«Ветеран»

Фредерик Форсайт Ветеран

Посвящается Сэнди, которая вот уже долгие годы мирится с моим существованием рядом.

День первый – вторник

Видел все это владелец маленького дежурного продовольственного магазина на углу. Во всяком случае, так он утверждал.

Он находился в магазине, но стоял рядом с витриной, перекладывал в ней товары, чтоб смотрелись лучше, и вдруг заметил на той стороне улицы мужчину. Мужчину ничем не примечательного, и, если бы тот не прихрамывал, хозяин магазина вообще не обратил бы на него внимания. Позже он уверял, что больше никого на улице в тот момент не было.

День выдался жаркий и душный, небо сплошь затягивали серые низко нависшие тучи, просто дышать было нечем. А магазинчик, носивший высокопарное и самонадеянное название «Путь в рай», располагался в самом сердце довольно непрезентабельного, сплошь изрисованного граффити и кишевшего правонарушителями жилого района, только портившего пейзаж между Лейтоном, Эдмонтоном, Долстоном и Тоттнемом.

Когда тридцать лет тому назад состоялась грандиозная церемония его открытия, район Мидоудин Гроув называли перспективным и малобюджетным участком застройки под дома для рабочего класса. Но уже само название выдавало обман. Ибо со средних веков здесь не было и в помине ни луга, ни узкой лесистой долины, ни уж тем более рощицы.[1] Больше всего эти унылые ряды серых домов напоминали ГУЛАГ, отстроенный по заказу районного муниципального совета (не хватало только красного флага мирового коммунизма над зданием ратуши). Спроектирован он был архитекторами, которые сами предпочитали селиться в уютных, увитых плющом коттеджах где-нибудь за городом.

Мидоудин Гроув приходил в упадок, катился вниз с непостижимой скоростью, быстрее, чем участники гонки Тур де Франс спускаются с Пиренеев. Уже к 1996 году лабиринты улочек, переулков и проходов, связывающих между собой мрачные жилые кварталы, покрывал толстый и скользкий от мочи слой грязи. И оживал этот район лишь по ночам, когда на улицы выходили банды местных юнцов, безработных и прочих типов, не подлежащих приему на какую бы то ни было работу. Именно они являлись истинными владельцами здешних мест, именно им толкали наркотики здешние сбытчики запрещенного зелья.

Пенсионеры из рабочего класса из кожи вон лезли, чтоб сохранить презентабельность, отчаянно цеплялись за устаревшие нравственные понятия, за утешительную определенность, сопровождавшую их молодые годы. И жили, забаррикадировавшись за дверьми своих квартир, боялись вечерами и нос высунуть на улицу, туда, где шастали все эти волчьи стаи.

Между домами – каждый являл собой унылую семиэтажку из бетонных блоков, двери квартир выходили в узкий и длинный коридор с загаженной лестницей в конце – виднелось подобие того, что некогда было зеленой травой. Узкие проулки загромождали брошенные и проржавевшие автомобили, «раздетые» до основания, мешающие пройти к площадкам, предназначенным для игр и отдыха, а также к магазину под названием «Путь в рай».

От былой его презентабельности не осталось и следа, зато это был единственный магазин в округе, поскольку все остальные магазинчики и лавки позакрывались. Владельцы их совсем изнемогли в неравной борьбе с мелким воровством, налетами, битьем витрин и всяческими проявлениями расовой нетерпимости. И витрины их теперь были или заколочены досками, или закрыты железными ставнями, и лишь немногие оставшиеся на плаву пытались защититься с помощью металлической сетки и прочих нехитрых приспособлений.

Итак, Виджей Патель был на своем посту, стоял возле витрины в лавке на углу. Еще десятилетним мальчиком приехал он в Англию из Уганды, спасаясь от жестокого режима Айди Амина. Он был страшно благодарен за то, что его приняли. Он все еще любил эту страну, ставшую его новым домом, уважал ее законы, старался быть честным и порядочным гражданином, хотя и его порой просто ставила в тупик столь характерная для девяностых деградация нравственных основ.

Есть в Лондоне районы, которые городская полиция называет северо-восточным квадрантом.[2] Сюда чужакам лучше не соваться. А хромающий мужчина был чужаком.

Он находился ярдах в пятидесяти от угла, когда вдруг из узкого прохода между двумя складскими помещениями вынырнули двое парней. И двинулись прямо на него. Мистер Патель замер и приготовился к худшему. Парни были разные, но от обоих так и веяло угрозой. Оба типа были ему хорошо знакомы. Один – мясистый, с выбритым наголо черепом и свинячьей физиономией. Даже с расстояния тридцати ярдов мистер Патель заметил сверкающую в мочке левого уха серьгу. На парне были мешковатые джинсы и грязная футболка. Над широким кожаным ремнем нависало «пивное» брюшко. Именно он преградил чужаку дорогу, и у того не было другого выбора, кроме как остановиться.

Второй тип выглядел субтильнее, был одет в брюки из светлого тика и серую ветровку на «молнии». Растрепанные сальные волосы чуть ли не до плеч. Он скользнул за спину жертве и изготовился.

Мясистый поднял правую руку, сжатую в кулак, и поднес его к самому носу чужака. Патель заметил блеск металла – то ли кольцо, то ли кастет, он так и не разглядел. Он не слышал того, что говорили грабители жертве, видел лишь, как шевелились у мясистого губы. Все, что требовалось от чужака, – это отдать бумажник, часы и другие ценности, которые могли при нем оказаться. Тогда, если повезет, грабители сгребут добычу и удерут. И жертва может остаться целой и невредимой.

Наверное, этот человек все же совершил глупость. Силы были явно неравными. Судя по седым волосам, он был уже далеко не молод, да к тому же еще хромал. Но он решил сопротивляться.

Точно во сне, увидел мистер Патель его правую руку, взмах ее был неожиданным и молниеносным. К тому же храбрец немного пригнулся, свел плечи и вложил в удар все свои силы. Удар пришелся мясистому по носу. Доселе безмолвное действо огласилось болезненным криком, мистер Патель расслышал его даже через зеркальное стекло витрины.

Мясистый, прижав обе ладони к лицу, пошатнулся и отступил на шаг. И мистер Патель заметил, что между пальцами у него сочится кровь. Как раз на этом месте во время допроса мистер Патель умолк, пытаясь поточнее вспомнить последовательность дальнейших событий. Длинноволосый нанес жертве сильный удар по почкам сзади, затем лягнул старика по здоровой ноге. Этого оказалось достаточно. Жертва рухнула на тротуар.

В Мидоудин Гроув самой популярной обувью были кроссовки (это чтоб сподручней было убегать) и высокие тяжелые ботинки (для нанесения удара ногой). На обоих нападавших были именно ботинки. Мужчина на тротуаре скорчился, лежал в зародышевой позе, чтоб защитить жизненно важные органы. Но и тут силы оказались не равны – целых четыре ноги в высоких тяжелых ботинках. Причем мясистый, продолжая одной рукой зажимать разбитый нос, старался метить в голову.

Он нанес ему, как позже вспомнил мистер Патель, около двадцати ударов, а может, даже и больше. Бил до тех пор, пока жертва не перестала дергаться и извиваться. Тогда длинноволосый наклонился над стариком, расстегнул на нем пиджак и полез во внутренний карман.

Мистер Патель видел, как вынырнула затем его рука с зажатым между пальцами бумажником. Тут оба грабителя выпрямились, развернулись и бросились бежать к проходу между складами, чтоб затеряться затем в лабиринте улочек и проулков, опутывавших этот район. Но перед тем, как пуститься наутек, мясистый выдернул подол футболки из джинсов и зажал им разбитый нос – видно, пытался остановить кровь.

Владелец магазина проследил за убегавшими взглядом, затем бросился за прилавок, к телефону. Набрал 999, назвал свое имя и адрес девушке-оператору, которая объяснила, что не примет вызова, пока он не скажет, кто звонит. Когда все эти формальности были завершены, мистер Патель смог наконец вызвать полицию и «Скорую». А затем вернулся к наблюдательному посту у витрины.

Мужчина все еще лежал на тротуаре и не подавал признаков жизни. Никто к нему не подошел. У обитателей этой улицы не было принято вмешиваться. Нет, конечно, сам мистер Патель мог бы перейти на ту сторону и посмотреть, чем можно помочь, но он ни черта не смыслил в медицине и уж тем более в оказании первой помощи. Боялся, прикоснувшись к несчастному, причинить ему вред, боялся оставить свой магазин, боялся, что грабители вдруг могут вернуться. А потому стоял у витрины и просто ждал.

Первым прибыл полицейский наряд. Очень скоро, минуты через четыре. Два констебля по чистой случайности оказались примерно в полумиле, на Аппе Хай Роуд, и приняли вызов. Оба хорошо знали этот район и где находится «Путь в рай». Оба патрулировали улицы, памятуя о расовых беспорядках, происходивших здесь этой весной.

Когда машина резко затормозила и вой ее сирены затих, один из констеблей, тот, что сидел рядом с водителем, вышел и подбежал к лежавшему на тротуаре мужчине. Второй остался за рулем и получил подтверждение по рации, что «Скорая» уже выехала. Мистер Патель видел, как полицейские поглядывают на его лавку, видно, сверяют адрес с данными службы 999, но ни один из них не захотел с ним поговорить. Что ж, это может и подождать. Затем офицеры дружно отвернулись – из-за угла с мигалкой и воем сирены вылетела «Скорая». На улице появилось несколько зевак, однако они пока держались на почтительном расстоянии. Нет, конечно, чуть позже полиция станет расспрашивать их, не видели ли чего или не слышали, но это будет лишь напрасной тратой времени. Здесь, в Мидоудин Гроув, принято замечать только приятные и веселые вещи.

Из кареты «Скорой» выскочили два врача – сразу видно, что люди умелые и опытные. Они, как и полицейские, соблюдали все положенные в данном случае инструкции и процедуры, до последней буковки.

– Похоже на нападение с целью ограбления, – заметил опустившийся на колени рядом с телом констебль. – И что его били ногами. Причем очень сильно.

Врачи закивали и приступили к работе. Открытого кровотечения не наблюдалось, а потому прежде всего надо было зафиксировать шейные позвонки – самое уязвимое место у жертв автокатастроф и жестоких избиений, и если шейные позвонки действительно повреждены, человеку можно нанести еще больший вред неумелым обращением. И вот эти двое быстро приладили пострадавшему некое подобие полутвердого воротника, чтоб голова не моталась из стороны в сторону.

Затем необходимо было уложить пострадавшего на твердое покрытие, чтоб фиксировать таким образом и шею, и спину. Что и было сделано прямо на тротуаре. Лишь теперь пострадавшего можно было поместить на носилки, а затем – в машину «Скорой». Врачи работали споро и ловко. Через пять минут после прибытия на место происшествия пострадавший был готов к отправке.

– Я еду с вами, – заявил один из констеблей. – Возможно, пострадавший сможет дать показания.

Профессионалы, работавшие на «Скорой», прекрасно знали, кто, чем и как должен заниматься. Это экономит время. Врач кивнул. Карета «Скорой» была его территорией, и он отвечал за все, что в ней происходит. Но ведь и полицейским тоже надо делать свою работу. Он уже понял: шансы, что пострадавший когда-нибудь заговорит, практически равны нулю. И пробормотал только: «Особо на него не давите. Он совсем плох».

Констебль забрался в машину и сел впереди, ближе к кабине водителя; водитель захлопнул дверцы и сел за руль. Врач склонился над телом на носилках. Две секунды спустя машина уже мчалась по Пэредайз Уэй, оглашая окрестности пронзительным воем сирены, затем свернула на забитую автомобилями Хай Роуд. Констебль, держась за поручень, наблюдал за работой профессионалов.

Воздух – самое главное. Прежде всего обеспечить доступ воздуха. Стоит крови и слизи заблокировать дыхательную трубку, и пациент почти сразу же задохнется. Врачи использовали подсос – из трубки вылетел комочек слизи, совсем крохотный, не больше, чем при откашливании курильщика, и крови в нем было немного. Так, теперь доступ воздуха обеспечен, и дыхание, пусть частое и неглубокое, поможет поддерживать жизнь в теле пострадавшего. Чтоб подстраховаться, медики надвинули на распухшее лицо кислородную маску со специальным резервуарным мешком. Им не понравилось, как часто разбухает и надувается этот мешок. Скверный признак.

Так, теперь проверить пульс. Не прерывистый, но слишком уж частит – еще один верный признак серьезной травмы позвоночника. Шкала комы «Глазго», позволяющая измерить активность головного мозга, имеет пятнадцать делений. Показания полностью здорового и активного головного мозга соответствуют число «пятнадцать». Тест показал, что у пациента это показание равно одиннадцати и имеет тенденцию к снижению. Цифра «три» соответствует глубокой коме, все остальные, те, что ниже, означают смерть.

– В «Ройял Лондон», – прокричал врач сквозь вой сирены. – Общая травматология плюс нейро.

Водитель кивнул и продолжал ехать по загруженным автомагистралям, пересекая перекрестки на красный свет, затем свернул к Уайтчепел. В Лондонском королевском госпитале, что на Уайтчепел Роуд, имелось прекрасно оборудованное отделение нейрохирургии; правда, это было не совсем по пути, но раз врач сказал, что необходимо нейро, лишние пять минут езды роли не играли.

Водитель связался с диспетчером, назвал точное свое местоположение в южном Тоттнем, а также приблизительное время прибытия в Лондонский королевский госпиталь и попросил подготовиться к приему тяжелого пациента отделениям травматологии и нейрохирургии.

Врач оказался прав. Одним из признаков обширного повреждения головного мозга, особенно полученного в результате нанесения тяжких телесных травм, является опухание и отечность мягких тканей лица, последнее превращается в безобразную и практически неузнаваемую раздутую маску, напоминающую горгулью.[3] Лицо раненого начало распухать сразу же после избиения, ко времени, когда карета «Скорой» подкатила ко входу в отделение травматологии, голова несчастного напоминала футбольный мяч. Двери распахнулись, носилки приняли санитары из реанимационной команды. Имелись в этой команде и три врача, а главным среди них был консультант мистер Карл Бейтмен. Имелись также анестезиолог, два практиканта и три медсестры.

Все эти люди окружили носилки, затем осторожно переложили пациента на каталку (спина его так и оставалась зафиксированной на доске) и повезли в здание.

– Эй, отдайте мой фиксатор! – крикнул им вслед врач «Скорой», но никто его не услышал. Придется забрать доску завтра.

Полицейский выбрался из машины.

– Куда мне идти? – осведомился он.

– Вон туда, – ответил врач. – Только постарайтесь не путаться у них под ногами.

Констебль послушно кивнул и затрусил к дверям, все еще надеясь получить показания. Но услышал лишь распоряжение старшей медсестры.

– Сядьте здесь, – строго сказала она. – И не путайтесь под ногами.

Примерно через полчаса на Пэредайз Уэй закипела бурная деятельность. Здесь всем распоряжался инспектор полиции в униформе, прибывший из участка, что на Доувер-стрит, известного в этих краях, как «каталажка на Доувер». Улицу на въезде и выезде отсекли полосатыми лентами. Примерно с дюжину полицейских прочесывали квартал, основное их внимание было сосредоточено на лавках и шести этажах квартир, располагавшихся над ними. Особый интерес представляли для полиции квартиры через дорогу от места происшествия, поскольку именно из их окон было лучше всего видно место преступления – любому, кто пожелал бы подойти к ним и посмотреть, что творится на улице. Но все это был напрасный труд. Реакция потенциальных свидетелей варьировалась от самых искренних извинений и отрицаний до откровенного хамства и категорического отказа отвечать на какие бы то ни было вопросы. Тем не менее сыщики продолжали ломиться в запертые двери.

Инспектор быстренько послал за знакомым офицером из Департамента уголовного розыска, поскольку было ясно – здесь работа для детективов. Джека Бернса, районного инспектора из пресловутой «каталажки на Доувер», оторвали от чашки чая в столовой. Ему было ведено срочно явиться к старшему детективу Алану Парфитту, а тот, в свою очередь, приказал немедленно ехать на Пэредайз Уэй и заняться этой историей с ограблением. Бернс пытался отвертеться, говорил, что на нем и без того уже висят несколько угонов автомашин, а также дело о наезде, которое будет рассматриваться в суде завтра утром. Бесполезно. У нас и так не хватает сотрудников, сказали ему. «Август, черт бы его побрал! Вот так всегда в августе», – ворчал он, выходя от начальника.

На место преступления он приехал вместе со своим напарником, сержантом полиции Люком Скиннером, и одновременно со спецотрядом из сыскной полиции. Этим ребятам из сыскной не позавидуешь, выполняют самую муторную работу. Одетые в тяжелые комбинезоны и защитные перчатки, они обязаны обыскать всю прилегающую к месту преступления территорию в поисках улик и вещдоков. Причем эти самые вещдоки не всегда очевидны, а потому сыскари гребут все подряд, складывают в пластиковые пакеты, а уже потом разбираются, что к чему. Работа эта весьма грязная, ведь им иногда приходится ползать на четвереньках в самых противных местах. А район Мидоудин Гроув был как раз из разряда мест малоприятных.

– Тут бумажник пропал, Джек, – сказал Бернсу инспектор в униформе, уже успевший переговорить с мистером Пателем. – А у одного из нападавших разбит нос. Когда убегал, зажал его подолом футболки, чтоб остановить кровь. Так что можно поискать пятна крови где-нибудь на земле или на полу.

Бернс кивнул. Пока ребята из сыскной обшаривали вонючие подъезды блочных домов, ползали там на четвереньках, а полицейские в униформе пытались отыскать еще какого-нибудь свидетеля, сам Джек Бернс отправился прямиком в магазин к мистеру Виджею Пателю.

– Детектив-инспектор Бернс, – представился он и показал удостоверение. – А это детектив Скиннер. Я так понял, именно вы позвонили в 999?

Мистер Патель удивил Джека Бернса, который был родом из Девона и вот уже как три года работал в городской полиции, в «каталажке на Доувер». На родине у него граждане охотно помогали полиции, чем могли, но здесь, в северо-восточном Лондоне, явление это было необычным. Мистер Патель живо напомнил ему родной Девон. Он действительно хотел помочь. Излагал свои мысли ясно и четко. В пространных показаниях, записанных с его слов Скиннером, было зафиксировано все, что он видел, даны подробные и четкие описания нападавших. Джек Бернс преисполнился симпатии к этому человеку. О, если бы во всех его делах был свидетель, подобный Виджею Пателю!.. На улице уже начали сгущаться сумерки, когда он наконец подписал показания, записанные Скиннером.

– Вот если бы вы проехали с нами в участок, взглянуть на несколько фотографий, – предложил Бернс. – Может, и опознали бы этих типов. И тогда мы, зная, кого искать, сэкономили бы кучу времени.

Мистер Патель рассыпался в извинениях:

– Только, если можно, не сегодня. Я в лавке один. Закрываюсь в десять. Но завтра возвращается мой брат. Из отпуска. Август, знаете ли. Так что я могу подъехать завтра.

Бернс призадумался. Слушания в суде назначены на десять тридцать. Чистая формальность, дело все равно направят на доследование. Что ж, это можно поручить и Скиннеру.

– Тогда в одиннадцать? Вы знаете, где находится наш участок? На Доувер-стрит. А там подойдете к дежурному и спросите меня.

– Нечасто попадаются такие люди, – заметил Скиннер, когда они направились через улицу к машине.

– Да, он мне тоже понравился, – ответил Бернс. – Глядишь, и повезет, может, изловим этих ублюдков.

По дороге к участку на Доувер детектив Бернс выяснил по рации, куда увезли пострадавшего, а также имя констебля, который поехал с ним. Пять минут спустя он уже говорил с ним.

– Хочу, чтоб все находившиеся при пострадавшем вещи, одежду, мелочи, все, упаковали и привезли ко мне в участок, – распорядился он. – Да, и удостоверение личности тоже. Мы так до сих пор и не знаем, кто он. Когда соберете все это, позвоните, мы пришлем своего человека, он вас сменит.

