно если они будут обыскивать мою квартиру. Им нечего там рассматривать больше положенного, и при тебе они не будут слишком любопытны.

— А где будешь ты? Уж не собираешься ли ты бросить меня, чтобы я сел в одиночку?

— Ну, конечно, козырные карты надо бросать тогда, когда приходит самое время. Кроме того, на свете существуют окна, а Кроусхей из тех людей, которые привыкли рисковать. Кролик, ты должен мне доверять: ты достаточно долго уже знаком со мной.

— Ты уходишь прямо сейчас?

— Нельзя терять время. Прилепись к ним, старина, делай все, чтобы они тебя только не заподозрили. — На мгновение его рука легла мне на плечо, но затем он оставил меня. — Мне пора идти, — услышал я его голос из другой комнаты, — но мой друг будет здесь с вами все время. Я же зажгу свет у себя во всех комнатах и оставлю свой ключ у констебля внизу. Желаю удачи, Маккензи. Мне бы очень хотелось остаться.

— До свиданья, сэр, — ответил сыщик, поглощенный своими мыслями, — премного вам благодарен.

Маккензи все еще был занят обследованием соседней комнаты, а я так и остался стоять у окна, раздираемый противоречивыми чувствами страха и гнева, которые я не мог не испытывать, несмотря на то что хорошо знал Раффлса и имел некоторое представление о его неистощимой изобретательности. К этому времени я уже более или менее представлял себе, что станет делать Раффлс в той или иной ситуации. По крайней мере я мог наверняка предположить, что он будет действовать с привычной для себя хитростью и дерзостью. Он, видимо, должен вернуться к себе домой, предупредить Кроусхея и… увести его с собой. Нет, ведется слежка, и незаметно уйти не удастся. Как поступит Раффлс? Я перебрал в голове множество вариантов и в конце концов остановился на кебе. Окна его спальни выходили в узкий переулок. Расположены они не очень высоко, человек может спрыгнуть оттуда на крышу проезжающего мимо кеба и таким образом уехать прямо из-под носа полиции! Я вообразил себе Раффлса, сидящего на козлах кеба, и картина эта особенно убедительно предстала моему мысленному взору, когда он прошел внизу под окном, направляясь к себе домой и кутаясь от промозглого тумана в полы широкого плаща. Эта картина по-прежнему рисовалась моему воображению, когда он прошел назад и остановился перед констеблем, чтобы отдать ему ключ.

— Мы напали на след беглеца, — сказал голос у меня за спиной. — Почти наверняка он поднялся на крышу, но как он ухитрился это сделать — просто загадка. Мы собираемся запереть квартиру и подняться на чердак, чтобы там осмотреться.

Верхний этаж дома в Олбани, как и повсюду, был отведен под жилье для прислуги и поэтому представлял собой множество маленьких кухонь и спален, которые многими постояльцами, и Раффлсом в том числе, использовались как чуланы. Флигель в настоящее время, как и квартира внизу, к счастью, был пуст. Зато нас набилось тут битком — к управляющему, который присоединился к нам, теперь прибавилась еще свита любопытных жильцов. Это вызвало нескрываемое раздражение у Маккензи.

— Лучше уж запустить сюда всю Пиккадилли по кроне с человека за вход, — сказал он. — Ну а ты, мой дорогой, иди-ка на крышу, — обратился он к констеблю, — а то тут и так тесно, и пусть оружие будет у тебя наготове.

Мы все сгрудились у маленького окошка, которое Маккензи предусмотрительно заслонил своим телом. На какую-то минуту воцарилось полное молчание, нарушаемое лишь скрипом ботинок констебля, который время от времени поскальзывался на покрытой сажей кровле крыши. Затем раздался крик.

— Что там еще? — заорал Маккензи.

— Веревка! — услышали мы. — Висит тут, у водосточной трубы, на крюке!

— Уважаемые сэры, — замурлыкал Маккензи, — так вот каким образом можно подняться сюда снизу! Забросить крюк с помощью одной из этих телескопических штук; а мне подобное и в голову не приходило! Какой длины веревка, мой мальчик?

— Очень короткая. Я достал ее.

— Она доходит до окна? Спросите его об этом! — крикнул управляющий, приходя в сильное возбуждение. — Он может увидеть это, наклонившись вниз.

Маккензи задал этот вопрос.

— Да, она доходит до окна, — послышалось после продолжительной паузы.

— Спросите, какое окно в ряду! — управляющий, кажется, пришел в еще более сильное возбуждение.