Мистера Карла Бейтмена мало волновали имя и адрес человека, лежавшего на каталке. Не заботило его и то, кто с ним это сделал. Забота у него была другая – сохранить этому человеку жизнь. Из смотровой пострадавшего повезли прямиком в реанимационную, где им занялась целая команда врачей. Мистер Бейтмен ничуть не сомневался, что речь идет о множественных повреждениях, но правило тут было простое: сперва следует заняться травмами, представляющими угрозу для жизни, а уж все остальное потом. Так, по порядку:

А. Прежде всего – дыхательные пути. Парамедики со «Скорой» сработали правильно. Доступ воздуха обеспечен. Шея иммобилизована.

Б. Теперь само дыхание. Медсестра разрезала пиджак и рубашку, значит, можно прослушать спину и грудь со стетоскопом.

Он обнаружил пару сломанных ребер, но с этим можно и подождать. Как и с разбитыми костяшками пальцев на левой руке, и со сломанными зубами во рту. Эти повреждения не представляют угрозы для жизни. Это все потом. Несмотря на сломанные ребра, дыхание регулярное. Нет смысла начинать ортопедическую операцию, если пациент вдруг перестанет дышать. Вот пульс, он ему не понравился, почти сто вместо нормальных восьмидесяти. Частит, а это может быть признаком серьезных повреждений внутренних органов.

В. Циркуляция крови. Через минуту были установлены два внутривенных катеттера. Один извлек двадцать миллилитров крови для анализа, его следует провести незамедлительно. Второй должен был подать литр физиологического раствора, пока осмотр идет своим чередом.

Г. Так, теперь собственно травмы. Вот тут ничего хорошего. Лицо и голова изуродованы до неузнаваемости, точно не принадлежат человеческому существу. А показания шкалы «Глазго» так просто угрожающи – шесть вместо пятнадцати – и продолжают падать. Должно быть, имеет место серьезное повреждение позвоночника. И доктор Бейтмен не в первый раз возблагодарил неизвестных ему врачей «Скорой», которые не поленились проехать несколько лишних минут и доставить пострадавшего именно сюда, в Лондонский королевский госпиталь, где есть отделение нейрохирургии.

Он позвонил в рентгенологию и предупредил, что им минут через пять привезут пациента. А затем его ассистент связался с Полом Уиллисом, главным нейрохирургом.

– Кажется, мы имеем дело с обширной внутричерепной гематомой, Пол. «Глазго» показывает уже пять и продолжает падать.

– Везите его ко мне, как только пройдет сканирование, – сказал нейрохирург.

На мужчине, когда он подвергся нападению, были носки и ботинки, трусы, рубашка с расстегнутым воротом, брюки на кожаном ремне, пиджак и легкий плащ. Все, что ниже талии, проблемы не представляло, просто спустили и стащили с него. А вот плащ, пиджак и рубашку пришлось разрезать – голова и шея должны были оставаться неподвижными. Затем все эти вещи вместе с содержимым карманов уложили в большой целлофановый пакет и передали обрадованному констеблю – тот вконец истомился от ожидания. Скоро его сменят, и тогда он может отвезти свои трофеи на Доувер-стрит, Джеку Бернсу. Тот тоже, наверное, совсем заждался.

Сканирование и рентген подтвердили худшие опасения Карла Бейтмена. У мужчины выявили кровоизлияние в мозг. Кровь давила на мозг с такой силой, что процессы могли оказаться необратимыми, а исход – летальным.

Ровно в восемь пятнадцать пациент поступил в операционную отделения нейрохирургии. Мистер Уиллис изучил результаты сканирования, которые помогли определить, где именно расположен источник этого опасного давления. Ему удалось добраться до гематомы. Но прежде в черепе пациента просверлили три маленькие дырочки, затем сделали в кости надрезы так, чтоб получился равносторонний треугольник, – словом, вполне стандартная операция.

Затем этот треугольник кости удалили, открылась гематома. Кровь отсосали специальным насосом, поврежденные артерии, по которым эта кровь поступала в мозг, перевязали. С исчезновением гематомы внутричерепное давление нормализовалось, пластичный мозг заполнил прежнее, предназначенное ему природой пространство.

Треугольник кости вернули на положенное место, прикрыли кожей и зашили. Затем наложили толстую повязку – она должна была удерживать на месте поврежденные ткани до тех пор, пока природа не возьмет свое и все не зарастет. Мистер Уиллис от души надеялся, что не опоздал и что повреждения не успели стать необратимыми.

Все же организм человека – вещь загадочная и удивительная. Он может умереть от одного укуса пчелы и выжить после тяжелых и многочисленных травм и повреждений. После удаления гематомы человек может прийти в сознание и уже через несколько дней обрести полную ясность ума. Но в течение двадцати четырех часов, до тех пор, пока не закончится действие анестезии, никому не дано знать, произойдет это или нет. Если на второй день положение останется без изменений, есть повод для тревоги. Мистер Уиллис расписался в журнале, переоделся и отправился домой, в Сент-Джонз Вуд.

– Обчистили, как липку, гады, – пробормотал Джек Бернс, разглядывая одежду и личные веши пострадавшего.

В число последних входило: полпачки сигарет, коробок спичек, несколько мелких монет, измятый носовой платок и одинокий ключ на ленточке, очевидно, от дома, который находится неизвестно где. Все это извлекли из карманов брюк. А вот в пиджаке ничего не оказалось. Очевидно, все остальное этот мужчина носил в бумажнике.

– А он аккуратный, – заметил Скиннер, задачей которого было осмотреть одежду. – Туфли хоть и дешевые и чиненые-перечиненные, но начищены до блеска. Брюки тоже дешевые и изрядно поношенные, но отглажены, острая складка на каждой брючине. Воротничок и манжеты рубашки совсем поистерлись, но тоже отглажены и чистые. Человек небогатый, но хотел выглядеть прилично, следил за собой.

– Лучше б он носил в кармане брюк кредитную карту или письмо со своим адресом, – проворчал Бернс, заполняя бесконечный формуляр, самое нужное дело в работе полицейского. – Так что придется пока что зарегистрировать его как МВЛН.

Американцы записали бы его «Джон Доу».[4] Лондонская полиция предпочитала называть таких «Мужчина, взрослый, личность не установлена». На улице было все еще тепло, но тьма стояла, хоть выколи глаз, когда детективы, закончив с бумажной работой, вышли на улицу и прежде, чем отправиться домой, решили пропустить по кружке пива.

Примерно в миле от них аккуратный мужчина лежал в палате интенсивной терапии Лондонского королевского госпиталя. Дыхание слабое, но регулярное, пульс все еще частит, проверяют все это приборы и заглядывающая в палату дежурная сестра.

Джек Бернс отпил большой глоток пива.

– Кто ж он такой, черт возьми? – осведомился инспектор, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Не переживай, дружище, скоро мы это выясним, – заметил Люк Скиннер.

Но он ошибался.

День второй – среда

У инспектора полиции Джека Бернса день выдался страшно занятый. Он принес две победы, два разочарования и целую кучу вопросов, так и не получивших ответа. Впрочем, это было вполне нормально. Ведь на долю детектива крайне редко выпадает благословение господне в виде дела, готового и упакованного, как рождественский подарочек, который только и надо развернуть, чтоб узнать, что же там внутри.

Первый успех был связан с мистером Пателем. Тот явился в участок ровно в одиннадцать и, как и прежде, горел желанием помочь.

– Хочу, чтоб вы взглянули на несколько снимков, – сказал Бернс, когда они уселись за стол перед прибором с экраном, напоминающим телевизионный.

Раньше в архивах криминальной полиции снимки хранились в больших альбомах, каждый был вложен в подобие пластикового кармашка. Бернс по-прежнему предпочитал старый способ, поскольку свидетель мог полистать альбом, вернуться к прежде просмотренным снимкам, сравнить и принять решение. Но старые дни канули в Лету, процесс стал электронным, и лица, подобно вспышкам, высвечивались на экране.

Для начала было решено посмотреть их с сотню. Лица, запечатленные на них, подозревались в тяжких преступлениях, зарегистрированных полицией в северо-восточном районе Лондона. Нет, эта сотня вовсе не была пределом, далеко не пределом. Но Бернс начал именно с известных «каталажке на Доувер» личностей. Мистер Виджей Патель был не свидетель, а просто мечта следователя.

На двадцать восьмой вспышке он вдруг сказал: «Вот этот».

Они смотрели на брутальное лицо, в равной мере говорившее о тупости и злобе его владельца. Мясистое, череп выбрит наголо, в ухе серьга.

– Вы уверены? Никогда не видели его прежде? Ну, к примеру, к вам в магазин он ни разу не заходил?

– Нет, не заходил. Но именно ему врезали по носу.

Снимок сопровождался табличкой с именем Марк Прайс, имелся также идентификационный номер. На семьдесят седьмом снимке мистер Патель опознал второго парня, с длинным худым лицом и сальными волосами до плеч, прикрывающими мочки ушей. Гарри Корниш. Он ничуть не сомневался, что это те самые парни, хоть и глядел на каждый из снимков всего секунду-другую. Бернс выключил машину. Теперь надо затребовать досье на каждого их этих типов.

– Когда я найду и арестую этих людей, то попрошу вас участвовать в процедуре опознания, – сказал он Пателю.

Владелец магазина кивнул. Он хотел помочь.

Когда он ушел, Люк Скиннер заметил: «Нет, ей-богу, приятель, нам бы еще пару-тройку таких свидетелей, и мы б с тобой горы свернули!»

Пока они ждали, когда придет компьютерная распечатка с данными на Прайса и Корниша, Джек Бернс заглянул в дежурку. Человек, которого он искал, сидел за столом и заполнял очередной формуляр.

– Можно тебя на минутку, Чарли?

Чарли Коутер был детективом в чине сержанта, но старше Бернса и успел отслужить в «каталажке» целых пятнадцать лет. А потому знал всех местных злодеев наперечет.

– Эти двое? – фыркнул он. – Просто тупые животные, Джек. Нелюди. Но они не из местных, переехали сюда года три тому назад. Шустрили в основном по мелочи. Отнимали сумки, кошельки, занимались мелкими кражами. Ну, потом за ними числятся скандалы и уличные драки, хулиганство на стадионах. Плюс нанесение телесных. У обоих по одной ходке. А зачем тебе?

– Просто на сей раз это тяжкие телесные повреждения, – ответил Бернс. – Не далее как вчера напали на пожилого человека, били ногами. Он в коме. Адреса их у тебя имеются?

– Сразу не скажу, – покачал головой Коутер. – Вроде бы последнее время снимали какую-то дыру неподалеку от Хай Роуд.

– Они члены банды?

– Да нет. Одиночки. В основном так друг друга и держатся.

– «Голубые», что ли?

– На этот счет никаких данных. Вероятней всего, нет. Корниша привлекали за нападение на женщину, сопровождающееся непристойными действиями. Но потом эта дура передумала и забрала заявление. Наверное, Прайс ее припугнул.

– Наркотики?

– Об этом тоже ничего. Нет, скорее, просто пьянь. Только и знают, что ошиваться по пабам.

Тут на столе у Коутера зазвонил телефон, и Бернс оставил сержанта в покое. Пришли распечатки с досье, там значился адрес. Бернс пошел к шефу, суперинтенданту Алану Парфитту, и получил нужное ему разрешение. К двум часам дня в магистрате был подписан ордер на обыск вышеозначенных помещений. В распоряжение группы поступили два дипломированных офицера полиции, которым выдали со склада оружие. Таким образом, отряд захвата насчитывал десять человек: Бернс, Скиннер и еще шесть полицейских из того же участка, причем один был вооружен специальной кувалдой для вскрытия дверей.

Операция началась ровно в три. Дом, старый и полусгнивший, был давно предназначен под снос, причем подрядчик приобрел весь участок, и сносу подлежал еще целый ряд домов, а пока шло расселение; свет, водопровод и прочие удобства там отключили.

Ободранная дверь держалась на одном чисто условном замке. Полицейский с кувалдой разнес панель в щепки, и вот они уже бежали вверх по лестнице. Бандиты обитали на втором этаже, занимали там две комнаты, которые и прежде не отличались особым шиком, и уж тем более сейчас – нищета и убожество обстановки просто поражали. Но дома никого не оказалось. Двое вооруженных полицейских извлекли револьверы и начали прочесывать дом.

Тем временем команда детективов принялась за поиски. Обшаривали все подряд. Искали все – бумажник, его содержимое, одежду, обувь… И не слишком церемонились при этом. И если жилище и прежде не поражало аккуратностью обстановки, то уж тем более теперь, после их ухода, по комнатам точно смерч пронесся. Ушли они всего с одним трофеем. Под продавленным старым диваном была обнаружена скомканная грязная футболка в пятнах крови. Ее уложили в пакет и снабдили соответствующей биркой. То же самое проделали и с другими носильными вещами. Если экспертиза обнаружит на них волокна с одежды пострадавшего, это станет доказательством физического контакта с ним, и бандитов можно будет припереть к стенке.

Пока сыскари делали свою работу, Бернс со Скиннером обходили соседей. Большинство из них опознали Прайса и Корниша по фотографиям, ни один не помянул их добрым словом, поскольку являлись они домой в стельку пьяные, шумели и дебоширили по ночам. Однако ни один из соседей и понятия не имел о том, где они могут находиться сейчас.

Вернувшись в участок, Джек Бернс взялся за телефон. Запросил данные по всем пропавшим людям, затем коротко переговорил с мистером Карлом Бейтменом из отделения нейрохирургии Лондонского королевского госпиталя. А потом начал обзванивать другие больницы, где имелись отделения травматологии и оказания срочной помощи. На третий раз, когда он дозвонился в больницу на Сент-Эннз Роуд, ему наконец повезло.

– Есть! – радостно воскликнул он, бросая телефонную трубку. Каждый хороший детектив наделен охотничьим инстинктом, преследование будоражит его, способствует приливу адреналина в кровь. Он обернулся к Скиннеру: – Давай быстренько на Сент-Эннз. Найдешь там доктора Мелроуза из отделения травматологии. Запиши его показания. Возьми с собой снимок Марка Прайса для идентификации. Сними фотокопии с журнала, где у них зарегистрированы все обращения за прошлый день. Ну а потом вали сюда со всеми этими делами.

– А что случилось? – спросил Скиннер, заражаясь настроением босса.

– Вчера вечером к ним обратился мужчина, похожий по описанию на Прайса. У него был разбит нос. Доктор Мелроуз обнаружил переломы в двух местах. Так что когда мы найдем этого типчика, вся рожа у него будет в бинтах. А доктор Мелроуз сможет подтвердить, что это именно он.

– И когда же это было?

– А ты догадайся! Вчера вечером, примерно в пять.

– Стало быть, через три часа после нападения на Пэредайз Уэй. Так что, похоже, это именно наш человек.

– Да, приятель, думаю, он у нас уже на крючке. Ладно, давай, вали по-быстрому.

Скиннер умчался, и тут Бернсу позвонил сержант из спецотряда сыскной полиции. Результаты разочаровывали. До заката ползали они по земле, обыскали и обшарили каждый дюйм в округе. Заглянули в каждый мусорный контейнер, каждую канавку, каждый проход между домами, рылись в пожухлой траве, не побрезговали даже лужами грязи. А уж этих контейнеров перевернули целых пять штук и вручную перебрали весь мусор.

Но уловом было лишь несколько использованных презервативов, грязные шприцы да сальные обертки от продуктов. Ни следов крови, ни бумажника.

Должно быть, этот Корниш сунул бумажник к себе в карман, чтоб уже потом, на досуге, в более спокойной обстановке, изучить его содержимое. Деньги забрал и потратил, все остальное выбросил куда-то, но только не там, не в Мидоудин Гроув. А жил он примерно в полумиле от места преступления. Так что площадь поиска нешуточная – слишком много мусорных контейнеров, разных там проулков и закоулков, горы строительного мусора. Да он мог забросить этот бумажник куда угодно! Или же, о радость и счастье, тот до сих пор мог лежать у него в кармане. Ведь ни этот самый Корниш, ни его дружок Прайс интеллектом явно не блистали.

А что касается Прайса, тот мог вполне объяснить появление пятен крови на футболке, ну, скажем, тем, что просто упал. И, однако же, у них имеется один совершенно потрясающий свидетель, и запись в регистрационном журнале больницы на Сент-Эннз о том, что к ним через несколько часов после происшествия обращался человек со сломанным носом. Не так уж и плохо на сегодняшний день.

Затем Бернсу позвонил мистер Бейтмен. Тут тоже ждало разочарование, но не смертельное. А уж последний звонок оказался просто подарком. Поступил он от сержанта Коутера, у которого в Мидоудин Гроув имелись свои людишки. Так вот, прошел слух, что Корниш и Прайс играют в данный момент в пул в игорном зале, что в Далстоне.

Люк Скиннер только переступил порог участка, а навстречу ему уже сбегал по лестнице Бернс. Скиннер привез исчерпывающие показания доктора Мелроуза, а также копию странички из регистрационного журнала, причем этот болван Прайс назвал врачам свое настоящее имя и фамилию. Мало того, Мелроуз опознал его по фотографии. Бернс велел Скиннеру быстренько запереть все эти бумаги в сейфе и бегом обратно. Он будет ждать его в машине.

Когда прибыла полиция, бандиты продолжали играть в пул. Бернс провел задержание быстро и профессионально. В помощь ему был придан полицейский фургон с шестью сотрудниками в униформе, которые блокировали все входы и выходы. Остальные игроки, находящиеся в зале, с любопытством наблюдали за происходящим.

Прайс злобно уставился на Бернса маленькими свинячьими глазками. На переносице у него красовалась широкая полоска пластыря.

– Марк Прайс, я должен арестовать вас по подозрению в причинении тяжких телесных повреждений мужчине. Взрослый, личность пока не установлена. Нападение имело место вчера, около двух часов дня, на Пэредайз Уэй, Эдмонтон. Можете хранить молчание, но на суде у вашего защитника наверняка возникнут проблемы, если вы не ответите на ряд вопросов во время предварительного следствия. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

Прайс вопросительно покосился на Корниша – очевидно, тот был мозговым центром этой маленькой шайки. Корниш еле заметно покачал головой.

– Да пошел ты на хрен, вонючка, – выдавил Прайс.

Руки ему завернули за спину, надели наручники и в таком виде вывели на улицу. Две минуты спустя за ним последовал Корниш, тоже в наручниках. Их затолкали в фургон с шестью полицейскими, и маленькая кавалькада тронулась в путь, к участку на Доувер-стрит.

Формальности… Соблюдение всех этих чертовых формальностей, никуда от этого не деться! По дороге в участок Бернс запросил медэксперта. Пусть освидетельствует задержанного прямо по прибытии, чтоб потом не смог обвинить полицию в жестоком обращении. В том, что ему расквасили нос копы. И еще ему нужен анализ крови. Надо будет сравнить с той кровью на футболке. Если там, на этой самой футболке, окажется еще и кровь потерпевшего, что ж, тем лучше.

Ожидая, когда привезут результаты анализа крови пострадавшего, он размышлял о малоутешительном ответе доктора Бейтмена на запрос о состоянии правой руки безымянного пациента в коме.

Ночь предстояла долгая. Арест произошел в семь пятнадцать вечера. Таким образом, в распоряжении у него двадцать четыре часа. Для того, чтоб получить еще двенадцать часов, надо запрашивать разрешения у своего непосредственного начальника. А еще сутки можно получить только с санкции магистрата.

Арестовавший подозреваемого офицер полиции должен был заполнить еще один формуляр, подписать его сам и подкрепить подписями свидетелей. Потребуется также письменное свидетельство от медэксперта, тот должен осмотреть задержанных и подтвердить, что с медицинской точки зрения нет никаких противопоказаний к их допросу. К тому же надо тщательно, до последнего шва, осмотреть одежду задержанных, содержимое их карманов, наличие каких-то других кровяных пятен.

Люк Скиннер не сводил с задержанных ястребиного взора – на тот случай, если те вдруг надумают что-то выбросить из карманов по дороге к фургону. Но ничто на свете не могло помешать Корнишу заявить констеблям, что ему нужен адвокат, и срочно. А до того он им ничего не скажет. На деле это самое заявление предназначалось вовсе не полицейским, то был намек его более тупоголовому подельнику. И тот его понял.

Формальности заняли примерно час. На улице сгущались сумерки. Медэксперт ушел, оставив заключение, что никаких противопоказаний к допросу задержанных не имеется, с припиской, что на момент ареста состояние носа Прайса было именно таковым.

Задержанных рассадили по отдельным камерам, велели переодеться в бумажные комбинезоны. Потом им принесли по чашке чая и сандвичу из служебного буфета. Все по инструкции, до последней буковки.

Первым делом Бернс заглянул к Прайсу.

– Мне нужен адвокат, – сказал тот. – Иначе ничего не скажу.

С Корнишем то же самое. Он лишь улыбался и настойчиво требовал адвоката.

Дежурным адвокатом был в тот день мистер Лу Слейд. И хотя его оторвали от ужина, он беспрекословно согласился переговорить с новыми клиентами. И прибыл в «каталажку на Доувер» незадолго до девяти, где получил возможность побеседовать с каждым клиентом примерно около получаса в специально отведенной для этого комнате.

– Если хотите, можете проводить допросы в моем присутствии, инспектор, – сказал он, выйдя оттуда. – Но только должен заранее предупредить: никаких показаний мои клиенты давать не собираются. Они изначально отрицают само обвинение. Говорят, что их просто не было в указанном месте в указанное время.

Адвокатом он был опытным и не раз вел подобные дела. Он знал цену своим клиентам и не верил ни единому их слову. Просто профессионально выполнял свою работу, вот и все.

– Как скажете, – ответил Бернс. – Но дело серьезное и доказательства собраны самые веские. И если они сознаются, я даже готов поверить, что жертва разбила голову, упав и ударившись о тротуар. Тогда, учитывая их послужной список, каждый загремит за решетку в Вилль годика, эдак, на два. – «Виллем» сокращенно называли тюрьму в Пентонвилле.

Бернс прекрасно знал, что на теле пострадавшего обнаружат, как минимум, с десяток отметин от ударов тяжелым ботинком. И знал, что Слейд это тоже знает.

– Дело все равно тухлое, мистер Бернс. Я такой товар не покупаю. Они пойдут в полный отказ. Будут все отрицать. И все ваши так называемые разоблачения должны совершаться по закону.

– Само собой, мистер Слейд. К тому же им понадобится очень крепкое алиби. Впрочем, что это я, вы наши правила и так прекрасно знаете.

– Сколько намереваетесь их держать? – осведомился Слейд.

– До семи пятнадцати вечера завтрашнего дня. Суперинтендант продлит на двенадцать часов, но этого, конечно, недостаточно. А потому завтра поеду получать разрешение в магистрате. Последнее заседание там около пяти вечера.

– Что ж, не возражаю, – сказал Слейд. Он был не из тех, кто привык даром тратить время. Клиентами его были два отпетых бандита, избивших человека до полусмерти. Так что срок предварительного задержания судьи продлят и глазом не моргнув. – А что касается допросов, то, сколько на них ни дави, они будут держать язык за зубами.

– Боюсь, что так.

– Ну а теперь, наверное, нам обоим пора по домам, время уже позднее. Тогда до завтра? В девять утра вас устроит?

Бернса это устраивало. Слейд отправился домой.

Прайс и Корниш остались за решеткой. Бернсу нужно было еще сделать последний звонок по телефону. Он набрал номер Лондонского королевского госпиталя и попросил подозвать дежурную медсестру из палаты интенсивной терапии. Может, пострадавший пришел в себя?

Мистер Пол Уиллис тоже работал допоздна этой ночью. Прооперировал юнца-мотоциклиста, который, видимо, вознамерился побить все скоростные рекорды на спуске с холма Арчуэй. Нейрохирург сделал все, что было в его силах, однако шансов на то, что незадачливый гонщик протянет еще с неделю, было ровно пятьдесят на пятьдесят. Ему передали, что Бернс звонил дежурной сестре. И перед тем, как отправиться домой, он сам пошел в палату проверить больного.

Двадцать четыре часа после введения анестезии прошло. Действие препаратов закончилось, и он надеялся увидеть признаки пробуждения сознания. Все по-прежнему. Мониторы показывали, что пульс регулярный, а вот кровяное давление все еще оставалось очень высоким – один из верных признаков поражения тканей мозга. Согласно показаниям шкалы «Глазго» – около трех, – пациент пребывал в глубокой коме.

– Ладно. Дадим ему еще тридцать шесть часов, – сказал он дежурной медсестре. – Хотел уехать за город на этот уик-энд, но теперь не получится. Загляну в субботу утром. Посмотрим, будут ли признаки улучшения, хотя надежды пока что мало. И знаете что, оставьте записку, попросите, чтоб мне сообщили, если ему вдруг станет лучше. Если к девяти утра в субботу положительных сдвигов не произойдет, проведем повторное сканирование.

Второй день подошел к концу. Прайс и Корниш, нажравшись еды из буфета, громко храпели в своих клетках в каталажке на Доувер. Их жертва лежала на спине в палате интенсивной терапии, подключенная к трем умным машинам с мониторами, в тускло-голубоватом свете ламп. И душа ее витала где-то далеко-далеко, в неизведанном и не доступном никому мире.

Мистер Уиллис отбросил на время мысли о пациентах и, сидя в гостиной своего элегантно обставленного дома на Сент-Джон Вуд Террас, смотрел по телевизору старый вестерн с Клиентом Иствудом. Люк Скиннер успел на свидание с хорошенькой студенткой театрального института, с которой познакомился в баре на концерте Бетховена примерно с месяц тому назад. Такого рода увлечения (Бетховена, разумеется, а не девушек) он в «каталажке на Доувер» привык не обсуждать, все равно не поймут.

Инспектор полиции Джек Бернс вернулся в свой пустой дом в Кемден Таун и ел тосты с консервированной фасолью, от души желая, чтоб Дженни с ребятишками поскорее вернулась из Салкомба в его родном Девоне, где они проводили каникулы. Ему страшно хотелось поехать к ним, но никак не получалось. «Август, – подумал он, – треклятый август!»

День третий – четверг

Допрос Прайса и Корниша ничего не дал. Но то была вовсе не вина Джека Бернса, дознавателем он считался опытным и умелым. Первым он вызвал Прайса в надежде, что тот, как более тупой, дрогнет раньше, а уж дальше видно будет. Лу Слейд молча сидел рядом со своим клиентом, Бернс начал с мягких увещеваний.

– Послушай, Марк, ты ведь влип по уши. У нас есть свидетель, он все видел. Все, от начала до конца. И он согласен дать показания в суде.

Пауза. Гробовое молчание.

– Мой клиент отказывается отвечать на вопросы, – промямлил Слейд. – Это для протокола.

– И он врезал тебе по носу, Марк. Сломал твой рубильник. Неудивительно, что ты вышел из себя. К чему это старому почтенному джентльмену понадобилось так себя вести, а?

Прайс пробормотал что-то вроде «Не знаю» или «Старый козел». Для жюри присяжных это было бы просто подарком. Косвенным признанием того, что этот ублюдок все же был на месте преступления. Тут любое алиби лопнуло бы. Прайс злобно сверкнул свинячьими глазками и умолк.

– В таком случае это твоя кровь, Марк, вытекла из разбитого носа. У нас и результаты анализа имеются, дружище.

Из осторожности Бернс не стал говорить, что то была кровь с футболки Прайса, а не с тротуара на месте происшествия. Но и неправды тоже не сказал. Прайс метнул в сторону Слейда панический взгляд, тот насторожился. Адвокат прекрасно понимал, что, если генетический анализ покажет, что это кровь его клиента, а не чья-то там другая и что следы ее обнаружили на тротуаре рядом с избитым человеком, вся система защиты рассыплется в прах. Впрочем, если понадобится, формулировку иска все еще можно изменить. Согласно правилам расследования, он будет оспаривать все, что есть у Бернса на клиента. А потому он просто покачал головой, и Прайс продолжал молчать.

На каждого из подозреваемых Бернс потратил примерно по часу, старался, как мог, потом сдался.

– Мне надо продлить срок их пребывания под стражей в полицейском участке, – сказал он Слейду, когда Прайса с Корнишем увели. – Давайте в четыре, ладно?

Слейд кивнул. В четыре он будет здесь. Но толку-то?… Никакого.

– А завтра утром я собираюсь провести два опознания на Сент-Эннз Роуд. И если результаты будут положительными, подпишу официальное обвинение и передам в суд, – добавил он.

Слейд кивнул и вышел.

По дороге к себе в контору адвокат нимало не сомневался в том, что процедура опознания ничего хорошего его клиентам не принесет. Бернс знал свое дело, работал аккуратно и методично, не допускал глупых ошибок, которые могла бы использовать защита. К тому же Слейд нисколько не сомневался и в том, что его клиенты виновны. Он ознакомился с их «послужными» списками, а сегодня их увидят и в магистратуре. И кем бы там ни был тот таинственный свидетель, но если он окажется гражданином приличным и благонадежным и будет твердо стоять на своем, Прайсу и Корнишу долго не видать свободы.

Прежде полиция проводила процедуры опознания прямо в участке. Теперь для этого были отведены специальные пункты, разбросанные по всему городу. Ближайший к «каталажке Доувер» находился на Сент-Эннз Роуд, прямо через дорогу от той больницы, где работал доктор Мелроуз, занимавшийся носом Прайса. Новая система оказалась эффективнее. Каждый пункт был оборудован специальной платформой, соответствующим освещением и односторонними зеркалами, через которые свидетель мог видеть и опознавать подозреваемого, не опасаясь, что тот его запомнит и потом сможет отомстить или запугать, чтоб молчал в суде. К каждому пункту была также приписана группа мужчин и женщин по вызову, разного роста, возраста и комплекции. Волонтеры получали за каждое появление по пятнадцать фунтов, выстраивались в линию у стены, а потом выходили через специальную дверь. Бернс запросил два опознания, дал подробное описание внешности обоих подозреваемых. Процедуру назначили на одиннадцать утра.

На долю Люка Скиннера выпало общение с прессой, к последней Джек Бернс питал крайнее отвращение. Да и потом, у Люка это всегда получалось лучше. Он вообще был в полиции своего рода феноменом, закончил привилегированную частную школу, над его манерами смеялись в столовой. Но временами такой человек бывает очень полезен.

Все, что можно было говорить прессе, проходило через согласование со Скотленд-Ярдом, там имелось целое бюро по связям с общественностью, и предварительно они запрашивали кратко сформулированное обвинение. Особого интереса дело это не вызывало, но наряду с серьезным ранением тут был еще аспект, связанный с неопознанной личностью. И проблема Скиннера заключалась в том, что у него не только не было фотографии пострадавшего, но и описать он его толком не мог, поскольку несчастный был изуродован до полной неузнаваемости.

А потому Скиннер просто решил обратиться ко всем, кто мог сообщить любые сведения о человеке, пропавшем из дома или с работы и находившемся в районе Тоттнем-Эдмонтон во вторник на этой неделе. Мужчина, сильно прихрамывал, возраст – лет пятьдесят-пятьдесят пять, волосы короткие, седые, среднего роста, нормального телосложения. Август – самое неподходящее время для горячих новостей; средства массовой информации могут упомянуть о происшествии, но слишком муссировать эту тему не станут.

Однако все же была одна газета, которая могла раскрутить подобную тему, и у Скиннера имелись там свои люди. И вот он пригласил на ленч репортера из «Эдмонтон и Тоттнем экспресс», местной желтой газетенки, освещавшей жизнь в том районе, где находилась и «каталажка Доувер». Репортер прилежно записал все, что сообщил ему Скиннер, и обещал постараться.

Летом гражданские суды обычно распускаются на каникулы, но суды криминальные продолжают трудиться, работы им всегда хватает. Свыше девяноста процентов случаев правонарушений рассматриваются судами магистратов, процессы там идут все семь дней в неделю круглый год. Причем львиную долю этой повседневной работы люди выполняют в магистратах бесплатно, как свой гражданский долг. Они занимаются мелкими делами, нарушениями правил дорожного движения, выписывают ордера на аресты и обыски, отбирают у пьяниц права, разбирают также дела, связанные с мелкими кражами и нарушением общественного порядка. А также продляют сроки содержания под стражей и отправляют обвиняемых в тюрьмы до суда. Если в суде магистрата рассматривается более серьезное дело, привлекают платного и квалифицированного адвоката, для него в зале даже отведена отдельная скамья.

И вот в тот день в суде номер 3, что на Хайбери Корнер, как раз и состоялось слушание такого дела в присутствии трех судей из магистрата под председательством мистера Генри Спиллера, директора школы на пенсии. Дело было простое, рассмотрение заняло всего несколько минут.

Когда все закончилось, Прайса с Корнишем увезли обратно в «каталажку Доувер». А Бернс пошел докладывать начальнику, суперинтенданту Парфитту.

– Ну как успехи, Джек? – спросил глава местного отделения Департамента уголовного розыска.

– Сплошное расстройство, сэр. Нет, в начале все шло просто прекрасно, сразу нашли совершенно потрясающего свидетеля, который видел все. С начала до конца. Весьма почтенный джентльмен, владелец магазина, что через дорогу. Добропорядочный гражданин. Запомнил и описал этих типов, готов выступить в суде. Но так и не найден бумажник, отобранный у жертвы. И нет четкой привязки Прайса и Корниша по месту и времени. Все, что у нас есть, – это разбитый нос Прайса и факт его обращения к врачу в Сент-Эннз через три часа после происшествия. Что полностью совпадает с показаниями свидетеля.

– И что тебе мешает?

– Нужен бумажник. Нужна его привязка к подозреваемым. К тому же, до сих пор неизвестна личность пострадавшего. Так и числится у нас как МВЛН.

– Так ты собираешься выдвигать против них обвинение?

– Если завтра мистер Патель их опознает, то да, сэр. Тогда им не отвертеться. Оба виноваты, и ослу понятно.

Алан Парфитт кивнул.

– Ладно, Джек. Попробую прощупать судейских. А ты держи меня в курсе.

За окнами Лондонского королевского госпиталя снова сгустились сумерки, но человек, лежавший в палате интенсивной терапии, этого не видел. После операции прошло сорок восемь часов, но он так и не приходил в сознание. Продолжал витать где-то далеко в неведомом мире.

День четвертый – пятница

Газета вышла, репортер не обманул ожиданий Люка Скиннера. История попала на первую страницу, под вторым по значимости заголовком. Репортер правильно понял, чем можно зацепить читателя, и дал ей броское название: «Тайна хромого мужчины. Кто же он? – спрашивает полиция». Далее следовало описание нападения и упоминание о двух подозреваемых из местных, которые «выдали себя полиции своим внешним видом». То была одна из фраз, сравнимая по неуклюжести и абсурдности разве что с расхожим выражением в больничных бюллетенях, когда состояние пребывающих в агонии людей называют «состоянием средней тяжести».

Далее репортер подробно описал пострадавшего: его рост, телосложение, короткие седые волосы и прихрамывающую походку. Статья заканчивалась вопросом, напечатанным крупными буквами: «КТО-НИБУДЬ ИЗ ВАС ВИДЕЛ ЭТОГО ХРОМОГО МУЖЧИНУ?» Скиннер взял один экземпляр газеты и принес его в столовую. Он был доволен статьей и тем, как развиваются события. Суд продлил срок содержания под стражей еще на двадцать четыре часа.

В одиннадцать Прайса с Корнишем повезли в полицейском фургоне на пункт опознания на Сент-Эннз Роуд. Их сопровождала машина, в которой сидели Бернс, Скиннер и мистер Патель. Вернее, предстояло провести две процедуры опознания, в каждой участвовал один из подозреваемых и восемь приблизительно похожих на него мужчин. Учли и состояние носа Прайса – на носах выстроившихся рядом с ним мужчин плотного телосложения красовались полоски пластыря.

Мистер Патель не колебался. Безошибочно выделил обоих подозреваемых и еще раз подтвердил готовность выступить в суде. Бернс был счастлив. Ни один из бандитов не видел свидетеля, ни один из них не был связан с какой-либо шайкой, так что были все основания полагать, что мистера Пателя никто не тронет.

Полицейские отвезли его в магазин. С добровольцами расплатились и отпустили по домам. Прайс и Корниш вернулись в свои камеры, и Бернс, возвратившись в участок, намеревался предъявить им официальное обвинение.

Только они со Скиннером вошли, как его окликнул дежурный сержант:

– Тут тебе звонили, Джек, – он покосился на запись в журнале. – Некая мисс Армитейдж. Из цветочного магазина.

Бернс удивился. Никаких цветов он не заказывал. Впрочем, с другой стороны… Ведь на следующей неделе возвращается Дженни. Букетик цветов придаст встрече романтичности. Недурная идея.

– Насчет какого-то хромого, – добавил сержант.

Бернс взял у него адрес и вновь направился к машине вместе со Скиннером.

Выяснилось, что мисс Армитейдж оказалось целых две. Сестры-близнецы, они владели небольшим цветочным магазином на Аппе Хай Роуд. Половина их товара была выставлена прямо на тротуаре, у входа. Поздние цветы вели отчаянную борьбу за выживание, пытались устоять в клубах вонючих выхлопных газов, которыми обдавали их проезжающие мимо тяжелые грузовики.

– Мне кажется, это мог быть тот самый человек, – сказала мисс Верити Армитейдж. – Подходит под описание. Так вы говорите, это произошло во вторник утром?

Бернс подтвердил, что именно так. Во вторник утром.

– Он купил букетик цветов. Недорогой. Если точней, один из самых дешевых в нашем магазине. Полдюжины маргариток под названием «Бычий глаз». Судя по внешнему виду, человек небогатый, бедняжка. А в газетах написано, что он серьезно ранен.

– Да, сильно пострадал, мэм. До сих пор не пришел в себя и не может говорить. Он в коме. Как он расплатился?

– Наличными.

– Монетами? И достал их из кармана брюк?

– О, нет. Достал пятифунтовую банкноту. Из бумажника. Помню, он еще уронил его, а я подняла. Ведь он хромал.

– Что за бумажник?

– Дешевый. Из кожзаменителя. Черный. Ну а потом я отдала его ему.

– Случайно не заметили, куда он его положил?

– В карман. В карман пиджака. Внутренний.

– Можете показать мне букетик маргариток «Бычий глаз»?

К ленчу детективы вернулись в участок на Доувер и сразу пошли в столовую. Бернс был мрачен и явно разочарован. Кредитная карта оставила бы след: фамилию, по которой можно было бы затем узнать адрес или номер банковского счета. Но наличные…

– Скажи, что бы ты делал днем, в августе, с букетом маргариток? – спросил он Скиннера.

– Подарил бы любимой девушке… Или отнес твоей мамочке…

Мужчины отодвинули пустые тарелки и погрузились в мрачное молчание над кружками с чаем.

– Сэр?…

Голосок был тоненький, робкий, он доносился с соседнего продолговатого стола. И принадлежал практикантке, молоденькой девушке, только что закончившей училище. Джек Бернс вопросительно покосился на нее.

– Гм?…

– Просто у меня одна идея. Вы ведь говорите о хромом мужчине?

– Да. И хорошая идея мне всегда пригодится. Так в чем суть?

Она залилась краской. Мало кто из практикантов решается влезать в разговор опытных инспекторов-детективов.

– Просто если он шел в том направлении, сэр, то, по всей видимости, хотел попасть на Хай Уэй. Это в пятистах ярдах, и там ходят автобусы. А вот позади, там, откуда он шел, и тоже ярдах в пятистах, находится кладбище.

Бернс со стуком опустил кружку на стол.

– Чем вы сейчас занимаетесь? – спросил он девушку.

– Разбираю файлы, сэр.

– Это подождет. Едем на кладбище. Вы с нами.

За рулем, как обычно, был Скиннер. Практикантка оказалась из местных и показывала дорогу. Кладбище было большое, сотни выстроившихся рядами могил. Оно было городским, а потому запущенным. Каждый выбрал себе ряд, и вот они начали прочесывать кладбище. Заняло это примерно час. Девушка оказалась глазастой и увидела первой.

Цветы, конечно, увяли, но, несомненно, это были маргаритки под названием «Бычий глаз». Они безропотно умирали в баночке из-под джема с несвежей водой. Надпись на надгробье гласила о том, что здесь покоятся останки некой Мейвис Джун Холл. Дата рождения, дата смерти и еще три буквы «RIP».[5] Умерла она двадцать лет тому назад в возрасте семидесяти лет.