— Он говорит, шестое. Мне хотелось бы увидеть эту квартиру, — сказал Маккензи тоном, не терпящим возражений.

— Да это квартира мистера Раффлса, — быстро подсчитал управляющий.

— Правда? Тогда все складывается просто великолепно: он оставил нам свой ключ.

Слова были сказаны сухим задумчивым тоном и прозвучали так, словно шотландец уже заподозрил, что в данном случае имеет место не случайное совпадение.

— А где сам мистер Раффлс? — спросил управляющий, когда мы гуськом спускались по лестнице.

— Он ушел ужинать, — ответил Маккензи.

— Вы уверены?

— И я видел, как он ушел, — подтвердил я. Мое сердце колотилось ужасно. Я бы не решился вновь открыть рот. К этому времени я пробрался в голову нашей процессии и, по сути, оказался вторым человеком, переступившим порог квартиры, который я бы назвал Рубиконом. Лишь только я переступил этот порог, как вскрикнул от боли, потому что Маккензи, сделав шаг назад, сильно наступил мне на большой палец ноги. В следующее мгновение я увидел, почему он так сделал, и, поняв, в чем дело, издал еще один, более громкий вопль.

На полу перед камином, вытянувшись во весь рост, лежал человек. На побелевшем его лбу видна была маленькая ранка, кровь из которой стекала прямо в глаза лежавшему. И этим человеком был А. Дж. Раффлс!

— Самоубийство, — спокойно сказал Маккензи. — Хотя нет… здесь кочерга — больше похоже на убийство… Да вроде и не убийство, — заявил он, опускаясь на колени и покачивая головой. Причем в его голосе послышались нотки отвращения. — Всего-навсего царапина, и я сильно сомневаюсь, чтобы она могла свалить нашу жертву с ног. Но, уважаемые, от него просто несет хлороформом!

Он поднялся с колен и уставился на меня своими колючими зелеными глазами. Мои собственные глаза были полны слез, но я и не думал их скрывать или стесняться.

— Мне послышалось, как вы сказали, что видели, как он уходил из дома, — сурово обратился ко мне Маккензи.

— Я видел его длинный плащ для верховой езды и, конечно, подумал, что это пошел он.

— И я мог бы поручиться, что это был тот самый джентльмен, который отдал мне ключ, — упавшим голосом произнес стоявший поодаль констебль, Маккензи с побелевшим лицом повернулся к нему.

— Некоторые из чертовых полицейских могут поручиться за что угодно! — процедил он. — Твой служебный номер, дрянь ты этакая? Пэ-тридцать четыре? Тебе кое-что придется выслушать, мистер Пэ-тридцать четыре! Если бы вот этот джентльмен был мертв, а не начал бы приходить в себя, пока мы тут разговариваем, ты знаешь, в чем бы тебя обвинили? В пособничестве в убийстве, свинья ты в мундире! Знаешь, растяпа, кого ты упустил? Кроусхея — ни много ни мало. Того самого парня, что вчера бежал из Дартмура. Клянусь Всевышним, создавшим тебя, что если я упущу этого типа, то во что бы то ни стало добьюсь твоего увольнения.

Искаженное злобой лицо, сжатый кулак — таков образ этого человека во гневе. Приоткрылась новая грань характера Маккензи, на которую стоило обратить внимание и которую желательно было обмозговать. В следующее мгновение он оставил нас, спустившись к входной двери.

— Очень трудно разбить себе голову, — заявил Раффлс некоторое время спустя, — куда как проще перерезать себе горло. А вот хлороформ — дело иное. Научившись применять его, ты совершенно точно можешь определить необходимую дозу. Так что, ты действительно подумал, что я умер? Бедный мой Кролик! Но я надеюсь, Маккензи видел твое лицо?

— Видел, — угрюмо буркнул я. Мне не хотелось больше ни о чем распространяться.

— Это хорошо. Мне было бы жаль лишить его этого зрелища. Ты, Кролик, однако, не должен считать меня бесчувственным скотом, потому что я действительно боюсь этого человека, а мы, как тебе известно, связаны с тобой одной веревкой: либо тонем, либо плывем, но — вместе.

— А теперь мы либо плывем, либо тонем еще и с Кроусхеем, — печально сказал я.

— Ничего подобного! — убежденно возразил мне Раффлс. — Кроусхей — настоящий спортсмен. На услугу он отвечает услугой, на удар — ударом. Кроме того, теперь мы с ним квиты, и я не думаю, Кролик, чтобы нам захотелось когда-нибудь еще связаться с профессионалами.