– Глянь-ка на дату рождения, приятель. Август 1906-го. Во вторник у нее был день рождения.

– Но кем, черт возьми, она доводилась нашему хромому?

– Скорей всего, мамой.

– Возможно. И тогда, по всей вероятности, фамилия его Холл, – сказал Бернс.

Они захватили увядший букетик и заехали в лавку сестер Армитейдж, где мисс Верити тут же узнала маргаритки. Ее товар, на девяносто девять процентов. Приехав в «каталажку Доувер», Скиннер немедленно связался с Бюро по пропаже людей и назвал фамилию Холл. Холлов в розыске значилось трое, но двое из них были женщины и один – ребенок.

– Но кто-то должен был знать этого несчастного! Почему они его не ищут? – возмущенно воскликнул Бернс. Одно разочарование за другим.

Хорошенькая и умненькая практикантка вернулась к разборке файлов. Бернс со Скиннером отправились в камеры, где по очереди зачитали Прайсу и Корнишу официальное обвинение в умышленном нападении на неопознанного взрослого мужчину с причинением тяжких телесных повреждений. Без четверти четыре они снова сели в машину и поехали на Хайбери Корнер, где старший секретарь суда в виде исключения нашел им щелку в чрезвычайно плотном расписании слушаний. На сей раз эти ублюдки на Доувер уже не вернутся. Бернс твердо вознамерился засадить их в городскую тюрьму, возможно, в Пентонвилль.

В суде многое переменилось. На сей раз они попали в зал под номером 1, где скамья для заключенных находилась в центре, а не в углу, как обычно. А судьи из магистрата теперь получали жалованье и были представлены в тот день в лице опытного и высококвалифицированного мистера Джонатана Стейна.

Прайса с Корнишем вновь привезли в фургоне. Но рядом со зданием суда дежурил еще один, специальный, с надписью на борту «НМ Prison Service»,[6] чтобы затем забрать и прямиком доставить в тюрьму. Мистер Лу Слейд сидел за столом напротив скамьи подсудимых, а в роли жюри от обвинения выступал один-единственный барристер, от которого, собственно, и зависело, оставлять ли подсудимых под стражей.

Прежде именно полиция выступала в качестве обвинительной стороны в судебном процессе в магистратах, и многие считали, что так было лучше. Но теперь на всех процессах, с первого появления в суде и до заключительного заседания, эту функцию брала на себя специальная служба обвинения. И среди прочих задач целью ее было убедиться, что подготовленное полицией дело имеет реальные шансы закончиться обвинительным приговором. Если барристер так не считал, дело закрывали. Немало детективов впадали в отчаяние при виде того, как дело по обвинению какого-то злодея, над которым они работали так долго и упорно, кончалось ничем благодаря усилиям этой самой службы. Так что отношения между полицией и барристерами были, как правило, весьма натянутыми.

Еще одну проблему представлял собой сам штат этой службы. Он был раздут просто до неприличия, зарплаты мизерные, а потому состоял по большей части из людей молодых и неопытных, которые трудились в надежде обзавестись частной практикой и поправить свое положение. Мисс Прабани Сандаран была очень хорошенькой и умненькой девушкой, единственной и обожаемой дочерью пожилых родителей из Шри-Ланка. К тому же это было ее первое серьезное дело.

Решение оставлять подсудимых под стражей должно было стать простой формальностью. О том, чтоб выпустить Прайса и Корниша под залог или на поруки, не могло быть и речи. Судья Стейн никогда бы этого не допустил. Досье с описанием их «подвигов» лежали перед ним и говорили сами за себя. Но продлить пребывание под стражей он имел право только на неделю, так что до окончательного судебного заседания с назначением и подготовкой защиты должно было состояться еще несколько таких вот предварительных слушаний. Только после этого, когда обвинение соберет и представит все необходимые доказательства, судья может назначить суд в коронном суде[7] с тремя полагающимися в таких случаях судьями и жюри присяжных. К этому времени мисс Сандаран будет уже работать где-нибудь в Совете казначейства, а может, даже станет королевским адвокатом. Пока что ей надо пройти через все необходимые этапы в своей карьере. Формальности, опять эти формальности…

Мистер Стейн кивнул. Она поднялась и, сверяясь со своими записями, зачитала краткую формулировку обвинения. Тут поднялся Слейд.

– Мои клиенты полностью отрицают это обвинение и со временем будут, безусловно, оправданы, – заявил он.

– Речь пока что идет лишь о продлении срока задержания на неделю, – заметила ему мисс Сандаран.

– Мистер Слейд, секретарь суда хотел знать, собирается ли адвокат просить суд отпустить Прайса и Корниша под залог или на поруки?

Слейд отрицательно помотал головой. Мистер Стейн холодно улыбнулся.

– Очень разумно с вашей стороны. Оставить под стражей еще на неделю. И мы… – Он, щурясь, оглядел присутствующих сквозь полукружья очков. – Запишите, очередные слушания состоятся в пятницу утром на следующей неделе.

Все прекрасно понимали, что это означает. Судья продлит срок еще на неделю и будет продлевать его, сколько потребуется, до тех пор, пока защита и обвинение не подготовят все материалы, чтобы предстать в королевском суде.

Прайса и Корниша, с которых так и не снимали наручников, передали представителям тюремной администрации и увезли в Вилль. Мистер Слейд отправился к себе в контору, зная, что в понедельник утром получит ответ на свою просьбу о временном материальном вспомоществовании. Очевидно, что у его клиентов нет средств для оплаты услуг адвоката, а потому он должен лично обратиться к барристеру одного из четырех «Судебных иннов»,[8] чтоб выбить себе хотя бы мизерную оплату.

Джек Бернс вернулся на Доувер-стрит. Письменный стол был завален бумагами. Работы у него скопилось по горло. А что касается дела хромого мужчины, надо было разобраться с несколькими еще нерешенными проблемами.

День пятый – суббота

Мистер Пол Уиллис сдержал свое обещание и приехал в госпиталь в субботу в девять утра. Улучшений в состоянии пациента не наблюдалось, и он уже начал тревожиться не на шутку. Провели повторное сканирование, и нейрохирург занялся изучением его результатов.

Нет, новой гематомы, объясняющей пребывание в коме, не наблюдалось. Сосуды, которые он перевязал во время операции, утечки крови не давали. Так что давить на мозг кровь не могла. Сам мозг вернулся к нормальному объему. Утечек из каких-либо новых источников, ответственных за высокое давление, тоже не было.

И тем не менее внутричерепное давление оставалось слишком высоким, и кровяное давление – тоже. Врача уже начал преследовать типичный для нейрохирургов кошмар. Что, если при избиении пациент получил катастрофические повреждения нейронов головного мозга, не поддававшихся выявлению при сканировании? И если мозговой ствол или кора головного мозга повреждены таким вот необратимым образом, человек навеки останется в коме, будет влачить растительное существование до тех пор, пока не отключат системы жизнеобеспечения или пока его просто не настигнет смерть по каким-либо естественным причинам. Через неделю надо провести тесты, позволяющие оценить состояние ствола головного мозга. А тем временем внизу, в машине, мистера Уиллиса ждала жена. Она с нетерпением предвкушала ленч в Оксфордшире с новыми друзьями, они познакомились с ними во время отпуска на Корфу. Пол Уиллис еще раз взглянул на неподвижного пациента, вздохнул и вышел из палаты.

* * *

Аду выходили из мертвого пространства возле старого каменного форта. Их были десятки, возможно, даже сотни. Он видел их и прежде, во время рейда с эскадроном Б, принимавшим участие в этой жестокой и тайной войне, но тогда они казались лишь тенями на фоне серовато-коричневых холмов и появлялись по одному или по двое. Но теперь они предприняли массированную атаку, эти фанатики, черти! Они так и кишели повсюду.

А его товарищей было всего десять. Плюс еще человек пятьдесят аскарисов с севера, местных жандармов и новобранцев, плохо обученных и привыкших открывать ураганный и бессмысленный огонь по любому поводу. В его команду входили два лейтенанта, два сержанта, один капрал из контрактников и пять рядовых десантников. Он уже насчитал с две сотни аду, а они продолжали наступать со всех сторон.

Распластавшись на крыше дзота, он, щурясь, глянул в прицел своей снайперской винтовки и уложил троих аду прежде, чем те успели понять, откуда ведется огонь. Что, впрочем, было неудивительно – кругом рвались снаряды и гранаты, стоял оглушительный и неумолчный треск автоматных очередей.

И если б не тот единственный выстрел, прогремевший на КПП в Джебель Али час тому назад, когда на него напали повстанцы, им бы уже давно пришел конец. Он услышал предупреждение, поднял своих ребят по тревоге, и у них было несколько минут, чтобы занять позиции перед тем, как налетела первая волна атакующих. Но численное превосходство противника было просто подавляющим, и он понимал, что ситуация отчаянная.

Он глянул вниз и увидел тело аскари. Убитый лежал лицом вниз, прямо в колее, на грязной дороге, которая сходила у них за главную улицу. Капитан Майк все еще пытался прикрывать ближайшие к нему четыреста ярдов, где отчаянно храбрый капрал Лабалаба, выходец с Фиджи, с полуоторванной разрывом снаряда челюстью отстреливался из своего нелепого гранатомета, стараясь закрыть бреши в обороне и не подпускать набегавшие орды дикарей.

Вот справа от него над крепостной стеной показались две головы в тюрбанах, и он тут же прострелил их. Еще три мелькнули слева. Они явно пытались выманить упрямца капитана на открытое пространство. Он выпустил в них все оставшиеся в магазине патроны, уложил одного, отбил охоту наступать у двух других. Затем перекатился на бок и отполз чуть в сторону, перезарядить магазин. Тут над головой у него просвистела огромная ракета, выпущенная из передвижной ракетной установки «Карл Густав». Возьми стрелявший десятью дюймами ниже, и от него осталось бы кровавое месиво. Снизу, из-под настила, доносился голос его радиста, тот просил у базы поддержки с воздуха, и черт с ним, если при этом накроет их всех. Перезарядив винтовку, он уложил еще парочку аду, выскочивших на открытое пространство. Поспел как раз вовремя, иначе бы они достали капитана Майка, но теперь тот успел нырнуть в орудийный окоп вместе с санитаром Тобином, пытался помочь ему вытащить с поля боя двух раненых фиджийцев.

Тогда он не знал, но узнает об этом позже, что бесстрашный Лабалаба был ранен во второй раз. Пуля угодила ему в голову, и он погиб. Не знал он и того, что Тобин, бросившийся спасать солдата-десантника Ти, получил смертельное ранение. Сам же десантник умудрился выжить с тремя пулевыми ранениями. К счастью, он успел заметить повстанца, прильнувшего к прицелу «Карла Густава», – в точности такого же, как только что едва не убивший его. Аду засел в образовавшейся от взрыва воронке, был прикрыт с двух сторон валиками песка и вел огонь по периметру. Он тщательно прицелился, и медная с никелевой оболочкой пуля стандартного натовского калибра 7.62 вонзилась аду прямо в горло. «Карл Густав» умолк, слышались лишь разрывы минометных снарядов да одинокие выстрелы из безоткатного 75-миллиметрового орудия, оставшегося у повстанцев.

Наконец со стороны моря появились штурмовики. Они вырвались из-под туч и летели на бреющем полете на высоте не более ста футов. На головы аду посыпались бомбы. Это отбило у нападавших охоту наступать. Атака захлебнулась. Они бросились бежать, унося с собой раненых и убитых. Позже он узнает, что вместе со своими ребятами противостоял примерно тремстам-четыремстам повстанцам и отправил в рай около сотни.

Он лежал на крыше все того же дзота. Потом перевернулся на спину и стал хохотать. Интересно, что сказала бы про него сейчас тетя Мей?…

Хромой мужчина, лежавший в палате интенсивной терапии Лондонского королевского госпиталя, по-прежнему находился очень, очень далеко.

День шестой – воскресенье

Джек Бернс был приверженцем незатейливых удовольствий и страшно любил понежиться в постели по утрам в выходной. Но сегодня не получилось. Ровно в семь пятнадцать зазвонил телефон. Звонил дежурный сержант из «каталажки Доувер».

– Тут пришел один человек. Говорит, что выводит свою собаку гулять рано по утрам, – сказал сержант.

Бернс сонно прикинул про себя, сколько времени может уйти на то, чтоб придушить этого проклятого сержанта.

– Он принес бумажник, – продолжал тот. – Сказал, что собака нашла где-то на свалке, примерно в полумиле от дома.

Тут Бернс сразу проснулся:

– Бумажник? Такой пластиковый, дешевый, черный?

– Да. А вы что, уже видели?

– Задержите его. Попросите немного подождать. Буду через двадцать минут.

Хозяином собаки оказался пенсионер, мистер Роберт Уиттейкер, подтянутый и аккуратный старикан с прямой спиной. Он сидел в приемной и держал обеими руками кружку горячего чая.

Мистер Уиттейкер дал показания, подписал их и ушел. Бернс вызвал по телефону сыскную группу и попросил ее сердитого и вечно мрачного начальника обыскать свалку дюйм за дюймом. И чтоб доложили о результатах к вечеру. Дождя не было дня четыре, но небо затянули тяжелые плотные облака, и он не хотел, чтоб содержимое, выпавшее или выброшенное из бумажника, промокло.

И вот наконец Бернс приступил к осмотру бумажника. Заметил вмятины, оставшиеся от собачьих зубов, сероватую полоску высохшей слюны. Но что еще он может ему рассказать? Инспектор осторожно взял бумажник пинцетом и опустил в пластиковый пакет. Потом позвонил в отдел криминалистики. Нужно снять отпечатки пальцев. Да, знаю, что воскресенье, но дело не терпит отлагательств.

За день поисковики набрали целых восемь цилиндрических контейнеров мусора, собранного со свалки и прилежащих к ней клочков пожухлой травы, что росла вдоль Мандела Роуд. Разборка его затянулась до поздней ночи.

Однако детективы не нашли ничего, что могло бы лежать в бумажнике пострадавшего. А сам бумажник, как заявил мистер Уиттейкер и подтвердил Бернс, был абсолютно пуст.

День седьмой – понедельник

Он лежал, свернувшись калачиком и снедаемый страхом, в темной комнате. Лишь ночник, слабо и трепетно мерцающий во мраке, отбрасывал причудливые подвижные тени на потолок и дальний от него угол. Он слышал, как другие мальчики, обитатели сиротского приюта, что-то бормочут во сне, а иногда даже тихонько постанывают – видно, им снилось что-то страшное. Он не знал, что ему делать и куда идти теперь, когда мамы с папой не стало. Знал лишь одно: он один, совершенно один, и боялся этого нового места и того, что произойдет с ним дальше.

Должно быть, он все же задремал, но проснулся сразу, как только отворилась дверь. В комнату упал продолговатый луч света из коридора. И вот она уже склоняется над ним, и нежные ее руки плотнее подтыкают одеяло, гладят по лицу, откидывают влажные от пота волосы со лба.

– Ну, тихо, тихо, малыш. Не спится, да? Будь хорошим мальчиком, засыпай поскорей, и во сне за тобой будет приглядывать сам господь бог и все его ангелы, А утром проснешься, и тетя Мей снова придет к тебе.

И он утешился и провалился в долгую теплую темноту бесконечной ночи.

Позвонила дежурная медсестра Лондонского королевского госпиталя. Сперва она попробовала найти Бернса в участке на Доувер. Но там его не оказалось, зато ей продиктовали его домашний номер, который он оставил на тот случай, если будут звонить из реанимационного отделения.

– Детектив Бернс? Говорят из Лондонского королевского. Мне очень жаль, но вынуждена сообщить вам, что пациент, которым вы так интересовались, тот, без имени и фамилии, что лежал у нас в палате интенсивной терапии… так вот, он скончался сегодня в шесть десять утра.

Джек Бернс опустил трубку на рычаг. Начался новый день. Теперь на руках у него дело об убийстве, что автоматически повышало последнее в статусе. Назначат вскрытие, и он должен на нем присутствовать. А двух животных, что содержатся в Вилле, должны снова привезти в Хайбери и ознакомить с новой формулировкой обвинения.

Это, в свою очередь, означало, что следует уведомить секретаря суда в магистрате, а также защитника, мистера Лу Слейда. Формальности, опять эти формальности, но их надо выполнять, и выполнять правильно. Теперь уж Прайсу и Корнишу точно не отвертеться, сколько там ни старайся умные и хитрые адвокаты. Бернс добьется того, чтобы долгие-долгие годы эти твари не видели ничего, кроме серых каменных стен тюрьмы.

В Лондонском королевском госпитале имелся свой маленький морг, а также отделение патологоанатомии, где в середине дня и должно было состояться вскрытие. Проводил его мистер Лоренс Гамильтон из института судебной медицины.

Странные все же существа, эти патологоанатомы, думал Бернс. Делают работу, от которой лично его просто тошнит. И некоторые еще умудряются улыбаться и отпускать при этом шутки, разрезая и распиливая трупы на мелкие кусочки. Другие же, склонные к научным изысканиям, воспринимают каждое свое открытие с мальчишеским энтузиазмом, точно энтомолог, открывший какую-то удивительную новую бабочку. Третьи же были мрачны и отделывались односложными восклицаниями. Мистер Гамильтон принадлежал к первому разряду. Воспринимал жизнь оптимистично, а свою работу считал просто замечательной.

За годы службы в полиции Джеку Бернсу довелось присутствовать на нескольких вскрытиях, но его по-прежнему тошнило от запаха эфира и формальдегида. Когда дисковая пила с визгом врезалась в череп, он отвернулся и стал разглядывать карты и диаграммы, висевшие на стене.

– Господи ты боже, ну и отметелили же этого бедолагу! – заметил доктор Гамильтон, разглядывая бледное, покрытое синяками тело на столе.

– Забили до смерти. В прошлый вторник, – сказал Бернс. – А через шесть дней умер.

– К сожалению, «забили до смерти» не может быть формулировкой заключения, которое я подпишу, – добродушно заметил Гамильтон.

И начал резать, диктуя все свои открытия сестре анатомического театра, а также в микрофон, подсоединенный к портативному магнитофону, который она носила за ним, пока он перемещался вокруг стола.

Заняло это час, если не больше. Повреждений было множество, и мистер Гамильтон обратил отдельное внимание на старую рану – раздробленную кость правого бедра, фрагменты которой соединялись специальными стальными скобами, от чего, собственно, мужчина и остался хромым на всю жизнь.

– Такое впечатление, что его сбил грузовик, – сказал Гамильтон. – Ужасные повреждения. – И он указал на шрамы в тех местах, где кость проколола мышечную ткань, и другие, более аккуратные, оставшиеся после старой операции.

Все остальные повреждения, а их было множество, нанесли пострадавшему в прошлый вторник: вывих левой руки при падении на тротуар, выбитые передние зубы, три сломанных ребра, сломанная скула. Бернс проверил правую руку. Карл Бейтмен был прав. Ни следа каких-либо повреждений. Странно.

– Причина смерти? – спросил он наконец.

– Узнаете о ней из моего официального отчета, мистер Бернс. – Ну, разумеется, доктор Гамильтон должен был стать главным свидетелем обвинения. – Но, строго между нами, обширное повреждение ствола головного мозга. Нейрохирург сделал все, что мог, но этого не заметил. Сканирование не показывает такого рода повреждений. Ну и общее состояние тоже сыграло роль. Множественные травмы, каждая из которых в отдельности не представляла угрозы для жизни, но все вместе они привели к столь печальному исходу. А теперь надо придать покойнику пристойный вид, чтобы передать его родственникам. У него есть родственники?

– Не знаю, – ответил Бернс. – Я даже имени его до сих пор не знаю.

Затем он занялся формальностями, готовясь к завтрашнему дню. Связался с секретарем суда магистрата, затем звонил в Пентонвилль и Лу Слейду. Адвокат сдержанно выразил свои сожаления. Его полномочия на этом заканчивались, и все утро он провел, пытаясь найти барристера, которому можно было бы передать дело. Но тут, как и в случае с Бернсом, сыграл роль августовский синдром – половина людей была в отпуске. Однако ему все же удалось выйти на молодого защитника из бывшего Суда королевской скамьи,[9] и тот согласился взять дело. Уговаривая его, Лу Слейд особо напирал на тот факт, что теперь здесь фигурирует убийство, а стало быть, процесс вызовет куда больший интерес. В крайнем случае…

– В крайнем случае, я добьюсь права защищать их, – сказал он.

– Смотрите, не перестарайтесь, мистер Слейд, – буркнул Бернс и повесил трубку.

В середине дня пришли плохие новости. Подгоняемые суперинтендантом Парфиттом эксперты-криминалисты выдали результат. На одежде Прайса и Корниша не было обнаружено ни крови, ни волокон ткани с чужой одежды, что указывало бы на физический контакт с убитым. Кровь на футболке принадлежала ее владельцу, Прайсу.

Бернс отнесся к этой новости философски. Если бы мужчины схватились врукопашную, тогда микроскопические волокна ткани могли попасть с одного предмета туалета на другой. Прайс с Корнишем были, разумеется, слишком тупы, чтобы предвидеть это, а также быть в курсе всех последних разработок в области криминалистики. Бернс и сам порой изумлялся, как далеко шагнула наука вперед за последние двадцать лет. Когда он только начинал в полиции, о таких тонкостях и слыхом не слыхивали.

Но хромающего мужчину сбили с ног пинком сзади. А уж когда он оказался на тротуаре, негодяи обрабатывали свою жертву только носками тяжелых ботинок. И через двадцать четыре часа, когда Прайса с Корнишем арестовали и сняли с них эти самые ботинки, те за долгий день успели покрыться толстым слоем пыли и грязи, и никаких улик, которые можно было бы предъявить в суде, экспертиза не выявила.

Однако звонок из отдела по работе с отпечатками пальцев с лихвой возместил Бернсу все эти неприятные новости. На бумажнике была обнаружена собачья слюна и три набора отпечатков пальцев. Один соответствовал отпечаткам пострадавшего, владельца этого самого бумажника. Другие принадлежали мистеру Уиттейкеру, который, как подобает добропорядочному гражданину, согласился, чтоб с него сняли отпечатки в интересах следствия. И наконец, третьи принадлежали не кому иному, как Гарри Корнишу. Услышав эту новость, Бернс так возбудился, что вскочил, продолжая прижимать телефонную трубку к уху.

– Вы уверены? Никакой ошибки?

– Джек, для подтверждения полного соответствия необходимо набрать шестнадцать характеристик сходства. А у меня их ровно двадцать одна. Так что вероятность совпадения на сто процентов с хвостиком.

Что ж, этот криминалист также станет на суде свидетелем обвинения. Бернс поблагодарил его и положил трубку.

– Ну вот я и достал тебя, ублюдок! – воскликнул он, обращаясь к растению в горшке.

Правда, оставалась еще одна проблема, и это его беспокоило. Кем был погибший? Что привело его в Эдмонтон? Неужели он оказался там только для того, чтоб купить букетик дешевых цветов и положить их на могилу давно умершей женщины? Есть ли у него семья, где она? Возможно, отдыхает где-нибудь на побережье, как его Дженни? Была ли у него работа, коллеги? Почему никто не объявил его в розыск? Как мог он нанести столь сильный удар, расквасить нос Прайсу и при этом не повредить костяшек правой руки? Почему вообще он оказал бандитам сопротивление? Ради какого-то несчастного бумажника с несколькими мелкими купюрами?… Но тут Люк Скиннер подкинул идею:

– Констебль, который первым прибыл на место происшествия. Он наклонился над пострадавшим и видел его лицо до того, как оно начало распухать. И врачи «Скорой», которые занимались им, еще когда он лежал на тротуаре, а потом в машине. Что, если пригласить их и вызвать нашего художника?…

Через лондонскую службу «Скорой» Бернс нашел врача, и тот, услышав, что пациент его умер, согласился помочь. Завтра он выходил в утреннюю смену, но где-то после двух должен был освободиться.

Констебль, первым прибывший на место происшествия, работал в участке на Доувер, и Бернсу не составило труда узнать его имя по регистрационному журналу вызовов. Затем он созвонился со Скотленд-Ярдом, и опытный художник-портретист согласился подъехать завтра к двум.

В конце дня у Бернса состоялось длительное совещание с Аланом Парфиттом. Суперинтендант внимательно выслушал и рассмотрел все доказательства, собранные Бернсом, и в конце концов дал согласие.

– Здесь можно получить результат, сэр. У нас есть свидетельские показания мистера Пателя. Акты о двух опознаниях, проведенных тем же Пателем, удар по носу, последствия которого три часа спустя пришлось залечивать доктору Мелроузу, а также бумажник. Можем обеспечить им пожизненное.

– Да, думаю, что можем, – сказал Парфитт. – Я тебя поддержу. Завтра встречаюсь с одним большим начальником из Криминальной полиции. Думаю, что смогу убедить его пойти с нами до конца.

Новые материалы, акты, справки и показания. Папка с делом разбухала и была уже около двух дюймов в толщину. А еще должны были прибавиться подробные результаты вскрытия, официальное заключение о смерти, материалы с отпечатками пальцев из лаборатории. Но оба они пришли к выводу, что делу наконец можно дать «полный ход», и Парфитт был уверен, что убедит в этом вышестоящее начальство.

День восьмой – вторник

На следующий день Прайса с Корнишем вновь привезли в зал номер 1 суда, что на Хайбери Корнер. Председательствовал на нем все тот же мистер Стейн. Мисс Сандаран выступала от обвинения, и ее родители, сидевшие за стеклянной перегородкой, так и сияли от гордости за свою дочь. То было ее первое дело, связанное с убийством. Защитник мистер Слейд выглядел кисло.

Мистер Стейн провел процесс быстро и деловито. Секретарь зачитал новое обвинение, на сей раз – в убийстве. Мистер Слейд поднялся и в очередной раз заявил, что его клиенты полностью отрицают обвинение, и позиция защиты остается прежней. Мистер Стейн, вопросительно приподняв бровь, взглянул на мисс Сандаран, в ответ на что та заявила, что обвинение просит продлить срок пребывания под стражей еще на неделю.

– Мистер Слейд? – осведомился судья.

– Прошения выпустить под залог не будет, – сказал тот.

– Тогда принято, мисс Сандаран. Слушания назначаются на одиннадцать утра на следующий вторник. Уведите обвиняемых.

Прайс с Корнишем снова отправились в Вилль в тюремном фургоне. Мисс Сандаран наконец получила в свое распоряжение папку с делом и была совершенно счастлива. К тому же, вернувшись в офис, она узнала, что именно в таком виде дело поступит в суд и что без ее участия там не обойдется. В течение двадцати четырех часов детективы были обязаны передать папку мистеру Слейду. Только тогда он мог начать полномасштабную подготовку к защите.

– Защита, как же, – проворчал про себя Слейд. – Да мне понадобится настоящий гений в парике, чтоб вытащить их из этого дерьма!

Тем временем составление портрета шло полным ходом. Врач с констеблем кое-как пришли к соглашению в приблизительном описании внешности мужчины, лежавшего на тротуаре, которого оба видели неделю тому назад, и художник приступил к работе. То был наглядный пример коллективного творчества. Художник рисовал, стирал, рисовал снова. Наконец на бумаге проступило лицо. Разрез глаз, коротко подстриженные на висках седые волосы, очертания подбородка. Свидетели видели мужчину только с закрытыми глазами. Художник открыл ему глаза, и теперь на них смотрел человек, тот, каким он когда-то был, а не тем, во что превратился сейчас – кусок разрезанного, а затем сшитого по кусочкам мяса в холодильнике морга.

Затем к делу приступил Люк Скиннер. Связался со своим знакомым из бюро по связям с общественностью Скотленд-Ярда и попросил его распространить в завтрашнем выпуске «Ивнинг стандард» информацию. Затем, уже вечером, оба они встретились с корреспондентом, ведущим в газете раздел криминальной хроники. Все понимали, что август – это мертвый сезон. Что не хватает конкретики. Но корреспондент согласился и был готов сочинить историю. Он уже представлял себе броский заголовок: «ЗАБИТ ДО СМЕРТИ, ВЫ ЗНАЕТЕ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА?» К портрету должно было прилагаться подробное описание внешности погибшего с упором на особую примету, хромоту, вызванную серьезной травмой правого бедра. Скиннер понимал, что это их последний шанс.

День девятый – среда

«Ивнинг стандард» – единственная в Лондоне вечерняя газета, пользующаяся большой популярностью в столице и юго-восточных регионах страны. Скиннеру повезло. Особо интересных новостей в том выпуске не было, а потому редакторы «Стандард» поместили портрет на первую полосу. «ВЫ ЗНАЕТЕ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА?» – гласил заголовок над ней. А чуть ниже была напечатана ссылка на детали и подробности, которые следовало искать внутри номера.

В словесном описании указывался приблизительный возраст, рост, телосложение, цвет волос и глаз, одежда, бывшая на погибшем в момент нападения. В конце высказывалось предположение, что этот мужчина посещал местное кладбище с целью положить букет цветов на могилу некой Мейвис Холл и шел обратно, к автобусной остановке, когда на него напали. В разделе «Особые приметы» подчеркивалось, что мужчина хромал, что у него лет двадцать тому назад была серьезно повреждена правая нога. Приводилось подробное описание полученной им травмы.

Бернс и Скиннер с надеждой прождали весь следующий день, однако ни одного звонка не поступило. И за весь второй, и за третий день – тоже. Надежда начала угасать.

В суде коронера было проведено чисто формальное заседание. Коронер отверг прошение о разрешении похоронить убитого в безымянной могиле. И постановил держать тело в морге до тех пор, пока не отыщется кто-то из родственников или близких.

– Все это очень странно и грустно, приятель, – сказал Скиннер Бернсу на обратном пути в участок. – Живешь в таком огромном городе, как Лондон, вокруг тебя миллионы людей. Но ты всегда одинок, вечно сам по себе. И никому нет до тебя дела. Как нет дела до этого несчастного, который словно и не существовал на этом свете.

– Кто-то должен быть, – ответил Бернс. – Коллеги, соседи. Может, просто в отъезде. Август, черт бы его побрал. Август.

День десятый – четверг

Его честь Джеймс Вэнситарт, королевский адвокат, стоял у широкого окна своего кабинета и смотрел на сады и парки и проблескивающую сквозь листву полоску Темзы. Было ему пятьдесят два, и он считался одним из самых уважаемых и преуспевающих барристеров Лондонской коллегии адвокатов. Он очень рано стал королевским адвокатом, в возрасте сорока трех лет, и, что еще более удивительно, проработал к тому времени в суде всего восемнадцать лет. Но удача всегда улыбалась ему, к тому же талантом он был наделен незаурядным. Десять лет тому назад он работал младшим помощником старого королевского адвоката. Тот внезапно заболел во время процесса, и дело пришлось вести Вэнситарту. И он очень понравился судье, который не хотел прерывать слушаний и начинать все сначала. Мало того, он с блеском защищал обвиняемого и выиграл процесс. Суд единодушно сошелся во мнении, что именно блестящие ораторские данные, а также знания и умение, проявленные Вэнситартом, помогли переубедить жюри присяжных. А позже возникли новые обстоятельства по этому делу, доказывающие, что подсудимый был действительно невиновен.

Заявка Вэнситарта о вступлении в коллегию адвокатов рассматривалась весь следующий год и не встретила особого сопротивления со стороны лорд-канцлера, председателя королевской юридической комиссии, и это несмотря на то, что у власти тогда находились консерваторы. Его отец, граф Эссендонский, был представителем от тори в палате лордов, возможно, назначение обошлось не без его участия. В коллегии адвокатов и в клубах на Сент-Джеймс искренне полагали, что второй сын Джонни Эссендона вполне достоин своего отца. И очень умный парень, но это уже и не столь важно.

Вэнситарт отошел от окна, приблизился к письменному столу и, нажав на кнопку, вызвал главного своего помощника. Вот уже на протяжении двадцати лет Майкл, или Майк, Гриди контролировал тридцать барристеров с точностью и неумолимостью хорошо смазанного механизма. Он заметил молодого Вэнситарта незадолго до того, как тот впервые появился в суде, и убедил руководство пригласить его на работу. И не ошибся: пятнадцать лет спустя младший помощник барристера стал настоящей звездой адвокатуры. Все в жизни Вэнситарта складывалось как нельзя лучше. Очаровательная жена, художница-портретистка, поместье в Беркшире, два сына, ученики частной школы в Харроу, довершали эту идиллическую картину. Дверь бесшумно отворилась, в элегантный, отделанный деревянными панелями кабинет вошел Майк Гриди.

– Надеюсь, тебе известно, Майк, что я крайне редко беру дела по общественной защите?

– Для меня, чем меньше, тем лучше, сэр.

– Но хоть изредка-то можно? Скажем, раз в год? Тем самым я как бы отдаю долг обществу, да и для имиджа вовсе не плохо, верно?

– Ну раз в год еще куда ни шло. Нормальный показатель. К чему совать в пудинг лишние яйца? Но увлекаться этим не стоит, мистер Ви.

Вэнситарт рассмеялся. Гриди отвечал также за финансы, и хотя подведомственное ему подразделение считалось одним из богатейших в коллегии, терпеть не мог, когда его барристеры брались за общественную защиту, получая при этом сущие крохи. Впрочем, причуды и капризы шефа следовало уважать. Но не слишком им попустительствовать.

– И что за дело у вас на уме?

– Есть одно, довольно занятное, проходит в Хайбери. Двое молодых людей обвиняются в ограблении и убийстве случайного прохожего. Оба клянутся, что не делали этого. Может оказаться правдой. Некие Прайс и Корниш. Может, выясните, кто их защитник, и передадите, чтоб он со мной связался?

Час спустя Лу Слейд стоял и смотрел на телефон с таким видом, точно тот вдруг превратился в золотой слиток, усыпанный драгоценностями.

– Вэнситарт? – недоверчиво прошептал он. – Сам Джеймс Вэнситарт собственной персоной?…

Затем он взял себя в руки и набрал номер, который продиктовал ему секретарь Майка Гриди.

– Да, разумеется. О, я очень польщен. И удивлен, следует признаться. Да, конечно, я подожду.

В трубке послышались щелчки, а затем голос королевского адвоката.

– Страшно рад, что вы перезвонили, мистер Слейд.

Голос уверенный, приятный, любезный, с такими красивыми модуляциями. «Итон, – подумал Слейд, – или Харроу, и, о, королевская конная гвардия!..»

Беседа была краткой, но вполне содержательной. Слейд был просто счастлив посвятить мистера Вэнситарта в детали процесса по делу Ее Величество королева против Прайса и Корниша. Да, у него есть материалы обвинения. Пришли как раз сегодня утром. И он будет просто счастлив приехать в Темпл[10] для первых переговоров с новым барристером своих клиентов. Встречу назначили на два часа дня.

Вэнситарт оказался именно таким, каким представлял его себе Слейд: раскованный, уверенный в себе, любезный, весь так и лучится обаянием. Он угощал гостя чаем в чашках из костяного фарфора и, заметив на двух пальцах его правой руки желтоватые пятна, протянул серебряный портсигар, где лежали дорогие балканские сигареты «Собрание». Слейд с благодарностью закурил. Вообще-то он был славным парнем из Ист-Энда, просто все эти мерзавцы и ублюдки испортили ему характер. Вэнситарт покосился на папку с делом, однако открывать ее не стал.

– Скажите мне, мистер Слейд, как вы оцениваете это дело? Просто перескажите его своими словами.

Слейд был польщен, что неудивительно. Вот уж действительно славный выдался день. И принялся пересказывать события прошедшей недели с того самого момента, когда его оторвали от ужина и вызвали в «каталажку Доувер».

– Так, стало быть, этот мистер Патель ключевой и одновременно единственный свидетель, – заметил Вэнситарт, когда он закончил. – А все остальное – чистой воды домыслы? И это все, чем располагает обвинение?

– Да, это все.

В распоряжении Слейда был всего час в конторе и потом еще час в такси, чтоб ознакомиться с содержимым папки. Но этого оказалось вполне достаточно.

– Тем не менее позиции обвинения довольно сильны, это следует признать. А у ваших клиентов нет алиби. Они утверждают, что то ли валялись в постели, то ли шлялись по улицам в компании друг друга, когда все это произошло.

Вэнситарт поднялся, вынудив тем самым Слейда отставить недопитую чашку и загасить окурок в пепельнице перед тем, как последовать его примеру.

– Вы были очень добры, что посетили меня лично, – сказал Вэнситарт, провожая Слейда к двери. – И мне почему-то кажется, что, если мы и дальше будем работать вместе, такие личные встречи – лучший вариант. И еще я страшно благодарен вам за помощь.

А затем он сказал, что изучит материалы сегодня же вечером и позвонит Слейду завтра в офис. Слейд объяснил, что все утро будет в суде, а потому звонок назначили на три часа дня.

День одиннадцатый – пятница

Звонок раздался ровно в три.

– Интересное, доложу вам, дельце, мистер Слейд, вы согласны? И позиции обвинения очень сильные, но не сказал бы, что непоколебимые.

– Да, сильные, особенно если этот Патель выступит со своими показаниями, мистер Вэнситарт.

– Именно, я тоже так считаю. А теперь скажите-ка мне, давали ли наши клиенты какие-либо объяснения по поводу появления отпечатков их пальцев на бумажнике или же обращения к врачу в связи со сломанным носом через три часа после нападения?

– Нет. Они, знай себе, твердят одно: «Не знаю» или «Не помню». Не слишком смышленые ребята.

– Увы, что тут поделаешь! Но лично я считаю, нам понадобится пара приемлемых объяснений. Полагаю, пришла пора с ними встретиться. Навестить их в Вилле.

Слейд был потрясен. Этот Вэнситарт с ходу брал, что называется, быка за рога.

– Боюсь, что в понедельник мне весь день придется проторчать в суде, – сказал он. – А с утра во вторник состоятся слушания по поводу продления срока содержания под стражей. Хотя… знаете что, мы можем поговорить с ними в Хайбери Корнер, до того, как их увезут обратно в тюрьму.

– Да-а-а. Хотя во вторник я надеялся лично посетить это заседание в магистрате. Предпринять, знаете ли, эдакую ознакомительную вылазку. И хотелось бы перед тем знать, на чем мы стоим. Терпеть не могу беспокоить людей по выходным, но как насчет завтра? Вам удобно?

Слейд снова удивился. Вылазку, это надо же! Ему и в голову не приходило, что столь высокопоставленный член королевской коллегии адвокатов захочет посетить чисто формальное заседание суда в магистрате, связанное с продлением срока заключения. И они договорились встретиться в тюрьме Пентонвилль в десять утра. Слейд обещал договориться с тюремным начальством.

День двенадцатый – суббота

Должно быть, произошла какая-то путаница. Мистер Вэнситарт был в тюрьме уже без четверти девять. Офицеру, дежурившему в зале свиданий, этот посетитель показался вежливым, но чересчур настойчивым. Твердил, что свидание назначено на девять, а не на десять и что он очень занятой человек. А официальный защитник подойдет попозже. Посоветовавшись с вышестоящим начальством, офицер подозвал помощника и приказал ему проводить мистера Вэнситарта в комнату для посетителей. В пять минут десятого туда ввели обоих заключенных. Они злобно и недоверчиво уставились на адвоката. Надо сказать, того это нисколько не смутило.

Сопровождавший заключенных охранник вышел из комнаты. Мужчины уселись за стол напротив Вэнситарта. Тот тоже сел и достал папку с делом. Затем подтолкнул через стол пачку сигарет и коробок спичек. Прайс с Корнишем жадно закурили.

– Да, молодые люди, вляпались вы в историю, – заметил адвокат.

И пролистал папку, а заключенные продолжали разглядывать его сквозь пелену дыма.

– Мистер Корниш… – он поднял глаза на длинноволосого Гарри Корниша. – Одна из наших проблем – бумажник. Его обнаружил в субботу утром некий господин, выгуливающий свою собаку. Нашел на свалке, в траве, за изгородью, прямо у Мандела Роуд. В том, что бумажник принадлежал погибшему, сомнений нет, на нем найдены его отпечатки. И, к сожалению, ваши тоже.

– Ничего не знаю, – буркнул Гарри Корниш.

– Нет, конечно, и это понятно. Память штука ненадежная, особенно когда человек слишком занят. Но следует найти какое-то невинное и приемлемое объяснение. Так что, полагаю, вы собирались сказать мне следующее: утром в среду, на другой день после того нападения, вы оба шли по Мандела Роуд, направлялись в кафешку позавтракать и вдруг увидели – лежит в канаве бумажник. Так?

Корниш не принадлежал к разряду умников или интеллектуалов, но хитростью обделен не был. Вэнситарт заметил, как блеснули его глаза.

– Ага, – кивнул он, – так оно и было.

– Стало быть, именно это вы и собирались мне сказать. И скажете на ближайшем заседании. А я вам поверю. А чтоб придать этой версии достоверности, скажете, что из чистого любопытства решили посмотреть, что там, в бумажнике, нагнулись, подняли его, ну и, разумеется, на нем остались ваши отпечатки.

– Точно! – сказал Корниш. – Поднял и глянул.

– Однако бумажник, увы, оказался пуст, верно? Ни черта, ни единого пенни. Ну и вы, недолго думая, размахнулись и забросили его подальше. За изгородь, где находилась свалка. И где потом его нашла собака. Что-то в этом роде?…

– Ага, – кивнул Корниш.

Ему начал нравиться этот незнакомый джентльмен. Умный, чертяка! Вэнситарт достал из кейса пачку разлинованной бумаги. И быстро начал записывать показания, которые только что сам придумал.

– Ну вот, это ваши объяснения. Прочтите, пожалуйста, и, если согласны с тем, что здесь написано, что все произошло именно так, подпишите.

Корниш читал медленно, но в конце концов все же осилил текст и накарябал внизу подпись.

– Теперь вторая проблема. Ваш нос, мистер Прайс.

Пластырь сняли, но нос оставался распухшим и деформированным.

– Есть показания о том, что вы примерно в пять вечера того же дня, когда произошло нападение на этого несчастного человека на Пэредайз Уэй, обратились в госпиталь на Сент-Эннз Роуд. Обратились в отделение травматологии. И там выяснилось, что у вас сломан нос. Так?

– Так больно ж было, просто мочи нет! – сказал Прайс.

– Скажите, друзья мои, вы, наверное, не прочь пропустить иногда по кружечке-другой пива?

Они закивали.

– И наверняка заглянули в какой-нибудь паб в понедельник вечером?

Парни тупо смотрели на него. Затем Корниш кивнул.

– Было дело. В «Кингз», что на Фарроу-стрит.

– Сидели там, пили, и, кроме вас, в «Кингз» были и другие посетители, и бармен тоже вас видел?…

Они снова дружно закивали.

– В понедельник вечером, накануне того дня, когда произошло нападение?

Снова кивки.

– Так вот, тогда вы скажете мне, что мистер Прайс перебрал. По пути домой захотел пописать в канаву, но споткнулся в темноте о бордюрный камень, упал и ударился лицом о припаркованную рядом машину. Ну и, естественно, расквасил свой драгоценный нос, так?

Корниш ухватил Прайса за рукав.

– Запомни, Марк, Именно так оно и было.

– Итак, что у нас имеется? Разбитый нос, кровь так и хлещет из него. И что вы делаете? Снимаете свою футболку и прижимаете к лицу, чтобы остановить кровотечение. Потом приходите домой. Кровь вроде бы остановилась. И поскольку оба вы пьяны, то крепко засыпаете и просыпаетесь только в полдень следующего дня, а именно во вторник. Так?

Корниш ухмыльнулся.

– Именно. Усек, Марк?

– Но есть временной зазор примерно часов в пять до того, как вы обратились в больницу. Так чем вы занимались эти пять часов, позвольте спросить? Уверен, вы скажете мне следующее: вы просто не понимали, что нос сломан, что все настолько серьезно. И не хотели поднимать шум по пустякам. И только благодаря уговорам вашего приятеля согласились наконец обратиться к врачу, потому как боль все не проходила. Ну и вот, примерно около пяти приехали в эту самую больницу, показаться врачу.

Прайс энергично закивал.

– Но все это, разумеется, было уже после ленча. Возможно, вы съели по горячему блюду где-нибудь в кафе для работяг, сидели там, скажем, от часу дня до половины третьего? Нашли на столе экземпляр «Сан», просмотрели страничку, где напечатаны результаты скачек, что-то в этом роде? Кстати, названия кафе не помните?

Бандиты отрицательно замотали головами.

– Ладно, неважно. В том районе их сотни, всех не упомнишь. Но к Мидоудин Гроув в тот день вы и на пушечный выстрел не приближались, верно?

– Не-а, – ответил Корниш. – Просто зашли в одну забегаловку. И жрали там чипсы с яичницей вплоть до половины третьего.

– И обычно вы в эту забегаловку не заходите?

– Не, никогда. Просто шли по улице, увидели, дай, думаем, заскочим чего-нибудь перехватить. А название, нет, не помню.

– Что ж, выглядит довольно убедительно. Присяжные должны поверить. Если, конечно, будете твердо придерживаться этих показаний. И не сметь ничего менять! Излагать коротко и просто. Ясно?

Они закивали. Мистер Вэнситарт написал второе объяснение на специальном бланке с версией Прайса относительно его носа. Прайс почти не умел читать. Но тем не менее подписал. Адвокат вложил листки с записями в дело. Тут вошел растерянный и смущенный Лу Слейд. Вэнситарт поднялся.

– О господи, мистер Слейд! Прошу прощения, но это моя ошибка, я перепутал время. Мне почему-то показалось, что вы сказали в девять. Но ничего страшного. Мы с клиентами как раз только что закончили.

И он дружески улыбнулся Прайсу с Корнишем.

– Что ж, тогда до встречи в суде во вторник. Только не стоит распространяться на эту тему. И смотрите, чтоб соседям по камере – ни гугу! Там всегда полно стукачей.

Затем он любезно предложил вконец сбитому с толку Слейду довезти его до дома в своем «Бентли». По пути Слейд прочел два новых показания.

– Вот так уже лучше, – заметил он. – Куда как лучше. Два прекрасных аргумента в пользу защиты. Просто удивляюсь, почему эти болваны сразу мне не сказали. Таким образом, у нас остается только этот Патель…

– О, да, мистер Виджей Патель. Честный человек. Добропорядочный гражданин. Возможно, даже настолько честный, что признается, что мог и ошибиться.

Мистер Слейд сильно сомневался в этом, но затем вспомнил, что по части умения вести перекрестный допрос Вэнситарт мог сравниться разве что с великим Джорджем Карменом. И начал смотреть на вещи веселей. Этот выдающийся барристер будет присутствовать на заседании суда магистрата во вторник. Появится там без всякого предупреждения. О, это должно спутать все их карты! И Слейд заулыбался.

День пятнадцатый – вторник

Карты были спутаны. Мисс Прабани Сандаран находилась на своем месте, сидела за длинным столом напротив судьи, когда дверь распахнулась и в зал заседаний вошел Джеймс Вэнситарт собственной персоной. И уселся в нескольких футах от нее, там, где обычно сидят защитники. Она недоуменно заморгала. Барристер дружелюбно кивнул ей и улыбнулся.

Меж тем судья Джонатан Стейн делал выписки из предыдущего дела. Лишь сдержанность, выработанная за долгие годы работы в присутственном месте, помогла ему ничем не выказать удивления. Лу Слейд сидел прямо за спиной у Вэнситарта.

– Ввести Прайса и Корниша! – распорядился секретарь суда.

Бандитов ввели в зал в наручниках в сопровождении тюремных офицеров охраны. Вэнситарт поднялся.

– Имею честь представиться суду. Я – Джеймс Вэнситарт, и я представляю интересы обвиняемых при помощи и поддержке моего друга, мистера Луиса Слейда.

Он сел. Судья окинул его задумчивым взглядом.

– Насколько мне известно, мистер Вэнситарт, эти слушания имеют целью лишь продлить срок содержания под стражей обвиняемых еще на неделю.

Он хотел добавить: «И не более того», но сдержался. Вэнситарт коротко кивнул.

– Именно так, сэр.

– Что ж, прекрасно. Мисс Сандаран, можете начинать.

– Благодарю вас, сэр. Обвинение просит продлить срок содержания под стражей обвиняемых Марка Прайса и Гарри Корниша еще на неделю.

Джонатан Стейн опасливо покосился на Вэнситарта. Неужели он сейчас поднимется и заявит…

– Прошения об освобождении под залог не будет, сэр, – сказал барристер.

– Очень хорошо. Ваше прошение удовлетворено, мисс Сандаран.

Стейн недоумевал, что, черт возьми, все это означает? Но тут снова поднялся Вэнситарт:

– Тем не менее, защита хотела бы обратиться к суду со следующим заявлением.

– Очень хорошо. Прошу вас.

– Защита хотела бы знать, сэр, намерено ли обвинение провести какие-либо дополнительные расследования по этому делу, или же на данный момент следствие считается завершенным?

Он сел и взглянул на мисс Сандаран. Та пыталась ничем не выдавать волнения, но сердце у нее тревожно заныло. Она привыкла придерживаться заранее предопределенного сценария, вести процедуру, как ее учили в юридическом колледже. И вдруг этот человек смешал все карты.

Сидевший позади детектив Джек Бернс наклонился и что-то зашептал ей на ушко.

– Насколько я поняла, сэр, личность погибшего до сих пор не установлена, и расследование в этом направлении все еще продолжается.

Тут Вэнситарт снова вскочил:

– Должен заявить суду, что защита вовсе не отрицает сам факт трагической гибели этого человека. Увы, несчастный не может восстать из гроба и дать какие-либо показания в пользу той или другой стороны. И суть не в установлении его личности. А потому защита вновь задает все тот же вопрос: готово ли обвинение передать дело на рассмотрение суда высшей инстанции?

В зале наступило гробовое молчание.

– Мисс Сандаран? – осторожно спросил судья.

Она испытывала примерно те же ощущения, какие испытывает пилот во время своего первого самостоятельного тренировочного полета. Мотор только что взорвался, и вот ее спрашивают, что она собирается предпринять по этому поводу.

– Обвинение считает дело завершенным, сэр.

Вэнситарт снова на ногах.

– В таком случае, ваша честь, я просил бы назначить судебное заседание прямо на следующей неделе. Всем нам прекрасно известно изречение: «Отсроченное правосудие – это все равно что отсутствие правосудия». Мои клиенты находятся в заключении вот уже две недели за преступление, которого они, судя по настойчивым их заверениям, не совершали. И вот теперь, когда обвинение и защита заявляют о полной своей готовности, слушания вновь откладываются. Это недопустимо.

Джонатан Стейн призадумался. Этот Вэнситарт выбрал рискованную стратегию. На предварительных слушаниях задача магистрата сводится вовсе не к тому, чтобы определять, виновен обвиняемый или нет. Цель магистрата – определить, имеет ли подобное дело право на существование, достаточно ли собрано улик и доказательств, чтоб можно было отправлять это дело на рассмотрение в суде высшей инстанции и назначать слушания в Центральном криминальном суде, знаменитом Олд Бейли. Как правило, барристеры появляются только там. И если грозный и многоопытный королевский адвокат Вэнситарт счел для себя возможным появиться на предварительных слушаниях в Хайбери, стало быть, он придерживается особой тактики, хочет показать, что «дела как такового» просто не существует.

– Принято, – сказал судья. – Ровно через неделю.

Стало быть, ровно через неделю они вновь собираются здесь, и это будет своего рода генеральной репетицией перед передачей дела в Олд Бейли. И этот барристер будет вести перекрестный допрос, чтобы нащупать слабые стороны в позиции обвинения. И, как правило, в подобных случаях обвинение выкладывает все свои козыри. А защита умалчивает о своих, вплоть до заседания в суде высшей инстанции. Причем защите запрещается лишь одно: выходить с заявлением о внезапно возникшем алиби, проверить которое у полиции просто не было времени.

– Принято. Мисс Сандаран, у вас есть ровно неделя на то, чтоб подготовить ваших свидетелей и вызвать их в суд.

День шестнадцатый – среда

Прабани Сандаран была просто в панике и поделилась своими опасениями с боссом.

– Сэр, во вторник на той неделе мне понадобится опытный барристер. Одной с Вэнситартом мне не справиться.

– Должна справиться, Прабани, просто обязана, – сказал начальник департамента. – Половина моих людей в отпуске, сама понимаешь, август, черт бы его побрал. А все остальные завалены делами просто по горло.

– Но, сэр, этот Вэнситарт… Да он живьем сожрет свидетеля обвинения!

– Не переживай, это всего лишь предварительные слушания! Чистой воды формальность. Он должен понимать, что сильно рискует, я бы на его месте не стал. Да и сам суд целиком на стороне обвинения. Вот и замечательно! Пусть получит по носу, в следующий раз не будет высовываться.

– А что, если мистер Стейн сочтет невозможным передать дело в Олд Бейли?

– Ну это уж ты через край хватила, Прабани! Нервишки у тебя шалят, вот что. Стейн никогда этого не сделает. Он человек опытный, с первого взгляда может определить, крепкое дело или нет. У нас есть опознания, подписанные мистером Пателем. И от своих свидетельских показаний он тоже отказываться не собирается. Если он выступит, Стейн тут же отправит дело в Бейли. Вообще без этого Пателя и самого дела бы не было. Так что дерзай. Ты справишься.

Днем положение осложнилось еще больше. К ней явился главный секретарь суда магистрата. В расписании неожиданно образовалась дыра. Вся пятница свободна. Согласна ли она провести слушания в пятницу? Прабани Сандаран судорожно пыталась сообразить. На ее стороне будут выступать профессионалы, не считая, конечно, главного свидетеля Пателя и собачника мистера Уиттейкера. А раз так, то они вполне могут собраться и успеть. Она сказала, что даст ответ через час, и взялась за телефон. В четыре она позвонила секретарю и заявила, что согласна.

Джеймсу Вэнситарту позвонили в пять. Он тоже согласился. В тюрьму Пентонвилль отправили уведомление. Заключенные Прайс и Корниш должны быть в суде магистрата на Хайбери в зале номер 1 ровно к десяти утра. Председательствует все тот же мистер Джонатан Стейн.

День восемнадцатый – пятница

Со стороны обвинения выступало одиннадцать свидетелей. Начали с констебля, который первым оказался на месте происшествия. Он сообщил, что в тот вторник где-то после двух сидел с напарником в припаркованной патрульной машине, как вдруг из диспетчерской поступил звонок ехать по срочному вызову на Пэредайз Уэй, где произошло нападение на человека. Что они и сделали, и прибыли на место происшествия уже через четыре минуты. На тротуаре лежал избитый мужчина, без сознания. Он пытался оказать ему первую помощь, напарник же меж тем вызвал подкрепление. Еще через пять минут приехала «Скорая» и увезла пострадавшего в больницу. Через пятнадцать минут прибыл инспектор полиции в униформе и взял все дальнейшие действия под свой контроль.

Джеймс Вэнситарт ободряюще улыбнулся молодому человеку.

– Вопросов нет, – сказал он, и констебль с чувством облегчения занял свое место в задних рядах.

Вторым свидетелем был тот самый инспектор в униформе. Ведомый мисс Сандаран, он тоже дал показания. А когда закончил, поднялся Вэнситарт.

– Скажите, инспектор, ко времени вашего появления на улице уже собрались зеваки?

– Да, сэр.

– Вы были один или в сопровождении других полицейских?

– Да, сэр. Наша группа насчитывала десять человек.

– Вы давали им поручение опросить всех присутствующих на тот случай, если среди них вдруг окажется свидетель преступления?

– Так точно, сэр.

– И ваши десять коллег обошли все квартиры в близлежащих домах, окна которых выходили на улицу и обитатели которых могли видеть, что произошло?

– Да, сэр.

– И, продолжая осмотр места происшествия, ваши коллеги не преминули обследовать все возможные пути отступления преступников, весь район все с той же целью – найти возможных свидетелей?

– Так точно, сэр.

– И сколько же времени в целом ушло на эти действия?

– Я дал отбой, когда наступили сумерки. Примерно около восьми вечера.

– Итак, все ваши десять подчиненных опрашивали людей на улице, а также жильцов окрестных домов на протяжении почти шести часов?

– Да, сэр.

– Нашли они за это время хотя бы одного свидетеля, кто видел само происшествие или же заметил двух убегающих мужчин, попадающих под описание моих клиентов?

– Нет, сэр.

– Как же это так получается? Опросив примерно сотню человек, вы не нашли среди них ни одного свидетеля, который мог бы привязать моих клиентов ко времени и месту происшествия?

– Нет, сэр, не нашли.

– Благодарю вас, инспектор. Вопросов больше нет.

Настал черед Джека Бернса. Было зачитано довольно пространное заявление, где описывался весь ход расследования – с самого начала и вплоть до момента составления окончательного обвинения Прайса и Корниша в убийстве. Затем поднялся Вэнситарт.

– Итак, вы провели очень тщательное расследование, верно, мистер Бернс?

– Надеюсь, что да, сэр.

– И ничего не упустили из виду, ни малейшей детали или подробности?

– Хотелось бы думать именно так, сэр.

– Сколько человек входило в команду поисковиков?

– Около дюжины, сэр.

– Однако они не нашли и следа крови мистера Прайса ни непосредственно на месте преступления, ни поблизости?

– Нет, сэр.

– Как же так получается? Нос сломан в двух местах, кровь хлещет фонтаном, и ни единой ее капельки не упало на тротуар?

– Пятен не нашли, сэр.

Бернс был парнем не промах, а потому не позволил барристеру поймать себя на крючок.

– А мой клиент, мистер Бернс, утверждает, что крови его там не нашли просто потому, что он повредил нос в совершенно другом месте. Что на месте преступления его в тот вторник просто не было. А теперь, мистер Бернс…

Но вместо того, чтоб задать очередной вопрос, Вэнситарт разразился пылкой речью. И эта его речь не имела целью произвести впечатление на жюри присяжных, потому как такового в зале просто не было. Нет, она была адресована исключительно судье магистрата, Джонатану Смиту, который не сводил глаз с барристера и делал в блокноте какие-то пометки. Мисс Сандаран тоже нервно строчила что-то.

– Итак, вы утверждаете, что поисковая команда прочесала весь район в поисках предмета или предметов, которые могли бы обронить злодеи?

– Да, сэр.

– И сколько же специальных контейнеров наполнили они найденным материалом?

– Двадцать, сэр.

– И затем это их содержимое прочесывали чуть ли не зубными щетками?

– Да, сэр.

– И было ли найдено в этих двадцати контейнерах хотя бы одно вещественное доказательство причастности моих клиентов к нападению?

– Нет, сэр.

– И тем не менее уже к полудню следующего дня вы занялись активными поисками мистера Прайса и мистера Корниша с целью их ареста. На каком таком основании, позвольте узнать?

– Потому что между одиннадцатью и двенадцатью этого дня на руках у меня были позитивные результаты двух опознаний.

– По фотографиям из вашего архива?

– Да, сэр.

– И опознал их не кто иной, как владелец местного магазина, мистер Виджей Патель?

– Да, сэр.

– Скажите, инспектор, сколько именно снимков просмотрел мистер Патель?

Джек Бернс сверился со своими записями.

– Семьдесят семь.

– Почему именно семьдесят семь?

– Потому что на двадцать восьмой фотографии он со всей определенностью опознал Марка Прайса, а на семьдесят седьмой – Гарри Корниша.

– Вы что же, хотите тем самым сказать, что в этом северо-восточном районе Лондона на заметке у полиции находилось ровно семьдесят семь молодых белых мужчин?

– Нет, сэр.

– Тогда, наверное, гораздо больше?

– Да, сэр.

– Сколько же снимков из архива было в то утро в вашем распоряжении, мистер Бернс?

– Около четырех сотен.

– Около четырехсот. И тем не менее, вы остановились на семьдесят седьмом снимке.

– Но свидетель был совершенно уверен, что это они.

– И мистеру Пателю не была предоставлена возможность увидеть остальные триста двадцать три снимка?

Долгая пауза.

– Нет, сэр.

– Детектив инспектор Бернс, мой клиент, мистер Прайс, довольно плотный белый мужчина лет примерно двадцати пяти, с выбритой головой. Вы что же, хотите сказать суду, что в вашей картотеке, где около четырехсот снимков, не могло оказаться еще одного похожего на него мужчины?

– Нет, я не могу этого сказать.

– А я, в свою очередь, могу предположить, что таких снимков наберется с десяток. Сегодня на улицах полным-полно круглолицых молодых людей, которые бреют голову наголо. Они практически неразличимы, все на одно лицо. И, однако же, мистеру Пателю не была представлена возможность хотя бы одним глазком взглянуть на похожее лицо среди этих самых четырехсот снимков?

Молчание.

– Вы должны ответить, мистер Бернс, – осторожно подсказал судья.

– Нет, сэр, не была.

– И среди оставшихся снимков могло оказаться еще одно лицо, похожее на мистера Прайса. Но у мистера Пателя не было возможности сравнить, вернуться к первому снимку, как следует разглядеть их, сопоставить, прежде чем сделать окончательный выбор?

– Может быть, и так, сэр.

– Благодарю вас, мистер Бернс. Вопросов больше нет.

Положение становилось угрожающим. Упоминание о круглолицых молодых людях с бритой наголо головой, которые «все на одно лицо», озадачило мистера Стейна. Он тоже смотрел телевизор и представлял, как выглядят в массе своей бесчинствующие фанаты.

Мистер Карл Бейтмен был сух и лаконичен в своих показаниях. Просто описал, как мужчину в бессознательном состоянии привезли в Лондонский королевский госпиталь, как его осматривали и какие анализы проводили перед тем, как отправить в отделение нейрохирургии. Тем не менее, едва он умолк, Вэнситарт снова поднялся со своего места:

– Хотелось бы услышать одно маленькое уточнение, мистер Бейтмен. Вы осматривали правую руку пациента?

Бейтмен растерянно хмурился.

– Да, осматривал.

– Во время поступления или позже?

– Позже.

– Очевидно, по чьей-то просьбе?

– Да.

– Чьей именно, позвольте узнать?

– Детектива инспектора Бернса.

– И, по всей видимости, мистер Бернс просил вас проверить, не повреждены ли у больного костяшки пальцев правой руки, так?

– Да, сэр.

– И были ли выявлены повреждения такого рода?

– Нет.

– Скажите, как долго вы работаете в отделении срочной помощи?

– Десять лет.

– Так что врач вы, без сомнения, очень опытный. И вам наверняка доводилось видеть следы самых жестоких побоев, нанесенных кулаком по лицу, а также повреждений, которые остаются при этом на костяшках пальцев?

– Да уж, доводилось.

– И когда человек наносит удар кулаком с такой силой, что разбивает обидчику нос, ломает его в двух местах, пусть даже нос этот принадлежит человеку более крупному и сильному, скажите, должны остаться на костяшках пальцев следы?

– Думаю, да.

– И каков же процент возникновения такого рода повреждений? Примерно восемьдесят из ста, да?

– Примерно так.

– Повреждения кожи, синяки на пястных костях? Ведь они такие тонкие и хрупкие, эти пястные косточки?

– Да, скорее всего, синяки на пястных костях.

– Примерно, как бывает у боксеров, да?

– Да.

– Но ничего подобного на пальцах правой руки этого трагически погибшего человека вы не обнаружили?

– Нет.

– Благодарю вас, мистер Бейтмен.

Откуда Карлу Бейтмену было знать, что хромой мужчина нанес Прайсу по лицу куда более искусный и опасный удар. И бил при этом вовсе не крепко сжатым кулаком и наотмашь. Он ударил его нижней изогнутой частью ладони, рука его взлетела от пояса, и удар пришелся по носу снизу вверх. И не обладай Прайс поистине бычьим телосложением и силой, не будь он закален в уличных драках, хромой наверняка сбил бы его с ног, и тот мог даже потерять сознание.

Затем показания начал давать нейрохирург Пол Уиллис, но никаких вопросов к нему у Вэнситарта не возникло. Чего нельзя было сказать о докторе Мелроузе из больницы на Сент-Эннз Роуд.

– Скажите мне, доктор Мелроуз, когда вы осматривали нос мистера Прайса в прошлый вторник, где-то между пятью и пятью тридцатью вечера, кровь в ноздрях у него была?

– Да, разумеется.

– Свернувшаяся или жидкая?

– И та, и другая. У края ноздрей сгустки свернувшейся крови, ну а внутри жидкая, еще не успевшая свернуться.

– Ну а затем вы обнаружили два перелома кости и смещение хрящевых тканей?

– Да.

– Ну и постарались вернуть хрящи на место и вправить кости, придав тем самым носу прежнюю форму, а затем наложили повязку, чтоб заживление шло своим естественным путем, так?

– Да, именно так.

– Ну а если б, допустим, пострадавший проявил легкомыслие и не сразу обратился бы в больницу, а пытался бы самостоятельно и не взирая на боль вправить сломанные кости, это б вызвало новое кровотечение?

– Да, разумеется.

– Не могли бы вы сказать, сколько примерно времени прошло с момента получения вашим пациентом этой травмы и его обращением в больницу?

– Несколько часов, это точно.

– Нельзя ли поконкретней? Через сколько именно часов? Три? Десять? Больше?

– Сложно сказать. Нельзя определить с такой степенью точности.

– Тогда позвольте выдвинуть одно предположение. Молодой человек выходит в понедельник вечером прогуляться, напивается в пабе и по пути домой решает помочиться в придорожную канаву. Но тут он спотыкается о неровный бордюрный камень, падает лицом вперед и ударяется носом об откидной борт припаркованного у обочины грузовика. Может это вызвать увиденные вами повреждения?

– Теоретически это возможно.

– Так да или нет, доктор Мелроуз? Возможно?

– Да.

– Благодарю вас, доктор. Вопросов больше нет.

На самом деле Вэнситарт говорил с Джонатаном Стейном особым, закодированным языком, но смысл сказанного был судье вполне ясен и очевиден. А говорил он ему следующее: вот что произошло с моим клиентом, и если он будет придерживаться этих своих показаний, сами понимаете, никакому обвинению их не опровергнуть.

Сидевший в заднем ряду Джек Бернс отчаянно чертыхался про себя. Почему этот Мелроуз не мог со всей определенностью заявить, что со времени получения его пациентом травмы прошло никак не более четырех часов? Неужели это так трудно определить? Черт бы побрал этих честных, скрупулезных врачишек!

Мистер Пол Финч возглавлял лабораторию судебно-медицинской экспертизы. Полицейского чина не имел, но наряду с другими гражданскими специалистами и учеными работал по контракту на полицию вот уже много лет.

– Вам в лабораторию поступило довольно большое количество предметов туалета, проще говоря, одежды, взятой из квартиры, где проживали обвиняемые? – спросил его Вэнситарт.

– Да.

– И вы просматривали каждый шовчик на вещах, которые были на жертве в день нападения?

– Да.

– И с помощью последних достижений науки и техники осматривали эти вещи на предмет обнаружения микроскопических волокон, которые могли попасть с одежды обвиняемых на вещи пострадавшего и наоборот?

– Да.

– Удалось ли обнаружить хоть какие-то следы?

– Нет.

– Вы также обследовали футболку в пятнах засохшей крови?

– Да.

– И получили для сравнения пробу крови моего клиента мистера Прайса?

– Да.

– И кровь совпадала?

– Да.

– Удалось ли обнаружить на футболке следы чьей-то другой крови?

– Нет.

– Вы получили образчики крови, взятой с тротуара на Пэредайз Уэй или же с каких-либо прилегающих улиц в районе Мидоудин Гроув?

– Нет.

– Вы получили образчики крови, взятой рядом или из-под грузовика, припаркованного на Фарроу Роуд?

– На Фарроу Роуд? Нет.

– Так я и думал. Вопросов больше нет.

Мистер Гамильтон с присущей ему веселой самоуверенностью зачитал заключение о смерти. Причиной смерти, заявил он, были серьезные повреждения ствола головного мозга, вызванные путем нанесения многочисленных и сильных ударов по черепной коробке, по всей видимости, носком тяжелого ботинка.

– Скажите, – спросил его Джеймс Вэнситарт, – вы при вскрытии обследовали каждый дюйм тела жертвы?

– Разумеется.

– В том числе и правую руку?

Мистер Гамильтон зашелестел бумажками.

– О правой руке тут ничего не сказано.

– Наверное, просто потому, что на ней не было повреждений?

– Да, это единственное объяснение.

– Благодарю вас, мистер Гамильтон.

В отличие от выступавших до него профессионалов мистер Уиттейкер, хозяин наблюдательной собаки, слегка нервничал и резко выделялся среди остальных присутствующих в зале своим нарядом. На нем был блейзер с нашивками Королевского артиллерийского полка. Он имел полное право носить такие нашивки – во время Второй мировой войны мистер Уиттейкер был артиллеристом.

В клубе «За шестьдесят», который он посещал, все были приятно удивлены и взволнованы, узнав, что он будет выступать свидетелем по делу об убийстве. А вконец растерявшийся, но благодарный пес Митч был в совершенном смятении от свалившихся на него ласк, похвал и угощений.

Направляемый и поощряемый мисс Сандаран, он рассказал, как вывел Митча на обычную утреннюю прогулку, но тут вдруг начался дождь, и он, заторопившись домой, решил сократить путь и пройти через свалку, куда проник через известную ему лазейку в изгороди. Он объяснил, что Митч бежал без поводка, а потом вдруг метнулся куда-то и принес в зубах хозяину какой-то предмет. Это был бумажник. И вот, вспомнив об обращении в пятничном выпуске газеты, он принес этот самый бумажник в участок на Доувер-стрит.

Не успел он закончить свое повествование, как поднялся высокий мужчина в дорогом костюме. Мистер Уиттейкер знал таких типчиков, как облупленных. Сосут из клиентов деньги, защищают всякую шваль. Да в старые добрые времена его бы просто повесили на фонарном столбе, и все бы только радовались. Мужчина был его врагом. Но враг этот улыбался ему так мило и дружелюбно.

– Раннее летнее утро, нет лучше времени для прогулок, верно? Прохладно, тихо, народу почти ни души?

– Да. Поэтому мне и нравится гулять с Митчем по утрам.

– Знаете, мне тоже. Я часто вывожу на раннюю прогулку своего Джека Рассела.

Он снова улыбнулся – сплошное дружелюбие и обаяние. Вроде бы и неплохой парень, этот блондин.

– Так, стало быть, вы шли через свалку, и ваш Митч бегал без поводка?

– Да.

– А потом вдруг подбежал к вам, и вы заметили у него в пасти какой-то предмет?

– Да.

– А вы видели, где именно он его нашел?

– Нет, точно не скажу.

– Но мог найти его, скажем, в десяти ярдах от изгороди?

– Помню, что отошел от нее ярдов на двадцать. А Митч подбежал ко мне сзади.

– Так, стало быть, он мог найти бумажник в десяти ярдах от изгороди?

– Ну, думаю, да.

– Благодарю вас, мистер Уиттейкер.

Пожилой мужчина растерялся. Секретарь делал ему знаки покинуть место для дачи свидетельских показаний. Что все это означает? В конце концов, мистера Уиттейкера проводили в зал, и он нашел свободное место в ряду возле прохода.

Работа с отпечатками пальцев – еще одна серьезная дисциплина, и для этой цели городская полиция также привлекает ученых-контрактников. Одним из таких ученых являлся мистер Клайв Адамс.

Он описал поступивший в его распоряжение бумажник и три набора отпечатков, которые на нем обнаружил. Затем исключил те, что принадлежали мистеру Уиттейкеру, нашедшему этот бумажник, а также отпечатки владельца, ныне покойного. Сравнение выявило, что оставшийся третий набор отпечатков принадлежал Гарри Прайсу. Мистер Вэнситарт поднялся.

– Были ли какие-либо из этих отпечатков смазаны?

– Несколько.

– А почему иногда отпечатки получаются смазанными, мистер Адамс?

– Ну, в том случае, если один отпечаток накладывается на другой и тогда не может служить доказательством. Или если потереть место с отпечатком о какую-то другую поверхность.

– К примеру, о подкладку кармана?

– Да.

– И какие же отпечатки были самыми четкими?

– Отпечатки мистера Уиттейкера и мистера Корниша.

– И находились они на внешней стороне бумажника?

– Да. Но еще два отпечатка Корниша найдены внутри, на внутренних поверхностях.

– В таком случае очевидно, что отпечатки мистера Уиттейкера остались на пластиковой поверхности, когда он держал бумажник в руке, и не были затем смазаны, поскольку он этот бумажник в карман не клал?

– Получается, что так.

– А отпечатки Корниша тоже остались на поверхности и тоже не были смазаны, поскольку и он, видимо, не клал этот бумажник в карман?

– Видимо, да.

– Представьте себе сцену. Человек, совершивший ограбление, убегает с места преступления. Открывает бумажник, выуживает оттуда все содержимое, затем сует бумажник в задний карман брюк. Останутся ли в таком случае на поверхности бумажника четкие его отпечатки?

– Могут остаться.

– Но если брюки эти сшиты из джинсовой ткани, и эти джинсы плотно его облегают, и он к тому же еще бежит и пробегает, скажем, с полмили?

– Ну тогда отпечатки могут оказаться несколько смазанными.

– Итак, наш беглец пробегает полмили, затем вытаскивает бумажник из заднего кармана с помощью указательного и большого пальцев с целью выбросить его… Могут ли в таком случае оказаться на бумажнике отпечатки именно этих пальцев, которые вы и обнаружили?

– Да.

– А тут появляется мистер Уиттейкер, берет этот самый бумажник, оставляет на пластиковой поверхности свои отпечатки. Скажите, разве в таком случае первые отпечатки не могут оказаться смазанными?

– Полагаю, что могут.

– В вашем заключении сказано, что на поверхности бумажника обнаружены смазанные отпечатки, как бы перекрытые более свежими отпечатками другой руки.

– Да, это так. И «нижние» не поддаются точной идентификации. Они могут принадлежать как владельцу, так и мистеру Корнишу.

Сидевший в заднем ряду Джек Бернс почувствовал, как у него тоскливо заныло в желудке. Мисс Вэрити Армитадж. Она поднимала упавший на пол цветочного магазина бумажник.

– Мистер Адамс, бумажник отобрали у покойного две недели тому назад, во вторник, около двух часов дня. В среду, примерно в это же время или чуть позже, мистера Корниша арестовала полиция. Так что он должен был оставить отпечатки на этом бумажнике за предшествующие двадцать четыре часа, вы согласны?

– Согласен.

– Но бумажник был найден только в субботу утром. Стало быть, провалялся в траве примерно от четырех с половиной до пяти с половиной суток. А отпечатки оказались вполне отчетливыми.

– Ну водой их, во всяком случае, не повредило, сэр. В сухих нормальных условиях это вполне возможно.

– В таком случае можете ли вы со всей определенностью и ответственностью утверждать, что мистер Корниш оставил отпечатки на этом бумажнике во вторник днем или в среду утром?

– Нет, сэр.

– Так вот. В среду утром двое молодых людей шли себе по улице под названием Мандела Роуд и вдруг увидели: лежит в канаве бумажник. Движимый вполне естественным любопытством, один из них нагибается и подбирает его. Открывает посмотреть, нет ли чего там внутри. Но бумажник пуст, ни денег, ни документов. Да и сам по себе никакой ценности не представляет. И тогда он размахивается и забрасывает его за сетчатую металлическую изгородь, отделяющую Мандела Роуд от свалки. И бумажник этот приземляется ярдах в десяти от изгороди. И лежит себе в высокой траве до тех пор, пока его в субботу не находит собака. Это возможно?

– Трудно сказать, сэр.

– Так да или нет, мистер Адамс? Соответствуют ли исследованные вами отпечатки такой ситуации?

– Да.

Еще одно тайное послание судье Джонатану Стейну. Вот что будет утверждать Гарри Корниш в своих показаниях, вот полное и подробное объяснение появления его отпечатков на бумажнике. Мистер Джонатан Стейн задумчиво смотрит на Вэнситарта и время от времени что-то записывает.

Остался мистер Виджей Патель. Его свидетельские показания и результаты двух опознаний выглядят непоколебимыми. Мисс Сандаран поэтапно проработала и обговорила с ним каждую деталь. Бернс заметно расслабился. Сейчас он возьмет реванш. Вэнситарт поднялся со своего места:

– Мистер Патель, вы человек, несомненно, честный.

– Надеюсь, что да, сэр.

– Человек, который при малейшем сомнении, что может ошибиться, не станет проявлять самонадеянности и отрицать саму возможность такой ошибки?

– Надеюсь, что нет.

– В своих показаниях вы утверждаете, что видели мистера Прайса со всей отчетливостью, поскольку он стоял лицом к вам, так?

– Да. Я видел его из витрины магазина. Он находился справа, повернув лицо так, что я видел его в три четверти оборота.

– Но ведь он в этот момент смотрел также на жертву. Стало быть, жертва, этот хромой мужчина, стоял, отвернувшись от вас. И именно поэтому вы впоследствии не могли описать его лица.

– Да.

– А второй грабитель, мистер Корниш, согласно вашим же утверждениям, находился у жертвы за спиной. Тоже отвернувшись от вас, так?

– Ну, в общем, да.

– Тогда как же в таком случае вам удалось разглядеть его лицо?

Мистер Патель занервничал:

– Ну, в таком случае, наверное, тогда я его толком не рассмотрел. Разглядел лишь, когда они начали кружить вокруг этого несчастного, пинать его ногами.

– Скажите, мистер Патель, куда бы вы смотрели, если б сами пинали ногами лежащего на земле человека?

– Ну, на этого человека.

– Это, надо понимать, вниз, на землю, так?

– Да.

– Могу ли я с разрешения суда попросить мистера Корниша встать?

Гарри Корниш поднялся вместе с тюремным офицером-охранником, к которому был прикован наручниками. Судья Стейн взирал на эту сцену с недоумением, а Вэнситарт неумолимо гнул свое:

– Мистер Корниш, посмотрите, пожалуйста, вниз. Представьте, что вы разглядываете лежащий у ваших ног предмет.

Корниш повиновался. Длинные жирные патлы свалились на лоб и закрыли лицо. В зале повисло напряженное молчание.

– Можете сесть, мистер Корниш, – сказал Вэнситарт. А затем вновь обратился к хозяину магазина: – Насколько я понимаю, мистер Патель, вы в тот момент видели худощавого мужчину с узким лицом и длинными волосами и видели его с расстояния в тридцать ярдов. На следующий день, когда вам показали снимок худого узколицего мужчины с волосами до плеч, вы решили, что это тот самый человек. Могло так случиться или нет?

– Наверное, – пробормотал Виджей Патель.

Бернс напрасно пытался встретиться с ним взглядом. Тот отводил глаза. «На него надавили, – с отчаянием подумал Бернс. – Кто-то позвонил среди ночи, тихий, но убедительный голос в трубке, упомянул о его жене и дочери. О господи, только не это!»

– Теперь что касается мистера Прайса. Вы когда-нибудь посещали матчи с участием «Арсенала» в Хайбери, мистер Патель?

– Нет, сэр.

– Вы утверждаете, что в тот ужасный день выглянули из витрины и увидели на противоположной стороне улицы плотного молодого человека с наголо стриженной головой, так?

– Да.

– Но если б вы хоть раз посетили Хайбери в день матча, то увидели бы там сотни молодых людей, подходящих под это описание. А если б хоть раз внимательно всмотрелись через ветровые стекла белых фургонов, что разъезжают по улицам северного Лондона каждый день, то в пятидесяти случаях из ста увидели бы за рулем с целую сотню в точности таких же молодых людей. И знаете, как обычно одеты эти ребята, мистер Патель? Синие джинсы, как правило, грязноватые, широкие кожаные ремни и не слишком чистые футболки. Почти что униформа. Вам доводилось видеть похожих людей прежде?

– Да.

– На всех улицах Лондона?

– Да.

– А также на экране телевизора, когда мы все со стыдом становимся свидетелями зрелища, как какая-нибудь иностранная полиция пытается справиться с распоясавшимися английскими болельщиками?

– Да.

– Мистер Патель, жертва никак не могла нанести нападавшему удар такой силы, как вы описываете. Тогда бы костяшки пальцев правой руки были бы разбиты в кровь, или на них остались бы синяки. Вы видели, как он приподнял правую руку и взмахнул ею. Но вам не приходило в голову, что сделал он это просто с целью отвести от себя удар? Могло так случиться или нет?

– Да, думаю, что могло.

– Но если вы могли ошибиться в этом, то, наверное, ошибаетесь и в другом. И не разглядели как следует лица человека с расстояния тридцати ярдов?

Бернс обхватил голову руками. Тот, кто обрабатывал и запугивал Пателя, знал свое дело. И Патель не забрал свои показания, не стал отказываться от сотрудничества с полицией лишь потому, что его могли обвинить в злонамеренном оговоре. Просто заменил «абсолютно» на «вероятно», «определенно» – на «может быть». Но «может быть» недостаточно для того, чтоб суд вынес обвинительный приговор.

Когда презренный мистер Патель покинул трибуну свидетеля, мисс Сандаран сказала судье Стейну:

– Это дело подлежит рассмотрению в высшей инстанции. И мы собираемся передать его в коронный суд с формулировкой «обвинение в убийстве».

Судья приподнял бровь и взглянул на мистера Вэнситарта. Оба понимали, что за этим последует. Тишина стояла – можно было слышать, как пролетит муха.

– Ваша честь, мы с вами, как никто другой, понимаем, в чем состоит дух и буква закона. Вы не имеете на данный момент достаточно свидетельств, руководствуясь которыми… – Тут Вэнситарт выдержал долгую и эффектную паузу, как бы желая особо подчеркнуть маловероятность следующего своего высказывания: – Мало-мальски разумное жюри присяжных вынесет обвинительный приговор.

– Вы не совсем правы, сэр. В распоряжении обвинения три веских доказательства. Это свидетельства мистера Пателя, сломанный нос и бумажник. Мистер Патель, совершенно очевидно, честнейший и порядочнейший человек, пришел к заключению, что мог указать на двух похожих людей. Но указал именно на наших обвиняемых, выделил их из всех, кого мог в тот день видеть на улице, и это не случайность.

– Однако остаются еще сломанный нос мистера Прайса и отпечатки мистера Корниша на пустом выброшенном бумажнике. И ваше присутствие, сэр, вовсе не означает, что все сказанное здесь сегодня не повторится на суде высшей инстанции в другое время и в другом месте. Кроме того, вы не можете доподлинно знать, какую линию выберет там защита. Но вы, опираясь на свой огромный опыт, должны понимать, что голословные утверждения относительно носа и бумажника будут подвергнуты сильному сомнению и в конце концов опровергнуты.

– Да, объяснения по поводу сломанного носа и бумажника абсолютно логичны. Думаю, мы оба понимаем, что жюри присяжных не может вынести обвинительный приговор. Вынужден объявить о прекращении дела.

«Да, – подумал про себя Джонатан Стейн, – жюри увидит твоих принарядившихся и чистеньких клиентов, в белых рубашках, пиджаках и галстуках; жюри никогда не увидит досье о похождениях этих ублюдков и убийц. Тебе, безусловно, удастся добиться их оправдания, и время, и государственные деньги будут выброшены на ветер».

– Я, хоть и с огромной неохотой, но вынужден согласиться с мистером Вэнситартом. Дело закрыто. Освободить обвиняемых из-под стражи.

– Всем встать! – прокричал клерк, но с некоторым опозданием, потому как большинство присутствующих в зале уже дружно устремились к дверям.

Корниш с Прайсом, освобожденные от наручников, тянулись через перегородку пожать руку Вэнситарту. Но тот, увернувшись от этих рукопожатий, быстро вышел в коридор.

Чтоб спуститься на нижний этаж, нужно время – лифты в этом здании вечно перегружены. По чистой случайности Джек Бернс оказался внизу первым и стоял в холле, мрачный и разозленный сверх всякой меры.

Прайс и Корниш, отныне свободные граждане, чертыхаясь, скаля зубы и одаривая друг друга дружескими пинками, выкатились из лифта в холл. Бернс не сводил с них глаз. Их разделяло ярдов двадцать.

Не сговариваясь, оба бандита подняли полусогнутые средние пальцы и показали детективу неприличный жест.

– Ну что, слопал, тварь? – взвизгнул Прайс.

И оба они выкатились на Хайбери Роуд и отправились в свою берлогу.

– Неприятно, – произнес чей-то тихий голос у него за спиной. Бернс обернулся. Одним взглядом вобрал гладкие светлые волосы, насмешливые голубые глаза, вальяжную, самоуверенную манеру держаться и почувствовал, как его захлестывает волна ненависти к Вэнситарту и всем ему подобным.

– Полагаю, вы гордитесь собой, Вэнситарт. Они убили ни в чем не повинного старого человека, убили, не моргнув глазом. И теперь благодаря вам снова на свободе. До следующего раза. – Гнев так и кипел в нем, – Господи, неужели вы мало зарабатываете, защищая разных там богатеев со Стрэнда? Зачем вам понадобилось соваться сюда и за какую-то мизерную, чисто символическую плату добиваться освобождения этих животных?

В голубых глазах Вэнситарта светилась не насмешка, нет. Скорее, сострадание. А потом он сделал нечто очень странное. Наклонился и шепнул на ухо Бернсу несколько слов. Детектив уловил запах дорогих, но ненавязчивых мужских духов.

– Пусть не покажется вам странным, мистер Бернс, – прошептал он. – Но это имеет прямое отношение к торжеству правосудия.

А затем развернулся и вышел через вращающиеся двери. К обочине тротуара тут же подкатил «Бентли» с водителем за рулем. Вэнситарт бросил кейс на заднее сиденье и устроился рядом. «Бентли» моментально набрал скорость и скрылся из вида.

– К торжеству моей задницы, – проворчал вслед ему Бернс.

Было время ленча. До участка мили две, и он решил пройтись пешком. Но не одолел и половины пути, как запищал пейджер. Его просили срочно позвонить в дежурную часть. Он взял мобильник, набрал номер. Ответил дежурный офицер:

– Тут пришел какой-то старикан, спрашивает вас. Говорит, что знал покойного.

Старик оказался пенсионером и типичным лондонцем с головы до пят. Бернс нашел его в комнате для допросов, посетитель сидел и тихонько покуривал сигаретку прямо под табличкой с надписью «Не курить». Старик сразу понравился Бернсу. Звали его Альберт Кларк, «но все зовут меня просто Нобби».

И вот Бернс и Нобби Кларк уселись друг против друга за стол. Детектив придвинул к себе блокнот.

– Назовите ваше полное имя и адрес.

И принялся записывать, но, когда дело дошло до района, где проживал Нобби, остановился.

– Уиллесден? Но это же страшно далеко отсюда.

– Я знаю, где это, – ответил пенсионер. – Там живу.

– А покойный?

– Ясное дело, тоже. Где ж еще мы могли познакомиться?

Он принадлежал к тем кокни, которые предпочитают превращать любое утверждение в вопрос.

– И вы проделали весь этот путь, чтоб рассказать мне о нем?

– А как же иначе, раз он помер и все такое прочее, – сказал Нобби. – Вы взяли этих ублюдков, которые это над ним сотворили. Прищучьте этих гадов.

– Взять-то я взял, – побормотал Бернс. – А вот суд их отпустил.

Кларк был в шоке. Бернс нашел в ящике письменного стола пепельницу, и старик загасил окурок.

– Но это ж ни в какие ворота не лезет! Не понимаю, куда катится эта чертова страна!

– Не вы один этого не понимаете. Ладно, давайте лучше о покойном. Его имя?

– Питер.

Бернс записал.

– Питер, а дальше?…

– Не знаю. Никогда не спрашивал.

Бернс начал медленно и про себя считать до десяти.

– У нас есть версия, что он проделал весь этот долгий путь в тот день, чтоб возложить цветы на могилу на местном кладбище. Там похоронена его мать?

– Нет. Родителей у него не было. Сирота, потерял их еще ребенком. Рос в сиротском приюте Барнардос. Там, наверное, лежит его тетя Мей. Была ему вроде приемной матери.

Бернс представил себе маленького мальчика, растерянного, оглушенного свалившимся на него непомерным горем, и добрую женщину, пытавшуюся собрать воедино его разбитую на мелкие кусочки жизнь. Через двадцать лет после смерти этой женщины он продолжал посещать ее могилу. Приносил цветы в день ее рождения. Восемнадцать дней тому назад этот поступок стоил ему жизни.

– И где же вы познакомились с Питером?

– В клубе.

– Клубе?

– В районном отделении МСО. Просиживали там в очередях бок о бок целыми неделями. Инвалидам там выделяют кресла. Мне полагалось, поскольку у меня артрит. А ему – из-за больной ноги.

Бернс представил, как два старика сидят в коридоре министерства социального обеспечения, ждут, когда наконец подойдет их очередь.

– Так вы сидели там, ждали и разговаривали, да?

– Ага. Чесали языками от нечего делать.

– Но вы так и не спросили его фамилию?

– Нет. А он и моей не спрашивал. На кой это нам?

– И наверное, там же вам начисляли пенсию? За что?

– По инвалидности. Ему полагалось тридцать процентов прибавки.

– Из-за ноги, да? А он когда-нибудь рассказывал, как получил эту травму?

– Конечно! Он служил в армии. В парашютно-десантных войсках. Совершал ночной прыжок. И тут его понесло ветром и шмяк о скалу! Этот чертов парашют протащил его по камням с полмили! Ну и когда товарищи подоспели на помощь, нога была раздроблена всмятку.

– Он был безработным?

Лицо Нобби Кларка изобразило крайнее презрение.

– Питер? Да ни в жизнь! Он бы задарма и пенни не взял. Работал ночным сторожем.

Ну конечно. Жил один, работал в полном одиночестве. Наверное, поэтому его никто и не искал. А компания, где он служил ночным сторожем, наверняка закрылась в августе на каникулы. Август, чертов август!..

– Как вы узнали, что он погиб?

– В газете. Напечатано было, в «Ивнинг стандард».

– Но это было девять дней тому назад. Чего вы ждали, почему не пришли сразу?

– Август. Всегда еду в августе к дочери, на остров Уайт, погостить недельку-другую. Только вчера вечером вернулся. Приятно было вернуться в городской смог. Там вечно этот ветер с моря. Едва не помер, прямо обдышался этим морским воздухом.

Он кашлянул и закурил снова.

– И где же вы наткнулись на газету почти десятидневной давности?

– Картошка.

– Не понял?

– Картошка, – терпеливо повторил Нобби Кларк.

– Я знаю, что такое картошка, Нобби. Но какое отношение имеет это к умершему человеку?

Вместо ответа Нобби Кларк полез в карман пиджака и извлек оттуда измятый и изорванный газетный листок. Это была первая страница «Ивнинг стандард» девятидневной давности.

– Сегодня утром спустился вниз, к зеленщику, купить на обед картошки. Ну он свесил и завернул в кулек. Дома разворачиваю – а там Питер, смотрит на меня.

Какой-то старомодный зеленщик. Заворачивает картошку в газету. С первой ее страницы, перепачканной в земле, смотрел хромой мужчина. На обратной странице был напечатан весь остальной материал и содержалась убедительная просьба всем, кто узнал этого мужчину, обращаться к детективу инспектору Бернсу из участка на Доувер-стрит.

– Ну и я прямиком потопал к вам.

– Вас подвезти домой, Нобби?

Старик просиял.

– Лет сорок как не ездил в полицейской машине. Мы в молодые годы, – добавил он, – тоже были те еще фрукты!

Бернс вызвал Люка Скиннера, велел ему принести одинокий ключ на ленточке, изъятый из кармана покойного, и подогнать машину к дверям участка.

Они высадили Нобби Кларка возле его дома, предварительно узнав у него, где находится местный отдел соцобеспечения, и поехали туда. Едва успели, контора уже закрывалась, ее служащие собирались домой. Бернс помахал своим удостоверением и попросил проводить его к начальнику.

– Я разыскиваю человека. Имя Питер, фамилия неизвестна. Среднего роста, нормального телосложения, волосы седые, возраст от пятидесяти до пятидесяти пяти. Сильно хромал, получал тридцатипроцентную надбавку к пенсии по инвалидности. Сидел у вас в коридоре… – Он огляделся. У стены выстроились в ряд несколько стульев. – Где-то здесь, рядом с Нобби Кларком. Есть идеи, кто бы это мог быть?

Работники системы соцобеспечения, как правило, народ не слишком наблюдательный и не болтливый. Сидят себе по своим каморкам, отделенные от посетителей решетками и перегородками. И все же нашлась одна женщина. Сказала, что вроде бы помнит такого человека. Питер Бенсон?…

Всю остальную работу сделал компьютер. Начальник нашел файл на Питера Бенсона. Фотография старенькая, размером с паспортную, но ее оказалось достаточно.

– Адрес? – спросил Бернс, и Люк Скиннер записал адрес.

– Он уже недели три как не заходил, – сказал служащий. – Небось уехал куда-нибудь отдохнуть.

– Нет. Он умер, – сказал Бернс. – Так что можете закрыть его файл. Он больше не придет.

– Вы уверены? – спросил начальник, явно обеспокоенный этим вторжением и новостями. – Нам нужно официальное подтверждение. Никто нас об этом не информировал.

– Ну сам он сделать этого никак не мог, – ответил Бернс. – Сколь ни покажется это невежливым с его стороны.

Детективы определили улицу по лондонскому справочнику «A-Z», нашли ее и опросили нескольких соседей. Еще один серый блочный дом, маленькая однокомнатная квартира на четвертом этаже. Подниматься пришлось пешком, лифт был сломан. Они отперли дверь и вошли.

Обстановка бедная, даже убогая, но аккуратная. За три недели все пропылилось, на подоконнике валялось несколько мертвых мух, но испорченной или прокисшей еды не оказалось. Тарелки и чашки были вымыты и лежали в сушилке у раковины.

В ящике тумбочки, что у кровати, лежали армейские сувениры и пять медалей. Одна из них – «Военная медаль», ею награждались солдаты за храбрость в бою. На полках книги, по большей части затрепанные дешевые издания в бумажных обложках, и несколько альбомов по искусству с цветными репродукциями. Бернс остановился возле висевшего на стене снимка в рамочке.

На нем красовались четыре молодых человека. Все они дружно глядели в камеру и улыбались. На заднем плане вырисовывалась пустыня, был виден край старинного каменного форта. Под снимком была подпись: «Мирбат, 1972».

– Что за Мирбат такой? – спросил подошедший к Бернсу Люк Скиннер.

– Так называется одно место. Маленькая деревня в восточной провинции Омана, на самом краю Саудовского полуострова.

На молодых людях была камуфляжная форма. На голове одного из них красовалась повязка из клетчатой ткани, вроде тех, что носят арабы. Она удерживалась на голове с помощью двух колец с продетым в них черным шнурком. Остальные трое были в беретах песочного цвета с блестящими значками в центре. Бернс знал, что если б под рукой у него было увеличительное стекло, он бы разглядел на эмблеме кинжал с крыльями, три буквы наверху и три коротких слова внизу.

– Откуда ты знаешь? – спросил Скиннер.

– Как-то в Девон приехала королева. Нас поставили охранять Ее Величество. И придали нам в помощь двух ребят из того полка. Ну сам знаешь, что такое служба телохранителя: проводишь время в сплошном ожидании. Ну и эти ребята ударились в воспоминания. И рассказали нам о Мирбате.

– Что там произошло?

– Сражение. Битва. Шла война. Тайная война. Террористы, коммунисты из Йемена, перешли границу и угрожали свергнуть султана. Наши вмешались, послали туда ребят из спецназа. И вот однажды гарнизон в деревне Мирбат, где они стояли, атаковали триста или четыреста террористов. А наших была какая-то горстка. Человек десять из отряда да еще небольшая группа из местных.

– И кто же победил?

Бернс ткнул в фотографию пальцем.

– Они. Потеряли двух своих и задали этим собакам перцу. Перебили человек сто, потом те дрогнули и побежали.

Трое из мужчин на снимке стояли, четвертый опустился на одно колено. Двадцать четыре года тому назад, в забытой богом деревне в пустыне. Стоявший на одном колене парень был солдатом парашютно-десантных войск, за спиной у него улыбались сержант, капрал и молодой офицер.

Скиннер подался вперед и указал на солдата.

– Это он. Питер Бенсон. Вот бедняга! Пройти через весь этот ад и кончить свои дни на тротуаре в Эдмонтоне от рук каких-то подонков!

Бернс тоже узнал солдата. Но внимание его привлекал офицер. Из-под берета выбиваются прямые белокурые волосы, надменные голубые глаза сощурены от солнца. Этот молодой офицер вернулся домой, уволился из армии, закончил юридический колледж и четверть века спустя стал одним из самых знаменитых адвокатов в стране. Скиннер тоже узнал его, тихонько присвистнул от изумления у самого уха Бернса.

– Нет, это просто в голове не укладывается! – воскликнул он. – Они забили до смерти его товарища, а он просто из шкуры вон лез, чтоб их отпустили!

Казалось, Бернс слышит тихий и вкрадчивый голос с красивыми модуляциями, нашептывающий ему на ухо… «Пусть не покажется вам странным, мистер Бернс…»

Глядя на лица четырех молодых воинов, Джек Бернс вдруг с запозданием понял, что, говоря о торжестве правосудия, этот самоуверенный адвокат имел в виду вовсе не суд в Олд Бейли, но торжество правосудия по Ветхому Завету.

– А знаешь, приятель, – сказал ему Люк Скиннер, – представляешь, что было бы, если бы Прайс с Корнишем вышли на улицу и повстречались там с этим сержантом и этим капралом?

– Ой, лучше не спрашивай!..

День двадцать четвертый – четверг

Похороны состоялись на кладбище для ветеранов, расположенном неподалеку от базы Специального военно-воздушного полка. Тело старого солдата было предано земле. Играл оркестр, прогремели залпы прощального салюта. Народу на похоронах было немного, человек двенадцать, и среди них – знаменитый барристер.

Тем же вечером из озера близ Уэнстед Машиз, в восточной части Лондона, были извлечены два тела. Их идентифицировали, выяснилось, что принадлежали они мистеру Марку Прайсу и мистеру Гарри Корнишу. Согласно заключению патологоанатома, смерть в обоих случаях наступила в результате удушения, а орудием убийства служил весьма необычный предмет – струна от пианино. Завели дело, но оно так и осталось нераскрытым.

Примечания

1

Meadow, dene, Grove (англ.) – луг, узкая лесная долина, роща (здесь и далее прим. пер).

(обратно)

2

Квадрант – математический термин, означающий «четверть круга».

(обратно)

3

Горгулья – рыльце водосточной трубы в готической архитектуре.

(обратно)

4

Джон Доу, имярек – условное обозначение лица мужского пола, чье имя неизвестно или же не оглашается по каким-либо причинам.

(обратно)

5

«RIP» – сокр. от «REST IN PEACE» – «Покойся с миром».

(обратно)

6

«НМ Prison Service» – «Служба тюрем Ее Величества королевы».

(обратно)

7

Коронный суд заменил в Англии в 1972 году суд квартальных сессий и ассизы.

(обратно)

8

«Судебные инны» – четыре корпорации барристеров в Лондоне; пользуются исключительным правом приема в адвокатуру, существуют с XIV века.

(обратно)

9

Суд королевской скамьи, Королевский суд – суд под председательством короля, существовал до 1873 года, название употребляется при правлении короля.

(обратно)

10

Темпл – название одного из четырех судебных иннов.

(обратно)

Оглавление

День первый – вторник

День второй – среда

День третий – четверг

День четвертый – пятница

День пятый – суббота

День шестой – воскресенье

День седьмой – понедельник

День восьмой – вторник

День девятый – среда

День десятый – четверг

День одиннадцатый – пятница

День двенадцатый – суббота

День пятнадцатый – вторник

День шестнадцатый – среда

День восемнадцатый – пятница

День двадцать четвертый – четверг . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте