«Доктор Дэвид Хантер»

19839

Описание

Маленькая английская деревушка потрясена серией загадочных убийств… Снова и снова находят в ближнем лесу чудовищно искалеченные женские тела. Работа маньяка?! Совершенно очевидно. Но что пытается сказать этот маньяк? По какому принципу выбирает он свои жертвы? И возможно ли, что кровавый след от его преступлений тянется в прошлое?! Местная полиция просит о помощи Дэвида Хантера – опытного судебного антрополога, поселившегося в деревне после трагической гибели жены и ребенка. Дэвид начинает собственное расследование – и приходит к совершенно невероятным выводам...



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Доктор Дэвид Хантер (fb2) - Доктор Дэвид Хантер [6 книг] [Компиляция] (Доктор Дэвид Хантер) 6073K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Саймон Бекетт

Саймон Бекетт Доктор Дэвид Хантер Сборник

Химия смерти

Глава 1

Человеческий труп начинает разлагаться через четыре минуты после смерти. Тело, доселе вмещавшее жизнь, претерпевает конечную метаморфозу: начинает само себя переваривать. Клетки тают изнутри. Ткани превращаются в жидкость, затем в газ. Мертвый каркас становится пиршественным столом для других организмов: сначала для бактерий, потом для насекомых. Для мух, откладывающих яйца, откуда выводятся личинки, которые кормятся питательным мясным супом. Затем личинки мигрируют. Мертвеца они покидают дисциплинированно, организованной колонной, обычно держащей курс на юг. Иногда на юго-восток или юго-запад. Но на север — никогда. Никто не знает почему.

К этому времени мышечный белок уже разложился, пустив сок — крепкий химический бульон, настоящий яд для растений. От него гибнет трава, когда по ней ползут личинки, чей след пуповиной смерти тянется назад, к источнику. При благоприятных условиях — скажем, когда сухо и жарко, нет дождя, — такая пуповина может достигать длины в несколько ярдов. Любопытное зрелище эта извилистая вереница из толстеньких желто-коричневых червей. А для пытливых глаз — что может быть естественнее, чем проследить ее к самому началу? Вот так братья Йейтс и нашли то, что осталось от Салли Палмер.

На процессию личинок Нил с Сэмом натолкнулись возле опушки Фарнемского леса, у границы болота. Шла вторая неделя июля, но казалось, что необычно жаркое лето тянется уже вечность. Нескончаемый зной пиявкой высосал зелень из деревьев, а иссохшую землю покрыл плотной коркой. Мальчики направлялись к пруду Виллоухол, который сходил в этих краях за плавательный бассейн, хотя и зарос камышом. Там вместе с друзьями они провели бы воскресный день, прыгая в тепловатую зеленую воду с нависающих веток. По крайней мере они на это рассчитывали.

Думаю, им было скучно. Одурманенные жарой, вялые и апатичные, братья огрызались друг на друга. Одиннадцатилетний Нил, на три года постарше Сэма, шел, наверное, чуть впереди, так выказывая свое раздражение. В руке у него была палка, и он хлестал ею по стеблям и веткам. Сэм тащился следом, время от времени шмыгая носом. Не от простуды, а из-за аллергии на пыльцу, от которой у него к тому же покраснели глаза. Ему помогло бы какое-нибудь мягкое антигистаминное средство, но он пока этого не знал. Он всегда шмыгал носом в летнюю пору. Вечная тень старшего брата, Сэм плелся уронив голову, и вот почему именно он, а не Нил, заметил личинок.

Сэм остановился и, прежде чем окликнуть брата, принялся разглядывать шествие. Нилу не хотелось возвращаться, однако брат явно что-то нашел. Нил старался не подавать виду, и все же колышущаяся лента из мясных червей заинтриговала его ничуть не меньше. Нагнувшись ближе и одинаковым жестом отбросив пряди темных волос со лба, мальчишки сморщили носы от аммиачного запаха. И хотя позднее они не смогли припомнить, кто же предложил посмотреть, откуда ползли личинки, мне кажется, что авторство идеи принадлежало Нилу. Желание вновь напомнить, кто здесь главный, было тем более сильным, что он не заметил эту любопытную вещь. Словом, взяв курс на желтеющие пучки болотной травы, откуда струится ручеек из личинок, первым на поиски отправился Нил, оставив Сэма следовать его примеру.

Ощутили ли они запах, подойдя ближе? Скорее всего да. Вонь, надо думать, стояла такая, что пробивала даже заложенный нос Сэма. И они наверняка понимали, с чем имеют дело. Деревенские пацаны отлично знакомы с круговоротом жизни и смерти. Да и мухи, чей сомнамбулический гул заполнял дневную жару, тоже насторожили бы братьев. Однако вопреки ожиданиям найденный труп не принадлежал ни овце, ни оленю, ни собаке. Нагая, неузнаваемая на солнце, Салли Палмер, казалось, чуть-чуть двигалась. Ее тело было полно паразитов, кишащих под кожей и извергавшихся изо рта и ноздрей, не говоря уж об иных отверстиях. Сыпавшиеся из тела черви лужей собирались на земле, прежде чем проползти колышущейся лентой мимо братьев Йейтс.

Принципиально ли знать, кто бросился наутек первым? Вряд ли, хотя я лично считаю, что тоже Нил. Всегда следуя примеру старшего брата, за ним помчался и Сэм, пытаясь не отстать в гонке, что приведет их сначала к дому, а потом к полицейскому участку.

И в конечном итоге ко мне.

Кроме успокоительного, я дал Сэму антигистаминный препарат. Впрочем, к этому времени не он один ходил с покрасневшими глазами. Нила тоже поразила находка, хотя к нему постепенно стала возвращаться подростковая самоуверенность. Так что именно он, а не Сэм, рассказал мне о случившемся, уже подредактировав свежие воспоминания и придав более приемлемую форму всей истории, которой предстояло быть рассказанной и пересказанной множество раз. Годы спустя, когда трагические события того неестественно жаркого лета окончательно канут в прошлое, Нил не перестанет говорить о них, навечно закрепив за собой статус следопыта, с чьей находки все и началось.

Впрочем, началось-то все, конечно, не с этого. Просто до тех пор мы и понятия не имели, что за тварь живет среди нас.

Глава 2

Я появился в Манхэме тремя годами раньше, промозглым мартовским вечером. Выйдя на станции — или, скорее, на забытом Богом полустанке, — я обнаружил залитый водой пейзаж, лишенный не только следов присутствия человека, но и самой линии горизонта. Я стоял на платформе со своим чемоданом и разглядывал ландшафт, почти не обращая внимания на дождевые капли, стекавшие за воротник. Вокруг расстилалась плоская заболоченная местность, поросшая папоротником лишь изредка и вдалеке нарушаемая пятнами голого предвесеннего леса.

Я впервые оказался в графстве Норфолк, чьи жители именуют здешние края Большой Заводью. Непривычная картина. Я впитывал в себя широкий простор, вдыхал сырой холодный воздух и чувствовал, как внутри что-то начинает потихоньку отпускать. Пусть хмуро и неприветливо кругом, но здесь уже не Лондон. Хоть на этом спасибо.

Меня никто не встречал, а транспорта со станции я не заказывал; мысль настолько тщательно спланировать поездку не пришла мне в голову. Свою машину я продал вместе с остальными пожитками и даже не задумался, каким образом доберусь до поселка. В ту пору я еще не слишком ясно соображал. Впрочем, самонадеянность городского жителя все равно заставила бы предположить, что на станции есть такси, магазины, что-то еще… Но здесь не было вереницы таксомоторов; даже телефонной будки и той не оказалось. Пожалев на миг, что отдал свой мобильник, я взял чемодан и направился к дороге, где очутился перед выбором, куда идти: направо или налево. Не колеблясь ни секунды, я пошел налево. Так, без особой причины. Через пару сотен ярдов я выбрался к перекрестку с покосившимся дорожным столбом. Выцветшая надпись указывала куда-то вниз, прямо в мокрую землю. Ну и ладно: по крайней мере знак говорил, что я на верном пути.

Уже смеркалось, когда я наконец дошагал до поселка. К этому времени меня обогнала пара-тройка машин, и тем не менее никто не остановился. Если не считать автомобилей, то первыми признаками жизни были одинокие фермы, весьма далеко отстоявшие как от дороги, так и друг от друга. Затем в сумеречном свете я заметил шпиль церквушки, будто наполовину ушедшей в землю где-то на задворках. Вскоре под моими ногами простерлась мостовая, узкая и скользкая от дождя, хотя и это было лучше, чем обочина и живые изгороди, по которым я пробирался от самой станции. Еще один поворот — и взгляду открылся спрятавшийся поселок.

До вида с почтовой открытки ему далеко. Слишком не-прибранный, слишком разбросанный, чтобы походить на образец английской деревушки. На окраине расположилась группа коттеджей довоенной постройки, но они быстро уступили место каменным домикам со стенами, выложенными кремневой галькой. Чем ближе подходил я к центру поселка, тем дряхлее становились домики, словно каждый шаг уносил меня все дальше в прошлое. Лакированные изморосью, зданьица жались друг к другу, а в их безжизненных окнах отражалась туповатая подозрительность.

Еще немного — и вдоль дороги выстроились запертые магазины, что заслоняли какие-то другие дома, терявшиеся в мокром сумраке. Я миновал, школу, паб и вышел к центральной лужайке, поросшей нарциссами. Кивая головками дождю, они резко выделялись своей канареечной желтизной на светло-коричневом фоне окружающего мира. Над лужайкой простер голые черные ветви старый каштан, вздымавшийся гигантской башней. За ним, в окружении покосившихся и замшелых могильных камней, стояла церковь, чей древний норманнский профиль я заметил еще с дороги. Как и у соседних домов, в ее стены были вмазаны кремнистые желваки с кулак величиной, не поддающиеся стихиям. Впрочем, раствор этой кладки, не столь твердый и крепкий, изрядно пострадал от времени, а окна и дверь слегка перекосило из-за просевшего за восемь столетий фундамента.

Я остановился, потому что дорога привела в тупик, к другим домам. Очевидно, я увидел практически все, что мог предложить Манхэм. Кое-где светились окна, однако иных признаков жизни не наблюдалось. Я стоял под дождем, недоумевая, куда же идти. И вдруг услышал какой-то шум и увидел пару садовников, занятых работой на кладбище. Не обращая внимания на дождь и тускнеющий свет, они граблями приводили в порядок траву возле надгробий. Пока я к ним подходил, они ни разу не подняли головы.

— Вы не скажете, где здесь врач живет? — спросил я, вытирая со лба дождевые капли.

Садовники остановились и посмотрели на меня. Наверняка дед с внуком: уж очень они похожи, несмотря на разницу в годах. Одно и то же равнодушное нелюбопытное лицо с немигающими пустыми васильково-синими глазами.

Старик махнул рукой в сторону узкой аллеи на дальнем краю лужайки.

— Вон там, напрямки.

Деревенский говор, непривычный моему городскому слуху: еще одно подтверждение, что здесь не Лондон. Я начал было их благодарить, но они уже вернулись к работе. Я пошел по аллее, отметив про себя, что тут сильнее слышен дождь, стучащий по нависшим веткам. Спустя некоторое время я добрался до широких ворот, перегородивших довольно тесный проезд. К одной стойке прикреплена дощечка с надписью «Банк-хаус». Под ней — латунная табличка «Доктор Г. Мейтланд». С обеих сторон обсаженная тисом, подъездная аллея взобралась на скромный холм, минуя ухоженные садики, затем ушла вниз, на внутренний двор впечатляющего особняка эпохи короля Георга. Я соскреб грязь с ботинок об изношенный чугунный рельс возле входа и, громко бухнув тяжелым дверным кольцом, уже собирался проделать это еще раз, как дверь отворилась.

На меня смотрела полная женщина средних лет с безупречно уложенными темно-серыми волосами.

— Да?

— Я к доктору Мейтланду.

Она нахмурилась.

— Прием закончен. И, боюсь, сейчас доктор не обходит пациентов.

— Да нет… понимаете, он ждет меня.

Полное молчание в ответ. Мне вдруг пришло на ум, насколько я, должно быть, перемазался за часовую прогулку под дождем.

— Я насчет работы. Меня зовут Дэвид Хантер.

Женщина просияла.

— Ох, простите Бога ради! Я ведь сразу не сообразила… думала, что… Да вы заходите, пожалуйста.

Она отступила внутрь, давая мне пройти.

— Боже милосердный, на вас сухой нитки нет! Долго шли?

— От станции.

— От станции? От самой станции? Да ведь это мили!

Она уже помогала мне снять пальто.

— Отчего же вы не позвонили, когда приходит поезд? Мы бы кого-нибудь нашли, чтобы вас подбросили.

Я не ответил. По правде говоря, мне это даже не пришло в голову.

— Идите в гостиную, там есть камин. Нет-нет, чемодан оставьте, — добавила женщина, улыбнувшись. Тут я впервые заметил следы переживаний у нее на лице. То, что я принял за холодок отчужденности, объяснялось просто усталостью. — Воришек у нас нет.

Она провела меня в большую, обшитую деревом комнату. Напротив длинного кожаного дивана, изношенного временем, действительно имелся камин, где пылала груда поленьев. Персидский ковер, старый, хотя все еще красивый.

По краям — половицы, навощенные до темно-коричневого блеска. В комнате приятно пахло сосной и костром.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Я скажу доктору Мейтланду, что вы прибыли. Может, чашечку чаю?

Еще одно свидетельство, что я уже не в городе. Там предлагают кофе. Я поблагодарил и, когда она вышла, стал смотреть на огонь. Тепло. После уличного холода потянуло в сон. За двустворчатой дверью на террасу совсем стемнело. В стекло барабанит дождь, на диване мягко и удобно… Отяжелели веки, и я чуть ли не в ужасе вскочил, когда начал клевать носом. Как-то сразу навалилась усталость, я был измотан духовно и физически. Но страх заснуть оказался сильнее.

Я все еще стоял перед камином, когда женщина вернулась.

— Пойдемте. Доктор Мейтланд ожидает вас в кабинете.

Поскрипывая половицами, я прошел за ней по коридору до дальней двери. Негромко постучав, женщина открыла ее привычным жестом, не дожидаясь ответа. Давая мне пройти, она вновь улыбнулась.

— Через пару минут принесу чай, — сообщила она, закрывая за собой дверь.

В комнате за письменным столом сидел мужчина. Секунду-другую мы молча разглядывали друг друга. Даже из-за стола было видно, какой у него высокий рост. Худое, в глубоких складках лицо и пышная шапка волос. Не то чтобы седых, а скорее бледно-соломенных. Черные брови давали понять, что у этого человека нет слабых мест. Проницательный, пытливый взгляд, мгновенно давший мне оценку. Что за впечатление я произвел? Впервые в жизни стало неловко, что я выгляжу далеко не лучшим образом.

— Однако! Вас хоть выжимай!

Грубоватый, но не злой голос, как у большого добродушного пса.

— Пешком шел от станции. Не нашлось такси.

Он фыркнул:

— Добро пожаловать в наш чудный Манхэм!.. Вы бы хоть сказали, что приедете на день раньше. Я бы что-нибудь организовал…

— На день раньше? — эхом отозвался я.

— Вот именно. Я ждал вас завтра.

Впервые до меня дошло, что означали закрытые магазины. Сегодня воскресенье. Я даже представления не имел, насколько у меня извратилось чувство времени. Так опростоволоситься!

Доктор сделал вид, что не заметил моего смущения.

— Ну да не важно, раз вы здесь. Больше будет времени обвыкнуться. Я — Генри Мейтланд. Рад знакомству.

Он протянул руку, не вставая. Только сейчас я заметил, что доктор Мейтланд сидел в кресле-каталке. На миг выбитый из колеи, я шагнул вперед, чтобы обменяться чуть запоздалыми рукопожатиями. Он криво усмехнулся.

— Теперь вы знаете, почему я написал в газету.

Да, крохотное, едва заметное объявление на страницах «Таймс». Но — уж не знаю почему — в глаза мне оно бросилось сразу. «Сельской амбулатории нужен врач общего профиля. Контракт временный, на шесть месяцев. Жилье предоставляется». Не просто шанс найти место, сама география привлекла меня. Я бы не сказал, что очень хотелось работать именно в Норфолке; зато я покинул бы Лондон. Без особых надежд или переживаний я подал заявку и, неделей позже распечатав письмо, ожидал найти в нем лишь вежливый отказ. Однако мне предложили место. Письмо пришлось перечитать дважды, прежде чем дошел смысл. В иных обстоятельствах я бы еще задумался, нет ли здесь ловушки. А с другой стороны, тогда я вообще бы не стал искать такую работу.

Ответным письмом я дал согласие.

Сейчас, при виде моего нового начальника, пришло запоздалое беспокойство, во что же я ввязываюсь. Словно читая мои мысли, доктор хлопнул себя по бедрам.

— Автомобильная авария.

В голосе — ни смущения, ни жалости к себе.

— Есть шансы, что со временем я опять смогу ходить, однако до тех пор мне в одиночку не справиться. Где-то с год работали временные помощники, теперь с меня хватит. Каждую неделю новое лицо; кому от этого лучше? Вы сами быстро поймете, что здесь не очень-то жалуют перемены.

Он потянулся к трубке с табаком, что лежала на столе.

— Ничего, если я закурю?

— Разве я могу возражать?

Мейтланд издал короткий смешок.

— Ответ верный. Я не ваш пациент, помните об этом.

Он на секунду умолк, приставив спичку к табачной чашечке.

— Итак, — продолжил Мейтланд, попыхивая трубкой. — Серьезный отход от вашей привычной работы в университете, да? К тому же тут далеко не Лондон.

Он взглянул мне в лицо поверх дымящейся трубки. Я ожидал, что Мейтланд вот-вот попросит рассказать о моей прежней карьере, но этого не случилось.

— Если есть сомнения, сейчас самое время подать голос.

— Нет, — ответил я.

Он удовлетворенно кивнул:

— Что ж, одобряю. Первое время поживете у нас. Я скажу Дженис, чтобы она вас устроила в комнате. Более подробно поговорим за ужином. А завтра можете приступать, прием начинается в девять.

— Разрешите спросить?..

Он слегка вздернул бровь, ожидая продолжения.

— Почему вы меня приняли?

Вопрос этот меня беспокоил. Не настолько, чтобы совсем вынудить отказаться, но все же. Что-то было такое подспудное, неуловимое…

— Вы произвели подходящее впечатление. Высокая квалификация, великолепные отзывы и готовность работать в захолустье, да еще за те гроши, что я предлагаю.

— Я думал, сначала будет собеседование…

Он трубкой будто отмел в сторону мою ремарку, окутавшись завитками дыма.

— На собеседование нужно время. Мне же требуется человек, готовый начать немедленно. И я верю в свое умение разбираться в людях.

Такая убежденность меня несколько успокоила. Лишь много позже, когда рассеялись последние сомнения, что я действительно остаюсь здесь работать, доктор Мейтланд, посмеиваясь, признался мне за стаканчиком виски, что я был единственным претендентом.

Однако в тот день столь очевидный ответ мне даже не пришел в голову.

— Вы уже знаете, у меня почти нет опыта врача-практика. Смогу ли я?

— А вы сами как считаете?

Я на минуту и — если честно — впервые задумался над этим вопросом. Так далеко забраться, даже не поразмыслив хорошенько. Побег, вот что это было. Побег из города и от людей, возле которых стало слишком больно.

«Интересно, на кого я похож? — вновь подумал я. — На день раньше приехал, насквозь промок… Не хватило даже ума захватить зонтик».

— Смогу.

— Значит, так тому и быть.

Деловитое, хотя и чуть насмешливое выражение лица.

— К тому же должность временная. Да и я за вами пригляжу.

Он нажал кнопку на столешнице. Где-то в глубине дома задребезжал звонок.

— Ужин обычно в районе восьми. С поправкой на прием пациентов, конечно. А пока что можете отдохнуть. Вещи с вами? Или отправили почтой?

— Да, чемодан со мной. Ваша жена велела оставить его в прихожей.

Мейтланд на миг опешил, а потом с какой-то странной сконфуженной улыбкой сказал:

— Дженис — моя домработница. Я вдовец.

Меня словно жаром окатило. Я кивнул:

— Я тоже.

* * *

Вот так я стал врачом в Манхэме. А сейчас, спустя три года, я оказался одним из первых, кто услышал о находке братьев Йейтс в Фарнемском лесу. Конечно, никто не знал, чей это был труп. С самого начала, во всяком случае. Мальчишки-очевидцы и те не могли решить, мужчина это или женщина, до такой степени дошло разложение. Вновь очутившись в знакомых стенах своего дома, они даже не могли с уверенностью сказать, было ли тело нагим. Более того, Сэму показалось, что у мертвеца имелись крылья. Сообщив об этом, он недоуменно замолк, но Нил на это даже не отреагировал. Зрелище оказалось настолько чуждым всему их жизненному опыту, что память бастовала. «Да, мы видели мертвого человека» — вот то единственное, в чем они соглашались друг с другом. И хотя их описание кишащего моря червяков наводило на мысль о ранах, я слишком хорошо знал, какие фокусы умеют выкидывать мертвецы. Причин ожидать худшего нет.

Пока нет.

Тем удивительнее выглядела убежденность их матери. Обняв за плечи притихшего младшего сына, Линда Йейтс сидела с ним на кушетке в маленькой семейной гостиной. Притулившись к матери, Сэм рассеянно следил за кричащими красками на экране телевизора. Отец, работавший на ферме, еще не вернулся. Когда задыхающиеся, истерично возбужденные мальчики прибежали домой, Линда позвонила мне в амбулаторию. Ведь в таких маленьких и отдаленных поселках выходных не бывает даже в воскресенье.

Мы все еще ждали полицейских. Те явно не видели повода торопиться, хотя мне лично казалось, что я просто обязан досидеть до их приезда. Я дал Сэму успокоительное, такое слабое, что оно почти сошло бы за плацебо, после чего без особого желания выслушал рассказ его старшего брата. Я вообще пытался не слушать. Ведь мне и самому доводилось видеть нечто подобное.

Нет нужды напоминать об этом лишний раз.

Окно в гостиной распахнуто настежь, но ни малейшего ветерка, чтобы хоть как-то сбить жару. На улице ослепительно ярко, словно послеполуденное солнце выжгло все до белого пепла.

— Это Салли Палмер, — сказала вдруг Линда.

Я удивленно вскинул голову. Салли Палмер жила одна на крохотной ферме, сразу за поселком. Привлекательная женщина, тридцати с чем-то лет. В Манхэм она приехала несколькими годами раньше меня, унаследовав ферму своего дядюшки. Салли до сих пор держала коз, а кровное родство делало ее в глазах местных жителей не столь чужой, как в моем случае, даже спустя все эти годы. Однако то, что на жизнь она зарабатывала литературой, слишком выделяло Салли, и поэтому большинство соседей воспринимали ее со смешанным чувством благоговейного трепета и подозрительности.

Никаких слухов о ее исчезновении до меня не доходило.

— Почему вы так думаете?

— Потому что видела сон о ней.

Такого ответа я не ожидал. Я взглянул на мальчишек. Сэм, уже успокоившийся, вообще, кажется, нас не слушал. А вот Нил пытливо смотрел на мать, и я знал, что все ее слова тут же разойдутся по деревне, стоит ему только выйти из дому. Линда приняла мое молчание за недоверчивость.

— Она стояла на автобусной остановке и плакала. Я ее спросила, что, мол, случилось, но она ничего не ответила. Потом я посмотрела на дорогу, а когда повернулась опять, ее уже не было.

Я не знал, что сказать.

— Сны приходят не так просто, — продолжала Линда. — Я вам говорю, это про нее.

— Послушайте, Линда, мы даже понятия не имеем, о ком речь.

Судя по встречному взгляду, Линда отлично знала, кто из нас прав, хотя спорить не стала. Я с облегчением вздохнул, когда стук в дверь возвестил о появлении полицейских.

С любого из этой парочки можно писать портрет типичного сельского констебля. У того, кто постарше, оказалось багровое лицо, а речь свою он перемежал игривым подмигиванием, что — с учетом обстоятельств — выглядело совершенно не к месту.

— Итак, вы решили, что нашли мертвеца, верно? — жизнерадостно объявил он, кинув мне такой взгляд, будто приглашал вместе посмеяться над недоступной детям шуткой.

Пока Сэм все теснее прижимался к матери, Нил мямлил ответы, напуганный зрелищем стражей порядка в родном доме.

Много времени допрос не занял. Пожилой полицейский с шумом захлопнул свой блокнот:

— Ну хорошо, надо бы самим взглянуть. И кто же из вас, ребятки, покажет дорогу?

Сэм уткнулся носом в мать. Нил ничего не ответил, но побледнел. Одно дело разговоры. И совсем другое — увидеть все снова. Линда встревоженно обернулась ко мне.

— По-моему, это не очень удачная мысль, — сказал я. Говоря по правде, в моих глазах подобная мысль выглядела на редкость глупой, однако я уже достаточно сталкивался с полицией и знал, что дипломатия зачастую лучше открытой конфронтации.

— Стало быть, «иди туда, не знаю куда», я так понимаю? — съязвил полицейский.

— Куда идти, могу показать я. У меня карта в машине.

Констебль даже не пытался скрыть своего недовольства. Мы вышли из дому, щуря глаза на резкий свет. Семья Йейтс жила в конце шеренги маленьких каменных домов, а наши машины были припаркованы неподалеку, в переулке. Вынув карту из «лендровера», я расстелил ее на капоте. Металл под солнцем обжигал пальцы.

— Туда мили три. Оставите там машину, потом пешком через болото в лес. Как я понял, труп где-то здесь, — ткнул я пальцем в карту.

Полицейский хмыкнул:

— У меня есть идея получше. Если не хотите, чтобы мы прихватили кого-то из мальчишек, поехали вместе. — Он скупо улыбнулся. — Вы, похоже, неплохо ориентируетесь в здешних краях…

По его лицу было видно, что выбора у меня нет. Я велел им идти следом за мной, и мы отправились в путь. В салоне старенького «лендровера» пахло горячим пластиком, и я до отказа открыл оба окна. Руль обжигал ладони, а когда я увидел, как побелели у меня костяшки, пришлось заставить себя расслабиться.

Хотя дорога и петляла узенькой змейкой, ехать оказалось недалеко. Я остановился на перепаханном колесами и пылающем зноем пустыре, задев левым бортом пересохший кустарник. Патрульная машина клюнула носом, затормозив в полуметре от моего бампера. Оба полицейских вышли наружу, и констебль постарше поправил сползавший с живота ремень. Его более молодой напарник держался чуть поодаль. Про себя я отметил, какое у полисмена обожженное солнцем лицо да еще со следами раздражения от бритья.

— Через болото есть тропа, — сказал я. — Она доведет вас до самого леса. С полмили, не больше.

Полицейский постарше смахнул пот со лба. В подмышках его белой форменной рубашки появились темные, влажные разводы. Остро пахнуло потом. Он прищурился на отдаленную кромку леса, покачивая головой.

— Вот и работай в такое пекло… Значит, не хотите показать, где труп?

То ли шутит, то ли издевается, поди разбери…

— Как войдете в лес, там уже сказать трудно, — ответил я. — На вашем месте я бы опарышей искал.

Молодой констебль было хохотнул, но тут же осекся под недобрым взглядом старшего патрульного.

— А вы разве не хотите, чтобы этим занялась выездная спецгруппа? — спросил я.

Полицейский усмехнулся:

— То-то они нам спасибо скажут, когда выяснится, что это дохлый олень. Так оно и бывает по большей части.

— Мальчики думают иначе…

— Знаете, с вашего позволения, я хотел бы сам убедиться.

Он махнул рукой младшему напарнику:

— Пошли, нечего время терять.

Я проследил взглядом, как они лезут через кусты и бредут к лесу. Меня никто не просил дожидаться, да и смысла не было. Я довел патрульных куда мог; остальное в их руках.

Впрочем, я не уехал. Вместо этого вернулся к своему «лендроверу» и из-под сиденья вытащил бутылку минералки. Вода тепловатая, но все же — во рту так пересохло… Я надел солнечные очки и, облокотившись на грязно-зеленое крыло, стал смотреть в сторону леса, куда ушли полицейские. За осокой их уже не видно. От болота несло мокрой ржавчиной, в раскаленном воздухе жужжали и звенели насекомые. Мимо протанцевала пара стрекоз. Я отхлебнул еще глоток и взглянул на часы. Из пациентов меня никто не ждет, до вечернего приема еще часа два, однако стоять на обочине, ожидая результатов поисков сельских стражей порядка… Я мог бы найти занятие получше. К тому же они, наверное, правы. Мальчишки действительно могли наткнуться на труп животного. Воображение и паника сделали остальное.

Я все еще не уезжал.

Через какое-то время в поле зрения возникли два силуэта, продиравшиеся сквозь белесые стебли, нещадно стегавшие их форменные рубашки. Еще на расстоянии было заметно, насколько бледны у них лица. На груди младшего полицейского виднелись мокрые рвотные потеки, о которых он вряд ли даже догадывался. Без лишних слов я протянул ему бутылку с водой. Он благодарно ее принял.

Пожилой констебль старательно прятал глаза.

— Чертова рация… сигнала не добьешься… — пробурчал он, проходя мимо меня к машине. Ему явно хотелось вернуть себе тот прежний, грубоватый тон, да получалось неважно.

— Значит, все-таки не олень? — спросил я.

Мрачный взгляд в ответ.

— Думаю, вы можете быть свободны.

Констебль дождался, когда я сяду в «лендровер», и лишь затем стал что-то говорить по рации. Когда я отъезжал, он все еще докладывал. Молодой полицейский разглядывал носы своих ботинок, держа бутылку в безвольно повисшей руке.

Я возвращался в клинику. В голове словно мухи роились мысли, но я как бы отгородился от них. Силой воли я не давал мыслям вырваться из-под ментальной проволочной сетки, и они нашептывали что-то прямо в подсознание. Впереди появился съезд к поселку и моему кабинету. Рука потянулась к выключателю поворота и там остановилась. Даже не думая, я принял решение, эхо которого будет звучать еще несколько месяцев. То самое решение, что изменит как мою жизнь, так и чужую.

Я поехал прямо. Курсом на ферму Салли Палмер.

Глава 3

С одного края фермы росли деревья, другими она выходила на болото. «Лендровер» вздымал клубы пыли, пока я трясся по изрытой шинами дороге, ведшей к дому Салли. Припарковавшись на разбитой брусчатке (все, что осталось от мощеного дворика), я вышел. Высокий сарай, собранный из рифленых металлических листов, казалось, дрожал в струях раскаленного воздуха. Сам же жилой дом ослепительно ярко сиял, хотя белила, которыми он был выкрашен, начали постепенно лупиться и сереть. Ярко-зеленые ящики с цветами, подвешенные по обеим сторонам входной двери, являли собой единственное живое пятно в этом блеклом мире.

Обычно, когда Салли дома, не успеешь постучаться, как тебя встречает лаем ее шотландская овчарка Бесс. Только не сегодня. За окнами ни единого признака жизни, хотя это еще ничего не значит. Я постучал в дверь. В эту минуту причина моего появления выглядела весьма глупо. В ожидании ответа я смотрел вдаль, пытаясь придумать, что же сказать, если Салли откроет. Наверное, сказать можно было бы и правду, однако тогда я стану выглядеть столь же нелепо, как и Линда Йейтс. А еще Салли может все превратно понять, приняв мой визит совсем не за проявление той подспудной тревоги, которую я никак не мог объяснить.

У нас с Салли был не то чтобы роман, но все равно нечто большее, нежели простое шапочное знакомство. Одно время мы частенько виделись. Ничего удивительного тут нет, у нас, чужаков, приехавших в деревню из Лондона, существовала общая точка соприкосновения: прошлая, городская жизнь. К тому же Салли была моих лет и обладала общительным характером, позволявшим легко находить друзей. И еще она обладала привлекательной внешностью, кстати. Мне нравилось порой сходить с ней в паб, скоротать вечерок.

Правда, не более того. Как только я почувствовал, что Салли может захотеться большего, я тут же ушел в тень. Поначалу она вроде бы удивилась. С другой стороны, раз между нами ничего не было, то не нашлось и места обидам или чувству вины. При случайных встречах мы по-прежнему вполне свободно болтали, но и все.

Об этом я старательно заботился.

Я еще раз постучал в дверь. Помнится, испытал даже чувство облегчения, когда Салли так и не открыла. Она явно куда-то ушла, а это означало, что мне не надо объясняться, почему я здесь. Если на то пошло, я и сам не знал причины. Я не суеверен и в отличие от Линды Йейтс не верю в предчувствия. Если не считать, что Линда и предчувствием-то это не назвала. Просто сном. А я знаю, каким обольстительным может быть сон. Предательски обольстительным.

Я повернулся спиной к двери и к тому направлению, в котором начали идти мои мысли. «Нет ее дома, и что с того? — подумал я с досадой. — Какого черта я вообще завелся? Ну помер какой-то турист или там орнитолог-дилетант… И это причина дать распоясаться воображению?»

Однако на полпути к машине я вдруг остановился. Что-то здесь не так, а что — не пойму. И даже повернувшись лицом к дому, я еще пару секунд не мог найти ответ.

Ящики с цветами. С пожухлыми, мертвыми цветами.

Салли ни за что не допустила бы такого.

Я вернулся. Земля в ящиках вся высохла, растрескалась жесткой коркой. Растения не поливали несколько суток. Может, даже больше. Я постучал, позвал Салли по имени. Когда вновь не последовало ответа, я взялся за дверную ручку.

Не заперто. Возможно, прожив здесь столько времени, Салли отвыкла от замков. Но с другой стороны, она, как и я, приехала из города, а старые повадки отмирают с трудом. Приоткрывшись, дверь уперлась в груду почты, скопившейся в прихожей. Пришлось поднажать, и, переступив через рассыпавшиеся маленькой лавиной конверты, я прошел на кухню. Здесь все знакомо: стены веселого лимонного цвета, добротная сельская мебель и кое-какие детали, говорившие о том, что хозяйка дома так и не смогла полностью расстаться с городскими привычками — электрическая соковыжималка, кофеварка и большой винный стеллаж, почти полностью занятый бутылками.

Если не считать изрядного количества непрочтенной почты, поначалу ничего странного в глаза не бросилось. В доме, однако, царила затхлая атмосфера, будто комнаты давно не проветривали. Потягивало сладковатым запахом гнилых фруктов. Поискав глазами, я на кухонном шкафчике обнаружил глиняную миску, полную почерневших бананов и покрытых белесым пушком плесени яблок и апельсинов. Натюрморт memento mori[1]. Из настольной вазы безжизненно свешивались цветы, сорт которых я уже не мог определить. Ящик серванта возле мойки наполовину выдвинут, как если бы Салли отвлекли в тот миг, когда она собиралась что-то достать. Машинально я сделал шаг, чтобы задвинуть ящик, но передумал.

«Может, она уехала в отпуск, — сказал я про себя. — Или слишком занята, чтобы выкидывать мертвые цветы и фрукты».

Масса возможных причин. Впрочем, как и Линда Йейтс, я уже все знал.

А не проверить ли остальные комнаты? Хм-м, нет. Уже сейчас я начинал видеть в этом доме потенциальное место преступления и опасался нарушить какие-либо следы или улики. Пойдем-ка лучше на улицу…

Салли держала своих коз на заднем дворике. С одного взгляд да стало ясно, что случилась беда. Пара-тройка хилых, истощенных животных еще стояли на ногах, но большинство лежали ничком. Уже мертвые или просто без сознания — сказать трудно. Выгон выщипан почти до голой земли, а когда я заглянул в водопойное корыто, то увидел совершенно сухое дно. Рядом лежал шланг, явно для заливки. Перекинув один конец в корыто, я вдоль шланга добрался до водоразборного стояка. На звук хлещущей воды приковыляла пара коз и принялась жадно пить.

«Как только переговорю с полицией, — решил я, — сразу вызову ветеринара». Я вынул свой мобильник, однако сигнал не проходил. Прием в районе Манхэма всегда отличался капризностью, и сотовые телефоны чаще всего работали непредсказуемо. Подальше отойдя от выгона, я увидел, как зашевелился антенный индикатор. Я уже собирался набрать номер, как заметил небольшое темное пятно, полускрытое за ржавым плугом. С растущей тревогой, чувствуя странную уверенность, будто знаю, что это такое, я приблизился.

В сухой траве лежала мертвая Бесс, шотландская овчарка Салли Палмер. Труп казался крошечным, шерсть спутана и засыпана пылью. Ладонью я разогнал поднявшийся рой мух, решивших обследовать мое собственное, не столь гнилое, мясо, после чего пошел прочь. Успев, кстати, обратить внимание, что собачья шея почти полностью перерублена.

Жара вдруг стала просто адской. Ноги сами несли меня к «лендроверу», пока я боролся с искушением плюнуть на все и уехать. Вместо этого, не дойдя до машины, я принялся набирать номер полиции. В ожидании ответа я тупо смотрел на далекое темно-зеленое пятно леса, откуда так недавно приехал.

«Опять? Здесь? Сколько же можно?!»

Из ступора меня вывел металлический голос, раздавшийся в трубке. Я повернулся спиной и к лесу, и к дому.

— Хочу заявить о пропавшем человеке, — сказал я.

* * *

Инспектор полиции оказался коренастым и плотным, как боксер, мужчиной по фамилии Маккензи, на год-два постарше меня. В глаза бросились его ненормально широкие плечи, в сравнении с которыми нижняя часть тела выглядела непропорционально: короткие ноги, заканчивавшиеся до нелепости изящными ступнями. Его можно было бы принять за рисованного культуриста из мультфильма, если бы не расплывшийся живот и угрожающая аура взвинченной раздражительности, заставлявшая воспринимать этого человека исключительно серьезно.

Я поджидал возле своей машины, пока Маккензи и его напарник-сержант, одетый в штатское, ходили смотреть на собаку. Глядя на их неторопливую походку, можно было решить, что они никуда не спешат, что им чуть ли не все равно. Но то обстоятельство, что вместо обычных полицейских сюда приехал старший следователь по особым делам, говорило само за себя.

Отправив сержанта осматривать комнаты, инспектор подошел ко мне.

— Объясните еще раз, почему вы сюда заехали.

От него пахло одеколоном, потом и — чуть заметно — мятой. Багровая от загара лысина пламенела сквозь редеющие рыжие волосы, но если Маккензи и испытывал дискомфорт, стоя под палящим солнцем, то виду не подавал.

— Был рядом. Думал, зайду, навещу.

— Светский визит, значит?

— Просто хотел убедиться, что у нее все в порядке.

Я не собирался вмешивать сюда Линду Йейтс без особой необходимости. Раз я ее доктор, то обязан считать все, что она мне говорит, врачебной тайной. К тому же, думал я, полицию вряд ли интересует, что и кому снится. Мне бы самому следовало попроще отнестись к вещему сну Линды. Если не считать, что Салли — как ни странно — и впрямь не оказалось дома.

— Когда вы в последний раз видели мисс Палмер? — спросил Маккензи.

Я прикинул время.

— Пару недель как не встречал.

— Поточнее можете сказать?

— Помню, что видел ее в пабе, на летнем барбекю, недели две назад. Она туда заходила.

— С вами?

— Нет. Но мы поговорили.

Очень коротко: «Привет, как дела?» — «Нормально. Ну пока». Бессмыслица, в сущности. А ведь, наверное, то был последний наш разговор. Если, конечно, предположить худшее. Впрочем, сомнений у меня уже не оставалось.

— Прошло, значит, две недели, и сегодня вы вдруг решили объявиться?

— Я просто услышал, что нашли чей-то труп. И захотел проверить, все ли у нее в порядке…

— Что вас заставляет думать, что труп женский?

— Ничего не заставляет. Так, подумал, не проведать ли…

— В каких вы с ней отношениях?

— Ну… скажем, друзья.

— Близкие?

— Да нет.

— Спите с ней?

— Нет.

— Спали?

Я хотел было сказать, что это не его дело. Но такова его работа. В подобных ситуациях тайна личной жизни не столь уж важна. Это я знал хорошо.

— Нет.

Мы молча смотрели друг другу в глаза, затем Маккензи вынул из кармана коробочку с мятными лепешками и, не торопясь, положил одну в рот. Я обратил внимание, что у него на шее сидит подозрительной формы родинка.

Маккензи сунул коробочку обратно, так и не предложив мне ни одной конфетки.

— Итак, интимных отношений у вас не было? Просто хорошие друзья, я так понял?

— Знакомы были, и все.

— И тем не менее вы сочли нужным проверить, в порядке ли она. Причем только вы, больше никто.

— Она живет здесь совсем одна. Вдали от людей даже по местным меркам.

— Почему не позвонили?

Здесь я смешался.

— Даже в голову не пришло…

— У нее есть мобильный телефон?

Я сказал, что есть.

— Номер знаете?

Номер Салли был записан у меня в мобильнике. Я стал прокручивать список, заранее зная, что именно он собирается спросить. Надо быть дураком, чтобы не додуматься самому…

— Вызывать? — предложил я, опережая инспектора.

— Валяйте.

В ожидании ответа он буравил меня взглядом. И что мне сказать Салли, если она подойдет к телефону?.. Хотя, если честно, в это я не верил.

В доме распахнулось окно спальни, и из него высунулся сержант полиции.

— Сэр, тут в дамской сумочке телефон звонит.

Мы и сами могли слышать, как позади сержанта негромко переливается электронный колокольчик. Я нажал кнопку отбоя. Мелодия умолкла. Маккензи кивнул напарнику:

— Да, это мы. Продолжайте.

Сержант исчез. Маккензи почесал подбородок.

— Это еще ничего не доказывает, — сказал он.

Я промолчал.

Он вздохнул.

— Чертова жара…

Первый намек, что на него хоть как-то действует погода.

— Ладно, пойдемте в тень.

Мы отошли под защиту дома.

— Родственники у нее есть? — спросил он. — Может, кто-то знает, где она?

— Трудно сказать. Ферма ей досталась по наследству, но, насколько я знаю, в здешних краях у нее никого нет.

— Как насчет приятелей? В смысле, кроме вас?

Здесь могла таиться некая ловушка, крючок, однако разобрать было трудно.

— В поселке-то у нее знакомые есть, да вот кто конкретно…

— Дружки? — спросил он, следя за моей реакцией.

— Извините, понятия не имею.

Он неопределенно хмыкнул, глядя на часы.

— И что теперь? — спросил я. — Проверите, совпадает ли ДНК трупа с образцом из ее дома?

Инспектор вскинул взгляд.

— А вы, похоже, знаете толк в этих делах.

Я почувствовал, как зарделись щеки.

— Да нет…

Маккензи не стал копаться дальше, и я украдкой перевел дух.

— Как бы то ни было, мы еще не знаем, совершено ли здесь преступление. Есть некая женщина, которая — может быть! — исчезла, и это все. Нет ничего, что связывало бы ее с найденным трупом.

— А собака?

— Возможно, убита другим животным.

— Насколько я заметил, рана на шее выглядит скорее резаной, а не рваной. Она нанесена острым предметом.

Вновь тот же оценивающий взгляд. Я мысленно дал себе пинка за болтливость. Сейчас я просто местный врач. И ничего больше.

— Посмотрим, что скажут эксперты. Пусть даже так; собаку она могла убить своими руками.

— Вы сами в это не верите.

Он явно хотел возразить, однако передумал.

— Нет, не верю. Но и спешить с выводами тоже не собираюсь.

Отворилась входная дверь. Из нее, покачивая головой, вышел сержант:

— Пусто. Впрочем, свет в коридоре и гостиной оставался гореть.

Маккензи кивнул, будто именно такого ответа и ждал. Он повернулся ко мне:

— Не смею вас больше задерживать, доктор Хантер. Позднее пришлем кого-нибудь оформить ваше заявление. И буду признателен, если вы воздержитесь от праздных разговоров на эту тему.

— Разумеется, — ответил я, стараясь скрыть раздражение от того, что меня предупреждали о подобных вещах.

Отвернувшись, Маккензи начал что-то обсуждать с сержантом. Я пошел было прочь, но остановился.

— Да, чуть не забыл, — сказал я. Инспектор бросил на меня недовольный взгляд. — Насчет вашей родинки на шее. Может, ерунда, но сходить на обследование не помешает.

Возвращаясь к машине, я затылком чувствовал, как они смотрят мне вслед.

* * *

Словно оглушенный, вел я машину обратно к поселку. Дорога бежала мимо местной «заводи», точнее, обмелевшего озерца Манхэмуотер, что понемногу, из года в год, уступало натиску камыша. Зеркально-спокойную гладь воды лишь изредка нарушали гусиные стаи. Ни само озерцо, ни забитые осокой протоки или дренажные канавы, прорезавшие соседние болота, нельзя было пройти даже на плоскодонке. Рек поблизости не имелось, и Манхэм обходили стороной речные суда и туристы, наводнявшие прочие места этого озерного края в летнюю пору. Хотя до соседей было не больше нескольких миль, Манхэм казался совсем иной частью Норфолка, одряхлевшей и малоприветливой. Жизнь поселка, окаймленного лесами и плохо осушенными топями, выглядела столь же застойной, как и болота вокруг. Если не считать редкого любителя природы, случайно забредавшего сюда в поисках певчих птиц, Манхэм замкнулся в себе, все глубже и глубже погружаясь в одиночество, словно противный, никем не любимый старик.

Нынешним вечером, будто бы в издевку, поселок в ослепительных лучах солнца выглядел чуть ли не жизнерадостным. Центральная лужайка и церковные клумбы били по глазам красками до того яркими, что становилось больно. Цветы — вот то немногое, чем гордился Манхэм. За ними тщательно ухаживал старый Джордж Мейсон на пару со своим внуком Томом, те самые садовники, которых я встретил в день приезда. Даже поставленный на попа жернов на краю лужайки — памятник Деве-мученице — и тот увешан цветочными гирляндами. Так повелось, что раз в год местные школьники украшали этот древний обелиск, водруженный на месте, где, как гласит молва, в шестнадцатом веке соседи по смерти забили камнями одну женщину. Рассказывают, что она избавила от паралича какого-то ребенка, и за это ее обвинили в колдовстве. Генри как-то пошутил, что только в Манхэме можно стать мучеником за доброе дело, и добавил, что в этом урок для нас обоих.

Домой идти не хотелось, поэтому я отправился в клинику. Я часто бывал там даже без особой необходимости. Временами в моем коттедже становилось одиноко, а у Мейтланда всегда можно найти хотя бы иллюзию работы.

Через заднюю дверь особняка я попал прямо в амбулаторию. Приемной и комнатой ожидания одновременно служила старая оранжерея, полная влажного воздуха и растений, за которыми с любовью присматривала Дженис. Часть первого этажа была превращена в личные апартаменты Генри, но они находились в противоположном крыле особняка — настолько большого, что мог бы разместить всех нас, вместе взятых. Я отправился в старый смотровой кабинет и, закрыв за собой дверь, вновь ощутил умиротворяющий аромат дерева и восковой мастики. Хотя кабинетом этим я пользовался чуть ли не каждый день с момента приезда, он скорее отражал индивидуальность Генри, а не мою: старинная картина с охотничьей сценой, стол-бюро с убирающейся крышкой и добротное кожаное кресло. Полки заполнены его старыми книгами и журналами по медицине, как, впрочем, и по менее типичной для сельского врача тематике. Имелись томики Канта и Ницше, причем одна полка целиком отдана психологии — одному из коньков Генри. Единственным моим личным вкладом в эту обстановку (да и то после нескольких месяцев уговоров) стал компьютерный монитор, тихо гудевший на письменном столе.

Генри так и не удалось полностью восстановить свою работоспособность. Как его кресло-коляска, так и мой контракт превратились в нечто большее, нежели простая временная мера. Сначала контракт продлили, затем, когда выяснилось, что доктор Мейтланд все-таки не сможет управляться с работой в одиночку, мы заключили партнерский договор. Даже старенький «лендровер», на котором я сейчас ездил, тоже в свое время принадлежал Генри. Заезженную, видавшую лучшие времена машину с коробкой-автоматом он приобрел после той аварии, что оставила его самого парализованным и унесла жизнь Дианы, его жены. Покупка внедорожника была своего рода декларацией о намерениях, когда он все еще цеплялся за надежду, что когда-нибудь сможет вновь ходить и сидеть за рулем. Только этого не случилось. И никогда не случится, как заверили врачи.

— Идиоты. Напяль на человека белый халат, как он тут же возомнит себя Богом, — порой язвил Генри.

Однако даже ему пришлось признать, что доктора оказались правы. Так что в придачу к «лендроверу» я унаследовал непрерывно разраставшуюся часть врачебной практики Мейтланда. Поначалу нагрузку мы поделили более или менее поровну, хотя все чаще и чаще занимался работой я один. Это не мешало именно Генри считаться «настоящим» доктором в глазах большинства пациентов, но я давно махнул на это рукой. Жителям Манхэма я по-прежнему казался чужаком и, вероятно, останусь им навсегда.

Сейчас, в предвечернюю жару, я попробовал было побродить по медицинским веб-сайтам, хотя сердце к этому не лежало. Я встал и распахнул обе створки стеклянной двери на террасу. На столе шумно трудился вентилятор, безуспешно пытаясь разогнать тяжелый, застоявшийся воздух. Даже при открытой двери разница была чисто психологической. Я бездумно смотрел в сад, аккуратно прибранный и опрятный, и только — как и все остальное в округе — кусты и трава блекли и высыхали чуть ли не на глазах. Сразу за границей сада начиналось озеро Манхэмуотер, так что от неизбежного зимнего паводка нас обычно защищала лишь низенькая насыпь. У крошечной пристани на воде болталась старая парусная шлюпка. Генри торжественно именовал ее морским вельботом, хотя лишь такие плоскодонные лодки и могли подойти для столь обмельчавшего озера. Да, до пролива Те-Солент с его яхтенными гонками нашему озеру ох как далеко. Впрочем, нам обоим нравилось иногда выйти на воду, пусть даже в отдельных местах тут слишком мелко, а камыши растут совершенно непроходимой стеной.

Сегодня, увы, нет никаких шансов поднять парус. Стоял такой штиль, что даже не было ряби. С моего места удавалось разглядеть только дальние камышовые заросли, гребенкой отделявшие озеро от неба. Тишь да гладь, подлинная водяная пустыня, которая могла казаться как умиротворяющей, так и унылой. Все в зависимости от вашего настроения.

Сейчас ничего умиротворяющего я в ней не видел.

— Я так и думал, что это вы.

Я обернулся и увидел, как в комнату въезжает Генри.

— Да так, кое-какой порядок навожу, — сказал я, отрываясь от своих далеко забредших мыслей.

— У вас тут как в печке, — проворчал он, остановившись перед вентилятором. Если не считать ног, Генри мог бы сойти за пышущего здоровьем теннисиста: соломенные волосы, загорелое лицо, живой взгляд.

— И что там такое про мальчишек с мертвецом? Дженис только об этом и говорила, когда занесла обед.

По воскресеньям Дженис обычно приносила судок с тем, что готовила лично себе. Генри настаивал, что в состоянии сам варить обед по выходным, но я заметил, что он редко выкладывается в полную силу на кухне. Дженис — прекрасная повариха, и я подозревал, что ее чувства к Генри не ограничиваются чисто деловыми отношениями хозяина и простой домработницы. Мне представляется, что ее неодобрительное мнение о покойной жене Мейтланда объясняется по большей части ревностью, тем более что Дженис не замужем. Несколько раз она даже бросала намеки на кое-какие скандальные слухи, однако я дал ясно понять, что мне это неинтересно. Пусть даже супружеская жизнь Генри и не была той идиллией, какой она ему представлялась сейчас, я не желал принимать участия в посмертном перемывании косточек.

Ничего удивительного, что Дженис уже знала про мертвеца. Должно быть, половина поселка гудела слухами.

— Это в Фарнемском лесу, — ответил я.

— Наверное, кто-то из горе-натуралистов. Обвешаются рюкзаками и тащат их как муравьи, да еще в такое пекло.

— Наверное…

Моя интонация заставила Генри вздернуть брови.

— То есть как? Неужто убийство? То-то развлечемся!

Его веселье поутихло при виде моего насупленного лица.

— Я, видно, поторопился с шутками…

Я рассказал ему про свой визит в дом Салли Палмер, втайне надеясь, что сегодняшние события, облеченные в слова, станут от этого менее реальными. Увы, надежда не оправдалась.

— Боже мой, — мрачно изрек Генри, когда я закончил. — И полиция считает, это она?

— Напрямую ничего не сказали — ни да ни нет. Наверное, не могут пока решить.

— Боже милосердный, что творится на этом свете…

— Может, это вовсе и не она.

— Конечно, не она, — тут же подхватил Генри. Но я видел, что он верит в это не больше моего. — Что ж, не знаю, как вы, а я бы не отказался от стопочки.

— Спасибо, я — пас.

— Решили оставить место для «Барашка»?

«Барашком» здесь звали местный паб «Черный ягненок». Я часто бывал в этом единственном на весь поселок кабачке, хотя нынешним вечером, подозревал я, мне не захочется присоединиться к главной теме обсуждения.

— Да нет. Думаю сегодня просто посидеть дома, — ответил я.

Мой дом, дряхленький каменный коттеджик, стоял на краю поселка. Я купил его, когда окончательно стало ясно, что останусь здесь дольше чем на шесть месяцев. Генри уверял что был бы рад предоставить мне кров у себя, и, Бог свидетель, его «Банк-хаус» действительно огромен. В одном только винном погребе мог бы целиком поместиться мой коттедж. Но к тому времени я был готов начать обживать свое собственное гнездо, почувствовать себя пустившим корни, а не просто временным постояльцем. И пусть даже мне нравилась новая работа, жить с ней вместе я не хотел. Бывают такие моменты, когда тянет закрыть за собой дверь и надеяться, что хотя бы несколько часов не будет звонить телефон.

Как раз такие чувства я испытывал сейчас.

* * *

Навстречу моему автомобилю тянулась немногочисленная вереница людей, идущих на вечернюю службу. При входе в церковь стоял Скарсдейл, приходский священник. Пожилой суровый человек, который, признаться, не вызывал у меня теплых чувств. Он, однако, занимал свой пост много лет, и за ним шла пусть небольшая, но преданная паства. Из окна машины я помахал Джудит Саттон, вдове, жившей под одной крышей с великовозрастным сыном Рупертом, толстым увальнем, который всегда тащился на два шага позади своей властной матери. Джудит о чем-то беседовала с супругами Гудчайлд. Эта пара, Ли и Маржери, являла собой классический пример четы ипохондриков, постоянных пациентов нашей амбулатории. Я даже испугался, что сейчас меня остановят на импровизированную консультацию. В Манхэме не признавали за врачами права на нормированный рабочий день.

Впрочем, в тот вечер меня не задержали ни эти двое, ни кто-либо еще. Я припарковался на потрескавшейся от жары грунтовой площадке возле коттеджа и вошел в дом. Царила страшная духота. Я настежь распахнул все окна и достал из холодильника банку пива. «Пусть мы и не собираемся идти сегодня в „Барашек“, но человеку все равно надобно промочить горло». Стоило так подумать, как до того потянуло выпить, что я убрал пиво обратно и налил себе джина с тоником.

Бросив наколотого льда в стакан и добавив дольку лимона, я сел за деревянный столик в саду за домом. Мой сад через поле выходил на лес, и хоть вид не столь впечатлял, как с террасы клиники, унылым его тоже не назовешь. Я не торопясь прикончил свой джин, поджарил яичницу и съел ее на воздухе. Жара наконец-то начала спадать. Я сидел за столиком и смотрел, как нерешительно проступают звезды в неторопливо меркнущем небе. Мысли вращались вокруг тех событий, что разворачивались сейчас в нескольких милях от моего дома, в доселе мирном уголке, где братья Йейтс сделали страшное открытие. Я попробовал мысленно представить, что Салли Палмер сейчас смеется где-то, что она цела и невредима, будто одной только силой мысли это можно превратить в реальность. Но по какой-то причине образ ускользал.

Оттягивая минуту, когда мне придется идти в дом и пытаться там заснуть, я проторчал в саду, пока небо не потемнело до темно-фиолетового бархата, испещренного уколами мерцающих звезд-семафоров, бессвязно лепечущих повесть о давно угасших пылинках света.

* * *

Задыхаясь, залитый потом, я проснулся как от толчка. Бессмысленно огляделся вокруг, не понимая, где нахожусь. Затем вновь вернулась реальность. Совершенно голый, я стоял у открытого окна спальни. Подоконник больно врезался в бедра, потому что я уже почти наполовину высунулся наружу. Неуверенно подавшись назад, я сел на кровать. В свете луны смятые простыни отсвечивали белизной. На лице подсыхали слезы, и я ждал, когда сердце перестанет бешено колотиться.

Опять этот сон.

Мой вечный, сегодня особенно страшный, кошмар. Всегда столь яркий, что пробуждение казалось иллюзией, сон — явью. Вот в чем его жестокость. Потому что в снах Кара и Алиса мои жена и шестилетняя дочь, все еще живы. Их можно было увидеть, с ними можно было поговорить. Прикоснуться. Во сне я мог верить, что у нас по-прежнему есть будущее, а не только прошлое.

Я страшился своих снов. Не просто оттого, что кошмары пугают. Нет, наоборот.

Я страшился снов потому, что за ними всегда ждало пробуждение.

Вновь возникала боль утраты, столь же резкая, как и в тот жуткий день. Часто бывало, что я просыпался в другом месте, как лунатик, чье тело ведет себя независимо от воли хозяина. Я мог очнуться, как сегодня, стоя у раскрытого окна, или на самом верху крутой и опасной лестницы, ничего не помня о том, как попал туда или какая подсознательная сила меня туда загнала.

Несмотря на теплую до отвращения ночь, меня пробрал озноб. Снаружи донеслось одинокое лисье тявканье. Спустя некоторое время я лег и потом просто смотрел в потолок, пока не поблекли тени и не растаяла тьма.

Глава 4

Над болотами еще клубился туман, когда молодая женщина прикрыла за собой дверь и начала свою утреннюю пробежку. Лин Меткалф бежала легко и с удовольствием, как хорошо тренированный легкоатлет. Недавнее растяжение икроножной мышцы еще давало о себе знать, так что Лин, не желая переусердствовать, поначалу взяла легкий темп, перейдя затем на непринужденный, длинный мах. Оставив позади узкий переулок, где стоял ее дом, она свернула на заросшую тропинку, ведущую к озеру через пересохшее болото.

По ногам хлестали длинные стебли травы, мокрые и холодные от росы. Лин вдохнула полной грудью, радуясь утреннему воздуху. И пусть сегодня понедельник, нет лучшего способа начать новую неделю. Сейчас — ее любимое время суток, где нет места заботам, нет бухгалтерских книг фермеров и мелких лавочников, всегда встречающих в штыки ее советы. Еще впереди огорчения, печали и обиды на людей. А сейчас мир свеж и ярок. В нем звучит лишь ритм ее бега и хрипловатый метроном дыхания.

Лин исполнился тридцать один год, она отличалась великолепным здоровьем, силой воли и собранностью, позволявшими поддерживать прекрасную спортивную форму, означавшую к тому же, что она отлично смотрится в тугих шортах и короткой футболке (хотя признаться в этом вслух нахальства не хватало). А ведь дело облегчалось тем, что ей просто нравилось себя так вести. Нравилось выкладываться без остатка, а потом подстегивать еще немножко. Что может быть лучше, чем, надев в начале дня пару кроссовок, оставлять за спиной милю за милей, пока мир вокруг тебя только-только оживает? Если и есть лучший способ, то он ей пока неизвестен.

«Если, конечно, не считать секса». А вот тут в последнее время чего-то недоставало. Не в смысле желания, нет: хватало одним глазом посмотреть на Маркуса под душем — как он смывает с себя цементную пыль очередного рабочего дня, как его темные волосы ондатровым мехом мокро липнут к коже, — и внизу живота что-то вновь сжималось пружиной. Но в те минуты, когда за удовольствием стояло кое-что еще, радость физического наслаждения притуплялась для них обоих. Тем более что ничего не вышло.

Пока что.

Стараясь не сбиться с ноги, не потерять ритм, Лин перемахнула через канаву. «Потерять ритм, — поморщившись, подумала она. — Мечтай дальше». Все ритмы ее тела — как по часам. Каждый месяц без осечки, чуть ли не день в день, начиналось ненавистное кровотечение, означавшее конец очередного цикла и очередное разочарование. Врачи говорили, что с ними обоими все в порядке, просто у некоторых на это уходит больше времени. Кто его знает почему… «Попытайтесь еще», — советовали медики. И Лин с Маркусом пытались вновь и вновь. Поначалу даже было смешно, что врачи «прописали» то, что им обоим и так нравилось делать. «Секс по рецепту», — порой шутил Маркус. Потом шуток поубавилось и на их место пришло… Отчаяние? Пожалуй, еще нет. Однако червячок безысходности уже начал подтачивать все стороны их отношений, окрашивая жизнь в иной цвет.

Никто из них вслух об этом не говорил. Хотя и имел основания. Лин знала, как досадовал Маркус, что его зарплата строительного рабочего была меньше, чем у супруги-бухгалтера. Взаимные упреки еще не прозвучали, но она боялась, что их время не за горами. И она знала, что способна уязвить, поддеть человека ничуть не меньше, чем Маркус. Внешне все пока выглядело гладко; они уверяли друг друга, что причин для тревоги нет, что торопиться ни к чему. Да ведь на бесплодные попытки и так ушли годы, а еще через четыре ей станет тридцать пять. Тот самый возраст, после которого — как она всегда утверждала — ребенка заводить уже не будет. Лин быстро подсчитала в уме: «Еще сорок восемь месячных». Пугающе мало. Сорок восемь возможных причин для разочарования, вдобавок к тем, что были. Впрочем, нынешний месяц оказался иным. В этот месяц разочарование запаздывает на три дня.

Она быстро притушила искру встрепенувшейся надежды. Еще слишком рано. Даже Маркус и тот пока не знает, что месячные не пришли. Ни к чему будить в нем необоснованные надежды. Подождем несколько дней и уже тогда сделаем тест. От этой мысли у нее защемило под сердцем. «Беги, просто беги, не думай», — приказала она себе.

Уже поднималось солнце, лакируя небо напротив. Тропинка шла вдоль приозерной насыпи, ведя сквозь камыши к темной стене леса. Над водой лениво курился туман, словно озеро вот-вот займется пламенем. В тишине вдруг плеснула хвостом рыбка-попрыгунья. Как все-таки здорово! Лин страстно любила лето, любила этот пейзаж. Хотя она родом из здешних мест, ей доводилось уезжать далеко: университет, заграничные путешествия… Только она всегда возвращалась домой. «Богом обласканный край», — всегда повторял отец. Нельзя сказать, чтобы Лин верила в Бога, но ей было ясно, что отец имел в виду.

Скоро начнутся ее любимые места. Тропинка раздвоилась, и Лин свернула к лесу. Она замедлила бег, когда деревья сомкнулись над головой, пряча ее в тени. В неясном свете можно запросто споткнуться об какой-нибудь корень. Был уже такой случай, и ей пришлось пропустить два месяца пробежек из-за растяжения.

Однако солнце, хоть еще и низкое, уже начало пробиваться сквозь сумрак, превращая листву в ажурную, светящуюся решетку. Местные леса очень старые, настоящие дебри из мертвых стволов, задушенных ползучими растениями. Болотистая, предательская почва. Лабиринт обманчивых, извилистых троп, способных заманить неосторожного путника в самую чащу — и там внезапно исчезнуть.

Как-то раз, едва переехав в их нынешний дом, Лин опрометчиво решила исследовать этот лес на одной из пробежек. Минули часы, прежде чем ей по чистой случайности удалось выбраться на знакомую тропинку. К тому времени, когда она вернулась домой, Маркус не находил себе места от тревоги. С тех пор Лин всегда держалась одной и той же тропы.

Половину ее шестимильного маршрута обозначала небольшая поляна с древним каменным обелиском посредине. Возможно, что когда-то он был частью магического круга, как в Стонхендже, а может, попросту служил столбом для ворот. Ответа уже никто не знал. Поросший травой и лишайником, обелиск один помнил свою историю и тайны. Камень, впрочем, отлично подходил в качестве указателя, и Лин взяла в привычку похлопывать его шершавый бок, разворачиваясь в обратный путь.

До поляны оставалось несколько минут бега. Глубоко и ритмично дыша, Лин стала думать о завтраке, чтобы подхлестнуть себя.

Когда появилась тревога, сказать трудно. Скорее все началось с растущего подспудного чувства, которое в итоге облеклось во вполне сознательную мысль. Внезапно лес показался неестественно молчаливым. Подавляющим. Топот ног по тропинке стал звучать слишком громко в наступившей тишине. Лин решила махнуть рукой на это ощущение, но оно упорно продолжало напоминать о себе, усиливаясь с каждым мигом. Тянуло обернуться назад. Что такое? Можно подумать, она никогда не бегала этим маршрутом последние два года, почти каждое утро. Но раньше такого беспокойства не было…

Сегодня все по-другому. Волосы на затылке встали дыбом, словно кто-то смотрел ей в спину. «Не будь дурой», — сказала она себе. И все же желание обернуться росло. Лин упрямо вглядывалась в дорожку перед глазами. Единственным живым существом, что ей как-то довелось здесь увидеть, был олень. Сейчас, однако, на оленя что-то не похоже. «Потому что никакого оленя нет. Вообще ничего нет, одни только выдумки. У тебя на три дня задержка, и ты просто на взводе».

Эта мысль ее отвлекла, но ненадолго. Она рискнула бросить за плечо косой взгляд и заметила одни лишь темные ветки и уходившую за поворот тропинку. Нога тут же за что-то зацепилась, и Лин мельницей замахала руками, пытаясь удержать равновесие. Отчаянно заколотилось сердце. «Идиотка!» Вот-вот должна появиться поляна, оазис солнечных зайчиков среди задушенного леса… Лин поднажала, шлепнула ладонью по грубо отесанному плечу каменного обелиска и быстро развернулась кругом.

Пусто. Одни только деревья, погруженные в мрачное раздумье среди сумеречных теней.

«А ты чего хотела? Лешего увидеть?» Впрочем, Лин все еще не уходила с поляны. Ни птичьего пения, ни шуршания насекомых — ничего. Будто лес затаил дыхание в печальной тиши. Стало вдруг страшно посягнуть на это безмолвие, покинуть убежище, каким казалась поляна в этот миг, и вновь ощутить, как вокруг тебя смыкаются деревья. «И что ты собираешься делать? Торчать здесь целый день?»

Не дав себе времени на раздумья, Лин оттолкнулась от камня. Пять минут — и вновь свобода. Она представила, как это будет: открытые поля, озерный простор, чистое небо. Тревога еще подтачивала изнутри, но слабее. А тенистый лес становился все прозрачнее и солнце уже бросало впереди свои лучи. Лин начала успокаиваться и тут, чуть поодаль, заметила нечто необычное.

Она остановилась в нескольких шагах. Распластавшись поперек тропинки, словно после ритуала жертвоприношения, на земле лежал мертвый кролик. Нет, не кролик. Заяц с перемазанной кровью шерстью.

Раньше такого не встречалось.

Лин быстро огляделась кругом. Увы, деревья отказывались объяснить, откуда взялся зверек. Лин переступила через тушку и снова перешла на бег. «Лиса, — сказала она про себя, выходя на привычный ритм. — Должно быть, я ее спугнула». Да, но как ее ни пугай, лиса не оставит добычу. И что-то не похоже, чтобы зайчика просто так бросили. Такое впечатление, что…

Что это сделали нарочно.

Да нет, ерунда какая-то… Лин выбросила из головы эту мысль и припустила по тропинке. И вот уже опушка леса, снова открытая местность, снова видна гладь озера. Беспокойство, ощущавшееся несколькими минутами раньше, стало проходить, угасая с каждым новым шагом. В солнечном свете оно казалось абсурдным. Даже до постыдности нелепым.

Позднее Маркус припомнит, что, когда его жена вернулась домой, по радио передавали местные новости. Пока Лин закладывала хлебные ломти в тостер и резала бананы, он рассказал ей, что совсем неподалеку, в нескольких милях, нашли чей-то труп. Должно быть, уже тогда подсознательно возникла мысль о какой-то, еще неясной, связи между событиями, потому что Лин упомянула о мертвом зайце. Впрочем, сделала она это в шутливом тоне, подсмеиваясь над собственными страхами. К моменту, когда поджаренный хлеб выскочил из тостера, все происшествие казалось обоим супругам совершенно незначительным.

После возвращения Лин из душа они больше не вспоминали о находке.

Глава 5

Я уже наполовину закончил с утренним приемом, когда появился Маккензи. Дженис принесла эту новость вместе с историей болезни следующего пациента. От любопытства глаза домработницы сделались круглыми.

— К вам пришел полицейский. Старший инспектор Маккензи.

Сам не знаю почему, но сообщение меня не удивило. Я взглянул на обложку амбулаторной карты. Анн Бенчли, старушка восьмидесяти лет с хроническим артритом. Старая знакомая.

— Сколько еще? — спросил я, оттягивая время.

— После этой — трое.

— Скажите ему, что я быстро. Да, и пригласите миссис Бенчли.

Дженис на секунду остолбенела, однако ничего не сказала. Я сомневался, что к этому моменту в поселке имелся хотя бы один человек, который не знал бы, что днем раньше нашли чей-то труп. Пока что, впрочем, никто, кажется, не думал о Салли Палмер. Интересно, сколько еще это продлится?..

Вплоть до ухода Дженис я делал вид, что изучаю историю болезни. Ясно, что Маккензи не пришел бы без насущной необходимости, причем вряд ли у кого-то из утренних пациентов было нечто действительно серьезное. Я сам не знал, почему заставляю инспектора ждать, если не считать полного нежелания слышать, с чем он пожаловал.

Я пытался об этом не думать, занимаясь следующей пациенткой. Строил сочувственную мину, пока миссис Бенчли демонстрировала узловатые пальцы, давал совершенно бесполезные советы, выписывая очередной рецепт на успокоительные, и неопределенно улыбался ей в спину, пока она ковыляла к выходу. Теперь же откладывать дальше нельзя…

— Зовите его, — сказал я Дженис.

— Он, кажется, не в духе, — предупредила она.

Завидев Маккензи, я понял, что это еще мягко сказано. Лицо покрыто румянцем глубокого раздражения, а челюсть воинственно торчит вперед.

— Вы так любезны, доктор Хантер, — начал он, едва скрывая язвительные нотки. В руках Маккензи держал кожаную папку, которую и положил себе на колени, без приглашения усевшись напротив.

— Чем могу служить, инспектор?

— Кое-что хотелось бы прояснить.

— Труп идентифицировали?

— Пока нет.

Он вынул из кармашка коробочку с мятными лепешками и кинул одну в рот. Я ждал. Мне достаточно приходилось видеть полицейских, чтобы разучиться нервничать, пока они ведут свою игру.

— А я-то думал, что таких мест уже не осталось. Ну, вы понимаете: мелкий семейный доктор, обходы на дому, всякое такое прочее, — сказал он, оглядывая комнату.

Его глаза остановились на книжных полках.

— О, масса книжек по психологии. Интересуетесь, значит?

— Это не мои. Моего партнера.

— Угу… И сколько же пациентов у вас на двоих?

Интересно, куда он клонит?

— Я бы сказал, пятьсот — шестьсот.

— Неужто так много?

— Поселок невелик, но участок большой.

Он кивнул, будто мы беседовали о самых обычных вещах.

— В большом городе все несколько по-другому, да?

— Пожалуй.

— Скучаете по Лондону?

Теперь ясно, что за этим последует. И опять-таки удивляться нечему. Как под грузом, заныли плечи.

— Может быть, скажете, зачем пришли?

— После нашего вчерашнего разговора я навел кое-какие справки. Все-таки полицейский, знаете ли.

Он холодно уставился мне в лицо.

— У вас впечатляющая биография, доктор Хантер. Никак не ожидал такого от деревенского врача.

Расстегнув молнию на папке, инспектор принялся демонстративно копаться в бумагах.

— Медицинский диплом, затем докторская по антропологии, да еще какая… Потом стажировка в Штатах, в университете Теннесси. И возвращение в Англию на должность судмедэксперта-антрополога. — Он склонил голову набок. — Вы знаете, я даже не совсем понимаю, что это за штука такая, судебная антропология, а ведь прослужил в полиции лет двадцать. «Судебная» — оно, конечно, понятно. А вот «антропология»? Я-то всегда думал, что это когда изучают древние кости. Типа археологии. О том, как бежит мимо нас скоротечное время…

— Кстати, не хотелось бы вас подгонять, но меня все-таки пациенты ждут.

— О, я вас не задержу ни на лишнюю секундочку. Итак, копаясь в Интернете, я нашел кое-какие ваши статьи. И заглавия такие любопытные…

Он вытащил листок бумаги.

— «Роль энтомологии в датировке смерти». «Химия разложения человеческого трупа».

Маккензи опустил распечатку.

— Тонкая материя, не каждому по зубам… Словом, я позвонил одному своему другу в Лондон. Он инспектор в столичном управлении. Оказывается, он о вас наслышан. Сюрприз-сюрприз! Вы, судя по всему, работали консультантом по целому ряду дел из разряда особо тяжких. Да еще в нескольких подразделениях: Англия, Шотландия, даже Северная Ирландия. Мой приятель сказал, что вы — один из немногих дипломированных судебных антропологов во всей стране. Работали на массовых захоронениях в Ираке, Боснии, Конго. Да вы сами лучше меня знаете где… По его словам, когда речь идет о человеческих останках, вы, как говорится, «то, что доктор прописал». Не просто идентификация, а сколько прошло времени, отчего люди погибли… Он сказал, будто ваша работа начинается там, где опускают руки патологоанатомы.

— К чему все это?

— Да к тому, что мне не дает покоя одна мыслишка: почему вы вчера об этом умолчали? А ведь вам было известно, что найден труп; вы сами подозревали, что это могла быть одна из местных жительниц, и отлично знали, что личность погибшей нам надо установить до зарезу быстро.

Голоса Маккензи не повышал, хотя лицо побагровело еще больше.

— Моему другу в управлении все это показалось весьма странным, если не сказать больше. И что же у нас получается? Я, старший следователь, кому поручено дело об убийстве, лицезрею перед собой одного из крупнейших судмедэкспертов, который разыгрывает из себя участкового врача-терапевта.

Я не преминул мысленно отметить, что он наконец-то произнес слово «убийство».

— Я и есть терапевт.

— Да, но не только! Отчего такая таинственность?

— Оттого, что моя прежняя профессия в данном случае роли не играет. Сейчас я просто врач.

Маккензи задумчиво разглядывал меня, будто решая, нет ли здесь какой шутки.

— После того звонка я еще кое-где справлялся. Мне известно, что вы работаете терапевтом лишь последние три года. Оставили судебную антропологию и появились у нас после того, как ваши жена и дочь погибли в автокатастрофе. Пьяный водитель второй машины отделался легким испугом.

Я сидел неподвижно, как камень. У Маккензи хватило такта хотя бы внешне казаться смущенным.

— Не хотел я бередить старые раны, да если бы вы вчера были со мной откровенны, до этого, наверное, не дошло бы. В конце концов, дело в том, что нам нужна ваша помощь.

Я знал, что он ждет от меня вопроса «какая именно?», но задавать его не стал. Так или иначе, инспектор продолжил:

— Состояние трупа затрудняет идентификацию. Нам известно, что это женщина, и только. И до тех пор пока не будет установлена личность, у нас связаны руки. Мы не можем начать полномасштабное расследование, пока на сто процентов не будем знать, кто же жертва.

Против своей воли я вступил в разговор:

— Вы сказали «на сто процентов». У меня впечатление, что на девяносто девять вы все же уверены.

— Мы до сих пор не можем отыскать Салли Палмер.

Да, этого я ожидал, хотя все равно испытал шок оттого, что подозрения оправдались.

— Кое-кто припомнил, что она приходила в кабачок на барбекю, да пока что нет ни одного, кто мог бы сказать, что видел ее после того вечера, — продолжил Маккензи. — Прошло почти две недели. Мы взяли образцы ДНК у трупа и из ее дома, однако результаты появятся не раньше чем через неделю.

— Что с отпечатками пальцев?

— Никакой надежды. И мы пока что не можем сказать: то ли разложение зашло так далеко, то ли подушечки пальцев срезали нарочно.

— А зубы?

Он покачал головой.

— Для экспертизы их осталось слишком мало.

— Выбили?

— Можно и так сказать. Или специально, чтобы не дать опознать тело, или просто при нанесении травм. Пока не знаем.

Я потер веки.

— Значит, точно убийство?

— О, насчет этого сомнений нет, — мрачно ответил он. — Разложение в такой стадии, что нельзя понять, имело ли место изнасилование, но мы думаем, что да. И после этого ее убили.

— Как?

Не отвечая, Маккензи достал из папки большой конверт и бросил его на стол. Из-под клапана глянцево блеснули краешки фотографий. Рука самопроизвольно потянулась к ним, прежде чем я сообразил, что делаю.

Я оттолкнул конверт.

— Спасибо, не надо.

— Я подумал, может, вам захочется самому взглянуть.

— Я уже сказал, что помочь не могу.

— Не можете или не хотите?

Я потряс головой.

— Извините.

Маккензи еще пару секунд смотрел мне в лицо, потом резко встал.

— Спасибо, что выкроили для меня время, доктор Хантер.

В его голосе звякал ледок.

— Вы забыли, — протянул я ему конверт.

— Оставьте у себя. Может, захотите взглянуть попозже.

Он вышел из кабинета. Конверт по-прежнему был у меня в руке. Все, что требовалось сделать, — это вытряхнуть фотографии. Вместо этого я выдвинул ящик стола и бросил туда всю пачку. Закрыв ящик, я попросил Дженис пригласить очередного пациента.

Увы, вплоть до конца утреннего приема мысль о конверте не давала покоя. При каждом разговоре, каждом обследовании я чувствовал, как он прямо-таки тянет к себе. Когда последний пациент закрыл за собой дверь, я попытался отвлечься, заполняя историю болезни. Покончив с этим, я встал и подошел к выходу на террасу. Еще два обхода после обеда — и весь вечер мой. Был бы хоть какой ветерок, я мог бы взять шлюпку и пройтись под парусом. Однако, с учетом нынешней погоды, на воде я лег бы в такой же дрейф, в каком чувствовал себя прямо сейчас, на твердой земле.

После того как Маккензи коснулся моего прошлого, внутри все как-то странно онемело. Полицейский словно бы говорил о ком-то еще. О другом Дэвиде Хантере, о том, кто погружался в алхимию смерти, видел конечный продукт бессчетных случаев насилия, катастроф и слепой жестокости природы. На череп под покровом кожи я смотрел как на объект исследования, гордясь знанием, о существовании которого слышали очень и очень немногие люди. Что происходит с телом человека, когда его покинет жизнь? Для меня здесь нет тайны за семью печатями. Я был близко знаком с биологическим распадом во всех его формах, мог предсказать его ход в зависимости от погоды, характера почвы, времени года. Жутко? Да. Но необходимо. И, словно колдун, я упивался своим умением определить, когда, как и кто. О том, что это некогда были реальные люди, личности, я помнил всегда, однако лишь в абстрактном смысле; этих незнакомцев я узнавал только в смерти, не в жизни.

А потом два человека, которых я любил больше всего на свете, были у меня украдены. Жена и дочь, как свечи, потушенные пьяницей, ни капельки не пострадавшим при катастрофе. Кара и Алиса, в мгновение ока превращенные из живых, полных энергии людей в мертвую органику. И я знал, с абсолютной, клинической точностью знал, что за физические метаморфозы им предстоит пройти, чуть ли не с точностью до часа. И все это знание не могло дать ответа на тот единственный вопрос, который стал меня преследовать: «Где они?» Что произошло с жизнью, которая в них когда-то заключалась? Как мог весь этот пыл, этот вкус к бытию, просто-напросто исчезнуть?

Я не ведал ответа, и это незнание давило невыносимым грузом. Коллеги и друзья были полны сочувствия, а я их даже не замечал. С какой радостью я погрузился бы с головой в пучину работы, но она стала лишь постоянным напоминанием о моей потере и о вопросах, на которые я не мог ответить.

И я бежал. Повернулся спиной ко всему, что знал, заново освоил прежнюю медицинскую профессию и спрятался здесь, в глуши. Самому себе дал пусть и не новую жизнь, но хотя бы новое занятие в жизни. Занятие, связанное с живыми, а не с мертвыми; занятие, при котором я мог отсрочить эту последнюю трансформацию, пусть и по-прежнему непонятную для меня. И все получилось.

Точнее, получалось. До сегодняшнего дня.

Я вернулся к столу и выдвинул ящик. Достал фотографии. «Взгляну и верну их Маккензи. Я ничего никому не обещал», — оправдался я перед самим собой и перевернул снимки.

Не знаю, что я ожидал при этом почувствовать, но уж точно не ощущение привычности происходящего. Я не про сами снимки: Бог свидетель, что за потрясение я пережил. Нет, меня словно вернули на шаг в прошлое. Непроизвольно, безотчетно я начал изучать фото.

Шесть кадров, сделанных под разными ракурсами и с разных сторон. Я быстро перетасовал снимки и вернулся к самому первому. Тело обнажено, лежит ничком с вытянутыми над головой руками, словно ныряя в длинные стебли болотной травы. Пол по фотографиям определить невозможно. Потемневшая кожа свисает складками, как плохо подогнанный комбинезон, но внимание привлекает совсем иное. Сэм оказался прав. Он говорил, будто у тела были крылья, и это действительно так.

По обеим сторонам позвоночного столба шли два глубоких разреза. Придавая трупу вид падшего, гниющего ангела, в разрезы воткнуты белые лебединые крылья.

На фоне разлагающейся кожи это выглядело омерзительно. Я еще пару секунд рассматривал крылья, потом занялся изучением самого тела. Из ран рисовыми зернами сыпались опарыши. Не только из-под лопаток, но и из многочисленных более мелких ран на спине, руках и ногах. Разложение зашло очень далеко. Жара и влажность сами по себе ускоряют процесс, а тут еще потрудились животные и насекомые. Впрочем, каждый такой фактор рассказывает свою собственную историю, помогая воссоздать хронологию происшедшего.

На последних трех снимках тело перевернуто. Те же самые мелкие порезы на туловище и конечностях, а лицо выглядит бесформенной массой перемолотых костей. Ниже подбородка — выставленные напоказ хрящи рассеченной гортани, более твердые и не столь быстро подверженные гниению, как покрывавшие их мягкие ткани. Мне припомнилась Бесс, шотландская овчарка Салли Палмер. Собаке тоже перерезали шею.

В очередной раз я стал просматривать снимки. Осознав, что пытаюсь найти на них знакомые черты погибшей женщины, отложил фотографии в сторону. Я все еще сидел за столом, когда в дверь постучали.

Генри.

— Дженис сказала, что приходила полиция. Что, деревенские опять взялись за скотоложство?

— Это насчет вчерашнего.

— А-а… — Он посерьезнел. — Проблемы?

— Да нет.

Здесь я слукавил. Было неловко утаивать что-то от Генри, но я никогда не вдавался в подробности своей прошлой жизни. Хоть он и знал, что я работал антропологом, сфера эта достаточно обширна, чтобы спрятать в ней сколько угодно грехов. Судебно-медицинская сторона моей профессии, участие в полицейских расследованиях — все это я скрыл от Генри. Разговаривать о таких вещах мне не хотелось.

И сегодняшний день не был исключением.

Его глаза привлекли лежавшие на столе снимки. Он находился слишком далеко, чтобы разобрать детали, но почудилось, будто меня поймали с поличным. Генри вскинул брови, следя, как я убираю фотографии обратно в конверт.

— Может, отложим пока этот разговор?

— Конечно. Я в общем-то и не думал совать нос в ваши дела.

— Да не в этом дело. Просто… просто есть кое-какие вещи, которые мне надо обдумать.

— У вас все в порядке? Вы, кажется, несколько… озабочены.

— Да нет, все нормально.

Он кивнул, хотя обеспокоенность в глазах осталась.

— Может, как-нибудь покатаемся на лодке? Немного физзарядки нам обоим не помешает.

Пусть Генри и не мог самостоятельно забираться в шлюпку или покидать ее, увечье не мешало ему грести или управлять парусом.

— Договорились, но лучше через пару деньков.

Было видно, как ему хочется расспросить меня. Впрочем, передумав, он обратным ходом подъехал к двери.

— Ладно, явлюсь по вашему первому зову. Где меня найти, вы знаете.

Когда Генри покинул кабинет, я откинулся в кресле, задрал лицо к потолку и зажмурился. «Я этого не хотел». А с другой стороны, кому вообще такого хочется? Не мертвой женщине, это уж точно. Я подумал о только что увиденных снимках и понял, что у меня — как и у нее самой — выбора нет.

Маккензи оставил свою визитку вместе с фотографиями. Увы, добраться до него не получилось ни через офис, ни по мобильнику. Я там и там записался на автоответчик с просьбой перезвонить, потом повесил трубку. Не могу сказать, что, приняв решение, я почувствовал облегчение, и все же часть груза скатилась с плеч.

После этого оставалось разобраться с утренним обходом. Только два пациента, в обоих случаях ничего серьезного: ребенок со свинкой и прикованный к постели старик, не желавший принимать пищу. Когда я с ними закончил, наступило время обедать. Я уже ехал назад, размышляя, где бы перекусить, дома или в пабе, как запищал мобильник.

Я судорожно схватил его, но оказалось, что это всего лишь Дженис с сообщением, что звонили из школы. Их, видите ли, беспокоит Сэм Йейтс и нельзя ли, чтобы доктор заехал на него посмотреть?

Я согласился. Все-таки хорошо, что можно заняться чем-то конструктивным, ожидая звонка от Маккензи.

Очутившись вновь в Манхэме, я отметил про себя, что присутствие полиции на улицах послужило отрезвляющим напоминанием о случившемся. Униформа констеблей резко выделялась на фоне веселеньких цветов, ярко раскрасивших церковный дворик и главную лужайку, а над всем поселком витало ощущение молчаливого и явного возбуждения. Школа, впрочем, выглядела вполне обычно. Хотя детям постарше и приходилось миль пять добираться до ближайшей средней школы, в Манхэме все еще имелась своя — маленькая, начальная. Залитый солнечными лучами дворик школы, некогда служившей часовней, был переполнен детским шумом и гамом. Шла последняя учебная неделя перед длинными летними каникулами, и возникало впечатление, что мысль об этом только подхлестывала обычную истерию большой перемены. Какая-то малышка мячиком отскочила от моих ног, увертываясь от своей подружки, пытавшейся ее осалить. Хихикая, они убежали прочь, настолько занятые игрой, что едва ли обратили на меня внимание.

Чувствуя знакомую пустоту под сердцем, я зашел внутрь. Бетти, секретарша, подарила мне ослепительную улыбку, когда я постучал в распахнутую дверь учительской.

— А, здравствуйте! Вы насчет Сэма?

Крошечная, всегда доброжелательная Бетти прожила в поселке всю жизнь. Ни разу не побывав замужем, она делила кров со своим братом и считала школьных учеников частью собственной, пусть даже изрядно разросшейся, семьи.

— Ну и как он? — спросил я.

Бетти наморщила носик.

— Да что-то хандрит. Он сейчас в санчасти. Зайдите туда, взгляните сами.

В действительности этим громким словом «санчасть» именовалась комнатушка с умывальником, кушеткой и аптечкой первой помощи. Сэм сидел, свесив ноги и понурив голову. Ребенок выглядел осунувшимся и казалось, готов был вот-вот разрыдаться.

Рядом находилась молодая женщина и тихим, умиротворяющим голосом читала ему книжку с картинками. Увидев меня, она с облегчением остановилась.

— Здравствуйте, я доктор Хантер, — сказал я и улыбнулся мальчику. — И как мы себя чувствуем, Сэм?

— Он немножко устал, — ответила женщина за ребенка. — Вроде бы прошлой ночью у него были кошмары. Да, Сэм?

Она говорила спокойно, без снисходительности, будто все это совершенно естественно. Наверное, его учительница, хотя раньше мы не встречались, да и акцент ее звучал не так заметно, как у местных. Сэм нахохлился и уткнулся подбородком себе в грудь. Я присел на корточки, чтобы мы могли посмотреть друг другу в глаза.

— Это правда, Сэм? Какие кошмары?

Впрочем, посмотрев снимки, я и сам знал, что это за кошмары. Ребенок, не поднимая лица, хранил молчание.

— Ну ладно, давай-ка я тебя посмотрю, хорошо?

Я не ожидая найти ничего по своей медицинской части и оказался прав. Температура, может, и слегка завышена, но не более того. Я потрепал его по голове и встал.

— Здоров как бык. Знаешь что, ты посиди пока, а мы с учительницей немного поговорим, ладно?

— Нет! — вскрикнул он, запаниковав.

Учительница ободряюще улыбнулась.

— Это ничего, Сэм, мы ведь будем совсем рядом, в коридоре — я даже дверь открою, — а потом сразу вернусь, хорошо?

Она протянула Сэму книгу. Помедлив секунду и насупившись, ребенок взял ее. Я вышел вслед за учительницей. Как и было обещано, она оставила дверь приоткрытой, однако отошла в сторонку, чтобы нас не было слышно.

— Извините, что пришлось вас вызвать. Я просто не знала, что делать, — тихо сказала она. — У него была самая настоящая истерика. Ребенка словно подменили.

Мне снова вспомнились фотографии.

— Я полагаю, вы знаете о вчерашнем?

Она поморщилась.

— В том-то и дело, что все знают. И каждому из детей хотелось об этом услышать из первых уст. Для него это оказалось слишком жутким.

— Родителей вызвали?

— Попыталась. Ни по одному номеру, что у нас есть, их не оказалось. — Она виновато пожала плечами. — И вот поэтому я подумала, что лучше вызвать вас. Я очень, очень о нем беспокоюсь.

Было видно, что это правда.

Я бы дал ей тридцать лет. Белокурые коротко подстриженные волосы выглядели вполне натурально, хотя и казались много светлее темноватых бровей, которые сейчас перерезала тревожная складка. Лицо слегка присыпано веснушками, особо заметными на фоне легкого загара.

— Он пережил серьезный шок. Возможно, потребуется время на восстановление, — сказал я.

— Бедняжка Сэм. И ведь накануне летних каникул… — Она кинула взгляд в сторону приоткрытой двери. — Вы считаете, ему понадобится психотерапевт?

Я и сам об этом подумывал. Если не наступит улучшений в ближайшие день-два, мне придется выписывать направление. Увы, мне самому довелось пройти таким путем, и я знал, что порой прикосновение к ране заставляет ее кровоточить еще сильнее. Я бы предпочел дать Сэму шанс самостоятельно выздороветь, пусть даже такой подход и шел вразрез с новомодными взглядами.

— Посмотрим, как пойдет дело. Может быть, к концу недели он сам встанет на ноги и даже будет бегать.

— Надеюсь…

— Думаю, сейчас самое лучше — отправить его домой, — сказал я. — А вы не звонили в школу, где учится его старший брат? Может быть, там знают, где и как найти родителей?

— Н-нет. Никому это даже в голову не пришло.

Она выглядела раздосадованной на саму себя.

— Есть кому с ним посидеть, пока они не приедут?

— Я посижу. А в классе меня подменят, я найду кого-нибудь. — Тут она сделала круглые глаза. — Ой, простите, я ведь не сказала! Я его учительница!

Я улыбнулся:

— Да я так и подумал.

— Боже мой, и даже не представилась! — При вспыхнувшем румянце веснушки проступили заметнее. — Дженни. Дженни Хаммонд.

Она застенчиво протянула руку. Теплая и сухая ладонь. Мне вспомнилось, как кто-то упоминал, будто в начале года появилась новая учительница, но впервые увидеть ее довелось только сегодня. Вроде бы.

— Мне кажется, я вас раза два видела в «Барашке», — сказала она.

— Возможно. Ночная жизнь здесь несколько ограничена.

Она усмехнулась:

— Да, я заметила. Так ведь мы потому и приезжаем в такие места. Уйти от всего остального…

Должно быть, у меня что-то промелькнуло на лице.

— Простите, но… у вас такое произношение… я и подумала, что вы не местный…

— Да нет, ничего, я действительно не отсюда.

Все же мой ответ, видимо, не до конца ее успокоил.

— Мне, наверное, лучше вернуться к мальчику.

Вместе с ней я зашел попрощаться с Сэмом и убедиться, что ему на самом деле не требуется успокоительного. Надо будет наведаться вечером и сказать матери, чтобы не пускала его в школу еще несколько дней, пока болезненные воспоминания об увиденном не покроются достаточно прочной коркой, которая позволит ему выдержать бесцеремонные тычки его школьных товарищей.

Я уже подходил к «лендроверу», когда зазвонил мобильник.

Маккензи.

— Вы сообщение оставляли, — начал он без предисловий.

Слова из меня хлынули безудержным потоком:

— Я помогу вам идентифицировать труп, и на этом все. Я не собираюсь влезать в это дело дальше, договорились?

— Как скажете.

Нет, не чувствовалось благодарности в таком ответе. А с другой стороны, не столь уж любезным было и мое предложение.

— И как думаете начать?

— Мне надо посмотреть, где нашли труп.

— Труп уже в морге, я мог бы вас там встретить — скажем, через час…

— Нет-нет, мне не нужен труп. Только место, где его нашли.

Его раздражение ощущалось даже через телефон.

— Почему? Что это даст?

У меня пересохло во рту.

— Попробую собрать «гербарий»…

Глава 6

Над болотом лениво плыла цапля, скользя по волнам леденящего воздуха. Со стороны она казалась слишком большой, чтобы держаться в небе: гигант в сравнении с мелкой болотной птицей, на которую временами падала ее тень. Уйдя в вираж, цапля стала снижаться и, дважды хлопнув крыльями, села на воду. Высокомерно тряхнув головой, она неторопливо пробралась через мелководье и застыла окаменевшей статуей на ногах-тростинках.

Я неохотно оторвал от нее взгляд, заслышав подходящего Маккензи.

— Вот, — сказал он, протягивая запечатанный пластиковый пакет. — Надевайте.

Достав белый хлопковый комбинезон, я сунул в штанины ноги и, следя, чтобы не прорвать тонкую ткань, стал натягивать его поверх ботинок и брюк. Стоило только застегнуться, как сразу выступил пот. До отвращения знакомое чувство влажного дискомфорта.

Словно шагнул назад во времени.

Я не мог стряхнуть с себя ощущение дежа-вю с той самой минуты, как встретился с Маккензи на пустыре, куда днем раньше привел за собой двух полицейских. Сейчас дорога в два ряда была уставлена патрульными машинами и внушительными автофургонами, что служат в качестве мобильных командно-спасательных центров или штабов. После того как я надел комбинезон и полотняные бахилы, мы, не говоря ни слова, прошли через болото по тропинке, обозначенной параллельными полосками оранжевой полицейской ленты. Я знал: Маккензи хочет спросить, чем я собираюсь заняться; знал также и то, что он думал, будто такое его любопытство выглядело бы признаком слабости в моих глазах. Сам я, однако, ничего не говорил вовсе не из тщеславного желания разыгрывать из себя влиятельную, неприступную особу. Просто оттягивал как можно дольше тот момент, когда придется взглянуть в лицо тому, ради чего я здесь очутился.

Место находки трупа было отгорожено дополнительными полосками ленты. Внутри, обезличенные белыми комбинезонами, копались в траве сотрудники полиции. Это зрелище вновь вызвало к жизни непрошеные воспоминания.

— У кого этот поганый «Викс»? — спросил Маккензи, ни к кому, в сущности, не обращаясь.

Какая-то женщина протянула ему пахучую смесь. Маккензи мазнул себе под носом и предложил баночку мне.

— Там еще довольно сильно воняет, хотя труп уже убрали.

Было время, когда я настолько сжился с запахами, присущими моей работе, что уже не беспокоился о них. Только все это в прошлом. Я нанес мазок камфорно-ментолового вазелина поверх верхней губы и, энергично шевеля пальцами, просунул руки в пару резиновых хирургических перчаток.

— Если хотите, есть маска, — сказал Маккензи. Я машинально замотал головой. Мне никогда не нравилось надевать респиратор без острой необходимости. — Тогда пошли.

Он нырнул под оранжевую ленту. Я за ним. Внутри круга полицейские из спецбригады прочесывали почву. Дюжина небольших маркеров, воткнутых в землю, обозначала точки, где были найдены потенциальные вещдоки. Я заранее знал, что большинство из них бесполезны: конфетные фантики, окурки и фрагменты костей животных, не имеющие никакого отношения к тому, что пытается обнаружить спецбригада. С другой стороны, на этом этапе полиция не знала и не могла знать, что важно, а что — нет. Все будет разложено по пакетикам и убрано для дальнейшего исследования.

В нашу сторону кое-кто кинул парочку любопытствующих взглядов. Тем временем лично меня интересовал только центральный участок. Здесь трава почернела и погибла, напоминая кострище. Хотя убил ее не огонь. Стало заметно кое-что еще: прорезавшийся даже сквозь защитный ментол запах, который ни с чем не спутаешь.

Маккензи бросил в рот мятную лепешку и убрал коробочку в карман, ни с кем не поделившись.

— Это доктор Хантер, — сообщил он полицейским, хрустя лепешкой. — Он судебный антрополог. Будет помогать нам идентифицировать труп.

— Да ну? Ох, видно, придется ему повозиться, — заметил один из сотрудников. — Трупа-то здесь нет.

Послышался смех. Их можно понять: они занимались своей работой и встречали в штыки любые попытки вмешаться. Особенно со стороны гражданских. С таким отношением я уже сталкивался.

— Доктор Хантер здесь по поручению старшего следователя Райана. И вы, разумеется, окажете ему всю помощь, какая потребуется. — В голосе Маккензи зазвучало раздражение. Лица вокруг внезапно стали совершенно непроницаемыми, и я понял, что этот выпад пришелся против шерсти. Впрочем, мне было все равно. Я уже сидел на корточках возле полоски мертвой травы.

По своей форме она напоминала контуры ранее лежавшего здесь тела. Силуэт гниения. На земле еще корчилось несколько червей, а на черных раздавленных стеблях снежными хлопьями были разбросаны белые перья.

Я осмотрел одно из них.

— Крылья точно от лебедя?

— Думаем, да, — ответил один из полицейских. — Мы их послали орнитологу на проверку.

— Пробы грунта?

— Уже в лаборатории.

По содержанию железа в почве можно определить, сколько крови впиталось в землю. Если жертве перерезали горло на месте обнаружения трупа, то концентрация железа окажется высокой. Если нет, то рану нанесли либо после смерти, либо женщину убили где-то еще, а тело бросили здесь.

— Что с насекомыми? — спросил я.

— Мы, знаете ли, не в первый раз это проделываем…

— Знаю. Просто хочу выяснить, как далеко вы продвинулись.

Полицейский преувеличенно тяжко вздохнул.

— Да, образцы насекомых собраны.

— И что выяснилось?

— Их по-научному называют «личинки».

Фырканье и сдавленные смешки. Я вскинул взгляд.

— А куколки?

— В смысле?

— Какой у них окрас? Бледные? Темные? Спущенные коконы находили?

Полицейский заморгал, вдруг помрачнев. Смех прекратился.

— Жуки? Много было жуков на теле?

Он на меня уставился, будто увидел ненормального.

— Слушайте, это вам не урок биологии, а расследование убийства!

Ясно. Старая полицейская косточка. Воспитанники современной школы ревностно изучают новые методики, готовы перенять любой опыт — лишь бы помогло делу. Но остаются и такие, кто сопротивляется всему, что не укладывается в их расписанные сто лет назад правила существования. Не раз и не два доводилось мне с ними сталкиваться. Похоже, из таких здесь собрали целый заповедник.

Я обернулся к Маккензи.

— У разных насекомых разные циклы развития. Эти личинки — вот они, видите? — в основном от мясных мух. Мухи трупные и падальные зеленые. При наличии открытых ран можно ожидать, что насекомые прилетят к телу немедленно. Они начинают откладывать яйца в течение часа, если стоит светлое время суток.

Пошарив кругом, я подобрал одну неподвижную личинку и положил ее на ладонь.

— Вот эта скоро окуклится. Чем старше личинка, тем она темнее. Судя по внешнему виду, я бы сказал, что этому экземпляру дней семь-восемь. Я не вижу вокруг никаких коконных фрагментов, а это означает, что куколки еще не выводились. Полный цикл развития мясной мухи занимает четырнадцать суток — стало быть, труп находился здесь более короткое время.

Я выкинул личинку обратно в траву. Остальные полицейские прислушивались, бросив работать.

— Итак, исходя из общего характера деятельности насекомых, мы имеем дело с интервалом где-то между одной и двумя неделями с момента смерти. Я полагаю, вы знаете, что это такое? — И я показал пальцем на следы желтовато-белесой массы, прилипшей к некоторым травинкам.

— Побочный продукт разложения, — холодно ответил полицейский.

— Правильно, — сказал я. — Это липоцера, она же трупный воск. По сути, это мыло, образованное жирными кислотами мягких тканей при разложении мускульного белка. Сильно повышает щелочность почвы, что, собственно говоря, и является причиной гибели мелкой растительности. И если вы внимательно посмотрите на эти белые комочки, то увидите, что они хрупкие и рассыпчатые. Это свидетельствует о довольно быстром процессе разложения, потому как в противном случае липоцера была бы эластичнее. Что согласуется с картиной обнаружения трупа, пролежавшего на воздухе в жаркую погоду, да еще со множеством открытых ран, куда свободно могут проникать бактерии. С другой стороны, липоцеры не так много, что опять-таки согласуется с предположением, что с момента смерти прошло менее двух недель.

Вокруг стояла полная тишина.

— Насколько меньше? — наконец подал голос Маккензи.

— Без дополнительной информации сказать невозможно. — Я посмотрел на хиреющие растения и пожал плечами. — Навскидку, даже с учетом быстрых темпов разложения, я бы дал девять, может быть, десять дней. Если бы дольше, то в такую жару уже наступила бы полная скелетонизация.

Разговаривая, я продолжал взглядом обшаривать мертвую траву, пытаясь отыскать то, что — как я надеялся — могло здесь находиться.

— Как был сориентирован труп? — обратился я к полицейскому.

— Сориен… Чего?

— Голова куда смотрела?

Насупившись, полисмен показал пальцем. Перед глазами всплыли снимки, я представил, как были вытянуты над головой руки, и стал осматривать землю в том месте. Того, что я искал, в траве не нашлось, поэтому я начал разворачивать спираль поиска, осторожно раздвигая пальцами травяные стебли и разглядывая то, что находится возле корней.

Я уже стал подумывать, что ничего нет, что какое-то трупоядное животное меня опередило, когда в глаза бросился искомый предмет.

— Попрошу пакет для вещдоков.

Дождавшись пакета, я сунул руку в траву и осторожно выудил иссохший, сморщенный лоскут коричневого цвета.

— Это что? — спросил Маккензи, по-журавлиному вытянув шею.

— Примерно через неделю после смерти начинается так называемая пелолапсия. Соскальзывание эпидермиса, если угодно. Вот почему кожа у трупа выглядит такой сморщенной, будто не по размеру. Особенно на руках. В конечном итоге кожица сходит полностью, как перчатка. Очень часто таким вещам не придают значения, поскольку люди не знают, что это такое, и принимают за пожухлую листву.

Я выставил на обозрение прозрачный пакет с клочком телесной ткани, похожим на пергамент.

— Вы говорили, что хотите обнаружить отпечатки пальцев?

Маккензи даже отпрянул.

— Шутите?!

— Нет. Не знаю, с какой это кисти — правой или левой, но вторая «перчатка» должна быть где-то рядом, если только не досталась животным. Так что дальнейший поиск оставляю в ваших надежных руках.

Один из полицейских фыркнул.

— И как прикажете снимать с него отпечатки? — язвительно спросил он. — Да вы сами посмотрите! Шелуха какая-то, да и только!

— О, здесь все просто, — меланхолично возразил я, начиная даже испытывать некое удовольствие. — Куриный суп из пакетика знаете? Как говорится, «только добавь воды» — и вуаля! — Ответом был тупой взгляд. — Короче, оставьте лоскут на ночь в воде. Он набухнет, и вы сможете натянуть его на руку. Так что гарантирую вполне приличный набор «пальчиков» для анализа.

Я вручил ему пакет.

— Да, кстати. На вашем месте я бы привлек кого-нибудь с ладонью поизящней. И пусть заранее наденут хирургические перчатки.

Оставив полицейского разглядывать трофей, я нырнул под ленту и вышел из круга. Начинало сказываться реактивное состояние. Я сбросил комбинезон и защитные бахилы, радуясь свободе.

Пока я сминал спецодежду в комок, подошел Маккензи. Он задумчиво качал головой.

— Да-а, правду говорят: век живи, век учись… Где это вы так наловчились?

— В Штатах. Провел пару лет в судебно-антропологическом центре Теннесси. На «трупоферме», как его неофициально именуют. Единственное место в мире, где процессы разложения изучают на настоящих человеческих трупах. Сколько это занимает при различных условиях, какие факторы влияют и так далее… ФБР там обучает своих агентов технике обработки места преступления. — Я кивнул в сторону полицейского, раздраженно раздававшего указания остальным сотрудникам. — Нам бы, наверное, тоже не помешало такое заведение.

— Ага, от них дождешься… — Маккензи принялся стаскивать с себя комбинезон. — Ненавижу эти чертовы тряпки… — пробормотал он, отряхивая костюм. — Так вы считаете, она была мертва дней десять?

Я стянул с рук резину. Запах латекса и влажная кожа вызвали к жизни куда больше воспоминаний, чем хотелось.

— Девять или десять. Правда, это вовсе не значит, что тело все время пролежало здесь. Его могли привезти откуда-то еще, но, думаю, ваши эксперты сумеют ответить на такой вопрос.

— Вы могли бы им помочь.

— Извините, я обещал помочь с идентификацией трупа. Завтра к этому часу вам станет понятнее, кто он. — «Или она», — подумал я про себя и тем не менее промолчал. Маккензи, однако, видел меня насквозь.

— Мы всерьез взялись за розыск Салли Палмер. На данный момент никто из опрошенных не видел ее после барбекю. Она сделала заказ в бакалейной лавке, а на следующий день, когда он был выполнен, за ним не явилась. Кроме того, по утрам она обычно звонила киоскерам, чтобы ей принесли газеты. Заядлая читательница «Гардиан», судя по всему. Но и прессу она перестала получать.

Во мне начало расти темное, уродливое чувство.

— И до сих пор об этом никто не сообщил?

— Видимо, нет. Такое впечатление, что ее никто не хватился. Все думали, она куда-то уехала или просто занята своей книгой… Киоскер сказал, что она вроде не из местных. А вы говорите, в деревне все на виду…

Я-то ничего не говорил. Не мог. Ведь я и сам не заметил ее отсутствия.

— Это еще не значит, что речь идет о Салли. Вечеринка в пабе состоялась почти две недели назад. Обнаруженная жертва, кем бы она ни была, погибла позже. И кстати, что с ее мобильным телефоном?

— А что с ним такое?

— Когда я звонил, он все еще работал. Если бы она отсутствовала все это время, то аккумулятор давно бы сел.

— Не обязательно. Модель новая, режим ожидания рассчитан на четыреста часов, то есть порядка шестнадцати суток. Возможно, рекламное преувеличение, хотя если мобильник действительно не использовался и просто пролежал в ее сумочке, то мог бы протянуть все эти дни.

— Все равно жертвой может быть кто-то другой, — уперся я, сам себе не веря.

— Может, и так. — Судя по тону, у инспектора имелось в запасе нечто, чем он не хотел со мной делиться. — Как ни крути, а убийцу найти надо.

С этим не поспоришь.

— Вы думаете, это кто-то из местных? Из поселка?

— Я вообще пока ничего не думаю. Жертвой могла стать туристка, путешествовавшая автостопом, а убийца просто выбросил ее по дороге. Сказать пока трудно. — Он втянул воздух сквозь зубы. — Послушайте…

— Ответом все равно будет «нет».

— Вы даже не знаете, что я хочу сказать.

— Нет, знаю. Еще одна просьба. Потом еще одна, и еще. — Я потряс головой. — Такими делами я больше не занимаюсь. Для этого есть и другие люди в стране.

— Их не так много. А вы — лучший.

— Уже нет. Я сделал все, что мог.

Холодное, бесстрастное лицо.

— В самом деле?

Отвернувшись, Маккензи пошел прочь, оставив меня добираться до «лендровера» в одиночку. Я поехал было назад, но как только пропал из поля зрения, свернул на обочину. Безудержно тряслись руки. Внезапно стало трудно дышать. Я уронил голову на руль, стараясь не глотать воздух ртом как рыба, потому что знал, что от гипервентиляции станет только хуже.

Наконец отпустило. Мокрая от пота рубашка после панического приступа липла к спине, и все же я не шевелился пока сзади не раздался гудок. К месту, где моя машина перегородила проезд, приближался трактор. Пока я смотрел на него, тракторист несколько раз сердито махнул мне: «Уйди с дороги!» Я поднял руку, признавая свою вину, и тронулся в путь.

К тому времени как я добрался до поселка, напряжение спало. Голода пока нет, однако я понимал, что должен чем-то перекусить. Я остановился возле магазина, выполнявшего здесь роль супермаркета, и решил взять себе сандвич. «Захвачу его домой и прикорну на часок-полтора, чтобы к вечернему приему привести мысли в порядок». Минуя аптеку, я едва не налетел на выходившую из дверей молодую женщину. Она была мне знакома: пациентка Генри, одна из тех преданных душ, что до сих пор предпочитали ходить на консультации именно к нему, пусть даже приходилось долго сидеть в очереди. Как-то раз, когда Генри был занят, мне довелось ее принять, и теперь я силился припомнить ее имя. «Лин, — всплыло в голове. — Лин Меткалф».

— Ой, извините! — воскликнула она, прижимая к груди пакет.

— Ничего страшного. Как вы поживаете, кстати?

Улыбка от уха до уха.

— Спасибо, отлично!

Глядя ей вслед, я, помнится, даже подумал: «Как это здорово — встретить совершенно счастливого человека». И на эхом выбросил ее из головы.

Глава 7

Лин позднее обычного достигла насыпи, рассекавшей заросли камыша. К тому же этим утром туман стоял плотнее, чем вчера. Все вокруг было окутано одеялом из белого дыма, завивавшегося бесформенными узорами, на которых никак не хотел фокусироваться взгляд. Позднее всю дымку выжжет солнце, и к обеду день станет одним из самых жарких в году. Но пока… пока вокруг холодно и сыро, а солнце и жара кажутся небылицей.

В теле ощущалась некая одеревенелость, и было как-то не по себе. Прошлой ночью они с Маркусом засиделись допоздна из-за телефильма, и сейчас организм протестовал. С огромной неохотой вытащив себя из постели, Лин даже пару раз огрызнулась на Маркуса, который отказался войти в ее положение и, ворча в ответ, заперся в душе. Сейчас, на воздухе, Лин чувствовала, как ноют и протестуют мышцы. «Ничего, вылечим бегом. Скоро станет легче». Она поморщилась. «Ну-ну…»

Чтобы отвлечься от мысли, какой трудной выдалась сегодняшняя пробежка, Лин подумала о коробочке, что она спрятала в комоде под своими лифчиками и трусиками, где Маркус никогда на нее не наткнется, это уж точно. Интерес к ее нижнему белью он проявлял исключительно тогда, когда оно было на ней надето.

Заходя в аптеку, Лин вовсе не планировала покупать тест-комплект для проверки беременности, но, заметив его на полке, под влиянием какого-то порыва положила одну из коробочек в корзинку, рядом с гигиеническими тампонами, которые, как она надеялась, ей не понадобятся. Впрочем, даже в ту минуту она чуть было не передумала. В здешних местах очень трудно хоть что-то сохранить в тайне, поэтому покупка подобных вещей вполне могла означать, что к концу дня весь поселок будет провожать тебя понимающим взглядом.

Аптека, однако, оказалась пуста, и лишь за кассой стояла скучающая девушка. Работала она тут недавно, была совершенно безразлична к любому человеку старше восемнадцати и вряд ли обратила бы внимание, что покупает себе Лин, не говоря уже о желании посплетничать. Лин подошла с пылающим лицом и сделала вид, что роется в сумочке в поисках кошелька, пока кассирша безучастно пробивала чек.

Сияя как ребенок, Лин выскочила на улицу и чуть было не столкнулась с одним из местных врачей. С тем, который помоложе. Не с доктором Генри. Этого звали доктор Хантер. Тихий, но симпатичный. Его появление вызвало немалый переполох среди поселковых дам, хотя док, кажется, этого даже не заметил. Он, наверное, принял ее за ненормальную, пока она улыбалась ему во весь рот будто идиотка. Или вообразил, что она к нему неровно дышит. Эта мысль вновь заставила ее улыбнуться.

Пробежка стала приносить плоды. Наконец-то начала проходить одеревенелость, переставали ныть мышцы, разогретые потоком крови. Лес уже совсем близко, и, глядя на него, Лин почувствовала, как в подсознании шевельнулись какие-то темные ассоциации. Поначалу, увлеченная воспоминаниями об аптеке, она не могла понять, в чем дело. И тут в голове всплыло. Она совсем забыла про мертвого зайца, что попался ей вчера на тропинке. И еще за ней кто-то следил…

Внезапно перспектива вновь оказаться в лесу — особенно в такой туман — показалась до странности непривлекательной. «Дура», — подумала Лин, изо всех сил пытаясь прогнать эту мысль, и все же несколько сбросила темп, приближаясь к лесу. Сообразив, что происходит, она досадливо щелкнула языком и прибавила скорость. Лишь у самой опушки ей вдруг вспомнилась убитая, труп которой недавно нашли. «Да, только ведь не здесь, — сказала она себе и кисло добавила: — И потом, убийца должен быть мазохистом, чтобы в такую рань слоняться по лесам». Вокруг уже начинали смыкаться деревья.

С облегчением она отметила, что дурные предчувствия, осаждавшие ее днем раньше, при этом не материализовались. Лес вновь стал просто лесом. Тропинка пуста — мертвый заяц, без сомнения, уже превратился в одно из промежуточных звеньев пищевой цепи. Природа есть природа. Лин бросила взгляд на секундомер и, отметив, что отстает на одну-две минуты против обычного времени, прибавила темп. Каменный столб уже был видел, темным пятном пробиваясь сквозь туман. Лин вот-вот должна была с ним поравняться, и тут до нее дошло: что-то не так. Через мгновение свет и тень встали на свои места, и всякие мысли о беге вылетели из головы.

К камню была привязана мертвая птица. Дикая утка, перехваченная проволокой за шею и ноги. Придя в себя, Лин быстро огляделась. Смотреть, впрочем, оказалось не на что. Только деревья кругом — и дохлая утка. Лин смахнула пот с бровей и пригляделась к птице. В тех местах, где тонкая нить врезалась в кожу, перья потемнели от крови. Не зная, что делать — отвязывать птицу или нет, — бегунья нагнулась, чтобы получше рассмотреть проволоку.

Птица открыла глаза.

Вскрикнув, Лин отшатнулась, а утка тем временем судорожно забилась о камень, дергая стянувшую горло проволоку. От этого становилось только хуже, но Лин не решалась приблизиться к бешено хлопавшим крыльям. Потихоньку вернулась способность рассуждать, и в голове стала выстраиваться связь между птицей и вчерашним зайцем, будто специально выложенным на тропинке. Слепящей вспышкой сверкнула догадка.

Если утка до сих пор жива, значит, она здесь не так долго. Кто-то сделал это недавно.

И этот кто-то знал, что Лин наткнется на птицу.

Часть ее существа пыталась протестовать, настаивая, что все это бред, фантазия. Однако Лин уже неслась назад со всех ног. Ветки хлестали розгами; бег стал гонкой; в голове одна только мысль: «Беги, беги, беги!» Не важно, глупо это или нет — только бы вырваться из леса на волю. Еще один поворот — и она увидит луг. Воздух хрипел в горле, глаза простреливали заросли справа и слева: вот-вот из них кто-то вынырнет. Но нет, никого. То ли стон, то ли всхлип вырвался у последнего поворота. «Еще немного», — проскочила мысль, уже готова была нахлынуть волна облегчения — и тут что-то схватило ее за ногу.

Реагировать времени не было. Лин кубарем полетела на землю, удар вышиб воздух из легких. Она не могла дышать, не могла шевельнуться. Оглушенная, она с трудом сделала вдох, затем другой, глоткой всасывая сырой запах суглинка. Не веря себе, Лин пыталась отыскать взглядом предмет, о который споткнулась. Нога неуклюже вытянута, ступня вывернута под странным углом. Лодыжка перехвачена блестящей леской. Нет, не леской.

Проволокой.

Осознание пришло слишком поздно. Она еще не успела встать на ноги, как сверху упала тень. Что-то прижалось к лицу, не давая вздохнуть. Лин дернулась, пытаясь всеми силами, что оставались в руках и ногах, вырваться из облака едкой химической вони. Сил не хватало. А сейчас и они начали иссякать. Трепыхания становились все слабее, от нее уплывало утро, свет таял, уступая темноте. «Нет!» Она хотела бороться, но все глубже и глубже тонула во мраке, как галька, упавшая в колодец.

Что испытывала она, пока не угасло сознание? Чувство неверия, нереальности? Может быть, хотя и недолго.

О нет, совсем недолго.

* * *

Для остальных жителей поселка день начался как обычно. Может, только чуточку напряженнее из-за постоянного присутствия полиции и догадок о том, кем могла оказаться мертвая женщина. «Мыльная опера», воплощенная в жизнь; мелодрама, разыгрываемая прямо на подмостках Манхэма. Да, кто-то умер, и все же в глазах большинства инцидент выглядел довольно отвлеченным и, стало быть, не трагичным. По общему, хотя и не высказанному, мнению, убита была совершенно посторонняя женщина. Будь она из своих, разве это не стало бы ясно? Разве ее не хватились бы, не распознали бы тут же виновника? Нет, гораздо проще считать, что пострадал кто-то из чужаков. Какой-то пришелец из городских, кому хватило дурости сесть не в ту машину, чтобы теперь оказаться щепкой, выброшенной ураганом судьбы на местные берега. Так что происходящее воспринималось чуть ли не как развлечение, диковинка, которой можно упиваться, не мучаясь печалью и скорбью.

Даже то обстоятельство, что полиция расспрашивала про Салли Палмер, не изменило общего настроения. Всякий знал, что она писательница, часто уезжавшая в Лондон. В памяти людей ее лицо до сих пор слишком ново, чтобы проводить какую-то параллель с находкой на болоте. Словом, Манхэм оказался не в состоянии отнестись к происходящему серьезно и согласиться с тем, что обитатели поселка выступают не просто как зрители, а, напротив, играют в деле гораздо более важную роль.

Еще не сядет солнце, как все изменится.

В моем случае это произошло в одиннадцать часов утра, со звонком от Маккензи. Спал я плохо и пришел в амбулаторию пораньше, чтобы стряхнуть с себя остатки очередного кошмара с привидениями. Когда затрещал телефон и Дженис сообщила, кто на проводе, в животе опять шевельнулась тугая спираль.

— Соедините.

Пауза показалась бесконечной, хотя и не такой длинной, как хотелось бы.

— Отпечатки совпали, — начал Маккензи без предисловий, — это Салли Палмер.

— Вы уверены?

(«Дурацкий вопрос», — тут же подумал я.)

— Никаких сомнений. Отпечатки совпали с образцами из ее дома. Кстати, она у нас проходила по картотеке. Как-то раз задержали на манифестации, еще студенткой.

Не думал я, что у Салли такой воинственный характер… Да я так и не узнал ее по-настоящему. И никогда теперь не узнаю.

У Маккензи было еще не все:

— Сейчас, когда мы точно установили личность, можно серьезно взяться за дело. Но я подумал, что вам, возможно, будет интересно узнать, что мы до сих пор не нашли никого, кто бы мог вспомнить, что видел ее после той вечеринки в пабе.

Он многозначительно замолчал, как если бы мне следовало сделать какой-то вывод. Пришлось напрячь память, и через пару секунд я сказал:

— Вы имеете в виду, что даты не сходятся?

— Нет, не сходятся, если с момента смерти и впрямь прошло девять-десять суток. Сейчас дело выглядит так, будто она пропала почти две недели назад. Недостает нескольких дней.

— Так ведь данные приблизительные, — возразил я. — Я мог и ошибиться. А что говорит патологоанатом?

— Говорит, что исследует труп, — сухо ответил инспектор. — И пока что против ваших выводов не возражает.

Неудивительно. Как-то раз мне довелось работать над телом жертвы, пролежавшим в морозильной камере несколько недель, прежде чем убийца избавился от трупа. Впрочем, процесс разложения обычно идет по графику, который меняется в зависимости от среды — замедляется или ускоряется, следуя окружающей температуре и влажности. Стоит только внести поправки на такие факторы, как процесс становится вполне понятным. И то, что я видел накануне на болоте (я до сих пор не сумел совершить эмоциональный скачок и отождествить труп со знакомой мне женщиной), можно было интерпретировать точно так же, как показания секундомера. Вопрос лишь в умении истолковать факты.

Увы, на такое способны далеко не все патологоанатомы. В определенной части судебная медицина и антропология сближаются друг с другом. Однако как только дело касается далеко зашедшего процесса разложения, большинство патологоанатомов умывают руки. Их область — выявление причин смерти, что все более и более затрудняется по мере распада биологических структур. И вот здесь начиналась моя работа.

«С которой покончено», — напомнил я себе.

— Вы меня слышите, доктор Хантер?

— Да, слышу.

— Прекрасно. Потому что мы, похоже, угодили в тупик. Нам так или иначе надо выяснить, что случилось в «недостающие» дни.

— Она могла попросту куда-то уехать. Скажем, ее вызвали и не было времени хоть кого-нибудь предупредить.

— Ага. И как только она вернулась, ее тут же убили, да так быстро, что в поселке ее никто не видел.

— Это возможно, — возразил я упрямо. — Скажем, пришла домой, а там грабитель сидит…

— Да, могла спугнуть бандита, — согласился Маккензи. — Тогда тем более надо установить точное время.

— И все же я-то тут при чем?

— А как быть с собакой?

— С собакой? — машинально повторил я, хотя уже понял, куда он клонит.

— Логично предположить, что тот, кто убил Салли Палмер, прикончил и ее собаку. Отсюда вопрос: сколько времени была мертва собака?

Меня охватило двойственное чувство: уважение к сообразительности Маккензи и досада на себя. Разумеется, я изо всех сил старался обо всем этом не думать, но было время, когда мне не требовалось чужих подсказок.

Он продолжил:

— Если собака была мертва приблизительно столько же, тогда ваша версия про грабителя приобретает больший вес. Салли откуда-то приезжает, ее собака расстраивает планы взломщика, он их убивает и на болоте избавляется от трупа хозяйки. Что-то в этом духе. Но! Если собака была убита раньше, то дело предстает в ином свете. Потому как в этом случае убийца не сразу прикончил свою жертву. Он ее где-то держал, пока она ему не наскучила, и лишь затем взялся за нож.

Маккензи выдержал паузу, чтобы смысл его слов полностью дошел до меня.

— Итак, я бы сказал, что нам надо кое-что выяснить. Вы согласны со мной, доктор Хантер?

* * *

Дом Салли Палмер сильно изменился с момента моего последнего приезда. Тогда он просто стоял, молчаливый и пустой; сейчас же встречал суровых и непрошеных гостей. Дворик заставлен полицейскими машинами, повсюду снуют озабоченные эксперты-криминалисты, кто в спецодежде, кто просто в униформе. Но деловитое оживление, казалось, только подчеркивало общее впечатление заброшенности, превратив этот дом из жилища в жалкую и совсем свежую «капсулу времени», которую потрошат и разглядывают под лупой.

«Такое ощущение, что от самой Салли здесь ничего не осталось», — пришло мне в голову, пока мы с Маккензи пересекали дворик.

— Приезжал ветеринар насчет коз, — сообщил он. — Половина уже передохла, а еще пару пришлось забить. Он говорит, что удивительно, как вообще кто-то из них выжил. Еще день-два — и все. Конечно, козье племя так просто не выморишь, но он думает, что надо недели две без воды и корма, чтобы довести их до такого состояния.

То место позади дома, где я нашел овчарку, было обнесено лентой, однако в остальном ничего не изменилось. Никто не торопился убирать собачий труп, так что или эксперты здесь уже закончили, или считали, что есть задачи поважнее. Маккензи остался чуть позади, хрустя своими мятными лепешками, а я присел на корточки, чтобы получше рассмотреть небольшое тельце. Бесс мне казалась покрупнее — и совсем не обязательно, что память выкидывает фокусы; просто разложение уже изрядно потрепало останки.

Шерсть вводила в заблуждение, скрывая то обстоятельство, что от собаки остались почти одни кости. Впрочем, сухожилия и хрящи еще на месте — в частности перерезанная трахея, которую можно видеть в зияющей ране на шее, — а вот от мягких тканей толком ничего не сохранилось. Подобрав палку, я легонько потыкал в землю вокруг трупа, заглянул в пустые глазницы и встал.

— Итак? — спросил Маккензи.

— Трудно сказать. Здесь надо учесть меньшую массу тела, к тому же и шерсть повлияла на скорость распада. В какой степени, я не знаю. Единственный сопоставимый опыт моей работы касался свиней, а у них шкура голая, без волосяного покрова. Правда, я бы сказал, что в нашем случае насекомым было сложнее откладывать яйца, исключая участки открытых ран. В общем, шерсть, наверное, замедлила процесс.

Я скорее беседовал сам с собой, чем с Маккензи, расчищая память от паутины, просеивая зерна знаний, доселе пребывавших в спячке.

— До открытых мягких тканей добрались животные. Видите, вот тут, возле глазниц? Кость обглодана. Для лис отверстие уж очень маленькое; так что повинны, наверное, грызуны и птицы. Причем шуровали они на весьма раннем этапе, потому как слишком сильная вонь их бы отпугнула. С другой стороны, это означает уменьшение объема мягких тканей и, как следствие, не столь интенсивную деятельность насекомых. Кстати, почва здесь гораздо суше, чем на болоте, где вы нашли мертвую женщину. — У меня так и не получалось сказать «Салли Палмер». — Вот почему труп выглядит столь высохшим. При такой жаре, без влаги, он мумифицируется, что меняет характер процесса разложения.

— Стало быть, вы не знаете, как давно убили собаку? — подстегнул меня Маккензи.

— «Знать» — значит быть уверенным. Я просто говорю, что здесь замешана масса переменных. Могу сказать — думаю, однако имейте в виду, что оценка только предварительная. Нельзя же получить бесспорные и быстрые ответы при беглом осмотре!

— Но все же?

— Ну хорошо. Пустых коконов я не обнаружил, хотя некоторые куколки скоро должны лопнуть. Они явно старше тех, что мы видим вокруг трупа, так как темнее окрашены. — И я показал на открытую рану на собачьей шее. Около нее, в траве, ползало несколько блестящих точек. — А вот и жуки. Не очень много, да они обычно и приходят позже. Если угодно, первую волну десанта составляют именно мухи и их личинки. По мере развития процесса стрелка весов качнется в другую сторону. Меньше опарышей, больше жуков.

Маккензи наморщил лоб.

— А возле Салли Палмер жуки были?

— Я не видел. Впрочем, жуки не столь надежные индикаторы, как личинки мясных мух. И, как я уже говорил, имеются прочие переменные, которые тоже надо учитывать.

— Послушайте, я ведь не прошу вас давать показания под присягой. Хочу просто знать — хоть примерно! — когда сдох этот чертов пес.

— Навскидку, — сказал я, разглядывая кости с лохмотьями шерсти, — тринадцать-четырнадцать суток.

Он закусил губу и нахмурился.

— Значит, его убили до женщины.

— Да, у меня такое впечатление. В сравнении с тем, что я видел вчера, разложение началось на трое-четверо суток раньше. Даже если, к примеру, вычесть дня полтора, пока пес провалялся на улице, все равно получаем порядка трех суток. Но, повторяю, это пока что лишь догадки.

Маккензи задумчиво меня разглядывал.

— Вы не могли ошибиться?

Тут я и сам засомневался. И все же ему нужен совет, а не моя ложная скромность…

— Нет, не мог.

Он вздохнул.

— Черт…

Зазвонил его мобильник, и, отцепив трубку с ремня, Маккензи отошел в сторону. Я остался возле трупа, еще раз внимательно приглядываясь ко всему, что могло бы изменить мое мнение. Нет, все вроде правильно. Я нагнулся, чтобы поближе взглянуть на горло. Хрящи сохраняются дольше, чем мягкие ткани, однако до них добрались животные и обглодали края. Но все равно было видно, что здесь разрез, а не укус. Вынув из кармашка фонарик-карандаш и дав себе слово не позабыть его продезинфицировать, прежде чем опять совать в рот пациентам, я посветил внутрь раны. Разрез глубокий, до самых шейных позвонков. Я поиграл лучом на бледной тонкой царапине на косточке. Никакое животное не оставит такого следа. Лезвие вошло так глубоко, что задело и хребет.

Значит, большой нож или тесак. Причем весьма острый.

— Что-то нашли?

Я до того увлекся, что не услышал возвращения Маккензи. Я рассказал ему о своем открытии:

— Если кость задета достаточно сильно, то вы, пожалуй, сможете сказать, есть ли на кромке волновая заточка. В любом случае нужна сила, чтобы так глубоко рассечь. Должно быть, здоровый мужик.

Маккензи кивнул, но как-то рассеянно.

— Слушайте, мне надо отойти. А вы не торопитесь: сколько нужно времени, столько занимайтесь. Я скажу экспертам, чтобы вас не трогали.

— Да нет, не надо. Я закончил.

— Вы не передумаете?

— Сколько мог, я вам рассказал.

— Я к тому, что могли бы рассказать и побольше, при желании-то…

Уже начинало злить то, как он пытался мной управлять.

— Это мы с вами уже проходили. И я сделал все, что обещал.

Казалось, Маккензи что-то взвешивает. Инспектор прищурился на солнце.

— Ситуация изменилась, — наконец решившись, сказал он. — Пропал кое-кто еще. Возможно, вы ее знаете. Лин Меткалф.

Имя — словно удар под ложечку. Я вспомнил, как прошлым вечером видел эту женщину возле аптеки. Какой счастливой она казалась…

— Вышла сегодня из дома на утреннюю пробежку и не вернулась, — бесстрастно продолжал Маккензи. — Может, и ложная тревога, хотя прямо сейчас не похоже. И если так, если преступник тот же самый… мы под такую раздачу попадем… Потому что Лин Меткалф либо уже мертва, либо ее где-то держат. А зная, что проделали с Салли Палмер, такого я не пожелал бы и врагу.

Я едва не спросил, зачем он мне все рассказывает, да только ответ был ясен еще до того, как вылетели слова. С одной стороны, он сильнее давил на меня, чтобы я с ними сотрудничал. А с другой… В конце концов, Маккензи ведь полицейский. То, что именно я сообщил о пропаже Салли Палмер, ставило меня ближе к концу списка подозреваемых. А если объявится и вторая жертва, то все снова окажется подвешенным в воздухе. Нельзя пропускать ни одной потенциальной ниточки.

Включая меня.

С совершенно непроницаемым лицом Маккензи наблюдал за моей реакцией.

— Я еще позвоню. Уверен, что вас, доктор Хантер, не нужно просить держать эту новость при себе. Я уже знаю, что вы умеете хранить тайны.

С этими словами он развернулся и пошел прочь, преследуемый по пятам «черной собакой» — собственной тенью.

* * *

Если Маккензи и не шутил насчет конфиденциальности, то беспокоился все же зря. Манхэм слишком мал для таких секретов. К тому времени, когда я вернулся с фермы Салли Палмер, новость уже облетела всех и вся. Почти одновременно стало известно, кем оказалась ранее убитая женщина. В итоге двойное потрясение. Как в это можно поверить? За несколько часов настроение поселка изменилось. Лихорадочное возбуждение сменил шок. Большинство цеплялось за надежду, что оба события окажутся не связанными между собой и что предполагаемая «вторая жертва» еще объявится целой и невредимой.

Увы, надежда таяла с каждым часом.

Когда Лин не вернулась с пробежки, ее муж Маркус отправился на поиски. Позднее он признался, что поначалу не слишком волновался. Пока имя Салли Палмер не объявили, его больше беспокоила мысль, что жена решила опробовать новый маршрут и просто-напросто заблудилась. Такое уже бывало. Вот почему, шагая по тропинке к озеру, он выкрикивал ее имя с ноткой раздражения в голосе. Ведь Лин знала, что у мужа впереди трудный день, а сейчас ее идиотская привычка бегать по утрам вынуждала Маркуса опаздывать.

Он все еще был не слишком встревожен, пока шел через камыши к лесу. Когда Маркус обнаружил привязанную к камню мертвую утку, то его первой реакцией стал гнев на бессмысленную жестокость. Всю свою жизнь он провел в деревне и никакой сентиментальности к животным не испытывал, однако беспричинный садизм — совсем иное дело. Стоило этой мысли всплыть в голове, как по спине Маркуса пополз первый холодок страха. Он попытался убедить себя, что мертвая птица никаким боком не касается Лин. Но страх уже пустил свои корни.

Он продолжал разрастаться, питаясь эхом от криков Маркуса, одиноко звеневших среди безучастного леса. К тому времени, когда муж Лин Меткалф решил пуститься в обратный путь, остатки его спокойствия держались на волоске. Чуть ли не бегом возвращаясь к озеру, он повторял себе, что Лин — конечно же! — уже ждет его дома. И тут он увидел вещь, от которой последние капли надежды сдуло прочь, будто водяную пыль.

Полускрытый за корнем дерева, на земле лежал ее секундомер.

Маркус поднял его, и в глаза бросился сломанный браслет и треснувший циферблат. Чувствуя, как страх уступает место панике, он принялся обшаривать кусты в поисках других следов. Их не было. По крайней мере он их не распознал. Маркус заметил, но не обратил внимания на толстый колышек, вбитый в землю поблизости. Несколько часов спустя полиция установит, что это остатки силка, а еще через некоторое время на тропинке будут найдены пятна крови.

Сама же Лин словно испарилась.

Глава 8

Такое впечатление, что чуть ли не весь Манхэм вышел на поиски пропавшей. В другое время или при иных обстоятельствах еще можно было бы предположить, что Лин исчезла сама, из каких-то своих соображений. Да, в поселке считали, что они с мужем выглядят вполне счастливой парой. Но ведь в таких делах никогда ничего толком не знаешь…

Однако сейчас, вслед за убийством другой женщины, исчезновение Лин Меткалф немедленно предстало в гораздо более зловещем свете. И пока полиция сосредоточенно прочесывала лес и участки маршрута ее утренних пробежек, каждый, кто был в состоянии, хотел как-то помочь.

Стоял замечательный летний вечер. Солнце клонилось к закату, в небе ныряли юркие ласточки… Чуть ли не деревенский праздник, редкостное ощущение единства и сплоченности людей. И все же никто не мог надолго позабыть о причине, почему они здесь. А реальность тут же напоминала о себе еще одной горькой мыслью.

Руку к убийству приложил кто-то из своих.

Больше нельзя все сваливать на чужака. Уже невозможно. Едва ли случайность — и, конечно, не совпадение, — что обе женщины оказались из одного и того же поселка. Никто не мог поверить, что чужак остался бы в округе после убийства Салли Палмер или вернулся назад за второй жертвой. Отсюда получается, что тот, кто зарезал одну женщину и устроил ловушку другой, просто обязан быть кем-то из местных. Можно предположить, конечно, что этим человеком мог оказаться кто-то из соседней деревни, однако тут же возникал вопрос: почему именно Манхэм стал местом совершения обоих преступлений? Здесь напрашивался второй вывод, более логичный и вместе с тем более пугающий: мы знали не только обеих женщин, но и ту тварь, что несла ответственность за смерть одной из них и исчезновение другой.

Эта идея еще только начинала пускать корни в сознании вышедших на поиски людей. До полного расцвета ей пока далеко, хотя первые ростки уже начали пробиваться наружу. Они проявлялись в том, с какой отчужденностью — пусть еще небольшой — жители поселка стали относиться друг к другу. Все были наслышаны о том, что преступники сами принимают участие в поисках. С едва обсохшей на руках кровью убийца мог разыгрывать на людях отвращение и сострадание, даже лить крокодильи слезы, хотя в гнилой темнице его сердца были заперты последние крики и мольбы жертв. И пусть даже Манхэм продемонстрировал свою сплоченность, раздвигая длинные стебли травы и заглядывая под кусты, подозрение начало подтачивать его изнутри.

Я присоединился к поискам сразу после вечернего приема. Мозговым центром всего мероприятия служил полицейский автофургон, поставленный в самом конце дороги, у леса, где Маркус Меткалф нашел секундомер своей жены. Здесь уже начиналась окраина поселка, и машины на четверть мили запрудили дорогу, уткнувшись в живые изгороди по обеим сторонам. Некоторые из жителей пришли сами, по зову сердца, хотя большинство привлек сюда переполох. Толклась рядом и кучка журналистов, правда, пока только местных. В тот момент общенациональные издания еще не успели подхватить эту историю или, быть может, просто считали, что убийство одной женщины и похищение другой не такая и новость. Вскоре все изменится, но сейчас Манхэм мог заниматься собственными делами в относительной безвестности.

Полиция организовала своего рода общественный штаб для координации массовых поисков, причем далеко не в последнюю очередь из чисто пропагандистских соображений. У народа появится чувство причастности к делу, и можно быть уверенным, что добровольцы не станут путаться под ногами профессионалов. Впрочем, местность вокруг Манхэма настолько глухая, что всю ее осмотреть просто невозможно. Словно губка способна она впитать сколь угодно много людей, так и не выдав свои секреты.

Маркуса Меткалфа я увидел возле других мужчин, но держался он немного в стороне. У Маркуса пусть не атлетический, но все же крепкий тип сложения, характерный для человека, занятого физическим трудом. Копна светлых волос. Лицо при нормальных обстоятельствах можно было бы назвать приятным и жизнерадостным, однако сейчас Меткалф выглядел осунувшимся, с налетом желтизны на загорелых, но побледневших скулах. Рядом с ним стоял Скарсдейл. Почтенный пастор наконец-то нашел дело под стать суровым и непреклонным чертам своей физиономии. Я на мгновение задумался, не подойти ли, чтобы выразить… Что? Сочувствие? Соболезнования? Пустота любых моих слов и воспоминания о том, насколько мало я сам ценил неуклюжие попытки почти незнакомых людей что-то мне высказать, чем-то поддержать, меня остановили. Вместо этого, оставив Маркуса на попечение пастора, я направился прямиком к штабу за указаниями, куда идти и что делать.

Об этом решении мне еще предстояло пожалеть.

Несколько часов я без толку потратил, пробираясь сквозь заболоченный луг в составе группы, куда входил Руперт Саттон, который вроде бы даже был рад вырваться из-под опеки деспотичной матери. Из-за своей грузности он с трудом поспевал за нами. Тяжело дыша ртом, Руперт тащился следом, пока мы медленно, по кочкам преодолевали поле, обходя особо топкие места. Один раз он поскользнулся и упал на колени. На меня по-звериному пахнуло потом, когда я помог встать ему на ноги.

— Черт, — выдохнул Руперт, уставившись на руки с налипшей, как черные перчатки, грязью и заливаясь румянцем от собственной неловкости. Голос у него оказался на удивление высоким, прямо девичьим. — Черт, черт, — принялся он повторять, сердито при этом моргая.

Если не считать этого случая, люди говорили мало. Когда сумерки сделали дальнейшие поиски бессмысленными, мы оставили попытки и вернулись назад. Общее настроение — под стать мрачному, темнеющему пейзажу. Я знал, что по пути домой многие зайдут в «Черный ягненок» — нуждаясь больше в человеческом общении, чем в спиртном. Сам я намеревался поехать прямиком домой, но передумал. В тот вечер мне хотелось оставаться в одиночестве ничуть не больше, чем прочим жителям поселка. Припарковавшись возле кабачка, я вошел внутрь.

Если не считать церкви, «Барашек» был самым старым зданием в Манхэме и относился к числу тех немногих домов, где сохранилась традиционная камышовая крыша. В любом ином месте нашего озерного края его бы давно «причесали», сделав картинно-респектабельным, но коль скоро угождать некому, кроме своих же местных, никаких серьезных попыток приостановить обветшание паба не делалось. Камышовые стебли потихоньку плесневели, а некрашеная, заляпанная стенная штукатурка пошла трещинами.

Сегодня, впрочем, торговля шла полным ходом, хотя до праздничной атмосферы было далеко. Меня приветствовали серьезными, даже угрюмыми, кивками, а разговоры велись приглушенно и на полутонах. Когда я подошел к бару, хозяин вздернул подбородок, будто задавая немой вопрос. Владелец паба был наполовину слепым, а белесый цвет больного глаза придавал ему сходство со стареющим лабрадором.

— Пожалуйста, Джек, одну пинту.

— Ходили на поиски? — спросил он, ставя передо мной пиво. Когда я кивнул, он отмахнулся от банкноты. — Для вас бесплатно.

Я уже успел прикончить почти весь стакан, когда мне на плечо упала чья-то рука.

— Я так и думал, что ты сегодня зайдешь.

Взглянув вверх, я узнал материализовавшегося рядом гиганта.

— Привет, Бен.

Бен Андерс был ростом под два метра и почти столь же широк в плечах. Работал он лесником в Хайклингском заповеднике и всю свою жизнь провел в Манхэме. Пересекались мы с ним довольно редко, и тем не менее этот парень мне нравился. С ним легко общаться, а при желании — и помолчать без лишней неловкости. Приятная, чуть ли не мечтательная улыбка, хотя лицо до того грубое, что казалось, будто его тесали топором и лишь немного прошлись потом стамеской. На продубленной солнцем и ветром физиономии ярко-зеленые глаза казались позаимствованными у другого человека.

Обычно они светились добродушием, но сейчас его и в помине не было. Бен облокотился на стойку.

— Паршивые дела.

— Да уж…

— Я видел Лин пару дней назад. Как птичка, никаких забот. А тут еще Салли. Все равно как дважды под молнию попасть.

— И не говори…

— Ей-богу, хоть бы она сама куда-то свалила, по каким-то своим делам… Только не похоже, а?

— Да, не очень…

— Слушай, а Маркус-то? Как подумаешь, чего он сейчас думает, аж мурашки по коже бегут. — Он понизил голос. — Ходят слухи, будто Салли Палмер разделали, как… как я не знаю что. Ежели этот же мужик забрал Лин… Я говорю, такому козлу шею бы свернуть, а?

Я посмотрел в свой стакан. Очевидно, слухи о моей помощи полиции еще не появились. Это радовало, однако сейчас я почему-то чувствовал за собой вину, будто умалчивание о выпавшей роли превращало меня в лжеца.

Бен задумчиво покачал массивной головой.

— Ты как думаешь, у нее шансы есть?

— Не знаю.

Честнее ответить я не мог. В памяти всплыли слова Маккензи. Если прав я, то Салли Палмер оставалась жива почти трое суток после своего исчезновения. Составление психологических портретов — не моя профессия, но я знал, что убийцы-маньяки следуют определенному шаблону. И это означало, что Лин могла еще быть жива, если только речь идет о том же самом убийце.

Еще жива. Боже мой, возможно ли? И если да, то сколько это продлится? Я сказал себе, что сделал все от меня зависящее. Отчего же эти слова самому мне казались дешевым самооправданием?

И тут я сообразил, что Бен на меня смотрит.

— Ты что-то сказал?

— Я говорю, ты в порядке? Весь выжатый какой-то…

— Денек еще тот выпал.

— Золотые слова. — Он взглянул в сторону входной двери и переменился в лице. — А ведь казалось, что хуже уж некуда…

Я обернулся и на светлом фоне увидел мрачный силуэт пастора. Вокруг поутихли разговоры, пока он с суровым и непреклонным видом шагал к барной стойке.

— Сдается мне, он сюда не промочить горло заявился…

Скарсдейл откашлялся.

— Господа, — он неодобрительным взглядом окинул нескольких стоявших у бара женщин, но ничем не показал, что знает их, — я подумал, что должен вам об этом сказать: завтра вечером я буду служить панихиду по Лин Меткалф и Салли Палмер.

Его сухой баритон беспрепятственно разносился по всему кабачку.

— Уверен, что все вы… — он обвел взглядом присутствующих, — все вы придете завтра вечером, чтобы почтить память мертвых и подставить плечо живым. — Он сделал паузу и чопорно кивнул. — Спасибо.

Направляясь к выходу, он остановился передо мной. Даже сейчас, летом, от пастора несло плесенью. Черное сукно сюртука припорошено белой пылью перхоти, а дыхание попахивало нафталином.

— Полагаю, вы тоже придете, доктор Хантер.

— Смотря сколько будет пациентов.

— Уверен, что не найдется эгоистов, из-за которых вы не сможете исполнить свой долг.

На что он намекает? Скарсдейл подарил мне мрачную улыбку.

— Полагаю к тому же, что большинство жителей вы найдете именно в церкви. В таких поселках, как наш, трагедии сплачивают людей. Наверное, вам, городским, это покажется странным, но мы-то знаем, что для нас важнее.

В последний раз сухо кивнув, он покинул кабачок.

— По улицам попа водили… — заметил Бен и приподнял пустой стакан, почти незаметный в широкой ладони. — Ну что, еще по одной?

Я отказался. Появление Скарсдейла не подняло мне настроения. Я уже собирался допить остатки своего пива, как из-за спины послышалось:

— Доктор Хантер?

Молоденькая учительница, с которой я познакомился в школе днем раньше. Ее улыбка побледнела при виде моей физиономии.

— Извините, Бога ради, я не хотела помешать…

— Да ладно… То есть не беспокойтесь, все в порядке.

— Я учительница Сэма, мы вчера встречались… — неуверенно сказала она.

Обычно у меня большие трудности с именами, однако ее я вспомнил сразу. Дженни. Дженни Хаммонд.

— Да-да. Как он?

— Кажется, ничего. Я хотела сказать, Сэм не ходил сегодня в школу. Но вчера, когда за ним пришла мать, он уже выглядел лучше.

А ведь верно! Я и впрямь собирался его проведать, да только помешали другие дела.

— Ну конечно, он выправится. Надеюсь, школа не против, если он пару деньков посидит дома?

— Что? А, нет, конечно, нет! Я… просто подумала… подойти поздороваться, вот и все…

Она смутилась. Надо же, а я-то решил, будто она подошла спросить насчет Сэма. Несколько позже мне пришло в голову, что Дженни могла быть просто дружелюбным человеком.

— Бы здесь с кем-то из учителей? — спросил я.

— Нет, одна. Ходила на поиски, а потом… Понимаете, моя соседка ушла, а сидеть дома одной в такую ночь…

Да уж, понимаю. Мы помолчали.

— Вы не против, если я закажу вам что-нибудь? — спросил я как раз в тот момент, когда Дженни сказала:

— Ну, я пойду…

Мы рассмеялись, немного смущенно.

— Так как насчет заказать чего-нибудь?

— Нет-нет, правда не надо.

— А я ведь собирался идти к стойке. — Еще не закончив фразу, я сообразил, что мой стакан далеко не пуст. Будем надеяться, что она не заметила.

— Тогда бутылочку «Бекс». Спасибо.

Бен только что получил свою выпивку, когда я облокотился на стойку рядом с ним.

— А, надумал-таки? Я угощаю… — И Бен начал просовывать руку в карман.

— Постой-ка. Вообще-то это для… других…

Он бросил взгляд мне за спину. Губы тронула улыбка.

— Ясненько. Ладно, до встречи.

Я кивнул, чувствуя, как горит лицо. К моменту, когда меня обслужили, я уже прикончил свое пиво. Я заказал еще пинту и понес выпивку к столику, где стояла Дженни.

— Спасибо. — Она отсалютовала мне бутылкой и отпила из горлышка. — Я знаю, наш бармен этого не любит, но из стакана вкус совсем другой.

— И меньше мыть посуды, так что вы на самом деле оказываете ему услугу.

— Ага, теперь я знаю, как ему ответить в следующий раз. — Она посерьезнела. — Не могу поверить в случившееся. Это такой ужас, правда? Двое? Отсюда? Я-то думала, безопасны как раз такие места…

— И поэтому вы сюда переехали?

Это прозвучало несколько нахально, хотя у меня и в мыслях ничего подобного не было. Она опустила голову и посмотрела на бутылочку с пивом.

— Скажем так: я просто устала от жизни в городе.

— В каком?

— Норидж.

Дженни принялась рассеянно сдирать с бутылки этикетку. Словно сообразив, что делает, она остановилась и улыбнулась. Ее лицо посветлело.

— Ну а у вас какая история? Мы уже знаем, что и вы не из местных.

— Да, не из местных. Из Лондона.

— Что же вас привело в Манхэм? Яркие огни и блестящая ночная жизнь?

— Что-то в этом духе. — Я заметил, что она явно ждала большего. — Наверное, то же, что и вас. Хотел изменить свою жизнь.

Она улыбнулась:

— И все равно мне здесь нравится. Привыкаю к жизни в глуши. Сами знаете: тишина и всякое такое. Ни толп, ни машин.

— Ни кинотеатров.

— Ни баров.

— Ни магазинов.

Мы улыбнулись друг другу.

— И сколько вы уже здесь? — спросила она.

— Три года.

— И как быстро вас признали за своего?

— Увы, пока процесс еще идет. Лет десять — и я смогу сойти за перманентного гостя. В глазах наиболее прогрессивных элементов, естественно.

— Вы меня пугаете. Я здесь всего шесть месяцев.

— Значит, все еще туристка.

Рассмеявшись, она уже хотела было что-то сказать, но не успела: у входа послышались встревоженные голоса.

— Доктор? Доктор где? — требовательно спрашивал кто-то. — Он здесь?

Пока я протискивался вперед, в кабачок внесли какого-то человека. Лицо его искажала гримаса боли. Я узнал в раненом Скотта Бреннера, принадлежавшего к большой семье, что жила в полуразвалившемся доме на самом краю Манхэма. Низ одной его брючины и ботинок были вымазаны кровью.

— На стул его. Аккуратней, — добавил я, пока бедолагу усаживали. — Что случилось?

— В капкан угодил. Мы думали в клинику ехать, а потом заметили ваш «лендровер»…

Отвечал его брат Карл. Бреннеры держались замкнуто, семейным кланом. Из себя они изображали сельхозрабочих, но были не прочь побаловаться и браконьерством. Карл — старший из братьев, жилистый и агрессивный. Пока я осторожно заворачивал пропитанную кровью штанину, мне пришла в голову довольно жестокая мысль, что в капкан попался явно не тот, кому следовало. И тут я увидел, что приключилось с ногой.

— Машина есть? — спросил я Карла.

— А вы что, думаете, мы сюда пешком перлись?

— Вот и хорошо, потому как его надо в больницу.

Карл выругался.

— Залатать никак нельзя?

— Могу сделать временную перевязку, но этого недостаточно.

— Мне отрежут ногу? — задохнулся Скотт.

— Отрезать не отрежут, но на какое-то время придется забыть про беготню, — сказал я, не чувствуя особой уверенности. Может, в амбулаторию отвезти? Хотя нет, ему, похоже, досталось крепко. — На заднем сиденье моего «лендровера», под одеялом, есть аптечка. Кто-нибудь принесет?

— Я сгоняю, — отозвался Бен, и я отдал ему ключи.

Пока он бегал к машине, я потребовал воды и чистых полотенец, после чего стал вытирать кровь вокруг раны.

— Что за капкан?

— Да силок это проволочный, — ответил Карл Бреннер. — В такой только сунь ногу, он затянется и аж до самой кости мясо перережет.

Точно, все так и вышло.

— И где это вас угораздило?

Отвернув лицо, чтобы не видеть манипуляций с его ногой, Скотт ответил:

— На той стороне болота, у старой мельницы…

— Мы Лин искали, — вмешался Карл, остро взглянув на брата.

Сомневаюсь. Я вообще-то знал, о чем речь. Манхэмская мельница, как и большинство прочих мельниц Большой Заводи, на самом деле была ветряным насосом и в свое время служила для осушения болот. Заброшенная уже несколько десятилетий, сейчас она стояла как пустая коробка, лишенная крыльев и каких-либо признаков жизни. Край глухой даже по местным понятиям, но для желающих поохотиться вдали от любопытных глаз лучше места не найти. Зная репутацию Бреннеров, я подумал, что именно эта причина, а вовсе не чувство общественного долга, заставила их в такое время слоняться по болотам. Вытирая рану, я задался вопросом, не нарвались ли они на один из собственных силков.

— Это не наш, — сказал Скотт, будто читая мои мысли.

— Скотт! — резко оборвал его брат.

— Говорю, не наш! Кто-то его под травой спрятал, на тропе. И он слишком велик для зайца или косули.

Это заявление было встречено всеобщим молчанием. Хотя полиция еще не подтвердила слухов, все знали про остатки проволочного силка, найденные в лесу, где исчезла Лин.

Вернулся Бен с аптечкой, и я как можно тщательнее продезинфицировал и перевязал рану.

— Держите ногу приподнятой и поскорее доставьте его в травмпункт, — сказал я Карлу.

Тот грубым рывком поднял брата на ноги и то ли потащил, то ли понес его к выходу. Я вымыл руки и вернулся к столику, где Дженни сторожила мое пиво.

— С ним все будет хорошо? — спросила она.

— Зависит от того, насколько повреждено сухожилие. Если повезет, у него останется только легкая хромота.

Она покачала головой.

— Господи, ну и денек!

Подошел Бен и вернул мне ключи от машины.

— Держи, пригодятся.

— Спасибо.

— Ну и что ты думаешь? Тебе это ничего не напоминает?

— Не знаю.

Но, как и всех остальных, меня томило дурное предчувствие.

— А почему это должно напоминать? — спросила Дженни. Бен немного растерялся, и тут до меня дошло, что они незнакомы.

— Бен, это Дженни. Она учительница, — сказал я.

Бен принял мои слова за разрешение продолжить.

— Потому что совпадений слишком много. Не то чтобы я сочувствую этим Бреннерам… Банда браконьерской свол… — Он запнулся, бросив взгляд на Дженни. — Короче, готов молить Бога, чтобы это было совпадением.

— Я вас что-то не понимаю…

Бен посмотрел на меня, однако я не собирался доводить его мысль до конца.

— Потому что в противном случае это означает, что убийца — кто-то из наших. Из поселка.

— С чего вы взяли? — возразила Дженни.

На лице Бена заиграли все краски эмоций, однако он был слишком вежлив, чтобы спорить с дамой.

— Ладно, поживем — увидим. И на этой ноте разрешите пожелать вам спокойной ночи.

Он допил пиво и шагнул к выходу. Затем, словно припомнив что-то, Бен развернулся к Дженни.

— Я знаю, это не мое дело, но вы на машине?

— Нет, а что?

— Просто подумал, что возвращаться нынче вечером одной не самая удачная мысль, вот и все.

И подарив мне напоследок многозначительный взгляд, он ушел. Дженни неуверенно улыбнулась.

— Вы тоже считаете, будто все так плохо?

— Надеюсь, что нет. Хотя боюсь, он прав.

Она недоверчиво покачала головой.

— Как такое возможно?! Два дня назад мы жили в самом тихом месте на земле!

С другой стороны, два дня назад Салли Палмер уже была мертва, а то животное, на чьей совести лежала ее смерть, примеривалось, наверное, к Лин Меткалф. Впрочем, об этом я умолчал.

— Здесь есть кто-то, с кем вам по пути? — спросил я.

— Да нет… Вы не беспокойтесь. Если что, я могу за себя постоять.

Не сомневаюсь. Однако под ее бравадой была заметна нервозность.

— Я вас подброшу, — сказал я.

* * *

Вернувшись домой, я устроился за столиком в саду. Ночь теплая, ни дуновения ветерка. Я откинул голову и засмотрелся на звезды. Луна обещала вскоре стать полной и висела в небе асимметричным белым диском, окутанным дымкой гало. Полюбоваться ее щербатым силуэтом не получилось: взгляд сам собой опускался все ниже и ниже, пока наконец не уткнулся в затененный лес напротив, через поле.

Обычно мне очень нравился этот вид, даже ночью. Однако сейчас при взгляде на непроницаемую массу деревьев становилось не по себе.

Я вошел в дом, плеснул в стакан немного виски и вернулся в сад. Уже за полночь, завтра рано вставать, и все же я цеплялся за любой предлог, лишь бы потянуть время. К тому же в голове вертелось слишком много мыслей, чтобы легко уснуть. Я проводил Дженни к небольшому коттеджу, который она снимала на пару с еще одной молодой женщиной. В конечном итоге моя машина не понадобилась. Стояла теплая ясная ночь, а Дженни жила всего-то в полумиле от кабачка. Пока мы шли, она немного рассказала о своей работе и детях, которых учила. Лишь один-единственный раз она упомянула о прошлом, о том, что преподавала в одной из школ Нориджа. Впрочем, она тут же проскочила это место, похоронив недосказанное в потоке слов. Я сделал вид, что ничего не заметил. Пытается ли она умолчать о чем-то или нет — в любом случае не мое дело.

Когда мы узким переулком подходили к ее дому, по соседству внезапно затявкала лисица. Дженни схватила меня за руку.

— Извините, — тут же сказала она и, отдернув пальцы, будто обжегшись, смущенно рассмеялась. — А вы, наверное, думали, что я привыкла здесь жить…

После этого маленького инцидента между нами возникла какая-то неловкость. Когда мы добрались, она остановилась у калитки.

— Спасибо…

— Ну что вы…

В последний раз улыбнувшись, она быстро исчезла в доме. Я подождал, пока щелкнет замок, и только потом отправился обратно. Проходя по темному поселку, я все еще чувствовал ее пальцы на своей руке.

Я отпил виски, поморщившись при мысли, до какой степени разволновался от случайного прикосновения некоей молодой женщины. Ничего удивительного, что она после этого притихла.

Я прикончил выпивку и пошел в дом. В подсознании копошилось что-то еще, какое-то незаконченное дело… Пришлось напрячься, и тут я вспомнил. Скотт Бреннер. Я вовсе не уверен, что его брат позволит рассказать полиции про силок. Может, ерунда, однако Маккензи должен обо всем этом узнать. Я отыскал его визитку и позвонил на мобильник. Время — почти час, но я всегда могу записать послание на автоответчик.

Впрочем, трубку поднял сам инспектор, после первого звонка.

— Да?

— Это Дэвид Хантер, — сказал я, немного растерявшись. — Я знаю, уже поздно, извините. Просто хотел проверить: вы говорили со Скоттом Бреннером?

В наступившей паузе явственно слышались раздражение и усталость.

— С кем, с кем?

Я рассказал о случившемся, и с инспектора мигом слетела вся вялость.

— Где это произошло?

— Возле старой мельницы, примерно с милю от поселка. Вы думаете, есть связь?

В ответ послышался звук, на расшифровку которого ушло несколько секунд: скрежет щетины о ладонь. Трет лицо?

— А ну его к черту… Все равно завтра об этом объявим официально, — сказал он. — Сегодня вечером пострадали два моих сотрудника. Один попал в проволочный силок, а второй угодил ногой в яму с заостренным колышком.

В голосе инспектора прорезалась злость:

— Получается, похититель Лин Меткалф ожидал, что мы начнем за ним охоту.

* * *

Той ночью переход от сна к яви прошел без потрясений. Я просто очнулся с открытыми глазами, уставившись сквозь окно в водопад лунного света. Я по-прежнему лежал в кровати, и в этот раз ночное бродяжничество ограничилось рамками сна. Но в голове остались воспоминания, яркие и живые, словно я просто перешел из одной комнаты в другую.

Одна и та же обстановка. Дом, который я ни разу не видел в своей реальной жизни. Я знал, что этого места не существует, и все равно воспринимал его как свой дом. В нем — Кара и Алиса, живые и невредимые, и мы обсуждали события минувшего дня. В общем-то ничего особенного. Все как при их жизни.

И после этого я просыпался и в который раз вспоминал, что они мертвы.

В голове вновь всплыли слова Линды Йейтс: «Сны приходят не так просто». Интересно, что она сказала бы про мой случай? Могу себе представить, что подумает психиатр или даже психолог-дилетант вроде Генри. Увы, мои сны не поддаются каким-либо изящным объяснениям. В них — логика и реальность, которые ох как далеки от простых видений. И хотя я сам едва ли готов это признать, что-то во мне отказывалось верить, будто они — просто сны, и ничего другого.

Впрочем, поверить этому — значит сделать первый шаг на страшном пути. Потому как есть только один способ воссоединиться с семьей, и я знал, что он обернется жестом отчаяния, а не любви.

А иногда мне становилось все равно, вот в чем беда-то…

Глава 9

На следующее утро еще два человека угодили в ловушки, причем совсем в другом месте. Я находился в курсе всех дел, потому как в штате нашей амбулатории нет постоянной медсестры и мне пришлось лично обрабатывать раны в обоих случаях. Первым пострадавшим оказалась женщина-полицейский, которая проткнула себе икру, попав в замаскированную ямку с колышком. Как и со Скоттом Бреннером, я сделал все, что мог, и отправил ее в больницу зашивать рану. Вторая травма, у Дана Марсдена, местного сельхозрабочего, оказалась не столь глубокой: проволока лишь частично прорезала его крепкий кожаный ботинок.

— Черт, попал бы он мне в руки… — процедил Дан сквозь зубы, пока я делал перевязку.

— Что, силок хорошо был спрятан?

— Хрен заметишь. И здоровый такой! Одному Богу известно, чего они собирались им ловить…

Я промолчат, хотя и подумал, что ловушки сработали точно по назначению.

Того же мнения придерживался и Маккензи. Он временно приостановил поиски Лин Меткалф и возле оперативного штаба организовал пункт первой медпомощи. Кроме того, он выпустил официальное предупреждение, чтобы все посторонние лица держались подальше от леса и полей в районе поселка. Результаты предсказать несложно. Если раньше настроение по большей части напоминало шок, то новость, что теперь местность вокруг Манхэма перестала быть безопасной, дала почву для первых ростков настоящего страха.

Конечно, были и такие, кто отказывался этому верить, или просто упрямцы, настаивавшие, что их не отпугнуть от земли, которую они знали всю свою жизнь. Дело кончилось тем, что один из заводил, подогретый вечерней выпивкой в «Барашке», рухнул в ямку, прикрытую сухой травой, и сломал себе лодыжку. Его вопли оказались убедительнее всех полицейских предупреждений.

По мере того как в район прибывало все больше полиции, а общенациональная пресса, наконец-то проснувшись и увидев, что у нас происходит, десантировалась на поселок со своими микрофонами и камерами, Манхэм оказался почти в осаде.

— До сих пор мы встречали только два вида ловушек, — поведал мне Маккензи. — Первая по своей сути — обычный силок, который сможет поставить любой браконьер. С одной только поправкой: он такой большой, что в него помещается ступня взрослого человека. Что до колышков, то здесь дело похуже. Либо постарался какой-то ветеран из военных, либо фанат игр на выживание. А может, у человека просто больное воображение.

— Вы сказали «до сих пор»…

— Кто бы их ни ставил, он знал, что делает. Серьезно продуманная вещь. Где гарантия, что он не приготовил еще какие-то сюрпризы?

— Может, он этого и добивается? Хочет сорвать поиски?

— Не исключено. С другой стороны, рисковать тоже нельзя. За найденные ловушки мы пока что расплатились только ранеными. Допустим, мы продолжим прочесывать леса, но вдруг в следующий раз кто-то погибнет?

Подъехав к железнодорожному переезду, Маккензи умолк и принялся барабанить пальцами по рулевому колесу, поджидая, пока проедет передняя машина. Я смотрел из окна, чувствуя, как в наступившей тишине оживает беспокойство.

Этим утром я первым делом позвонил Маккензи и сообщил, что согласен поработать над останками Салли Палмер, если он по-прежнему того хочет. Едва проснувшись, я уже знал, что готов на это пойти, словно решение созрело еще во сне. Наверное, в какой-то степени так и было.

Если смотреть правде в глаза, я не понимал, какой от меня может быть толк. Максимум сумею уточнить дату наступления смерти, если предположить, что заржавевшие знания еще не окончательно рассыпались в прах. Впрочем, я не питал иллюзий, будто моя работа хоть как-то поможет Лин Меткалф. Просто нет уже сил сидеть сложа руки.

Худшее из двух зол… А куда деваться?

Маккензи не выразил ни удивления, ни восторга и кратко ответил, что переговорит с начальством и перезвонит. Я повесил трубку в расстроенных чувствах и задался вопросом: а не совершаю ли я ошибку?

Не прошло, однако, и получаса, как инспектор действительно перезвонил и спросил, могу ли я начать прямо после обеда. Во рту пересохло, хотя удалось-таки выдавить «да, смогу».

— Труп все еще у патологоанатома. Я заеду за вами в час, — сообщил Маккензи.

— Я и сам доберусь…

— Мне все равно надо в управление. И есть парочка вещей, о которых хотелось бы побеседовать, — ответил он.

Ломая голову над тем, что Маккензи имел в виду, я прошел к Генри и спросил, не сможет ли он подменить меня на вечернем приеме.

— Конечно. Что-то случилось? — ответил он и выжидательно замолчал.

Я до сих пор не подыскал удачного момента рассказать ему, почему приходил Маккензи. Нехорошо, конечно, да ведь без дополнительных объяснений не обойдешься, а у меня нет на это сил. А с другой стороны, я понимал, что откладывать разговор надолго тоже нельзя. Генри не заслуживал такого обхождения.

— Дайте мне время до выходных, — попросил я. Пожалуй, к воскресенью я свои дела закончу и насчет приема не надо будет волноваться. — Тогда я все вам расскажу.

Он задумчиво меня разглядывал.

— Все действительно в порядке?

— Да. Просто… кое-какие сложности.

— Ничего удивительного. Неделю назад никто и помыслить не мог, что чертовы журналисты примутся лазить по поселку, а полиция начнет теребить всех и каждого. Хотел бы я знать, чем это кончится…

Генри попробовал поднять мне настроение:

— Ну да ладно. Приходите в воскресенье на обед. Потянуло, знаете ли, что-нибудь приготовить, и к тому же есть бутылочка отличного бордо. Давно искал повода открыть. А беседовать всегда легче на полный желудок.

Радуясь, что разговор можно отложить хотя бы ненадолго, я согласился.

* * *

Подъезжая к кольцевой развязке, Маккензи пропустил вперед задние машины. В салоне пахло мятным освежителем воздуха и одеколоном хозяина. Все смотрелось опрятно, как если бы недавно в машине прибирались. Дороги и улицы за стеклом выглядели сплошной шумной сумятицей. Знакомо и в то же время непривычно. Я попытался припомнить, когда был в городе в последний раз, и с удивлением отметил, что впервые за три года, начиная с того самого дождливого вечера, оказался за пределами Манхэма. Душу охватили противоречивые чувства: желание остаться и изумление, что я столь долго прятался в глуши.

А жизнь города шла своим чередом.

Я увидел стайку детей, толкавшихся у школьных ворот, пока учительница пыталась навести порядок. Мимо сновали люди, погруженные в свои дела. У каждого — собственная жизнь, в которой нет места для меня. Или для кого-то другого.

— Проволока в силках оказалась того же типа, что и в ловушке Лин Меткалф, — сказал Маккензи, напомнив о злобе дня. — Той же проволокой была привязана и птица к камню. Не знаю, из одной они партии или нет, но такое предположение вполне разумно.

— Кстати, что вы об этом думаете? В смысле про птицу?

— Пока не знаю. Может, он хотел нагнать страху на Лин Меткалф. Или сделал своего рода вызов. Или поставил подпись.

— Типа крыльев на спине Салли Палмер?

— Возможно. Кстати, мы получили ответ от орнитолога. Вполне обычная порода для здешних мест, особенно в это время года.

— Вы думаете, между лебедиными крыльями и уткой есть связь?

— Я не верю в простое совпадение, если вы к тому клоните. Может быть, он имеет что-то против птиц вообще. — Маккензи обогнал автофургончик. — Мы привлекли психологов, чтобы они создали психопортрет, и прочих специалистов — на случай если это какой-то языческий ритуал или сатанинский обряд. А то ведь есть и такие отморозки…

— Вы серьезно?

Он ответил не сразу, явно решая, сколько можно сказать.

— Да нет, — признался инспектор наконец. — Только из-за крыльев на Салли Палмер все будто с ума посходили. Бесконечные разговоры про религиозный или классический символизм, про ангелов и бог знает что еще. А вот в этом-то я как раз и не уверен. Если бы утку принесли в жертву или изувечили, тогда — может быть. Но связать проволокой, и на этом все? Нет, мне кажется, нашему мальчугану просто нравится делать больно живым тварям. А птица… Рисовка, если угодно.

— Вроде силков.

— Да, вроде силков. Признаюсь, палки в колеса он нам поставил. Мы не можем сосредоточиться на поисках, если приходится постоянно думать, что он мог раскидать по дороге. И зачем? Любой, кому хватает ума нагородить такой огород, знает, как замести за собой следы. Вместо этого он оставляет нам птицу, колышки от силков для отлавливания жертв, а теперь и прочее. Его или не волнуют наши находки, или он просто… я даже не знаю…

— Помечает свою территорию? — предположил я.

— Что-то в этом духе. Показывает, кто здесь хозяин. И делает это играючи. Просто ставит несколько ловушек в стратегических точках и отходит в сторонку, чтобы посмотреть, как мы кувыркаемся.

Я некоторое время молчал, раздумывая над его словами.

— А не может быть так, что за этим стоит что-то еще?

— В смысле?

— Он превратил лес и болото в запретную зону. Народ боится там разгуливать из-за его ловушек.

Маккензи нахмурился.

— И?..

— Ну, может, ему нравится не только делать больно, но и пугать?

Маккензи задумчиво смотрел сквозь ветровое стекло, заляпанное ошметками раздавленных насекомых.

— Может, и так, — ответил он. — Вы не прочь мне поведать, где находились между шестью и семью часами вчерашним утром?

Столь резкая «смена галса» меня ошарашила.

— В шесть утра? Ну в душе был, наверное. Потом позавтракал и ушел в амбулаторию.

— Время?

— Где-то без пятнадцати семь.

— Ранняя пташка…

— Спалось плохо.

— И подтвердить кто-то может?

— Генри. Когда я пришел, мы вместе попили кофе. Черный, без сахара, если вам и это нужно знать.

— Порядок есть порядок, доктор Хантер. Вам достаточно много довелось участвовать в полицейских расследованиях, чтобы понять, как все работает.

— Остановите.

— Что?

— Остановите машину.

На секунду показалось, что Маккензи примется спорить, однако он включил сигнал и свернул на обочину.

— Я здесь как подозреваемый или потому, что вам нужна моя помощь?

— Послушайте, мы задаем вопросы каж…

— И все-таки?

— Ладно, ладно, не сердитесь. Да, наверное, мне не следовало так поступать, но… Мы просто обязаны задавать такие вопросы.

— Если вы считаете, что я как-то причастен к делу, то мое место не здесь. Вы думаете, мне очень хочется наведаться в морг? Избавьте меня от разглядывания трупов — и вы увидите счастливого человека. Словом, если вы мне не доверяете, можем прямо здесь и расстаться.

Он вздохнул.

— Знаете, я не думаю, что вы к этому причастны. В противном случае — даю слово — мы бы вас не привлекли к работе. Только всем жителям мы задаем одни и те же вопросы. Я просто подумал, почему бы не покончить с этим сейчас, а?

Нет, не согласен я с его манерой огорошивать своими вопросиками. Ему хочется застать меня врасплох, посмотреть, как я себя поведу. Интересно, не окажется ли дальнейший наш разговор аналогичной проверкой? Увы, нравится мне, не нравится — такова его работа. И я начинал понимать, что Маккензи знает свое дело. Неохотно, но тем не менее я кивнул.

— Можно продолжать? — спросил он.

Я невольно усмехнулся.

— Да, пожалуй.

Машина вновь тронулась с места.

— Итак, сколько может уйти времени на обследование? — спросил Маккензи чуть позже, нарушив молчание.

— Трудно сказать. Многое зависит от состояния трупа. Патологоанатом нашел что-нибудь?

— Не много. Разложение зашло так далеко, что нельзя сказать, имело ли место изнасилование. Впрочем, возможно, раз ее нашли голой. Далее: на туловище и конечностях имеется масса мелких порезов, они неглубокие. Врач даже не смог установить наверняка причину смерти: из-за перерезанного горла или пробитой головы. Есть ли шансы, что вы сможете пролить на это какой-то свет?

— Пока не знаю. — После просмотра фотоснимков у меня имелись кое-какие идеи, однако я не хотел связывать себе руки.

Маккензи искоса взглянул на меня.

— Может, мне еще придется пожалеть, что задал вам этот вопрос, и все-таки: чем конкретно вы планируете заняться?

Я совершенно сознательно пытался об этом не думать. Ответы, впрочем, последовали автоматически.

— Понадобится рентген всего тела, если, конечно, его еще не делали. Потом я возьму пробы мягких тканей для определения ИПС…

— Определения чего?

— Интервала времени, прошедшего после смерти. В сущности, для установления срока давности трупа достаточно сделать анализ биохимических изменений. Состав аминокислот, летучих жирных кислот, глубина белкового распада… После этого придется удалить все остатки мягких тканей, чтобы перейти к экспертизе собственно скелета. Какого рода получены травмы, характер орудия убийства… В таком духе.

Маккензи поморщился.

— И как вы собираетесь это делать?

— Ну, ежели мягких тканей осталось не так много, то срежу скальпелем. Или сдеру аутопсийными клещами. А можно и несколько часов поварить труп в растворе стирального порошка.

У Маккензи вытянулось лицо.

— Теперь я понимаю, почему вас потянуло работать терапевтом…

Я подождал, пока инспектор не припомнит другие причины.

— Извините, — добавил он.

— Ладно, проехали.

Еще несколько минут мы оба молчали. Потом я обратил внимание, что Маккензи почесывает шею.

— Ходили уже? — спросил я.

— Куда?

— Насчет родинки. Вы ее теребите…

Он торопливо отдернул руку.

— Подумаешь, почесаться нельзя… — Машина свернула на парковку. — Все, приехали.

Я проследовал за инспектором в больницу, и на лифте мы спустились в подвал. Морг находился в конце длинного коридора. Запах ударил в нос немедленно, как только я вошел внутрь: сладковато-терпкая химическая завеса, которая, казалось, пленкой обволокла легкие после первого вздоха. Обстановка напоминала собой этюд в белых тонах по нержавеющей стали со стеклом. Навстречу нам из-за стола поднялась молодая женщина в медицинском халате, с азиатскими чертами лица.

— Приветствую вас, Марина, — непринужденно сказал Маккензи. — Доктор Хантер, позвольте представить Марину Патель. Она будет вам ассистировать.

Когда мы обменивались рукопожатиями, женщина улыбнулась. Я же еще пытался сориентироваться, привыкнуть к обстановке, знакомой и непривычной одновременно.

Маккензи посмотрел на часы.

— Так. Мне вообще-то пора в управление. Как закончите, позвоните, и я вас подброшу обратно.

Инспектор удалился, и женщина вопросительно взглянула на меня в ожидании указаний.

— Кхм-м… Так вы, значит, патологоанатом? — спросил я, оттягивая время.

Она опять улыбнулась.

— Пока нет, учусь в аспирантуре. Но есть надежда.

Я кивнул. Мы немного постояли молча.

— Хотите посмотреть на труп? — наконец предложила Марина.

Нет. О нет, не хочу!

— Ладно…

Она вручила мне лабораторный халат и провела через пару тяжелых распашных дверей. За ними я обнаружил небольшую комнату, напоминавшую операционную. Холодно. Тело лежало на столе из нержавеющей стали, резко выделяясь на фоне исцарапанного металла. Марина включила хирургическую люстру, и человеческие останки предстали во всей своей жалкой наготе.

Я стоял и смотрел на то, что некогда было женщиной по имени Салли Палмер. Впрочем, от нее самой не осталось ничего знакомого. Мимолетное чувство облегчения тут же сменилось клинической отчужденностью.

— Итак, приступим, — сказал я.

* * *

Эта женщина видела лучшие дни. Черты рябого изношенного лица начинают терять прежнюю индивидуальность, сливаются в одно неразличимое целое. Голова склонена, женщина словно несет на своих плечах вес мира людей. Впрочем, есть что-то благородное в ее смирении, как если бы она добровольно приняла на себя непрошеный жребий.

Статуя на каменном постаменте привлекла мое внимание во время церковной службы. Не могу сказать, что именно мне понравилось в этой неизвестной святой. Вытесана грубо, а скульптор — даже с моей, дилетантской, точки зрения — обладал плохим чувством пропорций. И все же — то ли под смягчающим влиянием веков, то ли из-за чего-то менее определимого — в ней было нечто привлекательное. Статуя выдержала испытание столетиями, видела бесчисленные дни, наполненные радостями и трагедиями, разыгравшимися у ее ног. Внимательная и молчаливая, она так и будет стоять здесь, даже когда из памяти сотрутся имена всех ныне живущих. Напоминание о том, что все проходит. И хорошее и плохое.

Прямо сейчас мысль об этом успокаивала. В старой церкви прохладно и даже теплым вечером стоит влажный, затхловатый запах. Свет падает через витражи синими и розовато-лиловыми пятнами; старинные, плохо раскатанные стекла сидят в перекошенных свинцовых переплетах. Центральный неф неровно выложен истертыми каменными плитами, перемежающимися древними надгробиями. На ближайшем из них вырезан череп; под ним какой-то средневековый камнерез изобразил многообещающую надпись:

Таким, как ты, и я когда-то был. Таким, как я, и ты когда-то станешь.

Я невольно заерзал на жесткой деревянной скамье.

От каменных стен отражался вкрадчивый баритон Скарсдейла. Как и ожидалось, то, что изначально выдавалось за панихиду, стало поводом для насаждения принципов благочестия в личной трактовке почтенного пастора. Аудитория внимала.

— Даже сейчас, когда мы молимся за упокой души Салли Палмер и за избавление Лин Меткалф от мук, в каждом из нас звучит вопрос, на который все жаждут ответа: «Почему?» Почему должно было сему случиться? Божья ли это кара, что две молодые женщины столь жестоко вырваны из нашей среды? Но если кара, то кара за что? И кому?

Стиснув старинную деревянную кафедру, Скарсдейл окинул прихожан хмурым взглядом.

— Наказание может пасть на любого из нас, в любой миг. И не нам судить почему. Не нам восклицать: «Несправедливо!» Господь милостив, однако не все вправе ожидать от него пощады. Милосердие Божье расточается путями скрытыми, недоступными. И не должно нам сетовать из простого невежества.

Тихо сверкают фотовспышки, пока проповедник переводит дух. Он разрешил прессе присутствовать на службе, что усугубило чувство нереальности происходящего. Его обычно немногочисленная паства сейчас разрослась так, что вот-вот переполнит церковь. К моменту моего появления почти все скамьи были уже заняты, и мне пришлось пробираться на зады.

Я совсем забыл про панихиду, пока на обратном пути в Манхэм не заметил возле церкви толпу. Маккензи дал мне в водители сумрачного сотрудника в штатском, который явно обиделся за навязанную роль простого таксиста. Когда я решил позвонить и сказать, что на сегодня закончил, телефон инспектора оказался выключенным. Я, однако, записался на ответчике, и Маккензи перезвонил почти сразу.

— Ну как у вас?

— Передал пробы на газохроматографический анализ. Когда появятся результаты, смогу дать более точную оценку интервала, — ответил я. — Завтра можно приступать к обследованию скелета. Вероятно, это даст лучшее представление об орудии убийства.

— Получается, у вас пока ничего нет? — Маккензи казался разочарованным.

— Марина сказала, что, по мнению патологоанатома, причиной смерти могли стать травмы головы, а не рана на горле.

— А вы с этим не согласны?

— Я не говорю, что травмы черепа не смертельны. Однако она все еще была жива, когда ей перерезали горло.

— Вы уверены?

— Труп претерпел ускоренную десикацию, сиречь обезвоживание. Даже в ту жару он не смог бы так быстро высохнуть без обильной кровопотери. А этого не происходит после смерти, даже при перерезанном горле.

— Образцы почвы в месте обнаружения трупа показали низкое содержание железа.

Это означало, что в том месте в землю впиталось не так много крови. С учетом объема, который хлынул бы из яремной вены, концентрация железа должна была подпрыгнуть до небес.

— Значит, ее убили где-то еще.

— А что там с черепными травмами, вы говорите?

— Либо она погибла не из-за них, либо их нанесли посмертно.

Маккензи на минуту умолк, но я догадывался, о чем он думает. Ужасы, через которые прошла Салли Палмер, сейчас грозили Лин Меткалф. И если она еще жива, это только вопрос времени.

Если не случится чуда.

А пока Скарсдейл начал закругляться:

— Кое-кто из вас может до сих пор вопрошать: «Что сделали эти две несчастные женщины, чтобы заслужить такую участь?»

Он развел руками.

— Возможно, ничего. Возможно, современные взгляды верны и за нашей Вселенной не стоит разум, нет всеобъемлющей мудрости.

Он выдержал драматическую паузу. Я задался вопросом, не играет ли преподобный перед телекамерами.

— А может быть, мы просто ничего не видим, позволив ослепить самих себя собственным же невежеством? — продолжил он. — Нога многих из вас не ступала в эту церковь годами. Вы слишком заняты своей жизнью, чтобы делить ее с Богом. Я не могу утверждать, что хорошо знал Салли Палмер или Лин Меткалф. Их жизнь и эта церковь пересекались не часто. У меня, впрочем, нет сомнений: произошла трагедия, и они — жертвы. Но жертвы чего?

Скарсдейл перегнулся через кафедру, выставив голову вперед.

— Мы должны — каждый из нас должен! — заглянуть в свое сердце. Ибо сказал Христос: «Что посеешь, то и пожнешь». И сегодня мы пожинаем свои же плоды. Плоды не просто духовного упадка нашего общества, а плоды нашей слепоты и нежелания видеть. Зло не исчезнет просто оттого, что мы решили его не замечать. Так на кого же обратить нам свой взгляд? На ком лежит вина?

Он выставил костлявый палец и медленно обвел им переполненную церковь.

— На нас самих. Ибо мы позволили этому змию свободно ползать среди нас. Мы — и никто иной. И сейчас мы должны вознести молитву к Господу, чтобы даровал он нам силу извергнуть гада из рядов наших!

Воцарилась неловкая тишина, пока люди пытались переварить услышанное. Впрочем, Скарсдейл не дал им на это ни единого шанса. Он вздернул подбородок и зажмурил глаза, позволяя фотовспышкам поиграть тенью на его физиономии.

— Помолимся же, братья и сестры…

* * *

Той толчеи, что обычно можно видеть после службы, на улице не наблюдалось. Возле площади стоял полицейский автофургон, и его белый объемистый кузов казался до нелепости неуместным и вместе с тем вызывал страх. Несмотря на старания прессы и присутствие телекамер, немногие решились дать интервью. Слишком свежи еще раны, слишком близки они к сердцу. Одно дело — смотреть новости о чужих трагедиях. Участвовать в подобной трагедии самому — совсем другое.

Так что журналисты пытались забрасывать людей вопросами, встречая лишь вежливо-сдержанную реакцию, ничуть не прояснявшую картину. Не считая парочки исключений, Манхэм повернулся своей коллективной спиной к внешнему миру. Как ни странно, Скарсдейл оказался одним из тех, кто откликнулся на просьбу дать интервью. От такого человека вряд ли можно ожидать интереса к саморекламе, но сейчас, очевидно, он решил, что разок не возбраняется пообщаться и с самим дьяволом. Судя по тону его проповеди, Скарсдейл воспринимал происходящее как наглядную демонстрацию смысла своего призвания. В своих собственных желтушных глазах он выглядел совершенно правым и был готов обеими подагрическими руками уцепиться за миг торжества.

Мы с Генри смотрели, как пастор, выйдя на церковный дворик, проповедует перед изголодавшимися по новостям журналистами, в то время как за его спиной дети, облепив памятник Деве-мученице, топтали увядшие гирлянды, стремясь попасть в кадр. Голос Скарсдейла, хоть и невнятно, долетал и до центральный лужайки. Здесь, под старым каштаном, я заметил поджидавшего меня Генри, когда вышел на улицу после службы. Он кисло улыбнулся.

— Вы не смогли попасть внутрь? — спросил я, подходя ближе.

— Даже не пытался. Да, я хотел выказать свое уважение, но будь я проклят, если собираюсь подыгрывать пасторскому тщеславию. Или же слушать его желчные бредни. Как он там выразился? «Божья кара за наши грехи»? «Мы сами во всем виноваты»?

— Что-то вроде того, — признал я.

Генри фыркнул.

— Манхэму только этого не хватало. Призыв ко всеобщей паранойе.

Из-за спины Скарсдейла, увлеченного своей импровизированной пресс-конференцией, я видел, что ряды его ярых приверженцев пополнились новообращенными. К личностям вроде супругов Гудчайлд вкупе с мамашей Саттон и ее сыном Рупертом присоединились и те, чья нога, как мне казалось, годами не ступала под церковные своды. Напоминая немой хор, люди самозабвенно внимали преподобному, который в этот миг возвысил голос, пытаясь поглубже вбить свою мысль в глазки телекамер.

Генри в отвращении затряс головой.

— Вы только посмотрите на него. Как рыба в воде. Слуга Божий? Ха! Просто представился шанс заявить: «Я же говорил!»

— Все же в его словах что-то есть.

Генри подарил мне скептический взгляд.

— Только не уверяйте меня, что он показал вам путь истинный.

— Скарсдейл тут ни при чем. Но тот, кто за этим стоит, должен быть из своих. Кто-то, хорошо знакомый с местными краями. И с нами.

— В этом случае да поможет нам Бог, потому что, если Скарсдейл добьется своего, дела пойдут не в пример хуже.

— Что вы имеете в виду?

— Вы смотрели «Суровое испытание»? Пьесу Артура Миллера про охоту на ведьм в Салеме?

— Только по телевизору.

— Так вот, это ничто в сравнении с тем, что произойдет в Манхэме, если дела пойдут и дальше в том же духе.

Я было подумал, что он шутит, но во взгляде Генри читалась полная серьезность.

— Дэвид, постарайтесь не высовываться. Даже без помощи Скарсдейла скоро начнется обливание окружающих грязью и тыканье пальцами. Следите, чтобы не нарваться на западню.

— Вы шутите?

— Сомневаетесь? Я прожил здесь много дольше, чем вы, и знаю, на что похожи наши добрые друзья и соседи. Ножи уже точатся, смею вас заверить.

— Да перестаньте вы делать из мухи слона!

— Вы так считаете?

Он наблюдал за Скарсдейлом, уже возвращавшимся в церковь, высказав все, что ему требовалось. Некоторые особенно настойчивые журналисты попробовали было последовать за преподобным, но, растопырив руки, на их пути крестом встал Руперт Саттон — мощный барьер из плоти и крови, который никто не решился пробить.

Генри многозначительно посмотрел на меня.

— Такие вещи всегда будят в людях худшие из чувств. Манхэм — местечко маленькое. А в маленьких местечках водятся мелкие душонки. Может быть, я чрезмерно пессимистичен. И все равно на вашем месте я бы поостерегся.

Он выждал с минуту, чтобы до меня дошел смысл его слов, затем перевел взгляд за мое плечо.

— Здравствуйте. Это ваша знакомая?

Я обернулся и увидел, что нам улыбается молодая женщина. Темноволосая пышечка, которую я иногда видел, хотя имени ее не знал. Лишь когда она слегка подвинулась в сторону, я заметил рядом с ней Дженни. У той, напротив, выражение лица было весьма далеким от веселья.

Не обращая внимания на острый взгляд Дженни, толстушка сделала шаг вперед.

— Здравствуйте, я Тина.

— Рад познакомиться, — ответил я, не понимая, что происходит. Дженни слабо улыбнулась. Кажется, ее что-то сильно взволновало.

— Здравствуйте, Тина, — сказал Генри. — Как ваша матушка?

— Спасибо, лучше. Опухоль почти прошла. — Она повернулась ко мне. В глазах мерцали многозначительные искорки. — Спасибо, что проводили Дженни вчера вечером. Мы живем с ней в одном доме. Приятно знать, что не перевелись еще рыцари.

— Э-э… да ничего особенного…

— Я к тому, что вам следует как-нибудь зайти к нам. Посидели бы за рюмочкой или за ужином… поговорили бы…

Я мельком взглянул на Дженни. Она была вся красная. Кажется, у меня начиналось то же самое.

— Э-э… кхм-м…

— Скажем, в пятницу вечером?

— Тина, у доктора Хантера всегда… — начала было Дженни, однако ее подруга пропустила подсказку мимо ушей.

— Вы ведь свободны по пятницам? А если хотите, договоримся на другой вечер.

— А-а… Нет, но…

— Вот и отлично! Значит, в восемь, хорошо?

Все еще усмехаясь, она взяла Дженни за руку и увела. Я уставился им вслед.

— Это что за новости? — заинтересовался Генри.

— Понятия не имею…

Кажется, ситуация его забавляла.

— Да не знаю я!

— Что ж, вы сможете обо всем рассказать в воскресенье за обедом. — Улыбка исчезла, оставив на лице прежнее, серьезное, выражение. — Только не забывайте, что я вам говорил. Повнимательней выбирайте, кому доверять. И почаще оглядывайтесь.

С этими словами он взялся за колеса инвалидного кресла и покатил прочь.

Глава 10

В затененной комнате будто плавала музыка — фальшивые ноты плясали среди развешенных под низким потолком предметов. Почти контрапунктом к звуку бисерина темной жидкости — рабыня силы притяжения — прочертила неровную дорожку, набирая скорость. В полете она превратилась в идеальную сферу, но лишь на миг, после чего ее краткоживущая симметрия разлетелась брызгами.

Лин тупо смотрела, как кровь стекает по руке, пальцам и тяжелыми каплями шлепается на пол. Небольшая расплывающаяся лужица, уже подернувшаяся вязкой, запекающейся пленочкой по краям. Боль от нового пореза слилась с остальными, стала неотличима от них. Кровь разрисовала кожу абстрактным рисунком жестокости.

Нестройные звуки замедлились и затихли, оставив Лин неуверенно пошатываться. Чувствуя облегчение, чуть ли не благодарность за то, что музыка кончилась, молодая женщина прислонилась к грубо обтесанному камню стены и вновь ощутила укус веревки, впившейся в щиколотку. Ногти уже сорваны за те бесплодные часы, что она провела лежа в темноте, пытаясь развязать эту веревку. Однако узел по-прежнему затянут слишком туго…

Вслед за первоначальным изумлением и неверием в столь коварное нападение наступила чуть ли не безучастность, покорность судьбе. В этой темной комнате для нее нет жалости, Лин это знала. Никаких шансов на милосердие. И все же она должна попытаться. Ладонью прикрыв глаза от резкого, прожектором бьющего света, она попробовала разобрать что-нибудь в той тени, где сидел и наблюдал за ней ее тюремщик.

— Пожалуйста… — Лин едва узнала себя; не голос, а скорее хрип из запекшейся глотки. — Умоляю вас, зачем вы это делаете?

В ответ — тишина, прерываемая только ее собственным дыханием. В воздухе висит запах табака. Раздался шорох, неясный звук какого-то движения.

Затем вновь заиграла музыка.

Глава 11

Четверг стал днем, когда на Манхэм начал спускаться холод. Нет, не в смысле климата: погода продолжала оставаться все такой же жаркой и сухой. Не важно, стал ли этот холод неизбежной реакцией на недавние события или же последствием скарсдейловской проповеди; психологическая обстановка в поселке, казалось, пережила заметный сдвиг за одну только ночь. Сейчас, когда невозможно было обвинять в зверствах чужака, Манхэм мог повернуть испытующий взгляд лишь в свою сторону. Крадучись, как зараза, незаметная поначалу, но уже разносимая первыми жертвами, в поселок скользнула подозрительность.

Как и при всякой инфекционной болезни, имелись те, кто был подвержен ей более других.

Возвращаясь из лаборатории ранним вечером, я об этом еще ничего не знал. Генри согласился вновь меня подменить, отмахнувшись от предложения пригласить кого-нибудь на время.

— Не торопитесь. Мне только на пользу пойдет всерьез поработать хотя бы разок, — сказал он.

Я вел машину, открыв все окна. Стоило оставить позади забитые дороги, как в воздухе разлился аромат пыльцы. Щекочущая сладость текла поверх легкого запашка подсыхающей грязи камышовых зарослей. Хоть камыши и отдавали тухлыми яйцами, все равно это куда как лучше, чем химическая вонь детергента, которая по-прежнему словно бы липла к моей носоглотке. Длинный выдался день, и большая его часть потрачена на работу над останками Салли Палмер. Время от времени я все еще испытывал странное чувство раздвоенности, когда пытался совместить воспоминания о полной жизни, общительной женщине с тем набором костей, что были начисто выварены от малейших остатков мяса. Впрочем, долго размышлять над этим не хотелось.

К счастью, слишком много имелось насущных дел, чтобы позволить блуждать мыслям.

В отличие от кожи и плоти на костях сохраняются все следы от полученных повреждений. В случае Салли Палмер некоторые из них были всего лишь легкими царапинами, что не давало нам ничего. С другой стороны, имелось три участка, где лезвие проникло так глубоко, что оставило за собой «окостенелый» след. Там, где спину Салли разделали под лебединые крылья, по обеим лопаткам шли одинаковые борозды длиной по шесть-семь дюймов. Каждая сделана одним быстрым взмахом. Это следовало из того, что борозды на концах были не столь глубоки, как в середине; в обоих случаях нож прошелся по лопатке дугообразным, а не тычковым движением. Спина рассечена, а не проткнута.

С помощью крошечной электропилы я сделал аккуратный сквозной пропил по одной из бороздок на полную длину лопатки. Марина с любопытством следила из-за моего плеча, пока я разглядывал поверхности, где нож прорезал кость. Движением руки я пригласил помощницу подойти поближе.

— Видите, какие гладкие торцы? Это значит, что на лезвии не было волновой заточки или зазубрин.

Нахмурившись, она пригляделась.

— Откуда вы знаете?

— Потому что в противном случае остается характерный след. Вроде распила циркулярной пилой.

— Значит, это сделано не хлебным ножом?

— Нет. Впрочем, орудие было очень острым. Видите, какие чистые и четко очерченные края? И очень глубокий след. Четыре-пять миллиметров в середине.

— Получается, нож большой?

— Я бы сказал. Что-то вроде здорового кухонного ножа или тесака, каким орудуют мясники. Только мне сдается, это скорее большой охотничий нож. У них лезвие тяжелее и жестче. Нож при ударе не изогнулся и не дрожал. И разрез сам по себе весьма широкий. Мясные ножи много тоньше.

Применение такого ножа, помимо прочего, хорошо согласуется с очевидными охотничьими навыками убийцы, хотя об этом я умолчал. Я сделал снимки и замерил обе лопатки, после чего перешел к третьему шейному позвонку. Когда перерезали горло Салли Палмер, кость в этом месте пострадала больше всего. Здесь форма следа иная, почти треугольная. Удар, а не разрез. Убийца ткнул ей в горло острием, затем вспорол трахею и сонную артерию.

— Он правша, — сказал я.

Марина вопросительно посмотрела на меня.

— Дыра в позвонке глубже со стороны левой руки, затем сходит на нет вправо. Вот как он поступил. — Ткнув пальцем себе в шею, я изобразил, будто перерезаю горло. — Слева направо. Отсюда предположение, что он правша.

— А не мог ли он хлестнуть наотмашь? Как бы тыльной стороной ладони?

— При этом было бы скорее рассечение, как на лопатках.

— А если сзади? Скажем, чтобы не облиться кровью?

Я покачал головой.

— Без разницы. Он мог встать сзади, но и в этом случае ему все равно пришлось бы завести руку с противоположной стороны, ткнуть в шею ножом и дернуть его обратно. В противном случае нож пришлось бы вонзать, а не тянуть на себя. Слишком неудобно, да и на кости остался бы иной след.

Марина замолчала, обдумывая услышанное. Согласившись с моими доводами, она кивнула.

— Ловко у вас получается.

Нет, подумал я. Просто кое-что остается в голове, когда вдоволь насмотришься на такие вещи.

— Почему вы говорите «он»? — вдруг спросила Марина.

— Пардон?

— Рассуждая про убийцу, вы все время говорите, будто это мужчина. Однако свидетелей нет, а труп настолько разложился, что мы не нашли никаких признаков изнасилования. Вот я и думаю, почему вы так решили. — Она смущенно пожала плечами. — По привычке или же полиция что-то нашла?

Об этом я не думал, хотя она была права. Я автоматически предположил, что убийца — мужчина. Пока что все указывало именно на это: физическая сила, пол жертв. Впрочем, я сам удивился, что с ходу сделал такое допущение.

Я улыбнулся:

— Сила привычки. Обычное дело. Впрочем, сейчас я ни в чем не уверен.

Она посмотрела на кости, которые мы до сих пор изучали с такой клинической отстраненностью.

— Я тоже думаю, что это мужчина. Будем надеяться, мерзавца поймают.

Размышляя над ее словами, я чуть было не упустил из виду последнюю деталь. Дело в том, что я рассматривал позвонок под ярким светом через микроскоп с низким разрешением. И лишь когда я был уже готов оторваться от окуляра и выпрямиться, в глаза бросился крошечный черный кусочек, лежавший в самой глубине отверстия, проделанного кончиком ножа. Поначалу я решил, будто передо мной остаток гнилой биоткани, хотя нет, не похоже. Я осторожно выковырял его наружу.

— Что это? — спросила Марина.

— Понятия не имею. — Меня, однако, охватило возбуждение. Не важно, что это за кусочек, но попасть сюда он мог только на кончике ножа убийцы. Может быть, ничего важного?

Может быть.

Я отослал находку в лабораторию на спектрографический анализ, потому что сам не имел ни нужного опыта, ни оборудования, после чего принялся за изготовление гипсовых слепков ножевых следов на костях. Если когда-либо будет найдено это орудие, его станет возможным идентифицировать, просто совместив со слепками. Проверка столь же убедительная, как и туфелька для Золушки. Ну вот, почти все закончено. Осталось лишь подождать результатов. Не только насчет найденного кусочка, а еще и по поводу проб, взятых днем раньше. Мы получим точный интервал времени с момента смерти, и на этом все. Будет покончено с моей ролью в судьбе Салли Палмер, хоть я оказался гораздо ближе к ней после смерти, чем при жизни. Теперь я смогу вернуться обратно к своему привычному существованию, снова забьюсь в дальний угол…

Такая перспектива вовсе не принесла ожидаемого облегчения. А может быть, я уже тогда подозревал, что дело окажется намного сложнее.

Я только-только успел вымыть и обсушить руки, как в стальную дверь постучали. Марина пошла открывать и вернулась вместе с молодым полицейским. У меня екнуло сердце, когда я увидел в его руках картонную коробку.

— От старшего следователя Маккензи.

Полицейский стал озираться, не зная, куда поставить свою ношу. Я махнул рукой в сторону пустого металлического стола, заранее зная, что находится внутри.

— Он хочет, чтобы вы сделали те же самые тесты. Говорит, что вы в курсе, — сказал полицейский. Коробка не выглядела слишком тяжелой, однако лицо полисмена раскраснелось, и он казался запыхавшимся. А может, парень просто пытался задержать дыхание. Запах уже становился заметным.

Полицейский поспешил прочь, когда я взялся открывать коробку. Там, завернутая в пленку, лежала собака Салли Палмер. Я понял, что Маккензи хотел, чтобы я провел тот же анализ летучих жирных кислот, как и в случае ее хозяйки. Если — и на это было похоже — собаку убили при похищении, то полученный интервал с момента смерти скажет нам, когда исчезла Салли. И сколько времени ее держали в живых. Никакой гарантии, что убийца проделает то же самое с Лин Меткалф, но мы по крайней мере прикинем вероятную продолжительность ее выживания.

Мысль неплохая. К сожалению, ничего не выйдет. Биохимические процессы в собачьих трупах не совпадают с человеческими, так что любые сопоставительные пробы окажутся бессмысленными. Коли повезет, то можно будет проверить, не тем ли самым ножом зарезана овчарка. Вряд ли это изменит курс расследования, однако проверку надо провести в любом случае.

Я состроил Марине горестную мину.

— Похоже, сегодня трудимся допоздна.

Впрочем, в конечном итоге дело не заняло столько времени, сколько я думал. Животное было намного меньше размером, что облегчило нам жизнь. Я сделал необходимые рентгенограммы, потом положил труп вариться в растворе детергента. Завтра, когда я приеду в лабораторию, в баке не останется ничего, кроме скелета. Душу задела мысль, что останки Салли и ее собаки находятся в одной и той же комнате, но я так и не понял, огорчает это меня или, наоборот, успокаивает.

Низкое солнце принялось обстреливать меня рикошетом, заставляя гореть озерную воду, когда я свернул на съезд, уходивший пологим скатом к поселку. Щуря глаза, я сбросил со лба на нос солнечные очки и вдруг заметил силуэт женщины, идущей мне навстречу по обочине. Как странно, что она вдруг оказалась так близко… Из-за слепящего солнца я не сразу разглядел лицо и чуть было не проехал мимо. Я затормозил и вернулся обратным ходом, пока не поравнялся с ней открытым окном.

— Вас подбросить до дома?

Линда Йейтс оглядела дорогу справа и слева, словно раздумывая, как ответить.

— Вам в другую сторону.

— Это пустяки, пара минут. Забирайтесь.

Я перегнулся через сиденье и распахнул дверцу. Она все еще колебалась, и я сказал:

— От меня ведь совсем недалеко, а я так и так собирался проведать Сэма.

Похоже, упоминание имени сына возымело действие, и она села в машину. Помнится, я еще отметил про себя, как близко к двери Линда держалась, хотя в то время не стал над этим раздумывать.

— Ну как он? — спросил я.

— Лучше.

— В школу уже пошел?

Она дернула плечом.

— Какой смысл? Они завтра заканчивают.

Верно. Я совсем потерял счет времени и забыл, что школа вот-вот закроется на долгие летние каникулы.

— А как Нил?

Впервые у нее на лице промелькнуло что-то вроде улыбки. Но улыбки горькой.

— Он в порядке. Совсем в отца.

Похоже, какие-то семейные тонкости, которые лучше не трогать.

— Вы с работы? — поинтересовался я. Мне было известно, что иногда она подрабатывала уборщицей в паре поселковых магазинов.

— Из супермаркета. — Словно предъявляя доказательство, она показала мне пластиковый пакет.

— Не поздновато ли для покупок?

Она стрельнула в меня взглядом. Сейчас только слепой не заметил бы ее нервозность.

— Кому-то же надо это делать…

— А разве… — я на миг запнулся, припоминая имя ее мужа, — Гарри не мог вас подбросить?

Она пожала плечами. Очевидно, в их семье такой вариант даже не рассматривался.

— Не знаю, правильно ли нынче возвращаться домой в одиночку…

Вновь прежний, опасливый, взгляд. Казалось, она даже плотнее прижалась к дверце.

— Все в порядке? — спросил я, хотя уже начинал понимать, что дело плохо.

— Да.

— Вы как-то нервничаете…

— Просто… хочется побыстрее домой, вот и все.

Она судорожно вцепилась в кромку открытого окна. Того и гляди выпрыгнет.

— Послушайте, Линда, что происходит?

— Ничего.

Слишком быстрый ответ. С опозданием, и все же до меня начало доходить.

Она перепугана. И боится именно меня.

— Если хотите, я остановлю машину. Можете вернуться пешком, только скажите, — обратился я к ней, осторожно подыскивая слова.

Судя по ее взгляду, я оказался прав. И тут я припомнил, с какой неохотой она садилась в машину. Но, черт возьми, я ведь не какой-то там незнакомец! Семейный врач с момента своего здесь появления. На моих глазах Сэм переболел свинкой и ветрянкой; именно я возился со сломанной рукой Нила. Лишь несколькими днями раньше я был у них в доме, на кухне, когда мальчики сделали свое страшное открытие, что дало толчок всем событиям. Да что происходит, в конце концов?!

Секундой позже она покачала головой. Похоже, напряжение спало, хотя далеко не до конца.

— Нет-нет, все в порядке.

— Да я не виню вас за такую осторожность. Я только подумал, не оказать ли услугу…

— Да-да, спасибо, просто…

— Да?

— Нет, ничего. Всего лишь слухи.

Вплоть до сей минуты я объяснял ее поведение общей тревогой. Если угодно, огульным недоверием ко всем и каждому из-за событий в поселке. Сейчас же во мне стало нарастать беспокойство, что за этим стоит что-то еще.

— Что за слухи?

— Говорят… будто вас арестовали…

Ого! Чего-чего, а вот этого я никак не ожидал!

— Не сердитесь, — добавила она, словно я мог обвинять во всем ее одну. — Просто дурацкие сплетни…

— Какому олуху вообще могло прийти такое в голову?! — вскипятился я.

Линда нервно перебирала пальцами, уже боясь не меня, а тех слов, что предстоит сказать.

— Вас не было на приеме. И люди говорят, что за вами приезжала полиция и что вас забрал тот инспектор. Ну, который у них главный.

Теперь все стало ясно! Настоящих новостей нет — и вот, пожалуйста, в пустоту тут же хлынули слухи. А я-то, согласившись помочь Маккензи, выставил себя мишенью, сам того не желая. Такая нелепость, хоть смейся. Да только совсем не смешно.

В эту минуту я заметил, что вот-вот проскочу мимо ее дома. Я притормозил, еще слишком ошарашенный, чтобы поддерживать разговор.

— Не сердитесь, — повторила Линда Йейтс. — Я просто подумала… — И она замолчала, не закончив фразы.

Я попытался сообразить, что ей такое сказать, чтобы не выносить свою прошлую жизнь на последующие пересуды всего поселка.

— Понимаете, Линда, я помогал полиции. В смысле работал с ними. В свое время я был… э-э… кем-то вроде эксперта. До того как сюда приехал…

Линда слушала, однако я не был уверен, в какой степени она понимает мои слова. С другой стороны, она по крайней мере уже не казалась готовой выпрыгнуть из машины.

— Им был нужен мой совет, — продолжал я. — Вот почему я отсутствовал на приеме.

Что еще я мог сказать? Минуту спустя Линда отвернулась к окошку.

— Я знаю, это все из-за него. Из-за поселка нашего, — вырвалось у нее устало. Она распахнула дверцу.

— Все-таки хотелось бы взглянуть на Сэма, — сказал я.

Линда кивнула. Еще чувствуя себя не в своей тарелке, я пошел за ней по дорожке. Внутри дома туманно и сумрачно после яркого вечернего света на улице. В гостиной телевизор выдавал какофонию звуков и красок. За ним наблюдали муж Линды и ее младший сын; мужчина ссутулился в кресле, а мальчик лежал на животе перед экраном. Оба оглянулись, когда мы вошли. Затем Гарри Йейтс повернул голову к жене, молчаливо требуя объяснения.

— Доктор Хантер подбросил меня до дома, — сказала она, суетливо выкладывая покупки. Слишком суетливо. — Он хотел посмотреть, как Сэм.

Похоже, Гарри не мог сообразить, как реагировать. Костлявый мужчина тридцати с чем-то лет, задерганный и дичащийся, как вечный неудачник. Он медленно встал, не зная куда девать руки. Решив все же не здороваться со мной, Гарри сунул их в карманы.

— Не знал, что вы собирались зайти, — сказал он.

— Я и сам не знал. Но раз такие дела творятся, я не мог позволить Линде идти домой в одиночку.

У Гарри вспыхнули щеки, и он отвернулся. Я посоветовал себе не напирать, потому как за любые выигранные мной очки придется расплачиваться Линде после моего ухода.

Я улыбнулся Сэму, который наблюдал за нами с пола. То обстоятельство, что он сидел дома летним вечером, говорило само за себя, хотя выглядел парнишка получше, чем в прошлый раз. Когда я принялся расспрашивать, чем он собирается заняться в каникулы, Сэм даже разок улыбнулся, на секунду напомнив прежнего бойкого мальчишку.

— Мне кажется, дела идут на поправку, — сказал я Линде позднее на кухне. — Первоначальный шок прошел, так что он, наверное, вскоре станет прежним Сэмом.

Она кивнула, но как-то рассеянно. Что-то ее мучило.

— Когда я… в машине… — начала было она.

— Ну что вы… Я даже рад, что вы мне сказали.

Никогда мне не приходило в голову, что у людей может возникнуть неверное впечатление. А напрасно. Ведь только прошлым вечером Генри предупреждал меня, дескать, будьте осторожны. Я-то думал, он сгущает краски, но, очевидно, поселок Генри знал куда лучше моего. Обидно. И не столько из-за моего легкомыслия, сколько оттого, что этот поселок, частью которого я себя считал, был готов при первой возможности подумать худшее.

Впрочем, даже в ту минуту мне следовало бы сообразить, что самое худшее всегда может превзойти любые опасения.

Обстановка кухни вновь перенесла меня в тот день, когда я побывал здесь последний раз. Тут я вспомнил, что собирался у Линды кое-что спросить.

— В воскресенье, когда Нил с Сэмом нашли тело, — начал я, бросив взгляд на дверь в гостиную, чтобы удостовериться, закрыта ли она, — вы упомянули, что знали, будто это Салли Палмер, так как видели сон о ней.

Линда возилась возле раковины, ополаскивая чашки.

— Просто совпадение, я думаю.

— Тогда вы сказали по-другому.

— Я была расстроена. Мне вообще не следовало ничего говорить.

— Линда, я не пытаюсь над вами как-то подшутить, просто…

«Просто» что? Я уже и сам не знал, что хотел выяснить. Но раз начал…

— В общем, я хотел спросить… А вы не видели других снов? Про Лин Меткалф?

Линда замерла у мойки.

— Я бы никогда не подумала, что людей вроде вас может интересовать нечто подобное.

— Простое любопытство.

Она подарила мне очень внимательный взгляд. Взвешивающий, оценивающий. Стало не по себе. Потом дернула головой: «Нет». И добавила про себя пару слов, но так тихо, что я не сразу их разобрал.

Только я собрался расспросить ее поподробнее, как распахнулась дверь. В проеме стоял Гарри Йейтс и подозрительно нас разглядывал.

— Я думал, вы закончили.

— Да, уже собрался уходить, — ответил я.

Он подошел к холодильнику, открыл его. На магните, косо прилепленном на ржавеющей по краям дверце, виднелась надпись: «Начни день с улыбки». А под ней — скалящий зубы крокодил. Гарри вынул банку пива и распечатал ее. Словно меня не было рядом, он сделал длинный глоток и, опуская руку, глухо отрыгнул.

— Так я пошел? — сказал я Линде. Она нервно кивнула.

Ее муж следил за мной из окна, пока я возвращался к своему «лендроверу». По дороге к поселку я размышлял над словами Линды Йейтс. Отрицательно ответив на вопрос про сны с Лин Меткалф, она добавила кое-что еще. Всего два слова, которые были произнесены так тихо, что я едва их услышал: «Еще рано».

* * *

Какие бы нелепые слухи обо мне ни ходили, я не мог не обращать на них внимания. Понятно, что сплетни лучше встретить лицом к лицу, пока шепоток не перерос в нечто худшее, но, направляясь к «Барашку», я все же испытывал доселе незнакомое дурное предчувствие. Гирлянды на памятнике Деве-мученице уже увяли, поникнув головками мертвых цветов. «Надеюсь, это не предзнаменование», — сказал я себе, проезжая мимо полицейского автофургона, припаркованного на центральной площади. Внутри, залитые вечерним солнцем, сидели два скучающих полицейских, кинувшие в мою сторону безучастный взгляд. Я остановился возле кабачка, сделал глубокий вдох и толкнул дверь.

Первое, что я подумал, ступив внутрь: «Линда преувеличивала». Люди бросали взгляды в мою сторону, однако все сопровождалось обычными кивками и прочими приветствиями. Может быть, довольно сдержанными, хотя этого следовало ожидать. Веселиться и шутить никто пока не собирался.

Я прошел к стойке и заказал пива. В углу стоял Бен Андерс, занятый беседой по мобильнику. Прервав разговор, он приветственно махнул рукой. Как всегда, Джек неторопливо нацедил мне в стакан пива, задумчиво созерцая, как золотистая жидкость гонит вверх пену. «Должно быть, предостережения Генри сделаны не по адресу, — подумал я с облегчением. — Люди меня все-таки знают!» И здесь в стороне кто-то кашлянул.

— Уезжали куда-то?

Это был Карл Бреннер. Поворачиваясь к нему, я заметил, что в кабачке воцарилось молчание. «Прав был Генри», — понял я.

— Говорят, вас последние пару дней что-то не было видно, — продолжал Бреннер. По его раздраженному лицу с набрякшими веками стало ясно, что он подшофе.

— Да, пожалуй.

— Что так?

— Кое-что надо было сделать. — Как бы ни желал я оборвать пересуды, я не позволю загнать себя в угол. Или дать еще больше поводов для сплетен.

— А я слыхал по-другому. — В его глазах желтым огнем горела злоба, рыщущая в поисках цели. — Слыхал, что за вами полиция приходила.

Стало совсем уже тихо.

— Было дело.

— И чего они хотели?

— Совета хотели.

— Совета? — Он даже не попытался скрыть изумления. — Какого такого совета?

— Это вы у них сами спросите.

— Я тебя спрашиваю.

Злоба наконец-то нашла точку опоры. Я обвел глазами комнату. Кое-кто уткнулся в свою выпивку. Другие пялились на меня. Приговор еще не вынесен, но это дело времени.

— Ежели кому есть что сказать, пусть выкладывает, — сказал я как можно спокойнее и стал в упор смотреть собравшимся в глаза, пока они не начали один за другим отворачиваться.

— Коли других не найдется, я сам скажу. — Карл Бреннер поднялся на ноги. Он одним глотком махнул все, что оставалось в стакане, и грохнул им об стол. — Ты у них…

— Я бы на твоем месте поостерегся.

Возле меня из пустоты возник Бен Андерс. Я был рад его видеть, и не просто за обнадеживающие габариты, но и за поддержку, которой мне так недоставало.

— Не лезь, — сказал Бреннер.

— А я и не лезу. Хотел просто остановить, а то как бы не пришлось тебе завтра пожалеть о своих словах…

— Не собираюсь я ни о чем жалеть.

— Прекрасно. Как Скотт, кстати?

Вопрос слегка остудил пыл Бреннера.

— Чего?

— Твой брат. Как у него с ногой? Которую доктор Хантер подлечил тем вечером?

Бреннер стушевался. Ответил хмуро:

— Нормально.

— Как хорошо, что наш доктор не берет плату за сверхурочные, — доверительно сообщил Бен. Он обвел глазами комнату. — Осмелюсь сказать, у большинства из нас есть причины быть ему за это благодарными.

Он выдержал паузу, хлопнул кулаком по ладони и повернулся к стойке.

— Кстати, Джек, когда у вас найдется минутка, я бы повторил еще по одной.

Казалось, кто-то распахнул окно и по кабачку прошелся освежающий ветерок. Атмосфера начала очищаться, люди зашевелились, вновь послышалась речь. Кое-кто выглядел слегка пристыженно. Я почувствовал, как вдоль хребта стекают капли пота. Но вовсе не из-за жары в душном баре.

— Хочешь виски? — спросил Бен. — Похоже, тебе не помешает.

— Нет, спасибо. А вот тебе я возьму.

— Да не надо…

— Я тебе обязан куда как большим.

— Брось. Этим ублюдкам просто надо было память прочистить. — Он бросил косой взгляд в сторону Бреннера, который угрюмо пялился в пустой стакан. — А вот с этой сволочью надобно разобраться по-серьезному. Я почти на все сто уверен, что он шарит в заповеднике по гнездам. Которые из Красной книги. Обычно, как только птенцы выведутся, проблем нет, однако мы начали терять и взрослых птиц. Болотный лунь, даже выпь… Я его еще не подловил, но недалек тот день…

Он улыбнулся Джеку, когда тот поставил перед ним пинту:

— Спасибо.

Сделав длинный глоток, он одобрительно вздохнул.

— Так и чем же ты занимался? — Он скосил на меня глаз. — Не волнуйся, я просто из любопытства. Хотя у тебя явно какие-то дела на стороне…

Я колебался в нерешительности, но Бен честно заработал право знать. И я ему все открыл, не вдаваясь, однако, в подробности.

— Ничего себе… — протянул он.

— Сейчас ты понимаешь, почему я ничего не говорю. Точнее, не говорил, — добавил я.

— Ты уверен, что об этом не стоит рассказать всем остальным? Выложить все как есть?

— Нет, не думаю.

— Если хочешь, я проведу работу. Пущу слух, чем ты занимался.

Смысл вроде есть. С другой стороны, как-то против шерсти. Никогда я не рассказывал о своей работе, а старые привычки отмирают с трудом. Возможно, я просто упрямец, все-таки и у мертвых, как и у живых, есть право на личные тайны. Стоит только поползти слухам, чем я занимался, как конца-краю не будет нездоровому любопытству. И я далеко не уверен, что Манхэм обрадуется, узнав про неортодоксальные занятия своего доктора. Я хорошо понимал, что в глазах кое-кого из жителей обе мои профессии вряд ли уживутся.

— Нет, спасибо, — ответил я.

— Тебе решать. Да только сплетничать не перестанут.

Пусть я и так все понимал, под сердцем заныло. Бен пожал плечами.

— Они перепуганы; знают, что убийца кто-то из местных, но тем не менее хотят, чтобы им оказался чужак.

— Я не чужак. Я живу здесь три года. — Не успев договорить, я понял, насколько фальшиво прозвучали слова. Пусть я действительно живу и работаю в Манхэме, но у меня нет прав считаться своим. Доказательство? Только что предъявлено.

— Не важно. Ты мог бы прожить и тридцать, и по-прежнему останешься «городским». А как дойдет до крайностей, так люди на тебя пальцем начнут показывать: «Инородец!»

— В таком случае нет никакой разницы, чего бы я ни говорил, верно? Только я не думаю, чтобы все люди оказались такими…

— Нет, не все. Хватит и горсточки. — Он посерьезнел. — Будем надеяться, что душегубца скоро поймают…

После этого оставался я в пабе недолго. Пиво казалось кислым и несвежим, хоть я и знал, что хранят его отменно. Когда я думал о том, что произошло, то все еще чувствовал какое-то онемение, как бывает за секунду до приступа боли при ранении. Когда она наконец хлынула в душу, меня потянуло домой.

Отъезжая от кабачка, я увидел выходившего из церкви Скарсдейла. Может, мне почудилось, но преподобный, размашисто шагая, будто бы стал выше ростом. Единственный из всех жителей, кто просто расцвел на фоне событий, которые застали поселок врасплох. «Трагедия и страх — два верных средства превратить церковную ризу в доспехи героя дня», — подумал я и тут же сам устыдился. Он всего лишь делал свою работу, как и я. Личная неприязнь к Скарсдейлу не должна тенденциозно окрашивать мои мысли. Бог свидетель, с меня хватит предубеждений за этот вечер.

Совесть заставила приподнять руку в приветствии, когда мы поравнялись. Преподобный в упор взглянул мне в глаза, и на миг показалось, что он не снизойдет до ответа. Однако потом Скарсдейл чуть заметно клюнул подбородком.

Я не мог избавиться от ощущения, что он знал, чем заняты мои мысли.

Глава 12

К пятнице журналистская когорта начала распадаться. Отсутствие дальнейших событий означало, что Манхэм уже терял свою власть над ветреной прессой. Если что случится, репортеры вернутся назад. А тем временем Салли Палмер и Лин Меткалф будут дюйм за дюймом уступать место в газетных колонках, потихоньку исчезать из телерадионовостей, пока их имена вообще не сотрутся из общественного сознания.

Впрочем, я, когда ехал в лабораторию тем утром, размышлял не о редеющих толпах из мира средств массовой информации, не — к моему стыду — о собственно жертвах. Даже потрясение от открытия, с какой подозрительностью смотрят на меня в поселке, и то временно отошло на задний план. Нет, душу грызло нечто более прозаическое.

Предстоящий ужин в доме Дженни Хаммонд нынешним вечером.

Я сказал себе, что это ерунда, пустяки. Что она — а точнее, ее подруга Тина — просто дружелюбный человек. Когда я жил в Лондоне, приглашение на ужин считалось всего лишь знаком вежливости, оказываемым и принимаемым без особых эмоций. «Здесь то же самое», — внушал я себе.

Однако самоуговоры не помогали.

Ведь я больше не в Лондоне. Моя социальная жизнь ограничилась малозначащими разговорами с пациентами или стаканом пива в кабачке. Кстати, о чем мы вообще собираемся вести беседу? Сейчас в поселке одна лишь тема, да и та вряд ли подходит для непринужденной застольной болтовни малознакомых людей. Особенно если до них тоже долетели слухи на мой счет. Я пожалел, что не сообразил сказать «нет» в ответ на приглашение. В голову даже закралась идея позвонить и под каким-нибудь предлогом отказаться.

Впрочем, как бы ни раздражала мысль про ужин, я так и не позвонил. И сей факт беспокоил не меньше. Потому как за всеми размышлениями стояло неприятное чувство, осознание того, почему я на самом деле так нервничаю. Потому что вновь предстоит увидеть Дженни. От этой мысли в душе поднялась мутная взвесь, эмоциональный ил, который я предпочел бы не трогать. Среди этих донных отложений имелось и чувство вины.

Словно я готовился нарушить клятву верности.

Конечно, я понимал: мысль смехотворна. Я всего-навсего собираюсь зайти в гости. С того вечера, когда один пьяный коммерсант не справился с управлением своего «БМВ», прошло почти четыре года, и все это время я хорошо, даже слишком хорошо, знал, что верность хранить некому.

И тем не менее ничего не помогало.

Так что не могу сказать, будто, оставив машину на парковке и сев в лифт, я был полностью настроен на работу. Толкая стальную дверь морга, я попытался взять себя в руки, сосредоточиться. Марина уже на месте. Дверь еще качалась на петлях, когда моя ассистентка сообщила:

— Пришли результаты.

* * *

Маккензи хмуро разглядывал наш отчет.

— Вы уверены?

— Вполне. Анализ подтвердил, что «возраст» трупа Салли Палмер составлял девять суток на момент обнаружения.

Мы разговаривали в офисе при лаборатории. Вообще-то, позвонив Маккензи, я предложил отправить результаты по электронной почте, но он сказал, что зайдет сам. Так что теперь инспектор задавал вопросы прямо в лицо.

— Насколько это надежно?

— Аминокислотный анализ дает погрешность плюс-минус двенадцать часов, и лучше метода вы не найдете. Не могу назвать вам точное время убийства, хотя берусь утверждать, что это случилось где-то между полуднем в пятницу и субботним утром.

— И что, поточнее сказать не можете?

Я сумел-таки сдержать себя в руках. Ведь все утро я потратил на ИПС-уравнения. Не так-то просто в результатах анализа учесть среднюю температуру и все прочие климатические показатели за те дни, когда тело Салли Палмер пролежало на открытом воздухе. Крупнейшая тайна жизни, сведенная к банальной математической формуле.

— Извините, нет. В то же время, учитывая остальные факторы — личинки и так далее, — я практически убежден, что смерть наступила в середине этого диапазона.

— Стало быть, в полночь с пятницы на субботу. Причем за три дня до этого ее видели в кабачке на празднике. — Маккензи нахмурился, делая выводы. — А нельзя ли с такой же точностью сказать про овчарку?

— Химические процессы в собачьих трупах отличаются от человеческих. Анализ сделать можно, хотя он нам ничего не даст.

— Черт, — проворчал Маккензи. — Но вы все равно думаете, что собака была мертва дольше?

Я пожал плечами. Ведь что у меня имелось для работы? Общее состояние трупа животного и характер деятельности насекомых вокруг него, а такие вещи вряд ли можно назвать точной наукой.

— Почти уверен. Как минимум на двое-трое суток раньше.

Маккензи прикусил нижнюю губу. Я знал, о чем он думает. Пошли третьи сутки с момента исчезновения Лин Меткалф. Даже если преступник следовал прежней схеме и все это время где-то ее держал, сейчас мы подошли к эндшпилю. Какие бы извращенные планы ни строил убийца, они вот-вот осуществятся до конца. Или уже осуществились.

Если только Лин не найдут раньше.

— Еще у нас есть данные анализа по веществу, обнаруженному в трещине позвонка Салли Палмер. То есть там, где остался след от ножа, — добавил я, глядя в свою копию отчета. — Углеводородный комплекс. Довольно сложный по составу: порядка восьмидесяти процентов углерода, десяти процентов водорода плюс небольшие примеси серы, кислорода, азота и микроэлементов вроде рассеянных металлов и прочее.

— Что означает…

— Деготь. Обычный или садовый деготь. Можно купить в любой хозяйственной лавке или магазине для любителей мастерить.

— Ну, это уже лучше.

Что-то замерцало в закоулках моего мозга; между синапсами проскочила какая-то слабая искра, вызванная только что обсуждавшейся темой. Я попробовал было дотянуться до нее, но попытки оказались тщетными.

— Еще что-нибудь? — спросил Маккензи, и ход моих мыслей безвозвратно запутался.

— Вроде бы нет. Впрочем, остается исследовать следы от ножа на хребте собаки. Если повезет, найдем доказательство, что одно и то же орудие убийства фигурировало в обоих случаях. И на этом я закончу.

Было видно, что Маккензи этого ожидал, пусть и надеясь на большее.

— А как с вашей стороны дела? Подвижки есть? — спросил я.

Ответ был ясен хотя бы по тому, насколько замкнутым стало лицо Маккензи.

— Прорабатываем кое-какие версии, — сухо ответил он.

Я промолчал. Секунду спустя он вздохнул.

— У нас нет ни подозреваемых, ни свидетелей, ни мотива. Так что кратким ответом будет «нет». Обход по домам ничего не дал, и хотя мы заново приступили к поискам, все равно вынуждены двигаться медленно из-за возможных ловушек. А охватить такую местность — задача невозможная. Половина территории — одно проклятое болото, а сколько здесь лесов да канав, одному Богу известно…

Маккензи вновь разочарованно покачал головой.

— Если он решил всерьез спрятать труп, мы вряд ли его отыщем.

— Получается, вы считаете, что она мертва.

Усталый взгляд в ответ.

— Вы сами участвовали во многих расследованиях. Как часто нам удается застать жертв живыми?

— Такое бывает.

— Да, бывает, — согласился он. — Как и в лотерее. Если честно, я бы поставил больше на шанс выиграть в лотерею, чем на выживание Лин Меткалф. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Эксперты-криминалисты тоже не нашли полезных улик ни там, где ее похитили, ни там, где обнаружили труп Салли Палмер. Никаких зацепок после проработки криминальной картотеки и реестра половых преступлений. Все, что есть, — это пара предположений: во-первых, подозреваемый довольно сильный и в хорошей физической форме; во-вторых, обладает неплохими охотничьими навыками.

— Н-да, на этом далеко не уедешь…

Маккензи горько хохотнул.

— Я бы тоже так сказал. Вот если бы речь шла про какой-нибудь академический центр вроде Мильтон-Кейнса, тогда другое дело. Но в этих местах охота — форма существования. Люди даже не обращают на охотников внимания. Нет, нашему мальчику, кем бы он ни был, до сих пор удается держаться вне поля зрения полицейского радара.

— Как дела с психологическим портретом?

— Та же проблема. У нас просто-напросто не хватает фактов. Единственный портрет, который сумели построить психологи, туманен настолько, что прямо-таки бесполезен. Речь идет о человеке, привыкшем к жизни на свежем воздухе, в хорошей физической форме, довольно умном и в то же время дерзком или просто небрежном, раз он оставил труп Салли Палмер в том месте, где на него могли наткнуться. Под такое описание подпадает половина мужчин поселка. Распространите его на соседние деревни, и у вас окажется две-три сотни подозреваемых.

Слова прозвучали подавленно. И его вины в этом нет. Я не эксперт, но из опыта работы мне известно, что большинство маньяков попадаются либо случайно, либо из-за какой-то своей грубой ошибки. Эти убийцы — как хамелеоны: внешне ничем не отличаются от добропорядочных граждан, и даже когда их тайная жизнь становится достоянием гласности, друзья и соседи поначалу изумляются и не верят. Только задним числом можно увидеть неровные, зазубренные края головоломки, которые все время лежали под самым носом. Какие бы зверства маньяки ни совершили, самым гнусным свойством этих реальных, не выдуманных, чудовищ выступает их внешняя нормальность.

Обычные люди, как вы и я.

Маккензи почесал родинку на шее. Заметив мой взгляд, он отдернул руку.

— Обнаружилась одна вещь, которая может оказаться важной, — сообщил инспектор с деланным равнодушием. — Один из опрошенных, разговаривавший с Салли Палмер в день праздника, утверждает, что — по ее словам — кто-то положил мертвого горностая на подножку ее машины. Она подумала, будто это чья-то злая шутка.

Мне вспомнились лебединые крылья на спине Салли Палмер и дикая утка, привязанная к камню тем утром, когда исчезла Лин Меткалф.

— Вы полагаете, горностая оставил убийца?

Маккензи пожал плечами.

— Может, просто детская шалость, а может, какая-то метка, предупреждение. Скажем, убийца застолбил заявку на жертву. Мы уже знаем — он «подписывается» птицами, но нет оснований считать, что он не может воспользоваться и животными.

— А Лин Меткалф? Она что-нибудь подобное находила?

— За сутки до исчезновения она сказала мужу, что в лесу наткнулась на мертвого зайца. С другой стороны, зайца запросто могла загрызть собака или лиса. Сейчас уже поздно выяснять.

Он прав, хотя… Случайности бывают во всем, в том числе и в расследовании убийств. В то же время, с учетом поведения преступника, не такой уж невероятной представляется идея, будто он столь уверен в себе, что метит жертвы заранее.

— Так вам кажется, здесь чистая пустышка? — спросил я.

— Я такого не говорил, — резко возразил инспектор. — Но на данном этапе мало что можно сделать. Мы уже берем на заметку тех, кто проявлял жестокость по отношению к животным. Двое вроде бы припомнили, что лет десять — пятнадцать назад было убито несколько кошек, однако никого тогда не поймали и… Что?

Я отрицательно покачал головой.

— Вы сами сказали, что у нас далеко не город. Здесь иное отношение к жизни. Я не говорю, что люди чрезмерно жестоки, однако особой сентиментальности вы тоже не встретите.

— Другими словами, никто даже не обратит внимания на парочку-другую мертвых животных, — уныло подхватил Маккензи.

— Если бы, скажем, кто-то поджег собаку прямо на центральной площади, тогда, наверное, была бы реакция. Но это же сельская местность. Здесь животные гибнут сплошь да рядом.

Маккензи неохотно признал мою правоту.

— Ладно, сообщите мне все, что выясните про собаку, — попросил он вставая. — Если что важное, звоните на мобильный.

— Пока вы не ушли, — остановил его я, — хочу кое-что сообщить.

И я рассказал ему про ходившие по поселку слухи, будто я арестован.

— Чтоб я провалился, — вздохнул Маккензи, когда я закончил. — Вы считаете, у вас будут осложнения?

— Не знаю. Надеюсь, нет. И все же люди на взводе. Видя, как вы заходите в амбулаторию, они поспешат с выводами. И, по правде говоря, мне не хочется с ними всякий раз объясняться.

— Намек понял.

Интересно отметить, что сам Маккензи не выглядел слишком обеспокоенным. Или, если на то пошло, удивленным. После его отъезда мне пришло в голову, что инспектор ожидал чего-то подобного. Может, ему на руку, если я выступаю в роли подсадной утки? Да ну, глупости… Впрочем, мысль оказалась назойливой и не хотела меня покидать, даже когда я вернулся к обследованию трупа собаки.

Я механически провел подготовку и фотографирование отметки, которую оставил нож на шейном позвонке. Ничего стоящего, обычная рутина, необходимая для формально-доказательной стороны дела. Поместив позвонок под микроскоп с низким разрешением, я заранее знал, на что могу рассчитывать. Пока я разглядывал косточку, пришла Марина с чашкой кофе.

— Что-нибудь интересное?

Я подвинулся в сторону.

— Взгляните сами.

Она нагнулась к окулярам, затем подстроила фокусировку. Когда Марина выпрямилась, на ее лице читалась озадаченность.

— Я что-то не понимаю…

— Почему?

— Царапина грубая, а вовсе не такая гладкая, как в прошлый раз. Лезвие оставило рубчики на кости. Вы говорили, что только зазубренные ножи оставляют такого рода следы.

— Верно.

— Но ведь не сходится! На позвонке женщины след был гладким. Почему же здесь он не такой?

— Очень просто, — ответил я. — Потому что след сделан другим ножом.

Глава 13

Мясо все еще выглядело бледным. Капельки жира, будто пот, сочились сквозь решетку и падали, шипя, на раскаленные угли. От них лениво струились тонкие завитки дыма, наполняя воздух пряной голубой дымкой.

Наморщив лоб, Тина потыкала вилкой в один из недожаренных гамбургеров, выложенных на мангале.

— Я вам говорю, жар слишком слабый.

— Надо просто подождать, — ответила Дженни.

— Если ждать слишком долго, мясо испортится. Надо больше огня.

— Не смей больше плескать этой гадостью!

— Почему? При таких темпах мы здесь всю ночь просидим.

— Меня не волнует. Это же чистый яд.

— Но послушай, я изголодалась до смерти!

Мы сидели в садике крошечного коттеджа, который женщины снимали на пару. Это был даже не садик, а что-то вроде заднего дворика — неприбранный клочок газона, с двух сторон огороженный выпасом для мелкой живности. И тем не менее здесь возникала некая иллюзия уединенности, доступная взгляду только через окна спальни в доме по соседству. И к тому же отсюда открывался прекрасный вид на озеро, лежавшее в какой-то сотне ярдов.

Тина в последний раз ткнула в гамбургер и обернулась ко мне.

— А вы как считаете? Рассудите как врач, что лучше: рисковать отравиться растопочной жидкостью или умереть с голоду?

— Пойдите на компромисс, — посоветовал я. — Снимите мясо и уже потом брызгайте. Тогда у гамбургеров и вкус не испортится.

— Господи, до чего я люблю практичных мужиков… — заметила Тина, подхватывая решетку полотенцем.

Я еще отпил пива из бутылки, скорее из желания чем-то заняться, нежели от жажды. Предложение помочь было отвергнуто, что, вероятно, не так уж плохо, учитывая уровень моих кулинарных навыков. Но при этом стало нечего делать, нечем погасить нервозность. Дженни, кажется, тоже чувствовала себя неловко, больше, чем требуется, суетясь над тарелками для хлеба и салата, расставленными на белом пластиковом столике для пикника. В светлой футболке и джинсовых шортах она смотрелась загорелой и стройной. Если не считать слов «Привет, как дела?», которыми мы обменялись при моем появлении, почти ничего друг другу сказано не было. Если на то пошло, то, не будь с нами Тины, я вообще сомневаюсь, чтобы мы хоть о чем-то здесь разговаривали.

К счастью, Тина оказалась не из тех, кто позволяет появляться неловким паузам в разговоре. Она болтала практически без умолку. Ее жизнерадостный монолог перемежался лишь отдаваемыми мне приказами: заняться соусом для салата, принести рулон кухонных полотенец, которые заодно сойдут за салфетки, открыть еще пива.

Было совершенно очевидно, что других гостей не ждали. Мое настроение колебалось между облегчением от того, что не придется встречаться с кем-то еще, и сожалением, что не удастся найти прибежище в гуще толпы.

Тина щедрой рукой брызнула на мангал жидкостью для зажигалок и с воплем отскочила от стены полыхнувшего огня.

— Говорили тебе, что больше нельзя! — засмеялась Дженни.

— Я здесь ни при чем! Оно само как хлынет!

От мангала валили клубы дыма.

— Ну вот, а кто-то сетовал на нехватку жара, — прокомментировал я, отступая вместе с женщинами под напором палящего воздуха.

Тина шлепнула меня по руке:

— За такие слова вам поручается принести еще пива.

— А вам не кажется, что сначала лучше убрать салат? — спросил я.

Пелена дыма совершенно заволокла столик, где стояли неприкрытые тарелки.

— Ах, чтоб тебя! — Тина метнулась внутрь облака спасать продукты.

— Проще перетащить все скопом, — сказал я и ухватился за столик.

— Джен, помогай ему, а то у меня руки заняты, — скомандовала Тина, убирая миску с макаронами.

Дженни бросила на нее кислый взгляд, однако ничего не сказала. Вдвоем мы отволокли стол подальше от дыма, но как только моя помощница отпустила свою сторону, столешница накренилась, и тарелки со стаканами заскользили.

— Осторожно! — закричала Тина. Я прыгнул и сумел-таки в последний момент подхватить столик, при этом мое предплечье соприкоснулось с рукой Дженни.

— Держу-держу, можете отпускать, — сказал я.

Дженни убрала было руку, но столик вновь зашатался. Девушка опять ухватилась за свой край.

— Ты же уверяла, что починила! — упрекнула она подбежавшую Тину.

— Починила, починила! Я напихала бумажек, где ножки отошли!

— Напихала?! Надо было засунуть хорошенько!

— Насчет засунуть время еще будет.

— Тина! — Дженни зарделась, сдерживая при этом смех.

— Ай, столик, столик держи! — запричитала Тина, глядя на дрожащие ножки.

— Да не стой ты здесь! А пойди принеси… отвертку, что ли!

Тина помчалась на кухню, звякнув стеклярусной занавеской при входе. Оставшись придерживать столик, мы смущенно улыбнулись друг другу. Впрочем, ледок был сломан.

— Держу пари, вы рады, что к нам заглянули, — сказала Дженни.

— Да, такое со мной впервые.

— Вот-вот, не везде встретишь столь утонченные манеры.

— Это точно.

Тут она бросила взгляд вниз.

— Э-э… даже не знаю, как вам об этом сказать, но… вы совсем мокрый…

Я тоже посмотрел вниз и увидел, что из упавшей бутылки пиво лилось мне прямо на брюки, как раз ниже пояса. Я попробовал отодвинуться, и в результате струя потекла вдоль штанины.

— Боже мой, это просто невероятно! — воскликнула Дженни, и мы не смогли удержаться от смеха. Смеялись до тех пор, пока Тина не вернулась с отверткой.

— Что с вами такое? — спросила она и тут увидела мокрое пятно у меня на брюках. — Может, мне лучше прийти попозже?

После ремонта столика мне была вручена пара мешковатых шортов. По словам Тины, они в свое время принадлежали ее приятелю.

— Но вы можете оставить их себе. Он уже не потребует их назад, — добавила она, помрачнев.

Судя по кричащей расцветке шортов, ничего удивительного. С другой стороны, они были все равно лучше, чем мои залитые пивом брюки, так что я переоделся. Когда я вернулся в садик, Тина с Дженни захихикали.

— Какие симпатичные ножки, — заметила Тина, вызвав новый приступ веселья.

Вскоре гамбургеры зашипели над горячими углями. Мы съели их с салатом и хлебом, запивая вином, что я захватил с собой. Когда я решил подлить Дженни в стакан, она заколебалась:

— Только чуточку.

Тина вскинула брови.

— Ты уверена?

Дженни кивнула:

— Да-да, конечно.

Заметив мой вопросительный взгляд, она состроила гримаску.

— У меня диабет, так что приходится следить, что есть и пить.

— Какой тип — один или два? — спросил я.

— Господи, я все время забываю, что вы доктор. Тип один.

Я так и думал. СДI — самая распространенная форма диабета среди людей ее возраста.

— Ничего страшного, я всего лишь на низкой инсулиновой дозе. Как только я приехала сюда, доктор Мейтланд выписал мне рецепт, — добавила она извиняющимся тоном.

Наверное, ей неудобно говорить, что консультировалась не со мной, а с «настоящим» врачом. Напрасное беспокойство. Я уже привык.

Тина наигранно передернула плечами.

— Я бы в обморок постоянно падала, если бы пришлось каждый день колоться, как она.

— Ой, да брось ты, ничего особенного, — запротестовала Дженни. — Даже иглы не настоящие, а какие-то шприц-ручки… И хватит уже об этом, не то Дэвид застесняется и перестанет подливать себе вина.

— Боже сохрани! — ужаснулась Тина. — Мне же нужно с кем-то пить за компанию!

Вообще-то я и не собирался пить, за компанию с Тиной или как угодно, но по настоянию Дженни позволил наполнять свой стакан чаще, чем планировал. Впрочем, завтра суббота и неделя выпала еще та. К тому же мы неплохо проводили время. Даже не помню, когда я так развлекался…

Очень, очень давно было дело.

Единственное облачко, подпортившее нам настроение, набежало уже после того, как мы поели. Спустились сумерки, и в слабеющем свете Дженни сидела, глядя через сад на озеро. Я заметил, как помрачнело ее лицо, и догадался, о чем она вот-вот скажет.

— Все время забываю о том, что случилось. Как-то даже… виноватой себя чувствуешь, правда?

Тина вздохнула:

— Она хотела отменить этот вечер. Ей взбрело в голову, что людям не понравится, что у нас тут жареное мясо, веселье и тому подобное.

— Я подумала, что это будет неуважительно, — сказала мне Дженни.

— Почему? — требовательно спросила Тина. — Ты хочешь сказать, что другие люди не будут смотреть телевизор или пить пиво в кабачке? Все это очень печально и страшно, однако я не думаю, что нам надо носить власяницу, чтобы демонстрировать свое сочувствие.

— Ты знаешь, о чем я.

— Да, и еще я знаю, что за люди здесь живут. Если они решат точить на кого-то ножи, то сделают это по-любому, и не важно, виновен человек в чем-то или нет. — Тина помолчала. — Ну хорошо, я не самым лучшим образом выразилась, только это правда. — Она в упор взглянула на меня. — Вы ведь сами с этим столкнулись, не так ли?

Тут я сообразил, что до них, должно быть, долетели слухи.

— Тина… — предостерегающе сказала Дженни.

— А что? Какой смысл притворяться, будто мы ничего не слышали? Нет, понятно, что полиция захочет поговорить с местным доктором, но стоит кому-то одному вскинуть бровь, как тебя сразу запишут в преступники. Просто очередной пример, до какой степени у здешнего народа узкий взгляд на вещи.

— И длинные языки, — вскипев, подхватила Дженни. Впервые я заметил в ней признаки раздражительности.

Тина презрительно повела плечом.

— Лучше всего играть в открытую. Здесь и без того слишком много шепчутся. Я-то выросла тут, а ты — нет.

— Вы, кажется, несколько недолюбливаете Манхэм, — сказал я, желал сменить тему.

Она усмехнулась уголком рта.

— Была бы возможность, я бы отсюда убежала не оглядываясь. Я таких людей, как вы двое, понять не могу. Приехать сюда по доброй воле?!

Наступила внезапная тишина. Дженни встала с побелевшим лицом.

— Пойду сделаю кофе.

Резко откинув стеклярусную занавеску, она ушла в дом.

— Черт, — сказала Тина и виновато улыбнулась. — Действительно, длинный язык. И пьяный, — добавила она, отставляя стакан.

Сначала я подумал, что все случилось из-за меня, но потом понял, что это вовсе не так. Какова бы ни была причина, реакция Дженни ко мне отношения не имеет.

— Она в порядке?

— Мне кажется, ее просто достала бестактная подруга. — Тина уставилась на дом, словно размышляя, не сходить ли за Дженни. — Понимаете… я не то чтобы должна что-то рассказать, но хочу, чтоб вы знали… С ней в прошлом году приключилась одна очень плохая вещь. Вот почему она сюда приехала. Чтобы вроде как убежать.

— Очень плохая вещь?

Однако Тина уже качала головой.

— Если захочет, она сама расскажет. Мне, наверное, вообще стоило бы помолчать. Хотя… ну, я подумала, что вам об этом следует знать. Дженни к вам неравнодушна, поэтому… Ой Господи, я так все запутываю! Может, забудем все, что я говорила? Давайте о чем-нибудь другом.

— О'кей. — Все еще раздумывая над услышанным, я сказал первое, что пришло в голову: — Так что за слухи обо мне ходят?

Тина состроила гримаску.

— Сама напросилась, да? В общем, ничего особенного, одни только сплетни. Что вас допрашивала полиция и что… короче, что вы подозреваемый. — Она попробовала заговорщицки улыбнуться, только вышло не вполне убедительно. — Но ведь это не так, да?

— Насколько я знаю, нет.

Ответа оказалось достаточно.

— Вот я и говорю: чертова деревня. Народ все время готов вообразить худшее. А когда случается такое, как сейчас… — Она махнула рукой. — Опять я за свое. Знаете что, пойду-ка я помогу там с кофе.

— Мне что-нибудь нужно сделать?

Тина уже шла к дому.

— Ничего, ничего. Я пришлю Дженни развеять ваше одиночество.

Когда она ушла, я остался сидеть в ночной тишине, размышляя над ее словами. «Дженни к вам неравнодушна». Это как понимать? Точнее, что я сам об этом думаю? Я сказал себе, что в Тине говорит хмель и что не стоит слишком многое искать в ее словах.

Все это хорошо, но отчего же я вдруг так занервничал?

Я встал и прошел к низкой стене из каменной кладки, что огораживала садик. Последние лучи света уже пропали, и поля потерялись во мраке. С озера, на легчайшем дыхании ветерка, донесся одинокий крик совы.

Сзади послышался шорох — это вернулась Дженни с двумя кружками кофе. Я отошел от стены и вновь попал в лужицу света, падавшего через открытую дверь. Когда я вынырнул из тени, Дженни вздрогнула, пролив кофе на руку.

— Простите, не хотел вас напугать.

— Ничего. Просто я вас не заметила. — Она поставила кружки и подула на руку.

Я протянул ей рулон кухонных полотенец.

— Все в порядке?

— Ничего, выживу. — Она вытерла руки.

— А где Тина?

— Протрезвляется. — Дженни вновь взяла кружки в руки. — Я вас не спросила, надо ли молока и сахара.

— Ни того ни другого.

Она улыбнулась:

— Значит, я угадала.

Она подошла ближе к стене, где я стоял.

— Любуетесь пейзажем?

— Насколько возможно в темноте.

— Вид отсюда великолепный, особенно если любишь поля и воду.

— И вы их любите?

Она встала рядом, глядя в сторону озера.

— Знаете, да. Когда я была маленькой, мы часто с отцом ходили под парусом.

— И сейчас тоже?

— Нет, и уже многие годы. Но мне нравится бывать у воды. Я часто думаю, не нанять ли лодку. Ma-аленькую такую. Я знаю, озеро слишком мелкое для чего-то другого. И все же жить так близко и не выходить на воду… Мне кажется, это преступление.

— У меня есть парусная шлюпка — если, конечно, подойдет.

Слова вылетели сами, но Дженни, встрепенувшись, обернулась ко мне. В лунном свете была видна ее улыбка. В голову пришла мысль, что мы стоим очень близко друг к другу. Можно даже ощутить тепло ее кожи.

— В самом деле?

— Ну не то чтобы у меня лично. Это шлюпка Генри. Однако он разрешает мне ею пользоваться.

— Вы серьезно? Я, понимаете, не хотела бы напрашиваться…

— Да, понимаю. Только физические упражнения и мне не помешают.

Сказав это, я сам себе изумился: «Ты что делаешь?!» — и посмотрел на озеро, радуясь, что темнота скрывает мое лицо.

— Как насчет ближайшего воскресенья? — как бы со стороны услышал я собственные слова.

— Отлично! А в какое время?

Тут я вспомнил, что у нас с Генри запланирован обед.

— Если во второй половине дня? Скажем, я заеду за вами в три?

— В три часа, прекрасно.

Даже не видя ее лица, я по голосу понял, что она улыбается. Я поспешил отхлебнуть кофе, едва замечая, как обожгло рот. Трудно поверить в то, что я сейчас натворил. «Да, не одной только Тине необходимо протрезветь», — подумал я.

Вскоре, сославшись на дела, я засобирался домой. В последний момент появилась Тина и, весело улыбаясь, сообщила, что шорты я мог бы вернуть ей позднее. Я поблагодарил, но все равно переоделся в свои мокрые джинсы. Моя репутация в этом поселке уже и так подмочена — незачем ее усугублять, разгуливая в цветастых шортах для серфинга.

Не успел я отъехать, как мой мобильник коротко пискнул, давая понять, что пришло сообщение. Вообще-то я всегда ношу с собой трубку на случай срочного вызова, только в этот раз телефон остался в кармане мокрых джинсов. Я совсем забыл о нем, и мысль, что более двух часов я был недоступен, наконец-то заставила меня отвлечься от Дженни и всего, что с ней связано. Чувствуя вину, я набрал номер голосовой почты, втайне надеясь, что не пропустил ничего серьезного.

Сообщение не касалось никого из моих пациентов. Оно пришло от Маккензи.

Полиция обнаружила тело.

Глава 14

Прожектора мертвенно-белым сиянием заливали поляну. Трава и деревья трансформировались в сюрреалистический пейзаж из света и тьмы. В центре группа криминалистов занималась своим делом. Прямоугольный участок грунта был обнесен нейлоновой лентой, и под гудение генератора эксперты терпеливо соскабливали слой за слоем, медленно вскрывая то, что прятала в себе земля.

Маккензи стоял рядом и, похрустывая мятными лепешками, наблюдал за происходящим. Инспектор выглядел уставшим и осунувшимся; лицо под прожекторами потеряло свой цвет, а тени плотными мазками легли под глазами.

— Захоронение нашли днем. Очень мелкое, два-три фута в глубину. Сначала мы думали, что это ложная тревога, что там какое-то животное типа барсука и так далее. Пока не откопали руку.

Место происшествия находилось в лесу. К моменту моего появления экспертная группа сняла почти весь земляной покров. Я понаблюдал за одной сотрудницей, как она просеивает грунт через сито. Остановившись на секунду, женщина что-то внимательно осмотрела и, забраковав находку, принялась копаться дальше.

— Так как вы нашли тело? — спросил я Маккензи.

— С собаками.

Я кивнул. Полиция использует специально обученных собак не только для поиска наркотиков и взрывчатки. Обнаружение места захоронения редко бывает простым делом, а чем больше площадь, тем сложнее задача. Правда, если труп закопали достаточно давно, образуется характерная впадина из-за оседания разрыхленной земли. Тогда длинными щупами можно отыскать менее плотные по сравнению с окружающим грунтом участки. Я даже знал одного криминалиста в Штатах, который получал очень интересные результаты при поиске захоронений с помощью куска согнутой проволоки, как лозоходец.

И все же собаки оставались наилучшим средством для отыскания трупов. Их чувствительные носы способны через несколько футов земли учуять запах газов, образующихся при разложении. Кстати, известны случаи, когда очень хорошие «трупные псы» находили тела, зарытые более столетия назад.

Когда ближе к полуночи я прибыл на место, бригада экспертов уже частично откопала останки. Сейчас, напоминая археологов, они осторожно соскабливали землю, пользуясь маленькими совочками и щеточками. Одна и та же методика, и не важно, какова давность захоронения: несколько недель или столетий. В обоих случаях цель одинакова: извлечь тело с минимальными нарушениями, позволив тем самым облегчить расшифровку потенциальных улик, возможно, погребенных вместе с ним.

В данном случае наиболее красноречивые свидетельства уже перед глазами. Я не принимал участия в процессе извлечения, но стоял достаточно близко, чтобы видеть все существенные особенности.

Взглянув на меня, Маккензи спросил:

— Замечания, комментарии?

— Да нет. То, чего я ожидал, вы уже и так знаете.

— И все же?

— Это не Лин Меткалф, — сказал я.

Он уклончиво хмыкнул.

— Продолжайте.

— Захоронение не новое. Кто бы здесь ни лежал, его закопали еще до ее исчезновения. Никаких остатков мягких тканей, даже запаха нет. Неплохая у вас собачка…

— Я передам ей ваши комплименты, — ответил он сухо. — И как, по-вашему, сколько труп здесь пробыл?

Я посмотрел на мелкое углубление. Сейчас скелет вскрыт почти полностью. Цвет костей практически не отличим от земли. Явно взрослый человек, лежит на боку; одет, кажется, в майку и джинсы.

— Без дополнительной экспертизы могу сказать только навскидку. На этой глубине разложение займет намного больше времени, чем на поверхности. Стало быть, чтобы дойти до такой стадии, уйдет минимум год. Или месяцев пятнадцать. Впрочем, думаю, он пролежал здесь куда дольше. Вероятно, ближе к пяти годам.

— Почему вы так считаете?

— Джинсы и майка из хлопка, а ему надо четыре-пять лет, чтобы истлеть. Они исчезли не полностью, хотя дело к тому идет.

— Что-нибудь еще?

— Поближе можно взглянуть?

— Ради Бога.

Здесь работала совсем другая криминалистическая группа — не та, с которой я познакомился при обнаружении тела Салли Палмер. Когда я присел на корточки у края раскопа, эксперты взглянули на меня, но продолжили заниматься делом без каких-либо комментариев. Было и так уже поздно, а впереди ждала долгая ночь.

— Какие-то следы от травм есть? — спросил я одного из криминалистов.

— Довольно сильные повреждения черепа, но мы только-только приступили к его осмотру. — Он показал на правую височную кость, еще частично присыпанную землей. Впрочем, уже видны трещины, лучами расходившиеся от проломленного участка.

— Травма скорее тупая, чем острая или баллистическая, — заметил я, разглядывая кость. — Вы как считаете?

Эксперт кивнул. В отличие от его коллег, которых я встретил на предыдущем месте преступления, он не выказывал недовольства по поводу моего вмешательства.

— Похоже на то. Но подписываться под этим не буду, пока не убедимся, что в черепе не брякает пуля.

Повреждение черепа, вызванное огнестрельным ранением или чем-то острым типа ножа, отличается по своему характеру от травмы, полученной при ударе тупым предметом. Обычно их трудно спутать, причем пока что признаки говорили за последнюю версию: вмятина как на продавленной яичной скорлупе. С другой стороны, я вполне разделял осторожность криминалиста.

— Вы думаете, причиной смерти стала травма головы? — спросил Маккензи.

— Может быть, — ответил я. — Судя по внешнему виду, рана летальная, если, конечно, ее не нанесли посмертно. Пока сказать трудно.

— А что же можно сказать прямо сейчас? — спросил он, раздражаясь.

— Ну, во-первых, это мужчина. Вероятно, белый, около двадцати лет от роду.

Инспектор заглянул в могилу.

— Серьезно?

— Посмотрите на череп. У мужчин и женщин разная форма челюсти. У мужчин она более широкая. А там, где было ухо… видите, как выступает та косточка? Скуловая арка, и у мужчин она всегда больше. Что же до расы, то носовые кости свидетельствуют о европеоидном происхождении. Он может оказаться и монголоидом, хотя… раз черепная коробка имеет выраженную ромбовидную форму, я бы сказал, что вряд ли. Возраст… — Я пожал плечами. — Опять-таки на данном этапе это будет только предположением. Но насколько я могу судить о шейных позвонках, они не изношены. А ребра? Вот посмотрите… — Я показал пальцем на тупые концы ребер, выдававшиеся из-под майки. — Чем старше становишься, тем более шишковатыми выглядят торцы. Здесь края еще вполне резкие, так что, очевидно, речь идет о молодом человеке.

Маккензи закрыл глаза и потер переносицу.

— Просто здорово. Именно то, что нам нужно. Побочное убийство. — Он вдруг вскинул голову. — И следов перерезания горла тоже нет, да?

— Я по крайней мере их не вижу. — Шейные позвонки на наличие царапин от ножа я уже проверил. — После такого долгого пребывания под землей любые повреждения заметить труднее, так что нужна экспертиза. В глаза ничего не бросается.

— Слава тебе, Господи, за мелкие радости, — пробормотал Маккензи. Ему можно было только посочувствовать. Трудно сказать, что затруднит дело больше: расследование второго убийства или же выявление факта, что тот же самый преступник орудовал годами.

Меня, впрочем, это не касалось, чему я был только рад. Я встал, стряхивая грязь с ладоней.

— Если я вам больше не нужен, то мне, пожалуй, пора возвращаться.

— Вы сможете прийти в лабораторию завтра? В смысле сегодня? — добавил Маккензи, спохватившись.

— Зачем?

Он, похоже, искренне удивился вопросу.

— Чтобы повнимательнее все изучить. К середине утра мы должны закончить, так что к обеду сможем предоставить труп.

— Создается впечатление, что вы заранее уверены, будто я собираюсь принимать в этом участие.

— А разве не так?

Моя очередь удивляться. Не столько его вопросу, сколько тому, что он сумел разобраться во мне лучше меня самого.

— Да, пожалуй, — сказал я, смиряясь с неизбежным. — К двенадцати буду.

* * *

Я проснулся на кухне, продрогший и растерянный. Передо мной — распахнутая в садик дверь, сквозь которую заметны первые намеки на светлеющее небо. Сновидение еще свежо в моей памяти; голоса и ощущение присутствия Кары и Алисы столь явственны, будто мы только что разговаривали. На этот раз сон оказался даже более пугающим, чем обычно. Казалось, Кара хотела меня о чем-то предупредить, но я отказывался слушать. Боялся того, что мог от нее узнать.

Я поежился. Совсем не помню, как спустился вниз и что побудило меня отпереть замок. Обеспокоенный, я собрался было закрыть дверь и тут же остановился. Из бледного моря тумана, накрывшего поле, словно скала вздымалась непроницаемая чернота леса. Меня охватило недоброе предчувствие.

«За деревьями леса не видит». Почему всплыла в голове эта фраза? На секунду показалось, будто за ней стоит что-то более глубокое и важное, но сколько я ни тщился, смысл ускользал и таял. Я все еще пытался его ухватить, когда что-то коснулось шеи, чуть пониже затылка.

Вздрогнув, я обернулся. На меня смотрела пустая кухня. «Просто дует откуда-то», — сказал я себе, хотя шепот ветра еще не успел нарушить утренней тишины. Я закрыл дверь, пытаясь избавиться от упорно липнувшего беспокойства. Увы, ощущение, что чьи-то пальцы легонько задели мою кожу, осталось и после того, как я вернулся в кровать и принялся ждать восхода солнца.

* * *

Прежде чем ехать в лабораторию, мне предстояло убить добрую часть утра. Не найдя лучшего занятия, я пошел к Генри позавтракать, что часто делал по субботам. Он уже встал и вроде бы пребывал в хорошем настроении, с живостью расспрашивая меня о прошедшем вечере, пока помешивал яичницу и жарил бекон. Потребовалось время сообразить, что он имел в виду вечеринку с Дженни, а вовсе не находку в лесу. Об этом новости еще не дошли, и я понятия не имел, какую реакцию они вызовут. Манхэм и так уже барахтался под тяжестью нахлынувших событий. К тому же я еще слишком был подавлен сновидением, чтобы останавливаться на таких вещах.

Словом, я умолчал о том, что обнаружено второе тело. Но хорошее настроение Генри оказалось заразительным, и я покинул его дом в гораздо более приподнятом расположении духа. Настроение улучшилось еще больше, когда я пешком шел за машиной. Очередное превосходное утро, без малейшего намека на удушающую жару, которая наступит позднее. Желтые, пурпурные и алые краски цветов, окаймлявших центральную лужайку, радовали своей живостью, воздух был наполнен тяжелой сладостью пыльцы. Лишь полицейский автофургон, припаркованный рядом, нарушал иллюзию сельской безмятежности.

Присутствие полиции, кажется, несколько приструнило мой оптимизм. Впрочем, я так давно не пребывал в столь радужном настроении, что теперь мне было наплевать. Конечно, я не слишком вникал в причины своей восторженности. И тщательно следил за тем, чтобы никак не связывать новые виды на будущее с Дженни. Вполне достаточно ценить мгновение, пока оно длится.

Как выяснилось, длилось оно недолго.

Я уже шел мимо церкви, когда услышал:

— Доктор Хантер. На минутку, пожалуйста.

Скарсдейл. Стоит на церковном погосте вместе с Томом Мейсоном, младшим из садовников, присматривавшим за клумбами и газонами Манхэма. Через низкую церковную ограду я сказал:

— Доброе утро, пастор. Привет, Том.

Застенчиво улыбаясь, Том кивнул, не отрывая взгляда от розового куста, которым до этого занимался. Как и дед, он был счастлив, когда ему предоставлялась возможность присматривать за растениями, что Том и делал чуть ли не с телячьими нежностями. Напротив, ничего телячьего или нежного невозможно было найти в Скарсдейле. Он даже не удосужился ответить на мое приветствие.

— Мне хотелось бы знать ваше мнение о текущей ситуации, — начал он без предисловий. Среди древних и грубо тесанных надгробий его черный костюм, казалось, впитывал в себя солнечный свет.

Странное начало для разговора.

— Я что-то не совсем вас понимаю…

— Поселок переживает трудные дни. Люди по всей стране ждут наших объяснений. Вы согласны со мной?

Надеюсь, это не повторение прошлой проповеди.

— Что именно вы хотите, пастор?

— Я хочу продемонстрировать, что Манхэм не будет терпеливо сносить случившееся. Перед нами открылась возможность стать сильнее. Сплотиться перед лицом этой проверки.

— Не вижу, как можно назвать проверкой какого-то безумца, который похищает и убивает женщин.

— Да, возможно, вы не видите. Но людей искренне волнует тот ущерб, что понесла репутация поселка. И они совершенно правы.

— Я бы подумал, что их скорее волнует быстрейшее возвращение Лин Меткалф и поимка убийцы Салли Палмер. Разве это не важнее, чем беспокоиться о репутации Манхэма?

— Не играйте со мной в прятки, доктор Хантер, — огрызнулся он. — Если бы побольше людей следили за происходящим в поселке, этого могло и не случиться.

Я знал, что со Скарсдейлом в пререкания лучше не вступать.

— Все же не понимаю, к чему вы это говорите.

Мне немного мешало присутствие садовника на заднем плане, зато Скарсдейл никогда не упускал возможности выступить перед аудиторией. Он качнулся на каблуках, взглянув на меня поверх кончика носа.

— Ко мне обратились прихожане. Есть мнение, что нам следует выступать единым фронтом. Особенно при общении с прессой.

— Что сие означает конкретно? — спросил я, хотя уже начат улавливать, куда он клонит.

— Есть мнение, что поселку требуется официальный спикер. Человек, наилучшим образом способный представить Манхэм внешнему миру.

— Я так понимаю, это вы?

— Если эту ответственность хочет взять на себя кто-то другой, буду рад уступить место.

— Почему вы считаете, что спикер вообще понадобится?

— Потому что Всевышний еще не закончил с нашим поселком.

Он произнес это с такой убежденностью, что я начал беспокоиться.

— Так что же вы от меня хотите?

— У вас есть определенный вес. И ваша поддержка была бы уместна.

Скарсдейл вознамерился превратить трагедию в политическую платформу для личных амбиций? Каков циник! С другой стороны, я знал, что страх и недоверие, объявшие всех и вся, дадут ему весьма восприимчивую аудиторию. Удручающая мысль.

— Я вам вот что скажу, пастор. Занимайтесь тем, что считаете лучшим для людей, и я поступлю точно так же.

— Изволите критиковать?

— Скажем так: у нас с вами просто разные взгляды на то, что служит интересам всего поселка.

Он холодно смотрел мне в лицо.

— Наверное, стоит напомнить, что у здешних людей хорошая память. Вряд ли они забудут грехи, совершенные в такое время. Или смогут их простить, как бы это ни противоречило христианским добродетелям.

— В таком случае приложу все силы, чтобы не грешить.

— Можете витийствовать, сколько вам вздумается. Только имейте в виду, что не один я задаюсь вопросом о вашей лояльности. Люди, знаете ли, разговаривают, доктор Ханхер. И то, что я слышу, весьма удручает.

— Раз так, вам следует, наверное, перестать прислушиваться к сплетням. А кроме того, будучи лицом официальным, разве вы не должны толковать сомнения в пользу обвиняемого?

— Не воображайте, будто можете указывать мне, как я должен поступать.

— Тогда и вы мне не указывайте.

Скарсдейл сверкнул глазами. Возможно, он еще что-то сказал бы, но тут из-за его спины раздался грохот: Том Мейсон укладывал свой инвентарь в тачку. Скарсдейл чопорно выпрямился. Взгляд твердый, как камень, окружавших его надгробий.

— Я вас более не задерживаю, доктор Хантер. Честь имею, — надменно произнес он и церемонно удалился.

«Славно показал себя, молодцом», — кисло подумал я и продолжил свой путь. Не собирался я превращать разговор в поединок, однако Скарсдейл всколыхнул во мне худшие из чувств. Все еще тоскливо размышляя над его словами, я даже не заметил, как рядом притормозил автомобиль.

— Что с тобой? Бумажку на грошик променял?

Бен. Солнечные очки, мускулистая ручища торчит из окна новенького черного «лендровера». Запыленного, правда, но все равно на его фоне мой внедорожник смотрелся бы антиквариатом.

— Извини. Задумался что-то…

— Заметно. Надеюсь, ничего общего с вон тем вождем охотников на ведьм, а? — И он кивком показал в сторону церкви. — Я видел, как ты с ним толкуешь.

Я фыркнул:

— Да-а, побеседовали…

И я вкратце описал Бену нашу встречу. Он покачал головой:

— Не знаю, кому именно Скарсдейл молится, но если наш преподобный может служить хоть каким-то мерилом я бы не хотел нарваться на его Бога в темном переулке. А ты бы послал попа подальше, и все дела.

— Да надо было…

— Ох, сдается мне, глаз он на тебя положил крепко. Ты ведь ему угрожаешь.

— Я?!

— Сам подумай. Кем он был до сих пор? Линялым пастырем уменьшавшегося день ото дня стада. А сейчас у него появился шанс, и ты для него — претендент на кусок пирога, вызов его авторитету. Ты — врач, образован, приехал из большого города. Да еще и мирянин, об этом тоже нельзя забывать.

— Мне неинтересно с ним соревноваться, — раздраженно ответил я.

— А это не важно. Жалкий ублюдочный старикан нацелился стать Голосом Манхэма. Кто не с ним, тот против него.

— Можно подумать, дела и так недостаточно плохи.

— О, никогда не сомневайся в умении праведников все раздолбать по первому разряду. Говорят же: от добра добра не ищут…

Я внимательно посмотрел на Бена. Такое впечатление, что от обычного его добродушия не осталось и следа.

— У тебя все в порядке?

— Просто с утра циничное настроение. Да ты, наверное, и сам заметил.

— Слушай, а что у тебя с лицом?

У Бена под глазом виднелась припухлость, частично спрятанная под солнечными очками. Он машинально вскинул руку.

— Заработал прошлой ночью, в заповеднике, когда гонялся за очередным ублюдком. Кто-то решил обчистить гнездо луня, за которым я давно присматриваю. Я рванулся за браконьером, но на одной из тропинок полетел вверх тормашками.

— Поймал?

Он сердито помотал головой.

— Ничего, еще поймаю. Я уверен, что это недоделанный Бреннер. Его машина стояла рядом. Я ждал, ждал, да он так и не появился. Прятался, наверное, пока я не уйду. — Бен жестко улыбнулся. — Я этому ублюдку шины спустил, пускай ждет дальше.

— Ищешь ты себе приключений…

— Да что он мне сделает? В полицию заявит? — Он презрительно фыркнул. — В «Барашек» потом придешь?

— Может быть.

— Тогда до встречи.

Бен поехал дальше, оставив в воздухе выхлопной туман от мощного двигателя «лендровера». По дороге к дому я размышлял над его рассказом. Всегда имеется процветающий черный рынок для редких видов животных, особенно птиц. А с учетом того, какую роль они сыграли в уродовании тела Салли Палмер и в похищении Лин Меткалф, полиции следовало бы обратить на сей факт внимание. Сложность в том, что именно эта особенность преступлений не была обнародована, так что Бену я ничего сказать не мог. Получается, на меня падает обязанность поставить Маккензи в известность. Неприятно, что проделать это придется за спиной Бена, особенно когда все может обернуться пустышкой. Впрочем, у меня нет права рисковать. Опыт показал, что иногда важны даже мельчайшие подробности.

Тогда я еще не знал, что данный тезис окажется подкреплен самым неожиданным образом.

Глава 15

Той ночью пострадал еще один житель. Не от рук преступника, на чьей совести лежала судьба Салли Палмер и Лин Меткалф. По крайней мере не напрямую. Нет, то была жертва подозрительности и враждебности, взявших поселок в клещи.

Джеймс Нолан жил в крошечном домике в тупике за гаражом и работал в соседней деревне, в магазине. Один из моих пациентов, спокойный и тихий человек, в чьей сдержанности читались как природная доброта, так и глубокое личное несчастье. Это был холостой располневший мужчина пятидесяти с лишним лет. К тому же гомосексуалист. Последнее обстоятельство наполняло его чувством глубокого стыда. В таком захолустье, как Манхэм, где подобные склонности считались противоестественными, имелось очень мало возможностей для сексуальных приключений. Именно поэтому Джеймс еще молодым человеком начал искать удовлетворения в парках и общественных туалетах близлежащих городков. Как-то в одном из таких туалетов он со своими предложениями нарвался на полицейского в штатском. Позор от этой встречи продлился куда дольше, чем полученный Ноланом условный срок. Разумеется, слухи донеслись и до Манхэма. Джеймс Нолан и без того играл роль мишени для насмешек, однако сейчас в нем стали видеть нечто более зловещее. И хотя истинный характер правонарушения никогда не обсуждался и, вероятно, не был даже известен, люди не замедлили поставить клеймо на этом человеке. В маленьких сельских общинах существует привычный способ расписывания социальных ролей, согласно которому Джеймс считался теперь неприкасаемым. Детишек предупреждали, чтобы они не смели подходить к этому извращенцу. Сам же Нолан вполне соответствовал своему реноме, еще больше уйдя в себя. Словно призрак, он тенью бродил по поселку, разговаривая с очень немногими людьми и желая только одного: чтобы его не замечали. Манхэм по большей части был рад удовлетворить такую просьбу, и Джеймса скорее игнорировали, чем терпели.

До поры до времени.

В известном смысле Джеймс испытал чуть ли не облегчение, когда за ним пришли. С момента обнаружения тела Салли Палмер он жил в страхе, так как знал, что при отыскании козлов отпущения разумные доводы и логика не играют никакой роли. По вечерам, возвратившись с работы, он торопливо нырял в дом и запирался на все замки, веруя, что незаметность вновь его защитит. Тем субботним вечером, однако, надежды не сбылись.

В дверь забарабанили в районе одиннадцати. К тому времени Джеймс уже выключил телевизор и собирался ложиться. Шторы задернуты, и снаружи ничего не видно. Поэтому он просто решил переждать, сидя в кресле и моля Бога, чтобы незваные гости ушли. Увы, этого не случилось. Поначалу, заливаясь пьяным смехом, они лишь выкрикивали его имя. Потом голоса стали злее, а удары — намного сильнее. Дверь так тряслась и плясала на петлях, что Нолан даже оглянулся на телефон, собираясь позвонить в полицию. Однако многолетняя привычка не привлекать к себе внимания заставила передумать. Вместо этого, когда нападавшие сменили тактику и пригрозили выломать дверь, Джеймс поступил так, как делал всегда: послушно выполнил приказ.

Цепочку он не снял, веря, что стальные звенья — надежная защита. Как и все остальное, сталь подвела. Дверь треснула, щепками разлетелся косяк, и Нолана смяла орава ворвавшихся в дом мужчин.

Позднее он заявит, что никого из них не узнал, что не успел разглядеть лиц и тому подобное. Правда это или нет, я сказать не могу, но мне с трудом верится, что Джеймс понятия не имел, кем оказались его враги. По меньшей мере он, вполне вероятно, видел этих молодых людей раньше; может быть, знал их родителей, с которыми вместе рос. Избив и истоптав его, они стали уничтожать все подряд. Затем вновь принялись за Джеймса и на этот раз не останавливались до тех пор, пока он не потерял сознание. Возможно, что какая-то подсознательная причина не дала им забить его до смерти. Хотя, с другой стороны, травмы оказались столь тяжелыми, что они вполне могли счесть его мертвым.

Мне позвонили, когда налетчиков уже и след простыл. В полудреме, на ощупь, я нашел телефон и не узнал голос, прошептавший, что пострадал человек. Не успел я стряхнуть остатки сна, как звонивший бросил трубку, успев добавить лишь, к какому дому надо ехать. Пару секунд я тупо смотрел на аппарат, потом собрался с мыслями и вызвал «скорую помощь». Всегда есть шанс, что тревога ложная, однако в этот раз на хулиганскую проделку не похоже. К тому же добираться до нас довольно далеко.

По дороге к Нолану я притормозил возле полицейского автофургона на центральной площади. Дело в том, что пост работал круглые сутки, а в одиночку ехать совсем не хотелось. Впрочем, зря я это сделал. Оказывается, о моем звонке никто не сообщил констеблям, и пришлось потерять массу ценного времени на объяснения. К тому моменту, когда один из них согласился меня сопровождать, я от досады чуть локти не кусал.

Хотя тупик тонул во мраке, сразу стало ясно, где живет Нолан, потому что дверь в дом была распахнута настежь. Подъезжая ближе, я посмотрел на соседние здания. Никаких признаков жизни, но я затылком чувствовал, что за нами наблюдают.

Нолана мы нашли посреди разбитой мебели, где его и оставили хулиганы. Своими силами я ничем не мог ему помочь; только перевернул на спину, приподнял голову и стал ждать медбригаду. Временами Джеймс приходил в себя, и я разговаривал с ним, пока не появились санитары. На какое-то мгновение мне показалось, что он пришел в сознание, и я спросил, что же все-таки случилось. В ответ Нолан просто закрыл глаза, отгородившись от дальнейших расспросов.

Когда его положили на носилки, один из прибывших полицейских поинтересовался, почему позвонили именно мне, а не сразу в «Скорую помощь». Я ответил, что понятия не имею, хотя это было и не совсем так.

Глядя на стекла соседних домов, где отражались синие проблесковые огни, я подумал: «Как странно, что, несмотря на шум и суету, никто не выглянул из окон, никто не вышел на улицу узнать, что происходит…» А ведь на самом деле люди смотрели. Точно так же они смотрели на дверь Нолана, когда ее выламывали; на самого Нолана, когда его калечили… А может, они специально отворачивались? Надо полагать, в ком-то из них заговорила совесть, но слишком тихо, чтобы человек решил вмешаться или позвать соседей на помощь. Инцидент — внутренние дела самой деревни, видите ли. Звонок мне, практически чужаку, стал просто компромиссом. Я был уверен, что свидетелей не найдется; никто не признается, что звонил именно он. Кстати, как выяснилось впоследствии, звонили из единственной в поселке телефонной будки, а потому вычислить человека оказалось невозможным. Когда машина «скорой помощи» отъехала, я окинул взглядом слепые окна и запертые двери и едва удержался, чтобы не закричать на них. Впрочем, в чем я мог их обвинить? Вышел бы из этого хоть какой толк? Не знаю.

Вместо этого я отправился домой, где постарался использовать оставшиеся ночные часы для сна.

* * *

Утром я встал разбитым и не в своей тарелке. Взял свежую газету, чашку черного кофе и вышел с ними в садик. Главным событием уик-энда стало крушение поезда, на фоне которого обнаружение второго трупа в Манхэме заслужило только пару абзацев, да и то не на первой полосе. Отсутствие связи с недавним убийством означало, что о находке упомянули просто по ходу дела, как о курьезном совпадении.

Весь прошлый день и добрую часть вечера я проработал над останками молодого человека. Хоть нам и требовалось еще получить результаты анализа липоцеры в почве, чтобы поточнее оценить возраст могилы, никаких сюрпризов я не ожидал. Хорошей новостью, если можно так выразиться, оказалась легкость, с какой мы могли бы выяснить имя жертвы. Все его зубы стояли на месте, ни одна из пломб не вылетела, так что оставалось лишь провести идентификацию по зубоврачебным карточкам. Кроме того, на левой голени обнаружились следы перелома. Берцовая кость давно заросла, но все равно такая особенность поможет установить личность.

Что же касается остального, то удалось лишь подтвердить догадки, о которых я сказал Маккензи раньше. «Обитатель» могилы — молодой белый мужчина, около двадцати лет от роду, с проломленным черепом. Травмы нанесены тупым тяжелым предметом. Наверное, большим молотком или киянкой, судя по округлой форме пробоин. Место и объем повреждений наводят на мысль, что били сзади, причем неоднократно. За давностью лет невозможно сказать наверняка, что именно явилось причиной смерти, однако я был практически уверен, что ответ лежит перед глазами. Подобная травма почти мгновенно ведет к летальному исходу, и пусть мы уже не узнаем, что с ним еще могли проделать, иных следов насилия найти не удалось.

Нет оснований думать, что эта смерть как-то связана с недавними событиями в Манхэме. Наш убийца охотился за женщинами, а не за мужчинами, и хотя вплоть до идентификации ни в чем нельзя быть уверенным, мы сомневались, что бренные останки принадлежат кому-то из местных. Поселок не столь уж многонаселенный, чтобы исчезновение кого-нибудь прошло незамеченным все эти годы. Более того, данное убийство ничем не напоминало трагедию Салли Палмер. Ее оставили лежать на земле, а не в могиле, причем в отличие от молодого человека лицо Салли оказалось измочаленным — то ли по злобе, то ли специально, чтобы затруднить установление личности. Наиболее вероятной казалась версия, что и жертва и убийца — не местные жители и что от трупа просто избавились в наших диких местах.

С другой стороны, я все равно потратил много времени — даже неоправданно много! — исследуя шейные позвонки скелета. Возможно, оттого, что неделю назад Манхэм выделялся лишь своей изолированностью, а сейчас — два убийства (одно давнее, другое совсем свежее) плюс пропажа еще одной женщины. В такой ситуации трудно не почувствовать, будто на твоих глазах распутывается какой-то зловещий клубок. А если поселок только начал раскрывать свои секреты, то еще неизвестно, свидетелями чего нам доведется стать.

Очень неприятная мысль, что и говорить…

Я пролистнул газету до конца, хотя и без особого интереса, бросил ее на столик и прикончил остатки кофе. Пора идти в душ, а потом — в гости, на воскресный ленч к Генри.

При мысли о предстоящей встрече с Дженни я испытал очень сложную смесь эмоций: нервозность, возбуждение и… чувство вины, потому что ничего не сказал Генри. Конечно, он не станет возражать, если мы позаимствуем его шлюпку, но ведь он рассчитывает, что я проведу с ним остаток вечера. Очень неприятно, что придется удирать. Эх, надо было что-то одно перенести… Впрочем, подводить Генри не хотелось, и я понятия не имел, сколько еще пройдет времени, прежде чем удастся вновь взять шлюпку. И нет сил ждать.

«А почему? — цинично спросил мой внутренний голос. — Неужели ты так рвешься снова увидеть Дженни?»

Нет, о таких вещах и думать не хочется. Словом, я поднялся со стула и отправился в душ, оставив вопросы висеть в воздухе.

И все же, когда я подходил к особняку Мейтланда, в висках у меня начало покалывать. Правда, боль оказалась не такой сильной, чтобы не учуять у входа в дом пленительного запаха ростбифа. Как обычно, я не постучался, а просто окликнул Генри по имени.

— Сюда, сюда! — донеслось из кухни.

Я прошел внутрь. Здесь было очень жарко, несмотря на распахнутую дверь, сквозь которую просматривался укромный садик. Брызгая каплями теста на пустой винный бокал по соседству, Генри взбалтывал опару для йоркширского пудинга. Возможно, не самый идеальный выбор при нынешней погоде, однако хозяин дома дорожил традиционными ценностями, когда речь шла о воскресном ленче.

— Еще чуть-чуть, и будет готово — сообщил он, заливая тесто в противень. Зашипел, запузырился горячий жир. — Как испечется, можно начинать.

— Я чем-нибудь помогу?

— Налейте-ка нам обоим винца. Сам-то я уже испробовал какой-то дешевой дряни, но есть и бутылочка приличного сорта. Минут двадцать как открыл ее подышать — надо думать, вполне достаточно. Или, может, вы предпочтете пиво?

— Нет-нет, попробовать вина — отличная мысль.

Генри уже подъезжал к духовке. Он открыл дверцу и, отпрянув под напором раскаленного воздуха, вставил внутрь противень. Хотя ему не часто приходилось готовить самому и он вполне довольствовался услугами Дженис, я всегда удивлялся его ловкости. Интересно, как бы я сам справлялся на его месте? С другой стороны, выбора-то у Генри нет. И он не тот человек, чтобы легко сдаваться.

— Ну вот, — сказал он, захлопнув дверцу. — Еще минут двадцать — и мы в порядке… Боже милосердный! Да вы что, до сих пор вина не налили?

— Сейчас, сейчас, — ответил я, роясь в буфете. — А у вас не найдется аспирина? Что-то голова начала побаливать.

— Если здесь нет, то придется посмотреть в аптечке.

В буфетном ящике отыскалась лишь пустая упаковка парацетамола. Я по коридору добрался до комнаты Генри, где он принимал больных с тех самых пор, как я обосновался в его бывшем кабинете. Здесь мы хранили лекарства, а заодно и прочие медицинские побрякушки Генри. Он отличался изрядным скопидомством, на вечное хранение определив старинные порошки и снадобья, какие-то склянки и хирургические инструменты, доставшиеся в наследство от прежнего доктора. Подозреваю, что такая бережливость нарушала целый ряд санитарно-гигиенических норм, но Генри ни в грош не ставил канцелярщину и бюрократизм.

Его коллекция красовалась за стеклом, в элегантном книжном шкафу викторианской эпохи, резко выделявшемся на фоне стального лекарственного стеллажа и небольшого холодильника, где мы держали вакцины. Среди изящной мебели из дерева и кожи эта утилитарно-уродливая пара казалась совсем не к месту, несмотря на безуспешные попытки Генри закамуфлировать ее фотографиями в рамочках. На одной из них, сделанной год назад, мы с ним вдвоем сидим в шлюпке. Впрочем, снимки по большей части рассказывали о Генри и его жене Диане. На самом почетном месте, на вершине стеллажа, стояла их свадебная фотография. Камере улыбались привлекательные юные супруги, пребывающие в блаженном неведении о том жребии, что выпадет на их долю.

Пара костылей пылилась в углу возле письменного стола. Когда я только-только приехал, Генри еще пытался на них ходить. Частенько доводилось слышать стоны и кряхтенье, когда он пробовал сделать пару-тройку шагов. «Я им еще докажу», — говаривал он в ту пору. Увы, этого так и не случилось, и потихоньку Генри забросил попытки.

Я отвернулся от напоминания о бренности человеческой судьбы и открыл стеллаж. Из-за склонности Генри к накопительству пришлось довольно долго копаться среди коробок, пока не отыскался парацетамол. Заперев дверцу, я вернулся на кухню.

— Наконец-то, — проворчал он при моем появлении. — И поторопитесь-ка с этим чертовым вином. От такой работы жажда разбирает будь здоров. — Генри принялся обмахиваться, подъехав к распахнутой двери. — Пойдемте на улицу и там немножко остынем.

— Есть будем снаружи?

— Откуда такие варварские замашки? Или я похож на австралийца? Да, и захватите бутылку. Бордо, а не ту дешевую ерунду.

Запив парацетамол водой, я сделал как приказано. Садик выглядел опрятным, но без лишних красивостей. Генри всегда ревностно относился к садоводству, и теперь его неспособность приглядывать за всем самому обернулась еще одним источником разочарований. Мы устроились за старинным кованым столиком, стоявшим в тени ракитника. Озеро, поблескивавшее из-за плетеной ивняковой изгороди, создавало иллюзорное ощущение прохлады. Я разлил вино на двоих.

— Ну… — сказал я, приподнимая бокал.

— За здоровье, — подхватил Генри и, взболтнув рубиновую жидкость, критически принюхался. Немного отпив, он добавил: — Хм-м… неплохо.

— Из местного супермаркета?

— Эх вы, деревенщина! — насмешливо отозвался он, смакуя очередной глоток. Поставив бокал, Генри посерьезнел: — Итак, выкладывайте. Как прошел ужин с дамами?

— Скорее не ужин, а барбекю. На воздухе. Вам бы понравилось.

— Пирушка допускается пятничным вечером. Воскресный же ленч — это искусство, и он требует к себе уважения. Кстати, вы не ответили на мой вопрос.

— Все прошло нормально, спасибо.

Генри вздернул бровь.

— Нормально? Всего-то?

— Ну что я могу добавить?.. Приятно провел время.

— О, не слышу ли я нотки смущения? — Он хитро прищурил глаз. — Похоже, придется выдирать слова клещами. А знаете что? Давайте-ка после обеда пройдемся на шлюпке, а? И вы мне все расскажете. Настоящего ветра нет, зато сможем сбросить калории на веслах.

От замешательства у меня запылало лицо.

— Конечно, если не хотите, то ничего страшного… — добавил он, теряя веселость.

— Не в этом дело. Просто… В общем, я сказал Дженни, что прокачу ее по озеру. На вашей шлюпке.

— Ого!.. — Генри не смог скрыть изумления.

— Простите меня, я должен быть сказать об этом раньше…

Впрочем, Генри уже взял себя в руки, спрятав разочарование под улыбкой.

— Бросьте, что за извинения? Вы молодец!

— Мы всегда смо…

Не дав закончить, он отмахнулся от моего предложения.

— В такой славный воскресный денек? Нет, вам действительно лучше взять на прогулку хорошенькую барышню, а не старомодного чудака вроде меня.

— Вы правда не сердитесь?

— У нас с вами еще будет время. И я очень, очень рад, что вы встретили симпатичную девушку.

— Да здесь ничего серьезного…

— Ой, Дэвид, ей-богу! Вам уже давно пора развеяться! Зачем искать какие-то оправдания?

— Да я не ищу, просто… — промямлил я, не зная, как продолжить.

Сейчас Генри выглядел совершенно серьезным.

— Попробуем-ка догадаться… Испытываете чувство вины, да?

Я кивнул, не доверяя своему голосу.

— А сколько прошло времени? Года три?

— Около четырех.

— А у меня почти пять. И знаете что? Я считаю — хватит. Мертвых не вернешь, так отчего бы не начать снова жить насколько умеешь? Когда умерла Диана… Э-эх, не мне вам рассказывать. — Он горько рассмеялся. — Не понимаю! Как мог я выжить, а она — нет?! Если начистоту, то после катастрофы я еще долго…

Генри осекся, уставившись на озеро. Похоже, недосказанная мысль заставила его передумать.

— Впрочем, это другая история. — Он потянулся за вином. — Да, кстати, об историях. Такое впечатление, что ночью поднялась какая-то суматоха.

Мало что можно было утаить от Генри, когда речь шла о поселке.

— Я бы тоже так сказал. Кое-кто из соседей Джеймса Нолана заявился к нему с визитом.

— Как он сейчас?

— Плоховато. — Перед выходом я звонил в больницу. — Побои очень сильные. Ему придется еще недели две проваляться на койке.

— И никто ничего не видел, так?

— Похоже, что так.

Генри с отвращением насупил густые брови.

— Звери, чистые звери. Твари животные. С другой стороны, меня это не удивляет. Между прочим, насколько я слышал, вы тоже попали под жернов местных сплетен, не так ли?

Ага, донеслись пересуды и про мою скромную персону…

— До сих пор по крайней мере меня никто не избил.

— А я бы погодил еще радоваться. Предупреждал ведь я вас, чем все может обернуться. Просто оттого, что вы врач в Манхэме, поблажек не ждите.

На моих глазах Мейтландом начало овладевать мрачное настроение.

— Бросьте, Генри…

— Поверьте, эти места я знаю лучше. Если дойдет до крайностей, людишки накинутся и на вас, как на Нолана. И не важно, что вы могли сделать для них в прошлом. Благодарность? В здешних краях таких чувств не знают и не ведают. — Он отхлебнул вина, от гнева забыв про этикет. — Иногда я спрашиваю себя: «Какого черта вообще ради них напрягаться?»

— Ну, это вы сгоряча…

— Вот как? — Он угрюмо уставился в свой бокал. Интересно, сколько Генри успел принять до моего прихода? — А впрочем, может, и сгоряча… Бывают, однако, минуты, когда хочется понять, чем же мы тут занимаемся. Вам такой вопрос в голову не приходил? Какой во всем этом смысл?

— Мы — врачи. Зачем искать другую причину?

— Да-да, это я знаю, — раздраженно откликнулся он. — Но нам-то что за польза? Положа руку на сердце, вам никогда не казалось, будто приходится зря тратить время? Поддерживать жизнь какой-нибудь старой развалины ради… ради чего? Вся наша работа — просто-напросто отсрочка неизбежного.

Я обеспокоенно взглянул на Генри. Он, кажется, начинал уставать, и я впервые заметил признаки его пожилого возраста.

— Вы в порядке?

Он хмыкнул.

— Не обращайте внимания, просто сегодня захотелось побыть циником. Или выставить циничные взгляды напоказ, не знаю… — Он потянулся за бутылкой. — Пожалуй, все эти дела начали и меня доставать. Давайте-ка еще по бокальчику, а потом вы расскажете, чем же таким таинственным занимались целую неделю.

Подобная перспектива не из приятных, однако на этот раз смена темы порадовала. Генри внимательно слушал: поначалу с лукавым прищуром, пока я рассказывал о своей прежней работе, до приезда в Манхэм, а потом и вовсе недоверчиво, когда я вкратце поведал ему, как именно помогаю Маккензи.

По окончании повествования он медленно покрутил головой:

— Знаете, на язык так и просятся слова «темная лошадка»…

— Не сердитесь… Конечно, надо было раньше сказать, да только еще неделю назад я считал, будто все осталось в прошлом.

— Вам не нужно извиняться…

И все же я видел, что Генри расстроен. Он принял меня под свое крыло, когда мне было очень плохо, а теперь выясняется, до какой степени я скрытен: ведь раньше он искренне полагал, что антропология в моей жизни носила чисто академический характер. И хоть я не врал явно, за такое доверие можно было бы вести себя и почестнее…

— Если хотите, я готов уволиться, — предложил я.

— Уволиться?! Изволите шутить? — Генри взглянул мне в лицо. — Впрочем, если вы и впрямь передумали, то…

— Нет. Конечно, нет. Я с самого начала не хотел вмешиваться и держал вас в неведении не специально. Просто мне самому противно было обо всем этом думать…

— Я понимаю… Это лишь немного неожиданно. Я же и понятия не имел, насколько… своеобразной работой вы занимались. — Он задумчиво посмотрел на озеро. — Завидую вам, честное слово. Я всегда жалел, что не подался в психологию. А ведь были такие амбиции, были. Естественно, ничего не вышло. Слишком много надо было учиться. А мне хотелось жениться на Диане, да и профессия терапевта приносила деньги быстрее. «Врач широкого профиля»! В ту пору это звучало вполне заманчиво…

— Не вижу никакой заманчивости в том, чем я занимался.

— Значит, испытывали хотя бы возбуждение, волнение… — Он окинул меня понимающим взглядом. — И не вздумайте утверждать, что вы ничуть не изменились за прошлую неделю. Это стало заметно даже до того ужина… пардон, барбекю. — Генри коротко рассмеялся, отыскивая трубку в кармане. — Как бы то ни было, неделька нам выпала еще та… Про второе тело новости есть? Личность установили?

— Пока нет. Будем надеяться, зубоврачебные карточки помогут.

Генри покачал головой, набивая трубку:

— Вот живешь, живешь здесь годами, а потом — бац!..

Он попробовал стряхнуть мрачное настроение.

— Пойду-ка я лучше проверю, как там наш ленч. Ко всей нынешней жути не хватало только пудинг передержать…

После этого мы старались вести разговор в более веселых тонах. Впрочем, к концу обеда Генри явно устал. «И не мудрено, — напомнил я себе. — Ведь последние дни он брал на себя и мою нагрузку». Я попробовал было заняться грязными тарелками, однако он и тут воспротивился:

— Да ничего страшного, правда. Все равно я положу их в посудомоечную машину. Буду только рад, если вы прямо сейчас побежите на встречу с подружкой.

— У нас масса времени…

— Если будете настаивать на своем, то и я не отступлюсь. И если честно, я бы просто допил остатки нашего винца, да и прилег бы на часок-другой.

Генри состроил утрированно-грозную мину.

— Или вы хотите испортить мне воскресный вечер, а?

* * *

Мы с Дженни договорились встретиться у «Барашка», на нейтральной территории, потому как рандеву возле ее дома слишком походило бы на настоящее свидание. Я все еще пытался доказать самому себе, что мы просто собираемся покататься на лодке, что речь не идет об ужине с неявной интимной подоплекой, где пришлось бы выискивать и разгадывать кажущиеся взаимные намеки. Нет, ничего особенного не предстоит…

С другой стороны, ощущение предвкушения и волнующего ожидания говорило об ином.

За ленчем я старался не налегать на вино, и хотя сейчас тянуло выпить чего-нибудь покрепче, мне стоило бы остановиться на апельсиновом соке. Идя к барной стойке, я встречал обычные приветствия кивком головы, в которых не удавалось прочесть ничего нового. Впрочем, одна деталь порадовала: Карла Бреннера нигде не было видно.

Я вынес свой сок на улицу и, прислонившись к каменной стене возле входа, в пару глотков осушил стакан. «Нервишки пошаливают», — подумал я, заодно отметив, что поминутно гляжу на часы. Дав себе слово так больше не делать, я посмотрел на дорогу, где увидел приближавшуюся машину. Старенькая малолитражка, а за рулем сидит Дженни. Она припарковалась, вышла, и у меня сразу поднялось настроение. «Да что происходит?» — удивился я и тут же про все забыл, когда девушка подошла ближе.

— А я-то думала, что окажусь первой, — улыбаясь, сказала она и подняла солнечные очки на лоб. Однако я знал истинную причину, почему Дженни решила сесть за руль: нынче далеко не многие женщины отваживались ходить пешком.

Сегодня на ней шорты и голубая безрукавка. Слабый, почти неуловимый аромат духов.

— Надеюсь, вы не долго меня прождали? — спросила она.

— Только что подошел, — ответил я и, перехватив ее взгляд на мой пустой стакан, виновато пожал плечами. — Пить очень хотелось. А вам что-нибудь взять?

— Да мне в общем-то все равно.

Так, начинается. Похоже, мы попали в ту фазу, когда неловкость заставляет любые слова звучать фальшиво. «Решайся! Ну же!» — приказал я себе, отлично сознавая, что этот миг задаст тон всему нашему вечеру.

— Может, что-нибудь захватим с собой? — предложил я, удивившись собственной находчивости.

Девушка расцвела улыбкой.

— Отличная мысль!

Пока я ходил в паб за бутылкой вина, Дженни ждала снаружи. Моя просьба одолжить пару бокалов и штопор встретила такое недоумение, что я дал себе мысленного пинка: «Мог бы и сам догадаться!» Впрочем, понятно, почему я не сообразил заранее. Просто подсознательно избегал всего, что способно было придать нашей встрече романтический характер. Кстати, похоже, что и с Дженни происходило то же самое.

— Секундочку, — сказала девушка, когда я вернулся, и сама нырнула в кабачок. Пару минут спустя Дженни вышла, помахивая пакетиками с хрустящим картофелем и орешками.

— На случай, если захочется пожевать, — весело сообщила она.

На этом неловкость растаяла. Мы оставили ее машину на парковке и пешком вернулись к озеру. Хотя на пристань можно попасть через садик, позади дома Генри имелась также полузабытая тропинка, по которой мы и направились, не желая беспокоить хозяина. Шлюпка неподвижно стояла на зеркальной глади воды. Ни малейшего дуновения ветерка.

Когда мы забрались внутрь, я сказал:

— Ох, сдается мне, под парусом сегодня много не походишь.

— Не важно. Главное, что мы на озере.

Махнув рукой на парус, я взялся за весла и вывел шлюпку на открытую воду. В солнечном сиянии она отсвечивала стеклом, да так ярко, что резало глаза. Нас сопровождал единственный звук — мелодичный плеск мерно окунавшихся весел. Дженни сидела ко мне лицом, и хотя наши колени соприкасались, никто не пытался отодвинуться. Я греб к противоположному берегу, а Дженни, опустив руку за борт, рассекала пальцами воду, оставляя за нами расходившийся рябью след.

Ближе к берегу озеро начинало мельчать, кое-где покрываясь непроходимыми зарослями соломенно-желтого камыша. В одном из таких мест мы заметили длинную пологую отмель, с обеих сторон прикрытую густыми ветвями плакучей ивы. Я провел шлюпку под одной такой веткой и, несильно затянув узел, принайтовился к старому дереву. Солнечный свет зайчиками испятнал листву, превратив ее в прозрачную зелень.

— Как здесь чудесно! — воскликнула Дженни.

— Хотите, погуляем?

Она заколебалась.

— Не подумайте, что я трусиха, но… вы считаете, тут безопасно? А то ведь какие-то ловушки… и всякое прочее…

— Не думаю, чтобы кто-то пошел на такие ухищрения. Нет смысла: ведь тут никого не бывает.

Оставив вино охлаждаться в озере, мы отправились разведывать здешние места. Ничего особенного: голая каменистая насыпь да небольшая рощица, связанная с озером полоской непролазного кустарника. Впрочем, обнаружились и поросшие бурьяном останки крошечного строения без крыши.

— Как вы думаете, это был чей-то дом? — спросила Дженни, пригнув голову, чтобы не удариться о низкую притолоку. Под ногами шелестели пожухлые листья, и даже в нынешнюю жару внутри пахло застарелой плесенью.

— Может, и так. А вообще-то это здание относилось к местной ратуше. Скажем, здесь мог проживать какой-то служитель или кто-то вроде того…

— А я и не знала, что в Манхэме есть ратуша.

— Уже нет. Ее снесли сразу после Второй мировой войны.

Дженни провела рукой по замшелой каминной полке.

— А вам никогда не хотелось узнать, кто мог обитать в таком доме? Что они были за люди, какую вели жизнь?

— Думаю, тяжелую.

— Да, но разве сами они так считали? Может, им казалось, что жизнь у них вполне нормальная? Вот представьте: через несколько сотен лет люди посмотрят на развалины наших домов и подумают: «Ах, бедняжки! И как они только здесь жили?»

— Скорее всего так и будет.

— Мне всегда хотелось стать археологом. В смысле, когда я еще не была учительницей. Прошлые жизни, о которых мы ничего не знаем… И каждый думал, что его жизнь — самая важная из всех. Прямо как мы. — Дженни поежилась и смущенно улыбнулась. — Даже знобить начало. Но все равно это меня так увлекает…

Хм-м, интересно… Может, она что-то слышала? Уж не намек ли это на мое собственное участие в дальнейшей судьбе некоторых мертвецов? Хотя нет, не похоже.

— И что же вас остановило? Почему вы не стали археологом?

— Наверное, мало хотела. Вот и оказалась теперь в школе. Да вы не подумайте, мне очень нравится. Только иногда… понимаете… бывает, спросишь себя: «А что, если?..»

— Вы и сейчас могли бы пойти поучиться.

— Нет, — ответила она, все еще поглаживая каминную полку. — Той Дженни уже нет.

Довольно странное высказывание…

— Что вы имеете в виду?

— Ну, вы сами знаете. Шансы выпадают в свое время. На развилках, что-то в этом роде. Ты принимаешь одно решение показываешься на одной дорожке. Примешь другое — совсем иной путь.

Она пожала плечами.

— А археология… Она-то и была той дорожкой, на которую я не свернула.

— Вы не верите, что все можно начать сначала, если бы выпал такой шанс?

— Ничего начать сначала нельзя, можно только сделать по-другому. Стоит принять иное решение, как жизнь никогда уже не повторится.

На лицо Дженни набежало облачко, и, смутившись, она отняла руку от камина.

— Господи, что я болтаю? Извините! — рассмеялась она.

— Ничего, — ответил я, но девушка уже выбиралась наружу.

Я неторопливо вышел следом, рассматривая ее затылок и заодно давая ей время стряхнуть с себя мрачноватые мысли. Под белокурыми волосами виднелась загорелая и гладкая шея, а на ней мягкий пушок, узкой полоской исчезавший под воротом блузки. Меня вдруг потянуло к нему прикоснуться, и я с усилием отвел взгляд.

Когда девушка обернулась, я вновь увидел ее жизнерадостное лицо.

— Как вы думаете, вино уже охладилось?

— Есть только один способ проверить.

Мы вернулись к шлюпке и вытащили бутылку из озера.

— Вы уверены, что вам можно? — спросил я. — Я ведь еще и минералку прихватил…

— Нет-нет, пусть будет вино, спасибо. Я с утра уже укололась инсулином. С одного бокала ничего не будет, — улыбнулась она. — К тому же со мной врач.

Мы выпили вина, сидя на отмели под ивой. После возвращения с развалин дома мы почти не разговаривали, хотя молчание вовсе не было тягостным.

— А вы не скучаете по городской жизни? — наконец спросила Дженни.

В голове мелькнула мысль о недавней поездке в лабораторию.

— До самого последнего времени — не скучал. А вы?

— Не знаю. Есть немножко ностальгии по кое-каким вещам. Не по ресторанам или барам, а скорее не хватает… деловитой суеты, что ли. Впрочем, к сельской жизни я уже начала привыкать. Пожалуй, дело в смене ритма, вот и все.

— Думаете вернуться когда-нибудь?

Дженни посмотрела на меня, потом перевела взгляд на воду.

— Не знаю. — Она сорвала травинку. — Тина вам много рассказала?

— Совсем немного. С вами что-то приключилось, а вот что конкретно…

Дженни усмехнулась, пощипывая стебелек.

— Верная подруга, — прокомментировала она суховатым тоном, хотя и без озлобленности.

Я промолчал, давая ей время решить, стоит ли продолжать.

— На меня напали, — наконец сказала она, не отрывая глаз от травы. — Года полтора назад. Сходила с друзьями в одно место, а по дороге домой поймала такси. То есть все как полагается. На улицах небезопасно и так далее. Мы отмечали чей-то день рождения, и я, наверное, немножко перебрала. Задремала в машине, а когда проснулась, шофер где-то припарковался и уже лез ко мне на заднее сиденье. Я стала отбиваться, а он начал меня бить. Говорил, что зарежет, а потом… — У нее прервался голос, и она на секунду замолчала. Затем взяла себя в руки. — До изнасилования не дошло. Я услышала рядом чьи-то голоса… Понимаете, он поставил машину на пустой парковке, а туда вдруг зашли какие-то люди. Чистая случайность. В общем, я начала орать, бить ногами по стеклу, и он перепугался, выпихнул меня из машины и уехал. Полиция сказала, что мне очень повезло. Что правда, то правда. От всей истории осталась только пара царапин да синяки. Могло быть хуже, гораздо хуже… Тогда я даже не понимала, как мне повезло. Просто было очень страшно.

— Его поймали?

Дженни покачала головой.

— Я не сумела описать его подробно, а уехал он так быстро, что никто не успел заметить номер. Не знаю даже названия компании, потому что остановила такси на улице. В общем, он все еще там, где-то ездит…

Она швырнула травинку в воду. Стебелек остался плавать, почти не исказив зеркальную гладь.

— Дошло до того, что я боялась выйти на улицу. Боялась не его конкретно, а просто… всего боялась. Будто… понимаете, если такое вдруг случилось один раз, то может произойти снова. В любой миг. Словом, я решила убраться из города. Куда-то уехать, чтобы зажить тихо и спокойно. Увидела в газете объявление и вот очутилась здесь. — Дженни криво улыбнулась. — Удачный ход, а?

— А я рад, что так вышло.

Слова вылетели сами, без моей помощи. Я тут же отвернулся и стал пялиться на озеро. Готов смотреть куда угодно, лишь бы не на нее. «Идиот! — кипело внутри. — Кой черт тебя за язык дергает?!»

Посидели, помолчали. Наконец я рискнул повернуть голову и увидел, что Дженни за мной наблюдает.

Неуверенная улыбка. А затем она спросила:

— Хотите чипсов?

Минута неловкости миновала. Облегченно выдохнув, я потянулся за вином.

В последующие дни этот вечер я вспоминал как последний проблеск голубого неба перед штормом.

Глава 16

Еще неделя прошла как в забытьи. В воздухе витало подспудное напряжение, пока все ожидали развития событий.

Ничего, однако, не случилось.

Своим унынием и вялостью общее настроение напоминало местный пейзаж. Погода стояла по-прежнему жаркая и безоблачная, без каких-либо намеков на грозовые тучи. Полицейское расследование методично копалось в деталях, так и не выявив никаких новых сведений о жертве или преступнике, в то время как улицы поселка заполнил шум и гам, потому что каждый ребенок школьного возраста считал своим долгом отпраздновать начало долгих летних каникул. Что до меня, то я вернулся к обычному графику приемов. И пусть к Генри записывалось больше пациентов, а в лицах ходивших ко мне больных читался холодок отчужденности, я решил не обращать на это внимания. То, что сейчас происходит, — моя теперешняя жизнь, а Манхэм — как ни крути — мой теперешний дом. Рано или поздно все закончится, и тогда вернется хотя бы некое подобие нормального состояния.

По крайней мере так я себе говорил.

С Дженни мы встречались регулярно. Как-то вечером съездили в Хорнинг, поужинать при свечах в ресторане, где столики накрыты белоснежными накрахмаленными скатертями, а карта вин позволяет выбирать не только между красным и белым. Уже сейчас казалось, будто мы знакомы много лет, а не дней. Может, частично и оттого, что каждый из нас пережил свою боль. Мы оба узнали ту сторону жизни, которая незнакома большинству людей; открыли, сколь тонкой является та грань, что отделяет повседневность от трагедии. Это знание связывало нас неким общим, недоступным для других языком, на котором почти не говорят, да только он все равно незримо присутствует в беседах. Как-то само собой стало ясно, что ей можно рассказать про Кару и Алису и про мою судмедэкспертную работу, что я вел с подачи Маккензи. Дженни выслушала не перебивая и на секунду коснулась моей руки, когда я закончил.

— Я думаю, вы поступаете правильно, — сказала она и, чуть-чуть выдержав паузу, быстро убрала руку. После этого, уже без неловкости или смущения, мы стали обсуждать и другие вещи.

Только по дороге домой появилось облачко напряженности. Чем ближе подъезжали мы к Манхэму, тем больше Дженни уходила в себя. Разговор, поначалу столь непринужденный, потерял свою естественность, потом иссяк полностью.

— Все в порядке? — спросил я, притормаживая возле ее дома.

Она кивнула, но как-то слишком быстро.

— Ну… спокойной ночи, — торопливо сказала Дженни, открывая дверцу. Впрочем, прежде чем выйти, она заколебалась. — Извините. Вы не сердитесь… просто я не хочу подгонять события…

Я тупо кивнул.

— Нет, не в этом смысле… Я не то чтобы против… — Дженни глубоко вздохнула. — Только еще слишком рано, хорошо? — Она неловко улыбнулась. — Еще рано.

Не успел я ответить, как она нагнулась и скользнула губами по моей щеке, после чего убежала в дом. Я сидел затаив дыхание, ощущая приподнятость, перемешанную с чувством вины.

Слова ее, однако, запали в душу еще по одной причине. «Еще рано». Тот же самый ответ, что я услышал от Линды Йейтс, когда спросил, не видела ли она снов с Лин Меткалф. Как-то после обеда, во время «затишья», когда все поджидали очередных событий, я встретил Линду на главной улице поселка. С озабоченным выражением на лице она куда-то торопилась по своим делам и не замечала меня до самого последнего момента. Увидев же, застыла как вкопанная.

— Здравствуйте, Линда. Как ребятишки? — спросил я.

— Нормально.

Я уже было пошел дальше, как она окликнула меня:

— Доктор Хантер…

Пока я молча ожидал продолжения, Линда быстро оглядела улицу и, убедившись, что нас никто не услышит, сказала:

— Э-э… а полиция… вы еще им помогаете? Помните, вы говорили?

— Да, время от времени.

— Что-то нашли? — вылетело у нее.

— Послушайте, Линда, вы же знаете, что я ничего не могу вам сказать.

— Но они еще не нашли ее? Ну, вы понимаете. Лин Меткалф?

Какова бы ни была причина, я видел, что эти вопросы не от праздного любопытства. Возбужденность просто бросалась в глаза.

— Насколько я знаю, нет.

Она кивнула, хотя взволнованности не поубавилось.

— А что? — спросил я, уже начиная догадываться.

— Да нет, ничего. Просто хотела узнать, — торопливо пробормотала она на ходу.

Я обеспокоенно посмотрел ей вслед. Создавалось тягостное впечатление, что Линда искала скорее не новостей, а некоего подтверждения. И мне не надо лишний раз объяснять почему. Вслед за Салли Палмер в снах Линды наконец-то появилась и Лин Меткалф.

Впрочем, я тут же постарался отбросить эту мысль. Если я начинаю верить в предчувствия или искать смысл в сновидениях — в своих ли, чужих, — значит, я слишком долго живу в Манхэме. Вообще-то основания для благодушия имелись. В последнее время мой сон ничем не нарушался, а открыв глаза по утрам, я думал лишь про Дженни и собственное будущее. Словно вынырнул со дна, где провел так много времени. Пусть я эгоист, но в такой ситуации трудно не стать оптимистом, даже наперекор всему.

А к концу недели вялая текучка прервалась. По зубам удалось выяснить личность убитого молодого человека: двадцатидвухлетний Алан Радклиф, аспирант-эколог из Кента, пропавший без вести лет пять назад. Он приезжал в район Манхэма для обследования почвы, в часть которой сам и превратился в один злосчастный день. Когда обнародовали фото, кое-кто из жителей смог даже его припомнить: симпатичный парень с заразительно веселой улыбкой. За те недели, что он прожил в палатке на наших болотах, Алан стал хорошо известен в поселке, скрасив жизнь кое-кому из деревенских девчонок. А после этого он уехал.

Да только никуда так и не добрался.

На эту новость Манхэм отреагировал почти без комментариев. Сейчас, с учетом личности убитого и его связи со здешними краями, уже не требовалось провозглашать очевидного: местонахождение могилы нельзя считать простым совпадением. Поселок больше не мог прикидываться, будто чист от грехов, на которые костлявым пальцем указывал этот скелет из прошлого.

Сей неожиданный удар затмил все прежние события. А затем, пока люди еще только переваривали эту горькую правду, пришла уже совсем ошарашивающая новость.

Я только-только собирался начать дневной прием, как зазвонил телефон. С Маккензи мы беседовали лишь накануне, после установления личности погибшего аспиранта, и то обстоятельство, что я подумал, будто звонок связан именно с ним, говорит, до какой степени я позволил себе расслабиться. Даже когда Маккензи потребовал, чтобы я приехал немедленно, в голове не сработал ни один логический контур.

— У меня вот-вот начнется прием, — пожаловался я, ухом прижимая трубку к плечу и заполняя рецептурный лист. — Обождать никак нельзя?

— Нет! — рявкнул инспектор, да так, что я тут же прекратил писать. — Вы нужны здесь немедленно, доктор Хантер. Как можно скорее, — добавил он, смягчившись. Наверное, из вежливости. Впрочем, было ясно, что прямо сейчас ему не до политеса.

— Что случилось?

Пауза. Надо полагать, он взвешивал, сколько можно сказать по телефону.

— Мы ее нашли, — сказал Маккензи.

* * *

Насчитывается порядка ста тысяч разновидностей мух. У каждого вида — своя форма, размер, цикл развития. Мясные мухи, среди которых наиболее известны трупные и падальные зеленые, относятся к семейству Calliphoridae. Они размножаются на гниющих органических останках. На испорченных продуктах питания, экскрементах, мертвечине. Почти на чем угодно. Большинство людей не понимают, чем могут быть полезны такие мухи. Ведь они — вездесущие, назойливые разносчики заразы, с одинаковой охотой поедающие как свежий помет, так и гастрономические деликатесы, да еще неоднократно отрыгивая полупереваренную пищу по ходу дела.

Впрочем, когда речь идет о природе, у каждого существа своя роль. Мухи, какими бы омерзительными они ни казались, занимают важное место в процессе разложения органической материи, помогая ускорить распад и свести мертвое тело к простому набору веществ, из которых оно было когда-то составлено. Мухи — механизм утилизации вторсырья матери-природы. В этом-то и проявляется определенная элегантность их туповатой преданности своему делу. В общей картине бытия мухи далеко не бесполезны; более того, они гораздо важнее, чем симпатичные колибри или, скажем, олени, гнилое мясо которых в конечном итоге им доведется вкусить. А с судебной точки зрения — мухи не просто неизбежное зло, а прямо-таки незаменимая вещь.

Ненавижу этих тварей.

Не за докучливость или мерзостный вид, хотя эти их особенности претят мне ничуть не меньше, чем другим людям. И не за постоянное напоминание о конечном этапе нашего физического существования. Я ненавижу их за шум.

Мушиный концерт стал слышен, когда я еще пробирался через болото. Поначалу я его воспринял скорее кожей, чем ушами. Низкий, пульсирующий гул, казавшийся частью дневного пекла. Чем ближе я подходил к «оркестровой яме», тем глубже он проникал во всё и вся. Бессмысленное, идиотское жужжание, будто вот-вот готовое сменить тональность. Воздух заполонила кишащая масса снующих взад-вперед насекомых. Я разогнал тех, кого привлек мой потный лоб, но им на смену пришло нечто более зловещее.

Запах, знакомый и отталкивающий одновременно. Разумеется, я помазал верхнюю губу, однако ментол все равно пробивало насквозь. Я слышал, что так же пахнет перезрелый сыр, оставленный потеть на солнце, но это не так. Не совсем так. Хотя удачнее сказать вряд ли можно.

Маккензи приветственно кивнул. Угрюмые эксперты-криминалисты с потными раскрасневшимися лицами молча занимались своим делом. Я перевел взгляд на предмет, ставший причиной всеобщего оживления — от взопревших в своих комбинезонах полицейских до бешено роившихся мух.

— Мы его еще не трогали, — сказал Маккензи. — Я хотел вас дождаться.

— А патологоанатом?

— Уже уехал. Говорит, тело настолько разложилось, что прямо сейчас ничего сказать нельзя. Кроме одного: труп — он и есть труп.

Что верно, то верно. Порядочно прошло с тех пор, как мне довелось в последний раз побывать на месте преступления и увидеть то, что осталось от живого, дышащего человека. Например, тело Салли Палмер уже увезли к моменту моего прибытия, а экспертиза, позднее проведенная в стерильной лабораторной обстановке, носила гораздо более клинический характер. И даже если говорить про останки Алана Радклифа, то они были похоронены так давно, что превратились в простой структурный реликт, крайне мало напоминавший о человеческой сущности владельца. Здесь же все было иначе. Перед моими глазами — смерть в своей деловитой, чудовищной «красе».

— Как вы нашли тело? — спросил я, натягивая каучуковые перчатки, так как уже облачился в комбинезон возле одного из полицейских трейлеров. Мы находились в нескольких милях от поселка, посреди осушенного болота. Эта открытая любым ветрам местность выглядела почти полной противоположностью той поляне, где мальчишки обнаружили первое тело. В паре сотен ярдов безразлично мерцало озеро. На этот раз я приехал подготовленный, и под комбинезоном на мне были надеты только шорты. Впрочем, пройдя лишь небольшое расстояние, я уже успел взмокнуть от пота.

— С вертолета. Чистое везение. У пилотов что-то там испортилось, и они решили вернуться. Если бы не эта случайность, то маршрут облета оказался бы совсем иным. Ведь район-то уже прочесывали.

— Когда это было в последний раз?

— Восемь дней назад.

Итак, у нас есть верхний предел срока пребывания тела на данном участке. Может даже, интервал с момента смерти, хотя это еще не факт. Известны случаи, когда трупы переносили с места на место, причем неоднократно.

Ну вот, надета и вторая перчатка. Я готов, однако заниматься делом нет никакого желания.

— Вы считаете, это она? — спросил я Маккензи.

— Формально говоря, нам нужно подождать до окончания официальной идентификации. Впрочем, не думаю, что есть причины сомневаться.

Я тоже так не думал. У нас уже была одна «передышка»: могила давно убитого студента. Сам не знаю почему, но вторая такая находка казалась неправдоподобной.

Лежа ничком, наполовину спрятанная среди травяных кочек, Лин Меткалф выглядела неузнаваемой. Тело обнажено, и только на одной ноге оставалась кроссовка, смотревшаяся неуместно и как-то даже жалко. Женщина мертва уже несколько дней, это ясно сразу. Смерть нанесла свой зловещий макияж, прибегла к «алхимии наизнанку», превращавшей золото жизни в низменную зловонную материю. С другой стороны, на этот раз убийца не добавил своих собственных, непристойных модификаций.

Обошелся без лебединых крыльев.

Я отключил ту часть моего сознания, что по-прежнему вспоминала о молодой улыбающейся женщине, с которой я столкнулся на улице лишь неделю назад, и приступил к осмотру. На потемневшей коже имелось несколько порезов, хотя самая серьезная рана находилась на горле, потому что ее было видно даже со спины.

— Можете сказать, сколько времени она мертва? — спросил Маккензи и торопливо добавил: — Хотя бы примерно.

— Мягкие ткани еще остались, да и кожа только-только начала соскальзывать…

Затем я показал на раны, превратившиеся в кишащие колонии червей.

— А с учетом столь продвинутой личиночной деятельности… вероятно, где-то между шестью — восемью сутками.

— Поточнее никак не можете?

Я чуть было не напомнил, что он сам секунду назад просил приблизительную оценку, но вовремя сдержался. В этом деле для нас обоих нет ничего приятного.

— Так как погода не менялась, и если предположить, что тело не перемещали, то я бы дал шесть-семь дней, чтобы возникло такое состояние при нынешней жаре.

— Еще что-нибудь?

— Тот же тип ранений, что мы видели у Салли Палмер, хотя не так много. Перерезанное горло, а труп опять-таки довольно высохший. Естественно, не столь сильно, потому как она была мертва меньший срок. Я бы, однако, рискнул предположить обильную кровопотерю.

Я осмотрел почерневшую траву. Ее будто опалило щелочными растворами, сочившимися из мертвого тела.

— Для полной уверенности надо проверить концентрацию железа, но, думаю, ее убили где-то в другом месте, а труп бросили здесь, прямо как в прошлый раз.

— Тот же самый убийца, так получается?

— Да бросьте вы. Я-то откуда знаю?

Маккензи что-то проворчал. Его взвинченность понять можно. Кое-какими аспектами нынешнее дело походило на убийство Салли Палмер, и все же имелось достаточно отличий, чтобы сомневаться в идентичности злодея. Насколько видно, повреждений лица нет. Более того, обращало на себя внимание и отсутствие какого-либо животного или птицы, чьи тушки-фетиши убийца использовал ранее. С криминалистической точки зрения это вызывало серьезное беспокойство. Либо какое-то событие заставило преступника изменить свою манеру поведения, либо он сам был настолько непоследователен, что вовсе не обладал никаким «почерком». Впрочем, имелась и третья возможность: убийства — дело рук разных людей.

Ни одна из этих версий не давала оснований для оптимизма.

Некоторое время я потратил, собирая образцы для анализа под монотонный мушиный гул. Когда я все закончил и наконец выпрямился, суставы и мышцы уже начали ныть от постоянного сидения на корточках.

— Все у вас? — спросил Маккензи.

— Да, более-менее.

Я отошел чуть назад. Следующий этап никогда не вызывал у меня энтузиазма. Все, что можно сделать, не трогая тело, — сделано. Фотоснимки, замеры, прочее… Пришло время посмотреть, что же находится под трупом. Эксперты начали осторожно переворачивать тело лицом вверх. Взволнованные мухи зажужжали сильнее.

— Ах ты!..

Я даже не заметил, кто это сказал. Все присутствующие — люди бывалые, но не думаю, чтобы кому-то из нас приходилось видеть нечто подобное. Убийца приберег надругательства для фронтальной части трупа. Брюшная полость оказалась вспоротой, и при переворачивании тела из живота посыпались какие-то комочки. Один из полицейских тут же отвернулся, давясь рвотой. Пару секунд никто не шевелился, однако потом профессионализм вновь одержал верх.

— Это еще что такое? — приглушенно спросил потрясенный Маккензи. Его обычно медно-красное лицо побелело. Я тоже смотрел на груду непонятных комков и ничего не мог сказать. Такого мне еще не встречалось.

Первым сообразил один из экспертов.

— Это кролики, — сказал он. — Крольчата.

* * *

Маккензи подошел к моему «лендроверу», где я сидел меж распахнутых задних дверей с бутылкой прохладной минеральной воды. На данный момент я сделал все, что в моих силах, и с облегчением скинул опостылевший комбинезон. С другой стороны, даже помывшись в полицейском трейлере, я все еще ощущал себя грязным, причем не только из-за жары.

Инспектор молча присел рядом и принялся разворачивать пакетик с мятными леденцами. Я отпил еще глоток.

— Ну, — сказал он наконец, — по крайней мере мы знаем, что это тот же самый человек.

— Нет худа без добра, а?

Получилось как-то цинично, и Маккензи взглянул мне в лицо.

— Вы в порядке?

— Отвык я что-то от таких дел…

Я было подумал, что он извинится за то, что вовлек меня. Увы. Мы помолчали. Потом Маккензи сказал:

— С момента исчезновения Лин Меткалф прошло девять дней. Если, как вы говорите, она мертва уже шесть или семь суток, значит, он держал ее в живых как минимум два дня. Может, даже три. Прямо как Салли Палмер.

— Да, я знаю.

Он уставился на озеро, чья ртутная поверхность подрагивала под палящим солнцем.

— Зачем?

— Не понял?..

— Зачем держать ее в живых так долго? К чему брать на себя риск?

— Я, конечно, не сообщу вам ничего нового, однако… мы же не имеем дело с рационально мыслящим человеком, верно?

— Верно, но и дураком его тоже не назовешь. Так зачем он это делает?

Маккензи раздраженно пожевал нижнюю губу.

— Ничего не понимаю… Что здесь вообще творится?

— В смысле?

— Обычно, когда похищают и убивают женщин, мотив имеет сексуальную подоплеку. А у нас здесь… что-то не похоже.

— Так вы не думаете, что их насиловали?

Состояние второго трупа точно так же не позволяло дать стопроцентной уверенности, как и в случае с Салли Палмер, хотя такое знание могло бы пусть ненамного, но утешить.

— Я вовсе не об этом. Скажем, вы находите мертвую женщину и она совершенно раздета. Вполне очевидно предположить, что нападение совершено на половой почве. Однако типичный сексуальный маньяк обычно убивает своих жертв немедленно, как только у него проходит возбуждение. Очень, очень редко попадется такой, кто держит их живыми, пока не наиграется. Но то, что убийца проделывает здесь, не имеет никакого смысла.

— Может, ему еще надо дорасти до таких высот?

Маккензи молча смотрел на меня пару секунд, затем пожал плечами:

— Может быть. Впрочем, судите сами: с одной стороны, речь идет о человеке, который достаточно умен, чтобы похитить двух женщин и расстроить розыскные мероприятия, наставив ловушек. А с другой — он беззаботно избавляется от трупов. И как насчет увечий и надругательств? Какой в них смысл?

— Это надо спрашивать психологов, а не меня.

— Спросим, не волнуйтесь. Не думаю, однако, чтобы у них нашелся ответ. Этот тип, он что, нарочно рисуется перед нами или же просто беспечен? Такое впечатление, что перед нами два противоречивых ума.

— Вы имеете в виду, он шизофреник?

Маккензи хмуро обдумывал головоломку.

— Нет, мне так не кажется. Любой человек не в своем уме проявил бы себя задолго до этих событий. И потом, я не думаю, что шизофреники на такое способны.

— Тут есть еще одна загвоздка, — сказал я. — Он убил двух женщин за… Сколько там прошло? Меньше трех недель, так? Причем очередь второй жертвы наступила дней через десять-одиннадцать после первой. Это не вполне… — я чуть было не сказал «нормально», хотя такое слово даже близко не подходит, — не вполне обычно, верно? Даже для маньяка.

Маккензи устало отозвался:

— Нет, совсем не обычно.

— Так почему он вдруг заторопился? Что его подтолкнуло?

— Если бы я знал, мы были бы уже на полпути к его поимке. — Маккензи встал и, морщась, потер поясницу. — Труп доставят в лабораторию. Наверное, завтра. Хорошо?

Я согласно кивнул. Он уже отходил в сторону, как мне в голову пришла одна мысль:

— Да, а что с птицами и животными? Объявлять об этом будете?

— Мы не можем раскрывать такие детали.

— Даже если он загодя помечает своих жертв?

— Мы в этом не уверены.

— Вы мне говорили, что на подножке машины Салли Палмер лежал горностай, а Лин Меткалф за день до исчезновения сказала мужу, будто нашла мертвого зайца.

— Выражаясь вашими же словами, здесь ведь сельская местность. То одно животное сдохнет, то другое…

— Однако они не привязывают сами себя к камням и не залезают в живот убитым женщинам.

— Мы все равно не знаем, использует ли он их заранее.

— Да, но если есть хоть какая-то вероятность, не кажется ли вам, что людей следует предупредить?

— Вот как? Предупредить и начать терять время на любого дурня или любителя розыгрышей? Да нас затопят звонками из-за каждого раздавленного машиной ежика!

— А если не предупредите, он сможет пометить очередную жертву, а она, бедная, ни сном ни духом… Если он вообще уже этого не сделал, кстати.

— Да знаю я, знаю! Только люди и так взвинчены. Я не намерен устраивать всеобщую панику.

Впрочем, судя по интонации, сомнения у него появились.

— Он опять собирается это проделать, так ведь? — спросил я.

На миг показалось, что Маккензи вот-вот что-то ответит. Секунду спустя, однако, он молча развернулся и пошел прочь.

Глава 17

Новость об обнаружении трупа Лин Меткалф разнеслась по Манхэму осколками беззвучного взрыва. Зная, что случилось с Салли Палмер, лишь немногие удивились по-настоящему, хотя этот факт отнюдь не ослабил ударной волны. Ведь Салли, даже с учетом ее популярности, оставалась «аутсайдером», «иммигрантом», в то время как Лин родилась в самом поселке. Ходила в местную школу, венчалась в местной церкви. Она воплощала в себе часть Манхэма, чего нельзя было сказать про Салли. Смерть Лин — точнее, убийство — гораздо глубже ударила по людям, и они уже не могли делать вид, будто жертва каким-то образом «импортировала» семя своей судьбы из внешнего мира. Поселок скорбел по жертве, что была одной из своих.

И боялся, что грядет очередь следующей.

Сомнений больше не было: в Манхэме творится нечто страшное. Убийство одной женщины и так уже удар. Смерть двух, да еще за такой короткий срок — дело вовсе неслыханное. Внезапно мы опять очутились на гребне новостей. Поселок вновь оказался пойман в прожектора масс-медиа: серийное преступление на потребу зевакам. Как и все пострадавшие, Манхэм поначалу отреагировал изумленным неверием, потом — негодованием.

А затем взорвался гневом.

В отсутствие иных мишеней поселок набросился на чужаков, привлеченных бедой. Не на полицию, хотя возмущение ее бессилием уже начинало закипать. На прессу, у которой никакого права на неприкосновенность не имелось. Многим показалось, что остервенелое возбуждение охотников за новостями говорит не просто о недостаточном уважении, а о чистом презрении. Ответом стала враждебность, поначалу проявившаяся каменным выражением лиц и всеобщим молчанием, а потом уже и в более открытых формах. Оборудование, оставленное без присмотра, начало либо пропадать, либо получало необъяснимые повреждения. Перерезанные кабели, проткнутые покрышки, сахар в бензобаках… Одной назойливой журналистке, чьи ярко накрашенные губы постоянно кривила неуместная улыбка, пришлось наложить несколько швов, когда метко брошенный камень рассек ей голову.

Никто, конечно, не видел, кто это сделал.

Но все это были еще симптомы, внешние проявления подлинного заболевания. После столетий самоизоляции, после культивации полной уверенности в собственной избранности поселок засомневался в самом себе. И если раньше подозрительность смахивала просто на заразу, теперь она стала угрожать настоящей эпидемией. Давняя вражда и междоусобицы приняли более зловещий оттенок. Как-то вечером вспыхнула драка между тремя поколениями двух разных семейств, когда дым от барбекю проник в чужой сад. Какая-то женщина в истерике принялась обрывать телефон полиции, хотя потом выяснилось, что «маньяком» оказался ее сосед, прогуливавший собаку. В двух домах кирпичами повышибали стекла: в одном за некое «оскорбительное равнодушие к соседям», а в другом вообще непонятно за что.

И на этом фоне все более значимой становилась фигура одного человека. Скарсдейл все же стал глашатаем Манхэма. Пока народ шарахался от журналистов, священник не проявлял никаких признаков сдержанности перед камерами и микрофонами. Пастор сталкивал лбами все участвующие стороны, вещая о каком-то «моральном благодушии», ставшем — по его словам — причиной этой ситуации, и осуждая полицию за ее неспособность поймать преступника, а прессу — за безнравственную эксплуатацию трагедии, в чем сам, судя по всему, даже не замечал иронии. Любого другого человека за такие вещи обвинили бы в попытке половить рыбку в мутной воде, но — хотя и высказывали недовольство редкостной готовностью Скарсдейла давать язвительные интервью — поддержка нашему славному пастырю крепла на глазах. В его голосе гремело негодование, ставшее близким каждому, а если порой и не хватало логики, то ее с лихвой возмещали энергия и громогласность.

Мне все же — может, и по наивности, — казалось, что он прибережет свои наиболее резкие выпады для проповедей. Увы, недооценил я способность Скарсдейла устраивать сюрпризы, так же как и его решимость сколотить политический капитал на своей новоприобретенной значимости. Словом, как и прочих жителей, меня врасплох застало его объявление, что в мэрии созывается общественное собрание.

Сие мероприятие состоялось в ближайший понедельник после обнаружения трупа Лин Меткалф. Днем раньше ее отпели. Обнаружилось, как ни странно, что в отличие от поминок по Салли Палмер на этот раз Скарсдейл внутрь церкви прессу не допустил. Помнится, я даже задался циничным вопросом: «Что перевесило: сочувствие к убитой горем семье или же желание утереть нос журналистам?» Подойдя ближе, я убедился, что мой цинизм вполне оправдан.

Сама мэрия представляла собой низкое утилитарное здание, стоявшее чуть позади центральной лужайки. Тем утром, по дороге в лабораторию, я из машины увидел, как Скарсдейл надменно руководит работой Тома Мейсона в прилегающем к мэрии садике. Сейчас в воздухе витал запах свежескошенной травы, а живая изгородь из тиса выглядела опрятно подрезанной. Ничего не скажешь, старик Джордж со своим внуком время даром не теряли. Даже лужайка, к которой и так-то не придерешься, оказалась подстриженной заново, и теперь, осененный старым раскидистым каштаном, весь участок вокруг памятника Деве-мученице смотрелся настоящим парком.

Я, впрочем, сомневался, что травку причесали исключительно ради нас, простых жителей. Получив от ворот поворот во время поминовения Лин Меткалф, пресса ухватилась за собрание общественности. Точнее, за пресс-конференцию: ничем иным это сборище и не назовешь. Понимающе хмыкнув, я прошел внутрь. У входа стоял потный одышливый охранник — Руперт Саттон. Он неохотно мне кивнул, явно осведомленный о падении моих акций с подачи пастора.

В мэрии уже царили давка и духота. В дальнем простенке размещался небольшой подиум с парой стульев и накрытыми козлами, сходившими, надо полагать, за столик президиума. Перед одним из стульев поставлен микрофон. По центру, напротив подиума, расставлены скамейки с откидными деревянными сиденьями, оставляя тыльную часть и боковые проходы свободными для телеоператоров и журналистов.

К моменту моего появления все места оказались занятыми, но потом в углу, где посвободнее, я увидел Бена. К нему-то я и подошел.

— Не думал, что увижу тебя здесь, — сказал я, оглядывая набитый зал.

— Да вот, решил послушать, что скажет этот жалкий ублюдок. Какого ядовитого дерьма он наварил на сей раз…

Бен на добрую голову возвышался над большинством из присутствующих. Я отметил, что кое-кто из тележурналистов задумчиво на него поглядывал, но, похоже, репортеры так и не решились взять у него интервью. А может, просто не хотели потерять занятые места, кто их знает…

— Слушай, а из полиции-то вроде никого и нет, — сказал Бен. — Я-то думал, они хоть нос покажут.

— Не пригласили, — сообщил я. Чуть раньше, в разговоре со мной, Маккензи в этом признался. Он явно досадовал, но наверху сочли, что лучше не вмешиваться. — Исключительно для жителей Манхэма.

— Чудеса: ведь кое-кто мне тут не знаком, — заметил Бен, разглядывая лес микрофонов и телекамер. Он вздохнул и оттянул воротник рубашки. — Ну и жарища. Ты как, если потом по пивку?

— Спасибо, но — увы.

— Что, поздний обход на дому?

— Э-э… нет, просто встреча с Дженни. Да ты ее видел на прошлой неделе.

— Как же, помню. Учительница. — Он ухмыльнулся. — Встречаетесь, значит? И частенько, поди?

Я зарделся, как школьник.

— Просто друзья.

— Угу…

Я перевел дух, когда Бен сменил тему, взглянув на часы:

— Я так и думал, что Скарсдейл всех заставит ждать. Ты как полагаешь, чего он замыслил?

— Сейчас узнаем, — ответил я, увидев, как открылась дверь возле подиума.

Но нашему взгляду явился вовсе не Скарсдейл, а Маркус.

Все тут же притихли. Супруг Лин Меткалф выглядел ужасно. Казалось, горе придавило этого крупного мужчину. В помятом костюме, он медленно прошел вперед, подволакивая ноги, словно боялся разбередить какую-то глубокую рану. Когда я заехал к нему вскоре после полицейского коммюнике, он едва обратил на меня внимание. Маркус не захотел успокоительного, и за это его порицать нельзя. Есть боль, которую ничем не заглушишь, а любые такие попытки лишь усугубят страдание. Однако сейчас, глядя на него, я задался вопросом, уж не начал ли Маркус что-то принимать самостоятельно. Ошеломленный, в состоянии длительного шока, он напоминал человека, пойманного в силки кошмара наяву.

В полной тишине вслед за Маркусом на деревянную сцену вышел Скарсдейл. Доски глухим эхом отзывались в такт их шагам. Приблизившись к столу, преподобный ободряющим (а как мне показалось — собственническим) жестом коснулся плеча молодого мужчины. В душе шевельнулось неприятное, мрачное предчувствие, потому как я знал, что присутствие мужа последней жертвы придаст гораздо больше достоверности всему, что припас для нас служитель Божий.

Легкими подталкиваниями Скарсдейл подвел Маркуса к одному из стульев, где не было микрофона. Подождал, пока он усядется, после чего сам последовал его примеру. Пастор щелкнул по микрофону, проверяя его исправность, затем неторопливо обвел взглядом аудиторию.

— Спасибо всем за то… — Внезапно раздавшийся визг в динамиках заставил его отпрянуть. Скарсдейл недовольно поморщился, отодвинул микрофон подальше и продолжил: — Спасибо, что пришли. Сейчас — время скорби, и при обычных обстоятельствах я бы пощадил ваши чувства. К сожалению, обстоятельства слишком далеки от обычных.

Его усиленный динамиками голос казался даже звучнее, чем всегда. Пока он говорил, муж Лин Меткалф тупо смотрел на столешницу, словно не замечая присутствия других людей.

— Буду краток, однако все, что я хочу сказать, касается каждого. Касается любого человека в Манхэме. Прошу только одного: выслушайте меня, прежде чем задавать какие-либо вопросы.

Во время своей речи Скарсдейл ни разу не посмотрел в сторону прессы, хотя все понимали, кому адресовано его последнее замечание.

— Убиты две женщины, которых мы прекрасно знали, — продолжил он. — Какой бы горькой ни выглядела правда, сейчас мы не можем игнорировать тот факт, что скорее всего ответственность за эти злодеяния ложится на кого-то из жителей поселка. Совершенно очевидно, что полиция либо не в состоянии принять необходимые меры, либо просто не желает этого делать. Но мы с вами более не можем отсиживаться в стороне, пока похищают и убивают наших женщин.

Явно отрепетированным, преувеличенно заботливым жестом Скарсдейл показал на сидящего рядом мужчину.

— Вы все слышали, какую утрату понес Маркус. Какую потерю переживает семья его супруги, лишившаяся дочери и сестры, безжалостно вырванной из родственного лона любви. В следующий раз на ее месте может оказаться ваша жена. Ваша дочь. Или ваша сестра. Так доколе собираемся мы бездействовать, смотреть со стороны на эти злодеяния? Скольким еще женщинам надо умереть? Одной? Двум? Больше?

Пастор гневно оглядел зал, будто требуя ответа. Удостоверившись, что все молчат, Скарсдейл повернулся к Маркусу и что-то прошептал ему на ухо. Муж Лин Меткалф заморгал, будто пробуждаясь ото сна, и пустым взглядом уставился на переполненную аудиторию.

— Маркус, вы вроде бы что-то хотели сказать? — подстегнул его преподобный и придвинул микрофон.

Маркус, кажется, начал приходить в себя, но все равно выглядел каким-то отстраненным, погруженным в себя.

— Он убил Лин. Он убил мою жену. Он…

Его голос прервался, по лицу заструились слезы.

— Его надо остановить. Найти и… и потом…

Скарсдейл положил ладонь ему на руку, то ли желая успокоить, то ли придержать. На лице преподобного всеми красками играла ханжеская удовлетворенность, пока он подтягивал к себе микрофон.

— Есть предел всему, — выговорил он размеренно, взвешивая слова. — Есть предел… всему!

Каждое слово сопровождалось ударом по столешнице.

— Прошло время сидеть сложа руки. Господь испытывает нас. Наша слабость, наше благодушие — вот что позволило этой твари прикидываться человеком и прятаться среди нас. Чтобы потом ужалить. Ужалить безнаказанно, нагло и презрительно. А почему? Потому что он знает, что способен на это. Потому что видит нашу слабость. А слабость ему не страшна.

От могучего удара кулаком подскочил микрофон.

— Нет же! Настало время бояться нас! Настало время показать нашу силу! Слишком долго Манхэм был жертвой! Если полиция не может нас защитить, тогда мы должны защищаться сами! Наш святой долг — вырвать поганое семя с корнем!

Голос пастора растаял в микрофонном вое динамиков. Скарсдейл устало откинулся на стуле, и зал словно прорвало. Многие повскакивали с мест, аплодируя и выкрикивая слова поддержки и одобрения. Под молнии фотовспышек и вопли репортеров, силившихся задать вопросы, Скарсдейл восседал в центре подиума, обозревая плоды своего труда. На секунду его взгляд остановился на мне. Глаза горели фанатическим огнем. И триумфом.

Я незаметно выскользнул наружу.

* * *

— Это невероятно, — сердито сказал я. — Похоже, ему хочется подстрекать народ, а не утихомиривать. Да что с ним такое?

Дженни кинула кусочек хлеба утке, что вперевалку подошла к нашему столику. Мы сидели в пабе, на берегу Бура, одной из шести рек, протекавших в районе Большой Заводи. Никому из нас не хотелось оставаться в Манхэме, и хотя до поселка насчитывалось миль шесть, не больше, мы словно попали в иной мир. На воде пришвартованы лодки, дети играют поблизости, а за столиками полно смеющихся и непринужденно болтающих людей. Типичный английский кабачок, типичное английское лето — как из книжки. Кричащая разница с той подавляющей атмосферой, что мы оставили за спиной.

Дженни скормила птице последние крошки.

— Сейчас люди его слушают. Может, он как раз этого и хочет.

— Да, но разве он не понимает, что творит? Один человек уже оказался в больнице по милости зарвавшихся идиотов, а теперь он поощряет линчевателей. Да еще с помощью Меткалфа!

Мне вспомнилось, что Скарсдейл постоянно отирался возле Маркуса, даже во время поисков его жены. Не удивлюсь, если наш преподобный уже тогда его накачивал, готовясь поэксплуатировать разбитого горем супруга. Жаль, что я так и не переговорил с Маркусом, когда исчезла Лин. Конечно, я не хотел бередить его раны, хотя не могу отрицать, что имелись и кое-какие личные причины. Сам вид Маркуса служил напоминанием о моей собственной потере, а с другой стороны, своей отстраненностью я дал Скарсдейлу «зеленый свет» для воздействия на жителей поселка. И пастор не преминул воспользоваться предоставившейся возможностью.

— Вы полагаете, он хочет именно этого? Разбередить всех и вся? — спросила Дженни. Она не ходила на собрание, объяснив, что прожила в поселке не так долго, чтобы иметь моральное право на участие. Однако лично я думаю, что ее отпугнула толпа.

— По крайней мере смахивает на то. Даже не знаю, почему это меня удивляет. Огонь и сера впечатляют куда больше, нежели призывы «подставить другую щеку». Кстати, Скарсдейл годами торчал перед пустой церковью воскресным утром. Нет, сейчас он не упустит возможности заявить: «Я же вам говорил!»

— Похоже, не он один завелся.

Я даже не заметил, до какой степени разозлил меня Скарсдейл.

— Извините. Просто я боюсь, как бы кто-то не совершил глупости.

— Сейчас вы ничем помочь не можете. Вы ведь не «совесть Манхэма», верно?

Дженни казалась рассеянной. Мне пришло в голову, что она весь вечер вела себя очень тихо. Я посмотрел на ее профиль с бледной россыпью веснушек на щеках и носу. На подсвеченную солнцем кружевную блузку, белизну которой оттеняла загорелая кожа рук. Дженни сидела, устремив взгляд вдаль и словно отстранившись от внешнего мира.

— Что-то не так? — спросил я.

— Да нет. Просто размышляю…

— О чем?

— А… так просто. — Она улыбнулась, хоть и несколько напряженно. — Послушайте… Вы не против, если мы вернемся?

Я попробовал скрыть удивление.

— Да, конечно…

— Давайте, а?

Обратно мы ехали в полном молчании. В животе чувствовалась какая-то пустота. Я проклинал себя, что так завелся из-за Скарсдейла. Нечего удивляться, что ей надоело. «Доигрался. Поздравляю».

Уже темнело, когда мы добрались до Манхэма. Я вопросительно кивнул в сторону поворота к ее дому.

— Нет, не сюда, — сказала она. — Я… я подумала, что вы можете показать, где живете…

Дошло не сразу.

— А… о'кей.

Эх, совсем не то слово вылетело… Припарковываясь, я затаил дыхание. Открыв дверь, я отступил на шаг, давая ей пройти в дом. От аромата ее мускусных духов закружилась голова.

Дженни прошла в мою маленькую гостиную. Чувствовалось, что она нервничает, как, впрочем, и я сам.

— Вам что-нибудь налить?

В ответ она покачала головой, и мы замерли в неловкой тишине. «Да сделай же хоть что-то!» Но я не мог. В полумраке было трудно разобрать ее лицо. Только глаза, блестевшие в темноте. Не двигаясь, мы смотрели друг на друга. Когда она заговорила вновь, голос ее прерывался:

— А где у вас спальня?

* * *

Вначале Дженни вела себя нерешительно, была напряжена и даже дрожала. Потом мы оба постепенно расслабились. Память поначалу пыталась навязать собственный шаблон формы, фактуры и запаха. Затем текущая минута взяла верх, смахнув ненужное и лишнее. Когда все кончилось, она лежала, прижавшись, тихо сопя мне в грудь. Я почувствовал, как лица коснулась рука, разведывая влажные дорожки, бегущие по моим щекам.

— Дэвид?

— Ничего, просто…

— Я знаю. Все хорошо.

Да, все хорошо. Я рассмеялся, обнял Дженни и пальцами приподнял ей подбородок. Мы целовались медленно и долго, а потом вновь приступили к делу, и мои слезы незаметно высохли сами собой.

Той же ночью, пока мы вместе лежали в постели, на другой стороне поселка Тине показалось, что из садика доносится какой-то шум. Как и Дженни, она увильнула от собрания в мэрии, оставшись дома в компании бутылки белого вина и плитки шоколада. Ей хотелось дождаться подруги, чтобы в подробностях услышать о проведенном вечере, но к окончанию фильма, который она взяла напрокат в видеотеке, Тина уже начала зевать и собралась ложиться. Именно в тот момент, когда она выключила телевизор, снаружи послышался какой-то шорох.

Тина была не дура и не стала открывать дверь: ведь на свободе рыщет некто, уже убивший двух женщин. Наоборот, схватив телефон, она выключила свет и подошла к окну. Готовая немедленно звонить в полицию, Тина осторожно посмотрела в садик.

Ничего. Ночь довольно светлая, при полной, не дающей ничему спрятаться луне. Ни в садике, ни на выгоне за домом не было заметно ничего угрожающего. Впрочем, Тина еще некоторое время вела наблюдение, пока не убедила саму себя, что ей просто почудилось.

Лишь утром она увидела, что ей оставили снаружи: в центре газона лежала мертвая лиса. Будто кто-то специально так сделал: настолько продуманной выглядела поза бездыханной тушки. Если бы Тина знала о лебединых крыльях, или утке, или о прочих животных, которыми убийца украшал творения своих рук, она никогда бы не решилась на следующий шаг.

Однако она ничего об этом не знала. Будучи простой деревенской девушкой, Тина подобрала маленький трупик и положила его в мусорный бак. «Судя по ранам, на лису, должно быть, напала собака, вот она и приползла умирать в садик, — пришло ей в голову. — А может, попала под машину». Все же вполне вероятно, что Тина упомянула бы о происшедшем Дженни, пусть даже и вскользь, а та вполне могла рассказать об этом мне. Да только дело в том, что Дженни не ночевала той ночью в своем доме — она все еще была со мной. И когда Тина увидела ее вновь, то разговоры у них, естественно, велись совсем не о мертвой живности.

Словом, Тина так и не сообщила никому про лису. Лишь через несколько дней, когда значимость этого зверька стала куда как явной, она припомнила события той ночи.

Увы, к тому времени было уже поздно.

Глава 18

Следующим днем произошло сразу два события, причем наибольшие толки вызвало первое из них. В другое время оно послужило бы источником возмущенных сплетен, бесконечных рассказов и пересудов, пока все происшествие не стало бы частью манхэмского фольклора, главой поселковой истории, над которой еще десятилетиями люди бы посмеивались или досадливо щелкали языком. В нынешней обстановке, однако, последствия оказались гораздо серьезнее, чем физические травмы, полученные участниками.

Итак, произошла давно назревшая стычка между Беном Андерсом и Карлом Бреннером. Короче, они подрались.

Частью была виновата выпивка, частью — вражда, да еще давление последних дней… Оба парня никогда не пытались скрыть взаимную неприязнь, а неестественное напряжение, царившее в поселке, способно до крови разбередить куда меньшие обиды, нежели имелись у этой парочки.

«Барашек» вот-вот должен был закрыться. Бен только что заказал виски, чтобы завершить им прием пива, на пинту или две превосходившего его нормальную дозу, в чем он сам потом признался. Денек выпал еще тот: сначала пришлось оказывать первую помощь какому-то дилетанту-орнитологу, с которым по жаре приключился сердечный приступ, а потом справляться с обычным кризисом в заповеднике в разгар туристского сезона. При появлении Карла Бреннера («наглого и самодовольного под завязку», по словам Бена) смотритель отвернулся, решив не поддаваться на провокации и не портить день окончательно.

Увы, ничего не вышло.

Бреннер заявился не просто выпить. Разгоряченный вчерашним призывом Скарсдейла взяться за оружие, он решил попутно заняться вербовкой и объявить о своих намерениях публично. Вместе с ним пожаловал его кузен Дейл Бреннер, смуглый и внешне совсем непохожий на Карла, хотя по повадкам и темпераменту они вполне могли сойти за братев-близнецов. Оба они входили в состав многочисленной группы, которая по наущению пастора взяла на себя патрулирование поселка днем и ночью. «Раз полиции на все накласть, мы сами разберемся с этим козлом» — так выразился Карл, копируя преподобного, пусть даже в иной словесной форме.

Поначалу, пока Бреннеры пытались привлечь новых сторонников, Бен просто хранил молчание. Но затем Карл, которому алкоголь и новая цель жизни придали храбрости, сделал ошибку, напрямую обратившись к Бену:

— Ну а ты, Андерс?

— А что я?

— Ты с нами или нет?

Прежде чем ответить, Бен неторопливо прикончил свое виски.

— Значит, собрались разбираться с козлом?

— Вот именно. Тебя что-то не устраивает?

— Кое-что. Например откуда ты знаешь, что его нет среди вас?

Бреннеру, никогда не отличавшемуся остротой ума, такое даже не приходило в голову.

— И если на то пошло, где гарантия, что это не ты? — добавил Бен. — Тот козел копает ямы, ставит капканы. Самый, я бы сказал, твой репертуар.

Позднее Бен признавался, что просто поддевал Карла, даже не подумав, насколько опасны подобные намеки. И в результате довел противника до белого каления.

— Да пошел ты! Полиция знает, что я ни при чем!

— А, та самая полиция, которой на все накласть? Сам же так говорил, а теперь хочешь, чтобы я присоединился? Обалдеть. — Бен презрительно усмехнулся. — Так что не лезь и занимайся своим браконьерством. Ты только на это и годишься.

— У меня по крайней мере алиби есть! А у тебя?

Бен выставил предостерегающий перст перед лицом Карла:

— Поаккуратней на поворотах, Бреннер.

— Чего?.. Так есть или нет алиби?

— Я тебе еще раз говорю…

Расхрабрившись в присутствии своего кузена, Бреннер против обыкновения не отступил.

— Да? И что? Меня уже тошнит от того, как ты тут начальника из себя строишь! А на прошлой неделе? Что-то быстро ты полез за своего дружка-доктора заступаться! А где он был, когда Лин украли?

— Ага, теперь ты говоришь, что мы проделали это с ним на пару?

— Докажи, что нет!

— Тебе, Бреннер, я ничего доказывать не обязан, — ответил Бен, теряя контроль над собой. — Так что можешь забрать свой долбаный патруль и засунуть обратно в то место, откуда он вылез, понял?

Оба противника свирепо пялились друг на друга. Первым сдался Бреннер.

— Пошли, — бросил он своему кузену, и на этом все чуть было не закончилось. К сожалению, Карл не смог уйти, не попытавшись сохранить лицо.

— Трус, обделался со страху… — сплюнул он, разворачиваясь к двери.

Ну понятно, на этом добрые намерения Бена вылетели в форточку, а вслед за ними чуть было не последовал и сам Карл.

Потасовка продлилась недолго: слишком много людей оказалось рядом, чтобы позволить драке зайти далеко. И пожалуй, с этим моему другу повезло. В одиночку Карл не представлял никакой угрозы, но Бену, хоть он и был здоровым как шкаф, пришлось бы, наверное, повозиться с обоими двоюродными братьями. К тому времени как их разняли, они успели разнести в щепки стол и полдюжины стульев, а сам Карл лишь через две недели смог без содрогания смотреться в бритвенное зеркальце. Не говоря уже о том, чтобы снять щетину. Даже Бен и тот вышел из драки не без потерь: ссадины, синяки и один выбитый палец. Впрочем, весь этот набор, по его словам, того стоил.

По-настоящему серьезные проблемы возникли, однако, лишь спустя несколько дней.

Я лично при драке не присутствовал, поскольку в это время готовил ужин для Дженни, которая осталась со мной на ночь, и проблемы Манхэма просто вылетели у меня из головы. Если на то пошло, я был, наверное, одним из последних, кто узнал о событиях в «Барашке», потому как на следующее утро отправился в морг, чтобы вновь заняться своей мрачной работой.

С тех пор как обнаружили труп Лин Меткалф, доктор Мейтланд опять замещал меня в амбулатории. Я делал все, что мог, чтобы вовремя поспеть к вечернему приему, потому что дополнительная нагрузка стала сказываться на Генри. Он выглядел уставшим, хотя и сократил часы приема до минимума, чуть ли не полностью отказавшись от консультаций.

Я чувствовал себя виноватым, однако терпеть оставалось совсем немного. Еще полдня в лаборатории — и я практически закончу то, что в моих силах. Еще далеко не все результаты проб были получены, но бренные останки Лин Меткалф рассказали историю, похожую на случай с Салли Палмер. Никаких сюрпризов не обнаружено, если не считать открытого вопроса, почему лицо первой жертвы оказалось сильно разбитым, а второй — почти не поврежденным. Кроме того, из-за менее выраженного процесса разложения на пальцах Лин Меткалф оставалось несколько ногтей — поломанных, местами даже сорванных, причем к некоторым из них пристали растительные волокна. Конопля; другими словами — веревка. Значит, вдобавок ко всем страданиям, которые перенесла несчастная, ее еще и связывали.

Если не считать перерезанного горла и распоротого живота, большинство травм Лин Меткалф представляли собой неглубокие порезы. Лишь одна рана — на горле — оставила след на позвонках. Как и при убийстве Салли Палмер, царапина на кости сделана крупным и острым лезвием. Вероятно, охотничьим ножом, причем почти наверняка тем же самым, хотя на данном этапе это доказать невозможно. С другой стороны, нож не имел волновой заточки, и я ломал голову, отчего же обеих женщин убили одним видом оружия, а собаку — другим.

Все еще ломая голову над этой загадкой, я заглянул в комнату ожидания, но оказалось, что последний пациент давно ушел. Да и вообще нынешний вечерний прием прошел спокойно: явилась едва ли половина от обычного числа посетителей. Или народ не хотел беспокоиться о пустяковых жалобах на фоне настоящей трагедии, или же имелась некая, гораздо более неприятная, причина, отчего так много людей решили избегать своих докторов. Точнее, одного из них. Число желающих записаться на прием к Генри уже несколько лет подряд не было столь высоким. Создавалось впечатление, что больные готовы сидеть в очереди, лишь бы не ходить ко мне.

С другой стороны, я с головой ушел в наши отношения с Дженни и в свои лабораторные экзерсисы, а потому не обращал на это внимания.

Когда я появился в амбулатории, Дженис прибирала в комнате ожидания, по местам расставляя старые разнокалиберные стулья и укладывая потрепанные журналы в аккуратные стопки.

— Вечер-то какой тихий… — сказал я.

Дженис подобрала с пола детскую головоломку и положила ее в коробку с прочими игрушками.

— Да, но это лучше, чем комната, полная простуженных и ипохондриков.

Справедливо, отметил я про себя ее тактичность. Дженис не хуже меня знала, что список моих пациентов стремительно тает.

— А где Генри?

— Отправился прикорнуть. Мне кажется, утренний прием его сильно утомил. И не надо так огорчаться. Тут нет вашей вины.

Она знала, пусть даже не вполне конкретно, что я чем-то занимаюсь для полиции. Подобные вещи от нее никак не скроешь, да и настоящей причины для скрытности не было. Может, ей и впрямь нравилось сплетничать, зато она по крайней мере знала, где следует остановиться.

— Он как, в порядке? — обеспокоенно спросил я.

— Просто устал. Да и потом, дело не только в работе. — Она многозначительно посмотрела мне в лицо. — На этой неделе мог быть их юбилей.

Я совсем забыл. Вокруг творилось слишком много всего, чтобы держать в памяти даты, хотя Генри действительно каждый год был особенно тих и задумчив примерно в эти дни. Как и я сам, он никогда ни о чем не упоминал. И все равно причина ясна.

— Тридцать лет, фарфоровая свадьба, — продолжила Дженис, понизив голос. — Наверное, ему от этого еще хуже. Так что пусть работает побольше, это помогает отвлечься.

Ее лицо внезапно ожесточилось.

— Все-таки зря он…

— Дженис, — перебил я ее предостерегающим тоном.

— Но ведь это правда! Она его недостойна. А он… он заслуживал большего…

Слова потекли потоком. Казалось, она готова расплакаться.

— Что с вами? Вам плохо? — спросил я.

Она покачала головой и робко улыбнулась:

— Простите. Только когда я вижу, как он расстроен из-за… — Она запнулась. — Да еще все остальное. Разве нервы железные?..

Дженис вновь принялась суетиться вокруг журналов. Я подошел и забрал всю стопку.

— А почему бы вам не пойти домой пораньше? В кои-то веки…

— Я собиралась еще пропылесосить…

— Уверяю вас: с санитарными нормами ничего не случится, если мы нарушим их на один день.

Она рассмеялась, вновь став похожей на саму себя.

— Ну, если вы и впрямь так считаете…

— Абсолютно. Вас подбросить?

— Нет-нет! Вечер слишком хорош, чтобы сидеть в машине.

Я не настаивал. Дженис жила в какой-то полумиле от нас, да и дорога к ее дому шла большей частью вдоль главного шоссе. Просто я достиг той точки, когда осторожность переходит в паранойю.

Все же я понаблюдал из окна, пока она шла к шоссе. Когда Дженис скрылась из виду, я вернулся к журналам и начал кое-как расставлять их по местам. В стопке оказалось несколько экземпляров информбюллетеня местного церковного прихода. Наверное, остались от пациентов, слишком ленивых, чтобы самим выбросить мусор в корзину. Я решил сделать это за них, но тут одна из страниц привлекла мое внимание.

Вынув газету из мусорного бака, я обнаружил смеющееся лицо Салли Палмер. Под фотографией имелась небольшая заметка про «известную писательницу» Манхэма, опубликованная за несколько недель до убийства. Мне еще не приходилось видеть эту статью, так что, наткнувшись на нее сейчас, после смерти Салли, я испытал странное, беспокойное чувство. Я начал читать, и тут словно воздух выбило из моей груди. Упав на ближайший стул, я перечитал заметку вновь.

После чего кинулся звонить Маккензи.

* * *

Статью он прочитал в полном молчании. Когда я позвонил, Маккензи сидел в мобильном штабе, и стоило мне заикнуться про находку, как инспектор тут же приехал. Пока он читал, я отметил про себя, что от загара затылок и запястья у него стали цвета говяжьей печени. Закончив, Маккензи сложил газету, не меняя выражения лица.

— И что вы думаете? — спросил я.

Он потер багровый шелушащийся нос.

— Может быть, просто совпадение?

Маккензи вновь превратился в профессионала, то есть не склонного к разговорам полицейского. И вполне возможно, он прав. Хотя я в этом сомневаюсь. Взяв газету, я вновь обратился к заметке. Коротенькая, по типу тех, чем заполняют колонки, когда нет настоящих новостей. Статья называлась так: «Сельская жизнь окрыляет местную писательницу». Фраза, ставшая источником вдохновения для этого заголовка, шла в конце:

«Салли Палмер говорит, что жизнь в Манхэме помогает ей сочинять книги. „Мне очень нравится так близко находиться к природе. Воображение словно взмывает ввысь. Кажется, еще немного — и у меня вырастут крылья“, — утверждает талантливая романистка».

* * *

Я отложил газету.

— Вы думаете, то, что через пару недель кто-то воткнул ей в спину лебединые перья, — простое совпадение?

Маккензи начал выказывать признаки раздражения:

— Я сказал: «может быть». И я не готов категорически утверждать либо то, либо другое на основании какой-то жалкой заметки.

— А как иначе вы можете объяснить такое надругательство?

Он замялся, напоминая политика, которого заставляют цитировать чуждое ему партийное кредо.

— Психологи полагают, что преступник может испытывать скрытую потребность в трансформациях. И поэтому наделяет жертву ангельскими крыльями. Они говорят, что он может быть каким-то религиозным фанатиком, одержимым идеей высшего состояния…

— А что психологи говорят про других мертвых животных? Или о том, что он проделал с Лин Меткалф?

— Здесь у них пока нет уверенности. Но даже если вы правы, заметка все равно этого не объясняет. — И он ткнул пальцем в сторону газеты.

Прежде чем ответить, я тщательно взвесил слова:

— Если честно, я хотел поговорить с вами еще кое о чем.

Маккензи подарил мне внимательный взгляд.

— Продолжайте.

— После звонка вам я просмотрел амбулаторную карту Лин Меткалф. И ее мужа. Вам известно, что они долго и безуспешно пытались завести детей? Даже подумывали обратиться в клинику для страдающих бесплодием.

До него дошло почти мгновенно.

— Крольчата… Боже милосердный! — выдохнул инспектор.

— Да, но каким образом убийца смог об этом узнать?

Маккензи молча смотрел на меня, явно что-то обдумывая.

— В одном из ящиков в спальне Меткалфов мы обнаружили тест-набор для проверки беременности, — медленно сказал он. — А в ее сумочке лежал чек на покупку, датированный предыдущим днем.

В памяти всплыло, как мы столкнулись с Лин возле аптеки. Какой счастливой она выглядела…

— Тест использованный?

— Нет. И ее муж утверждает, что ничего о нем не знал.

— Но ведь такие вещи покупают только для того, чтобы использовать. Стало быть, сама она могла подозревать, что беременна?

Маккензи хмуро кивнул.

— И что может сказать беременная женщина своему похитителю? «Не мучайте меня, я жду ребенка».

Он потер лоб.

— Черт возьми. Наверное, нельзя определить, была она беременна или нет?

— Ни малейшего шанса. Слишком ранний срок, да и состояние трупа такое, что…

Маккензи кивнул, ничуть не удивившись.

— Хотя, если она и вправду… или даже если она просто думала, что беременна… поймать ублюдка станет еще сложнее, чем мы полагали.

— Почему?

— Потому что надругательства, получается, не были заранее спланированы. Он сочиняет по ходу дела.

Маккензи устало поднялся.

— И если он сам не знает, что сделает дальше, какие у нас на это шансы?

* * *

После ухода инспектора я сел за руль, потому что хотел на пару часов уехать. Куда угодно, лишь бы подальше от Манхэма. В тот вечер мы не встречались с Дженни. Нас обоих поразила та внезапность, с которой развивались наши отношения, так что после лихорадки последних двух дней мы нуждались в некотором отдыхе друг от друга. Думаю, мы оба желали как бы отойти подальше и посмотреть со стороны, куда нас может завести столь неожиданный тектонический сдвиг в жизненном укладе. В воздухе витало невысказанное мнение, что никому из нас не стоит портить дело слишком быстрым движением вперед. В конце концов, если наши чувства и впрямь не обманывают, к чему торопиться?

Судьбу лучше не испытывать, такой риск мне не нужен.

Ехал я куда глаза глядят. Очутившись на вершине пологого холма, откуда открывался вид на пустынную местность, я затормозил, вышел из «лендровера» и присел на травянистый пригорок. Солнце тонуло в нетерпеливо поджидавшем болоте. Лучи золотом отражались от луж и проток, разрисовавших камышовые заросли абстрактным узором. Некоторое время я пытался сосредоточиться на недавних убийствах, однако сейчас события казались очень далекими. Цвет неба и земли медленно тускнел, приобретая ночные оттенки, но я не испытывал никакого желания пошевелиться.

Впервые после своей семейной трагедии я почувствовал, будто жизнь вновь распахнула передо мной двери. Наконец-то можно смотреть вперед, а не только назад. Я думал о Дженни, о Каре и Алисе, пытаясь отыскать в своей душе следы вины или предательства, но не находил ничего. Лишь ожидание, предвкушение чего-то нового. Боль утраты все еще напоминала о себе, и от этого никуда не уйти. Однако теперь я ощущал и смирение. Жена и дочь мертвы — и вернуть их я не могу. Очень долго мертвым был и я сам. А сейчас, нежданно-негаданно, я ожил вновь.

Я сидел, наблюдая за закатом, пока на горизонте не осталась лишь одна-единственная яркая полоска, а болотистый пейзаж не окрасился ровным темно-матовым цветом, впитывающим последние солнечные лучи. Когда я наконец встал, покряхтывая, на затекшие от долгого сидения ноги, мне стало ясно, что никакого дополнительного времени на раздумья не требуется. Кроме того, не хотелось ждать до следующего дня, чтобы вновь увидеть Дженни. Я решил было позвонить ей, однако телефона в кармане не оказалось. Не нашелся он и в «лендровере». Помнится, я положил его на стол, когда пришел Маккензи, и, наверное, задумавшись о других вещах, выехал из дома без мобильника.

Я чуть не махнул рукой на звонок, однако появиться на пороге дома Дженни без предупреждения было неудобно. Из того, что я решил свои вопросы, вовсе не следует, что и у нее не осталось проблем. А потом, я по-прежнему числюсь поселковым врачом. Может, на сегодняшний день у Манхэма и есть кое-какие сомнения в отношении меня, но я не могу позволить себе остаться без связи. Словом, вернувшись в поселок, я направился в амбулаторию за своим мобильником.

Уличные огни зажглись, когда я еще вел машину по главной дороге. Подъезжая к полицейскому фургону, стоявшему на центральной площади, в круге света от одного из фонарей я заметил группу мужчин. «Должно быть, скарсдейловский патруль», — пришло мне в голову. Будто окрашенные нездоровой желтизной, патрульные проводили внедорожник подозрительным взглядом.

Оставив их позади, я свернул с главной дороги в проезд, ведущий к дому Генри. Под колесами похрустывал гравий, и свет фар плясал на фасаде особняка, пока машина карабкалась по холмам. Окна темные, что неудивительно, так как Генри обычно ложился рано. Не желая его будить, я решил зайти с черного хода, прямиком в нашу амбулаторию.

Уже вынув из кармана ключи, я вдруг заметил, что дверь на кухню распахнута настежь. Если бы, скажем, в кухонном окне горел свет, то я не усмотрел бы в этом ничего подозрительного. Однако света не было видно, а я отлично знал, что Генри никогда не пойдет спать, не заперев все двери.

Я подошел и заглянул внутрь. Вроде все нормально. Я уже протянул руку к выключателю, как что-то меня остановило. Инстинкт, наверное. В голове мелькнула мысль позвонить в полицию. Да, но что я им скажу? Вдруг Генри просто-напросто забыл прикрыть дверь, когда выехал на воздух, в садик? Мои акции среди жителей поселка и так уже не на высоте. Не хватало еще выставить себя дураком.

Словом, я прошел внутрь и крикнул: «Генри!» Впрочем, не слишком громко, чтобы разбудить спящего человека. А если он не спит, то вполне может меня услышать.

Нет ответа. Кабинет Генри располагался в дальнем конце коридора, за углом. Все еще сомневаясь, не слишком ли много значения я придаю ерунде, я двинулся вперед. Через приоткрытую дверь блеснула полоска света. Я остановился, прислушиваясь, но за гулким биением собственного сердца ничего не разобрал. Положив ладонь на филенку, я начал медленно толкать дверь внутрь.

Внезапно створка распахнулась, и, отбросив меня в сторону, из комнаты вылетела громоздкая тень. Извернувшись как кошка, я выбросил руку, пытаясь ее ухватить, и ощутил пронесшийся мимо поток воздуха. Пальцы уже зацепились за грубую маслянистую ткань, как что-то ударило меня в лицо. Я отшатнулся, и фигура исчезла в кухне. Когда я добежал до черного хода, дверь уже раскачивалась на петлях взад-вперед. Не медля ни секунды, я бросился в сад и тут вспомнил про Генри.

Задержавшись на пару мгновений, чтобы закрыть и замкнуть на ключ входную дверь, я побежал обратно в коридор. Я был уже возле кабинета, как в прихожей вспыхнул свет.

— Дэвид? Что здесь, черт возьми, происходит?

Подталкивая колеса руками, со стороны спальни катил Генри, взъерошенный и ошеломленный.

— Здесь кто-то был. Я хотел его поймать, но…

Наступила реакция, из-за выброса адреналина меня начало лихорадить. Я зашел в кабинет и с облегчением увидел, что стальной стеллаж по-прежнему закрыт. Кем бы ни был грабитель, он по крайней мере не добрался до нашего лекарственного склада. Но тут я перевел взгляд на застекленный шкаф, где Генри хранил свою коллекцию медицинского антиквариата… Дверцы распахнуты, внутри все вверх ногами.

Генри выругался и подъехал ближе.

— Ничего не трогайте. Полиция захочет снять отпечатки пальцев, — предупредил я. — Что-нибудь пропало, кстати?

Он принялся озадаченно разглядывать перевернутые внутренности шкафчика.

— Я не уверен…

Впрочем, не успел он закончить фразу, как мне в глаза бросилась одна очевидная вещь. Насколько я помнил с самого первого дня моей работы, на верхней полке всегда стояла зеленая бутылочка с вертикальным ребрением. Именно так в старину обозначали яды. Сейчас этой склянки там не было.

Вплоть до того момента я полагал, что злоумышленник искал наркотики. Да, и в Манхэме водились подобные типы. И все-таки сомневаюсь, что даже при самой сильной ломке человек решится подсесть на хлороформ…

Из задумчивости меня вывел возглас Генри.

— Боже мой, Дэвид! Вы целы?

Он смотрел на мою грудь. Я хотел было спросить, что он имеет в виду, но затем ответ увидел сам. Тут же припомнился порыв воздуха, возникший, когда я попытался остановить грабителя. Теперь ясно, чем это вызвано.

Рубашка на мне была располосована ножом.

Глава 19

Несмотря на суматоху прошедшей ночи, день начался как обычно. Это-то и кажется странным, если оглянуться назад. Конечно, жизненный опыт говорит, что катастрофа не объявляет о себе заранее. Но теперь, когда случилось нечто по-настоящему страшное, я оказался к этому совершенно не подготовлен.

Как и все остальные.

Часы показывали около трех, когда полиция закончила свои дела в амбулатории. Криминалисты налетели как вихрь: масса фотографий, поиск отпечатков и постоянные вопросы. Маккензи с самого начала приехал уставшим и измотанным, словно его только что подняли с постели, прервав беспокойный сон.

— Давайте-ка еще раз. Вы утверждаете, что некий человек проник в дом, полоснул вас ножом по груди и сумел удрать, да так ловко, что никто не успел его разглядеть?

Я и сам чувствовал себя усталым и раздраженным.

— Темно было.

— Значит, никаких знакомых примет, особенностей не заметили?

— Нет, извините.

— И никаких шансов его снова опознать?

— Если бы… Я же вам говорю: было слишком темно!

От Генри — толку не больше моего. Он в это время находился в спальне и ничего не замечал, пока не услышал шум. Выехав из комнаты, Генри увидел, как я возвращаюсь после бесплодной погони. Если бы дела пошли по-другому, Манхэм мог в утренних «Новостях» узнать о новом убийстве. Или даже о двух.

Судя по манере, в которой инспектор вел допрос, Маккензи явно считал, что именно такого конца мы и заслуживали.

— И вы, значит, понятия не имеете, что еще он мог украсть?

Я только головой покрутил. Стеллаж с наркосодержащими препаратами не тронут, и ничего не пропало из холодильника, где мы держали вакцины и прочие медикаменты, требующие низкой температуры. С другой стороны, только Генри мог знать, что находилось в набитом доверху шкафчике, и пока эксперты не закончат его обработку, сказать ничего нельзя.

Маккензи ущипнул себя за переносицу. Глаза у него были красные и злые.

— Хлороформ, — сказал он с отвращением. — Даже не знаю… Уж не нарушаете ли вы какие-то законы, держа такие вещи дома? Я-то думал, врачи им больше не пользуются.

— Не пользуются. Просто Генри любит антикварные побрякушки. У него даже валяется где-то насос для промывания желудка.

— Плевать мне на насосы! Тот ублюдок сам по себе опасен, а тут еще ваш долбаный анестетик! — Через секунду Маккензи взял себя в руки. — И вообще: как этот тип мог к вам забраться?

— Я ему… открыл…

Мы обернулись одновременно и увидели, как в комнату въезжает Генри. Дело в том, что мы с Маккензи решили устроиться в моем офисе, где не было риска испортить какие-нибудь улики, так как я всегда запираю дверь на ночь. Кроме того, я настоял на том, чтобы Генри перестали мучить вопросами. Происшествие очень сильно взволновало его, а почти часовая дача показаний не способствует улучшению самочувствия. Сейчас Генри, кажется, успел немного прийти в себя, хотя цвет лица у него был до сих пор землистым.

— Вы ему открыли, — скучным голосом процедил Маккензи. — А раньше говорили, что застали его в кабинете.

— Да, правильно. Только виноват все равно я. Я тут думал, пытался анализировать и… — Генри тяжело вздохнул. — В общем, я… не могу точно припомнить, что действительно запер кухонную дверь, прежде чем идти спать.

— Раньше вы утверждали, что она была закрыта.

— Да, я так предположил. Понимаете, я всегда запираю ту дверь. В смысле как правило…

— Но не сегодня.

— Я не… уверен. — Генри откашлялся. До боли ясно, что ему не по себе. — Получается, не запер.

— А шкафчик? Тоже не заперли?

— Этого я не знаю. — Кажется, Генри сильно устал. — Ключи держу в ящике стола. Он мог их найти или…

Голос его становился все тише, пока не пропал совсем.

Что же касается Маккензи, то полицейский, похоже, едва сдерживался, чтобы не взорваться.

— Скольким людям было известно про хлороформ?

— Бог его знает… Банка всегда там стояла, еще до меня. Я никогда не считал это секретом.

— Значит, любой вошедший мог ее увидеть?

— Наверное, да, — угрюмо признал Генри.

— Здесь ведь амбулатория, — сказал я инспектору. — Всякий знает, что у врачей имеются опасные вещества. Транквилизаторы, седативные средства, да что угодно…

— Которые должны храниться под замком, — ответил Маккензи. — Словом, грабитель просто зашел и взял, что ему нужно.

— Слушайте, я его сюда не приглашал! — вскинулся Генри. — Вы что, не видите, мне и без того не по себе! Тридцать лет работаю врачом, и никогда не случалось ничего подобного!

— А вот сегодня случилось, — напомнил ему Маккензи. — В тот самый вечер, когда вы забыли запереть дверь.

Генри опустил голову.

— Если честно… может быть, это было не в первый раз. Бывали такие случаи, когда я… просыпался утром, а дверь не заперта. Пару раз, не больше. Я обычно сам себе напоминаю, что надо все закрывать на замок, — торопливо добавил он. — Но… знаете, последнее время я какой-то… забывчивый.

— Забывчивый. — Голос у Маккензи стал совершенно невыразительным. — Однако же в дом к вам проникли впервые, я правильно понял?

Я чуть было не ответил за Генри, мол, да, конечно. Меня остановило измученное выражение его лица.

— Ну… я… — Он принялся нервно переплетать пальцы. — Не уверен…

Маккензи молча смотрел на него в упор. Наконец Генри потерянно пожал плечами:

— В общем, пару раз мне показалось, что в шкафу… кто-то копался…

— Копался? В смысле что-то пропало?

— Я не знаю, не знаю… Не уверен… Может, память выкидывает фокусы. — Он виновато взглянул на меня. — Извините, Дэвид. Мне следовало сказать вам об этом. Да я надеялся, что… Ну… я думал, если повнимательнее следить за собой…

Он безнадежно всплеснул руками. Я уже не знал, что и сказать. Острее, чем раньше, ощущалась вина: ведь он в последнее время столько раз вел за меня прием. Если оставить в стороне его инвалидность, мне всегда казалось, что Генри физически совершенно здоров. Сейчас же, глубокой ночью, стали видны признаки, которых я раньше не замечал. Мешки под глазами, глубокие складки на шее, провисшая кожа под небритым подбородком, седая щетина… Даже если учесть пережитое потрясение, он выглядел старым и больным.

Я перехватил взгляд Маккензи и мысленно приказал ему остановиться, не давить слишком сильно. Сжав губы в тонкую бескровную полоску, инспектор вывел меня в коридор, оставив Генри сидеть в одиночестве с чашкой чая, которую ему приготовила молоденькая женщина-полицейский.

— Вы понимаете, что это означает? — спросил Маккензи.

— Да.

— В дом могли проникнуть далеко не в первый раз.

— Понимаю.

— Очень хорошо, что вы все так понимаете. Потому что ваш друг может потерять лицензию. Одно дело, если бы просто наркоманы, но мы же говорим про маньяка! А сейчас получается, что убийца преспокойненько мог сюда заходить и брать что нужно. И еще неизвестно, сколько все это длилось!

Я успел остановиться, прежде чем у меня вылетело очередное «да».

— Преступник должен обладать определенными медицинскими познаниями, чтобы сделать правильный выбор. И как этим пользоваться.

— Ой да бросьте! Он убийца! Вы что же, думаете, он станет беспокоиться о правильной дозировке? И не надо быть нейрохирургом, чтобы знать, как применяют хлороформ.

— Если он бывал здесь раньше, то что ему мешало забрать всю банку с самого начала? — спросил я.

— Может, он не хотел, чтобы стало известно, чем он пользуется. Если бы его не застали врасплох сегодня, то мы бы так ни о чем и не узнали, верно?

С этим не поспоришь. Я чувствовал себя виноватым, будто все произошло не из-за Генри, а по моей халатности. В конце концов, я его партнер и мне следовало повнимательнее присматривать за лекарствами. И за самим Генри.

Наконец полицейские сделали все, что было в их силах, и я вернулся домой. За окном уже звучал утренний птичий хор, когда голова коснулась подушки.

Кажется, прошла всего пара секунд, как я вновь открыл глаза.

Впервые за последние несколько дней мне приснился сон. По-прежнему яркий, но уже без чувства потери. Как и раньше, печаль осталась, однако я ощущал спокойствие. Во сне не было Алисы, только Кара. Мы разговаривали про Дженни. «Все в порядке, — сказала мне Кара улыбаясь. — Так и должно быть».

Словно прощание, не раз откладываемое и все же неизбежное. Тем не менее последние слова Кары, произнесенные со столь знакомой мне гримаской обеспокоенности, оставили в душе тревогу.

«Будь осторожен».

Осторожен в отношении чего? Этого я не знал и еще некоторое время ломал голову, пока до меня не дошло, что я пытаюсь проанализировать собственное подсознание.

В конце концов, мне всего-навсего приснился сон.

Я встал и пошел в ванную. Хотя поспать удалось совсем немного, я чувствовал себя столь же свежим, как после полноценного ночного отдыха, и даже пораньше отправился в лабораторию, чтобы по дороге проведать Генри. Меня беспокоило его самочувствие после ночного происшествия. Выглядел он ужасно, и я мучился угрызениями совести. Если бы не переутомление из-за навязанной дополнительной нагрузки, он, наверное, не позабыл бы запереть дверь.

Я вошел в дом и позвал Генри. Нет ответа. В кухне тоже не обнаружилось его следов. Стараясь подавить нараставшую тревогу, я сказал себе, что он, вероятно, все еще спит. Собираясь выйти из кухни, я посмотрел в окно и замер как вкопанный. Через садик можно было видеть выдававшуюся в озеро часть старой деревянной пристани. На ней стояла коляска Генри.

Пустая.

Выкрикивая его имя, я бросился вон из кухни. Вход на пристань находился в глубине садика, скрытый кустарником и деревьями. Ничего разобрать не удавалось, пока я не достиг калитки, где перешел на шаг. Рядом с коляской, в опасной близости к краю настила, сидел Генри, безуспешно пытаясь слезть в лодку. Лицо его раскраснелось от физических усилий и сосредоточенности, пока он пробовал справиться со своими безжизненно свисавшими ногами.

— Боже мой, Генри, что вы задумали?!

Он бросил на меня сердитый взгляд, однако попыток не прекратил.

— В лодку сажусь. Неужели не понятно?

Покряхтывая от натуги, он подтянулся на руках. Я заколебался, желая помочь и в то же время зная, что лучше не соваться. Впрочем, раз я здесь, то по крайней мере вытащу его из воды, если он туда свалится.

— Послушайте, Генри, вы же знаете, что этого не следует делать.

— Не лезьте в чужие дела, черт вас возьми!

Я удивленно взглянул ему в лицо. Губы плотно сжаты, но подрагивают. Еще с полминуты он продолжал свои жалкие попытки, а потом как-то сразу выдохся. Привалившись спиной к деревянному столбику, Генри закрыл глаза.

— Извините, Дэвид. Я не хотел вас обидеть.

— Вам помочь забраться в кресло?

— Погодите-ка, дайте сначала дух перевести.

Я присел рядом на грубо обтесанные доски. Грудь Генри до сих пор вздымалась, будто кузнечные мехи, а промокшая от пота рубашка липла к спине.

— Вы здесь давно? — спросил я.

— Не знаю. Прилично. — Он слабо улыбнулся. — Поначалу идея казалась неплохой.

— Генри… — Я не знал, что сказать. — Какого черта? Вы вообще о чем думали? Вы же знаете, что не можете самостоятельно забраться в лодку.

— Я знаю, знаю, просто… — Его лицо потемнело. — Этот проклятый полицейский. Вы видели, как он на меня смотрел? И разговаривал, будто я… какой-то старый маразматик! Я знаю, что совершил ошибку, не проверив замки, но зачем же так свысока смотреть?!

Он уставился на свои ноги, плотно сжав губы.

— Порой такая досада берет… Чувствуешь себя беспомощным. Иногда ведь так и тянет хоть что-нибудь сделать, понимаете?

Я смотрел на унылую, пустынную гладь озера. В виду — ни души.

— А если бы вы свалились в воду?

— Оказал бы всем большую услугу, разве не так? — Генри бросил на меня взгляд и сардонически улыбнулся, вновь став похожим на самого себя. — И нечего так смотреть. Я еще не строю планов, как свернуть себе шею. Уже успел показать себя идиотом. На один день хватит.

Поморщившись, он приподнялся с места.

— Ладно, помогите лучше забраться в эту проклятую коляску.

Пока он залезал обратно, я поддерживал его снизу, после чего покатил кресло к дому. На это Генри не возразил ни слова, из-за чего стало ясно, до какой степени он измотан. В лабораторию я уже совершенно точно опаздывал, да все равно задержался, чтобы сделать ему чаю и убедиться, что теперь он в безопасности.

Когда я встал из-за стола, Генри зевнул и потер глаза:

— Пора привести себя в порядок. Утренний прием начинается через полчаса.

— Да, но не сегодня. Вы не в состоянии работать. Надо поспать.

Он вздернул бровь.

— Приказ доктора, я так понимаю?

— Если угодно, да.

— А пациенты?

— Дженис им скажет, что на утро прием отменен. Если что-то срочное, то пусть звонят в какую-нибудь круглосуточную службу.

На этот раз Генри не стал спорить. Сейчас, когда досада и разочарование покинули его, он выглядел совершенно выжатым.

— Послушайте, Дэвид… Вы ведь никому об этом не расскажете?

— Конечно, нет.

Он облегченно кивнул:

— Хорошо. Я и так себя дураком чувствую.

— Напрасно.

Я уже подходил к дверям, когда он меня окликнул:

— Дэвид… — Генри сконфуженно замолчал. — Спасибо.

Его благодарность ничуть не уменьшила моего чувства вины. По дороге в лабораторию стало до боли ясно, под каким давлением находился Генри последние дни. Из-за меня. Я все воспринимал как должное: не только его помощь в работе, но и в других вещах тоже. Мучило запоздалое раскаяние, что надо было покататься вместе на лодке или просто побольше проводить с ним времени. Увы, я настолько увлекся расследованием — и еще больше своей новой подругой, — что почти совсем забыл про Генри.

«Это мы изменим», — решил я. В лаборатории почти все уже закончено. Как только я передам Маккензи отчеты, эстафетную палочку примет полиция. Вот пусть криминалисты и пытаются использовать мои результаты, а я лично смогу как-то загладить недавние упущения. «С завтрашнего дня, — сказал я себе, — моя жизнь вернется в норму».

Как же я ошибался…

* * *

После суматохи последних двенадцати часов я чуть ли не с облегчением погрузился в клиническую атмосферу лаборатории. Здесь по крайней мере под моими ногами вновь твердая почва. Пришли результаты анализов, подтвердив сделанные ранее предположения. Лин Меткалф была мертва примерно шесть суток, а это означало, что убийца — из каких-то своих гнусных побуждений — почти три дня держал ее в живых, прежде чем перерезать горло. Именно эта рана стала причиной смерти. Как и с Салли Палмер, степень обезвоживания тканей говорила о значительной кровопотере. А низкая концентрация железа вокруг мертвого тела свидетельствовала, что убийство произошло в другом месте, после чего жертву просто бросили на болоте.

Далее, опять-таки как и в случае Салли Палмер, на месте обнаружения трупа не нашлось никаких улик, которые могли бы указать на личность преступника. Почва слишком запеклась под солнцем, чтобы на ней могли остаться отпечатки ног, и за исключением волокон от веревки, зацепившихся за сломанные ногти жертвы, никаких прочих микроследов, с которыми могли бы поработать эксперты, тоже обнаружено не было.

Впрочем, пусть над этими вопросами ломают голову другие. Лично мой вклад в расследование почти завершен. Сейчас я занимался тем, что делал последние слепки шейного позвонка, поцарапанного ножом. Как никогда раньше, во мне росла убежденность, что обе женщины зарезаны одним и тем же орудием. Когда закончу, останется только прибрать за собой — и на этом все. Марина предложила сходить вместе пообедать, чтобы отметить окончание тяжких трудов, но я отказался. Мне так и не довелось переговорить с Дженни, а откладывать дальше просто нет сил.

Как только Марина ушла, я набрал номер Дженни и с таким нетерпением поджидал, когда она возьмет трубку, что испытал чуть ли не физическую боль.

— Извини, — запыхавшись, сказала она. — Тины нет дома, а я была в садике.

— Ну как ты? — спросил я, неожиданно занервничав. Целиком погрузившись в свои мысли, я забыл, что у Дженни могли быть собственные представления о наших с ней отношениях. Причем кардинально отличающиеся от моих.

— Да я в порядке, а ты-то как? Здесь все только и говорят что про клинику. Тебя не ранили?

— Нет-нет. Генри досталось гораздо больше моего.

— Господи Боже, я когда услышала, то подумала… Ну, в общем, я очень беспокоилась.

Надо же, а ведь мне это и в голову не пришло! Отвык, видно, думать о других.

— Извини. Действительно, надо было позвонить пораньше.

— Ничего. Я просто рада, что с тобой все хорошо. Да я бы и сама позвонила, но… — Я напрягся, ожидая продолжения. «Ну вот, сейчас начнется». — Знаешь, я помню, что мы договорились пару дней… поодиночке, да… В общем, я бы очень хотела тебя увидеть. В смысле если ты не против.

Я невольно улыбнулся:

— Конечно, не против.

— Точно?

— Совершенно точно.

Мы рассмеялись.

— Господи, это так глупо! Я чувствую себя прямо как девчонка-тинейджер, — сказала она.

— Я тоже. — Я взглянул на часы. Десять минут второго. В Манхэм можно добраться к двум, а вечерний прием начинается только в четыре. — Могу прямо сейчас заехать, если хочешь.

— Хорошо.

У нее это прозвучало застенчиво, но я почувствовал, что она улыбнулась. Из телефона донесся мелодичный звук, две стеклянные ноты.

— Погоди секунду, кто-то в дверь звонит.

Брякнула трубка, положенная на стол. Я присел на краешек лабораторного стола, все еще улыбаясь как идиот, и принялся ждать. К черту личную свободу! Все, чего мне хотелось, — это оказаться с ней рядом прямо сейчас. Уже давно я ничего не желал так страстно.

В телефоне слышались слабые звуки радио. Что-то долго она там ходит… Наконец трубку взяли.

— Это молочная лавка? — пошутил я.

Молчание, хотя слышно, как на том конце кто-то сопит. Чуть запыхавшись, будто человек только что с чем-то возился.

— Дженни? — неуверенно спросил я.

В ответ — ничего. Звук дыхания слышался в течение еще пары ударов сердца, а потом раздался мягкий щелчок. Линия разъединилась.

Некоторое время я тупо смотрел на свой мобильник, затем стал перезванивать, путаясь в кнопках. «Ответь! Пожалуйста, ответь!» — молил я. Однако в трубке одни лишь длинные гудки…

Нажав отбой, я кинулся к машине, на ходу набирая номер Маккензи.

Глава 20

Нетрудно догадаться, что случилось. Дом рассказал всю историю. На том же расшатанном столике, за которым мы в свое время ели жареное мясо, лежал надкусанный сандвич, уже начавший коробиться на солнцепеке. Рядом — безразлично наигрывающий какую-то мелодию радиоприемник. Дверь, ведущая из кухни в садик, распахнута настежь, в проеме болтается стеклярусная занавеска, которую постоянно задевали снующие взад-вперед полицейские. Половик из кокосовой копры, ранее лежавший при входе, отброшен к холодильнику. А вот телефонная трубка на своем обычном месте. Там, куда ее положила чья-то рука.

Сама же Дженни словно испарилась.

Когда я приехал, полиция не хотела меня впускать. Они уже отгородили место происшествия кордонами, и толпа соседей с детьми мрачно следила с улицы, как одетые в униформу сотрудники то исчезают внутри, то появляются вновь. Молодой констебль, нервно обшаривавший взглядом загон возле дома, преградил мне дорогу, едва я шагнул к калитке. Выслушивать объяснения он отказался, и его можно было понять: ведь я находился в таком взвинченном состоянии. Пройти разрешили только с появлением Маккензи, который, вскинув руки, все пытался меня успокоить.

— Ничего не трогайте, — сказал он в дверях, будто я сам ничего не понимал.

— Я не новичок!

— Вот и прекратите себя так вести.

Я чуть было не огрызнулся, однако вовремя сообразил, что он прав. Сделал глубокий вдох, стараясь взять себя в руки. Маккензи задумчиво меня разглядывал.

— Вы с ней хорошо знакомы?

Захотелось сказать: «Не лезьте в чужие дела!» — но, естественно, такого я не мог себе позволить.

— Только-только начали встречаться, — ответил я и сжал кулаки, увидев, как двое полицейских обрабатывают телефон, снимая отпечатки пальцев.

— Всерьез или просто так?

Я молча взглянул ему в лицо. Секунду спустя он кивнул:

— Извините.

«Нечего извиняться! Делай хоть что-нибудь!» Впрочем, все, что можно, уже и так делалось. Над головой стрекотал полицейский вертолет, а в полях виднелись фигурки людей в униформе.

— Расскажите еще раз, как все было, — распорядился Маккензи.

Я повиновался, до сих пор не веря в случившееся.

— Вы точно запомнили время, когда она сказала, что в дверь звонят?

— Да, я как раз посмотрел на часы, чтобы рассчитать, когда вернуться.

— И ничего больше не слышали?

— Нет! Господи Боже, средь бела дня! Как вообще кто-то мог запросто постучаться и утащить ее?! В поселке полно вашей дурацкой полиции! Какого черта! Чем они занимаются?!

— Слушайте, я понимаю ваши чувства, но…

— Нет, не понимаете! Кто-то должен был хоть что-то заметить!

Маккензи только вздохнул и терпеливо продолжил расспросы. Лишь потом я сообразил, какой выдержки ему это стоило.

— Мы опрашиваем всех соседей, но из других домов садика совершенно не видно. Впрочем, к нему ведет одна дорожка, через загон. Преступник мог подъехать на автофургоне, а потом вернуться тем же путем, и с улицы его бы никто не заметил.

Я выглянул в окно. Вдали виднелось зеркало озера, неподвижное и невинное. Маккензи, надо полагать, догадался, о чем я думаю.

— Никаких следов лодки. Вертолет еще обшаривает окрестности, хотя…

Не надо объяснять. Между тем, как Дженни пошла открывать дверь, и приездом полиции минуло почти пятнадцать минут. Для того, кто хорошо знаком со здешними краями, времени более чем достаточно, чтобы исчезнуть самому и прихватить с собой человека.

— Почему же она не позвала на помощь? — спросил я, несколько успокоившись. Впрочем, это было спокойствие отчаяния, а не умиротворения. — Она бы не пошла с ним безропотно.

Маккензи не успел ответить: снаружи раздался какой-то шум. Секунду спустя в дом ворвалась Тина. Лицо белое, искаженное паникой.

— Что случилось? Где Дженни?

Я только головой покачал. Тина принялась лихорадочно озираться.

— Это он, да? Он ее забрал?

Мне захотелось хоть что-нибудь ответить, но говорить было нечего. Тина в отчаянии закрыла лицо руками.

— О нет! О Боже, пожалуйста, нет!

Она разрыдалась. Немного поколебавшись, я подошел к ней и коснулся ее плеча. Всхлипывая, Тина упала мне на грудь.

— Сэр?

К Маккензи приблизился один из экспертов с пластиковым пакетом для вещественных доказательств. Внутри лежала какая-то грязная скомканная тряпка.

— Нашли под изгородью, у дальнего угла загона, — сказал он. — Там есть дырка, вполне достаточная, чтобы пролезть.

Маккензи открыл пакет и осторожно понюхал. Затем, не говоря ни слова, протянул пакет мне. Запах слабый, но обмануться невозможно.

Хлороформ.

* * *

В поисках я участия не принимал. Во-первых, потому, что не хотел пропустить новые известия. Местность вокруг Манхэма усеяна «мертвыми зонами», где мобильные телефоны не действовали, а мне не улыбалась перспектива оказаться отрезанным от мира на каком-нибудь болоте или в лесу. Во-вторых, я знал, что поиски обернутся пустой тратой времени. Мы не сможем найти Дженни, наугад обшаривая весь район. Во всяком случае, пока этого не захочет похититель.

Тина рассказала нам про мертвую лисицу, на которую наткнулась два дня назад. Даже сейчас она не понимала значения своей находки. Когда Маккензи спросил ее, не попадались ли Дженни в последнее время трупы каких-нибудь птиц или животных, Тина в недоумении уставилась на инспектора. Сначала она ответила отрицательно, однако потом, поразмыслив, упомянула про лисицу. От мысли о том, что предупреждение имелось, но его проигнорировали, к горлу подкатила тошнота.

— Вы до сих пор считаете, что правильно сделали, не рассказав людям про надругательства? — спросил я Маккензи. Лицо его побагровело, и все же он промолчал. Да, я несправедлив: решение приняло начальство. Однако так хочется кому-нибудь врезать…

Про инсулин вспомнила Тина. Завидев, как один из экспертов копается в сумочке Дженни, она вдруг побледнела.

— Господи, это же ее ручка!

Действительно, полицейский выудил из сумки инсулиновый шприц. С виду он походил на толстую авторучку, хотя на самом деле содержал в себе заранее отмеренные дозы инсулина. По утрам, когда Дженни оставалась у меня, я видел, как она вкалывает себе лекарство, поддерживавшее стабильность обмена веществ.

Маккензи вопросительно посмотрел в мою сторону.

— Она диабетик, — ответил я надломленным голосом. Новый удар, да какой! — Ей надо каждый день колоть инсулин.

— А если она не сможет этого сделать?

— В конечном итоге впадет в кому. — Я не стал добавлять, что последует дальше, хотя, судя по выражению лица, Маккензи и так все хорошо понял.

Ну, с меня хватит. Насмотрелся. Когда я сказал, что ухожу, Маккензи перевел дух и пообещал позвонить, как только появятся новости. Пока я добирался до дома, в голове периодически мелькала мысль, что Дженни переехала в Манхэм только затем, чтобы, уцелев после одного нападения, стать жертвой даже более худшего поворота судьбы.

«Приехала, потому что здесь безопаснее, чем в городе». Это выглядело дико и несправедливо, как если бы оказался нарушен весь естественный порядок вещей. Я словно раздвоился: прошлое наложилось на настоящее, ко мне вернулся кошмар, который я уже пережил, потеряв Кару и Алису. Однако теперь ощущение было совсем иным. Раньше я был ошеломлен одиночеством и утратой. Теперь я даже не знал, жива ли Дженни. И если да, то что с ней сейчас происходит? Сколько я ни пытался, все равно не мог забыть изуродованные трупы двух других жертв. А волокна от веревки на сломанных ногтях Лин Меткалф? Женщин связывали и подвергали бог знает каким пыткам, пока не умертвили. И все, через что им прошлось пройти, теперь переживает Дженни.

Никогда еще я не испытывал такого страха.

Стоило войти в дом, как стены будто навалились со всех сторон. Преодолевая кошмар, я поднялся в спальню. Кажется, в воздухе по-прежнему витает аромат духов Дженни — мучительное напоминание о ее отсутствии. Я посмотрел на кровать, где мы вместе проводили время каких-то два дня назад, и понял, что больше не в силах здесь находиться. Я быстро сбежал вниз и выскочил наружу.

Почему-то подсознательно я повел машину к амбулатории. Вечер был наполнен птичьими трелями и солнечным светом хлорофиллового оттенка. Его красота казалась жестоким издевательством, непрошеным напоминанием о безразличии Вселенной. Когда я закрыл за собой дверь, из кабинета выехал Генри, по-прежнему выглядевший измотанным и больным. По выражению его лица я понял, что он в курсе событий.

— Дэвид… Мне очень жаль.

Я молча кивнул. Казалось, он вот-вот расплачется.

— Это моя вина. Той ночью…

— Нет, не ваша.

— Когда я узнал… Даже не знаю, что сказать.

— Да разве здесь можно хоть что-то сказать?!

Он потер ручки своей коляски.

— А полиция? Конечно же, у них есть… там… какая-то ниточка и прочее?

— Да не то чтобы.

— Боже, какой кошмар. — Он потер ладонью лицо, затем выпрямился в кресле. — Давайте-ка я вам налью что-нибудь выпить.

— Нет, спасибо.

— Хотите или нет, вам придется это сделать. — Генри попробовал улыбнуться. — Приказ врача.

Я сдался просто потому, что проще было не спорить. Мы переместились в гостиную. Он налил нам обоим виски и дал мне стакан.

— Давайте залпом.

— Я не…

— Пейте, вам говорят.

Я подчинился. Алкоголь прожег дорожку до самого желудка. Не говоря ни слова, Генри забрал стакан и наполнил его снова.

— Вы обедали?

— Я не голоден.

Он попытался было уговорить меня поесть, потом передумал.

— Если хотите, можете остаться. Подготовить вашу старую комнату не составит труда.

— Нет. Спасибо. — Не зная, что делать дальше, я отпил глоток виски. — Не могу избавиться от мысли, что каким-то образом это случилось из-за меня.

— Бросьте, Дэвид, не говорите ерунды.

— Я должен был догадаться, должен…

«А возможно, и догадывался», — подумалось мне, когда в голове всплыло услышанное во сне предупреждение Кары, которое я решил проигнорировать.

— Полная чушь, — резко отозвался Генри. — Есть вещи, с которыми никто ничего не может сделать. Это вы знаете не хуже меня.

Он был прав, однако легче от этого мне не стало. Я еще просидел с ним где-то с час, хотя мы в основном просто молчали. Я потихоньку прикончил остатки виски, пресекая все попытки Генри вновь наполнить мой стакан. Какой бы заманчивой ни выглядела идея напиться, я не хотел пьянеть, потому что знал, что алкогольный туман не сможет притупить мою боль. Я ушел, когда почувствовал клаустрофобию. Генри настолько горевал о своей неспособности помочь, что его становилось жалко. Впрочем, мысли о Дженни вытеснили все остальное.

Пока я ехал по поселку, полиция обходила соседей, демонстрируя еще один пример напрасной траты сил. При виде того, как они методично расходуют время впустую, в груди начал вскипать гнев. Я проехал мимо собственного дома, зная, что ничего хорошего меня там не ждет. Подъезжая к окраине, я наткнулся на группу мужчин, перегородивших дорогу. Физиономии по большей части были мне знакомы, и я сбросил скорость. Даже Руперт Саттон и тот околачивался здесь, освободившись наконец из-под тесемочных оков фартука своей матери.

Впереди всех маячил Карл Бреннер.

Патрульные молча смотрели на мою машину, не пытаясь двинуться с места, даже когда я высунулся из окошка.

— Что происходит?

Бреннер сплюнул. На его лице еще были видны синяки от кулаков Бена Андерса.

— Не слыхал, что ли? Еще одну украли.

Меня словно ударило в самое сердце. Если пропала четвертая женщина, то это могло означать только одно: что-то уже случилось с Дженни.

Ничего не подозревая, Бреннер продолжил:

— Училка из школы. Он ее забрал сегодня, около обеда.

Он добавил что-то еще, но я не расслышал. В голове оглушительно застучала кровь, когда я понял, что Карл излагает старые новости.

— А ты куда собрался? — требовательно спросил он, не подозревая, какой эффект произвели его слова.

Конечно, я мог ответить на все вопросы. Мог объяснить или просто придумать какую-то причину. Только при виде Бреннера, этого выскочки, подхлестнутого новоприобретенным чувством собственной значимости и важности, мой гнев собрался в фокус.

— Не твое дело.

Он опешил.

— К пациенту, что ли?

— Нет.

Бреннер неуверенно повел плечами, напоминая боксера, пытающегося настроиться на предстоящий поединок.

— Здесь никто не проедет, пока не объяснит, куда и зачем.

— И что ты собираешься сделать? Вытащить меня из машины?

Один из мужчин подал голос. Дан Марсден, тот самый сельхозрабочий, которого я лечил после того, как он угодил в капкан.

— Да ладно вам, доктор Хантер, зачем все принимать так близко к сердцу?

— Почему нет? Происходящее мне очень близко.

К Бреннеру вновь вернулась его обычная вызывающая манера.

— Что такое, доктор? Вы от нас что-то скрываете?

Слова прозвучали оскорбительно, но не успел я ответить, как Марсден взял его под руку.

— Не трогай его, Карл. Она была его подружкой.

«Была». Я изо всех сил вцепился в руль, пока мужчины рассматривали меня с неприкрытым любопытством.

— Прочь с дороги! — скомандовал я.

Бреннер положил руку на дверцу.

— Ну уж нет. Сначала…

Я вдавил педаль газа, отшвырнув его прочь. «Лендровер» рванул вперед, и стоявшие перед носом машины люди кинулись врассыпную. Мимо пронеслись изумленные лица, дорога очистилась. Вслед зазвучали гневные выкрики, однако я не снизил скорости. Лишь когда в виду не осталось ни одного человека, злость ослабла до той точки, когда я смог вновь рассуждать ясно. О чем я вообще думал? Тоже мне врач. Ведь я мог кого-то ранить. Или еще хуже…

Я бесцельно вел машину, пока не сообразил, что направляюсь к тому пабу, где мы сидели с Дженни лишь несколькими днями раньше. Не в силах вынести даже мысль, что увижу ресторан снова, я резко нажал на тормоз. Когда один из двигавшихся позади автомобилей сердито просигналил, я съехал на обочину, дождался, когда освободится дорога, после чего повернул назад.

Я пытался убежать, оставить произошедшее за спиной, хотя сейчас начинал понимать, что ничего не выйдет. В Манхэм я въехал совершенно измотанным. От Бреннера и его друзей не осталось и следа. Мне очень хотелось еще раз побывать в доме Дженни или позвонить Маккензи, и все-таки я сдержался. Нет смысла. Если что-то случится, мне сразу же сообщат.

Я вошел в дом, налил виски, которого даже не хотелось, и уселся в садике. Солнце клонилось к закату, и вместе с ним таяли мои надежды. С момента похищения Дженни прошло почти полдня. Я мог повторять самому себе, что еще есть шанс, что похититель не убивал прежних жертв немедленно. Но слова эти не приносили никакого облегчения. Совсем никакого.

Пусть она еще не мертва (Боже, какая жуткая перспектива открывалась передо мной!), у нас оставалось не более пары дней. Даже если нехватка инсулина не уложит ее в кому, неизвестный душегуб убьет Дженни точно так же, как он проделал это с Салли Палмер и Лин Меткалф.

И мне нечем его остановить.

Глава 21

Спустя некоторое время мрак перестал быть абсолютным. Возникли светящиеся точки, такие крохотные, что поначалу она приняла их за игру собственного воображения. При малейшей попытке сфокусировать на них взгляд они исчезали. Лишь только если скосить глаза вбок, где-то с края точки появлялись вновь, словно звезды, выстроившиеся горизонтальной полоской.

Впрочем, по мере того как глаза привыкали к темноте, светящиеся пятнышки проявлялись все четче. Хотя нет, не только пятнышки. Яркие трещинки. Щели. Прошло еще какое-то время, и стало понятно, что свет исходит лишь из одного места, и она решила дать этому месту название «впереди».

Пользуясь этой идеей как отправной точкой, Дженни потихоньку начала распознавать формы и фигуры в окружавшей ее темноте.

Сознание возвращалось медленно. В голове стучала тупая, бессмысленная боль, превращавшая любое движение в агонию. Мысли путались, однако чувство жуткого страха не давало провалиться в пустоту обморока. Казалось, она вновь очутилась на той парковке, и на этот раз шофер такси запихал ее в тесный багажник. Трудно дышать. Ей хотелось позвать на помощь, но горло отказывалось повиноваться, как и прочие части тела.

Медленно-медленно начинали выстраиваться мысли. Становилось ясно, что здесь вовсе не парковка. То нападение давно в прошлом. Увы, от этого ничуть не легче. «Где я?» Темнота сбивала с толку и пугала. Попробовав сесть, Дженни почувствовала, как что-то цепляет ее за ногу. Она попыталась отодвинуться, что-то дернулось, и тут ее пальцы наткнулись на грубые волокна вокруг лодыжки. Еще не веря в происходящее, Дженни провела рукой по всей длине веревки и нащупала тяжелое железное кольцо, вделанное в пол.

Она привязана. Внезапно и веревка, и темнота, и жесткий пол — все эти вещи выстроились в одну страшную цепочку.

Дженни вспомнила.

Память возвращалась фрагментами, мозаичными кусочками, складывавшимися в единое целое. Она беседовала с Дэвидом по телефону. Позвонили в дверь, она пошла открывать, увидела мужской силуэт за стеклярусной занавеской и… и…

«О Господи, не может быть!» Однако реальность говорила об ином. Дженни принялась кричать, звать Дэвида, Тину, кого угодно. Не пришел никто. Собравшись с силами, она приказала себе замолчать. «Дыши глубоко. Держи себя в руках». Подрагивая от ужаса, Дженни попыталась оценить ситуацию. Здесь было прохладно, но не холодно. Воздух затхлый, пропитан незнакомым резким запахом. С другой стороны, она все еще одета, шорты и безрукавка на своих местах. Это хороший знак. Головная боль ослабла до приглушенной, пульсирующей тяжести, и наиболее сильным чувством становилась жажда. Во рту пересохло, трудно глотать. К тому же хотелось есть, и эта мысль повлекла за собой еще одну, гораздо более пугающую.

У нее нет инсулина.

Невозможно даже сообразить, как давно она сделала последнюю инъекцию. Непонятно, сколько времени она здесь находится. Как всегда по утрам, Дженни сделала себе укол, но когда это было? И пусть момент для очередной инъекции не наступил, рано или поздно это произойдет. Без инсулина уровень сахара в крови начнет подниматься, и Дженни отлично знала, чем это может закончиться.

«Не думай об этом, — приказала она себе. — Думай, как отсюда выбраться. Где бы ты ни оказалась, надо выбираться».

Расставив руки, Дженни принялась исследовать границы своей тюрьмы, насколько позволяла длина веревки. Позади — грубая поверхность стены, со всех других сторон пальцы находили только воздух. И тут нога обо что-то ударилась. Дженни вскрикнула и отпрянула в сторону. Когда стало ясно, что за этим ничего не последует, она присела на корточки и осторожно ощупала предмет. «Ботинок?» — подумала она, опасливо обминая его пальцами. Нет, футбольная бутса, причем слишком маленькая для мужской ноги…

Догадка вспыхнула молнией, и Дженни в ужасе разжала пальцы. Не бутса, а кроссовка. Женская.

Кроссовка Лин Меткалф.

На миг показалось, что страх вот-вот поглотит ее всю, без остатка. С той самой минуты, когда Дженни обнаружила веревку, обвязанную вокруг ноги, она гнала от себя мысль, что убийца выбрал именно ее в качестве своей третьей жертвы. Теперь же это подозрение подтвердилось самым жестоким образом. Нет, сопли распускать нельзя. Нельзя, если она хочет выбраться отсюда живой.

Придвинувшись к стене, чтобы ослабить натяжение веревки, она принялась ощупывать узлы, которые, казалось, были отлиты из чугуна: никакого шевеления. Сама петля не настолько затянута, чтобы причинять боль, однако снять ее с ноги не получается. При любой попытке лишь сдирается кожа с лодыжки.

Затем Дженни изо всех сил уперлась свободной ногой в стену. Ни веревка, ни кольцо не поддались, но она продолжала тянуть, пока не застучало в голове, а перед глазами не начали лопаться яркие вспышки.

Ловя ртом воздух, Дженни дождалась, когда пройдет слепота, и тут обратила внимание на светящиеся прорези. Убедившись, что это не мираж, она попробовала до них дотянуться. Свет означал выход, возможность спасения. С другой стороны, источник света по-прежнему оставался вне досягаемости. Улегшись на пол, девушка проползла вперед, насколько позволяла веревка, и попробовала дотянуться до щелей. Осторожно протянув руку, Дженни примерно в футе от себя обнаружила нечто твердое и неподатливое. Это оказалась занозистая поверхность неструганых досок.

Лучики света пробивались через трещины и зазоры между этими досками. Одна из них, размером побольше, находилась прямо перед ней. Дженни подвинулась ближе. Поморщившись, когда ресницы задели за шероховатое дерево, она осторожно прильнула глазом к щели.

Видна часть какой-то длинной, окутанной глубокими тенями комнаты. Напоминает подвал или подпол — вот откуда этот влажный земляной запах. Стены из неоштукатуренного камня, старинной кладки. Полки, заставленные бутылями и банками, с толстым слоем давно слежавшейся пыли. Прямо напротив — деревянный верстак с тисками и ворохом инструментов. Но вовсе не от этого зрелища у Дженни перехватило дыхание.

Покачиваясь, словно маятники, с потолка свешивались изуродованные тела животных.

Десятки трупов. Лисицы, птицы, кролики, горностаи, кроты и даже нечто, походившее на барсука. Напоминая поверхность перевернутого моря, они лениво колыхались под невидимой воздушной тягой. Одни подвешены за горло, другие за задние ноги, выставив напоказ тупые обрубки вместо шей. Животные помельче сгнили до костей и пялились на Дженни пустыми глазницами.

Подавив рвущиеся из горла всхлипы, она отпрянула от щели. Теперь понятно, почему здесь так воняет. И тут ей в голову пришла одна мысль, от которой дыбом встали волосы на затылке. Дженни поднялась и медленно пошарила рукой над собой. По пальцам скользнуло что-то мягкое. Шерсть. Машинально отдернув руку, она заставила себя еще раз вытянуться вверх и на этот раз ощутила легкое трепыхание перьев.

Здесь тоже, прямо над ней, развешаны животные.

Непроизвольно вскрикнув, Дженни бросилась на пол, лихорадочно отползла к стене и прижалась к ней спиной. Нервы сдали, и, обхватив себя за колени, она разрыдалась. Впрочем, постепенно поток слез иссяк. Она вытерла глаза и шмыгнула носом. «Мокрица, нытик». Слезами горю не поможешь. А все твари у нее над головой мертвы. Они уже не обидят.

Набравшись решимости, Дженни пододвинулась к доскам и вновь прильнула к щели. В комнате ничего не изменилось. Никого нет. С другой стороны, на этот раз в глаза бросилось кое-что еще, чего раньше она не замечала, потрясенная видом бездыханных животных. Позади верстака имеется некое прямоугольное углубление. Скудный свет, что проникал в комнату, исходил именно оттуда: тусклое сияние, явно искусственного происхождения. Едва заметные глазу, в глубь проема вели ступеньки.

Путь наружу.

Некоторое время девушка продолжала жадно смотреть на эту лестницу, потом отодвинулась от щели и, встав на колени, попыталась выбить доску, изо всех сил врезав по ней руками. От удара заныли локти, а в ладони впились занозы. Деревянная стенка даже не дрогнула.

Впрочем, эта попытка, пусть даже неудачная, придала ей сил. Вновь и вновь Дженни била по доскам, и с каждым ударом в ней оставалось все меньше страха, который в свое время ее чуть не парализовал. Выбившись из сил, она отползла назад, веревка ослабла, и девушка смогла сесть на пол. Привязанная нога затекла, а от физического напряжения еще сильнее заявила о себе головная боль. Очень хотелось пить, но Дженни испытывала даже какое-то мрачное удовлетворение. Она попыталась сохранить это чувство и не поддаваться мысли, насколько бесплодными оказались пока ее попытки. С досками можно справиться, нужно лишь время. «Если не считать, что ты даже не знаешь, сколько часов у тебя осталось, так ведь?»

Усилием воли выбросив эту мысль из головы, она нащупала веревку и принялась бороться с узлом.

Глава 22

На следующее утро из «Новостей» я узнал, что задержан какой-то подозреваемый.

Ночь пришлось провести практически без сна, в основном сидя на стуле, дожидаясь и вместе с тем страшась звонка Маккензи. Однако телефон упорно молчал. Около пяти я встал и отправился в душ. Потом уселся на воздухе и стал тупо наблюдать, как вокруг меня оживает мир. Включать радиоприемник не хотелось, поскольку я знал, какой именно окажется главная тема. С другой стороны, полная тишина в доме давила на психику, а оставаться в полном неведении — совсем уж плохо. К восьмичасовому блоку новостей я сдался и включил звук.

Впрочем, я и не ожидал услышать ничего нового, во всяком случае для себя. Решив сделать кофе, я принялся заполнять кофейник, и первые секунды репортажа потерялись в плеске воды. Услышав слова «арест» и «подозреваемый», я лихорадочно завернул кран.

«…фамилия не названа, но полиция подтвердила, что прошедшей ночью действительно был арестован один из местных жителей, подозреваемый в похищении учительницы Дженни Хаммонд…»

Диктор перешел к следующим темам, а я чуть было не закричал: «А как же насчет Дженни?» Если кто-то арестован, то почему она еще не найдена? Сообразив, что по-прежнему держу в руке кофейник, я хлопнул им об стол и схватился за телефон. «Ну же, отвечай!» — взмолился я, набрав номер Маккензи. Через несколько гудков, когда я уже ожидал, что сработает автоответчик, инспектор поднял трубку.

— Нашли ее? — спросил я, не дав ему сказать ни слова.

— Доктор Хантер?

— Вы нашли ее?

— Нет. Послушайте, я не могу сейчас говорить. Давайте я перезвоню и…

— Не вешайте трубку! Кого вы арестовали?

— Этого я сообщить не могу.

— О Господи, да что ж вы…

— Обвинение еще не предъявлено, и мы не можем назвать имя. Вы же сами знаете, как работает система. — В его голосе прозвучали извиняющиеся нотки.

— Он вам хоть что-нибудь рассказал?

— Допрос еще не окончен.

Другими словами, нет.

— Почему вы мне не сказали? Вы же обещали позвонить, если будет что-то новое!

— Время было позднее. Я собирался позвонить сегодня утром.

— Что? Вы боялись меня побеспокоить?

— Погодите-ка. Я понимаю, вы встревожены, но речь идет о полицейском расследовании…

— Знаю я, знаю. Я сам в нем участвовал, припоминаете?

— …и когда я смогу вам что-то сказать, то непременно это сделаю. Увы, прямо сейчас мы ведем допрос подозреваемого, и это все, что я могу вам сообщить.

Меня так и подмывало накричать на инспектора, однако он не из тех, кто поддается на угрозы.

— По радио сказали, что это кто-то из местных, — упорствовал я, стараясь сохранить остатки спокойствия. — И, хотите вы этого или нет, это означает, что скоро весь поселок будет знать его имя. И еще это означает, что я попросту проведу пару часов, пытаясь угадать, где правда, а где ложь.

Внезапно силы покинули меня, и я решил прекратить спор.

— Прошу вас, пожалуйста, я должен знать.

Он заколебался. Я молчал, давая Маккензи шанс уговорить самого себя. В телефоне послышался вздох.

— Ладно, подождите пока.

В трубке затихло. Наверное, он решил отойти в сторонку, подальше от людей. Когда инспектор вновь проявился, голос прозвучал довольно приглушенно:

— Это Бен Андерс.

Да, я был готов услыхать знакомое имя. Но не это.

— Доктор Хантер? Вы слышите? — спросил Маккензи.

— Бен Андерс? — ошеломленно повторил я.

— Рано утром, в день исчезновения Дженни Хаммонд, его машину видели возле ее дома.

— И это все?

— Нет, не все! — раздраженно отреагировал он. — В машине мы обнаружили инструменты для установки ловушек.

Проволоку, кусачки, колышки. Словом, отнюдь не те вещи, что лесник обычно возит с собой.

Я все еще не мог до конца переварить эту новость, хотя мозг начал работать в форсированном режиме.

— А кто заметил его машину возле дома Дженни?

— Этого я вам сказать не могу.

— Арест по чьей-то наводке, да? Не иначе анонимный звонок.

— Почему вы так решили? — насторожился он.

— Да потому что знаю, кто звонил, — ответил я, неожиданно прозрев. — Карл Бреннер. Помните, я говорил, что Бен подозревает его в браконьерстве? А несколько дней назад они повздорили и подрались. Бреннеру здорово досталось.

— Это еще ничего не значит, — заупрямился Маккензи.

— Это значит, что вам следует порасспросить Бреннера о том, какие еще сведения у него имеются. Не могу поверить, что Бен здесь хоть как-то замешан.

— Почему нет? Оттого что он ваш друг? — Маккензи явно начинал злиться.

— Нет. Я полагаю, его подставили.

— Вот как? А вам не приходило в голову, что мы об этом уже думали? Кстати, опережая ваш вопрос: у Бреннера надежное алиби, чего не скажешь про вашего друга Андерса. Вы не знали, что он когда-то был приятелем Салли Палмер?

От такой новости я лишился дара речи.

— Да-да, они встречались несколько лет назад, — продолжал Маккензи. — Как раз перед вашим приездом в Манхэм.

— Не знал… — ошеломленно выдохнул я.

— Должно быть, он просто запамятовал об этом рассказать. И бьюсь об заклад, он также забыл упомянуть, что лет пятнадцать назад его арестовали за попытку изнасилования.

И опять я не нашелся что ответить.

— Мы уже взяли его на заметку, еще до звонка. Хотите верьте, хотите — нет, но мы не самые законченные идиоты, — безжалостно продолжал Маккензи. — А теперь, с вашего позволения, я вернусь к работе. По утрам масса дел, знаете ли.

В телефоне раздался щелчок: нас разъединили. Я тоже положил трубку и крепко задумался. В обычной ситуации я мог бы поклясться, что Бен не виновен и что анонимный звонок — дело рук Бреннера, человека достаточно подлого, чтобы попытаться отомстить Бену любым способом, не заботясь о последствиях.

Все же слова Маккензи не давали мне покоя. Я и понятия не имел, что у Бена с Салли Палмер что-то было, не говоря уже про историю с изнасилованием. Хотя, конечно, с какой стати он бы об этом рассказывал? У него были причины держать язык за зубами. Впрочем, прямо сейчас волновал иной вопрос: насколько хорошо я его знаю? Мир полон людей, упорно держащихся мнения, что знакомый им человек никак не может быть убийцей. Впервые в жизни мне пришло в голову, что я рискую оказаться одним из их числа.

Однако куда больше меня тревожило, что полиция без толку тратит время на совершенно непричастное к похищению лицо. Стоило этой мысли появиться, как тут же пришло решение. Схватив ключи от машины, я выбежал из дому. Если Бреннер просто наврал, чтобы поквитаться с Беном, то ему следует внятно объяснить, чем эта ложь может обернуться для Дженни. Мне нужно знать правду при любом раскладе и, если понадобится, заставить Бреннера выложить все начистоту. Ну а если нет…

О том, что тогда произойдет, даже не хотелось думать.

Солнце уже начинало припекать, когда я въехал в поселок. Такое впечатление, что полиции и репортеров стало еще больше. Журналисты, фотографы и звукотехники собрались небольшими группками, раздраженные отказами местных жителей давать интервью. Мучила мысль, что они здесь только из-за несчастья с Дженни. Подъезжая к церкви, я заметил Скарсдейла. Повинуясь безотчетному порыву, я затормозил и вышел из машины. Пастор разговаривал с Томом Мейсоном. Точнее, давал садовнику какие-то указания, наставительно покачивая костлявым пальцем. Завидев меня, священник замолчал и состроил недовольную гримасу.

— Доктор Хантер, — холодно произнес пастор вместо обычного приветствия.

— Я к вам с просьбой, — ответил я, беря быка за рога.

Скарсдейлу не удалось полностью погасить искорку удовлетворения.

— С просьбой? Какая, право, неожиданность, что я вам зачем-то понадобился.

Ладно, пусть потешится. На кону стоит гораздо большее, чем моя гордость или его тщеславие.

Не спрашивая зачем, он с преувеличенным вниманием посмотрел на часы.

— Как бы то ни было, вам придется подождать. Мне вскоре выходить в эфир с радиоинтервью, и я жду телефонного звонка.

В любой другой момент меня бы задел такой тон, но сейчас я едва обратил на него внимание.

— Дело очень важное.

— Тогда тем более вам лучше обождать, не так ли? — Он склонил голову, заслышав треньканье телефона из приоткрытой церковной двери. — Прошу прощения.

Мне захотелось схватить его за пыльные лацканы и хорошенько потрясти. Вместо этого я стиснул зубы, проводив засуетившегося пастора взглядом. А может, плюнуть и уйти? Но нет, его присутствие необходимо, если мне придется взывать к остаткам совести Бреннера. После инцидента минувшей ночью, когда я чуть было не задавил Карла, вряд ли он станет меня слушать, если я приду один.

Тут в сознание начал проникать какой-то лязгающий звук. Я обернулся и увидел, как Том Мейсон, отойдя в сторонку, аккуратно подстригает траву вокруг клумбы, делая вид, что не слышит нашего с пастором разговора. В голову пришла запоздалая мысль, что я даже не поздоровался с ним.

— Доброе утро, Том, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал непринужденно. Затем, пошарив вокруг глазами в поисках его деда, я спросил: — А где Джордж?

— Еще в постели.

Надо же, а я и не знал, что он болен. Вот до какой степени я забросил свою врачебную практику.

— Опять спина?

Том кивнул.

— Ничего, отлежится пару дней, и все пройдет.

Я почувствовал угрызения совести. Старик Джордж с внуком — пациенты Генри, однако обходы на дому вменены в обязанность мне. К тому же пожилой садовник до такой степени отождествлялся с Манхэмом, что я просто обязан был заметить его отсутствие. Скольких уже людей я подвел за последнее время? Причем это еще не конец: сегодняшним утром Генри опять придется вести прием без меня.

Однако страх за судьбу Дженни перевесил все прочие доводы. Потребность что-то сделать — хоть что-нибудь! — начала закипать в душе на фоне напыщенного голоса Скарсдейла, доносящегося из церкви. От нетерпения кружилась голова. Свет казался слишком ярким, воздух до одури насыщен запахами… Что-то подсознательное не давало мне покоя, но что именно, я так и не понял, потому что услышал, как Скарсдейл повесил трубку. Секунду спустя он вышел из церковного офиса такой довольный, хоть плюнь.

— Итак, доктор Хантер, вы о чем-то хотели меня попросить?

— Мне надо переговорить с Карлом Бреннером. Хотелось бы, чтобы вы при этом присутствовали.

— Вот как? И с какой стати?

— Потому что он скорее прислушается к вашим словам.

— К моим словам? О чем?

Я бросил взгляд на садовника, но тот уже отошел подальше и казался полностью поглощенным работой.

— Полиция арестовала одного человека. Мне кажется, сыщики ошиблись, причем по вине Карла Бреннера.

— А эта ошибка никак не связана с Беном Андерсом, кстати?

Надо думать, выражение моего лица вполне сошло за ответ. Скарсдейл самодовольно усмехнулся.

— Сожалею, что приходится вас разочаровывать, только вряд ли это можно считать новостью. Люди видели, как его забирала полиция. Такие вещи не скроешь.

— Не важно, о ком идет речь. Я все равно думаю, что Бреннер соврал.

— Могу ли я узнать почему?

— У него зуб на Бена. А сейчас появился шанс поквитаться.

— Да, но вы же не знаете этого наверняка? — Пастор осуждающе поджал губы. — А Бен Андерс, кажется, ваш друг…

— Если он виновен, то заслуживает всего, что ему предстоит пережить. А если нет, то полиция попусту тратит время на тупиковую версию.

— Это им решать, а не поселковому доктору.

Я сдерживался из последних сил.

— Прошу вас, пожалуйста.

— Сожалею, доктор Хантер, и тем не менее мне кажется, вы сами не понимаете, о чем просите. Это же вмешательство в полицейское расследование.

— Нет, речь идет о спасении человеческой жизни! — чуть ли не закричал я, а потом добавил уже спокойнее: — Прошу вас. И не ради меня. Несколько дней назад Дженни Хаммонд сидела в церкви, где вы говорили о необходимости хоть что-то сделать. Может быть, она еще жива, но это ненадолго. У нее нет… я даже не могу…

Слова застряли в горле. Скарсдейл же молча наблюдал за мной. Тогда я просто покачал головой и повернулся, чтобы уйти.

— Почему вы думаете, что Карл Бреннер станет меня слушать?

Помедлив секунду, чтобы прийти в себя, я взглянул ему в лицо.

— Ведь с вашей подачи началось патрулирование. Он скорее обратит внимание на вас, а не на меня.

— Третья жертва… — медленно сказал он. — Вы ее знали?

Я только кивнул. Скарсдейл еще с минуту смотрел мне в лицо. В глазах священника читалось нечто совсем незнакомое. Потребовалось время, чтобы понять, что это такое: сострадание. А потом исчезло, уступив место его обычному высокомерию.

— Хорошо, — согласился он.

* * *

Мне еще не доводилось бывать у Бреннеров, хотя не заметить их дом — дело почти невозможное. Своего рода местная достопримечательность, он располагался в миле от поселка, на самом конце грунтовой дороги, изъеденной рытвинами летом, а все остальное время года залитой лужами и непролазной грязью. Раньше близлежащие поля были осушены и использовались как сельхозугодья, но к настоящему моменту они мало-помалу начинали возвращаться в первобытное, дикое состояние. В самом центре, в окружении мусора и всяческой рухляди, стоял дом. Высокое полуразвалившееся сооружение, не имевшее, кажется, ни единой прямой линии или угла. Год за годом к нему добавлялись пристройки, а точнее, ветхие сараи, лепившиеся к стенам будто пиявки. Кровля, залатанная кусками гофрированной жести, резко контрастировала с образчиком модернового стиля — гигантской спутниковой тарелкой.

Во время нашего короткого путешествия Скарсдейл не проронил ни слова. В тесной кабине еще сильнее ощущался какой-то затхлый, кисловатый запах его одежды. Покачиваясь на ухабах и выбоинах, «лендровер» продвигался к дому Бреннеров. Навстречу, заливаясь остервенелым лаем, выскочила собака, но подойти ближе не решилась. Мы вышли из машины, и я энергично постучал по входной двери, сбивая с нее ошметки старой краски. Почти тут же нам открыла изможденная женщина, в которой я признал мать Карла Бреннера.

Длинные космы седых волос, бледная кожа. Она выглядела до болезненности худой, словно из нее высосали саму жизнь. Да так, наверное, оно и есть, если принять во внимание характер детей, которых она ставила на ноги в одиночку. Несмотря на жару, женщина была одета в кофту ручной вязки поверх выцветшего платья. Пощипывая складки одежды, она молча нас разглядывала.

— Меня зовут доктор Хантер, — сказал я. Скарсдейла же представлять не требовалось. — Карл дома?

Казалось, она не услышала моего вопроса. Только я собрался повторить его вновь, как женщина сложила на груди руки.

— Он в постели.

Слова вылетели очень быстро, а тон, которым они были произнесены, свидетельствовал об агрессивности и вместе с тем нервозности.

— Нам надо с ним поговорить. Это очень важно.

— Ему не нравится, когда его будят.

Скарсдейл шагнул вперед.

— Это не займет много времени, миссис Бреннер. Однако действительно очень важно, чтобы мы поговорили.

Она неохотно отодвинулась, давая нам пройти.

— Обождите в кухне. Я схожу за ним.

Первым вошел Скарсдейл. Я последовал его примеру и очутился в грязной прихожей. Пахло старой мебелью и чем-то жареным. Запах пригоревшего масла стал сильнее, когда мы добрались до кухни. В одном углу показывал какое-то музыкальное шоу небольшой телевизор. За столом, перед пустыми тарелками, ссорились дети-подростки: мальчик и девочка. Рядом, положив на табурет забинтованную ногу и с недопитой чашкой чая в руке, сидел Скотт Бреннер, увлеченный телепередачей.

Завидев нас, все умолкли.

— Доброе утро, — сказал я Скотту, испытывая некоторую неловкость.

Из памяти совершенно вылетело, как зовут его младших брата и сестру. Впервые начали закрадываться сомнения в том, правильно ли я делаю, придя в чужой дом, чтобы обвинить человека во лжи. Впрочем, прав я или нет, без этого не обойтись, поэтому усилием воли я отбросил неуверенность и колебания.

Дом заполнила тишина. В центре комнаты стоял Скарсдейл, невозмутимый как статуя. Дети не отрываясь смотрели на нас, а Скотт упорно разглядывал собственные коленки.

— Ну как ваша рана? — спросил я, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

— Ничего, — ответил он, посмотрев на ногу и пожав плечами. — Так, побаливает…

Просто поразительно, до какой степени у него грязные бинты.

— Слушайте, вам когда в последний раз делали перевязку?

Скотт покраснел.

— Не знаю.

— Ее вообще меняли или нет?

Он молчал.

— Рана опасная, и вам не следует быть таким легкомысленным.

— Да куда ж я пойду с такой ногой-то? — расстроенно ответил он.

— Мы могли бы прислать медсестру. Или пускай Карл отвезет вас в амбулаторию.

У Скотта окаменело лицо.

— Он слишком занят.

«Да-да, — подумал я, — еще как занят». Впрочем, у меня не было никаких оснований его обвинять. Вот, пожалуйста, еще одно напоминание о том, насколько я оторвался от своих врачебных обязанностей.

Из коридора послышались звуки, словно кто-то спускается по лестнице, а затем в кухню вошла миссис Бреннер.

— Мелисса, Шин, ну-ка идите погуляйте, — приказала она детям.

— Почему-у? — запротестовала девочка.

— Потому! Брысь отсюда, я сказала!

Ребятишки поднялись и, волоча ноги и огрызаясь, покинули кухню. Их мать подошла к раковине и открыла кран.

— Он спускается? — спросил я.

— Спустится. Когда захочет.

Похоже, добиться большего от нее не удастся. Она раздраженно принялась перемывать стопку тарелок, и в кухне какое-то время слышались только плеск воды да звон посуды. Я пытался уловить хоть какой-нибудь звук сверху, но так ничего и не услышал.

— Что же мне делать? — спросил Скотт, обеспокоенно уставившись на ногу.

Переключить внимание стоило некоторых усилий. К тому же раздражал Скарсдейл, молча наблюдавший за мной. Нетерпение пару секунд боролось с чувством ответственности, затем я сдался:

— Давайте-ка я посмотрю.

Рана оказалась не столь уж запущенной, как можно было ожидать по безобразному состоянию бинтов. Процесс заживления пошел, и имелись неплохие шансы, что функции нижней конечности восстановятся полностью. Стежки выглядели так, будто их накладывал неопытный криворукий санитар, однако края раны явно начинали стягиваться. Я принес из машины свой медицинский набор и занялся очисткой и перевязкой. Дело подходило к концу, когда тяжелый топот возвестил о прибытии Бреннера.

Закончив с бинтами, я встал, и в этот момент Карл лениво вошел в кухню. Одет он был в грязные джинсы и обтягивающую майку. Торс совсем не загорелый, мертвенно-бледного цвета, хотя крепкий и перевитый жилистыми мускулами. Бреннер бросил в мою сторону ядовитый взгляд, потом кивнул Скарсдейлу, нехотя выражая уважение. В общем и целом он походил на угрюмого мальчишку, вызванного в кабинет строгого завуча.

— Доброе утро, Карл, — сказал пастор, беря инициативу в собственные руки. — Извините, что пришлось вас побеспокоить.

В его голосе читалось некоторое осуждение. Заслышав такие нотки, Бреннер, кажется, даже устыдился своего внешнего вида.

— Да я только что встал, — сообщил он, хотя это и слепому было видно. Голос хриплый, как у едва проснувшегося человека. — Вернулся поздно.

Выражением лица Скарсдейл дал понять, что прощает Карла. В первый и последний раз.

— Доктор Хантер хотел бы вас кое о чем спросить.

Бреннер и не пытался скрыть свою ненависть ко мне.

— Да мне наср… — тут он спохватился, — наплевать, чего он хочет!

Пастор, наш терпеливый миротворец, воздел руки к небу.

— Я понимаю, это выглядит как вторжение, однако доктор Хантер полагает, что дело может оказаться важным. Мне бы хотелось, чтобы вы его выслушали.

Тут он обернулся ко мне и всем своим видом показал, что считает свою миссию выполненной. Я вступил в разговор, хотя мне здорово мешало присутствие Скотта с матерью.

— Вы знаете, что Бен Андерс арестован? — спросил я.

Бреннер не торопился с ответом. Он оперся задом о стол и сложил руки на груди.

— Ну и?..

— Вам что-нибудь об этом известно?

— Да я тут при чем?

— В полицию поступил анонимный звонок. От вас?

Как жар от раскаленной печи, от Карла исходили волны враждебности.

— А вам-то что за дело?

— Потому что если это так, я хотел бы знать, действительно ли вы его видели.

Его глаза превратились в щелки.

— Вы меня обвиняете?

— Послушайте, я просто не хочу, чтобы полиция зря теряла время.

— С чего вы взяли, что она теряет время? Уже давно пора присмотреться к этому ублюдку Андерсу.

Скотт обеспокоенно заерзал на стуле.

— Карл, я не знаю… Может, это не он…

Карл резко обернулся.

— А ты чего лезешь? Заткнулся, быстро!

Скотт вздрогнул и втянул голову в плечи.

— Дело не только в Бене Андерсе! — возмутился я. — Господи Боже, да неужели вы не понимаете?!

Бреннер оторвался от стола и сжал кулаки.

— А ты кто такой? Мы тебя вечером остановили, так ты даже разговаривать не стал, а теперь заявился и давай мне указывать, что и как делать?

— Я просто хочу, чтобы вы сказали правду.

— Так я, по-твоему, вру?

— Вы играете с человеческой жизнью!

Он зло ощерился.

— Чудненько. Да пусть его хоть повесят, мне до лампочки!

— Да я не о нем! — закричал я. — А девушка?! С ней-то что будет?

Тут он перестал ухмыляться. Такое впечатление, что эта мысль никогда не приходила ему в голову. Он пожал плечами, как бы пытаясь оправдаться.

— Да она, наверное, и так уже… того… померла.

Скарсдейл успел придержать мою руку, когда я двинулся на Бреннера. Страшным усилием воли я заставил себя попробовать еще раз.

— Он держит их живыми трое суток, потом убивает, — сказал я, стараясь говорить ровно. — Держит живыми, чтобы проделать с ними бог знает что. Пошел второй день, и полиция еще не добилась от Бена Андерса признания. А все оттого, что кто-то заявил, будто видел его возле ее дома. — Здесь мне пришлось сделать паузу. Секунду спустя я добавил: — Я вас очень прошу. Если это были вы, то так и скажите им.

Все смотрели на меня, ошеломленные до потери дара речи. Никому, кроме следователей, не было известно, что жертв убивали не сразу. Маккензи придет в ярость, когда узнает, что я все выболтал. Ну и ладно. Теперь моим вниманием полностью завладел Бреннер.

— Понятия не имею, о чем вы тут говорите, — пробормотал он, хотя в лице его читалось сомнение. Он отказывался смотреть нам в глаза.

— Карл? — нерешительно обратилась к нему мать.

— Сказал «не знаю», значит — не знаю! — выпалил он, разозлившись опять, и повернулся ко мне всем корпусом. — Что, задал свой вопрос? А теперь пошел вон отсюда, кусок дерьма!

Не знаю, чем бы все обернулось, если бы не Скарсдейл. Он мгновенно встрял между нами:

— Хватит! — Затем, глядя на Бреннера, он продолжил: — Карл, я понимаю, вы расстроены, но вам никак не следует прибегать к подобным выражениям в моем присутствии. Или на глазах у вашей матушки.

Бреннер отнюдь не стал приветливее, получив выговор, однако убежденность Скарсдейла в собственном авторитете носила абсолютный характер. Пастор обратился ко мне:

— Доктор Хантер, вы получили ответ. Не думаю, что вам следует здесь задерживаться.

Я не двинулся с места и просто смотрел на Бреннера. Никогда еще не была так сильна моя уверенность, что он оболгал Бена, чтобы отомстить ему. Как же мне хотелось выбить наконец правду из этой наглой рожи!

— Если с ней что-то случится… — сказал я, не узнавая собственного голоса. — Если она умрет из-за твоего вранья, даю клятву, что прикончу тебя вот этими руками.

Эта угроза словно высосала воздух из комнаты. Будто во сне, я почувствовал, как Скарсдейл взял меня под руку и повел к двери.

— Ну же, доктор Хантер…

Проходя мимо Скотта Бреннера, я остановился. Побелев как полотно, он широко раскрытыми глазами смотрел мне в лицо. Потом Скарсдейл вытолкал меня в коридор.

До «лендровера» мы дошли в полном молчании. Дар речи вернулся ко мне лишь после выезда на поселковую дорогу.

— Он врет.

— Если бы я знал, что вы потеряете самоконтроль, я никогда не согласился бы прийти, — горячо ответил Скарсдейл. — Что за постыдное поведение!

Я изумленно взглянул на пастора.

— Постыдное?! Он подставил невинного человека и даже не задумался, к чему это может привести!

— У вас нет никаких доказательств.

— А-а, бросьте! Вы сами стояли рядом и все слышали!

— Я слышал, как двое мужчин оскорбляли друг друга, не более того.

— Да вы шутите? Вы хотите сказать, что не верите в звонок Бреннера?

— Это не мне решать.

— А я и не прошу вас ничего решать. Просто поедемте вместе в полицию, и там вы скажете, что с Карлом следует потолковать.

Наконец он отреагировал, однако уклонился от прямого ответа:

— Вы вот упомянули, что жертв убивали не сразу. Откуда вам это известно?

По привычке я поначалу заколебался, однако затем мне стало все равно, кто что знает.

— Потому что я исследовал трупы.

Он изумленно обернулся ко мне.

— Вы?!

— Я в свое время работал экспертом по таким делам. До приезда в Манхэм.

Скарсдейлу потребовалась минута на переваривание услышанного.

— Вы хотите сказать, что участвовали в полицейском расследовании?

— Да, они попросили помочь.

— Понятно. — По голосу пастора было ясно, что ему такие новости не понравились. — И вы решили сохранить все в тайне.

— У этой работы особый характер. Болезненный, если угодно. О подобных вещах не распространяются.

— Ну разумеется. В конце концов, мы всего лишь местные жители. Туземцы. Должно быть, вас изрядно позабавила наша темнота и невежественность.

На щеках Скарсдейла появились два красных пятна. Тут я сообразил, что он не просто раздосадован, а прямо-таки взбешен. Вначале его реакция меня озадачила, но затем я все понял. Он воображал, что его статус в поселке растет, набирает силу. Еще чуть-чуть — и он станет лидером Манхэма. Теперь же пастор обнаружил, что центральная роль с самого начала была отведена кому-то еще, что этот человек входит в круг посвященных, куда Скарсдейлу дорога заказана. Какой удар по его несусветной гордыне! Хуже того, по самолюбию!

— Ну нет, это совсем не так… — ответил я.

— Нет? Как странно, что вы об этом рассказали только сейчас, когда вам от меня что-то понадобилось. М-да, теперь я вижу, насколько был наивен. Могу вас заверить, что вновь одурачить меня не удастся.

— Да кто кого дурачит? Если я вас чем-то обидел, то приношу свои извинения. Так ведь на кону стоит нечто большее, чем мы с вами!

— О да, несомненно. И с этого момента можете быть уверены, что я все оставляю в руках «экспертов». — Эти слова прозвучали горькой издевкой. — В конце концов, кто я такой? Ничтожный священник.

— Подождите, мне нужна ваша помощь, и я не могу…

— Не думаю, будто нам есть о чем говорить, — прервал он.

До конца поездки мы просидели молча.

Глава 23

Дженни очнулась от какого-то шума. Поначалу она не могла понять, что происходит: кругом мрак, никаких воспоминаний о том, где она находится или почему до сих пор ничего не видно. Дженни всегда ложилась спать с отдернутыми шторами, так что даже в самую темную ночь в спальню проникало хоть немного света. Но тут она ощутила под собой жесткий пол, в нос ударила вонь, и реальность обрушилась на нее всей своей силой.

Дженни еще раз подергала за привязь. Ногти уже поломаны в бесплодной борьбе с веревкой, и, засунув пальцы в рот, она почувствовала привкус крови. Увы, как она ни старалась, а узел по-прежнему затянут крепко. Дженни понуро опустила голову, и тут о себе дали знать прочие страдания. Очень мучил голод, еще сильнее донимала жажда. Прежде чем заснуть, ей удалось-таки дотянуться до лужицы воды, просочившейся сквозь пол и стены ее темницы. Лужица оказалась слишком мелкой, чтобы из нее можно было пить, поэтому Дженни стянула с себя безрукавку и, словно промокашкой, собрала ею всю жидкость. Затхлая и солоноватая влага, которую она принялась высасывать из ткани, напоминала сейчас божественный нектар.

Затем она отыскала еще пару таких же мест и повторила операцию. К сожалению, для утоления жажды этого оказалось недостаточно. Ей снилась вода, и после пробуждения пересохшее горло заявило о себе с немыслимой силой. К тому же на нее напала какая-то летаргия, сонливость, которую никак не удавалось стряхнуть. Она знала, что так выглядят ранние признаки инсулинового голодания, однако думать об этом не хотелось. Чтобы хоть чем-то себя занять, Дженни еще раз решила обследовать пол, попутно надеясь, что лужицы успели наполниться вновь.

В этот миг опять послышался шум. Он доносился через деревянную перегородку, из соседнего подвала.

Там кто-то был.

Дженни замерла, не решаясь вздохнуть. Кем бы ни оказался этот человек, помощи от него не дождаться. Звук повторился. Кажется, кто-то двигался, хотя в остальном ничего не происходило. Сейчас стало заметно, что сквозь щели пробивается больше света, и девушка осторожно поползла к доскам. Кровь в голове стучала так, что почти заглушала все прочие звуки. Нащупывая путь, Дженни осторожно прильнула глазом к уже знакомой щели.

Сетчатку обжег свет, показавшийся особенно ярким после кромешного мрака ее темницы. Она принялась смаргивать слезы, ожидая, пока не восстановится зрение. Над верстаком, свешиваясь на длинном электрошнуре, горела голая лампочка. Висела она так низко, что освещала лишь малую часть доски, оставляя прочие предметы в тени, где заодно потерялись и мертвые звери, привязанные к потолку.

Вновь раздался тот же звук, и Дженни увидела, как из тьмы вышел человек. Однако разглядеть ей удалось очень немногое. Вроде бы мелькнули джинсы и нечто смахивающее на камуфляжную куртку, потом человек заслонил собой свет и принялся что-то делать на верстаке. Судя по очертаниям, он был высокого роста и массивного телосложения. Затем неизвестный направился в сторону Дженни.

При звуке приближавшихся шагов она суетливо поползла назад. Мужчина остановился. Словно парализованная, пленница с ужасом смотрела во мрак. Раздался громкий скрежет, и появилась яркая вертикальная полоса. Мгновением спустя дощатая загородка повернулась на петлях и внутрь хлынул свет. Прикрыв рукой ослепленные глаза, Дженни едва различала высившуюся над ней темную фигуру.

— Вставай.

Не человеческая речь, а какое-то глухое ворчание. Девушка была слишком напугана, чтобы понять, знаком ли ей этот голос. Не осталось сил двинуть хотя бы пальцем.

Последовало некое движение, шорох, и вдруг — резкая, острая боль. Дженни вскрикнула и ухватилась за руку. Кажется, что-то мокрое. Не веря своим глазам, она смотрела, как с пальцев стекает кровь.

— Встать!

Зажимая рану ладонью, Дженни вскарабкалась на ноги. Ее шатало, и потому пришлось опереться на стену. Глаза начали привыкать к свету, однако она по-прежнему отворачивала лицо. «Не смотри на него. Если он поймет, что ты его узнала, тебе отсюда не выйти». Увы, взгляд словно тянуло магнитом. Не к лицу тюремщика, а к тому охотничьему ножу, что он сжимал в руке, направив острие загнутого лезвия ей в живот. «О Господи, нет!..»

— Раздевайся.

Время будто повернулось вспять, и перед ней снова шофер такси. Только на этот раз дела гораздо хуже, потому что на спасение рассчитывать не приходилось.

— Но почему? — В голосе ее прозвучала истеричная нотка, и Дженни возненавидела себя за слабость.

Не успела она отпрянуть, как нож полоснул вновь. Щеку обожгло холодом. Ошеломленная, Дженни коснулась раны и почувствовала, как между пальцами засочилась кровь. Отняв руку, она увидела, что ладонь как бы облита кровавым лаком, и тут в лице, словно пламя, вспыхнула новая боль, от которой перехватило дыхание.

— Одежду снимай.

Она не сомневалась, что этот голос ей уже доводилось слышать. Как с другого конца колодца, он эхом звучал в ее голове. Да, но кто же этот человек? «Только не свались в обморок, только не свались!» Собраться помогла боль в щеке, и девушка не упала, лишь покачнулась на месте. Хрипло дыша, мужчина медленно выставил нож вперед. Коснулся кончиком голой кожи на руке, затем повернул лезвие плашмя. Дженни зажмурила глаза и почувствовала, как стальное перо погладило ей плечо, скользнуло по ключице и остановилось у горла. Кончик неторопливо пополз вверх и наконец уткнулся в мягкую подушечку под самым подбородком. Нажим неумолимо нарастал, и ей пришлось запрокинуть лицо, сначала немного, потом еще и еще, до упора, подставив холодному металлу беззащитное горло. Дженни изо Есех сил пыталась не дрожать и только судорожно глотала воздух.

— Снимай.

Она открыла глаза, все еще избегая смотреть на мужчину. Отяжелевшими, будто свинцовыми, руками девушка взялась за безрукавку, влажную и грязную после сбора воды из лужиц, и стянула ее через голову. На краткий миг благословенный мрак спрятал ее от мира, потом ткань соскользнула с лица, и Дженни вновь очутилась в вонючем подвале.

Впервые за все время ей удалось рассмотреть окружавшую обстановку. Камера — не что иное, как отгороженная нестругаными досками часть подвала. В тени, куда не попадал свет от лампочки, смутно виднелись очертания старой мебели, инструментов, еще какой-то рухляди, наваленной в таком беспорядке, что рябило в глазах. В глубине, тускло освещенные невидимым отсюда источником, знакомые ей ступеньки, изгибом уходящие вверх.

А над всем этим раскачивались изуродованные трупы животных.

Догадка подтвердилась: потолок увешан высохшими комками из шерсти, костей и перьев, колыхавшихся под тягой воздуха. Но тут мужчина придвинулся ближе и вновь загородил свет. Не в силах оторвать взгляд от ножа, Дженни принялась торопливо раздеваться, отчаянно молясь, чтобы ее не полоснули вновь. Когда дело дошло до шортов, она на секунду замерла, потом расстегнула молнию и, выпростав свободную ногу, дала им упасть к привязанной лодыжке. Сейчас ее прикрывали только трусики. Дженни упорно не поднимала головы, боясь взглянуть в глаза своему тюремщику, как если бы перед ней стояла бешеная собака.

— Все снимай. — Голос мужчины охрип еще больше.

— Что вы хотите делать? — презирая себя за слабость, жалобно прошептала Дженни.

— Снимай давай!

Полускованная страхом, Дженни подчинилась. Мужчина нагнулся, быстрым взмахом ножа перерезал остатки одежды, спущенные до привязанной ноги, и нетерпеливо отшвырнул их прочь. Девушка подавила рвущийся из груди крик, когда он медленно протянул вперед руку, а затем, словно бы колеблясь в нерешительности, коснулся ее груди. Пытаясь сдержать слезы, она закусила губу и, отвернув лицо, встретилась взглядом с животными-висельниками.

Потеряв голову, Дженни оттолкнула руку.

На пальцах, как от ожога, осталась память о прикосновении: жесткие волосы, неподатливая твердость запястья тюремщика. Долю секунды ничего не происходило. Потом хлесткий удар в лицо сбил девушку с ног. Падая, она стукнулась затылком о стену и осела на пол.

Посапывая, мужчина возвышался над ней грозной башней. Девушка сжалась в клубок, ожидая новой боли, однако убийца, ничего больше не сделав, просто повернулся и ушел. Дженни облегченно перевела дух. Лицо от пощечины горело, однако удар по крайней мере пришелся не на рану. «Повезло, — тупо подумала она. — Везет тебе, дура».

Раздался щелчок, и девушка снова лишилась зрения, на сей раз из-за резкого, бьющего в упор снопа света. Прикрыв глаза ладонью, она увидела, что мужчина включил стоявшую на верстаке лампу. Пойманная лучом этого прожектора, Дженни услышала скрежет отодвигаемого стула, а затем потрескивание сиденья, принявшего на себя вес мужчины, расположившегося позади лампы, в тени.

— Встать.

Морщась от боли, она повиновалась. Впрочем, после краткой вспышки возмущения в ней что-то переменилось. Страх не исчез, но вместе с тем в ней стал нарастать гнев, в котором она нашла источник новых сил. Их хватило, чтобы выпрямиться, чуть ли не с дерзким, вызывающим видом. «Что бы ни случилось, — сказала себе Дженни, — я сохраню хотя бы подобие собственного достоинства». Почему-то сейчас это казалось ей особенно важным. «Ну ладно. Делай что собрался. Да не задерживайся».

Обнаженная, дрожащая от холода, она ждала, что произойдет дальше. Ничего не случилось, только из тени все громче и громче доносился непонятный шум. «Чем он там занимается?» Дженни рискнула бросить опасливый взгляд и увидела бесформенный силуэт, сидящий с широко расставленными мясистыми ногами. Под ритмичные, слегка приглушенные звуки в голове родилась догадка.

Итак, тюремщик решил заняться рукоблудием.

Шум, исходящий из тени, нарастал и ширился. Донесся придушенный всхлип. Ботинки заерзали по полу. Замерли. Дженни притихла и едва разрешала себе дышать, прислушиваясь, как понемногу затихают судорожные хрипы. «А теперь-то что?»

Подождав с минуту, мужчина встал. Послышался шорох, затем шаги. Идет к ней. Девушка упорно не поднимала глаз, даже когда он оказался так близко, что она ощутила исходивший от него звериный запах. Он что-то пихал ей в лицо.

— Надевай.

Дженни робко протянула руку, хотя все ее внимание было приковано к ножу. «Опусти, — подумала она. — Вот только опусти на секунду, и тогда мы посмотрим, какой ты смелый». Увы, лезвие даже не шелохнулось, когда девушка приняла сверток. Распознав в нем женское платье, она на миг воспрянула духом, решив, что ее ждет свобода. К сожалению, искра надежды погасла, едва Дженни присмотрелась к нему внимательнее.

Да, это было платье, только подвенечное. Из белого, пожелтевшего от времени атласа, с кружевами. К тому же грязное, испещренное темными пятнами. Когда пленница поняла, что это такое, к горлу ее подкатила тошнота.

Засохшая кровь.

Дженни разжала пальцы. Нож, взметнувшись, тут же прочертил у нее на руке алую стрелку, едва не вспоров кожу. След немедленно вздулся и набух кровью.

— Поднять!

Девушка заставила себя нагнуться, хотя рука отказывалась слушаться, будто принадлежала другому человеку. Она хотела было надеть платье снизу, но сообразила, что привязь не позволит этого сделать. На секунду вспыхнула надежда. Впрочем, что-то вынудило ее промолчать и не просить отвязать веревку. «Он только этого и ждет». В ней заговорила интуиция. «Ждет, чтобы я дала ему повод».

Погреб поплыл перед глазами, однако из последних сил ей удалось устоять на ногах. Неловкими движениями Дженни надела платье через голову. Нахлынул омерзительный запах, густая вонь нафталина, застарелого пота и слабого намека на духи. На краткий миг, когда складки тяжелой ткани закрыли ей лицо, Дженни вдруг ощутила приступ клаустрофобии, ужасного предчувствия, что нож вот-вот полоснет по ней снова, пока она беспомощна и ничего не видит. Девушка лихорадочно выпутала голову из ловушки и принялась жадно глотать воздух.

Мужчины поблизости не было. Оказывается, он успел отойти в тень, за лампу, и теперь возился с каким-то предметом на верстаке. Дженни осмотрела свою новую одежду. Ткань жесткая, со множеством складок. Кровь из ее ран уже успела перепачкать все вокруг, добавив новые пятна к прежним, засохшим. Впрочем, было ясно, что когда-то это платье, сшитое из плотного, тяжелого атласа с искусно сделанной вставкой из кружевных лилий на груди, смотрелось очень изящно. «А ведь какая-то невеста надевала его, — подумала Дженни оцепенело. — В самый счастливый день своей жизни».

Раздался дробный, щелкающий звук. Словно заводили часы. Все еще полускрытый в тени, мужчина поднес к лампе небольшой деревянный ящичек. Лишь когда он поднял крышку, Дженни поняла, что у него в руках.

Музыкальная шкатулка. С крошечной балериной на постаменте, в самом центре. Пока девушка завороженно смотрела на кружащуюся фигурку, в гнилом воздухе расплывалось нежное позвякивание колокольчиков. Механизм поврежден, но мелодия угадывалась даже в столь извращенной форме. «Лунный свет».

— Танцуй.

Дженни дернулась, выбитая из транса.

— Что?..

— Танцуй.

Приказ был настолько дик и сюрреалистичен, что с таким же успехом мог прозвучать на чужом языке. Только появление ножа вынудило ее повиноваться. Словно в пьяной пародии на танец, как марионетка, она начала переступать с одной ноги на другую. «Только не разрыдайся, не дай ему увидеть твои слезы», — говорила себе Дженни. Но слезы все равно катились, не находя преграды.

По ее телу шарили глаза мужчины, наполовину спрятанного в тени. Затем он вдруг поднялся и направился к лестнице. Остановившись, Дженни изумленно посмотрела ему в спину. На мгновение ей показалось, что он оставит ее как есть и не будет запирать в закутке. К сожалению, через пару секунд шаги зазвучали вновь. На этот раз медленно и размеренно, даже вяло. Что-то жуткое чудилось в этой неторопливой поступи. «Он хочет тебя напугать. Просто еще одна игра, как с платьем».

Когда фигура материализовалась на нижней ступени, Дженни спрятала взгляд и засуетилась, пытаясь вновь подстроиться к музыке. Не поднимая головы, она слушала, как он медленно идет через подвал. Вновь скрипнул стул. Девушка знала, что он наблюдает за ней, и под давлением взгляда потеряла координацию, движения стали неловкими и дергаными. «Что, нравится?» — зло подумала она, пытаясь разжечь в себе гнев — единственный способ справиться со страхом.

У шкатулки кончался завод, и музыка мало-помалу замедлялась, превращаясь в нестройный набор звуков. Когда растаяла последняя нота, послышался шорох и вспыхнула спичка. На мгновение тени отпрянули от желтого язычка пламени, а затем мрак хлынул обратно. Этой крошечной доли секунды хватило, чтобы разглядеть лицо напротив.

И тут Дженни все поняла.

Музыка умолкла, а она даже не обратила на это внимания. Затем шкатулку завели вновь, и в воздухе расплылся запах серы вперемешку с табачным дымом.

Потрясенная открытием, раздавленная новым грузом отчаяния, девушка продолжала танец разбитой куклы под звук оживших колокольчиков.

Глава 24

Полиция отпустила Бена Андерса в тот же день. С этой новостью мне позвонил Маккензи.

— Вот, подумал, что вам не терпится узнать, — сказал он. Голос его казался усталым и тусклым, словно инспектор не спал целую ночь. Скорее всего так оно и было.

Я сидел в офисе при амбулатории, сбежав из пустоты собственного дома. Даже не могу сказать, с каким чувством я встретил это известие. С радостью за Бена? Да. С другой стороны, к ней почему-то примешивалось разочарование. Я никогда не верил, что Бен — убийца, и все же где-то в глубине души присутствовал, наверное, и некий элемент сомнения. А может, до тех пор, пока полиция допрашивала хоть какого-нибудь подозреваемого, имелась крохотная надежда найти Дженни. Теперь же и эта соломинка исчезла.

— Что случилось? — спросил я.

— Да ничего не случилось. Просто мы установили, что он никак не мог оказаться в ее доме на момент похищения, вот и все.

— Раньше вы так не считали…

— Раньше мы не знали, — сухо ответил Маккензи. — Он поначалу отказывался говорить, где провел то время. А теперь, когда рассказал, все сходится.

— Я что-то не понимаю, — озадачился я. — Если у Бена имелось алиби, то почему же он сразу не признался?

— Это вы у него сами узнавайте. — Кажется, инспектор начинал раздражаться. — Если захочет, то скажет. Что же касается нас, то он чист.

Я потер глаза.

— И что теперь?

— Естественно, продолжим разрабатывать прочие зацепки. Анализ улик из ее дома еще продолжается, а потому…

— Хватит меня пичкать своим официальным дерьмом! Выкладывайте как есть! — На том конце провода угрюмое молчание. — Извините…

Маккензи вздохнул.

— Делаем что можем. Больше сказать я не вправе.

— Еще подозреваемые есть?

— Пока нет.

— А Бреннер? — В самый последний момент я решил не говорить о нашей утренней стычке. — Мне до сих пор кажется, что именно он вам звонил насчет Бена. Не стоит ли с ним еще разок переговорить?

Инспектор так и не сумел скрыть раздражение.

— Я вам уже объяснял: у Карла Бреннера имеется алиби. Если он и виновен в фальшивой наводке, то разбираться с ним будем потом. А пока что есть дела поважнее.

Отчаяние, казалось, было готово захлестнуть меня с головой.

— Я могу как-то помочь? — спросил я, заранее зная ответ и все же надеясь на лучшее.

— Пока нет. — Он заколебался. — Послушайте, еще есть время. Тех женщин держали в живых почти трое суток. У нас есть основания считать, что он и сейчас поступит так же.

«Будто мне от этого легче!» — захотелось крикнуть во все горло. Пусть Дженни пока жива, мы оба знали, что это ненадолго. А от мысли, что с ней могли прямо сейчас вытворять, на душе становилось вообще невыносимо.

Попрощавшись с Маккензи, я пару минут тупо сидел, закрыв лицо руками. В дверь постучали, и я выпрямился на стуле. В комнату въехал Генри.

— Новости есть? — поинтересовался он.

Я покачал головой. В глаза бросилось, насколько уставшим он выглядел. Неудивительно. После исчезновения Дженни я даже притворяться бросил, что готов вести прием пациентов.

— Генри, вы как? — спросил я.

— Отлично! — последовал ответ, который, однако, меня совсем не убедил. Он слабо улыбнулся и пожал плечами. — Да вы обо мне не беспокойтесь. Я справляюсь. Честное слово.

Верилось в это с трудом. Генри сильно исхудал и выглядел чуть ли не на грани истощения. С другой стороны, как бы ни укорял я себя, что взвалил работу на него одного, прямо сейчас все мои мысли были о Дженни и о том, что может случиться в ближайшие двадцать четыре часа. Прочее казалось таким далеким, что не заслуживало внимания.

Видя, в каком настроении я нахожусь, Генри оставил меня в покое. Я решил было почитать собственные отчеты про Салли Палмер и Лин Меткалф, смутно надеясь, что замечу некую ранее упущенную деталь, однако в результате лишь растравил воображение. Вконец расстроившись, я выключил компьютер и уставился на темный экран. Сам не знаю почему, но меня вдруг захлестнуло чувство, будто я проглядел нечто очень важное, находившееся прямо под носом. Еще чуть-чуть — и я прозрею… Увы, через секунду предвкушение открытия растаяло.

Надо что-то делать! Эта мысль сорвала меня со стула, я схватил мобильник и побежал к машине. Есть только одно место, куда я могу направиться.

Впрочем, даже когда «лендровер» тронулся в путь, это странное чувство, что я просмотрел нечто вполне очевидное, не исчезло бесследно.

* * *

Бен Андерс обитал в большом кирпичном коттедже на окраине поселка. В свое время дом принадлежал его родителям, а после их смерти Бен жил здесь вместе с сестрой, пока она не вышла замуж и не переехала в другое место. Он не раз повторял, что дом слишком велик, что следовало бы его продать и купить что-нибудь поменьше, да так и не осуществил эту затею. Впрочем, как ни крути, родной дом — он и есть родной, а слишком большой или нет — это дело десятое.

До сих пор мне только дважды довелось здесь побывать — оба раза речь шла о выпивке после закрытия «Барашка». Когда я припарковался у высокой каменной стены с тяжеленными деревянными воротами, в голове у меня вдруг мелькнула мысль, что о глубине нашей дружбы красноречиво свидетельствует тот факт, что я никогда не бывал здесь в светлое время суток.

Я даже не знал, застану ли его на месте. А теперь, у входной двери, мне почему-то захотелось, чтобы Бена не было дома. Я приехал сюда, желая выслушать его версию причины ареста, хотя сам так и не придумал, что и как ему сказать.

Выкинув сомнения из головы, я постучал в дверь. Дом был сложен из бледно-красного кирпича и, не особо красивый внешне, все же привлекал своей прочностью и солидностью. С огромным садом, опрятным, но без вычурности. Белые оконные рамы, темно-зеленая дверь. Я постучал еще раз, подождал, опять постучал. Когда и после третьей попытки никаких признаков жизни не обнаружилось, я повернулся, чтобы уйти. Впрочем, что-то меня остановило. То ли нежелание возвращаться назад, к прежнему безысходному ожиданию, то ли какая-то другая причина… К тому же, уж не знаю почему, коттедж не казался пустым.

Вдоль торцовой стороны бежала дорожка, уходившая за дом, и я зашагал по ней. На полпути в глаза мне бросились темные потеки, будто по земле что-то расплескали. Кровь. Я переступил через пятно и осмотрелся. Задний садик напоминал хорошо ухоженное поле. В глубине виднелась группа плодовых деревьев, а в тени сидела какая-то фигура.

Похоже, завидев меня, Бен ничуть не удивился. Возле него, на небрежно сколоченном столике, стояла бутылка виски. С края неструганой столешницы столбиком пепла свешивалась догорающая сигарета. Судя по уровню жидкости в бутылке и налитому кровью лицу Бена, он просидел здесь порядочное время. Пока я подходил ближе, Бен налил себе новую порцию.

— Если хочешь присоединиться, в доме есть стакан.

— Нет, спасибо.

— Я бы предложил тебе кофе, да только меня теперь и краном не подымешь. — Он взял со стола сигарету, критически ее осмотрел и тычком загасил. — Первый раз за четыре года. Как дерьма насосался.

— А я тебе стучу, стучу…

— Да слышал я. Просто подумал, что опять долбаная пресса пожаловала. Тут уже приходила одна парочка. Не иначе какой-то коп разболтал. — Он криво усмехнулся. — Не поверили, что я предпочитаю одиночество. Пришлось прозрачно намекнуть.

— Это что же, их кровь на тропинке?

— Да, известная утечка имела место, пока они не согласились довольствоваться моим молчанием. — Если бы не витиеватая речь и преувеличенно внятное произношение, я бы никогда не сказал, что он пьян. — Сволочи, — добавил Бен, потемнев лицом.

— Избиение репортеров не самая удачная мысль.

— Да кто говорит, что я их избивал? Просто вывел за границу частной собственности, вот и всё. — На физиономию Бена набежало облачко. — Слушай, мне очень жаль, что так получилось с Дженни, — вздохнул он. — Черт, извини. Сказал как-то бестолково, а?

Я еще не готов принимать соболезнования.

— Во сколько тебя отпустила полиция?

— Часа два-три назад.

— Почему?

— В смысле?

— Почему они тебя отпустили?

Бен взглянул на меня поверх стакана.

— Да потому, что я не имею к этому никакого отношения.

— А зачем же тогда решил напиться?

— Зачем?! А тебя когда-нибудь допрашивали за убийство? — Он горько хохотнул. — «Допрашивали»! Как же, держи карман шире! Они не допрашивают, они рассказывают. «Мы знаем, ты там был, видели твою машину. Куда ты ее увез, что ты с ней сделал?!» Это тебе, не шуточки, вот так-то. Даже отпускали с таким видом, будто сделали великое одолжение.

Он поднял стакан в насмешливом приветствии.

— И вот я опять свободный человек. Если не считать, что теперь люди будут на меня пялиться и думать: «А-а, нет дыма без огня…» Или: «Никогда мы ему не верили, и правильно делали».

— Да ведь ты же ни при чем…

У него на скулах заходили желваки, однако ответил он довольно спокойно:

— Верно, ни при чем. И к другим убийствам тоже отношения не имею.

Признаюсь, я вовсе не собирался его расспрашивать, но сейчас, оказавшись рядом, не смог удержаться. Бен вздохнул и повел плечами, расправляя ноющие мускулы.

— Ошибка вышла. Кто-то брякнул полиции, будто видел мою машину возле того дома, хотя это попросту невозможно.

— А если есть алиби, зачем ты сразу не сказал? Господи Боже, да на кой ляд вообще надо было делать вид, будто ты что-то скрываешь?

Бен отпил еще глоток.

— Потому что так оно и было. Да только скрывал я вовсе не то, что они себе вообразили.

— Вот как? Смею надеяться, овчинка стоила выделки… — Я не мог скрыть злости в голосе. — Черт возьми, Бен, полиция на тебя полдня убила!

Он скрипнул зубами, но тем не менее упрек принял.

— Я с женщиной встречался. Ты ее не знаешь, она живет… короче, она не из поселка. Я был у нее.

Тут до меня дошло.

— Она замужем…

— Да-а, замужем… Правда сейчас, когда полиция позвонила ее мужу, дескать, не подтвердит ли его благоверная, что была со мной в постели… Хм-м, не думаю, что у них все продержится долго.

Я промолчал.

— Да знаю, знаю. Надо было раньше об этом сказать, — быстро заговорил он. — Вот ей-богу, локти себе кусаю! И сам бы не мучился, и теперь бы не сидел не страдал, что все можно было сделать по-иному. Но ты же пойми: когда тебя вытащат из дому да бросят в каталажку, сразу и не сообразишь, что к чему…

Он потер осунувшееся лицо.

— И все потому, что кто-то ляпнул сдуру, будто видел мою машину.

— Да нет, не сдуру. Это Карл Бреннер.

Бен резко вскинул голову. В глазах появился задумчивый огонек.

— Старею, должно быть, — сказал он секунду спустя. — Черт, а я даже не подумал о нем.

Мы все дальше отходили от чуть было не разразившейся перепалки, молчаливо соглашаясь, что за язык нас тянул стресс.

— Я к нему домой ходил. Бреннер не признался, хоть я готов поклясться, что это он.

— От такого субчика признания не дождешься, и все равно спасибо.

— Я пытался не только из-за тебя. Мне хотелось, чтобы полиция занималась поисками Дженни, а не проверяла тупиковые версии.

— Что ж, я не в обиде. — Он посмотрел на стакан и отставил его в сторону. — Так, и что еще поведал твой друг инспектор?

— Сказал, что у тебя была связь с Салли Палмер. И про нападение на женщину тоже говорил…

Бен кисло рассмеялся.

— Ты смотри, всплыло. Ну да, было у нас с Салли кое-что. Секрета тут никакого нет, хотя мы и не особо выставлялись. Тем более что поселок у нас еще тот… Да ничего серьезного. Побыли чуток вместе; расстались друзьями. Вот и все дела. Ну а та история… Скажем так: ошибка молодости.

Должно быть, он прочел недоверие на моем лице.

— Да ты не подумай чего плохого. Никого я не трогал. Мне было восемнадцать, и я связался с одной женщиной, гораздо старше себя. Замужней.

— Опять?

— Ага, дурацкая привычка. Гордиться тут нечем. Но в ту пору… Я тогда знаешь как думал? «Кто хватится глотка от початой бутылки?» Во как! Молодой был… Весь из себя подарок… А потом решил порвать с ней, да не тут-то было. Она давай мне угрожать, я встал в позу, слово за слово… И тут — бац! — от нее заявление в полицию: дескать, пытался изнасиловать. — Он пожал плечами. — Короче, заявление она потом забрала. Да ведь грязь липнет так, что не отмоешь, верно? А на случай ежели тебя берут сомнения, почему я об этом молчал, то знай: я свою личную жизнь не афиширую и извиняться за нее тоже не собираюсь.

— Никто и не просит извиняться…

— Ну и чудненько. — Он выпрямился на стуле и выплеснул остатки виски в траву. — Вот такие дела. Мои страшные тайны. А теперь можно и прикинуть, что сделать с этой сукой Бреннером.

— Ничего ты с ним делать не будешь!

Бен медленно растянул губы в недоброй улыбке. Выпивка, судя по всему, начинала действовать.

— Ну, это мы еще посмотрим.

— Если ты ему что-то устроишь, то только взбаламутишь воду. Здесь на кону нечто большее, чем какая-то вендетта.

Лицо его темнело на глазах.

— Так мне что, просто забыть прикажешь?

— Сейчас — да. А уж потом… — От мысли, что это самое «потом» могло означать на деле, заныло в груди. — Когда они поймают похитителя, можешь делать что хочешь.

Бен обмяк.

— Ты прав. Что-то я соображать плохо стал… Впрочем, теперь есть чего ждать. — Он задумчиво помолчал. — Ты не думай, я ведь не просто с обиды так сказал. Однако тебе не приходило в голову, с какой стати Бреннер решился оговорить меня?

— В смысле, что дело не только в твоем аресте?

— Я к тому, что у него могло быть несколько причин. Типа прикрыть свой зад…

— Мыслишка такая имелась, не отрицаю. Но не у одного же тебя алиби. Маккензи говорит, что Бреннера уже проверяли.

Бен внимательно изучал свой стакан.

— А он не сказал, что за алиби такое?

Я попытался припомнить.

— Нет.

— Ну, братец, ставлю пенни против фунта, что это семейка за него вступилась. Круговая порука, как в банде. Кстати, вот одна из причин, почему мы так и не упекли его за браконьерство. Плюс к тому типчик он скользкий. Его на испуг не возьмешь.

Пока он говорил, сердце у меня колотилось все сильнее и сильнее. Бреннер — охотник, браконьер. Известен своей агрессивностью. Антиобщественный элемент. А с учетом, что убийца склонен расставлять ловушки и уродовать зверей, не говоря уже про женщин, Бреннер подходит под этот психологический профиль. Маккензи, конечно, не идиот, но раз нет ни доказательств, ни мотива, у него нет и причин подозревать Бреннера больше других.

Пока имеется алиби…

Кажется, Бен что-то сказал, да я не расслышал. В голове бешено кипели мысли.

— А интересно, когда Бреннер выходит на охоту? — спросил я.

Глава 25

Дженни потеряла всякое чувство времени. Лихорадочная дрожь, охватившая ее после ухода тюремщика, почти прекратилась. Сейчас все сильнее начинала беспокоить сонливость, с которой она не могла совладать. Да, на привычное чувство усталости не похоже. Дженни понятия не имела, сколько времени она уже пробыла здесь, хотя явно успела пропустить две, а то и три инъекции инсулина. К этому часу уровень сахара стал выходить из-под контроля, а шок усугубил ситуацию.

Шок и потеря крови.

В темноте невозможно было сказать, сколько крови на самом деле она потеряла. Большинство порезов в конечном итоге запеклись, если не считать самой последней раны. Худшей из всех. Пропитанная кровью тряпка, когда-то служившая Дженни безрукавкой, сейчас была обмотана вокруг правой ступни. Если пощупать, материя липла к пальцам. «Это хороший знак», — надеялась она. Он означал, что рана больше не кровоточит всерьез. Но вот боль… Господи, как же ей было больно…

Все произошло после того, как она стянула с себя грязный подвенечный наряд. Когда музыкальная шкатулка умолкла в третий раз, Дженни остановилась. Покачиваясь как пьяная, она едва могла стоять на ногах и секунду спустя осела на пол. Из последних сил девушка пыталась не потерять сознание, однако мрак медленно брал верх. Вокруг что-то двигалось, но как-то далеко-далеко, на краю сознания… Прошло время; нечто грубо пихнуло ее в бок.

Первым, что она увидела, был нож.

Дженни подняла голову, чтобы посмотреть на мужчину, державшего этот страшный предмет. Какая разница, в конце концов? Она знала, что живой ей отсюда не выйти, и не важно, сможет ли она опознать его или нет.

Все же, взглянув ему в лицо и убедившись, что догадка верна, она почувствовала, как живот словно стянуло обручем. Он вновь пихнул ее ногой.

— Снимай.

Придерживаясь за стенку, Дженни неуверенно встала и, путаясь в складках, стянула одежду через голову. Он выхватил платье из рук и встал напротив. Понурившись, Дженни чувствовала, как убийца рассматривает ее наготу. Болезненно стучало сердце. Он придвинулся ближе, и она ощутила его запах, смогла почувствовать его дыхание на своей коже. «Господи, что он задумал?» Украдкой она бросила взгляд на нож и уже не смогла оторвать от него глаз, страстно желая, чтобы мужчина опустил его хоть на секунду. «Хотя бы на миг. Один только шанс, это все, чего я прошу».

Увы. Он медленно поднял лезвие, давая ей хорошенько его рассмотреть, затем протянул руку вперед. Дженни дернулась от резкой боли в предплечье.

— Но-но!

Усилием воли она заставила себя замереть. Нож прошелся по телу, цепляя кожу кончиком. При каждом уколе выступала капелька крови. Темно-красные бусинки росли, набухали и в конце концов скатывались вниз. Было больно, но сильнее всего мучило предчувствие чего-то еще более страшного. Дыхание мужчины участилось; как теплом от печки, от него несло возбуждением. Он придвинулся еще ближе. Дженни непроизвольно всхлипнула и отшатнулась назад, когда его ботинок наступил ей на пальцы. Этим движением она словно распахнула ворота для паники.

— Уйди! Уйди! — закричала Дженни и, ослепленная страхом, прыгнула в сторону, совсем забыв про веревку. Последовал резкий рывок за ногу, и она тяжело упала на пол. Перевернувшись навзничь, Дженни увидела стоявшего над собой мужчину. От его взгляда по телу побежала ледяная дрожь. Ничего человеческого, ничего разумного не было в его глазах.

— Я тебе сказал не двигаться.

От его голоса повеяло ледяным холодом. Мужчина нагнулся и взял Дженни за непривязанную голень.

— Зря ты решила бежать. Этого я допустить не могу.

— Нет! Нет, я не…

Не слушая, мужчина ножом пощекотал ей подошву ноги. Скулы его заострились, когда лезвие добралось до большого пальца.

— Этот поросенок пошел на рынок… — Голос стал совсем мягким, монотонно-убаюкивающим. Лезвие перешло к следующему пальцу. — А этот поросенок остался дома. А вот этому дали ростбиф…

Третий палец, за ним — четвертый.

— Этому ничего не досталось. А вот этот поросенок…

В последний миг Дженни поняла, что сейчас произойдет. Под ножом что-то хрустнуло, и боль раскаленным добела жалом пронзила ступню. Дженни закричала и конвульсивно дернула ногой. Не отпуская девушку, маньяк молча смотрел, как она бьется и корчится, затем разжал руку. На земле, напоминая окровавленный голыш, валялся ее мизинец.

— Этот поросенок уже не будет убегать из дому.

Пока мужчина стоял над ней, держа потускневшее от крови лезвие, Дженни подумала, что вот сейчас он ее прикончит. Захотелось взмолиться о пощаде, но последние капли упрямства не дали этого сделать. Сейчас она даже гордилась собой: в ней хоть что-то осталось от прежней силы. А потом, она все равно знала, что толку от мольбы не будет. Он только лишний раз насладится ее унижением.

Мужчина тем не менее просто оставил ее одну, придвинув доски на место и вновь заперев в темноте. Сколько времени прошло с тех пор? Часы? Минуты? А может, дни? Мучительная боль в ноге превратилась в горячие, до самой кости проникающие толчки, а пересохшее горло болело так, будто в него напихали осколки стекла. И все же ей становилось все труднее сохранять сознание. Очень хотелось спать. Дженни опять попробовала развязать веревку, но сил почти не осталось. Погруженная во мрак, она не могла сказать, начинает ли расплываться зрение, хотя и так уже понятно, что наступила гипергликемия, что уровень сахара поднялся до опасной отметки. А без инсулина дело только ухудшится.

Если, конечно, она доживет до такого момента.

Спустя некоторое время Дженни задалась довольно абстрактным вопросом: почему он до сих пор ее не изнасиловал? Похоть и ненависть уже дали о себе знать, и все-таки по какой-то причине маньяк сдержался. Впрочем, самообман здесь не поможет. Перед глазами вновь всплыло лицо, на миг подсвеченное пламенем спички. В нем — ни намека на милосердие или надежду. И девушка слишком хорошо понимала, что она далеко не первая жертва в этом подвале. Порезы, платье, танец — все это казалось частью какой-то непостижимой церемонии.

И Дженни знала, что этого ритуала ей не пережить.

Глава 26

К жилищу Бреннеров я добрался ближе к вечеру. День уже подернулся мутной дымкой, а доселе прозрачно-голубое небо начинало затягивать бледным туманом облаков. Притормозив у съезда в лощину, я принялся разглядывать полуразвалившийся дом. Такое впечатление, что он еще больше обветшал за время моего отсутствия. Никаких признаков жизни. Я подождал одну-две минуты и тут сообразил, что подсознательно оттягиваю то, за чем приехал. Переключив передачу, я поддал газу, и «лендровер» затрясся по ухабистой дороге.

Приняв решение, я с трудом сдержался, чтобы немедленно не помчаться к дому. Однако я знал, что шансы на успех предприятия напрямую зависят от отсутствия Бреннера. Бен даже предлагал отложить дело и дождаться, когда Карл наверняка отправится в «Барашек» или на охоту. «Он же браконьер. Занят ранним утром либо поздним вечером. Вот почему он еще в постели валялся, когда ты в тот раз приехал. Да Бреннер вообще, наверное, провозится со своими силками до самого рассвета».

С другой стороны, я не мог ждать так долго. С каждым часом уменьшались шансы найти Дженни живой. В конечном итоге в голову пришла до смехоты очевидная мысль: просто-напросто позвонить Бреннерам и, не называя себя, спросить, дома ли Карл. На первый звонок ответила его мать. Когда она велела мне подождать у телефона, я повесил трубку.

— А если у них стоит определитель номера и он тебе перезвонит? — поинтересовался Бен.

— Подумаешь! Скажу, что поговорить с ним хотел. Впрочем, на это рассчитывать нечего.

Бреннер так и не перезвонил. Мы подождали, а потом я опять набрал их номер. На этот раз к телефону подошел Скотт. «Нет, Карл ушел», — сообщил он и добавил, что понятия не имеет, когда тот вернется. Я вежливо поблагодарил его и положил трубку.

— Скажи «ни пуха», — попросил я Бена, вставая со стула.

Он тоже рвался поехать, но я запретил. Напарника иметь неплохо, но только Бен наломает там дров. Они с Бреннером и в лучшие-то времена напоминали гремучую смесь, а сейчас, когда Бен успел уговорить полбутылки виски… К тому же я рассчитывал на силу убеждения, а не кулаков.

Какое-то время я раздумывал, не поведать ли о своих планах Маккензи, однако вскоре отбросил эту мысль: ведь новых доказательств не прибавилось. Причем инспектор уже дал ясно понять, что не приветствует мое вмешательство. Он ничего не станет делать без веских оснований.

Вот, собственно, почему я отправился к Бреннерам.

Впрочем, сейчас уверенности у меня поубавилось. Моя прежняя убежденность дала трещину, когда я припарковался у дома. На звук машины выскочила давешняя собака и принялась лаять. Причем на этот раз куда злее. Должно быть, то, что я был один, придало ей смелости и она решила не отступать, как раньше. Здоровенная такая дворняга, с разорванным ухом. Вздыбив шерсть, она бегала между мной и домом. Я вынул из кабины аптечку первой помощи и, прикрываясь ею на случай атаки, двинулся вперед. Тут собака вконец разъярилась, и я замер на месте. Не прекращая рычать, она следила за каждым моим движением.

— Джед!

Собака кинула на меня последний угрожающий взгляд и затрусила к входной двери, где возникла миссис Бреннер. Остроскулая физиономия хозяйки выглядела столь же враждебно, как и у пса.

— Чего надо?

Я уже заготовил речь:

— Да вот хотел еще разок взглянуть на ногу Скотта.

Мамаша Бреннеров подозрительно уставилась на меня. А может, мне просто показалось…

— Вы ее уже смотрели.

— Да, но в тот раз у меня не было с собой всех нужных лекарств, я не хотел бы, чтобы в рану попала инфекция. А впрочем, как вам будет угодно…

И я повернулся, делая вид, что возвращаюсь к машине. Женщина вздохнула:

— Ох нет, вам лучше зайти.

Пряча облегчение — и нервозность, — я последовал за ней. В гостиной, на заляпанном диване перед телевизором, лежал Скотт, вытянув раненую ногу вдоль подушек.

— К тебе опять доктор, — сказала мать, заходя в комнату.

Он приподнялся с озадаченным (и виноватым, подумал я) видом. С другой стороны, все снова могло быть игрой воображения.

— Карл еще не вернулся…

— Это ничего. Я тут проезжал неподалеку и решил, что хорошо бы еще разок взглянуть на твою ногу. У меня с собой бактерицидные бинты. — Я пытался говорить непринужденно, хотя в моих собственных ушах голос звучал жутко фальшиво.

— Это не вы спрашивали Карла по телефону? — неожиданно вмешалась мать, вновь не скрывая враждебности.

— Да, я. Но связь прервалась, я ведь с мобильного звонил.

— Зачем он вам?

— Извиниться хотел. — Ложь выскочила на удивление легко. Я подошел к Скотту и присел на соседний стул. — Правда, сейчас меня больше интересует ваша нога. Не против, если я проведу осмотр?

Он взглянул на мать, потом пожал плечами.

— Нет…

Я начал разматывать повязку. Женщина стояла в дверях и наблюдала.

— А нельзя попросить чашечку чая? — сказал я, не поднимая головы.

На секунду мне показалось, что она откажет. Потом, фыркнув по дороге, миссис Бреннер удалилась на кухню.

После ее ухода в комнате слышался только шорох снимаемых бинтов да звук бубнящего телевизора. Во рту пересохло. Я рискнул бросить взгляд на Скотта. Он внимательно следил за моим лицом. В зрачках читалось некоторое беспокойство.

— Расскажите-ка еще раз, как все было, — попросил я.

— В силок попал.

— Где же вас так угораздило?

— Не помню.

Я смотал последний виток и поднял повязку. Глазам вновь открылись уродливые швы.

— Повезло вам, ведь могли и ногу потерять. Впрочем, если попадет инфекция, так оно и выйдет.

Я знал, что на самом деле опасность миновала, однако мне хотелось выбить его из равновесия.

— Разве я виноват? — хмуро заметил он. — Я же не специально туда сунулся.

— Ну конечно, нет… Кстати, если поврежден нерв, вы останетесь хромым на всю жизнь. Надо было раньше показаться врачу. Что ж вы так затянули? — Я в упор взглянул на Скотта. — Или просто Карл был против?

Он спрятал глаза.

— Да ему-то что?

— Так ведь все знают о его браконьерстве. Уж конечно, ему меньше всего хотелось попасть на допрос в полицию из-за того, что брат угодил в ловушку.

— Я вам уже говорил, это не наша, — пробурчал он.

— О'кей, — ответил я, будто мне все равно, и с преувеличенным вниманием принялся осматривать рану, поворачивая ступню в разные стороны. — Но в полицию так и не сообщили, верно?

— Когда они приехали, я им все рассказал, — защищаясь, возразил он.

Я не стал упоминать, что именно с моей подачи Маккензи оказался в курсе.

— Ну а что Карл?

— В смысле?

— Когда прибыли полицейские, он говорил вам, как себя вести, что рассказывать?..

Скотт внезапно отдернул ногу.

— Да тебе-то что?!

Я попробовал перейти на умиротворяющий тон, хотя внутри все кипело:

— Он ведь немножечко соврал полиции, да?

Сейчас Скотт свирепо пялился мне в лицо. Я понимал, что слишком далеко зашел. Только как иначе распутать это дело?

— Пошел отсюда! Я сказал, вон пошел, козел!

Я встал.

— О'кей. Но ты спроси себя: есть ли смысл покрывать человека, который скорее доведет тебя до гангрены, чем отвезет в больницу?

— Врешь ты все!

— Ой ли? А почему же он не отвез тебя сразу? Почему стал меня искать, когда сам видел, какая опасная у тебя рана?

— Ты был ближе всех.

— Ага, и еще он знал, что из больницы позвонили бы в полицию. Он не хотел тебя везти, даже когда я сказал, что надо наложить швы.

Что-то в его лице заставило меня остановиться. Я посмотрел на неуклюжие стежки вдоль раны и тут вдруг все понял.

— Да ведь он тебя и не отвозил, так получается? — сказал я, изумившись. — Вот почему повязку не меняли. Ты вообще не был в травмпункте!

Гнев Скотта испарился без следа. Он отвел глаза.

— Он сказал, что все обойдется…

— И кто же накладывал швы? Он?

— Мой кузен Дейл. — Сейчас, когда все выплыло, Скотт не знал, куда деваться. — Он раньше в армии служил. Вроде знает, как заштопать…

Тот самый кузен, которого я видел вместе с Бреннером во время стычки на ночной дороге.

— Та-ак… Ну и скажи, пожалуйста, он потом хотя бы раз осматривал рану?

Скотт потерянно покачал головой. Мне было в общем-то его жаль, хотя не настолько, чтобы останавливаться на полдороге.

— Он и с другими делами Карлу помогал? С браконьерством, к примеру?

Скотт неохотно кивнул. Я понимал, что вот-вот доберусь до самого главного. Два человека. Два охотника, причем у одного за плечами армия.

Два разных ножа.

— А еще в чем помогал?

— Больше ни в чем, — уперся он, однако его слова прозвучали неубедительно.

— Они подвергали тебя риску. Ты ведь это понимаешь? — втолковывал я. — Что еще оказалось таким важным, ради чего стоило потерять ногу?

Сейчас Скотт, не таясь, ерзал на стуле. «Не ровен час, разрыдается», — забеспокоился я. Впрочем, мне теперь не до этого.

— Я не хотел их подводить, — ответил он чуть ли не шепотом.

— Ничего, они и так уже вляпались по уши. Кстати, что-то не вижу, чтобы их волновала твоя судьба.

Я был готов давить до упора, но какое-то шестое чувство подсказало, что пока не стоит, что лучше дать ему время решиться самому.

— Они ставили силки на птиц, — признался он наконец. — На редких птиц. Ну и на зверьков тоже, типа выдры там… Короче, до кого могли добраться, на тех и ставили. Карл думал, что на эту живность покупатели найдутся. Ну и на яйца, а как же еще… Коллекционерам продавать, вроде того.

— Они сообща все делали?

— Да, я бы сказал… Хотя на зверей охотился по большей части Карл. Он их держит на болоте, на старой мельнице.

Голова моя работала очень быстро. Мельница окончательно развалилась, находится в удаленном месте и сейчас совсем заброшена. Хотя нет, получается, что не совсем…

Я принялся заново бинтовать ему ногу.

— Значит, именно там ты и попался в силок, — сказал я, припоминая его слова, когда они ввалились в «Барашек» той ночью. И еще вспомнилось, как Бреннер не дал ему проговориться о чем-то большем.

Он кивнул.

— Когда полиция начала искать тех женщин, Карл перепугался, что они станут шарить и на мельнице. Вообще-то он обычно с собой меня не берет — говорит, что я должен найти себе занятие и не совать нос в его дела. Но Дейл на той неделе отсутствовал, потому-то я и помогал все перетаскивать.

— Куда?

— Да в разные места. По большей части сюда, в сараи и так далее. Мамаша сильно ворчала, только мы-то думали, что шум продлится от силы пару дней, пока полиция не обыщет ту мельницу. А потом я угодил в ловушку и Карлу пришлось в одиночку таскать все обратно. — Скотт угрюмо уставился на пол. — Он так бесился… Так разве ж я специально?!

— Так, значит, тот силок он ставил?

Скотт отрицательно покачал головой:

— Да нет, он потом сказал, что это, должно быть, после того козла осталось… который женщин убивал.

Я старательно прятал лицо, делая вид, что все мое внимание поглощено перевязкой.

— А сейчас там что-нибудь есть?

— Да-а, есть кое-что… А куда ж деваться? Дейла разве заставишь перепрятывать, если из-за копов шагу ступить негде?

— И Карл все еще туда ходит?

— Каждый день. Птиц надо держать живьем, пока не продашь. — Скотт пожал плечами. — Хотя… я даже не знаю, сколько еще он собирается с ними возиться. Что-то вяло у них торговля идет…

Мне с огромным трудом удалось сдержаться. Стараясь, чтобы голос звучал ровно, я спросил:

— А перед полицией ты Карла прикрывал?

Он несколько растерялся.

— Чего?

К счастью, перевязка подходила к концу, а то уже начинали дрожать руки.

— Когда копы расспрашивали про похищенных женщин, Карл же не мог заявить им, что его алиби — это браконьерская вылазка, верно?

Скотт неожиданно развеселился.

— А то! Естественно, мы просто сказали, что он был с нами. — Вдруг его улыбка поблекла. — Слушай, ты ведь ему не скажешь, что я все выложил?

— Нет, — ответил я. — Не скажу.

Я и так уже слишком много наговорил Бреннеру. В голове всплыли слова, брошенные мной в лицо Карлу: «Он их держит живыми трое суток, а потом убивает». Сейчас он знал, что полиции известен его график. По моей вине у Дженни вообще могло не остаться теперь шансов.

Господи, что я натворил?!

Я встал и принялся неуклюже собирать вещи. В этот момент появилась мать Скотта с чашкой в руке.

— Прошу прощения, но мне пора.

Она с неудовольствием поджала губы.

— Мне казалось, вы хотели чаю?

— Извините, — ответил я на ходу.

Скотт следил за мной неуверенным взглядом, будто начиная сожалеть о своих словах. Мне тут же захотелось выбежать наружу, тем более что давило одно ощущение — вот-вот объявится Бреннер и попытается меня остановить. Кинув аптечку в кабину, я тут же включил зажигание, и «лендровер» вновь затрясся по рытвинам. Затылком я ощущал, как миссис Бреннер, стоя в дверях, провожает меня взглядом.

Скрывшись из глаз, я тут же полез за мобильником. Увы, не успел я дозвониться Маккензи, как антенный индикатор замерцал, побежал вниз и пропал окончательно.

— Давай, давай же!

Машина пулей вылетела на шоссе, и я свернул к старой мельнице, всей душой желая реанимировать сигнал. Мольба возымела успех, и я набрал номер.

Сработал автоответчик. «Черт, черт!»

— Семья Карла Бреннера соврала насчет его алиби, — выпалил я. — Он был…

В телефоне раздался резкий голос Маккензи:

— Да вы что, с ним встречались?!

— Не с ним! С его братом…

— Я вам приказывал не соваться!

— Да выслушайте же! — закричал я. — Бреннер ловил птиц и зверей, на продажу, вместе с двоюродным братом. Зовут брата Дейл Бреннер, он бывший военный. Они держали животных на разрушенной мельнице, милях в шести от поселка. Там, где Скотт Бреннер угодил в ловушку…

— Секунду. — Сейчас, когда я завладел его вниманием, инспектор стал воплощением деловитости. В трубке послышались приглушенные голоса. — Так, ясно. Я понял, о чем вы. Только там проверяли, никаких следов.

— Они все перетащили, пока вы искали Лин Меткалф, а потом вернули на место. Как раз в тот день его брат и поранился. Карл настолько не хотел связываться с полицией, что даже не отвез его в больницу.

— Да, он браконьер, мы и раньше это знали, — заупрямился Маккензи.

— Но вы же не знали, что его семья солгала насчет алиби. Или что некий охотник на пару с бывшим солдатом ставят силки на животных и держат их в заброшенном здании, причем как минимум у одного из них алиби нет. Мне что, вам все разжевывать надо?

В ответ прозвучала брань, из которой я понял, что жевать инспектор умеет и сам.

— Где вы сейчас находитесь?

— Только что выехал от Бреннеров, — сообщил я, утаив, что направляюсь к мельнице.

— А он где?

— Без понятия.

— Ладно. Значит, так: я сейчас в оперативном штабе. Немедленно приезжайте сюда.

Хм-м, это же в совершенно противоположную сторону…

— Зачем? Я и так сообщил все, что узнал.

— А мне хочется еще раз все услышать, поподробнее. И я не позволю, чтобы кто-то лез в дело, да еще без подготовки. Вам ясно или нет?!

Я решил не отвечать. Просто прижал плечом мобильник и наматывал километры. Асфальт шипел под колесами, и с каждой секундой я приближался к месту, где — ну конечно же, никакой ошибки! — душегубы держали мою Дженни.

— Вы слышали, что я сказал, доктор Хантер?

В голосе инспектора звякнула сталь. Скрепя сердце я снял ногу с педали газа. Меня словно разрывало пополам.

— Слышу, слышу! — прорычал я сквозь зубы.

И, круто развернувшись, поехал в обратную сторону.

* * *

Небо подернулось нездоровым блеском. Узкие струпья облаков затянули светило, придав солнечным лучам желтушный налет. Ветер, впервые за последние недели, нес с собой не только запах перегретого воздуха, но и намек на нечто новое. Где-то неподалеку уже копилась грозная мощь будущего ливня, хотя пока что жара просто давила духотой из-за подскочившей влажности.

Несмотря на открытые окна кабины, я был весь мокрый от пота, когда добрался до полицейского трейлера, служившего мобильным штабом. Вокруг него кипела деятельность доселе невиданного размаха. Поднявшись в трейлер, я увидел, как пестрая группа полицейских, с Маккензи во главе, кружком обступила стол, обсуждая какую-то карту. Те из сотрудников, что носили униформу, даже надели поверх нее баллистическую броню. Увидев меня, инспектор прервал речь на полуслове и шагнул навстречу.

Выражение его лица любезным не назовешь при всем желании.

— Я не собираюсь делать вид, что счастлив, когда вы лезете со своими инициативами, — заявил он, агрессивно выпятив челюсть. — За прежнюю помощь спасибо, но у нас полицейское расследование. Здесь гражданским не место, так что прошу не путаться под ногами.

— Я пытался вам рассказать про Бреннера, да только вы и слушать не хотели. Спрашивается, что мне оставалось делать?

Он явно намеревался спорить, однако сдержался.

— С вами хочет поговорить старший уполномоченный.

Маккензи подвел меня к столу и представил сотрудникам. Руку протянул высокий худощавый человек с властным взглядом и решительными манерами.

— Я старший следователь Райан. У вас, кажется, есть какие-то сведения, доктор Хантер?

Я вкратце обрисовал все, что мне рассказал Скотт Бреннер, стараясь придерживаться голых фактов. Выслушав, Райан обернулся к Маккензи.

— Полагаю, вы знаете этого Карла Бреннера?

— Да, мы уже его опрашивали. Под психологический профиль подходит, хотя оба раза, когда пропали Лин Меткалф и Дженни Хаммонд, он смог предъявить алиби. Его семья все подтвердила.

— Тут есть еще одно, — вмешался я. Сердце болезненно застучало, но они должны знать. — Вчера я проговорился Бреннеру, что жертв какое-то время держат живыми.

— Боже милосердный… — выдохнул Маккензи.

— Я просто хотел объяснить Карлу, что дело куда важнее, чем его зуб на Бена Андерса.

Моя попытка оправдаться прозвучала жалко. Полицейские рассматривали меня со смешанным чувством отвращения и враждебности. Райан сухо кивнул.

— Спасибо за информацию, доктор Хантер, — холодно сказал он. — А сейчас, с вашего разрешения, у нас масса дел…

Даже не успев договорить, он повернулся спиной. Маккензи подхватил меня под руку и молча повлек к выходу. Очутившись на улице, он дал себе волю:

— Какого черта! Что за муха вас укусила? Надо же — все разболтать Бреннеру!

— Да потому что я знал — вы допрашиваете не того человека! И поверьте, ничто сказанное вами не заставит меня пожалеть об этом еще больше. Я уже и так на себе волосы рву…

Сочтя мои слова справедливыми, он слегка остыл.

— Ладно, может, обойдется… До тех пор пока его брат держит язык за зубами, он не будет знать, что мы его подозреваем.

Слова эти облегчения не принесли.

— Вы сейчас собираетесь мельницу обыскивать?

— Как только, так сразу. Надо подготовиться, а не то нарвемся на ситуацию с заложниками…

— Да ведь там только Бреннер на пару с двоюродным братом!

— Ага. И оба, наверное, вооружены. Причем один с армейской подготовкой. Нельзя — вы понимаете, нельзя! — проводить операцию, не спланировав все заранее. — Он вздохнул. — Я понимаю, вам сейчас трудно. И тем не менее мы знаем что делаем, хорошо? Доверьтесь нам.

— Я хочу с вами.

Лицо Маккензи окаменело.

— Черта с два.

— Я останусь сзади, у машин. Не буду вертеться под ногами.

— Выкиньте эту идею из головы.

— Но она же диабетик, чтоб вам провалиться!!! — На мой дикий вопль начали оборачиваться люди. Пришлось сбавить обороты. — Слушайте, я врач. Ей немедленно понадобится инсулин. А может, она вообще уже ранена или в коме…

— Наличие бригады «скорой помощи» — это стандартное требование при облаве.

Я попытался еще раз:

— Я должен быть там! Ну пожалуйста!

Увы, Маккензи уже поднимался обратно в трейлер. Впрочем, в последний момент, словно что-то вспомнив, он обернулся:

— И не вздумайте отправиться туда сами, доктор Хантер! Ради вашей же девушки. Чтобы никаких помех нашей работе!

Он так и не высказал вслух то, о чем мы оба подумали: «Хватит. Уже достаточно наломали дров».

— Ладно…

— Дайте мне честное слово.

Я глубоко вздохнул.

— Да, обещаю.

Он смягчился. Правда, почти незаметно.

— Успокойтесь. Возьмите себя в руки. Как только появятся новости, я позвоню.

И с этими словами Маккензи скрылся внутри, оставив меня в одиночестве.

Глава 27

Тем летом, когда Дженни исполнилось десять, родители взяли ее в поездку на полуостров Корнуолл. Они остановились в кемпинге неподалеку от городка Пензанс, а в самый последний день отец отвез всю семью в небольшую бухточку на побережье. Если у этого места и было какое-то название, Дженни его так и не узнала. Она помнила лишь, что под ногами шуршал мелкий белый песок и что на скалах за спиной гнездилось множество птиц. День выдался жарким, и море влекло восхитительной прохладой. Сначала девочка поиграла на мелководье, затем на пляже, а потом легла загорать и принялась за купленную ей книжку. Называлась она «Хроники Нарнии», имя автора — К.С. Льюис, и Дженни чувствовала себя совсем взрослой, читая столь солидное произведение в школьные каникулы.

Они провели там целый день. На пляже отдыхали и другие семьи, однако в конечном итоге все потихоньку разъехались и в бухте осталась только Дженни со своими родителями. Солнце медленно садилось в воду, а тени становились длиннее и длиннее. Девочке не хотелось, чтобы такой замечательный день кончился, и она с тоской ждала, что вот-вот один из родителей лениво потянется, встанет и объявит: пора, дескать, возвращаться. Этого так и не случилось. Уже давно опустился вечер, но родители, кажется, не больше своей дочери желали положить конец выходным.

Когда похолодало, они надели свитеры, посмеиваясь над гусиной кожей, которой мать семейства покрылась после своей последней вылазки в море. Бухточка выходила на запад, и взгляду открывалась великолепная панорама гигантского золото-багряного мазка на небе. Все трое примолкли и просто смотрели, как закат темнеет, уходя в ночь. Лишь когда последние лучи солнца скрылись за горизонтом, отец шевельнулся и сказал:

— Пора ехать.

И они пошли назад по пляжу, сквозь густеющий сумрак, оставляя за собой томительное воспоминание о самом чудесном дне ее детства.

Сейчас она думала только об этом, пытаясь вновь почувствовать солнце на коже и услышать торопливый шелест песка, убегающего сквозь пальцы. Она уже начинала ощущать кокосовый запах маминого лосьона, терпко-соленый вкус моря на губах… Бухточка никуда не делась, и Дженни почти верила в то, что где-то во Вселенной по-прежнему живет ее юное, детское «я», навечно оставшееся в ладони того нескончаемого дня.

Боль от отрубленного пальца слилась с болью от других ран и, словно волной, накрыла несчастную девушку, распростертую на полу темницы. Но сейчас даже эти мучения казались отдаленными, будто она смотрела на себя со стороны. Дженни поминутно теряла сознание, все с большим и большим трудом проводя грань между бредом и жестокой реальностью. На одном уровне сознания она понимала, что дело плохо, что такие признаки говорят о начинающейся коме. Впрочем, не лучше ли действительно впасть в кому, чем пережить то, что уготовил ей ее похититель? «Смотри-ка, нет худа без добра!» Как бы то ни было, она знала, что умрет здесь.

О, если бы только это случилось до его прихода!

Затем ее память переключилась на родителей. Как они переживут страшную новость? Ей стало грустно при мысли об отце и матери, хотя и это чувство пришло как бы издалека. Воспоминания о Дэвиде расстроили гораздо глубже. Да только и здесь она ничего не может поделать. Даже страх и тот начал растворяться, расплываться, словно утопая в толще воды. Единственным ярким, лихорадочно пылающим чувством оставался гнев. Гнев на человека, готового лишить ее жизни походя, мимоходом, будто сбивая пылинку с рукава.

В одну из минут просветления Дженни попыталась хоть что-то сделать с узлом на щиколотке. Увы, силы уже покинули ее, а начавшийся вскоре озноб окончательно лишил всяких шансов на спасение. Вконец измученная, она осела на пол и опять погрузилась в полуобморочное состояние. Ей стало казаться, что в руках ее оказался нож. Тот самый нож, каким пользовался ее тюремщик. Этим огромным, сверкающим как меч клинком она запросто рассекла веревку и легчайшим перышком понеслась ввысь, к свободе и солнцу.

Затем сон оставил ее, и Дженни вновь очутилась на вонючем полу, забрызганная кровью и грязью.

Скрежет она поначалу приняла за продолжение бреда. Даже пролившийся в подвал свет плавно растекся синим небом, травой и деревьями. Лишь когда от хлесткого удара лопнула запекшаяся рана на щеке, пронзив лицо ледяным осколком, она вновь поняла, где находится. Ухватив за плечи, кто-то поднял ее с пола и грубо потряс.

— Дэвид?.. — спросила девушка, пытаясь рассмотреть неясную фигуру склонившегося над ней человека. А может, она просто хотела так сказать, потому что с губ сорвался только немощный, сухой стон. От нового удара по лицу голова безвольно дернулась в сторону.

— Давай! Просыпайся, ну!

Маячащая перед глазами физиономия медленно вплыла в фокус. «О, это не Дэвид…» Черты лица искажены злобой и разочарованием. Захотелось плакать. Получается, не удалось вовремя умереть. Какая же все-таки несправедливость… Впрочем, сознание вновь поплыло, и Дженни едва почувствовала боль, когда мужчина разжал пальцы и ее голова ударилась о твердый грунт.

От нахлынувшего вдруг холода она пришла в себя. Кажется, на секунду остановилось сердце. Дыхание перехватило, диафрагма в судорожном спазме превратилась в камень. Гортань будто когтями драло, но ей удалось протолкнуть в себя один вдох, затем еще один и еще… Смаргивая с глаз воду, она силилась разглядеть стоявшего над ней мужчину. В руке он держал ведро.

— Не смей! Рано тебе еще дохнуть!

Он отшвырнул ведро и, грубо схватив ее за голень, несколькими быстрыми движениями развязал узел. Вздернув хрипевшую девушку на ноги, мужчина то ли понес, то ли поволок ее к дальнему концу погреба. Здесь, возле кирпичной перегородки, он бросил Дженни на жесткий пол. В глазах все плыло, однако ей удалось заметить ржавый водопроводный кран, торчавший из стены. И тут она увидела нечто такое, что пробилось даже сквозь туман инсулинового голода. В полу, рядом с ней, был устроен круглый чугунный сток, и Дженни вдруг поняла, что именно прольется в эту трубу.

Пленницу принесли на забой.

Мужчина появился вновь, на сей раз с мешком в руке. Развязав горловину, он вытряхнул охапку перьев возле головы Дженни. Хотя нет, не перьев. Приглядевшись, девушка поняла, что желтыми обезумевшими глазами на нее смотрит сова.

Сейчас маньяк улыбался:

— Символ мудрости. В самый раз для учительницы.

Вынув нож, он нагнулся и ухватил несчастную тварь за связанные ноги. Та панически забила крыльями, и на какую-то секунду Дженни решила, что сова как бы присосалась к его руке. Тут по бетону забряцал нож, и мужчина с размаху ударил трепыхавшейся птицей об стену. Глухой взрыв, и в облаке перьев на пол упал комок. Мужчина безмолвно смотрел на кровоточащую ладонь, из которой птичий клюв выдрал кусок мяса. «Здорово!» — вскрикнул в Дженни чей-то голос, и картина подвала опять начала расплываться. Но тут ее глаза встретились со взглядом убийцы, лизавшего свежую рану. «Нет! Еще рано! Еще чуть-чуть, и мне будет наплевать, что ты сделаешь», — подумала она, заметив, как в его зрачках зреет решимость.

Увы, он уже двигался к ней.

— Ты ведь тоже немножко сова, да? Бедный, несчастный совенок…

Убийца некоторое время задумчиво постоял над Дженни. Затем, как бы прислушиваясь, склонил голову к плечу. И тут, через застилавший глаза туман, она увидела, как по его лицу расплывается тупое изумление. Секундой спустя, словно просочившись сквозь серую вату, звук донесся и до нее. Тяжелый грохот, идущий откуда-то сверху.

Кто-то пожаловал с визитом.

Глава 28

Лет сто пятьдесят назад старая мельница была гордостью Манхэма. Вообще-то она служила вовсе не для помола муки, а для осушения болот. Такие ветряные насосы сотнями усеивали территорию Большой Заводи. Сейчас мельница выглядела ветхой коробкой, не имевшей ничего общего с былой славой. Все, что осталось от ее внушительных крыльев, — это зияющий пролом в полуобрушившейся стене, сквозь которую некогда проходил мельничный вал. Окружающей местностью вновь завладела природа, и за минувшие десятилетия насыщенная влагой почва до такой степени заросла кустарником, что само здание практически полностью исчезло из виду.

Хотя, как выясняется, и продолжало выполнять определенную роль.

По рассказам Маккензи мне удалось реконструировать события того дня. План предусматривал три одновременных налета: на мельницу, дом Карла и коттедж, где проживал Дейл Бреннер. Идея состояла в том, чтобы захватить обоих мужчин врасплох, не позволив родственникам их предупредить. И пусть при этом на подготовку уйдет больше времени, полиция сочла, что таким образом повысятся шансы застать Дженни в живых. Разумеется, если все пойдет точно по плану.

Я мог бы им возразить, что такого не бывает.

Маккензи отправился вместе с группой захвата на мельницу. День уже клонился к закату, когда машины с полицейскими в бронежилетах приблизились к цели. В состав автоколонны входили фургон вооруженного спецподразделения, несколько санитарных машин и бригад «скорой помощи», готовых умчать Дженни и любых иных пострадавших в больницу. Поскольку единственный доступ к мельнице проходил по узкой и заросшей тропинке, было решено оставить автомобили на границе леса, а дальше двигаться самостоятельно.

Подойдя ближе, основные силы сосредоточились вдоль опушки, выслав вперед прикрытие для контроля за дверьми и окнами с тыльной стороны. Ожидая, когда бойцы займут свои места, Маккензи изучал руины здания. Впечатление полной заброшенности. Потемневшие кирпичи словно всасывают в себя мрак наступающей ночи. Зашипело радио, и чей-то голос доложил, что все готово. Маккензи бросил взгляд на командира тактической группы. Короткий кивок в ответ.

— Вперед.

* * *

Вышеописанные события протекали без моего участия, и единственное, что заботило меня в ту минуту, — это борьба с муками ожидания при полнейшем бездействии. Я знал, что Маккензи прав. Мне уже доводилось видеть сорванные полицейские операции, поэтому я понимал важность их планирования. К сожалению, на душе легче от этого не становилось.

Очевидно, что в полицейский трейлер мне дорога заказана, даже если бы я и хотел остаться. С другой стороны, нет никаких сил сидеть, пытаясь угадать ход событий по угрюмым, замкнутым лицам. Лучше вернуться к «лендроверу» и позвонить жаждавшему новостей Бену. Руки тряслись, пока я набирал его номер.

— Слушай, почему бы тебе не приехать и не подождать здесь? — предложил он. — Заодно помог бы прикончить виски. Тебе так и так лучше не оставаться пока одному.

Я оценил его заботу, но от приглашения отказался. Меньше всего мне нужен сейчас алкоголь. Или чья-то компания, если на то пошло. Я нажал кнопку отбоя и бездумно уставился на мир сквозь ветровое стекло. Небо над Манхэмом потускнело до цвета жженой меди, а с востока накатывали темные облака. Воздух пропитался предвкушением дождя. Все мое существо говорило, что волне необычного летнего зноя приходит, по счастью, конец. Как и многим прочим вещам.

Я резко выскочил из машины, твердо решив вновь воззвать к Маккензи и попробовать добиться разрешения приехать. На полдороге, впрочем, пришлось остановиться. Я заранее знал, каким будет ответ, да и вмешательство в ход событий на этом этапе ничем бы не помогло Дженни.

И тут внезапно пришло решение. Может, они и не взяли меня с собой, но что, если я тихонько приеду и стану поджидать в сторонке? На это никакого разрешения от Маккензи не нужно. Заодно захвачу с собой инсулин и окажусь наготове, когда они найдут мою девушку. Не самый безупречный план, конечно, да все равно куда лучше, чем ждать у моря погоды. Я и так потерял Кару с Алисой. Нет сил тупо сидеть, когда решается судьба Дженни.

Хотя в моем медицинском саквояже инсулина нет и никогда не было, я знал, где его можно найти: в нашем амбулаторном холодильнике. Прыгнув обратно в машину, я добрался до «Банк-хауса» и, не выключая двигателя, нырнул в дом. Хотя вечерний прием закончился, Дженис все еще сидела на месте и, когда я ворвался в дверь, изумленно округлила глаза:

— Доктор Хантер? Я вас даже не… А разве вы ничего не слышали?

Я просто помотал на ходу головой, вбежал в кабинет Генри и рывком распахнул холодильник. За спиной заскрипела коляска, но я даже не обернулся.

— Дэвид?! Что вы затеяли?

— Инсулин ищу, — буркнул я, роясь в склянках и картонных коробках. — Ах, чтоб тебя! Да где же он?!

— Дэвид, успокойтесь и расскажите, что случилось!

— Там этот… Карл Бреннер со своим кузеном. Они держат Дженни на старой мельнице. Сейчас туда полиция нагрянет.

— Карл Бреннер? — Генри умолк, переваривая новость. — А инсулин-то зачем?

— Я туда еду.

Инсулин нашелся сразу. Я схватил всю пачку и открыл металлический шкаф, чтобы достать шприц.

— А у них что, нет с собой врачей?

Я не ответил, упрямо разглядывая полки в поисках одноразовых шприцев.

— Дэвид, остановитесь на секунду и подумайте. С ними — отлично оснащенные медбригады, с инсулином и всем прочим. Ну примчитесь вы туда, и что толку?

Лихорадка, охватившая меня с головы до ног, словно напоролась на этот вопрос. Вытекла вся та неистовая энергия, что доселе двигала моими помыслами. Как дурак стоял я с инсулином в одной руке и шприцами в другой.

— Не знаю… — ответил я охрипшим голосом.

Генри вздохнул.

— Верните-ка все на место, Дэвид, — мягко предложил он.

Я потянул еще пару секунд, затем подчинился.

Он взял меня под руку.

— Давайте мы лучше присядем. Вы так ужасно выглядите…

Не сопротивляясь, я позволил ему подвести меня к креслу, хотя садиться не стал.

— Да не могу я сидеть. Мне надо что-то делать…

Генри сочувственно смотрел мне в лицо.

— Я понимаю, вам трудно. Но иногда, как бы страстно нам этого ни хотелось, никто ничего не может поделать.

В горле стоял комок. Из глаз, кажется, вот-вот брызнут слезы.

— Я хочу туда. Хочу быть там, когда они ее найдут.

Генри промолчал, а затем вновь заговорил.

— Дэвид… — осторожно, как бы нехотя начал он. — Я понимаю, вам не хочется этого слышать, но… знаете, может быть, вам следует как-то подготовить себя?..

Эти слова — словно удар под ложечку. Дыхание перехватило.

— Я знаю, как вы любите ее, и все же…

— Молчите!

Он устало кивнул:

— Ладно. Слушайте, давайте я вам налью…

— Не хочу я пить! — взвился я, хотя тут же взял себя в руки. — Не могу я просто сидеть и ждать. Не могу — и все!

Генри выглядел беспомощным.

— Даже не знаю, что сказать… Мне очень жаль…

— Поручите мне что-нибудь сделать. Что угодно…

— Да ведь у нас нет ничего. Из домашних визитов записан только один человек, и к тому же…

— Кто?

— Айрин Вильямс, и это не срочно. Вам лучше здесь поси…

Не дослушав, я вышел на улицу, даже не захватив с собой амбулаторную карту и едва заметив, каким встревоженным взглядом проводила меня Дженис. Надо двигаться, надо как-то отвлечься от мысли, что жизнь Дженни находится в чужих руках. По дороге к небольшому коттеджу на окраине поселка, где жила Айрин Вильямс, я попытался заполнить голову, припоминая, кем была эта пациентка. Довольно болтливая старушка, давно за семьдесят, со стоическим юмором поджидающая трансплантации артрического бедренного сустава. Обычно мне нравилось ее навещать, хотя нынешним вечером на светские беседы уже не осталось сил.

— Вы какой-то тихий. Язык проглотили? — спросила она, пока я выписывал рецепт.

— Просто устал, — ответил я и тут увидел, что вместо болеутоляющих пилюль назначил ей инсулин.

Миссис Вильямс хмыкнула:

— Можно подумать, я не знаю, что вас гложет.

Я вытаращил глаза на старушку. Та улыбнулась, показывая фальшивые зубы — единственную моложавую особенность своей физиономии.

— Нашли бы вы себе хорошую девушку. Вот тогда и настроение поднимется…

Я еле выполз на улицу и, забившись в «лендровер», уронил голову на руль. Посидев так некоторое время, скосил глаза на часы. Словно издеваясь, стрелки едва тащились по циферблату. Для новостей слишком рано. По опыту работы с полицией я знал, что они, наверное, все еще что-то обсуждают, раздают задания тактическим группам, завершают планирование…

Впрочем, мобильник проверить не мешает. Антенный индикатор вяло мерцал, хотя сигнала должно хватить для приема звонков или сообщений. Увы, пока что нет ни того ни другого. Я поднял лицо и сквозь ветровое стекло уставился на панораму поселка. Поразительно, до какой степени я стал ненавидеть Манхэм. Ненавидеть его кремнистые дома, безрадостный, пропитанный водой пейзаж. Ненавидеть подозрительность и злобу, прямо-таки сочившуюся из «туземцев». Ненавидеть убийцу-извращенца, сумевшего незаметно жить здесь эти годы, взращивая свой психоз, пока он не проявился во всей омерзительной силе. Но больше всего я ненавидел поселок за то, что он, подарив мне Дженни, вновь забрал ее назад. «Видишь? Нет, ты видишь? Вот какой могла бы стать ваша с ней жизнь».

Ненависть, судорогой охватившая все мое существо, исчезла столь же внезапно, как и появилась, оставив за собой тошноту и лихорадку. Черные тучи синяком растекались по темнеющему небу. Я завел мотор. Делать нечего, кроме как вернуться назад и с тоской ждать страшного звонка. Дайте же воздуха…

И тут я вспомнил нечто совершенно постороннее. Тем утром, когда у нас с пастором был разговор в церковном саду, Том Мейсон упомянул, что его деда опять скрутило. Что-то такое со спиной. Старик постоянно жаловался на поясницу: цена, которую приходится платить, десятилетиями простояв в согбенном виде над чужими клумбами. Может, проведать его? Это займет десяток минут, а заодно и отвлечет от горьких мыслей в ожидании звонка Маккензи. С облегчением, смешанным с отчаянием, я развернул машину и поехал к Мейсонам.

Старик Джордж проживал со своим внуком неподалеку от озера, на лесной опушке. В свое время этот домик специально отвели садовнику, приписанному к местной ратуше. Семья обитала здесь уже несколько поколений, и в молодости Джорджу самому доводилось работать в ратуше, пока ее не снесли после войны. Все, что осталось от той эпохи, — это домик да несколько опрятных и прекрасно возделанных акров земли посреди наступающей дикости.

Оставив в стороне озеро, поблескивавшее серо-стальным отливом сквозь деревья, я припарковался во дворике и направился ко входной двери. Под костяшками пальцев задребезжала, завибрировала массивная стеклянная панель. Не дождавшись ответа, я постучал вновь. Небо откликнулось дальним раскатом грома. Я взглянул вверх и с удивлением отметил, как быстро тускнеет свет. Грозовые облака, катившиеся над головой, ставили точку этому дню. Вскорости совсем стемнеет.

Вслед за этой мыслью появилась другая, хоть и запоздалая. В доме нет ни огонька. Получается, Мейсоны куда-то ушли? Их же всего двое, потому что Том еще ребенком потерял родителей… Надо думать, старик Джордж поправился и смог выйти на работу. Я пошел было к «лендроверу», но через пару шагов остановился. Что-то царапало подсознание, что-то я пропустил… Сам воздух будто затаился, замер в сверхъестественном предштормовом молчании. Я огляделся, охваченный предчувствием близкой беды. Вот-вот случится нечто жуткое, хотя кругом все вроде нормально.

Что-то ударило меня по руке, и я подскочил от неожиданности. А, капля дождя! Крупная, тяжелая. Мгновение спустя небо развернулось ослепительной простыней. На миг все вокруг выцвело под бешеным сиянием молний. В последовавшей за этим тишине я скорее почувствовал, нежели услышал новый звук. Секундой позже его стер громовой удар, но я знал, что не ошибся. Слабый-слабый, чуть ли не из подсознания идущий гул, и так хорошо мне знакомый.

Мухи.

В тот самый миг, когда на меня снизошло прозрение, в нескольких милях отсюда, посреди клеток с перепуганными птицами и зверьками, стоял Маккензи и угрюмо выслушивал доклад запыхавшегося сержанта, подтвердившего все прежние опасения.

— Мы проверяли везде, где можно, — сказал полицейский. — Здесь никого нет.

Глава 29

Очень трудно было понять, из какого конкретного места доносится жужжание. Ясно одно: мухи — в доме. Подсказкой не поделились и слепые, затемненные окна, что безразлично взирали свысока. Я подошел к ближайшему и заглянул внутрь. Едва различимые очертания кухни, а больше — ничего. Так, что в следующем окне? Ага, гостиная. Мертвый экран телевизора напротив пары потертых кресел.

Я вернулся к двери, но, подняв было руку, передумал. Если есть кому ответить на мой стук, то мне уже давно бы открыли. Стоя на крыльце, я принялся размышлять, что делать. Итак, есть полная уверенность в том, кто виновник этого звука. Стало быть, игнорировать его нельзя. Ладонь сама потянулась к дверной ручке. Если дом заперт, значит, решение будет принято за меня.

Ручка повернулась без возражений. Дверь открыта.

Я потоптался в нерешительность, зная, что такие вещи нельзя делать даже невзначай. И тут изнутри повеяло запахом. Точнее говоря, слишком хорошо знакомой мне гниловатой вонью со сладковатым привкусом.

Толчком я распахнул дверь настежь, и глазам открылся темный коридор. Сейчас в нос ударило так, что ошибиться невозможно. Во рту пересохло, и я полез за мобильником звонить в полицию. Все, вышло время для игр в кошки-мышки. Что-то… Нет, кто-то здесь умер. Я уже вовсю давил на кнопки, когда сообразил, что сигнала-то нет. Мейсоновский домик оказался в мертвой зоне. Тьфу! Кстати, а сколько времени я уже отрезан от мира? Что, если звонил Маккензи?

Ну хорошо, теперь у меня есть еще одна причина зайти внутрь. Впрочем, даже если бы мне не был нужен обычный телефон, выбора не оставалось. Как ни мучайся, а назад дороги нет.

Вонь усилилась. Я стоял в прихожей, пытаясь понять, что к чему в этом доме. На первый взгляд кругом чинно и опрятно, хотя… Да, так и есть: на всех вещах лежит толстый слой пыли.

— Алё-о! — позвал я.

Никакой реакции. Справа — дверь. Открыв ее, я очутился в той самой кухне, которую видел через окно. В раковине гора грязной посуды, заляпанной остатками подсохшей или гниющей еды. С полдесятка толстых, ленивых мух пробудились к жизни, однако их жужжание даже близко не напоминало того гула, что я слышал со двора.

Гостиная оказалась столь же неприбранной. Уже виденные мной кресла по-прежнему пялились на мертвый телевизор. И ни намека на телефон. Я вышел и направился к лестнице. Старая, до дыр протертая ковровая дорожка вела наверх, скрываясь в полумраке. Встав у нижней ступеньки, я опасливо положил руку на перила.

Не хочется подниматься. Да, но нельзя же просто так возвращаться, раз я зашел столь далеко! На стене — выключатель. Я им щелкнул и чуть не упал, когда в ответ хлопнула перегоревшая лампочка. Осторожно поднимаясь по ступенькам, я чувствовал, как плотнее и назойливее становится вонь. А теперь к ней подмешивался еще какой-то запах, что-то терпко-смолянистое, ерошащее мое подсознание. Впрочем, на размышления времени нет. Лестница закончилась новым коридором. В полутьме удалось различить пустую грязную ванную комнату. И еще есть пара дверей. Я подошел к ближайшей, открыл ее. Внутри — смятая односпальная кровать, некрашеные половицы. Возле второй двери смолистый запах стал гуще. Повернув ручку, я попробовал войти, однако раму, видно, перекосило, и на секунду я даже подумал, будто комната на замке. Я поднажал, что-то вдруг поддалось, и дверь распахнулась.

В лицо ударило черное облако. Отбиваясь от мух, я едва сдержал рвоту, когда навстречу потекла теплая вонь. Я-то думал, что уже привык к ней, однако здесь на меня навалилось нечто запредельное. Мухи потихоньку вышли из истеричного состояния и принялись усаживаться обратно, на какую-то фигуру в постели. Прикрыв обеими руками рот и короткими, судорожными глотками вдыхая воздух, я приблизился.

Первое чувство — облегчение. Труп изрядно разложился, и хотя навскидку невозможно сказать, мужчина это или женщина, ясно одно — он пролежал здесь приличное время. Куда дольше двух суток. «Слава тебе Господи…» — мелькнула слабая искорка мысли.

Я придвинулся еще ближе, и мухи раздраженно зашевелились. Вообще-то для активной деятельности насекомых становилось слишком темно. Доведись мне оказаться тут на час позже или кабы не та молния, что их разбудила, ни за что бы не услышал характерного жужжания. Теперь же я видел, что окно оставлено слегка приоткрытым. Для проветривания комнаты щель чересчур мала, зато вполне достаточна, чтобы запах разложения привлек сюда мух, откладывающих яйца.

Выпростав безвольные руки из-под одеяла, труп полусидел, подпертый подушками. Рядом с кроватью — старая тумбочка с пустым стаканом и остановившимся будильником. Возле них — мужские наручные часы и аптекарская баночка с пилюлями. Название прочитать не получилось, очень уж темно. Тут очередная молния осветила комнату, фотовспышкой выхватив из мрака выцветшие обои в цветочек, обрамленную картину над кроватью и надпись на лекарстве. Копроксамол. Болеутоляющее, выписанное на имя Джорджа Мейсона.

Вполне возможно, что старый садовник действительно мучился спиной, но причина его отсутствия в поселке совсем иная. Мне припомнилось, что ответил Том Мейсон, когда я поинтересовался, куда подевался его дед: «Еще в постели». Кстати, а как давно умер старик Джордж? И что этот факт говорит о Манхэме, не заметившем его исчезновения?

Поворачиваясь к выходу, я постарался ничего не задеть. И пусть здесь скорее имела место семейная трагедия, а не преступление, мне не хотелось оставлять лишних следов. Ведь кому-то придется устанавливать причину смерти Джорджа и выяснять, из каких таких соображений его внук никому ничего не сказал. Конечно, такое поведение вряд ли вяжется со здравым рассудком, но ведь скорбь — вещь довольно странная. Том далеко не первый из тех, кто предпочел не мириться с реальностью.

Когда я вышел в коридор, в нос опять ударил смолистый запах. А сейчас, при открытой двери, мне хватило света разглядеть густые черные мазки вдоль всего косяка. Смятая газета, обмазанная этим же веществом, до сих пор висела на нижней филенке. В памяти всплыло, как туго открывалась дверь поначалу. После легкого прикосновения к потекам на пальцах остались липкие пятна.

Деготь.

Вот что пытался я выудить из своего подсознания, начиная с позапрошлого дня! К запаху кладбищенских цветов и скошенной травы примешивалось еще кое-что. Я был слишком озабочен тогда и не сумел догадаться, но теперь все ясно. Деготь, прилипший к ботинкам Мейсона или к его инструментам, когда он пытался законопатить спальню деда.

То же самое вещество, что я обнаружил в трещине позвонка Салли Палмер.

Надо успокоиться и все обдумать. Том Мейсон — убийца?! Непостижимо. Он всегда выглядел слишком безмятежным, слишком простодушным, чтобы суметь спланировать зверства, не говоря уже о том, чтобы их осуществить на деле.

Однако мы с самого начала знали, что убийца прячется у всех на глазах. С этой задачей Мейсон справился отлично, терпеливо работая в церковном саду или на центральной лужайке, сливаясь с фоном поселка так умело, что по-настоящему его никто не замечал. Вечно в тени собственного деда, тихий и сладкоречивый человек, не оставляющий после себя никакого впечатления.

Если не считать текущей минуты.

Я сказал себе, что делаю слишком поспешные выводы. Ведь и часа не прошло с тех пор, как я был убежден, что убийца — Карл Бреннер. С другой стороны, Мейсон столь же хорошо вписывается в психологический портрет. Причем Бреннер не держит разлагающийся труп родного деда у себя в доме. И не пытается замаскировать запах тем же веществом, что мы нашли в шейном позвонке мертвой женщины.

Руки ходили ходуном, пока я вытаскивал мобильник, чтобы звонить Маккензи. Ах ты, черт! Я совсем забыл, что нет сигнала. Выругавшись, я помчался вниз по лестнице. Да, но какой бы важной ни выглядела находка, я не могу уехать, не убедившись, что здесь нет Дженни. Вихрем пронесся я по всему дому, чуть ли не срывая двери с петель. Увы, ни в одной комнате не обнаружилось признаков жизни или хотя бы телефона.

Выскочив наружу, я на бегу проверил, не появился ли сигнал по какой-нибудь атмосферной прихоти. Нет, мобильник по-прежнему не работал. На звук запущенного мотора над головой бухнул громовой раскат. Уже совсем стемнело, и на лобовом стекле начали взрываться дождевые капли. Размеры дворика не позволяли развернуть «лендровер» с ходу, и мне пришлось подать назад. Фары мазнули светом по деревьям напротив, и в ответ блеснула встречная вспышка.

Если бы не автоматическая коробка, автомобиль бы заглох, когда я выжал тормоз до отказа. Несколько секунд я вглядывался в лес, где заметил вспышку. Хм-м, ничего не видно. От какого же предмета отразился свет? С пересохшим ртом я медленно подал вперед, одновременно поворачивая руль. И тут где-то в глубине, за деревьями, под лучами фар что-то опять сверкнуло.

Ярко-желтый прямоугольник номерного знака — вот что это такое!

Теперь видно, что подъездная дорога не заканчивалась двориком, а уходила в лес. Причем она не выглядит заброшенной, хотя и сильно заросла. С другой стороны, припаркованная там машина находится слишком далеко, и кабы не то секундное отражение, я бы в жизни не догадался, будто там что-то есть.

Надо, надо было связаться с Маккензи, но лес как магнитом тянул к себе. Владение-то частное, расположено в милях от тех мест, где обнаружены трупы. Поиски здесь явно не велись. А тот автомобиль? Не зря же его так запрятали. Я заколебался, как человек, оказавшийся перед нелегким выбором. Хотя нет, на самом-то деле выбирать не из чего. Врубив передачу, я направил «лендровер» в лес.

Почти сразу пришлось сбросить скорость из-за мешавших веток. Затем, не желая привлекать к себе внимания, я выключил фары. Увы, без них вообще ничего не видно. Заново вспыхнувший свет выхватил кусок скрывавшейся в темноте дороги. Дождь уже вовсю барабанил по кабине, и я, трясясь на рытвинах, с трудом различал колею сквозь размазанную щетками воду. Подобно путеводной звезде в лучах фар вновь мелькнуло яркое пятно номерного знака. А секундой позже проявилась и сама машина. Микроавтобус.

Припаркован возле низкого, укрывшегося среди деревьев здания.

Я затормозил и выключил передний свет. Снаружи все сразу исчезло. Пришлось порыться в перчаточном ящике, молясь, чтобы у фонарика оказались еще не севшие батарейки. Щелчок — и появился дрожащий желтый луч. В висках стучала кровь, когда я открыл дверцу и быстрым взмахом кисти обшарил ближайшие заросли. Нет, на свет фонарика никто не выскочил. Одни деревья кругом. В глубине плотным черным пятном проглядывало озеро. Ничего не слыша за шумом дождя, я покинул кабину и успел промокнуть насквозь, пока отыскивал в кузовном инструментальном ящике мой любимый гаечный ключ. Немножко взбодрившись от увесистой тяжести в руке, я направился к зданию.

Находившийся неподалеку микроавтобус оказался на поверку старым и изрядно проржавевшим. Задние дверцы стянуты куском бечевки. Развязав узел, я распахнул скрипучие створки и увидел целую коллекцию садового инвентаря: лопаты, вилы и даже одноколесную тачку. Затем в глаза бросилась бухта проволоки, и я подумал, что Карл Бреннер не наврал брату: Скотт угодил вовсе не в его силок.

За это ответственна совсем другая личность.

Только я собрался отвернуться, как в луче фонарика мелькнуло кое-что еще. Поверх инструментов лежал раскрытый складной нож. Кромка обнаженного лезвия напоминала миниатюрную пилу, заляпанную чем-то черным, засохшим.

Стало ясно, что передо мной то самое орудие, которым была убита собака Салли Палмер.

Внезапно вспыхнувшая молния заставила подпрыгнуть от неожиданности. Почти сразу же последовал чудовищный рев грома, сотрясший воздух. Не особо надеясь на удачу, я проверил мобильник. Действительно, сигнала нет. Оставив позади микроавтобус, я направился к низкому зданию, и вдруг что-то задело мою ногу. Глазам предстала ржавая проволочная изгородь, уходившая в подлесок и увешанная десятками темных комков. Не разобрав поначалу, что это такое, я посветил фонариком, и в ответ блеснула какая-то голая кость. На проволоке — полусгнившие трупы птиц и мелких зверьков.

Десятки тушек.

Под барабанную дробь дождя я пробирался вдоль изгороди. Через несколько ярдов она просто кончилась, оставив после себя оборванную, свившуюся кольцами проволоку. Осторожно перешагнув опасный участок, я продолжил обход периметра. При ближайшем рассмотрении здание оказалось приземистой невыразительной бетонной коробкой без окон и дверей. В отдельных местах стены выкрошились, обнажив арматурный каркас. Будто ребра у скелета. Только добравшись до дальнего конца и увидев глубоко посаженную узкую щель входа, я понял, о чем идет речь. Старое бомбоубежище. Мне было известно, что у немалого числа сельских домов имелись подобные сооружения. Наспех построенные в начале Второй мировой войны, они в итоге оказались практически ненужными.

Впрочем, данному бункеру применение нашлось.

Стараясь не шуметь, я двинулся ко входу. Перед глазами — стальной лист, покрытый тускло-рыжим слоем ржавчины. Как ни странно, замок не защелкнут, и дверь распахнулась в ответ на мое нажатие.

В лицо пахнуло кислятиной. Следуя тяжелым ударам сердца, я ступил внутрь. Луч фонарика осветил пустую, усыпанную пожухлыми листьями комнату. Я посветил кругом и тут заметил вторую дверь, практически спрятанную в углу.

За спиной скрипнуло, я резко провернулся на каблуках и, выбросив вперед руку, попытался удержать входную дверь. Увы, времени не хватило, и сталь с оглушительным грохотом шваркнула о бетонный косяк. Под замирающее эхо я понял, что объявил о своем прибытии.

Что ж, делать нечего, надо идти дальше. Уже не таясь, я направился ко второй двери и, открыв ее, обнаружил уходящую вниз узкую лестницу. Над ступенями — тусклая лампочка, дающая болезненно-желтый свет.

Выключив фонарик, я начал спуск.

В затхлом, дурно пахнущем воздухе явственно читалось присутствие смерти, и я попытался не думать о том, что это могло значить. Ступени свернули за угол, и, спустившись еще на один пролет, я пробрался в длинный низкий подвал. Кажется, он намного больше бетонной коробки наверху, словно бомбоубежище построили на более старом фундаменте. Дальний конец подземелья терялся во мраке. Над верстаком болталась еще одна голая лампочка, своим тусклым сиянием выхватывающая ошеломительное разнообразие каких-то форм и теней.

Я замер, пригвожденный к месту немыслимым зрелищем.

Весь потолок увешан тушками зверей и птиц. Лисы, кролики, утки… Будто жуткая выставка мумифицированных и догнивающих экспонатов. На всех до единого — следы увечий. Лишенные лап или голов, они гипнотически медленно раскачивались в такт невидимым потокам воздуха.

С усилием оторвав взгляд, я осмотрелся. В глаза бросались новые и новые подробности. На верстаке — лампа, нацеленная в пустой угол. В ее резком свете хорошо видна веревка, одним концом привязанная к металлическому кольцу. Возле лампы разбросаны какие-то старые инструменты; здесь же и тиски, придающие страшный смысл всей обстановке. И тут я обнаружил еще один предмет, смотревшийся до омерзения не к месту. Небрежно перекинутое через стул подвенечное платье, богато украшенное кружевными лилиями. И сплошь заляпанное кровью.

Это зрелище выбило меня из оцепенения. Надрывая глотку, я крикнул:

— Дженни!

Что-то зашевелилось в ответ, прячась в тени дальнего угла подвала. Медленно обрисовался силуэт, и в круг света ступил внук Джорджа Мейсона.

На лице его было написано все то же, хорошо знакомое мне невинное выражение, хотя сейчас от него несло жутью. «А ведь он парень здоровенный, — вдруг выскочила мысль. — Куда выше и шире в плечах, чем я. На джинсах и камуфляжной куртке — потеки крови».

В глаза Том смотреть отказывался и вместо этого обшаривал взглядом мою грудь. Руки пусты, хотя из-под куртки выглядывают ножны.

— Где она? — выдавил я дребезжащим голосом и покрепче перехватил гаечный ключ.

— Ах, доктор Хантер, ну зачем вы здесь? — ответил он чуть ли не извиняющимся тоном, неторопливо протягивая руку за ножом. Похоже, изумление вышло обоюдным, когда оказалось, что ножны пусты.

Я шагнул вперед.

— Что ты с ней сделал?!

Том заозирался вокруг, будто отыскивая потерянную вещь.

— С кем?

Схватив лампу, я повернул ее так, чтобы она прожектором ударила ему по глазам. Том прикрылся ладонью, и в этот миг, когда осветились углы, я заметил обнаженную фигуру, полускрытую за дальней перегородкой.

Перехватило горло.

— Не надо, — сказал Мейсон, щурясь против света.

И тогда я бросился вперед, замахнувшись ключом, чтобы изо всей силы врезать по этой безмятежной морде. Рука зацепилась за свисавшие с потолка тушки, и сверху обрушилась лавина шерсти и перьев. Давясь вонью, я смел их прочь, и в этот миг Мейсон сам прыгнул на меня. Я поднырнул, ожидая удара, но он охотился за моим гаечным ключом. Фонариком, зажатым в левой руке, мне удалось вскользь попасть Тому по голове. Он взвыл, выбросил вперед кулак, и меня отшвырнуло назад. Падая, я так приложился об угол верстачных тисков, что спину пронзило диким болевым спазмом. По бетону забряцал мой ключ на пару с фонариком.

Мейсон плечом врезался мне в живот, и воздух динамитным зарядом взорвался в груди. Тиски еще сильнее впились в позвоночник, а я почувствовал, как меня перегибает навзничь. В лицо смотрел по-прежнему невозмутимый взгляд. Сдвинув предплечье, Мейсон уперся мне в кадык и начал давить. Из последних сил выпростав из-под Тома руку, я попытался освободить горло. Тогда он перенес вес тела на локоть, а свободными пальцами стал шарить по верстаку. Тупой деревянный стук, что-то звякнуло… Столярные ножи?! Я обеими руками ухватился за его предплечье, хотя при этом горло осталось незащищенным. Он бросил на меня взгляд и надавил еще больше, попутно пытаясь нащупать инструмент. Перед глазами начали вспыхивать звезды, и тут позади Мейсона что-то шевельнулось.

Дженни! Едва-едва, с черепашьей скоростью девушка ползла к какому-то вороху перьев на полу. Увидев, как она хочет что-то вытащить из-под этой кучи, я заставил себя переключиться на лицо Мейсона и не смотреть, что происходит за его спиной. Попытка врезать коленом в пах не удалась: уж очень близко мы находились друг к другу. Тогда я каблуком, как граблями, чиркнул ему по голени. Он замычал от боли, и давление на мое горло слегка ослабло. Сбоку от нас что-то глухо свалилось на пол. Колодка с торчащими из нее стамесками! Словно толстый паук, к ней метнулась ладонь Мейсона и, несмотря на все мое сопротивление, принялась раскачивать одну из рукояток, мало-помалу вытягивая стальное жало из деревяшки. Краем глаза я заметил какое-то шевеление: это Дженни пыталась подняться на ноги. Сейчас, упираясь плечом в стену, она стояла на коленях и что-то сжимала перед собой.

В следующий миг Мейсону удалось выдернуть стамеску из бруска, и моим вниманием полностью завладела его рука. Я упирался в нее изо всех сил, от напряжения дрожали локти, а стамеска придвигалась все ближе и ближе. Начала захлестывать паника. И немудрено: теперь-то я понимал, каким сильным оказался противник. Поразительно, но если не считать чужого пота, капавшего мне в глаза, физическое усилие никак не отражалось на его туповатом лице. Все та же мягкая сосредоточенность, будто он ухаживает за клумбой.

Вдруг, безо всякого предупреждения, Том отпрянул назад и, выдернув руку, замахнулся надо мной. Отчаянно хватаясь за рукав куртки, я хотел уберечь голову, сознавая всю тщетность своих попыток. Неожиданно Мейсон вскрикнул и прогнулся в пояснице. Горло освободилось, я вскинул лицо и увидел, как за его спиной пошатывается обнаженная, залитая кровью Дженни. Пальцы ее разжались, и по полу забрякал огромный тесак. В тот же миг Мейсон дико взревел и взмахом руки смел девушку с ног.

Она упала бескостным мешком. Я прыгнул вперед, мы оба повалились, и Том закричал снова. Пинком в грудь он оттолкнул меня и пополз в сторону. В глаза бросилось расплывающееся пятно на спине. Мейсон тянулся за ножом, я вскарабкался ему на плечи и тут ногой задел что-то твердое. Гаечный ключ! Мейсон уже ухватился за тесак, однако я его опередил, резким взмахом впечатав ключ прямо ему в рану. Он взвыл от боли, кошкой извернулся навзничь и встретил второй мой удар лицом.

От сотрясения заныла кисть. Мейсон беззвучно обмяк. Я судорожно замахнулся еще раз, но бить передумал. Нет нужды. По-рыбьи глотая воздух, я подождал пару минут и, убедившись, что он больше не двинется, пополз к Дженни. Не подавая признаков жизни, она лежала в том месте, куда ее отбросил удар Мейсона. Я осторожно перевернул Дженни лицом вверх, и сердце чуть не остановилось, когда в глаза мне бросилась кровь, покрывавшая все ее тело. Где-то просто порезы, где-то глубокие раны. Щека оказалась рассечена чуть ли не до кости, а когда я увидел, что садовник проделал с ее ступней, мне захотелось врезать ему еще раз. Нащупав шейную артерию, я едва не разрыдался от нахлынувшего облегчения. Пульс слабый и перемежающийся, но она жива.

— Дженни! Дженни, это я, Дэвид!

Затрепетали веки.

— …Дэвид, — донесся почти неразличимый шепот, и облегчение обернулось ледяным панцирем, когда я почувствовал сладковатый запах ее дыхания. «Кетоацидоз». В организме Дженни начался распад жиров, в кровь поступали токсичные кетоны. Ей нужен инсулин — и немедленно.

А у меня с собой ничего нет.

— Не разговаривай, — дал я глупый, ненужный совет, потому что глаза ее вновь закрывались. Последний запас сил она растратила при атаке на Мейсона, и пульс бился все слабее и слабее. «Нет! Господи, нет! Не сейчас!»

Превозмогая дикую боль в спине и горле, я взял ее в охапку и поразился, какой легкой стала Дженни. Она почти ничего не весила! Мейсон по-прежнему не шевелился, однако хрип его был слышен даже на лестнице, куда я тащил девушку. Поднявшись наверх, я ногой распахнул дверь и, шатаясь, побрел к деревьям. Хотя сейчас дождь лил как из ведра, после омерзительного подвала он казался очистительной купелью. Голова Дженни безвольно качалась из стороны в сторону, поэтому я поскорее усадил ее на пассажирское сиденье. Затем перехватил девушку ремнем безопасности, чтобы она не упала по дороге, и укрыл одеялом из моего комплекта первой помощи. Завел мотор, развернул внедорожник, попутно чиркнув бортом по микроавтобусу Мейсона, и, сшибая кабиной ветки, помчался в поселок.

Машину я гнал, не обращая внимания на опасность. Полных двое суток Дженни провела без инсулина, перенесла бог знает какие муки и к тому же явно истекала кровью. Ей срочно была нужна медпомощь, но до ближайшей больницы несколько миль, а я боялся везти ее в таком состоянии. Кляня себя за идиотизм — ведь был же инсулин в моих собственных руках, в амбулатории-то! — я отчаянно тасовал варианты. Увы, их не так много. Возможно, Дженни уже впала в кому. Если не обеспечить стабилизацию, она погибнет.

И тут мне вспомнились санитарные машины, которые Маккензи должен был привлечь для облавы на старую мельницу. Есть шансы, что они еще там. Решив упрямо дожидаться сигнала, я полез за мобильником. Да, но где он?! Безрезультатно обшарив все карманы подряд, я сообразил, что потерял его во время схватки в подвале. Мозг будто онемел. Что делать? «Вернуться или мчать вперед? Ну же, решай!» Нога будто сама выжала педаль газа до упора. Нет, возвращаться — значит потерять слишком много времени.

Времени, которого у Дженни не оставалось.

Я достиг конца грунтовки и, резко вывернув руль, бросил «лендровер» на основную трассу. Инсулин есть в амбулатории. Там я хоть начать смогу, пока едут санитары. Еще прибавив скорости, я вглядывался в ночь сквозь потоки воды на лобовом стекле. Ливень хлестал так, что даже при всех включенных фарах я едва различал ближайшие несколько ярдов дороги. Косой взгляд на Дженни — и увиденное заставило крепче вцепиться в баранку.

Путь до Манхэма показался вечностью. Но вот он, поселок! Резко вынырнув из-за пелены дождя, навстречу мчатся здания. Кругом бушует настоящий шторм, дорога пустынна, даже от вездесущей прессы не осталось следа. Может, стоит тормознуть у полицейского трейлера, что до сих пор торчит на центральной лужайке? Нет, нельзя. Времени на объяснения не осталось, а самое главное сейчас — это дать Дженни инсулин.

Машина с ревом подкатила к неосвещенному особняку. У меня хватило ума припарковаться в стороне от входной двери, оставив место для кареты «скорой помощи». Выпрыгнув из кабины, я бросился к противоположной дверце. Так, дыхание мелкое и частое… Девушка шевельнулась, когда я вытащил ее под дождь.

— Дэвид?.. — Не голос, а шепот.

— Все в порядке, Дженни, мы приехали. Держись…

Кажется, она не слушала. Затрепыхавшись в руках, Дженни бросила на меня перепуганный, несфокусированный взгляд.

— Нет, нет!

— Это я, Дженни, все в порядке.

— Он убьет меня!

— Не убьет, не убьет, я обещаю.

Девушка опять лишилась чувств. Я заколотил ногой в дверь, не в состоянии открыть замок, когда обе руки заняты обмякшим телом. Прошла вечность, и вот в прихожей вспыхнул свет. Я ввалился внутрь, чуть не сбив Генри вместе с его коляской.

— Вызывайте «скорую»!

Обомлев, он тут же откатился в сторону.

— Дэвид, что за?..

Впрочем, я уже мчался по коридору.

— Она уходит в диабетическую кому, срочно нужна помощь! Звоните же! Да, и скажите им, что у полиции может быть «скорая» наготове!

Ногой распахивая дверь в кабинет Генри, я уже слышал, как он набирает номер. Девушка даже не шелохнулась, пока я укладывал ее на кушетку. Лицо под маской запекшейся крови отливало смертельной белизной. На горле едва мерцал пульс. «Пожалуйста! Пожалуйста, держись!» Но что я мог предпринять?! Отчаянные полумеры, не более того… Почки и печень наверняка отравлены, а сердце может отказать в любой момент, если не начать срочное лечение. Помимо инсулина, ей нужны соли и внутривенные вливания, чтобы вымыть из организма токсины. А что я могу сделать здесь? Только надеяться, что инсулин позволит ей продержаться до приезда «скорой». И до доставки в больницу…

Рывком открыв холодильник, я непослушными руками принялся ворошить коробки. В этот миг в кабинет въехал Генри.

— Я сам достану, а вы готовьте шприц, — приказал он.

Под моим напором со стеллажа посыпались фотографии. Стальные дверцы распахнулись, и я зашарил по полкам.

— Что со «скорой»?

— Едет. Слушайте, вы в таком состоянии… А ну-ка в сторону, я сам все сделаю, — безапелляционно скомандовал Генри и протянул руку за шприцем. Я не сопротивлялся. — Да что случилось-то, черт вас дери? — сердито потребовал он, протыкая пробку иглой.

— Том Мейсон. Он держал ее в старом бомбоубежище, возле своего дома. — При виде недвижного тела сердце словно скрутило жгутом. — Он убил Салли Палмер и Лин Меткалф.

— Внук Джорджа Мейсона? — недоверчиво переспросил Генри. — Вы шутите!

— Он и меня пытался убить.

— Боже мой!.. Где он сейчас?

— Дженни ударила его ножом.

— То есть… он мертв?

— Может быть. Не знаю.

Сейчас мне судьба Мейсона до лампочки. Изнывая от нетерпения, я следил за руками Генри. Он вдруг нахмурился, разглядывая шприц.

— Черт! Игла забилась, ничего не сосет. Дайте другую, живо!

Страшно захотелось заорать в ответ, но я сдержался и кинулся к стеллажу. Дверцы успели захлопнуться, и пока я дергал за ручку, повалилась еще одна фотография. Едва скосив на нее глаз, я схватил коробку шприцев и… Вдруг в голове что-то словно щелкнуло.

Я перевел взгляд обратно, только не на упавшую фотографию, а на соседнюю с ней. Свадебный снимок, Генри с женой. Сколько раз я уже его видел, этот трогательный момент застывшего счастья… А теперь я вижу кое-что еще.

Подвенечное платье. Точно такое же было в подвале Мейсона.

Неужели галлюцинации? Вроде нет: и покрой, и богато отделанный лиф, и вставка из кружевных лилий — все они слишком своеобразны, чтобы ошибиться. Ну очень похожий наряд… Хотя нет, он не просто похожий. Платье — то самое.

— Генри… — начал было я и задохнулся от острой боли в ноге. Сжимая в кулаке пустой шприц, в сторону отъезжал Генри.

— Мне очень жаль, Дэвид. Поверьте, — сказал он. В его глазах читалась странная смесь печали и отрешенности.

— Что… — только и успел выдавить я, как губы перестали слушаться. Кругом все поплыло, комната начала куда-то проваливаться. Осевшее на пол тело будто лишилось веса. Теряя последнюю связь с миром, я вдруг увидел невозможную картинку: Генри встает с кресла-коляски и шагает ко мне.

А потом и он, и все остальное кануло во мрак.

Глава 30

Медленное тиканье заполняет комнату звуком пыли, падающей сквозь солнечный свет. Каждый ленивый такт длится столетие, затем уступает место следующему. Часов я не вижу, но могу их представить: старинный тяжелый короб полированного дерева, пахнущий воском и временем. Он знаком мне до мелочей; в пальцах живет память о латунной округлости ключа, которым заводится пружина.

Я мог бы вечно слушать их торжественную поступь.

На решетчатом поду камина тлеют поленья, источая терпкую сладость сосны. Высокие книжные полки опоясывают стены, а лампы освещают углы мягким сиянием. В центре столешницы вишневого дерева — белая ваза, полная апельсинов. На душе тепло от привычных очертаний комнаты. Мне знаком этот дом, хотя я бываю здесь только во сне. Тут живут Кара и Алиса, обитатели моих сновидений. Дом нашей семьи.

Радость переполняет так, что я не в силах ее сдерживать. Кара сидит на софе напротив, Алиса калачиком пристроилась у нее на коленях. Однако лица их печальны. Мне хочется растормошить их, убедить, что все в порядке. Да, теперь все в порядке. Мы снова вместе.

Отныне и навечно.

Кара осторожно спускает Алису на пол.

— Пойди поиграй, будь умницей.

— Но я хочу быть с папой!

— Нет-нет, не сейчас. Нам надо поговорить.

Разочарованно надув губки, Алиса подходит и обнимает меня. В руках я чувствую тепло и неподдельную реальность ее хрупкого тельца.

— Ну, иди, деточка. — Я целую ее в макушку. Волосы нежны, точно шелк. — Я буду здесь, когда ты вернешься.

Она серьезно смотрит мне в глаза.

— До свидания, папа.

Я провожаю ее взглядом. У двери Алиса оборачивается, машет мне рукой и исчезает. Сердце так переполнено чувствами, что я не могу говорить. Кара по-прежнему смотрит на меня через стол.

— Что случилось? — спрашиваю я. — Что-то не так?

— Дэвид, это ложь.

Я смеюсь, не могу удержаться.

— Какая ложь? Все замечательно! Разве ты не чувствуешь?

Увы, даже моя радость не может прогнать печаль Кары.

— Дэвид, это наркотик. Тебе все кажется из-за него. Он лжет. А ты должен бороться.

Я не понимаю, что ее беспокоит.

— Мы снова вместе. Разве ты не этого хотела?

— Да, но не так.

— Почему? Ведь я с тобой и Алисой. Что может быть важнее?

— Речь не только о нас. Или о тебе. Уже давно все иначе.

В лицо моему восторгу веет первым дыханием холода.

— О чем ты?

— Ты ей нужен.

— Кому? Алисе? Ну конечно, нужен!

Впрочем, я уже понял, что она говорит не о нашей дочери. Мое ощущение счастья — под угрозой. Стараясь продлить его как можно дольше, я иду к столу и беру из вазы апельсин.

— Хочешь?

Не отрывая взгляда, Кара молча качает головой. В моей руке лежит оранжевый фрукт. Я чувствую его тяжесть, ясно вижу пупырчатую кожицу. Если начать чистить апельсин, брызнет сок. Кажется, я вот-вот услышу запах. Я знаю: он сладкий, пикантный. И еще я почему-то знаю, что если попробовать апельсин на вкус, я тем самым дам свое согласие. Дороги назад уже не будет.

Медленно, неохотно кладу я апельсин обратно. На грудь давит такая страшная тяжесть… Я возвращаюсь и сажусь на свое место. Кара улыбается, а у самой в глазах слезы.

— Ты об этом говорила? Помнишь, ты сказала: «Будь осторожен»? — спросил я.

Она не ответила.

— Разве еще не поздно? — захотелось мне узнать.

На лице Кары мелькнула тень.

— Не знаю… Все на грани…

У меня перехватило горло.

— А ты и Алиса?

Ее улыбка полна тепла.

— Все хорошо, за нас волноваться не надо.

— Мы ведь… больше не увидимся?

Она тихо заплакала, все еще улыбаясь.

— Нет. Это тебе уже не нужно.

И у меня по лицу покатились слезы.

— Я люблю тебя.

— Я знаю.

Она подошла, и мы обнялись. В последний раз уткнул я лицо в ее волосы, в последний раз вдохнул их аромат не желая отпускать ее и в то же время зная, что иначе нельзя.

— Береги себя, Дэвид, — сказала она, и, ощутив на губах соленый привкус слез, я вдруг понял, что уже не слышу тиканья часов…

* * *

… а вместо этого нахожусь в темноте, парализованный и задыхающийся.

Я попытался вздохнуть и не смог. Грудь словно обручем стянуло. Запаниковав, я из последних сил сделал хриплый, астматический вдох, затем еще и еще… Такое впечатление, будто меня обернули ватой, заглушив звуки внешнего мира. Как было бы просто сдаться и тихо утонуть снова…

«Ты должен бороться!» — встряхнули меня слова Кары. Прежняя эйфория превратилась в пепел. Диафрагма трепещет, протестуя против каждого вдоха. Но с любым, пусть самым незначительным, глотком воздуха дыхание становится все более уверенным.

Я открыл глаза.

Мир виден под каким-то сумасшедшим углом. Все движется, размазано, не попадает в фокус. Над головой плывет голос Генри:

— …я не хотел этого, Дэвид, поверьте. Увы, когда он ее забрал… Что мне оставалось делать?

Сейчас я понимал, что действительно куда-то плыву. Точнее, еду. По коридору, сидя в кресле-каталке. Я попробовал было привстать и тут же немощно плюхнулся обратно. Стены завертелись еще быстрее, а вместе с ними начала набирать обороты память.

Генри. Игла.

Дженни!

Вместо крика из горла вырвался стон.

— Тсс, Дэвид…

Я вывернул шею, чтобы увидеть Генри, и тут же дико закружилась голова. Тяжело опираясь на коляску, он толкал ее по коридору.

Пешком.

Ничего не понимаю! Может, еще раз попробовать? Нет, в руках совсем не осталось силы. Я вновь обмяк.

— Дженни… «скорая помощь»… — выдавил я заплетающимся языком.

— Эх, Дэвид, не будет никакой «скорой помощи».

— Я… я не понимаю…

На самом-то деле я все понимал. Правильнее сказать, начинал догадываться. Ведь как заволновалась, как перепугалась Дженни, когда я нес ее в дом! «Он убьет меня!» А я-то думал, что она бредит, что речь идет о Мейсоне…

О нет, не о Мейсоне она говорила…

Я дернулся еще раз, желая встать. Руки-ноги повинуются так, словно меня закатали в студень.

— Дэвид, ну что за ребячество! — ядовито отреагировал Генри.

Я понуро осел в коляске, однако, поравнявшись с лестницей, бешено рванулся к перилам. Кресло вильнуло, и я чуть было не вывалился. Генри замахал руками, ловя равновесие.

— Черт тебя дери, Дэвид!

Коляска встала поперек коридора. Я же, обеими руками уцепившись за перила, сидел зажмурившись, потому что все вокруг вертелось и кружилось. Сверху хрипло слетели раздраженные слова:

— Ну хватит, Дэвид. Отпусти. Ты сам знаешь, что ничего не выйдет.

Открыв глаза, я обнаружил перед собой Генри. Вспотевший и взъерошенный, он опирался спиной на коридорную стену.

— Ну пожалуйста, Дэвид… — Похоже, он испытывал настоящую боль. — Ты только хуже делаешь. Для нас обоих.

Я упрямо держался за брус. Горестно вздыхая, он полез в карман и, выудив оттуда шприц, показал его мне. Н-да, полна коробочка…

— Здесь диаморфина хватит на целую лошадь. Не хотелось бы колоть снова. Тебе ведь не хуже меня известно, что тогда будет. И все же если ты не оставишь мне выхода…

Мозг вяло переваривал новую информацию. Диаморфин — обезболивающий наркотик. Дериват героина, способный вызвать галлюцинации и кому. Любимое средство Гарольда Шипмана, которым он навеки усыпил сотни своих пациентов.

А Генри накачал им меня до отказу.

Кусочки головоломки укладывались по местам. Ясно как день…

— Ты с ним… Это ты… с Мейсоном…

Даже сейчас я наполовину надеялся, что он станет все отрицать, что предложит какое-то логичное объяснение. Вместо этого Генри подарил мне долгий, задумчивый взгляд, затем опустил шприц.

— Мне очень жаль, Дэвид. Я никогда не думал, что дело зайдет так далеко.

Нет, это уже слишком.

— Почему, Генри?!

Он криво усмехнулся.

— Боюсь, ты так и не понял, что я и кто я. Эх, занимался бы ты своими трупами, и все. Они куда проще живых людей.

— Что… о чем ты говоришь?..

Морщины прорезались гримасой угрюмого презрения.

— Ты думаешь, мне нравилось быть калекой? Навечно застрявшим в этой дыре? Да еще чтоб на меня сверху вниз пялились эти… эти скоты? Тридцать лет игры в благородного врача! А что взамен?! Благодарность? Да они и понятия не имеют, что означает это слово!

Лицо Генри перекосила гримаса боли. Придерживаясь за стену, он доковылял до телефонного столика и плюхнулся там на стул. Заметив мой взгляд, он усмехнулся вновь:

— Неужто ты и впрямь поверил, что я так просто опущу руки, а? Сдамся? Да ведь я же всегда повторял, что утру нос всем вашим экспертам! — Голос его прервался, и он утомленно вытер пот со лба. — Поверь мне, быть калекой не сахар. Собственное бессилие — да напоказ! Каково?! Ты хоть вот на такусенькую чуточку понимаешь, как это унизительно? Как от этого душа мертвеет? Посмотри на себя сейчас и представь: каково это — остаться таким навсегда? А потом тебе вдруг дают шанс, власть — в буквальном смысле власть! — над жизнью и смертью. И ты… можешь стать… богом! — Он заговорщицки подмигнул. — Давай, Дэвид, признавайся. Ты же врач. Ведь было такое, а? Ты ведь чувствовал? Легкий такой шепоток искушения…

— Ты… ты убил их!

Он даже слегка оскорбился.

— Да я их и пальцем не трогал! Это все Мейсон. Я лишь снял с него поводок.

Потянуло закрыть глаза и отключиться. Только лишь мысль про Дженни, про ее судьбу, остановила меня. С другой стороны, как бы ни хотелось разузнать всю правду, прямо сейчас я не в состоянии помочь ни ей, ни самому себе. А чем дольше он разглагольствует, тем больше шансов, что успеет выветриться наркотик.

— И… и как долго?..

— В смысле, как долго я о нем знал? — Генри пожал плечами. — Первый раз дед его привел, когда он был еще мальчишкой. Тому, видишь ли, нравилось делать больно разным тварям. Он даже ритуалы выдумывал, как их поинтереснее прикончить. Только животных, конечно, в ту пору-то. Причем он даже не понимал, что творит зло. Ни малейшего понятия. Вообще поразительный случай, честное слово. Я предложил сохранить все в секрете и просто назначить транквилизаторы, чтобы как-то притупить его… э-э… наклонности. При условии, что я лично стану за ним наблюдать. Своего рода мой неофициальный проект, если угодно. — Он вскинул руки, пародируя смиренное признание вины. — Я знаю, знаю, не очень этично и так далее. Но помнишь, я тебе говорил, что хотел быть психологом? И стал бы — да еще каким! — кабы не переезд в эту дыру. По крайней мере Мейсон гораздо интереснее артрита или грибка на ногах. Да и справился я с ним не так уж плохо. Если бы не я, он давно бы слетел с катушек…

Страх за Дженни глодал изнутри, однако стоило креслу хоть чуть-чуть подвинуться, как все вокруг начинало вертеться, а к горлу подступала рвота. Я начал потихоньку напрягать мускулы рук и ног, чтобы силой воли вдохнуть в них немного жизни.

— Он… он и деда своего… убил?..

Генри, кажется, искренне возмутился:

— Что за чушь! Да он прямо-таки молился на старика! Нет-нет, то была естественная причина. Сердце, я полагаю. Однако со смертью Джорджа рядом с Томом не оказалось никого, кто заставлял бы его пить лекарства. Как врач, я вообще уже несколько лет перестал его наблюдать. Хочешь верь, хочешь нет, но бесконечные издевательства над животными начинают в конце концов приедаться. Я заботился, чтобы у Джорджа имелся достаточный запас таблеток, ну а в остальном… боюсь, я просто потерял всякий интерес. Пока одним вечером он не заявил мне с порога, что запер Салли Палмер в старой мастерской отца. — Тут Генри даже издал смешок. — Оказывается, он к ней неровно дышал с тех пор, как она разок наняла их с дедом, где-то с год назад. Ну, может, два. Ничего особенного, конечно, пока он сидел на своих транквилизаторах. Ну а потом — увы… Опять поехала крыша, начал следить за Салли… Наверное, он и сам не знал, чего хочет. Как-то вечерком собака Салли его заметила, подняла шум, он ей перерезал глотку, саданул хозяйке по темечку, чтоб не орала, а потом взял и утащил к себе.

Он чуть ли не в восхищении покачал головой. Трудно поверить, что вот этого человека я знал несколько лет, считал своим другом. Какая непреодолимая пропасть между тем, в кого я верил, и этим полоумным созданием, что сидело сейчас напротив…

— Побойся же Бога, Генри!

— А что ты на меня так уставился?! Да и поделом ей, поделом! Корова надутая! Вся из себя: «Ой-ой, я такая знаменитая»! А сама то с местной деревенщиной якшается, то закатит в Лондон или куда еще — и шляется там! Сука наглая! Аааа, черт, на нее только взглянешь и думаешь: «Вылитая Диана»!

При чем тут его покойная жена?!

Генри, конечно, заметил мое недоумение.

— Да нет, я же не про внешность, — пояснил он раздраженно. — У Дианы куда больше класса; что правда, то правда. Зато в остальном… Два сапога пара, ей-богу! Нахальные такие, думают, что лучше всех… Думали, точнее… Типичные самки… Да все бабы одинаковы! Насосутся твоей кровушки — и ржут прямо в лицо!

— Ты же любил Диану…

— Шлюха она! — рявкнул Генри. — Шлюха, шлюха, шлюха!

Лицо его перекосилось до неузнаваемости. Как вышло, что я столько лет не замечал в нем всей этой горечи? Дженис не раз намекала: дескать, их брак счастливым не назовешь. Я, впрочем, списывал ее слова на ревность.

Ох, как же я ошибался…

— А ведь я-то все бросил ради нее! — Генри сплюнул на пол. — Хочешь знать, почему я стал участковым врачом вместо психолога? Пожалуйста: она забеременела, и мне пришлось искать работу. А хочешь, скажу самое смешное? Я так торопился, что на все махнул рукой и даже бросил институт.

Кажется, он испытывал некое извращенное удовольствие, изливая душу.

— Вот именно. У меня и диплома-то настоящего нет. Как ты думаешь, с какой стати я вообще остался в этой дыре? Да потому просто, что у того старого забулдыги, что сидел здесь раньше, мозги вконец спеклись и он забыл проверить мои бумаги! — Генри горько хохотнул. — О, ирония судьбы! Думаешь, я не заметил ее, когда выяснилось, что искренности и в тебе — кот наплакал? Впрочем, есть между нами одна разница: я сюда попал как в мышеловку. Уехать никуда нельзя, новой работы не найти: а вдруг все всплывет? И тебя еще удивляет, почему я так ненавижу Манхэм? Да потому что это тюрьма!

Он иронически вздернул бровь и стал похож на больную, пародийную копию того, прежнего, Генри.

— И что же сделала моя дражайшая Диана? Подставила надежное, верное плечо своему супругу? О-о, нет! Это все я виноват! Выкидыш случился по моей вине! Из-за меня она не может больше иметь детей! Я сам виноват, что она пошла по мужикам!

Не знаю, может, именно наркотик сейчас обострил мои чувства, только я вдруг увидел, к чему он клонит.

— Та могила в лесу… мертвый студент…

Генри поперхнулся словами и даже как-то сдал внешне.

— Боже мой, когда они его нашли, после всех этих лет… — Он замотал головой, словно стряхивая воспоминания. — Ну да, один из ее списка. Я-то думал, будто к тому времени достаточно закалился, чего бы она ни вытворяла. Беда в том, что он слишком отличался от ее обычных, неотесанных, мужланов. Интеллигентный, симпатичный. И такой, черт бы его побрал, молодой… Вся жизнь, вся карьера впереди… А у меня?!

— И ты его убил…

— Так я же не специально! Я пришел к его палатке и предложил денег, чтобы он уехал. А он, дурачок, не взял. Вообразил, будто у них какая-то несусветная любовь… Естественно, я ему глазки-то раскрыл. Объяснил, что за сучья тварь эта Диана. Ну, повздорили… Слово за слово…

Он пожал плечами, складывая с себя всякую ответственность.

— Все решили, что он просто собрал вещички и свалил. Даже Диана. «Подумаешь, таких, как он, пруд пруди» — вот ведь какая у нее была философия. В общем, ничего не изменилось. Меня по-прежнему держали за посмешище, местного рогоносца. А как-то раз, возвращаясь с ней со званого ужина, я решил: «Все, с меня хватит»… Там был такой мост, каменный… Ну и вместо того чтобы свернуть туда, я поддал газу.

Его покинуло прежнее оживление, и, обмякнув на стуле, Генри стал походить на больного, немощного старика.

— И все бы ничего, да сдали нервы. В последнюю секунду попытался вывернуть и не успел. Вот так и случилась та знаменитая катастрофа. Очередной блин комом. И что интересно, последней посмеялась-таки Диана. Ее-то убило сразу… А я… вон каким остался…

Генри хватил кулаком по собственной ноге.

— Бесполезно! Жизнь в Манхэме и без того гнусна, а теперь, глядя на всех этих людишек, мою паству, с их жалкой суетой, с тем, что они зовут жизнью… и с этими вечными ухмылками вслед… я такую… такую ненависть испытывал! Признаюсь тебе, Дэвид, были времена, когда хотелось изничтожить их всех до единого! На корню!.. Жаль, духу не хватило. Даже с собой не удалось покончить, если на то пошло. И тут на моем пороге возникает Мейсон. Будто кот, притащивший воробья хозяину. Мой личный голем[2]!

У него на физиономии читался чуть ли не восторг вперемешку с изумлением. Генри вновь, уже гораздо яростнее, уставился мне в лицо:

— Глина, Дэвид. Глина — вот что он такое. Ни капли совести, ни крохотной мыслишки о последствиях. Он просто ждал, пока я начну лепить из него, начну приказывать! Ты хоть способен представить, на что это похоже? До какой степени возбуждает? Когда я стоял в том подвале и смотрел на Салли Палмер, во мне звучала мощь! Впервые за многие годы я перестал быть жалким калекой. Я смотрел, как рыдает эта женщина, доселе наглая и высокомерная, а ныне залитая кровью и соплями; смотрел — и чувствовал силу!

Глаза Генри пылали адским огнем. И что самое страшное — в них читался здравый рассудок, несмотря на все безумие его поступков.

— И я понял: вот он, мой шанс. Не просто отомстить Манхэму, а изгнать, вытравить Диану из памяти как злую нечисть! Она вечно гордилась своим умением танцевать, поэтому я отдал Мейсону ее подвенечное платье и ту музыкальную шкатулку, что купил на медовый месяц. Господи, как же я ненавидел эту дрянь! Сколько раз я слышал, как она вновь и вновь заводит идиотский «Лунный свет», собираясь на случку с очередным самцом! В общем, я приказал Мейсону одеть Палмер в платье Дианы и обождать снаружи. А потом я спустился вниз и смотрел, как она танцует. Представляешь, перепугалась так, что едва могла шевельнуться! О, как я ее унизил! И когда все кончилось, я не могу тебе передать, до какой степени очистилась душа! И почти не важно, что на месте Дианы был кто-то другой!

— Генри, ты болен… Тебе нужна помощь…

— Нечего разыгрывать лицемера! — огрызнулся он. — Мейсон так и так бы ее прикончил! Ты что, думаешь, он остановился бы, вкусив первой крови? Утешься, если хочешь: он их не насиловал. Смотреть любил, а вот трогать не решался. Я не говорю, что рано или поздно он бы до этого не дошел, нет. Я к тому, что он их вроде как побаивался.

Такое впечатление, что эта мысль развеселила Генри.

— Забавно, правда?

— Он их мучил!.. — закричал я.

Генри пожал плечами, хотя глаза отвел.

— Худшее случалось уже после их смерти. Лебединые перья, зайцы какие-то… — Он брезгливо поморщился. — Вечно эти его ритуалы. Он даже то платье к процессу приспособил. Стоило ему что-то сделать, как это тут же превращалось в железное правило. А ты знаешь, почему он держал их живыми по трое суток? Да потому что первую из них он убил именно на третий день. Потерял голову, когда она пыталась сбежать. Кабы не эта случайность, с такой же легкостью могло быть суток пять, а то и шесть.

Так вот почему Салли Палмер оказалась избита, а Лин Меткалф — нет! Не для того, чтобы ее не опознали. Буйнопомешанный всего лишь вышел из себя…

Я непроизвольно вцепился в ручки кресла, когда в памяти всплыл совет Генри перед облавой на старой мельнице: «Может быть, вам следует как-то подготовиться?» Он знал, что полиция ищет не там, где нужно; знал, что именно вот-вот случится с Дженни. Были бы у меня силы, я бы прикончил его прямо на месте.

— Почему Дженни? — хрипло выдавил я. — Чем она виновата?

Он попытался вновь принять беззаботный вид, да безуспешно.

— По той же причине, что и Лин Меткалф. Мейсон положил на нее глаз.

— Врешь!

— Ладно, ладно, хорошо! Да потому что ты меня предал! — закричал он. — Я-то думал, что ты мне как сын! Единственный светлый луч на всем гнилом болоте. А потом ты ее встретил! Я же понимал: это только вопрос времени, когда ты уедешь, когда начнешь новую жизнь! Ты превращал меня в старика! А когда ты рассказал, что помогаешь полиции, что рыщешь у меня за спиной, я… я просто…

Он замолчал. Медленно-медленно, чтобы не спугнуть врага, я попытался чуть подвинуться в кресле, стараясь не обращать внимания, как закружилась, завертелась комната.

— Я никогда не хотел причинять тебе боль, Дэвид, — настаивал он. — Помнишь ту ночь, когда Мейсон опять пришел за хлороформом? «Кражу со взломом» помнишь, да? Мы оба сидели прямо там, в кабинете, а ты чуть было не ввалился… Клянусь Богом, я не знал, что он пытался тебя зарезать! Я сам-то все увидел уже потом, в коридоре. А следующим утром, когда ты застал меня возле шлюпки?

В его взгляде читалась вина пополам с гордостью.

— Ты-то думал, я хотел в нее сесть? О нет. Я из нее выбирался.

Да, под этим углом все становилось очевидным. Дома этой парочки, Мейсона и Генри, стояли на берегу, и если исключить ситуацию, когда кто-то специально следит за озером, крайне маловероятно, чтобы ночью удалось заметить крошечную, тихо плывущую лодку.

— Я решил его остановить. Отозвать пса, если угодно, — продолжал Генри. — Хотел сказать ему, что передумал. На это ушли бы часы, но раз у него нет телефона, другого выхода не оставалось. Впрочем, только зря потратил время. Стоит Мейсону на чем-то зациклиться — все, пиши пропало… Одни трупы чего стоят! Я ему говорю: «Нельзя их просто так оставлять на болоте, закопать надо». Что ты! Ему, видишь ли, это неинтересно! Упрется пустым взглядом, а потом все равно сделает по-своему!

— Значит, ты позволил ему забрать Дженни… А потом приехал сам… и смотрел, как она…

Он вскинул было руки и тут же дал им безвольно упасть.

— Ну не думал я, что все так обернется! Прошу тебя, Дэвид, поверь мне! Я никогда не желал тебе зла!

Глазами он лихорадочно шарил по моему лицу, отчаянно пытаясь найти хоть какие-то признаки понимания или сочувствия. Секунду спустя в зрачках погасла мольба. Он криво усмехнулся.

— Да уж, человек предполагает, а Бог…

Генри вдруг ударил кулаком по столу.

— Черт возьми, Дэвид, неужели нельзя было добить Мейсона?! Я мог бы тогда рискнуть, даже с этой девчонкой! А ты не оставил мне выбора!!!

Гневный вопль разочарования эхом прокатился по коридору. Генри потер кожу на лбу и замер, уставившись в никуда. Так прошло с минуту, а потом он глухо сказал:

— Что ж, пора.

Он начал приподниматься со стула, и тогда я, собрав все силы, прыгнул на него.

Глава 31

Жалкая попытка отчаяния. Ноги отказали немедленно, и я мешком повалился на пол. Загрохотало опрокинутое кресло. Перед глазами снова завертелась, вздыбилась сумасшедшим углом комната. Я зажмурился, прощаясь с последней надеждой.

— Эх, Дэвид, Дэвид… — печально отреагировал Мейтланд.

Я лежал на раскачивающемся полу, беспомощно ожидая укола и той пелены мрака, что за ним наконец-то последует. Но нет, пока ничего не происходит. Я приоткрыл один глаз и, несмотря на головокружение, попробовал сфокусировать взгляд на Генри. Неуверенно держа шприц, он смотрел на меня чуть ли не с огорчением.

— Ты только хуже делаешь. Ведь ты же умрешь от этой инъекции. Пожалуйста, не вынуждай меня.

— Все равно… ты рано или поздно… — неразборчиво выдавил я.

Я попытался привстать. Руки отказывались повиноваться, а в голове гудел колокол. Тело обмякло, в глазах поплыл туман. Будто сквозь мутное стекло я видел, как Генри нагнулся и взял меня за кисть. Отнять руку не было сил, оставалось лишь смотреть, как игла упирается в нежную кожу предплечья. Мне надо подготовиться, надо сопротивляться, пусть даже все это бесполезно…

Впрочем, Генри так и не нажал на поршень. Медленно, ох как медленно, он отвел иглу.

— Нет, не могу я так… — пробормотал он и сунул шприц обратно в карман.

Сейчас туман полностью заволок поле зрения, в коридоре стемнело. Чувствовалось, как вновь засыпает мой разум. «Нет!» — отчаянно хватался я за остатки сознания, но они песком просачивались между пальцами. Мир исчез остался один только великий, ритмичный гул. «Сердце», — мелькнула смутная мысль.

Кто-то приподнял уже не мое, чужое тело. Его куда-то несут… Я открыл и тут же захлопнул глаза, чуть ли не до рвоты оглушенный калейдоскопом красок и форм. Тошноту удалось подавить, я дал себе слово больше не падать в обморок.

Какой-то лязгающий звук, затем холодный воздух лизнул лицо. Через прищуренные веки я вижу иссиня-черный купол неба. Кристально чистые созвездия то прячутся, то вновь выглядывают из-за рваных туч, несущихся на ветрах-невидимках.

Я глубоко вдохнул, стараясь прочистить мозг. Подскакивая на неровностях и похрустывая гравием, кресло-коляска держала курс на внедорожник. Странно, что сейчас все мои чувства невероятно остры, как бритва. Я слышу шорох ветвей на ветру, в носу щекочет сыроватый запах суглинка. Царапины и потеки грязи на «лендровере» кажутся огромными, словно континенты.

Дорожка вела на холм, и я слышал, как сопит Генри, толкая коляску. Очутившись наконец у машины, он остановился, глотая воздух. Я понимал, что надо попытаться еще раз, но до рук и ног эта идея не доходила. Отдышавшись, Генри решил добраться теперь до кабины. Придерживаясь за каталку, он обогнул ее деревянными, неуклюжими шажками и, обливаясь потом, обессиленно плюхнулся на подножку. Даже в лунном свете заметно, насколько бледна у него физиономия.

Натужно хрипя, он вскинул взгляд. Наши глаза встретились, и Генри слабо усмехнулся:

— Что… очнулся? — Не поднимаясь с подножки, он нагнулся вперед и просунул руки мне под мышки. — Итак, Дэвид, выходим на финишную прямую. А ну-ка…

Несколько лет, проведенных в инвалидной коляске, не прошли даром, и теперь в руках Генри скопилась изрядная сила. Мои бока словно зажали в клещи. Крякнув, он оторвал меня от сиденья и попытался затащить в машину. Я тут же уцепился за дверцу и повис на ней, раскачиваясь.

— Дэвид, прекрати, что за глупости, — пробурчал он и, посапывая, принялся отгибать мне пальцы.

Я угрюмо держался.

— Да ты отцепишься наконец или нет?!

Он меня одолел, дернув так, что я лицом приложился о кромку дверцы. Вспыхнули звезды, и секундой позже я очутился на жестком стальном полу «лендровера».

— Ох, Дэвид, видит Бог, я не хотел, — сказал Генри, вынул платок и стал промокать мне лоб. Ткань тут же окрасилась темными, влажно блестевшими пятнами. Он некоторое время смотрел на них, потом откинулся спиной на дверную стойку и закрыл глаза. — Господи, что за бред…

Голова звенела от боли, но она была колючей и чистой, как ледяной душ, смывавший наркотический туман.

— Генри, нет… не делай этого…

— Ты думаешь, мне нравится? Я просто хочу поставить точку, сейчас. Разве я многого прошу? — Он устало качнулся. — Господи, это так утомляет… Я собирался отвезти тебя к озеру и там все закончить. Сесть в лодку, добраться до Мейсона… Да, видно, не судьба…

Генри перегнулся надо мной и, пошарив рукой в глубине салона, извлек оттуда кусок резинового шланга.

— Вот, из садика взял, пока тебя не было. Вряд ли он еще сгодится Мейсону… — Попытка мрачно пошутить не удалась. Он обмяк. — Суеты, конечно, не оберешься, когда они тебя здесь найдут. А с другой стороны, может, и повезет. Сочтут самоубийством. Вариант не идеальный, да что делать…

Он захлопнул заднюю дверцу, и «лендровер» погрузился во мрак. Щелкнул замок, за бортом машины послышались шаги. Я попробовал было сесть, однако вновь накатило головокружение. Я оперся на ладонь и тут же ощутил нечто плотное, шерстистое. Да это же одеяло! А под ним что-то есть. Ледяной волной хлынуло прозрение.

Дженни.

Собравшись в комок, она лежала за пассажирским сиденьем. В полумраке кабины я еле-еле различал светлое пятно ее белокурых волос. Встрепанных, перепачканных чем-то темным. Девушка не шевелилась.

— Дженни! Дженни!

Даже сдернув одеяло у нее с головы, я так и не добился ответа. Кожа — холоднее снега. «О Боже! Пожалуйста, нет!»

Внезапно распахнулась водительская дверца. Покряхтывая, на сиденье вскарабкался Мейтланд.

— Генри… пожалуйста, помоги.

Слова потерялись в визге стартера. Двигатель успокоился, перешел на глухое ворчание, и Генри, приоткрыв окно, обернулся к нам. В темноте едва прорисовывались черты его лица.

— Мне очень жаль, Дэвид, честное слово. Только я не вижу другого выхода.

— Побойся Бога!

— Прощай, Дэвид.

Он неуклюже сполз из кабины и хлопнул дверцей. Через секунду что-то просунулось через щель над приспущенным окном.

Резиновый шланг. Теперь ясно, зачем он оставил двигатель включенным…

— Генри! — закричал я, подхлестнутый страхом. За лобовым стеклом мелькнула тень человека, идущего к дому. Я завертелся как червяк и попытался открыть заднюю дверцу салона, хотя и так знал, что она на замке. Безрезультатно, даже не шелохнулась. Кажется, я уже чувствую запах выхлопа. «Ну же, думай!» Я пополз к кабине, к торчащему из окна шлангу. На пути непреодолимой баррикадой высились кресла. Придерживаясь за одну из спинок, я рискнул было встать, однако глаза тут же застило облако и тело мешком осело назад. Вот-вот потеряю сознание… «Нельзя! Не смей!» Я повернул голову, увидел недвижную фигуру Дженни и поборол накативший мрак.

Так, попробуем еще раз. Между сиденьями есть некоторый зазор… Удачно просунув в него руку, я зацепился за какую-то железяку и, напрягая последние силы, слегка подтянулся. Перед глазами замерцал обморочный туман, готовый поглотить меня в любую секунду. Я замер в ожидании. Господи, как ноет сердце… Когда немного отпустило, я стиснул зубы и рывком подтянулся еще чуть-чуть. «Лендровер» заходил ходуном. «Давай же!» Теперь я сплюснутой сарделькой торчал между сиденьями, больно сдавившими грудь. В замке зажигания болтались ключи, но с таким же успехом они могли бы висеть за милю от меня. Я отчаянно зашарил рукой в поисках кнопки открывания окна, заранее зная, что ничего не выйдет. В голове все кружилось и вертелось. Из окна зловеще выглядывал черный зев резинового шланга. А может, я успею до него дотянуться и выпихнуть наружу? Хм-м, и что потом? Генри просто засунет его обратно, если, конечно, не потеряет терпение и не вколет мне остатки диаморфина.

Что же делать? Ухватившись за рычаг ручного тормоза, я еще глубже протиснулся в щель и тут за лобовым стеклом вдруг заметил силуэт Генри. Тяжело опираясь на кресло-коляску, он медленно толкал его к дому.

Ладонь по-прежнему лежит на ручнике. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я отпустил тормоз.

«Лендровер» вздрогнул и не двинулся с места, хотя стоял на пологом скате, ведущем к дому. Я рывком бросился вперед, стараясь раскачать машину и преодолеть инерцию. Увы, ничего не вышло… Так, а это что такое перед глазами? Рычаг автоматической коробки? Да, стоит в парковочном положении, пока двигатель работает и качает выхлопные газы в салон.

Вытянувшись до отказа, я толкнул рычаг, и передача включилась.

«Лендровер» тихонько тронулся с места. Зажатый между креслами, я увидел, как дернулся Генри, заслышав приближающийся гул мотора. Он обернулся и изумленно разинул рот. Скатываясь, машина набирала скорость, хотя все равно у него есть еще масса времени, чтобы убраться с дороги. Почему же он не отходит? Наверное, израсходовал последние силы, а может, ноги просто не в состоянии быстро реагировать… Как бы то ни было, на секунду наши глаза встретились, и в следующий миг «лендровер» наехал на Генри.

Глухой удар, и мой враг исчез из виду. Словно переваливаясь через бревно, машина подскочила раз, другой… Потеряв равновесие, я попытался было ухватиться за ручник, но опоздал. Дом вдруг внезапно вырос за лобовым стеклом, последовал резкий удар, скрежет, и меня вышвырнуло из щели. Оглушенный, лежал я поперек одного из сидений, прислушиваясь к глухому рокоту двигателя. Затем я протянул руку, выключил зажигание, выдернул ключи и ватными пальцами нажал на ручку дверцы.

В кабину хлынул свежий воздух. Жадно глотая холодные струи, я вывалился на землю. Спину больно колол острый гравий, но с минуту я просто набирался сил. Потом, перекатившись на живот, уцепился за подножку и встал на ноги. Перебирая руками на манер Генри, нащупывая опору, я добрался до задних колес.

Мейтланд лежал в нескольких ярдах за машиной: темная недвижная фигура в обнимку с раздавленной коляской. Впрочем, что о нем думать? У меня нет на это времени. После нескольких попыток ключ попал в замок, я открыл заднюю дверь и полез в салон, к Дженни.

Она даже не шелохнулась, когда я неловкими, нескоординированными движениями стянул с нее одеяло. «Пожалуйста, прошу тебя, будь живой!» Кожа холодная и бледная, однако Дженни все еще дышит: звук хриплый, с присвистом, а в воздухе разносится характерный, предательски сладкий запах ацетона. «Ну слава Богу…» Захотелось обнять ее, хоть немножко согреть своим теплом, однако ей срочно нужно нечто большее.

Я съехал на животе из салона и встал. На сей раз все прошло легче. Должно быть, адреналин и отчаяние помогли побороть слабеющее действие наркотика. Парадная дверь по-прежнему открыта. Пошатываясь, я добрел до этого яркого прямоугольника и очутился в прихожей. Так, где ближайший телефон? Ага, вот он, на столике! По стеночке, по стеночке, осторожно… Я едва не шлепнулся на тот самый стул, где раньше сидел Генри, но сумел-таки остаться на ногах. Нельзя садиться, иначе я просто не смогу встать. Непослушной рукой я ухватился за трубку и… Проклятие, не могу вспомнить, какой у Маккензи телефон! Деревянными корявыми пальцами я набрал номер «Скорой» и чуть не свалился в обморок, услышав голос диспетчера. Зажмурив глаза, чтобы не поддаться спазму головокружения, я начал говорить. Надо сосредоточиться, дать нужные подробности, потому что от этого зависит жизнь Дженни. Мне удалось вполне разборчиво выдавить слова «срочно» и «диабетическая кома», затем в голове все спуталось и речь превратилась в бессвязный лепет. Когда диспетчер принялся задавать какие-то вопросы, я просто разжал пальцы и уронил трубку на аппарат. А ведь я-то еще собирался дойти до холодильника с инсулином… Увы, сейчас я понимал, что ничего не выйдет. Цепляясь за телефонный столик, я пытался удержаться на ногах, а свет в глазах то мерк, то вспыхивал вновь. Даже если удастся добраться до инсулина, я не осмелюсь сделать инъекцию в таком состоянии…

Ковыляя пьяным шагом, я выбрался на улицу. У самого «лендровера» навалилась такая усталость, что чуть не подкосились ноги. Дженни лежала на боку, как я ее и оставил. До ужаса белое и неподвижное лицо. Даже с расстояния в несколько шагов было ясно, что дыхание сильно ухудшилось. Сплошные хрипы, неровный и быстрый, слишком быстрый, темп.

— Дэвид…

Голос Генри, точнее, едва различимый шепот. Я обернулся. Он не шевелился, хотя и повернул голову в мою сторону. Влажная от крови, блестит одежда. На бледном гравии вокруг тела расплываются темные пятна. В полумраке я видел, что глаза у него широко распахнуты.

— Я знал… что ты темная лошадка…

Я уже поворачивался к Дженни, когда он позвал еще раз:

— Пожалуйста…

Не хочу его видеть. Ненавижу его, и не за то, что он сделал, и даже не за то, кем оказался. Нет, я ненавижу его за то, кем он никогда не был. Впрочем, я все еще колебался в нерешительности. Даже сейчас, оглядываясь назад, я не знаю, как бы поступил в ту минуту, если бы…

Если бы Дженни не перестала дышать.

Словно выключили звук. Дыхание просто исчезло. Застыв на месте, пару секунд я смотрел ей в лицо: вот-вот она вздохнет, вот сейчас… еще немного подождать и… Стояла полная тишина. Я лихорадочно полез в машину.

— Дженни? Дженни!

Я обнял ее, приподнял за плечи, и голова девушки безвольно откинулась назад. Глаза — полумесяцы белизны, разлинованные до боли красивыми ресницами. Пульс, где пульс? Ничего…

— Нет!

Что это? Как такое возможно? Почему сейчас?! Паника будто парализовала меня. «Думай. Думай!» Под волной адреналина стали проясняться мысли. Я перевернул Дженни обратно на спину, схватил одеяло и, свернув его жгутом, подложил ей под шею. Мне доводилось делать искусственное дыхание, но как бы понарошку, еще во время учебы в институте. «Давай же!» Чертыхаясь на собственную неуклюжесть, я запрокинул ей голову, сжал пальцами нос и неловкими пальцами принялся вытягивать язык из гортани. Когда я прижался губами к ее рту, перед глазами все поплыло. Сделав один прямой выдох, затем второй, я крест-накрест уперся ладонями ей в грудину и начал ритмично выжимать, считая секунды.

«Давай, давай!» — беззвучно молился я. Еще раз прямое дыхание рот в рот, опять прокачка легких… Нет? Делай снова, делай!.. Под руками обмякшая, безразличная Дженни. Из моих глаз катятся слезы, кругом все размыто, стерто, неясно… Но я упрямо продолжаю работать, хочу своей волей включить ее сердце… Вдохнуть жизнь…

Бесполезно.

Я прогнал эту мысль из головы, сделал еще один выдох и досчитал до пятнадцати, нажимая ей на грудь. А потом то же самое — еще раз. И еще…

Она мертва.

Нет! Не верю! Ослепленный слезами, я продолжаю работать. Окружающий мир сузился до бездумного повторения: «Выдох. Нажим. Раз. Выдох. Нажим. Два…»

Я потерял всякое чувство времени. Не услышал даже завывания сирен, не заметил света фар, хлынувших в салон. Нет ничего… Ничего, кроме неподвижного, холодного тела и моего отчаянного ритма. У меня на плечах чьи-то руки, и тем не менее я отказываюсь сдаться.

— Нет! Прочь! — пытаюсь я бороться. Кто-то тянет меня назад, от «лендровера» и моей Дженни. Дворик запружен машинами, залит вспышками, шумом, суетой… Поддерживая под руки, санитары тащат меня к карете «скорой помощи». Исчезают последние силы, подгибаются ноги, я падаю на гравий… Перед глазами — лицо Маккензи. Он что-то говорит? Я ничего не слышу, мне все равно… Возле внедорожника снуют какие-то люди…

И здесь, прорезавшись над сумятицей, до меня долетают слова, от которых едва не останавливается сердце:

— Без толку. Опоздали.

Эпилог

Трава похрустывает под ногами стеклянной крошкой. Раннее утро заиндевелым ртом высосало краски из пейзажа, превратив его в унылую монохромную пустыню. Одинокая ворона закладывает вираж в белесом небе; неподвижные крылья наискось режут ледяной воздух. Взмах, второй — и птица исчезает среди костлявых веток. Еще один черный комок в паутине голых сучьев…

Руки в перчатках, но мне все-таки холодно. Запихнув их поглубже в карманы, я притопываю на месте: стужа пробирает даже сквозь толстые подошвы. Вдалеке видна машина, крошечное цветное пятнышко, ползущее по извилистой ниточке дороги. Я смотрю ей вслед и завидую водителю, чье путешествие ведет к теплу жизни, теплу человеческого дома.

Рука сама собой тянется к белой полоске над бровью. Опять чешется. Из-за холода, наверное. Памятный знак о той ночи, когда я рассек себе лоб о дверцу «лендровера». За прошедшие месяцы все зажило, остался лишь узенький шрам. Куда сильнее напоминают о себе другие, невидимые глазу раны. Впрочем, я знал, что даже они когда-нибудь покроются струпьями и затянутся.

Когда-нибудь…

Эх, столько времени минуло, а ведь до сих пор не получается окинуть манхэмские события непредвзятым взглядом. С другой стороны, все реже и реже вспыхивают мимолетные воспоминания о ночной буре и спуске в погреб, о том, как я вез Дженни сквозь ливень, о том, что случилось дальше… Но все равно, пусть уже и не столь часто, эти картинки били по сознанию так, что становилось трудно дышать.

Полиция застала Мейсона живым. Вообще говоря, он еще трое суток протянул и даже иногда приходил в сознание. Ненадолго, впрочем: только чтобы успеть улыбнуться женщине-полицейскому, сторожившей его палату. Одно время я волновался, что меня самого потянут к ответу. Уж такие у нас в Англии законы. По счастью, очевидных обстоятельств самообороны на пару с жуткими свидетельствами из погреба хватило, чтобы не завязнуть в абсурдных аспектах уголовного кодекса.

А если кому-то нужны еще доказательства, то пускай они берут их из дневника, что полиция нашла в запертом столе Генри. Отчет о неофициальном психологическом проекте, сиречь подробнейший журнал наблюдений за младшим садовником Манхэма, ставший, по сути дела, посмертным признанием. Генри оказался заворожен, пленен, очарован своим «подопытным кроликом». Это видно невооруженным глазом: начиная от раннего садизма Мейсона-подростка (те самые замученные кошки, о которых мне давным-давно говорил Маккензи) и кончая последними часами их извращенного партнерства.

Хотя дневник мне самому читать не приходилось (да и не было никакого желания, если честно), я побеседовал с одним из полицейских психопатологов, кому довелось с записями поработать. Он даже не скрывал своего восторга. Ну еще бы: уникальный шанс заглянуть не в одну, а сразу в две больные души!.. Плотоядно облизываясь, психопатолог поведал мне, что как раз на таком материале создают себе профессиональную репутацию.

Думаю, Генри, тщетно рвавшийся в психологи, сумел бы по достоинству оценить иронию.

Что же касается моих личных чувств в адрес бывшего партнера, то в них я до сих пор не могу разобраться толком. Гнев? Разумеется. Но и печаль тоже. Причем не по поводу его смерти, а скорее в связи с напрасной растратой всей его жизни и жизни тех людей, что сгинули по его милости. Мне и сейчас сложно примирить в сознании два этих образа: человека, которого я считал верным другом, и то ожесточенное создание, каким он оказался ближе к концу. Как теперь я могу понять, кто из них был подлинным Генри?

С фактами не поспоришь — мой друг действительно пытался меня убить. И все же временами я задаюсь вопросом: а что, если истина гораздо сложнее? Вскрытие показало, что умер он не от полученных травм, пусть даже они и впрямь выглядели смертельными. Нет, его убила передозировка диаморфина. Шприц, найденный у него в кармане, был пуст, а игла глубоко ушла в тело. Дикая случайность, произошедшая в тот миг, когда его переехал «лендровер»? А может, он сам сделал укол?

И кстати, чем можно объяснить, что он так и не воспользовался шприцем, чтобы утихомирить меня? Или почему не вколол смертельную дозу с самого начала? Ведь такой способ куда проще выдать за самоубийство, не говоря уже о его эффективности…

Да, и еще одно: в ходе расследования я узнал нечто такое, что заставило меня засомневаться в решимости Генри пойти на прямое убийство. Когда полиция осматривала «лендровер», то выяснилось, что второй конец шланга вообще не был подсоединен к выхлопной трубе. Шланг Мейтланд просто просунул в окно — и все.

Конечно, он мог соскочить, когда машина тронулась с места. Или, скажем, мог зацепиться за тело сбитого Генри.

И тем не менее эта мысль гложет меня по-прежнему: подключал он шланг или нет?

Трудно предположить, что Генри все спланировал заранее. Очень хочется верить, что он мог передумать. Если бы он и впрямь хотел меня прикончить, то шансов для этого имелось вдоволь. В голове постоянно вертится одна картинка: на Генри наезжает «лендровер», а он не сходит с места. Да, возможно, из-за физического переутомления его ноги отказались повиноваться. Или он просто не успел. А может, завидев надвигавшийся внедорожник, Генри принял окончательное решение? Ведь по его собственному признанию, у него недоставало смелости лишить себя жизни. Что, если он просто-напросто выбрал самый легкий путь и позволил мне доделать остальное?

Хм-м. А может, я слишком хитро все закрутил? Приписываю ему благородство, которым он вовсе не обладал? В отличие от Генри я не претендую на способность читать в душах людей. Да, человеческая психология — вещь куда более мутная, чем моя профессиональная область. Как бы страстно ни желал я, чтобы в Генри действительно тлела искупительная искорка, проверить это нет никакой возможности.

Как и многое другое.

После выписки из больницы меня навестила масса людей. Кое-кто заходил по долгу службы, кое-кто из любопытства; некоторыми двигало искреннее сопереживание. Одним из первых явился Бен Андерс, помахивая бутылкой отличного выдержанного солодового виски.

— Нет, я понимаю, конечно, что виноград — вещь традиционная. Но лично мне кажется, что зерно тебя поставит на ноги не в пример лучше, — заметил он, срывая пробку.

Бен налил нам по стакану, и, приподняв свою выпивку в ответ на его молчаливый тост, я чуть было не задал один любопытный вопросик. Та женщина, из-за которой на него взъелась полиция много лет назад… не была ли она, случаем, женой врача? Впрочем, я вовремя передумал. Не мое это дело. Да и знать-то по-настоящему не хочется…

Куда более неожиданным оказался визит преподобного Скарсдейла. Впечатление от него, признаться, осталось какое-то двойственное, вымученное. Старые разногласия никуда не пропали, и говорить нам в общем-то было не о чем. С другой стороны, меня все равно тронула попытка пастора к примирению. Собираясь на выход, он встал и взглянул мне в глаза мрачно-мрачно. «Ага, сейчас что-то скажет, — решил я. — Что-нибудь сентиментальное. Чтобы закрыть пропасть между нами». Увы, Скарсдейл в конечном итоге просто кивнул, пожелал выздоровления и удалился восвояси.

Единственным, кто навещал меня регулярно, была Дженис. Лишившись прежнего объекта для попечения и заботы, она слезливо переключила все свое внимание на меня. Если бы я съел те блюда, что она мне таскала изо дня в день, то за одни только первые полмесяца прибавил бы килограмма четыре. К счастью, аппетит не приходил. Я выражал Дженис свою благодарность, отщипывая по кусочку от полновесных образчиков английской кухни, а когда она уходила — выкидывал все в мусор.

Как-то раз, собравшись с духом, я спросил у нее про любовные интрижки Дианы Мейтланд. Дженис и раньше не делала тайны из своего неодобрительного отношения к покойной жене Генри, и теперь, после его смерти, ничего не изменилось. Неверность Дианы всегда была секретом Полишинеля, однако мое предположение, что ее мужа держали за всеобщее посмешище, вызвало бурю негодования.

— Да, все знали, но закрывали глаза, — колко заметила Дженис. — И не ради нее, а ради Генри. Мы его слишком уважали.

Нелепая трагикомедия, честное слово…

К работе в амбулатории я так и не вернулся. Даже после ухода полиции из «Банк-хауса» я не мог в нем оставаться: слишком больно. Пришлось договориться насчет временной подмены вплоть до назначения постоянного участкового врача или до тех пор, пока народ не прикрепится к другим клиникам. Как бы то ни было, я знал, что мои дни в роли манхэмского доктора подошли к концу. Бывшие пациенты заметно ко мне охладели. Для многих из них я по-прежнему выглядел малознакомым пришельцем, да еще и некоторое время находившимся под подозрением. В их глазах — даже сейчас! — мое участие в трагических событиях означало, что ухо со мной лучше держать востро. Прав был Генри. Чужой я здесь.

Чужим и останусь.

Проснувшись однажды утром, я вдруг понял, что пришла пора. Я выставил дом на продажу и принялся наводить порядок в делах. Как-то вечером, когда я паковал последние вещи, потому что утром должен был прийти грузовик, в дверь постучали. К моему удивлению, на пороге стоял Маккензи.

— Можно войти?

Я молча отступил в коридор, провел инспектора на кухню и принялся искать кружки. Под звук закипавшего чайника Маккензи спросил, как у меня дела.

— Нормально, спасибо.

— Без последствий… от наркотика?

— Вроде без.

— Спите хорошо?

Я усмехнулся:

— Иногда.

Налив чаю, я протянул ему кружку. Он принялся увлеченно дуть на воду, избегая поднимать взгляд.

— Знаете… Я ведь понимаю, что вы с самого начала не хотели с нами связываться. — Маккензи сконфуженно пожал плечами. — В общем, мне очень жаль, что я вас вынудил…

— Ничего. Я и так увяз в этом деле, просто до меня не доходило.

— Может быть… но ведь как все обернулось… Ну, понимаете…

— Вы не виноваты.

Маккензи неопределенно кивнул, как бы сожалея, что не сумел сделать большего. Впрочем, не он один это чувствовал.

— И чем же теперь собираетесь заняться? — спросил инспектор.

Я пожал плечами.

— Поищу что-нибудь в Лондоне. А там видно будет.

— Не хотите поработать судмедэкспертом?

Я чуть было не рассмеялся. Чуть было.

— Сомневаюсь.

Инспектор почесал шею.

— Что ж, вас понять можно. — Он взглянул мне в глаза. — Конечно, вам вряд ли приятно это услышать от меня, но все-таки… Может, не стоит торопиться? Есть и другие люди, кому пригодилась бы ваша помощь.

Я отвернулся к окну.

— Пускай поищут кого-нибудь другого.

— И все же подумайте, ладно? — сказал Маккензи, поднимаясь со стула.

Мы пожали друг другу руки. Он уже поворачивался к выходу, когда я кивнул на его родинку.

— На вашем месте я показался бы доктору.

На следующее утро я навсегда оставил Манхэм.

Хотя и не сразу. Меня ждало еще одно прощание, совсем иного свойства.

В ночь перед отъездом мне вновь приснился сон, и я понял, что он — последний. Все оставалось мирным и знакомым, как всегда. За исключением одного важного обстоятельства.

Кара и Алиса покинули дом.

Я бродил по пустынным комнатам, понимая, что мне их уже не увидеть. Понимая, что все правильно, что так и должно быть. Линда Йейтс говорила, что сны так просто не приходят, для них есть причина, хотя вряд ли слово «сон» подходит к моим переживаниям. И теперь, какой бы ни была моя личная причина, ее больше нет.

Проснулся я с мокрыми щеками. Но разве за это меня кто осудит?

Кто осудит?..

Писк мобильника вернул меня к реальности. Выдохнув целое облако пара, я полез в карман. «А, вот кто мне звонит!» — улыбнулся я.

— Привет! — сказал я в трубку. — Ты в порядке?

— Все отлично. Я не помешала?

От голоса Дженни в груди расплылось знакомое тепло.

— Ну что ты, конечно, нет!

— Мне сказали, что ты уже на месте. Как добрался?

— Нормально. Даже согреться успел. Только из машины вылезать не хотелось.

Дженни рассмеялась.

— Ты там долго собираешься пробыть? — спросила она.

— Пока не знаю. Но и лишней секунды тоже не задержусь.

— Это хорошо. А то в квартире уже сейчас как-то пусто…

Я расплылся в улыбке от уха до уха. Надо же, а ведь до сих пор не верится, что нам выпал еще один шанс. Впрочем, я за него благодарен безмерно.

Дженни почти умерла. Точнее, умерла-то она по-настоящему, но те слова, что так меня перепугали, относились к Генри, а не к ней. Впрочем, еще пара минут — и все было бы кончено и для Дженни. Чистой воды случайность, что в суматохе неудачной облавы на мельницу никто не вспомнил про бригаду «скорой помощи» и не отослал ее в город. Когда я позвонил от Генри, медики только-только выехали в обратный путь, и их тут же направили к нам. Кабы не это счастливое обстоятельство, та искорка жизни, что я вдыхал в легкие Дженни, потухла бы еще до появления врачей. Потом выяснилось, что ее сердце все-таки остановилось, сразу по прибытии в больницу, а потом еще раз, час спустя. Только после каждой остановки его запускали снова. Через три дня к ней вернулось сознание, а по истечении недели Дженни перевели из отделения интенсивной терапии.

Врачи предупреждали, да я и сам знал, что есть опасность необратимого повреждения головного мозга, прочих органов, вероятность пожизненной слепоты… К счастью, страхи эти не оправдались. Пока ее организм восстанавливался, меня волновали другие, более глубокие и менее телесные, травмы Дженни. Впрочем, мало-помалу я начинал понимать, что беспокоиться не нужно. Она переехала в Манхэм с испуга. А сейчас испуг был побежден. Дженни лицом к лицу столкнулась с кошмаром и пережила его. Прямо как я, хотя и в несколько иной форме.

Словом, нас обоих вернули к жизни.

В кристальной тишине громко захлопали крылья. Это ворона выпорхнула из веток. Можно подумать, она специально дожидалась, пока я уберу мобильник. Я проводил ее задумчивым взглядом. Вот ведь тварь какая… И все ей нипочем: знай себе носится над ледяным болотом. Хотя нет, секундочку… Точно, так и есть: из блеклого, мерзлого торфяника уже пробиваются зеленые стрелки шотландского вереска. Весны грядущей провозвестник…

За спиной хрустнула заиндевевшая трава. Я обернулся и увидел женщину в полицейской форме. Совсем еще молоденькая. Темный опрятный плащ, все по уставу. И над воротником — белая маска лица.

— Доктор Хантер? Извините за задержку. Нам сюда.

Вслед за ней я проследовал к группе поджидавших меня полицейских; мы представились друг другу, обменялись рукопожатиями. Затем они расступились, давая мне пройти к тому, что вызвало нашу встречу.

Тело лежало в мелком овраге. Вновь нахлынуло знакомое чувство отчуждения. Сами собой глаза принялись фиксировать позу, текстуру кожных покровов, трепещущие на ветру волосы…

Я подошел ближе и занялся работой.

Увековечено костями

1

При определенной температуре горит что угодно: дерево, одежда… люди.

При двухстах пятидесяти градусах Цельсия воспламеняется плоть. Кожа чернеет и трескается. Начинает плавиться подкожный жир, как на сковороде. От него загорается тело. Первыми схватываются руки и ноги, сухожилия и мышечные волокна сокращаются, и пылающие конечности двигаются в пошлой пародии на жизнь. Последними сдаются внутренние органы. В коконе влаги, они не уступают, пока огонь не поглотит все мягкие ткани.

Однако кость — субстанция иная. Кость упрямо сопротивляется. Даже когда выгорит весь углерод, кость сохранит свою форму. Бестелесный призрак ее готов рассыпаться, чтобы последний бастион жизни превратился в пепел. Этот процесс, с незначительными отклонениями, всегда протекает в одной и той же последовательности.

Но в каждом правиле есть свои исключения.

Спокойствие старого коттеджа нарушил футбольный мяч. Гниющая дверь распахнулась от удара, ржавые петли недовольно скрипнули. Комнату залил дневной свет, в проеме возник силуэт. Человек пригнул голову, вглядываясь в темноту. Его старая собака замерла в нерешительности, чуя недоброе. Человек тоже остановился, будто не хотел переступать через порог. Когда собака преодолела страх и шмыгнула внутрь, он позвал ее обратно:

— Ко мне.

Послушная собака вернулась и тревожно посмотрела на хозяина подслеповатыми глазами. Помимо запаха из коттеджа, она чувствовала его беспокойство.

— Сидеть.

Собака осталась наблюдать, как человек пробирается по заброшенному дому; сквозь сырость пробивался подозрительный запах. Медленно, нехотя человек направился к низкой двери у дальней стены. Поднес руку и застыл. Сзади заскулила собака. Но он не слышал. Осторожно открыл дверь, будто боялся того, что может предстать его взору.

Однако поначалу он не увидел ничего. В комнате царил полумрак, свет поступал лишь через окошко с треснутым стеклом, покрытым налетом многолетней грязи. При скупом освещении комната хранила свой секрет еще пару секунд. Затем глаза привыкли, стали прорисовываться детали.

И человек увидел, что́ лежит на полу.

Легкие схватили воздух, словно от неожиданного удара, и он невольно попятился.

— О господи…

В ограниченном пространстве тихий голос прозвучал неестественно громко. Человек побледнел. Огляделся, будто здесь мог оказаться кто-то еще. Никого.

Затем сделал шаг назад, не сводя глаз с того, что лежало на полу. Только захлопнув со скрипом дверь, повернулся спиной.

Шаткой походкой он пошел прочь от коттеджа. Старая собака приветственно залаяла, но хозяин проигнорировал ее, ища в кармане пачку сигарет. Руки дрожали, и зажигалка сработала только с третьего раза. Он глубоко затянулся, табачные огоньки побежали к фильтру. Дрожь утихла.

Человек бросил окурок в траву, затушил, затем нагнулся и поднял. Засунул в карман, тяжело вздохнул и отправился к телефону-автомату.

Когда раздался звонок, я ехал в аэропорт Глазго. Было скверное февральское утро с серым, затянутым небом, холодный ветер бил в лицо мерзкой изморосью. Восточное побережье одолевали грозы, и хотя они не далеко ушли от берега, ничего хорошего не предвещали.

Я надеялся лишь, что непогода повременит, пока я сяду в самолет. Я возвращался в Лондон после недели работы: обследовал тело на месте его последнего пристанища в покрытых вереском Грампианских горах. Неблагодарное дело. Кристаллический иней превратил вершины в железо, и от холода захватывало дух не меньше, чем от красоты. Изуродованный труп принадлежал молодой женщине. За последний месяц мне поручили уже второе тело. От прессы скрывали, но никто из следственной команды не сомневался — это дело рук одного человека. И он продолжит убивать, если его не поймают, а надежды на это мало. При такой степени разложения трудно сказать что-то наверняка, и все же я был убежден, что увечья, как это ни ужасно, наносились еще живому человеку.

В общем, командировка была изнуряющая, и я с нетерпением ожидал возвращения домой. Последние полтора года я жил в Лондоне и работал на факультете судебной медицины. Временный контракт давал мне доступ к лаборатории, хотя трудиться приходилось чаще на местности, чем в кабинете. Я сказал Дженни, своей подружке, что после командировки стану уделять ей больше времени. Уже не первый раз я давал это обещание, однако теперь твердо намеревался его выполнить.

Когда раздался звонок, я подумал, это она — звонит убедиться, что я лечу домой. Но номер определился незнакомый. Из трубки раздался хриплый деловой голос:

— Извините за беспокойство, доктор Хантер. Я детектив Грэхем Уоллес из северной штаб-квартиры Инвернесса. Вы не могли бы уделить мне пару минут?

У него был тон человека, привыкшего добиваться своего, и акцент скорее уж жителя Глазго, чем Инвернесса с их мягкой модуляцией.

— Только пару. У меня скоро вылет.

— Знаю. Я только что говорил с Аланом Кэмпбеллом из грампианской полиции, и он сказал мне, обследование закончено. Хорошо, что вы еще не улетели.

Главный следователь Кэмпбелл курировал меня. Приличный человек и достойный полицейский, он полностью погружался в работу, чем вызывал у меня уважение.

Я взглянул на водителя такси: лишние уши.

— Чем могу быть полезен?

— Сделайте мне одолжение. — Уоллес глотал звуки, будто его слова стоят дороже, чем ему за них платят. — Вы слышали про крушение поезда сегодня утром?

Конечно. Перед выходом из отеля я смотрел новости: на западном побережье пригородный поезд сошел с рельсов, врезавшись в грузовик, оставленный на путях. Судя по репортажу, катастрофа масштабная, вагоны лежат покореженные. Пока неизвестно, сколько людей пострадало.

— Мы отправили туда все силы, царит сущий хаос, — продолжил Уоллес. — Есть вероятность, что это диверсия, поэтому вся местность оцеплена. Обещали прислать помощь, но пока людей не хватает.

Все ясно. В новостях сообщили, что некоторые вагоны загорелись, значит, потребуется опознание жертв, и это превратится в судебно-медицинский кошмар. Однако сначала придется вытащить тела, но пока об этом думать рано.

— Сомневаюсь, что смогу быть полезен в данный момент, — сказал я.

— Я звоню не из-за аварии, — нетерпеливо заявил он. — Нам доложили об обгоревшем трупе на Гебридских островах. На маленьком отдаленном островке Руна.

Никогда о таком не слышал, что неудивительно. Все, что я знал о внешних островах, — они образуют крайние точки Великобритании, за несколько миль от северо-западного побережья Шотландии.

— Есть подозрения? — спросил я.

— Не похоже. Вероятно, самоубийство, а может, пьяница или бродяга заснул у костра. Мужчина выгуливал собаку и обнаружил труп на заброшенной ферме. Сам он детектив, инспектор полиции на пенсии, живет поблизости. Мы работали вместе. Раньше был хорошим человеком.

Интересно, что значит «раньше»?

— Что он сказал?

Уоллес не сразу ответил.

— Тело сильно обгорело. Однако мне не хочется перебрасывать своих людей с места катастрофы, если в том нет необходимости. Пара местных ребят из Сторноуэя собираются сегодня переправиться на пароме. Вы не могли бы поехать с ними и взглянуть на труп? Несчастный ли это случай, или надо высылать следственную команду. Хотелось бы узнать мнение эксперта, перед тем как бить тревогу, а Алан Кэмпбелл считает вас превосходным специалистом.

Попытка прибегнуть к лести никак не вязалась с его строгим тоном. Не прошла незамеченной и заминка после вопроса о трупе. Неужели он что-то недоговаривает? Но если бы смерть показалась Уоллесу странной, он послал бы следственную бригаду независимо от катастрофы.

Такси уже подъезжало к аэропорту. У меня было полно причин отказать. Я только что закончил работу по крупному расследованию, а эта трагедия слишком банальна: такое даже не попадает в газеты. Представил, как скажу Дженни, что сегодня не вернусь. Учитывая, сколько времени я пропадаю, она не очень обрадуется.

Уоллес, видимо, почувствовал мое нежелание.

— Дело займет всего пару дней, включая дорогу. Проблема в том, что, похоже, там нечто… странное. Не хочу преувеличивать, но необходимо, чтобы взглянул эксперт, такой, как вы.

Ненавижу, когда мной манипулируют. И все-таки ему удалось пробудить во мне любопытство.

— Я бы не стал вас просить, если б не крайняя нехватка людей, — добавил Уоллес, закрутив винт еще на поворот.

Через покрытое дождевыми разводами окно такси я увидел дорожный знак, указывающий на аэропорт.

— Я перезвоню вам. Дайте мне пять минут.

Уоллесу это не понравилось, однако возражать он не мог. Я прикусил губу, набирая номер, который знал наизусть.

В трубке раздался голос Дженни. Я невольно улыбнулся, хоть и боялся предстоящего разговора.

— Дэвид! Я только приехала на работу. Ты где?

— Направляюсь в аэропорт.

Она рассмеялась:

— Слава богу! Я уже подумала, ты звонишь сказать, что сегодня не вернешься.

У меня сжалось сердце.

— Я за этим и звоню. Меня только что попросили выполнить еще одно задание.

— О!

— Всего на день-два. На Гебридских островах. Больше некому. — Я едва не начал рассказывать о катастрофе, но хватит оправданий.

Повисла пауза. Я огорчился, что из голоса Дженни исчезли смех и веселость.

— И что ты ответил?

— Что перезвоню. Хотел сначала посоветоваться с тобой.

— Зачем? Нам обоим ясно, что ты уже принял решение.

Только ссоры мне не хватало. Я снова взглянул на водителя.

— Дженни, послушай…

— Или не так?

Я замялся.

— Я так и думала.

— Дженни…

— Мне надо идти. Опоздаю на работу.

Она повесила трубку. Я вздохнул. Не так я планировал начать это утро. Так позвони ей и скажи, что отказался от предложения. Палец завис над кнопками.

— Не волнуйся, дружище. Моя жена тоже любит покапризничать, — сказал водитель через плечо. — Переживет, так ведь?

Я кивнул. Вдалеке взлетал самолет. Водитель начал поворачивать, я набирал номер. Трубку взяли тотчас.

— Как туда добираться? — спросил я Уоллеса.

2

Большую часть дня я провожу с мертвыми. Порой с давно мертвыми. Я судебный антрополог. Это профессия и факт жизни, с которым большинство людей предпочитают не сталкиваться, пока не придется. Некоторое время я сам был таким. Когда мои жена с дочерью погибли в автокатастрофе, работа каждый день напоминала мне об утрате. Поэтому я стал терапевтом, доктором медицины, который посвящает себя живым, а не мертвым.

Однако произошли события, заставившие меня вернуться к прежнему ремеслу. Призванию, так сказать. Отчасти патология, отчасти археология. То, чем я занимаюсь, выходит за пределы обеих дисциплин. Даже после уничтожения, когда организм сгнил и разложился, оставив сухие кости, он по-прежнему может много рассказать. Хоть целую историю, если понимать его язык. Этим я и занимаюсь.

Упрашиваю мертвых исповедаться.

Уоллес был уверен, что я не откажу ему. Мне уже забронировали место в самолете на Льюис — главный остров из внешних Гебридских. Рейс задержали почти на час из-за плохой погоды, поэтому я сидел в зале ожидания, стараясь не слушать, как несколько раз объявляли рейс в Лондон и огласили завершение посадки, а затем он исчез с табло.

Наш самолет то и дело падал в воздушные ямы, но, к счастью, полет длился недолго. Полдня уже прошло, когда я поймал такси из аэропорта к причалу паромной переправы в Сторноуэе, мрачном городке, который полностью зависит от рыботорговли. Пристань, где меня высадили, была сырой и холодной, с привычной для таких мест духотой из-за смешения запахов дизеля и рыбы. Я ожидал, что сяду на один из больших паромов, которые выбрасывали дым в дождливое небо над серым заливом, а оказалось, для меня подобрали маленькое рыбацкое судно, не предназначенное для перевозки людей. Лишь наличие полицейского «рейнджровера», занимавшего полпалубы, подтверждало, что я не ошибся.

Посадочный трап качался, вызывая тошноту одним видом. На бетонной пристани стоял сержант в форме, засунув руки в карманы куртки. Щеки и нос залились несходящей краской от полопавшихся капилляров, под глазами мешки. Он злобно оглядел меня, пока я выгружал сумку и ручную кладь.

— Мистер Хантер? Я сержант Фрейзер, — мрачно сообщил он. Имя не упомянул и руки не пожал. Он грассировал в нос, не как шотландцы на основной части суши. — Мы вас давно ждем.

С этими словами он поднялся по трапу, не предложив помочь мне с багажом. Я перекинул сумку через плечо, поднял алюминиевый кейс и последовал за ним. Трап был мокрый и скользкий, он хаотично приподнимался и опускался с ударами волн. Я едва не упал, приноравливая шаги к неритмичным колебаниям. Затем кто-то подбежал сзади на помощь. Молодой полицейский широко улыбнулся, забирая у меня кейс.

— Позвольте мне.

Я не стал возражать. Он пошел в «рейнджровер», привязанный к палубе, и поместил кейс в багажник.

— Что у вас там, труп? — бодро спросил он.

Я поставил сумку рядом.

— Нет, так только кажется. Спасибо.

— Не за что.

Парню было не больше двадцати. Дружелюбное, открытое лицо, аккуратная форма, несмотря на дождь.

— Я констебль Маккинни, зовите меня Дункан.

— Дэвид Хантер.

Он от души пожал мне руку, словно восполняя промах Фрейзера.

— Так вы занимаетесь судебной медициной?

— Боюсь, что да.

— Здорово! То есть не здорово… ну, в общем, понимаете. Давайте спрячемся от дождя.

Застекленная пассажирская кабина находилась под рулевой рубкой. Снаружи Фрейзер гневно разговаривал с бородатым мужчиной в непромокаемой одежде. За ним стоял высокий прыщавый подросток. Фрейзер тыкал пальцем в воздух.

— …так долго прождали, и вы заявляете, что не готовы отчалить?

Бородач невозмутимо смотрел ему в глаза.

— Должен подъехать еще один пассажир. Без него мы не тронемся с места.

И без того красное лицо Фрейзера побагровело.

— Это не увеселительный круиз. Мы и так выбились из графика, так что живо поднимайте трап.

Бородатый мужчина посмотрел на него, как дикий неприрученный зверь.

— Лодка моя, и график устанавливаю я. Сами поднимайте, если так приперло.

Фрейзер набрал воздух в легкие, но тут с трапа донеслись шаги. Миниатюрная молодая женщина спешила наверх, качаясь под весом тяжелой сумки. На ней было теплое ярко-красное пальто. Велико на два размера. На уши натянута толстая шерстяная шапка. С песочными волосами и заостренным подбородком, она выглядела как эльф, весьма привлекательно.

— Привет, ребята. Никто не хочет мне помочь? — Она тяжело дышала.

Дункан дернулся вперед, но хозяин лодки остановил его. Широко улыбаясь, так что белые зубы засветились сквозь темную бороду, он легким движением забрал у нее сумку.

— Ты вовремя, Мэгги. Мы чуть не уплыли без тебя.

— Хорошо, что дождались, а то моя бабушка вас убила бы. — Женщина встала, уперев руки в бока и пытаясь отдышаться.

— Привет, Кевин. Как дела? Отец все так же тебя запрягает?

Подросток покраснел и опустил взгляд:

— Ага.

— Ага, некоторые факты жизни никогда не меняются. Тебе уже восемнадцать, пора требовать повышения зарплаты.

При виде полицейского «рейнджровера» у нее в глазах сверкнуло любопытство.

— Что происходит? Просветите меня, пожалуйста.

Бородач кивнул в нашу сторону:

— Спроси у них. Если это не военная тайна.

Увидев Фрейзера, женщина едва удержала улыбку, и выражение ее лица стало вызывающим.

— Здравствуйте, сержант Фрейзер. Какой сюрприз. Что вынудило вас посетить Руну?

— Дела, — выпалил Фрейзер и отвернулся. Кем бы ни была молодая дамочка, он не обрадовался встрече.

Капитан парома с сыном принялись за работу. Со скрипом поднялся трап, и деревянная лодка заколыхалась, когда потянули якорную цепь. Бросив заинтригованный взгляд в мою сторону, женщина пошла в рубку.

С выхлопом дизеля паром отдал швартовы и запыхтел прочь из залива.

Море было неспокойным, и переправа вместо двух часов заняла почти три. Как только мы вышли из залива Сторноуэй, Атлантический океан оправдал свою репутацию. Паром бился носом о бушующую серую поверхность разгневанных волн. Каждый раз он поднимался на гребень и соскальзывал вниз с тошнотворной силой, а затем процесс повторялся заново.

Единственным убежищем была тесная пассажирская каюта, где ощущались дизельные пары и горящие радиаторы. Фрейзер и Дункан сидели с несчастным видом и молчали. Я пытался расспросить Фрейзера о деле, однако он, очевидно, знал не больше меня.

— Ничего особенного, — проворчал он, вытирая со лба пот. — Скорей всего какая-то пьянь заснула близко к костру.

— Уоллес сказал, его нашел некий детектив, инспектор полиции на пенсии. Кто он?

— Эндрю Броуди, — высоким голосом произнес Дункан. — Работал с моим отцом на материке[3], пока мы не переехали в Сторноуэй. Говорит, он был чертовски хорошим полицейским.

— Ага, «был», — подтвердил Фрейзер. — Я наводил о нем справки. Волк-одиночка. Не любил работать в команде. Когда от него сбежали жена с дочерью, вообще перестал общаться с людьми. Поэтому и в отставку ушел.

Дункан смутился:

— Отец сказал, это из-за стресса.

Фрейзер отмахнулся:

— Какая разница? Он и помнить не хочет, что когда-то был детективом, — уверил сержант и напрягся от неожиданного толчка: лодка перевалила через очередную вершину гребня. — Боже, послали же в это проклятое место…

Я сидел в кабине и думал, как меня угораздило очутиться на крошечном пароме в Атлантическом океане вместо того, чтоб лететь домой, к Дженни. Последнее время мы все чаще ссорились по одной и той же причине — из-за моей работы. Поскольку больше заняться было нечем, я стал размышлять, правильное ли принял решение и как мне теперь искупать свою вину.

Через час я оставил полицейских и вышел на палубу. В лицо ударил ветер с дождем, однако это было приятнее мрачной жаркой кабины. Стоя на корме, я наслаждался моросью. Вдали показался остров: темное возвышение над морем. Сердце привычно защемило, то ли от волнения, то ли от предвкушения того, что меня там ждет.

Как бы там ни было, я надеялся, что игра стоит свеч.

Боковым зрением поймал красное пятно, повернулся и увидел, что молодая женщина направляется ко мне. Паром качнуло, она засеменила вперед, и я протянул руку, чтобы поддержать ее.

— Спасибо.

Женщина задорно улыбнулась и схватилась за перила.

— Вот погодка. Йен говорит, пришвартоваться будет непросто.

У нее был акцент почти как у Фрейзера, но интонация мягче и мелодичнее.

— Йен?

— Йен Кинросс, капитан. Мой добрый сосед, с Руны.

— Вы там живете?

— Больше нет. Моя семья переехала в Сторноуэй, все, кроме бабушки. Мы навещаем ее по очереди. А вы вместе с полицейскими?

Она задала вопрос с невинностью, в которую я не особо поверил.

— Считайте, да.

— Но сам вы не из них? Не из полиции, я имею в виду.

Я покачал головой.

Женщина улыбнулась:

— Я так и подумала. Йен слышал, они обращались к вам «доктор». На острове кого-то тяжело ранили?

— Нет, насколько мне известно.

Мой ответ только подогрел ее любопытство.

— Так зачем доктор едет на Руну в сопровождении полиции?

— Лучше спросите у сержанта Фрейзера.

Она сморщилась.

— Ну уж нет.

— Вы знакомы?

— Вроде того. — Она не стала вдаваться в подробности.

— И чем вы занимаетесь в Сторноуэе? — спросил я.

— О… Я писательница. Работаю над романом. Меня, кстати, зовут Мэгги Кэссиди.

— Дэвид Хантер.

Она сделала явное усилие, чтобы запомнить имя. Некоторое время мы молчали и смотрели, как остров все четче прорисовывается сквозь сумерки: из воды поднимались серые клифы с зеленоватой шапкой. На их фоне виднелась природная башня из черного камня, высеченная волнами.

— Вон там, — сказала Мэгги. — Бухта прямо за Стэк-Росс, большой скалой. Третья по высоте в Шотландии. На Руне таких много. Претензии на славу третьего сорта. — Она отпустила перила. — Приятно было познакомиться, Дэвид. Может, еще увидимся.

Кэссиди направилась обратно в капитанскую рубку, к Кинроссу с сыном. На сей раз она шагала по палубе заметно увереннее.

Я продолжил рассматривать приближающийся остров. За Стэк-Росс клифы опускались в маленькую бухту. Начало темнеть, но я разглядел разбросанные там дома — крошечный аванпост поселения в пустынном океане.

Сзади послышался резкий свист, пробившийся сквозь шум мотора и завывание ветра. Повернувшись, я увидел, что Кинросс сердито машет мне рукой:

— Иди в каюту!

Мне не надо было повторять дважды. Море стало еще свирепее: волны разбивались о высокие обрывы, изрезавшие бухту. Теперь лодку не просто качало, а бросало по спирали: водные массивы сталкивались, накрывая палубу одеялом из капель.

Хватаясь за поручень, я добрался до перегретой каюты. В обществе Дункана и побледневшего Фрейзера стал ждать, пока паром зайдет в бухту, борясь с ударами волн. Через окно было видно, как они разбиваются о бетонную пристань, порождая белые облака брызг. Пришвартовались с третьей попытки, паром трясло от усилий мотора удержать нас на месте.

Мы вышли из каюты и с трудом пошли по качающейся палубе. От ветра было не скрыться, но он казался чудотворно свежим, с чистым соленым привкусом. Над головой с криками кружили чайки. Люди на берегу суетились, завязывали тросы. Несмотря на множество скал, бухта была открыта неумолимой стихии. На якоре стояло несколько рыбацких лодок, которые едва не срывались с якорных цепей, как собака с привязи.

Низкие дома и коттеджи цеплялись за крутой склон, опускавшийся в бухту. За ними — зеленая земля без единого дерева, унылая и обдуваемая всеми ветрами. Вдалеке, на горизонте, высилась остроконечная вершина, теряясь в дымке низких облаков.

Молодая женщина, Мэгги Кэссиди, поспешила удалиться с парома, как только спустили трап. Я слегка удивился, что она не попрощалась, но не стал заострять на этом внимание. Позади меня завелся мотор «рейнджровера», и я забрался на заднее сиденье. Фрейзер уступил напарнику место за рулем. Лодка по-прежнему качалась, когда он осторожно съезжал по неустойчивому трапу.

На пристани нас ждал мужчина с морщинистым лицом. Ему было за пятьдесят. Высокое и могучее телосложение и оценивающий взгляд выдавали в нем полицейского. Мне не надо было и говорить, что это тот самый детектив на пенсии, который нашел тело.

Фрейзер опустил окно:

— Эндрю Броуди?

Мужчина сдержанно кивнул. Ветер трепал седые волосы, пока он рассматривал нас троих. Местные жители, которые помогли привязать лодку, наблюдали с любопытством.

— И это все, кого прислали? — спросил он с неприкрытым недовольством.

Фрейзер кивнул:

— Ага, пока.

— Как насчет следственной команды? Когда прибудет?

— Неизвестно! — рявкнул Фрейзер. — Решение пока не принято.

Броуди сморщился от такого тона. На пенсии или нет, бывшему инспектору полиции не понравилось, что какой-то сержант так с ним разговаривает.

— А как же отдел уголовного розыска? Им придется заняться делом в любом случае.

— Из Сторноуэя прибудет детектив, после того как доктор Хантер взглянет на тело. Он эксперт по судебной медицине.

До этого момента Броуди не обращал на меня внимания. Теперь посмотрел с интересом. У него был проницательный взгляд, и я почувствовал, что меня строго оценивают.

— Смеркается, — сказал он. — Добираться всего пятнадцать минут, но когда прибудем, станет совсем темно. Может, сядете в мою машину, доктор Хантер? Я введу вас в курс дела по дороге.

— Уверен, доктору уже приходилось видеть обожженные тела, — встрял Фрейзер.

Броуди уставился на него, будто напоминая себе, что в отставке. Затем перевел твердый взгляд обратно на меня:

— Но не такие.

Машина была припаркована на причале, новенькая «вольво» с закрытым кузовом. Внутри ни пылинки. Пахло освежителем воздуха и, едва заметно, сигаретным дымом. Сзади на одеяле лежала старая колли, черная морда поседела от возраста. Она подскочила, когда Броуди сел в машину.

— Сидеть, Бесс, — мягко приказал он. Собака тотчас утихомирилась. Броуди нахмурился, ища на приборной панели обогреватель. — Извините, недавно приобрел. Пытаюсь запомнить, что где находится.

Мы выехали из бухты, за нами следовали фары «рейнджровера». На севере в такое время года дни короткие, и сумерки быстро сменялись темнотой. Уличные фонари освещали узкую главную дорогу, едва ли заслуживавшую такое название. Она пролегала от моря через деревню: горстку магазинчиков, окруженных старыми каменными коттеджами и бунгало с видом временной сборной конструкции.

Хоть видно было и мало, стало очевидно, что Руна — не такое уж захолустье. У дороги стояла разрушенная церквушка без крыши. Однако у большинства домов были новые двери и окна, будто их недавно заменили. Проехали мимо небольшой, но современной школы, мимо больницы.

Даже дорога с новым покрытием, только узкая, одна полоса с полукруглыми разъездами каждые сто метров, черный гладкий дегбетон сделал бы честь любому шоссе в стране. Дорога пошла круто вверх, затем выровнялась, и показались последние два дома на краю деревни. На холме, на фоне почти темного неба, высился силуэт высокого загнутого камня. Он поднимался из травы, как указательный палец.

— Это Бодах Руна, — сказал Броуди, заметив мой взгляд. — Старик с Руны. Согласно легенде, он поднялся наверх ждать возвращения сына, который ушел в море. Но сын так и не вернулся, и старик простоял столь долго, что превратился в камень.

— При такой погоде это неудивительно.

Броуди на секунду улыбнулся. Попросив меня сесть в свою машину, он чувствовал себя неудобно, будто не знал, с чего начать. Я достал мобильный проверить сообщения.

— Здесь связи нет, — предупредил он. — Если хотите позвонить, пользуйтесь наземной линией или полицейским радио. Хотя при сильном ветре даже оно не всегда работает.

Я убрал телефон. Теплилась надежда, что Дженни прислала сообщение. Позвоню позже и попытаюсь уладить ссору.

— Так в какой области вы специализируетесь? — спросил Броуди.

— Я судебный антрополог.

Я посмотрел на него, чтобы понять, надо ли вдаваться в объяснения. Иногда даже полицейские приходят в недоумение. Однако Броуди остался доволен.

— Прекрасно. Хоть один человек будет знать, что делать. Что рассказал вам Уоллес?

— Обгорело тело. В смерти есть нечто странное. Что именно, не сказал, но подозрений на убийство нет. — Броуди недовольно сморщился. — А вы считаете, есть?

— Я ничего не считаю, — ответил Броуди. — Сами сделаете выводы, когда увидите. Я лишь ожидал, что Уоллес пришлет целую команду.

У меня возникло дурное предчувствие. При подозрении на убийство нет однозначных предписаний, которые следовало бы соблюдать, и обычно я не вмешиваюсь, пока не приедет следственная группа и не сделает свою работу на месте преступления. Оставалось надеяться, что железнодорожная катастрофа не затуманила разум Уоллеса.

Однако в памяти сохранилось и его мнение о Броуди: «Раньше был хорошим человеком». Офицерам полиции в отставке бывает сложно принять, что они больше ничего не решают. Броуди не стал бы преувеличивать, чтоб снова ощутить себя в гуще событий. Я не очень полагался на слова Фрейзера о том, что он сломался, но ведь подобные мысли могли повлиять на решение Уоллеса.

— Меня просили всего лишь взглянуть на труп. При малейшем подозрении, что это не несчастный случай, я должен буду дождаться прибытия следственной команды.

— Тут уж ничего не поделаешь, — злобно произнес Броуди.

Что бы он ни сказал Уоллесу, тот явно не воспринял информацию за чистую монету, и бывшего детектива-инспектора это не могло не раздражать.

— Как это вы нашли тело? — спросил я.

— Собака почуяла запах, когда я выгуливал ее утром. В заброшенном фермерском домике. Там иногда играют дети, но не зимой. Я ничего не трогал, даже не спрашивайте меня об этом. Хоть я и в отставке, мозги на месте.

В этом я не сомневался.

— И кто это может быть?

— Не имею ни малейшего понятия. Из местных жителей никто не пропадал. Здесь меньше двухсот человек, поэтому незаметно не исчезнешь.

— К вам часто приезжают с других островов?

— Нет, но бывает. Заносит изредка то какого-нибудь натуралиста, то археолога. На всех островах полно руин каменного века, бронзового века и бог знает какого. На горе якобы находятся захоронения в каменных пирамидах и старая сторожевая башня. И последнее время на Руне велись работы по реконструкции, так что к нам недавно приезжали строители и подрядчики. Перекладывали дорогу, ремонтировали дома и тому подобное. Пока погода не изменилась.

— Кому еще известно про труп?

— Насколько я знаю, никому. Я сообщил только Уоллесу.

Понятно теперь, отчего у местных такие любопытные взгляды. Приезд полиции — событие для такого крошечного острова. Вряд ли причина нашего прибытия надолго останется тайной, хорошо хоть туристы нам не встретятся.

— Уоллес сказал, тело сильно обгорело.

Броуди мрачно улыбнулся:

— Да уж. Сами увидите.

Он произнес это с уверенностью, закрыв тему.

— Вы, кажется, раньше вместе работали.

— Да, я работал в штаб-квартире Инвернесса. Бывали там?

— Проезжал. Руна сильно отличается от него.

— И в лучшую сторону. Тут хорошо жить. Спокойно. Есть время подумать, просторно.

— Вы здесь родились?

— Нет, я приезжий. Хотелось убежать от всего, когда вышел на пенсию раньше срока. А здесь край света.

Бесспорный факт. Как только мы покинули деревню у бухты, жизнь вымерла. Единственным пристанищем бытия был внушительный старый дом вдали от дороги. А так случайные лачуги и овцы. В сумерках Руна казалась красивой, но пустынной.

Здесь одиноко умирать.

Машина подскочила, когда Броуди свернул с дороги на заросшую тропу. Фары осветили ветхий коттедж. Уоллес сказал, тело нашли в фермерском доме, однако не осталось никаких следов, что землю когда-то вспахивали. Броуди остановился и выключил мотор.

— Сидеть, Бесс, — приказал он колли.

Мы вышли из машины, сзади подоспел «рейнджровер». Низкое одноэтажное строение разваливалось на глазах. За ним вырисовывалась вершина, которую я заметил раньше: черный силуэт в наступавшей темноте.

— Это Бейнн-Туиридх, — сказал мне Броуди. — Отсюда похожа на гору. Говорят, если забраться на нее в ясный день, видна вся Шотландия.

— Вы пробовали?

— Не встречал таких дураков, чтобы вздумали проверить этот факт.

Броуди достал из бардачка фонарь и подождал Фрейзера с Дунканом. Я вынул из кейса собственный фонарь, и мы направились к коттеджу, лучи света прыгали по неровной земле. Стены каменного строения покрылись мхом и лишайником. Дверной проем оказался столь низким, что мне пришлось пригибаться.

Я остановился рассмотреть дом. Его, бесспорно, давно покинули. Через дыру в крыше капала вода, тесная комната, низкий потолок усиливал клаустрофобию. Видимо, здесь была кухня: виднелась плита, чугунная сковорода по-прежнему стояла на подставке. В середине стоял неустойчивый деревянный стол. На каменном полу были разбросаны бутылки и жестяные банки — следы пребывания человека. В воздухе повис запах плесени и сырости, не более. Никаких признаков пожара.

— Сюда, — сказал Броуди, направив фонарь на дверь.

При приближении я почуял слабый душок гари, не столь заметный, как следовало ожидать. Дверь была сломана, ржавые петли заскрипели. Глядя под ноги, я зашел внутрь. Место похуже кухни. Теперь явно ощущалась вонь. С голых стен отваливалась штукатурка, камин напоминал зияющую дыру. Однако запах шел не оттуда, а из центра. Посветив фонарем, я ахнул.

От жертвы не осталось практически ничего. Неудивительно, что Броуди был немногословен, отвечая на вопрос, сильно ли обгорело тело. Действительно сильно.

На полу лежала груда золы и жирного праха. Огонь поглотил косточки с той же жадностью, что кожу и ткани. Остались только крупные кости, торчавшие из пепла, как мертвые ветви из сугроба. Даже они были прокалены: углерод выгорел, оставив серую хрупкую субстанцию. Увенчивала картину надломанная скорлупа черепа.

Помимо тела, в комнате ничего не пострадало. Огонь испепелил лишь человека, превратив кость в пемзу, и не затронул предметы вокруг. Каменные плиты под телом почернели, а на расстоянии метра лежал обветшалый и грязный, но целехонький матрас. На полу валялись старые листья и ветви, однако пламя обошло и их.

Но самое страшное было не в этом. В немой шок меня привели две уцелевшие ступни и рука, опаленные до черноты.

Броуди подошел и встал рядом.

— Ну, доктор Хантер? По-прежнему считаете, что тут ничего подозрительного нет?

3

На улице завывал ветер — подходящий фон для жуткого зрелища. В дверях ахнул Дункан, увидев останки на полу.

Справившись с шоком, я начал оценивать ситуацию.

— Здесь не хватает света.

— У нас в машине есть переносной прожектор, — сказал Фрейзер и отвел взгляд от кучи гостей и пепла. Напустил на себя вид человека, видавшего виды, однако не очень убедительно. — Дункан, принеси. Дункан!

Молодой констебль продолжал пялиться, бледный как простыня.

— Ты в порядке? — спросил я, переживая не только за него. Мне не раз приходилось видеть, как юных полицейских рвет на труп. Это никому не облегчает работу.

Он кивнул, начиная приходить в себя:

— Ага, извините.

Дункан поспешил прочь. Броуди осматривал останки.

— Я сказал Уоллесу, дело странное, но он мне не поверил. Наверно, решил, что я стал слишком впечатлителен после стольких лет безделья.

Должно быть, так и было, но нельзя винить Уоллеса за сомнения. Картина оказалась столь безумной, что не поддавалась логике.

Тело — то, что от него осталось, — лежало лицом вниз. Не подходя ближе, я посветил фонарем на необгорелые конечности. Ступни уцелели чуть выше щиколотки, сохранившиеся кроссовки наводили ужас. Затем я поднял луч света до кисти. Она была маленькой и могла принадлежать небольшому мужчине или крупной женщине. Без колец, ногти не накрашены, покусаны. Лучевая и локтевая кости торчали из обнаженной ткани запястья, темно-янтарный оттенок у плоти резко сменялся черным.

Со ступнями то же самое. Обуглившиеся кости выглядывали из кроссовок так, будто всепоглощающее пламя остановилось посередине голени.

Конечности не пострадали от огня, однако ими не побрезговали грызуны, изглодавшие плоть и нетронутую кость. Ткани начали разлагаться, сквозь темную кожу проступал мраморный эффект. Никаких насекомых, а они могли бы подсказать, как давно идет процесс. В такое холодное время года это неудивительно. Мухам необходимо тепло.

Я поводил светом по комнате. В камине пепел, на каменном полу тоже был костер, на расстоянии двух метров от тела, но это ни о чем не говорит. Только без сознания горящий человек остается на месте.

Затем я осветил потолок. Прямо над телом потрескавшаяся штукатурка почернела от дыма, но не обуглилась, лишь покрылась маслянистым коричневатым налетом. Тот же жирный осадок был на полу около останков.

— Что это такое коричневое? — спросил Фрейзер.

— Жир. Из горящего тела.

Он поморщился.

Вернулся Дункан с прожектором. Ставя его на пол, он смотрел на жертву широко открытыми глазами.

— Я читал о подобных штуках! — выпалил он и тотчас смутился: на него все уставились. — Как люди загораются без всякой причины. А вокруг все остается целым.

— Перестань чушь молоть, — фыркнул Фрейзер.

— Такое бывает, — успокоил я Дункана. — Называется самовозгоранием.

Он довольно кивнул:

— Ага, точно!

Я сам об этом подумал, как только увидел останки. Самовозгорание человека относится к тому же разряду явлений, что снежный человек и НЛО: паранормальный феномен, которому нет логичного объяснения. Однако существуют документированные случаи, когда людей находили сгоревшими дотла в помещении, не тронутом огнем, часто с уцелевшими руками и ступнями. Выдвигался целый ряд теорий: от одержимости дьяволом до микроволновых печей. Все сходились во мнении, что, какова бы ни была причина, подобные происшествия непостижимы современной наукой.

Я не верил в это ни на йоту.

Фрейзер злобно смотрел на Дункана.

— Что тебе может быть известно?

Дункан бросил на меня робкий взгляд.

— Я видел фотографии. Одна женщина сгорела точно так же. Осталась одна нога в ботинке. Ее прозвали «женщина-зола».

— Мэри Ризер, — уточнил я. — Пожилая вдова из Флориды. Дело было в пятидесятых. Сохранилась нога от голени с тапочкой. Кресло, в котором она сидела, сгорело, как и стол с лампой рядом, однако все остальное огонь не тронул. Вы про это читали?

Дункан опешил.

— Ага, и о других случаях тоже.

— Они происходят время от времени, — согласился я. — Однако люди не загораются ни с того ни с сего. Что бы ни случилось с вот этой женщиной, ничего сверхъестественного и паранормального тут нет.

Броуди наблюдал за нами и слушал, не вмешиваясь в разговор. Теперь он подал голос:

— Откуда вы знаете, что это женщина?

На пенсии или нет, Броуди быстро соображал.

— По скелету. — Я посветил на то, что осталось от таза: различимые очертания под пеплом. — Подвздошная кость слишком широка для мужчины. И головка плечевой кости маленькая. Она была ширококостной, и все же…

— Я уже говорил, что жертва не из местных жителей. Мы бы заметили пропажу. Можете определить, как давно она здесь?

Хороший вопрос. Некоторые детали можно определить даже по сильно обгоревшим костям, но точное время смерти к ним не относится. Для этого используется степень разложения мышечных протеинов, аминокислот и жировых кислот, которые обычно уничтожаются огнем. В данном извращенном случае осталось достаточно мягких тканей, чтобы провести экспертизу. Это я сделаю в лаборатории, а пока могу только высказать экспертное предположение.

— Холодная погода обычно замедляет скорость гниения, — сказал я. — А здесь процесс уже пошел, значит, смерть наступила давно. Если отталкиваться от того, что тело не переносили — судя по выжженному полу, так и есть, — думаю, прошло четыре-пять недель.

— Подрядчики закончили работы намного раньше, — отметил Броуди. — Значит, это не они.

Фрейзер слушал с растущим раздражением: ему не нравилось, что бывший детектив взял инициативу в свои руки.

— Ага. Если женщина не из местных, то мы установим личность по списку людей, переправлявшихся на пароме. В этом году вряд ли было много туристов.

Броуди улыбнулся:

— Вам показалось, что в этой сфере услуг делают записи? Между Руной и Сторноуэем курсирует около дюжины лодок. Никто не следит за тем, кто приезжает и уезжает. — Он повернулся ко мне, игнорируя сержанта: — И что теперь? Полагаю, вы доложите Уоллесу, чтоб высылали следственную команду?

Не успел я открыть рот, как вмешался рассерженный Фрейзер:

— Мы не станем принимать никаких решений, пока доктор Хантер не закончит то, зачем сюда приехал. Пока ясно только, что какая-то алкоголичка напилась и заснула у костра.

Броуди оставался невозмутимым.

— И что же она делала на Руне посреди зимы?

Фрейзер пожал плечами:

— Может, у нее тут друзья или родственники. Или она относится к новому поколению любителей природы или чем они там занимаются. Они попадают на острова даже более отдаленные.

Броуди осветил фонарем череп, лежащий лицом вниз среди пепла, с небольшим наклоном в сторону, на макушке была зияющая дыра.

— Думаете, она сама себе раздробила голову?

Я вмешался, пока не вскипели страсти:

— Вообще-то, бывает, череп разрушается при высокой температуре подобным образом. Он представляет собой герметичный сосуд с жидкостью и студнеобразной материей и при нагревании ведет себя как скороварка. Газ расширяется, и происходит взрыв.

Фрейзер побледнел.

— О боже…

— Вы до сих пор считаете, что это несчастный случай? — нерешительно спросил Броуди.

Я замялся, зная, как огонь способен вводить в заблуждение. Меня самого терзали сомнения. Однако Уоллес потребует факты, а не интуитивные догадки.

— Не исключено, — произнес я. — Понимаю, дело эксцентричное, но не подозрительное. Необходимо сделать детальный осмотр, а на первый взгляд нет однозначных указаний на убийство. Помимо черепа, никаких травм. Руки и ноги не были связаны.

Броуди нахмурился и потер подбородок.

— Разве веревка не сгорела бы?

— Это не имеет значения. От огня мышцы сокращаются, и труп принимает позу эмбриона. Однако если руки и ноги связаны, этого не происходит, пока цела веревка, а потом уже поздно.

Я осветил тело, демонстрируя, как оно скручено.

— Ноги и руки не прямые. Значит, ее не связывали.

Броуди не успокоился:

— Может. Я проработал полицейским тридцать лет. Повидал немало горелых трупов, несчастных случаев и убийств, но ничего подобного. Без катализатора тут не обошлось.

При обычных обстоятельствах он был бы прав. Однако здесь обычностью и не пахло.

— Катализатор типа бензина не помог бы, — уверил я. — Он горит недостаточно жарко. Даже если так, для разрушения организма до такой степени понадобилось бы такое количество бензина, что истлел бы весь коттедж.

— Так каким же образом?..

У меня была мысль на этот счет, но я пока не хотел ею делиться.

— Это мне и предстоит выяснить. Давайте обезопасим себя. — Я повернулся к Фрейзеру: — Вы можете оцепить дорогу к дверям и труп? Не хочу наследить больше, чем надо.

Сержант кивнул Дункану:

— Поторапливайся. А то проторчим тут всю ночь.

Вдруг через окна проник свет от фар. Выключился мотор.

— Похоже, у нас гости, — произнес Броуди.

Фрейзер уже сердито махал Дункану:

— Не пускай никого.

Но было поздно. В дверях появилась фигура. Молодая женщина, с которой я разговаривал на пароме. Красное пальто не по размеру просто кричало на фоне убогих стен.

— Выпроводи ее отсюда! — зарычал Фрейзер.

Она опустила фонарь, загораживая глаза от луча света, направленного ей в лицо.

— Так вы обращаетесь с прессой?

С прессой? Данный факт меня обескуражил. Ведь она представилась писательницей. Дункан замер в растерянности. Молодая женщина уже вглядывалась в глубь темной комнаты. Броуди попытался закрыть дверь, но ржавые петли заклинило. Они пронзительно скрипели, не поддаваясь.

Мэгги улыбнулась:

— Вы, должно быть, Эндрю Броуди. Мне рассказывала о вас бабушка. Я Мэгги Кэссиди, из «Льюис газетт».

Броуди не удивился ее внезапному появлению.

— Что вы хотите, Мэгги?

— Выяснить, что происходит. Не каждый день на Руну прибывает полиция, — улыбнулась она. — По счастливой случайности я ехала навестить бабушку. Вовремя, правда?

Теперь понятно, почему она так живо испарилась с парома: побежала за машиной. Дорога тут одна, и с «рейнджровером», припаркованным у коттеджа, нас не так сложно найти.

Она повернулась ко мне:

— Еще раз здравствуйте, доктор Хантер. Вы ведь не к больному сюда приехали?

— Не ваше дело, — бледнея, сказал Фрейзер. — Убирайтесь отсюда, пока я не вытолкал вас взашей.

— Это будет превышение должностных полномочий, сержант Фрейзер. Вы же не хотите, чтоб я подала на вас в суд? — Мэгги порылась в сумочке и достала диктофон. — Я прошу всего один комментарий. Не каждый день на Руне находят труп. Здесь ведь именно труп, так?

Фрейзер сжал кулаки:

— Дункан, выведи ее отсюда.

Журналистка тыкала в нас диктофоном:

— Есть предположения, кто это, или подозрения на убийство?

Дункан взял ее за руку.

— Идемте, мэм, — извиняясь, произнес он.

Мэгги отрешенно пожала плечами:

— Ладно. Не обижайтесь на меня за попытку.

Она развернулась уходить, но с плеча соскользнула сумочка. Дункан машинально нагнулся поднять, и тут Мэгги нырнула в сторону и вгляделась в темноту. Глаза округлились от шока.

— Боже мой!

— Вон! — Фрейзер пролетел мимо Дункана, схватил ее за руку и дернул, увлекая прочь.

— Ой! Больно! — Она подняла диктофон. — Я записываю. Меня силой выталкивает сержант Нил Фрейзер…

Фрейзер пропустил ее слова мимо ушей.

— Увижу, что вы здесь ошиваетесь, арестую. Понятно?

— Это несанкционированное применение силы!

Фрейзер уже вывел Мэгги из коттеджа и повернулся к Дункану:

— Посади ее в машину и проследи, чтоб уехала. Справишься?

— Извините, я…

— Выполняй!

Дункан поспешил наружу.

— Здорово! — Фрейзер кипел от ярости. — Этого нам только не хватало, назойливая писака!

— Она, кажется, вас знает, — отметил Броуди.

Фрейзер сердито уставился на него:

— Сейчас я запишу ваши показания, мистер Броуди. И больше вы нам не понадобитесь.

Броуди стиснул зубы, тем не менее никак не высказал досады.

— Где вы собираетесь разместиться на время следствия?

Фрейзер скептически прищурился:

— Что?

— Вы же не можете уехать, оставив место преступления без присмотра. Пока. Если есть желающие, могу предоставить жилой прицеп. Скромное убежище, но временно годится. — Он поднял брови. — Если, конечно, вы не планируете ночевать в машине.

Судя по выражению лица сержанта, он не продумал этот вопрос.

— Я пошлю с вами Дункана, чтоб подкатить фургон, — угрюмо сказал он.

В глазах Броуди читалась усмешка.

— Приятно было познакомиться, доктор Хантер. Удачи.

Все ушли, и я остался стоять в маленькой комнате, пытаясь избавиться от ощущения беспокойства, возникшего наедине с трупом.

Не глупи. Стал обдумывать план действий, и мурашки пошли по коже. Я резко повернулся: показалось, вернулся Дункан или Фрейзер.

Помимо теней, комната была пуста.

4

Фрейзер ехал обратно в деревню, и я сидел на переднем сиденье «рейнджровера», сонный от удушающей жары печки и ритмичного стука дворников. Фары гипнотически застыли на дороге впереди, и за пределами конуса света мир скрылся во тьме, стекло покрылось разводами от дождя.

На тот вечер я сделал все, что мог. После того как Броуди увез Дункана обратно за туристическим фургоном, я воспользовался радио сержанта и доложил обстановку Уоллесу, пока сам Фрейзер оцеплял коттедж. Выслушав меня, детектив встревожился.

— Так, значит, Броуди не преувеличивал? — удивленно произнес он. Связь зашипела, угрожая прерваться.

— Нет. — Я глубоко вздохнул. — Послушайте, вам это не понравится, но стоит подумать, не выслать ли сюда следственную команду.

— Есть подозрения на убийство? — резко спросил он.

— Нет, но я не уверен. Невозможно точно определить, что скрывает пепел, и мне не хочется натоптать на месте преступления.

— Но вы ведь не нашли доказательств, указывающих на нечто конкретное? — не сдавался он. — Фактически, по вашим словам, все говорит об обратном.

У меня была лишь интуиция, но ее в довод не приведешь.

— Верно, но…

— Значит, выслать следственную команду на данном этапе будет лишь мерой предосторожности?

— Если смотреть на дело под таким углом, то да.

Уоллес почувствовал раздражение у меня в голосе и вздохнул.

— В привычных обстоятельствах я бы завтра же утром прислал вам команду. Но сейчас железнодорожная катастрофа имеет первостепенное значение. Под завалами люди, а погода замедляет проведение спасательных операций. Похоже, фургон, оставленный на путях, угнали и поставили на рельсы специально. Мне приходится учитывать вероятность террористического акта. Поэтому на данный момент я не могу посылать людей на происшествие, которое скорей всего окажется несчастным случаем.

— А если нет?

— Тогда я прямо сейчас отправлю вам команду.

Повисло молчание. Я понимал его ход мысли, но меня он не очень радовал.

— Ладно. Если обнаружу что-нибудь подозрительное, доложу вам до прибытия следственной команды, — наконец произнес я. — И еще один момент. Хотелось бы поработать над установлением личности. Вы не могли бы предоставить мне данные о пропавших молодых женщинах, которые соответствуют основным параметрам жертвы? Раса, рост, возраст и тому подобное.

Уоллес уверил, что вышлет мне файлы по электронной почте, и закончил разговор без лишних церемоний. Повесив трубку, я попытался успокоить себя, что сделал все возможное. И вероятно, он прав. А я слишком осторожничаю.

Принесенный Фрейзером прожектор на батарее был слабой заменой лампам от генератора, которые обычно используются в подобных случаях, поэтому я решил подождать утра, чтоб произвести более достоверную оценку. Отбросив сомнения, я достал из кейса цифровой фотоаппарат и начал делать снимки останков.

В заброшенном коттедже с провисшими потолками и крошившимися стенами было нечто угнетающее. Я пытался не замечать иррациональную тревогу. Она не имела никакого отношения к жалкой куче костей и пепла посреди комнаты. Мертвые мне не страшны. Я видел смерть в разных обличьях и не верю в привидения. Если покойные и продолжают жить, то только в наших мыслях и сердцах.

По крайней мере мои находятся именно там.

И все же мне было неспокойно находиться одному в доме. Я списал это на усталость и жалобные завывания ветра, на тени от прожектора в каждом углу. Единственная опасность для останков грозила от ветхой крыши. Все казалось таким неустойчивым, непогода набирала обороты, и мне не хотелось, чтоб крыша рухнула и накрыла хрупкие кости, пока я не успел их исследовать.

Я едва закончил фотографировать, как вернулся Дункан с фургоном. Это был маленький «уиннебейго». Внутри было тесновато, но безупречно чисто, как и в машине Броуди.

— Тебе там будет уютно, — сказал Фрейзер Дункану, похлопав по фургону. Я не удивился, что ночевать остается молодой констебль. Фрейзер кивнул в сторону коттеджа. — Если она приедет и начнет донимать тебя, можешь арестовать ее.

— Ага, спасибо! — радостно откликнулся Дункан.

Фрейзер ухмыльнулся. Пообещав привезти что-нибудь перекусить на ужин, сержант оставил напарника, который пытался разжечь парафиновый обогреватель, и предложил подвезти меня до города. Мы ехали около десяти минут, когда я увидел строение, стоявшее подобно маяку в темноте. Фары осветили внушительный дом.

— Здорово, наверно, иметь кучу бабок, — кисло отметил Фрейзер.

— А кто там живет?

— Человек по имени Страчан. Местные жители думают, будто солнце светит из его задницы. Приехал сюда пару лет назад и стал сорить деньгами. Отремонтировал дороги и дома, оплатил строительство новой школы и больницы. Богат до умопомрачения. Имеет собственную яхту, и жена — сногсшибательная красотка. — Сержант презрительно фыркнул. — Везет же некоторым.

Я обернулся на освещенные окна, повисшие в темноте, и подумал: почему одних судьба балует, а других терзает? Тут мы повернули за угол, и дом пропал из виду.

Вскоре мы добрались до поселения, раскинутого во мраке. Дорога спускалась круто вниз к бухте, мигавшей янтарными огнями. Я уже различал дома с задернутыми шторами, скрывавшими от жителей зимнюю ночь.

Фрейзер повернул на узкую боковую улочку. Там одиноко стояло высокое старое здание с аккуратной табличкой «Отель Руна». Выглядел он уютно и гостеприимно, но после такого дня любое место покажется раем.

Когда я вышел из машины, дождь стих. Раскромсанные тучи летели по чернильно-черному небу, и между ними мелькали яркие звезды и месяц, похожий на сломанный опал. Ночь была холодной, но вымытый дождем воздух обладал солоноватой свежестью. Даже здесь было так тихо, что я слышал, как волны бьют о залив, невидимые в темноте.

Я последовал за Фрейзером по ступеням и через двойные двери. Из длинного, залитого теплым светом коридора донесся приятный запах воска и свежеиспеченного хлеба. Несколько поколений ног истоптали деревянный пол до цвета корицы, потолок и стены были покрыты старыми сосновыми досками, и мы словно вошли в древний корабль. Антикварные напольные часы ритмично тикали рядом с зеркалом в оправе из красного дерева, за давностью лет отражательная поверхность была испещрена крапинками.

В дверях на дальнем конце появилась молодая темно-рыжая женщина, примерно под тридцать, высокая и стройная, в джинсах и голубом свитере. Нос и скулы украшало созвездие веснушек, а над ними — удивительные глаза цвета изумрудного моря.

— Feasgar math, — сказала она и перевела для меня: — Добрый вечер. — Я знал, что на некоторых Гебридских островах до сих пор говорят по-гэльски, но слышал этот язык только во время произнесения тостов. — Вы, должно быть, сержант Фрейзер и доктор Хантер?

— Ага, — ответил Фрейзер, смотря на бар через открытую дверь. Оттуда доносились приятные голоса и смех.

— Я Эллен Маклеод. Ваши комнаты уже готовы. Будете ужинать?

Фрейзер с неохотой оторвал взгляд от бара.

— Не откажусь от горяченького, когда закину в номер сумки.

— А как же Дункан? — напомнил я.

— О, точно, — произнес Фрейзер без особого энтузиазма. — У меня там констебль на посту. Ему тоже не помешало бы подкрепиться. Вы не могли бы упаковать ему еду?

— Конечно.

Фрейзер с голодным видом снова посмотрел на бар.

— Послушайте, позаботьтесь пока о докторе Хантере. А я… подожду там.

И он направился в бар. Неспроста у него на щеках и носу полопались капилляры.

— Сержант будет разочарован, если надеется раздобыть выпить. Кроме меня, здесь никого нет, — сказала Эллен и заговорщически улыбнулась. — Идемте, покажу вашу комнату.

Ступени скрипели под нашим весом, но держались успокоительно крепко. Темно-красный ковер обветшал и истерся, но все же был безукоризненно вычищен, как и весь дом.

Следуя за Эллен по лестничной площадке, я заметил наверху, меж перил, личико девочки. У меня екнуло сердце.

— Анна, тебе давно пора спать, — сердито сказала Эллен. — Марш в постель.

Малышка восприняла эти слова как приглашение спуститься вниз. Когда она появилась из темноты в ночной сорочке, у меня отлегло. Сходство с моей дочерью было не такое уж большое. Элис была старше и белокурая. Как мама. А этой девочке всего четыре или пять, и волосы темно-рыжие, как у хозяйки отеля.

— Я не могу заснуть, — сказала девочка, глядя на меня с откровенным любопытством. — Мне страшно из-за ветра.

— Забавно, раньше тебя это не беспокоило, — сухо ответила Эллен. — В кровать, юная леди. Я зайду к тебе, как только покажу доктору Хантеру его комнату.

Бросив на меня последний взгляд, девочка послушалась маму.

— Извините, — сказала Эллен, продолжая идти по коридору. — У моей дочери, кажется, здоровое любопытство.

Я выдавил из себя улыбку.

— Это хорошо. Меня зовут Дэвид. Сколько ей лет? Пять?

— Четыре. Крупная для своего возраста. — В ее голосе была нотка гордости. — У вас есть дети?

Я напрягся.

— Нет.

— Вы женаты?

— Был.

— Значит, развелись?

— Нет. Она умерла.

Эллен прикрыла рот рукой:

— Ой, извините…

— Ничего.

Хозяйка сразу догадалась:

— И не только жена, верно? Поэтому вы так испугались при виде Анны?

— Она была того же возраста, вот и все, — произнес я с напускным спокойствием. Встреча с малышкой задела меня за живое место, которое обычно прикрыто. Я улыбнулся. — Анна у вас милашка.

Эллен поняла намек.

— Вы бы так не говорили, если б знали, как она умеет добиваться своего. Такая маленькая, но порой превращается в капризную принцессу.

— У вас впереди еще подростковый возраст.

Она рассмеялась, открыто и чисто, и сама стала похожа на девочку.

— Не хочу пока об этом и думать.

Интересно, где отец? На руке Эллен не было обручального кольца, и казалось, что она тут одна всем заправляет. Впрочем, это не мое дело.

Она открыла дверь в дальнем конце коридора.

— Вот мы и пришли. Боюсь, не самый шикарный номер.

— То, что надо, — уверил я. Так и было. Спартанская комната, но чистая и удобная: одна тумбочка, старый сосновый комод с зеркалом и шкаф по другую сторону, из-под стеганого одеяла в клетку выглядывали белоснежные простыни.

— Ванная в конце коридора. Общая, но только для вас с сержантом Фрейзером. В это время года у нас не много посетителей. — В ее голосе сквозило смирение. — Что ж, я вас оставлю. Спускайтесь в бар на ужин, когда вам будет удобно.

На комоде стоял телефон, значит, я смогу позвонить Дженни.

— Я могу где-нибудь поблизости выйти в Интернет? Хотелось бы проверить почту.

— Если у вас есть ноутбук, можете воспользоваться телефонной линией. Беспроводной связи у нас пока нет, зато есть широкополосная.

— Широкополосная? — удивился я.

— А вы думали, мы пользуемся дымовыми сигналами?

— Нет, просто…

Она улыбнулась моему смущению:

— Все в порядке. Я вас не виню. У нас бывают сбои при плохой погоде, поэтому похвастаться пока нечем. Хотя обычно все работает.

Когда Эллен ушла, я свалился на кровать. Пружины издали металлический скрежет, приняв мой вес. Боже! Оказывается, я сильно устал. Случай на лестнице пробил защиту, которую я выстроил после смерти Кары и Элис. Ушло немало времени, чтобы достигнуть состояния перемирия с холодным фактом, что я жив, а мои жена и дочь нет. Дженни во многом мне помогла, и я был благодарен судьбе за то, что мне представился второй шанс.

Однако время от времени утрата ударяла с такой силой, что становилось трудно дышать.

Я потер глаза, усталость давала о себе знать. День был долгий. И он еще не закончился.

Достал ноутбук и положил его на комод. Взял телефон и стал ждать соединения. Дженни уже должна вернуться с работы, в свою квартиру в Клапаме, где мы неофициально вместе живем. Неофициально потому, что у меня квартира на востоке Лондона, хотя я там редко бываю. Когда мы уехали из Норфолка полтора года назад, Дженни приходила в себя от насильственного похищения, во время которого чуть не погибла. Нам обоим казалось, что неплохо будет сохранять определенную степень свободы. В некоторой мере это у нас получалось.

Только недавно в наших отношениях появились первые трещины.

В том была моя вина. Когда мы познакомились, я был врачом-терапевтом. Фактически я и сейчас им являюсь, но выполняю совсем другую работу. Приходится часто уезжать, и постоянно помнишь о течении времени и о событиях, которые она предпочла бы забыть.

Я понятия не имел, как разрулить ситуацию. Работа для меня как воздух, но Дженни нельзя терять.

Становилось ясно, что наступит день, когда придется выбирать между ними.

Она долго не брала трубку.

— Привет, это я.

— Привет. — И повисло напряженное молчание. — Как там, на Гебридах?

— Холод и дождь. Как у тебя прошел день?

— Нормально.

Дженни — учительница. В Лондоне непросто найти работу, но ее взяли на полставки в детский сад, и ей там нравится. Нравятся дети. Однажды ей захочется завести своего ребенка. А я вот не уверен на сей счет.

В диалоге ощущалась неловкость.

— Послушай, мне жаль, что так получилось.

— Все в порядке.

— Нет, не в порядке. Я просто хочу объяснить…

— Не надо. Пожалуйста, — менее убедительно добавила она. — В этом нет смысла. Сейчас ты там. Я огорчилась, что ты не вернулся, вот и все.

— Я буду через день-другой, — заверил я, понимая, что это вилами по воде писано.

— Ладно.

Опять тишина.

— Пожалуй, я пойду, — сказал я. — Позвоню завтра вечером.

Дженни вздохнула:

— Дэвид…

У меня душа ушла в пятки.

— Что?

Пауза.

— Ничего. Просто мне хочется поскорей тебя увидеть.

Я повторил то же самое и нехотя повесил трубку. Сидя на кровати, я думал, что она не успела сказать. По-любому мне не хотелось это слышать.

Вздохнув, я подсоединил фотоаппарат к ноутбуку и закачал снимки из коттеджа. Около сотни видов останков с разных фокусов. Я быстро просмотрел их, убедившись, что ничего не упустил. Осветленные вспышкой рука и ноги не утратили шокирующего вида. Я неторопливо изучил дырявый череп. Похож на сотни других после огня. Хоть в учебник помещай: классический случай черепного взрыва.

Так почему же мне казалось, будто я что-то упустил?

Я смотрел на экран так долго, что заболели глаза, и не нашел ничего. В итоге я сдался. Вероятно, Уоллес прав. Ты слишком осторожничаешь.

Скопировав фотографии на карту памяти, я подключил ноутбук к Интернету, чтобы проверить почту. Обещанные Уоллесом файлы с пропавшими людьми пока не дошли, поэтому я ответил на неотложные сообщения, лег на кровать и закрыл глаза. Я бы тотчас заснул, если б не бурчание в животе, напоминавшее о том, что надо поесть.

Я встал с кровати и направился к двери. Проходя мимо окна, лениво бросил туда взгляд. Из темноты на меня уставилось собственное отражение, стекло было покрыто разводами от дождя, но на секунду мне показалось, будто снаружи мелькнуло что-то, то есть кто-то.

Посмотрел внимательнее. На улице внизу стоял уличный фонарь — яркое желтое пятно. Больше ничего.

Обман зрения, решил я. И, выключив свет в номере, направился вниз.

5

Крохотная каморка бара вмещала всего несколько столов. Как и коридор, он был отделан сосновыми досками, и внутри возникало ощущение, будто находишься в гигантской деревянной коробке. Камин у стены выложен ракушками. В очаге горел торфяной брикет, наполняя воздух насыщенным ароматом.

Меньше дюжины посетителей создавали оживленную атмосферу. В голосах звучало занятное смешение шотландского распева и жесткого гэльского акцента. На меня устремились любопытные взгляды. Очевидно, досюда дошел слух о находке в старом коттедже благодаря, несомненно, Мэгги Кэссиди. Однако все тотчас вернулись к своим занятиям. У окна два старика играли в домино, черные костяшки отрывисто стучали по столу на фоне постоянного звона стаканов. Кинросс, бородатый капитан с парома, разговаривал у барной стойки с высоким пузатым мужчиной. С ними была женщина за сорок, чей пронзительный смех и прокуренный голос перебивали стоявший в баре гул.

Все столы были заняты. Фрейзера нигде не наблюдалось: видимо, он поехал отвезти ужин Дункану в фургон. Я остановился, чувствуя привычную неловкость при вторжении в чужую компанию.

— Господин Хантер. — За столиком у камина сидел Броуди. У его ног, свернувшись, спала старая колли. — Составите мне компанию?

— Спасибо, — обрадовался я знакомому лицу и поспешил к нему, протискиваясь мимо доминошников.

— Хотите выпить? — Перед ним стояла кружка с чаем. Я пока не ел, но выпить не помешало бы.

— Виски, пожалуйста.

Он пошел к бару, а я сел на стул напротив. Кинросс кивнул ему и пододвинулся с видом скорее почтительным, чем дружелюбным. Обслуживать было некому, поэтому Броуди просто налил виски в стакан и записал себе на счет мелом на дощечку у барной стойки.

— Вот. Айлейский солодовый пятнадцатилетней выдержки, — сказал он, поставив передо мной стакан с кувшином воды.

Я посмотрел на его чай:

— А сами вы не пьете?

— Больше нет.

Я добавил воды в виски.

— Ваше здоровье.

— Докопались до чего-нибудь после моего отъезда? — спросил он и тотчас грустно улыбнулся: — Извините, не следовало спрашивать. Старые повадки.

— Поделиться пока нечем.

Он кивнул и сменил тему:

— В фургоне удобно?

— Думаю, да. Там Дункан.

Броуди снова улыбнулся:

— Вытащил короткую спичку, а? Ему придется побывать в местах и похуже. Этот фургон пригодился, когда я вышел на пенсию. А с тех пор как приехал сюда, стоит без дела.

— Дункан сказал, вы работали с его отцом.

— Да, мир тесен. Мы вместе служили в территориальной армии, а затем в полиции юнцами. Последний раз как я видел Сэнди, его сын еще ходил в школу. — Он покачал головой. — Как время-то летит. Казалось, вчера бегали за воришками и мечтали о продвижении по службе, а сегодня…

Он замолчал, но преобразился при появлении Эллен.

— Приготовить вам что-нибудь поесть, доктор Хантер? — спросила она.

— Было бы неплохо, и называйте меня Дэвид.

— Дэвид, — повторила она и улыбнулась. — Надеюсь, Эндрю не досаждает вам. Знаете, какие бывают бывшие полицейские.

Броуди нарочито сурово пригрозил пальцем:

— Это клевета.

— Кусок домашнего яблочного пирога искупит мою вину?

Он постучал по животу:

— Звучит соблазнительно, но я, пожалуй, откажусь.

— Небеса не свалятся на землю, если вы доставите себе удовольствие.

— Всякое бывает.

Эллен рассмеялась:

— Да, помню, как вы таскали конфеты для Анны.

Крупный мужчина с Кинроссом вдруг подал голос:

— Налей нам, Эллен.

— Минутку, Шон.

— Может, нам самим обслужить себя? Мы умираем от жажды, — заявила женщина из их компании. Она была пьяна, и, судя по взгляду, это было ее обычное состояние. Пару лет назад она могла бы показаться привлекательной, но сейчас лицо сделалось одутловатым, погрубело.

— В прошлый раз, Карен, обслуживая себя, ты забыла записать себе в счет, — парировала Эллен стальным голосом. — Я разговариваю с клиентами и уверена, вы не умрете за две минуты.

Она повернулась к нам и не успела заметить ярость на лице женщины.

— Извините. Стоит немного выпить, и некоторые забывают о манерах. Так что вы будете? Есть тушеная баранина или, если хотите, сделаю сандвич.

— Баранина — это хорошо. И ничего страшного, если сначала вы их обслужите.

— Подождут. Им пойдет на пользу.

— Эллен, — тихо произнес Броуди.

Хозяйка вздохнула и устало улыбнулась.

— Ладно, знаю, — согласилась она и пошла к барной стойке.

— Эллен иногда… вспыльчива, — нежно сказал Броуди. — Порой провоцирует ссоры, но отель — единственное пивное место на Руне, поэтому приходится либо подчиняться правилам, либо сидеть дома. Она хорошо готовит. Брала кулинарные курсы в колледже. Я тут почти каждый вечер ем.

Даже если бы Фрейзер не сказал мне, что Броуди отдалился от жены и дочери, я бы догадался, что он холост. Было в нем нечто отшельническое.

— Она одна управляет отелем?

— Да. И это нелегко, но приезжих не так много.

— Куда делся муж?

— Никогда не было. Встречалась с кем-то на материке. Не рассказывает.

Судя по виду, Броуди тоже не хотел углубляться в эту тему. Он прочистил горло и кивнул в сторону народа у барной стойки:

— Давайте расскажу вам о личностях Руны. Кинросса вы видели уже на пароме. Задира, но у него жизнь не сахар. Жена умерла пару лет назад, оставив подростка-сына. Горлопан с пивным животом — Шон Гутри. Раньше был рыбаком, но заложил лодку. Есть у него еще старая лодка, которую он пытается залатать, а пока перебивается случайными заработками, иногда помогает Кинроссу на пароме. Обычно безобиден, однако, когда выпьет, лучше держаться от него подальше.

Пронзительный женский смех заглушил Броуди.

— А это Карен Тейт. Заправляет магазином, когда трезва. У нее шестнадцатилетняя дочь Мэри, которая… впрочем, не важно. Карен следовало бы посвящать больше времени дочери, но она предпочитает каждый вечер подпирать здесь барную стойку.

По выражению лица Броуди было понятно, насколько он этого не одобряет.

Тут повеяло холодом: открылась дверь. Секундой позже со скрежетом когтей по полу в комнату залетел золотистый ретривер.

— Оскар! Оскар!

Появился мужчина лет сорока, эдакий Байрон нашего времени. Черный непромокаемый плащ был явно недешев. Как и обладатель, он выделялся среди потрепанных курток островитян.

Все замолчали. У окна даже прекратили играть в домино. Мужчина щелкнул пальцами, и собака засеменила к нему, виляя хвостом.

— Извините, Эллен, — непринужденно сказал он, отрывисто произнося гласные, как это делают африканцы. — Едва открыл дверь, как он рванул внутрь.

Эллен не впечатлили ни новый гость, ни его извинение.

— Купите поводок. Это отель, а не конура.

— Понимаю. Больше такого не случится.

Мужчина посмотрел с напускным раскаянием и, как только она отвернулась, заговорщически подмигнул людям в баре, и те заулыбались. Очевидно, этот человек пользовался популярностью.

— Добрый вечер всем. Мерзкая погода сегодня, — отметил он, снимая плащ.

В ответ прозвучало хоровое «Oidchche mhath» и «aye». Если б он сказал: «Хорошая сегодня погода», с ним бы согласились столь же рьяно. Однако новый гость или не замечал благоговейного к себе отношения, или принимал его как само собой разумеющееся.

— Хотите выпить, господин Страчан? — спросил Кинросс с нелепой официальностью.

— Нет, спасибо, Йен. Но я с удовольствием сам угощу. Наливайте и записывайте на мой счет. — Он улыбнулся женщине у барной стойки, и в уголках появились морщинки. — Привет, Карен. Давно тебя не видел. Как дела у Мэри?

Та куда охотнее поддалась его очарованию, чем Эллен. Даже издалека я заметил румянец на щеках.

— Спасибо, хорошо, — ответила Карен, довольная, что на нее обратили внимание.

Только теперь он повернулся к нам с Броуди.

— Добрый вечер, Эндрю.

Броуди холодно кивнул. Выражение лица было гранитно-каменным. Он поставил ногу между своей колли и охотничьим псом, который к ней принюхивался.

— Отстань от нее, Оскар. — Хозяин хлопнул пса перчаткой.

Собака послушалась, виляя хвостом, а мужчина улыбнулся мне. Несмотря на самоуверенность, было в нем нечто подкупающее.

— А вы, должно быть, сегодня приехали. Меня зовут Майкл Страчан.

Я уже догадался, что это тот самый человек, о котором Фрейзер рассказывал мне по дороге из коттеджа: неофициальный помещик Руны и владелец большого дома. Он оказался моложе, чем я ожидал.

— Дэвид Хантер, — ответил я и пожал протянутую руку. У него была сильная хватка.

— Могу я и вас угостить? — предложил он.

— Спасибо, не надо, — отказался я.

Броуди с непроницаемым видом поднялся. Он был на полголовы выше Страчана.

— Я собирался уходить. Приятно было снова повидать вас, доктор Хантер. Идем, Бесс.

Собака послушно засеменила следом. Страчан проводил его взглядом, уголки рта приподнялись в легкой улыбке, а затем повернулся ко мне:

— Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

Не дожидаясь ответа, он сел на место Броуди и небрежно бросил перчатки на стол. В черных фирменных джинсах и угольно-сером кашемировом свитере с закатанными рукавами, откуда выглядывали загорелые руки и швейцарские армейские часы, он выглядел как человек, который лучше бы вписался в Сохо, чем на Гебридские острова.

Золотистый ретривер сел рядом, поближе к огню. Страчан нагнулся и почесал его за ухом, сам получая не меньше удовольствия.

— Вы друг Эндрю Броуди?

— Мы сегодня познакомились.

— Боюсь, я ему не нравлюсь, как вы сами заметили. Уверен, он был хорошим полицейским, но нельзя же быть таким суровым!

Я ничего не ответил. Пока Броуди произвел на меня положительное впечатление. Страчан откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу.

— Надо понимать, вы… как это называется… судебный антрополог? — Он улыбнулся. — На Руне сложно сохранить что-либо в тайне. У нас тут живет бабушка одной журналистки.

Я вспомнил, как Мэгги Кэссиди подошла ко мне на пароме. Споткнулась, представилась писательницей и пыталась выкачать информацию.

И я купился.

— Не стоит переживать по этому поводу, — успокоил меня Страчан. — Тут редко случаются захватывающие события. Не то чтобы они нам нужны. Последнее происшествие с летальным исходом было, когда старый фермер пошел ночью домой, перепив виски. Потерялся и замерз. А тут совсем другое.

Страчан сделал паузу, предоставляя мне возможность дать комментарий. Я промолчал, и он продолжил:

— Что произошло? Несчастный случай?

— Извините, мне не положено об этом рассказывать.

— Ах да, разумеется, — извиняясь, улыбнулся Страчан. — Простите мое любопытство. У меня, так сказать, здоровый интерес к делу. Я вложил много денег в реконструкцию острова. Приглашал на остров подрядчиков. Страшно подумать, что привлек вместе с ними проблемы больших городов.

Он казался искренне взволнованным, но я не повелся.

— У вас акцент не как у местных жителей, — сказал я.

— И он меня выдает, да? — улыбнулся Страчан. — Мои предки — шотландцы, однако я вырос в Йоханнесбурге. Мы с женой переехали на Руну пять лет назад.

— Далековато от Южной Африки.

Страчан потрепал собаку за уши.

— Верно. Мы много путешествовали, и настало время пустить корни. Мне понравилась отдаленность этого места. Как и в краях, где я вырос. Тогда тут был полный упадок. Никакого производства, население убывало. Еще пару лет, и остров повторил бы участь Сент-Килды.

Я как-то смотрел документальный фильм про Сент-Килду, один из Гебридских островов, заброшенный в тридцатые годы и пустующий с тех пор. Он превратился в остров-призрак, где кружат морские птицы и бывают только исследователи.

— И вы помогли поставить Руну на ноги?

Страчан смутился:

— Здесь еще много надо сделать, и я не хочу приписывать себе все заслуги. Однако Руна теперь — наш дом. Грейс, моя жена, работает в школе, мы влились в здешнюю жизнь. Эй, Оскар, что такое?

Золотистый ретривер с ожиданием смотрел на дверь. Я не слышал приближения человека, но вскоре распахнулась входная дверь. Пес восторженно залаял, хвост застучал по полу.

— Не знаю, как у него получается, но он всегда чует, — сказал Страчан, качая головой.

«Что чует?» — подумал я, и тут в бар вошла женщина. Жена Страчана не нуждалась в представлении. И не только потому, что была очень красива. Белая куртка «Прада» резко контрастировала с густыми волосами цвета воронова крыла, обрамлявшими лицо с безупречной кожей и пухлыми губами. Глаз не отвести.

Дело не только во внешности. Она излучала энергию, чисто физическую притягательность, которая заливала светом всю комнату. Вспомнились завистливые слова Фрейзера: «Жена — сногсшибательная красотка».

Он прав.

Едва заметная улыбка стала шире при виде Страчана.

— Поймала тебя! Так вот где ты бываешь, когда идешь «по делам»?

У нее был тот же легкий южноафриканский акцент. Страчан поднялся и поцеловал ее.

— Виноват. Как ты догадалась, что я здесь?

— Пошла в магазин, он оказался закрыт, — сказала она, снимая перчатки из черной кожи с меховой каемкой — очевидно, дорогие. На левой руке были обыкновенное золотое обручальное кольцо и кольцо с бриллиантом, отливавшим голубоватым блеском. — В следующий раз когда захочешь тайно пропустить рюмочку, не оставляй машину у входа.

— Это Оскар виноват. Он затащил меня сюда.

— Оскар, негодник, как ты посмел? — Она потрепала собаку, которая начала возбужденно прыгать вокруг. — Ладно, успокойся.

Затем посмотрела на меня, ожидая, чтоб нас представили. Карие глаза были столь темными, что казались черными.

— Это Дэвид Хантер. Дэвид, это моя жена Грейс.

Она улыбнулась и протянула мне руку:

— Приятно познакомиться, Дэвид.

Целуя руку, я почувствовал тонкий запах духов с мускусом.

— Дэвид — эксперт судебной медицины. Он прибыл сюда с полицией, — пояснил Страчан.

— Боже, какой ужас! — Грейс посерьезнела. — Надеюсь, жертва не из местных жителей. Звучит эгоистично, но… вы меня понимаете.

Я понимал. Когда речь заходит о несчастьях, мы все становимся эгоистичны и начинаем молиться: «Только не я, только не со мной».

Страчан поднялся.

— Приятно было встретиться с вами, доктор Хантер. Может, еще пересечемся до вашего отъезда.

Грейс томно потянулась.

— Могу я выпить хоть бокальчик, раз уж зашла?

— Угощаю, госпожа Страчан.

Предложение последовало от Гутри, мужчины с увесистым животом. Создавалось впечатление, он выпил много больше других. Забытая Карен Тейт позеленела от ревности.

Грейс Страчан душевно ему улыбнулась:

— Спасибо, Шон, но, вижу, Майкл порывается уйти.

— Извини, дорогая. Мне показалось, ты хочешь домой. Я собирался готовить мидии на ужин, но если ты не голодна…

— Похоже на шантаж. — Она посмотрела на мужа с хитрецой.

Страчан повернулся ко мне:

— Будет время, езжайте в горы посмотреть захоронения в каменных пирамидах. Там целая группа. Из неолита. Это нечто.

— Не у всех такие пристрастия, дорогой. — Грейс покачала головой с деланым раздражением. — Майкл увлекается археологией. Старые руины нравятся ему больше меня.

— Это просто хобби, — уверил Страчан, смутившись. — Идем, Оскар, ленивец наш. Пора.

Он помахал рукой в ответ на уважительные пожелания «спокойной ночи», провожавшие их до самых дверей. На выходе они едва не столкнулись с Эллен. Она резко остановилась и чуть не опрокинула тарелку с тушеной бараниной.

— Прости, — сказал Страчан, держа Грейс за талию.

— Ничего. — Эллен вежливо улыбнулась обоим. Мне показалось, она бросила неоднозначный взгляд на красотку. — Добрый вечер, госпожа Страчан.

В голосе звучала крайняя сдержанность, но Грейс вроде не заметила.

— Привет, Эллен. Тебе понравился рисунок, который Анна принесла из школы?

— Да, висит теперь на двери холодильника, с остальной галереей.

— У девочки талант. Ты должна ею гордиться.

— Я горжусь.

Страчан шагнул к двери — очень уж ему хотелось уйти.

— Всего доброго.

С лицом, лишенным всякого выражения, словно маска, Эллен поставила передо мной тарелку. В ответ на мои благодарственные слова поверхностно улыбнулась и тотчас повернулась уходить. Видно, Броуди не единственный на Руне, кто не особо впечатлен золотой парочкой.

— Сука! — раздалось эхом в тишине бара. Кипя от злости, Карен смотрела на дверь, и было непонятно, в чей адрес прозвучало оскорбление.

Кинросс с суровым видом покачал указательным пальцем:

— Хватит, Карен.

— Так и есть. Гордячка…

— Карен!

Женщина замолкла, не скрывая обиды. Постепенно бар стали заполнять привычные звуки. Возобновились щелчки костяшек домино по столу, и напряжение моментально растворилось.

Я приступил к тушеной баранине. Броуди оказался прав: Эллен прекрасно готовит. Во время еды я вдруг почувствовал, что на меня кто-то пристально смотрит. Подняв глаза, увидел, как Кинросс с холодной настороженностью пялится на меня из-за барной стойки. Он выдержал мой взгляд, затем медленно отвел глаза в сторону.

Когда я проснулся, в номере было темно. Тусклый свет пробивался через единственное окно, завешенное шторами. Ни звука. Ветер и дождь стихли. Слышалось лишь собственное дыхание: равномерный вдох и выдох, словно они исходили от другого человека.

Не знаю, когда до меня дошло, что я не один. Это было скорее постепенное осознание чьего-то присутствия, чем неожиданный шок. В полумраке у кровати сидел человек.

Хотя я видел только смутные очертания, было понятно, что это женщина. Она смотрела на меня, но я не испытывал ни удивления, ни страха. Только груз немого ожидания.

Кара?

Глупая надежда. Кто бы то ни был, это не моя погибшая жена.

«Кто ты?» — кажется, произнес я. Слова не колыхнули холодный воздух комнаты.

Она не ответила. Продолжила терпеливо сидеть на полу, словно я и так знаю все, что мне надо знать. Я попытался разглядеть черты или выражение лица. Не смог.

От порыва ветра задребезжала рама, и я вздрогнул и огляделся. Повернувшись обратно, заметил, что комната пуста. И всегда была пустой. Мне приснился сон. Тревожно-реалистичный, но всего лишь сон.

После смерти жены и дочери со мной такое часто случается.

Еще один порыв сотряс стекло, ударив по нему дождем, словно горстью гальки. Снаружи донесся крик. То могла быть сова или другая ночная птица. Что угодно. Я встал с кровати и подошел к окну. Уличный фонарь качался на ветру. Нечто светлое мелькнуло с краю его желтого ореола и исчезло.

Я стоял и ждал повторного появления, пока холод от окна не вынудил меня вернуться в постель.

6

В то время как я смотрел из окна номера, Дункан мучился, сторожа́ коттедж. Ветер усиливался и раскачивал фургончик, словно лодку во время шторма. Дункан предусмотрительно поставил парафиновый обогреватель в угол, чтобы тот не упал. Голубое пламя шипело на расстоянии метра от него, за крошечным столиком. Хоть и тесно, но уж лучше, чем в «рейнджровере» или в прихожей коттеджа, где его наверняка оставил бы Фрейзер. Нет, Дункана смущало не пребывание в фургоне.

Он просто ни на секунду не мог забыть о том, что лежало в доме.

Сержант привез еду и не стал долго задерживаться. Несомненно, спешил в бар: судя по запаху изо рта, он уже приложился к виски. Дункан провожал машину взглядом с таким страхом, какого не испытывал с самого детства.

Он боялся не пустоты. Самой по себе. Дункан жил на острове, где, стоит выехать из города Сторноуэй, достаточно мест без признаков жизни. Просто раньше он никогда не оставался на краю света один.

Тем более с сожженным трупом в двадцати метрах.

Из головы не выходил образ уцелевших конечностей и обуглившихся костей. Что бы там ни произошло, останки некогда были человеком. Женщиной, если верить доктору Хантеру. В этом самое страшное: существо, которое в прошлом смеялось и плакало, превратилось в такое… От одной мысли мурашки шли по коже.

Слишком богатое воображение, вот в чем твоя проблема. И всегда была. Полезно ли полицейскому иметь такое воображение? Не хватает наблюдательности, чтобы замечать факты и не теряться вечно в вопросах «А что, если?». Ничего не поделаешь: так уж работает мозг. А что, если женщина сгорела по не объяснимой наукой причине? А что, если ее убили?

А что, если убийца до сих пор находится на острове?

Эй, а что, если ты перестанешь пугать себя до смерти? Дункан вздохнул и поднял привезенный с собой учебник криминологии. Фрейзер посмеялся бы над ним, но Дункан был полон решимости стать детективом. Если занимаешься каким-то делом, надо стараться выполнять его хорошо. Выучить как можно больше, и не страшно, если придется поднапрячься, оно того стоит. В отличие от других Дункан не чурался трудностей.

Однако тем вечером ему было сложно сконцентрироваться. Наконец он отложил книгу. Поставлю чайник. Хоть чаю попью. Дункан подумал, что к концу пребывания здесь его будет воротить от чая.

Когда он поднялся наполнить чайник в крошечной раковине, ветер стих, набирая силы для следующего удара. После недолгого спокойствия Дункан услышал снаружи посторонний шум, но его тотчас заглушил порыв ветра. Констебль был уверен, что ему не показалось.

Гул мотора.

Выглядывая в окошко, он ждал увидеть фары «рейнджровера». Однако снаружи оказалось темно.

Даже если бы звук исходил от проезжавшей мимо машины, свет никуда бы не делся. Значит, померещилось…

Или кто-то выключил фары, чтоб скрыть свое приближение.

Глоток свежего воздуха пойдет мне на пользу. Дункан достал куртку, прихватил тяжелый фонарь и вышел из фургона. Чуть не включил фонарь, но вовремя спохватился: свет привлечет внимание. Дункан медленно подбирался к коттеджу, ориентируясь в пространстве только благодаря просветам между облаками. Тяжелый длинный фонарь придавал уверенности: если что, послужит дубинкой. Хотя вряд ли понадобится. За домом мелькнула вспышка.

Дункан замер, сердце заколотилось. Протянул руку за радио, чтобы связаться с Фрейзером, но остановился. Незваный гость может его услышать. Констебль снова двинулся вперед. Дверь была по-прежнему опечатана лентой. Вдоль по стенке он шел к углу коттеджа.

Встал и прислушался. Скрежет по камню, шелест высокой травы. Никаких сомнений — там определенно кто-то есть.

Сжимая в руке фонарь, Дункан напрягся. Спокойно. Он сделал глубокий вдох, еще один. Ладно, готов…

Выпрыгнув из-за угла, он включил фонарь.

— Стоять! Полиция!

Последовало приглушенное чертыхание, и чья-то тень рванула прочь. Дункан погнался следом, мокрая трава спутывала ноги. Человек впереди споткнулся и упал. Схватив его за плечо, констебль развернул чужака и направил фонарь прямо в лицо.

От яркого света защурилась Мэгги Кэссиди.

— Слезь с меня! Я, кажется, сломала ногу.

Дункан вздохнул с облегчением. И чувством вины. Помогая журналистке подняться на ноги, он заметил, что она ему едва по плечо.

— Ты до смерти напугал меня своим криком! — проворчала она. — Молись, чтоб моя нога была в порядке, иначе я подам в суд.

— Что вы здесь делаете? — спросил Дункан, стараясь не принимать оборонительную позицию.

После секунды раздумий последовал ответ.

— Приехала тебя проведать, — улыбнулась Мэгги. — Не очень-то весело торчать здесь.

— А почему вы смотрели в окно коттеджа?

— В фургоне нет света. Подумала, ты в доме.

— Да, конечно. — Дункан заметил, как она пытается засунуть что-то себе в карман. — Что у вас там?

— Ничего.

Однако он уже светил фонарем на руку, сжимавшую мобильный телефон.

— Отсюда сложно дозвониться, — сказал Дункан. — Вы же не собирались делать фотографии?

— Нет, конечно, нет…

Констебль протянул руку.

— Послушайте, я не успела ничего снять, ясно? — запротестовала Мэгги.

— Тогда вам не составит труда показать мне содержимое, так?

Мэгги опустила плечи и показала дисплей.

— Все равно ничего толком не видно, — пробурчала она, показывая два смазанных белесых снимка.

Дункан понимал, что пользы от них никакой, сам не мог разобрать ничего, но все же велел удалить их.

— Остальные тоже.

— Это все.

Он пристально посмотрел на нее. С раздраженным вздохом Мэгги показала остальные фотографии.

— Вот про эту вы, наверно, забыли, да? — бодро спросил констебль, когда появился еще один снимок коттеджа.

— Теперь доволен? — спросила она, удаляя последний. — А теперь что будешь делать? Арестуешь меня?

Дункан сам задавал себе тот же вопрос. Вроде журналистка не нарушила закон. Она ведь не пересекала ленты.

К тому же она ему чем-то нравилась.

— Обещаете, что больше не будете туда лезть? — произнес он строгим голосом.

— Не буду, честно. Ой! — Мэгги вздрогнула, ступив на поврежденную ногу.

— Вы в порядке?

— Вполне. Могу быть свободна?

Дункан замялся.

— Где ваша машина?

Она махнула на дорогу:

— Там оставила.

— Вы уверены, что дойдете?

— Не сомневайтесь, доползу.

Улыбаясь, Дункан наблюдал, как маленькая фигурка прыгает по дороге, светя перед собой фонарем. Затем направился к фургону. Войдя внутрь, заметил на пороге грязный след. Чертов Фрейзер. Никогда не вытирает ноги.

Думая о Мэгги, он включил газ под чайником.

Машина Мэгги была припаркована на расстоянии пятидесяти метров. Хромота прошла, как только удалился Дункан, но она продолжала хмуриться. Бабушкина машина «мини» была грудой металла, и все же лучше, чем ничего.

Она села за руль и проверила мобильный. Сама стерла все фотографии и все равно не могла поверить, что они исчезли. Пусто.

— Черт! — громко произнесла Мэгги.

С отвращением забросив телефон в сумочку, она достала диктофон и нажала кнопку «запись».

— Напрасная трата времени. Так и не получилось разглядеть тело. Последний раз пытаюсь играть в разведчика.

Сердитый взгляд растаял, сменившись грустной улыбкой.

— Вот напугал. Чуть не описалась, как в детском саду, играя в прятки. Боже, этот молодой констебль прыгнул на меня как бешеный. Как его зовут-то? Кажется, Дункан. Рьяный трудяга, но гуманный. Симпатичный. Интересно, женат ли?

Продолжая улыбаться, она сохранила запись и завела мотор. Фары залили дорогу светом, из трубы вырвались выхлопные газы. Мэгги выехала на дорогу.

Воцарилась тишина. Секунду ничего не шевелилось. Затем от площадки, где только что стояла машина, отделилась тень и направилась в темноту.

7

Дневной свет несмело заполнял небо, пока я следующим утром принимал душ и брился. Всю ночь дождь не прекращался, оставалось только надеяться, что с останками ничего не случилось. Я волновался, несмотря на то что они уже пролежали там несколько недель и не было причин думать, будто крыша разваливающегося коттеджа не выдержит еще несколько дней, даже в такую погоду. И все-таки я вздохну с облегчением, когда их переместят в более надежное место.

После странного сна я так и не заснул. Усталый, вышел в Интернет проверить почту, дошли ли обещанные Уоллесом файлы с пропавшими людьми. Дошли, всего пять. Не было времени просматривать, и я просто скачал их и спустился завтракать.

Бар служил заодно столовой, и я почти закончил есть, когда вошел Фрейзер с красными от похмелья глазами. Запах неусвоенного алкоголя чувствовался даже на расстоянии. Вернувшись накануне вечером из коттеджа, Фрейзер устроился в баре. Там я его и оставил. Судя по виду, сержант проторчал в баре всю ночь.

Я едва сдержал улыбку, когда он начал осторожно попивать чай.

— У меня в сумке есть аспирин, — предложил я.

— Не надо! — прорычал Фрейзер.

С явным отвращением он посмотрел на тарелку с яичницей, беконом и сосисками, которую поставила перед ним Эллен. Затем взял нож и вилку и принялся поглощать пищу с решимостью марафонца.

— Вы еще долго? — спросил я, готовый отправиться в путь, ведь дни так коротки в это время года.

— Нет, — пробурчал он и трясущейся рукой поднял вилкой капающее яйцо.

Эллен забрала мою тарелку со стола.

— Если хотите, можете взять мою машину. Она мне сегодня не нужна.

— Прекрасная мысль, — быстро согласился Фрейзер с набитым ртом. — У меня есть дела на месте. Надо поспрашивать людей, знал ли кто погибшую женщину.

Тот факт, что тело принадлежало женщине, пока еще не стал достоянием общественности. Я взглянул на Эллен и понял, что она не пропустила фразу мимо ушей. Однако посмотрела на меня понимающе.

— Если вы готовы, принесу вам ключи.

Я пошел за ней следом.

— Послушайте, насчет того, что сказал сержант Фрейзер… — начал я.

— Не беспокойтесь, я буду молчать, — улыбнулась она, заходя на кухню. — Когда управляешь отелем, невольно учишься хранить секреты.

Кухня была в пристройке на первом этаже, новее, чем остальная часть отеля. На газовой плите стояли тяжелые кастрюли, почерневшие за долгие годы, а в высоком сосновом комоде громоздилась разная посуда. На деревянном столе лежали детская раскраска и набор карандашей. Эллен порылась в ящике и достала ключи, затем повела меня через дверцу в маленький двор. У стены стояли баллоны с пропаном, как вертикальные оранжевые бомбы. На дорожке был припаркован старый «фольксваген-жук».

— Не ахти какая машина, но надежная, — сказала Эллен, отдавая мне ключи. — И я сделала для вас всех сандвичи и термос с чаем. Вряд ли соберетесь возвращаться на обед.

Я поблагодарил хозяйку. «Фольксваген» запыхтел при запуске, но достаточно бодро загрохотал по дороге. Погода не улучшилась: серое небо, ветер и дождь. По крайней мере поселение оживилось с утра. На улицах появились люди, дети семенили через ворота в маленькую, но новую школу. Я всмотрелся, нет ли среди них Анны, но не смог опознать: все в куртках с капюшонами. Их вводил внутрь мужчина в остроконечной шерстяной шапке, тощий даже в толстом пальто. Остановился и уставился на меня. Когда я кивнул, он отвел взгляд.

На выезде из деревни по-прежнему стоял Бодах Руна, древний камень, о котором говорил Броуди. Остров не отличался красотой пейзажа, но величия у него не отнять: холмы, темные торфяники, усыпанные овцами. Единственным человеческим обиталищем был дом, принадлежащий Страчану. На этот раз в окнах не горел свет, однако впечатление он производил не меньшее. Ветра с Атлантического океана потрепали гранитные стены и многостворчатые окна, и все же дом построен на века.

Когда я приехал, «вольво» Броуди уже была припаркована у коттеджа. Бывший детектив и Дункан находились в фургоне, на крошечной плите шипел чайник. Воздух в тесной кабине был затхлым от парафиновых паров.

— Доброе утро, — поприветствовал меня Броуди. Он сидел на обветшалой обитой скамейке, возвышавшейся по самый складной стол, у ног спала собака. Я почему-то не удивился, что он там. Пусть и на пенсии, он не из тех людей, которые спокойно займутся своим делом, обнаружив такое. — Сержант Фрейзер не с вами?

— У него дела в деревне.

На лице Броуди отразилось неодобрение, тем не менее он промолчал.

— Не возражаете, если я снова пойду с вами? — спросил он, словно читая мои мысли. — Я разговаривал сегодня утром с Уоллесом. Он сказал, вам решать.

— Я не против.

Убедившись, что Броуди не преувеличивал, сообщая о трупе, Уоллес, видимо, обрадовался присутствию бывшего детектива на месте трагедии. Я тоже. Может, Фрейзер не будет в восторге, но кому помешает человек с опытом Броуди?

Дункан зевнул. У него был такой вид, будто он не спал всю ночь, а бекон с яичницей, что сделала Эллен, он разворачивал с энтузиазмом ребенка на Рождество.

— Ночью у нас были гости, — сказал мне Броуди с многозначительным взглядом.

Жуя сандвич, Дункан описал, как Мэгги Кэссиди пыталась сфотографировать останки.

— У нее так ничего и не получилось, — уверил он. — И я взял с нее обещание больше и не пытаться.

Броуди скептически поднял бровь, но промолчал. На столе лежал толстый учебник по криминологии с закладкой в самом начале.

— Изучал? — спросил я.

Констебль покраснел:

— Не особо. Просто надо было что-то почитать.

— Дункан только что поделился со мной, что собирается податься в отдел уголовного розыска, — сказал Броуди.

— Пока я не посвящал учебе достаточно времени, — быстро добавил Дункан, по-прежнему смущенный.

— Не помешает знать, чего хочешь достигнуть, — прокомментировал Броуди. — Я тут рассказал о паре преступлений, над которыми мы работали с его отцом.

Дункан широко улыбнулся. Я достал кейс с вещами, которые всегда ношу с собой на работу: диктофон для записи наблюдений, одноразовая спецовка, ботинки, латексные перчатки, полотенца, щетки и два сита разных размеров. И полиэтиленовые пакеты для улик. Море пакетов.

Перчаток осталось не так много после работы в Грампианских горах. Спецовка была большого размера и налезала поверх куртки. Надел все, что нужно, включая защитные галоши. Обычно у меня есть химический раствор для нагрева рук, но он закончился. Пока придется потерпеть и потрудиться холодными пальцами.

Отложив в сторону сандвич, Дункан наблюдал, как я готовлюсь.

— Вас это не напрягает? Работать с трупами?

— Не наглей, парень, — укоризненно произнес Броуди.

Констебль смутился:

— Извините, я не хотел…

— Ничего страшного, — заверил я. — Кому-то надо выполнять эту работу. Ко всему… привыкаешь.

Однако его слова остались у меня в памяти: «Вас не напрягает?..» Простого ответа не найти. Да, многие люди полагают, что моя профессия отвратительна, но я этим занимаюсь. Я привык.

И кем же я стал?

Обеспокоенный этим вопросом, я вышел из фургона и увидел приближающийся серебристо-серый блестящий «сааб». Броуди с Дунканом тоже услышали гул мотора и вывалили посмотреть. Машина встала около «фольксвагена» Эллен.

— Какого черта он здесь делает? — раздраженно произнес Броуди, когда из «сааба» появился Страчан.

— Доброе утро, — сказал он, и следом выпрыгнул золотистый ретривер.

— Посади собаку обратно в машину! — крикнул Броуди.

Ретривер увлеченно принюхивался. Страчан протянул руку, но тут пес почуял запах и рванул в сторону коттеджа.

— Черт подери! — выругался Броуди и побежал ему наперерез.

Он передвигался на удивление быстро для человека такого возраста и телосложения. Броуди схватил собаку за ошейник, несмотря на ее старания увильнуть, и потащил обратно.

Страчан с перепуганным видом подбежал к нам.

— Боже, мне очень жаль!

Броуди продолжал держать ретривера за ошейник, передние лапы висели в воздухе, собака тщетно пыталась вырваться.

— Ты соображаешь, что делаешь?

— Извините, я посажу Оскара в машину.

Страчан протянул руку, но Броуди не отпускал ошейника. Собака была большой, а он держал ее с легкостью и так крепко, что животное начинало задыхаться.

— Я посажу Оскара в машину, — повторил Страчан уже тверже.

На секунду мне показалось, что Броуди и вовсе не собирается отдавать пса, но тут он всучил его хозяину.

— Вас тут не должно быть. И вашей чертовой собаки!

Страчан погладил беднягу, держа за поводок.

— Сожалею. Я не думал, что он убежит. Просто приехал спросить, могу ли быть полезен.

— Садитесь в машину и уезжайте отсюда. Это дело полиции, а не ваше!

Страчан сам начал злиться.

— Забавно, мне казалось, вы на пенсии.

— У меня есть разрешение здесь находиться. А у вас нет.

— Может, и нет, но это не дает вам права указывать, что мне делать.

Броуди стиснул челюсти.

— Констебль Маккинни, почему бы вам не проводить мистера к машине?

Дункан, смирно наблюдавший перепалку, встрепенулся.

— В этом нет необходимости. Я ухожу, — сказал Страчан. На щеках проступили красные пятна, хотя внешне он сохранял спокойствие. Он пристыженно улыбнулся мне, игнорируя Броуди. — Доброе утро, доктор Хантер. Прошу прощения.

— Ничего страшного. Просто здесь лучше не топтать, — сказал я.

— Конечно, понимаю. Но если я могу чем-то помочь, дайте мне знать. Что угодно. — Он дружелюбно потряс собаку за ошейник. — Идем, Оскар, негодник.

Броуди с суровым видом смотрел ему вслед.

Дункан начал, заикаясь, извиняться:

— Как-то я растерялся, не знал, что следует…

— Не оправдывайся. Я сам не должен был выходить из себя.

Броуди достал из кармана пачку сигарет и зажигалку, пытаясь прийти в себя.

Закипел чайник в фургоне. Я подождал, пока Дункан уйдет заваривать чай, затем повернулся к Броуди:

— Вы не особо жалуете Страчана, верно?

— Так заметно? — Он с отвращением разглядывал сигарету. — Дурацкая привычка. Бросил, когда пошел на пенсию. А сейчас опять начал.

— А что вы имеете против него?

Броуди зажег сигарету и затянулся, вдыхая дым так, будто зол на него.

— Мне вообще такие люди не нравятся. Привилегированный класс, считают, если у них есть деньги, могут делать, что им в голову взбредет. Он не заработал ни гроша, получил все в наследство. Его семья сколотила состояние на золотых приисках в Южной Африке, во время апартеида. Думаете, они там охотно делились с рабочими?

— Нельзя же винить его за поступки родителей.

— Может, и нет. Но, на мой взгляд, он слишком уж самоуверен. Видели, как он вел себя вчера в баре? Купил всем выпить, излил свое обаяние на Карен Тейт. При такой жене поглядывать на сторону!

Фрейзер говорил мне, что от Броуди ушла жена, и я подумал, что его ненависть к Страчану вызвана банальной завистью.

— А как же то, что он сделал для острова? Насколько я понял, Руну могла постигнуть участь Сент-Килды, если б не он.

Броуди молчал. Из фургона вылезла колли, задние лапы едва сгибались из-за артрита. Хозяин погладил ее по голове.

— Может, гибель Сент-Килды только к лучшему. Перед отъездом жители острова убили своих собак. Всех до одной. Но только двух усыпили. Остальным привязали к шее по камню и выбросили в залив. Своих собак. — Он покачал головой: — Не понимаю зачем. Однако причина должна быть. Я достаточно долго проработал в полиции, чтоб знать, что за каждым человеческим поступком есть мотив. И обычно это корыстный интерес.

— Вы правда считаете, что было бы лучше, если б Руну покинули?

— Нет, вряд ли. Страчан сделал нашу жизнь комфортней. Надо отдать ему должное. Уютные дома, хорошие дороги. О нем никто не скажет плохого слова. — Броуди пожал плечами. — Просто я не верю, что можно получить что-либо даром. Всегда приходится платить.

Такое мнение показалось мне циничным. Страчан помогал острову, а не эксплуатировал его. И Броуди не первый полицейский, кто за долгие годы столкновения с темной стороной человеческой сущности забыл о светлой стороне.

Хотя не исключено, что он лучше разбирается в людях, чем я. Один мой знакомый, которого я считал другом, однажды сказал мне, что я лучше понимаю мертвых, чем живых. Может, он был прав. Мертвые по крайней мере не лгут и не предают. Только хранят свои секреты, если не знаешь к ним подхода.

— Пора приступать к делу.

При дневном свете коттедж производил далеко не благоприятное впечатление. Темнота отчасти скрывала разруху и убогость. Крыша перекосилась, местами зияли дыры, окна потрескались и покрылись толстым слоем грязи. Позади возвышалась Беинн-Туиридх, теперь походившая на бесформенную груду камней, запятнанных снегом.

Лента оцепления тянулась от входной двери в комнату с сожженными останками. Потолок казался на грани обвала, хотя ни капли дождя не попало на кости и пепел. В тусклом свете, пробивавшемся сквозь окно, они выглядели еще прискорбнее, чем мне запомнилось.

Я сделал шаг назад и уставился на них, снова пораженный противоестественным сочетанием уничтоженного огнем трупа и нетронутых конечностей. Как бы то ни было, разлагающиеся мягкие ткани — неожиданный подарок при смерти от сожжения. Благодаря им можно будет проанализировать жирные кислоты и определить время трагедии, взять отпечатки пальцев и ДНК, чтобы установить личность жертвы.

Поскольку нет подозрений на убийство, как не раз подчеркнул Уоллес, не было необходимости натягивать над останками сетку. Обычно эта операция производится, чтобы зафиксировать положение улик. И все же я не поленился. В каменный пол не вобьешь колышки, но у меня на такой случай есть деревянные блоки с отверстиями.

Разложив их по периметру вокруг трупа, я поместил в каждый по колышку. Когда закончил закреплять нейлоновые нити, пальцы в латексных перчатках онемели. Потерев руки, чтобы вернуть в них жизнь, я взял полотенце и тонкую кисточку и начал расчищать верхний слой талькообразного пепла.

Постепенно остался один обугленный скелет.

Наша жизнь, а иногда и смерть — это история, писанная костями. Они хранят память о травмах, небрежности и насилии. Однако чтобы расшифровать написанное, надо его разглядеть. А это медленный, кропотливый процесс. Работая над каждым квадратом сетки, я тщательно просеивал золу, помечал на миллиметровой бумаге нахождение фрагментов костей и прочих деталей, а затем помещал их в целлофановые пакеты. Время летело незаметно. Развеялись мысли о морозе, о Дженни, о чем бы то ни было. Мир сузился до груды пепла и высушенных костей. Я вздрогнул, когда кто-то сзади прочистил горло.

В дверях стоял Дункан, держа кружку горячего чая.

— Не хотите?

Я взглянул на часы: почти три. Я не вспомнил даже об обеде. Выпрямился, болела спина.

— Спасибо, — поблагодарил я, снимая перчатки.

— Только что заезжал сержант Фрейзер, интересовался, как у вас продвигается работа.

Фрейзер заскочил ненадолго, сказал, что ему надо опрашивать местных жителей. Броуди потом задал риторический вопрос, сколько человек придется опросить непосредственно в баре. Я подумал, что немного, но промолчал.

— Медленно, — ответил я Дункану, грея руки о кружку.

Констебль продолжал стоять в дверях, глядя на останки.

— Сколько еще понадобится времени?

— Сложно сказать. Надо просеять весь пепел. Вероятно, закончу к завтрашнему утру.

— А вы, ну… уже нашли что-нибудь?

В глазах горело искреннее любопытство. Согласно правилам, я обязан сначала докладывать Уоллесу, но что плохого, если Дункан узнает первым.

— Могу подтвердить, жертва определенно женщина, до тридцати лет, белая, ростом примерно метр семьдесят.

Констебль уставился на обуглившиеся кости.

— Правда?

Я указал на бедренную кость, очищенную от пепла.

— Возраст женщины можно определить по тазу. У подростков лобковая кость чуть ли не рифленая. С возрастом она выравнивается, а затем начинает стираться. Эта достаточно гладкая, значит, перед нами не тинейджер, но и не зрелая дама. Ей было максимум тридцать.

Длинная бедренная кость уцелела лучше остальных, хотя поверхность почернела и покрылась тонкими линиями трещин.

— По бедру можно судить о росте, — объяснял я. — Что касается расы, то почти все зубы развалились или выпали, но по нескольким можно сказать, что они росли прямо, не выдаваясь вперед. Значит, она была белой, а не черной. Нельзя исключать, что не азиатка, но…

— …на Гебридских островах не так много азиаток, — с довольным видом закончил за меня Дункан.

— Верно. Итак, мы имеем дело с белой ширококостной женщиной под тридцать, где-то метр семьдесят ростом. Я нашел среди пепла металлические пуговицы, кусочек молнии и крючок от бюстгальтера. Следовательно, она была в одежде.

Дункан кивнул, догадавшись, что это значит. Факт одежды еще ни о чем не говорит, но, не будь ее, можно было бы предполагать, что произошло изнасилование. А затем убийство.

— Похоже на несчастный случай, да? Слишком близко подошла к огню, верно?

В голосе констебля сквозило разочарование.

— Внешне да.

— Она могла сама сделать с собой такое? Умышленно.

— Ты имеешь в виду самоубийство? Сомневаюсь. Тогда бы облилась бензином, а он на такое не способен. Рядом осталась бы канистра.

Дункан потер затылок.

— А как насчет рук и ног? — робко произнес он.

Я ждал этого вопроса. Однако свет, спускавшийся через грязное окно, начал тускнеть, а мне еще много надо было сделать.

— Дам тебе подсказку. — Я указал на жирную коричневую пленку на потолке. — Помнишь, что я об этом говорил?

Констебль поднял глаза наверх.

— Это жир от горящего тела.

— Верно. Дальше попробуй сам разгадать загадку. — Я осушил кружку и вернул Дункану. — Мне надо работать.

После его ухода я не сразу приступил к делу. Удалив слой пепла, я мог собирать уцелевшие кости, складывая их в пакеты для последующего осмотра. При всей своей скрупулезности я не обнаружил ничего подозрительного. Ни ножевых царапин на костях, ни повреждений скелета. Сохранилась даже подъязычная кость в форме подковы, которая так часто ломается во время удушения. Она была хрупкой и могла рассыпаться от малейшего неосторожного движения и все же уцелела.

Так почему же у меня по-прежнему сохранялось такое ощущение, будто я что-то упустил?

Через дыры в крыше подул холодный ветер, а я все стоял и смотрел на останки. Затем подошел к черепу, покрытому трещинами. Человеческий череп состоит из отдельных пластин, которые стыкуются друг с другом подобно геологическим линиям сброса породы. Взрыв оставил дыру размером с кулак на затылочной кости. На полу рядом лежали маленькие кусочки, отлетевшие туда, когда горячий газ нашел выход. Еще одно доказательство тому, что повреждение произошло от пламени: будь нанесен удар, осколки попали бы внутрь.

И все же здесь что-то было не так, меня терзали назойливые сомнения. И я снова неосознанно подошел к черепу.

Словно по злому сговору, дневной свет начал угасать с неумолимой скоростью. В прошлый раз я отказался работать ночью потому, что боялся совершить ошибку. Теперь этот страх только возрос. Я включил прожектор, однако света по-прежнему не хватало для задуманного. Достал фонарь и положил на пол, направив в дыру на черепе.

Жуткое получилось зрелище: из глазниц исходили лучи. Я принялся за осколки — крошечные, не больше моих ногтей. Уже отметил их расположение на миллиметровой бумаге, а теперь пытался собрать в единое целое подобно дьявольскому пазлу.

Такие вещи я обычно делаю исключительно в лаборатории, где есть необходимые зажимы, пинцеты и увеличительные стекла. А здесь у меня не было даже стола, к тому же пальцы занемели от холода. Постепенно я составил приличную секцию.

И тут все стало ясно.

Для взрыва черепа характерны молниевидные трещины, расходящиеся в стороны из центра. Обычно они сразу заметны, а тут ничего подобного. Осколки соединились в рисунок, напоминавший рваную паутину. Четкие зигзаги могли возникнуть только от удара, достаточно сильного, чтобы надломить кость, но не пробить ее.

Череп действительно взорвался от пламени, но в слабом месте, уже поврежденном.

Я осторожно положил осколки на пол. Броуди прав. Это не несчастный случай.

Женщину убили.

8

Направляясь к фургону, я не замечал дождя и ветра. Снаружи было темно хоть глаз выколи, и свет из окошка походил на маяк в ночи. Во рту был кислый привкус. Кто-то убил молодую женщину и поджег тело. Хочет Уоллес того или нет, ему придется провести полномасштабное расследование.

Я злился на него, а еще больше — на себя. Меня не оправдывало, что обгоревшие трупы практически не оставляют улик, я должен был доверять своей интуиции. Надо учесть еще один факт. Если женщина не местная, из этого не вытекает, что убийца тоже приезжий. Нам неизвестно, что жертва делала на Руне, но, по словам Броуди, в такое время года остров редко посещают случайные люди. Скорее всего она приехала или с кем-то, или навестить кого-то.

Значит, убийца до сих пор где-то рядом.

С этой мыслью я зашел в фургон. После ледяного коттеджа там было удушающе тепло, воздух наполнился парами парафинового обогревателя.

— Что нового? — спросил Дункан, вскочив на ноги.

— Мне необходимо поговорить с Уоллесом. Могу я воспользоваться вашей рацией?

— Конечно, — удивленно ответил он. — Я подожду снаружи.

Полицейская рация была цифровой и принимала звонки как с мобильных телефонов, так и с наземных линий. Однако Уоллес не взял ни одну трубку. Чудесно. Я оставил ему сообщение с просьбой перезвонить и принялся снимать спецовку.

— Все нормально? — спросил вернувшийся Дункан.

— Да. — Констебль скоро все узнает, но сначала надо связаться с Уоллесом. — Я еду в деревню.

Оставаться у коттеджа не было смысла. Я не собирался к чему-либо прикасаться, пока не прибудет следственная команда. Необходимо успокоиться и обдумать ситуацию. Перед тем как уйти, я решил предупредить Дункана:

— Следи за домом в оба глаза, ладно? Появится кто подозрительный, сразу звони Фрейзеру.

— Ясно, — с недоумением и легкой обидой произнес он.

Я вышел к машине. Шел сильный дождь, и окна старого «фольксвагена» запотели, как только я сел внутрь. Включив обогреватель, я надавил на громоздкий рычаг коробки передач и поехал по тропе к дороге. Дворники скрипели, размазывая дождь по стеклу. Я внимательно смотрел вперед сквозь заляпанное стекло. Вряд ли столкнусь здесь с машиной, но нет желания сбить заплутавшую овечку.

На полпути к деревне на дорогу выскочило светлое существо. Нажимая на тормоз, в свете фар я едва разглядел глаза собаки. Машина вышла из-под контроля, свернула и остановилась.

Ремень безопасности вдавился в грудь. От неожиданности у меня перехватило дыхание. Однако я не особо пострадал, и мотор продолжал работать. «Фольксваген» съехал с дороги и уткнулся в канаву, фары освещали густую траву, а не асфальт.

По крайней мере собаку я не сбил. Она успела отпрыгнуть в сторону. И это был золотистый ретривер. Если на острове таких не две, значит, Оскар. Одному богу известно, что он здесь мог делать.

Столько вокруг пространства, чтобы побегать, а он умудрился броситься именно мне под колеса. Я попытался дать задний ход и выехать на дорогу. Машина забуксовала и не двинулась с места. Переключил на первую передачу и нажал газ — безрезультатно.

Я выключил мотор и вышел посмотреть, в чем дело. Никаких повреждений, но колеса застряли в грязи. Накинув капюшон, порылся в багажнике в поиске предмета, подходящего в качестве точки опоры. Ничего не нашел. Сел в машину обдумать варианты. Дождь в свете фар падал непрерывными нитями. Возвращаться в фургон нет смысла. Значит, можно или остаться в машине и ждать, пока кто-нибудь не проедет мимо, или пойти в деревню пешком. Сидеть на месте придется неизвестно сколько, а при ходьбе я по крайней мере не замерзну.

Черт, надо ж было забыть фонарь в фургоне вместе с кейсом! Я порылся в бардачке. Кроме старых карт и каких-то бумажек, там ничего не было.

Я выключил фары и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. На Руну спустилась ночь, и видимость была плохая. Так не хотелось покидать машину. Тем более с осознанием, что на острове находится убийца. Как-то страшно оказаться на пустынной дороге.

Глупо. Даже если он на Руне, то где-нибудь у себя дома. Давай. Нет смысла ждать.

Я вышел из машины. В этот момент из-за туч показался месяц. В лунном свете поросшие вереском холмы казались эфемерно красивыми. У меня поднялось настроение, и я зашагал по дороге. Не так уж все плохо. При этой мысли месяц опять скрылся — словно резко вырубили свет.

Кромешная мгла вызвала шок. Мне приходилось жить в сельской местности, и я помнил, как темно там бывает. Однако такого опыта у меня еще не было. Руна — крошечный остров, на приличном расстоянии от земли, и здесь нет городов, чтоб хотя бы слабо отражаться вдали. Я посмотрел наверх с надеждой проблеска. Как бы не так. Облачная гряда накрыла звезды и месяц, как одеялом.

Оглянулся назад, чтобы успокоиться при виде «фольксвагена». Но тьма была непроницаемой. Только стук собственных шагов по асфальту подсказывал, что я не свернул с дороги. Всего лишь темно. От этого еще никто не умирал. Если не собьюсь с пути, рано или поздно дойду до деревни.

Уверенность убывала с каждым шагом. Леденящий дождь и ветер забирали у меня тепло, делая не только слепым, но и глухим.

Однако не настолько глухим, чтобы я не услышал шорох на дороге позади.

Я резко повернулся, сердце выпрыгивало из груди. И не увидел ничего, кроме черноты. Вероятно, овечка или ветер поднял палку. Или чертова собака Страчана. Я продолжил путь, напрягая слух, и тут неожиданно ступил в никуда.

Полетел вперед, размахивая руками, пока не ударился о землю. Потом покатился, уже не понимая, где земля, где небо. Жесткая трава царапала мне лицо, и наконец я резко остановился.

Выбившийся из дыхания и ошеломленный, я лежал на грязной траве, дождь хлестал в лицо. Понятно, что произошло. Я отклонился от центра дороги и шагнул в ров. Идиот! Я попытался встать и закричал от боли, выстрелившей в левое плечо. Когда она сошла до глухого нытья, я осторожно пошевелил рукой. Боль тотчас ударила снова, уже не с такой силой, но достаточно, чтобы я застонал.

По крайней мере кость не скрипит. Значит, ничего не сломано. Проглотив ком в горле, я потрогал плечо. Даже через куртку было ясно, что сустав стыкуется как-то не так. Выпирает там, где не следует. Пока гладил неровную поверхность, подкатила тошнота.

Я вывихнул плечо. Сильно.

Без паники. Дыши глубоко. Надо вправить сустав. Я протянул здоровую руку как можно дальше, нащупывая место, где головка плечевой кости высовывалась из лунки. Стиснув зубы, резко надавил на нее.

От боли чуть не потерял сознание. Завопил, увидев небо в алмазах. Приходил в себя, лежа на спине. Пот на лице смешался с дождем. Тошнило. Спазм прошел, но я ослаб и дрожал.

Я не стал трогать плечо. И так понятно, что не вправил. Оно неумолимо пульсировало, боль шла от основания черепа до кончиков пальцев. Я сел. Голова кружилась, пока вставал на ноги. О том, чтобы идти в деревню, теперь и речи быть не может. Надо попытаться найти машину и ждать, что Фрейзер или Дункан рано или поздно станут меня искать. Лучше бы рано.

Подниматься по скользкому скосу было непросто. Я ничего не видел и цеплялся только одной рукой. Плечо болело все сильнее. Интересно, порвал ли я связки, хотя что толку об этом думать. Все равно ничего не поделаешь.

К тому времени как скат начал выравниваться, я весь взмок и устал до изнеможения. Преодолев последний метр, я поднялся на ноги, трясущиеся, будто кисель. Облегчение от осознания, что я наверху, глушило все переживания. И тут я понял: что-то не так.

Здесь нет дороги.

Вся радость улетучилась. Я сделал еще пару осторожных шагов, надеясь почувствовать асфальт под ногами. Кругом дерн и грязь, неровная почва. Видимо, я дезориентировался, не рассчитал. Вместо того чтобы выйти к дороге, я залез на холм.

Усилием воли заставил себя сохранять спокойствие. Думать нечего. Дорога напротив. Надо спуститься обратно и подняться по другой стороне.

Я сполз вниз, проехав последний метр на спине. На ощупь попытался найти склон, с которого свалился. И не смог. Давай же, он где-то рядом! Однако поверхность под ногами не поддавалась четкой логике. В темноте она походила на лабиринт кочек и канав. Вслепую я не мог разобрать, куда они ведут.

Дорога наверняка близко, но в какой стороне? Я посмотрел вверх в надежде звездного проблеска, но земля и небо слились в одну беспросветную мглу. Ветер и дождь меняли направление, словно хотели совсем сбить меня с толку.

Я задрожал от шока и холода. Даже в водонепроницаемой одежде можно окоченеть до обморочного состояния, если не найти укрытия. Давай, шевели мозгами. Куда идти? Я принял решение и зашагал. Пусть в ошибочном направлении, но так теплее. Сидя на месте, я умру.

Передвигаться было непросто. Под ногами вероломно сплелись вереск с травой, норовя поймать меня за лодыжку и учинить еще один вывих. Я остановился как вкопанный, услышав рядом шорох. Опять тишина, ветер и дождь. И темнота вокруг. Сердце неистово колотилось. Там никого нет. Овечка, да и только.

Несмотря на силу самовнушения, я помнил странный звук еще на дороге. Понимал, что это абсурдно. Если здесь кто-то и есть, то он видит не лучше, чем я. Не помогало. Я потерялся и вывихнул плечо, и темнота вселяла примитивные страхи, которые спят днем.

Теперь они вылезли наружу.

Я продолжал идти. Дерн стал мокрым и ухабистым — видно, я забрел в торфяное болото. Зубы стучали. То ли похолодало, то ли температура моего тела упала вопреки всем стараниям. Или и то и другое.

Плечо жгло, вгоняло в жар при каждом шаге. Я потерял счет времени и от усталости уже брел не разбирая дороги. Послышалось еще одно шуршание: нечто двигалось по траве. Я резко повернулся и с треском упал. Безумная боль охватила плечо, принявшее весь мой вес.

Должно быть, я потерял сознание. Когда пришел в себя, лежал лицом вниз, дождь гипнотически барабанил по капюшону. Во рту был глинистый вкус торфа. В полубреду я подумал о бессчетных животных, насекомых и растениях, из которых состоит торф: тысячелетняя гниль, спрессованная в нефтехимическую грязь. Сплюнув, я попытался подняться, но не хватило сил. Вода просочилась под куртку, и я продрог до костей. Меня колотило от холода. Я снова упал на землю. Из всех нелепейших способов умереть… До смешного абсурдно. Прости меня, Дженни. Она вышла из себя от одного факта, что я сюда поехал. Представляю, как рассвирепеет, когда узнает, что я тут сдох.

Черный юмор не поднял мне дух. Я чувствовал грусть и злость. Что, все? Ты собираешься сдаться?

Не знаю, какое решение взяло бы верх, если бы в этот момент я не увидел свет.

Сначала подумал, мне померещилось. Всего лишь желтая искорка, танцующая в темноте. Я пошевелил головой, а свет остался на том же месте. Я закрыл глаза, открыл снова. Свет по-прежнему там. В сердце затеплилась надежда при мысли о доме Страчана. Он ведь на полпути к деревне. Может, я все-таки выбрал верное направление.

Я понимал: свет расположен слишком высоко, чтобы исходить от дома, но мне было плевать. Передо мной появилась цель. Без задних мыслей я поднялся на ноги и заковылял вперед.

Свет повис вверху, неизвестно на каком расстоянии. Не важно. Желтое свечение было единственным маяком во вселенной и притягивало меня к себе, как мотылька. Оно постепенно увеличивалось. Теперь я видел, что оно не постоянно, оно колышется в неровном ритме. Даже не заметил, что земля под ногами пошла в гору, становясь все круче. Помогая себе здоровой рукой, я карабкался наверх, временами полз на коленях, шатаясь, поднимался. Свет приближался. Я уставился на него, не видя ничего вокруг.

И вот он встал прямо передо мной. Не машина, не дом. Всего лишь маленький заброшенный костер перед каменной лачугой. Борясь с разочарованием, я огляделся. Кругом груды камней, и тут стало ясно. Это не природные формирования.

Это погребальные пирамиды.

Их упоминали Броуди и Страчан. Значит, я совсем пропал. Я прошел путь до горы.

Ноги подкосились: меня покинули последние силы. Перед глазами все поплыло, но я успел заметить шевеление в развалившейся лачуге. Онемев, я увидел, как оттуда появилась фигура в капюшоне. Человек подошел к костру, в смотревших на меня из-под капюшона глазах отражался огонь.

Затем потемнело, и ночь забрала меня во мглу.

9

Ветра нет. Это первое, что пришло мне в голову. Нет ветра, не барабанит дождь.

Тишина.

Я открыл глаза. Лежу в постели. Приглушенный дневной свет проникает сквозь бледные шторы. Я в большой белой комнате. Белые стены, белый потолок, белые простыни. Неужели в больнице? Нет, в больнице не бывает пуховых одеял и двуспальных кроватей. И стеклянных душевых, если на то пошло. Столик из пальмового дерева словно попал сюда с обложки журнала.

Меня мало тревожило, что я не знаю, где нахожусь. Постель была мягкой и теплой. Я лежал, вспоминая события прошлого дня. Оказалось, не сложно. Коттедж. Бросил машину. Упал во тьму, затем шел на огонь.

Дальше смутные картины. Карабкался по горному склону, оказался у древних погребальных пирамид, из разрушенной лачуги возникла фигура, и все это попахивало сюрреализмом, словно было во сне. Затем обрывки памяти, будто меня несут во мраке, и я вскрикиваю, когда от встряски травмируется плечо.

Плечо…

Я приподнял одеяло, увидел свое обнаженное тело, но обеспокоился больше повязкой, прибинтовавшей левую руку к груди. С виду профессиональная работа. Осторожно подвигал плечом и вздрогнул: запротестовали поврежденные связки. Болело жутко, но сустав находился на месте. Должно быть, кто-то вправил, хотя я этого не помню. Странно, такой опыт сложно забыть.

Взглянул на запястье: часов нет. Неизвестно, сколько времени, но на улице светло. Мне стало тревожно. Боже, сколько я тут валяюсь? Уоллес до сих пор не знает — да и вообще никто не знает! — что произошло убийство. И я обещал вчера позвонить Дженни. Она с ума сойдет от переживаний.

Надо вставать. Я сбросил одеяло и огляделся в поисках одежды, как вдруг открылась дверь и вошла Грейс Страчан.

Еще прекраснее, чем я ее запомнил: темные волосы завязаны в хвост, подчеркивая идеальный овал лица; стройную, соблазнительную фигуру подчеркивали черные брюки в обтяжку и кремовый свитер. Увидев меня, она улыбнулась:

— Здравствуйте, доктор Хантер. Я зашла посмотреть, не проснулись ли вы.

По крайней мере теперь ясно, где я. Только когда Грейс опустила глаза, я заметил, что на мне ничего нет, и быстро прикрылся одеялом.

Ей было забавно.

— Как вы себя чувствуете?

— Теряюсь в догадках. Как я сюда попал?

— Майкл принес вас этой ночью. Нашел на горе. Или это вы его нашли.

Значит, меня спас Страчан.

— Что ваш муж там делал?

Она улыбнулась:

— Такое у него увлечение. Хорошо, что не одна я нахожу это странным. И все же вам повезло, что он там оказался.

С этим не поспоришь.

— Сколько времени?

— Почти полчетвертого.

Полдня прошло. Я выругался про себя.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном? Надо сообщить людям, что произошло.

— Уже сообщили. Майкл позвонил в отель сразу, как принес вас, и поговорил, кажется, с сержантом Фрейзером. Сказал, что с вами произошел несчастный случай, но вы практически целы.

Неплохо. Однако надо связаться с Уоллесом. И с Дженни, уверить, что со мной все в порядке.

Если она вообще захочет со мной разговаривать.

— И все-таки мне нужен телефон, если не возражаете.

— Конечно. Я скажу Майклу, что вы проснулись. Он прихватит телефон. — Грейс выгнула брови, сдерживая улыбку. — Заодно и одежду.

С этими словами она вышла. Я лег обратно, терзаясь мыслями о потерянном времени. Вскоре раздался стук в дверь.

Вошел Майкл Страчан с моей постиранной и выглаженной одеждой, сверху лежали бумажник, часы и мобильный, от которого здесь никакого толку. Под мышкой у него была газета.

— Грейс сказала, вы проснулись. — Улыбаясь, Страчан положил вещи на стул у кровати. Затем достал из кармана радиотелефон. — Вот.

Мне захотелось тотчас набрать номер, но я сдержался. Если бы не этот человек, меня не было бы в живых.

— Спасибо, что спасли меня вчера.

— Забудьте. Был рад помочь. Хотя, должен признать, вы напугали меня до смерти, когда неожиданно возникли из ниоткуда.

— Взаимно, — сухо сказал я. — Как вам удалось донести меня?

Страчан пожал плечами:

— На спуске было не так сложно, кроме последнего отрезка пути.

— Вы тащили меня всю дорогу?

— Только до машины. Не всегда беру ее, в этот раз пригодилась, — спокойно ответил он, будто пронести человека короткое расстояние ему ничего не стоило. — Как плечо?

Я осторожно пошевелил им. Было больно, но хоть в обморок больше не падаю.

— Уже лучше.

— Брюс мастерски его вправил. Если б не он, вас бы сейчас отправили вертолетом в больницу. Или паромом, а в таком состоянии от морского путешествия удовольствия никакого.

— Брюс?

— Брюс Камерон. Он школьный учитель, а заодно и медбрат. Заведует здешней больницей.

— Полезное сочетание.

Лицо Страчана странным образом исказилось.

— У него есть свои странности. Скоро сами познакомитесь. Грейс позвонила ему сообщить, что вы проснулись, и он предложил заглянуть посмотреть, все ли в порядке. А, и еще ваши коллеги нашли утром машину Эллен, вытащили на дорогу. Ни царапинки. Что случилось? Свернули, чтоб не сбить овечку?

— Не овечку. Золотистого ретривера.

— Оскара? О боже, вы шутите? Я взял его с собой, но он заплутал. Мне искренне жаль.

— Не беспокойтесь. Хорошо, что не сбил. — Любопытство постепенно взяло верх над моей нетерпеливостью. — Послушайте, не подумайте, что я не благодарен, но… что вы там делали?

Страчан улыбнулся, слегка пристыженно.

— Временами я там разбиваю лагерь. Грейс считает меня ненормальным. Просто в детстве, в Южной Африке, отец брал меня с собой на сафари. Здесь, на горе, такое же ощущение пространства и изоляции. Я не религиозный человек, но есть в этом нечто… одухотворяющее.

Не ожидал я такого от Страчана.

— Но там же, наверно, одиноко. И холодно.

— Я укутываюсь, а одиночество — одна из составляющих той атмосферы. К тому же в брохе хорошо думать.

— В брохе?

— В каменной лачуге. Это старая сторожевая башня. Представляете, две тысячи лет назад там сидели люди. А я словно продолжаю традицию. Погребальные пирамиды еще древней. Там хоронили лордов и предводителей кланов, а теперь остались только груды камней. Выстраивается перспектива, не находите? — Он неожиданно смутился. — Ладно, хватит о моих темных секретах. Вот, это тоже вам.

Страчан протянул мне газету, вчерашний номер «Льюис газетт», сложенный на второй странице. Заголовок статьи Мэгги Кэссиди гласил: «Загадка огненной смерти на Руне». Там писалось об обнаружении сгоревшего тела — мало фактов, много измышлений. Как и надо было полагать, Мэгги упомянула самовозгорание, а про меня написала — «авторитетный ученый в области судебной медицины, доктор Дэвид Хантер».

Могло быть хуже. По крайней мере нет фотографий.

— Привезли утренним паромом, — добавил Страчан. — Я подумал, вам захочется взглянуть.

— Спасибо. — Статья пробудила чувство неотложности. — Мне неловко просить после стольких хлопот, но вы не подбросите меня в деревню?

— Конечно. Все в порядке?

— Да. Просто пора возвращаться.

Страчан кивнул, не понимая спешки.

— Я подожду вас внизу. Можете принять душ.

Дождавшись, пока он уйдет, я схватил телефон. Номер Уоллеса был вбит в мой мобильник. Попробовал связаться по наземной линии. Давай же, возьми трубку.

На сей раз долго ждать не пришлось.

— Слушаю вас, доктор Хантер, — произнес он тоном человека, у которого полно важных дел.

Я не стал ходить вокруг да около.

— Ее убили.

Уоллес замолчал, обрабатывая информацию, затем выругался.

— Вы уверены?

— Жертву ударили по затылку с такой силой, что череп треснул, но не проломился. В пламени он взорвался именно в том месте, поэтому я так поздно догадался.

— Она не могла удариться головой при падении? Запаниковала, наверно, когда загорелась.

— Да, но такая травма убила бы ее на месте или оставила без сознания. Она бы больше не шевелилась, и тело лежало бы на спине, а не лицом вниз.

Уоллес вздохнул:

— Вы не можете ошибаться?

Я не сразу ответил, сдерживая гнев:

— Вас интересовало мое мнение, я его высказал. Женщину убили, а затем подожгли тело. Это не несчастный случай.

Повисло молчание. Я едва ли не слышал, как он думает, взвешивает необходимость перекинуть силы с крушения поезда.

— Ладно, — по-деловому произнес Уоллес. — Я пришлю подкрепление и следственную команду завтра же утром.

Я посмотрел на окно: начинало смеркаться.

— А раньше нельзя?

— Никак. Сначала надо приехать в Сторноуэй, затем добраться до Руны. На это нужно время. Придется подождать до завтра.

Мне это не понравилось, но делать нечего. После того как Уоллес повесил трубку, я набрал номер Дженни и сразу попал на голосовую почту. Оставил сообщение с извинениями и обещанием позвонить позже, заверил, что со мной все в порядке. Прозвучало как-то неубедительно и ничтожно. Я бы многое отдал, чтобы увидеть ее, но это было невозможно.

Только положив трубку, я понял, что машинально позвонил сначала Уоллесу и только потом Дженни. Думая о своих приоритетах, я откинул одеяло и начал собираться.

Душ пришелся кстати: горячая вода успокоила боль в плече и смыла грязь и вонь предыдущей ночи. Повязка была полужесткой, с застежкой-липучкой и пенопластом, так что снять ее не составило труда. Однако одеваться одной рукой оказалось сложнее, чем я думал. Я едва мог пошевелить левой рукой, и когда наконец надел толстый свитер, чувствовал себя словно после изматывающей тренировки в спортзале.

Направился в холл. Большой дом капитально отремонтировали. На белых стенах новая штукатурка, пол покрыт циновкой из кокосовых волокон вместо ковра.

На верху лестницы большое венецианское окно выходило на песчаную заводь, окруженную утесами. Ступени вели вниз, к яхте, пришвартованной в конце деревянного причала. Даже в заводи мачта неистово раскачивалась при каждом ударе волны. В тускневшем свете я разглядел двух человек на причале. Один из них махал руками и был, судя по черному плащу, Страчаном. Другой — скорей всего Брюс, медбрат, ставший учителем.

Внизу у входа на полу лежал огромный турецкий ковер. На черной стене висела картина, написанная маслом, абстракционизм: фиолетово-голубые завихрения, пронизанные черными полосами, вызвали одновременно восторг и тревогу. Я случайно заметил, что в нижнем углу стоит имя Грейс Страчан.

Из комнаты в дальнем конце доносилась испанская гитара. Я зашел и очутился в яркой, просторной кухне, благоухающей специями. С потолка свисали медные кастрюли, а остальные кипели на черной плите.

Рядом стояла Грейс, шустро нарезая овощи. Она улыбнулась мне через плечо:

— Вижу, вам удалось одеться.

— С трудом.

Она убрала со лба локон темных волос. Даже в простом черном фартуке Грейс выглядела поразительно привлекательной. Эффект только возрастал от ощущения, что она этого не осознает.

— Майкл сейчас подойдет. Повел Брюса в заводь показать свой новый проект. Брюс вправил вам вчера руку? — почему-то спросила она.

— Да, ваш муж сказал мне. Отличная работа.

— Он просто золото. Вызвался навестить вас сразу после занятий в школе. Хотите пить или есть? Вы, должно быть, сильно проголодались.

Только в этот момент я понял, что изнываю от голода и жажды. Не ел ничего со вчерашнего дня.

Грейс прервала мое молчание:

— Может, сандвич? Или омлет?

— Право, я…

— Значит, омлет.

Она налила оливковое масло на сковородку и разбила три яйца в чашу.

— Майкл сказал, вы из Лондона, — произнесла Грейс, бойко взбивая яйца.

— Верно.

— Я так давно там не была. Пытаюсь уговорить Майкла съездить, но он тяжел на подъем. Ненавидит покидать остров. Дальше Льюиса не суется, а это далеко не культурная Мекка, уверяю вас.

Мне с трудом верилось, что он «тяжел на подъем», хотя Страчан полон сюрпризов.

— Как долго вы здесь живете? — спросил я.

— Года четыре. Нет, уже пять. Боже! — Грейс покачала головой, дивясь быстротечности времени.

— Наверно, пришлось привыкать к жизни на острове?

— Не особо. Мы всегда держались немноголюдных отдаленных мест. Думаете, нам скучно? Нет, никогда. Майкл всегда чем-то занят, а я веду занятия в школе, в основном уроки изобразительного искусства.

— Я видел картину в холле. Впечатляет.

Она пожала плечами, хотя вид у нее стал довольный.

— О, это просто хобби. По школе мы и знакомы с Брюсом. Он был учителем младших классов. Настоящая находка. А еще я люблю детей, такое счастье с ними работать.

На лице Грейс мелькнула грусть и тотчас испарилась. Я отвел взгляд, словно подсмотрел нечто личное. Я давно догадался, что у них с Майклом нет собственных детей. Значит, она переживает.

— В заводи стоит яхта, — отметил я, чтобы перевести разговор на нейтральную тему. — Добротная лодка.

— Да, очень милая, — засияла Грейс, кладя на стол свежий кусок сливочного масла. — Майкл купил ее сразу, как мы сюда перебрались. Высокая посадка, потому что заводь неглубокая. При таком размере можно управлять в одиночку. Майкл иногда ходит на ней в Сторноуэй, по делам.

— Как вы познакомились?

— О, да мы знакомы с детства. Выросли рядом с Йоханнесбургом. Майкл старше меня, и я ребенком повсюду за ним ходила. Наверно, поэтому мне здесь и нравится. Он постоянно рядом.

Ее счастье было заразительным. Я позавидовал Страчану и вспомнил, как часто мы с Дженни бываем порознь.

— Готово, — произнесла Грейс, переложив омлет в тарелку. — Берите хлеб с маслом.

Я сел и принялся за еду. Омлет был вкусный, и едва я с ним управился, как порывом холодного воздуха с дождем распахнулась кухонная дверь. Влетел золотистый ретривер, мокрый как никогда, и подскочил ко мне. Я попытался отстранить его одной рукой.

— Оскар, фу! — приказала Грейс. — Майкл, Дэвиду вряд ли понравятся грязные пятна на одежде. Ой, и ты не лучше, наследил кругом!

Вместе со Страчаном вошел человек в армейской фуражке, тот самый, который вчера впускал детей в школу.

— Извини, дорогая, не могу найти чертовы сапоги. Оскар, веди себя прилично. Ты и так виноват перед доктором Хантером. — Страчан забрал собаку и широко мне улыбнулся: — Рад, что вы в порядке, Дэвид. Это Брюс Камерон.

Мужчина снял фуражку, обнажив бритую голову с короткой щетиной, редеющей в классических местах. Он был низкий и худощавый, с сухопаростью марафонца и выдающимся кадыком, который, казалось, вот-вот порвет кожу и выпрыгнет наружу.

Брюс смотрел на Грейс, но тут перевел взгляд на меня. Глаза были необыкновенно блеклыми, словно состояли из одних белков.

Заметив передо мной тарелку, он чуть нахмурился.

— Спасибо, что вправили мне вчера плечо, — сказал я, протягивая руку. Он слабо пожал ее.

— Рад помочь. — Голос оказался на удивление низким для столь хрупкой внешности. — Надо полагать, вы приехали взглянуть на найденное тело?

— Не задавай ему таких вопросов, — вмешался Страчан. — Мне уже досталось за любопытство.

Камерон, кажется, не оценил совет.

— Как плечо? — равнодушно спросил он.

— Уже лучше.

Он кивнул с видом скуки и самодовольства.

— Вам повезло. Сделайте рентген, когда вернетесь домой. Связки вряд ли серьезно повреждены.

Камерон сказал это так, будто в худшем случае я должен винить только себя.

Затем достал из кармана бутыль с таблетками и поставил на стол.

— Это ибупрофен. Противовоспалительные. Пока они вам не нужны, но понадобятся, когда перестанет действовать болеутоляющее.

— Болеутоляющее?

— Вы были не в себе, и мышцы спазматически напряглись, поэтому мне пришлось вколоть немного.

Теперь ясно, почему я не помню, как мне вправляли плечо. И почему я проспал полдня.

— А что именно?

— Не беспокойтесь. У меня есть право прописывать подобные препараты. — Он посмотрел на Грейс с легкой улыбкой, якобы выражающей скромность. Брюс не предложил осмотреть плечо, и я понял, что он пришел сюда не ради меня.

— И все же мне хочется знать.

Было неудобно проявлять неучтивость, но однажды я чуть концы не отдал от передозировки диморфина и с тех пор не люблю, когда мне колют что попало. К тому же меня начинали раздражать его снисходительные манеры.

Камерон словно только что заметил мое присутствие и окинул отнюдь не дружелюбным взглядом.

— Если вам это так важно, десять миллиграммов диазепама и местный укол новокаина. Затем кортизон, чтобы снять воспаление. — Он смотрел на меня с высокомерием. — Одобряете?

Страчан слушал с улыбкой.

— Брюс, я говорил, что Дэвид раньше был терапевтом?

Очевидно, нет. Камерон покраснел. Я не хотел его смутить. Интересно, откуда Страчану это известно? Не секрет, конечно, но мало кто из чужих людей так много знает о моем прошлом.

— Посмотрел в Интернете, — извиняющимся тоном произнес Майкл. — Не обижайтесь, я часто проявляю нездоровое любопытство, когда дело касается Руны. К тому же информация находится в открытом доступе государственного архива.

Он прав, и все-таки мне не нравится, когда люди копаются в моем прошлом. Однако раз он вчера привез меня в свой дом, то имеет право на определенную долю любопытства.

— Я показывал Брюсу, где будут запруды по моему новому проекту, о первой на Руне рыбной ферме атлантической трески — натуральной, экологически чистой. Появится как минимум шесть рабочих мест. Или даже больше, если дела пойдут хорошо, — рассказывал Страчан с ребяческим энтузиазмом. — Это даст толчок экономике острова. Планирую запустить проект весной.

Грейс начала отделять курицу от кости, отрезая мясо с легкостью повара.

— Я, кстати, не уверена, что мне очень хочется иметь рыбную ферму рядом с садом.

— Дорогая, я ведь уже объяснял, на острове больше нет столь защищенного места. У нас и так море рядом с садом. И оно полно рыбы.

— Да, но эти рыбки — случайные гости. А те будут постоянными жильцами.

Камерон вкрадчиво улыбнулся. На лице Страчана мелькнуло раздражение, но тут его внимание отвлек стук во входную дверь.

— Сколько желающих посетить нас сегодня, — сказала Грейс и потянулась за полотенцем вытереть руки, но Майкл перехватил инициативу:

— Я открою.

— Вероятно, приехал один из ваших сотрудников-полицейских, — отметила хозяйка.

Я тоже на это надеялся. Однако вместо Дункана или Фрейзера вслед за Страчаном появилась Мэгги Кэссиди.

— Посмотрите, кто к нам пожаловал, — сказал он с едва уловимой иронией. — Грейс, ты знакома с Мэгги, внучкой Роуз Кэссиди?

— Конечно, — улыбнулась Грейс. — Как поживает бабушка?

— Спасибо, потихоньку. Привет, Брюс, — поздоровалась Мэгги и получила в ответ недовольный кивок. Затем повернулась ко мне с широкой улыбкой: — Рада снова видеть вас целым, доктор Хантер. Слышала о ваших злоключениях. Вы стали предметом обсуждения в баре.

И не сомневался.

— Так что вас сюда привело, Мэгги? — спросил Страчан. — Надеетесь взять у доктора Хантера эксклюзивное интервью?

— Вообще-то я пришла к вам, — заявила журналистка и спокойно добавила, глядя на него глазами полными искренности: — И к госпоже Страчан. Хочу написать о вас статью в «Льюис газетт». Руна у всех на слуху, так что время сейчас самое подходящее. Давайте поговорим о том, что вы сделали для острова, сделаем пару семейных снимков дома. Разойдется приличным тиражом.

Веселое настроение Страчана тотчас улетучилось.

— Извините, я плохо получаюсь на фотографиях.

— О, брось, дорогой, — вмешалась Грейс. — Почему бы нет?

— Да, на мой взгляд, хорошая идея, — раздался низкий бас Камерона. — Да и Грейс фотогенична. Хорошая реклама для рыбной фермы.

— Верно, — подтвердила Мэгги, лучезарно улыбаясь Страчану. — Могу поспорить, вы будете замечательно смотреться на фотографии.

Грейс подняла бровь на столь откровенный флирт. Хотя Мэгги не была очень красивой в общепринятом смысле, она переполнялась энергией, вселявшей в нее бесспорную привлекательность.

Однако Страчан не поддавался воздействию:

— Нет, не думаю.

— Подумайте денек-другой. Возможно…

— Я же сказал «нет». — Он не поднял голоса, но произнес фразу с несомненной окончательностью. — Что-нибудь еще?

Страчан вежливо намекнул, что ей пора уходить. Мэгги пыталась скрыть разочарование.

— О… нет. Это все. Извините за беспокойство.

— Никакого беспокойства, — заверил он. — Вообще-то я хотел попросить у вас одолжения.

Мэгги снова засияла:

— Да, конечно.

— Нужно подвезти доктора Хантера в отель. Вы бы сэкономили мне время. Не возражаете, Дэвид?

Я не был в восторге от перспективы ехать с журналисткой, которая один раз меня уже одурачила, но что поделаешь, если нам по пути. К тому же я и так был в долгу перед Страчанами.

— Если Мэгги не трудно, — ответил я.

Она посмотрела на меня так, словно прочла мои мысли.

— С удовольствием.

— Заходите к нам еще перед отъездом, — сказала Грейс и поцеловала меня в щеку. — Ее духи веяли головокружительным мускусом. Моментное прикосновение губ оставило на коже непреходящее приятное ощущение. Камерон смотрел на меня с неприкрытой завистью. Его влюбленность была столь обнажена постороннему взгляду, что я не знал, испытывать мне смущение или жалость.

Вновь придя в благодушное настроение, Страчан провел нас в коридор. Снаружи нас ждал холодящий ветер и дождь. У двери стоял заляпанный грязью горный велосипед, широкая корзина над задним колесом придавала ему громоздкий вид.

— Только не говорите, что Брюсу пришлось ехать так далеко на велосипеде в жуткую погоду, — сказала Мэгги.

— Он считает, что езда на велосипеде держит в хорошей форме, — пояснил Страчан.

— Вот мазохист, — фыркнула она и протянула Майклу руку: — Приятно было вас повидать. Если передумаете…

— Я не передумаю. — Страчан улыбнулся, чтобы смягчить отказ. Во взгляде его играло плутовство. — Может, если хорошенько попросите доктора Хантера, он даст вам интервью вместо меня. Уверен, ему понравилось прочесть о себе во вчерашней газете.

Мэгги залилась краской. Молча мы шли навстречу ветру к тронутой ржавчиной машине, которая выглядела бедным родственником рядом с «саабом» Страчана и «порше-кайеном», принадлежавшим, видимо, Грейс.

Садясь в машину, журналистка сбросила свое большое пальто.

— Обогреватель работает на полную мощь, так что вы зажаритесь, если не снимете куртку, — сказала она, бесцеремонно бросив пальто на заднее сиденье. Шерстяная ткань непристойно вздулась, как большая сумка с кровью. Я остался в куртке. Слишком много времени потратил, чтобы натянуть ее поверх повязки.

С сердитым лицом Мэгги пыталась завести машину, дергая старомодную заглушку.

— Давай, чертовка, — ворчала она, пока мотор бурчал и кашлял. — Это бабушкина, но она ею давно не пользуется. Груда железа.

Наконец машина ожила и покатила к дороге. Я смотрел через окно на поросшие вереском холмы, которые постепенно исчезали в наступавшем сумраке.

— Вы не собираетесь все высказать мне? — вдруг произнесла она.

— Высказать что?

Я так глубоко погрузился в мысли о ходе будущего расследования, что не заметил молчания. Однако Мэгги, очевидно, неправильно его поняла.

— Что я солгала вам на пароме. Представилась писательницей.

Я даже не сразу понял, о чем речь. Из-за паузы Кэссиди совсем ушла в оборону.

— Я журналистка. Я просто выполняла свою работу. И не обязана извиняться.

— А я и не просил.

Она посмотрела на меня неуверенно:

— Значит, никаких обид?

Под внешней дерзостью скрывалась притягательная уязвимость.

— Никаких.

Мэгги вздохнула с облегчением. Лицо приняло невинный вид.

— Тогда, не под запись, скажите, что случилось в коттедже?

Я невольно рассмеялся:

— Вы никогда не сдаетесь, верно?

Она робко улыбнулась:

— Всего лишь спросила. Стоило попробовать.

Между нами исчезла всякая холодность. У меня не осталось сил на то, чтобы сердиться. К тому же завтра ее ждет грандиозная история. Муки совести терзали меня из-за тайного осознания хаоса, навлеченного на отдаленный остров. Руна пока еще не знала, что ее мирное существование вскоре разрушится.

Я и сам не представлял насколько.

10

Как только Мэгги привезла меня в отель, я пошел искать Эллен, чтобы извиниться за машину. Она отмахнулась:

— Не берите в голову. Главное — вы в порядке. Более или менее, — добавила она с улыбкой, глядя на повязку. — Не каждому потерявшемуся на нашем острове так везет.

Я не считал, что мне повезло. Опустившись в кровать, я ощущал усталость и боль, плечо пульсировало. Проглотил пару таблеток ибупрофена и снова попытался связаться с Дженни. Молчание на домашнем и на мобильном.

Оставил сообщения на обоих, дал номер отеля и попросил перезвонить. Повесив трубку, я подумал, куда она запропастилась. Уже должна вернуться с работы, даже если нет, мобильный всегда под рукой.

Обессиленный, я вышел в Интернет проверить почту. Едва ответил на все письма, как раздался стук в дверь.

Это был Фрейзер. В тяжелом пальто, промокший насквозь и излучавший холод улицы. Равнодушно оглядел мою повязку.

— На этот раз нормально добрались, да?

Я не нашел что ответить.

— Вы уже разговаривали с Уоллесом?

Фрейзер фыркнул:

— Он не считает нужным отдавать приказы лично, но мне передали, — кисло произнес сержант. — Значит, вы полагаете, произошло убийство?

Я бросил взгляд в коридор: вроде там никого не было.

— Похоже, что так.

Он с отвращением покачал головой:

— Представляю, что сейчас начнется.

— Останки в порядке? — спросил я тревожно, все-таки лежат в заброшенном коттедже под присмотром одного Дункана.

— О да, храним как зеницу ока, — проворчал Фрейзер. — Мне каждые пять минут звонят с участка, орут, чтобы место преступления оцепили должным образом. Такое ощущение, будто мы сторожим королевские драгоценности.

Я не был в настроении спорить, несмотря на то что критиканство сержанта было лишено всяких оснований.

— Мы и так сделали достаточно ошибок.

— Не я, — парировал сержант. — Я всего лишь выполняю приказы. Уоллес хочет, чтобы мы не распространялись о случившемся, пока не прибудет подкрепление. Следовательно, господин бывший следователь Броуди тоже должен оставаться в неведении наравне с остальными.

В его голосе звучало злорадство. Я не считал, что если Броуди будет в курсе, это повредит делу, но не мне принимать решения. В любом случае весьма скоро всем все станет известно.

Фрейзер нахмурился:

— Сущий кошмар вести расследование на этом острове. Хотя здесь не трудно будет поймать убийцу.

— Вы так считаете?

Сержант не заметил моей иронии и расправил плечи с авторитетным видом:

— На таком пятачке — в два счета. Кто-нибудь должен что-то знать. Вряд ли мы имеем дело с крепким орешком. Вокруг море и пустошь, а он сжигает тело и оставляет его в легкодоступном месте. — Фрейзер хрипло усмехнулся: — Просто гений!

Я не ощущал подобной самоуверенности. Дело чуть не списали на несчастный случай. Хитер ли убийца или ему просто подфартило, больше рисковать он не станет.

Выполнив свой долг, Фрейзер собрался отвозить Дункану ужин. У меня не было причин ехать вместе с ним, поэтому я снова открыл ноутбук, надеясь уйти в работу.

Не получилось. Из тумбочки у кровати вышел плохой стол, и маленькая комната начинала давить на меня подобно монашеской келье. Тупо глядя на экран, я уловил слабый аромат духов Грейс Страчан от моей одежды, и всякая концентрация сошла на нет.

Захлопнул ноутбук и прихватил его с собой вниз. Не было смысла сидеть в комнате в ожидании звонка Дженни. Эллен позовет меня к телефону откуда угодно.

В столь ранний час бар был практически пуст. Два старика привычно играли в домино за тем же столом. Кивнули мне. Один из них вежливо поздоровался.

Я в ответ сказал «добрый вечер», и они продолжили игру, будто меня не существовало. Еще там находился Гутри, крупный мужчина, который, по словам Броуди, перебивался случайными заработками и временами помогал Кинроссу на пароме. Он сидел за барной стойкой и мрачно смотрел на почти пустую пивную кружку перед собой. Судя по румянцу, он тут уже давно.

Гутри окинул меня недобрым взглядом, когда я записал на свой счет виски. Я сел за столик у камина, где сидел с Броуди, а затем со Страчаном позавчера.

Я открыл ноутбук, расположив его так, чтобы никто не видел экран, и начал просматривать файлы пропавших людей, что прислал Уоллес. Хотя на этой стадии расследования я вряд ли найду что-либо полезное, но делать все равно нечего.

От торфяной плиты в камине извилисто поднимался дым. На темной поверхности местами проступал огонь, отдавая терпким запахом земли. От тепла меня разморило. Я потер глаза и постарался сосредоточиться. Тут на стол упала чья-то тень.

Подняв глаза, я увидел над собой мощную фигуру — Гутри. Живот свисал над низко подпоясанными штанами подобно мешку с водой, и все же он был силен. Закатанные рукава свитера обнажали мясистые предплечья, и полупустая кружка казалась крошечной в обветренной руке.

— Что у вас там? — пренебрежительно произнес он. Мышцы лица расслабились от алкоголя, щеки разрумянились от пива с виски. От Гутри исходил запах бензина, паяльника и плесневелого пота.

Я закрыл ноутбук.

— Просто работа.

Гутри медленно заморгал, обрабатывая информацию. Броуди говорил, что его пьяного лучше обходить стороной. Поздно.

— Работа? — повторил он, забрызгав стол слюной, и с презрением посмотрел на ноутбук. — Это не работа. Работу выполняют вот чем. — Гутри поднял кулак у меня перед лицом. Он был размером с голову младенца. Пальцы покрыты рубцовой тканью. — От работы пачкаются руки. Вы когда-нибудь марали руки?

Я вспомнил просеивание пепла от сожженного тела и выкапывание трупа из замерзшей земли.

— Иногда.

Он закатил глаза.

— Чушь! Вы даже не знаете, что такое работа. Как и те ублюдки, что забрали мою лодку. Сидят за чертовыми столами, устанавливают закон! За всю свою жизнь ни дня не вкалывали!

— Не дури, Шон, — спокойно сказал один из игроков в домино. Не подействовало.

— Я всего лишь разговариваю, — угрюмо пробурчал Гутри. Он сердито смотрел на меня и слегка покачивался. — Вы приехали с полицейскими. Из-за трупа. — Он произнес это словно в укор.

— Верно.

Я ждал, что он станет расспрашивать, кто жертва и как она погибла. Вместо этого Гутри удивил меня следующим.

— А там что? — спросил он, потянувшись к моему ноутбуку.

Я положил сверху руку. Сердце заколотилось, хотя я сохранял нейтральный тон.

— Извините, это личное.

По-прежнему держа ноутбук, я противостоял давлению. Гутри был достаточно силен, чтобы отобрать его, но пока не решался. В пьяном рассудке явно прокручивалась эта идея.

— Я всего лишь хочу взглянуть, — угрожающе произнес он.

Даже если б я был здоров, мне с ним не тягаться. Гутри был на голову выше и имел вид отъявленного драчуна. Впрочем, мне было плевать. Последние сутки прошли так, что хуже не будет.

И это был мой долг.

Я отодвинул от него ноутбук.

— Я сказал — нет.

У меня дрогнул голос: не от страха, от ярости. Гутри от удивления раскрыл рот и тотчас захлопнул его со щелчком. Он сжал кулаки, и у меня екнуло сердце от осознания, что я не могу предотвратить драку ни словом, ни делом.

— Эй ты, громила, опять буянишь?

В дверях появилась Мэгги Кэссиди. Рядом с Гутри она казалась крошечной. Его лицо расплылось в широчайшей улыбке.

— Мэгги! С приездом!

Он по-медвежьи обнял журналистку, и она совсем уменьшилась в размере.

— Да, решила зайти проведать, как у тебя дела. Поставь меня на землю, увалень.

Теперь улыбались оба. Гутри уже забыл обо мне, угроза расправы сменилась ребяческим энтузиазмом. Мэгги похлопала его по увесистому животу и с притворным сожалением покачала головой:

— Сидишь на диете, Шон? Скоро совсем усохнешь.

Он закатился смехом.

— Чахну по тебе, Мэг. Выпьешь со мной пива?

— Я уж подумала, ты не предложишь.

Мэгги подмигнула мне, уводя его к барной стойке. Улыбнулась игрокам в домино. Дрожащей рукой я поднял стаканчик с виски. Прилив адреналина постепенно проходил. Только этого мне сегодня не хватало.

Бар начал заполняться людьми. Кинросс с восемнадцатилетним сыном присоединились к Гутри с Мэгги. Раздались смех и приветственные возгласы. Лицо Кевина заливалось краской, когда к нему обращалась Мэгги. Он не сводил с журналистки взгляда, пока та разговаривала с его отцом, но тотчас опускал глаза в пол, стоило ей посмотреть в его сторону.

Не только Брюс Камерон влюблен.

Наблюдая за компанией, столь дружелюбной и расслабленной, я вдруг остро почувствовал себя лишним. Они здесь родились и выросли и, наверное, умрут в этом же тесном кругу. Их объединяло невероятное родство душ. Даже Мэгги, давно уехавшая с острова, вписывалась в общество так, как не смог бы ни один чужак или даже новичок вроде Броуди или Страчана.

А ведь один из здешних жителей — убийца. Возможно, он находится сейчас в этом баре. Всматриваясь в лица вокруг, я вспомнил слова Фрейзера о поиске преступника: «На таком пятачке — в два счета. Кто-нибудь должен что-то знать». Однако знать и рассказать — разные вещи.

Какие бы секреты ни хранила Руна, вряд ли она выдаст их с легкостью.

У меня не было желания задерживаться в баре, однако как только я поднялся, Мэгги поймала мой взгляд и извинилась перед компанией у стойки. Кевин Кинросс украдкой наблюдал, как она подошла к моему столу, но, заметив, что я на него смотрю, резко отвел взгляд.

Мэгги села за стол и улыбнулась:

— Успели познакомиться с Шоном?

— Можно и так сказать.

— Он достаточно безобиден. Должно быть, вы погладили его против шерстки.

— И как мне удалось?

Мэгги начала загибать пальцы:

— Вы здесь чужой, вы англичанин, вы сидите в баре с продвинутой техникой. Если хотите вписаться в общество, то выбрали ложный путь.

Я усмехнулся. Она права.

— В общем-то я сидел и никого не трогал.

Мэгги улыбнулась:

— Да, Шон бывает задирист, когда выпьет. Но на него нельзя обижаться. Раньше он был хорошим рыбаком, пока банк не потребовал выплатить ссуду на лодку. Теперь ему приходится перебиваться случайными заработками и латать то, что осталось после крушения. — Мэгги вздохнула. — Не думайте о нем плохо.

Я ничего плохого и не говорил, но не стал спорить. Мэгги взглянула на часы:

— Мне пора. Бабушка будет волноваться. Я всего лишь заскочила на секунду, и лучше мне исчезнуть, пока не появился сержант Фрейзер.

Она явно ждала вопроса. Мне и самому было любопытно.

— А что между вами произошло?

— Да, была одна история, — поморщилась Мэгги. — Пару лет назад добропорядочного сержанта уличили в домогательствах к подозреваемой в пьяном виде. Обвинения сняли, и его чудом не понизили в звании. «Льюис газетт» пронюхала об этой истории и опубликовала. — Мэгги пожала плечами, неуклюже изображая беспечность. — Это была моя первая крупная статья. Сами понимаете, я у Фрейзера в черном списке.

С печальной и одновременно гордой улыбкой она вернулась к Гутри и Кинроссу. Я покинул бар и направился в номер. Ничего не ел после омлета, что приготовила Грейс, но больше устал, чем проголодался. Слава богу, Броуди пока не зашел. Уоллес имеет полное право держать информацию об убийстве втайне от бывшего следователя, однако мне будет неудобно отмалчиваться после оказанной им помощи.

Весь разбитый, я поднимался по лестнице. Поездка оказалась катастрофой от начала и до конца, но я утешал себя мыслью, что скоро все наладится. Завтра прибудет следственная команда, и дело наберет полные обороты. А потом и меня отпустят домой, и все останется позади.

Не стоило принимать это как само собой разумеющееся. Потому что той ночью на Руну обрушился ураган.

11

Ураган достиг острова после полуночи. Позже мне стало известно, что у побережья Исландии столкнулись два фронта, и их битва перемещалась из Арктики на север Атлантического океана. Такого буйства стихии Гебридские острова не знали пятьдесят лет. Шквалистые порывы ветра срывали крыши, направляясь к основной части страны.

Я находился в номере. Не мог заснуть от перевозбуждения и усталости. Дженни не позвонила и по-прежнему не брала трубку ни мобильного, ни домашнего. На нее это не похоже. Меня начинала одолевать гложущая тревога, не случилось ли чего. Снаружи завывал ветер, неистово дребезжали оконные рамы, и плечо болело, несмотря на принятые таблетки. Засыпая, я ощущал, будто падаю в ущелье, и от страха просыпался.

Обдумывал, стоит ли подняться и поработать, как зазвонил телефон. Я схватил трубку.

— Алло?

— Это я.

Неосознанное напряжение улетучилось, едва я услышал голос Дженни.

— Привет, — сказал я, включая лампу. — Я звонил тебе весь день.

— Знаю. Я прослушала твои сообщения, — подавленно произнесла она. — Ходила в бар со Сьюзи и коллегами с работы. И выключила мобильный.

— Почему?

— Не хотела разговаривать.

Я замолчал, не зная, что сказать. Ветер с новой силой ударил по дому, завывая все громче. Словно в ответ замигала лампочка.

— Я волновалась, когда ты вчера не позвонил, — вскоре пояснила Дженни. — Сама дозвониться не могла, даже не знала, где ты. А когда получила твое сообщение после обеда, я… просто разозлилась. Поэтому выключила мобильный и пошла отдыхать. Вот теперь вернулась, и мне захотелось поговорить.

— Извини, я не думал…

— Не надо извиняться! Ты нужен мне! Ты должен быть здесь, а не на каком-то чертовом острове! И я напилась, в чем и твоя вина.

В голосе слышалась задорная обида, что утешало, но не снимало груза с плеч.

— Я так рад тебя слышать.

— Я тоже. Но я жутко зла на тебя. Я скучаю и понятия не имею, когда ты вернешься.

Теперь прозвучала нотка страха. Дженни пришлось пережить такое, что сломало бы любого. А она стала только сильнее. Однако прежние тревоги иногда всплывали на поверхность. Дженни слишком хорошо знала, как тонка грань между повседневной жизнью и хаосом. И как легко ее переступить.

— Я тоже скучаю.

Тишина в проводах казалась полой, лишь изредка прерывалась шумами.

— Ты не обязан за все отвечать, Дэвид, — наконец сказала Дженни. — Ты не можешь решить все проблемы, — заявила она то ли со смирением, то ли с сожалением.

— Я и не пытаюсь.

— Разве? А по-моему, ты только этим и занимаешься, — вздохнула она. — Когда вернешься, будет разговор.

— О чем? — спросил я с замиранием сердца.

Треск помех заглушил ответ.

— …слышишь меня?

— Теперь — да. Алло, Дженни?

Молчание. Я попытался перезвонить, но не было сигнала.

Линия неисправна.

Словно по подсказке, замигала лампа. Свет восстановился, но стал тусклее. Не только телефонные провода реагировали на ураган.

С печалью и тяжестью на сердце я положил трубку. Снаружи триумфально выл ветер, ударяя по стеклу дождем. Я подошел к окну. Ураган разогнал облака, и полная луна освещала землю призрачно-бледным светом. Уличный фонарь качался на ветру.

Под ним стояла девочка-подросток.

Она выглядела продрогшей, будто непогода застала ее врасплох. Подняла личико, когда я появился в окне, и пару секунд мы смотрели друг на друга. Тонкое пальто едва защищало от холода. Под ним была одна ночная сорочка. Ветер трепал ткань. Мокрые светлые волосы липли к голове. Она моргала от попадавшей в глаза воды и смотрела на меня.

Затем метнулась в тень, в сторону деревни, и исчезла из виду.

Надежды, что к утру ураган пройдет, развеялись, едва я открыл глаза. Ветер сотрясал окно, и дождь так хлестал по стеклам, словно злился на то, что не может разбить их вдребезги.

На душе грузом лежало воспоминание о незаконченном разговоре с Дженни, однако гудка по-прежнему не было. Пока не починят телефонные линии, цифровые полицейские рации — единственное средство связи с миром.

Ладно хоть электричество на месте, пусть свет и помигивал, намекая, что он сохранится ненадолго.

— Одно из удовольствий жизни на острове, — отметила Эллен, ставя передо мной завтрак, когда я спустился вниз. Анна ела кашу за кухонным столом, портативная газовая плита согревала помещение. — Телефоны часто перестают работать во время урагана. Электричество тоже не всегда выдерживает.

— И как долго вы обычно сидите без связи?

— День-другой. Иногда дольше. — Она улыбнулась, увидев мое выражение лица. — Не беспокойтесь. Мы привыкли. У каждого на острове есть газ в баллонах, а в отеле имеется собственный генератор. Мы не будем ни голодать, ни мерзнуть.

— Что у вас с рукой? — спросила Анна, глядя на мою повязку.

— Упал.

Она обдумывала ответ пару секунд.

— Надо смотреть под ноги, — отчитала меня девочка и продолжила кушать кашу.

— Анна, — упрекнула Эллен.

— Да, надо, — согласился я.

Продолжая улыбаться, я направился в бар: дурное настроение как рукой сняло. Подумаешь, телефоны сломались на день-другой, это неудобство, но не конец света. Фрейзер уже доедал завтрак, поглощая огромную тарелку жареных яиц, бекона и сосисок. У него было похмелье, но не такое ужасное, как вчерашним утром. Ожидание команды подкрепления, несомненно, поубавило ему энтузиазма.

— Вы уже разговаривали с Дунканом? — спросил я, сев напротив. Интересно, как фургон выдерживает ветер? Не очень ему там комфортно, мягко говоря.

— Он в порядке, — пробурчал Фрейзер и передал мне рацию. — Уоллес просил вас позвонить.

У меня упало сердце: наверняка плохие новости.

— Ураган сорвал все наши планы, — прямо выпалил Уоллес. Связь была столь ужасной, будто он звонил с другого конца света. — Мы не можем выслать следственную группу в таких условиях.

Пусть я и ожидал такого поворота событий, новость была ударом.

— А когда сможете?

Ответ затерялся в волне помех. Я попросил повторить.

— Говорю, не знаю. Перелеты и паромы в Сторноуэй отменены на неопределенный срок, и на ближайшее время прогноз погоды скверный.

— А как насчет вертолета береговой охраны? — спросил я, зная, что иногда он перевозит полицейских на недоступные острова.

— Нет шансов. Лодки терпят крушение, и никто не станет отвлекаться от спасательных работ ради трупа месячной давности. В любом случае на утесах Руны такие восходящие потоки, что сложно садиться даже при идеальной погоде. Не могу рисковать. Извините, но пока вам придется подождать.

Я массировал виски, пытаясь снять накатившую боль. Еще одна волна помех заглушила слова Уоллеса.

— …решил подключить Эндрю Броуди. Знаю, он на пенсии, но обладает колоссальным опытом. Пока не пришлем подкрепление, пригодится. Слушайте, что он вам говорит. — Уоллес помолчал. — Вы меня поняли?

Было вполне ясно. Я бы тоже не оставил Фрейзера за главного. Стараясь не смотреть на сержанта, я передал ему рацию.

Очевидно, его уже поставили в известность. Испепеляя меня взглядом, будто считал меня виноватым, он убрал рацию.

— Вы уже говорили с Броуди? — спросил я.

Неудачный вопрос. Фрейзер с силой воткнул вилку в бекон.

— Подождет, пока я позавтракаю. И Дункан. — Усы шевелились над жующим ртом. — Ведь больше нет такой спешки?

Может, и нет, но мне хотелось поговорить с Броуди как можно быстрее.

— Я пойду найду его.

— Будьте уж любезны, — сказал Фрейзер, разрезая яйцо со скрежетом ножа по тарелке.

Оставив его дуться, я спросил у Эллен, как добраться до дома Броуди, надел куртку и отправился в путь.

Ветер пошатнул меня при первом шаге наружу. Он дул просто истерично, и пока я достиг побережья, плечо болело от постоянной надобности от него защищаться. За утесами пустынный аванпост Стэк-Росс скрывала белая дымка от волн, разбивавшихся о его основание. В заливе качались лодки, пытаясь сорваться с привязи, а паром бился о резиновые шины на бетонной пристани, издавая глухие удары.

Броуди жил по другую сторону залива. Держась подальше от щиплющих брызг, я направился к морю. Вдалеке утесы поднимались прямо от галечного пляжа, там виднелся рифленый металлический навес. Под брезентом лежали кипы строительного материала, двор усыпали гниющие груды старых лодок. Одна из них лежала на специальной конструкции для ремонта. Дощатое покрытие местами было снято, и загнутые балки каркаса напоминали грудную клетку человеческого скелета. Должно быть, та самая, которую латает Гутри. Если так, ему надолго хватит работы.

Дом Броуди находился подальше от залива. Аккуратное бунгало каким-то образом избежало пластикового обновления окон, как у соседей. Интересно, не неприязнь ли к Страчану вынудила его отказаться от столь выгодного шанса?

Броуди открыл дверь с таким видом, будто ждал меня.

— Заходите.

Внутри пахло дезинфицирующим средством с хвойным ароматом. Кругом было чисто, но по-холостяцки отсутствовали всякие декоративные излишества. В выложенном плитками камине шипел газовый огонь. Наверху стояла фотография женщины с девочкой. Снято, похоже, давно. Видимо, жена с дочерью.

Колли подняла голову из корзины и приветственно завиляла хвостом, затем легла и вновь заснула.

— Хотите чаю? — предложил он.

— Нет, спасибо. Извините, что пришел без звонка, но телефон не работает.

— Да, знаю.

На Броуди был толстый кардиган. Встав у камина, экс-полицейский засунул руки в карманы и вопросительно посмотрел на меня.

— Вы были правы. Это убийство, — сказал я.

Броуди принял новость спокойно.

— Вы уверены, что меня следует вводить в курс дела?

— Уоллес так распорядился. — И я рассказал, что обнаружил, и передал слова начальника.

Броуди улыбнулся.

— Представляю, какое лицо было у Фрейзера, — произнес он и сразу же посерьезнел. — Несчастный случай — это одно, но убийство все меняет. Не исключено, что убийца не из местных, однако остров достаточно отдаленный. У жертвы должна иметься причина сюда приехать, и я думаю, она приехала именно к тому человеку, который убил. Не важно, привез он ее сюда или добралась сама: на Руне нет недостатка лодок. Надо полагать, преступник живет на острове и жертва его знала.

Я и сам уже пришел к тем же выводам.

— Не понимаю, зачем он сжег тело и оставил в коттедже вместо того, чтобы похоронить или выбросить в море, — сказал я. В отличие от Фрейзера я не хотел списывать это на непрофессионализм. — Если преступник живет на Руне, бессмысленно оставлять труп лежать, пока его не найдут.

— Из-за лени или высокомерия. Или нервы сдали. Нужно мужество, чтобы вернуться на место преступления. — Броуди расстроенно покачал головой. — Боже, зря Уоллес не прислал людей, когда была такая возможность. Мы могли бы уже установить личность жертвы. Тогда найти убийцу стало бы в сто раз легче.

— Мы можем что-либо сделать?

Броуди вздохнул:

— Только ждать, пока утихнет ураган, и надеяться, что информация не просочится. Не стоит людям знать лишнего, пока не приехало подкрепление.

Однажды мне довелось находиться в закрытом обществе, которое терзалось страхами и подозрениями. Не хотелось повторения. И все же казалось неправильным скрывать факт от жителей острова.

— Вас беспокоит их реакция? — спросил я.

— Отчасти да, — согласился Броуди. — Убийство или нет, им не понравится вмешательство посторонних. Однако еще страшней то, как поведет себя убийца. В данный момент он надеется, что дело спишут на несчастный случай. Нельзя рисковать, пока на острове всего два офицера полиции.

Пока я впитывал информацию, Броуди рассеянно похлопал по карманам кардигана.

— На камине, — сказал я.

Он пристыженно улыбнулся и взял с камина пачку сигарет.

— Стараюсь не курить в доме. Жена это ненавидела, и после пятнадцати лет брака у меня выработался рефлекс. Как у собаки Павлова.

— Это ваша семья? — спросил я, указав на фотографию.

Броуди сам устремил взгляд на снимок, крутя пальцами сигарету.

— Да, Джинни и Ребекка. Бекки тут… около десяти. Где-то через год мы с ее матерью расстались. Променяла меня на страхового агента.

Он пожал плечами с видом «ну что тут поделаешь».

— А как поживает ваша дочь?

Броуди ответил не сразу.

— Она умерла.

Слова полоснули ножом по сердцу. Фрейзер сказал, что дочь Броуди сбежала, не более.

— Извините, я не знал, — смутившись, произнес я.

— Нет причин извиняться. У меня самого не имеется доказательств. Но я уверен, что ее нет. Я это чувствую. — Он бросил на меня взгляд. — Уоллес рассказал мне о вас. Вы сами были отцом и понимаете, что я имею в виду. Будто часть тебя утрачена.

Мне не понравилось, что Уоллес счел нормальным распространяться о моей биографии. Даже теперь слышать, как другие люди говорят о смерти Кары и Элис, казалось непозволительным вторжением в личную жизнь. И в то же время я сочувствовал Броуди.

— Что произошло?

Он уставился на сигарету у себя в руке.

— Мы не ладили. Бекки всегда была бунтаркой. Упертой. Как я, наверно. Мы потеряли связь, когда умерла ее мать. Уйдя на пенсию, я начал поиски. Купил фургон, чтобы экономить на отелях. Ничего не вышло. Я полицейский. Был полицейским, — поправился он. — Прекрасно знаю, как легко человеку исчезнуть. Но знаю и как искать людей. Наступает момент, когда понимаешь, что уже не найти. По крайней мере живым.

— Сожалею.

— Бывает. — Всякие эмоции стерлись с его лица. Он поднял сигарету: — Не возражаете?

— Вы у себя дома.

Броуди кивнул и с улыбкой положил сигарету обратно в пачку.

— Выкурю на улице. Старая привычка.

— Послушайте, это может показаться… странным, — заговорил я. — Но вчера ночью я видел девушку из окна отеля. Было далеко за полночь. Лет пятнадцати, насквозь промокшая, в одном тонком пальто.

Броуди улыбнулся:

— Не волнуйтесь, вам не померещилось. Это Мэри Тейт, дочь Карен. Помните крикливую женщину из бара? Я, кажется, упоминал про девочку… Умственно отсталая. Мать позволяет ей бегать без присмотра. Девочку можно увидеть и днем, и ночью, в любой части острова.

— И никто не возмущается?

— Она достаточно безобидна.

— Я не это имею в виду.

Отсталая или нет умственно, она созрела физически и может стать легкой добычей.

— У меня была мысль позвонить в социальную службу, но не думаю, что на Руне ее кто-нибудь тронет. Тогда ему не миновать беды.

Я вспомнил труп в коттедже.

— Вы уверены?

Броуди наклонил голову:

— М-да. Пожалуй, я…

Его прервал стук в дверь. Старая колли навострила уши и приглушенно зарычала.

— Ш-ш-ш, Бесс.

Броуди пошел открывать дверь. Вскоре вернулся с Фрейзером, вымокшим и несчастным. Сержант смахнул с рук воду.

— У нас проблемы.

Дункан нетерпеливо ждал нас снаружи фургона. Вдали от домов и утесов ветер свирепствовал еще сильнее. Разгонялся до Беинн-Туиридх, приминая траву, и летел дальше по торфяным пустошам.

Констебль поспешил к нашей машине. Ветер чуть не сорвал с петель дверцу, когда я попробовал выйти.

— Я сразу доложил, — прокричал Дункан, чтобы его услышали. — Рухнуло полчаса назад.

И так было видно: шквал сорвал часть крыши. Оставшаяся часть ненадежно висела, скрипела и болталась под напором ветра, который пытался завершить работу. Если останки и не задело, это ненадолго.

— Извините! — проорал Дункан, будто подвел нас.

— Не твоя вина, сынок, — успокоил его Броуди и похлопал по плечу. — Позвони Уоллесу и доложи ситуацию. Скажи, что нам придется перенести труп, пока не обвалилась крыша.

Дункан неуверенно взглянул на Фрейзера, который неохотно кивнул. Констебль достал рацию, а мы направились к коттеджу. Лента, запечатавшая вход, была на месте, а вот дверь лежала на полу. Кругом валялись осколки черепицы, сквозь зияющую дыру свободно лил дождь. Вниз полетела еще одна черепица, и мы втянули головы в плечи.

Подбежал Дункан.

— Не могу с ним связаться. На участке в Сторноуэе пообещали передать информацию.

Броуди смотрел на беспорядок внутри. По лицу стекали капли.

— У нас нет выбора, верно?

— Нет, — согласился я.

Он кивнул и начал срывать ленту с прохода.

— Какого черта вы делаете? — спросил Фрейзер.

— Попытаемся достать останки, пока не провалилась крыша, — ответил Броуди, не отрываясь от дела.

— Это место преступления! Необходимо разрешение!

Броуди отодрал последний кусок.

— На это нет времени.

— Он прав, — подтвердил я. — Надо спасать что можем.

— Я не собираюсь за это отвечать! — запротестовал Фрейзер.

— Тебя никто и не просит, — произнес Броуди и ступил внутрь.

Я последовал за ним, пробираясь среди черепичных осколков, засоривших кухонный пол. Комната, где лежал труп, не так пострадала, однако полкрыши рухнуло. Прожектор придавило, сетка слиплась и порвалась, пепел из-за дождя превратился в лужу грязи.

Пакеты с уликами — пеплом и костями — лежали в воде, целые.

— Давайте заберем пакеты, — сказал я. — Мне понадобится кейс из фургона.

— Сейчас принесу! — выпалил Дункан, стоя в дверях.

Я даже не заметил, что он вошел вместе с нами. Фрейзера рядом не наблюдалось.

— Возьми с собой столько пакетов, сколько унесешь, — велел я и вздрогнул от скрипа крыши над головой. — И поспеши.

Дункан с Броуди ушли, а я переключил внимание на останки. Как ни печально, человеческую жизнь можно низвести до пыли и смыть дождем. Впрочем, фотографии, что я сделал по прибытии, надежно хранят факты. Негусто, но лучше, чем ничего.

Когда принесли кейс, я надел спецовку, натянул хирургические перчатки и поспешил к трупу. Работая с максимальной скоростью, положил череп и челюсть в пакеты и собрал с пола осколки выбитой кости и выпавших зубов.

Едва закончил, как крыша заскрипела. В полушаге от меня разбилась отколовшаяся черепица.

— Надо поторапливаться, — сказал Дункан в дверях.

Вдруг ветер стих. Повисла тишина, нарушаемая лишь барабанным звоном дождя о пол.

— Вроде отпустило, — с надеждой произнес Дункан.

Однако Броуди навострил уши. Издали надвигался гул, будто на нас несся поезд.

— Нет, просто ветер сменил направление, — сказал он, и тут шквалистый порыв ударил в окно.

Меня покрыло грязью. Крыша ответила скрипом гнущихся балок, и черепица посыпалась на пол.

— Бежим! — крикнул Броуди поверх шума и подтолкнул Дункана наружу.

— Нет! — возразил я, поскольку не успел положить в пакеты уцелевшую руку и ноги, а они нам понадобятся для отпечатков пальцев и анализа мягких тканей. Крыша угрожающе затрещала.

— Быстрей!

Я схватил руку, а Броуди силой поднял меня на ноги.

— Мой кейс!

Броуди подхватил кейс на ходу. Под дождем из обломков мы выбежали на кухню. Позади раздался оглушительный грохот, и я с замиранием сердца подумал, что сейчас развалится весь дом. В следующее мгновение мы оказались снаружи, в безопасности.

Тяжело дыша, обернулись. Коттедж стоял без крыши: часть унесло в сторону, часть провалилась внутрь, рухнуло полстены. Комната, где мы находились минуту назад, была погребена под булыжниками. Вместе с тем, что осталось от трупа женщины.

Фрейзер и Дункан стояли в шоке.

— Боже мой… — произнес сержант, глядя на меня.

Я опустил взгляд. Белая спецовка покрылась мокрым пеплом. Лицо перепачкалось. Однако Фрейзер смотрел не туда.

Я сжимал, словно экспонат из музея, руку жертвы.

12

Мы отвезли пакеты с уликами в деревню. Был вариант оставить их в фургоне, но рука, в отличие от костей и пепла, должна храниться при низкой температуре, чтобы приостановить разложение тканей. А в фургоне не было холодильника.

Дункан подбросил идею про больницу. Надо будет договориться с Камероном и, возможно, со Страчаном, основавшим медицинское учреждение. Раз уж пришлось забрать останки с места преступления, в клинике им самое место.

Фрейзер не переставал ворчать. Убеждал себя, что не в ответе за наши действия.

— Я не давал вам разрешения, — напомнил он, пока мы загружали пакеты в «рейнджровер». — Это был ваш приказ, а не мой.

— Вы бы хотели, чтобы мы оставили все в коттедже? — спросил Броуди. — А потом объясняли следственной команде, что стояли рядом и смотрели, как крыша погребает труп?

— Просто хочу, чтоб вы знали: я не несу за это ответственность. Сами докладывайте Уоллесу.

Нам не удавалось с ним связаться. Мне стало даже жалко Фрейзера. Под пустым хвастовством скрывался человек, который изо всех сил пытался не показать своего непрофессионализма.

— Не беспокойтесь, доложу, — мягко произнес Броуди, хотя в голосе сквозило презрение. — Раз уж умываете руки, могли бы отпустить ненадолго и Дункана. Пусть он помоется у меня после того, как отвезет пакеты в больницу, а потом вернется.

— Вернется сюда? — фыркнул Фрейзер, не веря своим ушам. — Зачем? Тут все уничтожено!

Броуди пожал плечами:

— Это место преступления. Но если желаете объяснять Уоллесу, почему оставили его без присмотра, дерзайте.

Дункану стало неловко.

— Я не против побыть здесь еще.

— Ты был на службе всю ночь! — выпалил Броуди, не успел Фрейзер и рот открыть. — Уверен, сержант Фрейзер не стал бы заставлять юного офицера выполнять работу, которая не по плечу ему самому.

Фрейзер сморщился.

— Ладно. Но ты должен вернуться не позже шести, — заявил он и ткнул Дункана пальцем. — Будем караулить всю ночь. — Сержант бросил на Броуди торжествующий взгляд. — Мы ведь не можем оставить место преступления без присмотра, верно?

Броуди стиснул челюсть, но ничего не сказал Фрейзеру, который важной походкой зашагал к фургону. Затем улыбнулся по-прежнему обеспокоенному Дункану:

— Идем, сынок. Тебе не помешает душ, извини за откровенность.

Я сел в «рейнджровер» вместе с констеблем, а Броуди последовал за нами на своей машине. Укрыться от дождя и ветра было сущим блаженством. Плечо болело — видимо, я задел его, выскакивая из коттеджа. Я откинул голову и закрыл глаза. В следующее мгновение Дункан будил меня за руку.

— Доктор Хантер! Остановимся?

Я заморгал. Впереди у дороги стоял «порше-кайен», который я видел у дома Страчана. Рядом сигналила Грейс, легко узнаваемая в своей куртке с капюшоном.

— Да, пожалуй.

Ветер нещадно развевал ее волосы. Я опустил окно.

— Дэвид, слава богу! — сказала она, широко нам улыбаясь. — Тут такая неурядица: я выехала в деревню, а в машине закончился бензин. Вы меня не подбросите?

Я замялся, вспомнив, что за задним сиденьем видны пакеты с уликами. Сзади остановился Броуди: дорога была слишком узкой, чтобы обогнать нас. Подумал, не предложить ли ей сесть к Броуди, но вспомнил, какие прохладные отношения у него со Страчаном.

— Если сложно, я дойду пешком, — сказала Грейс, продолжая улыбаться.

— Нет! — выпалил я и повернулся к Дункану: — Не возражаете?

— Да, это здорово. — Констебль впервые видел жену Страчана. — То есть, конечно, нет проблем.

Я пересел на заднее сиденье, уступив переднее Грейс вопреки ее протестам. Тонкий мускусный запах духов наполнил салон, и я едва сдержал улыбку, увидев, как Дункан расправил плечи и выпрямил спину.

Грейс ослепительно улыбнулась, когда я его представил.

— Вы, должно быть, тот самый молодой человек, который дежурит в фургоне?

— Да.

— Бедняга, — сказала она и участливо похлопала его по руке.

Даже с заднего сиденья я заметил, как у Дункана покраснели уши. Грейс, наверное, и не осознавала, какое сильное производит на него впечатление. Она повернулась ко мне, а констебль попытался сосредоточиться на дороге.

— Спасибо, что остановились. Так идиотски себя чувствую: закончился бензин. На острове нет заправки, так что приходится самим заливать из канистр. Я точно помню, как на прошлой неделе Майкл говорил, что наполнил бак. Или на позапрошлой? — Она на секунду задумалась. — О, ладно. На будущее надо научиться проверять расходомер.

— Где вас высадить? — спросил я.

— У школы, если не сложно. У меня сегодня утром урок рисования.

— Брюс Камерон будет там?

— Думаю, да. А что?

Не вдаваясь в подробности, я рассказал, что произошло в коттедже и почему нам нужно воспользоваться клиникой.

— Боже, какая жуть, — сморщилась Грейс. — Уверена, Брюс не будет возражать.

Я не был столь в этом убежден, но ей он точно не откажет. Когда подъехали к школе, Грейс поспешила внутрь, я оставил Дункана сторожить останки и направился к Броуди сообщить, что происходит.

— Любопытно, — прокомментировал он, вылезая из машины.

Мы пошли по тропинке к школе. Это было новое здание, маленькое и с плоской крышей. К двери вели несколько деревянных ступеней. Внутри находился класс, занимавший почти все помещение. Вдоль одной из стен стояли компьютеры, парты выстроились в прямые линии, перед ними висела доска.

Однако все ученики собрались вокруг большого стола в глубине, увлеченные краской, кистями и водой. Около дюжины ребятишек разного возраста: от четырех до десяти. Я сразу узнал Анну. При виде меня она робко улыбнулась и продолжила располагать лист бумаги как ей нравилось.

Грейс уже сняла куртку и занялась делом.

— Надеюсь, на этой неделе у нас не будет эпидемии водоразливания. Что, Адам?

— Ничего, госпожа Страчан, — сказал рыжий мальчик, застенчиво улыбаясь.

— Вот и прекрасно. Если будете плохо себя вести, перепачкаетесь в краске. Ведь никому не хочется оправдываться перед родителями, верно?

Раздался хор смешков. Грейс была живой и воодушевленной, еще прекраснее, чем обычно. Розовощекая, она повернулась к нам с улыбкой и кивнула на дверь в дальнем углу:

— Вам туда. Я сказала Брюсу, что вы хотите его видеть.

Она снова занялась детьми, тотчас забыв про нас. Дверь была закрыта. Мы постучали, никакого ответа. Я уже подумал, что Камерон испарился, когда раздался его повелительный бас:

— Войдите.

Переглянувшись с Броуди, я толкнул дверь и шагнул внутрь. Большую часть комнаты занимал письменный стол и шкаф для хранения документов. Камерон стоял к нам спиной и смотрел в окно. Любопытное гостеприимство. Затем развернулся и одарил недружелюбным взглядом.

— Слушаю вас.

Я напомнил себе, что нам необходимо его содействие.

— Нам нужно воспользоваться больницей. Из-за урагана провалилась крыша коттеджа, и надо сохранить где-то уцелевшие останки.

Выпуклые глаза хладнокровно нас изучали.

— Вы хотите положить туда останки?

— Ненадолго, пока не появится возможность увезти их с острова.

— А как же мои пациенты?

— Брось, Брюс, — вмешался Броуди. — Ты ведешь прием два раза в неделю, и ближайшие два дня свободны. Мы уберем все заблаговременно.

Камерон не смягчился.

— А если возникнет экстренный случай?

— Это и есть экстренный случай! — гаркнул Броуди, теряя терпение. — У нас нет выбора!

У Камерона подпрыгнул кадык.

— Есть более подходящие места.

— Назови хоть одно.

— А если я откажу?

Броуди посмотрел на него с раздражением:

— С какой стати?

— Потому что это больница, а не морг. И вряд ли у вас есть право ею распоряжаться!

Я открыл рот, чтобы возразить, но тут сзади послышался голос Грейс:

— Что-то не так?

Она стояла в дверях, вопросительно приподняв одну бровь. Камерон покраснел, словно школьник, застуканный учительницей.

— Я всего лишь объяснял им…

— Да, я слышала, Брюс. Как и весь класс.

У Камерона запрыгал кадык.

— Извините. Просто я не считаю, что больницу можно использовать в подобных целях.

— Почему нет?

— Ну… — Камерон весь съежился и вкрадчиво улыбнулся. — Я ведь медбрат, Грейс, и работаю в этой клинике.

Грейс окинула его холодным взглядом.

— Вообще-то, Брюс, клиника принадлежит острову. Странно, что мне приходится напоминать тебе об этом.

— Нет, конечно, но…

— Так что если не можешь предложить других вариантов, то выбора нет.

Камерон пытался сохранить пошатнувшееся достоинство.

— Что ж… в таком случае, полагаю…

— Хорошо. Значит, решено. — Грейс улыбнулась ему: — Почему бы тебе не показать, где что находится? А я пока присмотрю за школой.

Камерон уставился на стол, а Грейс вернулась к детям. С лица сошла вся краска, и он стоял весь белый, плотно поджав губы. Может, жена Страчана и помогает ему в школе, однако зарплату ему платит Майкл. Молча Камерон содрал с крючка пальто и вышел.

— Зрелищная сцена, — вполголоса произнес Броуди.

Больница находилась недалеко от школы и представляла собой крошечную пристройку к местному клубу без отдельного входа. Камерон доехал туда на велосипеде, борясь с ветром, и зашел на застекленное крыльцо. Оставив Дункана в машине с уликами, мы с Броуди последовали внутрь.

Клуб выглядел как атавизм Второй мировой: длинное деревянное строение с низкой крышей и панельными окнами. В широком зале наши шаги отдавались глухим эхом, стуча по нелакированным доскам, на которых выцвели призрачные отметки бадминтонного корта. На стенах висели плакаты с приглашением на вечер танцев и рождественскую пантомиму. Старые деревянные стулья были беспорядочно свалены в кучу. Видимо, реконструкция острова так далеко не забралась.

— Страчан хотел построить новый клуб, но всем нравится этот, — сказал Броуди, прочтя мои мысли. — Привычка. Некоторые вещи должны оставаться неизменными.

Камерон остановился у новой двери и раздраженно перебирал звенящие ключи. В ожидании я подошел к пианино. Крышка была поднята, обнажая клавиши, треснувшие и пожелтевшие. Я нажал на одну, и раздался жалобный звук, быстро растворившийся в тишине.

— Вы не могли бы так не делать? — злобно прошипел Камерон и открыл дверь.

Маленький кабинет был хорошо оборудован, с сияющими белыми стенами и стальными шкафчиками. Тут имелись автоклав для стерилизации инструментов, аптечка с изобилием лекарств и холодильник. Самое ценное, что там находилось, с моей точки зрения, — это большой стол на колесах из нержавеющей стали и мощная галогеновая лампа. Обнаружилось даже увеличительное стекло для осмотра и зашивания ран.

Камерон подошел к столу и демонстративно проверил, чтобы все ящики были заперты. Затем проделал то же самое со шкафами с документами. Закончив, с неприкрытой неприязнью повернулся к нам:

— Надеюсь, после вас здесь все останется как есть. У меня нет желания убирать.

Не дожидаясь ответа, он направился к двери.

— Нам нужен ключ, — сказал Броуди.

Поджав губы, Камерон отсоединил ключ от связки и хлопнул им по столу.

— А от клуба? — спросил я.

— Мы его не закрываем, — сухо ответил он. — Клуб принадлежит всем жителям острова.

— И все же я предпочел бы иметь ключ.

Камерон снисходительно улыбнулся:

— Ничем не могу помочь. Если он и существует, то я не знаю где.

Он испытывал глубокое удовлетворение, что может отказать нам хотя бы в этом.

— Этот человек кого угодно достанет, — прокомментировал Броуди.

Я думал так же.

— Ладно, перенесем сюда пакеты с уликами, — сказал я.

У меня был неприятный разговор с Уоллесом, пока Броуди и Дункан переносили в больницу пакеты с костями и пеплом. Начальнику наконец сообщили, что мы пытаемся с ним связаться. К сожалению, он позвонил Фрейзеру, а не Дункану, и сержант, не стесняясь в выражениях, изложил свое видение ситуации.

В результате Уоллес вышел из себя и требовал ответа, почему мы нарушили место преступления без его разрешения. Я был не в настроении слушать, как на меня орут, поэтому сердито заявил, что у нас не было выбора и ничего подобного не случилось бы, если бы он выслал следственную команду.

Броуди забрал у меня рацию, отошел в сторону и охладил накалявшиеся страсти. Когда он вернул мне рацию, Уоллес недовольно извинился. Приказал мне продолжить анализ останков.

— Полагаю, раз вы зашли так далеко, можете попытаться выяснить что-нибудь еще, — неучтиво сказал он.

Мы оба понимали, что это нереально без должного оборудования в лаборатории. Однако я ответил, что сделаю все возможное. Затем поинтересовался, как продвигается расследование причин крушения поезда. По прибытии на Руну к нам не поступало никаких новостей.

Начальник замялся.

— Подростки угнали автоприцеп покататься. Он застрял на рельсах, они испугались и убежали.

Все-таки не террористический акт. Погибли люди, на Руну не прибыло подкрепление, и все из-за каких-то бездельников-юнцов.

Дункан осторожно положил кисть покойной в холодильник, держа ее в вытянутой руке. В полиэтиленовом пакете она походила на кусок мяса, купленный на обед.

— До сих пор понять не могу, как такое могло произойти, — сказал он, с облегчением закрывая дверцу. — Как-то сверхъестественно.

— Вполне естественно, — возразил я, продолжая думать о словах Уоллеса.

Дункан и Броуди вопросительно уставились на меня.

— Вы знаете, как это было? — спросил Броуди.

Я знал практически с того момента, как увидел останки. Однако не хотел себе в этом признаваться, пока не найду подтверждений. Теперь, на отрезанном острове и с заваленными обломками уликами, не осталось причин отмалчиваться.

— Дункан, на днях я дал тебе подсказку, помнишь?

— Вы о маслянистом слое на потолке? Я так и не смог догадаться.

Он смутился. Броуди выжидающе смотрел на меня.

— Здесь две причины. Человеческий жир и одежда, — объяснил я. — Вы когда-нибудь слышали об эффекте фитиля?

Оба покачали головой.

— Существует два способа превратить тело в пепел. Сжечь при очень высокой температуре, чего не было, иначе сгорел бы весь коттедж. Или жечь при температуре ниже, но на протяжении длительного времени. Под кожей у нас жировая прослойка, а жир хорошо горит. До изобретения парафина свечи делали из сала животных. При определенных условиях человеческий организм превращается в гигантскую свечу.

— Вы серьезно? — не поверил Броуди. Впервые бывший полицейский пришел в замешательство.

— Поэтому вещество на потолке и полу было столь важно. Жир плавится и поднимается вместе с дымом. Очевидно, чем больше у человека жира, тем дольше он горит. Судя по потолку в коттедже, жертва была отнюдь не крошкой.

— Хотите сказать, она страдала избыточным весом? — спросил Дункан.

— Да.

Броуди потер лоб.

— А при чем тут одежда?

— Плавленый жир пропитывает одежду. И она служит фитилем, продлевая процесс сгорания. В особенности если сделана из легковоспламеняющейся ткани.

Броуди был потрясен.

— Боже, ну и картина!

— Да, но такое действительно бывает. Большинство случаев самовозгорания происходит с пожилыми людьми или пьяными. И в этом нет ничего странного или паранормального. Они просто роняют на себя сигарету, засыпая, или подходят слишком близко к камину и не могут себя потушить. Так было и с Мэри Ризер, — сказал я Дункану. — Классический пример того, что называют необъяснимым. Пожилая женщина, толстая и курильщица. Согласно полицейскому отчету, последним ее видел сын. Она приняла снотворное и сидела в кресле в ночной сорочке — и то и другое послужило фитилем — и курила.

Дункан задумался.

— Но почему конечности уцелели?

— Потому что даже при приличном количестве жира человеческие ткани горят не сильно. Получается тлеющий огонь, который достаточен, чтобы поглотить тело, но не зажечь что-либо. Взять свечку: она тает, пока горит фитиль, но не затрагивает ничего вокруг. Поэтому кисти и ноги иногда остаются…

Я поднял руку и закатал рукав.

— Они состоят в основном из кожи и кости. На них почти нет жира. К тому же обычно они не покрыты тканью. Руки иногда сгорают потому, что лежат на теле. Однако стопа и порой голень находятся на приличном расстоянии от очага пламени и сохраняются.

Броуди задумчиво потер подбородок.

— Эффект фитиля мог быть умышленным? Кто-нибудь способен такое подстроить?

— Сомневаюсь. Технически это сложно. Никогда не слышал, чтобы такой прием был задействован при убийстве. Все зафиксированные случаи были несчастными. Думаю, преступник хотел уничтожить улики, которые мог оставить на теле. Наверно, вылил небольшое количество бензина, чтобы жертва воспламенилась, — совсем немного, иначе потолок был бы черным, — бросил спичку и сбежал.

Броуди наморщил лоб.

— Почему убийца не спалил весь коттедж?

— Понятия не имею. Возможно, боялся привлечь внимание. Или надеялся, что так оно будет больше смахивать на несчастный случай.

Оба молча впитывали информацию. Наконец Дункан нарушил тишину:

— К тому моменту она была мертва?

Я сам долго думал над этим. Женщина не двигалась по полу, не пыталась затушить огонь. Удар, проломивший череп, как минимум лишил ее сознания или погрузил в коматозное состояние. Но была ли она мертва?

— Не знаю.

Стены больницы сотрясались от порывов ветра. Прерываясь, завывания только накаляли тишину. Я надел последнюю пару хирургических перчаток. В одном из шкафчиков была полная коробка перчаток, но я не хотел пользоваться ими без крайней нужды. Камерон раздражителен и без моих притязаний на его запасы.

Без надлежащего оборудования мало что можно сделать, однако я хотел проверить еще одну догадку.

Броуди как-то обронил, что следствие никуда не приведет без установления личности жертвы. Как только мы узнаем, кто она, прольется свет и на убийцу. Без этой информации будем блуждать в темноте.

Я надеялся помочь.

Достав из пакета череп, я осторожно положил его на стол из нержавеющей стали. Почерневший и пробитый, он лежал, накренившись, на холодной поверхности. Пустые глазницы взирали в вечность. Интересно, кого раньше видели глаза? Любовника? Мужа? Друга? Как часто она смеялась, не зная, что пошел отсчет последних дней и часов ее существования? И что она видела, когда наконец осознала близость и неминуемость смерти?

Кем бы ни была погибшая, я странным образом ощущал, что она мне не чужая. Я читал историю ее бытия, написанную на обугленных костях, видел каждый год, отмеченный ударом или шрамом. Она лежала обнаженная, какой ее не узнали бы даже родные.

Чувствовал ли я нечто подобное в прошлом, работая с трупами до трагедии с Карой и Элис? Вряд ли. С тех пор словно прошла вечность, это было в прошлой жизни. С другим Дэвидом Хантером. В какой-то момент и, видимо, из-за личных утрат я потерял привычную отрешенность. Не знаю, плохо это или хорошо, но в результате мертвая женщина не казалась мне анонимной жертвой. Поэтому она и приходила ко мне во сне, выжидающе сидела у кровати. Я чувствовал ответственность, сам того не желая.

— Ладно, скажи мне, кто ты? — тихо произнес я.

13

Для судебного антрополога зубы — кладезь информации. Они словно мост между костью, скрытой под плотью, и внешним миром. Выдавая расу и возраст, они хранят еще и факты личной жизни. Рацион питания, привычки, классовую принадлежность и даже самооценку можно узнать по этим кусочками кальция и эмали.

Я достал челюсть и положил рядом с проломленным черепом. Он был легким и хрупким, как пробковое дерево. Под ярким галогеновым светом отдельные части походили на анатомический коллаж, лишенный всякого естества.

Когда-нибудь я закончу работу, начатую в коттедже, соберу осколки, выбитые из черепа. А сейчас необходимо восстановить лицо и узнать имя по сожженным останкам.

Если повезет, помогут зубы.

Я не был настроен чересчур оптимистично. Лишь несколько коренных зубов упрямо остались на месте, а другие выпали, как только огонь уничтожил десны и высушил корни. Серые и потрескавшиеся в пламени зубы, захваченные до обвала крыши, напоминали окаменелые останки прошлых веков.

Оказалось, даже в повязке я мог пользоваться левой рукой, придерживая предметы. Это облегчило процесс, когда я расстелил на столе бумагу и начал выстраивать зубы в два параллельных ряда, с нижней челюсти и с верхней. Один за другим они легли так, как раньше во рту: посередине два центральных резца, затем боковые резцы, за ними клыки, премоляры и коренные. Задача не из простых. Помимо вреда, нанесенного пламенем, зубы женщины были так сильно разъедены кариесом, что сложно было определить, верхние они или нижние и какие вообще.

Мир за стенами больницы перестал для меня существовать. Словно утих ураган, временно забылись переживания по поводу Дженни, осталось лишь то, на что падал свет от галогеновой лампы. Я сделал пару снимков и набросал диаграмму, указав каждую трещину, дырку и пломбу. В лаборатории я бы сделал рентген, чтобы сравнить с больничными картами пропавших. Пока такой возможности не было, и я ограничился диаграммой.

Начал вставлять зубы в пустые лунки.

При полурабочей левой руке получалось очень медленно. Я потерял счет времени. Замигала лампа. Словно по подсказке, порыв ветра ударил по зданию.

Я выпрямился и застонал от натяжения мышц. Боже, у меня все болело. Словно дожидаясь к себе внимания, запульсировало плечо. Настенные часы показывали пять. На улице стемнело. Массируя шею, я смотрел на череп с челюстью на стальном столе. После нескольких неудачных попыток я вставил почти все зубы. Осталась пара коренных, которые не так важны для задуманного. Потянулся выключить лампу и тут услышал шум из клуба.

Скрип половых досок.

— Кто там? — выкрикнул я.

Вопрос раскатился эхом. Я подождал, но ответа не было. Подошел к двери и взялся за ручку. Поворачивать не стал.

Вдруг я почувствовал полную уверенность, что снаружи кто-то есть.

В больнице повисла неестественная тишина. В двери, ведущей в клуб, имелось круглое окошко наподобие иллюминатора. С моей стороны висели жалюзи, но я не потрудился их закрыть.

А зря. В зале было темно. Любой мог заглянуть в больницу, а с моей стороны — непроницаемый мрак. Я прислушался: снаружи завывал ветер. Тишина будто должна была вот-вот нарушиться.

У меня мурашки пошли по коже. На руке волосы встали дыбом.

Глупости. Там никого нет. Я сжал дверную ручку, но по-прежнему не решался повернуть ее. На письменном столе стояло тяжелое стеклянное пресс-папье. Я прихватил его. Внимание…

Распахнул дверь и стал нащупывать выключатель. Не сразу нашел, но вот он щелкнул и загорелся свет.

Пустой зал усмехался мне в лицо. Я опустил пресс-папье. Внешняя дверь и застекленное крыльцо были закрыты. Должно быть, полы скрипели от ветра. У тебя уже крыша едет. Я собирался вернуться обратно, когда мой взгляд упал вниз.

На полу были мокрые следы.

— Уверены, что это не вы наследили?

Броуди рассматривал медленно высыхавшие пятна на истертых досках. Вода слишком сильно растеклась, чтобы определить размер обуви, но передвижение вычерчивалось довольно четко. Следы шли от входа в клуб к двери больницы, где образовалась лужа: видимо, кто-то стоял и наблюдал за мной.

— Конечно. Я вообще не выходил, — сказал я.

Броуди с Дунканом приехали, пока я обдумывал, что произошло. Молодой констебль освежился после душа и побрился. Броуди подошел к дверце и взглянул через окошко.

— Любой мог прекрасно рассмотреть, чем вы занимались.

— Может, Камерон? Или Мэгги Кэссиди?

— Не исключено, но маловероятно. Не думаю, чтобы кого-то из местных занесло сюда случайно.

— Полагаете, это был убийца?

Броуди кивнул:

— Возможно. Его должен был насторожить сам факт, что мы перевезли сюда останки, не говоря уже о склонившемся над ними судебном эксперте. Не дай бог, он захочет предпринять какие-то меры.

Не самая приятная мысль. Броуди дал ей перевариться.

— Не помешало бы запереть клуб хотя бы сегодня на ночь, — продолжил он. — В магазине продаются цепочки и висячие замки. Надо прикупить, чтобы обезопасить это место. Не стоит рисковать.

Еще бы. С присущей ему деловитостью Броуди кивнул на череп на столе:

— Как продвигаются дела?

— Медленно. Пытался найти зацепку, чтобы установить личность.

— А это возможно? — удивился Броуди.

— Не знаю, но попытаться надо.

Я вернулся к черепу на столе, включил галогеновую лампу. Броуди с Дунканом тоже подошли взглянуть.

— Любопытное состояние зубов. Потрескались от пламени, хотя изначально были гнилыми. Пломб практически нет, а те, что есть, поставлены очень давно. Очевидно, она много лет не посещала дантиста, а значит, принадлежит к бедным слоям общества. Средний класс следит за зубами. А у нее некоторые зубы прогнили до десен. В таком возрасте это знак злоупотребления наркотиками.

— Полагаете, она была наркоманкой? — спросил Броуди.

— Думаю, да.

— Но ведь наркоманы все худые, — отметил Дункан. — А эффект фитиля доказывает, что она страдала избыточным весом.

Проницательно с его стороны.

— Да, в ней, вероятно, было больше жира, чем у среднестатистического человека. Многое зависит от метаболизма и того, как сильно она сидела на наркотиках. Так что противоречия тут нет. И еще один момент. Вы помните, почему не сгорели ноги?

— На них недостаточно плоти, — выпалил Дункан.

— И нет ткани для фитиля. На жертве были кроссовки, но не было чулок или колготок. Даже носков. Вероятно, женщина была одета в юбку с курткой или короткое пальто. Дешевая, воспламеняющаяся ткань.

Я взглянул на череп с внезапной грустью оттого, как грубо мы вторгаемся в чужую жизнь. Однако это единственный способ найти мерзавца.

— Значит, мы имеем дело с молодой женщиной, наркоманкой, запустившей зубы, скудно одетой и без колготок в феврале месяце, — продолжил я. — Что это говорит нам о ее образе жизни?

— Она была проституткой, — уверенно произнес Дункан.

Броуди задумчиво почесал подбородок.

— Проститутку могло занести так далеко лишь по одной причине.

— Приехала к клиенту? — спросил я.

— Вполне вяжется с нашим предположением, что она знала убийцу. И объясняет, почему никто не знал о ее прибытии на остров. Когда мужчина платит за секс, он обычно не разглашает сей факт.

— А не слишком ли долгое путешествие для подобного визита? И зачем рисковать, привозя ее на Руну, если боишься быть застуканным? Не проще ли пойти к ней?

Броуди задумался.

— Есть еще один вариант. Она пыталась шантажировать клиента. Так часто бывает. Учитывая пристрастие к наркотикам, она могла решить, что поездка стоит свеч и сулит деньги.

Правдоподобная теория. Шантаж — достаточно веский мотив для убийства и не противоречит имеющимся фактам. Хотя их не так много.

— Вероятно, вы правы, — сказал я, слишком устав размышлять. — Мы всего лишь гадаем. Пока у нас недостаточно сведений, чтобы делать основательные предположения.

— Верно, — согласился Броуди. — Когда выясним, к кому она приезжала и почему, считай, нашли убийцу.

Глядя на мокрые следы на полу, я подумал: не нашел ли убийца нас?

Броуди вызвался остаться в больнице, пока я съезжу в отель поужинать и привезу висячий замок с цепью из местного магазина.

— Вам надо отдохнуть. Паршиво выглядите, — сказал он, пододвинул стул к двери и уселся.

Я действительно вымотался. Плечо болело, я ничего не ел с самого утра. Дункан на «рейнджровере» подвез меня до магазина, который еще якобы не закрылся. Дождь прекратился, но ветер по-прежнему сотрясал машину, катившую по деревне. Броуди сказал, что телефоны пока не починили, и я попросил у Дункана цифровую рацию позвонить Дженни. Сигнал был нестабильный, и когда я наконец прорвался, попал на голосовую почту.

А чего ты хотел? Что она будет сидеть и ждать твоего звонка?

Огорчившись, я отдал Дункану рацию. Он рассеянно забрал ее, погруженный в мысли. Молчаливый парень. Задумчивый. Чуть не проехал мимо магазина.

Констебль явно ушел в себя — видимо, представлял еще одну ночь в фургоне.

— Не жди, дальше я пешком. Свежий воздух пойдет мне на пользу.

— Доктор Хантер, — окликнул он меня, не успел я закрыть дверь.

— Да? — повернулся я, борясь с ветром.

Очевидно, он хотел что-то сказать, но передумал.

— Ничего. Не важно.

— Ты уверен?

— Да так. — Он смущенно улыбнулся. — Мне пора возвращаться на смену сержанту Фрейзеру. Он убьет меня, если опоздаю.

Ладно, поделится, когда созреет.

Я помахал Дункану вслед, но он вряд ли заметил.

В магазине горел свет, на двери висела табличка «открыто». Мое появление огласил звон колокольчиков. Внутри все громоздилось в тесноте, как только что найденный клад: консервы, продовольственные и скобяные товары. Запах напомнил мне о детстве: опьяняющий аромат сыра, свечей и спичек. За истертым деревянным прилавком согнулась женщина, распаковывая коробку с супами.

— Секундочку, — сказала она, выпрямляясь. То была Карен Тейт. Я совсем забыл: Броуди говорил, что она держит магазин.

Без искусственного румянца от алкоголя она выглядела совсем измученной. На опухшем лице остался лишь призрак былой красоты. Когда она меня узнала, недовольная улыбка тотчас сошла с него.

— У вас есть замки?

Карен кивнула на полку у задней стены, где беспорядочно лежала фурнитура.

— Спасибо, — сказал я и не услышал ответа.

Чувствуя спиной ее враждебный взгляд, я принялся копаться в коробках с винтами, шурупами и гвоздями. Вскоре нашел тяжелый висячий замок и катушку с цепью.

— Метр, пожалуйста.

— Резак там же.

Я не был уверен, что смогу перерезать цепь одной рукой, но не собирался доставлять ей удовольствие просьбой о помощи. Откопав на другой полке болторезный станок и старую деревянную линейку, я отмерил метр цепи и откусил ее, надавив коленом. Положив все на место, перенес товар на прилавок.

— И еще возьму вот это, — сказал я, выбрав большую плитку шоколада.

Карен медленно пробила чек и заглянула мне в бумажник, когда я доставал купюру.

— У меня нет сдачи.

Касса была открыта, и там имелось достаточно монет и мелких купюр. Карен смотрела на меня вызывающе.

Я убрал бумажник, порылся в кармане, отсчитал деньги и хлопнул ими о прилавок. Мне причиталась сдача, но спорить не стоило. Забрав покупку, я направился к двери.

— Думаете, плитка шоколада вам поможет?

— Что? — спросил я, не веря своим ушам.

Однако она только уставилась на меня с кислым видом. Я вышел, едва подавив желание хлопнуть дверью.

Кипя, я подумал, не вернуться ли сразу в больницу. Однако Броуди советовал мне сначала поесть. Он прав, и вряд ли туда кто сунется, пока старый следователь стоит на карауле.

Прогулка до отеля пошла мне на пользу. Несмотря на ветер, дождя не было, и воздух был прохладно-свежим. Пока я дошел до нужной улочки, гнев начал утихать. В окнах отеля обнадеживающе горел свет, и, ступив внутрь, я обрадовался запаху свежего хлеба и горящего торфа. Стоячие часы волшебно тикали, пока я искал Эллен. В баре ее не было, зато из кухни доносились голоса.

Эллен и какого-то мужчины.

Я постучал в дверь, и голоса стихли.

— Минутку! — выкрикнула она.

Вскоре открыла дверь, и меня встретил душистый аромат теплого хлеба.

— Извините, доставала буханки из печи.

Она была одна. Видимо, гость удалился через заднюю дверь. Эллен тотчас развернулась и принялась доставать хлеб из форм, но я успел заметить, что она плакала.

— Все в порядке? — спросил я.

— Да, — ответила она, стоя спиной.

Замявшись, я достал шоколад.

— Вот принес Анне. Надеюсь, вы не запрещаете ей сладкое?

Эллен улыбнулась, шмыгнув носом.

— Нет. Очень мило с вашей стороны.

— Послушайте, вы…

— Я в порядке. Правда. — Она еще раз улыбнулась, уже увереннее.

Я удалился. Мы слишком мало знакомы, чтобы я лез в ее жизнь. Оставалось только догадываться, кто приходил к Эллен и почему она это скрывает. И почему плакала.

14

После горячего душа и смены белья я почувствовал себя лучше. Я уже перепачкал все, что упаковал в дорогу на Грампианские горы, и подумал, что время спросить Эллен про прачечную. Плечо по-прежнему болело, хотя душ помог, и две таблетки ибупрофена начали действовать, когда я спускался вниз поужинать.

Снаружи бара остановился: не хотелось входить. Я ощущал себя чужим и раньше, а теперь в полной мере осознал масштаб своей изолированности. Пусть я знаю, что убийца женщины на острове и не исключено, что мы даже знакомы, этот факт не делал меня ближе. Я всего лишь приехал выполнить свою работу. А теперь кто-то проникает в клуб и следит за мной, а я понятия не имею, кто и почему.

Странным образом мы переступили черту.

Не превращайся в параноика. И помни, что сказал Броуди: пока не прибудет подкрепление, лучшая защита — скрывать информацию.

Я открыл дверь в бар. Из-за непогоды число посетителей поредело. С облегчением я заметил отсутствие Гутри и Карен Тейт. Пришел только один из доминошников. Он одиноко сидел за тем же столом, и перед ним лежала коробка с костяшками.

Кинросс молчаливо уткнулся в свою пивную кружку, а его сын, сгорбившись, сидел рядом за барной стойкой. Фрейзер в одиночестве уминал гору сосисок и тушеных овощей. Очевидно, он не терял времени, когда Дункан приехал сменить его в фургоне. Рядом с тарелкой стоял и стакан виски, давая понять, что сержант не на службе. Судя по румянцу на щеках, стакан не первый.

— Боже, умираю от голода, — сказал он, загнав в рот полную вилку картошки, когда я присел за его стол. На усах были крошки. — Ем первый раз за день. Не шутка торчать в том фургоне в такую погоду.

Пребывание там юного констебля его, конечно, мало беспокоит.

— Дункан сказал вам, что у нас были незваные гости? — спросил я вполголоса.

— Да. — Он отмахнулся вилкой. — Скорей всего непоседливые дети.

— Броуди считает иначе.

— Не стоит обращать внимание на его слова, — фыркнул Фрейзер, и во рту мелькнула полупережеванная сосиска. — Дункан доложил, вы установили, что жертва была проституткой из Сторноуэя, так?

Я оглянулся проверить, не расслышал ли кто.

— Не знаю откуда, но, вероятно, проститутка.

— И наркоманка. — Он глотнул виски. — На мой взгляд, приехала обслужить одного из подрядчиков, а он разбуянился. Типичный случай.

— Подрядчики уехали с острова за месяц до ее смерти.

— О, при всем уважении, как можно утверждать, когда наступила смерть, по оставшимся крупицам? В такую холодную погоду она могла лежать там месяцами. — Фрейзер ткнул в мою сторону вилкой: — Запомните мои слова: убийца сейчас в Льюисе или еще дальше.

Видимо, я ошибся насчет количества потребленного им виски. Спорить не было смысла. Сержант сформировал свое мнение, и никакие возражения в виде фактов ничего не изменят. Мне не хотелось больше слушать его бредни, и я подумал, не попросить ли у Эллен сандвичи и забрать в номер, как вдруг торфяной брикет вспыхнул от неожиданного порыва ветра. В бар вошел Гутри, загородив своей тушей весь проход.

С первого взгляда стало ясно: что-то случилось. Он сердито посмотрел на нас с Фрейзером, подошел к Кинроссу и что-то прошептал ему на ухо. Капитан нахмурился и уставился в нашу сторону. Сын со страхом наблюдал, как эти двое подошли к нашему столу.

Поглощенный едой, Фрейзер не заметил, что над ним стоят. Раздраженно поднял глаза.

— В чем дело? — спросил он с набитым ртом.

Кинросс посмотрел на него как на нечто нелицеприятное, пойманное в сеть.

— Зачем вам понадобился висячий замок?

И как я не догадался? Надо было предвидеть, Камерон не единственный, кому не понравится наше вторжение.

Фрейзер удивился:

— Замок? Какой, к черту, замок?

— Я купил, — встрял я. — Для клуба.

На секунду сержант разозлился, что его не поставили в известность, но прелесть еды и виски взяла верх.

— Вот вам и ответ, — сказал он и продолжил поглощать пищу.

Гутри сложил мясистые руки на животе. Он был трезв, но выглядел не особо довольным.

— И с чего вы решили, что имеете право запирать наш клуб?

Фрейзер опустил нож с вилкой и гневно посмотрел на них.

— Имею. На территорию вторглись посторонние, и теперь мы ее закрываем. Есть возражения?

— Именно! — проревел Гутри и с грозным видом закатал рукава. Длинные мускулистые руки, свисая по бокам, превращали его в обезьяну. — Это наш клуб.

— Так напишите жалобу, — парировал Фрейзер. — Он используется в оперативных целях, а значит, временно недоступен.

У Кинросса засверкали глаза.

— Вы, наверно, не расслышали. Это не ваш клуб, а наш. Дважды подумайте, перед тем как являться сюда и не пускать нас в наши здания.

Я вмешался, пока ситуация не вышла из-под контроля.

— Никто не собирается не пускать вас, и это ненадолго. И мы согласовали вопрос с Грейс Страчан.

Я про себя извинился перед Грейс за то, что упомянул ее имя, но оно тотчас произвело нужный эффект. Кинросс с Гутри переглянулись, и враждебность сменилась неуверенностью.

Кинросс потер затылок.

— Что ж, если госпожа Страчан дала согласие…

Слава богу. Однако мое облегчение было преждевременным. То ли из-за виски, то ли из-за того, что его авторитет был подорван действиями Броуди, по какой бы то ни было причине Фрейзер решил оставить за собой последнее слово.

— Считайте это предупреждением, — сказал он, тыча в Кинросса толстым пальцем. — Идет следствие по делу об убийстве, и если вы вздумаете путаться под ногами, пожалеете, что сошли со своего чертового парома!

Весь бар замолк. Все пялились на нас. Я старался скрыть обескураженность. Паршивый идиот!

Кинросс вздрогнул.

— Следствие по делу об убийстве? С каких это пор?

Фрейзер понял, что натворил.

— Это вас не касается! — взорвался он. — Я хочу спокойно поужинать. Разговор закончен.

Сержант снова склонился над тарелкой, жутко покраснев. Кинросс уставился на него сверху, задумчиво закусив губу.

— Идем, Шон.

Они вернулись к барной стойке. Фрейзер жевал, боясь поднять глаза. Наконец он угрюмо посмотрел на меня:

— Что такого? Все узнают, когда прибудет следственная команда.

Я был слишком зол, чтобы отвечать. Мы так надеялись сохранить тайну, а Фрейзер без задней мысли выдал все. Я поднялся, не желая оставаться с ним рядом ни секунды.

— Пойду сменю Броуди, — сказал я и пошел к Эллен просить сандвичи.

Броуди сидел на том же месте, где я его оставил: сторожил дверь в больницу. Когда я вошел, он подался вперед на краю стула, но расслабился, как только узнал меня.

— Вы быстро, — сказал он, поднялся и потянулся.

— Решил поужинать здесь.

Я прихватил из отеля ноутбук. Поставил его рядом, достал из кармана замок и цепь, отдал Броуди второй ключ.

— Вот, держите.

Броуди посмотрел на меня с удивлением:

— Разве вам не положено отдать второй ключ Фрейзеру?

— После сегодняшней выходки — нет.

И я рассказал о сцене в баре.

— Гребаный идиот! Этого нам только не хватало. — Броуди задумался. — Послушайте, хотите, я побуду некоторое время с вами? Мне все равно нечем заняться, кроме как выгуливать собаку.

Он сам не осознавал, какое одиночество прозвучало в его словах.

— Со мной ничего не случится. Вам тоже следует поужинать.

— Вы уверены?

— Да.

Я ценил предложение, но мне надо было работать. Не хотелось, чтобы мешало присутствие постороннего.

Когда Броуди ушел, я продел цепь через ручки двойных дверей с внутренней стороны клуба, повесил замок и запер его.

Довольный, что теперь здесь безопасно, я сел на стул, оставленный у входа в больницу, и съел сандвичи Эллен. Она дала мне еще и термос с черным кофе. Потягивая обжигающий напиток, я слушал завывания ветра.

Старое здание скрипело, как корабль в шторм. Как ни странно, звуки успокаивали, и от еды меня потянуло в сон. Веки опустились, однако от порыва ветра задребезжали рамы, и я проснулся. Лампа потускнела, нерешительно загудела и снова загорелась нормально. Пора начинать.

Череп и челюсть лежали, как я их и оставил. Подключил ноутбук в электросеть: батарея заряжена, но долго она не потянет, если произойдет сбой в электричестве.

Я открыл присланные Уоллесом папки с пропавшими без вести. Впервые мне представилась возможность спокойно их просмотреть. За последние несколько месяцев на Гебридских островах и западном побережье Шотландии исчезло всего пять молодых женщин от восемнадцати до тридцати. Велика вероятность, что они просто сбежали и когда-нибудь появятся в Глазго, Эдинбурге или Лондоне, не устояв перед химерой большого города.

Однако не все.

В каждой папке имелось подробное описание физических параметров и фотография. От двух снимков не было никакого толку: на одном рот был закрыт, другой был сделан во весь рост со слишком мелким разрешением. Впрочем, ничего страшного: одна женщина черная, другая низкая, а наш скелет большой.

Зато все три остальные подходили под параметры жертвы. Совсем молодые, запечатленные перед событием, которое заставило их изменить свою жизнь или убило. У меня была продвинутая программа обработки изображения, и я увеличил рот первой так, что весь экран заполнила гигантская анонимная улыбка. Сделав ее максимально четкой, я начал сравнивать с челюстью на столе.

В отличие от отпечатков пальцев, здесь достаточно минимального сходства, с одним зубом можно произвести идентификацию, если у него необычная форма или имеется надлом.

На это я и надеялся. Найденные зубы были загнутыми и щербатыми. Если ни у одной из женщин на фотографиях не будет подобных недостатков, придется вычеркнуть их из списка. А если повезет, смогу узнать имя погибшей.

С самого начала я знал, что задача не из легких. Любительские снимки не рассчитаны для столь жутких целей. Даже увеличенные и подчищенные, они оставались зернистыми и расплывчатыми. Ситуацию только усложняло плачевное состояние зубов, которые я с трудом собрал воедино. Если жертва и среди них, фотографии сняли до того, как пристрастие к наркотикам сделало свое дело.

Через несколько часов редактирования и разглядывания в мои глаза словно набился песок. Я налил себе еще кофе, разминая шею. Меня охватило уныние. Заранее зная, что шансов мало, я на что-то надеялся.

Пришлось вернуться к снимкам в их первоначальном виде. Один странным образом притягивал к себе внимание. Женщина стояла на улице перед витриной магазина. Лицо было миловидным, но суровым, в глазах сквозила усталость от жизни, несмотря на улыбку.

Губы обнажали только верхние резцы и клыки. Такие же кривые, как найденные в коттедже, но более никакого сходства. Левый резец убитой имел клиновидную выемку, а на фотографии такой не наблюдалось. Брось, ты напрасно тратишь время.

Все же было в этом снимке нечто неуловимо странное. И тут я понял.

— Твою мать… — произнес я вслух и запустил простую операцию. Женщина на экране исчезла и появилась, несколько другая. Теперь за ней читалась часть вывески «Сторноуэй киоск и магаз…». Важно не название, а сам факт, что я мог его прочесть. Раньше надпись была нечитаемой.

Фотография была вывернута наизнанку.

Житейская оплошность, которая обычно не имеет никакого значения: при сканировании или переносе в базу с пропавшими людьми снимок перевернули. Левая сторона стала правой, а правая — левой.

Я смотрел на зеркальное отображение.

С растущим возбуждением я снова увеличил зубы. Теперь на верхнем левом резце был точно такой же дефект клиновидной формы, как и у зуба на столе. И нижний правый клык был кривым и наступал на соседний зуб в той же степени, что и в найденной челюсти.

Все совпало.

Только теперь я счел своевременным прочесть описание под фотографией. Женщину звали Дженис Дональдсон. Двадцать шесть лет, проститутка, алкоголичка и наркоманка, пропала из Сторноуэя пять недель назад. Сей факт не попал даже в информационную сводку, не говоря уже о широкомасштабных поисках. Очередной глухарь, еще одна душа исчезла без следа.

Я снова посмотрел на застывшую улыбку, полное лицо, круглые щеки, проступавший второй подбородок. Несмотря на пристрастие к наркотикам, она из тех, кто остается пышкой. Уйма жира для сгорания. Предстоит сверить отпечатки пальцев, но я уже не сомневался, что это та самая жертва.

— Привет, Дженис.

Пока я всматривался в изображение на экране, Дункан пытался сосредоточиться над учебником криминалистики. И это было непросто. Ветер дул сильнее прежнего. Несмотря на то что фургон был припаркован в закутке за коттеджем, бравшим на себя основной удар, его безжалостно качало.

Постоянный напор тревожил и доставлял уйму неудобства. Дункан подумал, не задуть ли парафиновый обогреватель: вдруг фургон перевернется? Однако лучше уж сидеть в страхе загореться, чем наверняка замерзнуть до смерти.

Поэтому констебль старался не обращать внимания на стихию и сконцентрироваться на книге, слушая, как дождь барабанит по металлической крыше. Заметив, что перечитывает один и тот же параграф третий раз, он смирился со своим положением, вздохнул и закрыл учебник. Дело в том, что его беспокоил не только ураган. Он не мог отделаться от посетившей его мысли. Глупой, нелепой мысли. Снова разыгралось бурное воображение.

Стоял вопрос, что делать. Рассказать кому-нибудь? Тогда кому? Чуть не поделился с доктором Хантером, но передумал. В любой момент можно обратиться к Броуди. Или к Фрейзеру. Хотя нет. Дункан понимал, что из сержанта полицейский никудышный. Констебля смущал запах виски изо рта Фрейзера утром. Вызывал отвращение. Будто никто не заметит, будто сержанту плевать. Отец Дункана рассказывал о полицейских, которые спивались на глазах, и их амбиции сводились до стремления не быть застуканными пьяными на службе и дожить до полноценной пенсии. Наверное, он описывал Фрейзера.

Интересно, всегда ли он был таким или постепенно погрузился в нынешнее состояние разочарования? О сержанте ходили разные истории. В некоторые Дункан верил, в других сомневался. Однако по-прежнему надеялся, что за осунувшимся лицом скрывается толковый полицейский.

Теперь он не был так уверен. Вот они оказались в разгаре расследования жуткого убийства, а Фрейзер ведет себя, будто столкнулся с очередным неудобством. Дункан считал иначе. Дункан думал, что участвует в невероятном приключении.

От осознания этого факта становилось совестно. Все-таки погибла женщина. Непристойно испытывать подобный азарт.

Однако такова работа. Для этого он и пошел в полицию. В мире есть зло, не в библейском смысле, а именно зло. Дункан хотел посмотреть ему в лицо, заставить вздрогнуть. Повлиять на ход событий.

«Представляю, что скажет Фрейзер», — подумал констебль, и улыбка сошла с лица. Так что же делать?

Снаружи мелькнула вспышка света. Дункан выглянул в окно, ожидая повторения. Что это было? Молния? А где тогда гром? Он выключил лампу, оставив голубое пламя парафинового обогревателя. Вгляделся в темные очертания коттеджа, но не увидел ничего более.

«Сплошная молния, — подумал он. — Без звука». Или обман зрения?

А вдруг там человек с фонариком?

Снова журналист? Мэгги Кэссиди? Не дай бог. Хотя Дункан был не прочь с ней повидаться, она обещала больше не появляться. Как ни наивно, констебль огорчился бы, если б Мэгги нарушила слово. Если не она, то кто? Все улики погребены под булыжниками и никому не нужны.

Теперь ведется следствие по делу об убийстве. И халатность непозволительна. Может, позвонить Фрейзеру? И выслушать его уничижительный выговор? Ну уж нет. Сначала надо проверить. Надев пальто, констебль прихватил фонарик и вышел.

Порыв ветра чуть не сбил Дункана с ног. Закрыв дверь как можно тише, он встал и прислушался. При таких завываниях занятие бессмысленное. Посветив вокруг, не обнаружил ничего, кроме стелящейся травы и каркаса одинокого коттеджа.

На ветру было холодно. И он забыл перчатки. Дрожа, подошел к дому, проверил дверь, которую недавно заново опечатал лентой, чего Фрейзер не потрудился сделать. Все на месте. Посветил внутрь и убедился, что там никого нет, затем обвел кругами уцелевшие стены.

Ничего. Постепенно Дункан расслабился. Должно быть, молния. Или воображение. Обошел коттедж вокруг, ноги путались в траве. Снова приблизился к двери, думая только о чертовском холоде. Сжимавшие фонарик пальцы онемели.

И все же он заставил себя еще раз осветить все внутри, перед тем как направиться обратно к фургону. Подойдя, замялся: вдруг его поджидают внутри?

«Если так, надеюсь, они поставили чайник», — подумал Дункан и распахнул дверцу.

Фургон был пуст. Шипящее голубое пламя парафинового обогревателя излучало манящее тепло. Благодарный ему Дункан поспешил внутрь и закрыл за собой дверь. Потирая заледеневшие руки, включил свет и поднял чайник — проверить, достаточно ли там воды. Хватит, однако завтра надо будет наполнить пластиковый контейнер. Фрейзер, наверное, весь день гонял чаи.

Констебль поставил чайник на маленькую конфорку и взял коробок спичек. Зажег одну со вспышкой серного дыма.

Раздался стук в дверь.

Дункан подпрыгнул. Обожгло палец — забыл даже спичку затушить. Придя в себя от неожиданности, дунул на нее.

Едва не выкрикнул: «Кто там?» Непрошеный гость вряд ли станет стучаться. Все же Дункан покрепче сжал фонарик. На всякий случай.

Черпая уверенность в тяжести фонарика, констебль пошел открывать дверь.

15

Я сидел за столом в больнице. Было темно, но не настолько, чтобы не различать предметов. Спускались сумерки. Занавески на окне и двери были задернуты, череп и челюсть по-прежнему лежали на стальном столе. Передо мной был открытый ноутбук, экран погас. Галогеновая лампа стояла на своем месте, но не горела.

Тишина. Я осмотрелся и без удивления понял, что сплю.

В углу комнаты кто-то был. Фигура погрузилась в тень, но не скрылась от моего взора. Женщина, ширококостная и полная. Круглое привлекательное лицо портила внутренняя суровость.

Она смотрела на меня и молчала.

— Что тебе нужно?

Женщина не ответила.

— Я сделал все, что мог. Теперь дело за полицией.

Глядя на меня, она кивнула на череп на столе.

— Не понимаю. Что ты от меня хочешь?

Она открыла рот. Вместо слов оттуда пошел дым. Мне захотелось отвести взгляд, но я не мог. Дым начал валить изо всех отверстий: глаз, носа и рта, с кончиков пальцев. Я чувствовал запах горелого, но не видел огня. Только дым. Он наполнял комнату, стоял пеленой. Надо было попытаться что-то сделать, как-то ей помочь.

Это невозможно. Она мертва.

Дым становился все гуще, было трудно дышать. Я не мог пошевелиться и терзался жаждой действия. Уже не видел женщину, не видел ничего. Давай. Вперед! Я прыгнул к ней…

И проснулся. В больнице было тихо. Я сидел за столом. Теперь комната погрузилась в темноту. На экране ноутбука тускло светили летящие звезды. Судя по скринсейверу, я спал как минимум пятнадцать минут.

Снаружи бушевал ветер, я не мог отделаться от последствий сна: мне по-прежнему было трудно дышать, а перед глазами повисла пелена. В носу остался запах едкого дыма.

Сделал глубокий вдох и закашлялся. Попытался включить лампу. Не удалось. Видимо, ураган до конца обесточил Руну. Ноутбук работал от батарей. Ударил по клавише, выведя его из режима сохранения энергии. Экран загорелся, осветив комнату синеватым светом. Дымка стала заметнее. Окончательно пробудившись, я понял, что мне это не снится.

Больница переполнилась дымом.

Кашляя, я вскочил и бросился к двери. Схватился за ручку и тотчас одернул руку.

Горячо.

После проникновения чужака я задернул шторку на двери, а теперь резко ее отодвинул. В клубе бушевало адское пламя.

Попятившись назад, я быстро огляделся. Единственным выходом было высокое окошко. Если встать на стул, едва получится протиснуться. Окошко не открывалось. Заметив замок, я чертыхнулся. Неизвестно, где ключ, и нет времени его искать. Я схватил лампу, чтобы разбить стекло, но в последнюю секунду остановился. Слишком узкий проем. Если по бокам будут торчать осколки, я вообще не пролезу. Даже при закрытой двери кислорода хватит, чтобы спровоцировать сильную вспышку пламени. Нельзя так рисковать.

Из-за густого дыма было сложно дышать. Давай! Соображай! Я схватил куртку и метнулся к раковине. Повернув кран до упора, засунул под струю голову, затем шарф и перчатки. Холодная вода текла по лицу, пока я надевал куртку, проклиная неуклюжесть больной руки. Обмотал нос и рот мокрым шарфом, накинул капюшон.

Схватил со стола ноутбук, бросил последний взгляд на череп с челюстью. Прости меня, Дженис.

В этот момент взорвалось дверное окошко.

Капюшон и шарф защитили мое лицо от осколков. Обнаженные участки кожи защипало, но это ощущение заглушила резкая волна горячего воздуха. Я пошатнулся назад, когда дым и пламя ворвались в больницу. Теперь не осталось ни малейшего шанса пролезть в окно. Повезло, что меня не убило на месте вспышкой огня, но сгорю я раньше, чем просуну голову в окошко.

Удушающий дым начал проникать сквозь шарф. Кашляя, я пригнулся и схватил ручку. От перчатки пошел пар, тепло ощущалось даже через толстую ткань. Распахнул дверь и бросился внутрь.

Я словно ударился о стену из жара и шума. Пианино горело, как факел, и издавало безумную музыку: огонь рвал проволоку. Едва не попятился обратно в больницу, но понимал: там меня ждет смерть. Не весь клуб горел. Одна часть была охвачена пламенем, и его языки лизали пол и потолок, а другая, где находилась дверь, пока не схватилась.

Туда! Глаза щипало, я, спотыкаясь, двинулся вперед. Тотчас потерялся и ослеп. Куртка дымилась, от шарфа пошел запах паленой шерсти. От страха и нехватки кислорода колотилось сердце. Я не видел стульев, пока не наткнулся на них.

Боль ударила в плечо, я повалился, и из рук вылетел ноутбук. Однако именно падение меня спасло. Я словно нырнул в иную температуру — по половым доскам стлался относительно чистый воздух. Идиот! Надо было догадаться! В панике я плохо соображал. Прижавшись лицом к полу, я жадно хватал воздух и пытался нащупать ноутбук. Черт с ним! Я пополз к выходу. Прямо передо мной, за клубами дыма, возникли двойные двери. Сделав глубокий вдох, я поднялся и дернул за ручку.

Услышал звон цепи и висячего замка.

Меня парализовали шок и страх. Я совсем забыл о замке. Ключ. Где он? Я не помнил. Думай! Запасной отдал Броуди, а где мой? Сорвав зубами перчатку, я полез в карманы. Пусто. О боже, он остался в больнице!

Затем я нащупал что-то металлическое в заднем кармане. Слава богу! Вытащил его, стараясь не уронить. Сзади бушевал огонь. Я пытался вставить ключ, не смея вдохнуть. Кругом был дым; не воздух, так дым отравил бы легкие. Пальцы не слушались, замок упрямо сопротивлялся.

Щелк!

Цепь зазвенела о ручки, когда я резко ее дернул. Открыл дверь, надеясь, что крыльцо послужит воздушным шлюзом и я успею выбраться до того, как свежий кислород доберется до пламени. Так и вышло, отчасти. На секунду ощутил холод и тотчас погрузился в жар и дым. Спотыкаясь, вышел, щуря глаза и борясь с желанием вдохнуть.

Не знаю, как далеко я ушел, пока не упал. На сей раз на блаженно холодную мокрую траву. Задышал воздухом с запахом гари, но все же воздухом.

Чьи-то руки потащили меня прочь от клуба. Глаза так слезились, что я ничего не видел, но узнал голос Броуди:

— Все позади.

Я поднял глаза, кашляя и вытирая слезы. Он поддерживал меня с одной стороны, а с другой возвышалась величественная фигура Гутри. Кругом толпились люди, пламя освещало озадаченные лица. Подъезжало все больше народа в верхней одежде, накинутой прямо на пижаму или сорочку. Кто-то крикнул: «Воды!» — и мне сунули кружку. Я жадно пил, холод чудотворно смягчал горло.

— Цел? — спросил Броуди.

Я кивнул и повернулся посмотреть на клуб. Пылало все здание, искры и языки пламени уносились ветром. Больница, где я был совсем недавно, теперь тоже горела, клубы дыма валили из разбитого окна.

— Что случилось? — спросил Броуди.

Я открыл рот, но снова закашлялся.

— Ладно, потом расскажешь, — сказал Броуди, подняв кружку.

Через толпу к нам пробирался человек. Это был Камерон. Он смотрел на горящий клуб с открытым ртом и не верил своим глазам. Со взглядом маньяка он обернулся ко мне.

— Что вы наделали? — Голос дрожал от ярости.

— Ради бога, не нападайте на него, ладно? — вмешался Броуди.

Кадык Камерона подпрыгнул под кожей, будто пойманная в ловушку мышь.

— Не нападать? Моя больница пылает.

Я не мог справиться с кашлем и все же прохрипел:

— Сожалею…

— Вы сожалеете? Посмотрите туда! Все уничтожено. Как вы такое натворили?

От гнева у него вздулись вены на висках. Я шатался, вытирал слезящиеся глаза.

— Я тут ни при чем. — Горло будто набилось гравием. — Я заснул, а когда проснулся, клуб горел. Сначала загорелся клуб, а не больница.

Камерон не сбавлял обороты:

— Так он загорелся сам по себе, да?

— Я не знаю… — Снова закашлялся.

— Оставьте его в покое, человек только что выбрался из пожара, — предупредил Броуди.

Рядом раздался грубый смех. Это был Кинросс. Темноволосый, в непромокаемой одежде, он казался человеком из более дикого, темного века.

— Спас свою задницу, а?

— А вы бы предпочли, чтобы он остался там? — парировал Броуди.

— Было б неплохо.

Внимание толпы переключилось с пожара на нас. Островитяне с суровыми лицами обступили нас со всех сторон.

— Клуб самовоспламенился? — пробурчал один из них.

Остальные тоже начали выкрикивать вопросы: зачем нам понадобился их развлекательный центр и кто будет платить за создание нового? Мой шок постепенно сменялся гневом.

Затем толпа расступилась, пропустив высокого мужчину. С облегчением я увидел, что это Страчан. И напряжение спало.

Он подошел к нам и уставился на горящий клуб. Ветер трепал ему волосы.

— Боже! Кто-нибудь был внутри?

Я покачал головой, борясь с кашлем:

— Только я.

И Дженис Дональдсон. Глядя на окутавшее дом пламя, я понимал, что останки не переживут второго сожжения.

Страчан забрал у меня пустую кружку.

— Налейте еще воды.

Он протянул кружку, даже не посмотрев, кто ее забрал. Кружку наполнили и вернули мне в одно мгновение. Я благодарно глотал ледяную воду. Страчан подождал, пока я напьюсь.

— Есть соображения, как он загорелся?

Камерон с неприкрытой яростью наблюдал за происходящим.

— Разве это не очевидно? Там больше никого не было!

— Не неси чушь, Брюс! — нетерпеливо заткнул его Страчан. — Всем известно, в каком состоянии там находилась проводка. Мне следовало настоять на сносе, когда строили больницу.

— И мы просто спишем этот случай на проводку? — спросил Камерон, сжав губы.

Страчан усмехнулся:

— Что ж, вы можете в любой момент линчевать доктора Хантера. Вот фонарь, веревку найдете. Но почему бы нам сначала не разобраться, а потом уже кого-то винить? — Повернувшись спиной к Камерону, он обратился к собравшимся островитянам: — Обещаю, мы выясним, что произошло. И построим новую больницу и клуб, даю слово. Сегодня уже ничего не поделаешь. Надо расходиться по домам.

Никто не шевельнулся. И тут, словно по подсказке, каркас дома повалился с каскадом искр. Сначала постепенно, потом размеренно, толпа начала рассасываться. У мужчин был мрачный вид, многие женщины вытирали глаза от слез.

Страчан повернулся к Кинроссу и Гутри:

— Йен, Шон, вы не могли бы задержаться? И еще найти пару человек. Огонь вряд ли распространится, но лучше за ним присмотреть.

Ловкий способ снять оставшееся напряжение. Кинросс и Гутри опешили, но обрадовались, что к ним обратились с просьбой.

— Почему бы вам не взглянуть на порезы и ожоги Дэвида? — сказал Страчан Камерону.

— В этом нет надобности, — запротестовал я, не дожидаясь ответа Камерона. Медбрат он или нет, на тот день мне хватило с ним общения. — Я сам справлюсь.

— Я все равно считаю, что нам следует… — забормотал Камерон, но Страчан его перебил:

— Тогда и тебе, Брюс, нет смысла оставаться. Скоро вставать к детям в школу. Можешь идти домой.

Тон не оставлял места возражениям. Камерон пошел прочь с грозным видом. Страчан посмотрел ему вслед, затем повернулся ко мне:

— Ладно, так что случилось?

Я глотнул еще воды.

— Должно быть, я задремал. Когда проснулся, света не было, в больнице клубился дым.

Он кивнул:

— Весь остров обесточило около часа назад. Видимо, при отключении питания произошло короткое замыкание.

Я впервые заметил, что деревня погрузилась в темноту, нарушаемую только отблеском пожара. Не горели ни уличные фонари, ни свет в окнах домов.

— Жуткая ночь. Но могло быть и хуже. — Страчан пару секунд помолчал. — До меня дошли слухи. В полиции якобы возбудили уголовное дело по найденному трупу. Вам что-нибудь известно?

Броуди ответил раньше меня:

— Не стоит верить слухам.

— Так, значит, это неправда?

Броуди смотрел на него с каменным выражением лица. Страчан напряженно улыбнулся:

— Я так и думал. Что ж, тогда спокойной ночи. Рад, что вы уцелели, Дэвид.

— Из вашего дома не видно деревни. Любопытно, как вы узнали о пожаре?

Страчан держал себя в руках, хотя на лице проступил гнев.

— В небе были отблески. А я плохо сплю.

Мы уставились друг другу в глаза, и ни один не дрогнул. Затем, кивнув мне на прощание, Страчан ушел в темноту.

Броуди отвез меня обратно в отель. Поскольку его дом был у залива, он рванул к клубу, когда увидел огонь из окна спальни.

— Я тоже мало сплю, — сказал он мне с перекошенной улыбкой.

Пока мы ехали по черным улицам, от изнеможения я потерял чувство реальности. Хотелось запрокинуть голову и закрыть глаза. Наступила реакция организма, и я наконец почувствовал порезы и ожоги. Запах дыма и гари забил носоглотку. Я опустил окошко, но после одного порыва ветра поднял его обратно.

— Так как, думаете, загорелся клуб? — спросил Броуди спустя некоторое время.

— Полагаю, Страчан прав. — Горло сипело. — Сбой в электропитании мог вызвать короткое замыкание или скачок напряжения.

— Значит, это просто совпадение, что клуб загорелся через несколько часов после того, как у нас были непрошеные гости? И после того, как Фрейзер проболтался о расследовании по делу об убийстве?

Я был слишком разбит, чтобы четко мыслить.

— Не знаю.

Броуди не стал развивать тему.

— Все улики сгорели?

Действительно, уничтожены останки Дженис Дональдсон, мой кейс и оборудование. Фотоаппарат, ноутбук с записями и папками, диктофон — все забрал огонь.

Думая об этом, я рылся в карманах.

— Не совсем, — сказал я и достал флешку. — Я делаю дубликат жесткого диска. Старая привычка. По крайней мере у нас есть фотоотчет.

— Лучше, чем ничего, — вздохнул Броуди.

— И еще кое-что. Я знаю имя жертвы.

Я рассказал ему о дефекте на зубе, который совпал со снимком Дженис Дональдсон, пропавшей проститутки из Сторноуэя. Броуди довольно ударил кулаком по рулю.

— Отлично сработано, — улыбнулся он, и энтузиазм на долю секунды поборол его природную сдержанность.

— Итак, у нас остались фотографии черепа. Хотелось бы получить подтверждение судебных экспертов. Если повезет, под руинами коттеджа можно откопать достаточно тканей, чтобы произвести анализ ДНК.

— Мне достаточно слышать, что вы установили личность жертвы, — сказал Броуди. Такая уверенность мне льстила. Оставалось надеяться, что Уоллеса так же легко убедить.

Мы уже подъезжали к отелю. Судя по свету в коридоре, Эллен еще не легла. Ее разбудила неожиданно наступившая тишина, когда замолкло привычное сердцебиение отеля, состоявшее из шума от центрального отопления и холодильников. Теперь равномерный гул успокаивающе вещал, что запасной генератор делает свое дело.

При виде меня Эллен ужаснулась:

— О боже! Что с вами?

— Не самая спокойная выдалась ночь, — признался я и кивнул на лампочку, которая горела тусклее обычного, но все же продолжала гореть. — Приятно видеть свет.

— Ага. Если не транжирить, то горючего для генератора хватит на три-четыре дня. Если повезет, к тому времени дадут электричество. Дай бог, — сухо добавила она.

Броуди пошел будить Фрейзера, а Эллен отвела меня на кухню и помогла снять куртку, которая пропахла дымом и сильно обгорела. Эллен поморщилась:

— Жаль, ваша куртка всего лишь непромокаемая, а не огнеупорная.

Взглянув на тефлоновую почерневшую ткань капюшона, я почувствовал жжение собственной кожи, но несильное.

— Жаловаться грех, — сказал я.

Через несколько минут вернулся Броуди с сонным Фрейзером, который на ходу застегивал пуговицы. Изо рта разило виски.

— Ему это не понравится, — прокомментировал он мою просьбу позвонить Уоллесу.

Это точно. Однако гнев начальника поубавился, когда я сообщил, что выяснил личность жертвы. Хотел спросить, когда ждать подкрепления, но связь была ужасной. Голос появлялся и исчезал на фоне треска.

— Ну… факти… втра, — услышал я.

— Современная техника, — фыркнул Броуди, когда я повесил трубку. — Старые аналоговые рации заменили цифровыми, но они до сих пор пользуются сигналом мобильной сети. Любой сбой — и у нас проблемы.

Фрейзер запротестовал, когда ему предложили пойти осмотреть клуб. В этом не было смысла, пока не стихнет огонь. Выслушав краткий отчет о произошедшем, он извинился и пошел спать. Эллен тактично вышла, когда я звонил Уоллесу, а теперь вернулась и принялась выпроваживать Броуди.

— Вам надо поспать. Вы выглядите не лучше Дэвида, — бранила она.

И была права. Бывший полицейский осунулся. Он выдавил из себя слабую улыбку.

— Не знаю, кому из нас следует больше обижаться. Наверное, мне. Длинный был день.

— Завтра будет не короче, — сказал я.

— Да, — вздохнул он, однако я не сомневался, что Броуди снова окажется в гуще событий.

Когда он ушел, Эллен наполнила ванну горячей водой и принесла антисептик с ватным тампоном.

— Приведем вас в порядок?

— Не утруждайтесь. Я могу справиться сам.

— Конечно, можете, но кто вам позволит? — Она начала счищать грязь с царапин и ссадин на лице. — Не беспокойтесь. До приезда Брюса Камерона я была тут за медсестру.

Снаружи завывал ветер, а между нами повисло неловкое молчание. Я недоумевал: что молодая красивая женщина, мать-одиночка, делает в такой глухомани? Здесь непросто сводить концы с концами, влача жалкое существование. Броуди упомянул, что она познакомилась с отцом Анны не на острове; значит, уезжала когда-то. И вернулась. Нравилось ли ей уединение Руны, или Эллен нашла здесь пристанище, чтобы зализывать старые раны?

Я вспомнил гостя, который был на кухне и оставил ее в слезах. На острове нет достойных неженатых мужчин, поэтому при такой секретности напрашивались очевидные выводы.

Что вообще я знаю? Будь у меня мозги, сидел бы сейчас дома с Дженни. Хорошо бы с ней сейчас поговорить. Зря я не воспользовался рацией Фрейзера. Интересно, что она делает, беспокоится ли обо мне? Возможно. Не надо было соглашаться сюда ехать. Какого черта я торчу на мрачном острове за сотни миль от цивилизации? Чуть не сдох здесь дважды, чуть не сгорел заживо. Вместо того чтобы обустраивать собственную жизнь.

Это и есть моя жизнь — вдруг осознал я с полной ясностью. Это то, чем я занимаюсь. То, кто я есть. И если Дженни видит в этом проблему, долго мы не протянем.

Голос Эллен вернул меня в реальность:

— Правда, что люди говорят? О трупе?

— А что они говорят?

Она осторожно промокала порез.

— Что произошло убийство.

Благодаря Фрейзеру не было смысла отрицать факт, известный каждому, и все же мне не хотелось говорить на эту тему, даже с Эллен.

— Извините. Не следовало спрашивать, — выпалила она. — Просто не могу поверить, что у нас такое могло случиться. В баре только это и обсуждают. Никто понятия не имеет, кем могла быть жертва, не говоря уже о преступнике.

Я пробурчал что-то невнятное. Такого развития дел мы и пытались избежать. Теперь сплетни и слухи заполнят вакуум, образованный отсутствием фактов. Будут толочь воду в ступе и сеять подозрения. Единственный человек, кому это на руку, — убийца.

— Так вы собираетесь приехать на Руну в следующий отпуск? — спросила Эллен, пытаясь разрядить атмосферу.

Я засмеялся. Было больно.

— Не смешите меня.

Эллен улыбнулась:

— Скажите, с вами всегда происходят такие истории?

— Обычно нет. Должно быть, несчастливое место.

Улыбка сошла с ее лица.

— Это точно.

— А вы? — поймал я удачный момент. — Вам здесь нравится?

Она переключила все свое внимание на порез.

— Тут не так уж плохо. Летом чудные ночи. Восполняют дни, как сегодня.

— Но… — подтолкнул я.

— Но… остров у нас маленький. Постоянно видишь одни и те же лица. Заезжает пара подрядчиков и случайный турист, и все. И в материальном плане приходится бороться за выживание. Иногда мне хочется… впрочем, не важно.

— Продолжайте.

Лицо Эллен омрачилось грустью, которую она обычно скрывает.

— Мне хочется уехать отсюда. Покинуть это место, отель, остров, забрать Анну и уплыть. Все равно куда. Чтобы там была приличная школа, магазины и рестораны, где тебя никто не знает, где ты не знаешь никого.

— И что же вас останавливает?

Она отрешенно покачала головой:

— Все не так просто. Я выросла на Руне, у меня здесь все. Куда я подамся?

— Эндрю Броуди сказал мне, вы учились в колледже. Так воспользуйтесь своими знаниями.

— Наплел историй, да? — Эллен не знала, злиться или смеяться. — Да, пару лет я провела в кулинарном колледже. Там научилась оказывать первую помощь и узнала всякие правила безопасности. Воображала себя поваром. Заболел отец, и мне пришлось вернуться. Думала, на время. Затем родилась дочь, ее надо было содержать, а тут не такой большой выбор работы. Поэтому, когда умер отец, я продолжила заправлять отелем. — Эллен подняла бровь. — Вы не спрашиваете меня?

— О чем?

— Об отце Анны.

— Нет, пока вы держите антисептик у моей раны.

— Вот и ладно. У нас не было будущего. — Судя по тону, тема была закрыта. — Что еще рассказал вам Эндрю Броуди?

— Немного. Боюсь, если проболтаюсь, его больше сюда не пустят.

— На этот счет не волнуйтесь, — рассмеялась Эллен. — Анна его обожает. Я тоже, только вы ему не говорите. Он и так слишком о нас печется.

Она замолчала, обдумывая что-то.

— Вам известно про его дочь?

— Да, он поделился со мной.

— Вы, должно быть, ему понравились. Обычно Эндрю об этом не заговаривает. Кажется, девчонка была своевольной. Сложно представить, каково ему живется в неведении, что с ней произошло. Он пытался найти ее, когда ушел в отставку, но так и не смог. В итоге поселился у нас. Не поймите неправильно, но в каком-то смысле это пошло ему на пользу. Дало новый толчок в жизни. Некоторые люди не созданы для пенсии, и Броуди один из них. Наверное, был отменным полицейским.

Я тоже так считал. Мне повезло, что он здесь.

Эллен бросила окровавленный тампон в чашу.

— Готово. Вам сейчас не помешает принять теплый душ и лечь спать. Дам вам мазь от ожогов.

Неожиданный порыв ветра ударил по отелю, сотрясая все здание. Эллен навострила уши.

— Ураган набирает силу, — сказала она.

16

Дождь лил остаток ночи, превращая клуб в неровную насыпь серо-черного пепла. Поднимавшиеся струйки дыма тотчас уносил ветер. Один край остался целым, там нелепо торчали несколько метров обугленных досок. Местами прорисовывались узнаваемые формы: стальной шкаф, выигравший схватку с огнем, скелет ножек стула, выступавших из пепла подобно мертвым веткам в грязном сугробе.

Мрачное зрелище обрамляли темные, тяжелые тучи, скрывавшие вершины холмов. Дождь лил стеной и хлестал землю с нарочитой злостью.

Мы с Броуди и Фрейзером приехали к клубу, как только рассвело. Я был изможден. Спал меньше четырех часов, все болело. Плечо неумолимо ныло, изрядно пострадав при пожаре. Я с трудом узнавал себя в зеркале, пока брился утром. Кожа на лице обгорела от жара, покрылась ссадинами от осколков. Брови и ресницы слиплись, придавая лицу странное выражение изумления.

И все-таки, как отметил Страчан, могло быть хуже.

Броуди с Фрейзером стояли в сторонке, пока я осматривал тлеющие руины. По правилам следовало дождаться пожарного инспектора, чтобы он подтвердил безопасность каркаса, но когда он появится… Я не тешил себя иллюзиями, что останки Дженис Дональдсон переживут вторую кремацию.

Однако надо было убедиться своими глазами.

Дождь барабанил по пеплу, делая из верхнего слоя черное месиво. И все же не до конца уничтожил огонь. Дерево тлело изнутри. Я ощущал тепло лицом, пока спина мерзла от холода.

— Думаете, есть шанс хоть чему-то уцелеть? — спросил Броуди.

— Вряд ли. — Голос был по-прежнему хриплым от дыма.

Фрейзер с раздражением вздохнул. Под дождем он выглядел жалко.

— Так зачем туда лезть?

— Чтобы знать наверняка.

В бывшей больнице среди пепла виднелся черный угол моего кейса. Он был открыт, и все содержимое обуглилось. Прямо за ним находился стальной стол, где я работал над черепом Дженис Дональдсон. Стол лежал на боку, наполовину погребенный под обломками крыши. Ни черепа, ни челюсти. Я и не надеялся. Прокаленные кости превращаются в пыль от любого удара. Пара зубов могли сохраниться, не более. В любом случае придется ждать, пока приедет команда судебной экспертизы и просеет пепельную массу. Для надлежащего расследования моих сил не хватит.

Стерев с лица грязь, налипшую с порывом ветра, я стал осторожно пробираться к холодильнику. Там лежала рука жертвы, и она могла уцелеть благодаря изоляции. Не тут-то было. Расчистив доски, я увидел почерневшую дверцу: резиновые прокладки расплавились, и она открылась настежь, предоставив все содержимое на съедение пламени. От руки Дженис остались лишь косточки, опаленные до цвета жженого сахара. Пальцы выпали из фаланг после сгорания соединительных тканей. Они лежали на верхней полке, еще горячие. Я достал их, подождал, пока слегка остынут, и положил в пакеты, прихваченные в отеле. Затем вернулся к Броуди с Фрейзером.

— И это все? — спросил сержант, щурясь на пакет.

— Все.

— И стоило ли труда?

Я пропустил мимо ушей его замечание и направился к доскам, торчавшим среди руин. Деревянные балки обуглились. К ним был прибит медный кабель — все, что осталось от электросети клуба. Пластиковая изоляция вокруг меди сгорела, однако сама проволока сохранилась и по-прежнему тянулась вдоль балок.

Судя по расположению, она шла к выключателю у входа. При виде этой картины у меня зародилась мысль, слишком смутная, чтобы назвать ее подозрением. Я едва успел выбраться из горящего зала, пока огонь не добрался до дверей. Значит, сначала загорелся противоположный конец. Я начал ходить кругами по центру.

— Что еще? — раздраженно спросил Фрейзер. Броуди молчал, лишь наблюдал за мной задумчиво.

— Надо кое-что проверить.

Я убеждал себя, что напрасно теряю время, разглядывая место у задней стены. Нагнувшись, я разгреб пепел и обнаружил то, чего боялся.

Металлические крапинки переливались на обугленных досках.

У меня мурашки пошли по коже. Я повидал достаточно пожаров, чтобы понимать, что это значит.

Это не несчастный случай.

И тут меня посетила еще одна мысль. О боже! Только не это…

Охваченный паникой, я поспешил к Броуди с Фрейзером, но тут услышал гул мотора и увидел, как по дороге катит разбитая машина Мэгги Кэссиди.

Хуже времени она выбрать не могла.

— Доброе утро, парни! — бодро поприветствовала она. — Слышала, вчера тут устроили барбекю.

Фрейзер уже шагал ей навстречу.

— Сюда нельзя. Вернитесь в машину. Живо!

Ветер приминал пальто, похожее на кокон, а журналистка протягивала свой диктофон, словно защитное оружие. Она пыталась скрыть свое волнение.

— Да? А почему?

— Потому что я так говорю.

Мэгги покачала головой с притворным сожалением:

— Извините, но такая причина не годится. Вчера я проспала все самое интересное, но сегодня не собираюсь ничего пропускать. Если скажете пару слов, например, о том, как продвигается расследование по делу об убийстве и почему загорелся клуб, я с радостью оставлю вас в покое.

Фрейзер сжал кулаки, глядя на нее с такой враждебностью, что я испугался, не выкинет ли он какую-нибудь глупость. Мэгги улыбнулась мне:

— Как насчет вас, доктор Хантер? Может…

— Мне надо с вами поговорить.

Не знаю, кто больше удивился — она или Фрейзер.

— Вы же не собираетесь разговаривать с ней?!

Я переглянулся с Броуди.

— Пусть делает, что считает нужным, — сказал он Фрейзеру.

— Что? Вы, наверно, шутите. Это же чертова…

— Молчать! — командным голосом крикнул Броуди, и сержанту пришлось сдаться.

— Ладно, ваше дело, — фыркнул он и пошел к «рейнджроверу».

— Не отпускайте его, — предупредил я. — Нам нужна машина.

Мэгги подозрительно на меня косилась, ожидая подвоха.

— Мне нужна ваша помощь, — сказал я ей, взял под руку и повел к машине. — Мы сейчас уедем, и я прошу вас не ехать за нами.

Она уставилась на меня как на сумасшедшего.

— Как это понимать, вы…

— Послушайте. Пожалуйста, — добавил я, помня, как много времени уже потеряно. — Вам нужна сенсация, обещаю, вы ее получите. Но сейчас вы должны оставить нас.

Недоверчивая улыбка сошла с губ.

— Дела плохи, да?

— Надеюсь, нет. Может оказаться, что да.

Локон волос задуло ветром на лицо, глаза искали мои. Она кивнула и поправила волосы.

— Ладно. Но у меня должна быть статья на первую полосу, хорошо?

Я поспешил к «рейнджроверу», а она села в свою машину.

— Что вы ей сказали? — спросил Фрейзер, когда Мэгги поехала прочь.

— Не важно. Вы сегодня разговаривали с Дунканом?

— С Дунканом? Нет пока. Он еще не вышел на связь. Я собирался везти ему завтрак чуть позже.

— Позвоните сейчас.

— Сейчас? Зачем?

— Просто позвоните.

Он бросил на меня мрачный взгляд и потянулся за рацией.

— Не могу пробиться… — Сержант нахмурился.

— Садитесь в машину. Мы едем к коттеджу.

Броуди с обеспокоенным видом наблюдал за мной, но молчал, пока мы не тронулись с места.

— Что случилось? Что вы нашли?

Я тревожно смотрел через лобовое стекло на небо впереди.

— Проверил проводку в клубе. Огонь, вызванный коротким замыканием, не способен расплавить медную проволоку. В дальнем конце клуба есть место, где медь потекла.

— И что? — нетерпеливо спросил Фрейзер.

— Значит, там огонь был сильней, — медленно произнес Броуди. — О боже…

Фрейзер ударил по рулю:

— Мне кто-нибудь скажет, что происходит?

— Огонь был там сильней, потому что в ход пошел катализатор, — объяснил я. — Пожар начался не от замыкания. Кто-то поджег клуб.

Сержант продолжал ломать голову.

— А при чем тут Дункан?

Ответил Броуди:

— Если кто-то хочет избавиться от улик, то поджечь могли не только больницу.

Судя по лицу Фрейзера, до него наконец-то дошло.

А даже если нет, не было необходимости объяснять дальше.

На небе прямо впереди виднелась черная струйка дыма.

Из-за холмов мы не могли различить источник дыма. Будто каждая горка и каждый поворот сговорились скрыть от взгляда коттедж и фургон. Фрейзер жал на газ и несся по узкой дороге, пренебрегая мерами безопасности. Никто не жаловался.

За последним поворотом возник коттедж. И фургон.

То, что от него осталось.

— О нет… — произнес Фрейзер.

Большая часть дыма исходила от дома. Как и клуб с больницей, его подожгли. Там гореть было почти нечему, но упавшие накануне толстые балки крыши по-прежнему тлели среди руин. Если следственная команда и могла что спасти, теперь все улики уничтожены.

Однако наше внимание привлек фургон. Он превратился в выжженную раковину, шины растопились до бесформенных резиновых глыб. Жилая часть полностью сгорела, крыша частично отлетела — видимо, когда взорвался газовый баллон или бензобак. Оттуда дым поднимался пеленой, тотчас сдуваемой ветром.

Дункана нигде не было видно.

Фрейзер свернул с дороги, но машина сбавила обороты по грязи, он ударил по тормозам, выскочил и побежал к фургону, не захлопнув дверцы.

— Дункан! Дункан! — орал сержант. Мы с Броуди неслись следом, дождь хлестал по лицам. Фрейзер резко остановился у фургона. — Боже мой! Где он? Где же он?

Фрейзер смотрел по сторонам, будто надеялся, что молодой констебль появится откуда-нибудь и пойдет навстречу вальяжной походкой. Мы с Броуди переглянулись с жестоким осознанием одного и того же факта.

— Он там, — тихо произнес я.

Сержант проследил за моим взглядом. Из-под куска покореженной крыши торчал ботинок, кожа местами сгорела, обнажив обугленную плоть и кость.

Он шагнул вперед.

— О нет! Боже…

Фрейзер схватил панель и попытался поднять ее.

— Не трогайте, — предупредил я и хотел остановить его, но Броуди опустил руку мне на плечо. Он покачал головой:

— Оставь его.

— На месте преступления нельзя ничего трогать.

— Знаю, — мрачно сказал Броуди. — Но что это изменит?

Фрейзер высвободил панель, ее тотчас унес ветер, и она поскакала по траве, как опустившийся воздушный змей, пока не уперлась в коттедж. Сержант продолжал разбирать обломки как сумасшедший. Даже издалека в нос бил запах жареного мяса.

Затем он остановился и уставился на то, что вскрыл. Попятился назад, качаясь подобно марионетке, у которой оторвалась нитка.

— О, черт! Черт побери, это не он! Скажите мне, что это не он!

Тело лежало в центре фургона. Оно обгорело не так сильно, как Дженис Дональдсон, но сохранившиеся человеческие формы делали зрелище еще ужаснее. Конечности поджались и приняли позу эмбриона. Посередине к плоти приварился полицейский пояс. На нем сохранились почерневшая дубинка и наручники.

Фрейзер рыдал.

— Почему он не выбрался? Какого черта он не выбрался?

Я взял его за руку.

— Пойдемте.

— Отстаньте от меня! — зарычал он, высвободившись.

— Возьми себя в руки! — грубо сказал Броуди.

Фрейзер повернулся:

— Не приказывай мне, что делать! Ты на пенсии! И не имеешь права тут командовать!

— Тогда попробуй сам вести себя как офицер полиции, — сурово ответил Броуди.

Сержант тотчас сдался.

— Ему был всего двадцать один год, — пробормотал он. — Двадцать один! Что я скажу начальству?

— Скажешь, что его убили, — жестко произнес Броуди. — Скажешь, у нас тут по острову бегает маньяк. И если бы Уоллес вовремя прислал следственную команду, двадцатиоднолетний констебль мог бы остаться в живых!

В его голосе была редкая патетика. Мы все знали, о чем он промолчал: из-за глупости Фрейзера просочилась информация, убийца запаниковал и приступил к действиям. Однако в обвинениях не было смысла, и, глядя на Фрейзера, я видел, что он и так сильно страдает.

— Ладно, полегче, — сказал я Броуди.

Тот сделал глубокий вдох, кивнул и внешне успокоился.

— Надо сообщить в управление о происшедшем. Теперь это не просто следствие по делу об убийстве.

Борясь со слезами, Фрейзер достал рацию, повернулся спиной к дождю и ветру и набрал номер. Послушал, попытался снова.

— Давай же, давай!

— В чем дело? — спросил Броуди.

— Не работает.

— Что значит не работает? Ты вчера звонил Уоллесу.

— А теперь сигнала нет! — гаркнул Фрейзер. — Думал, только с рацией Дункана нелады, а оказывается, с моей тоже. Сам посмотри!

Сержант сунул рацию Броуди. Бывший коп взял ее и набрал номер. Приложил трубку к уху, вернул обратно.

— Попробуем из машины.

Установленная в «рейнджровере» рация была подключена к той же системе. Не спрашивая разрешения, Броуди проверил ее и покачал головой.

— Глухо. Видимо, ураган снес вышку. Если так, вся связь на острове отрезана.

Я оглядел пустой, открытый ветрам пейзаж. Низкие темные тучи, повисшие над Руной, усиливали ощущение изолированности.

— И что теперь делать? — спросил я.

Броуди на секунду растерялся.

— Будем пытаться пробиться. Рано или поздно починят или наземные линии, или радиосвязь.

— А пока этого не произойдет?

По лицу Броуди стекали струйки дождя. Он с суровым видом смотрел на фургон.

— А пока будем действовать своими силами.

17

Я предложил остаться на месте, пока Броуди с Фрейзером съездят в деревню за колышками и молотком. Надо было оцепить фургон, но от него мало чего осталось, чтобы прикрепить ленту. Увезти тело Дункана — не вариант, даже если бы было куда везти. С останками Дженис Дональдсон выбора вообще не было, а тут картина другая. Правда, придется оставить фургон с содержимым на милость стихии. Тем не менее на этот раз я был полон решимости сохранить место преступления, и без того нарушенное буйством Фрейзера.

И никто не сомневался, что произошло убийство. Кто-то умышленно поджег коттедж и фургон, как и больницу. Только я смог выбраться, а вот Дункан нет.

Погода была хуже прежнего. Дождь падал свинцовыми пулями, стекал ручьями по моему опаленному капюшону. Над головой неслись тяжелые тучи, и их движение отражалось в лужах.

Однако ничто не могло сдуть запах гари и непреложный факт смерти юного констебля. Он висел пеленой повсюду, добавляя холодок и без того промозглому воздуху.

— Это произошло до или после пожара в клубе? — спросил я у Броуди.

Тот оглядел черный каркас фургона.

— Скорей всего до. Логичней сначала поджечь коттедж, а потом больницу. Подчистить следы тут, а потом уже устраивать пожар в деревне, который поднимет всех на ноги.

Я испытывал шок и гнев от бессмысленности поступка.

— Но зачем? Мы ведь уже увезли останки. Как можно просто бросить тут жертву, а спустя столько времени учинить такое? Не вяжется.

Броуди вздохнул, вытирая с лица воду.

— И не должно вязаться. Преступник запаниковал. Он понимает, что совершил ошибку, не позаботившись о трупе, а теперь пытается ее исправить. Решил уничтожить все, что связывает его с убийством. Даже ценой новых жертв. — Броуди замолчал и посмотрел мне в глаза: — Уверены, что хотите тут остаться?

Мы уже обсуждали этот вопрос. Броуди должен ехать, потому что только он знает, где найти инструменты, необходимые для оцепления. Кому-то придется находиться здесь, а Фрейзер не в состоянии.

— Да.

— Будьте осторожны, — предупредил Броуди. — Появится кто, держитесь начеку.

Излишние слова. Однако мне вряд ли угрожала опасность. Больше у убийцы нет причин сюда возвращаться.

К тому же мне надо было кое-чем заняться.

«Рейнджровер» поехал прочь по кочкам к дороге. Дождь отбивал по моей куртке азбуку Морзе. Я вернулся к фургону. Ливень примял пепел, и ветер лишь изредка срывал и уносил охапки. На фоне каменных склонов Беинн-Туиридх серо-черная груда идеально вписывалась в пейзаж.

Вокруг выжженная трава. Дрожа на леденящем ветру, я встал с краю и попытался представить целый фургон, чтоб восстановить картину, как он мог дойти до теперешнего состояния.

Затем перевел свое внимание на Дункана.

Это было нелегко. Обычно я имею дело с останками чужих людей. Я узнаю их только после смерти, а не при жизни. Теперь приходилось бороться с воспоминаниями о молодом констебле.

Тело лежало в сгоревшем каркасе фургона. Огонь превратил его в кусок костей и плоти, в черную марионетку. Последний раз, как я его видел, констебль вез меня в деревню, чем-то обеспокоенный. Зря я не настоял и не выпытал, о чем он тогда думал. Позволил ему уехать и провести последние часы жизни в одиночестве на отшибе.

Надо отбросить сожаления. Такой подход не поможет ни ему, ни мне. Стоя под дождем, я попытался избавиться от лишних мыслей и эмоций.

Хочешь поймать убийцу? Забудь о Дункане.

Думай о фактах.

Тело лежало лицом вниз. Одежда сгорела, как и кожа. Под мягкими тканями виднелись внутренние органы. Руки согнуты в локтях, стянутые сократившимися сухожилиями. Ноги также скрючены, от их движения в пламени таз слегка накренился в сторону. Под ним виднелась часть столешницы. Ноги лежали ближе всего к двери, голова была немного наклонена вправо и упиралась в кушетку, от которой остались черный костяк и пара пружин. Там валялось что-то еще. Наклонившись, я узнал стальной корпус фонарика Дункана, покрытый копотью.

Мой фотоаппарат сгорел вместе со всем оборудованием в больнице, поэтому пришлось набросать положение трупа в блокноте, прихваченном из «рейнджровера». Получилось не очень хорошо из-за повязки на плече и необходимости загораживаться от дождя. Но я старался как мог.

Закончив с рисунком, я принялся осматривать тело. Стараясь ничего не задеть, склонился над трупом и увидел то, что искал.

В черепе была дыра размером с кулак. Мотор приближающейся машины сбил меня с мысли. Слишком рано для возвращения Броуди с Фрейзером. Оказалось, это не полицейский «рейнджровер», а металлически-серый «сааб» Страчана.

В голову тотчас пришло предупреждение Броуди. Кто бы ни появился, надо быть начеку. Я поднялся на ноги, спрятал блокнот и пошел ему навстречу. Страчан вылез из машины, бросил взгляд на фургон, даже не поднял капюшон.

— Боже! Здесь тоже был пожар?

— Вам не следует здесь находиться.

Страчан не слушал. Круглыми глазами он смотрел на труп.

— Бог мой!

Вдруг он скорчился, и его вырвало. Медленно выпрямился, нащупал в кармане платок, чтобы вытереть рот.

— Вы в порядке? — спросил я.

Он кивнул.

— Извините. Кто… кто это? Молодой констебль?

— В любой момент вернутся Броуди с Фрейзером, — сказал я вместо ответа. — Будет лучше, если они вас не застанут.

— Пошли они к черту! Это мой дом! Я пять лет пытаюсь поставить здесь все на ноги, а тут… — Он замолчал, взялся руками за голову. — Глазам своим не верю. Кто это делает?

Я молчал. Страчан отошел от шока. Поднял лицо к небу, не замечая ветра и дождя.

— В такую погоду полиция сюда не доберется. И вы не сможете утаить происходящее. Масса напуганных и рассерженных жителей потребует объяснений. Позвольте мне помочь. Они послушают скорей меня, чем вашего сержанта. Или Эндрю Броуди, если на то пошло.

В точеных чертах читалась полная решимость.

Соблазнительное предложение. Я по опыту знал, как могут накалиться страсти в узком кругу. Сам однажды обжегся, хотя был там не чужим. А здесь, вдали от внешнего мира, я и думать не хотел, что может произойти.

Стоял вопрос, насколько мы можем доверять Страчану.

В одном деле он действительно помог бы.

— Нельзя ли воспользоваться вашим радио на яхте?

— На яхте? — удивился он. — Да, конечно. Там у меня спутниковая связь. А что, полицейские рации не работают?

Я не хотел говорить ему правду, но надо было что-то ответить.

— Одна сгорела. Нужно иметь запасной вариант, если Фрейзера не окажется поблизости.

Страчан, кажется, принял мое объяснение. Снова подавленный, он уставился на фургон.

— Как его звали?

— Дункан Маккинни.

— Бедняга, — мягко произнес он и посмотрел на меня: — Обращайтесь. Сделаю что угодно. Абсолютно все.

Страчан сел в машину и поехал по тропе. Как только «сааб» приблизился к дороге, из-за поворота показался полицейский «рейнджровер». На узком пространстве две машины сбавили скорость, чтобы разъехаться: словно две собаки осторожно обходили по кругу перед тем, как сцепиться. Затем «сааб» дал газу и покатил с ровным рычанием.

Стоя спиной к ветру, я ждал, пока остановится «рейнджровер». Выйдя наружу, Фрейзер направился к багажнику, а Броуди подошел ко мне, посматривая на быстро исчезавшее пятнышко автомобиля Страчана.

— Что ему было здесь нужно?

— Приехал предложить помощь.

— Обойдемся без него.

— Как сказать.

Я поделился своей идеей воспользоваться радио на яхте. Броуди вздохнул.

— Я сам должен был догадаться. Однако яхта Страчана нам не понадобится. На любой лодке в заливе есть канал связи с берегом. Даже на пароме.

— Но яхта ближе, — отметил я.

Броуди нахмурился от перспективы просить одолжение у Страчана. Как бы его ни корежила идея, в ней был смысл.

— Ладно. Ты прав.

Подошел Фрейзер, сжимая ржавые стальные стержни арматуры, какие используются в бетонных фундаментах.

— Вот остались после строительства школы, — пояснил Броуди. — Годятся.

Фрейзер бросил стержни на траву. Глаза были по-прежнему красными.

— Мне не хочется бросать его здесь…

— Если есть другие предложения, поделись, — сказал Броуди без тени злости.

Сержант кивнул с жалким видом. Пошел к «рейнджроверу» и вернулся с тяжелым молотком и рулоном ленты. Затем зашагал впереди нас к фургону напряженной, но решительной походкой. При виде Дункана, открытого всем ветрам и дождям, словно жертвоприношение, он дрогнул.

— О б…

— Если вам будет от этого легче, то он не чувствовал боли, — сказал я.

Фрейзер метнул на меня сердитый взгляд:

— Да? Откуда вы знаете?

Я сделал глубокий вдох.

— Потому что был уже мертв, когда загорелся фургон.

Злоба испарилась с лица сержанта. Броуди встал рядом.

— Ты уверен?

Я посмотрел на Фрейзера. Для нас всех это очень сложно, но ему будет тяжелее всего.

— Продолжайте, — грубо сказал он.

Я провел их по мокрой траве к тому месту, откуда лучше видно череп. Куски черной плоти все еще держались на кости, полированные дождем. Щеки и губы сгорели, обнажив зубы в пародии на располагающую улыбку констебля.

Мне самому было не по себе. Думай о расследовании, а не о человеке. Я указал на зияющую дыру в черепе.

— Слева, видите?

Фрейзер посмотрел и отвернулся. Голова была слегка повернута набок, отчасти лежала на щеке. При таком раскладе было сложно оценить повреждение, но ошибиться невозможно. Отверстие от теменной до височной кости слева напоминало вход в темную пещеру.

Броуди прочистил горло.

— Такое могло произойти от огня, как ты думал с Дженис Дональдсон?

— Никоим образом. Дункана ударили куда сильней, чем Дженис. Даже отсюда видно, что осколки попали внутрь черепа. Значит, пролом нанесен снаружи, а не от внутреннего давления. Судя по положению рук, он рухнул, не пытаясь опереться.

— Чем был нанесен удар? Молотком или чем-то подобным? — спросил Броуди.

— Нет, не молотком. Тогда бы дыра была круглой, а не неправильной формы. Пока могу лишь предположить, что это была некая дубинка.

«Или рукоятка от фонарика», — подумал я. Стальной каркас фонарика Дункана выглядывал сквозь пепел рядом с телом. Форма, размер и вес как раз подходили для подобного удара. Однако нет смысла строить догадки до приезда следственной команды.

Фрейзер сжал кулаки, он не мог отвести глаз от трупа.

— Он был крепкий парень. Он не сдался бы без боя.

— Возможно, нет, но… — осторожно объяснил я, — похоже, он стоял спиной, когда нанесли удар. Тело лежит лицом вниз, ноги направлены к двери. Значит, Дункан отвернулся от входа и упал вперед.

— А его не могли убить снаружи, а затем перенести в фургон? — спросил Броуди.

— Не думаю. Во-первых, под ним стол, на который, видимо, он налетел. Вряд ли его тело могли поднять так высоко. Во-вторых, Дункана ударили сюда, сбоку головы, — сказал я и постучал себе над ухом. — Значит, убийца размахивался сбоку, а не сверху, как обычно бывает.

До Фрейзера пока не дошло.

— И какая тут связь?

— Потолок в фургоне слишком низкий для удара сверху, — ответил за меня Броуди.

— Пока мы только предполагаем, но все сходится, — сказал я. — Убийца стоял сзади Дункана, между ним и дверью. Череп проломили слева — значит, он левша.

Шквал с дождем не утихал, пока мы молча смотрели на тело Дункана. Я ждал, кто заговорит первым. Как ни странно, это оказался Фрейзер.

— Следовательно, он впустил убийцу внутрь, а затем отвернулся.

— Похоже, что так.

— О чем он думал? Боже, я ведь говорил ему быть осторожным!

Сомнительно. Однако если сержанту необходимо поменять свои воспоминания, чтобы очистить совесть, я ему мешать не буду. Не знаю, как Фрейзер, но Броуди не упустил самый важный момент.

Дункан не думал, что ему угрожает опасность со стороны пришедшего человека.

Броуди взял у сержанта ленту.

— К делу.

18

Лента, натянутая меж стальных стержней, что вбил в землю Фрейзер, трещала и извивалась. С одной здоровой рукой я мало чем мог помочь. Броуди держал стержни, а Фрейзер вколачивал их молотком на расстоянии метра друг от друга, и так по всему периметру вокруг фургона.

— Не хотите попробовать? — спросил на полпути сержант, тяжело дыша.

— Извини, тебе придется самому. У меня артрит, — сказал Броуди, потирая спину.

— А, ладно, — пробурчал Фрейзер и заколошматил по стержню, будто выплескивая свою злость и горечь.

Наверное, Броуди специально предоставил ему такую возможность.

Я стоял рядом, втянув шею от холода и сырости, пока они протягивали ленту. Это была символическая преграда, и все же мне было неудобно бездействовать, пока они борются с ветром, чтобы закрепить трепещущие концы ленты.

Наконец дело было завершено. Мы замерли, глядя напоследок на фургон за ненадежным сооружением. Затем молча направились к «рейнджроверу».

Наша следующая задача — сообщить на землю о случившемся. Пусть Уоллес и не сможет прислать подкрепление, пока не утихнет ураган, убийство офицера полиции поднимет расследование на другой уровень. До приезда следственной команды жизненно важно держать связь с внешним миром. Особенно для Фрейзера, который понуро тащился впереди нас. Он терзался от горечи поражения.

Броуди вдруг остановился.

— У тебя остались пакеты?

Он смотрел на пучок жесткой травы под ногами. Там запутался темный предмет. Я достал продуктовый пакет, который прихватил из отеля, и передал Броуди.

— Что там? — спросил Фрейзер.

Броуди не ответил. Надев на руку пакет словно перчатку, он нагнулся и поднял находку. Завернул края пакета так, чтоб она оказалась внутри, и показал нам.

Большая черная пластиковая отвинчивающаяся крышка. На ней торчала тонкая полоска, некогда соединявшая крышку с канистрой.

Броуди поднес открытый пакет к носу.

— Бензин.

Передал Фрейзеру, тот тоже понюхал.

— Думаете, это ублюдок вчера обронил?

— Велика вероятность. Меня тут вчера не было.

Со свирепым видом Фрейзер засунул крышку в карман.

— Значит, где-то на острове валяется канистра без крышки.

— Если ее не сбросили с утеса, — сказал Броуди.

Мы ехали к дому Страчана в подавленности и молчании. Повернув на дорожку, заметили, что снаружи стоял только «сааб», а «порше-кайен» Грейс, видимо, куда-то укатил. В жилище Страчана наверняка есть собственный генератор электричества, однако в окнах не горел свет, несмотря на мрачный день. С кулака Фрейзера разлетались дождевые капли, когда он стучал в дверь. Внутри залаяла собака, и больше никаких признаков жизни. Сержант толкнул дверь так, что задребезжали петли.

— Где тебя носит? — пробурчал он.

— Возможно, пошел прогуляться, как обычно, — сказал Броуди, сделал шаг назад взглянуть со стороны. — Думаю, мы можем и сами спуститься к яхте. У нас экстренный случай.

— Да, а если там заперто? — спросил Фрейзер. — Нельзя же просто вломиться?

— На острове замками не пользуются. На то нет причин.

«Теперь есть», — подумал я. Однако был против по другой причине.

— Если спустимся туда и обнаружим, что доступа все-таки нет, потеряем кучу времени. Кто-нибудь умеет пользоваться спутниковым радио? Или бортовым оборудованием, если на то пошло?

Судя по молчанию, никто.

Фрейзер стукнул ладонью по двери.

— Черт!

— Поехали разыщем Кинросса. Воспользуемся его паромом, — предложил Броуди.

Кинросс жил у бухты. Когда мы добрались до края деревни, Броуди велел Фрейзеру срезать дорогу по узкой мощеной улице, обходившей основной путь. Бунгало капитана парома походило на сборный дом и, как большинство строений на Руне, имело новые окна и двери из ПВХ.

Однако в остальном он был обветшалым и неухоженным. Ворота отвалились, заросший сад был усыпан ржавеющими запчастями. Стеклопластиковая шлюпка поросла травой, на дне зияла дыра и трещина. Броуди говорил, что Кинросс — вдовец и один воспитывает сына. Заметно.

Мы оставили Фрейзера сидеть в машине, а сами направились к бунгало. Звонок заиграл веселой электронной мелодией. Никто не открыл. Броуди позвонил снова и заколотил в дверь на всякий случай.

Внутри послышалось приглушенное шевеление, затем приоткрылась дверь. В проходе стоял Кевин, сын Кинросса. Мельком посмотрел на нас и потупил взгляд. Красные прыщи испещрили его лицо, походившее на физическую карту.

— Отец дома? — спросил Броуди.

Подросток кивнул, не глядя на нас.

— А где именно?

Кевин неуклюже зашаркал, прикрыл дверь так, что осталась щель шириной с лицо.

— В лодочной мастерской, — пробурчал он и захлопнул дверь.

Мы вернулись в машину. О бухту разбивались волны, качая лодки. На пристани болтался и паром. Море свирепствовало, густая пена сливалась с дождем.

Фрейзер поехал вниз к рифленому металлическому навесу на берегу, мимо которого я проходил накануне по пути к Броуди. Он стоял у подножия высокого утеса, окружавшего бухту, защищая от разбушевавшейся стихии.

— Мастерская общественная, — сказал Броуди, когда мы вышли из машины, борясь с ветром. — Все владельцы лодок оплачивают текущие расходы, а если требуется ремонт, все делают сами.

— Эта принадлежит Гутри? — спросил я, указывая на разбитую рыбацкую лодку, приподнятую на специальной конструкции. Вблизи она казалась совсем развалюхой. Половина досок отсутствовала, придавая ей вид скелета давно мертвого доисторического животного.

— Да. Мечтает спустить ее снова на воду, но не особо торопится. — Броуди покачал головой. — Чаще тратит деньги в баре.

Обойдя накрытые брезентом строительные материалы, мы поспешили к входу в мастерскую. Ветер чуть не сорвал дверь с петель, когда я открыл ее. Внутри было удушливо жарко, пахло машинным маслом и стружками. На полу валялись рейки, сварочные горелки и кусачки, вдоль стен стояли полки с инструментами, почерневшими от древней смазки. Играло радио, металлическая музыка прорывалась сквозь гул генератора.

В мастерской было шесть человек. Гутри с кем-то еще склонился над разобранным мотором, разложенным на бетонном полу. Остальные играли в карты с Кинроссом за старым столом, уставленным кружками. Пепельницей служила коробка из-под пирогов, покрытая оловянной фольгой.

Все оторвались от своих занятий и уставились на нас. В лицах не было враждебности, но и дружелюбие не сквозило. Просто смотрели и ждали.

Броуди подошел к Кинроссу:

— Надо поговорить, Йен.

— Валяй.

— Наедине.

— Здесь все свои.

Кинросс открыл кисет и принялся закручивать сигарету перепачканными мазутом пальцами.

Броуди не стал спорить.

— Нам необходимо воспользоваться радио на пароме.

Кинросс облизал край папиросной бумаги, пригладил. Затем кивнул на Фрейзера.

— А что, теперь полицейских не снабжают рациями?

Фрейзер сердито уставился на него, однако промолчал.

Кинросс достал изо рта кусочек табачного листа.

— Гребаная система, да?

Я слышал тяжелое дыхание сержанта, как у рассвирепевшего быка.

— На вас бы посмотрел, когда…

— Мы просим твоей помощи, — вмешался Броуди, положив руку на плечо Фрейзеру. — Нам нужно связаться с берегом. Это очень важно, иначе мы бы не попросили.

Кинросс неспешно зажег самокрутку. Потушил спичку и бросил ее в переполненную пепельницу, затем обдумал слова Броуди, глядя на клубы голубоватого дыма.

— Попробуйте, если не лень.

— Что вы этим хотите сказать? — спросил Фрейзер.

— Из бухты сигнал не пойдет. Радио на метровом диапазоне УКВ. Надо быть в зоне прямой видимости, утесы преграждают связь.

— А если вам надо послать сигнал бедствия? — недоверчиво спросил Броуди.

Кинросс пожал плечами:

— Зачем, когда паром в бухте?

Фрейзер сжал кулаки.

— Так выйдите в море, откуда можно выйти на связь.

— Если вам так хочется поплавать в такую погоду, валяйте. Но не на моем пароме.

Броуди приставил пальцы к переносице.

— А как другие лодки?

— Все на УКВ.

— Кроме яхты господина Страчана, — подсказал один из игроков.

Гутри рассмеялся:

— Да, она напичкана новым оборудованием.

Броуди осунулся.

— Мы все равно хотели бы попробовать с парома.

Кинросс равнодушно затянулся.

— Не жалко времени, пожалуйста. — Он потушил сигарету, положил на кисет и поднялся на ноги. — Извините, парни.

— Мне все равно не везло, — сказал один из игроков, бросив карты. — Давно пора домой.

Гутри вытер руки о грязную тряпку.

— А я пойду поем.

Все принялись одеваться, а Кинросс накинул непромокаемую куртку и вышел, не придерживая дверь. От капель дождя и морских брызг воздух наполнился запахом йода. Мы шли с непокрытыми головами вдоль бухты к пристани, не замечая громадных волн. Паром пытался сорваться со швартовых, но Кинросс спокойно поднялся по раскачивающемуся трапу, и мы последовали за ним, осторожно держась за перекладины. На скользкой палубе было не легче, она непредсказуемо накренялась. Я посмотрел наверх, на антенну, дрожавшую на ветру, затем на утесы вокруг. Теперь ясно, что имел в виду Кинросс. Скалы окружали маленький залив с трех сторон, поднимаясь стеной между нами и дальним берегом.

Кинросс уже крутился вокруг радио, когда мы забились на капитанский мостик. Я прислонился к стене, так как пол тошнотворно уходил из-под ног. Из радиопередатчика доносилась мешанина диссонирующих шумов и тресков, пока Кинросс говорил в трубку, а затем тщетно ждал ответа.

— Куда ты звонишь? — спросил Броуди.

— В береговой патруль, — ответил Кинросс, не оборачиваясь. — У них самая высокая радиовышка во всем Льюисе. Если они не откликнутся, никто не откликнется.

Мы смотрели, как он пытается выйти на связь, слушая глухое шипение.

Фрейзер наблюдал за капитаном с угрюмой неприязнью.

— Вы не помните, чтобы перевозили незнакомых людей около месяца назад? — вдруг спросил он.

Броуди метнул в его сторону сердитый взгляд, но сержант не заметил. Кинросс даже не повернулся.

— Нет.

— Что нет? Не перевозили или не помните?

Кинросс оторвался от своего занятия и уставился на Фрейзера:

— Это имеет какое-то отношение к убийству?

— Просто ответьте на вопрос.

В улыбке Кинросса сквозила злоба.

— А что, если не стану?

Броуди вмешался:

— Расслабься, Йен, тебя никто не обвиняет. Мы просто пришли воспользоваться радио.

Кинросс медленно опустил трубку. Затем прислонился к раскачивавшейся переборке и сложил руки на груди.

— Вы мне скажете, что происходит?

— Вас это не касается! — прорычал Фрейзер.

— Да, но это мой паром и мой радиопередатчик. Если он вам так нужен, поделитесь, что стряслось.

— Мы пока не можем, Йен, — мягко произнес Броуди. — Но это очень важно. Поверь.

— Это наш остров. Мы имеем право знать, в чем дело.

— Согласен, и вы узнаете, обещаю.

— Когда?

Броуди вздохнул.

— Сегодня вечером. А сейчас нам надо связаться с берегом.

— И послушай, ты… — начал Фрейзер, но его заглушил голос Броуди:

— Даю тебе слово.

Кинросс стоял с каменным лицом. Затем поднялся и направился к двери.

— Ты куда? — спросил Броуди.

— Вы просили меня попытаться выйти на связь, я попытался.

— А ты не можешь продолжить?

— Нет. Если б нас кто-нибудь слышал, давно бы отозвался.

— Как насчет кораблей в море? Кто-нибудь мог бы передать сообщение за нас. И утесы не помешают, верно?

— Может, но зона действия радио всего тридцать миль. Если у вас есть желание тратить время, писая против ветра, дело ваше. Справитесь сами. Нажимайте кнопку, когда хотите что-то сказать, и отпускайте для ответа. Когда надоест, вырубите.

С этими словами он вышел. Как только захлопнулась дверь, Фрейзер с сердитым видом повернулся к Броуди:

— Что вы собрались делать? У вас нет права что-либо им рассказывать!

— У нас нет выбора. Нам нужна помощь этих людей. Криком ее не добьешься.

Фрейзер покраснел.

— Один из этих ублюдков убил Дункана!

— Да, но если настроить их всех против себя, найти убийцу будет не проще. — Броуди замолчал, еле сдерживаясь. Сделал глубокий вдох. — Кинросс прав. Нет смысла напрасно тратить время, если уж на яхте Страчана спутниковая система связи. По пути заглянем в школу. Может, Грейс там.

— А если ее там нет? — язвительно спросил сержант.

— Тогда будем ждать у дома, пока не вернется один из хозяев, — процедил сквозь зубы Броуди — ему самому не хотелось просить помощи у Страчана. — Есть другие предложения?

Не было. Мы поднялись из бухты в деревню, снаружи школы не оказалось черного «порше» Грейс. В маленьком строении было пусто.

— Должно быть, отправили детей по домам раньше времени из-за отсутствия электричества. Видимо, мы с ней разминулись, когда спустились к Кинроссу, — сказал Броуди с очевидным огорчением.

Ничего не оставалось, кроме как ехать к дому Страчана с надеждой найти ее там. Фрейзер сидел за рулем в унынии. Мне было жаль его. Не самый приятный человек, но смерть Дункана его сильно потрясла. Хотя ему невесело жилось и до убийства напарника.

Мы приближались к дому, когда сержант вдруг напрягся.

— Что он делает?

«Сааб» Страчана мчался по дороге прямо на нас. Фрейзер выругался и свернул на обочину, ударил по тормозам, когда «сааб» занесло в сторону в паре метров от нас.

— Чертов идиот! — крикнул сержант.

Страчан выпрыгнул из машины и побежал к нам, даже не захлопнув дверцу. Фрейзер гневно опустил стекло.

— Куда ты несешься?

Страчан словно не услышал. Лицо было противоестественно бледным, глаза широко раскрыты и напуганы.

— Грейс пропала! — задыхаясь, произнес он.

— Что значит пропала? — переспросил Фрейзер.

— То и значит, что пропала! Ее нигде нет!

Броуди вылез из «рейнджровера».

— Успокойся и расскажи нам, что случилось.

— Я же сказал! Вы оглохли, что ли? Мы должны ее найти!

— Обязательно найдем. Ты только сначала скажи, что знаешь.

Страчан сделал усилие воли, чтобы взять себя в руки.

— Я вернулся несколько минут назад. Машина Грейс стояла у дома. Внутри горел свет, играла музыка, я и решил, что она дома. На кухне остыла чашка кофе, я позвал, она не ответила. Я проверил каждую комнату, но ее нигде нет!

— Она не могла пойти прогуляться? — спросил Фрейзер.

— Грейс? В такую погоду? Слушайте, почему мы тут стоим? Надо что-то делать!

Броуди повернулся к сержанту, машинально взяв на себя шефство.

— Надо организовать поиски. Вернись в деревню и прихвати как можно больше людей.

— А вы? — спросил Фрейзер, недовольный, что им командуют.

— Поднимусь в дом, взгляну там.

— Я же говорю, ее там нет! — визжал Страчан.

— Все равно надо посмотреть. Доктор Хантер, вы со мной?

Я сам собирался вызваться. Если Грейс ранена, я пригожусь скорее тут, чем при сборе людей в деревне. Мы поспешили к «саабу», а Фрейзер уехал на «рейнджровере».

— Что думаете? — спросил я вполголоса у Броуди.

Он мрачно покачал головой.

Мотор машины Страчана работал. Едва мы сели, как он рванул с места, развернулся и помчал по дороге, пока не остановился с визгом шин рядом с «порше». Не оглядываясь, он побежал в дом, выкрикивая имя жены. В ответ послышался лишь сумасшедший лай из кухни.

— Вот видите, ее здесь нет! — сказал он, нервно откинув волосы. — Когда я вернулся, Оскар бегал на улице. Если б Грейс ушла, она не оставила бы его снаружи!

Мне стало не по себе, когда я услышал, как у него сорвался голос. Прекрасно представлял, каково ему. Однажды я пришел в дом к Дженни и обнаружил леденящую пустоту. Тогда тоже в окрестностях орудовал убийца. Страх в глазах Страчана вызывал у меня ужасное чувство дежа-вю.

Однако Броуди сохранял спокойствие, пока мы быстро обыскивали дом. Грейс нигде не было.

— Мы напрасно теряем время! — сказал Страчан, когда мы закончили. Его охватила паника.

— Искал в других постройках? — спросил Броуди.

— Да! У нас только амбар, и ее там нет!

— А в бухте?

Страчан уставился на него:

— Я… Нет, но Грейс никогда не спускается туда без меня.

— Пойдем проверим.

Страчан провел нас на кухню. Недопитый кофе стоял на столе, рядом лежала открытая книга обложкой вверх, будто Грейс вышла на минутку. Нетерпеливо оттолкнув собаку, Майкл вышел через заднюю дверь и побежал по лестнице к бухте.

Я всерьез опасался найти тело Грейс на гальке внизу. Однако увидел лишь яхту на пристани. Красивое судно терлось боком о резиновые брусья при ударах волн, высокая мачта раскачивалась подобно стрелке сломанного метронома.

Страчан помчался к яхте, опустил трап и метнулся к кубрику. Я осторожно зашел на борт, с трудом сохраняя равновесие из-за руки в повязке. Едва я очутился на палубе, как Страчан открыл люк и замер.

Подойдя, я понял почему.

Как и вся яхта, кубрик был прекрасно оборудован: стены из тикового дерева, гарнитура из нержавеющей стали, изощренный пульт управления. Точнее, то, что от него осталось. Радио и прибор связи со спутником были разбиты вдребезги, кругом валялись разорванные провода и сломанные схемы. На секунду задержав взгляд на беспорядке, Страчан побежал дальше, в кабину.

— Грейс? О боже, Грейс!

Она лежала на полу. На голове и плечах мешок. Бедняжка свернулась калачиком со связанными за спиной руками.

Ниже пояса Грейс была обнажена.

Практически. Джинсы, стянутые до лодыжек, сковывали движение не хуже веревки. Трусики спущены до колен, будто насильника застигли в процессе снятия.

Она выглядела невероятно уязвимой с длинными голыми ногами, посиневшими от холода. Не шевелилась. Неужели мы опоздали? Страчан дотронулся до жены, и она забилась.

— Держи, пока она не поранила себя! — предупредил я, пытаясь поймать ее за ноги.

— Успокойся, Грейс, это я! Это я! — кричал Страчан, срывая мешок с головы.

Волосы перепутались, закрыли лицо. Во рту — грязная тряпка. Грейс хватала воздух, рыдая.

— Майкл, о, слава богу, Майкл!

Лицо покраснело и опухло, на коже отпечатался след от грубой мешочной дерюги. На правой щеке — багровый синяк, рот был в крови. Помимо этого, вроде обошлось без травм.

— Ты в порядке? Где болит? — спрашивал Страчан.

— Нигде… кажется.

— Вас изнасиловали? — прямо спросил Броуди.

— О, ради бога! — взорвался Страчан. Даже меня шокировал вопрос.

Однако Грейс качала головой:

— Нет… нет… не успели.

Бог помиловал. Может, Броуди и правильно поступил, что сразу отмел эту тему.

Весь в слезах, Страчан нежно убрал волосы с лица жены.

— Кто это сделал? Ты его видела?

— Не знаю, я… я…

Он обнял ее.

— Ш-ш-ш. Все позади.

Мы с Броуди отвернулись, пока Страчан натягивал ей трусы и джинсы. Я попытался развязать веревку, но она была слишком сильно затянута, чтобы справиться одной рукой. Кожа покрылась ссадинами, кисти побелели от недостатка кровообращения. Броуди нашел нож. Затем мы встали, и Страчан поднял Грейс на ноги.

— Помогите мне отнести ее, — сказал он Броуди, на время забыв о взаимной антипатии.

— Я могу сама идти, — возразила Грейс.

— Не думаю, что…

— Я в порядке. Идти могу!

Она продолжала плакать, но без истерики. Мы с Броуди шли на деликатном расстоянии, пока Страчан вел жену вдоль пристани. Грейс повисла на нем, и оба напрочь забыли о присутствии посторонних — я даже почувствовал некую неловкость.

Мы поднимались по ступеням, и одинокие крики чаек насмешливо разносились по ветру.

19

Я промыл и обработал раны Грейс, пока Фрейзер брал у нее показания. С ним приехала вереница машин. Страчан возражал против столь поспешного допроса, но я предложил разделаться с этим как можно раньше. Ей придется повторить все заново, когда прибудет следственная команда, а пока лучше описать все по свежим следам. Часто разговор помогает жертвам уменьшить психологическую травму, к тому же я смогу проследить, чтобы Фрейзер не давил на нее слишком сильно.

Мне отнюдь не казалось, что он верх деликатности.

Страчан отправил по домам всех, кто приехал на поиски Грейс, рассеянно поблагодарил их и уверил, что она в порядке. На лицах читались шок и ярость. Хоть факт смерти Дункана и оставался в секрете, всем было известно, что найденное в коттедже тело — не несчастный случай. Случившееся с Грейс обескуражило их многим больше. Ту жертву они не знали, а Грейс — жена благодетеля Руны, уважаемая и всеми любимая. Нападение на нее поразило жителей прямо в сердце.

Среди прибывших на помощь были и Кинросс с Гутри. Судя по выражению лица капитана парома, он собирался растерзать преступника.

— Кто бы это ни сделал, он труп, — клятвенно пообещал Кинросс Страчану.

Вряд ли то была пустая угроза. Страсти накалились. Ввиду трепетного отношения к Грейс неудивительно, что на поиски приехал Камерон. Он задержался дольше всех, упорно настаивая, что должен ее видеть. Его доводы доносились из коридора на кухню, где ждали Броуди с Фрейзером, пока я обрабатывал ссадины Грейс.

— Если у нее есть ушибы, я должен ее осмотреть! — негодующе вопил Камерон.

— В этом нет необходимости, — спокойно отвечал Страчан. — Дэвид о ней позаботится.

— Хантер? При всем уважении, Майкл, если кому и следует ухаживать за Грейс, так это мне, а не какому-то… бывшему терапевту!

— Спасибо, но я сам разберусь, кому лечить мою жену.

— Но, Майкл…

— Я сказал нет!

Последовало гнетущее молчание. Когда Страчан заговорил, голос звучал уже сдержаннее:

— Езжай домой, Брюс. Если понадобишься, я дам тебе знать.

— Из-за меня столько проблем, — печально произнесла Грейс, когда захлопнулась входная дверь. Она мужественно терпела мои однорукие попытки промокнуть антисептиком ссадины.

— Видимо, он искренне хочет помочь, — сказал я, отложив ватный тампон. — Извините.

Оставив ее с Броуди и Фрейзером, я вышел перехватить по пути Страчана.

— Я слышал ваш разговор с Камероном. Он прав. У него больше опыта в обработке ран.

События последнего часа измотали Страчана. Он слегка оправился, но точеные черты вытянулись, из них будто высосали все соки.

— Я уверен, вы справитесь с наложением бинта, — устало сказал он.

— Да, но он медбрат…

— Временный, — сурово произнес Страчан, бросил взгляд на кухонную дверь и понизил голос: — Разве вы не заметили, как он смотрит на Грейс? Я терпел это, потому что думал, будто он безобиден. Но сейчас…

Мне было интересно, как Страчан относится к чувствам Камерона по отношению к собственной жене. Теперь стало ясно.

— Вы ведь не считаете, что это он напал на Грейс? — спросил я.

— Но кто-то же напал! — вскипел он; впрочем, быстро успокоился. — Нет, я не думаю, что это Брюс. Просто… не хочу, чтобы он подходил к ней сейчас. — Страчан смущенно улыбнулся: — Идемте. А то все решат, будто мы что-то замышляем.

Мы вошли на кухню. Фрейзер стоял с раскрытым блокнотом, а Броуди сидел, нахмурившись, и пялился в чашку остывшего чая. Бывший полицейский вел себя непривычно тихо, очевидно, довольный, что допрос приходится вести не ему, а Фрейзеру.

Страчан сел рядом с Грейс и взял ее за руку, пока я закончил бинтовать раны. Ничего серьезного, в основном порезы и ссадины. Самое страшное — темнеющий синяк на лице, куда ее ударили. Он был на правой щеке; значит, насильник — левша.

Как и убийца Дункана.

Я промокал воспаленную кожу антисептиком, пока она рассказывала Фрейзеру, что помнит.

— Я вернулась из школы. Заварила себе кофе. — Дрожащей рукой Грейс держала стакан с разбавленным бренди, который я дал ей вместо успокоительного. В голосе звучали нервные нотки, но в целом она хорошо справлялась с пережитым испытанием.

— Во сколько это было? — спросил Фрейзер, задумчиво записывая что-то в блокнот.

— Не знаю… около двух, полтретьего, кажется. Брюс решил отпустить детей домой пораньше, у нас нет света. Отопление есть, а света нет. — Она обратилась к Майклу: — Нужно поставить в школе генератор.

— Да, конечно.

Страчан улыбнулся, хотя выглядел по-прежнему жутко. Видимо, он винил себя в том, что не оказался дома, когда был нужен.

Грейс глотнула бренди и вздрогнула.

— Оскар лаял у кухонной двери. Никак не унимался. Я открыла дверь, и он тотчас рванул к бухте. Мне не хотелось, чтобы он гулял там в такую погоду, и я пошла за ним. Когда спустилась, Оскар отчаянно лаял на яхту, засов кубрика был поднят. У меня не возникло никаких подозрений. Мы никогда его не запираем. Я зашла внутрь, но там не было света. Затем… почувствовала удар.

Она замолчала, коснулась синяка на правой щеке.

— Тебе не обязательно рассказывать, если не хочешь, — успокоил ее Страчан.

— Я в порядке. — Грейс попыталась улыбнуться. Несмотря на потрясение, она была полна решимости продолжить. — Перед глазами все поплыло. Я оказалась на полу со связанными руками. На голове был мешок. Я чуть не задохнулась. Он вонял рыбой и маслом, во рту была ужасная тряпка. Ногам вдруг стало холодно, и я поняла, что на мне нет джинсов. Я пыталась кричать и отбиваться, но не могла. Затем я почувствовала… как с меня стягивают трусы… — Тут Грейс сорвалась. — Не могу поверить, что это один из жителей острова, наш знакомый! Как можно так поступать?

Страчан повернулся к Фрейзеру с сердитым видом:

— Ради бога, вы не видите, что ей тяжело?

— Ничего. Я закончу. — Грейс вытерла слезы. — Да и рассказывать больше нечего. Я потеряла сознание. Затем вы прибежали.

— Но вас не изнасиловали? — бестактно спросил Фрейзер.

Она посмотрела ему в глаза:

— Нет. Я бы знала.

— Слава богу, — вздохнул Страчан. — Ублюдок, должно быть, услышал, как я тебя зову, и дал деру.

Фрейзер напряженно записывал.

— Еще что-нибудь помните? О нападавшем?

Грейс задумалась на минутку, затем покачала головой:

— Нет.

— Он был высокий или низкий? Вы не почувствовали запахов? Лосьон после бритья или что-нибудь подобное?

— Боюсь, в носу осталась только рыбная вонь от мешка.

Я закончил обрабатывать ссадину на щеке.

— Из бухты есть другой выход? — спросил я.

— Кроме как в море? — Страчан пожал плечами. — Если пройти по камням у основания утеса, дальше будет галечный пляж, который тянется чуть ли не до деревни. В конце там есть тропа, ведущая наверх. В такую погоду это опасный путь, но преодолимый.

Теперь понятно, как преступник ускользнул. Он мог и просто спрятаться, пока мы не зашли в дом. В тот момент нас больше заботило состояние Грейс, чем поиск виновного.

У Фрейзера закончились вопросы. Я думал, Броуди возьмет инициативу на себя, но он молчал. Страчан предложил Грейс наполнить ванну, она отказалась.

— Я не инвалид. — Она улыбнулась с оттенком раздражения. — Останься с гостями.

Грейс поцеловала меня в щеку, мускусный аромат духов проступал сквозь антисептик.

— Спасибо, Дэвид.

— Рад помочь.

У Страчана были круги под глазами, а во взгляде — паранойя.

— С ней все будет в порядке, — уверил я.

Он кивнул, не поверив.

— Боже, что за день, — пробормотал он, проведя рукой по лицу.

Броуди впервые подал голос:

— Расскажите мне еще раз, что произошло.

Страчан опешил.

— Я уже все сказал. Когда я вернулся домой, ее там не было.

— А откуда именно вы вернулись?

В тоне не звучало обвинительных нот, однако не возникало и сомнения, к чему этот вопрос. Страчан смотрел на него с нарастающим гневом.

— Я гулял. К пирамидам, если вам так интересно. Я вернулся домой после разговора с Дэвидом у коттеджа. Был сильно расстроен из-за гибели молодого полицейского. Грейс была в школе, поэтому я оставил машину и пошел пешком.

— В горы?

— Да, в горы, — подтвердил Страчан, едва сдерживая ярость. — И поверьте мне, сильно об этом сожалею! Если это все, Эндрю, спасибо за помощь, но вам пора уходить!

Атмосфера накалилась до предела. Я сам удивился поведению Броуди. Пусть он и не питает симпатий к Страчану, нет никаких оснований намекать, будто он мог напасть на собственную жену.

Поднявшись на ноги, я нарушил напряженное молчание:

— Правда, пойдемте уже.

— Да, конечно, — вдруг замялся Страчан. — Дэвид, хочу попросить вас немного задержаться. Просто чтобы убедиться, что с Грейс все в порядке.

Странно, что ему не хочется остаться наедине с женой. Я взглянул на Броуди, тот едва заметно кивнул:

— В деревне вам делать нечего. Встретимся у меня вечером, поговорим.

Я подождал на кухне, пока Страчан проводит Фрейзера с Броуди. Захлопнулась входная дверь. Страчан вернулся с неловким видом. Чуть ли не со смущенным. Напряженный выдался день. Возможно, он ждет от меня моральной поддержки, заверений, что с Грейс все будет хорошо и его вины здесь нет. Или ему просто надо выговориться.

— Спасибо, что остались. На часок, не больше, пока Грейс не ляжет спать, а затем я отвезу вас в отель.

— Стоит ли оставлять ее одну? — спросил я.

Ему это, видимо, не пришло в голову.

— Ну… вы можете переночевать у меня. Или взять мою машину. Управление автоматическое, так что вы справитесь даже одной рукой.

Я уже пережил одну аварию на Руне, и меня не прельщала перспектива вести машину в повязке. Потом разберемся.

— Что ж, я совсем забыл о манерах, — продолжил Страчан. — Хотите выпить? У меня есть бутылка солодового двадцатилетней выдержки.

— Не стоит открывать ее ради меня.

Он улыбнулся:

— Это самое малое, чем я могу отблагодарить вас. Идемте в гостиную.

Он провел меня по коридору в зал. Интерьер был выполнен в той же сдержанной манере, что и весь дом. Два черных кожаных дивана стояли друг против друга, разделяемые журнальным столиком из дымчатого стекла. Паркетный пол покрыт толстым ковром. Над камином висела абстракционистская картина Грейс, окаймленная по обе стороны книжными полками от пола до потолка. Вдоль одной из стен стеллажи с кремниевыми орудиями, стрелами и другими археологическими артефактами: черепками древних глиняных горшков, резными фигурками из камня — все стратегически расставлено и освещено подсветкой со скрытым источником.

Пока Страчан рылся в черном лакированном баре, я рассматривал книжные полки. Художественной литературы там практически не было. Несколько автобиографий исследователей, таких как Ливингстон и Бертон, а по большей части научные труды по археологии и антропологии. Я заметил и пару книг о первобытных традициях погребения. Взял одну с названием «Голоса прошлого, жители прошлого» и начал листать.

— Самая интересная глава — о похоронах в Тибете, — отметил Страчан. — Мертвых относили в горы и оставляли на съедение птицам. Считалось, что птицы унесут их души в небеса.

Он поставил на журнальный столик бутылку солодового и два стакана, сам сел на кожаный диван.

— Не думал, что вы пьете, — сказал я, отложив книгу и опустившись на противоположный диван.

— Я и не пью. Однако сейчас хочется нарушить привычку. — Он наполнил стаканы и передал один мне. — Прошу.

Солодовое было торфянистым, но мягким. Страчан глотнул и закашлялся.

— Боже! Вам это нравится? — спросил он, глаза прослезились.

— Очень.

— Тогда ладно.

Он глотнул еще раз.

— Вам следует отдохнуть, — сказал я. — Нелегкий выдался день.

— Переживу.

В голосе звучала крайняя усталость. Он запрокинул голову на спинку дивана и прислонил к груди почти пустой стакан.

— Мой отец говорил, что надо остерегаться событий, которые невозможно предвидеть. — Страчан печально улыбнулся. — Только теперь я понял, что он имел в виду. Кажется, будто ты управляешь своей жизнью, а тут — бац! Тебя бьет исподтишка неожиданный поворот.

— Такова жизнь. Невозможно уберечься от всех опасностей.

— Согласен. — Он задумчиво уставился в стакан. У меня возникло ощущение, будто Страчан собирается сообщить мне настоящую причину, почему попросил меня остаться. — Это жуткое нападение… Думаете, Грейс оправится? Не в физическом смысле. Не могут ли остаться… психологические раны?

Мне пришлось осторожно подбирать слова:

— Я не психолог. Но мне кажется, она неплохо держится. Ваша жена производит впечатление сильного человека.

Мои заверения его не успокоили.

— Надеюсь, вы правы. Просто… Ну, пару лет назад у Грейс был нервный срыв. Она забеременела, и у нее случился выкидыш. Были и осложнения. Врачи сказали, она не сможет иметь детей. Ее это сокрушило.

— Сожалею. — Я вспомнил грусть, с которой она на днях говорила о чужих детях. И как ей нравится работать в школе. Бедная Грейс. И бедный Страчан. Я завидовал их отношениям, забыв, что беда приходит в дом и к богатым. — Вы не думали усыновить ребенка?

Страчан покачал головой и глотнул еще солодового.

— Это не выход. Именно по этой причине мы уехали из Южной Африки и так много путешествовали. Хотели начать все заново. Поселились здесь. Руна показалась мне… своего рода пристанищем. Поднимешь трап — и чувствуешь себя в безопасности. А тут такое творится.

— Остров маленький. Преступника обязательно поймают.

— Может быть. Но на Руну уже никогда не вернется прежнее спокойствие. И меня волнует, как будет чувствовать себя Грейс.

У него начал заплетаться язык: усталость усиливалась действием алкоголя. Осушив стакан, он потянулся за бутылкой.

— Вам налить еще?

— Нет, спасибо.

Мне надо уходить. Страчану следует быть с женой, а не напиваться со мной, погружаясь в состояние уныния. Вести машину одной рукой — достаточно сложная задача и в трезвом состоянии, не то что с двумя стаканами солодового в крови.

Стук в дверь избавил меня от неловких извинений. Страчан нахмурился и поставил бутылку.

— Кого опять принесло? Если это чертов Брюс Камерон… — Он поднялся и закачался. — Теперь вспомнил, почему я не пью.

— Давайте я открою дверь.

— Нет, я сам.

Он не возражал, когда я отправился вместе с ним в прихожую. События последних часов всех выбили из сил. Страчан открыл дверь, я стоял у него за спиной. Узнав красное пальто Мэгги Кэссиди, я вдруг ощутил, что порядочно набрался.

Страчан ей не обрадовался.

— Что вам нужно? — спросил он, не приглашая пройти.

На улице шел сильный дождь. Мэгги стояла в проеме. Эльфийское личико казалось крошечным под громадным капюшоном. Она украдкой бросила на меня взгляд и обратилась к Страчану:

— Извините за беспокойство, но я узнала о случившемся. Решила зайти проведать вашу жену.

— Нам нечего рассказать, если вы за этим.

Мэгги покачала головой:

— Нет, я… вот я принесла. — Она подняла горшок с крышкой. — Это куриный бульон. Фирменное блюдо моей бабушки.

Очевидно, Страчан такого не ожидал.

— О… спасибо.

Мэгги смущенно улыбнулась и протянула суп. Точно так же она улыбалась, когда обманула Дункана, уронив сумку. Я вдруг понял, что будет дальше и уже открыл рот, чтобы предупредить Страчана, но было поздно. Он протянул руку, и горшочек выскользнул. Глиняные осколки разлетелись по полу.

— О боже! Извините… — выпалила Мэгги. Стараясь не смотреть на меня, она достала из кармана платок. Капли заляпали ее красное пальто и одежду Страчана.

— Оставьте, ничего страшного, — раздраженно произнес он.

— Ой, нет, позвольте мне убрать…

Лицо Мэгги стало того же цвета, что и ее пальто. То ли из-за нелепости ситуации, то ли она чувствовала, что я за ней наблюдаю. Страчан схватил ее за руку, едва она начала неумело промокать ему рубашку.

— Майкл? Что-то разбилось?

По лестнице спускалась Грейс в белом купальном халате. Волосы убраны наверх, кончики мокрые.

Отпустив руку Мэгги, Страчан встал от нее подальше.

— Все в порядке, дорогая, — сказал он и с иронией указал на беспорядок. — Госпожа Кэссиди принесла тебе суп.

Грейс кисло улыбнулась:

— Понятно. Так почему ты держишь ее в дверях?

— Она собиралась уходить.

— Не глупи. Она проделала такой путь.

Нехотя Страчан потеснился, пропуская Мэгги. Когда он закрыл дверь, она наконец заметила меня.

— Здравствуйте, доктор Хантер, — сказала Мэгги с видом напускной невинности, затем быстро повернулась к Грейс: — Я искренне сожалею, госпожа Страчан. Не хотела вас потревожить.

— Ну что вы. Проходите на кухню, а я схожу за тряпкой. Майкл, дорогой, поухаживай за гостьей. В кладовке есть губка.

— Позвольте мне хотя бы вытереть пол… — запротестовала Мэгги. Она выглядела очень убедительно, надо признать.

— Вот еще! Майкл позаботится об этом сам. Правда, Майкл?

— Конечно, — сказал он с каменным выражением лица.

Мэгги скинула пальто и протянула ему. Без верхней одежды она была еще крошечнее, хотя излучала энергию не по размеру.

Не глядя на меня, она прошла на кухню. Грейс начала наполнять чайник.

— Я так за вас переживаю, — сказала ей Мэгги. — В столь неспокойное время. Такое нападение… Вы, наверное, в шоке.

Тут я вмешался:

— Грейс, не утруждайте себя. Мы с Мэгги обойдемся без хозяйского внимания пару минут. Правда, Мэгги?

Кэссиди злобно посмотрела на меня:

— Ну…

— Я действительно очень устала, — сказала Грейс и улыбнулась. Она была крайне бледной. — Если вы, Дэвид, составите Мэгги компанию, я проверю, как там справляется Майкл, и лягу спать.

Мэгги проводила ее взглядом.

— Черт! Что ты наделал!

Ничего не говоря, я пошел к раковине и отмотал бумажное полотенце.

— У тебя суп на джинсах, — сказал я и протянул ей салфетку. Мэгги принялась оттирать пятна с раздражением. — Фамилия твоей бабушки, случайно, не Ролтон?

— Ролтон? Нет, она Кэссиди, как и я…

Лицо Мэгги вытянулось, когда до нее дошло.

— В студенческие годы я только этим и питался, — сказал я. — Больше всего любил куриный. Такой запах не забывается.

— Ладно, моя бабушка не варила суп. И что? Главное — внимание.

Не успел я открыть рот, как послышался крик Грейс. Я выбежал в прихожую и увидел, как она жмется к стене, глядя сквозь открытую входную дверь.

Вошел Страчан.

— Все в порядке, Дэвид. Ложная тревога, — сказал он, закрывая за собой дверь.

Грейс потерла глаза и улыбнулась дрожащими губами.

— Извините, я пугаюсь собственной тени.

— Вам помочь? — спросил я.

Страчан обнял жену.

— Нет, я отведу Грейс и спущусь к вам.

— А мы уже собирались уходить. Мэгги предложила подбросить меня до отеля. Верно, Мэг?

Журналистка натянуто улыбнулась:

— Да, я личный водитель.

Я помог Мэгги надеть пальто с темными мокрыми пятнами там, где Страчан оттирал суп.

— Спасибо, — выговорила она детским голоском. Посмотрела на пол, где по-прежнему валялись глиняные осколки и лапша. — Сожалею, что так нагрязнила. Я рада, что Грейс в порядке.

Страчан холодно кивнул. Я сказал, что зайду завтра, и вывел Мэгги наружу. Уже стемнело. Мы поспешили к машине, борясь с ветром и дождем. В машине было тепло, и я вспомнил заверения Мэгги, что обогреватель сломан. Однако это меня волновало меньше всего.

— Так какого черта ты приехала?

Мэгги сняла пальто и убрала его на заднее сиденье.

— Я же говорила. Решила проведать…

— Боже, Мэгги, я прекрасно понимаю, что тебе нужно. На Грейс напали! Ее могли убить, а ты такое выкидываешь! И все ради того, чтобы твое имя появилось на первой полосе газеты?

Журналистка была на грани слез, она нажала на газ и помчалась к дороге.

— Ладно, я стерва! Но не могу же я спокойно сидеть дома и делать вид, будто ничего не происходит. Для меня эта история очень много значит! И я хотела получить комментарий от одного из них.

— Значит, для тебя это всего лишь шанс сделать карьеру?

— Нет, конечно, нет! Я родилась здесь, я знаю всех жителей! — Она задрала подбородок. — Я же оставила вас в покое сегодня утром, как только ты попросил, верно? А могла бы преследовать. Но не стала. Отдай мне должное хотя бы за это!

Кэссиди искренне переживала. Однако меня по-прежнему бесил ее поступок, хоть ей и стоило поверить. Она действительно сдержала слово. Ветер сотрясал машину, а я не мог решить, что делать. Можно ли ей доверять? Что подсказывает моя интуиция?

— То, что я сейчас скажу, Мэгги, конфиденциально. Не под запись, поняла? От этого зависит жизнь людей.

Она быстро кивнула:

— Да, конечно. Не следовало мне приезжать к Грейс…

— Речь идет не только о Грейс… — Я замолчал из-за неуверенности. Рано или поздно факт всплывет наружу. Лучше сказать ей сразу, чтобы не вынюхивала и не шастала вокруг. И чтобы не вляпалась во что-нибудь.

— Прошлой ночью убили полицейского. Дункана.

Мэгги закрыла рот рукой.

— О боже! — Она уставилась на лобовое стекло, впитывая информацию. — Не могу поверить. Такой молодой… Что происходит? Это же Руна, здесь такого не бывает!

— Очевидно, бывает. Поэтому тебе надо перестать выкидывать подобные штуки. Погибли уже два человека. Сегодня мог третий. Кто бы это ни делал, он не в игры играет, Мэгги.

Журналистка кивнула, осознав серьезность положения.

— Еще кто-нибудь знает? О Дункане?

— Пока нет. Кинросс подозревает неладное, и не только он. Броуди и Фрейзеру придется в ближайшее время рассказать все жителям. Однако пока никому ни слова.

— Я могила.

Я ей верил. С одной стороны, она все равно не может связаться с редакцией, с другой — глубоко потрясена. Мэгги не успела прийти в себя, как фары осветили фигуру у дороги. Видимость усугублялась скрипучими дворниками. Человек в желтой куртке.

— Похоже, у Брюса случилась авария, — сказала Мэгги.

Мы сбавили скорость, и я уже четко видел, что это Камерон. Он склонился над цепью горного велосипеда. Желтая ткань была заляпана грязью.

— Не говори мне, что он проделал весь этот путь на велосипеде, — сказал я. Видимо, Камерон возвращался от Страчана.

— Да. Я видела его еще по пути туда. Он так гордится собой, что не испугался погоды. Чертов amadan.

Не надо было понимать по-гэльски, чтобы узнать ругательство. Камерон прищурился из-за света фар, прикрыл глаза рукой, не выпуская гаечный ключ. Мы остановились, Мэгги опустила окошко и высунулась.

— Тебя подвезти, Брюс? — выкрикнула она.

Капюшон бился на ветру, лип к тощему лицу, будто живой. Неудивительно, что он застрял. Камерон продрог и вымок, однако, увидев меня, нахмурился.

— Справлюсь сам.

— Как скажешь, — пробормотала Мэгги, опустила окошко и поехала дальше. — Боже, как он меня раздражает! На днях так высокомерно себя повел, когда я предложила написать о нем заметку. В раздел о людях, ведь он учитель и медбрат. Отреагировал так, будто я сумасшедшая. Мне-то плевать, но он нагло пялился на мою грудь. Вот урод!

Видимо, трепетное чувство к Грейс Страчан не мешало Брюсу заглядываться на других женщин. И тут меня как током ударило.

Он держал гаечный ключ левой рукой.

Я оглянулся назад. Его поглотили тьма и дождь.

20

— Камерон — гнусный тип. Но он не способен на убийство, — сказал Броуди, ставя на плиту чайник и включая газ.

Мы сидели в кухоньке за безупречно чистым столом. Мэгги довезла меня до отеля, и я сразу зашел за Фрейзером. На парковке стоял его «рейнджровер», и Фрейзер по идее должен был сидеть в баре. Однако мне сказали, что сержант у себя в номере, я постучал в дверь и услышал, как он громко сморкается, перед тем как открыть дверь. В комнате не горел свет, лицо сержанта было красным и опухшим. Зато он с привычной грубостью ответил на мое предложение ехать к Броуди.

— Я не утверждаю, что это он, — сказал я. Бывший детектив потушил спичку. — Но он держал гаечный ключ левой рукой. Нам известно, что убийца Дункана — левша. И Грейс ударили по правой щеке — следовательно, насильник тоже левша.

— Отчего вы уверены, что жену Страчана огрели не тыльной стороной руки? — фыркнул Фрейзер.

— Это не исключено, — признал я. — Возможно, то были разные люди. Однако Дункана ударили достаточно сильно, чтобы проломить череп и вдавить осколки. Такое невозможно сделать наотмашь.

Фрейзер нахмурился:

— Не буду возражать, Камерон — чудик. Но разве может такая размазня справиться с Дунканом?

— Дункана ударили со спины. У него не было возможности защищаться, — напомнил я. — Мы знаем, что Камерон помешался на Грейс, и в теорию с шантажом он тоже вписывается. Школьному учителю явно повредила бы огласка похождений к проститутке. Если Дженис Дональдсон угрожала обо всем рассказать, он мог убить ее.

Броуди опустил в чашку пакетик чая.

— Возможно. Предположим, ты прав, но как он успел добраться из школы до яхты, чтобы напасть на Грейс?

— Он мог уйти раньше ее. Мог проколесить на велосипеде по прибрежной тропе, о которой говорил Страчан. В такую погоду опасно, однако отчаянный человек и не на такое способен.

Чайник жалобно засвистел, из носика пошел пар. Броуди выключил газ и налил кипящую воду в заварочный чайничек. Правой рукой, как заметил я.

У меня уже крыша едет.

Он поставил на стол три кружки.

— Ты прав. Однако давайте пока забудем про Камерона и обсудим факты, — сказал Броуди, опустил чайничек на подставку. — Найдено тело проститутки, сильно обгоревшее. Убийцу не заботило, что труп могут обнаружить, пока он не узнал, что ведется расследование.

Броуди не взглянул на Фрейзера, но это было и не нужно.

— Преступник запаниковал и решил избавиться от останков и от улик. По ходу дела он устраняет полицейского и чуть не отправляет на тот свет судебного эксперта. — Броуди помешал чай, накрыл крышкой и вопросительно посмотрел на нас: — Какие есть соображения?

— Ублюдок явно помешан на огне, — сказал Фрейзер. — Пироманьяк, или как их там называют.

— На острове раньше бывали пожары? — спросил я у Броуди.

— Не слышал. С тех пор как я здесь поселился, не было.

— Так с чего им появиться сейчас? Я не психолог, но вряд ли люди внезапно обретают пристрастие к спичкам.

— Может, это просто способ замести следы, — предположил Фрейзер.

— Тогда вернемся к вопросу, почему тело Дженис Дональдсон оставили лежать в коттедже, а не похоронили или выбросили в море. Тогда бы его никогда не нашли. Что-то не вяжется, — настаивал я.

— Зачем усложнять? — возразил Фрейзер.

Броуди разливал чай с задумчивым видом.

— Насчет нападения на Грейс. Мне кажется, оно было случайным. Она зашла на яхту, пока кто-то разбивал систему связи. Значит, ему было известно, что полицейские рации не работают.

— Следовательно, Камерон тут ни при чем, — заключил Фрейзер, накладывая себе сахар. — Ему мы не сообщали. Скорей всего это кто-то из лодочной мастерской. Кинросс или один из бородачей. Они все знали про рации. Любой из них мог добраться до яхты, пока мы возились на пароме. Времени как раз хватило бы, чтобы сломать приборы и заняться женой Страчана, пока не спугнули.

Он положил ложку на стол. Броуди молча поднял ее и отнес в раковину, затем вытер мокрый след.

— Возможно, — сказал он, садясь обратно. — Однако нельзя ограничивать список подозреваемых этими людьми: они могли рассказать кому угодно. И не следует забывать, есть еще один человек, который знал, что нам надо воспользоваться радио на яхте.

Я догадался, о ком идет речь.

— Вы имеете в виду Страчана?

Он кивнул.

— Ты обратился к нему с просьбой, когда он приехал к коттеджу. Он не дурак, сложил два плюс два.

Я уважал интуицию Броуди, но начинал думать, что ненависть к Страчану мешает ему трезво мыслить. Взять хотя бы реакцию Майкла на смерть Дункана. Даже если ему и удалось разыграть шок, человека не может вырвать по собственному желанию, каким бы хорошим актером он ни был.

Фрейзер разделял мои сомнения.

— Нет. Мы все видели, в каком плачевном он был состоянии. Зачем ему нападать на собственную жену, а затем бежать за помощью? Бессмыслица какая-то.

— Может, он просто хотел снять с себя подозрения, — спокойно произнес Броуди. Затем пожал плечами: — Однако я могу ошибаться. Любой мог разбить приборы связи на яхте для подстраховки. Пока мы никого не можем исключить.

До меня дошло, что он прав. Дункан погиб потому, что мы слишком много сочли само собой разумеющимся.

— Я все равно не понимаю, зачем ему было уничтожать радио. Если б мы и могли связаться с сушей, никто сюда не поедет, пока не стихнет шторм. Так какой смысл?

Броуди глотнул чая и аккуратно поставил кружку на поднос.

— Чтобы выиграть время. Для начальства это убийство месячной давности. Дело важное, но не вопрос жизни и смерти. Они сидят там сейчас и не особо переживают, что ни рации, ни телефоны не работают. А узнай они о смерти офицера полиции, вертолет стоял бы наготове и ожидал первого затишья. А при данном раскладе никто не начнет шевелиться, пока погода не прояснится. Пока у нас нет связи, убийца имеет все шансы улизнуть с острова, не успеют его и начать искать.

— Куда улизнуть? Даже если взять лодку, мы посреди небытия.

Броуди улыбнулся:

— Не стоит обманываться. На сто пятьдесят миль тянутся острова, где легко затеряться. Еще есть основная территория Великобритании, Норвегия, Фаррерские острова и Исландия. Всюду можно доплыть.

— Так вы считаете, убийца предпримет попытку скрыться?

Подошла собака и положила голову на колено Броуди. Он нежно ее погладил.

— Вероятно. Он понимает, что ему здесь не стоит оставаться.

— А нам что делать? — спросил Фрейзер.

— Быть начеку. — Броуди пожал плечами. — И надеяться на улучшение погоды.

Не самая оптимистичная перспектива.

Затем мы втроем поехали в отель. Мы ничего не ели с самого утра, хотя и не хотелось, но надо было восстановить силы. По дороге дождь поубавился, а ветер и не думал успокаиваться. Остров по-прежнему оставался без электричества, и неосвещенные улицы казались до жути пустыми, когда машина поднималась по крутому склону к отелю.

Только выйдя наружу, мы услышали, какой оттуда доносится гул. Броуди нахмурился и задрал подбородок, будто чуя неладное.

— Что-то там происходит.

Маленький бар был набит людьми, народ толпился даже в прихожей. Когда мы вошли, все повернули к нам головы и резко замолкли.

— И что теперь? — пробормотал Фрейзер.

Внутри послышалось движение, и вскоре из бара возник Кинросс, а за ним — массивная фигура Гутри.

Стальной взгляд Кинросса скользнул по мне и по Фрейзеру и остановился на Броуди.

— Мы требуем объяснений.

После событий дня я даже забыл про обещание Броуди пролить свет на происходящее. Фрейзер агрессивно расправил плечи, но Броуди заговорил первым:

— И вы их получите. Дайте нам минутку с дороги, ладно?

Кинросс собирался было возразить, но передумал и кивнул:

— Хоть две.

Они с Гутри вернулись в бар. Фрейзер повернулся к Броуди и злобно ткнул в него пальцем:

— Ты больше не на службе! Я уже говорил, что у тебя нет права им что-либо рассказывать!

— У них есть право знать, — спокойно ответил Броуди.

Лицо Фрейзера покраснело от ярости. Шок от смерти Дункана и, вероятно, чувство вины терзали его весь день. Теперь ему хотелось сорвать злость.

— Убит полицейский! Никто на этом острове не имеет права на что бы то ни было!

— Два человека погибли. Ты хочешь, чтобы и другие подвергали жизнь опасности?

— Он прав, — вмешался я. Мне приходилось оказываться в ситуации, когда полиция удержала информацию, и в результате пострадали люди. — Необходимо сказать им, с чем мы имеем дело. Нельзя рисковать.

Фрейзер обеспокоился, но не сдавался:

— Я не собираюсь ставить этот вопрос на голосование! Никто ничего не узнает без надлежащего приказа!

— Да ну? — На щеке Броуди дергалась мышца, хотя внешне он оставался хладнокровен. — Есть одно преимущество, когда ты в отставке: не надо заботиться о бюрократии.

Броуди развернулся идти в бар, Фрейзер схватил его за руку:

— Я не пущу тебя туда!

— И что ты сделаешь? Арестуешь меня? — спросил Броуди с вызывающим видом. Сержант потупил взгляд, затем отпустил руку.

— Я не хочу иметь с этим ничего общего, — пробормотал он.

— И не надо, — уверил Броуди и направился в бар.

Я последовал за ним, оставив Фрейзера в прихожей. Нам пришлось протискиваться меж людей. Они старались посторониться. Повисла тишина. Помещение было небольшим, не рассчитанным на такое количество народа. Эллен суетилась за барной стойкой. Я заметил Камерона, одиноко стоящего в углу. Очевидно, он дошел пешком. Метнул на меня привычно злобный взгляд. Мэгги находилась в одной компании с Кинроссом и Гутри, на лице застыло ожидание.

Больше я не узнал никого. Страчана нигде не наблюдалось, что неудивительно. Даже если он знает о собрании, вряд ли стал бы оставлять Грейс одну.

Оставалось надеяться, что на сей раз мы справимся без его помощи.

Броуди подошел к камину и спокойно окинул взглядом собравшихся.

— Я понимаю, вы все хотите знать, что происходит, — произнес он, не напрягая голосовые связки, слышно было всем. — Ни для кого не секрет, что сегодня после обеда было совершено нападение на Грейс Страчан. Большинство слышали, что по найденному в коттедже трупу возбуждено уголовное дело.

Он сделал паузу и снова оглядел присутствующих. В бар зашел Фрейзер. Остановился у дверей и угрюмо слушал.

— Однако вам пока неизвестно, что этой ночью убит офицер полиции при исполнении. Преступник поджег клуб с больницей, чуть не отправив на тот свет доктора Хантера.

Его слова вызвали ропот. Броуди поднял руку, чтобы все замолчали, но никто не обратил на него внимания. Отовсюду доносились сердитые возгласы удивления и протеста. Эллен сильно встревожилась, и я подумал, не ошиблись ли мы, приняв такое решение. Затем раздался громкий голос:

— Тихо! Я велел всем замолкнуть!

Гул стих. Это был Кинросс. В повисшей тишине капитан парома уставился на Броуди:

— Вы хотите сказать, что убийца живет на острове? Что это кто-то из нас?

Броуди и глазом не моргнул.

— Именно это я и хочу сказать.

Последовали недовольные замечания, все громче и громче. Однако они оборвались, когда снова прозвучал голос Кинросса.

— Нет, — качал он головой. — Это невозможно.

— Мне это нравится не больше, чем вам. Однако факт остается фактом: кто-то с острова убил двух человек и напал на женщину.

Кинросс сложил руки на груди.

— Мы тут ни при чем. Если бы среди нас был убийца, разве бы мы не знали?

Все закивали головой. Пока Броуди силился всех перекричать, к нему протиснулась Мэгги. Она выставила диктофон, будто в отеле шла пресс-конференция.

— Вы знаете, кем была жертва, найденная в коттедже?

Броуди замялся. Видимо, размышлял, следует ли рассказывать такие подробности.

— Официального опознания пока не было. Однако мы полагаем, что это была проститутка из Сторноуэя.

Я наблюдал за Камероном. Если новость и имела для него какое-то значение, он не подал виду. Посыпались вопросы.

— Что здесь делать шлюхе? — выкрикнула Карен Тейт. У нее уже начинал заплетаться язык.

— Догадайся, — улыбнулся Гутри.

Никто не рассмеялся. Ухмылка сошла с лица громилы. Однако меня удивила другая реакция. При упоминании погибшей женщины вздрогнул сын Кинросса — Кевин. Он широко раскрыл рот, но тут заметил, что я за ним наблюдаю. И тотчас потупил взгляд.

Толпа продолжала смотреть на Броуди.

— Начальство полиции пришлет сюда следственную команду, как только позволят погодные условия. Я прошу вас всех оказать им содействие. А пока нам нужна ваша помощь. Коттедж — место преступления, и, пожалуйста, не ходите туда. Иначе детективам придется убивать время, идя по ложным следам. Знаю, вам любопытно, но старайтесь держаться оттуда подальше. Если у вас есть какие-то важные сведения, передайте их сержанту Фрейзеру.

Все взгляды машинально переместились на Фрейзера. На долю секунды тот растерялся, но тотчас выпрямился и расправил плечи. Умный ход, верный способ вернуть сержанту хоть какое-то самоуважение и напомнить жителям, что на острове уже есть представитель полиции.

Я думал, собрание на этом закончится, однако у Камерона были иные планы. До этого он молчал, а тут раздался его ораторский голос:

— А пока мы должны просто сидеть и хорошо себя вести? — Он поднялся, расставил ноги и сложил руки. Мэгги направила на него диктофон и встретила презрительный взгляд.

— К сожалению, до приезда полиции мы ничего не можем сделать, — ответил Броуди.

— Вы заявляете, что по острову шастает убийца, чуть ли не выставляете нам обвинения, а затем спокойно собираетесь ждать у моря погоды? — Камерон недоверчиво фыркнул. — Я не намерен…

— Заткнись, Брюс, — вмешался Кинросс, даже не глядя в его сторону.

Камерон покраснел.

— Извини, Йен, но я не думаю…

— Всем плевать, что ты думаешь.

— А кто ты такой, чтобы…

Брюс замолк под леденящим взором Кинросса. Кадык подпрыгнул, и рот закрылся, проглотив слова. За последнее время достоинство школьного учителя сильно пострадало.

Никто не обращал на него внимания. Один за другим люди стали отворачиваться, началось приглушенное обсуждение услышанного. Мэгги опустила диктофон и тревожно посмотрела на меня, затем направилась прочь из бара.

Я стал искать глазами Кевина Кинросса, но к тому времени подросток уже исчез.

Мы нашли свободное место, когда в баре поубавилось народу. Фрейзер настаивал, что купит по виски себе и мне, а Броуди — томатный сок.

Он поднял стакан:

— Помянем Дункана. И пусть сдохнет убивший его ублюдок.

Мы выпили. Затем я рассказал о реакции Кевина на сообщение о том, что убитая была проституткой из Сторноуэя. Вероятно, по-прежнему переживая из-за нелицеприятного разговора, Фрейзер отмахнулся:

— Возбудился при мысли о продажной женщине. С таким лицом он, наверно, все еще девственник.

— Все равно надо проверить, — возразил Броуди. — Поговорим с ним завтра, если не прибудет подкрепление.

Фрейзер мрачно уставился в стакан.

— Надеюсь, прибудет.

Я тоже надеялся.

Вскоре я откланялся. Я не ел, и от алкоголя на пустой желудок голова пошла кругом. В один миг на меня обрушились все события последних суток. Глаза закрывались.

Эллен по-прежнему хлопотала за барной стойкой, когда я направился прочь, делая неимоверные усилия. Не думал, что она меня заметила, но тут донесся ее голос:

— Дэвид! — Она поспешила из бара к лестнице. — Извините, я не успела приготовить вам поесть.

— Ничего. Я уже иду спать.

— Принести вам что-нибудь в номер? Суп или сандвич? Эндрю присмотрит пока за баром.

— Спасибо, не надо.

Сверху послышался скрип половиц. Мы подняли глаза и увидели Анну. Она стояла в ночной сорочке, бледная и заспанная.

— Я же запретила тебе спускаться вниз, — сказала Эллен, когда дочка подошла вплотную.

— Мне приснился дурной сон. Ветер унес девочку.

— Какую девочку, дорогая?

— Не знаю, — жалобно ответила Анна.

Эллен обняла ее:

— Это всего лишь сон, забудь о нем. Ты поблагодарила доктора Хантера за шоколадку?

Анна задумалась, затем покачала головой.

— Так сделай это сейчас.

— Но я ее уже съела.

Эллен переглянулась со мной, сдерживая улыбку.

— Ты все равно можешь сказать спасибо.

— Спасибо.

— Вот и молодец. Теперь поднимайся, юная леди, и в постель.

Девочка зевала и засыпала на ходу. Она оперлась о мамины ноги.

— Я не могу идти.

— А я не могу тебя нести. Ты слишком тяжелая.

Анна подняла голову и окинула меня оценивающим сонным взглядом.

— Зато он может.

— Нет, детка. У него болит рука.

— Ничего. Я справлюсь, — уверил я. Эллен с сомнением посмотрела на повязку. — Буду рад помочь. Правда.

Я поднял Анну. Волосы пахли шампунем. Девочка уткнулась носом мне в плечо, как делала моя дочь. Держать ее было грустно и в то же время утешительно.

Эллен повела меня на этаж под самой крышей, где находились две комнатки. Анна не шелохнулась, когда мама отодвинула одеяло, а я опустил ее на кровать. Эллен накрыла девочку, убрала с лица волосы, и мы тихо прокрались наружу.

На моем этаже она остановилась, положила руку на деревянные перила и посмотрела на меня. Пронзительный взгляд был полон беспокойства.

— Вы в порядке?

Ей не надо было объяснять, в чем дело. Я улыбнулся:

— Да.

Эллен не стала заострять на этом внимание. Пожелав спокойной ночи, она направилась в бар. Я зашел в номер и опустился на постель, не раздеваясь. От моей одежды все еще пахло дымом, но залезать под одеяло не было сил. Рука продолжала ощущать вес Анны. Закрывая глаза, я представлял, будто то была Элис. Так я и лежал, думал о своей погибшей семье и слушал, как снаружи завывает ветер. Как никогда хотелось позвонить Дженни.

Но с этим ничего не поделаешь.

Раздался стук в дверь, и я вздрогнул. Ведь только задремал. Взглянул на часы — уже девять вечера.

— Секундочку.

Протерев глаза, я подумал, что это Эллен решила меня все-таки покормить. Открыл дверь и увидел Мэгги Кэссиди.

Она держала поднос с тарелкой супа и двумя ломтиками домашнего хлеба.

— Я шла наверх, и Эллен попросила меня отнести тебе это. Сказала, тебе надо поесть.

— Спасибо.

Я взял поднос и отошел, пропуская журналистку внутрь.

Она улыбнулась в нерешительности:

— Снова суп. Нелегкий выдался день, правда?

— Слава богу, на этот раз ты его не уронила.

Я поставил еду на тумбочку. Было неловко оказаться наедине. Мы старались не смотреть на кровать, которая занимала большую часть комнаты. Я прислонился к подоконнику, а Мэгги опустилась на единственный стул.

— Ужасно выглядишь, — наконец произнесла она.

— Спасибо.

— Я не об этом. — Она махнула на поднос. — Давай, приступай.

— Подождет.

— Эллен убьет меня, если суп остынет.

У меня не было сил спорить. Я слишком устал, чтобы чувствовать голод, однако после первой ложки проснулся зверский аппетит.

— Неслабое собрание вышло, — отметила Мэгги, когда я оторвал кусок хлеба. — Я боялась, Йен Кинросс двинет Камерону. Всех не убедишь, правда?

— Ты ведь пришла не об этом поболтать?

— Нет. — Она водила пальцем по краю стула. — Хочу спросить у тебя кое-что.

— Ты же знаешь, я не могу отвечать на вопросы.

— Только один.

— Мэгги…

Она подняла палец:

— Всего один. И не под запись.

— Где твой диктофон?

— Какой же ты подозрительный. — Она вынула из сумки диктофон. — Выключен. Видишь?

Убрала обратно. Я вздохнул.

— Ладно, только один, но я ничего не обещаю.

— И не надо. — Журналистка нервничала. — Броуди упомянул, что жертва была проституткой из Сторноуэя. Тебе известно ее имя?

— Брось, Мэгги, я не могу тебе этого сказать.

— Я не спрашиваю, как ее звали. Просто скажи, знаешь ли ты имя?

Интересно, в чем загвоздка? Если не вдаваться в подробности, не будет вреда ответить.

— Официально тело не опознано.

— Но ты все-таки знаешь, да?

Я промолчал. Мэгги закусила губу.

— Ее, случайно, звали… не Дженис?

У меня все было написано на лице. Я отставил поднос, потеряв аппетит.

— Откуда у тебя такая информация?

— Я не могу разглашать источник.

— Мы не в игрушки играем, Мэгги! Если тебе что-то известно, ты обязана доложить полиции.

— Сержанту Фрейзеру, что ли? Представляю, что будет.

— Тогда Эндрю Броуди! На карту поставлена не просто статья для газет, а жизнь людей!

— Я обязана сохранять конфиденциальность.

— А если еще кого-нибудь убьют? Будет повод для эксклюзива?

Мысль задела нужный нерв. Мэгги отвела взгляд.

— Ты родилась на Руне, — давил я. — Тебе плевать, что тут может произойти?

— Конечно, нет!

— Тогда скажи мне, откуда тебе известно имя.

В ней боролись противоречивые эмоции.

— Послушай, все не так, как кажется. Человек, который со мной поделился… Он доверился мне. И я не хочу доставлять никому хлопот. Он тут ни при чем.

— Откуда тебе знать?

— Я просто знаю. — Она посмотрела на часы и встала: — Мне надо идти. Зря пришла. Не следовало.

— Но ты все-таки это сделала. И не можешь просто так уйти.

Мэгги по-прежнему колебалась. Покачала головой:

— Дай мне время до утра. Даже если не прибудет подкрепление, я обещаю рассказать все тебе или Броуди. Мне надо сначала подумать.

— Не стоит, Мэгги.

Она направилась к двери.

— Завтра, обещаю. — Мэгги смущенно улыбнулась. — Спокойной ночи.

Журналистка ушла, а я сидел на кровати и думал, откуда ей известно имя покойной. Я называл его только Броуди и Фрейзеру, ни бывший детектив, ни сержант не могли доверить информацию Мэгги.

Я слишком устал, чтобы трезво мыслить. Пока ничего не поделаешь. Суп остыл, но есть и не хотелось. Я разделся, тщательно умылся, чтобы отделаться от запаха дыма. Завтра проверю, хватит ли у генератора отеля мощи на горячий душ. А пока спать.

Я провалился в сон в мгновение ока.

Проснулся только один раз, перед полуночью, в холодном поту: приснилось, будто я гнался за кем-то и меня тоже преследовали. Не помню кто. Осталось лишь чувство уверенности, что, как быстро я ни беги, разницы никакой.

Я лежал в темной комнате, слушая, как постепенно замедляется сердцебиение. Ветер слегка успокоился, и, засыпая, я исполнился оптимизмом, что ураган стихает и завтра прибудет полиция.

Зря надеялся. Погода на острове, как и сама Руна, припасла самое страшное напоследок.

21

Три часа ночи — мертвое время. Организм пребывает в состоянии минимальной активности, физически и умственно. Защитные функции на нуле, наступление утра кажется невероятно далеким. В голову лезут темные мысли, выползают тайные страхи. Обычно это просто такое состояние разума, низина биоритма, из которой человек поднимается с первым лучом солнца.

Обычно.

Постепенно я нехотя пробудился, зная, что, как только сознание возьмет верх, заснуть будет сложно. Поздно. Подо мной заскрипели пружины, когда я повернулся на бок взглянуть на часы. Три часа. В отеле повисла тишина ночи. Снаружи свирепствовал ветер. Я лежал, смотрел в потолок, сон совсем развеялся, непонятно отчего. И тут я заметил: что-то изменилось.

Я видел потолок.

Вместо кромешной тьмы. Сквозь штору проникал свет. Я подумал, что на улице зажегся фонарь, восстановилось электричество. Вздохнул с облегчением: может, и телефон заработает?

И, думая об этом, я заметил, что свет неровный. Он то усиливался, то угасал, и мое облегчение тотчас сменилось тревогой.

Я бросился к окну и отодвинул штору. Дождь перестал, фонарь не подавал никаких признаков жизни, дрожал на ветру, словно дерево без ветвей. Свет шел с залива, слабый желтый отблеск отражался на крышах домов, становясь все ярче.

Пожар!

Я быстро натянул одежду, вздрогнув при боли в плече. Поспешил в коридор и постучал в дверь сержанту.

— Фрейзер! Вставай!

Ответа не последовало. Если он проторчал в баре допоздна, пытаясь заглушить вину и скорбь по Дункану, теперь его не поднять.

Я бросился вниз. Эллен должна была проснуться от учиненного мной шума, но ее нигде не было видно. Я выбежал на улицу, и ветер чуть не сорвал с меня куртку. На холме люди высыпали из домов, хлопая дверьми. Кричали что-то друг другу и спешили к бухте.

Проходя улочку за отелем, я заметил, что старой машины Эллен нет на месте. Видимо, она уже уехала проверить, что там стряслось. На небе отражался свет, падая на скользкие от дождя тротуары. Вероятно, подожгли паром. Добравшись до пристани, я увидел, что он пришвартован в привычном месте.

Горела развалившаяся рыбацкая лодка Гутри. Корма и рулевая рубка были полностью охвачены пламенем. Его языки игриво выглядывали из прорезей дырявого каркаса. Вверх поднимался черный дым. Кругом бегали люди, передавали друг другу ведра и орали, силясь перекричать треск огня. Гутри командовал парадом, из мастерской появился Кинросс с тяжелым огнетушителем, подошел вплотную к пламени и втянул шею от жара.

Мне на плечо опустилась рука. Повернувшись, я увидел лицо Броуди, окрашенное в желтый цвет.

— Что случилось? — спросил я.

— Понятия не имею. Где Фрейзер?

— Угадайте.

Мы замолкли, закашлявшись от порыва ветра с дымом. Он раздувал огонь до неистовой стены марева. Почти все селение собралось вокруг: одни беспомощно смотрели, другие пытались помочь. Ведра передавались по линии, выкатили шланг, струя словно проваливалась в пламя. Было очевидно, что лодку не спасти, однако важно, чтобы огонь не распространился.

Вдали виднелось красное пальто Мэгги: она стояла в толпе. В сторонке держался Камерон с осунувшимся лицом. Эллен нигде не было. Я предположил, что хозяйка отеля уже здесь, хотя странно, что она не разбудила ни меня, ни Фрейзера, перед тем как уехать.

Броуди заметил, как я верчу головой.

— Кого ищешь?

— Вы не видели Эллен?

— Нет, а что?

— У отеля нет машины. Я решил, она где-то здесь.

— Она не оставила бы Анну одну, — отметил Броуди, оглядывая толпу. В его голосе звучала тревога.

Не помню, когда я заметил, что в воздухе повисло напряжение. Пробежала волна коллективного страха. Я взглянул на лодку, необъяснимо предчувствуя беду. Огонь заполнял дыры, где не хватало досок. Дунул ветер, унеся дым и обнажив нечто шевелящееся внутри.

Покрытая пламенем, словно в коконе, медленно поднялась человеческая рука и будто помахала в знак приветствия.

— Боже мой!.. — ахнул Броуди.

Затем, со шквалом искр, рухнула палуба, скрыв жуткое зрелище.

Началось бог знает что. Люди орали, вопили, молили что-нибудь сделать. Но мне было ясно, как никому другому: ничего поделать невозможно.

Меня схватили за плечо, достаточно сильно, чтобы причинить боль даже через куртку. Броуди смотрел на меня с удрученным видом. Он произнес всего одно слово, и этого было достаточно:

— Эллен.

Распихивая людей, он помчался к лодке.

— Броуди! — крикнул я и побежал следом.

Вряд ли он меня услышал. Броуди остановился только тогда, когда ощутил неумолимый жар пламени. Я схватил его. Мы стояли так близко, что от курток шел пар. Если каркас провалится, мы загоримся.

— Идем!

— Она шевелилась!

— Это всего лишь рефлекс! Из-за огня!

Он отпихнул меня, вглядываясь в пламя, будто в поиске пути, как туда проникнуть. Я снова его схватил.

— Кто бы там ни был, он мертв! Ты ничем не поможешь! То, что мы видели, не признак жизни. Напротив, это непроизвольное движение, сокращение сухожилий руки, вызванное пламенем. У человека нет шанса уцелеть, так долго находясь в огне.

Истинность моих слов наконец дошла до Броуди. Он сдался, и я оттащил его прочь, шатаясь, словно в кошмарном сне. Лодка могла рухнуть в любой момент. Не думая о том, кем может быть жертва, я побежал к Кинроссу, который тщетно поливал пламя из огнетушителя со свирепым видом дикого зверя. Мясистое лицо Гутри было залито слезами, то ли от дыма, то ли от утраченной мечты.

— Надо вытащить тело!

— Отвали!

Я схватил его за руку.

— Огонь не потушишь! Принесите шесты! Быстрей!

Кинросс вырвался, и мне показалось, сейчас он отшвырнет меня прочь. Однако он подозвал людей и велел им сбегать за шестами и длинными досками, сложенными поблизости.

С ощущением полной безнадежности мы с Броуди стояли и смотрели, как они пытались зацепить труп и вытащить его из пламени. Гутри отпрянул, когда провалилась часть лодки, отправив в небо неистовый каскад искр. Такое обращение нарушит целостность тела, но другого выбора не было. Если не достать его сейчас, огонь уничтожит плоть и оставит лишь кости, пропадут ценные улики для судебной экспертизы.

Да и разве можно просто ждать, пока все не выгорит?

Лицо Броуди осунулось. Это не Эллен, уверял я себя, чувствуя полную опустошенность. Гадал, где она может быть, куда делась машина. Однако в голову лезли жуткие вопросы. Боже, а как же Анна? Где девочка?

Следовало вернуться в отель и поискать ее, но я боялся не найти. С другого конца двора я заметил ярко-красное пальто Мэгги. При виде ее я закипел от гнева. Журналистка скрыла важный факт, который мог помочь предотвратить случившееся, и я был полон решимости узнать все немедля.

Обогнув горящую лодку, я направился к ней и едва не наткнулся на кого-то.

Это была Эллен.

Она несла на руках Анну. Девочка смотрела на пламя сонными глазами.

— Что случилось? — спросила Эллен, глядя мимо меня.

Не успел я ответить, как подбежал Броуди.

— Слава богу, ты цела!

Он чуть не обнял ее, но вовремя остановился и смутился. Эллен была в замешательстве.

— Я была у Роуз Кэссиди. Что вы на меня так уставились? Что происходит?

— Ты была у бабушки Мэгги? — спросил я, узнав имя. У меня зрело дурное предчувствие.

— Она неудачно упала, и за мной приехал ее сосед. Роуз не особо жалует Брюса Камерона, — сухо добавила Эллен и встревоженно нахмурилась. — Бедная женщина волнуется — Мэгги до сих пор не вернулась домой.

— Я только что ее видел. Вон там, — сказал я и огляделся.

Камерон пропал, но Мэгги стояла там же, наблюдая за пожаром вместе с Карен Тейт. Она стояла к нам спиной: знакомая крошечная фигурка в пальто не по размеру. Я направился к ней, следуя необъяснимому опасению.

— Мэгги!

В этот момент со стороны лодки раздался крик:

— Получилось!

Я поднял глаза и увидел, что горящее тело достали из огня. Кинросс с друзьями торкали в обуглившийся труп шестами, чтобы оттащить подальше. Он походил на бревно, дымящуюся поверхность продолжали лизать языки пламени.

Я подался вперед, и тут Мэгги повернулась, и я остановился как вкопанный.

Из-под красного капюшона на меня смотрело личико, но не Мэгги. Лицо девочки-подростка, пустой, ничего не понимающий взгляд.

Мэри Тейт. Я видел ее раньше в окно отеля.

22

В лодочной мастерской повисла леденящая тишина; все замерли, увидев отвоеванное у пламени тело. Затем чары развеялись. Пошла новая волна шума и неразберихи: одни метнулись прочь от зрелища, другие, наоборот, захотели рассмотреть поближе.

А я все не мог оправиться от шока при виде дочери Карен Тейт в пальто Мэгги. Оно, несомненно, принадлежало Мэгги. Красное пальто болталось на журналистке, но Мэри была значительно крупнее.

Карен Тейт, мать Мэри, с сердитым видом повернулась ко мне. Тут подошел Броуди.

— В чем дело? — спросил он.

— Это пальто Мэгги, — с трудом произнес я.

— Он лжет! — возразила Карен пьяным голосом.

К нам пробрался Кинросс. За ним плелся сын, огонь невыгодно освещал лицо с затемненными рытвинами от прыщей. При виде Кевина Мэри расплылась в улыбке, но ответа не получила. Когда подросток понял, куда идет отец, он растворился в толпе. Мэри огорчилась.

Весь в саже, пропахший дымом, Кинросс по-прежнему держал в руках шест, которым вытащил тело. Он прокашлялся и харкнул черной слюной.

— Мы сделали, как ты просил. — Кинросс перевел взгляд с меня на Карен Тейт. — Что такое?

— Они говорят, будто Мэри — воровка! — крикнула Карен.

Броуди не отреагировал на резкость.

— На Мэри пальто Мэгги.

Карен сморщилась:

— Неправда! Не верь ему!

Однако Кинросс узнал пальто. Я вспомнил, как он с Мэгги шутил на пароме. Между ними были теплые отношения. Он обернулся на тлеющее тело и, видимо, сделал тот же вывод, что и я.

— Где Мэгги? — резко спросил Кинросс.

Никто не ответил. Он рассвирепел и повернулся к Карен Тейт.

— Сейчас у нас нет времени выяснять, — быстро сказал я, пытаясь перебороть собственный страх за Мэгги. — Надо оцепить тут все и отнести тело в безопасное место.

Броуди кивнул:

— Он прав, Йен. Это подождет. Необходимо разогнать народ. Поможешь?

Кинросс промолчал. Он продолжал смотреть на Карен Тейт, но та не смела поднять глаза.

— Разговор не закончен, — предупредил он, повернулся и стал кричать, чтобы все покинули пристань.

Оставив Броуди присмотреть за Карен Тейт с дочерью, я пошел за Кинроссом к трупу. Обуглившееся, скорченное тело лежало на грязном бетонном полу мастерской — жалкое и жуткое зрелище. Рядом собрались лужи от дождя, в свете горящей лодки масло переливалось на поверхности воды подобно радуге. От поджаренной плоти поднимались струйки пара, она излучала тепло, точно мясо, забытое на плите. Рот раскрыт будто в крике агонии. Я понимал, что это от сокращения мышц в огне, но не мог отделаться от возникшего образа.

Дай бог, чтобы я ошибался.

Я повернулся к Гутри, который выводил людей из мастерской.

— Дайте мне брезент.

Он вроде не услышал или проигнорировал меня.

Однако вскоре вернулся с грязной скомканной парусиной.

— Держи.

Я начал разворачивать ее одной рукой на ветру. К моему удивлению, Гутри решил помочь. Пока мы пытались справиться с развевавшимся брезентом, из тени возникла чья-то фигура. Это был Камерон. Он уставился на тело.

— Боже… — прошептал он и сглотнул слюну, кадык подпрыгнул. — Чем я могу помочь?

В голосе не было привычной помпезности. Неужели до него дошло, что происходит? Я собирался принять его предложение, но Гутри меня опередил:

— Затрахать всех, как обычно. Думаешь, здесь надо наложить повязку?

Камерон был обескуражен. Не произнося ни слова, он повернулся и вышел. В другой раз мне стало бы его жалко, но тогда было не до него.

Следовало накрыть тело. Гутри помог без лишних просьб.

— Как думаете, кто это? — спросил он.

Я мог бы предположить, однако в его голосе было достаточно страха. Я покачал головой, опуская брезент.

Тяжесть на сердце подсказывала, что Мэгги наконец попадет на первую страницу газет.

Огонь почти весь выгорел. Лодка превратилась в кучу светящегося угля и пепла. Ветер пока поддерживал пламя, неизбежно стихавшее благодаря усилиям островитян. Вход в мастерскую был оцеплен короткой лентой, последней, что оставалась у Фрейзера. Привязанная к двум столбам, она билась на ветру, как живое существо, — условная преграда.

Жители разошлись по домам. Броуди попросил Эллен поднять Фрейзера по возвращении в отель, и вскоре сержант приехал, робкий и помятый. Начал ворчать, что я должен был старательнее будить его, но никому не хотелось прислушиваться ни к жалобам, ни к извинениям.

Мы решили отнести тело под крышу. Неизвестно, когда прибудет подкрепление. Согласно уставу, никого нельзя пускать на место преступления, но в нашем случае это вряд ли что-либо изменит. Десятки людей истоптали двор вокруг мастерской, тело доставали из огня вручную, так что неприкосновенность нарушена. Взгляну на него позже, а пока следовало убрать труп в надежное место.

Тело слишком сильно обгорело, чтобы произвести опознание, но никто уже не сомневался. Мэгги нигде не было, и, несмотря на все свои недостатки, она не бросила бы бабушку. Гутри и Кинросс внесли жертву в мастерскую, используя брезент вместо носилок. Гутри тотчас ушел домой, подавленный и хмурый. Однако Кинросс наотрез отказался уходить.

— Сначала послушаю, что она скажет, — заявил он и кивнул на Карен Тейт, которая ждала вместе с дочерью.

Броуди не стал возражать, и понятно почему. Тейт выдержит давление со стороны Фрейзера, но Кинросс — совсем другое дело. Он один из них, и вряд ли Тейт сможет противостоять.

Мать с дочерью сидели за тем столом, где днем мужчины играли в карты, подальше от места, куда положили тело. У Мэри был тот же пустой взгляд, что я видел из окна отеля. Ее уговорили снять пальто Мэгги, которое теперь лежало в пакете в багажнике полицейского «рейнджровера». В карманах ничего не оказалось — ни пятен крови, ни рваных мест, и все же судебная экспертиза проверит его на наличие улик. Может, у меня разыгралось воображение, но когда девочка снимала пальто, оно будто утратило свою яркость, красный цвет поблек.

Кинросс дал Мэри свою тяжелую куртку. Сам дрожа от холода, он помог надеть куртку с отцовской заботой. Затем посмотрел на мать без капли нежности.

Карен Тейт уставилась на переполненную пепельницу, не поднимая глаз. Броуди сел на стул напротив, и Фрейзер уже не переживал, что тот взял инициативу. Бывший детектив выглядел измотанным, однако когда он заговорил, от усталости не осталось и следа.

— Ладно, Карен. Откуда у Мэри пальто?

Женщина молчала.

— Брось, мы знаем, что оно принадлежит Мэгги Кэссиди. Как оно попало к Мэри?

— Говорю же, это пальто моей дочери, — вяло произнесла Карен и вздрогнула, когда Кинросс ударил кулаком по столу:

— Не лги! Все видели его на Мэгги!

— Спокойно! — прорычал Фрейзер, но отступил: Броуди покачал головой.

— Карен, ты видела, что мы достали из огня! — В голосе Кинросса звучали и угроза, и мольба. — Ради бога, скажи нам, откуда у Мэри это пальто?

— Это ее пальто, Йен, честное слово!

— Не ври мне!

Тейт вдруг сдалась.

— Не знаю! Первый раз его вижу! Клянусь! Она, наверно, нашла его.

— Где?

— Мне откуда знать? Она ведь гуляет по всему острову.

— Боже, Карен! — с отвращением произнес Кинросс.

— Хорошее пальто! Мне такое не по карману! Думаешь, стоило его выбросить? И не смотри на меня так, Йен Кинросс! Тебя никогда не беспокоило, где шатается Мэри ночами, когда ты заглядывал ко мне в гости!

Кинросс метнулся к ней, но Броуди его остановил:

— Успокойся. Необходимо выяснить, где Мэри подобрала пальто. — Он повернулся обратно к Тейт: — Во сколько ушла Мэри?

Женщина пожала плечами:

— Не знаю. Ее уже не было, когда я вернулась из отеля.

— Во сколько вы вернулись?

— Полдвенадцатого… в двенадцать.

— А когда пришла девочка?

— Понятия не имею. Я спала.

— Сколько было времени, когда вы увидели ее снова? — спокойно спросил Броуди.

Тейт раздраженно вздохнула.

— Проснулась от шума с пожара и увидела.

— И тогда на ней уже было пальто?

— Да, я ж говорила!

Если Броуди и испытывал презрение к Карен, он не подал виду и переключил внимание на дочь.

— Привет, Мэри. Знаешь, кто я?

Девочка посмотрела на Броуди отсутствующим взглядом и продолжила играть с фонариком. Он был игрушечный, пластиковый. Волосы падали на глаза, но она не замечала их, светя фонарем себе в лицо, включая и выключая.

— Напрасно тратите время, — сказал Кинросс отнюдь не злым тоном. — Она наверняка ничего не помнит.

— Попытка не пытка. Мэри. Посмотри на меня, Мэри.

Броуди говорил ласково. Наконец девочка его заметила. Он улыбнулся:

— Красивое у тебя пальто, Мэри.

Никакой реакции. И тут вдруг на лице появилась робкая улыбка.

— И теплое, — произнесла она детским голоском.

— Очень красивое. Откуда оно у тебя?

— Оно мое.

— Я знаю. Но расскажи мне, откуда оно взялось?

— От человека.

Я почувствовал, как напрягся Броуди.

— Что за человек? Видишь его сейчас?

— Нет! — Она рассмеялась.

— Ты его знаешь?

— Человек, — произнесла Мэри как нечто очевидное.

— А этот человек… Покажешь, где он отдал тебе пальто?

— Он не отдавал.

— Так ты его нашла?

Девочка рассеянно кивнула:

— Когда они убежали. После всего шума.

— Кто убежал? Какого шума, Мэри?

Броуди пытался продолжить расспросы, но тщетно. Мэри сказала все, что собиралась. Детектив велел Фрейзеру отвезти мать с дочерью домой и тотчас возвращаться. Ушел и Кинросс, бросив напоследок взгляд в ту сторону, куда они с Гутри положили труп.

— Она всегда лезла куда не надо, — грустно произнес он и вышел, хлопнув дверью.

Ветер завывал пуще прежнего. Снова пошел дождь, барабаня по рифленой крыше и заглушая гул генератора электричества. Мы с Броуди подошли к телу. Обернутое в брезент, оно напоминало первобытный саркофаг на бетонном полу.

— Думаешь, это она? — спросил Броуди.

Я кивнул и рассказал ему о том, что Мэгги заходила ко мне перед сном, знала имя Дженис, но отказалась признаться откуда. На лице была задумчивая улыбка. «Завтра, обещаю». Только вот для Мэгги завтра уже не настанет.

— Нужно убедиться в личности жертвы, — вздохнул Броуди. — Ты готов?

Честно говоря, нет. Нельзя быть готовым, когда имеешь дело со знакомым тебе человеком. С человеком, который тебе нравился. Я кивнул и поднял брезент. Лицо обдало жаром и запахом горелого мяса. Мы реагируем на запахи по-разному, в зависимости от ситуации. На сей раз от него мутило.

Я сел на корточки. Усохшее от огня тело казалось ничтожно маленьким. Одежда сгорела, как большая часть мягких тканей. Пламя нещадно обезобразило его, обнажив кости и сухожилия, стянув конечности в характерную позу эмбриона.

Зрелище становилось тошнотворно знакомым.

— Что скажешь? — спросил Броуди.

В памяти всплыла задорная улыбка Мэгги. Рассердившись, я выкинул из головы этот образ. Абстрагируйся. Это твоя работа. Потом будешь переживать.

— Это женщина. У мужчин череп крупней. — Я сделал глубокий вдох, смотря на гладкую черепную кость, выглядывающую из-под черных кусков плоти. — Подбородок заострен, ровный лоб и край бровей. Мужской лоб массивней и более выражен. Далее, рост. Сложно определить точно, когда тело так скрючено, но, судя по бедренной кости, человек имел низкий рост, даже для женщины. Метр пятьдесят. Не больше.

— Может, ребенок?

— Нет, определенно взрослый. — Я всмотрелся в широко раскрытый, будто застывший в немом крике рот. — Зубы мудрости уже прорезались. Значит, ей было как минимум восемнадцать или девятнадцать. Возможно, больше.

— Сколько было Мэгги? Двадцать три? Двадцать четыре?

— Около того.

Броуди вздохнул:

— Совпадает рост, возраст, пол. Нет сомнений, да?

Мне было сложно говорить.

— Нет. — Признав факт, мне стало хуже, будто я подвел Мэгги. Но какой смысл притворяться? Я с трудом продолжил: — На ней была одежда, когда она попала в огонь. — Я указал на потемневший металлический кружок, впаянный в обугленную плоть на животе. Размером с монетку. — Пуговица от штанов. Ткань сгорела, но приплавилась к телу. Скорей всего на ней были джинсы.

Как и на Мэгги, когда я последний раз ее видел.

Броуди поджал губы.

— Значит, ее, вероятно, не насиловали.

Здравое предположение. Редкий насильник станет натягивать на жертву джинсы перед убийством. После — тем более.

— Какова могла быть причина смерти? — спросил он.

— Насколько я вижу, череп цел. Тело вытащили до того, как внутричерепное давление вызвало взрыв. Нет внешних признаков травмы головы, как то было с Дженис Дональдсон и Дунканом. Хотя не исключено, что удар был слабее…

Я замолчал и наклонился поближе. Огонь поглотил кожу и мышцы горла, оставив хрящи и сухожилия. Осмотрел внимательно, затем руки и ноги, потом туловище. Мягкие ткани обуглились достаточно сильно, чтобы завуалировать следы преступления, но не скрыть их совсем.

— Что там? — не выдержал Броуди.

— Видите вот здесь? — Я показал на горло. — Сухожилие с левой стороны горла порвано. Концы торчат далеко друг от друга.

— Порвано от пореза? — спросил Броуди, пристально вглядываясь.

— Определенно. Оно могло бы лопнуть от огня, но тут концы слишком ровные.

— Значит, ей перерезали горло?

— Не могу сказать наверняка без надлежащего обследования. Похоже, что да. Здесь есть колотые раны. На плече. Мышечная ткань обгорела, и все же заметно повреждение. То же самое на груди и животе. Рентгеновский снимок должен показать следы от ножа на ребрах, может, и на других костях.

— Так смерть наступила от колотых ран?

— Сложно сказать, но на нее однозначно напали с холодным оружием. После анализа костей в лаборатории смогу определить, каким именно. Однако все не так просто.

— Что еще?

— Шея переломана.

Я протер глаза от усталости. В увиденном не приходилось сомневаться.

— Посмотрите на угол наклона головы. Не хочу переворачивать тело, но вон третий и четвертый позвонки. Раздроблены. Еще сломаны левая рука и правая голень. Кости выпирают через горелые ткани.

— Это могло произойти во время пожара, когда рухнул каркас лодки? Или когда ее вытаскивали?

— Все это могло привести к переломам, но не в таком количестве. Похоже, они компрессионные, то есть от ударов…

Я замолчал и подошел к грязному окну. В мерцающем свете от почти потухшей лодки был виден темный утес, высившийся на расстоянии десяти — двадцати метров.

— Вот как убийца доставил сюда тело. Сбросил с утеса.

— Ты уверен?

— Это объясняет переломы. На нее напали с ножом, а затем она упала с утеса, или ей помогли скатиться.

Броуди кивнул.

— В конце залива есть тропинка, которая ведет наверх. С фонариком вполне легко подняться, и быстрей, чем ехать по дороге через всю деревню.

Оставалось непонятно, что Мэгги там делала. По крайней мере вырисовывалась картина событий, если не причина.

Броуди устало провел рукой по лицу, ладонь заскрежетала по седой щетине, осеребрившей подбородок.

— Она могла быть еще живой при падении?

— Сомневаюсь. Тогда на запястьях были бы характерные переломы Коллиса: образуются, когда подставляешь руки, чтобы остановиться. Здесь их нет. Только одна рука сломана, и то выше локтя, в плечевой кости. Значит, она была мертва или без сознания, когда падала.

Броуди посмотрел из окна мастерской. Вверху была кромешная тьма.

— Отсюда ничего не видно. Как только рассветет, пойдем наверх и поищем улики. А пока…

Он замолчал, услышав шум снаружи. Раздался крик, глухой удар от падения на пол, борьба. Броуди метнулся к двери, но она сама распахнулась. В мастерскую ворвался порыв леденящего ветра, а за ним Фрейзер, таща кого-то за собой.

— Взгляните, кто тут у нас ошивался под окнами! — Тяжело дыша, сержант толкнул вперед незваного гостя.

Тот едва удержался на ногах. Напуганный и бледный, это был прыщавый Кевин Кинросс.

23

Подросток стоял посреди мастерской, с одежды на бетонный пол стекала вода. Он дрожал, уставившись в пол и опустив плечи с крайне несчастным видом.

— Последний раз спрашиваю, — произнес Фрейзер, — что ты там делал?

Кевин молчал. Я накрыл тело брезентом, но подросток успел заметить труп и тотчас отвел глаза, будто ошпарившись.

Сержант продолжал на него орать. Самая приятная часть работы полицейского — возможность показать свою власть.

— Послушай, сынок, если не ответишь, у тебя будет море неприятностей. Даю тебе последний шанс. Место оцеплено. Так какого черта ты сюда сунулся? Хотел подслушать разговор?

Кевин сглотнул слюну, словно собрался заговорить, но не выдал ни слова. Вмешался Броуди:

— Можно я поговорю с ним?

До этого он молчал, предоставив Фрейзеру право вести допрос. Однако угрозы сержанта, очевидно, не работали. Они только наводили страх на и без того трусливого подростка.

Фрейзер бросил на детектива раздраженный взгляд и недовольно кивнул. Броуди пошел к столу, где совсем недавно были Мэри Тейт с матерью, и принес оттуда табурет. Поставил рядом с Кевином.

— Садись.

Сам Броуди опустился на край скамейки с более расслабленным видом, чем у Фрейзера при допросе. Кевин робко посмотрел на табурет.

— Если хочешь, можешь стоять, — уверил Броуди. После раздумий подросток медленно сел. — Так что ты нам расскажешь, Кевин?

На бледном лице еще отвратнее вырисовывались рытвины от прыщей.

— Я… Ничего.

Броуди закинул ногу на ногу, будто у них шла дружеская беседа.

— Нам обоим очевидно, что это не так, верно? Уверен, ты не делал ничего плохого, просто шатался вокруг. И мы уговорим сержанта Фрейзера не придавать этому большого значения. При условии, что ты расскажешь нам, откуда взялось такое любопытство.

Фрейзер сжал губы при заявлении Броуди, но не стал возражать.

— Ладно, Кевин?

С явным напряжением подросток пытался решить, отвечать ли ему или молчать дальше. Взгляд скользнул на покрытое брезентом тело. Губы зашевелились, будто слова не могли прорваться наружу.

— Это правда? То, что все говорят? — страдальчески произнес Кевин.

— А что говорят?

— Что это… — Он снова бросил взгляд на брезент. — Что это Мэгги.

Броуди выдержал паузу.

— Мы полагаем, скорей всего да.

Кевин расплакался. Я вспомнил, как он реагировал на появление Мэгги, как краснел, когда она его замечала. Не умел скрывать влюбленность. Мне стало жаль его.

Броуди достал из кармана платок. Без лишних слов отдал парню и вернулся на скамейку.

— Что ты можешь сказать нам, Кевин?

Подросток рыдал.

— Это я убил ее!

Заявление словно зарядило воздух электрическим током. В повисшей тишине еще четче проступила вонь от горелой плоти и кости, мешаясь с запахом горючего, опилок и припоя. Стены мастерской сотрясались от порывов ветра, дождь железными гвоздями колотил по рифленой крыше.

— Что значит — ты убил? — спросил Броуди довольно-таки мягко.

Кевин вытер слезы.

— Если б не я, она была бы жива.

— Продолжай, мы слушаем.

Зайдя так далеко, подросток заартачился. Я не забыл, как он вздрогнул, когда Броуди объявил, что найденное в коттедже тело принадлежало проститутке из Сторноуэя. Это был не просто шок. Оцепенение. Будто до него вдруг что-то дошло. Неужели он и есть тот конфиденциальный источник, о котором говорила Мэгги? «Все не так, как кажется. Человек, который со мной поделился… Он доверился мне. И я не хочу доставлять никому хлопот. Он тут ни при чем».

— Ты назвал Мэгги имя погибшей женщины, так? — спросил я.

Броуди и Фрейзер удивленно на меня посмотрели, но их изумление не шло ни в какое сравнение с реакцией Кевина. Он уставился на меня с открытым ртом. Пытался придумать, что возразить, и не смог. Кивнул.

— Откуда тебе известно имя женщины, Кевин? — Броуди снова взял инициативу.

— Я не был уверен…

— И все-таки назвал его Мэгги. Почему?

— Я… не могу рассказать.

— Парень, ты хочешь попасть за решетку? — вмешался Фрейзер, не заметив злобного взгляда Броуди. — Обещаю, туда тебе и дорога, если будешь молчать.

— Уверен, Кевин все прекрасно понимает, — сказал Броуди. — И не станет защищать человека, виновного в смерти Мэгги. Правда, Кевин?

Взгляд подростка невольно переместился на брезент. На лице отразилось глубокое душевное терзание.

— Давай же, Кевин, — уговаривал Броуди. — Расскажи нам. Откуда ты узнал имя? Тебе кто-то сказал? Или тебе известен человек, который знал ее? Так?

Сын Кинросса опустил голову. Пробормотал что-то невнятное.

— Говори громче! — рявкнул Фрейзер.

Кевин резко дернулся.

— Мой отец!

Слова пронеслись эхом по мастерской. Лицо Броуди окаменело, скрывая всякие эмоции.

— Почему бы тебе не начать с самого начала?

Подросток зажался.

— Это было прошлым летом. Мы переправились на пароме в Сторноуэй. Отец сказал, что у него есть какие-то дела, и я пошел гулять по городу. Хотел зайти в кино, посмотреть фильм или что-нибудь…

— Нам неинтересно, что тебе хотелось, — прервал его Фрейзер. — Переходи к сути.

Кевин метнул на сержанта такой взгляд, какой бывает у Кинросса.

— Я шел задворками, рядом с автовокзалом. Кругом одинаковые дома, и вдруг я увидел отца. Собирался подойти к нему, но тут… дверь открыла эта женщина. В одном халатике. Все наружу. — Парень залился краской. — Увидев отца, она улыбнулась… соблазнительно. И он вошел в дом.

Броуди терпеливо кивнул.

— Как она выглядела?

— Ну… как эта… вы понимаете…

— Проститутка?

Кевин пристыженно кивнул. Броуди не ожидал такого развития событий.

— Можешь ее описать?

Кевин начал машинально ковырять прыщи на лице.

— Темные волосы. Старше меня, но ненамного. Симпатичная, но… неухоженная.

— Низкая или высокая?

— Вроде высокая. Крупная. Не толстая, но и не худая.

Потом ему можно будет показать фотографии, посмотреть, опознает ли он Дженис Дональдсон. Пока описание совпадало.

— Откуда ты узнал имя? — спросил Броуди.

Подросток краснел все сильнее.

— Когда папа вошел, я… я подкрался к двери. Взглянуть. Там было несколько звонков, но он нажимал самый верхний. Напротив висела табличка «Дженис».

— Отец знает, что ты его видел?

У Кевина в ужасе вытянулось лицо. Он покачал головой.

— Он навещал ее снова? — спросил Броуди.

— Не знаю… Думаю, что да. Каждые пару недель он говорил, что ему надо уладить кое-какие дела… Наверно, ходил к ней.

— Дела… — пробормотал Фрейзер.

Броуди не обратил на него внимания.

— А она приезжала к нему сюда? На остров?

Кевин быстро покачал головой. Мне вспомнилось, как Кинросс заткнул рот Камерону на собрании в баре. В тот момент я подумал, что его просто раздражает назойливая манера Камерона, а теперь умелое прерывание разговора показалось в другом свете.

Бывший детектив зажал пальцами переносицу.

— Как много ты рассказал Мэгги?

— Только имя. Не хотел, чтобы она знала про отца… Я просто подумал… она ведь журналистка, сможет написать статью о той женщине. Думал, сделаю ей одолжение. Я не знал, что все так закончится!

Броуди похлопал юнца по плечу, когда тот снова заплакал.

— Конечно, ты не знал, сынок.

— Можно, я пойду? — спросил Кевин, вытирая слезы.

— Еще парочка вопросов. Есть какие-нибудь догадки по поводу того, откуда у Мэри появилось пальто Мэгги?

Кевин опустил голову, чтобы не смотреть нам в глаза.

— Нет.

Опровержение вылетело слишком резко.

— Мэри — симпатичная девушка, правда, Кевин?

— Не знаю. Да, наверно.

Броуди выдержал паузу, дождавшись, пока подросток не начал ерзать на стуле.

— Вы давно встречаетесь?

— Ничего подобного!

Детектив молча посмотрел на него. Кевин отвел взгляд.

— Мы только… видимся. Ничего плохого не делаем! Честное слово. Мы не… ну, вы понимаете…

— Так где вы видитесь? — вздохнул Броуди.

Подросток сильно смутился.

— Иногда на пароме. На развалинах церкви, когда темно. Или…

— Продолжай, Кевин.

— Бывало в горах… В старом коттедже.

— Там, где нашли труп? — удивился Броуди.

— Да, но мне об этом ничего не известно. Правда. Мы там давно уже не бывали! С лета!

— Кто-нибудь еще туда ходит?

— Нет, насколько я знаю… Поэтому мы им пользовались. Уединенное место.

«Больше нет», — подумал я, вспомнив пустые консервные банки и следы от костров. Они не имели никакого отношения к убитой проститутке, просто остались после тайных свиданий умственно отсталой девочки и прыщавого парня.

На лице Фрейзера отражалось откровенное презрение, но у него по крайней мере хватило ума промолчать. Мысли Броуди было сложно прочесть. Он сохранял профессиональное спокойствие.

— Уходя из дома гулять, Мэри идет на встречу с тобой?

Кевин уставился на свои руки.

— Иногда.

— И она находилась у тебя дома, когда мы зашли к отцу?

Я ничего такого не заподозрил, видя, как настороженно Кевин выглядывал через щель. Теперь он опустил голову, и молчание говорило само за себя.

— А сегодня вечером? Вы встречались?

— Нет! Я… я не знаю, где она бродила. Я вернулся домой после разговора с Мэгги! Честно!

Он был на грани истерики. Броуди обвел юнца оценивающим взглядом, затем кивнул:

— Можешь идти.

— Секундочку, — возразил Фрейзер, но детектив прервал его:

— Все в порядке. Кевин не станет никому рассказывать о нашей беседе. Правда, Кевин?

Парень покачал головой с серьезным видом:

— Не скажу. Обещаю. — Он поспешил к двери, но тут остановился. — Мой отец не стал бы причинять зло Мэгги. И никакой другой женщине. Я не хочу, чтобы у него были неприятности.

Броуди ничего не ответил. С порывом дождя и ветра Кевин вышел.

Детектив подошел к столу и выдвинул стул. У него был измотанный вид.

— Боже, что за вечер!..

— Думаете, можно доверять этому юнцу? — с сомнением спросил Фрейзер.

Броуди провел по лицу рукой.

— Вряд ли он побежит домой и признается во всем отцу.

Сержант вроде согласился, но тут обомлел от ужаса.

— Боже, а как же девочка? Кинросс знает, что она свидетельница! Теперь понятно, почему он захотел присутствовать при допросе!

У меня холодок пробежал по коже. Броуди ничуть не встревожился.

— Мэри вне опасности. Даже если убийца Кинросс — а мы не уверены в этом, — он должен быть доволен, что девочка ничего толком не видела. Она не представляет угрозы.

Фрейзер вздохнул с облегчением.

— И что теперь? Арестуем его? Как же приятно будет надеть наручники на этого ублюдка!

— Пока нет, — возразил Броуди. — Все, что мы против него имеем, так это факт знакомства с Дженис Дональдсон. Еще не основание для ареста. Мы всего лишь раскроем наши карты и дадим ему время придумать историю до приезда команды Уоллеса.

— О, бросьте! — воскликнул Фрейзер. — Вы же слышали, что сказал его собственный сын! Этот урод, вероятно, убил и Дункана! Не можем же мы просто сидеть на своих задницах!

— Мы и не собираемся бездействовать! — выпалил в ответ Броуди, неожиданно разгорячившись. — Послушай, мне приходилось вести расследования убийств. Если встрять раньше времени, убийца может соскочить с крючка. Ты этого хочешь?

— Но что-то же надо делать, — настаивал сержант.

— Надо. — Броуди задумчиво посмотрел на тело под брезентом. — Дэвид, ты считаешь, тело Мэгги сбросили с утеса?

— Уверен, — подтвердил я. — Как иначе она могла получить столько переломов?

Он посмотрел на часы.

— Через пару часов начнет светать. Мы сразу туда поднимемся. Может, найдем улики. А пока вам обоим лучше вернуться в отель и постараться поспать. Завтра будет нелегкий день.

— А вы? — спросил я.

— Я обычно мало сплю. Побуду здесь, составлю компанию Мэгги. — Он улыбнулся, но в глазах сквозила печаль. — Не смог уберечь ее от смерти, так хоть побуду с ней сейчас.

— Может, одному из нас следует остаться с вами?

— Не беспокойтесь обо мне, — мрачно сказал Броуди. Поднял со скамьи лом и покачал, проверяя на вес. — Все будет в порядке.

24

Рассвет подкрался незаметно. По сути, его вовсе не было. Постепенное проникновение тусклого света намекало на то, что ночь сменилась сумраком, который формально зовется утром.

Вернувшись из мастерской, я не сразу лег спать. Сначала попросил Фрейзера отвести меня к бабушке Мэгги. Эллен сказала, что старушка упала. Вряд ли я мог чем-то помочь, но чувство долга тянуло меня туда.

Я должен был сделать это ради Мэгги.

Роуз Кэссиди жила в маленьком каменном коттедже на две семьи, а не в сборном бунгало, как большинство жителей острова. Он был обветшалым, с тюлевыми занавесками и обликом старины, что указывало на преклонный возраст хозяев. В окне на первом этаже и в одном наверху горели свечи. Свечи по усопшим.

Зайдя внутрь, я поразился запаху древности, нафталина и кипяченого молока. Дом был полон женщин, которые собрались поддержать бабушку Мэгги. Она была хрупкой, как птенец, сквозь пергаментно-тонкую кожу проступали разводы голубых вен. Старушка уже знала о смерти внучки. Тело еще не опознано, но нет смысла тешить ее пустыми надеждами.

Как ни странно, Фрейзер изъявил желание зайти со мной и выяснить, что ей известно о последних часах жизни Мэгги. Дрожащим голосом старушка сказала, что внучка показалась ей возбужденной. Не стала объяснять отчего. Приготовив ужин, Мэгги ушла на собрание в отель.

— Она вернулась около половины десятого, — вспомнила Роуз Кэссиди, махнув трясущейся рукой на часы с огромными цифрами. Покрасневшие глаза казались стеклянными из-за катаракты. — Совсем другой. Будто ее что-то тревожило.

Описание совпадало с известными нам фактами. Тогда Мэгги уже узнала от Кевина Кинросса имя погибшей и побывала у меня в номере.

Помимо сомнений, выдать ли Кевина, журналистку беспокоило нечто еще. Но бабушке она не сказала. Старушка услышала, как Мэгги собралась уходить, полдвенадцатого, и спросила куда. Внучка прокричала снизу, что берет машину, едет на встречу по работе, скоро вернется.

Так и не вернулась.

К двум часам бабушка поняла: что-то случилось. Она начала стучать по стене, чтобы разбудить соседку, и упала с кровати. Послали за Эллен, а не за Камероном — видимо, островитяне его не жалуют. Ушиб был несерьезный, однако организм уже давно угасал, держа, будто в ловушке, нежеланную жизнь. А теперь она пережила собственную внучку.

Жестокое долголетие.

В отель я вернулся к шести утра. Еще темно, но ложиться спать не имело смысла. Я сидел на твердом стуле, слушая завывания ветра, пока внизу не послышалось шевеление: встала Эллен. Ощущая не изведанную ранее усталость, я сунул голову под холодный кран, чтоб привести себя в чувство, затем постучал в дверь Фрейзера и спустился на кухню.

Эллен настояла на том, чтоб приготовить полноценный завтрак: пышущую жаром тарелку яиц с беконом, тостеры и сладкий обжигающий чай. Я не испытывал голода, но когда мне подали еду, накинулся на нее как коршун, и ко мне постепенно вернулись силы. Вскоре подошел Фрейзер и сел напротив, лицо его опухло от бессонной ночи.

— Радиосвязи до сих пор нет, — фыркнул он, хотя никто не спрашивал.

Я ничего другого и не ожидал. Без оптимизма и в равной степени без огорчения я ждал, пока все закончится.

Светало. Мы поехали к мастерской. Еще один мерзкий день. Водная стихия терзала утесы и гальку, мелкие брызги стеной поднимались в воздух и перемещались на сушу. Паром Кинросса был по-прежнему пришвартован к пристани, неистово раскачиваясь. Сегодня не выйти в море, даже при большом желании. Пенясь, волны разбивались о скалу Стэк-Росс и словно злились, что не могут сровнять ее с землей.

Парадом заправлял ветер. Ураган набрал обороты. С бешеной яростью он бил по «рейнджроверу», устремляя на лобовое стекло такие потоки дождя, что едва справлялись дворники. Мы вышли из машины и поспешили в мастерскую. Пепел и скелет сгоревшей рыбацкой лодки напоминали захоронения викингов.

Внутри на старом кресле лицом к двери сидел Броуди. На коленях лежал лом, ворот был поднят. Накрытое брезентом тело Мэгги казалось детским и жалким на бетонном полу.

Когда мы вошли, он слабо улыбнулся:

— Доброе утро.

За ночь детектив постарел. Лицо обвисло, кожа натянулась на скулах, вокруг глаз и рта появились новые морщины. На подбородке проступила седая поросль.

— Все в порядке?

— Да, было спокойно.

Он встал и потянулся, защелкали суставы. Довольно умял сандвич с беконом, который завернула для него Эллен. Я налил кружку чаю из термоса и рассказал, что мы узнали от бабушки.

— Если Мэгги взяла машину, будет легче найти, куда она поехала. При условии, что машину не перегнали, — заключил Броуди. Аккуратно собрав крошки с пальцев и рта, он выпил чай и поднялся. — Ладно, идемте обследуем утес.

— А как насчет… того? — спросил Фрейзер, неловко кивнув в сторону трупа. — Разве не следует кому-нибудь остаться присмотреть за ним? На случай если Кинросс вздумает что учудить.

— Хочешь вызваться добровольцем? — Броуди улыбнулся, заметив нежелание на лице сержанта. — Не беспокойся. Я нашел в ящике висячий замок. Запрем двери, и вряд ли кто рискнет прийти сюда средь бела дня.

— Я могу остаться, — предложил я.

Броуди покачал головой.

— Ты у нас единственный судебный эксперт. Если найдем улики, ты должен их увидеть.

— Вообще-то это не по моей части.

— Больше по твоей, чем моей или Фрейзера.

С этим не поспоришь.

Броуди поспешил домой проверить собаку, пока мы с Фрейзером вешали на дверь смазанный маслом замок. Металлический щелчок напомнил о том, как я попал в ловушку в местном клубе. Через пару минут вернулся Броуди, и мы отправились к подножию утеса.

Расстояние — всего тридцать — сорок метров, но дождь неумолимо хлестал нас по пути.

Утесы немного защищали от ветра. Внизу тянулась полоса гальки, местами торчали зазубренные скальные породы. Мы прошли вдоль берега, внимательно вглядываясь в мокрые булыжники.

Вскоре Броуди остановился.

— Вот.

Он показал на каменный выступ. Несмотря на дождь, он сохранил темное пятно. Я присел посмотреть поближе. Это был кровавый кусок плоти, рваный и испещренный прожилками. Галька вокруг примялась: осталась впадина от удара. Отсюда следы шли к мастерской, исчезая на клочках земли.

Я захватил из отеля пакеты. Соскреб карманным ножом немного ткани для пробы. Если дождь не утихнет, к приезду следственной команды тут ничего не останется. Дело завершат чайки.

Броуди посмотрел на верх утеса, метров тридцать высотой.

— Вон ступени, здесь можно подняться, но не обязательно карабкаться всем. — Он повернулся к Фрейзеру: — Тебе лучше сесть в машину и встретить нас там.

— Вы правы, — поспешно согласился сержант.

Отдав ему пакет, мы направились к ступеням. Они были вырезаны на поверхности, крутой и извилистой тропой. С одной стороны тянулись перила, но они не вызывали доверия.

Вытерев лицо от дождя, Броуди осмотрел их, затем взглянул на мою повязку.

— Уверен, что справишься?

Я кивнул. Отступать поздно.

Мы тронулись. Броуди шел первым, предоставляя мне возможность выбирать скорость. Ступеньки были скользкими. Морские птицы жались к утесу, перья трепыхались. Поднимаясь выше, мы становились открытыми ветру. Он завывал так, будто хотел сбросить нас вниз.

До вершины оставалась пара метров, когда Броуди поскользнулся на ломаной ступеньке. Полетел на меня, я ухватился за перила. Ржавый металл прогнулся под моим весом, и на секунду я взглянул вниз, на открытое для падения пространство. Тут Броуди схватил меня за шиворот и вернул в безопасное положение.

— Извини, — произнес он, тяжело дыша. — Ты в порядке?

Я кивнул, не надеясь на голос. Сердце продолжало колотиться, когда я последовал за детективом дальше. Вдруг заметил что-то на поверхности скалы в нескольких метрах сбоку.

— Эй!

Броуди обернулся, и я указал на еще одно темное пятно. Туда было не дотянуться, но не оставалось сомнений, каково его происхождение.

Здесь тело Мэгги ударилось о камень, падая вниз.

Вскоре мы достигли вершины. Нас встретил порыв шквалистого ветра. Куртки раздулись, как паруса, грозя унести за край обрыва.

— Черт возьми! — воскликнул Броуди, борясь с натиском.

Внизу простиралась бухта Руны, напоминая подкову из бушующей воды, окаймленную утесами. От такого вида голова шла кругом, на горизонте серое море сливалось с небом, где была пара отважных одиноких чаек. До нас долетали их печальные крики от тщетной борьбы с воздушными потоками. Вдали нависали мрачные склоны Беинн-Туиридх, через сотню метров стоял Бодах Руна, вертикальный камень в форме загнутого пальца. А так взору представала только торфяная пустошь, трава приминалась ветром к земле. Никаких следов недавнего присутствия Мэгги, да и вообще кого бы то ни было.

Дождь бил нас крупной дробью, когда мы начали искать место, откуда Мэгги должна была упасть. Едва мне показалось, что мы напрасно тратим время, как Броуди что-то заметил.

— Вон!

В двух метрах от нас земля была неровной. Приглядевшись, я увидел черные вязкие сгустки, налипшие на траву.

Несмотря на дождь, их было полно.

— Здесь произошло убийство, — сказал Броуди, вытерев лицо, и наклонился. — Судя по всему, она истекла кровью.

Он поднялся и осмотрелся.

— И вот там еще. И там.

Пятна были меньше, чем у обрыва, почти размылись дождем. Они тянулись вереницей от рокового места. Или, вероятнее, к нему.

— Она убегала, — предположил я. — Уже была ранена.

— Видимо, искала ступени. Или просто бежала наугад. Ты думаешь о том же, что и я?

— О Мэри Тейт? — Я кивнул. «Они убежали. После всего шума». Возможно, люди, которых видела девочка, не просто убежали, а один гнался за другим.

Но откуда?

Броуди окинул взглядом пустую вершину, расстроенно качая головой.

— Куда девалась машина? Она должна быть где-то поблизости.

Я сам всматривался в даль открытого ветрам утеса.

— Помните, когда вы спросили Мэри, откуда у нее пальто? Что именно она ответила?

Детектив озадачился.

— Дал какой-то человек. А что?

Я махнул на вертикальный камень в пятидесяти метрах от нас.

— Вы как-то говорили, что Бодах Руна означает старик Руны, то есть старый человек. Может, она его имела в виду? У Мэри есть фонарик. Она могла подняться по ступеням, как мы.

Броуди уставился на камень, обдумывая мое предположение.

— Пойдем посмотрим.

На расстоянии полукилометра показался полицейский «рейнджровер». Местами дорога уходила вниз, но Бодах Руна не терялся из виду. Фрейзер увидит, куда мы направляемся, и поедет навстречу.

Броуди быстро шагал по неровной земле. Я дрожал от дождя и холода, в плече снова проступила боль, было сложно за ним поспевать. Между нами и камнем осталось одно возвышение. Одолев его, я заметил в углублении некий объект. Вырисовалась крыша машины.

Старый «мини» Мэгги.

Он был брошен прямо у камня. Пара овечек прятались за ним от ветра, придавая машине совсем бесхозный вид. Они метнулись прочь, когда Броуди начал спускаться по травянистому склону. Со стороны заросшей тропы послышался гул мотора, и вскоре появился подпрыгивающий «рейнджровер».

Фрейзер остановился и вылез из машины.

— Это ее?

— Да, — подтвердил Броуди.

Обе дверцы болтались открытые. Передние сиденья промокли от дождя, и не только. Разводы и пятна крови покрывали приборную панель и лобовое стекло, будто тут взмахнул кистью сумасшедший художник.

— Боже! — ахнул Фрейзер.

Мы подошли ближе, но не вплотную, чтобы не натоптать вокруг. Броуди заглянул внутрь через открытую дверцу со стороны водителя.

— Похоже, на Мэгги напали прямо за рулем, и она ухитрилась выбраться из машины через пассажирское сиденье. Думаешь, в ход пошел нож или топор?

Казалось невыносимо ужасным обсуждать, каким оружием убили Мэгги, когда всего прошлым вечером я сидел рядом с ней в этой же машине. Сентиментальностью делу не поможешь.

— Скорей всего ножом. Чтобы размахнуться топором, недостаточно места. Да и в салоне остались бы зарубки.

Я осмотрелся. Ночью, вне зоны света от фар, здесь был мрак. Достаточно темно, чтобы Мэри Тейт смогла наблюдать незамеченной. И слушать.

Представляю, сколько тут было звуков.

Фрейзер заглянул за машину.

— Здесь есть еще одни следы от шин. Не похоже на «мини».

Броуди раздраженно цокнул языком. Наверное, подумал, что или дождь, или овцы разобьют все в грязь до приезда следственной команды, и будет поздно сличать отпечатки. Ничего не поделаешь.

— Она сказала бабушке, что едет на встречу. Похоже, сюда. Видимо, Мэри уже находилась наверху и достаточно близко, чтоб услышать шум. — Он нахмурился, глядя на машину. — Все равно не могу понять, каким образом к ней попало пальто. На нем ни пятнышка крови, а Мэгги не могла быть без верхней одежды в такую холодную ночь.

— Наверно, сняла, обнажаясь перед Кинроссом, — предположил Фрейзер, — вместе с другими вещичками, если понимаете, о чем я. Зачем еще им сюда переться? Потом они повздорили, и у Кинросса сорвало крышу. Бытовая ссора.

— Это не бытовая ссора! — фыркнул Броуди. — Мэгги была амбициозной молодой особой. Она метила гораздо выше, чтобы путаться с паромщиком. Пока мы не докажем, что она встречалась именно с Кинроссом, не стоит делать поспешных выводов.

Сержант покраснел. Однако его слова натолкнули меня на размышления.

— Возможно, вы правы насчет того, что Мэгги сама сняла пальто, — сказал я. — Обогреватель в машине всегда работал на полную катушку. И оба раза, как она меня подвозила, Мэгги клала пальто на заднее сиденье. Потому-то на нем и нет крови.

Броуди всмотрелся в заднюю часть машины.

— Возможно. Там ни капельки крови. Если, спасаясь, Мэгги оставила двери открытыми, Мэри могла подойти и заглянуть внутрь. Даже увидев кровь, девочка вряд ли поняла бы, что это.

Держась на приличном расстоянии, Броуди обошел машину вокруг. Вдруг остановился.

— Смотрите!

Мы с Фрейзером подбежали к нему. На земле у пассажирской дверцы лежала сумочка Мэгги, содержимое высыпалось на мокрую траву. Среди бумажных салфеток, косметики и других вещиц валялся раскрытый блокнот с порванными и втоптанными в грязь страницами.

— Дай мне пакет, — попросил у меня Броуди.

— Уверены, что стоит это делать? — робко вмешался Фрейзер.

Детектив открыл пакет.

— Мэгги была журналисткой. Место преступления или нет, если она записала, с кем встречается, бумага долго тут не протянет.

Осторожно ступая, он подошел к машине и присел у открытой дверцы. Достав из кармана ручку, Броуди поддел блокнот за спиральное переплетение. Осторожно его поднял и опустил в пакет. Даже с расстояния я видел, как размякли страницы, написанное превратилось в нечитаемые разводы чернил.

Броуди разочарованно сжал губы.

— Что бы там ни было, толку теперь никакого.

Начал подниматься, но тут замер.

— Под машиной что-то лежит! — воскликнул он. — Похоже на диктофон.

Я вспомнил, как часто видел Мэгги с диктофоном. Как большинство современных журналистов, она полагалась на него больше, чем на блокнот с ручкой. Если она и вела отчет о происходящем на острове, то не в письменной форме.

Броуди едва сдерживал нетерпение, пока я отделил от пачки еще один пакет.

— Не беспокойся, скажем Уоллесу, что это было мое решение, — сказал он, проницательно глядя на Фрейзера.

В первый раз сержант не возражал. Улики, столь важные и хрупкие, нельзя оставлять на волю судьбы до приезда следственной команды. Надев пакет на руку, Броуди подлез под машину и взял диктофон. Вернувшись по своим же следам обратно, вывернул пакет так, что аппарат оказался внутри.

Поднял его вверх, чтоб мы могли рассмотреть. Цифровое звукозаписывающее устройство, модель «Сони», почти такое же я потерял при пожаре.

— Интересно, надолго ли хватает зарядки? — произнес Броуди.

— Надолго, — уверил я. — Он и сейчас пишет.

— Что? — удивился детектив. — Ты шутишь?

— Включился, когда вы заговорили. Наверно, автоматически реагирует на голос.

Броуди вгляделся в жидкокристаллический дисплей.

— Так он мог работать, когда убивали Мэгги?

— Возможно, если, конечно, он не случайно врубился при падении.

Ветер завывал, пока мы стояли, впитывая мысль. Броуди задумчиво потер подбородок, не сводя глаз с маленького серебристого аппарата в пакете. Я не сомневался, что он спросит дальше.

— Как это включается?

25

Диктофон отключился, выдав все записи до последней. Мы молчали. Услышанное резонировало в ушах, сокрушительно, как сотрясение органов слуха от взрыва. Броуди уставился вдаль, недвижно, словно статуя.

Я хотел что-нибудь ему сказать, но не знал что.

Полицейский «рейнджровер» качался на ветру, дождь выстукивал по крыше. Для прослушивания диктофона мы сели в теплую машину. Каждая запись хранилась отдельным документом, а они, в свою очередь, группировались в папки. Всего четыре папки, одна под заглавием «Работа», две пустые, четвертая — просто-напросто «Дневник».

Все рассортировано по датам. По приезде Мэгги на Руну — около дюжины.

Броуди выбрал последние. Записи сделаны до полуночи. Согласно Роуз Кэссиди, именно в это время Мэгги уехала.

— Вот, — произнес Броуди и нажал на кнопку сквозь пакет.

Голос Мэгги зазвучал будто с того света:

— Ну вот. Его нет, хотя я приехала на пару минут раньше. Надеюсь, он явится после всего…

— Кто явится? Давай, милочка, назови нам имя этого ублюдка, — пробормотал Фрейзер, но у Мэгги на уме было совсем иное.

— Боже, что я здесь делаю? Раньше меня так воодушевляло происходящее, а теперь все теряет смысл. И какого черта Кевин назвал мне имя жертвы? Я ведь просто писака в местной газете, а не журналист, ведущий расследования! И откуда он вообще знает имя? Что за глупая выходка в номере у Дэвида Хантера? «Ее, случайно, звали не Дженис?» Как тупо, Мэг. Теперь он думает, будто я утаиваю сведения. Но не могу же я впутать Кевина? И что мне делать?

Мэгги, видимо, начала стучать пальцами по рулю, вздохнула.

— Ладно. Надо собраться с мыслями. Чтобы не пустить все насмарку после таких хлопот. Боже, в машине как в духовке! — Последовало шуршание. Она сняла пальто. — Должна признать, мне становится жутковато. Может, у меня совсем мозгов нет? По острову разгуливает убийца! Услышала бы такое… Стоп, что это было?

Повисла тишина. Слышалось лишь дыхание Мэгги, тревожно-учащенное.

— Нервы сдают. Ничего не видно. Похоже, была вспышка, от фонарика. Или падающая звезда. Тут так темно, что не отличишь землю от неба. И все же…

Раздался глухой щелчок.

— Никакого инстинкта самосохранения. Потащиться черт знает куда посреди ночи и не запереть дверцы. Не очень-то я и переживаю. Правда. Человек просто хочет поговорить с глазу на глаз, а на острове столько любопытных ушей. Уже сомневаюсь, хорошая ли это идея. Надеюсь, оно того стоит. Подожду еще пять минут, если не явится… Черт!

Дыхание снова стало неровным.

— Снова вспышка. Никакая это не звезда, там кто-то есть! Все, хватит, я сматываюсь отсюда…

Мотор запыхтел, но не завелся. Голос Мэгги зазвучал приглушеннее, будто она уронила диктофон, суматошно пытаясь завести машину.

— Давай, давай же! Только не это! Поверить не могу, «мини», не будь такой клячей! Чертова груда металлолома, вперед!

Тут Мэгги вздохнула с облегчением.

— Слава богу! Вон фары. Он приехал. Чертовски опоздал, но я ему прощу! — Она истерично рассмеялась, шмыгнула носом. — Подумает, что я дешевая писака. Давай, Мэг, соберись. Ты должна вести себя как профессионал. Черт, фары просто ослепляют. Может, выключишь их, а? Так, спрячем диктофон…

Снова сработала защелка, открылась дверца. Мэгги зазвучала уверенно и дерзко:

— Привет! Знаешь, сколько сейчас времени? Мы же договаривались в полночь. Послушай, может, вырубишь фары? Я ничего не вижу… О, извини, я не… Эй, что ты… О боже! БОЖЕ!

Я опустил голову. Из диктофона понеслись крики и мольбы о помощи. Устройство все записало. С ударом и треском оно отлетело в сторону во время борьбы, но это не заглушило жутчайшую запись смерти.

Визг и борьба достигли накала, и тут повисла тишина. Лишь слабый звук, похожий на журчание воды. Мы слушали завывания ветра. Диктофон выпал из машины, когда Мэгги удалось ненадолго вырваться. Без активации устройство вскоре выключилось. После затишья зазвучал голос Броуди:

— Интересно, надолго ли хватает зарядки?

— Надолго. Он и сейчас пишет.

Броуди нажал на кнопку.

Мы не могли смотреть друг другу в глаза. Казалось, будто, прослушав запись убийства Мэгги, мы стали соучастниками.

— Почему она не произнесла имени ублюдка? — произнес Фрейзер. Даже он был потрясен.

— А зачем? — ответил я. — Мэгги делала запись для себя. Кем бы он ни был, она не думала, что этот человек представляет опасность. Нервничала только во время ожидания, но не когда он приехал.

— Все неправильно поняла, верно? — сказал сержант. — Фары. Он наверняка оставил их гореть, чтобы ослепить Мэгги, чтобы она не видела, что у него нож.

— А как насчет вспышек? — спросил Броуди.

— Мэри Тейт, — догадался я.

Он кивнул и закрыл руками усталое лицо.

— Гуляла со своим игрушечным фонариком. Если бы не трагедия, вышло бы иронично. Мэгги испугалась безобидной девочки и открыла дверь убийце.

— Да, но кто это был? — разочарованно произнес Фрейзер.

Броуди переключил внимание на диктофон.

— Послушаем, что там еще есть. — Он мрачно улыбнулся. — Семь бед — один ответ.

Ветер раскачивал машину, дождь хлестал по стеклам, будто пытался прорваться внутрь. Проиграв последний файл, Броуди решил вернуться к первому и прогнать все по очереди. Снова зазвучал голос Мэгги:

— Что ж поездка становится интересней, чем я ожидала. Жаль, что у бабушки нет выхода в Интернет: информационный век прошел мимо нее. Придется попросить коллег с работы следить за новостями. И выяснить биографию Дэвида Хантера. Пахнет жареным. — Усмешка. — И в его прошлом наверняка тоже немало любопытных моментов. Что здесь делать эксперту из Лондона, да еще с треклятым сержантом Нилом Фрейзером? Боже, из всех полицейских именно он!

Я посмотрел на Фрейзера. У него был свирепый вид.

— Поставил мне на руку огроменный синяк, когда вытаскивал из коттеджа. Надо накатать на него жалобу. Хотя сейчас не до этого. Боже, в каком виде этот труп! Вот бы взглянуть поближе. Может, рискнуть вечером? Фрейзер в это время сто процентов будет в баре…

У сержанта покраснели уши. Броуди невозмутимо открыл следующий файл.

Мэгги была сердитой и запыхавшейся.

— Пустая трата времени. Так и не удалось посмотреть на тело. Последний раз играю в разведчиков. — Дальше голос подобрел. — Неслабо напугал, надо признать. Взял так и выпрыгнул из-за угла! Как же зовут этого молодого полицейского? Кажется, Дункан. Ответственно стоит на карауле, хотя человечен. И симпатичный, если на то пошло. Интересно, есть ли у него девушка?

Следующие две записи содержали размышления о семье и работе. Броуди промотал их, пока не выскочило знакомое имя.

— Заходила к Страчану в надежде на интервью. Никаких шансов. Там был Дэвид Хантер с перевязанной рукой. Додумался гулять ночью по Руне без фонарика. — Мэгги ухмыльнулась. — Заглянул и Брюс Камерон, как обычно, ошивается вокруг Грейс. Противный тип. И как Страчан его терпит? Грейс мила, хотя такая красавица, что мне следует ее ненавидеть, завидуя по-черному. Не могу понять, что за орешек ее муж. То он само очарование, то холоден как лед. Хотя я бы ему не отказала…

Запись закончилась озорным смехом.

Следующий файл опять был личным: Мэгги беспокоилась о своем карьерном росте. Броуди проскочил его. Потом зазвучало нечто знакомое.

— Срезала путь по улочке за отелем и неожиданно натолкнулась на Майкла Страчана. Он выскочил с черного хода. Выглядел так смущенно, когда я поздоровалась. Не знаю, кто из нас больше испугался, он или я. Мне и в голову не приходило, что между ними может что-то быть. Эллен, конечно, симпатичная, но он женат на богине! Тут явно что-то нечисто. Надо расспросить бабушку, народ наверняка чешет языками…

Так вот кто анонимно посещал Эллен, когда я нашел ее в слезах на кухне. Время и дата записи совпадали. Я ничуть не удивился, хотя не особо обрадовался. Неловко переглянулся с Броуди. Тот нахмурился и без комментариев включил следующую запись.

— Век живи — век учись. Считала себя опытной журналисткой, открывшей большой секрет, а, оказывается, это ни для кого не новость. Бабушка, конечно, поклялась молчать, благослови ее Бог. Знают все, но помалкивают. Интересно, держали бы люди язык за зубами, если б был замешан кто-то другой? Понимают, с какой стороны хлеб намазан. — Мэгги цинично усмехнулась. — Главное, это же очевидно, если присмотреться. Девочка светленькая, как и Эллен, те же рыжие волосы, а в остальном сразу видно, что отец Страчан…

«Вот черт!» — подумал я.

Фрейзер присвистнул.

— Так, значит, Страчан ходил налево? Некоторым людям всегда мало.

Броуди был потрясен, будто не верил ушам. Все вяжется. Что ответила Эллен на мой вопрос об отце дочери, когда обрабатывала мне ожоги? «У нас не было будущего».

Теперь ясно почему.

Морщины на лице Броуди стали еще глубже. Эллен не была ему дочерью, но он относился к ней по-отцовски. Сжав губы, он резким ударом нажал кнопку, чтоб прослушать следующий файл.

По голосу Мэгги сразу стало ясно — что-то случилось.

— Боже, какой жуткий день! Казалось, хорошая идея попросить у Страчана с женой интервью после нападения. Чудовищное событие, но они самые популярные люди на Гебридских островах, и это громкая история. Думала, какой хитрый ход — разлить суп по всему полу и невинно хлопать ресницами. А тут Дэвид Хантер со своей подколкой про супы «Ролтон». Боже, я чуть сквозь землю не провалилась.

И будто чтобы добить меня, он рассказал, что молодого полицейского отправили на тот свет. Дункана. Как же его фамилия? Ужас какой, даже фамилию вспомнить не могу. Тоже мне журналистка. А он был так мил, помог вынести чемоданы с парома. Даже когда поймал меня у коттеджа. Невероятно, его убил кто-то из наших — знакомый мне человек! Что происходит? Не хочу об этом больше говорить…

Запись резко оборвалась. От нашего дыхания в машине запотели стекла, мы словно погрузились в море тумана. Мир снаружи перестал существовать, пока Броуди искал следующий файл.

— Осталось всего два.

На этот раз казалось, будто испортился диктофон. Поначалу доносилась нечленораздельная речь, переплетение странных звуков. Тут прогремел голос Гутри, который заказал выпить, и я понял, что мы слушаем запись перед собранием в баре. Обрывки разговоров, затем вступил Броуди. Едва слышно — видимо, с другого конца помещения.

Кинросс резко отказался верить, что убийца среди жителей острова. Мэгги спросила, кем была жертва, Камерон провалил попытку самоутвердиться. Собрание закончилось.

Напряжение в душном салоне возросло до предела. Молчание нарушил Броуди:

— Последний.

Голос Мэгги звучал оптимистично:

— Наконец-то мне выпал шанс! Чуть не упустила. Даже не знала, что в глубине кармана пальто спрятана записка. Была бы последней неудачницей, если б не нашла ее вовремя. Впрочем, не знаю, зачем ему со мной встречаться в полночь, тем более у Бодах Руна. Есть в нем что-то театральное, надо признать. Предложи такое любой другой, я бы дважды подумала. Скорей всего просто хочет, чтобы к тому времени покрепче заснула жена. В любом случае не могу отказаться от такой возможности. Давно пытаюсь вымолить у него интервью, и если Майкл Страчан хочет поговорить с глазу на глаз, не буду спорить.

Раздался резкий бурный смех.

— Хорошо, что я не разбила еще один бабушкин горшок. Боже, надеюсь, он меня не разыгрывает. Вот досада будет, если он не приедет…

Запись закончилась. Дождь стучал по крыше, скорбно завывал ветер. Не произнося ни слова, Броуди еще раз включил последнюю часть.

— …если Майкл Страчан хочет поговорить с глазу на глаз, не буду спорить…

К Фрейзеру первым вернулся дар речи:

— Бог мой! Она поехала на встречу со Страчаном?

— Ты сам слышал, — тихо произнес Броуди. Он сидел неподвижно.

— Но… это бред какой-то! Зачем Страчану ее убивать? И других? А как же его жена? Он не мог напасть на нее сам!

— В отчаянии люди способны на что угодно, — сказал Броуди и медленно покачал головой. — Я не ждал такой развязки, но Страчан больше подходит на роль убийцы, чем Кинросс. Мы думали, Дженис Дональдсон убили за попытку шантажа клиента, а кто самая выгодная мишень? Вдовец, капитан парома, или богатый женатый мужчина, оплот общества?

— Да, но… зачем Страчану связываться с дешевой проституткой, когда у него такая жена?

Броуди устало пожал плечами:

— Некоторых возбуждает мерзость. Что касается остального… Чем больше человеку терять, тем усерднее он пытается замести следы.

Я не хотел принимать такой вариант, хотя все вязалось. Сначала Дженис Дональдсон, затем погиб Дункан: Страчан подчищал за собой. Как бы невинны ни были настойчивые попытки Мэгги взять интервью, для убийцы, который не хочет рисковать, все видится в ином свете.

— Он сунул записку вчера, — медленно произнес я. — Оставил Грейс и Мэгги со мной, а сам пошел чистить пальто.

Записка, должно быть, затерялась где-то, выпав из сумочки Мэгги вместе со всем остальным. Мой шок сменился гневом, осознанием масштаба преступлений Страчана. Он предал всех, кто ему доверял.

Включая меня.

«Рейнджровер» качнулся под порывом ветра. Пока мы слушали запись, ураган усилился.

— Что будем делать? — спросил Фрейзер.

Двигаясь с медлительностью тяжелобольного, Броуди открыл бардачок и положил туда диктофон.

— Проверь радиосвязь.

Фрейзер попытался включить сначала свою рацию, потом установленную в машине.

— По-прежнему глухо.

Броуди кивнул, будто ничего другого и не ожидал.

— Мы больше не можем ждать подкрепления. Надо его брать. Страчан смотается с острова при малейшем прояснении погоды. Помимо собственной яхты, тут дюжина лодок. За всеми не усмотришь.

— Откуда такая уверенность, что он подастся в бега? — возразил сержант и сам себе удивился.

— Он убил троих, включая офицера полиции, — неумолимо произнес Броуди. — Мэгги ничего не знала, а он расправился с ней на всякий случай. Теряет хватку, впадает в отчаяние. Дай ему шанс, и его как ветром сдует. Или пришьет еще кого-нибудь. Думаешь, Уоллес за это по головке тебя погладит?

Фрейзер недовольно кивнул:

— Да, да, вы правы.

Броуди повернулся ко мне, сержант завел мотор. После прослушивания записей с ним произошла некая перемена — то ли из-за того, что Страчан оказался убийцей, то ли потому, что он еще и отец ребенка Эллен.

— Как насчет тебя, Дэвид? Я не вправе просить тебя ехать с нами, но высоко бы оценил помощь. Нам нужна всяческая подмога.

Я сомневался, что от меня со сломанной рукой будет много пользы, тем не менее кивнул. Раз уж я зашел так далеко, надо довести дело до конца.

Из-за Страчана пострадало достаточно людей.

«Сааб» Майкла и «порше» Грейс стояли во дворе дома. Фрейзер припарковался прямо за ними, преграждая выезд. При выходе из машины нас встретил неистовый разрушительный ветер. Понизилась температура, угрожая превратить дождь в ледяшки, бьющие со всех сторон. Броуди остановился у «сааба», нагнулся проверить шины. Затем посмотрел на меня, убедиться, что я тоже заметил.

Они были покрыты толстым слоем грязи.

Фрейзер повел нас к дому. Гранитные стены высились с отвесной неприступностью. Схватив железное кольцо, крепкий сержант начал молотить так, будто хотел разнести дверь в щепки.

Внутри залаяла собака, затем открылась дверь.

Грейс выглянула через щелку с цепочкой. Узнав нас, улыбнулась:

— Секунду.

Закрыла дверь, чтоб снять цепочку, затем распахнула настежь.

— Извините за такую предосторожность, просто после вчерашнего…

Ссадина на щеке только подчеркивала ее красоту. Однако под глазами появились синяки, чего не было до нападения. Нападения, совершенного собственным мужем, чтобы отвлечь от себя подозрения.

Мое возмущение стянулось в тугой узел решимости.

— Муж дома? — спросил Фрейзер.

— Нет, к сожалению, его нет. Пошел на прогулку.

— А машина стоит у дома.

Грейс удивилась такой резкости.

— Он не всегда берет машину. А что? Что-то случилось?

— Вам известно, где он?

— Нет. Послушайте, будьте любезны объяснить мне, что происходит. Зачем вам так срочно понадобился Майкл?

Фрейзер проигнорировал вопрос. Из кухни продолжала безумно лаять собака, скребя когтями по двери.

— Не возражаете, если мы осмотрим дом?

— Но я же сказала вам, что его нет.

— Мне бы хотелось убедиться в этом самому.

Грейс вздрогнула от такого тона и словно собралась отказать ему. Затем сердито кивнула:

— Не терплю, когда меня подозревают во лжи. Но если это необходимо…

— Здесь посмотрю я, — сказал Броуди, — а ты проверь внешние строения.

Грейс наблюдала за ними с гневным и озадаченным видом.

— Дэвид, почему они ищут Майкла? В чем дело?

Я замялся. Она забеспокоилась.

— Ведь это не имеет никакого отношения к последним кошмарам? К убийствам?

— Извините, мне нельзя об этом говорить, — сказал я, переживая, что весь ее мир сейчас разобьется вдребезги.

Собака впала в истерику при звуке наших голосов.

— О, Оскар, ради бога, успокойся! — сказала Грейс, нетерпеливо открыла кухонную дверь и запихнула золотистую охотничью обратно. — Пойди погуляй.

Собака завиляла хвостом, не сопротивляясь тому, что ее тянули к черному входу.

Спустился Броуди. Покачал головой:

— Его здесь нет. Где Грейс?

— Выпускает собаку. Она напугана. Кажется, начала догадываться, что происходит.

Он вздохнул:

— Страчан за все ответит. Страшно узнать, что твой муж убийца, не говоря уже о ребенке на стороне. — Броуди сморщился от переживаний. — Боже, о чем думала Эллен?..

— Броуди, — прервал я, но было поздно.

Грейс застыла в дверях.

— Госпожа Страчан…

— Я не верю вам, — прошептала она, побледнев.

— Извините, не следовало вам слышать это подобным образом.

— Нет… Вы лжете! Майкл не способен на такое. Он не способен!

— Сожалею…

— Убирайтесь! Прочь! — раздался уже всхлип, а не крик.

— Пошли, — тихо сказал Броуди.

Мне не хотелось оставлять ее в таком состоянии, но я ничего не мог ни сделать, ни сказать, чтобы успокоить Грейс. Мы вышли, а она села на пол и обхватила руками колени. Лицо исказила маска ужаса. Броуди закрыл дверь.

— Боже, как некрасиво получилось…

— Да уж! — рассердился я. — Пойдемте искать Фрейзера.

Я укутался и натянул капюшон, и мы пошли проверять внешние строения. Сильно похолодало. Ветер швырял нас назад, хлеща по лицу градом. Сержант вышел из амбара, едва мы обогнули дом.

— Что-нибудь нашел? — спросил Броуди.

— Идите сами посмотрите.

Он завел нас внутрь. Последний раз мы там были вместе со Страчаном, когда пропала Грейс. Точнее, мы думали, будто она пропала. А он прекрасно знал, где находится жена.

Фрейзер подошел к газонокосилке в дальнем углу. За ней стояла большая канистра. Без крышки, с порванным пластиковым кольцом на горлышке.

— Спорим, за фургоном мы нашли крышку именно от этой канистры? — сказал сержант. — А помните, у Грейс нежданно-негаданно закончился бензин? Бьюсь об заклад, его Страчан позаимствовал, чтоб лучше горело. Попадись только мне этот ублюдок…

Броуди стиснул зубы, глядя на цистерну.

— Проверим на яхте.

Лодка качалась на прежнем месте, дверь была не заперта. На полу до сих пор валялись осколки от системы радиосвязи. Страчана там не оказалось.

— И где его носит? — хмуро пробурчал Фрейзер, стоя в рубке. — Ищи теперь по всему острову.

Я знал, что есть только одно место, куда мог пойти Страчан. Броуди, видимо, тоже это понял.

Майкл в горах. У погребальных пирамид.

Преодолевая огромные расстояния, шторм слабел. Зарождаясь в зоне Северного полярного круга, фронт набирал скорость и силу, проносясь над северным Атлантическим океаном. Достигая Великобритании, он утрачивал неистовость первозданной стихии.

Однако о Руну ураган разбивался с диким бешенством, будто хотел сорвать маленький островок и унести в море. Пока мы поднимались по открытому склону Беинн-Туиридх, ветер усилился вдвое. Резко упала температура. Холодный дождь превратился в град, белые горошины бились о землю и подпрыгивали под ногами, барабанили по капюшону, словно гравий.

Мы оставили машину на дороге у самого подножия. Еще не начало смеркаться, но видимость была слабой, близился вечер. До захода солнца остался час-другой. Как только наступит темнота, наше пребывание на горе станет не просто опасным, а смертельно опасным.

Несмотря на физическое напряжение, руки, ноги и лицо занемели. От холода поврежденное плечо горело тупой, изматывающей болью. В довершение всего мы весьма смутно представляли, где находятся пирамиды. Прежде я лишь случайно набрел на них ночью, идя на свет от костра Страчана, в бреду от мучительной боли. При дневном свете горный склон состоял из коварного сочетания гальки и впадин.

— Никогда не поднимался так высоко, — тяжело дыша, произнес Броуди. — Думаю, до пирамид недалеко. Если не собьемся с прямого курса, скоро будем там.

Я не был так уверен. Кругом лежал лишь щебень, и ничего похожего на тропу. Мы сами выбирали путь, часто натыкаясь на выступы, по которым приходилось карабкаться или обходить. Если Страчану удалось в одиночку отнести меня вниз по такому месту, он явно сильнее, чем кажется.

И опаснее.

Мы шли против ветра, сгибались от непомерных усилий. Начали вместе, но на крутом откосе растянулись. Броуди решительно ушел вперед, с привязанной рукой я едва держал равновесие, поэтому отстал. Позади всех оказался Фрейзер. Толстый, физически слабый сержант сипло дышал и с каждым шагом все больше отдалялся.

Я подумал попросить привала, как услышал шум позади. Обернулся — упал Фрейзер. Вместе с лавиной камней он проехал вниз на руках и коленях. Остался стоять на четвереньках, хватая ртом воздух, не в силах встать.

Броуди шел вперед, ничего не заметив.

— Броуди! Стой! — крикнул я, но ветер принес слова обратно.

Я поспешил к Фрейзеру. Взял его под мышки и попытался поднять на ноги. Тяжелый мертвый вес.

— Дай передохну минутку, — простонал он.

Ни минута, ни пять ничего не изменят. Сержант не сможет идти дальше. Впереди, сквозь стену града, едва виднелся Броуди. Резкий порыв ветра ударил по глазам ледяными иглами, и я отвернулся.

— Сможете вернуться в машину? — спросил я, прильнув вплотную к уху.

Он кивнул, грудь тяжело вздымалась.

— Уверены?

Фрейзер раздраженно отмахнулся. Я оставил его и поспешил за Броуди. Теперь он совсем скрылся из виду. Пытаясь нагнать его, я совсем выбился из дыхания. Смотрел лишь под ноги, чтоб не подставлять лицо свирепому ветру. Когда б ни поднимал голову в надежде увидеть Броуди, град стоял стеной, похожей на экран сломанного телевизора.

Оступившись, я приземлился на колено и стал глотать легкими воздух. Не знал даже, сколько еще смогу пройти.

— Броуди! — крикнул я, но в ответ раздалось лишь завывание ветра.

С трудом поднялся на ноги. Слишком обдуваемое место, чтобы долго оставаться: надо решать, продолжать ли путь или последовать за Фрейзером. Насыпи камней вокруг были причудливо симметричны. Силясь нагнать Броуди, я смотрел вперед и не замечал даже, где иду.

Тут до меня дошло, что я стою посреди погребальных пирамид.

Однако Броуди не было и следа. Нет, он не мог пройти мимо них, хотя со мной это едва не произошло. Вдруг вихрь образовал проблеск в кружащем граде, будто отодвинули штору. Это длилось пару мгновений, но я успел рассмотреть крупное каменное сооружение поодаль на склоне.

Я направился к нему, ботинки скользили по сырому дерну. Круглая хижина служила входом в пещеру. Снаружи было пепелище. Угли давно остыли, покрылись градом, однако мне померещился огонь, вспомнилась фигура в капюшоне, которая так внезапно вышла на свет в ту ночь, когда я заблудился. В памяти всплыли слова Страчана: «В брохе хорошо думать. Представляете, две тысячи лет назад здесь сидели люди. А я словно продолжаю традицию».

Я огляделся, не ожидая увидеть ни Броуди, ни Фрейзера, но втайне надеясь. Кроме меня, снаружи не было ни души. Попытался вглядеться внутрь лачуги, стараясь всеми фибрами почувствовать присутствие человека. Оттуда зияла лишь темнота. Просто сделай это. Согнувшись, я нырнул в низкий вход.

Тишина окутала меня подобно одеялу, отрезав завывания ветра. В кромешной мгле воздух казался пропитанным древностью. Потолок не давал выпрямиться во весь рост. Никто на меня не прыгнул. Глаза начали привыкать, я увидел холодные каменные стены и голую землю под ногами. В лачуге было пусто, будто тысячу лет сюда не заходило ни души.

Затем, углом глаза, я увидел белое пятно. Нагнулся рассмотреть поближе. В окаймленном камнями углублении была полусгоревшая свеча на желтых разводах застывшего воска, оставленных бесчисленными предшественницами.

Я нашел логово Страчана. Но где он сам?

Выпрямившись, я заметил, как ненадолго потускнел свет за спиной. Резко повернулся, сердце бешено стучало. От стены отделилась чья-то тень.

— Привет, Дэвид.

26

Я не ответил. Мозг словно отключился, парализуя речь и движение. Страчан шагнул вперед, и в проходе вырисовался силуэт.

В опущенной руке он держал нож, лезвие отражало свет.

— Снова сюда забрался? Я же говорил, тебе тут понравится.

В стенах броха голос разносился глухим эхом. Страчан не стал подходить ближе, но он преграждал мне единственный выход. Я старался не смотреть на нож. Изо рта Страчана шел пар. Глаза были впалыми и затравленными, бледное лицо оттеняла сине-черная щетина.

Он наклонил голову, прислушиваясь к ветру.

— Знаешь, что такое Беинн-Туиридх? По-гэльски это «стонущая гора». Меткое название, правда?

Тон был непринужденным, будто Страчан заглянул к другу в гости. Провел рукой по стене. Другая — та, что с ножом — оставалась опущена.

— Это место не такое древнее, как пирамиды. Построено около тысячи лет назад. Такие брохи раскиданы по всему острову. Я так и не понял, зачем их строили. К чему рядом с кладбищем сторожка? Чтобы присматривать за мертвыми? Как думаешь?

Я не ответил, и Страчан улыбнулся:

— А, ты же здесь не из археологического интереса, верно?

— Мэгги Кэссиди умерла. — Ко мне вернулся голос.

Он рассматривал крупные камни.

— Знаю.

— Это ты убил ее?

Страчан замер у стены. Затем со вздохом опустил руку.

— Да.

— И Дункана? И Дженис Дональдсон?

Он не удивился, услышав имя проститутки. Лишь кивнул, развеяв все мои сомнения.

— Зачем?

— Какая разница? Они мертвы, и их не вернешь.

Страчан съежился. Я должен был ненавидеть его, но совсем сбился с толку.

— У тебя была на то причина!

— Тебе не понять.

В глазах не мелькнуло ни следа безумия. Только усталость. И печаль.

— Дженис Дональдсон шантажировала тебя, так? Угрожала рассказать Грейс?

— Не впутывай сюда Грейс, — предупредил он резко огрубевшим голосом.

— Тогда объясни мне.

— Ладно, она меня шантажировала. Мы трахались, а когда она поняла, кто я, проявила излишнюю жадность. Поэтому я с ней покончил, — вяло рассказал Страчан, будто не имел к произошедшему никакого отношения.

— А как же Дункан и Мэгги?

— Путались под ногами.

— И все? Это повод для убийства?

— Да, именно! Я забил их, как свиней, и получил огромное удовольствие! Потому что я больной извращенец! Ты это хотел услышать?

Голос был полон самопрезрения.

— И что теперь?

Во время разговора я пытался незаметно вытащить больную руку из повязки под курткой. Одной рукой с ним не справишься, хотя и с двумя шансов мало.

Страчан стоял, оттеняемый внешним светом, в полутьме.

— В этом-то и вопрос.

— Не усугубляй свое положение, — сказал я с уверенностью, какой не испытывал. — Подумай о Грейс.

— Я предупреждал тебя не впутывать Грейс!

Он шагнул вперед. Я стоял на месте, сопротивляясь желанию пятиться.

— Зачем ты напал на нее? На собственную жену!

На лице Страчана отразилась боль.

— Она не вовремя появилась. Я был дома, когда вы втроем приехали. Сразу понял, зачем вы пожаловали, и знал, что еще вернетесь. Не хотел, чтобы вы пользовались радио на яхте, мне нужно было время подумать. Чертова собака унюхала, где я, и когда Грейс спустилась в рубку, я… напал со спины и заломил ей руки. Не рассчитал удар. Она не должна была видеть, кто уничтожил радио!

— И затем ты изобразил насилие? Заставил ее пройти через весь этот кошмар?

— Ничего другого мне не оставалось!

Ему было стыдно. Я продолжал давить:

— Ты понимаешь, что тебе не сбежать с острова?

— Может. — Губы подернулись странной улыбкой. Меня бросило в жар. — Но я не собираюсь так просто сдаваться.

Страчан поднял нож. Лезвие сверкнуло серебром.

— Знаешь, зачем я сюда пришел? — спросил он, однако причины я так и не узнал.

Сзади на него набросилась грузная фигура. В борьбе нож отлетел в сторону, меня оттолкнули к стене. В плечо выстрелила боль, от удара посыпались камни. Перед моими глазами все плыло, а Страчан дрался с кем-то на полу. В полутьме я разглядел суровое лицо Броуди. Майкл был моложе и сильнее, но на стороне старика был вес. Навалившись на Страчана всем грузом, он бил кулаком в лицо. Снова и снова. Майкл перестал сопротивляться после второго удара. Я думал, Броуди остановится, но он продолжал.

— Броуди!

Бывший детектив меня не слышал. Снова замахнулся, однако я схватил его руку.

— Ты убьешь его!

Он оттолкнул меня. В тусклом свете я видел мрачную решимость на лице и понимал, что Броуди себя не контролирует. Я оттолкнулся от стены и навалился на старика в попытке сбить его с недвижного Страчана.

В плечо словно ударила молния. Броуди попытался отпихнуть меня в сторону, однако я обезумел от боли и дал отпор.

— Нет!

Едва мне показалось, что детектив сейчас сцепится со мной, как его ярость иссякла. Тяжело дыша, он прислонился к стене. Нервный приступ прошел.

Я опустился на колени рядом со Страчаном. Тот был окровавлен и оглушен, но жив.

— Как он? — спросил Броуди.

— Жив.

— Более чем ублюдок заслуживает. — В голосе не осталось неистовства. — Где Фрейзер?

— Вернулся в машину. У него не хватило сил подняться.

Я огляделся в поисках ножа. Он валялся у стены. Положил оружие в пакет. Складной рыбацкий нож с лезвием сантиметров тринадцать. Немаленький.

Глядя на него, я начал сомневаться. В чем дело? Что не так?

Броуди протянул руку:

— Давай, я сохраню нож. Не беспокойся, не буду пускать его в ход, — добавил он, когда я заколебался.

Меня переполняло гложущее чувство. Страчан простонал, когда Броуди забрал оружие и положил в карман.

— Помогите мне поднять его.

— Сам справлюсь, — сказал Майкл.

У него был сломан нос, отчего голос звучал как-то замогильно. Броуди все равно взялся за дело, и только когда он заломил Страчану руки, я увидел, как сверкнули наручники.

— Что вы делаете?

— Получил в качестве сувенира, когда пошел на пенсию. — Он защелкнул наручники. — Называй это гражданским арестом.

— Я не сбегу. — Майкл не пытался сопротивляться.

— Теперь уже нет. Поднимайся. — Броуди грубо подтолкнул его. — В чем дело, Страчан? Ты не собираешься заявлять о своей непричастности? Настаивать, что ты никого не убивал?

— А в этом есть смысл? — понуро спросил он.

Броуди удивился, будто не ожидал такой быстрой капитуляции.

— Нет. Пошли отсюда.

Я нырнул за ними, заморгав от дневного света. От ледяного ветра перехватывало дыхание. Я подошел осмотреть Страчана. На лице было месиво. Кругом кровь и слизь, один глаз вздулся до узкой щелочки. Судя по распухшей щеке, сломан был не только нос. Я достал платок и попытался остановить кровь.

— Пусть течет, — сказал Броуди.

Страчан изобразил пародию на улыбку.

— А вы не из гуманистов, да?

— Спуститься сможешь? — спросил я.

— У меня есть выбор?

Выбора не было ни у кого. Не только Страчан был в плохой форме. Подъем и драка измотали Броуди.

У него посерело лицо, я и сам вряд ли выглядел лучше. Плечо дико пульсировало, я дрожал от ветра, пробивавшего потрепанную от пожара куртку подобно ледяным иглам. Следовало поскорее уходить с обнаженной горы.

Броуди пихнул Страчана:

— Пошел!

— Полегче, — посоветовал я, заметив, что Майкл едва не упал.

— Побереги свою жалость. Он бы убил тебя, если б успел.

Страчан обернулся на меня через плечо:

— Я не нуждаюсь в жалости. Но тебе с моей стороны ничто не угрожало.

— Ах да, — ухмыльнулся Броуди. — Ты просто случайно держал в руке нож.

— Я поднялся сюда покончить с собой, а не с ним.

— Заткнись, Страчан! — велел ему Броуди и повел вниз по склону.

Во мне все сильнее крепло чувство, будто я что-то упустил. Мне хотелось дослушать исповедь Майкла.

— Не понимаю, — сказал я. — Ты убил троих. С чего вдруг накладывать на себя руки?

Безысходное отчаяние у него на лице показалось мне искренним.

— Погибло достаточно людей. Я хотел быть последним.

Броуди подтолкнул его так, что Страчан плюхнулся на колени на покрытую градом траву.

— Лжешь, чертово отродье! У тебя руки по локоть в крови, и ты смеешь заявлять такое? Боже, тебя следует…

— Броуди!

Я быстро встал между ними.

Бывшего детектива трясло от ненависти к человеку, стоявшему перед ним на коленях. Невероятным усилием воли он заставил себя расслабиться. Кулаки разжались.

— Ладно, просто противно слышать, как он строит из себя благородного. Столько жизней разрушил. Включая Эллен…

— Понимаю. Пришел конец. Отдадим его в руки правосудия.

Броуди сделал глубокий вдох и кивнул в знак согласия. Однако Страчан не сводил с него взгляда.

— При чем тут Эллен?

— Нет смысла отрицать, — с горечью произнес детектив. — Мы знаем, что ты отец Анны. Да поможет ей Бог.

Страчан с трудом поднялся, излучая неподдельное беспокойство.

— Откуда вы узнали? Кто вам сказал?

— Ты не так умен, как тебе казалось, — холодно ответил Броуди. — Мэгги Кэссиди обнаружила. Похоже, на острове это ни для кого не секрет.

Майкла словно током ударило.

— А Грейс? Она знает?

— Тебя это должно волновать меньше всего. После всего…

— Она знает?!

Мы опешили от такой горячности. Я ответил, ощущая, как нарастает дурное предчувствие.

— Это произошло случайно. Она подслушала.

— Нам срочно надо в деревню, — заявил Майкл и ринулся вперед.

Броуди схватил его за плечо:

— Ты никуда не пойдешь.

Страчан вырвался:

— Отпусти, придурок! Боже, что вы наделали!

Меня убедил не гнев в его глазах, а нечто иное.

Страх.

И я сразу понял, что меня беспокоило. Что вызвал блеск лезвия ножа. Слова Страчана: «Я забил их, как свиней!» Это был тошнотворный отвлекающий образ, особенно после глубоких порезов на обгоревшем теле Мэгги и крови вокруг машины. Пусть Мэгги зарезали, действительно забили как животное, но остальные жертвы погибли иначе. Значит, или Страчан лжет, или…

О боже. Что мы натворили…

— Снимите с него наручники, — сказал я дрожащим голосом.

Броуди уставился на меня, как на сумасшедшего.

— Что? Я не собираюсь…

— Нет времени для споров! — вмешался Страчан. — Надо спускаться! Срочно!

— Он прав. Поторопимся, — подтвердил я.

— Зачем, бога ради? Что стряслось? — спросил Броуди, вставив ключ.

— Он не убивал, — заявил я, чтобы ускорить процесс. С ужасающей ясностью до меня дошла чудовищность совершенной ошибки. — Это сделала Грейс. Он всего лишь защищал ее.

— Грейс? — недоверчиво переспросил Броуди. — Его жена?

Окровавленное лицо Страчана исказилось отвращением к себе.

— Грейс мне не жена. Она моя сестра.

27

Спуск к «рейнджроверу» был кошмарным сном. Хоть град и перестал, склон был покрыт белыми шариками медленно тающего льда, по которым ноги скользили сами собой. Ветер, что бил в лицо при подъеме, теперь подгонял в спину, делая спуск еще опаснее.

Взглянуть назад в прошлое — жестокая роскошь. В чем-то мы были правы, но в целом жутко ошибались. Поджог больницы, уничтожение радио на яхте и нападение на Грейс — дело рук Страчана. Он пас нас с момента прибытия на остров, старался быть в курсе развития расследования, временами пытался запутать след. И все ради того, чтобы обезопасить свою сестру, но не себя. Не он убийца.

Она.

Было тошно думать, сколько времени упущено. Единственная надежда зиждилась на том, что когда Страчан узнал про убийство Мэгги, он прихватил с собой все ключи от машин, чтобы Грейс не могла уехать из дома. Если ей захочется наведаться в деревню, придется идти пешком. Времени ей хватит. Я пытался успокоить себя, думая, что она не сразу отправилась в отель, но сам не верил в это. Мы с Броуди оставили Грейс в безумном состоянии. От безумия недалеко до гнева. Повисшие в воздухе вопросы могли подождать. Наша основная задача состояла в том, чтобы добраться до Эллен с Анной раньше Грейс.

Если уже не поздно.

Во время спуска мы не разговаривали. Не было ни времени, ни сил. Достигнув пологой поверхности, пустились бежать, спотыкаясь и хрипло дыша. Страчан был физически самым сильным, хотя, судя по прижатой к боку руке, у него была сломана еще и пара ребер.

Фрейзер заметил наше приближение. В «рейнджровере» работал мотор, от обогревателя шел благословенный теплый воздух. При виде окровавленного лица Страчана сержант свирепо улыбнулся:

— Упал на ступеньках, да?

— Отвези нас в отель. Быстро! — приказал Броуди, свалившись на переднее сиденье. — Надо срочно найти Эллен.

— Зачем? Что…

— Езжай!

Не успев перевести дыхание, Броуди повернулся к Страчану, как только Фрейзер нажал на газ и помчался к деревне.

— Выкладывай.

Раздробленное лицо Майкла было не узнать. Сломанный нос стал плоским, щека под затекшим глазом почернела. Вероятно, он испытывал неимоверную боль, но не подавал виду.

— Грейс больна. И в том моя вина, — мрачно произнес он. — Поэтому я и не собирался спускаться с горы. После моей смерти она стала бы безопасна.

— Но почему она вообще опасна? — потребовал ответа Броуди. — Ты ее брат, так зачем ей это все?

— Брат? — воскликнул Фрейзер на повороте, и мы все наклонились в сторону.

Страчан словно смотрел в пропасть своих рук творения.

— Она ревнует меня.

Снаружи проносились голые холмы, сливаясь в однотонное полотно. Ко мне первым вернулась речь.

— Грейс убила Мэгги из ревности? — спросил я, не веря своим ушам.

Опухший рот невольно скривился. Страчан расслабленно качался от хода машины, не пытаясь удержать равновесие.

— Я не знал, пока она не вернулась вся в крови. Мэгги дважды заходила к нам домой, хотела меня видеть.

Грейс могла проигнорировать первый раз, но не второй. Притворилась, будто испугалась кого-то, чтобы я не мешался, пока она кладет записку в пальто Мэгги, назначая встречу. Даже взяла мою машину, и Мэгги думала, будто это я.

Так, значит, появление привидения было способом отвлечь внимание. Хитрая уловка Грейс, а не Страчана.

— Вы должны правильно понять. — В голос Майкла впервые прокралась мольба. — Мы вместе росли. Мама умерла еще в детстве. Отец постоянно путешествовал. Мы жили в изолированном имении, с охраной и частными учителями. Никого не знали, кроме друг друга.

— Переходи к сути, — велел Броуди.

Страчан опустил голову. Его словно по-прежнему окутывала темнота броха, мешаясь с запахом затхлого пота и крови.

— В шестнадцать лет я как-то напился и пошел в комнату Грейс. Не буду вдаваться в подробности, что произошло. Это было неправильно, и в том моя вина. Никто из нас не хотел останавливаться. Оно вошло… в привычку. Повзрослев, я решил положить всему конец, но тут… Грейс забеременела.

— Выкидыш, — вспомнил я откровение Майкла в гостиной. С тех пор прошла вечность.

— Это не был выкидыш. Я заставил ее сделать аборт, — произнес Страчан со стыдом и болью в голосе. — В подпольной больнице. Пошли осложнения. Грейс чуть не умерла. Она так и не призналась, кто отец, даже когда ей сообщили, что она больше не сможет иметь детей. После этого она сильно изменилась. И раньше была собственницей, а тут… Когда умер отец, я пытался порвать с ней. Сказал, что все кончено, и начал встречаться с другой девушкой. Думал, она будет вынуждена смириться. Не тут-то было. Грейс нашла девушку и заколола.

— Боже… — произнес Фрейзер. Машину занесло на повороте. Сержант ехал как мог по извилистой мокрой дороге, и скорость казалась нам слишком медленной.

Страчан провел рукой по лицу, забыв про травмы.

— Никто не подозревал Грейс, а она даже не отрицала. Предупредила меня, что я не должен ни с кем встречаться, никогда.

— Если ты знал, что она опасна, почему не заявил в полицию? — спросил я, держась за поручень, пока машина прыгала по кочкам.

— И выдать нашу тайну? — Страчан покачал головой. — Мертвых не вернешь. Моя вина, что Грейс обезумела. Я не мог вот так взять и предать ее.

Нас всех подбросило: Фрейзер резко ударил по тормозам. Дорогу преградили овцы. Машина пошла юзом, разбрызгивая грязь. Сержант сигналил, овцы в страхе разбегались, блеяли и проносились мимо окон вплотную. Вскоре мы отделались от них и снова набрали скорость.

Страчан словно ничего не заметил.

— Мы уехали из Южной Африки, путешествовали по всему миру, жили там, где нас никто не знает. Люди думали, будто мы муж и жена. Я пытался ограничить… физическую близость между нами. Спал с другими. По большей части с проститутками. Мне не приходилось выбирать, — сказал Майкл с презрением к самому себе. — Однако Грейс не просто ревнива, она хитроумна. Всегда умудрялась пронюхать, и тогда…

Заканчивать мысль не было необходимости. Я молился, чтобы Фрейзер ехал быстрее. Мы еще не добрались даже до дома Страчана.

— Каждый раз мы переезжали на новое место, — продолжил Страчан. — И с каждым разом она реагировала все болезненней. Поэтому мы и поселились на Руне. Мне здесь нравится, уединенное место. Мы почувствовали себя частью общества. Мне захотелось сделать остров раем.

Броуди одарил его презрительным взглядом.

— И тут в твои планы вмешалась Дженис Дональдсон?

Страчан скривил лицо.

— Она меня шантажировала. Я встречался с ней некоторое время, но не говорил настоящего имени. Однажды, когда я был там, к ней наведался Йен Кинросс. Оказался клиентом. Он меня не видел, но по моему испугу Дженис что-то заподозрила. Навела справки, выяснила, кто я. Стала угрожать рассказать все Грейс. Я откупился. Боже, я дал ей больше, чем она просила! Жадность ее сгубила!

— Ты знал, что ее убила твоя сестра? — грубо спросил Броуди.

— Конечно, нет! Я понятия не имел, что Дженис приехала на Руну! Даже когда нашли труп, я не подумал о Грейс. Раньше поджогов не было. Только когда погиб полицейский… у меня открылись глаза.

Я вспомнил реакцию Страчана на тело Дункана. Рвало на полном серьезе, и шок вызвала не смерть, а осознание причастности Грейс.

— Зачем она его убила? — спросил Фрейзер не поворачиваясь. Он смело рулил на поворотах, и нас бросало из стороны в сторону.

— Не знаю. Раньше, когда у Грейс случался срыв… мы всегда уезжали. А тут не смогли. Она услышала о предстоящем расследовании и, наверно, запаниковала, попыталась избавиться от улик. Дункан оказался не к месту.

— Не к месту? — зарычал Фрейзер.

— Спокойно, — предупредил Броуди и повернулся к Страчану с каменным выражением: — Сколько человек она убила?

Майкл покачал головой:

— Точно не знаю. Она не всегда мне говорит. Четверых или пятерых, до приезда на остров.

Меня ужаснуло не только количество жертв, но и то, что Страчан не удосужился даже их запомнить.

— Расскажи об Эллен, — велел Броуди.

Майкл закрыл глаза.

— Эллен — это ошибка. Между нами всегда было некое… притяжение. Я пытался избегать ее, чтобы не вызывать подозрения у Грейс. Через несколько месяцев после нашего переселения Эллен собралась навестить друзей из колледжа в Данди. И я нашел предлог туда вырваться. Мы были вместе всего один раз, Эллен сама настояла. Когда я узнал, что она беременна, то предложил ей денег, чтобы уехала подальше. Туда, где безопасно. Эллен отказалась. Заявила, что не возьмет от меня ни пенса, потому что я женат. Вот ирония судьбы, верно? Я не спал всю ночь, думал, что произойдет, если Грейс узнает. Так и случилось.

Впереди появился дом Страчанов. Снаружи стояли обе машины, в одном из окон горел свет. В душе затеплилась надежда.

— Проверим, дома ли она? — спросил Фрейзер.

— Ее там нет, — уверенно сказал Майкл.

Броуди раздирали сомнения. Если Грейс дома, они покончат со всем прямо на месте. Если нет, потеряют еще больше времени.

— Что там на дорожке? — спросил я. На асфальте недвижно лежало нечто светло-желтое. У меня мурашки побежали по коже.

Это был Оскар, ретривер.

— Она убила собаку?! — воскликнул Фрейзер. — Какого черта она это сделала?

Никто не ответил, Страчан ожесточенно посмотрел на Оскара.

— Жми на газ, — велел Броуди сержанту.

Через несколько минут появился первый дом деревни. Начало смеркаться. Улицы были пугающе пустыми. Фрейзер на полной скорости свернул на боковую дорогу, ведущую к отелю.

Входная дверь была распахнута.

Страчан выпрыгнул из машины на ходу. Взбежал по ступеням и остановился как вкопанный. С разбитого лица сошла последняя краска.

— Боже… — ахнул Броуди, глядя внутрь.

Все было перевернуто вверх дном. В коридоре валялась ломаная мебель. Напольные часы лежали циферблатом вниз, сорванное со стены зеркало покрыло пол мелкими осколками. Исход необузданного бешенства.

Страчан проследовал внутрь.

Кругом была кровь.

Сгустившийся металлический запах напоминал вонь скотобойни. Кровь стекла в лужицы на деревянных досках, забрызгала панельные стены. У двери — чуть ли не до потолка. Здесь произошла первая схватка. Дальше след вел в бар, вереницей пятен, капель и смазанных шагов.

— О нет! — прошептал Страчан. — Ради бога, нет…

Кровь нигде не свернулась, была совсем свежей. Еще недавно она циркулировала по венам живого организма. Зрелище напрочь парализовало Майкла и Броуди.

Я проскользнул между ними и поспешил в бар. На дверном косяке был красный отпечаток ладони: кто-то схватился, чтобы не упасть. Слишком смазанный, чтобы определить размер руки, но довольно низко, будто человек полз.

Или это был ребенок.

Я не хотел заглядывать внутрь. Но выбора не было. Сделал глубокий вдох и шагнул в бар.

Там царил хаос. Столы и стулья опрокинуты, шторы порваны, бутылки и стаканы перебиты. Посреди лежал Камерон. Раскинутые в стороны руки расслабились, одежда пропиталась кровью, едва начавшей сворачиваться. На шее зиял глубокий надрез, прошедший по трахее будто в попытке освободить выступавший кадык.

Глаза были широко раскрыты в шоке, будто он не мог поверить, что Грейс сделала с ним такое.

Позади появился Фрейзер.

— О боже… — пробормотал он.

В воздухе повисли тошнотворные пары крови и алкоголя. И еще какой-то запах. Не успели мои ошарашенные органы чувств определить, с чем мы имеем дело, как в тишине раздался пронзительный крик.

Крик ребенка.

Он донесся из кухни. Страчан тотчас сорвался с места. Мы с Броуди помчались следом. Майкл распахнул дверь, и мы все замерли от представшей перед нами сцены.

Разруха в баре не шла в сравнение с кухней. Битая посуда хрустела под ногами, еда валялась на полу. Стол перевернут, стулья поломаны, свалился высокий буфет. Даже старую плиту отодрали от стены.

Однако в то мгновение никто этого и не заметил.

В углу стояла Эллен, в крови и в ужасе, но живая. Готовая замахнуться или отразить удар, она сжимала тяжелую кастрюлю так, что побелели костяшки.

Между ней и дверью была Грейс. Она крепко держала Анну, закрыв ей рот ладонью. Другой рукой приставила нож девочке к горлу.

— Стойте, не приближайтесь к ней! — крикнула Эллен.

Мы не двинулись с места. В промокшей одежде, Грейс была с ног до головы заляпана грязью: ей пришлось идти в деревню пешком. Черные волосы перепутались, исполосованное слезами лицо распухло. Даже в столь взъерошенном виде она оставалась красивой. Только теперь ее безумие было очевидно.

Как и нечто другое. Запах, который я заметил в коридоре и в баре, здесь бил в нос, застревал в гортани.

Газ.

Я посмотрел на вырванную плиту, переглянулся с Броуди. Он едва заметно кивнул.

— Баллоны во внутреннем дворике, — прошептал он Фрейзеру, не сводя глаз с Грейс. — Там должен быть клапан. Иди и закрути.

Сержант попятился назад и исчез в коридоре. За ним захлопнулась дверь.

— Она поджидала, пока мы вернемся от Роуз Кэссиди, — прорыдала Эллен. — С нами был Брюс, он попытался поговорить с ней, но она…

— Знаю, — спокойно произнес Страчан и сделал шаг вперед. — Опусти нож, Грейс.

Она посмотрела на окровавленное лицо брата. Грейс была словно натянутая струна, готовая порваться.

— Майкл… Что с тобой случилось?

— Не важно. Отпусти девочку.

Зря он упомянул Анну. Грейс рассвирепела.

— Хочешь сказать, твою дочь?

Страчан стушевался, но быстро пришел в себя.

— Она тебе ничего не сделала. Анна всегда тебе нравилась. Я знаю, ты не хочешь причинить ей вред.

— Это правда? — заплакала Грейс. — Скажи, что они все врут. Пожалуйста, Майкл!

«Ну, давай же, — подумал я. — Скажи, что она просит». Однако Страчан слишком долго колебался, и лицо Грейс сморщилось в страдальческой гримасе.

— Нет! — простонала она.

— Грейс…

— Заткнись! — закричала она, сухожилия на шее натянулись, точно струны. — Ты трахал эту суку? Ты предпочел ее мне?

— Я все объясню, Грейс, — уверил Страчан, теряя власть над сестрой.

— Лжец! Все это время ты лгал! Я смогла простить тебе других, но такое… Как ты мог?

Вокруг словно никого не существовало: только Майкл и Грейс. Запах газа все крепчал. Куда там смотрит Фрейзер? Броуди начал медленно приближаться к Грейс.

— Опусти нож, Грейс. Никто не собирается…

— Не подходите ко мне!

Броуди сделал шаг назад. У Грейс вздымалась грудь, она смотрела на нас с перекошенным лицом.

Тишину нарушил металлический звон. Эллен уронила кастрюлю. Та с грохотом отлетела в сторону. Эллен шла к Грейс.

— Стой! — велел Страчан, однако в его голосе было больше страха, чем властности.

Эллен пропустила приказ мимо ушей. Все внимание сконцентрировалось на Грейс.

— Тебе нужна я, верно? Ладно, вот я. Делай со мной что хочешь, но отпусти девочку, пожалуйста.

— Ради бога, Эллен, — произнес Броуди, но его слова остались незамеченными.

Эллен распростерла руки, предлагая нанести удар.

— Давай же! Чего ты ждешь?

Грейс повернулась к ней лицом, угол рта нервно подрагивал, будто сломанный часовой механизм.

В отчаянии вмешался Страчан:

— Посмотри на меня, Грейс. Забудь о ней, она для меня ничего не значит.

— Не лезь, — предупредила Эллен.

Однако Страчан неумолимо шагал вперед. Он протянул руки, будто пытался успокоить дикого зверя.

— Ты единственный родной мне человек, Грейс. Ты же знаешь. Отпусти Аню. Пусть идет. А мы с тобой уедем отсюда. Поселимся в другом месте. Начнем все заново. Только ты и я.

Грейс смотрела на него с такой неприкрытой тоской и надеждой, что всем стало неловко.

— Опусти нож, — мягко произнес Страчан.

Напряжение поубавилось. Газ сгустился. Настал переломный момент.

И тут Анна решила высвободиться.

— Мама, мне больно…

Грейс заткнула ей ладонью рот. Глаза сверкнули от безумия.

— Не следовало тебе лгать, Майкл, — сказала она и дернула назад голову ребенка.

— Нет! — воскликнул Страчан, бросившись на сестру, взмахнувшую ножом.

Мы с Броуди кинулись к ним, Эллен — быстрее нас.

Она вырвала Анну, и Грейс закричала в бешенстве.

Броуди ввязался в схватку, а я метнулся к Эллен, сжимающей дочь.

— Дай я осмотрю ее.

Эллен не хотела отпускать девочку. Она крепко обнимала Анну, обе были перепачканы кровью и истерично рыдали. Кровь сочилась из ран Эллен, а Анна не пострадала. Слава богу. Я вздохнул с облегчением, и тут меня окликнул Броуди.

Он заломил за спину руки Грейс, но она больше не сопротивлялась. Оба уставились на Страчана. Тот стоял рядом и со слегка удивленным видом смотрел вниз.

Из живота торчал нож.

— Майкл?.. — произнесла Грейс слабым голосом.

— Все в порядке, — сказал он, хотя ноги подкашивались.

— Майкл! — закричала Грейс.

Броуди едва удержал ее. Я успел подбежать и взять основной вес на здоровое плечо.

— Забери Анну. Отведи ее к соседям, — велел я Эллен.

Майкл опустился на пол.

— Он?..

— Уведи ее скорей.

Мне хотелось, чтобы они быстрее ушли из отеля. Запах газа стал удушливо-тошнотворным. Я взглянул на переносной обогреватель, валявшийся рядом на боку: хорошо, что выключен. С таким количеством пропана в помещении меньше всего нам нужно открытое пламя. Интересно, что там делает Фрейзер?!

Грейс рыдала, Броуди по-прежнему держал ее. Я опустился на колени рядом со Страчаном. Он был смертельно бледен.

— Можете отпустить мою сестру, — хрипло произнес он. — Она никуда не убежит.

Я кивнул Броуди, который стоял в нерешительности. Едва тот разжал руки, как Грейс метнулась к брату.

— О боже, Майкл… — Она со страдальческим видом повернулась ко мне: — Сделайте что-нибудь! Помогите ему!

Страчан попытался улыбнуться, взяв ее за руку.

— Не волнуйся, все будет хорошо. Обещаю.

— Не разговаривай, — велел я. — Постарайся не шевелиться.

Я начал осматривать рану. Плохи дела. Лезвие погрузилось в плоть до упора. Было страшно подумать, как там внутренние органы.

— Не смотри так мрачно, — сказал Страчан.

— Всего лишь царапина, — успокоил я. — Ложись на спину. Постарайся не задеть нож.

Одно лишь лезвие спасало его от смертельной потери крови. Пока оно на месте, процесс приостановлен. Но ненадолго.

Грейс тихо плакала, держа на коленях голову брата, ярость ее иссякла. Стараясь скрыть беспокойство, я обдумывал варианты действий. Их было не так много. Медикаментов никаких, единственный медбрат лежит замертво в баре. Если не эвакуировать Страчана как можно скорее, ему уже ничего не поможет.

Вбежал Фрейзер, чуть не поскользнулся на разбросанной пище.

— Боже! — ахнул он, увидев Страчана, но быстро пришел в себя. — Газовые баллоны заперты. Не могу открыть.

Броуди в тот момент пытался отодвинуть тяжелый сосновый буфет, блокировавший черный вход. Тотчас бросил это занятие и растерянно осмотрел разгромленную кухню.

— Где-то должны быть ключи, — сказал он.

Даже если бы мы знали, где Эллен хранит ключи, толку мало. Каждый ящик был вывернут, содержимое валялось вперемешку с осколками посуды.

Броуди пришел к тому же выводу:

— Нет времени искать. Сначала выведем всех отсюда, потом попробуем взломать клетку и перекрыть газ.

Страчана не следовало трогать, однако выбора не оставалось. Газ так сгустился, что ощущался на вкус. Скоро на кухне станет нечем дышать. Пропан тяжелее воздуха, а значит, на полу будет совсем невыносимо.

Я кивнул.

— Вынесем его с помощью стола.

Грейс продолжала плакать. Страчан молча наблюдал за происходящим. Несмотря на мучительную боль, он выглядел чрезвычайно спокойным. Практически умиротворенным.

— Оставьте меня здесь, — произнес он слабеющим голосом.

— Я же велел тебе не разговаривать.

Он улыбнулся и напомнил мне именно того человека, что встретил нас по приезде на остров. Грейс гладила ему лицо.

— Прости, прости меня…

— Ш-ш-ш, все будет хорошо. Обещаю.

Фрейзер с Броуди с трудом перевернули тяжелый стол. Я подбежал к окну в надежде, что оно не закрашено наглухо. Даже немного воздуха лучше, чем ничего. Обернувшись, я заметил, как Страчан нащупал что-то на полу.

— Уходи отсюда, Дэвид, — сказал он, приподняв руку.

В ней была газовая зажигалка.

Большой палец застыл на кнопке.

— Извини, но я остаюсь здесь…

— Опусти это, Майкл! — воскликнул я. От малой искры все тут взорвется. Подача газа шла к переносному обогревателю, клетка с баллонами находилась прямо с внешней стороны кухонной стены. Случись тут что, вся гостиница взлетит на воздух.

— Зря. — На бледном лице Страчана переливался пот. — Давайте выметайтесь. Все.

— Не глупи, идиот! — огрызнулся Броуди.

Страчан поднял зажигалку.

— Еще одно слово, и, клянусь, нажму кнопку прямо сейчас.

— Заткнись, ради бога! — поддакнул Фрейзер.

Майкл широко улыбнулся:

— Хороший совет. Считаю до десяти. Один…

— А как же Грейс? — спросил я, чтоб выиграть время.

— Мы с Грейс останемся вместе. Правда, Грейс?

Она заморгала заплаканными глазами, будто только что поняла, что происходит.

— Майкл, что ты хочешь сделать?

— Доверься мне.

И тут Страчан резко вытащил из живота нож.

Закричал, схватил Грейс за руку, из раны хлынула кровь. Я бросился вперед, но он заметил и поднял зажигалку.

— Валите отсюда! Сейчас же! — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — О боже!..

— Майкл!

Броуди схватил меня.

Фрейзер уже побежал к двери. Я бросил последний взгляд на Страчана: тот мучился в агонии, не выпуская зажигалки и руки сестры. Грейс будто не верила своим глазам. Посмотрела на меня, открыла рот, но тут Броуди подтолкнул меня к выходу.

— Нет, постой…

— Беги! — крикнул Броуди.

Таща меня за собой, он понесся по коридору. Фрейзер добрался до «рейнджровера» и рылся в карманах.

— За мной! — на ходу приказал Броуди.

Ближайшие дома были слишком далеко, зато поблизости находилась каменная стена. Мы спрятались за ней, Фрейзер свалился рядом секундой позже. Тяжело дыша, мы ждали.

Ничего не происходило.

Я посмотрел на отель. В сумрачном свете он казался столь близким. Входная дверь заброшенно раскачивалась на ветру.

— Прошло больше десяти секунд, — пробурчал Фрейзер.

Я поднялся.

— Какого черта? — спросил Броуди.

— Пойду… — начал я, и тут раздался взрыв.

Все озарилось ярким светом, волна едва не сбила меня с ног. Я пригнулся, закрыл голову. Вниз полетели осколки кирпича и черепицы. Когда грохот убавился, я осмелился взглянуть на холм.

Над отелем повисли пыль и дым. Крышу снесло, из разбитых окон уже выглядывали ярко-желтые языки пламени.

Из домов высыпали люди. Отель пылал. Даже издали я ощущал тепло огня.

— Я мог остановить его! — заявил я рассерженно.

— Нет, не мог, — возразил Броуди. — Даже если так, он был не жилец, как только вытащил нож.

Я отвел взгляд, понимая, что он прав. Отель превратился в геенну огненную. Горели полы и стены и все внутри.

— А как же Грейс? — спросил я.

Броуди смотрел на пламя:

— Что Грейс?

28

Два дня спустя небо над Руной прояснилось. Около полудня мы с Броуди вышли из машины на дороге и направились на вершину утеса с видом на Стэк-Росс. Над высокой черной башней парили чайки, о подножие разбивались волны, поднимая высоко в воздух стены брызг. Я вдохнул свежий соленый воздух, подставляя лицо едва теплому солнцу.

Домой.

Накануне утром на Руну прибыла полиция. Словно пресытившись учиненным хаосом, шторм быстро утих после того, как сгорел отель. Еще до наступления рассвета, угли перестали тлеть и дымиться, восстановилась телефонная связь. Мы наконец-то связались с Уоллесом. Залив оставался слишком неспокойным для навигации, зато рассветное небо дружелюбно приняло береговой вертолет, который доставил на остров первые полицейские команды.

Руна оказалась в эпицентре следственной деятельности, а я дозвонился до Дженни. Разговор был не из легких, но я заверил ее, что со мной все в порядке, пообещал вернуться домой в кратчайший срок. Пусть остров кишел полицейскими, я не мог уехать сразу. Надо было выдержать допросы и написать отчеты, а главное, у меня остались незавершенные дела. Уйдет много дней или даже недель, чтобы разгрести тела Страчана, Грейс и Камерона, хотя там вряд ли уцелело нечто опознаваемое. Зато следовало заняться останками Мэгги и Дункана, чтобы предоставить экспертное мнение следственной команде.

Зайдя так далеко, я хотел проследить все до конца.

Что и сделал. Тело Мэгги отправили в Сторноуэй, Дункана перенесли из фургона. Фонарик в целлофановом пакете дожидался лабораторного анализа. Он был как раз подходящей формы, чтобы нанести травму черепа, к тому же следственная команда обнаружила на каркасе следы крови и ткани. Пусть проверяют, хотя я на все сто убежден, что Грейс убила полицейского его собственным фонариком.

Я сделал все, что мог. Больше у меня не было причин оставаться на Руне. Попрощался с жителями, пожал руку Фрейзеру, навестил Эллен с Анной. Они временно поселились у соседей и держались на удивление хорошо после столь трудных событий.

— От отеля остались одни кирпичи. А Майкл… — Под глазами Эллен были круги. Анна играла неподалеку. — Мне так жаль, что он умер. И все же я благодарна судьбе, что она оставила мне дочь.

Через час береговой вертолет должен был привезти очередную группу полицейских и забрать меня в Сторноуэй. Оттуда я полечу в Глазго, а затем в Лондон, завершив наконец путешествие, начатое неделю назад.

Особой радости я не испытывал. С нетерпением ждал встречи с Дженни, но чувствовал печаль за Броуди. Провожая меня, он молчал, погрузившись в собственные размышления. Хоть я и ночевал у него, после приезда полицейских мы почти не виделись. Бывший детектив снова превратился в гражданское лицо, и его вежливо отстранили от расследования. Мне было жаль его. После всего, через что мы прошли, неприятно оказаться на обочине.

Добравшись до вершины утеса, сели отдохнуть. Неподалеку стоял каменный монолит Бодах Руна — старик продолжал ждать заблудшего ребенка. Углубление, где мы нашли машину Мэгги, скрылось из виду, хотя «мини» с тех пор перегнали. В ярком зимнем свете кружили и кричали чайки. Дул ветер, но уже не так сильно, рассеялся покров туч, сменившись пухом кучевых облаков, безмятежно разбросанных по голубому небу.

В некотором смысле день будет прекрасным.

— Отсюда открывается мой любимый вид, — сказал Броуди, глядя на бурлящее море. Ветер трепал седые волосы, напоминавшие движение волн за сто метров внизу. Погладил собаку. — Давно Бесс не выпадал шанс размять здесь лапы.

Я потер плечо. Болело, но я почти привык. Сделаю рентген и пройду лечение, когда вернусь в Лондон.

— Что будет дальше? С Руной? — спросил я.

Остров пережил настоящую встряску. За несколько дней он потерял четырех жителей, включая своего покровителя. Ужасный характер насильственных смертей только сгущал трагедию. Внес свою лепту и ураган, потопивший в заливе рыбацкую лодку и сорвавший с цепи яхту Страчана. Обломки красивого судна найдут позже, но это меньшая из потерь. Руна не скоро оправится.

У Броуди опустились уголки рта.

— Как знать? Поживут первое время. Но ни рыбацкой фермы, ни новых рабочих мест, ни инвестиций — ничего не будет. А без этого острову не выжить.

— Думаете, его ждет участь Сент-Килды?

— Ближайшие пару лет вряд ли. В итоге — да. — Губы дрогнули в улыбке. — Будем надеяться, уходя, жители не станут топить своих собак.

— А вы здесь останетесь?

Броуди пожал плечами:

— Посмотрим. У меня нет причин стремиться куда-то еще.

У ног Броуди лежала колли, положив голову на лапы, и молча смотрела на хозяина. Довольный, он достал из кармана теннисный мяч и забросил. Собака сорвалась с места, принесла мяч, виляя хвостом.

— Жаль, что мы не смогли поговорить с Грейс, спросить, зачем она все это делала, — сказал я, когда Броуди снова забросил мяч.

— Из ревности. Страчан все объяснил. И из ненависти, наверно. Иногда удивляешься, насколько мощная это сила.

— Все равно многое непонятно. Почему Дженис Дональдсон и Дункана она убила ударом по голове, а Мэгги и Камерона зарезала. Были ведь и другие жертвы.

— Дело случая. Вряд ли она планировала убийства, просто срывалась, когда накатывало. Фонарик подвернулся под руку. Подробностей мы уже не узнаем.

Колли снова принесла мяч. Броуди поднял его и забросил. Печально улыбнулся:

— Не на все вопросы находятся ответы, как усердно бы мы ни искали. Иногда надо просто смириться.

— Видимо, так.

Он зажег сигарету и с наслаждением затянулся. Я проследил взглядом, как он убрал пачку.

— Не знал, что вы левша.

— Что?

— Вы только что бросили мяч левой рукой.

— Правда? Я и не заметил.

У меня заколотилось сердце.

— Пару дней назад на кухне вы все делали правой рукой. Тогда я сказал вам, что убийца Дункана — левша.

— И что?

— Просто я подумал, почему тогда вы пользовались правой, а сейчас левой.

Он посмотрел на меня озадаченно и слегка раздраженно.

— К чему ты клонишь, Дэвид?

У меня пересохло во рту.

— Грейс была правшой.

— Откуда ты знаешь?

— Когда она держала Анну, нож был в правой руке. Я не обратил на это внимания, а сейчас вспомнил. Как-то я наблюдал, как она готовит еду. Правой рукой, не левой.

— Может, память играет с тобой злую шутку.

Хотелось бы. На мгновение затеплилась надежда. Правда, быстро испарилась.

— Исключено. В любом случае можно будет проверить, с какой руки отпечатки на ноже и кисточке.

— Она могла владеть обеими руками.

Броуди затянулся.

— Ты видел истинное лицо Грейс. Неужели думаешь, Страчан солгал?

— Нет, я не сомневаюсь, что она убила Мэгги и бог знает сколько еще человек до приезда на остров. Страчан предположил, будто она виновата в смерти Дженис Дональдсон и Дункана. Он мог ошибаться.

Мне хотелось, чтобы Броуди рассмеялся, отшутился, нашел прореху в моей логике. Однако он лишь вздохнул:

— Ты слишком долго пробыл на острове, Дэвид. Начал уже копать там, где ничего нет.

— С чего вы взяли, что Дункана убили его собственным фонариком?

Броуди нахмурился.

— Разве не так? Ты сам это говорил.

— Нет, не говорил. Были подозрения, но я ими не делился. Не проронил ни слова о фонарике, пока не приехала следственная команда.

— Ну видимо, я услышал от кого-то из полицейских.

— Когда?

Он махнул сигаретой, все больше злясь.

— Не знаю. Может, вчера.

— Они собирали улики поздно вечером. До проведения экспертизы ничего нельзя утверждать однозначно. Полицейские не стали бы такое говорить.

Щурясь от солнца, Броуди уставился через море на черную вершину Стэк-Росс. Внизу, в ста метрах, о скалы разбивались волны.

— Забудь об этом, Дэвид, — мягко произнес он.

Но я не мог. Слышал собственное сердцебиение.

— Грейс не убивала Дункана, верно? И Дженис Дональдсон тоже.

В ответ раздались лишь крики чаек и шум моря. Скажи что-нибудь. Отрицай. Броуди словно был высечен из того же камня, что Бодах Руна, молчаливый и неумолимый.

Ко мне вернулся дар речи:

— Почему? Почему вы это сделали?

Он уронил сигарету на землю, затоптал, затем поднял окурок и положил в карман.

— Из-за Ребекки.

Я не сразу понял, о ком идет речь. Ребекка, блудная дочь, которая пропала без вести. Которую Броуди годами пытался найти. Вспомнились слова, четкие и жестокие: «Она умерла». И тут все стало ясно.

— Вы решили, что Страчан убил вашу дочь, — сказал я. — Вы отправили на тот свет Дженис, чтоб его подставить?

Боль в его глазах была достаточным подтверждением. Броуди зажег еще одну сигарету.

— Случайно вышло. Я много лет старался найти улики против Страчана. Перебрался на этот богом забытый остров. Чтобы быть рядом.

Над нами парила чайка, ловя крыльями потоки ветра. Стоя в лучах холодного зимнего солнца, я утратил чувство реальности, будто летел вниз в сорвавшемся лифте.

— Вы знали про другие убийства?

Ветер унес дым от сигареты.

— Да. Смог проследить жизнь Бекки шаг за шагом, и вдруг ниточка обрывалась. До меня дошли слухи, что перед тем, как исчезнуть, она встречалась с богатым человеком из Южной Африки. И я начал копать. Оказалось, Страчан нигде долго не задерживался, жил то тут, то там. Я просмотрел архивы местных газет. После отъезда всегда писали о найденных трупах или пропавших девушках. Слишком много совпадений. И я все больше убеждался, что Бекки стала одной из его жертв.

— И вы не сообщили в полицию? Вы ведь раньше были детективом! К вам бы прислушались!

— Нет, без доказательств — нет. Никаких зацепок. Все бы подумали, что я спятил. Спугнул бы только Страчана, и ищи его. Ребекка жила под фамилией отчима. Он ни о чем не смог бы догадаться. Я решил не спешить, приехал сюда и стал ждать, пока он оступится.

— И что? Надоело ждать? — спросил я, дивясь собственному гневу.

Броуди смахнул пепел с сигареты.

— Нет. Появилась Дженис Дональдсон.

С каменным лицом он рассказал мне, как следил за Страчаном во время поездок в Сторноуэй, придумывал предлоги, брал паром и опережал Майкла. Боялся, что Страчан выбирает новую жертву. Однако с его женщинами ничего не происходило, и облегчение Броуди переросло в недоумение, затем в разочарование.

В конце концов он подошел к Дженис Дональдсон на выходе из паба в Сторноуэе. Предложил заплатить за информацию в надежде, что она узнала что-то о привычках Страчана, хотел обнаружить склонность к насилию. Впервые он раскрыл карты противнику — в игре был точный расчет, риск того стоил. Для Дженис он все равно первый встречный.

По крайней мере так Броуди думал.

— Она узнала меня. Оказалось, она раньше жила в Глазго и видела меня, когда я искал Бекки. Дональдсон была с ней знакома. Собиралась взять у меня деньги, но не успела, ее арестовали за проституцию. Пока отпустили, я уехал. Потом мы снова встретились.

Броуди глубоко затянулся, постепенно выдохнул, и дым рассеяло по ветру.

— Она сказала, будто Бекки была проституткой. Я сам догадывался, судя по тому образу жизни, что она вела. Однако услышать такое о собственной дочери в откровенной форме… Я отказался заплатить Дженис, и она пригрозила рассказать Страчану, кто я, что я о нем расспрашивал. Затем начала говорить про Ребекку такие вещи, что ни один отец не выдержит. Я ударил ее.

Броуди поднял руку, вспоминая, как это было. Я видел, с каким безрассудством он колотил Страчана в брохе. У меня по-прежнему болело плечо, до обрыва было несколько метров. Силой воли я заставил себя не смотреть туда и не пятиться назад.

— У меня всегда был вспыльчивый нрав, — спокойно продолжил он. — Поэтому от меня ушла жена. И из-за пьянства. Однако сейчас держу себя в руках. Не пью ничего крепче чая. Я и ударил-то не сильно, но она была пьяна. Мы разговаривали у пристани, и Дженис упала, ударилась головой о стойку палубы.

Значит, орудие — не бита, а результат тот же.

— Если все вышло случайно, почему вы не заявили в полицию?

Впервые у Броуди загорелись глаза.

— Чтобы угодить в тюрьму за непреднамеренное убийство, пока этот ублюдок гуляет на свободе? Плохая идея. Нашлась получше.

— Подставить Страчана?

— И так можно сказать.

Точный расчет. Броуди ничего не связывало с Дженис Дональдсон, а Страчан — совсем другое дело. Если на Руне найдут ее труп, выяснится, что он один из ее клиентов — Броуди уж об этом позаботится, — и все подозрения падут на Майкла. Не идеальный вариант, зато восстановится справедливость.

Для Броуди это было лучше, чем ничего.

И тут до меня дошло еще кое-что. На черепе образовались трещины, но он не был проломлен.

— Она была еще жива, да?

Броуди смотрел вдаль, на Стэк-Росс.

— Мне показалось, умерла. Я положил ее в багажник. Я бы не стал рисковать, перевозя Дженис на пароме, если б знал. Только когда снова открыл багажник, увидел, что ее вырвало, и все понял. К тому времени она была мертва, без сомнений.

Разумеется, с такой травмой никому не пережить переправу на пароме. Как минимум произошло бы кровоизлияние, фатальное без надлежащей медицинской помощи, а может, даже при ней.

Ей не оставили шанса.

Значит, Броуди действовал строго по плану. Поместил в коттедже улики, чтобы вели к Страчану: шерсть ретривера, следы от сапог, позаимствованных на ночь из амбара. Поджег тело, не только чтобы замести следы, но и чтобы скрыть сам факт, что Дженис умерла вовсе не там. Даже продал старую машину и купил новую, потому что в багажнике остались бы несмываемые микроскопические частицы. Пустив в ход свой профессиональный опыт, Броуди надеялся все предусмотреть.

Однако со смертью, как и с жизнью, это невозможно.

Щеки впали, когда он затянулся.

— Труп должен был кто-нибудь найти. Я ждал месяц, но этого не произошло. Тогда я не выдержал, пошел туда и увидел… — Он покачал головой, онемев. — Я использовал минимум бензина, чтобы создать видимость неудачной попытки спалить тело. Хотел, чтоб его опознали, чтобы не возникло никаких подозрений на самоубийство. Не вышло. Ничего не оставалось, как сообщить в полицию и надеяться, что следственная команда хорошо сделает свое дело.

Вместо следственной команды он получил вечно пьяного сержанта с его неопытным напарником. И меня.

Мне стало тошно от такого колоссального предательства. Броуди использовал нас всех, играл на доверии, вовремя указывал пальцем на Страчана. Неудивительно, что он с презрением воспринимал предположения о причастности Камерона и Кинросса. К моему горлу подступил комок ядовитой горечи.

— А как же Дункан? — спросил я, разозлившись, даже не думая, что могу вывести Броуди из себя. — Случайная потеря?

Он принял обвинение не вздрогнув.

— Моя ошибка. Когда рухнул коттедж, исчезли все улики. Я забеспокоился, что доказательств против Страчана будет недостаточно, даже если тело опознают. Начал обрабатывать Дункана, знал, что он смышленый малый. Хотел использовать его в своих целях.

Броуди покачал головой в досаде на себя.

— Дурак. Не следовало усложнять. Я высказал Дункану свои подозрения насчет Страчана, намекнул, что надо навести справки о его прошлом. Собирался слить обрывки информации, чтобы тот сам до всего дошел. Тут-то я и прокололся. Сказал, что Страчан навещал в Сторноуэе проституток.

Броуди уставился на горящий кончик сигареты.

— Дункан сразу спросил, откуда я знаю. Пришлось пойти на попятную и уверить, что это всего лишь слухи. Он не поверил. На Руне никто не подозревал ничего подобного. И время я выбрал неудачное: ты как раз заявил, что жертва, вероятно, была проституткой из города. Дункан начал о чем-то догадываться. Я не мог рисковать.

Еще бы. Теперь мне стало ясно, отчего Дункан был так задумчив, когда я последний раз видел его в живых. Броуди не мог допустить, чтобы кто-то обвинил его в стремлении подставить Страчана, чтобы кто-то откопал истинные мотивы.

Пришлось молчать даже о смерти собственной дочери.

Он вздохнул с сожалением:

— Всегда есть мелочи, на которых прокалываешься. Как чертов фонарик. Я взял с собой лом, но Дункан увидел свет снаружи. Я мог наброситься на него во время обхода, однако дождался, пока он вернется в фургон. Спрятал лом. Взял фонарик и ударил. — Броуди пожал плечами. — Разумное решение, как тогда казалось.

Представляю, какое облегчение испытал Дункан, когда увидел Броуди.

Мое отвращение только подлило масла в огонь.

— Пожары должны были отвлечь внимание, верно? Целью поджога клуба и фургона не было уничтожение улик. Вы всего лишь хотели создать такую видимость, чтобы смерть Дункана казалась случайной. И опять можно впутать Страчана, подбросив крышку от канистры…

Я замолчал: еще один кусочек сложился в мозаику.

— Поэтому-то у Грейс и закончился бензин. Вы откачали его для поджогов.

— Надо же было где-то его взять. Если позаимствовать у Страчана, клубок опять приведет к нему. — Броуди перевел взгляд с горизонта на меня. — Кстати, поджигая, я не знал, что ты до сих пор находился в больнице. Свет там не горел.

— А если бы знали, вас бы это остановило?

Он смахнул пепел с сигареты.

— Вероятно, нет.

— Боже мой! Вам хоть раз приходило в голову, что вы можете ошибаться? А как же разбитое радио, когда напали на Грейс? Зачем Страчану такое делать, если он никого не убивал?

— Никого на острове, — уточнил он с раздражением. — Решил, что он запаниковал. Хочет смотаться с Руны, пока не началось следствие. Пока не начали копаться в его прошлом.

— Однако корень зла был не в его прошлом, верно? А в прошлом его сестры. Вы просчитались!

Броуди вздохнул и снова посмотрел на горизонт.

— Да.

Какая ирония судьбы. Из-за попыток Броуди подставить Майкла Грейс, вместе со всеми жителями, искренне верила, что по острову ходит убийца. Что она сама чуть не стала его жертвой. Значит, она воспользовалась ситуацией, убила Мэгги и подожгла тело так, будто преступник забрал еще одну жизнь.

Замкнутый круг.

— Оно того стоило? — тихо спросил я. — Дункан и все остальные. Столько людей погибло.

На фоне голубого неба грубые черты лица, казалось, не выражали никаких эмоций.

— У тебя тоже когда-то была дочь. Сам скажи.

Я не нашел что сказать. Мой пыл остывал, оставляя свинцовое чувство грусти. И холодящее осознание собственного положения. До меня вдруг дошло, как скрупулезно Броуди складывал окурки обратно в пачку. Чтобы не оставить после себя ни следа. Даже со здоровыми руками я был мельче его и слабее. Он убил уже двух человек и вряд ли остановится перед третьим.

Бросив взгляд на край обрыва, в нескольких метрах от нас я заметил на горизонте черную точку. Слишком большая для птицы, она недвижно повисла в небе. Береговой вертолет вылетел раньше времени, однако надежда быстро испарилась. Он был слишком далеко. На то, чтобы добраться сюда, уйдет десять — пятнадцать минут. А это много.

Броуди тоже обратил на него внимание. Ветер трепал седые волосы, пока он смотрел на приближающуюся точку. Сигарета догорела почти до пальцев.

— Я был хорошим полицейским, — сказал он словно между делом. — Дрянным отцом и мужем, но хорошим полицейским. Начинаешь по одну сторону баррикады и вдруг оказываешься среди тех, кого ненавидишь. Как такое возможно?

Отчаянно я наблюдал за вертолетом. Он не стал ни на йоту больше. На таком расстоянии нас даже не смогут разглядеть. Начал незаметно освобождать руку из повязки, хотя в этом не было никакого смысла.

— И что теперь? — спросил я как можно спокойнее.

Броуди сухо улыбнулся:

— Хороший вопрос.

— С Дженис Дональдсон был несчастный случай. Судьбу Ребекки учтут на суде.

Броуди последний раз затянулся, аккуратно затушил сигарету о подошву. Убрал окурок.

— В тюрьму я не собираюсь. А об остальном мне жаль. — Он повернулся лицом к солнцу, закрыл на секунду глаза, затем погладил старую колли. — Молодчина. Сидеть.

Когда он выпрямился, я невольно попятился. Однако Броуди не стал ко мне приближаться. Вместо этого он неспешно отправился к обрыву.

— Броуди… — Его намерение сразу стало очевидным. — Броуди, нет!

Слова унес ветер. Я метнулся за ним, но Броуди уже достиг края. Без колебаний он сделал шаг вперед. На мгновение словно повис в воздухе, поддерживаемый потоками воздуха, затем исчез.

Я остановился, уставившись в пустое пространство, где только что был человек. Ничего. Только крики чаек и шум бьющихся волн.

Эпилог

К лету события на Руне стали забываться, стираясь по законам памяти. Патологоанатомическое исследование не выявило почти ничего нового. Как сказал Страчан, мертвых не вернешь, а нам надо жить дальше.

При обыске в доме Броуди нашли плотненькую папочку на Страчана. Добросовестная работа, как я и ожидал. Только до главного он не докопался. Как и все остальные, Броуди ни разу не усомнился, что Грейс — жена Майкла.

Роковая ошибка.

В папке был холодящий список жертв, и неизвестно, сколько Броуди пропустил. Судьба некоторых несчастных навсегда останется в тайне.

Как и Ребекки Броуди.

Тело ее отца выловила рыбацкая лодка через неделю после того, как он бросился с утеса. Падение и соленая вода сделали свое дело, и все же сомнений не оставалось — это был он. Хоть здесь детективам не пришлось ломать голову.

Броуди всегда ненавидел неразбериху.

Не все разрешилось столь просто. Подогреваемый алкогольными напитками и маслом генератора огонь довершил дело после взрыва газовых баллонов и сровнял отель с землей. Обгорелые кости слишком сильно пострадали от пламени, чтобы провести тест на ДНК, они принадлежали Камерону, судя по местонахождению в баре. Однако Грейс и Майкл Страчан были вместе на кухне во время взрыва. Найденные фрагменты костей было невозможно опознать.

Даже в смерти Майкл не смог отделаться от сестры.

Как ни иронично, Руна стала процветать. Ее вовсе не постигла судьба Сент-Килды. Из-за свалившейся на нее популярности туда хлынули журналисты, археологи и натуралисты, а также туристы, привлеченные пресловутостью здешних мест. Надолго ли это, неизвестно, но паром Кинросса пользовался немалым спросом. Поговаривали даже о строительстве нового отеля, хотя управлять им Эллен Маклеод не собиралась.

Мы встретились снова во время следствия по делу о самоубийстве Броуди. Эллен держалась с тем же стальным достоинством. Хоть под глазами оставались круги, в них горел оптимизм. Они с Анной переехали в Эдинбург, поселились в маленьком домике, купленном на страховку. Страчан и Броуди завещали ей большую часть своего имущества, однако она решила вложить средства в восстановление острова. «На этих деньгах кровь, — сказала она с некой свирепостью. — Не хочу иметь с ними ничего общего».

Тем не менее она захватила с собой кое-что с Руны: колли. Иначе пришлось бы ее усыпить, а Эллен считала, что собаку нельзя наказывать за преступления хозяина.

Броуди был бы ей благодарен.

Что касается меня, я сам удивился, как быстро жизнь пришла в норму. Бывало, я задумывался, сколько человек осталось бы в живых, если бы я не поехал на Руну, если бы убийство Дженис Дональдсон списали на несчастный случай. Все равно, ядовитая одержимость Броуди заставила бы его сделать еще одну попытку, а безумие Грейс всплыло бы рано или поздно. И все же погибшие висели у меня на совести.

Однажды ночью я лежал и размышлял обо всем этом. Проснулась Дженни и спросила, что случилось. Мне хотелось все ей рассказать, изгнать духов с острова, которые продолжали меня преследовать. Не смог.

— Ничего, — улыбнулся я, чтобы выглядеть убедительнее. Именно мелкая ложь разъедает отношения. — Просто не могу заснуть.

По возвращении у нас не сразу все наладилось. Злоключения на Руне только усилили ее ненависть к моей профессии. Она внушила себе, что этот род занятий связывает меня с прошлым, с собственной утратой. Дженни ошибалась: однажды я уже пытался бросить работу из-за несчастья, постигшего мою семью. Убедить ее было невозможно.

— Дэвид, ты высококвалифицированный терапевт, — заявила она во время одного из наших споров. — Мог бы устроиться куда угодно. Мне все равно куда.

— Но если мне не хочется этим заниматься?

— Раньше ведь хотелось! Будешь работать во благо жизни, а не смерти.

Я не мог заставить Дженни понять, что, с моей позиции, моя работа и так заключается в жизни. В том, как люди ее теряют и кто ее отнимает. И чем я могу помочь, чтобы остановить последних.

Шло время, и страсти поутихли. Наступило лето, жаркие деньки и благоуханные ночи, события Руны совсем забылись. Остались неразрешенные вопросы о нашем будущем, однако они отодвигались на заднюю полку по обоюдному молчаливому согласию. И все же осталось напряжение, неспособное переродиться в шторм, но маячащее где-то на горизонте. Меня пригласили на месяц в Теннесси проводить антропологические исследования на так называемой ферме человеческого организма, где я узнал много интересного по своей специальности. Наступила осень, а я так и не принял решения. Проблема состояла не только в том, что мне пришлось бы находиться вдали от Дженни. Еще и в самоотдаче. Работа была частью меня, как и Дженни. Однажды я чуть ее не потерял. И больше не мог рисковать.

И все же я продолжал тянуть время, откладывая момент, когда придется решать.

Однажды субботним вечером прошлое снова постучало к нам в дверь.

Мы жили тогда не у Дженни, а в моей квартире на первом этаже с небольшой террасой, вмещавшей стол и стулья. Был теплый солнечный вечер, и мы пригласили друзей на барбекю. Они должны были приехать через полчаса, но я уже разжег костер. Мы решили провести выходные, наслаждаясь холодным пивом и запахом древесного угля. Барбекю всегда напоминают нам о тех временах, когда мы только познакомились. Дженни вынесла тарелку с салатом и скармливала мне оливку, когда зазвонил телефон.

— Я отвечу, — сказала она, едва я положил щипцы и шпатель. — Занимайся делом.

Улыбаясь, я проводил ее взглядом. Светлые волосы отросли за два года с нашей встречи и уже завязывались в хвост. Ей шло. Довольный, я глотнул вина и снова принялся за уголь.

Вернулась Дженни.

— Тебя спрашивает молодая женщина, — сказала она, изогнув бровь. — Представилась Ребеккой Броуди.

У меня отпала челюсть.

Столько месяцев прошло. Дженни не интересовалась подробностями, и я никогда не называл ей имени дочери Броуди.

— Что такое? — встревоженно спросила Дженни.

— Что она сказала?

— Да ничего. Просто спросила, дома ли ты и можно ли навестить тебя прямо сейчас. Я не очень обрадовалась, но она уверила, что заглянет на пару минут. Слушай, ты в порядке? Выглядишь так, будто привидение увидел.

— Забавное сравнение, — усмехнулся я.

У Дженни вытянулось лицо, когда я сказал, кто это.

— Извини. Думал, она умерла. Бог его знает, что она хочет. И как она меня нашла?

Дженни ненадолго замолчала, затем вздохнула: что тут поделаешь?

— Ладно, ты не виноват. Уверена, у нее есть веская причина тебя видеть.

Раздался звонок в дверь. Я растерялся. Дженни улыбнулась, наклонилась и поцеловала меня.

— Иди. Не буду вам мешать. Если хочешь, можешь пригласить ее остаться на ужин.

— Спасибо, — сказал я, поцеловал Дженни и пошел внутрь.

Я был рад, что она так спокойно к этому отнеслась, но не очень хотел принимать дочь Броуди у себя в гостях. Не буду отрицать, мне было любопытно, хотя я и с тревогой ожидал, как предстану перед ней лицом к лицу. Броуди погиб, думая, будто она мертва.

И еще пять человек ушли на тот свет.

Однако ее нельзя в том винить. Дай ей шанс. По крайней мере она потрудилась прийти ко мне. Вряд ли бы решилась, если б не испытывала ответственность за трагедию.

Я сделал глубокий вдох и открыл дверь.

В пролете стояла рыжеволосая женщина. Она была стройной и загорелой. На лице — темные солнечные очки. Но ни они, ни свободное платье не по размеру не могли скрыть сногсшибательной красоты.

— Привет, — улыбнулся я.

Что-то в ней было до боли знакомо. Я пытался найти в ней схожесть с Броуди, но не мог. И тут почувствовал запах духов с мускусом, и улыбка застыла у меня на лице.

— Привет, доктор Хантер, — сказала Грейс Страчан.

Все вдруг стало как при замедленной съемке. Не было времени подумать, что яхта все же не сорвалась с цепи.

Грейс достала из сумочки нож.

При виде его я вернулся в реальность. Она бросилась на меня, и защищаться было, как всегда, слишком поздно. Я схватил лезвие, оно прорезало ладонь и пальцы до кости. Даже не успев почувствовать боль, я ощутил, как нож погрузился мне в живот.

В тот момент я испытывал не боль, а холод и шок. И чувство насилия. Мне это снится. Как бы не так. Я набрал в легкие воздух, чтобы закричать, но издал лишь удушливый хрип. Схватился за нож, горячая липкая субстанция смазала наши руки. Грейс пыталась вытащить нож, а я удержать. Не выпускал его, даже когда подкосились ноги. Держи. Держи, или ты труп.

И Дженни тоже.

Грейс кряхтела и боролась, опустилась со мной на пол, когда я сполз по стенке. Затем разочарованно вздохнула и сдалась. Она поднялась, тяжело дыша, скривила рот.

— Он отпустил меня! — крикнула она, и по щекам побежали две параллельные струйки. — Убил себя, а меня отпустил!

Я пытался что-то сказать, что угодно, но не нашел слов. Лицо зависло надо мной на мгновение, сморщенное и страшное, и исчезло. Коридор был пуст, по улице эхом разносились бегущие шаги.

Взглянул на живот. Из него непристойно торчал нож. Рубашка пропиталась кровью. Я ощущал под собой лужу крови на кафельном полу. Вставай. Шевелись же. Но у меня не осталось сил.

Попытался крикнуть. Издал лишь хрип. Стало темно. Темно и холодно. Уже? Но ведь сейчас лето. И не было боли, по телу расползалось онемение. По соседней улочке бодро катил прицеп с мороженым. Дженни суетилась на террасе, звенели стаканы. Приятно и заманчиво. Я понимал, что должен попытаться встать, но не мог. Перед глазами все плыло. Помнил только одно: нельзя отпускать нож. Забыл почему.

Знал лишь, что это очень важно.

Шепот мертвых

1

Кожа самый большой человеческий орган, а также и самый малоизученный. На нее приходится восьмая часть массы всего тела, а площадь кожи взрослого человека составляет порядка двух квадратных метров. По своей структуре кожа — произведение искусства, скопление капилляров, желез и нервов, которое одновременно и защищает, и регулирует. Это наш сенсорный разделитель, граница с внешним миром, барьер, за которым заканчивается наша индивидуальность, наше «я».

И даже после смерти от этой индивидуальности что-то остается.

Когда тело умирает, бактерии, которых жизнь держала в узде, срываются с цепи. Они пожирают стенки клеток, высвобождая содержащуюся в клетках жидкость. Жидкость поднимется к поверхности, скапливаясь под кожными слоями и разделяя их. Кожа и плоть, доселе бывшие неотъемлемыми частями целого, начинают отделяться друг от друга. Образуются пузыри. Целые слои начинают сползать, соскальзывая с тела как ненужная одежда в летний день.

Но, даже мертвая и сброшенная, кожа сохраняет следы своей былой сути. Даже теперь у нее еще есть о чем поведать, есть свои нераскрытые тайны.

Конечно, если знать, куда и как смотреть.

Эрл Бейтмен лежал на спине, лицом к солнцу. Наверху, в ясном синем небе Теннесси, совершенно безоблачном, не считая медленно растворявшегося следа от пролетевшего самолета, кружили птицы. Эрл всегда любил солнце. Ему нравилось, как щиплет кожу от солнца после проведенного на рыбалке дня, нравилось, как солнечные лучи преображают все, на что падают. Эрл был уроженцем Чикаго, и воспоминания о тамошних холодных зимах навсегда сохранились в его памяти.

В семидесятых годах он перебрался в Мемфис и обнаружил, что теплая влажность ему куда более по вкусу, чем продуваемые ветрами улицы родного города. Конечно, будучи зубным врачом с не очень обширной клиентурой и имея на содержании молодую жену и двух малолетних детишек, он не мог проводить на свежем воздухе столько времени, сколько бы ему хотелось. Но они жили здесь, и это главное. Ему нравилась даже здешняя изнуряющая летняя жара, когда ветерок ощущался как горячая мягкая мочалка, а вечера приходилось проводить в духоте крошечной квартирки, где они ютились с Кейт и мальчиками.

С тех пор многое изменилось. Клиентура разрослась, и врачебная практика процветала, ту квартирку они давным-давно поменяли на куда большее и лучшее жилье. Два года назад Бейтмены переехали в новый пятикомнатный дом в хорошем районе, с большой зеленой лужайкой, по которой носилась орава их подрастающих внуков и где под лучами раннего солнца в тоненьких струйках разбрызгивателей танцевали крошечные радуги.

Именно на этой лужайке, когда он, обливаясь потом и ругаясь, пилил высохший сук на огромной старой раките, его и настиг сердечный приступ. Он оставил пилу в дереве и даже сумел сделать несколько неуверенных шагов к дому, прежде чем его свалила боль.

В карете «скорой помощи», лежа с кислородной маской на лице, он крепко сжимал руку Кейт и даже пытался улыбнуться, чтобы ее успокоить. В госпитале воспоследовала обычная беготня персонала «неотложки», втыкание всяких иголок и писк медицинского оборудования. Наконец все закончилось, и когда были подписаны необходимые бумаги — неизбежные бюрократические заморочки, сопровождающие каждого из нас с самого рождения, — тело Эрла отпустили с миром.

И вот теперь, уже без одежды, оно лежало под весенним солнцем на низком деревянном каркасе, возвышавшемся над ковром из травы и листьев. Оно находилось тут уже неделю. Достаточно для того, чтобы плоть разложилась, обнажив кости и хрящи под высохшей кожей. На макушке черепа, взиравшего в голубое небо пустыми глазницами, еще оставались прядки волос.

Я закончил с измерениями и вышел из проволочной клетки, защищавшей тело дантиста от птиц и грызунов. И смахнул пот со лба. Полдень был жарким, хотя весна еще только начиналась. В этом году она запаздывала, почки едва набухли и потемнели. Через пару недель все уже распустится, но пока что березы и клены лесов Теннесси придерживали новую зелень, будто не спешили отпускать ее на волю.

Склон, на котором я находился, был в общем-то ничем не примечательным. Довольно живописный, хотя куда менее впечатляющий, чем величественные гребни Дымчатых гор, возвышавшиеся вдалеке. Но было здесь нечто такое, что поражало всех приходящих сюда. Повсюду лежали человеческие тела на разных стадиях разложения. В подлеске, под открытым солнцем и в тени. Наиболее свежие, распухшие от выделяемых разложением газов, и те, что лежали давно и высохли как подошва. Некоторые были скрыты от глаз, закопаны в землю или спрятаны под машинными покрышками. Другие, как то, которое я изучал, защищенные проволочной сеткой или рабицей, были выставлены на вид, как экспонаты некоей жуткой художественной инсталляции. Но это место имело совсем другое предназначение, нежели выставочный зал. И отнюдь не предполагалось его посещение широкой публикой.

Я убрал оборудование и блокнот в сумку и несколько раз согнул руку, избавляясь от напряжения. Там, где была рана до кости, ладонь пересекал тонкий белый шрам, четко разделяя «линию жизни». В общем-то довольно уместно, учитывая, что нож, едва не оборвавший мою жизнь в прошлом году, заодно изменил и ее.

Я закинул сумку на плечо и выпрямился. После того как я набрал вес, живот уже практически не болел. Шрам под ребрами полностью зарубцевался, и через пару-тройку недель уже можно будет прекратить принимать антибиотики, на которых я постоянно сидел последние девять месяцев. Всю оставшуюся жизнь я буду предрасположен к инфекциям, но я считал, что легко отделался. Я потерял лишь кусок кишечника, а заодно и сплин.

А вот смириться с тем, что я еще потерял, было куда тяжелее.

Оставив дантиста медленно разлагаться дальше, я обошел частично прикрытое кустарником другое тело, темное и раздувшееся, и двинулся по узкой тропинке, вьющейся между деревьями. Молодая чернокожая женщина в серой хирургической блузе и таких же штанах склонилась над полускрытым трупом, лежавшим в тени ствола упавшего дерева. Она пинцетом снимала с трупа извивающихся личинок и убирала каждую в отдельную баночку с завинчивающейся крышкой.

— Привет, Алана, — сказал я.

Она подняла голову и улыбнулась.

— Привет, Дэвид.

— Тома тут нет поблизости?

— Иди дальше по тропинке, я его там видела. И смотри, куда ноги ставишь! — крикнула она мне вслед. — Там где-то в траве окружной прокурор.

Я рукой показал, что слышу, и поплелся в указанном направлении, параллельно высокому забору из сетки, окружавшему два акра леса. По верху забора шел барьер безопасности — спираль из армированной колючей проволоки, — а за сеткой стоял еще один забор, уже деревянный. Единственным входом и выходом служили огромные ворота с большим нарисованным знаком. Черными буквами были выведены слова «Антропологическая научная станция», но в народе это место называли по-другому: «трупоферма».

За неделю до этого я стоял в выложенном плиткой коридоре своей лондонской квартиры, у ног были собранные сумки. С улицы, из бледных весенних сумерек, доносилось нежное птичье пение. Я мысленно пробежался по списку, проверяя, все ли сделано. Окна закрыл, сигнализацию включил, бойлер выключил. Я нервничал, и мне было не по себе. Мне не привыкать путешествовать, но сейчас все иначе.

Теперь никто не будет ждать моего возвращения.

Такси опаздывало, но до вылета оставалась еще куча времени. И все же я поймал себя на том, что постоянно смотрю на часы. Глаз зацепился за черно-белые плитки викторианского пола в паре футов от места, где я стоял. Я отвел взгляд, но не раньше, чем эта арлекинада вызвала в моей памяти обычные ассоциации. Кровь давно уже смыли с места возле входной двери и со стены над ней. Весь коридор заново покрасили, пока я валялся в госпитале. Не осталось никаких видимых напоминаний о том, что случилось здесь в прошлом году.

Но тем не менее мне показалось, что я задыхаюсь. Я выволок багаж на улицу, стараясь не перенапрягать живот. Появилось такси, и я захлопнул входную дверь. Она закрылась с глухим стуком, в котором послышалась какая-то завершенность. Я повернулся и, не оглядываясь, зашагал туда, где урчала мотором ожидающая меня машина.

На такси я доехал только до ближайшей станции подземки, а там сел на линию «Пиккадилли» до «Хитроу». Для утреннего часа пик было еще слишком рано, но в вагоне все же было довольно людно. Но никто ни на кого не обращал внимания, пассажиры держались с инстинктивным равнодушием лондонцев.

Мне надо радоваться, что уезжаю, убеждал я себя. Второй раз в жизни у меня возникло огромное желание убраться из Лондона. В отличие от первого раза, когда я улетал после того, как моя жизнь разлетелась вдребезги со смертью жены и дочери, сейчас я знал, что вернусь обратно. Но мне необходимо было ненадолго отсюда удрать, чтобы дистанцироваться от недавних событий. Помимо всего прочего, я не работал много месяцев. И надеялся, что эта поездка поможет мне вернуться в свою колею.

И выяснить, нравится ли мне еще моя работа.

Не было места лучше, чтобы прояснить этот вопрос. До недавнего времени научная станция в Теннесси была уникальной, единственная полевая лаборатория в мире, где антропологи-криминалисты на настоящих человеческих трупах изучали стадии разложения, фиксируя основные факторы, по которым можно определить время и причину смерти. Теперь такие же станции создали еще в Северной Каролине и Техасе — как только удалось решить проблему с грифами-стервятниками. До меня даже доходили слухи еще об одной, в Индии.

Но совершенно не важно, сколько их: для большинства людей именно станция в Теннесси остается той самой «трупофермой». Она находилась в Ноксвилле и входила в состав Центра криминалистической антропологии университета Теннесси. И мне повезло пройти там практику в начале карьеры. Но уже годы миновали с моего последнего визита туда.

Сидя в зале вылета Хитроу и наблюдая за медленным и бесшумным танцем самолета за стеклом, я размышлял, каково это будет — вернуться туда. За время долгих месяцев трудного выздоровления после выписки из госпиталя — и еще более болезненных последствий — перспектива месячной поездки сулила возможность начать все заново.

И вот теперь, уже практически тронувшись в путь, я размышлял, а стоит ли выделки овчинка.

Я на два часа застрял в Чикаго, ожидая пересадки. Когда самолет приземлился в Ноксвилле, там еще грохотали отголоски грозы. Но они быстро смолкли, и к тому моменту, когда я получил багаж, сквозь тучи уже пробивалось солнце. Выйдя из аэропорта и направившись к взятой напрокат машине, я глубоко вдохнул, наслаждаясь непривычной влажностью воздуха. Испарения над дорогами пахли едким мокрым бетоном. На фоне медленно рассасывающихся иссиня-черных грозовых туч окружающая шоссе буйная растительность тускло мерцала.

По мере приближения к городу мое настроение улучшалось. Все будет хорошо.

Но теперь, всего лишь неделю спустя, я уже не был так в этом уверен. Я топал по тропинке вдоль поляны, на которой стояла высокая деревянная тренога, похожая на каркас вигвама. Под ней на поддоне лежало тело, ожидая, когда его поднимут и подвесят. Сойдя с тропинки — и памятуя о предупреждении Аланы, — я пересек поляну, направляясь туда, где на земле лежали прямоугольные бетонные плиты, геометрически четко выложенные посреди леса. В них были утоплены человеческие тела — здесь изучали, насколько эффективен для обнаружения трупов георадар.

В нескольких ярдах дальше стоял на коленях высокий неуклюжий человек в слаксах и мягкой панаме, хмуро разглядывая измерительный прибор на торчащей из земли длинной трубке.

— Как дела? — поинтересовался я.

Том Либерман — директор станции и мой учитель — даже не повернулся, глядя через очки в металлической оправе на прибор и бережно водя по нему пальцем.

— Думаешь, уловить такой сильный запах просто, да? — проговорил он вместо ответа.

Он глотал гласные, что выдавало в нем уроженца Западного побережья, а не жителя Теннесси с их медленной южной тягучей речью. Сколько я его знал, Том Либерман находился в поисках собственного Священного Грааля, анализируя каждую молекулу газа, вырабатываемую при разложении, чтобы определить запах гниющей плоти. Каждый, у кого хоть раз под полом дома сдохла мышь, подтвердит, что этот запах существует и держится еще долго после того, как человеческое обоняние перестает его улавливать. Собак можно натренировать находить трупы по запаху даже спустя много лет после захоронения. Том выдвинул теорию, что возможно создать сенсор, способный делать то же самое, и с помощью этого прибора обнаружение трупов значительно упростится. Но, как оно часто бывает, теория и практика — две большие разницы.

Крякнув, то ли раздраженно, то ли удовлетворенно, он встал.

— Ладно, я закончил, — сообщил он, поморщившись, когда скрипнули коленные суставы.

— Я иду в кафетерий перекусить. Пойдешь?

Том задумчиво улыбнулся, убирая оборудование.

— Не сегодня. Мэри дала мне с собой сандвичи. С цыпленком и пророщенными бобами или еще чем-то столь же отвратительно полезным. Да, и пока не забыл: в эти выходные ты приглашен на ужин. Похоже, она вбила себе в голову, что ты нуждаешься в правильном питании. — Он усмехнулся. — Тебя-то она хочет подкормить. А мне дает лишь кроличью еду. Ну и где справедливость?

Я улыбнулся. Жена Тома была отменной кухаркой, и он отлично это знал.

— Передай ей, что я с удовольствием приду. Помочь тебе дотащить? — Я указал на его парусиновую сумку.

— Да нет, все в порядке.

Я понял, что он не хочет меня напрягать. Но хотя мы и шли к воротам очень медленно, я видел, что он задыхается. Когда я познакомился с Томом, ему было уже хорошо за пятьдесят, и он охотно поддержал неопытного английского антрополога-криминалиста. С тех пор миновало куда больше времени, чем мне казалось, и прошедшие годы не прошли для него бесследно. Мы полагаем, что люди остаются такими же, какими мы их помним, но, конечно, так никогда не бывает. И все же Том настолько изменился за эти годы, что, увидев его, я испытал потрясение.

Он официально не объявлял, когда намерен покинуть пост директора Центра криминалистической антропологии, но все знали, что скорее всего он уйдет еще до конца года. Местные газеты пару недель назад опубликовали о нем статьи, больше похожие на благодарственно-прощальные, чем на обычные интервью. Он по-прежнему выглядел как баскетболист, каковым и был когда-то, но неумолимые годы добавили худобы его и без того сухопарой фигуре. Запавшие щеки в сочетании с лысеющим лбом придавали ему вид одновременно аскетичный и тревожно хрупкий.

Но глаза блестели по-прежнему, сохранилось и чувство юмора, и вера в людей, несмотря на годы работы с проявлениями наихудшей стороны человеческой натуры. Да и ты сам уже не тот, что прежде, подумал я про себя, вспомнив об уродливом шраме под рубашкой.

«Универсал» Тома стоял на парковке возле станции. Мы задержались у ворот, стягивая защитные перчатки и бахилы, прежде чем выйти наружу. Когда ворота за нами закрылись, ничто больше не указывало на то, что лежит по ту сторону. Деревья за забором выглядели обычными и безобидными, покачиваясь на теплом ветерке. На голых ветках набухали почки.

Как только мы вышли на парковку, я включил мобильник. Хотя в правилах ничего и не говорилось, мне было как-то неловко тревожить царящий на станции покой звонками телефона. Те, кто мог мне позвонить, знали, что я за границей, а тот человек, чей голос мне больше всего хотелось бы услышать, не позвонит уже никогда.

Я убрал телефон, а Том открыл багажник и сунул в него сумку. Он делал вид, что ничуть не устал, а я делал вид, что ничего не замечаю.

— Подбросить тебя до кафетерия? — предложил он.

— Да нет, спасибо, я прогуляюсь. Мне нужны физические нагрузки.

— Потрясающая сила воли. Мне прямо стыдно за себя. — Тут зазвонил его телефон. Он посмотрел на дисплей. — Извини, придется ответить.

Предоставив ему беседовать по телефону, я двинулся через парковку. Хотя станция находилась на территории кампуса медицинского центра университета Теннесси, она абсолютно от него не зависела. Запрятанная в лесном массиве, она обреталась будто бы в другом мире. Между современными строениями, на аккуратных зеленых парковых лужайках переполненного госпиталя сновали пациенты, студенты и медперсонал. Медсестра на лавочке, смеясь, беседовала с молодым человеком в джинсах. Мамаша успокаивала вопящее чадо, а бизнесмен о чем-то живо говорил по мобильнику. Когда я впервые сюда приехал, мне было трудновато примириться с контрастом между скрытым тихим гниением трупов по ту сторону ворот и живой нормальной атмосферой кампуса. А теперь я этого даже не замечал.

Ко всему со временем привыкаешь.

Я взбежал по ступенькам и направился по дорожке к кафетерию, с удовлетворением отметив, что практически не задыхаюсь. Но не успел далеко уйти, сзади раздались торопливые шаги.

— Дэвид, погоди!

Я обернулся. Мужчина примерно моего возраста и роста торопливо шагал по дорожке. Пол Эвери был восходящей звездой центра, и практически все считали его преемником Тома. Специалист по человеческим костям, Пол обладал поистине энциклопедическими знаниями, а большие руки с толстыми пальцами были такими же умелыми, как у хирурга.

— Идешь на ленч? — поинтересовался он. Его кудрявые волосы были цвета воронова крыла, и на щеках уже темнела щетина. — Не возражаешь, если присоединюсь?

— Конечно, нет! Как Сэм?

— Нормально. Вместе с Мэри с утра двинула по детским магазинам. Полагаю, моей кредитке будет нанесен существенный урон.

Я улыбнулся. До нынешнего приезда я не был с ним знаком, но и Пол, и его беременная жена Сэм старались изо всех сил, чтобы я чувствовал себя как дома. Сэм вот-вот должна была родить их первого ребенка, и если Пол пытался изобразить равнодушие, Сэм даже и не пыталась скрыть свой восторг.

— Рад тебя видеть, — продолжил он. — У одной моей аспирантки состоялась помолвка, так что мы вечером едем в город отметить это дело. Все будет тихо, просто поужинаем и немного выпьем. Почему бы тебе не пойти с нами?

Я колебался. Я был благодарен за предложение, но идея пронести вечер в компании незнакомых людей не привлекала.

— Сэм пойдет и Алана, так что кое-кого ты знаешь, — добавил Пол, видя мои сомнения. — Пошли, будет весело!

Я не смог найти повода отказаться.

— Ну… тогда ладно. Спасибо.

— Отлично. Я заеду за тобой в гостиницу в восемь.

На дороге послышался гудок. Мы оглянулись и увидели притормаживающий у бордюра «универсал» Тома. Открыв окно, он жестом подозвал нас.

— Мне только что позвонили из Бюро расследований Теннесси. Они нашли тело в коттедже, в горах неподалеку от Гатлинбурга. Вроде как что-то интересное. Если ты не очень занят, Пол, может, съездишь со мной и взглянешь?

Пол покачал головой.

— Извини, я сегодня занят по уши. Может, попросишь кого-нибудь из твоих бывших учеников?

— Попробую. — Том поглядел на меня, лукаво сверкнув глазами. И я понял, что он сейчас скажет. — Как насчет тебя, Дэвид? Не хочешь немножко поработать в поле?

2

Машина по шоссе от Ноксвилла двигалась медленно, и даже в это время года было так жарко, что пришлось включить кондиционер. Когда мы добрались до гор, Том запрограммировал спутниковый навигатор, хотя мы легко могли бы найти дорогу и самостоятельно. Том что-то тихонько мурлыкал себе под нос. По опыту я знал, что это признак предвкушения работы. Несмотря на весь мрачный реализм станции, все люди, завещавшие центру свои тела, умерли естественной смертью. А тут нас ждало нечто совсем другое.

Настоящее.

— Значит, убийство? — «Насильственная смерть», — мысленно поправил я себя. В этом можно было не сомневаться, коль уж здесь задействовано Бюро расследований Теннесси. БРТ — аналог ФБР в рамках штата, и Том много лет числился там консультантом. И раз звонок был от них, а не от местного полицейского департамента, то с высокой степенью вероятности можно утверждать, что дело серьезное.

Том смотрел на дорогу.

— Похоже, мне мало что сказали, но, судя по всему, тело в скверном состоянии.

Я неожиданно занервничал.

— Мой приезд не составит проблемы?

— С чего бы? — удивился Том. — Я часто беру с собой ассистентов.

— Ну, в смысле, я ведь англичанин.

Мне пришлось преодолеть обычный барьер из виз и разрешений на работу, чтобы приехать сюда, но ничего подобного этому я не предвидел. И сильно сомневался, что мое участие в официальном расследовании будет принято с восторгом.

Том пожал плечами.

— Не вижу проблемы. Речь же идет не о национальной безопасности, и я поручусь за тебя, если кто спросит. Ну или больше помалкивай — может, они твой акцент и не заметят.

Улыбнувшись, он включил плейер. Для Тома музыка служила тем же, чем для других сигарета или виски. Он утверждал, что музыка помогает ему и мозги прочистить, и сосредоточиться. Он предпочитал джаз пятидесятых и шестидесятых, и я уже почти наизусть выучил полдюжины альбомов, хранившихся у него в машине.

Том тихонько вздохнул и чуть откинулся в кресле, когда из колонок полилась мелодия Джимми Смита.

Я глядел на мелькающие за окном пейзажи Теннесси. Над нами возвышались Дымчатые горы, окруженные синеватой дымкой, благодаря которой они и получили свое название. Покрытые лесами склоны тянулись до самого горизонта. Спокойствие колышущегося зеленого океана резко контрастировало с суетой торговых точек вокруг. Пестрые забегаловки фаст-фуда, бары и магазины выстроились вдоль шоссе, небо над ними перечеркивали линии телеграфных и электрических проводов.

Лондон и Великобритания казались далекими. Приезд сюда помог мне разрешить ряд проблем. Я знал, что по возвращении мне придется принимать ряд тяжелых решений. Временный контракт с университетом в Лондоне закончился, пока я выздоравливал, и хотя мне давали постоянную ставку, я получил еще и предложение от ведущего университета Шотландии поработать на кафедре криминалистической антропологии. В Консультативно-исследовательском криминалистическом центре, многопрофильном агентстве, помогавшем полиции в розыске трупов, тоже намекали, что не прочь взять меня на работу. Все эти предложения были очень лестными, и мне следовало радоваться, но я не мог заставить себя воспринимать их с энтузиазмом. И надеялся, что приезд сюда изменит мое состояние.

Пока этого не случилось.

Вздохнув, я машинально потер шрам на ладони. Том глянул на меня.

— Ты как, в норме?

Я сжал руку, закрывая шрам.

— Вполне.

Он оставил мой ответ без комментариев.

— Сандвичи у меня в сумке на заднем сиденье. Вполне можем их разделить, пока едем. — Он криво усмехнулся. — Надеюсь, ты любишь пророщенные бобы.

По мере того как мы приближались к горам, пейзаж становился все более лесистым. Мы проехали через Пиджен-Форг, шумный городок, бары и рестораны которого выстроились вдоль дороги. Одна закусочная имитировала салун Дикого Запада, вплоть до пластмассовых бревен. Через несколько миль мы приехали в Гатлинбург, туристический город, нарядно-карнавальный и все же проигрывающий окружающему пейзажу. Город расположился у самого подножия гор, и хотя местные мотели и магазины привлекали внимание, они не могли соперничать с природным великолепием, возвышавшимся над ними.

Потом мы его миновали и оказались в другом мире. Крутые, поросшие густым лесом склоны окружили нас, погружая петляющую между ними дорогу в тень. Дымчатые горы, входящие в цепь Аппалачей, занимали восемьсот квадратных миль и обозначали границу между Теннесси и Северной Каролиной. Они были объявлены Национальным парком, хотя, глядя на них в окно машины, я подумал, что природе глубоко наплевать на такого рода решения. Это были дикие места, еще практически не тронутые человеком. Человек, приехавший сюда с перенаселенного острова вроде Великобритании, не мог не проникнуться почтением к эдакому величию.

Движение тут было куда менее оживленным. Скоро машин станет больше, но пока еще стояла весна и авто встречались крайне редко. Через несколько миль Том свернул на дорогу из гравия.

— Должно быть, уже недалеко. — Он глянул на дисплей навигатора, стоящий на приборной панели, затем посмотрел вперед. — А, вот и приехали.

На знаке у узенького проезда была надпись «Коттеджи Шредера, номера 3—14». Том свернул туда. Автоматическая коробка передач слегка возражала против езды вверх по склону. Я разглядел за деревьями крыши коттеджей, расположенных на весьма приличном расстоянии друг от друга.

Полицейские машины и автомобили без всяких опознавательных знаков, по моим предположениям, принадлежавшие БРТ, стояли на обочине. Когда мы подъехали, полицейский в форме, держа руку на кобуре, шагнул вперед, блокируя нам проезд.

Том остановился и открыл окно, но полицейский не дал ему и рта раскрыть.

— Сэр, вы не можете сюда проехать. Вам придется развернуться.

Говор у него был чисто южный, а вежливость сродни оружию — столь же неумолимая и твердая.

Том миролюбиво улыбнулся.

— Все в порядке. Не могли бы вы передать Дэну Гарднеру, что приехал Том Либерман?

Полицейский отошел чуть в сторону и заговорил по рации. Услышанный ответ явно его успокоил.

— Ладно, паркуйтесь тут, возле остальных.

Том так и сделал. Пока мы ставили машину, моя нервозность переросла в тревогу. Я говорил себе, что некоторое волнение вполне понятно: я все еще не совсем восстановился после выздоровления и не рассчитывал участвовать в настоящем расследовании убийства. Но я знал, что дело совсем не в этом.

— Ты уверен, что мое присутствие тут не создаст проблем? Мне бы не хотелось прищемить кому-нибудь хвост.

Тома это вроде бы нисколько не волновало.

— Не переживай. Если кто спросит — ты со мной.

Мы вылезли из машины. После города воздух тут казался чистым и свежим, насыщенным ароматами полевых цветов и запахом глины. Дневное солнце светило сквозь ветки, высвечивая набухшие почки, похожие на огромные изумруды. На такой высоте, да еще в тени деревьев, было довольно холодно, и от этого мужчина, идущий нам навстречу, выглядел странно: в костюме и при галстуке, но пиджак переброшен через руку, а голубая рубашка мокрая от пота. Лицо тоже потное и красное. Он пожал Тому руку.

— Спасибо, что приехал. Я не знал, вернулся ли ты из отпуска.

— Вернулся.

Том с Мэри приехали из Флориды буквально за неделю до моего прилета. И Том поведал мне, что никогда в жизни ему не было так скучно.

— Дэн, позволь тебе представить доктора Дэвида Хантера. Он приехал на станцию. Я ему сказал, что он может поехать со мной.

Это вовсе не прозвучало как вопрос.

Мужчина повернулся ко мне. Навскидку я дал ему хорошо за пятьдесят — его помятое усталое лицо покрывали морщины. Седеющие волосы коротко подстрижены, пробор словно проведен по линейке.

Он протянул руку. Рукопожатие достаточно крепкое, чтобы походить на вызов, ладонь сухая и мозолистая.

— Дэн Гарднер. Возглавляющий следствие специальный агент. Рад знакомству.

Я прикинул, что его звание равно примерно старшему следователю в Великобритании. Он говорил с явным гнусавым выговором уроженца Теннесси, но его спокойствие было обманчивым. Взгляд пристальный и оценивающий. Взвешивающий.

— Ну так что тут у вас? — спросил Том, залезая в багажник за кейсом.

— Дай-ка мне. — Я достал кейс. Шрам не шрам, но мне было куда проще тащить его, чем Тому. Для разнообразия он не стал возражать.

Агент БРТ двинулся по тропинке между деревьями.

— Труп в арендованном коттедже. Управляющий обнаружил его этим утром.

— Это точно убийство?

— О да.

Гарднер не стал вдаваться в подробности. Том с любопытством поглядел на него, но настаивать не стал.

— Идентифицирован?

— Обнаружен бумажник с кредитками и правами, но мы не можем с уверенностью сказать, принадлежат ли они жертве. Труп слишком сильно разложился, чтобы можно было сопоставить с фотографией.

— Вы установили, как долго он тут пролежал? — брякнул я не подумав.

Гарднер нахмурился, и я мысленно напомнил себе, что приехал сюда лишь помочь Тому.

— Я в общем-то надеялся, что это вы нам скажете, — ответил агент БРТ, хотя скорее Тому, чем мне. — Патологоанатом еще здесь, но он мало что может нам сказать.

— А кто патолог? Скотт? — уточнил Том.

— Нет. Хикс.

— А-а…

Интонация Тома была весьма многозначительной и вовсе не благосклонной. Но в данный момент меня куда больше заботило, что он начал слегка задыхаться, шагая по идущей вверх тропинке.

— Минутку, — сказал я. Поставив на землю кейс, я сделал вид, что завязываю шнурок. Гарднер явно не обрадовался задержке, но Том, облегченно вздохнув, устроил целый спектакль из протирания стекол очков. Он пристально уставился на мокрую от пота рубашку детектива.

— Надеюсь, ты не обидишься на вопрос, Дэн, но ты хорошо себя чувствуешь? Ты выглядишь… ну, слегка разгоряченным.

Гарднер глянул на свою мокрую рубашку, словно только что это заметил.

— Скажем так, там малость жарковато внутри. Сам увидишь.

Мы снова двинулись вперед. Тропинка выпрямилась, вывела нас на маленькую травянистую полянку между деревьями, по которой шла гравийная дорожка, обсаженная кустами. От нее отходили в сторону тропинки, шедшие к другим коттеджам, едва различимым среди деревьев. Тот, к которому мы направлялись, стоял в дальнем конце поляны, на весьма приличном расстоянии от остальных строений. Маленький, облицованный потемневшим деревом. Ведущую к дверям дорожку пересекала полицейская лента с яркой желтой надписью «Полицейский кордон. Не пересекать». А вокруг царила обычная для расследования суета.

Это было первое место преступления, на котором я присутствовал в США. Вроде бы оно ничем не отличалось от привычного, но все же имевшиеся небольшие отличия придавали картине слегка нереальный вид. Возле коттеджа стояла группа криминалистов БРТ в белых комбинезонах. Их лица были красными и потными, и они жадно пили воду из бутылок. Гарднер подвел нас к молодой женщине в элегантном деловом костюме, занятой беседой с толстым мужчиной, чья лысина сверкала как натертое маслом яйцо. Он был совершенно безволосым, даже брови и ресницы отсутствовали, и от этого походил одновременно и на младенца, и на рептилию.

Когда мы приблизились, он обернулся, и при виде Тома его узкие губы растянулись в улыбке.

— А я все думал, когда же ты появишься, Либерман.

— Я выехал сразу после звонка, Дональд, — ответил Том.

— Странно, что он тебе понадобился. Вонь от этого жмурика наверняка даже в Ноксвилле чувствуется.

Он рассмеялся, не обращая ни малейшего внимания на то, что никто, кроме него, не счел шутку смешной. Я предположил, что это, должно быть, Хикс, тот самый патологоанатом, о котором упоминал Гарднер. Разговаривавшая с ним молодая женщина была худощавой, с гибким мускулистым телом гимнастки. Она держалась с почти военной выправкой, что еще больше подчеркивали темно-синий пиджак с юбкой и коротко остриженные темные волосы. Никакой косметики, да она в ней и не нуждалась. Полные чувственные губы намекали на сексуальность, которую весь остальной ее вид будто старался заглушить.

Она окинула меня бесстрастным холодным, но оценивающим взглядом. Ее глаза на слегка загорелом лице словно сияли здоровьем.

— Том, это Диана Джейкобсен, — сказал Гарднер. — Она недавно пришла в Отдел расследований на месте преступления. Это ее первое дело по убийству, и я широко ей разрекламировал тебя и станцию, так что не подведи меня.

Женщина протянула руку, явно нисколько не тронутая попыткой Гарднера пошутить, и на теплую улыбку Тома весьма сдержанно улыбнулась в ответ. Я толком не понял, свойственна ли ей такая сдержанность вообще или она просто слишком уж старается выглядеть профессионалом.

Хикс досадливо скривил губы, глядя на Тома. Затем осознал, что я на него смотрю, и раздраженно дернул подбородком в мою сторону.

— Это еще кто?

Он говорил так, будто меня тут нет.

— Дэвид Хантер, — представился я, хотя вопрос был совершенно очевидно адресован не мне. Почему-то я точно знал, что протягивать руку не стоит.

— Дэвид временно работает с нами на станции. И любезно согласился мне помочь, — ответил Том.

«Работает с нами» было, мягко говоря, не совсем точной формулировкой, но я не стал оспаривать эту небольшую ложь.

— Англичанин? — воскликнул Хикс, уловив мой акцент.

Я почувствовал, что краснею, когда холодные глаза молодой женщины снова обратились на меня.

— Ты теперь стал туристов приводить, Гарднер?

Я знал, что мое присутствие может вызывать проблемы, как и присутствие иностранца на расследовании в Великобритании, но тем не менее поведение Хикса меня взбесило. Напомнив себе, что я гость Тома, я проглотил готовую сорваться с языка реплику. Гарднер тоже не выглядел довольным, выслушивая ответ Тома.

— Доктор Хантер находится здесь по моему приглашению. Он один из ведущих криминалистов-антропологов Великобритании.

Хикс недоверчиво фыркнул.

— Хочешь сказать, нам своих не хватает?

— Хочу сказать, что весьма ценю его опыт, — спокойно возразил Том. — А теперь, коль уж мы здесь, я бы хотел приступить к делу.

Хикс пожал плечами и с преувеличенной вежливостью ответил:

— Милости прошу. И уж поверь, я охотно уступаю тебе место.

Развернувшись, он направился к припаркованным машинам. А мы с Томом, оставив обоих агентов БРТ снаружи, двинулись к складному столику, где лежали одноразовые комбинезоны, перчатки, маски и бахилы. Я подождал, пока мы не окажемся за пределами слышимости.

— Том, послушай, может, это и не такая уж хорошая идея. Я могу подождать в машине.

Он улыбнулся.

— Не обращай на Хикса внимания. Он работает в морге Медицинского центра университета Теннесси, так что мы с ним периодически пересекаемся. И он терпеть не может полагаться на нас в подобных ситуациях. Отчасти это профессиональная ревность, но в основном потому, что он просто козел.

Я понимал, что Том пытается меня успокоить, но все равно мне было как-то неловко. Я давно привык осматривать тело на месте преступления, но сейчас прекрасно отдавал себе отчет, что в данной конкретной ситуации я чужой.

— Ну, не знаю… — начал я.

— Нет никаких проблем, Дэвид. И ты оказываешь мне услугу. Честное слово.

Я решил не настаивать, но сомнения все же оставались. Я знал, что должен быть признателен Тому: мало кому из английских криминалистов подворачивалась возможность поработать на месте преступления в Соединенных Штатах, — но по какой-то причине нервничал куда больше обычного. Я даже в общем-то не обижался на Хикса за его враждебность. Доводилось сталкиваться с куда худшими проявлениями. Нет, все дело во мне самом. За последние месяцы в какой-то момент я словно утратил вместе со всем прочим и уверенность в себе.

Давай соберись. Ты не можешь подвести Тома.

Пока мы облачались в комбинезоны, к столику подошел Гарднер.

— Вам лучше сперва раздеться до трусов. Там очень жарко.

— Я не раздевался на публике со школьных времен, — фыркнул Том. — И не собираюсь начинать.

Гарднер отмахнулся от какого-то насекомого, жужжавшего у него перед лицом.

— Ладно, только потом не говори, что я не предупреждал.

Я не страдал от избытка скромности, как Том, но тем не менее последовал его примеру. Я и без того чувствовал себя неловко, чтобы еще раздеваться до подштанников на глазах у всех. К тому же сейчас только весна и солнце уже клонилось к закату. Насколько жарко может быть в коттедже?

Гарднер порылся в коробках, выудил баночку с ментоловой мазью, жирно намазал под носом и протянул банку Тому.

— Тебе понадобится.

— Нет, спасибо, — отказался Том. — Мой нюх уже не тот.

Гарднер молча протянул баночку мне. Обычно я тоже этим не пользовался. Как и Том, я был отлично знаком с запахом разложения, а проведя всю неделю на «трупоферме», и совсем к нему привык. Но все же взял баночку и смазал пахучей мазью над верхней губой. Глаза тут же заслезились от резких испарений. Я вдохнул поглубже, стараясь успокоить натянутые нервы.

Да что с тобой, к черту, происходит?! Ведешь себя так, словно в первый раз.

Солнце грело мне спину, пока я ждал Тома. Клонившееся к закату, оно скользило по верхушкам деревьев на своем пути к горизонту, предрекая скорое наступление вечера. Оно снова взойдет завтра утром вне зависимости от того, что тут произошло, напомнил я себе.

Том закончил застегивать комбинезон и жизнерадостно улыбнулся.

— Ну, давайте глянем, что у нас тут.

Натягивая латексные перчатки, мы направились ко входу в коттедж.

3

Двери коттеджа были закрыты. Гарднер чуть задержался. Свой пиджак он положил на столик с комбинезонами, натянул бахилы и перчатки, а потом и хирургическую маску. Я видел, как он набрал в грудь побольше воздуха, прежде чем открыть дверь в коттедж и впустить нас внутрь.

Мне доводилось видеть самые разные трупы. Я знаю, как пахнет смерть на разных стадиях разложения, даже умею различать стадии по запаху. Мне попадались тела, сгоревшие до костей, превратившиеся в мыльную массу от воздействия воды. Все это малоприятно, но является непременной составляющей моей работы, и я полагал, что давно ко всему привык.

Но такого, как здесь, я сроду не встречал. Вонь стояла такая густая, что, казалось, ее можно пощупать. Тошнотворный сладковатый запах разлагающейся плоти был настолько концентрированный, что пробивался сквозь ментол у меня под носом с такой легкостью, словно я ничем и не мазал. В коттедже роились тучи мух, жизнерадостно жужжа вокруг нас, но они казались сущей ерундой по сравнению с царившей тут жарой.

Внутри коттеджа было как в сауне.

— Бог ты мой… — поморщился Том.

Мы оказались в небольшом, скудно обставленном помещении. Работающие тут криминалисты на секунду оторвались от своих занятий, чтобы поглядеть на нас. Закрытые ранее занавески раздвинули, чтобы впустить сюда дневной свет через окна, расположенные по обе стороны от двери. Покрашенные черной краской доски пола были прикрыты ткаными ковриками. Над камином на одной стене висела пара пыльных оленьих рогов, возле другой находились металлическая раковина, плита и холодильник. Остальные предметы — телевизор, софа и кресла — были небрежно сдвинуты в сторону, освобождая центр комнаты, где оставался только небольшой обеденный стол.

На котором и было тело.

Обнаженное, лежащее навзничь, руки и ноги свисали по краям стола. Раздувшийся от газов торс походил на раскрытую битком набитую спортивную сумку. С него на пол сыпались личинки, и их было так много, что копошащаяся масса походила на кипящее молоко. Рядом со столом находился электрообогреватель, и все три его лампы светились желтым светом. У меня на глазах одна личинка упала прямо на них и мгновенно превратилась в дым.

Дополнял картину стул со спинкой, стоявший у головы жертвы. Это выглядело вполне невинно, если не задумываться, для чего он там, собственно, поставлен.

Кто-то хотел хорошенько рассмотреть результат своего деяния.

Наша группа так и застыла в дверях. Даже Том казался ошарашенным.

— Мы все оставили в том же состоянии, как и нашли, — пояснил Гарднер. — Подумали, что ты сам захочешь измерить температуру в помещении.

В моих глазах он сразу вырос на пару пунктов. Температура — очень важный фактор для определения времени, прошедшего с момента смерти, но мало кто из следователей, с которыми мне доводилось иметь дело, вспомнил бы об этом. Хотя в данном случае я бы предпочел, чтобы Гарднер оказался менее скрупулезным. Сочетание жары и вони было просто невыносимым.

Том рассеянно кивнул, он уже полностью сосредоточился на трупе.

— Поможешь, Дэвид?

Я поставил кейс на чистое место на полу и раскрыл его. Том носил с собой практически то же оборудование, что и несколько лет назад, когда мы познакомились. Все далеко не новое и аккуратно разложено по местам. Но, будучи в душе консерватором, он все же признавал пользу новых технологий. Том сохранил свой старый ртутный термометр, элегантное творение инженерной мысли из стекла и металла, но рядом лежал вполне современный цифровой. Я включил его, на дисплее замелькали цифры.

— Сколько вы тут еще пробудете? — спросил Том у Гарднера, покосившись на работающие в комнате фигуры в белых комбинезонах.

— Еще некоторое время. Тут слишком жарко, чтобы задерживаться надолго. У меня один агент уже сознание потерял.

Том склонился над трупом, тщательно обойдя кровавые пятна на полу. Он поправил очки.

— Температуру измерил, Дэвид?

Я глянул на дисплей. Меня уже начал заливать пот.

— Сорок три и пять.

— Теперь уже можно выключить этот чертов обогреватель? — спросил один из криминалистов, здоровенный мужик с пивным брюхом, обтянутым комбинезоном. Видимая за маской часть его физиономии была красной и потной.

Я глянул на Тома. Тот кивнул.

— Окна тоже можно открыть. Свежий воздух тут не помешает.

— Слава тебе Господи, — выдохнул здоровяк, выключая обогреватель. Как только лампы потускнели, он тут же раскрыл все окна настежь. Свежий воздух полился в коттедж, и раздались облегченные вздохи присутствующих.

Я подошел к Тому, внимательно рассматривающему тело.

Гарднер нисколько не преувеличивал: убийство, вне всякого сомнения. Конечности жертвы, свисавшие по сторонам стола, были привязаны к ножкам клейкой лентой. Кожа натянута как на барабане и приобрела цвет старой дубленой, что усложняло определение этнической принадлежности. Светлая кожа после смерти темнеет, а темная, наоборот, зачастую светлеет, смешивая цвет и расу. Куда более очевидными были разрезы. Конечно, кожа трескается, когда тело начинает разлагаться и его распирают газы, но эти разрезы явно не были естественного происхождения. Высохшая кровь заляпала стол вокруг тела и коврик на полу. И лилась она из открытой раны, может быть, даже не одной, из чего следовал вывод, что как минимум некоторые травмы эпидермиса произошли, когда жертва была еще жива. Этим же объясняется и огромное количество личинок падальной мухи, поскольку эти мухи откладывают личинки в каждое отверстие, которое найдут.

Но даже с учетом всего этого я не припоминал, чтобы прежде видел такое количество личинок с одного тела. Рядом с трупом аммиачный запах был почти невыносим. Личинки заполонили глаза, нос, рот и гениталии, так что даже пол жертвы невозможно было определить.

Я поймал себя на том, что слежу глазами за тем, как они копошатся в дырке на животе, отчего кожа вокруг шевелилась как живая. И невольно прижал рукой свой собственный шрам.

— Дэвид? Ты в норме? — тихо спросил Том.

Я с трудом оторвал глаза от трупа.

— Да.

И начал доставать из кейса баночки для образцов.

Я ощутил на себе его взгляд. Но Том не стал продолжать тему и повернулся к Гарднеру.

— И что нам известно?

— Негусто. — Голос Гарднера приглушала маска. — Тот, кто это сотворил, очень методичен. Никаких следов в крови — значит, убийца тщательно следил, куда ставит ноги. Коттедж был арендован в прошлый четверг неким Терри Лумисом. Никакого описания. Резервирование и оплата по кредитке сделаны по телефону. Голос мужской, акцент местный, и этот малый попросил, чтобы ключи оставили под ковриком у двери коттеджа. Сказал, что приедет поздно.

— Удобно, — сказал Том.

— Очень. Похоже, они тут не очень-то озабочены бюрократией, лишь бы бабки платили. Аренда коттеджа закончилась сегодня утром, и когда ключи не вернули, управляющий пришел, чтобы все проверить и убедиться, что ничего не пропало. Местечко такое, как видишь, что его беспокойство вполне понятно. — Он окинул взглядом ветхий коттедж.

Но Том пропустил эту реплику мимо ушей.

— Коттедж был арендован только с прошлого четверга? — уточнил он. — Ты уверен?

— Так сказал управляющий. Дата совпадает с датой регистрации заявки и оплаты по кредитке.

— Не может такого быть, — нахмурился Том. — Это же всего пять дней назад.

Я думал о том же. Разложение зашло слишком далеко для столь короткого промежутка времени. Плоть уже приобрела творожистую консистенцию, начался процесс брожения и разложения, и потемневшая кожа сползала с нее как мятый костюм. Конечно, электрообогреватель мог ускорить процессы до определенной степени, но это не объясняло наличия огромного количества личинок. Даже в разгар летней жары и во влажном климате Теннесси требуется не меньше семи дней, чтобы разложение дошло до такой стадии.

— Когда его нашли, двери и окна были закрыты? — машинально спросил я Гарднера. Не тот случай, чтобы продолжать молчать.

Тот недовольно поджал губы, но все же ответил:

— Закрыты, заперты и занавешены.

Я отмахнулся от вьющихся перед лицом мух. Несмотря на свой немалый опыт, я так и не смог к ним привыкнуть.

— Слишком много насекомых для закрытого помещения, — сказал я Тому.

Он кивнул. Пинцетом аккуратно снял личинку с трупа и поднес к свету, чтобы рассмотреть.

— Что скажешь?

Я пригляделся. У личинок мух три стадии развития, называемые возрастными, за которые личинки постепенно увеличиваются в размере.

— Третья стадия, — сказал я. Это означало, что личинке как минимум шесть дней, а может, и больше.

Том кивнул, бросив личинку в маленькую баночку с формальдегидом.

— А некоторые уже начали окукливаться. Значит, смерть наступила шесть или семь дней назад.

— Но никак не пять, — добавил я. Рука невольно опять потянулась к шраму, но я удержался. Давай же, соберись! Я заставил себя сосредоточиться на том, на что смотрю. — Полагаю, его убили где-то в другом месте и привезли сюда уже мертвым.

Том поколебался. Я заметил, как двое криминалистов переглянулись, и мгновенно осознал свою ошибку. Лицо вспыхнуло. Ох и дураак…

— Нет необходимости привязывать руки и ноги к столу, если жертва уже мертва, — проговорил здоровенный криминалист, странно на меня поглядев.

— Ну, может, в Англии трупы поживей, чем у нас тут, — невозмутимо изрек Гарднер.

Раздались смешки. Я чувствовал, как горит лицо, но ничего не мог сделать, чтобы исправить ситуацию. Идиот. Да что с тобой такое?!

Том невозмутимо завинтил крышку баночки.

— По-твоему, этот Лумис убийца или жертва? — спросил он Гарднера.

— Ну, в найденном тут портмоне обнаружили права и кредитки Лумиса. И более шестидесяти долларов наличных. Мы проверили. Тридцать шесть лет, белый, страховой агент в Ноксвилле. Не женат, живет один, отсутствует на работе несколько дней.

Дверь коттеджа распахнулась, и вошла Джейкобсен. Как и Гарднер, она надела перчатки и бахилы, но даже в таком виде умудрялась выглядеть элегантно. Маску она надевать не стала, и когда подошла и встала рядом со старшим агентом, ее лицо было бледным.

— Значит, если только убийца не забронировал коттедж под собственным именем и предусмотрительно забыл тут свое удостоверение личности, можно предположить, что этот покойник либо Лумис, либо какой-то другой неизвестный мужчина, — сказал Том.

— Примерно так, — ответил Гарднер и замолчал при виде появившегося в дверях очередного агента.

— Сэр, вас там спрашивают.

— Сейчас вернусь, — бросил Гарднер Тому и вышел наружу.

Джейкобсен осталась в коттедже. Лицо ее было по-прежнему бледным, а руки она крепко сжимала на животе, словно стараясь удержать малейшие проявления слабости.

— Откуда вы знаете, что это мужчина? — поинтересовалась она. Глаза ее при этом машинально устремились на личинки, копошащиеся в области паха жертвы, но она быстро отвела взгляд в сторону. — Я не вижу ничего, что позволило бы сделать такой вывод.

Ее акцент был не таким ярко выраженным, как мне доводилось слышать, но все же достаточно явно свидетельствовал, что она местная уроженка. Я покосился на Тома, но тот сосредоточился на трупе. Или делал вид.

— Ну, помимо роста… — начал я.

— Не все женщины низкорослые.

— Безусловно, но таких высоких не много. Но даже у такой рослой женщины строение костей было бы тоньше, особенно черепа. Это…

— Я знаю, что такое череп.

Господи, да она сварливая.

— Я хотел сказать, что, как правило, это отличный индикатор пола жертвы, — договорил я.

Она упрямо вздернула подбородок, но больше ничего не сказала. Том выпрямился, закончив изучение разверстого рта трупа.

— Дэвид, взгляни-ка на это.

Он отодвинулся, уступая мне место. Большая часть мягких тканей на лице уже исчезла. В глазных и носовой впадинах кишели личинки. Зубы были почти все на виду, и обычно желтовато-белый дентин имел явно выраженный красноватый оттенок.

— Розовые зубы, — прокомментировал я.

— Доводилось видеть такое прежде? — спросил Том.

— Пару раз.

Но не часто. И не в такой ситуации.

Джейкобсен внимательно слушала.

— Розовые зубы?

— Такое случается, когда гемоглобин вынужденно поступает в дентин, — пояснил я. — И придает зубам под эмалью розоватый оттенок. Такое иногда можно увидеть у утопленников, пробывших некоторое время в воде, поскольку голова обычно уходит вниз.

— Почему-то мне кажется, что в данном случае мы имеем дело не с утопленником, — заметил вернувшийся в коттедж Гарднер.

С ним пришел еще один человек. Новоприбывший тоже облачился в бахилы и перчатки, но почему-то я понял, что он не очередной полицейский или агент БРТ. Лет сорока пяти, не то чтобы пухлый, но лощеный и упитанный. В слаксах и легкой замшевой куртке, голубой рубашке. Щетина на круглых щеках заметная, но не настолько длинная, чтобы называться бородой.

Но обманчиво небрежный вид был слишком уж продуман, словно мужчина копировал стиль с изысканных моделей в журнале мод. Одежда хорошо пошитая и дорогая, рубашка расстегнута на одну пуговицу ниже, чем надо. А якобы небрежная щетина и прическа чуть более аккуратные, чем следовало бы, и это выдавало тщательный уход.

Вошедший излучал самоуверенность. Его улыбка ничуть не изменилась, пока он рассматривал привязанный к столу труп.

Гарднер снял маску. Возможно, из уважения к новоприбывшему, не потрудившемуся ее надеть.

— Профессор Ирвинг, если не ошибаюсь, вам не доводилось еще встречаться с Томом Либерманом?

Мужчина улыбнулся Тому.

— Нет, боюсь, наши пути ранее не пересекались. Надеюсь, вы меня простите, что не протягиваю руки. — Он театральным жестом поднял руки в перчатках.

— Профессор Ирвинг — профайлер, работавший с БРТ в ходе ряда расследований, — объяснил Гарднер. — Нам нужен психологический портрет убийцы в этом деле.

Ирвинг скромно ухмыльнулся.

— Вообще-то я предпочитаю называться бихевиористом. Но не стану пререкаться из-за этого.

Ты только что это сделал. Я мысленно велел себе не срывать на нем свое настроение.

Том был сама вежливость, но в его улыбке мне почудился некоторый холодок.

— Приятно познакомиться, профессор Ирвинг. Это мой друг и коллега доктор Хантер, — добавил он, исправляя оплошность Гарднера.

Ирвинг вполне учтиво кивнул мне, но было совершенно очевидно, что на его радаре меня нет. Все его внимание уже обратилось на Джейкобсен, улыбка стала еще шире.

— Кажется, я не расслышал ваше имя?

— Диана Джейкобсен. — Она казалась чуть ли не взволнованной; выказанное доселе хладнокровие грозило вот-вот рухнуть, когда она шагнула вперед. — Очень приятно с вами познакомиться, профессор Ирвинг. Я читала многие ваши работы.

Ирвинг расплылся в совсем уже широченной улыбке. И я невольно отметил, насколько неестественно белые и ровные у него зубы.

— Надеюсь, вам понравилось. И пожалуйста, зовите меня Алекс.

— Диана специализировалась в области психологии, прежде чем прийти к нам в БРТ, — сообщил Гарднер.

Брови профайлера поползли вверх.

— Правда? Ну тогда мне придется удвоить осторожность, чтобы не обмишуриться. — Конечно, он не потрепал ее по щеке, но впечатление было именно таким. Он повернулся к трупу, и улыбку сменила брезгливая гримаса.

— Он знавал деньки и получше, а? Можно еще ментоловой мази, пожалуйста?

Просьба не была обращена к кому-то конкретно. После короткой паузы женщина из команды криминалистов нехотя направилась на улицу за мазью. Потирая пальцы, Ирвинг молча слушал Гарднера, вводящего его в курс дела. Когда женщина-криминалист вернулась, профайлер, не поблагодарив, взял мазь, мазнул себе под носом и отдал баночку обратно.

Женщина сперва поглядела на баночку, потом все же взяла.

— Всегда пожалуйста.

Если Ирвинг и заметил сарказм, то вида не подал. Том, доставая из сумки очередную баночку для образцов, весело глянул на меня, затем снова повернулся к телу.

— Я бы предпочел, чтобы вы подождали, пока я закончу, если не возражаете.

Говоря эти слова, Ирвинг даже не поглядел на Тома, будто считал само собой разумеющимся, что все присутствующие станут выполнять его пожелания. Я заметил, как в глазах Тома мелькнуло раздражение, и на миг подумал, что он возразит. Но не успел Том и рта раскрыть, как его лицо вдруг передернулось в гримасе. Все произошло так быстро, что я бы мог подумать, что мне это привиделось, кабы не его внезапная бледность.

— Думаю, мне надо глотнуть свежего воздуха. Тут чертовски жарко.

Он неуверенно двинулся к дверям. Я шагнул было за ним, но Том, качнув головой, остановил меня:

— Тебе не стоит уходить. Можешь начать фотографировать, как только профессор Ирвинг закончит. Я просто выйду попью водички.

— В холодильнике у столов бутылки с ледяной водой, — сказал ему Гарднер.

Я с тревогой смотрел Тому вслед, но было совершенно ясно, что он не хочет привлекать внимание. Судя по всему, больше никто не заметил, что с ним что-то не так. Он стоял ко всем спиной, кроме меня и Ирвинга, а профайлер ни на что не обращал внимания. Ирвинг, потирая подбородок, слушал продолжавшего пояснения Гарднера, внимательно глядя на лежащего на столе мертвого мужчину. Когда агент БРТ закончил, профайлер не проронил ни слова и не шелохнулся. Вся его поза выражала глубокое раздумье. Определяющее слово — поза. Я мысленно велел себе быть поснисходительней.

— Вы, конечно, понимаете, что имеете дело с серийным убийцей? — изрек профайлер, наконец очнувшись.

Гарднер казался смущенным.

— Мы пока в этом не уверены.

Ирвинг снисходительно улыбнулся.

— О, думаю, можно быть вполне уверенными. Посмотрите, как лежит тело. Его специально выложили для нас. Голый, привязанный и скорее всего подвергшийся пыткам, а потом оставленный лежать лицом вверх. Нет никаких признаков сожаления или раскаяния, никаких попыток закрыть жертве глаза или перевернуть лицом вниз. В этой мизансцене все буквально кричит о расчете и наслаждении действом. Ему нравилось то, что он делал с жертвой. Вот почему он хотел, чтобы вы это увидели.

Гарднер воспринял новость со смирением. Должно быть, он и сам все это понимал.

— Значит, убийца — мужчина?

— Безусловно. — Ирвинг хохотнул, будто Гарднер сказал что-то смешное. — Помимо всего прочего, убитый был явно сильным человеком. Думаете, женщина способна сотворить такое?

Ты себе не представляешь, на что способны некоторые женщины. Я почувствовал, как дернулся шрам на животе.

— Мы тут видим просто фантастическую самонадеянность, — продолжил Ирвинг. — Убийца наверняка знал, что тело найдут, когда истечет срок аренды. Господи, да он даже оставил бумажник, чтобы вы могли идентифицировать жертву. Нет, это не единичный случай. Наш мальчик только начал.

Похоже, такая перспектива профайлеру нравилась.

— Может быть, бумажник не принадлежит жертве, — без особого воодушевления возразил Гарднер.

— Не согласен. Убийца слишком аккуратен, чтобы забыть тут свой собственный бумажник. Готов поспорить, что он даже лично арендовал этот коттедж. Он не случайно зашел и вдруг решил убить любого, кто здесь окажется. Это все слишком хорошо спланировано, слишком хорошо организовано. Нет, он арендовал коттедж на имя жертвы, а потом уже привез ее сюда. Чудненькое изолированное местечко, наверняка заранее присмотренное, где он мог мучить жертву в свое удовольствие.

— Почему вы так уверены, что жертву мучили? — спросила Джейкобсен. Она впервые раскрыла рот с того момента, как Ирвинг поставил ее на место.

Профайлер, казалось, наслаждался собой.

— А зачем еще привязывать жертву к столу? Он не просто привязан, он распят. Убийца хотел растянуть удовольствие, насладиться сполна. Думаю, вряд ли можно найти следы спермы или сексуального насилия?

Я не сразу сообразил, что вопрос адресован мне.

— Да, на такой стадии разложения это невозможно.

— Жаль. — Это прозвучало так, будто он не получил приглашение на прием. — И тем не менее, судя по количеству крови на полу, совершенно очевидно, что раны жертве нанесены еще при жизни. И я считаю, что обезображивание половых органов тоже имеет огромное значение.

— Не обязательно, — машинально заговорил я. — Падальные мухи откладывают личинки во все отверстия, включая половые органы. И наличие личинок вовсе не означает, что там была рана. Нужно провести полное обследование, чтобы это точно определить.

— Неужели? — Улыбка Ирвинга увяла. — Но вы ведь допускаете, что кровь откуда-то шла? Или эта грязь под столом — просто разлитый кофе?

— Я просто указал на то, что… — начал я, но Ирвинг уже не слушал.

Я сердито замолк, когда он повернулся к Гарднеру и Джейкобсен.

— Как я уже говорил, мы тут имеем связанную и нагую жертву, которую привязали к столу и скорее всего изувечили. Вопрос лишь в том, нанесены ли раны в припадке посткоитальной ярости или из-за сексуальной неудовлетворенности. Иными словами, раны были нанесены из-за того, что у него встал или, наоборот, не встал.

Эти слова были встречены молчанием. Даже команда криминалистов прекратила свою работу, чтобы послушать.

— Вы считаете, что тут сексуальный мотив? — через некоторое время спросила Джейкобсен.

Ирвинг изобразил удивление. Я ощутил, как моя неприязнь к нему еще немного возросла.

— Извините, но я полагал, это очевидно, исходя из того, что жертва обнажена. Вот почему раны так важны. Мы имеем дело с человеком, который либо отрицает свою сексуальность, либо питает к ней отвращение и выплескивает отвращение к себе на своих жертв. Как бы то ни было, он не является открытым гомосексуалистом. Он может быть женат, являться столпом общества. Быть может, это кто-то, кто любит хвастаться сексуальными победами над женщинами. Это убийство совершил человек, ненавидящий свою сущность, он сублимирует самоотвращение в агрессию по отношению к своим жертвам.

Лицо Джейкобсен оставалось бесстрастным.

— Мне показалось, вы сказали, что убийца гордится тем, что он сделал? Что нет никаких признаков раскаяния или сожаления?

— Да, в том, что касается непосредственно убийства. Тут он бьет себя в грудь, пытаясь убедить всех — включая и себя самого, — насколько он великий и могучий. Но причина, по которой он это делает, совсем иная. Это то, чего он стыдится.

— Могут быть и другие объяснения тому, что жертва обнажена, — заявила Джейкобсен. — Это может быть способ унижения или способ контролировать жертву.

— Как бы то ни было, контроль всегда сводится к сексу, — улыбнулся Ирвинг, но его улыбка стала слегка натянутой. — Серийные убийцы — геи встречаются редко, но все же они есть. И судя по тому, что я тут вижу, мы, вполне вероятно, можем иметь дело именно с таким субъектом.

Но Джейкобсен явно не собиралась сдаваться.

— Мы недостаточно знаем мотивы убийцы, чтобы…

— Простите, но у вас большой опыт в расследовании дел серийных убийц? — Улыбка Ирвинга стала ледяной.

— Нет, но…

— Ну тогда вы, может быть, избавите меня от популярной психологии?

Теперь даже намека на улыбку не наблюдалось. Джейкобсен не отреагировала, но появившиеся на щеках красные пятна ее выдали. Я ей посочувствовал.

Ошибалась она или нет, но такого обращения она не заслуживала.

Воцарилось неловкое молчание. Его нарушил Гарднер.

— Так что насчет жертвы? Как по-вашему, убийца мог быть с ним знаком?

— Может, да, а может, нет. — Ирвинг, казалось, утратил всякий интерес. Он теребил воротник рубашки, круглая физиономия покраснела и вспотела. В коттедже стало попрохладней, после того как открыли окна, но жара тут еще царила удушающая. — У меня все. Мне понадобятся еще отчеты криминалистов и фотографии, ну и вся прочая информация о жертве, которую вы получите.

Он обернулся к Джейкобсен с обаятельной, как он, по-моему, считал, улыбкой.

— Надеюсь, вы не обиделись на некоторое расхождение во мнениях. Быть может, мы сможем как-нибудь за рюмочкой продолжить эту беседу.

Джейкобсен ничего ему не ответила, но, судя по тому, каким взглядом его одарила, я б на его месте не особо раскатывал губу. Профайлер зря тратил время, если пытался ее обаять.

Как только Ирвинг ушел, обстановка в коттедже стала менее накаленной. Я достал из кейса Тома фотоаппарат. Наше основное правило — всегда самим делать снимки трупа независимо от того, фотографировал на месте преступления еще кто-нибудь или нет. Но не успел я начать съемку, как раздался громкий голос одного из криминалистов:

— По-моему, я тут кое-что обнаружил.

Говорил тот самый здоровяк. Он стоял на коленях возле софы, пытаясь что-то достать из-под нее. Он вытащил оттуда маленький серый цилиндрик, с поразительной осторожностью сжимая его пальцами в перчатке.

— Что это? — подошел к нему Гарднер.

— Похоже на кассету от пленки, — ответил тот, отдуваясь. — Для тридцатипятимиллиметровой камеры. Должно быть, закатилась туда.

Я поглядел на фотоаппарат у себя в руке. Цифровой, каким обычно фотографируют нынче большинство экспертов-криминалистов.

— Неужели кто-то еще пользуется пленкой? — удивилась женщина-криминалист. Та самая, что принесла Ирвингу ментоловую мазь.

— Только самые упертые и пуристы, — ответил здоровяк. — Мой двоюродный брат на нее молится.

— Он тоже занимается гламурной фотографией, как и ты, Джерри? — поинтересовалась женщина, вызвав всеобщий смех.

Но Гарднер даже бровью не повел.

— Внутри есть что-нибудь?

Здоровенный агент открыл крышечку.

— Нет, пусто. Хотя погоди-ка…

Он поднес сверкающий цилиндрик к свету и, прищурившись, посмотрел на его поверхность.

— Ну? — поторопил его Гарднер.

Я даже под маской увидел, как агент Джерри ухмыляется. Он потряс кассету.

— Фотографий предложить не могу. Тебя устроит вместо этого отличный четкий отпечаток пальца?

Когда мы с Томом выехали обратно в Ноксвилл, солнце уже садилось. Дорога вилась вдоль крутых, поросших деревьями склонов, закрывающих последние солнечные лучи, поэтому было темно, хотя небо над головой все еще оставалось голубым. Когда Том включил фары, нас внезапно окутала ночь.

— Что-то ты тихий, — заметил он через некоторое время.

— Просто задумался.

— Я так и понял.

Когда Том вернулся назад в коттедж, я с облегчением увидел, что он выглядит гораздо лучше. Оставшуюся работу проделали довольно спокойно. Мы сфотографировали тело и зарисовали его положение, затем взяли образцы тканей. Проанализировав аминокислоты и жировые кислоты, образующиеся при разрушении клеток, мы сможем определить время смерти с точностью до двенадцати часов. На данный момент все указывало на то, что жертва мертва как минимум шесть дней, а скорее всего даже семь. Однако, по словам Гарднера, коттедж был занят только пять дней. Что-то было не так, и хотя я потерял уверенность в собственных способностях, в одном я был уверен точно.

Природа не лжет.

Я сообразил, что Том ждет ответа.

— Я не очень-то блеснул сегодня, а?

— Не будь таким требовательным к себе. Все могут ошибиться.

— Но не до такой же степени. Я выставил себя дилетантом. Не подумал.

— Да ладно тебе, Дэвид. Ерунда это. К тому же ты, возможно, и прав. Что-то не так со временем смерти. Возможно, он был уже мертв, когда его притащили в коттедж. А тело привязали к столу, чтобы все выглядело так, будто его тут и убили.

Как бы мне ни хотелось в это верить, я с трудом мог себе такое представить.

— Тогда получается, все место преступления — сплошная постановка, включая кровь на полу. А любой, у кого хватает мозгов состряпать что-то столь убедительное, не может не понимать, что долго нас дурить не получится. Так чего ради вообще заморачиваться?

На это Тому ответить было нечего. Дорога вилась между молчаливыми стенами деревьев, ветки мелькали в свете фар.

— Как тебе теория Ирвинга? — после некоторого молчания поинтересовался Том.

— Ты имеешь в виду, что это начало серии или насчет сексуальной подоплеки?

— Обе.

— Возможно, он прав в том, что это серийный убийца, — сказал я. Большинство убийц стараются скрыть свои преступления, спрятать тела жертв, а не выставлять их напоказ. А тут явно совершенно другой тип убийцы, с другими планами.

— А остальное?

— Не знаю. Уверен, Ирвинг знает свое дело, но… — Я пожал плечами. — Я бы сказал, что он несколько торопится с выводами. У меня сложилось впечатление, что он скорее видит то, что хочет видеть, а не то, что есть на самом деле.

— Люди, не понимающие, что мы делаем, могу подумать то же и о нас.

— По крайней мере то, что делаем мы, базируется на твердых уликах. А Ирвинг, как мне кажется, выдвигает слишком много предположений.

— Хочешь сказать, что никогда не прислушиваешься к своей интуиции?

— Может, и прислушиваюсь, но не позволяю ей довлеть над фактами. Ты тоже, кстати.

Том улыбнулся.

— Помнится мне, была у нас с тобой уже дискуссия на эту тему в свое время. И конечно же, я не утверждаю, что нам следует во всем полагаться на интуицию. Но если пользоваться ею с умом, она свою службу сослужит. Мозг — весьма таинственный орган. И иногда он подспудно выстраивает цепочки. У тебя хорошая интуиция, Дэвид. И тебе следует научиться получше к ней прислушиваться.

После того как я так лихо сел в лужу там, в коттедже, только этого мне и не хватало. Но я не собирался развивать тему, касающуюся меня лично.

— Подход Ирвинга к проблеме был вообще субъективен. Ему слишком нравилась идея, что убийца — скрытый гей, то есть нечто редкое и сенсационное. У меня сложилось впечатление, что он уже планирует свою следующую статью.

Том рассмеялся.

— Скорее книгу. Его книжки входили в список бестселлеров пару лет назад, и с тех пор он охотно сотрудничает с любой телевизионной компанией, согласной заплатить гонорар. Этот человек — бессовестный саморекламщик, но, надо отдать ему должное, у него есть и достижения.

— И готов поспорить, только о них все и слышали.

Том покосился на меня. В его очках отразился свет фар.

— Что-то ты циничен в последнее время.

— Просто устал. Не обращай внимания.

Том снова стал смотреть на дорогу. Я буквально кожей ощутил, каким будет следующий вопрос.

— Конечно, это не мое дело, но что случилось с той девушкой, с которой ты встречался? Дженни, кажется? Я не хотел об этом раньше говорить, но…

— Все кончено.

Была в этих словах некая жуткая завершенность, которая, казалось, не очень подходила ко мне и Дженни.

— Из-за того, что с тобой произошло?

— Отчасти.

Это и кое-что другое. Потому что у тебя на первом месте работа. Потому что тебя чуть не убили. Потому что она больше не хотела сидеть дома, думая, не случится ли это со мной снова.

— Мне очень жаль, — сказал Том.

Я кивнул, упорно глядя перед собой. Мне тоже.

Он щелкнул тумблером поворотника, сворачивая на другую дорогу. Еще более темную, чем предыдущая.

— Так когда у тебя начались проблемы с сердцем? — поинтересовался я.

Том пару мгновений молчал, затем фыркнул.

— Постоянно забываю об этом твоем медицинском образовании.

— Так что это? Стенокардия?

— Ну, так они говорят. Но я в порядке, ничего серьезного.

Нынче днем мне это показалось очень даже серьезным. Я припомнил, как часто с момента приезда сюда видел, что Том останавливается, чтобы отдышаться. Мне следовало раньше сообразить. И не будь я так зациклен на собственных проблемах, возможно, и сообразил бы.

— Тебе следует быть поосторожней, а не скакать по горным склонам, — сказал я.

— Я не собираюсь с собой нянчиться, — раздраженно ответил Том. — Я принимаю лекарства, все под контролем.

Я ему не поверил, но знал, когда надо отступиться. Некоторое время мы молчали, оба отлично осознавая невысказанное. Машину осветили яркие огни передних фар едущего позади автомобиля.

— Так как насчет того, чтобы помочь мне завтра с осмотром? — спросил Том.

Труп должны были доставить в морг медицинского центра университета Теннесси в Ноксвилле. Поскольку о визуальной идентификации не могло быть и речи, приоритетной задачей было установление личности жертвы. Центр криминалистической антропологии имел собственные лаборатории, почему-то расположенные на спортивном стадионе «Нейланд» в Ноксвилле. Но они были скорее исследовательским расследованием реальных убийств. У БРТ тоже имелись свои лаборатории в Нашвилле, но морг МЦУТ в данном случае был удобнее. При обычных обстоятельствах я бы тут же ухватился за возможность помочь Тому, но сейчас колебался.

— Не уверен, что гожусь для этого.

— Чушь, — с несвойственной ему резкостью отрезал Том. Потом вздохнул. — Послушай, Дэвид, я понимаю, в последнее время тебе пришлось нелегко. Но ты приехал сюда, чтобы снова встать на ноги, и лучший способ это сделать — начать работать.

— А как насчет Гарднера? — защищался я.

— Дэн иногда бывает резковат с теми, кого не знает, но он умеет ценить талант. К тому же я вовсе не нуждаюсь в его разрешении, чтобы брать себе ассистента. Обычно я попросту зову кого-нибудь из своих студентов, но в данном случае предпочитаю тебя. Ну разве только если ты сам не захочешь со мной работать.

Я сам не знал, чего хочу, но отказать Тому никак не мог.

— Ну, если ты уверен, то спасибо.

Удовлетворенный ответом, он снова сосредоточился на дороге. Внезапно машину изнутри залило светом — идущий сзади автомобиль приблизился. Свет фар, отражаясь от зеркала заднего вида, был слишком ярким, и Том прищурился. Фары автомобиля располагались довольно высоко, из чего можно было сделать вывод, что это либо пикап, либо небольшой грузовичок.

Том раздраженно прищелкнул языком.

— Что этот придурок, к черту, творит?

Он притормозил и прижался к обочине, чтобы пропустить машину, но та тоже притормозила, держась четко позади нас.

— Ладно, свой шанс ты упустил, — пробормотал Том, надавив на газ.

Автомобиль продолжал следовать за нами, вися у «универсала» на хвосте. Я обернулся, пытаясь рассмотреть, что же такое за нами едет, но слепящий свет фар не позволял рассмотреть ничего за задним стеклом, так что я так ничего и не разглядел.

Внезапно, скрежеща резиной, преследователь резко взял влево. Я успел увидеть смутные очертания пикапа и его темные задние стекла, когда тот с ревом промчался мимо нас. «Универсал» тряхнуло воздушным потоком, и пикап испарился, его задние фары быстро исчезли во тьме.

— Деревенщина чертов, — пробормотал Том.

Он включил плейер, и из динамиков полилась нежная мелодия Чета Бейкера, сопровождая нас на обратном пути к цивилизации.

4

Том высадил меня у госпиталя, где я оставил свою машину. Мы с ним договорились встретиться завтра утром сразу в морге, и когда Том уехал, я с облегчением двинулся в отель. Все, что мне хотелось, — это принять душ, поесть, а потом попытаться поспать.

Я уже поднимался к себе в номер, когда вспомнил, что согласился поехать сегодня на вечеринку. Посмотрев на часы, я обнаружил, что осталось меньше получаса до приезда Пола.

Я со стоном плюхнулся на кровать. Меньше всего мне сейчас хотелось оказаться в какой-нибудь компании. Я отвык общаться, и у меня не было никакого настроения вести вежливые разговоры с незнакомыми людьми. Меня подмывало позвонить Полу и отказаться под каким-нибудь предлогом, только вот я никак не мог ничего путного придумать, чтобы не обидеть их своим отказом.

Давай, Хантер, сделай усилие. Боже тебя упаси замыкаться в себе! Я нехотя поднялся с постели. Времени оставалось лишь на то, чтобы быстро сполоснуться под душем, так что я скинул одежду, залез в кабину и включил душ на полную мощность. Шрам на животе казался неуместным и чужим, словно не был частью меня самого. И хотя уродливый розовый рубец уже не был болезненным, я по-прежнему не любил до него дотрагиваться. Полагаю, со временем я к нему привыкну, но пока еще нет.

Я подставил лицо под струйки воды, вдыхая поглубже влажный воздух в попытке избавиться от внезапно нахлынувших воспоминаний. Торчащая из живота под моими ребрами рукоятка ножа, горячая липкая кровь растекается вокруг меня по черно-белым плиткам…

Я, как собака, тряхнул головой, стараясь отбросить страшные картинки. Мне повезло. Грейс Страхан была одной из самых красивых женщин, каких мне доводилось видеть. И самой опасной, на чьей совести была смерть как минимум шести человек. Не найди Дженни меня вовремя, я бы пополнил собой список жертв. И хотя я понимал, что должен быть счастлив, что остался в живых, мне было трудно оставить происшедшее позади и двигаться дальше.

Особенно если учесть, что Грейс по-прежнему где-то бродит.

В полиции меня заверили, что ее арест — это лишь вопрос времени, ее состояние слишком нестабильно, чтобы она могла долго оставаться на свободе. Но Грейс — богатая женщина, одержимая жаждой мести, столь же иррациональной, сколь и смертельно опасной. Она так легко не сдастся. Она уже однажды попыталась убить молодую мать и ее дочку, и ей смогли помешать лишь ценой другой жизни. После того как Грейс на меня напала, Эллен и Анна Маклеод жили под защитой полиции, под чужими именами. Хотя их и гораздо труднее найти, чем ученого-криминалиста, числящегося в телефонном справочнике, истина заключается в том, что ни один из нас не будет в безопасности, пока Грейс на свободе.

С этим не так-то просто жить. Особенно теперь, когда шрам постоянно напоминает мне, насколько близко она уже сумела ко мне подобраться.

Я сделал воду настолько горячей, насколько мог вытерпеть, предоставляя ей смыть мрачные мысли. Затем вылез и растерся полотенцем так сильно, что кожу защипало. Оделся и поспешил вниз. После горячего душа я почувствовал себя лучше, но все равно без особого энтузиазма спускался в фойе отеля. Пол уже сидел на диване и что-то старательно записывал в блокнот.

— Извини. Давно ждешь? — спросил я.

Он поднялся, засовывая блокнот в задний карман.

— Только что приехал. Сэм ждет в машине.

Он поставил машину на другой стороне улицы. Симпатичная женщина лет тридцати с длинными светлыми волосами сидела на месте рядом с водителем. Когда я уселся на заднее сиденье, она обернулась ко мне. Руки она держала на сильно округлившемся животе.

— Привет, Дэвид, рада тебя снова видеть!

— Я тоже рад тебя видеть! — ответил я совершенно искренне. Есть люди, с которыми мгновенно находишь общий язык, и Сэм была именно такой. До сегодняшнего вечера мы с ней встречались только раз, несколько дней назад, но казалось, что знакомы много лет. — Как себя чувствуешь?

— Ну, спину тянет, ноги болят, а об остальном тебе знать не захочется. Но, кроме этого, ни на что не жалуюсь. — Она улыбнулась, показывая, что говорит не всерьез. Сэм относилась к категории счастливиц, легко переносящих беременность. Она просто сияла здоровьем и, несмотря на некоторый дискомфорт, явно наслаждалась своим состоянием.

— Детеныш в последнее время разыгрался, — заметил Пол, ввинчиваясь в поток машин. — Я все твержу Сэм, что это верный признак того, что будет девочка, но она меня не слушает.

Они оба не захотели узнавать заранее пол ребенка. Сэм мне сказала, что это испортит сюрприз.

— Девочки не такие воинственные. Это мальчик.

— Спорим на ящик пива, что ты ошибаешься.

— Ящик пива? Ничего лучше придумать не мог? Дэвид, — воззвала она ко мне, — вот скажи, ну что это за ставка в споре с беременной женщиной?

— По-моему, довольно хитроумная. Пить-то все равно будет он, даже если проиграет.

— Эй, тебе вроде как положено быть на моей стороне! — запротестовал Пол.

— Он умнее, чем ты думаешь, — поддела его Сэм.

Я начал понемножку отмякать, слушая их веселую перебранку. Было приятно видеть их счастье, и если я и испытывал некоторую зависть, то только чуть-чуть. Когда Пол свернул на стоянку, я ощутил разочарование из-за того, что поездка оказалась столь короткой.

Мы приехали в Старый город, некогда индустриальный центр Ноксвилла. Здесь по-прежнему еще оставалось несколько предприятий и складов, но в целом район облагородился, промышленность уступила место барам, ресторанам и апартаментам. Пол поставил машину чуть в стороне от ресторана, где была намечена встреча и где играла живая музыка. Это было старое кирпичное здание, обширное внутреннее пространство которого занимали столики. Там уже было полно народу, и нам пришлось протискиваться к большой группе людей, сидевших у окна. Полупустые кружки пива и смех указывали на то, что они тут уже некоторое время, и я на мгновение дал слабину, пожалев, что пришел.

Затем мне нашли местечко за столом, и сожалеть стало поздно. Меня со всеми перезнакомили, но я сразу же забыл имена. Кроме Пола и Сэм единственным знакомым мне человеком тут была Алана, криминалист-антрополог, сообщившая мне утром на «трупоферме», где искать Тома. Она пришла с мускулистым мужчиной, которого я счел ее мужем, но остальных, сотрудников и студентов факультета, я не знал.

— Попробуй пиво, Дэвид, — порекомендовал мне Пол через голову Сэм. — У них тут своя пивоварня. И пиво тут фантастическое.

Я много месяцев практически не притрагивался к алкоголю, но сейчас чувствовал, что выпивка мне не помешает. Пиво оказалось темным и холодным, великолепным на вкус. Я выпил половину кружки чуть ли не залпом и со вздохом поставил ее на стол.

— Похоже, тебе это просто необходимо, — заметила сидевшая напротив Алана. — Тяжелый денек выдался, а?

— Вроде того, — согласился я.

— Мне тоже такое разок-другой выпадало.

Она подняла кружку в ироничном тосте. Я отхлебнул пива, чувствуя, как напряжение постепенно отступает. Атмосфера за столом царила свободная, и я легко влился в общую беседу. Когда принесли еду, я на нее буквально набросился. Заказал я стейк и зеленый салат. Оказывается, я даже не представлял себе, насколько проголодался.

— Ну как, весело?

Сэм улыбалась мне поверх стакана с минералкой. Я только кивнул, заглатывая кусок стейка.

— Это настолько очевидно?

— Угу. Впервые вижу, что ты расслабился. Тебе надо почаще выбираться в люди.

Я рассмеялся.

— Ну, не настолько уж я плох!

— Да нет, просто слегка напряженный. — Она ласково улыбнулась. — Я знаю, ты сюда приехал, чтобы вернуть душевное равновесие. Но ведь закон не запрещает тебе время от времени веселиться. Ты среди друзей, знаешь.

Я опустил глаза, тронутый ее словами куда больше, чем хотел признавать.

— Знаю. Спасибо.

Она поерзала на стуле и поморщилась, положив руку на живот.

Просто небольшое сходство, достаточное, чтобы на секунду меня обмануть.

— Вы заказывали кофе? — повторила официантка, настороженно глядя на меня.

— Извините. Да, я.

Она поставила кофе передо мной и удалилась. Я еще не отошел от резкого выброса адреналина, руки и ноги дрожали. Я поймал себя на том, что судорожно, до боли, зажимаю рукой шрам на животе.

Идиот… Можно подумать, Грейс могла последовать за тобой…

Осознание, что нервы мои ни к черту даже здесь, вызвало горечь во рту. Я попытался заставить себя расслабиться, но сердце по-прежнему колотилось как бешеное. Мгновенно возникло ощущение нехватки воздуха. Шум и голоса казались невыносимыми.

— Дэвид? — Сэм озабоченно глядела на меня. — Ты бледный как простыня.

— Просто немного устал. Пойду-ка я домой.

Мне необходимо было покинуть помещение. Я вытащил из кошелька деньги, не замечая достоинства купюр.

— Погоди, мы тебя отвезем.

— Нет! — Я положил руку ей на предплечье прежде, чем она успела обратиться к Полу. — Пожалуйста, не надо. Со мной все нормально, честно.

— Точно?

Я заставил себя выдавить улыбку.

— Конечно!

Убедить ее мне явно не удалось, но я уже отодвинул стул и бросил на стол деньги, не имея ни малейшего представления, хватит этой суммы или нет. Пол и остальные по-прежнему были увлечены разговором, и мне было все равно, заметит ли кто-нибудь еще мой уход или нет. Пробираясь сквозь толпу к выходу, я с трудом сдерживался, чтобы не сорваться на бег. Оказавшись на улице, вдохнул прохладный весенний воздух, но не притормозил. Я шагал вперед, не зная, куда иду, да и мне было все равно. Я просто не хотел останавливаться.

Я сошел с тротуара и тут же отпрыгнул назад, когда слева от меня рявкнул клаксон. Буквально в нескольких дюймах от меня проехал трамвай, сияя в ночи светом окон. Я быстро перешел дорогу и зашагал дальше, сворачивая наугад. Прошли годы с тех пор, как я в последний раз был в Ноксвилле, и я понятия не имел ни где нахожусь, ни куда иду.

И мне было наплевать.

Я замедлил шаг, только когда заметил за уличными огнями темную полосу. Реку я почувствовал еще до того, как увидел. Влажный воздух наконец-то привел меня в чувство. Мокрый от пота, я облокотился на перила. Мосты, возведенные между усаженными деревьями берегами, казались во тьме тонкими арками, усеянными бусинками фонарей. Под ними, как и тысячи лет назад, текли спокойные воды реки Теннесси. И скорее всего будут течь еще тысячелетия.

Да что с тобой, к черту, творится? Сбежал со страху из-за каких-то паршивых дешевых духов. Но я был слишком выжат, чтобы устыдиться. Чувствуя себя одиноким, как никогда прежде, я достал телефон и пробежал записанные контакты. Номер Дженни высветился на дисплее. Я уже собрался было набрать ее номер, отчаянно желая снова с ней поговорить, еще раз услышать ее голос. Но сейчас в Англии раннее утро, и даже если позвоню, что я ей скажу?

Все уже давным-давно сказано.

— Который час, не подскажете? — раздался позади меня голос.

Я вздрогнул от неожиданности. Я стоял на темном пятачке между фонарями, так что видел лишь огонек сигареты во рту мужчины. И запоздало сообразил, что на улицах никого нет. Дурак. Стоило топать так далеко, чтоб тебя тупо ограбили.

— Половина одиннадцатого, — ответил я, напрягшись в ожидании нападения.

Но мужчина лишь благодарно кивнул и пошел дальше, растворившись в темноте за следующим фонарем. Меня затрясло. И не только от идущей от воды влажной прохлады.

По пустынной улице двигалась желтая машина такси. Я ее тормознул и поехал к себе в отель.

Самым ранним воспоминанием был кот.

До него, конечно, были и другие. Но кот — самое первое яркое воспоминание. И то, которое запомнилось и которое воспроизводишь снова и снова. Такое живое, что и по сей день чувствуешь, как солнце печет затылок, видишь свою тень перед собой на земле, когда наклоняешься вперед.

Почва мягкая, и ее легко копать. Ты копаешь обломком доски, выломанной из забора, куском белого штакетника, уже начавшего подгнивать. Доска грозит вот-вот сломаться, но тебе не надо глубоко копать.

Это неглубоко.

Сперва ты чуешь запах. Сильный сладковатый запах, одновременно и знакомый, и незнакомый. Ты на миг замираешь, нюхая влажную почву, взволнованно и восторженно. Ты знаешь, что не должен этого делать, но любопытство непреодолимо. У тебя есть вопросы. Много вопросов. Но нет ответов.

Ты натыкаешься на что-то буквально сразу, как продолжил копать. Что-то отличное от почвы. Ты соскребаешь оставшийся слой почвы, замечая, что вонь становится сильнее. И наконец, ты это видишь. Картонная коробка с намокшими и гниющими боками.

Когда ты пытаешься ее поднять, коробка начинает разваливаться под весом содержимого. Ты быстро кладешь ее обратно. Собственные пальцы кажутся чужими, когда ты берешься за крышку. Сердце замирает в груди.

Ты медленно открываешь коробку.

Кот превратился в грязный рыжий комок. Полуприкрытые глаза, тусклые и бесцветные, как сдувшиеся воздушные шарики. В шерсти полно насекомых, жуки на свету разбегаются в разные стороны. Ты восхищенно смотришь, как жирный червяк, извиваясь, вылезает из кошачьего уха. Ты трогаешь кота палочкой. И ничего не происходит. Тыкаешь сильнее. Опять ничего. У тебя в голове возникает слово. Ты его уже слышал, но до этого момента не понимал смысла.

Мертвый.

Ты помнишь, каким был кот. Толстый наглый котяра, вредный и царапучий. А теперь он стал… ничем. Как мог живой зверь, которого ты помнишь, превратиться в этот вот комок гниющей шерсти? В твоей голове роились вопросы, слишком сложные для тебя. Ты наклонился поближе, будто надеялся, что если приглядеться повнимательней, то найдешь ответ… и внезапно тебя отшвыривают в сторону. Лицо соседа перекошено от гнева, но есть в нем и еще что-то, тебе незнакомое. И только много лет спустя ты понимаешь, что это отвращение.

— Какого черта ты тут?.. Ах ты, больной маленький ублюдок!

Потом было еще много крика, и здесь, и в глубине дома. Ты даже не пытаешься объяснить, что ты сделал, потому что и сам толком не понимаешь. Но ни гневные слова, ни последовавшее наказание не изгнали из памяти то, что ты видел. Или что чувствовал, и по-прежнему чувствуешь даже теперь, где-то в глубине. Всепоглощающее ощущение чуда и неутолимое жадное любопытство.

Тебе пять лет. И вот так все и началось.

5

Казалось, время замедлилось, когда лезвие ножа устремилось ко мне. Я пытался его перехватить, но постоянно опаздывал. Лезвие проскальзывало сквозь захват, распарывая ладонь и пальцы до кости. Я чувствовал, оседая на пол, как теплая кровь хлещет из ладони. Кровь, заливая спереди рубашку, собиралась в лужицу на черно-белом полу, пока я сползал по стенке.

Я поглядел вниз, и увидел, что рукоятка ножа непристойно торчит из моего живота, и раскрыл рот в крике…

— Нет!

Я рывком сел на кровати, ловя воздух ртом. Я буквально чувствовал на себе кровь, горячую и мокрую. Я сбросил простыни, отчаянно стараясь разглядеть живот в тусклом свете луны. Но кожа была совершенно целой. Никакого ножа, никакой крови. Всего лишь блеск пота и грубый рубец шрама прямо под ребрами.

Боже… Я облегченно откинулся на спину, узнав свой гостиничный номер и убедившись, что, кроме меня, в комнате никого нет.

Сердце начало потихоньку успокаиваться, в ушах шумело. Я свесил ноги с кровати и неуверенно сел. Часы на прикроватной тумбочке показывали половину шестого утра. До звонка будильника оставался еще час, но я понимал, что, как бы мне ни хотелось спать, я все равно не засну.

Я неуклюже встал и включил свет. И начал уже сожалеть, что согласился помочь Тому с обследованием тела, найденного в коттедже. Душ и завтрак. И тогда все страхи исчезнут.

Я потратил пятнадцать минут на упражнения для пресса, затем прошел в ванную и включил душ. Подставив лицо под горячие струи, я предоставил воде смывать склизкие последствия кошмара.

Когда я вылез из душа, последние остатки сна растворились. В комнате имелась кофеварка, так что я ее запустил, а тем временем оделся и включил лэптоп. В Англии сейчас уже позднее утро, и я, потягивая кофе, проверял почту. Ничего срочного там не оказалось. Я ответил на послания, требовавшие ответа, а прочее оставил на потом.

Ресторан внизу уже работал, но желающих позавтракать не было, я оказался единственным клиентом. Я не стал брать вафли и оладьи, предпочтя тосты и фаршированные яйца. Я был голоден, когда спустился сюда, но осилил едва ли половину заказанного. В желудке стоял ком, хотя на то вроде бы и не было причины. Я всего лишь буду помогать Тому делать то, чем сам занимался много раз, и при куда худших обстоятельствах, чем сейчас.

Но попытки убедить себя, что все в порядке, успеха не имели.

К тому времени как я вышел на улицу, солнце уже вставало. Хотя стоянка еще находилась в тени, ночная синева неба начала бледнеть, сменяясь ярким золотом на горизонте.

Арендовал я «форд», и небольшое отличие в стиле и автоматическая коробка передач снова напомнили, что я в другой стране. Хотя было еще рано, но машины уже потихоньку заполняли улицы. Утро стояло чудесное. Как бы ни был застроен Ноксвилл, эта часть Теннесси все еще оставалась под властью природы. Весна была в самом начале, удушающая летняя жара и влажность еще не наступили, и в это время суток воздух сохранял утреннюю свежесть, не испорченную выхлопными газами.

Поездка до медицинского центра университета Теннесси заняла приятных двадцать пять минут. Морг находился в другой стороне от станции, но я помнил туда дорогу еще с прошлого приезда.

Мужчина в приемной морга оказался настолько огромным, что конторка рядом с ним выглядела детской игрушкой. На нем было столько мяса, что он казался бескостным, а ремешок от часов утопал в толстом запястье как нитка в тесте. И дышал он с легким аденоидальным присвистом, пока я объяснял ему, кто я такой.

— Зал для аутопсии номер пять. Вон в ту дверь и дальше по коридору. — Голос у него оказался удивительно писклявым для такого громилы. Он улыбнулся ангельской улыбкой, протягивая мне электронный пропуск. — Мимо не пройдете.

Я приложил пропуск к двери и прошел в коридор, ведущий непосредственно в морг. Знакомые запахи формальдегида, детергентов и дезинфицирующих средств приветствовали меня. Том уже облачился в костюм для проведения аутопсии: хирургический балахон со штанами и резиновый фартук. Переносной плейер стоял на полочке, оттуда лилась тихая ритмичная барабанная музыка, которую я не узнал. С Томом был еще один человек, одетый так же. Он смывал с лежащего на алюминиевом столе тела насекомых и личинок падальной мухи.

— Доброе утро, — жизнерадостно поздоровался Том, когда дверь за мной закрылась.

Я кивнул на плейер.

— Бадди Рич?

— Совсем мимо. Луи Беллсон. — Том, склонившись над мокрой грудиной, выпрямился. — Ты рано.

— Да уж не раньше тебя.

— Я хотел, чтобы сделали рентгеновские снимки тела, — нужно отправить снимки зубов в БРТ. — Он указал на молодого человека, продолжавшего мыть труп. — Дэвид, это Кайл, один из работников морга. Я позвал его на помощь, пока тебя не было, только не говори Хиксу.

Работники морга были служащими офиса судмедэксперта, и это означало, что Хикс являлся непосредственным начальником Кайла. Я начисто забыл, что патологоанатом тоже обретается тут, и не завидовал тем, кто с ним работал. Но Кайла это, судя по всему, нисколько не волновало. Высокий, крепко сбитый, но еще не толстый. Приятное круглое лицо сияло под взъерошенной копной волос.

— Привет! — помахал он рукой в перчатке.

— Нам еще поможет одна из моих аспиранток, — продолжил Том. — Троим тут в принципе делать нечего, но я обещал, что возьму ее в помощницы на следующем вскрытии.

— Если я тебе тут не нужен…

— Работы будет много. И это просто означает, что закончим побыстрей. — Улыбка Тома ясно показывала, что так просто я не отделаюсь. — Хирургические балахоны, штаны и все остальное в раздевалке дальше по коридору.

Раздевалка оказалась в моем единоличном распоряжении. Повесив свои вещи в шкаф, я надел хирургический костюм и резиновый фартук. То, чем мы собирались заниматься, наверное, самая мрачная часть нашей работы, и уж конечно самая грязная. Анализ ДНК может занять до восьми недель, и отпечатки пальцев могут помочь при установлении личности, если отпечатки жертвы уже есть в базе данных. Но даже в случае, если труп находится в очень скверном состоянии, как нынешний, личность жертвы, а иногда и причину смерти, можно установить по костям скелета. Только вот прежде чем это сделать, нужно полностью очистить кости от мягких тканей.

Неприятная работенка.

Вернувшись к залу аутопсии, я помедлил перед дверью. Я слышал звук льющейся воды и как Том мурлычет под джазовую музыку. А если ты снова допустишь ошибку? Что, если ты больше не можешь этим заниматься?

Но я не мог позволить себе такие мысли. Я открыл дверь и вошел. Кайл закончил мыть тело. Мокрые останки мертвого мужчины сверкали как отполированные.

Том стоял возле тележки с хирургическими инструментами. Когда я подошел, он взял ножницы и подтянул поближе висевший над головой софит.

— Ладно, приступим.

Первый раз я увидел труп, будучи студентом. Это была молодая женщина, от силы лет двадцати пяти — двадцати шести, погибшая при пожаре. Она задохнулась от дыма, но ее тела огонь не коснулся. Она лежала на холодном столе под резким освещением морга. Глаза приоткрыты, между ресницами виднелись тусклые белки, а между бескровными губами немножко торчал кончик языка. Больше всего меня поразила ее неподвижность. Застывшая и неподвижная, как фотография. Все, чего она в жизни достигла, все, чем она была и кем надеялась стать, закончилось. Навсегда.

И это осознание ударило меня буквально физически. Я понял: что бы я ни делал, чему бы ни научился, одну тайну я никогда не смогу объяснить. Но последующие годы лишь укрепили мою решимость разгадать все вещественные загадки, с которыми доводилось сталкиваться.

А потом Кара и Элис, моя жена и шестилетняя дочка, погибли в автокатастрофе. И внезапно такие вещи приобрели вовсе не академический интерес.

На некоторое время я вернулся к профессии врача, думая, что это принесет если не ответы, то хотя бы утешение. Но я лишь обманывал сам себя. Как мы с Дженни выяснили на собственном горьком опыте, я не мог расстаться с любимым делом. Это то, чем я живу, это мое. Ну или я так думал, пока не получил нож в живот.

Теперь я вообще не был ни в чем уверен.

Работая над останками жертвы, я старался отбросить сомнения. Взяв образцы тканей и жидкостей на анализ, я скальпелем аккуратно срезал мышцы и сухожилия, удалил внутренние органы, буквально сдирая последние признаки человечности с тела. Кем бы он ни был, он был крупным мужчиной. Более точную информацию мы получим, измерив собственно скелет, но и так можно сказать, что в нем не меньше шести футов двух дюймов и мощное телосложение.

С таким не так-то просто справиться.

Мы работали практически молча, Том рассеянно подпевал под нос Дине Вашингтон, а Кайл скатал шланг и мыл поднос, в который смыл перед этим насекомых и прочие продукты разложения с тела. Я уже с головой погрузился в работу, когда двойная дверь в зал внезапно распахнулась.

Это оказался Хикс.

— Доброе утро, Дональд, — вежливо поприветствовал его Том.

Но Хикс не удостоил его ответом. В ярком свете лысый череп патологоанатома сверкал как мрамор. Он гневно воззрился на Кайла.

— Какого черта вы тут делаете, Вебстер? Я вас искал.

Кайл вспыхнул.

— Я просто…

— Он уже заканчивает, — мягко проговорил Том. — Я попросил его помочь. Дэн Гарднер хочет получить отчет как можно быстрей. Или у тебя есть возражения?

Если они и были, высказывать их Хикс поостерегся. Поэтому он снова накинулся на Кайла:

— У меня на утро намечено вскрытие. Зал готов?

— Эмм… Нет, но я попросил Джейсона…

— Я велел вам это сделать, а не Джейсону. Уверен, доктор Либерман и его ассистент сами справятся, пока вы займетесь тем, за что вам платят зарплату.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что он имеет в виду меня. Том одарил его слабой улыбкой.

— Конечно, справимся.

Хикс фыркнул, разочарованный, что не вышло поскандалить.

— Я хочу, чтобы через полчаса все было готово, Вебстер. Позаботьтесь об этом.

— Да, сэр… Извините… — ответил Кайл, но патологоанатом уже покинул помещение. Двойная дверь захлопнулась за ним.

— Что ж, полагаю, всем нам стало легче, — заметил Том в тишине. — Прости, Кайл. Я не хотел доставлять тебе неприятности.

Молодой человек улыбнулся, но его щеки продолжали гореть огнем.

— Все в порядке. Но доктор Хикс прав. Мне и впрямь следовало…

Дверь распахнулась настежь прежде, чем он успел договорить. На миг я подумал, что вернулся Хикс, но вместо патологоанатома в зал влетела взъерошенная девушка.

Я решил, что это та самая аспирантка, что должна нам помогать, — Том упоминал о ней. Девушка лет двадцати, в розовой футболке и поношенных штанах с большими карманами, обтягивающих ее крупную фигуру. Обесцвеченные светлые волосы были некоторым образом приведены в порядок с помощью ленты в горошек а-ля Алиса, а круглые очки придавали ей дружелюбно-удивленный вид. Стальные колечки и шарики у нее в ушах, носу и бровях, казалось бы, абсолютно не сочетались с лентой и очками, тем не менее общая картинка была весьма гармоничной. Ей шли даже эти жутковатые украшения.

Она затараторила прежде, чем дверь успела закрыться.

— Господи, поверить не могу, что опоздала! Я вышла пораньше, чтобы успеть заскочить на станцию и проверить, как там мой проект, но потом совершенно потеряла счет времени! Мне правда очень жаль, доктор Либерман.

— Ну, теперь ты тут, — сказал Том. — Саммер, по-моему, ты не знакома с доктором Дэвидом Хантером. Он англичанин, но не ставь ему это в вину. А это Кайл. Он удерживал крепость, пока ты сюда добиралась.

Кайл расплылся в изумленной улыбке.

— Рад познакомиться!

— Привет! — просияла Саммер, явив миру скобки на зубах. Она глянула на труп скорее с интересом, чем с отвращением. Для большинства людей это было бы шокирующее зрелище, но работа на станции способствовала подготовке студентов к таким мрачным реалиям. — Я ведь ничего не пропустила, да?

— Нет, он по-прежнему мертв, — успокоил ее Том. — Ты знаешь, где тут что, если хочешь пойти и переодеться.

— Конечно. — Она развернулась к двери, задев сумкой стальную тележку с инструментами.

— Ой, извините! — Она вернула тележку на место и исчезла за дверью.

В зале снова воцарилось изумленное молчание.

— Саммер — наш местный ураган, — криво ухмыльнулся Том.

— Я заметил, — хмыкнул я.

Кайл продолжал ошарашенно таращиться на дверь. Том весело покосился на меня и кашлянул.

— Образцы, Кайл?

— Что? — Техник вздрогнул, словно начисто забыл, где мы находимся.

— Вы собирались их упаковать, чтобы отправить в лабораторию.

— А, да. Конечно, нет проблем.

Еще раз с надеждой поглядев на дверь, Кайл собрал образцы и вышел.

— Думаю, можно с уверенностью сказать, что Саммер обзавелась очередным поклонником, — с иронией заметил Том.

Он повернулся к столу и вдруг скривился, потирая грудь, будто глотнул воздуха.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Ерунда. Хикс любого способен довести до изжоги.

Но цвет лица у него стал нехорошим. Он потянулся к тележке с инструментами и охнул от боли.

— Том…

— Я в порядке, черт подери! — Он предостерегающе поднял руку, но тут же превратил жест в извинение. — Вce нормально, честно.

Я ему не поверил.

— Ты спозаранку на ногах. Почему бы тебе не передохнуть?

— Потому что у меня нет времени, — раздраженно ответил он. — Я обещал Дэну прислать предварительное заключение.

— И он его получит. Мы с Саммер сами закончим снимать мягкие ткани.

Том нехотя кивнул.

— Ну может, буквально несколько минут…

Я смотрел ему вслед, поразившись, насколько хрупким он выглядит. Он никогда не был особенно мускулистым, но сейчас казался вообще почти бесплотным. Он стареет. Такова жизнь. Но от этого не легче.

Плейер Тома давно замолчал, и в зале царила полная тишина. Откуда-то снаружи донесся звонок телефона. Никто не взял трубку, и звонок через некоторое время смолк.

Я вернулся к останкам жертвы. Скелет уже был практически очищен от плоти, оставшееся исчезнет после выварки в детергенте. Поскольку вываривать скелет целиком в большом чане непрактично, мне предстояла еще одна малоприятная работенка.

Расчленение.

Нужно отделить череп, таз, конечности. Это требует и осторожности, и грубой силы. Малейшее повреждение костей нужно тщательно фиксировать, чтобы не спутать с предсмертными травмами. Я как раз начал отделять череп, аккуратно перепиливая позвоночник между вторым и третьим позвонками, когда вернулась Саммер.

В хирургическом костюме и резиновом фартуке она уже казалась не столь неуместной в морге, если не считать пирсинга в ушах и носу. Высветленные волосы она спрятала под медицинскую шапочку.

— А где доктор Либерман? — поинтересовалась она.

— Ему надо было уйти. — Я не стал вдаваться в подробности. Вряд ли Том хотел, чтобы студенты знали, что он болен.

Саммер мой ответ вполне устроил.

— Хотите, чтобы я подготовила раствор?

Я не знал, что для нее запланировал Том, но меня такой вариант вполне устраивал. Мы начали заполнять чаны из нержавейки детергентом и ставить их на огонь. Хотя мощная вытяжка над конфорками вытягивала большую часть дыма и пара, из-за сочетания детергентов и варящихся мягких тканей в зале стоял запах, одновременно напоминающий запахи прачечной и плохого ресторана.

— Значит, вы англичанин? — спросила Саммер в процессе работы.

— Верно.

— А почему вы сюда приехали?

— Просто научная поездка.

— У вас в Англии нет научных станций?

— Есть, но не такие, как у вас.

— Ага, станция тут клевая! — Большие глаза уставились на меня сквозь стекла очков. — И как там, за океаном, работается криминалистам-антропологам?

— Как правило, холодно и сыро.

Она рассмеялась.

— Ну а помимо этого есть разница?

Мне не очень хотелось об этом говорить, но девочка всего лишь старалась проявить дружелюбие.

— Ну, в основном все так же, хотя и есть некоторые отличия. У нас куда меньше силовых структур, чем у вас. — Для чужака огромное количество самостоятельных шерифов и полицейских департаментов, не говоря уже о федеральных департаментах и департаментах штатов, действующих на территории США, казалось сногсшибательным. — Но главное отличие — климат. Летом климат непостоянный, поэтому мы, как правило, не оставляем тела разлагаться на открытом воздухе, как у вас тут. И процесс разложения получается более влажным, плесени и слизи куда больше.

Она скривилась.

— Фу… Никогда не думали переехать?

Я невольно рассмеялся.

— Работать на солнышке, хотите сказать? Нет, как-то не задумывался. — Впрочем, больше о себе я говорить не желал. — Ну а вы? Какие у вас дальнейшие планы?

Саммер начала оживленно рассказывать о своем житье-бытье, о своих планах на будущее, о том, что она подрабатывает в одном из баров Ноксвилла, чтобы накопить денег на машину. Я все больше слушал, охотно предоставив ей возможность и дальше вести монолог. На скорости работы это у нее никак не отражалось, а словесный поток оказывал на меня успокаивающий эффект, так что, когда вернулся Том, я с удивлением обнаружил, что прошло уже два часа.

— Вижу, вы неплохо продвинулись, — одобрительно сказал Том, подойдя к столу.

— Это было несложно.

В присутствии Саммер я не стал интересоваться, как он себя чувствует, но и так видел, что ему стало лучше. Том дождался, пока девушка вернется к кипящим на огне чанам, и отозвал меня в сторонку.

— Извини, что меня так долго не было. Я разговаривал с Дэном Гарднером. Дело приняло интересный оборот. Отпечатков пальцев Терри Лумиса, парня, чей бумажник нашли в коттедже, в базе данных не оказалось, так что они пока не могут подтвердить, он это или нет. — Том указал на останки. — Но у них есть результат по отпечатку на кассете. Принадлежит некоему Уиллису Декстеру. Белый, тридцать шесть лет, работает механиком в Севирвилле.

Севирвилл — маленький городок неподалеку от Гатлинбурга, примерно милях в двадцати от того места, где в коттедже обнаружили труп.

— Так это же хорошо, да?

— Вроде как, — кивнул Том. — Отпечатки Декстера есть в старом досье по обвинению в управлении автомобилем в нетрезвом состоянии. Вдобавок они нашли еще кое-какие его вещи в том коттедже. В том числе и недельной давности квитанцию о получении денег, причем в бумажнике Лумиса.

Все это указывало на то, что жертва — Терри Лумис, а убийца, соответственно, Уиллис Декстер. Но Том как-то странно преподнес эту новость. Похоже, все не так просто.

— Значит, его арестовали?

Том, загадочно улыбаясь, снял очки и протер тряпочкой.

— В том-то вся и штука. Судя по всему, Уиллис Декстер погиб в автокатастрофе шесть месяцев назад.

— Ерунда какая-то! Либо отпечатки не его, либо в свидетельство о смерти вписали не то имя.

— Ты тоже так думаешь? — Том водрузил очки на место. — Вот потому-то завтра утром мы в первую очередь и эксгумируем его тело.

Тебе было девять лет, когда ты впервые увидел мертвеца. Тебя одели в воскресную одежду и привели в комнату, где напротив блестящего гроба стояли деревянные стулья. Гроб стоял на подставке, покрытой черным бархатом. С одного угла свисала кроваво-красная лента. Ты на нее засмотрелся, потому что она свернулась в почти правильную восьмерку, поэтому чуть не уткнулся носом и гроб, прежде чем сообразил заглянуть внутрь.

В гробу лежал твой дедушка. Он выглядел… иначе. Лицо стало восковым, щеки провалились, как бывало, когда он забывал вставить челюсть. Глаза его были закрыты, но с ними тоже что-то было не так.

Ты замер, ощутив знакомое чувство в груди. Тебя подтолкнули в спину, вынуждая шагнуть вперед.

— Подойди, погляди.

Ты узнал голос тетки. Но тебя и не надо было заставлять приблизиться. Ты шмыгнул носом и тут же схлопотал подзатыльник.

— Носовой платок! — шикнула тетка.

Но сейчас ты, для разнообразия, вовсе не пытался очистить нос от вечных соплей, а пытался определить, какие еще запахи скрываются за ароматом духов и запахом свечей.

— Почему у него глаза закрыты? — спросил ты.

— Потому что он сейчас с Господом, — ответила тетка. — Посмотри, каким спокойным он выглядит. Будто спит.

Но тебе дед вовсе не казался спящим. То, что лежало в гробу, выглядело так, будто никогда и не было живым. Ты уставился на это, пытаясь разглядеть, в чем же в точности отличие, пока тебя решительно не оттащили в сторону.

В последующие годы воспоминание о лежащем в гробу деде всегда вызывало то же чувство удивления, тот же комок в груди. Это одно из твоих основных воспоминаний. Но только в семнадцать лет ты столкнулся с событием, навсегда изменившим твою жизнь.

Ты сидишь на лавке, читая в обеденный перерыв. Книжка — перевод трактата Св. Фомы Аквинского «Сумма теологии», которую ты украл в библиотеке. Она читается тяжело, и очень наивная, конечно, но кое-что интересное в ней есть. «Существование и сущность раздельны». Тебе это понравилось, как и найденное у Кьеркегора «Смерть — это свет, на котором все великие страсти, хорошие и плохие, становятся очевидными». Все теологи и философы, которых ты прочел, противоречат друг другу, и ни у кого из них нет истинного ответа. Но они ближе к цели, чем дилетантские выкладки Камю и Сартра, скрывающих свое невежество за маской романа. Ты их уже перерос, в точности так же как скоро перерастешь Аквината и прочих. Вообще-то ты уже начинаешь думать, что ни в одной книжке ответа не найдешь. Но тогда где еще искать?

В последнее время дома начали поговаривать о том, где взять деньги, чтобы отправить тебя в колледж. Но тебя это мало волнует. Найдутся где-нибудь. Ты уже много лет знаешь, что особенный, что тебе предстоит стать великим.

Предначертано стать.

Читая, ты механически жуешь сандвичи, не ощущая ни вкуса, ни удовольствия. Еда — это топливо, только и всего. Недавняя операция избавила тебя от соплей, отравлявших тебе все детство, но не обошлось без последствий. Теперь ты вообще перестал чувствовать запахи, отчего самая пряная пища стала безвкусной как тряпка.

Прикончив безвкусный сандвич, ты откладываешь книгу в сторону. Ты едва успеваешь встать со скамейки, как слышишь скрежет тормозов и последовавший за этим тупой удар. Ты поднимаешь взгляд и видишь летящую по воздуху женщину. На какой-то миг она словно зависает, а потом падает грудой костей почти у твоих ног. Она лежит изломанной куклой на спине, лицом к небу. На мгновение ее глаза сталкиваются с твоими. Они у нее расширенные и удивленные. В них нет ни боли, ни страха. Только удивление. Удивление и что-то еще.

Знание.

Затем глаза женщины тускнеют, и ты инстинктивно понимаешь, что та суть, чем бы она ни была, которая делала женщину живой, исчезла. И у твоих ног теперь лежит лишь мешок костей и плоти, и ничего больше.

Пораженный, ты молча стоишь, а вокруг начинает собираться толпа, и тебя постепенно оттирают от тела, и оно скрывается из вида. Но это уже не важно. Ты уже увидел то, что так долго искал.

Всю ночь ты лежишь без сна, стараясь припомнить все до мельчайших деталей. Ты лежишь, затаив дыхание, потрясенный, осознавая, что находишься на пороге открытия чего-то грандиозного. Ты понимаешь, что тебе было дано краешком глаза увидеть нечто очень важное, нечто одновременно и обыденное, и значительное. Только вот по какой-то непонятной причине лицо женщины, ее взгляд, который, казалось, навечно впечатался в твою память, постепенно начинают из нее исчезать. Ты хочешь — нет, тебе просто необходимо! — снова увидеть это мгновение, чтобы понять, что произошло. Но память не справляется с этой задачей, и по качеству воспоминание становится таким же, как о лежавшем в гробу деде. Память слишком субъективна, слишком ненадежна. Нечто столь грандиозное требует более тщательного подхода.

Чего-то более постоянного.

На следующий день, стянув все до последнего цента деньги, отложенные на твою учебу в колледже, ты купил свой первый фотоаппарат.

6

Когда мы двинулись к кладбищу, рассвет едва только забрезжил на горизонте. Небо еще оставалось темным, но звезды уже начали медленно исчезать, уступая место новому дню. Ландшафт по обе стороны шоссе уже начал обретать форму, проступая из темноты как проявленная фотография. Позади магазинов и ресторанов быстрого питания возвышались темные громады гор, как бы подчеркивая непрочность созданного человеком фасада.

Том вел машину в тишине. Для разнообразия он не включил какой-нибудь очередной джазовый диск, хотя я так и не понял, с чем это связано: то ли потому, что утро слишком раннее, то ли настроение у Тома такое. Он подобрал меня возле отеля, но после приветственной широкой улыбки практически не произнес ни слова. Мало кто хорошо выглядит в такую рань, но сероватый оттенок его лица не имел никакого отношения к недосыпу.

Да ты и сам скорее всего выглядишь не лучше. Прошлым вечером я долго лежал без сна, размышляя о предстоящем мероприятии. Конечно, это далеко не первая эксгумация в моей карьере и уж точно не самая худшая. Несколько лет назад мне довелось работать на эксгумации из массового захоронения в Боснии, где во рву были закопаны целые семьи. Предстоящая эксгумация вовсе не такая, и я понимал, что Том оказывает мне услугу. По всем правилам, мне следовало уцепиться за предоставленную возможность поучаствовать в настоящем расследовании на территории США.

Так почему же я не испытываю ни малейшего энтузиазма?

Там, где прежде я чувствовал уверенность и определенность, теперь остались только сомнения. Вся моя энергия и сосредоточенность, воспринимавшиеся мною как данность, будто вытекли из меня в прошлом году вместе с кровью на пол коридора. И если у меня сейчас такое ощущение, то что будет, когда я вернусь назад в Великобританию, где придется самому участвовать в расследовании убийств?

Правда в том, что я и сам этого не знал.

Горизонт начал наливаться золотом, когда Том свернул с шоссе. Мы ехали к пригородам в восточном конце Ноксвилла. Я этого района не знал совсем. Район был бедным: дома с облупившейся краской и заросшими замусоренными дворами. В свете фар блеснули зеленым глаза кошки, оторвавшейся от какой-то еды в канаве, чтобы лениво поглядеть, как мы проезжаем мимо.

— Уже близко, — нарушил молчание Том.

Еще примерно через милю дома постепенно стали сменяться лесистой местностью, и вскоре мы подъехали к кладбищу. Кладбище было скрыто от дороги рядом хвойных деревьев и высоким забором из светлого кирпича. Металлическая вывеска над воротами гласила «Похоронная контора и кладбище „Стиплхилл“». Верхушку украшал стилизованный ангел со скорбно склоненной головой. Даже в тусклом свете я заметил, что металл ржавый, с облупившейся краской.

Мы въехали в открытые ворота. По обе стороны дорожки выстроились ряды надгробий, по большей части заросших и неухоженных. Они стояли на фоне темных мрачных хвойных деревьев, а впереди я увидел очертания местной похоронной конторы: низкое, заводского вида здание, увенчанное квадратным шпилем.

Припаркованная чуть в стороне группа автомобилей указала нам дальнейшее направление. Мы остановились возле них и вылезли из машины. Я сунул руки в карманы, вздрагивая от утренней прохлады. Над серебряной от росы травой вился туман. Мы двинулись туда, где копошились люди.

Могилу огородили щитами, но в это время суток посторонних наблюдателей тут не было. Маленький экскаватор пыхтел и кряхтел, вычерпывая очередной ковш сырой земли. В процессе переноски грунта с ковша на растущую кучу сыпались комья. В воздухе пахло глиной и дизельным топливом. Могилу уже почти раскопали, в дерне образовался черный провал.

Гарднер с Джейкобсен стояли тут же, ожидая вместе с группой официальных лиц и рабочих, пока экскаватор вынет очередную порцию грунта. Чуть в стороне от всех стоял Хикс. Лысая голова патологоанатома торчала из слишком большого макинтоша, отчего его сходство с черепахой бросалось в глаза еще сильнее, чем обычно. Его присутствие тут — простая формальность, потому что тело наверняка передадут на исследование Тому.

На лице патологоанатома явственно читалось, что ему это совершенно не нравится.

Поблизости находился еще один человек. Высокий, хорошо одетый, в пальто из верблюжьей шерсти и темном костюме с галстуком. Он наблюдал за работой экскаватора с выражением, которое можно было счесть либо равнодушным, либо усталым. Заметив нас, он вроде бы несколько оживился и, когда мы подошли, уставился на Тома.

— Том, — сказал Гарднер. Глаза агента БРТ были опухшими и красными. Джейкобсен же, наоборот, выглядела свеженькой, будто преспокойно проспала добрых девять часов, плащ с поясом выглаженный и опрятный.

Том улыбнулся, но промолчал. Горка, в которую нам пришлось подниматься, была пологой, но я видел, что даже после короткого пути сюда он задыхается. Хикс одарил его желчным взглядом, но поздороваться не соизволил. Меня он тоже проигнорировал, достал грязный носовой платок и шумно высморкался.

Гарднер указал на высокого мужчину в пальто из верблюжьей шерсти.

— Это Эллиот Йорк. Владелец «Стиплхилл». Он помог организовать эксгумацию.

— Всегда рад помочь. — Йорк торопливо протянул Тому руку. — Доктор Либерман, для меня большая честь с вами познакомиться, сэр.

Острый запах его одеколона перебивал даже вонь от выхлопа экскаватора. Я навскидку решил, что Йорку где-то около пятидесяти, но на самом деле трудно сказать точно, сколько ему лет. Крупный упитанный мужчина с невыразительными чертами лица. Но его темные волосы были тусклыми, и это наводило на мысль, что они крашеные. Когда он повернулся, я увидел, что они тщательно уложены, чтобы прикрыть лысину на макушке.

Я заметил, что Том постарался как можно быстрее отнять руку, прежде чем представить меня.

— Это мой коллега, доктор Хантер. Наш гость из Великобритании.

Йорк одарил меня официальной улыбкой. При ближайшем рассмотрении пальто оказалось сильно поношенным и потертым, а костюм под ним нуждался в чистке. Судя по кровавым точкам и клочкам щетины на щеках, он брился либо торопливо, либо тупой бритвой. И даже термоядерный одеколон не мог заглушить запах табака у него изо рта и скрыть желтые никотиновые пятна на пальцах.

Йорк снова повернулся к Тому, даже не успев толком выпустить мою руку.

— Я наслышан о вашей работе, доктор Либерман. И о вашей станции, конечно.

— Спасибо, но это не совсем моя станция.

— Да, конечно. Но в любом случае это честь для Теннесси. — Он елейно улыбнулся. — Конечно, мое… э-э-э… призвание несравнимо с вашим, но мне хочется думать, что я тоже вношу свой скромный вклад, служа обществу. Не всегда приятная работа, но тем не менее необходимая.

Улыбка Тома оставалась безукоризненно вежливой.

— Безусловно. Значит, эти похороны проводили вы?

Йорк кивнул.

— Имели честь, сэр, хотя, боюсь, не могу припомнить конкретно эти. Понимаете, мы проводим очень много похорон. «Стиплхилл» предоставляет полный спектр ритуальных услуг, включая и кремацию, и погребение в этом прекрасном месте. — Он обвел рукой неухоженное кладбище, словно это был роскошный парк. — Мой отец основал компанию в 1958 году, и с тех пор мы обслуживаем обделенных. Наш лозунг: «Достоинство и комфорт», — и, смею думать, мы его придерживаемся.

Рекламное выступление было встречено неловким молчанием. Том явно испытал облегчение, когда вмешался Гарднер.

— Уже скоро. Мы почти у цели, — сообщил он.

Улыбка Йорка растаяла, и он проводил разочарованным взглядом Тома, которого ловко увели прочь.

Тут, как бы в подтверждение слов Гарднера, экскаватор вытащил последний ковш земли и отъехал назад, победно чихнув двигателем. Усталый на вид мужчина, которого я счел представителем департамента здравоохранения, кивнул одному из рабочих. Рабочий в защитном комбинезоне и маске шагнул вперед и высыпал в могилу дезинфицирующее средство. Болезни не всегда умирают вместе с хозяином. Бактерии, расцветающие махровым цветом в разлагающейся плоти, гепатит, ВИЧ и туберкулез — это лишь некоторые болезни, которые живые запросто могут подцепить у мертвецов.

Рабочий в комбинезоне и маске спустился в могилу по короткой лесенке и начал очищать лопатой гроб от остатков земли. К тому времени, когда к гробу прикрепили веревки, чтобы поднять его наверх, небо уже стало светло-синим и хвойный лес отбрасывал на траву длинные тени. Рабочий вылез из ямы и вместе с тремя помощниками начал тянуть гроб на поверхность в жутком обратном похоронному процессе.

Грязный короб медленно выплыл наверх. С него сыпались комья земли. Рабочие поставили гроб на козлы, стоящие рядом с могилой, и быстро отступили в сторону.

— Черт! Ну и вонища! — пробормотал один из них.

Он был прав. Даже там, где мы стояли, миазмы заполнили утренний воздух. Сморщив нос, Гарднер подошел и наклонился, чтобы рассмотреть гроб.

— Крышка треснула, — сообщил он, указывая на трещину под слоем грязи. — Не думаю, что его взломали, больше похоже на паршивую древесину.

— Это лучшая американская сосна! И очень хороший гроб! — вспыхнул Йорк, но никто не обратил на него внимания.

Том наклонился к гробу и принюхался.

— Говоришь, его похоронили шесть месяцев назад? — спросил он Гарднера.

— Ну да. А что?

Том не ответил.

— Странно. Что скажешь, Дэвид?

Я постарался скрыть дискомфорт, когда глаза присутствующих обратились на меня.

— Не должно так вонять, — нехотя проговорил я. — Через шесть месяцев не должно.

— На тот случай, если вы не заметили, крышка не совсем герметична, — встрял Хикс. — А с такой дырой чего еще ожидать?

Я понадеялся, что Том ему ответит, но он, казалось, внимательно изучал гроб.

— Все равно: на ней лежало еще как минимум шесть футов земли, а так глубоко под землей разложение идет значительно медленнее, чем на поверхности.

— Я не к вам обращался, но спасибо, что указали на этот факт, — саркастически бросил Хикс. — Уверен: будучи англичанином, вы отлично разбираетесь в климатических и прочих условиях Теннесси.

Том выпрямился.

— Вообще-то Дэвид прав. Даже если тело не забальзамировано, запах разложения не должен быть таким сильным независимо от того, цела крышка или нет.

Патологоанатом зыркнул на него.

— Так почему бы нам не взглянуть? Открывайте! — грубо приказал он рабочим.

— Здесь? — удивился Том. Обычно гроб переправляют в морг и уже там открывают.

Хикс, казалось, наслаждается моментом.

— Гроб уже сломан. Если тело настолько разложилось, как вы утверждаете, я бы хотел проверить это здесь и сейчас. Я и так тут уже кучу времени потратил.

Я достаточно хорошо знал Тома, чтобы заметить его неодобрение — губы слегка сжались, — но он промолчал. Пока тело не передадут ему официально, Хикс — главный.

Возразила Джейкобсен.

— Сэр, вам не кажется, что это может подождать? — сказала она Хиксу, когда тот жестом велел рабочим начинать.

Патологоанатом хищно улыбнулся.

— Вы оспариваете мои полномочия?

— А, ради Бога, Дональд, просто открой этот чертов ящик, коль уж тебе так приспичило, — буркнул Гарднер.

Метнув на Джейкобсен еще один разъяренный взгляд, Хикс кивнул рабочему с инструментом. Тишину нарушил скрип вывинчиваемого шурупа. Я покосился на Джейкобсен, но ее лицо оставалось невозмутимым. Должно быть, она почувствовала мой взгляд, потому что ее серые глаза на секунду встретились с моими. На миг я заметил в них искорку гнева, но девушка тут же отвернулась.

Когда вывинтили последний шуруп, второй рабочий присоединился к первому, чтобы помочь снять крышку. Она деформировалась, и потребовались некоторые усилия, прежде чем она наконец открылась.

— Бог ты мой! — воскликнул один из рабочих, отворачиваясь.

Вонь из гроба стала невыносимой. Мерзкий сладковатый густой запах гниения. Рабочие поспешно отскочили подальше.

Я подошел к Тому, чтобы посмотреть.

Большую часть останков прикрывал белый саван, на виду оставался только череп. Большая часть волос выпала, хотя несколько прядок еще держались, как грязная паутина. Тело начало разлагаться, плоть будто стекла с костей, поскольку бактерии сделали свое дело, превратив ее в жижу. В замкнутом пространстве фоба образовавшаяся в результате гниения жидкость не могла испаряться. Такую жидкость называют гробовой раствор — черная и вязкая, она запачкала льняной саван, прикрывающий труп.

Хикс заглянул внутрь.

— Поздравляю, Либерман. Он ваш.

Развернувшись, он не оглядываясь зашагал к машинам. Гарднер с отвращением взирал на мрачное содержимое гроба, прижав к носу и рту платок в тщетной попытке спастись от вони.

— Это нормально?

— Нет, — ответил Том, сердито глядя вслед Хиксу.

Гарднер повернулся к Йорку:

— Есть мысли, как такое могло произойти?

Физиономия владельца похоронной конторы заалела.

— Конечно, нет! И я отвергаю всяческие инсинуации, что это якобы моя вина! «Стиплхилл» не несет ответственности за то, что случилось с гробом, после того как его закопали!

— Почему-то я так и думал.

Гарднер подозвал одного из рабочих:

— Закрывайте. Повезем это в морг.

Но я пригляделся к мрачному содержимому гроба внимательней.

— Том, погляди-ка на череп.

Он все еще смотрел вслед патологоанатому. Повернувшись, он вопросительно глянул на меня и выполнил просьбу. Я видел, как меняется выражение его лица.

— Тебе это не понравится, Дэн.

— Что еще?

Том, не ответив, указал на рабочих и Йорка.

— Не могли бы вы оставить нас на минутку, джентльмены? — обратился к ним Гарднер.

Рабочие отошли к экскаватору и закурили. Йорк скрестил руки на груди.

— Это мое кладбище. И я никуда не пойду.

Гарднер вздохнул, ноздри его раздулись.

— Мистер Йорк…

— Я имею право знать, что тут происходит!

— В данный момент мы и пытаемся это установить. А теперь будьте любезны…

Но Йорк еще не закончил.

— Я согласился с вами сотрудничать, — ткнул он пальцем в Гарднера. — И не желаю, чтобы меня обвинили во всем этом! Я хочу, чтобы занесли в протокол, что «Стиплхилл» ответственности не несет!

— Ответственности за что? — опасно мягким тоном поинтересовался Гарднер.

— Ни за что! Вот за это! — Йорк махнул на гроб. — Это респектабельный бизнес. Я не сделал ничего плохого.

— Ну, значит, вам и не о чем беспокоиться. Спасибо за содействие, мистер Йорк. Скоро с вами кто-нибудь переговорит.

Йорк набрал в грудь побольше воздуха, чтобы разразиться очередной тирадой, но агент БРТ придавил его взглядом. Сердито поджав губы, владелец кладбища удалился. Гарднер смотрел ему вслед с выражением кота, следящего за канарейкой, затем повернулся к Тому.

— Ну?

— Ты сказал, это белый мужчина?

— Верно. Уиллис Декстер, механик тридцати шести лет, погиб в автокатастрофе. Ладно, Том, что ты тут углядел?

Том криво мне улыбнулся.

— Это Дэвид углядел. Ему и выкладывать тебе новость.

Премного благодарен. Я снова повернулся к гробу, спиной ощущая взгляды Гарднера и Джейкобсен.

— Посмотрите на нос, — сказал я им. Мягкие ткани сгнили, и образовалась треугольная дырка с остатками перегородки. — Видите, под носовым отверстием, там, где оно примыкает к кости, на которой держатся нижние зубы? Тут должен быть выступ вроде острого гребня на кости. Но его нет. Отверстие плавно переходит в кость под ним. И форма носа тоже неправильная. Переносица низкая и широкая, и само носовое отверстие слишком большое.

Гарднер выругался сквозь зубы.

— Уверены? — спросил он скорее Тома, чем меня.

— Боюсь, что да. — Том удрученно поцокал языком. — Я бы и сам это увидел, если бы удосужился присмотреться. Все признаки строения черепа тоже указывают на расовую принадлежность. А по совокупности так и вовсе сомнений не остается.

— Сомнений в чем? — озадаченно спросила Джейкобсен.

— Костный выступ, о котором упомянул Дэвид, является признаком принадлежности к белой расе, — пояснил Том. — Кем бы ни был этот человек, у него этот признак отсутствует.

Джейкобсен нахмурилась, когда до нее дошло.

— Вы хотите сказать, что это черный? Но я думала, Уиллис Декстер был белым.

Гарднер раздраженно вздохнул.

— Так и есть. — Он мрачно уставился на труп в гробу. — Это не Уиллис Декстер.

7

Яркое высоко стоящее солнце слепило, отражаясь от стекол едущих по шоссе машин. Хотя полдень еще не наступил, воздух над бетоном клубился от жара и выхлопных газов. Движение впереди нас замедлилось, автомобили буквально ползли, объезжая проблесковые маяки карет «скорой помощи», перекрывших одну полосу. Поперек полосы стоял новенький «лексус», совершенно целый и блестящий сзади и со смятым в гармошку капотом. Чуть подальше валялось то, что некогда было мотоциклом, а теперь представляло собой лишь груду деталей, хрома и колес. Вокруг него дорога была залита чем-то вроде бензина, но скорее всего это был не бензин.

Когда мы проезжали мимо, подчиняясь знакам полицейского, с каменным выражением лица управлявшего движением, я заметил толпу зевак, свесившихся через перила перекинутого над шоссе моста, чтобы поглазеть на разворачивающееся внизу представление. Затем мы проехали, и движение снова стало нормальным, будто ничего и не произошло.

На обратном пути с кладбища Том стал больше похож на себя прежнего. В его глазах появилась искорка, означавшая, что он заинтригован последним поворотом событий. Сперва отпечатки пальцев, снятые на месте преступления, оказались принадлежащими давно умершему человеку, а теперь вот в его могиле оказалось вовсе не его тело. Такого рода загадки для Тома были просто радостью жизни.

— По-моему, начинает смахивать на то, что слухи о смерти Уиллиса Декстера оказались несколько преувеличенными, а? — задумчиво проговорил Том, барабаня пальцами по рулю в такт льющейся из динамиков музыке Диззи Гиллеспи. — Симулировать собственную смерть — чертовски хитроумное алиби, если суметь это провернуть.

Я очнулся от своих размышлений.

— Как ты думаешь, чье тело в гробу? Еще одной жертвы?

— Я не стану утверждать со всей уверенностью, пока не определим причину смерти, но полагаю, да. Конечно, не исключена возможность, что в похоронной конторе кто-то просто перепутал тела, но, с учетом обстоятельств, это вряд ли. Нет, как мне ни противно это признавать, Ирвинг был прав насчет серийного убийцы. — Том покосился на меня. — Что?

— Ничего.

Он улыбнулся.

— Актер из тебя паршивый, Дэвид.

При обычных раскладах я бы охотно включился в мозговой штурм, но в последнее время я что-то слишком увлекся самокритикой.

— Возможно, я слишком подозрителен, но тебе не кажется, что все слишком удачно складывается: найденный отпечаток приводит прямиком к трупу другой жертвы?

Том пожал плечами.

— Преступникам тоже свойственно ошибаться.

— Значит, ты полагаешь, что Уиллис Декстер может быть все еще жив? И что убийца — он?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что забыл, насколько ты любишь играть адвоката дьявола.

Он хохотнул.

— Просто проигрываю возможные варианты. Честно говоря, мне тоже кажется, что как-то оно чуточку чересчур удачно складывается. Но Дэн Гарднер отнюдь не дурак. Может, он и грубиян, но я рад, что следствие возглавляет именно он.

Мое отношение к Гарднеру не улучшилось, но Том никогда никого не хвалил просто так.

— Что думаешь о Йорке? — спросил я.

— Ну, если не считать острого желания вымыть руки после его рукопожатия, то не знаю, — задумчиво ответил Том. — Конечно, он вряд ли может служить рекламой своей профессии, но, судя по всему, эксгумация его не больно-то волновала. Ну во всяком случае, пока он не увидел состояние гроба. Не сомневаюсь, что ему придется ответить на ряд неудобных вопросов, но, думается мне, вряд ли он вел бы себя так вальяжно, заранее зная, что мы там обнаружим.

— Даже если так, все равно вряд ли возможно подменить тело так, чтобы никто из сотрудников похоронной конторы об этом не знал.

Том кивнул.

— Практически невозможно. Но все же я пока подожду делать какие-то выводы о Йорке. — Он помолчал, перестраиваясь в другой ряд, чтобы обойти медленно ползущий жилой прицеп. — Отличная работа, кстати. Я не обратил внимания на носовое отверстие.

— Обратил бы, не будь ты так зол на Хикса.

— Злость на Хикса — издержки профессии. Мне давно пора бы привыкнуть. — Улыбка увяла, когда он заметил выражение моего лица. — Ладно, это все ерунда. Так что тебя все-таки беспокоит?

Я вообще-то не собирался об этом говорить, но и избегать темы уже было больше нельзя.

— По-моему, приезд сюда был не такой уж хорошей идеей. Я очень ценю все, что ты делаешь, но… Ладно, давай начистоту. Это не сработало. Думаю, мне следует вернуться домой.

До этого момента я не осознавал, что уже принял решение. А теперь все мои сомнения выкристаллизовались, вынуждая принять то, чего я доселе так долго избегал. В этом решении была некая необратимость, какая-то часть меня была в шоке от осознания, что если я сейчас уеду, то не просто прерву поездку.

Я сдамся.

Том некоторое время молчал.

— Дело не только в том, что случилось в коттедже, да?

— И это тоже, но нет. — Я пожал плечами, пытаясь подобрать слова. — Просто чувствую, что это была ошибка. Не знаю… Может, еще просто слишком рано.

— Раны ведь зажили, да?

— Я не это имею в виду.

— Знаю. — Он вздохнул. — Можно, я буду откровенным?

— Я сам попался, верно?

Он улыбнулся.

— Ага. Но ты ведь не можешь нарушить данное старику слово, а?

Мне ничего не оставалось, как рассмеяться. Как ни странно, мне вдруг стало так легко, как уже давненько не бывало.

— Ладно. Неделю.

Том удовлетворенно кивнул, барабаня пальцами по рулю в такт льющейся из динамиков мелодии трубы.

— Так как тебе новая помощница Дэна?

Я поглядел в окно.

— Джейкобсен? Вроде умная.

— Ммм… — Пальцы Тома продолжали отбивать такт на руле. — И привлекательная, да?

— Ну да, наверное.

Том ничего не сказал, а я почувствовал, как краснею.

— Что?

— Ничего, — ухмыльнулся он.

Том позвонил в морг предупредить, что скоро привезут эксгумированные останки. С ними придется работать в другом зале, чтобы избежать смешения улик с трупом, найденным в коттедже. Даже потенциальная возможность такой путаницы может превратить доказательную базу в сущий кошмар, когда убийцу поймают.

Если его, конечно, поймают.

Когда мы приехали, Кайл разговаривал в коридоре с двумя другими сотрудниками морга. Он прервал беседу, чтоб проводить нас в подготовленный зал, поглядывая нам за спину, словно ожидая — или надеясь — увидеть кого-то еще. И явно огорчился, когда понял, что больше никого нет.

— А Саммер сегодня придет?

Попытка говорить небрежно ему явно не удалась.

— О, полагаю, она появится чуть позже, — сообщил ему Том.

— Ага. Я просто так поинтересовался.

Том сохранил невозмутимое выражение лица, пока за Кайлом не закрылась дверь зала.

— Весна, должно быть, — расплылся он в улыбке. — Во всех начинает бурлить кровь.

Гроб из «Стиплхилл» доставили в тот момент, когда мы переоделись в хирургические костюмы и резиновые фартуки. Его привезли в алюминиевом контейнере. Один гроб лежал в другом, как матрешки. В первую очередь нужно было сделать рентген тела, так что Кайл отвез на каталке всю эту штуковину в рентгеновский кабинет.

— Помощь нужна? — спросил он.

— Спасибо, не надо. Сами справимся.

— Том… — произнес я. Останки предстояло вынуть из гроба, чтобы сделать рентген. Разложение уменьшило массу тела, но я не хотел, чтобы Том перенапрягался.

Он раздраженно вздохнул, понимая, что я прав.

— Можем подождать прихода Саммер. Я один раз уже Кайла подставил.

— Ой, да ничего страшного! Мартин с Джейсоном меня прикроют, если что. — Кайл встрепенулся, услышав имя Саммер. — К тому же доктора Хикса сейчас нет.

— Ну, тогда ладно, — нехотя согласился Том. — Помогите Дэвиду вынуть тело, когда мы закончим фотографировать.

В этот момент зазвонил его телефон.

— Это Дэн, — сообщил Том, взглянув на дисплей. — Придется ответить.

Пока Том, выйдя в коридор, беседовал с Гарднером, мы с Кайлом отстегнули защелки, державшие крышку алюминиевого гроба.

— Значит, вы англичанин, да? — спросил он. — Из Лондона?

— Верно.

— Ух ты! И какая она, Европа?

Я, борясь с тугой защелкой, некоторое время прикидывал, как ответить на такой вопрос.

— Ну вообще-то она очень разная.

— Да? Хочу туда когда-нибудь съездить. Посмотреть на Эйфелеву башню и все такое. Штаты я исколесил вдоль и поперек, но мне всегда хотелось побывать за границей.

— Так съездите.

— Не на мою зарплату, — грустно усмехнулся он. — А что, Саммер будет криминалистом-антропологом, как доктор Либерман?

— Ну, полагаю, именно это она и планирует.

Он сделал вид, что занят застежками, пытаясь скрыть заинтересованность.

— Это значит, что она останется в Теннесси?

— А почему бы вам не спросить у нее самой?

Он в ужасе уставился на меня, но быстро опустил глаза.

— О нет, я не могу. Я это, типа, просто так спросил.

Я ухитрился подавить улыбку.

— Ну так или иначе, некоторое время она еще тут пробудет, я полагаю.

— Точно.

Он сердито кивнул, не поднимая головы от работы. Его застенчивость больно было видеть. Я понятия не имел, как отнесется Саммер к вниманию с его стороны, но искренне надеялся, что у него достанет смелости это выяснить.

Мы уже собирались снять крышку с алюминиевого контейнера, когда вернулся Том. Он был мрачным.

— Не трудитесь. Дэн не хочет, чтобы мы пока что трогали тело. Похоже, Алекс Ирвинг пожелал видеть труп in situ.

— Чего ради?

Я еще мог понять, почему профайлер захотел взглянуть на первый труп, найденный в коттедже, но этот-то лежит в гробу. Я решительно не понимал, что он надеялся увидеть такого, что нельзя увидеть на фотографии.

— Откуда я знаю? — раздраженно фыркнул Том. — Хикс и Ирвинг за одно утро! Боже, денек обещает быть еще тот. И вы этого не слышали, Кайл.

Работник морга улыбнулся.

— Конечно, сэр. Я могу еще чем-то помочь?

— Не сейчас. Я позвоню, когда Ирвинг заявится. Меня заверили, что он скоро будет.

Но нам бы следовало догадаться, что Ирвинг не из тех людей, которых волнует, что их кто-то ждет. Прошло полчаса, потом час, а он все еще не осчастливил нас своим появлением. Мы с Томом занялись тем, что отмывали и сушили останки, найденные в коттедже и оставленные на ночь в детергенте. И только лишь спустя почти два часа профайлер вошел в зал, не соизволив постучать. В дорогом замшевом пиджаке и черной рубашке, заметная щетина на упитанных щеках и начавшем слегка оплывать подбородке.

С ним была девушка, симпатичная, лет девятнадцати-двадцати. Она держалась сзади поближе к нему, будто в поисках защиты.

Ирвинг одарил нас фальшивой улыбкой.

— Доктор Либерман, доктор… — Он слегка кивнул в мою сторону. — Полагаю, Дэн Гарднер предупредил вас о моем приезде.

Том не ответил на улыбку.

— Да, предупредил. А также сказал, что вы приедете скоро.

Ирвинг шутливо поднял руки и расплылся в улыбке, которую он, видимо, считал обезоруживающей.

— Меа culpa. Я как раз повторно записывал интервью для телевидения, когда Гарднер позвонил, а оно затянулось. Вы же знаете, как это бывает.

На лице Тома явственно читалось, что он отлично все понял. Он пристально посмотрел на девушку.

— А это?..

Ирвинг жестом собственника положил руку девушке на плечо.

— Это… хм… Стейси. Одна из моих аспиранток. Она пишет диссертацию по моей работе.

— Наверняка это весьма интересно, — сказал Том, — но, боюсь, ей придется подождать снаружи.

— Все в порядке, — отмахнулся профайлер. — Я предупредил ее о том, что ее ждет.

— И тем не менее я вынужден настаивать.

Улыбка Ирвинга застыла, когда он уставился Тому в глаза.

— Я ей сказал, что она может пойти со мной.

— Значит, вам не следовало этого говорить. Это морг, а не лекторский зал. Прошу прощения, — более мягко сказал Том девушке.

Ирвинг пару мгновений в упор смотрел на Тома, затем с сожалением улыбнулся девушке.

— Похоже, надо мной взяли верх, Стейси. Тебе придется подождать в машине.

Девушка поспешно вышла, от стыда опустив голову. Мне стало ее жаль, но Ирвингу следовало хорошенько подумать, прежде чем тащить девочку сюда без разрешения Тома. Как только дверь за ней закрылась, улыбка профайлера мигом исчезла.

— Это одна из моих лучших аспиранток. Если бы я считал, что она мне помешает, то не приволок бы ее с собой.

— Не сомневаюсь, но тут решать не вам. — Интонация Тома положила конец дискуссии. — Дэвид, будь добр, позови Кайла в рентгеновский кабинет. Я покажу доктору Ирвингу, где раздевалка.

— В этом нет необходимости. Я не собираюсь ничего трогать. — Тон профайлера стал ледяным.

— Возможно, но мы очень педантичны в таких вещах. К тому же мне бы не хотелось, чтобы вы запачкали ваш пиджак.

Ирвинг посмотрел на свой дорогой замшевый пиджак.

— О! Может быть, вы и правы.

Когда я выходил, Том быстро мне улыбнулся. К тому времени как я нашел Кайла, они с Ирвингом уже были в рентгеновском кабинете и молча стояли по разные стороны алюминиевого ящика с гробом внутри.

Ирвинг надел поверх своей одежды лабораторный халат. Когда мы с Кайлом стали открывать крышку контейнера, лицо профайлера болезненно скривилось и он начал массировать нос пальцами в резиновой перчатке.

— Надеюсь, это не займет много времени. У меня ринит, и от кондиционеров мои носовые пазухи… Господи!

Он поспешно шагнул назад, зажав ладонью рот, когда крышка наконец открылась и смрад вырвался наружу. Но, надо отдать ему должное, оправился Ирвинг быстро, убрал руку от лица и снова приблизился, когда мы открыли уже собственно гроб.

— А это… хм… нормально?

— Состояние тела, вы имеете в виду? — Том пожал плечами. — Смотря что считать нормальным. Разложение вполне соответствует норме для закопанного тела. Только вот не для тела, закопанного шесть месяцев назад.

— Полагаю, у вас есть объяснение?

— Пока нет.

Ирвинг изобразил удивление.

— Значит, мы имеем два тела, и оба таинственным образом разложились куда больше, чем по идее следовало бы. Думаю, тут есть связь. И, насколько я понял, это не истинный хозяин могилы?

— Похоже на то. Это чернокожий мужчина. Уиллис Декстер был белым.

— Наверное, у кого-то в похоронной конторе очень сильный дальтонизм, — пробормотал Ирвинг. Он кивком указал на грязный саван, укрывавший весь труп, кроме головы. — А нельзя ли?..

— Минутку. Дэвид, сделаешь несколько снимков?

С помощью камеры Тома я сделал несколько фотографий тела, затем Том велел Кайлу снять саван. Работник морга осторожно снял импровизированный покров. Из-за выделившихся в процессе разложения жидкостей ткань приклеилась к телу, так что отходила с трудом. Когда Кайл увидел, что скрывается под саваном, он замер и неуверенно поглядел на Тома.

Труп был обнаженным.

— Да, связь определенно есть! — Ирвинга это, казалось, позабавило.

Том кивнул Кайлу:

— Продолжайте.

Работник морга снял оставшуюся часть савана. Ирвинг, поглаживая бородку, рассматривал тело. На мой взгляд, от этого несколько разило позерством, но, быть может, я был необъективен.

— Ну что ж, на данный момент, если не считать аспекта… хм… обнаженности, сразу становится очевидным ряд моментов, — изрек он. — Тело аккуратно уложено. Руки сложены на груди, как и положено, ноги вытянуты. Все как при обычных похоронах. Но эти похороны, совершенно очевидно, обычными не являются. Однако с телом обращались с явным уважением в отличие от первой жертвы. Похоже, все указывает на то, что жизнь становится интересной, а?

Только не жизнь жертв. Я видел, что поведение Ирвинга Тома тоже покоробило.

— Труп, найденный в коттедже, не был первой жертвой, — сказал он.

— Прошу прощения?

— Если исходить из предположения, что этот человек был убит — а мы не можем этого с уверенностью утверждать, пока не выясним причину смерти, — то он мертв куда дольше, чем тот, которого нашли вчера, — сообщил Том. — Кто бы он ни был, он умер первым.

— Поправка принимается, — с ледяной улыбкой ответил Ирвинг. — Но это всего лишь подтверждает мою теорию. Тут совершенно явно видна прогрессия. И если этот тип, Декстер, симулировал свою смерть полгода назад, а судя по всему, так оно и есть, то это вот весьма символично. Я вначале подумал, что убийца отрицает свою сексуальность, сублимирует свои сексуальные потребности в агрессию. Но это придает делу совсем другой аспект. Первая жертва укрыта саваном и похоронена — можно сказать, стыдливо спрятана. А шесть месяцев спустя тело в коттедже выставлено на всеобщее обозрение. Оно буквально вопиет: «Посмотрите на меня! Посмотрите, что я сделал!» «Похоронив» свою прежнюю сущность, убийца теперь вылез из шкафа, если угодно. И, учитывая такое существенное различие в обращении с двумя жертвами, я совсем не удивлюсь, если где-то есть промежуточные трупы, о которых мы пока не знаем.

Судя по тону, Ирвингу весьма нравилась такая перспектива.

— Значит, вы по-прежнему считаете, что это гомосексуальные убийства, — сказал Том.

— Практически наверняка. Все указывает на это.

— Вы говорите весьма уверенно.

Я не собирался вмешиваться, но манеры Ирвинга меня достали.

— Мы имеем два обнаженных тела, оба мужские. Что вроде как указывает именно в этом направлении, вам не кажется?

— Иногда тело доставляют из морга в обнаженном виде. И если у человека нет семьи, чтобы принести одежду, то его хоронят именно так.

— Значит, этот второй обнаженный труп — просто совпадение? Любопытная версия. — Он одарил меня снисходительной улыбкой. — Возможно, вы тогда заодно соизволите объяснить, почему на обнаруженном на кассете отпечатке Декстера есть следы детского масла?

Удивление на лице Тома было отражением моего изумления. Ирвинг изобразил волнение.

— Ой, извините. Разве Гарднер вам об этом не упомянул? Ну, полагаю, у него на то имелись причины. Но, как бы то ни было, я вижу только одну причину, по которой убийца мог воспользоваться в коттедже детским маслом, если, конечно, он не питает слабости к увлажняющим средствам.

Ирвинг замолчал, предоставляя колючке впиться поглубже, а потом продолжил:

— В любом случае сексуальная подоплека также объсняет разную расовую принадлежность жертв. Основным общим параметром является не цвет кожи, а пол жертв. Нет, мы совершенно определенно имеем дело с сексуальным хищником, а учитывая подозрительное отсутствие Уиллиса Декстера в его собственной могиле, я бы сказал, что он наиболее вероятный кандидат.

— Дэн мне сказал, что, не считая ареста за вождение в нетрезвом виде, у Декстера нет криминального досье, и за ним не числится никаких преступлений.

Ирвинг позволил себе самодовольно улыбнуться.

— У действительно умных хищников никогда не бывает криминального досье. Они скрытны, часто являются уважаемыми членами общества, пока не допустят ошибки или сознательно не проявят себя. Патологический нарциссизм — черта, довольно часто встречающаяся у серийных убийц. Как правило, им надоедает прятаться по углам, и они решают продемонстрировать свою силу на публике. К счастью, большинство из них рано или поздно становятся жертвами собственной гордыни. Как в данном случае.

Ирвинг театральным жестом указал на тело в гробу. К этому времени он говорил уже практически менторским тоном, будто мы с Томом — парочка бестолковых студиозусов.

— Поскольку тут требовалось определенное материально-техническое обеспечение, Декстер не смог бы все это провернуть без помощи как минимум одного работника похоронной конторы, — уверенно продолжил он. — Либо Декстер действовал сам — что, с учетом его навыков механика или кем он там был, весьма сомнительно, — либо у него был сообщник. Любовник, быть может. Не исключено, что они вообще орудуют сообща. Один доминант, другой подчиненный. А вот это действительно было бы интересно.

— Потрясающе, — пробормотал Том.

Ирвинг остро глянул на него, будто только сейчас сообразил, что перлы его мудрости пропали втуне. Но от выслушивания дальнейших светлых идей профайлера нас избавило появление Саммер.

Она влетела в рентгеновский кабинет, но тут же остановилась, увидев нас стоящими вокруг гроба.

— Ой! Мне подождать снаружи?

— По мне, так не нужно, — расплылся в широкой улыбке Ирвинг. — Но тут, конечно, решающее слово за доктором Либерманом. Он весьма строго придерживается правила прятать от студентов правду жизни.

Том проигнорировал ехидство.

— Саммер — одна из моих аспиранток. И помогает нам тут.

— Ну конечно! — Улыбка Ирвинга стала еще шире, пока он рассматривал колечки и гвоздики на лице Саммер. — Знаете, меня всегда очаровывал боди-арт. Я даже одно время подумывал сделать татуировку, но такого рода вещи воспринимаются неодобрительно при моей работе. Но мне нравится языческий аспект пирсинга, как и концепт современного примитивизма в целом. Очень приятно видеть такого рода индивидуальность в наше время.

Лицо Саммер стало пунцовым, но скорее от удовольствия, чем от неловкости.

— Спасибо!

— Не стоит благодарить меня. — Ирвинг включил обаяние на полную мощность. — У меня есть пара книг по примитивному боди-арту, которые могли бы вас заинтересовать. Может быть…

— Если это все, профессор Ирвинг, то нам пора начинать, — прервал его Том.

В улыбке Ирвинга мелькнуло раздражение.

— Конечно. Было приятно с вами познакомиться, мисс…

— Саммер.

— Мое любимое время года![4] — снова сверкнул зубами Ирвинг.

Стянув резиновые перчатки, он огляделся по сторонам, прикидывая, куда бы их выбросить. Не найдя ничего подходящего, он протянул их Кайлу. Молодой работник морга явно удивился, но послушно взял.

Еще разок напоследок улыбнувшись Саммер, Ирвинг удалился. Когда дверь за ним закрылась, возникла некоторая пауза. Лицо Саммер цвело улыбкой, круглые щечки розовели под осветленной шевелюрой. Кайл мрачно сжимал в руке снятые профайлером перчатки.

Том кашлянул.

— Так на чем мы остановились?

Пока я продолжил фотографировать останки, он пошел позвонить Гарднеру. Команде криминалистов нужно будет осмотреть гроб, но обычно это делают после того, как извлекут тело. То, что покойник обнажен, скорее всего ни на что не повлияет, но я понимал, почему Том решил сперва переговорить с агентом БРТ.

Кайл слонялся по рентгеновскому кабинету, хотя причин тут оставаться у него больше не было. Но, видя, как он смотрит на Саммер, я не мог ему сказать, что он больше не нужен. Выражение его лица напомнило мне обиженного щенка.

Том отсутствовал недолго. Вернулся он довольно оживленным.

— Дэн сказал приступать. Давай достанем тело оттуда.

Я направился было к контейнеру, но Том меня остановил:

— Кайл, вы не поможете Саммер?

— Я? — Лицо работника морга стало пунцовым. Он быстро глянул на девушку. — Ну… хм… конечно. Без проблем.

Том мне подмигнул, а Кайл подошел к стоявшей у алюминиевого ящика Саммер.

— А лук со стрелами тебе, часом, не положен? — тихонько сказал я, пока молодые люди готовились извлечь тело.

— Иногда в таких случаях приходится слегка подтолкнуть.

Улыбка Тома исчезла.

— Дэн хочет, чтобы дело побыстрее продвинулось. При обычном раскладе я бы занялся этими останками только после того, как закончил с найденным в коттедже трупом. Но при нынешнем…

Внезапно раздался возглас. Оглянувшись, мы увидели, что Кайл, выпрямившись, смотрит на свою руку в перчатке.

— Что случилось? — направился к нему Том.

— Меня что-то укололо. Когда я дотронулся до тела.

— Кожу прокололо?

— Не знаю…

— Дайте-ка мне взглянуть, — сказал я.

Перчатки были из толстой резины, длиной почти по локоть, и скользкие от жидкости из разлагающегося тела. Но дырка на ладони была видна невооруженным взглядом.

— Все в порядке, правда, — заверил Кайл.

Я не обратил внимания на его заявление, стягивая толстую перчатку с его руки. Ладонь Кайла от долгого пребывания в резине стала бледной и морщинистой. В центре ладони темнело пятнышко крови.

— Надо заклеить пластырем. Тут есть аптечка? — спросил я.

— В зале для аутопсии должна вроде быть. Саммер, сходи принеси, — сказал Том.

Кайл позволил мне подвести его к раковине. Я сунул его руку под струю холодной воды, смывая кровь. Ранка оказалась крошечной, как булавочный укол, но от этого не менее опасной.

— Все хорошо? — спросил Кайл, когда вернулась Саммер с аптечкой.

— Если вы получили все положенные прививки, то с вами все будет в порядке, — сказал я как можно уверенней.

Он кивнул, с тревогой наблюдая, как я очищаю ранку антисептиком. Том пошел к контейнеру.

— В каком месте вы брались за тело?

— Ну… э-э-э… За плечо. Правое.

Том наклонился поближе, чтобы рассмотреть, но к телу прикасаться не стал.

— Тут что-то есть. Саммер, не подашь мне пинцет?

Он подцепил пинцетом то, что пряталось в гниющей плоти, и плавно вытащил.

— Что это? — поинтересовался Кайл.

Лицо Тома было нарочито бесстрастным.

— Похоже на иглу для подкожных инъекций.

— Игла? — воскликнула Саммер. — Господи, он напоролся на иголку вот в этом?

Том бросил на нее предостерегающий взгляд, но у всех у нас в голове промелькнула одна и та же мысль. Как работник морга Кайл привит от некоторых болезней, которыми можно заразиться от трупа, но есть и такие, от которых защиты не существует. Как правило, при соблюдении норм предосторожности риск минимален.

Если только у тебя нет открытой раны.

— Уверен, что тревожиться не о чем, но лучше бы вас все же отвести в отделение «неотложки», — внешне спокойно проговорил Том. — Почему бы вам не пойти переодеться, а я вас потом провожу?

Лицо Кайла побелело.

— Нет, я… Со мной все в порядке, правда!

— Не сомневаюсь, но пусть вас все же проверят для пущей надежности. — Его тон не предусматривал дальнейших дискуссий. Кайл с ошарашенным видом пошел переодеваться. Том дождался, пока за ним закроется дверь.

— Саммер, ты точно ни к чему не прикасалась?

Девушка быстро закивала.

— Не успела. Я как раз собиралась помочь Кайлу поднять тело, когда он… Боже, как вы думаете, с ним все обойдется?

Том не ответил.

— Ты тоже можешь идти переодеваться, Саммер. Я тебе сообщу, если твоя помощь понадобится.

Она не стала спорить. Когда девушка вышла, Том положил иглу в маленькую стеклянную баночку для образцов.

— Хочешь, чтобы я пошел с Кайлом? — спросил я.

— Нет, это моя забота. А ты, пока суд да дело, займись другими останками. Я не хочу, чтобы кто-либо снова подходил к этому гробу, пока лично не сделаю рентген тела.

Я никогда прежде не видел его таким мрачным. Существовала возможность, что игла просто соскочила и осталась в теле случайно, но это как-то мало похоже на правду. Я пытался понять, что меня тревожит больше: мысль, что иглу воткнули сознательно, или вытекающая из этой мысли другая.

Что кто-то рассчитывал на то, что тело выкопают.

В первый раз это была женщина. Вдвое старше тебя и пьяная. Ты заметил ее в баре, настолько нализавшуюся, что едва на ногах стояла. Женщина покачивалась на стуле у стойки бара и все время соскальзывала с него, неопрятная и опухшая, лицо красное и одутловатое, в желтоватых от никотина пальцах горящая сигарета. Когда она задирала голову и грубо хохотала, пялясь на экран телевизора над барной стойкой, ее хриплый смех звучал как сирена.

Ты захотел ее с первого взгляда.

Ты наблюдал за ней с другого конца зала. Ты сидел к ней спиной, но твои глаза постоянно следили за ней в зеркале. Окутанная клубами сигаретного дыма, она цепляла почти всех мужчин в баре, обнимая их рукой в пьяном приглашении. Каждый раз ты напрягался, ревность кислотой обжигала твои внутренности. Но всякий раз руку отбрасывали, авансы отвергались. Она неуверенной походкой возвращалась на свой стул, громко требуя еще выпивки, чтобы залить разочарование. А твоя нервозность возрастала, потому что ты знал, что это будет та самая ночь.

Должна быть ею.

Ты терпел, дожидаясь, пока она исчерпает терпение бармена. Затем незаметно выскользнул на улицу, когда она все еще орала на него, перемешивая ругань со слезливыми просьбами. Снаружи ты поднял воротник и нырнул в ближайшую подворотню. Стояла осень, и мелкий дождик смочил улицы, притушив фонари до желтого полусвета.

Самая подходящая для тебя ночь.

Она проторчала в баре дольше, чем ты думал. Ты ждал, дрожа от холода и адреналина, нервозность начала заглушать предвкушение. Но ты держался твердо. Ты уже и так слишком часто откладывал. И боялся, что если не сделаешь этого сейчас, то не сделаешь уже никогда.

А потом увидел, как она вываливается из бара на нетвердых ногах и пытается натянуть пальто, слишком легкое для этого сезона. Она прошла мимо подворотни, не заметив тебя. Ты поспешил за ней, сердце колотилось контрапунктом к твоим шагам, когда ты шел за ней по пустынным улицам.

Увидев впереди светящуюся вывеску бара, ты понял, что время пришло. Ты ее догнал и пошел рядом. Ты планировал с ней заговорить, но язык будто присох к нёбу. Но и тут она облегчила тебе задачу. Поглядев с пьяным удивлением, она раздвинула слишком ярко накрашенные губы в ухмылке.

Привет, любовничек. Не угостишь девушку выпивкой?

Твой грузовичок стоял в паре кварталов отсюда, но ты уже не мог ждать. Когда вы поравнялись с поворотом на какую-то темную аллею, ты, дрожа, втолкнул ее туда, доставая нож.

Все дальнейшее было неумело и торопливо. Короткий удар ножом, потоком хлынувшая кровь. Все закончилось слишком быстро. По сути, закончилось раньше, чем успело толком начаться. Ты стоял над ней, тяжело дыша, возбуждение уже стало превращаться в нечто серое и унылое.

И это все? Только и всего?

Ты сбежал из той аллеи, изгнанный отвращением и разочарованием. И только позже, когда в голове просветлело, ты начал анализировать, что сделал не так. Ты был слишком нетерпелив и тороплив. Такие вещи надо делать медленно, с наслаждением. Как иначе ты надеешься что-нибудь узнать? Во всей этой спешке ты даже не успел достать фотоаппарат из-под куртки. А насчет ножа, подумал ты, вспоминая, как внезапно все случилось…

Нет, нож определенно не то, что нужно.

С того дня ты проделал долгий путь. Усовершенствовал свою технику, превратил свое умение в искусство. Теперь ты лучше знаешь, чего хочешь и что тебе нужно сделать, чтобы это получить. И все же, оглядываясь в прошлое, ты вспоминаешь свою неловкую попытку на той темной аллее с чем-то вроде уважения. Это был первый раз, а первый блин всегда комом.

Совершенство достигается практикой.

8

— Тринадцать?

Гарднер взял с тележки одну из коллекции баночек с образцами, чтобы разглядеть содержимое. Как и в остальных, в этой лежала одна иголка для подкожных инъекций. Тоненькая серебристая штучка, заляпанная темным веществом.

— Мы нашли еще двенадцать, — сказал Том. Он выглядел усталым и говорил устало. Издержки тяжелого дня были видны невооруженным глазом. — По большей части они сидели в мягких тканях рук, ног и плеч. В местах, за которые тот, кто решит достать тело, скорее всего возьмется.

Гарднер поставил баночку на место. Его унылая физиономия скривилась от отвращения. Он пришел один, и я постарался скрыть разочарование, когда увидел, что Джейкобсен с ним нет. Мы втроем находились в неиспользуемом зале для аутопсии, куда мы с Томом перевезли останки, после того как закончили делать рентген. Иголки проявились как яркие белые линии на серо-черном фоне. Том настоял, что извлечет их сам, отвергнув мое предложение помочь. Если бы он мог один достать тело из гроба, то так бы и сделал. А так он тщательнейшим образом проверил все ручным детектором металла, прежде чем разрешил прикоснуться к трупу.

После случившегося с Кайлом он хотел избежать малейшего риска.

Кайл весь день провел в «неотложке», а потом его отправили домой. Его накачали кучей антибиотиков разного спектра действия, но антибиотики не могли защитить от патогенов, которые иголка могла занести в его кровь. Результаты некоторых анализов он получит через несколько дней, другие требуют куда больше времени. Месяцы пройдут, прежде чем он точно узнает, инфицирован или нет.

— Иглы были вставлены острием наружу, так что любой, кто возьмется за тело, должен был практически наверняка уколоться, — продолжил Том с унылым от самобичевания видом. — Это моя вина. Мне не следовало никого допускать к этим останкам.

— Ты не должен себя винить, — заявил я. — Ты не мог предположить, что такое случится.

Гарднер одарил меня взглядом, в котором явственно читалось, что он по-прежнему не очень-то доволен моим присутствием, но оставил свои мысли при себе. У меня было столько же прав здесь находиться, сколько и у него самого, особенно если учесть, что с тем же успехом напороться на иглу мог и я.

И не пожалей Том Кайла, скорее всего именно так бы оно и было.

— Единственный, кого следует в этом винить, — тот, кто это сделал, — проговорил Гарднер. — Еще повезло, что больше никто не пострадал.

— Попробуй сказать это Кайлу. — Том смотрел на баночки с образцами, под глазами у него от усталости темнели круги. — У тебя есть какие-нибудь соображения, чей труп оказался в гробу?

Гарднер взглянул на лежащее на алюминиевом столе тело. Мы тщательно его обмыли, смыв основную часть продуктов разложения, прежде чем Том извлек иглы. Вонь была не такая сильная, как при первом вскрытии гроба, но тем не менее все же присутствовала.

— Мы над этим работаем.

— Кто-то в похоронной конторе просто обязан что-то знать! — воскликнул Том. — Что говорит Йорк по этому поводу?

— Мы еще его допрашиваем.

— Все еще допрашиваете? Бог ты мой, Дэн, помимо того что в могиле оказалось другое тело, кто-то всунул в него тринадцать иголок от шприца, когда оно находилось в «Стиплхилл»! Как это, к черту, могло произойти, чтобы Йорк об этом не знал?

Лицо агента БРТ осунулось.

— Не знаю я, Том. Потому-то мы его и допрашиваем.

Том глубоко вздохнул.

— Извини. День выдался длинный.

— Забудь. — Гарднер будто сожалел о своей предыдущей скрытности. Царившее в зале для аутопсии напряжение немного возросло, когда Гарднер, потирая затылок, спиной прислонился к стенду. От яркого света его и без того бледное лицо казалось еще белее. — Йорк заявляет, что примерно восемь месяцев назад нанял на работу некоего Дуайта Чамберса. По его словам, этого парня ему сам Бог послал. Работал хорошо, охотно учился, без проблем оставался сверхурочно. А потом, в один прекрасный день, просто не вышел на работу. И Йорк утверждает, что больше никогда его не видел. И упорно твердит, что похоронами Уиллиса Декстера занимался именно Чамберс. Это он готовил тело и заколачивал гроб.

— И ты ему веришь?

Гарднер кисло улыбнулся.

— Я никому не верю, как ты знаешь. Йорк явно встревожен, но сомневаюсь, что из-за убийств. В «Стиплхилл» царит полный бардак. Потому-то он так активно с нами сотрудничает, надеясь, что, если будет милым, мы отстанем. Но судя по тому, как там все выглядит, он уже много лет с трудом держится на плаву. На всем экономит, нанимает случайных работников, чтобы снизить затраты. Никаких налогов, никакой медицинской страховки, никаких вопросов. Плохая новость в том, что никаких записей о том, кто там у него работал, тоже нет.

— Значит, нет никаких доказательств, что этот Дуайт Чамберс вообще существует?

Уже задав вопрос, я запоздало сообразил, что мое присутствие тут только терпят. Гарднер всем своим видом показал, что не желает отвечать, но Том на это не повелся.

— Это вполне законный вопрос, Дэн.

Гарднер вздохнул.

— Работники похоронной конторы меняются так часто, что этот Чамберс — лишь один из многих. Не так-то просто найти хоть кого-то, кто проработал достаточно долго, чтобы его помнить, но мы нашли парочку, которые вроде что-то припоминают. Данное ими описание довольно расплывчато, но совпадает с тем, что дал Йорк. Белый, темноволосый, в возрасте от двадцати пяти до сорока.

— Описание подходит Уиллису Декстеру? — спросил я.

— Оно подходит половине мужского населения Теннесси. — Гарднер рассеянно поправил коробочку с предметными стеклами, чтобы та стояла вровень с краем стенда. Спохватившись, он перестал двигать коробочку и скрестил руки на груди. — Но мы рассматриваем возможность, что Чамберс и Декстер — одно и то же лицо, и что Декстеру хватило наглости не только симулировать собственную смерть, но и организовать свои похороны. Согласно отчету о вскрытии, он умер от тяжелой травмы головы, когда его машина влетела в дерево. Больше никакие автомобили в аварии не замешаны, и у него в крови была лошадиная доза алкоголя. Следствие пришло к выводу, что он просто не справился с управлением.

— Но? — подтолкнул его Том.

— Но… машина загорелась. И тело опознали только по личным вещам. Так что не исключено, что при стандартной аутопсии могли проморгать расовые признаки. А семьи у Декстера нет, так что похороны были простой формальностью. Закрытый гроб, никакого бальзамирования.

Это был бы далеко не первый случай, когда сгоревший автомобиль используют для того, чтобы скрыть личность жертвы. Но в данном случае некоторые аспекты не вписывались в схему.

Том явно думал так же. Он поглядел на лежавший на столе труп.

— Судя по тому, что я вижу, этот не выглядит обгоревшим. Как по-твоему, Дэвид?

— Я бы тоже не сказал, что оно горело.

Хотя разложение и могло в определенной степени скрыть следы огня, никаких признаков действия сильного жара не наблюдалось. Тело не было скорчено в так называемой «боксерской позе», характерной для сгоревших в огне, и, хотя конечности потом можно было насильно распрямить, некоторые признаки воздействия огня никак не скроешь.

— А может, он обгорел лишь поверхностно, только кожа обуглилась, — сказал Гарднер. — Как бы то ни было, Уиллис Декстер по-прежнему не найден, и пока мы не получим доказательств его смерти, он по-прежнему остается подозреваемым.

— Вряд ли это Декстер, — брякнул я.

— Прошу прощения?

Давай продолжай. Теперь уже поздно раздумывать.

— Если Декстер хотел, чтобы его сочли мертвым, почему тогда он не позаботился, чтобы тело кремировали, а не закопали? Зачем тратить столько усилий, а потом оставлять в гробу тело, которое совершенно очевидно не его?

Физиономия Гарднера окаменела.

— Он мог посчитать, что это не важно, если тело сгорело при аварии. И не найди мы отпечатки в коттедже, так бы оно и вышло.

— Но тот, кто всунул иголки в труп, явно рассчитывал — хотел, — чтобы тело эксгумировали.

Он пристально поглядел на меня, словно размышляя, ответить или послать меня к черту.

— Я отдаю себе в этом отчет. И на тот случай, если вам интересно, нам также приходило в голову, что отпечатки в коттедже оставили специально. Возможно, Декстер сделал это сам, а может, он зарыт в другой могиле в «Стиплхилл», а кто-то хранит его руку в морозилке. Но пока мы точно не выясним, так это или нет, он остается подозреваемым. Такой ответ вас устроит, доктор Хантер?

Я промолчал, чувствуя, как заходили желваки на скулах.

— Дэвид просто пытается помочь, Дэн, — вступился Том, сделав лишь хуже.

— Не сомневаюсь. — Тон Гарднера мог означать что угодно. Он собрался уходить, затем остановился и обратился к Тому так, будто меня тут и не было. — И еще одно. Рентгеновские снимки зубов подтвердили, что тело в коттедже принадлежит Терри Лумису. Может, мы и не Скотленд-Ярд, но по крайней мере сумели идентифицировать одну из жертв.

Кивнув Тому, он направился к двери.

— Я позвоню.

День уже практически заканчивался, когда мы снова приступили к работе. Из графика мы выбились весьма прилично, но быстрее дело идти не могло, ведь нас было всего двое. После происшедшего с Кайлом Том запретил Саммер помогать нам в дальнейшем.

— Возможно, это все равно что запирать сарай, когда лошадь уже украли, но она всего лишь аспирантка. Я больше не хочу иметь на своей совести ни одного пострадавшего, — заявил Том. — И пойму, если ты тоже откажешься.

— А как насчет «последнего шанса поработать вместе»? — пошутил я.

Попытка поднять ему настроение провалилась. Он потер грудь тыльной стороной ладони, но когда сообразил, что я на него смотрю, тут же убрал руку.

— Я тогда не знал, во что тебя втягиваю.

— Ни во что ты меня не втягивал. Я вызвался добровольцем.

Том снял очки и принялся их протирать. На меня он не смотрел.

— Только потому, что я тебя попросил. Может, будет лучше, если я попрошу Пола или кого-нибудь еще помочь.

Я удивился, насколько его слова меня огорчили.

— Уверен, Гарднер будет этому только рад.

Том наконец улыбнулся.

— Дэн ничего не имеет против тебя лично. Просто он любит, чтобы все было по правилам. Это расследование высшей категории, и на него, как возглавляющего следствие специального агента, сильно давят, требуя результатов. А ты для него просто неизвестная величина, только и всего.

— У меня такое ощущение, что он предпочел бы, чтоб в этом качестве я и оставался.

Улыбка перешла в смешок, который, впрочем, быстро увял.

— Посмотри на это с моей точки зрения, Дэвид. После того, что с тобой случилось в прошлом году…

— Прошлый год — это прошлый год, — отрезал я чуть более резко, чем хотел. — Послушай, я знаю, что нахожусь здесь лишь по твоему приглашению, и если ты предпочтешь видеть тут вместо меня Пола или еще кого, то нет проблем. Но я не могу прятаться и убегать всякий раз, как что-то идет наперекосяк. Ты же сам мне это сказал недавно. К тому же иголки мы уже нашли. Что еще может произойти?

Том мрачно уставился на свои очки, по-прежнему протирая стекла, хотя они уже давно наверняка стали безукоризненно чистыми. Я молча ждал, зная, что он сам должен принять решение. Наконец он нацепил очки на нос.

— Давай вернемся к работе.

Но облегчение, которое я испытал, довольно быстро потухло и ко мне вернулись сомнения. Я поймал себя на мысли, а не будет ли лучше в конечном итоге, если этим все же займется Пол или кто-то еще из коллег Тома. Я приехал сюда не для того, чтобы участвовать в расследовании, и мое присутствие явно вызывает трения с Гарднером. Том не менее упрям, чем агент БРТ, особенно в вопросах, касающихся того, с кем и как ему работать, но я не хотел усложнять ему жизнь.

Но если и так, мне сейчас уже не хотелось отступать. То ли из-за случившегося с Кайлом, то ли потому, что мои профессиональные инстинкты наконец снова проснулись, но что-то во мне изменилось. Долгое время у меня было ощущение, что какая-то важная часть меня исчезла, отрезанная ножом Грейс Страхан. А теперь появилось что-то от прежней одержимости, стремление во что бы то ни стало добраться до истины, скрытой за судьбой жертвы. Хотя я всего лишь помогал Тому, я все же чувствовал себя причастным к расследованию. И мне претило просто взять и уйти.

Разве что мне не оставят выбора.

Том в другом зале приступил к реконструкции скелета, идентифицированного как принадлежащий Терри Лумису, а я начал работу с телом неизвестного из гроба Уиллиса Декстера. Его обмыли из шланга, но еще нужно было удалить оставшиеся мягкие ткани. Я едва приступил к делу, как Том просунул голову в дверь:

— Думаю, ты захочешь на это взглянуть.

Я прошел за ним по коридору в соседний зал для аутопсии. Том выложил большие кости рук и ног на стол, разложив примерно в анатомической последовательности. Остальные кости еще предстояло разложить одну за другой, пока весь скелет не окажется собранным. Кропотливая, но необходимая работа.

Том подошел к столу, где лежал очищенный череп, и взял его.

— Красивый, а? Самый лучший образец розовых зубов, что мне доводилось видеть.

На очищенном от разлагающихся мягких тканей черепе красноватый оттенок зубов был ярко выражен. По какой-то причине кровь прилила в пульпу зубов Терри Лумиса либо в процессе убийства, либо непосредственно после.

Вопрос в том, что это за причина?

— Его голова была недостаточно опущена, чтобы это произошло из-за давления. — Том будто услышал мои мысли. — Я бы сказал, что его практически наверняка задушили, если бы не большое количество крови в коттедже.

Я кивнул. Судя по тому, что мы видели, Терри Лумис буквально истек кровью. Только вот проблема: если это так, розовых зубов у него быть не должно. Возможно, раны на теле были нанесены посмертно, но тогда они бы не кровоточили так сильно. Итак, налицо признаки смерти как от удушения, так и от потери крови вследствие ранений, — и одно исключало другое.

Так что же именно послужило причиной смерти?

— На костях никаких следов порезов? — спросил я. Если они есть, значит, было нападение и причиной смерти стали нанесенные раны.

— Пока я ничего не обнаружил.

— Подъязычная кость?

— Целехонька. Тут тоже никакой подсказки.

Если бы маленькая косточка, находящаяся вокруг гортани, была сломана, это бы означало, что Лумиса практически наверняка задушили. Принято считать, что при удушении подъязычная кость всегда ломается. Однако при всей видимой хрупкости эта косточка куда крепче, чем кажется, так что тот факт, что подъязычная кость Лумиса цела, еще ничего не доказывает.

Том устало улыбнулся.

— Загадка, да? Будет интересно взглянуть, у трупа в гробу тоже розовые зубы или нет. Если да, то ставлю на удушение, независимо от наличия резаных ран.

— Чтобы это выяснить, придется подождать, пока череп очистится, — заметил я. — К тому же зубы довольно гнилые — судя по их виду, человек был заядлым курильщиком. На его зубах слишком много никотиновых отложений, чтобы определить, есть ли у них еще какой-то другой оттенок.

— Ну, думаю, нам просто нужно…

Но договорить он не успел. Дверь резко распахнулась, и в зал ворвался Хикс. Его физиономия покраснела от выпитого алкоголя, и даже с другого конца я ощутил запах вина и лука. Он явно неплохо поел.

Полностью проигнорировав меня, он направился прямиком к Тому. Его лысина сверкала под флуоресцентными лампами.

— Ты кем себя, к черту, возомнил, Либерман?

— Если это по поводу Кайла, то мне очень жаль…

— Жаль? Просто сожалением ты не отделаешься. Используй своих чертовых студентов, а не моих лаборантов! — В его устах неофициальное название работников морга прозвучало как оскорбление. — Ты имеешь хоть какое-то представление, в какую сумму это обойдется, если Вебстер решит подать иск?

— В данный момент меня куда больше беспокоит сам Кайл.

— Жаль, что ты не удосужился подумать об этом раньше. Лучше молись, чтобы игла не оказалась зараженной, потому что если да, то я клянусь, что последствия падут на твою голову!

Том выглядел понурым. У него явно не было ни сил, ни желания спорить.

— Уже пали.

Хикс вознамерился разразиться следующей тирадой, когда вдруг сообразил, что я тут. Он гневно воззрился на меня.

— Хотите что-то сказать?

Я знал, что Том не поблагодарит меня за вмешательство. Не говори ничего.

— У вас подливка на галстуке, — выдал я, не успев поймать себя за язык.

Его глаза сузились. Думаю, до этого момента он едва меня замечал или воспринимал как своего рода приложение к Тому. А теперь я сумел привлечь его внимание к своей персоне, но мне было на это наплевать. Все люди подобные Хиксу ищут лишь повод, чтобы распсиховаться. Иногда проще этот повод им предоставить.

Он задумчиво кивнул, словно давая себе мысленно какое-то обещание.

— Это еще не конец, Либерман!

Еще раз злобно взглянув на Тома, он удалился.

Том подождал, пока дверь за Хиксом закроется.

— Дэвид… — вдохнул он.

— Знаю. Извини.

Том хихикнул.

— Вообще-то, по-моему, это был томатный суп. Но на будущее…

Он вдруг охнул, схватившись рукой за грудь. Я ринулся было к нему, но он отмахнулся.

— Я в норме.

Но это совершенно очевидно было не так. Стянув перчатки, Том достал из кармана коробочку и сунул под язык маленькую таблетку. Через пару мгновений его слегка отпустило.

— Нитроглицерин? — спросил я.

Том кивнул, дыхание его постепенно выравнивалось. Нитроглицерин — стандартное сосудорасширяющее средство при стенокардии, облегчающее поступление крови в сердце. Том убрал таблетки в карман. Цвет лица стал лучше, но при ярком освещении он казался совершенно выжатым.

— Ладно, на чем мы остановились?

— Ты собирался пойти домой, — сообщил я.

— Нет необходимости. Со мной уже все в порядке.

Я лишь уставился на него.

— Ты такой же нудный, как Мэри, — пробормотал он. — Ладно. Только наведу тут порядок…

— Я сам с этим справлюсь. Иди домой. Завтрашний день никуда не убежит.

Он не стал спорить. Верный признак того, насколько он в действительности устал. У меня грудь сдавило от жалости, когда я смотрел ему вслед. Он казался хрупким и сгорбленным; правда, и день выдался напряженный. Ему станет лучше, когда он поест как следует и выспится.

Я сам почти в это поверил.

В зале, где работал Том, убирать было почти нечего. Закончив, я вернулся в свой, где работал с останками, извлеченными из гроба. Я хотел закончить очищать их от мягких тканей и положить на ночь в детергент. Я уже собрался приступить к делу, когда вдруг зевнул с риском вывихнуть челюсть. До сего момента я и не осознавал, насколько тоже устал. Часы на стене показывали, что уже больше семи, а я встал еще до рассвета.

Еще часок. Ты сможешь. Я повернулся к останкам на столе. Образцы тканей уже отправлены в лабораторию, чтобы точнее определить время смерти, но мне не нужны были результаты анализа жирных и аминокислот, чтобы понять, что что-то тут не так.

Два тела, оба на более сильной стадии разложения, чем следовало бы. Тут явно есть связь — в этом я с Ирвингом согласен. Только вот я никак не мог сообразить, какая именно. Яркие лампы мрачно освещали обшарпанный алюминиевый стол. Я взялся за скальпель. Частично очищенное от плоти тело лежало передо мной, напоминая плохо вырезанный сустав. Я наклонился, собираясь приступить к работе, как краем глаза что-то заметил.

В ушной раковине что-то виднелось.

Коричневый полуовал размером не больше рисового зернышка. Отложив скальпель, я взял маленький пинцет и осторожно извлек предмет из хрящевой ткани. Я поднес предмет поближе, чтобы рассмотреть, и несказанно изумился, когда понял, что это такое.

Какого лешего…

Мне потребовалась пара мгновений, чтобы осознать, что возникший жар в груди означает возбуждение.

Я начал оглядываться в поисках баночки для образцов и едва не подскочил, когда раздался стук в дверь. Обернувшись, я увидел Пола.

— Не помешал?

— Совсем нет.

Он подошел и поглядел на тело, профессиональным взглядом оценивая очищенные от плоти очертания. Ему доводилось видеть и похуже, как и мне. Иногда по чьей-то реакции — или ее отсутствию — ты понимаешь, насколько мы привыкаем даже к самым гротескным зрелищам.

— Я только что видел Тома. Он сказал, что ты еще работаешь, и я решил взглянуть, как ты тут.

— Все еще отстаю от графика. Ты, случайно, не знаешь, где тут баночки для образцов?

— Конечно. — Он подошел к стеллажу. — Том не очень хорошо выглядел. С ним все нормально?

Я не знал, можно ли откровенничать, поскольку не был уверен, что Пол в курсе состояния здоровья Тома. Но Пол, судя по всему, понял причину моих колебаний.

— Не волнуйся, я знаю о стенокардии. У него был очередной приступ?

— Не очень сильный, но я все же уговорил его пойти домой, — ответил я, обрадовавшись, что не нужно ничего выдумывать.

— Рад, что он хоть к кому-то прислушивается. Обычно его отсюда палкой не выгонишь. — Пол протянул мне баночку. — Что это?

Я положил маленький коричневый предмет в баночку и протянул Полу.

— Пустая оболочка куколки. Падальной мухи, судя по виду. Должно быть, попала в ухо, когда мы обмывали тело из шланга.

Пол сперва посмотрел на образец без малейшего интереса, а потом до него дошло. Он перевел взгляд с образца на труп.

— Это с того тела, что вы эксгумировали сегодня утром?

— Именно.

Присвистнув, он забрал у меня баночку.

— Каким лешим ее туда занесло?

Мне бы тоже хотелось это знать. Падальные мухи — неизменный спутник при нашей работе. Они откладывают личинки во все отверстия в теле. И умеют проникать практически всюду, как внутри помещений, так и снаружи.

Но я отродясь не слышал, чтобы они откладывали личинки в шести футах под землей.

Я закрыл баночку крышкой.

— Единственное, что приходит в голову: тело некоторое время лежало на поверхности, прежде чем его закопали. Том тебе рассказал о стадии разложения?

— Что оно зашло куда дальше, чем должно за шесть месяцев? — кивнул Пол. — Оболочка куколки пустая — значит, тело должно было пролежать на воздухе десять-одиннадцать дней, чтобы муха вылупилась. С учетом того, что тело закопали шесть месяцев назад, получаем время смерти где-то в конце осени. Тепло и сыро, поэтому тело не мумифицировано, как случилось бы летом.

Дело начинало обретать смысл. Либо случайно, либо умышленно тело оставили гнить, прежде чем положить в гроб, и этим объясняется, почему процесс разложения зашел так далеко. Пол некоторое время молчал. Я знал, о чем он думает, и когда он поглядел на меня, я понял, что он взволнован не меньше, чем я.

— Гроб еще здесь?

Мы вышли из зала и направились в кладовку, где гроб и алюминиевый контейнер дожидались прихода команды криминалистов. Когда мы его открыли, вонь оттуда пошла невыносимая. Саван лежал внутри, грязный и смятый.

Пол вытащил его пинцетом.

До этого момента всеобщее внимание было сосредоточено непосредственно на трупе, а не на том, во что он был завернут. Теперь же, когда мы уже знали, что искать, поиски много времени не заняли. В ткани оказались еще оболочки куколок, скрытые липкой черной суспензией из тела. Некоторые пустые, уже вылупившиеся, как та, что я нашел, но другие вполне целые. Личинок не обнаружилось, но за шесть месяцев их мягкие тельца уже давно растворились.

— Ну что ж, это все ставит на место, — заметил Пол. — Одну еще можно объяснить случайностью, но не такое количество. Это тело уже весьма изрядно разложилось, прежде чем его положили в гроб.

Он потянулся к крышке гроба, но я его остановил.

— Что это?

В складках савана виднелось еще что-то. Взяв у Пола пинцет, я осторожно достал предмет.

— Что это? Какой-то кузнечик? — спросил он.

— Не думаю.

Было очевидно, что это насекомое. Примерно дюйм длиной, с длинным сегментным панцирем. Частично раздавленное. Скрючившиеся после смерти лапки подчеркивали вытянутую каплевидную форму тельца.

Я положил его на ткань. На черно-белом фоне насекомое казалось еще более неуместным и чужеродным.

Пол наклонился, чтобы разглядеть получше.

— Никогда такого не видел. А ты?

Я покачал головой. Я тоже не имел ни малейшего представления, что это такое.

Знал только, что оно тут совсем не к месту.

После ухода Пола я проработал еще пару часов. После обнаружения неизвестного насекомого вся моя усталость куда-то подевалась, так что я работал до тех пор, пока не положил все эксгумированные останки в чаны с детергентом. И когда покинул морг, во мне еще бурлил адреналин. Мы с Полом решили нынче вечером не тревожить Тома по поводу нашей находки, но у меня было стойкое ощущение, что это существенный прорыв в деле. Я еще пока не знал почему, но нутром чуял, что это насекомое очень важно для следствия.

И это было приятное чувство.

Все еще погруженный в свои мысли, я брел через стоянку. Моя машина оказалась тут чуть ли не единственной. По краям стоянку освещали ряды фонарей, но в центре ее царила почти непроглядная тьма. Я уже дошел почти до середины и полез в карман за ключами, когда внезапно ощутил холодок на спине.

Я понял, что не один.

Я быстро обернулся, но ничего не увидел. Стоянка превратилась в поле тьмы, лишь силуэты нескольких машин виднелись в темноте. Никакого движения. И все же меня не покидало чувство, будто что-то — кто-то — находится поблизости.

Ты просто устал. И тебе мерещится всякое. Я снова двинулся к машине. Звук моих шагов был неестественно громким.

И тут я услышал, как позади меня покатился камушек.

Я резко обернулся, и меня ослепил луч света. Прикрыв рукой глаза, я прищурился и разглядел, как из-за похожего на танк силуэта пикапа появилась темная фигура с фонарем в руке.

Человек остановился в нескольких футах от меня. Фонарь по-прежнему светил мне в лицо.

— Не скажете, что вы тут делаете?

Голос был глухой и угрожающе вежливый, с очень сильным гнусавым акцентом. Я разглядел сквозь луч света погоны и расслабился, сообразив, что это всего лишь охранник.

— Домой собираюсь, — ответил я. Он продолжал светить мне в лицо. И это мешало мне разглядеть что-либо еще, кроме формы.

— Удостоверение личности какое-нить есть?

Я выудил пропуск, полученный в морге, и показал охраннику. Тот не сделал попытки его взять, лишь посветил фонарем на пластиковую карточку, а потом снова направил фонарь мне в глаза.

— Вы не могли бы светить куда-нибудь еще? — моргая, спросил я.

Он опустил фонарь.

— Допоздна работали, а?

— Совершенно верно.

В глазах у меня рябило от света, зрачки никак не могли приспособиться.

Охранник усмехнулся.

— Ночная смена дерьмовая штука, э?

Фонарик погас. Я ничего не видел, но услышал удаляющиеся по гравию шаги. Из темноты донесся его голос:

— Поосторожней за рулем.

Ты смотрел, как удаляются задние огни автомобиля, дожидаясь, пока они растворятся в ночи. И лишь потом вышел из-за пикапа. В горле саднило от напряжения, поскольку ты старался говорить низким голосом, сердце бешено стучало, то ли от возбуждения, то ли от разочарования, ты толком и сам не мог понять.

Этот идиот так и не понял, насколько близко к краю находился.

Ты знал, что рисковал, вот так вот стоя с ним лицом к лицу, но не удержался. Когда ты увидел, как он идет через стоянку, это показалось нежданной удачей. Вокруг ни души, и вряд ли кто-нибудь его хватится до завтра. И ты не задумываясь двинулся в темноте за ним, сокращая дистанцию.

Но, как бы тихо ты ни ступал, он все же что-то услышал. Остановился и огляделся. И хотя ты по-прежнему при желании мог его схватить, эта задержка заставила тебя задуматься. И даже если бы твоя нога не запнулась о чертов камень, ты все равно уже решил дать ему уйти. Богу известно, ты не боишься рисковать, но какой-то никому не известный британец того не стоит. Не сейчас, когда ставки так велики. И все же искушение было очень сильным.

И не будь у тебя на сегодня запланировано кое-что другое, ты бы не удержался.

Ты улыбнулся при этой мысли, внутри тебя бурлило предвкушение. Это будет опасно, но кто не рискует, тот не пьет шампанское. Все, что тебе нужно: шок и ужас. Ты слишком долго прятался по углам, глядя, как всякие ничтожества купаются в лучах славы. Давно пора получить то признание, которое ты заслуживаешь. И после завтрашнего дня ни у кого не возникнет сомнений в том, на что ты способен. Они думают, что знают, с чем столкнулись, но на самом деле они и представления не имеют.

Ты еще только начал.

Ты вдохнул поглубже теплый весенний воздух. Чувствуя себя сильным и уверенным, ты садишься в пикап. Пора ехать домой.

Тебе предстоит трудный день.

9

Остатки утренней дымки еще висели между обрамлявшими лесную тропинку деревьями. Сквозь свежие листочки и зеленые ветки пробивались солнечные лучи, освещая землю, как через стекла витражей.

На грубой сосновой скамейке для пикника сидела длинная фигура и читала газету. Тишину нарушали только шелест страниц и стук дятла где-то на дереве неподалеку.

Человек с газетой лениво поднял голову, услышав донесшийся с тропинки откуда-то из-за поворота громкий свист. Секунду спустя появился мужчина. Сильно раздраженный, он постоянно оглядывался по сторонам. В руке он держал собачий поводок. Цепочка болталась в такт его быстрым шагам.

— Джексон! Ко мне, мальчик! Джексон!

Зов он перемежал со свистом. Человек на скамейке окинул его равнодушным взглядом и вернулся к чтению газеты.

— Вы тут собаку не видели? — спросил собачник. — Черного лабрадора?

Человек на скамейке поднял глаза, удивленный, что к нему обратились.

— По-моему, нет.

Собачник сердито фыркнул.

— Чертов пес. Наверное, белок гоняет.

Сидящий на скамейке вежливо улыбнулся и вернулся к чтению. Мужчина с собачьим поводком пожевал губу и двинулся дальше по тропинке.

— Буду очень признателен, если станете посматривать, не появится ли. А если увидите, не дайте уйти. Он дружелюбный, не укусит.

— Конечно.

Это было сказано без всякого энтузиазма. Но пока собачник потерянно оглядывался по сторонам, читатель нехотя снова опустил газету.

— Чуть раньше я слышал какой-то шум в кустах. Я не видел, что это было, но мог быть и ваш пес.

Собачник завертел головой.

— Где?

— Вон там. — Читатель махнул в сторону кустов. Собачник поглядел в указанном направлении. Цепочка болталась у него в руке.

— Возле тропинки? Я ничего не вижу.

Обреченно вздохнув, человек свернул газету.

— Наверное, проще показать.

— Очень признателен, — улыбнулся собачник, когда они зашли в кусты. — Он у меня недавно. Хотя я и отдавал его в дрессуру, все равно он периодически удирает.

Внезапно собачник вскрикнул и кинулся вперед. Он упал на колени у какого-то кустарника. Перед ним лежало тело черного лабрадора. Череп собаки был проломлен, и черная шерсть слиплась от крови. Собачник протянул руку над псом, будто боялся прикоснуться.

— Джексон? О Боже, вы гляньте на его голову! Что тут случилось?

— Я проломил ему череп, — ответил человек с газетой, шагнув за спину собачнику.

Тот начал было подниматься, но что-то обмоталось вокруг его шеи. Нарастающее давление задушило крик прежде, чем собачник успел его издать. Он отчаянно пытался встать, но потерял равновесие и ему не хватало сил. Он запоздало вспомнил о собачьей цепочке. Его мозг попытался отдать необходимую команду мускулам, но мир уже начал темнеть. Его рука судорожно дернулась пару раз, а потом цепь выпала из обмякших пальцев.

Высоко наверху дятел наклонил голову, чтобы разглядеть сцену внизу. Удостоверившись, что никакой угрозы нет, он продолжил искать личинок.

«Тук-тук-тук» — стук его клюва разнесся над утренним лесом.

Проснувшись, я чувствовал себя много лучше, чем все последние месяцы. В кои-то веки я спал спокойно, а постель выглядела так, будто я и не шелохнулся ни разу за всю ночь. Потянувшись, я проделал все положенные утренние упражнения. Обычно это требовало некоторых волевых усилий, но для разнообразия оказалось не так уж плохо.

Побрившись, я включил телевизор и, пока одевался, пощелкал программы в поисках международного новостного канала. Я переключал с одного канала на другой, опуская мимо ушей рекламу и болтовню. Местный новостной канал я тоже пролистнул прежде, чем осознал, что увидел.

Я вернулся на канал. С экрана на меня смотрела лощеная физиономия Ирвинга. С задумчиво-искренним видом он беседовал с журналисткой, похожей на витринный манекен.

«…конечно, „серийный убийца“ — термин, которым частенько злоупотребляют. Настоящий серийный убийца, в отличие от того, кто просто убил несколько человек, — хищник, самый обыкновенный хищник. Серийные убийцы — тигры современного общества, прячущиеся в высокой траве. Когда сталкиваешься с ними в таком количестве, как я, то начинаешь видеть разницу».

— А, Бога ради! — Я вспомнил, как Ирвинг опоздал вчера в морг, потому что записывал телевизионное интервью, но как-то выбросил это из головы. И теперь, когда я напоролся на это самое интервью, мое настроение начало стремительно портиться.

«Но верно ли, что БРТ пригласило вас составить профиль преступника, после того как в съемном коттедже в Дымчатых горах обнаружили изуродованный труп? — не отставала журналистка. — И что второе тело, эксгумированное на кладбище в Ноксвилле, тоже связано с этим делом?»

Ирвинг с сожалением улыбнулся.

«Боюсь, я не имею права давать комментарии ни по каким текущим расследованиям».

Журналистка понятливо кивнула, ее покрытые слоем лака волосы даже не шелохнулись.

«Но поскольку вы профайлер, специализирующийся на серийных убийцах, можно предположить, что БРТ опасается, что в данном случае имеет дело именно с таким и что это может быть всего лишь начало череды убийств?»

«Боюсь, это я тоже не могу комментировать. Хотя, полагаю, люди сами в состоянии сделать выводы», — невинно добавил Ирвинг.

Улыбка журналистки продемонстрировала идеально ровные зубы в обрамлении кроваво-красной губной помады. Она скрестила ноги.

«Но вы хотя бы можете сказать, составили ли профиль убийцы?»

«Ну же, Стефани, вы же знаете, что не могу! — жеманно рассмеялся Ирвинг. — Но могу сказать, что у всех серийных убийц, с которыми мне доводилось сталкиваться — и, поверьте, их было не так уж мало, — есть одна общая черта. Их заурядность».

Журналистка склонила голову набок, будто ушам не поверила.

«Прошу прощения. Вы говорите, что серийные убийцы заурядны?»

Удивление ее было явно искусственным, словно она заранее знала, что он скажет.

«Совершенно верно. Конечно, сами себя они таковыми вовсе не считают. Совсем наоборот. Но правда в том, что все они ничтожества, практически по определению. Забудьте о гламурных психопатах из романов. В реальном мире эти индивидуумы — унылые неудачники, для которых убийство стало основной потребностью. Хитрые — да. Опасные — безусловно. Но их основная черта — все они неотличимы от толпы. Потому-то их и так трудно вычислить».

«И наверняка их по этой же причине так трудно поймать?»

Улыбка Ирвинга превратилась в волчий оскал.

«Это-то и делает мою работу такой увлекательной».

Интервью закончилось, на экране появилась телеведущая.

«Это был бихевиорист профессор Алекс Ирвинг, автор бестселлера „Разбитые эго“, давший вчера…»

Я выключил телевизор.

— С его эго все в полном порядке! — буркнул я, бросив пульт дистанционного управления. Ирвингу не было оправдания. Это никому не нужное интервью дало ему очередную возможность покрасоваться в телевизоре. Интересно, знает ли о нем Гарднер? Вряд ли специальному агенту понравится, что Ирвинг использует текущее расследование для рекламы своей новой книги.

Но даже самовлюбленный Ирвинг не мог испортить мне предвкушение захватывающей работы. Для разнообразия я приехал в морг раньше Тома, но буквально на несколько минут, только-только успел переодеться.

Том выглядел лучше, чем вчера вечером, чему я был очень рад. Еда и хороший сон не могут излечить всего, но укреплению здоровья способствуют.

— Кто-то сегодня ранняя пташка, — сказал Том, увидев меня.

— Мы с Полом вчера нашли кое-что интересное.

Я показал Тому оболочки куколок и таинственное насекомое, объяснив, как мы их обнаружили.

— Все страньше и страньше, — пробормотал он, разглядывая насекомое. — Думаю, ты прав, что тело сперва разлагалось на поверхности, прежде чем его закопали. А насчет этого… — Он слегка постучал по крышке баночки с мертвым насекомым. — Я понятия не имею, что это.

— О!

Я надеялся, что Том сможет его идентифицировать.

— Извини, что разочаровал. Падальные мухи и жуки — это одно, но ни с чем подобным я раньше не сталкивался. Однако я знаю кое-кого, кто сможет нам помочь. Ты ведь, по-моему, не знаком с Джошем Талботом?

— Не думаю.

Я встречался с некоторыми коллегами Тома, но это имя впервые слышал.

— Он наш криминалист-энтомолог. Этот парень — ходячая энциклопедия насекомых. И если кто и сможет нам сказать, что это такое, то это Джош.

Пока Том звонил Талботу, я начал промывать кости эксгумированного трупа, которые отмокали всю ночь в детергенте. Я успел даже положить первую кость сушиться под вытяжку, когда Том закончил разговор.

— Нам повезло. Он собирался уже ехать на конференцию в Атланту, но сперва заскочит к нам. Скоро будет. — Он начал помогать мне выкладывать кости сушиться. — Кстати, видел нашего друга Ирвинга вчера по телевизору?

— Если ты имеешь в виду интервью, то нет. Но утром посмотрел.

— Счастливчик. Должно быть, повторяли. — Улыбнувшись, Том покачал головой. — Надо отдать ему должное, он своего не упустит, а?

Он едва успел договорить, как раздался стук в дверь. Том нахмурился.

— Это еще не может быть Джош.

Том пошел открывать.

Это был не Джош, а Кайл.

Подавив удивление, Том шагнул в сторону, пропуская Кайла внутрь.

— Не думал увидеть вас сегодня. Почему бы вам не взять выходной?

Кайл смущенно улыбнулся.

— Они предлагали, но это неправильно, чтобы остальные ребята меня прикрывали. Со мной все нормально. Я лучше поработаю, чем буду дома сидеть.

— Как рука? — поинтересовался я.

Он показал нам ладонь. Единственным признаком случившегося был маленький кусочек пластыря.

— Смотреть особо не на что, верно?

Повисло неловкое молчание. Том откашлялся.

— Ну… И как вы себя чувствуете?

— Ой, да вполне хорошо, спасибо. Придется подождать результатов анализов, но я отношусь к этому с оптимизмом. В госпитале сказали, что ускорят получение результатов на ВИЧ и все такое, если я хочу. Но, насколько я понимаю, тело может быть и вовсе не инфицированным. А если там что-то и было, то я ведь не обязательно должен это подцепить, да?

— И все же вам не стоит исключать такую возможность, — ответил Том и беспомощно развел руками. — Послушайте, я очень сожалею о…

— Не стоит! — Резкость тона показала, насколько в действительности нервничает Кайл. Он смущенно дернул плечом. — Пожалуйста, не извиняйтесь! Я просто делал свою работу. Всякое бывает, знаете.

Повисло неловкое молчание. Нарушил его Кайл:

— А… где Саммер?

Он отчаянно старался говорить небрежно, но эта попытка была не более убедительна, чем предыдущая. Нетрудно догадаться о реальной причине его появления тут.

— Боюсь, Саммер больше не будет нам помогать.

— О! — Парень явно огорчился. — А я вам не пригожусь?

— Спасибо, но мы с Дэвидом сами справимся.

— Ладно, — решительно кивнул Кайл. — Но если что-то понадобится, просто скажите.

— Непременно. Берегите себя.

Улыбка Тома исчезла, только когда за парнем закрылась дверь.

— Боже…

— Он прав, — заметил я. — Он делал свою работу. Нечего тебе себя винить. Кстати говоря, это я должен был помогать Саммер, а не он вовсе.

— Это не твоя вина, Дэвид.

— Но и не твоя. К тому же мы пока не знаем, были иглы заражены или нет. Может, все обойдется.

Надежда была слабой, но нельзя было позволить Тому заниматься самоедством. Он встрепенулся.

— Ты прав. Что сделано, то сделано. Давай просто сосредоточимся на том, чтобы поймать этого сукина сына.

Том крайне редко ругался. И это было признаком волнения, которого он сам не замечал. Он направился к двери, потом остановился.

— Чуть не забыл. Мэри просила узнать, ешь ли ты рыбу.

— Рыбу? — Резкая смена темы застала меня врасплох. — Конечно, а что?

— Ты сегодня вечером идешь к нам ужинать. — Брови Тома весело поползли вверх, словно он наслаждался моим смущением. — Сэм с Полом тоже идут. Только не говори мне, что ты забыл!

Это совершенно вылетело у меня из головы.

— Ну конечно же, нет!

Он ухмыльнулся. К нему частично вернулось обычное чувство юмора.

— Да неужели! Хотя, конечно, тебе есть еще о чем подумать помимо этого, верно?

В теле взрослого человека двести шесть костей, разных по размеру: от тяжелой бедренной кости до крошечных косточек внутреннего уха, величиной не больше рисового зернышка. По своей структуре человеческий скелет — чудо биоинженерии, замысловатое и изящное, как нечто сделанное руками человека.

Собирать его не очень-то простая задача.

Очищенные от последних ошметков разлагающейся ткани, голые кости мужчины, похороненного в гробу Уиллиса Декстера, выдали следующую информацию. Их африканское происхождение теперь стало совершенно очевидным по чуть более ровной, чуть более легкой костной структуре и более прямоугольной форме глазной впадины. Кем бы ни был этот человек, он был среднего роста, среднего телосложения и, судя по изношенности суставов, лет пятидесяти пяти — шестидесяти. На правом бедре и левой плечевой кости следы давно заживших переломов — оба скорее всего получены еще в детстве, и признаки артрита в коленных и локтевых суставах. Левая сторона повреждена больше, чем правая, что свидетельствовало, что он больше опирался на левую ногу при ходьбе. Левый тазобедренный сустав тоже сильно разрушен, головка и суставная сумка стертые и изъязвленные. Если он перед смертью не рассматривал возможность хирургической замены сустава, то вскоре наверняка стал бы калекой.

Хотя теперь ему это безразлично.

Как и у Терри Лумиса, подъязычная кость цела. Это в общем-то ничего не значило, но когда я вынул череп из чана, то мрачно улыбнулся. Зубы по-прежнему оставались коричневыми и с никотиновым налетом, но теперь стала видна та часть челюсти, где некогда было чистое кольцо зубной эмали.

И розоватый оттенок безошибочно определялся.

Я все еще изучал череп, когда вернулся Том. С ним пришел низенький пузатый мужчина лет пятидесяти. Его редеющие рыжие волосы были небрежно зачесаны на розовую лысину, и он держал потертый кожаный кейс, явно набитый книгами.

— Джош, позволь тебя познакомить с Дэвидом Хантером, — сказал Том, войдя в зал. — Дэвид, это Джош Талбот. И он знает о насекомых все.

— А ведь ему прекрасно известно, что я терпеть не могу эту фразочку, — весело сообщил Талбот, оглядывая помещение горящими в предвкушении глазами. Он скользнул взглядом по костям, но не задержался. Он пришел сюда не ради них.

— Ну и где это таинственное насекомое, которое ты мне припас?

Увидев образец в баночке, он просиял и наклонился, чтобы рассмотреть поближе.

— А вот это сюрприз так сюрприз!

— Узнаешь? — спросил Том.

— О да! Прекрасная находка, однако. Есть только одна часть Теннесси, где было подтверждено наличие этой разновидности одонаты. Здесь они тоже прежде водились, но не каждый день доводится сталкиваться с такой красавицей.

— Рад это слышать, — сказал Том. — Как считаешь, ты можешь нам сказать, что это такое?

Талбот ухмыльнулся.

— Одонаты — это разнокрылые и равнокрылые стрекозы. То, что у тебя тут лежит, — это нимфа разнокрылой стрекозы. Коромысло болотное, одна из самых крупных разновидностей Северной Америки. Были весьма распространены в большинстве восточных штатов, хотя в Теннесси меньше. Вот, я сейчас тебе покажу.

Он полез в кейс и вытащил оттуда толстый потрепанный справочник. Мурлыча что-то себе под нос, он положил книжку на рабочий стол и начал быстро листать.

Найдя искомое, он постучал пальцем по странице.

— Вот она. Epiaeschnа heroes, коромысло болотное или коромысло Геро, как еще иногда называют. Мигрирующая, обычно можно увидеть в лесах на обочине дороги и на прудах летом и осенью. Но в более теплых регионах взрослые особи могут вылупливаться и весной.

На странице был снимок крупного насекомого, похожего на миниатюрный вертолет. У него имелись знакомые двойные крылья и длинное тельце, как у тех стрекоз, что я видел дома, но на этом сходство и заканчивалось. Эта стрекоза была длиной с мой палец и почти такой же толщины, тельце коричневое, в ярко-зеленую полоску. Но самыми поразительными были глаза: огромные и сферические, ярко-синие, практически цвета электрик.

— Я знаю в Теннесси охотников на стрекоз, которые душу заложат за то, чтобы увидеть взрослую особь коромысла болотного, — продолжал радоваться Талбот. — Вы только посмотрите на эти глазищи! Невероятные, правда? В солнечный день их можно углядеть за милю.

Том изучал книгу.

— Значит, то, что мы нашли, — нимфа одной из таких?

— Или наяда, если тебе больше нравится. — Талбот сложил пальцы домиком, сев на любимого конька. — У разнокрылых стрекоз нет личиночной стадии. Они откладывают яйца в стоячие или медленные воды, и когда нимфы вылупляются, они полностью водные. Ну, по крайней мере пока не повзрослеют. Затем они выползают на какое-нибудь растение или стебель травы и превращаются во взрослых особей.

— Но ведь обычно стрекоз падаль не привлекает, верно? — спросил я.

— Господи, конечно, нет! — Он явно поразился вопросу. — Они хищники. Их иногда называют комариными ястребами, потому что это их основная пища. Вот почему их обычно встречают возле водоемов, хотя коромысло болотное не брезгует и летающими термитами. Говорите, этот образчик нашли в гробу?

— Именно. Мы думаем, что он попал туда вместе с телом, — сообщил энтомологу Том.

— Ну, тогда могу предположить, что тело лежало возле пруда или озера. Скорее всего прямо у кромки воды. — Талбот взял баночку. — Когда эта малышка выползла на воздух, чтобы превратиться в стрекозу, ее, видимо, тоже прихватили. И даже если бы ее не раздавили, то пребывание в темноте и холоде ее бы все равно убило.

— А есть у этой особи специфические ареалы обитания? — поинтересовался Том.

— Только не у быстрых вод и рек, но с большой вероятностью в лесистой местности, где есть стоячая вода. Их не просто так зовут коромыслом болотным. — Талбот глянул на часы, затем убрал книжку в кейс. — Извините, пора идти. Если найдете живых особей, непременно дайте мне знать.

Том пошел проводить Талбота. Вернулся он через несколько минут с задумчивым видом.

— Ну, по крайней мере мы теперь знаем, что именно нашли, — заметил я. — И если тело лежало возле пруда или еще какой стоячей воды, это дает Гарднеру чуть больше сведений.

Том будто не слышал. Он взял череп и стал его рассматривать, но как-то рассеянно, словно не осознавал, что делает. Даже когда я поведал ему о целой подъязычной кости и розовых зубах у эксгумированных останков, его мысли по-прежнему где-то витали.

— Все в порядке? — спросил я наконец.

Он положил череп.

— Буквально перед приходом Джоша позвонил Дэн Гарднер. Алекс Ирвинг пропал.

Моей первой мыслью было, что это какая-то ошибка. Я только сегодня утром видел профайлера по телевизору. Потом вспомнил, что интервью записано заранее, это был повтор.

— Что случилось?

— Никто толком не знает. Судя по всему, он ушел из дому рано утром и не вернулся. С тех пор его не видели.

— А не рановато ли говорить о пропаже, если он отсутствует всего несколько часов?

— При обычных раскладах — да. Но он пошел гулять с собакой. — В глазах Тома была тревога. — Собаку нашли с проломленным черепом.

Кровь стекала в раковину, придавая медленно текущей холодной воде карминовый оттенок. Кусок мяса, ставший бледно-розовым, после того как из него вымылась кровь, застрял в сливе. Ты потыкал его пальцем, пока не пропихнул.

Рассеянно насвистывая себе под нос, ты нарезал свежий чили и бросил на сковородку с горстью чесночной соли. Когда смесь слегка поджарилась, ты взял мясо и тоже положил на сковородку. Попав на раскаленную поверхность, сырое мясо зашипело, от него взметнулся вверх клуб пара. Ты быстро перемешал содержимое сковородки и оставил жариться дальше. Открыв холодильную камеру, вынул коробку апельсинового сока, сыр и майонез. Выбрал более-менее чистый стакан и протер его пальцем. Пыль была повсюду, но ты этого не замечал. А если бы и заметил, то тебе было наплевать. Иногда, словно сквозь пелену, ты обращал внимание на царившую вокруг разруху, на копившийся годами по углам мусор, но тебя это нисколько не беспокоило. Распад — это естественный ход вещей, а кто ты такой, чтобы спорить с природой?

Ты залпом выпил стакан апельсинового сока и вытер рот тыльной стороной ладони, прежде чем намазать майонезом два куска поджаренного белого хлеба и положить сверху толстые куски сыра. Налив себе еще сока, ты направился к стоявшему посередине кухни большому столу. Места на нем практически не было, так что ты пристроил тарелку с краешку и пододвинул стул. Вкуса у сандвича не было никакого, как обычно, но желудок твой он набил. На самом деле ты уже больше не сожалел о том, что не способен чувствовать ни вкуса, ни запаха.

Не теперь, когда у тебя есть наслаждения получше.

Отныне все понесется вскачь, но это хорошо. Ты на это и рассчитывал, и ты лучше всего действуешь в стрессовом состоянии. Все идет в точности так, как ты думал. В точности как планировал. Оставлять все в том коттедже в горах было рискованно, это рассчитанный риск. Было странно орудовать в непривычном окружении. Подбросить кассету ты задумал заранее, но оставлять там тело, чтобы его нашли, было тебе не по душе. Однако необходимо. Ты хотел нанести удар, а что может быть лучше, чем предоставить им место убийства, чтобы им было с чем поиграть? Пусть побегают, посуетятся в попытке вычислить твой следующий шаг. Все равно без толку.

А когда сообразят, будет уже поздно. Ты прикончил сандвич, запил апельсиновым соком, совершенно безвкусным, только холодным. С капелькой майонеза в уголке рта ты направился к плите, чтобы проверить сковородку. Поднял крышку и вдохнул взметнувшийся пар. Запаха ты не чуял, но глаза заслезились, а это хороший признак. Мясо уже начало поджариваться. Свинина, а не говядина, как обычно. Дешевле, а тебе все равно разницы никакой.

Ты зачерпнул ложкой и попробовал. И хотя вкуса ты ощутить не мог, блюдо было настолько острым, что во рту горело. Как и положено хорошему чили. Ты вывалил туда две банки томата, затем снял сковородку с плиты и накрыл крышкой. Теперь оно само дойдет и к тому времени, когда ты вернешься, аккурат поспеет.

Ты очень любишь оставлять все вариться в собственном соку.

Прихватив пластиковый пакет с грязной одеждой, которую нужно отнести в прачечную, ты напомнил себе, что тебе снова нужно пополнить запасы. Прикупить еще банок с томатом, да и батарейки с липучкой для мух тоже заканчиваются. Ты посмотрел на свисающие с потолка липкие ленты. Ну, во всяком случае, бывшие когда-то липкими. Теперь они черные от трупиков мух и других более крупных, ярких насекомых.

На миг твое лицо стало безучастным, словно ты на мгновение забыл, зачем нужны эти ленты. Затем моргнул и вернулся в реальность. По дороге ты остановился возле стола. Лежащий на нем привязанный мужчина с ужасом уставился на тебя, мыча сквозь кляп во рту. Ты улыбнулся ему.

— Не волнуйся. Я скоро вернусь.

Подхватив тяжелый пакет с грязными вещами, ты ушел.

10

Постепенно начала проясняться картина произошедшего. Ирвинг жил неподалеку от Кейдс-Коув, прекрасного местечка у подножия Дымчатых гор. Каждое утро перед завтраком он брал свою собаку, черного лабрадора, и шел с ней гулять по тропинке в лес за домом. Это была установившаяся привычка, не раз упомянутая им в многочисленных интервью, которые он так любил давать.

Примерно около девяти утра его личный помощник вошла к нему в дом, как делала практически каждое утро, запустила кофемолку, чтобы любимый кофе Ирвинга уже был готов к его возвращению.

Только вот в то утро он не вернулся. Личный помощник — третья за два года — попыталась позвонить ему на мобильник, но безуспешно. Когда к обеду он так и не появился, она сама отправилась по тропинке. И менее чем в полумиле от дома увидела полицейского, беседовавшего с пожилой парой, чей рассел-терьер возбужденно лаял на поводке. Проходя мимо, она услышала, как старики рассказывают полицейскому о найденном их терьером мертвом псе. Черном лабрадоре.

И тут она поняла, что ее работодатель может и вовсе не прийти.

В процессе поисков возле трупа лабрадора была найдена заляпанная кровью металлическая палка, а следы на почве у тела собаки указывали на то, что тут происходила борьба. Но хотя там обнаружили несколько отпечатков обуви, ни один не был достаточно четким, чтобы с ним можно было работать.

И никаких признаков самого Ирвинга.

— Мы не знаем в точности, что с ним произошло, — признался Гарднер. — Полагаем, что кровь на палке принадлежит собаке, но, пока не придут результаты анализа, точно утверждать не можем.

Мы собрались в одном из кабинетов морга, дальше по коридору от залов для аутопсии. Этот крошечный кабинетик без окон никому не принадлежат, поэтому удобно было им воспользоваться. Гарднер приехал по требованию Тома. На сей раз Джейкобсен была с ним, неприступная и холодная, как обычно, в темно-серой юбке до колен и пиджаке. Не считая цвета, точная копия того синего костюма, в котором я ее видел прежде. Интересно, у нее что, гардероб забит одинаковыми костюмами, по цвету охватывающими весь спектр темных оттенков нейтральных тонов?

Хотя никто вслух не назвал истинную причину сборища, все мы прекрасно ее знали. И даже невысказанная, она создавала в маленьком кабинете почти осязаемо напряженную обстановку. Гарднер бросил на меня неодобрительный взгляд, но на сей раз ничего не сказал. Он выглядел более помятым, чем обычно, и складки на его коричневом костюме вполне соответствовали морщинам на лице, словно на него гравитация воздействовала сильнее, чем на нас.

— У тебя наверняка есть какие-то предположения, — сказал Том. Он сидел за столом, на лице и во взгляде задумчивость; насколько я его знал, это означало, что он ждет подходящего момента. Он единственный из нас сидел. Хотя возле стола имелся еще один стул, никто им не воспользовался. Остальные присутствующие стояли, а стул пустовал, будто дожидаясь прихода опоздавшего.

— Возможно, Ирвинг стал жертвой случайного нападения, но и это тоже пока рано утверждать. Пока мы ничего еще не можем исключать.

Том не смог сдержать раздражения.

— В таком случае где тело?

— Мы все еще обыскиваем район. Вероятно, он ранен и куда-то увезен. Собаку нашли в лесу в полумиле от ближайшей дороги. Тащить взрослого мужчину на такое расстояние довольно тяжело, но никаким иным способом унести оттуда Ирвинга было невозможно. Единственное, что мы на данный момент обнаружили: следы обуви и велосипедных покрышек.

— Тогда, может быть, его заставили идти самостоятельно под угрозой ножа или пистолета.

Гарднер упрямо вздернул подбородок.

— Средь бела дня? Вряд ли. Но, как я уже сказал, мы рассматриваем все варианты.

Том пристально поглядел на него.

— Сколько мы с тобой знакомы, Дэн?

Агент БРТ явно чувствовал себя неловко.

— Не знаю. Лет десять?

— Двенадцать. И впервые за эти годы ты пытаешься навешать мне лапшу на уши.

— Это нечестно! — рявкнул Гарднер, потемнев лицом. — Мы сегодня приехали сюда из вежливости…

— Да брось, Дэн! Ты не хуже меня знаешь, что на самом деле произошло. Ты же наверняка не веришь, что это чистое совпадение, что Ирвинг исчез на следующее же утро после того, как нелицеприятно отозвался о серийном убийце по телевизору?

— Пока не будет доказательств, я не стану торопиться с выводами!

— А что, если исчезнет еще кто-то задействованный в расследовании? — За все годы знакомства я никогда не видел Тома таким рассерженным. — Черт возьми, Дэн! Вчера один человек уже пострадал, быть может, серьезно, а теперь это! Я несу ответственность за людей, которые со мной работают! И если кому-нибудь из них грозит опасность, я хочу об этом знать!

Гарднер промолчал и выразительно глянул на меня.

— Я буду в зале для аутопсии, — направился я к дверям.

— Нет, Дэвид, у тебя не меньше прав находиться тут, чем у меня! — заявил Том.

— Том… — заикнулся было Гарднер.

— Я попросил его помочь, Дэн. И коль уж он делит с нами риски, то имеет полное право знать, во что вляпался, — отрезал Том, скрестив руки на груди. — К тому же я все равно передам ему все, что ты скажешь, так что с тем же успехом он может попросту послушать тебя сам.

Они буравили друг друга взглядами. Гарднер не производил впечатление человека, которого можно легко застращать, но я знал, что и Том не отступит. Я покосился на Джейкобсен и заметил, что ей так же неловко, как мне. Потом она поняла, что я на нее смотрю, и моментально стерла с лица все намеки на эмоции.

Гарднер вздохнул, сдаваясь.

— Господи, Том… Ладно, возможно, связь и существует. Но все не так просто. Некоторые студенты Алекса жаловались на его поведение. Точнее, студентки. В университете закрывали на это глаза, потому что он известный профессор, которого охотно примет на работу кто угодно. Затем одна студентка обвинила его в сексуальных домогательствах, и плотину прорвало. В дело вмешалась полиция, и дело шло к тому, что университет скорее откажется oт его услуг, чем рискнет нарваться на судебные иски.

Я подумал о том, как откровенно заигрывал Ирвингс Саммер и даже с Джейкобсен, несмотря на то что публично ее унизил. И меня нисколько не удивило, что они не единственные. Судя по всему, далеко не все поддавались его чарам.

— Значит, ты считаешь, что он мог просто сбежать? — недоверчиво спросил Том.

— Как я сказал, мы рассматриваем все возможные варианты. Но над Ирвингом висит не только обвинение в домогательстве. Налоговое управление тоже село ему на хвост за невыплаченные налоги с продажи книг и гонораров за эти его телеинтервью. Ему грозил штраф более чем в миллион долларов, а возможно, и тюремное заключение. Короче, ему при любом раскладе грозил финансовый и профессиональный крах. И нынешняя ситуация могла ему показаться идеальным шансом избежать и того и другого.

Том, нахмурившись, пожевал губу.

— Пусть даже и так. Но убивать свою собаку?

— Люди и не на такое идут ради куда меньшего. И, как тебе хорошо известно, мы обнаружили четкие отпечатки на металлической палке, которой убили собаку.

Когда их прогнали через базу данных, они совпали с отпечатками мелкого воришки Ноя Харпера. Он закоренелый преступник, имеющий на счету множество отсидок за угон машин и кражи со взломом.

— Если у тебя есть подозреваемый, то почему у тебя не больно-то счастливый вид? — поинтересовался Том.

— Потому что, во-первых, все прошлые преступления Харпера относятся к категории мелких. А во-вторых, он почти семь месяцев числится пропавшим без вести. Он не пришел на положенную встречу со своим офицером по надзору, и с тех пор его никто не видел. Все его барахло осталось на квартире, а арендная плата выплачена до конца месяца.

— Он афроамериканец? — спросил я. — Лет пятидесяти — шестидесяти, хромой?

Было трудно не порадоваться изумлению Гарднера.

— Откуда вы знаете?

— Потому что, полагаю, он лежит в зале для аутопсии дальше по коридору.

Я наблюдал, как осознание услышанного добавляет морщин на его и без того морщинистой физиономии.

— Я стал туго соображать, — с отвращением к самому себе пробурчал он.

Джейкобсен растерянно переводила взгляд с одного на другого.

— Вы имеете в виду тело, найденное в могиле Уиллиса Декстера? Это Ной Харпер?

— По времени совпадает, — сказал Гарднер. — Только если Харпер мертв, как его отпечатки оказались на орудии, которым убили собаку Ирвинга?

— Возможно, таким же способом, как отпечатки Уиллиса Декстера оказались в коттедже, — предположил Том.

Некоторое время мы молча осмысливали это предположение. Всегда оставалась вероятность, что Уиллис Декстер все же вовсе и не симулировал собственную смерть, что убийца попросту использовал и его тело, и его отпечатки. Но в данном случае это исключалось.

— У найденного в гробу Уиллиса Декстера тела обе руки на месте? — спросила Джейкобсен.

— Да, — ответил я. — И пальцы тоже все.

— Может быть, кто-то просто сохранил кассету и металлическую палку с отпечатками Декстера и Харпера? — предположил Том.

— Кассету — возможно. На отпечатке Декстера имеются следы минеральных масел, обычно использующихся в большинстве детских смазочных средств. Узнать, как давно нанесен отпечаток, нельзя, — ответил Гарднер. — Но вот отпечатки Харпера оставлены на окровавленной палке. Им всего несколько часов.

— Значит, труп в гробу не может быть Ноем Харпером, — заявила Джейкобсен. — Это попросту невозможно.

Все промолчали. Логика подсказывала, что она права, если отпечатки на палке действительно оставлены нынче утром. Но, судя по лицам присутствующих, никто не был ни в чем уверен.

Том снял очки и принялся протирать стекла. Без них он выглядел более усталым и почему-то уязвимым.

— Можешь заодно им рассказать, что ты еще обнаружил, Дэвид.

Гарднер с Джейкобсен молча слушали мой рассказ о том, как была найдена оболочка кокона и наяда стрекозы в гробу, о целой подъязычной кости и розовых зубах эксгумированного тела.

— Значит, все указывает на то, что Терри Лумис и этот, в гробу, кем бы он ни был, убиты одинаковым способом, — сказал Гарднер, когда я закончил. Он повернулся к Тому. — И ты считаешь, что эти розовые зубы могут быть результатом удушения?

— Этот вариант более вероятен, чем утопление, — спокойно подтвердил Том, а я постарался проглотить улыбку. Он не упомянул о том, как Гарднер уел меня тогда в коттедже, но явно не забыл об этом. — В этом вообще не было бы никаких сомнений, если бы не большое количество крови и раны на теле Лумиса.

Гарднер потер затылок.

— Пятна крови на полу коттеджа выглядят подлинными. Но узнать точно, Лумиса ли это кровь, мы не можем, пока не получим результатов анализа ДНК.

— На это уйдут недели, — заметил Том.

— А то я не знаю. В такие моменты я начинаю жалеть, что мы не делаем, как прежде, определение группы крови. По крайней мере мы бы уже знали, совпадает ли группа с группой Лумиса. А все этот ваш прогресс! — Выражение его лица явно показываю, что он об этом думает. — Я надавлю на лабораторию. По идее они должны уже ускорить это дело, но я посмотрю, нельзя ли заставить их пошевеливаться еще быстрей.

Особой надежды в его тоне не наблюдалось. Хотя анализ ДНК позволял куда точнее проводить идентификацию, чем анализ на группу крови, сам процесс был удручающе долгим. Причем по обе стороны Атлантики. Мне не раз доводилось слышать, как английские полицейские жаловались на то, что лабораторные анализы занимают куда как больше времени, чем показывают в кино или по телевизору. В действительности на такие вещи могут уходить месяцы.

Том полюбовался стеклами очков, затем продолжил их протирать.

— Ты все еще не ответил на мой вопрос, Дэн. Нам надо беспокоиться?

Гарднер всплеснул руками.

— Что ты хочешь от меня услышать, Том? Откуда мне знать, что у этого парня на уме? Я понятия не имею, что он сделает следующим номером. Но даже если он виноват в пропаже Ирвинга, это вовсе не означает, что кому-то еще из задействованных в расследовании грозит опасность. Мне чертовски жаль Ирвинга, но давай скажем прямо: этот мужик сам накликал на себя беду. Такого рода выступление по телевизору могло взбесить кучу психов, а не только этого конкретного.

— Значит, нам просто следует действовать так, будто ничего не произошло?

— В разумных пределах — да. Если бы я думал, что есть хоть малейший намек на реальную опасность, то, будь уверен, я бы приставил ко всем вам круглосуточную охрану. А на данный момент, если вы будете придерживаться разумных мер предосторожности, думаю, нет никаких причин волноваться.

— Разумных мер предосторожности? — нетерпеливо повторил Том. — А что это значит? Не брать конфет у незнакомцев?

— Это значит не ходить выгуливать собаку в лес в одиночку! — рявкнул Гарднер. — И не гулять ночью одному по темным улицам! Да будет тебе, Том, мне нет необходимости все это повторять.

Да, необходимости нет. Я вспомнил, как меня давеча вечером напугал охранник. Может, мне стоит впредь парковать машину где-нибудь не в столь удаленном месте.

— Ладно. Значит, разумные меры предосторожности, — согласился Том, далеко не радостным тоном. Он нацепил очки на нос. — Так каковы, по-твоему, шансы найти Ирвинга?

— Мы бросили на это все имеющиеся силы. — К Гарднеру вернулась обычная сдержанность.

Том не стал настаивать. Мы все отлично знали, каковы у Ирвинга шансы.

— Другого профайлера будешь звать?

— Такой вариант рассматривается, — осторожно ответил Гарднер. — Мы, конечно, не сбрасываем со счетов составленный Ирвингом профиль убийцы, но также принимаем во внимание и другие точки зрения. Опять же Диана выдвинула любопытную версию.

Бесстрастное лицо Джейкобсен порозовело. Способность краснеть крайне трудно контролировать. Думаю, человека, старательно вырабатывающего в себе невозмутимость, это должно сильно раздражать.

— При всем уважении к профессору Ирвингу, я не думаю, что у этих убийств имеется сексуальная подоплека. Или что убийца гомосексуалист, — сказала она. — Мне кажется, профессор Ирвинг придал излишнее значение тому, что жертвы — обнаженные мужчины.

Она повторила то, что уже говорила в коттедже, когда профайлер осматривал тело Лумиса и поставил ее на место за то, что она осмелилась с ним не согласиться. И сейчас я поймал себя на мысли, что ради самого Ирвинга надеюсь, что она права.

— Тогда как бы вы это объяснили? — спросил Том.

— Пока не могу. Но, судя по действиям убийцы, сексуальная составляющая тут отсутствует. — Она говорила с Томом как с равным, позабыв о всякой сдержанности.

— Мы имеем два места преступления и два набора отпечатков, принадлежащих, вероятнее всего, самим жертвам. Еще мы имеем иглы для инъекций, специально воткнутые в тело, захороненное в могиле Уиллиса Декстера в расчете на то, что мы его эксгумируем. Убийца играет, заставляет нас бегать по кругу, чтобы показать, кто тут главный. Ему мало самих убийств, он жаждет славы. Я согласна с профессором Ирвингом, что эти убийства свидетельствуют о патологическом нарциссизме, но я бы сказала, что это мягко сказано. Это больше область психиатрии, чем моя, но я считаю, что убийца демонстрирует все основные признаки злокачественного нарциссизма.

Том казался озадаченным.

— Простите меня, но я понятия не имею, что это значит.

Джейкобсен уже слишком увлеклась, чтобы смутиться.

— Все нарциссисты одержимы собой, но злокачественные нарциссисты находятся на самой вершине шкалы. У них патологическая самовлюбленность — даже чувство собственного величия, — и это требует внимания и восхищения. Они уверены в своей исключительности и хотят, чтобы другие это тоже признавали. Но главное — они еще и садисты, лишенные всякой совести. Они не обязательно получают удовлетворение, причиняя боль, но наслаждаются ощущением власти, которую это им дает. И они совершенно равнодушны к любым мучениям, которые они причиняют жертве.

— Похоже на психопата, — заметил я.

Серые глаза Джейкобсен обратились на меня.

— Не совсем, хотя у них есть общие характеристики. Хотя злокачественные нарциссисты чудовищно жестоки, они все же способны относиться с восхищением или даже уважением к некоторым людям в соответствии со своей системой ценностей. Как правило, они уважают успешность и власть. Согласно Кернбергу…

— Вряд ли нам нужны ссылки, Диана, — перебил ее Гарднер.

Джейкобсен слегка смутилась, но продолжила:

— Я просто хочу подчеркнуть, что, по моему мнению, мы имеем дело с индивидуумом, который жаждет продемонстрировать свое превосходство, возможно, не только нам, но и себе. Он слетел с катушек и считает, что его истинные таланты и способности недооценены. Этим и объясняется, почему он так далеко зашел и почему именно так отреагировал на слова профессора Ирвинга, сказанные по телевизору. Он пришел в ярость не только от того, что его публично унизили, но вдобавок не смог стерпеть, как кто-то крадет у него славу.

— Если только мы предполагаем, что этот парень причастен к исчезновению Ирвинга, — вставил Гарднер, предупреждающе глянув на нее.

— Ты говоришь как чертов адвокат, Дэн, — сказал ему Том, но беззлобно. Он уставился в пространство, рассеянно постукивая пальцем по подбородку. — Что там с работниками похоронной конторы? У них у всех есть алиби на то время, когда исчез Ирвинг?

— Мы проверяем, но, откровенно говоря, не думаю, что кто-то из них в этом замешан. Те двое, которых нам пока удалось найти — они работали там, когда хоронили Уиллиса Декстера, и обоим за шестьдесят.

— А насчет самого Йорка?

— Заявляет, что сегодня находился на работе с пяти утра. И, опережая твой вопрос, — нет, никто не может это подтвердить, — сообщил Гарднер с видом загнанного в угол.

— Какой сюрприз, — пробормотал Том. — А есть какие-нибудь признаки того таинственного работника, которого он якобы нанял?

— Дуайта Чамберса? Мы все еще его разыскиваем.

— То есть нет.

Гарднер вздохнул.

— Йорк по-прежнему под подозрением. Но, кто бы за всем этим ни стоял, он слишком умен, чтобы привлечь к себе внимание. Мы провели полномасштабный обыск в «Стиплхилл», а завтра к этому времени туда слетится вся пресса. Так что бизнес Йорка можно считать покойным, так или иначе. — Он поморщился, сообразив, что сморозил. — Скаламбурил случайно.

— Судя по тому, что я видел, он все равно долго бы не протянул. — Том поднялся, блеснув очками. — Может, Йорк предпочитает уйти громко.

Или он просто еще одна жертва. Но эту мысль я оставил при себе.

Уже темнело, когда я въехал на тихую аллею, ведущую к дому Тома и Мэри. Я бы снова проработал допоздна, если бы не приглашение на ужин, и после дневных перерывов меня расстроила необходимость прекращать работу. Но ненадолго. Едва я вышел из морга на улицу, в солнечный вечер, то сразу почувствовал, как железные пальцы напряжения разжимаются на моих плечах. До этого момента я их не осознавал, но исчезновение Ирвинга, последовавшее за вчерашним происшествием с Кайлом, потрясло меня больше, чем я думал. И теперь перспектива слегка выпить и поесть с друзьями весьма обнадеживала.

Дом Либерманов представлял собой симпатичное, обшитое белой вагонкой здание, которое находилось на приличном расстоянии от дороги. Ничего вроде бы не изменилось с тех пор, как я побывал здесь впервые, если не считать величественного старого дуба, возвышавшегося на лужайке перед домом. В мой последний приезд он был в самом расцвете сил, а сейчас постепенно умирал. Половина толстых веток была голой и высохла.

Мэри встретила меня в дверях. Встав на цыпочки, чмокнула меня в щеку.

— Дэвид! Молодец, что пришел!

На ней возраст сказался не так, как на ее муже. Рыжеватые волосы потускнели, но все же сохранили свой натуральный цвет, а лицо, хоть и стало морщинистым, по-прежнему сияло здоровьем. Не многие женщины за шестьдесят могут носить джинсы и при этом не выглядеть смешно, но Мэри была из их числа.

— Спасибо, как мило с твоей стороны, — сказала она, забрав привезенную мной бутылку вина. — Проходи в берлогу. Пол с Сэм еще не приехали, а Том разговаривает по телефону с Робертом.

Роберт был их единственным сыном. Он занимался страхованием и жил в Нью-Йорке. Я никогда его не видел, а Том редко о нем упоминал, но у меня было ощущение, что в их отношениях не все гладко.

— Хорошо выглядишь, — сообщила мне Мэри, ведя по коридору. — Намного лучше, чем на той неделе.

Я ужинал у них в первый вечер по приезде. Казалось, что с того времени много воды уже утекло.

— Должно быть, солнышко пошло на пользу, — отшутился я.

— Ну, что бы это ни было, тебе идет.

Она открыла дверь берлоги. Вообще-то это была старая оранжерея с множеством растений и уютными плетеными креслами. Мэри усадила меня на одно из них, сунула пиво и ушла, сообщив, что ей надо приглядеть на кухне.

Филенчатые окна оранжереи выходили в сад. Я различал в темноте лишь высокие силуэты деревьев на фоне желтых огней соседнего дома. Это был хороший район. Том в свое время рассказал мне, что в далекие семидесятые они с Мэри чуть ли не все до последнего цента выложили за полуразрушенную хибару и никогда об этом не жалели.

Я потягивал холодное пиво, чувствуя, как уходит напряжение, и размышлял о прошедших событиях. Очередной испорченный день. Сперва эта новость об Ирвинге, потом приезд Гарднера с Джейкобсен отвлекли меня от работы. Еще раз пришлось отвлечься позже, когда пришли результаты анализа аминокислот и жировых кислот образцов, взятых у Терри Лумиса. Том пришел в зал, где я работал с останками из гроба.

— В общем, мы ошиблись, — без всяких предисловий сообщил он. — По моим подсчетам, время смерти подтверждает слова управляющего коттеджами. Лумис был мертв всего пять дней, а вовсе не ближе к семи, как мы полагали. На вот, погляди и скажи, что думаешь.

Он протянул мне бумагу с расчетами. Одного взгляда хватило, чтобы увидеть, что он прав. Но Том вообще никогда не ошибался в таких вещах.

— По мне, так все верно, — вернул я ему бумагу. — Но я все равно не понимаю, как такое возможно.

— Я тоже. — Он хмуро поглядел на расчет как на нечто оскорбительное. — Даже с учетом жары в помещении я никогда не видел, чтобы разложение заходило так далеко за пять дней. На нем же были окуклившиеся личинки, елки-палки!

Личинки падальной мухи окукливаются на шестой или седьмой день. Даже если мы с Томом оба ошиблись в определении приблизительного времени смерти, личинкам, чтобы достичь этой стадии, требовался еще как минимум один день.

— Они могли попасть туда только одним способом, — сказал я.

Том улыбнулся.

— Похоже, ты тоже об этом думал. Продолжай.

— Кто-то специально засыпал тело личинками. — Это было единственное объяснение состоянию тела Терри Лумиса. Взрослые личинки могли сразу приступить к делу, никакого ожидания, пока треснут отложенные яйца. — Это могло существенно ускорить процесс. Часов на двенадцать, ну на двадцать четыре максимум. А с учетом такого количества открытых ран на теле этого достаточно.

Том кивнул.

— Особенно в сочетании с включенным обогревателем. К тому же личинок слишком много, учитывая, что двери и окна коттеджа были плотно закрыты. Кто-то явно хотел слегка ускорить природу. Умно, но не очень понятно, чего хотели этим добиться, кроме как замутить воду на пару дней.

Об этом я тоже размышлял.

— Возможно, только это и было нужно. Помнишь слова Дианы Джейкобсен насчет того, что, кто бы за всем этим ни стоял, он пытается что-то доказать. Может, это просто очередной способ продемонстрировать, насколько он умен.

— Не исключено, — задумчиво улыбнулся Том. — Заставляет задуматься, а откуда он вообще так много об этом знает, а?

Это была тревожная мысль.

Я все еще обсасывал ее, когда в оранжерею вошел Том. Он побрился и переоделся, и лицо его сияло обманчиво здоровым румянцем, который обычно бывает после горячего душа.

— Извини. Ежемесячный обязательный звонок, — пояснил он. Горечь его тона меня поразила. Он улыбнулся, словно признавал это, и со вздохом опустился в кресло. — Мэри обеспечила тебя выпивкой?

— Да, спасибо, — помахал я пивом.

Он кивнул, но по-прежнему казался рассеянным.

— Все в порядке? — спросил я.

— Конечно. — Он раздраженно хлопнул по ручке кресла. — Это просто Роберт. Он должен был приехать через пару недель. А теперь выясняется, что у него какие-то дела. Мне-то, в общем, все равно, но Мэри так ждала его приезда, и вот… А, ладно! Дети есть дети.

Нарочито беззаботный тон увял, когда он вспомнил о случившемся со мной. Довольно безобидный ляп, но он явно испытал облегчение, когда дверной звонок известил о приходе Сэм и Пола.

— Извините за опоздание, — сказал Пол, когда Мэри провела их в оранжерею. — Колесо спустило по дороге домой, и потом я сто лет отмывал чертово масло с рук.

— Ну, теперь вы тут. Сэм, ты просто сияешь! — Том поднялся, чтобы поцеловать ее. — Как ты?

Сэм, несколько неуклюжая из-за большого живота, взгромоздилась на стул с высокой спинкой. Она собрала длинные светлые волосы в хвост и выглядела свежей и здоровой.

— Терпение кончается. Если Джуниор не поторопится, то придется скоро с ним серьезно поговорить.

Том рассмеялся.

— Ты и оглянуться не успеешь, как уже в школу пойдет.

С их приездом его настроение улучшилось, а когда мы уселись за стол, установилась мирная и домашняя атмосфера. Ужин был простой и без затей: запеченный лосось с картошкой в мундире и салат. Но Мэри была отличной кухаркой и даже простые блюда в ее приготовлении казались изысканными. Когда она подала десерт — горячий персиковый пирог с мороженым — Сэм наклонилась ко мне.

— Ты как? Выглядишь не таким напряженным, как в прошлый раз, — тихонько проговорила она.

Прошлый раз был в ресторане, когда мне почудились духи Грейс Страхан. Казалось, это было уже давно, хотя на самом деле лишь пару дней назад. Но с тех пор многое произошло.

— Так и есть, — улыбнулся я. — Честно говоря, я чувствую себя отлично.

Она некоторое время пристально на меня смотрела.

— Да, вижу.

Коротко сжав мою руку, она вернулась к общей беседе.

После ужина Мэри и Сэм испарились на кухню, чтобы приготовить кофе, наотрез отказавшись от нашей помощи.

— Я отлично знаю, что вы хотите поговорить о работе, а у нас с Сэм есть куда более интересные темы для беседы.

— Кто-нибудь хочет поспорить, что тема эта — младенцы? — спросил Том, когда дамы нас покинули. — Ну-с, лично я собираюсь выпить бурбона. Присоединитесь? У меня есть бутылка «Блэнтонз», и мне нужен предлог ее открыть.

— Только чуть-чуть, — кивнул Пол.

— Дэвид? Или ты предпочитаешь скотч?

— Бурбон пойдет, спасибо.

Том достал из шкафчика стаканы и приметную бутылку с всадником на крышке.

— Есть лед, но если я пойду на кухню, то Мэри устроит мне головомойку за выпивку. А твое неодобрение я отсюда вижу, Дэвид.

Я вовсе не собирался что-то говорить. Иногда от воздержания вреда больше, чем пользы. Том вручил нам с Полом по стакану, затем поднял свой.

— Ваше здоровье, джентльмены.

Бурбон был мягким, с послевкусием жженой карамели. Мы тихо потягивали виски, наслаждаясь им в тишине.

— Коль уж вы оба тут, я хочу вам кое-что сказать. Тебя, Дэвид, это, в общем, не очень касается, но ты имеешь право услышать.

Мы с Полом переглянулись. Том задумчиво взирал на свой бурбон.

— Вы оба знаете, что я намеревался уйти на пенсию в конце лета. Так вот. Я решил не ждать так долго.

Пол поставил стакан.

— Шутишь!

— Пришла пора, — просто ответил Том. — Извини, что так тебе это вываливаю, но… В общем, не секрет, что со здоровьем у меня не очень здорово. И я должен думать о том, что лучше для Мэри. Думаю, конец следующего месяца самое подходящее время. Всего лишь на несколько недель раньше, чем планировалось, и центр без меня работу не прекратит. У меня стойкое ощущение, что следующий директор будет очень хороший.

Последнее предназначалось Полу, но тот будто и не заметил.

— Ты кому-нибудь еще говорил?

— Только Мэри. Собрание факультета на следующей неделе. Я думал объявить там. Но сперва хотел сказать тебе.

Пол по-прежнему казался ошарашенным.

— Господи, Том. Не знаю, что и сказать.

— Как насчет «счастливой жизни на пенсии»? — улыбнулся Том. — Это же не конец света. И я по-прежнему буду консультировать, смею заметить. Черт, может, даже гольфом займусь! Так что нечего сидеть с вытянутой физиономией! Давайте лучше выпьем.

Он взял «Блэнтонз» и долил нам виски. В горле у меня стоял комок, но я понимал, что Том не хочет никаких сантиментов. Я поднял стакан.

— За новые начинания!

Том чокнулся со мной.

— За это я выпью.

Его сообщение придало остатку вечеру налет горечи. Мэри сияла, когда они с Сэм вернулись, но в глазах ее блестели слезы. Сэм же и не пыталась скрыть слезы, обняв Тома так крепко, что ему пришлось согнуться, чтобы не раздавить ее живот.

— Рада за тебя, — заявила Сэм, вытирая глаза.

Сам Том, широко улыбаясь, делился их с Мэри планами, сжимая ладошку жены. Но за всем этим чувствовалась грусть, которую не могло скрыть никакое веселье. Том не просто расставался с работой.

Это означало конец эпохи.

Я был, как никогда прежде, рад, что принял его предложение помочь в расследовании. Он сказал, что это наш последний шанс поработать вместе, но я и представления не имел, что и для него он на самом деле последний. Интересно, а сам он знал об этом в тот момент?

Направляясь домой сразу после полуночи, я по дороге ругал себя за то, что не оценил предоставленную мне возможность. Твердо решив отбросить всякие сомнения, я приказал себе воспользоваться по максимуму совместной работой с Томом, пока она есть. Еще день или два, и все кончится.

По крайней мере я так думал. А зря.

На следующий день нашли еще один труп.

Изображения появлялись медленно, проявляясь как призраки на пустой бумаге. Лампа освещала кроваво-красным светом маленькую комнатку. Ты выжидаешь нужный момент, затем вынимаешь фотобумагу из проявителя и опускаешь в стоп-ванну, прежде чем поместить в фиксаж.

Вот. Прекрасно. Не отдавая себе в этом отчета, ты тихонько насвистываешь себе под нос, почти беззвучной не особо мелодично. Какой бы тесной ни была комнатушка, ты любил в ней находиться. Она напоминала тебе монашескую келью: тихая и располагающая к созерцательности. Эдакий самодостаточный мирок. Купаясь в волшебном красном освещении комнаты, ты чувствовал себя отделенным от всего прочего, способным сосредоточиться на процессе вызывания к жизни изображения на блестящей фотобумаге.

Так и должно быть. Игра, которую ты затеял, заставляя БРТ и его так называемых экспертов гоняться за собственным хвостом, льстила твоему эго и была приятной разгрузкой. Бог знает, что ты заслужил возможность побаловать себя после всего, чем пожертвовал. Но не следует забывать, что это всего лишь временное развлечение. Самое главное, настоящая работа, ведется именно в этой комнате.

И нет ничего важнее этого.

Чтобы дойти до этой стадии, понадобились годы. Годы учебы методом проб и ошибок. Первый фотоаппарат ты приобрел в ломбарде. Старый «кодак инстаматик». Ты был еще слишком неопытен, чтобы знать, что он совершенно не годится для твоих целей. Он может поймать мгновение, но не способен уловить детали. Слишком медленный, слишком нечеткий, слишком ненадежный. Недостаточная четкость, недостаточные возможности, чтобы получить то, что тебе нужно.

С тех пор ты перепробовал многие. Какое-то время ты был в восторге от цифровых аппаратов, но при всем их удобстве снимкам не хватало — тут ты улыбнулся сам себе — им не хватало души, которая была у пленки. У пикселей нет глубины, созвучия с тем, что ты ищешь. И не важно, насколько высокое разрешение, насколько подлинные цвета — они всего лишь импрессионистское отражение объекта. Тогда как пленка улавливает что-то от сути объекта, осуществляет некий перенос, выходящий за рамки химического процесса. Настоящая фотография создается светом, ясным и чистым. Пучком фотонов, оставляющих след на полотне фотопленки. Существует физическая связь между фотографом и объектом съемки. Связь, требующая умения и правильной оценки. Передержишь в химическом растворе, и все: фотография превращается в темное барахло. Недодержишь — и снимок получается бледной недоделкой, отбракованной раньше срока. Да, пленка, безусловно, требует большей осторожности и большего внимания.

Но никто и не обещал тебе, что поиск будет легким.

А это именно поиск. Твоего личного Святого Грааля, с той лишь разницей, что ты точно знаешь: то, что ты ищешь, действительно существует. Ты это видел. А увиденное единожды можно увидеть снова.

Ты чувствуешь обычное возбуждение, извлекая влажную фотографию из фиксажа — осторожно, поскольку уже как-то плеснул себе в глаза раствор, — и споласкиваешь в холодной воде. Настал момент истины. К твоему возвращению мужчина был уже готов, страх и ожидание привели его в предельно взвинченное состояние, как оно обычно и бывало. Хотя ты и старался не строить особых надежд, ты чувствуешь неизбежное предвкушение, разглядывая получившиеся блестящие снимки. Но твое возбуждение исчезает, по мере того как ты рассматриваешь каждое из маленьких изображений, отбрасывая в сторону одно за другим.

Смазано. Нет. Нет.

Бесполезно!

Во вспышке внезапной ярости ты рвешь фотографию пополам и отшвыриваешь в сторону. Рванув ванночки с проявителем, ты сбрасываешь их на пол, расплескивая химический раствор. И уже поднимаешь руку, чтобы смахнуть с полок бутылки, но спохватываешься. Сжав кулаки, ты стоишь посреди темной комнаты, тяжело дыша от усилия сдержаться.

Ты взираешь на разгром, и приступ ярости проходит. Ты вяло начинаешь собирать обрывки, затем бросаешь это дело. Подождет. Испарения химреактивов заполняют комнату, а несколько капель попало на голую кожу. И рука уже начала гореть, а по опыту ты знаешь, что получишь ожог, если быстро не смоешь.

Ты уже слегка успокоился, когда выходишь из темной комнаты, и разочарование постепенно отступает. Ты давно привык к разочарованию, да тебе и некогда его лелеять. Тебе слишком многое нужно сделать, слишком многое подготовить. Мысли об этом придают живости твоей походке. Неудача всегда огорчительна, но тебе нужно ориентироваться на перспективу.

Всегда будет другой раз.

11

На следующее утро Том позвонил мне раньше, чем я вышел из отеля.

— БРТ нашло человеческие останки в «Стиплхилл». — Он помолчал. — Незахороненные.

Чтобы не ехать на двух машинах, он заехал за мной в гостиницу. На сей раз не возникло никаких споров на тему «ехать мне с ними или нет», только молчаливое соглашение, что он не станет пытаться делать все сам. Интересно, думал я, какое у него настроение после прошлого вечера, не сожалеет ли он о том, что сообщил о своем уходе. Даже если сожаления и имелись, Том хорошо их скрывал.

— Ну… и как ты себя чувствуешь? — спросил я, когда мы тронулись.

Он дернул плечом.

— Уход на пенсию не конец света. Жизнь продолжается, верно?

Я согласился, что да, продолжается.

В этот раз солнце уже взошло, когда мы подъехали к обшарпанным воротам «Стиплхилл». Окружающие лужайки хвойные деревья казались непроницаемыми, словно среди них по-прежнему царила ночь.

У кладбищенских ворот стояли полицейские в форме, перекрывая проход прессе, уже собравшейся снаружи. Судя по всему, информация о найденном теле каким-то образом просочилась. Вдобавок к проведенной эксгумации эти сведения послужили дополнительной приманкой для жаждущих новостей средств массовой информации. Когда Том притормозил у ворот, чтобы показать документы, какой-то фотограф, нагнувшись, снял нас через окно машины.

— Автограф — десять баксов, — пробурчал Том, проезжая на территорию кладбища.

Мы миновали вскрытую в прошлый раз могилу и двинулись к основному зданию. Часовня «Стиплхилл» была построена в 1960-х, когда американский оптимизм простирался вплоть до похоронной индустрии. Это был образец дешевого подобия модернизма, увенчанный плоской крышей. Одноэтажное строение в духе Фрэнка Ллойда Райта, но прискорбно до него не дотягивающее. Разноцветные стеклоблоки, из которых была сделана стена рядом с входом, стали тусклыми и потрескались, да и с пропорциями что-то не так, хотя я не мог уловить, что именно. Над плоской крышей возвышался шпиль, казавшийся столь же уместным, как шляпа колдуньи на столе. На вершине металлический крест, похожий на две криво скрепленные между собой ржавые перекладины.

Гарднер стоял снаружи часовни, разговаривая с группой криминалистов в изрядно замызганных белых комбинезонах. Увидев нас, он подошел.

— Это с той стороны, — без предисловия сообщил он.

Пока мы обходили с ним часовню, на нас неожиданно обрушился грибной дождик, наполнив воздух серебристыми капельками. Он прекратился так же быстро, как начался, оставив после себя крошечные радуги в траве и на кустах. Гарднер повел нас вниз по узкой, заросшей бурьяном, тропинке. Когда мы добрались до высокой тисовой ограды, тропинка была уже едва заметна в траве.

Но если фасад часовни был просто обшарпанным, то за этой оградой открывалась вся истинная убогость «Стиплхилл». Уродливая хозяйственная пристройка выходила на закрытый дворик, заваленный ржавыми инструментами и пустыми контейнерами. Пол возле приоткрытой задней двери усыпан раздавленными окурками, словно грязными белыми таблетками. Тут царил дух разрушения и небрежения, а в довершение всего роились тучи мух.

— Там покойницкая, — кивнул Гарднер в сторону пристройки. — Команда экспертов пока еще ничего не нашла, но Управление по охране окружающей среды не очень-то довольно тем, как у Йорка ведется хозяйство.

Когда мы подошли к дверям, до нас донеслись громкие голоса. Внутри я увидел Джейкобсен в окружении троих мужчин на голову выше ее. Она стояла с вызывающе вздернутым подбородком. Я догадался, что двое мужчин — те самые представители УОС, о которых упомянул Гарднер. Третьим был Йорк. Он почти орал, дрожа от возмущения и грозя пальцем.

— …произвол! Это респектабельный бизнес! И я не стану терпеть всякого рода инсинуации…

— Тут нет никаких инсинуаций, сэр, — вежливо, но решительно оборвала его Джейкобсен. — Это часть текущего расследования убийства, так что сотрудничество с нами в ваших же интересах.

У директора похоронной конторы глаза лезли из орбит.

— Вы глухие? Я уже говорил вам, что ничего не знаю! Вы хоть понимаете, какой урон это все наносит моей репутации?

Можно было подумать, он не видит царящий вокруг бардак и запустение. Заметив нас, он оборвал себя на полуслове и бросился к Тому:

— Доктор Либерман! Сэр, я буду очень признателен, если вы поможете разобраться с этим недоразумением. Как профессионал профессионалу, вы можете втолковать этим людям, что я не имею ко всему этому никакого отношения!

Том невольно шагнул назад, когда директор похоронной конторы налетел на него. Гарднер втиснулся между ними.

— Доктор Либерман приехал сюда по делам БРТ, мистер Йорк. Вернитесь назад, и агент Джейкобсен…

— Нет! Я не буду стоять в стороне и смотреть, как доброе имя «Стиплхилл» мешают с грязью!

В солнечном свете я разглядел, что костюм на Йорке засаленный и мятый, а на воротнике рубашки черная полоса. Он был небрит, и его щеки украшала седая щетина.

Джейкобсен подошла к нему с другой стороны, и теперь зажатому между ней и Гарднером директору похоронной конторы было некуда деваться. По сравнению с его жеваным видом Джейкобсен просто сияла свежестью. Я уловил исходящий от нее легкий запах мыла и прозрачных легких духов.

Но тон ее был далеко не мягким, и она явно была настороже.

— Вам следует вернуться внутрь, сэр. У джентльменов из Управления по охране окружающей среды есть к вам еще вопросы.

Йорк позволил ей увести себя обратно в здание, но все время при этом оглядывался на нас.

— Это заговор! Заговор! Думаете, я не понимаю, что тут происходит? А? — летел нам в спину его голос, пока Гарднер поспешно уводил Тома прочь.

— Извини за это.

Том улыбнулся, но казался потрясенным.

— Он, по-моему, довольно сильно расстроен.

— Скоро он расстроится еще больше.

Гарднер провел нас к густому ельнику позади похоронной конторы. Между стволами была натянута кордонная лента, огораживающая место преступления, и я углядел за деревьями работающие фигуры в белых комбинезонах.

— Собака нашла там останки, — пояснил Гарднер. — Они разбросаны на довольно большом расстоянии друг от друга, но вроде бы принадлежат одному человеку.

— Точно человеческие? — уточнил Том.

— Вроде бы. Сперва мы не были уверены, потому что они сильно изглоданы, а потом нашли череп, так что можно довольно уверенно утверждать, что они из одного комплекта. Но после истории с «Три-Стейт» мы не собираемся рисковать.

Я не мог его за это винить. Крематорий «Три-Стейт» в Джорджии в 2002 году мелькал в заголовках всех мировых газет, когда инспекторы нашли человеческий череп на его территории. И это оказалось лишь верхушкой айсберга. По каким-то непонятным причинам владелец хранил тела покойников, вместо того чтобы кремировать. Более трехсот останков было обнаружено в крошечных подвалах и сложенными кучей в окрестном лесу. Некоторые оказались спрятаны в доме хозяина. Скверная история, но между ней и нынешней ситуацией имелось одно существенное различие.

Там ни одна из жертв не была убита.

Гарднер привел нас на край леса, где стоял складной столик с масками и прочими средствами зашиты. Буквально несколькими ярдами дальше ели образовывали практически непроходимую стену.

Агент БРТ с сомнением глянул на Тома, словно только что понял, о чем его просит.

— Ты уверен, что сможешь?

— Мне доводилось бывать в местах и похуже. — Том уже начал распаковывать пакет с одноразовым комбинезоном. Гарднера его слова не больно-то успокоили, но когда он сообразил, что я за ним наблюдаю, мгновенно убрал с лица озабоченное выражение.

— Ну, значит, тебе и карты в руки.

Я подождал, пока он вернется назад в покойницкую.

— Он прав, Том. Там будет неуютно.

— Я справлюсь.

В его тоне сквозило упрямство, ясно показывавшее, что спорить бесполезно. Я влез в комбинезон и натянул перчатки с бахилами. Когда Том был готов, мы пошли в лес.

Нас мигом обволокла тишина, словно мир снаружи оказался вдруг отрезан. Вокруг шуршали иголками ели. Жуткий звук для кладбища, будто шепот мертвецов. Под ногами ковром лежал толстый слой хвои вперемешку с шишками. Пробивавшийся сквозь маску хвойный аромат приятно освежал после затхлого запаха похоронной конторы.

Но недолго. Под елями воздух был густой и стоячий, ни малейшего ветерка. Когда мы вошли под низкие ветки, направляясь к ближайшим экспертам в белом, я почти мгновенно вспотел.

— Так что вы тут нашли? — спросил Том, стараясь скрыть, что тяжело дышит, когда эксперты расступились, давая нам дорогу.

Под масками и бесформенными комбинезонами было трудно понять, кто есть кто, но в ответившем я узнал того здоровяка из коттеджа. Ленни? Нет, Джерри. Его лицо было красным и потным, а комбинезон весь в смоле и иголках.

— Господи, это будет тот еще денек! — выдохнул он, поднимаясь. — Тут череп, ну и то, что осталось от грудной клетки, плюс еще несколько костей. Они далеко растащены, даже самые крупные. Там чуть дальше есть забор, но слишком разрушенный, чтобы помешать кому-нибудь сюда залезть. Двуногому или четвероногому. А эти чертовы деревья просто сущие заразы.

— Какая-нибудь одежда?

— Нет, но нашли что-то смахивающее на старую простыню. Тело могло быть завернуто в нее.

Оставив его работать дальше, мы двинулись к ближайшей находке. Земля была уставлена крошечными флажками, как заброшенная площадка для гольфа. Каждый флажок помечал отдельный предмет. Ближайший к нам — то, что осталось от таза. Кости лежали под деревом, так что нам пришлось сложиться чуть ли не вдвое, чтобы добраться до них, поскальзываясь на ковре из сосновых иголок. Я покосился на Тома, надеясь, что для него это будет не слишком тяжело, но за маской было трудно понять.

Таз оказался настолько сильно обгрызен, что было трудно определить, мужской он или женский. Лежавшее рядом бедро дало необходимую подсказку: хотя оба конца большой бедренной кости обломали и обглодали животные, по ее длине можно было с уверенностью сказать, что она принадлежит мужчине.

— Ну и размерчик, — хмыкнул Том, присев на корточки, чтобы получше рассмотреть. — Как думаешь, какого роста был хозяин?

— Заметно выше шести футов. Какого роста Уиллис Декстер?

— Шесть футов два дюйма. — Том улыбнулся под маской, явно подумав о том же, что и я. Похоже, мы нашли человека, который должен был быть захоронен на «Стиплхилл». — Ладно, давай глянем, что тут у нас еще.

Пока мы пробирались между деревьями, ветви нас царапали и осыпали иголками. Том не выказывал никаких признаков дискомфорта, но идти было тяжело. По моему лицу градом струился пот, и спину начало ломить от необходимости постоянно пригибаться. От хвойного запаха теперь мутило, и кожа под комбинезоном зудела.

Остатки того, что некогда было саваном, лежали на приличном расстоянии от таза. Грязная и рваная тряпка, помеченная флажком другого цвета, чтобы отличить от частей тела. Рядом с ней, частично прикрытая упавшей хвоей, лежала грудная клетка. По ней суетливо бегали несколько муравьев в поисках оставшихся кусочков плоти, но от мягких тканей практически ничего уже не осталось. Кости давным-давно обчистили набело, а несколько мелких ребер и грудина отсутствовали вовсе.

— Похоже, тело выбросили тут, — заметил Том, пока я фотографировал. — Кости разбросаны вполне характерно, я бы сказал. Тут скорее поработали животные, чем имело место расчленение.

В природе ничто не пропадает зря, и лежащее под открытым небом тело довольно скоро становится источником пищи для местной живности. Собаки, лисы, птицы и грызуны — а в некоторых районах США даже медведи — примут участие в пиршестве, отрывая и утаскивая прочь все, что только смогут. Но торс слишком велик для всех, кроме крупных хищников, и его обычно съедают in situ.

Это значит, что грудная клетка, как правило, указывает место, где тело лежало изначально.

Том пристально поглядел на край одного ребра и подозвал меня.

— Видишь вот это? Следы распила.

Как и остальные кости, грудная клетка была тоже сильно обгрызена. Но среди отметин от звериных зубов все еще отчетливо виднелись параллельные линии — тонкие черточки вдоль края кости.

— Судя по виду, след ножовки. Такие же остаются после вскрытия, — сказал я. Стандартная процедура при аутопсии: вскрытие грудной клетки по обе стороны грудины, чтобы ее можно было вынуть и добраться до внутренних органов. Иногда при этом используется костерезка, но электропилой быстрее.

И она бы оставила в точности такие следы.

— Все больше и больше похоже на то, что мы все-таки нашли Уиллиса Декстера, а? — сказал Том. Он начал подниматься. — Мужчина, рост соответствует, следы разрезов от аутопсии на ребрах. А одежда Декстера сгорела вместе с машиной при аварии. Поскольку семьи у него нет и принести другую было некому, вероятнее всего, тело похоронили в саване, в котором привезли из морга. По времени тоже совпадает. На костях ни мха, ни лишайников — значит, они тут лежат меньше года. Это…

Он вдруг охнул и сложился пополам, схватившись за грудь. Я сорвал с него маску и с трудом подавил панику, увидев восковую бледность его лица.

— Где твои таблетки?

Его губы скривились.

— Боковой карман…

Я расстегнул его комбинезон, мысленно ругая себя последними словами. Тебе ни за что не следовало позволять ему лезть сюда! Если он потеряет тут сознание… На штанине слаксов имелся карман на пуговице. Я его расстегнул, но никаких таблеток не обнаружил.

— Нет их там. — Я старался сохранять спокойствие.

Том от боли прикрыл глаза. Губы приобрели синюшный оттенок.

— Рубашка…

Я похлопал его по карману и нащупал твердую квадратную коробочку. Слава Богу! Я достал коробочку, свинтил крышку и вытряхнул одну крошечную таблетку. Рука Тома дрожала, когда он сунул таблетку под язык. Некоторое время ничего не происходило, затем его лицо стало потихоньку расслабляться.

— Порядок? — спросил я. Том кивнул, слишком слабый, чтобы говорить. — Просто отдохни пару минут.

Послышался шум, и появился Джерри, тот самый агент-здоровяк.

— У вас тут все нормально?

Я не успел и рта раскрыть, как почувствовал, что Том сжимает мне руку.

— Все хорошо. Мне просто надо слегка перевести дух.

Агент явно ему не поверил, но оставил нас одних. Как только он скрылся из вида, плечи Тома поникли.

— Идти можешь? — спросил я.

Он прерывисто вздохнул.

— Думаю, да.

— Пошли, выведем тебя отсюда.

— Я сам. А ты тут продолжай.

— Я не позволю тебе…

Том снова сжал мне руку. В его глазах стояла молчаливая просьба.

— Пожалуйста, Дэвид.

Меня совершенно не прельщала перспектива дать ему выбираться из леса самостоятельно, но начни я настаивать на своем, он лишь еще больше разволнуется. Я поглядел сквозь деревья, прикидывая расстояние до кромки леса.

— Я пойду медленно и осторожно, — заверил он, поняв, о чем я думаю. — И обещаю отдохнуть, как только выберусь отсюда.

— Тебе нужно к врачу.

— Я только что с одним общался. — Он слабо улыбнулся. — Не волнуйся. Просто закончи тут все.

Я с тревогой смотрел, как он со старческой медлительностью пробирается между деревьями. Дождавшись, пока он дойдет до кромки леса и исчезнет за ветками, выйдя на свет, я пошел туда, где Джерри изучал на земле предмет, который мог быть обломком кости. Услышав мои шаги, он поднял глаза.

— С ним все в порядке?

— Просто жарко. Вы говорили, что нашли череп? — быстро сменил я тему.

Он провел меня к очередному флажку у подножия склона. Рядом с флажком виднелся светлый человеческий череп, наполовину утопленный в хвое. Нижняя челюсть отсутствовала, и череп лежал вверх дном, как грязная миска из слоновой кости. Судя по тяжелой структуре костей, череп был мужской, и я видел линии трещин от пролома лобной кости. Такого рода травмы бывают от удара обо что-то твердое и плоское.

Вроде лобового стекла машины.

Теперь я был уверен, что останки принадлежат Уиллису Декстеру, и в этом случае они нам мало что дадут. Очевидно, что механик погиб при аварии, а не был убит. И его единственная связь с убийствами — это то, что его гробом и могилой воспользовался убийца. Если бы можно было определить, что у него отсутствуют руки или хотя бы пальцы на руках, то это объяснило бы, каким образом его отпечатки оказались на кассете через столько времени после его смерти. Но ни фаланг, ни пястей не нашли, а учитывая площадь леса, вряд ли их когда-нибудь вообще обнаружат. Над останками слишком уж хорошо потрудились звери. И даже если мелкие кости не сожрали, они сейчас могли быть где угодно.

— Напрасная поездка, а, док? — жизнерадостно сказал Джерри, когда я фотографировал последнюю находку — ребро, обгрызенное чуть ли не до половины своего изначального размера. — Тут мало что можно сказать, кроме того, что они человеческие. А это мы и сами могли вам сообщить. Ну как бы то ни было, если вы закончили, то пора все это паковать по коробкам и мешкам.

Намек был довольно прозрачным. Я уже собирался оставить его заниматься своими делами, когда заметил очередной флажок.

— А там что?

— Да всего лишь несколько зубов. Должно быть, выпали, когда зверье челюсть тащило.

В этом не было ничего необычного. Животные, как правило, в первую очередь съедают лицо, и зубы могли запросто выпасть из недостающей челюсти. Я едва не плюнул на это дело. Мне было жарко, я устал и хотел глянуть, как там Том. Но я на собственном опыте научился ничего не принимать как данность.

— Пожалуй, я все же лучше взгляну.

Флажок стоял среди вылезших наружу корней низкой сосны. Неподалеку оттого места, где лежала грудная клетка, но только подойдя совсем близко, я сумел разглядеть в почве грязные зернышки цвета слоновой кости. Тут оказалось четыре моляра, покрытых грязью и трудноразличимых в хвое. И то, что их вообще нашли, свидетельствовало, как тщательно велись поиски. Однако чем внимательней я их рассматривал, тем больше видел, что что-то в них не так…

И как только я понял, что это, жара и дискомфорт были мгновенно забыты.

— Всего лишь зубы, как я вам и сказал. Ну, теперь-то вы закончили? — спросил Джерри, когда я начал фотографировать зубы. На сей раз намек был еще более прозрачным.

— Вы сами делали снимки вот этого?

Он одарил меня взглядом, в котором явственно читалось, что я задал дурацкий вопрос.

— Док, у нас фотографий до хрена.

Я поднялся на ноги.

— Я б на вашем месте сделал еще несколько снимков вот этого. Они вам понадобятся.

Я направился к выходу из леса, чувствуя, как Джерри таращится мне вслед. По спине текли струйки пота, когда я выбрался наконец из-под удушающей сени еловых веток и с удовольствием снял маску. Расстегивая на ходу комбинезон, я поднырнул под кордонную ленту и завертел головой в поисках Тома. Он стоял неподалеку и разговаривал с Гарднером и Джейкобсен в тени тисового забора. Выглядел он нормально, но мое облегчение продержалось ровно до того мгновения, как я увидел стоящего с ними Хикса. И тут же услышал его голос.

— …нет юридического права участвовать в расследовании! Вы знаете это не хуже меня.

— Это смешно. Ты просто занимаешься казуистикой, Дональд, — ответил Том.

— Казуистикой? — Лысина патологоанатома сверкнула на солнце, когда он вздернул подбородок. — А судья тоже будет заниматься казуистикой, когда завернет дело по убийству из-за того, что эксперт — свидетель обвинения позволил своему ассистенту болтаться самостоятельно на месте преступления? И которого скорее всего уже даже не будет в стране, когда дело дойдет до суда?

Было не трудно догадаться, о ком идет речь. Когда я приблизился, они замолчали.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я Тома. Сперва главное.

— Нормально. Мне просто нужно было попить.

При ближайшем рассмотрении он по-прежнему был бледен, но ему явно стало куда лучше. Он взглядом дал мне понять, что не следует упоминать при посторонних о сердечном приступе.

Я повернулся к Гарднеру:

— Проблемы?

— Вы чертовски правы! Есть проблема! — вмешался Хикс. Несмотря на все его возмущение, я видел, что он наслаждается ситуацией.

— Может, мы обсудим это как-нибудь в другой раз? — устало сказал Гарднер.

Но патологоанатома было не так-то просто остановить.

— Нет, эту проблему необходимо решить сейчас! Это одно из крупнейших в рамках штата расследований серийных убийств за последние годы! И мы не можем позволить дилетантам путаться под ногами.

Дилетантам? Я плотно сжал зубы, боясь сорваться. Что бы я ни сказал, от этого станет только хуже.

— Дэвид ничуть не менее компетентен, чем я, — возразил Том, но у него не было сил спорить.

— Это не важно! — ткнул в него пальцем Хикс. — Он не должен был бродить один на месте преступления. А вы куда смотрите, Гарднер? Или собираетесь продавать билеты всем желающим поглазеть?

У Гарднера заходили желваки, но удар попал в цель.

— Он прав, Том.

— Черт подери, Дэн! Дэвид оказал нам услугу!

Но с меня хватило. И так было понятно, к чему все идет.

— Все в порядке. Я не хочу создавать дополнительные сложности.

Том изумился, а вот Хикс едва мог скрыть злорадство.

— Ничего личного, доктор… Хантер, верно? Уверен, что вы довольно известны у себя дома, но здесь Теннесси. Это не ваше дело.

Я ничего не ответил, сомневаясь, что смогу сдержаться. Джейкобсен смотрела на Хикса с непроницаемым выражением. Гарднер же выглядел так, будто хотел, чтобы все это поскорее закончилось.

— Мне очень жаль, Дэвид, — беспомощно сказал Том.

— Ничего. — Я протянул ему фотоаппарат. Мне просто хотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Где угодно. — Сам справишься?

Я не хотел говорить лишнего, не при всех, но Том меня понял. Он ответил быстрым неловким кивком. Я уже собрался уходить, но тут вспомнил, о чем нужно ему сказать.

— Ты взгляни на зубы, которые они тут нашли. Они не от этого трупа.

— Откуда вы знаете? — требовательно спросил Хикс.

— Потому что они свиные.

Этот ответ его заткнул. Я заметил заинтересованность в глазах Тома.

— Премоляры?

Я кивнул, зная, что он поймет. Но только он один. Хикс злобно пялился на меня, словно подозревал какой-то подвох.

— Вы пытаетесь мне сказать, что они нашли зубы свиньи? Какого черта они там делают?

— Меня не спрашивайте. Я всего лишь дилетант, — ответил я.

Это был прощальный щелчок по носу, но я не удержался. Уже уходя, я заметил улыбку Тома, и мне показалось, что даже на лице Джейкобсен промелькнуло нечто вроде усмешки.

Но мне от этого было не легче. Я пошел вокруг часовни, рванув молнию комбинезона так, что порвал. Я сдернул его и сунул в пластмассовую урну, уже наполовину забитую использованными защитными шмотками. Когда я стянул перчатки, из них закапал пот, образовывая в грязи мокрые пятна, похожие на модернистскую картину. Мои руки побелели и сморщились после пребывания в латексной оболочке, и на миг меня посетило ощущение дежавю.

Что? Что мне это напомнило?

Но я был слишком зол, чтобы размышлять на эту тему. И мне пришла в голову куда более прозаическая мысль. Я приехал сюда вместе с Томом на его машине. И вот теперь, после моего эффектного ухода, я остался на приколе.

О, просто класс! Я швырнул перчатки в урну, достал мобильник и только тут сообразил, что не знаю ни одного телефона местного такси. А если бы и знал, такси все равно не пропустят на территорию кладбища.

Я выругался сквозь зубы. Конечно, я мог подождать, пока Том закончит, но гордость мне бы этого не позволила. Ну и ладно. Пойду пешком. Я зашагал к воротам, отлично понимая, что это чистой воды упрямство. Но был слишком зол, и мне было наплевать.

— Доктор Хантер!

Оглянувшись, я увидел, что меня догоняет Джейкобсен. Яркое солнце било ей в лицо, заставляя щуриться. От этого в уголках ее серых глаз появились морщинки, придавая ей озадаченное, почти комичное выражение, смягчившее ее черты.

— Доктор Либерман сказал, что вы без машины. Как вы собираетесь добираться до города?

— Доберусь как-нибудь.

— Я вас отвезу.

— Спасибо, не надо.

У меня было не то настроение, чтобы принимать одолжения.

Ее лицо было непроницаемым. Она отбросила со лба прядь волос, убрав за ухо.

— Учитывая количество прессы за воротами, я бы не советовала идти пешком.

Об этом я как-то не подумал. Злость начала испаряться, и я почувствовал себя полным дураком.

— Я подгоню машину, — сказала Джейкобсен.

12

В машине мы сначала молчали, скорее нейтрально, чем дружелюбно, хотя неловкости между нами тоже не было. У меня настроение беседовать как-то отсутствовало, а Джейкобсен, казалось, было все равно. Мой гнев слегка поутих, но чувство обиды не покидало.

Я расстегнул ворот рубашки. Мне все еще было жарко и неприятно после пребывания в ельнике. Машина изнутри раскалилась на солнце, но кондиционер в конечном итоге начал выигрывать битву. Я мрачно смотрел в окно, глядя на нескончаемую вереницу магазинов, фастфудов и ресторанов вдоль дороги: стекло, кирпич и бетон на фоне темно-зеленых гор. Более чем когда-либо я сознавал, насколько чужд мне этот пейзаж. Мне тут не место. И уж точно видеть меня тут не желают.

Может, мне все же стоит присмотреть более ранние авиарейсы.

— Возможно, вам это не нравится, но доктор Хикс прав, — сказала Джейкобсен, прервав мои размышления. — Доктор Либерман — официальный консультант БРТ. Вы — нет.

— Я умею работать на месте преступления. — Ее слова меня задели.

— Не сомневаюсь, но в данном случае речь не о ваших способностях. Если дело дойдет до суда, мы не можем допустить, чтобы защита имела возможность опротестовать улики из-за нарушения процедуры. — Она поглядела на меня ясными глазами. — Вы же сами это знаете.

Я почувствовал, как мой праведный гнев стихает. Она была права. И тут ставки куда выше, нежели моя задетая гордость.

— Доктор Либерман болен, верно?

Вопрос застал меня врасплох.

— С чего вы это взяли?

Джейкобсен смотрела на дорогу.

— У моего папы было больное сердце. Он выглядел так же.

— Что случилось?

— Он умер.

— Мне очень жаль.

— Это было давно, — ответила она, закрывая тему.

Она тщательно хранила бесстрастное выражение лица, но я уловил, что она сожалеет даже о такой малой откровенности. И меня снова поразило, насколько она красива. Конечно, я и прежде это понимал, но как-то умозрительно, как будто любовался мраморной статуей. Но теперь, в замкнутом пространстве машины, я очень даже осознавал ее привлекательность. Джейкобсен сняла пиджак, и короткие рукава блузки не скрывали сильных красивых рук. Пистолет по-прежнему находился в кобуре на поясе — несколько неуместная деталь для изящного делового костюма. Я слышал, как шуршит ее юбка, когда она нажимает на педали, чувствовал свежий чистый запах ее кожи. Душистое мыло, наверное. Слишком слабый аромат для духов.

Моя внезапная реакция на нее выбивала из колеи. Я отвел взгляд от полных губ и решительно уставился вперед, не сводя глаз с дороги. Джейкобсен, знай она, о чем я думаю, наверное, сломала бы мне руку. Или пристрелила.

— Есть новости об Ирвинге? — спросил я, пытаясь отвлечься.

— Мы все еще его ищем. — Иными словами, нет. — Доктор Либерман сказал, что останки в лесу, вероятнее всего, принадлежат Уиллису Декстеру, — снова заговорила она деловым тоном.

— Похоже на то. — Я описал пролом на лобовой кости черепа и объяснил, что он полностью соответствует полученной Декстером травме. — Во всяком случае, по-моему, все сходится. Кто-то подменил тело, а затем попросту выбросил труп Декстера в лесу позади покойницкой, где его бы ни за что не нашли, если бы не начали прочесывать территорию.

Но тот, кто это сделал, наверняка знал, что произойдет после того, как мы обнаружим в могиле не то тело. Так что он явно хотел, чтобы мы нашли и труп Декстера тоже.

Сперва Лумис, затем останки неизвестного в гробу, теперь вот Декстер. Как указатель из трупов, где каждое тело ведет к следующему.

— Это совершенно точно кто-то, кто имел доступ в «Стипхилл», — сказал я. — Вам удалось найти след этого Дуайта Чамберса, о котором говорил Йорк?

— Ищем. — Джейкобсен притормозила и остановилась на красный свет. — Вы уверены, что те зубы свиные?

— Абсолютно.

— И думаете, их там оставили нарочно?

— А иначе с чего им там быть? Они лежат выше грудной клетки, где находилась голова, прежде чем труп растащили животные. Но ни на одном зубе нет следов повреждений или сколов, а будь на них челюстная ткань, грызуны бы ими заинтересовались. Значит, зубы были уже очищены от мягких тканей, когда их там оставили.

Джейкобсен слегка нахмурилась.

— Но зачем?

— Откуда мне знать. Возможно, тот, кто их там оставил, просто хотел в очередной раз порисоваться.

— Не понимаю, какая связь между свиными зубами и желанием порисоваться?

— Премоляры свиньи очень похожи на человеческие моляры. И, если не знать, на что смотреть, их легко спутать.

Лицо Джейкобсен просветлело.

— Значит, убийца просто дает нам понять, что ему известны такие вещи. Как и отпечатки, оставленные на месте преступления. Он не только нас испытывает, а еще и хвастается, какой он умный.

Позади нас рявкнул клаксон, сообщая, что дали зеленый свет, и Джейкобсен нажала на газ. От возбуждения она газанула так, что машина буквально рванула с места. Я отвернулся к окну, чтобы скрыть улыбку.

— На мой взгляд, это весьма специфические познания. У кого есть доступ к сведениям такого рода? — продолжила она, снова став невозмутимой.

— Это не секрет. Любой, имеющий…

Я осекся.

— Имеющий криминалистическую подготовку? — закончила за меня Джейкобсен.

— Да, — подтвердил я.

— Например, криминалист-антрополог?

— Или криминалист-археолог, или патолог. И еще с десяток криминалистических дисциплин. Любой, кто сподобится заглянуть в учебники, может найти эти сведения. Это вовсе не означает, что вы должны указывать пальцем на всех, кто работает в этой сфере.

— Я ни на кого не указываю.

Последовавшее молчание было каким угодно, только не уютным. Я пытался найти способ его прервать, но настроение Джейкобсен вовсе не располагало к легкой болтовне. Я уставился в окно, чувствуя себя усталым и выдохшимся. Мимо ехали машины, сверкая на послеполуденном солнце.

— Вы не очень высокого мнения о психологии, верно? — неожиданно спросила она.

Я пожалел, что вообще открыл рот, но теперь уже было невозможно промолчать.

— Я считаю, что иногда на нее слишком сильно полагаются. Она — полезный инструмент, но отнюдь не непогрешимый. Составленный Ирвингом профиль тому яркий пример.

Она вздернула подбородок.

— Профессора Ирвинга увел в сторону тот факт, что обе жертвы — обнаженные мужчины.

— А вам это не кажется важным, да?

— Что они мужчины — нет. И я думаю, вы с доктором Либерманом знаете, почему они голые.

Это заявление меня озадачило, но буквально на секунду.

— Голое тело разлагается быстрее, чем одетое, — ответил я, злясь на себя за то, что не сообразил раньше.

Она кивнула. Судя по всему, ей не меньше меня хотелось побыстрее миновать тот неловкий момент.

— И тело Терри Лумиса, и эксгумированные останки разложились сильнее, чем должны были. Так что вполне можно предположить, что оба были раздеты по одной и той же причине.

Очередная возможность для убийцы посеять неразбериху и продемонстрировать свой ум.

— Эксгумированное тело в любом случае нужно было раздеть, чтобы натыкать в него иголки, — сказал я. — А как только их вставили, стало слишком опасно хвататься за него лишний раз. И уж совершенно точно не ради того, чтобы снова напялить на него одежду. Но это не отменяет того факта, что все жертвы мужского пола.

— Все те, о которых нам известно, вы хотите сказать.

— А вы считаете, есть еще, о которых нам пока неизвестно?

Сперва я решил, что зарвался. Джейкобсен не ответила, и я напомнил себе, что она и не обязана. Я больше не имею никакого отношения к расследованию. Привыкай, сказал я себе. Ты теперь просто турист.

Но едва я собрался снять вопрос, как она пришла к решению:

— Это всего лишь догадки. Но я согласна с профессором Ирвингом, что мы находим лишь те жертвы, которые убийца позволяет нам найти. Уровень жестокости и наглая самоуверенность, которые он демонстрирует, практически наверняка указывают на то, что есть и другие жертвы. Никто не достигает такой… изощренности, за неимением более подходящего слова, с одного раза.

Мне такое раньше не приходило в голову. Весьма тревожное предположение.

Джейкобсен опустила щиток, когда после поворота солнце ударило ей в глаза.

— Какими бы ни были планы убийцы, сомневаюсь, что физические параметры жертвы для него важны, — продолжила она. — У нас есть тридцатишестилетний страховой агент, чернокожий мужчина лет шестидесяти, и — вероятнее всего — сорокачетырехлетний психолог, причем никаких явных связей между ними нет. Что указывает на то, что мы имеем дело с приспособленцем, который охотится на случайных жертв. И я думаю, ему все равно, мужчина это или женщина.

— А как быть с Ирвингом? Он-то ведь не случайная жертва. Его выбрали преднамеренно.

— Профессор Ирвинг — исключение. Не думаю, что он фигурировал в планах убийцы до своего выступления по телевидению, но как только он это сделал, убийца отреагировал мгновенно. И это дает нам кое-что важное.

— В смысле, помимо того, что он опасный псих?

Мгновенная улыбка смягчила ее черты.

— Помимо этого. Все, что мы на данный момент можем сказать: это человек, который тщательно планирует и рассчитывает свои действия. Иголки были воткнуты в тело шесть месяцев назад, до того как он оставил в коттедже отпечатки пальцев Декстера. Это указывает на организованный, методичный ум. Но случившееся с профессором Ирвингом показало, что есть у него и другие качества. Импульсивность и нестабильность. Стоит задеть его эго, и он не может с собой совладать.

Я отметил, что она уже даже и не пытается делать вид, что Ирвинг может не быть очередной жертвой.

— А это хорошо или плохо?

— И то и другое. Это значит, что он непредсказуем, и поэтому еще более опасен. Но если он действует импульсивно, то рано или поздно допустит ошибку. — Джейкобсен снова прищурилась, реагируя на солнечные лучи, отражавшиеся от идущих впереди машин. — Мои темные очки в пиджаке. Достаньте, будьте добры.

Пиджак лежал аккуратно сложенным на заднем сиденье. Я повернулся и достал его. От мягкой ткани шел слабый приятный аромат, и я ощутил момент странной близости, ощупывая карманы. Я нашел пару темных очков с большими стеклами и протянул ей. Наши пальцы на мгновение соприкоснулись. Кожа ее оказалась прохладной и сухой, но при этом и теплой.

— Спасибо. — Она надела очки.

— Вы упомянули его планы, — поспешно заговорил я. — Кажется, вы уже говорили, что он жаждет признания и что он… как его там? злокачественный нарциссист? Разве не этим все объясняется?

Джейкобсен слегка кивнула. Глаза ее скрывались за темными стеклами очков, и от этого понять ее настроение стало сложнее.

— Это объясняет, насколько далеко он готов зайти, но не почему он убивает. Он хочет что-то из этого извлечь, старается унять какой-то патологический зуд. И если секс тут ни при чем, то что это?

— Может, ему просто нравится причинять боль, — предположил я.

Она покачала головой и нахмурилась. Над очками снова стала видна маленькая вертикальная морщинка между бровями.

— Нет. Он может при этом наслаждаться ощущением власти, но это не все. Что-то вынуждает его делать все это. Просто мы еще не знаем, что именно.

Солнце внезапно перекрыл оказавшийся рядом черный грузовик-пикап. Он возвышался над нашей машиной, пожирающий бензин монстр с тонированными стеклами, затем быстро нас обогнал. И тут же нас подрезал. Я рефлекторно втопил ногу в пол, словно пытался затормозить, чтобы избежать столкновения. Но Джейкобсен, едва коснувшись тормоза, легко перестроилась в соседний ряд.

Потрясающая демонстрация великолепных навыков вождения, еще более впечатляющая оттого, с какой непринужденностью Джейкобсен это проделала. Она раздраженно зыркнула на пикап, но этим и ограничилась.

Однако инцидент испортил настроение. После него она снова стала неприступной и далекой, либо размышляя о нашем разговоре, либо сожалея о том, что сказала слишком много. Мы уже подъезжали к центру Ноксвилла. И по мере приближения к нему мое настроение становилось все хуже. Джейкобсен высадила меня у отеля, и к этому моменту стала неприступной как стена. Коротко кивнув, она уехала, оставив меня стоять на тротуаре с ноющими от ползания в ельнике мышцами. Глаза Джейкобсен за стеклами темных очков разглядеть мне не удалось.

Я совершенно не представлял, что мне делать дальше. Я не знал, распространяется ли мое изгнание и на морг, и не хотел звонить Тому и спрашивать. Идти на станцию мне тоже не хотелось — по крайней мере до тех пор, пока не буду точно знать, что и как.

Пока я стоял под ярким весенним солнцем посреди oбтекающей меня толпы, ко мне наконец пришло полное осознание случившегося. Находясь в машине с Джейкобсен, я мог оттягивать этот момент, но теперь мне пришлось принять очевидное.

Впервые за всю мою карьеру меня отстранили от расследования.

Приняв душ и переодевшись, я купил сандвич и съел его на берегу реки, глядя на проплывающие мимо колесные пароходы с туристами. Почему-то всегда успокаиваешься, глядя на воду. Она словно затрагивает какие-то подспудные пласты нашего подсознания, будит генетическую память о внутриутробной безопасности. Я дышал влажным воздухом, следил за летящей над рекой стаей гусей и пытался уговорить себя, что мне совсем не скучно. Объективно я понимал, что не должен воспринимать случившееся на кладбище как нечто личное. Я попал под перекрестный огонь Хикса, меня задели по касательной профессиональные разборки, лично ко мне не имеющие никакого отношения. Я твердил себе, что не должен воспринимать это как потерю лица.

Но легче мне от этого не стало.

После ленча я бесцельно слонялся по улицам, ожидая, когда зазвонит мобильник. В последний раз я был в Ноксвилле очень давно, и город за это время сильно изменился. Троллейбусы, впрочем, по-прежнему ездили, а золотистый зеркальный шар «Солнечной Сферы» все так же возвышался на фоне неба.

Но у меня было не то настроение, чтобы любоваться окрестностями. Мобильник упорно молчал, лежа мертвым грузом в кармане. Меня подмывало позвонить Тому, но я понимал, что незачем. Сам позвонит, когда сможет.

Том позвонил уже ближе к вечеру. Голос его звучал устало, когда он принялся извиняться за утреннее происшествие.

— Просто Хикс пытается мутить воду. Я еще разок переговорю завтра с Дэном. Как только пыль уляжется, уверен, он все поймет правильно. Ну и, на худой конец, нет никаких причин, по которым ты и дальше не можешь работать со мной в морге.

— А что ты будешь делать сейчас? — спросил я. — Работать одному тебе нельзя. Почему бы тебе не позвать Пола помочь?

— Пола сегодня нет в городе. Но Саммер наверняка согласится со мной поработать.

— Ты не должен перенапрягаться. У доктора был?

— Не волнуйся, — ответил он мне тоном, ясно показавшим, что я зря сотрясаю воздух. — Мне и правда очень жаль, что так случилось, Дэвид, но я с этим разберусь. Просто не отсвечивай пока.

А я, собственно, ничего и не мог сделать. И твердо вознамерился насладиться вечером. Слегка побездельничать тебе не повредит. Бары и кафе начали потихоньку заполняться клиентами — сотрудники офисов заходили туда по пути домой. Смех и разговоры звучали заманчиво, и я, подчиняясь внезапному импульсу, завернул в бар с деревянной террасой, выходящей на реку. Найдя столик у перил, я заказал пива. Наслаждаясь последним вечерним солнцем, я смотрел на медленные воды Теннесси. Невидимые глазу течения образовывали на глади реки водоворотики и ямки.

И постепенно я начал расслабляться. К тому времени, когда я прикончил пиво, спешить мне уже было точно некуда, и я попросил меню. Заказал себе лингуине с морепродуктами и калифорнийское «Цинфандель». Только один бокал, поклялся я, напомнив себе, что завтра рано вставать независимо от того, буду я помогать Тому или нет. Но когда я доел обильно сдобренную чесноком лингуине, этот довод уже не казался мне убедительным.

Я заказал еще бокал вина. Солнце скрылось за деревьями, но было еще тепло, хотя уже начали сгущаться сумерки. Зажегшиеся на террасе эклектические фонарики привлекли первых ночных мотыльков. Они кружились у стекла, черные силуэты на фоне белых шаров. Я попытался вспомнить, бывал ли у этого участка реки в первый приезд в Ноксвилл много лет назад. Наверное, бывал, только в памяти это совсем не отложилось. Тогда я снимал маленькую квартирку в полуподвальном этаже в другой — более дешевой — части города, на окраине постепенно облагораживаемого старого квартала. И когда выходил в город, то посещал в основном окрестные бары, а не более дорогие заведения на берегу реки.

Эти мысли повлекли за собой и другие воспоминания. Вдруг в памяти всплыло лицо девушки, с которой я некоторое время встречался. Бет, медсестра из госпиталя. С тех пор я о ней ничего не слышал, даже не думал о ней. Я улыбнулся, размышляя, где она сейчас, чем занимается. И вспоминает ли хотя бы иногда английского студента-криминалиста, с которым некогда была знакома.

Вскоре после этого я вернулся в Англию. А еще несколько недель спустя встретил Кару, мою будущую жену. Воспоминания о ней и нашей дочери вызвали обычный приступ горечи, но я уже достаточно смирился с потерей, чтобы не позволять этой горечи увлечь меня в пучину горя.

Я взял со стола мобильник и открыл список контактов. Номер Дженни и ее имя прыгнули мне в глаза даже раньше, чем я высветил их на дисплее. Я пробежался по опциям, пока не добрался до «удалить», и задержал палец на кнопке. Затем, так и не нажав, закрыл телефон и убрал.

Я допил остатки вина. Мысли потекли в другом направлении. Пришло воспоминание о сидящей в машине Джейкобсен, ее голые загорелые крепкие руки, белая блузка с короткими рукавами. До меня дошло, что я ровным счетом ничего о ней не знаю: ни сколько ей лет, ни откуда она, ни где живет.

Но я заметил, что обручального кольца на левой руке нет.

Ладно, хватит об этом. И все же я невольно улыбнулся, заказывая еще один бокал вина.

Снаружи темнело. Твое любимое время. Точка перехода между двумя крайностями: днем и ночью. Раем и адом. Вращение Земли, застывшее на переходном моменте, еще ни то, ни другое, но обладающее потенциалом обоих.

Если бы все в жизни было так просто.

Ты осторожно протер линзу фотоаппарата, затем протер еще раз, нежно, кусочком мягкой замши, пока не добился зеркального блеска. Наклоняя объектив на свету, ты внимательно осмотрел линзу — нет ли малейших пылинок, которые могли испортить совершенную поверхность. Ничего не увидел, но ты все равно снова ее протер, просто на всякий случай.

Камера — твое самое ценное имущество. Старая «лейка», с тех пор как ты ее купил, поистерлась за долгие годы, по ни разу тебя не подвела. Сделанные ею черно-белые фотографии всегда настолько кристально четкие, ясные и качественные, что ты мог бы погрузиться в них.

И фотоаппарат не виноват, что до сих пор не нашел то, что ищешь.

Ты стараешься внушить себе, что нынче ночью все будет так же, как всегда, но понимаешь, что это не так. Прежде ты всегда действовал под прикрытием темноты, мог безнаказанно делать то, что хотел, потому что никто не подозревал о твоем существовании. Теперь все изменилось. И хотя это твое собственное решение, твой выбор выйти под огни рампы, это все изменило.

К добру ли, к худу, но теперь ты обречен. Возврата нет.

Да, ты к этому подготовился. Ты не стал бы начинать, если бы не подготовил заранее пути отхода. Когда придет время, ты ускользнешь снова в тень, как и раньше. Но сперва надо довести дело до конца. И насколько велика может быть награда, настолько велик и риск.

Ты не можешь позволить себе ни малейшей ошибки.

Ты отчаянно стараешься убедить себя, что то, чему суждено произойти нынче ночью, не имеет значения для великой задачи, что твоя настоящая работа все равно продолжится. Но безуспешно. Правда в том, что теперь ставки куда выше. И хотя тебе противно это признавать, все неудачи не прошли бесследно. И тебе нужно, просто необходимо подтверждение, что ты не зря потратил все эти годы.

Всю свою жизнь.

Ты заканчиваешь полировать линзу и наливаешь себе стакан молока. Тебе нужно что-то, чтобы погасить изжогу, но ты слишком напряжен, чтобы желудок принял пищу. Молоко простояло открытым уже пару дней, и пенка сверху показывает, что оно скорее всего скисло. Но есть преимущество в том, что ты не чувствуешь ни запахов, ни вкуса. Ты выпиваешь молоко залпом, глядя в окно на силуэты деревьев на фоне неба. Когда ты ставишь пустой стакан на кухонный стол, молочная пленка на внутренней поверхности придает стакану призрачное свечение в наступающей темноте.

Тебе нравится эта мысль: призрачный стакан.

Но удовольствие быстро проходит. Ожидание — это то, что ты больше всего не любишь. Впрочем, осталось уже недолго. Ты смотришь в угол комнаты, где висит на двери форма, едва видимая во тьме. При ближайшем рассмотрении она никого не обманет, но люди редко присматриваются. В первые несколько секунд они видят просто униформу, и все.

А тебе больше и не надо.

Ты наливаешь себе еще стакан молока, затем наблюдаешь сквозь грязное оконное стекло, как последние лучи света исчезают с неба.

13

Дантист лежал в точности на том же месте, где и в прошлый раз. По-прежнему на спине, в полной неподвижности, свойственной только мертвецам. Но в других аспектах он изменился. Плоть усохла на солнце, кожа и волосы сползали с него, как лишняя одежда. Еще через несколько дней от мягких тканей останутся только упрямые связки, а немногим позже не останется ничего, кроме крепких костей.

Я проснулся с нудной головной болью, сожалея о последнем бокале вина, выпитом прошлым вечером. А воспоминания о случившемся ранее не способствовали улучшению настроения. Стоя под душем, я размышлял, чем бы мне заняться в ожидании звонка от Тома. Но выбор был в общем-то небогат.

Изображать туриста мне надоело.

Когда я подъехал к станции, стоянка оказалась почти пустой. Тут еще было сумеречно, и, натягивая комбинезон, я подрагивал на утренней прохладце. Я достал мобильник, размышляя, брать его с собой или нет. Обычно я просто выключал его по ту сторону ворот. Мне казалось неуважительным нарушать царившую на станции тишину телефонными разговорами. Но сейчас я не хотел пропустить звонок Тома. Меня подмывало поставить сигнал на вибрацию, только вот я тогда все утро буду только тем и заниматься, что ждать, когда же он завибрирует. К тому же я отлично понимал, что Том все равно в такую рань звонить Гарднеру не станет.

Приняв решение, я выключил мобильник и убрал его.

Вскинув сумку на плечо, я двинулся к воротам. Несмотря на несусветную рань, я не был первым. Внутри двое молодых людей, юноша и девушка в комбинезонах, судя по виду — аспиранты, переговаривались между собой, спускаясь по тропинке между деревьями. Проходя мимо, они весело бросили мне «привет!», а потом удалились по собственным делам.

Как только они ушли, вокруг воцарилась полная тишина. Создавалось впечатление, что, кроме певчих птичек, я тут единственный живой. На станции было прохладно, солнце еще не поднялось так высоко, чтобы пробиться сквозь ветви деревьев. Пока я поднимался вверх по лесистому склону к телу дантиста, бахилы намокли от росы. Защитная сетка вокруг тела предназначалась для того, чтобы я, помимо всего прочего, мог наблюдать, как разлагается тело, когда до него не могут добраться ни насекомые, ни животные. Это было не то чтобы новое исследование, но я сам прежде его лично не проводил. А сделать что-то самому всегда лучше, чем опираться на чужие исследования.

В последний раз я тут был всего лишь несколько дней назад, но тем не менее нужно было слегка догонять график. Войдя через маленькую дверку в клеть, я достал из сумки сантиметр, штангенциркуль, фотоаппарат и блокнот и присел на корточки. Работа продвигалась плохо. Пульсирующая головная боль не утихала, и меня постоянно отвлекала мысль о лежащем в сумке мобильнике. Обнаружив, что дважды делаю одни и те же замеры, я разозлился. Давай же, Хантер, соберись! Ты для этого сюда и приехал!

Отбросив всякие отвлекающие мысли, я полностью сосредоточился на работе. Телефон и головная боль были на время забыты, когда я полностью погрузился в микрокосм разложения. Если смотреть хладнокровно, наш физический распад ничем не отличается от любого другого естественного цикла. И, как любой другой естественный процесс, его необходимо изучить, чтобы понять.

Постепенно начали проявляться ощущения дискомфорта. Плечи заныли, а когда я прервался, чтобы потянуться, то обнаружил, что мне жарко и все тело свело. Солнце теперь стояло достаточно высоко, чтобы его лучи били сквозь кроны деревьев, и я начал потеть под комбинезоном. Глянув на время, я с удивлением обнаружил, что уже почти полдень.

Я вышел из клети, закрыв за собой дверь, потянулся и скривился, когда щелкнул плечевой сустав. Стянув перчатки, я потянулся за лежащей в сумке бутылкой воды, но замер, разглядев свои руки. Кожа после долгого пребывания в латексе стала бледной и морщинистой. Ничего необычного в этом не было, но по какой-то причине это вызвало какие-то неуловимые ассоциации в моем подсознании.

Такое же ощущение чего-то знакомого возникло вчера в «Стиплхилл», и столь же неуловимое. Зная, что это бесполезно, я не стал насиловать память и глотнул воды. Интересно, подумал я, убирая бутылку, Том уже созвонился с Гарднером или нет? На миг возникло почти непреодолимое искушение включить телефон, но я решительно его подавил. Не отвлекайся, напомнил я себе. Сперва закончи работу.

Легче сказать, чем сделать. Я понимал, что Том уже практически наверняка мне звонил, и осознание этого мешало сосредоточиться. Не желая поддаваться искушению, я чуть ли не с извращенной педантичностью сделал последние замеры и тщательно занес их в блокнот, прежде чем собрать вещи. Закрыв за собой клеть, я направился к воротам. Дойдя до машины, я снял комбинезон и перчатки, сунул все в чехол и только после этого позволил себе включить телефон.

Мобильник тут же пискнул, сообщая, что пришло сообщение. От предвкушения у меня в животе образовался ком. Сообщение пришло вскоре после моего приезда на станцию, и я расстроился, сообразив, что Том позвонил буквально через пару минут после того, как я отключил телефон.

Но сообщение оказалось вовсе не от Тома, а от Пола. Он сообщал, что у Тома случился инфаркт.

* * *

Мы не отдаем себе отчета, насколько зависим от обстоятельств. Мы, как правило, считаем людей такими, какими их видим, но выдерни их из привычного антуража, помести в другую среду и ситуацию, и наше видение пошатнется. И что-то привычное и знакомое вдруг становится совершенно чуждым и непонятным.

Я бы ни за что не узнал Тома.

Из носа торчала кислородная трубка, к руке подсоединена закрепленная пластырем капельница. К нему был подключен монитор, на котором электронные линии показывали работу сердца. Его переодели в бесформенную больничную рубашку, руки были белыми и тонкими, с высохшими стариковскими мышцами.

Но и на подушке лежала голова глубокого старика, с серой кожей и провалившимися щеками.

Инфаркт случился с ним ночью в морге. Он работал допоздна, желая наверстать время, потраченное днем на кладбище «Стиплхилл». Ему помогала Саммер, но в десять часов Том отправил ее домой. Она ушла переодеваться, а потом услышала звук падения, донесшийся из зала для аутопсии. Прибежав туда, она обнаружила Тома на полу в полубессознательном состоянии.

— Счастье, что она еще была там, — сказал мне Пол. — Не будь ее, он мог бы пролежать там много часов.

Когда я приехал, Пол с Сэм, моргая от солнца, как раз выходили из отделения неотложной помощи. Сэм шла медленно и величаво, переваливаясь уточкой, как часто бывает на последних сроках беременности. Пол же от волнения казался осунувшимся и усталым. Он узнал об инфаркте, лишь когда утром Мэри позвонила ему из госпиталя. Ночью Тому сделали коронарное шунтирование, но в сознание он еще не приходил и лежал в палате интенсивной терапии. Операция прошла хорошо, насколько это возможно при данных обстоятельствах, но всегда оставалась угроза повторного инфаркта. Многое зависит от того, как пойдут дела в ближайшие несколько дней.

— Еще что-нибудь известно? — спросил я.

Пол дернул плечом.

— Обширный инфаркт. Не случись это так близко от отделения «неотложки», он мог и не выжить.

Сэм сжала руку мужа.

— Но он выжил. И они делают все, что могут. И результаты компьютерной аксиальной томографии обнадеживают.

— Они сделали аксиальную томографию? — удивился я. Это не входило в стандартную диагностику при инфаркте.

— Врачи сперва думали, что у него инсульт, — объяснил Пол. — Когда его привезли, у него мысли путались. Думал, что что-то случилось с Мэри, а не с ним. Он был сильно возбужден.

— Да ладно тебе, милый, он же был практически без сознания, — настаивала Сэм. — И ты знаешь, как он относится к Мэри. Наверное, он просто беспокоился, что она расстроится.

Пол кивнул, но я видел, что он по-прежнему встревожен. Как и я. Том мог путаться из-за того, что мозг не получал достаточно кислорода, или из-за тромба. Компьютерная томография показала бы наличие инсульта, но даже если инсульта и не было, неадекватное восприятие — тревожный симптом.

— Господи, как же я жалею, что меня вчера тут не было! — Лицо Пола осунулось.

Сэм погладила его по руке.

— Это ничего бы не изменило. Ты бы ничего не смог поделать. Такие вещи случаются.

Но этого не должно было случиться. Я ругал себя с того самого мига, как услышал новость. Прикуси я тогда язык, вместо того чтобы провоцировать Хикса, возможно, патологоанатом не так бы стремился вышвырнуть меня из расследования. Я бы смог взять на себя часть нагрузки Тома, а возможно, даже заметил бы признаки надвигающегося инфаркта и смог что-то предпринять.

Но я не смолчал. И вот теперь Том находится в палате интенсивной терапии.

— Как Мэри? — спросил я.

— Держится, — ответила Сэм. — Она пробыла тут всю ночь. Я предложила остаться с ней, но, по-моему, она хочет побыть с ним наедине. А их сын, возможно, прилетит позже.

— Возможно?

— Если сможет оторвать себя от Нью-Йорка, — съязвил Пол.

— Пол… — остановила его Сэм и легонько улыбнулась мне. — Если хочешь поздороваться с Мэри, думаю, она будет рада, Дэвид.

Я знал, что Тому сейчас не до посетителей, но все равно хотел пойти. Я уже направился было туда, но Пол меня остановил:

— Зайдешь потом в морг? Надо поговорить.

Я сказал, что зайду. До меня только начало доходить, что Пол теперь действительный директор Центра криминалистической антропологии. Продвижение по службе явно не доставило ему удовольствия.

Как только я вошел в отделение «неотложки», в нос ударил запах антисептиков. Сердце тут же заколотилось, мгновенно вспомнилось мое собственное пребывание в больнице, но я подавил эти воспоминания. Я шел по коридорам к отделению интенсивной терапии, куда отвезли Тома. Под ногами скрипел линолеум. Том лежал в отдельной палате. В двери палаты имелось маленькое окошко, и через него я увидел Мэри, сидящую у его кровати. Я легонько постучал по стеклу. Сперва она будто не услышала, но потом повернулась и пригласила меня войти.

Она постарела лет на десять с того вечера два дня назад, когда я приходил к ним с Томом на ужин, но когда она отошла от кровати, улыбка ее была такой же теплой, как тогда.

— Дэвид, тебе не было необходимости приходить.

— Я только что узнал. Как он?

Мы разговаривали шепотом, хотя вряд ли могли потревожить Тома. Мэри слегка махнула в сторону кровати.

— Операция прошла успешно. Но он очень слаб. И остается риск повторного инфаркта… — Она замолчала, глаза ее увлажнились. Она отчаянно старалась держаться. — Но ты ведь знаешь Тома. Вынослив как верблюд.

Я улыбнулся с уверенностью, которой не испытывал.

— Он все время без сознания?

— Не совсем. Он приходил в себя пару часов назад, но ненадолго. Он вроде бы путается, кто из нас лежит в госпитале. Мне было нелегко убедить его, что со мной все в порядке. — Она робко улыбнулась, вся ее тревога вышла наружу. — Тебя он тоже упомянул.

— Меня?

— Он назвал твое имя. А ты единственный знакомый нам Дэвид. По-моему, он хотел, чтобы я тебе что-то передала. Но я смогла уловить только одно слово. Что-то вроде «испанский». — Она с надеждой поглядела на меня. — Это о чем-нибудь тебе говорит?

Испанский? Это больше походило на свидетельство расстройства сознания у Тома. Я постарался не выказать беспокойства.

— Ничего в голову не приходит.

— Может, я недослышала, — огорчилась Мэри. Она уже поглядывала на кровать, явно желая вернуться к мужу.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал я. — Если я могу чем-то помочь…

— Знаю. Спасибо. — Она помолчала, нахмурившись. — Чуть не забыла. Ты, случайно, не звонил Тому вчера поздно вечером?

— Нет. Я разговаривал с ним вчера днем, где-то около четырех. А что?

Она сделала неопределенный жест.

— Ой, да ерунда скорее всего. Просто Саммер сказала, что слышала, как зазвонил его мобильник буквально перед тем, как с ним случился инфаркт. Я подумала, что, может, это был ты. Впрочем, не важно. Вряд ли это имеет какое-то значение. — Она коротко обняла меня. — Я скажу ему, что ты заходил. Он будет рад.

Я покинул палату и направился к выходу. После угнетающей тишины отделения интенсивной терапии было приятно ощутить солнечное тепло. Я подставил лицо солнцу, вдыхая свежий воздух, желая изгнать из легких запах антисептика — запах болезни. Мне было стыдно сознаться даже себе, как я обрадовался возможности снова выйти на улицу.

По пути к машине я припомнил слова Мэри. Так что же все-таки сказал Том? «Испанский». Я озадаченно поразмышлял над этим, желая найти скрытый смысл, а не свидетельство помутнения рассудка, но так и не додумался, что бы это могло значить и почему он хотел, чтобы она мне это передала.

Занятый размышлениями на эту тему, я только уже в машине вспомнил, что еще сказала Мэри.

Интересно, кто же мог звонить Тому в это время суток?

Сковородка сгорела. Ты видел дымок над ней и слышал шкварчание начавшего гореть содержимого. Но только когда дым уже начал клубиться над плитой, ты наконец встал из-за стола. Чили почернел и шипел от жара. Вонь, наверное, была сильная, но ты не мог ее чувствовать.

Ты пожалел, что не обладаешь таким же отсутствием восприятия вообще всего.

Ты взял сковородку, но тут же выронил, когда раскаленная металлическая ручка обожгла тебе ладонь. «Твою ж ты мать!» С помощью старого полотенца ты снял сковородку с плиты и отнес в раковину. Ты пустил в нее холодную воду, и сковородка зашипела. Ты смотрел на получившееся месиво, и тебе было наплевать.

Ничто теперь не имело значения.

Ты все еще оставался в униформе, но теперь она была вся грязная и в пятнах пота. Опять пустая трата времени. Опять неудача. А ведь ты уже подошел так близко. Потому-то так трудно переварить неудачу. Позвонив, ты с бьющимся сердцем поджидал в темноте. Ты беспокоился, что нервы могут сдать, но, конечно же, этого не случилось. Главное — шокировать их, выбить из равновесия, чтобы они не могли ясно мыслить. И все произошло именно так, как ты и планировал. Это оказалось умилительно просто.

Но минуты шли, а он все не появлялся. А потом приехала «скорая». И ты лишь беспомощно наблюдал, как парамедики вбегают в здание и возвращаются оттуда, везя на каталке неподвижную фигуру. Затем они загрузили каталку в машину и увезли его прочь.

Вне зоны досягаемости.

Это нечестно. В тот самый момент, когда ты уже был практически в шаге от триумфа, от ярчайшей демонстрации твоего превосходства, все это буквально вырвали у тебя из-под носа. Столько тщательной подготовки, столько затраченных усилий, и ради чего?

Чтобы Либерман тебя обхитрил.

«Твою мать!»

Сковородка со звоном ударилась об стену, оставляя за собой хвост из воды и колеблющихся липучек для мух. Ты стоял, сжав кулаки и тяжело дыша, отчаянно разжигая в себе злость, потому что иначе оставался только страх. Боязнь неудачи, боязнь следующего шага. Страх перед будущим. Потому что, если посмотреть правде в глаза, что у тебя есть, что можно продемонстрировать, после стольких лет мучений? Бесполезные фотографии. Картинки, показывающие лишь, насколько близко ты подошел к цели, на которых нет ничего, кроме одного промаха за другим.

От такой несправедливости у тебя слезы навернулись на глаза. Сегодняшний вечер должен был уменьшить отчаяние, растущее после того, как одно разочарование за другим проявлялось на фотографиях. И захват Либермана этому бы поспособствовал. Это показало бы, что ты по-прежнему лучше всяких фальшивых пророков, провозглашающих себя всезнайками. Уж ты по крайней мере этого заслуживаешь. Но даже это у тебя сегодня отняли. И что у тебя осталось? Да ничего.

Только страх.

Ты закрываешь глаза, вспомнив картинку из детства. Даже сейчас ты испытываешь от нее потрясение. Холод большой гулкой комнаты обрушивается на тебя, едва ты входишь внутрь. И вонь. Ты по-прежнему помнишь это ощущение, хотя давно уже лишен обоняния. Обонятельная память — нечто вроде фантомных болей в ампутированной конечности. Ты замираешь, пораженный открывшимся перед тобой зрелищем. Ряды бледных безжизненных тел, обескровленных и безжизненных. Ты чувствуешь тяжесть руки старика, когда тот хватает тебя за шею, не обращая внимания на твои слезы.

«Ты хотел увидеть что-нибудь мертвое, ну так гляди теперь! Ничего особенного, верно? Смерть приходит ко всем нам, хотим мы того или нет. К тебе тоже. Гляди хорошенько, потому что это то, к чему все приходят. Все мы в конце становимся всего лишь мертвой плотью».

После этого посещения тебя годами мучили кошмары. Стоило тебе поглядеть на свою руку, увидеть кости и связки под тонкой кожей, как тебя бросало в холодный пот. Стоило поглядеть на людей вокруг, и ты снова видел те ряды бледных тел. Иногда, глядя на себя в зеркало, ты представлял себя одним из них.

Трупом.

Ты вырос, преследуемый этим знанием. А потом, когда тебе исполнилось семнадцать, ты посмотрел в глаза умирающей женщины, когда жизнь — свет — покидала их.

И тогда ты осознал, что ты не только кусок плоти.

Это было откровением, но с годами становилось все труднее поддерживать твою веру. Ты старался найти доказательство, но каждое очередное разочарование лишь ее подрывало. И после всех этих трудов и планов, после стольких рисков, сегодняшняя неудача едва тебя не доконала.

Вытерев глаза, ты пошел к кухонному столу, где лежала практически разобранная «лейка». Ты начал ее чистить, но даже это удовольствие обратилось в прах. Ты плюхнулся на стул и оглядел детали фотоаппарата. Апатично взял линзу и повертел в руке.

Идея возникла внезапно.

А когда она окончательно сформировалась, в тебе начало расти возбуждение. Как же ты просмотрел нечто столь очевидное? Вот же оно, прямо у тебя перед носом! Тебе не следовало забывать, что у тебя есть высшая цель. Ты упустил из виду действительно важное, позволил себе отвлечься. Либерман — это тупик, но необходимый.

Потому что, не будь его, ты, возможно, и не понял бы, какая редкая возможность тебе подвернулась.

Прикидывая, что тебе предстоит сделать, ты снова ощутил себя сильным и могучим. Ты чувствовал, что это то самое, искомое. Все, ради чего ты работал, ради чего терпел провал за провалом, все это было не просто так. Судьба бросила к твоим ногам умирающую женщину, и вот теперь судьба снова вмешалась.

Насвистывая что-то себе под нос, ты начал снимать униформу. Ты проносил ее всю ночь. Отдавать в прачечную уже некогда, но можно ее сполоснуть и выгладить.

Тебе нужно будет выглядеть наилучшим образом.

14

Когда я приехал в морг, в приемной дежурил тот толстяк.

— Слыхали о докторе Либермане? — спросил он. Писклявый голос жутко контрастировал с его внушительными габаритами. Он явно огорчился, когда я ответил, что знаю, и покачал головой, отчего его тройной подбородок заколыхался как желе.

— Жалость-то какая. Надеюсь, он в порядке.

Я просто кивнул, вставил карточку в замок и прошел внутрь.

Переодеваться в хирургический костюм я не потрудился, поскольку не знал, останусь тут или нет.

Пол находился в том зале для аутопсии, где работал Том. Он пересматривал содержимое какой-то открытой папки, лежащей на столе, но при моем появлении поднял голову.

— Как он?

— Все так же.

Пол указал на бумаги в папке. Яркое флуоресцентное освещение подчеркивало черные круги у него под глазами, отчего его усталый вил становился более очевидным.

— Я просматривал заметки Тома. Кое-что я уже знаю, но было бы здорово, если бы ты немного ввел меня в курс дела для ускорения процесса.

Пол молча выслушал мой рассказ о том, что найденные на кладбище останки практически наверняка принадлежат Уиллису Декстеру, а эксгумированное из могилы Декстера тело — скорее всего мелкий воришка Ной Харпер. Я описал розовые зубы, обнаруженные как у Харпера, так и у Терри Лумиса, покойника, найденного в коттедже в горах, и отметил, что этот факт противоречит большой кровопотере и ранам, имеющимся на теле последнего. Когда я сообщил ему, что подъязычные кости обеих жертв целы и пока что на костях следов ножевых порезов не обнаружено, Пол устало ухмыльнулся.

— Тут либо — либо. Причиной смерти может быть удушение или ножевое ранение, но никак не оба. Нам остается только надеяться, что удастся обнаружить веские доказательства того или другого. — Пол некоторое время смотрел на папку, затем встрепенулся. — Ну так что, ты готов продолжать?

Именно это я прежде и хотел услышать, но в сложившихся обстоятельствах радости как-то не испытал.

— Да, но не хочу стать причиной очередных трений. Может, лучше кто-нибудь другой этим займется?

Пол захлопнул папку.

— Я не прошу тебя быть вежливым. Пока Том в больнице, на факультете образуется нехватка кадров. Я сделаю тут все, что смогу, но несколько следующих дней будут довольно насыщенными. Откровенно говоря, нам понадобится помощь, и мне кажется глупым не использовать тебя, тем более что ты участвуешь в этом с самого начала.

— А что скажет Гарднер?

— Это не ему решать. Тут морг, а не место преступления. Если он хочет, чтобы мы ему помогали, то я ясно дал ему понять: либо он доверяется нашему решению, либо обращается куда-нибудь в другое место. А он вовсе не готов к этому, особенно теперь, когда он потерял Тома вскоре после того, как прямо из-под носа БРТ утащили Ирвинга.

При этом напоминании я ощутил укол вины. Из-за инфаркта Тома я начисто позабыл о профайлере.

— А Хикс? — спросил я.

Лицо Пола окаменело.

— Хикс может убираться к дьяволу.

Было совершенно ясно, что он не в том настроении, чтобы идти на уступки. Патологоанатом с Гарднером скоро выяснят, что с ним куда труднее работать, чем с Томом, подумал я.

— Хорошо. Мне продолжить собирать скелет эксгумированных останков?

— Оставь их пока. Гарднер желает получить подтверждение, принадлежат ли найденные в кладбищенском лесу кости Уиллису Декстеру или нет. Саммер уже начала их распаковывать, так что сейчас это приоритетная задача.

Я собрался было уходить, но тут вспомнил, о чем хотел спросить.

— Мэри сказала, что Том пытался мне что-то сообщить. Она говорит, прозвучало что-то вроде «испанский». Это тебе ни о чем не говорит?

— Испанский? — недоуменно переспросил Пол. — Ровным счетом ничего.

Я пошел переодеваться. Полу нужно было идти на экстренное заседание факультета, но он сказал, что вернется, как только сможет. Саммер уже находилась в зале для аутопсии, куда поместили останки со «Стиплхилл», и вынимала из коробок последние пакетики с уликами.

Почему-то я не удивился, обнаружив, что ей помогает Кайл.

Поглощенные беседой, они не заметили моего появления.

— Привет! — поздоровался я.

Саммер, вскрикнув, резко обернулась, едва не выронив пакет, который только что достала из коробки.

— Боже! — выдохнула она, облегченно обмякнув при виде меня.

— Виноват. Я не хотел вас пугать.

Она выдавила дрожащую улыбку. Мордашка ее в обрамлении высветленных волос была заплаканной и в красных пятнах.

— Все нормально. Просто я вас не услышала. Кайл мне тут помогает.

Работник морга выглядел смущенным, но довольным.

— Как дела, Кайл?

— О, просто отлично! — Он помахал рукой в перчатке, той самой, которой укололся об иглу. — Все зажило.

Если игла инфицирована, то не имеет никакого значения, зажила ранка или нет. Но он и сам это прекрасно понимал. Коль уже он желает храбриться, я не собирался ему мешать.

— Саммер мне рассказала о докторе Либермане, — сказал Кайл. — Как он?

— Состояние стабильное. — Это звучало лучше, чем «без изменений».

Саммер готова была вот-вот расплакаться.

— Как жаль, что я больше ничем не могла помочь!

— Ты все сделала как надо, — утешил ее Кайл. Его круглое лицо было совершенно серьезным. — Я уверен, что он непременно выздоровеет.

Саммер слабо ему улыбнулась. Кайл улыбнулся в ответ, но тут вспомнил о моем присутствии.

— Ну… хм… думаю, мне пора идти. Пока, Саммер.

Ее улыбка стала шире.

— Пока, Кайл.

Ну-ну. Может, в конечном итоге из этого и выйдет что-то путное.

После его ухода Саммер стала вялой, ее обычная кипучая энергия куда-то подевалась. Мы заканчивали распаковывать останки.

— Кайл прав. Счастье, что вы тут оказались прошлой ночью, — сказал я ей.

Она покачала головой, сверкнув пирсингом в свете ламп.

— Ничего я не сделала. И все время думаю, что должна была предпринять что-то еще. Искусственное дыхание и непрямой массаж сердца или еще что…

— Вы вовремя доставили его в больницу. Это самое главное.

— Надеюсь. Знаете, а он казался вполне здоровым. Ну, может, немного усталым, и все. Еще пошутил, что купит мне пиццу в компенсацию за то, что продержал меня допоздна. — На лице девушки промелькнула слабая улыбка. — А в десять часов он отослал меня домой. И сказал, что хочет еще кое-что проверить, прежде чем уйти.

Мое любопытство встрепенулось.

— А он не сказал, что именно?

— Нет, но, по-моему, это касалось останков, найденных в коттедже. Я пошла переодеваться, и уже шла к выходу, когда услышала, как зазвонил его мобильник. Вы же слышали этот его отстойный старый рингтон?

Том наверняка сказал бы пару ласковых, услышав, что джазовую композицию «Take Five» Дэйва Брубека называют отстойной. Но я только кивнул.

— Я в общем-то и внимания особого не обратила, но потом из зала раздался звук падения. Я туда прибежала и нашла его на полу. — Она шмыгнула носом и быстро вытерла глаза. — Я набрала 911, а потом держала его за руку и все время с ним говорила до приезда парамедиков. Говорила ему, что все будет хорошо, ну вы понимаете. Не уверена, что он меня слышал, но ведь именно так надо делать, да?

— Вы молодец, — похвалил я девушку. — Он был в сознании?

— Не сказала бы, но и полностью не отключался. Он все время повторял имя жены, словно волновался за нее.

Я подумала, что, наверное, он не хочет, чтобы она расстраивалась, когда узнает, и сказала ему, что сама ей позвоню. Я подумала, что пусть уж лучше она узнает это от меня, чем ей позвонят из госпиталя.

— Мэри наверняка вам за это очень признательна, — сказал я, хотя и понимал, что такого рода новости всегда малоприятны независимо от того, кто их преподносит.

Саммер снова шмыгнула носом и вытерла его. Из-под ленты выбилась прядь волос, отчего девушка стала казаться еще моложе.

— Его очки и мобильник я положила на полку над столом в вашем зале. Надеюсь, я правильно сделала? Они валялись на полу, и я не знала, что еще с ними делать.

Я собрался было сказать, что позабочусь о том, чтобы Мэри их забрала, но тут до меня дошло.

— Вы хотите сказать, они валялись на полу в моем зале?

— Ну да. Разве я не сказала? Это там доктор Либерман упал.

— Что он там делал? — Я-то полагал, что Том находился в своем зале, когда с ним случился инфаркт.

— Не знаю. А это важно? — озабоченно спросила она.

Я заверил ее, что нет, но озадачился. Том восстанавливал скелет Терри Лумиса. С чего это он прервался, чтобы поглядеть эксгумированные останки?

Этот вопрос мучил меня все время, пока мы делали рентгеновские снимки черепа и других костей, доставленных с кладбища, но лишь через час я смог заняться им вплотную. Предоставив Саммер начинать очищать кости, я пошел поглядеть, где упал Том.

Зал выглядел в точности таким, каким я его оставил. На смотровом столе лежали только череп и крупные кости. Все остальное дожидалось своей очереди в пластмассовых коробках. Я некоторое время постоял, пытаясь сообразить, переставили или поменяли тут что-нибудь. Но если и да, то я ничего не заметил.

Я подошел к полке, куда Саммер положила очки и мобильник Тома. Очки выглядели одновременно и знакомыми, и заброшенными без своего хозяина. Я сунул их и верхний карман, и собирался сунуть туда же мобильник, когда меня осенило. Я поколебался, ощущая тяжесть мобильника в руке, пытаясь решить, будет ли то, что я собираюсь сделать, очень уж грубым вмешательством в частную жизнь.

Смотря что ты там найдешь.

Мобильник пролежал тут всю ночь, но не разрядился. Найти, где зафиксированы входящие звонки, оказалось несложно. Самый последний звонок был в 22:03 прошлой ночью, как и сказала Саммер.

В то же время, когда с Томом случился инфаркт.

Я сказал себе, что это может быть чистым совпадением, что эти два события никак не связаны. Но выяснить это можно только одним способом.

Звонок оказался местным, с кодом Ноксвилла. Я вбил номер в свой телефон. Меня и так терзали сомнения, правильно ли я поступаю, залезая в мобильник Тома, не хватало еще им воспользоваться. Но, даже перенеся номер к себе, я колебался. Да попробуй уже. Ты уже слишком далеко зашел.

Я набрал номер.

После небольшой заминки раздались гудки «занято». С некоторым разочарованием я прервал звонок, выждал минутку и набрал снова. На сей раз номер оказался свободен. С бьющимся сердцем я ждал, когда кто-нибудь ответит.

Но не дождался. Телефон звонил и звонил с монотонным постоянством. Наконец, смирившись с тем, что никто не отвечает, я отключился.

Существует куча причин, по которым линия может быть занята, а потом никто не отвечает. Человек на другом конце провода мог куда-то выйти, мог просто проигнорировать звонок. Гадать бесполезно.

И все же, покидая зал для аутопсии, я твердо знал, что не успокоюсь, пока все не выясню.

Весь остаток дня я был слишком занят, чтобы думать об этом телефонном номере. Нужно было очистить кости, привезенные из «Стиплхилл», — довольно простая работа. Животные и насекомые уже поработали над ними, уничтожив мягкие ткани, так что мне оставалось вымочить кости в детергенте.

Но мы едва успели сунуть их в чаны, когда пришли медицинские карты Ноя Харпера и Уиллиса Декстера. Зная, что Гарднер хочет как можно быстрее получить подтверждение их личности, я оставил Саммер заниматься отмыванием и сушкой костей, а сам приступил к идентификации.

Из этих двоих проще всего было установить личность Декстера. Сделанные утром рентгеновские снимки черепа, найденного в ельнике, полностью совпадали со снимками, сделанными Декстеру post mortem. Собственно, мы этого и ожидали, но теперь можно было официально заявить: Уиллис Декстер не убийца. Он погиб в аварии шесть месяцев назад.

Но по-прежнему оставался вопрос, кто же был похоронен в его могиле.

Вроде бы не возникало особых сомнений, что это Ной Харпер, но нам нужно было нечто более существенное, чем совпадение расы и возраста. К сожалению, в этом случае не имелось ни зубных снимков, ни post mortem, чтобы провести по ним идентификацию. И хотя эрозия бедра и коленных суставов, отмеченная мною у трупа из гроба, могла объяснить характерную хромоту Харпера, в его медицинской карте рентгеновских снимков ни бедренного, ни коленных суставов не нашлось. Медицинская страховка и услуги дантиста явно были недоступной роскошью для мелкого воришки.

В конечном итоге идентифицировать Харпера помогли полученные им в детстве переломы плечевой и бедренной костей. Рентгеновские снимки этих переломов, к счастью, имелись, и хотя скелет пожилого мужчины с возрастом изменился, костные мозоли на месте давно заживших переломов оставались неизменными.

К тому времени, когда я завершил идентификацию этих двух останков, уже было довольно поздно. Саммер ушла пару часов назад, а Пол позвонил, чтобы сказать, что заседание затянулось, так что он сегодня в морг уже не вернется. Он правильно расставлял приоритеты, отправляясь домой к беременной жене, вместо того чтобы работать до посинения. Умный парень.

Я бы с удовольствием продолжил работу, но день выдался трудный как физически, так и эмоционально. К тому же у меня с завтрака маковой росинки во рту не было. Конечно, мне хотелось наверстать упущенное время, но морить себя голодом ради этого я не собирался.

Переодевшись, я позвонил Мэри, чтобы узнать, как Том, но ее телефон был выключен, из чего я сделал вывод, что она все еще с мужем. Когда я позвонил прямиком в отделение интенсивной терапии, вежливая медсестра проинформировала меня, что состояние больного стабильное, что в переводе на обычный язык означало «без изменений». Я уже собрался убрать телефон в карман, когда вспомнил о номере, который переписал с мобильника Тома.

Я начисто о нем забыл. Выходя из морга, я кивнул на прощание пожилому чернокожему мужчине, сидевшему теперь в приемной, а заодно снова набрал тот номер.

Он оказался занят. Однако это означало, что дома кто-то есть. Я толкнул тяжелую стеклянную дверь и вышел на улицу. Практически безлюдную территорию освещали последние лучи заходящего солнца, придавая вечеру золотистый отблеск. Я набрал номер еще раз. Линия оказалась свободна. Остановившись, я стал ждать ответа.

Давай же, возьми трубку!

Но никто не отвечал. Я раздраженно отключился. Но, уже опуская мобильник, вдруг услышал что-то вроде отдаленного отзвука.

Где-то поблизости звонил телефон.

Звонок замолчал раньше, чем я успел понять, откуда он идет. Я немного подождал, но не услышал ничего, кроме щебета птиц и шума машин вдали. Понимая, что я, наверное, чересчур сильно реагирую на простое совпадение, я все же снова набрал этот номер.

Одинокий трезвон нарушил вечернюю тишину.

Примерно ярдах в тридцати, частично скрытая за разросшимся кустарником, виднелась кабина таксофона. В ней никого не было. Все еще не очень уверенный, что это не какое-то недоразумение, я прервал вызов. Трезвон смолк.

Я набрал номер опять, направляясь к таксофону. Таксофон зазвонил. По мере того как я к нему приближался, трезвон стал громче, чуть отставая по времени от более тихой версии сигнала, раздававшегося в моем мобильнике. На сей раз я прервал вызов буквально в паре футов от таксофона.

Воцарилась тишина.

Кабину таксофона — точнее полукабинку — скрывали ветки разросшихся кустов. И я понял, почему было то занято, то никто не отвечал. Больница — одно из немногих мест, где таксофоны еще востребованы, по ним посетители звонят родственникам или вызывают такси. Но вот если таксофон зазвонит, ответить никто не удосужится.

Я зашел в кабинку, ни к чему не прикасаясь. Совершенно очевидно, кто-то именно с этого таксофона звонил Тому вчера вечером, но я решительно не понимал зачем, пока не оглянулся, чтобы проследить путь, который только что проделал в одиночку. Сквозь взъерошенные ветки кустов отлично просматривался вход в морг.

И каждый, кто оттуда выходит.

15

— Значит, вы считаете, что прошлой ночью доктору Либерману звонил убийца.

Голос Джейкобсен звучал абсолютно ровно, так что невозможно было понять, что она думает по поводу моей идеи.

— Да, я считаю, что это возможно, — ответил я. Мы сидели в ресторане моей гостиницы, недоеденный ужин остывал на стоявшей передо мной тарелке. Я позвонил Гарднеру из больницы, обнаружив его номер в мобильнике Тома. Я предвидел его скепсис и подготовил веские аргументы в пользу моей версии, но наткнулся на автоответчик.

Не вдаваясь в подробности, я просто сообщил, что, по моему предположению, Тому мог звонить убийца, и попросил Гарднера мне перезвонить. Я решил, что агент БРТ сам захочет увидеть таксофон и, быть может, проверить на нем отпечатки, хотя вряд ли из этого выйдет толк, учитывая, что им постоянно пользовались за последние двадцать четыре часа.

Но ждать в больнице, пока Гарднер получит мое сообщение и решит мне перезвонить, смысла не было. Чувствуя себя немного дураком, я сел в машину и вернулся в отель.

Прошел почти час, прежде чем последовала реакция на мой звонок. Я только-только заказал себе ужин, когда зазвонил мобильник, но это оказалась Джейкобсен, а не Гарднер. Она спросила у меня номер телефона, который я скопировал с мобильника Тома, и велела подождать. На линии повисла тишина, и я предположил, что она, наверное, передает информацию Гарднеру. Потом она сообщила, что через полчаса приедет.

Но прошло куда меньше времени, когда я, подняв глаза от тарелки, увидел ее входящей в ресторан. Я отодвинул тарелку. Аппетит сразу пропал. Джейкобсен на сей раз была в черном костюме, подогнанная по фигуре юбка шелестела при каждом шаге. Ее можно было принять за амбициозную деловую женщину, если бы не пистолет, который я углядел под пиджаком. Объяснений, почему Гарднер не соизволил ответить на мой звонок или не приехал сам, не последовало, но я и так мог догадаться. Отказавшись что-нибудь съесть или выпить, она, не перебивая, выслушала мои более подробные объяснения насчет того звонка Тому.

Я уже начал жалеть, что вообще затеял это дело.

— Мобильник доктора Либермана у вас с собой? — спросила Джейкобсен.

Я достал телефон и передал ей. Я сунул его в карман пиджака в последний момент, буквально перед выходом из своего номера. Просто на всякий случай.

— Есть новости об Ирвинге? — поинтересовался я, пока Джейкобсен просматривала входящие звонки Тома.

— Пока нет. — Информацией меня снабжать явно не собирались. Она скопировала номер в свой мобильник, затем отложила его в сторону без всяких комментариев. — Скажите, а почему вы вообще решили проверить мобильник доктора Либермана?

— Было интересно, кто же ему звонил. И не может ли это быть как-то связано с его инфарктом.

Лицо ее оставалось непроницаемым.

— А вы не подумали, что лезете не в свое дело?

— Конечно, подумал. Но с учетом обстоятельств сомневаюсь, что Том стал бы возражать.

— Но тем не менее не потрудились сперва спросить у кого-нибудь разрешения?

— А у кого? Надо было позвонить его жене, сидящей у больничной койки?

— Вообще-то я имела в виду Дэна Гарднера.

— Ну да. Потому что он так высоко ценит мое мнение, ага.

Появившаяся на лице Джейкобсен улыбка, похоже, удивила ее саму не меньше, чем меня. Она буквально осветила ее лицо, преобразив Джейкобсен из сурово привлекательной женщины в настоящую красавицу, сделавшую бы честь обложке журнала. Затем улыбка исчезла — слишком быстро, на мой взгляд.

— Это всего лишь предположение, — продолжила она, вновь прячась за маской профессионализма. — Позвонить мог кто угодно.

— С таксофона прямо напротив морга? В это время суток?

Она не ответила.

— Врачи не сказали, когда доктор Либерман сможет говорить?

— Нет. Но вряд ли скоро.

Мы замолчали, когда подошла официантка убрать мою тарелку и предложить десертное меню.

— Послушайте, я собираюсь выпить кофе. Почему бы вам не составить мне компанию? — предложил я.

Джейкобсен поколебалась, взглянув на часы. Впервые за все время нашего знакомства на ее лице промелькнула усталость.

— Ну разве что быстро. — Она заказала латте со снятым молоком и двойным кофе.

— Вы точно больше ничего не хотите? — спросил я.

— Кофе вполне достаточно, спасибо, — ответила она, будто сожалея даже о такой небольшой слабости. Я подумал, что уровень сахара в крови Джейкобсен наверняка всегда сильно уступает уровню самодисциплины.

По молчаливому соглашению мы отложили разговор, пока официантка выполняла наш заказ. Джейкобсен беспокойно барабанила пальцами по спинке банкетки, на которой мы сидели. Ногти у нее были короткими, без малейших следов лака.

— Вы уроженка Ноксвилла? — спросил я, чтобы нарушить молчание.

— Я родом из маленького городка рядом с Мемфисом. Вряд ли вы о нем слышали.

И, судя по всему, не услышу. Я предпринял еще одну попытку, пока официантка ставила перед нами чашки кофе.

— А почему вы решили защищать диссертацию по психологии?

Она дернула плечом. Жест казался вынужденным и напряженным.

— Мне было интересно. Я хотела этим заниматься.

— Но вместо этого пошли работать в БРТ. Как так вышло?

— Это был хороший карьерный рост.

Она отпила глоток кофе, закрывая тему. Н-да, вызвать ее на разговор, чтобы узнать получше, не удалось. Вряд ли имело смысл спрашивать о муже или любовнике.

— Во избежание лишних споров давайте будем считать, что вы, возможно, правы насчет этого звонка, — сказата она, опустив чашку. — Но с какой целью звонили? Вы же не думаете, что кто-то специально спровоцировал инфаркт у доктора Либермана?

— Конечно, нет.

— Тогда зачем ему звонить?

Мы наконец подошли к главному.

— Чтобы выманить его наружу. Я считаю, что Том должен был стать следующей жертвой.

Джейкобсен моргнула, и это было единственным проявлением удивления.

— Продолжайте.

— Том казался плохо соображающим из-за инфаркта, был убежден, что что-то случилось с Мэри. Даже в больнице его постоянно приходилось уверять, что с ней все хорошо. Это списали на последствие инфаркта, но давайте предположим, что это не так. Предположим, кто-то ему позвонил и сказал, что с его женой произошло какое-то несчастье.

Джейкобсен нахмурилась.

— Чтобы он тут же помчался к ней?

— Точно. Когда получаешь такого рода звонок, забываешь обо всем. Тебе становится наплевать на осторожность, начисто вылетает из головы, что не надо идти к машине одному. Ты просто все бросаешь и бежишь. — Уж я-то отлично это знал. Воспоминания о голосе полицейского, сообщившего о случившемся несчастье с моей женой и дочерью, до сих пор меня преследовали. — В это время суток на территории больницы практически никого нет, а от таксофона, с которого звонили, вход в морг отлично просматривается. И звонивший наверняка увидел бы, как Том выходит.

— Но почему не подождать, пока он закончит работать?

— Потому что тот, кто планировал напасть на Тома, не хотел рисковать, опасаясь, что Том может выйти не один. А так он мог быть уверен, что ему никто не помешает.

Джейкобсен мои слова все еще не убедили.

— Но он должен был каким-то образом раздобыть номер мобильника доктора Либермана.

— Том охотно его раздает направо и налево. Кто угодно мог узнать его номер у его секретаря в университете.

— Допустим. Но доктор Либерман не привлекал к себе внимание, как профессор Ирвинг. Почему выбрали мишенью именно его?

— Представления не имею, — сказал я. — Но вы же сами сказали, что у того, кто за всем этим стоит, просто грандиозное мнение о себе. Возможно, он счел, что какие-то механики и мелкие воришки не обеспечат ему того внимания, которое он заслуживает.

Джейкобсен переваривала сказанное, уставившись в пространство. Я заставил себя отвести взгляд от ее полных губ.

— Такое возможно, — признала она спустя некоторое время. — Может быть, он становится более амбициозным. Профессор Ирвинг не мог удовлетворить его аппетит в том, что касалось высокопоставленных жертв.

— Если только Том изначально не является основной мишенью.

Я понимал, что испытываю судьбу. Джейкобсен нахмурилась.

— Этому нет никаких доказательств.

— Знаю, — согласился я. — Просто я подумал обо всем остальном, что сделал убийца. Специально ускорил разложение, подкинул зубы свиньи вместо человеческих, кажущиеся причины смерти обеих жертв несовместимы. Все это гарантированно заставит чесать в затылке любого криминалиста-антрополога. А теперь еще похоже на то, что Том и сам чуть не стал следующей жертвой. Вам не кажется очевидным, что убийца мог с самого начала это задумать?

Она по-прежнему была настроена скептически.

— Доктор Либерман не единственный криминалист-антрополог, к чьей помощи прибегает БРТ. Ни при каких обстоятельствах никто не мог предугадать, что именно он будет задействован в этом расследовании.

— Ну, тогда, возможно, убийца целил в любого, кто будет задействован, откуда мне знать. Но ни для кого не секрет, что обычно БРТ вызывает именно Тома. Или что Том собирался уйти на пенсию в конце этого года. — Раньше, чем в конце года. Я отбросил мысль о рассыпавшихся теперь планах Тома и Мэри и продолжил: — Что, если убийца увидел в этом последний шанс доказать свое превосходство над одним из лучших экспертов-криминалистов штата? Нам известно, что он устроил так, чтобы тело Терри Лумиса нашли, когда истечет срок аренды коттеджа, а Том вернулся из отпуска после месячного отсутствия буквально за неделю до этого. Это значит, что убийца арендовал коттедж за сутки или около того до возвращения Тома. Предположим, это не просто совпадение.

Но по тому, как хмурилась Джейкобсен, я понимал, что чересчур увлекся.

— А вам не кажется это все несколько притянутым за уши?

Я вздохнул. Я и сам уже начал сомневаться.

— Может быть. Но не когда имеешь дело с кем-то, воткнувшим в труп иголки для шприцев за шесть месяцев до того, как спровоцировать эксгумацию. По сравнению с этим позаботиться о том, чтобы следующая жертва оказалась в городе в нужное время, не так уж и сложно.

Джейкобсен молчала. Я глотнул кофе, предоставляя ей самой делать выводы.

— Довольно серьезные заключения на основании одного лишь телефонного звонка, — проговорила она наконец.

— Да, — согласился я.

— Но я думаю, их стоит принять во внимание.

Напряжение, в котором я, оказывается, доселе пребывал, сам о том не подозревая, ушло. Я толком не понимал, то ли это облегчение, что наконец-то появилась возможная ниточка, то ли просто радость от того, что меня воспринимают всерьез.

— Значит, вы проверите отпечатки пальцев на таксофоне?

— Команда криминалистов уже там, хотя сомневаюсь, что через двадцать четыре часа они что-то найдут. — К моему удивлению, губы Джейкобсен слегка изогнулись. — Вы же не думали, что мы это проигнорируем, а?

Ее завибрировавший мобильник избавил меня от необходимости отвечать.

— Прошу прощения, — сказала она, взяв трубку.

Она вышла из ресторана, чтобы поговорить. Чувствуя себя куда лучше, чем весь день до этого, я пил кофе, наблюдая через стеклянные двери, как она сосредоточенно слушает, что ей говорят. Разговор оказался коротким. Буквально через минуту она вернулась. Я думал, что она сейчас извинится и уйдет, но она снова села за стол.

О звонке она не упомянула, но снова стала отстраненной. Едва заметное потепление, которое, как мне казалось, я уловил прежде, исчезло.

Джейкобсен повертела чашку, выравнивая ее на блюдце.

— Доктор Хантер… — начала она.

— Дэвид.

Она казалась выбитой из колеи.

— Послушайте, вы должны знать…

Я ждал, но она молчала.

— Что?

— Не важно. — Что бы она ни собиралась сказать, она передумала. Ее взгляд обратился на почти пустой стакан пива, который официантка еще не убрала. — Извините за вопрос, но разве вам можно алкоголь? Учитывая ваше состояние, я имею в виду.

— Мое состояние?

— Вашу рану. — Она вопросительно наклонила голову. — Вы же наверняка догадываетесь, что мы проверили ваше прошлое.

Я так и застыл, не донеся чашку до рта. И осторожно поставил ее на стол.

— Как-то не задумывался об этом. А что касается алкоголя, то меня пырнули ножом. Я не беременный.

Серые глаза смотрели прямо на меня.

— Вам неприятно об этом говорить?

— Есть темы и поинтересней.

— После нападения вы не консультировались у психолога?

— Нет. И сейчас в этом не нуждаюсь, премного благодарен.

Она выгнула бровь.

— Забыла. Вы же не доверяете психологам.

— Дело не в этом. Я просто не верю, что разговор о проблеме всегда лучший способ с нею справиться.

— Английский характер, и все такое?

Я просто посмотрел на нее. На виске начала пульсировать жилка.

— Напавшую на вас женщину так и не поймали, верно? — продолжила через некоторое время Джейкобсен.

— Нет.

— Это вас тревожит? Что она может снова попытаться?

— Стараюсь не страдать от этого бессонницей.

— Но ведь страдаете, верно?

Я поймал себя на том, что сижу, крепко сжав под столом руки. Когда я их разжал, они оказались влажными.

— К чему все это?

— Просто интересно.

Мы уставились друг на друга. Но по какой-то причине я вдруг успокоился, словно перешагнул невидимый порог.

— Вы пытаетесь меня спровоцировать?

Ее ресницы дрогнули.

— Я просто…

— Это Гарднер вам приказал?

Сам не знаю, откуда выпрыгнул этот вопрос, но когда она отвела глаза, я понял, что угадал. Отвела всего на секунду, но мне этого хватило.

— Ради Бога, зачем? Вы что, меня прокачиваете?

— Конечно, нет, — возразила она, но как-то неубедительно. Теперь настал ее черед избегать моего взгляда. — Дэн Гарднер просто просил оценить ваше душевное состояние, вот и все.

— Мое душевное состояние? — саркастически хохотнул я. — Меня пырнули ножом, я расстался со своей девушкой, один из моих старых друзей лежит в больнице, а все вокруг, похоже, считают меня некомпетентным. Мое душевное состояние в полном порядке, спасибо.

Щеки Джейкобсен вспыхнули.

— Прошу прощения, если я вас задела.

— Вы меня не задели, просто… — Я и сам не знал, что чувствую. — И вообще, где Гарднер? Почему его тут нет?

— Он в данный момент занят в другом месте.

Я не знал, что разозлило меня больше: то, что он решил проверить мое душевное состояние, или что не счел это достаточно важным, чтобы сделать самому.

— И вообще, к чему сейчас это все? Работа уже практически завершена.

Краска медленно уходила со щек Джейкобсен. Она задумчиво уставилась на свой кофе, рассеянно водя пальцем по краю чашки.

— В «Стиплхилл» кое-что произошло, — проговорила она.

Я ждал продолжения. Серые глаза встретились с моими.

— Йорк пропал.

16

Дом Йорка со всеми освещенными окнами и в окружении кучи машин БРТ выглядел совершенно сюрреалистично, как в кино. Дом находился на территории «Стиплхилл», довольно далеко от самого кладбища, отгороженного стеной ельника. Как и здание похоронной конторы, он был низким. Прямоугольный блок из стекла и бетона, неудачная попытка перенести на южную почву калифорнийский модернизм 1950-х. Когда-то он, наверное, поражал, но теперь, в окружении темных башен елей, выглядел заброшенным и унылым.

К передней двери вела выложенная треснувшими плитками дорожка, заросшая травой. Окружавшая дом лента полицейского кордона придавала ему причудливо-веселый вид; впрочем, это впечатление быстро пропало при виде обыскивающих дом криминалистов, похожих в своих белых комбинезонах на привидения. Сбоку от дома через заросшую лужайку шла подъездная дорожка к гаражу. Дверь гаража была поднята, виднелся кусок заляпанного маслом пола, но никакой машины там не наблюдалось.

Машина исчезла вместе с хозяином.

Джейкобсен по пути сюда ввела меня в курс дела.

— Мы не рассматривали Йорка как вероятного подозреваемого в убийстве, иначе взяли бы его под стражу раньше. — Она чуть ли не оправдывалась, словно лично была виновата. — Он подходит в определенной степени под стандартный профиль серийного убийцы — подходящий возраст, холостяк, одиночка; к тому же это его неприкрытое самодовольство — типичный признак нарциссизма. Но у него нет криминального прошлого, даже никаких приводов в подростковом возрасте. Никаких скелетов в его шкафу мы тоже не обнаружили. Так что, кроме косвенных улик, ничто не связывает его с этими убийствами.

— Эти косвенные улики кажутся мне довольно вескими, — сказал я.

В машине было слишком темно, чтобы увидеть, покраснела ли она, но я был совершенно уверен, что так оно и есть.

— Если только принять как данность, что он сознательно поставил себя под удар, обратив наше внимание на похоронную контору. Конечно, всякое бывает, но его рассказ о временном работнике вроде бы подтверждался. Мы нашли еще одного бывшего работника, заявившего, что помнит Дуайта Чамберса. Все указывало на то, что Дуайт Чамберс вполне может быть обоснованным подозреваемым.

— Тогда зачем арестовывать Йорка?

— Потому что задержание по обвинению в угрозе общественному здоровью дало бы нам больше времени для его допроса. — Джейкобсен явно испытывала неловкость. — А еще сочли, что есть некоторые… преимущества в том, чтобы предпринять более активные действия.

Ну да, лучше арестовать хоть кого-то, чем вовсе никого. Политика и пиар одинаковы во всем мире.

Только вот Йорк не стал дожидаться ареста. Когда агенты БРТ приехали за ним сегодня днем, то не обнаружили никаких следов Йорка ни на территории кладбища, ни в доме. Машины его тоже не наблюдалось, а когда агенты БРТ вломились к нему в дом, то увидели признаки поспешных сборов.

А еще они обнаружили человеческие останки.

— Мы бы их нашли раньше, если бы не путаница с бумагами, — призналась Джейкобсен. Изначальный ордер был выдан только на похоронную контору и территорию кладбища, а не на частную резиденцию Йорка.

— Останки свежие? — спросил я.

— Мы так не думаем. Но Дэн хочет, чтобы вы сами взглянули.

Это заявление поразило меня больше, чем новость об исчезновении Йорка. Судя по всему, Пол был недоступен. У Сэм выдалась тяжелая ночь. Они даже подумали, что начались роды, и хотя тревога оказалась ложной, Пол не собирался пока оставлять ее одну.

Поэтому он сказал Гарднеру, чтобы тот попросил меня.

Когда я ему позвонил, Пол говорил устало и казался измотанным. Не то чтобы я не поверил Джейкобсен, но все же предпочел сперва переговорить с ним.

— Я сказал Гарднеру, что займусь этим завтра в первую очередь, но если ему нужна консультация сегодня вечером, то пусть попросит тебя. Надеюсь, ты не возражаешь, — сказал Пол. Я ответил, что не возражаю, а просто удивлен, что Гарднер согласился. Пол кисло усмехнулся. — А у него выбор небогат.

Он явно не забыл, что Гарднер встал на сторону Хикса против Тома. И хотя Пол был слишком хорошим профессионалом, чтобы проявлять личные чувства в ходе расследования, это вовсе не означало, что он не мог слегка закрутить гайки.

Интересно, как воспринял это Гарднер?

Джейкобсен в «Стиплхилл» не осталась. Высадив меня, она уехала выяснять, как продвигаются дела у экспертов с отпечатками на таксофоне. Мне указали микроавтобус, где я мог переодеться, а затем провели к дому.

Гарднер стоял снаружи, разговаривая с седовласой женщиной в комбинезоне. Он был в бахилах и перчатках, и хотя покосился на меня, но разговора не прервал.

Я остановился на дорожке и стал ждать.

Закончив краткий инструктаж седой женщины, Гарднер наконец повернулся ко мне. Мы оба молчали. Его недовольство было буквально ощутимым, но, что бы он там ни думал, он держал свои мысли при себе. Лишь коротко дернул подбородком.

— Это наверху.

Дом соответствовал по дизайну стилю и периоду строительства. Спальни наверху, все остальное внизу. Некогда белые стены и потолок пожелтели от десятилетий воздействия сигаретного дыма, двери и фурнитуру тоже покрывала такая же желтоватая сальная патина. Здесь витал застарелый запах табака, смешанный с запахом старых ковров и грязного белья.

Впечатление упадка и небрежения еще больше усиливала суета проходящего обыска. Эксперты обшаривали ящики и полки, выгребая оттуда для анализа барахло Йорка. Пока мы поднимались наверх, я ощущал на себе их взгляды. Они смотрели с эдаким предвкушением, знакомым мне по другим местам преступления, когда делают какую-то важную находку. Но присутствовало и чистое любопытство.

Судя по всему, слух о моем возвращении уже прошел.

Гарднер повел меня по лестнице, по пыльным ступенькам. Планировка верхнего этажа была свободной, кухня, обеденная и жилая зоны были объединены. Некоторые части обстановки казались подлинными: полки и шкафы для посуды с матовым стеклом вышли прямо из рекламы американской мечты об уютном доме образца 1950-х.

Но мебель была явно куплена по случаю, причем покупали ее и в шестидесятые, и в семидесятые, и в последующие десятилетия. В кухне громко гудел здоровенный ржавый холодильник, а над обшарпанным обеденным столом со стульями висела имитация канделябра с лампами в форме свечек. В центре жилой зоны стояло слишком большое кожаное кресло, трещины на его подушках были заклеены клейкой лентой. Напротив кресла стоял большой телевизор с плоским экраном — единственная современная вещь.

Тут работало еще больше криминалистов. В доме царил полный бардак, хотя трудно сказать, был ли это результат обыска или личных привычек Йорка. Повсюду валялась одежда, коробки с мусором, шкафы завалены старыми газетами. Раковину и стойку не видно под грудой грязной посуды, а раздавленные картонки от готовых блюд валялись там, где Йорк их бросил.

Некоторые из проводивших обыск агентов оторвались от своих занятий, чтобы поглядеть, как Гарднер ведет меня через комнату. Я узнал внушительную фигуру Джерри, стоявшего на четвереньках на полу и рывшегося в ящиках обшарпанной тумбочки. Он приветственно поднял руку в перчатке.

— Привет, док! — Агент энергично жевал жвачку, и его круглые щеки под маской ходили ходуном. — Клевое местечко, а? И вам надо взглянуть на его коллекцию фильмов.

Порнорай, все расставлено в алфавитном порядке. Этому парню явно нужно почаще выбираться из своей берлоги.

Гарднер подошел к алькову рядом с раковиной.

— Если все это еще будет на месте, когда вы закончите, — раздались смешки, но я не был уверен, что он шутит. — Сюда.

В алькове находилась гардеробная, дверь была открыта. Содержимое гардеробной валялось на полу: коробки из-под печенья, пластмассовое ведро с трещиной, сломанный пылесос. Возле коробки со старым фотооборудованием стоял на коленях один из агентов. В коробке лежал потертый зеркальный фотоаппарат, знававший лучшие дни, старомодная вспышка и экспонометр, старые фотографические журналы, выцветшие и мятые.

Немного в стороне от прочего хлама на пыльном линолеуме лежал старый чемодан.

Крышка была закрыта неплотно — защелкнуть ее мешало содержимое чемодана.

— Мы нашли его в шкафу. — Гарднер кивнул в сторону чемодана, не приближаясь к нему. — Как только увидели, что в нем, то отставили в сторонку, чтобы кто-нибудь позже взглянул на это.

Чемодан казался слишком маленьким, чтобы вместить тело взрослого человека. Но первое впечатление может быть обманчивым: однажды меня позвали осмотреть труп мужчины, который запихали в небольшой вещмешок. Конечности были вывернуты, кости сломаны и тело свернуто так плотно, как и змея не свернется.

Я присел на корточки. Коричневая кожа чемодана вытерлась и обветшала, но ни плесени, ни пятен, которые непременно остались бы, если бы внутри разлагалось тело. Джейкобсен была права — останки давние.

— Я могу взглянуть? — спросил я Гарднера.

— А для чего еще вы здесь?

Проигнорировав ядовитый тон агента, я поднял крышку, понимая, что все следят за моими действиями.

В чемодане было полно костей. Одного взгляда хватило, чтобы убедиться, что они человеческие: целая грудная клетка, к которой прижат череп. Нижняя челюсть по-прежнему на месте, отчего череп, казалось, ухмылялся. Я усмехнулся, вспомнив слова Джейкобсен: «Никаких скелетов в его шкафу мы не обнаружили».

Ну, теперь они один нашли.

Кости были такого же желтоватого цвета, как и стены, но я сомневался, что на сей раз причиной был табак. Чистые, ни малейших следов мягких тканей. Я наклонился и принюхался, но ничем особым не пахло, кроме как старой кожей.

Я взял лежащее сверху ребро. Оно было выгнутым, как крошечный лук. В паре мест я увидел прозрачные хлопья, отслоившиеся от поверхности, как крошечная рыбная чешуя.

— О Йорке пока ничего? — поинтересовался я, разглядывая ребро.

— Пока ищем.

— Думаете, он уехал по собственной воле?

— Если вы намекаете, что его похитили, как Ирвинга, ответ «нет». Ирвинг не прихватил с собой машину и не упаковал чемодан, — отрезал Гарднер. — Ну так что вы можете сказать вот об этом?

Я положил ребро на место и взял череп. Кости при смещении звякнули, почти мелодично.

— Женские, — сообщил я, вертя череп в руке. — Костная структура слишком тонкая для мужчины. И умерла она давно.

— Скажите мне то, чего я еще не знаю.

— Ладно, — согласился я. — Для начала, ее никто не убивал.

Эффект был такой, словно я сообщил, что Земля плоская.

— Что?!

— Это не жертва убийства, — повторил я. — Посмотрите, какие эти кости желтые. Они старые. Им как минимум сорок — пятьдесят лет. Возможно, больше. Видите, они были обработаны каким-то закрепителем, который начал отслаиваться. Я практически уверен, что это шеллак, которым не пользуются уже очень давно. И посмотрите вот сюда…

Я показал ему крошечную дырочку, просверленную в темени черепа.

— Тут был какой-то крепеж, чтобы за него можно было подвесить скелет. Скорее всего он из какой-то лаборатории или принадлежал студенту-медику. В наши дни в основном используют пластиковые модели, а не настоящие скелеты, но все же иногда попадаются и такие.

— Это учебный скелет? — Гарднер уставился на кости. — Какого черта он тут делает?

Я положил череп в чемодан.

— Йорк сказал, что его отец основал «Стиплхилл» в пятидесятых. Возможно, это принадлежало ему. Кости достаточно старые для этого.

— Черт подери, — процедил Гарднер. — И все же я хочу, чтоб на них посмотрел Пол Эвери.

— Как вам угодно.

Сомневаюсь, что Гарднер сообразил, насколько его замечание бестактно. Взглянув на чемодан с отвращением, он направился к лестнице. Я закрыл крышку чемодана и последовал за ним.

— Пока, док! — Челюсти Джерри по-прежнему работали. — Очередная поездка впустую, а?

Проходя мимо полки, я остановился, чтобы посмотреть на семейные фотографии. Вся история жизни Йорка. Здесь были и парадные портреты, и любительские снимки на праздниках. Некогда яркие летние краски выцвели и потускнели. На большинстве снимков был сам Йорк: улыбающийся мальчик в шортах на лодке, смущающийся подросток. На многих рядом с ним была милая женщина — скорее всего его мать. Иногда к ним присоединялся высокий загорелый мужчина с классической улыбкой бизнесмена — вероятно, отец Йорка. Он присутствовал на немногих фотографиях, из чего я сделал вывод, что большую часть снимков делал он сам.

На более поздних снимках была только мать Йорка, постепенно стареющая и дряхлеющая. На самом последнем она позировала у какого-то озера с молодым тогда еще сыном, хрупкая и седая, но по-прежнему улыбающаяся.

Более поздних фотографий не было.

Я догнал Гарднера, когда он уже спустился по лестнице. Пока что он ни разу не упомянул о телефонном звонке Тому прошлой ночью. Я не мог точно сказать, молчит он потому, что счел это неважным, или попросту не желает признавать, что я, возможно, сделал что-то полезное. Но я молчать не собирался.

— Джейкобсен сказала вам насчет телефонной будки? — спросил я, когда мы вышли в коридор.

— Сказала. Мы этим занимаемся.

— А как быть с Томом? Если звонили, чтобы выманить его на улицу, ему все еще может грозить опасность.

— Премного благодарен, что вы мне на это указали, — ответил он с ледяным сарказмом. — Я буду иметь это в виду.

Я решил, что с меня хватит. Было поздно, и я устал. Остановившись в коридоре, я заявил:

— Послушайте, я не знаю, в чем ваша проблема, но вы сами попросили меня приехать. Хотя бы поэтому вы могли бы вести себя повежливее.

Гарднер развернулся ко мне, его лицо потемнело.

— Я попросил вас, потому что у меня, черт подери, не было особого выбора. Это Том ввел вас в расследование, не я. И уж простите, если мои манеры вам не по вкусу, но, на тот случай, если вы не заметили, я пытаюсь поймать серийного убийцу!

— Ну так это не я! — рявкнул я в ответ.

Мы сердито уставились друг на друга. Через открытую входную дверь за нами наблюдали находившиеся снаружи агенты. Гарднер глубоко вздохнул и опустил взгляд, с явным усилием взяв себя в руки.

— Я уже обеспечил Тому дополнительную охрану, — сдавленно сообщил он. — Чистая предосторожность. Даже если вы правы насчет звонка, я сомневаюсь, что тот, кто это сделал, попытается что-либо предпринять, пока Том лежит на больничной койке. Но рисковать не собираюсь.

Это было трудно назвать извинением, но я вполне удовлетворился. Главное, Том в безопасности.

— Благодарю.

— Всегда к услугам. — Я не понял, издевается он или нет. — А теперь, если это все, доктор Хантер, я позабочусь, чтобы вас отвезли в отель.

Я не успел выйти на крыльцо, как кто-то окликнул Гарднера из глубины дома:

— Сэр? Вам нужно на это взглянуть.

Из двери дальше по коридору появился криминалист в измазанном грязью и маслом комбинезоне. Гарднер посмотрел на меня, и я понял, о чем он подумал.

— Не уходите пока.

Гарднер прошел обратно по коридору и исчез за дверью. Поколебавшись, я двинулся за ним, чтобы не стоять, как школьник перед кабинетом директора, пока Гарднер решит, нужен я ему или нет.

Дверь оказалась внутренним проходом в гараж. В воздухе стоял запах сырости. Над головой светила голая лампа, ее слабый свет дополнялся резким светом прожекторов. Гараж оказался таким же захламленным, как и весь дом. Смятые картонные коробки, покрытое плесенью походное снаряжение и ржавый садовый инструмент загромождали все пространство вокруг пустого места, где некогда была машина Йорка.

Гарднер с агентом стояли возле старого стального шкафа для хранения документов. Один из ящиков был выдвинут.

— …на самом дне под старыми журналами, — пояснял агент. — Сперва я решил, что это обычные фотки, пока не присмотрелся повнимательней.

Гарднер заглянул внутрь ящика.

— Боже правый.

Он был явно потрясен. Агент говорил что-то еще, но я пропустил это мимо ушей. Теперь я сам увидел, что они тут нашли.

Это была небольшая коробка размером с бумажный лист. В таких обычно хранится фотобумага. Она была открыта, и агент разложил веером штук шесть вынутых оттуда снимков. Это были черно-белые портреты, на каждом крупным планом мужские и женские лица, от лба до подбородка. Снимки были увеличены практически до полного масштаба, и великолепная фокусировка уловила каждую черточку, все прыщики и поры в мельчайших подробностях. Пойманное мгновение, сохраненное с поразительной четкостью. Лица на фотографиях, искаженные и потемневшие, на первый взгляд казались чуть ли не комичными, словно каждого из этих людей застигли в момент, когда они собирались чихнуть. Но вот их глаза… Стоило на них посмотреть, как мгновенно становилось понятным, насколько это не смешно.

Мы подозревали, что жертв куда больше, чем нам известно. И фотографии это подтверждали. Йорку было мало просто мучить людей до смерти.

Он еще и фотографировал, как они умирают.

Гарднер будто только что заметил мое присутствие. Он покосился в мою сторону, но ожидаемого выговора не последовало. Полагаю, он был слишком поражен увиденным.

— Вы можете теперь ехать, доктор Хантер.

После того как я переоделся, молчаливый агент БРТ отвез меня назад в гостиницу. Воспоминания об искаженных лицах на снимках преследовали меня, пока мы ехали по темным улицам. Фотографии почему-то чрезвычайно тревожили. Не только из-за того, что было на них изображено, — за свою жизнь я повидал немало смертей. Мне и прежде доводилось работать над делами, где убийцы сохраняли сувениры: локон волос или клочок одежды — извращенные напоминания об отнятых ими жизнях.

Но в данном случае все иначе. Йорк не был сумасшедшим, одержимым безумной страстью. Он все дорогу водил нас за нос, изначально манипулировал расследованием. Даже его побег идеально рассчитан по времени. И фотографии вовсе не обычный трофей. Они были сделаны с тщательностью и умением, говорившими о сознательном бесстрастном хладнокровии. О контроле.

И от этого фотографии становились еще более пугающими.

Я в общем-то особо не нуждался в душе, когда вернулся к себе в номер, но тем не менее залез под воду. После поездки в дом Йорка я ощущал себя грязным не столько снаружи, сколько изнутри. Символично это или нет, но горячий душ помог. Причем настолько, что я мгновенно уснул, едва успев погасить свет.

Около шести часов утра меня разбудил настойчивый звонок. Я спросонья попытался нашарить будильник, прежде чем сообразил, что звонит мобильник.

— Алло, — промычал я, толком не проснувшись.

Но последние остатки сна мигом улетучились, когда я услышал голос Пола.

— Плохие новости, Дэвид, — сказал он. — Том ночью умер.

Ты отлично все рассчитал. Ты знал, что агенты БРТ скоро приедут в дом, но задержался в нем максимально долго. Уйди ты слишком рано — и добрая половина эффекта пропадет. Уйди слишком поздно, и… Ну, тогда все вообще пошло бы псу под хвост.

Жаль, что у тебя не было побольше времени. Ты терпеть не мог торопиться, хотя в данном случае у тебя не оставалось выбора. Ты всегда знал, что этим все и закончится. Похоронная контора сослужила свою службу. Ты спланировал все это заранее: что нужно забрать с собой, а что оставить. Для этого потребовался точный расчет и изрядная дисциплина. Но это нормально.

Иногда приходится чем-то жертвовать.

Теперь ты уже практически готов к следующему шагу. Единственное, что от тебя требуется, — это проявить терпение. Осталось недолго. Еще один последний жест, чтобы расставить все по местам, и ожидание закончится.

Ты признаешь, что слегка понервничал, но это даже полезно. Ты не можешь позволить себе самодовольства. И когда представится шанс, ты должен быть полностью готов его ухватить. Упускать его никак нельзя. Кому, как не тебе, это знать.

Жизнь слишком коротка.

17

В конечном итоге все усилия по обеспечению безопасности Тома оказались лишними. Врачей и медицинский персонал отделения интенсивной терапии предупредили о необходимости проявлять повышенную бдительность, хотя и не объяснили почему, а в коридоре у палаты Тома постоянно дежурили агенты БРТ. Никто не мог пройти к Тому без их разрешения, да и Мэри по-прежнему неотлучно сидела возле мужа.

Но ничто не смогло предотвратить остановки его сердца буквально через пару минут после четырех часов утра.

Врачи пытались его реанимировать, но сердце решительно отказалось запускаться. Упрямец до последнего. Эта мысль постоянно вертелась у меня в голове, не желая отступать.

Я просто не мог принять случившееся. Поговорив с Полом, позвонил Мэри и сказал все положенные и совершено бесполезные в таких случаях слова. А потом тупо сидел на кровати, не зная, что делать. Я пытался внушить себе, что Том хотя бы мирно скончался на руках у жены, он избежал предсмертных мучений, доставшихся на долю Ирвинга. Но это было слабое утешение. Йорк, может, и не убил Тома в буквальном смысле слова, но все равно Том — его жертва. Больной или нет, но он имел право спокойно прожить остаток своих дней, сколько бы ни было ему отпущено.

Йорк отнял это у него.

Перед моим взором предстало лицо Йорка, сиявшее фальшивой услужливостью, когда он энергично тряс руку Тому в то утро на кладбище «Стиплхилл». «Доктор Либерман, для меня большая честь с вами познакомиться, сэр… Я наслышан о вашей работе, доктор Либерман. И о вашей станции, конечно. Это честь для Теннесси». Как же он тогда мысленно над нами потешался! Зная, что запланировал, пряча свои преступления за мелкими видимыми недочетами на кладбище…

Никогда, ни к кому я не испытывал такой ненависти, как сейчас к Йорку.

Но хандра не вернет Тома и не поможет поймать его убийцу. Выругавшись, я оделся и отправился в морг. Было еще рано, и мои шаги эхом разносились по пустому коридору. Холодные, выложенные плиткой стены морга казались еще более мрачными, чем обычно. Я бы хотел увидеть тут знакомое лицо, но Пол сказал, что сперва ему нужно провести ряд встреч, и я сильно сомневался, что Саммер, услышав новости, сейчас в состоянии работать.

Но хотя бы Кайл оказался на месте. Когда я, переодевшись, вышел из раздевалки, он катил по коридору каталку и поздоровался со мной с обычным энтузиазмом.

— Привет, доктор Хантер! Я должен помогать на аутопсии нынче утром, но если вам потом понадобится помощь, скажите.

— Спасибо.

Он все еще мешкал.

— Э-э… А Саммер попозже придет?

— Не знаю, Кайл.

— О! Ну ладно… — Он кивнул, стараясь скрыть разочарование. — А как доктор Либерман?

Я предполагал, что еще, наверное, слишком рано, чтобы новости распространились, но надеялся, что он все же не спросит. Мне не хотелось быть первым, кто сообщит о случившемся.

— Он умер прошлой ночью.

Лицо Кайла вытянулось.

— Умер? Извините, я не знал…

— Вам не за что извиняться.

Я видел, как он пытается подобрать слова.

— Он был хорошим человеком.

— Да, был, — согласился я. Бывают эпитафии и похуже.

Направляясь в зал для аутопсии, я пытался сосредоточиться на предстоящей работе, но это оказалось совершенно невозможным в обстановке, столь тесно связанной с Томом. Проходя мимо зала, где он работал, я остановился, а потом зашел внутрь.

Там все оставалось так же, как и вчера. На столе лежал скелет Терри Лумиса, теперь уже полностью собранный. Зал ничем не отличался от любого другого, не ощущалось никакого присутствия Тома. Я уже собрался выйти, когда заметил плейер, по-прежнему стоявший на полке рядом со стопкой джазовых дисков. И тут до меня окончательно дошло.

Том умер.

Я некоторое время просто стоял, переваривая неумолимую реальность. Затем вышел, не потрудившись придержать тяжелые двери, с грохотом закрывшиеся за моей спиной, и направился дальше по коридору в зал, где меня поджидали кости мелкого воришки.

Скелет Ноя Харпера уже давно должен был быть собран и осмотрен. В задержке никто не виноват, но дело было поручено мне и я чувствовал себя ответственным за опоздание. И теперь был решительно настроен закончить работу, даже если придется проторчать тут всю ночь.

К тому же мне было просто необходимо отвлечься.

Череп и крупные кости рук и ног лежали на столе примерно в том месте, где и должны находиться анатомически, но все остальное было лишь грубо рассортировано. Я собирался следующим номером собрать позвоночный столб, чуть не самую сложную часть скелета. Позвоночник — это главным образом сочлененная оболочка, защищающая спиной мозг, отличный образец изобретательности природы, чудо биологической инженерии.

Но сейчас у меня не было настроения восхищаться этим чудом. Начав с шейного отдела, я принялся аккуратно собирать позвонки.

Но далеко не продвинулся.

Шейные позвонки меньше, чем позвонки грудной и поясничной части спины. Их всего семь, отсчет идет от основания черепа, и каждый четко входит в пазы предыдущего и последующего позвонков. Первые пять я собрал довольно быстро, но шестого на месте не обнаружил.

Давай же, Хантер, сосредоточься. Я раздраженно еще раз перебрал все позвонки. Но единственный найденный еще шейный позвонок был не того размера и формы. Явно седьмой, а не шестой.

Одного недоставало.

А этого быть не могло. Хотя тело Ноя Харпера очень сильно разложилось, оно было совершенно целым, когда его эксгумировали. И если бы один шейный позвонок отсутствовал, мы бы это сразу заметили.

Так где же он?

Со странной уверенностью я направился к стоящему на столе микроскопу. И ничуть не удивился, обнаружив на подставке под линзой маленький белый предмет. Мне бы следовало раньше догадаться. А я-то все думал, чем занимался тут Том, когда с ним случился инфаркт.

Теперь я это знал.

Когда я посмотрел в микроскоп, изображение было мутным. Я отрегулировал фокус, и позвонок стал четко виден. Он походил на коралл с крошечными отростками и канавками, его пористая поверхность под увеличением казалась изрытой.

И тоненькие трещины казались глубокими, как пропасть.

Выпрямившись, я вынул позвонок из микроскопа. Невооруженным взглядом микроскопические переломы были практически не видны. Их оказалось два, по одному на каждой — тонкой костной перемычке, соединяющей тело позвонка с более хрупкой нейтральной дужкой.

Чувствуя странную пустоту в голове, я положил позвонок и пошел в тот зал, где работал Том. Направившись прямиком к скелету Терри Лумиса, я взял со смотрового стола шестой шейный позвонок и поднес к свету. Переломы были еще менее заметны, но тем не менее точно такие же.

Так вот, значит, это что. Я не ощутил никакого удовлетворения, лишь некоторую грусть. Это открытие сделал Том, а не я. Достав мобильник, я позвонил Полу:

— Я знаю, как их убили.

* * *

— Значит, это все-таки удушение.

Пол равнодушно смотрел на позвонок, который держал в руке. Мы находились в зале Тома. Я уже показал Полу переломы на шестом шейном позвонке Ноя Харпера, прежде чем привести сюда и показать такие же трещины на позвонке Терри Лумиса.

— Не вижу другого способа получить такие переломы, — сказал я. — В принципе сильным ударом по шее сзади можно сломать позвоночник, но в этом случае повреждение будет более ярко выражено. Ну а уж вероятность совершенно одинаковых травм у двух разных жертв можно даже не рассматривать. Нет, эти переломы — результат воздействия чем-то более узконаправленным. Более контролируемым.

Похоже, слово «контроль» наиболее часто встречается в деле Йорка.

— По крайней мере мы теперь знаем наверняка, почему у Лумиса и Харпера розовые зубы, — согласился Пол. — И стало понятным, что делал Том в другом зале для аутопсии. Он обнаружил переломы на позвонке Лумиса и пошел посмотреть, нет ли таких же у Харпера. Ты так это себе представляешь?

— Более-менее.

Когда он рассматривал позвонок под микроскопом, ему позвонил Йорк. Полагаю, в этом есть некая ирония, только непонятно, какая именно.

Пол аккуратно положил кость.

— Господи, от этого разрыдаться хочется.

Он выглядел очень усталым. Смерть Тома сильно по нему ударила, и ложная тревога с Сэм тоже не способствовала хорошему самочувствию. Он немедленно прервал заседание факультета, когда я ему позвонил. Едва он вошел, я сразу понял, что недавние события не прошли для него даром. Темные круги под запавшими глазами, плохо выбритые щеки и подбородок — иссиня-черная щетина подчеркивала бледность его лица.

Пол попытался подавить зевок.

— Извини.

— Кофе хочешь? — предложил я.

— Попозже. — Он с усилием сосредоточился. — А как с позвонком у останков, найденных в лесу? Их ты тоже проверил?

— Пока ждал твоего прихода. Двух позвонков недостает, но оставшиеся все целы. Включая шестой шейный.

Неудивительно: ведь Уиллис Декстер погиб в автокатастрофе, а не был убит, как Терри Лумис и Ной Харпер.

— Значит, мы имеем дело с наращиваемым давлением на шею обеих жертв, достаточно мощным, чтобы сломать дужки, не ломая при этом подъязычную кость. — Пол поднял руки и посмотрел на них. — Ты не помнишь, у Йорка большие руки?

— Недостаточно большие, чтобы это сделать.

Единственное, что я помнил о руках Йорка, — следы никотина на пальцах. Но и Лумис, и Харпер, оба были взрослыми мужчинами. Нужно обладать колоссальной силой и огромной лапищей, чтобы обхватить их шеи и сломать позвонок. К тому же в этом случае скорее всего подъязычная кость тоже бы сломалась.

— Больше похоже на удавку или гарроту, чем на удушение руками, — сказал Пол. — Чем бы он ни пользовался, это должно было быть зафиксировано у них на шее в одном и том же месте, каждый раз нанося одинаковое повреждение шестому позвонку. Хотя трудно сказать, что это может быть.

— Том догадался.

Пол удивленно поглядел на меня.

— Да?

— Помнишь, что он сказал Мэри, когда его везли в больницу? «Испанский». Мы тогда не поняли, что он имел в виду.

То, что Пол не сразу сообразил, о чем идет речь, лишний раз показало, насколько он вымотался.

— Испанский ворот! Господи, мне следовало бы сообразить.

Мне тоже. Обмотайте кровоточащую рану бинтом или тряпкой, затем просуньте туда какую-нибудь палку и закрутите. Это и есть испанский ворот. Изначально это был всего лишь импровизированный жгут, который можно ослабить или затянуть по желанию. Простенькое приспособление, спасшее немало жизней.

Но Йорк его использовал для другого.

Я подумал о найденных агентами БРТ в гараже Йорка фотографиях. Искаженные, потемневшие и одутловатые лица. Наливающиеся кровью, когда Йорк оборот за оборотом закручивал ворот, постепенно удавливая жертвы до смерти.

И фотографируя этот миг.

Я постарался забыть о снимках.

— Возможно, Йорк даже не понял, что оставил видимые следы. Он никак не мог знать, что дужки ломались. И даже если обратил внимание на розовые зубы, вряд ли понял, что это означает. Это малоизвестный феномен.

— И это возвращает нас к обилию крови в коттедже, — сказал Пол. — Лумис был задушен — значит, она никак не может принадлежать ему. Так чья же она, черт побери?

— Может, это очередная игра Йорка? — предположил я. Результат анализа ДНК со временем даст нам необходимую информацию, но было у меня подозрение, что нам не придется так уж долго ждать.

Пол устало пожал плечами.

— Я тут поговорил с Гарднером. Не то чтобы он прямо это признал, но они явно принимают всерьез твою теорию насчет Тома. Главное в том, что они не могут гарантировать, что Йорк ничего не затеял еще против кого-то из занятых в расследовании, после того как с Томом у него все сорвалось.

Наверное, эта мысль должна была прийти и мне в голову, но не пришла. Я был слишком выбит из колеи случившимся с Томом, чтобы додумать все до логического конца.

— И что Гарднер намерен делать?

— Он мало что может, кроме как порекомендовать всем быть осторожными, — ответил Пол. — Он ведь не может приставить охрану к каждому, даже если бы хотел.

— Будем считать, что я предупрежден.

Он улыбнулся, но как-то не очень весело.

— Все становится лучше и лучше, а? Твоя научная поездка оказалась куда как познавательной.

Что есть, то есть, но я все равно был рад, что приехал. Я ни за что не упустил бы возможность поработать с Томом, несмотря на то, во что это вылилось.

— Ты встревожен? — спросил я.

Пол словно сдулся как воздушный шарик. Он провел рукой по лицу.

— Да не особо. Раньше у Йорка было преимущество — неожиданность, но теперь уже нет. Я, конечно, проявлю осторожность, но не собираюсь прожить остаток жизни, оглядываясь, не гонится ли за мной очередной маньяк.

— К такому со временем привыкаешь, — заметил я.

Он оторопел, а потом рассмеялся.

— Ну да, наверное, тебе видней. — Он снова стал серьезным. — Послушай, Дэвид, если хочешь отойти в сторону, никто тебя не станет за это винить. Это не твоя проблема.

Я знал, что он желает мне только добра, но это все равно прозвучало как пощечина.

— Была не моя. Но теперь стала.

Пол кивнул, затем посмотрел на часы.

— Извини, но мне надо идти. Очередное чертово заседание факультета. Через пару дней все утрясется, но сейчас мне надо быть в двух местах одновременно.

Когда дверь за ним закрылась, тишина зала для аутопсии будто сомкнулась вокруг меня. Я поглядел на частично собранный скелет, ожидающий на смотровом столе, и подумал о Томе.

Затем, отогнав посторонние мысли, вернулся к работе.

Я проработал даже дольше, чем собирался. Отчасти для того, чтобы наверстать упущенное время, но главным образом потому, что не хотел остаться наедине с собой в гостиничном номере. А пока я занят, можно не думать о смерти Тома.

Но беспокоило меня не только это. Гнетущее состояние, появившееся после ухода Пола, никак не хотело рассеиваться. Все мои чувства странным образом обострились. К стоявшей в морге химической вони примешивался запашок биологического происхождения, слегка напоминавший запах бойни. Белый кафель и металлические поверхности холодно блестели в резком свете. Но сильнее всего я чувствовал тишину. Где-то вдалеке работал генератор, его шум скорее ощущался, чем был слышен, капала вода из крана. И больше ничего. Обычно я не замечал тишины.

А теперь кожей чувствовал, как она меня окружает.

Конечно, я отлично понимал, в чем тут дело. Пока Пол об этом не упомянул, я как-то не рассматривал возможности, что Йорк мог наметить жертвой кого-то еще из участников расследования. Меня беспокоил только Том, и даже после похищения Ирвинга я продолжал слепо верить, что только Тому грозит опасность. Но было наивно думать, что после его смерти Йорк остановится.

Он просто поменяет приоритеты и продолжит.

Пол особо активного участия в расследовании не принимал, но были и другие, вполне способные удовлетворить жажду Йорка заполучить в жертвы известную персону. Я не настолько самонадеян, чтобы считать себя знаменитостью, но впервые за много дней поймал себя на том, что потираю живот, чувствуя пальцами шрам под хлопковым балахоном.

Уже было больше десяти часов, когда я закончил работу. Кости Ноя Харпера не поведали ничего особо интересного, но я ничего и не ждал. Сломанный шейный позвонок рассказал более чем достаточно. Переодевшись, я двинулся к главному коридору морга. Похоже, я был в морге один — даже Кайла нигде не наблюдалось; впрочем, его смена давным-давно закончилась. Впереди я увидел тоненькую полоску света, пробивавшуюся из-под двери кабинета. Когда я проходил мимо, из кабинета раздался оклик:

— Кто здесь?

Я мгновенно узнал сварливый тон и понял, что самым разумным будет просто пойти дальше. Никакие мои слова ничего уже не изменят. Не вернут Тома. Брось. Оно того не стоит.

Открыв дверь, я зашел в кабинет.

Сидевший за столом Хикс замер, не успев задвинуть ящик. После той сцены на кладбище я впервые с ним встретился. Какое-то время ни один из нас не проронил ни слова. Настольная лампа освещала лишь небольшую часть стола, в углах комнаты царил сумрак. Патологоанатом мрачно смотрел на меня.

— Думал, это лаборант, — пробормотал он. Я увидел стоящий перед ним бокал, наполовину заполненный темным напитком, и подумал, что вошел в тот момент, когда он убирал бутылку.

Я зашел, чтобы выложить Хиксу все, что я о нем думаю, но при виде его сгорбленной фигуры за столом весь мой боевой пыл улетучился. Я развернулся, чтобы уйти.

— Погодите.

Патологоанатом пожевал губами, словно ему было трудно выдавить непривычные для него слова.

— Мне очень жаль. Я имею в виду Либермана. — Он смотрел на крышку стола, рисуя на ней толстым указательным пальцем абстрактные фигуры. Я заметил, что его кремовый костюм измят и давно не чищен, и понял, что Хикс носит его не снимая. — Он был хорошим человеком. Мы не всегда ладили, но он был хорошим человеком.

Я промолчал. Если Хикс хочет успокоить собственную совесть, то я ему в этом не помощник.

Но он, похоже, от меня этого и не ждал. Он взял бокал и угрюмо уставился на него.

— Я работаю тут уже тридцать лет, и знаете, что в нашем деле самое скверное? Каждый раз, как это случается с кем-то из знакомых тебе людей, тебя все равно это застает врасплох.

Он пожевал губу, словно был озадачен этим фактом. Затем поднес бокал к губам и выпил до дна. Крякнув, он открыл ящик стола и достал оттуда почти полную бутылку бурбона. На какой-то ужасный миг я подумал, что он предложит мне выпить, предложит какой-нибудь сентиментальный тост за Тома, но он лишь наполнил доверху бокал и убрал бутылку обратно в ящик.

Я еще некоторое время постоял, ожидая, не скажет ли патологоанатом еще что-то, но он уставился в пространство: либо забыл о моем присутствии, либо желал, чтобы я испарился. Что бы ни подтолкнуло его заговорить со мной, этот порыв уже миновал.

Я оставил его наедине с виски.

Встреча меня взволновала. Хикс оказался не столь простым и однозначным. И я подумал, сколько еще ночей он так вот сидел один в своем кабинете, одинокий человек, у которого в жизни нет ничего, кроме работы.

Это была беспокоящая мысль.

Смерть Тома лежала тяжким грузом на моей душе. Я вышел из морга и направился к машине. Ночь была прохладней, чем обычно, холодная сырость напоминала, что зима миновала не так давно. Звук моих шагов эхом отражался от темных зданий. Больницы никогда не бывают по-настоящему пустыми, но когда время посещения заканчивается, кажутся заброшенными. А морг, как правило, расположен подальше от случайных глаз.

До автостоянки было недалеко, и я оставил машину на хорошо освещенном открытом месте посередине. Но пока я шел к ней, в голове звучало предупреждение Гарднера. То, что было безопасным при свете дня, теперь казалось странно-угрожающим. Дверные проемы смотрели темными дырами, поросшие травой лужайки, которыми я любовался на солнышке, теперь превратились в поля тьмы.

Я шел ровным и размеренным шагом, отказываясь подчиняться внутреннему голосу, требовавшему поспешить, но был рад, когда наконец добрался до машины. Я достал ключи и отпер ее еще на подходе. И только уже открывая дверь, я осознал, что на ветровом стекле что-то есть.

Под один из «дворников» была засунута кожаная перчатка с расправленными на стекле пальцами. Должно быть, кто-то нашел ее на земле и сунул туда, чтобы хозяин увидел, подумал я, собираясь ее убрать. Внутренний голос предупредил, что сейчас неподходящее время года носить перчатки, но к этому моменту я уже до нее дотронулся.

Она оказалась холодной и склизкой и чересчур тонкой для обычной кожи.

Отдернув руку, я резко обернулся. Погруженная в сумрак стоянка была издевательски пустой и тихой. С бьющимся сердцем я снова повернулся к предмету на ветровом стекле. Прикасаться к нему я больше не стал. Теперь я знал, что это вовсе не кожаная перчатка.

Это была человеческая кожа.

18

Гарднер наблюдал, как оперативник поднимает щетку «дворника» и осторожно снимает пинцетом кусок кожи со стекла. Гарднер с Джейкобсен приехали двадцать минут назад. С ними приехал микроавтобус — передвижная криминалистическая лаборатория БРТ. Вокруг моей машины установили подсветку, и весь кусок территории оцепили лентой.

— Не надо было вам ее трогать, — произнес Гарднер, причем уже не в первый раз.

— Если бы я понял, что это, то не трогал бы.

Должно быть, раздражение все же проявилось в моем тоне. Джейкобсен, стоявшая рядом с Гарднером, отвела взгляд от криминалистов, обрабатывавших машину в поисках отпечатков пальцев, и посмотрела на меня слегка озабоченно — между ее бровями опять появилась маленькая морщинка, — но промолчала.

Гарднер тоже замолчал. Он держал в руке большой желто-коричневый конверт, который привез с собой, но пока что так и не сказал, что в нем. Гарднер бесстрастно наблюдал, как эксперт-криминалист осторожно кладет кожу в пакетик для улик. На этот раз приехала другая, незнакомая мне команда. Я поймал себя на том, что размышляю, были ли у нее в принципе другие задачи или это просто дежурная ночная бригада. Не то чтобы это имело значение, но было проще думать об этом, чем о том, что может означать новый поворот событий.

Осторожно держа пакетик рукой в перчатке, агент запечатал его и поднял вверх, чтобы Гарднер мог получше разглядеть содержимое.

— Да, она точно человеческая.

Я и без него это знал. Кожа была темно-коричневой и почти прозрачной по текстуре. Теперь стало совершенно очевидно, что она слишком неровная для перчатки, но ошибка была вполне объяснима.

Мне и раньше доводилось видеть такого рода штуки.

Только вот не на ветровом стекле своей машины.

— Значит ли это, что Йорк снимал кожу со своих жертв? — спросила Джейкобсен. Она очень старалась казаться невозмутимой, но даже ее это зрелище явно потрясло.

— Не думаю, — ответил я. — Позвольте?

Я протянул руку к пакетику. Эксперт, прежде чем передать мне пакетик, дождался сперва кивка Гарднера.

Я поднес пакет к свету. Кожа порвалась и треснула в нескольких местах, в основном на тыльной стороне, но по-прежнему сохраняла смутные очертания кисти. Она была мягкой и гибкой, оставшееся на ней масло испачкало пакетик изнутри.

— Она не была содрана, — сообщил я. — Если бы ее содрали, то она была бы просто плоским куском. Эта местами хоть и треснула, но в остальном более-менее целая. Думаю, она была отторгнута от кисти целиком.

Гарднера с экспертом мои слова ничуть не удивили, но я видел, что Джейкобсен по-прежнему не понимает.

— Отторгнута?

— Кожа сама соскальзывает с мертвого тела через несколько дней. Особенно с выступающих частей, таких как голова, ступни. И кисти рук. — Я потряс пакетик. — Я абсолютно уверен, что это тот самый случай.

Она вытаращилась на пакетик, начисто позабыв о своей обычной сдержанности.

— Вы хотите сказать, что это соскользнуло с трупа?

— Примерно так. — Я повернулся к эксперту, следившему за беседой с кислым выражением лица. — Вы со мной согласны?

Тот кивнул.

— Хорошая новость, что она мягкая и гибкая. Не придется ее вымачивать, прежде чем снять отпечатки.

Я почувствовал взгляд Гарднера и понял, что он уже сложил два и два. Но Джейкобсен была в шоке.

— Вы можете снять вот с этого отпечатки?

— Конечно, — ответил ей эксперт. — Обычно она высохшая и хрупкая, и приходится ее вымачивать в воде. Затем натягиваешь ее, как перчатку, и делаешь отпечатки пальцев, как обычно.

Он поднял руку и пошевелил пальцами, чтобы проиллюстрировать свои слова.

— Не позволяй нам тебя отвлекать, Дики, — сказал Гарднер. Агент опустил руку, слегка смутившись, и вернулся к машине. Гарднер постучал конвертом по бедру и посмотрел на меня чуть ли не сердито.

— Ну? Вы ей скажете или я?

— Скажете что? — поинтересовалась Джейкобсен.

Губы Гарднера сжались в ниточку.

— Скажите ей.

Она повернулась ко мне. Я указал на машину.

— Мы не могли понять, как Йорку удалось оставить на месте преступления отпечатки пальцев своих жертв после их смерти. Теперь мы это знаем.

Лицо Джейкобсен просветлело.

— Вы хотите сказать, он использовал кожу с их рук? Надевал ее как перчатки?

— Я никогда раньше не слышал о таком способе, но похоже, он делал именно так. И скорее всего поэтому тело Ноя Харпера так сильно разложилось. Йорк хотел получить кожу с кистей его рук до подмены трупа Уиллиса Декстера.

А потом, подождав еще несколько дней, вернулся в ельник и снял отторгнутую кожу и с кистей рук Декстера. Животных не интересуют отвалившиеся куски, когда в их распоряжении целое тело. А если бы и заинтересовали…

Ну, тогда он просто использовал бы еще чьи-нибудь.

Я вдруг разозлился на себя за то, что не сообразил этого раньше. И ведь было ощущение дежавю от моих сморщенных рук, когда я снял латексные перчатки, — но я проигнорировал подсказку. И Том говорил, что мне нужно почаще прислушиваться к своим инстинктам.

К Тому мне бы тоже следовало прислушаться.

Джейкобсен взяла у меня пакетик для улик и принялась разглядывать содержимое с выражением одновременно брезгливым и зачарованным.

— Дики сказал, что она не высохшая. Это значит, что она отделилась от тела совсем недавно?

Я подумал, что она скорее всего вспомнила об Ирвинге. Хотя об этом вслух не говорили, все отлично понимали, что профайлер наверняка мертв. Но даже если его убили прямо в день похищения, для отторжения кожи нужно больше времени. Кому бы эта кожа ни принадлежала, это не Ирвинг.

— Сомневаюсь. Такое впечатление, что ее специально смазывали маслом для сохранности и чтобы оставалась мягкой…

Я осекся и посмотрел на ветровое стекло, на жирные пятна, оставленные кожей на стекле.

— Детское масло.

Гарднер с Джейкобсен уставились на меня.

— Отпечаток на кассете, найденной в коттедже, был в детском масле, — сказал я. — Ирвинг считал, что это доказательство сексуального мотива убийства, но это не так. Йорк пользовался детским маслом, чтобы отторгнутая кожа оставалась мягкой. Имеющиеся в ней натуральные масла высохли, а он хотел, чтобы отпечатки получились четкими и ясными. И поэтому натирал ее, как обычную старую кожу.

Я вспомнил издевательский комментарий Ирвинга «если, конечно, он не питает слабости к увлажняющим средствам». Профайлер оказался ближе к истине, чем сам думал.

— Если Йорк коллекционировал отпечатки пальцев своих жертв, то почему тогда не забрал кожу с рук и Терри Лумиса тоже? — поинтересовалась Джейкобсен. — Она осталась на теле в том коттедже.

— Если бы ее не было, мы бы догадались, что к чему. — От отвращения к себе голос Гарднера звучал грубо. — А Йорк хотел сам выбрать время, чтобы просветить нас, чем он занимается.

Я смотрел, как эксперты аккуратно обрабатывают специальным порошком для выявления отпечатков очередную часть машины. Работали они очень тщательно.

— Так почему именно сейчас? — спросил я.

Гарднер покосился на Джейкобсен. Та пожала плечами.

— Он опять бахвалится — сообщает нам, что не боится быть пойманным. Он явно не считает, что это поможет нам его поймать. Рано или поздно мы все равно бы поняли, чем он занимается. А действуя таким вот образом, он по-прежнему контролирует ситуацию.

Другой вопрос остался незаданным: почему я? Но я боялся, что уже и так знаю ответ.

Гарднер посмотрел на конверт, который держал в руке. Он явно принял какое-то решение.

— Диана отвезет вас в гостиницу. Оставайтесь там, пока я не позвоню. Никого к себе не впускайте. Если кто-то скажет, что это обслуживание номеров, убедитесь в этом, прежде чем открыть дверь.

— А что с моей машиной?

— Мы вам сообщим, когда закончим. — Он повернулся к Джейкобсен. — Диана, на пару слов.

Они отошли в сторонку, за пределы слышимости. Говорил только Гарднер. Я видел, как Джейкобсен кивнула, когда он передал ей конверт. Интересно, что в нем такое, подумал я, но как-то без особого интереса.

Я поглядел на экспертов в белых комбинезонах у моей машины. Пыльца, которой они обрабатывали поверхности в поисках отпечатков пальцев, приглушила цвет автомобиля, отчего он тоже стал похож на что-то мертвое.

Я почувствовал горечь во рту и провел пальцем по шраму на ладони.

Сознайся. Ты перепуган.

Меня уже однажды преследовал убийца. Но я было понадеялся, что это осталось в прошлом.

И вот теперь это случилось снова.

Когда мы ехали в гостиницу, начался дождь. «Дворники» убирали толстые капли, стекавшие по лобовому стеклу машины неровными полосками, но они тут же появлялись снова. За пределами территории госпиталя дороги и бары были еще заполнены. Яркие огни и оживленные улицы успокаивали, но казались какими-то нереальными. Возникло чувство, что меня отделяет от них не только стекло машинного окна. Я ощущал, что безопасность, которую они предлагают, иллюзорна.

На этот раз меня не волновало даже близкое соседство Джейкобсен — я вспомнил о ее присутствии, только когда она заговорила.

— Дэн говорит, Лумиса и Харпера задушили какой-то удавкой, — сказала она.

Я потянулся, удивленный таким началом разговора.

— Скорее всего штукой, известной как «испанский ворот». Это своего рода турникет.

Я объяснил ей, как он работает.

— Это совпадает с тем, что нам известно о Йорке. Ему наверняка должна нравиться власть, которую дает подобная штуковина. Власть над жизнью и смертью в буквальном смысле; она приносит куда большее удовлетворение, чем просто убийство, позволяет ему контролировать процесс, самому решать, когда и как увеличить давление, чтобы убить жертву. — Джейкобсен быстро глянула на меня. — Извините, не очень тактично с моей стороны.

Я пожал плечами.

— Ничего. Я видел, что делает Йорк. И не собираюсь падать от этого в обморок.

— И что же, по-вашему, означает его сегодняшний демарш?

— Если бы он всерьез решил заняться мной, то зачем предупреждать об этом заранее? — Но, уже договаривая эту фразу, я осознал, что та, другая убийца поступила точно так же.

Джейкобсен мои слова не убедили.

— Йорку необходимо самоутверждаться. Для такого нарциссиста, как он, то, что случилось с доктором Либерманом, — это потеря лица. И для восстановления самоуважения ему необходимо предпринять что-то еще более зрелищное. Как, например, заранее предупредить следующую жертву.

— И все же я не понимаю, с чего вдруг Йорк выбрал следующей жертвой меня. И Том, и Ирвинг весьма известные люди. Зачем менять цель и с известных лиц переключаться на иностранца, о котором тут никто никогда не слышал? Это полная бессмыслица.

— А для него, возможно, смысл есть, — бесстрастно сказала она, глядя на дорогу. — Не забывайте: он видел, что вы работаете вместе с доктором Либерманом. И вы англичанин, гость станции. Йорк может считать, что убийство такого человека, как вы, вызовет еще больший резонанс, чем смерть кого-то из местных.

Об этом я как-то не подумал.

— Полагаю, мне это должно польстить, — попытался я свести все к шутке.

Но улыбки не удостоился.

— Не думаю, что вам следует относиться к этому легкомысленно.

Уж поверь, я и не отношусь.

— Могу я кое-что спросить? — сказал я, желая сменить тему. — Не пришли ли, случайно, результаты анализа крови, найденной в коттедже?

Она чуть помедлила, прежде чем ответить.

— На полный анализ ДНК уходят недели.

Я спрашивал не об этом, но ее уклончивый ответ подсказал, что я на верном пути.

— Да, но они уже должны были определить, человеческая это кровь или нет.

При других обстоятельствах я бы порадовался ее удивлению.

— Откуда вы знаете?

— Скажем, обоснованное предположение. Значит, это кровь какого-то животного, да?

Джейкобсен кивнула.

— Результат мы получили только сегодня днем, но и до этого уже знали, что тут что-то не так. У экспертов были сомнения насчет расположения пятен в коттедже, хотя Йорк имитировал кровопотерю отлично. В лаборатории провели предварительный анализ, показавший, что кровь не принадлежит человеку. Но нам пришлось ждать, пока они извлекут ДНК, чтобы сказать более точно.

— И что же это? Свиная кровь?

Я увидел в темноте, как сверкнули белым ее зубы, когда она улыбнулась.

— Ну а теперь вы определенно красуетесь!

Ну может, немножко.

— Это не так сложно, как кажется, — сознался я. — Как только мы удостоверились, что Терри Лумис был задушен, стало совершенно очевидно, что кровь в коттедже не могла принадлежать ему. Следовательно, резаные раны были ему нанесены посмертно, а в этом случае большая часть найденной в коттедже крови должна быть откуда-то еще.

— И все равно я по-прежнему не понимаю, откуда вы знаете, что это свиная кровь… — начала она и туг же сама себе и ответила: — О! Зубы, которые мы нашли рядом с останками Уиллиса Декстера.

— У меня были подозрения еще до этого. Но когда увидел зубы, то предположил, что и кровь скорее всего тоже свиная, — пояснил я. — Похоже, такое развлечение тоже Йорку по вкусу.

Джейкобсен замолчала. Ее лицо казалось мраморным на фоне льющихся по стеклу струек дождя, а желтоватый свет уличных фонарей придавал ей сходство с греческой статуей.

— Мне не следовало бы вам этого говорить, — медленно проговорила она. — Результаты анализа крови, найденной в коттедже, не единственная новость. Результат анализа образцов, взятых у Ноя Харпера, показал наличие гепатита С.

Боже. Бедный Кайл. В отличие от гепатита А и В от гепатита С вакцины не существует. Заболевание не обязательно смертельное, но требует длительного и малоприятного лечения, которое к тому же не давало никаких гарантий.

— Кайл знает? — спросил я. Было неприятно сознавать, что на его месте мог запросто оказаться я сам.

— Пока нет. Еще пройдет какое-то время, прежде чем он получит результаты в больнице, а Дэн считает, что незачем его волновать. — Она коротко глянула на меня. — Вы же понимаете, что все это строго конфиденциально?

— Безусловно. — Для разнообразия я был полностью солидарен с Гарднером. Имелся крохотный шанс, что Кайл не подцепил заразу, но я бы не захотел ставить на кон свою жизнь при таком раскладе.

Мы подъехали к гостинице. Джейкобсен нашла местечко, где можно встать, прямо рядом с входом. Когда она припарковала машину, я заметил, что она поглядывает в зеркало заднего вида, проверяя стоящие позади машины.

— Я провожу вас до номера, — сообщила она, потянувшись за лежащим на заднем сиденье коричневым конвертом, который передал ей Гарднер.

— В этом нет необходимости.

Но она уже вылезала из машины. Когда мы вошли внутрь, Джейкобсен насторожилась, как никогда прежде. Ее глаза постоянно двигались, скользя по лицам вокруг нас, в поисках потенциальной угрозы, и я видел, что она держит правую руку так, чтобы можно было быстро выхватить пистолет из спрятанной под пиджаком кобуры. И какая-то часть меня решительно отказывалась воспринимать это все всерьез.

А потом я вспомнил, что мне только что оставили на ветровом стекле.

Пожилая женщина, выходя из лифта, лукаво нам улыбнулась, и я без труда догадался, о чем она подумала. «Молодая парочка, направляющаяся в кровать после проведенного в городе дня». Это было настолько далеко от истины, что почти смешно.

Мы с Джейкобсен стояли рядом в лифте. Мы были единственными пассажирами, и казалось, что напряжение между нами растет с каждым этажом. В какой-то момент наши плечи слегка соприкоснулись, вызвав тихий треск статического электричества. Она отшатнулась ровно настолько, чтобы прервать невольный контакт. Когда двери лифта открылись, она вышла первой, положив руку на рукоятку пистолета под пиджаком, и убедилась, что коридор пуст. Мой номер находился в самом конце. Я открыл дверь электронным ключом и распахнул ее.

— Спасибо, что проводили.

Я улыбался, но Джейкобсен была уже сама деловитость. Барьеры, ненадолго опущенные в машине, воздвиглись обратно.

— Могу я заглянуть в ваш номер?

Я собрался было опять заявить, что в этом нет никакой необходимости, но понял, что возражать бессмысленно, и отошел чуть в сторону, давая ей пройти.

— Милости прошу.

Я стоял возле кровати, пока она осматривала помещение. Номер был небольшой, так что ей не потребовалось много времени, чтобы удостовериться, что Йорк тут нигде прячется. Она по-прежнему держала коричневый конверт, полученный от Гарднера, и когда закончила осмотр, то направилась с ним прямо ко мне. Остановившись в паре футов, она поглядела на меня. Лицо ее снова стало идеальной маской.

— Еще одно. Дэн хотел, чтобы я показала вам вот это. — Она собственноручно открыла конверт. — Над дорогой рядом с больничным таксофоном есть камера. Мы взяли отснятый материал за тот период времени, когда был сделан звонок доктору Либерману.

Она протянула мне тоненькую пачку фотографий. Они были скверного качества, что характерно для съемки камерой видеонаблюдения. Внизу указана дата и время. Я узнал тот участок дороги, где находился таксофон. На заднем плане виднелись одна-две машины и очертания кареты «скорой помощи», мутные и не в фокусе.

Но меня куда больше занимала темная фигура, заснятая в тот момент, когда отходила от таксофона. Изображение было настолько паршивое, что разглядеть подробно оказалось невозможным. Голова опущена, лицо — лишь белое пятно, закрытое козырьком темного кепи.

На другой фотографии было примерно то же самое. Человек быстро переходил дорогу. Плечи ссутулены, голова опущена. Единственное отличие от предыдущей — качество еще более скверное.

— В лаборатории пытаются сделать изображение четче, — сообщила Джейкобсен. — Мы не можем точно сказать, Йорк это или нет, но рост и телосложение примерно совпадают.

— Вы ведь мне это показываете не из вежливости, верно?

— Нет. — Она прямо посмотрела на меня. — Просто если следующая мишень Йорка — вы, то Дэн посчитал, что вам следует иметь представление о том, что он может предпринять, чтобы добраться до вас. Темная одежда и кепи могут быть какой-то униформой. А если присмотритесь к его бедру, то увидите что-то вроде фонарика. Не исключено, что он выдает себя за полицейского или представителя еще какой-нибудь… Доктор Хантер? Что с вами?

Я таращился на фотографию. Память услужливо подкинула картинку. Фонарик…

— Охранник, — проговорил я.

— Прошу прощения?

Я рассказал ей о том, как меня остановили на стоянке несколько дней назад.

— Скорее всего это ерунда. Он просто поинтересовался, что я там делал в столь позднее время.

Джейкобсен нахмурилась.

— Когда это было?

Я напряг память.

— В ночь перед похищением Ирвинга.

— Вы хорошо его разглядели?

— Он все время светил мне в лицо. Я вообще его не видел.

— Еще что-нибудь? Его манеры, голос?

Я покачал головой:

— Да нет… Разве что… его голос звучал… странно… хрипло.

— Словно он пытается его изменить?

— Возможно.

— Вы кому-нибудь об этом говорили?

— Я тогда ничего такого не подумал. Послушайте, это наверняка всего лишь охранник. Если это был Йорк, то почему дал мне уйти?

— Вы сами сказали, что это было в ночь перед исчезновением профессора Ирвинга. Возможно, у Йорка просто были другие планы.

Я промолчал. Джейкобсен убрала фотографии в конверт.

— Мы проверим больничную охрану, поглядим, был ли это их человек. А пока что заприте за мной дверь. Кто-нибудь вам позвонит завтра утром.

— Значит, мне просто сидеть и ждать вашего звонка?

Она снова заледенела.

— Это в ваших же интересах. Пока мы не решим, как нам разыграть эту карту.

Я не очень понял, что она имеет в виду, но уточнять не стал. Все равно решение будет принимать Гарднер или кто повыше, а не она.

— Хотите что-нибудь выпить перед уходом? Понятия не имею, насколько хорошо укомплектован мини-бар, но я могу заказать кофе или…

— Нет! — Ее горячность, похоже, изумила нас обоих. — Благодарю, но мне нужно возвращаться к Дэну. — Она попыталась взять себя в руки, но ее выдавала краска, медленно поднимавшаяся вверх по шее.

Джейкобсен направилась к двери. Еще разок напомнив, чтобы я запер дверь, она ушла. И что это было? Может, она увидела что-то большее за моим предложением выпить? Но я слишком устал, чтобы долго размышлять на эту тему.

Я плюхнулся на край кровати. Казалось, прошло много времени, с тех пор как я узнал о смерти Тома. Я собирался снова позвонить Мэри, но сейчас время уже было слишком позднее. Я обхватил голову руками. Боже, ну и бардак! Иногда мне казалось, что меня преследуют катастрофы и несчастья. Интересно, пошли бы события так же, если бы я сюда вовсе не приезжал? Но я почти услышал, что бы сказал на это Том: «Прекрати себя винить, Дэвид. Это случилось бы, так или иначе. Йорк в ответе за этот кошмар. Он единственный виновник».

Но Том мертв. А Йорк по-прежнему где-то бродит.

Я встал и подошел к окну. Мое дыхание затуманило холодное стекло, превратив мир снаружи в расплывчатые желтые пятна в темноте. Когда я провел пальцем по окну, скрипнув кожей по стеклу, мир появился вновь. На улице внизу сияли неоном рекламы, по проезжей части в бесшумном балете скользили огни автомобильных фар. Столько людей, занятых своим делами и безразличных друг другу. Наблюдая за ними, я в очередной раз осознал, насколько далеко от дома и насколько здесь чужой.

Чужой или нет, но ты тут. И смирись с этим.

Я сообразил, что давно не ел. Отвернувшись от окна, я потянулся за меню доставки в номера и раскрыл его. Но одного взгляда на обширный список фаст-фуда мне хватило, чтобы отбросить меню в сторону. Внезапно я понял, что больше не могу торчать в номере. И плевать на Йорка. Я не собираюсь прятаться, пока Гарднер решает, что ему со мной делать. Схватив пиджак, я спустился на лифте обратно в холл. Я собирался всего лишь зайти в ночной гостиничный бар и посмотреть, нет ли у них чего-нибудь поесть, но поймал себя на том, что решительно иду мимо него. Я понятия не имел, куда направляюсь. Единственное, что я знал: мне до зарезу нужно выбраться из гостиницы.

Дождик перестал, но воздух был еще прохладным и влажным. Тротуары мокрые и блестящие. Я шлепал по лужам, кожу между лопатками свербило, но я не поддавался желанию оглянуться.

Ну давай, Йорк! Хочешь меня? Вот он я!

Но моя бравада скоро выдохлась. Дойдя до ближайшей открытой закусочной, я зашел внутрь. Меню в основном состояло из бургеров и жареной курицы, но мне было наплевать. Я заказал первое попавшееся и протянул меню официантке.

— Будете что-нибудь пить?

— Пиво, пожалуйста. Хотя нет, погодите… У вас есть бурбон? «Блэнтонз»?

— Бурбон есть. Но только «Джим»[5] и «Джек»[6].

Я заказал «Джим Бим» со льдом. Когда его принесли, я сделал медленный глоток. Виски мягкой обжигающей струей скользнуло в горло, смывая образовавшийся комок.

«За тебя, Том. Мы скоро схватим ублюдка, обещаю».

Ремни и зубцы блестели на солнце. Ты после каждого раза полировал их, натирая воском кожу до тех пор, пока она не становилась мягкой и гибкой, а металлические части не начинали блестеть. Необходимости в этом не было. Чистая показуха, и ты это знал. Но тебе нравился сам ритуал. Иногда тебе казалось, что ты даже чувствуешь запах пчелиного воска, исходящий от седельной смазки. Скорее всего это было лишь остаточное воспоминание, но все равно оно действовало на тебя умиротворяюще. А еще тебя привлекало ощущение подготовки, определенной церемонии. Напоминание, что у твоих действий есть цель. Что следующий раз будет тот самый. А он непременно им будет.

Ты это чувствуешь.

Ты говоришь себе, что на это не стоит возлагать такие уж большие надежды, но, любовно полируя кожу, не можешь побороть огонек предвкушения. Ты и прежде всегда ощущал его заранее, когда все еще возможно, а разочарование еще только в будущем. Но сейчас это ощущение немного иное. Более знаменательное.

Особенное.

Оставлять кожу на ветровом стекле было рассчитанным риском, но оно того стоило. Они наверняка со временем догадаются, что ты затеял, но пусть это будет лучше на твоих условиях, когда ты сможешь воспользоваться этим с максимальным эффектом. Главное, контролируешь все по-прежнему ты. Когда они сообразят, что происходит, будет уже слишком поздно, а потом…

А потом…

Но ты старательно пытаешься не забегать вперед. Ты не можешь предвидеть так далеко. Лучше сосредоточиться на этой работе, на ближайшей цели.

Осталось уже недолго.

Ты мягко поворачиваешь поворотный рычаг, наблюдая, как натягиваются кожаные ремни, а зубцы медленно вращаются, сцепляясь между собой с шелестом часового механизма. Довольный, ты дышишь на них, прежде чем в последний раз протереть. Твое отражение смотрит на тебя, искаженное и неузнаваемое. Ты глядишь на него, встревоженный мыслями, доселе никогда целиком не выходившими на поверхность, затем отбрасываешь их движением тряпки.

Теперь уже скоро, говоришь ты себе. Все на месте и наготове. Фотоаппарат заряжен и установлен, дожидаясь объекта. Форма вычищена и выглажена. Ну не то чтобы вычищена, но достаточно чистая, чтобы сразу не вызвать подозрений. А больше тебе и не нужно.

Главное, уложиться в срок.

19

На следующее утро я медленно цедил вторую чашку кофе в гостиничном ресторане, когда позвонил Гарднер:

— Надо поговорить.

Я виновато поглядел на занятые столики вокруг, отлично помня, что Гарднер велел мне не высовываться из номера. Я подумывал заказать завтрак в номер, но при свете дня мне это показалось излишним. К тому же, если Йорку удастся свистнуть меня из гостиницы средь бела дня, я все равно влип.

— Я в ресторане, — сообщил я Гарднеру.

И почувствовал, как на том конце провода Гарднер проглотил ругательство.

— Оставайтесь там. Я уже еду, — сказал он и прервал разговор.

Я потягивал остывший кофе, размышляя, не последний ли это мой завтрак в Теннесси. Я все утро чувствовал себя не в своей тарелке. Плохо спал, проснулся с тяжелой головой и сперва даже не сообразил, отчего мне так плохо. А потом вспомнил о смерти Тома и об оставленной на стекле моей машины коже.

Не самое лучшее в моей жизни начало дня.

Гарднер наверняка был где-то неподалеку, когда звонил, потому что приехал он минут через двадцать. А с ним и Джейкобсен, такая же безупречная и неприступная, как всегда. Работа допоздна никак не отразилась на ее внешности, но если она была Дорианом Греем, то Гарднер — его портретом в аттике. Старший агент выглядел помятым, лицо избороздили морщины, и дело было не только в том, что он отвечал за поиск Йорка. Я вспомнил, что Том был и его другом тоже.

Но он держался, как всегда, прямо и прошагал прямиком к моему столику. Джейкобсен шла на шаг сзади.

— Могу я предложить вам кофе? — спросил я, когда они уселись.

Оба отказались. Гарднер огляделся по сторонам, желая убедиться, что никто посторонний не услышит разговора.

— Камеры слежения зафиксировали кого-то возле вашей машины в двадцать сорок пять прошлым вечером, — без предисловий сообщил он. — Слишком далеко, чтобы различить какие-нибудь подробности, но темная одежда и кепи похожи на те, что видны на отснятом материале у таксофона. А еще мы проверили больничную охрану. На стоянке вы повстречались не с их сотрудником.

— Йорк.

Во рту у меня возник горький привкус, не имеющий никакого отношения к кофе.

— Мы не сможем доказать этого в суде, но считаем, что да. Мы все еще пытаемся идентифицировать отпечатки, снятые с арендованной вами машины, но их так много, что это непросто. К тому же Йорк наверняка был в перчатках. — Гарднер пожал плечами. — С отторгнувшейся кожей тоже не повезло. Отпечатки не совпадают ни с отпечатками Уиллиса Декстера, ни Ноя Харпера. Судя по небольшому размеру, они могут принадлежать или женщине, или подростку, но больше ничего мы пока сказать не можем.

Подросток. Боже.

В кофе плавала молочная пенка. Я отодвинул ее подальше.

— А что там с фотографиями, обнаруженными в доме Йорка? Знаете, что за люди на них?

Гарднер глядел на свои руки.

— Проверяем по базе данных пропавших без вести и нераскрытые убийства, но материала слишком много. И в любом случае будет трудно найти совпадение.

Вспомнив искаженные лица, я подумал, что да, непросто.

— Есть идеи, где может находиться Йорк?

— После того как мы распространили его описание, было несколько неподтвердившихся сообщений, что его видели, но ничего определенного. Он явно залег на дно. Судя по всему, он не убивал жертвы ни у себя дома, ни в «Стиплхилл» — значит, он увозил куда-то еще. Вероятнее всего, в какое-то место, где он легко может избавиться от тел, иначе мы бы нашли их все, а не только Лумиса и Харпера.

Имея почти буквально за порогом Дымчатые горы, избавиться от трупов не составит большого труда.

— По словам Джоша Талбота, поскольку на теле Харпера обнаружена нимфа коромысла болотного, труп должен был какое-то время пролежать возле пруда или еще какой-нибудь стоячей воды.

— Что сужает место поиска почти до всей территории штата Теннесси, — раздраженно отмахнулся Гарднер. — Мы проверяем зафиксированные сообщения о местах, где видели коромысло болотное, но нам нужны еще какие-то зацепки. Диана, почему бы тебе не сообщить доктору Хантеру свои выводы?

Джейкобсен явно нервничала, хотя пыталась это скрыть. Я видел, как пульсирует жилка у нее на шее в ритме ее учащенного сердцебиения. Когда она заговорила, я с трудом оторвал взгляд от этой жилки.

— Я еще раз пересмотрела найденные в доме Йорка фотографии, — начала она. — Похоже, все они сделаны в момент, когда жертвы были практически при смерти. А возможно, конкретно в миг смерти. И предположила, что это просто трофеи, которые Йорк собирает. Но если это всего лишь трофеи, следовало бы ожидать, что в кадре будет также и шея жертвы, учитывая, что смерть наступила от удушения. Но этого нет. Ни на одном снимке. И если Йорк хотел просто смаковать убийство, то почему бы ему не снимать весь процесс на видео? Зачем делать такой крупный план одного только лица, да к тому же на черно-белую пленку?

— Может, он обожает фотографировать, — сказал я.

— Именно! — подалась вперед Джейкобсен. — Он думает, что было очень умно оставить отпечатки пальцев Уиллиса Декстера на фотокассете, но он дал нам больше, чем хотел. Эти фотографии не просто быстро сделанные кадры. Согласно экспертизе они сделаны при слабом освещении, без вспышки, методом рапид-съемки. Чтобы в таких условиях сделать снимки такого качества, нужны очень серьезные навыки фотографа и высококачественное оборудование.

— Разве в его доме не нашли тридцатипятимиллиметровый фотоаппарат? — спросил я, вспомнив коробку со старым фотоаппаратом.

— Снимки сделаны не им, — ответил Гарднер. — Тем оборудованием не пользовались много лет, так что скорее всего он принадлежал отцу Йорка. Судя по найденным в доме фотографиям, Йорк-старший был фотографом-любителем.

Я подумал о выцветших фотографиях на полке. Что-то в них меня беспокоило, но я никак не мог понять, что именно.

— Я все же не понимаю, почему это важно, — признался я.

— Эти фотографии для Йорка не просто сувениры. Я считаю, что они и есть основной смысл, ради чего он все это делает, — пояснила Джейкобсен. — Все, что нам о нем известно, наводит на мысль, что он одержим смертью. Его работа; то, как он обращается с телами жертв; его стремление заполучить такого криминалиста-антрополога, как доктор Либерман; то, что все фотографии жертв сделаны в момент смерти, указывает на одно: Йорк некрофил.

Я оторопел.

— Мне казалось, вы говорили, что тут нет сексуальной подоплеки.

— А ее и нет. Большинство некрофилов — мужчины с очень низкой самооценкой. И одержимы мыслью об абсолютно покорном партнере, потому что боятся быть отвергнутыми. К Йорку это никак не относится. Помимо всего прочего, он считает, что общество его недооценивает. И я сильно сомневаюсь, что жертвы привлекают Йорка в сексуальном плане, мертвые или живые. Нет, я считаю, что его состояние приняло форму танатофилии. Противоестественная одержимость самой смертью.

Все это начало переходить в совершенно непонятную плоскость. Я ощутил первые признаки головной боли.

— Если это так, то разве он не должен фотографировать жертвы скорее после смерти, чем в момент убийства?

— Потому что этого ему было бы недостаточно. Помимо некрофилии Йорк в первую очередь злокачественный нарциссист, не забывайте. Он одержим сам собой. Людям свойственно бояться смерти, но для такого, как он, осознание неизбежной кончины просто невыносимо. Его всю жизнь окружает смерть. И теперь он одержим желанием понять ее. — Джейкобсен откинулась назад. Лицо ее было совершенно серьезным. — Я считаю, что именно поэтому он и убивает и поэтому фотографирует своих жертв. Его эго не может вынести того факта, что однажды он тоже умрет. Поэтому он ищет ответ. Это его способ попытаться разгадать таинство жизни и смерти, если вам угодно. И он убедил себя, что если ему удастся сделать этот решающий снимок, поймать точный миг смерти на пленку, то все станет ясно.

— Это же безумие. — возразил я.

— Сомневаюсь, что здравый рассудок вообще присущ серийным убийцам, — хмыкнул Гарднер.

Он был прав, но я не это имел в виду. До сих пор не существовало четкого определения, когда кончается жизнь. Остановившееся сердце можно снова запустить, и даже смерть мозга не всегда конечна. Идея, что Йорк думает, будто может поймать точный миг смерти своих жертв на пленку, да еще и что-то из этого узнать, почему-то меня очень сильно встревожила.

— Но, даже если допустить, что это ему бы удалось, какая ему от этого польза? — спросил я. — Фотография ничего ему не скажет.

Джейкобсен пожала плечами.

— Это не важно. Пока сам Йорк верит в это, он будет продолжать. Он в поиске, и ему все равно, сколько народу ему придется убить на пути к цели. Для него они всего лишь лабораторные крысы.

И тут же вспыхнула, осознав допущенный ляп.

— Извините, я не хотела…

— Ерунда. — Может, мне все это и не нравилось, но хуже от того, что я узнаю реальное положение вещей, уже не станет. — Из того, что вы только что сказали, вытекает, что Йорк занимается этим уже довольно давно. Одному Богу известно, сколько людей он уже убил незаметно для окружающих. И мог заниматься этим до бесконечности. Так почему он сменил манеру поведения? Что заставило его внезапно решить привлечь внимание к своим деяниям?

— Трудно сказать, — развела руками Джейкобсен. — Но могу предположить, что именно потому, что уже давно этим занимается. Вы же сами сказали, что то, чего он пытается добиться, невозможно. Быть может, в какой-то момент он и сам начал это понимать. И теперь он это компенсирует, пытается примириться с неудачей, подстегивая свое эго другим способом. Именно поэтому он и выбрал своей мишенью доктора Либермана, признанного авторитета в области, которую Йорк, вероятно, считает своей вотчиной. В какой-то степени это классический перенос — он пытается избежать необходимости признать собственную неудачу, вновь, теперь уже иным способом, уверив самого себя, что все равно гениален.

Головная боль превратилась в настоящую мигрень. Я помассировал виски, жалея, что не прихватил из номера аспирин.

— Почему вы мне это рассказываете? Не то чтобы я это не оценил, но раньше вы не очень спешили делиться информацией. Так с чего вдруг такие перемены?

Джейкобсен покосилась на Гарднера. До этого момента он довольствовался тем, что предоставил говорить ей, но теперь почти неуловимо встрепенулся.

— С учетом сложившихся обстоятельств было принято решение, что вы имеете право знать. — Он хладнокровно поглядел на меня. — Вы создали нам проблему, доктор Хантер. Йорк передал нам послание, оставив кожу на стекле вашей машины. Мы не можем это игнорировать. Он похитил и практически наверняка уже убил Алекса Ирвинга, и, не случись у Тома инфаркта, убил бы его тоже. И я не собираюсь допускать, чтобы кто-то еще из занятых в расследовании пополнил собой этот список.

Я смотрел на свой кофе, стараясь говорить ровно:

— Вы можете отстранить меня от расследования, если хотите. — Снова. — Но я не вернусь назад в Великобританию, если вы к этому клоните.

Это не было бравадой. Я собирался как минимум остаться на похороны Тома. Независимо ни от чего я не уеду, не попрощавшись со своим другом.

Подбородок Гарднера закаменел.

— Так не пойдет. Если мы прикажем вам уехать, вы уедете. Даже если для этого вас придется эскортировать до самолета.

— Ну значит, именно это вам и придется сделать, — отрезал я, вспыхнув.

Судя по его взгляду, больше всего на свете ему хотелось лично запихнуть меня в самолет, но он только глубоко вздохнул.

— Откровенно говоря, было бы лучше для всех, если бы вы уехали домой, — кисло буркнул он. — Но я не к этому вел. Могут быть некоторые… плюсы в том, что вы останетесь. По крайней мере мы будем знать, на чем сосредоточить наше внимание.

Я даже не сразу сообразил, что он имеет в виду. А когда понял, то от изумления не знал, что сказать.

— Вы будете под постоянным наблюдением, — с деловым видом продолжил Гарднер. — Вы не подвергнетесь никакому риску. И мы не попросим вас делать то, что может вам не понравиться.

— А если мне все это вообще не нравится?

— Тогда мы поблагодарим вас за помощь и позаботимся, чтобы вы сели в самолет.

Я с трудом подавил неуместное желание расхохотаться.

— Значит, выбор за мной? Я могу остаться, только если соглашусь быть приманкой для Йорка?

— Вам выбирать, — твердо ответил агент. — Если вы остаетесь, вам потребуется круглосуточная охрана. Мы не сможем объяснить такие расходы, которых могли избежать, отправив вас в Англию. Не сможем без веской причины. Но решать вам. Руки вам никто не выкручивает.

Миг облегчения был слишком кратким. Гарднер ошибался. Тут вообще было нечего решать. Если я уеду, Йорк попросту выберет себе другую жертву.

Этого я допустить не мог.

— Что мне нужно делать?

Мои слова будто прорвали плотину напряжения. На лице Гарднера появилось довольное выражение. Джейкобсен было куда сложнее прочитать. На миг мне показалось, что в ее глазах мелькнуло что-то вроде вины, но настолько мимолетно, что я мог и ошибиться.

— На данный момент ничего. Ведите себя как обычно, — ответил Гарднер. — Если Йорк за вами наблюдает, я не хочу, чтобы он заметил что-то необычное. Он ждет, что мы предпримем какие-то меры предосторожности, и мы не станем его разочаровывать. Кое-кто из наших людей сидит в машине возле морга, а другие — возле вашей гостиницы. Их он заметит. Но будет и скрытое наблюдение, которого он не увидит. Вы тоже.

Я кивнул, словно все это было совершенно обыденным.

— А моя машина?

— Мы с ней закончили. Кто-нибудь подгонит ее к гостинице. Ключи оставят в регистратуре. Мы еще прорабатываем детали, но хотим, чтобы с завтрашнего дня вы спокойно ездили по городу. Будете изображать туриста, гулять по набережной или по тропинкам — короче, станете привлекательной мишенью. Мы хотим предоставить Йорку возможность, мимо которой он пройти не сможет.

— А он не догадается, что это ловушка, если я вдруг начну бродить в одиночестве?

Гарднер бесстрастно поглядел на меня.

— Вы имеете в виду, как прошлым вечером?

Мне потребовалась пара секунд, чтобы сообразить. Покидая вчера вечером гостиницу, вопреки запрету Гарднера, я не заметил никакого наблюдения, но, пожалуй, мне следовало этого ожидать. Ну и толку от этой выходки?

— Может, Йорк что-то и заподозрит вначале, но мы умеем быть терпеливыми, — продолжил Гарднер, удостоверившись, что намек понят.

— Единственное, что от него требуется, это объявиться, чтобы разнюхать обстановку, а когда он это сделает, мы его возьмем.

Как легко у него все выходит. Я машинально поглаживал большим пальцем шрам на ладони. Поняв, что Джейкобсен за мной наблюдает, я перестал тереть шрам и положил руки на стол.

— Нам необходимо ваше сотрудничество, доктор Хантер, — сказал Гарднер. — Но если вы против, то можете улететь домой уже сегодня днем. Вы еще можете передумать.

Нет, не могу. Чувствуя на себе взгляд Джейкобсен, я отодвинул стул и встал.

— Если это все, то я бы хотел поехать в морг.

Весь остаток дня я пребывал в странном, беспокойном состоянии духа. Слишком уж много всего произошло. Смерть Тома, потом я сам оказался следующим в списке Йорка, а теперь еще и перспектива изображать завтра жертвенного агнца. Все это как-то плохо укладывалось у меня в голове. Стоило мне более-менее свыкнуться с одной проблемой, как появилась другая, и снова все полетело в тартарары.

К тому же в морге у меня особых дел не было. Самую срочную работу я уже закончил, и оставалось только рассортировать и собрать то немногое, что уцелело от найденного в лесу скелета Уиллиса Декстера. Чистая рутина, и много времени не заняла. Животные сожрали и растащили почти все кости, а те, что сохранились, были настолько сильно обглоданы, что уже не подлежали какой бы то ни было сортировке.

Так что ничто не мешало моим мыслям течь по порочному кругу. И поговорить тоже было не с кем. Саммер этим утром не появлялась, хотя после смерти Тома я ее в общем-то и не очень ждал. Да и в любом случае ей тут особо нечего делать. Однако, хотя я бы и не отказался от чьей-нибудь компании, я вздохнул с облегчением, когда один из работников морга сообщил, что у Кайла сегодня выходной. Ему еще предстоит узнать о положительном результате анализа останков Ноя Харпера на гепатит С, и в данный момент я порадовался, что не придется с ним встречаться.

Пол тоже отсутствовал почти все утро, занятый на различных заседаниях. Так что увидел я его уже ближе к обеду. Он по-прежнему выглядел усталым, хотя и не так сильно, как вчера.

— Как Сэм? — спросил я, когда он заглянул в зал для аутопсии.

— Хорошо. Во всяком случае, ложных тревог больше не было. Она собиралась встретиться с Мэри нынче утром. А кстати — если не занят вечером, то ты приглашен на ужин.

При других обстоятельствах я охотно бы согласился: мое расписание визитов как-то не было особо забито, и перспектива провести очередной вечер одному в гостиничном номере не очень-то прельщала, — но если Йорк следит за мной, меньше всего я хотел бы подставлять Пола и Сэм.

— Спасибо, но сегодня не самое подходящее время.

— Угу. — Он взял сильно обглоданный грудной позвонок и повертел в руке. — Я разговаривал с Дэном Гарднером. Он рассказал мне о коже, оставленной на стекле твоей машины прошлой ночью. И что ты добровольно вызвался помочь в поимке Йорка.

Я бы не назвал это добровольным, но все же был рад, что Пол в курсе, а то я как раз размышлял, что можно ему рассказать, а о чем не стоит.

— Мне предложили либо это, либо вылет домой ближайшим рейсом.

Я старался говорить небрежным тоном. Не сработало. Пол положил позвонок обратно на стол.

— Ты уверен, что понимаешь, во что ввязываешься? Ты не обязан это делать.

Нет, обязан.

— Уверен, все будет хорошо. Теперь ты понимаешь, почему идти к вам на ужин — не самая удачная идея.

— Не нужно тебе сейчас оставаться одному. И я знаю, что Сэм будет рада тебя видеть. — Он мрачно усмехнулся. — Уж поверь мне: если бы я думал, что для нее существует хоть малейший риск, то не стал бы тебя приглашать. Я не утверждаю, что Йорк не опасен, но сомневаюсь, что он настолько псих, чтобы сейчас что-то эдакое предпринять. Скорее всего кожа на стекле твоей машины — пустая угроза. Его звездный час был с Томом, и он его упустил.

— Надеюсь, ты прав. И все же считаю, что нужно отложить это мероприятие до лучших времен.

Пол вздохнул.

— Ну что ж, тебе решать.

После его ухода я опять впал в депрессию и едва не поддался искушению позвонить и сказать, что приду, но все же удержался. Полу с Сэм и без того проблем хватает. И меньше всего на свете я хотел привести беду к их порогу.

Но мне следовало бы знать, что Сэм так просто не отступит.

Я как раз находился в больничном кафетерии, вяло клевал легкий салат с тунцом и мрачно размышлял, чем бы занять оставшуюся часть дня, когда она позвонила. И сразу перешла к делу:

— Ну и что не так с моей готовкой?

Я улыбнулся.

— Не сомневаюсь, что ты отлично готовишь.

— А, значит, тебе компания не подходит?

— И компания хорошая. Я благодарен за приглашение, честно. Но сегодня вечером не смогу. — Мне было противно вилять, но я не знал, что известно Сэм. Мог бы не переживать.

— Все нормально, Дэвид. Пол мне рассказал, что произошло. Но мы все равно хотим тебя видеть. Очень мило с твоей стороны беспокоиться, но ты не можешь сидеть в добровольной изоляции, пока этого мерзавца не поймают.

Я посмотрел в окно. Снаружи шли люди, поглощенные своей жизнью и своими проблемами. А может быть, где-то там прячется Йорк и наблюдает.

— Это всего лишь на несколько дней, — сказал я.

— А если бы ситуация была обратной? Ты бы нас избегал?

Я не знал, что сказать.

— Мы твои друзья, Дэвид, — напирала Сэм. — Сейчас, конечно, ужасный период, но, знаешь, ты не обязан оставаться один.

Мне пришлось прочистить горло, прежде чем ответить:

— Спасибо. Но не думаю, что это хорошая идея. Не сейчас.

— Тогда давай договоримся. Пусть решает этот человек из БРТ. Если он согласится с тобой, значит, ты остаешься у себя в номере смотреть телевизор. Если нет, ты сегодня вечером приходишь к нам на ужин. Договорились?

Я колебался.

— Ладно. Я позвоню ему и послушаю, что он скажет.

Я практически слышал, как она улыбается на том конце провода.

— Могу избавить тебя от лишних хлопот. Пол с ним уже переговорил. И он сказал, что у него нет никаких возражений.

Она помолчала, давая мне время понять, что меня обвели вокруг пальца.

— Да, и скажи Полу, чтобы он по пути прихватил виноградного сока, хорошо? У нас закончился, — мило добавила она.

Убирая телефон, я все еще продолжал улыбаться.

Движение в направлении от Ноксвилла было затруднено, но по мере удаления от города стало получше. Я следовал за Полом, стараясь не упускать его из виду в потоке машин. Включил радио. Музыка успокаивала. Но я по-прежнему нервничал и периодически проверял, не висит ли кто у меня на хвосте.

Прежде чем мы выехали, я позвонил Гарднеру. Не потому, что не поверил Сэм, а просто потому, что хотел сам с ним переговорить.

— Если вы поедете на своей машине и не отправитесь никуда гулять в одиночку, не вижу никаких проблем, — сказал он.

— Значит, вы не считаете, что я подвергну их риску?

Гарднер вздохнул.

— Послушайте, доктор Хантер. — Я отлично расслышал раздражение в его голосе. — Нам нужно, чтобы Йорк думал, что вы ведете себя как обычно. И это не означает, что вы должны каждый вечер запираться у себя в номере.

— Но кто-то из ваших будет все равно за мной следить?

— Предоставьте нам об этом беспокоиться. Как я уже сказал, от вас требуется просто вести себя как обычно.

Обычно. В этой ситуации ничего обычного и близко не было. Несмотря на заверения Гарднера, я все же вышел из морга через заднюю дверь, а не через главный вход. Затем объехал вокруг больничного кампуса и встретился с Полом у другого выхода, не того, через который выезжал всегда. Но все равно никак не мог отделаться от ощущения, что что-то не так. Следуя за Полом от больницы, я все время посматривал в зеркало заднего вида. И ничего особенного не видел. Если агенты БРТ или кто-то другой за мной и ехал, я никого не заметил.

Однако только когда я влился в вечерний поток машин, стал частью металлической реки, я наконец начал свыкаться с мыслью, что меня никто не преследует.

На окраине Ноксвилла Пол остановился, чтобы заскочить в магазин и купить виноградный сок для Сэм. Он предложил мне подождать его в машине, но мне этого совершенно не хотелось. Так что я пошел с ним, а попутно купил бутылку «Напа Велли Сира», понадеявшись, что оно подойдет к тем блюдам, что приготовила Сэм. Когда мы вернулись к машинам, в воздухе пахло бензином и выхлопным газом, но все равно вечер был чудесный. Солнце уже уходило за горизонт, окрасив его в золотой цвет, а лесистые склоны Дымчатых гор багровели в вечерних сумерках.

Я вздрогнул, когда Пол выругался и шлепнул себя по шее.

— Чертовы жуки! — пробормотал он.

Они с Сэм жили в новом районе на берегу озера между Ноксвиллом и Рокфордом. Район не был еще полностью достроен, и по мере того как мы в него углублялись, кучи земли и досок уступали место ухоженным лужайкам и свежепосаженным клумбам. Дом Пола находился с внутренней стороны дороги, шедшей вдоль озера и огибавшей каждый участок, создавая приятное ощущение свободного пространства и уединенности. Район все еще выглядел незавершенным, но был отлично спланирован. Тут было много деревьев, травы и воды. Прекрасное место, чтобы растить детей.

Пол свернул на подъездную дорожку и приткнул свою машину за старой «тойотой» Сэм. Я поставил машину на обочине дороги, и мы направились к дому.

— Мы еще отделываем детскую, так что не обращай внимания на развал, — сказал он, пока мы шли по дорожке.

Я и не собирался. Я впервые ощутил радость оттого, что поехал. Такого хорошего настроения у меня не было уже много дней. Их дом стоял чуть глубже, чем остальные, так что сад был побольше. Для разнообразия строители проявили здравый смысл и бережное отношение, не только сохранив великолепный клен, но и проведя одернение вокруг него таким образом, что дерево стало центром лужайки. Помню, я тогда подумал, что клен идеально подходит для детских качелей.

Странно иногда работает память.

— Пол? Погоди минутку!

Голос звучал от соседнего дома. По лужайке к нам торопливо шла женщина — загорелая и ухоженная, слишком яркие светлые волосы уложены в затейливый пучок. Навскидку я дал ей лет пятьдесят. Но когда она подошла ближе, я поднял возрастную планку сначала до шестидесяти, а потом и до семидесяти, словно она старела с каждым шагом.

— О, класс! — тихонько буркнул Пол и состроил дежурную улыбку. — Привет, Кэнди.

Имя было слишком девчачьим и слишком слащавым, но почему-то ей подходило. Женщина остановилась перед Полом. Она держала себя как стареющая модель, не понимающая, что ее время уже прошло.

— Я так рада тебя видеть! — Она слегка пришепетывала из-за чересчур белой вставной челюсти. И положила руку, испещренную печеночными пятнами на предплечье Пола. Ее венозная кожа была коричневой, как старый мокасин. — Не думала увидеть тебя так скоро. Как Сэм?

— Хорошо, спасибо. Это была ложная тревога. — Пол собрался было представить меня. — Кэнди, это…

— Ложная тревога? — недоуменно переспросила женщина. — О Господи, неужели опять? Когда я увидела «скорую», то была совершенно уверена, что на сей раз это оно!

На какой-то миг время остановилось. Я чувствовал свежесть травы и бутонов, первую вечернюю прохладу в весеннем тепле. Вес бутылки вина у меня в руке все еще хранил обещание обыденности.

А потом мир словно взорвался.

— Какая «скорая»? — Пол казался скорее растерянным, чем встревоженным.

— Ну, та, что приезжала. Примерно в половине пятого, по-моему. — Нарисованная улыбка женщины начала вянуть. Ее рука метнулась к шее. — Тебе ведь наверняка кто-то сообщил? Я думала…

Но Пол уже несся к дому:

— Сэм? Сэм?

Я быстро повернулся к соседке:

— В какую больницу ее повезли?

Она перевела взгляд с двери, за которой исчез Пол, на меня, растерянно шевеля губами.

— Я… Я не спросила. Парамедик вывез ее в кресле-каталке, у нее на лице была эта кислородная штука… Я не хотела мешать.

Оставив женщину на дорожке, я двинулся следом за Полом. В доме пахло свежей краской и побелкой, новыми коврами и мебелью. Я нашел его стоящим посреди кухни, в окружении новенькой сверкающей утвари.

— Ее тут нет, — ошеломленно сказал он. — Господи Иисусе, почему мне никто не позвонил?

— Ты проверил телефонные сообщения?

Я подождал, пока он проверит. Его рука дрожала, когда он нажимал на кнопки. Прослушав запись, он покачал головой:

— Ничего.

— Позвони в госпиталь. Ты знаешь, куда именно ее должны были отвезти?

— В Медицинский центр университета Теннесси, но…

— Звони туда.

Он уставился на телефон, моргая, словно пытался проснуться.

— Я не знаю номера. Боже, я должен был его знать!

— Звони в справочную.

Он начал снова соображать, мозг оправился от первоначального шока. Я стоял рядом, пока он звонил в госпиталь, меряя шагами кухню во время перевода вызова. Когда он называл по буквам имя Сэм в третий или четвертый раз, я ощутил, что дурное предчувствие, терзавшее меня весь день, становится все яснее и яснее, пока не оформилось в убеждение.

Пол положил трубку.

— Они ничего не знают. — Он говорил ровно, но явно был на грани паники. — Я позвонил даже в отделение «неотложки». По их записям она не проходит.

Он вдруг снова принялся быстро стучать по кнопкам.

— Пол… — сказал я.

— Должно быть, это какая-то ошибка, — бормотал он, будто не слыша. — Наверное, ее отвезли в другой госпиталь…

— Пол.

Он остановился. Его глаза встретились с моими, и я увидел в них страх, увидел понимание, которое он отчаянно старался отринуть. Но ни один из нас больше не мог позволить себе такой роскоши.

Я не был мишенью Йорка. Никогда.

Меня просто использовали для отвода глаз.

20

Следующая ночь оказалась самой длинной в моей жизни. Я связался с Гарднером, пока Пол обзванивал все местные больницы. Он в глубине души понимал, что Сэм ни в одной из них нет, но альтернатива была чересчур ужасной, чтобы ее принять. И до тех пор пока существовала хоть малейшая вероятность, он отчаянно цеплялся за надежду, что это просто какая-то ошибка и его мир снова придет в норму.

Но этому не суждено было случиться.

Гарднер примчался меньше чем через сорок пять минут. К тому времени тут уже были двое агентов БРТ. Они возникли на пороге дома через считанные минуты после моего звонка Гарднеру, оба в рабочих комбинезонах, словно пришли с соседней стройки. Судя по скорости, с которой они пришли, я сделал вывод, что они были где-то рядом, наверняка то самое обещанное скрытое наблюдение. Хотя толку от этого, как выяснилось, оказалось мало.

Гарднер с Джейкобсен без стука вошли в дом. На ее лице было тщательно выверенное сдержанное выражение, физиономия Гарднера была жесткой и мрачной. Он коротко переговорил с одним из агентов, тихо и неразборчиво, потом обратился к Полу:

— Расскажите, что произошло.

Пол дрожащим голосом снова пересказал, как все было.

— Есть какие-нибудь признаки борьбы? Что-нибудь сдвинуто с места? — спросил Гарднер.

Пол лишь покачал головой.

Взгляд Гарднера переместился на стоящую на столе чашку кофе.

— Вы оба к чему-нибудь прикасались?

— Я сварил кофе, — ответил я.

По его мимике я отлично понял, что мне вообще не следовало ничего тут трогать, но высказывать свое недовольство он не стал.

— Хрен с ним, с этим чертовым кофе! — рявкнул Пол. — Что вы намерены делать? Этот ублюдок захватил мою жену, а мы тут болтаем!

— Мы сделаем все, что сможем, — удивительно терпеливо ответил Гарднер. — Мы дали указание каждому полицейскому департаменту и департаментам шерифов по всему Восточному Теннесси искать «скорую».

— Дали указание искать? Но почему не перекрыть дороги, бог ты мой?

— Мы не можем останавливать каждую карету «скорой помощи» в надежде, что это может быть Йорк. А перекрывать дороги бесполезно, потому что у него несколько часов форы. Он уже вполне может быть за пределами штата, в Северной Каролине.

Гнев Пола угас. Он рухнул на стул. Лицо его стало пепельным.

— Возможно, это и ерунда, но я тут подумал о «скорой», — начал я, тщательно подбирая слова. — По-моему, на тех кадрах с камеры наблюдения рядом с таксофоном, откуда Йорк звонил Тому, была какая-то «скорая».

Всего лишь белое очертание на заднем плане. При обычном раскладе я бы и не вспомнил о ней, да и сейчас не был уверен, что это может быть важным. Но уж лучше я об этом скажу, чем промолчу, а потом буду жалеть.

Гарднер явно считал иначе.

— Это же госпиталь, там полно «скорых».

— Возле отделения «неотложки» — возможно, но не рядом с моргом. И в любом случае не у главного входа. Тела туда привозят не так.

Гарднер немного помолчал, затем повернулся к Джейкобсен:

— Скажи Мегсону, пусть проверит. И пришлет снимки сюда.

Джейкобсен поспешно вышла, а Гарднер повернулся к Полу:

— Мне нужно поговорить с той соседкой.

— Я пойду с вами. — Пол встал.

— Не стоит.

— Я хочу.

Я видел, что Гарднеру это не понравилось, но он кивнул. И благодаря этому вырос в моих глазах.

Меня оставили в доме одного. Понимание, что нас ловко одурачили, жгло как кислота. Мой благородный жест, согласие стать приманкой, теперь выглядел жалкой спесью. Когда это ты успел приобрести такое высокое мнение о своей персоне? Мне следовало догадаться, что Йорк не станет тратить время на меня, когда у него есть куда более лакомая мишень.

Такая как Сэм.

На кухне царил полумрак, за окном почти совсем стемнело. Я включил свет. Новая кухонная утварь и свежевыкрашенные стены казались издевательски веселыми. Когда-то я сам был в таком же положении, как Пол, с одной только существенной разницей. Когда похитили Дженни, мы знали, что ее похититель держит свои жертвы живыми трое суток. Но ничто не говорило о том, что Йорк держит свои жертвы живыми дольше, чем вынужден.

Сэм, возможно, уже мертва.

Не находя себе места, я вышел из кухни. Сюда уже ехала команда криминалистов, но никто особенно не рассчитывал, что они найдут что-нибудь существенное. Но я все равно тщательно избегал прикасаться к чему-либо, когда вошел в гостиную. Это была уютная, жизнерадостная комната: мягкий диван и кресла, кофейный столик, наполовину заваленный журналами. Тут больше чувствовалась личность Сэм, чем Пола. Дизайн тщательно продуман, но все устроено таким образом, чтобы комнатой пользоваться, а не любоваться.

Я уже собрался выйти оттуда, когда заметил небольшую фотографию на шкафу с матовыми стеклами. Картинка была почти абстрактным набором черно-белых пятен, но меня будто в живот ударили.

Это был внутриутробный снимок ребенка Сэм.

Я вышел обратно в коридор и остановился у входной двери, представив себе, что тут могло произойти.

Стук в дверь. Сэм открывает, видит парамедика. Наверное, она растерялась, уверенная, что произошла какая-то ошибка. Наверное, улыбается ему, пытаясь объяснить, что это, должно быть, ошибка. А потом… Что? Парадную дверь отчасти закрывали кусты, а большой клен во дворе совсем скрывал дверь от взора. Но Йорк все равно ни за что не стал бы рисковать. Значит, он либо обманом, либо силой вошел в дом, затем быстро справился с ней и усадил в кресло-каталку.

А потом преспокойно повез по дорожке к своей карете «скорой помощи».

Я заметил что-то на полу возле плинтуса. Белые крапинки на бежевом фоне. Я наклонился, чтобы разглядеть поближе, и вздрогнул, когда входная дверь распахнулась.

Джейкобсен замерла, увидев меня в такой позе. Я выпрямился и указал на белые крапинки:

— Похоже, Йорк сильно спешил. И нет, я ничего не трогал.

Она осмотрела ковер, потом плинтус. На дереве виднелись царапины.

— Краска. Должно быть, он задел плинтус креслом-каталкой, — сказала она. — Мы никак не могли понять, как Йорк вывез профессора Ирвинга из леса. До ближайшей стоянки там добрых полмили. Большое расстояние для транспортировки взрослого мужчины, особенно если он без сознания.

— Думаете, там он тоже воспользовался креслом-каталкой?

— Это многое объясняет. — Она покачала головой, удрученная оплошностью. — Мы нашли на тропинке неподалеку от места, откуда исчез Ирвинг, следы, похожие на велосипедные. Место, популярное у любителей горных прогулок, так что в тот момент нам это не показалось существенным. Но у кресла-каталки похожие шины.

И даже если Йорк, пока вез бессознательного Ирвинга по тропинке, кого-нибудь и встретил, кто бы обратил на него внимание? Он выглядел как обычный человек, ухаживающий за инвалидом, вывезший его подышать свежим воздухом.

Мы вернулись на кухню. Я заметил, что Джейкобсен посмотрела на почти полную кофеварку. Не спрашивая, я налил ей кофе, а заодно и себе.

— Так что вы думаете? — спокойно поинтересовался я, протягивая ей чашку.

— Еще рано что-то говорить… — начала она и осеклась. — Хотите начистоту?

Нет. Я кивнул.

— Я считаю, что мы все время на два шага позади Йорка. Он обхитрил нас, заставив поверить, что его следующая мишень — вы. И преспокойно заявился сюда, пока мы смотрели в другую сторону. И Саманта Эвери заплатила за нашу ошибку.

— Как считаете, есть хоть малейший шанс найти ее вовремя?

Она смотрела в чашку, будто надеялась найти там ответ.

— Йорк не станет долго тянуть резину. Он знает, что мы его ищем, и от этого еще больше возбужден и нетерпелив. Если он уже ее не убил, то наверняка убьет еще до окончания ночи.

Я поставил чашку. Меня вдруг замутило.

— Но почему Сэм? — Хотя ответ я и так знал.

— Йорку необходимо потешить свое эго после провала с доктором Либерманом. Уж в этом-то мы хотя бы не ошиблись, — с горечью ответила Джейкобсен. — Саманта Эвери идеально соответствует всем его критериям: жена вероятного преемника доктора Либермана, и вдобавок на девятом месяце беременности. Что делает ее привлекательной вдвойне. Стопроцентно гарантирует заголовки во всех газетах, и, если мы правы насчет фотографий, прекрасно соответствует психозу Йорка. Он одержим желанием заснять момент смерти, и, с его точки зрения, нет более подходящей жертвы, чем беременная женщина, наполненная жизнью в буквальном смысле слова.

Боже… Полное безумие, но самое скверное, что некая извращенная логика в этом была. Бесполезная и чудовищная, но все же была.

— И что потом? Убив Сэм, он не найдет того, что ищет.

Такого унылого лица у Джейкобсен я еще не видел.

— Потом он скажет себе, что она все же оказалось не той, что нужно, и продолжит. Он поймет, что время играет против него, хотя его гордыня будет утверждать обратное, и это доведет его до отчаяния. Возможно, в следующий раз он схватит еще одну беременную, а быть может, даже ребенка. Но в любом случае он не остановится.

Я вспомнил искаженные лица на фотографиях, и внезапно перед глазами возникла Сэм, подвергнутая такой же экзекуции. Я потер глаза, прогоняя видение.

— А теперь что?

Джейкобсен смотрела в окно, как надвигается ночь.

— Мы надеемся обнаружить их до утра.

Не прошло и часа, как вечерняя тишина разлетелась вдребезги. На тихий район обрушились агенты БРТ, стучась в каждую дверь в надежде найти других свидетелей. Куча народу припомнила, что вроде бы видели днем «скорую», но никто ничего особенного в ней не заметил. Появление «скорой» не вызывает вопросов. Возможно, только некоторое нездоровое любопытство, но мало кто поинтересуется, зачем она тут.

И уж точно не соседи Пола и Сэм.

У Кэнди Гарднеру тоже не удалось выудить ничего путного. Единственное, что она могла сказать, это был мужчина неопределенного возраста в форме парамедика. Ну, она подумала, что это форма парамедика: темные брюки и рубашка с эмблемами. Лицо практически скрыто чем-то вроде кепи или шапки. Крупный мужчина, добавила она менее уверенно. Белый. Или, возможно, латино. Но точно не черный. Ну, по крайней мере она так не думает…

Ей даже не показалось странным, что водитель «скорой» один. А уж о самой карете «скорой помощи» она и вовсе мало что могла сказать. И нет, конечно же, она не запомнила номер. Зачем ей это нужно? Это же «скорая».

— Очевидных следов борьбы нет. Значит, Саманта была либо одурманена, либо без сознания, — сказал Гарднер, пока Пол разговаривал по телефону с матерью Сэм. — Не исключено, что он воспользовался каким-то газом, но я все же думаю, что кислородная маска нужна была только для того, чтобы не дать соседям вмешаться. Газ слишком сложная и ненадежная штука, особенно если человек сопротивляется, а Йорк наверняка хотел отключить ее как можно быстрей.

— К грубой силе он тоже едва ли стал прибегать, — добавила Джейкобсен. — Когда бьешь кого-то по голове, то всегда есть риск повреждения мозга или сотрясения, а Йорку этого не нужно. Ему требуется, чтобы жертвы были в полном сознании, когда он их убивает. Так что вряд ли он станет рисковать и бить их чем-то тяжелым по голове.

— Собаку Ирвинга он ударил по голове, — напомнил ей Гарднер.

— Собака не имела значения. Ему нужен был ее хозяин.

Гарднер помассировал переносицу. Он выглядел усталым.

— Не важно. Суть в том, что он явно каким-то образом вырубил Саманту Эвери. А если это так, то ему придется ждать, пока она придет в себя. Возможно, это дает нам больше времени.

Мне жутко не хотелось рушить даже слабую надежду.

— Не обязательно. Ему нужно, чтобы жертвы были без сознания ровно до того момента, пока он не упрячет их в «скорую». А потом это уже не имеет значения. Однако если он действует именно так, если жертвы теряют сознание всего на несколько минут, то и приходят в себя они быстро.

— Не знал, что вы эксперт, — ехидно заявил Гарднер.

Я мог бы ему сказать, что в свое время был терапевтом или что мне довелось побывать под наркозом, но это было лишним. Все мы находились в напряжении, а Гарднер так больше всех. И все проявили себя в этом деле не лучшим образом, но полная ответственность лежала на Гарднере как на возглавляющем следствие специальном агенте. Я не хотел утяжелять его и без того нелегкую ношу.

Особенно когда жизнь Сэм под угрозой.

Пол, судя по всему, перешел из состояния ужаса и паники в состояние тупой отрешенности. После разговора с родителями Сэм он просто молча сидел, глядя в пространство, в котором таился кошмар, превративший его жизнь в ад. Родители Сэм должны были прилететь из Мемфиса завтра, но звонить еще кому-нибудь он не потрудился. Единственный человек, который его интересовал сейчас, это Сэм. Все остальные не имели значения.

Я не знал, что делать. Я здесь не был нужен, но оставить Пола и уехать в гостиницу тоже не мог, так что просто сидел с ним в гостиной, пока подстегнутые дозой кофе агенты БРТ занимались своими делами. Проходили последние часы и минуты этого дня, время неумолимо двигалось к полуночи.

Где-то сразу после одиннадцати в гостиную вошла Джейкобсен. Пол быстро вскинул голову, и мелькнувшая было надежда умерла в его глазах, когда она коротко мотнула головой.

— Новостей нет. Я просто хотела кое-что уточнить у доктора Хантера по поводу его заявления.

Пол снова впал в летаргию, а я вышел вместе с ней из комнаты. Я заметил папку у нее в руке, но раскрыла она ее, только когда мы пришли на кухню.

— Я не хотела пока расстраивать доктора Эвери, но подумала, что вам следует это знать. Мы еще раз просмотрели записи с камер наблюдения госпиталя за тот период времени, когда Йорк звонил доктору Либерману. Вы были правы насчет «скорой».

Она протянула мне вынутую из папки черно-белую фотографию. Это был тот же самый кадр, который я уже видел, с нечеткой фигурой Йорка, переходящего дорогу напротив таксофона. На левом краю снимка был виден капот «скорой». Было сложно сказать точно, но он вполне мог направляться к ней.

— «Скорая» приехала за десять минут до того, как Йорк воспользовался таксофоном, и уехала через семь минут после звонка, — сказала Джейкобсен. — Разглядеть, кто за рулем, мы не смогли, но время совпадает.

— Но почему он выжидал десять минут, прежде чем позвонить?

— Возможно, ему пришлось ждать, пока никого не будет поблизости, а может быть, хотел насладиться моментом. Или собирался с духом. Как бы то ни было, в десять он пошел звонить, потом вернулся и принялся ждать. Доктор Либерман должен был торопиться, так что наверняка вышел бы буквально через несколько минут. Но когда он так и не появился, Йорк подождал еще, прежде чем сообразил, что что-то пошло не так, и убрался оттуда.

Я мысленно прикинул: Йорк нетерпеливо поглядывает на часы, его уверенность постепенно исчезает, жертва так и не появляется. Еще минутку, всего еще одну… А затем, разозленный, уезжает планировать свой следующий шаг.

Джейкобсен достала из папки следующую фотографию. На этой была часть больничной территории, которую я не узнал. В центре кадра «скорая», силуэт смазан в движении.

— Это снято на другом участке дороги за несколько минут до того, как «скорая» свернула к моргу, — пояснила она. — Мы отследили обратный маршрут по камерам слежения. Это совершенно точно та же машина. И это самый лучший снимок, который удалось получить.

Толку от этого снимка было мало. Фотографию максимально увеличили, и она по-прежнему оставалась размытой, как на пленке. Угол обзора не позволял разглядеть, есть ли кто-нибудь в кабине, и, насколько я видел, сама «скорая» тоже ничего особенного собой не представляла. Белая коробка с ярко-оранжевой эмблемой Центральной службы неотложной помощи Восточного Теннесси.

— Почему вы уверены, что это та самая, которую использует Йорк? — спросил я.

— Потому что это не настоящая карета «скорой помощи». Эмблемы выглядят подлинными, но только пока не сравниваешь с настоящими. И не только это. Этой модели минимум пятнадцать лет. Она слишком старая, чтобы все еще быть в ходу.

Я более пристально изучил фотографию. Теперь, когда она об этом упомянула, «скорая» и впрямь казалась старой, но вполне годилась, чтобы обмануть большинство народу. Даже на территории госпиталя. Кто бы стал к ней присматриваться?

Я вернул Джейкобсен снимок.

— Выглядит вполне убедительно.

— Существуют компании, специализирующиеся на продаже подержанных карет «скорой помощи». Йорк мог купить эту старую модель за сущие гроши, а потом перекрасить как надо.

— Вы можете отследить, откуда она?

— Со временем, но я не уверена, будет ли от этого прок. Скорее всего Йорк для ее покупки воспользовался кредиткой одной из своих жертв. А если и нет, то вряд ли нам это поможет сейчас его найти. Он слишком умен для этого.

— А регистрационные номера?

— Мы над этим работаем. На некоторых кадрах номерные знаки видны, но они слишком грязные, чтобы разглядеть. Возможно, замазаны специально, но бока машины тоже грязные. Похоже, он ехал перед этим по проселочной дороге.

Я вспомнил слова Джоша Талбота, когда он определил вид стрекозы найденной в гробу нимфы. «Ну, тогда могу предположить, что тело лежало возле пруда или озера. Скорее всего прямо у кромки воды… Их не просто так зовут коромыслом болотным».

— По крайней мере мы теперь знаем, что искать, — продолжила Джейкобсен, убирая снимки в папку. — И даже без номерных знаков можем распространить описание «скорой». Это хотя бы сузит круг поиска за неимением лучшего.

Но недостаточно. У Йорка было полно времени, чтобы доехать туда, куда он направлялся. Даже если он не покинул границы штата, в Теннесси имелись сотни квадратных миль гор и лесов, где он мог затеряться.

Вместе с Сэм.

Я посмотрел на Джейкобсен и понял, что она думает о том же. Ни один из нас ничего не сказал вслух, но мы друг друга поняли. Слишком поздно. Хотя это было совершенно неуместно, я вдруг осознал, насколько близко друг к другу мы с ней стоим, и уловил сквозь легкий аромат духов запах ее тела после долгого дня. И внезапно возникшая неловкость сказала мне, что она тоже это осознала.

— Я, пожалуй, вернусь к Полу, — сказал я, отодвигаясь.

Она кивнула, но прежде, чем кто-нибудь из нас успел еще что-то сказать, дверь кухни распахнулась и вошел Гарднер. Одного взгляда на него мне хватило, чтобы понять, что что-то произошло.

— Где доктор Эвери? — спросил он у Джейкобсен, словно меня тут и не было.

— В гостиной.

Не проронив больше ни слова, Гарднер развернулся и вышел. Джейкобсен двинулась за ним, тщательно убрав с лица все эмоции. Я пошел следом. Мне вдруг показалось, что воздух стал ледяным.

После моего ухода Пол словно не двигался с места. Он по-прежнему сгорбившись сидел на стуле, на низком столике перед ним стояла нетронутая чашка давно остывшего кофе. При виде Гарднера он напрягся как в ожидании физического удара.

— Вы ее нашли?

Гарднер покачал головой:

— Пока нет. Но мы получили рапорт о дорожной аварии с участием «скорой помощи» на Триста двадцать первом шоссе, в нескольких милях к востоку от Таунсенда. — Мне было знакомо это название. Небольшой красивый городок у подножия гор. Гарднер чуть помедлил. — Это еще не подтверждено, но мы считаем, что это был Йорк.

— Авария? Что за авария?

— Столкновение. Водитель встречной машины говорит, что «скорая» на слишком большой скорости вошла в поворот и зацепила ему бок. Обе машины пошли юзом, и «скорая» влепилась в дерево.

— О Господи!

— Она поехала дальше, но, по словам водителя, переднее крыло и как минимум одна из фар разбились. И судя по звуку, он полагает, что могут быть и повреждения двигателя.

— Номер он запомнил? — спросил я.

— Нет, но битую «скорую» обнаружить куда проще. И теперь мы хотя бы знаем, в какую сторону Йорк направился.

Пол взлетел со стула.

— Значит, теперь вы можете перекрыть дороги?

Гарднер помялся.

— Все не так просто.

— Какого черта, почему? Ради Бога, чего сложного в том, чтобы найти битую «скорую», если вы знаете, в какую чертову сторону она направляется?!

— Потому что авария произошла пять часов назад.

После этих слов наступила тишина.

— Водитель не сразу сообщил об аварии, — продолжил Гарднер. — Он думал, что это настоящая «скорая», и боялся неприятностей. И только когда жена убедила его попытаться получить компенсацию, он позвонил в полицию.

Пол уставился на него.

— Пять часов?

И плюхнулся на стул, словно ноги перестали его держать.

— Это все равно важная зацепка, — сказал Гарднер, но Пол не слушал.

— Он исчез, да? — Голос Пола звучал тускло и безжизненно. — Он может быть где угодно. А Сэм может быть уже мертва.

Никто ему не возразил. Он так пристально смотрел на Гарднера, что даже закаленный агент БРТ вздрогнул.

— Обещайте мне, что возьмете его. Не дайте этому ублюдку уйти безнаказанным. Обещайте мне хоть это.

Гарднер казался загнанным в угол.

— Я сделаю все возможное.

Но я заметил, что он при этом не смотрит Полу в глаза.

21

«Скорую» они нашли на следующее утро. Я большую часть ночи провел в кресле, периодически впадая в дремоту. Ночь казалась бесконечной. Просыпаясь, я каждый раз смотрел на часы и обнаруживал, что прошло лишь несколько минут. Когда, взглянув в окно, я увидел нарождающуюся золотую зарю, мне показалось, что остановившееся время снова пошло.

Поглядев на соседнее кресло, я увидел, что Пол не спит. Он сидел, будто за всю ночь так ни разу и не шелохнулся. Я с трудом встал.

— Хочешь кофе?

Он покачал головой. Поведя шеей и плечами, я пошел на кухню. Кофе всю ночь стоял на подогреве, заполнив помещение спертым горелым запахом. Я вылил его в раковину и сделал свежий. Погасив свет, я подошел к окну. Снаружи предрассветный сумрак начал рассеиваться. За домами, стоящими напротив, я различил озеро. Над его темными водами клубилась дымка. Это была бы мирная утренняя картинка, если бы возле дома не стояла патрульная машина. Яркая вспышка реальности в тихом рассветном утре.

Стоя у кухонного окна, я медленно потягивал кофе. Запела какая-то птичка. К ее одинокому голоску вскоре присоединились другие, и зазвучал птичий хор. Я вспомнил мрачное предсказание Джейкобсен: «Если он уже ее не убил, то она будет мертва к концу ночи». И тут, словно по сигналу, первые солнечные лучи коснулись озерной глади.

Утро обещало быть чудесным.

Около восьми начали подъезжать первые команды телевизионщиков и журналистов. Имя Сэм прессе не сообщали, но они должны были неизбежно пронюхать, это был лишь вопрос времени. Полицейские из патрульной машины блокировали проход на территорию, но вся дорога в мгновение ока оказалась забита репортерами и машинами.

Пол едва ли их заметил. При свете дня выглядел он ужасно, лицо стало серое и осунувшееся. Он все глубже уходил в себя и казался совершенно измученным. Оживлялся он, только когда звонил телефон. Пол всякий раз хватал трубку с напряженным ожиданием, но мгновение спустя опять сникал, когда выяснялось, что звонит очередной знакомый или настойчивый журналист. Коротко ответив, он клал трубку и прятался назад в свою раковину. Я искренне ему сочувствовал, отлично зная, каково ему сейчас.

Но помочь ничем не мог.

Прорыв произошел около полудня. На тарелках перед нами черствели сандвичи — наполовину съеденный мой и нетронутый Пола. Я начал подумывать, что мне, пожалуй, пора возвращаться к себе в гостиницу. Пользы тут от меня не было никакой, а родители Сэм уже довольно скоро приедут. Снова зазвонил телефон. Пол схватил трубку, но по тому, как поникли его плечи, я понял, что звонит не Гарднер.

— Привет, Мэри. Нет, я не… — Осекшись, он резко напрягся. — Какой канал?

Бросив телефон, он схватил телевизионный пульт управления.

— В чем дело? — спросил я.

Вряд ли он меня услышал. Едва телевизор включился, как он начал быстро переключать каналы, пролистывая какофонию звуков и картинок, пока не остановился. Молодая женщина с залакированными волосами и слишком яркой губной помадой оживленно говорила в камеру.

«…прерываем новостную ленту. Только что мы получили сообщение, что в окрестностях Гатлинбурга, расположенного в районе Национального парка Больших Дымчатых гор, была найдена брошенная карета „скорой помощи“…»

Пол, услышав это заявление, переменился в лице.

«…точное местонахождение не сообщается, и в БРТ отказываются подтвердить, что это тот самый автомобиль, на котором вчера из Блаунт-Каунти была похищена Саманта Эвери, беременная женщина тридцати двух лет. О местонахождении похищенной женщины еще ничего не известно, но, по неподтвержденным сведениям, „скорая“ была повреждена при столкновении…»

Репортерша продолжала что-то бодро вещать, на экране появилась фотография Йорка, но Пол уже схватил телефон. Он зазвонил прежде, чем Пол успел набрать номер. Гарднер, подумал я и увидел подтверждение моей догадки на лице Пола.

— Нашли ее? — спросил он.

Я видел, как он медленно сникает, получив ответ Гарднера. В тишине я различил голос агента БРТ, тихий и неразборчивый. Пол слушал с искаженным от напряжения лицом.

— И вы позволили мне узнать об этом по телевизору?! Черт бы вас побрал, вы же обещали мне позвонить, как только будут какие-то новости… Мне наплевать, просто позвоните!

Пол повесил трубку. Он стоял ко мне спиной и постарался взять себя в руки, прежде чем заговорить.

— Они нашли «скорую» полтора часа назад на полянке для пикника возле дороги И-сорок, — вяло сказал он. — Они считают, что Йорк бросил ее и угнал стоявшую там машину, прежде чем выйти на федеральную трассу. Он уже может быть в глубине Северной Каролины, если не двинулся на запад. В этом случае он может направляться в Нью-Мексико. Он может быть где угодно!

Он швырнул трубку об стену, и телефон разбился вдребезги, пластмассовые осколки разлетелись во всей комнате.

— Дьявольщина, я этого не вынесу! Что мне прикажешь делать? Просто сидеть тут?

— Пол…

Но он уже шагал к двери. Я поспешил за ним в коридор.

— Ты куда?

— Посмотреть «скорую».

— Погоди секунду. Гарднер…

— К черту Гарднера! — Он собрался открыть входную дверь, но я схватил его за руку. — Уйди с дороги, Дэвид!

— Просто выслушай, ладно? Если ты сейчас выйдешь, то за тобой туда потащатся все эти репортеры. Тебе это надо?

Это его остановило.

— За домом есть дорога? — быстро продолжил я, пользуясь тем, что привлек его внимание.

— Эта огибает дом сзади, но я не могу…

— Я подгоню машину. Пресса за мной не поедет, но это их отвлечет. Ты иди через черный ход, пройди через сады, а я тебя там подберу.

Ему явно этого не хотелось, но он понимал правоту моих слов. И нехотя кивнул.

— Дай мне пару минут, — сказал я и быстро вышел, пока он не успел передумать.

Когда я вышел наружу, слепящее солнце ударило мне в лицо. Я направился прямиком к машине, стараясь игнорировать вызванный моим появлением ажиотаж. Репортеры ринулись вперед, нацелив на меня камеры и микрофоны, но их оживление быстро увяло.

— Это не Эвери, — сказал кто-то из них. Эффект от этих слов был такой, будто повернули выключатель. Мне попытались без особого энтузиазма задать пару вопросов, но я не ответил и интерес быстро пропал. Так что, когда я садился в машину, все внимание телевизионщиков и репортеров уже опять полностью переключилось на дом.

Дорога плавно сворачивала, а потом раздваивалась прямо за домом Пола и Сэм. На улице никого не было, кроме Пола. Когда я подъехал, он подбежал и распахнул дверцу прежде, чем я успел остановиться.

— Возвращайся на главное шоссе и поезжай к горам, — запыхавшись, велел он.

Когда мы выехали из района, никакая пресса за нами не увязалась. Шоссе, на которое мы выехали, пестрело указателями. Ехали мы молча, не считая коротких указаний Пола, куда ехать. На горизонте перед нами возвышались Дымчатые горы. Их громада отрезвляла, вынуждая вспомнить о колоссальной территории, которую просто невозможно всю обыскать.

Солнце висело прямо над головой, и было тепло как летом. Через несколько миль мне пришлось включить разбрызгиватель, чтобы смыть с лобового стекла насекомых. Когда мы подъехали к подножию гор и двинулись через Таунсенд, царившее в машине напряжение возросло. Где-то неподалеку отсюда Йорк зацепил встречную машину и врезался в дерево. Через несколько миль за городом мы доехали до растущего возле дороги высокого дуба, оцепленного полицейской лентой. На нем были отлично видны белые полосы содранной коры. Когда мы проезжали мимо, Пол посмотрел на него. Лицо его стало жестким.

Никто из нас не проронил ни слова.

Несколькими милями дальше он велел мне свернуть с шоссе, и мы начали подниматься в горы. Они возвышались вокруг нас, и дорога то ныряла в тень, то выныривала из нее. По пути нам попалось несколько машин, но для оживленного движения еще был не сезон. Кругом буйствовала весна, синие, желтые, белые полевые цветы пестрели в молодой зелени травы. В другое время Аппалачи поразили бы воображение. Но все эти красоты сейчас больше походили на жестокую шутку.

— Следующий поворот направо, — сказал Пол. Узкая гравийная дорога, как и большинство здешних мелких дорог и проездов, была достаточно крутой, чтобы автоматическая коробка передач недовольно скрипела. Примерно через полмили она выравнивалась. А за ближайшим поворотом дальнейший путь блокировала полицейская машина. За ней я разглядел деревянные столы для пикника и стоящие перед деревьями полицейские машины, закрывающие вид.

К машине направился помощник шерифа, и я открыл окно. Ему было от силы лет двадцать, но шел он с самодовольной манерой взрослого. Он посмотрел на меня сверху вниз из-под широких полей шляпы, положив руку на кобуру.

— Назад. Сюда нельзя.

— Не могли бы вы сказать Дэну Гарднеру, что доктор Хантер и… — начал я и тут услышал, как открывается пассажирская дверь. Оглянувшись, я увидел, что Пол выходит из машины. О Боже, подумал я, когда юный помощник шерифа ринулся ему наперехват.

— Ни с места! Стоять, черт подери!

Я поспешно выскочил из машины и схватил Пола, а помощник шерифа встал перед ним и выхватил оружие. До сего момента я и не подозревал, что так сильно не люблю пистолеты.

— Все в порядке, — сказал я, оттесняя Пола назад. — Только спокойно.

— Назад в машину! Немедленно! — заорал помощник шерифа. Он взял пистолет обеими руками и нацелился в землю между нами.

Пол даже не шелохнулся. В ярком свете его глаза казались слегка мутными. Добраться до Йорка он не мог, но явно жаждал драки. Не знаю, что могло произойти дальше, но в этот момент раздался знакомый голос:

— Что тут, к черту, происходит?

Никогда не думал, что буду рад видеть Гарднера. Агент БРТ, поджав губы, шел к нам по дорожке. Помощник шерифа злобно поглядел на Пола, не опуская пистолета.

— Сэр, я сказал им, что сюда нельзя, но они не…

— Все нормально, — сказал Гарднер, но без всякого энтузиазма. Его костюм выглядел еще более жеваным, чем обычно. Одарив меня ледяным взглядом, он обратился к Полу:

— Что вы здесь делаете?

— Я хочу видеть «скорую».

Это было сказано непреклонным тоном человека, чье решение непоколебимо. Гарднер некоторое время изучающе смотрел на него, а потом вздохнул.

— Это сюда.

Мы пошли за ним по дорожке. Место для пикника было организовано на травяной полянке, с которой открывался вид на подножие гор. Горы возвышались над нами. Мили поросших деревьями пиков и обрывов. Застывший океан зелени. На такой высоте воздух был прохладней, но все равно теплый, насыщенный ароматами хвои и смолы. С одной стороны поляны полицейские машины сгрудились возле горстки обычных автомобилей.

А чуть в стороне от них, окруженная полицейской лентой, стояла «скорая».

Даже на расстоянии я видел повреждения, полученные в результате столкновения. По всему боку шли параллельные глубокие царапины, левое крыло смялось, как фольга, по всей видимости, при ударе о дерево. Неудивительно, что Йорк ее бросил. Ему повезло, что он вообще сумел сюда доехать.

Пол остановился у полицейской ленты и уставился на заднюю часть «скорой». Дверцы были распахнуты настежь, являя взору обшарпанные топчаны и шкафчики. Внутри работал эксперт-криминалист, и виднелись свисающие с одного из топчанов, будто расстегнутые в спешке удерживающие ремни.

Я почувствовал рядом чье-то присутствие и, обернувшись, увидел Джейкобсен. Она серьезно взглянула на меня. Под глазами у нее виднелись темные круги, и я подумал, что не только мы с Полом провели бессонную ночь.

Лицо Пола превратилось в маску.

— Что вы обнаружили?

Он словно не заметил небольшой заминки Гарднера.

— На топчане нашли несколько светлых волос. Нам нужно еще сравнить их с образцами волос вашей жены, но полагаем, что сомнений нет. И, судя по всему, Йорк здорово ушибся при столкновении.

Он подвел нас к кабине. Дверца со стороны водителя была распахнута, так что мы увидели грязное и замызганное нутро. Руль был погнут и немного свернут на сторону.

— Вполне вероятно, Йорк получил довольно серьезные повреждения, раз влетел в руль с такой силой, — сказал Гарднер. — Наверняка как минимум сломал ребро, а то и два.

Впервые на лице Пола появилось что-то вроде надежды.

— Значит, он ранен? Это же хорошо, да?

— Может быть, — уклончиво ответил Гарднер.

Что-то в его тоне было странным, но Пол был слишком озабочен, чтобы это заметить.

— Я бы хотел немного тут побыть.

— Пять минут. А потом вам нужно вернуться домой.

Оставив Пола, я ушел вместе с Гарднером и Джейкобсен. Дождавшись, когда мы отойдем за пределы слышимости, я спросил:

— О чем вы ему не сказали?

Губы агента сжались, но тут из передвижной лаборатории его кто-то окликнул.

— Можешь ему сказать, — буркнул он Джейкобсен, прежде чем уйти. Его спина выглядела еще более несгибаемой, чем обычно.

Круги под глазами Джейкобсен лишь усугубляли ее серьезность.

— Мы обнаружили в «скорой» пятна крови. На топчане и на полу.

Я представил Сэм, какой видел ее в последний раз. Бог ты мой!

— А вам не кажется, что Пол имеет право это знать?

— Со временем да, безусловно. Но не все пятна свежие и мы не можем с точностью утверждать, что там есть кровь его жены. — Она покосилась на Пола, продолжавшего нести вахту у «скорой». — Дэн считает, что в данный момент эти сведения вряд ли помогут доктору Эвери.

Я нехотя согласился. Мне не нравилось утаивать от Пола информацию, но незачем подхлестывать его и без того разыгравшееся воображение.

— Как вы нашли «скорую»?

Она отбросила с лица прядь волос.

— Нам передали заявление об угнанной машине, синем «крайслере»-внедорожнике. Примерно в четверти мили отсюда есть съемные коттеджи, но к ним нет дороги. Так что арендаторы оставляют машины здесь, а оставшуюся часть пути идут пешком. Именно поэтому Йорк скорее всего и выбрал это место. Даже сейчас, когда еще не сезон, обычно один или два коттеджа все равно снимают. И любой, знакомый с этими местами, знает, что тут есть машины.

Я поглядел на разбитую «скорую». Ее бросили на виду, в нескольких ярдах от густых лавровых зарослей.

— Йорк не больно-то старался замести следы.

— А незачем. Машины могут стоять тут много дней, пока их владельцы играют в первопроходцев. И Йорк мог рассчитывать, что той, которую он угонит, не хватятся как минимум до утра, а может, и дольше. Это чистое везение, что владелец так быстро заметил, что машину угнали.

Везение. Пока что его-то нам как раз очень сильно не хватало.

— Я думал, что он мог хотя бы поставить ее так, чтобы повреждения не были слишком заметны.

Джейкобсен устало пожала плечами.

— Думаю, у него имелись заботы поважней. Ему нужно было перетащить Саманту Эвери в машину, а это не просто, если он сам получил травмы. Так что ему было не до того, чтобы прятать «скорую».

Пожалуй, логично. Йорку «скорая» нужна была лишь для того, чтобы незаметно добраться туда, куда ему нужно. А потом уже не важно.

— Думаете, он направляется к федеральной трассе?

— Похоже на то. До нее всего несколько миль, а с нее он может уйти дальше в горы, развернуться на запад или направиться в другой штат.

— Значит, он может быть где угодно.

— Ну в общем, да. — Она вздернула подбородок и поглядела в сторону «скорой», туда, где стоял Пол. — Вам нужно отвезти его домой. От того, что он тут, никому никакой пользы не будет.

— Он не должен был узнавать об этом из телевизионных новостей.

Джейкобсен кивнула, принимая скрытый упрек.

— Дэн собирался ему позвонить, как только выкроит время. Но мы сразу же известим доктора Эвери, если будут еще какие-нибудь новости.

Я отметил, что она сказала «если», а не «когда». Чем дольше все это длится, тем меньше шансов найти Сэм.

Если только Йорк не захочет, чтобы мы ее нашли.

Я вернулся к Полу, а Джейкобсен присоединилась к Гарднеру, который стоял возле передвижной лаборатории. Пол смотрел на «скорую» так, будто полагал, что она поможет ему угадать, где находится его жена.

— Нам пора ехать, — тихо сказал я.

Весь пыл, который он демонстрировал ранее, словно выгорел. Он еще пару секунд не мог оторваться от «скорой», потом развернулся и пошел вместе со мной к машине.

Юный помощник шерифа одарил Пола тяжелым взглядом, когда мы проходили мимо, но это осталось незамеченным. Когда мы оставили позади поляну для пикника, Пол будто вообще перестал что-либо замечать. И заговорил, лишь когда мы уже проехали несколько миль.

— Я потерял ее, да?

Я попытался найти какие-нибудь слова.

— Ты пока этого не знаешь.

— Нет, знаю. Как и все там, на поляне.

Слова медленно текли из него, как вода из переполненной чашки.

— Я все пытаюсь вспомнить, что последнее ей сказал. И не могу. Я все время роюсь и роюсь в памяти, и ничего. Я понимаю, что это не должно меня волновать, но волнует. Я просто никак поверить не могу, что наш последний разговор с ней был таким обыденным. Как я мог не знать?

Потому что никогда не знаешь. Но вслух я этого не сказал.

Пол снова погрузился в молчание. Я тупо смотрел на дорогу. Господи, не дай этому свершиться. Но оно уже свершилось, и молчаливые леса не давали утешения. В прерывистых солнечных лучах мелькали насекомые, мелкие точки подле величественного дуба и елей, уже стоявших здесь задолго до моего рождения. По одному из склонов струился небольшой водопад, пенясь на фоне темных камней. Мы ехали мимо покрытых мхом упавших стволов, оплетенных лианами. Несмотря на красоту, все, что тут обитало, вело постоянную борьбу за выживание.

И не все в этой борьбе побеждали.

Не могу точно сказать, в какой момент я осознал, что что-то меня тревожит. Ощущение возникло ниоткуда, сперва проявив себя мурашками на руках. Опустив взгляд, я увидел, что волосики на предплечьях встали дыбом. И похожее ощущение на затылке подсказало, что там волосы тоже начали топорщиться.

И, будто оно только этого и дожидалось, острое чувство тревоги полыхнуло со всей силы. Что? Что не так? Я никак не мог понять. Пол сидел рядом со мной в мрачном молчании. Дорога впереди ровная и пустая, освещенная солнцем, с полосками теней от деревьев. Я поглядел в зеркало заднего вида. Смотреть было не на что. Позади нас с равнодушной монотонностью тянулись леса. Но тревожное чувство не проходило. Я снова поглядел в зеркало и вздрогнул, когда что-то глухо шлепнулось о стекло прямо передо мной.

Крупное насекомое размазалось по стеклу, превратившись в месиво из лап и крыльев. Я уставился на него, ощущая, что чувство тревоги начинает зашкаливать. Не задумываясь, я резко ударил по тормозам.

Пристегнутого ремнем безопасности Пола швырнуло на приборную панель. Он ошарашенно уставился на меня, когда машина со скрежетом остановилась.

— Господи, Дэвид! — Пол огляделся, пытаясь понять, почему мы остановились. — Что случилось?

Я не ответил, а просто сидел, вцепившись в руль. Сердце бешено колотилось. Стрекоза была огромной, длиной почти с мой палец. Она сильно разбилась, но полоски на ее тельце оставались вполне различимыми. А уж глаза ее вообще нельзя было ни с чем спутать. Как и говорил Джош Талбот.

Ярко-синие глаза Epiaeschna heros.

Коромысла болотного.

22

Когда я дал задний ход, Пол посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— В чем дело? Что ты увидел?

— Пока не уверен.

Я развернулся, и через заднее стекло внимательно рассматривал окрестный лес, двигаясь по дороге задним ходом. Талбот сказал, что коромысло болотное любит сырую лесистую местность. А тут, среди прочих насекомых, периодически мелькали среди деревьев синие блики, на которые я в задумчивости сразу не обратил внимания. Сознательно, во всяком случае. «Вы только посмотрите на эти глазищи! Невероятные, правда? В солнечный день их можно углядеть за милю».

Он был прав.

Я заехал на насыпь рядом с дорогой. Не выключая двигателя, вышел из машины и остановился у края леса. Меня окружала зеленая тишина. Между ветвями и стволами деревьев пробивались солнечные лучи, освещая пробивающиеся в траве полевые цветы.

Я ничего не увидел.

— Дэвид, елки-палки! Ты скажешь наконец, что происходит?

Пол стоял возле открытой пассажирской двери. У меня во рту появился горький привкус спавшего напряжения.

— О стекло разбилось коромысло болотное. Нимфу этой стрекозы мы обнаружили в гробу Харпера. Я подумал…

Я замолчал, смутившись. Мне казалось, что я видел их тут больше. Теперь это выглядело притянутым за уши.

— Извини. — Я повернул назад к машине.

И заметил синий всполох среди зелени.

— Вон там, — указал я. Сердце глухо застучало в груди. — Возле упавшей ели.

Когда стрекоза вылетала на солнечный свет, ее глаза сияли как неоновые. Они будто выбрали именно этот момент, чтобы показаться, и теперь я увидел среди деревьев и других.

— Вижу. — Пол смотрел в лес, моргая, словно только что проснулся. — Думаешь, это важно?

В его голосе звучала неуверенная, почти умоляющая нотка, и я разозлился на себя, что пробудил в нем надежду. Есть тут болотное коромысло или нет, Йорк не оставил бы тело Ноя Харпера так близко к дороге. А если бы и оставил, я не видел, чем это могло помочь Сэм. Однако нам известно, что Йорк проезжал тут на «скорой», а теперь здесь еще и стрекозы оказались. Это не могло быть простым совпадением.

Или могло?

— Талбот сказал, что они любят стоячую воду, верно? — сказал Пол с возбуждением, порожденным отчаянием. — Значит, тут что-то такое должно быть. Озеро или пруд. У тебя есть карта в машине?

— Есть, но не гор.

Он провел рукой по волосам.

— Должно что-то быть! Может, медленный ручей или речушка…

Я начал жалеть, что вообще раскрыл рот. Горы покрывали полмиллиона акров дикой местности. Стрекозы мигрировали, насколько я знал. И могли оказаться во многих милях от того места, где вылупились.

И все же…

Я огляделся. И чуть дальше по дороге разглядел что-то вроде съезда на узенькую дорожку.

— Почему бы нам не заехать туда и не посмотреть? — сказал я.

Пол кивнул, отчаянно цепляясь за малейшую надежду. Я ощутил приступ вины, понимая, что, вероятнее всего, мы хватаемся за соломинку. Пока он садился в машину, я снял с ветрового стекла мертвую стрекозу, запустил брызговики, и вода смыла остатки со стекла, словно насекомого там и не было никогда.

Съезд оказался всего лишь грязной тропой, вьющейся среди деревьев. Ее даже не удосужились засыпать гравием, и мне пришлось передвигаться чуть ли не ползком по неровной земле. Ветки и кусты царапали стекло. С каждым ярдом они становились все гуще, и в какой-то момент я вынужден был остановиться. Дорога впереди была полностью перекрыта, клены и березы сражались за место с густыми лавровыми зарослями. Куда бы эта дорожка ни вела, дальше проехать мы никак не могли.

Пол раздраженно стукнул кулаком по приборной панели.

— Черт побери!

Он вылез из машины. Я тоже, с усилием открыв зажатую кустами дверцу. И огляделся, надеясь увидеть очередной коромысло болотное или еще что-нибудь, что подсказало бы, что это не пустая трата времени. Но лес был издевательски пуст.

Пол разглядывал густые заросли, и плечи его уныло поникли. Надежда, ненадолго окрылившая его, испарилась.

— Бесполезно, — вздохнул он с полным отчаянием. — Мы далеко от места, где Йорк бросил «скорую». Черт, да мы уже почти там, где он врезался в дерево. Мы зря тратим время.

После этих слов я чуть было не махнул на все рукой. И не уселся обратно в машину, смирившись, что принял желаемое за действительное. Но тут вспомнил слова Тома: «У тебя хорошая интуиция, Дэвид. И тебе следует научиться получше к ней прислушиваться».

А вопреки всем сомнениям, интуиция упорно мне подсказывала, что это очень важно.

— Дай мне еще минутку.

Ветки над головой шелохнулись, потревоженные слабым ветерком, и снова все стихло. Я направился туда, где лежал старый трухлявый ствол, покрытый бледной древесной губкой, и взобрался на него. Кроме заросшей дорожки, по которой мы добрались сюда, и деревьев, смотреть было не на что. Я уже собрался спрыгнуть на землю, когда снова задул ветерок, всколыхнув ветви над головой.

И тут я это уловил.

Слабый сладковатый запах разлагающейся плоти.

Я повернулся лицом к ветру.

— Ты…

— Я его чую.

В голосе Пола звучало напряжение. Этот запах был нам обоим слишком хорошо знаком, чтобы с чем-то спутать. Затем ветерок стих, и в воздухе остались лишь обычные лесные ароматы.

Пол отчаянно крутил головой.

— Ты уловил, откуда его принесло?

Я указал на склон в том направлении, откуда вроде бы прилетел ветерок.

— Думаю, это там.

Ни слова не говоря, Пол двинулся сквозь чащу. Я взглянул напоследок на машину, а потом поспешил за ним. Идти было трудно. Тут не было ни тропинки, ни прохода, а наша с Полом одежда мало годилась для прогулки по чаще. Ветки цеплялись за нас, пока мы пробирались по неровной земле, а заросли кустарников не позволяли идти по прямой. Какое-то время ориентиром служила машина, но как только она пропала из вида, дальше мы могли двигаться только наугад.

— Если зайдем еще дальше, то заблудимся, — отдуваясь, сказал я, когда Пол остановился, чтобы отцепить пиджак от низкой ветки. — Бесполезно просто бродить тут, не зная, куда идем.

Пол внимательно оглядел окружающие нас деревья, закусив губу. Его грудь то вздымалась, то опускалась. Как бы отчаянно ни цеплялся за все, что могло привести его к Йорку и Сэм, он не хуже меня понимал, что уловленный нами запах вполне мог исходить от какой-то падали.

Но прежде чем кто-то из нас успел сказать что-то еще, ветви вокруг зашевелились под очередным порывом ветра. Мы переглянулись, снова уловив знакомый запах, ставший куда крепче.

Если это и падаль, то сдохло что-то очень большое.

Пол подобрал горсть упавшей хвои и подбросил в воздух, глядя, куда их понесет.

— Туда.

Мы пошли дальше, на сей раз более уверенно. Запах разложения стал вполне различим, даже когда ветерок стихал. Чтобы это унюхать, не нужен никакой детектор, Том. Будто в подтверждение того, что мы идем в правильном направлении, я услышал металлическое жужжание крыльев, когда над головой между деревьями промчалась стрекоза.

А потом мы увидели ограждение.

Оно было частично скрыто за елками и кустами. Восьмифутовый деревянный забор с пущенной поверху колючей проволокой. Доски сгнили, а перед ним виднелись остатки еще более древней сетки-рабицы, ржавой и провисшей.

Пока мы пробирались вдоль ограждения. Пол бурлил чуть ли не лихорадочной энергией. Немного дальше в заборе оказались встроенные старые каменные воротные столбы, проход был забит досками. Территория за ними была заросшей, но глубокие параллельные канавки еще различались.

— Дорожная колея, — сказал Пол. — Раз есть ворота, значит, когда-то была и дорога. Может, та самая, по которой мы приехали.

Если и так, то ею не пользовались уже очень давно.

Запах разложения стал еще сильнее, но ни один из нас не стал это комментировать. Не было необходимости. Пол перешагнул через провисшую сетку и взялся за доску. Раздался отчетливый треск, и кусок сгнившей деревяшки остался у него в руке.

— Погоди, нужно сказать Гарднеру. — Я полез за мобильником.

— И что мы ему скажем? — Он потянул за доску забора, крякнув от усилия. — Думаешь, он все бросит и примчится сюда лишь потому, что мы тут унюхали какую-то падаль?

Он принялся пинать доску, пока та не сломалась, а затем активно взялся за соседнюю, с громким треском вырвав ее вместе с упрямым гвоздем. С той стороны забора в дырку просунулись ветки, не позволяя увидеть, что там за ней. Отодрав последние остатки деревяшки, Пол коротко глянул на меня.

— Ты не обязан идти со мной.

Он начал протискиваться в щель. И буквально в считанные мгновения только качающиеся ветки указывали на то место, где он был.

Я помедлил. Никто не знает, что мы тут, а одному лишь Богу известно, что скрывается за этим забором. Но я не мог оставить Пола одного.

Я просочился в щель следом за ним.

У меня чуть сердце не выскочило из груди, когда что-то схватило меня за пиджак. Я в панике задергался, пока не сообразил, что попросту зацепился за гвоздь. Высвободившись, я двинулся дальше. По эту сторону кусты подходили прямо к самому забору. Впереди меня с треском и шумом сквозь них продирался Пол. Я старался идти по его следам, прикрывая глаза рукой от хлещущих веток.

А потом я вышел на чистое пространство и чуть не налетел на Пола.

Мы оказались в большом саду. Точнее, в том, что некогда было садом. Теперь он превратился в заросшую чащу. Декоративные кусты и деревья без надлежащего ухода разрослись и перемешались в борьбе за пространство. Мы стояли в тени большой магнолии, ее восковые цветы издавали сладкий приятный аромат. Прямо перед нами рос старый ракитник «золотой дождь», толстые ветви которого были усажены желтыми почками.

А за ним находился пруд.

Должно быть, когда-то он был украшением сада, но теперь зарос и гнил. Края потихоньку высыхали, его душил камыш, воду затянула вязкая зеленая тина. Над поверхностью пруда роились тучи мошек, как пыльца на солнце.

На них охотились стрекозы.

Стрекоз тут были десятки. Сотни. Воздух гудел от их крыльев. То там, то сям я видел яркие тельца других, более мелких стрекоз, но царили полосатые коромысла. Их глаза сверкали как сапфиры, когда они вели свой замысловатый танец над водой.

Я шагнул в сторону, чтобы лучше видеть, и под моей ногой что-то треснуло. Опустив голову, я увидел в траве светлую зеленовато-белую палочку. Нет, две палочки, подумал я. А в следующий миг картинка словно приобрела фокус, и то, что я видел под ногами, превратилось в двойные кости человеческого предплечья.

Я медленно шагнул назад. У моих ног лежали полускрытые травой человеческие останки. Полностью скелетированные, сквозь замшелые кости проросла трава.

Чернокожая женщина, подросток, машинально определил я. И, словно дожидаясь этого момента, запах разложения перекрыл аромат магнолии.

— О Господи… — выдохнул рядом со мной Пол.

Я медленно поднял глаза. Стрекозы были не единственными обитателями этого места.

Сад был полон трупов.

Они лежали в траве, под деревьями, в кустах. От многих не осталось ничего, кроме голых костей среди зелени. Другие были более свежими, в высохших внутренностях и хрящах еще обретались мухи и личинки. Неудивительно, что ни одну из более ранних жертв Йорка так и не нашли.

Он создал свою собственную «трупоферму».

— Вон там дом, — дрожащим голосом сказал Пол.

За прудом территория шла вверх по лесистому склону. Ближе к вершине между ветками виднелась крыша. Пол направился было туда, но я резко схватил его за руку.

— Ты что делаешь?!

Он вырвался.

— Там может быть Сэм!

— Знаю, но нужно сообщить Гарднеру…

— Вот и сообщи! — бросил он, срываясь на бег.

Я выругался, сжимая в руке мобильник. Гарднера, конечно, необходимо поставить в известность, но сперва нужно не дать Полу натворить глупостей.

Я рванул за ним.

Трупы валялись повсюду. Они лежали где придется и как попало, словно Йорк просто бросил их тут гнить. Я мчался по саду, а вокруг носились стрекозы, совершенно равнодушные к царившей тут смерти. Я заметил стрекозу, сидевшую на пальце скелета, слегка шевеля крылышками. Прекрасная, но чуждая. Когда одна из стрекоз подлетела близко к моей голове, я с отвращением отмахнулся.

Пол по-прежнему опережал меня, направляясь к зданию, увиденному нами между ветвей. Построенный на склоне, дом походил на скалу. Трехэтажная деревянная развалюха. Теперь я видел, что строение слишком большое для жилого дома. Больше похоже на что-то вроде гостиницы, когда-то довольно впечатляющей. Но теперь это был заброшенный дом, гнилой, как и трупы на прилегающей к нему территории. Фундамент развалился, отчего строение покосилось и скособочилось. В кровельной дранке дыры, а затянутые паутиной окна слепо глядели с обшарпанного серого фасада. К одному углу, как пьяница, притулилась старая плакучая ива; ее ветки прикрывали стену, словно желая скрыть их ветхость.

Пол добрался до заросшей террасы, идущей вдоль всей стены здания. Я его уже почти нагнал, но недостаточно, чтобы помешать ему, когда он подбежал к разбитым стеклянным створчатым дверям и рванул ручки. Двери не открылись, но грохот от рывка нарушил тишину.

Я оттолкнул его.

— Да что ты творишь?! Господи, ты что, хочешь, чтобы тебя убили?

Но одного взгляда на его лицо хватило, чтобы увидеть ответ. Он не надеялся найти Сэм живой. А если ее уже нет, то ему было наплевать, что станет с ним самим.

Отшвырнув меня в сторону, он побежал за угол дома, где к стене прислонилась старая ива. Я не мог позволить ему уйти далеко вперед, но и откладывать звонок Гарднеру тоже больше было уже нельзя. Я на бегу набрал номер, порадовавшись, что сигнал, хоть и слабый, тут проходит. На большее я и не рассчитывал, но выругался, когда телефон агента БРТ сразу переключил меня на голосовую почту. Пытаться звонить Джейкобсен было некогда — Пол уже исчез под висящими ветками ивы. Выплевывая слова, я как мог описал, где мы находимся, сунул мобильник в карман и рванул следом за Полом.

При ближайшем рассмотрении дом оказался еще более ветхим. Деревянная облицовка стала мягкой, как бальза, и вся в мелких дырочках, как соты. Подумав о тучах насекомых, которых ели стрекозы, я вспомнил слова Джоша Талбота: «Коромысло болотное не брезгует и летающими термитами».

Здесь термиты водились в изобилии.

Но в данный момент у меня были более насущные проблемы. Пол снова оказался в поле моего зрения. Он бежал по заросшей тропинке вдоль стены. Хватая воздух ртом, я сделал мощный рывок и успел рвануть его назад до того, как он добежал до угла.

— Отвяжись!

От удара локтем у меня искры посыпались из глаз, но я его не выпустил.

— Да включи ты мозги! А если у него пистолет?

Пол снова попытался стряхнуть меня.

— Мне плевать!

Я усилил хватку.

— Если Сэм еще жива, мы ее единственный шанс! Ты хочешь его упустить?

Это до него дошло. Бешенство в его глазах потухло, и я почувствовал, что он перестал сопротивляться. Оставаясь настороже, я медленно его отпустил.

— Я не собираюсь ждать приезда Гарднера, — выдохнул он.

— Знаю, но мы не можем просто с ходу туда вломиться. Если Йорк здесь, не надо упрощать ему задачу.

Я видел, что единственное его желание — разнести тут все, пока не найдет Сэм, но он все же понимал, что я прав. Йорк наверняка уже знал, что мы тут, но, возможно, еще не понял, что нас всего двое. У нас и так не бог весть какое преимущество, но заранее оповещать о нашем приближении — значит утратить и это.

Продвигаясь более осторожно, мы дошли до конца тропинки. Сначала мы, вероятно, подошли к дому сзади, а теперь зашли с фасада. Весеннее солнце висело слишком низко, освещая сзади высокую крышу, отбрасывающую глубокую тень. И войти в нее было все равно что нырнуть в холодную воду. Даже деревья с этой стороны казались темнее. Тут росли высоченные ели и клены, а не декоративный кустарник, как с другой стороны. Лес забрал себе территорию бывшего сада. Ветви над глинистой дорогой переплелись, образовав темный клаустрофобный туннель, скрывающийся из глаз.

С одной стороны стоял обшарпанный деревянный знак. Некогда синие буквы выцвели почти до невидимости, но старую оптимистичную надпись еще можно было разобрать: «Дышите глубже! Вы находитесь в спа-санатории „Кедровые выси“!» Вывеска времен пятидесятых годов, и, судя по тому, как тут все выглядело, санаторий с тех пор находился в запустении.

Про него забыли все, кроме Йорка.

На дороге кое-как стояли машины, украденные, как и жизнь их владельцев. Большая часть их явно находилась тут очень давно, их крыши и лобовые стекла засыпало гнилой листвой и птичьим пометом, но две были чище остальных. Одна — здоровенный грузовик-пикап с тонированными стеклами.

А вторая — синий «крайслер»-внедорожник.

От осознания того, как ловко Йорк нас обдурил, мой рот наполнился горечью. Он уже практически добрался сюда, когда случилась авария. И тогда, не желая, чтобы неизбежные поиски шли вблизи «Кедровых высей», он проехал еще на несколько миль дальше, прежде чем бросить «скорую».

А потому угнал машину и вернулся.

Внедорожник стоял у подножия разбитых каменных ступенек, ведших на крытую веранду. Наверху имелись высокие двойные двери, некогда великолепные, а сейчас такие же ветхие, как и все остальное.

Одна из створок была распахнута.

Когда мы поднимались по ступенькам, Пол поднял выпавшую из веранды деревянную подпорку. Через открытые двери наверху я видел большую темную прихожую и подножие широкой лестницы. Пол потянулся, чтобы распахнуть двери настежь.

И тут зазвонил мой мобильник.

Звонок прозвучал пугающе громко. Я выхватил мобильник из кармана и увидел на дисплее имя Гарднера. Боже, только не сейчас! Я судорожно тыкал пальцем, чтобы ответить, но прошло несколько тягучих секунд, прежде чем пронзительный звон смолк.

— Хантер! — прерывисто и хрипло прозвучал голос Гарднера. — Где вас черти носят?

Но отвечать времени не осталось. Времени не осталось ни на что, потому что именно в этот момент откуда-то из глубины дома донесся крик. Крик быстро оборвался, но сдержанность Пола мигом лопнула.

— Сэм! Держись! Я иду! — взревел он и буквально влетел в дом.

Боже! Но выбора не осталось. Не обращая внимания на сердитые вопросы Гарднера, я помчался следом за Полом внутрь здания.

Ты, прислушиваясь, склонил голову набок. Они скоро будут здесь. У тебя осталось буквально несколько минут. Адреналин плескался в тебе, но шок ты уже преодолел и снова мог действовать. Когда ты услышал, как они появились у дверей, то впал в ступор от неверия. Ты думал, что, оставив «скорую» так далеко отсюда, сбросил их с хвоста, и позволил себе расслабиться.

Как выяснилось, зря.

Первой твоей мыслью было бежать, но это не выход. Ты заставил себя успокоиться и начать думать! И постепенно паника отступила достаточно, чтобы ты мог сообразить, что нужно делать. Помни, ты лучше их. Ты лучше всех.

Ты еще можешь все провернуть.

Однако тебе нужно спешить. С привязанной фигуры на тебя таращились глаза, расширенные и полные ужаса, пока ты закреплял кляп. Чтобы он снова не выскочил. Тебе вовсе не нужно, чтобы очередные вопли подсказали им, где ты находишься. Пока не нужно. Когда ты приступил, тебя охватило чувство потери. Не так все должно было происходить, не тогда, когда ты подошел так близко… Но на сожаления нет времени. Времени нет ни на что.

Только на то, что необходимо сделать.

Когда все закончено, ты с отвращением смотришь на результаты своих трудов. Глаза больше не смотрят ни на тебя, ни вообще на что-либо еще. Твое дыхание вырывается судорожными всхлипами, когда ты прислушиваешься к приближающимся незваным гостям. Ладно, пусть их. Ты уже почти закончил. Осталось еще одно дельце, и тогда подготовленный тобой сюрприз будет готов.

Смахнув пот с лица, ты потянулся за ножом.

23

Пол несся по коридору.

— Сэм! Сэм!

Его рев эхом отражался от голых стен. Внутри дома было темно и пусто, ни мебели, ни отделки. Через закрытые ставни окон проникали лишь крупицы света. Я мчался за Полом, прижав к уху мобильник, походя отметив большое пространство, разруху и пыль внутри помещения.

— Отвечайте, Хантер! Что там у вас происходит?! — Голос Гарднера был едва слышен и периодически пропадал.

— Мы нашли Йорка! — пропыхтел я. — Это старый санаторий у подножия гор, примерно милях в пятнадцати — двадцати от того места, где он бросил «скорую». Тут… — Но я не знал, как описать кошмар в саду. Я начал объяснять, как добраться туда, где мы оставили машину, но тут молчание агента меня насторожило. — Гарднер? Гарднер!

Соединение оборвалось. Я понятия не имел, что он успел расслышать и расслышал ли вообще хоть что-то, но перезванивать было некогда. Пол остановился посреди коридора.

— Сэм! Ты где? Сэм!

— Пол! — схватил я его. Он стряхнул мою руку.

— Он уже знает, что мы здесь. Знаешь ведь, ублюдок? — проревел он. — Слышишь меня? Я иду за тобой, Йорк!

Но его вызов остался без ответа. В пустынном коридоре было слышно только наше громкое дыхание. То ли из-за термитов, то ли из-за проседания почвы фундамент перекосило, и полы тут накренились в одну сторону, как в комнате смеха на ярмарке. Пыль покрывала все поверхности как грязный войлок. Со стен свисали обрывки обоев, с некогда великолепной лестницы в центре перила были сорваны, и перекладины торчали как шатающиеся зубы. Рядом с лестницей находился лифт, в последний раздвигавшийся десятилетия назад. Металлическая ржавая кабина была забита мусором. Тут пахло старостью и сыростью, плесенью и гниющей древесиной. И кое-чем еще.

Хоть и слабый, но сладковатый спертый запах разложения присутствовал и тут.

Пол помчался к лестнице, его шаги грохотали по деревянному паркету. Пролет, ведущий на нижний этаж, был сломан и зиял черной пустотой провала. Пол начал было подниматься, но я его остановил, указав пальцем. Если одна сторона здания, казалось, готова вот-вот рухнуть, на другой виднелась служебная дверь с надписью «Посторонним вход запрещен». Пыльный паркет между ней и входом был испещрен следами, следами человека и узкими следами шин, как от велосипеда.

Или кресла-каталки.

Сжимая в руке деревянную перекладину, Пол подбежал к двери и распахнул ее. Перед нами оказался темный служебный коридор, свет сюда проникал через единственное маленькое окошко в самом конце.

— Сэм! — заорал Пол.

Крик растаял в тишине. Вдоль коридора шло несколько дверей. Пол принялся на бегу распахивать их одну за другой. Двери стукались об стену с грохотом, похожим на выстрел. За ними оказались лишь пустые шкафы и складские помещения, в которых не было ничего, кроме паутины. Я следовал за Полом, пока мы не добрались до последней двери. Он рывком распахнул ее, и я моргнул от неожиданного яркого света.

Нас приветствовала пустая кухня.

Послеполуденное солнце освещало ее сквозь грязные стекла окон, придавая кухне зеленоватый аквариумный оттенок. В углу стояла походная койка с брошенным на нее спальным мешком. В изголовье были полки, сделанные из шлакобетонных блоков и толстых досок, прогибавшихся под весом старых книг. В огромной дровяной печи валялись сковородки, а две раковины были переполнены грязной посудой. Посередине кухни стоял обшарпанный деревянный стол. Тарелки на нем были сдвинуты в сторону, чтобы дать место аптечке, из которой торчал кусок бинта. Вспомнив покореженный руль «скорой», я испытал хищное удовольствие.

Но, только отведя взгляд от стола, я понял, что целая стена тут была покрыта фотографиями.

Йорк сделал монтаж из фотографий своих жертв. Черно-белые изображения искаженных лиц, в точности такие же, какие я видел у него дома. Их было слишком много, чтобы охватить взглядом сразу. Мужчины и женщины всех возрастов и рас, прикрепленные к стене как в какой-то жуткой галерее. Некоторые фотографии уже начали коробиться и желтеть от старости. Бумажники, кошельки и ювелирные изделия лежали под ними на полке небрежной кучей, сметенные в сторону столь же небрежно, как и жизни их владельцев.

Я неожиданно почувствовал какую-то вибрацию, что-то липкое коснулось моего лица. Я отпрянул, едва не опрокинув стул, прежде чем понял, что это всего лишь липкая лента от мух. Коромысло болотное тоже в нее влетела, еще живая, но беспомощно трепещущаяся, бесполезные метания лишь еще сильней приклеивали стрекозу. Я увидел, что ленты висят по всей кухне, усыпанные мертвыми мухами и насекомыми. Йорк не считал нужным их снимать, а просто вешал новые, пока почти не осталось свободного места.

Пол прошел туда, где возле печи лежал нож с длинным лезвием. Взяв нож, он молча передал мне деревяшку, которую принес с улицы. Она была склизкой и гнилой, но я ее взял.

Из кухни вело две двери. Пол попытался открыть одну, но ее заклинило в проеме. Тогда он саданул плечом, и она с треском распахнулась. Потеряв равновесие, он ввалился внутрь и налетел на свисающее с потолка бледное тело.

— Господи!

Он отшатнулся. Но это была всего лишь свиная туша, выпотрошенная и подвешенная за ногу на крюке. Маленькая комнатка размером со шкаф оказалась старой морозильной камерой, но затхлый запах и жужжащие мухи наводили на мысль, что морозила она не очень хорошо. На полках валялись куски мяса, а на заляпанном кровью блюде, как жертвоприношение, лежала свиная голова.

Свиные зубы и свиная кровь. Йорк не любил, чтобы добро пропадало.

Пол, тяжело дыша, некоторое время смотрел на все это, а потом направился к последней двери. Эта спокойно открылась, и я затаил дыхание, когда увидел, что она выходит на маленькую лестницу, ведущую вниз.

А потом увидел сбоку кресло-каталку.

Оно было старое и изношенное, и в полумраке я разглядел на сиденье мокрые пятна. Вспомнив слова Джейкобсен о пятнах крови в «скорой», я поглядел на Пола, надеясь, что он ничего не заметил.

Но он заметил.

И помчался вниз через три ступеньки.

Я последовал за ним, остро ощущая, как трещит и качается под ногами расшатанная лестница. Внизу было темно и имелся узкий проход. Сквозь заколоченные окна и створчатые двери просачивались полоски света. Я понял, что это те самые двери, через которые мы пытались войти. Санаторий был построен на горном склоне, и мы теперь находились на нижнем цокольном этаже. Тут пахло разложением еще сильнее, даже сильнее, чем снаружи. Но коридор был пуст, не считая двери в конце.

Медная табличка гласила «Спа-кабинеты».

Пол уже направился к ней, когда тишину нарушил странный звук. Словно воздух вырвался из клапана. Тихий пронзительный вой, одновременно и нечеловеческий, и страдальческий. Звук оборвался так же резко, как начался, но никаких сомнений насчет его источника не возникало.

Он шел из спа.

— Сэм! — взревел Пол и ринулся к двери.

Я не смог бы его удержать, даже если бы хотел. Сжав деревяшку так крепко, что рука заболела, я влетел внутрь следом за ним. И успел лишь заметить, что это большое помещение с белыми кафельными стенами, как прямо передо мной из другой двери выскочила какая-то фигура.

У меня чуть сердце не разорвалось, пока я не сообразил, что это мое собственное отражение.

На противоположной стене висело большое зеркало, заляпанное и чешуйчатое от старости. Перед ним стоял ряд питьевых фонтанчиков, краны были пыльными и сухими. Сквозь ряд мутных, затянутых паутиной окон пробивался тусклый свет, освещая треснувшие кафельные плитки от пола до потолка. Надписи «Процедурный кабинет», «Сауна», «Турецкая баня» указывали на ряд темных закутков, куда можно было попасть из той комнаты, в которой мы находились. Но мы едва обратили на них внимание.

Йорк и здесь тоже сваливал трупы своих жертв.

В темном углу возле темного сводчатого прохода в полу находился бассейн размером примерно шесть квадратных футов. Йорк превратил его в жуткий погребальный колодец. Тела заполняли его почти до краев. Насколько я мог разглядеть со своего места, они были на разных стадиях разложения, но ни одно не разложилось так сильно, как тела снаружи.

Вонь стояла невыносимая.

Зрелище отвлекло Пола, но лишь на мгновение. Он быстро прошел к комнатам с табличками «Процедурный кабинет» и рывком открыл ближайшую дверь. За дверью оказалось небольшое помещение, по всей видимости, некогда бывшее массажным кабинетом. А теперь тут была темная комната Йорка. Нас приветствовал сильный запах химикатов. На столе проявочные ванночки и контейнеры с фотографическими реактивами, а на протянутой поперек комнаты веревке висели еще фотографии.

Протолкнувшись мимо меня, Пол ринулся к следующей комнате. Исходящая оттуда вонь, перекрывавшая даже запах реактивов в темной комнате, сообщила мне о том, что находится внутри. Мне совершенно не хотелось туда заглядывать, я вдруг испугался того, что мы можем там обнаружить. Пол, похоже, испытывал те же чувства. Он помедлил, лицо его помертвело.

А потом распахнул дверь.

На кафельном полу лежали очередные жертвы Йорка, сваленные друг на друга как дрова. Тела были полностью одетыми. Судя по всему, их просто сюда перетащили и бросили, будто Йорк потерял к ним всякий интерес и попросту сунул в первое попавшееся место.

Лежавшего на самом верху человека можно было принять за спящего. Отброшенная в сторону рука и копна светлых волос в тусклом свете из дверного проема выглядели трогательно уязвимыми.

Я услышал, как Пол издал нечто среднее между стоном и криком.

Мы нашли Сэм.

24

Из меня словно весь воздух выпустили. И хотя я твердил себе, что скорее всего Сэм уже мертва, что у Йорка нет никаких причин оставлять ее в живых, внутренне я все же не был готов полностью смириться с этим.

Я схватил Пола, когда он ринулся вперед:

— Не надо…

Я видел фотографии жертв Йорка. Полу не нужно было видеть Сэм такой. Он боролся со мной, но ноги у него подкосились. Пол неуверенно шагнул назад и сполз по стене.

— Сэм… О Господи…

Шевелись, велел я себе. Уведи его отсюда. Пол сидел на полу как сломанная кукла. Я попытался его поднять:

— Давай. Нам надо идти.

— Она была беременна. И хотела мальчика. О Господи, нет…

У меня в горле стоял ком. Но мы не могли оставаться тут, ведь где-то неподалеку прятался Йорк.

— Вставай, Пол. Ты ей ничем теперь не поможешь.

Но он меня не слышал. Я было попытался снова, но в крошечной комнатке вдруг потемнело. Я резко обернулся и увидел, что дверь позади нас закрылась. Я быстро снова ее распахнул, отчасти ожидая увидеть за ней Йорка. За дверью никого не было, но тусклый свет от двери достиг тела Сэм и я увидел кое-что еще.

Блеск серебра под спутанными волосами.

Я подошел ближе к сваленным кучей телам, и у меня сдавило грудь. И сдавило еще сильней, когда я нежно отодвинул волосы в сторону. И едва не отшатнулся, увидев знакомое лицо. О Боже.

Я услышал, как Пол за моей спиной начал всхлипывать.

— Пол…

— Я ее предал. Мне нужно было…

Я схватил его за плечи.

— Послушай меня! Это не Сэм!

Он поднял залитое слезами лицо.

— Это не Сэм, — повторил я, выпустив его. У меня сердце разрывалось оттого, что я намеревался сказать. — Это Саммер.

— Саммер?..

Пол начал подниматься, и я отошел в сторонку. Он опасливо приблизился к телу, словно не до конца поверил моим словам.

Но стальных гвоздиков в ушах и носу хватило, чтобы убедить его, что это не его жена. Он стоял, прижав к боку руку с ножом, глядя на обманувшие нас светлые волосы. Аспирантка лежала ничком, голова повернута в сторону. Ее лицо чудовищно распухло, налитые кровью глаза остекленели.

Я-то думал, что Саммер не пришла в морг, потому что переживала из-за смерти Тома. А оказалось, что Йорк заполучил еще одну жертву.

Пол содрогнулся.

— О Господи…

По его лицу струились слезы. Я догадывался, какие чувства его сейчас обуревают: одновременно облегчение и вина. Я сам чувствовал то же.

Он выскочил из комнаты.

— Сэм! Сэм, где ты?

Его крик эхом отражался от кафельных стен. Я пошел за ним.

— Пол…

Но его было уже не остановить. Он стоял в центре зала, сжимая в руке нож.

— Что ты с ней сделал, Йорк? — ревел он с искаженным лицом. — Покажись, гребаный ублюдок!

Ответа не было. Как только умерли отзвуки эха, нас снова окружила тишина. Медленное «кап-кап» невидимого крана отсчитывало мгновения, как отдаленный пульс.

А потом мы кое-что услышали. Это был слабый, едва слышный звук, который, однако, ни с чем не спутаешь.

Приглушенный стон.

Звук исходил из другого процедурного кабинета. Пол помчался бегом и распахнул дверь. Вдоль стен стояли работающие на батарейках фонари «молнии», хотя ни один сейчас не горел. Но света от раскрытой двери хватало, чтобы разглядеть неподвижную фигуру в центре.

Нож Пола звякнул об пол.

— Сэм!

Я схватил ближайший фонарь и включил, прищурившись от света. Сэм была привязана к старому массажному столу. В головах стояла на треноге фотокамера, объектив нацелен четко на ее лицо. Рядом деревянный стул. Картина в целом напоминала обстановку, виденную мной в том коттедже в горах. Ее запястья и лодыжки были привязаны широкими кожаными ремнями, более тонкий ремешок обхватывал шею, затянутый достаточно туго, чтобы впиться в мягкую плоть. Ремешок был прикреплен к сложной конструкции из стальных зубцов. Оттуда торчала поворотная рукоятка.

Испанский ворот Йорка.

Всю эту картину я охватил взглядом, едва войдя в крошечную комнату. Ты опоздал, подумал я, видя, как сильно натянут ремешок, обхватывающий ее шею. А потом Пол чуть сдвинулся, и я увидел, что глаза Сэм широко раскрытые и полные ужаса, но живые.

Она лежала, привязанная к столу, и от этого ее выступающий живот казался просто огромным. Лицо было красным и залитым слезами, в рот засунут толстый резиновый кляп. Когда Пол вытащил его, она шумно втянула воздух, но стягивающая шею удавка мешала ей дышать. Она попыталась заговорить, грудь ходила ходуном, пока она старалась глотнуть воздух.

— Все хорошо, я уже здесь. Не шевелись, — сказал ей Пол.

Я шагнул, чтобы отвязать лодыжки Сэм, и моя нога поскользнулась на чем-то мокром. Глянув вниз, я увидел темные лужицы на белых плитках пола. Вспомнив пятна крови в «скорой», я похолодел. А потом понял, что это не кровь.

У Сэм отошли воды.

Я резко сорвал ремни с ее лодыжек. Пол потянулся к рукоятке механизма.

— Не прикасайся! — рявкнул я. — Неизвестно, в какую сторону крутить.

Как бы сильно нам ни хотелось побыстрей забрать отсюда Сэм, удавка уже довольно сильно сдавила ей шею. И если мы случайно ее затянем, это может убить Сэм.

На лице Пола появилось нерешительное выражение. Он начал оглядывать пол.

— Где нож? Я могу перерезать…

И тут раздался режущий уши вой. Он шел из-за наших спин, откуда-то из-за сводчатого прохода с бассейном. Вой взлетел на октаву, став почти нечеловеческим, эхом разносясь по помещениям, а затем смолк.

Вдалеке капала вода. Мы с Полом переглянулись. Я видел, как шевелятся его губы, формулируя вопрос.

И тут из сводчатого прохода выскочил Йорк.

Гробовщика было не узнать. Темный костюм грязный и заляпанный, волосы всклокочены. Мышцы шеи натянулись как канаты, когда он закричал на нас, размахивая зажатым обеими руками ножом с длинным лезвием. Даже со своего места я видел кровь на ноже и на руке, казавшейся черной в скверном освещении.

Я схватил оборонную палку. Руки и ноги будто онемели и плохо слушались.

— Вытащи ее отсюда! — велел я Полу срывающимся голосом и шагнул навстречу Йорку.

Он неуклюже бежал ко мне, широко размахивая ножом. Палка в руке показалась мне жалкой игрушкой. Просто выиграй время. Забудь обо всем остальном.

— Стой! — заорал я. Или подумал, что заорал. Позже я так и не смог точно вспомнить, сказал ли я это вслух или нет.

— Брось нож!

Вдруг меня окликнули со стороны коридора, шедшего к лестнице. В дверях возник Гарднер, а сразу следом за ним Джейкобсен. Оба они взяли Йорка под прицел в двуручной стойке. Я с облегчением перевел дух.

— Брось нож! Немедленно! — повторил Гарднер.

Йорк повернулся к ним. Он тяжело дышал, раскрыв рот. Можно было подумать, что он подчинится приказу и все на этом закончится.

Но тут, бессвязно вскрикнув, он кинулся к Джейкобсен.

— Назад! — заорал Гарднер.

Йорк неразборчиво завопил, но не остановился. Джейкобсен словно застыла. Я видел, как побелело ее лицо, когда он попер на нее с ножом. Но она не дрогнула.

А потом раздались два громких хлопка, оглушительных в тесном пространстве комнаты. Йорк будто споткнулся и завалился на бок, сбив большое настенное зеркало. Когда он упал, зеркало разлетелось вдребезги, засыпав пол ливнем пластмассовых и стеклянных осколков.

Эхо выстрелов и грохота разбившегося зеркала медленно растаяло.

В ушах у меня звенело. В воздухе витал легкий голубоватый дымок, а запах пороха перекрыл вонь от разлагающихся трупов. Йорк не шевелился. Гарднер быстро подошел к нему. Продолжая держать Йорка под прицелом, он ногой вышиб оружие из его руки, потом быстро присел и коснулся его шеи.

Затем неторопливо поднялся и сунул пистолет в кобуру.

Джейкобсен все еще держала пистолет на изготовку, хотя теперь дуло было направлено в пол.

— Я… Мне очень жаль, — промямлила она. Краска постепенно возвращалась на ее лицо. — Я не смогла…

— Не сейчас, — прервал ее Гарднер.

Из процедурного кабинета донесся всхлип. Обернувшись, я увидел, как Пол помогает Сэм сесть, пытаясь успокоить, а она кашляет и ловит воздух ртом. Он перерезал удавку, но яркая красная полоса пересекала шею Сэм как ожог.

— О Боже… я думала… я д-думала…

— Тсс, с тобой все в порядке. Все хорошо, он больше не причинит тебе вреда.

— Я н-не м-могла его остановить. Я сказала ему, что беременна, а он ответил… он ответил, что это хорошо, что он хочет подождать, пока… подождать, пока… О Господи!

Она сложилась пополам, когда ее скрутила схватка.

— Она в порядке? — спросил Гарднер.

— Она рожает, — сообщил я. — Вам нужно вызвать «скорую».

— Уже едет. Мы возвращались в Ноксвилл, когда я получил ваше сообщение. И тут же вызвал подкрепление и парамедиков. Черт подери, о чем вы вообще думали?

Но мне было некогда ни выслушивать возмущение Гарднера, ни интересоваться у него, как они умудрились так быстро нас разыскать по моим смутным указаниям. Лицо Сэм скривилось от боли, и я подошел к ней.

— Сэм, «скорая» уже едет. Мы отправим тебя в госпиталь, но мне нужно услышать от тебя, нет ли у тебя других ран или повреждений помимо шеи.

— Н-нет, не д-думаю. Он просто положил меня сюда и ушел! О Господи, все эти тела наверху… Они все мертвые…

— Не думай об этом. Можешь сказать, когда начались схватки?

Сэм постаралась сосредоточиться, тяжело дыша.

— Не знаю… В «скорой», по-моему. Я подумала, что это какая-то ошибка, когда он постучал в дверь. Он сказал, что мне следует позвонить Полу, но когда я повернулась, он… обхватил меня рукой за шею… и сдавил…

Полагаю, она пыталась описать удушающий захват. При правильном проведении этого приема человек теряет сознание в считанные секунды и потом довольно быстро приходит в себя. Если же ошибиться, то можно запросто убить.

Не то чтобы Йорка это особо волновало.

— Я не могла дышать! — всхлипнула Сэм. — Все почернело, а потом я очнулась уже в «скорой» и с этой болью… Господи, как же больно! Я потеряю ребенка, да?

— Не потеряешь, — успокоил я ее с куда большей уверенностью, чем испытывал на самом деле. — Мы сейчас тебя отсюда уведем, хорошо? Просто потерпи еще пару минут.

Я вошел в спа, закрыв за собой дверь в процедурный кабинет.

— Когда приедут парамедики? — спросил я Гарднера.

— Сюда? Через полчаса примерно.

Это было слишком долго.

— У вас есть машина?

— Стоит у входа.

Неожиданный подарок. Я думал, они прошли через склон, как мы с Полом, но слишком беспокоился за Сэм, чтобы долго размышлять на эту тему.

— Чем быстрей мы увезем отсюда Сэм, тем лучше, — сказал я. — Если мы дотащим ее до вашей машины, то сможем перехватить «скорую» в пути.

— Я притащу сверху кресло-каталку, — предложила Джейкобсен.

Гарднер коротко кивнул, и она поспешно ушла. Гарднер мрачно взирал на трупы в бассейне.

— Говорите, снаружи есть еще?

— И здесь тоже. — Я нехотя рассказал ему о теле Саммер, лежавшем в другом процедурном кабинете.

— Бог ты мой! — Гарднер был в шоке. Он провел рукой по лицу. — Буду признателен, если вы тут задержитесь. Мне нужно услышать, что тут произошло.

— А кто их повезет?

Пол был не в том состоянии, чтобы садиться за руль, особенно если учесть положение Сэм.

— Диана. Она знает дорогу куда лучше вас.

Я поглядел на трупы на полу спа. Мне не хотелось тут задерживаться дольше, но я терапевт, а не акушер. И понимал, что Сэм лучше ехать с тем, кто доставит ее до «скорой» как можно быстрее.

Значит, мое место тут.

— Ладно, — сказал я.

Проводив Джейкобсен, Пола и Сэм, мы с Гарднером стояли возле открытых створчатых дверей. Сэм вывели через этот вход, не рискуя поднимать ее по гнилой лестнице. Гарднер позвонил узнать, где находятся «скорая» и группа поддержки, а потом пошел проверить, не ли других выходов из спа. Вернувшись, он сообщил, что помещения за сводчатым проходом блокированы.

— Теперь понятно, почему Йорк просто не сбежал, — сказал Гарднер, отряхивая руки. — Должно быть, находился там, внизу, когда вы пришли, и никак не мог выйти, не столкнувшись с вами. Там дальше, похоже, половина пола провалилась. Весь этот чертов дом изъеден термитами.

А термиты, в свою очередь, привлекли стрекоз. Так что в конечном счете само потайное место Йорка его и выдало. Была в этом некая эпическая справедливость, но я слишком устал, чтобы задумываться над такими вещами.

Джейкобсен перед отъездом практически не разговаривала. Наверное, все еще грызла себя за то, что не смогла выстрелить в Йорка. Как бы это ни было тяжело, для полевого агента такого рода колебания смертельно опасны. И, помимо всего прочего, это испортит ее досье.

Если бы не Гарднер, все могло обернуться куда хуже.

Когда они уехали, ни Гарднер, ни я даже не попытались вернуться в дом. После таившихся в спа ужасов оказаться на солнышке было все равно что возродиться. Ветерок уносил вонь прочь от нас, и воздух приятно пах зеленью и цветами. Я дышал полной грудью, стараясь изгнать мерзость из легких. С того места, где мы стояли, то, что лежало в саду, было скрыто за деревьями. До самого горизонта простирался океан зелени, и можно было представить, что это обычный весенний день.

— Хотите посмотреть, что там? — спросил я, глядя на мерцавший между деревьями пруд.

Гарднер воспринял предложение без всякого энтузиазма.

— Пока нет. Подождем прибытия полевой лаборатории.

Возвращаться внутрь он тоже явно не собирался. Он смотрел вниз по склону в направлении пруда, сунув руки в карманы. Я подумал, не пытается ли он таким образом скрыть, что они дрожат. Гарднер только что убил человека. И независимо от того, насколько это было необходимо, смириться с этим все равно тяжело.

— Вы в порядке? — спросил я.

На его лицо словно маска опустилась.

— Нормально. — Он вынул руки из карманов. — Вы мне все еще так и не сказали, чем вы думали, двинувшись сюда самостоятельно. Вы имеете хотя бы малейшее представление, какая это глупость?

— Если бы мы этого не сделали, Сэм была бы мертва.

После этих слов пыл агента угас. Он вздохнул.

— Диана полагает, что Йорк ждал до последней минуты, дожидался, пока ребенок не начнет появляться на свет. Он ни за что не упустил бы такую возможность. Две жизни в одном флаконе.

Боже. Я уставился на горы, пытаясь выбросить из головы возникший образ.

— Думаете, с ней все будет хорошо? — спросил Гарднер.

— Надеюсь. — Если они вовремя доставят ее в больницу. Конечно, надежда маленькая, но по крайней мере теперь у Сэм есть хоть какой-то шанс. — Как вы умудрились так быстро сюда добраться? Я даже толком не понял, услышали ли вы мои объяснения.

— Не услышал. Ну по крайней мере не услышал ничего путного, — ответил он с оттенком прежнего ехидства. — Но нам и не нужно было. После того как Йорк оставил кожу на ветровом стекле, мы подсадили вам в машину «ищейку».

— Что?

— «Маячок». Так что мы знали, где вы оставили машину, но той старой дороги, по которой вы проехали, нет ни на одной карте. Так что я свернул на ту, что казалась ближайшей, и она привела нас прямиком к центральным воротам.

— Вы поставили следящее устройство на мою машину? И не потрудились сказать об этом мне?

— Вам незачем было знать.

Это объясняло, почему я прошлой ночью не заметил за собой никакой слежки и почему агенты БРТ так скоро прибыли в дом Пола и Сэм. На миг я разозлился, что никто не счел нужным поставить меня в известность, но с учетом обстоятельств мне не на что было жаловаться.

Я был просто рад, что устройство стояло.

— А как вы поняли, что попали туда, куда надо? — поинтересовался я.

Гарднер пожал плечами.

— Я и не понял. Только вот на старых воротах висел новый замок. Значит, кто-то очень хотел, чтобы туда никто не проникал. В багажнике валялся болторез, так что я срезал замок и пошел посмотреть, что тут.

Мои брови поползли вверх. Вломиться в частные владения без ордера — это же почти что смертный грех, а Гарднер сторонник жесткого соблюдения правил. Лицо агента посмурнело.

— Я счел ваш звонок достаточно веским поводом. — Он вздернул подбородок. — Ладно, давайте вернемся внутрь.

Когда мы вернулись в коридор, нас обволокла удушающая вонь разложения. Свет от сводчатых дверей не до ходил до спа, и после яркого солнца темные помещения казались еще более мрачными. Хоть я уже знал, чего ожидать, впечатление от тел, сваленных в бассейне как какой-то мусор, слабее не стало.

Труп Йорка лежал там же, где мы его оставили, такой же неподвижный, как и трупы его жертв.

— Господи, как он мог выносить эту вонь? — сказал Гарднер.

Мы прошли в комнатушку, где нашли Сэм. Разрезанный ремень, снятый Полом с шеи Сэм, валялся на массажном столе как дохлая змея. Ворот, прикрепленный к изголовью стола, смастерили с очевидной тщательностью. Концы ремня крепились к хитроумному зубчатому механизму, вращавшемуся при помощи рукоятки из полированного дерева. Каждый поворот затягивал петлю, а зубцы не позволяли ремню ослабнуть, когда рукоятку отпускали.

Более простая конструкция была бы не менее эффективна, но недостаточно хороша для Йорка. Такой нарциссист, как он, едва ли мог удовлетвориться просто закрученной при помощи палки веревкой.

Это была работа всей его жизни.

— Черт возьми, ну и штуковина, — чуть ли не с восхищением сказал Гарднер. И вдруг напрягся, склонив голову набок. — Что это было?

Я прислушался, но различил только звук все еще капающей из крана воды. Гарднер уже выходил из процедурного кабинета, положив руку на рукоятку пистолета. Я последовал за ним.

В спа ничего не изменилось. Йорк по-прежнему лежал неподвижно, вокруг него натекла темная лужа крови, черная и вязкая как смола. Гарднер быстро проверил сводчатый проход, ведущий к заблокированным помещениям. И расслабился, снова прикрыв кобуру пиджаком.

— Может, послышалось…

Он вроде бы слегка смутился, но я не понимал его нервозность. Я сам буду несказанно рад, когда прибудет поддержка.

— Теперь покажите другие тела. — Гарднер снова стал деловитым.

Я не пошел с ним в ту комнату, где мы с Полом обнаружили Саммер. Я и так уже видел больше, чем мне хотелось. Так что я остался ждать в спа, стоя рядом с трупом Йорка. Он лежал на боку среди осколков зеркала, неровные фрагменты выглядели как серебряные островки в луже крови.

Я посмотрел на тело, пораженный разницей между его нынешней абсолютной неподвижностью и энергией, бурлившей в нем совсем недавно. Я был слишком опустошен, чтобы испытывать ненависть или жалость. Йорк уничтожил столько жизней ради бесполезной попытки ответить на один-единственный вопрос: и это все, только и всего?

Теперь он получил искомый ответ.

Я уже собрался отвернуться, когда что-то меня остановило. Я опять посмотрел на Йорка, сомневаясь, не привиделось ли мне. Не привиделось.

Что-то было не так с его глазами.

Осторожно, чтобы не вляпаться в кровь, я присел на корточки рядом с телом. Белки глаз Йорка так сильно налились кровью, что казались вареными. Кожа вокруг глаз сильно воспалена. Вокруг рта тоже. Я наклонился пониже, и тут же отпрянул, когда от едких испарений заслезились глаза.

Химикаты в темной комнате.

С отчаянно бьющимся сердцем я рывком перевернул Йорка на спину. Залитая кровью рука с ножом безвольно откинулась. Я вспомнил, как Гарднер пнул ее, прежде чем проверить пульс Йорка, однако нож остался зажатым в мертвой ладони. И теперь я увидел почему.

Залитые кровью пальцы Йорка были прибиты гвоздями к рукоятке.

И мгновенно все встало на свои места. Душераздирающий вой и бессвязные вопли Йорка. Лихорадочное размахивание ножом. Он обезумел от боли, ядовитые химикаты сожгли ему рот и едва не ослепили, когда он попытался вытащить гвозди из руки. А мы увидели только то, что ожидали увидеть: яростную атаку безумца. Но Йорк вовсе не нападал на нас.

Он молил о помощи.

Бог ты мой…

— Гарднер! — заорал я, начиная выпрямляться.

Я услышал, как он идет по комнате у меня за спиной.

— Черт побери, какого дьявола вы тут творите?

То, что произошло потом, разворачивалось с тягучей медлительной неизбежностью, будто во сне.

Остатки большого зеркала, разбитого Йорком, по-прежнему висели на стене передо мной. В его осколках я видел, как Гарднер идет мимо бассейна. И в этот момент одно из лежащих в бассейне тел пошевелилось. У меня горло перехватило, когда оно оторвалось от других трупов и поднялось у Гарднера за спиной.

А потом время понеслось вскачь. Я заорал, но поздно. Раздался сдавленный вскрик, и я, вскочив, увидел, как Гарднер пытается сбросить руку, обхватившую в захвате его шею.

Удушающий захват, тупо подумал я. Затем стоявшая позади Гарднера фигура изменила стойку, тусклый свет из разбитых окон осветил лицо, и я с ужасом понял, кто это.

Кайл тяжело дышал открытым ртом. Круглое лицо не изменилось, но это был уже не тот приятный молодой работник морга, которого я знал. Одежда и волосы слиплись от жидкостей с разлагающихся трупов, а его лицо было болезненным и мертвецки бледным. Но хуже всего были его глаза. Без обычной маскирующей улыбки они были пустыми и блеклыми, как у мертвеца.

— Шевельнешься, и я его убью! — выдохнул он, усиливая хватку.

Гарднер цеплялся за душащую его руку, но ему не хватало упора, чтобы сбросить хватку. Я на миг встрепенулся, когда он потянулся к кобуре. Но Гарднер уже практически терял сознание, координация нарушилась из-за недостатка крови и кислорода в мозгу. Его рука безвольно повисла.

Пошатнувшись под весом обмякшего агента, Кайл указал головой в сторону процедурного кабинета, где мы нашли Сэм.

— Туда!

Я попытался оценить ситуацию. Сколько там, по словам Гарднера, осталось до приезда агентов БРТ? Полчаса? И когда это было? Я не мог сообразить. Осколки зеркала трещали под ногами, когда я машинально шагнул к процедурному кабинету. А потом увидел массажный стол и расстегнутые и поджидающие ремни на нем.

И остановился.

— Туда! Немедленно! — прорычал Кайл. — Я убью его!

Мне пришлось смочить слюной рот, прежде чем я смог ответить:

— Ты все равно его убьешь.

Он уставился на меня так, будто я говорю на каком-то чужом языке. Его бледность была пугающей, белое лицо под черной гривой и воспаленная кожа под глазами. Лицо блестело от пота, словно намазанное вазелином. Одет во что-то похожее на форму медработника, но одежда такая грязная, что трудно было понять, настоящая это форма или подделанная.

Но за форму охранника вполне бы сошло.

— Давай! — Кайл дернул рукой, встряхнув агента БРТ как куклу. Я не мог сказать, дышит ли еще Гарднер, но если давление не ослабнет, то, даже если он и выживет, повреждение мозга практически неизбежно.

Наклонившись, я поднял осколок зеркала. Длинный и тонкий, как нож. Края резали мне ладонь, когда я крепко сжал его, надеясь, что Кайл не заметит, как дрожит рука.

Он с беспокойством следил за мной.

— Что ты делаешь?

— Дай ему дышать.

Он попытался рассмеяться, но смех получился скрипучий, как скрежет по стеклу.

— Думаешь, сможешь меня вот этим убить?

— Не знаю, — честно признался я. — Но ты уверен, что хочешь проверить?

Он облизал губы. Кайл был крупным мужчиной, мускулистым и крепко сбитым. Как Йорк. Если он бросит Гарднера и кинется на меня, вряд ли у меня будет шанс. Но он не сводил глаз с осколка зеркала, и я видел в них сомнение.

Он ослабил захват ровно настолько, чтобы Гарднер смог пару раз хрипло вдохнуть, и снова усилил хватку. Я заметил, что он быстро покосился на дверь.

— Отпусти его, и я обещаю, что не стану тебе мешать.

Кайл хрипло рассмеялся.

— Мешать мне? Ты даешь мне разрешение?

— Группа поддержки явится сюда в любую минуту. Если уйдешь сейчас, возможно…

— И дам тебе им рассказать, кто я? Думаешь, я такой дурак?

Он был кем угодно, только не дураком. И что дальше? Я не знал. И, по-моему, он тоже. Кайл дышал со свистом, его дыхание было тяжелым и прерывистым от усилий удерживать вес Гарднера. Краем глаза я видел пистолет в кобуре на поясе агента. Кайл явно пока о нем не подумал.

А если додумается…

Продолжай заговаривать ему зубы. Я указал на труп Йорка:

— Тебе понравилось вот так вот его калечить?

— Вы не оставили мне выбора.

— Значит, он был всего лишь отвлекающим маневром? Ты сотворил это с ним лишь ради того, чтобы иметь возможность сбежать? — Я даже не пытался скрыть презрение. — А ведь это даже не сработало, верно? Все впустую.

— Думаешь, я этого не знаю? — От крика он скривился как от боли и злобно поглядел на труп гробовщика. — Бог ты мой, ты хоть представляешь, сколько времени я на это потратил? Как много пришлось планировать? Все должно было быть не так! Йорк был моим выходным билетом, моим гребаным счастливым окончанием! Его бы нашли вместе с женой Эвери, жалкое ничтожество, совершившее самоубийство, чтобы не быть пойманным. Конец истории! Потом я бы уехал из Ноксвилла, начал бы заново в другом месте, а теперь полюбуйся! Какой провал, черт побери!

— Никто бы в это не поверил.

— Да ну? — выплюнул он. — Они поверили фотографиям, которые я подсунул в его дом! Они верили всему, что я хотел!

При намеке на Сэм у меня на виске забилась жилка.

— Ну допустим. А что потом? Продолжил бы убивать беременных женщин?

— Мне бы не пришлось! Жена Эвери была так полна жизни! Она была той самой. Я это чувствовал!

— В точности как чувствовал и со всеми остальными? Как с Саммер? — забывшись, рявкнул я.

— Она была любимицей Либермана!

— Ты ей нравился!

— Ирвинг ей нравился больше!

Я настолько обалдел, что замолчал. А мы-то думали, что Ирвинг превратился в мишень после телевизионного интервью. Но Кайл тоже присутствовал в морге в тот день, когда профайлер заигрывал с Саммер. А на следующий день Ирвинг пропал.

А теперь и Саммер лежала тут в темноте.

Она всего лишь ему улыбнулась. Вот и все. Но для эго Кайла этого хватило.

Меня замутило. Но и Кайл отвлекся достаточно, чтобы ослабить хватку на шее Гарднера. Я видел, как ресницы агента БРТ затрепетали, и брякнул первое, что пришло в голову:

— А за что ты ополчился на Тома? Неужели он представлял такую большую угрозу?

— Он был мошенником! — Лицо Кайла скривилось. — Великий криминалист-антрополог, знаменитый эксперт! Купающийся в лучах славы, слушающий на работе джаз, будто находится в какой-то пиццерии! Хикс просто задница, но Либерман считал себя особенным! У него под носом находилась величайшая тайна Вселенной, а воображения не хватало заглянуть дальше трухи!

— Просто Том отлично понимал, что не стоит тратить время в поисках ответа, который найти невозможно. — Я слышал, что Гарднер снова хрипло дышит, но не рискнул посмотреть на него. — Ты даже толком не знаешь, чего ищешь, верно? Все эти люди, которых ты убил, все эти трупы, которые ты… копил, ради чего все это? В этом нет смысла. Ты как ребенок, тыкающий палочкой во что-то мертвое…

— Заткнись! — Из его рта брызнула слюна.

— Ты вообще хотя бы знаешь, сколько жизней угробил? — заорал я. — И ради чего? Чтобы ты смог сделать фотографии? Думаешь, они тебе что-то покажут?

— Да! Правильная покажет! — Его губы искривились. — Ты такой же дурак, как и Либерман. Видишь только мертвечину. Но в этом есть нечто большее. Я нечто большее! Жизнь бинарна, она либо есть, либо нет. Я смотрел в глаза людей и видел, как жизнь их покидает, будто повернули выключатель! Тогда куда она девается? Что-то происходит именно в этот момент, в этот конкретный миг. Я это видел!

Он был в отчаянии. А я вдруг понял, что именно он собой представляет. Ради чего он все это затеял. Мы ошиблись насчет личности убийцы, но во всем остальном Джейкобсен была права. Кайл был одержим собственной смертностью. Нет, не одержим, понял я, глядя на него.

Он панически боится смерти.

— Как твоя рука, Кайл? — поинтересовался я. — Полагаю, ты только притворился, что напоролся на иглу. Том думал, что оказывает тебе услугу, попросив помочь Саммер, но ты ведь ошивался там в надежде увидеть, как на иголку напорется кто-то из нас, да? Что случилось, нервы сдали?

— Заткнись!

— Фишка в том, что если ты только притворялся, то с чего это ты так побелел тогда? Это из-за того, что я поинтересовался насчет прививок, верно? Ты ведь до этого даже и не задумывался насчет инфекций, которые мог подцепить от убитых тобой людей?

— Я сказал — заткнись!

— У Ноя Харпера обнаружили гепатит С. Ты знал об этом, Кайл?

— Врешь!

— Это правда. Тебе следовало согласиться на предложенное в госпитале профилактическое лечение. И даже если ты не укололся об иглу, у тебя все равно имелась открытая ранка. На твоей перчатке ведь была запекшаяся кровь. Но ты ведь тогда не планировал тут оставаться, верно? Проще спрятать голову в песок, чем согласиться, что ты мог заразиться от одной из твоих собственных жертв.

Он побелел еще сильней и мотнул головой в сторону процедурного кабинета:

— В последний раз говорю! Туда! Сейчас же!

Но я не шелохнулся. Чем дольше я его задерживаю разговорами, тем ближе подход помощи. К тому же, видя его бледность и хриплое дыхание, я начал подумывать еще кое о чем. Почему он предпочел спрятаться, поставив все на возможность ускользнуть, пока мы отвлеклись на Йорка, вместо того чтобы просто сбежать, пока была возможность? Возможно, по той же причине, почему он не убил Сэм. И почему еще не задушил Гарднера и не расправился со мной.

Потому что не мог.

— Ты ведь сильно ударился при столкновении, да? — Я старался говорить спокойно. Он затравленно поглядел на меня, его грудь неровно вздымалась. — Я видел руль «скорой». Должно быть, ребра у тебя сильно треснули. А ты знаешь, какая самая распространенная причина смерти в автомобильной аварии? Ребра ломаются и протыкают легкие. Или сердце. Помнишь, как часто ты видел в морге такие травмы?

— Заткнись.

— При каждом вдохе ты испытываешь острую режущую боль? Это осколки ребра режут легочную ткань. Тебе трудно дышать, да? А будет еще больнее, потому что твои легкие наполняются кровью.

— Заткнись, ты! — заорал он.

— Если мне не веришь, то погляди на себя. — Я махнул на разбитое зеркало. — Видишь, какой ты бледный? Это потому, что у тебя внутреннее кровотечение. Если тебе быстро не оказать медицинскую помощь, то ты либо истечешь кровью, либо захлебнешься ею.

Его губы шевелились, когда он рассматривал свое разбитое отражение. Я понятия не имел, насколько сильно на самом деле он пострадал при аварии, и просто подстегивал его воображение. Для столь одержимого самим собой человека, как Кайл, этого хватило.

Он почти забыл о Гарднере. Агент БРТ уже пришел в сознание и моргал. Мне показалось, что Гарднер чуть сдвинулся, словно проверяя прочность захвата. Только не сейчас. Пожалуйста, не шевелись.

— Сдайся, — быстро продолжил я.

— Я тебя предупреждаю…

— Спаси себя, Кайл. Если ты сейчас сдашься, тебе окажут медицинскую помощь.

Он какое-то время молчал. И я потрясенно увидел, что он плачет.

— Они все равно меня убьют.

— Нет, не убьют. Для того и существуют адвокаты. И судебные процессы длятся годами.

— Я не могу сесть в тюрьму!

— Предпочитаешь умереть?

Он шмыгнул носом. Я старался не показать внезапно вспыхнувшей надежды, заметив, что напряжение постепенно начинает его покидать.

И тут рука Гарднера начала медленно ползти к кобуре.

Кайл заметил его движение.

— Черт!

И мгновенно снова сдавил агенту шею. Гарднер придушенно ахнул, беспомощно лапая кобуру, а Кайл свободной рукой потянулся за пистолетом. Я мгновенно прыгнул к ним, понимая, что не успеваю.

От дверей послышался какой-то шум.

В дверном проеме стояла Джейкобсен, пораженно взирая на нас. Потом рукой отбросила полу пиджака, потянувшись за оружием.

— Не тронь! — рявкнул Кайл, поворачиваясь так, чтобы Гарднер оказался между ними.

Джейкобсен застыла, не убирая руки с рукоятки пистолета. Кайл уже наполовину вытащил из кобуры оружие Гарднера, но ему приходилось его тянуть под неудобным углом вокруг торса агента. Тишину нарушало только хриплое дыхание Кайла. Гарднер вообще больше не шевелился. Он висел в захвате, как мешок, лицо его потемнело.

Кайл, не отрывая глаз от кобуры Джейкобсен, облизнул губы.

— Руки прочь от оружия и немедленно отпусти его! — приказала она, но при всей властности интонации ее голос слегка дрогнул.

И Кайл это уловил. Всплеск адреналина прибавил ему сил. Круглое лицо качнулось из стороны в сторону, когда он помотал головой и улыбнулся. Он снова взял себя в руки. И наслаждался ситуацией.

— Вот уж вряд ли. Думаю, это тебе следует выпустить пистолет.

— Этого не будет. Последний шанс…

— Тсс. — Он склонил голову к Гарднеру, будто прислушиваясь. — Я едва слышу сердцебиение твоего напарника. Оно становится все слабее… Медленней… медленней…

— Если ты его убьешь, мне ничто не помешает пристрелить тебя.

Наглость Кайла испарилась. Между губами снова мелькнул розовый язык, смачивая их, и в этот момент раздался грохот шагов от дверей наверху. Глаза Кайла расширились, и, воспользовавшись тем, что Джейкобсен на секунду отвлеклась, он выхватил пистолет из кобуры Гарднера и выстрелил.

Я видел, как Джейкобсен пошатнулась, но тут же выхватила пистолет и выстрелила в ответ. Кайл выронил Гарднера, раздалось еще два хлопка, и кусок зеркала над головой разлетелся, осыпав меня осколками. А потом пистолет выпал из руки Кайла и он рухнул, как марионетка с обрезанными веревочками.

В ушах у меня звенело уже второй раз за день, когда я рванулся к Джейкобсен. Она прислонилась к дверному косяку, все еще твердо держа на прицеле лежащего Кайла. Лицо ее было белым как мел. Разительный контраст с расплывающимся темным пятном на ее пиджаке. С левой стороны. Блестящее темное пятно между шеей и плечом росло прямо у меня на глазах.

Она моргнула.

— Я… По-моему…

— Сядьте. И старайтесь не говорить.

Я бросил быстрый взгляд на неподвижную фигуру Гарднера, одновременно расстегивая на ней пиджак. Я не видел, дышит он или нет, но Джейкобсен помощь требовалась более срочно. Если пуля задела артерию, она истечет кровью в считанные секунды. По ступенькам лестницы и коридору грохотали шаги, но я их едва слышал. Стянув пиджак с раненого плеча, я чуть не задохнулся, увидев сильно залитую кровью белую блузку. Тут в помещение влетели темные фигуры и стало вдруг очень шумно.

— Быстро, нужно… — начал я, но меня рывком отшвырнули в сторону и бросили физиономией в пол. А, ради Бога! Я начал было подниматься, но что-то грубо ткнуло меня меж лопаток.

— Лежать! — проорал кто-то.

Я заорал в ответ, что время дорого, но меня никто не слушал. Единственное, что я видел из своего выгодного положения, — это множество ног.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем меня узнали и дали встать. Я сердито отбросил протянутую руку. Вокруг Гарднера, переложенного уже более аккуратно, столпился народ. Он по-прежнему оставался без сознания, но, насколько я видел, хотя бы дышал. Я повернулся туда, где двое агентов помогали Джейкобсен. Они стянули блузку с шеи и плеча, освободив раненую сторону. Ее белый спортивный лифчик стал ярко-алым. Крови было так много, что я не видел саму рану.

— Я врач, дайте гляну, — опустился я рядом с ней на колени.

Зрачки Джейкобсен были расширены от болевого шока. Серые глаза были молодыми и испуганными.

— Я думала, вы разговариваете с Дэном…

— Все нормально.

— «Ск…корая» уже была всего в полумиле отсюда, так что я вернулась. Чувствовала, что что-то не так… — У нее язык заплетался от боли. — Йорк не забрал фотографии из дома. Его родителей, его прошлое… Он не мог все это просто бросить…

— Не разговаривайте.

Я обрадовался, обнаружив наполненную кровью бороздку в ее трапециевидной мышце, большом мускуле между шеей и плечом. Пуля вырвала сверху кусок, но, несмотря на обильное кровотечение, рана была неопасной. Дюйм или два ниже — и было бы совсем другое дело.

Но она все еще истекала кровью. Я свернул ее блузку и прижал к ране, но тут подбежал агент с аптечкой.

— Подвиньтесь, — велел он мне.

Я отодвинулся, уступая ему место. Он разорвал обертку стерильного тампона и прижал к ране с такой силой, что Джейкобсен ойкнула, а потом принялся умело бинтовать. Он явно знал свое дело, так что я направился к Гарднеру. Он все еще не приходил в сознание, и это было скверным признаком.

— Как он? — спросил я у стоявшей рядом с ним на коленях женщины-агента.

— Трудно сказать, — ответила она. — Парамедики уже едут, но мы не думали, что они понадобятся. Что за чертовщина тут произошла?

У меня не было сил объяснять. Я повернулся туда, где навзничь лежал Кайл. Его грудь и живот были залиты кровью, глаза слепо смотрели в потолок.

— Не волнуйтесь, он мертв, — сказала женщина-агент, когда я потянулся к его шее.

Но Кайл еще не был мертв. Не совсем. Под кожей едва-едва прощупывался пульс. Я держал пальцы прижатыми к его шее и смотрел прямо в открытые глаза, когда его сердце делало последние толчки. Они становились все слабее и слабее, промежутки между ними все длиннее и длиннее, пока постепенно не замерли совсем.

Я смотрел ему в глаза. Но если в них что-то и было, я этого не увидел.

— Вы ранены.

Женщина-агент, стоявшая на коленях возле Гарднера, смотрела на мою руку. Я увидел, что с ладони капает кровь. Должно быть, порезался об осколок зеркала, хотя я начисто не помнил, в какой момент. Порез, как крошечный ротик с кровью между губами, шел через уже имеющийся шрам.

До этого момента я ничего не чувствовал, но сейчас порез начал гореть.

Я сжал руку в кулак.

— Переживу.

Эпилог

В Лондоне шел дождь. После яркого солнца и великолепия гор Теннесси Англия казалась серой и унылой. Подземка в вечерний час пик была забита, усталые пассажиры были прижаты друг к другу как селедки в банке. Я листал купленную в аэропорту газету, чувствуя себя слегка потерянным, читая о произошедших за мое отсутствие событиях. Когда возвращаешься домой после длительной поездки, всегда чувствуешь себя будто перенесшимся на несколько недель в будущее, эдакое своеобразное путешествие во времени.

Мир без меня не стоял на месте.

Таксист оказался вежливым сикхом, который охотно вел машину в тишине. Я смотрел в окно на вечерние улицы, чувствуя себя вымотанным и выбитым из колеи длинным перелетом и сменой часовых поясов. Когда мы свернули на мою улицу, она показалась мне какой-то другой. И я не сразу сообразил почему. Когда я уезжал, ветки лип еще толком даже не начали зеленеть, а теперь кроны шелестели свежей листвой.

Когда я вылез из такси и расплатился с водителем, дождь перешел в морось, придавая тротуарам темный глянец. Я подхватил сумку и чемодан, подтащил к входной двери и, слегка оберегая руку, поставил на пол. Пластырь я снял несколько дней назад, но ладонь еще немножко побаливала.

Звук поворачивающегося в замке ключа эхом разнесся по маленькому коридору. Перед отлетом я приостановил получение почты, но на черно-белой плитке все равно лежала кучка рекламных листовок. Отодвинув их ногой, я втащил багаж внутрь и захлопнул дверь.

Квартира выглядела абсолютно так же, как перед отъездом, если не считать скопившейся за несколько недель пыли. Я некоторое время постоял у двери, испытывая знакомое ощущение пустоты, но не такое острое, как ожидал.

Уронив чемодан на пол, я поставил сумку на стол и выругался, услышав звон, напомнивший мне о содержимом сумки. Я расстегнул «молнию», ожидая увидеть реки пролившегося спиртного, но ничего не разбилось. Я поставил необычной формы бутылку на стол. На пробке застыл в прыжке крошечный всадник на лошади. Меня подмывало открыть ее прямо сейчас, но было еще слишком рано. Значит, отложим на потом.

Я прошел на кухню. В квартире было прохладно, и это напомнило мне, что хоть и весна на дворе, но я снова в Англии. Я включил центральное отопление, а затем, поразмыслив, поставил чайник.

Давненько я не пил чай.

На телефоне мерцал сигнал, оповещающий, что есть сообщение. Точнее, больше двух десятков сообщений. Я машинально потянулся включить прослушивание, но передумал. Если бы я кому-то был срочно нужен, то позвонили бы на мобильник.

К тому же ни один звонок не был от Дженни.

Я заварил себе кружку чаю и отнес на обеденный стол. В центре стола стояла пустая ваза для фруктов, а в ней клочок бумажки. Я взял ее и увидел, что это записка, которую я написал перед отъездом. «Подтвердить Тому время прилета».

Скатав бумажку в шарик, я бросил его обратно в вазу.

Я уже ощущал, как прежняя жизнь вступает в свои права. Теннесси казался чем-то далеким и давним, воспоминания о залитом солнцем саде, полном стрекоз и трупов, кошмарная сцена в здании скоро покажутся сном. Но пока все это было очень даже реальным.

В «Кедровых высях» было найдено сорок одно тело. Двадцать семь на территории, остальные в спа и процедурных кабинетах. Кайлу была несвойственна дискриминация. Его жертвы были разного возраста, пола и расы. Некоторые были мертвы более десяти лет, и их идентификацией еще занимались. Сохраненные Кайлом кредитки и бумажники несколько ускорили процедуру опознания, но вскоре стало ясно, что тел куда больше, чем удостоверений личности. Среди жертв было много бродяг и проституток, на которых не поступало никаких заявлений, да и вообще — вряд ли их исчезновение кто-то заметил.

Если бы Кайлу не приспичило заявить о себе, он мог бы продолжать свою деятельность до бесконечности.

Но не все жертвы были анонимными. Труп Ирвинга обнаружили в том же помещении, что и Саммер, и среди опознанных всплыли еще три знакомых имени. Один из них — Дуайт Чамберс. Его бумажник и водительское удостоверение лежали в куче на кухне, а труп найден в спа, что подтверждало рассказ Йорка о временном работнике, нанятом в «Стиплхилл».

Второе имя, вызвавшее звон, — Карл Филипс, сорокашестилетний параноидальный шизофреник, пропавший из психиатрической клиники штата более десяти лет назад. Его останки не только были самыми старыми из обнаруженных в санатории, но оказалось, что это его дед основал «Кедровые выси». Филипс унаследовал заброшенную собственность, но не потрудился ею заняться. Так она и стояла, позабытая-позаброшенная, населенная лишь термитами да стрекозами.

Пока Кайл не нашел ей применение.

Но самый большой переполох вызвала третья находка. Водительское удостоверение, найденное на шкафу под фотографиями жертв, принадлежало двадцатидевятилетнему работнику морга из Мемфиса. Его останки были обнаружены в кустах возле пруда и опознаны по зубам.

Его звали Кайл Вебстер.

— Он умер восемнадцать месяцев назад, — сообщила мне Джейкобсен, когда я позвонил ей, узнав новость по телевизору. — Безусловно, будут заданы вопросы, каким образом самозванец смог получить работу в морге, но, если честно, предоставленные им документы и рекомендации подлинные. И внешнее сходство с настоящим Вебстером достаточно большое, чтобы обмануть любого, у кого в распоряжении только старые фотографии.

Я подумал, что это вполне в его стиле. Человек, известный нам как Кайл Вебстер, обожал всякие мистификации. Так что ничего удивительного, что он напялил на себя жизнь одной из своих жертв с той же легкостью, с какой отделял кожу с кистей их рук.

— Но если он не Кайл Вебстер, то кто же? — спросил я.

— Его настоящее имя Уэйн Питерс. Тридцать один год, уроженец Ноксвилла, он работал в морге Нашвилла, а потом Севирвилла, пока не растворился в пространстве два года назад. Но куда интересней его более раннее прошлое. Отец неизвестен, мать умерла, когда он был младенцем, так что его вырастили тетка с дядей. Блестящий ум, отлично учился в школе, и даже подал документы в медицинский колледж. А потом дела пошли под откос. Школьные записи показывают, что, когда ему было семнадцать, он словно утратил всякий интерес к учебе. Не стал сдавать нужные ему выпускные экзамены, пошел работать в семейный бизнес, где и проработал, пока бизнес не развалился после смерти дяди.

— Семейный бизнес?

— Его дядя владел небольшой бойней, специализировавшейся на свинине.

Я прикрыл глаза. Свиньи.

— Тетя осталась его единственной близкой родственницей. Умерла в прошлом году, — продолжила Джейкобсен. — Умерла по естественным причинам, насколько нам известно. Но, полагаю, вы догадываетесь, где и она, и дядя похоронены.

Тут и гадать было нечего.

На кладбище «Стиплхилл».

Джейкобсен сообщила мне и другие сведения. Когда изучили медицинские карты Уэйна Питерса, то обнаружилось, что в подростковом возрасте он перенес несколько операций по удалению носовых полипов. Операции прошли успешно, но неоднократное иссечение привело к состоянию, известному как аносмия. Деталь сама по себе малозначительная, но отвечала на вопрос, заданный Гарднером в спа «Кедровых высей».

Уэйн Питерс был лишен обоняния.

Разыскная операция в «Кедровых высях» еще шла, территорию перекапывали, чтобы убедиться в отсутствии ненайденных жертв. Но моя роль во всем этом закончилась еще в первый день. Теперь там работали не только другие сотрудники Центра криминалистической антропологии — уровень операции означал, что на это дело бросили и региональную Оперативную группу розыска и идентификации жертв при чрезвычайных ситуациях. Они прибыли с передвижным моргом, и меньше чем через двадцать четыре часа после того, как мы с Полом перебрались через забор, в санатории и прилегающей к нему территории кипела бурная деятельность.

Меня вежливо поблагодарили за помощь, сообщили, что свяжутся со мной, если от меня потребуется еще что-то помимо тех сведений, которые я уже сообщил. Пока меня везли между рядами машин телевизионщиков и прессы, столпившихся у ворот санатория, я одновременно испытывал и облегчение, и сожаление. Казалось неправильным вот так бросать расследование, но я тут же напомнил себе, что вообще-то это не мое расследование.

И никогда им не было.

Я был готов задержаться в Теннесси до панихиды по Тому, но мог бы и прилететь на нее позже, если придется. Но этого не понадобилось. Несмотря на все прочие факторы, Том все же умер в госпитале от естественной причины, так что всяких формальностей вроде следствия удалось избежать. Так было лучше для Мэри, хотя у меня оставалось чувство незавершенности. Но какая смерть его не вызывает?

Похорон не было. Том завещал свое тело на медицинские исследования, хотя и не станции. Это было бы чересчур для его коллег. Мэри во время заупокойной службы держалась с достоинством, глаза ее были сухими. Рядом с ней стоял полный мужчина средних лет в безупречном костюме. Я даже не сразу сообразил, что это их сын. Он держался со слегка раздраженным видом человека, у которого есть дела поважней, и когда меня с ним познакомили, его рукопожатие было вялым и неприятным.

— Вы работаете в страховании, не так ли? — сказал я.

— Вообще-то я андеррайтер. — Я не понял разницу, но оно того не стоило, чтобы уточнять. Я попытался еще раз:

— Вы долго пробудете в городе?

Он посмотрел на часы и нахмурился, словно уже куда-то опаздывал.

— Нет, улетаю обратно в Нью-Йорк после обеда. Мне и так пришлось перекраивать график встреч. Это все произошло действительно очень не вовремя.

Я прикусил язык, проглотив готовую сорваться реплику, напомнив себе, что, какой бы ни был, он все же сын Тома и Мэри. Когда я от него отошел, он снова поглядел на часы.

Гарднер с Джейкобсен присутствовали на церемонии. Джейкобсен уже вернулась к работе, перевязка на плече была совершенно незаметна под пиджаком. Гарднер формально все еще оставался на больничном. Он пережил преходящее ишемическое нарушение мозгового кровообращения — микроинсульт — из-за того, что его слишком долго держали в удушающем захвате. В результате у него была небольшая афазия и односторонняя потеря чувствительности, но это временно. Когда я его увидел, единственными заметными последствиями были ставшие еще более глубокими морщины на лице.

— Я в порядке, — сказал он мне немного резковато. — И вполне уже могу работать. Чертовы врачи!

Джейкобсен выглядела еще более неприступной недотрогой, чем обычно. Если не считать того, что она немного берегла левую руку, никто бы и не подумал, что ее ранили.

— До меня дошли слухи, что ей собираются объявить благодарность, — сказал я Гарднеру, пока Джейкобсен выражала свои соболезнования Мэри.

— Этот вопрос на рассмотрении.

— На мой взгляд, она ее заслужила.

Гарднер чуть смягчился.

— По-моему, тоже, коль уж на то пошло.

Я наблюдал, как Джейкобсен беседует с Мэри. У нее была очень красивая шея. Гарднер кашлянул.

— У Дианы сейчас непростой период. Она в прошлом году рассталась со своей любовью.

Это был первый намек на личную жизнь Джейкобсен, услышанный мною за все это время. Я удивился, что Гарднер решил поделиться информацией.

— Он тоже агент БРТ?

Гарднер смахнул невидимую пылинку с лацкана своего мятого пиджака.

— Нет. Она адвокат.

Перед отъездом Джейкобсен подошла попрощаться. Ее рукопожатие было сильным, кожа сухой и теплой. Серые глаза вроде бы чуть потеплели, а может, мне так показалось. В последний раз я видел ее, когда они шли к машине вместе с Гарднером: она — грациозная и подтянутая, он — сутулый и пожилой.

Сама церемония была простой и трогательной. Гимнов не пели, лишь в начале и в конце прозвучали две любимые джазовые композиции Тома: «My Funny Valentine» Чета Бейкера и «Take Five» Брубека. Я улыбнулся, услышав их. А в промежутке были речи друзей и коллег, но в какой-то миг торжественность церемонии нарушил крик младенца. Томас Пол Эвери оглушительно вопил, несмотря на все усилия матери его успокоить.

Но никого это не волновало.

Он родился вскоре после того, как Сэм доставили в госпиталь, совершенно здоровый и очень громко выражающий свое недовольство этим миром. Низкое давление Сэм заставило врачей немного поволноваться, но после рождения ребенка оно вернулось в норму в рекордные сроки. Через пару дней она уже была дома. Когда я ее навестил, она была все еще бледная и с кругами под глазами, но больше никаких видимых следов пережитого я не увидел.

— Знаешь, все это кажется мне просто кошмарным сном, — созналась она, когда Томас уснул после кормления. — Словно какой-то занавес опустился. Пол беспокоится, что у меня реакция отрицания, но это не так. Ну просто как бы то, что случилось потом, куда более важное, понимаешь? — Она посмотрела на розовую мордашку спящего сынишки, но потом подняла взгляд и улыбнулась такой открытой улыбкой, что у меня сердце защемило. — Ну, словно все плохое уже не имеет значения. Появление сына все стерло.

Из них двоих Пол хуже справлялся с ситуацией. В последующие после освобождения Сэм дни по его лицу частенько пробегала тень. Не нужно было быть психологом, чтобы понять, что он заново все переживает, все еще мучается от мысли, чем все это могло закончиться. Но едва он оказывался с женой и сыном, как тень исчезала. Времени, конечно, еще прошло мало, но, глядя на них троих, я был уверен, что раны совершенно точно заживут.

Они, как правило, всегда со временем заживают.

Чай остыл. Вздохнув, я поднялся и пошел к телефону, чтобы прослушать сообщения.

«Доктор Хантер, мы с вами незнакомы, но мне дал ваш номер детектив-суперинтендант Уоллес. Меня зовут…»

Звонок в дверь заглушил остальное. Я включил паузу и пошел открывать. Последние дневные солнечные лучи заливали маленький коридор золотистым светом, как предвестники лета. Я потянулся открыть входную дверь, когда вдруг у меня возникло острое ощущение дежавю. В лучах вечернего солнца перед дверью стоит молодая женщина в темных очках. Ее улыбка превращается в оскал, когда она выхватывает из сумочки нож…

Я потряс головой, прогоняя видение. Расправив плечи, я отпер входную дверь и распахнул ее настежь.

Стоявшая на пороге пожилая женщина просияла при виде меня.

— Ой, доктор Хантер, это вы? Я услышала какой-то шум внизу и решила проверить, все ли в порядке.

— Все нормально, спасибо, миссис Катсулис.

Соседка жила в квартире надо мной. До того как меня год назад пырнули ножом, я с ней едва парой слов перебросился, но с тех пор она решила проявлять бдительность. Такие вот бдительные четыре фута десять дюймов.

Она еще не закончила. Старушка заглянула через коридор в гостиную, где все еще стоял неразобранный багаж.

— Я подумала, что давненько вас не видела. Вы ездили в какое-нибудь славное местечко?

И выжидательно уставилась на меня. Я почувствовал, как кривятся мои губы в попытке справиться с приступом хохота.

— Всего лишь деловая поездка, — ответил я. — Но я рад, что вернулся.

Зов из могилы

Пролог

Посвящается Хилари

Плоть и внутренние органы животного и человека, когда он перестаёт жить, начинают разлагаться. Это непреложная истина. Однако среда, в которую помещён умерший организм, может замедлить разложение. И весьма существенно. Например, в воде разложение длится в два раза дольше, чем в воздухе. А в земле даже в восемь раз. Чем глубже зарыт организм, тем медленнее происходит процесс разложения.

Погребённое в земле тело недоступно для насекомых, питающихся падалью. Разрушающие мёртвую плоть разнообразные микроорганизмы не могут существовать без воздуха. А его под землёй очень мало. Плюс низкая температура. Всё это замедляет биохимические процессы разложения на недели и месяцы. И даже годы. Известны случаи, когда мёртвое тело сохранялось в земле почти без изменений многие десятилетия. Впрочем, данный принцип можно считать универсальным.

Ничто невозможно похоронить навеки. Рано или поздно тайное всегда становится явным.

Глава 1

— Ваша фамилия?

Обветренное лицо женщины в полицейской форме разрумянилось с холода. Её не по росту длинный жёлтый жилет покрывали блестящие капельки тумана, который, казалось, окутал сейчас всю землю. Неприязнь во взгляде означала, что, с её точки зрения, во всём виноват именно я. И в скверной погоде, и в том, что ей приходится так долго стоять под открытым небом.

— Доктор Дэвид Хантер. Я по приглашению старшего следователя Симмза.

Она ещё раз взглянула на меня, затем с нескрываемой досадой уставилась в бумаги на дощечке-планшете, после чего поднесла к губам микрофон рации:

— Тут приехал какой-то Дэвид Хантер, спрашивает старшего следователя.

— Не какой-то Дэвид Хантер, а доктор, — поправил я.

Можно было не стараться. Моим регалиям эта женщина не придавал никакого значения. По рации ей что-то ответили. Сквозь треск и помехи мне не удалось разобрать, что именно, но она с тем же недовольным видом неохотно посторонилась и махнула мне рукой:

— Вон туда, где стоят машины.

— Благодарю вас, — пробормотал я, нажимая на газ.

За ветровым стеклом властвовал туман и вёл себя соответственно, как положено властителю. Неожиданно рассеивался, открывая серую, однообразную вересковую пустошь, а затем обволакивал её своей белой кисеёй. На небольшом, сравнительно ровном участке торфяника находилась стоянка автомобилей, у въезда в которую дежурил полицейский. Он разрешил мне заезжать, и мой «ситроен», подпрыгивая и кренясь, припарковался на свободном месте.

Я выключил двигатель и выпрямился. Поездка была долгой и утомительной. Я гнал всю дорогу без остановок. Хотелось скорее попасть на место и узнать наконец о деле. По телефону Симмз ничего толком не объяснил. Сказал лишь, что найдено захоронение и он приглашает меня консультантом на эксгумацию. Казалось бы, что особенного? Обычная полицейская рутина. Меня довольно часто вызывали для такой работы. Но если речь шла о Дартмуре, то это, несомненно, было связано с Джеромом Монком, насильником и серийным убийцей, признанным виновным в гибели четырёх женщин, из которых три были совсем молодые. Их тела до сих пор не обнаружили. Если найдено захоронение одной, то, вероятно, других убийца зарыл где-то поблизости. Разумеется, мне хотелось участвовать в этой важной операции по выявлению мест захоронения.

— Мало кто сомневался, что тела своих жертв он зарыл где-то в Дартмуре, и вот наконец нашли, — сказал я жене Каре утром перед отъездом, когда мы завтракали в кухне. В этот дом в викторианском стиле на юго-западе Лондона мы переехали год назад, но я до сих пор не мог привыкнуть к нему и не знал, где что лежит. — Куда же ещё он мог их затащить?

— Дэвид! — Кара многозначительно показала мне на дочь Элис, которая сосредоточенно поглощала малиновый йогурт.

— Извини, — пробормотал я. Обычно у меня хватало ума не говорить о своей работе в присутствии нашей пятилетней дочери. Но видимо, сегодня я был очень взволнован.

— А что это значит, жертвы? — спросила Элис тоненьким голоском, отправляя в рот очередную порцию йогурта.

— Это у меня на работе есть такие, — проговорил я, не зная, как отвлечь её внимание.

— А зачем их куда-то тащить? — не унималась она.

— Вот что, милая, — строго произнесла Кара. — Давай заканчивай завтрак. Папе скоро уходить, да и нам надо торопиться, а то опоздаем в школу.

Элис повернулась ко мне:

— Когда вернёшься?

— Скоро. Ты даже не заметишь. — Я наклонился и поднял дочь на руки. — А ты веди себя хорошо и слушайся маму.

— Я всегда веду себя хорошо, — пробурчала Элис и уронила с ложки каплю йогурта на мои бумаги на столе.

Кара ойкнула и засуетилась, вытирая йогурт салфеткой.

— Пятно наверняка останется. — Она посмотрела на меня. — Надеюсь, бумаги не очень важные.

— Конечно. — Я поцеловал смущённую дочь и опустил на пол. Затем собрал бумаги, сунул в папку и обратился к Каре: — Я, пожалуй, пойду.

В холле мы обнялись.

— Сколько там пробуду, пока не знаю, — промолвил я, вдыхая аромат её волос. — Надеюсь, не более двух суток. В общем, буду звонить.

— Поезжай осторожно, — попросила она.

Мои отъезды в нашей семье не являлись новостью. Я работал судебным антропологом, и если где-нибудь обнаруживалось криминальное захоронение, вызывали меня. В последние годы я несколько раз побывал с подобной миссией за границей и изрядно поколесил по Британии. Приятной мою работу назвать трудно, но она необходима, и я гордился приобретённым опытом и своей репутацией. Но повторяю, большого удовольствия от неё не получал. А уж расставание с женой и дочерью даже на несколько дней всегда переживал тяжело.

Вдыхая запах сырости и болота, я вышел из машины и, осторожно ступая по грязной траве, зашагал к багажнику. Достал оттуда из специального ящика одноразовый комбинезон. Обычно их в полиции выдавали, но мне нравилось носить свои. Натянув комбинезон и застегнув молнию, я вынул алюминиевый чемоданчик с инструментом. До недавнего времени я обходился потрёпанным старым саквояжем, но Кара уговорила меня сменить его. Чтобы я имел вид не жалкого коммивояжёра, а солидного профессионала-консультанта.

Как всегда, она была права.

Невдалеке остановился автомобиль, но я шёл вперёд, не обращая на него внимания. Пока не услышал голос:

— Значит, приехал?

Я оглянулся. Из машины появились двое. Один, невысокий, с острыми чертами лица, был мне незнаком, зато со вторым, помоложе, мы были почти приятели. Высокий широкоплечий красавец двинулся ко мне с лёгкой уверенностью атлета. Я удивился, что не сразу узнал яркий «мицубиси» Терри Коннорса.

Вообще-то встреча должна была меня обрадовать, я ведь никого здесь не знал. Но в моих отношениях с Терри существовала какая-то необъяснимая червоточинка, препятствующая свободному общению.

— Я не знал, что ты тоже участвуешь в расследовании.

Терри улыбнулся. Мне показалось, он немного похудел с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Я заместитель старшего следователя. А кто же, по-твоему, замолвил за тебя словечко?

Я с улыбкой кивнул. Когда мы познакомились, Терри Коннорс был инспектором лондонской уголовной полиции, но по работе мы не сталкивались. Его жена, Дебора, лежала на сохранении в одной палате с Карой, и они подружились. А у нас с Терри сразу возникло напряжение. Кроме частичного совпадения профессий, мы не находили точек соприкосновения. Меня раздражали его самоуверенность и высокомерие. Он был невероятно амбициозен, всегда стремился выделиться, отличиться, и нас с Карой очень удивило, когда год назад Терри вдруг перевёлся из Лондона в провинцию. Почему именно, он не объяснил. Говорил что-то о том, что Дебора захотела жить поближе к своим родственникам в Эксетере, но, разумеется, это не могло быть поводом, чтобы ломать карьеру и менять Лондон на графство Девоншир.

В последний раз мы виделись с ними незадолго до его переезда. Поужинали вчетвером в ресторане. Но вечер не удался. Терри и Дебора были какие-то взвинченные, беседа не клеилась, и мы с женой облегчённо вздохнули, когда всё закончилось. Кара и Дебора иногда перезванивались, но Терри я с тех пор не видел.

Похоже, он продвинулся по службе, если возглавляет такое важное расследование. Неудивительно, что Терри похудел.

— А я всё думал, откуда Симмз узнал про меня, — произнёс я, изображая некое подобие благодарности, хотя предпочёл бы обойтись без протекции Терри Коннорса.

— Да, я расхваливал тебя, так что не подведи.

— Постараюсь, — кивнул я, подавив раздражение.

Терри ткнул большим пальцем в мужчину, который был ниже его чуть ли не на голову:

— Это детектив Роупер. Боб, это Дэвид Хантер, судебный антрополог, я тебе о нем говорил. Он спец по гниющим останкам, может рассказывать о них часами.

Детектив улыбнулся, показав неровные, пожелтевшие от табака зубы. Зато глаза у него были умные и острые. Всё замечающие. Когда мы обменялись рукопожатием, на меня пахнуло дешёвым лосьоном после бритья.

— Значит, это по вашей части. — Говорил он с заметным местным выговором. — Конечно, если это то, о чем мы думаем.

— Вот именно! — воскликнул Терри. — Пока ничего не известно. Ступай вперёд, Боб. Я хочу перекинуться парой слов с Дэвидом.

Это было почти откровенным хамством. Взгляд детектива посуровел, но улыбка не исчезла.

— Как прикажете, шеф.

— Ты с этим Роупером будь осторожнее, — произнёс Терри. — Он прихвостень Симмза. Высматривает всё вокруг, вынюхивает и тут же передаёт ему.

— А по поводу захоронения есть сомнения? — спросил я, пропуская мимо ушей его замечание. Оно меня не удивило. Терри редко о ком говорил с уважением.

— Сомнений нет. Большинство уверены, что это работа Монка.

— А твоё мнение?

— Пока не знаю. Для этого тебя и вызвали, чтобы выяснить всё окончательно. И желательно побыстрее. — Он устало вздохнул. — В общем, отправляйся сейчас к Симмзу. Он не любит, когда его заставляют ждать.

— А что он за человек? — поинтересовался я. Мы двигались в сторону полицейских трейлеров.

— Симмз? — Терри вскинул голову. — Порядочная скотина. Сухой и скучный педант. Не терпит возражений. Но не дурак, надо отдать ему должное. Тебе известно, что он ведёт данное дело с самого начала?

Я кивнул. Все знали, что именно Симмз упрятал Джерома Монка за решётку.

— Понятно, почему он так хочет найти захоронения всех жертв маньяка.

— Вот именно. — Терри усмехнулся. — Симмз метит занять пост начальника полиции графства, и, вероятно, через несколько лет у него это получится. Если здесь всё пройдёт гладко.

«Ты тоже надеешься продвинуться вверх, — подумал я, глядя на Терри. — Недаром так нервничаешь сейчас».

Мы подошли к трейлерам, стоящим вдоль просёлочной дороги, которая тянулась от шоссе. Между ними были проложены чёрные толстые кабели. В туманном воздухе отчётливо ощущался запах дизельного топлива от работающих генераторов. Терри остановился у трейлера, где располагался диспетчерский пункт.

— Симмз у захоронения. Иди туда. А вечером, если я приеду вовремя, мы встретимся и выпьем. Ведь жить мы будем в одном мотеле.

— Ты не пойдёшь со мной? — удивился я.

— А чего я там не видел? — Он попытался произнести эти слова равнодушно, но у него не получилось. — Сейчас соберу кое-какие бумаги и поеду. Довольно далеко.

— Куда?

— Расскажу позднее. А пока пожелай мне удачи.

Терри развернулся и вошёл в трейлер. Меня, конечно, немного озадачило, в чём ему понадобилась удача, но я не хотел думать о делах Терри.

Я постоял, рассматривая простирающееся передо мной торфяное болото, поросшее папоротником и колючим утёсником. Примерно в четверти мили отсюда на фоне серого неба отчётливо выделялся холм со скалистой вершиной, о котором упоминал Симмз, указывая его в качестве ориентира.

Чёрная Скала.

В Дартмуре были более высокие и величественные холмы, украшавшие вересковую пустошь. Однако самой заметной среди них являлась Чёрная Скала. Этакая причудливая башенка, будто сложенная из плоских валунов ребёнком великаном. Не чернее остальных, так что название, наверное, было связано с каким-то мрачным событием в прошлом. Звучало оно зловеще и потому полюбилось в последнее время газетчикам. Ещё бы, ведь вблизи Чёрной Скалы, кажется, устроил кладбище для своих жертв Джером Монк.

После звонка Симмза я полазил по Интернету, освежил в памяти детали, связанные с этим человеком. Впрочем, причислить Монка к отряду хомо сапиенс можно было условно. Вот как описывали его журналисты: сирота, отец неизвестен, мать умерла при родах (в некоторых таблоидах её называли первой жертвой маньяка), жил в одном из дартмурских городишек в заброшенном трейлере, пробавлялся случайными заработками, людей сторонился и был склонен к насилию.

И внешность Монк имел характерную, типичную для убийцы.

На фотографиях, сделанных во время процесса, запечатлён гигант увалень с непропорционально крупной, похожей на пушечное ядро головой. Приплюснутый нос, глубоко посаженные чёрные глаза-пуговки, рот, постоянно искривлённый в презрительной усмешке. Уродство усугубляла стриженная наголо голова и глубокая вмятина на лбу. Видимо, родовая травма. Монк обладал невероятной силой и был способен одним ударом убить человека.

Фигурально выражаясь, Монк «оправдал ожидания», поразив своими чудовищными преступлениями не только жителей графства Девоншир, но и всю страну. Первой его жертвой стала Зоуи Беннетт, темноволосая семнадцатилетняя красотка, мечтающая стать моделью. Однажды она ушла в ночной клуб и не вернулась домой.

Через три дня исчезла ещё одна девушка. Линдси Беннетт, сестра-близнец Зоуи.

На сей раз о происшествии газеты сообщили сразу. Для многих стало очевидно, что в Дартмуре действует опасный преступник. А когда сумку Линдси обнаружили в мусорном баке, то надежды, что сестры живы, вовсе отпали. Надо ли говорить, что творилось с родителями. Потерять одного ребёнка — неописуемое горе, а тут ещё второго.

А когда исчезла Тина Уильямс, симпатичная девятнадцатилетняя девушка, тоже темноволосая, возникла настоящая паника. Общественность требовала от полиции немедленно найти и обезвредить маньяка. Но детективам не за что было зацепиться. Преступник не оставил ни единой улики. Правда, уличные камеры наблюдения зафиксировали в месте, где в последний раз видели Линдси Беннетт, а затем Тину Уильямс, белый автомобиль седан. Это же подтвердили несколько свидетелей. Но номеров никто не запомнил.

Пока детективы думали насчёт автомобиля, маньяк сам выдал себя. Его жертвой стала двадцатипятилетняя Анджела Карсон. В отличие от предыдущих она не была ни темноволосой, ни красавицей. К тому же Анджела была глухонемая.

Монк изнасиловал и забил до смерти девушку в её собственной квартире. Соседи услышали через стенку его дикий хохот, вопли жертвы и вызвали полицию. Когда двое патрульных взломали дверь и ворвались в квартиру, они обнаружили там Монка, запачканного кровью девушки и обезумевшего от совершенного злодейства. Полицейские были крепкими, но он вырубил их обоих и исчез. Всё это происходило ночью.

Монка искали везде. Подобных масштабных операций по поимке преступника в истории Соединённого Королевства ещё не было. Но всё напрасно. Не удалось найти ни Монка, ни тел его жертв — близнецов Беннетт и Тины Уильямс. В ходе расследования обнаружили в его трейлере расчёску и губную помаду Зоуи Беннетт. Прошло три месяца, и Монк чуть ли не сам вышел на своих преследователей. Его случайно заметили на торфяниках. Он сидел на обочине просёлочной дороги, весь грязный. Сопротивления аресту не оказал. На процессе признал себя виновным в четырёх убийствах, однако отказался назвать места захоронения своих жертв. Поглядывал исподлобья на публику и презрительно ухмылялся.

Поскольку убийца оказался за решёткой, общественность успокоилась. О Монке стали постепенно забывать. А о том, что тела трёх погибших от его руки девушек так и не нашли, предпочитали молчать. Такое бывает.

И вот теперь ситуация начала проясняться. Похоже, обнаружили первое захоронение, над которым сейчас криминалисты разбили ярко-синюю палатку, напоминающую светящийся маяк на фоне однообразной желтовато-коричневой вересковой пустоши. Это было почти рядом с узкой, запруженной грязью просёлочной дорогой. Не очень далеко от шоссе.

Я постоял несколько секунд под мелкой изморосью, вдыхая резкий запах влажного торфа, а затем направился к палатке.

Глава 2

От дороги к палатке тянулся коридор, образованный натянутой полицейской плёнкой. Сновавшие по нему люди изрядно намесили грязи, так что двигаться приходилось с трудом. У входа в палатку, переминаясь с ноги на ногу, стоял кинолог с собакой, немецкой овчаркой. Она напряжённо следила за моим приближением.

— Мне нужно видеть старшего следователя Симмза, — сказал я, вопросительно посмотрев на кинолога.

Тот не успел ответить. Откинулся полог палатки, и оттуда выглянул некий полицейский чин лет сорока, но начальственный вид делал его старше. На странно гладком для такого возраста лице выделялись усы. Они как бы сглаживали эту нежелательную моложавость и делали похожим на военного. Белый одноразовый комбинезон этого человека не украшал, и он смотрелся в нём нелепо. Когда он отбросил назад защитный капюшон, стали видны чёрные волосы, причём аккуратная причёска была нисколько не потревожена.

— Доктор Хантер? Я Симмз.

Разумеется, кому ещё мог принадлежать этот голос, подчёркнуто официальный и властный. Он пару секунд поелозил по мне тусклым оценивающим взглядом, затем буркнул:

— Мы ожидали вас полчаса назад, — и исчез за пологом.

Вот и познакомились.

Кинолог посторонился, пропуская меня в палатку. Привыкнув к полумраку, я разглядел там нескольких криминалистов в одинаковых белых комбинезонах. Каждый был чем-то занят. Исходящий от синих стенок палатки рассеянный свет придавал предметам таинственный вид. В холодном влажном воздухе пахло затхлостью, свежевскопанной землёй и ещё чем-то менее приятным.

Захоронение находилось в центре. Его освещали поставленные по кругу переносные фонари. Их лучи влажный воздух слегка окутывал паром. Я вгляделся в тёмный торфяной прямоугольник, окаймлённый металлической сеткой, на краю которого стоял на коленях высокий крупный мужчина — наверное, криминалист. Застыв в позе хирурга, оторвавшегося от операции, он внимательно рассматривал только что извлечённый из почвы перепачканный грязью предмет. В принципе это могло быть что угодно — камень, спутанный корень растения, — но если приглядеться как следует, то становилось очевидно, что из мокрой земли торчит почти разложившаяся человеческая рука.

— Патологоанатом здесь был, но уехал по делам, — произнёс Симмз. Я и не заметил, что он стоит рядом. — Вернётся, когда труп будет готов к перевозке. — Старший следователь на секунду замолчал. — Доктор Хантер, это профессор Уэйнрайт, судебный археолог, он будет руководить эксгумацией. Вы наверняка слышали о нём.

Я пристально вгляделся в человека у захоронения. Разумеется, слышал о нём. Профессор из Кембриджа Леонард Уэйнрайт был одним из самых известных судебных экспертов в стране, чей авторитет придавал основательность любому расследованию. Но в академических кругах его недолюбливали. Уэйнрайт имел обыкновение безжалостно расправляться с любым, кого считал конкурентом. Он обрушивался с уничтожающей критикой на все эти, как он выражался, «новомодные течения в криминалистике».

В общем, хорошо было только то, что делал он сам, а всё остальное плохо или очень плохо. Не давала ему покоя и криминальная антропология, делающая в последнее время серьёзные успехи и частично пересекающаяся с его дисциплиной. Я читал статьи профессора и усмехался. Но одно дело сидеть в кресле с журналом в руках, а другое — работать с этим человеком.

Уэйнрайт поднялся, громко щёлкнув артритными коленными суставами. Ему было за шестьдесят — верзила в заляпанном грязью комбинезоне, который с трудом на себя натянул. Он медленно снял с лица маску — его мясистые пальцы в белых латексовых перчатках напоминали сардельки, — открыв грубо вылепленное лицо римского патриция, и произнёс с холодной улыбкой:

— Рад знакомству, доктор Хантер. Уверен, что получу удовольствие от работы с вами.

Голос у него был громкий и гулкий, свойственный прирождённым ораторам. Я изобразил на лице улыбку.

— И я тоже.

— Лесник с помощником обнаружили это захоронение вчера вечером, — сказал Симмз, поглядывая на торчащий из земли предмет. — Как видите, неглубокое. Слой земли очень тонкий, фута через три начинается скала. В таких местах покойников не хоронят. Но к счастью, убийца этого не знал.

Я опустился на колени, чтобы осмотреть почву, из которой высовывалась сгнившая человеческая рука.

— О, торф. Тут всё может быть по-иному.

Уэйнрайт промолчал, лишь сдержанно кивнув. Как археолог, он, наверное, знал о свойствах торфа замедлять разложение.

— Похоже, дождём смыло верхний слой почвы, и обнажилась рука. Её-то и увидели лесник с помощником, — продолжил Симмз. — Они, конечно, покопались тут немного, желая убедиться, что это человеческое захоронение.

— Слава Богу, что не сильно напортили, — заметил Уэйнрайт и посмотрел на меня.

Я разглядывал руку, вернее, то, что от неё осталось, — кистевые кости. Почти все мягкие ткани обглодали животные. Отсутствовали первые два пальца. Неудивительно. Ведь здесь побывали лисы, а также вороны и чайки.

Меня заинтересовало одно обстоятельство. Кистевые кости были сломаны. Не перегрызены зубами животных, а именно сломаны.

— Кто-то из обнаруживших захоронение, вероятно, наступил на руку, когда копал, — сказал я.

— Нет, — возразил Симмз. — Они утверждают, что действовали очень осторожно. А в чём дело?

— Да вот, пальцы сломаны. Но животные тут ни при чём.

— Да, я заметил, — медленно проговорил Уэйнрайт.

— Вы думаете, это существенно? — спросил Симмз.

— Судить пока рано, — быстро ответил за меня Уэйнрайт. — Если только у доктора Хантера есть какие-то соображения?

Я не собирался высказывать никаких соображений.

— Пока нет. А нашли ещё что-нибудь?

— Две небольшие кости рядом с захоронением. Но они не человеческие. Их вам покажут. — Симмз посмотрел на часы: — Мне пора на пресс-конференцию. Профессор Уэйнрайт введёт вас в курс дела. Вы будете работать под его непосредственным руководством.

Всё правильно. Эксгумацией должен руководить судебный археолог. А затем своё слово скажет патологоанатом. Но мне не нравилась перспектива становиться ассистентом Уэйнрайта.

— А нельзя ли, чтобы профессор выполнял свою работу, а я свою?

Симмз холодно посмотрел на меня.

— Доктор Хантер, мы с Леонардом давние знакомые. Работали вместе по многим делам. И должен добавить, весьма успешно.

— Я не…

— Вас рекомендовали с самой лучшей стороны, но мне нужна сплочённая команда. Довести до конца это расследование для меня очень важно. Понимаете?

— Да.

— Вот и прекрасно. Да, Джером Монк за решёткой, но моя работа завершится, когда мы отыщем останки его жертв и передадим родственникам. Возможно, мы нашли захоронение одной из них. — Симмз посмотрел на меня со значением. — Итак, надеюсь, мы договорились. Оставляю вас, джентльмены, работайте спокойно. — И он скрылся за полами палатки.

Мы помолчали, затем Уэйнрайт театрально воскликнул:

— Итак, доктор Хантер, давайте начнём!

* * *

Время тянулось медленно. Порой казалось, будто оно вообще остановилось в этой палатке. Тёмный торф неохотно расставался со своей добычей, цеплялся за полуразложившуюся плоть, не отпускал. Границы захоронения, сделанные в обычной почве, определить несложно. Место, откуда земля была извлечена, а затем возвращена, отличается от соседних участков. Если это торф, то всё гораздо сложнее. Он пропитан водой, как губка, не крошится и не разваливается, как иные виды почвы. Для работы с ним нужно быть внимательным и умелым.

Уэйнрайт был и тем и другим.

Я бы не удивился, если бы он вообще отказался от моей помощи, но он принял её охотно. Отбросив предубеждение, я был вынужден оценить, насколько хорош в своём деле этот криминалист-археолог. Его большие руки оказались ловкими и проворными. Они осторожно, с хирургической точностью соскабливали мокрый торф, обнажая останки человеческого тела. Мы стояли на коленях рядом, на металлических пластинах, которыми были выложены края захоронения, постепенно извлекая из земли погребённое там тело.

Наконец Уэйнрайт нарушил молчание, показав мне на лопатке разрубленного пополам земляного червя:

— Удивительные существа, эти Allolobophora. Казалось бы, простейший организм, ни мозга нет, ни нервной системы. Разрубишь его на несколько частей, а ему хоть бы что. Живёт себе и в ус не дует. Конечно, это миф. Но вот вам и урок — не верьте всему, что говорят.

Он отбросил червя в сторону, положил лопатку и поморщился.

— Проклятый артрит, не даёт покоя. Вам, молодым, слава Богу, подобное неведомо. Вы из Лондона?

— Да. А вы?

— Я местный. Из Торбея. Отсюда недалеко. Вы тащились сюда несколько часов, верно? — Он потёр поясницу. — Ну и как вам наш Дартмур?

— Уныло тут. И мрачно.

— О, приезжайте сюда в другое время года. Эта земля — Божий дар, особенно для археолога. Здесь найдена самая обширная коллекция артефактов бронзового века в Британии, а все эти поросшие вереском холмы — настоящий промышленный музей. Старинные свинцовые и оловянные рудники прекрасно сохранились, как мухи в янтаре. Прелесть! Во всяком случае, для динозавра вроде меня. Вы женаты?

— Да.

— Разумно поступили. Хорошая женщина помогает сохранить рассудок. А вот каково им при этом приходится — другой вопрос. Моя жена определённо заслуживает медали, о чем постоянно мне напоминает. — Он усмехнулся. — Есть дети?

— Дочь Элис, пять лет.

— Хороший возраст. У меня двое дочерей, но обе уже улетели из гнезда. Так что наслаждайтесь ребёнком, пока можно. Поверьте мне, десять лет пролетят незаметно, вы и оглянуться не успеете, а ваша маленькая девочка куда-то подевалась.

Я улыбнулся:

— Ну, нам ещё до этого далеко.

— Вот-вот, я и говорю, получайте удовольствие. И позвольте дать вам совет.

— Пожалуйста.

— Всегда придерживайтесь принципа: дом отдельно, работа отдельно. Пришли домой — забудьте о работе. Все эти ужасы и мерзость. Забудьте. Это всего лишь работа. — Он взял лопатку и повернулся к захоронению. — Вообще-то я кое-что о вас знаю. Ведь вы по образованию врач?

— Да, у меня диплом врача, но я переквалифицировался в антрополога. А с кем вы разговаривали обо мне?

Уэйнрайт наморщил лоб:

— Что-то не могу припомнить. Память подводит. Думаю, вас упомянул в беседе кто-то на конференции криминалистов. Речь шла о новом поколении, добившемся успеха. В числе других назвали и вас.

Не скрою, я был польщён.

— Приличный скачок вы сделали — от медицины до антропологии, — продолжил он, деловито работая лопаткой. — Полагаю, вы учились в США. Исследовательский центр в Теннесси?

— Да, я провёл год там, в антропологическом исследовательском центре.

Это было ещё до встречи с Карой, когда я решил переключиться с живых на мертвецов. Можно было ожидать, что профессор Уэйнрайт отпустит в адрес центра какое-нибудь пренебрежительное замечание, но этого не случилось.

— Весьма приличное заведение. Но не для меня. Должен признаться, терпеть не могу каллифоридов. Противные существа.

— Я тоже не большой их поклонник, но они приносят пользу.

Каллифориды, они же мясные мухи-падальницы. По их поведению легко проследить за этапами разложения плоти.

— Да. Жаль, что в процессе разложения этого тела они участия не принимали. Для них тут слишком прохладно. — Он показал лопаткой на останки, которые мы успели с ним извлечь. — Итак, каково ваше мнение?

— Я предпочёл бы его высказать, когда тело доставят в морг.

— Конечно. Но я уверен, вы уже сделали кое-какие выводы.

Его лицо закрывала белая маска, но чувствовалось, что он улыбается. У меня не было желания рассуждать сейчас на данную тему, потому что когда останки очистят от земли и промоют, они будут выглядеть иначе. Но в палатке, кроме нас, никого не было, и Уэйнрайт оказался вовсе не таким страшным, как я ожидал. К тому же хотелось дать ему понять, что он не единственный, кто в этом разбирается. Ходили слухи, будто он считает криминальную антропологию чуть ли не лженаукой.

Я присел на корточки, размышляя над тем, что лежало перед нами.

Торф — уникальная субстанция. Он состоит из гниющих и сгнивших растений, а также останков животных и насекомых, и большинство населяющих землю бактерий и насекомых существовать в нем не могут. Данная среда для них враждебна. Помещённые в него органические вещества благодаря низкому содержанию кислорода и высокой кислотности, напоминающей уксус, подвергаются эффективному дублению, как образцы в лабораторном сосуде. На севере в болотных торфяниках найдены сохранившимися огромные туши мамонтов с бивнями. Трупы людей сотни лет лежали в торфе неповреждёнными вопреки всем законам природы. В пятидесятые годы двадцатого века в деревне Толлунд в Дании обнаружили труп мужчины с верёвкой на шее, который настолько хорошо сохранился, что поначалу решили, будто это жертва недавнего преступления. Потом выяснили, что человека действительно убили, но чуть ли не тысячу лет назад.

Но свойства, делающие торф благом для археологов, криминалистам вредили, существенно затрудняя определение точного времени наступления смерти. Впрочем, в данном случае я сомневался, что это окажется серьёзной проблемой. Извлечена была примерно половина трупа. Он лежал на боку, скорчившись в позе зародыша с высоко поднятыми коленями. С торса свисал тонкий женский топик, сквозь который просвечивали контуры лифчика. На бёдрах болталась современная короткая юбка. На извлечённой правой ноге туфля на высоком каблуке.

Всё было покрыто затвердевшим черным торфом, но не мешало видеть, насколько ужасно изуродовано тело. Сквозь грязную материю отчётливо проглядывались очертания сломанных рёбер и конечностей. Под слипшимися спутанными волосами я видел деформированный череп, раздавленные нос и скулы.

— Пока могу лишь констатировать очевидное, — произнёс я.

— Например?

Я пожал плечами.

— Женщина. Впрочем, возможно, и транссексуал, хотя вероятность этого ничтожна.

Уэйнрайт вздохнул:

— Боже! В моё время никому даже в голову не приходило рассматривать подобную возможность. Как всё изменилось. Пожалуйста, продолжайте.

— Пока трудно определить, как давно его здесь захоронили. Разложение объясняется тем, что лежало оно не глубоко от поверхности. Это позволяло более или менее активно действовать аэробным бактериям, живущим в кислородной атмосфере.

Уэйнрайт кивнул, соглашаясь.

— То есть захоронить тело вполне мог Монк? Не более двух лет назад?

— Наверное. Но давайте пока воздержимся от конкретных оценок.

— Хорошо. А как повреждения?

— Сейчас рано говорить, были они сделаны до наступления смерти или после, но девушку сильно искалечили. Очевидно, с применением какого-то орудия. Трудно представить, чтобы кто-нибудь мог сломать кости голыми руками.

— Даже Джером Монк? — Уэйнрайт улыбнулся. — Тут гадать нечего, Дэвид. Его работа.

— Я решу это окончательно, когда можно будет внимательно осмотреть скелет.

— Вы осторожный человек, мне это нравится. Но девушка, судя по одежде, была того же возраста, что и его жертвы. Короткие юбки носит молодёжь не старше двадцати одного года.

— Но…

Он гулко хохотнул.

— Знаю, знаю, всё надо тщательно изучить, но тут, кажется, ответ лежит на поверхности. Девушка жестоко избита до смерти и обнаружена похороненной на заднем дворе Джерома Монка. Дорогой мой, если перед вами незнакомый предмет, который выглядит как рыба и пахнет рыбой, что это такое?

Его манера говорить меня раздражала, но он был прав.

— Подобное возможно.

— Ладно, с этим решили. Теперь осталось выяснить, которая из них. Одна из близнецов Беннетт или Уильямс?

— Определим по одежде.

— Правильно, но в этом, уверен, вы разбираетесь лучше меня. — Уэйнрайт усмехнулся. — Так что выкладывайте. И не надо смущаться, вы же не в суде свидетельствуете.

Ну что мне оставалось делать?

— Сестры Беннетт были высокие. Стройные девушки модельного типа. А эта несчастная ростом пониже. Сейчас её тело согнуто, но о росте можно судить по длине бедренных костей. Полагаю, девушка имела рост не более ста шестидесяти сантиметров.

Конечно, я немного загнул насчёт точности определения роста по длине бедренной кости. Но у меня на подобное намётан глаз.

Уэйнрайт задумался.

— Черт возьми, как я сам не заметил!

— Но пока ничего не ясно. Только предположение.

Он метнул на меня взгляд, отнюдь не такой весёлый, каким был минуту назад, затем гулко рассмеялся.

— Вы правы. Это скорее всего Тина Уильямс. — Уэйнрайт деловито взял свою лопатку. — В любом случае давайте её выкопаем. — Он сказал это с таким видом, будто разговор затеял я, а он наконец-то его остановил.

Мы долго молча работали. Вскоре к нам подключился криминалист, выгребавший из могилы торф. Тело было полностью извлечено к вечеру, когда стемнело. Появился Симмз с патологоанатомом, которого представил как доктора Пири.

Миниатюрный человечек. Если смотреть сзади, то можно принять за ребёнка. А повернётся — видно, что старик. Лицо морщинистое, глаза за очками в золотой оправе в форме полумесяца проницательные и внимательные. Он подошёл к краю захоронения, встал рядом с гигантом Уэйнрайтом, и мне невольно пришло на ум сравнение — домашняя собачка и крупный датский дог.

— Добрый вечер, джентльмены. О, я вижу, вы закончили. — Голос у него был звучный. Я ещё ничего о нём не знал, но было ясно — Пири компетентен в своём деле на все сто процентов.

— Да, останки мы извлекли. Остальное завершат криминалисты. — Вдвоём стоять там было тесно, и Уэйнрайт отошёл в сторону. Мне показалось, неохотно.

— Ну что ж… — Доктор Пири склонился над трупом. — Мило, очень мило…

Непонятно было, имеет ли он в виду факт извлечения останков или сами останки. Патологоанатомы — народ странный. Пири, похоже, не исключение.

Отойдя от захоронения, Уэйнрайт опустил маску и заговорил, как бы размышляя сам с собой:

— Это девушка, лет девятнадцати-двадцати, судя по одежде. — Он насмешливо скривил рот. — Доктор Хантер предположил, что это может быть транссексуал, но, я думаю, данную версию мы можем отбросить.

Я удивлённо посмотрел на него.

— Вполне, — буркнул Симмз.

— Она сильно искалечена, — продолжил Уэйнрайт, оживляясь. — Вероятно, преступник орудовал дубинкой, но я допускаю, что он мог проделать такое и голыми руками. Скорее всего он необыкновенно силён.

— Об этом пока рано судить, — заметил Пири.

— Да, — мягко согласился Уэйнрайт. — Это выяснится после изучения трупа. Но если вы спросите меня, сколько времени девушка пролежала здесь, то я отвечу, что не более двух лет.

— Вы уверены? — резко спросил Симмз.

Уэйнрайт вскинул руки.

— Да. Достаточно сравнить степень разложения трупа и условия его пребывания в торфянике.

Я с удивлением смотрел на него. Симмз удовлетворённо кивнул.

— То есть это одна из жертв Монка?

— Именно так. И я бы рискнул предположить, что это Тина Уильямс. У достаточно рослых сестёр Беннетт бедренные кости должны быть длиннее. Если память мне не изменяет, то рост погибшей Тины Уильямс был метр шестьдесят. Судя по длине бедренных костей, эта девушка, — он указал в сторону лежащих на краю захоронения останков, — вот такого роста. И повреждения у неё сходные с теми, какие Монк нанёс Анджеле Картер.

Карсон, фамилия у Анджелы была не Картер, а Карсон. Но я был настолько зол, что не стал его поправлять. Уэйнрайт бессовестно пересказал сейчас то, что услышал от меня. Понимая, что протестовать я не стану. Какая мелочь!

— Совершенно определённо идентифицировать личность трупа будет достаточно трудно, — проговорил Пири.

Уэйнрайт пожал плечами:

— Ну что ж, назовите это обоснованной догадкой. Но я считаю, что двигаться нам нужно в данном направлении. — Он вопросительно посмотрел на Симмза.

Старший следователь возбуждённо хлопнул ладонями по бёдрам.

— Согласен. Доктор Пири, как скоро вы подтвердите, является ли погибшая Тиной Уильямс?

— Всё зависит от состояния останков, после того как они будут очищены. — Тщедушный патологоанатом обратился ко мне: — Я сделаю это быстрее, если мне будет помогать доктор Хантер. Травмы скелета по его части.

Я кивнул, но потрясение от того, что сделал Уэйнрайт, не проходило.

— Хорошо, — равнодушно произнёс Симмз. Казалось, больше его здесь ничего не интересует. — Чем раньше мы объявим, кто тут захоронен, тем лучше. И можно надеяться, что Монк и близнецов зарыл где-то поблизости. — Он повернулся к археологу: — Отличная работа, Леонард, спасибо. Передайте привет Джин. Мы вас ждём в воскресенье на ленч. Приходите, если свободны.

Уэйнрайт улыбнулся:

— С удовольствием.

Затем Симмз обратился ко мне, словно что-то вспомнив:

— Вы хотите что-нибудь добавить?

Я взглянул на Уэйнрайта. Он смотрел на меня с видом удовлетворённого хищника, будто говоря: «Ну что ж, давай, затевай скандал, любопытно, как у тебя получится».

— Нет, — ответил я.

— Ну тогда я пошёл. Завтра начнём пораньше, — произнёс Симмз.

Глава 3+

Я ехал в мотель, весь дымясь от злости. Городок назывался Олдвич и был расположен в нескольких милях от Чёрной Скалы. Мне сообщили, что добираться туда менее двадцати минут, но у меня ушло в три раза больше времени. Наверное, свернул не в том месте. Сказалась усталость, да и настроение было паршивое. Надо же, позволил Уэйнрайту провести себя как простачка. А ведь я знал, что этот человек представляет собой.

Я вырулил к стоянке. Сквозь испещрённое капельками дождя ветровое стекло с трудом читалась вылинявшая вывеска: «Приют одиноких странников». Однако внешний вид мотеля претенциозности названия не оправдывал. На стенах отслаивалась краска, крыша покосилась. Внутри запах застоялого пива, потёртый ковёр на полу, на стенах дешёвый декоративный орнамент в виде конской упряжи. В баре пусто, камин не затоплен. Неприглядное зрелище. Но мне доводилось останавливаться в местах и похуже.

Хозяин заведения, лет пятидесяти, худой, но с изрядным брюшком, толкнул ко мне по истёртой барной стойке ключи со сломанным брелоком и с кислым видом сообщил:

— Если хотите поесть, то поторопитесь. Через двадцать минут мы обслуживание заканчиваем.

Номер был примерно таким, как я ожидал. Не слишком чистый, но и жаловаться вроде не на что. Скрипучий матрац — я в этом сразу убедился, как только поставил на кровать сумку, — ванная комната, совмещённая с туалетом, без душа. Сантехника ржавая.

Но умывание и еда могли подождать. Вначале надо позвонить домой. Я сел на стул и достал мобильник. Я всегда старался звонить в одно и то же время, чтобы Элис воспринимала это как часть распорядка дня. Кара, по профессии врач-рентгенолог, работала в больнице три дня в неделю и всегда могла выкроить время, чтобы забрать дочку из школы во время моих командировок. Когда она забеременела, мы долго обсуждали, как быть с её работой. С ребёнком мы намеревались подождать ещё несколько лет, желая накопить денег, но не получилось. Впрочем, ни она, ни я об этом не жалели. Когда Элис пошла в подготовительный класс, я не стал возражать, чтобы Кара вернулась в больницу на неполный рабочий день. Работа ей нравилась, да и дополнительные деньги не мешали.

— Ты позвонил вовремя, — сказала Кара. — Тут кое-кто заявил, что не пойдёт спать, пока не поговорит с тобой. Передаю трубку.

— Папа, я нарисовала для тебя сюрприз.

Я улыбнулся.

— Ещё одну лошадь?

— Нет, наш дом. Но шторы в нем жёлтые, потому что мне такие нравятся больше. Мама говорит, что и ей тоже.

Слушая восторженный голосок дочери, я чувствовал, как исчезает расстройство от общения с профессором Уэйнрайтом. Наконец Кара отобрала у дочери трубку и отослала чистить зубы.

— Как дела?

— Нормально. Тут, оказывается, работает Терри Коннорс, он заместитель старшего следователя. По крайней мере одно знакомое лицо.

— Терри? Попроси, чтобы он передал от меня большой привет Деборе. Сколько ты там пробудешь?

— Пару дней, а там видно будет.

Мы говорили до тех пор, пока не пришло время укладывать Элис спать. Затем я умылся, переоделся и спустился в бар, совсем забыв о предупреждении хозяина. Двадцать минут уже почти истекли.

При моем появлении он многозначительно посмотрел на часы:

— Ещё две минуты, и вы бы опоздали.

— А я вообще везунчик.

Хозяин кинул на меня недовольный взгляд и, плотно сжав губы, отправился выполнять мой заказ.

В баре появились посетители, скорее всего полицейские из команды Симмза. За столом неподалёку сидела молодая женщина с раскрытой папкой. Читала, рассеянно тыкая вилкой в тарелку. Рядом столик был свободен, и я сел за него со своей выпивкой. Она продолжала читать, не обращая внимания.

Явился хозяин со столовыми приборами.

— Этот столик заказан.

— На нём не написано.

Он недовольно скривил губы.

— И всё же вам придётся пересесть.

Я не стал спорить и приблизился к молодой женщине:

— Вы не возражаете?

Она не ответила. Хозяин с шумом положил передо мной столовые приборы и удалился. Посетительница наконец подняла голову. Я смущённо улыбнулся:

— Сервис тут ненавязчивый.

— Не делайте выводов, пока не попробуете здешнюю еду. Тогда впечатление будет полным. — Она захлопнула папку. Мне показалось, с раздражением.

— Наверное, мне следует найти другое место, — произнёс я. — Не хочу вам мешать.

Пару секунд она молчала, а потом махнула рукой.

— Всё в порядке, я уже закончила ужин. — Женщина отодвинула тарелку.

Незнакомка была хороша собой, но красота её была скромной. Линялые джинсы, свободный свитер, зачёсанные назад густые золотисто-каштановые волосы, перетянутые простой ленточкой. Похоже, её совершенно не заботило, как она выглядит, да в этом и не было необходимости. Моя жена Кара была такой же. Что бы ни надела, всё на ней смотрелось красиво.

Я покосился на папку на столе. В таких хранят полицейские документы.

— Вы из поисковой группы?

Она демонстративно сунула папку в сумку и холодно спросила:

— Вы репортёр?

Её вопрос удивил меня.

— Нет. Извините, я не представился. Дэвид Хантер, судебный антрополог. Приглашён для работы старшим следователем Симмзом.

Она с облегчением улыбнулась:

— Прошу меня извинить. Тут ведь крутятся репортёры, выспрашивают насчёт расследования. Да, я тоже работаю у Симмза. — Она протянула руку. — Софи Келлер.

Её пожатие было крепким. Очевидно, привыкла общаться с полицейскими, среди которых большинство мужчины.

— Чем вы занимаетесь, Софи?

Она улыбнулась. Очень славная у неё оказалась улыбка.

— Я психолог, моя специальность — поведение преступников.

— Правда?

Софи рассмеялась.

— Да.

— То есть вы составляете психологический портрет преступника?

— Не только. Сюда входит и анализ мотивов, и стратегия допроса подозреваемых, и многое другое.

— А как получилось, что вы не присутствовали сегодня у захоронения?

— Понимаете… — Она задумалась. — Я полагаю, для вас не секрет, что Симмз надеется найти поблизости захоронения и иных жертв Монка. Меня пригласили помочь в поисках, указать наиболее вероятные места нахождения захоронений. Моя специальность включает и поиск криминальных трупов.

— Как вы это делаете?

В последнее время были разработаны методы определения захоронений человеческих тел. Специальная авиасъёмка с применением термального оборудования и кое-что другое, однако точность оставляла желать лучшего, особенно в таких местах, как Дартмур. И я не понимал, чем тут может помочь психолог, пусть и криминалист.

— О, у меня есть свои секреты, — произнесла она. — Но теперь вы знаете кое-что о моей специальности. Расскажите о своей.

Я посвятил её в детали своей работы, прервавшись, когда хозяин принёс мой ужин. Он поставил передо мной тарелку, видимо, не рассчитав силу. Немного подливки выплеснулось на стол. Вернее, коричневая маслянистая субстанция, похожая на подливку.

Я пошевелил вилкой месиво из переваренных овощей и серого мяса.

— Думаю, вы зря отказались от копчёного лосося и фуагра в пользу этого блюда, — заметила Софи.

— Суровость окружающей природы требует суровой и простой пищи, — усмехнулся я, принимаясь за еду. — Откуда вы?

— Родилась в Бристоле, сейчас живу в Лондоне. Дартмур знаю хорошо, приезжала сюда на каникулы, когда была школьницей. Мне очень нравится, как вы удачно выразились: суровость здешней природы. Когда надоест то, чем занимаюсь сейчас, может, перееду сюда.

— Я в Дартмуре впервые, но немного знаю Бристоль. Там в окрестностях есть чудесные места. Моя жена из Бата.

— Вот как.

Мы улыбнулись друг другу, понимая, что границы нашего знакомства очерчены. Теперь, когда выяснилось, что я женат, можно расслабиться и вести себя свободно.

Софи была интересной собеседницей, остроумной и смешливой. Она поведала о себе, о своих планах на будущее, а я рассказал ей о Каре и Элис. Монка в разговоре мы не упоминали. Не очень приятная тема.

Я почувствовал чей-то взгляд и поднял голову. К нам направлялись Терри с Роупером. Терри удивлённо вскинул брови, увидев нас за одним столом.

— Не знал, что вы знакомы.

Софи напряжённо улыбнулась.

— Только что познакомились. Дэвид рассказал мне, чем занимается. Очень интересно.

— Да уж, — буркнул Терри.

Я кивнул ему и Роуперу:

— Садитесь, давайте немного выпьем.

— У нас нет времени, — произнёс Терри. — Мы зашли, чтобы сообщить тебе новость. — Он обратился к Роуперу: — Возьми пива, Боб.

— Какую новость? — спросил я.

— Помнишь, утром я сказал тебе, что уезжаю? — Терри делал вид, будто не замечает Софи. Словно её вообще не было. — Так вот, я был в тюрьме, беседовал с Джеромом Монком.

Теперь понятно, почему Терри утром был таким возбуждённым.

Софи неожиданно вскочила.

— Ты с ним беседовал? А почему не позвали меня?

— Об этом спроси у Симмза!

— Невозможно поверить, — выкрикнула Софи в ярости, — что ты поехал говорить с Монком без меня! Глупо пригласить психолога и не использовать.

Лицо Терри потемнело.

— Я уверен, старшему следователю очень понравится твоё мнение о его умственных способностях.

— Так что у тебя за новость? — вмешался я, пытаясь предотвратить ссору.

Терри зло взглянул на Софи и повернулся ко мне:

— Монк заявил, что согласен сотрудничать.

— То есть?

Терри помолчал пару секунд, будто собираясь с мыслями.

— Поможет найти другие захоронения.

Глава 4

Двигающийся по узкой дороге тюремный фургон, сопровождаемый полицейскими автомобилями и мотоциклами с включёнными синими проблесковыми маячками, миновал заросшие кустарником развалины старого оловянного рудника, о котором упоминал Уэйнрайт. Он несколько раз подпрыгнул на ухабах и остановился у только что приземлившегося вертолёта, винты которого ещё продолжали лениво крутиться. Из автомобилей выпрыгнули вооружённые полицейские. Следом открылась передняя дверь тюремного фургона, откуда вылезли два охранника и направились к задней двери. Группа полицейских их заслоняла, но через несколько секунд дверь распахнулась и оттуда появился человек. Тюремные охранники вместе с полицейскими быстро сформировали вокруг него защитный кордон, но всё равно похожая на белый футбольный мяч крупная выбритая голова была хорошо видна. Человек возвышался над окружающими. Его повели к вертолёту. Он начал неуклюже подниматься по ступенькам в кабину и неожиданно поскользнулся, упав на колено. Высунувшиеся из кабины вертолёта крепкие руки подхватили его и поставили на ноги. На секунду он оказался полностью виден — бесформенная фигура в тюремной куртке.

Затем преступник исчез внутри, и дверь кабины захлопнулась. Несущие винты вертолёта завращались быстрее, он поднялся с земли, чуть покачнулся и, развернувшись, двинулся над вересковой пустошью, вскоре превратившись в чёрную точку на сером небе.

Терри опустил бинокль.

— Ну как?

Я пожал плечами, глубже засовывая руки в карманы куртки.

— Прекрасно. Но лучше бы он не оступался. Где ты нашёл такого двойника?

— Работает в главном управлении. Единственный у нас безволосый полицейский с похожей комплекцией. На самом деле на Монка нисколько не похож, но, по-моему, сыграл свою роль хорошо.

— А стоило это возни?

— Да. Иначе бы придурки, репортёры свободной прессы, беспрестанно путались под ногами и мешали работать. А так они немного пофотографируют и успокоятся.

Что ж, Терри прав. Несмотря на то что всё делалось в тайне, слух о том, что в поисках захоронений станет участвовать Монк, быстро распространился среди журналистов. Не пускать их в Дартмур было невозможно, пришлось отвлекать внимание с помощью ложной цели.

— А вот и настоящий, — произнёс Терри, глядя в бинокль.

Примерно в миле отсюда в нашем направлении быстро двигались несколько автомобилей и фургон. Он посмотрел на часы.

— Пошли. Скоро начнётся работа.

* * *

На оформление необходимых бумаг, позволяющих временно выпустить Монка из тюрьмы, ушло два дня. Значительную часть этого периода я провёл в морге. Когда останки девушки тщательно очистили от земли и торфа, передо мной открылись увечья, которые нанёс ей преступник.

Легче было назвать кости, которые он не сломал. В некоторых местах они держались лишь на ещё не полностью разложившихся сухожилиях и мягких тканях. Такое, наверное, могло случиться во время какой-нибудь ужасной автомобильной катастрофы, и просто не верилось, что это намеренно сделал человек.

— Причину смерти указать невозможно, — произнёс доктор Пири невозмутимым тоном. — Она могла умереть от чего угодно. Повреждены почти все внутренние органы, сломана подъязычная кость и несколько шейных позвонков. К летальному исходу, несомненно, привели бы повреждения грудной клетки. Сломанные ребра наверняка пронзили бы сердце и лёгкие. Впрочем, раны у молодой дамы были настолько тяжёлыми, что она должна была умереть от болевого шока.

Надо же, «молодая дама». Как старомодно он выразился. Пожилой патологоанатом нравился мне всё больше.

Он слабо улыбнулся.

— Как я сказал вчера, повреждения скелета — это больше по вашей части, доктор Хантер. Я не исключаю удушения, но удары по голове оказались настолько сильными, что в любом случае не выдержал бы ни позвоночник, ни подъязычная кость. Преступник, очевидно, был в сильной ярости.

— А как эти травмы в сравнении с нанесёнными Анджеле Карсон?

Сегодня утром я получил копию протокола вскрытия и не имел возможности его прочитать, но сходство повреждений было явным.

— К сожалению, признаки сексуального насилия выявить не удалось. Слишком деградировали мягкие ткани. Я надеялся на торф, но мелкое захоронение сработало против нас. Жаль. — Он усмехнулся. — У Анджелы Карсон тоже много черепных и лицевых травм, хотя они не так тяжелы, как эти. Но тогда, кажется, Монку помешала полиция.

Я посмотрел на лежащие на прозекторском столе останки несчастной девушки. Было жутковато от того, что черты её лица уже не выглядели человеческими. Лицо раздавлено как яичная скорлупа, кожа и мягкие ткани смешаны со сломанными костями скул и носа, превращены в пульпу.

— Психологи считают, что убийцы так издеваются над лицами своих жертв из-за ощущения вины перед ними. Их выводят из себя взгляды жертв, они не могут этого вынести. — Доктор Пири посмотрел на меня. — Как вам такое объяснение?

— Не хуже любого другого, — ответил я. — Но не могу представить подобных чувств у Джерома Монка.

— Пожалуй. В данном случае причина — либо темперамент безумца, либо садизм. Не исключено, что преступник получал от этого удовольствие. Честно говоря, я не знаю, что более чудовищно.

Не знал и я. Чтобы убить несчастную девушку, достаточно было и малой частицы приложенной силы. Преступник не только забил жертву до смерти, он просто растёр её в порошок. Невиданное сверхубийство.

Я ожидал, что патологоанатом оставит меня работать с ассистентом, но он тоже принял участие в очистке скелета от грязи и остатков мягких тканей. Затем скелет нужно было соответствующим образом расчленить и погрузить в ёмкости с очищающим раствором. Эта часть моей работы, конечно, была необходима, но удовольствия не доставляла. А Пири хоть бы что.

— Знаете, я люблю смотреть, как работает коллега, — признался он, аккуратно срезая с кости сухожилие. — Всегда замечаешь что-нибудь новое. Сейчас таких, как я, осталось немного.

Наконец мы закончили работу. В том, что это Тина Уильямс, сомнений не было. В последний раз эту девятнадцатилетнюю девушку видели в торговом центре небольшого городка на севере Дартмура. На ней были одежда и украшения те же самые, что и обнаруженные в захоронении. К тому же она несколько раз посещала стоматолога, и её идентифицировали по зубам. Нижняя и верхняя челюсти у неё были раздроблены, большинство зубов выбиты, но того, что осталось, оказалось достаточным для идентификации. Монк не знал, что его жертву могут определить по зубам, или ему это было безразлично.

Кроме того, он вряд ли ожидал, что захоронение найдут.

Я подробно описал в отчёте травмы, нанесённые преступником Тине Уильямс. Они были ужасны. Переломы ключиц и большей части рёбер, а также кистей обеих рук можно было отнести к категории простых, а вот лицевые кости имели так называемые переломы Лефорта. Это когда сила от удара рассеивается из-за того, что задняя часть черепа упирается во что-то мягкое и потому остаётся неповреждённой. Видимо, девушка лежала лицом вверх на мягкой земле.

Меня удивило, что она не пыталась загородиться от ударов. В этом случае предплечье поднимается, и удар принимает локтевая кость. Происходит клиновидный перелом, медики называют его парирующим. Здесь же переломы локтевой и лучевой костей обоих предплечий были иными. Это означало, что в момент ударов Тина Уильямс либо была уже мертва, либо находилась без сознания, либо Монк её связал.

Я склонялся к первому варианту. Всегда хочется надеяться на лучшее.

Оставалось ответить на вопрос, орудовал ли преступник голыми руками или нет. Разумеется, Монк был достаточно силен, чтобы проделать всё без всяких ухищрений, но лобные кости черепа Тины Уильямс имели отчётливо искривлённые переломы. Причём широкие, какие вызывает, например, удар молотка. Более вероятным мне казался вариант, что преступник раздавил ей лицо каблуком ботинка.

Он её топтал.

Насильственная смерть — это всегда ужасно, но тут степень жестокости не укладывалась ни в какие рамки человеческого поведения.

И вот сейчас мне предстояло встретиться с преступником, который это совершил.

* * *

После того как стих шум вертолёта, мы с Терри вернулись в небольшой лагерь, организованный на относительно ровной площадке среди торфяника. Там стояли полицейские автомобили и трейлеры. На дощатый тротуар из щелей постоянно вытекала чёрная грязь, и надо было идти по нему осторожно, чтобы не поскользнуться.

Я не собирался задерживаться в Дартмуре, но странное предложение преступника показать место захоронения Зоуи и Линдси Беннетт изменило ситуацию. Терри передал мне слова Симмза: тот хотел, чтобы я был под рукой, если захоронения действительно найдут.

— Ты нервничаешь? — спросила Кара, когда вчера вечером мы говорили с ней по телефону. — Перед встречей с Монком.

— А чего мне нервничать? Любопытно своими глазами увидеть настоящего маньяка. Такое случается не каждый день.

— Пожалуйста, держись от него подальше, — попросила жена.

— Не беспокойся, нас будут от него охранять.

— Надеюсь. — Голос Кары звучал взволнованно. Перспектива моей встречи с маньяком её не радовала. — Как там Терри?

— С ним всё в порядке.

— Я звонила Деборе. В первый раз за целую вечность. Мне показалось, она немного не в себе.

— В смысле?

— Разговаривала как-то уныло и неохотно. Думаю, они опять поссорились.

— У нас не было возможности нормально пообщаться. Терри очень занят. Но в любом случае он не стал бы мне ничего рассказывать. Не такие близкие у нас отношения.

На этом мы с Карой распрощались.

Возможно, Терри и поссорился с женой, но хлопот у него и без того хватало. Он выглядел усталым. Скорее всего недосыпал и пил слишком много кофе. Симмз беседовал с журналистами, давал пресс-конференции, а всю работу свалки на заместителя. Заслугу обнаружения захоронения Тины Уильямс Симмз приписывал исключительно себе. Вчера вечером в мотеле я включил телевизор, и сразу на экране возник старший следователь Симмз. Прежде чем переключить канал, я успел услышать его слова:

— Убийца Анджелы Карсон, Тины Уильямс и сестёр Беннетт находится за решёткой, но расследование его злодеяний ещё не завершено. Я не успокоюсь, пока не найду захоронение девушек-близнецов и не передам их останки родственникам.

Нечто похожее он изрёк тогда в палатке. В общем, было ясно, что этот тип делает на расследовании карьеру, а работать за себя заставляет Терри.

— Всё в порядке? — спросил я, решив прервать молчание.

— Какой тут, к черту, порядок. — Терри нервно посмотрел на часы. — Одного из самых опасных преступников в стране, а может, самого опасного, привезли из тюрьмы сюда, а я по-прежнему понятия не имею, почему этот сукин сын неожиданно решил с нами сотрудничать. — Он бросил на меня взгляд. — Извини. У меня действительно неспокойно на душе.

— Ты веришь, что он действительно решил показать место, где зарыл девушек?

Терри усмехнулся:

— Честно говоря, верится с трудом. Но скоро мы выясним. — Он посмотрел вперёд и замер. — О, какая встреча!

Из трейлера, который служил буфетом, вышла Софи Келлер, с пластиковым стаканчиком дымящегося кофе в руке. В комбинезоне на два размера больше она походила на девочку, надевшую спецовку отца. Густые волосы стянуты сзади ленточкой. Следом за ней появился незнакомый мужчина среднего возраста, коренастый, с приятным лицом и густыми, с проседью, волосами, напоминавшими металлическую мочалку для чистки кухонной посуды. Она с улыбкой сказала ему что-то, а затем увидела Терри и помрачнела.

Эти двое определённо не любили друг друга. Вероятно, поссорились во время предыдущего расследования или просто не сошлись характерами, как кошка с собакой.

Терри посуровел. Не удостоив его взглядом, Софи тепло улыбнулась мне:

— Привет, Дэвид! Вы знакомы с Джимом Лукасом?

— Джим — наш эксперт по общим вопросам, — объяснил Терри. — Его помощь в подобных делах неоценима.

Пожатие у Лукаса было крепким.

— Рад познакомиться с вами, доктор Хантер. Как вы оцениваете перспективу поисков?

— Об этом спросите меня позднее.

— Мудрый ответ. И всё же не каждый день такой монстр, как Джером Монк, решает выступить на стороне добра, верно?

— Мы понятия не имеем, что он решил, — проговорила Софи, глядя на Терри. — Вот если бы мне позволили с ним поговорить…

— Симмз дал указание, — буркнул Терри. — Ты будешь сопровождать Монка с охраной, но без контактов. Не нравится, обращайся к шефу.

— Он не отвечает на мои звонки.

— Это не моё дело.

— Просто смешно. Я бы могла оценить поведение Монка, понять, искренне ли он хочет помочь нам, а вместо этого…

— Решение принято. Общаться с Монком буду только я и только на тему захоронений.

— А мы, значит, простые пешки?

— Не желаешь быть пешкой, так и скажи. Никто тебя насильно держать тут не станет.

Софи покраснела, Терри напрягся. Мы с Лукасом смущённо переглянулись. Обстановку разрядил подошедший Роупер.

— Что? — спросил Терри.

— Они будут здесь через десять минут.

Лицо Терри разгладилось, он расправил плечи.

— Хорошо.

— Подожди! — воскликнула Софи. — А как же…

Но Терри уже двинулся прочь, громко стуча ботинками по дощатому тротуару. Роупер, прежде чем последовать за ним, улыбнулся Софи, показав бледные десны.

— Не обращайте внимания. Сейчас он возбуждён. Ещё бы, такое событие.

Лукас взглянул на Софи:

— Я, пожалуй, тоже пойду. А вам не следует на него давить. Всё равно ничего не добьётесь.

— Я прошу лишь позволить мне выполнять должным образом свою работу.

Лукас пожал плечами.

— Не забывайте, что Монк опасный хищник. Лучше от него держаться подальше.

Я боялся, что Софи сейчас крикнет на полицейского эксперта, но она лишь слабо улыбнулась.

— Мне он ничем не угрожает.

— Ладно, я пошёл. Ещё увидимся, — произнёс Лукас.

Проводив его взглядом, Софи раздражённо перевела дух.

— Боже, до чего же мне это противно!

— Зачем принимать всё близко к сердцу? — заметил я.

— Как же не принимать? — возмутилась она. — Почему Монк вдруг решил нам помогать? Только, пожалуйста, не говорите, что его стало мучить раскаяние.

— Может, ему посоветовал адвокат, чтобы снизить срок.

— Но до подачи первой апелляции он должен отсидеть не менее тридцати пяти лет. Вряд ли этот урод планирует свою жизнь так надолго.

— Полагаете, он надеется сбежать?

Я бы не рискнул спрашивать это у Терри, но всем известно, что побеги опасных заключённых чаще всего удаются при перевозке, А уж насколько опасен Джером Монк, не стоит и говорить. Но даже с учётом всего этого трудно было представить, как он может надеяться сбежать отсюда, окружённый охранниками и при наличии вертолёта.

Софи с хмурым видом засунула руки в карманы.

— Вряд ли Монк сумеет убежать, но было бы лучше, если бы он рассказал в тюрьме, где он их зарыл. Так нет, он пожелал показать нам захоронения лично. И Симмз согласился. Этот человек настолько зациклен на том, чтобы найти трупы близнецов Беннетт, что позволил Монку диктовать условия. Совершенная глупость, но меня никто не хочет слушать.

— Но без Монка захоронения нам вряд ли удастся найти, — возразил я. — Значит, Симмз прав.

Софи усмехнулась:

— Два дня назад я указала на карте два вероятных места, где могут находиться захоронения близнецов Беннетт. Если бы Симмз заставил Монка указать какой-нибудь ориентир, я бы отыскала захоронения сама.

Я окинул взглядом торфяник, поросший вереском и папоротником. Он простирался во все стороны на многие мили. Мой скептицизм был ей ясен без слов. Её щеки зарделись.

— Вы тоже не верите, что я смогла бы это сделать?

— Нет, но… глядя на просторы…

— Вы знаете, что такое метод Уинтропа? — спросила она и пояснила: — Это техника, которую разработали в армии Северной Ирландии для обнаружения тайных складов оружия. Любой человек, что-либо прячущий, в том числе и мёртвое тело, неосознанно использует на местности различные ориентиры — отдельно растущие большие деревья, валуны и прочее. Метод Уинтропа позволяет найти на местности наиболее вероятные места, где может быть что-нибудь спрятано.

— И метод работает?

— Странно, но да, — резко ответила она. — Он не гарантирует стопроцентного успеха, но полезен для таких ситуаций, как эта. Допустим, Монк действительно хорошо знает данные места, но он убил сестёр Беннетт год назад. И зарывал их скорее всего ночью, а за год место уже заросло травой. Я не верю, что он сумеет его легко вспомнить даже при сильном желании. Ему надо помочь.

Логика Софи мне нравилась, я с ней почти согласился, но тут наш разговор прервал шум автомобилей. В нашу сторону медленно двигались несколько машин.

В одной из них находился Монк.

Глава 5

После напряжённой сцены с двойником прибытие настоящего преступника было скромным. Никаких вспыхивающих проблесковых маячков или ожидающего вертолёта. Фургон без опознавательных знаков, сопровождаемый двумя полицейскими автомобилями. И всё. Их встретили Терри с Роупером и группа полицейских. Кинолог с немецкой овчаркой присутствовал тоже. Кортеж остановился довольно далеко от площадки. Как только двигатели перестали работать, воцарилась тишина, которую нарушили щелчки открывающихся дверей. Охранников было несколько, кажется, четверо, и оружия я у них не заметил, кроме болтающихся на поясах дубинок. Впрочем, они все были крупные, сильные мужчины.

Наконец задняя дверца фургона открылась, и оттуда высунулась огромная голова. Совершенно лысая, а может, и бритая. Проход заслонило не менее огромное туловище. Джером Монк спрыгнул на землю, не замечая ступенек. И вот тогда я его увидел в первый раз, как говорится, воочию.

Нас разделяло ярдов двадцать, но даже с такого расстояния можно было оценить его внешность. Руки закованы в кандалы — приглядевшись, я увидел, что и ноги тоже, — но это его совершенно не беспокоило. Монк выглядел настолько мощным, что верилось — да, он может разорвать цепи без всякого усилия. Но просто пока не хочет. Торс у этого человека был огромный, а бритая голова казалась гипертрофированной.

— Потрясающий урод. Не человек, а животное, верно?

Я оглянулся. Рядом стоял Уэйнрайт. В дорогом пальто, вокруг шеи стильно закручен и заброшен на плечо шарф. Он не понизил голоса, и его слова были отчётливо слышны в тишине.

Я замер. Огромная круглая голова Монка резко развернулась в нашу сторону. Фотографии, которые мне довелось видеть, не давали полного о нем представления. Особенно впечатляла вмятина на лбу. Словно там ударили кувалдой и Монк после этого каким-то чудом выжил. Под скулой виднелась ссадина, засохшая. Рот преступника кривился в усмешке, будто он постоянно насмехался над отвращением, которое вызывал у людей.

Но по-настоящему страшными были его глаза. Маленькие, немигающие, безжизненные и пустые, похожие на чёрные стекляшки. Когда они уставились на меня, я почувствовал лёгкий озноб. Но они тут же переметнулись на Софи, задержались на секунду на ней и остановились на Уэйнрайте.

— Не нравится, не смотри, придурок.

Выговор был у него местный, а голос хриплый. Реплику эту, конечно, следовало пропустить, но профессор не привык, чтобы с ним так разговаривали. Он насмешливо произнёс:

— Надо же, эта тварь умеет говорить.

Монк резко шагнул в его сторону, цепь между кандалами на ногах туго натянулась. Однако далеко ему уйти не удалось. Его схватили за руки двое тюремных охранников. Крупные мужчины, но преступник был сильнее. Я видел, как они напряглись, чтобы его удержать.

Подошёл старший группы, пожилой, с короткими седыми волосами. Он потрепал Монка по плечу.

— Успокойся, Джером. Всё в порядке.

Убийца продолжал пристально смотреть на Уэйнрайта. Его плечи и предплечья были массивные, словно под курткой там подложили шары для боулинга. Тёмные глаза впились в Уэйнрайта.

— Назови своё имя.

Тут уж вмешался Терри, который до этого с тревогой следил за развитием событий:

— Это тебя не касается.

— Отчего же. Если он желает знать, с кем имеет дело, я охотно ему сообщу. — Уэйнрайт выпрямился в полный рост и смело посмотрел преступнику в лицо: — Я профессор Леонард Уэйнрайт. Назначен эксгумировать тела молодых женщин, которых ты убил. Надеюсь, ты покажешь, куда их зарыл.

Рот Монка ещё сильнее скривился в усмешке.

— Профессор… вот оно что. — Он помолчал, будто обдумывая полученную информацию, а затем неожиданно уставился на меня. — А ты кто?

— Дэвид Хантер.

— Хантер[7]? — удивился Монк. — Какая у тебя подходящая фамилия.

— У тебя, Монк[8], не хуже, — ответил я.

Монк будто закашлялся, и только секунду спустя я сообразил, что он смеётся.

— Остроумно, ничего не скажешь.

Подобного замечания от него не ожидал никто. А он сосредоточил внимание на Софи. Но Терри его остановил.

— Всё, знакомства закончились. — Он сделал знак охранникам вести его вперёд. — Пошли, мы зря теряем время.

— Ты слышал, что тебе сказали, смехач? — Кряжистый бородатый охранник попытался подтолкнуть Монка. С таким же успехом он мог бы попытаться толкнуть каменное изваяние.

Преступник повернул голову и уставился на него.

— Не смей меня толкать. Я сам пойду, когда захочу.

Атмосфера накалилась. Я видел, как грудь Монка вздымается и опускается, в углах рта образовались пузырьки слюны. Сквозь кордон полицейских к Терри протиснулся человек.

— Я Клайд Доббз, адвокат мистера Монка. Мой клиент согласился добровольно сотрудничать. Полагаю, насилия к нему применять не требуется.

У адвоката был тонкий гнусавый голос, скучный и вкрадчивый. Ему было за пятьдесят, редкие седоватые волосы, невыразительные черты лица. Он был в непромокаемой куртке и высоких резиновых сапогах. Дипломат в его руке выглядел совершенно неуместно. Я гадал, действительно ли в нем находятся какие-то нужные ему в данный момент бумаги или он носит его по привычке.

— Никто ни к кому не применяет насилия, — буркнул Терри, кивнул бородатому охраннику, и тот неохотно отпустил руку Монка.

— Спасибо, — сказал адвокат. — Пожалуйста, продолжайте.

Терри стиснул зубы и посмотрел на охранников. Те снова попытались подтолкнуть Монка вперёд.

— Отвалите! — взревел Монк. Его глаза вдруг стали безумными.

Я ошеломлённо наблюдал за происходящим, не в силах поверить, что всё так быстро разладилось. Теперь многое зависело от Терри, какое он примет решение. Но тот стоял будто в ступоре. Ситуация становилась критической. И тут её неожиданно разрешила Софи. Она смело вышла вперёд:

— Привет, Джером. Я Софи Келлер. Хочу помочь тебе найти захоронения.

Монк пару секунд молчал, затем буркнул:

— Мне не нужно никакой помощи.

— Прекрасно. Тогда всё будет проще. Но я останусь рядом, на всякий случай, хорошо? — Она улыбнулась, словно разговаривала с обычным человеком. — Думаю, тебе будет легче идти, если снимут кандалы с ног.

Не переставая улыбаться, она повернулась к Терри, как бы приглашая его принять участие в игре. Я заметил, как переглядываются полицейские. Щеки Терри порозовели. Он кивнул охранникам.

— Только ноги. Наручники оставьте.

Голос у него по-прежнему звучал властно, но все заметили, что Терри едва не потерял контроль над ситуацией. И если бы не вмешалась Софи, неизвестно, как бы всё обернулось. Она не только разрядила напряжение, но и сумела установить контакт с Монком.

Освободившись от кандалов на ногах, преступник медленно двинулся по тропе, поглядывая на Софи.

— Похоже, мисс Келлер удалось немного приручить это чудовище, — произнёс Уэйнрайт, когда мы последовали за ними по тропе.

— Она молодец, — отозвался я.

— Вы так считаете? — Уэйнрайт недовольно посмотрел им в спины. — Ну что же, давайте надеяться, что чудовище её не укусит.

* * *

Поросший вереском заболоченный торфяник, казалось, делал всё, чтобы затруднить нам передвижение. Похолодало, и пошёл дождь. Но Джером Монк ничего этого не замечал. Он стоял у разрытого захоронения Тины Уильямс, вода стекала по его бритому черепу, капала с лица, которое вполне могло служить горгульей на фронтоне средневекового собора. Что касается остальных, то им погода не была безразлична.

— Ничего мы от него не добьёмся! — раздражённо буркнул Уэйнрайт, стряхивая с лица капли дождя. В натянутом поверх пальто специальном комбинезоне он выглядел ещё массивнее и крупнее.

Палатку убрали, но место захоронения по-прежнему огораживала полицейская лента. Там уже была сплошная грязь. И вокруг тоже. Уэйнрайт поскользнулся и чуть не упал. Я пытался ему помочь, протянул руку, но профессор недовольно буркнул: «Всё в порядке», — и выпрямился. Даже Монк с трудом удерживал равновесие, правда, ему мешали наручники.

Адвокат, Уэйнрайт, Софи и я стояли поодаль от группы, окружающей преступника. К ним присоединился проводник с поисковой собакой, спаниелем, натасканным на отыскание трупов. Собака чуяла малейшее присутствие газов, образующихся при разложении, но вначале нужно было такое место найти. А Монк не торопился его указывать.

Он вглядывался в заполненную мутной водой неглубокую яму, где была зарыта Тина Уильямс, и кривил губы в привычной ухмылке. Теперь я уже достаточно к нему пригляделся и понял, что это не ухмылка, а просто так устроен у него рот. Тоже своего рода дефект.

— Напряги память, Монк, — произнёс Терри.

Тот молчал. Он походил на истукана, высеченного из того же самого гранита, что и Чёрная Скала. И соответственно реагировал на замечания.

Бородатый охранник ткнул его в бок:

— Ты слышал, что тебе сказали, смехач?

— Убери свои грязные руки! — раздражённо бросил Монк не оборачиваясь.

Адвокат картинно вздохнул.

— Думаю, мне не нужно никому здесь напоминать, что мой клиент согласился прибыть сюда добровольно. Если к нему применят насилие, то вам придётся данное мероприятие отменить.

— Никто никого тут не подвергает насилию, — возразил Терри. Чувствовалось, что он напряжён настолько, что из него вот-вот брызнут искры. — Если ваш клиент прибыл сюда, как вы выразились, добровольно, то почему я не могу задавать ему вопросы?

Адвокат не унимался:

— В условиях перемещения моего клиента из тюрьмы чётко оговорено, что его задача — помочь обнаружить захоронения Зоуи и Линдси Беннетт, и ничего более. Если вы желаете спросить его о чем-либо другом, то мы можем вернуться в тюрьму и провести там официальный допрос в соответствующей обстановке.

— Да, да, конечно. — Терри кивнул, едва слушая адвоката. Он смотрел на преступника. — Время истекло, Монк. Ты уже достаточно осмотрел достопримечательности. Пора двигаться дальше. Туда, где закопаны другие. Если передумал, отправляйся обратно в свою камеру.

Монк вгляделся в торфяник, затем, звякнув наручниками, потёр череп.

— Это вон там.

Все посмотрели туда, куда он показал. В сторону от дороги. Там виднелись камни и островки зарослей утёсника. Больше ничего примечательного. Ровная местность, поросшая травой и вереском.

— Где именно? — спросил Терри.

— Я же сказал тебе. Вон там.

— Почему не рядом с Тиной Уильямс?

— А я никогда не говорил, что это рядом.

— Так какого черта ты привёл нас сюда?

— Просто захотел посмотреть.

Терри едва сдерживался. Я никогда не видел его таким взвинченным. Но он не имел права потерять самообладание. Терри сделал над собой усилие.

— Это далеко отсюда? Пятьдесят ярдов? Сто? Полмили?

— Узнаю, когда подойду.

— Может, ты вспомнишь какие-нибудь ориентиры поблизости? — быстро спросила Софи. Терри раздражённо вздёрнул голову, но прерывать её не стал. — Большой камень, куст?

Монк перевёл взгляд на неё.

— Не могу вспомнить.

Уэйнрайт презрительно усмехнулся:

— Надо же, не помнит.

И снова бас профессора стал отчётливо слышен в наступившей тишине. А Монк развернулся к нему.

— Вспомни хоть что-нибудь, Джером, — попросила Софи. — Попытайся.

— Ладно, — процедил Терри, — закончим с этим. Пошли, покажешь.

Софи яростно посмотрела на него, но все уже двинулись вслед за Монком и окружающими его охранниками и полицейскими.

— Глупо, — проворчал Уэйнрайт, с трудом вытаскивая сапоги из вязкой жижи. — Ничего он нам не собирается показывать. Этот монстр нас просто дурачит.

— А может, хватит его дразнить? — зло проговорила Софи.

— А может, хватит перед ним заигрывать? — в тон ей произнёс Уэйнрайт. — Этим вы только показываете ему свою слабость.

— Неужели? — Голос Софи задрожал. — Так я вам вот что скажу: не надо учить меня, как выполнять свою работу, а я не буду учить вас, как копать ямы.

Профессор бросил на неё свирепый взгляд.

— Что ж, я передам ваши слова старшему следователю Симмзу.

— Самодовольный дурак! — бросила ему в спину Софи. Она понизила голос, но не настолько, чтобы он не мог расслышать. Затем обратилась ко мне: — Что?

— Ничего.

Она усмехнулась:

— Так уж и ничего?

Я пожал плечами:

— Если вы задумали перессориться со всей оперативной группой, то это не очень мудрое решение.

— Извините, но я ужасно расстроена. Какой мне толк находиться здесь, если я не могу выполнять свою работу? А что касается Терри Коннорса… — Она вздохнула и покачала головой. — Он поступает неправильно. Не следовало идти у Монка на поводу. Надо было заставить его хотя бы намекнуть, где он зарыл несчастных девушек. Как он собирается найти место, если не может вспомнить никаких ориентиров?

— Вы думаете, он лжёт?

— Трудно сказать. То он выглядит рассеянным и ко всему безразличным, а в следующую минуту собран и сосредоточен. Видите, как он уверенно шагает вперёд. Зачем ему было в такую даль нести трупы? — Она хмуро вгляделась в белёсую голову Монка, возвышающуюся над полицейскими, и добавила: — Я, пожалуй, похожу тут, а потом вас догоню.

Софи направилась обратно к дороге, ведущей к Чёрной Скале. Я понимал её сомнения, но, к сожалению, помочь ничем не мог. Идти становилось всё труднее. Ноги утопали в мокром торфе, за них цеплялись вереск и длинная болотная трава. Монк, кажется, тоже не чувствовал себя уютно. Несколько раз оступался и чуть не падал, рыча на охранников, когда они пытались ему помочь.

Я посмотрел на Роупера. Он чуть в стороне говорил по рации. Негромко, но когда я приблизился, то уловил обрывки фраз:

— …пока не уверен, сэр… да… да… конечно, сэр. Я буду держать вас в курсе.

Кому он докладывал обстановку, догадаться было нетрудно. При этом минуя Терри. Забавно. Закончив разговор, он догнал меня. Пошёл рядом, пытаясь приноровиться к моему шагу.

— Наслаждаетесь прогулкой, доктор Хантер?

Этот человек меня раздражал. Видимо, своей доброжелательностью, которая, несомненно, была фальшивой. Но не ссориться же с ним из-за этого?

— Свежий воздух для меня полезен, — ответил я.

Он рассмеялся, словно услышал удачную шутку.

— На мой вкус, его здесь многовато, но если вам нравится, то… — Он замолчал, затем вдруг спросил: — Как вам Монк? Не правда ли, красавец? Будто сошёл с картины Пикассо.

— А откуда у него ссадины? Он что, дрался?

— Не совсем. — Роупер с улыбкой посмотрел в спину Монка. — Он взбрыкнул вчера вечером, пришлось усмирять. Сегодняшнее мероприятие оказалось под угрозой. Дело в том, что иногда, когда гасят свет, у него случаются приступы смеха. Он хохочет, не может остановиться. А вскоре начинает буйствовать. Вот почему охранники прозвали его смехачом. — Роупер вгляделся вдаль. — А это ещё что такое?

Впереди возникла какая-то суматоха. Когда охранники наконец расступились, стало видно, что Монк упал и пытался встать. Полицейские и охранники сгрудились вокруг него, но поднимать не решались.

Адвокат тем временем подскочил к Терри:

— Всё это надо немедленно прекратить!

— Ничего с ним не случилось, — усмехнулся Терри. — Ваш клиент нисколько не пострадал.

— Надеюсь, что нет. Но если с ним что-нибудь произойдёт, отвечать будете вы. — Голос адвоката звенел праведным гневом. — Нет никакой нужды оставлять на нём наручники. Риск побега минимален, а идти ему будет существенно легче.

— Он останется в наручниках.

— В таком случае прошу вас вернуть его в тюремный фургон.

— Почему?

— Я не допущу, чтобы мой клиент получил травму по вине полиции. Или наручники снимут, или он перестаёт сотрудничать.

А Монк продолжал лежать на спине, вздымая вверх руки, скованные наручниками.

— Вы сами наденьте такие и попробуйте идти. Посмотрим, как у вас получится.

Терри шагнул к нему, и я испугался, что он собирается пнуть его в лицо. Но Терри остановился и замер.

— Хотите, чтобы я позвонил старшему следователю? — спросил Роупер.

Если бы я не слышал, как он только что докладывал Симмзу обстановку, то поверил бы, что он пытается помочь. Это предложение подвигло Терри на принятие решения.

— Нет. — Плотно сжав губы, он кивнул полицейскому: — Снимите с него наручники.

Полицейский выполнил приказ. Выражение лица Монка не изменилось. Он медленно поднялся и стал разминать кисти рук. Его одежда промокла насквозь.

Терри посмотрел на адвоката.

— Теперь порядок? — Затем, не ожидая ответа, приблизился к Монку. Они были одинакового роста, но преступник странным образом казался в два раза выше. — Тебе сейчас приятно, да? Так сделай же что-нибудь, чтобы и мне тоже стало приятно. Пожалуйста.

Монк молчал, скривив рот в улыбке-гримасе. Его чёрные глаза по-прежнему ничего не выражали.

— Может, не надо… — начал Доббз.

— Заткнитесь! — оборвал его Терри, не сводя взгляда с Монка. — Далеко ещё идти?

Тот повернул свою большую голову и принялся осматривать торфяник. И в это время до нас донёсся крик:

— Это здесь! Здесь!

Присутствующие обернулись. Невдалеке на небольшом холмике стояла Софи и махала рукой.

— Я кое-что нашла!

Глава 6

Там, где зарыто мёртвое человеческое тело, всегда остаётся след. Вначале над этим местом виднеется небольшой холмик, но вскоре земля начинает медленно проседать, и со временем в месте захоронения образуется небольшая впадина. Растительность тоже может оказаться полезной в деле определения места захоронения. Здесь она непременно будет более пышной, чем та, что вокруг. Вообще-то отличие бывает едва заметным, однако достаточным для знатока.

Софи стояла у насыпи, расположенной в центре глубокой ложбины. Всё это находилось в пятидесяти ярдах от дороги. Насыпь поросла болотной травой, спутанной и жёсткой, как проволока. Я направился к ней вместе с Терри и Уэйнрайтом. Роупер остался с полицейскими, охраняющими Монка. Нам пришлось обойти заросли утёсника и спуститься по склону ложбины. Софи стояла как вкопанная рядом с насыпью, словно боялась, что, если она повернётся спиной, это всё исчезнет.

— Я думаю, тут может оказаться захоронение, — взволнованно произнесла она, когда мы приблизились.

Софи была права. Здесь действительно могло находиться захоронение. Размеры насыпи — примерно пять футов в длину и два в ширину. Высота составляла дюймов восемнадцать в самом высоком месте. Если бы насыпь была где-нибудь в парке, на плоском участке, то, наверное, как-то там выделялась бы. Но среди поросшего вереском болотистого торфяника было много ложбинок и холмиков. К тому же трава на насыпи ничем не отличалась от растущей вокруг.

— Я сомневаюсь, — проговорил Терри и повернулся к Уэйнрайту: — Что вы скажете?

Профессор внимательно оглядел насыпь. Потыкал её мыском сапога. В таких делах он был не большим специалистом, чем я или Софи.

— Думаю, если мы вознамеримся раскапывать тут каждый холмик, то поиски затянутся надолго.

Щёки Софи порозовели.

— Вы что, считаете меня идиоткой? Стала бы я указывать на первый попавшийся холмик.

— Ну и извольте остаться при своём мнении, — усмехнулся Уэйнрайт. Разумеется, он не собирался прощать ей недавнюю грубость. — А я при своём. Но куда мне до вас. У меня ведь всего лишь тридцатилетний опыт работы археологом.

— У нас нет времени на эту болтовню, — буркнул Терри, собираясь уйти.

— Подожди! — крикнула Софи. — Я, конечно, не обладаю таким колоссальным опытом…

— Тут я с вами согласен, — вставил Уэйнрайт.

— Но хотя бы выслушайте меня. Всего пару минут.

Терри встал с мрачным видом, скрестив руки на груди.

— Хорошо, две минуты.

Софи глубоко вздохнула.

— Идти за Монком не имеет смысла. Захоронение Тины Уильямс оказалось в точности там, где я рассчитывала найти его.

— Теперь легко говорить, когда оно обнаружено, — фыркнул Уэйнрайт.

Она не сводила взгляда с Терри.

— То есть недалеко от тропы, куда относительно легко добраться. И характер местности таков, что если он сошёл с тропы, то с высокой степенью вероятности окажется в данном месте.

— И что?

— А то, что Монк ведёт нас сам не знает куда.

— Что ты предлагаешь? — хмуро спросил Терри.

— Я надеялась, что он в конце концов что-нибудь вспомнит. Но он, кажется, бредёт наугад. Либо действительно всё забыл, либо намеренно ведёт нас в неверном направлении.

— А может, вы сами действуете наугад? — Уэйнрайт насмешливо улыбнулся. — Я знаком с методикой Уинтропа, на которую вы ссылаетесь, мисс Келлер. Использовал её в нескольких случаях, но без ощутимых результатов. Ничего в этой методике полезного нет.

— Значит, вы её неправильно применяли! — бросила Софи и посмотрела на Терри. — Последние несколько дней я хорошо изучила эту тропу и нашла несколько мест, где мог сойти преступник с трупом. Одно место особенно удобно для подобной цели. — Она указала в сторону тропы. — Там есть небольшой уклон, куда удобно свернуть, когда несёшь что-либо тяжёлое. Вы легко попадаете к участку, заросшему утёсником, и дальше в лощину, откуда прямой путь сюда. И вот здесь, как видите, есть насыпь, похожая на захоронение.

Она замолчала, ожидая, что скажет Терри. Но его опередил Уэйнрайт, теперь уже не скрывающий враждебности к Софи:

— Абсурд. Вы выдаёте желаемое за действительное.

— Нет, профессор, — резко возразила Софи, — это не абсурд, а всего лишь здравый смысл, которому вы противопоставляете глупое упрямство.

Уэйнрайт, видимо, собирался достойно ответить, но я опередил его:

— По-моему, чем стоять тут и спорить, не лучше ли позвать проводника с собакой ищейкой. Если она что-нибудь учует, можно это место раскопать. В любом случае мы потеряем всего несколько минут.

Софи благодарно улыбнулась мне, а я продолжил, обращаясь к Уэйнрайту:

— Решать вам. Если вы абсолютно уверены, что здесь ничего нет, тогда другое дело.

— Ну что ж, можно проверить, — произнёс он таким тоном, словно проверку предложил не я, а он.

Терри внимательно оглядел насыпь, вздохнул и, поднявшись по склону лощины, крикнул Роуперу и остальным:

— Идите сюда! — После чего обратился к Софи: — Отойдём на пару слов.

Они заговорили о чем-то, возбуждённо жестикулируя. А Уэйнрайт тем временем начал беспокойно передвигаться взад и вперёд вдоль насыпи, пробуя её ногой.

— Вот тут почва определённо мягче, — пробормотал он, достал из кожаной сумки с инструментами раздвижной трубчатый металлический пробник длиной чуть больше ярда и принялся втыкать в насыпь.

— Что вы делаете? — спросил я.

— Сами видите, прощупываю почву, — хмуро ответил он, не отрываясь от своего занятия.

Да, действительно подобным способом можно обнаружить захоронение. Почва на нём податливее, чем вокруг.

— Но вы можете повредить останки, если они там есть.

— А разве не надо помочь поисковой собаке?

И опять он был прав. Сквозь эти дыры собака легче учует газы, образующиеся при разложении. Но дыры можно было бы проделать и не таким варварским способом.

— И всё-таки я не думаю, что…

— Благодарю вас, доктор Хантер. Если мне понадобится совет, то я обязательно обращусь к вам.

Уэйнрайт с силой всадил пробник в насыпь. Стиснув зубы, я наблюдал за его работой. Археологи привыкли к пробникам, но криминалистам такая техника часто мешала. Затрудняла определение повреждений, нанесённых жертве до наступления смерти. К ним прибавлялись и те, которые нанёс заострённый наконечник металлического пробника. Уэйнрайт знал это не хуже меня.

Но потом это станет моей заботой, а не его.

Подошёл Роупер, и Софи с Терри замолчали. Терри направился прямо к Монку.

— Тебе это что-нибудь напоминает? — Он показал на насыпь.

Монк пожал плечами. Его рот по-прежнему кривился в насмешливой улыбке.

— Нет.

— Значит, ты не здесь их зарыл?

— Я же сказал, что это вон там.

— Почему ты вдруг стал таким уверенным? Совсем недавно заявлял, будто не можешь ничего вспомнить.

— Я сказал, что это вон там.

Бородатый охранник хлопнул Монка по плечу.

— Не повышай голос, смехач, тебя и так все хорошо слышат.

— Отвали.

— Хочешь, чтобы я снова надел тебе наручники?

Казалось, Монк вот-вот взорвётся, но тут опять ситуацию спасла Софи:

— Не надо беспокоиться, Джером. В тебе никто не сомневается.

На сей раз Терри не стал её прерывать, и я догадался, что об этом они только что договорились. Монк медленно повернул к ней свою огромную голову. Софи, улыбаясь, смотрела на него.

— Я только прошу тебя подумать кое о чем. Ты ведь зарывал их ночью?

Вопрос риторический. Мало кто из убийц рискнёт хоронить свои жертвы средь бела дня. Но адвокат опять возмутился:

— Ты не обязан отвечать на этот вопрос, если не хочешь! Я уже внёс ясность, что…

— Заткнись.

Монк даже не взглянул на него. Его мутные глаза-пуговицы зафиксировались на Софи. Через несколько секунд он кивнул:

— Ну да, это всегда происходило ночью.

Я не сообразил, что это означает. Судя по тому, что Софи не сразу ответила, она тоже не совсем понимала.

— Но в темноте всё так неопределённо. Когда вспоминаешь об этом позднее, легко ошибиться. Может, ты зарыл одну из них здесь? Или даже обеих?

Монк оглядел насыпь и потёр ладонью свой бритый череп.

— Может быть…

На мгновение он показался растерянным, но Терри оборвал его размышления:

— Довольно терять зря время. Ты зарыл их тут? Да или нет?

Монк встрепенулся и резко повернулся к Терри:

— Нет.

— Погоди, Джером… — начала Софи.

— Мы возвращаемся туда, — объявил Терри и стал подниматься по склону лощины.

— Но поисковая собака уже здесь! — воскликнула Софи. — Пусть попробует.

Терри остановился. Я думаю, он не стал бы её слушать, если бы не Уэйнрайт. Всё это время профессор продолжал орудовать пробником.

— Почти закончил, — объявил он, всаживая пробник в последний раз. — Почва ощутимо податлива, но поскольку это торф, то остаются сомнения…

Раздался треск, когда пробник ударил во что-то твёрдое. Уэйнрайт замер, затем изобразил на лице задумчивое выражение, избегая смотреть на меня.

— Там, кажется, что-то есть.

— Камень? — предположил Терри.

— Вряд ли. — Быстро утверждая контроль за ситуацией, Уэйнрайт поманил проводника с поисковой собакой. — Начните с дыры, которую я только что проделал.

Проводник, молодая рыжеволосая женщина с обветренным бледным лицом, потянула собаку к насыпи.

— Нет! — крикнул Монк, сжимая огромные кулаки. — Это в другом месте.

Терри посмотрел на адвоката.

— Скажите своему клиенту, что, если он снова начнёт вмешиваться, я прикажу надеть на него наручники.

Адвокат недовольно кивнул. Но угроза сработала. Монк пару раз обернулся на торфяник и, пробормотав: «Не надо наручников», — разжал кулаки.

Возбуждённый спаниель вынюхивал землю вокруг насыпи. В стране работали всего несколько ищеек, натасканных на такие поиски, и я слышал о них только восторженные отзывы. И всё же у меня возникли сомнения. Торф затормаживает разложение, а иногда почти останавливает. И как бы ни был чувствителен нюх собаки, она не может почуять того, чего там нет.

Однако уши спаниеля немедленно встали торчком. Завывая от возбуждения, собака принялась рыться в дыре, оставленной пробником Уэйнрайта. Проводник быстро оттащила её.

— Умница. — Погладив собаку, она посмотрела на Терри. — Двух мнений быть не может. Там что-то есть.

Все затихли. Терри сильно нервничал, я его не осуждал. На него ведь давил такой пресс. Да и карьера во многом зависела от результатов поисков.

— Что вы решили, шеф? — спросил Роупер. Он тоже заметно посерьёзнел.

— Давайте посмотрим, — пробормотал Терри.

Уэйнрайт хлопнул в ладоши, похоже, забыв о своём недавнем скептицизме.

— Правильно, давайте посмотрим, что тут есть.

Один из криминалистов принёс сумку с кирками, лопатками и другим шанцевым инструментом, с лязгом вывалив их на мокрую траву. Уэйнрайт расстегнул свою сумку и вытащил лопатку. Я вызвался помогать, но профессор холодно промолвил:

— О, не стоит беспокоиться. Если понадобится помощь, я дам вам знать.

Слово «помощь» прозвучало в пренебрежительно-оскорбительном смысле. Профессор неожиданно заявил права собственности на эту насыпь, когда сообразил, что там можно кое-что найти. Если это действительно окажется захоронением близнецов Беннетт, то все заслуги он припишет себе.

Остальные молча наблюдали за Уэйнрайтом. Как он, орудуя лопаткой, роет вокруг насыпи узкую, так называемую разведочную траншею. Её всегда роют перед разрытием потенциального захоронения. Это позволяет понять, с чем мы имеем дело, увидеть, как расположены останки, на какой глубине…

Уэйнрайт методично втыкал в землю лезвие лопатки, приподнимая аккуратные пласты дёрна.

— Торф, конечно, нарушил равновесие. Но тут явно что-то происходило.

Я покосился на Монка. Он молча наблюдал за происходящим. Наконец был поднят последний кусок дёрна. Уэйнрайт принялся расширять траншею. Он углубился в мокром волокнистом торфе примерно на фут и остановился.

— Подайте мне совок.

Просьба, произнесённая повелительным тоном, не была обращена ни к кому конкретно, но я стоял ближе всех и передал ему совок. Профессор присел на корточки, соскребая торф с какой-то находки.

— Что это? — спросил Терри.

Уэйнрайт вгляделся.

— Не знаю. Возможно…

— Кость, — сказал я.

Предмет в руках профессора разглядеть было трудно, но у меня имелось достаточно опыта, чтобы отличить кость от камня или высохшего древесного корня.

— Человеческая? — уточнила Софи.

— Пока определить не могу. Плохо видно.

— Разумеется, это кость, — проговорил Уэйнрайт, недовольный тем, что я вмешался, и продолжил работать совком.

Терри напряжённо стоял, глубоко засунув руки в карманы куртки. Сзади него Роупер пожёвывал губу. А Монку вообще происходящее у насыпи было безразлично. Он смотрел в простиравшийся сзади торфяник.

— Я что-то нащупал, — произнёс Уэйнрайт. — Кажется, ткань. Неужели одежда? Нет-нет, подождите, это… — Он наклонился, заслоняя собой находку. — Это мех.

— Мех? — Терри поспешил к нему.

Уэйнрайт сделал широкую выемку в торфе.

— Да, мех! Это какое-то животное.

Кости, которые он отрыл, оказались частично покрыты шкурой.

— Лиса? — предположил Терри.

— Нет. — Уэйнрайт вытащил останки животного и положил на землю. — Барсук. — Он бросил взгляд на Софи. — Мои поздравления, мисс Келлер. Метод Уинтропа привёл вас к норе старого барсука.

Софи промолчала.

— То, что вы нашли останки барсука, ещё не значит, что там нет человеческого захоронения, — сказал я, раздражённый поведением профессора. — Надо продолжить раскопки.

Уэйнрайт холодно улыбнулся.

— Доктор Хантер, насколько мне известно, вы не являетесь криминалистом-археологом. И мисс Келлер тоже. Так что…

Его слова заглушил шум возни, неожиданно поднявшейся у края лощины. Кто-то вскрикнул. Я оглянулся и увидел, что тюремный охранник и полицейский лежат на земле. А Монк уже побежал в торфяник. Он воспользовался удобным моментом, когда все следили за действиями профессора Уэйнрайта и ослабили внимание. Наперерез преступнику бросился другой полицейский, но он отшвырнул его в сторону, как тряпичную куклу.

Где он намеревался скрыться? Ведь впереди простиралось ровное торфяное болото.

— Догоните его! — крикнул Терри, бросившись вперёд.

Неожиданность дала Монку преимущество в пару десятков ярдов, но этого оказалось недостаточно. Бормоча ругательства, полицейские кинулись за ним. Они быстро приближались, но преступник неожиданно свернул в сторону, и через пару секунд преследователи оказались в заросшей травой трясине, тщетно пытаясь вытащить ноги из засасывающей их коричневой жижи. А Монк лишь замедлил движение. Он бежал, уверенно находя твёрдую почву, которую было трудно различить среди трясины. Теперь я понимал, почему Монк постоянно смотрел на торфяник. Он прокладывал маршрут.

— Пустите за ним собаку! — крикнул Терри, огибая трясину. — Пустите же эту чёртову собаку!

Немецкую овчарку не нужно было понукать. Как только проводник спустил её с поводка, она ринулась через болото к Монку. Небольшой вес помог ей в считанные секунды преодолеть трясину, и вот она уже приблизилась к нему. Монк оглянулся и стал медленно снимать куртку.

Секунду спустя выяснилось зачем. Когда собака догнала его, он развернулся и выбросил вперёд руку, обмотанную курткой. Челюсти животного сомкнулись на толстой подкладке, а Монк, напрягшись, резко, со вздохом ударил ей другой рукой по загривку. Собака пронзительно взвизгнула и затихла. Он отбросил её в сторону и продолжил бег.

Мы ошеломлённо наблюдали за происходящим. Вскоре тишину нарушил крик проводника немецкой овчарки, который бежал к ней.

— Ничего себе, — пробормотал Роупер и схватил рацию. — Поднимайте вертолёт в воздух. Не задавайте глупых вопросов, просто поднимайте. Немедленно.

Постепенно Монк стал скрываться из вида. Он бежал, легко перепрыгивая с кочки на кочку, словно это было не болото, а дорожка в парке. Полицейские только начали выбираться из трясины, но Терри сумел обойти её и теперь нагонял преступника. У меня перехватило дыхание.

— Его же этот монстр убьёт, — прошептала Софи.

Она была права. Мало кто из мужчин мог бы победить Терри в драке, но мы видели, как легко Монк расправился с полицейскими, а затем и с псом.

Но Терри не подкачал. Он умело применил приём регби, бросился под ноги преступнику и резко схватил ниже коленей. Монк повалился на траву как подкошенный, Терри не отпускал его ноги. Это не помешало Монку сесть. Он попытался дотянуться до Терри, но тот застыл, втянув голову в плечи. Наконец один из ударов преступника достиг цели. Терри дёрнулся и отпустил его ноги. Монк поднялся на колени, но встать ему не удалось. В него с силой врезался заляпанный грязью полицейский, опрокинув на спину. Тут же подоспел другой, а через пару секунд уже группа полицейских нависла над ним.

Неожиданно Монк развернулся, отбросив их прочь, но те заработали дубинками. Он снова попытался встать, однако придавленный весом нескольких людей повалился лицом вниз. Они с трудом заломили ему руки назад и надели наручники, но на этом борьба не закончилась. Монк метался по земле и вопил, как раненое животное. Затих, когда на ногах у него защёлкнулись кандалы.

Полицейские встали, оставив его валяться на мокрой траве, бормочущего ругательства. Несколько человек направились помочь Терри, который стоял на четвереньках, всё ещё оправляясь от полученного удара. Однако он отверг помощь и поднялся сам, что-то сказав полицейским. Видимо, пошутил, потому что раздался взрыв хохота, хриплого, слегка напоминающего истерический.

— О Боже, — прошептала Софи, повиснув на мне.

Я обнял её за плечи. Машинально.

Теперь все были в сборе. Пришли в себя и тюремные охранники, и полицейские, которых Монк вырубил перед тем, как сбежать. Пожилой охранник пострадал, но не сильно. У него был разбит нос. Он единственный относился к Монку по-человечески, однако и ему досталось.

Адвокат, который молчал, теперь почувствовал необходимость вмешаться и поспешил к полицейским, обступившим Терри.

— Полиция не выполнила свои основные обязанности по обеспечению безопасности моего клиента, — заметил он, обращаясь к Роуперу. — Вы создали благоприятные условия для побега. По поводу происшедшего я намерен подать официальную жалобу.

— Подавайте, пожалуйста, — равнодушно промолвил Роупер, — доставьте себе удовольствие.

Адвоката эти слова разозлили ещё сильнее.

— А пределы допустимого применения силы были существенно превышены. Это всё является хрестоматийным примером полицейской жестокости.

Роупер резко развернулся:

— Если ты немедленно не заткнёшься, я засуну дипломат тебе в зад.

Это подействовало. Адвокат больше не возникал.

У каждого охранника и полицейского остались от борьбы какие-то отметины. Ну а о том, что они все были с головы до ног в грязи, и говорить не приходится. У Терри на лбу вскочила шишка величиной с яйцо.

— Вы классно сработали, шеф, — сказал Роупер, хлопая его по плечу. — Как шишка? Болит?

— Переживу. — Терри осторожно коснулся лба, затем улыбнулся Софи. — Это ведь не испортило мою красоту, верно?

— Тебе всё к лицу, — отозвалась она.

Уэйнрайт приблизился к Монку, лежащему на земле. Грудь преступника вздымалась и опускалась, его лицо всё было в крови. Он уже не сопротивлялся, а только дёргал кандалами, видимо, проверяя их прочность. Они были изготовлены из закалённой стали, но я всё равно с тревогой следил за его действиями.

Уэйнрайт пристально посмотрел на Монка:

— Я всегда говорил и сейчас повторю: правительство напрасно тратит деньги на содержание подобных монстров в тюрьме. Их надо умерщвлять.

Монк затих, а потом посмотрел в глаза профессору. Без страха и злобы, холодно и оценивающе.

— Ради Бога, оставьте его в покое, — сказала Софи. — Вы уже здесь никого не впечатлите.

— Как и вы! — бросил Уэйнрайт. — И после вашего сегодняшнего перформанса, думаю, вряд ли полицейскому управлению понадобятся ваши услуги.

Подошёл Терри. Возбуждение, вызванное притоком адреналина, спало. Вид у него был удручённый.

— Всё, операция завершена. Мы подождём вертолёт, остальные могут возвращаться.

— А как насчёт захоронения? — поинтересовалась Софи.

Терри проводил взглядом кинолога, несущего мёртвую немецкую овчарку.

— Я же сказал, операция завершена.

Я взял Софи за руку и повёл к тропе. Она молча повиновалась, сердито стирая со щёк слезы.

— Не обращайте внимания на Уэйнрайта. Это место вполне может быть человеческим захоронением. Его надо проверить.

Она слабо улыбнулась.

— Думаю, Симмз даст такую команду. Но я-то хороша. Выставила себя настоящей дурой. Всё приставала к Монку, просила вспомнить, считала, что всё понимаю. А он с нами играл. Вызвался показать захоронения, собираясь сбежать.

— Этого никто не мог предположить.

— Правильно. А почему? Да потому, что бежать некуда. Кругом болота. Куда он хотел добраться?

— Не знаю. — Я был так расстроен происшедшим, что не желал даже размышлять на эту тему. — Наверное, он вообще не думал. Просто бежал наугад.

— А вот в это я не верю. — Софи устало отбросила с лица прядь волос. — Никто ничего не делает без причины.

Глава 7

Пришла весна, за ней лето плавно перетекло в осень. И вот наступила зима. Приближалось Рождество. Элис справила очередной день рождения, стала ходить в танцевальный кружок, переболела ветрянкой. Кару повысили в должности и немного прибавили жалованье. Мы отметили это событие, купив новый автомобиль «вольво». Я слетал на Балканы для работы на братской могиле и там простудился. Пролежал несколько дней с температурой. В общем, жизнь продолжалась.

О безуспешных поисках останков жертв Джерома Монка уже никто не вспоминал. Это осталось в прошлом.

Я ожидал большого шума и криков по поводу попытки побега преступника, но Симмзу каким-то образом удалось утаить историю от прессы. Поиски захоронений продолжились, но без особого энтузиазма. Симмз привлёк геофизиков со специальным оборудованием, измеряющим электрическое сопротивление и параметры магнитного поля почвы, надеясь с их помощью обнаружить человеческое захоронение. Но в торфянике даже эти ухищрения оказались бесполезны. Прошло ещё несколько дней, и поиски тихо прекратили.

Я не жалел об этом. Никакой пользы от меня тут не было, и я сильно скучал по дому. С Софи попрощаться не удалось. Она уехала раньше, конечно, очень расстроенная. Я надеялся, что со временем она свыкнется с неудачей. Подобное случается почти в каждом расследовании. Тем более что Симмз нашёл другого козла отпущения.

С Терри я встретился случайно, утром, когда собрался уезжать. Как раз захлопнул багажник, когда рядом остановился его ярко-жёлтый «мицубиси».

— Отваливаешь? — проговорил он.

— Да, ведь ехать далеко. А ты неважно выглядишь. Всё в порядке?

Вид у Терри был усталый. Шишка на лбу стала спадать, но по-прежнему красовалась на виду.

Он потёр ладонями покрасневшие глаза.

— У меня всё превосходно.

— Как ведёт себя Симмз?

— Симмз? — Мне показалось, что вопрос удивил Терри. Он пожал плечами. — Объявлять мне благодарность шеф не собирается, это уж точно.

— То есть все шишки валит на тебя?

— Естественно. Не себя же ему винить, верно?

— Но он старший следователь. За всё отвечает.

— Не беспокойся, Симмз уже нашёл, на кого переложить ответственность. И многие здесь будут довольны, что выскочке из столицы укоротили хвост.

Он был прав. Я подумал, не стоит ли мне рассказать, как Роупер, минуя его, докладывал Симмзу обстановку. Но решил не расстраивать. У Терри и без того настроение было плохое.

— Я могу как-то помочь?

Он усмехнулся:

— Да. Если сумеешь повернуть ход времени обратно.

Я никогда не видел Терри таким.

— Что, всё так плохо?

— Просто в последнее время я недосыпал. А где Софи?

— Уехала вчера вечером.

— И ничего мне не сказала?

— Я тоже не видел, как она уезжала. Софи очень переживает.

— Не она одна.

— Но это не её вина. В таком случае мы все виноваты.

Терри бросил на меня свирепый взгляд.

— Чего это вдруг ты стал её защитником?

— Я только хотел сказать…

— Знаю, что ты хотел сказать. Но поисковая операция провалилась, и вину за это Симмз сваливает на меня, а тебя волнует эта идиотка, Софи Келлер. И вообще, я заметил, что вы очень подружились.

— И что?

Он устало махнул рукой:

— Ладно, забудь об этом. Извини, мне пора ехать. Привет Каре.

Терри сел в машину и газанул с места так резко, что гравий из-под шин рассеялся у моих ног. Я постоял немного, смущённый и злой.

Но жизнь продолжалась, и скоро события в Дартмуре почти забылись. Элис росла, мы с Карой уже начали обсуждать, а не подарить ли ей братика или сестричку. Работы у меня теперь было больше, чем когда-либо. Из полиции звонили постоянно. В общем, на меня был спрос, а значит, и существенное прибавление к семейному бюджету.

Вскоре в составе международной комиссии я отправился на эксгумацию и идентификацию жертв массовой бойни в Боснии. Работа длилась месяц, была тяжёлой, и физически, и морально. В довершение я простудился и пролежал три дня с температурой. Вернулся усталый, похудевший, но невероятно довольный, что наконец оказался дома. Вечером я, как всегда, почитал Элис сказку перед сном, затем мы с Карой поужинали и сели в гостиной с бутылкой вина. Мне показалось, что она ведёт себя странно.

— Рассказывай, что случилось, — попросил я.

Кара отрешённо смотрела перед собой в пространство, а потом встрепенулась:

— Извини, задумалась.

— Так в чём дело?

— Ни в чём. — Она попыталась изобразить легкомысленную улыбку. — Ладно, пойду помою посуду.

— Кара…

Она со вздохом села.

— Только обещай, что не станешь это принимать близко к сердцу.

— Объясни же, что случилось?

— Ничего особенного. Несколько дней назад заходил Терри Коннорс.

— И что? — После Дартмура мы с ним не виделись ни разу.

— Сказал, что приехал в Лондон и решил заглянуть к нам, повидаться с тобой, но… мне показалось, что он знал о твоём отъезде.

Я почувствовал, как похолодела спина.

— Понимаешь, мне сразу не понравился этот визит. Почему он вначале не позвонил, чтобы убедиться, что ты дома? И от него попахивало алкоголем. Я сварила ему кофе, а он…

— Что он? — произнёс я, крепко сжимая край стола.

Кара покраснела.

— Он смотрел на меня очень странно… ну, сам понимаешь как. В конце концов я попросила его уйти. Он спросил, действительно ли я этого хочу. А затем добавил… что ты в своих командировках тоже времени зря не теряешь. — Кара глотнула вина из бокала. — Положение спасла Элис. Она проснулась и крикнула, чтобы я поднялась к ней. Я почувствовала огромное облегчение. А он словно одумался, собрался и ушёл.

— Вот оно что… — пробормотал я, ещё не полностью осознавая случившееся.

— Дэвид, успокойся.

— Успокоиться? — Я резко поднялся, чуть не уронив стул. — А то, что он сказал насчёт меня… это вранье.

Кара подошла ко мне, провела ладонью по лицу.

— Знаю. Просто Терри думает, будто все такие, как он.

— То есть?

— Терри бабник.

— Бабник?

Она удивлённо посмотрела на меня.

— Ты что, ничего не знал? Боже, как с ним мучается Дебора! Говорит, что он начал ей изменять почти сразу, как они поженились. Не понимаю, как она продолжает жить с таким идиотом. Из Лондона его выперли, потому что он завёл с кем-то на службе роман, который закончился скандалом.

Любопытная новость. Но по крайней мере я теперь понимал, почему, когда мы встречались в последний раз, Дебора и Терри так себя вели.

Я обнял жену.

— Почему ты никогда об этом не говорила?

— Потому что нас это не касалось. — Она подняла голову и посмотрела мне в лицо. — Обещай, что ты не станешь делать глупостей.

— Каких, например?

— Просто выброси это из головы, и всё. Пожалуйста, прошу тебя. Не стоит на него тратить время и нервы.

Она прижалась ко мне.

— Неужели мы проведём наш первый вечер после месячной разлуки в разговорах о Терри Коннорсе?

Подобная перспектива меня не радовала. И в этот вечер мы о нем больше не вспоминали.

Но как можно забыть о таком? Терри пришёл в мой дом, намереваясь соблазнить мою жену. Да ещё утверждал, будто в командировках я путаюсь с женщинами. От одной только мысли об этом у меня начинала кружиться голова, но я убедил себя подождать несколько дней, чтобы остыть.

Но едва дотерпел до утра.

В первый день после возвращения с Балкан я не собирался работать допоздна и должен был забрать Элис из школы. Но во мне кипела ярость, и я скрепя сердце решился позвонить Каре в больницу.

— Извини, дорогая, может, сегодня ты заберёшь Элис?

— Хорошо. А что случилось?

Я уже жалел, что позвонил. В конце концов, я целый месяц не видел дочь. Мне лучше было бы побыть с ней, а не заниматься выяснением отношений с Терри Коннорсом.

— Да ничего, забудь. Элис заберу я.

— Почему же? Если тебе надо, давай я её заберу. У нас тут намечено совещание персонала, так я рада, что у меня появилась причина уйти. — Она на секунду замолчала. — Что-нибудь случилось?

— Ничего. Всё нормально.

В этот момент в трубке послышались шум, голоса.

— Извини, мне надо идти, — поспешно проговорила Кара. — Я заберу Элис, а вечером дома ты всё объяснишь. Пока.

Она положила трубку. На душе было неспокойно. Я решил, что позвоню ей позднее и скажу, что заберу Элис. Через полчаса набрал номер, но было занято. А тут снова вспыхнула злость на Терри. К тому же особых причин беспокоить Кару не было. Она занята, и мы уже обо всем договорились.

И тогда я позвонил Терри. Думал, он не ответит, увидев, кто звонит. Но он ответил. Голос звучал, как всегда, уверенно и беззаботно.

— Привет, Дэвид! Как дела?

— Надо встретиться.

— Я, конечно, не прочь увидеться с тобой, но тут, понимаешь, какое дело… Я немного занят. Давай позднее созвонимся.

— Нет, это срочно. Я смогу быть в Эксетере через пару часов. Назови место.

— Тебе никуда не нужно ехать. Я ещё в Лондоне. Приезжай, выпьем пива. Как в старые добрые времена.

Я ехал к нему в надежде, что мне удастся сохранить спокойствие. Терри предложил встретиться в одном пабе в Сохо, который облюбовали полицейские. Под Рождество зал убрали ёлкой, серпантином, игрушками. Терри сидел в баре с приятелями. Они о чём-то весело болтали. Увидев меня, он встал. На лице обычная улыбка, но взгляд настороженный.

— Хочешь выпить?

— Нет, спасибо.

— Ладно. — Терри уселся за стол с бокалом в руке. — Итак, что случилось?

— Зачем тебе понадобилась моя жена?

— Что?

— Ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю.

Он продолжал улыбаться, но щеки порозовели.

— Подожди минутку… не знаю, что она тебе рассказала, но я просто зашёл, думал, ты дома…

— Ничего ты не думал, а точно знал, что я в отъезде. О работе нашей комиссии передавали в новостях и писали в газетах. Поэтому ты и явился без звонка.

— Послушай…

— И зачем-то стал трепаться, что я в командировках с кем-то вожу шашни. Зачем, чёрт возьми, тебе это понадобилось?

Мне показалось, что в его глазах мелькнуло чувство вины. Он пожал плечами:

— Зачем? Просто так.

— И это всё?

— А что ты хочешь от меня услышать? Кара симпатичная женщина. Тебе должно быть лестно, что на неё обратил внимание такой мужчина, как я.

Терри улыбался, как бы поощряя меня к действию. Но куда мне было рыпаться? Против такого здоровяка, который сумел справиться даже с Монком. К тому же, если я даже решусь на драку, он спокойно вытрет мной пол, а его приятели с радостью подтвердят, что потасовку затеял я.

Неожиданно я сообразил, в чём провинился перед ним.

— Что, Терри, дела совсем плохи, да?

Он прищурился.

— Чушь!

— Вот почему ты здесь. — Я кивнул на стойку бара. — Ударился в загул от расстройства.

Улыбка исчезла с его лица.

— У меня всё прекрасно. Просто взял несколько дней отпуска.

Произнёс он эти слова, как всегда, уверенно, но глаза выдавали ложь. Терри полагался на везение, и вот теперь оно ему изменило. И он не знал, на ком выместить злость. А я случайно подвернулся под руку.

Дальше вести разговор было бессмысленно. Выходя из паба, я услышал, как он что-то сказал приятелям у бара. Наверное, смешное, потому что они дружно захохотали.

Я отправился домой. Забирать Элис уже поздно, да они с женой скорее всего будут дома, когда я вернусь. Но их не было, и я стал готовить ужин, жалея, что встретился с Терри, ругая себя, что заставит Кару ехать в школу. Надо было как-то загладить вину. И я придумал. В этот уик-энд свожу Элис в зоопарк, а на вечер вызову приходящую няню, и мы с Карой пойдём куда-нибудь повеселимся.

А их всё не было и не было. Я заволновался, позвонил Каре на мобильный, но он не отвечал. И автоответчик не сработал. Странно. А вскоре в дверь позвонили.

— Кто к нам пожаловал в такое время? — пробормотал я, вытирая руки.

Перед дверью на площадке стояли двое полицейских. Они сообщили, что некий бизнесмен сел за руль пьяным и, не справившись с управлением своего «БМВ», врезался в машину с Карой и Элис. Автомобиль Кары вылетел на встречную полосу и попал под колеса грузового фургона. Моя жена и дочь погибли.

Вот так закончилась моя прежняя жизнь.

Глава 8

Восемь лет спустя

В дверь позвонили, когда я находился в душе. Пришлось спешно вытираться и надевать купальный халат. На часах ещё не было девяти. Интересно, кто пожаловал ко мне в такую рань в воскресенье? Разумеется, я посмотрел в глазок. Нет, это не коммивояжёр, надеющийся мне что-нибудь впарить. У двери стоял хорошо знакомый мужчина. Когда он чуть повернулся, я разглядел его получше. Те же широкие плечи, короткие тёмные волосы. Правда, слегка поредевшие на макушке.

Я отпёр дверь. Это октябрьское утро было прохладным, но гость был только в костюме. Он натянуто улыбался, оглядывая мой купальный халат.

— Привет, Дэвид. Извини, что потревожил.

Вот так просто он это сказал, будто в последний раз мы виделись не восемь лет назад, а всего восемь дней. Но Терри Коннорс всё же изменился. Не постарел, нет. Он был по-прежнему красив и самоуверен. Однако теперь это был уже красавец, много повидавший на своём веку, имеющий огромный опыт. Он по-прежнему смотрел на мир сверху вниз, в прямом и переносном смысле. Наши глаза были на одном уровне, хотя Терри стоял на нижней ступеньке.

Мы молчали. Я просто не знал, что сказать. Наверное, и Терри тоже. Затем он оглянулся на улицу, словно она вела в прошлое и там можно было различить что-то важное для нас. Я заметил, что мочка его левого уха отсутствует, будто её аккуратно срезали ножницами, и удивился, как такое произошло. Правда, и у меня появились на теле шрамы.

— Я, конечно, мог позвонить, — произнёс Терри. — Но решил сообщить тебе новость лично. Джером Монк сбежал.

Ничего себе, новость. Впрочем, какое мне дело до ужасного маньяка, о котором я все эти годы и слыхом не слыхивал. Но сразу вспомнился унылый дартмурский ландшафт, и повеяло запахом торфа.

Я шагнул назад и распахнул дверь:

— Заходи.

Терри ждал в гостиной, пока я оденусь. А у меня ноги не пролезали в брючины, застревали пуговицы в петлях. Я опомнился, лишь осознав, что просто тяну время, чтобы с ним не встречаться.

Он стоял у книжной полки спиной ко мне, читал названия книг на корешках. Проговорил, не оборачиваясь:

— Мило тут у тебя. Живёшь один?

— Да.

Терри вытащил книгу.

— «Цитадель смерти»[9]. Неслабое чтение.

— Хочешь чаю или кофе? — спросил я, подавляя раздражение.

— Пожалуй, кофе, и покрепче. Чёрный, две ложки сахара. — Он поставил на место книгу и последовал за мной в кухню. Остановился в дверях, наблюдая, как я наполняю водой кофейник.

— А почему это должно меня тревожить? — поинтересовался я.

— Хочешь знать, как всё произошло?

— Давай подождём, пока сварится кофе. — Я поставил кофейник на плиту. — Как Дебора?

— Цветёт после развода.

— Жаль, что так у вас получилось.

— Она не жалеет. Дети подросли, всё в порядке. — Он улыбнулся. — Я вижусь с ними каждый второй уик-энд.

Не так уж часто, подумал я.

— Живёшь там же, в Эксетере?

— Да. И служу там же, в полицейском управлении.

— Старший инспектор?

— Нет. Должность прежняя.

— Давай присядем, — предложил я.

Приглашать его в гостиную мне не хотелось. Довольно и кухни. Я вообще не понимал, что этот человек здесь делает.

Он сел напротив. Огромный. Я уже забыл, какой Терри гигант. Но возраст всё равно берет своё. Терри начал понемногу лысеть. Думаю, это его убивало. Я ждал, когда он заговорит.

— Да, много воды утекло. — Терри заглянул мне в лицо. — Я так и не решился позвонить тебе. После того, что случилось с Карой и Элис.

Я кивнул, напрягшись, будто ожидая удара. Ведь дальше неизбежно должны были последовать разные сочувственные слова и соболезнования. Прошли годы, но мне по-прежнему было очень тяжело всё это слышать, словно гибель жены и дочери противоречила фундаментальным законам Вселенной.

Однако Терри сказал другое:

— Я собирался позвонить тебе или написать, но сам понимаешь… А потом узнал, что ты покончил с криминалистикой и уехал в Норфолк. Устроился в больницу терапевтом. И мои намерения потеряли смысл.

Верно. В те времена я не хотел никого видеть из моей старой жизни. Особенно Терри.

— Рад, что ты вернулся к прежней работе, — продолжил он. — Слышал, что там у тебя всё в порядке. Ты ведь теперь в университете на кафедре криминалистики?

— Да, — сухо ответил я. Обсуждать свои дела мне ни с кем не хотелось. И меньше всего с ним. — Когда сбежал Монк?

— Вчера ночью. Полагаю, в дневных новостях об этом сообщат. Ещё бы, такое событие. Пресса повеселится. — Терри не любил журналистов.

— А как это случилось?

— У него был сердечный приступ. — Он усмехнулся. — Не думал, что у такой сволочи есть сердце. И доктора в «Белмарше»[10] настолько обеспокоились, что решили отвезти его в городскую больницу. В пути он сломал наручники, избил до бесчувствия охранников, водителя санитарной машины и исчез.

— Значит, он спланировал всё заранее?

Терри пожал плечами:

— Пока никто не знает. Но у него действительно были симптомы. Давление подскочило, сильнейшая аритмия. Либо он это как-то симулировал, либо сбежал, несмотря на тяжёлое состояние.

Если бы речь шла об обычном человеке, я бы сказал, что и то и другое невозможно. «Белмарш» — тюрьма самого строгого режима, там есть больничный корпус с современным оборудованием. И если уж врачи решили везти Монка в реанимацию городской больницы, значит, он находился на грани смерти. Как мог в таком состоянии Монк сделать то, что сделал, невозможно даже представить. Но ведь это был не обычный человек, а Джером Монк.

Кофе сварился, и я разлил его по чашкам.

— А как он оказался в «Белмарше»?

— О, это целая история! — Терри глотнул кофе. — Вначале его по требованию наших «гуманистов» поместили в тюрьму категории С. Но после того как он там пару раз поднял шум, перевели в другую тюрьму. Потом ещё в одну. И вот теперь Монк добрался до «Белмарша». Но он не утихомирился и здесь. Несколько месяцев назад забил очередного сокамерника до смерти, а охранников, которые пытались оттащить его, отделал так, что они чуть ли не до сих пор приходят в себя. — Он поднял голову. — Удивлён, что ты об этом не слышал.

— А почему ты пришёл мне сообщить о его побеге?

— Чтобы предупредить. Ведь все, на кого у Монка затаилась обида, сейчас в опасности.

— Думаешь, и я тоже? Сомневаюсь, что он вообще меня помнит.

— Будем надеяться. Но разве можно предсказать, как поступит Монк, оказавшись на свободе? Ты не хуже меня знаешь, на что он способен.

Что правда, то правда. Я до сих пор помнил, как жутко изуродовал Монк несчастную Тину Уильямс. Но всё равно не понимал, почему мне угрожает опасность.

— Прошло восемь лет. Причём тогда я участвовал в поисках захоронений и не имел никакого отношения к следствию по делу Монка.

— Ты считаешь, он разбирается, кто в чём участвовал? Да мы все для него на одно лицо. Не исключено, что он захочет отомстить нам за то, что засадили его за решётку.

— Ладно, спасибо за предупреждение.

— Ты с кем-нибудь из той группы имеешь контакты?

Вопрос вроде безобидный, но я хорошо знал Терри.

— Нет.

— А разве ты не работал с Уэйнрайтом по другим делам?

— После Монка — нет.

— Он недавно ушёл на пенсию. — Терри глотнул кофе. — А Софи Келлер? Ты с ней виделся?

— Нет. А почему я должен был с ней видеться?

— Не знаю. Просто так.

— Может, ты всё же скажешь, зачем пришёл?

Терри поморщился:

— Предупредить. Мы решили сообщить всем.

— Терри, неужели ты считаешь меня идиотом? Ведь можно было позвонить, и даже не самому, а поручить кому-нибудь. А ты потащился через весь Лондон, чтобы рассказать об этом лично. Зачем?

Всё дружелюбие — оно, несомненно, было напускным — с него слетело, как шелуха. Он устремил на меня свой холодный взгляд профессионального полицейского.

— У меня были дела в городе, и я решил совместить их. Заглянуть к тебе, заодно и повидаться. Ведь в прошлом мы неплохо ладили. Извини, ошибся.

— Но если Монк действительно намерен мстить, то я буду в его списке последним. Разве не так?

Терри мрачно кивнул:

— Возможно. Но я пришёл тебя предупредить. Это всё. — Он с шумом отодвинул стул. — Я, пожалуй, пойду. Спасибо за кофе.

Он вышел в холл, у двери обернулся и пристально посмотрел на меня.

— Я думал, ты изменился.

Дверь хлопнула, и я остался сидеть за столом, отгоняя от себя прошлое, подступающее со всех сторон. Затем встал и долго мыл чашки, уставившись в одну точку. Я не знал, зачем на самом деле приходил ко мне Терри. Но не просто так, это уж точно.

Глава 9

В дневных новостях главным сюжетом стал побег Монка. Когда из тюрьмы бежит убийца, это всегда сенсация. А если это Джером Монк, тут уж, как говорится, сам Бог велел.

По пути в лабораторию я ещё раз выслушал сообщение и выключил радио. Ничего нового. К тому же побег Монка меня совсем не тревожил, несмотря на предупреждение Терри. Конечно, плохо, что маньяк оказался на свободе и покалечил людей. Но при чём тут я? Ну помелькал перед ним восемь лет назад, неужели он до сих пор меня помнит? Невероятно.

Однако утренний визит Терри подействовал на меня. Я уже заглушил в себе вину за случившееся, но один его вид снова пробудил болезненные воспоминания. Я собирался провести воскресенье с двумя коллегами и их жёнами. Мы планировали поехать в городок Хенли, где проводятся ежегодные соревнования по гребле, посмотреть регату и пообедать. В общем, отдохнуть. Но визит Терри всё испортил. Я знал, что не смогу адекватно вести себя в компании, поэтому позвонил и отменил встречу. Хотелось побыть одному, чтобы справиться с воспоминаниями.

Мне нужно было поработать.

Когда я заезжал на автостоянку кафедры криминалистики, прошлое обдувало меня своим холодным ветром со всех сторон.

Вернувшись из Норфолка в Лондон, я не сразу решился снова работать на кафедре. Но в конце концов благоразумие взяло верх. Причин отказываться от данной работы у меня не было. И вот я уже тут три года. Занимался в основном научными исследованиями, оставалось время и для консультаций полиции. Впрочем, надолго ли я пустил здесь корни, пока не ясно.

Во времена королевы Виктории в этом здании размещался госпиталь. Входные двери были заперты, но я часто работал по выходным и имел свои ключи. Отделение судебной антропологии размещалось на цокольном этаже. Туда можно было спуститься в старом лифте или по лестнице. Лифт оказался с причудами, к тому же в кабине всегда пахло дезинфекцией, поэтому я, как обычно, выбрал лестницу.

Тут всё было как в старину: стены, ступени, каменные плиты. Мои шаги гулко раздавались в тишине. Ведь сейчас в здании я находился один. Но вот дверь лаборатории, оснащённой самым современным оборудованием, отворилась, и я вновь попал в двадцать первый век. Мой кабинет располагался в конце коридора. Небольшой, но места для работы хватало. Я отпёр дверь, щёлкнул выключателем. Окна в кабинете отсутствовали. Яркие флуоресцентные лампы под потолком нехотя зажглись, рассеивая мрак.

Отопление на уик-энд выключили, но прохлада меня не смущала. Я специально оделся потеплее. Значительную часть кабинета занимали письменный стол и стальные карточные шкафы. Я включил компьютер, и пока он загружался, надел белый рабочий халат и направился в лабораторию.

Самую неприятную часть работы — отделение разложившихся мягких тканей от скелета трупа и обезжиривание костей — я проводил в морге. Здесь же у меня были только сухие кости. Дело, по которому я в данный момент работал, было давнее, до сих пор не раскрытое. На алюминиевом смотровом столе лежал неполный скелет мужчины лет тридцати. По крайней мере эту оценку я считал наиболее вероятной. Определить пол было сравнительно легко по форме таза и размерам костей. Возраст я оценил по состоянию позвоночника и степени износа на сращении костей в области лобка.

Параметры, с помощью которых можно было бы более точно определить возраст и пол, отсутствовали. Человек умер года два назад, разложение трупа завершилось. Относительно причины смерти оставалось лишь гадать. Единственное, что я мог утверждать, — она не была естественной. И наверняка убийство, потому что у трупа отрезаны руки, ноги и голова.

В таком виде тело нашёл строитель в колодце заброшенного фермерского дома в Суррее. Отсутствующие части обнаружить не удалось. С идентификацией возникли проблемы. Но я всё же надеялся определить, каким образом его расчленили. Лезвие оставляет на кости отчётливые отметины, а тут они отсутствовали. Я полагал, что преступник действовал циркулярной пилой, однако для подтверждения гипотезы мне нужно было изучить поверхности костей под микроскопом. Скучная, рутинная работа. Но, только определив, каким инструментом пользовался убийца, можно сделать первый шаг к раскрытию преступления.

Я поставил первый слайд и попытался сосредоточиться на изображении. Ничего не получалось. Мысли были заняты иным. Некоторое время я сопротивлялся, затем вернулся в кабинет и открыл новостной сайт. Как и ожидалось, главным событием стал побег Монка. Но я и не предполагал, что так тяжело окажется снова увидеть его лицо.

На меня с экрана смотрел Джером Монк, похожий на персонаж фильма ужасов. Жуткая вмятина на лбу, неподвижные, мёртвые глаза.

Я просмотрел по очереди фотографии четырёх его жертв. Жизнь несчастных девушек оборвалась рано. Сёстры Беннетт… Сколько бы им сейчас было? Двадцать шесть или двадцать семь лет, а Тине Уильямс — двадцать восемь или двадцать девять. Анджеле Карсон, самой старшей, около тридцати пяти. Оставшись жить, они вышли бы замуж, нарожали детей.

И вот теперь их убийца вырвался на свободу.

На столе зазвонил телефон. Я вздрогнул, оторвавшись от размышлений, и снял трубку.

— Алло!

— Это Софи Келлер, — произнёс знакомый женский голос, выплывая из прошлого. — Мы работали вместе несколько лет назад. По делу Джерома Монка. Помните?

Она сомневалась, помню ли я её. Совершенно напрасно. Всего лишь несколько часов назад Терри Коннорс спрашивал меня о ней.

— Конечно, помню. — Я сделал усилие, чтобы сосредоточиться. — Надо же, какое мистическое совпадение. Я только что читал о Монке.

— О его побеге?

— Да.

Я хотел сказать о визите Терри, но передумал. Какое ей до этого дело?

— Я нашла номер вашего телефона на сайте университета. Хотела оставить сообщение. Не думала, что вы окажетесь на работе в воскресенье. — Софи вздохнула. — Понимаю, мой звонок для вас неожиданный, но… у меня к вам просьба. Не могли бы мы встретиться в ближайшие дни?

Сегодня у меня определённо день сюрпризов.

— По поводу Монка?

— Я всё расскажу при встрече. Обещаю, много времени не отниму.

Она нервничала. Пыталась это скрыть, но выдавал голос. Он подрагивал от напряжения.

— Хорошо. Вы по-прежнему в Лондоне?

— Нет. Теперь я живу в Дартмуре. В небольшой деревне, называется Падбери.

Странно было представить Софи живущей в деревне, хотя я вспомнил, что ей нравился Дартмур.

— И вы звоните оттуда?

— Что? Да, конечно. — Она помолчала. — Послушайте, я знаю, что прошу слишком много, но уделите мне всего пару часов. Пожалуйста.

Я запомнил Софи Келлер как уверенную в себе женщину, с большими амбициями. А тут звучала растерянность и нескрываемая тревога.

— У вас неприятности?

— Нет, просто… я расскажу вам обо всем, когда увидимся.

Ну и что мне делать? Сказать, что у меня нет времени и я вообще не желаю вспоминать о прошлом? Но ведь Монк на свободе. А я не сомневался, что её звонок как-то с этим связан.

— Давайте завтра, — произнёс я. — Сегодня уже поздно, я приеду туда только к вечеру.

— Замечательно, — проговорила она с облегчением. — Вы помните мотель, где мы жили тогда в Олдвиче?

— Да. Особенно местную еду.

Она рассмеялась.

Я забыл, какой у неё приятный смех. Простой и естественный.

— Она стала получше. Приезжайте к ленчу, хорошо?

Мы договорились встретиться в час дня и обменялись номерами мобильных телефонов.

— Спасибо, Дэвид, я вам очень благодарна! — воскликнула Софи и нажала кнопку разъединения связи.

Я задумчиво сидел перед телефоном. Что же у неё случилось? И вообще, что происходит? Утром ко мне явился Терри Коннорс, а теперь позвонила Софи Келлер. Причём в день, когда из тюрьмы сбежал Джером Монк. Вряд ли это случайное совпадение. Нужны серьёзные основания, чтобы позвонить мне спустя столько лет. И это при том, что тогда она уехала, даже не попрощавшись. Я ведь о ней практически ничего не знал и не знаю. Есть ли у неё семья, дети. Ничего.

Я повернулся к монитору и вздрогнул. Экран заполняло зловещее лицо Монка. Видимо, перед тем, как взять трубку, я опять вернул его фотографию. На губах убийцы играла насмешливая улыбка. Чёрные глаза-пуговицы внимательно рассматривали меня.

Я закрыл сайт, но всё равно ощущал на себе его тяжёлый взгляд после того, как фотография исчезла.

Глава 10

Болотистая вересковая пустошь ещё кое-где была расцвечена пурпурными пятнами, но осень уже славно поработала, сделав почти всё вокруг темно-зелёным и коричневым. Передо мной снова простирался унылый, продуваемый ветрами торфяник. Прячущиеся в его глубине островки папоротника орляка тоже начали увядать, и монотонность ландшафта нарушали лишь заросли непроходимого утёсника и огромные камни размером с дом.

Недавно мне как участнику оперативной группы, расследующей тяжкое преступление, довелось побывать на отдалённом шотландском островке. Там было ещё более пустынно, чем здесь, но впечатляло великолепие пейзажа. Дартмур, как мне казалось, постоянно погружался в какие-то невесёлые раздумья, его что-то угнетало, а вместе с ним и тех, кто там находился. Впрочем, относительно Дартмура я испытывал предубеждение. С этими местами меня связывали не очень приятные воспоминания.

Тяжёлые облака в небе обещали дождь, но пока сквозь них проглядывало солнце, на короткое время озаряя торфяник золотистым сиянием.

Доехал я сюда довольно быстро. По пути возникла только одна пробка, да и то недолгая. Я двигался вперёд и удивлялся, что помню названия деревень и даже в каких местах сворачивать. А вот и развалины водяной мельницы у заброшенного оловянного рудника, где двойник Монка отвлекал внимание журналистов. Ещё поворот, и впереди показались очертания Чёрной Скалы. Я притормозил, чтобы получше разглядеть её. Сразу вспомнился холодный туман и вибрирующая под порывами ветра туго натянутая полицейская лента. Наконец, стряхнув воспоминания, я свернул к Олдвичу.

Этот населённый пункт, видимо, до сих пор не решил, город он или деревня. За восемь лет здесь мало что изменилось. Он был такой же скучный и невзрачный, каким я его помнил. Небольшие каменные дома всегда наводили меня на мысль, что где-то рядом находится море. Впрочем, так оно и было. Олдвич располагался на краю неподвижного зелёного торфяного моря.

Я миновал маленькую железнодорожную станцию в тот момент, когда от неё неспешно отошёл поезд, состоящий из двух вагонов, и медленно потащился через торфяник, будто выбиваясь из сил. Мотель находился неподалёку. Здесь кое-что изменилось к лучшему. Крышу перекрыли, стены покрасили.

Заехав на автостоянку и выходя из машины, я почему-то нервничал, хотя особых причин не было. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел, что мотель изменился не только снаружи. Пол в зале выстелили добротным линолеумом, стены заново заштукатурили и уже не заклеивали обоями.

За несколькими столиками сидели туристы, но большая часть пустовала. Софи отсутствовала, но я приехал раньше назначенного срока. Она, наверное, была в пути.

За стойкой бара стояла весёлая полная женщина. Я обрадовался, что угрюмый владелец мотеля сгинул вместе с отслаивающимися обоями, вытертым ковром и кислым запахом пива, и, заказав кофе, направился к столику у камина. Он не был затоплен, но свеженаколотые поленья и зола на решётке свидетельствовали о том, что это устройство находится тут не для декорации.

Я глотнул кофе и принялся размышлять, зачем всё-таки меня вызвала Софи. Разумеется, это связано с побегом Джерома Монка, но я не понимал как. Почему она вообще вспомнила обо мне? Да, нам было приятно в обществе друг друга, но всё же я не назвал бы это дружбой. И за восемь лет мы ни разу не сделали попытки сблизиться.

Взглянув на часы, я увидел, что уже половина второго. Странно. Вчера Софи горела нетерпением встретиться, а сегодня опаздывает. Правда, не ясно, как далеко ей сюда добираться. Я взял меню, рассеянно просмотрел его и отложил. Допил кофе, не сводя взгляда с входной двери.

Через четверть часа я не выдержал и позвонил Софи на мобильный. Гудок свидетельствовал, что сеть действует. Через несколько секунд включился автоответчик: «Здравствуйте, вы позвонили Софи. Оставьте, пожалуйста, сообщение».

Я попросил её позвонить и разъединился. Может, кто-нибудь из нас перепутал назначенное время?

В третьем часу я занервничал. Даже если Софи задерживается, то почему не звонит? А если она добирается сюда поездом? Надо узнать у барменши, когда прибывает очередной поезд.

Она посмотрела на часы на стене и улыбнулась:

— Через два часа. Ваша приятельница опаздывает?

Я вежливо кивнул и вернулся к столику. Однако сидеть и ждать уже смысла не было. Взяв куртку, я вышел на улицу.

Облака сгустились, стало сумрачно. До станции было ярдов сто, я быстро преодолел их. Две открытые деревянные платформы, соединённые коротким мостиком. На обеих пусто. Я подошёл к расписанию на доске. Барменша была права. Поезд прибудет через пару часов.

Где же Софи?

Над головой с карканьем пролетела ворона, и опять наступила тишина. Что я здесь вообще делаю? Проехал двести миль, чтобы встретиться с женщиной, которую не видел восемь лет. Она очень просила и вот теперь опаздывает и не звонит. Такого не может быть. Значит, что-то случилось.

Я вернулся в машину и достал из ящичка дорожный атлас. У меня был спутниковый навигатор, но крупномасштабная карта помогла лучше разобраться в местности. Оказывается, до деревни Падбери, где живёт Софи, отсюда всего несколько миль. Адреса я не знал, но ведь это же деревня. Там наверняка все друг друга знают.

Вскоре я оказался вдали от цивилизации. К Падбери тянулась узкая просёлочная дорога, обсаженная высокой живой изгородью. Примерно через милю обозначился въезд в деревню, а очень скоро и выезд.

Да, деревня действительно оказалась небольшой. Чтобы развернуться, мне пришлось чуть ли не всю её проехать.

Я надеялся спросить о Софи в пабе или на почте, но ни того ни другого видно не было. Каменные дома и в стороне от дороги церковь. Я остановился, не выключая двигателя. Вышел и направился к церкви вдоль старинных каменных надгробий.

Деревянная, почерневшая от времени дверь оказалась заперта.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — произнесла женщина с девонширским выговором.

Я оглянулся. Она стояла у ворот. Пожилая, в стёганой куртке и твидовой юбке.

— Я ищу Софи Келлер. Она живёт в этой деревне.

Женщина задумалась, затем медленно покачала головой:

— Такой тут нет.

— Но ведь это Падбери?

— Да. — Женщина кивнула. — И теперь я вспомнила, тут живёт Софи, но не Келлер, а Траск. Вы правильно запомнили фамилию?

Разумеется, за восемь лет Софи могла сменить фамилию. Я спросил, как пройти к её дому.

— Вы его не пропустите. Там есть килн, печь для обжига керамики.

Какой ещё килн? Но очень скоро я увидел его. Конусообразное сооружение, не очень высокое, но поднимавшееся над крышей дома, было сложено из тех же кирпичей цвета ржавчины, что и дом. Я приблизился и заметил, что печь выглядит ветхой, готовой вот-вот обрушиться. Килн собирались ремонтировать, и с одной стороны он был закрыт строительными лесами.

Я остановился у садовой изгороди. Сумерки сгущались, но в доме свет не горел. Никого нет? У ворот к столбику была прикреплена аккуратная дощечка с надписью: «Траск. Изделия из керамики».

Нет, это не Софи, тут обитает кто-то другой. Но, судя по карте, в Дартмуре лишь одна деревня носит название Падбери. А здесь, как сказала женщина, живёт только одна Софи по фамилии Траск.

К дому через запущенный фруктовый сад тянулась выложенная каменной плиткой дорожка. Справа сквозь потерявшие листву деревья виднелся килн, зловеще возвышающийся в полумраке. Я протянул руку к двери и увидел, что она взломана. И чуть приоткрыта. Я толкнул её и вошёл в тёмную прихожую.

— Есть кто дома?

Тишина. Я колебался, идти ли дальше. Можно позвонить в полицию и сообщить, что я обнаружил взломанную дверь дома, где, вероятно, живёт моя знакомая. А потом появится хозяин, который сломал дверь, потому что потерял ключи. И что тогда?

Но когда мои глаза привыкли к темноте, я разглядел в прихожей у основания лестницы старый комод, все ящики которого были выдвинуты, а их содержимое разбросано по полу. Там же валялась разбитая ваза.

— Софи! — крикнул я и включил свет.

Никто не отозвался. Я знал, что теперь необходимо звонить в полицию, но там мне наверняка скажут, чтобы я стоял у дома и ждал патрульных.

Я быстро обошёл все комнаты внизу. Всюду одно и то же. Шкафы распахнуты, ящики выдвинуты, вещи разбросаны. Сброшены подушки с диванов и кресел. Я ринулся наверх. Увидев на ковровой дорожке влажные пятна, остановился, а затем, убедившись что это вода, двинулся дальше. Дверь в ванную комнату была полуоткрыта, и сквозь щель можно было разглядеть голые женские ноги.

Прямо за дверью на полу лежала Софи. Так близко, что я с трудом протиснулся. Она лежала на спине, махровый халат распахнут. Лицо почти полностью закрывали спутанные влажные волосы.

Я моментально отметил, что крови нигде не видно, а затем опустился рядом с Софи на колени. На левой стороне лица у неё был обширный багровый кровоподтёк.

В последний раз я видел её восемь лет назад, но она почти не изменилась. Та же самая Софи Келлер.

Я отвёл в сторону волосы и проверил пульс на шее. Достаточно устойчивый. Слава Богу. Уложив Софи в удобную позу, я запахнул халат. Затем достал мобильник, но сеть не принимала. Пришлось бежать вниз к телефону, который я видел в кухне.

Вызвав «скорую помощь», я поспешил обратно наверх, прикрыл Софи одеялом, которое принёс из спальни, сел рядом на пол, взял её за руку и приготовился ждать.

Глава 11

«Скорая помощь» увезла Софи в больницу, а мне пришлось остаться и побеседовать с полицейскими. Я наблюдал, как машина отъезжает от дома. Сирену пока не включили, но синий проблесковый маячок уже настойчиво мигал.

Ждать «скорую помощь» пришлось минут сорок, и всё это время я не отходил от Софи. Сидел на полу ванной комнаты и разговаривал с ней. Утешал, говорил, что врачи сейчас приедут, что всё будет в порядке. Естественно, я не знал, слышит она меня или нет, но у сознания много уровней, и если Софи не потеряла его совсем, то на каком-то уровне она усваивала мои слова.

Больше, к сожалению, я ничего не мог сделать.

Приехавшие врачи сказали лишь то, что я уже знал. Признаки жизни у Софи пока были стабильными. А вот насколько серьёзная травма головы, выяснится позднее. Полицейские прибыли, когда её спускали вниз по лестнице. Затем женщина-детектив начала задавать вопросы спокойным, ровным голосом. На вопрос, кем я ей прихожусь, пришлось ответить, что мы старые друзья.

До их приезда у меня было время поразмышлять насчёт случившегося. Всё выглядело как ограбление, но странно совпадало со звонком Софи с просьбой о помощи. А перед этим ко мне утром явился Терри Коннорс с новостью о побеге Монка. Дверь в дом Софи сломали, видимо, в тот момент, когда она собиралась на встречу со мной.

После колебаний я выложил это женщине-детективу. Пусть сама решает, как действовать. Разумеется, при упоминании Монка она оживилась и засыпала меня вопросами, на которые я не знал ответов. Пришлось сослаться на Терри Коннорса.

Мне не хотелось вмешивать его, но деваться было некуда. Я чувствовал себя почти преступником, сидя на заднем сиденье полицейского автомобиля, рядом с её напарником, пока детектив кому-то звонила.

Наконец она вернулась.

— Всё в порядке, вы можете идти.

— Он что, не хочет со мной поговорить? — недоумённо спросил я.

— Мы приняли к сведению ваши показания. С вами кто-нибудь свяжется. — Она улыбнулась мне вполне дружелюбно. — Надеюсь, с вашей приятельницей всё будет в порядке.

Я тоже надеялся.

Софи поместили в центральную больницу Эксетера. Восемь лет назад мне довелось работать в местном морге с замечательным доктором Пири. За эти годы больница не очень изменилась. У стойки неотложной помощи дежурила пожилая полная женщина. Вначале я по привычке назвал фамилию Келлер. Такой в базе компьютера не оказалось. А вот Софи Траск действительно поступила примерно час назад в блок интенсивной терапии.

— Как её состояние? — спросил я.

— Она ваша родственница? — хмуро осведомилась дежурная.

— Нет, приятельница.

— Нам позволено сообщать информацию только родственникам.

Я вздохнул.

— Скажите хотя бы, существует ли угроза её жизни.

— Извините, не могу. Позвоните сюда завтра утром.

В расстройстве я вышел на улицу и сел в автомобиль.

Что теперь? Позвонить Терри? Но в этот час он вряд ли сидит в своём кабинете, а номера его мобильника у меня не было. Оставаться здесь тоже не имело смысла. Надо возвращаться домой. До Лондона ехать далеко, а я после завтрака ничего не ел. Пришлось на первой же заправке подкрепиться сандвичем с кофе.

Машин на дороге сейчас было мало. Казалось бы, вот раздолье, так нет, скоро мелкий дождик сменился ливнем, и я был вынужден постоянно тормозить, потому что впереди ничего не было видно. И «дворники» не спасали. Дождь затих, когда я уже двигался по пригородам Лондона. Настроение было скверное, вдобавок разболелась голова.

К дому я свернул уже за полночь. Во всех зданиях на улице окна были тёмные. Соседи спали. Проверив почтовый ящик, я отпёр входную дверь и вошёл. Затем в кухне включил канал новостей, уменьшив звук до минимума.

Ну что? Теперь я дома. Надо бы сразу в постель, но я был слишком возбуждён, чтобы заснуть. Я вытащил из буфета в гостиной бутылку бурбона, причудливой формы, с ковбоем на этикетке. Почти пуста. В начале года я привёз её из поездки в Штаты. Бутылка мне понадобилась, потому что дело, которым я собирался заняться, требовало выпивки.

Я налил себе приличную порцию. Напиток был резким и мягким одновременно и действовал замечательно. С бокалом в руке я прошёл в конец коридора и открыл там дверь. Эта комната считалась третьей спальней, но была такая маленькая, что едва вместила бы кровать. Так что я использовал её как чулан.

Там стоял стеллаж, заставленный разнокалиберными картонными коробками. В некоторых хранилось моё прошлое.

После гибели жены и дочери я пытался убежать от своей прежней жизни. Порвал отношения с друзьями и коллегами, продал и раздал часть вещей. Но от некоторых избавиться не решился, сложил их здесь, в кладовке, и постарался забыть. Это были фотографии, записные книжки, разные бумаги.

Я налил себе бурбона и поставил бокал на полку. Коробки, где я хранил свои рабочие записи, были надписаны. Это помогало, но всё равно, прежде чем найти нужную, я изрядно повозился. Затем отнёс коробку в гостиную, поставил на кофейный столик и открыл. На меня пахнуло запахом старых бумаг. Я перебрал папки и быстро нашёл относящиеся к делу Монка. Их было несколько, перетянутых толстой резинкой, которая разорвалась, как только я к ней прикоснулся. Я вспомнил, как покупал папки, в каком магазине.

В первой лежала пачка дискет, снабжённых этикетками. Но дискеты к современным компьютерам не подходили. В других хранились фотографии, сделанные в палатке над захоронением Тины Уильямс. Я быстро перебрал их и отложил. Занялся записями.

Значительную часть составляли распечатки, но попадались и сделанные от руки. Почерк, несомненно, был мой, но я его не узнавал. Он изменился. Человек, это писавший, перестал существовать.

На одном листке было пятно, при виде которого у меня перехватило дыхание.

С ложки Элис капля йогурта упала на лежащий на столе листок. Кара принялась вытирать его салфеткой. «Пятно наверняка останется. Надеюсь, бумаги не очень важные…»

Я почувствовал, что мне не хватает воздуха, и, уронив злосчастный листок на пол, выбежал в прихожую. Открыл входную дверь. Подставил лицо ветру, жадно глотая холодный влажный воздух. Сквозь туман тускло поблёскивали уличные фонари. Дождь прекратился, и наступившая на улице тишина казалась почти оглушительной. Ни единого звука, кроме журчания воды в кюветах и шуршания проезжающих вдалеке машин. Я начал постепенно приходить в себя, запихивая своего «чёрта из табакерки» обратно на место, где он будет лежать свернувшись и ждать.

До следующего раза.

Я закрыл входную дверь и вернулся в гостиную. Осторожно поднял страницу с пятном, вложил в папку. Затем, глотнув бурбона, принялся читать.

Глава 12

Когда утром позвонили в дверь, я уже знал, что визитёр прибыл с плохой новостью. Накануне я читал свои старые записи по делу Монка, пока не начали слипаться глаза. Лёг в постель в четвёртом часу с уверенностью, что упустил тогда что-то очень важное. Но что именно, так и не понял. Во всяком случае, это не было связано с повреждениями, нанесёнными преступником Тине Уильямс. Они были ужасные, но отнюдь не уникальные. Мне доводилось сталкиваться даже с худшими — например, недавно при расследовании серийных убийств в Шотландии. При этом Монка хотя бы поймали и осудили, а тут дело до сих пор не раскрыли.

Проснувшись, я сразу позвонил в больницу, узнать, как Софи, но мне опять отказали в информации. Недолго поразмыслив, я стал собираться в дорогу. В любом случае ответы на вопросы следовало искать не в Лондоне. Позвонил в университет и сказал, что беру неделю отпуска. У меня были не использованы недели две, о чем секретарша кафедры Эрика мне неоднократно напоминала.

Только я закончил сборы, как раздался звонок в дверь. Я сразу сообразил, кого увижу на пороге.

Терри выглядел ужасно. Глаза красные — наверное, ночью не спал. Лицо осунувшееся, бледное, на щёках щетина. От него попахивало алкоголем.

— Я стал у тебя частым гостем, — произнёс он.

— Есть новости о Софи?

— Пока всё без изменений.

— Ты приехал из Дартмура только ко мне?

Терри усмехнулся:

— Нет, у меня здесь дела.

Он двинулся в гостиную. Бросил взгляд на бумаги на кофейном столике.

— Рассматриваешь старые записи?

— Просто проглядел несколько заметок, — ответил я, убирая листы в папку. — Так в чём дело?

— На сей раз ты решил обойтись без кофе?

— Мне нужно уходить.

Он покосился на стоящую на полу сумку.

— Собрался поехать отдохнуть?

— Терри, что тебе от меня надо?

— Для начала я хочу, чтобы ты рассказал мне о вчерашнем.

Я всё уже сообщил полицейским, но спорить не имело смысла. Поэтому мне пришлось снова рассказать Терри, начиная со звонка Софи мне в лабораторию и заканчивая тем, как я обнаружил её без сознания на полу в ванной комнате.

Терри молча выслушал, после чего произнёс:

— Ты же говорил, что у тебя с Софи Келлер не было никаких контактов.

— Да.

— И что, она вдруг взяла и позвонила тебе? Через восемь лет? Что-то не верится.

Он внимательно посмотрел на меня, но я лишь раздражённо вздохнул.

— Я понятия не имею, какие у неё неприятности и почему она позвонила мне. Рад бы рассказать тебе больше, но ничего не знаю. Ты разговаривал с кем-нибудь из её соседей? Может, кто-нибудь что-то слышал?

— Ты собрался учить меня, как вести расследование?

— Нет, — ответил я, с трудом сдерживаясь. — Но разве не странно, что всё случилось почти сразу после побега Монка? Не думаю, что на неё напал именно он, однако существует какая-то связь.

— А почему ты уверен, что это был не он?

— Во-первых, Софи единственная, кто пытался тогда помочь ему. Зачем Монку нападать на неё? А во-вторых, откуда он мог знать, где её найти?

— К твоему сведению, сидя в тюрьме, можно выяснить всё, что угодно. И если ты ищешь повод, то у Монка он есть. Софи, наверное, была последней женщиной, которую он видел. А потом, лёжа на койке в камере, фантазировал, что бы он с ней сделал, попадись она ему под руку.

Я похолодел.

— Её изнасиловали?

— Нет.

Я облегчённо перевёл дух.

— Тогда это не похоже на Монка. Он бы её живой не оставил.

— Его могли спугнуть.

— Монка? — скептически осведомился я. — И кто же тот храбрец?

Терри взмахнул рукой.

— Ладно, согласен, это не он. А сам-то ты как оказался в её доме? Напомни мне, а то я забыл.

— Перестань ёрничать!

— Да-да, верно. Женщина, которую в последний раз ты видел восемь лет назад, неожиданно звонит и приглашает на ленч. Что-то бормочет насчёт помощи. И ты немедленно прыгаешь в автомобиль и мчишься к ней. Она на свидание не является, и тогда ты узнаешь её адрес, заходишь в дом и обнаруживаешь Софи без сознания.

— Вот так именно всё и было.

— Это по-твоему. Но давай попробуем рассуждать иначе. Вы любовники, давние. У вас что-то произошло, может, чёрная кошка между вами пробежала. И вот ты приехал выяснять отношения. Стучишься, она не открывает. Тогда ты в ярости ломаешь дверь, находишь Софи в ванной комнате… А когда она падает без чувств, спохватываешься и звонишь в полицию.

Я изумлённо смотрел на него.

— Абсурд!

— Почему? Вы так мило тогда ворковали, во время поисковой операции. Я сразу заподозрил, что между вами что-то есть.

Я напрягся, сжал кулаки, но, слава Богу, сообразил, что Терри этого и ждёт. Чтобы я потерял самообладание, вспылил.

— Не все такие, как ты, Терри.

Он рассмеялся:

— Разумеется.

— Если ты мне не веришь, то спроси у Софи. Она расскажет тебе обо всём, когда придёт в себя.

— У неё серьёзная травма головы, так что неизвестно, когда ей станет лучше. И тогда ты окажешься в весьма щекотливом положении.

Неожиданно Терри вытащил из бумажника карточку и бросил на кофейный столик.

— Если случится ещё что-нибудь, позвони мне по мобильному. В кабинете я бываю очень редко. — Он шагнул в прихожую, остановился у двери и произнёс с угрозой в голосе: — И не делай вид, Хантер, будто ты чем-то отличаешься от меня. Ты такой же, как все.

Терри хлопнул дверью так, что задрожали стены. Я постоял немного, затем добрался до ближайшего кресла и сел, размышляя, что меня потрясло больше — враждебность Терри или его нелепые обвинения. Да, нужно признать, мы действительно друг друга недолюбливали, но неужели он верил, что я способен взломать дверь в доме Софи и напасть на неё?

Я хотел бросить карточку Терри в мусорную корзину, но передумал и сунул в бумажник. Включил охранную сигнализацию, вышел на улицу и поставил сумку в багажник машины. Если не будет пробок, то в Эксетер я доберусь к середине дня.

Начать ворошить прошлое я решил вместе с судебным археологом.

* * *

За все эти годы Леонарда Уэйнрайта я не вспомнил ни разу. И был бы рад не вспоминать впредь, но у меня возникла необходимость с ним поговорить. Теперь, когда Монк вырвался на свободу, мне хотелось бы обменяться с ним наблюдениями.

По мере приближения к Эксетеру погода ухудшалась, и ко времени моего прибытия зарядил проливной дождь. Я снял номер в отеле без названия недалеко от больницы. Отель был дешёвый и удобный, такие сейчас появились в центре многих городов. Везде чисто, приличная еда и, что немаловажно, беспроводной Интернет. Перекусив в кафе, я вернулся в номер, достал ноутбук и принялся за работу.

Найти Уэйнрайта оказалось труднее, чем я ожидал. У меня не было ни его адреса, ни номера телефона. А Терри сказал, что он ушёл на пенсию. Я позвонил в Кембридж на кафедру, где он работал, но секретарша отказалась помочь. Заявила, что сведений личного характера не даёт.

Я полазил полчаса по Интернету, прежде чем мне пришло в голову поискать в телефонном справочнике. Восемь лет назад Уэйнрайт в разговоре со мной упомянул, что живёт в Торбее. Конечно, за это время он мог переехать, но нет — профессор Уэйнрайт числился в городском телефонном справочнике. Там были его номер телефона и адрес.

После множества гудков женский голос произнёс спокойно и доброжелательно:

— Слушаю.

— Могу я поговорить с Леонардом Уэйнрайтом?

Женщина помолчала.

— А кто его спрашивает?

— Дэвид Хантер.

— Я не узнаю вашего голоса. Вы из Кембриджа?

— Нет. Мы работали вместе восемь лет назад по одному делу, консультировали полицию. Я сейчас в вашем районе и…

— Понимаю. К сожалению, Леонард сейчас не может подойти к телефону. Я его жена. Вы сказали, что находитесь где-то недалеко?

— Да, но…

— Тогда заезжайте к нам. Я уверена, Леонарду будет приятно увидеться со старым коллегой.

Я сомневался.

— Может, мне лучше позвонить ему позднее?

— Зачем? Если завтра вы свободны в первой половине дня, то, пожалуйста, приезжайте к нам к часу на ленч.

На ленч? Этого я не ожидал.

— Ну, если вас не затруднит…

— Приезжайте. Леонард будет вас ждать.

Я положил трубку, озадаченный приглашением и не понимая, что означает «не может подойти к телефону». Деловая встреча — это одно, а ленч — другое. Я сомневался, что инициатива жены Уэйнрайту понравится. Но приглашение принято, теперь осталось чем-то заполнить остаток дня. Я решил снова позвонить в больницу. На сей раз там были более любезны и сообщили, что Софи пришла в сознание.

Глава 13

Травма головного мозга — не сломанная рука. Прогнозы делать сложно. В большинстве случаев чем дольше больной остаётся в коме, тем меньше шансов на выздоровление.

Софи повезло. Она отделалась лишь сильным сотрясением мозга. Кости черепа не повреждены, признаков гематомы или внутреннего кровотечения пока не обнаружили. Последнее особенно опасно, потому что в начальный период оно выявляется с трудом, но иногда больной через несколько дней погибает.

Софи очнулась вчера вечером через несколько часов после моего отъезда. Первое время её состояние было неустойчивым, но вскоре стабилизировалось. Меня пустили к ней по её настоятельной просьбе.

Софи пошевелилась в постели, видимо, обозначая этим приветствие. Волосы у неё были убраны назад и подвязаны лентой, чтобы ссадина на лице — огромная, от виска до челюсти, — была полностью открытой. Опухоль стала спадать, и теперь ссадина начнёт менять цвет.

— Спасибо, что пришли. Не знаю, с чего начать, с благодарности или извинений.

— Не надо ни того и ни другого.

— Как же? Это ведь я втянула вас в неприятности, и если бы не вы, то не знаю, жива ли я была бы сейчас.

Я улыбнулся.

— Всё в порядке, не думайте об этом.

Как хорошо, что она пришла в себя! Что теперь скажет Терри?

Кровать рядом с Софи была не занята, что позволяло нам свободно разговаривать. Мы послушали, как дождь барабанит по оконному стеклу, затем я нарушил молчание:

— Как самочувствие?

Она слабо улыбнулась.

— Примерно такое же, как и мой вид.

По-моему, она выглядела неплохо, если не считать ссадины. Восемь лет на ней почти не отразились. Софи принадлежала к типу женщин, которые всегда выглядят моложе своих лет.

— Больше всего меня беспокоит, что я ничего не помню, — тихо произнесла она.

При травмах головы кратковременная потеря памяти обычное дело, но для меня это было огорчительно.

— Вообще ничего?

— Да. — Софи рассеянно рассматривала идентификационный браслет на запястье. — Ужасно глупое ощущение. Мне просто нечего было рассказать полицейским. Я только вышла из-под душа, услышала внизу какой-то шум и… Вероятно, я просто поскользнулась и ударилась головой о пол.

А взломанная входная дверь? А вытащенные из шкафов ящики и разбросанные по дому вещи? Нет, она не поскользнулась.

— Через несколько дней память должна к вам вернуться.

— Не знаю, хочу ли я этого. — Она потрогала браслет. — Полицейские сказали, что… сексуального насилия не было. Но всё равно ужасно — ко мне в дом кто-то вломился, а я даже не могу вспомнить.

— Наверное, кто-нибудь из знакомых, кто держал на вас зло?

— Поверьте мне, таких нет. В полиции склонны полагать, что это грабитель, который думал, будто в доме никого нет. А потом увидел меня в душе и с перепугу ударил.

— Вы говорили об этом с Терри Коннорсом?

— Нет. А почему вы спросили?

— Сегодня утром он ко мне приезжал. Вначале выдвинул версию, что это был Джером Монк.

— Монк? Смешно.

— Потом сообщил мне, что я тоже под подозрением. У меня действительно нет никаких доказательств непричастности к преступлению. Я обнаружил вас лежащей на полу в ванной комнате. Кто знает, может, это моя работа. Тем более что вы ничего не помните.

— Боже, какой негодяй, — прошептала Софи, отводя взгляд. — Надо же придумать такое.

— Вам плохо? — спросил я, заметив, как она вдруг побледнела.

— Немного кружится голова. Я понимаю, что должна вам кое-что объяснить, но сейчас не могу. Когда почувствую себя лучше и доберусь домой…

— Конечно. Не беспокойтесь.

— Спасибо. — Она слабо улыбнулась и потянулась к таблеткам на прикроватном столике.

— Позвать сестру?

— Нет. Но меня ещё немного тошнит. Сказали, скоро пройдёт. — Софи откинула голову на подушку и закрыла глаза. — Извините, мне нужно поспать…

Упаковка таблеток выпала из её руки. Я осторожно встал, стараясь не скрипнуть стулом, положил её на место и направился к двери.

— Дэвид… — Я обернулся. Софи смотрела на меня. — Вы ещё придёте?

— Обязательно.

Она кивнула и закрыла глаза.

— Я не собиралась…

— Что?

Но Софи уже спала. Я понаблюдал, как мерно поднимается и опускается её грудь, и тихо вышел из палаты.

Оставалось надеяться, что скоро всё прояснится.

* * *

Утром кое-что прояснилось. К сожалению, не всё, но хотя бы небо. Оно стало голубым. В нем ярко засияло солнце. Вчерашний вечер я провёл в размышлениях. И сейчас тоже думал об этом, доедая завтрак в полупустом итальянском ресторане. Кое-что в поведении Софи мне было непонятно.

Однако ночью выспаться мне всё же удалось, и сегодняшняя солнечная погода подняла настроение. Я расплатился в отеле и отправился на ленч с Уэйнрайтом. Честно говоря, ехать мне не хотелось. В разговоре с профессором теперь уже особой нужды не было, но звонить и отказываться казалось мне неудобным.

Ехать было меньше часа, и я выбрал путь подлиннее, вдоль прибрежных скал, между которыми проблёскивало покрытое рябью море. Было прохладно, но я опустил стекло. Свежий ветерок такой приятный. Мне нравилось здесь всё. Правильно сделал Уэйнрайт, поселившись в таком месте. Я и сам бы не прочь, но придётся ждать до пенсии. Удивительно, что всего в двадцати милях отсюда находится Дартмур с его унылыми торфяниками.

Найти дом профессора оказалось просто. Он стоял особняком от остальных, на мысу, у самого моря. Сложенная из валунов вилла с перекрещенными черными балками. К ней тянулась длинная гравийная дорожка, с одной стороны обсаженная липами. С другой простиралась обширная лужайка.

Дверь гаража на две машины была полуоткрыта, в глубине виднелась ярко-синяя «тойота». Я остановился и поднялся по ступенькам к входной двери. Нажал кнопку медного причудливого звонка и услышал, как звон разнёсся по дому. При звуке быстрых шагов расправил плечи.

Дверь открыла пожилая женщина в мягком свитере с вырезом лодочкой и шерстяной юбке. Аккуратно причёсанные седые волосы, умные, проницательные глаза. Такой я и ожидал увидеть супругу профессора Уэйнрайта.

— Вы Дэвид Хантер?

— Да.

— А я Джин Уэйнрайт. Рада вас видеть. Быстро нас нашли? Не заблудились? Мы живём в стороне от других, но нам так нравится. — Она с улыбкой посторонилась. — Пожалуйста, входите.

Пол в прихожей был выложен красивым паркетом, стены обшиты деревянными панелями. На антикварном комоде из красного дерева стояла большая ваза с белыми хризантемами.

Она повела меня по коридору.

— Леонард в кабинете. Предвкушает встречу с вами.

Это было настолько невероятно, что я стал сомневаться. Может, здесь живёт какой-то другой Леонард Уэйнрайт? Но Джин Уэйнрайт открыла дверь в конце коридора и пригласила меня войти.

После темноты холла мне пришлось на мгновение зажмуриться. Комнату заливал ослепительный яркий свет. Солнце светило в огромное окно в эркере, занимавшем почти всю стену. Вдоль другой располагался книжный шкаф, рядом стильный письменный стол с обитой кожей столешницей. На нем ничего не было, кроме ещё одной вазы с хризантемами.

Вид из окна открывался потрясающий. Лужайка простиралась к основанию утёса, а за ним плескалось бескрайнее море. Полное впечатление, что стоишь в рубке на носу корабля. У меня настолько захватило дух, что на миг я забыл, где нахожусь.

— Леонард, пришёл Дэвид Хантер, — произнесла миссис Уэйнрайт. — Твой старый коллега. Ты ведь его помнишь?

Она стояла у кожаного кресла, повёрнутого к окну. Я не сразу понял, что в нём кто-то сидит. Я ждал, когда Уэйнрайт встанет, и, не дождавшись, прошёл дальше в комнату, чтобы поздороваться с ним.

Я его едва узнал.

Сохранившийся в моей памяти великан перестал существовать. В кресле сидел сгорбленный старик и равнодушно глядел на море. Щеки ввалились, кожа сморщилась, глаза утонули в глазницах. Волосы, которыми всего восемь лет назад можно было любоваться, превратились в жидкие седые пакли.

Джин Уэйнрайт выжидающе повернулась ко мне. Я взял себя в руки и улыбнулся, изображая старого приятеля.

— Привет, Леонард!

Тогда, восемь лет назад, было немыслимо обратиться к нему по имени. Но сейчас, видимо, иначе было нельзя. Протягивать руку я не стал, зная, что это бессмысленно.

— Дорогой, к нам на ленч пришёл доктор Хантер, — сказала жена. — Как мило с его стороны, правда? Вы сможете поговорить, вспомнить старые времена.

Уэйнрайт, осознав наконец моё присутствие, тяжело повернул свою крупную голову. Губы задвигались, словно он хотел что-то сказать, но секунду спустя профессор повернул голову обратно и снова уставился на море.

— Доктор Хантер, хотите чаю? — спросила миссис Уэйнрайт. — Ленч будет минут через двадцать.

Я продолжал улыбаться, чувствуя себя идиотом.

— Чай? Замечательно. Может, вам нужна моя помощь?

— Спасибо, вы очень добры. — Она погладила руку мужа. — Леонард, мы скоро вернёмся.

Ответа не последовало. Бросив взгляд на профессора в кресле, я двинулся за ней в коридор.

— Извините, — проговорила миссис Уэйнрайт, закрывая дверь, — мне надо было вас предупредить. Я почему-то думала, что вы знаете о состоянии Леонарда.

— К сожалению, нет, — признался я. — Что у него? Альцгеймер?

— Да. У Леонарда болезнь развивалась очень быстро. Всё произошло в последние два года.

— Очень жаль.

— Что тут поделаешь, раз такое случилось. — Она произнесла это простым, будничным тоном. — Я решила, что он как-то оживится, если увидит знакомое лицо. Наши дочери живут далеко, и вообще гости у нас появляются очень редко. Обычно Леонард себя лучше чувствует в первой половине дня. Вот почему я предложила вам прийти на ленч. А к концу дня у него наступает вечерняя спутанность сознания. Вам знаком этот психиатрический термин?

Я кивнул. В моей практике попадались пациенты со старческим слабоумием, которые к вечеру становились странно возбуждёнными. Причину этого учёные до сих пор не выяснили.

Но тянуть больше было нельзя.

— Миссис Уэйнрайт…

— Пожалуйста, зовите меня Джин.

Я глубоко вздохнул.

— Джин, понимаете, мы с вашим мужем… В общем, если честно, я сомневаюсь, что он будет рад меня видеть.

Она улыбнулась.

— Да, Леонард в прежние времена был вспыльчив, мог сказать кому-то резкости, но я уверена, что он обрадуется вам.

— Но дело в том, что это не просто светский визит. Я надеялся поговорить с ним по поводу расследования, над которым мы работали восемь лет назад.

— Очень хорошо. Иногда на него находит просветление, особенно когда удаётся вспомнить прошлое. — Она открыла дверь кабинета, не давая мне возможности возразить. — Побеседуйте, пока я буду готовить ленч.

Как тут откажешься? Я нерешительно улыбнулся и вошёл. Она закрыла за мной дверь, оставив наедине с профессором Уэйнрайтом. Теперь просто не верилось, что восемь лет назад я разозлился, когда он бессовестно присвоил мои рассуждения по поводу останков Тины Уильямс. Может, он уже тогда ощущал первые симптомы увядания интеллекта и пытался это скрыть.

Уэйнрайт никак не реагировал на моё присутствие, продолжая вглядываться в море. Я не был уверен, что он осознает то, что видит. Однако следовало что-нибудь предпринять. Я отодвинул кресло от стола и сел. Цель моего визита теперь уже не имела значения. Как бы я к нему ни относился, но подобного даже врагу не пожелаешь.

— Ещё раз здравствуйте, профессор. Я Дэвид Хантер. Много лет назад мы работали вместе в Дартмуре.

Отклика не последовало, и я продолжил:

— По делу Джерома Монка. Его вёл старший следователь Симмз. Помните?

Уэйнрайт продолжал смотреть на море. Слышал ли он меня? Я вздохнул и залюбовался чайками, парящими над зеленовато-синими волнами. Да, положение профессора незавидное, но многие заканчивают жизнь в гораздо худших условиях.

— Я вас помню.

Я вздрогнул от неожиданности и повернул голову. На меня смотрел Уэйнрайт, почти осмысленно.

— Конечно, конечно, — засуетился я. — Я Дэвид Хантер. Я…

— Ли… ли… личинки. — Голосу него был тот же самый, басовитый, но теперь хриплый.

— Личинки, — согласился я.

— Гниение.

Что он хочет сказать? Уэйнрайт водил взглядом по комнате, внутри его что-то начало пробуждаться. Широкий лоб наморщился.

— Раздавленное на дороге животное…

Я кивнул, понимая, что он начинает бредить. Тем временем Уэйнрайт сверлил меня взглядом, вцепившись в подлокотники кресла.

— Нет! Послушайте!

Он сделал слабую попытку приподняться. Я поспешил к нему.

— Всё в порядке, Леонард, успокойтесь.

От Уэйнрайта пахло чем-то кислым. Таков, видимо, запах у атрофии. Он цепко ухватил моё запястье и прошипел, брызгая слюной:

— Раздавленное на дороге животное! Раздавленное на дороге животное!

Дверь кабинета распахнулась, и к нам поспешила его жена.

— Ну всё, всё, Леонард… Почему ты разволновался?

— Убирайся к черту!

— Успокойся, Леонард, веди себя прилично. — Жена решительно усадила его в кресло, посмотрела на меня: — Что случилось? Его расстроило то, что вы сказали?

— Нет, я только…

— Но он от чего-то завёлся. Такое случается с ним очень редко. — Она продолжала гладить голову мужа, и он стал затихать. Затем произнесла вежливо, но холодно: — Извините, доктор Хантер, но, думаю, вам лучше уйти.

Я был готов это сделать с самого начала, поэтому без лишних слов тихо вышел из кабинета.

Глава 14

Теперь, возвращаясь в Эксетер, я уже не обращал внимания на море. Честно говоря, был в шоке, застав профессора в таком состоянии. Он меня всё же узнал, и этого, видимо, оказалось достаточно, чтобы так возбудиться. А ведь в клятве Гиппократа, которую я дал много лет назад, среди прочего сказано: «Не навреди».

Да, неудачно всё получилось.

Поставить машину у больницы оказалось не так просто, но я всё же нашёл место и благополучно добрался до палаты Софи. Сейчас её постель загораживала ширма. Я остановился, решив, что её осматривает доктор, пока не расслышал приглушенные женские голоса.

Через пару секунд ширма раздвинулась, и оттуда появилась Софи. Вернее, женщина, очень похожая на неё. Тот же цвет волос, овал лица, те же глаза. Она раздражённо посмотрела на меня:

— Что вы хотели?

— Я пришёл…

— Всё в порядке, Мэри, — раздался голос Софи. — Дэвид, идите сюда.

Она сидела на кровати в свитере и джинсах. Рядом на полу стояла кожаная сумка. Вид по-прежнему больной, на левой стороне лица багровая ссадина. Но всё равно выглядела Софи лучше, чем вчера. Она улыбнулась.

— Дэвид, это моя сестра Мэри.

Теперь, когда я видел их рядом, различия бросались в глаза. Сестра казалась старше. Лет в шестнадцать она, наверное, была красавицей, но, как все девушки, склонные к полноте, с возрастом подурнела. И сравнения с младшей сестрой не выдерживала. Видимо, компенсировать это должна была шикарная одежда. На Мэри всё было очень модное и дорогое.

Я собирался протянуть руку для приветствия, но сообразил, что сейчас это неуместно. Похоже, сестры только что поссорились.

— Дэвид — мой старый друг, — объяснила Софи после долгого молчания.

— В таком случае, я надеюсь, он сможет тебя образумить.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Моя сестра собралась выписаться из больницы, — сердито проговорила Мэри.

Софи картинно вздохнула.

— Я чувствую себя прекрасно. И хочу домой.

— Где тебя чудом не убили, и неизвестно, кто это сделал. Ты не боишься туда возвращаться? Забыла, как я отговаривала тебя селиться на отшибе? Как ты намерена туда добраться? Возьмёшь такси?

— Меня довезёт Дэвид! — выпалила Софи.

Мэри повернулась ко мне:

— Если так, то, надеюсь, вы останетесь там за ней присмотреть?

— Обязательно, — произнёс я, чувствуя на себе умоляющий взгляд Софи.

— К тому же Дэвид доктор, — сообщила Софи сестре. — Так что всё будет прекрасно.

— Хорошо бы. — Мэри вздохнула. — Ладно, довольно бросать слова на ветер. — Она протянула мне руку. — Вероятно, к вашим советам моя сестра станет прислушиваться. Приятно было познакомиться, Дэвид. Наверное, я показалась вам властной и категоричной, но я очень беспокоюсь за сестру.

— Старшей сестре так и положено, — улыбнулся я.

Мэри неожиданно помрачнела и взглянула на Софи:

— Если что, звони.

Затем она, громко стуча каблуками, вышла из палаты.

— Что-то не так? — спросил я.

Софи усмехнулась:

— Мэри младше меня на два года.

— Боже, вот это прокол.

Софи махнула рукой.

— Чепуха. Она всегда ведёт себя как старшая. Считает меня безответственной, импульсивной. Что, впрочем, так и есть. Мы с ней очень разные, и даже не верится, что росли вместе и дети одних родителей. У неё весьма состоятельный муж, двое милых детей, за которыми присматривает няня. Мэри ведёт светскую жизнь, посещает концерты, вечеринки… А мне это даром не нужно. Я такая, какая есть.

— Вы действительно решили выписаться?

— Доктор хочет подержать меня здесь ещё сутки, но все анализы хорошие, и я чувствую себя прекрасно. Только немного кружится голова, но дома это пройдёт.

— С травмой головы так рано не выписывают.

— Решено, я еду домой! У меня всего лишь сотрясение. Неужели нужно лежать в постели?

Я не стал спорить. Если лечащий врач и сестра не смогли убедить Софи, то сомнительно, что это удастся мне.

— Извините, я не хотела так резко, — смущённо добавила она. — Спасибо, что поддержали меня в споре с Мэри. Она ведь собиралась увезти меня к себе. А это мне не нравилось. — Софи помолчала. — И не надо меня никуда везти. Я возьму такси и…

— Нет уж! — воскликнул я. — Придётся мне вас отвезти. Раз уж пообещал вашей сестре.

* * *

Большую часть пути Софи спала. Несмотря на оживление, она была ещё слаба и погрузилась в сон раньше, чем мы покинули территорию больницы. Я ехал осторожно, время от времени поглядывая на неё.

Удивительно, но чувствовал я себя рядом с этой спящей женщиной, которую не видел восемь лет, странно умиротворённо, чего уже давно со мной не случалось. Знал, что это передышка, напали на Софи не случайно и всё это будет иметь продолжение. В будущем. А сейчас я наслаждался покоем.

Она проснулась, когда я выключил зажигание.

— Где мы?

— Дома.

— Боже, неужели я проспала всю дорогу?

— Вам сейчас это полезно. Как самочувствие?

— Лучше.

Так оно, наверное, и было. Во всяком случае, выглядела Софи почти нормально. Если не обращать внимания на ссадину на лице. Мы вышли из машины, с удовольствием вдыхая свежий, прохладный воздух. Солнце уже клонилось к закату, тени удлинились, образуя в саду причудливые тёмные пятна. Сад показался мне не таким мрачным, как раньше.

А вот килн — теперь это было хорошо видно — сильно обветшал. И не разваливался лишь потому, что с одной стороны его поддерживали строительные леса. Похоже, много лет назад тут затеяли ремонт, но так и не завершили. Рядом возвышалась заросшая травой и вьюнами куча, куда были сложены проржавевшие стойки.

— А это предмет моей гордости, — сказала Софи, показывая на килн. — Печь для обжига керамики в форме бутылки времён королевы Виктории. Большая редкость. Таких в стране осталось очень мало.

— И до сих пор работает?

— Да. Пойдемте, покажу.

— Может, не стоит? Вам вредно напрягаться.

Но она уже направилась по дорожке к печи. Шаткая деревянная дверь протяжно скрипнула.

— Вы её не запираете?

Софи улыбнулась:

— От кого? И что там интересного могут найти воры?

Мы вошли внутрь, где пахло затхлой сыростью. Свет проникал через небольшие окна. В центре помещения возвышался гигантский кирпичный очаг, как бы протыкающий сводчатую крышу. Вокруг него тоже высились леса.

— Он не рухнет? — спросил я, косясь на шаткое сооружение.

— Нет, стоит достаточно надёжно. В таком виде я всё и купила. Кстати, килн считается историческим памятником, и я не имею права снести его, если бы даже захотела. Но я не хочу. Наоборот, мечтаю заставить его заработать. Но это произойдёт не скоро. Надо прежде собрать деньги.

Чуть поодаль я увидел небольшую современную электрическую печь для обжига и забрызганный глиной гончарный круг. Верстак и стеллаж рядом были уставлены готовыми керамическими изделиями. Некоторые глазированные, другие нет, но, даже на мой неискушённый взгляд, они выглядели почти как произведения искусства. Я осторожно взял большой кувшин и залюбовался изяществом формы.

— Неужели это ваша работа?

— Да, — ответила Софи, рассеянно водя рукой по лежащему на верстаке большому круглому кому засохшей глины. — У меня вообще-то много разных талантов, только все они зарыты в землю.

Оставив меня любоваться своими изделиями, Софи приблизилась к закруглённой стене печи, вытащила один кирпич и просунула в образовавшуюся нишу руку.

— Вот, запасные ключи. Храню их здесь на всякий случай.

— Они вам сейчас не понадобятся, — произнёс я. — Дверь вашего дома взломана. Пойдёмте.

Дверь продолжала висеть на петлях. Полицейские попытались закрыть её, но не очень старались, и после дождя в прихожую натекло много воды. Софи испуганно смотрела на разбросанное вокруг содержимое ящиков и комодов. Я заметил в её глазах слёзы. Затем она встрепенулась.

— Спасибо, что привезли меня домой, а теперь уезжайте.

— Но…

— Нет, всё в порядке. В самом деле. Мне нужно побыть одной. Уезжайте. Пожалуйста.

Я понимал, что нельзя оставлять её одну, однако возражать не стал.

— Я позвоню вам завтра. Если что-то понадобится…

— Хорошо, спасибо.

Я шёл к машине в ужасном расстройстве, ощущая полную беспомощность. Сзади заскрипела входная дверь, когда Софи попробовала её закрыть. Я приблизился к воротам и остановился, опершись о дерево. Темнело, в холодном синем небе появились первые звёзды. Вспаханные поля и лес слились в одно тёмное пятно. Поёжившись от наступившей вдруг жутковатой тишины, я повернулся и двинулся обратно к дому.

Дверь была кое-как прикрыта. Я вошёл и увидел Софи на полу в прихожей. Она сидела с опущенной головой, охватив руками колени. Её плечи сотрясали рыдания.

Я наклонился над ней, и она ткнулась лицом мне в грудь.

— Я боюсь… понимаете, я очень боюсь…

— Тихо… — прошептал я, гладя её плечо. — Всё будет хорошо.

* * *

В кладовой я нашёл старинный засов — громоздкий, но надёжный — и установил его на входную дверь. Софи отправилась в ванную комнату, а я начал наводить в доме порядок. Это оказалось не так сложно: разложить по местам разбросанные вещи. Почти ничего не поломали. Разобравшись с вещами, я открыл окна, чтобы проветрить помещение. Мне показалось, что в доме пахнет затхлостью.

Уже совсем стемнело, когда Софи наконец спустилась вниз. В других джинсах и свитере. Тоже мешковатом. Влажные волосы аккуратно зачёсаны назад. Опухоль на щеке была почти не видна. Ссадина благополучно заживала.

— Я заварил чай, — сказал я, когда мы вошли в кухню. — И навёл порядок в комнатах.

— Как хорошо, — отозвалась она. — Спасибо.

На моё предложение посмотреть, не пропало ли что-нибудь ценное, например, ювелирные украшения, Софи лишь устало отмахнулась.

— Как голова? — спросил я.

Она села за стол.

— Пока ещё болит, но не сильно. Я приняла таблетки, которые дали в больнице. — Не глядя на меня, она потянулась за заварным керамическим чайником необычной формы, очень красивым.

— Тоже ваша работа? — поинтересовался я.

— Да.

Она стала медленно помешивать ложечкой чай в своей чашке. Мы оба молча наблюдали за этим процессом.

— Вы не боитесь, что ложечка сотрется?

— Извините. — Софи перестала мешать. — Я имею в виду мою недавнюю истерику. Обычно я так не раскисаю.

— Неудивительно, ведь вам пришлось перенести стресс.

— И всё равно лить слезы не следует. Наверное, я замочила вам всю рубашку.

— Уже высохла, — улыбнулся я и встал. — Мне пора.

Она испуганно посмотрела на меня.

— Вы собираетесь сейчас уезжать? Не надо. Тут есть свободная комната.

— Но…

— К тому же вы обещали Мэри присмотреть за мной, — добавила Софи.

Похоже, она уже забыла, что совсем недавно сама выпроводила меня за дверь.

— Хорошо, если вам нужно, то…

— Я уверена, вы голодны. Не знаю, что у меня есть из продуктов, но, надеюсь, на ужин хватит.

Я улыбнулся:

— Умираю от голода, не ел с утра.

Она попробовала протестовать, но я настоял, что буду готовить ужин. В доме удалось найти чеддер и яйца, из которых получился неплохой омлет. Пока он готовился на старой электрической плите, я поджарил тосты из куска чёрствого хлеба. Масло в холодильнике тоже было.

— Как вкусно пахнет! — Софи с наслаждением втянула воздух.

Но во время еды снова замкнулась в себе и не проронила ни слова. Вскоре она предложила перейти в гостиную.

— Там будет удобнее разговаривать.

Гостиная действительно оказалась уютной. Два больших старых дивана, на полированных половицах мягкий ковёр, дровяная печь. Я не стал возражать, когда Софи взялась растапливать её. Понимал, что она таким образом оттягивает разговор.

Затопив печь, она села на другой диван, лицом ко мне. Нас разделял лишь низкий кофейный столик. В печи трепетал огонь, в комнате запахло дымом и стало тепло. Неожиданно я осознал, что совершенно не знаю эту женщину. И вообще, мы впервые оказались наедине друг с другом.

— Хотите выпить? — спросила Софи. — У меня есть бренди.

— Спасибо, сегодня, пожалуй, воздержусь.

Софи откашлялась и произнесла:

— Я давно хотела сказать вам… ну, насчёт вашей потери. Очень вам сочувствую.

Я кивнул.

— Не знаю, с чего начать, — прошептала она.

— Например, объясните, как вы оказались здесь. Почему сменили профессию психолога-криминалиста на гончара? Это, наверное, было не просто.

Софи вздохнула:

— Да, не просто, но мне надоело постоянно видеть кровь и страдания. А после неудачи с Монком вообще расхотелось работать. В общем, я решила уйти, пока не поздно. Я живу здесь уже пять лет. Гончарное ремесло прежде у меня было просто хобби, а теперь превратилось в профессию. Тем более что мои изделия неплохо продаются. И мне всегда хотелось жить в Дартмуре. В общем, моя новая жизнь началась здесь. Думаю, вы можете это понять.

Я её понимал. И гораздо лучше, чем она полагала.

— Первое, что я сделала, — сожгла все свои записи, — продолжила Софи. — По всем расследованиям, над которыми работала. Кроме одной папки.

— Касающейся Джерома Монка?

— Да. — Она кивнула. — Не знаю, зачем я её сохранила. Может, потому, что поселилась недалеко от тех мест, где всё происходило. — Она замолчала, сжав ладони. Некоторое время тишину нарушал лишь треск поленьев в печи. — Вы за эти годы вспоминали о Монке?

— Нет. Впервые вспомнил о нём, когда он сбежал.

— А я размышляла о нём много. Ведь тогда у нас была прекрасная возможность найти захоронения сестёр Беннетт, а мы ею не воспользовались.

Я вздохнул.

— Мы сделали что могли. Никто не виноват, что так получилось.

— Нам следовало сделать больше! — возразила Софи. — Особенно мне.

— Как выяснилось, Монк вовсе не собирался показывать захоронения. Он намеревался сбежать. И это у него почти получилось.

— Нет. Он хотел сбежать, однако согласился сотрудничать не только поэтому. Помните, какое у него было лицо, когда он увидел захоронение Тины Уильямс? Вряд ли Монк прикидывался. Полагаю, он действительно пытался что-то вспомнить.

Я понимал, что Софи ищет у меня поддержки, и отвечал осторожно, чтобы не обидеть её:

— Джером Монк великолепно знает эти места. Он прятался тут месяцами, пока его не поймали. Если бы он захотел, то легко мог бы привести нас к захоронениям.

— Не обязательно. Я утверждала тогда и повторю сейчас: спустя год отыскать их сложно. Ведь он зарывал трупы ночью. Не исключено, что вспомнить ему мешали какие-то болезненные переживания.

— О каких переживаниях вы говорите? Джером Монк — серийный убийца, хищник. У таких нет совести.

— На каком-то уровне совесть сохраняется у любого социопата. Разумеется, я его ни в коей мере не оправдываю, лишь пытаюсь понять.

— И что?

— Поэтому… я ему писала.

— Монку?

Она упрямо вскинула подбородок.

— Да. Как только поселилась здесь. Я писала ему раз в год, на годовщину убийства Анджелы Карсон. Потому что даты гибели остальных его жертв не определены. В своих письмах я побуждала его вспомнить, где он зарыл трупы сестёр Беннетт. Предлагала помощь.

Я изумлённо смотрел на неё.

— Софи, неужели это правда?

— Он мне не отвечал. А я просила его указать хотя бы какой-нибудь ориентир, намекнуть, где он находится. Писала, что помогу ему вспомнить. Не понимаю, какой вред могли нанести мои письма.

— И вы указывали на конверте адрес?

— Конечно. А иначе как же он мог бы мне ответить?

— В полиции об этом знают?

— Нет. А какое им до этого дело?

— Софи, дверь вашего дома взломана, на вас совершено нападение через день после побега из тюрьмы насильника и убийцы, и вы не сообщили полицейским, что посылали ему письма?

— Вы забыли, в каком состоянии я находилась? — возмутилась она. — И как бы глупо это ни выглядело, но я по крайней мере пыталась хоть что-нибудь сделать. Каждый раз, глядя на торфяник, я думаю о несчастных сёстрах, могилы которых не могут посетить безутешные родители. — Её голос дрожал.

— Но всё равно об этом нужно рассказать полицейским, — мягко произнёс я. — Давайте я позвоню Терри Коннорсу…

— Нет!

— Софи, но вы обязаны это сделать.

Она уставилась на огонь, поблёскивающий в печи, затем повернулась ко мне:

— Хорошо, я расскажу полицейским, но при одном условии: вы мне поможете. Собственно, поэтому я вам тогда и позвонила.

За это время произошло так много событий, что я уже забыл о её звонке.

— В чём вам нужно помочь?

Она подняла голову. Пламя в печи отбрасывало на её лицо полосы света и тени.

— Я хочу, чтобы вы помогли мне найти захоронения сестёр Беннетт.

Глава 15

Казалось, дома в этом городке строили, совершенно не заботясь о каком-то порядке. Все они были примерно одинаковые — с общей стеной, на две квартиры. Селились в них представители местного среднего класса, к нынешним временам в большинстве своём изрядно обедневшего, что сказалось и на домах. Дома выглядели запущенными и какими-то уставшими. Кое-где, правда, мелькали аккуратные современные оранжереи, новые окна и прочее, но потрескавшиеся дорожки и отслаивающаяся на стенах краска свидетельствовали о том, что дома эти знали лучшие времена.

— Дальше сверните налево, — сказала Софи.

За внешним спокойствием в ней угадывалась нервозность, которую она тщетно пыталась скрыть. Я до сих пор не понимал, куда мы едем и зачем. Просто следовал в указанном направлении.

— Почему такая таинственность?

— Никакой таинственности. — Софи пожала плечами. — Но лучше, если вы всё узнаете, когда мы приедем.

Я не стал спорить. Проще было с ней соглашаться. Я уже имел возможность убедиться, какая Софи упрямая, а тут её решимость найти останки Линдси и Зоуи Беннетт граничила с одержимостью. Вчера вечером я пытался убедить её, что занятие это бесполезное, но она меня не слушала.

— Почему не стоит пытаться? — возмутилась Софи.

— Мы даже не знаем, где начинать поиски. Почему вы решили, что Монк закопал трупы рядом с Тиной Уильямс? Нам бы помог Уэйнрайт, но сейчас он в плачевном состоянии.

Я рассказал ей о моем визите к профессору. Она кивнула.

— Жаль, что Уэйнрайт тяжело заболел, но тогда он просто дрожал за свою репутацию. Больше его ничего не интересовало. К тому же вы разбираетесь во всём этом не хуже его.

— Софи, вы переоцениваете мои возможности.

— Всё, что я прошу, — это, чтобы мы поехали разведать, внимательно посмотреть ещё раз. Вероятно, нам удастся обнаружить что-то такое, что заставит полицию возобновить поиски захоронений. А потом уезжайте.

— Но…

— Один раз. Пожалуйста.

Мне бы следовало отказаться, потому что за один раз там ничего не найдёшь, но мольба в её глазах вынудила меня произнести:

— Хорошо. Один раз.

Разглядывая утром в зеркале ванной комнаты своё лицо, я его не узнавал. На меня смотрел усталый старик. Ночью я плохо спал, беспокойно ворочался в узкой кровати в комнате, которую мне отвела Софи. Сама она спала в соседней комнате, но я старался об этом не думать. Когда наконец удалось заснуть, то меня разбудил шум. Я вскочил, предположив, что в дом опять ломится Монк, а это были лишь уханья совы.

Перед поездкой я протянул Софи карточку с номером мобильного телефона Терри, а сам поднялся в свою комнату, чтобы не мешать ей.

— Он не отвечает, — сказала она, возвращая мне карточку через некоторое время. — Я оставила сообщение на автоответчике.

Я молча сунул карточку обратно в бумажник. Звонила она Терри или нет, оставила ли сообщение? Нам пришлось подождать, пока слесарь починит входную дверь, так что в путь мы отправились ближе к полудню. Атмосфера в машине была напряжённая с самого начала и накалялась по мере приближения к месту назначения, которого я не знал. Наконец мы свернули в глухой переулок, и Софи попросила остановиться. Я выключил зажигание.

— Сейчас, — произнесла она.

Я закрыл машину и последовал за ней через железную калитку ближайшего дома. Короткая дорожка тянулась к входной двери мимо цветочных клумб и ухоженной лужайки.

Дверь открыла женщина лет пятидесяти, светловолосая, с приятным, но усталым лицом.

— Здравствуйте, Кэт, — улыбнулась Софи. — Извините, мы немного запоздали.

Женщина с тревогой разглядывала ссадину на её лице.

— Что с вами случилось?

— Пустяки. Поскользнулась в ванной комнате и упала. — Она посмотрела на меня. — Кэт, познакомьтесь, это доктор Дэвид Хантер. Дэвид, это Кэт Беннетт.

Я вздрогнул. Это была мать близнецов Зоуи и Линдси.

— Рада видеть вас, доктор Хантер, — проговорила Кэт.

Я пробормотал в ответ что-то вежливое. Как правило, криминалисты избегали контактов с родственниками убитых. Софи, разумеется, об этом знала и всё же привела меня сюда, даже не предупредив. Просто не верилось, что она смогла так поступить… Интересно, какие ещё сюрпризы приберегла эта женщина? Однако ничего не поделаешь, раз приехали, надо вести себя прилично.

Хозяйка повела нас по коридору. Чистота везде была идеальная. В том числе и в гостиной, куда мы вошли. Диван, в тон ему кресла, кофейный столик со стеклянной крышкой, отполированной до зеркального блеска. На каминной полке фарфоровые статуэтки людей и животных. Нигде ни малейшего намёка на пыль. Повсюду рамки с фотографиями погибших девушек.

— Садитесь, пожалуйста. — Кэт вздохнула. — Мой муж на работе, и слава Богу. Он до сих пор не может говорить об этом. — Она подняла голову. — Вам чаю или кофе?

— Мне чаю, — сказала Софи, избегая смотреть на меня.

— А вам, доктор Хантер?

Я через силу улыбнулся:

— Тоже чаю, пожалуйста.

Кэт поспешно вышла, оставив нас рассматривать фотографии своих убитых дочерей. Они улыбались, две одинаковые темноволосые красавицы. Я пристально посмотрел на Софи.

— Не злитесь, — попросила она. — Конечно, я преподнесла вам неприятный сюрприз, но иначе бы вы не поехали.

— Вы правы. А зачем было сюда ехать?

— Чтобы вспомнить, ради чего мы станем вести поиски.

— Вы думаете, я этого не знал? — Мне стоило больших усилий, чтобы держать себя в руках. — Софи, нам надо уходить.

— Сейчас нельзя. Давайте подождём хотя бы полчаса. Пожалуйста.

Мы сидели молча, пока не вернулась Кэт Беннетт с подносом. Замечательные сервизные чашки и блюдца, на тарелке аккуратно разложено печенье.

— Наливайте себе молока, кладите сахар, — произнесла она, садясь на диван. — Доктор Хантер, Софи сказала, что вы судебный антрополог. Мне не совсем понятно, что это значит, но я вам очень благодарна за то, что вы делаете.

А что я делаю?

— Дэвид участвовал в поисках восемь лет назад, — объяснила Софи.

— Восемь лет. — Кэт Беннетт взяла с каминной доски фотографию. — А мне по-прежнему кажется, что всё случилось недавно. В этом году, в мае, им бы исполнилось двадцать семь лет.

Она протянула мне фотографию, которую в газетах тогда не публиковали, и в Интернете несколько дней назад я видел другие. Думаю, две семнадцатилетние девушки были сняты незадолго до того, как их похитил и убил Джером Монк, с разницей менее чем в три дня. Сестры сидели рядом, каждая почти зеркальное отражение одна другой. И всё же, если приглядеться, они отличались друг от друга. Обе улыбались, но одна — смело глядя в объектив камеры, расправив плечи, даже с каким-то вызовом. А у её сестры улыбка была мягче, голова чуть опущена, вид немного смущённый.

— Цвет волос у них как у папы, — сказала мать. — Зоуи была очень похожа на Алана. Такая же открытая, как и он. С малолетства. Должна признаться, она заставляла нас беспокоиться. Не то что Линдси. Эта была тихоня. Внешне они выглядели одинаково, а характеры разные. Если бы им… — Она замолчала. — Ладно. Что толку сейчас играть в «если бы». Вы ведь с ним встречались? С этим Джеромом Монком?

Вопрос был адресован мне.

— Да.

— Жаль, что у меня не было такой возможности. Теперь ругаю себя, я не ходила в суд. Не встала перед ним, не посмотрела в глаза. Хотя, уверена, на него это не подействовало бы. Я слышала, он маньяк. И вот теперь сбежал.

— Его скоро поймают, — сказала Софи.

— И хорошо бы убили. Я знаю, надо прощать, но не могу. За такие злодеяния он должен страдать. Доктор Хантер, у вас есть дети?

Вопрос застал меня врасплох. Рамка с фотографией в руке стала тяжёлой.

— Нет.

— Тогда вам не дано знать, каково это — потерять детей. Монк не просто убил наших дочерей, он лишил нас будущего. Мы никогда не увидим их замужем, не сможем нянчить внуков. Нет даже могилы, куда положить цветы. У родителей Тины Уильямс есть хотя бы это.

— Мне очень жаль, — пробормотал я, ощущая вину и не понимая, в чём она состоит.

— Восемь лет назад вы сделали всё, что могли. И я благодарна за то, что делаете сейчас. Мы оба благодарны. Алан и я. Но Алан не смог бы говорить с вами об этом. Вот почему я попросила Софи приехать днём, пока он на работе. Наших девочек уже не вернёшь, но знать место, где они упокоены, было бы для нас утешением.

Я поставил рамку с фотографией на кофейный столик. И всё время, пока мы находились в этой стерильной комнате, чувствовал на себе взгляд убитых девушек.

* * *

Когда мы сели в машину, я злился на Софи, на себя, на Монка. А за всем этим саднила рана, которую, не ведая того, вскрыла Кэт Беннетт.

«У вас есть дети? Тогда вам не дано знать, каково это — потерять детей».

Софи заговорила, когда мы выехали из городка:

— Извините, я полагала… если вы с ней познакомитесь…

— И что? — буркнул я. — Теперь уже не могу отказаться, да?

— Я не собиралась связывать вас никакими обязательствами, просто…

— А о ней вы подумали? Она же не перестаёт мечтать о возможности положить на могилу цветы. Пробуждать ложные надежды — жестоко.

— Я же сказала, что ошиблась! — вспыхнула она. — Прошу прощения.

Я промолчал. Дорога была грязная, автомобиль постоянно заносило. Да и не могу я долго злиться.

Софи смотрела в окно, потирая виски.

— Болит голова? — спросил я.

— Нет. — Она опустила руки. Мы приближались к повороту на Падбери. — Поезжайте прямо.

— Разве мы не возвращаемся к вашему дому?

— Пока нет. Есть ещё одно место, куда я хочу заехать. Не беспокойтесь, знакомств больше не будет.

Куда мы едем, я осознал лишь у заросшего травой заброшенного оловянного рудника. Чёрная Скала. Где нашли захоронение Тины Уильямс.

Я проехал место, где восемь лет назад меня остановила для проверки женщина-полицейский, и затормозил. Кругом не было ни души. Тихо. Я выключил зажигание.

— Что теперь?

Софи робко улыбнулась:

— Давайте пройдёмся?

Я вздохнул:

— Софи…

— Я хочу только взглянуть на захоронение. Больше сюрпризов не будет, обещаю.

Смирившись, я вышел из машины, и тут же волосы взлохматил холодный ветер. Воздух посвежел, запахло болотом. Ландшафт был тот же, что и восемь лет назад. Вокруг на многие мили простирался торфяник, поросший вереском, утёсником и увядшим папоротником. Рядом стояла Софи, засунув руки в карманы куртки. Тоже смотрела на торфяник.

— Ну что же, давайте походим, посмотрим, — произнесла она.

— Я опасаюсь за ваше самочувствие.

— Нечего опасаться, оно прекрасное. — Она взглянула на серое небо. — Но нам лучше поторопиться. Скоро начнёт темнеть.

Во многих местах уже стал подниматься туман. Я закрыл автомобиль, не забыв взять фонарик. Важная вещь, может пригодиться.

Мы двинулись к Чёрной Скале. Примерно на половине пути Софи остановилась, показав налево:

— Вот тут полицейские натянули ленту, ограждая захоронение.

— Почему вы решили, что здесь? Это место ничем не отличается от других.

Софи усмехнулась:

— Вы мне не доверяете?

— Доверяю. Только не понимаю, как вы можете это помнить.

— Дело в том, что я научилась запоминать ориентиры. Видите вон ту скалу примерно в двух милях отсюда? Она находится под прямым углом к месту, где мы сейчас стоим. А теперь посмотрите туда.

Она повернулась, и я вместе с ней.

— Видите, небольшая расселина? Если мы находимся в нужном месте, её конец должен быть на одной линии с этим холмиком и той скалой.

Я кивнул, хотя в данный момент мои мысли занимало иное. Софи тесно прижалась ко мне, и я остро чувствовал тепло её тела. Затем мы посмотрели друг на друга, она отбросила с лица прядь волос и отстранилась.

— В любом случае… в торфяник легче всего сходить с тропы здесь. Попробуем?

— Хорошо.

Мы двинулись дальше.

Насыпь находилась недалеко от тропы, но теперь, наверное, её не увидишь. Заросла травой. Я спустился вниз и помог Софи. Она улыбнулась. Затем мы через вересковые заросли двинулись дальше.

— Вы уверены, что сумеете найти захоронение без карты?

— Да, — отозвалась она.

Идти было тяжело. Я постоянно поскальзывался в грязи. А Софи на удивление уверенно двигалась вперёд, смело огибая заболоченные участки.

— Вы здесь недавно были? — спросил я.

— Пару раз.

— Зачем? Что тут можно увидеть спустя столько лет?

— Не знаю. Но эти места стали для меня почти… священными. Я уверена, что девушки захоронены где-то рядом.

Меня вдруг охватила тревога. Казалось, что за нами кто-то наблюдает. Какая глупость. Мы были здесь одни.

Сумерки сгущались, ямы и впадины заволакивал туман, но я продолжал взволнованно оглядывать заросли вереска и камни.

— Сколько ещё идти?

— Не очень далеко, — ответила Софи. И вдруг замерла. — Что это?

Торфяник рядом был изрыт ямками. Они стали видны в траве, когда мы оказались прямо над ними. Я насчитал полдюжины, каждая примерно восемнадцать дюймов глубины и длиннее раза в два. Вокруг них были разбросаны комья торфа. Будто ямки копали наугад, без какого-то плана.

Я посмотрел на Софи.

— Это не вы…

— Да что вы, конечно, нет. В последний раз, когда я тут находилась, ничего этого не было. А их не могло сделать какое-нибудь животное?

Я присел на корточки у ближайшей ямки. Она была немного меньше, чем остальные, словно её начали рыть и прекратили. Края ровные, почти вертикальные, на дне свернулся аккуратно разрезанный пополам дождевой червь. Я вдруг услышал голос Уэйнрайта: «Удивительные существа, эти Allolobophora. Не верьте всему, что говорят».

— Тут копали лопатой, — сказал я, выпрямляясь. — А где была захоронена Тина Уильямс?

— Вон там. — Софи показала на заросший вереском участок. Ямки были выкопаны вокруг него.

— Уверены?

— Да. Когда я пришла сюда в первый раз, то сверялась по карте, где были указаны координаты. Но теперь она мне не нужна. — Она приблизилась ко мне. — Это работа Монка, верно?

Я молчал. Мы оба знали, что подобное мог сделать только один человек. Эти ямки походили на те, что копал Уэйнрайт, когда нашёл дохлого барсука.

— Не понимаю, зачем это Монку? — спросила Софи, с тревогой оглядываясь.

— Он ищет захоронения. Вы сами говорили, что, вероятно, Монк говорил правду, что не может вспомнить, где это находится.

Софи покачала головой:

— Я имела в виду иное. Зачем ему это вдруг понадобилось? Искать, где он их закопал.

Я тоже не понимал. Слышал об убийцах, которые стремились перезахоронить свои жертвы, иногда несколько раз. Но обычно это делалось с целью сокрытия улик. Но Монк признался в убийствах и все эти годы не проявлял интереса к тому, где захоронены сестры Беннетт. Зачем же теперь после побега копаться тут, рисковать, что его поймают?

Я вдруг осознал, что внимательно рассматриваю извивающегося на дне ямки червя. Кое-что в нем мне не нравилось. Дело в том, что черви, даже разрубленные, долго на поверхности не остаются. Они либо зарываются в землю, либо их съедают. А этот по-прежнему тут. И яма меньше, чем остальные, словно тот, кто её копал, внезапно прервал работу и…

— Нам нужно уходить.

Софи не двинулась с места, пристально глядя на торфяник.

— Дэвид…

Примерно в ста ярдах от нас стоял человек и смотрел в нашу сторону. Казалось, он возник ниоткуда. Там не было поблизости ни кустов, ни камней, где можно спрятаться. В меркнущем свете разглядеть его было нельзя. Смутный силуэт, проглядывающий в тумане. Но массивная фигура, широкие плечи кого-то напоминали. Особенно возвышающаяся над могучими плечами огромная круглая голова.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, затем человек двинулся к нам.

Я схватил Софи за руку:

— Пошли!

— Боже, это Монк. Да?

— Скорее!

Вереск цеплялся за наши ноги, как колючая проволока, по темнеющему торфянику, подобно обширной паутине, распространялись белые завитки тумана. В другое время я бы даже залюбовался видом, но теперь от каждого шага зависела наша жизнь. Если один из нас упадёт и подвернёт ногу…

«Не думай об этом», — приказал я себе, продолжая крепко держать Софи за руку, побуждая её идти не останавливаясь. Машину было едва видно на дороге. Проглядывающее в сумерках маленькие цветное пятно. Меня охватывал ужас при мысли, насколько далеко она находится. Возникло искушение сойти с тропы и двигаться напрямик через торфяник, но, стремясь сократить путь, можно попасть в трясину, откуда не выбраться. Рисковать нельзя.

Когда мы оба уже запыхались, я в очередной раз оглянулся. Тёмная фигура приближалась, и расстояние между нами быстро сокращалось. Я нащупал в кармане мобильник, но звонить в полицию не стал. Даже если есть сигнал, то помощь вовремя не поспеет. Снова оглянувшись, я увидел, что наш преследователь свернул с тропы и двинулся к дороге. То есть он собрался встретить нас у машины.

— Дэвид… — прошептала Софи, задыхаясь.

— Мы должны идти.

Преследователь шёл к дороге ровным неспешным шагом. Наблюдая за ним, я понимал, что мы обречены. Перед выходом на дорогу подъём стал круче. Софи совсем выбилась из сил, я помог ей вскарабкаться по склону, а затем, хватаясь за ветви вереска, поднялся сам.

Оказавшись наконец на дороге, мы неуклюже побежали к автомобилю.

— Подождите… я отдышусь… — попросила Софи. Лицо бледное, в капельках пота. Ей нельзя было так напрягаться после травмы, но чего сейчас говорить об этом.

— Пойдёмте! — настаивал я.

— Не могу… не могу… — бормотала она, отталкивая меня.

— Можете!

Мои ноги были как ватные, когда мы наконец оказались у машины. Преследователь находился в тридцати ярдах от нас, но неожиданно стал замедлять шаг. А вскоре остановился, повернув к нам свою огромную голову. Нащупывая в кармане брелок с ключами и открывая дверцу, я чувствовал на себе его тяжёлый взгляд. Софи повалилась на сиденье, а я сел за руль. Преследователь по-прежнему смотрел в нашу сторону. Теперь он стоял в тумане почти по колено.

«Мы были у него в руках, — спрашивал я себя, — почему он нас отпустил?»

Но рассуждать времени не было. Захлопнув дверцу, я включил двигатель и нажал на газ. Автомобиль зарычал и отъехал.

Через секунду, когда я взглянул в зеркальце заднего вида, дорога и торфяник позади нас были пустые.

Глава 16

Машину я гнал, наверное, мили три и, убедившись, что нас не преследуют, снизил скорость до нормальной. Софи сидела, закрыв глаза.

— Остановитесь, меня тошнит, — неожиданно произнесла она.

Я затормозил и остался в машине, внимательно осматривая торфяник. Догнать нас он не мог, но всё равно напряжение не спадало. В сгущающихся сумерках местность казалась пустынной. Но он бродил где-то рядом.

Я достал мобильник, набрал номер Терри. Откликнулся он после десятого гудка.

— Молодец, что позвонил. — Его голос звучал невнятно. То ли от усталости, то ли потому, что Терри пьяный. Неужели он пьёт, когда не пойман бежавший из тюрьмы опасный преступник? Невероятно.

— Мы находимся в районе Чёрной Скалы, — проговорил я.

— Кто это «мы»?

— Софи Келлер и я. Она вчера выписалась из больницы и…

— Келлер? Зачем вас туда занесло?

— Какая разница, Терри? Важно другое: мы видели Монка.

— Что? — Кажется, до него дошло.

Я коротко рассказал.

— То есть близко ты его не видел?

— Это был Монк. И далеко уйти он не мог.

— Ладно, поедем, посмотрим.

— Нам остаться тут и ждать вас?

— Не надо, справимся сами, — усмехнулся Терри. — Если будешь мне нужен, я знаю, где тебя найти.

В моей трубке раздались короткие гудки. Я спрятал телефон. Вскоре появилась Софи.

— Как вы себя чувствуете?

Она устало улыбнулась:

— Немного болит голова. Вы звонили в полицию?

— Говорил с Терри Коннорсом. Он начал действовать.

При упоминании Терри Софи поджала губы.

— Мы должны оставаться здесь?

— Он сказал, что в этом нет необходимости.

Софи поёжилась. Я знал, о чем она думает: в торфянике бродит Монк.

Я завёл двигатель.

— Успокойтесь. Скоро будете дома.

* * *

В Падбери мы приехали, когда совсем стемнело. Последний участок пути пришлось тащиться. В тумане дороги почти не было видно. И фары не помогали. Лишь разглядев контуры старой церкви, я сообразил, что это Падбери.

Мы медленно направились по дорожке к дому. Я напряжённо прислушивался к разнообразным звукам и шорохам.

— Надо повесить у сада хотя бы один фонарь, — сказал я. — А то в темноте можно сбиться с пути.

— Я не собьюсь, — усмехнулась Софи, доставая из сумки ключи.

Новый замок на входной двери казался надёжным. Софи включила в прихожей свет. В доме всё было так, как перед нашим отъездом. Она заперла входную дверь на замок, потом задвинула новый засов. После чего перевела дух и сняла куртку.

— Как вы? — спросил я.

— Нормально. — Она улыбнулась. — Дэвид, я хочу ещё раз извиниться за визит к Кэт Беннетт.

После встречи с дартмурским маньяком это было сущим пустяком.

— Забудьте об этом. Кстати, вы правы: Монк закопал трупы сестёр Беннетт где-то там. Неспроста же он явился туда и стал рыть ямки. Полиции нужно снова обыскать весь район.

Софи кивнула.

— Но действия Монка вызывают удивление. Неужели он ничего не боится? Запросто показался нам, а потом не стал преследовать. Где логика?

— А мне сейчас ни о чём не хочется думать, — призналась она. — Давайте выпьем?

— Хорошо, но не здесь. Полагаю, нам лучше переночевать в каком-нибудь отеле.

— Нет. — Софи села на ступеньки лестницы и принялась расшнуровывать грязные ботинки.

— Почему?

— Я никуда не поеду.

— Но тот, кто на вас напал, может явиться вновь. А если это был Монк?

— Но вы же сами прекрасно понимаете, что этот маньяк не оставил бы меня живой. Так что, если хотите уехать, пожалуйста, а я остаюсь.

Я молчал. Софи вздохнула.

— Извините, я сегодня такая взвинченная. Но сами подумайте, чего ради мне уезжать из собственного дома? Да этот тип, который сюда вломился, если нужно, везде меня достанет.

— Ладно, — вздохнул я, понимая, что спорить бесполезно.

— Спасибо. — Она подошла и на мгновение прижалась ко мне. — Я вам очень благодарна за поддержку. И не стала бы осуждать, если бы вы решили уехать.

Да, воспользоваться её предложением было бы неплохо. Убраться отсюда, вернуться в Лондон, и пусть со всем этим разбирается полиция. Хорошо бы, но не получится. Не такой я человек. Не брошу женщину одну в опасности. А то, что Софи грозит опасность, я не сомневался.

— Вы что-то говорили насчёт выпивки? — улыбнулся я.

Ужин мы готовили вместе. В холодильнике нашлись отбивные из молодого барашка, картофель фри и кое-какие овощи. В общем, пиршество получилось на славу. Софи достала бутылку вина, я открыл её.

— В Падбери всего один магазин, так что вино не коллекционное. Извините.

— Уверен, что оно прекрасное.

Так оно и оказалось. Алкоголь быстро снял напряжение, и мы, поужинав, перешли в гостиную, не забыв захватить бутылку.

Я затопил печку, и мы сели рядом на диване. Я что-то говорил, потягивая вино, а Софи молчала. Вскоре я заметил, что она спит, поджав под себя ноги. Лицо дышит покоем, ссадина почти не видна. С годами Софи не подурнела. Она не была красавицей, но, уверен, когда шла по улице, заставляла мужчин поворачивать головы. И так наверняка будет ещё восемь лет. Или одиннадцать.

Я наблюдал за ней со странным ощущением покоя и нежности, какую не испытывал уже много лет, и не предполагал, что когда-нибудь это чувство вернётся. Почти пустой бокал, который Софи держала ослабевшими пальцами, едва ли не опрокинулся. Пришлось его забрать. Я старался проделать это осторожно, но она проснулась и посмотрела на меня:

— Извините, я, кажется, задремала.

— Вы очень устали.

Софи улыбнулась:

— Так гостей не принимают.

— Вам лучше лечь в постель.

— Да, плохая я хозяйка, плохая. — Она встала, опираясь на моё плечо, и покачнулась. — Ой…

— Голова закружилась?

— Да, немного. Наверное, от усталости. Не надо было так резко подниматься с дивана.

Мы стояли совсем близко, не шевелясь. Я обнимал Софи за талию, а она положила голову мне на плечо. Затем подняла голову и прижалась ко мне. У меня защемило в груди.

Неожиданно в окно ударило что-то тяжёлое. Мы резко отстранились друг от друга. Я ринулся к окну, раздвинул шторы, ожидая увидеть жуткое лицо Монка. Но стекло не разбилось, и за ним ничего не было видно, кроме густого белого тумана.

— Что это? — прошептала Софи.

— Надо посмотреть, — ответил я.

— Вы собираетесь выйти?

— Придётся.

Я взял стоявшую у печки тяжёлую железную кочергу и вышел в коридор. Софи поспешила в кухню и вернулась с фонарём.

— Заприте за мной дверь, — сказал я.

— Дэвид, но…

Я отодвинул засов и вышел. Кругом густой туман. Влажный воздух пропитан запахом глины и гниющих листьев. Холодно, зря я не надел куртку. Я начал медленно двигаться вдоль стены к окну гостиной, сжимая в руке кочергу. Но против Монка моё оружие было не страшнее шариковой авторучки. Впрочем, если это он, то мне придётся плохо.

Добравшись до окна, я увидел, как что-то шевелится у моих ног. Поднёс ближе фонарь. Он осветил близоруко щурящуюся сову. Её оперение было светлое, а в темноте она вообще казалась белой. Я опустил кочергу. Теперь все мои страхи казались глупыми и вздорными. Сова сидела ссутулившись на траве под окном, опустив крылья. Смотрела, не моргая на меня, не пытаясь двинуться.

— Это сипуха, — произнесла Софи.

Я вздрогнул.

— Вы же обещали ждать меня в доме.

— Ничего я не обещала. — Софи предусмотрительно надела куртку. Не то что я. Она присела на корточки над птицей. — Хорошо, что окно не разбилось, а то бы она сильно поранилась. Бедное существо. Наверное, её сбил с толку туман. Что же нам с ней делать?

— Не трогать, — сказал я. — Оставить. Пусть сидит здесь. Она скоро улетит.

— Нет, оставлять её нельзя, — возразила Софи. — Подождите, я что-нибудь принесу, во что её завернуть.

Через несколько минут она вернулась со старым полотенцем.

Когда я начал осторожно заворачивать в него сову, она слегка шевельнула крыльями и затихла. Софи предложила занести её в килн и оставить дверь открытой, чтобы она могла улететь, когда оправится.

— Вы не боитесь, что она побьёт ваши горшки? — спросил я.

— Нет. Совы хорошо видят в темноте.

Птица была достаточно крупная, но лёгкая. Когда я нёс её в килн, то чувствовал, как под пальцами колотится сердечко. В килне на меня пахнуло холодной сыростью. Я посадил сову на пол и снял полотенце. Мы постояли там несколько минут и вернулись в дом.

— Если утром она ещё будет там, то придётся везти её к ветеринару, — проговорила Софи.

Я запер входную дверь, задвинул засов, подёргал, чтобы убедиться в надёжности.

Софи поёжилась:

— Боже, как я замёрзла.

Она стояла рядом со мной. Сейчас был очень удобный момент, чтобы её обнять. Но я сказал:

— Уже поздно. Идите наверх, а я ещё немного побуду тут.

Софи кивнула:

— Ладно, спокойной ночи.

Я проводил её взглядом, когда она поднималась по лестнице, затем прошёл по комнатам, выключая свет и убеждая себя, что поступил правильно. Но я злился и не мог понять почему.

В кровати я долго ворочался, прислушиваясь к ночным шорохам и думая о Софи, пока меня не сморил сон.

Глава 17

Утром я проснулся рано. Тихо спустился вниз, согрел себе чаю, что-то пожевал. Конечно, хорошо было бы послушать по радио новости, но не хотелось беспокоить Софи. А Интернета здесь не было. Пришлось допивать чай, наблюдая, как медленно занимается день.

Крики птиц за окном напомнили мне о сове. Я обулся, надел куртку и вышел. Туман рассеялся, осталась лишь утренняя дымка. Накрапывал мелкий дождик. Я взглянул на окно гостиной, где виднелась небольшая тёмная отметина в том месте, куда врезалась сова. Затем дошёл до килна. От совы остались лишь два пёрышка на полу. Наверное, улетела. Я вспомнил, что в этих местах водятся лисы. Раненая сова могла стать их добычей. Ладно, будем надеяться на лучшее.

Я походил по килну. Осмотрел строительные леса, словно приросшие к печи. Восстановить килн и заставить его работать будет трудно и очень дорого. Софи придётся продать много своих изделий. Талант у неё был несомненно. Работы, стоящие на полках, кувшины и вазы, на первый взгляд были простые, но удивляли изяществом формы и изобретательностью дизайна. Я потрогал лежавший на верстаке большой ком засохшей глины. Он был слеплен из множества мелких кусочков. Софи интересно придумала: не выбрасывать отходы, а сохранять их в таком виде. Ком являл собой произведение абстрактного искусства, вполне достойное внимания.

Я полюбовался им немного и вернулся в дом. Софи ещё не вставала. Хорошо, пусть отдохнёт. Ей это полезно. Поразмышлял, надо ли готовить завтрак или подождать хозяйку. А вдруг ей не понравится, что я хозяйничаю.

Ждать пришлось долго. Когда Софи спустилась — опять свитер, джинсы, влажные волосы после душа, — я успел вскипятить чайник и заварить чай.

— Доброе утро. Я не знал, что вы пьёте утром, чай или кофе.

— Спасибо, всё замечательно, — проговорила она, беря у меня кружку. — Кофе я пью, когда работаю. Как спали?

— Прекрасно. А вы?

— Я тоже. Ссадина ещё побаливает, а в остальном всё в порядке.

— Того, кто вломился в дом, вспомнили?

— Что? А… нет. — Софи направилась к холодильнику. — Как сова? Ещё там?

— Нет, я проверил. Улетела.

Софи улыбнулась:

— Вот видите. Я же говорила, что ей станет лучше. — Она изучила содержимое холодильника. — Жаль, но у нас нет хлеба. Так что тостов не будет. Могу предложить омлет с беконом. Хотите?

Я кивнул и сообщил, что после завтрака собираюсь домой.

— Вы уезжаете?

— Да. Теперь я вам больше не нужен. Полиции придётся возобновить поиски захоронения сестёр Беннетт, после того как в торфянике покопался Монк. Странно, что они до сих пор сюда не позвонили. Ведь я сообщил Терри важные сведения насчёт беглого преступника.

— Да, странно, — пробормотала Софи. — Значит, уезжаете.

Она стояла ко мне спиной. Спина была неестественно прямая.

— Я могу побыть ещё, — произнёс я. — Если вы тревожитесь, что остаётесь одна.

— Нет. — Она начала бросать в сковородку тонкие ломтики бекона. Горячий жир сердито зашипел. — Это происшествие, думаю, скоро забудется. В полиции считают, будто сюда вломился грабитель-дилетант. Наверное, так оно и есть.

— Вероятно.

— Мне и в голову не приходило, что в мой дом может явиться грабитель. Уверяю вас, жить в этом захолустье безопаснее, чем в Лондоне.

— Да, но такое случилось, — возразил я. — И вам не следует об этом забывать.

Софи сняла сковородку с плиты. Я увидел, что она улыбается.

— В любом случае давайте завтракать. А там посмотрим.

Но настроение у неё испортилось. Она равнодушно жевала омлет, запивала чаем, уставившись в одну точку. Я предложил помыть посуду, но Софи категорически отказалась. Наверное, захотела немного побыть одна. Я оставил её в кухне и отправился принять душ и собрать вещи.

Вскоре я сообразил, в чём дело. Софи вспомнила, что больше не работает в полиции и не сможет участвовать в поисках захоронений Зоуи и Линдси Беннетт. А это по неизвестной пока для меня причине стало для Софи чем-то вроде личного крестового похода. И вот теперь она — сторонний наблюдатель. Смириться с этим, видимо, нелегко.

Я спустился вниз, поставил сумку у лестницы и заглянул в кухню. Софи стояла, застыв у раковины. Слушала радио.

— Передают что-нибудь интересное? — спросил я.

Она взмахнула рукой, призывая молчать. Я уловил последние слова диктора:

— …В полиции подтвердили, что смерть скорее всего насильственная, однако личность убитого не раскрыли. Теперь переходим к другим новостям…

Лицо Софи побледнело.

— Вы слышали?

— Только конец.

— Совершено убийство. Кто убит, не сообщили, но это в Торбее. Там, где…

Я кивнул, уже понимая, что мой отъезд откладывается.

В Торбее жил Уэйнрайт.

Глава 18

До Торбея было менее часа езды. Софи настояла поехать туда, и я не стал возражать. Хотел выяснить, кого убили. Я сразу позвонил Терри, но его телефон не отвечал. Наверное, занят, работает на месте преступления. Я убеждал себя, что не обязательно это преступление имеет отношение к Уэйнрайту. Ведь каждый день кого-то убивают. Но в совпадение верилось с трудом.

Два дня назад, когда я в первый раз ехал в Торбей, в голубом небе сияло яркое осеннее солнце. Теперь небо затянули скучные серые облака. Жнивьё на полях выглядело грязным и неухоженным, а деревья с остатками листьев — похожими на огородные пугала.

Большую часть пути мы молчали. Софи смотрела в окно, погружённая в свои мысли. А я в свои. Наконец в отдалении за скалами показалось неспокойное море. Ехать осталось недолго.

Мы миновали ярмарочную площадь. А вот и дом Уэйнрайтов. Софи схватила меня за рукав.

— Боже, что это?

Дорогу преграждала жёлтая полицейская лента, слегка подрагивающая на ветру. Позади неё по обе стороны ворот стояли полицейские машины, а также два телевизионных фургончика. На подъездной дорожке у дома припарковалась «скорая помощь». Проблесковый маячок погашен, значит, срочности нет. Я поставил машину недалеко от ленты.

— Что будем делать? — спросила Софи. В её тоне не было обычной уверенности.

— Попробуем что-нибудь разузнать, — произнёс я, выходя из автомобиля.

К нам сразу подошёл полицейский в жёлтом отражающем жилете.

— Проезд закрыт.

— Я Дэвид Хантер. Инспектор Коннорс здесь?

Он разглядывал нас несколько секунд, затем произнёс в микрофон рации:

— Тут Дэвид Хантер, спрашивает…

— Инспектора Терри Коннорса, — добавил я.

Он повторил мои слова и подождал. Выслушав ответ, опустил рацию и покачал головой:

— Извините.

— Его здесь нет, или он не хочет нас видеть?! — воскликнула Софи.

Полицейский наградил её суровым взглядом.

— Вам придётся уехать.

— Кто погиб? Профессор Уэйнрайт или его жена?

— А вы их родственники?

— Нет, но…

— В таком случае прочтёте обо всем в газетах. А теперь прошу вас вернуться в машину и уехать.

Понимая, что настаивать бесполезно, я взял Софи за руку:

— Пойдёмте.

Она высвободила руку и заявила полицейскому:

— Я никуда отсюда не уйду, пока не узнаю, что случилось.

Софи нарывалась на неприятности и наверняка их бы получила, если бы из дома не вышли люди и двинулись к воротам. Возглавлял процессию человек в новенькой форме, отличающей высокого полицейского чина. За прошедшие восемь лет Симмз не очень изменился, только немного поседел.

Он едва взглянул в нашу сторону, вышагивая к «БМВ», но один из сопровождающих, среднего возраста, грузноватый, лысый — это был Роупер, — сказал ему что-то, и Симмз остановился. А затем направился к нам. Роупер следовал за ним.

Остановивший нас полицейский напрягся.

— Сэр, я только…

Симмз кивнул. Затем безразлично скользнул взглядом по Софи и остановил его на мне. Взгляд его был такой же высокомерный, как прежде. И для этого сейчас было больше оснований. Симмз стал заместителем главного констебля. Такой ранг в уголовной полиции страны занимали всего несколько офицеров. Вот на какие высоты забрался этот человек.

Роупера тоже повысили в должности. Судя по костюму, он явно преуспевал. Жаль, что растолстел.

Симмз пару раз хлопнул себя по бёдрам.

— Добрый день, доктор Хантер. Могу я поинтересоваться, что вы здесь делаете?

— Кого убили?! — воскликнула Софи.

Симмз пару секунд рассматривал её, затем решительно повернулся ко мне:

— Так что вас сюда привело?

— Мы услышали об убийстве и хотели выяснить, не пострадал ли профессор Уэйнрайт или его жена.

— А почему это вас так взволновало?

— Я подумал, что убийца, возможно, Джером Монк.

В глазах Роупера я заметил тревогу, но выражение лица его начальника не изменилось.

— Пропустите, — приказал он полицейскому.

Я нагнулся и пролез под лентой. Софи попыталась сделать то же самое.

— Только доктор Хантер! — бросил Симмз.

Полицейский встал перед ней.

— Почему? — запротестовала Софи.

— Потому что доктор Хантер полицейский консультант, — пояснил Симмз, — а вы, насколько мне известно, таковой больше не являетесь.

Я бросил ей ключи.

— Подождите меня в машине.

Она свирепо посмотрела на меня, схватила ключи и зашагала к автомобилю. Симмз направился к дому. Мы с Роупером шли чуть позади.

— Друзья встречаются вновь? — Роупер улыбнулся и указал в сторону Софи. — Недовольна, что не пустили. А что у неё с лицом?

Меня удивило, что он не знает. Ведь Терри работает с ним, только неизвестно, кто теперь кому подчиняется.

— Кто-то вломился в её дом.

— Замок, наверное, был ненадёжный. А когда это случилось?

— Четыре дня назад.

Он перестал улыбаться, видимо, подсчитав, что это произошло сразу после побега Монка.

— Выяснили — кто?

— Пока нет, — ответил я. — Она не может ничего вспомнить.

— Изнасиловали?

— Нет.

— Что-нибудь украли?

— Нет.

Роупер развёл руками.

— Что же это тогда было?

Я сменил тему:

— Когда Симмза повысили?

— Пять лет назад. Примерно в то же время повысили и меня.

— Поздравляю. А кто сейчас по данному делу старший следователь?

— Стив Нейсмит. Этакий честолюбец, в прошлом году тоже получил повышение. — По тону Роупера было ясно, что этого человека он недолюбливает. А я сразу проникся к Нейсмиту симпатией. — Но курирует расследование лично шеф, так что старший следователь во всём советуется с ним.

Я не удивился. Ведь Уэйнрайт и Симмз были довольно близки, а главным подозреваемым, несомненно, являлся Монк.

Симмз остановился у входа, где на раскладном столе стояли ящики с защитной экипировкой, и начал раздражённо разрывать пакет с одноразовым комбинезоном.

— Я не собирался сюда возвращаться. Да и времени у меня не так много. Скоро пресс-конференция.

То есть годы идут, а это осталось. Похоже, Симмзу захотелось выслушать моё мнение.

— Я вам ещё нужен, сэр? — спросил Роупер.

Симмз надел высокие бахилы и перчатки.

— Нет, но оставайтесь, пока мы с доктором Хантером не закончим. — И он вошёл в дом.

От великолепия прихожей теперь не осталось и следа. Криминалисты в белых комбинезонах укладывали своё оборудование. Свидетельства их работы виднелись повсюду. Почти все поверхности покрывал тонкий слой порошка для снятия отпечатков пальцев. На паркетном полу валялось битое стекло и земля из опрокинутых горшков с растениями. В доме по-прежнему пахло хризантемами, но теперь со слабой примесью фекалий и засохшей крови — признаков насильственной смерти.

— Вторгшийся проник через кухонную дверь, выбив её, — объяснил Симмз, обходя грязные следы ботинок, которые фотографировал криминалист. — Он даже не пытался скрыть улики. Обнаружены также фрагменты его слюны, что даст возможность провести анализ ДНК.

— Слюны?

— Да. Похоже, убийца сплюнул на пол. — Симмз шёл по коридору впереди меня, загораживая обзор. И только когда он отступил в сторону, я увидел Леонарда Уэйнрайта.

Мёртвый профессор лежал, скорчившись у основания лестницы в полосатом купальном халате. Вокруг валялось содержимое застеклённого шкафчика с фарфором. На полу чернела высохшая кровь. Он порезался осколком стекла. Но крови было недостаточно, чтобы её потеря могла вызвать смерть. Лицо закрывали спутанные седые волосы, сквозь которые виднелись мёртвые покрасневшие глаза. Голова профессора была странно повёрнута, почти покоилась на плече. Значит, сломана шея. Моё внимание почему-то привлекли босые ноги Уэйнрайта. Жёлтые, мозолистые, тонкие, безволосые. В общем, ноги старика. Профессор впервые предстал перед посторонними в таком виде.

Я не ожидал увидеть труп. Полагал, что его уже увезли. Мне не часто доводилось бывать на месте убийства, но сейчас я волновался. Ведь всего два дня назад я видел Уэйнрайта живым. Нездоровым, но живым. И вот он лежит на полу со свёрнутой шеей.

Склонившийся над телом человек в мешковатом комбинезоне изучал показания термометра, что-то напевая себе под нос. Мелодия знакомая, но я не мог вспомнить названия. Руки в белых перчатках были маленькие, почти детские, лицо закрывали капюшон и маска, но я сразу узнал очки в золотой оправе в форме полумесяца. Доктор Пири.

— Всё, заканчиваю, — произнёс он, не поднимая головы.

— Джордж, вы помните доктора Хантера? — спросил Симмз.

Патологоанатом поднял голову. Старик, седые кустистые брови, но взгляд, как прежде, живой и умный.

— Конечно, помню, как не помнить. Рад вас видеть, доктор Хантер. Полагаю, в этом случае ваш опыт вряд ли пригодится.

— Доктор оказался тут случайно, — пояснил Симмз.

— Всё равно, если можете оказать помощь, милости просим. Мы тогда славно поработали вместе.

Симмз смотрел на мёртвого друга.

— Я думал, тело уже перевезли в морг, — сказал я.

— Доктор Пири был занят, — произнёс он. — Пришлось подождать его приезда. Я хотел, чтобы тут работал человек, которому я полностью доверяю.

— А что с его женой?

— В больнице, оправляется от шока.

— Значит, преступник не тронул её?

— Нет. Но на её глазах погиб муж. Женщина, которая приходит убирать их дом, застала их обоих на полу сегодня утром. Джин пришла в себя в больнице, но говорить пока не может. Надеюсь, скоро она прояснит ситуацию.

— То есть она не сообщила, кто этот совершил?

— Пока нет.

Но я уже не сомневался. Вначале Монк навестил Софи, теперь Уэйнрайта. Вероятно, Терри был прав.

— Что дал осмотр? — обратился я к доктору Пири.

Патологоанатом задумался, держа термометр, как дирижёрскую палочку.

— Посмертное окоченение, синюшность кожи, а также температура тела указывают, что смерть наступила восемь-двенадцать часов назад. То есть между часом ночи и пятью утра. Наиболее вероятная причина — перелом шеи. Вы видите сами.

— Для этого потребовалась недюжинная сила, — сказал я, вспомнив, как Монк расправился с полицейской собакой на торфянике восемь лет назад.

— Несомненно. Чтобы сломать шею мужчине подобной комплекции, нужна большая сила.

— Спасибо, Джордж, мы больше не будем вас отвлекать, — произнёс Симмз. — Если обнаружите что-нибудь интересное, пожалуйста, сразу сообщите.

— Разумеется. — Пири кивнул. — До свидания, доктор Хантер. Рад был встрече.

Я попрощался с доктором и поспешил за Симмзом по коридору. Мы быстро сняли комбинезоны.

— Кроме Джин Уэйнрайт, ещё есть свидетели? — спросил я.

— К сожалению, нет. Но надеюсь, она скоро подробно расскажет обо всем.

— Похоже на работу Монка, вы так не считаете?

Симмз недовольно поджал губы.

— Пока ничего не ясно. И я был бы вам весьма благодарен, если бы вы пока об этом не упоминали.

— Но вы слышали, что сказал доктор Пири насчёт силы преступника. И на пол он плюнул неспроста, а в знак презрения. Кто ещё мог это сделать?

— Не знаю, но в данный момент твёрдых доказательств о причастности к данному преступлению Джерома Монка нет. — Симмз едва сдерживал раздражение. — А пока не будем поднимать панику. Она никому не нужна. Не дай Бог, если в прессе начнут муссировать эту тему.

— Но журналисты рано или поздно докопаются. Всем известно, что Уэйнрайт являлся одним из главных участников поисковой группы восемь лет назад.

— К тому времени Монк уже вернётся за решётку. Ему не долго осталось гулять. Пока же мы станем расследовать убийство вне всякой связи с этим маньяком.

Всё ясно. Для Симмза пиар важнее всего. Именно на нём он сделал карьеру. А тут мало того что Монка упустили и он сбежал, так ещё могут появиться слухи, что маньяк вершит свою вендетту. Такого рода пиар этому высокому полицейскому начальнику совершенно не нужен.

— Два дня назад мне звонила Джин Уэйнрайт, — сказал Симмз. — Вы были у них, после чего Леонард очень разволновался. Объясните, в чём дело?

Следовало ожидать, что супруга Уэйнрайта расскажет ему о моём визите.

— Я хотел поговорить с профессором о Монке. Если бы я знал, в каком он состоянии…

— Доктор Хантер, почему вы так заинтересовались Джеромом Монком? И теперь позвольте задать вам ещё неловкий вопрос. Где вы находились сегодня между часом ночи и пятью утра?

Вот этого вопроса я ждал.

— Я был в постели, в доме Софи Келлер. Но не в той, где спала она. В другой комнате. Так что, к сожалению, алиби друг друга мы подтвердить не можем. А что касается Джерома Монка, то после вчерашнего я просто не могу остаться в стороне.

— А что случилось вчера? О чем вы говорите?

— Вчера Монк преследовал нас в торфянике.

Симмз смотрел на меня как на сумасшедшего. Я пожал плечами.

— Разве Терри Коннорс вам об этом не доложил?

— Терри Коннорс в расследовании не участвует. Он отстранён от должности, — после паузы сообщил Симмз.

Глава 19

Пока я добирался до Чёрной Скалы, лил дождь. Как из ведра, так что дворники едва успевали чистить ветровое стекло. Сейчас мы выехали туда раньше, чем вчера, но, когда достигли заброшенного рудника, небо потемнело настолько, что казалось, наступила ночь. Рядом со мной вместо Софи сидел Роупер. Он, как и я, не был в восторге от поездки, но с Симмзом не поспоришь. Софи осталась в доме Уэйнрайтов беседовать с полицейскими. Возможности поговорить с ней до отъезда у меня не было. Роупер передал мне ключи и заверил, что её доставят домой. После чего мы двинулись в Дартмур в сопровождении нескольких автомобилей.

Впереди в тумане проглядывали задние огни «БМВ» Симмза. Пресс-конференцию ему пришлось отложить. Он внимательно выслушал мой рассказ, начиная с визита Терри ко мне утром в день побега Монка. Я ничего не утаил, сообщил даже о письмах Софи Монку. Мне казалось, что сейчас нельзя держать при себе какие-то секреты.

Бледно-голубые глаза Симмза вспыхнули, когда я сообщил о ямках, которые мы вчера обнаружили в торфянике, и последовавшей за этим погоне.

— Это случилось сутки назад, а я только сейчас об этом слышу. Невероятно.

Я не понимал, почему Терри скрыл такую важную информацию. Даже если его отстранили от работы. Оказывается, он уже не являлся инспектором. Симмз сказал, что в прошлом году его понизили. Так какую же, чёрт возьми, игру он затеял? На его карточке по-прежнему значилось: «Инспектор уголовного розыска Терри Коннорс». Но теперь понятно, почему он просил звонить ему не в управление, а на мобильный. Конечно, гордость не позволила Терри признаться мне, что его понизили в должности. Но остальное — непростительно. Упущена возможность поймать Монка. За это время он успел расправиться с Уэйнрайтом и по-прежнему гуляет на свободе.

Сидящий рядом Роупер усмехнулся:

— Ну и ливень. Почему бы вам не затеять эту поездку в солнечный день?

— В следующий раз выберу погоду получше, — отозвался я.

— Правильно. — Он вздохнул, продолжая смотреть, как дождь хлещет по ветровому стеклу. — Скотина Коннорс. Из-за него мы сейчас мучаемся.

Я кивнул.

— Симмз сказал, что его понизили в должности.

— Да. За глупость. Уличили в подделке записи в журнале вещественных доказательств. Там не было ничего серьёзного, лишь изменены даты. Если бы он откровенно признался, его бы пожурили и этим всё ограничилось. Так нет, мы слишком гордые, чтобы признать ошибку.

— А за что его теперь отстранили от работы?

Роупер задумался, словно решая, следует ли мне рассказывать.

— Он приставал к женщине, служащей в полиции.

— Неужели?

— До насилия, слава Богу, не дошло. Он только полез к ней и получил отказ. У него ведь ширинка постоянно расстёгнута. На всякий случай.

— Терри был пьяный?

— Наверное. Он ведь пьянчуга со стажем. Поймите меня правильно, я ничего плохого не вижу в том, чтобы выпить кружечку пива или даже две. Сам грешен. — Роупер похлопал себя по выступающему животу. — Большинство людей придерживаются этой дозы, и всё нормально. А вот Коннорс… Он и раньше прикладывался к бутылке, а с тех пор, как понизили в должности, пустился во все тяжкие.

Я вспомнил голос Терри по телефону, когда рассказал ему о Монке.

— И что с ним будет?

— Если повезёт, то просто уволят из полиции. Но могут завести уголовное дело. Идиот. Будь у меня его возможности, я бы их попусту не растрачивал. — Он взглянул на меня. — Странно, что вы об этом не знали. Мне казалось, вы приятели.

— Мы давно уже потеряли связь.

— На вашем месте я бы не стал её восстанавливать. — Роупер помолчал. — А теперь расскажите, пожалуйста, о том, что случилось с мисс Келлер. На неё напали?

Я рассказал. Роупер выслушал внимательно, время от времени кивая. Я начал пересматривать своё мнение об этом человеке. Терри всегда отзывался о нем пренебрежительно, называл прихвостнем Симмза. Но в любом случае Роупер дураком не был.

— Местные полицейские считают, что это ограбление?

— Да, — ответил я.

— Похоже, они правы. Одинокая женщина, живёт одна, на отшибе. Грех не наведаться. И вы говорите, она теперь занимается керамикой? — Он покачал головой. — Ну и ну.

Когда мы подъехали к Чёрной Скале, у тропы нас уже ждали несколько автомобилей и фургон с собаками. Это было близко к тому месту, где я вчера поставил машину. Полицейские и криминалисты стояли с невесёлыми лицами, натянув на головы капюшоны. Некоторые курили.

Когда Симмз вышел из своей машины, к нему приблизился мужчина в гражданской одежде.

— Это Нейсмит, старший следователь по делу, — объяснил Роупер.

Нейсмиту было лет сорок, сухопарый, взгляд умный, проницательный. Он посмотрел на меня, но Симмз не стал нас знакомить. Что-то сказал ему, и тот, кивнув, отошёл. Группа готовилась отправиться в торфяник. Проводник вывел из фургона немецкую овчарку и прикрепил к ошейнику длинный поводок. Я надеялся, что собаке повезёт больше, чем той, которую тогда убил Монк. Роупер направился к криминалистам, оставив меня одного. Правда, ненадолго.

— Доктор Хантер, давно не виделись!

Я обернулся. Рядом стоял плотный мужчина в куртке с капюшоном. Мне не сразу удалось узнать Джима Лукаса, эксперта, участвовавшего в прошлых поисках. За восемь лет он стройнее не стал и постарел, конечно, но рукопожатие было крепким, как прежде.

— Не ожидал вас здесь увидеть, — сказал я, радуясь встрече с ним.

— Пришлось поехать, куда же я денусь. — Лукас окинул взглядом торфяник. — Честно говоря, не очень хотелось навещать это забытое Богом место. Видели Уэйнрайта?

Я кивнул. Добавить было нечего.

— Надо бы поскорее упрятать Монка обратно за решётку, а то он таких тут дел натворит. Я слышал, вчера у вас и Софи Келлер тут была с ним встреча?

— Да, мы посмотрели друг на друга издалека.

— Если бы не издалека, то вы бы сейчас тут не стояли. И она тоже. — Лукас улыбнулся. — Как поживает Софи?

— Нормально. — Я не хотел вдаваться в подробности.

— Слышал, занимается керамикой. Умница. Я сам в следующем году ухожу на пенсию. — Он нахмурился. — Скучать по работе не стану. Теперь она изменилась, не то что прежде. Слишком много появилось бумажной писанины. И вообще…

— Доктор Хантер, вы готовы? — раздался голос Симмза.

Он выглядел нелепо в высоких резиновых сапогах и новой дорогой форме. Но с ним по крайней мере было всё в порядке. А вот Роупера мне было по-настоящему жаль, когда он в ботинках на тонкой подошве двинулся вместе со всеми по вязкой тропе. Кинолог, смуглый мужчина с бритой головой, шёл впереди, отпустив поводок немецкой овчарки на максимальную длину.

Я догнал его и спросил:

— То, что идёт дождь, имеет значение?

— Нет, — ответил он, не отрывая взгляда от собаки, — если она возьмёт след, всё будет в порядке. Испортить дело может торф. Он слабо держит запах.

— Но там сплошной торф, — заметил я, указывая вперёд.

Кинолог сурово посмотрел на меня, будто я подвергал сомнению способности его питомицы.

— Если там присутствует какой-нибудь запах, то она его почует.

Мы пришли на место, где вчера были с Софи. Я указал его точно. Кинолог принялся водить собаку туда-сюда, но никакого следа она взять не сумела, и Нейсмит позвал их. Мы двинулись дальше по тропе, и мне показалось, что люди начали недовольно посматривать на меня.

А может, вчера никакого Монка тут не было и нам всё просто привиделось? Боже, не допусти, чтобы из-за меня эти люди зря потратили силы и время.

Проглядывающая сквозь завесу дождя приземистая Чёрная Скала полностью оправдывала своё название. Сейчас он была совершенно чёрной. Мы свернули с тропы в торфяник примерно в том месте, которое Софи указала вчера, но я его не узнавал. Нигде никаких ямок не было.

Но вскоре в траве появились заполненные грязной водой ямки. Я облегчённо перевёл дух. Мне уже казалось, что мы ничего не найдём.

— Надо же, сколько тут развелось кротов, — произнёс один полицейский.

Все молчали. Нейсмит подал знак кинологу приступать к работе. Немецкая овчарка натянула поводок, прижав нос к земле. И сразу потащила проводника за собой.

— Она взяла след! — крикнул он, но скоро собака потеряла его и стала беспокойно метаться между ямками.

— Совершенно ясно, что вчера здесь кто-то был, — пробурчал Симмз. — Найдите, куда он пошёл.

Нейсмит кивнул кинологу:

— Попытайтесь отыскать след.

Тот повёл собаку дальше, а Симмз шагнул к ближайшей ямке.

— Доктор Хантер, как вы считаете, здесь может находиться человеческое захоронение?

— Думаю, нет. Но сюда следует привести специальную собаку, она определит точно.

Нейсмит присел на корточки у одной ямки.

— Но захоронения могут располагаться где-то рядом. Иначе какой смысл было ему тут копаться?

— Тогда мы обыскали весь район и ничего не нашли, — сказал Роупер. — Вероятно, у него здесь спрятаны деньги или что-либо ещё. И он ищет это, а не трупы убитых сестёр, которых закопал восемь лет назад.

В замечании была логика, но Симмз возразил:

— Никаких денег Монк тут не закапывал. Он не мог предполагать, что когда-нибудь вернётся сюда. Нет, он ищет захоронения сестёр Беннетт. Доктор Хантер, где находился Монк, когда вы его увидели?

Я осмотрел торфяник. Вчера здесь всё выглядело иначе, и не было вокруг каких-либо ориентиров, которые помогли бы. Софи справилась бы с задачей лучше, но Симмз её сюда не взял. Пришлось мне рискнуть. Я показал:

— Вон там. Примерно в сотне ярдов отсюда.

Симмз стряхнул капли дождя с фуражки и внимательно оглядел ничем не примечательный участок торфяника. Там совершенно некуда было скрыться, а если учесть габариты Монка, то и подавно.

— Но как он там появился?

— Не знаю. Когда мы его заметили, он уже там стоял.

— Пустите туда собаку! — приказал Симмз и двинулся следом.

Чем дальше мы углублялись в торфяник, тем он становился более топким, чаще появлялись заплаты чёрной грязи и маслянистой воды. Несколько раз нам пришлось обходить их. О состоянии Роупера можно было только догадываться. Он постоянно оскальзывался в грязи, бормоча под нос ругательства. Собака дважды брала след и тут же теряла.

Вскоре я осознал, что мы движется тем же путём, что и восемь лет назад, когда Софи нашла похожую на захоронение насыпь, где потом оказался дохлый барсук. Я хотел сказать об этом, но решил не испытывать судьбу.

Симмз повернулся ко мне:

— Так что?

— Где-то здесь, но точнее определить затрудняюсь. Думаю, вон там.

Этот участок торфяника ничем не отличался от остальных. Трава и вереск, поливаемые дождём.

— Вы сказали, что он погнался за вами. Каким путём он шёл? — спросил Симмз.

— Вначале он преследовал нас по тропе, а затем свернул, чтобы раньше добраться до дороги.

Нейсмит подал знак кинологу.

— Посмотрите, может, получится.

Неожиданно собака оживилась и натянула поводок, утопая лапами в чёрной грязи.

— Тут трясина! — крикнул кинолог, выводя её обратно на твёрдую почву.

— Продолжайте искать, — велел Симмз.

Кинолог нахмурился. Было понятно, что он обо всём этом думает. Несколько раз ему пришлось вытаскивать собаку из топи. Они устали. Наконец она вдруг взяла след на твёрдой почве, а вскоре заскулила и попятилась.

— Что теперь? — недовольно проговорил Симмз, глядя, как собака чихает и трогает лапами свой нос.

— Аммиак, — объяснил кинолог, шмыгая носом. Этот резкий химический запах и людям-то был противен, а чувствительный собачий нос его вообще не переносил. Кинолог погладил собаку. — Он ждал, что его будут искать с собакой, и приготовился. Хорошо ещё, что дождь разбавил и смыл часть этой гадости.

Симмз собирался настаивать на продолжении поисков, но тут вмешался Нейсмит:

— Скоро стемнеет. Завтра мы привезём ещё собак и всё тут внимательно осмотрим. А на сегодня пора заканчивать.

Он спокойно смотрел в лицо начальнику. Тот побарабанил пальцами в черных перчатках по своему боку и процедил:

— Ладно. Но завтра сразу же…

Его слова заглушил крик Лукаса:

— Вот это новость.

Пока собака брала и теряла след, эксперт занимался своим делом. Он бродил вокруг и всё внимательно осматривал. И похоже, что-то нашёл.

Лукас стоял на небольшом холмике, и Симмз двинулся к нему, хлюпая по грязи своими высокими резиновыми сапогами. Справа от холмика был небольшой уклон, и внизу виднелся почти круглый проём менее метра в диаметре.

— Вход в пещеру, — предположил Нейсмит.

Лукас посмотрел на карту.

— Но в этой части торфяника нет никаких пещер. Там дальше в известняке их много, а тут всюду гранит. — Он сложил карту. — Нет, это не пещера, а штольня.

— Что? — удивился Симмз.

— Вход в заброшенный рудник, где добывали оловянную руду сто лет назад. Большинство входов давно замуровали, но, как видите, не все.

Я вспомнил заросший травой рудник у поворота к Чёрной Скале. Он давно уже стал частью местного ландшафта, его никто не замечал. И никому не приходило в голову, что там может находиться под поверхностью.

Нейсмит наклонился к проёму.

— У кого-нибудь есть фонарик?

Один из криминалистов протянул ему фонарик, он посветил.

— Видно плохо, но то, что это глубокая штольня, несомненно.

— Пустите туда собаку! — приказал Симмз.

Кинолог поджал губы, но повиновался. Собака была вся в грязи, от шерсти шёл пар, но она уже оправилась от аммиака. И когда приблизилась к проёму, резко вскинула уши. Затем тщательно обнюхала ближайшие камни и заскребла лапами. Кинолог потянул её назад.

— Хорошо, молодчина. — Он погладил собаку и посмотрел на Симмза. — Сомнений нет. Он либо выходил отсюда, либо спускался туда. Вероятно, и то и другое.

Воцарившееся после его слов долгое молчание прервал Роупер:

— Теперь ясно, почему Монк рвался сюда восемь лет назад. И почему его так трудно найти. — Он усмехнулся. — Этот сукин сын прячется под землёй.

Глава 20

Я остановился в переулке и посмотрел на окна, горит ли свет в доме Софи. Затем выключил двигатель и немного посидел, откинувшись в темноте на подголовник, наслаждаясь тишиной. Дождь закончился, повсюду поблёскивали лужи. Заходить в дом не хотелось. Но у меня не было выбора. Во-первых, там осталась моя сумка с вещами. А во-вторых, нельзя уезжать, не поговорив с Софи. А с тех пор как мы расстались у дома Уэйнрайтов, произошло нечто важное.

На обратном пути, когда мы шли к машинам, Лукас рассказал мне о рудниках. Нейсмит оставил у входа в штольню пост, на случай если Монк выберется на поверхность, хотя это было маловероятно. Остальные заброшенные оловянные рудники надо было искать по всему Дартмуру. Среди них имелись такие, куда спускаться не решались даже спелеологи. Большинство входов давно замуровали и закрыли стальными решётками, но в торфянике оставались рудники, похожие на тот, какой мы обнаружили. Замаскированный кустами, почти невидимый…

— О заброшенных рудниках мы, разумеется, знали, — сказал Лукас, — но их как укрытие Монка всерьёз не рассматривали. Он хорошо ориентировался в торфянике, однако опыта спелеолога у него не было. А туда, поверьте мне, без этого соваться опасно.

— То есть их не проверяли?

— Крупные проверили с собаками после того, как пропали девушки. Но ничего не обнаружили. — Лукас вздохнул. — Недооценили мы способности этого маньяка. Если Монк прячется там, то вытащить его будет сложно. Возраст некоторых рудников — пара сотен лет, и, уверен, на карте обозначены далеко не все. Монк мог спуститься в одном месте, а выйти на поверхность бог знает где.

Версия Лукаса оптимизма не внушала.

— А рядом с Падбери есть какой-нибудь рудник? — спросил я.

— Падбери?

— Да. Там живёт Софи.

— Давайте посмотрим. — Он развернул карту и поводил по ней пальцем. — Там поблизости нет ничего. Самый ближайший рудник находится примерно в трёх милях, и его вход замурован.

Ну ладно, хотя бы это хорошо. Я закрыл машину, скрипнул калиткой и прошёл через неё к дому, с наслаждением вдыхая свежий воздух, пропитанный после дождя ароматами полей. Я позвонил, вскоре засов сдвинулся, дверь приоткрылась, и в щелку выглянула Софи. После чего дверь закрылась, звякнула цепочка, а затем открылась вновь, уже широко. Софи молча повернулась и двинулась по коридору. Я запер дверь и пошёл следом за ней. Снял в прихожей грязные ботинки, повесил куртку и шагнул в кухню.

Она стояла ко мне спиной, резала овощи на разделочной доске.

— Давно приехали? — спросил я.

— Примерно два часа назад, — ответила Софи не оборачиваясь.

— Как всё прошло?

— Нормально.

Она положила в кастрюлю нарезанную морковь и принялась резать картофель.

— Мне пришлось рассказать Симмзу о ваших письмах Монку, — со вздохом произнёс я.

— Ну и что? — безразличным тоном отозвалась Софи. — Я тоже сообщила, зачем скрывать? И уже переслала им копии писем с компьютера.

— То есть всё в порядке?

— А разве закон запрещает писать письма?

Она продолжала резать картошку.

— Тогда почему вы такая злая?

— Почему? — Софи бросила нож. — Потому что они обращались со мной как… с преступницей. Никто ничего не сказал. Ни о том, что случилось с Уэйнрайтом, и вообще… Я даже не знала, что вы куда-то уехали. Потом пришла женщина в полицейской форме, с топорным лицом и сказала, что отвезёт меня домой.

— Я вам сочувствую.

Она вздохнула:

— Понятное дело, вы не виноваты. Но очень противно, когда перед твоим лицом захлопывают дверь. Да, я больше не консультирую полицию, но не следовало бы вести себя грубо.

— Ждать от них хороших манер не приходится.

— Разумеется. Теперь рассказывайте.

Я сообщил ей об Уэйнрайте и об обнаруженном входе в заброшенную штольню.

— Симмз приказал отправить туда группу спелеологов, однако Лукас сомневается, что Монк сидит там и ждёт. Он наверняка догадался, что вход рано или поздно найдут. Но Лукас говорит, что в окрестностях много других.

— Значит, вот почему он рвался в торфяник, обещал показать захоронения. Ему просто надо было добраться к входу в рудник. А я-то думала…

— Откуда вам было знать? Но есть ещё новости.

И я рассказал ей о Терри. Софи удивилась:

— Его отстранили от работы? Какой ужас!

— Он сам во всем виноват. Вдобавок в последнее время начал сильно пить. Симмз сказал, чтобы мы немедленно позвонили Роуперу, если Терри приедет или свяжется по телефону. Хотя после гибели Уэйнрайта он не осмелится.

— То есть его отстранили от работы, а он продолжает изображать инспектора уголовного розыска?

— Да.

— И что это значит?

— Вероятно, Терри решил в одиночку охотиться за Монком и тем себя реабилитировать. Симмз пока не хочет об этом думать, но я уверен, что с Уэйнрайтом расправился Монк. Больше некому. Кто ещё мог, уходя, плюнуть на пол? — Я посмотрел на Софи. — Может, вам всё же лучше пожить в другом месте, пока всё успокоится?

Она покачала головой.

— Мы это уже обсудили.

— Но, учитывая гибель Уэйнрайта…

— Не понимаю, что Монк может иметь против меня? Даже если это он убил профессора. Ничего плохого я ему не сделала.

— А что сделал Уэйнрайт? Словесно оскорбил его восемь лет назад, только и всего. И вот теперь он мёртв. — Я говорил спокойно, стараясь не раздражаться. — Мы не знаем, что на уме у маньяка. Возможно, Терри прав, и он собрался расправиться со всеми, кто участвовал тогда в поисках. А вы привлекали его внимание ещё и своими письмами. Так нужно ли рисковать?

Она стояла, упрямо вздёрнув подбородок.

— Я не вижу никакого риска.

— Софи…

— Кстати, я сказала полицейским то же самое. Никакой мне защиты не требуется. А вы, если хотите, можете уехать.

Хорошая идея. Сумку я давно собрал, надо просто взять её и двинуться к машине. А Софи пусть остаётся и разбирается с Монком сама. Но я не мог уехать и оставить её здесь одну. И вовсе не потому, что она мне нравилась и между нами промелькнула искра. Нет, всё проще. Так нельзя поступать в принципе.

Я вздохнул.

— Вы же знаете, что я никуда не уеду.

Софи устало улыбнулась:

— Да. Спасибо вам.

— Но обещайте хотя бы подумать о переезде.

— Обещаю.

* * *

На ужин было овощное рагу, на которое ушли все запасы Софи из кладовой и холодильника. За едой мы мало разговаривали. Софи бодрилась, но я видел, что она чувствует себя неважно. Наверное, до сих пор мучают головные боли. После ужина я отправил её отдыхать, сказав, что уберу со стола и вымою посуду. Странно, но Софи согласилась.

— Если захотите выпить, пожалуйста, угощайтесь. В буфете в гостиной есть виски и бренди.

Она поднялась наверх, а я вымыл посуду, убрался в кухне и пошёл за выпивкой. Виски было так себе, а вот арманьяк пятнадцатилетней выдержки мне понравился. Я налил бокал и устроился на диване, поглядывая на огонь в печи. Всё в этой комнате так или иначе было связано с хозяйкой. На низком столике стояли её работы. Вазы покрупнее расположились на полу. Мебель, ковёр, всё остальное было непритязательным, но симпатичным, как и она сама. Даже диванные подушки источали её запах. Я потягивал арманьяк и размышлял о Софи. Меня удивляло её упрямство. Почему она так упорно не желает уехать отсюда хотя бы на пару дней? Что её здесь держит?

Вскоре я незаметно уснул. Прямо с бокалом в руке.

Разбудил меня телефонный звонок. Я резко выпрямился, поставил бокал и шагнул к комоду, где стоял телефон. Снял трубку прежде, чем он зазвонил снова. На часах было половина третьего. В такое время мало кто звонит просто так.

— Алло!

Подождав, я уже собирался положить трубку но, услышав сопение, замер. Отчётливое такое, будто человеку на другом конце линии трудно дышать. И я вдруг понял. Да это же Монк.

— Что вы хотите? — Как мне удалось обрести так быстро дар речи, ума не приложу.

Он не ответил. Продолжал сопеть. А затем в трубке раздался мягкий щелчок и короткие гудки. Я аккуратно положил трубку. Прислушался. В доме было тихо. Затем проверил определитель номера, записал, постепенно отходя от стресса. Позвонил Роуперу и оставил сообщение. Вряд ли он поверит, что это был Монк.

Но я знал — сюда звонил именно он.

Я пошёл проверить входную дверь и осмотрел все окна. Разумеется, если Монк надумает сюда явиться, его не остановят ни окна, ни новый замок и засов на входной двери.

Я вернулся в гостиную, пошевелил угли в печи, подложил ещё дров. Когда пламя разгорелось, закрыл дверцу печки и поставил кочергу так, чтобы до неё было легко дотянуться.

Теперь надо ждать, когда наступит утро.

Глава 21

Ночью я позвонил Роуперу, потому что у меня не было номера мобильного телефона старшего следователя Нейсмита. Но чуть позднее я всё же связался с его автоответчиком на работе, коротко сообщил о случившемся и оставил номер телефона Софи. Мобильной связи в этих местах доверять было нельзя.

Я постарался уснуть, но безуспешно. Задремал лишь под утро, но вскоре меня разбудили птичьи крики за окном. Я потёр затёкшую шею, поднялся наверх и встал под горячий душ, после чего почувствовал себя бодрее.

Когда я спустился вниз, Софи была уже в кухне, в махровом халате.

— Доброе утро! Сегодня у нас на завтрак овсянка. Потом надо сходить в магазин.

— Замечательно, я люблю овсянку, — отозвался я.

Она потёрла глаза.

— Чувствую себя совершенно разбитой. Уверена, что и выгляжу плохо.

Мне так не казалось. Даже с растрёпанными после сна волосами и в халате Софи была привлекательной.

— Вы хотели что-то сказать? — спросила она, улыбаясь.

Да, хотел, но не насчёт её внешности, а…

Мои размышления прервал резкий звонок телефона. Наверное, Роупер или Нейсмит.

— Возможно, звонят мне, — быстро проговорил я, но Софи уже взяла трубку.

— Да… он здесь. Одну секунду.

— Почему вы думаете, что это был Монк? — спросил Роупер после приветствия.

— Интуиция, — произнёс я, бросив взгляд на Софи. — Он молчал, но мне показалось, что удивлённо. Видимо, не ожидал, что ответит мужчина.

— Только и всего? — В голосе Роупера прозвучала насмешка. — А почему вы решили, будто звонил мужчина?

— Дыхание у него было тяжёлое. Сопел, как астматик.

— Тяжёлое дыхание? А может, это какой-нибудь хулиган?

Я сильнее сжал трубку.

— Учтите, у Монка перед побегом диагностировали сердечный приступ. Вряд ли это была симуляция.

Трудно представить, что Монку удалось бы сбежать, если бы приступ был действительно серьёзный, но тюремных врачей всё же что-то убедило.

— Ладно, проверим номер, с которого звонили, — произнёс Роупер после продолжительного молчания. — А я к вам скоро заеду поговорить.

— Специально? — удивился я.

Роупер усмехнулся:

— Ну зачем же специально, доктор Хантер? Я нахожусь неподалёку, и начальник поручил мне присматривать за вами и мисс Келлер.

Да, час от часу не легче, подумал я, кладя трубку.

— Неужели Монк звонил сюда? — спросила Софи срывающимся голосом.

— Да, ночью.

— И я узнаю об этом только сейчас?

— Если он позвонит снова, я попрошу его подождать и схожу за вами.

— Извините, — смущённо проговорила она и села на стул.

— Но мне только кажется, будто звонил Монк.

— А… — Она расстроенно махнула рукой. — Возможно, звонил Терри Коннорс.

— Вряд ли. Почему он тогда молчал?

— А чёрт его знает? С него станется. — Она потёрла виски и попыталась улыбнуться. — Терри Коннорс или Джером Монк. Небогатый выбор.

— Есть новость получше: скоро здесь появится Роупер.

Софи рассмеялась:

— Отлично, накормим его овсянкой!

* * *

Роупер застал нас в килне. После завтрака Софи захотелось поработать.

— Я ничего не делала уже много дней. А у меня заказ от ресторана, который нужно выполнить в конце месяца.

Она надела мужской рабочий комбинезон, выцветший и грязный. Запустила гончарный круг и принялась за работу, ловко манипулируя глиной, словно материал принимал форму по собственной воле.

— Хотите попробовать? — спросила она.

— Нет, спасибо.

— Боитесь?

Софи подровняла края тарелки и бросила остатки глины на большой комок на верстаке.

— Что это? — поинтересовался я.

Она смущённо улыбнулась и начала большим пальцем размазывать комочек глины, который только что добавила.

— Ничего. Просто привыкла вот так утилизировать отходы. Ком растёт. Мне это нравится. Я смотрю на него и успокаиваюсь. В общем, своего рода психотерапия. — Софи вытерла руку о тряпицу и посмотрела на меня. — Погуляйте по саду, пожалуйста. Мне легче работается одной.

Я кивнул и двинулся по саду, осторожно ступая по мокрой траве. Над деревьями висела лёгкая дымка измороси.

Когда-то эти яблони плодоносили, и наверняка обильно, но теперь стояли покривившиеся от времени, доживающие свой век, как и сам дом. Но по старой памяти кое-что на их ветвях за лето всё же появлялось. Трава внизу была покрыта опавшими яблоками. Они уже наполовину сгнили, отчего в воздухе ощущался слабый запах сидра. Один-два увядших фрукта можно было увидеть на голых ветвях. Они висели, как игрушки, которые забыли снять с выброшенной рождественской ёлки.

Тишину нарушил отдалённый гул автомобильного двигателя. Я направился к воротам.

— Еле нашёл вас, — проворчал Роупер, выходя из машины.

— Вы же сказали, что находитесь где-то поблизости, — заметил я.

Он усмехнулся, осматривая дом и сад.

— В мире всё относительно, разве не так, доктор Хантер? А где мисс Келлер? Или её следует теперь именовать Траск?

— В килне, — ответил я, игнорируя его сарказм.

Он с опаской поглядел на окружающие старую кирпичную кладку строительные леса.

— Конструкция надёжная?

— Да, но громко чихать не рекомендуется.

Мы направились к входу. Софи встретила нас на пороге, вытирая руки о тряпицу. Роупер улыбнулся:

— Добрый день, мисс Келлер. Интересная у вас работа.

Она захлопнула за собой дверь.

— Да, и я не собираюсь прерывать её. Ведь вы приехали к Дэвиду, вот с ним и общайтесь.

— Вообще-то мне нужны вы оба. — Роупер посерьёзнел. — В свете только что возникших обстоятельств.

— Что-нибудь случилось? — спросил я.

Он кивнул.

— Жена Уэйнрайта описала внешность убийцы. Это был Монк.

* * *

— Я никуда отсюда не поеду!

Мы сидели в кухне, точнее, сидели я и Роупер, а Софи стояла, уперев руки в бока. На ней по-прежнему был рабочий комбинезон, в руках три пустые чашки, которые она пока не удосужилась наполнить чаем.

Роупер устало пожал плечами, как человек, исчерпавший все аргументы.

— Но это всего на несколько дней. Вы вернётесь сразу же, как только Монк снова окажется в тюрьме.

— В последний раз на это у вас ушло три месяца, — возразила Софи. — И что, вы советуете мне на данный срок прекратить жить?

У Роупера был вид, будто он готов задушить её. И сейчас я его не осуждал.

Джин Уэйнрайт оправилась от шока и подробно рассказала, что произошло в их доме. Ночью её разбудил шум. Они с мужем спали в разных комнатах, и она вначале решила, что он встал и бродит по дому. Это было ему свойственно, как и многим, страдающим подобным заболеванием. Джин накинула халат и поспешила к лестничной площадке. Включила свет и увидела мужа, лежащего внизу среди осколков стекла и фарфора. Над ним возвышался Монк.

Она упала без чувств. В таком виде её обнаружила пришедшая утром уборщица. Криминалисты подтвердили: да, это был Монк. В доме найдено множество отпечатков его пальцев, положительным оказался и анализ ДНК слюны. То есть Монк даже не пытался замести следы. Ему было на это в буквальном смысле наплевать.

Полиции удалось выяснить, что ночью Софи звонили из телефона-автомата с окраины Принстауна, небольшого городка, окружённого торфяниками. Там же недалеко находится дартмурская тюрьма, где Монк провёл первые годы заключения. Вряд ли это можно считать совпадением. И самое главное: поблизости расположен заброшенный оловянный рудник. Туда уже спускалась группа спелеологов.

Штольни рудника, самого большого у Чёрной Скалы, сейчас после дождей затоплены и непроходимы.

Роупер грустно усмехнулся:

— Непроходимы для них, но не для этого мерзавца. Очевидно, он специально позвонил оттуда, чтобы позлить нас. Зачем-то полез в торфяник, стал там копаться, будто ищет захоронения. Это всё тоже, чтобы нас запутать, сбить с толку. Но теперь, когда мы его секрет разгадали, он рано или поздно снова окажется за решёткой. Вот только сколько успеет наломать дров…

Он объяснил, что теперь, когда убийца Уэйнрайта установлен, его попытка войти в контакт с Софи воспринята настолько серьёзно, что Симмз приказал организовать для неё надёжное место проживания под охраной полиции.

Софи возражала.

— Это делается для вашего блага, — настаивал Роупер.

— Спасибо, но позвольте мне самой решать, что для меня благо! Я не стану жить в каком-то грязном доме под охраной из-за глупого звонка. Разве есть доказательства, что это был Монк?

Роупер насмешливо поднял брови.

— А то, что несколько дней назад в ваш дом кто-то вломился и ударил вас так, что вы потеряли сознание, тоже глупость? Вы по-прежнему ничего не помните?

Софи непроизвольно дотронулась до ссадины на лице.

— Если бы помнила, то обязательно рассказала бы вам. Но в любом случае к Монку это отношения не имеет. В местной полиции случай считают ограблением.

— Понимаю. — Роупер кивнул. — И что же у вас украли?

Софи замялась.

— Деньги из ящика в кухне, правда, их было немного, и несколько дешёвых украшений. Я не стала об этом заявлять.

Странно, но Софи не упоминала ни о каких пропажах. Роупер посмотрел на неё в упор.

— Послушайте…

— Не хочу ничего слушать. Никуда отсюда не уеду. Неужели вы полагаете, что я брошу тут все дела?

— Монк знает ваш адрес. Затеяв с ним переписку, вы фактически пригласили его в гости.

— Я же сказала: не уеду.

Роупер вздохнул и посмотрел на меня, как бы говоря: теперь ваша очередь.

— Он прав, — произнёс я. — В доме вам находиться опасно. Не хотите побыть под охраной полиции, поживите несколько дней в отеле или у сестры.

Моё предложение привело Софи в ярость.

— Нет уж, лучше я встречусь с Монком! — Она повернулась к Роуперу. — Извините, вы зря теряете время. Позвольте мне вернуться к работе. — И она вышла.

Роупер посмотрел ей вслед.

— Что теперь делать? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Можно, конечно, установить тут сигнализацию, но пользы от неё будет мало. Монк разберётся с ней задолго до того, как прибудет группа захвата.

— А если поставить охрану здесь?

— Мы не частное агентство. Наше дело — предложить ей переехать на время в безопасное место, но она предпочитает жить, засунув голову в песок. — Роупер встал. — Я доложу шефу, а уж как он решит, не знаю.

Я проводил его до машины, вернулся в дом за курткой и направился в килн. Там вовсю гудел гончарный круг. Софи придавала форму изящной чаше.

— Менять решение я не собираюсь, — произнесла она, не отрывая взгляда от изделия.

— Знаю. Просто зашёл посмотреть, как вы.

— У меня всё в порядке.

— Почему вы не сообщили, что у вас пропали деньги и украшения?

— Зачем? Денег было мало, а украшения дешёвые.

Я промолчал, Софи сняла чашу и посмотрела на меня.

— Позвольте мне некоторое время побыть одной, хорошо?

Мне осталось лишь пожать плечами и выйти. Вдыхая влажный воздух, я направился в дом.

Почему Софи проявляет такое упрямство? Я удивлялся, что она вообще меня здесь держит. Только она? Или есть ещё причина, о которой я вспомнил, узнав о побеге Монка. Нет, гораздо раньше. Это тихо дремало во мне все восемь лет и имело отношение к неудачным поискам захоронений в торфянике.

Мне нужен был ответ.

В кухне мой мобильник просигнализировал о пришедшем сообщении. Сеть тут ненадёжная, зависит от погоды, но сейчас, очевидно, всё было в порядке. Я достал телефон и прочитал сообщение: «Олдвич, паб в мотеле, 2 часа дня».

Отправителем был Терри.

Глава 22

При въезде в Олдвич туман рассеялся, но зато моросящий дождик сменился настоящим ливнем. Затяжным. Торфяник под бесконечным серым небом выглядел теперь безжизненной пустыней.

У мотеля стояла одна машина. На свалке, наверное, можно было бы найти лучше. Трудно представить, что Терри ездит на такой. Да, жёлтый «мицубиси» канул в вечность, однако для Терри внешний вид его автомобиля всегда имел большое значение.

Мои сомнения рассеялись, когда я вошёл в паб. За столиком в углу сидел единственный посетитель. Значит, автомобиль принадлежал ему. Вид у посетителя был небрежный, одежда помята, на щёках недельная щетина. Он сидел, уставившись в кружку с пивом. Такое выражение я видел на его лице впервые. Этот человек не был похож на Терри. За столом сидел неудачник.

Заметив меня, он мгновенно преобразился. Лицо посуровело, плечи расправились. Терри откинулся на спинку стула и посмотрел на меня почти с прежним высокомерием.

— Я думал, ты не придёшь.

Поначалу я и не собирался приходить. Роупер просил позвонить, когда Терри объявится, вот и надо было это сделать. В крайнем случае удалить сообщение и забыть. Но во-первых, мне не хотелось докладывать Симмзу о своих личных делах, а во-вторых, любопытно было послушать Терри.

Я сел напротив, чувствуя, как от него разит потом.

— Зачем позвал?

— Может, выпьешь?

— Я не намерен здесь долго задерживаться.

Софи думала, будто я поехал за продуктами. Это была правда. По пути сюда я остановился у местного магазина и сделал покупки. Но надолго оставлять её одну не собирался.

— Полагаю, это станет продолжением нашего старого разговора. — Терри глотнул пива. — Кто-нибудь знает, что ты отправился сюда?

— Нет.

— А Софи? — Он усмехнулся. — Только не утверждай, будто у вас просто дружеские отношения.

— Терри, почему ты не скажешь прямо, что тебе нужно?

— Но ваша дружба долго не продлится. Поверь моему опыту.

Я встал, чтобы уйти. Он поднял руки.

— Ладно, ладно. Что, нельзя пошутить?

Я снова сел.

— Говори, или я уйду.

— Хорошо. — Терри допил пиво и поставил кружку. — Монк зря времени не теряет. Я знаю про Уэйнрайта.

— Откуда? Ведь Симмз постарался, чтобы о Монке в новостях не упоминали.

— У меня ещё остались друзья в полиции. От них я знаю также, что он прячется где-то в заброшенных рудниках. — Он поднял голову. — И что сказал обо мне Симмз?

— Что тебя отстранили от работы.

— Объяснил почему?

— Это я знаю от Роупера.

Терри поморщился.

— А… эта грязная двуличная сволочь.

— Он сказал, что ты приставал к какой-то женщине из полиции и она пожаловалась на тебя.

— Приставал? Да я просто перепил тогда пива, ну и подкатился к ней. Поверь мне, она не возражала. Но потом ей кто-то посоветовал подать жалобу.

— Но почему ты явился ко мне тогда как официальное лицо? А во второй раз даже намекал, будто я на подозрении по поводу нападения на Софи? Зачем тебе это было надо?

Терри потянулся к кружке, затем вспомнил, что она пустая, но продолжал держать её в руке.

— Трудно объяснить.

— Попробуй.

Он хмуро посмотрел на дно кружки.

— Я потерял всё — семью, работу. Всё, что у меня было. И вот, когда сбежал Монк, я вспомнил, как не дал ему уйти тогда на торфянике. А также вспомнил, что продолжаю служить в полиции. Даже отстранённый от работы. Я не могу просто сидеть дома и слушать по радио новости. Я знаю, как работает голова у Симмза. Он сделал себе карьеру на Монке. На том, что упрятал его за решётку, и этот побег сейчас для него тяжёлый удар.

— И что?

— А то, что он всеми силами стремится прикрыть свою задницу. Особенно после гибели Уэйнрайта. Для него смерти подобно, если пресса пронюхает, что убийца Монк. Ты ведь с ним общался и знаешь, что я прав. Уэйнрайт и Симмз были друзья, насколько такие скоты способны дружить. И как же это будет выглядеть, даже если начальник полиции не в силах защитить своего друга? Особенно неприятно, если журналисты станут спрашивать, почему Монк полез к Уэйнрайту.

— Это ясно, — сказал я. — Достаточно вспомнить, как тогда Уэйнрайт сказал о нём: «Правительство напрасно тратит деньги на содержание подобных монстров в тюрьме, их надо умерщвлять». Ты ведь сам говорил, что Монк может начать преследовать каждого, кто участвовал тогда в поисках. Или это тоже выдумка?

— Нет, тут всё гораздо глубже. Неужели ты считаешь, что такой маньяк, как Монк, вырвавшись наконец на волю после восьми лет отсидки, решил прикончить лишь дряхлого археолога, когда-то оскорбившего его чувства?

— Тогда почему он его убил?

— Чтобы расквитаться с Симмзом. — Терри подался вперёд. — Начальник полиции — самый главный враг маньяка. Но до него ему не добраться, и он стремится унизить его, расправиться с тем, с кем можно. Например, с Уэйнрайтом. Он может многих прикончить, пока его поймают. Потому что знает, что потом ему на волю не выбраться. Он ведь в начале года до смерти забил сокамерника.

— Зачем ты мне это говоришь? Что я могу сделать?

— Увези Софи из дому. Я слышал, что дом стоит на отшибе. Теперь, после убийства Уэйнрайта, на Монка организуют полномасштабную охоту. Долго ему в руднике отсидеться не удастся, его поимка — вопрос нескольких дней. Но за эти дни загнанный в угол маньяк может совершить ещё злодейства. В общем, увези её куда-нибудь в безопасное место.

— Я пытался, но она решительно отказывается. То ли потому, что не хочет оставлять свою работу, или просто из-за упрямства.

— Что за работа? — спросил Терри, а затем кивнул, видимо, вспомнив. — Да, да, конечно, эти её чёртовы горшки.

— Сегодня Симмз прислал Роупера уговорить её переехать в дом под охраной полиции, но она не согласилась. А в её доме они ставить охрану не хотят.

— Разумеется, там ставить охрану нельзя. — Терри усмехнулся. — Если журналисты узнают, что он взялся охранять коллег Уэйнрайта по поискам, то сразу сообразят, что тут замешан Монк. Да разве политикан Симмз пойдёт на такое? Он станет до последнего скрывать все факты.

— Почему ты не сообщил мне раньше?

— Ты думаешь, мне легко было бы прийти к тебе и признаться, что меня понизили до сержанта? Но я всё же хотел тебя предупредить. — Терри посмотрел на дно пустой кружки. — Я и так сделал много ошибок. Хватит.

— Но почему ты не рассказал Нейсмиту или Роуперу о том, что в торфянике мы видели Монка? Ведь были потеряны почти сутки.

— Признаю, я поступил неправильно. Решил, что вам это почудилось. К тому же я тогда слишком много принял на грудь. — Терри вздохнул. — Теперь жалею.

Я встал.

— Ладно, Терри, мне пора уходить. Я приму к сведению твою информацию.

Он кивнул.

— Передай от меня привет Софи. И не попадайся на её уловки. Мол, она беззащитная, ранимая… Она мной тоже довольно долго манипулировала.

Шёл дождь, но я его не замечал. Завёл двигатель, выехал из Олдвича, понятия не имея, куда направляюсь. Свернул на какую-то узкую дорогу, двинулся по ней, пока не упёрся в заросшие плющом ворота, за которыми на поле под дождём паслись дартмурские пони. Пришлось остановиться.

Значит, что же получается: Софи и Терри?

Так ведь они друг друга терпеть не могут. Восемь лет назад почти не общались, а когда приходилось, едва держались в рамках приличий. И о чём это свидетельствует? Между ними прежде ничего не было? Как же я не подумал об этом? Наверное, потому, что до их отношений мне не было дела. Да и сейчас, что мне до её прошлого?.. Разве я имею право осуждать Софи? Или ревновать? Разумеется, нет. Тогда в чём дело?

Видимо, в том, что я чувствую: их дела как-то связаны с тем, что происходит. Терри Коннорс что-то затеял.

Один пони подошёл к воротам, пузатый и грязный. Наклонил голову и с любопытством посмотрел на меня своими тёмными глазами. На лбу у него виднелось желтоватое пятно. Оно показалось мне странно знакомым.

Боже, так ведь именно на этом месте на лбу Монка вмятина.

Я завёл машину и снова поехал через Олдвич, даже не посмотрев, остался ли у мотеля автомобиль Терри.

Опять стал сгущаться туман, и вскоре пришлось замедлить ход. До дома Софи я добрался уже в сумерках. Там стоял какой-то автомобиль. Оставив купленные продукты в багажнике, я поспешил к входной двери. Дёрнул. Она была заперта. Я позвонил и стал ждать, напрягая слух. В доме было тихо. Наконец засов сдвинулся, и дверь отворилась.

— Что там за машина стоит… — начал я и замолчал.

Сквозь дверную щель на меня пристально смотрел мужчина.

— Это мой автомобиль. Что вы хотели?

Прежде чем я успел ответить, сзади прозвучал голос Софи:

— Ник, впустите его. Он свой.

Незнакомец оглядел дорожку и сад, снял цепочку и посторонился. Это был крепкий мужчина лет тридцати, с короткой стрижкой, в джинсах и выцветшей трикотажной рубашке. Пропустив меня, он задвинул засов и запер дверь.

Софи с улыбкой встретила меня в коридоре. Рядом с ней стояла симпатичная блондинка, невысокая, похожая на гимнастку. Лицо спокойное, уверенное. На поясе кобура с пистолетом.

— Дэвид, познакомьтесь, это мои телохранители. Стефани Кросс и Ник Миллер.

Глава 23

Этих двоих можно было принять за кого угодно, только не за полицейских. Учителя, медики — вот первое, что приходило в голову. Ну конечно, если не обращать внимания на пистолеты.

— Значит, Роупер передумал? — спросил я.

Мы сидели в кухне за столом. Софи готовила ужин из купленных продуктов.

— Какой Роупер? — удивился Миллер.

— Инспектор Роупер. Правая рука начальника полиции.

— Мы так высоко не летаем. Нами командует старший следователь Нейсмит. Велел собрать вещи и ехать сюда. А почему, зачем — нас не касается.

Ник Миллер оказался парнем улыбчивым и общительным.

Он начал рано седеть, но это его не старило. Кросс выглядела моложе, думаю, ей ещё не перевалило за тридцать. Она вела себя не так активно, как напарник, но её молчание странным образом подбадривало и успокаивало.

— Долго вы здесь пробудете? — поинтересовалась Софи, положив нарезанный лук в сковороду. Я видел, что она успокоилась. Бояться больше было нечего.

— Сколько положено, — ответил Миллер. — Не беспокойтесь, путаться у вас под ногами мы не станем. Правда, поить и кормить нас придётся. — Он улыбнулся. — Прежде чем класть мясо, надо хорошо прожарить лук.

— Может, вы сами станете к плите? — шутливо возмутилась Софи.

— Нет, готовить еду в мои обязанности не входит. Но я на четверть итальянец и в кулинарии разбираюсь.

Софи обратилась к его напарнице:

— Он всегда такой?

Мне показалось, что белокурая Стефани улыбнулась, хотя на самом деле выражение на её лице не изменилось. Васильковые глаза были внимательными.

— Ник, ты неисправим.

Миллер нахмурился с притворной обидой.

— А что я сказал такого?

Вероятно, в их обязанности входила и психотерапия. Человека легче охранять, когда он спокойный, а не шарахается от каждой тени. А Софи определённо успокоилась. Радоваться этому мне мешала встреча с Терри. Я позвонил Роуперу, оставил на автоответчике короткое сообщение, не вдаваясь в подробности. Если захочет узнать больше, то позвонит.

Поговорить с Софи об этом удалось, когда телохранители оставили наконец нас одних.

— Они славные, правда? — весело заметила она, помешивая готовящийся на медленном огне соус к макаронам. В кухне пахло чесноком и помидорами. — Таких полицейских я не встречала. Они явились через час после вашего отъезда. Сначала я подумала, что это туристы заблудились. Но они показали документы и объяснили, что их прислал Нейсмит. Представляете?

— Да.

Софи перестала мешать ложкой в кастрюле и посмотрела на меня.

— Вы какой-то не такой. Что-нибудь случилось?

— Я только что виделся с Терри Коннорсом.

Она замолчала, повернувшись к плите.

— И что он на сей раз придумал?

— Среди прочего рассказал о вашем романе.

— Неужели?

— А я не догадывался.

Я не видел её лица, она стояла ко мне спиной. Мешала ложкой в кастрюле.

— Во-первых, ничего особенного у нас не было, а во-вторых, это давно закончилось.

Я молчал. Софи произнесла:

— И к тому, что происходит сейчас, это отношения не имеет.

— Уверены?

Она вспыхнула.

— В любом случае это не ваше дело. Почему я должна вам всё рассказывать?

Если это не моё дело, то не надо было звонить и просить о помощи. А теперь та игра, которую затеял Терри, задевала нас обоих. Соус в кастрюле булькал и пузырился.

— Помешайте, а то подгорит, — сказал я и пошёл наверх.

Моя сумка была почти собрана. Я бросил в неё оставшиеся вещи. Тащиться в Лондон не хотелось, но ещё меньше было желания оставаться тут. Софи под охраной, значит, я больше не нужен.

Я поднял сумку и… встретился взглядом с Софи. Она вошла без стука.

— Что вы делаете?

— Собрался уезжать.

— Сейчас?

— Да. С вами два вооружённых охранника, так что всё в порядке.

— Дэвид… — Она закрыла глаза и потёрла виски. — Терри Коннорс не унимается, по-прежнему строит козни. Да, мне следовало вам рассказать о наших прошлых отношениях, но я не решалась. Тут нечем гордиться. У нас всё получилось как-то неожиданно. С моей стороны это было глупым увлечением, а он убеждал меня, будто расстаётся с женой, оформляет развод. Когда я осознала, что это ложь, сразу порвала с ним. Вот и всё.

— И как давно с ним виделись?

— Очень давно. Клянусь. — Софи приблизилась ко мне. — Прошу вас, останьтесь на ночь. Если завтра захотите уехать, обещаю, что не стану вас задерживать.

После некоторых колебаний я поставил сумку на пол.

— Вот так правильно. — Софи на мгновение прижалась ко мне и исчезла за дверью.

* * *

Ужин прошёл доброжелательно и спокойно. В основном благодаря Миллеру. Он не переставал подшучивать, рассказывал анекдоты, которых знал множество. Напарница говорила мало, улыбалась его шуткам. К лазанье Софи открыла бутылку вина. Полицейские вежливо отказались, а мы с Софи выпили.

Звонил Нейсмит, проверял, всё ли в порядке. Я взял трубку у Миллера и спросил:

— Есть новости о Монке?

— Пока нет, — ответил он.

Я выразил удивление, что прислали охрану. Ведь утром Роупер не собирался этого делать.

— Старший следователь не инспектор Роупер, а я, — усмехнулся Нейсмит. — На телефонной трубке в кабине автомата, откуда вам звонили ночью, обнаружены опечатки пальцев Монка. Так что вы были правы: это он. Я решил принять необходимые меры.

— Замечательно. Только от Симмза я подобного не ожидал.

Он замолчал.

— Начальник полиции — человек занятой. И совсем не обязательно его беспокоить по разным мелочам.

Иными словами, Симмз об этом не знает. Также было ясно, что между ними согласия нет. Оставалось надеяться, что это не помешает делу.

— Я прислал к вам самых лучших полицейских, — продолжил Нейсмит. — С чёткими указаниями, как действовать в случае тревоги. И вы обязаны подчиниться любым их приказам. Никаких возражений, ясно?

За ужином о Монке мы не сказали ни слова. Вскоре полицейские проверили дом, задёрнули на окнах шторы, чтобы никто снаружи не мог заглянуть, и уселись по обе стороны от Софи. Миллер ближе к двери, Кросс — к окну. Софи постоянно подливала вина в свой бокал.

— Вы давно служите в полиции? — поинтересовалась она.

— Да, — ответил Миллер.

— И всегда работаете вместе?

— Нет. Это зависит от задания.

— От задания… — задумчиво проговорила Софи и со стуком поставила свой бокал на столик. Я понял, что она пьяная. — Ну… я имела в виду, что вы…

— Мы просто работаем вместе, — объяснила Стефани Кросс.

— А… просто коллеги, понимаю. — Софи взмахнула рукой в сторону пистолетов в кобурах. — Их, наверное, неудобно носить.

Миллер улыбнулся:

— Мы привыкли.

— Можно посмотреть?

— Лучше не надо. — Миллер был по-прежнему добродушен, Кросс спокойно смотрела на Софи, но я сознавал, что эти вопросы им не нравятся.

А вот Софи ничего не замечала.

— Вы когда-нибудь применяли оружие? Ну, я имею в виду, стреляли в преступника?

Тут я не выдержал:

— Софи…

— Законный вопрос, — проговорила она с хмельной беззаботностью. — Если Монк войдёт сюда, вы смогли бы его убить?

Миллер и Кросс переглянулись.

— Будем надеяться, что он не войдёт.

— А если такое случится…

— Хотите кофе? — спросил я.

Миллер кивнул.

Софи прищурилась.

— Кофе? Да, да… конечно. Извините.

Я встал, чтобы сварить его.

— Нет, лучше я. — Софи сделала попытку подняться и, покачнувшись, ухватилась за стол. — Ой…

Я поддержал её.

Она была бледная. Пробовала улыбнуться, но это у неё получилось плохо.

— Ничего вино.

— Может, ляжете в постель? — предложил я.

— Да… пожалуй.

Я повёл её наверх.

В спальне она сразу упала на кровать.

— Вам плохо? — спросил я.

— Не знаю, — отозвалась Софи. — Слабость, и кружится голова. Я сама виновата. Целый день ничего не ела, а потом выпила вина.

— От этого вам бы вообще следовало воздержаться. Вы пока не оправились от сотрясения.

— Ничего, высплюсь, и утром всё будет в порядке. — Она слабо улыбнулась. — Идите к ним. Угостите кофе. Видите, какая я скверная хозяйка.

Я спустился в кухню. Миллер и Кросс о чем-то говорили, но при моём появлении замолчали. Миллер с рацией в руке, отодвинув штору, вглядывался в окно. Кросс мыла посуду в раковине.

— Как она? — спросил Миллер.

— Ничего, отоспится, — ответил я. — Что-нибудь случилось?

— Нет, просто проверка. — Он сунул рацию в карман. — Предложение кофе остаётся в силе?

— Разумеется.

Я поставил чайник на плиту, насыпал в три чашки растворимый кофе.

— Я не буду, спасибо, — сказала Кросс.

— Стефани не пьёт ни чая, ни кофе, — пояснил Миллер. — Считает кофеин ядом, а о сахаре даже не упоминайте. Что касается меня, то мне две ложки, пожалуйста.

Кросс закончила мыть посуду и направилась к двери.

— Время совершить обход.

Я посмотрел на Миллера.

— Она выйдет на улицу одна?

— Нет, только проверит запоры на дверях.

— Так ведь вы уже проверили.

— Ещё раз не повредит. — Он сказал это шутя, но я понял, что они не полагаются на удачу.

Я протянул ему чашку с кофе.

— Можно вас спросить?

— Пожалуйста.

— Что будет, если здесь появится Монк?

Он подул на кофе, чтобы остудить.

— Придётся нам оправдывать своё жалованье.

— Вы знаете, насколько он опасен?

— Да, и мы его остановим, не беспокойтесь. — Миллер глотнул горячий кофе и поморщился. — Если вас смущает Стефани, то напрасно. Она сможет постоять за себя.

— Не сомневаюсь.

— Но всё равно вы чувствовали бы себя спокойнее, если бы сюда прислали двоих мужчин, верно?

Мне не хотелось в этом признаваться, но Миллер был прав. Как могла бы Стефани Кросс с её комплекцией противостоять такой громадине, как Монк?

— Вы не встречались с Монком, а я встречался.

— Он насильник, убийца. Это нам известно. — Миллер оставил шутливый тон и говорил серьёзно. — Но Стефани стреляет лучше меня, и у неё чёрный пояс карате. Был такой случай, когда она ещё носила форму. Один чокнутый вырубил напарника и бросился на неё с ножом. Рост у него был более двух метров и вес девяносто килограммов. Стефани отобрала у него нож, повалила на пол и надела наручники, без всякой помощи. И это было ещё до того, как она получила третий дан карате.

По тону и выражению лица Миллера было ясно, что он гордится своей напарницей. И я подумал, что, вероятно, они не просто коллеги.

— Наша задача не арестовать Монка, а защитить Софи, — продолжил он. — При первых же признаках опасности мы увезём вас обоих. А что касается Монка, то сомневаюсь, что он пуленепробиваемый. — Миллер весело подмигнул.

— Жаль, что Стефани помыла посуду. А то мне нечем заняться.

* * *

Когда Стефани вернулась, я отправился к себе, удивляясь, неужели они проведут ночь вот так, сидя за столом, друг против друга. Миллер заверил меня, что спать им не положено. Во всяком случае, ночью.

У двери Софи я остановился и прислушался. Тихо. Значит, она спала.

В своей комнате я подошёл к окну, не включая свет. Туман сделал беззвёздную ночь непроницаемой. Там ничего не было видно, одна чернота. Я повалился на кровать в одежде, но, несмотря на усталость, заснуть не мог. Видимо, в моей кровеносной системе циркулировало слишком много адреналина. Мне бы расслабиться, ведь там внизу дежурят двое вооружённых полицейских, а у меня почему-то на душе тревожно и печально. Будто я жду чего-то плохого. Да они расправятся с Монком, он и моргнуть не успеет. Миллер прав: пуля возьмёт любого преступника, даже самого опасного.

Я смотрел в тёмный потолок, думая о Монке, о Симмзе и Уэйнрайте. О Софи и Терри. Когда веки наконец отяжелели, мне показалось, я кое-что понял.

Меня разбудил Миллер. Он стоял у кровати с фонариком в руке.

— Вставайте, надо уходить!

Щурясь от света, я сел в постели.

— Что случилось?

— Сюда направляется Монк, — ответил Миллер будничным тоном и двинулся к двери.

Глава 24

Я поспешил за ним к лестничной площадке.

— Свет нигде не включайте, — произнёс Миллер, не замедляя шага. — Наденьте куртку. Через две минуты мы уходим.

Из комнаты Софи вышла Кросс.

— Она одевается.

Миллер кивнул, и мы начали спускаться вниз.

— Как вы узнали, что он будет тут? — спросил я.

— Он позвонил! — бросил Миллер на ходу.

— Надо же, а я не слышал.

— Наверху мы линию отключили, чтобы вас не беспокоить. — Миллер отодвинул штору и вгляделся в тёмное окно. — Решили вас вывезти.

— Только потому, что он снова позвонил?

— Нет. На сей раз Монк поговорил со Стефани. Думал, что это Софи. Сказал, что находится в Падбери и направляется к ней.

— Зачем ему было её предупреждать?

— Возможно, блефует, но мы не собираемся ждать, когда это выяснится. — Миллер протянул мне фонарик. — Идите за Софи. Уходим через минуту.

Я побежал в спальню Софи, ожидая увидеть её одетой, но она сидела на кровати, обернув вокруг себя одеяло и схватившись за голову.

— Софи, нам нужно идти.

— Я не могу, — отозвалась она сонным голосом. — Плохо себя чувствую.

Я посветил фонариком в поисках её одежды.

— Отдохнёте позднее. Монк может явиться в любую минуту.

Она заслонила глаза от света.

— Сколько же я вчера выпила?

— Софи, нам нужно уходить. — Я протянул ей одежду и отвернулся. — Хотите вы или нет, у нас нет выбора.

Я думал, она начнёт спорить, как недавно с Роупером, но Софи, пошатываясь, встала и принялась одеваться.

В дверях появилась Кросс.

— Готовы?

— Почти.

Она подождала, пока Софи оденется. Затем мы спустились к Миллеру, стоявшему в темноте у входной двери. Я вернул ему фонарик и начал обуваться.

— Идём к машине осторожно и тихо, — сказал он, помогая Софи застегнуть куртку. — Я первый, следом вы. Идти быстро, но не бежать. Стефани пойдёт за вами. Садитесь на заднее сиденье и закройте дверцу. Понятно?

Софи кивнула.

Миллер почти бесшумно сдвинул засов, отпёр замок, затем, выхватив пистолет, плавным движением распахнул дверь. В прихожую ворвался сырой холодный воздух. За дверью была кромешная тьма. Луч фонарика осветил пелену густого тумана. Софи крепко сжала мою руку.

— Держитесь за мной! — бросил Миллер и двинулся по дорожке.

Вокруг всё было в тумане. Я с трудом мог различить тёмную спину Миллера. Даже лица идущей радом Софи почти не было видно. Миллер придержал калитку, чтобы она не скрипела, и мы вышли в переулок. Сквозь туман вспыхнули огни его машины, когда он открыл её электронным ключом.

Я скользнул вслед за Софи на заднее сиденье, Кросс захлопнула дверцу и села впереди. Миллер завёл двигатель. Через секунду мы отъехали. Кросс пробормотала что-то в микрофон рации. Миллер сидел выпрямившись, вглядывался в дорогу. Падбери остался позади, но где мы находимся, я не понимал. Будто машина двигалась по морскому дну. В туманной мгле возникали некие очертания, похожие на водоросли, и тут же исчезали.

Но Миллер держал приличную скорость. Проехав несколько миль, он с улыбкой взглянул на нас.

— Как вы там? Веселитесь?

— Куда мы едем? — глухо спросила Софи.

— На конспиративную квартиру, где вы переночуете. Завтра решим, что делать дальше.

Я ожидал, что Софи станет возражать, но она молчала.

— Вам нездоровится? — произнёс я.

Она не успела ответить. Перед машиной из тумана неожиданно возникла фигура мужчины. Я увидел лишь вытянутые руки и колышущиеся на ветру полы пальто. Миллер ударил по тормозам, но вывернуть до конца руль не успел. Автомобиль ударил мужчину. Я ожидал чего угодно, только не этого. Машина развернулась так, что меня с силой швырнуло о стенку. Миллер пытался выровнять её, и это ему почти удалось, но вдруг раздался глухой удар, и машина опрокинулась. Всё это сопровождалось жутким треском и хрустом. После чего наступила тишина.

Я постепенно приходил в себя, пытаясь сообразить, где верх, а где низ. Шёл дождь, я чувствовал его капли на своём лице вместе с дуновениями холодного ветра. Вокруг была кромешная тьма. Я попытался выпрямиться, но мне не удалось. Что-то сжимало грудь, не давало дышать. Я сообразил, что это ремень безопасности. Он держал меня, натянутый, как стальная лента. Я с трудом отстегнул его. Сбрасывая с себя осколки стекла, я скользнул по сиденью в сторону, где должна была находиться Софи. Нащупал её и с облегчением перевёл дух, когда она пошевелилась.

— Вы ранены?

— Меня… тошнит… — Её голос был едва слышен.

— Подождите.

Я принялся возиться с её ремнём. Затем к нам повернулась Кросс.

— Как вы?

— Пока не знаю.

Вдруг она вскрикнула и стала пробираться к Миллеру, неуклюже растянувшемуся на сиденье.

— Ник! Ник!

Наконец-то мне удалось освободить ремень Софи.

— Сейчас выйдем.

Дверцу с моей стороны заклинило, но я пнул её ногой, и она открылась. Я вылез, осмотрелся. Помог выбраться Софи. Странно, но автомобиль не лежал на боку, а стоял почти прямо. Только чуть покосился. Но кузов весь был помят и искорёжен. Одна фара разбита вдребезги, другая цела. В воздухе ощущался запах бензина.

На подгибающихся ногах я проковылял к сиденью водителя. С этой стороны автомобиль пострадал сильнее. Смята крыша, заклинило дверцу. Я попытался открыть её, но бесполезно. Чтобы добраться до Миллера, её придётся вырезать.

Стефани Кросс взволнованно говорила по рации. Фонарик был прислонён к тому, что осталось от приборной доски, и я увидел, что Миллер лежит, удерживаемый ремнём. По его лицу струилась кровь, спутанные волосы тоже намокли от крови. Я просунул руку в разбитое окно и пощупал сонную артерию на его шее. Пульс был, но слабый.

— Как он? — спросила Софи.

— Жив. Стефани наверняка уже вызвала «скорую помощь», а пока лучше не трогать его. А как вы?

Софи прислонилась ко мне. Я чувствовал, что она дрожит.

— Болит голова, просто раскалывается.

Тем временем Кросс выбралась из салона и подошла к нам.

— Сказали, что пришлют «скорую» на вертолёте, но не знаю, где они тут сядут.

Я тоже сомневался, что в таком тумане вертолёт сумеет благополучно приземлиться.

— А что случилось? — спросила Софи. — Мы кого-то сбили?

— Пойду, посмотрю, — сказал я.

— Нет, — твёрдо произнесла Кросс. — Никто никуда не пойдёт. Мы будем здесь ждать прибытия помощи. Тем более что сбили мы огородное пугало.

Дальше события развивались так стремительно, что я не успел ничего сообразить. На Стефани Кросс неожиданно набросилась возникшая из тумана тень. Миллер не преувеличивал насчёт её способности к действию. Стефани успела осветить напавшего лучом фонарика, затем отпрыгнула назад, вскинув пистолет. Он ринулся к ней, но она резко ударила его ногой в бок. Я услышал глухой звук, удар достиг цели, но нападавший оказался сильнее. Он с размаху свирепо хлестнул тыльной стороной кисти по лицу Кросс. Раздался жуткий хруст, и наша телохранительница упала на землю, как сломанная игрушка.

— Беги! — крикнул я Софи, бросаясь на тёмную фигуру.

Это было всё равно что налетать на кирпичную стену. Метнувшаяся рука мигом прижала меня к машине. Я не успел даже крикнуть, как мозолистые пальцы сжались на моем горле, перекрыв дыхание. У меня всё поплыло перед глазами. Света упавшего фонарика хватило, чтобы увидеть лицо Джерома Монка, похожее на маску Хэллоуина. Он смотрел на меня сверху вниз своими мёртвыми чёрными глазами. Я крутился под ним, но пригвоздившая меня рука была крепкой, как ствол дерева. Я задыхался не только из-за отсутствия притока воздуха, но и от исходящей от него вони. Мерзкой, как у дикого животного. Было ясно, что настал конец. Голова вот-вот взорвётся. Туман сгустился, однако сквозь него я всё же заметил, как Монк оглянулся на хруст веток, когда Софи, спотыкаясь, убегала прочь. Он отдёрнул руку, и я почувствовал, что падаю.

Чернота сомкнулась вокруг меня прежде, чем я коснулся земли.

Глава 25

Без сознания я пробыл, наверное, минуты две. Очнулся лежащим в грязи, в висках пульсировало, в ушах стоял гул. Издалека раздался крик. Я попытался встать, но ноги не повиновались. Наконец удалось подняться на четвереньки. Застилавший глаза красный туман пропал. Меня вырвало, после чего я встал, опираясь на автомобиль. Сделал шаг на подогнувшихся ногах и снова ухватился за бампер. Фонарик Стефани лежал у переднего колеса, тускло освещая траву. На ней я разглядел Стефани. Она лежала в характерной позе тяжело раненного человека. На её лицо было жутко смотреть. Конечно, Стефани Кросс знала, как себя защитить, но не от Монка, не от его мощных ударов.

Помочь я ей сейчас ничем не мог, как и её напарнику. Надо ждать прибытия помощи. Я попробовал включить в салоне свет, и он, к моему удивлению, загорелся. Слабо, но достаточно, чтобы увидели машину. Затем открыл багажник, вытащил оттуда одеяло и накрыл им Стефани. После чего направился туда, где скрылись Софи и Монк. То есть наугад, освещая путь фонариком, время от времени выкрикивая имя Софи.

Но отклика не было. Тишину нарушало лишь моё хриплое дыхание да шелест мокрых веток. Я брёл, уныло размышляя о том, как всё основательно продумал Монк. Похоже, давно следил за домом и видел, как туда приехали полицейские. Затем позвонил, чтобы выманить нас из Падбери, и встретил, выставив на дороге чучело, на которое мы натолкнулись. В таком тумане не мудрено было принять его за человека.

Пройдя ярдов пятьдесят, я остановился, осознав, что дальше идти нет смысла. В темноте их всё равно не найдёшь. Значит, надо вернуться к Миллеру и Кросс и ждать прибытия помощи.

На обратном пути я светил себе фонариком под ноги, пытаясь разглядеть свои следы. Неожиданно в стороне я заметил другие следы. Моё сердце заколотилось. Вот, значит, где прошла Софи, а за ней Монк. Вряд ли ночью в такую погоду в этих краях прогуливался кто-нибудь ещё. Я свернул и, оскальзываясь на мшистых камнях, двинулся по следам. Чуть дальше у деревьев они закончились. Хлюпая по грязи, я прошёл по заросшей травой тропе в лес и неожиданно упёрся в скалу. Луч осветил железные решетчатые ворота, загораживающие вход в пещеру. Нет, это была не пещера.

Рудник.

Лукас говорил о заброшенном оловянном руднике в нескольких милях от Падбери, но упомянул, что он замурован. Оказалось, нет. Ржавые ворота болтались на петлях, рядом в грязи валялся сломанный висячий замок.

Я приблизился к входу, посветил фонариком внутрь. Каменный туннель тянулся в темноту.

Что теперь? А ведь я даже не решил, как поступить, если настигну их. Мне и в голову не приходило, что Софи и Монк могут скрыться под землёй в старом руднике. Его зияющая чернота внушала первобытный страх. Но его нужно превозмочь, потому что нельзя оставлять Софи в руках дартмурского маньяка.

Я достал мобильник. Голубой дисплей вспыхнул, рассеяв на мгновение темноту. Как и следовало ожидать, сигнал отсутствовал. Я положил у ворот свой бумажник, для полицейских, и, сжав в руке фонарик, двинулся по штольне.

В тесном проходе едва можно было выпрямиться под холодным пронизывающим ветром, пахнущим старым подвалом. С дощатого потолка штольни капала вода, образовывая на покатом полу тонкий ручеёк. Я шёл минут пять. Уклон становился всё круче, а затем пол выровнялся. Штольня расширилась в обе стороны, сводчатый потолок теперь стал в два раза выше. Я воспрянул духом, но ненадолго. Вскоре дорогу мне преградила гора камня и сланцевой глины. Завал.

Запруженный ручеёк превратился в большую лужу. Я побродил по ней, светя фонариком, в надежде найти обход, но ничего не увидел. Как же так? Монк провёл Софи дальше, это несомненно. Но никаких проходов нигде не было. Я продолжал светить фонариком, внимательно осматривая завал со всех сторон и наконец заметил. На самом верху в углу зияла дыра, почти невидимая снизу.

Вот, значит, куда они скрылись. Разумеется, Монк знал здесь все ходы и выходы. Снаружи вход в рудник был закрыт, но в этих подземельях дартмурский маньяк был полновластным хозяином. Но что там дальше? Я полез по камням. Проход образовала отколовшаяся вверху туннеля гранитная глыба. В углу между потолком и стеной зияла щель примерно три фута шириной и два высотой. Как в неё пролез Монк?

Проход был настолько узкий, что по нему можно только ползти, не имея возможности развернуться. Если возникнет желание вернуться, придётся двигаться задом. Я просунул голову в щель. Прижался щекой к холодному шероховатому граниту. Нет, невозможно. А если эта висящая в нескольких дюймах над головой глыба вдруг рухнет? Ведь такое уже было, раз образовался завал. Войти-то сюда войду, а как потом выйти? И вообще, я уже сделал всё возможное. Сюда должны прийти специально подготовленные спелеологи и полицейские. А что могу сделать я один?

Интуиция подсказывала, что самое лучшее сейчас — вернуться, пока не поздно. И никто меня за это не осудит. Тем более что я не знаю, этим ли путём ушёл Монк с Софи. Но даже если я их догоню, что произойдёт? Нет, разумнее вернуться и ждать помощи. «А Софи, значит, пусть пропадает? Неизвестно, что с ней, пока я теряю попусту время».

Я втиснулся в щель. Тут было просторнее, чем я ожидал. Конечно, иначе Монк не сумел бы пролезть. Но почему я решил, что он пролез именно здесь?

Казалось, миновала вечность, прежде чем впереди, в стене, показался тёмный проход, за которым начиналась длинная низкая пещера. Пол шёл под уклон, вдалеке журчала вода. Выбраться сюда оказалось непросто. Надо было лезть вперёд, а затем прыгать. Слава Богу, невысоко, и я приземлился на ноги, даже не упав. В общем, стоять тут мне было можно, а вот человеку повыше ростом пришлось бы пригнуться.

— Софи! — позвал я, светя фонариком. — Софи!

Мой крик прокатился громовым эхом по пещере и затих. Единственным ему откликом было журчание невидимого в темноте ручья. Я двинулся дальше. Вскоре мне пришлось согнуться почти вдвое. Лукас говорил, что в этой части Дартмура нет никаких пещер. Но место, где я сейчас находился, было создано не руками человека, а природой. Значит, он ошибался, подумал я и ударился головой о камень.

Непроизвольно вскрикнув, я уронил фонарик. Пытался подхватить, но не успел. Фонарик ударился о камни. Свет блеснул на мгновение и погас. Я нащупал его ногой, но фонарик быстро покатился и упал с обрыва. Оказывается, там впереди был обрыв. Но это уже не имело значения, потому что теперь меня окружал сплошной мрак.

Я замер, потрясённый чудовищностью случившегося. Вот, оказывается, как всё просто. Только что была какая-то надежда, а теперь её нет. Конец.

Вглядываться в черноту, где исчез фонарик, было бесполезно. Он погас при падении. Темнота, казалось, обладала всеми свойствами материального тела. Имела размеры и вес. Её сопровождала тишина, нарушаемая плеском невидимой воды. Но паниковать было рано. Дрожащей рукой я нащупал в кармане мобильник. Крепко сжал его, водя пальцем в поисках нужной кнопки. Дисплей вспыхнул голубым сиянием. «Слава Богу». Оно не было таким ярким, как у фонарика, но разве сейчас это важно? Подняв его повыше, я стал двигаться к обрыву, куда укатился фонарик. Главное, его найти, а заставить работать будет несложно. Наверное, при падении там что-то отсоединилось.

Мне удалось сделать всего несколько шагов, как дисплей погас. Я ощутил настоящий страх. Но оказалось, что телефон перешёл в ожидающий режим, и, когда я нажал кнопку, он снова осветился. Звук журчащей воды становился громче, в воздухе ощущалась сырая промозглость. А нагибаться приходилось всё ниже. Похоже, дальше придётся опять ползти.

Я был уже к этому почти готов, как вдруг зазвонил телефон. Словно рядом разорвалась граната. На мгновение снова вспыхнула надежда, прежде чем я осознал, что сюда никто не смог бы дозвониться. Звонок не был сигналом вызова. Нет. Это было предупреждение, что разрядился аккумулятор. Только и всего.

В последний раз я заряжал его много дней назад. Надо было поставить телефон на зарядку хотя бы перед поездкой в Дартмур, но я забыл. Здесь Сеть настолько неустойчива, что мобильником я почти не пользовался.

Я вгляделся в изображение мигающей батарейки, и, будто подтверждая намерения телефона, дисплей погас. Дрожащими пальцами я нажал кнопку. Дисплей осветился, и почти сразу же снова раздался звонок. Сколько времени продержится заряд при светящемся дисплее, определить невозможно. Но наверное, недолго.

Я бросил отчаянный взгляд в сторону спуска. Это был всё же не обрыв, а спуск, и находился он в нескольких ярдах отсюда. Но как я найду там в темноте фонарик? И заработает ли он? Теперь я сомневался. Нет, рисковать нельзя. Нужно возвращаться, пока есть возможность, и прийти сюда с людьми. Главное — добраться до штольни, а там она сама выведет на поверхность. Я сделаю это, даже если телефон разрядится.

Я попытался восстановить дыхание и двинулся обратно к щели. Старался идти быстро, но плелся медленно, потому что был согнут в три погибели. За это время дисплей телефона гас дважды. Каждый раз я замирал и затаив дыхание осторожно нажимал кнопку, возвращая его к жизни.

Примерно на половине пути дисплей погас в пятый раз. Я быстро нажал кнопку. Ничего не произошло. Нажал другую. Затем третью. Дисплей оставался темным. В кромешном мраке я нажимал все кнопки подряд, молясь, чтобы свет появился хотя бы на несколько секунд.

Но он не появился. Морщась от давящей на глаза черноты, я опустил телефон в карман.

Идти было некуда.

Глава 26

Я устроился на камне. Стоило прекратить движение, как началась дрожь, когда под одежду проник холодный влажный воздух пещеры. Однажды я заблудился в темноте на шотландском острове. Тогда казалось, куда уж хуже. Оказывается, есть куда. Очень хотелось попробовать найти в темноте путь к проходу, которым я сюда пришёл. Вернее, приполз. Я знал, что он где-то близко. А уж из штольни выбраться на поверхность казалось проще простого.

Но, двигаясь вслепую, можно потерять ориентацию. И даже если я нащупаю какой-то проход, откуда мне знать, что это тот самый. А если он меня приведёт в другую пещеру, откуда нет выхода?

Нет, надо оставаться на месте. Скоро полицейские обнаружат сломанные ворота и мой бумажник. Начнутся поиски. Если я сумел найти ведущий сюда проход, то и они, несомненно, отыщут. А если нет?

Я попробовал оживить телефон, надеясь, что какой-нибудь остаточный заряд осветит дисплей на несколько секунд. Не получилось. Теперь у меня было время подумать, и я пришёл к выводу, что все мои действия были невероятной глупостью. Даже если бы я догнал Монка, то вряд ли стал бы с ним драться. Мне не пришло в голову взять пистолет у Стефани, но, если бы он сейчас был у меня, я не смог бы им воспользоваться. Я не умел стрелять. Нет, надо было оставаться у автомобиля, ждать помощи и следить за состоянием Миллера и его напарницы. Вместо этого я сидел под землёй в пещере, о существовании которой, может, никто не подозревает. В то время как Монк…

Я положил голову на колени и обхватил их руками в попытке сохранить те частицы тепла, которые оставались. Ощущение времени было давно потеряно. Сколько я тут просидел? Час, два, пять минут? У меня были часы, но в темноте циферблат не разглядишь.

Дрожащий, съёжившийся, я напрягал слух, но ничего не слышал, кроме шорохов и плеска воды. Вскоре я начал кричать, пока не заболело горло. И опять ответом мне было лишь журчание воды. Чувствуя себя беспомощным, как никогда в жизни, я закрыл глаза и попытался расслабиться. Странно, но я заснул. Настолько, видимо, выбился из сил.

Проснувшись, я несколько секунд не понимал, где нахожусь. Зачем-то засуетился, стал подниматься и, чуть не ударившись о камень над головой, снова сел. Теперь уже полностью осознавая безвыходность ситуации. Принялся разминать затёкшие ноги.

Неожиданно до меня донёсся какой-то шум. Показалось, будто упали несколько камней. Я замер, прислушался. Шум повторился и больше не прекращался. Становился громче. Ко мне кто-то приближался.

— Сюда, — крикнул я. — Сюда! — С бешено колотящимся сердцем я вглядывался в темноту. Наконец вдалеке появился свет. — Сюда! Сюда!

Танцующий жёлтый луч фонарика тянулся в мою сторону, и только когда он стал ярче, я сообразил, что свет движется с дальнего конца пещеры, а не со стороны входа в рудник. Это не группа спасения, а… Крик застрял в горле. По мере приближения света во мне росла унылая покорность судьбе. Вот уже можно было разглядеть огромную махину и уродливую бритую голову. Я чувствовал исходящее от него зловоние.

Монк остановился в нескольких футах от меня. Чуть опустил фонарь, и я увидел, как тяжело вздымается и опускается его грудь. Каждый вздох сопровождался слабым хрипом. Грязная армейская куртка была ему мала, едва не лопалась на массивных плечах. Он долго рассматривал меня своими глазами-пуговицами, а затем негромко бросил:

— Чего расселся? Вставай.

* * *

В этом подземном лабиринте Монк ориентировался как у себя дома. Протискивался сквозь узкие расщелины, ведущие в проходы, которые, казалось, пронизывали скалу во всех направлениях. Где-то можно было идти, выпрямившись во весь рост, а где-то лишь ползти. Всюду сверху капала вода. Он без колебаний заползал в щели, куда я никогда бы сам не рискнул сунуться. И, несмотря на свои габариты, ни разу ни за что не зацепился и не ударился. На поверхности Монк выглядел огромным неуклюжим увальнем, но здесь обнаруживал удивительную ловкость. Это была его стихия.

Он молча двигался вперёд не оборачиваясь. Казалось, ему было безразлично, следую я за ним или нет. Я заставил себя идти не сразу, а только когда впереди начал меркнуть свет.

Монк, конечно, знал, что я иду сзади. Я ощущал безнадёжность. Всё на свете потеряло смысл. Какого чёрта я залез сюда, в это подземелье? Зачем? Куда он меня ведёт? Мысль, что выход на поверхность становится всё дальше, приводила меня в ужас, но мне просто некуда было деваться. Если бы Монк хотел меня убить, он бы давно это сделал. И самое главное: я должен найти Софи.

Мы вышли в проход, где можно было идти не сгибаясь. Монк двинулся дальше не останавливаясь. Вот тут я его догнал и запыхавшись спросил:

— Где Софи?

Он продолжал идти молча, не замедляя шага. И тогда я схватил его за руку, похожую на кусок дерева.

— Ты только скажи, она жива?

— Заткнись.

Монк высвободил руку без малейшего усилия, но я повалился на землю. И с трудом поднялся, встав вначале на четвереньки. Его голос наполнил пространство хриплым громыханием. Монк повернулся, чтобы продолжить путь, но вдруг опёрся о камень и согнулся почти вдвое, сражённый приступом жестокого кашля. Острые спазмы долго сотрясали его плечи, затем он сплюнул комок мокроты, тяжело дыша, вытер ладонью рот и двинулся дальше.

Я шёл за ним, обдумывая увиденное. Мне и раньше всё это казалось подозрительным — его влажное хриплое дыхание в телефонной трубке, то, что он сплюнул на пол в доме Уэйнрайта. И вот сейчас этот кашель подтвердил мои предположения.

Монк серьёзно болен.

Правда, это не делало его менее опасным. Сил у этого человека оставалось ещё достаточно. Я едва за ним поспевал, понимая, что если отстану, то пропаду. Сейчас Монк был моей единственной надеждой. Я плёлся за ним вверх по проходу, устремив взгляд в его широкую спину, утопая в воде, и вдруг свет погас.

Я резко остановился, отгоняя мысль, что это садистский трюк оставить меня здесь медленно умирать. Вскоре свет забрезжил справа. Я двинулся к нему и остановился у расщелины в скале. Хрипы Монка доносились с противоположной стороны, что означало, что он уже туда пролез. Как ему это удалось? Невозможно представить.

Расселина тянулась вверх под острым углом. Я начал протискиваться в неё, стараясь не потерять из виду слабеющий свет. Но он быстро тускнел. И вот наконец наступила темнота, и я больше не слышал шагов Монка. Теперь главное было не останавливаться, не давать страху парализовать тело.

Затем проход, сделав резкий зигзаг, неожиданно расширился, и я увидел впереди свет. А вскоре оказался в небольшой пещере, где меня после кромешной темноты ослепил тусклый, стоящий на полу фонарь. Неподалёку газовый нагреватель с шипением вырабатывал тепло, без которого в этой пещере можно было бы замёрзнуть. Когда мои глаза привыкли к свету, я разглядел на полу сумки, бутылки и банки. Монк присел на смятое одеяло, глядя на меня своими мёртвыми глазами.

В углу, съёжившись под одеялом, лежала Софи. Она тоже смотрела на меня.

— Боже… Дэвид…

Я опустился рядом с ней на колени, и она, дрожа всем телом, обвила руками мою шею.

— Теперь всё будет в порядке, — прошептал я, гладя её волосы.

Видеть Софи живой и, кажется, невредимой было огромным облегчением. Бледная, лицо заплаканное, ссадина по-прежнему багровая, но было в ней что-то не совсем нормальное, на что, переполненный эмоциями, я поначалу не обратил внимания.

— Как хорошо, что он тебя не тронул, — сказал я.

— Пока нет, — отозвалась она.

Что бы там ни было на уме у этого дартмурского маньяка, но по сравнению с другими его жертвами Софи выглядела много лучше.

Правда, пока.

Он наблюдал за нами, свесив с колен свои огромные руки, поцарапанные и в ссадинах. Я поискал впадину у него на лбу, но она сейчас пряталась в тени. Если кое-что подправить, не очень много, то можно было бы писать портрет питекантропа в его пещере.

И болен он был, кажется, серьёзнее, чем я думал. Опущенные в изнеможении массивные плечи, осунувшееся лицо болезненного желтушного оттенка, хриплое дыхание со свистом — всё это свидетельствовало о наличии тяжёлого респираторного заболевания, скорее всего пневмонии. Человек в таких условиях долго не протянет. Но Монк не был нормальным человеком. Так что его болезнь пока ничего не значила. Он пристально смотрел на нас своими тёмными немигающими глазами. Я поёжился под его взглядом.

— Зачем тебе два заложника? Отпусти её.

— Мне вообще не нужны заложники, — ответил он, скривив рот в привычной усмешке. — Думаешь, я тебя не помню? Но теперь ты не такой храбрый, как тогда, правда?

К сожалению, сейчас храбрости во мне было кот наплакал.

— Так зачем ты привёл нас сюда?

— Я привёл её. А ты сам пришёл за мной.

— Но ты нашёл меня. Зачем?

Монк отвернулся, чтобы откашляться, затем оперся о каменную стену. Его дыхание успокоилось, но лёгкие действовали как сломанные кузнечные мехи.

— Спроси её.

Я повернулся к Софи. Она, дрожа, прижалась ко мне.

— Я… мы услышали твой крик. Он донёсся сюда. И я тогда сказала ему, что ты сумеешь помочь.

— В чём помочь?

Софи осторожно посмотрела на Монка.

— Понимаешь, он… он говорит, что не может вспомнить…

— Да, не могу! — неожиданно крикнул Монк так, что чуть не затряслись стены маленькой пещеры. — Стараюсь, но не могу. Хоть убей. Раньше это значения не имело, а теперь имеет.

Монк провёл покрытыми струпьями руками по черепу, на котором уже начала отрастать щетина. Его рот болезненно скривился.

— Мне нужно знать, что я натворил.

* * *

В этой тесной пещере понятия времени не существовало. По пути сюда я сломал часы, разбив стекло, и теперь стрелки застыли между двумя и тремя часами. Неизвестно, дня или ночи. Впрочем, какая разница? Свет от фонаря на полу, сопровождаемый убаюкивающим шипением газового нагревателя, придавал всему окружающему потусторонний вид. Духота не облегчала состояния Монка, но пока ещё было терпимо.

Я сел на ватное одеяло и прислонился к стене. Софи, свернувшись, прижалась ко мне. Монк, похоже, успокоился. Он тихо сидел, опустив голову, и в этой позе казался странно беззащитным. Я подумал, что он заснул.

— Что он имеет в виду? — прошептал я.

Софи молчала.

Я говорил очень тихо, не сводя взгляда с Монка.

— Какая помощь ему нужна?

— Ой, этот свет такой яркий, — простонала Софи. — У меня от него болит голова.

Я изменил позу, чтобы загородить её от фонаря.

— Софи, давай рассказывай. Это важно.

— Он… — проговорила она, массируя виски и с опаской поглядывая на Монка, — говорит, что не может вспомнить ничего об убийстве этих девушек. И не помнит, чтобы где-то их закапывал. Он думал, что я могу ему помочь, потому что говорила насчёт помощи в отыскании захоронений. Но одно дело — стимулировать память, а другое — её вернуть. Тут я бессильна.

Софи тихо заплакала. Я притянул её к себе.

— Пожалуйста, успокойся и продолжай.

Она вытерла глаза.

— Вот почему он копал эти ямки у захоронения Тины Уильямс. Думал, что если найдёт что-нибудь, увидит трупы, это заставит его вспомнить. Поэтому он тогда погнался за нами, увидев меня. Но я… ничем не могу ему помочь.

Я погладил её спину, осторожно наблюдая за Монком.

— Что он имел в виду, говоря, что раньше это значения не имело, а теперь имеет?

— Не знаю. Но когда я услышала твои крики… Понимаешь, было ясно, что ты в беде, и единственный, кто мог тебя выручить, был он. Я сказала ему, что ты, наверное, поможешь. Видимо, не следовало этого делать.

Она снова принялась плакать, пока в изнеможении не заснула. Я погладил её спину, затем попробовал подняться, но не смог. Не было сил. Всё тело болело, я чувствовал себя совершенно разбитым, но обязан был бодрствовать. Напротив меня на одеяле неподвижно сидел Монк.

Считалось, что он лжёт, утверждая, что не может вспомнить, где захоронены сестры Беннетт. Оказывается, действительно не может. Хотя какое это имеет значение? Допустим, у него определённого типа амнезия, но разве от этого он перестал быть маньяком?

Я тщетно пытался придумать способ, как отсюда выбраться, сознавая, что его не существует. Монк по-прежнему сидел не двигаясь, глубоко и мерно дыша.

Может, попробовать убить маньяка, пока он спит? Но даже если предположить, что мне удастся это сделать и он не проснётся и не разорвёт меня на части, я ведь понятия не имею, как выбраться отсюда на поверхность.

Я стал оглядывать пещеру в надежде увидеть что-нибудь, что могло бы помочь. На полу валялись пустые бутылки из-под воды, обёртки от еды, канистры из-под бензина и использованные батарейки. Маркировка на некоторых свидетельствовала, что они пролежали тут много лет. Монк принёс их, когда прятался в этой пещере в первый раз. Недалеко от меня валялись разорванная в клочья телефонная книга и аптечные пакеты с микстурой от кашля, антибиотиками и небольшими коричневыми бутылочками, в которых я распознал нюхательную соль. Вначале она меня озадачила, но я вспомнил, как несколько дней назад полицейская собака не смогла взять след. Нюхательная соль содержала нашатырь.

И ещё там был пластиковый пакет, наполненный дурно пахнущей землёй. Этот мускусный запах был мне знаком, но я не мог понять откуда. Поглядывая на Монка, я продолжал копаться в его вещах. Осторожно сдвинул крышку на одной коробке и застыл, увидев, что лежит на дне.

Чёрный цилиндрический фонарик.

До него можно было дотянуться. Если он исправен, тогда ещё есть надежда. Может, нам удастся усыпить бдительность Монка, и…

Осторожно, чтобы не потревожить Софи, я наклонился к фонарику и протянул руку. Мои пальцы были всего в нескольких дюймах от него, когда я ощутил тревогу и поднял голову.

На меня смотрел Монк.

Вернее, его взгляд был устремлён на какой-то предмет. Я облизнул пересохшие губы, пытаясь сообразить, что сказать. Но тут он вдруг вскинул голову, скривив рот в своей извечной усмешке, и… захохотал. Это был жуткий сдавленный смех, внушающий суеверный страх. В его горле клокотала мокрота. Постепенно смех становился громче и тоном выше, плечи судорожно тряслись. Затем Монк неожиданно с силой ударил своим покрытым струпьями кулаком в каменную стену. И, не поморщившись, продолжая смеяться, ударил снова.

Софи пошевелилась во сне. Не отрывая взгляда от Монка, я погладил её плечо, и она затихла. Тем временем смех Монка начал стихать. В любой момент я ожидал, что он повернёт свои мёртвые глаза в нашу сторону, но он нас вообще не замечал. Наконец последние бульканья вырвались из его груди, и он застыл, полуоткрыв рот, будто под наркотиком. С руки, которой он колотил о стену, капала кровь.

Вот оно что… Монк подвержен припадкам — одной из разновидностей эпилепсии. Я знал, что он психически неустойчив, но это было совсем иное. Страдающие подобными заболеваниями не осознают своих припадков, и когда они заканчиваются, не понимают, что с ними случилось. Почему же никто об этом никогда не говорил? Я вспомнил слова Роупера, произнесённые восемь лет назад:

«Он тут взбрыкнул вчера вечером, пришлось усмирять. Дело в том, что иногда, когда гасят свет, у него случаются приступы смеха. Он хохочет, не может остановиться. А затем начинает буйствовать. Вот почему охранники прозвали его смехачом».

Монк пошевелился и прищурился, будто просыпаясь. Его сразил очередной приступ кашля. Когда он наконец закончился, Монк прочистил горло и сплюнул на пол. Потрогал лицо рукой, которой бил в стену, и, увидев на ней кровь, нахмурился. Потом взглянул на меня, осознав, что я за ним наблюдаю.

— Чего пялишься?

Я опустил голову. Поднял с пола пакет с антибиотиками и показал ему.

— От кашля это тебе не поможет.

— А ты откуда знаешь?

— Я доктор.

— Ну и пусть.

Он махнул рукой, затем остановил взгляд на голове Софи, покоящейся на моих коленях, и его тёмные глаза вспыхнули.

— А это что такое? — быстро спросил я, толкнув ногой пакет с землёй.

Необходимо любым способом отвлечь Монка от Софи.

— Земля с мочой лисицы.

— Зачем?

Монк пожал плечами.

— Для собак.

Теперь было понятно, что это за вонь. У лисиц моча имеет резкий характерный запах, и они ею метят свою территорию.

— Разве это собак одурачит? — спросил я.

— Их — нет, а вот проводника — да.

Всё же я недооценил сообразительность этого человека. Полицейскую собаку моча лисицы не собьёт с толку, а вот неопытный проводник, учуяв запах, может подумать, будто собака взяла неверный след.

Я решил не давать ему передышки и продолжил разговор:

— Считается, что в этом районе нет никаких пещер.

— Да, о них никто не знает, — кивнул Монк.

— Ты здесь прятался, когда тебя искали за убийства девушек?

— Я сюда приходил всегда, когда захочу, — усмехнулся он.

— Зачем?

— Скрываться от таких, как ты. А теперь заткнись.

Монк порылся в барахле на полу, нашёл плитку шоколада и, разорвав обёртку, жадно съел её. Потом свернул колпачок с бутылки с водой и, откинув голову, начал пить. Я с трудом сглотнул. Моё горло пересохло.

Монк отбросил пустую бутылку в сторону и указал на Софи.

— Разбуди её.

— Пусть спит.

— Ты хочешь, чтобы это сделал я?

— Софи больна. Если тебе нужна от неё помощь, дай ей отдохнуть.

Монк угрюмо кивнул.

— А что у неё с лицом?

— Разве это не твоих рук дело? — спросил я, пытаясь вызвать его на разговор. — Разве не ты недавно вломился в её дом?

Его тёмные глаза на мгновение вспыхнули. На широком лбу образовались глубокие морщины.

— Что, и в этом тоже виноват я? Но как же так… — Он обхватил руками бритую голову, понизив голос до невнятного бормотания.

— Что с тобой? Отвечай! — строго произнёс я, забыв об осторожности.

— Не могу вспомнить! — вскрикнул он, стуча ладонями по голове. — Стараюсь, стараюсь, но не могу. Вот ты доктор, значит, должен знать, что со мной!

— Тебе нужен специалист. И может, не один.

— Да, знаю я этих специалистов! — в отчаянии бросил он, брызгая слюной. — Сволочи в белых халатах, что они знают?

На сей раз у меня хватило ума промолчать. А Монк, успокоившись, снова посмотрел на спящую Софи.

— Она твоя подружка? Любимая женщина?

Я промолчал, но Монку мой ответ, кажется, был не нужен.

— У меня тоже была подружка, — продолжил он, сжимая ладонями затылок. — И я её убил. Понимаешь, убил любимую женщину.

Глава 27

Сирота с рождения, изгнанник — такая вот судьба выпала Джерому Монку. Он рос, стесняясь своего уродства и страшась сверхчеловеческой силы. Его пару раз брали в семьи на воспитание и вскоре отказывались, потому что не могли установить с ним контакта. К пятнадцати годам Монк понял, что в его жизни уже ничего не изменится. Он был сильнее почти любого взрослого мужчины, и насилие стало его второй натурой.

Вскоре начались припадки и провалы в памяти. Монк этого не осознавал. Чаще всего припадки случались ночью, и утром он чувствовал странную сонливость и удивлялся непонятно откуда взявшимся ссадинам на руках. Затем Монк попал в тюрьму для несовершеннолетних, там-то всё в полной мере и проявилось. Его ночные приступы приводили сокамерников в ужас, особенно жуткий, безумный смех. Его пробовали успокоить, но это заканчивалось мордобоем. На следующее утро он ничего не помнил и не верил, когда ему рассказывали.

Постепенно Монк полностью изолировался от людей и стал более агрессивным. Просить помощи ему не приходило в голову, и он бы всё равно её не принял, даже если бы предложили. Но её не предлагали. Тюремные психологи однозначно определили его как социопата, поведение которого не поддаётся коррекции. И не надо было долго над этим размышлять. Стоило лишь один раз взглянуть на этого урода, и диагноз был ясен.

Став старше, Монк принялся бродить по торфяникам. Однообразный пейзаж, скалы, колючий утёсник его успокаивали. И что более важно, обеспечивали столь необходимое одиночество. Однажды на склоне холма он наткнулся на заросший кустарником вход в штольню заброшенного оловянного рудника. Тогда Монк ещё не знал, что открыл для себя новый мир. Он начал искать и находить в Дартмуре заброшенные рудники и подземные пещеры. Проводил там много времени, дотошно изучал их и даже ночевал там, когда была возможность. Вот так он стал делить свой кров между убогим трейлером, в котором жил, и тёмным холодным подземельем, где царило обнадёживающее постоянство. Не важно, день или ночь, плохая погода или хорошая. Времена года в подземелье тоже значения не имели. Это успокаивало.

И приступы у Монка стали менее частыми.

Однажды вечером по дороге к торфянику Монк натолкнулся на группу молодых подонков в куртках с надвинутыми капюшонами. Он не был в этих дорогих его сердцу местах довольно долго, недели две или больше. Хотел заработать денег на стройке. И вот работа закончена, деньги в кармане. Монк шёл с радостным предчувствием встречи со своим вторым домом. На юнцов поначалу внимания не обратил. Они стояли под сломанным уличным фонарём, похожие на свору злобных хищников. Монк, наверное, так бы и прошёл мимо, если бы не их хохот. Грубый и злой. Подобный смех он ненавидел с детства. Стоило Монку подойти, как юнцы мигом разбежались. Оказывается, они глумились над девушкой, которая осталась лежать на земле. Монк наклонился, встретился с ней взглядом, и, о чудо, девушка посмотрела на него без страха и отвращения. А потом даже робко улыбнулась. Такое случилось с ним впервые.

Девушку звали Анджела Карсон.

— Так ты был с ней знаком? — спросил я.

В материалах дела имелись показания свидетелей, которые видели Монка у дома его четвёртой жертвы непосредственно перед убийством. Считалось, что он её выслеживал. Никто никогда не выдвигал предположения, что он был знаком с Анджелой Карсон, не говоря уже о том, что у них были какие-то отношения.

Вместо ответа Монк просто молча посмотрел на меня.

После этой случайной встречи они быстро сблизились. Их роднило многое. Оба были одиноки, оба, по-разному, изгнаны из общества. Анджела Карсон, почти полностью глухая, объясняющаяся знаками, стала для Монка идеальной собеседницей. Они замечательно общались. В этой простой молодой женщине Монк обрёл родственную душу. Она была первым человеком, которого он не ужасал, а, напротив, внушал симпатию. Её восхищали его сила и спокойствие. Монк навещал Анджелу обычно после наступления темноты, чтобы не видели соседи.

Надо ли говорить, что довольно скоро она предложила ему остаться на ночь.

С тех пор как они начали встречаться, Монк стал спокойнее, приступы почти прекратились. Однако, зная, что они чаще всего случаются во сне, он, находясь с Анджелой, никогда не спал.

Но однажды потерял бдительность и заснул.

Он сказал мне, что совсем не помнит, что случилось. Просто вдруг осознал, что стоит у кровати, а в дверь стучат. Затем полицейские её сломали и ворвались в комнату. Шум, смятение. Он взглянул на свои руки — они были в крови. А потом опустил голову и увидел на полу Анджелу Карсон. Свою возлюбленную. Вот тут Монк окончательно вышел из себя. Когда полицейские попытались задержать его, он разбросал их, как тряпичных кукол. А затем побежал, пока несли ноги, тщетно пытаясь вытеснить из памяти увиденную в комнате кровавую картину.

Естественно, он оказался в торфянике. И исчез под землёй. Монку даже не приходило в голову, что его ищет полиция. Он пытался убежать не от них, а от себя. Просидел в пещере несколько дней, но вскоре холод и голод всё же выгнали его на поверхность. Он вылез ночью, добыл себе одежду, еду, другие нужные вещи, а на рассвете вернулся в своё убежище.

Так продолжалось три месяца. Монк выбирался подышать свежим воздухом и посмотреть на дневной свет, когда переходил из одного подземелья в другое, или чтобы добыть свежих продуктов и проверить ловушки, которые ставил на зайцев. Находясь наверху, он вспоминал о том, что сотворил, и торопился скрыться под землёй, где память притуплялась.

В каких только местах за это время он не побывал! Проползал по проходам, куда ни один человек не осмелился бы войти, дважды вылезал из-под завала, когда обваливался дощатый потолок штольни. А один раз Монк чуть не утонул, когда систему штолен затопило после сильного дождя. Был случай, когда он сидел, сгорбившись, в тени, а рядом прошла группа спелеологов. После чего Монк сменил убежище.

Приступы продолжались, но теперь он едва замечал их. Иногда просыпался в другой пещере, не в той, где устраивался на ночлег. И не помнил, как сюда попал.

И вот однажды Монк словно очнулся и увидел, что идёт по торфянику вдоль дороги, а в небе ярко сияет солнце. Ему было безразлично, куда и зачем он идёт. Его задержали полицейские.

И тогда же он в первый раз услышал о Тине Уильямс, а также о Зоуи и Линдси Беннетт. Его обвинили в их убийстве.

— Так почему ты признал себя виновным? — спросил я.

Монк равнодушно пожал плечами, уставившись своими глазами-пуговицами в одну точку. Я всегда считал их пустыми и вот только теперь заметил в них боль.

— Все твердили, что это сделал я. Кроме того, в моем трейлере нашли их вещи.

— Но ведь ты не помнишь…

— Тогда меня это совсем не заботило.

Я не переставал удивляться. Этот человек, которого я, честно говоря, и человеком-то не считал, излагал мысли связно, нормальным, грамотным языком. Вот тебе и маньяк.

Монка сразил очередной приступ кашля, ещё более сильный, чем прежде. Когда он закончился, я потянулся к его запястью.

— Дай мне проверить твой пульс.

Он отдёрнул руку.

— Не надо.

В его голосе прозвучала угроза, и я решил не рисковать. Монк снова прислонился к каменной стене.

— Как случилось, что ты, доктор, взялся раскапывать трупы? Надеялся их оживить?

— Нет. Я это делаю, чтобы помочь найти того, кто их убил.

Монк усмехнулся:

— Понятно.

Слушать его тяжёлое дыхание с присвистом было мучительно. И выглядел он ужасно. Лицо в поту, глаза ввалились, кожа жёлтая, как пергамент.

— У тебя ведь действительно был сердечный приступ, — произнёс я. — Ты не симулировал его, верно?

Монк поводил рукой по голове, попадая большим пальцем в жуткое углубление в черепе. Казалось, это его успокоило.

— Кокаин.

— Ты передозировал кокаин? Намеренно?

Он кивнул.

— Сколько?

— Достаточно.

Теперь стало понятно, как Монк обманул докторов. Передозировка кокаином вызывает сильную тахикардию и повышение артериального давления. Это ошибочно приняли за симптомы смертельно опасного сердечного приступа. Оценивая состояние Монка, я предположил, что он страдает по крайней мере сердечно-сосудистой недостаточностью, а возможно, чем-то более серьёзным. И это не считая сильного поражения дыхательных путей. Просто чудо, что он до сих пор жив.

— Но ты ведь мог умереть, — сказал я.

Он скривил рот.

— Ну и что?

— Почему ты ждал восемь лет, чтобы сбежать?

Его рот опять скривился в гримасе, которую я ошибочно принимал за улыбку. Но теперь, посмотрев ему в лицо, я осознал, что это было что угодно, только не улыбка.

— Потому что я невиновен. Эти ублюдки, чтобы обвинить меня, подбросили улики.

До этого момента я ему почти верил. И, да простит меня Господь, даже жалел его. Монк был способен на многое, но только не на актёрство. Значит, что же это получается? Он параноик?

Монк бросил на меня свирепый взгляд, видимо, уловив что-то на моем лице.

— Ты считаешь меня психом?

— Нет, я просто…

— Не ври.

Он продолжал хмуро рассматривать меня. Надо было действовать очень осторожно.

— Почему ты думаешь, что тебя подставили?

Он перевёл взгляд на свои ободранные костяшки. Оттуда ещё сочилась кровь, но это его, похоже, не беспокоило.

— Новый сокамерник рассказал мне всё. Это он залез в мой трейлер перед тем, как там устроили шмон. А вещи ему дал полицейский, заявив, что так нужно для расследования. И пригрозил, что если он кому-нибудь расскажет, то его упрячут в психушку или посадят по обвинению в педофилии. Сказал, что для него будет лучше держать язык за зубами. Так он и делал. Никому не говорил, пока не загремел в тюрьму и не захотел расквитаться с теми, кто его туда упёк. — Монк отвернулся и сплюнул. — Зачем ему это было надо, я так и не понял.

Нет, это не бред параноика. В трейлере Монка при обыске обнаружили вещи Зоуи Беннетт, губную помаду и расчёску, что подтвердило его вину.

— А этот твой сокамерник… — начал я.

— Уокер. Даррен Уокер.

— Он назвал фамилию полицейского?

— Да. Это был тот самый ублюдок, который потом делал шмон. Инспектор Джонс.

Эта фамилия была мне незнакома, но я ведь не знал всех полицейских в управлении.

— Сокамерник мог солгать.

— Нет. Я выбил из него правду.

Я вспомнил, как Терри, когда явился ко мне в первый раз сообщить о побеге Монка, сказал, что тот забил сокамерника до смерти.

«А охранников, которые пытались оттащить его, отделал так, что они до сих пор приходят в себя в больнице. Удивлён, что ты об этом не слышал».

Я пытался сглотнуть, но во рту пересохло.

— Дай попить. — Я показал на упаковку бутылок с водой.

Монк безразлично пожал плечами и бросил мне бутылку. Я открыл её дрожащими руками и отпил половину. Остальное оставил Софи.

— А при чем тут Уэйнрайт? Зачем ты его убил?

— Я его не убивал.

Неожиданный ответ. Я думал, что Монк опять ничего не помнит.

— Но жена тебя опознала, и анализ слюны подтвердил это.

— Я же не говорю, что я там не был. Я сказал, что не убивал его. Я к нему даже не притронулся, он упал вниз с лестницы.

Это было вполне возможно. Тело Уэйнрайта лежало у подножия лестницы. Он мог сломать себе шею при падении. Вероятно, увидев Монка в своём доме, профессор потерял сознание и полетел вниз. Неудивительно. Не всякий на его месте сохранил бы присутствие духа.

— А зачем вообще тебе понадобилось к нему приходить? Ты ведь не думал, что Уэйнрайт имеет какое-то отношение к подставе?

Монк сцепил пальцы за головой и посмотрел на Софи. Будто чувствуя его взгляд, она пошевелилась во сне.

— Мне нужно было найти её. Я решил, что, может, он знает, где она живёт. Или сам поможет мне что-то вспомнить. До этого я попробовал покопаться в торфянике, как тогда делал профессор, надеялся, что удастся оживить память. Не получилось. — Он едва заметно улыбнулся. — Не ожидал вас там встретить. И вы тоже не ожидали увидеть меня, верно? Так напугались, что я это мог чувствовать носом. Честно говоря, я тогда так измотался с этими ямами, что не стал вас догонять. Хотя вполне мог.

А ночью он решил навестить профессора Уэйнрайта, поскольку его адрес был указан в телефонной книге.

— Уэйнрайт был болен. Он всё равно не смог бы тебе помочь.

Монк вскинул голову.

— Откуда мне было знать? Ты думаешь, я жалею о его смерти? Нет, я не забыл, как эта сволочь говорила обо мне как о мусоре. Я бы, наверное, этому сукину сыну всё равно сломал шею.

Я хотел вставить замечание, но Монк продолжил:

— Понимаешь, эти ублюдки меня подставили. Тогда, восемь лет назад, у них получилось, они заставили меня поверить, что я настоящий псих и в беспамятстве убиваю направо и налево. Но у меня было время подумать.

— Но если ты не убивал этих девушек…

— Да что мне эти девушки! — воскликнул он. — Я их знать не знал. Думаю, эти подонки повесили на меня и Анджелу тоже. — Его тёмные глаза лихорадочно блестели. — Проделали со мной трюк, заставив поверить, что я и её тоже убил. Ты понял? А что, если это вранье и я этого не совершал? Вот почему мне нужно вернуть память.

Я понимал, что переубедить его не удастся. Монк хотел освободиться от вины за Анджелу Карсон. Но даже если к гибели других девушек он действительно не был причастен — что тогда казалось мне совершенно невероятным, — то Анджелу он убил, в этом сомнений не возникало. Хотя, видимо, и не намеренно.

И Софи ему ничем не поможет.

— Послушай, Джером, — сказал я, — если ты совершил убийства во время приступа, то с тебя ответственность снимается. В юридической практике существует понятие невменяемости и…

— Заткнись! — рявкнул он, сжав кулаки. — И разбуди её!

— Подожди!

Он рванулся ко мне так быстро, что я не успел опомниться. Это был даже не удар, а толчок, но я полетел на пол, словно меня стукнули по голове толстой доской. Монк схватил Софи за плечи.

— Давай! Просыпайся!

Она тихо застонала. Мне показалось, что Монк занёс руку для удара. Я вскочил и повис на ней. Он стряхнул меня, как букашку, я отлетел и ударился головой о камень.

Но бить Софи Монк, кажется, передумал. Возможно, и не собирался. Он посмотрел на свой кулак, будто только сейчас вспомнил о его существовании. Это был тот самый кулак, которым он стучал в каменную стену пещеры. На нём запеклась кровь. И ярость Монка погасла так же быстро, как появилась.

Софи пошевелилась.

— Дэвид…

— Я здесь.

Она потёрла голову, морщась от боли.

— Мне плохо и… — Договорить она не успела: её вырвало.

Когда спазмы закончились, Софи заслонила глаза от фонаря и простонала:

— Голова… сильно болит.

— Посмотри на меня, Софи.

— Болит…

— Да, но ты всё равно посмотри на меня.

Я убрал волосы с её лица, внимательно вгляделся в зрачки, и у меня внутри всё похолодело. Левый зрачок был нормальный, зато правый сильно расширен. Теперь было понятно, почему ей мешал свет.

— Что с ней? — требовательно спросил Монк, видимо, подозревая какую-то уловку.

Я глубоко вздохнул, пытаясь сохранить спокойствие.

— Думаю, это гематома.

— Что?

— Кровоизлияние. Внутричерепное кровотечение. Её нужно как можно скорее доставить в больницу.

— Ты что, считаешь меня дураком? — буркнул Монк, хватая руку Софи.

— Не лезь к ней! — крикнул я, отталкивая его.

Наверное, огромного быка оттолкнуть было бы легче.

Но Монк отпустил её руку и вперил в меня немигающий взгляд, в котором сквозила едва сдерживаемая готовность к насилию. Этот взгляд был мне хорошо знаком.

— У неё внутри головы собирается кровь, ты меня понял, осёл? — произнёс я срывающимся голосом. — Вероятно, это результат автомобильной аварии или более ранней травмы. Но если не сделать операцию, то она умрёт. Пожалуйста, помоги мне вынести Софи на поверхность.

Монк нахмурился, оглашая хриплым дыханием тесную пещеру.

— Но ты же доктор. Сделай что-нибудь.

— Я же сказал, ей нужна операция.

— Будь оно проклято! — Он вскинул кулак, собираясь ударить о стену.

Я повернулся к Софи:

— Не засыпай. Нельзя.

Надо было заставить её встать и идти.

— Не могу… — простонала она.

— Можешь. Давай сядь прямо. Мы уходим отсюда.

Монк сдавил мне плечо. Я испугался, что треснут кости.

— Нет! Она обещала мне помочь.

— Ты что, не видишь, что сейчас она никому помочь не может?

— Она останется здесь.

— И что, пусть умирает? — Меня трясло от ярости и сознания собственного бессилия. — Софи единственная из всех относилась к тебе как к человеку, пыталась помочь. Тебе мало крови на руках? Хочешь ещё?

— Заткнись!

Он занёс кулак, и я понял, что мне конец. Избежать удара не было возможности. Но кулак пронёсся рядом с моим лицом — рукав его куртки задел щеку — и вонзился в камень рядом с моей головой.

Я застыл, слушая напряжённые хрипы Монка. Он постоял, наверное, с минуту, обдавая меня своим зловонным дыханием, и отошёл назад. С его руки капала кровь. Ещё бы, такой удар. Неужели он ничего себе не сломал?

Ему было больно, но вида он не подавал. Долго смотрел на свои распухшие костяшки, словно они ему не принадлежали, затем перевёл взгляд на Софи. Несмотря на огромные размеры, вид у него был какой-то жалкий и даже трогательный. Как у человека, потерявшего надежду.

— Но она бы всё равно не смогла мне помочь? — спросил он.

— Нет.

Монк опустил голову. А когда поднял, его лицо снова стало непроницаемым.

— Тогда давай выходить.

* * *

Необходимо было привести Софи в чувство. Пригодились флакончики с нюхательной солью. Она стонала, отворачивала голову, но нашатырь подействовал. Это было, конечно, временной мерой, и мне нужно было как можно дольше держать её в сознании.

И времени у нас было в обрез.

При травме головы всегда существует опасность возникновения гематомы. В некоторых случаях она развивается очень быстро, порой проходят недели, прежде чем внутри черепа медленно набухнут кровяные волдыри и начнут давить на мозг. У Софи гематома проявилась через несколько дней. Вначале она была почти незаметна, при осмотре в больнице её не определили, и Софи выписалась раньше, чем провели детальное обследование.

В любом случае я должен был обратить на это внимание. Признаки были, а я их не замечал. Её невнятную речь я отнёс к действию алкоголя и усталости, а головную боль принял за похмелье.

И вот теперь Софи умирала, и в этом частично была моя вина.

Она уже едва сознавала, где находится. Правда, идти могла, но с поддержкой. Когда Монк вынес её на руках из пещеры, стало ясно, что вернуться тем же путём, каким пришли, мы не сумеем. Там были слишком узкие щели и проходы.

— А есть ещё какой-нибудь путь наверх? — спросил я.

Монк поджал губы. Его дыхание стало прерывистым.

— Есть, но…

— Что?

— Не важно! — бросил он и двинулся по проходу.

И вот я снова оказался в каменном мешке, пристально вглядываясь в широкие плечи шагающего впереди Монка. Разумеется, он снабдил меня фонариком.

Я двигался, обнимая Софи за талию, принимая на себя большую часть её веса. Она стонала от боли, просила оставить её в покое и дать поспать. Голос невнятный, почти бормотание. Когда Софи совсем обмякала в моих руках, я совал ей под нос нюхательную соль, пытаясь не думать, что будет, если она потеряет сознание. А также о том, что её и моя жизнь теперь зависели от убийцы, поведение которого было непредсказуемым.

В небольшой пещере, да ещё с газовым нагревателем, было тепло, а теперь в довершение ко всему на нас навалился жестокий холод. Стуча зубами, я прижимал к себе Софи, пытаясь немного согреть. И всюду была вода.

Наконец мы попали в сводчатую пещеру, почти всю затопленную. Я посветил фонариком. Вода здесь стекала по стенам, образуя миниатюрные водопады, а затем с шумом заполняла огромную лужу в центре. От воды поднимался лёгкий туман, остро пахнущий какой-то химией.

Монк повёл нас по насыпи из сланцевой глины, тянущейся по краю. Вдалеке зияла узкая вертикальная расселина, чуть выше уровня воды.

— Сюда.

Ему пришлось повысить голос, чтобы перекрыть шум воды. Я посветил фонариком. Дальше расселина сужалась.

— Куда она ведёт?

— В проход, а оттуда на поверхность. — Хриплое дыхание Монка не заглушал даже шум льющейся воды. При тусклом свете фонарика он походил на ходячего мертвеца.

— Ты уверен?

— Тебе нужен был другой путь наверх. Вот он. — Он повернулся и двинулся обратно по насыпи.

— Ты что, уходишь и оставляешь нас? — крикнул я ему вслед.

Он не ответил, быстро покидая затопленную пещеру. Пока мы здесь стояли, уровень воды поднялся.

Софи повисла на мне.

— Дэвид… что…

Я проглотил подступивший к горлу комок.

— Всё в порядке. Скоро выйдем.

Единственное, что нам теперь оставалось, — это двигаться вперёд. Прижимая Софи к себе, я боком протиснулся в узкую щель. Потолок терялся в темноте над нашими головами, а вот в ширину она была чуть более полуметра. Казалось, с каждым шагом стены сжимали нас всё сильнее и сильнее.

Бледный луч фонарика высвечивал путь. Я оглянулся. Затопленная пещера уже исчезла из вида, но это не значило, что мы далеко продвинулись. Теперь я почти тащил Софи на себе по извилистому проходу.

Знать бы, сколько ещё идти. Я убеждал себя, что, наверное, не очень далеко. А проход всё сужался. Грудь сжимало так, что становилось трудно дышать. Я попробовал освободить руку. Попросил Софи постоять прямо хотя бы несколько секунд. Она не отозвалась.

— Софи! Давай же, проснись.

Но она неподвижно повисла на мне. Я нащупал в кармане флакончик с нюхательной солью, отчаянно пытаясь ничего не уронить. Главное — фонарик. Открыл флакончик зубами и, с трудом повернувшись, сунул под нос Софи.

Реакции не последовало. Я попробовал ещё, подержал подольше, но она не реагировала. Тогда я решил протиснуться через этот узкий участок первым, а затем протащить её. Но не решался отпустить, боялся, что упадёт. К тому же Софи крепко держалась за меня.

Я резко развернулся для рывка и вдруг почувствовал, что камни как тисками сжали мой торс. Несколько секунд я не мог даже пошевелиться, а потом с трудом вернулся в первоначальное положение, ободрав костяшки пальцев. Закрыл глаза, жадно дыша. Но воздуха не хватало.

В глазах у меня уже стали мелькать звёздочки. Я понял, что задыхаюсь, и мобилизовал все силы. Сейчас нельзя отключаться. Постепенно дыхание восстановилось. Я открыл глаза. Осветил фонариком каменную стену в нескольких дюймах от своего лица. Облизнул пересохшие губы. Правая рука, которой я держал Софи, совсем онемела. Софи была без сознания, но продолжала крепко держаться за меня. Дальше я двигаться не мог, и повернуть назад тоже, потому что она загораживала путь.

Мы оказались в ловушке.

Неожиданно сзади возник свет. Я посмотрел через голову Софи и увидел, как луч фонарика осветил узкий проход. Раздался негромкий шум, сопровождаемый хриплым дыханием.

Неужели Монк?

Он появлялся медленно, боком протискиваясь в узкий проход, скривив рот от напряжения. Тут и мне было очень тесно, невозможно было представить, что чувствовал он. Монк молча добрался до Софи и чуть приподнял её.

— Всё, я её держу…

Наконец-то я освободился и принялся массировать затёкшую руку.

— Иди! — приказал Монк.

Я начал протискиваться вперёд. Голова кружилась, воздуха не хватало, но проход расширился. Я посветил фонариком назад. Монк напряжённо дышал, раскрыв рот, медленно продвигаясь между камнями, сдавливающими его мощную грудь. Он без звука отпустил Софи, передав её мне, и стал помогать, подталкивая сзади.

Вскоре я оглянулся, светя фонариком, и увидел, что Монк застрял в проходе, зажатый камнями. Его рот двигался, как у выброшенной на сушу рыбы.

— Ты назад пролезть сможешь? — спросил я, тяжело переводя дух. О том, чтобы ему выйти к нам, не было и речи.

Невероятно, но мне показалось, будто Монк улыбнулся.

— Сузился проход… с тех пор как я был здесь в последний раз…

Даже говорить ему было больно. Как же он выберется отсюда?

— Послушай, может…

— Отваливай… Выводи её наверх.

Я колебался недолго — наверное, пару секунд. И в самом деле, как я ему помогу? А он привык лазить по этим проходам, как-нибудь выкрутится.

Я потащил Софи вперёд. Один раз оглянулся и увидел сзади темноту. Фонарик Монка больше не светил. Похоже, он всё-таки протиснулся назад. Я перестал думать о нем и сосредоточился на Софи. Проход был много шире, но с ней я плелся еле-еле. Вдобавок теперь пришлось идти по щиколотку в воде. Даже не видно было, куда ступаю. Я постоянно поскальзывался, цеплялся курткой за камни, но продолжал идти, понимая, что остановиться — смерть для нас обоих.

Потолок стал ниже, я едва мог выпрямиться в полный рост, но зато он расширился ещё сильнее. И пошёл круто вверх. Он тянулся к поверхности, иначе Монк нас этим путём не направил бы.

Я двинулся вверх, сгибаясь под весом Софи. Ноги дрожали, подкашивались, так что приходилось останавливаться каждые несколько минут. Наконец я её опустил на пол, сам встал рядом на колени, погладил волосы.

— Софи, ты меня слышишь?

Она не ответила. Я быстро осмотрел её. Пульс частый, зрачок правого глаза расширился и на свет фонарика не реагировал. Затем я с трудом поднял Софи, но идти сил больше не было. Я сделал несколько шагов и чуть не упал. Снова опустил её на землю, едва не плача. Может, выход расположен совсем недалеко, но донести туда я Софи не сумею. Придётся оставить её здесь. И не надо терять время. Я сбросил куртку, подложил рукава ей под голову, остальной частью обернул её. Постоял, посмотрел на неё, дрожа от холода, не решаясь уйти. Но выбора не было.

— Я вернусь за тобой, обещаю, — проговорил я, стуча зубами, повернулся и пошёл, оставив её в темноте.

Проход становился всё круче. Вскоре мне пришлось карабкаться вверх на четвереньках. Потолок и стены соединились, образовав туннель. Фонарик высвечивал впереди бесконечное чёрное пространство. Изнеможение начало проделывать со мной трюки. Мне стало казаться, будто я двигаюсь вниз, всё глубже заползая под землю.

А вскоре я почувствовал, как что-то оцарапало моё лицо. Дёрнулся и чуть не закричал. Посветил фонариком и увидел ветку колючего кустарника. И только ощутив на лице капли дождя, принесённые холодным ветром, я сообразил, что выбрался на поверхность.

Вокруг было темно. Проход заканчивался у зарослей утёсника на склоне холма. Последние несколько ярдов мне пришлось проползти под колючими ветками, с которых капала вода.

Дрожа от холода, я посветил фонариком. Туман рассеялся, но шёл дождь. Торфяник весь зарос утёсником. Кусты также плотно закрывали вход в пещеру. Горизонт был светлый, но что это, рассвет или закат, понять было нельзя.

Не знаю, сколько бы я там просидел, если бы ветер не донёс слабый шум. С какой стороны, определить не удалось. Вскоре шум стих. Я уже начал думать, что шум мне почудился, но он возник снова. Громче.

Где-то вдалеке стрекотал вертолёт.

Забыв о холоде и усталости, я поднялся на холм и стал махать фонариком.

— Сюда! Летите сюда!

Я кричал, пока не охрип. Теперь были видны огни вертолёта. Вначале казалось, что он пролетит мимо, однако вертолёт изменил курс и направился ко мне. Он становился всё больше, уже можно было разглядеть на нём надписи, что он полицейский, и вот тут меня покинули последние силы. Ноги подогнулись, и я повалился на холодные камни.

Глава 28

С больничной рутиной я знаком хорошо, ведь значительная часть моей жизни прошла в стенах медицинских учреждений. Теперь я оказался тут в качестве пациента.

События последних суток воспринимались как дурной сон, который хотелось поскорее забыть. Основной диагноз мне поставили — переохлаждение организма. Не такое уж оно тяжёлое, но достаточное, чтобы я по-прежнему не мог согреться. Когда я вылез из пещеры, зарница на горизонте означала рассвет. То есть я провёл под землёй всего несколько часов, а мне представлялось дней.

В полицейском вертолёте меня закутали в одеяло, напоили горячим чаем с шоколадом. Я стучал зубами о край кружки и требовал немедленно вызволить из пещеры Софи. Вскоре прибыла машина со спасателями. Мне показалось, что они целую вечность не могли найти вход. Затем торжествующие крики из зарослей утёсника возвестили, что событие свершилось.

Вытаскивали её примерно час. Кусты вокруг входа в пещеру вырубили, чтобы подогнать автомобиль. Софи была жива, но без сознания. Её погрузили в вертолёт и, как только мы приземлились, передали бригаде реаниматоров.

Меня поместили в палату, положили под капельницу. Промыли и обработали порезы и ссадины, перевязали. Я рассказал о происшедшем сначала полицейским, а затем сотрудникам Скотланд-Ярда. Вскоре меня оставили в покое. Не могу вспомнить, чувствовал ли я тогда усталость. Я постоянно спрашивал о Софи, но никто из полицейских ничего не знал. Когда все ушли, я решил немного отдохнуть, положил голову на подушку и мгновенно уснул.

Разбудил меня лёгкий шум раздвигающихся штор. Я сел, не сразу сообразив, где нахожусь. Всё тело болело. Ко мне в кабинку вошёл старший следователь Нейсмит. Чисто выбритый, но усталый. Глаза покраснели от недосыпа.

— Как Софи? — спросил я.

— В хирургическом отделении, — ответил он. — Готовят к операции. Это всё, что я могу пока сказать.

Иного я и не ожидал. Теперь её жизнь зависела от того, как быстро проведут операцию.

Нейсмит выудил из кармана пластиковый пакетик с моим бумажником.

— Возьмите. Когда его нашли, мы собирались направить в рудник поисковую группу, а затем вас обнаружили с вертолёта.

— А что с Миллером и Кросс?

Он придвинул стул и сел.

— У Миллера перелом черепа и сломаны ребра. Есть повреждения внутренних органов. Он без сознания, но состояние стабильное. У Кросс сотрясение мозга и перелом челюсти. Когда прибыла помощь, она была уже в сознании, так что смогла рассказать, что произошло.

— А Монк?

— Одна группа послана в рудник, у обоих выходов поставлена охрана. Но там могут быть ещё выходы, о которых мы не знаем. Рудник замуровали много лет назад, и никто понятия не имел, что от него есть проходы в пещеры. Обширная разветвлённая система. Если Монк ещё там, его обязательно найдут, но на это потребуется время.

Нейсмит кивнул, показывая, что пора переходить к делу.

— Теперь рассказывайте.

Я понимал, что он уже всё знает, но хочет услышать это от меня лично. Нейсмит слушал молча, иногда кивал. На утверждение Монка, что его подставил полицейский, прореагировал спокойно. В конце тяжело вздохнул.

— Да, он сказал вам правду, по крайней мере насчёт Уэйнрайта. Профессор сломал шею при падении с лестницы. На его теле обнаружили частицы покрывающей лестницу ковровой дорожки, а на перилах оказались пятна его крови и волосы. Он оступился в темноте или просто упал без чувств при виде Монка. Неудивительно. — Нейсмит помолчал и посмотрел на меня. — А остальному вы верите?

Сейчас я уже ничего не мог сказать определённо. События прошедшей ночи казались увиденными в каком-то сюрреалистическом фильме. Пришлось сделать усилие, чтобы сосредоточиться.

— Думаю, его приступы беспамятства настоящие. И его отношения с Анджелой Карсон — тоже. Он не умеет притворяться, а приступ у него случился при мне.

— Вы полагаете, что он убил её в беспамятстве?

— Судя по тому, что я видел, вероятно.

— А остальные девушки?

— Пока ничего не ясно. Убить их во время приступов беспамятства Монк не мог, потому что потом нужно было как-то захоронить трупы. И он действительно ничего об этом не помнит. Хотя терзает его совсем другое.

— То, что Монк бессердечный ублюдок, это не новость.

— Нет, я имею в виду, что ему совершенно наплевать на приговор. Он не заинтересован в его смягчении. Вот почему я считаю, что его слова заслуживают доверия. Единственная причина побега Монка — попытка доказать себе, что он не убивал Анджелу Карсон.

— Монка застали в запертой изнутри квартире рядом с убитой, а на его руках была её кровь. Какие тут могут быть сомнения?

— Относительно этого — нет. Но за восемь лет он так и не примирился с тем, что убил единственного близкого ему человека и даже не может вспомнить, как это случилось. И когда у него появилась спасительная соломинка, он за неё ухватился. Полагаю, осуждать его за это мы не должны.

— А что означают эти разговоры о том, что его подставили? — спросил Нейсмит.

Я вздохнул. Одно дело — слушать рассказ Монка в пещере, а другое — обсуждать его при дневном свете. Легче всего было бы счесть всё бредом психически нездорового сознания либо уловкой хитрого преступника. Проблема состояла в том, что этого как раз я сделать не мог.

— Сомневаюсь, что он всё выдумал.

— Но мог выдумать Даррен Уокер. Никакого инспектора Джонса в управлении нет, не было его и восемь лет назад. Да любой, если загнать его в угол, наплетёт что угодно.

— А зачем Уокеру вообще надо было упоминать об этом?

— Мелкий воришка хотел показаться крутым перед таким тяжеловесом, как Монк.

— Но тот ему поверил. И насколько я понял, Уокер находился не в том состоянии, чтобы что-то выдумывать. Монк сказал мне, что он выбил из него правду.

— Нет никаких подтверждений, — раздражённо произнёс Нейсмит. — Только слова Монка. А у Даррена Уокера уже не спросишь, Монк забил его до смерти. И прошу извинить меня, но как-то не верится, что полицейский непонятно зачем подложил улики в трейлер Монка с помощью жалкого подонка Уокера. Я просмотрел его досье. Он подозревался во многих кражах, но постоянно как-то выкручивался. Всегда ускользал. До прошлого года. И только тогда начал трепать языком. Почему?

Этого я не знал. Но кое-какие соображения у меня имелись.

— Видимо, потому, что его поймали. Вы сами сказали, что Уокер мелкий воришка. Таким в тюрьме «Белмарш» приходится несладко.

— И что из этого следует? — усмехнулся Нейсмит. — И откуда у этого загадочного инспектора оказались вещи, принадлежащие близнецам Беннетт?

— Вероятно, он имел доступ к сейфу с вещественными доказательствами.

Мои слова тяжело повисли в воздухе небольшой палаты.

— Вы понимаете, что говорите? — произнёс Нейсмит.

— Да. И уверен, вам это тоже приходило в голову.

Нейсмит молчал. Я знал, какой вопрос он задаёт себе.

Тот же, что и я. Если Монк не убивал этих троих девушек, то кто это сделал?

Старший следователь встал и помассировал переносицу.

— Ладно, поговорим позднее, когда вас выпишут. Вы вернётесь в Лондон?

— Пока нет. Заберу вещи из дома Софи и сниму номер в…

Неожиданно в палату вошёл Симмз в тщательно отутюженной форме со знаками отличия начальника полиции. В больничной обстановке он смотрелся нелепо.

— Сэр, я не знал, что вы… — начал Нейсмит.

— Я хочу поговорить с доктором Хантером. Наедине, — процедил начальник полиции, не глядя на старшего следователя. Он так крепко сжимал в кулаке свои черные кожаные перчатки, что казалось, будто Симмз собирается их задушить. — Вы можете идти.

Нейсмит был в ярости, но сдержался. Кивнул мне и быстро вышел. В палате стало тихо. Симмз пристально посмотрел на меня.

— Чем, чёрт возьми, вы занимаетесь?

Разговаривать в таком тоне у меня желания не было. Я ещё не оправился и чувствовал себя совершенно обессиленным.

— В данный момент пытаюсь заснуть.

Его блеклые глаза вспыхнули.

— Доктор Хантер, не думайте, что вы сможете нажить на этом какой-то капитал. Ничего у вас не получится.

— О чём вы?

— О ваших… диких заявлениях. О невиновности Джерома Монка. О том, что какой-то сотрудник полиции якобы сфабриковал против него улики. Неужели вы считаете, что кто-нибудь в это поверит?

— Какие заявления? Я не говорил, что…

— За последнюю неделю Монк стал причиной смерти больного человека и серьёзно ранил двоих полицейских. Или вы забыли?

— Я ничего не забыл, однако…

— Как же вы осмеливаетесь реабилитировать преступника, осуждённого за насилия и убийства? Такого я от вас не ожидал.

Я сел в кровати, выпрямив спину.

— Я не пытаюсь его реабилитировать, а только рассказал, что произошло.

— О да, об этом припадке, который Монк ловко продемонстрировал перед вами. А вам не приходило в голову, что он всё это симулировал? Так же, как одурачил тюремных докторов, которые поверили в сердечный приступ?

— То, что я видел, притворством не являлось. И симптомы сердечной недостаточности Монк тоже не симулировал. Он их вызвал. А это совсем другое дело.

— Вы меня извините, доктор Хантер, но я вашего легковерия не разделяю. Для меня несомненно, что Монк вами манипулировал. Нагородил чёрт знает что, а затем отпустил, чтобы вы всюду распространяли небылицы. — Он хлопнул перчатками по бедру. — Вы понимаете, какой вред это может нанести?

— Прежде всего для вашей репутации, да?

Не надо было мне это говорить, но слова уже вылетели, назад их не вернёшь. Блёклые глаза Симмза выпучились. Рука, сжимающая перчатки, дёрнулась, и я вдруг подумал, что он собрался меня ударить. Но когда начальник полиции заговорил, его голос звучал ровно и сдержанно:

— Я вынужден извиниться, доктор Хантер. Наверное, мне не следовало торопиться встречаться с вами. Вы явно переутомились. — Произнося эти слова, он надевал перчатки, усиленно работая пальцами. — Надеюсь, вы подумаете над тем, что я сказал. Мы все делаем одно дело, и любые возникшие разногласия надо разрешать без всякой огласки. Не вам мне говорить, как быстро распространяются слухи. И работа консультантом полиции на дороге не валяется.

Он посмотрел на меня без всякого выражения и, захватив рукой в перчатке полу шинели, будто боялся запачкаться, шагнул к двери и вышел.

Я посмотрел ему вслед, а потом опустил голову на подушку и крепко заснул.

Глава 29

Меня выписали в конце дня. После ухода Симмза я поспал и чувствовал себя лучше. Принесли одежду в пластиковом пакете, высушенную, но не выстиранную. Грязь и пятна крови доказывали, что всё происходившее прошлой ночью было реальным. Я попросил медсестру узнать, как Софи. Через несколько минут она пришла и сообщила, что операция сделана, а Софи в реанимации в критическом состоянии. При неотложной трепанации черепа иного ожидать было нельзя. Ведь ей, чтобы сцедить накопившуюся кровь, удалили костную створку черепа.

Надо ли говорить, что эта новость настроения мне не подняла. Я оделся и подождал прихода молодой докторши, которая сказала, что можно идти. Я тут же направился в реанимационное отделение. Здесь было тихо и менее суетно, чем в остальной части больницы. Медсестра за стойкой не разрешила мне войти в палату Софи, но в такой грязной и порванной одежде я бы, наверное, не стал входить и сам. Информацию о её состоянии сестра также сообщить отказалась.

— Вы кто, муж, жених, близкий родственник? — спросила она. В её вопросе содержался намёк, но я его не принял.

Неожиданно меня окликнули. Голос принадлежал Софи. Я повернулся в надежде увидеть её чудесным образом выздоровевшей, но по коридору ко мне двигалась её сестра.

— Как она? — спросил я.

— Лежит в реанимации. Ей сделали операцию на мозге.

— Мне очень жаль…

— Вам жаль? Вы же обещали присмотреть за ней. Я хотела забрать её к себе. А она… — Мэри повернулась к медсестре за стойкой. — Не пускайте этого человека к Софи. Я не хочу, чтобы он здесь крутился.

Мэри развернулась и двинулась по коридору. Медсестра смущённо пожала плечами.

Я решил выяснить, где лежит Стефани Кросс. Долго бродил по палатам, пока нашёл. Вначале мне показалось, что она спит, но как только я приблизился к кровати, Стефани открыла глаза и посмотрела на меня.

Выглядела она ужасно. Голова перебинтована, лицо в кровоподтёках и распухло больше, чем у Софи. Сломанная челюсть скреплена сложной системой винтов и разных приспособлений.

Я не знал, что сказать. Мы просто смотрели друг на друга, а затем она взяла с прикроватной тумбочки блокнот, быстро написала что-то и показала мне: «Я выгляжу хуже, чем себя чувствую. Морфий — классная вещь».

Неожиданно я рассмеялся:

— Рад это узнать.

Она черкнула в блокноте: «Софи???»

Я откашлялся.

— Операцию сделали. Она в реанимации.

«Миллер пришёл в сознание. Сестры говорят, что он рассказывает им смешные анекдоты».

— Замечательно. — Я улыбнулся. Это была первая хорошая новость, наверное, за целую вечность. Затем глубоко вздохнул. — Послушайте, я…

Стеф снова начала писать. Видимо, действовал морфий, и она торопилась закончить до того, как заснёт. Вырвала листок из блокнота, сложила и протянула мне. И тут же её глаза закрылись, и она заснула.

Я вышел в коридор и развернул листок. Записка Стефани Кросс была короткой: «Вы всё сделали правильно».

Когда я это прочёл, у меня на глаза навернулись слезы. Пора было выйти на свежий воздух. Освежиться и обо всем подумать.

* * *

Мой автомобиль по-прежнему стоял у дома Софи, там же осталась сумка с вещами. Можно было вызвать такси по телефону или поймать на улице. Я выбрал второе. Очень хотелось прогуляться.

Медсестра в приёмном покое объяснила, где находится ближайшая стоянка такси, и я отправился туда. Не прошёл и квартала, как рядом остановился автомобиль. В нем сидел Терри.

— Так и знал, что найду тебя здесь. — Я продолжал идти, и он крикнул: — Дэвид, подожди!

Автомобиль снова поравнялся со мной.

— Послушай, нужно поговорить. Я знаю, что случилось вчера ночью. Как Софи?

Я неохотно остановился.

— Она в реанимации. Больше я ничего о ней не знаю.

— Вот как… — Он побледнел. — И что, есть надежда?

— Наверное.

— Куда ты идёшь?

— Собираюсь забрать машину. Она стоит у дома Софи.

Он наклонился и открыл дверцу.

— Садись. Я тебя подвезу.

Нельзя сказать, что общество Терри мне нравилось, но я был настолько слаб, что едва стоял на ногах.

Первые несколько миль мы молчали. Когда выехали за город, он спросил:

— Хочешь поговорить?

— Нет.

Он снова замолчал. Я смотрел в окно на торфяник. Обогреватель в салоне действовал исправно, тепло и ровное гудение двигателя убаюкивали. Я почувствовал, что засыпаю.

— По крайней мере теперь известно, кто тогда вломился в дом Софи, — произнёс Терри.

Я вздохнул. Если он решил поговорить, то от него не отвяжешься.

— Не думаю, что это был Монк.

— Что, даже после всего?

— Он признался, что был в её доме, — сказал я, — но после того, как Софи увезли в больницу. Когда мы вернулись, там была жуткая вонь. Я подумал, что в дом залезло какое-то животное, ведь дверь была открыта, и только потом он мне объяснил, что набросал там немного земли, смоченной мочой лисицы, чтобы сбить со следа поисковых собак. Если бы это было раньше, когда я нашёл её в ванной комнате, я бы обязательно почуял запах.

— Моча лисы? Изобретательный подонок, — проговорил Терри почти с восхищением. — Тут уже появились слухи, что у него были отношения с Анджелой Карсон. И что, вероятно, он убил её во время приступа.

Я кивнул:

— Да. Перед уходом из больницы я поговорил с невропатологом. Он рассказал мне о так называемом синдроме лобной доли. Это когда повреждены лобные доли головного мозга.

— И что?

— Помнишь вмятину на черепе Монка? Родовая травма, акушерка плохо работала со щипцами. Мать Монка умерла при родах, а он выжил с этой отметиной. Так вот, синдром лобной доли является причиной буйного непредсказуемого поведения, причём пациент потом не помнит о своих поступках. Иногда у страдающего повреждением лобной доли случаются эпилептические приступы смеха, во время которых он дико смеётся или кричит, а также сильно бьёт по всему, что подвернётся под руку. Эти приступы обычно случаются во сне, поэтому такого рода эпилепсию не всегда диагностируют, принимая её за ночные кошмары. У Монка были такие приступы, об этом рассказывали тюремные охранники.

Терри пожал плечами:

— Ну и что, повреждены лобные доли. Разве это оправдывает то, что он сделал?

— Нет, но он Анджелу Карсон не насиловал. А убил во время такого приступа, который случился, когда они занимались сексом. Понимаешь?

Терри усмехнулся:

— Во всё это верится с трудом.

Скептицизм Терри меня не удивил. Теперь уже и я с трудом верил рассказу Монка. Это был преступник, опасный и невероятно жестокий. Достаточно вспомнить, как он расправился с полицейскими, Миллером и Кросс.

Но поведение Монка не было таким однозначным, как думал Симмз. Он специально отпустил нас, чтобы мы его как-то оправдали. Я хорошо помнил, как Монк застрял в проходе, когда помогал мне вытащить Софи. Зачем ему это было надо, когда он спокойно мог бросить нас умирать.

Так безжалостные убийцы не поступают.

— Я думаю, что мы смотрели на Монка и видели то, что хотели, — сказал я. — Все считают его монстром, потому что он изнасиловал и забил до смерти несчастную глухую девушку. Забудь об этом, и всё изменится. Например, возникнет вопрос, действительно ли он убил Тину Уильямс и сестёр Беннетт?

— Да он же сам признался!

— Это ничего не значит. — Я вспомнил боль в глазах Монка. Чудовищность своего поступка он осознавал гораздо сильнее, чем любой из нас. — Он убил Анджелу Карсон во время приступа, и ему казалось, что и остальных мог убить так же. Но тогда, во время суда, для него это вообще значения не имело.

Терри пожал плечами:

— Если ты этому веришь, то не в порядке с головой не только у Монка.

Я слишком устал, чтобы спорить.

— Не важно, верю я или нет. Он не сумасшедший, а просто больной, несчастный, сбитый с толку человек. Судебные психиатры были слишком предубеждены и потому ничего не заметили. Я уверен, что если бы сейчас его по-настоящему обследовали, то всё бы выяснилось.

— Ты серьёзно? — Терри пожевал губу. — Но если других девушек он не убивал, то кто же тогда…

Я пожал плечами, пытаясь побороть усталость.

— Ты слышал об инспекторе Джонсе?

Терри затормозил, когда идущий впереди автомобиль неожиданно замедлил ход.

— Вот идиот. — Он взглянул на меня. — Говоришь, Джонс? Нет, не слышал. А что?

Если Уокер сказал Монку правду о том, что этот полицейский заставил его подложить в его трейлер вещи убитых девушек, то скорее всего он их и убил. Хотя, по словам Нейсмита, инспектора Джонса среди сотрудников полиции не было и нет.

— Так, ничего. Монк вскользь упомянул о каком-то Джонсе.

Терри внимательно посмотрел на меня.

— У тебя измождённый вид. Мы прибудем примерно через полчаса. Постарайся отдохнуть.

Я откинулся на подголовник и закрыл глаза. В сознании тут же начали вспыхивать беспорядочные картины: пещера, крушение автомобиля, вмятина на черепе Монка. Я увидел искалеченное тело Тины Уильямс, услышал глухой смех Уэйнрайта. Заскрипела лопатка, прорубающая мокрый торф, а затем автомобиль подскочил на ухабе, и я проснулся.

— Ну как, полегче? — спросил Терри.

Я протёр глаза.

— Да.

— А мы почти приехали.

Я посмотрел в окно и увидел Падбери. День был на исходе, спускались сумерки. Я решил, что как только доберусь до дома, сразу устрою себе отпуск. На сей раз настоящий, где-нибудь в солнечном, теплом месте. Затем вспомнил о Софи, и мысли об отпуске отодвинулись на задний план.

Терри остановил машину у сада, рядом с моим автомобилем. Двигатель не выключил.

— Всё, приехали. Хочешь, чтобы я остался?

— Нет, я не собираюсь здесь задерживаться. — Я помолчал, не отпуская ручку дверцы. — А как ты? Что собираешься теперь делать?

Он помрачнел.

— Хороший вопрос. Приму от Симмза наказание, а потом… посмотрю. Наверное, попытаюсь взяться за ум.

— Желаю удачи.

— Спасибо. Так мы уже не в ссоре?

Я подумал, что, наверное, мы больше не увидимся. А значит, очередная глава моей жизни закончилась. И не следует помнить плохое.

— Конечно, нет.

Мы пожали друг другу руки.

— Береги себя, Дэвид. Надеюсь, и с Софи всё будет в порядке.

Я вышел из машины и подождал, пока Терри отъедет. Вскоре стало тихо, только шумел ветер и шелестели ветви. Разминая затёкшие мускулы, я неспешно двинулся по дорожке. Впереди чернели окна дома. Наши телохранители задёрнули там все шторы, чтобы придать дому нежилой вид. Я собирался забрать сумку и сразу уйти. Ехать на ночь глядя не хотелось, но ещё меньше было желания оставаться здесь ночевать.

Только у входной двери я вспомнил о ключе. Дверь всё равно подёргал, хотя знал, что накануне Миллер её надёжно запер. Ну что теперь делать? Я вспомнил, что Софи хранит в килне запасные ключи. Замок поставили новый, но есть надежда, что она в тайнике ключ заменила.

И я направился к вырисовывающейся впереди обветшалой кирпичной башне. На фоне темнеющего неба окружающие её строительные леса напоминали виселицы. Дверь скрипнула. Я вошёл, нащупал выключатель, однако ничего не произошло. Щёлкнул им несколько раз, но, видимо, обе лампочки перегорели.

У меня в машине был фонарик, но ключи от неё остались в доме. Забыл их вчера в спешке.

Пришлось раскрыть дверь в килн как можно шире. Он с при дневном-то свете напоминал склеп, а сейчас и подавно. Место, где Софи прятала запасной ключ, находилось рядом с центральным очагом. Пахло кирпичной пылью и глиной, но ко всему этому примешивался ещё какой-то запах, который показался мне знакомым. Под ногами что-то хрустнуло. Мои глаза уже привыкли к полумраку, и я увидел, что пол усыпан обломками керамики. Мой вялый мозг отказывался работать, но я всё же узнал этот непонятно как возникший тут запах.

Лосьон после бритья.

Я резко остановился и развернулся. Тусклый свет от дверного прохода плохо проникал в глубь килна. Я пристально вгляделся в то место, откуда доносился шорох.

— Это вы, доктор Хантер? — спросил Роупер.

Да, инспектор всегда злоупотреблял своим лосьоном после бритья.

Глава 30

Роупер вглядывался во мрак, пытаясь рассмотреть меня.

— Рад, что вы прошлой ночью не сильно пострадали, — произнёс он. — Повезло.

— Что вы здесь делаете? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Вот приехал тут всё проверить. Мисс Келлер, наверное, следовало бы поставить замок. От непрошеных гостей. — Он рассмеялся. Собственное замечание его позабавило.

— Я не заметил вашей машины.

— Она осталась дальше, на придорожной площадке, — ответил Роупер. — Я решил, что прогулка мне не повредит.

Я слушал его, и мне в голову лезли разные мысли. Например, что Даррен Уокер сказал правду о том полицейском. Вероятно, тот просто не назвал ему свою настоящую фамилию. Вот и всё.

— Вас прислал Симмз? — спросил я, оценивая свои шансы быстро добраться до двери.

— Сейчас начальник полиции занят по горло. Зачем его беспокоить? Нет, я приехал по собственной инициативе, чтобы удовлетворить любопытство. — Щёлкнул выключатель, и на верстаке загорелась лампа. Он была перевёрнута, Роупер поправил её. Затем выпрямился и с неодобрением огляделся. — Похоже, кто-то тут повеселился.

Да, в килне устроили настоящий погром. Кувшины и блюда Софи сбросили с полок, и они валялись разбитые на полу. Даже тяжёлая электрическая печь для обжига была сдвинута со своего места с открытой дверцей.

— Тут что-то искали, верно? — Роупер улыбался, но глаза оставались внимательными и холодными. — Позвольте полюбопытствовать, а вы что здесь делаете, доктор Хантер?

— Пришёл забрать свой автомобиль.

— Разве он тут?

— Нет, но в килне Софи прячет запасной ключ. А моя сумка осталась в доме, вместе с ключами от машины.

— Вот оно как? — Он оглядел килн. — Мисс Келлер умеет прятать вещи. Наверное, потому, что знает, как их находить. Недаром она работала экспертом в полиции.

Я потерял терпение. Продолжать игру не имело смысла.

— Вы нашли то, что искали?

— Я? — Роупер, кажется, искренне удивился. — Доктор Хантер, неужели вы подумали, что погром тут устроил я? Если так, то вы глубоко ошибаетесь.

— Тогда кто это сделал?

— Хороший вопрос. — Роупер ещё раз оглядел килн. — Как хорошо вы знакомы с мисс Келлер?

— А почему вы спрашиваете?

— Потому что пытаюсь понять, какое во всём этом вы принимаете участие.

Сказано это было тоном, какого я прежде у инспектора никогда не слышал. Вообще-то я не воспринимал его серьёзно. Считал подручным Симмза, которого тот продвигал больше за преданность, чем за способности. Я был не прав. Роупер оказался способным, умным детективом.

— Все эти восемь лет мы ни разу не только не виделись, но и не разговаривали по телефону, — произнёс я.

— Вы с ней спите?

— Нет, — возникло искушение заметить, что это не его дело, но я воздержался.

Роупер удовлетворённо кивнул.

— Скажите, доктор Хантер, вам самому все эти совпадения не кажутся немного странными? Вначале Терри Коннорс сваливается как снег на голову предупредить вас о побеге Монка. Спрашивает, не имеете ли вы контакта с членами поисковой группы. Вскоре мисс Келлер — или мисс Траск, как она начала себя называть, — звонит вам и просит помочь. Затем вы обнаруживаете её без сознания, а в доме всё перерыто. Правда, грабитель ничего не взял.

— Она сказала, что пропали деньги и украшения.

Роупер отмахнулся.

— Вы этому верите не больше, чем я. Так же как и в её амнезию. Кто-то вламывается в её дом, бьёт так, что она теряет сознание, но потом ничего не может вспомнить.

— Подобное случается.

— Но не в данном случае и не с ней. Возникает вопрос: почему Софи солгала? Ответ: потому что надо было кого-то защитить. Вопрос: себя или кого-то ещё?

Я слушал его рассуждения, прищурившись.

— И какая ваша версия?

— Моя версия в том, что я не верю в совпадения. — Роупер поддел ногой черепок на полу. — Если вы хотите спрятать что-то ценное, то существуют два способа. Один — поместить это в очень надёжное место, где никто не найдёт. Но если вы смогли придумать это надёжное место, то может найтись кто-то ещё, кто способен на такое. Другой способ — положить это там, где никому не придёт в голову искать. Например, на самом виду, где в принципе тайника быть не может. Предпочтительно там, где вы можете видеть его каждый день.

Я посмотрел на верстак, где лежал большой ком, слепленный Софи из отходов глины. «Я просто привыкла вот так утилизировать отходы». Вспомнил, как она пришла сюда сразу, как только мы вернулись из больницы, заявив, что ищет запасной ключ. Как провела рукой по кому, будто успокаивая себя. Он действительно лежал на самом видном месте, но слишком большой, чтобы его двигать. И замок Софи не стала ставить на дверь килна, как бы объявляя, что там ничего ценного нет.

Неудивительно, что она не хотела отсюда уезжать, когда ей предлагали в полиции.

— Думаю, он прятала что-то в шаре из сухой глины, — произнёс я.

Роупер улыбнулся.

— Меня больше интересует не где это было спрятано, а что это такое. Всё началось, когда сбежал Джером Монк, так что тут должна быть связь. И там мисс Келлер прятала что-то настолько для неё важное, что не желала оставлять этот ком без присмотра, даже рискуя встретиться с дартмурским маньяком.

«И это являлось также настолько важным для кого-то, — подумал я, — что человек чуть не убил её, чтобы без помех обыскать дом». Мои мысли работали с бешеной скоростью, усталости как не бывало.

— Вчера днём Терри Коннорс уговаривал меня увезти отсюда Софи, — сказал я. — Для этого назначил встречу в мотеле в Олдвиче.

— Вот как? Значит, Монк сделал ему одолжение. Заставил Софи покинуть дом надолго, чтобы найти то, что Коннорс искал. — Роупер рассматривал мусор на полу, на его губах играла улыбка. — Вам не кажется, что отстранённый от работы Коннорс проявляет к этому делу нездоровый интерес? Думаю, настало время серьёзно с ним побеседовать.

У меня засосало под ложечкой. Я был слишком усталый, чтобы удивиться, почему Терри ждал меня у больницы. Считал его вопросы простым любопытством. И вот только теперь меня осенило. Он же заявлял, будто не знает, где живёт Софи, а я не сообщил ему, как сюда ехать.

То есть он уже знал дорогу.

— Я только что видел его. Он подвёз меня сюда.

Улыбка Роупера исчезла.

— Коннорс был здесь?

— Да. Высадил меня и уехал.

— Черт! — Роупер полез в карман за телефоном. — Нам нужно уходить. Я должен…

Но он не успел закончить фразу. Позади него в дверном проходе возникла фигура, а затем раздался тошнотворный глухой звук удара металла о человеческую плоть. И Роупер повалился лицом вниз на пол. Над ним, тяжело дыша, стоял Терри с короткой рейкой от строительных лесов в руках.

— Этот ублюдок давно напрашивался, — злобно проговорил он.

Всё произошло настолько быстро, что я не успел ничего понять. Стоял застыв, потрясённый появлением Терри и его неожиданной свирепостью. Его когда-то аккуратно причёсанные волосы теперь были спутаны, ботинки и низ брюк заляпаны грязью. Он перевёл дух, вытер рукавом рот и поднял голову.

— Чёрт возьми, Дэвид, почему ты до сих пор не собрал свои вещи и не уехал?

Только сейчас я начал соображать. Шума подъезжающей машины мы с Роупером не слышали. Видимо, Терри поставил её подальше и пришёл сюда пешком через поле. Наверное, заметил автомобиль Роупера на придорожной стоянке. Инспектор лежал не двигаясь. На голове блестела тёмная кровь. Я сделал движение в сторону Роупера. Терри тут же вскинул металлическую палку и с угрозой произнёс:

— Стой на месте и не рыпайся.

Я остановился.

— Положи палку. Ты соображаешь, что делаешь?

— Представь, соображаю. Ты думаешь, я этого хотел? — Его лицо исказила гримаса страдания. Он с силой пнул комочек глины. Тот срикошетил от окружающих килн лесов и исчез в темноте. — Это всё твоя подружка Келлер. Она во всем виновата.

Мы только что с Роупером это обсуждали. Ком из глины, теперь разбитый вдребезги.

— То, что она прятала, было очень важным?

Терри не хотел отвечать, но вскоре качнул головой, по-прежнему крепко сжимая в руке своё оружие.

— Дневник Зоуи Беннетт.

Зоуи, одна из сестёр Беннетт, была девушкой открытой, и в отличие от сестры ей нравилось не учиться, а весело проводить время. А Терри — бабник, волокита, болезненно переживающий вынужденный позорный перевод из столицы в провинцию… Вот он и решил утешить самолюбие с симпатичной весёлой семнадцатилетней девушкой, страстно желающей стать моделью. Прекрасный вариант.

— Там говорилось о тебе? — спросил я.

Его плечи опустились. Рука с палкой тоже.

— Я встречался с ней пару месяцев. На фотографиях не видно, какая она была в жизни. Настоящая красотка. Жаль только, что она это хорошо сознавала. Постоянно мечтала, как поедет в Лондон и подпишет контракт с каким-нибудь знаменитым модельным агентством. На меня она клюнула, потому что я был из столицы и рассказывал ей о Сохо и остальном. — Терри улыбнулся воспоминаниям, но лишь на секунду. Его рот дёрнулся. — Потом она нашла другого. Нахального молодого ублюдка лет двадцати, с роскошной машиной. Ну ты представляешь, что это за тип. Мы поругались. Я потерял контроль над собой, ударил её, и она словно взбесилась. Заорала на меня, стала угрожать, что напишет жалобу и меня уволят из полиции. Заявит, будто я её изнасиловал. Мы сидели в моем автомобиле, и я испугался, что люди услышат её крики. Хотел только, чтобы она заткнулась, схватил за горло, и… это всё случилось очень быстро. Она сопротивлялась, и вдруг…

Я взглянул на Роупера, лежащего у его ног, пытаясь определить, без сознания он или мёртвый.

— Боже, Терри…

— Думаешь, я не знаю? Знаю. — Он опустил палку, другой рукой пригладил волосы, снова переживая весь этот ужас. — Я спрятал её труп в надёжное место. Надеялся, что всё это сойдёт за банальное бегство из дома молодой девушки. Ведь Зоуи твердила, что собирается в Лондон.

— Ей было всего семнадцать!

— О, не начинай! — крикнул он. — Что мне оставалось делать? Явиться с повинной? Это бы её назад не вернуло. А у меня жена и дети, о которых надо заботиться. Ведь я испортил бы им жизнь.

— Её сестру ты убил тоже?

Мне показалось, что Терри вздрогнул. Он смотрел мимо меня, но я заметил в его глазах некое подобие стыда.

— Линдси нашла дневник сестры. Там был мой номер телефона, подробности наших встреч, чем мы занимались. Она никому не сказала, не хотела, чтобы люди плохо думали о Зоуи. Пришла ко мне в надежде, что я, полицейский, помогу её найти.

Боже, она подарила Терри единственную улику, которая могла изобличить его в смерти сестры. И таким образом стала единственной свидетельницей.

— Не смотри на меня так! — воскликнул Терри. — Я запаниковал, понимаешь? Если бы всё это выплыло на поверхность, то мне был бы конец. Разве я мог это допустить? К тому же она была копией Зоуи, и видеться с ней было невероятно мучительно. Будто та восстала из мёртвых и меня обвиняет.

— А Тина Уильямс? Её зачем? — спросил я, хотя всё было понятно. Тоже молоденькая, симпатичная, темноволосая. — Её ты прикончил просто для отвода глаз? Чтобы всё выглядело как работа серийного убийцы? Желая отвлечь внимание от близнецов?

Лицо Терри приняло странное выражение, словно он боролся с сидящим в нем демоном, о существовании которого до сих пор не подозревал. Он пожал плечами, по-прежнему не глядя на меня.

— Что-то вроде этого.

Во мне вспыхнула ярость.

— Я видел её, Терри. Я видел, что ты с ней сделал. Раздавил ботинком лицо.

— Она уже была мертва! Так вышло, понимаешь? Думаешь, я хотел это делать? Получал от этого удовольствие?

Какая разница, если все они уже давно мертвы? Но это многое объясняло. Например, поведение Терри во время поисков захоронений. Эксперт Пири был близок к истине, заявив, что ужасные повреждения у Тины Уильямс вызваны тем, что убийца как бы стыдился, пытался стереть свою вину. Тогда мы предполагали, что убийца Монк, и нам это показалось невероятным. А вот сейчас…

Неудивительно, что жизнь Терри пошла наперекосяк.

В дверном проходе за его спиной стало темнее. Лампа освещала лишь небольшой участок, остальное пространство килна погрузилось во мрак. Ждать помощи тут не от кого. Роупер лежал без движения, и, насколько я понял, о его местонахождении никому не известно. Мне нужно было как-то исхитриться и обмануть Терри, хотя я понятия не имел как. Поблизости не было ничего, что можно было использовать как оружие. Только черепки от сломанной керамики.

— Это ты назвался инспектором Джонсом? — спросил я, пытаясь потянуть время.

— Как видишь, сработало. — Странно, но Терри рассмеялся. Кажется, он успокоился, когда облегчил душу, признавшись в содеянном. — Либо Джонс, либо Смит — выбор небогатый. А Монк удачно подвернулся под руку. Разве можно было упускать такой случай? У меня ещё были припрятаны кое-какие вещи Зоуи, но надо было действовать быстро, пока в его трейлере не начали суетиться оперативники. Тут я удачно наткнулся на Уокера. Он сделал всё, что требовалось, а я обещал о нем позаботиться, если он станет держать язык за зубами.

И в течение восьми лет Терри держал слово. Я вспомнил слова Нейсмита: «Ему всегда удавалось ускользать, и всегда вовремя». Неудивительно, когда на твоей стороне полицейский, следящий, чтобы любые улики были либо потеряны, либо не туда положены. Уокер загремел в тюрьму, когда Терри отстранили от работы, и, не зная в чем дело, нарушил молчание.

За что Монк забил его до смерти.

Конечно, Терри догадался почему и засуетился, когда Монк сбежал. Ведь существовала улика, изобличавшая его в связи с Зоуи Беннетт.

— А как дневник попал к Софи? — спросил я.

— Пронырливая стерва порылась в моих вещах. Это случилось примерно через год после поисковой операции. Дебора в конце концов решилась на развод, и мне пришлось снимать квартиру. Мы с Софи снова сошлись. Не знаю, почему я не уничтожил дневник, хотя собирался. Какая глупость. Я его задвинул подальше, но Софи всегда умела находить спрятанное.

Он произнёс это с горечью. Стало ясно, что их отношения не были мимолётным романом, как заявляла Софи.

Мне показалось, что рука Роупера пошевелилась, но приходилось всё внимание сосредоточить на Терри.

— Она что-нибудь знала?

— Немного. Только то, что я трахал Зоуи. Об этом в дневнике было ясно сказано. Её жутко разозлило, что я встречался с девушкой во время нашей с ней связи. В общем, сам понимаешь, ревность. Она взбесилась. Заявила, что спрятала дневник в надёжном месте. — Терри зло поджал губы. — Пока Монк сидел в тюрьме, это значения не имело. Она не могла никому рассказать о дневнике. Это стало бы равносильно признанию в сокрытии важной улики. Но всё изменилось, когда Монк сбежал.

— Вот почему ты запаниковал и приехал ко мне. Чтобы узнать, не рассказала ли мне что-то Софи.

— Я не запаниковал. Просто хотел вернуть этот чёртов дневник. Я знаю Софи. Если она захочет обратиться к кому-нибудь за помощью, это будешь ты.

«Неужели он ревнует?»

Лежащий на полу Роупер вдруг застонал. Терри посмотрел на него с удивлением, будто только что вспомнил о нём. Инспектор дёрнулся, его веки затрепетали.

— Не надо! — крикнул я, когда Терри вскинул палку.

Он замер. На его лице возникло нечто похожее не сожаление.

— Ты ведь понимаешь, что теперь я тебя отпустить не могу?

Я понимал. Но не знал, как выкрутиться.

— А как с Софи?

— Без дневника она ничего сделать не сможет.

— Тебе безразлично, что ты с ней сделал?

— А что я с ней сделал? Да эта стерва превращала мою жизнь в ад многие годы.

— Она боялась. А теперь вот из-за тебя лежит в больнице. При смерти.

Он пристально вгляделся в меня, забыв о Роупере.

— Что?

— Эта гематома у неё не от Монка. А от тебя, когда ты вломился в её дом в поисках дневника.

— Чушь!

— Гематома возникла от удара головой о пол, когда Софи упала в ванной комнате. Она выписалась из больницы прежде, чем проявились симптомы. Её тянуло домой, проверить, на месте ли дневник. И она молчала. Защищала тебя.

— Она защищала себя. Как всегда, заботилась только о себе. — Он ткнул в меня металлической палкой. — Хочешь заставить меня почувствовать вину перед ней? Забудь об этом, она всё спровоцировала сама.

— И если она умрёт, это будет просто очередной эпизод? Как с Зоуи Беннетт?

По его взгляду я понял, что зашёл слишком далеко. Снаружи время от времени завывал ветер. Терри схватил палку поудобнее.

— Скажи хотя бы, где они захоронены? — быстро произнёс я.

— Зачем? У тебя была возможность восемь лет назад. — Его лицо окаменело. — Ладно, давай с этим покончим.

Терри двинулся ко мне, но вдруг остановился. Я подумал, что он споткнулся, и тут увидел, что Роупер схватил его за ноги. При свете лампы было видно, что нижняя часть лица инспектора вся в крови, а передние зубы выбиты. Но его глаза блестели решительностью и злобой. Роупер попытался подняться.

— Ах ты, сволочь! — крикнул Терри и взмахнул палкой.

Но тут я ринулся вперёд. Увернулся от палки и прижался спиной к решётке центральной топки килна. Терри, освободив ногу, пнул голову Роупера, как футбольный мяч. Раздался звук, будто уронили арбуз, и Роупер безжизненно распластался на полу. Когда Терри снова двинулся на меня, я вытащил свободный кирпич, за которым Софи хранила запасной ключ, и швырнул в него. Он попытался загородиться, но кирпич угодил ему в лицо по касательной.

— Ублюдок! — завопил он, выплёвывая кровь, и ударил палкой, целясь в голову.

Я успел перехватить его руку, и палка попала по груди. У меня перехватило дыхание, я почувствовал, как треснули ребра. От невыносимой жгучей боли на секунду потерял сознание и повалился на пол. Терри шагнул и ударил меня ногой в живот.

Я застонал, приказывая себе сопротивляться. Но тело мне не подчинялось. Терри стоял надо мной, переводя дух и вытирая пот с лица. Он тронул пальцами место, куда попал кирпич, и удивлённо посмотрел на них. Они были в крови. Его лицо исказила злоба.

— Хантер, я рад, что тогда ты не использовал возможность, — произнёс он, вскидывая железную палку.

В этот момент дверь килна с шумом захлопнулась, а затем открылась. Я подумал о Монке, но в дверном проходе никого не было. Это играл ветер. Терри на мгновение отвернулся, на него бросился Роупер. Инспектор едва стоял на ногах, но на какое-то время лишил Терри равновесия. Он покачнулся и по инерции вместе с ухватившимся за него Роупером пронёсся мимо меня и врезался в окружающие килн старые строительные леса. От удара ветхое сооружение сотряслось со звоном, будто запустили гигантский камертон, и на пол начали валиться перекладины. Леса покачнулись. На секунду мне показалось, что они устоят, но затем, как при замедленной съёмке, строительные леса со стоном затрещали и обрушились на Терри и Роупера, как карточный домик.

Послышался крик, но я не понял, кто из них кричал. Скорчился, прикрывая голову, пока валились вниз доски и железные перекладины. От шума заложило в ушах. А вскоре наступила тишина, и в ушах зазвенело.

Я медленно убрал руки от головы. В воздухе висела густая пыль. Килн погрузился в темноту, лампа разбилась. Я закашлялся и охнул от боли в сломанных рёбрах. Пол весь был усыпан обломками лесов. Я на ощупь двинулся к двери, выкрикивая по очереди имена Терри и Роупера в надежде, что кто-нибудь откликнется.

Но стояла тишина, которую нарушил грохнувшийся вниз кирпич, отвалившийся от килна. Я прислушался. Да, килн потрескивал. Софи говорила, что эти леса в течение десятилетий подпирали его стены. Теперь их уже ничто не поддерживало.

Надо было поскорее убираться отсюда. Дверь была едва различима во мраке. Нетвёрдым шагом я обошёл кучу, в которую превратились обрушившиеся леса, и шагнул за дверь. Воздух снаружи показался мне необыкновенно чистым и приятным. В небе догорали остатки заката.

Прижав руку к поломанным рёбрам, я заковылял к дому. Почти у самого порога, услышав сзади грохот, оглянулся и успел увидеть, как рушится килн. Он чуть покосился и развалился на части. Я поковылял дальше, заслоняя глаза от пыли. Затем снова воцарилась тишина. Я опустил руку. Над останками килна вилось облако пыли, похожее на дым. Половина кирпичного конуса исчезла, другая половина представляла собой неровные зубчатые руины. А вот секция стены с дверью была по-прежнему невредима. Прикрывая рукавом лицо, я поковылял обратно к ней. Вгляделся в дверной проход, частично загороженный упавшими кирпичами.

Теперь кричать уже было бесполезно. Развалившийся килн стал им могилой.

Глава 31

Монка нашли через три дня. А чтобы откопать Терри и Роупера из-под развалин килна, Службе спасения потребовалось восемь часов. Правда, это было не спасение, а извлечение останков.

Один полицейский, присутствовавший при этом, рассказал мне, что все были потрясены. Когда удалили последние кирпичи, стал виден Роупер, лежащий на Терри. Вскрытие показало, что он умер почти сразу. Неудивительно с учётом полученных ран. А вот Терри не повезло. Тело Роупера частично защитило его от падающих обломков лесов и килна. Он умер от удушья, наглотавшись кирпичной пыли. Возможно, находясь в сознании. То есть оказался погребённым заживо.

Мои повреждения были болезненные, но несерьёзные — три сломанных ребра от удара железной палкой плюс порезы и ссадины, — и я во второй раз за двадцать четыре часа оказался в больнице. В отдельной палате, куда журналистам попасть было не так легко.

— То, что вы рассказали, просто не укладывается в голове, — сказал Нейсмит, внимательно глядя на меня. — Это всё? Вы ничего не забыли?

— Нет, — ответил я, — ручаюсь.

Выписали меня опять быстро. У Софи состояние было стабильное, но в сознание она ещё не пришла, и увидеть её мне опять не позволили. О том, чтобы ехать к ней, в её дом, не могло быть и речи. Я поселился в ближайшем отеле и в следующие два дня почти не выходил из номера. Сидел, смотрел по телевизору новости. Монка к тому времени ещё искали, и комментаторы строили догадки по поводу того, где он может находиться и почему полиция его пока не задержала.

Нейсмит объяснил мне причину. Продолжались дожди, и система пещер, из которой мы вышли с помощью Монка, была затоплена. Вскоре обнаружили третий вход, что привело всех в уныние. Некоторое время думали, что он скрылся в другом подземелье или вообще сбежал из Дартмура.

Но всё оказалось иначе. Когда вода спала достаточно, чтобы поисковая группа углубилась в туннели, они обнаружили Монка в том же месте, где я его видел в последний раз. Он был мёртвый, накрепко застряв в узкой каменной щели. Чтобы извлечь его оттуда, потребовалось много времени. Он знал, что умирает, и был готов к этому. Когда я, оглянувшись, не увидел света его фонарика, то подумал, что ему всё же удалось освободиться. Но поисковики нашли фонарик в его кармане, выключенный. Монк умер в темноте, далеко от дневного света и людей. Он сделал свой выбор.

При вскрытии установили причины смерти — пневмония, сердечная недостаточность, усиленная передозировкой кокаина. Всё, как я ожидал. Но патологоанатом сделал ещё два открытия. У большинства людей волокна, крепящие мышцы к костям рук и ног, довольно тонкие. А у Монка они были необычно толстыми, что характерно для некоторых хищников.

Это объясняло его невероятную силу. Следующее открытие было ещё более значительным. В мозге Монка обнаружили сильные повреждения, связанные с вмятиной в черепе. На этом участке лобной доли даже небольшая травма вызывает отклонения в поведении и эпилепсию. То есть все считали Монка монстром, а он был несчастным калекой.

Монстром сделали его мы сами.

Странно, но сообщение о его смерти расстроило меня. Всякий раз, закрывая глаза, я возвращался в пещеру к Софи и Монку или слышал жуткий треск при ударе железной рейкой от строительных лесов по затылку Роупера. Мысли в голове метались, будто пытались пробить собственный путь к истине. Я постоянно ощущал необходимость вспомнить что-то важное.

Но не знал, что это такое.

Наконец, погрузившись ночью в судорожный сон, я проснулся очень рано, и в моей голове отчётливо звучал голос Терри, словно он находился сейчас в комнате рядом со мной: «У тебя была возможность восемь лет назад».

Тогда в килне я не мог воспринять эти слова должным образом, но они засели в подсознании. Я позвонил Нейсмиту:

— Нам нужно поехать в торфяник.

* * *

В этот день впервые подморозило, и трава под ногами криминалистов хрустела, когда они начали раскапывать небольшую насыпь, к которой восемь лет назад нас привела Софи. Нейсмит, Лукас и я молча наблюдали, как снова на белый свет извлекли останки барсука. В торфе они прекрасно сохранились и выглядели почти такими же, как в прошлый раз. Человеческие останки нашли вскоре после этого, когда копнули глубже.

— Откуда Коннорс притащил этого барсука? — спросил Нейсмит.

— Наверное, сбил на дороге, — предположил я.

А ведь Уэйнрайт, когда мы виделись в последний раз — если только это можно назвать встречей, — выкрикивал что-то о раздавленном на дороге животном. Я тогда воспринял это как бред. Однако профессор имел в виду именно этого барсука. Очевидно, он потом всё обдумал и понял. Но тогда, несмотря на поведение поисковой собаки и другие признаки, копать дальше не стали.

Никто не поинтересовался, почему животное, обитающее в сухой песчаной почве, вдруг вырыло нору на болоте. Потом нас отвлекла попытка Монка к бегству, но были другие детали, которые я упустил. Кости какого-то животного обнаружили в захоронении Тины Уильямс. Это совпадение должно было меня насторожить… И слабый запах разложения, который почуяла собака, был сильнее, чем обычно в торфянике.

Каким-то образом я пропустил очень важный момент. Барсучья кость, которую извлёк Уэйнрайт, была сломана. Причём характер излома указывал на насильственные действия. Это могло произойти, например, при падении с высоты или от удара автомобилем. У животного, отдавшего концы в своей норе, подобных повреждений быть не могло.

Понимал ли это тогда Уэйнрайт, теперь не узнаешь. Скорее всего он осознал всё позднее и молчал, чтобы сохранить репутацию. Но обычно маразматики живут в прошлом, и поэтому, когда он вдруг узнал меня, это невольно вырвалось из его подсознания.

Теперь мне кажется, что после поисков я чувствовал какое-то неудовлетворение. Будто что-то просмотрел. Но последующие события заставили меня забыть о Монке. Я думал, что навсегда.

Терри похоронил сестёр Беннетт в одной могиле. Вряд ли из сентиментальности, так ему было удобнее. Под давлением земли их конечности искривились, и они теперь лежали, словно обнявшись. Торф волшебным образом сохранил их тела. Кожа, плоть, волосы почти не подверглись тлению.

В отличие от Тины Уильямс у них не было заметно никаких повреждений.

— Интересно, почему? — спросил Лукас, разглядывая мёртвых девушек. — Неужели он их пожалел?

Нет, жалость тут ни при чем. Терри изувечил Тину Уильямс, мучаясь виной перед ней.

Полицейские нашли дневник Зоуи Беннетт в его машине, в заляпанном глиной пластиковом пакете. Терри продал свой яркий «мицубиси» много лет назад, но тогда он на нём ездил. И именно об этом автомобиле говорили свидетели после исчезновения Линдси Беннетт и Тины Уильямс. Речь тогда шла о белой машине, но ночью человек, а особенно монохромная камера наружного наблюдения, не отличает жёлтый цвет от белого.

Нейсмит рассказал мне, что в дневнике не нашли ничего обличительного. Да, там упоминался Терри. Семнадцатилетняя девушка признавалась, что она в восторге иметь любовника полицейского. Терри, наверное, это льстило. Может, поэтому он и сохранил дневник.

— Симмз ведёт себя неправильно, — сказал Лукас, когда мы возвращались к машинам. — И я рад, что ушёл на пенсию. Вас бы следовало благодарить, а он… — Пожилой полицейский эксперт устало махнул рукой.

— Мне всё равно, — ответил я.

Поскольку никто мой рассказ о происшедшем подтвердить не мог, Симмз делал всё, чтобы поставить его под сомнение. Ведь теперь получилось, что он не только построил свою карьеру, обвинив в убийствах невинного человека, но и доверил участвовать в расследовании убийце. Пресса жаждала его крови, и впервые в жизни Симмз не желал появляться перед телевизионными камерами. Поскольку на карту была поставлена его карьера, он шёл на всё. Даже высказывал предположения, что я не являюсь достаточно вменяемым свидетелем, поскольку пережил сильный психологический стресс. Правда, пока грязь, которую он в меня кидал, ко мне не прилипала. И вообще Симмз меня уже давно перестал волновать.

Он следил, чтобы меня держали подальше от расследования, однако Нейсмит взял на себя смелость позволить мне сопровождать группу сегодня утром в торфяник.

В отеле я вошёл в номер, и сразу зазвонил телефон. Я узнал усталый женский голос.

— Это Мэри Эллиот, сестра Софи.

Я сильнее сжал трубку.

— Слушаю.

— Она пришла в сознание. Хочет видеть вас.

* * *

Я примерно представлял, в каком Софи состоянии, но всё равно удивился. Голова выбрита, замотана бинтами. Худая, бледная, руки тонкие, слабые, в вену вставлена игла капельницы.

— Уверена, что выгляжу ужасно… — прошептала она.

Я покачал головой.

— Главное, что ты выкарабкалась.

— Дэвид, я… — Она взяла мою руку. — Если бы не ты, я бы умерла.

— Но ты выжила, теперь поправляйся.

Её глаза наполнились слезами.

— Нейсмит рассказал мне о Терри. Извини, что утаила от тебя кое-что. Насчёт дневника. Мне нужно объяснить…

— Не сейчас. Мы поговорим позднее.

Она слабо улыбнулась.

— Но нашли Зоуи и Линдси, это хорошо… я тогда всё же была права…

Глаза Софи закрылись. Я подождал, пока она заснёт, и мягко высвободил руку. Посидел у постели, глядя на неё. Подумал. Пока было не ясно, станут ли её обвинять за сокрытие дневника Зоуи Беннетт. Но во-первых, Терри сказал, что дневник попал к ней уже после того, как Монка осудили, а во-вторых, там не было ничего опровергающего вину маньяка. Нейсмит сказал, что состава преступления тут нет и скорее всего её обвинять не станут.

* * *

Софи быстро поправлялась, опровергая ожидания докторов. Теперь в полном выздоровлении уже никто не сомневался. Это было неслыханное везение после такой травмы и всего, что она перенесла. Я ждал, пока её самочувствие станет достаточно устойчивым, чтобы поговорить. И вот наконец время настало.

Я шёл по больничному коридору к палате Софи. Мне показалось, мучительно долго. С ней была медсестра, мне знакомая. Когда я вошёл, они смеялись. Видимо, говорили о чем-то весёлом. Медсестра с улыбкой кивнула:

— Я вас оставляю.

Софи сидела, улыбаясь. Повязку с головы сняли, и волосы уже отросли, образуя золотисто-каштановую щетину, прикрывающую подковообразный шрам. Она стала уже походить на себя прежнюю. На ту, какой была восемь лет назад. Будто с неё сняли тяжёлый груз.

— Мэри говорила со страховщиками, — сказала Софи. — Они согласились заплатить полностью за материалы и оборудование, которые я потеряла при обрушении килна. Насчёт его самого вопрос пока не ясен, но я получу больше чем достаточно, чтобы всё восстановить. Замечательно, правда?

— Да.

Я побывал в её доме всего однажды, чтобы забрать машину. И поскорее уехал, стараясь не глядеть на развалины килна.

Улыбка Софи потускнела.

— Что-то не так?

— Я хочу спросить тебя кое о чём. Ты ведь знала, что Терри убийца?

Я наблюдал за её лицом.

— Что? Я не понимаю…

— Ты знала, что он убил Зоуи и Линдси Беннетт и, наверное, Тину Уильямс. Только мне пока не ясно, почему ты молчала. Чтобы защитить его или боялась, что он сделает с тобой то же самое.

Она слегка подалась назад, глядя на меня.

— Я не говорю, что у тебя были какие-то доказательства, — продолжил я. — Но ты всё равно знала.

— Я ничего не знала. — На её щёках вспыхнули розовые пятна. — Ты считаешь, что я молчала бы, зная, что Терри убийца? Как ты мог такое подумать?

— Потому что ты слишком умная, чтобы такое не могло прийти тебе в голову.

Мой аргумент лишил её сил. Она отвернулась.

— Видимо, я не такая умная, как ты полагаешь. Зачем мне было писать Монку, спрашивать, где захоронены близнецы, если я знала, что он их не убивал?

— Этот вопрос я себе уже задавал. Прежде мне казалось, что копии писем ты сохранила случайно, но теперь ясно почему. Ты держала их как доказательство, прежде всего себе, что ты на самом деле считаешь убийцей Монка. На случай если вдруг тайное станет явным. Вот как сейчас. Ты и не ожидала от него, что он купится на этот блеф.

— Просто невероятно слышать от тебя такое. Если это из-за дневника, то я уже всё рассказала полицейским. Им всё известно.

— А вот от меня ты утаила. Почему?

Она посмотрела на свои плотно сжатые руки, затем подняла голову.

— Признаюсь, я солгала насчёт наших с Терри отношений. Это был не мимолётный роман. Пару лет, пока он жил в Лондоне, мы сходились и расходились. Он постоянно вёл разговоры о разводе с женой.

Вот и ещё один элемент головоломки встал на своё место.

— Ты с ним жила во время поисковой операции?

— Нет, мы как раз перед этим разошлись. В очередной раз поссорились. Ну, по поводу его дел на стороне. — Казалось, Софи не замечала в своих словах иронии. — А примерно через месяц после поисков мы снова сошлись. Он обещал, что всё изменится. А я как идиотка ему поверила.

— В это время ты нашла дневник Зоуи Беннетт?

— Да. Он ушёл от жены, снял квартиру, довольно жалкую. Однажды его вызвали по делам, и я осталась одна. Заскучала, начала наводить в квартире порядок. Половина его вещей ещё лежали нераспакованные. Дневник оказался в одной из коробок под пачкой бумаг. Боже, когда я поняла, что это такое… Ты не представляешь, как это на меня подействовало.

— Почему ты никому не рассказала? Это же было доказательством, что Терри имел любовную связь с убитой девушкой. Почему ты молчала?

— Я думала, что убийца Монк. Все так думали. Какой смысл было поднимать шум и вызывать ненужные неприятности? Не столько для него, сколько для его семьи. Я и так достаточно сделала для её разрушения. К тому же я и прежде находила в его машине вещи, забытые подружками, — дешёвые украшения, косметику, нижнее белье. Я считала, что дневник — примерно то же самое.

— Софи, ты была полицейским экспертом по поведению преступников и вот сейчас заявляешь, что ничего более путного по этому поводу не придумала.

— Нет! Дневник я взяла, желая сделать ему больно. Я знала, что он спал с ней, но только и всего.

— Тогда почему ты его боялась?

Она прищурилась.

— Я… не боялась.

— Боялась. Когда я привёз тебя из больницы домой, ты была в ужасе, но продолжала притворяться, будто не можешь вспомнить, кто на тебя напал.

— Я… не хотела, чтобы у него возникли неприятности. Он этого не заслуживал, но ведь сердцу не прикажешь.

— Позволь мне сказать тебе, что я об этом думаю. Да, дневник ты взяла, поддавшись импульсу, чтобы сделать Терри больно. Ты злилась и ревновала, дневник давал тебе власть над ним. Но вскоре ты осознала опасность. А идти в полицию было чревато неприятностями. Поэтому ты спрятала дневник и молчала, надеясь, что угроза разоблачения остановит его от убийства.

— Абсурд!

— Полагаю, ты обвиняла Терри, что он испортил тебе карьеру, — продолжил я, не замечая её фальшивого негодования. — Трудно помогать полиции раскрывать тайны, когда у самой припрятана такая же. И ты бросила работу эксперта, чтобы попытаться начать всё сначала. Но на это требовались деньги, верно?

На секунду в глазах Софи застыл испуг, который она закамуфлировала громкими словами:

— Что ты пытаешься этим сказать?

В последние несколько дней у меня было достаточно времени всё тщательно обдумать. Терри назвал Софи стервой и шантажисткой, которая превращала его жизнь в ад многие годы, но смысл слов дошёл до меня позднее. Мне не очень хотелось говорить об этом, но мы зашли слишком далеко, чтобы останавливаться.

— Твой коттедж стоил недёшево. А керамика, по твоим словам, продавалась неважно. И всё же жила ты, ни в чём не нуждаясь.

Софи посмотрела на меня с вызовом, но углы её рта подрагивали.

— На жизнь мне хватало.

— И ты никогда не требовала денег у Терри?

Она быстро отвернулась, но я всё же успел увидеть её взгляд. Дверь открылась, вошла медсестра.

— У вас всё в порядке?

Софи кивнула:

— Да, спасибо.

— Если что-нибудь понадобится, позовите меня. — Сестра холодно посмотрела на меня и вышла.

Я молчал. Ждал. Из коридора доносились оживлённые голоса, но в небольшой палате царила тишина.

— Ты не знаешь, каково мне было, — произнесла наконец Софи дрожащим голосом. — Я была напугана и не знала, как поступить. Дневник я взяла, потому что… была зла на него. Он жил со мной и трахал эту молоденькую потаскушку. Но клянусь, вначале я думала, что убил её Монк. И только позднее, когда… когда я… о Боже… — Она прижала к лицу ладони, чтобы прикрыть текущие из глаз слезы.

Я подал ей салфетку.

— Я не хотела верить, что это Терри. Твердила себе, что их убил Монк. Вот почему я начала ему писать. Пыталась убедить себя. Я ошибалась. — Она замолчала и вытерла глаза. — Я была страшно зла на Терри. Ведь из-за него мне пришлось бросить работу, переехать. Этот ублюдок был обязан помочь мне начать сначала. Я не просила много… Думала, что, пока дневник у меня, я в безопасности.

— Но ты не была в безопасности?

— Была, пока Монк не сбежал. Больше года от Терри ничего не было слышно. Затем он позвонил, угрожал, требовал отдать дневник. Я никогда не слышала от него таких слов и не знала, что делать.

— И вот тогда ты позвонила мне, — устало произнёс я. Не помочь найти захоронения, во всяком случае, не только для этого. Она хотела, чтобы я находился рядом, на случай если Терри что-нибудь предпримет.

— Я не могла придумать, кому ещё позвонить. Знала, что ты не откажешь. — Софи смяла влажную салфетку. — На следующий день, когда я готовилась к встрече с тобой, он стал колотить в дверь. Я не впустила его, но он… её сломал. Я побежала наверх, попыталась запереться в ванной комнате, но Терри ворвался туда. Меня ударило дверью.

Она дотронулась до почти зажившей ссадины на лице. Я вспомнил обстановку, в какой нашёл её тогда. Достаточно было хотя бы немного поразмышлять, и стало бы ясно, что в ванной комнате Софи застали не врасплох, как она утверждала.

— Почему ты тогда ничего не объяснила?

— Это было невозможно. Я многие годы скрывала важную улику. И понятия не имела, что Терри отстранили от работы. Когда ты сказал, что он виделся с тобой… — Она замолчала, пытаясь унять дрожь. — Я действительно не хотела ничего плохого. Да, совершила ошибку, поэтому так стремилась найти захоронения Зоуи и Линдси. Думала, что если я смогу хотя бы сделать это, то…

Что? Их убийца не понесёт наказания? Вместо него в тюрьме будет сидеть другой человек?

Софи смотрела на смятую салфетку в руке.

— Так что теперь? Ты собираешься всё рассказать Нейсмиту? — спросила она.

— Нет. Это сделаешь ты.

Софи схватила мою руку.

— Зачем? Они уже знают о дневнике. Я не хочу ничего менять.

Я высвободил руку и встал.

— Прощай, Софи.

Мои шаги гулко отдавались в коридоре. Вокруг царила больничная жизнь, с обычной суетой, но я чувствовал странную отрешённость, словно находился в скафандре и не слышал никакого шума. Даже свежий холодный воздух на улице не рассеял этого ощущения. Яркий осенний солнечный свет почему-то казался мне вялым и скучным.

Я отпёр дверцу машины, осторожно опустился на сиденье. Сломанные ребра заживали, но ещё болели. Закрыл глаза, откинул голову, чувствуя полное опустошение. Поездка в Лондон меня не радовала, но я уже пробыл здесь достаточно долго. Даже слишком долго.

Я полез в карман за телефоном, который выключил в больнице. Как только я его включил, он сразу зазвонил. На мгновение это вернуло меня в темноту пещеры. Но я тряхнул головой и стал просматривать сообщения.

Их было три, и все — о пропущенных звонках. С одного номера, который показался мне незнакомым. Я нахмурился, собираясь нажать кнопку, но тут телефон позвонил снова. Меня вызывал тот же самый номер. Я выпрямился, внимательно слушая.

Полиции опять понадобилась моя помощь?

Ну что ж, я готов.

Выражение признательности

Эту книгу, как и другие, я не написал бы без помощи квалифицированных экспертов, любезно мне её оказавших. Называю их, не придерживаясь какого-то особого порядка: Тони Кук, региональный эксперт по криминалистике; доктор Маркус Рубер, кафедра неврологии университета Шеффилда; судебный эколог Патрисия Уилтшир; доктор Тим Томпсон; старший преподаватель кафедры криминалистики университета Тиссайда Ребекка Гоуланд.

Моя признательность Дагу Бейну, проводнику собак и криминалисту; профессору Сью Блак; доктору Патрику Рандолф-Куинни; специалистам по анатомии и идентификации личности из Центра Данди; профессору Джону Хантеру из института археологии и античности университета Бирмингема; Дейву Уорну — председателю Центра спелеологов и пресс-секретарю министерства юстиции.

Спасибо Хилари за неизменную поддержку, а также маме и папе, которые никогда не сомневались во мне. Благодарю Бена Стайнера, Саймона Тейлора и коллектив редакции лондонского издательства «Трансуорлд паблишерс»; моих агентов Мика Читхема и Саймона Кавана, а также всех переводчиков, представивших Дэвида Хантера широкой публике.

Наконец, я в большом долгу перед моим агентом по международным правам Полом Маршем, чья смерть в 2009 году стала потерей для многих издательств, а также для всех, кто его знал.

Саймон Бекетт, август 2010

Мертвые не лгут

Глава 1

Состоящее более чем на шестьдесят процентов из воды человеческое тело не способно держаться на поверхности. Оно плавает лишь до тех пор, пока в легких находится воздух, а затем постепенно уходит на дно. Если вода очень холодна и место глубокое, оно там и остается и так медленно гниет в темноте, что процесс может занять много лет.

Но если вода достаточно теплая, чтобы питать размножающихся бактерий, оно будет разлагаться. Во внутренностях накапливаются газы, и труп вновь обретает плавучесть.

После чего всплывает.

Лицом вниз с опущенными конечностями тело плывет по воде или неглубоко под поверхностью. И со временем в чреве тьмы его целостность нарушается — труп начинает распадаться. Сначала лишается того, что дальше всего от середины: пальцев, кистей и ступней. Затем рук, ног и, наконец, головы — отпадает все, пока не остается один торс. Когда выходят наружу последние образовавшиеся в результате разложения газы, труп тонет во второй раз и теперь навсегда.

Но вода может стать причиной другого преобразования. По мере того, как разлагаются мягкие ткани, разрушается слой подкожного жира, запечатывая некогда живое человеческое тело в своеобразную оболочку, получившую название трупный, или могильный, жировоск. Впрочем, у этой бледной субстанции есть иное, менее зловещее имя.

Мыло.

Заключенные в грязной белой пелене органы сохраняются, а тело в это время плывет в свое последнее путешествие.

Пока случай снова не вынесет его на свет дня.

Череп принадлежал юной девушке — на пол намекало более тонкое, чем у мужчин, строение. Лобная кость высокая и гладкая, а сосцевидный отросток под ушным отверстием слишком миниатюрен, чтобы быть мужским. Признаки, отнюдь не определяющие, однако, вместе взятые, не оставляли сомнений. К моменту смерти у покойницы прорезались все взрослые зубы. Это означало, что она была старше двенадцати лет, однако ненамного. Хотя недоставало двух коренных и верхнего переднего зуба — утраченных, возможно, после смерти, — остальные были почти не стерты. Это подтверждало выводы, сделанные после осмотра скелета, — девушка умерла задолго до двадцати лет.

Причина смерти была также очевидна. Почти в середине затылочной кости черепа зияла рваная дыра размером примерно в дюйм в длину и в полдюйма в ширину. Свидетельства лечения отсутствовали, края отверстия расщеплены, что предполагало, что удар был нанесен по живой кости. Картина была бы другой, если бы кость после смерти успела высохнуть и стала хрупкой. Подняв череп в первый раз, я удивился, услышав изнутри почти музыкальный стук, и решил, что его производят осколки кости, вбитые в мозг тем, что убило юную жертву. Однако звук был слишком громким и весомым. Рентген подтвердил мою догадку: в черепе находится небольшой предмет симметричной формы.

Наконечник стрелы.

Невозможно было сказать, какого возраста череп и сколько он пролежал в земле в продуваемых ветрами нортумберлендских болотах. С некоторой степенью определенности я решился бы утверждать — свыше пятисот лет: достаточный срок, чтобы сгнило древко стрелы и кость потемнела до цвета жженого сахара. Узнать о жертве ничего не удастся: ни кто она такая, ни почему приняла смерть. Я утешал себя мыслью, что выстреливший в нее убийца в то время, как она отвернулась или убегала от него, понес за преступление какое-то наказание. Но это тоже никак нельзя было узнать.

Когда я аккуратно заворачивал череп в папиросную бумагу и укладывал в приготовленный ящик, наконечник стрелы брякал, словно играли на ударнике. Вместе с другими собранными в университетском антропологическом отделе костями он послужит для обучения студентов — зловещий антикварный предмет, но достаточно древний, чтобы не бередить чувств. Я привык к таким вещам — Бог свидетель, всякого навидался, — но этот череп меня чем-то тронул. Возможно, оттого, что жертва была настолько юна, или жестокостью того, как убили девушку. Кем бы она ни была, но непременно была чьей-то дочерью. А теперь, спустя века, безвестная жертва складирована в лаборатории в картонную коробку.

Я вернул ее в железный шкаф, поставив рядом с остальными. Растерев затекшую шею, пошел к себе в кабинет и устроился за компьютером. Пока грузилась почта, будоражили ожидания по типу рефлекса Павлова, которые, как обычно, сменились разочарованием. Оказались одни мелочи академической жизни: вопросы от студентов, памятные записки от коллег и случайный мусор, который не отсортировал антиспамовский фильтр. И больше ничего.

Так продолжалось месяцами.

Одно из писем пришло от профессора Харриса, нового главы отделения антропологии, который напоминал, чтобы я запланировал встречу с его секретарем. Обсудить возможности относительно моей должности, как он деликатно сформулировал. У меня упало сердце, хотя ничего неожиданного в его предложении не было. Однако проблема на следующую неделю. Выключив компьютер, я повесил лабораторный халат и надел пиджак. И выходя в коридор, наткнулся на аспирантку.

— Добрый вечер. Хороших вам праздников, доктор Хантер.

— Вам того же, Джулия.

При мысли о длинных выходных настроение еще сильнее упало. Я по глупости принял предложение приятелей провести их в их загородном доме в Котсуолдсе. Это случилось несколько недель назад — впереди было столько времени, что, казалось, рано расстраиваться. Но вот дата подошла, и мой оптимизм рассеялся, тем более что предполагалось много гостей, которых я совершенно не знал.

Слишком поздно. Я отпер машину, покрутив электронным пропуском перед сканером, и дождался, когда поднимется парковочный шлагбаум. Понимал, насколько глупо садиться каждый день за руль и ехать в университет на машине, борясь с лондонским движением и преодолевая пробки, вместо того, чтобы добираться на метро, но не мог справиться с привычкой. В качестве полицейского консультанта я привык, что, если обнаруживался труп, меня могли вызвать в разные районы страны, и надо было быстро добираться до места. Но это было до того, как меня неофициально внесли в черный список. Теперь же поездки на работу на машине стали не столько необходимостью, сколько свидетельством собственных мечтаний.

По дороге домой я остановился у супермаркета, купить то, что, по моим понятиям, обязан захватить приезжающий в дом гость. Тронуться в путь я предполагал наутро, и значит, надо было прихватить также что-нибудь себе на ужин. Я меланхолично бродил между полок — вот уже несколько дней чувствовал себя немного подавленным, но относил это за счет апатии и скуки. Сообразив, что хожу по отделу готовых блюд, я мысленно себя отругал и двинулся дальше.

Весна в этом году опаздывала: зимние ветры и дождь не прекращались и в апреле. Насупленное небо не способствовало продлению светового дня, и когда я оказался на дороге, где живу, уже смеркалось. Отыскав место, чтобы поставить машину, я понес пакеты с покупками в квартиру. Она занимала первый этаж большого викторианского дома с общим с проживающими наверху соседями небольшим вестибюлем. Подойдя ближе, я увидел, что некий мужчина в комбинезоне что-то производит с входной дверью.

— Добрый вечер, шеф, — весело поздоровался он. В руке он держал рубанок, из сумки у ног торчали другие инструменты.

— Что происходит? — спросил я, заметив обструганное дерево вокруг замка и стружки на полу.

— Вы здесь живете? Кто-то пытался к вам проникнуть. Ваша соседка вызвал нас починить дверь. — Мастеровой смахнул стружку и снова провел рубанком. — Никто не захочет жить в таком районе в незапирающемся помещении.

Переступив через его сумку с инструментами, я пошел переговорить с соседкой. Она въехала в дом всего несколько недель назад — яркая, привлекательная русская, работавшая, как я понимал, сотрудницей бюро путешествий. Мы редко разговаривали, если не считать обмена случайными любезностями, и теперь она не пригласила меня внутрь.

— Когда я возвратилась домой, дверь была сломана, — сообщила соседка и сердито тряхнула головой, распространяя волну запаха мускусной косметики. — Наверное, пытался влезть какой-нибудь наркоша. Они тащат все, что плохо лежит.

Наш район не считался престижным, но проблем с наркоманами было не больше, чем в других местах.

— Входная дверь была открыта?

Я проверил дверь своей квартиры, но она оказалась нетронутой. Никаких признаков того, что кто-то пытался проникнуть внутрь.

Соседка покачала головой, отчего заволновались ее густые темные волосы.

— Нет, только сломана. Подонок то ли с ней не сладил, то ли его спугнули.

— Вы вызвали полицию?

— Полицию? — Соседка презрительно фыркнула. — Да. Но им до нас никакого дела: снимают отпечатки пальцев, пожимают плечами и отваливают. Лучше поставить новый замок. На этот раз надежный.

Это было сказано с нажимом, словно недостатки прежнего замка были исключительно моей виной. Когда я спустился вниз, слесарь заканчивал работу.

— Все в порядке, шеф. Здесь нужно мазнуть краской, чтобы обструганное место не вздулось от дождя. — Он изогнул брови, показав два набора ключей. — Кому вручить счет?

Я поднял глаза на соседскую дверь — она была закрыта, и я вздохнул.

— Чеки принмаете?

После того, как слесарь ушел, я взял ведро и швабру и принялся убирать в вестибюле опилки. Завитки деревянных стружек скопились в углу. Я наклонился, чтобы вымести их, и, увидев свою руку на фоне черных и белых плиток пола, испытал головокружительный приступ дежавю. Лежу в коридоре, нож непристойно торчит у меня из живота, кровь растекается по полу в клетку…

Видение было настолько ярким, что перехватило дыхание. Распрямившись и почувствовав, как колотится в груди сердце, я заставил себя глубоко вздохнуть. Но момент уже проходил. Я открыл входную дверь и втянул в себя прохладный вечерний воздух. Господи, откуда только взялось? Давным-давно не накатывало. А теперь возникло, словно из ниоткуда. В последнее время я редко вспоминал о том случае. Сделал все, чтобы оставить в прошлом. И хотя физические шрамы напоминали о нем, я считал, что психологические раны зарубцевались.

Оказывается, нет.

Приходя в себя, я свалил мусор в ведро и вернулся в квартиру. Знакомое пространство было точно таким, каким я оставил его утром: некрикливая мебель в соответствующей размером гостиной с кухней и маленьким личным садиком позади дома. Превосходное место для жизни, но, получив доказательства, насколько свежи воспоминания из прошлого, я понял, как мало у меня связано с этим местом счастливых моментов памяти. Как и с машиной, меня держала здесь исключительно сила привычки.

Не настало ли время перемен?

Мучаясь от ощущения безразличия, я распаковал покупки и взял из холодильника пиво. Я шел по проторенной дорожке, но перемены были неизбежны, хотел я этого или нет. Хотя меня нанял на работу университет, большая часть моих дел касалась консультаций полиции. В качестве судебного антрополога меня привлекали, если находили человеческие останки, но в таком печальном или разложившемся состоянии, что усилия обычного патологоанатома оказывались недостаточными. В высшей степени специфическая сфера деятельности, где действуют главным образом внештатные специалисты вроде меня, помогающие полиции идентифицировать останки и обеспечить ее всей возможной информацией относительно времени и характера смерти человека. Я стал накоротке со смертью во всем ее кровавом произволе, в совершенстве овладел языком костей, самоочищения и гниения. По меркам многих — страшное занятие, и были времена, когда мне приходилось бороться с самим собой. Несколько лет назад я потерял в автомобильной аварии жену и дочь: пьяный водитель лишил их жизни, не получив даже шрама. Преследуемый мыслями об этой трагедии, я бросил свое занятие и вернулся к прежней профессии врача-терапевта, занимаясь проблемами живых, а не мертвых. Похоронил себя в маленькой деревушке в Норфолке, чтобы оборвать все связи со старой жизнью и памятью о ней.

Но усилий хватило ненадолго. Реальность смерти и ее последствий меня нашла, и я чуть не потерял еще одного любимого человека, прежде чем признал, что от себя не убежать. На счастье или на беду, таков уж я есть, и в своем занятии умею себя проявить.

По крайней мере, так было раньше. Прошлой осенью меня привлекли к сложному расследованию в Дартмуре, к концу которого погибли двое полицейских и пришлось уйти в отставку высокопоставленному начальнику. Хотя винить меня было не в чем, я послужил невольным катализатором последующего скандала, а возмутителей спокойствия, как известно, не любят. И меньше всего в полиции.

Моя деятельность консультанта внезапно сошла на нет.

Неизбежно сработал эффект домино в университете. Официально я работал там по возобновляющемуся договору, а не на ставке. Такая система давала мне свободу, если требовались консультации в полиции, а университетское отделение выигрывало от сотрудничества со мной. Но одно дело — работник, которого привлекают к расследованию запутанных убийств, и совсем другое — человек, внезапно превратившийся в персону нон грата во всех полицейских подразделениях страны. Мой договор заканчивался через несколько недель, и новый глава отделения антропологии уже заявил, что не потерпит мертвого груза в своих владениях.

Вот так он оценивал меня.

Со вздохом я плюхнулся в кресло и сделал глоток пива. Мне совершенно не хотелось ехать на домашний праздник, но Джейсон и Анжа были моими старыми друзьями. Джейсона я знал с медицинского института и познакомился с женой на одной из их вечеринок. После смерти Кары и Алисы я порвал, как все остальное, свои дружеские связи и, вернувшись обратно, не собирался их возобновлять.

Но перед Рождеством Джейсон проявился, увидев мою фамилию в сообщениях о провальном дартмурском расследовании. С тех пор мы несколько раз встречались, и я порадовался, что в наших отношениях не возникло ожидаемой неловкости. С тех пор, как мы перестали общаться, они переехали в новый дом, и я был избавлен от горько-сладких воспоминаний, которые навевало бы на меня их прежнее жилище. Теперь они обитали в нелепо дорогущем доме в Белсайз-Парке и имели другой в Котсуолдсе.

Туда мне предстояло отправиться наутро. Лишь приняв приглашение, я понял, в какую попал ловушку.

— Мы пригласили несколько человек, — сообщил мне Джейсон. — Среди них женщину, с которой Анжа хочет тебя познакомить. Она — специалист по уголовному праву, так что у вас может быть много общего. Полицейские структуры и все такое. К тому же она одинока. Точнее — разведена, но это одно и то же.

— Как это понимать? — поинтересовался я. — Хочешь меня к кому-нибудь пристроить?

— Я нет, это все Анжа, — объяснил Джейсон с нарочитым терпением. — И вообще, перестань дурить. Разве смертельно познакомиться с красивой женщиной? Поладите — прекрасно. Не поладите, какие дела? Приезжай и посмотри, как все пойдет.

В конце концов, я согласился. Понимал, что Джейсон и Анжа желают мне добра, да и календарь моего социального общения в этот период был отнюдь не перегружен. Но теперь перспектива провести выходные с незнакомцами показалась ужасной. Но отказываться поздно. Так что постарайся получить от встречи сколько возможно удовольствия.

Устало поднявшись, я принялся готовить себе поесть. А когда зазвонил телефон, подумал, что это Джейсон — решил проверить, не передумал ли я к ним ехать. Мысль о том, чтобы извиниться и отказаться в последний момент, не покидала меня, но тут я заметил, что номер вызывавшего абонента не отразился на дисплее, и чуть было не отказался отвечать, предположив, что домогаются рекламщики. Но старые привычки снова взяли верх.

— Это доктор Хантер?

Говорил мужчина и по голосу в летах — староват для телефонного маркетинга.

— С кем имею честь?

— Я Боб Ланди, детективный инспектор из полиции Эссекса. — Он изъяснялся размеренно, почти неторопливо, и в его речи чувствовался скорее северный, чем эстуарный[11] выговор. — Я не вовремя?

— Нет, нет, все в порядке. — Я поставил пиво, мысли о еде моментально вылетели из головы.

— Прошу прощения, что тревожу вас в выходные. Мне вашу фамилию назвал старший детективный инспектор Энди Макензи, с которым, как я понимаю, вы некоторое время назад вели расследование убийства.

Его тон был таким, будто подразумевал вопрос, но я хорошо помнил Макензи. Тогда меня впервые привлекли к расследованию после того, как я потерял семью, и теперь услышать его имя сразу после того, как я возвращался мыслями в те времена, показалось до странности уместным. Тогда он был просто инспектором, и наши отношения складывались не всегда просто. Больше по моей, чем по его вине. И я оценил, что он порекомендовал меня.

— Совершенно верно. — Я старался не раздувать в себе надежды. — Чем могу помочь?

— Мы получили сообщение, что в устье реки Солтмир в нескольких милях по побережью от острова Мерсея замечен труп. Ночью работать не получится, но сразу после рассвета наступит отлив. У нас есть ясное представление, где искать, и как только достаточно посветлеет, можно начать поиски. Понимаю, лучше бы предупредить заранее, но не могли бы вы подъехать как можно раньше утром.

Мысль о празднике у Джейсона и Анжи мелькнула в голове, но всего лишь на мгновение и сразу пропала. Они поймут.

— Хотите, чтобы я участвовал в расследовании?

Мне приходилось иметь дело с утопленниками, но, как правило, меня звали после того, как вылавливали тело. Судебный антрополог требовался в тех случаях, когда от человека оставался один скелет или если разложение зашло достаточно далеко. Если же утопленник свежий или останки в относительно хорошем состоянии, мне там нечего делать. Бывали и ложные тревоги, когда за труп принимали плавающий на поверхности мешок для мусорного ведра или связку одежды.

— Если это возможно, да, — ответил Ланди. — Вот уже пару выходных яхтсмены замечают в это время тело. Они хотели поднять утопленника на борт, но, подплыв и почувствовав запах, передумали.

Хорошо, что они отказались от своего намерения. Если тело начинает вонять, значит, разложение зашло достаточно далеко, и если попытаться поднять его на борт, можно повредить. Тогда будет трудно отличить эти повреждения от тех, что причинили перед смертью. Так что лучше оставить все, как есть.

— Есть соображения, кто бы это мог быть? — Я повел глазами в поисках ручки и бумаги.

— Шесть недель назад пропал местный житель, — ответил Ланди. Если бы я не отвлекся, то обратил бы больше внимания на нотку сомнения в его тоне. — Мы считаем, что многое говорит за то, что это именно он.

— Шесть недель — большой срок, чтобы тело плавало в устье и его не нашли, — проговорил я.

Неудивительно, что яхтсмены ощутили запах. Случалось, что тела плавали неделями, а то и месяцами, но это, как правило, наблюдалось либо на большей глубине, либо в открытом море. В устье же, где тело дважды в день будет на мели и на виду, его должны были обнаружить раньше.

— Не совсем так, — возразил Ланди. — Теперь там мало судов и целая путаница заливчиков и затопляемых морской водой низин. Тело могло плавать там неделями.

Я царапал в блокноте, стараясь расписать ручку.

— Что по поводу пропавшего мужчины? Есть вызывающие подозрения обстоятельства?

Снова заметное колебание.

— У нас нет оснований полагать, что в деле замешан кто-нибудь еще.

Меня кольнула осторожность инспектора, и я отложил ручку. Если в деле больше никто не замешан, остаются естественные причины смерти, несчастный случай или самоубийство. По голосу Ланди можно было судить, что первые два пункта он исключает. Но это не объясняло, почему он настолько уклончив.

— В деле есть нечто щепетильное?

— Я бы не назвал это щепетильным. — Ланди говорил как человек, который тщательно подбирает слова. — Скажем так: на нас оказывают давление, чтобы мы установили, что это именно тот, на кого мы думаем. Завтра скажу вам больше. Мы собираемся у устричного промысла, но найти это место непросто. Вышлю указания электронной почтой, но имейте в виду, что в этой местности от спутниковой навигации толку мало. Потребуется время, чтобы нас найти.

Когда собеседник закончил разговор, я остался сидеть, глядя в пространство. Инспектор явно не хотел говорить по телефону всего, но я не мог представить, что осталось недосказанным. Вариант с самоубийством мог требовать деликатного подхода, особенно в обращении с родными, однако полицейские чины, как правило, не настолько застенчивы.

Ладно, скоро все узнаю. Включая, почему они хотят, чтобы я присутствовал при вылавливании тела. Даже если Ланди прав и тело находилось в устье несколько недель, пока непонятно, почему полиции требуется помощь судебного антрополога, чтобы вытащить его из воды. Обычно моя работа начиналась, когда труп привозили в покойницкую.

Однако спорить я не собирался. В первый раз за долгое время меня позвали на консультацию, так что можно надеяться, что официальное отношение ко мне смягчилось. И слава богу. Внезапно даже перспектива дружеского обеда у Джейсона и Анжи показалась не такой неприятной. Предстоит долгая дорога в Котсуолдс, но отдых не займет целый день. И меня поймут, если я немного опоздаю.

Настроение поднялось, чего не случалось последние месяцы, и я отправился собирать вещи.

Глава 2

Наутро я выехал еще затемно. Несмотря на ранний час, движение было плотным. По дорогам метались лучи фар грузовиков и первых автобусов. Но когда я покинул Лондон и направился на восток, стало свободнее. Вскоре исчезли фонари, и, когда городские окраины остались за спиной, ярче засияли звезды. Приглушенное свечение экрана спутниковой навигации создавало иллюзию теплоты, но на улице было еще прохладно, и пришлось включить отопитель. Зимние холода продолжались очень долго, и хотя календарь обещал весну, она оставалась всего лишь формальностью.

Проснулся я вялым и больным. И решил бы, что такое состояние вызвано легким похмельем, если бы накануне вечером выпил больше одной бутылки пива. Но после горячего душа и быстрого завтрака почувствовал себя лучше, и все мои мысли были заняты предстоящим днем, чтобы беспокоиться о чем-либо ином.

Утренние дороги казались мирными. Прибрежные болота Эссекса находились недалеко от Лондона. Унылые города в низинах и сельские районы вели постоянную борьбу с морем и нередко терпели поражение. Я не был знаком с юго-восточным побережьем, а инспектор Ланди сопроводил свои инструкции в электронном письме просьбой, чтобы я выехал заблаговременно. Сначала я решил, что он перестраховывается, но, взглянув в Интернете на карту эстуария реки Солтмир, убедился, что полицейский прав. Путаница проливов и солончаков, о которой упоминал инспектор, носила название Бэкуотерс и представляла собой граничивший с устьем лабиринт проток и канав. На фотографиях со спутника они напоминали питающие артерию капилляры, до большинства из которых можно добраться только на лодке. Но только не в отлив, когда вода спадает, обнажая бесплодное грязевое пространство. Дорога, по которой мне предстояло ехать, шла по краю, но казалась узкой и извилистой.

По мере того, как светлело впереди небо, тускнел экран спутникового навигатора. В стороне замаячил силуэт нефтеперегонного комбината на острове Кэнви — усеянные сверкающими огнями черные геометрические формы. Машин на шоссе прибавилось, но затем я свернул на боковую дорогу, и они исчезли — я снова ехал один навстречу разгорающемуся рассвету.

Вскоре выключил навигатор, полагаясь только на указания Ланди. Пейзаж походил на плоский лист бумаги, помеченный только зарослями боярышника и редко — домом или амбаром. Следуя инструкциям инспектора, я проехал через стоящий у горловины русла небольшой, унылый на вид городок под названием Кракхейвен. Миновал отделанные галечником бунгало и каменные коттеджи и оказался у бухты, где в грязи под углами друг другу лежали покрытые коростой рыбацкие лодки и траулеры, дожидаясь высокой воды, чтобы снова обрести достоинство и смысл.

Непривлекательный городок, и я без сожаления оставил его позади. Дорога продолжалась вдоль русла; там, где в прилив вода заливала берег, асфальт местами разрушился. Судя по всему, недавно. Прошедшая зима способствовала наводнениям, но, занятый своими проблемами в Лондоне, я мало следил за сообщениями о береговых штормах. Здесь же их прочувствовали в полной мере: на дороге и на окрестных полях я заметил выброшенные морские водоросли. Наблюдая последствия глобального потепления, понимаешь, что оно не просто предмет споров между учеными.

Я следовал по дороге к входу в устье. В отлив оно представляло собой испещренное лужами и ручейками грязное пространство. Я уже начал сомневаться, не пропустил ли поворот, но увидел впереди на берегу ряд низких строений. Рядом полицейские машины, и, чтобы не осталось сомнений, знак подтвердил, что передо мной Солтмирская устричная компания.

У ворот дежурил полицейский констебль и, прежде чем меня пропустить, с кем-то переговорил по рации. Я поставил машину на раскрошившуюся асфальтовую площадку рядом с полицейскими автомобилями и фургоном перед брошенными устричными ангарами. Когда, одеревеневший от долгой езды, я вышел из теплого салона, холодное утро обрушилось на меня, словно душ. Воздух полнился криком чаек, и в нос ударил запах гниющих водорослей с солоноватым земным привкусом открывшегося дна. Сделав глубокий вдох, я обвел глазами картину приливно-отливного пейзажа. Вода ушла, и эстуарий выглядел так, словно некий великан прокопал длинный ров, оставив после себя лишь ровною грязь с пойманными в ловушку лужами. Было в этом что-то от унылой лунной оголенности. Но прилив уже начался, и вода прибывала: в трещинах на дне русла, наполняя их до краев, заструились ручейки.

Изменившийся ветер принес ритмичное тарахтение вертолета — то ли полицейского, то ли береговой охраны. Я различил сновавшее на воде взад и вперед пятнышко. Те, кто занимались поиском, хотели по максимуму воспользоваться световым днем и низкой водой. Плавающее тело выделяет недостаточно тепла, чтобы его засекло инфракрасное оборудование, его также трудно обнаружить с воздуха, особенно если оно перемещается под поверхностью. Немного времени, чтобы найти останки, затем вода поднимется и снова их унесет.

Так что хватит бредить, приступай к делу. Полицейский в фургоне сообщил мне, что инспектор Ланди находится на стороне причала. Я обошел закрытые устричные ангары и, выйдя с фасада и увидев в конце бетонного эллинга фургон с полицейской жестко-корпусной надувной лодкой на прицепе, понял, почему поиски решили начать с этого места. Эллинг понижался к глубокому каналу в дне сразу за набережной. Прилив зальет первым делом его и позволит спустить лодку на воду до того, как наполнится все устье. Глубины пока не хватало, но, судя по воронкам и завихрениям на поверхности, ждать придется недолго.

У лодки стояли несколько мужчин и женщин и тихо разговаривали; от пластиковых чашек в их руках в воздух поднимался парок. На некоторых была полувоенная форма: синие брюки и рубашки под объемными спасательными жилетами, из чего я заключил, что они из морского ведомства. Другие носили гражданскую одежду.

— Как мне найти инспектора Ланди? — спросил я.

— Это я, — ответил один из группы и повернулся ко мне: — Доктор Хантер, если не ошибаюсь?

Внешность человека непросто представить по голосу, но в случае с Ланди это было нетрудно: его голос прекрасно соответствовал его внешности. Ему было слегка за пятьдесят, и он был похож на стареющего и начинающего толстеть борца: спортивную форму потерял, но кряжистая фигура и мускулатура остались при нем. Топорщащиеся усы придавали ему вид добродушного моржа, а округлое лицо за очками в металлической оправе казалось то жизнерадостным, то мрачным.

— Вы рано. Нашли нас легко? — Он пожал мне руку.

— Хорошо, что получил ваши инструкции, — признался я. — Вы были правы по поводу навигатора.

— Недаром же это место зовут Блэкуотерс[12]. Пойдемте раздобудем вам чашку чая.

Я думал, мы направимся к фургону, но он повел меня за ангары к своей машине — старенькому «Воксхоллу», выглядевшему таким же крепким, как его хозяин. Открыв багажник, инспектор достал большой термос и налил в две пластиковые чашки горячего чаю.

— Поверьте, он лучше, чем предлагают в фургоне, — заверил он меня, завинчивая крышку. — Если только переносите сахар. Знаете ли, я сладкоежка.

Я сладкоежкой не был, но чаю обрадовался и жаждал больше услышать о ходе расследования.

— Есть какой-нибудь прогресс? — Я пригубил горячий напиток.

— Пока нет, но вертолет работает с самого рассвета. К нам направляется старший следователь Пэм Кларк с патологоанатомом. Но нам дана отмашка брать тело, как только мы его обнаружим.

Его слова меня удивили. Старший следователь и патологоанатом прибывают, если останки обнаружены на суше, — к потенциально возможному месту преступления, которое и следует рассматривать таковым. Но это не всегда практично, если тело обнаружено в море, где операция зависит от прихоти приливов и течений. В подобных обстоятельствах считается, что самое главное — как можно быстрее получить труп.

— Вы упомянули, что хорошо представляете, где искать тело? — спросил я.

— Мы так полагаем. Его заметили в устье вчера около пяти часов вечера. С отливом его быстро потащило в море, и, если вынесло, мы зря теряем время. Но готов поспорить, оно задержалось здесь. Взгляните туда.

Ланди указал толстым пальцем на выход из устья примерно в миле от нас. Я заметил поднимающуюся с илистого дна гряду похожих на коричневые холмы груд.

— Это наносы — тянущиеся поперек устья песчаные отмели. Установленные вдоль побережья защитные сооружения ослабляют течения, и весь песок, который выносит река, остается у ее порога. Только суденышки с малой осадкой способны даже во время прилива выходить в море и возвращаться обратно, так что есть надежда, что и тело не преодолело преграду.

Я вгляделся в далекие песчаные банки.

— Как вы планируете его доставать?

Я полагал, что приехал именно за этим: давать советы, как лучше вытаскивать труп без риска его еще больше повредить, если он и без того в плохом состоянии. По-прежнему считал, что мое присутствие здесь не обязательно, но зачем еще меня сюда позвали? Ланди осторожно подул на горячий чай.

— Зависит от топкости места, где мы его найдем. Если на песчаной банке, вертолетом вывезти не получится — там слишком мягкий грунт для посадки. Попытка приземления может кончиться плохо. Лодка самый надежный вариант, поэтому остается надеяться, что мы доберемся до трупа до того, как ее унесет приливом. — Он ухмыльнулся. — Надеюсь, вы захватили сапожки.

Памятуя, каково доставать тело из воды, я захватил кое-что получше — болотные сапоги. Хотя по тому, что здесь увидел, было ясно, что работа предстоит не из легких.

— Вы упомянули, что представляете, кто бы это мог быть.

Ланди отхлебнул чаю и тронул усы.

— Совершенно верно. Было заявлено, что месяц назад пропал тридцатиоднолетний местный житель Лео Уиллерс. Его отец сэр Стивен Уиллерс. Ничего не говорит?

Последнюю фразу он облек в вопросительную интонацию, но фамилия мне ничего не сказала, и я покачал головой.

— Семья здесь известная. Видите эти земли? — он обвел рукой окружающее нас пространство, захватив гораздо шире русла. Они лежали несколько выше того места, где мы стояли, и представляли собой не соляные болота с протоками, а возделываемые поля, помеченные черными линиями защитных живых изгородей. — Владения Уиллерсов. По крайней мере, некоторые из них. И с нашей стороны тоже. Семья занимается земледелием, но сэр Стивен этим не ограничивается — сланцевая смола, обрабатывающая промышленность тоже предметы его интересов. Эти устричные ангары тоже принадлежат ему. Купил промысел примерно десять лет назад, через полгода закрыл и всех уволил.

— Представляю, какой это вызвало резонанс. — Я начал понимать, о каком давлении Ланди говорил по телефону.

— Не такой ужасный, как можно было бы подумать. У него был план превратить это место в пристань для яхт. Прорыть в эстуарии каналы, построить отель, изменить всю округу. Тогда бы появились сотни рабочих мест для местных жителей, и это сняло бы остроту закрытия устричного производства. Но возникло множество возражений от защитников окружающей среды, и сэр Стивен заморозил идею. Он может себе позволить играть в долгосрочные игры, и у него достаточно политического влияния взять в итоге верх.

Люди такого сорта обычно побеждают. Я обвел глазами грязное дно эстуария, куда уже возвращалась приливная вода.

— Сын участвовал в его планах?

— Нет. Во всяком случае, не прямо. Лео Уиллерс, что называется, «паршивая овца». Единственный ребенок, мать умерла, когда он был еще маленьким. Выгнали из частной военной школы, ушел с последнего курса Университетского корпуса подготовки офицеров. Отец устроил его в Королевскую военную академию, но и ее он не закончил. Без каких-либо официальных причин, так что остается предположить, что случилась некая неприятность, но сэр Стивен употребил свое влияние, чтобы ее скрыть. Затем один скандал следовал за другим. Благодаря материнскому доверительному фонду Лео был обеспечен, не нуждался в работе, и, судя по всему, ему нравилось баламутить все вокруг. Смазливый малый, с девушками вел себя, как лис в курятнике. Расстроил пару помолвок и то и дело попадал во всевозможные истории: от вождения автомобиля в нетрезвом виде до нападений с применением насилия. Его отец оберегал достоинство фамилии Уиллерсов, и семейные адвокаты были постоянно при деле. Но даже он был не в состоянии все замять. — Ланди встревоженно посмотрел на меня. — Это не для протокола.

Я постарался не улыбнуться.

— Никому ни слова.

Он удовлетворенно кивнул.

— В двух словах: был период, когда казалось, что Лео угомонился. Отец, видимо, тоже так решил, потому что вознамерился ввести его в политику. Пошли разговоры о его выдвижении в местные члены парламента, интервью в прессе. Обычная муть. И вдруг все стихло. Местная партийная организация подыскала другого кандидата, а Лео Уиллерс выпал из поля зрения. Мы так и не выяснили, почему.

— И в этот момент он пропал?

Ланди покачал головой.

— Нет, все это было раньше. Но пропал другой человек — женщина, с которой у Лео была связь.

Оказывается, я понял все не так. Решил, что речь идет о поисках пропавшего мужчины. Решил, что Лео Уиллерс стал жертвой, но он таковой не являлся.

Он был подозреваемым.

— Информация строго конфиденциальная. — Инспектор понизил голос, хотя рядом никого не было. — Она не имеет отношения к сегодняшнему событию, но подоплека такова.

— Вы считаете, что Лео Уиллерс убил ту женщину?

Ланди пожал плечами.

— Тело мы не нашли, так что не смогли ничего доказать. Но он был единственным серьезным подозреваемым. Женщину звали Эмма Дерби. Эффектная, блистательная, она была фотографом и переехала сюда из Лондона два года назад после того, как вышла замуж. Женщин такого сорта не ждешь встретить в местах вроде нашего. Уиллерсы наняли ее поснимать Лео для публичной кампании, когда тот собирался в политику, и поручили заняться дизайном интерьеров дома. Но, судя по всему, этим не ограничилось, поскольку экономка и садовник утверждали, что видели, как из спальни сына хозяина выходила соответствующая описаниям Дерби женщина.

Ланди неодобрительно поморщился, похлопал себя по карманам, достал пачку антацида и выдавил из фольги пару таблеток.

— Но, похоже, они рассорились, — продолжал инспектор, прожевывая таблетки. — У нас было несколько свиделей, которые незадолго до ее исчезновения слышали, как на каком-то шикарном политическом сборище Дерби кричала на Лео и называла напыщенным хлыщом.

— Вы его допрашивали?

— А что толку? Он отрицал, что имел с ней связь. Заявил, что она липла к нему, но он ее чарам не поддался. Трудно поверить, учитывая его репутацию, тем более что на день ее исчезновения у него не было алиби. Заявил, что отлучался, но не сказал, куда, и ничем не подтвердил своих слов. Лео что-то явно скрывал, но семейные адвокаты все разбивали. Грозили, что обвинят нас в незаконном преследовании, если мы будем продолжать притеснять его подозрениями. Без тела и улик мы ничего не могли поделать. Обыскали округу дома Эммы Дерби и ее мужа, но там одни непролазные солончаки и затапливаемые во время прилива пространства. Идеальное место, если нужно избавиться от трупа. Черта с два в этом углу что-нибудь отыщешь. А затем пропал сам Лео Уиллерс — вот такие дела.

Я вспомнил, что Ланди сказал накануне вечером по телефону.

— Вы утверждали, что его исчезновение не вызывает подозрений, но у такого, как он, человека могли быть враги. Как насчет мужа Эммы Дерби?

— О, к нему-то мы присмотрелись. По правде сказать, не подходящая Эмме пара. Значительно старше ее, и известно, что между ними начались трения до того, как жена связалась с Уиллерсами. Но когда она исчезла, его в стране не было. И когда пропал ее ухажер, он тоже находился в Шотландии. Его алиби в обоих случаях тщательно проверяли. — Ланди скривил губы. — По поводу врагов Уиллерса вы правы. Решусь утверждать, что мало кто пролил слезы по поводу его исчезновения. Но не было повода кого-нибудь заподозрить, да и подозрительного мы также ничего не нашли. Мы получили сведения, что незадолго до пропажи Лео садовник прогнал с территории дома каких-то шатающихся типов, но это скорее были местные подростки.

Я посмотрел на устричные ангары, на скрывающееся под прибывающей водой дно эстуария.

— Таким образом, вы полагаете, что Лео наложил на себя руки?

Я вспомнил уклончивость инспектора по телефону, которая заставила меня заподозрить, что история с Лео не несчастный случай.

Ланли пожал плечами.

— Он испытывал сильный стресс, и нам известно, что в подростковом возрасте он, по крайней мере, раз пытался неудачно покончить с собой. Юристы сэра Стивенса не позволили ознакомиться с его медицинской картой, но, по словам людей, Лео мучили приступы депрессии. И еще его записка.

— Предсмертная записка?

Ланди поморщился.

— Официально мы ее так не называем. Сэр Стивен не желает, чтобы кто-нибудь считал, что его сын покончил с собой, и нам приходится вести себя деликатно. Записку нашли в мусорном ведре Лео, из чего можно сделать вывод, что это либо черновик, либо он передумал ее оставлять. Но почерк его, и в записке говорится, что он больше так не может, что жизнь ему ненавистна, ну, и все такое. Домработница сказала, что исчезло также ружье Лео. Ручной работы фирмы «Мобри и сыновья». Слышали о такой?

Я покачал головой — больше был знаком с последствиями применения огнестрельного оружия, чем с его производителями.

— Сравнима с Джеймсом Перде, если речь идет об экземплярах на заказ. Красивое исполнение, если вам нравятся вещи такого сорта, и феноменально высокая цена. Отец Лео подарил ружье ему на восемнадцатилетие. Стоило, наверное, не меньше моего дома.

Не менее смертоносны могут быть и не такие дорогие ружья. Но я начинал понимать, почему Ланди держался так осторожно. Самоубийство всегда испытание для семьи, особенно если ушедшего из жизни человека самого подозревали в убийстве. Такой двойной удар трудно принять любому родителю, поэтому неудивительно, что сэр Стивенс все отрицал. От других его отличало то, что он был богат и благодаря своим деньгам мог своего добиться.

Но если обнаружится, что найденное тело принадлежит его сыну, ситуация для него может осложниться.

Далекая точка вертолета была по-прежнему видна, хотя теперь ветер относил от нас звук. Казалось, он застыл на месте и никуда не двигался.

— Что дает вам повод полагать, что это Уиллерс, а не Эмма Дерби? — Я сомневался, чтобы заметившие труп яхтсмены могли определить пол.

— Она пропала семь месяцев назад, — ответил Ланди. — После такого срока вряд ли получится увидеть тело.

Он был прав. Хотя тело, как только из легких выйдут остатки воздуха, тонет, но затем, когда выделяющиеся в результате разложения газы придают ему плавучесть, снова поднимается на поверхность и в зависимости от температуры и других условий плавает до нескольких недель, семь месяцев слишком большой срок. Особенно на относительном мелководье в устье. Приливы, морские падальщики и голодные чайки давно бы его уничтожили.

Но даже при том существовало нечто такое, что я не мог понять. Я вспомнил все, что сказал мне Ланди, и попытался соединить воедино.

— Таким образом, Лео Уиллерс исчез не раньше, чем через шесть месяцев после пропажи Эммы Дерби?

— Примерно так, хотя мы не уверены, когда именно. Остается двухнедельный разрыв между тем, как с ним общались в последний раз, и заявлением о его исчезновении. Но можно не сомневаться…

Со стороны набережной раздался свист, и инспектор осекся. Из-за устричного ангара показался один из моряков, поднял вверх большой палец и скрылся обратно. Ланди вытряхнул из чашки последние капли чая.

— Надеюсь, доктор Хантер, вы готовы замочить ноги. — Он навернул на термос крышку. — Похоже, с вертолета что-то обнаружили.

Глава 3

Надувная лодка накренилась на борт, и мне в лицо ударили соленые брызги. Я стер их с глаз и вцепился в край сиденья подскакивающего на воде суденышка. Особенного волнения в устье не было, но мы шли против прилива и ветра. Лодку подкидывало, когда нос натыкался на волну, и через незащищенный борт на нас летела завеса пены.

Полностью рассвело, но солнца было не видно — лишь в закрывающих небо облаках светилось рассеянное пятно. Запах пластикового каркаса смешивался с выхлопом дизельного мотора и просоленного каната. Управлял лодкой морской сержант и, сжимая небольшой штурвал, легко преодолевал волны. Я сидел за ним вместе с Ланди и тремя другими моряками в спасательных жилетах. В лодке было тесно: кроме нас шестерых в нее погрузили две стопки алюминиевых пластин, разместив так, чтобы не нарушать баланс.

Когда лодка натыкалась на волну, меня подкидывало на сиденье. Ланди посмотрел на меня сквозь запорошенные брызгами очки и улыбнулся.

— Вы в порядке? — крикнул он мне, перекрывая свист ветра и гул мотора. — Скоро будем на месте.

Я кивнул. Мне приходилось плавать, когда я был моложе, и болтанка на меня не действовала. Но самочувствию не помогало неприятное ощущение под ложечкой, с которым я проснулся, хотя я старался о нем не думать. Мне тоже дали спасательный жилет, но не синий, как у моряков, а ярко-оранжевый. В болотных сапогах по пояс и непромокаемом комбинезоне сидеть, прямо скажем, не слишком удобно. Но, глядя на грязные берега русла, я понимал, что потом порадуюсь, что все это на мне.

Вода прибывала с удивительной быстротой. Пока я переодевался и брал из машины саквояж с инструментами, моряки уже сняли лодку с прицепа и спускали с эллинга. Канал перед парапетом до краев наполнился водой, волны лизали наклонную бетонную плоскость, и грязное дно русла скрывалось под наступающим морем.

— Времени у нас немного, — предупредил Ланди, когда мы стояли у эллинга. — С вертолета сообщают, что тело дрейфует к песчаной банке, но надолго оно там не задержится. Прилив здесь такой, что человеку не угнаться. Придется работать быстро.

Судя по тому, что я видел, не быстро, а очень быстро. Предстоит настоящая гонка, чтобы достать труп до того, как его опять унесет, и это снова ставило вопрос, зачем я здесь. Хотя я предпочел бы исследовать труп там, где его обнаружили, здесь, похоже, времени для этого не оставалось. Первостепенная задача как можно скорее добыть труп. Ланди и моряки могли с ней прекрасно справиться без меня.

Я взглянул на целивший на глубину посредине устья тупой нос лодки и перевел взгляд на песчаные банки. Они лежали прямо по курсу — естественный барьер, перегораживающий пространство почти от берега до берега. Прилив накатывал на них, но они поднимались над поверхностью округлыми коричневыми буграми, напоминая спины выброшенных на мелководье китов. За ними река соединялась с морем, и я заметил три выступающих из воды сооружения. Рассмотреть детали из скачущей лодки мне не удалось — конструкции напоминали квадратные кубы на пирамидальных опорах. Возможно, нефтяные вышки, но стоят слишком близко к берегу.

Инспектор заметил мой интерес.

— Морской форт, — объяснил он.

— Что? — не понял я.

Нам приходилось перекрикивать грохот мотора.

— Морской форт Гая Маунселла. Во время Второй мировой войны такие строили вдоль побережья армия и флот, чтобы не позволить германским кораблям заходить в устья. Этот армейский. Здесь некогда стояло семь соединенных переходами башен, но теперь осталось только три.

— И до сих пор используются? — крикнул я.

Ланди что-то ответил, но из-за ветра и мотора я не расслышал и покачал головой в знак того, что не понял. Он наклонился ко мне.

— Я сказал, только чайками. В шестидесятых годах на некоторых работали пиратские радиостанции. Например, здесь и на Красных Песках в устье Темзы. Но затем оборудование демонтировали, или оно само пришло в негодность. Некоторое время назад шли разговоры, чтобы превратить здешние башни в гостиницы, но дальше проектов не пошло. — Инспектор, изумляясь человеческой глупости, мотнул головой. — Не удивительно. Я бы не хотел в такой остановиться.

Я бы тоже не захотел, но мы уже были у самых песчаных банок, и я оставил попытки дальнейших разговоров.

Моряк сбавил обороты двигателя, лодка стала медленно приближаться к цели, и — о блаженство! — болтанка стихла. Я услышал шум винта вертолета. Он завис впереди над телом и подавал нам сигналы, моргая прожектором.

Сержант осторожно вел суденышко между возвышающимися вокруг, словно островки, песчаными банками. Волны лизали их покатые бока. Вскоре их совершенно закроет вода, и я понял, что имел в виду Ланди, когда говорил, что из-за этих отмелей путь в эстуарий закрыт. Даже когда они видны, маневрировать среди них нелегко, но когда скроются под поверхностью, станут предательски опасными.

Мы оказались почти точно под вертолетом. Винт оглушал, молотил нас потоками воздуха и разглаживал поверхность моря.

— Вот!

Инспектор указал на что-то впереди, но его крупная фигура загораживала мне обзор. Затем лодка замедлила ход, описала круг, и я в первый раз увидел тело. Прилив выбросил его на половину высоты грязного склона песчаной отмели. Промокший пук одежды застыл в таком покое, какой доступен только неодушевленному и мертвым. Труп лежал лицом вниз. Ближе всего к воде голова, ноги и ступни протащило по песку под углом к нам. Поблизости села чайка, но, подскакав к телу и изучив его, потеряла к нему интерес.

Я понял, что утопленник не свежий.

Ланди что-то сказал в рацию и поднял руку, давая понять вертолету, чтобы он набрал высоту и отошел в сторону. Сержант заглушил двигатель, но лодка продолжала движение по инерции, и во внезапной тишине мы ощутили толчок, когда она ткнулась носом в дно. Торопясь к телу, я начал выбираться за борт. Песчаная банка выглядела плотной, но на самом деле была похожа на холодный крупитчатый известковый раствор. Я чуть не потерял равновесие, когда мои ноги ушли в него по колено.

— Осторожнее! — Ланди схватил меня за руку. — Лучше дождитесь, когда выложат пластины под ноги. — Здесь шутки плохи: глазом не моргнете, уйдете в почву по пояс.

— Спасибо, — смутился я, порадовавшись, что на мне болотные сапоги. Стало понятно, почему полицейские не решились спускать людей с вертолета. Они бы рисковали не только не поднять тело, но и увязнуть самим.

Моряки, прокладывая дорожку к телу, стали укладывать на песок пластины. Металлические квадраты утопали под нашим весом, и из-под их краев выступала вода. Вскоре они сделались неустойчивыми и скользкими, но это было все-таки лучше, чем ступать по мокрому песку.

Я ждал, пока они закончат свое дело, и изучал положение конечностей трупа. Прилив вынес тело так, как оно плавало — лицом вниз. На человеке было длинное темное пальто из вощеного хлопка или сходного плотного материала, которое продолжало надувать изнутри не нашедшими выход газами. Одна рука прижата к телу, другая задрана к голове.

Даже с того места, где я находился, было видно, что кистей и ступней не хватало.

— Хочу на него взглянуть до того, как мы его тронем, — сказал я Ланди, когда моряки кончили выстилать дорожку. Он кивнул.

— Только недолго. Еще несколько минут, и все это уйдет под воду.

Хотя он меня предупреждал, я удивился тому, насколько быстро возвращалось море. Все время, которое потребовалось на укладку алюминиевых плит для ног, оно не теряло темпа и успело подняться до середины склона песчаной банки.

Стараясь не поскользнуться на грязном металле, я направился к трупу. Лежащий человек казался жалким, вроде ненужной вещи, которую за ненадобностью выбросили на помойку. Оставляя стреловидные следы на мокром песке, к нему подбиралась еще одна чайка. При моем приближении птица взмыла в воздух и, протестующе крикнув, улетела прочь. В цинковом небе кружили другие, но, как и первая, не обращали внимания на то, что лежало на песчаной отмели. Это говорило многое о состоянии тела. Если такие прожорливые падальщики, как чайки, отворачиваются от еды, значит, разложение зашло очень далеко.

Еще секунда, и я получил тому подтверждение: переменился ветер, и к соленому запаху моря добавилась вонь гниющей животной плоти. Я остановился в нескольких футах и стал изучать тело. Даже по лежащим скрюченным останкам было видно, что при жизни человек обладал ростом выше среднего. Из этого следовал вывод, что мертвец, скорее всего, мужчина, хотя и не обязательно — он мог оказаться и необычно высокой женщиной. Почти всю голову закрывало длинное пальто, собравшееся наверху наподобие капюшона, так что на виду остались всего несколько редких прядей забитых песком волос.

Я наклонился, чтобы лучше рассмотреть тело. Из штанин высовывались мертвенно-бледные концы костей, руки кончались запястьями. На одном из них в раздутой плоти блестели золотые часы. Никаких следов ни ступней, ни кистей, но я бы удивился, если бы они валялись где-нибудь рядом. Хотя мне не раз приходилось иметь дело с трупами, которых лишали конечностей, чтобы помешать опознанию, в данном случае не было свидетельств того, чтобы их отрубали. Лишенные защиты, кисти и ступни отпали после того, как сгнили соединительные ткани суставов.

Я достал фотоаппарат из нагрудного кармана, прикрепленного к лямкам моих болотных сапог, и, делая снимки, не заметил, как подошел Ланди, пока тот не заговорил.

— Вы можете получить копии нашего видео.

Я оглянулся: для такого крупного мужчины он даже по плитам ступал необыкновенно легко.

— Спасибо, но я все-таки сделаю несколько своих.

Я всегда так поступал и, если что-нибудь упускал, мог винить лишь себя одного. Ланди стоял рядом и смотрел на труп.

— Судя по всему, мужчина. Пробыл в воде достаточно долго, чтобы лишиться кистей и ступней. Срок, похоже, соответствует тому, когда пропал Лео Уиллерс.

Я ждал, чтобы он начал задавать вопросы. Оценка времени с момента смерти что-то вроде моей специализации. Я совершенствовал свои познания на «ферме» человеческих останков в Теннеси, где трупами пользуются для экспериментов с разложением. Узнал, как определить, когда умер человек, оценивая бактериологическую активность и степень разложения, пользуясь специальными формулами для анализа уровня расщепления жирных кислот. Могу без ложной скромности утверждать, что не хуже большинства судебных энтомологов разбираюсь в жизненном цикле мясных мух и других населяющих трупы насекомых. С годами точная оценка таких вещей превращается во вторую натуру.

Но все это на земле. На суше тело находится в неподвижности, и природа — союзник исследователя — обеспечивает его оценочными данными. Вода — другое дело. Хотя морские падальщики не наносят заметного урона, в воде нет эквивалента мясной мухе, жизненный цикл которой служит своеобразным хронометром изменений с момента смерти. Плавающее тело находится в движении, меняет глубину и, следовательно, температуру окружающей среды, оно подвержено течениям и приливам. В руслах вроде этого ситуация еще сложнее: в таких местах река встречается с морем и сливаются соленая и пресная экосистемы.

Я посмотрел на тело. За исключением культей рук и ног, его полностью закрывало пальто. Но я все-таки увидел достаточно.

— В таких условиях даже в нынешнее время года потребуется недолгий срок, чтобы кисти и ступни отвалились. Таким образом, да… — Я в последнее мгновение удержался и не добавил «но». В здешнем мелководье, чтобы их лишиться, явно хватит от четырех до шести недель. Не это меня тревожило, но я не хотел продолжать до тех пор, пока не увижу больше.

Ланди выжидательно смотрел на меня, словно рассчитывал, что я что-нибудь добавлю. А когда понял, что больше ничего не последует, сказал:

— Хорошо. Надо перенести его в лодку.

Я посторонился, пропуская по плитам двух моряков с носилками. За ними шел сержант с мешком и сложенным пластиковым листом.

— Как нам это сделать? — спросил один, опустив носилки и с отвращением глядя на лежащий вниз лицом труп.

— Переверните на лист, тогда мы сможем его поднять и поместить в мешок, — проинструктировал подчиненных сержант. Затем повернулся к Ланди, в последнюю секунду вспомнив также обо мне. — Не будет других указаний, сэр?

— Все так, только хорошо бы не развалить его на куски, — спокойно согласился инспектор. — Ваше мнение, доктор Хантер?

Поскольку особенного выбора не было и, понимая, что вопрос — простая формальность, я пожал плечами.

— Только обращайтесь с ним поаккуратнее.

Сержант переглянулся с одним из своих моряков, без слов комментируя мое указание. Когда рядом с трупом развернули и расстелили пластиковый лист, море уже подобралось к его голове. На всех моряках были маски, толстые резиновые перчатки и высокие болотные сапоги вроде моих по грудь. Покончив с фотографиями, я тоже натянул перчатки на тонкие резиновые, которые были у меня на руках.

— Аккуратно и бережно! Поднимаем и переворачиваем на счет три. Один, два…

Тело лениво колыхнулось и, выпустив на песок струю влажного нечистого газа, улеглось на спину на лист. Один из моряков отвернулся и закрыл ладонью нос.

— Замечательно.

В том, что было одето в пальто и лежало на пластиковом листе, не осталось ничего человеческого. Ни намека на возраст, расу или пол. Большая часть кожи и мяса с черепа слезли, вместо глаз зияли пустые дыры глазниц. Беззащитные желейные глазные яблоки — первейшая добыча падальщиков. Появились также первые признаки трупного воска — грязно-белой субстанции, — словно на останки накапали расплавленной свечой. Вместо лица карикатура: пустые глазницы забиты песком, вместо носа огрызок хряща. Этого следовало ожидать, учитывая, сколько времени тело провело в воде.

А вот нижней части лица недоставало вовсе. Где должен находиться рот, зиял провал, демонстрируя хрящевую ткань в глубине горла. Нижняя челюсть, или мандибула, исчезла, а на верхней сохранилось всего несколько столбиков зубов.

Когда тело перемещали на пластиковый лист, голова склонилась набок. Ее больше не закрывал воротник пальто, и я увидел на затылке то, что мне показалось выходным отверстием раны. Дыра в затылке была такой величины, что пролез бы кулак.

Ланди меланхолично посмотрел на отверстие и спросил:

— Как по-вашему, доктор Хантер, ружье?

Я понял, что хмурюсь, и распрямился.

— Похоже на то.

Повреждения нижней части лица предполагали мощное воздействие заряда ружья, а не пистолетной или винтовочной пули.

— Что-то впечаталось в заднюю стенку горла.

Не касаясь тела, я наклонился, чтобы лучше рассмотреть. В поврежденной кости застрял коричневатый диск, слишком правильной формы, чтобы быть естественного происхождения.

— Пыж из ружейного патрона, — сказал я, не пытаясь его извлечь.

Это подтверждало предположение о виде оружия. Хотя вряд ли в этом были сомнения, а вот дробины в теле вряд ли удастся найти. Дробь ружейного заряда начинает рассеиваться, как только вылетает из ствола. И чем больше расстояние до цели, тем значительнее рассеивание и больше рана. По относительно небольшому размеру этой можно было судить, что дробины летели кучно и так пробили затылок. Значит, стреляли с близкого расстояния.

Очень близкого.

— По виду контактная рана, — сказал я. — Ружейный выстрел с одного или двух сантиметров производит эффект татуировки, и это наблюдалось в нашем случае. — Заметно почернение на остатках зубов и кости, мягкие ткани все еще сохраняют следы ожога. Ствол во время выстрела либо находился во рту, либо был к нему прижат. Удивительно, что пыж тоже не вылетел из черепа.

Ланди согласно кивнул.

— Наложил на себя руки?

— Не исключено.

Контактные раны — характерная примета смертей самоубийц, особенно если оружием служит охотничий дробовик. Длина ствола, как правило, не позволяет отодвинуть от себя дуло, и неизбежно приходится прижимать его к себе. Это, разумеется, не исключает возможности, что его застрелил кто-нибудь другой.

Ланди уловил мой тон, и по его глазам я понял, что он улыбается, хотя его губы скрывала маска.

— Не волнуйтесь, я не делаю поспешных выводов, но очень может быть, что этот человек именно тот, кем мы его считали.

Я с ним не спорил. Пропал склонный к самоубийству человек, и вместе с ним исчезло ружье. В теле рана, произведенная выстрелом с близкого расстояния. Многое говорило о том, что это Лео Уиллерс.

Я промолчал.

Ланди дал знак полицейским.

— Грузите в лодку.

За те несколько минут, пока мы говорили, вода значительно поднялась и залила нижний край пластикового листа. Пока Ланди докладывал, я взялся за один угол, а морские полицейские за три остальные. Больше в данный момент я ничем не мог помочь расследованию.

После того, как все было погружено на лодку, я занял прежнее место, и мотор ожил. Еще недавно вершины песчаных банок были выше наших голов, но вода прибывала, и теперь мы с ними почти сравнялись. Когда лодка рванула с места, я оглянулся на то место, где мы только что были. Волны перехлестывали через отмель, где лежало тело, и, разглаживая песок, стирали всякие следы того, что там только что находилось.

Лодка прибавляла скорость, и Ланди, тронув меня за руку, указал на каменистый мыс, выдающийся в русло со стороны моря от песчаных банок.

— Видите? Это Уиллетс-Пойнт, где жил Лео Уиллерс.

В отличие от других попадавшихся мне на глаза здешних пейзажей, это место обильно поросло деревьями, которые почти скрывали одиноко стоящую на клочке обнаженной земли викторианскую виллу. Ее большие окна-эркеры выходили на море над маленькой пристанью, и единственно, что загораживало из них вид, были охраняющие вход в устье башни форта.

— Раньше была летней семейной резиденцией, затем стояла законсервированной, пока несколько лет назад Уиллерс не решил вернуться. — Ланди повысил голос, стараясь перекричать мотор. — Отец жил то в Лондоне, то в их главном доме под Кембриджем, так что этот целиком принадлежал Лео. Ничего не скажешь, недурной холостяцкий кров.

Недурной, но богатство семьи не принесло Лео счастья в конце жизни. Я снова задумался о состоянии его тела.

— До этого вы говорили, что точно не уверены, когда он пропал? — крикнул я. — Как это так?

Ланди, чтобы не надрывать горло, наклонился ко мне.

— О пропаже Лео сообщили только месяц назад, но его реальное общение с людьми состоялось за две недели до этого. Он вызвал на дом ветеринара, чтобы усыпить свою старую собаку. Ветеринар сообщила, что он был этим сильно расстроен. С тех пор его никто не видел и с ним никто не разговаривал. Никаких телефонных звонков или электронной почты, никаких соцсетей. Ничего. Поэтому, что бы с ним ни случилось, произошло в этот двухнедельный промежуток. Больше его сузить невозможно, но, выплачивая ветеринару гонорар, Лео в последний раз воспользовался своей кредитной картой. Так что событие произошло скорее шесть, чем четыре недели назад, но поняли это гораздо позднее.

— И в течение двух недель его никто не хватился? — Ситуация объяснимая, если бы на месте Лео был пенсионер без родных и друзей, но для него совсем не характерная. — Что говорит его отец?

— Они не были, что называется, близки. В их отношениях существовали трения, поэтому нет ничего удивительного в том, что они могли неделями не разговаривать. О пропаже Лео заявила домработница. Штат прислуги у него был небольшой: она и садовник, приходившие раз в неделю. У нее был свой ключ, и она не удивлялась, если, приходя, не заставала дома хозяина, поэтому поначалу не забеспокоилась. Но однажды застала на вилле полный кавардак: повсюду бутылки, грязные тарелки, недоеденные продукты. Лео устраивал кутежи и раньше, поэтому она убралась и ушла. Домработница заметила, что открыт оружейный сейф, и это показалось ей странным. Свой «Мобри» Лео редко вынимал — как ни странно, охотиться он не любил. Она забеспокоилась, когда пришла на следующей неделе и нашла дом в том же состоянии, в каком оставила, — поняла, что что-то неладно. Почтовый ящик полон, машина и маленькая моторная лодка на месте. Вот тогда она осмотрела все внимательно, нашла записку и позвонила нам.

— Сначала в полицию, а не его отцу?

— Полагаю, сэр Стивен не тот человек, который принимает телефонные звонки от прислуги. Кроме того, она, наверное, посчитала: пусть лучше узнает все от нас. Побоялась стать тем самым гонцом с дурными вестями, которых отстреливают. — Сообразив, что сказал, Ланди смутился: — Простите, неудачно выразился.

— Что с ружьем? — спросил я. — Его в доме не оказалось? Даже если оно упало в воду, его должны были обнаружить во время отлива.

— Нет. Отчего мы сначала решили, что в деле замешан кто-то еще. Но, принимая во внимание записку и все остальное, версия с самоубийством стала представляться более вероятной, и в качестве рабочей гипотезы мы приняли, что он застрелился где-нибудь еще. Например, на песчаных банках. Это объясняло бы, почему так долго не обнаруживали тела и пропажу «Мобри».

Инспектор откинулся назад, предоставляя мне возможность поразмыслить над его словами. Итак, Лео Уиллерс пропал от четырех до шести недель назад, но скорее шесть, чем четыре. Я взвесил увиденную степень разложения и влияющие на него факторы в русле: температуру воды и падальщиков — как плавающих, так и летающих. Воздействие соленой воды и отливов, дважды в день оставляющих тело на милость атмосферы и ветров.

Мои размышления прервало выглянувшее в просвет прозрачных облаков солнце. Оно позолотило точками света зыбь на воде. Отразив луч, что-то блеснуло на берегу — бутылка или осколок стекла. Но солнце снова заволокло облаками, и блеск пропал.

Глава 4

У устричного ангара нас ждал целый комитет по приему. Когда мы приблизились к берегу, я заметил, кроме провожавших нас полицейских, новых людей. На одном был предназначенный для работы в тяжелых условиях голубой комбинезон, и я понял, что он патологоанатом, о котором ранее упоминал Ланди. Рядом стояла высокая женщина в светлом плаще, должно быть, старший следователь Кларк.

Кто два других мужчины, я понятия не имел. Они держались в стороне в конце набережной. Вскоре я различил на них фуражки и догадался, что они высокие полицейские чины.

— Господи… — пробормотал Ланди, глядя на них.

— Что такое?

Большую часть пути от песчаных банок инспектор провел на носу, не обращая внимания на душ брызг, которыми его окатывало всякий раз, когда суденышко натыкалось на волну. Казалось, ни тряска, ни болтанка не доставляли ему неудобств. Наоборот, наслаждался встречным ветром, как собака, высовывающая из окна автомобиля голову.

А вот теперь сник, словно жалел, что слишком быстро закончилось короткое плавание. Снял очки и принялся вытирать с них пену.

— Это Драйден, заместитель начальника территориального управления полиции. С ним сэр Стивен Уиллерс.

Я повернулся к набережной и сам испытал тревогу. Не слышал, чтобы такой высокий чин пожаловал на рядовое расследование. Не говоря уже об отце жертвы. Неправильная затея: ненужный стресс как для родителя покойного, так и для вынужденных работать под надзором полицейских.

Стояла тишина, только сержант, направляя лодку к устричным ангарам, отдавал короткие команды. Мотор сбавил обороты до тихого ворчания, и суденышко осело в воду. Волны плескали в трубчатую конструкцию, и мы по инерции плыли последние несколько ярдов к пирсу. Вода поднялась настолько, что мы могли подойти прямо к нему и не пользоваться эллингом. Лодка ткнулась рядом с пролетом каменной лестницы, ступени которой уходили на глубину. Кларк и остальные молча наблюдали, как один из морских полицейских выпрыгнул на берег и закрепил на металлической стойке конец.

— Следующий вы, доктор Хантер, — предложил Ланди. — Носилки выгрузим в последнюю очередь.

Сознавая, что на меня смотрят важные люди, я ухватился за ступени и, неуклюжий в болотных сапогах и дождевике, выбрался из неустойчивой скорлупки. Ступени были скользкими, влажный бетон в пятнах зеленых водорослей. Наверху, понимая, какой я перепачканный, я остановился, чтобы вытереть руки. Ко мне приблизилась женщина в светлом плаще и мужчина в рабочем комбинезоне:

— Доктор Хантер? Я старший следователь Пэм Кларк. А это профессор Фриарс, патологоанатом министерства внутренних дел.

Кларк была высокой и худощавой, с вьющимися рыжеватыми волосами, которые, несмотря на попытки их усмирить, связав на затылке, ореолом обрамляли ее бледное лицо. Возраст Фриарса я бы не взялся определить. Волнистая шевелюра седая, но лицо гладкое, без морщин. Можно дать за сорок или за шестьдесят, признав, что он хорошо сохранился. Вместе с пышущими щеками этот человек своей внешностью напоминал расшалившегося херувима.

— Не пожимаю рук, — энергично проговорил он, поднимая ладони, чтобы я увидел перчатки. Затем задумчиво посмотрел на меня. — Хантер… Хантер… знакомая фамилия. Мы раньше не встречались?

— Не думаю.

— Значит, обознался.

Он перенес внимание на то, что происходило на лодке, а я взглянул на стоящих в конце набережной двух мужчин в темных пальто. О чем они говорили, я слышать не мог, но мне казалось очень неловко что-то обсуждать с отцом предполагаемой жертвы. Сэру Стивену Уиллерсу было за шестьдесят. На нем было угольно-черное, как я решил, кашемировое, пальто поверх светло-серого костюма. Редеющие волосы поседели, и, наблюдая за манипуляциями с носилками, он выглядел каким-то бесцветным. В его внешности не было ничего внушительного, но он излучал гораздо больше властности, чем стоящий рядом с ним высокопоставленный полицейский. Заместитель начальника полиции Драйден отличался впалыми щеками и фигурой регбиста, под блестящим козырьком фуражки светились глубоко посаженные глаза. Он был выше сэра Стивена, но именно тот привлекал к себе внимание.

Уиллерс смотрел на лежащий на носилках мешок с трупом, но его лицо ничего не выражало. Вероятно, почувствовав мой взгляд, он внезапно посмотрел на меня в упор. Без всякого интереса, любопытства или узнавания. А через секунду опять следил за тем, что происходило с носилками, оставив во мне чувство, что меня, оценив, моментально забыли.

Из лодки выбрался Ланди и, тяжело отдуваясь, поднимался по ступеням. За ним понесли носилки.

— Осторожнее, — потребовала Кларк, когда они оказались на пирсе. — Опускайте.

Моряки, кряхтя, поставили носилки, и с них на бетон потекла вода. Фриарс подошел и встал рядом.

— Ну-с, что мы здесь имеем? — он сделал знак сержанту. — Осмотрим по-быстрому?

Хотя Кларк не глядела на сэра Стивена, было ясно, о чем она подумала: «Не лучше ли заняться этим в морге?»

Патологоанатом едва заметно улыбнулся.

— Я сам не люблю работать на глазах публики, но коль скоро я здесь, нужно приниматься за дело.

Его тон был любезным, но достаточно решительным, чтобы пресечь любые возражения. Кларк коротко кивнула сержанту морских полицейских.

— Откройте.

По пирсу поплыл гнилостный запах разложения. На черном пластике труп выглядел еще неприятнее — бледной растаявшей восковой куклой.

— Идентификация по зубной карте будет проблемой, — прокомментировал Фриарс, увидев, в каком состоянии рот и нижняя челюсть. — Комплекция наводит на мысль, что перед нами пробывший некоторое время в воде мужчина. Приоткройте еще немного мешок. Да, да, мужчина.

Сержант наклонился исполнить указание и вдруг замер.

— Постойте, внутри что-то есть. Боже!

Он отпрянул, испугавшись неожиданного движения в обнаженном отверстии пищевода. В остатках полости рта серебристым языком развернулось кольцо, и в мешок соскользнул угорь.

— Да у нас безбилетный пассажир, — сухо бросил Фриарс, но я заметил, что он тоже неприятно поражен.

— Прошу прощения, — пробормотал сержант.

Кларк покраснела и сделала нетерпеливый жест.

— Не стойте столбом, выкиньте его.

Угорь, должно быть, спрятался глубже в пищеводе, когда мы переносили тело. С гримасой, демонстрирующей, что он думает о задании, сержант запустил руку рядом с трупом в мешок. Рыба, сопротивляясь, извивалась и закрутилась на его запястье в перчатке. Полицейский распрямился, неуверенно отставив от себя руку.

— Что мне с ним делать, сэр?

— В копченом виде они восхитительны на вкус, но предлагаю просто выбросить в море, — посоветовал патологоанатом. — Он вам ни на что не понадобится, доктор Хантер?

Рыба была мне без надобности. Труп был найден не на суше, где можно получить информацию от поселившихся в останках существ. Угорь, скорее всего, обосновался в теле, потому что оно стало для него удобным источником питания: он ел либо разлагающиеся ткани, либо более мелких, привлеченных останками падальщиков.

Сержант с отвращением швырнул его в море, и угорь шлепнулся в воду. Пока Фриарс формулировал результаты обследования, я старался не смотреть на сэра Стивена. Он пришел сюда явно по собственной воле, и присутствие высокопоставленного полицейского чина свидетельствовало о его влиянии. Но то, что здесь происходило, не предназначалось для глаз близких родственников.

— Входные и выходные отверстия раны вполне красноречивы, — продолжал Фриарс. — Судя по характеру повреждений, их нанесли любо пуля крупного калибра, либо ружейный заряд.

— Думаю, ружье, — согласился я. — В глубине глотки застрял предмет, похожий на пыж из ружейного патрона.

— Вот он, — кивнул патологоанатом, заглянув в рану. — А под ним нечто металлическое… как будто дробина.

Раньше она была не видна. Видимо, выбираясь из пищевода, угорь задел пыж, и тот сместился.

— Можно взглянуть?

— Прошу.

Фриарс отстранился, чтобы я мог заглянуть в то, что некогда было человеческим ртом. За коричневым пыжом в хряще и кости блестело нечто круглое, гладкое.

— Великовата для ружейной дроби, — засомневался я. — И материал больше похож на сталь, а не на свинец.

— В наше время многие пользуются стальными зарядами. — Патологоанатому явно не понравилось, что ему возражают. — Возможно, это картечь крупного калибра. Станет яснее, когда извлеку ее из тела.

— А вам не кажется, что выпущенная с близкого расстояния дробина прошла бы навылет?

— Да, но стальная дробь намного тверже свинцовой. Такие склонны к рикошету. Вот и эта могла отскочить от стенки гортани и остаться внутри. На данном этапе точнее утверждать не могу. — Он говорил подчеркнуто терпеливо. — Давайте перейдем к вашей области, доктор Хантер. Как вы полагаете, сколько он пробыл в воде? Шесть недель, учитывая состояние тела, похоже, правдоподобное предположение.

К вашей области было сказано с особенной многозначительностью. Я понял намек и, распрямившись, взглянул на труп.

— Трудно сказать. — Я не решил, нужно ли высказываться определеннее на данной стадии. — Он дважды в сутки во время отлива оказывался на воздухе и разлагался быстрее, чем если бы постоянно находился под водой. Кисти и ступни волочились по дну, что способствовало их отделению.

Фриарс изогнул бровь.

— Справедливо, но мы наблюдаем трупный жировоск, который не возникает за сутки.

— Нет, но его появление ускоряет одежда, особенно пальто. — На этот счет существует не так много исследований, но принято считать, что рассыпчатые отложения, возникающие в результате разложения подкожно-жировой клетчатки, формируются быстрее, если тело накрыто. А естественные волокна, как у материала данного пальто, производят эффект сильнее, чем синтетические ткани. — Я только не уверен, что шесть недель реалистичны. В таком мелководном месте, где меняются приливы и отливы.

— О чем вы рассуждаете? — перебила нас Кларк.

— Я думаю, у доктора Хантера имеются сомнения по повода того, какой срок тело провело в воде, — объяснил Фриарс.

Его слова были встречены молчанием. Мои сомнения усилились после того, как Ланди сообщил мне о двухнедельном промежутке между моментом, когда Уиллерса видели в последний раз, и тем, когда заявили о его пропаже. Если только Лео сознательно не избегал общения со знакомыми, то, что с ним произошло, скорее всего случилось вскоре после того, как ветеринар усыпила его собаку. Как сказал Ланди, это относит время его смерти скорее на шесть, чем на четыре недели назад.

Проблема в том, что я не считал, что останки могли находиться так долго в воде. Если бы тело проплавало в здешнем мелководье лишние две недели, оно пришло бы в еще худшее состояние, чем сейчас. Это означает, что Лео Уиллерс либо полностью самоизолировался перед тем, как застрелиться, что маловероятно…

Либо это не его тело.

— Мне нужны факты, а не сомнения, — отрезала Кларк, не повышая голоса. — Как скоро нам удастся подтвердить установление личности?

— Зубную карту и отпечатки пальцев можно сразу сбросить со счета, — заявил Фриарс. — Сделаю все, что смогу, но, по-видимому, придется ждать результатов экспертизы ДНК. Хотя…

Он осекся, услышав шаги на пирсе. Я обернулся и увидел подходящего сэра Стивена Уиллерса. Вместе с ним шел заместитель начальника полиции Драйден, но держался позади, и по его виду было ясно, что он предпочел бы находиться в каком-нибудь другом месте, а не здесь. Кларк шагнула навстречу, загораживая путь к стоящим на бетонной набережной носилкам.

— Сэр Стивен, думаю, вам не стоит…

— Я хочу видеть сына. — Голос был сухим и без ярких интонаций, но определенно властным.

— Прошу прощения, но мы еще не уверены…

Но он уже ее обошел. Кларк умоляюще посмотрела на Драйдена, но безвольное выражение лица полицейского ясно говорило, что он не собирается вмешиваться. Старший следователь покраснела: рыжеватые волосы и светлая кожа покорились чувству. Поджав губы, она молчала, пока сэр Стивен стоял у открытого мешка. Несколько мгновений молчание нарушали только крики чаек. Уиллерс смотрел на то, что лежало у его ног, и ветер шевелил его седые волосы.

— Я узнаю пальто. — Голос лишен эмоций, как и вид говорившего человека. — Старое, из ателье «Кольерз» на Джермин-стрит. У моего сына там был открыт счет. — Кларк и Ландерс переглянулись, а Фриарс снова занялся телом.

— Здесь есть бирка. — Он аккуратно приподнял пальто, чтобы лучше рассмотреть. — Пошив ателье «Кольерз».

— Часы тоже его. Внутри найдете надпись. Их перед смертью подарила ему мать, — сказал сэр Стивен и холодно посмотрел на Кларк. — Я все время твердил, что мой сын мертв. Надеюсь, сейчас вы мне поверите.

— Сэр Стивен, я…

— Он явно жертва неосторожного обращения с ружьем. Не вижу смысла в затягивании и без того болезненного процесса.

— Уверен, старший следователь Кларк предпримет все возможное, чтобы официальное опознание тела стало первейшим приоритетом. — Крутой баритон Драйдена больше не отличался изысканностью обхождения, как и его слова. — Я прав?

— Разумеется, — ответила Кларк без особенной охоты. — Доктор Хантер, вы не оставите нас на минуту?

Я кивнул, испытав облегчение. С телом до того, как его доставят в морг, больше заниматься нечем, и мне совершенно не светило участвовать в каком-либо споре с отцом умершего. Нежелание сэра Стивена согласиться, что его сын покончил с собой, понятно, но его позиция не способна изменить факты. Можно объяснять какими угодно случайными обстоятельствами выстрел с близкого расстояния в лицо, но среди них редко бывают подлинные «несчастные случаи».

Существовала еще одна причина, почему я был рад уйти: я ошибся. Признание сэром Стивеном пальто и часов сына во многом закрывало вопрос опознания. Как и мои сомнения, сколько времени останки находились в воде. Может, я переусердствовал, цепляясь за осложнения, которых на самом деле нет, устало думал я. И теперь понял, зачем меня пригласили плыть за телом. Морскому отделению полиции не требовался судебный антрополог, и мое присутствие стало больше перестраховкой, чтобы влиятельный отец жертвы не обвинил власти в недосмотре.

Мною прикрывали задницы.

Мои резиновые болотные сапоги со скрипом терлись друг о друга, когда я шагал по набережной к устричным ангарам, за которыми оставил машину. Там прибавилось других автомобилей. Один из них — мускулистый черный «Даймлер» с притемненными стеклами. Подумав, что полицейский бюджет и зарплата патологоанатома не простираются до таких высот, я заключил, что он принадлежит сэру Стивену. Привалившись к капоту и скрестив в лодыжках ноги, стоял мужчина, скорее всего, водитель. На нем был стильный, но функциональный костюм, близкий по цвету темно-серому галстуку, который я бы не принял за рабочую одежду. При моем появлении из-за угла он дернулся, но тут же успокоился и, заметив мои комбинезон и грязные сапоги, затянулся сигаретой, которую только что собирался выбросить. Сэру Стивену явно не нравилось, когда его работники курили на службе.

— Так это он или она?

Я удивленно посмотрел на него.

— Прошу прощения, не понял.

Он глядел на меня, и его голову окутывал дым. Лицо незапоминающееся, если бы не следы оспин — свидетельство перенесенного угревого заболевания. Неброское, как все остальное. Рост средний, комплекция обычная, аккуратно подстриженные каштановые волосы. Издалека я бы дал ему лет сорок, но теперь заметил признаки старения: проплешину на макушке и морщинки вокруг губ и глаз. Скорее, ближе к пятидесяти.

Он стряхнул пепел с сигареты.

— Я про тело, которое вы только что достали. Это он или женщина?

Под местоимением «он» шофер подразумевал сына своего работодателя. Он был не слепым и догадался, чем мы занимались в устье. А далее не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы заключить, что тело могло принадлежать либо Лео Уиллерсу, либо Эмме Дерби.

Но я не собирался становиться источником слухов.

— Простите, ничем не могу быть полезен.

Его губы дрогнули в улыбке.

— Это я так, для разговора.

Потеряв ко мне интерес и не сводя глаз с угла устричного ангара, он снова затянулся. А я, возвращаясь к машине, вспоминал происшествие на пирсе. Но сколько бы ни проигрывал сцену и ни продолжал рассуждать по поводу времени смерти Лео Уиллерса, легче не становилось.

Открыв багажник, я присел на край, стянул сапоги, затем выбрался из тяжелого комбинезона и обнаружил, что под ним вспотел больше, чем полагалось. Операция по извлечению тела подошла к концу, и я почувствовал себя больным и, больше чем всегда, не в своей тарелке. Надеясь, что нездоровье хотя бы на некоторое время отступит, я обтерся полотенцем и выпил воды из положенной в холодильник бутылки. Там же находился сыр «Бри», который я купил, чтобы отвезти Джейсону и Анже, и от его вида у меня окончательно упало настроение: я вспомнил, что мне предстоит долгая поездка в Котсуолдс.

Сосредоточься на работе и перестань себя жалеть. Ежась в прохладном воздухе, я завинтил на бутылке крышку. А когда надевал куртку, из-за ангаров показались Драйден и сэр Стивенс. Что бы ни хотела обсудить Кларк без меня, разговор уже закончился. Обменявшись коротким рукопожатием, мужчины разошлись по своим машинам. Водитель «Даймлера» вытянулся в струнку — никаких сигарет на виду — и заученным ловким жестом открыл заднюю дверцу. Сэр Стивен сел в салон, не взглянув в мою сторону, и большой автомобиль, глухо урча, зашуршал по разбитому асфальту к воротам.

С пирса вернулись другие полицейские. Кларк прямиком направилась к «Фольксвагену», вслед за ней шел Фриарс. Патологоанатом успел переодеться и в хорошо пошитом костюме в тонкую полоску и желтовато-коричневых ботинках выглядел откормленным и лощеным. Комбинезон скрывал его неожиданную полноту, но надо сказать, она его нисколько не смущала и он вел себя напористо и уверенно. И поворачивая к сияющему, как он сам, «БМВ», махнул мне рукой.

— Увидимся на вскрытии.

Я поднял в ответ руку, но в отличие от него ощущал себя грязным и взъерошенным. Два морских полицейских вынесли носилки. Ланди шел с ними, но когда они повернули к черному фургону без окон, отделился и повернул ко мне.

— Прошу меня простить, но я не предполагал, что явится сэр Стивен.

— Все в порядке?

Инспектор улыбнулся.

— Я бы назвал это откровенным обменом мнениями. В том смысле, что он высказал свое, а мы выслушали. При том, что рядом стоял заместитель начальника полиции, с выбором у нас было не густо.

— Он участвует в расследовании? — Чины такого уровня, как правило, не посещают рядовые мероприятия, тем более такие, как выезд за телом.

— Официально нет. Но я уже говорил, что сэр Стивен влиятельный человек, и никому не хочется гладить его против шерсти. Присутствие заместителя начальника полиции демонстрирует, насколько серьезно мы относимся к этому делу, и одновременно строит нас и не дает расслабиться.

Это прекрасно получилось.

— Что сэр Стивен говорил по поводу версии самоубийства сына? Неужели все еще в это верит?

Ланди, поморщившись, рассеянно погладил живот. Вспомнив, как он принимал антациды, я заключил, что у него проблема с желудком.

— Судите сами. С самой пропажи Лео адвокаты Уиллерса навалились, как тонна кирпичей, отстаивая позицию, что произошло самоубийство, но это для следствия. Давайте сначала разберемся со вскрытием. Знаете, как добраться в морг на инструктаж?

Я ответил, что знаю. Перед вскрытием полицейские встречаются с патологоанатомом, работниками морга и судебными экспертами вроде меня, чтобы разъяснить обстоятельства дела. Морг находился в Челмсфорде, в добром часе езды, хотя как только петляющая вокруг русла дорога останется позади, дальше все пойдет просто.

Когда Ланди уехал, я немного задержался переждать спазмы в горле. Не отпускало ощущение, что я подхватил какую-то заразу, разболелась голова. Стараясь не обращать внимания, я положил сапоги и комбинезон в пакеты и запихнул вглубь багажника.

Закрыв крышку, помедлил, глядя на русло. Благодаря приливу картина стала совершенно иной. Исчезли грязные отмели, на их месте появилось сплошное пространство волнующегося моря. Песчаные банки нырнули на глубину, лишь самые верхушки возвышались над поверхностью, образуя вокруг себя спокойные участки маслянистой воды. Дальше, у выхода из устья стояли на ногах-ходулях три башни брошенного форта.

Сзади хрустнул под колесами асфальт, и я обернулся на фургон похоронной компании, везущий на вскрытие труп. За ним скакал по ухабам полицейский «Лендровер» с лодкой на прицепе. Машины скрылись из вида, и снова воцарился покой. Я немного помедлил, наслаждаясь прибрежным, пропитанным запахом грязи и соли воздухом. Вид был не слишком живописным, но в здешнем пейзаже чувствовался покой. Я бы полюбовался им еще, но обнаружил, что остался один, — кроме моей машины, все остальные с парковки разъехались.

Чувствуя непривычную слабость, я сел за руль и выехал в открытые ворота. Остановившись за ними, закрыл, но не нашел способа запереть. Хотя, вероятно, в этом не было необходимости. В ангарах не разбили ни одного окна и не нарисовали на стенах граффити, как случилось бы поблизости от поселка или города. И я сильно сомневался, что внутри хранится что-то привлекательное для воров. Надо быть сильно скучающим или целеустремленным вандалом, чтобы одолеть путь до этого места.

Я возвращался по тому пути, по которому приехал: через то же жалкое поселение, которое при дневном свете выглядело еще более мрачным. Но за ним свернул на другую дорогу и оказался на границе местности, которую Ланди назвал Бэкуотерс. Путь был не совершенно однополосным, но приближался к этому понятию. Он извивался, петлял и, поворачивая обратно, обходил полузатопленные места. По сторонам его окаймляли кусты боярышника, скрывая все, что подстерегало автомобилиста за поворотами. Я продвигался вперед, время от времен сверяясь с указаниями инспектора, чтобы не сомневаться, что не сбился с дороги. Хотя, похоже, выбора у меня не было — она, скорее всего, была здесь единственной.

Но когда одно безликое поле или болото переходило в другое, меня одолевали сомнения, туда ли я еду. Не повернул ли там, где не следовало. Я потянулся к выключателю навигатора: пусть ему не под силу указать точное направление, он хотя бы даст мне представление, где я нахожусь.

Я барабанил пальцами по рулю, дожидаясь, когда вращающийся диск сменится картой.

— Ну, давай же… — Захотелось пощелкать ногтем по экрану. Взгляд от дороги я оторвал всего на долю секунды.

А когда посмотрел опять, прямо передо мной был мужчина.

Глава 5

Он шел спиной ко мне посреди полосы. Я ударил по тормозам и изо всей силы рванул в сторону руль. Послышался зубодробительный скрежет — бок машины задел придорожные кусты, и она поскакала по правой обочине. Человек мелькнул в моем окне, а затем раздался глухой стук. Засосало пол ложечкой. Я боролся с машиной, по которой хлестали ветки, но наконец она застыла на гравии.

Грудь рванул ремень безопасности, отбросил назад на сиденье, и моя голова дернулась. «Господи!» — беспомощно твердил я про себя. Сердце бухало, когда я оборачивался посмотреть, что осталось за машиной.

Мужчина все так же стоял посреди дороги.

Я ожидал увидеть либо лежащее, либо отброшенное в кусты окровавленное тело. То, что он стоял и был, судя по всему, невредим, показалось неожиданным помилованием. Сам не свой, я открыл дверцу и выбрался из машины.

— Вы в порядке?

Он безучастно посмотрел на меня, моргнув глазами навыкате. Лицо продолговатое, костистое, сам смертельно худой. На нем был старый, грязный коричневый плащ и резиновые сапоги. Седеющие волосы спутаны, на мертвенно-бледном подбородке клочьями пробивалась жалкая бородка. Незнакомец что-то прижимал к груди обеими руками, и лишь когда он вскинул голову, я разглядел, что это чайка.

— Вы в порядке? — повторил я вопрос и сделал к нему шаг. Он отпрянул, в глазах смятение, испуг. Несмотря на высокий рост, в нем было что-то уязвимое. Я застыл и поднял обе ладони. — Не бойтесь. Я только хотел убедиться, что вы не пострадали.

Его губы шевелились, словно он что-то хотел сказать. Затем взгляд скользнул в сторону. Все так же прижимая к себе чайку, он пошел по дороге.

— Постойте, — начал я, но он не обратил внимания. Резиновые сапоги болтались на его длинных, как у аиста, ногах, когда он прошлепал мимо меня подошвами так, словно меня вообще не существовало. Зато моей особой заинтересовалась чайка в его руках и, поворачивая голову, следила за мной злым глазом.

Ладно… Я смотрел ему вслед, не в силах справиться с потрясением от того, что чуть его не задавил. Если бы въезжал в поворот чуть быстрее, точно бы его сбил. Идиотское место для прогулок, но растерзанный вид незнакомца и его манеры намекали на проблемы с головой. Не зная, как поступить, я смотрел ему в спину. Просто взять и уехать вроде нехорошо, но что можно сделать еще? Человек не ранен, и хотя он бродит по дороге, рискуя собой и создавая опасность для проезжающих, я не видел способа его физически остановить. К тому же ноги-ходули быстро поглощали пространство, и он уже скрылся за поворотом.

Бросив последний взгляд на пустую дорогу, я вернулся к машине. Серьезных повреждений она не получила, но, когда я выезжал из кустов, ветки скребли по кузову, и я, стиснув зубы и слушая неприятный звук, старался не думать о стоимости покрасочных работ.

Бросив взгляд на часы на панели, я убедился, что времени успеть на инструктаж хватит, но новых задержек позволять себе нельзя. Голова разболелась — встряска от резкой остановки не помогла. Открыв окно, я впустил в салон свежий воздух и держал невысокую скорость на случай, если бродяге придет в голову остановиться за очередным закрытым поворотом. Но ни за следующим, ни за вторым его не оказалось. Я начал было отходить, но увидел его за новым изгибом дороги.

Он шел по самой середине прямо передо мной.

Черт бы тебя побрал! Я тащился за ним, но он не оборачивался и не собирался меня пропускать — продолжал идти прежним темпом, прижимая чайку к груди. Рука потянулась к кнопке сигнала, но я не нажал. Человек был явно не в себе, и я не хотел его пугать.

Продолжая красться за ним, я опустил стекло до конца и громко предложил:

— Вас подвезти?

Я решил, что он живет где-нибудь поблизости и у меня хватит времени подбросить его и ехать дальше по своим делам. Таким образом, уберу его с дороги и успокою совесть. Принципиальная позиция, — подтрунивал надо мной внутренний голос. Я успокоил его, заметив, что с работниками социальной службы успею связаться позднее, а теперь мне надо спешить по делам.

Но идущий перед капотом человек не ответил. Подумав, уж не глухой ли он, я крикнул опять. Легкое подергивание головой дало мне знать, что он меня услышал.

Но не обратил никакого внимания.

Моя досада помимо моей воли росла. Я решил испробовать другую тактику:

— Вы меня не пропустите?

Снова никакой реакции. Я оценил промежуток между ним и кустарником — не сумею ли я в него протиснуться? Но оставил эту мысль — дорога была слишком узкой. Пытаться объехать вот так пешехода не доведет до добра.

Моя машина тащилась на первой передаче за долговязой фигурой в грязном плаще. Человек все так же вышагивал по дороге, по-прежнему прижимая к себе чайку. Я подумал было выйти и попросить отойти, но понимал, что могу нарваться на неприятности. Я хотя не психиатр, а врач общей практики, но этот случай очевидный: у бродяги не все дома. Неизвестно, как он отреагирует, если решит, что ему угрожают. Я уже видел признаки беспокойства: он ускорил шаг и, подергивая вбок головой, оглядывался через плечо. Помимо всего прочего, он испугался и чувствовал себя беззащитным.

Вздохнув, я откинулся на спинку сиденья и почти остановился, чтобы он мог уйти вперед. Но что дальше? Я пожевал губу и, чувствуя, что слабею и покрываюсь испариной, досадовал, что теряю время. Он мог идти еще многие мили, и будет ли это достаточным извинением, если я опоздаю на инструктаж?

Или вообще не попаду. Навигатор наконец сориентировался и, врубившись, определил мое местоположение. Ланди предупреждал, чтобы я не полагался на него в этой местности, но я не искал альтернативной дороги — мне требовался объезд, чтобы обогнать идущего впереди человека. Впереди было ответвление, которое примерно через милю вновь соединялось с этой дорогой. Оно уводило меня в солончаки Бэкуотерса, но не далеко. Ясно было одно: если ничего не предпринять, я непременно опоздаю.

Дорога впереди была свободна. Я снова сверился с навигатором. Стрелка, обозначавшая мое местоположение, приближалась к повороту. Бродяги в поле зрения не было. Я снова задумался, кто же он таков и откуда здесь взялся? Зачем тащит чертову чайку?

Я чуть не пропустил поворот. Он представлял собой всего лишь просвет в кустах боярышника. Однополосный путь уводил вправо под прямым углом. Сворачивая на него, оставалось только надеяться, что навстречу не попадется другой автомобиль. Асфальт разрушился и покрылся проросшей сквозь него травой, кроме двух оставленных проезжавшими здесь машинами параллельных полос. Кусты по сторонам, отрезая от окружающего, не позволяли сориентироваться. Приходилось доверяться карте навигатора, показывавшей впереди Т-образный перекресток с другой дорогой. Там следовало повернуть налево, и тогда я вернусь на дорогу, с которой съехал. Времени еще достаточно, чтобы успеть на инструктаж, убеждал я себя. И в этот момент кустарник кончился, и стало видно, что было впереди.

Дорога упиралась в реку.

Широкая полоса воды отрезала меня от цели — перекрестка, где следовало повернуть налево. Это совсем не река, догадался я, а подпитываемая приливом протока. Она соединялась с устьем и наполнялась во время высокой воды. Вода еще будет прибывать, но уже сейчас затопила грязное дно протоки. Обещанная навигатором дорога представляла собой узкую дамбу — насыпь из гальки. Проехать по ней непросто и в отлив, а теперь некоторые участки уже были под водой, а скоро прилив зальет ее всю.

Я выругался и остановил машину. Развернуться места не хватало, и мне совершенно не светило возвращаться на прежнюю дорогу задним ходом. Я велел себе успокоиться и смотрел, как дамба быстро уходит на дно. Протока в этом месте была не слишком широкой, и на другой стороне виднелся тот самый Т-образный перекресток, к которому я стремился. Мучительно близко от меня. Насыпь ушла еще неглубоко под поверхность. Ехать по ней — все равно, что двигаться по залитой водой дороге. Но так будет продолжаться недолго. Если пересекать протоку, надо решаться немедленно.

Как же поступить: двигаться или стоять на месте? Да что тут решать? Я включил передачу и вывел машину на насыпь.

Под колесами захрустела галька, затем этот звук заглушил шелест взбиваемой шинами воды. Я держал низкую, но ровную скорость и не сводил взгляда с едва видимой впереди колеи. Местами она совершенно исчезала, и тогда я вел автомобиль прямо, надеясь, что дамба не делает поворотов. Костяшки пальцев на руле побелели, а вода разбегалась по сторонам, как волны от носа плывущего корабля. Противоположный берег приближался, и, преодолев половину пути, я вздохнул с облегчением. Подумал, мы почти на месте, и в этот момент передние колеса угодили в подводную яму, и машина клюнула носом.

Яма была неглубокой, но и ее хватило — передок погрузился глубже, и тут же заглох мотор.

— Нет! — Я торопливо включил стартер. — Нет! Нет! Нет!

Двигатель, вселяя в меня надежду, немного поурчал и затих. Я снова повернул ключ и держал его с такой силой, словно это могло помочь.

— Ну, давай же!

Мотор уркнул и заглох. Я пытался запустить его снова и снова, но он не издал ни шепотка. Ошарашенный новой бедой, я сидел во внезапно наступившей тишине. Противоположный берег был от меня не дальше, чем в нескольких корпусах автомобиля. Я глядел на него, а затем распахнул дверцу и выскочил из салона. Вода оказалась обжигающе-холодной и доходила почти до колен. Перехлестнув через порожек, она промочила мне ботинки и брюки. Почувствовав ее напор, я вспомнил слова Ланди: прилив наступает быстрее, чем способен бежать человек.

Но я бежать никуда не собирался. Водительское стекло было по-прежнему опущено. Я поспешно захлопнул оказавшуюся в воде дверцу, просунул руку в окно, чтобы как-то рулить, и налег плечом. Машина дрогнула, но застыла — колесо застряло в подводной яме. Ругнувшись, я уперся ногами в гальку и опять налег. Колесо и в этот раз откатилось в яму, но я ждал этого и, воспользовавшись силой инерции, вложил все силы, чтобы вытолкнуть его на свободу.

Есть! Машина медленно покатилась. Вода плескалась у колен, а я продолжал толкать, чтобы она не встала. Прилив скрыл насыпь, и я направлял капот в то место, где дамба выходила на противоположный берег. Поток сбивал с ног, чем сильнее прибывала вода, тем труднее катилась машина, но с каждым пройденным ярдом мы приближались к сухой земле. Я вошел в ритм, но машина вдруг вздрогнула и замерла. Теряя равновесие, я вцепился в дверцу и сразу понял, что произошло: заднее колесо угодило в ту же яму, из которой я вызволил переднее.

Давай выбирайся! Я опять старался раскачать автомобиль.

Но на этот раз удача от меня отвернулась. Я упирался в машину, ноги скользили в грунте, но она не колебалась. Задыхаясь, я прекратил попытки. Мне не сдвинуть ее с места, если не подкопать дно. Я успел промокнуть по бедра. Сбросил пальто и положил его на крышу и прежде, чем окунуться в ледяную воду и попытаться освободить утонувшее в яме колесо, закатал рукава. Острые камни и галечник царапали ладони и, когда я откидывал их в сторону, впивались в мои онемевшие пальцы.

Бессмысленная трата времени — колесо слишком глубоко засосало. В отчаянии я ударил по кузову, припоминая, нет ли чего-нибудь в багажнике, чем можно копать. Крышка от сумки-холодильника — слабое подобие лопаты, но все-таки лучше, чем выгребать камни голыми руками. Обнимая кузов, чтобы не соскользнуть с насыпи, я, плюхая ногами по воде, подошел к багажнику, хотя понимал бессмысленность своих действий. Вода поднималась слишком быстро. Я сомневался, что при такой глубине сумею сдвинуть машину. Да и самому небезопасно оставаться в этом месте.

Но я не мог смириться с потерей и прекратить борьбу. Вода еще не залила багажник. Я открыл его и, отставив в сторону пакет с сапогами, которые не было времени надеть, потянул к себе сумку-холодильник. И уже готовился снять крышку, когда услышал шум. Негромкий, но такой ни с чем не спутать — звук работающего мотора. Я выглянул из-за багажника: за кустами на дороге вдоль дамбы мелькало что-то серое.

Приближалась машина.

Глава 6

Сквозь боярышник я не мог ее как следует разглядеть, но она ехала быстро. Вода вспенилась вокруг моих колен, когда я бросился к капоту моего автомобиля. Звук дизеля становился громче, и я отчаянно замахал руками.

— Эй! Сюда!

Машина достаточно приблизилась, чтобы я рассмотрел, что это был внедорожник с двумя ведущими мостами. Водитель не сможет меня не заметить — дорога подведет его близко к насыпи, на которой я застрял. Я уже видел лицо внутри салона «Лендровера „Дефендер“. Автомобиль сбавил ход.

А затем увеличил скорость и рванул вперед.

— Нет! Что вы делаете?

Не веря своим глазам, я смотрел, как „Лендровер“ уезжает от меня. Водитель не мог меня не заметить! Но когда я решил, что остался без помощи, он остановился. Несколько секунд не выключая мотора, стоял, а затем, увеличив обороты, быстро подал задом и свернул на ведущую к дамбе дорогу. Он проскочил поворот, но затем одумался и, свернув к протоке, въехал в воду. В воздухе взметнулись брызги, когда машина, взбаламучивая поверхность, приблизилась и остановилась в нескольких ярдах от меня. Мотор стучал, выхлопные газы поднимались из вертикальной трубы рядом с кабиной. Шнорхель, понял я, когда ветер отнес их в сторону.

Открылась дверца, и из „Лендровера“ выскочил мужчина — прямо в воду, не обращая внимания на то, что его джинсы потемнели до колен. Бросился к задней двери, что-то схватил из багажника и вернулся к передку.

— Держи!

Не выпуская из рук конец свернутого в бухту троса, он швырнул его мне, и трос, размотавшись в воздухе, шлепнулся в воду в нескольких футах от меня. Я, не дав ему утонуть, поспешно схватил и, нащупав в холодной воде проушину под бампером, как умел, закрепил конец. К тому времени, когда я распрямился, водитель „Лендровера“ уже привязывал трос к своей полузатопленной буксировочной сцепке.

— Смотри не соскользни с насыпи, когда я потяну. Иначе мне тебя не вытащить! — крикнул он.

Из-за ряби на воде узкая полоса гальки совершенно скрылась.

— Я ее не вижу!

— Рули на меня! Перед тем как дернуть, я моргну светом.

Водитель „Лендровера“ отвернулся и забрался в машину. Я просунул руку в окно и взялся за руль. Управлять с водительского места было бы удобнее, но, если открыть дверцу, вода хлынет в салон.

Мотор внедорожника внезапно взревел, и дважды моргнули фары. Трос поднялся из воды и, выбирая слабину и натягиваясь, ронял с себя капли. С секунду ничего не происходило. Затем трос задрожал, и машина, дернувшись, пришла в движение. Я крепко держал руль, пока внедорожник медленно вытаскивал меня на берег.

Машина соскочила с насыпи на дорогу, но „Лендровер“ протащил ее дальше на безопасное место. Я открыл дверцу. Коврики на полу превратились в мокрое месиво, но уплотнители свое дело сделали, и сиденья остались сухими. Я оглянулся на затопленную протоку — вода залила ее до краев, так что от насыпи не осталось на поверхности ни следа.

Хлопнула дверца внедорожника, и я повернулся на звук. Мужчине было на вид от сорока пяти до пятидесяти лет. Нечесаные черные волосы подернулись сединой, как и щетина на его подбородке. От носа к уголкам губ пролегли глубокие борозды, а морщины на лбу говорили о том, что он больше хмурится, чем улыбается. На нем были очки в толстой, но стильной оправе и коричневый кожаный пиджак поверх синего свитера и джинсов. Все поношенное, но пиджак на вид дорогой, а на оправе очков я заметил крошечный логотип дизайнера.

Я протянул ему руку.

— Спасибо. Я уж думал, что пропал…

— Какого черта тебя туда занесло? — Его напор меня ошарашил. Я опустил руку, мое лицо вспыхнуло.

— Согласно навигатору это объезд. Какой-то тип…

— Ты слепой или ненормальный? Видишь вокруг мокротень? К твоему сведению, это вода. Нельзя ездить по насыпи во время прилива!

— Вода еще не поднялась. И если бы я знал, что в насыпи яма, то ни за что бы на нее не сунулся. Но я благодарен вам за помощь.

Я с трудом сдерживался, чтобы не сорваться. С какой стати меня обзывают ненормальным? И хотя я был обязан этому человеку, не собирался терпеть, чтобы на меня орал совершенно незнакомый мне тип. К тому же тот, который прежде чем прийти мне на помощь, еще как следует подумал.

Он сверкнул на меня глазами, и я почти ощутил исходящее от него желание поругаться. Я не мог поверить, что это только потому, что ему пришлось вытаскивать меня из протоки. Но мне нездоровилось, я до нитки промок и безнадежно опаздывал на полицейский инструктаж. Какие бы у него ни были проблемы, они меня не касались. Держа в узде эмоции, я спокойно посмотрел на него.

Он мгновение выдерживал мой взгляд, затем отвернулся и, словно избавляясь от чего-то, громко выдохнул.

— Что вам здесь понадобилось? К нам сюда не часто наведываются.

Я колебался. Но к этой минуте не один шофер сэра Стивена уже знал, что тело нашли. А если этот человек из местных, он не мог не заметить кружившего с рассвета полицейского вертолета.

— Я здесь для участия в полицейской операции.

Неожиданно его взгляд стал острее.

— По поводу тела? Вы полицейский?

Вот опять. Моя головная боль никуда не подевалась, но теперь я снова ощутил ее тупую пульсацию.

— Нет, я не полицейский. И я не скажу, чем я занимался, поэтому бесполезно спрашивать.

Получилось резче, чем я хотел, и на сей раз смутился он.

— По крайней мере, честно. Так вы что-то вроде полицейского консультанта? Или это тоже нельзя спрашивать?

Моя специальность вряд ли представляла тайну.

— Я судебный антрополог.

Немудреная информация, но она его как будто устроила.

— Прошу прощения, что сорвался на вас. Я Эндрю Траск.

Он произнес это так, словно имя и фамилия должны были что-то значить. Но для меня ничего не значили. Мне было так муторно, что я, не обратив внимания, просто пожал протянутую руку.

— Дэвид. Дэвид Хантер.

Налетевший порыв ветра дал мне прочувствовать, насколько я вымок и промерз. До меня запоздало дошло, что Траску досталось не меньше. Вода струилась из сапог, джинсы до колен потемнели. Он покосился на мою машину, и я почти почувствовал в нем внутреннюю борьбу.

— Эвакуатор вызвать не получится.

— У меня страховка на случай поломки, — ответил я, не поняв, куда он гнет. Работа иногда заносит меня в глухие места, и мне вовсе не светит остаться без помощи.

— Я не о том, — возразил Траск. — О сигнале телефона. Связь здесь только местами. — Он помолчал, и у меня возникло впечатление, что он принимает решение. — Я дотащу вас до своего дома, это недалеко. Оттуда сможете дозвониться.

— Замечательно. Спасибо, — поблагодарил я его, удивленный таким предложением после прежней враждебности.

Но отказываться не собирался. Если я хотел попасть хотя бы на вскрытие — об инструктаже можно было забыть, — мне требовалась любая помощь, которую я мог получить.

Траск пожал плечами, и по его виду можно было решить, что у него появилась новая мысль.

— Нельзя же здесь вас бросить. Мой сын разбирается в моторах и сумеет вам помочь.

— Спасибо, но это лишнее. Я и так доставил вам массу забот.

Это было правдой, но еще я не хотел, чтобы доморощенный механик копался в двигателе моей машины и еще больше напортачил, какими бы добрыми ни руководствовался намерениями.

Траск как-то странно посмотрел на меня.

— Вряд ли имеет значение. Так?

В другое время я бы заинтересовался, что он имеет в виду, но теперь слишком устал и был подавлен, чтобы ломать себе голову. Траск покосился на протоку, и мне показалось, что при этом из него ушла часть его энергии.

— Поехали.

Пока он разворачивался, чтобы закрепить трос за заднюю проушину, я попробовал телефон. Надо было позвонить не только в службу технической помощи, но также Ланди и предупредить, что я опоздаю. Я не представлял, какой урон нанесла моему автомобилю соленая вода и сколько времени потребуется на ремонт. Если понадобится, можно оставить его здесь и забрать позднее. Главное теперь — попасть на вскрытие.

Траск был прав насчет нестабильности сигнала мобильной связи. Я покрутился на месте, но телефон упорно отказался оживать. Пока Траск крепил трос, я переживал, что опоздаю, а потом, в последний раз оглянувшись на протоку, залез в машину. Дна больше не было видно; на легкой ряби покачивались морские птицы, и их относило невидимым течением. Никаких признаков насыпи, а судя по следам на берегах, вода еще не поднялась до максимального уровня. Если бы Траск не вытащил меня на берег, машина вскоре целиком ушла бы под воду. Линии мертвых, поломанных морем грязных кустов по сторонам протоки свидетельствовали, каким был недавний разлив. Местность вокруг лежала ниже этого уровня, и ее целиком затопляло.

Буксировка длилась пятнадцать неприятных минут. Насквозь промокшие руки и ноги замерзли, в ботинках при каждом движении хлюпало. По сторонам было больше воды, чем суши: поросшие тростником каналы, озерки в заболоченных солончаках. Название вполне подходило этому месту.

Волочась за „Дефендером“, я заметил несколько разбросанных вокруг лодочек, но большинство из них были либо бесхозными, либо не приведенные в порядок после зимы. Домов было немного, в основном старые развалюхи, упорно рассыпающиеся и возвращающиеся к состоянию элементов залитого водой пейзажа.

Но при том Траск был не единственным здешним жителем. Мы миновали в переоборудованное для лодок строение — выдающийся в воду протоки старый каменный дом. Вывеска у небольшой автомобильной стоянки гласила: „Сдается коттедж для отдыха“. Далекое место, чтобы кому-нибудь пришло в голову здесь остановиться, но, безусловно, тихое. Протоки и каналы отражали неяркое солнце, и я невольно признал, что Бэкуотерс обладает особым очарованием. В иное время я бы сам здесь пожил.

Но теперь я не мог себе позволить ослаблять внимание. Голова по-прежнему болела, и меня начинало знобить. Надо было сосредоточиться на том, чтобы держаться за „Лендровером“, и я обрадовался, когда Траск свернул на засыпанную гравием площадку. За ней находилась рощица из молодых деревьев, и сквозь их еще голые ветки я увидел на берегу протоки современного вида дом.

Мы прибыли на место.

Убедившись, что затянул ручник, я неловко вылез из машины. От холодного ветра сквозь мокрую одежду пробрал озноб. Стараясь не обращать внимания, я огляделся. На площадке стояли еще две машины. Одна — кабриолет „Мини“ на возвышении, чтобы не подмыло водой, была накрыта пластиковым брезентом, и по грязи на нем можно было судить, что автомобиль некоторое время не трогали с места. Другая — еще один „Дефендер“, белый, старый и тоже с выдающимся вверх шнорхелем. Возившийся под поднятым капотом молодой человек распрямился и посмотрел на нас.

Траск выскочил из „Лендровера“.

— Джемми, не сбегаешь за полотенцем?

Просьба была воспринята с недовольством.

— А что случилось?

— Неважно. Просто принеси полотенце и все.

По выражению лица молодого человека было ясно, что у него в голове. Лет семнадцати-восемнадцати, симпатичный, он был почти так же высок, как Траск. Сходство выдавало родство, и по его реакции я понял, что характером сын пошел в отца. Вытерев руки тряпкой, он отшвырнул ее прочь и, не говоря ни слова, направился к дому.

Если Траск и смутился, он нисколько не подал виду.

— Здесь сигнал ловится, и вы можете вызвать ремонтную службу.

— Спасибо. Симпатичный дом, — заметил я, глядя на просвечивающее сквозь рощицу строение. Обитые кедром стены выцвели до серебристо-серого цвета и сливались с деревьями. Крутую крышу оторачивали линии солнечных батарей. Дом возвышался над широким участком протоки, и теперь я заметил, что он был приподнял над землей на бетонных сваях. Инженерное решение, чтобы противостоять наводнениям, что говорило о том, какая в этих краях погода.

Траск удивленно посмотрел на дом. По его выражению лица можно было судить, что ни о чем подобном он не задумывался.

— Я построил его для жены.

Я ждал продолжения, но он, по-видимому, решил, что это все, что мне положено знать. Этот человек был явно не из тех, кто любил поболтать.

— Какой здесь адрес? — спросил я и, заметив, что он нахмурился, добавил: — Это для ремонтной службы.

— Дом на протоке. Но почтовый индекс им ничего не скажет. Пусть едут по дороге в Бэкуотерс, а затем вдоль протоки, пока не окажутся здесь. Если свернут на Уиллетс-Пойнт, значит, проскочат дальше.

Это был мыс, где жил Лео Уиллерс. Понимая, что Траск наблюдает за мной, я постарался, чтобы он ничего не прочитал на моем лице.

— Спасибо.

Он окинул взглядом мою сырую одежду.

— Хотите, пока дожидаетесь помощи, выпить чего-нибудь горячего?

— От кофе бы не отказался.

Траск, отворачиваясь, кивнул. Я не мог его судить за то, что он не пригласил в дом незнакомца, с которого льет вода, хотя с удовольствием бы обогрелся и сменил одежду. Я взял с собой вещи, чтобы переодеться у Джейсона и Анжи, но сперва следовало разобраться с машиной. Будет чудо, если я успею на совещание у патологоанатома.

Ощущая, как тикает время, я позвонил в ремонтную службу. Не ожидал, что мне мгновенно пришлют грузовик. Но действительность оказалась хуже: в выходные люди выезжают за город, и, естественно, случаются всякие неприятности. Ремонтники отдают предпочтение одиноким женщинам, случаям, когда под угрозой здоровье или машина может спровоцировать аварию. Ничто из этого не подходило к моим обстоятельствам. Когда я объяснил, что спешу на вскрытие, торопливый дежурный сочувствия не проявил и заметил:

— Труп не оживет от того, что вы туда приедете.

Мне объявили, что постараются прислать механика в течение нескольких часов, но даже этого не гарантировали. Спорить не было смысла, и я, объяснив, как сумел, как ко мне добраться, разъединился. Господи, надо же так вляпаться! Голову ломило сильнее. Потирая виски, я снова набрал Ланди, хотя не очень рассчитывал на успех и втайне испытал облегчение, когда вызываемый номер переключился на голосовую почту. Не вдаваясь в подробности, я сообщил, что опаздываю, потому что сломалась машина. Оставалось надеяться, что к тому времени, когда он мне перезвонит, у меня будут положительные новости.

Лихорадка усиливалась. Надо было сменить мокрую одежду, и я подошел к багажнику за сумкой с вещами. Хорошо, что вода не проникла внутрь, повезло хоть с этим. Брюки намокли до середины бедер, но я не собирался устраивать перед домом Траска стрипиз. Поменял мокрую рубашку на толстый джемпер и снова надел слегка влажную куртку.

После этого оставалось одно — ждать. Понимая, что хватаюсь за соломинку, снова повернул в замке зажигания ключ. Мотор издал глухой скребущий звук и затих. Во второй раз он был еще глуше. Я немного подождал и попытался опять.

— Только больше напортите.

Я не слышал, как подошел сын Траска.

— Думаю, что уже без разницы.

— Может, и без разницы, только промокший двигатель все равно не заведется. Без толку гонять по цилиндрам воду.

Совет был не грубым, но и вежливым я бы его не назвал. Парень выглядел юной версией Траска: в позе чувствовалась вялая мощь — в выцветшей майке и джинсах он выглядел вполне спортивно. На ногах красовались неопреновые пляжные тапочки, маскировавшие следы его ступней. Он держал скрученное полотенце.

— Кофе на подходе.

— Спасибо. — Я вытер руки. — Ваш отец сказал, что вы разбираетесь в моторах.

— Есть немного. — Он явно без воодушевления посмотрел на мой автомобиль. — Если в двигатель попала соленая вода, нужно все разбирать и промывать. Сменить масло, может быть, и топливо. Серьезная работа.

Потрясающе! Со слов его отца, я подумал, что он может решить мою проблему. Но теперь получалось, что парня мое предложение не интересует, а мне требуется квалифицированный механик.

— Здесь есть поблизости какой-нибудь гараж? — спросил я.

Он покачал головой.

— Такого, чтобы был вам полезен, нет.

— А как насчет того, чтобы взять напрокат автомобиль или вызвать такси?

Если бы в ближайшем городе получилось раздобыть транспорт, я бы попал на вскрытие, а о машине позаботился бы потом.

— Вы видели Кракхейвен? — фыркнул он.

Я бы предложил ему денег, чтобы он меня отвез, но по выражению его лица понял, что это будет пустая трата времени. Парень просто не хотел связываться с проблемами незнакомца, и я не мог его за это осуждать. Только выругался про себя, когда он пошел к дому. Подумал, может, удастся нанять Траска, чтобы он отвез меня на вскрытие, но быстро оставил эту мысль. Он чуть не оставил меня тонуть в протоке, и все его поведение говорило о том, что стал спасать меня явно нехотя. Представил его реакцию на просьбу сделать еще какие-то усилия ради меня.

Но попытаться что-то сделать необходимо. Сигнал был слишком слаб и не позволял выйти в Интернет, и я набрал местную справочную службу. Сын Траска мог иметь в виду ближайшую округу, но если чуть дальше все-таки существовал гараж, помощь могла прийти быстрее, чем от ремонтников.

Учитывая, как мне в последнее время не везло, я не ждал ничего хорошего и удивился, когда оператор дал мне телефонный номер заведения по ремонту автомобилей и катеров в Кракхейвене — городе, который я проезжал этим днем. Уговаривая себя не строить надежд, я набрал его и услышал грубоватый мужской голос:

— Ремонт катеров и авто Кокера.

— У меня сломалась машина. Вы можете починить? — спросил я.

— Зависит от того, где вы находитесь.

— В Бэкуотерсе. — Я объяснил, что попал в водную ловушку на дамбе.

— Торопыга, — хмыкнули в трубке. — В следующий раз будете думать, прежде чем лезть на рожон. Ладно, вашему горю придется помочь. Подождите, сейчас возьму ручку.

Я безмолвно вознес молитвы небу. Появился пусть ничтожный, но все-таки шанс попасть на вскрытие. Я глядел на часы, прикидывая, сколько у меня осталось времени, когда трубка снова ожила.

— Слушаю. Рассказывайте, где именно вы в Бэкуотерсе?

— Это место называется Крик-Хаус. Недалеко от старого лодочного пакгауза. Рассказать, как проехать?

Секунду он не отвечал.

— Не трудитесь. Я знаю это место. Они ваши приятели?

Голос собеседника напрягся, но я не придал этому значения.

— Нет, просто приволокли сюда на тросе. Как скоро вы сможете приехать?

— Извините, не смогу вам помочь.

Мгновение я считал, что ослышался.

— Но вы только что сказали, что займетесь моей машиной.

— А теперь говорю, не могу.

— Не понимаю. Есть какие-нибудь проблемы?

— Да. Соль в вашем моторе.

Он разъединился.

Что за черт? Я таращился на свой мобильник, не в состоянии поверить, что он умолк. Враждебность возникла ниоткуда, стоило мне упомянуть Крик-Хаус. Я в сердцах треснул по рулевому колесу и опять выругался. Что бы ни произошло между владельцем гаража и Траском, это стоило мне шанса попасть на вскрытие.

Голову дергало от боли от самого основания шеи. Массируя ее, я закрыл глаза и размышлял, как поступить дальше. Яростный лай собак заставил поднять веки. По дорожке через рощицу шла женщина с девочкой. Вокруг них увивалась, тявкая, коричневая дворняжка. Девочка несла кружку, ненадежно держа ее высоко на весу от подпрыгивающей собачонки.

— Расплескаешь, нехорошая Кэсси! — Но ее тон только подзадоривал четвероногую шалунью. Девочке было лет восемь-девять, и она была той же стати, что ее отец и брат. Хотя она смеялась, но тонкие ручонки и темные круги под глазами говорили, что в доме не все в порядке.

Я решил, что женщина ее мать, хотя очевидного внешнего сходства между ними не заметил. Женщина была стройная, симпатичная, намного моложе Траска. Кожа смуглая с медовым отливом, густые черные волосы небрежно перевязаны на затылке темной лентой. Джинсы выцвели и измазаны краской, а толстый свитер был больше размера на два, чем ей полагалось. От этого она казалась еще моложе, и я решил, что у нее не могло быть сына-тинейджера.

— Мы принесли вам кофе, — объявила девочка, осторожно протягивая кружку.

— Спасибо. Держу. — Я поспешил ее принять и улыбнулся матери. Она улыбнулась в ответ, но коротко, и улыбка тут же погасла. Женщину в обычном понимании я бы не назвал красивой. Для этого черты ее лица были слишком резкими. Но безусловно привлекательной — с потрясающими зелеными глазами, которые казались еще более выразительными на фоне оливковой кожи. Я невольно подумал, что Траску с женой повезло.

— Папа сказал, что вы застряли на гати, — проговорила девочка и перевела взгляд на мою машину.

— Верно. Хорошо, что он оказался поблизости и подцепил меня на буксир.

— Он говорит, что это был идиотский поступок.

— Фэй! — оборвала ее мать.

— Это он так сказал.

— И был прав, — грустно улыбнулся я. — Во второй раз я бы туда ни за что не полез.

Дочь Траска внимательно посмотрела на меня. Собачонка шлепнулась у ее ног и, высунув из пасти язык, ела хозяйку глазами. Она была очень молода, почти щенок.

— Откуда вы? — спросила девочка.

— Из Лондона.

— Я знаю кое-кого из Лондона. Это там, где…

— Все, Фэй, не будем мешать джентльмену. — Мать покосилась на меня скорее холодно, чем недружелюбно. — Как долго вы собираетесь здесь задержаться?

— Понятия не имею. Похоже, мне не повезло сломаться в очень неудачный день. — Слабая попытка пошутить явно не имела успеха. Я пожал плечами. — Гаражист из Кракхейвена не согласился мне помочь, так что придется дожидаться ремонтную службу.

Я заметил ее реакцию в ответ на упоминание о гаражисте, но больше она ничего не сказала.

— Когда они обещали пристать вам людей?

— Ничего не сказали. Но я избавлю вас от своего присутствия, как только сумею.

— Надеюсь. — Ее зеленые глаза блеснули. — Пошли, Фэй.

Я глядел им в спины. Стройная и спокойная жена Траска покровительственно положила ладонь на плечо дочери, а собачонка, обогнав их, бросилась со всех лап к дому. „Грубовато, ничего не скажешь. Как это понимать? — размышлял я. — Обитатели Блэкуотерса всегда так встречают чужаков или ко мне особенное отношение?“

Но у меня было много более важных проблем, кроме здешней враждебности, и я выкинул ее из головы.

Глава 7

Мягкие берега протоки размывались. Приливы и течения объединили усилия, углубляя выемку в песчаной почве, ставшую похожей на укус, обрамленный тростником и спартиной. Она превратилась в естественную ловушку, где в медленно текущей воде плавал всяческий мусор. На ветки и стебли наталкивались выброшенные продукты рук человеческих: то грязная кроссовка, то голова куклы, пластиковые бутылки, пищевые контейнеры, — все кружило в общем водовороте.

В Бэкуотерсе царил покой. Казалось, что миром правят чайки, болотная топь и вода. И еще небо. Плоский пейзаж подчеркивал его необъятность и сводчатую высоту. Если смотреть со стороны, откуда я явился, дом Траска просвечивал сквозь деревья в паре сотне ярдов от меня. Допив кофе, я отправился вдоль протоки, воспользовавшись своего рода тропинкой — полоской голой земли, вившейся в жесткой густой траве. Впрочем, она вскоре потерялась, и я понял, что уйти далеко не удастся: на пути то и дело встречалась то наполненная водой яма, то лужа. Проще было бы плыть на лодке, но и тогда я бы быстро потерялся в хитросплетениях солончаков и тростника.

Вода кружила кроссовку и теннисный мяч, а я смотрел на них и словно не замечал. Не смог бы усидеть без дела в промокшей машине, дожидаясь ремонтников. С Ланди я еще не говорил, но понимал, что совещание у патологоанатома уже должно начаться. Долго оно не продлится, а затем, со мной или без меня, Фриарс приступит к исследованию останков. Хотя какая разница? Я не надеялся, что сумею чем-нибудь помочь. У меня не было иллюзий, почему меня включили в расследование, и поскольку сэр Стивен опознал сына, мое присутствие стало тем более лишним. Теперь, хотя труп сильно разложился, установление личности превратилось скорее в формальность. Как и выводы по поводу содеянного: все — разве что за исключением отца — считали, что Лео Уиллерс убил Эму Дерби, а затем, сломавшись под гнетом совершенного, покончил с собой.

Так почему я мучаюсь и так переживаю?

Я обвел взглядом залитый водой пейзаж. Недалеко от места, где я стоял, лежала гниющая, разваливающаяся старая лодка — нос на берегу, корма погрузилась в воду. Рядом погибающая ива: толстый ствол в пятнах, с нижних веток свешивались клочья мертвой травы и водорослей, напоминая, что в протоке не всегда, как теперь, спокойно. Неудивительно, что тело Уиллерса так долго не обнаруживали — оно несколько недель лежало в какой-нибудь яме на дне, пока не всплыло и его не вынесло приливом в устье. Вполне вероятный сценарий.

За одним исключением: я продолжал считать, что шесть недель для такого развития событий слишком долгий срок. Четыре — возможно, но не шесть. Даже если большую часть времени тело покоилось на дне протоки, дважды в сутки оно подвергалось воздействию приливов. Его волочило бы по песку, колотило о камни и скалы, нарушая целостность. И все это время продолжались внутренние процессы, еще более способствуя ускорению разрушения. Я убеждал себя, что холодная вода и зимний воздух тормозили разложение, что оценка прошедшего с момента смерти времени и в более благоприятных условиях не точная наука. Что уж говорить о здешнем устье. Напрасно.

Шесть недель — это слишком много.

Хорошо, допустим: Лео Уиллерс заперся от всех и две недели до бесчувствия пил. А затем приехал сюда и застрелился. Возможно. Хотя я сомневался, что такой человек, как он, способен превратиться в абсолютного отшельника. Но я его не знал. И замышляющие самоубийство люди могут быть непредсказуемыми.

Хотя в это объяснение я тоже не мог поверить.

Пробравшая дрожь напомнила мне, что пора возвращаться. Сигнал мобильного оператора вдали от дома затухал, а я понимал, что Ланди может попытаться связаться со мной. Надо было также выяснить, какова ситуация с ремонтниками. И еще позвонить Джейсону и сообщить, что я не сумею попасть к ним на праздник. Последняя миссия мне казалась из самых приятных.

Я повернул и пошел обратно к дому. После горячего кофе мне стало легче, и я решил, что прогулка поможет унять головную боль, но теперь запоздало понял, что идея была не из лучших. Несмотря на холодный ветер, я отчаянно потел, и меня, не переставая, бил озноб. Возвращение показалось непомерно долгим. Я старательно обходил каждую яму с водой, которых как будто стало гораздо больше, чем я запомнил. Подходя к дому, я чувствовал, что совершенно выбился из сил, руки и ноги налились свинцом. На гравиевой площадке рядом с моей машиной стояла еще одна, но, к сожалению, не из службы технической поддержки. Если только мне в помощь оттуда не отправили старый белый "Форд Фиесту" с ярко-красной гоночной полосой поперек крыши.

Сын Траска опять копался под капотом белого "Лендровера". Рядом, поджав губы и сложив на груди руки, стояла блондинка, как я решил, хозяйка "Фиесты". Ей было около двадцати. Симпатичная, но, на мой взгляд, полноватая. И расфуфыренная: ее юбка в обтяжку, туфли на высоких каблуках и яркий макияж больше подходили для субботней вечеринки, чем для этого места.

Ни один из них не заметил моего приближения, и их голоса свободно разносились над береговой тропинкой.

— Слушай, Джемми. Ну, почему, нет? — У нее был эссекский выговор.

— Ты знаешь, почему, — ответил сын Траска, не отрываясь от работы.

— Это было сто лет назад. Я специально приехала, как только услышала.

— Я тебя не просил. Не можешь… — он осекся, почувствовав мое присутствие.

Девушка обожгла меня взглядом, словно это я был виновником их спора. Я, изобразив усталую улыбку, прошел мимо к моей машине. Не обращая больше на меня внимания, она снова повернулась к сыну Траска. Ее маникюр был кроваво-красным, и видневшиеся в открытых спереди туфлях ногти на пальцах ног соответствовали ему по цвету.

— Ладно тебе, Джемми, он не узнает.

— Мне все равно.

— Тогда в чем проблема?

Он не ответил. Я всеми силами старался их не слушать, но это оказалось невозможно.

— Джемми, почему ты не хочешь со мной говорить? — Девушка вновь не получила ответа, и ее тон стал осуждающим. — Раньше ты таким не был!

— Стейси…

— Не был! Не моя вина, что…

— Господи, прекрати!

С грохотом захлопнулся капот "Лендровера". Я обернулся: сын Траска, оставив девушку одну, шел к дому.

— Джемми! — Она крикнула ему в спину. — Ну, и черт с тобой! — Хлопнула входная дверь, и звук долетел сквозь деревья. — Придурок!

Она отвернулась, и ее лицо сердито вспыхнуло. На ее глаза наворачивались слезы, но тут она увидела меня, и ее губы скривились.

— Чего уставился?

Рванула дверцу "Фиесты", плюхнулась на сиденье и взяла с места так, что из-под колес полетел гравий.

Оказывается, не у одного меня выдался плохой день.

Девушка вывернула на дорогу, и вскоре звук мотора затих. Только плескалась в протоке вода и кричали чайки. Я проверил телефон, не поступили ли сообщения, но не было ни одного — ни от Ланди, ни от службы ремонтников. Я уже собирался убрать трубку, когда прозвучал вызов.

— Только что получил ваше сообщение, доктор Хантер, — сказал детективный инспектор. — Был в морге. У вас неприятности?

Я окинул взглядом плоское пространство лугов и воды, словно в этом пейзаже мог почерпнуть хоть малейшее вдохновение.

— Можно сказать и так.

Не вдаваясь в детали, объяснил, что моя машина обездвижилась и я понятия не имею, когда ее починят. Против всех ожиданий Ланди не высказал раздражения, но был, как всегда, дружелюбен.

— Теперь уже вам нет смысла приезжать в морг, — объявил он, когда я кончил. — Когда я оттуда выходил, Фриарс уже подбивал бабки. Никаких неожиданностей. Вероятная причина смерти контактная ружейная рана в голову. Труп мужчины и рентгеновское исследование не выявили костных повреждений, которые бы дали повод усомниться, что это Лео Уиллерс. На задней крышке часов надпись от матери, одежда соответствует той, что носил он. Нельзя категорично утверждать, что она его, но тех же дорогих торговых марок. В ожидании результатов экспертизы ДНК достаточно надежные основания для установления личности.

— А что с застрявшим в пищеводе кусочком металла? — Я повернулся к дому, чтобы убедиться, что никого нет рядом.

— Отправили в лабораторию вместе с пыжом из патрона. Он сильно деформирован, поэтому нельзя с определенностью сказать, дробина это или нет. Но вы были правы: материал скорее сталь, чем свинец. И судя по виду, нержавеющая. — Ланди фыркнул. — Вот и все. Никаких премудростей, поэтому я не думаю, что вы много потеряли.

Я тоже так решил, но все равно хотел посмотреть сам.

— Взгляну завтра. Мою машину к тому времени должны починить.

Если даже не починят, найму другую. Вряд ли открою что-нибудь еще, кроме того, что удалось Фриарсу, но, по крайней мере, попытаюсь. Детективный инспектор кашлянул.

— Спасибо, но не думаю, что в этом есть необходимость. — По его голосу я понял, что он в замешательстве, и подавил в себе желание его переубедить — понимал, что дело не в нем, а в Кларке. Что бы я ни сказал, не имело никакого значения.

— Хорошо. — Я постарался скрыть разочарование. — Дайте знать, если я вам понадоблюсь.

Ланди заверил меня, что он именно так и поступит, и разъединился. Я спрятал телефон. Ты сегодня проделал большую работу, Хантер. Прими поздравления. Отперев свою машину, я устало опустился на водительское сиденье и вытянул наружу ноги. Вот оно как вышло. А ведь день начинался таким многообещающим.

Я следил, как чайка плескается в протоке. Вода стояла по-прежнему высоко, и берега лизали больше похожие на рябь волны. Но пройдет несколько часов, и солончаки высохнут и превратятся в грязные ямы и каналы. А затем цикл повторится опять, и так до бесконечности. Урок полезный, и, может быть, я его когда-нибудь оценю, но не сейчас — слишком для этого выдохся. Я поплотнее завернулся в куртку, почувствовав новый приступ озноба, словно тело стремилось сообщить, что оно нездорово. До этого я так рвался на вскрытие, что забыл обо всем остальном. Но озноб меня колотил не просто потому, что я замерз. Гул в голове стал сильнее и сопровождался болью в суставах и горле, а когда я дотронулся до шеи, почувствовал, что гланды распухли и стали тверже.

Я сел прямее, сознавая, насколько сглупил. В последние дни мне было не по себе, и я просыпался с тяжелой, будто с похмелья, головой. Приключение на протоке подлило масло в огонь, а я не догадался немедленно переодеться в сухое. И вот результат — озноб. Для большинства людей это был бы сущий пустяк.

Но я не из большинства.

Нож напавшего на меня в моем доме не только оставил шрам на животе, но лишил меня селезенки. Это ослабило мою иммунную систему, отчего мне всю оставшуюся жизнь каждый день придется профилактически принимать антибиотики. Я, как все, выздоравливаю от инфекций и простуд. Но постоянно существует риск постпленэктомического сепсиса, который развивается мгновенно и способен привести к летальному исходу.

Я встал и ощутил слабость в ногах — еще одно свидетельство моей глупости. Я же готовился стать терапевтом, так нужно включать мозги и не игнорировать угрожающие симптомы! И вот то, что начиналось как неудачный день, превратилось в нечто иное.

Когда я шел открыть багажник, меня от слабости буквально шатало. Моя работа предполагает поездки — во всяком случае, так было раньше. Иногда я оказывался в более глухих, чем здешние, местах и поэтому всегда возил с собой антибиотики на непредвиденный случай. Амоксициллин — антибиотик широкого спектра, намного сильнее пенициллина. Он бесполезен против вирусов, зато помогает победить бактериальную инфекцию.

Я проглотил таблетку и запил водой из бутылки, которую тоже возил в багажнике, и, снова рухнув на водительское сиденье, стал размышлять, как поступить. Если у меня развивается постпленэктомический сепсис, мне срочно нужно в больницу. Хотя, с другой стороны, это может быть обыкновенный вирус, от которого я избавлюсь без неприятных последствий.

Проблема заключалась в том, что я никоим образом не мог этого узнать. Сейчас я не чувствовал себя настолько плохо, чтобы ложиться в больницу, но мое состояние могло вскоре измениться. Особенно если я и дальше буду сидеть в мокрой одежде. Ладно. Я быстро оценил варианты. Возвращение в Лондон явно не вариант, но и торчать здесь дальше — не вариант тоже. Когда я встал, голову разрывало. Переждав, чтобы боль немного утихла, я направился по гравиевой дорожке между деревьями.

Вблизи дом Траска производил еще большее впечатление: современный, угловатый со стенами из обветренного кедра, отлично сочетающимися с окружающим пейзажем. Он был приподнят над землей на бетонных опорах, что спасало его от наводнений, но также означало, что к входной двери мне придется подниматься по лестнице. Тащась наверх, я чувствовал младенческую слабость и, прежде чем постучать в промасленные доски, остановился перевести дыхание. Внутри залаяла собака, и через мгновение мне открыл Траск. Мое появление его явно не обрадовало.

— Ремонтники приехали?

— Нет. Я… передумал. Здесь есть поблизости гостиница?

— Гостиница? — Траск произнес это так, словно это понятие ему было вовсе незнакомо. — Понятия не имею. Скорее всего, нет.

— Пансион с ночлегом или паб?

— Ничего подобного на мили вокруг. А что? Только не говорите, что собираетесь превратить свое приключение в воскресный отдых. — Он поднял на меня глаза, и его раздражение немного утихло. — С вами все в порядке? Вы ужасно выглядите.

— Все нормально. Просто подцепил вирус. — Я разыгрывал последнюю карту — других мыслей у меня не было. — По пути сюда мы проехали дом, который предлагают внаем. Вы знаете хозяев?

Если хозяева местные и готовы его сдать на несколько дней, я мог бы там отсидеться, пока не подействует антибиотик. Некий голос твердил мне, что я совершаю глупость, настолько рискуя, но я не обращал внимания.

Траск неуверенно на меня посмотрел.

— Вы о старом эллинге?

Я с облегчением кивнул.

— Знаете, кому он принадлежит?

— Нам. — Он словно опешил. — Жена его перестраивает.

В другое время я бы заметил, что что-то не так, но в этот момент все мои силы уходили на то, чтобы держаться на ногах.

— Понимаю, насколько я вам в тягость, но не мог бы я там переночевать? — Видя, что моя просьба его нисколько не обрадовала, я быстро добавил: — Заплачу за целую неделю.

Траск отвернулся и провел ладонью по волосам.

— Право не знаю… там ничего не готово.

— Неважно. Достаточно, если есть кровать и какое-нибудь отопление.

Траск по-прежнему колебался, но затем снова посмотрел на меня, и мой вид его убедил.

— Подождите здесь. Сейчас позову Рэйчел, она знает об этом месте больше, чем я.

Он, оставив меня на улице, закрыл передо мной дверь. Я был слишком слаб, чтобы обижаться: решил, что Траск испугался, как бы я не заразил его родных. Прислонился к стене, уперев голову в обветренное дерево, и стал ждать, когда снова откроется дверь. Мне показалось, что прошло немало времени, прежде чем появилась его жена. Привлекательные черты лица сложились в суровую мину, зеленые глаза холодно смотрели на меня.

— Эндрю сказал, вы хотите снять эллинг?

— Только на одну ночь.

— Что, сильно простудились? — Она протянула мне ключи. — Подождите в машине, пока я соберусь. Можете включить отопитель.

Я был слишком измотан, чтобы смущаться, и поплелся через рощицу к автостоянке. Жена Траска не сказала, в какую садиться машину, но ключи были с электронным брелком, так что это был не допотопный "Дефендер". Я забрался в более новый серый "Лендровер" и, ощущая что-то вроде дежавю и вспоминая машину, которую некогда водил, завел мотор. Пока отопитель прогревал салон, я отменил заказ в службе технической поддержки. Мне ужасно не хотелось доставлять Траску и его родным хлопот, но выбора не было.

Затем я набрал Джейсону сказать, что не сумею приехать в Котсуолдс. Сначала он не поверил — решил, что я придумал уловку, чтобы проигнорировать вечеринку, но что-то в моем голосе его убедило. Джейсон забеспокоился и просил меня поберечься. Я обещал, понимая, что с заботами о себе опоздал. Я убирал телефон, когда появилась жена Траска. Она несла картонную коробку и пакеты, в которых, как я предположил, были полотенца и постельное белье. Подчиняясь рефлекторному желанию помочь, я вылез из машины, но она резко мотнула головой.

— Справлюсь.

Как ей угодно. Пока она сердито запихивала пакеты в багажник "Лендровера", я взял из своей машины ноутбук и походную сумку. Ноги казались ватными.

— Все? — спросила она, когда я вернулся. — Тогда поехали.

Несмотря на отопитель, я по-прежнему дрожал. Женщина не разговаривала, но выражала свое недовольство тем, как переключала передачи. Молчание затянулось, и я решил, что должен что-нибудь сказать.

— Простите, что доставляю вам неудобство.

— Там приют на выходные, вот что там такое.

Новый нервный рывок ручки переключения передач. Я сделал новую попытку.

— Я честно не знал, кому принадлежит эллинг, когда спрашивал о нем.

— Какая разница, кому?

— Просто надеялся освободить вас от своего присутствия.

— Освободили, нечего сказать.

Ее лицо в профиль выражало непререкаемую злость. Я не понимал, что ее так расстроило, но чувствовал, что с меня довольно.

— Ладно, забудем про эллинг. Просто выбросьте меня где-нибудь.

— То есть вы передумали?

Вот напасть!

— Остановитесь, и я выйду.

С обеих сторон протоки не было ничего, кроме болот и голой земли, но мне стало все равно. Женщина нахмурилась.

— Не смешите меня. Я не могу вас оставить в чистом поле.

— Тогда довезите туда, где я смогу взять такси.

Она покосилась на меня, и я постарался унять дрожь.

— Вам нездоровится.

— Я в порядке, — ответил я, понимая, что веду себя упрямо и глупо.

Жена Траска промолчала, и некоторое время мы ехали в тишине.

— Это не просто простуда? — затем спросила она.

Я собирался огрызнуться, но более разумная моя составляющая заставила смириться — сейчас не время тешить гордость.

— У меня проблемы с иммунной системой.

— Что за проблемы?

— Ничего заразного. — Я догадался, каков ход ее мыслей. И хотя не хотел пускаться в объяснения, не видел способа обойти тему. Вот черт! — У меня нет селезенки.

Жену Траска мои слова насторожили и встревожили.

— Тогда вам надо к врачу.

— Я сам врач. Принимаю антибиотики. Сейчас мне нужно место, где отлежаться.

Новый искоса взгляд, на этот раз в глазах мелькнуло сомнение.

— Мне казалось, что вы сказали Эндрю, что вы судебный эксперт.

— Так и есть. — Я пожалел, что начал этот разговор. — Работал когда-то терапевтом.

— Видимо, не очень хорошим. С какой головой можно вот так, как вы, сидеть в мокрой одежде? Почему ничего не сказали?

Оглядываясь в прошлое, я не мог не согласиться, что свалял дурака, но сил продолжать разговор не осталось, и я повторил:

— Со мной все будет хорошо.

— Надеюсь. — Ее взгляд дал мне понять, что она вовсе в этом не уверена. — Ну вот, приехали.

"Лендровер" выскочил на засыпанную шлаком автостоянку, и жена Траска затянула ручник. Эллинг представлял собой небольшое каменное строение, выдающееся с берега протоки. Нижняя часть находилась в воде, линия на стенах отмечала самый высокий уровень прилива. Верхняя половина представляла собой одноэтажное здание на уровне берега с дверью и двумя маленькими окнами по бокам. Похоже на детскую картинку дома.

Жена Траска, прислонив коробку к стене, перебирала на большом кольце звякающие ключи и приговаривала:

— Куда же ты подевался.

Наконец нашла нужный и толкнула бедром дверь. Интерьер оказался неожиданным: никаких внутренних стен, единственное помещение оформлено наподобие студии, и в ней было намного светлее, чем я мог представить снаружи. Ничем не облицованные стены покрашены в белый цвет, свет проникал сквозь большое, выходящее на протоку арочное окно. С одной стороны зона кухни, с другой — диван и кресло у дровяной печки. Мебель в стиле скандинавской шестидесятых годов: простые линии, приглушенные тона. Почти весь покрытый лаком пол застилал красный ковер.

Все выглядело новым, еще не побывавшим в употреблении, и в воздухе по-прежнему витал легкий запах свежей краски. Помещение было хотя небольшим, но светлым и воздушным — вполне достойным оказаться на страницах толстых глянцевых туристических журналов. Траск сказал, что его восстановлением занимается жена, и она проделала хорошую работу.

Женщина поставила коробку на кухонный стол.

— Мы не предполагали принимать здесь гостей до начала сезона. — Говоря, она пощелкала выключателями, и из калорифера на стене потекла струя теплого воздуха. — Не все закончено, но вам будет удобно. Дровяная печка, если потребуется, тоже работает. Телевизора и вай-фая нет, но мобильный сигнал обычно ловится. Ванная вон там. — Она показала на дверь пристроенной в углу кабинки.

Я кивнул, но, на мой взгляд, чего-то все же недоставало.

— А где кровать?

Мне очень не хотелось спать на коротком диване.

Жена Траска подошла к отделанной грубо отесанными досками части стены, потянула за кожаный ремень, и конструкция, повернувшись, опустилась на пол и превратилась в кровать.

— Сейчас принесу из машины одеяла и постельное белье, — проговорила она без всякого энтузиазма. — А вы пока расслабьтесь.

Я не возражал и опустился в кресло у арочного окна. Несмотря на струю теплого воздуха из калорифера, муть в голове и дрожь не унимались. Меня знобило, все тело болело, и я чувствовал жуткую слабость. Уровень прилива в протоке стал значительно ниже. Насколько хватало глаз, снаружи были только поля, дюны и вода. Я начал сомневаться, правильно ли поступил, что не стал искать гостиницу. Если мое состояние ухудшится, помощь придет не скоро. Здесь мне приходится надеяться только на себя.

Но я к этому привык.

Когда жена Траска вернулась, я попытался подняться на ноги, но она отмахнулась от моей помощи.

— Не вставайте. — Она даже улыбнулась. Как-то напряженно, но все-таки улыбнулась. — Лучше сидите, а то еще упадете.

В ее словах была правда. Быстро застелив кровать, она распрямилась и осмотрелась.

— Кажется, все. Я оставляю вам чай, кофе, немного супа и какие-то мелочи, чтобы вы не голодали. Если нужно что-нибудь еще, говорите.

— Нет, спасибо. — Я хотел только одного: чтобы она поскорее ушла и я мог рухнуть на кровать.

— Я возьму ваши ботинки. У нас есть сушильное помещение, поставим их туда. Завтра их вам кто-нибудь занесет. — Она с сомнением посмотрела на меня. — Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Не беспокойтесь.

— Я запишу вам мой номер телефона на случай… Ну, просто на всякий случай. — Она черкнула номер на страничке извлеченного из кухонного шкафчика блокнота и протянула мне. — Хотите, я позвоню и сообщу, что вы у нас? Вашей жене или кому-нибудь еще?

— Не надо. Но все равно спасибо.

Она собралась уходить, но на пороге замялась.

— Простите, что повела себя так с вами. Странный выдался день. Эмоции зашкаливали. У всех у нас.

Если бы не моя болезнь, я бы заинтересовался, что она имела в виду, но теперь мне было не до этого.

— Все нормально. Я ценю, что вы и ваш муж для меня сделали.

— Мой муж? — Она озадаченно посмотрела на меня, но в следующее мгновение поняла мою ошибку, и ее лицо прояснилось. — Вы имеете в виду Эндрю?

— Извините… я решил…

— Энрю мне не муж. Он мой шурин.

Ее щеки вспыхнули. Я силился подыскать какие-то слова, но она уже взялась за ручку двери.

— Позвоните, если что-то понадобится. — Она ушла, больше на меня не взглянув.

Дверь за ней закрылась. Я посмотрел на листок из блокнота в моей руке, заранее зная, что там написано. Над цифрами петлеобразными буквами было выведено ее имя.

Рэйчел Дерби.

Глава 8

На следующее утро меня разбудили крики чаек. Вырвавшие из глубокого сна хриплые вопли были настолько громкими, что казалось, птицы находятся в той же комнате, что я. За веками светилась легкая белизна, что было странно, поскольку я сплю с закрытыми шторами. Мне не хотелось вставать, и я попытался не обращать внимания, но все-таки открыл глаза и уставился в незнакомый остроконечный в середине незнакомый потолок с белыми балками перекрытия. Я понятия не имел, где нахожусь, но затем вспомнил.

Все-таки пока еще живой.

Я еще немного полежал, уютно согревшись под одеялом. Спешки вставать не было, и я, старательно оценив свое состояние, решил, что чувствую себя лучше. Намного лучше.

И голоден.

Добрый знак. Вечером я почти ничего не ел. После того, как Рэйчел Дерби ушла, я подумал, не принять ли душ, но сил на это не хватило. Проглотил пару таблеток парацетамола, чтобы сбить температуру, открыл консервированный томатный суп и, пока стягивал с себя все еще мокрые брюки, подогрел его на электрической варочной панели. Съел, сколько мог, но так сильно дрожал, что ложка бренчала, колотясь о чашку.

Аппетита не было, и большая часть супа осталась нетронутой. Я улегся на кровать и натянул на себя одеяло. Каждый приступ озноба вызывал сомнения: не случилось ли так, что в этот полный неправильных решений день решение отказаться от больницы оказалось роковым. Несколько часов я словно в лихорадке дремал, но в какой-то момент провалился в настоящий сон.

Взглянув на часы, я обнаружил, что перевалило за десять. Глядел на деревянные балки над головой и слушал, как птицы царапают ногами по крыше. Не удивительно, что у меня сложилось впечатление, что они рядом, — практически так и было. Источник другого звука я определил не сразу. Я находился на верхнем этаже эллинга, под которым располагался док. Наступило, по-видимому, время прилива, и под досками пола раздавался негромкий плеск воды.

Я осторожно сел, спустил ноги с кровати и, выждав несколько мгновений, встал. Чувствовал себя измочаленным, но гораздо лучше, чем накануне. Следовательно, моя болезнь не результат постпленэктомического сепсиса, а какой-то недолговечный вирус, с которым справился антибиотик или моя иммунная система. Если не перенапрягаться, через день-другой я приду в себя.

И вот я проголодался. И, поведя носом, почувствовал, что мне срочно необходимо встать под душ. Как бы ни хотелось есть, я получу от пищи двойное удовольствие, если примусь за нее чистым. Ванная была миниатюрной, но спланирована так же хорошо, как все остальное в студии. Я стоял под горячими иглами воды, наслаждаясь каждым уколом. Чистый и выбритый, я переоделся в то, что захватил для вечеринки у Джейсона и Анжи. Затем принялся изучать, что у меня есть на завтрак.

Обнаружил в холодильнике молоко, масло, яйца и полбатона хлеба, плюс на кухонном столе неоткрытую банку с мармеладом. Сделал два тоста, пожарил яичницу из двух яиц, а в это время в чайнике закипал кофе. Жадно поел за маленьким столом, затем сделал еще тост с маслом и мармеладом.

Закончив, я почувствовал себя лучше, чем в несколько прошлых дней. Еще заварил кофе и, захватив к окну чашку и глядя, как плещутся чайки в наполовину обмелевшей протоке, впервые позволил себе задуматься о ситуации, в которую сам себя загнал.

По всем понятиям, я здорово свалял дурака. Ланди мне сообщил, что предполагаемая жертва Лео Уиллерса Эмма Дерби была замужем. Но мне даже не пришло в голову, что у нее может быть другая, чем у супруга, фамилия. Даже когда Траск упомянул о жене, я не связал одно с другим, полагая, что он говорит о Рэйчел.

Сестре Эммы Дерби.

Меня поразила степень моей оплошности. Неудивительно, что все они на взводе. Вчера Траску и его родным пришлось выдержать мучительные испытания. Если им ничего не сказали полицейские, слухи все равно ползли о том, что обнаружили в устье. Хотя Эмма Дерби пропала слишком давно, чтобы выловленное из воды тело принадлежало ей, родственники не могли не заволноваться, понимая, что если это не она, значит, тот, кто ее убил.

Рэйчел прямо сказала накануне вечером: Странный день. Эмоции у нас у всех зашкаливали. Я поморщился, понимая, каким бесчувственным мог показаться окружающим. Ведь они полагали, что в качестве полицейского консультанта я знал, кто они такие. Однако, ослепленный собственными неурядицами, я не сумел разобраться, что оказался в убитой горем семье.

Но что случилось, то случилось, теперь я ничего не мог изменить. Только извиниться и как можно скорее убраться отсюда, оставив их в покое. Но сказать это проще, чем сделать: продолжались выходные, и моя сломанная машина застыла на площадке у дома Траска.

Допив кофе, я позвонил ремонтникам. Как сказала Рэйчел, сигнал мобильной связи в эллинге ловился, но был слабым. Пришлось искать место у окна, где он был сильнее. Но набрав номер и нажав из меню клавишу "не авария", обнаружил, что поставлен в очередь. И пока ждал с кем-нибудь поговорить, оглядел студию. Интерьер простой, но прекрасно выполненный — в таком месте в других обстоятельствах я с удовольствием пожил бы дольше. У жены Траска был явно дизайнерский талант. Подумав о ней, я заметил у стены фотографии в рамках и вспомнил, что Ланди упомянул, что она была фотографом. Сделал шаг к ним и — вот незадача — потерял сигнал, как только отошел от окна.

Пришлось звонить снова и опять занимать очередь в самом конце. Невезуха! Я включил в трубке динамик громкой связи, положил телефон на подоконник и подошел к фотографиям. Их явно приготовили, чтобы развесить на стенах эллинга, и я посчитал, что никто не будет против, если я их посмотрю. Их было с дюжину, разного размера, но все черно-белые. В низу на каждой одна и та же витиеватая подпись: Эмма Дерби.

Сюжеты в основном натюрморты и пейзажи. Этюды самого эллинга и протоки, тенистые унылые виды, отражения в воде. На других — морской форт, солнечные брызги на волнах, искусное изображение монохромного заката. Я не знаток фотографии, но эти показались мне достойными и лишь немного подражательными. Особенно одна: снимок сияющего мотоцикла на песке был явно постановочным, заявляя о своей принадлежности к искусству "арт-постера".

Из портретов был всего один. В объектив улыбалась миловидная женщина с обрамляющими лицо длинными темными волосами. Обнаженная, если не считать искусно драпирующего ее белого полотна. Выполненное тем же почерком, что подписи, название гласило "Я".

Это было первое фотографическое изображение Эммы Дерби, которое я увидел. Даже делая поправку на несамокритичность автопортрета, я не мог не отметить, что она женщина привлекательная. И Эмма, безусловно, об этом знала. Требовалось самоуверенность (или тщеславие), чтобы позировать подобным образом. В глядящих в объектив глазах довольство собой, в наклоне подбородка — надменность. Я понимал, что неправильно делать поспешные выводы, но не представлял, как могла изображенная на снимке уверенная в себе женщина поселиться в столь уединенном месте и выйти замуж за Траска — мужчину старше себя с сыном-тинейджером и маленькой дочерью. Ланди мне сказал, что Эмма Дерби переехала сюда два или три года назад после того, как вступила в брак, следовательно, она не могла быть матерью Фэй и Джемми. Инспектор также сообщил, что ее брак не заладился еще до ее интрижки с Лео Уиллерсом. Теперь я начал понимать, почему.

Рассматривая фотографию, я искал сходство между сестрами. Немного похожи были глаза и пышные темные волосы, но если бы я не знал об их родстве, то никогда бы не догадался, что они сестры. Рэйчел Дерби не выглядела такой же эффектно привлекательной, но она, как я догадывался, не прибегала столь усердно к помощи макияжа и освещения.

Вот еще одно поспешное суждение. Пока я рассматривал остальные фотографии, из динамика телефона записанный на пленку голос все еще предлагал оставаться на линии. Я едва успел установить их обратно к стене, когда раздался стук в дверь.

Я смутился, словно меня застали за чем-то неподобающим, и, убедившись, что фотографии не соскользнут на пол, пошел посмотреть, кто ко мне пришел.

И немного растерялся, когда, открыв дверь, обнаружил за ней Траска. На нем была все та же поношенная кожаная куртка, но суровое лицо чисто выбрито. В одной руке он держал мои ботинки, в другой сумку-холодильник из моей машины.

— Можно войти?

Я посторонился, давая дорогу. Он огляделся так, словно впервые видел студию внутри.

— Заварить кофе? — предложил я.

— Нет. Я на минутку. Проверить, что с вами.

— Спасибо. Мне лучше.

— Рад слышать. Принес вам вот это. — Он протянул мне ботинки, а сумку-холодильник поставил на пол. — Рэйчел ботинки высушила, но их необходимо вычистить, иначе соль их разъест.

— Благодарю. — Я оценил жест, но решил, что истинная причина, почему он явился, — проверить, пережил ли их постоялец ночь. Я его не винил. — Хочу извиниться за вчерашнее. Я понятия не имел, кто вы и ваши родные, иначе не поставил бы вас в такое положение.

— Да, наслышан. — Он пожал плечами. — Откуда вам было знать? И я не должен был предполагать, что знаете.

Траск опустил глаза на сумку-холодильник, и морщины на его лице стали глубже. Сумка была моя либо точно такая, как у меня, и я решил, что он сейчас объяснит, почему он ее принес. Но он вместо этого сказал:

— Джемми по своей инициативе принялся за вашу машину. Соленая вода испортит двигатель, если оставить ее надолго. Надо было сначала поговорить с вами, но я подумал, что вы хотите пораньше уехать, и велел продолжать. Надеюсь, вы не возражаете.

Я понимал, что Траск с родными не могли дождаться, чтобы я поскорее убрался, но был не в восторге, что за мою машину взялся его сын. Вчера он не хотел ее чинить. Я боялся показаться неблагодарным, если ремонт настолько сложен, как Джемми вчера сказал, но вовсе не обрадовался, что мой автомобиль оказался в руках подростка, и ответил, тщательно подбирая слова:

— Я полагал, что нужна мастерская. Он сумеет справиться здесь?

— Сказал: если соль не сильно коррозировала мотор, он все поправит. Не тревожьтесь, Джемми свое дело знает. Это он с нуля починил свой старый белый "Лендровер". Скопил деньги и купил его в пятнадцать лет. Что мог, восстановил, другие детали приобрел на барахолке или в Интернете. Он вполне способен разобрать и промыть двигатель.

Слова Таска прозвучали как констатация факта, а не хвастовство. Я не мог не подумать, что лучше бы такое предложение мне сделали вчера, но у этих людей было много других забот, кроме того, чтобы выручать меня.

— Смотрите, я еще могу позвонить в ремонтную службу, — предложил я. — Зачем портить вашему сыну выходной?

— Он не против. Машины его хобби. Если вас устроит его работа, можете ему заплатить. На будущий год парень поступает в университет, так что деньги ему пригодятся. — Траск повернулся к телефону, который наигрывал резкую мелодию. — Не похоже, чтобы ваши ремонтники быстро приехали.

В его словах был резон. Если его сын сумеет починить автомобиль, я избавлю их от своего присутствия гораздо быстрее, чем дожидаясь буксировщик ремонтной службы. Но тут мне кое-то пришло в голову. Я посмотрел на лежащие на кухонном столе ключи от машины.

— Как ему удалось открыть капот?

— Тем же способом, как багажник. Вы оставили машину незапертой.

Я был вчера совершенно не в себе. Помнил, как брал вещи из багажника, помнил, как Рэйчел грузила в "Лендровер" коробку и пакеты, но ни за что не мог припомнить, чтобы потом закрывал автомобиль. Я лихорадочно пытался восстановить в памяти, что лежало в багажнике. Грязный комбинезон, болотные сапоги и саквояж с моими профессиональными инструментами. Никаких секретов и тайн, но обычно я веду себя аккуратнее.

— А это я принес потому, что Джемми почувствовал запах. — Траск сделал движение, будто хотел пнуть сумку-холодильник, но лишь слегка дотронулся носком ботинка. Хмурое выражение лица сменила мина отвращения. — Мы не открывали, но я не хотел терпеть ее у дома.

Не успел он сказать о запахе, как я почувствовал сам. Острый, аммиачный, он сочился изнутри. Я наклонился открыть крышку, запах стал сильнее, и Траск поспешно отступил.

— Вчера я ехал к друзьям, — начал объяснять я, демонстрируя сыр и вино. Лед в пакетах давно растаял. С алкоголем ничего не случилось, а вот зрелый "Бри" от недостатка охлаждения пострадал.

Траск огорошенно смотрел на мои продукты, а затем рассмеялся.

— Господи, а я-то подумал… ну, вы понимаете…

Я понял. Зная о моем ремесле, он предположил, что в сумке-холодильнике зловещая улика. Веселие прошло, и лицо Траска приняло обычное суровое выражение.

— Мне звонил инспектор Ланди. — Он постарался, чтобы его голос звучал по-деловому. — Не официальный звонок — жест доброй воли. Он сказал, что обнаруженное в устье тело почти наверняка принадлежит Лео Уиллерсу.

Я хотя и удивился, но понимал, что Ланди знаком с семьей Траска с тех пор, как пропала Эмма Дерби. Успокоить людей на этой стадии пусть не по протоколу, но зато по-человечески. Благодаря своему поступку детективный инспектор сразу вырос в моих глазах.

Но комментировать его слова не собирался и безучастно кивнул.

Траск, хмурясь, уставился в пол.

— Понимаете… вчера нас совершенно переклинило… Так вот: Джемми рассчитывает починить вашу машину к обеду. Но точнее скажет позже, когда станет ясно, насколько пострадал двигатель. Если потребуется больше времени… — он как будто с трудом подбирал слова. — Поскольку это место предназначено для сдачи и если понадобится, вы можете остаться здесь еще на ночь.

Великодушное предложение, но я понимал, что не давало ему покоя.

— Спасибо. Но я предпочитаю уехать.

Он коротко кивнул, стараясь не показать облегчения.

— Как вам угодно. Но предложение остается в силе, если вы передумаете.

Я дал ему ключи от машины и номер моего телефона, чтобы Джемми позвонил, когда управится с работой. После того, как Траск ушел, я достал из холодильника испорченный сыр и осторожно понюхал, чтобы убедиться, что он никуда не годится. Сыр окончательно сгнил, и я, завернув его в целлофановый пакет, оторванный из рулона в шкафу на кухне, выбросил в урну на улице. Сумка-холодильник сохранила запах, и, чтобы избавиться от вони, пришлось ее вымыть. Даже такое усилие вызвало дрожь, и я, заварив чай, устроился с чашкой у окна. Вспомнив оплошность Траска, я снова улыбнулся. Его поведение вполне объяснимо: человек не хотел, чтобы рядом с его домом находился контейнер с частью человеческого тела.

Все это мне знакомо по опыту.

Что-то возникло в моем подсознании, но снова моментально ускользнуло. После короткой передышки я почувствовал себя лучше и, допив чай, решил посмотреть возвращенные Траском ботинки. Такие не предназначены для купания в соленой воде. Но если не считать, что стали немного жестче, были вполне пригодны для носки. Я уже собирался поставить их на пол, когда снова вернулось ощущение тревоги. Только на этот раз оно было сильнее. Я смотрел на ботинки, стараясь разобраться, что меня беспокоило. И вдруг понял и прошептал:

— Какой же я идиот!

Глава 9

Воды в протоке было меньше, чем накануне, когда я прогуливался по ее берегу. Хотя не было способа проверить, но по ощущениям до самого высокого прилива оставался час или два.

Я надеялся, что не меньше.

Прежде чем выйти из эллинга, я постарался предусмотреть все, что мне понадобится. Фотоаппарат лежал в ночной сумке, поэтому, к счастью, оказался при мне. Но, прикинув, что мне еще потребуется, я не знал, где все это раздобыть. Сапоги остались в машине, а я после вчерашнего приключения больше не хотел промокать. В студии не оказалось ничего, что могло бы помочь, но я оторвал от рулона под раковиной несколько пакетов для мусорного ведра и вложил в только что вымытую сумку-холодильник. Оставив кассеты для льда охлаждаться в морозильнике маленького холодильника, вышел на улицу посмотреть, что еще можно раздобыть.

Лестничный пролет вел к пирсу и фасаду эллинга. Линия на середине высоты стены отмечала наивысшую точку прилива: над ней камни были сухими и светлыми, ниже — темными и мокрыми. В данный момент вода стояла ниже максимума, намного ниже. Путь на причал был с дальней стороны — туда вело выходящее на протоку большое квадратное отверстие. Его закрывали полузатопленные деревянные ворота, запертые на ржавый, но, судя по виду, надежный висячий замок. Но я не собирался пытаться проникнуть внутрь тем путем, однако на половине ступеней рядом с отверстием находилась небольшая площадка. Грубую деревянную калитку держала зацепленная за ржавый гвоздь веревка, поэтому я решил, что никто не станет возражать, если я загляну внутрь.

Петли поддались не сразу, когда я попытался открыть калитку. В нос ударил спертый запах погреба — воды и сырого камня. Отверстие оказалось низким, и мне пришлось пригнуться, чтобы пролезть внутрь. Пол по другую сторону был ниже, и я чуть не потерял равновесие. Меня окутал холод и мрак, и мне пришлось повременить, чтобы глаза привыкли к темноте. Когда я двинулся дальше и перекрыл собой входное отверстие, мне позволяли ориентироваться полосы света с фасада.

Отделка, превратившая верхнее помещение в студию, низа не коснулась. Я стоял на идущем вдоль стены узком настиле — слишком хлипком, чтобы считаться причалом. Во время высокого прилива этот уровень заливался водой, но сейчас грязное дно протоки лежало ниже настила. Осклизлые гнилые опоры держали множество лодочного хлама. На боку лежало каноэ с дырой в днище, из дна торчали остатки пробковых буев, спасательных жилетов, порванных ивовых рыбацких корзин.

Я надеялся найти здесь лодочный крюк или нечто подобное, но обнаружил только короткое весло с расщепленной ручкой. Не идеальное подспорье, но все же лучше, чем ничего. Выйдя с ним наружу, я накрутил веревку на гвоздь, чтобы калитка не открывалась, и поднялся по ступеням туда, где оставил сумку-холодильник.

Это упражнение оставило меня без сил, и я, переводя дыхание, несколько мгновений отдыхал, разглядывая петляющую в солончаках протоку. И размышлял, неужели решусь. Еще сутки назад думал, что попаду в больницу, а теперь собрался совершить экскурсию по заливным солончакам, хотя, возможно, решился на пустую затею.

Но вина не чья-нибудь — моя. И надо понять, с чем я вчера столкнулся нос к носу. Хотя не исключено, что шанс уже упущен. Но если осталась хоть малейшая возможность, надо ее использовать.

Взяв сумку-холодильник, я отправился вдоль берега протоки. Утро выдалось солнечнее, чем вчерашний день, но дымка облаков придавала небу цвет свернувшегося молока. Никакой тропинки я не нашел — только ленту грязной земли, где болотная трава росла не так густо. Но вскоре и она исчезла. Я старался смотреть на протоку, но это было нелегко — приходилось все время выбирать, куда ступать ногами.

Идти становилось все труднее: приливы вырыли в мягкой песчаной болотистой почве запутанную сеть каналов. Протока служила чем-то вроде главной магистрали, от которой отходили более мелкие артерии, а от тех, в свою очередь, другие. Путь преграждали мутные лужи и наполовину заполненные водой ямы. Одни можно было перешагнуть или перепрыгнуть, другие приходилось обходить, надеясь, что смогу выбраться обратно к протоке. Следуя вдоль канала и не находя возможности его форсировать, я остановился передохнуть. Плоский пейзаж был лишен ориентиров, кроме обрамленных осокой песчаных холмиков. Поросли тростника маскировали границу между водой и твердью, и, оглянувшись назад, я увидел только возвышающийся над остальным эллинг.

Опустив на землю сумку-холодильник, я задумался, как поступить дальше. Я надеялся, что, следуя от эллинга в сторону суши, я доберусь до того участка, куда попал накануне во время прогулки в противоположном направлении от дома Траска. Но понятия не имел, насколько это место далеко, а теперь, потеряв направление, путался в многочисленных ответвлениях и каналах, неспособный отличить их от основной протоки. Вода возвращалась в солончаки, и я рисковал либо совершенно потеряться, либо сломать лодыжку.

Нехотя пришлось признать, что пора возвращаться. И в это время я увидел на болоте фигуру. Она была слишком далеко, чтобы разглядеть детали, но когда фигура приблизилась, я понял, что передо мной женщина. А когда узнал, почувствовал странную неловкость.

Рэйчел Дерби шла в мою сторону по другому берегу наполненного водой канала, который я пытался обойти. На плече вещевой мешок, скорее ранец, чем сумка. Густые темные волосы стянуты на затылке в свободный узел. На ней прекрасно смотрелись даже высокие сапоги, старые джинсы и непромокаемая красная куртка.

Она остановилась напротив и удивленно посмотрела на меня.

— Не ожидала увидеть вас здесь.

— Вот вышел… решив пройтись. — Сознавая, каким странным могу показаться, я поднял сломанное весло. — Вот, позаимствовал в вашем лодочном доме.

— Вижу. — Ее взгляд упал на сумку-холодильник. — Собрались на пикник?

— Нет. Понимаю, это выглядит несколько странным.

— Отнюдь. Не сомневаюсь, сломанное весло вещь чрезвычайно полезная. — Рэйчел сказала это без улыбки, отчего ситуация показалась мне еще более смехотворной. — Не стану спрашивать, почему вы здесь оказались. Не мое дело. Но, видимо, у вас имеется веская причина. Но не слабы ли вы для такого предприятия? Вчера вы выглядели очень скверно.

— Сегодня чувствую себя намного лучше, — сообщил я ей.

В ее зеленых глазах мелькнуло сомнение.

— Дай бог, но надеюсь, сознаете ситуацию. Примерно через час вода поднимется, и я не советую вам бродить по этой местности. Здесь и сейчас не сахар, а когда затопит, будет намного хуже.

Я взглянул на ее сапоги и рюкзак, стараясь разобраться, хорошая или плохая меня посетила мысль.

— Насколько хорошо вы знаете здесь дорогу?

— Достаточно, чтобы помнить, какие места избегать. — Рэйчел нахмурилась. — А что?

— Я стараюсь добраться до участка, до которого дошел вчера. То место недалеко от дома, и я решил, что если буду следовать в том направлении, то окажусь где надо. — Я пожал плечами. — Оказалось не так просто.

— Добро пожаловать в Бэкуотерс. — Мне показалось, что на ее губах появился намек на улыбку, но, возможно, я это только вообразил. — Где это, куда вы хотите попасть?

— Точно не знаю. Берег там обваливается, и в грязь засосало старую лодку…

— Рядом с мертвой ивой? Представляю. Это недалеко. Но если не знать, как туда добраться, можно легко заплутать. Что очень нехорошо в момент прилива. Если вы попали туда от дома, не лучше ли повременить и идти к тому месту с той же стороны?

— Не получится. — Если я замешкаюсь, то упущу шанс — если таковой еще есть — отыскать то, что ищу. — Можете показать мне направление?

— Отсюда? — Ее тон дал ясно понять, что она думает о подобной авантюре. — Это не то место, куда можно ходить на прогулку. Я полагала, вы это поняли по своему вчерашнему опыту.

— Это очень важно.

Рэйчел, то ли осуждая мою глупость, то ли восхищаясь ею, покачала головой.

— Это имеет отношение к моей сестре?

Интересный вопрос, и мне потребовалась секунда-другая, чтобы ответить на него.

— Насколько я понимаю, нет.

Это все, что я мог ей сказать. Судя по всему, я напрасно потрачу время, но хотел выяснить, как обстоят дела.

Рэйчел окинула взглядом солончаки и убрала выбившуюся из прически прядь волос.

— Хорошо. Покажу.

Мы шли по разным сторонам наполненного водой канала, пока не добрались до места, где он сужался. Был еще достаточно широк, чтобы пытаться перепрыгнуть, но через него был перекинут примитивный мостик из старых досок. Как только я присоединился к Рэйчел, она уверенно повернула к протоке. Никаких тропинок здесь не было, но она со знанием дела находила путь через поросль, покрывающую эту местность зеленым ковром.

Мы шли, не говоря ни слова. Это не вызывало неловкости. Скорее возникало ощущение, что мы вместе выбираемся на безопасную территорию, и все слова здесь лишние. Первой нарушила молчание Рэйчел.

— Как вам понравился эллинг?

— Замечательный. Очень понравился. Отличное место.

— Спасибо. Там еще не все закончено. Прежде чем сдавать его на лето, надо завершить кое-какую мелочовку.

— Делаете своими руками?

— Да. Чтобы чем-нибудь себя занять. — Рэйчел помолчала и продолжила: — Но большая часть была выполнена до того, как я здесь появилась. Эндрю — архитектор. Он взял на себя строительные вопросы. А сестра занималась дизайном интерьера. Для главных дел они нанимали подрядчиков, так что теперь осталось закончить мелочовку. Где-то подкрасить, повесить картины — дела такого рода.

Траск сказал, что он купил Крик-хаус для жены, но я не сообразил, что он архитектор.

— Я разглядывал фотографии вашей сестры. Надеюсь, вы не в обиде?

— Они там для того, чтобы на них смотрели, когда я их развешу. Кроме парочки старых: мотоцикла и автопортрета. Мысль такова, чтобы их покупали те, кто будут останавливаться в эллинге. Так что это товар на продажу. За исключением автопортрета. Его я собиралась убрать. — В голосе Рэйчел появилась горькая нотка. — Хотя Эмма не возражала бы, чтобы он висел.

Я почувствовал подсознательное неодобрение. Но упоминание о сестре открыло возможность сказать, что я хотел.

— Прошу меня простить по поводу вчерашнего. Я должен был сообразить.

— Не берите в голову. Я сама должна извиняться за то, как обошлась с вами. Почувствовала себя идиоткой, когда поняла, что вы…

— Не симулирую?

Ее гримаса была лишь отчасти притворной.

— Что-то в этом роде. А если серьезно: вы уверены, что с вами все в порядке? Если устали и хотите отдохнуть, мы можем постоять.

— Я в порядке.

Я постарался, чтобы мой ответ прозвучал как можно убедительнее. Но ходьба по болоту изматывала. Заболели мышцы ног, захотелось хотя бы на несколько минут поставить на землю сумку-холодильник. Но я ни за что бы это не признал, даже если бы у нас было больше времени.

— Так вы работали врачом? Что заставило вас изменить профессию? — спросила Рэйчел.

В эту тему мне вовсе не хотелось вдаваться.

— Долгая история. Скажем так: я почувствовал, что в этом деле смогу приносить больше пользы.

— Ладно, намек поняла. Могу я, по крайней мере, спросить, каким образом вы потеряли селезенку? Автомобильная авария или что-то другое?

Об этом мне тоже не хотелось говорить. Но если не отвечать ни на один ее вопрос, Рэйчел заподозрит меня в высокомерии. Этого я тоже не хотел и стал прикидывать, как бы преподнести дело менее драматично, а затем решил, что лучше сказать, как было.

— Меня ударили ножом.

Выражение лица Рэйчел сразу изменилось.

— Боже, вы серьезно?

Ее по-настоящему потрясло то, что она услышала. Я не собирался описывать подробности, но неожиданно для себя стал рассказывать о Грейс Стрэчан. О бойне на маленьком острове из Внешних Гебрид. И как она меня самого чуть не зарезала на пороге собственного дома в Лондоне. Рэйчел, слушая, хмурилась все сильнее.

— Вот так объявилась и пырнула вас ножом? — воскликнула она, когда я закончил. — Ну, и стерва!

Я собирался объяснить, что Грейс душевнобольная, что она сама жертва насилия, но решил, что не стоит, и бросил:

— Можно сказать и так.

— Что с ней сейчас? Она в тюрьме?

— Нет. Ее не поймали.

— Вы хотите сказать, она на свободе?

— Полиция считает, что она, скорее всего, умерла. — Это был не тот предмет, который мне приятно было обсуждать. — Расскажите о себе. Не похоже, чтобы вы были из здешних.

— Я из Бристоля, а до того, как приехала сюда, жила в Австралии.

— И что там делали? — заинтересовался я.

Рэйчел пренебрежительно пожала плечами.

— Я морской биолог. Выясняла, насколько загрязнение пластиковыми отходами влияет на Большой Барьерный риф. А теперь у меня что-то вроде нелимитированного творческого отпуска.

Я немного задержался, освободить ногу из путаницы болотной травы.

— Должно быть, большая перемена переехать сюда.

— Не больше, чем превратиться из врача в судебного антрополога, — возразила Рэйчел. — В Бэкуотерсе не так плохо. Мне нравится тишина и покой, и с точки зрения морского биолога здесь очень даже интересно. Хотя нет той экзотики, как на рифе. И я покривила бы душой, если бы не сказала, что скучаю по солнцу. Но в этом месте что-то есть. Экосистемы такие же сложные, как на рифе, только…

— Грязнее? — предположил я.

Рэйчел улыбнулась. Первый раз при мне. И улыбка осветила ее лицо.

— Определенно. Различия между пресноводной и соленой экологиями поразительны. Речь не только о крабах и моллюсках. К нам почти до самого дома из устья приходят тюлени. Слышали их ночью?

Я не мог припомнить, чтобы что-то слышал с тех пор, как добрался до кровати.

— Не припомню.

— Обязательно бы запомнили, если бы услышали. Невероятные скандалисты — орут, как пьяные лабрадоры. А еще есть угри.

— Угри…

Она удивленно покосилась на меня.

— Знаю, о них плохо пишут. Но это уникальные создания, просто мы о них мало знаем. Слышали, угри плывут в Саргассово море метать икру?

Я старался понять по ее лицу, серьезно она говорит или нет.

— Сущая правда, — заторопилась она. — Любой угорь, который может встретиться здесь, появился на свет в Саргассовом море в Северной Атлантике. Вылупившись, мальки расплываются по всей планете. Живут в устьях с пресной водой, пока не становятся половозрелыми, после чего плывут в Саргассово море, чтобы цикл повторился. Удивительные создания, но благодаря чрезмерному лову их существование под угрозой. Популяция сократилась на девяносто пять процентов, и никому нет дела…

Рэйчел смущенно пожала плечами.

— Видите, что получается, если меня завести: болтаю о чем попало. Господи, угри, ремонт своими руками. Настоящая гедонистка.

— Так вы сегодня наблюдали за угрями? — Я невольно постарался избавиться от недавно виденной картины: череп Лео Уиллерса и удирающий с его останков угорь.

— Нет. Захотелось пройтись, и решила пособирать съестного. — Она открыла сумку и показала несколько полосок каких-то мокрых, блестящих растений. — Для критмума рановато, но найти можно, если знать, где искать. Здесь есть все виды морских овощей, а также моллюски, ракообразные, крабы… Характерная черта Бэкуотерс — голодать здесь не придется.

Рэйчел остановилась и огляделась.

— Я что-то разговорилась. Больше не стану вас утомлять. Мы пришли.

Меня настолько поглотила беседа с ней, что я не заметил, где мы оказались. Чуть впереди из протоки, подобно обнаженным ребрам грудной клетки, возвышался остов догнивающей старой лодки. Перед ней торчал шишковатый ствол ивы, и ее мертвые ветви безжизненно склонились к воде.

— Вы это место имели в виду? — спросила Рэйчел.

Я кивнул.

— Спасибо за помощь. Теперь справлюсь сам.

Такого ответа она, судя по всему, не ожидала.

— А как будете выбираться назад?

— Сумею.

Выйти к дому Траска не составляло труда, а оттуда вернуться к эллингу по дороге. Или даже взять мою машину, если Джемми успел ее починить. Я снова начал выдыхаться, но то, что задумал, лучше было делать одному. Тем более, что если найду то, что пришел искать, Рэйчел лучше на это не смотреть.

Однако у нее появились иные мысли.

— А знаете, если тут что-то было вчера, это не означает, что оно будет здесь и сегодня. Могло уплыть бог знает куда.

Мне не стоило об этом напоминать.

— Знаю.

Рэйчел недовольно посмотрела на меня.

— Это просто глупо. Если вы скажете, что ищите, я могу помочь вам найти. Не идиотка: понимаю, это что-то страшное. Но я была свидетельницей нападений акул, и вам не стоит беспокоиться, что меня стошнит или я упаду в обморок. А по тому, что вы пришли сюда один и не вызвали полицейских, я делаю вывод, что вы не уверены, верна ли ваша догадка.

— Но…

— Поймите, последние несколько месяцев я сходила с ума от того, что не могла ничего предпринять. Вы уже сказали, что речь идет не об Эмме. Значит, о Лео Уиллерсе. Будьте уверены, меня нисколько не расстроит, если мы обнаружим какую-нибудь часть тела этого подонка.

Ее щеки вспыхнули, как вчера, когда она рассердилась. Похоже, я так на нее влиял.

— Это кроссовка.

Рэйчел несколько мгновений смотрела на меня.

— Надо же, какое облегчение.

А меня мучила мысль о собственной бестолковости. Вчера я стоял на берегу и наблюдал, как прилив болтал кроссовку вместе с другим мусором, но не придал значения тому, что было перед глазами, потому что переживал, что не попал на вскрытие.

По моим соображением, ничего более зловещего, чем кроссовка, здесь быть не должно. Но пока не проверишь, не убедишься. Рэйчел права: я не знаю Бэкуотерс так, как она. И если кроссовка уплыла, мне понадобится помощь, чтобы снова ее найти.

— Что в ней такого особенного? — спросила Рэйчел, пока мы выходили к тому месту, где я вчера стоял. — Или вы просто коллекционируете старые кроссовки?

— Не по своей воле. В Британской Колумбии был случай, — начал рассказывать я, — на побережье стало выбрасывать обувь. Много: с дюжину за пять лет. Сапоги и все прочее, но в основном кроссовки. И во всех были ноги.

Рэйчел поморщилась, но не выглядела сильно потрясенной.

— И что оказалось? Серийный убийца?

— Так сначала считала полиция. Или что это жертвы азиатского цунами. Но оказалось, что вся обувь принадлежала людям, которые спрыгнули или упали с одного и того же моста в Ванкувере. Их трупы унесло в море…

— И ноги оторвались, — продолжила Рэйчел. В качестве морского биолога она знала больше других о воздействии на тело воды. — Но почему они не утонули?

— Потому что в каждом экземпляре были наполненные воздухом резиновые подошвы. — Я вытер лоб. Организм давал мне понять, что я его перегружаю, но мы были почти на месте. — Благодаря подошвам обувь держалась на поверхности и сохранила от падальщиков то, что было внутри. Морское течение несло кроссовки и все прочее сотни миль и выбрасывало на один берег.

— И вы полагаете, что эта кроссовка может хранить в себе стопу Лео Уиллерса?

Я старательно избегал упоминать Уиллерса или ее сестру, но Рэйчел недостатком сообразительности не страдала.

— Не знаю. Не исключено, что ее кто-то просто выбросил. Но мне показалось, что она мужского размера.

Обычно я не стал бы спешить с выводом. Женские стопы бывают не меньше мужских. Но это все-таки редкий случай. Вчера я не особенно разглядывал кроссовку, но заметил, что она большая. И если у Эммы Дерби не аномально большой размер обуви, кроссовка не ее. И еще я бессознательно хотел успокоить Рэйчел.

Она разгадала мое скрытое намерение.

— Успокойтесь: моя младшая сестричка была не из тех, кто носит кроссовки. Она занималась плаванием, но если бы пришлось бежать кросс, она бы вышла на дистанцию на высоких каблуках.

В голосе Рэйчел снова послышалось неодобрение, но в этот момент мне было не до того, чтобы размышлять о характере трений между сестрами. Мы оказались на берегу протоки. Вода стояла ниже, чем в прошлый раз, когда я сюда пришел, но песчаное дно от берега прорезала та же выемка в виде полумесяца. В ней плавали деревяшки, пластиковые бутылки и прочий мусор. Я заметил вчерашнюю голову куклы.

Но кроссовки простыл след.

— Вы уверены, что она здесь была? — с сомнением спросила Рэйчел.

— Определенно.

Я обвел взглядом грязную кромку берега. И хотя понимал, что шанс был велик, что кроссовку унесет приливом, испытал острое разочарование. Нахлынула волна усталости, и если бы не Рэйчел рядом, я бы приземлился отдохнуть на сумку-холодильник.

— Прилив скорее потащил ее в сторону устья, а не вглубь суши, — заметила она, нахмурившись. — Дальше есть участок, где в воду обрушился кусок берега. Кроссовка могла там зацепиться.

Мы молча шли вдоль протоки. Меня стало потрясывать. Самое разумное было бы отложить наше предприятие, но я не собирался прекращать поиски. Минут через десять мы оказались там, где в русло съехал кусок земли, частично запрудив протоку. Рэйчел замедлила шаг.

— Если здесь не найдем, то не найдем нигде.

Мой оптимизм убывал по мере того, как меня покидали силы. Я уже клял себя за то, что упустил единственный шанс изучить кроссовку, как Рэйчел воскликнула:

— Что это там?

Вместе с пластом берега в протоку съехал небольшой куст. Мертвые ветви украшали трава и водоросли, но я заметил среди них что-то более светлое.

На боку плавала кроссовка.

— Та самая? — спросила Рэйчел, и я почувствовал в ее голосе волнение.

— Похоже, что та самая.

Если только не такая же вторая, что было возможно, но маловероятно. Приблизившись, я разглядел, что кроссовка правая. Она лежала на воде к нам подошвой, запутавшись в клочковатых ветвях. Если бы со мной были болотные сапоги, я мог бы легко ее достать. Но лезть в протоку в ботинках не собирался. Поставил на землю сумку-холодильник и, осторожно наступив на осыпающийся берег, попытался зацепить предмет обуви лопастью весла. Она шлепнулась в воду на несколько дюймов ближе. Я подался вперед сильнее.

— Держите руку, — предложила Рэйчел.

Ее ладонь оказалась сухой и теплой, а хватка сильной, когда она оттягивала меня назад, чтобы не позволить ткнуться носом в воду. Я промазал еще раз, но на третий подхватил лопастью кроссовку и выпутал из ветвей.

Еще чуть наклонился и подогнал через воду к берегу. Рэйчел отняла руку, и я постарался не заметить, что ладонь лишилась ее тепла.

— Не хочется вас разочаровывать, но, похоже, ничего от Лео Уиллерса мы в ней не найдем.

Я подумал о том же. Под слоем грязи скрывалась дешевая грубоватая модель, разработанная с целью потрафить уличной моде, а не для занятий спортом. Она не соответствовала моим представлениям о Лео Уиллерсе — человеке, который заказывал одежду у лондонских портных и владел стоившим целого состояния ружьем авторской работы.

— Там еще красный носок. — Рэйчел перегнулась мне через плечо. — Нет, это определенно не Лео Уиллерса.

Она была права. Хотя я самого начала знал, что поиски, скорее всего, не дадут мне в руки серьезной улики, крушение надежды лишило последних сил. Я уже собирался позволить кроссовке уплыть, но внезапно задался вопросом: если ее выбросили, каким образом в ней сохранился носок? И тут заметил кое-что еще.

Мокрые шнурки были по-прежнему завязаны.

— Может, лучше уйдете? — предложил я Рэйчел, но было поздно.

Пока я подталкивал кроссовку к берегу, она перевернулась в воде, и нашим глазам открылась ее внутренность.

Полускрытая ярким носком, в ней белела кость и хрящ лодыжки.

Глава 10

— Вам следовало вызвать меня. — Тон Ланди был скорее укоризненный, чем раздраженный.

Мы стояли в зоне кухни эллинга; на столе стыл в кружках нетронутый чай. Ланди был одет аккуратнее, чем в прошлый раз, и я подумал, что мой звонок нарушил его планы на выходные.

— Интересно, что бы вы мне ответили, — устало возразил я. — Я знал одно: передо мной была старая кроссовка. И пошел только для того, чтобы успокоиться. Да и времени, чтобы организовать поиски до следующего прилива, все равно не было.

Ланди недовольно фыркнул.

— Жалко, вам не пришло в голову все проверить, когда вы заметили ее вчера.

Да что ты говоришь? Как только я заметил, что находится в кроссовке, то встал перед трудным выбором. Мне совершенно не хотелось заниматься уликой — это дело сотрудников криминальной лаборатории. Но вода поднималась с угрожающей быстротой. Если не выловить кроссовку побыстрее, мы рисковали снова ее потерять.

Поэтому, сфотографировав, я воспользовался пакетом для мусора и, предварительно вывернув его, поместил кроссовку внутрь. Сигнал мобильной связи на протоке не ловился, и я сумел позвонить Ланди, лишь вернувшись в эллинг.

Инспектор удивился, услышав в трубке меня, особенно после того, как я сказал, где остановился на ночлег. Траск ему до этого не упомянул, куда меня поселил, но он от комментариев воздержался, только недовольно вздохнул. И велел никуда не отлучаться и ждать его на месте.

Я и не планировал никуда отлучаться. Поход через болота меня измотал, и к тому времени, когда мы с Рэйчел добрались до эллинга, я чувствовал себя совершенно выжатым. Пока она заваривала чай, я достал из заморозки пакет со льдом и опустил в сумку-холодильник со стопой. И только после этого рухнул на стул. Я видел, что Рэйчел хочет задать вопрос по поводу содержимого сумки, но сдерживается. И к лучшему: мне все равно нечего было ей ответить.

Сам задавался массой неразрешимых вопросов.

Ланди в сопровождении двух экспертов приехал раньше, чем я ожидал. Он остался со мной, а Рэйчел повела их туда, где мы обнаружили кроссовку. Я не предложил свою компанию — понимал, что и так затратил больше усилий, чем мог. Да и вода стояла так высоко, что отрезала путь вдоль протоки. Рэйчел сказала, что недалеко от места, где плавала кроссовка, есть мостик, куда он доедут на машине и оттуда пойдут пешком. Все трое ушли, при этом эксперты захватили с собой сумку-холодильник с содержимым. Ланди, едва дождавшись, чтобы дверь за ними закрылась, повернулся ко мне.

— Итак, доктор Хантер, — он сложил пухлые руки на груди, — извольте сказать, что происходит. — Он тяжело вздохнул. — Родные Эммы Дерби и без того много пережили, чтобы втягивать их в такую историю.

— Если бы я знал, что фамилия ее мужа Траск, — огрызнулся я, — то сумел бы как-нибудь выпутаться. Ладн, признаю, напортачил, но как еще я мог поступить?

Ланди сдвинул очки на лоб и потер переносицу.

— Что сделано, то сделано. Вы сказали, что фотографировали на том месте?

У меня не было времени перевести снимки на ноутбук, и я нашел их в фотоаппарате.

— Перешлите по почте, — попросил инспектор, разглядывая изображения на маленьком экране. — Не похоже, что отсечена.

— По-моему, нет.

Не лучший метод — изучать улику в таком мелком масштабе, но у меня было больше возможностей разглядеть предмет вживую: из грязного красного носка торчал изгиб таранной кости. Рыбы, крабы и морские птицы объели мякоть, но несколько мелких клочков еще держались на лодыжке. Кость гладкая — никаких следов острия ножа, — лишь оставленный падальщиками небольшой рубец. Из того небольшого, что мне удалось увидеть, напрашивался уверенный вывод, что ступня отделилась естественным образом, когда разрушились связующие ткани.

Это единственное, в чем я не сомневался.

— Для женской слишком велика, — заметил Ланди, переходя к следующему снимку. — Полагаю, вы ее не измеряли?

— Нет, счел за лучшее выловить и сразу поместить в сумку. Навскидку десятый размер, но это не точно.

Если это что-нибудь для него значило, он не подал виду.

— Есть соображения, сколько времени ступня проплавала в воде?

— Только самые очевидные: столько, сколько потребовалось, чтобы отделиться от ноги: в это время года, скажем, несколько недель. Больше без детального анализа ничего сказать не могу.

— То есть приблизительно столько, сколько найденное вчера тело.

— Стопу защищала кроссовка, так что период мог быть больше. Но, вероятно, да.

— А второй поблизости не было? — Я поднял на инспектора глаза, и он вздохнул. — Признаю, идиотский вопрос.

Если бы была, я бы о этом сообщил. Но стопы и кисти не отделяются одновременно. Обнаружить их в одном месте было бы невероятной удачей.

Ланди пролистал фотографии к той, на которой была кроссовка целиком, и пожевал губами.

— Сами скажете или сказать мне? — спросил я.

— Что сказать? — улыбнулся он.

— По тому, что я слышал о Лео Уиллерсе, это не та обувь, которую он стал бы носить.

— Что вовсе не означает, что не носил. Случается, что люди прячут в своем гардеробе совершенно неожиданные вещи.

— Например, красные носки.

— Уверяю, это не тот вид одежды, который, по-моему, выбрал бы Уиллерс, но иногда бывает то, чего мы никак не ожидаем. Мы продолжаем убеждать отца Лео показать нам медицинскую карту сына, и пока не добились своего, я могу предположить, что парень был дальтоником. Никто не знает, что на нем было, когда он пропал. Нам не разрешают обыскать его дом, и мы не знаем, что там хранится.

— Вам не разрешают обыскать дом? — удивился я. Препятствовать ознакомиться с медицинской картой человека до того, как он официально признан мертвым, — одно дело. Но я не понимал, как можно не разрешить провести в доме обыск, кто бы в нем ни жил. — А в том момент, когда исчезла Эмма Дерби?

— У нас оказалось недостаточно улик, чтобы получить ордер. — Вспоминая обстоятельства дела, Ланди поморщился. — Адвокаты отца Лео встали стеной. Мы провели беглый осмотр, когда Лео пропал, чтобы убедиться, что в свободной комнате или где-нибудь еще нет его трупа. Этого нам запретить не могли. Но к тому времени там уже кто-то побывал. Экономка утверждает, что убиралась в доме до того, как поняла, что хозяин куда-то делся. Вычистила все сверху донизу.

— Но это же препятствие следствию?

Ланди достал новую пачку антацида и принялся срывать пластиковую упаковку.

— У нас не было серьезных аргументов: мы не могли назвать, что конкретно хотим искать. Разве что труп Эммы Дерби. Поэтому мы не могли никого обвинить в сокрытии улик. Но я сейчас вот о чем: мы недостаточно знаем Лео Уиллерса, чтобы утверждать, что у него не было дешевых кроссовок и красных носков. Если он решил вышибить себе мозги из ружья, то вряд ли сильно заботился, что надеть на ноги.

Ланди говорил так, словно хотел убедить самого себя.

— Вас самого не устраивает ваша версия, — заметил я.

— Что меня устраивает или не устраивает, совершенно не важно. — Он разгрыз две таблетки антацида, словно хотел сорвать на них злость. — Но, откровенно говоря, я полагаю, что у Уиллерса-младшего был на обувь достаточно хороший вкус, посему где-то в округе плавает еще один труп без ступни.

Такая вероятность существовала, но сейчас было не время ее рассматривать. Кроме того, я не сомневался, что, если бы второй труп существовал, Ланди бы об этом знал.

— Вам известно, когда Фриарс планирует исследовать ступню? Я хотел бы присутствовать.

Ланди внезапно почувствовал неловкость.

— Спасибо за предложение, но в этом нет необходимости.

Я постарался скрыть разочарование. Стопа сама по себе способна хранить не так много информации, но я рассчитывал, что полиция попросит меня взглянуть на нее. И, прибыв в морг, я также осмотрю найденное в устье тело. Я все еще негодовал на себя за то, что не попал на вскрытие. И хотя не сумел бы ничего добавить к выводом патологоанатома, сохранил бы сознание, что сделал все, что от меня требовалось. Теперь я этого шанса лишился.

— Это Кларк ополчилась на меня.

Ланди вздохнул.

— В этом деле и без того полно осложнений. Шеф не хочет их множить.

— Не понимаю, как разрешение мне осмотреть стопу может добавить каких-то сложностей.

— Кроме того, что вы пропустили вскрытие, вы остановились у родных пропавшей женщины и повели ее сестру искать в протоке часть трупа. Не много ли всего за одни сутки?

В таком изложении многовато, но мы оба понимали, что это несправедливое изложение обстоятельств.

— Кроме того, что я не знал, кто эти люди, вы объявили, что я исключен из расследования, до того, как я решил снять у них этот эллинг.

— Знаю. И если бы не вы, мы не нашли бы стопу. Я с этим не спорю. Но таково решение шефа… — Ланди развел руками. — Она смягчится, когда успокоится. В будущем много расследований. Но сейчас вам лучше не высовываться.

Это называется, я высовываюсь? Молчу в тряпочку, будто меня вовсе нет. Но ясно одно: стычка с шефиней Ланди ничего мне не даст.

Инспектор глотнул чаю и, закрывая тему, поставил на стол кружку и спросил:

— Сколько времени вы намерены здесь провести?

— Только до тех пор, когда починят мою машину. — Я поднял на него глаза. — Это намек?

Ланди хмыкнул.

— Нет. Просто поддерживаю вежливый треп. Честно говоря, удивлен, что Траск вас сюда поселил. Он не пытался обсуждать с вами дело?

Вот мы и подошли к самому интересному.

— Нет. Я дал ему ясно понять, что не намерен об этом говорить.

— То есть он задавал вопросы?

— А вы бы не задавали, если бы дело касалось вашей жены?

Я не собирался грубить, но обретение стопы далось мне нелегко: я не только окончательно вымотался, но испытывал неприятное раздражение. Но Ланди как будто не обиделся.

— Логично. Только я сомневаюсь, что именно в этом кроется причина его любезности. Вы слышали, что эллинг — любимое детище Эммы Дерби? А еще его сын вызвался чинить вашу машину. Не чересчур ли настойчивое стремление угодить? Возможно, Траск посчитал, что ему не помешает иметь на своей стороне консультанта полиции.

Мне показалось, что слово "угодить" нисколько не вязалось с манерами Траска.

— У меня не сложилось такого впечатления. Наоборот, кажется, что он вовсе не хотел меня сюда пускать и нисколько не пожалеет, когда я отсюда уеду.

— Пожалуй. Но был бы он настолько сговорчив, если бы вы не были причастны к полицейскому расследованию?

— Он об этом не знал, когда тащил меня на буксире. — Сказав это, я вспомнил, что "Лендровер" чуть не проехал мимо и водитель колебался, возвращаться ему ко мне или нет. А подтащить к своему дому предложил только после того, как узнал, почему я оказался у протоки. И при этом не скрывал своих чувств. — Похоже, он вам не слишком по душе.

— Вопрос не в том, по душе он мне или нет. Он может быть каким угодно колючим, но все равно проникаешься чувством к нему и его родным. Они пережили трудный период в прошлом году. Пропала его жена, но одновременно всплыло, что у нее была любовная связь. — Ланди нахмурился и покачал головой. — Вот уж не повезло семейству. Первая жена Траска умерла вскоре после того, как появилась на свет дочь. Какие-то осложнения после родов. Траск в одиночку воспитывал ребенка и парнишку, что само по себе нелегко. Затем встретил гламурную красотку, штучку лондонского пошиба, женился на ней и привез хрен знает в какую глухомань, простите мой язык. Бог знает, о чем они думали и как собирались сосуществовать.

— Траск узнал о связи жены с Лео Уиллерсом до того, как она пропала? — Я поздно спохватился, что не имею права задавать инспектору вопросы, раз больше не участвую в расследовании. Но Ланди только пожал плечами.

— Утверждает, что до него доходили слухи, что жену с кем-то замечали, только он не знал, с кем. Все обнаружилось позднее, когда мы стали анализировать ее телефонные переговоры. Эмма часто созванивалась с Лео Уиллерсом, но незадолго до ее исчезновения звонки прекратились. После этого все указывало в одном направлении.

— Вчера вы сказали, что в какой-то момент подозревали самого Траска.

Инспектор улыбнулся, но без малейшего веселья.

— Он как-никак муж, это было естественно. Но в момент исчезновения Эммы он был на конференции архитекторов в Дании. Несколько свидетелей видели ее или разговаривали с ней после того, как он уехал, а через пару дней она пропала с экрана радара. Детей дома не было: девочка отправилась на экскурсию со школой, парень гостил у одноклассника, и тревогу подняли только после того, как он возвратился к концу недели.

Я вспомнил красивую, самоуверенную женщину на фотографии в раме. Если не случится неожиданной удачи, после смерти Лео Уиллерса никто не узнает, что с ней произошло. Кончина человека — горе для родных, но пропажа и того хуже. Если убийца избавился от трупа в Бэкуотерс, к этому времени вряд ли что-нибудь осталось, что можно опознать. Энергия, тщеславие, честолюбие — все, что формировало личность Эммы Дерби, давно улетучилось. Даже я, не знавший ее, испытал от этих мыслей некую опустошенность. Рубеж между жизнью и смертью — таинство, с которым я не мог примириться. И сейчас это было не легче, чем во время, когда потерял свою семью.

— Доктор Хантер, — забеспокоился Ланди, — с вами все в порядке?

Оказывается, я устал больше, чем показалось сначала. Поплыл, и теперь приходилось приходить в себя.

— Извините, задумался.

Он допил чай и снова поставил кружку на стол.

— Пожалуй, откланяюсь. Сегодня иду на день рождения к внучке. Она обещала сберечь для меня кусок торта, хотя это вовсе не то, отчего у меня текут слюнки.

— Согласен. — На меня нахлынули сладкие с горечью воспоминания о праздновании дней рождений собственной дочери. — Сколько ей лет?

— Четыре. Истинная маленькая госпожа эта Келли. Уже научилась вертеть мною, как ей угодно.

— Еще внуки у вас есть?

— Пока нет. Но следующий на подходе. Моя дочь Ли — это мать Келли — ожидает второго. — Инспектор покачал головой. — Кажется, только что сама задувала на своих днях рождения свечи. А что у вас… какие планы после возвращения домой?

Ланди быстро поправился, но я понял, о чем он собирался спросить. У вас есть дети? Значит, либо сам проделал домашнюю работу, изучая мою персону, либо о моем прошлом ему кто-то рассказал. Но я привык к подобному вопросу, и хотя он причиняет боль, больше не застает врасплох. Зато Ланди пришел в ужас, и его без того красное лицо вспыхнуло еще ярче.

— Никаких планов. — Я подыграл ему, чтобы было легче справиться со смущением.

— Хорошо. Еще раз спасибо. — Он протянул мне мясистую руку. — Счастливого пути, доктор Хантер.

После того, как он ушел, я вылил холодный чай и заварил новую кружку. Хотя чувствовал себя неважно, не испытывал ни озноба, ни лихорадки, которые могли бы свидетельствовать, что во мне развивается инфекция. Но визит инспектора оставил неприятное, угнетающее ощущение. Я не собирался винить Кларк за то, что меня отстранили от расследования, — должен был честно признать, что до сих пор не покрыл себя славой открытий, но не мог избавиться от щемящего разочарования. Какими сомнительными ни казались бы мои поступки, я до некоторой степени искупил промахи тем, что нашел стопу. Пусть мой поход на болото был опрометчивым, возвращаясь в Лондон, я, по крайней мере, буду сознавать, что сделал что-то полезное.

Он был еще полезен тем, что я лучше узнал Рэйчел. Уладив недоразумения, мы с ней поладили, и, несмотря ни на какие обстоятельства, мне было с ней приятно. У меня сложилось впечатление, что она испытывала то же самое. Ведь ничто так не сближает людей, как поиски гниющей стопы.

Я пил чай, сидя на стуле у арочного окна, и наблюдал за плавающими в полноводной протоке птицами. Говорил себе, что нужно позвонить, узнать, как обстоят дела с моей машиной, но решил, что звонок несколько минут подождет. Траск сказал, что меня известят, когда автомобиль починят, и сколько бы я им ни надоедал, это не ускорит процесс.

К тому же я не спешил возвращаться в Лондон. Перспектива провести остаток выходных одному в пустой квартире наводила тоску. Можно, конечно, отправиться к Джейсону и Анже, но путь к ним был не близким, и пока я туда доберусь, в этом уже не будет смысла.

Я сел поудобнее, вытянул ноги и наблюдал за послеполуденной жизнью на улице. Мне удалось посмотреть только маленький кусочек Бэкуотерса, но здесь мне понравилось. Стелящиеся солончаковые болота под высоким небом наводили на спокойный, созерцательный лад. Казалось, что отсюда до Лондона, где зелень можно видеть только в парках, окруженных магистральными дорогами, очень далекий путь. Я даже не сознавал, насколько погружен и втиснут в молотильню ежедневного мотания по городу и уличного шума. Эллинг — славное место, чтобы от этого отдохнуть: простое, но со всем необходимым. Жаль будет покидать здешние покой и тишину.

Это все, с чем тебе будет жаль расставаться.

Я не сознавал, что задремал, пока меня не разбудил звук автомобильного мотора. Распрямившись, я протер глаза и сверился с часами: оказалось, что я вырубился больше, чем на час. Сон пошел мне на пользу — я по-прежнему чувствовал усталость, но зато просветлело в голове. Решив, что приехал Джемми с моей машиной, я вскочил со стула и чуть не опрокинулся, наступив на что-то под ковриком. Выругался и поскакал к двери открывать, и в этот момент в нее постучали.

На пороге стояла Рэйчел с все еще поднятой рукой.

— О! — удивленно воскликнула она.

— Прошу прощения, я думал, что это Джемми, — извинился я, понимая, что несу чушь.

— Что с вашей ногой? — спросила она, глядя, как я ее бережно поджимаю.

Я старался не обращать внимания на боль в ушибленных пальцах.

— Ничего. Наткнулся на что-то под ковриком.

— Это я виновата. Должна была вас предупредить. — Рэйчел скривилась, будто тоже почувствовала боль. — В полу старый люк, ручка выступает, есть риск наткнуться. Одна из тех работ, которые я отложила на последнюю минуту. Успокойте меня, скажите, что ничего не сломали.

— Что касается ручки, не гарантирую, а у меня все в порядке. — Даже если бы это было не так, я бы ни за что не признался. — Как прошла операция с экспертами?

Рэйчел пожала плечами.

— У них там не было почти никаких дел. Пофотографировали в том месте, где мы нашли кроссовку, а затем подбросили меня до дома.

Она была сегодня без резиновых сапог, но в той же красной водоотталкивающей куртке, что накануне. Полы расстегнуты, под курткой очень подходящий к ее джинсам толстый аранский свитер.

— Зайдете? — спросил я, отступая назад.

Рэйчел покачала головой.

— Еду забрать от подруги Фэй, но Джемми попросил заскочить по дороге к вам. Хорошая новость: ваша машина почти готова. Он поменял масло, все прочистил и промыл, так что будет работать. Повезло, что она не последней марки. У новых сложная электронная система, и Джемми не справился бы с ремонтом.

Я постарался изобразить энтузиазм.

— Отлично.

— Не радуйтесь раньше времени. Есть и плохая новость. Нужно поменять свечи зажигания. У Джемми таких нет. Но есть две возможности. Примерно в двадцати пяти милях отсюда работает большой магазин запчастей, который открыт по выходным. Можно купить там. Джемми говорит, что готов туда смотаться, а поставить свечи на место не займет много времени. Ему неловко, что он до сих пор не закончил ремонт.

Вина была не его, а то, что он предлагал, означало поездку миль в пятьдесят в обе стороны в конце выходных. На обратном пути он попадет в пробки, а по возвращении потратит время, чтобы поменять свечи.

— Какой второй вариант? — спросил я.

В Кракхейвене есть заправочная станция, свечи там должны продавать. Станция местная и по выходным не работает, но завтра утром откроется. Но в этом случае вам придется провести у нас еще одну ночь.

Я настолько не хотел уезжать вечером, что не знал, как реагировать. Вести машину после прогулок по болотам — не хватит ли испытывать сегодня судьбу? Самое разумное остаться в эллинге до завтра, а Траск сказал, что он не возражает. Однако Кларк недовольна, что я впутал в дело родных Эммы Дерби, и лишние сутки у них только подольют масла в огонь.

— Эта заправочная станция случайно называется не Кокер? — спросил я, вспомнив свою попытку вызвать механика.

Рэйчел подозрительно посмотрела на меня.

— Нет. А что?

— Неважно.

Какое-то мгновение мне казалось, что она продолжит выяснения, но она промолчала и только заметила:

— Я бы выбрала второй вариант. Могу купить в Кракхейвене свечи, и к обеду вы отсюда отчалите. Все зависит, насколько вы спешите.

Вообще не спешил. Тем более вспоминая о пустой лондонской квартире. Но продолжал колебаться.

— Что говорит Краск?

— Эндрю не возражает. — Рэйчел откинула со лба прядь темных волос, и на мгновение я заметил ее сходство с сестрой. — Здесь вы никому не мешаете.

Я вспомнил свой разговор с Ланди. Заверяя инспектора, что уеду, как только починят мою машину, я не сказал ему, когда закончится ремонт. Если Траск не возражает, лишняя ночь не имеет значения.

Кроме того, меня уже исключили из расследования.

— Можно дойти отсюда до Кракхейвена пешком? — Я достаточно доставил семье хлопот, чтобы гонять Рэйчел за свечами.

— Можно. Но это почти час в зависимости от того, как высоко стоит вода. И какой смысл, если я все равно туда еду? — Она внезапно улыбнулась, и в ее улыбке я заметил тень смущения. — Если вам так легче, можете поехать со мной.

Существовало множество причин, почему я не должен был этого делать. В душе вспыхнула короткая ожесточенная борьба.

— С удовольствием, — ответил я.

Глава 11

Спал я лучше, чем за многие последние месяцы. Правда, спал и в свою первую ночь в эллинге, но тогда организм боролся с инфекцией и сон больше походил на изнеможение. Сегодня он был глубоким, укрепляющим, каких я почти не помнил.

Пообещав заехать за мной утром, Рэйчел ушла, оставив меня размышлять, правильно ли я поступил. День только перевалил за половину, и я не знал, как провести остаток времени. Ни Интернета, ни телевидения в эллинге не было. Ни книг, ни музыки и никакой работы. Обычно, занимаясь расследованием, я пользовался вынужденным бездействием, чтобы знакомиться с отчетами и сообщениями по делу. В данном случае таких не было. И хотя ноутбук был при мне, я даже не мог выйти в Интернет, чтобы проверить почту.

Но в данном случае потребность работать, что-то делать довлела не так сильно, как обычно. Рэйчел предложила привезти еще съестного, но у меня еще достаточно осталось. И если я не возражал против супа и яиц, то мог вполне продержаться до утра. Выходить из дома не было нужды, и я никуда не пошел. Устроился в кресле у окна и, наблюдая за неспешным приливом, старался не искать тайных смыслов в невинном предложении подбросить меня до Кракхейвена.

Побуждаемый урчащим желудком, я приготовил ранний ужин: остатки томатного супа, омлет и тост. Хоть и не высокая кухня, но я наслаждался каждым куском. А когда на небе погас последний свет, отправился на послеобеденную прогулку, но на этот раз в ту сторону, где протока впадала в русло. Идти оказалось намного легче, чем утром в Бэкуотерс. Тропинки как таковой не было, но земля под ногами оказалась суше и плотнее — болота уступили место невысоким дюнам, покрытым жестким колючим тростником. Через некоторое время мне попалась заросшая дамба из гравия — часть преграждающих прилив сооружений, которые запустили и позволили разрушаться, так что вода снова овладела сушей. Забравшись на насыпь, я взглянул на берега устья. Решил, что островок огней — это Кракхейвен, а звездочки на море — свет на контейнеровозах, медленно двигавшихся вдоль темнеющего горизонта.

Я пошел бы дальше, но надвигалась ночь, и я повернул обратно, обуреваемый странным, незнакомым беспокойством, природу которого я сначала не мог определить. И только на пороге эллинга сообразил, что вид устья напомнил мне о песчаной банке, где обнаружили тело.

Я постарался выкинуть мысль из головы, убеждая себя, что расследование больше меня не касается. Не получилось. Пусть меня исключили из команды, но мыслительный процесс продолжался. Хотя исключили пока не полностью — Ланди просил переслать ему мои фотографии кроссовки. В эллинге нет Интернета, но я хотя бы перенесу снимки из фотокамеры в ноутбук. Вместе с теми, которые сделал на песчаной банке.

И если, пока этим занимаюсь, лишний раз на них взгляну, какой от этого вред?

В эллинге я поставил чайник и соединил фотоаппарат с ноутбуком. И, попивая чай, стал разглядывать снимки. На большом экране выявилось больше деталей, но поскольку значительная часть стопы скрывалась в кроссовке, я не узнал намного больше того, что выяснил раньше. Некоторое время разглядывал ярко-красный носок, увеличивая изображение, чтобы рассмотреть ткань. Хотя я не большой знаток в этой области, почти не сомневался, что материал искусственный, а не естественный, — полистирол или другая синтетика.

Это была всего лишь догадка, зато в другом я был абсолютно уверен: на пятке кроссовки под грязью прятались напечатанные слова, которые я раньше не заметил. Слишком мелкие, чтобы разглядеть на экране фотоаппарата, но видимые на ноутбуке. Я опять увеличил изображение, добавил контраста и сумел прочитать. Три то ли выдавленных, то ли выпуклых слова на резиновой основе пятки: сделано в Китае.

Дешевая кроссовка и цветистый синтетический носок не соответствовали сформировавшемуся у меня образу Лео Уиллерса, но это теперь проблема не моя, а Ланди. Но я все равно открыл сделанные на песчаной банке снимки. Правый голеностопный сустав виднелся из брючины, но не настолько, чтобы что-нибудь рассмотреть. Я перешел к изображениям головы. Рана была точно такая ужасная, как я запомнил. По выходному отверстию попытался установить траекторию выстрела.

Бессмысленные усилия. По фотографиям я не сумею выяснить больше того, что выяснят полицейские. Не позволяя себе уйти с головой в работу, я заставил себя закрыть ноутбук — понимал: она принесет одни разочарования. Заварил чай и перед тем, как лечь в постель, глядел, как на протоку опускается ночь.

Однажды меня разбудили вскрики и странные подвывающие стоны. Тюлени, сонно сообразил я. Рэйчел права, подумал я, засыпая. Их голоса похожи на чокнутых лабрадоров.

Будильник в телефоне вырвал меня из глубокого сна без сновидений. Я отдохнул лучше, чем случалось в последнее время. И единственным напоминанием о перенесенной инфекции была боль в суставах и зверский аппетит. Я принял душ, побрился, сделал из оставшегося хлеба тосты и съел с последними яйцами. Не зная, вернусь ли я в эллинг после поездки в Кракхейвен за свечами, я, помыв тарелки, уложил то немногое, что сюда привез, в сумку.

После этого осталось только одно — ждать. Я снова сел у окна, стараясь не смотреть на часы и не обращать внимания на то, что все больше начинаю нервничать. Она всего лишь подвезет тебя к магазину, где продаются запчасти. Перестань вести себя как школьник. Услышав хруст шин по шлаку, я резко вскочил, чуть снова не попав пальцем ноги в ручку люка под ковриком. В последний раз окинул взглядом помещение эллинга, чувствуя грусть оттого, что покидаю его насовсем.

И, схватив куртку и сумку, поспешил на улицу.

Рэйчел, перегнувшись в открытое заднее окно старого белого "Дефендера", наводила порядок в куче спортивного инвентаря. Рядом валялся гидрокостюм.

— Привет! — Она оттолкнула коробку с кольцами веревки. — Не представляю, откуда Джемми взял половину этого хлама. Видели бы вы, что творится в его комнате. Я как-то заглянула и тут же захлопнула дверь. Хотите поставить сумку? Теперь здесь есть место.

В этот раз на ней была желтовато-коричневая замшевая куртка, под ней выпущенный поверх джинсов черный свитер. Если Рэйчел и пользовалась косметикой, то очень аккуратно, так, что я не заметил. Зато темные волосы были связаны на затылке тщательнее, чем обычно, демонстрируя гладкий лоб и волевые черты лица. Я задался вопросом, не для меня ли это, но тут же обозвал себя глупцом.

Втиснул сумку на пол под сиденье и сел на пассажирское место рядом с Рэйчел.

— Я запер дверь, — сказал я ей, отдавая ключи. — Сила привычки. В мою квартиру пытались, хотя и неудачно, вломиться, но здесь это вряд ли грозит.

— Вы удивитесь, — ответила Рэчер, заводя мотор, — незадолго до того, как я сюда приехала, здесь случилась целая серия краж со взломом. Крик-Хаус не стал исключением.

— Много унесли? — Я удивился, что воры забрались в такую глухомань.

— Ничего такого, чтобы хозяева не могли восполнить: компьютеры и все такое. Только момент был неправильным. — Рэйчел, отъезжая, поморщилась. — Заставляет задуматься, что это за люди?

За рулем большого старого автомобиля Рэйчел показалась мне маленькой, но она управлялась с ним вполне умело. Опытный водитель, она уверенно переключала передачи. Но без надрыва, как прошлый раз, когда меня везла.

— Мне приходилось ездить на таком, — сказал я, чтобы разрядить атмосферу. — Тоже из древних, но не настолько старом, как этот.

— Джемми говорит, что это одна из первых моделей. Он нашел машину на складе металлолома и собрал из отдельных частей. — Траск мне об этом рассказывал, но я тогда не оценил, что удалось его сыну. Парень в его возрасте прекрасно восстановил "Лендровер". Рэйчел резко переключила перед поворотом передачу. — Что вы о нем скажете?

— Мне нравится. — Поездка в "Дефендере" вызвала разные ассоциации, и не все приятные, но это была не вина марки.

— Эти машины — рабочие лошадки. Усилителя руля нет, поэтому их водить все равно, что управлять танком. Но на наших дорогах именно то, что надо.

— Полагаю, шнорхель тоже полезная вещь.

Рэйчел широко улыбнулась.

— Особенно когда какой-нибудь горожанин попадает в ловушку прилива.

— Ух!

— Не переживайте, вы были не первым. — Она увидела что-то впереди, и ее улыбка погасла.

— Этого нам только не хватало.

Посредине дороги в ту же сторону, что и мы, тащился высокий, худой мужчина. Даже со спины я узнал человека, которого чуть не сбил, когда ехал на вскрытие. Он как будто не замечал приближение "Лендровера".

— Эдгар, дай проехать. — Рэйчел вздохнула, почти остановившись.

— Вы его знаете? — спросил я.

— Его здесь все знают. Он постоянно проделывает такие штуки.

— Мне это знакомо. — Рэйчел взглянула на меня, и я в ответ пожал плечами. — Недавно чуть его не задавил и из-за него свернул на дамбу.

— Готова поспорить, тогда вам это показалось выходом. — Она опустила стекло и высунулась в окно. — Эдгар, пожалуйста, сойди с дороги.

Ситуация была абсолютным повтором того, что два дня назад случилось со мной. Мужчина, не спеша и не оглядываясь, семенил посреди дороги. Мешковатый плащ шлепал по коленям, резиновые сапоги топали по земле.

— Что он такое несет? — спросил я. Согнутыми руками Эдгар что-то прижимал к груди, но со спины я не мог разглядеть, что именно.

— Бог его знает. Он вечно кого-то спасает, даже если его находки не нуждаются в спасении. — Рэйчел снова высунулась в окно. — Эдгар, ну пожалуйста!

Костлявый человек не уступал и ничем не показывал, что слышит ее.

— Черт тебя возьми! — Рэйчел остановила машину, вылезла, а за ней я. Мужчина не казался агрессивным, но каким бы ни был тощим, ростом ее превосходил. Кстати, меня тоже. Она пошла за ним. — Эдгар, это я, Рэйчел.

Только тут он как будто заметил ее присутствие. И не глядя на нее и не прерывая шага, ответил:

— Я спешу.

— Знаю. Но ты должен идти по краю, а не посередине дороги. Я тебе уже это говорила. — Тон Рэйчел был твердым, но дружеским. — Что тут у тебя?

— Больно.

Он говорил тихо, приглушенно, словно был чем-то расстроен. Но, по крайней мере, ответил, что было больше того, чего я добился от него в прошлый раз. Я держался позади, чтобы не вывести его из себя, но заметил, что он прижимает к груди комок игл. Еж — неподвижный, неживой. В прошлый раз была чайка.

— Он умер, Эдгар, — осторожно проговорила Рэйчел. — Ты ему ничем не поможешь.

— Больно, — повторил он.

Рэйчел покосилась на меня с видом: "Ну, что тут поделаешь?"

— Ладно, Эдгар. Но ты должен идти по обочине. По обочине — понял? А не посередине дороги. Тебя могут сбить, как чуть не сбили два дня назад. Помнишь доктора Хантера?

Выпученные глаза мужчины скользнули по мне.

— Привет, Эдгар, — поздоровался я.

На его шее зашевелился кадык, но это было только знаком, что он заметил меня. Рэйчел потянула меня назад.

— Вам лучше не приближаться. Он не любит ничего нового.

Я неуверенно посмотрел на похожую на пугало фигуру.

— Вы уверены, что вам ничего не грозит?

— Не беспокойтесь, он безвредный.

Я отстал, но держался достаточно близко на случай, если потребуется мое вмешательство. В Эдгаре не чувствовалось агрессии, но страх заставляет человека совершать непредсказуемые поступки. Каким бы он ни был тощим, придя в волнение, способен бессознательно нанести другому травму.

Но Рэйчел уже потянула его за грязную руку к краю дороги. Уговаривала, но так тихо, что я не слышал слов. Номер удался. Убедившись, что Эдгар сошел на обочину, Рэйчел вернулась.

— Поехали, пока он не передумал.

Мы сели в машину, и она осторожно двинулась вперед. Обгоняя, держалась как можно дальше, пока мы не оставили его позади.

— Его не задавят? — спросил я.

— Машин здесь немного. Если даже мы отведем его домой, он немедленно снова тронется в путь.

— Вы представляете, что с ним такое?

— С медицинской точки зрения, нет. Он не ориентируется в том, что происходит вокруг. Может — аутист, но этого никто не знает. У него пунктик по поводу раненых животных, вечно кого-нибудь спасает. Понятия не имею, что он с ними делает.

Я не психиатр. Но если предположить, что он страдает аутизмом, нужно признать, что у него имеются и другие психические нарушения.

— Где он живет?

— В разваливающемся домике в Бэкуотерсе. Я несколько раз проезжала мимо. Мрачное зрелище. Вам надо взглянуть на то место, если вы решили, что мы живем на отшибе.

— Один? — По поведению Эдгара я бы заключил, что он не способен поддерживать себя.

— Сейчас один. История такова: он то ли ученый, то ли натуралист. Был женат, имел дочь, но девочка однажды исчезла. Пошла поиграть к подруге и не вернулась. Считается, что она утонула, а Эдгар после такого удара так и не пришел в себя. Жена от него ушла, и он проводит все свое время, обходя Бэкуотерс в поисках дочери. Если, конечно, верить рассказам здешних жителей, — добавила она.

— Полиции так и не удалось обнаружить ребенка? — спросил я, пораженный отголоском истории Эммы Дерби. Если все это правда, сестра Рэйчел была не первой жертвой в здешних местах.

— Не удалось. Но это не имеет отношения к Эмме, если вы это имели в виду. То, о чем я рассказала, произошло двадцать с чем-то лет назад и обросло всяческими слухами. Есть такие, кто утверждает, что Эдгар убил собственную дочь или что он спасает птиц и зверушек, потому что не сумел спасти ее. Все стоит принимать со здоровой долей скепсиса.

Мы оказались на окраине города, и Рэйчел замолчала, когда перед нами появилась табличка: "Добро пожаловать в Кракхейвен". Ниже кто-то распылил из баллончика слова: "И сразу вали назад!"

— Броско! — сказал я, чтобы переменить тему разговора.

— Еще не то скажете, когда въедем в город.

Мы миновали группу бунгало и попали на главную улицу, где стояли кирпичные и облицованные галечником магазинчики. Рэйчел остановилась у цементной пристани, где на краю, напоминая окаменевшие стволы деревьев, торчали причальные надолбы.

— Джемми написал, какого типа нужны свечи. — Она протянула кусочек бумаги с написанными от руки закорючками. — Заправка дальше по дороге, не промахнетесь. Мне надо купить кое-что из продуктов. Давайте встретимся на этом месте, скажем, через полчаса.

Я согласился, стараясь скрыть неожиданное разочарование. Чего я ожидал? Что Рэйчел будет водить меня за руку?

— Раз уж я здесь, подскажите, что мне стоит посмотреть?

— Это зависит от того, насколько вам нравятся закрытые магазины и грязь.

— Надо понимать так, что смотреть здесь нечего. — Я покосился из окна на усталый прибрежный город.

— Боюсь, что так. Кракхейвен перевернулся "брюхом кверху" задолго до того, как я здесь очутилась. Все обанкротились, открыты разве что фургон, где продают рыбу с картофелем, да бьющаяся из последних сил кофейня на набережной. Если надоест осматривать достопримечательности, можете там выпить приличный кофе латте.

— Почему бы нам там и не встретиться? — предложил я, прежде чем успел подумать. Рэйчел удивленно подняла на меня глаза, и я выругал себя за то, что поставил ее в неловкое положение. Стал прикидывать, как лучше выпутаться, но она в свою очередь удивила меня:

— Угостите меня пирожным?

Я притворился, что размышляю.

— Не исключено.

— Тогда до встречи.

Глава 12

Нет печальнее зрелища, чем рабочий городок, в котором больше нет работы. Кракхейвен был именно таким. Курортное местечко на побережье в выходные бы бурлило. Здесь на главной улице царило запустенье, и половина дверей на маленькой набережной была на замке. У сувенирной лавки был такой вид, словно ее годами не открывали. Витрина затянута целлофаном, чтобы сохранить экспозицию от солнца, но углы отлепились и жалко обвисли. Вместе с крабами, безделушками из ракушек и выцветшими открытками валялись дохлые мухи, словно хозяин, однажды заперев лавку, больше не вернулся.

Люди были, но совсем немного. Озабоченные мамаши, бросая по сторонам взгляды, толкали коляски с младенцами, подростки на лавке провожали глазами прохожих, словно видели в каждом потенциальную жертву. Когда я проезжал через город в прошлый раз, не очень приглядывался к окружающему, поглощенный мыслями о предстоящей операции по извлечению тела. Теперь же понял, какое это унылое место.

Выйдя к бухте, я посмотрел в море, но там, где рассчитывал увидеть плещущуюся воду, была только маслянистая грязь, хотя время отлива еще не наступило. Бухта заилилась, поросла водорослями и жесткой, как проволока, травой. В то, что еще осталось от воды, выдавался ненадежный на вид деревянный причал с привязанными лодками, но он казался каким-то временным сооружением.

В грязи копалась белая с черным птица на тонких, похожих на ходули ногах. Ланди говорил, что устье годами зарастало, а здесь проблема стояла еще острее. Пройдет несколько лет, и бухта совершенно задохнется, и тогда исчезнет смысл существования городка.

Неудивительно, что здешние жители поддержали планы сэра Стивена Уиллерса по строительству пристани для яхт. После встречи с ним я решил, что ему никто не сможет помешать. И уж конечно, не защитники окружающей среды. А для влачащих жалкое существование аборигенов новые рабочие места и перспектива возрождения — это спасательный трос. Но я также вспомнил, с какой небрежной манерой сэр Стивен разглядывал останки сына, и радовался, что в будущем мне не придется испытывать его холодный, безразличный взгляд. Любой союз с ним — все равно, что договор с Мефистофелем о продаже души.

Еще потолкавшись на набережной, я повернулся спиной к бухте и пошел к автозаправочной станции, в сторону, указанную мне Рэйчел. Устье заросло не так сильно, как бухта, — грязь лежала полосами наподобие волн. У кромки берега плавала мертвая чайка — глаза выклеваны, голова безвольно моталась на воде. Ее вид напомнил мне об Эдгаре, бродящем в поисках раненых животных. Или мертвых, поправился я, вспомнив ежа. Он явно не видел разницы.

Хорошо бы рассказанная Рэйчел история оказалась всего лишь местной легендой. Но я сомневался, что такую могли сочинить от начала до конца. Пусть стерлись какие-то детали или их, наоборот, приукрасили, в маленькой общине, как здешняя, исчезновение девочки даже за двадцать с лишком лет не могло забыться. И поведение отца, продолжающего искать дочь, не слишком абсурдно. Оглядываясь на себя после смерти Кары и Алисы, я не могу утверждать, что вел себя разумно. Горе — разрушительное чувство даже для тех, у кого есть родные и друзья, чтобы их поддержать. Трудно представить, чтобы живущий в таком уединенном месте, как Бэкуотерс, одинокий человек не повредился разумом.

Господь спаси и сохрани.

Что бы ни случилось с Эдгаром, мне было бы спокойнее, если бы я был уверен, что о нем известно социальным службам. Взяв себе на заметку выяснить после возвращения этот вопрос, я поднял глаза и увидел впереди знак автозаправочной станции. Напротив, со стороны устья красовалась другая вывеска, крупнее, сделанная от руки на облупленных досках.

Кокер. Починка катеров и авто.

И ниже, буквами мельче:

Оказание помощи на дороге, запчасти, ремонт.

Вывеска висела над сборным одноэтажным домом на маленькой набережной. У воды теснились лодчонки разной степени дряхлости, демонстрируя покрытые водорослями корпуса. Напротив дома стоял пикап и несколько полуразобранных машин.

Я замер, сообразив, что это за место. Мелькнула мысль заглянуть, выяснить, кто таков этот Кокер. Но какой смысл выяснять отношения? У него наверняка с Траском вражда. И не шуточная, если он отказался от клиента. Судя по внешнему виду, предприятие отнюдь не процветало.

Но прежде чем я успел отойти, из-за одной из лодок вышел мужчина. Среднего возраста в плотно облегающем фигуру измазанном маслом синем комбинезоне. Такая же грязная бейсбольная кепка сдвинута на затылок на светлых чумазых волосах. Полнеющее лицо отличалось крупными чертами. Он нес в руках какую-то завернутую в промасленную тряпку деталь двигателя. Бросив на меня взгляд проницательных глаз, он вопросительно задрал подбородок и спросил:

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

Скрипучий голос тот же, что я слышал по телефону.

— Нет, спасибо.

— В таком случае, что вас так заинтересовало на моем дворе? — В его улыбке не было ничего дружеского. — Любуетесь видом?

— Что-то в этом роде.

— Многим нравится. Как машина? По-прежнему в хламе? — Видя мое удивление, он улыбнулся шире. Искривленный передний зуб придавал его лицу чуть волчий вид. — У меня хороший слух на голоса. А у нас здесь не слишком много приезжих.

— Не удивительно.

Улыбка чуть померкла, но не исчезла совсем.

— Сын Траска занялся ремонтом?

— Занялся. — Я прикидывал, не лучше ли уйти. Но наш разговор напоминал поединок, и мне не хотелось поворачиваться к сопернику спиной.

Собеседник, поворачивая завернутую в тряпку деталь, кивнул.

— Я так и думал. Так вы остановились у них?

— А что?

— А то, что можете передать им сообщение. — Его лицо скривилось, ушло все притворство. — Скажите, что тот дрочила…

Прежде чем он успел закончить, дверь домика открылась и появилась девушка.

— Папа, я не могу найти…

Эта была та самая девушка, которую я видел два дня назад с Джемми. Сегодня на ней было больше одежды, чем в прошлый раз, но красные джинсы и облегающий свитер смотрелись не совсем уместно на ремонтном дворе. Увидев меня, она осеклась. По ее лицу я понял, что она меня узнала. Секунду помолчала и поспешно продолжала:

— Не могу найти коробку для мелочи. Не знаешь, где она?

Смелая попытка, но она не обманула ее отца. Его глаза сузились, он переводил взгляд с дочери на меня.

— Ты его знаешь?

— Откуда? — испугалась девушка.

— Тогда почему мне кажется, что знаешь?

Дочь моргнула и открыла рот, словно надеялась, что объяснение возникнет само собой. Отец повернулся ко мне.

— Ну, так что?

За его спиной девушка подавала мне отчаянные, граничащие с паникой знаки.

— Вы о чем?

— Не умничай, — не отступал отец. — Каким образом вы познакомились?

— Мы не знакомы. — Я солгал лишь отчасти. — Пусть мы видели друг друга, но нас никто не знакомил.

— Я не полный идиот. Она вас где-то видела.

Наконец я понял, что происходит, и едва поборол желание предложить, чтобы он сам разбирался со своей дочерью. Девушка была в ужасе. Что бы там ни было у ее отца с Траском, она страшно боялась, что он узнает, что она ездила к Джемми.

— Я здесь сегодня уже проходил, — ответил я. — Ваша дочь могла меня видеть.

— Что вам здесь понадобилось?

— Это вас совершенно не касается, — парировал я.

И на этот раз поставил его в тупик. Он лихорадочно размышлял, кто же на самом деле я такой. Девушка лихорадочно грызла красный блестящий ноготь на большом пальце. Это был подходящий момент, чтобы откланяться.

— Рад был познакомиться. — Это было сказано непонятно кому из них.

Не дожидаясь ответа, я повернулся и ушел.

До автозаправочной станции было рукой подать — только перейти через дорогу. Маленькая, всего две колонки, она предлагала неизвестные сорта бензина, о которых я никогда не слышал. Кроме необходимых мне свечей, там продавалось кое-что из еды, и я восполнил продукты, которые в эллинг принесла мне Рэйчел.

Проходя назад мимо мастерской, я ждал, что меня снова остановят, но там никого не оказалось.

На набережной нашел банкомат и снял сумму, которой, как я понадеялся, хватит, чтобы расплатиться с Джемми. А если не хватит, пришлю ему, как только вернусь в Лондон. Мысль о возвращении в столицу угнетала, и я, выкинув ее из головы, пошел встречаться с Рэйчел.

Кафе так и называлось — КАФЕ, и если бы кому-нибудь пришло в голову в этом усомниться, слово выписали заглавными буквами. Но внутри заведение больше напоминало старую чайную с пирогами и сэндвичами за стеклом прилавка и красно-белыми клетчатыми скатертями на маленьких столиках. Был даже колокольчик, который весело звякнул, когда я вошел.

Рэйчел в кафе не оказалось. И никого другого. Я был единственным клиентом. Стоявшая за прилавком усталая женщина тепло улыбнулась. Я заказал кофе и пошел к столику у окна. Хотя чувствовал себя намного лучше, обрадовался, что после прогулки появилась возможность сесть. Из кафе вид на бухту показался мне радужнее, поскольку масляные пятна в ложе устья отсюда были не видны. Я даже предствил, каким приятным был Кракхейвен до того, как заилилась бухта и из нее ушла вода.

Я старался не смотреть на часы, но как только ослаблял волю, косился на циферблат. Рэйчел опаздывала на десять минут. Ненамного, но я уже начал беспокоиться, не передумала ли она, а может, даже забыла о нашем договоре. Но тут, взглянув в окно, увидел, что она спешит по набережной к кафе.

Она несла пакеты с покупками и казалась смущенной, но когда заметила меня, ее лицо прояснилось.

— Простите за опоздание, — бросила, запыхавшись, она и повернулась к женщине за прилавком. — Привет, Дебби. Как дела?

— Выживаем. — Та ей как будто обрадовалась. — У нас есть свежие пирожные с апельсиновой начинкой и корицей, и я вчера испекла кофейные кексы с грецкими орехами. — Рэйчел иронично мне подмигнула.

— Вы на меня плохо влияете. Знаете об этом? Что возьмете?

Я не большой любитель сладостей и сказал, что ограничусь кофе.

— Ему кекс, мне пирожное и латте, — заказала она.

Я поднял руки, сдаваясь.

— Кекс так кекс.

— Не прикажете же мне есть одной. — Рэйчел покосилась на хозяйку кафе и под завесой пара от кофе-машины продолжала: — Я всегда стараюсь сюда заскочить, когда приезжаю в город. Дебби в прошлом году потеряла мужа, у нее двое детей, и ей нужна любая поддержка, какую мы можем ей оказать. У нее все домашнее, и она большая мастерица по части выпечки.

— Уговорили. Купили все, что было нужно?

— Да. Требовалось совсем немного. Кто-то съел все наши яйца и выпил все наше молоко.

— А я как раз все восполнил. — Я продемонстрировал ей пакеты с покупками.

Рэйчел рассмеялась.

— Будет мне уроком. А если серьезно, не стоило. Я искала предлог на час-другой выбраться из дома. Не большой грех, если человек немного расслабится.

Это было ее первое признание, что семья живет в напряжении, но скорее оговорка, чем сознательное намерение.

— Купили свечи?

— Купил. И у меня произошла любопытная встреча в ремонтной мастерской.

Лицо Рэйчел потухло.

— Что случилось?

Я рассказал ей, как пытался нанять Кокера отремонтировать машину, и про его враждебность.

— У меня сложилось впечатление, что у него с Траском не слишком теплые отношения.

— Можно сказать и так. — Рэйчел замолчала и улыбнулась подошедшей хозяйке кафе. — Спасибо, Дэбби. Выглядит убийственно.

Глядя на размеры кекса на тарелке, я засомневался, что способен его съесть. Когда женщина вернулась за прилавок, улыбка Рэйчел погасла, и она вздохнула.

— Я понятия не имела, что вы с ним пересекались, иначе посоветовала бы держаться подальше. У него что-то вроде вендетты с Траском и Джемми. Со всеми нами. Долгая история. Я никак не думала, что она вас тоже коснется.

— Вам нет необходимости объяснять. Я только надеюсь, что ничего не напортил.

Рэйчел мрачно улыбнулась.

— Если речь идет о Даррене Кокере, напортить ничего невозможно.

Я был другого мнения.

— Там также была его дочь.

— Стейси? — Рэйчел, позабыв о кофе, подняла на меня глаза. — Как вы с ней познакомились?

— Видел позавчера у вашего дома. Она узнала меня, и это не укрылась от ее отца.

— Господи, значит, она опять приезжала повидаться с Джемми!

У меня сложилось ощущение, что я погрузился в более мутную воду, чем рассчитывал.

— Я ничего не сказал, а девушка все отрицала, но я думаю, отец ей не поверил.

Рэйчел закрыла глаза и вздохнула.

— Не поверил. Вы, вероятно, догадались, что отношения Джемми и Стейси имеют свою историю. Неприятности возникли, когда они были еще детьми… и от этого возникли проблемы. Отец запретил дочери встречаться с Джемми, а он, положа руку на сердце, и не очень жаждал. Так продолжалось некоторое время, но Стейси не из тех, кто принимает ответ "нет".

— Я догадался.

Мое замечание заслужило улыбку Рэйчел, но очень напряженную. Она проколола пирожное вилкой.

— Я не сужу ее отца за то, что он бережет дочь. Она у него одна, а Эндрю, если выходит из себя, бывает не слишком деликатен. Однако Кокер хватил через край, превратив историю в эту смешную вечную вендетту. Как Монтекки и Капулетти, только в одностороннем порядке, при том, что Стейси не Джульетта.

Рэйчел удивилась, когда я рассмеялся.

— Понимаю, это звучит необъективно, но все случилось до того, как я здесь появилась, и не имеет ко мне никакого отношения. Сама узнала обо всем примерно через месяц, как приехала сюда, когда наткнулась в городе на Кокера. Я понятия не имела, кто он такой, но он прицепился и понес: мол, Эндрю повезло, что Эмма пропала, что она такая-разэтакая и того хуже. И это все человеку, которого совершенно не знал!

Рэйчел вспыхнула, но я не взялся бы утверждать, от обиды или от злости.

— Я сказала ему отвязаться! — новый тычок вилкой в пирожное. — Как будто подействовало.

Я постарался представить, как сидящая передо мной хрупкая женщина отшила громогласного хозяина автомастерской, и решил, что это вполне вероятно.

— Вы сообщили полиции?

— О чем? Полицейские, зная об отношениях его дочери с Джемми, сами допрашивали Кокера после того, как Эмма пропала. Но больше для проформы, чем почему-либо еще. Да, этот Кокер — подонок, но больше я ничего не могла ему предъявить. — Рэйчел указала подбородком на мою тарелку и улыбнулась. — Ешьте кекс.

Я понял намек и оставил тему. И мы продолжали болтать, избегая чего-либо личного. Рэйчел рассказала, как Кракхейвен некогда процветал: прибрежный город жил тем, что рядом находилось устричное хозяйство, и владел небольшим рыболовецким флотом. Положение изменили падение цен на морепродукты и загрязнение устья.

— Сначала никто не подозревал, что наносы ила — это такая серьезная проблема. — Рэйчел держала чашку с кофе над остатками пирожного. — Поскольку процесс шел длительное время, а не случился за одну ночь, на него не обращали внимания. Больше заботило хиреющее рыболовство. А когда осознали серьезность проблемы, было поздно.

— Разве нельзя вычистить ил?

— Можно. Но его стало настолько много, что стоимость операции взлетела до небес. Еще десяток лет, и вся эта местность превратится в то, что мы наблюдаем в Бэкуотерс, — приливную полосу и затопляемые водой солончаки. Что с точки зрения окружающей среды совсем не плохо, но для населения — медленно надвигающаяся катастрофа. В каком-то смысле страшнее наводнения. После наводнения можно заново отстроиться. Даже после такого, как наводнение в странах Северного моря. Слышали о нем?

Я не слышал. Мои познания в истории были и в лучшие времена отрывочными. Каждый год приносит печальные известия, что где-то кого-то затопило. Что же в этом нового?

— Настоящая катастрофа в середине пятидесятых годов двадцатого века, — продолжала Рэйчел, опуская чашку. — Штормовая волна накрыла здешние места и Северную Европу. На северном побережье погибли сотни людей, серьезно пострадало юго-восточное. Затопило остров Канвей, а Кракхейвен чуть не смыло с лица земли. Тогда город выжил, но сейчас другая история — без бухты ему не удастся возродиться.

— А развитие парусного спорта? Не посодействует его восстановлению? — уже сказав, я понял, что все, что связано с семейством Уиллерсов, — неудачная тема для разговора. Рэйчел фыркнула.

— Не заводите меня. Ладно, выскажусь. Если подойти к делу правильно, можно сократить ущерб. Я не ярая защитница окружающей среды, понимаю, нужно идти на компромиссы. Но то, что задумано, — убийственно для здешней местности, которую собираются, спрятав под бетоном и залив асфальтом, превратить в гламурный водный парк. Зная, что люди в отчаянии, перед их носом размахивают приманкой перспективы рабочих мест и процветания, отметая все протесты. Господи, каждый раз, когда я слышу фамилию Уиллерсов, могу…

Рэйчел осеклась и улыбнулась.

— Неважно. Нам надо возвращаться. Я обещала забрать Фэй, нехорошо заставлять ее ждать.

Она очень тепло относилась к дочери Траска. Не потому ли, что так долго жила в его семье? А я не заметил, как пролетело время, и теперь, взглянув на часы над прилавком, понял, что мы провели в кафе больше часа. Нехотя поднялся и, настояв, что за все заплачу, похвалил хозяйке ее кофе и кекс, хотя чувствовал, что все мои зубы облеплены сахаром.

— Какие ваши планы? — спросила Рэйчел, когда мы вышли и направились к "Лендроверу". — Полиция хочет, чтобы вы взглянули на стопу? — Она покривилась. — Понимаю, странный вопрос. Успокойтесь, я просто спросила и не хочу никаких деталей.

— Никаких деталей не будет. Я этим больше не занимаюсь.

— Как так? — удивилась она. — Я считала, что вы эксперт по всяким таким делам.

— Полагаю, полиция считает, что я свою миссию выполнил.

— Но если бы не вы, стопу бы даже не нашли.

Я пожал плечами, не желая продолжать тему.

— Так иногда случается.

— И вы сразу поедете в Лондон?

— Как только будет готова моя машина.

Когда мы шли вдоль бухты, Рэйчел молчала. Я удивился, насколько легко оказалось с ней говорить, и подумал, что она чувствует то же самое. Но сейчас между нами возникло напряжение. Она сосредоточенно подошла к машине, открыла замок и помедлила.

— Не поймите меня неправильно, но…

В это мгновение зазвонил ее телефон. Что такое я мог понять неправильно? Перебирал свои слова, не ляпнул ли чего-нибудь лишнего.

— Привет, Эндрю, — сказала Рэйчел в трубку. — Нет… а что?

Я заметил, как изменилось выражение ее лица. Новость была явно не из хороших.

— Когда? — Она выслушала, что ей ответили в трубке. — Еду.

— Все в порядке? — спросил я.

Рэйчел сунула телефон в карман и пошвыряла в "Лендровер" пакеты с покупками.

— Нам надо ехать.

Она опустилась на сиденье и завела мотор. Я едва успел забраться в машину, как она рванула с места.

— Что случилось?

Ее бледное лицо ничего не выражало, чувства прорывались в скрежете шестерен, когда она переключала передачи.

— Фэй пропала.

Глава 13

Большую часть дороги до Крик-Хауса Рэйчел вела машину молча. Больше ничего она сообщить не могла. Только то, что Фэй, поругавшись с братом, час назад ушла. И больше ни ее, ни ее собачку никто не видел.

— Можете представить, куда она могла деться? — спросил я.

Рэйчел снизила скорость перед крутым поворотом, а затем опять надавила на газ. Мы ехали другой дорогой. В отлив этот путь был тоже доступен скачущему через медленные ручейки старому "Дефендеру".

— Где-нибудь в Бэкуотерсе. Надоело ждать меня, она попросила Джемми покатать ее на лодке. Тот был занят, и она разозлилась.

В голосе Рэйчел я почувствовал упрек самой себе и тоже ощутил вину за случившееся. Если бы я не пригласил Рэйчел на кофе, она была бы уже дома. А Джемми, наверное, возился с моей машиной.

— Она проделывала что-нибудь подобное раньше?

— Раз или два. Эндрю запрещает ей выходить одной, но она не всегда слушается.

Услышав ее ответ, я немного успокоился. Выходка Фэй была похожа больше на каприз, чем на что-нибудь более серьезное.

Мы добрались до дамбы, и я узнал то место, где моя машина попала в ловушку прибоя. Дамба была еще частично покрыта водой и казалась светлой лентой под поверхностью, но Рэйчел не колебалась — перебросила ручку переключения скоростей в положение низшей передачи и выехала на насыпь. Вокруг колес вспухли буруны, и я невольно напрягся. Но Рэйчел явно не первый раз ехала здесь, и оборудованный похожим на водосточную трубу шнорхелем "Лендровер" легко преодолел препятствие.

На другом берегу она снова припустила вовсю. Промчалось мимо эллинга и гораздо быстрее, чем понадобилось Траску, чтобы меня отбуксировать, оказалась у Крик-Хауса. Джемми выбежал к нам, как только мы оказались на гравиевой площадке. Моя машина стояла неподалеку, брошенная, но с поднятым капотом. Рэчер рванула ручной тормоз и выскочила из "Лендровера".

— Не вернулась?

— Нет. — Сын Траска был бледен и явно встревожен. В мою сторону он едва посмотрел. — Отец готовит к выходу лодку.

— Что произошло? — спросила Рэйчел, пока они шли к дому. Не зная, как поступить, я последовал за ними.

— Ничего. Ты же знаешь Фэй. Взбрыкнула, когда я отказался все бросить, не повез катать ее на лодке.

— Ты видел, как она уходила?

— Нет. Но вскоре после этого отец не смог ее найти. В доме ее нет, и Кэсси тоже пропала. Наверное, в одиночку отвалила в Бэкуотерс. Какая же она маленькая испорченная…

— Довольно! — Из-за угла дома, сворачивая в руках нейлоновую веревку, появился Траск. — Если бы ты относился к ней с большим терпением, она бы не вела себя так.

— Как всегда, виноват я, — едва слышно пробормотал Джемми.

Отец, стиснув челюсти, повернулся к нему.

— Что ты сказал?

— Ничего.

Я все больше чувствовал себя незваным гостем. Шли семейные разборки, и мне было здесь не место. Но раз уж я здесь очутился, то не мог не предложить:

— Могу я чем-нибудь помочь? — вопрос был рассчитан больше на то, чтобы уменьшить напряжение, чем на что-нибудь иное.

— Нет, все в порядке. — Траск отвернулся от сына и бросил взгляд на меня. — Можете…

Мы одновременно услышали собачий лай. И через секунду на тропинку из-за деревьев выскочила питомица Фэй. Шкурка мокрая, словно она искупалась в устье, и, прыгая, собачка заметно хромала. Я поднял глаза, но дочери Траска за ней не увидел. Животное снова взвизгнуло, и, когда подбежало ближе, я заметил, что шерсть измазана чем-то более темным, чем грязь.

— У нее кровь! — воскликнула Рэйчел, бросаясь вперед. — Ее всю порезали!

Дворняжка заскулила и завиляла хвостом. Когда Рэйчел попыталась ее осмотреть, она жалобно дрожала. Раны на тельце стали заметнее.

— Похоже на укусы. На нее кто-то напал, — предположил Джемми.

— Позвольте мне, — попросил я.

Парень посторонился. Когда я разводил мех, чтобы открыть вид на травмы, собачка скулила. Раны были поверхностными: либо ссадины, либо неглубокие проколы.

— Это не укусы, — сказал я. Зубы или когти проникли бы в тело гораздо глубже. Я вздохнул с облегчением, заметив, что края повреждений не гладкие, что было бы характерно для ножа. — Больше похоже на разрывы. Словно она в чем-то запуталась.

— В чем? — Джемми спросил таким тоном, словно все произошло по моей вине.

Я не ответил. Траск, потеряв ко мне интерес, шагнул в рощицу, откуда прибежала собака, и, сложив руки рупором у рта, крикнул:

— Фэй! Фэй!

Ответа не было. Он оглядел пустой горизонт и вернулся к нам.

— Я отправлюсь на лодке в Бэкуотерс. Ты, Джемми, иди по берегу русла к эллингу. Возьми телефон и тут же звони, если что-нибудь обнаружишь.

— А если…

— Делай, что тебе говорят.

— Как быть мне? — спросила Рэйчел, когда Джемми пустился бежать.

— Останешься здесь и дашь мне знать, если Фэй вернется.

— Но…

— Я не собираюсь спорить.

Траск уже шагал к углу дома. Я двинулся за ним.

— Я с вами.

— Мне не требуется помощь!

— Может потребоваться, если девочка ранена.

Он разъяренно посмотрел на меня, будто взбесившись за то, что мои слова разбудили его страхи. Но Рэйчел, следуя за нами, не дала ему сказать.

— Он врач, Эндрю. Ты же видел Кэсси.

Траск, поколебавшись, коротко кивнул. Мы оказались у фасада дома. С этой стороны строение состояло почти из стекла — огромные окна выходили прямо на устье. На воде был установлен плавающий причал, к нему привязана лодка из стекловолокна с забортным мотором. Причал качнулся, когда Траск ступил на него и спрыгнул в лодку.

— Отдайте конец.

Я отвязал веревку. Вода захлюпала вокруг позеленевшего от водорослей днища, когда суденышко качнулось. Я сел на корме. Выпустив синее облако выхлопа, мотор заработал. Траск дал газ и повел лодку вверх по течению.

Оглянувшись, я заметил склонившуюся над собачкой Рэйчел. Она смотрела нам вслед.

Траск молча вел урчащую мотором лодку вглубь Бэкуотерс. Отлив обнажил высыхающие берега, но в середине русла оставалось достаточно воды для нашей лодки с невысокой осадкой.

Я заметил, что чайки устремляются к чему-то внизу, но это оказался всего лишь пластиковый пакет.

— У вашей дочери есть телефон?

— Нет. — Я думал, что он этим ограничится, но Траск добавил: — Я ей сказал, что она еще слишком мала.

Не было смысла что-либо отвечать. Единственно, что могло его успокоить, — возвращение целой и невредимой дочери. Я мог представить, что творилось в его голове.

— Есть много мест, куда она могла пойти?

Траск обогнул рябь на воде — единственное свидетельство того, что под поверхностью скрывается песчаная банка.

— Немного, но ногами все не обойдешь. На лодке быстрее.

Солончаки уступили место высоким берегам с тростником. Иногда они достигали наших голов, и на низкой воде казалось, что мы плывем в тоннеле. Время от времени Траск окликал дочь, но ответом ему были только крики потревоженных птиц. Мы проплывали разрывы в берегах, словно в основное русло впадали второстепенные каналы, но, приблизившись, убеждались, что это просто тупики. Неудивительно, что немногие рисковали сюда заплывать — в лабиринте воды и тростника можно было легко потеряться.

С того момента, как мы отплыли, уровень воды заметно снизился — теперь берега русла возвышались над нами, словно миниатюрные каньоны. Хотя мы держались посредине канала, было ясно, что далеко нам не пройти и вскоре придется поворачивать назад. Достигнув места, где русло разделяла песчаная коса, Траск остановил ход и, кусая губу, оглядел обе протоки.

— В чем дело?

— Не знаю, в какую сторону она отправилась отсюда. — Он заглушил мотор и встал, лодка под его весом качнулась. — Фэй!

Ему никто не ответил, только шлепала в корпусе вода, когда лодка дрейфовала назад. Он выкрикнул имя дочери еще раз и приготовился завести мотор.

— Постойте, — попросил я. Мне показалось, что именно в этот момент я что-то услышал. Траск замер.

— Ничего…

Испуганный девичий голос донесся снова:

— Папа! — На этот раз услышал и Траск.

— Все в порядке, Фэй, я иду! — Он запустил двигатель.

Костяшки его пальцев побелели на румпеле, когда он вел суденышко по левому рукаву. Берега обрамляли торчащие, словно испорченные зубы, гнилые деревянные столбы. Мы миновали остатки обветшалой хибары из гофрированного железа, миновали поворот и увидели Фэй.

Всхлипывая, покрытая грязью, она лежала наполовину в протоке, наполовину наружу. Вокруг нее, обнаженное отливом, поверхность нарушало то, что сначала показалось необычной водорослью. Когда мы подплыли ближе, я понял, что это такое.

В устье было полно колючей проволоки.

— Больно, папа!

Мы выпрыгнули из лодки и, вспенивая холодную воду, бросились к ней.

— Знаю, знаю, дорогая. Все порядке. Не шевелись!

Она и не могла. Свободной была лишь одна ее рука, другая — в плену ржавой проволоки. Шипы впились в одежду и кожу, налипшая грязь в пятнах крови. Была видна лишь верхняя часть ее тела, но проволока наверняка ранила ее и под водой. Девочка побледнела, лицо в слезах.

— Кэсси прыгнула в воду и завизжала. Я постаралась ей помочь. Она освободилась, а я упала и… вот…

— Ш-ш-ш… С Кэсси все в порядке, она вернулась домой.

Траск склонился над дочерью, тщательно ощупывая проволоку. Это был совсем иной человек, чем тот, которого я видел раньше, — нежный, терпеливый. Но когда он повернулся ко мне, в его глазах стоял страх.

— Подержите проволоку, чтобы она не двигалась, — тихо попросил он.

— Надо вызвать спасателей, — начал я, но Траск покачал головой.

— Им досюда долго добираться. Нельзя оставлять ее в таком положении.

Я понимал его чувства: если бы это была моя дочь, я тоже не хотел бы ждать. Только был не уверен, что мы сумеем освободить девочку, не причинив ей еще большего вреда.

Но Траск уже принял решение. Поняв, что мы собираемся делать, Фэй запанковала.

— Нет, нет! Не надо!

— Тише, не бойся. Будь взрослой девочкой.

Когда отец приступил к работе, Фэй зажмурилась и отвернулась. Понимая, что потребуется потом, прежде чем присоединиться к нему, я снял куртку и расстелил на сухом берегу. Промокнуть снова после того, как только-только оправился от болезни, значило нарываться на неприятности, но выбора не оставалось. Траск с мрачным, сосредоточенным лицом погрузился по грудь в воду и ощупывал на глубине проволоку. Я держал ее, стараясь, чтобы она не перемещалась, и чувствовал, как грязь засасывает ноги. Хотя я опустил рукава рубашки, чтобы защитить руки, вскоре мы с Траском были в крови — острые шипы резали кожу, словно бумагу.

Но тем не менее понимал, что нам повезло: если бы наступил прилив, а не отлив, ситуация была бы совершенно иной. Наблюдая за Траском и его дочерью, я испытал облегчение за обоих, но одновременно острую боль, потому что вспомнил о своей утрате.

Однако не мог давать волю чувствам и, отбросив посторонние мысли, стал изучать проволоку. Русло в этом месте было частично перегорожено песчаной банкой, которая образовала ямы, где, судя по всему, даже во время отлива стояла вода. Лишь малая часть проволоки возвышалась над поверхностью — девочка барахталась и подняла ее наружу. Как правило, весь моток лежал на глубине. Я разозлился: какой идиот бросил его туда?

Траск, копаясь под водой, морщился.

— Славная девочка. Еще немного, — уговаривал он дочь. И взглянул на меня. — Приготовьтесь оттянуть проволоку в сторону.

Его плечи напряглись, и девочка снова заплакала от боли. Траск вытянул ее из воды и распрямился, с них потоком полилась вода. Проволока оказалась тяжелее, чем я ожидал, когда я отводил ее в сторону, чтобы Траск мог отнести дочь на берег. Фэй всхлипывала и прижималась к отцу, он шепотом ее успокаивал. Девочка дрожала, у нее текла кровь, но ни одна из ран не казалась серьезной.

Но вот она подняла глаза, посмотрела мимо меня, и ее лицо исказилось от ужаса. Я обернулся и увидел, как вспенилась вода посреди русла. Бурун был такой, словно внизу крутилась большая рыба, а затем нечто вырвалось на поверхность.

Опутанное проволокой тело медленно всплыло, руки и ноги висели, словно у сломанной марионетки. Фэй вскрикнула, когда мертвая голова повернула к небу пустые глазницы.

А затем, словно испугавшись дневного света, мертвец снова утонул, и вода опять сомкнулась над ним.

Глава 14

Черноголовая чайка что-то обнаружила. Застыла, скосив голову, вгляделась под ноги, затем ударила клювом. Последовала короткая борьба, и птица выхватила из земли бурого краба. Моллюск упал на спину, но его ноги продолжали дергаться — инстинкт самосохранения брал свое даже в последнее мгновение жизни. Затем желтый клюв опять ударил в незащищенное брюшко, и краб превратился в очередное звено пищевой цепочки.

Чайка принялась за трапезу, и я отвернулся. Кроме меня с берега на полузатопленное, висящее на проволоке тело смотрел Ланди.

— Так-то вы проявляете сдержанность. — Он сказал это без злости. Мы оба понимали, что ситуация сложилось иной, чем в тот раз, когда я нашел кроссовку.

Это меняло все.

Обвитое проволокой тело казалось грязной постирушкой. Вода в устье еще не опустилась до такого уровня, чтобы обнажить его все, но от поясницы и выше оно предстало во всем блеске разложения. Полицейские и эксперты в комбинезонах ждали полного отлива, чтобы приступить к неприятному занятию извлечения его из русла. Одно хорошо: не надо вызывать полицейских ныряльщиков — пока они прибудут, отлив сделает свое дело.

Но теперь все устали от ожидания.

После того, как мы с Траском освободили его дочь, я отправился с ними к Крик-хаусу. Находиться возле тела до прибытия полиции не было смысла. Во-первых, потому, что тело снова утонуло и никуда не могло уплыть. Во-вторых, мне требовалось переодеться. Я только что избавился от простуды после прошлого купания и не хотел испытывать судьбу.

Траск прижимал к себе девочку, и лодкой пришлось управлять мне. Глядя на дочь и отца вместе, я почувствовал себя лишним, и во мне пробудилась нечто вроде неприятной зависти. Хотя Фэй была старше, чем Алиса, когда умерла, сейчас моей дочери было бы больше лет, чем ей. Сознание давило тяжким грузом, пока лодка пробиралась сквозь тростник.

Уговаривая себя, что это следствие холода и усталости, я старался сосредоточиться на непосредственных задачах. В пути мы не могли заняться ранами Фэй, но хотя некоторые из них нуждались в швах, судя по всему, кровопотеря была небольшой. Гораздо большее опасение вызывала возможность инфекции после купания в зараженной воде. Разлагающийся труп — вместилище всевозможных бактерий, некоторые из которых потенциально смертельны. Из-за моей работы я сделал прививки от большинства из них и принимал антибиотики. Девочке же и ее отцу требовался полный курс инокуляции. Мы с ним оба поцарапали руки о проволоку, но его порезы были гораздо серьезнее моих.

Тем не менее я надеялся, что опасность не слишком велика. Непосредственного контакта с трупом не было, и здешние соленые воды обновлялись с каждым приливом. Фэй больше страдала от потрясения и переохлаждения. Хотя вода была не настолько холодной, как можно было ожидать, — ведь весна только начиналась и было довольно прохладно. Я дал Траску свою сухую куртку, чтобы он закутал в нее дочь. Но это все, что я мог для нее сделать. Кроме одной маленькой вещи.

Когда я запустил мотор и, развернувшись в сторону дома, поплыл, держась глубокой воды в середине русла, он выглядел потрясенным, в лице ни кровинки. Он ничего не сказал, но по его выражению нетрудно было догадаться, что подумал.

Дернулся от неожиданности, когда я коснулся его плеча, чтобы привлечь внимание.

— Мужчина, — тихо проговорил я. — Это ведь мужчина. Так?

Траск потух, но тут же сделал усилие собраться и, крепче прижав к себе дочь, пожал плечами. А я, прибавив газу, понесся вниз по течению.

При этом надеялся, что поступил правильно.

Хотя если честно: невозможно установить пол трупа в таком состоянии разложения, тем более при беглом осмотре. В обычных обстоятельствах я никогда бы так не поступил, но девочка сейчас нуждалась в отце, а он был на грани срыва. Не удивительно: только два дня назад нашли тело предполагаемого убийцы его жены. Сломало бы всякого, чтобы еще гадать, не останки ли его супруги найдены в колючей проволоке.

Я говорил с ним как врач, а не судебный антрополог. И если был прав, спасал семью от дней мучительного ожидания. Если же ошибался… Что ж, я и раньше совершал не менее серьезные ошибки.

Вернувшись в дом, я позвонил Ланди, рассказал, что произошло, и согласился встретиться с ним в устье. Джемми повез в больницу сестру и отца, у которого были жестоко изранены руки. А я переоделся в сухое из сумки и, как мог, обработал свои порезы. Моя куртка освободилась — Фэй завернули в одеяло, — но она была сырая и вся в грязи. Я принял предложение Рэйчел надеть одну из старых Траска. И резиновые сапоги вместо промокших ботинок. От охватившего меня на обратном пути уныния не осталось и следа — у меня появилось дело. Чувствовал я себя вполне сносно, по крайней мере, физически. Немного знобило, но я относил это больше за счет выброса адреналина. Рэйчел повезла раненую собаку в дежурную ветеринарную клинику, и я попросил высадить меня как можно ближе к тому месту, где мы нашли труп.

Добраться туда пешком оказалось легче, чем я предполагал. Дорога пролегала через маленький мостик, который находился всего в пятидесяти ярдах от места, где Фэй запуталась в колючей проволоке. Отличный ориентир для сбора полицейских. А дальше от мостика к руслу вела тропа. Потребовалось всего несколько минут, чтобы добраться по ней к бочагу с водой.

Первыми приехали два констебля в форме. Одного я оставил на мостике, другого повел к руслу. Затем стали собираться все, кто обычно присутствует на месте преступления. Когда появился Ланди, вода стояла так низко, словно из дна вытащили затычку, и витки проволоки обнажились, напоминая куст колючей ежевики.

Дюйм за дюймом показалось тело. Сначала похожая на туловище медузы голова, затем плечи, грудь и руки. На трупе была то ли черная, то ли коричневая куртка — она настолько пропиталась водой, что точнее сказать я бы не взялся. Тело лежало лицом вниз, одно плечо неестественно вывернуто, из обшлагов торчали хрящи и обломки костей. Повернутая под странным углом голова, казалось, тоже вот-вот оторвется. Ее удерживала скорее колючая проволока, чем связующие ткани шеи.

Фриарс дождался, когда уровень воды позволит осмотреть тело, и отправился обратно в морг. Ясно было одно: освобождение хрупких останков из колючей проволоки так, чтобы их не повредить, — длительный процесс. А патологоанатом не произвел на меня впечатления человека терпеливого. Да и смысла находиться здесь не было. Кларк задержалась в суде, но Ланди мог за всем присмотреть, пока она не явится сюда.

Мне тоже незачем было здесь торчать. В качестве свидетеля я даже не имел формально права здесь находиться. Но меня никто не гнал, поэтому я сел на удобный холмик и, попивая из пластиковой кружки привезенный Ланди кофе, наблюдал, как отлив открывает секреты устья.

— Зрелище не для глаз ребенка, — прокомментировал инспектор, когда констебль спустился на дно русла. — И не места для купания ее собачки. Как вы думаете, псина унюхала запах?

— Не исключено.

Во время ожидания у меня было время обдумать ситуацию. Благодаря великолепному обонянию собака могла учуять запах разлагающего трупа, когда наступил отлив и он оказался близко к поверхности. Рэйчел сказала, что Траск купил дочери собаку после исчезновения жены. Таким образом, животное находится у них меньше семи месяцев. Долгая зима не способствовала прогулкам по Бэкуотерсу, и вполне вероятно, возбужденная собака впервые унюхала заинтересовавший ее запах.

Констебли начали разбирать проволоку, чтобы ближе подобраться к телу. На них были плотные перчатки и резиновые сапоги до пояса, но я все равно не завидовал их работе. Ланди, разговаривая со мной, внимательно следил за их действиями.

— По дороге сюда я побеседовал с Траском. Он сказал, что, по вашему мнению, труп мужской. — В его тоне слышался не только вопрос, но и упрек.

— Я посчитал, что у него и без того было много горестей, чтобы мучиться сомнениями, не останки ли это его жены.

— А если вы ошиблись?

— В таком случае принесу извинения. Но даже если это женщина, думаю, это не Эмма Дерби.

— Согласен. — Инспектор вздохнул.

Нижняя часть трупа все еще находилась под водой, поэтому трудно было судить о росте мертвеца. Но даже если сделать скидку на вздутие и кожаную куртку, ширина плеч и груди не оставляла сомнений. У неизвестного был основательный костяк.

Однако это не обязательно означало, что перед нами мужчина. Определение пола трупа, особенно в стадии разложения, как у этого, задача более трудная, чем кажется на первый взгляд. Хотя отличия между женским и мужским скелетами существуют, они зачастую не ярко выражены. Например, костяк юноши можно принять за скелет взрослой женщины. И не каждый мужчина соответствует крупному стандарту пола, как и женщины не всегда изящны.

Однажды мне пришлось иметь дело со скелетом ростом выше шести футов. Тяжеловесный череп, квадратная челюстная кость, ярко выраженные надбровные дуги — все это весомые признаки того, что костяк мужской. Полиция считала, что скелет принадлежит пропавшему полтора года назад отцу двух детей, пока овальная форма верхней апертуры таза и большая ширина седалищного выреза не убедили нас, что перед нами женщина. Слепок зубов показал, что тело принадлежало сорокасемилетней учительнице из Суссекса.

Насколько мне было известно, пропавшего мужчину так и не нашли.

Но даже по тому малому, что я увидел в запутавшемся в колючей проволоке трупе, ясно было одно: он был слишком массивным, чтобы принадлежать виденной мною на автопортрете в эллинге хрупкой женщине.

Вода продолжала падать, но благодаря перегораживающей этот рукав песчаной банке сохранилась лужа ярдов в двадцать длиной и в несколько футов глубиной. Усилием констеблей обнажили тело по бедра, но ноги по-прежнему оставались под поверхностью.

Между инспектором, констеблями и распорядителем работ на месте преступления возник спор, как лучше извлекать из проволоки тело.

— Разве не получится вытащить все вместе? — спросил Ланди шлепающих по мутной воде констеблей. Одним из них оказалась женщина — бесполая и неузнаваемая под защитной одеждой. Она покачала головой.

— Слишком тяжело. Мне кажется, проволока зацепилась за что-то на дне. Будем пытаться распутать труп.

— Хорошо. Только берегитесь шипов. Не хочу отписываться за несчастный случай.

Его слова вызвали грубоватый смех. Ланди задумчиво посмотрел на покойника и повернулся ко мне.

— Как по-вашему, сколько времени он здесь находился?

Меня самого это интересовало. До того, как мы с Траском потревожили тело, оно было постоянно под водой — благодаря песчаной банке лужа в этом рукаве сохранялась даже в отлив. Это тормозило разложение по сравнению с тем, как если бы мертвец выныривал на воздух и подвергался воздействию солнечного света. Проволока удерживала его на месте, и его не мотало течениями.

Однако существовало слишком много неизвестных, чтобы предложить что-либо более точное, чем обыкновенную догадку.

— Труп начал разваливаться, и в нем накопилось изрядное количество жировоска. Он образуется медленно, так что можно говорить, по крайней мере, о нескольких месяцах.

— О месяцах, а не о годах.

— Таково мое предположение.

За более продолжительный срок отвалилась бы голова. Пусть тело находилось постоянно под водой, но воды в устье теплые, медленно текущие и постоянно обновляющиеся с каждым отливом и приливом.

— Были сообщения о пропаже кого-нибудь еще из местных?

— Только Эммы Дерби, а ее можно исключить. Но, насколько я понял, вы считаете, что это тело дольше пробыло в воде, чем из Бэкуотерс?

Лицо инспектора ничего не выражало, но я догадался, о чем он подумал. Находка второго тела сразу же после первого — возможное и нежелательное осложнение, особенно учитывая тот факт, что оба человека по некоторым признакам умерли примерно в одно время.

В этой части я мог его успокоить:

— Дольше. Под водой разложение идет медленнее, но все зависит от того, сколько времени он плавало до того, как зацепилось здесь.

— Если плавало.

Я поднял на него глаза.

— Вы предполагаете, что не плавало?

Ланди мотнул головой.

— Я ни в чем сейчас не уверен. Уж слишком оно перевито этой проволокой.

Я сосредоточил все внимание на трупе, а не на том, что его держало, полагая, что мертвеца принесло течением. А сейчас новыми глазами посмотрел на кольца колючки. С шипов срывались клочья травы и куски пластика и плыли, словно праздничный серпантин. Шипы, острые как рыболовные крючки, впивались в одежу и тело. Все могло образоваться благодаря подъему и спаду воды. Тело своим весом давило на ржавую проволоку, и та уходила все глубже в дно. Но почему во многих местах? И почему она так сильно перепуталась? Некоторые ветви колючки охватили труп даже со спины, разумеется, волей случая. Это могло явиться следствием движения воды в устье, приливами и отливами, штормами, от чего тело все больше запутывалось в проволоке.

Но Ланди все же зародил во мне сомнение. Я понимал, что он имеет в виду. Недавно я сам злился на того, кто утопил в русле колючку.

Может быть, в этом деле вообще нет ничего случайного.

Извлечение тела из воды оказалось задачей гораздо более трудной, чем можно было предположить. Труп так сильно разложился, что освобождение его от проволоки на глубине было большим риском, поэтому приняли решение оставить его на дне и резать колючку ножницами. Ланди скорее объявил мне этот план, чем просил совета, однако я сразу согласился, поскольку не видел альтернативы. Лишь после того, как констебли взялись за дело, инспектор повернулся ко мне.

Каждый раз, когда проволока разъединялась, тело проседало, и пучок начинал вибрировать, как бренчащая гитарная струна. На завершение операции потребовалось полчаса, но наконец со звуком лопнувшей тетивы распался последний участок. С торчащими, как всклокоченные волосы, кусками колючки останки переложили на носилки и положили на берегу. Вокруг распространился гнилостный запах. Появилось несколько мух, но для их изысканного вкуса разложение зашло слишком далеко.

Появилась первая возможность ближе рассмотреть труп, и я не заметил ничего такого, что бы противоречило моим заверениям Траску, что тело мужское. Человек крупный — не великан, но ростом выше шести футов. Куртка байкерского стиля из плотной темной кожи с ржавой молнией. Черная рубашка, теперь грязная и вся изорванная, болталась поверх джинсов. Правая нога в брючине ниже колена под странным углом, что заставляло заподозрить перелом большой и малой берцовых костей, так же как и левого плеча. Я предположил, что ступни трупа, как и кисти, отпали и найденная мною кроссовка принадлежит этому человеку, а не Лео Уиллерсу. Мне не давала покоя мысль, с какой стати богатый политик станет надевать дешевую обувь.

Но когда тело извлекли из воды, я увидел, что на ногах трупа высокие, по икры, кожаные сапоги. Глаза выедены хищниками, волосы по большей части выпали, остались несколько клоков неопределенного цвета. Голову и шею покрывал грязно-белого цвета трупный жировоск, от чего лицо сделалось похоже на восковую маску манекена. Но он не мог скрыть повреждения на лице — параллельные порезы мяса и кости. Носовая зона была уничтожена, зубы выбиты, а те, что остались, раздроблены. Раны продолжались на шее и груди, обнажая под курткой ребра, но ниже заканчивались.

Я посмотрел на Ланди, желая убедиться, что он подумал то же, что я. В устье найдено второе тело с повреждениями лица. Они нанесены не огнестрельным оружием, но не менее серьезные.

— Вижу, — сказал инспектор, отвечая на мой невысказанный вопрос. — Вполне вероятно, что это ничего не значит.

— Лодочный винт, — предположил констебль, крупный, краснолицый мужчина, — видел раньше подобные травмы. Тело плавает под водой, лодка его накрывает и… — бамс! — Он ударил кулаком по ладони и заслужил укоризненный взгляд инспектора. Ланди повернулся ко мне.

— Что вы на это скажете, доктор Хантер?

— Вполне вероятно, — признал я. Повреждения могли быть нанесены после смерти и на первый взгляд соответствовали тому, что мог натворить небольшой лодочный винт. По крайней мере, из того, что удалось разглядеть под слоем трупного жировоска. Но был в этой теории один изъян.

— Не представляю, как винт мог до такой степени изуродовать лицо. Тело должно плавать ничком, а не на спине.

— Мне известно, как плавают тела, — огрызнулся констебль. — Лодка могла сначала перевернуть утопленника. Рука и нога вывернуты. Это тоже не так просто объяснить.

Мне его реакция не понравилась, но спорить не было смысла. До тщательного исследования в морге все это одни разговоры. А исследовать буду не я, а кто-то другой, напомнил я себе. Ланди позволил мне присутствовать во время извлечения тела из воды, но по поводу Кларк я не обольщался — она своего решения не изменит. У нее на меня был зуб.

Она еще не появилась, но, когда тело аккуратно укладывали в мешок, позвонила Ланди. Тот отошел от берега, слушал, кивал и, разъединившись, вернулся.

— Шеф. Задержалась в суде, приедет прямо в морг.

Удачное начало для того, что я задумал.

— Вам потребуется судебный антрополог.

Я это обдумал, пока он говорил по телефону, понимая, что это мой последний шанс. Ланди только кивнул.

— Как ваши руки?

Я забыл про порезы проволокой. Повертел пальцами и только тут почувствовал, что они болят.

— Нормально. И раз уж я здесь, почему бы мне не взглянуть?

— На усмотрение шефа. Но я бы не стал называть ее глупой.

Меня охватило чувство разочарования.

— Я все же хотел бы с ней поговорить.

— Справедливо. Вот в морге и попросите.

— В морге? — Его неожиданное согласие застало меня врасплох. — Она все-таки хочет, чтобы я осмотрел тело?

— Об этом не упоминала. — Ланди посерьезнел. — Мы хотим знать ваше мнение по другому поводу.

Глава 15

Морг представлял собой расположенное рядом с больницей невзрачное здание. Я зарегистрировался, и мне, прежде чем указали дорогу в раздевалку, сказали номер смотровой. Поместив свою одежду в шкафчик, я надел чистый хирургический халат и белые хирургические тапочки вместо ссуженных мне Рэйчел резиновых сапог.

Я все еще не представлял, зачем здесь оказался. Ланди почти ничего не сказал, только что в морге со мной встретится Кларк.

— Она все объяснит. Отнеситесь ко всему беспристрастно.

Всегда старался так себя вести, а теперь понял, что больше из него ничего не выжму. Ланди со мной в морг не поехал — сказал, что хочет остаться на месте, пока на берег не извлекут всю проволоку. Моя машина все еще стояла у дома Траска без свечей зажигания, и я не знал, когда их наконец ввернут. Поэтому Ланди устроил, чтобы меня подвез разговорчивый констебль.

Кларк ждала меня в смотровой. Под безжалостным светом ламп казалось, что ее и без того лишенное красок лицо выбелили. С ней был Фреарс. Он уже вымыл и продезинфицировал руки, а полицейская начальница ограничилась тем, что накинула лабораторный халат. Как только я вошел, они прервали разговор. Дверь закрылась, и меня, словно одеяло, окутала атмосфера охлажденного кондиционером воздуха.

— Ах, это вы, доктор Хантер, — весело приветствовал он меня. Его ангельски розовощекое лицо выглядело нелепо в хирургической шапочке, — преодолели водные опасности?

— Я на этот раз не был за рулем.

Он отрывисто рассмеялся.

— Если это вас хоть сколько-нибудь утешит, я однажды попал в точно такую передрягу. Угробил насмерть свой старый "Ягуар".

Осматриваясь, я делано улыбнулся. Смотровая была хорошо, по-современному оборудована. Два стола из нержавеющей стали расположены на расстоянии друг от друга. Лежащее на одном из них тело частично загораживали спины патологоанатома и старшего следователя.

На другом, в кювете из нержавеющей стали лежала отделенная от ноги ступня.

Настроение Кларк не улучшилось с тех пор, как я видел ее на набережной у устричной фабрики, но, возможно, такова была ее естественная манера.

— Спасибо, что прибыли, доктор Хантер.

— Все нормально. Хотя я до сих пор не понимаю, зачем я здесь.

Хотя кое-что в голове у меня зарождалось. Кларк повернулась к Фриарсу, предоставляя возможность объяснять ему. Тот подошел к столу со ступней.

— Узнаете?

— В прошлый раз, когда я ее видел, она была в обуви, но полагаю, что это ступня из устья.

— Не хотите сказать, что об этом думаете?

Озадаченный, я взял из раздатчика пару нетриловых перчаток, натянул на пластыри на руках и подошел к столу. Несмотря на прохладный воздух, в смотровой ощущался кисловатый привкус, подчеркнутый более острым запахом антисептика. Стопа была большой, раздутой и сморщенной — с так называемой "кожей прачки", характерной после пребывания под водой. Грязно-белый трупный жировоск приобрел легкий, почти фиалковый оттенок от краски яркого красного носка. Пальцы — словно бесцветные редиски с погруженными в них желтыми ногтями. Болезненно кривые — состояние, известное как молоткообразное искривление. Видимая поверхность голеностопного сустава — сплошная шишковатая мешанина костной и хрящевой ткани. Это было единственное место, подверженное воздействию окружающей среды и доступное падальщикам. Таранная кость — верхняя часть лодыжки, соединяющаяся с большой и малой берцовыми, обычно гладкая, оказалась изъедена и в ссадинах.

— Ну, как? — поторопил меня Фриарс.

— Не могу сказать ничего такого, что вы уже не знаете. Правая ступня десятого или одиннадцатого на глаз размера. Вероятно, взрослого мужчины, хотя не исключаю крупной женщины. Такого молоткообразного искривления пальцев у юношей, как правило, не встречается, поэтому остается допустить, что это был человек в годах. — Я помолчал, размышляя, что бы еще сказать, и пожал плечами. — Можно добавить, что количество накопленного жировоска и тот факт, что ступня отделилась от ноги, предполагают, что тело достаточно долго находилось в воде.

— Как долго? — спросила Кларк.

— Невозможно определить, просто взглянув. — Кроссовка защищала ступню, что, вероятно, ускоряло формирование жировоска. — Я бы сказал, не меньше четырех недель, но не исключено, что гораздо дольше.

— Продолжайте.

— Признаков травмы нет, только последствия влияния окружающей среды и активности падальщиков. Ничто не говорит о том, что ступню отрезали или отрубили. Остается сделать вывод, что она отделилась естественным образом. Можно взглянуть на рентгеновские снимки?

Фриарс кивнул.

— Только перед этим не сочтите за труд измерить голеностопный сустав.

Я удивленно посмотрел на него. Это же элементарные вещи.

— Разве вы еще не измеряли?

— Сделайте одолжение.

Патологоанатом больше не улыбался. И Кларк тоже. Они наблюдали, как я взял из второй кюветы раздвижной штангенциркуль.

— Надо бы сначала очистить кость от тканей…

— Меряйте, пожалуйста, так. Кость достаточно видна.

Ситуация начинала казаться странной. Я развел штангенциркуль, чтобы расстояние примерно соответствовало ширине таранной кости, свел рожки и прочитал на шкале показание.

— Получилось 4,96 сантиметра.

Я развел рожки шире, чтобы измерить длину кости.

— Не трудитесь, — остановил меня Фриарс и перешел к смотровому столу с телом. — Теперь, если не против, измерьте сустав большой и малой берцовых костей. Разумеется, правой ноги.

Если бы я и без того не догадался, огнестрельная рана в нижней части лица убедила бы меня, что передо мной тело из устья. Одежду с него сняли, и теперь оно лежало обнаженным. Как и ступню, которую я только что исследовал, его основательно вспучило, оно находилось в стадии разложения вспучивания, конечности лишились кистей и ступней. Подверженный воздействию атмосферы и хищников, череп превратился в белесую массу, но огнестрельная рана после того, как отмыли грязь из русла, стала еще заметнее. На груди и торсе имелся разрез патологоанатома, хотя я считал, что внутренние органы настолько разложились, что не могли сообщить дополнительной информации. На глубине в холодной воде их мог защитить трупный жировоск, но я сомневался, что это имело место в данном случае. Защищенные от насекомых и плотоядных одеждой гениталии более или менее сохранились, что облегчало определение биологического пола. Однако общее состояние трупа не позволяло надеяться, что вскрытие окажется информативным.

— Действуйте по готовности. — Фриарс слегка улыбнулся.

Оставив штангенциркуль на первом столе, я поменял перчатки, чтобы не перенести генетический материал со ступни на тело. Это было маловероятно, поскольку я касался только инструментов, но предпочитал не рисковать перекрестным заражением.

Особенно если все складывалось, как я думал.

Головки большой и малой берцовых костей были лишены какой-либо плоти, обнажая концы костей. Более крупная, так называемая большеберцовая кость опирается на верхнюю часть таранной, а более мелкая продолжается дальше. Взяв новый инструмент, позволяющий измерять внутренние поверхности, я проделал с суставами этих костей то же, что до этого с таранной костью. И чтобы не ошибиться, повторил измерения. Затем повернулся к Фриарсу.

— 4,97 сантиметра.

Тот в свою очередь повернулся к Кларк.

— Что я вам говорил? И цифра останется прежней, сколько раз ни меряй.

— Они не точно одинакового размера, — упрямо заметила старший следователь. — Лодыжка немного меньше.

Патологоанатом зажал ладонью рот и посмотрел на меня с таким видом, словно просил: "Попробуйте убедить ее вы!" Судя по всему, они уже успели поспорить на эту тему.

— Незначительные расхождения всегда возможны, — начал я. — Как в случае с левой и правой сторонами: они не идентичны. Если бы разница составляла несколько миллиметров, тогда — да — можно было бы считать, что ступня от другого тела. Но один миллиметр допустимо.

— То есть, по вашему мнению, ступня однозначно от этого тела?

— Я бы не говорил "однозначно" без дальнейших исследований. Но по тому, что я увидел, — весьма вероятно. — Даже если не исключать вероятность существования двух людей с одинаковой шириной суставов, возможность найти обоих мертвыми в одном и том же ручье, мягко говоря, проблематична. — Я посмотрел на ступню. — Полагаю, у вас есть причина считать, что эта ступня не Лео Уиллерса.

— Мы не располагаем точными величинами его тела, но он покупал обувь восьмого размера. В данном случае длина составляет около двадцати восьми сантиметров, что соответствует десятому размеру.

— Размеры обуви разнятся. — Я решил поиграть в "адвоката дьявола", хотя понимал, что проблем куда больше, чем несоответствие обувных размеров.

Кларк как будто не собиралась отвечать, и за нее заговорил Фриарс.

— Все так, но в девятнадцать лет Лео Уиллерс сломал во время игры в регби правую ступню. Нам разрешили посмотреть его тогдашние рентгеновские снимки: вторая и третья плюсневые кости были жестоко повреждены. На наших рентгеновских снимках все цело. Никаких старых переломов, никаких костных мозолей. Ничего.

— Вот что, Джулиан, — Тон Кларк был явно раздраженным, — я уверена, доктор Хантер не нуждается в том, чтобы ему все это втолковывали.

Я не нуждался и теперь понял причину ее плохого настроения. Расхождения в размере обуви не определяющий фактор, но кости лгать не умеют. Перелом оставляет костную мозоль в том месте, где срастаются две поверхности. Она остается на долгие годы, а если кость срастается неправильно, это заметно на рентгене. Таким образом, если стопа принадлежит выловленному у форта телу, это может означать только одно.

Обнаруженный труп — не Лео Уиллерс.

— Вскрытие что-нибудь выявило? — спросил я, позабыв на мгновение о своем смущении из-за того, что не попал на него.

— Никакого "дымящегося пистолета", если вы это имеете в виду. Разумеется, кроме того, который снес ему затылок. — Фриарс, судя по всему, вновь обрел чувство юмора. — В трахее и легких пены не обнаружено, что позволило бы предположить, что человек утонул. Можно смело утверждать, что он угодил в воду уже неживым. Входное отверстие контактное или почти контактное. На том, что осталось от челюсти, видны ожоги от сгоревшего пороха, и по характеру раны можно судить, что дробины летели очень близко друг к другу. Ни одна из них не задержалась в черепе, поэтому я не могу судить об их истинном размере.

— Но дуло все же находилось не в самом рту? — спросил я.

Патологоанатом холодно улыбнулся.

— Нет. Иначе снесло бы еще больше черепа, что, я уверен, вам известно.

Я это знал: если бы ствол во время выстрела находился во рту, давление газов разнесло бы вдребезги черепную коробку.

— Это существенно? — поинтересовалась Кларк.

— Зависит от обстоятельств, — ответил Фриарс. — Доктор Хантер мучается сомнениями, не было ли это самоубийством. Вопрос техники. Я угадал?

— Ему потребовалось бы перевернуть ружье и в таком положении дотянуться до спускового крючка, — объяснил я старшему следователю. — Если ствол находился у губ, а не во рту, пришлось бы тянуться дальше.

— Мы запросили у оружейника сведения о длине ствола, — нетерпеливо вставила старший следователь. — Пропавшее ружье — это сделанное на заказ "Мобри", так что у них должны быть размеры и его руки.

— А что с траекторией? — спросил я. Стало еще очевиднее, насколько она была пологой. Выходное отверстие находилось в нижней части затылка, а не в макушке, что предполагало горизонтальное расположение оружие перед лицом. Не так, чтобы упереть прикладом в пол и направить вверх.

— Все говорит о том, что ружье находилось перед ним, — заключил Фриарс. — Во время выстрела он скорее стоял, чем сидел, или опустился на колени.

— Или в него выстрелил кто-то другой, — заметил я.

Самоубийство было лишь рабочей теорией до тех пор, пока считалось, что тело принадлежит Лео Уиллерсу — этому недостойному и находившемуся в состоянии депрессии подозреваемому в расследовании дела об убийстве. Если труп не его — это совершенно меняет ситуацию.

— Я сказал, что рана могла быть нанесена самому себе, но это не факт, — недовольно заметил патологоанатом. — Это очевидно из моего заключения вскрытия. О чем бы вы знали, если бы присутствовали на нем.

— Хорошо, пошли дальше, — поторопила Кларк. — Что еще мы имеем?

— Как обстоят дела с обнаруженным во рту кусочком металла? — поинтересовался я. — Вы сказали, что ни одна из дробин не задержалась в черепе. Что же это такое?

— Это? — Фриарс поднял глаза на Кларк, и та кивнула. Он взял со скамьи пакетик с уликой. — Знаете, что это такое?

Я и раньше не был уверен, что это частица дроби, а теперь убедился. В пакетике находился слегка деформированный с одной стороны маленький стальной шарик примерно пяти миллиметров в диаметре. Нет, не деформированный. Посмотрев на свет, я решил, что от него что-то оторвано.

— Бусинка с языка из нержавеющей стали. — Я возвратил пакетик. Мне и раньше приходилось заниматься элементами пирсинга — исследовать, как стальные колечки, штифты и бусинки перемещаются в теле по мере того, как разлагаются ткани.

— "Гантелька" в язык, — Фриарс выглядел огорошенным. — Во всяком случае, ее часть. Остальное вынесло наружу дробью. Не скажешь, чтобы восходящий политик стал устраивать себе подобные украшения.

— По тому, что нам известно, прежде чем застрелиться, он решил превратиться в панка, — вздохнула Кларк. — Хотя мы также не можем утверждать, что бусинка находилась в языке. Пока тело плавало, ее могло занести в рот вместе с другим мусором.

— Маловероятно, — начал патологоанатом, но она его прервала:

— Мне нет дела до того, что вероятно, а что нет. Мне надо знать наверняка. Абсолютно наверняка. Сэр Стивен Уиллерс решил, что это его сын, и требует официального подтверждения. Что бы я ему ни ответила, я должна быть уверена в своей правоте.

— Есть еще что-нибудь ценного в медицинской карте? — спросил я. Ланди вчера сказал, что у них не было к ней доступа, но оказалось, что они видели рентгеновские снимки сломанной ступни. Если сэр Уиллерс дал все-таки разрешение, возможно, в медицинской карте его сына есть нечто такое, что поможет установлению личности.

— Неизвестно, — мотнула головой Кларк. — Сэр Стивен согласился лишь на то, чтобы нам показали рентгеновские снимки. И то это больше походило на попытку выдоить из козла молока. Для ознакомления с медицинской картой необходимо постановление суда, но если это не его сын, какие у нас на то основания?

— Смешно, — удивился я. — Казалось, что может быть важнее, чем помочь установить личность сына?

— Ума не приложу. Но что бы там ни было, это нам никак не поможет. Сэр Стивен дал ясно понять: он будет бороться до последнего, чтобы не допустить нас к документам.

— В таком случае придется ждать результатов анализа ДНК, — пожал плечами Фриарс. — Извините, больше я ничего не могу предпринять.

Его слова были встречены молчанием. Кое-что обдумывая, я повернулся снова взглянуть на ступню. Кларк заметила.

— Доктор Хантер?

Я чуть помедлил.

— Полагаю, вы взяли образцы ДНК не только тела, но также ступни?

Старший следователь взглянула на патологоанатома. Тот еще больше насупился.

— Естественно. Но результаты получим только через несколько дней. Старшему следователю Кларк требуется ясность быстрее.

Разработаны новые методы анализа ДНК, позволяющие получить результат в течение нескольких часов. Они могут революционизировать дело установления личности. Но пока они не получили широкого распространения, приходится полагаться на старые, медленные.

Или на что-либо иное, менее технологически продвинутое.

— Всегда остается Золушкин тест.

Кларк округлила глаза, патологоанатом нахмурился.

— Не понял.

— У вас найдется пищевая пленка?

Потребовалось некоторое время, чтобы пищевая пленка материализовалась в смотровой. Такие вещи не часто требуются в морге, даже в таком прекрасно оборудованном, как этот. Фриарс отправил с важной миссией молодую ассистентку и наставил:

— Мне неважно, откуда ты ее возьмешь. Хоть своруй в больничной столовой. Но чтобы пленка здесь была!

Мы между тем перешли в кабинет и ждали. Вскоре Фриарс извинился и сказал, что ему нужно отлучиться по не связанному со ступней делу. Но к этому времени уже появился Ланди. Он досмотрел, как извлекали из воды колючую проволоку, и теперь перед нами стояли чашки с чаем из торгового автомата, а он рассказывал, чем закончилась операция.

— Конец проволоки оказался в куске бетона. Судя по виду, основание столбика садовой ограды.

— Может, кто-то его там утопил.

— Не исключено, — ответил инспектор. — Но возникает вопрос: кому потребовалось тащить его в такую даль? Поблизости нет никаких заборов, зато полно мест, куда можно потихоньку свалить ненужное.

— То есть, вы полагаете, что кто-то им сознательно воспользовался, чтобы утопить труп?

Я сам об этом думал с тех пор, как Ланди сказал, что тело было так плотно опутано проволокой, что трудно представить, что оно само заплыло в ловушку. Инспектор пощипал усы.

— Думаю, мы не должны исключать такую возможность. Русло в этом месте частично перегорожено песчаной банкой, и оно никогда не пересыхает. Расположено недалеко от дороги. Можно довезти труп на машине и спустить с моста. Замотать колючей проволокой, чтобы она тянула на дно. А если найдут, чтобы выглядело так, будто труп запутался случайно. Надежный схрон. На века. То, что мы обнаружили тело, — чистая удача.

А для дочери Траска — чистое невезение. Кларк большим и указательным пальцами пощипала себя за переносицу. Я почти видел, как у нее болит голова.

— Доктор Хантер, вы сказали, что тело провело в воде несколько месяцев?

— По его состоянию и тому, что я увидел, да.

— То есть это не Лео Уиллерс?

— Не понимаю, как он может им быть, — ответил я. — Уиллерс пропал самое большее четыре недели назад, а состояние трупа из проволочного плена говорит о том, что он гораздо дольше пробыл в воде.

Стук в дверь возвестил о возвращении ассистентки. Фриарс снова присоединился к нам, и мы отправились в смотровую.

— Я так понимаю, что это не рутинная процедура, — заметил Ланди, натягивая хирургические перчатки, от чего его толстые пальцы стали похожи на сосиски.

— Отнюдь, — кивнул я. — В суде не пройдет, но даст нам достаточно ясное представление, принадлежит эта ступня этому телу или нет.

— Вот уж будет переполох, если они состыкуются, — хмыкнул инспектор, глядя на голые останки.

И был прав, но с этим я ничего не мог поделать. Ассистентка, молодая азиатка по имени Лан, протянула мне рулон пищевой пленки.

— Нашелся только двенадцатиметровый.

— Хватит с лихвой, — отозвался я.

Криминалистическая наука постоянно идет вперед, и высокие технологии заменяют практические методы, которым учился я. На смену старому доброму гипсу, из которого делали слепки, пришел силикон — материал более эффективный и менее травмирующий кость. Совершенствуются сканеры, которые позволяют напечатать на трехмерном принтере точную копию любой кости.

Но мы не располагали ни сканером, ни трехмерным принтером. Но даже если бы располагали, этот метод, как и со слепком, требует тщательной очистки кости. На это уходит время, а Кларк требует немедленного ответа. Поэтому приходилось воспользоваться более примитивной методикой.

В нашем случае рулоном пищевой пленки и твердой рукой.

Ассистентка встала за Кларк, Фриарсом и Ланди, явно заинтересовавшись, что я собираюсь делать. Все молча смотрели, как я отрываю кусок прозрачного пластика и покрываю видимую поверхность таранной кости.

— Должен сказать, это что-то очень нетрадиционное. — К моему удивлению, Фриарс откровенно развеселился. — Надеюсь, вы не это демонстрировали во время расследования дела Джерома Монка в прошлом году. Мне знакомо ваше имя. Полный разгром, хотя вряд ли в этом ваша вина. Однако сомневаюсь, чтобы вам захотелось повторения.

— Нет, — ответил я, не поднимая глаз. То, что произошло в Дартмуре, стало достоянием гласности, и мне не стоило об этом напоминать. Я покосился на Кларк, но старший следователь не обратила внмания.

— Вы уверены в том, что затеяли? — скептически спросила она. — Нет опасности перекрестного заражения?

— Не должно, — ответил я, разворачивая пленку на остальную часть ступни и следя, чтобы не было морщин. Прозрачный пластик минимизирует риск, а образцы ДНК уже взяты и из ступни, и из тела. Если потребуются новые, можно получить материал из глубины кости, дальше от открытой поверхности.

Но сейчас меня заботила не возможность перекрестного заражения. Стопа в пленке напоминала обрезок на прилавке мясника, когда я отложил ее в сторону и перешел к телу. Поменял перчатки, оторвал новый кусок от рулона пищевой пленки и приложил к малой и большой берцовым костям, следя за тем, чтобы пластик равномерно расправился на их выступающих частях.

Отошел назад, оценил работу и снова взялся за закутанную в пленку стопу.

— Посмотрим, что мы получили.

Без амортизирующей хрящевой прокладки голеностопный сустав не соединится так плотно, как в жизни. И хотя пищевая пленка — убогая замена, стопа и нога сошлись как старые добрые друзья. Я слегка поворачивал стопу, воспроизводя весь спектр движений, но сомнений не оставалось. Даже у близнецов не бывает идентичных соединений поверхностей сустава. Со временем развивается легкий люфт — зазор благодаря изнашиванию тканей. Здесь же не было никаких препятсвий плавному движению. Все превосходно соответствовало друг другу.

Я отнял ступню от ноги. После долгой паузы послышался голос Кларк:

— Черт возьми!

Все понимали серьезность того, что только что произошло. Если ступня не Лео Уиллерса, то и тело тоже не его. Потенциально это означало, что у полиции на руках два неопознанных мужских трупа и ни один не его. Останки Эммы Дерби тоже не найдены и ждут своего часа.

— Это подрывает теорию самоубийства, — заметил патологоанатом, и его голубые глаза блеснули. — Из хорошего: нам не нужно бог знает где искать подозреваемого.

Глава 16

До Уиллетс-Пойнта я добрался на такси. Ланди сказал, что может устроить, чтобы меня подвезли, но я предпочел действовать самостоятельно. Не подумал только об одном — как буду инструктировать таксиста. Мне попался молодой человек, и он все больше мрачнел по мере того, как цивилизация уступала место гордиеву узлу пролегающих по болотистой местности каналов.

— Вы уверены, что нам сюда? Здесь ничего нет, — нервно заметил он, когда однополосная дорога, сделав петлю, взбежала на выгнутый коромыслом мостик.

Я надеялся, что сюда. Узнавал какие-то места, но это была другая дорога — не та, по которой я приехал из Лондона. Когда же меня везли полицейские, я мало обращал на округу внимания. Смеркалось, и во время прилива протоки и каналы выглядели совершенно по-другому.

В конце концов я решил, что последние полмили пройду пешком, и сказал об этом водителю. Его настроение еще больше поднялось после того, как он получил щедрые чаевые. Неловко разворачиваясь на узкой дороге, весело помахал мне рукой и вскоре скрылся из вида. Я постоял, пока не стих гул мотора, прислушиваясь к плеску воды в болоте, и пошел по пустой колее.

Кларк попросила меня задержаться в морге после того, как я установил, что ступня принадлежала найденному у форта телу.

— Если это не Лео Уиллерс, мне надо знать, кто, черт побери, он такой, — заявила она перед тем, как они с Ланди уехали. — Возраст, происхождение, все, что поможет облегчить установление личности или время смерти. Поможете, доктор Хантер?

— Сделаю все, что смогу, — пообещал я и повернулся к Фриарсу. — Вы нашли в одежде куколок или кожуру от них мясной мухи?

— Нет. Но если тело находилось в воде, как они могли там оказаться?

Практически не могли. Но в этом и было дело. Мясная муха — настырная тварь, активизируется даже зимой, если выглядывает солнце и поднимается температура. Но под водой она яиц не откладывает. А если бы отложила на тело во время отлива, яйца бы погибли в период высокой воды. Но если бы активность мясной мухи все-таки обнаружилась, это бы означало, что насекомое хозяйничало на поверхности трупа дольше, чем длится период между отливом и приливом. Это бы искажало время разложения тела и, следовательно, продолжительность срока со времени смерти.

Если мух не замечено, можно исключить хотя бы это.

Пока Фриарс вскрывал найденное в проволоке тело, я приступил к своей неприятной задаче. Похоже, что больше никто из нас не сомневался, что Уиллерс симулировал свою смерть, и дело о самоубийстве превратилось в расследование убийства.

Даже адвокаты его отца не сумеют этого оспорить.

Я надеялся, что сумею найти для Кларк новую информацию о найденном в одежде Лео Уиллерса человеке. Начал с изучения сделанных до вскрытия рентгеновских снимков. Молоткообразное искривление пальцев ноги указывало на почтенный возраст, но суставы говорили об обратном. Они были в хорошем состоянии, без возрастных изменений. Второй палец особенно выделялся своей кривизной. Однако если причина изъяна не возраст, следовательно, это врожденный порок или результат профессиональной деятельности. Я склонялся ко второму. Но чтобы дальше продвинуться вперед, требовалось изучить кости. А это можно было сделать единственным способом.

Очищать разлагающийся труп от остатков мягких тканей — занятие не из приятных. Облачившись в резиновый передник и толстые резиновые перчатки, я постарался избавиться от большей части мяса при помощи ножа и ножниц, обрезая как можно ближе к кости, но не касаясь ее. Все это вместе с внутренними органами и другими частями тела сохранят для последующего захоронения или кремации.

То, что осталось на столе, представляло собой неприятный на вид костяк, скорее анатомическую карикатуру, чем останки человека. Но я на этом не закончил и продолжал убирать с суставов хрящи, словно потрошил цыпленка. Разъединенные части поместил в слабый моющий раствор и в больших сосудах оставил на ночь на медленном огне в вытяжном шкафу. Обнажение скелета — затяжной процесс. Подчас требуются повторные замачивания в теплом моющем, а затем обезжиривающем веществе, прежде чем можно приступить к изучению материала. Но в данном случае этого не требовалось: разложение зашло далеко, и процесс отделения мягких тканей от костей начался еще в воде. К утру кости достаточно очистятся, и я, если повезет, добуду для Кларк больше информации.

На данном этапе я сделал все, что мог, и направился к Фриарсу, но молодая ассистентка Лан сказала, что патологоанатом уже ушел. Видимо, вскрытие не потребовало много времени. И не удивительно. Это судебно-медицинский эксперт выжимает из трупа все, что возможно, даже в таком состоянии, в каком его выловили из бухты.

Это моя работа.

Я расстроился, что не узнал, что обнаружил Фриарс. Хотя обстоятельства были иными, я пропустил подряд второе вскрытие. События дня навалились на меня, когда я снимал халат и мылся в раздевалке. Не верилось, что только утром я пил с Рэйчел кофе в Кракхейвене. А когда брел по пустой дороге, свинцовая тяжесть в ногах напомнила мне, что я не до конца избавился от инфекции.

Я обрадовался, когда показался поворот к Крик-Хаусу, хотя мысль о встрече с Рэйчел и нервировала, и наполняла ожиданиями. Подходя к дому, уговаривал себя, что нет причин ни для того, ни для другого. Потрепанный белый "Дефендер" стоял у рощицы, но серого "Лендровера" Траска не было и следа. Мою машину припарковали поблизости, и в данных обстоятельствах я усмотрел в этом проявление дружеских отношений.

Пройдя через рощицу, я поднялся по ступеням к центральному входу. Сквозь матовое стекло дверной панели лился теплый, домашний свет, но я понимал, что это впечатление иллюзорное, учитывая, через что пришлось пройти обитающей здесь семье. Дверь отворилась, и передо мной оказалась Рэйчел. Она выглядела усталой, но улыбнулась мне.

— Привет.

Ни о чем не спрашивая, отступила назад, пропуская меня. Я и раньше заходил сюда — сменить сырую одежду, — но тогда не обращал на окружающее внимания. Дом отличался обратной вертикальной планировкой — с семейной ванной на нижнем этаже. Двери, как я предположил, вели из коридора в спальни. Здесь чувствовалось скандинавское влияние, хотя интерьер был достаточно обжитым, чтобы назвать его минималистским. Белые стены носили отметины подошв и велосипедных шин, а на полированных досках пола стояла целая батарея кое-как сваленных ботинок и сапог. Деревянный лестничный пролет вел на второй этаж, откуда доносилась тихая музыка.

— Как Фэй? — спросил я, когда Рэйчел закрыла за мной дверь. От нее исходил легкий запах сандалового дерева — слишком слабый для духов, скорее мыло или шампунь.

— Протестует против уколов, и это хороший знак. — Рэйчел улыбнулась. — Из предосторожности ее решили подержать в больнице до завтра. Порезы несерьезные, но ей сделали переливание крови, и еще у нее небольшая гипотермия. Сварить вам кофе или сделать что-нибудь еще?

— Не беспокойтесь. Я заскочил, только чтобы вернуть вот это. — Я показал на куртку Траска и сапоги, которые были все еще на мне.

Рэйчел опустила на них глаза и рассмеялась.

— Понимаю, почему вам не терпится от них избавиться. Послушайте, почему бы вам не подняться выпить со мной? Эндрю все еще в больнице, Джемми пошел к приятелю. В доме никого, и я буду рада вашему обществу.

Коридор освещал только отсвет с верхнего этажа. На Рэйчел была короткая черная футболка, доходившая только до пояса джинсов, демонстрирующая тонкие смуглые руки. На губах неуверенная улыбка, в глазах нерешительность — отражение такой же моей. Напряжение, которое я только что испытывал, прошло.

— С удовольствием.

Я ждал, что гостиная произведет впечатление, но Траск превзошел самого себя. Весь верхний этаж представлял собой единое пространство, разделенное только книжными шкафами, чтобы создать ощущение уединенности. Плиточный пол пестрел разнообразными ковриками, у дровяного камина стояли уютные диваны. Большую часть этажа занимала сверкающая современная кухня, отгороженная низким шкафом от стола из розового дерева и стульев с гнутыми ножками.

Но самое большое впечатление производила целиком стеклянная передняя стена. Она смотрела на бухту, стеклянные панели от пола до потолка выходили на длинный балкон, отчего арочные окна казались маленькими. За стеной не было ничего, кроме темнеющего над болотами неба и почти потерявшегося в сумерках устья.

— Вот это вид!

Рэйчел покосилась на меня с таким видом, словно впервые увидела стеклянную стену.

— Эндрю хотел, чтобы она стала главным элементом дома. Его собственный проект — задумал, когда познакомился с Эммой. Хотя у нее стена не вызвала особого восторга. — Рэйчел как будто пожалела о своих словах. — Ну, как вы? Никаких последствий после повторного купания?

— Я в порядке.

— Кстати, я постирала вашу одежду. Куртка еще сырая, так что пользуйтесь курткой Эндрю, пока не высохнет ваша.

— Спасибо, — удивился я. — Не стоило.

— Вам тоже не стоило ехать с Эндрю, но вы же поехали. — Рэйчел улыбнулась. — Вот обувь потребует капиталовложений. Я изо всех сил старалась отчистить ваши ботинки, но они, похоже, знавали лучшие дни.

Что совершенно неудивительно: ботинки дважды промокали за три дня.

— Как себя чувствует собачка Фэй? — Я сообразил, что маленькой дворняжки нигде не видно.

— Кэсси? Оправится. Ветеринару пришлось ее вырубить, чтобы зашить порезы, и ее тоже оставили на ночь. — Рэйчел вышла на большую площадку посреди кухни. — Да, пока не забыла: ваша машина готова. Джемми поменял свечи.

— Когда? — При том, что случилось, я удивился, что у него нашлось на это время.

— Сегодня после того, как вернулся из больницы. Честно говоря, я думаю, он обрадовался, что нашлось занятие.

Казалось бы, добрая новость, но я не ощутил должной радости. Моя поездка затянулась, но больше не было причин оставаться в Бэкуотерсе.

— Что будете пить? Чай, кофе или что-нибудь покрепче?

— М-м-м? Кофе будет в самый раз.

— Вы ели? Могу сделать вам сэндвич, — предложила Рэйчел. У меня с утра не было маковой росинки во рту, и напоминание заставило вспомнить о пустом желудке. Рэйчел улыбнулась в ответ на мои колебания. — Принимаю вашу неуверенность за согласие.

Я сел на стул на площадке. На противоположной стене висела фотография Эммы Траск с Фэй и Джемми на фоне "Лондонского глаза". Фэй и Джемми выглядели намного младше, чем теперь. Дети смеялись. Джемми смотрел на мачеху, а та глядела в объектив. Обычный кадр, но улыбка Эммы казалась такой же неестественной, как на автопортрете в эллинге.

Рэйчел хлопотала, наполняя чайник и доставая из холодильника еду. Чувствовалось, что ей не по себе. Внезапно она прекратила нарезать хлеб и положила нож.

— Я хочу вас кое о чем спросить. Эндрю сказал, что тот, которого вы сегодня нашли, — мужчина. Это правда?

— Правда.

— Определенно не Эмма.

— Определенно не она.

Рэйчел облегченно вздохнула, и в ее плечах больше не чувствовалось прежней скованности.

— Простите, не хочу ставить вас в неприятное положение, но что, черт возьми, происходит? Обнаружен уже второй труп.

— Не знаю, — ответил я, и это было тоже правдой.

Рэйчел кивнула и грустно улыбнулась.

— К черту! Буду пить вино. Поддержите? Невежливо не составить мне компанию.

Я подумал об антибиотиках, но только на секунду.

— Терпеть не могу быть невежливым.

Она звонко рассмеялась, словно избавилась от давившего на нее гнета. Я разлил вино, а Рэйчел намазала масло на хлеб. Мы чокнулись.

— То, что надо, — она поставила стакан на гранитный пол и стала доделывать сэндвичи. — Так вы возвращаетесь в Лондон?

— Собираюсь.

— Но ведь вы еще не закончили работать с полицией. Я имею в виду здесь.

— Скорее в Челмсфорде. Не закончил.

— Если хотите, можете остаться в эллинге, — Рэйчел сделала вид, что все ее внимание поглощают сэндвичи.

Предложение было настолько неожиданным, что я не сообразил, что ответить.

— Право, не знаю…

— Естественно! — взорвалась она. — Не сомневаюсь, вы рветесь скорее попасть домой. — Я только подумала, что это сэкономит вам время. Какой смысл тратить его, чтобы проделать весь этот путь?

Никакого. Я прикинул, почему мне не стоит принимать ее предложение, и не самым малым аргументом было то, что скажут на это Ланди и Кларк. Но мы прошли ту стадию, когда это что-либо значило. А здравый смысл подсказывал, что мне логичнее находиться рядом с местом преступления. Я понимал, что подвожу базу под решение, которое уже принял. Но все доводы померкли, когда я увидел, как у Рэйчел дернулся в горле ком.

— Считаете, что это будет правильно?

— Конечно. Почему бы нет? — Ее лицо озарила мимолетная улыбка, и у меня сдавило в груди. Она тем временем занялась раскладыванием сэндвичей на тарелках. — Расскажите мне о себе. По тому, что во время болезни вы не просили меня никому позвонить, я сделала вывод, что вы не женаты. Расстались? Развелись?

Я почувствовал, что разговор заведет нас слишком далеко.

— Вдовец. Несколько лет назад жена и дочь погибли в автомобильной катастрофе.

Мой голос был лишен эмоций. Время лечит старые раны, и слова потеряли свою остроту. У Рэйчел от удивления округлились глаза, и она накрыла мою руку ладонью.

— Простите. — В ее тоне было сочувствие, но ни капли замешательства или смущения, как можно было ожидать. Через мгновение она убрала и безвольно уронила руку. — Сколько лет было вашей дочери?

— Шесть. Ее звали Алисой, — я улыбнулся.

— Милое имя.

Мы тоже так считали. Я кивнул, внезапно не доверяя голосу. Лицо Рэйчел смягчилось.

— Поэтому вы так упорствуете?

— С вами нет.

— Я имею в виду работу. Она для вас не просто дело?

— Не просто дело, — признался я.

Повисло молчание, но не такое, от которого становится неловко. Рэйчел подвинула мне тарелку с сэндвичами и улыбнулась.

— Вы должны поесть.

Небо за окнами продолжало темнеть, от чего в помещении сгущался уютный полумрак. Рэйчел выглядела моложе, раскрепощеннее, и я подумал, что дело не только в освещении.

Она подняла глаза и перехватила мой взгдяд.

— Что?

— Ничего. Просто думаю о вас. Вы планируете остаться здесь или вернуться в Австралию?

Я совершил промах, задав этот вопрос. Рэйчел положила сэндвич.

— Не знаю. Даже до исчезновения Эммы я стояла на распутье. Только что порвала длившуюся семь лет связь. Он биолог-маринист и мой шеф, что осложняло отношения.

— Что случилось?

— Обычная история. Двадцатидвухлетняя выпускница института, которая лучше смотрелась в бикини.

— Сомневаюсь, что может быть такое, — ляпнул я, не подумав.

В тусклом свете блеснули ее зубы — Рэйчел улыбнулась.

— Спасибо, но ей я отдаю должное. Я встречала девиц, у которых больше совести, но в раздельном купальнике она просто куколка. Я вернулась в Англию развеяться, освежить мозги и решить, что делать дальше. Единственная удача, если можно так выразиться, я находилась здесь, когда Эмма пропала.

Настроение изменилось, словно на нас повеяло холодным ветром.

— Вы были в это время с ними?

— Нет. Уезжала на свадьбу в Ливерпуль. Выходила замуж старая университетская подружка, но я по крайней мере находилась в Англии. Наши родители умерли, причин для частых наездов не было. С Эммой мы постоянно договаривались повидаться, но до дела никак не доходило. Каждая вела свою жизнь, и казалось, что для спешки нет причин.

Их никогда не видишь.

— Вы сказали, она была моложе вас?

— На пять лет. Откровенно говоря, мы никогда не были близки. Слишком непохожи друг на друга. Эмма была самоуверенной и общительной, с пунктиком заставлять окружающих себя обожать. Если обращала на кого-то внимание, то так, чтобы люди чувствовали, будто их озарило солнце. Такое не могло продолжаться вечно.

Рэйчел смущенно хихикнула.

— Господи, что я такое несу? Вот идиотка!

— Говорите как любая сестра.

— Вот сейчас вы дипломатичны. — Она потянулась за бутылкой и наполнила наши бокалы. — Не поймите меня неправильно: Эмма бывала прелестной. Прекрасно относилась к Фэй, хотя ее не назовешь, что называется, женщиной "материнского склада". Она не умела обращаться с детьми и относилась к Фэй как к подростку. Как к младшей сестре. Души в ней не чаяла. Поэтому последний год дался девочке с большим трудом. Наверное, труднее, чем остальным.

Я вспомнил тени под глазами ребенка и ее слишком тонкие ручонки. Дочь Траска слишком мала, чтобы помнить мать, но в ее возрасте потерять мачеху тоже жестокий удар.

— Поэтому вы и остались?

Я решил, что перешел границу дозволенного. Рэйчел сначала не ответила, только перебирала пальцами ножку бокала.

— Это была одна из причин, — наконец ответила она. — Мне казалось неправильно уезжать. Во всяком случае, до того, как выяснится, что произошло с Эммой. Мы все считали, что это случится скоро. Каждый день ждали, что вот-вот позвонят из полиции и скажут, что обнаружилось то-то и то-то, но этого не происходило. И чем дольше такое тянулось, тем труднее становилось сказать: "Я ждала достаточно долго, пока, я поехала". Пусть Эмма была всего лишь мачехой и Фэй с Джемми мне не родственники. Но теперь стали. В том, что я говорю, есть какой-нибудь смысл?

По ее лицу я видел, что она ждет моей поддержки. В помещении настолько стемнело, что ее глаза светились в сумерках.

— По-моему, да.

— Речь не столько о Джемми и Эндрю, хотя, Бог свидетель, они тоже тяжело пережили случившееся. Я их плохо знаю, но говорят, что Джемми раньше был веселым, общительным подростком. Теперь такого не скажешь. И с ним, и с его отцом иногда приходится держаться настороже. Но они взрослые — справятся. Меня больше беспокоит Фэй. Может быть, если бы они жили в городе, где много людей, где рядом друзья, все обстояло бы иначе. Но здесь… ее ничего не радует.

Я взглянул сквозь огромные окна на темнеющий пейзаж. Небо лишилось света, и лишь поблескивающая рябь на воде обозначала границу между устьем и болотами.

— Не похоже, чтобы это место подходило вашей сестре.

Рэйчел криво усмехнулась.

— Само собой.

— Как они познакомились? — Спросив, я тут же спохватился: — Простите, я становлюсь бестактным.

— Ничего, все в порядке. Если честно, я рада, что появилась возможность выговориться. — Рэйчел опустила глаза на дно бокала. — Ее знакомый строил дом и нанял Эндрю в качестве архитектора. Эмма занималась не только фотографией, но и дизайном и взялась за интерьеры. Ей удавались такие вещи, а незадолго до того она порвала со своим давнишним приятелем. Сверхсамоуверенным типом. Занимался боевыми искусствами и креативной самопомощью, воображал себя музыкантом и кинорежиссером, потому что снял несколько претенциозных музыкальных роликов. Полный придурок.

— То есть он вам не нравился?

— Так прямо не скажешь. — Ее улыбка померкла. — Во многих отношениях они были похожи: оба экстраверты, полные планов, которые никогда не осуществлялись. То сходились, то расходились, а Эндрю она встретила в один из периодов, когда они были врозь. Через полгода они поженились.

Рэйчел посмотрела на фотографию сестры с Джемми и Фэй с таким видом, будто все еще пыталась угадать, что с ней случилось.

— Я чуть не упала, когда получила приглашение на свадьбу. Не столько из-за того, что Эмма выходила замуж, — она всегда была импульсивной. Но Эндрю — мужчина не ее типа. И поселиться здесь… — Рэйчел покачала головой. — Эмме требовалось окружение, она любила галереи, вечеринки. А не заливаемые морем берега и болота.

— Вы с ней об этом говорили?

— Я же ее сестра, конечно, говорила. — В голосе Рэйчел послышалась улыбка. — Она отвечала, что я трусиха и боюсь перемен, а она слишком много времени потратила на всяких "проходимцев". С чем я не могла поспорить. Говорила, что готова осесть и что этот дом станет выставочным залом для нее и для Эндрю. Он проектирует дома, она дизайнер интерьеров, которые наполняет своими фотографиями. Все развивалось прекрасно. И вдруг появился Лео Уиллерс.

Рэйчел помолчала и сделала глоток вина. Я ждал. Темное помещение создавало атмосферу исповедальни, и я чувствовал, что она рада излить душу.

— Уиллерс нанял Эндрю кое-что сделать. У него в устье старый симпатичный дом; у Эммы где-то есть его фотография. Уиллерс хотел все поменять и перестроить и убедил Эндрю поручить Эмме разработку интерьеров.

Я вспомнил, как Ланди показывал мне дом Уиллерса в устье — большое викторианское строение с выходящими на море эркерами.

— Она призналась, что завела друга?

— Нет, но я чувствовала, что что-то происходит. Эмма сказала, что в их отношениях с Эндрю возникли проблемы и она подумывает уйти от него. Я догадывалась, что у нее появился другой мужчина, но она со мной не делилась, кто он такой. Я даже подумала… — Рэйчел оборвала себя, решив, что не все можно говорить, что у нее в голове. — Положение становилось все напряженнее. К тому времени дали трещину мои отношения с другом, и я, наверное, перегнула палку, играя роль старшей сестры. Эмма попросила меня не лезть не в свое дело и бросила трубку. Это был наш последний разговор.

Теперь я стал лучше понимать, почему Рэйчел решила остаться в семье, которую едва знала. Вина — могучий мотив, особенно если к ней добавляется горе утраты.

— Эндрю что-нибудь подозревал? — спросил я. — По поводу ее интрижки?

— Он об этом не говорил. Во всяком случае, со мной. Хотя однажды упомянул, что ему кажется, что Эмма с кем-то встречается, — уж больно часто она ездила в Лондон. И лишь после того, как полиция сообщила, что его жену видели полуодетой в спальне Уиллерса, Эндрю понял, кто ее любовник. Это было ужасно. Он бросился в дом Уиллерса. К счастью, там никого не оказалось, но это был глупый поступок.

— Когда это случилось?

— Задолго до того, как Уиллерс пропал. И полиция об этом узнала. — По тону Рэйчел я понял, каково ее мнение о том, что подумали полицейские. — Эндрю с Джемми серьезно поцапались. Джемми обвинял отца в эгоизме и в том, что он совершенно не думает о Фэй. В этом он был прав, и бог знает что могло бы случиться, окажись Уиллерс дома. Прошли недели, прежде чем отец и сын снова заговорили друг с другом.

— Это не мое дело, — осторожно начал я, — но если Эмма планировала оставить Эндрю, не могла ли она реально уйти?

Рэйчел покачала головой.

— Я сначала тоже так подумала. Но за столько времени кто-нибудь о ней что-нибудь бы узнал. Как я сказала, Эмме требовалось окружение, и не в ее характере исчезнуть по-тихому. Такие, как она, громко хлопают дверью и не уходят, собрав вещи, без сцен и вспышек гнева. И еще: она ни за что бы не оставила то, что принадлежало ей. Исчезли только чемодан и фотоаппарат. Остальное на месте, включая одежду и паспорт, даже автомобиль. Ее "мини" с откидывающимся верхом нашли спрятанным на устричной фабрике недалеко отсюда. С тех пор никто из нас не любит садиться за руль этой машины.

Я порадовался, что достаточно стемнело и Рэйчел не может увидеть удивления на моем лице. Ланди не обязан был мне объяснять, почему поисковая операция в устье началась с набережной именно у этой фабрики. Но мы отправились как раз оттуда.

Рэйчел сосредоточенно вертела в руке почти пустой бокал.

— Никто об этом вслух не сказал, но все решили, что Эмма отправилась туда на встречу с Уиллерсом. Больше ничего не выяснили, а теперь, я думаю, и не выяснят, потому что этот подлый трус… предпочел себя убить, чем признаться.

Нет, нет, подумал я, Уиллерс себя не убивал. Он убил кого-то другого, чтобы создать иллюзию самоубийства.

Возникшее между нами чувство близости таяло, и его остатки исчезли, когда за окном хлопнула дверца машины.

— Это Эндрю. — Рэйчел распрямилась и оглянулась с таким видом, словно забыла, где находится. — Совсем стемнело.

Она встала и включила свет. Сумерки снаружи превратились в ночь — устье и болота исчезли в оконном стекле, теперь оно, словно зеркало, отражало внутреннее помещение. Хлопнула дверь, затем на лестнице раздались тяжелые шаги Траска.

Он выглядел измотанным, лицо без кровинки, морщины глубже обычного. Все еще в грязной одежде, он выглядел лет на десять старше, чем утром. Увидев меня, он встал, словно пытаясь понять, зачем я здесь.

— Как она? — спросила Рэйчел, когда он направился к раковине.

— Спит. Врачи сказали, что к утру оправится и можно везти домой. — Эндрю открыл кран и наполнил кружку. Его кадык подергивался, когда он жадно пил.

— Где Джемми?

— Отправился с Лаймом и с кем-то еще. Куда, не сказал.

Траск досадливо поморщился. Но ему не хватило сил сохранить недовольное выражение лица. Он заметил винные бокалы и оставшиеся на тарелке сэндвичи. Рэйчел перехватила его взгляд. Я подумал, она спросит, не налить ли ему, но она промолчала. Вместо этого спросила:

— Приготовить тебе что-нибудь поесть?

— Перехвачу позднее. Вы с дружеским визитом, доктор Хантер?

— Нет. Зашел взять вещи, — ответил я, вставая. Гости было вовсе не то, что теперь требовалось Траску. — Рад, что с Фэй обошлось.

— Я тоже.

— Дэвид задержится здесь еще на несколько дней, — объявила Рэйчел. — Я сказала, мы не будем возражать, если он поживет в эллинге.

В покрасневших глазах возникло нечто напоминающее интерес.

— Будете сотрудничать с полицией?

— Рутинная лабораторная работа.

Я надеялся, что мой ответ настолько туманный, что собьет Эндрю с толку, и его интерес стал заметно угасать.

— Живите, сколько хотите.

Наступила неловкая пауза.

— Я, пожалуй, пойду.

— Я вас провожу. — Мы с Рэйчел уже начали спускаться по ступеням, когда Траск окликнул меня.

— Доктор Хантер! — Он встал на верхней площадке, и мы остановились. — Если будете завтра вечером где-нибудь поблизости, присоединяйтесь к нам за ужином. Мы едим примерно в половине восьмого.

Я заметил, что Рэйчел удивилась не меньше меня. Я колебался, быстро взвешивая, принимать или не принимать его приглашение. Но после всего, что случилось, не видел для отказа причин.

— С удовольствием.

Ботинки после второго купания стали жесткими, но все же оставались пригодными для носки. Пока я снова влезал в старую куртку Траска, Рэйчел отдала мне мою, еще сырую, и свежевыстиранную одежду. Она настаивала, чтобы я забрал с собой провизию, купленную утром вместо съеденной. Но я видел, что она подавлена, и надеялся, что когда за мной закроется дверь, она не пожалеет, что так разоткровенничалась.

Когда я проходил через рощицу серебристых берез, на Бэкуотерс опустилась ночь. Белые стволы казались призрачными в почти сгустившейся темноте, и их ветви слегка покачивались от легкого, ласкающего воду в устье ветерка. Я прошел полпути к машине, когда сообразил, что у меня нет ключей. Повернул обратно к дому, но остановился, потому что дверь отворилась и на пороге появилась Рэйчел.

— Возвращаетесь за этим? — она протянула ключи от машины.

— Спасибо. Очень любезно.

— А этот от эллинга. Утром вы мне его вернули.

Я совершено об этом забыл. И, радуясь, что не уехал без ключа, ждал, когда она найдет его среди других на тяжелом кольце.

— Он где-то здесь. Я пользуюсь запасным набором Эммы и еще не выучила, от чего половина из них. — Ей мешала темнота. — Вот он.

Когда Рэйчел отдавала мне ключ, ее пальцы коснулись моих. Контакт был мимолетным, но меня кольнуло, словно слабым разрядом электричества. Рэйчел неуверенно переминалась с ноги на ногу.

— То, что я вам рассказала…

— Не беспокойтесь, я никому не расскажу. — Я удивился, что она посчитала, что меня нужно об этом просить.

— О нет, я не об этом. — Она торопливо коснулась моей руки. — Просто хотела вас поблагодарить. Как правило, я не любительница поплакаться, но здесь совершенно не с кем поговорить.

— Вы не плакались. Я рад был вас выслушать.

Рэйчел стояла так близко, что я чувствовал жар ее тела в вечерней прохладе. Мгновение все тянулось и тянулось.

— Ну, ладно, — наконец спохватилась она и, улыбнувшись, отступила. — До завтра.

Ладно. Я смотрел, как она идет к дому, и лишь после того, как захлопнулась дверь, повернулся к машине. Внутри по-прежнему было сыро и чувствовался запах плесени, от которого избавиться потребуется целая вечность. Но я не замечал и вдруг понял, что улыбаюсь. Мотор завелся с первой попытки и работал ровнее, чем раньше. Джемми потрудился на славу, и я напомнил себе, что завтра вечером во время ужина его надо поблагодарить и заплатить.

Но на пути в эллинг я думал о Рэйчел. Она дважды коснулась твоей руки. Только не придавай этому слишком большого значения. Надо сосредоточиться на том, что предстоит сделать в морге. Меня ждет напряженный день.

Оказалось, что он получился напряженнее, чем я предполагал. Утром полиция обнаружила в доме Лео Уиллерса могилу.

Глава 17

Ланди позвонил мне перед обедом. Утро я провел, очищая найденный у форта скелет, который всю ночь вываривался в моющем растворе. Хотя кости находились в вытяжном шкафу, в помещении чувствовался сбивающий с толку запах тушеной говядины. Следующий шаг — разъединение скелета. Занимающий много времени процесс, поскольку требуется разложить в правильном анатомическом положении все двести шесть костей, а затем вновь собрать скелет. В данном случае на это уйдет еще больше времени — ведь череп разрушен ружейным выстрелом. Но поскольку Кларк торопила с информацией, вынимая из сосуда кости, я осматривал поверхность основных, надеясь к концу дня рассказать ей хотя бы самое главное. Лан постучала, когда я очищал таз.

— Доктор Хантер, звонит инспектор Ланди.

Свой телефон, не желая вносить в смотровую, я оставил вместе с остальными вещами в раздевалке. Положив таз в кювету из нержавеющей стали, я снял перчатки и пошел ответить полицейскому.

— Как скоро вы можете добраться до дома Лео Уиллерса? — спросил он без лишних преамбул.

— Когда я вам нужен?

— Хорошо бы немедленно.

Кларк не теряла времени, добиваясь ордера. Как только выяснилось, что труп в одежде Уиллерса не он, появились веские основания для обыска его жилища. Когда полиция прибыла на место, в укромной части территории ищейка обнаружила то, что очень напоминало потайную могилу.

— Явное захоронение, — прокомментировал Ланди. — Во-первых, об этом говорит реакция собаки, во-вторых, абрис закопанной ямы. Ее пытались скрыть, но грунт не успел устояться. Мы начали раскопки, но хотели, чтобы вы присутствовали, когда мы что-нибудь найдем.

Судя по тому, что он сказал, могила относительно недавняя. Требуются годы на то, чтобы труп настольно разложился, чтобы уровень земли понизился относительно окружающего, но гораздо меньше времени на то, чтобы на могиле снова выросла трава и другие растения. Часто заметна разница, поскольку их подпитывают выделяющиеся из разлагающегося трупа вещества. Но если на могиле ничего не растет, ее выкопали зимой, после того, как завершился предыдущий вегетационный период.

Я покосился на смотровую, где меня ждали кости. Я вынул из очищающего раствора только половину, но если остальные побудут в нем еще некоторое время, это им не повредит.

— Буду через час, — ответил я.

У ворот на частную дорогу к Уиллетс-Пойнту дежурил молодой констебль и не пропускал меня, пока не созвонился с кем-то по телефону. Путь шел по мысу через лес, пока деревья не уступили место живописным лужайкам. За ними кто-то ухаживал, поскольку трава выглядела недавно постриженной, видимо, впервые за весну. Лужайки пестрели разнообразной экзотикой: кедрами, красным деревом и другими, названия которых я не знал. Магнолии готовились расцвести, и из их ветвей, подобно свечам, рвались на свет остроконечные желтые бутоны.

Дорога огибала группу рододендронов, за которой прятался дом Лео Уиллерса. Если, конечно, в данном случае можно употребить слово "дом". На большой особняк он, пожалуй, не тянул, но его викторианский облик был вполне впечатляющим. Дорога подходила с тыла, а за домом открывался вид на устье и море. Прелестное местно, которое портило скопление полицейских машин.

Ланди посматривал на часы, глядя, как я подхожу.

— Быстро добрались.

— На этот раз не встретилось ни одной дамбы.

Полицейский усмехнулся.

— Защитное снаряжение тут. Мы можем поговорить, пока вы готовитесь.

В фургончике лежали комбинезоны и другие атрибуты любого места преступления.

— Кларк здесь? — спросил я, выбирая то, что мне требовалось.

— Была, но ее вызвали. Простите, что прервал ваше занятие, но мы предпочитаем, чтобы вы были здесь во время вскрытия могилы.

Я присел сзади в полицейском фургоне и натягивал комбинезон.

— Есть намеки на то, что там закопано?

— Нет. Но зарыто неглубоко.

— Что насчет дома?

— Смешно, но такое впечатление, будто дом буквально вылизали. — Тон Ланди был таким, будто он посмеивался, но глаза смотрели серьезно. — Когда Уиллерс пропал, там убрались. Это мы поняли, прежде чем адвокаты вытолкали нас вон. Но это новая уборка, и в доме буквально разит отбеливателем. Кто-то сильно постарался.

Наполовину надев пластиковые бахилы, я поднял голову и посмотрел на него.

— Если после исчезновения Уиллерса дом уже вымыли, зачем затевать новую уборку?

— Вопрос. — Ланди усмехнулся. — Закон не запрещает, но такое впечатление, что с тех пор, как он исчез, дом запечатали. И хотя прежнюю уборщицу отстранили от дел, кто-то внутри все-таки побывал. И недавно. Если бы я был циником, то бы предположил, что некто, ожидая, что после того, как в устье обнаружат труп, мы сюда придем, решил исключить все случайности.

— Сэр Стивен? — Застегивая на молнию комбинезон, я понизил голос.

— Я считаю это более вероятным, чем если бы для весенней уборки объявился Лео. — Ланди покосился на дом. — Сэр Стивен вряд ли сам возился с тряпкой, но все было сделано по его распоряжению.

Я сорвал пластиковую упаковку с новой маски и натянул перчатки.

— Вы полагаете, он знает, что труп не его сына.

— Я полагаю, он знает больше, чем говорит. А что — об этом можно только гадать. — Инспектор поманил меня рукой. — Пошли, чтобы попасть к могиле, нужно обогнуть фасад.

Пока мы шли вокруг дома по мощеной дорожке, нас сопровождали крики чаек. Дом выходил на устье, и от открытой воды его отделяли лишь понижающаяся лужайка и деревянная пристань. К ней с одной стороны, где глубина еще позволяла держаться на плаву, была привязана небольшая шлюпка с забортным мотором. Отлив обнажил каменную гряду и изогнутую песчаную береговую полосу, но в плохую погоду волны, вероятно, перехлестывали через причал. Ветер дул со стороны моря и даже сегодня раздувал мой мешковатый комбинезон. Между сушей и далеким горизонтом виднелся только заброшенный форт. Стоящие в волнах три неуклюжие башни походили на ржавые буровые.

Я удивился, как это Уиллерс их не снес, чтобы они не портили ему вид.

По сторонам входной галереи располагались большие окна эркером. Они состояли не из встроенных в стену отдельных рам, а были искусно сделаны из изогнутого стекла, что придавало им слегка увеличивающую кривизну аквариума с золотыми рыбками. Сквозь них я видел призрачные белые фигуры полицейских экспертов.

— Когда-то служил летней семейной резиденцией, — объяснил Ланди, пока мы шли мимо кустов рододендронов. — Долго стоял заброшенным, пока Лео не решил сюда вселиться. И разумеется, первым делом приказал половину всего ободрать и "модернизировать". Увидите внутри. Словно картинки из журнала.

— Траск и Эмма Дерби приложили к этому руку?

Инспектор кивнул.

— Было бы намного лучше для всех, если бы отказались. Ну вот, пришли.

Мы остановились в нескольких ярдах от группы экспертов в испачканных комбинезонах, которые небольшими лопатками снимали очередной слой земли. Яма под оранжевой сеткой была примерно четыре фута в длину, три в ширину и около восемнадцати дюймов в глубину. На первый взгляд слишком мала для могилы взрослого человека, но это вовсе не означало, что она таковой не являлась. Мне приходилось видеть согнутые пополам тела — убийца, чтобы спрятать жертву, безжалостно ломал ей кости и рвал суставы.

— Что-нибудь нашли? — спросил Ланди.

Один из экспертов прервал работу и поднял голову.

— Пока нет. Но, судя по запаху, мы близки к цели.

Лицо эксперта прятал капюшон, но по голосу я узнал того, который был на протоке. Крупный малый, это он предположил, что раны на запутавшемся в колючей проволоке теле нанесены лодочным винтом.

— Доктора Хантера вы помните по прошлому разу, — начал Ланди. — Он согласился нам помочь.

— Ну, слава богу, — пробормотал эксперт-великан, но, давая мне место, подвинулся.

Я не мог себе позволить тратить энергию на пререкания и опустился рядом на колени.

— Почва на вид мягкая. Как давно, по-вашему, ее вырыли?

Эксперт-великан под маской фыркнул.

— Самое большее несколько месяцев назад, возможно, меньше. Землю сверху навалили, но чтобы все тут устоялось, времени не хватило…

— Что-то есть.

Как только женщина-эксперт произнесла эти слова, атмосфера сразу изменилась. Все уставились на ее лопатку, которой она осторожно снимала почву. Что-то появилось над темной поверхностью земли.

— Какой-то материал. Возможно, пальто.

Я покосился на Ланди. Тот изогнул брови, но ничего не сказал. Обнажалось все больше материала, и появился характерный запах разложения.

— Что-то в это завернуто, — сообщила эксперт. — О! Шкура! Какое-то животное. — В ее голосе сквозило разочарование. — Похоже на собаку.

Обстановка разрядилась, словно кто-то щелкнул выключателем. Ланди вздохнул то ли от разочарования, то ли от облегчения.

— Продолжайте. Надо убедиться, что под этим не зарыто что-нибудь еще. Такое тоже случалось.

Я с этим тоже сталкивался. Инспектор дал мне знак подняться. Я снял маску и встал с ним рядом в нескольких шагах от могилы.

— Бигль Уиллерса, — процедил он, глядя на раскапываемую экспертами рыжую с белым шкуру. — Усыпил его, перед тем как пропасть.

Я кивнул, вспомнив его рассказ о том, что последним Уиллерса видела ветеринар. По крайней мере, нам так было известно.

— Лео, видимо, любил собаку, если сам похоронил. Многие поручают это дело ветеринару.

— По всем свидетельствам, этот пес у него с детства. Ветеринар подтвердила, что Лео был явно расстроен тем, что его пришлось усыпить. Это работает на теорию самоубийства — последняя капля в море. — Ланди снова посмотрел на могилу; его усы неодобрительно топорщились. — Хотя бы эту смерть он не имитировал.

— Хотите, чтобы я подождал, пока эксперты не убедятся, что здесь больше ничего не зарыто?

Ланди покачал головой.

— Нет. Думаю, что больше здесь нам ничего не найти. Прошу прощения за ложную тревогу. Можете возвращаться в морг. Чем скорее станет известно, кого мы выловили в устье, тем лучше мы будем представлять, что происходит.

Я аккуратно снял перчатки, стараясь не сорвать вместе с ними пластыри. Переодевался я напрасно, но от таких случаев никто не избавлен.

— Может, кто-нибудь из местных.

— Нам об этом ничего неизвестно. В нашей округе заявлено всего о двух пропавших: Эмме Дерби и Лео Уиллерсе. Но теперь мы знаем, что это ни тот, ни другая.

— Кто бы это ни был, — заметил я, — ему было двадцать с чем-то лет. — Молоткообразное искривление пальцев на ногах вводит в заблуждение. Что бы его ни вызвало, это не связано с возрастом. По состоянию костей я бы сказал, что труп принадлежит человеку взрослому, но не достигшему тридцати лет.

Вынимая из раствора кости, я в первую очередь брал те, которые могли обладать наибольшей информативностью. Грудинные ребра и подвздошная кость со временем изменяются — становятся грубее, пористее. В данном случае некоторая огрубелость наблюдалась, но пористость отсутствовала. Требовалось дальнейшее изучение, но я не сомневался, что моя оценка недалека от истины.

— Следовательно, моложе Лео Уиллерса, — заметил Ланди. — Полезная информация, но больше вам нечего добавить? Мы даже не знаем, это черный или белый.

Я сам пытался это установить, но безрезультатно. Люди в смерти так же непросты, как в жизни, и определение происхождения дело хитрое, даже если труп цел. Цвет кожи и изменения могут ввести в заблуждение, если покойник начал разлагаться. Смерть — маститый уравнитель: бледную кожу превращает в смуглую и наоборот. Существуют характеристики скелета, указывающие на определенную генетическую основу, но даже на них далеко не всегда можно положиться.

Это относилось и к данному случаю. Пока считалось, что найденные останки — Лео Уиллерс, само собой разумелось, что они принадлежат белому. Но теперь это предположение было поколеблено. Возникала другая проблема. Большинство наследственных характеристик отображаются в черепе. Но череп найденного у форта трупа сильно поврежден выстрелом. Нижнюю челюсть оторвало, верхняя челюстная кость с зубами вдребезги разбита. Остались только обломки задних коренных и лунки, где находились передние. Информация недостаточная даже для судебного дантиста.

— Остатки переносицы выступают не сильно, что намекает на африканское или азиатское происхождение, — сказал я Ланди. — Но глазницы остроконечные, а не закругленные и не угловатые, что характерно для белых.

— То есть, возможно, смешение рас?

— Не исключено. Или у него особое строение лица. Извините, больше ничем помочь не могу.

Ланди шумно выдохнул.

— Хотя бы что-то. Но вот если бы он был продуктом смешанных рас…

— Что бы это давало? — спросил я.

— Ничего. Просто рассуждаю вслух. Я провожу вас до машины.

Мы прошли всего несколько шагов, когда зазвонил его телефон. Инспектор остановился, ответил, и я заметил, как изменилось выражение его лица.

— Уже здесь? — Его грузные плечи поникли. Что бы ему ни сообщили, это его не обрадовало. — Господи!

Он убрал телефон.

— У нас гости.

Сэр Стивен Уиллерс и на этот раз был не один. Хотя его не сопровождали высшие полицейские чины, зато приехали три адвоката: двое мужчин средних лет в дорогих, но консервативных костюмах и женщина, чьи матово-черные волосы выдавали ее неудавшиеся попытки их обесцветить. Троица держалась чуть позади хозяина, всем своим поведением бессознательно выражая почтение: старший — разворотом плеч, остальные, держась на полшага за ним. Впечатление было таким, будто утка вела свой выводок. Только гораздо более хищный.

Я решил, что Ланди предпочтет говорить с отцом Лео без свидетелей, и сказал, что отправляюсь обратно в морг. Он рассеянно кивнул, но затем позвал обратно.

— Пожалуй, задержитесь ненадолго. Если не возражаете, это может мне помочь. — Когда компания приблизилась, он изобразил на лице любезную улыбку. — Чем могу служить, сэр Стивен?

— Где ваше начальство?

Тон был холоднее льда. Отец Лео Уиллерса был, как всегда, безукоризненно одет: в серое кашемировое пальто поверх серого, но более темного оттенка костюма. Все в нем было точно подогнано — от коротко постриженных ногтей до пробора в слегка редеющих волосах. Но бриз с моря уже взъерошил волосы, и за выверенным поведением чувствовалась едва сдерживаемая ярость.

— Ее сейчас здесь нет, — ответил Ланди. — Она извещена о вашем приезде. Не сомневаюсь, если бы она знала, то непременно…

— Извольте покинуть мою собственность.

Брови полицейского удивленно поползли вверх.

— У меня сложилось впечатление, что это дом вашего сына. Возможно, я ошибался?

Немедленно вмешался старший из адвокатов:

— Дом и территория вокруг являются частью владений Уиллерсов. Предлагаю немедленно уйти, иначе вам будет предъявлено обвинение в незаконном проникновении и нанесении ущерба.

— Нам это было бы весьма неприятно, — спокойно ответил Ланди. — Но у нас есть ордер на обыск. Вы его, вероятно, видели. Но если вам угодно, я могу…

— Мы не признаем юридическую силу этого ордера. Мы считаем, что он выдан на фиктивных основаниях и не имеет никаких иных целей, кроме волнения убитого горем отца.

Адвокат говорил с большим пафосом, чем его работодатель, которой так же холодно смотрел на инспектора. Ланди это как будто нисколько не тронуло.

— По поводу "фиктивности" можно спорить, поскольку обнаружение трупа с развороченным ружейным выстрелом лицом можно считать достаточным основанием. Одежда Лео Уиллерса и все прочее. — Ланди повернулся к сэру Стивену. — Помните, вы сами ее опознали?

— Вы обвиняете меня во лжи? — взвился Уиллерс-старший.

— Боже упаси! — В устах кого-нибудь другого восклицание могло бы показаться неискренним. — Мы не ставим под сомнение, что одежда принадлежит вашему сыну, вопрос стоит о теле. И в качестве отца Лео вы, вполне естественно, хотите понять, что происходит.

— Тут нечего понимать. Мой сын стал жертвой трагического инцидента, и три дня назад найдено его тело. Я видел его своими глазами, и до сего момента полиция также не сомневалась, что это он. Должен ли я понимать это так, что ваши прежние утверждения ложны? Это сильно попахивает непрофессионализмом.

— Отнюдь. Речь идет о выявлении новых фактов. Перед вами судебный патологоанатом доктор Хантер. Он считает, что тело слишком долго пробыло в воде, чтобы принадлежать вашему сыну. Полагаю, старший следователь Кларк вас об этом проинформировала. Теперь мы обнаружили и другие свидетельства того, что это не ваш сын.

Сэр Стивен обратил ко мне ледяной взгляд. Так же поступили все трое юристов. "Ну, спасибо тебе, Ланди", — подумал я.

— Какие тому доказательства?

Я покосился на инспектора, но тот сохранял бесстрастное выражение лица. Ладно!

— Насколько могу судить, найденная в протоке ступня принадлежит телу из устья. Но ваш сын, играя в регби, сломал стопу. Таким образом, если бы это был он, мы бы заметили залеченные шрамы. Но таковых не оказалось. Но если ступня не его, то и тело не его.

Лицо сэра Стивена почти не изменилось.

— Вы сказали, что ступню нашли в протоке.

— Да.

— То есть далеко от моего сына, которого обнаружили в устье.

— Но…

— Так почему вы считаете, что ступня его? Ваши предположения подтверждаются результатами анализа ДНК?

Он прекрасно знал, что это не так. Мы только ожидали результатов анализа.

— Нет. Однако проделанные мною измерения демонстрируют…

— Измерения! — Сэр Стивен произнес это с нескрываемым презрением и повернулся к Ланди. — Это и есть ваши новые факты?

— Как только мы получим результаты анализа ДНК…

— Не сомневаюсь, они подтвердят, что мой сын мертв. Но вы их еще не получили. — Презрительный жест в сторону дома. — Таким образом, все ваши рассуждения базируются на мнении недобросовестного судебного эксперта, который славится тем, что мутит воду.

Не знаю, чем я был больше поражен: оскорблением или тем, что он взял на себя труд выяснить, кто я такой. Во время извлечения тела он едва меня заметил. Кровь бросилась мне в лицо. Я собрался ответить, но Ланди мне не позволил.

— Репутация доктора Хантера ни при чем. Он не выдумал перелома вашего сына, а лишь констатировал несоответствие останков с рентгеновскими снимками, которые вы же и предоставили. Но если вы хотите помочь установлению личности покойного, предоставьте следствию полную медицинскую карту сына. Это сильно нам поможет.

Голос Ланди звучал, как всегда дружелюбно, но это никого не обмануло, и старший из адвокатов поспешил прервать паузу:

— Сэр Стивен уже ясно обозначил свою точку зрения. Медицинская карта является и должна оставаться конфиденциальным документом. В целях сотрудничества исключение было сделано только рентгеновским снимкам, однако…

— В медицинской карте моего сына нет ничего такого, что помогло бы следствию. — Сэр Стивен говорил так, словно рядом не было адвоката. Если у вас есть основания придерживаться иной точки зрения, пожалуйста, изложите их. В противном случае я полагаю, полиция может использовать время с большей пользой, чем тратить его здесь. Я непременно скажу об этом вашему начальству.

— Не сомневаюсь, — вежливо кивнул инспектор. — Кстати, вот и начальство.

По лужайке мимо дома спешила с сосредоточенным лицом старший инспектор Кларк, и плащ в такт шагам колотил ее по ногам. Заметив ее выражение, Ланди поджал губы.

— Валите отсюда подобру-поздорову, — шепнул он мне, когда сэр Стивен отвернулся. — Я вам потом позвоню.

Кларк не удосужила меня вниманием, и я тоже был не склонен к любезностям. Мое лицо продолжало гореть, когда, негодуя на сэра Стивена, я шел по дорожке за дом к парковке, где стояли машины. Надутый идиот! Кто бы на его месте не поинтересовался, что за человека выловили полицейские из воды?

И почему этот человек в одежде его сына?

У выставленных для использованной защитной одежды корзин я так сильно дернул молнию комбинезона, что ее заклинило. И ругаясь сквозь зубы, продолжал тянуть, пока не сморщило ткань.

— Не задался день?

Я не заметил, что рядом кто-то есть. К ухоженному черному "Даймлеру" прислонился мужчина, и я узнал его больше по машине, чем по лицу. Щеки в оспинах — водитель сэра Стивена, тот самый, что был на устричной фабрике.

Он снова курил, и тонкая струйка дымка поднималась от наполовину сгоревшей сигареты в его руке. С его места была хорошо видна дорожка к дому, и он бросил на нее очередной взгляд.

— Не суетитесь, они еще разговаривают. — Я продолжал сражаться с наполовину расстегнутой молнией комбинезона.

Шофер, улыбнувшись, кивнул и затянулся. Он выглядел старше, чем я сначала решил, — скорее к пятидесяти, чем к сорока. И если бы не машина, я, пожалуй, его бы не узнал. Даже с отметинами от оспин, он был не из тех, кто выделяется в толпе. Черты лица хотя приятны, но невыразительны, аккуратно постриженные волосы неопределенного оттенка и с возрастом скорее выцветают, чем седеют. Плотность стройной фигуры выдавала человека сидячего труда — в своем темно-синем костюме из долговечной синтетики он мог сойти за бухгалтера или чиновника. Он мог сойти за кого угодно.

— Уж не очередное ли? — Он показал подбородком на группу у дома.

— Очередное что?

Его улыбка показала, что оно понял, что я пытаюсь увильнуть.

— Тело. Первое нашли в устье, второе вчера. Неплохой урожай.

— Это вы сказали, не я.

Насколько я знал, полиция не объявляла о второй находке. Утечка информации всегда возможна, но в данном случае надежной гарантией пресечения огласки служила удаленность местности.

Но водитель сэра Стивена явно что-то знал. Он пожал плечами и затянулся сигаретой.

— Как вам угодно. Я ничего у вас не выпытываю, только хочу подчеркнуть, что кое-что слышал.

— И что же именно?

— Если вы мне ничего не рассказываете, зачем мне вам что-то рассказывать?

Он улыбнулся, словно нашей общей шутке, но глаза среди смешливых морщинок оставались проницательными и настороженными. Он выпустил струйку дыма в сторону от меня.

— Так, треплюсь. Все, что мне известно: вчера объявилось еще одно тело. Одна из привилегий моей работы. Меня считают предметом мебели, забывая, что у меня есть тоже пара ушей.

Следовательно, кто-то сообщил о находке его работодателю, а он услышал. Интересно, информация поступила официально или в качестве любезности высокопоставленных друзей сэра Стивена?

Я промолчал, стягивая с себя испорченный комбинезон.

— Он всегда был таким.

Я поднял голову, стараясь разгадать, что бы значили его слова.

— Сын старика. — Шофер улыбнулся сквозь дым. — Из тех идиотов, котрым всегда чего-то не хватает.

От ответа я был избавлен и, кидая комбинезон в корзину, кивнул на дом.

— Ваш босс как будто закончил дела.

Он подобрался и бросил взгляд на приближающуюся группу хозяина и юристов — их разговор с Кларк продолжался недолго. Шофер без торопливости собрался, окурок исчез, словно по волшебству.

Не желая иметь ни с кем из них больше дел, я повернулся и пошел прочь.

Глава 18

Было за шесть, когда я кончил работу в морге. Потрудился бы еще, но помнил о приглашении на ужин к Траску и хотел успеть заскочить в эллинг переодеться. В любом случае здесь больше почти ничего не мог сделать. День я провел, извлекая кости из моющего раствора и очистив, раскладывая в нужном порядке сушиться. Освобожденные от мягких тканей кости стали сливочно-белыми и гладкими — от изящного изгиба ребер до замысловатых дисков позвоночника. Получилось человеческое существо, сведенное до элементарной механической основы, — биологический макет, не имеющий ничего общего с индивидуумом, которым некогда был. Но совершенно необходимый и, по-моему, гораздо менее унизительный, чем действие, оборвавшее жизнь этого лица.

Если повезет, он расскажет мне больше о том, кем раньше был.

С практикой собирать скелеты стало проще — будто складывать головоломку, где элементы как будто знакомые, но всегда разные. Если не считать черепа, данный костяк оказался в хорошем состоянии. Не только никаких насильственных повреждений, но даже старых травм и признаков деградации вследствие болезней или возрастных факторов. Самым примечательным в нем было то, насколько он непримечателен.

Если бы позволяло время, я бы выдержал паузу, позволяя костям устояться, и лишь потом приступил к изучению. Но до того, как писать отчет, я к ним еще вернусь. Но уже сейчас картина начала складываться. Под негромкий аккомпанемент вентилятора вытяжного шкафа злость на сэра Стивена испарилась, и я погрузился в дело — то, что много раз выполнял прежде. Занятие требовало усидчивости и вдумчивости, и, когда телефон возвестил, что меня вызывает Ланди, я удивился, насколько быстро пролетел день. Оставив запах химикатов и вареного мяса в смотровой, я пошел разговаривать в другую комнату. Инспектор начал с извинений:

— Я не должен был подставлять вас сэру Стивену. Надеялся вытянуть информацию из первоисточника и не мог предположить, что он напустится и на вас.

— Бывало и похуже, — успокоил я его. — Но меня удивило, что он не поленился выяснять, кто я таков.

— Такие, как он, ничего не пускают на самотек. Не побоюсь предположить, что он знает, что каждый из нас съел на завтрак. Включая шефа.

— Ну, и как все прошло? — спросил я, вспомнив выражение лица Кларк, когда она шла к сэру Стивену.

— Я бы назвал победой. Дипломатия не из сильных ее сторон, но адвокаты сэра Стивена не могли возразить против фактов.

По дороге от дома Лео Уиллерса в морг я раздумывал о случившемся. Как ни посмотреть, отношение сэра Стивена показалось мне странным. Не отсутствием проявления чувств — люди по-разному выражают горе и далеко не все напоказ. Но настойчивость, с которой он утверждал, что его сын умер, походила на дикий каприз. Я знавал людей, которые не хотели верить в смерть близкого человека, но наоборот — никогда.

— Как вы считаете, почему он с таким упорством настаивает, что найденное тело принадлежит его сыну? Он же понимает, что анализ ДНК расставит все по местам. Какой смысл спорить?

Ланди горестно вздохнул в трубку.

— Возможно, принимает желаемое за действительное. Прекрасно сознает, если тело не Лео, сын превращается из самоубийцы в убийцу. В этом случае все обстоит не так, как с Эммой Дерби: у нас на руках труп и прямо указывающие на Лео Уиллерса улики, что губительно для репутации семьи. И сэр Стивен скорее признает, что его сын умер, чем совершил преступление.

Такое не укладывалось у меня в голове. Чем бы ни провинился сын, я не мог представить, чтобы отец так относился к своему кровному отпрыску. Но, вспомнив холодного, безукоризненно одетого человека, подумал, что Ланди, возможно, прав.

— Вы меня слушаете, доктор Хантер?

— Да. — Я заставил мозг вернуться в реальность. — Удалось что-нибудь обнаружить в доме?

— По сути, нет. В могиле, кроме собаки, ничего не оказалось, дом словно стерилизовали. В шкафах чистота и порядок, в корзине для грязного белья пусто. Единственно, что всплыло: не исключено, что кроме "Мобри" пропало еще одно ружье.

— Не исключено?

— Мы пытаемся докопаться до сути. Для "Мобри" в кабинете Уиллерса был специальный сейф. Уборщица заявила, что он пуст, и мы решили, что ружье оттуда взяли. Но когда в прошлом году дом перестраивали, оружейную превратили в гимнастический зал. И перевели в подвал вместе со всем, в чем Уиллерс не нуждался.

— У Уиллерса была своя оружейная? — Мне казалось, он не любил стрелять.

— Досталась с домом. Сэр Стивен по всем отзывам был умелым стрелком и устраивал стрелковые праздники, когда туда приезжала семья. Кроме "Морби", остальные ружья были старше. В оружейной шесть ячеек, но стволов обнаружилось только пять. Никто не знает, когда и почему пропало шестое ружье. А если знают, не говорят.

Послышалось шуршание, Ланди, заговорив, причавкивал, и я решил, что он снова глотает антацид.

— Была. И, насколько нам известно, ключами владели только Лео Уиллерс и его отец. Домработница сообщила, что в столе Уиллерса хранились запасные, но они по-прежнему там.

— Что же, по-вашему, случилось с другим ружьем?

— Хороший вопрос. — Возникла пауза, пока он жевал и глотал. — Возможно, ничего. И пока что-нибудь не откроется, нужно непредвзято следить за тем, что происходит вокруг. А как дела у вас? Открылись новые кючи к тому, кого мы нашли в устье?

— Все, что я увидел, подтвердило предположение, что этому человеку лет двадцать пять. Никаких врожденных дефектов костей, суставы изношены не сильно. Скелет вполне пропорционален: широкие ключицы и лопатки, хорошо сформированные ребра, узкие бедра. Не стану утверждать, что его сложение атлетическое, но тело выше пояса имело V-образную форму. И, вероятно, развитую мускулатуру, чтобы управлять подобным костяком.

— То есть он был хорошо сложен?

Удачный скелет не всегда свидетельствует о хорошем телосложении. Обладатель хорошего скелета может быть тучным или больным, а найденное в устье тело претерпело слишком сильные изменения, чтобы что-то утверждать. Но человек был молодым и, скорее всего, вел активную жизнь. И судя по одежде, не страдал ожирением.

— Скорее всего, да, — подтвердил я. — Единственный изъян — молоткообразное искривление пальцев ноги. Но я начинаю думать, что у человека его возраста это вызвано повторяющейся травмой. Или, хотя в это трудно поверить, неправильно подобранным размером обуви в детстве.

Я почти услышал, как в голове инспектора крутились мысли:

— Вы говорили, что жертва, возможно, продукт смешения рас. Вы продолжаете так считать?

— Я знаю только то, что уже говорил. Не более того. Мое предположение основано на строении глазниц и переносицы. Категоричнее утверждать не берусь.

Я вспомнил, как насторожился Ланди, когда еще в доме Лео Уиллерса я упомянул, что жертва, возможно, продукт смешения рас.

— У вас есть соображения, кто он таков?

— Ничего определенного. Но наводит на мысль о некоем мошеннике, который, по словам садовника, болтался у дома до исчезновения Уиллерса. Он видел его мельком, но говорит, что это моложавый, темнокожий мужчина. "Похож на иммигранта или беженца" — так он определил. В округе иммигрантов немного: здесь нет ни работы, ни жилья. А если кому-то захочется нелегально причалить к берегу, дальше на побережье есть много более удобных мест. Что могло понадобиться здесь беженцу?

— Вы полагаете, он мог быть человеком смешанной расы?

— Не исключено. Газеты пестрят сообщениями об иммигрантах, а Кракхейвен не то место, где живут люди разных рас. Вот садовник и решил, что это иммигрант.

Вспомнив увиденный вчера безнадежный городок с закрытыми магазинами и дикими на вид подростками, я решил, что в рассуждениях Ланди есть смысл. Но предположение, тем не менее, смелое.

— Это не значит, что найденные останки принадлежат тому самому лицу. И не объясняет, что понадобилось неизвестному у дома Лео Уиллерса.

— Нет, — согласился инспектор. — Но в недавнем прошлом была серия ограблений в уединенных домах, и я подумал, не высматривал ли неизвестный, чем можно поживиться у Уиллерса. Когда мы считали, что Уиллерс совершил самоубийство, эта версия не принималась в расчет: в доме установлена надежная сигнализация и о новых ограблениях больше не сообщалось. Но кто знает, не стояло ли за появлением неизвестного нечто большее.

Эта мысль пришла в голову и мне, только я не знал, что могло за этим стоять. Но Ланди напомнил мне о другом.

— Рэйчел сказала, что их тоже ограбили. Вскоре после того, как пропала ее сестра.

— Было такое, — задумчиво подтвердил инспектор. — Одно из первых ограблений.

— Полагаете, есть связь?

Послышался шорох. Сначала я подумал, что в телефоне возникли помехи, но потом догадался, что Ланди потирал усы.

— Не вижу, какая. Но уж слишком много совпадений.

Справедливо. Я чувствовал, что инспектор готов закончить разговор, но ему следовало узнать еще об одной вещи.

— Я столкнулся у дома Уиллерса с шофером сэра Стивена, — начал я. — Он сказал, что подслушал чей-то разговор и таким образом узнал о втором теле.

— Нечего сказать, удивили, — кисло отозвался Ланди. — Учитывая, чьи имена значатся в телефонной книге сэра Стивена, меня не удивит, если он узнает о таких событиях раньше, чем мы. Как по-вашему, его шофер просто трепался или пытался вытянуть из вас информацию?

— Не представляю. Но я ему ничего не сказал. Полагаете, он надеялся проинформировать сэра Стивена?

Ланди фыркнул.

— У меня такое мнение: у Уиллерсов никто не удержится на работе, если четко не сознает, с какой стороны намазано масло.

— Тогда с какой стати он хулил Лео Уиллерса? — Я не мог представить, чтобы сэр Стивен обрадовался тому, как его работник отзывался о его сыне.

— Согласен. Это кажется странным. — Я почти увидел, как насупился инспектор. — Ладно, проехали.

Прежде чем разъединиться, Ланди сообщил, что Кларк хочет, чтобы я исследовал также останки с колючей проволоки. С Фриарсом он еще не общался и не знал его выводов, но обещал, как только получит отчет патологоанатома, отправить мне по электронной почте. Кончив разговор, я вспомнил, что только вчера думал, что распрощался с этим расследованием навсегда.

Вот уж чего я не хотел, так это потерпеть неудачу во второй раз.

* * *

Когда я подъехал к эллингу, уже сгущались сумерки. Выключив мотор, я немного посидел, наслаждаясь покоем. Старое каменное здание на берегу устья выглядело частью пейзажа, подобно дюнам и болотной траве. Это было мое любимое время — долгий момент, когда день задержался между полднем и вечером. Чувствовалась усталость, но такая, какую испытываешь после хорошо выполненной работы, а не от болезни.

Выбравшись из машины, я потянулся и пошел к багажнику забрать вещи. По дороге я заскочил в продуктовый супермаркет: если мне придется пробыть здесь несколько дней, надо питаться чем-нибудь еще, кроме бутербродов и яиц. Я взял пакеты и сделал шаг назад, чтолбы захлопнуть крышку, и тут меня чуть не сбила пронесшаяся мимо машина.

— Господи!

Меня чуть не унесло ветром. На старом белом хетчбэке красовались гоночные полосы. Мелькнули белокурые волосы водителя, и машина исчезла — желтый свет фар поглотил тоннель из нависающего над дорогой боярышника. Боже! Я был потрясен не столько близкой угрозой смерти, сколько тем, что узнал Стейси Кокер. Похоже, она меня вообще не заметила. Когда сердцебиение улеглось, я сообразил, что автомобиль появился со стороны дома Траска.

Это, возможно, объясняло стиль ее вождения.

В эллинге я распаковал покупки и поставил вскипятить чайник. Сбросив ботинки, пошел к дивану, где оставил сумку с ночными принадлежностями, и выругался, опять угодив ногой в ручку люка под ковром. Запоздало вспомнив предупреждения Рэйчел, чертыхаясь, потер пальцы и откинул ковер, взглянуть на обидчицу.

В люк было вделано тяжелое металлическое кольцо. И хотя оно частично утопало в доске, достаточно выступало наружу. Люк явно открывал лаз к небольшой пристани внизу, которой пользовались, когда эллинг был рабочим строением, а не изящной квартиркой для отдыха. Я попытался его поднять, но оно грохнуло, но не поддалось — кольцо что-то то ли держало, то ли запирало его с другой стороны. Оно упорно не хотело лежать ровно. Я подумал, не поставить ли на него тяжелый сосновый сундук, который служил кофейным столиком, но оно слишком поднималось над полом, и в итоге я бросил затею и снова спрятал кольцо под ковром.

Вода в чайнике закипела. И, прежде чем переодеваться к ужину, я пошел выпить чаю.

Я оставил машину на гравиевой площадке у дорожки к Крих-Хаусу. Здесь, вдали от подавляющего обилия света, которым страдает любой город, тьма, казалось, имеет физический вес. Пробивавшийся сквозь березовую рощицу искусственный отблеск лишь усиливал окружающую черноту. Чтобы пройти по тропинке под деревьями, пришлось воспользоваться фонариком в телефоне, который я выключил, только приблизившись к дому. Из-за угла появился Джемми. Судя по хмурому выражению лица, он витал где-то далеко. Я выступил из тени.

— Привет.

Он вздрогнул и резко повернул в мою сторону голову.

— Черт!

— Прости, я не хотел тебя напугать.

— Ничего… я просто… — он выглядел растерянным и обескураженным.

— Твой отец пригласил меня на ужин.

— Да-да… он в доме.

Джемми двинулся прочь.

— Прежде чем ты уйдешь, хочу воспользоваться случаем поблагодарить за отремонтированную машину. Отличная работа.

Джемми неловко пожал плечами.

— Да чего там…

Он явно не хотел разговаривать. Я достал конверт с деньгами.

— Вот. Надеюсь, этого достаточно.

— Это что? — нахмурился он.

— То, что я тебе должен.

— Мне не нужно никакой платы.

— Тут не больше, чем взяла бы любая мастерская. Может быть, даже меньше, — добавил я, вспомнив о Кокере. — Пригодится, если ты собираешься в этом году поступать в университет.

Джемми поджал губы. Даже в тусклом отсвете от лампы над входом в дом его сходство с отцом было несомненным.

— Кто это вам сказал?

Я запнулся, не признавшись, что слышал это и от Рэйчел, и от его отца. В семье явно спорили по поводу его будущего, и я не хотел влезать в их проблемы.

— Тогда воспользуешься во время свободного года после школы.

— Свободного года у меня тоже не будет. Никуда не хочу, если… — Джемми осекся и отвернулся.

Я все еще держал конверт, удивляясь, что расплата с человеком за выполненную работу может оказаться настолько непростой.

— Ну, все равно, возьми. Здесь немного, но все-таки…

— Я сказал, мне не надо денег. — Его голос внезапно стал резче; он повернулся и пошел к машинам.

Я опустил конверт, жалея, что задел его за живое. Многие подростки были бы рады уехать отсюда после того, что здесь случилось. Рэйчел говорила, какой заботливый этот парень, но поступаться своим будущим, чтобы помочь другим, — это слишком.

Убирая деньги — придется отдать их Рэйчел или Траску, чтобы они передали Джемми, — я почувствовал желание вернуться к машине и уехать. Но было поздно, и, переборов себя, я поднялся по ступеням и постучал в дверь.

Мне открыл Траск, и по его пустому взгляду я понял, что он забыл, что пригласил меня к ужину.

— Я не рано? — предложил я подсказку.

— Нет. Разумеется, нет. Заходите.

Он закрыл за мной дверь.

В коридоре было темно, но свет лился по лестнице с кухни.

— Мне надо кое-что закончить, но Рэйчел наверху. Через минуту присоединюсь к вам.

Он направился к приоткрытой двери, за которой я заметил освещенную лампой чертежную доску. Сомневаясь, не был ли мой приход сюда ошибкой, я начал подниматься по ступеням. Запах готовящегося мяса стал сильнее и вызвал неприятные ассоциации с варящимися в морге костями.

Рэйчел хлопотала у плиты, а Фэй сидела на барном стуле за столиком с гранитной крышкой и что-то беспорядочно мешала в кастрюле длинной ложкой. Собака, явно жалея себя, лежала у ее ног. Ее шерсть была местами выдрана, обнажая голую кожу и бинты, на шее воротник, чтобы она не могла достать их зубами.

Заметив меня, она подняла голову, коротко шлепнула по полу хвостом и с трагическим вздохом снова повалилась на бок. Рэйчел оторвалась от булькающих кастрюль и нарочито радужно улыбнулась.

— Привет. Я не слышала, как открылась дверь. Ужин будет готов минут через пятнадцать.

— Могу я чем-нибудь помочь?

Она откинула в сторону прядь волос, и я заметил, какое у нее озабоченное выражение разгоряченного лица.

— Нет, спасибо. Устраивайтесь поудобнее.

Я покосился на дочь Траска. Бледная, с тенями под глазами, с пластырем на руках и запястьях, с бинтами на теле, от которых топорщилась ее блузка с длинными рукавами.

— Привет, Фэй. Как себя чувствуешь?

Она равнодушно пожала плечами.

— Нормально.

— Спасибо, нормально, — поправила Рэйчел, девочка ответила ей безразличным взглядом. — Мы хотели, чтобы врачи надели на нее такой же воротник, как на Кэсси, но они почему-то отказались.

Фэй повела тусклыми глазами и вернулась к работе. Рэйчел посмотрела на меня поверх ее головы и возвела к небу глаза. Я достал принесенную бутылку вина — белое "Бордо", купленное для Джейсона и Анжи и охлажденное в холодильнике эллинга.

— Открыть?

— Да, пожалуйста, — едва слышно проговорила она. Слава богу.

— Папа не пьет вино, — заметила Фэй, не поднимая головы.

— Это правда. Зато пью я, — парировала Рэйчел. — И не исключено, что доктор Хантер тоже захочет пригубить.

Племянница ошпарила ее взглядом.

— С какой стати? Сегодня не праздник.

— Почему должен быть обязательно праздник? Некоторые люди любят выпить вина за едой.

— Имеешь в виду алкоголиков?

— Нет, — Рэйчел ответила подчеркнуто сдержанно. — Фэй, не надо, не начинай.

— Что не начинать?

— Ты прекрасно знаешь.

— Не знаю.

В глазах девочки сквозила неприкрытая дерзость. Рэйчел раздраженно покачала головой.

— Ты можешь на минуту оставить собачий корм и собрать на стол?

— Я устала. — Фэй демонстративно поставила миску на стол и пошла вниз по лестнице. Когда ее шаги стихли, Рэйчел вздохнула.

— А еще не доросла до подростка.

— Расстроена после вчерашнего.

— Понимаю. Но такое поведение маленькой мадам отнюдь не новость. А сейчас она знает, что ей все сойдет с рук. — Рэйчел печально улыбнулась. — Довольны, что приехали?

Увидев ее, я обрадовался. Но теперь решил, что визит к Траску был зряшной затеей. Пусть меня пригласили, в доме и без того напряженная атмосфера, и мое присутствие ее не разрядит.

— Забыл привезти вам куртку, которой вы меня ссудили, — перешел я к более безопасной теме.

— Неважно. Старая одежда, ей часто не пользуются. Оставьте ее в эллинге. — Рэйчел кивнула на бутылку вина. — Штопор в верхнем ящике.

— Если только из-за меня, то не стоит открывать.

— Не обращайте внимания на Фэй. Фэй… она и есть Фэй. Эндрю больше не пьет, но не возражает, если кто-то пьет в его присутствии. Эмма при нем пила, и мне не помешает стаканчик. — Рэйчел поморщилась. — Вот теперь я говорю как алкоголичка. Но время теперь такое.

Я нашел штопор и открыл вино и, когда Рэйчел принялась осушать кастрюли, снова спросил:

— Точно я не могу ничем помочь?

— Спасибо. Все почти готово. Хотя поставьте собачий кекс в холодильник. Только сначала переложите в форму вон там на столе. — Она показала на миску, в которой без особого энтузиазма помешивала Фэй. На столе стояла антипригарная форма, а в миске была какая-то бурая масса.

— Это что, лекарство для Кэсси? — спросил я.

Рэйчел рассмеялась.

— Нет. Пудинг. Толченое печенье, изюм, шоколад. Что-то вроде второго завтрака. Семейное словцо, потому что похоже на…

— Собачью еду?

Я обрадовался тому, что она снова смеется.

— Поверьте, на вкус это лучше, чем на вид.

Шаги на лестнице возвестили о приходе Траска. В ярком освещении кухни я заметил, что он выглядит хоть и не намного, но лучше, чем вчера. Блекло-серый свитер уступил место джинсам и рубашке из джинсовки, небритая седеющая щетина на подбородке стала больше похожа на бороду. Очки он сдвинул на темя.

— Неплохая мысль, — сказал он, заметив бокалы с вином.

Рэйчел удивленно наблюдала, как он подошел к шкафу и взял третий бокал.

— Извини, я думала, ты не будешь.

— Буду.

Пока Траск лил вино в бокал, она на него не смотрела, но прежде, чем отвернулась, я заметил, как изменилось выражение ее лица. В доме хранилось вино, и Траск не возражал, если кто-то пил, но сейчас что-то явно происходило, и мне оставалось надеяться, что дело не в моей промашке.

Сделав глоток, Траск одобрительно кивнул.

— Это куплено не в Кракхейвене.

— В Теско.

— Кажется, я узнаю терруар. — Он явно силился казаться общительным. Я понял, что в последнее время в их доме было мало гостей.

— Спасибо, что пригласили меня. Я это ценю.

— Не смешите меня. Это самое малое, что мы могли сделать для вас после вчерашнего. — Слова прозвучали так, будто он сам в них не верил. Траск сделал еще глоток, взял бутылку и долил наши бокалы. В том числе и мой, прежде чем я успел его остановить.

— Где Фэй? Я считал, что она обязана помогать.

— Она и помогала. Но сейчас ей потребовалось в туалет. — Рэйчел поднесла к раковине кастрюлю и вылила содержимое. Возможно, я уловил перемены в ее голосе, потому что знал о ее невинной лжи. Но Траск, похоже, ничего не заметил.

— А Джемми?

— Я наткнулся на него на улице, — сказал я.

Траск помрачнел.

— И что же он делал?

— Не знаю, — ответил я, надеясь, что не сморозил глупость. Рэйчел была права: наш разговор больше походил на ходьбу по лезвию бритвы. Траск бросил на Рэйчел взгляд.

— Я ему сказал, чтобы он сегодня ужинал с нами. Лучше бы ему никуда не срываться.

— Он не сорвался. Он в курсе, — По интонациям Рэйчел было ясно, что она привыкла к роли посредницы. — Поможете накрыть на стол?

Я поднялся, но Траск махнул мне рукой.

— Я сам. Вы сегодня и так успели наработаться, доктор Хантер.

— Зовите меня Дэвид. — Я сделал вид, что не заметил его замечания. Возможно, оно было вполне невинным, но я не собирался пускаться в обсуждение рабочих тем.

Траск достал из шкафа посуду и подставки под горячее и принялся накрывать на стол.

— Вы предполагаете, как долго здесь пробудете?

— Возможно, пару дней. Но если мое пребывание в эллинге представляет проблему, я найду какое-нибудь иное жилище.

— Если бы это представляло проблему, вы бы там не находились. — Он кончил накрывать на стол и сделал новый глоток вина. Взглянул на почти пустую бутылку, подошел к холодильнику и выбрал новую. Я заметил в глазах Рэйчел беспокойство.

— Как идет расследование?

— Продвигается.

— Продвигается. — Он взял из ящика штопор и острием снял с горлышка фольгу. — Что насчет трупа из устья? Есть соображения, кто он такой?

— Эндрю, я полагаю, Дэвид не должен…

— Я полагаю, Дэвид может ответить сам за себя. — Он ввинтил штопор в пробку. — Буду паинькой: ничего не спрашиваю об Уиллерсах. Но у меня есть право знать, с кем моя дочь делила место в колючей проволоке.

Пробка выскочила с хлопком. Траск поставил бутылку и посмотрел на меня с чем-то похожим на вызов.

— Извините, почти ничего не могу вам сказать. — Это было правдой во всех смыслах.

— То есть полиция по этому поводу ничего не сообщает?

— Если вы о том, кто он такой, — нет.

Я сам был совершенно не в курсе — даже не успел прочитать заключение патологоанатома, которое Ланди послал мне по электронной почте. Траск выглядел недовольным, но прежде чем он успел спросить что-то еще, снизу раздался звук открывающейся двери.

— Должно быть, Джемми, — облегченно вздохнула Рэйчел. Вышла на площадку лестницы и крикнула вниз: — Джемми, скажи Фэй, чтобы поднималась. Ужин готов.

Траск за столом умолк, разлил остатки вина из принесенной мной бутылки мне и Рэйчел, а свой бокал наполнил из той, которую только что открыл. Рэйчел следила за ним с беспокойством, но ничего не сказала.

Я понял, что мне не следовало принимать приглашение Траска. Одно дело — снимать у него эллинг, совсем другое — разделять с ним трапезу. Не стоило надеяться, что он не начнет задавать вопросы о ходе расследования. Мне не хватило здравого смысла понять, в каком я окажусь положении. Все, кроме следователей, были уверены, что Лео Уиллерс мертв и что выловленный полицией в устье труп принадлежит ему. И теперь, за столом с родственниками пропавшей женщины я должен притворяться, что не в курсе, что ее убийца жив.

О чем я только думал?

Я поймал на себе взгляд расставляющей блюда на столе Рэйчел и попытался улыбнуться. Раз уж я здесь, надо держаться изо всех сил.

С мученическим выражением на скучающем лице по лестнице устало притащилась Фэй.

— Где Джемми? — спросил Траск.

Девочка, скребя ножками по полу, подвинула стул и шлепнулась на него.

— Сказал, что не голоден.

— Пойду его приведу, — спокойно предложила Рэйчел, но Траск уже был на ногах. И так же поджал губы, как до этого его сын.

— Я сам, занимайся своими делами.

Она с тревогой смотрела, как он спускается по лестнице. Фэй принялась гладить и разговаривать с собачонкой, которая, как только появилась хозяйка, разлеглась у ее ног. Я же вышел из-за стола и встал рядом с Рэйчел у духовки, откуда она вытаскивала кастрюлю.

— Я лучше пойду.

Она покосилась на Фэй, поставила кастрюлю и повернулась ко мне.

— Если вы уйдете, будет еще хуже.

Я не понимал, как может быть еще хуже.

— Извините, мне не следовало сюда являться.

— Я рада, что вы пришли, — мягко возразила она.

От взгляда ее зеленых глаз я почувствовал, как что-то во мне распускается — некий так долго мучивший меня тягостный узел, который я больше не ощущал. Рэйчел перехватила мой взгляд, но тут на лестнице послышались шаги, возвестившие о возвращении Траска с сыном. Она взяла со стола стопку тарелок и попросила:

— Помогите.

Кляня себя за то, что делаю, я принял у нее тарелки. И когда появились Джемми и Траск, я устраивал их на столе. Они явно не обрадовались моей роли и молча взяли, не проронив ни слова. Джемми, нарочито вздохнув, посмотрел на наклонившуюся погладить собачку сестру.

— Такое впечатление, что у вас соревнование, на ком больше бинтов.

— Заткнись.

— Кэсси явно победит, и отныне нам придется называть ее Франкенкэсси.

— Не придется.

— Она живая, она лает!

— Прекрати! Это ты ведешь себя, как Франкенштейн!

— Я сотворил псину. Восстань, Франкенкэсси, восстань!

— Прекрати! — повторила сестра. Но они оба смеялись.

— Ну, хватит, успокойтесь, — потребовал Траск, и веселье угасло. Когда Рэйчел поставила на стол керамический горшок, снова наступила тишина.

Когда раскладывали еду, скрежет сервировочной ложки показался слишком громким. Я взглянул в широкое окно и обнаружил, что ночь снова превратилась в зеркало. Устье исчезло за смутным отражением помещения, где другие пять человек сидели за подобным нашему столу. И при этом радовались компании не больше нашего.

— Картошку в мундире и брокколи берите сами, — предложила Рэйчел, раскладывая на тарелки горячие кусочки курицы и передавая их сидящим.

— Терпеть не могу брокколи, — скривилась Фэй.

— Это потому, что брокколи — пища для мозгов, а у тебя мозги отсутствуют. — Тон брата был по-прежнему ернический, но на этот раз Фэй нахмурилась.

— Я умнее тебя.

— Размечталась.

— Умнее! Если ты такой умный, то почему провалил тренировочные экзамены?

— Довольно! — вспыхнул Траск. — Фэй, ешь брокколи и перестань выпендриваться!

— Я не выпендриваюсь…

— Я сказал, довольно!

Музыкальное позвякивание посуды, казалось, подчеркивало тишину.

— Восхитительно, — сказал я, цепляя на вилку очередную порцию.

Рэйчел улыбнулась, благодарная скорее за попытку поддержать разговор, чем за комплимент.

— В рецепте это блюдо называется чикенстроганов, но на самом деле просто курица с грибами.

— Очень вкусно. — Траск потянулся добавить себе вина. Я заметил, что Рэйчел и Джемми одновременно посмотрели в его сторону.

— Можно мне тоже? — спросил Джемми.

— Нет.

— Почему нет?

— Ешь давай, не отвлекайся.

— Почему я не могу выпить вина? Мне восемнадцать лет, и я пью, когда выхожу из дома.

— А в доме не будешь. Поступишь в университет, станешь вести себя, как тебе заблагорассудится. А пока слушай, что я тебе говорю.

У меня оборвалось в груди: после разговора с Джемми я почувствовал, что последует дальше. Парень напрягся.

— Я тебе говорил, что не собираюсь поступать в университет.

Траск помолчал, затем снова принялся есть.

— Не начинай опять.

— Я не начинал. Ты завел этот разговор.

— И прекратим. Сейчас не время.

— Отлично. Потому что разговаривать не о чем. Решать мне, и я принял решение.

Фэй, медленно жуя, глядела на родню широко открытыми глазами.

— Не хочу, чтобы Джемми уехал.

Брат ответил ей скованной улыбкой.

— Успокойся, никуда не денусь.

— Фэй, не лезь не в свое дело, — сверкнул глазами Траск. — А ты, Джемми, не давай обещаний, которые не сможешь выполнить. Нечестно напрасно поддерживать надежды сестры.

— При чем тут честно, нечестно? — возмутился парень. — Это моя жизнь, и я волен делать все, что хочу.

— Джемми! — начала Рэйчел, но ни он, ни его отец не обратили на нее внимания.

— Волен, если полный идиот! — вспыхнул Траск. — Но я не позволю тебе бросить все псу под хвост ради дурацкой подростковой прихоти.

— Тоже мне нашелся учитель.

— Как тебя понимать?

— Ты прекрасно знаешь. Не тебе меня предостерегать от плохих решений.

— Довольно! Иди к себе в комнату!

— С какой стати? Правда глаза ест? Все понимают, если бы ты не настоял, чтобы всех нас вытащить сюда, она бы…

Стул под Траском громко скрипнул на деревянном полу, когда он вскочил на ноги. Я лихорадочно придумывал, как бы разрядить ситуацию, но ничего не нашел.

— Ну, и что ты сделаешь? Ударишь меня? — Лицо Джемми гневно вспыхнуло, от чего еще ярче проступили два багровых пятна на его щеках. — Давай! Но ты же хиляк, что с тебя взять?

— Довольно! — прокатился по комнате сердитый крик Рэйчел. — Ради бога, вы оба, остановитесь!

Все взгляды обратились в ее сторону. Рэчер сидела, понурив голову, ее грудь вздымалась и опадала. Напряжение все возрастало. Траск набрал в легкие воздуха, чтобы что-то сказать, но в это время снизу раздался громкий стук.

Кто-то стоял перед входной дверью.

Глава 19

Эффект был таким, будто лопнул пузырь. Секунду или две никто не проронил ни звука, затем Траск пришел в себя.

— Кого это черт принес? — Он повернулся к лестнице.

Кто бы ни пришел, он явно хотел привлечь внимание. Колошматили так, что под ногами вибрировал пол. Ко всеобщему гаму залаяла собака.

— Тише, Кэсси. Я пойду посмотрю, — предложила Рэйчел. Траск с недовольным лицом махнул на нее рукой.

— Сиди на месте.

Мне показалось, он обрадовался предлогу выйти из-за стола.

— Сейчас, сейчас!

Стук не прекращался. Рэйчел повернулась к Джемми.

— Ты в порядке?

Он кивнул, но его лицо еще не приняло обычный вид.

— В порядке.

— Нам выломают дверь. — Голос Фэй был одновременно возмущенным и испуганным. А канонада тем временем нисколько не стихала.

— Я же сказал, сейчас! — крикнул с полпути Траск. Щелкнул замок, и шум прекратился. — Какого дьявола?..

— Где этот маленький негодяй? — Снова шум, топот на лестнице, и на верхней площадке появился Кокер.

Измазанный маслом комбинезон и кепка уступили место джинсам и натянутой на бицепсах и торсе рубашке с короткими рукавами. Крепкий владелец лодочной свалки с яростным выражением лица направился прямо к Джемми.

— Слушай, маленький говнюк, я же тебя предупреждал!

Я сделал к Кокеру шаг, надеясь его успокоить, но шанса мне не дали. Он отодвинул меня в сторону и при этом то ли случайно, то ли сознательно задел рукой по лицу. В глазах, затмевая зрение, вспыхнул свет. Я попытался увлечь его назад, но легче было бы остановить на бегу быка. Под слоем жира чувствовалась масса мускулов. Но Кокер, как следовало ожидать, меня не отшвырнул, а остановился. Я проморгался и увидел, что Рэйчел одной рукой обнимает Фэй, а другой держит за ошейник заливающуюся лаем собаку. Джемми с бледным, но решительным лицом стоит перед ними.

И сжимает в руке хлебный нож с длинным лезвием.

— Ну, и как ты собираешься с этим поступить? — Кокер усмехнулся, однако приближаться поостерегся. Я все еще цеплялся за него и вдыхал запах машинного масла и пота. Пока я раздумывал, как поступить, Рэйчел передала ошейник Фэй и сделала к нему шаг.

— Что вы себе позволяете? По какому праву?

Оторопевший от ее ярости Кокер дернул подбородком в сторону Джемми.

— Спроси его!

Джемми смутился, а затем посмотрел мимо незваного гостя, и выражение его лица изменилось.

— Отец, ты в порядке?

Трясущийся и растерзанный, но целый Траск появился на площадке лестницы. Руки крепко сжаты в кулаки.

— У тебя ровно пять секунд, чтобы убраться, потом я вызываю полицию.

Кокер стряхнул мою руку.

— Отлично! Вызывай! И расскажи, что отчебучил твой сын.

— Что же он такого отчебучил?

— Попытался изнасиловать Стейси.

— Что? — вытаращился на него Джемми, и его лицо побагровело. — Чушь собачья.

— Она позвонила мне насмерть перепуганная. Сказала, ты неделями ходил за ней по пятам и не принимал отказа. И поскольку она не передумала, решил взять силой.

— Взять силой? — не поверил своим ушам Джемми. — Ерунда! Это она умоляла меня…

— Довольно! — Окрик Траска был хлестким, как удар бича.

— Но отец…

— Я сказал, довольно! И ради всего святого положи этот идиотский нож! — Он повернулся к Кокеру. — Когда это, по-твоему, случилось?

— Никаких "по-моему" — случилось после того, как она сегодня закончила работу, — огрызнулся Кокер. — Позвонила вся в слезах. Взяла с меня слово не заявлять в полицию, потому что не хочет, чтобы у этого проходимца были неприятности.

Джемми вскинул руки.

— Ну и ну! Это она примчалась сюда — хотела, чтобы я отправился завтра на какую-то дурацкую вечеринку. А когда я отказался, отвесила мне пощечину и укатила. Это от нее все неприятности.

— Вместо того, чтобы лупить тебя по морде, лучше бы оторвала тебе яйца. — Кокер сжимал кулаки, но пока сдерживался. — Стейси никогда бы не приехала сюда — мозгов, слава богу, хватает. Он вызвал ее за город, сказал, что хочет сообщить что-то важное. Там накинулся, чуть не сорвал одежду.

— Отец, это вранье.

— Джемми весь день провел дома, — веско заявил Траск. — Не знаю, что делала твоя дочь, но могу сказать одно: он никуда не уезжал.

— Откуда ты знаешь? Постоянно за ним следишь? — Кокер фыркнул. — Выгораживал раньше, выгораживаешь и сейчас!

Их спор меня не касался, но я не мог остаться в стороне, поскольку знал нечто такое, чего не знали они. И спросил:

— В какое это было время?

Кокер ошпарил меня взглядом.

— Вам-то что за дело?

— Около часа назад на меня у эллинга чуть не наехала белая "Фиеста" с гоночными полосами, — сказал я. — Она неслась отсюда в сторону города.

Губы Кокера шевелились, словно он пережевывал информацию.

— Стейси не сумасшедшая; какого черта ей сюда являться — чтобы ее здесь угрохали?

Я колебался, но решил, что все-таки лучше сказать.

— В выходные она тоже здесь была. Я видел ее, пока ждал, когда починят мою машину.

Если бы Кокер взялся за мой заказ, сам бы столкнулся с ней, но от этого высказывания я воздержался. Траск сердито посмотрел на сына.

— Стейси приезжала сюда?

Кокер не позволил Джемми ответить. Весь его гнев обрушился на меня.

— Врешь! Покрываешь их!

— Зачем человеку, который здесь никого не знает, кого-то покрывать? — резонно возразил Траск. — И вот еще что: может, соблаговолишь принять во внимание состояние моей дочери. Она только-только вышла из больницы, а ты врываешься в наш дом и пугаешь ее своими угрозами.

Думаю, что до этого Кокер вообще не замечал Фэй. Но теперь заколебался, и я заметил, что его взгляд остановился на ее забинтованных руках.

Но отступать он тоже не собирался и снова пошел в атаку на Джемми.

— Стейси не повела бы себя так без причины. Ты ей чем-то насолил, негодяй!

Парень горько рассмеялся.

— Ну, конечно, ведь она такая…

— Джемми! — оборвал его Траск и повернулся к Кокеру. — Ты сказал свое слово, теперь уходи. Иначе я вызову полицию.

Кокер почувствовал себя загнанным в угол, и его гнев вспыхнул с новой силой. Он ткнул толстым пальцем в сторону Джемми.

— Только сунься к моей дочери, я тебя убью!

Он пронесся мимо меня и покатился вниз по лестнице. Мгновением позже хлопнула входная дверь, но еще несколько секунд никто не шевелился и не произносил ни звука. Затем Траск повернулся к сыну.

— Что ты ей такого сделал?

— Ничего. Ты же знаешь, какая она.

— Знаю. Поэтому спрашиваю, что ты сделал, чтобы она наплела такое отцу? Что ты ей сказал?

— Ничего. — Парень словно осел. — Назвал толстой свиноматкой, попросил отвязаться и сдохнуть. Что тут такого? Она не оставляла меня в покое. Сколько ни говори, не понимала намеков.

— Ко мне в кабинет!

— Отец, я тебе клянусь…

— Быстро!

Джемми ссутулился и последовал за ним по лестнице. Проходя мимо стола, он отшвырнул нож, который все еще держал в руке.

Он грохнул о дерево и несколько раз повернулся, пока не замер.

Рэйчел проводила меня до машины. На этот раз она даже не пыталась уговорить меня задержаться. Пока она собирала мне еду, мы делали вид, что не слышим разговора на повышенных тонах в кабинете Траска. Глядя, как она накладывает жаркое на тарелку, я испытал к ней жалость: обстоятельства и совесть держали эту женщину с людьми, с которыми ее связывало только общее горе. Я задумался, хватило бы ее на столько, если бы отношения с сестрой были лучше, если бы не чувство вины из-за их последней размолвки.

К ночи похолодало, в сыром воздухе пахло болотом.

— Как нос? — спросила Рэйчел, когда мы шли по дорожке среди деревьев.

Я, проверяя, дотронулся до места, где меня задел Кокер. Кожу саднило, но кровь не шла.

— Выживу.

— Рада слышать. — Ее улыбка померкла. — Ужин получился не слишком умиротворяющим.

— Да, немного иным.

— Похоже, втянули вас в свои проблемы. — Рэйчел устало рассмеялась. — Помните, я говорила, что отношения Джемми и Стейси имеют свою историю. Все немного сложнее.

Я успел уже догадаться.

— Она забеременела?

Рэйчел кивнула.

— Еще до того, как я оказалась здесь. Джемми с ней порвал, что было само по себе неприятно для Кокера. А затем Стейси заявила, что забеременела и именно от Джемми. Такое тоже не исключено, но она его старше, поэтому можно считать, что он не единственный кандидат. Кокер рассвирепел и все свалил на него. Последовала жуткая ссора, и, зная Эмму, я не могу представить, чтобы она оказывала успокаивающее влияние. В итоге Стейси сделала аборт, но событие, как вы могли заметить, оставило много недобрых чувств.

— Как, по-вашему, она поступит теперь?

— Будем надеяться, что уймется. Я рада, что вы ее видели, потому что если бы оказалось, что ее слово было бы против слова Джемми… — Рэйчел не договорила, только устало пожала плечами. — Но вина не только на ней. Джемми не должен был говорить то, что сказал. "Свиноматка" — одна из детских дразнилок Эммы, поэтому никакой награды тому, кто догадается, откуда он ее взял. Господи, что за вечер!

— Простите, если мое вино так осложнило ситуацию.

— Хотите сказать, из-за Эндрю? — Рэйчел махнула рукой. — Как я уже упомянула, он не алкоголик, ничего подобного. Начал больше пить после того, как пропала Эмма, но бросил, осознав, что все несколько выходит из-под контроля.

— Вроде стычки с Лео Уиллерсом.

— Ему она нисколько не помогла. Вы видели, как было с Джемми. Они похожи друг на друга и ершатся, а от вина было бы только хуже.

Мы вышли из рощицы и остановились у моей машины. Рэйчел оглянулась на дом — видимый сквозь деревья черный прямоугольник с желтыми окнами.

— Вы в порядке? — спросил я ее.

— Я? — она пожала плечами. — В порядке.

Но по ее голосу я бы этого не сказал. Во мне нарастало напряжение, и я, не подумав, предложил:

— Если у вас нет на завтрашний вечер планов, как насчет того, чтобы куда-нибудь поехать поужинать, выпить или что-нибудь еще?

Мое предложение застало ее врасплох. С чего это я вдруг? Только час назад жалел, что принял приглашение Траска, а теперь сам куда-то зову Рэйчел. Если бы можно было взять свои слова назад, я бы так и поступил.

Но она улыбнулась.

— С удовольствием. Но здесь в округе совсем немного мест, куда можно пойти.

— Согласен — плохая затея.

— Отнюдь. Мне понравилась. Только придется ехать много миль. — Она, немного поколебавшись, продолжала: — Если не возражаете, могу что-нибудь приготовить в эллинге.

— М-м-м… если вы уверены…

— В семь подойдет?

— В семь отлично.

По пути в эллинг я чувствовал то приступ эйфории, то недоброго предчувствия. Уговаривал себя не видеть ничего особенного в том, что Рэйчел рада на вечер покинуть Крик-Хаус. Но сознавал, что усложняю положение, глубже окунаясь в проблемы семьи Траска.

Неважно. Безотносительно к обстоятельствам я не испытывал подобных чувств с тех пор, как…

Одним словом, давно не испытывал.

Лишь раз после смерти Кары у меня завязались серьезные отношения с женщиной. В то время я работал врачом. Но они не выдержали профессиональных перемен — перехода от живых к мертвым. Это означало, что я давно избавился от чувства вины по поводу связи с кем-либо еще и сильно этому радовался, но волновался ничуть не меньше. Я грустно улыбнулся. Вы договорились всего лишь об ужине. Не заносись!

В эллинге, чтобы разогнать вечерний холод, я включил отопление и поставил еще теплое жаркое на стол. Под мягкий шелест вентилятора открыл ноутбук и стал есть и просматривать файлы, которые до этого прислал мне Ланди. Вместе с патологоанатомическим отчетом инспектор направил фотографию изготовленного на заказ ружья, пропавшего вместе с Лео Уиллерсом. Я не люблю оружия и никогда не увлекался спортивной стрельбой, но должен был признать, что снимок запечатлел истинное произведение искусства. Двустволка с вертикальным расположением стволов, приклад из обожженного красного дерева, дымчатый иссиня-черный металл стволов словно светился. Самой красивой деталью были серебряные накладки с гравировкой узоров и искусно выписанных инициалов Л.У.

Лео Уиллерс.

Я заинтересовался, насколько лежащий в морге человек ценил эстетику убившего его оружия.

Фотографию Ланди сопроводил коротким пояснением. Длина ствола — 32 дюйма. Фреарс считает, что слишком длинен, чтобы найденный в устье человек мог развернуть его дулом к себе и достать до курка. Если принять, что смертельный выстрел был произведен из "Мобри", это снимало вопрос о самоубийстве. В чем в общем-то не оставалось серьезных сомнений с тех пор, как было установлено, что обнаруженный труп не Лео.

Я перешел к файлу, содержащему патологоанатомический отчет. Совсем не подходящее чтение за столом, но моя работа давно излечила меня от брезгливости. И все равно мне было трудно сосредоточиться. Мысли все время возвращались к Рэйчел, пока слова на мерцающем экране целиком не приковали внимание. Я опустил вилку с насаженным кусочком цыпленка — смысл написанного дошел до сознаия. Переломы руки и ноги, которые я заметил, когда труп еще не освободили от колючей проволоки, оказались не единственными повреждениями. Были другие. Много. Я потянулся за бумагой и ручкой. Даже учитывая, как долго находилось тело под водой, голова болталась как-то неестественно. В этом месте мышцы и сухожилия настолько мощные, что голова отпадает в последнюю очередь. Теперь я заметил, что сломаны два шейных позвонка и явно с огромной силой. Берцовая и малая берцовая кости повреждены не только в середине голени, но еще у колена. На той же ноге еще вывих бедра: округлая, словно шар, оконечность кости вывернута из лунки сустава.

Я постучал ручкой по подбородку. Не исключено, что множественные повреждения были следствием столкновения плавающего тела с лодкой, как и травмы лица, похожие на раны от ударов гребного винта. Только удар был, вероятно, очень сильным. И не единственным, судя по степени нанесенного урона.

Затем я увидел нечто такое, отчего резко выпрямился на стуле.

Перечитал и открыл файл с посмертным рентгеновским снимком. Туманное двухмерное изображение отражало харакрер травм лицевых костей. Они были настолько серьезными, что превращали возможную реконструкцию внешности в трудную задачу.

Но меня заинтересовало другое. Мир съежился и перестал существовать вне светящегося экрана ноутбука, когда я увеличил рентгеновское изображение черепа. Приблизил, насколько позволяла плоская картинка, место повреждения. И как в случае с головоломками, появилась модель.

Я был слишком на взводе, чтобы после этого расслабиться. Лег в постель, но в голове, перемешиваясь, кружили мысли о Рэйчел и о расследовании. Впервые и в моей жизни, и в работе появились проблески и все стало вставать на свои места. Напрасные надежды.

Стейси Кокер в тот вечер так и не вернулась домой.

Глава 20

Как позднее сообщил Ланди, после скандала в Крик-Хаусе Кокер поехал домой, чтобы разобраться с дочерью. Жена развелась с ним много лет назад, и они вдвоем со Стейси жили в доме неподалеку от стоянки с их водной рухлядью. Обнаружив, что дочери нет, он пытался ей звонить, но безуспешно. Тогда, открыв упаковку с пивом, он сел ждать ее прихода.

Но Стейси так и не пришла.

Сначала Кокер не волновался. Даже когда телефонные звонки друзьям дочери не помогли установить, где она находится. Больше сердился, чем беспокоился. Стейси не первый раз подговаривала приятелей лгать ради нее. Лишь позднее, когда их отказы стали походить на правду, он понял, что дело нечисто. Но даже тогда предположил, что дочь просто оттягивает свидание с ним. Только к раннему утру он начал поиски.

Барабанил в двери тех, у кого она, скорее всего, могла найти приют. А потом вспомнил мои слова о том, как она промчалась мимо меня у эллинга. С того места в Кракхейвен было две дороги. Одна считалась основной, по ней возвращался сам Кокер. И теперь, поскольку не обнаружил признаков Стейси, поехал по другой. Дорога углублялась дальше в сторону заводи, была менее доступной, но зато больше подходила тем, кто не хотел, чтобы увидели их приметную машину. За милю до эллинга фары выхватили из темноты брешь в зарослях терновника на обочине. Кокер чуть не проехал мимо, но некий инстинкт заставил остановиться. Развернув машину так, чтобы свет падал куда нужно, он вышел и обнаружил поломанные ветви. Полноводная протока была во тьме, но на черной водной глади виднелось что-то светлое.

Это были бампер и заднее колесо машины.

К тому времени, как прибыла полиция, наступил отлив, и вода обнажила корпус маленького белого автомобиля с красной гоночной полосой. Следы протектора указывали, где на повороте он съехал с дороги и скатился по пологому берегу. В воде машина лежала вверх колесами, на крыше, под углом. Водительская дверца открыта, но как уже установил Кокер, нырнув в протоку, в салоне никого. Лишь сумка Стейси Кокер с кошельком и ее водительскими правами.

— Похоже, она слишком быстро вошла в поворот, не справилась с управлением и скатилась в воду, — предположил Ланди.

На следующий день мы сидели с ним в больничном кафетерии за столиком, который отодвинули дальше от других. Посетителей было немного — час обеда уже миновал. Инспектор заявился в морг без предупреждения сообщить, что произошло. Ему было не по себе, когда он стоял у смотрового стола и гремел мелочью в кармане, а я в это время начал разрезать хрящи и соединительные сухожилия основных суставов второго тела. Странно, чтобы так себя вел полицейский — он не демонстрировал никакой брезгливости, когда трупы извлекали из воды. А сейчас с явным облегчением согласился на мое предложение пойти перекусить. Так мы оказались в кафетерии.

— Ремень безопасности расстегнут. Можно предположить, что ей удалось от него избавиться и выбраться из машины, — сказал он, высыпая в пластмассовую чашку с чаем сахар из второго пакетика. — Или она не потрудилась его застегнуть и при ударе вывалилась в дверцу. В любом случае ее унесло отливом, иначе к этому времени мы бы ее нашли.

Я все еще пытался осознать эту новую трагедию. В морг я приехал более коротким путем и миновал стороной полицейский кордон на месте, где свалилась в протоку машина Стейси. И до приезда Ланди не был в курсе происшедшего. Инспектор явился выслушать мою версию событий прошлого вечера. Кокер сообщил полиции, что его дочь промчалась мимо эллинга, поэтому получалось, что я был последним, кто видел ее перед аварией. И вполне вероятно — последним, кто видел ее живой.

— С какой скоростью она ехала? — спросил Ланди.

Я вспомнил, как меня обдало ветром и чуть не сбило с ног.

— Исчезла за секунду, поэтому трудно сказать. Но очень быстро.

Инспектор мрачно кивнул. Он выглядел усталым, мешки под глазами обозначились сильнее обычного, лицо приобрело нездоровый цвет. Но он трудился вчера допоздна.

— Вероятно, снесло крышу от того, что случилось. Поссорилась с Джемми, Кокером и все такое. У нее и раньше были предупреждения за превышение скорости.

— А что сейчас происходит?

Инспектор помешал чай пластмассовой ложкой.

— Подняли вертолет, задействовали морской патруль, там, где можно пройти, ищут пешие наряды. Но вы сами видели, как здесь случается. К тому времени, как ее отец обнаружил машину, наступил отлив, и ее могло унести куда угодно. Самое удачное, если прилив принесет ее обратно, иначе, рано или поздно, она окажется у форта.

Ланди говорил о трупе, а не о раненной, но живой.

— Вы считаете, что на удачный исход шансов нет?

— Шансы всегда есть.

Его тон говорил, как сильно он в этом сомневается. Даже если Стейси выбралась, а не вывалилась из машины, ей пришлось бороться с приливным течением в холодной воде. Я сам испытал его силу, когда застрял с машиной на дамбе. Тогда вода была мне всего по колени, к тому же до этого я не побывал в аварии. Испытавшая шок и, возможно, раненная, борющаяся с грузом тянущей на дно намокшей одежды, дезориентированная в темноте — в таком состоянии Стейси было непросто добраться до берега.

И тот факт, что мы разговаривали с инспектором полиции, предполагал, что не добралась.

— Как держится Кокер?

Ланди поморщился, и я заметил, как топорщатся его усы, когда он глотнул чаю.

— Как и следовало ожидать. Если у Джемми Траска есть хоть капля здравого смысла, он будет всеми силами его сторониться.

Я об этом не подумал, но Ланди был прав. Пусть Джемми и не виноват напрямую в случившемся, Кокер это воспринимает совсем по-иному.

Мы помолчали среди гулкого шума кафетерия. Я покорно пережевывал сэндвич с мягким сыром, а инспектор разорвал целлофан с запечатанного куска фруктового торта. Он хоть и позавтракал, но решил, что место для сладкого найдется. Чтобы не разбивать компании, застенчиво улыбнулся он. И неожиданно добавил, обведя глазами зал:

— Забавные места. Я говорю о больничных столовках. Когда бы ни пришел, всегда одно и то же. Как будто все в порядке. Хотя ничего подобного, если понимаете, что я имею в виду.

Раньше я об этом не задумывался, но был период, когда сам работал и проходил практику в больнице, и потому смотрел на это несколько иначе.

— Люди должны есть.

— Понятное дело. — Он доел торт и начал рассеянно отрывать кусочки полистирола с ободка чашки. — Мне сюда еще завтра приходить. В саму больницу, а не в кафешку.

Я взглянул на него и подумал, не предстоящий ли визит к врачу причина его настроения?

— С вами все в порядке?

По выражению лица инспектора я понял, что он пожалел о своей откровенности.

— Ничего серьезного. Эндоскопия. Подозревают, что у меня язва. Много шума из ничего. Но вы же знаете врачей.

— Да, мы вечно надоедаем и стоим над душой.

Я замечал, что инспектор принимает антацид, но решил, что от несварения желудка. Он улыбнулся, признавая, что забыл о моем прошлом врача-терапевта. И сразу перешел к работе:

— Как продвигаются дела с трупом из протоки? Удалось ознакомиться с заключением патологоанатома?

— Да. — До сих пор основной темой нашего разговора было исчезновение Стейси Кокер, и у меня не было повода коснуться чего-либо другого. — Переломов костей гораздо больше, чем я предполагал.

— Это может быть следствием удара лодки?

— Может. Но для этого судно должно быть либо большим, либо идти на высокой скорости. Трудно представить, чтобы подобное случилось в заводи Бэкуотерса.

— Нам неизвестно, откуда тело взялось. Возможно, его принесло из устья или вообще издалека.

— И оно достаточное время оставалось на плаву, чтобы запутаться в колючей проволоке, где мы его нашли?

Ланди оторвал от чашки очередной кусочек полистирола.

— Понимаю. Неправдоподобно. Вы так считаете. Но трудно представить что-либо иное, кроме лодки, чтобы так искалечило лицо.

— Можно представить.

Брови инспектора поползли вверх.

— Вы что-то обнаружили?

— Не исключено, — признал я. — Хотя рентгеновский снимок не передает достаточно деталей. Наверняка буду знать только после того, как осмотрю сам череп.

— Держите меня в курсе. — Ланди снова казался расстроенным. — Кстати, я пробил шофера сэра Стивена. Его зовут Брендан Портер. Сорока девяти лет. Водит машину у Уиллерсов больше двадцати лет. Подростком озорничал, но в восемнадцать пошел в армию и исправился. Сначала подменял штатного шофера, когда тот болел, затем занял его место. Странный выбор, но раз он продержался там так долго, значит, нашел свою нишу.

— Как по-вашему, зачем он подкатывался ко мне? Хотел угодить боссу?

— Сэр Стивен вряд ли нуждается в том, чтобы его водитель сообщал ему, что происходит вокруг, — сухо заметил Ланди. — Он бы, разумеется, доложил, если бы выяснил что-нибудь пикантное. Но скорее всего, просто закидывал удочку — надеялся, что вы разоткровенничаетесь, если он обольет грязью Лео.

Я вспомнил всезнающую улыбку человека, хулящего сына своего работодателя и наблюдающего, как я буду реагировать.

— Но он ведь рисковал? Что, если бы его слова дошли до сэра Стивена?

Ланди фыркнул.

— Вы бы стали ему рассказывать?

Я должен был признать, что нет. Но этот Портер либо пресытился жизнью, либо уверен в своем положении и не боится рисковать.

— Что скажете по поводу того, что ему известно об обнаружении второго трупа?

— С этим мы мало что можем поделать. Людям свойственно разговаривать друг с другом. Местная пресса ухватилась за новость после того, как Траск отвез в больницу дочь. Официальная версия такова: обнаружен труп неизвестного мужчины, смерть которого наступила до того, как пропал Лео Уиллерс, посему она никак не связана с расследованием. Что совсем не исключено.

Я покосился на Ланди. Он улыбнулся.

— Я тоже не верю в совпадения. Но на этом этапе лучше не гнать волну. Помимо сэра Стивена, который упорно нам не верит, все полагают, что тело из устья принадлежит Лео Уиллерсу. Будем придерживаться той же версии. Во всяком случае, до получения результатов анализа ДНК. Если Уиллерс жив, нам будет легче его найти, если он будет уверен в своей безопасности.

— Вы считаете, что он может находиться где-нибудь в округе?

Ланди снова принялся отламывать кусочки от кружки.

— Сомневаюсь, но такое возможно. Мы попросили Национальное криминальное агентство проверить, не выехал ли он за границу. Но запросов на его паспорт не было. Если он покинул страну, то не через один из контрольных пунктов. И в любом случае, не под своим именем.

Это необязательно что-нибудь значило. Человек с деньгами и возможностями Лео Уиллерса легко изменит личность, а на побережье есть много укромных дельт и заводей, куда войдет незамеченным судно.

Но меня волновало нечто иное.

— Если Уиллерс все подстроил, чтобы изобразить собственное самоубийство, он сильно рисковал, — сказал я. — Он не мог знать, когда найдут труп и найдут ли вообще. Тело могло прибить к берегу в первые несколько дней, когда можно было получить отпечатки пальцев и ступни еще не отвалились. Мы бы точно определили, что это не он.

— Определили бы. — Ланди, соглашаясь, задумчиво кивнул. — Но мы мало знаем об обстоятельствах дела. Не исключено, что Уиллерс был в помрачении. Так часто случается после убийства.

Инспектор говорил правду — мне самому приходилось наблюдать нечто подобное. Немногие убийцы сохраняют здравый смысл, не говоря о четком плане дальнейших действий. В состоянии крайнего возбуждения и выброса адреналина можно упустить даже очевидные детали.

Не уверен, что это касалось данного случая. Хотя мне претит понятие "инстинкта", я согласен, что опыт создает некую мускульную память. Наш мозг постоянно обрабатывает информацию, о которой мы даже не подозреваем. И хотя того не сознаем, впитываем на уровне подсознания. Теперь я это чувствовал. Не мог объяснить, почему, но мне казалось, что что-то не так.

— Вы в самом деле так думаете? — спросил я.

— Я? Что я думаю, совершенно неважно. Я всего лишь полицейский инспектор. — Ланди смял остатки чашки и поднялся на ноги. — Но полагаю, мы коснулись только самой поверхности.

Когда я в конце дня вышел из морга, накрапывал дождь. На обратном пути заглянул в супермаркет и провел больше времени, чем рассчитывал, выбирая, какое купить вино. Рэйчел не сказала, что она планирует приготовить, поэтому в итоге я купил и белое, и красное, надеясь, что она не заподозрит, что я решил ее напоить.

Когда я добрался до Бэкуотерса, дождь усилился и с моря подул резкий ветер. Ровная местность не чинила ему преград, и он мел по дюнам и болотам, немилосердно пригибая к земле высокую траву. Поставив машину возле дома, я забрал пакеты и поспешил внутрь. Принял душ и переоделся, всеми силами стараясь не обращать внимания на охватившее меня беспокойство. Придвинув маленький столик к окну и обнаружив, что в эллинге нет бокалов, засобирался в магазин покупать. Но вовремя себя остановил. Расслабься! Можно пить и из стаканов.

На время успокоился, но нервозность стала снова нарастать. Надо было проверить, приедет ли Рэйчел. Новость об исчезновении Стейси Кокер их, несомненно, потрясла. Полиция наверняка спрашивала у Джемми об их ссоре с девушкой, а у Траска — насчет учиненного Кокером накануне вечером скандала. Но я решил не звонить — не беспокоить людей, рассудив, что, если бы Рэйчел передумала, она бы предупредила меня.

Но сейчас не был в этом уверен. Дал себе еще десять минут, но тут услышал звук подъезжающей машины. И открыл дверь как раз вовремя, чтобы заметить, как Рэйчел выскочила из белого "Лендровера" Джемми и с пакетами в одной руке, натянув другой на голову от дождя куртку, поспешила в дом. Я дождался ее на пороге.

— Привет! Извините, опоздала. — Прежде чем войти и закрыть за собой дверь, она стряхнула на улице куртку. На ней были снова джинсы, но новее, не такие выцветшие. В треугольном вырезе футболки блеснула на коже золотая цепочка. Я уловил легкий тонкий запах ее духов.

— Не стоит извинений. — Я принял у нее куртку.

— Прежде чем уехать, я хотела убедиться, что с Фэй все в порядке. И Эндрю… Все заняло больше времени, чем я рассчитывала.

Вешая ее куртку, я гадал, что она не договорила о Траске.

— Как все ваши?

— Вы имеете в виду из-за Стейси? — Рэйчел вздохнула. — Если честно, по-прежнему в шоке. Приезжали полицейские снять показания с Джемми. Он винит себя, что совершенно бессмысленно. Но что еще скажешь, когда случается подобное?

— Ничего позитивного. Я знал это по собственному опыту.

— Хотите вина? Есть красное "Пино нуар" и белое "Совиньон блан".

— Пожалуйста, "Совиньон". — Ее улыбка была усталой и благодарной. Она принялась открывать пакеты. — Я испекла пирожки с крабами. Надеюсь, вам нравятся ракообразные. На десерт только "собачий пудинг". Больше со всеми событиями приготовить ничего не успела. Вчера вы не попробовали, так что есть шанс оценить сегодня.

— Жду не дождусь.

Ее смех был хоть напряженным, но показался мне искренним.

— Если так, вам вовсе не обязательно давиться моей стряпней.

— Я сказал правду, — запротестовал я, открывая вино.

— Рассказывайте. — Рэйчел приняла стакан и сделала глоток. Ее плечи немного обмякли. — Господи, это то, что требовалось.

Напряжение в ней ушло не совсем, и я решил, что его вызвала не только история с дочерью Кокера. Но знал, что давить нельзя: если захочет, в свое время все расскажет. Или не расскажет. Что бы ее ни тревожило, она пыталась выкинуть это из головы, когда готовила то, что принесла с собой. В окно барабанил дождь, мы ели за маленьким столом, и эллинг в теплом отсвете лампы казался уютным и защищенным от непогоды. Мы говорили о пустяках, не столько избегая обсуждения событий со Стейси, сестрой Рэйчел и моментов расследования, сколько откладывая необходимость касаться темы. Рэйчел еще рассказала о прежних днях — о солнце, о том, как жила на открытом воздухе, о дайвинге на Большом Барьерном рифе. Невольно коснулась того, как порвала со своим морским биологом, когда тот переспал с молодой выпускницей.

— Оглядываясь назад, это кажется почти смешным. После утренней ссоры мы упустили подводную камеру на камни на глубине сорок футов. Он так стремился увильнуть от меня, что вызвался за ней нырнуть, хотя незадолго до этого мы заметили неподалеку тигровую акулу. — Рэйчел усмехнулась, согревая в ладонях вино. — В другой ситуации мы бы переждали, но теперь встречу с акулой он, видимо, посчитал меньшим злом, чем пребывание на судне со мной.

— Вы такая страшная?

— Бываю моментами. И жутко на него разозлилась. Когда он готовился перелезть через борт, вынесла на палубу корзину с рыбьими потрохами и заявила, что, пока он будет находиться на глубине, стану бросать их в воду в качестве приманки.

— Жестоко. — Я, поколебавшись, спросил: — Но вы этого не сделали?

— Не сделала. Но видели бы вы, какая у него стала кислая физиономия.

Мы убрали тарелки, и пока Рэчер распаковывала десерт, я заварил кофе. Получив кусок "собачьего пудинга", я взглянул на него и спросил:

— Напомните, из чего он сделан?

— В основном из сахарного сиропа и насыщенных жиров. Вот, — она отрезала маленький кусочек и протянула. Я осторожно откусил.

— Восхитительно.

— Что я вам говорила, — улыбнулась она.

Я не мог припомнить, когда чувствовал себя настолько комфортно с другим человеком. Дело было не в вине, поскольку мы выпили совсем немного. Но затем Рэйчел замолчала, и я почувствовал едва ощутимое изменение в ее настроении. И догадался, что последует, прежде чем она снова заговорила.

— Простите, что сначала держалась напряженно.

— Не заметил.

Рэйчел криво усмехнулась.

— Что было, то было. Сегодня не день — настоящий кошмар. И я не перестаю думать о вчерашнем вечере: если бы Кокер возвращался домой другой дорогой, он мог бы вовремя успеть к Стейси. Представляете, что у него на душе, если он сознает, что дочь осталась бы живой, если бы он не свернул туда, куда свернул.

Я прекрасно представлял.

— Не стоит пытаться придать смысл подобным вещам. Такое случается и сродни удару молнии.

— Я понимаю, но от этого не легче. А еще мы сегодня поцапались с Эндрю. Я сказала, что он должен увезти отсюда Фэй — куда-нибудь, где есть дети ее возраста. Господи, где течет какая-то жизнь. Я хочу узнать, что случилось с Эммой, но возможно, это никогда не удастся. И еще есть Джемми. Слышали, как вчера вечером он сказал, что не хочет поступать в университет? Считает, ему нужно остаться присматривать за сестрой. И за отцом, хотя в этом он никогда не признается. В каком-то смысле он заботливее Эндрю. Но его пребывание здесь никому не пойдет на пользу. Нельзя бесконечно жертвовать жизнью в ожидании чего-то. Рано или поздно нужно двигаться дальше.

— Вы говорите о себе или о них?

— Не знаю. Наверное, и о них, и о себе. — Рэйчел посмотрела в бокал с вином. — Эндрю объявил, что это меня не касается и что я могу уехать, как только захочу. Мы оба разозлились и расстроились, но он, по-видимому, прав. Наверное, настала пора мне уехать. Не знаю, какую пользу я могу еще принести здесь. Я лишь еще одно напоминание об Эмме, а их и без меня достаточно.

В ее голосе не было горечи, только усталость. Ветер швырял в окна эллинга капли дождя. Колотил по крыше, будто пригоршнями гравия. Я поймал себя на том, что разглядываю прислоненные к стене фотографии Эммы. Наверху находилась та, что изображала гусиные силуэты на фоне заката в Бэкуотерсе.

— Ладно, оставим мои дела. — Заметив, что я смотрю на снимки, Рэйчел поднялась и подошла к ним. — Не знаю, хорошие они или нет, но позорно их прятать. Вы разбираетесь в фотографии?

— Не очень.

— Я тоже. Эмма была артистической натурой, но нетерпеливой. Любила, чтобы все выглядело спонтанным, и если снимок не получался, инсценировала его. Например, этот с гусями на фоне заката. Она мне говорила, что, установив фотоаппарат, швырнула в воду камень, чтобы спугнуть птиц. Или другой. — Рэйчел взяла фотографию мотоцикла на морском берегу. Сверкающая машина выглядела чужеродным предметом в таком окружении. — Вряд ли просто так заехал на песчаную дюну.

Что-то шевельнулось у меня в голове. В первое утро в эллинге я не особенно приглядывался к фотографиям. А теперь подошел к Рэйчел, которая продолжала перебирать стопку.

— Можно взглянуть?

— Конечно. — Она подвинулась, давая мне место. — Только не подумайте, что я вас подбиваю купить одну из них.

Я, продолжая рассматривать снимок с мотоциклом, рассеянно улыбнулся.

— Где он сделан?

— Понятия не имею. Это, видимо, один из самых первых. А мотоцикл, наверное, ее бывшего парня. Помните, я рассказывала — того задавалы. Воображал себя мачо и игрушки подбирал себе крутые — "Харлей-Дэвидсон" и все такое.

— Значит, снимали где-нибудь в округе?

— Нет. Какое-то другое побережье. Сюда Эмма попала только после того, как сошлась с Эндрю, а с бывшим расплевалась. А что?

— Просто так.

Я думал о насквозь промокшей мотоциклетной куртке и сапогах, обнаруженных на трупе в колючей проволоке. Но если это старая, снятая неизвестно где фотография, она не может иметь никакого отношения к найденным в Бэкуотерсе останкам. Я собирался вернуть ее назад, но Рэйчел, останавливая, положила мне руку на плечо.

— Постойте.

Она нахмурилась, разглядывая изображение. Я тоже присмотрелся к фотографии, но не понял, что приковало ее внимание.

— В чем дело?

— Возможно, ни в чем, — ответила она, но как-то неуверенно. — Может показаться глупым, но раньше я их никогда не разглядывала. По-настоящему. Просто снимки Эммы… и все.

Я ждал. Рэйчел почти нехотя показала на какую-то деталь фона на фотографии с мотоциклом.

— Я могу ошибаться, но это похоже на морской форт. Тот, что стоит в устье.

Я пригляделся. Из моря поднимался нескладный силуэт, но был слишком не в фокусе, чтобы разобраться, что это такое.

— Не исключено. Но, возможно, буровая или нефтяная вышка.

Рэйчел промолчала и начала перебирать другие фотографии в рамках, пока не остановилась на одной. И принялась вытаскивать ее из пачки. Я поддержал другие, чтобы ей стало легче. С пучка колючей травы на песчаном гребне в объектив властно смотрела чайка.

— Вот.

Она постучала пальцем по стеклу. На заднем плане снова виднелся тот же объект. Также на расстоянии, однако на этом снимке выглядел четче.

Явно башни морского форта Маунселла.

— Он снят под несколько иным углом, но теперь я узнаю место, — сказала Рэйчел. — Песчаные дюны в конце дамбы. Оттуда на форт открывается хороший обзор.

— Вы уверены?

Ланди говорил, что форты времен Второй мировой войны разбросаны по всему юго-восточному побережью. Но Рэйчел не на шутку разволновалась.

— Абсолютно. Я там часто гуляю. Взгляните: сохранились только три башни, и одна из них частично разрушена. Нет сомнений — это здешний форт. Черт возьми! Как же я раньше не замечала. Увидела мотоцикл и решила, что фотография из старых.

Она казалась расстроенной, и я не мог ее винить. Рэйчел уже знала, что ее сестра закрутила интрижку с Лео Уиллерсом. А теперь получалось, что уже замужем за Траском она продолжала встречаться со своим бывшим любовником. Это наводило на всякие неприятные мысли, и не только семейного порядка. Возможно, в недавних событиях принимал участие кто-то еще, о ком полиции не известно. Владелец мотоцикла и, возможно, мотоциклетной кожанки.

Как на трупе с колючей проволоки.

Но Рэйчел об этом ничего не знала, так что, скорее всего, это была ложная тревога.

— Ваша сестра снимала на пленку или на цифру?

Некоторые фотографы до сих пор пользуются пленкой, но если Эмма фотографировала цифровой камерой, формат сжатия изображения сохранил дату съемки. Рэйчел покачала головой.

— На цифру, но большинство фотографий Эммы пропали, когда во время ограбления украли компьютеры. Остались только те снимки, которые сестра увеличивала в мастерской, и у них в системе сохранилась информация.

— Даже если снимок был сделан здесь, на нем не обязательно мотоцикл ее бывшего друга-байкера, — сказал я, почти не веря собственным словам. — Вы так хорошо его знаете, что способны узнать?

— Нет, но у кого еще из ее знакомых мог быть такой идиотский байк? И кто бы захотел, чтобы его фотографировали на песчаной дюне? — Рэйчел, судя по ее тону, разозлилась. — А на Марка это очень даже похоже. Он любил, чтобы символы его статуса фотографировали и помещали в рамки.

— Марк?

— Ее бывший. Как же его фамилия? Что-то связанное с религией. С церковью? Ах нет, вспомнила: Марк Чэпл[13]. Точно: Марк Чэпл.

Я отметил про себя, что это имя надо запомнить.

— Возможно, это ничего не значит, но вам нужно рассказать об этом Ланди, — мягко сказал я.

— Черт, понимаю. Думаешь, что хуже уже некуда, так нет же…

Рэйчел выглядела настолько расстроенной, что я, успокаивая, ее приобнял. Она прильнула ко мне, положила голову на плечо, и я ясно почувствовал аромат ее горячего тела. Она подняла голову и посмотрела на меня. Никто из нас не произнес ни слова. В этот момент на эллинг налетел ветер, строение содрогнулось и застонало, и одновременно исчезло очарование момента. Рэйчел вздохнула и отвернулась.

— Поздно. Мне пора.

Когда она надевала куртку, я не нашел, что сказать. Ее улыбка была одновременно усталой и грустной.

— Спасибо за вино и… ну, вы понимаете.

— К вашим услугам.

Порыв ветра вырвал дверь из ее рук, и нас осыпало каплями дождя.

— В кои-то веки угадали с прогнозом погоды.

— Подождите, надену куртку.

— Не стоит. Нет смысла мокнуть обоим.

Я не настаивал, понимая, что Рэйчел не хочет, чтобы я ее провожал. Она снова мне улыбнулась в черном проеме двери.

— Спокойной ночи.

И растворилась в ночи. Я слышал хруст ее подошв по гравию, но в темноте не видел. Сопротивляясь ветру, затворил дверь и застыл, злясь на себя то ли за то, что поддался искушению, то ли за то, что бездействовал.

Вздохнув, взял кофейные чашки и отнес в раковину. Под плеск воды в металлическую чашу мне показалось, что я что-то услышал снаружи. Закрыл кран и прислушался. Только неистовый шум ветра. Я снова потянулся к крану, и в этот момент послышался другой звук. Ошибиться было невозможно: короткий, тут же оборвавшийся вскрик.

Рэйчел!

Глава 21

Я бросился наружу, толчком распахнув дверь. Меня окатил дождь так, что рубашка тут же прилипла к груди. В отсвете из входной двери я различил светлый корпус "Лендровера". Водительская дверца была открыта, но фары не горели.

— Рэйчел! — окликнул я, напрягая зрение.

— Я здесь. — Со стороны дороги донеслось шарканье и прерывистое дыхание. Мои глаза стали привыкать к темноте, и я побежал на звук, где в тени у дороги боролись две фигуры. Но прежде чем достиг места, та, что была крупнее, бросилась в сторону. Я попытался схватить, но пальцы сомкнулись лишь на скользкой, мокрой одежде. Мелькнули дикие глаза, бледное, как у трупа, лицо, и человек вырвался. Я поскользнулся, упал на колено, и топот затих в дожде.

— Дэвид? — Ко мне спешила Рэйчел. Я поднялся на ноги.

— Я здесь. Вы не ранены?

— Нет… только… — Ее голос звучал неуверенно. — Это был Эдгар.

— Узнал. — Я стряхнул с рук грязь. Нескладного человека нельзя было не узнать, и он находился от меня так близко, что в нос ударил прогорклый животный запах. Вот тебе и безобидный. — Что произошло?

— Явился, словно ниоткуда, когда я садилась в машину. Я закричала, и это, видимо, его подтолкнуло. Он схватил меня, бормотал какую-то чушь, я пыталась освободиться, и тут подоспели вы.

Ее голос почти пришел в норму.

— Уверены, что не пострадали? — повторил я.

— Да. Я в порядке, только напугалась. Не похоже, чтобы он хотел сделать мне больно. Скорее, сам был в ужасе.

И не только он, подумал я, прислушиваясь, как успокаивается бешеный ритм сердца. Эдгара не было видно, но в такой темноте он мог стоять в десяти футах, и я бы об этом не знал. А дождь приглушил бы любой звук.

— Никогда его не видела таким. Может, с ним что-нибудь случилось?

В этот момент состояние Эдгара не являлось приоритетом моих тревог, но в словах Рэйчел был здравый смысл. Хотел он или не хотел ее ударить, нечего ему шататься по ночам — вокруг и так хватает трагедий. Я вгляделся в темноту в той стороне, где он исчез.

— Как вы думаете, куда он шел?

— Понятия не имею. Но таким путем домой бы не попал. Сейчас прилив, и если бы забрел на болота, ему бы не поздоровилось.

Это было правдой: туда не стоило соваться и днем в отлив. А ночью, во время высокой воды — безумие. Я вздохнул.

— Пойду его поищу.

— Я с вами.

— В этом нет необходимости. Я его найду.

— И что потом? Поедете к устью? Но вы же не знаете дороги. — Рэйчел толкнула меня в грудь, но при этом улыбнулась. Вы промокли, пойдите возьмите куртку, а я пока заведу машину.

Я не спорил — поспешил в эллинг, сбросил мокрую рубашку, натянул свитер, схватил куртку и выскочил обратно. Рэйчел подавала задним ходом, и лучи фар "Лендровера" превратили дождь в серебряные ниточки.

— Он часто бродит по ночам? — спросил я, когда мы тронулись.

Рэйчел притормозила на повороте и снова прибавила скорость, увидев, что впереди на дороге никого нет.

— Насколько мне известно, нет. Пару раз встретила его в сумерках, но не так поздно. Думаю, что даже Эдгар не сунется в темноте в Бэкуотерс.

И, тем не менее, он здесь был. В голове формировалась мысль. Она напрашивалась и раньше, но меня отвлекало все, что происходило вокруг.

— Здешние жители знают об Эдгаре? Так? — спросил я. — То, что он шатается по дорогам?

— Здесь каждый знает о каждом все, — сухо ответила Рэйчел. — Эдгар практически превратился в часть пейзажа. Его больше не замечают. Здешние обычно настороже, стараясь его не сбить. Не в курсе только приезжие вроде вас. Или… — Она замолчала, переключая скорости.

Несколько дней назад я сам чуть не наехал на него. Была бы скорость больше, не миновать бы трагедии. Рэйчел отпустила педаль газа.

— Господи, может, то же произошло и со Стейси: она чуть не сбила его?

— Не знаю, — признался я.

Но про себя согласился, что такое предположение вероятно. Ланди сказал, что, судя по следам колес, машина дочери Кокера соскользнула с дороги на повороте, и по его версии, девушка ехала слишком быстро и не справилась с управлением. Вполне возможно. Или, повернув, обнаружила перед радиатором Эдгара. Если она ехала с той же скоростью, как мимо меня, то времени на раздумья не было, только на реакцию. Инстинкт требовал крутить руль, и она автоматически повернула.

— Так вы сказали, что он что-то бормотал? Разобрали, что именно?

— Не очень. Что-то про огни на воде. Или в воде. Какую-то бессмыслицу.

Я понимал, что слова Эдгара могли вообще ничего не значить. Были беспорядочной реакцией взбудораженного мозга. И было бы ошибкой искать в них какой-то смысл. Если бы не то, что пришло мне в голову. Я вспомнил вчерашний вечер, когда на меня на полной скорости чуть не наскочила маленькая белая машина. Она исчезла в темноте, но свет еще несколько мгновений озарял зеленый тоннель из ветвей боярышника.

Значит, фары были включены.

Но размышлять на эту тему времени не было. Лучи фар "Лендровера" выхватили ковыляющую впереди фигуру Эдгара. Он тащился посреди дороги, понурив голову. Должно быть, заметил свет, но только глубже втянул голову в плечи. Машина заскрежетала тормозами, и Рэйчел, ползя за ним, опустила стекло окна.

— Эдгар, пожалуйста, остановись. — Никакого ответа, он только ускорил шаг. — Черт! — пробормотала Рэйчел. — Что делать?

— Выпустите меня.

Она остановилась, но мотор не заглушила. Я вылез из "Лендровера", моргнул от ветра и дождя и поспешил за освещенной светом фар удаляющейся фигурой.

— Привет, Эдгар. — Поравнявшись с ним, я постарался, чтобы мой голос звучал живо и естественно. — Ты в порядке?

Тишина. Он отвернулся. В холодном блеске фар я заметил парок у него изо рта. Прилизанные волосы прилипли к черепу, по лицу струилась вода. Несмотря на дождь, его длинное пальто было не застегнуто, засаленная пола хлопала, как ослабевший на ветру парус.

Я его обогнал и теперь двигался спиной вперед и смотрел в фары крадущегося за нами "Лендровера". Прищурился и развел руки, надеясь, что этот жест и успокоит и остановит Эдгара.

— Поздновато для прогулок. Куда ты идешь?

Испуганные глаза на мгновение задержались на мне, и он тут же отвел взгляд. Задержал шаг, но постарался меня обойти. Я пятился, стараясь сохранять между нами одинаковую дистанцию, но так, чтобы моя поза не внушала угрозу.

— В машине Рэйчел, — сказал я. — Помнишь, ты только что с ней говорил? Она хотела бы еще с тобой пообщаться. Спросить об огнях, которые ты видел.

Последняя фраза возымела действие — Эдгал остановился, и я понял, что имела в виду Рэйчел, когда сказала, что он в ужасе. Угрозы с его стороны я не чувствовал, но он был похож на испуганное, готовое броситься наутек животное.

— Что это за огни, Эдгар?

Его губы шевелились, но он не произносил ни звука. Казалось, немного успокоился, однако по-прежнему отводил взгляд — смотрел вокруг, словно искал путь к отступлению. Рэйчел за его спиной вышла из машина, но оставила мотор работать.

— Привет, Эдгар, — небрежно бросила она. — Расскажешь нам, где ты видел эти огни?

Эдгар отвернулся.

— В воде.

— В воде? Имеешь в виду, на воде? Как плавает лодка?

— В воде.

Рэйчел посмотрела на меня, и я снова решил, что мы подумали об одном и том же.

— Это были автомобильные фары? Ты видел машину, Эдгар?

Мертвенно-бледная голова клюнула носом, изобразив кивок.

— Когда ты их видел? — спросил я. Автомобильные фары долго под водой не прогорят, обязательно случится короткое замыкание. Если он видел машину Стейси Кокер, то это было, когда она упала в воду. Или вскоре после того.

Эдгар не ответил; его глаза метались по сторонам. Рэйчел коротко коснулась моей руки, давая понять, что задавать вопросы будет она.

— Послушай, Эдгар, никто на тебя не сердится. Мы только хотим узнать про эти огни. Кто был в машине?

Он сцепил костлявые руки и, словно в некоей извращенной молитве, прижал между ног.

— Я видел ее волосы.

Смущенная Рэйчел колебалась.

— Чьи волосы?

— Как солнечный свет.

Я посмотрел на Рэйчел, стараясь понять, говорит ли ей что-нибудь его фраза. Она беспомощно пожала плечами.

— В машине была девушка, Эдгар? Блондинка? Ты это хотел сказать?

— Не она. — Его волнение росло, он сделал шаг вперед. — Надо идти.

Рэйчел осторожно протянула руку.

— Пожалуйста, Эдгар, это очень важно. В машине находилась девушка? Так? Что с ней случилось?

— Я не…

Он опять попытался уйти, но Рэйчел не двинулась с места.

— Она была ранена?

Эдгар переминался с ноги на ногу, жалкий, напуганный.

— Она спит, мне надо идти.

— Где спит, Эдгар? У тебя в доме? Ты забрал ее к себе?

Но Эдгар покончил с разговорами — стоял понурившись, и дождь капал с кончика его носа, он насквозь промок, но и мы с Рэйчел были не в лучшем положении.

— Давайте отвезем его домой, — предложил я.

Ждал, что посадить его в машину будет непросто, но Эдгар, чуть посопротивлявшись, сдался. Салон "Лендровера" тут же наполнился его запахом. Мокрый, он скрючился на заднем сиденье, как живое воплощение знака вопроса.

— Не знаю, что и подумать, — пробормотала Рэйчел, включая передачу. И включила радио, чтобы неподходящий моменту рок заглушал наши голоса. Потом покрутила ручку настройки, пока в динамиках не зазвучало фортепьяно. — Когда он сказал "Не она", не похоже, чтобы он говорил о Стейси.

Старясь разгадать смысл слов Эдгара, я покосился на заднее сиденье.

— Его дочь тоже блондинка?

— Вы о его словах "Как солнечный свет"? Понятия не имею, только знаю, что она считается пропавшей. Но это случилось много лет назад, когда она была маленькой девочкой. Он же не мог принять за нее Стейси?

Я терялся в догадках, но от чего-то в этой истории мне стало сильно не по себе. Я достаточно насмотрелся на Эдгара, чтобы понять, что даже по своим меркам он ведет себя странно. Он не просто расстроен — он напуган. До такой степени, что в такую гнусную ночь удрал из дома. Что бы там ни случилось, ничего хорошего ждать не приходится.

Стеклоочистители шуршали по ветровому стеклу с размеренностью метронома. Я достал телефон и стал набирать номер.

— Кому звоните? — спросила Рэйчел.

— Ланди.

По крайней мере, пытался. Сигнал, мучительно посопротивлявшись, сник. Я продолжал попытки в то время, как Рэйчел, пробираясь сквозь темноту, снизила скорость перед деревянным мостом, затем снова нажала на акселератор, подпрыгивая по лужам грязи на дороге. "Лендровер" был предназначен для подобной местности, но я ни за что бы не нашел здесь пути.

К тому времени, когда Рэйчел свернула с дороги, я так и не сумел связаться с Ланди. Теперь мы ехали среди кустов переросшей ежевики по колее, которая уперлась в обветшалый дом. Когда я его увидел, нехорошее предчувствие во мне еще усилилось. Это было высокое, но с неудачными пропорциями кирпичное строение; стекла в окнах потрескались, и их забили досками. Дом окружали старые деревья, обрамляя шишковатыми стволами и мертвыми ветвями.

Рэйчел заглушила мотор, и некоторое время тишину нарушал только стук дождя по крыше машины. Затем она повернулась к сидящему позади Эдгару. Он не шевелился весь путь и теперь не проявил ни малейшего желания двигаться.

— Приехали, Эдгар. Ты дома. — Ответа не последовало. — Хочешь выйти?

Он помотал головой и обхватил себя руками. Рэйчел тревожно посмотрела на меня.

— Почему? Что не так?

Эдгар сжался сильнее, упершись в грудь подбородком, чтобы не видеть темного дома.

— Пусть посидит здесь, — предложил я, окидывая взглядом безжизненный коттедж. — У вас есть фонарь?

Фонарь был в моем телефоне, но он светил неярко, и я бы предпочел оставить трубку для других целей. Рэйчел порылась в бардачке и достала тяжелый фонарь в резиновом кожухе. Я ничего не стал говорить, когда она вместе со мной вылезла из "Лендровера". Понимал: уговаривать бесполезно, да и оставлять ее наедине с Эдгаром не хотел. Собирался предложить запереть его в машине, пока мы будем в доме, но она сообразила без меня. Если Эдгар и слышал щелчок дверного замка и понял, что это означает, вида он не подал.

Без света автомобильных фар кругом была кромешная тьма. Дождь почти прекратился, однако ветер не стихал, и под его яростными порывами шелестели невидимые листья и трава. Я включил фонарь, и его луч скользнул по клубкам перепутанного шиповника и стеблей. Когда я осветил стену, Рэйчел поежилась.

— Господи, как же туда не хочется! Нам обязательно надо?

Мне тоже не хотелось, но я понимал, что выбора не было. Что-то настолько напугало Эдгара, что выгнало из дома. И если был хоть малейший шанс, что Стейси Кокер внутри, я не мог не войти. Или ждать, когда прибудет полиция. Если Эдгар приволок ее сюда, она, возможно, серьезно ранена, иначе уже бы с кем-нибудь связалась. В моей голове звенели слова Эдгара: "Она спит".

— Подождите снаружи, а я загляну внутрь, — сказал я шепотом Рэйчел, хотя смысла таиться, наверное, не было.

Она нервно рассмеялась, но тоже тихо.

— Нет, уж лучше пойду, чем торчать здесь одной, как перст.

Я обвел лучом фонаря заросший сад, и мы двинулись к входной двери. Свет выхватывал на земле разные предметы: раковины, камни, плавник. Сначала я решил, что все это брошено в беспорядке, но, заметив устричную раковину, понял, что это такое.

— Пациенты Эдгара.

Во всяком случае, те, которые не поправились. Я повел лучом фонаря, и на меня из темноты блеснули глаза. Сова сидела в чем-то, напоминающем клетку для домашних кроликов. Кладбище птиц и зверей скрылось в темноте, когда я вновь направил фонарь на дом.

Краска с входной двери давно облезла. Ветхая, покоробленная, она перекосилась в раме. Ручка беспомощно болталась — дверь оказалась незаперта. Она отворилась на ржавых петлях, и в нос ударила аммиачная вонь звериных экскрементов.

— Боже! — охнула Рэйчел, наморщив нос.

Перед нами открылся темный коридор. Я посветил на заплесневелые, отстающие обои и голые доски стен. Из мебели был единственный сломанный стул. На полу горы газет и кучи экскрементов, я надеялся: животных, не человечьих.

— Стейси! — крикнул я.

Ответа не последовало, но теперь я слышал откуда-то из глубины постукивание и трепыхание.

— Попробую включить свет, — сказала идущая следом за мной Рэйчел и потянулась к выключателю. Щелкнула несколько раз, но ничего не произошло. — Размечталась.

Соблюдая осторожность, я переступил через порог. Рэйчел держалась рядом. Запах внутри еще усилился, и я почувствовал угрызения совести за то, что Эдгара оставили жить в таких условиях. Радуясь увесистости фонаря, я повернул к ближайшей двери.

Тишину нарушил душераздирающий крик.

Рэйчел схватила меня за руку, отчего луч фонаря дико дернулся по стене и наткнулся на высокомерно восседающую в самодельной клетке чайку.

— Господи! — Рэйчел выпустила мою руку, но осталась рядом.

Я обвел фонарем странную сцену и обнаружил источник звуков. Здесь находилась кухня или когда-то была. Покрытая коркой раковина утонула под горой грязных тарелок и пустых консервных банок, на стенах до потолка висели клетки. Из них на нас блестели глаза — и не только из древних клеток, кроличьих садков и переносок, но даже из старого аквариума. Больше всего тут было морских птиц, но встречались также мелкие животные: грызуны, ежи, кролики, был даже молодой барсук — все с травмами: у кого поломаны крылья, у кого ноги. Из духовки без дверцы на нас из-за проволочной сетки взирал лисенок.

— Как он может здесь жить? — прошептала Рэйчел. — Неужели никто не знал?

Очевидно, нет. Оставив подопечных Эдгара в темноте, мы снова вышли в коридор. Посветив во всю его длину, я размышлял, не продолжить ли осмотр в спальнях на втором этаже. Такая перспектива меня совсем не привлекала.

— Постойте, — прервала мои мысли Рэйчел. — Посветите назад. Там что-то есть на полу.

В луче света у полуоткрытой двери, будто театральный реквизит, возник предмет.

Женская туфля.

Она лежала набоку, ремешок разорван, на коже грязь. Я услышал, как участилось напряженное дыхание Рэйчел, и посветил в щель, стараясь разобрать, что находится по другую сторону порога.

— Стейси!

Мне никто не ответил. Когда я шел по коридору, Рэйчел держалась рядом. Хотел было попросить ее остаться на месте, но понимал, что она не послушается. Моя рука легла на створку двери.

— Стейси, — повторил я и толчком открыл.

Здесь тоже были клетки, но не так много, и большинство пустовали. На одной из стен висел ковер, украшенный первой строкой гимна "Все яркие, красивы творения". К двери спинкой стоял большой диван, из потрескавшейся кожи, словно плесень, вылезала наружу набивка.

С конца свисала голая ступня; в луче фонаря ногти казались черными, но я видел их при свете дня и знал, что они покрыты ярко-красным лаком.

— Оставайтесь здесь, — попросил я Рэйчел.

Она не возражала. Я сделал это не столько из жалости к ней. По неестественной неподвижности ноги понял, что обнаружу на диване, и чем меньше людей потревожат это место, тем лучше.

Сам тоже не хотел входить, но надо было убедиться. Сделал несколько осторожных шагов в комнату, пока мне не открылось, что было на диване.

Дочь Кокера лежала, неподвижно распластавшись на подушках. Светлые волосы обрамляли неестественно распухшее, темное лицо. Глаза навыкате, как от удивления, белочную оболочку пронизали лопнувшие сосуды.

Меня замутило от отвращения, и я отвел фонарь в сторону. Потрясенный увиденной картиной, сделал несколько вдохов, чтобы успокоиться. Входя в дом, знал, что существует большая вероятность найти девушку мертвой. Я был к этому готов.

Не готов я был к тому, что Стейси Кокер ниже пояса оказалась голой.

Глава 22

В темноте, отбрасывая на стволы окружающих дом деревьев прерывистый сапфировый отблеск, засверкали синие огни. Полицейские машины и фургоны втиснулись в заросший зеленью проезд, прокладывая себе путь к цели. В саду, если его можно назвать таковым, установили прожекторы, и на полуразрушенных стенах закачались тени от белых лент ограждения места преступления.

Я сидел боком в открытой дверце полицейской машины, свесив ноги на сырую землю. Дождь прекратился, но влажную свежесть воздуха отравлял выхлоп моторов автомобилей и генератора. Белый "Лендровер" исчез вместе с Рэйчел — она поехала давать показания. Зато сюда прибывало все больше полицейских. Я не знал, здесь Эдгар или нет. В последний раз я видел его, когда его выводили из "Лендровера" и усаживали в патрульный автомобиль. Глаза напуганные, взгляд непонимающий: откуда все эти огни и хаос в его доме? Когда он тащился мимо, я заметил, что в его промежности расплывается мокрое пятно, и, даже зная, что он совершил, испытал чувство жалости.

Но оно ушло, когда я представил юное тело на его диване.

Выйдя из гостиной, я не стал описывать Рэйчел детали, но она достаточно поняла по выражению моего лица. Я с облегчением вышел на свежий воздух из убожества дома, хотя увиденная в нем картина по-прежнему жгла мозг. Эдгара мы держали запертым в "Лендровере" до приезда полицейских, дозвониться до которых оказалось настоящей проблемой. Мобильная связь подвела, и я понятия не имел, как далеко пришлось бы идти, чтобы поймать сигнал. В итоге мы сели в машину и ехали, пока не появилась возможность позвонить.

Неприятная получилась поездка: Рэйчел вела машину, а я следил за нескладной фигурой на заднем сиденье и ждал, когда проснется мой телефон. Эдгар вел себя мирно, но после того, что я видел, у меня было ощущение, что мы едем с непредсказуемым зверем, который был тем более опасным оттого, что казался таким безобидным.

Ехать пришлось недалеко — вскоре на индикаторе сигнала появились долгожданные столбики. Мы с Рэйчел вышли из машины — я не хотел говорить с Ланди при Эдгаре. Хоть было поздно, но инспектор ответил. Голос был усталым, и он вздохнул, когда я, не касаясь деталей, объяснил, что произошло.

— Господи! Что, все так плохо?

Я покосился на привалившуюся к "Лендроверу" Рэйчел. Она, потупившись, смотрела в землю и казалась маленькой и потерянной. Ветер трепал ее волосы.

— Плохо.

Ланди велел мне возвращаться обратно и ждать у дома их приезда. В эти минуты ожидания прибытия полицейских мне показалось самым естественным обнять мою спутницу. Она прижалась ко мне, и мы стояли вместе, пока не показалась первая машина. Ланди приехал через полчаса. К этому времени дом успели огородить хлопающими на ветру лентами. Инспектор спросил, в порядке ли мы с Рэйчел, перебросился несколькими словами с членами команды и скрылся внутри.

Вскоре нас с Рэйчел разлучили. Никто не ждал, чтобы я уехал, хотя и веских причин, чтобы мне остаться, не было. Что бы ни случилось в доме, судебный антрополог ничем помочь не мог. Вскоре после Ланди появился в своем синем комбинезоне Фреарс. По опухшему бледному лицу было видно, что он недавно проснулся. Проходя мимо и натягивая перчатки, патологоанатом коротко мне улыбнулся.

— Все никак не отпускают дела, Хантер?

Я глядел, как он тоже скрылся в доме. Прошло минут двадцать, прежде чем в дверях показался Ланди, его дородная фигура легко узнавалась даже в капюшоне и маске. Он задержался переговорить с организатором работ на месте преступления, а я вылез из машины, встал и стал ждать.

— Вы были правы, — сказал он, подходя и не теряя времени на приветствия. — Ее, похоже, задушили. — Его лицо раскраснелось от прилива крови, на месте завязок от маски остались глубокие борозды.

Я тоже так решил, судя по синюшному лицу и налитым кровью глазам.

— Когда она умерла?

— Фреарс считает, межде девятью и двенадцатью часами.

Это значило, что ее убили сегодня днем. Пока я дергался, приглашать, не приглашать на ужин Рэйчел, Эдгар лишал жизни дочь Кокера.

Ланди расстегнул на комбинезоне молнию и поискал платок. Громко высморкался и продолжал:

— Есть и другие повреждения. Синяк у правого виска, еще несколько на теле. Получены, возможно, при аварии, а не здесь.

Я кивнул: когда машина летела с дороги, Стейси могла удариться головой о дверцу.

— Фреарс считает, что ее изнасиловали?

Огромные плечи поднялись и опустились.

— Указывающих на это определенных травм нет, но до вскрытия ничего конкретного сказать невозможно. Ради ее родных и ее самой будем надеяться, что нет. Но намерение было, иначе она не лежала бы раздетой. — Ланди снова вздохнул и покачал головой. — Расскажите мне снова, что произошло.

Я перечислил события: встречу с Эдгаром и как он нервничал, описал его реакцию на вопросы Рэйчел. Инспектор слушал, не перебивая, пока я не кончил.

— Если Стейси, выскочив из-за поворота, увидела перед радиатором Холлоуэя, это объясняет, почему она слетела с дороги. А если он увидел автомобильные фары в воде, следовательно, находился поблизости. Долго они гореть не могли.

— Холлоуэя?

— Это его фамилия. Эдгар Холлоуэй. — Ланди посмотрел на освещенный дом. — Перед нами возникает новый клубок проблем.

— Из-за его дочери?

Брови инспектора поползли вверх.

— Откуда вы узнали?

Я объяснил, что об исчезновении маленькой дочери Эдгара мне рассказала Рэйчел. Ланди потер скулу тыльной стороной ладони.

— Сколько же лет прошло? Двадцать с чем-то. Дело Роувэн Холлоуэй было одним из первых, с которым я работал, когда приехал сюда. Наделало много шума. Девятилетняя девочка утром ушла на школьный праздник и не вернулась домой. Мы так и не узнали, что с ней случилось. Хотя…

— Хотя?..

Он устало улыбнулся.

— Я чуть не сказал, что в какой-то момент подозреваемым считался ее отец. В день, когда Роувэн пропала, он находился дома один и неизбежно попал в разработку. Надо поднять дело, но, насколько помню, его сочли человеком с придурью. Уже в то время, затворником, не желающим общаться с людьми. Его жена работала в магазине в Кракхейвене, а он был чем-то вроде натуралиста. Писал учебники для школ. Они пускали девочку одну гулять на болотах, и когда она исчезла, их сильно осуждали.

— Эдгару предъявили обвинения?

— Нет. Не хватило доказательств, и учителя Роувэн заявили, что она была счастлива в семье. У Эдгара случился нервный срыв, и после этого расследование выдохлось.

— Его дочь была блондинкой?

— Вот сейчас вы сказали, и я вспомнил — да. Но мне кажется, было бы натяжкой предположить, что он принял Стейси Кокер за дочь только потому, что у обеих светлые, как "солнечный свет", волосы. Роувэн в момент исчезновения было всего девять лет. Сейчас перевалило бы за тридцать.

— Не уверен, что Эдгар способен настолько здраво рассуждать. К тому же дело происходило в темноте, и первое, что он заметил, были светлые волосы. Не исключено, что этого оказалось достаточно, чтобы он вытащил Стейси из протоки и принес сюда.

Ланди снова порылся в кармане и достал пакетик с антацидом.

— Не исключено, но это вопрос для психиатров. Однако, согласитесь, если Эдгар принял Стейси Кокер за дочь, то, что здесь произошло, выглядит еще более гадким.

Невысказанная мысль еще некоторое время витала над нами.

— Вы сказали про целый клубок проблем, — наконец продолжал я. — Следовательно, имели в виду не только Роувэн Холлоуэй.

— Не только. — Ланди разгрыз пару таблеток антацида. — Люди начнут задавать вопросы, почему Холлоуэя оставили без присмотра. Социальным службам придется отвечать, ведь человека бросили на произвол судьбы. Встанет вопрос: может, он ответственен не только в исчезновении собственной дочери. Всплывет имя Эммы Дерби.

Господи. Я потер глаза, чувствуя, что от усталости неспособен ясно мыслить.

— Вы серьезно считаете, что он может иметь к этому отношение?

— Кто знает. Но мы должны обыскать каждый дюйм пространства в доме и рядом. — Инспектор покачал головой, вспомнив, сколько всякого хлама, подобно меткам, разбросано в заросшем саду. — Узнать, не закопаны ли здесь человеческие останки, можно только, если все тут перелопатить. С меня хватило собачьей могилы у Уиллерсов, а здесь целое звериное кладбище.

Я об этом не подумал, но Ланди был прав. Придется не только расчищать заросли кустов и шиповника, разлагающиеся трупы животных не позволят привлечь на поиски человеческих останков полицейскую собаку.

Но имя Эммы Дерби напомнило мне о другом.

— Рэйчел говорила о мотоцикле?

— Мне нет. Но я ее не видел с тех пор, как она поехала давать показания. Что за мотоцикл?

Я бы предпочел, чтобы инспектор все услышал от нее, но ему следовало знать. Я рассказал о фотографии сияющего "Харлей-Дэвидсона" и о возможном новом явлении прежнего приятеля Эммы.

— Постойте, — нахмурился Ланди. — Я должен четко понять: Рэйчел только теперь упомянула о форте?

— Она узнала мотоцикл, но считала, что фотография старая. Форт на ней почти не виден. Лишь сравнив с другими снимками у моря, можно догадаться, что перед вами.

Я говорил так, словно пытался защищаться. Инспектор вздохнул.

— Рэйчел не может сказать, когда был сделан снимок?

Я покачал головой, но он ничего другого не ждал. Только провел рукой по лицу.

— Отлично. Что еще она сказала об этом…

— Марке Чэпле. Только то, что ее сестра познакомилась с ним в Лондоне и что он занимался съемкой музыкальных клипов. Еще владел "Харлеем" вроде того, что изображен на фотографии.

— Вроде того или тем самым?

— Не знаю. Но я не хотел задавать слишком много вопросов. Рэйчел в курсе, что мы нашли второе тело, и могла сопоставить одно с другим.

— Сопоставить что с чем? — Ланди озадаченно на меня посмотрел. — Вы меня запутали.

— Мотоцикл на фотографии и мотоциклетную куртку с сапогами на теле из протоки.

Его лицо прояснилось.

— Какой же я несообразительный. Ладно, мне надо посмотреть на снимок самому. И выяснить, что можно узнать об этом Марке Чэпле. Может статься, ничего, но даже в этом случае нужно его исключить.

Он взглянул мимо меня и, явно стараясь избавиться от усталости, распрямился.

— Шеф.

Я обернулся и увидел идущую между полицейскими машинами Кларк. Не застегнутый на пуговицы светлый тренч распахивался на ветру. Но у нее нее был не столько усталый, растрепанный, сколько раздраженный вид.

— Фреарс еще в доме, — официально сообщил Ланди.

Она кивнула ему, но была ясно, что главный объект ее внимания — я.

— Доктор Хантер, можете мне объяснить, почему вошли в дом, прежде не вызвав нас?

— Потому что предполагал, что внутри может находиться нуждающаяся в помощи раненая девушка.

— Поэтому заключили, что в ваших силах предоставить ее на более высоком уровне, чем может кто-либо другой? Даже "Скорая помощь"?

— "Скорой помощи" поблизости не было, а я был.

— И на этом основании запятнали место преступления?

Мое терпение таяло. Я устал и последний час перебирал в голове, мог ли своими действиями предотвратить случившееся.

— Я не знал, что дом — это место преступления, пока в него не вошел. Шагал осторожно, ничего не касался и, как только понял, что случилось, тут же покинул. О своем поступке сожалею, однако далеко не так сильно, как если бы позволил умереть человеку, не попытавшись что-то предпринять.

Я понял, что повысил голос. Ланди нервно ерзал, Кларк холодно смотрела из-под рыжей шевелюры и блеклых ресниц. Сейчас начнется, подумал я.

Из дома послышался шум. В дверях появились носилки, на них черный блестящий мешок, отражавший, пока его несли к похоронному фургону, проблески синих маячков. Кларк мгновение смотрела на эту картину, затем вздохнула:

— Мне надо переговорить с Фреарсом.

Ланди, последовав за шефом, покосился на меня, и его взгляд мог означать и упрек, и предостережение. Полицейские удалились в сторону залитого светом дома, и в это время послышался стук закрываемой двери черного фургона. Врач захлопнул другую дверь, отсекая от посторонних взглядов внутренность машины и ее груз.

Меня отвезли в эллинг, но в постель я лег только после трех. Но даже тогда не мог заснуть. Возможно, играло мое воображение, но мне казалось, что я по-прежнему чувствую животный запах Эдгара Холлоуэя. И как только закрывал глаза, видел раздутое лицо Стейси Кокер, страшную неподвижность ее налитых кровью глаз. Я лежал без сна, когда яростно перелаивались тюлени, и потом, когда послышался предрассветный гомон чаек. Когда я наконец забылся беспокойным сном, небо уже светлело.

Проснувшись от трели будильника, я чувствовал себя так, будто вовсе не спал. Но после долгого душа и завтрака наспех ощутил себя немного больше человеком. Рэйчел на телефонный звонок не ответила, но она, как и я, легла очень поздно. Кто знает, когда она сможет подняться. И ей предстоит незавидное утро: рассказать печальные новости Джемми.

Надеясь, что с ней все в порядке, и оставив ей сообщение, я поехал в морг. Никто мне этого не запрещал, и, пока не запретят, я решил продолжать работу. Фреарса на месте не оказалось, но ему тоже пришлось возиться допоздна со вскрытием Стейси Кокер или готовиться к нему наутро.

Я ему не завидовал.

Следовательно, я мог спокойно заниматься делом без того, чтобы меня отрывали, и это меня устраивало. Лан предложила мне помочь, но я ее заверил, что справлюсь сам. Переодевшись в хирургический халат и резиновый передник, я вошел в прохладную, хорошо организованную тишину смотровой и с чувством облегчения закрыл за собой дверь.

Кипение в течение ночи завершило процесс, начатый месяцы назад погружением в воду протоки. Остатки мягких тканей отпали с костей и суставов найденного в колючей проволоке человека. Я изъял их из бульона, в который превратился моющий раствор, очистил и, разложив сушиться, получил возможность осмотреть концы ребер грудины, ушковидную поверхность и лонное сочленение — то есть кости, способные дать представление, в каком возрасте умер человек. Работая, я старался не слишком думать о бывшем приятеле Эммы Дерби, владельце мотоцикла "Харлей-Дэвидсон". Обнаруженный труп мог принадлежать другому, а мотоциклетная куртка и сапоги оказаться всего лишь совпадением.

Вскоре выяснится, если это не так.

Сколь ни полезен рентгеновский снимок, он дает двухмерное изображение. Разные повреждения способны накладываться одно на другое и смазывать реальную картину случившегося. Именно это наблюдалось в нашем случае. Накануне, прежде чем поместить вымачиваться череп, я отделил от него сильно поврежденную, болтающуюся нижнюю челюсть. Еще до того, как челюстная кость была отмыта, я заметил глубокую бифуркацию в ее середине. Это означало, что у человека при жизни была на подбородке ямочка.

Отложив кость в сторону, я острым скальпелем отсек позвоночный столб между вторым и третьим позвонками, а череп положил вымачиваться отдельно — не хотел, чтобы мелкие осколки от него смешались с другими откуда-нибудь еще.

Рассмотрев отмытый череп, я пришел к выводу, что полицейский был недалек от истины, когда предположил, что удар был нанесен лодочным винтом. В хрупкие, как бальса, лицевые кости врубилось быстро вращающееся лезвие. Быстро вращающееся, потому что оставленный им пропил имел ровные края с очень малым числом сколов. И именно вращающееся, поскольку глубина пропила в середине была больше, чем по краям, что предполагает круговое движение.

Раны располагались относительно горизонтально поперек лица. Одна, в несколько дюймов длиной, рассекла верхнюю сферу глазных орбит и располагающегося между ними, так называемого назиона — самой утопленной части переносицы. Другая шла под ней, нарушая целостность скуловых костей обеих щек. Ниже раны располагались настолько близко друг к другу, что было трудно отделить одну от другой. Носовая область раздроблена на несколько частей, верхняя челюсть не только лишилась передних зубов, под носом вообще превратилась в крошево. Фрагменты обладали необычной, почти как у губки, пористостью.

Чтобы понять, что случилось, требовалась кропотливая реконструкция. Много костей потерялось, осколки отвалились, либо их оторвали водяные падальщики. Немногие зубы остались в лунках, но даже те не избежали встречи с вращающимся лезвием.

Но я хотел исследовать сами порезы, для чего размял порцию силиконовой замазки и вправил в два самых явных. Когда замазка затвердеет, ее форма отразит характер нанесенного костям урона. Оставив замазку затвердевать, я перенес внимание на предмет, опустившийся на дно кюветы. Его, почти не видимого, я заметил на рентгеновском снимке под грудой вышележащих черно-белых повреждений. Кость не тоньше листа, неровная со стороны, где ее оторвало от черепа.

Я продолжал ее рассматривать, когда дверь распахнулась, и в смотровую внесло Фреарса.

— Добрый день, Хантер. Не рассчитывал сегодня вас здесь встретить.

Я поставил кювету с костями, размышляя, не сказала ли чего-нибудь Кларк насчет моего отстранения от дела.

— Почему?

— Не смотрите так серьезно. Я имел в виду: после всех вчерашних драм. Но вы трудоголик.

Я с облегчением вздохнул, упрекая себя за нервозность.

— Вскрыли?

— Девушку? Закончил до ленча. — Похоже, настроение у патологоанатома стало лучше. — Почти никаких неожиданностей — все предсказуемо. Синяки на шее, раздавлено дыхательное горло, сломана подъязычная кость — все составляющие удушения. Другие повреждения соответствуют случаю: переломы ребер, ссадины, синяки. В черепе имеется трещина, но внутреннего кровотечения не было. Контузия не смертельная.

— Она оставалась в сознании?

— Трудно сказать. Ее состояние, скорее всего, не позволило бы ей самостоятельно выбраться из машины. Но если вы спрашиваете, была ли она в сознании, когда ее душили, здесь можно только гадать. Судя по тому, что отсутствуют следы борьбы, можно предположить, что нет. — Фреарс взял из ящика пару хирургических перчаток и принялся натягивать на руки. — Если угодно, вот единственная странность: при том, что она раздета, следы насилия отсутствуют. Никаких свидетельств полового контакта. Похоже, наш клиент глядел, но не трогал.

Это уже что-то, хотя родным Стейси Кокер небольшое утешение. Я вспомнил скрючившееся накануне вечером на заднем сиденье "Лендровера" жалкое существо, как человек в страхе уходил от нас по дороге, как Рэйчел его успокаивала, словно ребенка или испуганнее животное. Не беспокойтесь, он не опасен.

Фреарс поправил тугие нитриловые перчатки и подошел к кювете с черепом.

— Разбираетесь с нашим другом с колючей проволоки? Вижу, делаете слепки с нанесенных винтом ран.

— Их нанес не винт.

Это его заинтересовало.

— Вот как?

— Нанесло что-то быстро вращающееся. Но повреждения больше похожи на прорези, чем на раны.

— Все любопытнее и любопытнее. Когда будут готовы слепки?

— Должны быть уже готовы.

Я потрогал силиконовую замазку. Она застыла, и я осторожно извлек из черепа резиновый отпечаток повреждений. В поперечном сечении разрез был квадратным, стороны соединялись с плоским дном под прямым углом. Внутренняя поверхность была грубой, с явными признаками задиров.

Я взял штангенциркуль измерить толщину слепка, а Фреарс, рассматривая другой, удивленно хмыкнул.

— Понимаю, вы о чем. Я ждал, что рана от винта окажется гладкой, а тут все шероховато, как медвежья задница. Словно терли грубым абразивом. Какой-нибудь мощный инструмент? Может быть, циркулярная пила?

— Я бы скорее сказал, угловая шлифовальная машина, — предположил я, откладывая в сторону штангенциркуль. — Ее рабочий диск имеет абразивную поверхность и плоскую внешнюю кромку. Семь миллиметров — стандартная толщина. Соответствует нанесенным ранам.

— Вы, я смотрю, мастеровой. — Фреарс кивнул. — Задумано хитро. Повреждения специально подделаны под те, какие бы нанес лодочный винт, чтобы тело, если его найдут, не вызвало сильных подозрений. Хотя возникает вопрос: откуда у нашего клиента сломанные кости? Если исключить столкновение с лодкой, следует принять предположение, что когда к его лицу подносили шлифовальную машину, он был еще жив. Вдохновляющая мысль.

И вот что еще пришло мне в голову: кости мертвеца сухие и ломкие и реагируют на силовое воздействие по-другому, чем кости живого человека. В нашем случае сколы и осколки выглядели так, как если бы обладали эластичностью, когда их ломали, что означало, что резали по живому либо сразу после смерти.

Хотя трудно установить: непосредственно до или непосредственно после. У меня не было иллюзий по поводу жестокости людей, и как бы ни была страшна версия Фреарса, мне приходилось видеть дела и похуже. Но мне казалось, что в данном случае нечто иное.

— Сомневаюсь, — сказал я. — У меня еще не было возможности основательно исследовать материал, однако не похоже, чтобы травмы большой и малой берцовых костей были следствием столкновения с неким предметом. Скорее они следствие сдвигающего усилия. Нижняя часть ноги в чем-то застряла, а тело подверглось выкручивающему моменту и достаточно мощному, чтобы вывихнуть бедро и разрушить кости. Еще мы имеем сломанную шею. Раздроблены два позвонка, но череп нет. Как могло произойти, что позвонки сломаны, а он не тронут?

Патологоанатом взял череп.

— Полагаете, результат падения?

— Не могу представить ничего иного. Падение с мотоцикла на большой скорости или столкновение с машиной могли бы привести к подобным результатам, но ни на теле, ни на одежде нет следов истирания. Падение более вероятно: если мотоциклист обо что-то ударился голенью или нога в чем-то застряла, может наблюдаться такой эффект. Мое предположение таково: рука или плечо смягчило удар по голове, но внезапное резкое движение сломало шею.

Фреарс кивнул.

— А затем кто-то при помощи шлифовальной машины попытался сделать его неузнаваемым и навести на мысль тех, кто его найдет, что он стал жертвой лодочного гребного винта.

— Тут не только это. — Я показал патологоанатому тонкую в форме листа кость. — Что скажете об этом?

Он нахмурился, принимая кость.

— Осколок сошника.

— Его затолкало внутрь черепа.

— Не понимаю… О! — Фреарс кинулся к светящемуся экрану с рентгеновскими снимками, некоторое время разглядывал, затем покачал головой. — Черт возьми! Такое не каждый день увидишь!

Сошник — тонкая костная пластина, вертикально расположенная в глубине носовой полости и делящая ее пополам. На рентгеновских снимках ее скрывала мешанина последствий более очевидных травм. Но разглядеть все-таки было можно — призрачную белую тень с кончиком в лобной доле разложившегося мозга.

— Впервые увидев, я предположил, что ее туда затолкало вращающееся лезвие или диск, — сказал я. — Но оно бы рассекло кость, а не пропихнуло сошник внутрь, да еще под таким вертикальным углом.

— Справедливо. — Судя по голосу, Фреарс был недоволен собой. — Но и падение не натворило бы подобных дел.

Я тоже так считал. Для этого мотоциклист должен был падать лицом вперед, что само по себе привело бы к значительным травмам. А их не наблюдалось. И удар, чтобы сошник оказался в таком положении, должен был прийтись под прямым углом. Что было бы крайне странным.

Или это была расправа.

Глава 23

— Удар ладонью.

Ланди высморкался. День клонился к вечеру, и солнце судорожно выглянуло из-за темных облаков. Инспектор сидел в пассажирском кресле моей машины еще немного сонный после эндоскопии. Забыв, что у Ланди в этот день медицинская процедура, я позвонил ему, чтобы рассказать о том, что удалось выяснить. Но только начал, как он извинился и сообщил, что до сих пор находится в больнице и не может свободно говорить. Ему дали успокоительное и велели не садиться в этот день за руль. Предполагалось, что за ним приедет жена, но она задержалась, забирая внучку из школы с продленного дня.

Больница находилась неподалеку от морга, и я выполнил все, что планировал на этот день. Отмытые кости жертвы с колючей проволоки, очищены и оставлены сушиться. Самые главные и особенно те, что были с повреждениями, я предварительно осмотрел, а с реконструкцией решил повременить до утра. Недосып и события вчерашнего вечера давали себя знать, поэтому лучше отложить все на завтра и отдохнуть, чтобы не пропустить что-то важное из-за усталости и невнимательности.

Я сказал, что отвезу Ланди домой, и обрадовался его компании и возможности развеяться. Рэйчел не давала о себе знать. Я снова пытался ей звонить, но она не отвечала. А я не хотел докучать — после смерти Стейси Кокер у нее и без меня прибавилось забот. Но ее молчание действовало на нервы.

Когда я подхватил Ланди у входа в больницу, он выглядел усталым. А на вопрос, как прошла процедура, ответил:

— Нормально, — но с видом человека, который не хочет обсуждать свои проблемы. И в свою очередь спросил, что удалось выяснить, изучая останки. И заметно оживился после того, как я упомянул о сошнике, и объяснил мне, что только очень умелый или случайный удар мог привести к подобным результатам.

— Удар ладонью? — переспросил я.

— Этот прием изучают на занятиях по рукопашному бою или другим боевым искусствам. Вместо того, чтобы ломать пальцы, тыкая ими в человека, бьют по лицу основанием ладони. — Он поднял руку, выставив вперед ладонь и слегка согнув на манер когтей пальцы. — Подлый удар, но действенный, если требуется остановить кого-нибудь, кто не в меру разыгрался. Ему вместе с другими грязными приемчиками меня научил бывший десантник, когда я был в территориальной армии.

— Вы были в территориальной армии?

Ланди хмыкнул.

— Тогда меня было не так много. На кольцевой развязке третий поворот направо.

Инспектор заверил меня, что навигатор не потребуется. Он жил почти по дороге, но движение было плотным.

— Значит, удар ладонью может нанести подобные повреждения? — спросил я, съезжая с кольца.

— Теоретически да, но мне не приходилось сталкиваться. Может, его огрели дубинкой?

Я не мог утверждать, чем ударили жертву, но сомневался, что воспользовались каким-либо оружием. Твердый предмет, как то: кирпич или молоток, оставил бы отпечатки по своей форме.

— Не думаю.

— Тогда, если предположить, что действовали голыми руками, удар ладонью — самая вероятная версия. Но нанести его требовалось с невероятной силой и под точным углом. Обычно дело кончается расквашенным носом или сломанными передними зубами.

— От этого пострадали не только зубы. Вдавилась челюстная кость под носом. — В мой ряд, не включив указателя поворота, сместился грузовик, и мне пришлось притормозить. — Большая часть кости пропала, а та, что осталась, пористее, чем обычно.

— Пористее?

— В ней много мелких отверстий, как в ириске с воздушной начинкой. Может, генетический дефект, а может, инфекционное заболевание. Что бы там ни было, это серьезно ослабило структуру кости, и удар ладонью или чем-то еще вбил сошник в самый мозг.

Ланди задумчиво кивал.

— Что, возможно, послужило причиной смерти?

Мы обсуждали это с Фреарсом и не пришли к единому мнению.

— После такой травмы не выживают, но не обязательно она убила его. Если не ошибаюсь по поводу осколков, падение само по себе было смертельно. Предположение таково: удар в лицо предшествовал падению, ибо человека с такими повреждениями нет смысла бить. Однако не могу сказать, сколько времени прошло между первым и вторым.

— По крайней мере, он был мертв или без сознания, когда неизвестный отмахнул шлифовалкой половину его лица. — Ланди нахмурился. — За этим просматривается умысел: человека случайно или нарочно убили в драке, а затем попытались придать инциденту вид несчастного случая — мол, жертва угодила под винт моторки. И скрыли внешность, чтобы воспрепятствовать опознанию. Затем запутали труп в колючей проволоке и утопили в глубоком месте протоки в надежде, что, если его найдут, все спишут на случайность.

— Не удалось бы, — возразил я. — Исключено, если останки стали бы исследовать должным образом.

— Удалось, не удалось, но попытаться можно. Здесь налево.

Я свернул, и мы оказались в жилом районе с окруженными вишневыми деревьями и травяными газонами симпатичными, соединенными общей стеной домами на одну семью. Бело-розовое цветение придавало улице вид, словно ее украсили к свадьбе.

Ланди поглаживал усы, что означало, как я уже понял, что он думает.

— Что вам еще удалось обнаружить?

— Немного. Он был высок — дюйм или пара сверх шести футов, возраст между тридцатью и сорока. Пока все, что могу вам сказать.

— Есть соображения, сколько времени тело провело под водой?

— Вероятно, несколько месяцев, но если не знать, плавало оно или находилось под водой, опутанное колючей проволокой, это не больше, чем догадки.

— Предположим, находилось под водой в проволоке, что тогда?

Я ответил не сразу.

— Памятуя, что была зима, которую сменила холодная весна, где-то между шестью и восьмью месяцами.

Ланди кивнул.

— Эмма Дерби пропала больше семи месяцев назад.

Этот факт от меня не ускользнул.

— Нашелся след ее бывшего приятеля? — Я понимал, куда нас заведет мой вопрос.

— Пока нет. Я поручил это дело сотруднику, а самому пришлось идти глотать треклятую кишку. Даже не имел возможности взглянуть на фотографию мотоцикла, о которой вы мне говорили.

— Но вы полагаете, что Уиллерс мог убить и Марка Чэпла, и Эмму Дерби?

— Я полагаю, что звезды выстроились таким образом, что это не исключено. Если обнаружится, что Чэпл жив, придется возвращаться к начальной точке. Но если бывший приятель Эммы в игре, это многое объясняет. Уиллерс не потерпел бы соперника, и вот вам мотив для убийства. Удар ладонью может быть наследием его военного прошлого. Даже если человека с души воротит от солдатчины, он не мог не запомнить, чему его научили.

Ланди показал на дом по другой стороне улицы.

— Наш. Остановитесь у подъездной аллеи.

Я прижался к бордюрному камню, но мотор не заглушил, готовый двинуться дальше. Когда Ланди открыл дверцу, в салон ворвался аромат вишневого цвета. Но инспектор не вышел.

— Спасибо, что подвезли. Может, зайдете на чашку чаю? Жена еще не вернулась, и я могу запустить руку в запасы с печеньем без опасения, что на меня наорут.

— Спасибо. Пожалуй, поеду.

Я не хотел вторгаться в личную жизнь полицейского и подумал, что, когда его жена вернется, ей захочется услышать полный отчет о визите мужа в больницу. Но Ланди не двинулся с места.

— Я был бы благодарен, если бы вы зашли. — Его голубые глаза прямодушно смотрели на меня из-за стекол очков. — Есть кое-что еще, о чем я хочу перемолвиться с вами.

Дом оказался не таким, как я предполагал. Послевоенный, одноквартирный, он был перестроен и расширен. Садик с фасада превратили в средиземноморское патио, а внутри все было по-современному светло, с удобной, но отвечающей нынешним вкусам мебелью. Я сидел в маленькой оранжерее, а Ланди, отказавшись от моей помощи, хлопотал, заваривая в примыкающей кухне чай.

— Мне сказали только не водить машину, а с чайником я способен управиться.

Он не спешил излить то, что накипело у него на душе, и я его не торопил.

— Как Кокер принял печальное известие? — спросил я, когда он разливал в кружки кипяток.

— Можете представить. Я ходил кругами у его дома — никак не решался войти и все ему рассказать. Больно подумать, что он чувствует теперь.

Неудивительно, что инспектор выглядел таким измученным. Домой он попал почти на рассвете.

— У него есть еще родные?

— Сын служит в армии. Был за границей, но вернулся в Англию. Наверное, после всего случившегося получит отпуск.

Я порадовался, что у Кокера есть родня. Большого облегчения это не принесет, но все-таки лучше, чем если бы он был один.

— Что с Эдгаром?

Ланди, входя с чайником и пачкой шоколадного печенья, поморщился.

— Трудно добиться от него чего-либо вразумительного. Требуется полноценная помощь психиатра, но из того, что мы от него узнали, вы были правы: он находился на дороге. Чтобы его не сбить, Стейси Кокер резко свернула — судя по следам колес, это был внезапный маневр — и ударилась головой, когда машина покатилась в протоку. Холлоуэй вытащил ее из автомобиля и отнес домой. До этого места все достаточно очевидно, но дальше несколько запутано.

— В каком смысле запутано?

Ланди положил сахар в чай.

— Возникает вопрос: зачем он ее спасал и тащил домой, если собирался убить? Если даже было таково его намерение, он не способен на столь сложное планирование. Отсюда возникает мысль: сначала он хотел ей помочь, возможно, перепутав с некогда пропавшей дочерью, а возможно, нет. Но обнаружив, насколько она беспомощна, ушел.

— Вы так считаете?

Инспектор сложил губы трубочкой и сделал глоток чаю.

— Такое возможно.

— Но?

— Есть кое-что, что не вписывается в подобную схему. Фреарс вам сказал, что признаки изнасилования отсутствуют? — Инспектор потеребил усы и поставил кружку с чаем. — Это неожиданность номер один. Если обнаруживается задушенная, раздетая ниже пояса женщина, это, как правило, означает нечто определенное. Даже если Холлоуэй ее не насиловал, должны были остаться следы, как он ее раздевал. Но таковых нет.

Это удивило меня не меньше открытия, что он не насиловал Стейси.

— Вообще ничего?

— Ниже пояса ничего. На свитере девушки обнаружили волос Эдгара, есть отпечаток его пальца на ее часах — видимо, оставил, когда извлекал из машины или тащил домой. И это все. При том, что ее джинсы расстегнуты, а не сорваны, ни на молнии, ни на ее замочке ничего нет. Нет и на золотой цепочке, которую Стейси носила на шее, а когда ее душили, закинули вверх и перекрутили. Нет даже частичных отпечатков пальцев.

— Он мог действовать в перчатках, — предположил я, хотя сомневался, что Эдгару могло прийти в голову заметать следы.

— В его кармане лежали не перчатки, а варежки — грязные, все в птичьем помете. Если бы он трогал Стейси Кокер в них, то всю бы испачкал.

В моей груди шевельнулось неприятное чувство.

— Как вы это объясняете?

— Никак. Пока никак. А еще синяк на ее шее. Вы видели руки Холлоуэя? Они костлявые, но большие, словно лопаты. — Ланди показал свою — толстую с похожими на обрубки пальцами. — Его пальцы чуть не на половину длиннее моих. Синяки не соответствуют его обхвату. Можно придумывать разные варианты: он как-то их поджимал или что-то в этом роде. Однако измерения предполагают, что девушку задушил человек с меньшими руками, чем у него.

Некто надел перчатки. Неприятное ощущение внутри росло.

— Что неизвестный мог делать в доме Эдгара? И зачем убивать раненую девушку?

— Задачка не по зубам. — Инспектор рассеянно взял из пачки печенье и обмакнул в чай. — Но если кто-то там был, этот человек, скорее всего, не рассчитывал встретиться с Стейси Кокер и был неприятно поражен ее присутствием. Скажем точнее: поражен, если она была в сознании и увидела его.

Я обдумал его предположение, которое, как ни крути, указывало в одну сторону.

— Вы считаете, ее убил Лео Уиллерс? Чтобы она не рассказала, что видела его?

Ланди доел печенье и смахнул крошки с усов.

— Если честно? Не знаю. Такое впечатление, что мы пытаемся навесить несколько преступлений на человека, которого еще несколько дней назад считали мертвецом. Но если мы правы и Лео Уиллерс жив, он первый кандидат в подозреваемые. Версия, что Стейси Кокер убили, чтобы она молчала, более вероятная, чем предположение, что Эдгар вытащил ее из тонущей машины, притащил домой и там задушил. Или что он ее раздел, но не оставил следов. Такое не укладывается у меня в голове.

У меня тоже не укладывалось.

— То есть то, что ее частично раздели…

— Очковтирательство. — Его голос сделался твердым. — С ней поступили таким образом, чтобы направить нас по ложному следу. Как с человеком с колючей проволоки, чтобы мы думали, что он угодил под лодочный гребной винт.

Сценарий инспектора был до ужаса правдоподобен. Стейси Кокер раздели, чтобы у полиции сложилось впечатление, что убийство было сексуально мотивировано. В этой ситуации Эдгар выступал превосходным козлом отпущения. Не только потому, что уже был под подозрением по поводу исчезновения собственной дочери. Он не мог объяснить и, скорее всего, даже понять, что произошло. Когда мы с Рэйчел его встретили, то решили, что он бежал от того, что совершил. Но если, возвратившись домой, он увидел спасенную им девушку мертвой и раздетой, то мог бежать от того, что обнаружил.

Но и в этом кое-что не сходилось. Я мог поверить, что Лео Уиллерс сфальсифицировал свою смерть после убийства Эммы Дерби. Возможно, даже убил ее бывшего приятеля. После этого легко предположить, что он задушил Стейси Кокер, чтобы та не проговорилась, что он жив. Но оставался вопрос без ответа.

— Что мог делать Лео Уиллерс в доме Эдгара Холлоуэя? — спросил я.

Ланди подвинул мне пачку с печеньем и, когда я отказался, взял одно себе. Судя по всему, после проведенной эндоскопии горло его не слишком беспокоило.

— Хороший вопрос. Во время обыска мы нашли в глубине одного из шкафов ружейный патрон. Дробь номер пять, на уток. Тот же размер и та же марка, что были в доме Уиллерса. Такое впечатление, что он выкатился из пачки и застрял в щели.

— Один-единственный патрон?

— Один-единственный. На нем никаких отпечатков пальцев, в доме никаких других следов ружья. Но пыль в шкафу частично стерта, будто оттуда вытаскивали какой-то довольно большой предмет. Мы продолжаем обыск. Предстоит поднять несколько половых досок, а в саду только-только приступили. Но если найдется ружье, сомневаюсь, чтобы оно принадлежало Холлоуэю.

Я вспомнил развалюху Эдгара: входная дверь не запирается, внутри лишь клетки с больным и раненым зверьем.

— Следовательно, Уиллерс пользовался домом… как своего рода безопасным убежищем?

— Более вероятно — как местом, где мог спрятать то, что хотел ото всех скрыть. Мы не обнаружили следов, что там жил кто-то кроме Холлоуэя. Человек в здравом уме не способен выдержать царящую в доме вонь. Удивительно, как он сам так долго там живет. Социальные службы помощь не оказывали, дом даже не подключен к электричеству. Есть бензиновый генератор, но его бог знает сколько не заводили. Непонятно, чем он питается.

— На подножном корме. Здесь полно угрей и ракообразных. Рэйчел говорила, что на солончаках растут морские овощи. Эдгар знает Бэкуотерс лучше, чем кто-либо иной, а если когда-то был натуралистом, разбирается, что съедобно, а что нет.

— Возможно. Только зимой ему не разгуляться, — заметил инспектор. — В это время выжить трудно. Осматривавший его врач установил, что он страдает от недоедания, но считает, что не на протяжении долгого времени. Плюс к тому, по всему дому раскиданы пустые консервные банки. Откуда они взялись?

Я корил себя за то, что не понял, насколько истощен Эдгар, — ведь видел, какой он худой.

— Почему Уиллерс снабжал его едой?

— Понимаю, это не в его духе, но вряд ли Холлоуэй сам ходил по магазинам. Возможно, Уиллерс прихватил ему несколько банок консервов, чтобы порадовать, когда привозил то, что хотел спрятать. Например, ружье. Если подумать, идеальный схрон. Глушь. Никто не видит, как ты приходишь и уходишь. И не живут такие, кто бы поднял из-за вас шум.

В этом был смысл, и это объясняло, почему в доме оказался Уиллерс, когда там была Стейси Кокер. Ланди доел печенье и запил глотком чая.

— Но в этой теории есть одна несуразица, — сказал он, опуская кружку на стол. — Откуда такой человек, как Лео Уиллерс, узнал о существовании Холлоуэя, не говоря уже о том, где он живет? Солидный, с большими деньгами — что ему понадобилось в хибаре отшельника? Почему он вообще здесь, а не свалил за границу или подальше отсюда, где его не узнают?

— Не знаю. Почему?

— Ни малейших догадок. — Ланди взял очередное шоколадное печенье и разломил пополам. — Вопрос не риторический, я понятия не имею. И это меня достает. Создается впечатление, что мы подошли к делу с неверного направления. Помните оптические аттракционы, где все устроено так, чтобы смотреть в определенную сторону под определенным углом? Все дело в перспективе, и меня не покидает ощущение, что она у нас неправильная. Смотрим на вещи не так, как следует.

Рассуждая, он продолжал ломать печение и ронял на тарелку все более мелкие кусочки. Его манера изменилась, и я невольно насторожился и спросил:

— Вы хотели со мной об этом поговорить?

Инспектор улыбнулся и положил остатки печенья.

— Вроде того. — Он стряхнул крошки с пальцев. — Колю дырки в собственной теории, но сдается мне, что тело, которое еще не обнаружено, — это Эмма Дерби. Она центральная фигура всей истории, и если труп с колючей проволоки — ее приятель, как могло случиться, что она сама не найдена?

Меня это тоже тревожило. Не хотелось думать, куда может завести.

— Имеются два тела, и нам доподлинно известно, что эти люди не стали жертвами столкновения с лодками. По поводу последнего мы не уверены, что это Марк Чэпл.

— Так, — кивнул инспектор. — Но если окажется все-таки им, это повлечет для некоторых очень неудобные вопросы. На данный момент главный подозреваемый Лео Уиллерс, но это не исключает, что могут возникнуть другие. Если бывший приятель Эммы Дерби мертв, следует по-иному взглянуть на ее мужа.

— Мне казалось, вы упомянули, что у Траска есть алиби. Разве вы сами не очистили его от подозрений?

— Очистили. Но если он невиновен в смерти жены, это не означает, что он не убил ее любовника. Как минимум, его необходимо допросить. И его сына, вероятно, тоже.

Господи, Крик-Хаусу и без того досталось.

— Почему вы мне это сказали?

Ланди с упреком посмотрел сквозь очки.

— Я не слепой — вижу, что вы подружились с Рэйчел Дерби.

— Я не собираюсь у нее что-либо выпытывать, — взорвался я. — Если вы это имели в виду.

— Остыньте, ничего подобного я не говорил. Бог вам в помощь. Мне она очень нравится. Могла бы остаться в Австралии, а не ехать помогать семье, которая едва ей знакома. Немногие готовы на подобный шаг.

— Тогда что вы говорили? — спросил я, успокаиваясь.

— Только то, что есть разница между общением с родственником жертвы и подозреваемого. Я не утверждаю, что Траск под подозрением, но все может быстро измениться, если выяснится, что останки в морге принадлежат Марку Чэплу. — Инспектор посмотрел на меня поверх очков. — Если такое случится, вас настигнет потенциальный конфликт интересов. Ради семьи и себя самого до разрешения ситуации вам лучше держаться в стороне. И по меньшей мере переехать в другое жилье. Жить в доме возможного подозреваемого… не мне вам рассказывать, как это может выглядеть.

Я нехотя признал, что Ланди прав, и ругал себя за то, что не предвидел такого развития событий.

— Сегодня уже слишком поздно искать другой ночлег, но завтра я вернусь в Лондон, — пообещал я с горьким привкусом во рту.

Дорога в морг будет занимать больше времени, но выхода не оставалось. Я не мог больше утверждать, что меня держит в Бэкуотерсе веская причина. Не мог ссылаться на расследование.

Ланди, обрисовав ситуацию, смутился. И для нас обоих было облегчением, когда кто-то открыл входную дверь.

— Похоже, они. — Ланди распрямился и, поспешно отправив последний кусочек печенья в рот, подмигнул. — Не говорите жене.

Он сминал пачку, когда дверь распахнулась и в комнату ворвался маленький ураган.

— Деда! Деда! Бабуля мне сказала, я могу…

Увидев меня, девочка осеклась. Ланди расплылся в широкой улыбке.

— Вот и моя маленькая красавица.

Внучка ответила улыбкой, но, внезапно засмущавшись, бросила взгляд в мою сторону. Под небрежно перепутанной копной волос пряталось миловидное личико маленького эльфа. Не переставая улыбаться, Ланди подхватил ее на руки и, чмокнув в щеку, усадил на колено. Она склонила к нему голову и смотрела на меня из-под длинных ресниц.

— Привет.

— Обычно она не такая тихоня. — Полицейский исчез, на его месте был прижимающий к себе внучку любящий дед. — Обычно нам приходится пользоваться берушами.

— Что за погода? — В мокром от дождя плаще, с пакетами из магазина в комнате появилась его жена — привлекательная женщина с короткими светлыми волосами и деловой осанкой. — Одна минута солнце, все остальное дождь. Вы, должно быть, доктор Хантер? — Снимая мокрую одежду, она улыбнулась.

— Дэвид, — представился я и поднялся, собираясь помочь ей с пакетами. Ланди, не выпуская внучку из крепких рук, последовал моему примеру. Она отмахнулась от нас.

— Справлюсь. Рада познакомиться. Я Сандра.

— Доктор Хантер заглянул на чашку чая после того, как подвез меня из больницы, — объяснил ей, снова усаживаясь, муж.

— И, как я вижу, съел целую пачку печенья. — Сандра покосилась на скомканную упаковку.

Ланди принял оскорбленный вид.

— Я посчитал невежливым его останавливать.

— Ладно, что ж теперь поделать. — Ее улыбка не скрывала озабоченности. — Как прошла процедура?

— Все в порядке.

Сандра кивнула, и я понял, что тема закрыта до того момента, когда они останутся одни.

— Дэвид, поужинайте с нами. — Женщина принялась вытаскивать из пакетов продукты.

— Спасибо, но я уже собирался уходить. — Пора было избавить супругов от себя и самому обдумать ситуацию. Я повернулся к Ланди: — Благодарю за чай. И за печенье.

— На здоровье. Только, пожалуйста, в следующий раз не съедайте все. — Шутливо застонав, он ссадил внучку на пол и поднялся. — По тому, как ты растешь, я скоро не смогу тебя поднимать. Помоги бабушке, а я провожу доктора Хантера.

— Он сказал, что его имя Дэвид.

— Он взрослый, у него много имен. — Инспектор вышел со мной в коридор. Ему по-прежнему было неловко из-за нашего недавнего разговора. Он позвенел мелочью в кармане. — Как вы?

Я пожал плечами.

— Нормально. Успокойтесь, конфликта интересов не будет.

— Рад слышать. В любом случае завтра пообщаемся.

По дороге в эллинг я чувствовал себя усталым и подавленным. И уже начал сомневаться, правильно ли поступил, собравшись уехать в Лондон. Но, с другой стороны, оставаясь в эллинге, поставил бы себя в весьма уязвимое положение. Не мог рассказать Рэйчел ничего о последних открытиях, но скрывать от нее было все равно, что лгать.

Но и уехать, не приведя какой-нибудь причины, считал невозможным. Или просто льстил себе, считая, что ей не все равно, останусь я или нет? Будто ей не о чем больше заботиться, как о человеке, с которым познакомилась всего несколько дней назад.

Меня тревожило также другое. Ланди заметил, что Рэйчел могла бы не приезжать из Австралии помогать малознакомым людям. Но она мне говорила, что в момент пропажи сестры уже находилась в Англии, куда приехала на свадьбу подруги. Обдумывая это, я все больше беспокоился.

Ланди не знал, что, когда исчезла Эмма Дерби, Рэйчел была здесь.

Возможно, это ничего не значило, и факт просто выпал из памяти инспектора. Или он что-то перепутал, ведь полицейские проверяли Рэйчел вместе с другими членами семьи.

Не могли не проверять.

Я вздрогнул, когда от моих рассуждений меня отвлек сигнал телефона. В животе похолодело — на экране обозначился номер Рэйчел. Я свернул на обочину и заслужил раздраженный гудок от обогнавшей меня машины. Ветер хлестал в ветровое стекло. Я подождал очередного сигнала и только тогда ответил на вызов.

— Вам удобно говорить? — Голос Рэйчел показался мне взволнованным, и я моментально забыл обо всем остальном.

— Что случилось?

— Ничего… Не знаю… Можете приехать? — Она понизила голос, как если бы не хотела, чтобы ее услышали. — Я тут кое-что нашла.

Глава 24

Когда я подъехал к Крик-Хаусу, дождь прекратился. На темном с бронзовым отливом небе ни намека на свет, вчерашний шторм сменился капризным ветром, от которого болотная трава шуршала, напоминая помехи в радиоприемнике. Прилив еще не наступил, но вода перед домом прибывала, и морские птицы отчаянно боролись с течением. Во всем пейзаже ощущалось беспокойство, некая озабоченность.

Или это я переносил на окружающее свои чувства?

Рэйчел не захотела ничего объяснять по телефону, оставив меня гадать, что же такое она могла обнаружить. Воображение спешило восполнить пробел, и мучила совесть, поскольку я пренебрег предостережением Ланди. Все сводилось к простому выбору: что я ставлю на первое место — мое продолжающееся участие в расследовании или просьбу Рэйчел о помощи.

Такова дилемма.

Шагая под падающими с ветвей серебристых берез каплями, я твердил себя, что не совершаю ничего предосудительного. Останки человека с колючей проволоки не опознаны. Марк Чэпл может быть жив и преспокойно находиться в каком-нибудь ином месте. Если не доказано противоположное, Траск не считается подозреваемым.

Однако рассуждения не помогали, а только добавляли будоражащей тревоги к тому, что сказал о Рэйчел Ланди.

Я поднялся по ступеням и постучал в дверь. Внутри звучала музыка. Мне открыл Джемми, скользнул по мне хмурым взглядом и потупился.

— Отца нет. Он у клиента.

Его глаза покраснели. За всеми событиями я не задумывался, как молодой человек перенес смерть Стейси Кокер.

— Я к Рэйчел, — объяснил я, обрадовавшись, что главы семейства нет дома.

Джемми без слов посторонился, пропуская меня в коридор. Музыка доносилась из спальни на первом этаже — пела какая-то девичья группа. Джемми затворил входную дверь и повернулся к той, за которой играла музыка.

— Фэй, приглуши! — Ответа не последовало, и он грохнул кулаком в створку. — Оглохла? Сделай потише!

Девочка что-то возмущенно, но неразборчиво из спальни сказала, однако громкость убавила.

— Вот и сама помолчи, — сказал Джемми в дверь и повернулся ко мне. — Рэйчел наверху. Поднимайтесь.

Я, немного поколебавшись, решился.

— Сочувствую по поводу Стейси.

Джемми сначала опешил, затем нахмурился и, почти враждебно кивнув, собрался уйти, но вдруг остановился и спросил:

— Что сделают с Эдгаром?

— Не знаю.

— Посадят в тюрьму?

Я медлил, но решил, что откровенность лучше увиливаний.

— Не думаю. Скорее, отправят в психиатрическую лечебницу.

Такова была правда, безотносительно к тому, виновен Холлоуэй или нет. Как бы ни обернулись дела, заводи Бэкуотерса он увидит очень не скоро.

Джемми стиснул руки и всеми силами старался сдержать слезы.

— Она… он ее… ну, вы понимаете.

Я уже собирался сказать, что не имею права говорить, что я даже не из команды тех, кто ведет расследование, но вспомнил, что зашел за черту дальше, чем даже решался подумать, и тихо сказал:

— На мой взгляд, нет.

Его следующие слова будто выплеснулись сами собой:

— Я виноват. Я во всем виноват.

— Не надо себя винить, — посоветовал я, понимая, что сказать проще, чем сделать. Кто бы что ни говорил, его упрямая память будет преподносить ему картину срывающейся с места после их ссоры машины Стейси.

— Не надо? Откуда вам знать? — Джемми закрыл ладонью глаза. — Черт! Хочу только одного: вернуться в тот момент.

На это я ничего не мог возразить, а пустые банальности ему ни к чему. Он оставил меня одного, и я стал подниматься к Рэйчел, но на верхней площадке задержался. В огромном от пола до потолка окне проявилось темное отражение, но я видел только одного себя.

— Рэйчел?

— Я здесь.

Ее голос донесся из-за отдельно стоящих в глубине помещения книжных полок. Они отделяли от зоны гостиной небольшой рабочий кабинет. Рэйчел сидела за столом со стеклянной крышкой и что-то изучала в ноутбуке. Отблеск экрана тепло отражался в необъятном, общем со столовой и гостиной окне. Она неуверенно улыбнулась мне.

— Не слышала, как вы пришли.

— Джемми меня впустил.

По ее лицу пробежала тень.

— Он очень переживает то, что случилось со Стейси.

— А вы?

— О, я в порядке. — Рэйчел пожала плечами. На ней были выцветшие джинсы и мешковатый вязаный свитер с закатанными рукавами. Темные волосы откинуты назад и завязаны лентой, как на картинке в книжке "Алиса в стране чудес". Она выглядела естественно и непринужденно, и у меня засосало под ложечкой. — Если честно, еще как следует не дошло. Поездка в дом Эдгара и все остальное кажется каким-то нереальным. Не могу поверить, что он совершил нечто подобное.

Он и не совершал. Но я не мог ей этого сказать.

— Я вам звонил.

— Знаю. И собиралась вам перезвонить, но… — Она не договорила. — Могу вам предложить что-нибудь выпить? Только что сварила кофе, но есть пиво и вино.

— Спасибо, кофе в самый раз. — Ее напряжение передалось и мне. Я последовал за ней на кухню и смотрел, как она наливает из кофеварки в кружку темную горячую жидкость.

— С молоком, без сахара?

— Да.

Рэйчел добавила молока и подала мне кружку. Я пригубил напиток, и мое любопытство усилилось, когда она подошла к лестнице и посмотрела вниз. Музыка на первом этаже еще играла, но никого не было видно. Успокоенная, Рэйчел увела меня обратно за полки. Они представляли собой надежную преграду, скрывая от глаз любого, кто мог бы подняться по лестнице, но позволяли самим увидеть гостя в просветах между книг и журналов по архитектуре.

— Берите стул, — предложила Рэйчел, усаживаясь за стол. — Прошу прощения за таинственность, но я хотела поговорить с вами наедине. Приехала бы к вам в эллинг, но Эндрю отправился к клиенту в Эксетер, и я подумала, что после всего случившегося будет неправильно оставлять Фэй на Джемми.

— Я весь внимание, — ответил я.

Рэйчел глубоко вздохнула, не отводя глаз от ноутбука. Со своего места я видел только отсвет экрана. Мягкое свечение придавало отгороженному пространству вдумчивое настроение библиотеки.

— Я рассказала полиции про фотографию мотоцикла, — начала она. — Что он мог принадлежать бывшему приятелю Эммы и снимок был сделан в здешних местах.

Я молчал, но ощущение вины подскочило на один пункт.

— Они заинтересовались, а я задалась вопросом, нет ли других фотографий того, как сюда приезжал Марк. Тех, что она не вставила в рамку. Помните, я рассказывала, что наш компьютер украли во время ограбления? Большинство снимков Эммы пропали. В облачное хранилище мы зайти не могли, поскольку Эндрю не знает ее пароля. Но остались несколько коробок бумажных отпечатков, утром я стала их просматривать и нашла вот это.

Она подвинула ко мне по столу картонную папку, я открыл и обнаружил тонкую пачку глянцевых отпечатков. На верхнем снимке был изображен высокий мужчина в облегающих джинсах и футболке. Лет тридцати пяти на вид, приятной наружности, хорошо сложен, шатен, с взъерошенными, коротко остриженными темными волосами и густой отросшей щетиной. Даже на фотографии ощущалось, какого он о себе высокого мнения, в театральной позе более чем намек на нарциссизм: руки сложены так, чтобы продемонстрировать бицепсы, на лице ухмылка, взгляд направлен прямо в объектив.

— Это Марк Чэпл, — пояснила Рэйчел. — Снимок старый, но Эмма его сберегла.

Я бы и так догадался, кто этот человек. По фотографии было трудно судить, но я решил, что он высок: на пару дюймов выше шести футов. Но мое внимание приковал его подбородок в щетине. Волевой абрис скул, слегка расширяющихся у основания под углом, и фотогеничная ямочка в середине.

Такую я видел на нижней челюсти найденного в устье человека.

Я перешел к следующему снимку, сначала решив, что он уменьшенная копия фотографии мотоцикла из эллинга. На песчаной дюне стоял тот же сверкающий механизм, в глубоком небе те же перекрещивающиеся конденсационные следы самолетов. Но, присмотревшись, понял, что снимок другой: следы самолетов были более рассеяны, чем я помнил, и ракурс фотографии оказался немного иным.

Последующие снимки были несколько отличающимися вариантами предыдущего.

— Эмма называла их выбраковкой, — вставила Рэйчел. — Поэтому предпочитала цифру пленке. Могла щелкать без ограничений, а печатать только то, что, по ее мнению, удалось лучше всего. На последних двух башни форта видны яснее, чем на других.

Рэйчел была права: три сохранившихся башни морского форта отчетливо поднимались из волн, точно в сюжете из "Войны миров".

— Вы уверены, что это здешний форт?

— Уверена. Вот, взгляните. — Рэйчел повернула ноутбук так, чтобы я видел экран. На нем был сайт, посвященный фортам Гая Маунселла. Фотография демонстрировала те же три башни, которые я помнил с выхода в устье с Ланди, но с более четкими деталями. Форт представлял собой замечательную конструкцию: каждая из сохранившихся башен имела коробчатую форму с заостренными углами и опиралась на четыре длинные, тонкие ноги, сходившиеся к вершине наподобие пирамиды. Одна была еще целой, две другие пострадали от времени. Подпись под изображением гласила: уцелевшие башни армейского форта Маунселла в устье Солтмира.

— Как видите, тот же форт, что на фоне фотографии с мотоциклом, — сказала Рэйчел. — И вот что еще я нашла.

Она перебрала снимки из папки и выбрала один.

— Видите? Можно разобрать номер мотоцикла. Думаю, полиция сумеет подтвердить, что он Марка. Даже если ему ничего неизвестно, с ним захотят переговорить.

Я в этом не сомневался, если только не его разлагающиеся останки запутались в колючей проволоке. Но Рэйчел об этом ничего не знала. С ее точки зрения, найденный в протоке труп не имел отношения к пропаже ее сестры, а Марк Чэпл был до сих пор жив.

— Что-то не так? — спросила она.

— Нет… просто я подумал, что Ланди нужно на это взглянуть.

Отвернувшись, я отодвинул снимки с мотоциклом в сторону и перешел к другим. С дюжину фотографий были сделаны с моря в сторону берега, где стоял окруженный с трех сторон деревьями большой викторианский дом. Ракурс меня сначала озадачил, но затем я безошибочно узнал эркеры прибрежного жилища Лео Уиллерса. Фотограф снимал и общие планы и приближал детали строения. На одной фотографии я увидел террасу, но большинство демонстрировали отдельные окна, сквозь которые были видны комнаты.

Рэйчел склонилось, чтобы тоже видеть, что я разглядываю.

— Узнаете? Это дом Лео Уиллерса.

Она выжидательно смотрела на меня. Сделав усилие, чтобы сосредоточиться, я снова стал перебирать снимки. Людей на них не было, и по характеру съемки они в отличие от художественных постеров Эммы Траск казались торопливо нащелканной халтурой.

— Простите, я что-нибудь не заметил?

— Вас не поражает в них некая странность?

Я снова пересмотрел отпечатки, но увидел не больше, чем в предыдущий раз. Похоже, они представляли собой иллюстративный материал Эммы Дерби, когда ее наняли для дизайнерской разработки нового оформления дома Уиллерса.

— Нет, а должен?

На лице Рэйчел промелькнуло разочарование.

— Как, по-вашему, откуда велась съемка?

Я вновь посмотрел на фотографии. Совершенно очевидно, что берег на всех был снят со стороны моря.

— Вероятно из лодки.

— Я тоже так сначала подумала. Однако примите во внимание ракурс. Снимали с высокой точки. — Рэйчел все больше волновалась. — Из лодки такого выигрышного обзора не получится. К тому же море перед домом закупорено песчаными отмелями: на чем-нибудь более или менее солидным, откуда можно сделать крупный план, к берегу не подойти.

Она была права. Я был у дома, когда там нашли собачий труп, и теперь пытался представить местность.

— Полагаете, она снимала из морского форта?

— Больше неоткуда.

Рэйчел раскраснелась — она была довольна собой. Я повернулся к ноутбуку и посмотрел на фотографию сайта форта Маунселла. Даже единственная неповрежденная башня была в плохом состоянии — ржавый остов в пятнах от соли.

— Выглядит брошенным. Разве их не опечатали? — с сомнением протянул я.

— Понятия не имею. Я там никогда не была. И думаю, не был никто с тех пор, как в середине шестидесятых годов там располагалась пиратская радиостанция.

— С какой стати Эмму понесло в старый форт?

— Не знаю. Может, поплыла с Марком. Он как-то участвовал в музыкальном бизнесе и ценил пиратскую радиостанцию. Но суть в том, что она там была. Вы видели фотографии: откуда еще их могли снять?

Я не мог не оценить ее логику, но сомневался, что этот факт что-нибудь значил.

— Ладно, Эмма фотографировала дом Лео Уиллерса с одной из башен. Что это доказывает?

Рэйчел, разочарованно наморщив лоб, покачала головой.

— Может, ничего. Но с тех пор, как я увидела эти снимки, они не выходят у меня из головы. Эмма всегда отличалась импульсивностью, и отправиться с фотоаппаратом в подобное место, никому не сказав, очень похоже на нее. Что, если произошел несчастный случай? Или она сумела проникнуть внутрь, но попала в ловушку и не смогла выбраться? Понимаю, что говорю глупости, но ведь полиция даже не напала на ее след. Может, именно поэтому?

Звучало вовсе не глупо, но Рэйчел не владела полной картиной. По ее суждению, в устье нашли тело Лео Уиллерса. Она не знала, что он имитировал свою смерть, и не исключено, что убил Стейси Кокер. И очень вероятно, что бывший приятель ее сестры Марк Чэпл тоже мертв. Его лицо изрезали, а труп утопили в протоке в миле от этого дома.

А ты еще уверял Ланди, что никакого конфликта интересов не случится.

Я поднял голову и испытал шок, оттого что из окна на меня смотрело лицо. Лишь спустя мгновение я понял, что оно мое. Темное стекло отражало меня рядом с Рэйчел.

— Вы упоминали об этом кому-нибудь еще?

— Пока нет. Эндрю на целый день уехал из дома. И какой смысл его волновать, если все это окажется пустышкой? Я чуть не позвонила Бобу Ланди, но хотела убедиться, что не хватаюсь за соломинку. Ведь нет?

Что касалось меня, я так не считал. Понятия не имел, какую роль в этой истории мог играть брошенный форт, но мог послужить потенциальным следом. Мне очень не нравилось, что Рэйчел посвятила меня в свои открытия, когда я не мог ответить ей откровенностью.

— Думаю, вам лучше рассказать обо всем Ланди, — ответил я.

— Считаете, он примет это всерьез? — Рэйчел с сомнением взяла фотографии.

— Знаю одно: ему следует знать.

Я смотрел на снимки, но не видел их. Напряжение после разговора с Ланди не позволяло думать ни о чем ином.

Рэйчел выжидательно смотрела на меня.

— Что с вами? Что-то не так?

Спроси ее прямо.

— Когда пропала ваша сестра… вы были здесь? В Англии?

Она ответила озадаченным взглядом:

— Да. Приехала на свадьбу подруги. В Пул.

— Ланди, похоже, считает, что вы в то время были еще в Австралии.

Я заметил, как изменилось выражение ее лица: удивление переросло в нечто иное, она вспыхнула.

— Ничего подобного. Я тогда постоянно общалась с полицией.

— Хорошо. — Теперь она отводила взгляд. — Я только спросил, почему этого не знал Ланди.

— Возможно, потому, что я разговаривала не с ним, а с каким-то констеблем. Он не способен помнить каждую деталь. Или посчитал неважным. Он всего лишь инспектор. Что он может знать?

Не надо было начинать этот разговор.

— Я только хотел…

— Если надо, могу раскопать счета из гостиницы. Можете ознакомиться с моим авиабилетом. — Рэйчел не давала мне возможности ответить. — Вы серьезно? Вообразили, что я что-то сделала Эмме? Или Лео Уиллерсу? Или им обоим?

— Разумеется, нет.

— Тогда почему спрашиваете?

Ее лицо потемнело. Казалось, она вот-вот разразится слезами. Но скорее от злости, чем от чего-либо еще.

— Потому что… — Потому что должен был. Потому что мне задурили голову. — Это была ошибка.

— Ошибка?

На лестнице послышался звук. Видимо, привлеченный шумом, к нам поднялся Джемми. Бросил на меня равнодушный взгляд и повернулся к Рэйчел.

— Все в порядке?

— В порядке.

Он снова покосился на меня и пошел вниз. Когда я поднимался на ноги, мое лицо пылало.

— Мне, пожалуй, пора.

— Думаю, да.

Мы молча спустились по лестнице. Когда Рэйчел открывала входную дверь, багрянец на ее щеках превратился в два пятна. Я колебался.

— Я завтра возвращаюсь в Лондон.

— Вот как? — Что-то мелькнуло в ее лице, но оно тут же закрылось. — Эндрю выставит вам счет за проживание в эллинге. Дверь заприте, а ключи опустите в почтовый ящик.

Потрясенный, я вышел в сырую ночь. Что бы я сейчас ни сказал, это только усугубит ситуацию. Но мне было невыносимо расставаться вот так. Порывистый ветер нес с собой угрозу нового дождя и привкус морской соли. Я повернулся к ней.

— До свидания, Рэйчел.

Дверь захлопнулась, словно отрубая передо мной все возможности.

Бредя через рощицу, я проигрывал в голове все, что только что случилось, будто это как-то могло повлиять на результат. Идиот, идиот, идиот! О чем я думал, вываливая все перед ней. Ланди, по крайней мере, больше не нужно тревожиться по поводу конфликта интересов. Рэйчел вряд ли захочет когда-нибудь со мной говорить.

Погруженный в мысли, я чуть не натолкнулся на идущего навстречу человека. Траск остановился на дорожке, удивленный встрече со мной не меньше, чем я с ним. У него через плечо висела потертая кожаная сумка, под мышкой он держал тубус для рисунков. В свете фонаря на доме его лицо казалось морщинистее, чем обычно.

— Опять здесь? — его голос звучал настороженно.

— Приходил к Рэйчел.

— Вот как. — Он поправил ремень сумки на плече. — Какая жуть приключилась со Стейси Кокер. Абсолютнейшая жуть. Никогда бы не поверил, что Эдгар Холлоуэй способен на такое. Как ее отец?

— Я его не видел. — Я не хотел показаться грубым, но чем меньше говорил в моем положении, тем для меня лучше. — Зашел попрощаться. Завтра уезжаю.

Взгляд Траска стал внезапно пытливым.

— Все закончили?

— Дела в Лондоне, — уклончиво ответил я. — Спасибо, что отбуксировали с дамбы. И за приют в эллинге. Мне еще надо расплатиться по счету.

Траск раздраженно отмахнулся.

— Пустяки. Какие деньги после того, что вы сделали для Фэй?

— Я правда…

— Ни слова больше. Еще заглянете в наши края?

Я подумал, как сложились мои отношения с Рэйчел.

— Вряд ли.

— Ну что ж… — Больше нам было не о чем говорить, и он коротко кивнул. — Счастливого пути.

Мы неловко пожали друг другу руки, и Траск направился к дому. Я повернул к машине. Есть люди, вроде Ланди, с которыми только познакомился, но кажется, знал всю жизнь. Другие мелькнут и не оставят даже впечатления, как и ты у них.

Но я был слишком занят своими тревогами по поводу ссоры с Рэйчел, чтобы размышлять о Траске. Твердил себе, что все к лучшему. Ей пришлось через очень многое пройти, а последние дни были такими эмоционально насыщенными, что и мои суждения грешат предубежденностью. Между нами как бы ничего и не произошло. Мы едва друг друга знали.

"Не придавай значения, — повторял я себе. — Не следует доверять своим чувствам к ней". Но сколько бы себя ни убеждал, по дороге в эллинг ощущал себя несчастным.

И так погрузился в свои переживания, что поначалу не заметил отсвета. Но за поворотом картина открылась перед глазами — где-то в стороне неровный свет в темноте. Совсем недалеко. Даже с моим приблизительным знанием округи я определил — в направлении дома Эдгара. Видимо, полиция продолжала обыск.

Но свет был не чисто белым. К черному горизонту взлетали слабые желтые всполохи. Я смотрел на них с растущей тревогой. Полиция не оставила бы без присмотра место преступления. Во всяком случае, до того, как закончит обыск. Но ей было явно не по силам за такое короткое время перелопатить весь сад. Вдруг отсвет неожиданно поднялся выше, и все сомнения рассеялись.

Пожар.

Я сомневался, что сумею найти дорогу к дому Эдгара в темноте. Прошлым вечером нас везла туда Рэйчел, а я был слишком поглощен взбудораженным человеком на заднем сиденье, чтобы следить за тем, где мы едем. Однако дорог здесь было немного, а зарево служило надежным маяком. Языки пламени ярко выделялись на фоне ночного неба, оживляя лихорадочными тенями соседние деревья. Когда я свернул на ведущую к жилищу Эдгара ухабистую колею, пожар оказался прямо передо мной.

Дом был охвачен огнем, во все стороны сыпались искры, вверх поднимались клубы дыма. Занялись ближайшие деревья, и их ветки трещали так, словно ломались кости. Еще прикрепленная с одного конца лента полицейского ограждения безумно хлопала в восходящих потоках воздуха. В конце дороги стоял полицейский фургон и впритык за ним пикап. В мечущемся свете пожара я прочитал на нем надпись: "Кокер — автомобили и катера". На фоне пламени носились люди.

Меня обдало жаром, когда я, выскочив из машины, бросился к ним. Проскользнув мимо пикапа, различил дородную фигуру Кокера. Владелец ремонтной мастерской боролся с женщиной-констеблем, пытавшейся удержать его в руках. Его лицо в отблесках пожара блестело от пота и слез. Я схватил его в тот момент, когда он занес кулак, чтобы ударить ее.

— Прекрати!

Он высвободился, повернулся ко мне и, хотя потерял равновесие, успел скользнуть мне кулаком по скуле. Я вцепился ему в руку, оттаскивая от женщины, и в этот момент что-то врезалось в меня сзади.

Падая в грязь, я не сомневался, что Кокер как-то извернулся и сумел меня снова огреть, но оказалось, что это был мужчина-констебль. Приемом регби он ударил плечом в корпус Кокеру, а его напарница, к этому времени оправившись, завернула буяну за спину руку.

— Отвалите! — ревел Кокер, повалившись со стуком на землю, но и там продолжал сопротивляться.

С трудом поднявшись на ноги, я собирался прийти стражам порядка на помощь, но женщина остановила меня предостерегающим взглядом.

— Ни с места! — крикнула она, что-то нашаривая на поясе. Ее напарник прижал к земле дергающиеся ноги Кокера. — Лежите тихо, иначе я распылю на вас газ!

Кокер ругался и отбивался и чуть не высвободился. И тогда грозная констебль выпустила ему в лицо из баллона с газом струю. Великан от этого забился еще сильнее.

А затем как-то сразу выдохся и сник, больше не сопротивлялся, и полицейские завели ему за спину руки и надели наручники. Кокер причитал, и я был потрясен, поняв, что он плачет.

— Он ее убил! Он убил мою Стейси!

Широкие плечи содрогались от рыданий. Полицейские, отдуваясь, отступили. В стороне я заметил пустую канистру, неподалеку от нее валялась крышка.

— Ты в порядке, Трэвор? — спросила женщина-констебль.

— Да. Но разок он мне здорово влепил.

Парню было едва ли двадцать, и теперь я понял, что они не из регулярной полиции, а местные дружинники. Полиция закончила с обыском. Кому могло прийти в голову, что в этой глухомани кто-то вторгнется на место преступления?

В свете пламени на лице дружинника блестела кровь. Я вынул и протянул ему платок.

— Не бойтесь, он чистый. — И заслужил подозрительный взгляд.

— Вы кто?

Они заметно успокоились, когда я объяснил. А к тому времени, как кончил, Кокер затих — еще плакал, но больше не всхлипывал. Окончательно выдохся и вряд ли сознавал наше присутствие.

— Бедняга, — пожалел его дружинник, когда я рассказал о его дочери.

— Досталось бедолаге, — поддакнула женщина, потирая плечо и недобро поглядывая на распростертого на земле Кокера.

От громкого шуршащего звука мы трое разом подскочили — обрушилась кровля дома Эдгара. В небо взвились снопы пламени, брызнули искры, и нас накрыла волна горячего воздуха. Я надеялся, что до того, как Кокер совершил поджог, всех животных эвакуировали.

— Черт! — процедила полицейская дама. — Вот уж они взбеленятся. — И пошла к их автомобилю звонить.

А я отправился по дороге к своей машине. Фары горели, и, выскакивая, я не захлопнул дверцу. Проходя мимо фургона Кокера, я заглянул в кузов и в свете пожара рассмотрел обмотанный витками грязной веревки небольшой переносной генератор, цепь. Под сальным брезентом лежали разные инструменты.

Среди прочих там была мощная угловая шлифовальная машина.

Глава 25

Ланди пихнул ногой лежащий на сырой траве кусок обугленной деревяшки. Развалины дома Эдгара без кровли чернели на фоне сереющего неба. Кроме стен из конструкции мало что сохранилось. Второй этаж полностью сгорел — осталась только кирпичная скорлупа без окон.

В воздухе витал тяжелый запах сырой сажи и жженого дерева. Росший рядом с домом белый клен почернел и скукожился, половина его ветвей превратилась в угли. Строение источало жар, земля перед фасадом завалена палеными обломками. Глядя на печальную картину, Ланди вздохнул.

— Ненавижу пожары. После пламени и пожарной команды остается такое безобразие.

На этот раз, по крайней мере, никого не было внутри.

— Много здесь недоделали?

— В доме успели все. И многое в саду. Ждали технику для расчистки пространства. И вот к чему явились.

Кокер постарался на славу. Бензин гарантировал, что прибывшей пожарной команде почти не осталось что тушить. Но они сделали, что могли: два автомобиля перекрыли дорогу, и из брандспойтов укрощали огонь водой. Затем выгребли наружу дымящиеся остатки мебели и клеток, чтобы пожар не возобновился.

Вечером Ланди здесь не было. Я решил ему не звонить. Даже если бы около пепелища ловился сигнал, не было смысла тревожить инспектора дома — ему вскоре и так предстояло узнать о случившемся. Он с интересом выслушал бы рассказ о фотографии Марка Чэпла, но дело было несрочным и могло подождать до утра. Таким образом, у Рэйчел сохранялся шанс рассказать о морском форте самой. Будет лучше, если он узнает о нем от нее, а не из моих уст.

Сделав заявление полиции, я оставил огнеборцев держать пожар под контролем и поехал в эллинг. Спал плохо, но когда проснулся, хотя бы одно прояснилось в моей голове.

Я понял, что не могу вернуться в Лондон без того, чтобы снова не поговорить с Рэйчел. Прорепетировал, что собирался ей сказать, и когда телефон сразу переключился в голосовую почту, испытал настоящее разочарование. Начал обычное банальное сообщение и тут же оборвал.

— Извините за вчерашнее. Сейчас не могу объяснить, но… я был не прав. Позвоните мне. Хорошо?

Завершив звонок, поморщился. Бестолочь! Это самое умное, на что ты способен? Но что сделано, то сделано. Затем хотел позвонить Ланди, но он меня опередил. Сообщил, что едет к дому Эдгара оценить потери. И просил меня тоже подскочить туда.

— Там все расскажете, — закончил он.

Я прибыл к пожарищу первым, но до появления инспектора меня не пускал на место новый полицейский кордон. Ланди выглядел подавленным, а вглянув на руины, помрачнел еще сильнее.

— Животные находились еще внутри? — спросил я.

— Нет. Вчера утром приезжали представители Королевского общества защиты животных от жестокого обращения и Королевского общества защиты птиц и всех забрали. Включая тех, которых Холлоуэй держал в саду. Сказали, он, похоже, их сортировал: самые тяжелые находились в доме, выздоравливающие снаружи.

Такое поведение не вязалось с образом человека, сначала спасшего девушку, но, вернувшись с ней домой, превратившегося в убийцу-маньяка.

— Что будет с Кокером? Ему предъявят обвинение?

Ланди посмотрел на пожарище и снова вздохнул.

— После того, что он натворил, непременно.

— Как же смягчающие обстоятельства? Я его видел: он был вне себя.

— От этого дело его рук не меняется. — Инспектор пожал плечами и, словно подумав, что слишком резок, добавил: — Уверен, все будет принято во внимание. Но мы не можем игнорировать обстоятельства, каким бы ни было состояние его ума.

— Что с углошлифовальной машиной, которую я заметил в его фургоне?

— Лаборатория не обнаружила на ней следов крови или костной ткани. Если бы ее использовали, чтобы располосовать кому-нибудь лицо, отчистить было бы очень непросто. Следы все равно бы остались. То, что у Кокера есть инструменты, ничего не значит. Если на то пошло, у меня тоже кое-какие имеются. Мы обыщем его мастерскую, но сомневаюсь, что что-нибудь обнаружим.

— Он что-нибудь заявил?

— Единственно сказал, что жалеет, что Холлоуэя не было дома. Как отец, не могу его судить. Проблема в том, что он выплеснул свой гнев не на того.

Я поднял на инспектора глаза.

— Вы это официально?

— Мы пока никому ничего не сообщали, но нет сомнений, что у того, кто задушил Стейси Кокер, руки меньше, чем у Холлоуэя. И он был достаточно хитер, чтобы не оставить на жертве ни волоска, ни отпечатков пальцев. Психологи сомневаются, что Холлоуэй на такое способен. А также на убийство. Во всяком случае, в таком состоянии, в каком он сейчас находится. Остается вопросительный знак: что произошло с его дочерью? Но это мы, наверное, никогда не узнаем.

— Так что с ним будет?

Ланди снял очки и вытер глаза.

— Полагаю, допросят. Отпускать его нельзя, он не способен заботиться о себе. Возможно, он не убивал Стейси Кокер, но она бы не улетела в воду, если бы он не шлялся по дороге. Это тоже не в его пользу. С какой стороны ни взглянуть, сюда он больше не вернется.

Я посмотрел на обгоревший остов, десятилетиями служивший домом Эдгару.

— Что сделают с этим местом?

— Здесь начинается самое интересное. Помните, я удивлялся, какая может быть связь между Холлоуэем и Лео Уиллерсом? Мне было непонятно, как Уиллерс вообще узнал о существовании этого места, не говоря уже о том, чтобы держать здесь ружье. Мы навели справки и выяснили, что дом принадлежит Уиллерсам.

— И Эдгар его снимает?

Инспектор улыбнулся и стал похож на прежнего Ланди.

— У них участки и домовладения по всей округе, но мне не приходило в голову, что этот дом тоже их. Более того: сэр Стивен несколько лет назад передал Лео часть бизнеса, касающуюся сдачи помещений в аренду. Неплохой личный доход, и еще он, наверное, надеялся, что это вовлечет сына в семейные дела. Просчитался. Но это означает, что Лео Уиллерс — арендодатель Холлоуэя.

Я взглянул на почерневший остов, вспомнив, каким убогим и обветшалым был дом.

— И брал с него за аренду?

— Тоже интересный вопрос. Получается, что не брал. Насколько нам известно, Холлуэй не заявлял ни о каких доходах. Ему не с чего было платить. Мы нашли стопку банковских уведомлений, на которых чайка свила гнездо. Он получал авторский гонорар за когда-то опубликованный учебник. Но на такие деньги прожить невозможно, и источник давно иссяк. Адвокаты семьи, вероятно, заявят, что Уиллерс пустил жильца к себе в дом бесплатно из человеколюбия. Но я в это не верю.

Я тоже не верил. Как бы ни планировал Уиллерс, воспользоваться своим бесправным арендатором, благотворительностью он бы не стал заниматься. И если не вредил Холлуэю открыто, поселил в скотских условиях, где вместе с домом разрушалась его психика. Что само по себе жестокость.

— Когда вы планируете объявить, что найденный в устье человек не Уиллерс? — спросил я.

— Зависит от шефа. В пользу того, чтобы помолчать, существует веский аргумент, но возможности скрывать информацию быстро тают. Не знаю, сколько после всего, что случилось, и особенно смерти Стейси Кокер, мы сумеем держать рот на замке. Хотя сейчас наипервейшая задача найти подонка, пока не пострадал кто-нибудь еще… — Ланди посмотрел на часы. — Вы сказали, у вас есть что-то новое о Марке Чэпле?

За те несколько минут, пока мы обсуждали Эдгара, я об этом забыл, но сейчас вспомнил вчерашний вечер и ощутил гнетущую тяжесть.

— Рэйчел нашла снимки, которые сделала ее сестра. У него такая же ямочка на подбородке, как на нижней челюсти найденного в колючей проволоке трупа.

— Я сам заметил, — сказал инспектор. — Такого размера, что можно припарковать в нее мотоцикл. — Вы его отыскали? — удивился я.

— Не совсем. Он пропал семь месяцев назад примерно в то же время, что Эмма Дерби.

Хотя я ожидал нечто подобное, подтверждение моих предположений неприятно поразило. Ситуация приобретала зловещий характер.

— Это точно не совпадение.

— Нет, — согласился инспектор. — Поскольку он проживал в Лондоне, никто не обратил внимания. И даты весьма примерны. Последний день, когда его видели, — пятница перед тем понедельником, в который исчезла Эмма Дерби. В прошлом году его отстранили от съемок музыкальных клипов, и он работал в месте, где готовили видео для корпоративных сайтов. Продукт достаточно низкого уровня. Там сообщили, что он собирался куда-то на выходные, но не сказал, куда. А на следующей неделе на работе не объявился. Это никого не удивило, поскольку он часто отсутствовал. Ссылался на проблемы с зубами. Примем это со здоровой долей скепсиса, но будем иметь в виду, что прошла неделя, прежде чем его объявили пропавшим. Начальник спохватился только потому, что Чэпл взял со студии видеооборудование. Ему до этого грозили увольнением, и все решили, что он его стащил.

— Что за проблемы с зубами? — Я подумал о черепе, который недавно исследовал.

— Понятия не имею. Это что, важно?

Абсцесс или инфекция могли ослабить кость у передних зубов, и они вылетели, когда его ударили. Если его от этого лечили, это еще одно указание на то, что в протоке обнаружен Марк Чэпл.

— Если так, это отражено в его медицинской карте. — Мои слова не произвели на Ланди особенного впечатления. — Но время исчезновения таково, что нельзя не принимать во внимание. Траск отсутствовал по делам, и Эмма могла договориться о свидании с бывшим любовником без опаски, что их застукают. Чэпл приехал сюда на мотоцикле, а затем с ними что-то случилось.

— Откуда вам известно, что он приехал на мотоцикле?

Инспектор мрачно улыбнулся.

— После того, как вы мне рассказали о мотоцикле, я занялся кое-какими раскопками. Полгода назад в нескольких милях отсюда в канаве был найден сгоревший "харлей". Без номерных знаков, серийные номера стерты, но по описанию подходит к тому, которым владел Чэпл.

Что, как и выемка на челюсти, само по себе ничего не доказывает. Но картина того, что произошло с бывшим приятелем Эммы Дерби, все же начала проясняться. И мне кое-что пришло в голову.

— Они могли встретиться в эллинге. Он детище Эммы Дерби, и у меня сложилось впечатление, что Траск не горит желанием им заниматься.

— Надо было иметь железные нервы, чтобы устроить свидание под носом мужа, — заметил Ланди. — Но, с другой стороны, Чэплу требовалось где-то остановиться, а возможностей здесь немного. Вы что-то заметили, что натолкнуло вас на эту мысль?

— Нет. Но я не заглядывал на пристань под жилым помещением. Там все завалено хламом. Только поискал, чем достать кроссовку, а на остальное не обратил внимания.

— Следующим делом отправлюсь туда и взгляну.

— Вы собираетесь в эллинг?

— Рэйчел Дерби принесет туда обнаруженные фотографии. Она не хочет, чтобы о них узнал Траск, и сказала, что встретится со мной там. — Ланди было явно не по себе. — Еще она сказала, что была в Англии, когда пропала ее сестра. Подчеркнула, что в свое время сообщала об этом. Так и было. Не я снимал показания, поэтому полагал… Но теперь все проверено: она была в каком-то городе на свадьбе подруги.

— В Пуле, — уточнил я.

— Именно. — Не глядя на меня, Ланди достал платок и вытер нос. — Извините, если получилось неудобно.

Я не знал, то ли с облегчением вздохнуть, то ли почувствовать себя еще большим дураком.

— Все в порядке.

Он убрал платок.

— Вы в морг?

— Да, — ответил я и принял внезапное решение. — Только, если не возражаете, сначала заскочу в эллинг.

— Что-нибудь забыли?

— Что-то в этом роде.

Ланди улыбнулся себе, но промолчал. Когда мы подошли к машинам, он отпер свою, но дверцу не открыл.

— Могу я вас кое о чем спросить?

Моей первой мыслью было, что разговор пойдет о Рэйчел, но заметил в его глазах тревогу и понял, что дело в чем-то другом.

— Разумеется.

— Мне утром позвонили из больницы. Предполагалось, что я пойду к врачу-консультанту за результатами исследования через пару недель. Но срок передвинули и велели явиться завтра. — Он прокашлялся. — Вы ведь работали терапевтом. Скажите, если такое происходит, это к добру или нет?

Не удивительно, что он выглядел подавленным.

— Это зависит от консультирующего врача. Или оборудование дало сбой, и им необходимо повторить процедуру. Возможно все что угодно.

Я пожалел, что не мог сказать что-то более ободряющее. Не представлял, что там к чему. Но на месте Ланди тоже бы заволновался.

— Я тоже так решил, — кивнул инспектор. — Много шуму из ничего. — Он снова превратился в полицейского. — Увидимся в эллинге.

Он сказал, что прежде чем ехать, ему нужно позвонить, поэтому я оставил его у дома Эдгара и тронулся в путь один. У эллинга не было ни одного из двух "Лендроверов" Трасков, из чего я сделал вывод, что Рэйчел еще нет. Но когда парковался, заметил ее у входа. Она держала под мышкой ту же папку, в которой принесла фотографии вчера. Вылезая из машины, я одновременно разволновался и обрадовался, что вижу ее. Подошел, не представляя, что скажу. И мы некоторое время молчали.

— Все нормально? — спросил я.

Лицо Рэйчел ничего не выдавало.

— Я считала, вы собираетесь вернуться в Лондон.

— Собираюсь, — ответил я. — Чуть позже. — Ну же, поговори с ней. — Ланди сказал, вы с ним пообщались.

Рэйчел смотрела на меня и не произносила ни звука.

— По поводу вчерашнего вечера. — Я нырнул, словно в омут. — У меня не было намерений вас расстроить.

— А что, по-вашему, я должна была почувствовать?

— Прошу прощения. Просто… ситуация осложнилась.

— Думаете, я не понимаю? — Она глядела озадаченно, почти враждебно, но, по крайней мере, успокоилась. Послышался звук подъезжающей машины, и я понял, что у меня осталось всего несколько секунд.

— Поймите, я не могу уехать вот так. Хочу с вами еще раз повидаться.

Я не намеревался это выкладывать и по выражению ее лица догадался, что она не рассчитывала такое услышать. Растерялась, и я уже думал, что вот-вот ответит, но в этот миг колеса машины Ланди зашуршали по гравию. Рэйчел тревожно посмотрела на меня. Инспектор вылез, скованно повел плечами и, потирая поясницу, взглянул на темное пятно облаков над морем.

— К дождю.

— Судите по ломоте костей?

Я обрадовался, что Рэйчел улыбнулась.

— Слышал по "Радио-2". Что, впрочем, одно и то же. — Он кивнул на папку со снимками. — Это и есть фотографии?

— Да. — Рэйчел опустила на папку глаза. — Мне немного неловко. Эндрю до сих пор ничего не знает. Не хочется действовать за его спиной.

— Нет нужды его расстраивать, если в этом нет необходимости, — резонно заметил Ланди. — Давайте войдем и взглянем.

Они разом посмотрели на меня, и я почувствовал, что краснею.

— М-м-м… уходя, я опустил ключи в почтовый ящик.

Уезжая на встречу с инспектором к дому Эдгара, я не рассчитывал возвращаться. Ланди искоса на меня посмотрел, но промолчал.

— Ничего страшного, у меня есть запасные. — Рэйчел достала тяжелое кольцо сестры и перебирала ключи, пока не нашла нужный.

Я пропустил их с Ланди вперед. Инспектор наклонился подобрать тот, который я бросил в почтовый ящик, и, изогнув бровь, повернулся ко мне.

— Отдать Рэйчел или вы опять передумали?

Решив, что чем меньше я буду говорить, тем лучше, я последовал за ним в эллинг. Уходя отсюда, я прибрался, свернул и оставил на диване одеяло и постельное белье. Контейнер, в котором Рэйчел принесла десерт, стоял с недоеденными кусочками лакомства. Пища оказалась слишком тяжелой для меня, и я решил, что это всего лишь прибавит пункт к списку моих грехов. Инспектор подошел к прислоненным к стене фотографиям в рамах. Та, на которой был изображен мотоцикл, была по-прежнему впереди других.

— Уверена, это Марк Чэпл, — сказала Рэйчел, пока он ее разглядывал. — А на заднем плане морской форт. Вот на этих отпечатках он яснее.

Ланди перехватил мой взгляд и едва заметно кивнул, давая понять, что мотоцикл на изображении такой же, как тот, который сгоревшим нашли в канаве. Он встал у стола, когда Рэйчел принялась раскладывать отпечатки меньшего размера.

— Эти сняты с береговой линии у мола, — объясняла она. — Тот же мотоцикл, то же место и форт при выходе из устья. А вот фотографии дома Уиллерсов. Сфотографировано с одной из башен. Больше так ниоткуда не получится.

Ланди сохранял беспристрастную мину.

— Есть соображения, зачем она это делала?

— По сути, нет. Эмма занималась обновлением дома, но это касалось интерьеров. И если ей требовались фотографии фасада, она могла его снять с лужайки перед входом. Не было необходимости заплывать в море.

Ланди снова пересмотрел фотографии, сложил в аккуратную стопку и отправил в папку.

— Можно взять? Вернем, как только сделаем копии.

— Наверное, можно. Только они не мои.

— Не беспокойтесь, я прослежу.

Рэйчел кивнула, но я видел, что ей не по себе.

— Что мне сказать Эндрю?

— Пока ничего. Дайте нам сначала их как следует изучить. Нет смысла ему приходить к каким-то заключениям, если в этом нет необходимости.

Особенно если он станет подозреваемым, подумал я. Мне было больно скрывать от Рэйчел правду, а от ее следующих слов стало еще хуже.

— Так вы собираетесь поговорить с Марком Чэплом?

Спасало только то, что она задала вопрос инспектору, а не мне. Он сунул папку под мышку.

— Этот вопрос решает старший следователь Кларк. Прежде чем уйти, можно мне бросить быстрый взгляд внизу.

— На причале? — удивилась Рэйчел. — Что вы собираетесь там искать?

— Ничего конкретного. Просто оглядеться, раз уж я здесь.

— После того, как пропала Эмма, там все осматривали. Внизу ничего нет, одно барахло.

— Тем не менее.

Я видел, что Ланди ее не убедил. Мы подождали, пока инспектор относил фотографии в машину, затем спустились по скрипучим деревянным ступеням вдоль внешней стены эллинга. В конце причала была привязана лодка, и, увидев ее, я понял, почему здесь нет ни одного из семейных "Лендроверов". Рэйчел попала сюда не по дороге, она приплыла по воде. Лодка была той самой, стекловолоконной, на которой мы с Траском ходили искать его дочь. Веревка была туго натянута — течение грозило оторвать суденышко от берега.

Рэйчел остановилась на деревянном помосте рядом с люком в стене эллинга и отстегнула с крюка удерживающую крышку веревку.

— Это единственный путь? — с сомнением спросил Ланди. Проем был четыре фута в высоту и два в ширину — явно для него тесноват.

— Передние ворота на замке, а ключа у меня нет, — ответила Рэйчел. В ее голосе появилась резкость. Когда Ланди толкнул крышку внутрь и скрипнули петли, она повернулась и посмотрела на меня. Рэйчел явно поняла, что ей что-то недоговаривают. Но тут послышался стук и ворчание инспектора. Его голос звучал гулко из глубины.

— Эта чертова штуковина открывается внутрь.

— Простите, не предупредила, — извинилась Рэйчел, хотя по ее голосу я бы не сказал, что она искренне просила прощения. Втянув голову в плечи, она спустилась за ним. Я направился следом, но задержался в сыром пространстве, чтобы глаза привыкли к темноте. Здесь царил все тот же запах влажной земли и морской соли. Причал был частично залит водой, и на стенах мелькали отсветы пляшущих волн. Деревянный настил шел вдоль передней и боковых стен. Все было завалено старыми сетями, пробковыми буями и другими связанными с морем предметами. Мы с Рэйчел остались у люка, а инспектор пошел к запертым воротам, по пути перебравшись через стекловолоконное каноэ.

— Далеко не ходите, — предупредила его Рэйчел. — Настил гнилой.

Он послушался и, обрамленный полосками света из щелей в воротах, посмотрел вниз.

— Во время прилива это все заливает?

По напряженному положению шеи и плеч я понял, что Рэйчел начинает злиться, и ее голос это подтвердил.

— Да, а что?

Я догадался, что Ланди размышляет, не утоплено ли здесь тело Марка Чэпла и не спрятано ли что-то под водой внутри эллинга. Но я был здесь во время низкой воды и не видел на дне ничего более зловещего, чем камни и грязные жгуты водорослей.

— Так, ничего. — Он поднял глаза к едва видным грубым потолочным балкам, но на высоте в сумраке было трудно что-либо разглядеть. — Что, пошли обратно?

Я пролез через люк к маленькой лестнице, довольный, что снова оказался на свежем воздухе. Сделал шаг вверх, но остановился, заметив, что Рэйчел за мной не идет. Она с сердитой миной на лице дожидалась Ланди. Тот с ворчанием протиснулся через люк.

— Такие приключения не по мне. — Он набросил на крюк удерживающую крышку веревку, распрямился и собрался идти, но Рэйчел не двинулась с места.

— Что происходит? — спросила она.

— Вы о чем?

— О том, что вы мне не рассказываете.

— Вы же понимаете, я не имею права вдаваться в детали расследования. Почему бы нам…

— Я не спрашиваю о деталях, но устала от того, что мне вообще ничего не говорят. Вы хотели спуститься сюда по какой-то причине. И ушли от ответа, когда я спросила, собираетесь ли переговорить с Марком Чэплом. Я не совсем глупая и понимаю: что-то явно происходит.

Ланди вздохнул.

— Вам просто нужно мне доверять.

— Доверять вам? Я действую у Эндрю за спиной, подставляю голову, а вы отказываетесь объяснить, зачем. — Рэйчел сверкнула на меня глазами, давая понять, что я тоже в числе обвиняемых, и продолжала: — Почему вы виляете, когда речь заходит о Марке Чэпле? Полагаете, что он имеет отношение к тому, что случилось с Эммой?

— Ничего подобного.

— Тогда что, черт возьми? Если вы его не допросили, то откуда можете знать… — Ее глаза внезапно расширились. — С ним что-то случилось?

Инспектора загнали в угол.

— Я уже сказал, что не могу вдаваться в детали.

Рэйчел побледнела и поднесла ладонь к губам.

— Господи! Тело на колючей проволоке, где нашли Фэй. Это бы он? Марк?

— Ничего не доказано, — упорно отказывался Ланди, но Рэйчел теперь смотрела на меня.

— Вы знали? Вам все известно?

О боже!

— Я не мог сказать. Простите.

— Я не велел, — вмешался Ланди. — В настоящее время ведется расследование, и мы не можем…

— Ушам своим не верю! — Рэйчел потрясенно смотрела на нас. — Неужели Уиллерс убил их двоих?

Инспектор мгновение боролся с собой, затем вздохнул.

— Мы не знаем.

— А если не он… — Когда до нее дошло, ее лицо изменилось. — Вы же не думаете на Эндрю?

— В данный момент мы ни на кого не думаем, — упрямо проговорил полицейский. — Но до того, как нам что-то станет известно, все это должно оставаться в тайне. Вам нельзя никому ничего рассказывать. Понятно?

Но Рэйчел не слушала. Она смертельно побледнела.

— Мне нехорошо.

— Хотите сесть? — спросил я.

— К черту! — бросила она и повернулась к инспектору. — А что с морским фортом? Каковы ваши намерения? Или это тоже тайна?

— Скорее всего, для осмотра подключится морское подразделение. — У Ланди был вид попавшего в осаду человека.

— Когда? Сегодня?

— Нет. Я не знаю, когда это будет. Но если ваша сестра даже туда и плавала…

— Что значит если? Вы же видели фотографии!

— Это не имеет значения. Несколько лет назад входные лестницы убрали, и она не могла попасть внутрь. И если сделала вот эти снимки, то определенно оттуда вернулась. Поэтому нет надобности пороть горячку и лететь туда сломя голову.

— Отлично.

Рэйчел повернулась и, оставив позади несколько последних ступеней, направилась к лодке. Я, покосившись на Ланди, последовал за ней.

— Вы куда?

— А как по-вашему? — Она не замедлила шага, и я вынужден был торопиться, чтобы не отстать.

— Собираетесь в форт?

Рэйчел не ответила: в этом не было необходимости: она с самого начала запланировала вылазку туда. Поэтому приплыла сюда на лодке, а не приехала на автомобиле. Мое раздражение усилилось, когда она нагнулась отвязать веревку.

— Сделайте одолжение, задержитесь на секунду.

— Зачем? Я сыта по горло ожиданиями. Если все собираются сидеть сложа руки, делом займусь я.

— Вам неизвестно, в каком состоянии сейчас находится форт. Сможете ли вы попасть внутрь?

— Эмма же смогла.

— И вы себе внушили, что с ней мог произойти несчастный случай. Ведь две башни уже рухнули.

Рэйчел продолжала отвязывать линь.

— Если не вернусь, разрешаю поднять тревогу.

— Слушайте, это же… — я хотел сказать "глупо", но вовремя остановился. — Понимаю, вы сердитесь. Но экспедиция в одиночку ничего не даст. Рассудите здраво.

— Уже рассудила. И плыву.

— Тогда я с вами.

От этих слов она застыла и взглянула на меня.

— Я вас не прошу.

Настил содрогнулся от тяжелых шагов инспектора. По выражению его лица я догадался, что он слышал наш разговор.

— Думаю, мне нет необходимости излагать мою точку зрения на то, что вы собираетесь предпринять.

— Нет. — Рэйчел раздраженно дернула за линь. — Никто не придает этому значения, но у Эммы была причина повести себя так. И я собираюсь выяснить, что это было.

Ланди надул щеки.

— У меня нет средств вас остановить, но прошу об одном: отложите отплытие. Прогноз погоды ужасный.

— Она испортится позднее. Я успею вернуться. — Она свернула причальную веревку в бухту.

Инспектор обвел глазами устье, покачал головой каким-то собственным мыслям и пробормотал:

— Проклятье.

Глава 26

Он оставил меня с Рэйчел и стал звонить следственной бригаде, чтобы рассказать, что происходит. Поднялся по лестнице на самый верх насыпи под предлогом, что там лучше сигнал, но я понял, он не хотел, чтобы мы слышали разговор. В другое время я бы обрадовался возможности поговорить с Рэйчел, но теперь не знал, с чего начать.

Но долго ломать голову не пришлось.

— Теперь я все понимаю про вчерашний вечер, — сказала она, передвигая в сторону вещи в небольшом рундучке на корме. — Вы что-то выведывали обо мне у Эндрю.

— Ничего подобного.

— Неужели? А очень похоже.

— Поймите, я не был уверен по поводу Марка Чэпла до того, как увидел фотографию. И не имел права ничего говорить.

— Как и многое другое?

— Таковы правила. — Я тоже начал раздражаться. — А как бы вы поступили, если бы я сказал? Просветили бы Траска, что ваша сестра встречалась не только с Лео Уиллерсом, но и со своим бывшим любовником?

Мой вопрос поставил Рэйчел в тупик, но, помолчав, она признала:

— Не знаю. Но ни на секунду не допускаю, что Эндрю мог совершить что-то нехорошее.

Я не стал ей говорить, что часто слышал нечто подобное: люди не хотят признавать, что их знакомые способны на убийство. Я и сам сделал в прошлом подобную ошибку.

Настил вздрогнул от шагов возвращающегося обратно Ланди. Он выглядел встревоженным.

— Что-нибудь не так? — спросил я.

— Не могу ни до кого дозвониться. Оставил сообщение, но не уверен, что до меня здесь доберутся. — Он ждал, чтобы Рэйчел что-нибудь ответила, и с беспокойством смотрел, как та доставала второй спасательный жилет, но она промолчала.

— Вы уверены, что на такой скорлупке можно выходить в бухту?

Рэйчел положила жилет позади себя и закрыла рундук.

— Все будет в порядке. Выходила и не в такую погоду.

Ланди с сомнением потер шею.

— Хорошо. Раз уж мне вас не отговорить, определим несколько основных правил. Если погода ухудшится или, выйдя на большую воду, мы увидим, что там опасно, тут же поворачиваем назад. То же касается обратной дороги. Если мне что-то не понравится, немедленно разворачиваемся. И поскольку я рискую головой, то не принимаю никаких возражений. Ясно?

Рэйчел смиренно кивнула. Инспектор шмыгнул носом. Он явно ожидал более яростного сопротивления.

— Договорились.

Я выправил для него лодку, и он спустился на борт. Мы с ним вдвоем сели на скамью в середине, а Рэйчел устроилась на корме у румпеля. Ланди влез в предложенный ему спасательный жилет, тщетно попытался свести друг с другом застежки на объемной груди и бросил попытки.

— Побольше у вас не найдется?

— Извините, они все одного размера, кроме того, который предназначен для Фэй.

Инспектор посмотрел на несходящиеся полы жилета и покачал головой.

— Я должно быть, сошел с ума.

Но как только мы отплыли, его тревоги рассеялись, и он сидел, подставив ветру лицо, и, несмотря на обстоятельства, явно наслаждался ситуацией. Я заметил, как он бросил в рот две таблетки антацида, и вспомнил, что его срочно вызвали в больницу. Возможно, поэтому он не с такой яростью сопротивлялся намерению Рэйчел плыть в форт — приключение могло отвлечь его от неприятных мыслей.

Рэйчел сидела у румпеля, и ее темные волосы струились по ветру. Под спасательным жилетом на ней была красная непромокаемая куртка, в которой я увидел ее в первый раз. Управляя суденышком между берегов, она почувствовала себя в своей тарелке. Улыбнулась мне, но как-то неуверенно, и я не мог разобраться, что у нее в голове. Тугой ветер волновал скучную поверхность воды. Дождя не было, но небо налилось свинцом, а на горизонте потемнело еще сильнее.

— Вы сказали, что прогноз плохой? — спросил я у Ланди, стараясь перекричать шум мотора.

Он кивнул.

— Может заштормить. Плюс к вечеру ожидается сизигийный прилив. Будет настоящая потеха. До этого времени нужно вернуться.

Через несколько минут мы вышли в бухту, где на открытом пространстве рябь сменили катящиеся друг за другом волны. Лодку ритмично сотрясало, и после каждого удара из-под носа поднималась туча брызг, оставляя на губах солоноватый привкус.

Башни морского форта находились прямо по курсу, но из-за плохой видимости я не мог их как следует рассмотреть. Высокие сооружения окутывало легкое марево, больше похожее на туман, чем на дымку на море, отчего каждая башня казалась неким расплывчатым остовом.

Когда мы вышли на мелководье, лодка замедлила ход и мотор стал работать глуше. Рэйчел, выбирая курс меж горбатых и пологих волн, вглядывалась в воду, где бурные и спокойные участки могли свидетельствовать об опасных мелях и песчаных банках. Когда узость осталась позади, она снова прибавила скорость. И нам приходилось все крепче держаться, чтобы противостоять усиливающимся толчкам под днищем. По мере приближения горла устья с одной стороны открылся дом Лео Уиллерса. Он стоял на лесистом мысе, и его выпуклые стекла эркеров отражали мрак открытого моря.

Затем дом остался позади, и мы устремились дальше. Впереди из волн возвышались уцелевшие башни армейского форта. С близкого расстояния они казались еще более странными, чем издалека, — пережившие свое время чуждые, неприветливые реликты. Каждая башня представляла собой четырехугольный двухэтажный металлический короб на сходящихся кверху четырех опорах. Хрупкие на вид переходы и мостики по бокам поржавели.

Ближайшая к нам башня казалась самой сохранившейся, и Рэйчел направила лодку к ней, но Ланди подвинулся к ней и, повысив голос, чтобы она услышала, прокричал:

— Давайте осмотрим все, прежде чем соваться в какую-то одну.

Рэйчел послушалась и повела лодку вокруг форта. Но уже стало ясно, что если ее сестра фотографировала дом Уиллерса из форта, то не из двух стоящих мористее башен. От первой осталось не больше, чем скорлупка. От пламени почернели металлические стены платформы, хотя, судя по красноватой ржавчине, пожар случился давно. Крыша исчезла, как и внешняя сеть переходов и лестниц. И, как будто подчеркивая масштабы разрушения, в зияющие дыры и отверстия окон без стекол влетали чайки и тут же вылетали сверху.

Вторая башня пострадала еще сильнее: верхняя часть исчезла, и остались только опоры, казавшиеся углами недостроенной пирамиды. Ланди вынул очки и стер с линз налет соли.

— Посмотрим другую.

Рэйчел направила суденышко к последней башне. Здесь от истых наносов море было мельче. Местами видимая под водой светлая песчаная банка у башни даже поднималась над поверхностью. У опор играли буруны, и при приближении мы почувствовали тягу встречных течений. Под конструкцией их звук многократно усилился.

Вблизи башня оказалась больше, чем я ожидал. Железобетонные опоры в виде труб во множестве выщерблин и в зелени растительности ниже поверхности. Водоросли закручивались, словно зеленые волосы, и то и дело раздавалось гулкое эхо, когда очередная волна накатывала на полые ноги.

Я взглянул на конструкцию в шестидесяти футах над головой. Брусья в ее основе сильно попортила ржавчина, белые кляксы птичьего помета добавляли резкий аммиачный привкус запаху морских водорослей. Рэйчел подвела лодку к причалу между расходящихся к поверхности опор и быстро обмотала конец вокруг швартовочного портика. Затем с пляшущей на воде лодки ухватилась за уходящую на глубину железную лестницу.

— Я первый, — сказал ей Ланди. — Уж если кому-то суждено утонуть, пусть лучше это буду я.

Выбрав мгновенное затишье, он взялся за ступеньку и выбрался на железный настил. Стерев ржавчину с ладоней, топнул, пробуя его на крепость, от чего вся конструкция лязгнула и содрогнулась.

— Достаточно крепкий. Поднимайтесь.

Следующей по ступеням взлетела Рэйчел. Я поднялся за ней, хотя не с таким изяществом, но умудрился не упасть. Лестница пузырилась коррозией, и на платформе было не лучше. Но Ланди был прав — немедленное обрушение нам не грозило.

Следуя примеру инспектора и Рэйчел, я снял спасательный жилет и огляделся. Другая лестница, на вид лучше первой, вела на маленький мостик над нами. Оттуда еще одна лестница поднималась к тяжелой двери форта. Другого пути туда я не видел.

— Глядите. — Рэйчел указала на берег.

С каменистого мыса на нас глядел опустевший дом Лео Уиллерса.

Рэйчел достала из кармана куртки небольшой бинокль, внимательно изучила дом и протянула Ланди.

— Тот же вид, что на фото.

— А мы чего ждали? — спросил инспектор и добавил: — Не совсем тот. С более низкой точки.

— Видимо, она фотографировала из самого куба. Поднимемся и убедимся. — Рэйчел снова охватило нетерпенье.

Инспектор взглянул на лестницу и начал что-то говорить, но его прервал телефонный вызов. Мелодичная трель звучала неуместно среди моря, но хорошо было одно: оказывается, мы находились достаточно близко к берегу, чтобы ловился сигнал телефонной сети. Это отвечало на вопрос, могла ли Эмма Дерби позвать на помощь, если с ней что-то приключилось. Инспектор выудил из кармана продолжающую надрываться трубку.

— Придется ответить, — сказал он, глядя на экран, и пошел на край платформы.

Рэйчел посмотрела ему вслед и начала подниматься.

— Рэйчел, — заволновался я.

— Нет смысла тянуть.

Она была уже на полпути к мостику. Я покосился на Ланди, ожидая, что тот ее остановит, но он как будто не замечал. Отвернулся от нас, втянул голову в плечи и слушал, что ему говорили.

Ладно. Я вздохнул и тоже полез вверх. Эта лестница была раздвижной, сделанной из легкого алюминия, а не из поржавевшей стали. Ланди говорил, что прежние лестницы демонтировали несколько лет назад. Подразумевалось, для того, чтобы, закрыть сюда путь посторонним. Однако нашлись такие, кого это не остановило. Мне стало интересно, кто эти люди.

Я подтянулся сквозь отверстие на настил мостика. Он был меньше платформы внизу и весь заляпан белым пометом. Ветер здесь дул сильнее, был холодным и пронизывающим. Поднявшись на ноги, я увидел, что Рэйчел уже поднялась по металлическим ступеням к двери в башню и потянула за ручку.

— Заперта.

Где-то я даже обрадовался. Не мог забыть, как только недавно нашли труп Стейси Кокер. И если башня таит подобные сюрпризы, пусть с ними разбирается полиция, а не Рэйчел.

Однако, проделав весь путь к форту, я чувствовал, что меня постигнет разочарование, если придется возвращаться безрезультатно.

— Как считаете, есть другой путь внутрь?

— Сомневаюсь. Форт строился для береговой обороны с таким расчетом, чтобы затруднить проникновение.

— Есть у нас что-нибудь, чем можно сломать замок? — спросила она, когда я к ней поднялся.

— Нет. — Я представил, что бы сказал Ланди на такое предложение. — В любом случае, быстро с ним не справиться.

И замок и ушки были новыми, сделанными из прочной нержавеющей стали. И на вид могли выдержать удары кувалды.

— Цирк да и только, — проворчала Рэйчел. — Как могла туда проникнуть Эмма, если дверь на замке?

Я не знал, но мне почему-то стало не по себе.

— Давайте уйдем.

Но Рэйчел не двинулась с места. Склонилась у двери и достала из кармана тяжелую связку ключей сестры. Перебрала и остановилась на одном.

— Что вы делаете?

— Пробую запасные ключи Эммы. Понятия не имею, от чего они, но ведь как-то сестра проходила внутрь.

— Надо возвращаться к Ланди, — нетерпеливо поторопил я.

— Еще парочку.

— Напрасно теряете время.

Раздался щелчок, и замок открылся.

— Вот так-то.

У меня побежали по спине мурашки. Одно дело — считать, что Эмма Дерби появлялась здесь один раз, чтобы сделать снимки. Но если она заперла дверь на замок и, возможно, приставила алюминиевую лестницу вместо убранной, это значило, что она приплывала сюда не один раз. Никто не станет устраивать себе такую головную боль и возиться в брошенном морском форте, если не имеет на то веских причин.

Или не хранит внутри то, что не предназначено для посторонних глаз.

Рэйчел уже вынимала дужку замка из ушек. Прежде чем я успел что-нибудь сказать, снизу раздался пронзительный свист. Я подошел к краю мостика, посмотрел вниз и увидел Ланди: инспектор стоял, задрав голову и вложив два пальца в рот. Заметив меня, он вынул их и крикнул:

— Нам пора.

— Тут кое-что есть, на что вам стоит взглянуть, — ответил я. За спиной скрипнули петли. Я обернулся: Рэйчел пыталась отворить тяжелую дверь.

Снизу снова донесся голос Ланди:

— Это подождет. Мне надо возвращаться.

Что бы ни случилось, дело было серьезным. Инспектор выглядел потрясенным. Скорее даже ошеломленным.

— Сейчас! — Я повернулся к Рэйчел. — Нам надо… — Дверной проем был пуст. Я взбежал по ступеням. За порогом был темный коридор с шелушащимися железными стенами. Он исчезал во тьме, но Рэйчел пропал и след.

— В чем дело? — раздраженный голос инспектора отразился от металлической крыши.

— Рэйчел ушла внутрь, — прокричал я в ответ.

Инспектор чертыхнулся и полез ко мне. Я перешагнул через порог, но ничего не мог различить в темноте.

— Рэйчел! Рэйчел, нам надо плыть обратно!

Из глубины башни послышался приглушенный ответ, но был настолько искажен, что я не сумел разобрать слов. Ругаясь, я разрывался между порывом следовать за Рэйчел и необходимостью дождаться инспектора. Ему потребовалось больше времени, чем нам, чтобы подняться наверх. Я сделал шаг вглубь коридора.

В башне оказалось холодно. Воздух был пропитан едким запахом плесени и ржавчины. Но вскоре я обнаружил, что в коридоре не так темно, как показалось снаружи. Тусклый свет просачивался сквозь грязные стекла маленьких прямоугольных окон, там, где квадратики были ярче, означало, что стекла разбиты. Этого света хватило, чтобы различить стоящий у пролета лестницы подобно часовому допотопный генератор. Дальше шли другие помещения, но они терялись в сумраке. Все было под слоем мусора и соли, отслаивающийся металл пола и стен проржавел. Словно ожил сделанный в тоне сепии снимок.

Когда я шел мимо генератора к лестнице, сверху сыпались куски краски и ржавчины.

— Рэйчел!

— Я здесь.

Голос донесся с верхнего этажа. Я начал подниматься, но стук снаружи возвестил о том, что Ланди добрался до мостика. Мгновением позже он, побагровевший и запыхавшийся, появился в дверном поеме.

— Куда, черт возьми, ее унесло?

— На второй этаж. Дверь в башню была заперта на висячий замок, но на связке ее сестры нашелся подходящий ключ.

— Проклятье! — Ланди, едва переводя дыхание, покачал головой. — Мы сделали все не так. Все вообще.

— Что вы имеете в виду? — спросил я, но он только отмахнулся.

— Позже. Пошли ее искать.

Я толкнул к стене тяжелую металлическую дверь, проверяя, не захлопнется ли она за нами, а затем поспешил за инспектором. Шаги гулко отдавались на железных ступенях, когда мы поднимались на следующий этаж. Наверху оказался другой коридор, разветвляющийся в сторону и прямо. Открытые двери давали представление о царившем в помещениях запустении, где все успели ободрать, кроме металлических полок, подъемных кроватей и сломанных стульев. На стене все еще висела фотография улыбающейся в объекив красотки в купальнике. Подняв глаза, я увидел, что лестница поднимается выше, на крышу, но дверь наружу закрыта.

— Рэйчел, вы где?

— Здесь. — Голос донесся из-за приоткрытой железной двери в самое дальнее в коридоре помещение. — Идите посмотрите.

Обычно безмятежного выражения лица инспектора как не бывало — он шел впереди меня, сердито поджав губы. Что бы ему ни сказали по телефону, это его сильно взволновало.

— Какая невероятная глупость! — провозгласил он, толкая дверь. — Ведь говорил же, не надо…

Он запнулся.

После темного полумрака других отсеков башни в глаза из окон неожиданно брызнул дневной свет. Но сюрприз на этом не кончался. Кроме прикрученных к полу металлических кронштейнов здесь больше не осталось ничего, что напоминало бы о военном происхождении. У одной из стен кто-то соорудил стеклянную кабинку, где висел отклеивающийся постер британской рок-группы "Кинкс". На столике внутри стояли две древние вертушки и пустой держатель микрофона.

Я знал, что в шестидесятых годах форт приютил пиратскую радиостанцию, но кто-то пользовался им гораздо позже. Помещение оборудовали под студию: положили на металлический пол турецкий ковер, перед складными столом и стульями установили портативный газовый калорифер. Была здесь также походная плитка из нержавеющей стали. А импровизированное ложе представляло собой два надувных матраса на деревянных поддонах. Я заметил и другие признаки домашнего быта: накрытые цветной материей фонари на батарейках, книжки в бумажных переплетах с загнутыми уголками страниц, пустые бутылки из-под вина на самодельной книжной полке из кирпичей и деревяшек. Прикрепленный над постелью распечатанный на принтере красным цветом девиз гласил: "Если ты не живешь своей жизнью, то можешь считать, что ты уже мертв".

Но и это помещение несло печать запустения. От влажного, пропитанного солью воздуха книжные переплеты покоробились, сыпь черной плесени испещрила пуховые одеяла. Матрасы частично сдулись и, выпустив воздух, безвольно провисли на поддонах.

— Дом, милый дом, — тихо проговорила Рэйчел.

Ланди, все подмечая, внимательно огляделся.

— Ни до чего не дотрагивались?

Рэйчел, погрузив руки глубоко в карманы, покачала головой.

— Нет. А теперь посмотрите в окно.

Когда мы с Ланди шли к окну, в железную стену с отрывистым звуком колотил дождь, и мне казалось, что башня раскачивается. Стекла здесь были чище, чем в других окнах, хотя уже успели накопить налет соли. Но не настолько толстый, чтобы закрыть от нас вид на дом Уиллерса по другую сторону бухты.

— Вот отсюда Эмма и снимала, — Сказала Рэйчел.

Не отвечая, Ланди подошел к полуспущенным, жалко съежившимся на поддонах матрасам, исследовал одеяло, понюхал оставленную в блюдце на самодельной книжной полке самокрутку.

— Ваша сестра курила травку?

— Нет. Она вообще ничего не курила. Ненавидела сигареты.

Инспектор распрямился.

— Здесь кому-то нравилось побаловаться косячком.

— Это Марк Чэпл. Эмма говорила, что он покуривал травку. — Рэйчел сердито помотала головой. — Это место… здесь все его! Забраться на старую пиратскую студию! И этот дурацкий девиз — я прямо слышу, как он его произносит.

Она зло ткнула пальцем в компьютерный текст над матрасами. В это время внимание Ланди привлекло что-то иное. Его колени хрустнули, когда он опустился, чтобы что-то рассмотреть на полу.

— Это что? — спросил я.

— Похоже на крышку с объектива. Написано "Олимпус", — ответил инспектор, не прикасаясь к предмету.

— Такая модель была у Эммы. Эх, дала бы я ей! О чем она только думала?

Ланди уже начал подниматься, но заметил что-то еще. Я проследил за его взглядом — на полу остались какие-то засохшие брызги. На ржавом железе их было непросто увидеть, зато легко принять за вино или кофе.

Но по выражению лица инспектора я понял, что это было ни вино, ни кофе.

— Господи, неужели кровь? — испугалась Рэйчел.

Ланди неуклюже поднялся. На башню налетел очередной порыв ветра.

— Здесь все. Поплыли, пока…

Внезапно по башне прокатился резкий металлический звук. Он долетел откуда-то с нижнего уровня. Мы замерли, когда он отозвался эхом в металлической конструкции и постепенно замер. Ланди повернулся ко мне.

— Вы расклинили дверь в открытом положении? — Он произнес это пусть не шепотом, но очень тихо. Я кивнул. Вспомнил весомую тяжесть металлической створки и скрип неподатливых петель, когда я прижимал ее к стене.

— Может, освободилась? — проговорила Рэйчел так же тихо.

Ни я, ни Ланди не ответили. Дверь сама собой не могла закрыться, такому ветру ее захлопнуть не под силу — требовался настоящий ураган. Тишина в башне, казалось, налилась тяжестью. Инспектор втянул в себя воздух, словно стараясь что-то доказать самому себе.

— Ждите здесь. — Он направился к двери. Я шагнул за ним.

— Я с вами.

— Нет. Заприте дверь и не открывайте, пока я не вернусь.

Прежде чем я успел возразить, он ушел, ступая для такого грузного человека очень тихо. И осторожно прикрыл за собой дверь, чтобы раздался только легкий щелчок.

Его шаги замерли, и в наступившей тишине Рэйчел обхватила себя руками.

— Это все-таки ветер. Если дверь открыта, она могла обо что-то ударить внутри.

Возможно, так и было. Ветер крепчал, и его глухие стоны сопровождали удары волн в полые конструкции опор. А если я расклинил дверь не так надежно, как считал? Внезапно мне показалось смехотворным прятаться, в то время как Ланди в одиночку осматривает пустые коридоры.

— Вы куда? — забеспокоилась Рэйчел, когда я сделал шаг к двери.

— Пойду посмотрю, где Ланди.

— Он сказал ждать.

— Знаю, но…

Тишину разорвал взрывоподобный грохот, а его отражение от стен было еще громче, чем первоначальный звук. И в этот раз не оставалось сомнений, что его вызвало, — не ветер: что за источник, сразу стало ясно.

Выстрел.

Рэйчел смотрела на меня распахнутыми от ужаса глазами. Вопреки инструкциям инспектора мы не заперли дверь, и когда грохот утих, я потянулся к ручке.

— Нет! — Рэйчел, меня опередив, закрыла верхнюю задвижку. — Вы никуда не пойдете. — Она привалилась спиной к створке.

— Надо найти Ланди.

— И что дальше? — Выражение ее лица было хоть напуганным, но решительным. — Что вы можете противопоставить огнестрельному оружию?

Я не нашел ответа. Бог свидетель, сам был здорово напуган, но инспектора бросить не мог. Попытался отстранить Рэйчел и сказал:

— Заприте за мной.

— Не надо…

Ее слабый протест заглушили жалобы несмазанных петель за ее спиной. Ручка повернулась, и дверь, негромко скрипнув, уперлась в запертую мощную верхнюю задвижку. Я машинально хотел позвать Ланди, но его имя замерло у меня на губах. Если бы в коридоре стоял инспектор, он бы что-нибудь сказал.

Там скрывался кто-то другой.

Рэйчел попятилась и прижалась ко мне. Я почувствовал, как она дрожит. В дверь что-то стукнуло, но задвижка выдержала. Рэйчел поспешно заперла и нижнюю задвижку.

Новый удар, затем наступила тишина. Она казалась невыносимой. Рэйчел повернулась ко мне, собираясь что-то сказать, и в этот момент снова грянул выстрел. Башня загудела, как колокол, дверь от взрывной волны дернулась. Я сгорбился над Рэйчел, а звук бил нас сквозь металл с физической реальностью. Дверь явно подавалась — старые замки не могли сдержать такого напора. Я посмотрел через плечо.

Стальная створка стояла на месте, задвижки не подвели.

В ушах болезненно звенело, в помещение просачивался серный запах пороховых газов. Рэйчел смертельно побледнела. Но больше ничего не происходило. Звон в ушах еще звучал, но теперь его заглушало биение сердце.

— Может, они ушли? — прошептала Рэйчел.

Я не ответил. Неизвестные могли по-прежнему скрываться за дверью. Но тишина приобрела какое-то новое качество, будто коридор опустел. Выяснить, так ли это, можно было всего одним способом. Когда я открывал верхнюю задвижку, Рэйчел пыталась оттащить меня назад.

— Что вы делаете?

— Я не могу бросить Ланди на произвол судьбы.

Потянувшись к нижней задвижке, я обнаружил, что металл в середине двери исковеркан — выстрел целил туда, где обычно находится единственный замок или щеколда. Я поднял нижнюю задвижку, но не до конца — с полдюйма оставил в гнезде. Помедлил, прислушиваясь, что творится снаружи, надеясь, что неизвестные обманулись и убрались.

Все было тихо.

Я повернулся к Рэйчел.

— Готовьтесь открыть и тут же заприте, как только я выйду.

Она яростно помотала головой.

— Нет…

— Считаю до трех.

Она закрыла глаза, а затем неожиданно меня обняла.

— Будьте осторожнее.

Я беззвучно досчитал до трех и кивнул. Рэйчел оттянула задвижку, и я выскочил в коридор.

Там было пусто.

Воздух наполняло голубоватое марево, запах пороховых газов чувствовался гораздо сильнее. Тут я сообразил, что Рэйчел не заперла дверь, вышла со мной и округлившимися глазами оглядывается вокруг.

— Я иду с вами.

Времени на споры не было. Я направился к лестнице, стараясь идти как можно тише. На середине темного коридора остановился убедиться, что дверь на крышу по-прежнему закрыта и на замке. И в это время услышал вдали затихающий звук мотора.

Это удалялась лодка.

Если я и испытал какое-то облегчение, то оно тут же сменилось растущим страхом.

— Ланди! — позвал я. — Ланди!

Из тишины ответило эхо. А затем я услышал нечто иное — низкий, хриплый звук, доносящийся с лестницы. Подбежал к ней и увидел инспектора.

Он лежал на середине, одна нога подвернута, руки вытянуты по бокам. Весь перед залит кровью. В сумраке башни создавалось впечатление, что на его груди и животе что-то лежит. Но в следующую секунду стало ясно, что это внутренности и ребра.

Ступени были липкими от крови. Она уже начинала сворачиваться и тянулась жгутами в тех местах, где капала с верхней ступеньки на нижнюю. Вставая перед раненым на колени на узкой лестнице, я смутно чувствовал за спиной Рэйчел.

— Ланди? Боб? Вы меня слышите?

Он был еще жив. Грудь с большим усилием медленно поднималась и опускалась. Оказалось, что тот звук, что я услышал, было его дыханием — затрудненным и астматическим. На лице удивленное выражение, глядящие в темноту васильковые глаза то и дело мигали из-под забрызганных кровью очков.

— Господи! — всхлипнула Рэйчел. — Что с ним сделали!

Я сорвал с себя куртку, прижал к ужасной ране и, держа обеими руками, приказал:

— Выйдите наружу, поймайте сигнал и позовите на помощь.

— Может быть, лучше…

— Делайте, что вам говорят.

Продолжая давить на куртку, я посторонился, чтобы Рэйчел могла пройти. Она старалась не наступать на кровь, но ее вытекло на лестницу слишком много. Когда она проскользнула, я заметил в сворачивающемся месива отпечаток подошвы, но размышлять об этом было некогда. Поменяв положение, чтобы дать отдых рукам, давил на рану. Скомканная куртка промокла, руки скользили. Кровь текла медленнее, но не от того, что я делал.

— Вот что, Боб, — начал я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и ободряюще. — Рэйчел пошла звать на помощь. Все, что от вас требуется, — держаться и оставаться со мной. Не спите и сосредоточьтесь на моем голосе. Договорились, Боб?

Ланди не ответил. Взгляд оставался прикованным к чему-то над ним. Грудь медленно поднималась и опускалась. Я продолжал говорить. Говорил о его жене, о дочери, о внучке. О дне рождения маленькой девочки — обо всем, что приходило мне в голову. Я не понимал, слышит ли он меня, но продолжал, потому что мне казалось, что так надо. И еще потому, что больше ничего не мог для него сделать. Продолжал говорить, когда вернулась Рэйчел и молча встала у подножия лестницы, продолжал, когда грудь инспектора перестала двигаться и стихло болезненное дыхание, продолжал даже несмотря на то, что понял, что разговариваю лишь с самим собой.

Глава 27

Дождь колеблющимся серебристым занавесом отгораживал башню форта от остального мира. Но время от времени, когда порыв ветра заносил его в сумрачное подбрюшье, россыпь капель проникала за воротник и в рукава, и от этого пробирало холодом.

Отлив обнажил устроенные вокруг башни песчаные банки, выявив у одной из опор гладкий коричневый островок. Испещренный пятнами водорослей и ржавых консервных банок, он был облюбован десятками маленьких бледных крабов. Они осторожно выходили на дневной свет и, оставляя следы на мокром песке, ползали с поднятыми клешнями.

Я наблюдал за ними с края швартовочной платформы под башней. Начинался прилив, и крабы исчезали в отвоевывающих свое право на отмель волнах. Мне жаль было с ними расставаться — глядя на них, я отвлекался от того, что происходило над головой. Вместо погубленной и оставленной в башне куртки мне набросили на плечи одеяло. У швартовочной платформы рядом с маленькой лодкой, на которой приплыли мы с Рэйчел и Ланди, прыгало на волнах суденышко морского подразделения полиции. Дальше на глубине, где волнение было сильнее, качался большой баркас. Пока мы, выйдя из башни, ждали прибытия специальных служб, Рэйчел, не переставая, утирала слезы.

— Я виновата. Он же не хотел сюда плыть.

Я говорил ей, что нет смысла себя винить: кто мог предположить, что случится такое? Но, похоже, мои слова на нее нисколько не действовали. Оцепеневший от потрясения, я чувствовал себя бесполезным, даже неспособным ее обнять. На руках спеклась кровь Ланди — теперь уже липкая и холодная, но до прибытия полиции я не мог ее смыть. Чтобы исключить нас из числа подозреваемых, наши руки требовалось проверить и убедиться, что на них нет остатков пороховых газов. Кровь так и застывала на мне комковатой коркой, пахнущей железом и внутренностями, которая потрескивала при каждом моем движении.

Первым прибыл скоростной сторожевой катер и привез парамедиков, которые тут же поднялись по лестнице к Ланди. То, как они спешили, было разительным контрастом их скорому появлению обратно. Помощь оказывать было некому, и, вернувшись ни с чем, они предложили нам до прибытия полиции одеяла и кофе. Затем появилось морское подразделение полиции, и я смутно припоминал знакомые по экспедиции в устье лица. За ними приплыл большой полицейский катер, с которого сошло, как мне показалось, бесчисленное множество экспертов и стражей порядка. Или это одни и те же сновали туда-сюда.

Я за ними не следил.

Рэйчел повезли на берег допросить и выслушать официальное заявление. Меня, хотя и не просили остаться, никто не гнал. Я мог догадаться, почему. И, не путаясь ни у кого под ногами, ждал на платформе, наблюдая за бурной деятельностью крабов. Наконец один из экспертов взял с моих рук мазок, после чего я мог смыть с них кровь Ланди. Скрючившись на платформе, опустил в море руки и соскабливал с кожи запекшуюся кровь, которую уносила холодная соленая вода.

В середине дня сторожевой катер вернулся с новой порцией пассажиров. Он ткнулся носом в платформу, и я смотрел, как с него сходят старший следователь Кларк и Фреарс. На них были комбинезоны, на лице Кларк суровая мина. Когда полицейский помог ей пройти по трапу, она бросила на меня взгляд, но, не сказав ни слова, направилась к лестнице. Ступивший вслед за ней на платформу патологоанатом держался необычно мрачно. Посмотрел на меня и остановился, словно не зная, как поступить.

— Доктор Хантер, рад, что вы целы. — Он поднял глаза на башню. — Скверные дела.

Я, соглашаясь, кивнул.

Скверные.

И вернулся к созерцанию крабов на скрывающейся под водой песчаной банке. Остался только небольшой кусочек суши, когда их обнаружила первая чайка. Через несколько минут к ней присоединились несколько других, и их крики эхом прокатились под башней. Я все еще наблюдал жизнь природы, когда услышал, как кто-то спускается по лестнице, и, обернувшись, наткнулся взглядом на Кларк.

Ее белесые глаза покраснели, рыжеватые, тонкие, словно дымка, волосы растрепались больше, чем обычно. Голос дрожал, но я решил: от едва сдерживаемой ярости.

— Что, черт возьми, здесь случилось?

Я снова рассказал все от начала до конца, хотя понимал, что ей уже доложили. Кларк не перебивала, только все сильнее сжимала губы.

— Господи! — проговорила она, когда я кончил. — Господи, чья это была идея?

— Моя.

По ее виду можно было судить, что она мне не поверила. Или все уже знала: Рэйчел, давая показания, не стала бы себя выгораживать. Я ни на кого не собирался указывать пальцем. Никто не заставлял Ланди ехать сюда. И, если уж на то пошло, меня тоже.

Кларк сурово посмотрела на меня, затем перевела взгляд на волны за завесой дождя. Выбившаяся прядь рыжеватых волос трепетала на ветру.

— И вы не видели, кто это был? Вообще ничего не видели?

— По звуку мотора можно судить, что уходили на маленьком суденышке. Это все, чем я могу с вами поделиться.

— Какое несчастье! — Кларк нетерпеливо смахнула с лица непокорную прядь.

— Что говорят эксперты? — поинтересовался я. — Есть какая-нибудь польза от отпечатка подошвы?

— Небольшая. Отпечаток только частичный. Пятка без ребристости, похоже, ботинок на гладкой подошве. Никаких характерных признаков. Все вокруг в ржавчине, чтобы остались отпечатки пальцев. Но все-таки нашлись два комплекта в комнате и пять на алюминиевой лестнице. Мы полагаем, что три из них ваши, один Рэйчел Дерби и один инспектора Ланди. По поводу двух других пока ничего не известно. Если мы правильно понимаем, что здесь происходило, они Эммы Дерби и Марка Чэпла.

Я был такого же мнения. Потожировой компонент старых отпечатков успел бы высохнуть и выветриться в атмосфере соленого воздуха. У меня непременно возьмут отпечатки пальцев, чтобы исключить те, которые я оставил в башне. Также у Рэйчел и даже у Ланди. Но если все окажутся нашими, это означает одно: человек, поднявшийся, чтобы убить инспектора, был в перчатках.

Как убийца Стейси Кокер.

— Он знал, что мы здесь, — сказал я.

— Он? Мне показалось, вы не видели преступника.

Всколыхнулась волна раздражения, но Кларк была права: нужно сначала думать и лишь потом делать предположения.

— Хорошо. Некто знал, что мы здесь.

— Нам это неизвестно.

Тогда с какой стати преступники нагрянули сюда? Судя по обстановке, здесь несколько месяцев никто не появлялся. Никакая это не случайность, что они приплыли в одно время с нами. И прихватили с собой ружье.

— Вы хотите сказать: их кто-то снабжал информацией?

Единственный человек, которому мы сказали, что поплывем в форт, был Ланди. Он проинформировал свою команду, но я не мог поверить, чтобы кто-то из его коллег устроил ему западню.

— Или за фортом каким-то образом следили. Я только не верю, что наша встреча — случайность.

— Мне тоже это не нравится, — проговорила Кларк. — Но какова альтернатива? Неизвестные сознательно расстреливают полицейского инспектора. И убили бы еще двух штатских, если бы получилось. Зачем им это надо?

— Чтобы никто не узнал, что находится в башне.

— По-вашему, убив полицейского, можно это скрыть?

В ее голосе прозвучало презрение, но в словах был резон. Даже если бы удалось застрелить нас троих, башню бы обыскали, поскольку Ланди, сообщив, где находится, затем бы исчез. Его расстрел только усугубляет ситуацию.

— Я не утверждаю, что в этом действии был смысл. Но нашу лодку могли заметить у швартовочной платформы и поняли, что внутри кто-то есть. Если намерение было иным, а не убить нас, зачем они явились в башню?

— Не знаю, доктор Хантер. Если бы знала, была бы намного ближе к поимке негодяя. — Кларк потерла виски и помолчала, собираясь с мыслями. — Предположим, некто хранил патроны и, возможно, ружье в доме Эдгара Холлоуэя. Затем потребовалось иное укромное место. А когда эти люди обнаружили, что в башне посторонние, они запаниковали.

Я вспомнил отчаянные попытки пробиться сквозь запертую дверь. Это не было похоже на панику, но говорить об этом не стоило. У меня ответов на вопросы было не больше, чем у Кларк.

— Что с пятнами на полу? Это кровь?

Порыв ветра занес под башню брызги дождя, но старший следователь даже не заметила.

— Полагаем, что да. Но нам от этого мало пользы. Кровь либо Эммы Дерби, либо Марка Чэпла. Но находилась среди ржавчины на соленом воздухе, и очень повезет, если удастся установить, чья именно.

— Думаю, Марка Чэпла.

Кларк подняла на меня глаза.

— Излагайте.

Пока я наблюдал за крабами, у меня было время подумать. Лучше уж об этом, чем о лежащем в башне Ланди.

— Вы в курсе, что человек, которого мы нашли на колючей проволоке, скорее всего, он?

— Меня просветили, — раздраженно кивнула она. — Продолжайте.

— Кто-то ударил его по лицу с такой силой, что осколок кости проник в мозг. Ему раскроили нос, отчего пошла кровь. Если он умер сразу, ее вытекло немного, однако достаточно, чтобы объяснить капли на полу.

— Вы утверждаете, что его убили именно здесь? Смелое заключение по одной капле крови.

— Не такое смелое, если принять во внимание все его переломы. Такие бывают вследствие падения с высоты, а его бедро буквально вывернуто из лунки сустава. На это потребовалась бы значительная сила. Я, пока не попал сюда, не представлял, как такое возможно. — И, показав на обвешенную лестницами и переходами башню, продолжал: — Высоты здесь хватает. Простейший способ доставить тело с верхнего уровня в лодку — спихнуть вниз. По пути оно ударится о лестницу, а если нога попадет между ступеней, инерции хватит, чтобы сломать кости и вывихнуть бедро.

Падение объясняет перелом шейных позвонков, но не травмы лица Чэпла — его череп остался целым. Хотя во время полета голова, как и конечности, болтались, словно у тряпичной куклы, а череп, грохнувшись с такой высоты, мог разлететься от удара на мелкие кусочки. Но этого не произошло. Могу предположить, что удар самортизировала попавшая между ступеней нога или под голову, когда она коснулась металлической платформы, подвернулась рука.

Я молча стоял, когда Кларк, хмурясь на падающие сверху капли, обдумывала сказанное мной. Сначала мне не давала покоя мысль: зачем кому-то понадобилось тащить тело в протоку вместо того, чтобы утопить в море? Но понять рассуждения преступника было нетрудно. Форт расположен недалеко от берега, и велик шанс, что труп выбросит на сушу. Привязать груз — еще один вариант. Но море вокруг мелкое, и нет гарантии, что во время отлива тело не покажется из-под воды.

В протоке тело могли вообще никогда не найти. А если бы и нашли, не связали бы с морским фортом. Уничтожать все следы обитания в башне не было необходимости — достаточно было устранить те, которые выдавали личность убитого. Так и было сделано, если не считать потерявшейся крышки от объектива и капли крови в ржавчине. Из места преступления башня превратилась в брошенный лагерь. Кому придет в голову подозревать, что здесь бывали Эмма Дерби и Марк Чэпл?

И никакой связи с Лео Уиллерсом.

Я посмотрел на дом на мысу за морем. С этой точки, в отличие от вида из окна башни, он показался съежившимся, потерявшим очертания за завесой дождя.

— Они ведь шантажировали Уиллерса?

Если бы я не настолько устал, то почувствовал бы, как что-то ушло из внезапной неподвижности Кларк.

— Почему вы так сказали?

Я был слишком измотан для игр.

— А зачем еще им все это понадобилось? Если бы они хотели просто встречаться, могли бы уединяться в эллинге. Какая необходимость плыть в морской порт? Допустим, Чэплу нравилась пиратская радиостанция, но не настолько же, чтобы обустраивать здесь лагерь. Башня стоит напротив дома Уиллерса. Они приплывали сюда не ради потехи. Они за ним шпионили.

Лишь такое объяснение имело реальный смысл. Эмма фотографировала длиннофокусным объективом, Чэпл стащил с работы видеокамеру — все это указывало на одно: парочка пользовалась фортом, чтобы издалека наблюдать за домом Лео. А он их за это убил.

Лицо старшего следователя превратилось в маску.

— Что они могли увидеть такого, чтобы его шантажировать?

На этом месте мои рассуждения давали трещину. Даже несмотря на все свои амбиции, Уиллерс мне не казался подходящим субъектом для шантажа. Складывалось впечатление, что он культивировал собственную дурную репутацию, бравировал своими неблаговидными поступками, а не стыдился их.

— Не знаю, — признался я. — Он уничтожил все фотографии и видео с их камер. А во время ограбления пропали все резервные копии.

— Ограбления? — Это явно стало для нее новостью. Видимо, о такой мелочовке начальству не сообщали.

— У Трасков украли все компьютеры. И не только у них. Примерно в то же время по округе прокатилась волна краж.

— Когда это было? — резко спросила Спарк.

— Вскоре после того, как пропала Эмма Дерби. — Усталость настолько навалилась на меня, что я почувствовал, как отключается мозг. — И вот вам задачка: зачем понадобились другие кражи? Не затем ли, чтобы скрыть истинную цель первой?

Кларк пропустила вопрос мимо ушей.

— У нее были другие резервные копии?

— Насколько мне известно, нет. Ее сестра Рэйчел мне сказала, что у них нет пароля к ее облачному хранилищу.

А если Эмма сделала какое-то количество отпечатков на бумаге, то не хранила бы дома, где их мог найти муж. Скорее всего, они находились в башне форта, откуда их изъял Уиллерс вместе с фотоаппаратом и камерой.

Кларк пришло в голову явно нечто подобное.

— Проклятье!

До этого момента я словно онемел. После того, как убили Ланди, находился, словно в мыльном пузыре, и наблюдал события оттуда, не ощущая к ним своей причастности. Но вот пузырь лопнул.

— Вы не сможете дальше сохранять это в тайне, — резко сказал я. — Люди должны узнать, что Уиллерс жив.

Кларк посмотрела на продуваемое ветром водное пространство.

— Все не так просто.

— Почему? Что еще ему нужно натворить? — Мне было все равно, насколько влиятелен сэр Стивен. Даже такой человек больше не сможет затыкать рот правде. — Теперь речь идет не только об Эмме Дерби. Убиты — это только то, что мы знаем — трое, нет, четверо, и среди них полицейский.

— Вы полагаете, мне нужно об этом напоминать? — огрызнулась Кларк. Наши повышенные голоса привлекли внимание двух констеблей на верхнем мостике. — Я знала Боба Ланди пятнадцать лет! Присутствовала при крещении его внучки. Так что не сомневайтесь ни минуты, что я переверну и ад и небеса, чтобы поймать того, кто его убил. Но это был не Лео Уиллерс.

Я во все глаза уставился на нее и запоздало вспомнил телефонный звонок Ланди. Он сказал, что нужно возвращаться и что мы поняли все не так. Все вообще.

— Откуда вам известно? — Я чувствовал, как улетучивается мой гнев.

Кларк секунду не сводила с меня глаз, затем удрученно покачала головой.

— Оттуда, что Лео Уиллерс все утро находился под стражей.

Глава 28

В то утро женщина толкнула тяжелую стеклянную дверь и вошла в здание полицейского управления. Молодой констебль за конторкой, окинув ее взглядом, оценил положительно, но не вполне профессионально: привлекательная, хорошо одета. И жестом дал понять, что скоро займется ее вопросом. Женщина покорно ждала, но разговор продолжался, и полицейский заметил в даме признаки нервозности. И нетерпения. Она так крепко впилась в наплечный ремешок сумки, что побелела рука. Длинными пальцами другой руки она выбивала по тыльной стороне ладони отрывистый ритм.

Молодой констебль в конце концов закончил разговор и повернулся к ней. Женщина была обворожительной: лет тридцати пяти, высокий модельный рост, густые, почти черные волосы, отличная фигура. Одежда прекрасного пошива и явно дорогая. Констебль не разбирался в духах, но решил, что ее ему нравятся. Склонившись на конторку, он лучезарно улыбнулся и спросил, чем может помочь.

Голос женщины его поразил — он был низким, вкрадчивым. Женщина сказала, что желает говорить либо со старшим следователем Кларк, либо с инспектором Ланди. Только с ними и ни с кем другим, добавила она с легким вызовом. Подробнее что-либо объяснять отказалась, только повторила: либо с Кларк, либо с Ланди. На этот раз ее слова прозвучали не просьбой, и улыбка констебля померкла. Он перестал склоняться к конторке.

Он понял, что в ней было что-то отдаленно знакомое. Вернувшись к официальному тону дежурного, он взял ручку и попросил назвать фамилию. Когда она произнесла, полицейский решил, что ослышался. Некоторое время таращился, разинув рот.

А затем схватил телефонную трубку.

С Ланди связаться не удалось — он ехал на встречу со мной, — и потребовалось некоторое время, чтобы сообщение попало к нему. С Кларк же повезло — она была в управлении и готовилась к короткому совещанию по бюджету. Уже в запарке и в плохом настроении, узнав от сержанта, что ее спрашивают в приемной, ответила характерно для себя — категорично и кратко. Затем ей назвали фамилию посетительницы.

И она отложила совещание.

Из кабинки наблюдения Кларк рассматривала на мониторе сидевшую в соседней комнате женщину. Та старалась казаться спокойной, но поведение выдавало волнение. Она барабанила пальцами, ерзала на стуле и нервно косилась на видеокамеру. Слух уже пронесся по управлению, и, кабинке подтягивались другие, желающие взглянуть на гостью полицейские. Не каждый день в управление забредали люди, которых считали мертвыми. Оправившись от потрясения, Кларк прогнала всех, кроме тех, кто непосредственно участвовал в расследовании. Затем, помедлив несколько секунд, чтобы собраться, расправила плечи и пошла в допросную.

Темноволосая женщина осторожно подняла на нее глаза. Они встречались и раньше, но Кларк не узнала бы сидящую перед ней особу. Ни за что. Но сейчас, зная, кто перед ней, понимала, на что обратить внимание, и у нее не осталось ни малейших сомнений. Однако формальности следовало соблюсти.

Женщина вздернула подбородок, когда старший следователь попросила ее представиться. В ее взгляде сквозили и нервозность, и непокорность.

— Меня зовут Лена Мерчант, — ответила она. — Но раньше меня называли Лео Уиллерсом.

Я посмотрел на Кларк, забыв про холодный дождь.

— Вы серьезно?

Глупый вопрос, но я был слишком поражен. Выражение лица старшего следователя было таким, словно она сама не в силах поверить.

— Вполне. Уиллерс транссексуал. Или я бы сказала, трансгендер. Это то, что он тщательно скрывает. Он еще двуполый, но "переход" — так это, кажется, называется — продолжается. Он — или она — проводят последние несколько недель в частной клинике в Суссексе. Это своего рода убежище для людей с проблемами гендерной идентичности, где они могут рассчитывать на личное пространство и неприкосновенность. Разумеется, если могут себе позволить, — добавила она со своей обычной язвительностью.

Я пытался осознать то, что услышал.

— То есть все это время он находился там? С момента своего исчезновения?

— Похоже на то. Оборвал все внешние связи и понятия не имел, что происходит. Находился там, когда пропала Эмма Дерби. Поэтому не мог представить алиби. Если бы он признался, где был, ему пришлось бы открыть, что он трансгендер, но он не был к этому готов. Не засветился бы и сейчас, если бы во вчерашних новостях не сообщили, что предположительно найден его труп.

Господи! Ланди оказался прав, когда говорил, что Уиллерс где-то прячется. Кто бы мог подумать?

— Вы ему верите? — спросил я, все еще сомневаясь.

Кларк задумалась, и я смотрел, как непокорная прядь рыжих волос металась по ее щеке.

— Информация требует проверки. Но я верю. Клиника подтверждает его рассказ, и он согласен, чтобы нас познакомили с его медицинской картой. Неудивительно, что его отец тщательно ее скрывал. В ней много чего написано. Несколько лет назад Уиллерс обращался к психиатру после неудачной попытки самоубийства. Он всегда себя чувствовал женщиной, хотя отказывался это признать. Даже перед самим собой. За что, учитывая его окружение, я не могу его судить. Не отменяет факта, что он порядочное дерьмо, но хотя бы объясняет, почему.

Объясняет. Работая терапевтом, я сталкивался с трансгендерными пациентами. То, что человек может родиться с гендерной идентичностью, отличной от его биологического пола, хорошо известно медицине. Но общество с трудом мирится, если человек воспринимает себя не таким, каков он есть. И хотя сейчас к этому относятся терпимее, некоторые предпочитают скрывать свое состояние.

Открытие представляло поведение Лео Уиллерса совсем в ином свете. Не как вульгарную развращенность, а как отчаянную попытку самоотречения. И запои, и депрессия, и даже записка несостоявшегося самоубийцы приобрели иной смысл. Он не собирался покончить с жизнью — он хотел ее изменить.

Как заметил Ланди: все дело в точке зрения.

Я взглянул сквозь пелену дождя на дом на берегу.

— Этим его и шантажировали.

Кларк кивнула.

— В прошлом году ему прислали фотографии. Кто-то снял в окно, как он накладывает косметику, примеряет парик и платья. В письме без подписи говорилось, что имеется также видеозапись и все будет выставлено в Интернет, если он в течение недели не раскошелится на полмиллиона.

— Уиллерс не знал, кто его прислал?

— Нет. Но догадался, что в деле замешана Эмма Дерби. Она фотограф и имела доступ в его дом, когда занималась интерьерами. У Уиллерса была гардеробная, где он держал женские наряды, и однажды забыл ее запереть, когда в доме находилась Эмма. Он решил, что она заглянула туда и сделал вывод. Думаю, он говорил правду, когда отрицал, что у них была связь. И не потому, что Эмма приложила для этого мало усилий. Ей пренебрегли, и у нее был мотив, чтобы хотеть отомстить обидчику.

Я вспомнил, что говорила о сестре Рэйчел, вспомнил манерный автопортрет Эммы в эллинге. Пренебрежение ею разозлило и унизило ее, и публичные сцены и холодная атмосфера, о чем сообщали свидетели, предстали совершенно в ином свете. Это был не конец связи, а полный отказ поддерживать какие-либо отношения.

— В спальне Уиллерса уборщица видела полуобнаженную женщину. Как вы это объясняете? — спросил я, заранее зная ответ.

— Это был он сам. Или скорее всего она. — Кларк покачала головой. — Он начал терять бдительность, с трудом выносил ситуацию. И, получив от шантажистов ультиматум, запаниковал. У него не было на руках такой суммы, и он сбежал — укрылся в клинике, где решал, требуется ему "переход" или нет. Посчитал, что не готов, и вернулся домой, готовый к самому худшему. Но случилось не то, на что он рассчитывал.

Я представил его положение: один кошмар сменился другим. Его тайна не стала предметом гласности, но он сделался главным подозреваемым в деле пропажи Эммы Дерби. И не мог доказать невиновность, не раскрыв своего секрета. В первый раз я почувствовал нечто, на что считал себя неспособным по отношению к Лео Уиллерсу.

Сострадание.

— Почему он так долго тянул, прежде чем уехать в клинику? — я не мог заставить себя говорить о Лео как о женщине.

— Запутался, — просто ответила Кларк. — Не понимал, что происходит и как справиться со всеми обращенными к нему вопросами и указующими на него перстами. Пил, принимал транквилизаторы и, говорят, на самом деле замышлял самоубийство. По крайней мере, хотя бы в этом мы были близки к истине. Последней каплей стала смерть его собаки.

— Его собаки?

Кларк мрачно улыбнулась.

— Знаю. Он взял ее щенком, когда его выгнали из университета. И, по его словам, она была единственным существом, которому было безразлично, кто он и что он. Когда потребовалось ее усыпить, в нем что-то переломилось. Он оставался ровно столько, чтобы ее похоронить, а затем исчез. В буквальном смысле. Сел в поезд, все бросив: дом, машину, деньги, остальное. Сказал: ни с чем этим больше не хотел иметь дел.

Кларк скептически скривилась. Но, учитывая вскрывшиеся обстоятельства, я мог в это поверить. Иногда требуется одно последнее потрясение, чтобы все обрушилось. Жизнь начинает казаться настолько невыносимой, что единственный способ выжить — убежать от нее.

Однажды я сам проделал то же самое.

Но хотя это объясняло, почему с момента исчезновения Уиллерса не использовались ни его кредитные карты, ни банковские счета, вставал другой вопрос.

— Если он отказался от своих денег, то каким образом расплачивался за услуги клиники?

— Он отнюдь не нищий. — Кларк раздраженно отвела с лица мешающую прядь. — Мать, чтобы он не голодал, оставила ему трастовый фонд. Мерчант ее девичья фамилия. И разрыв с его прежней жизнью не распространялся на эту часть. Он не хотел иметь ничего общего с тем, что имело отношение к отцу.

Вспомнив поведение сэра Стивена, я решил, что это вполне естественно. С какими ледяными глазами он настаивал, что найденное в устье тело принадлежит его сыну. Ланди как-то обронил, что отец Уиллерса что-то скрывал, и теперь мы знали, что именно. Мой сын мертв.

Не исключено, что с его точки зрения так оно и было.

— Уиллерс знает, кого мы нашли в его одежде?

Кларк устало кивнула.

— Поэтому он и вернулся. Энтони Рассела, двадцатишестилетнего бывшего танцора и модель. По матери индонезиец, он работал в службе одежды, где транссексуалы могли, не афишируя, примерить наряды другого пола. Это был еще один секрет Лео. Они, как правило, встречались в Лондоне. Но иногда Энтони приезжал в Уиллет-Пойнт и тогда пользовался одеждой Лео. Кроме обуви: его нога была больше, чем у Уиллерса.

Вот и объяснение молоткообразного искривления пальцев, подумал я. Распространенный недуг танцоров. Я говорил Ланди, что мертвец мог обладать спортивным строением тела, но не понял связи, и теперь это меня слегка огорчало. Индонезийская кровь объясняла смешанные характеристики черепа. Так же как виденного садовником в Уиллет-Пойнте грабителя. Он был не грабителем и не беженцем, а тайной составляющей личной жизни Уиллерса, которою он хотел сохранить в секрете.

Мне кое-что пришло в голову.

— Рассел дальтоник? — спросил я, вспомнив ярко-красный носок в дешевой кроссовке.

— Понятия не имею. С чего вы взяли?

— Не важно. — Я слишком устал, чтобы объяснять.

Кларк странно покосилась на меня и продолжала:

— Рассел единственный человек, который знал, что Уиллерс трансгендер. Но они поссорились, когда он сообщил, что готовится к переходу. У Рассела были дорогие вкусы и привычка побаловаться травкой. Скрывающий свои наклонности богатый Уиллерс казался ему привлекательнее бедного, осуществившего переход. В итоге Уиллерс швырнул ему ключи от дома, психанул и сказал, что он может всем абсолютно пользоваться, если это все, что его интересует. Не предполагал, что его слова примут буквально, но когда прочитал о трупе, догадался, кто это был.

— У Уиллерса есть соображения, кто мог его убить.

— Нет, но он сказал, что Расселу нравилось играть с его ружьями. Стрелять по бутылкам, палить в чаек. Он не думает, что Рассел сознательно застрелился, но мог произойти несчастный случай, когда он был пьян или под балдой.

— Вы тоже так считаете? — спросил я.

— Я считаю, если бы все было настолько просто, мы бы уже нашли ружье. И нисколько не верю, что в данном деле есть что-то случайное.

Услышав, что кто-то спускается по лестнице, мы разом повернулись. Это был всего лишь Фреарс. Нескладный в объемистом комбинезоне, он неловко переступал по ступенем и, оказавшись на платформе, подошел к нам.

— Что вы хотите? — он пожал плечами. От его веселого легкомыслия не осталось и следа. — Единственный выстрел из ружья в область живота и нижней части груди. Обширная рана, массивная кровопотеря. Такое впечатление, что стрелок застал его врасплох на середине лестницы. Минимальное рассеивание, выстрел произведен максимум с шести-семи ярдов. Судя по найденным дробинам, боеприпас на птицу, номер четыре или пять. Размер небольшой, но с такого расстояния это не имеет значения. Дробь из висмута, а не из свинца, как в патронах в доме Лео Уиллерса.

— Если это хоть сколько-нибудь утешает, Ланди ничего не чувствовал. — Фреарс говорил почти извиняющимся тоном. — При таких ранениях нервная система в результате шока моментально отключается. Удивительно, как он сумел так долго прожить.

Словно по сигналу, наверху послышался шум, и мы замолчали. Из башни выносили тело инспектора. Носилки с мешком поставили на верхнем мостике, один из полицейских сбежал по лестнице, чтобы не давать ветру раскачивать груз, после чего Ланди спустили на веревке на платформу. Я сделал шаг его поддержать, когда он коснется поверхности, но пространство вокруг лестницы уже было занято людьми. Руки потянулись к носилкам с грузом, и они мягко опустились на платформу. Когда инспектора переносили на катер, Кларк смотрела, крепко стиснув губы.

— Что теперь? — спросил я ее, когда патологоанатом последовал за убитым.

— Теперь? — вяло откликнулась она. — Теперь я отправлюсь к Сандре Ланди. А потом буду продолжать допрашивать Лео Уиллерса или Лену-черт-ее-возьми-Мекрчант и выяснять, не знает ли он что-нибудь еще. С самого начала расследования в этом деле было много допущений, особенно по поводу роли Эммы Дерби. Но ее тело так и не найдено, что начинает меня удивлять. После того, что случилось сегодня, я больше ничего не принимаю на веру.

Когда смысл ее слов дошел до меня, у меня по спине побежал холодок, не имеющий ничего общего с уличной прохладой. С самого начала предполагалось, что пропавшая жена Траска стала жертвой Лео Уиллерса. Но если мы ошиблись в этом, следовало сомневаться во всем остальном. Исчезновение Эммы Дерби дало начало всему, но, в отличие от других жертв, ее тело отсутствовало.

Что, если сестра Рэйчел виновна больше, чем только в шантаже?

— Как вы хотели бы, чтобы я поступил?

Кларк оторвала взгляд от катера у причала.

— Как только дадите показания, уезжайте в Лондон.

— В Лондон? — удивился я. — У меня не все закончено в морге.

— Это подождет. Вы слишком во всем увязли. Мне не нужны осложнения из-за того, что мой консультант связан с родными жертвы. В данной ситуации это вовсе ни к чему.

— Но я бы мог…

— Мне этого не нужно, доктор Хантер. — Голос Кларк внезапно посуровел. — Я ценю, что вы сделали. И понимаю, что хотите помочь поймать преступника. Но это не в ваших силах. С этого момента позвольте нам действовать самим.

Я собирался возражать, но увидел, как напряглось ее лицо, вспомнил Ланди, и все аргументы улетучились.

— Хорошо.

Кларк уже собралась уходить, но обернулась.

— И вот еще что: я буду вам признательна, если до того момента, когда что-то прояснится, вы откажетесь от контактов со всеми, кто причастен к расследованию. Я имею в виду всех и каждого. Договорились?

Она взглянула на меня из-под рыжеватой пряди волос, желая убедиться, что я все понял. Затем круто повернулась и направилась к катеру.

Подо мной, на исчезающей под водой отмели чайки шумно добивали последних крабов.

Погода все более портилась, когда меня переправляло на берег судно морского подразделения полиции. От порывов ветра дождь стелился почти горизонтально, смешиваясь с брызгами из-под тупого лодочного носа. Защиты от разгула стихии на палубе не было и, несмотря на водонепроницаемую куртку, которую мне ссудили перед отплытием, я не мог сдержать дрожь. Плотный ярко-желтый пластик не имел подкладки. Полицейские обращались со мной с вежливой отстраненностью, но это меня устраивало. Разговаривать не было настроения. Сторожевик, на котором уплыли Кларк и Фреарс, был размером больше и следовал в бухту, где было глубже, откуда тело Ланди повезут в морг. А суденышко морского подразделения полиции взяло курс на устричную бухту, где разместился мобильный пункт управления кризисными ситуациями. За нами на буксире прыгала на волнах лодка, на которой мы с Рэйчел и Ланди приплыли в форт.

Это было, казалось, невероятно давно.

Насупленное небо подгоняло день к преждевременным сумеркам, когда наше суденышко ткнулось носом в причал. Я поднялся по тем же ступеням, что в тот день, когда мы выловили в устье труп. Было что-то нереальное в том, как я шел по грязному бетону к полицейскому фургончику давать официальные показания. Там не мог сосредоточиться, и женщине-офицеру, которая проводила дознание, приходилось не раз повторять свои вопросы.

— Извините, что вы сказали? — Я в который раз понял, что снова уплыл куда-то мыслями.

— Спросила, не хотите ли показаться врачу. — Лицо молодой полицейской хранило профессиональную сосредоточенность. — Вы могли пострадать от шока.

Мог. Но врач мне не требовался. Единственный человек, которого я хотел видеть, была Рэйчел, но я не знал, как с этим разобраться. Ее, должно быть, уже отпустили домой, но ехать в Крик-хаус было бы не лучшим поступком, коль скоро Кларк недвусмысленно предостерегла меня против этого. Но что бы ни говорила старший следователь, я не мыслил отъезд без того, чтобы хотя бы не переброситься несколькими словами с Рэйчел. Выйдя из фургончика, достал телефон и, укрывшись от дождя в заколоченной устричной фабрике, набрал номер. Вызов переключился на голосовую почту, я попросил мне перезвонить и стал думать, что делать дальше.

На меня снова нахлынуло уже испытанное оцепенение. Я понимал, что Кларк будет недовольна тем, что я попытался связаться с Рэйчел, но теперь мне это казалось неважным. Разумом я понимал, что моя изоляция не навсегда, — лишь вопрос времени, когда все, что случилось, как-то утрясется. Но теперь я действовал, словно на автомате, концентрируясь лишь на том, что было передо мной.

И первейшей задачей считал, как добраться до эллинга, где оставил машину. Ни один из полицейских не предложил меня подбросить. И даже если бы мне хотелось их просить, я бы не стал этого делать в такой момент. Несколько минут стоял под дождем, слушая, как капли колотят в пластиковый капюшон моей взятой взаймы куртки, пока не понял, что ответ очень прост.

Один из полицейских отвязывал от катера морского подразделения лодку Трасков, и я вызвался доставить ее к эллингу, откуда будет легче забрать. Последовали короткие переговоры по рации, но у полицейских были более важные дела, чем буксировать хозяевам их судно.

— Уверены, что справитесь? — спросил меня сержант, глядя на белые гребешки катящихся по устью волн.

— Я же только вдоль берега.

— Ладно. Но не лезьте на большую воду. — Он взглянул на хмурое небо. Вода катилась с его желтой непромокаемой куртки. — В сизигийный прилив погода все время ухудшается, и только потом становится лучше. Нам приказано в течение часа всех эвакуировать из форта, независимо, закончили они свои дела или нет. Не забирайте мористее, иначе может унести.

Я пообещал, что не буду, но, если честно, мне было наплевать на погоду. В юности приходилось плавать в условиях и похуже. Мне не придется бороться с отливом — прилив будет на моей стороне. Мотор завелся со второй попытки, и как только я отвалил от стенки, почувствовал, как меня подхватило течение. И хотя был к этому готов, чуть не растерялся, когда суденышко взбрыкнуло, пытаясь выйти из-под контроля. Но затем повернул нос в нужную сторону и повел в устье.

Там стало легче: качка была сильнее, чем я предполагал, но не настолько, чтобы перевернуть мою скорлупку. Я радовался, что появилось дело, чтобы занять мысли, а монотонный ритм волн действовал гипнотически. Поднимаясь и опускаясь вместе с суденышком, я позабыл обо всем, кроме одного — держать нос по курсу. Но вот в стекловолоконный борт ударила волна выше других, и я вздрогнул — в голове снова прокатилось эхо ружейного выстрела.

И оцепенение тут же прошло. Я полной грудью втянул брызги солоноватой пены, и на меня обрушилось все, что недавно случилось. Сколько же требовалось переварить! Откровение о Лео Уиллерсе, мое отстранение от расследования, неопределенность с Рэйчел. И все это меркло на фоне убийства Ланди. Ощущение было таким, словно я получил удар под дых. Что бы ни говорила Кларк, некто неизвестный приплыл в форт с целью уничтожить всех, кто там находился. Этот человек уже убил четверых, и по крайней мере двое из них были виноваты только в том, что оказались в неподходящее время в неподходящем месте. И вот теперь, когда Лео Уиллерс исключен из числа подозреваемых, мы понятия не имели, кто все это совершил.

Или зачем.

Увлеченный размышлениями, я чуть не пропустил вход в бухту. Увидев, как быстро он приближается, направил лодку в его сторону, но недооценил силу прилива. Мотор взревел, когда я прибавил газу и повернул румпель, чтобы компенсировать снос. Теперь волны били мне в борт. Пришлось вцепиться в скамью, когда в мою скорлупку ударила особенно большая, обдав брызгами и чуть не перевернув. Когда лодка выпрямилась, я огляделся и увидел, как сильно ухудшилась погода: по устью, накрывая верх песчаных отмелей, катились растрепанные волны, уровень воды стремительно повышался. Я слишком задумался, чтобы принять серьезно предостережения полицейского, но больше не мог их игнорировать.

Горло устья проносило мимо с пугающей скоростью. Не было другой возможности в него попасть, как подставить борт разгулявшимся волнам, и я снова чуть не перевернулся. Смахнул пену с глаз и направил нос так, чтобы иди в одну линию с приливом. Но теперь не попадал в бухту и с этим ничего не мог поделать. Оглянувшись, оценил ритм набегающих волн и повернул круче. Лодку кренило, но мне удалось направить нос по волнам.

Это означало, что я одновременно боролся с мощью моря и ветра. Мотор работал в полную силу, но суденышко, прыгая с одной волны на другую, почти не продвигалось к цели, и я уже подумывал, не плыть ли в другое место устья или не пристать ли к ближайшему берегу. Но вот обрамляющая вход в бухту стелющаяся под ветром трава стали ближе, и я оказался в относительном затишье.

Болтанка была сильной, но не шла ни в какое сравнение с той, что я испытал на открытом пространстве. Стерев с лица морскую воду вперемешку с дождем, я ощутил вкус соли и ослабил хватку на румпеле — прилив нес лодку в нужном направлении, и больше не требовалось тратить столько усилий. Вода поднялась очень высоко: лизала песчаные отмели, заливала окрестные поля, но пик прилива еще не наступил.

Я знал, что море заливает эту местность, видел на деревьях и домах отметины наивысшего уровня, но убедившись воочию, поразился, как быстро происходит наводнение. Погода была не так уж плоха: по сравнению со штормом, в который я однажды попал в Атлантике у Внешних Гебридских островов, это был просто шквалистый ветер. Но Гебриды представляли собой крепость из скал и камня, в то время как здешняя низина была подвластна любым капризам морской стихии.

Как в этот момент. Управляя лодкой в протоке, я едва узнавал пейзаж. Песчаные дюны превратились в крохотные острова, тростник и высокая трава выглядывали из покрытой зыбью воды. Темнело, и остатки света скрадывали дождевые тучи.

Но я был почти у цели, хотя по-прежнему не мог представить, что буду делать, когда вернусь в эллинг. И словно подчиняясь моей мысли, зазвонил телефон. Я убавил газ, позволяя приливу нести меня к берегу, и достал трубку из кармана.

Это была Рэйчел.

— Я получила ваше сообщение, — сказала она. Ее голос прерывался из-за плохой связи.

— Хотел узнать, как у вас дела. Вернулись домой?

— Да. Взяла такси после того, как дала показания. Где вы? Я почти вас не слышу.

Я повернулся спиной к ветру, защищая трубку.

— В протоке. Веду лодку в эллинг.

— Вы решились плыть в такую погоду?

— Осталось недолго. — Я запнулся, избегая столкновения с кустом, который, видимо, рос на берегу, откуда его вырвало и понесло потоком. — Что мне делать с лодкой?

— Ничего особенного. — Ее голос звучал расстроенно. — Просто оставьте там. Вы слышали?

Я растерялся, сначала решив, что она говорит о Ланди. Но затем понял, что речь не о нем, а о чем-то другом.

— Что слышал?

Голос Рэйчел пропал, затем возник снова.

— Полицейские увезли на допрос Эндрю.

Боже, подумал я, Кларк времени не теряет.

— Он, кажется, встречался с клиентом. Может тот подтвердить, где находился Траск?

— Клиент в последний момент отказался. Эндрю все равно поехал в Эксетер, но никого не нашел, кто бы мог подтвердить его алиби. Господи, его взяли на глазах Джемми и Фэй. Вы знали об этом?

— Разумеется, нет, — ответил я, корректируя курс лодки.

— Точно так же, как не знали о Марке Чэпле.

Я смотрел на плещущуюся под ногами грязную воду, слишком измотанный, чтобы отвечать. Но Рэйчел быстро продолжала:

— Я не должна была так говорить. Но я больше не понимаю, что происходит вокруг. Все время думаю о том, что случилось раньше. А теперь вот это. Конца этому не видно.

С капюшона капала вода и холодными ручейками стекала по рукаву. Я никак не мог придумать, что сказать.

— Заехать к вам?

— Лучше не надо. Фэй взбудоражена, а Джемми просто вышел из себя, когда уводили Эндрю.

— Тогда завтра. Я вам позвоню.

Кларк это не понравится, но если меня отстранили от расследования, мое поведение больше ее не касается. Наступила пауза. Я решил, что пропал сигнал, но Рэйчел продолжала:

— Что вы делаете вечером?

Я так далеко не заглядывал. Не мог заставить себя уехать в Лондон. Но от эллинга больше ключа не имел. Однако даже если бы имел, не факт, что при таком подъеме воды квартиру не затопит. Берега прорывало, и отдельные ручейки и потоки сливались в целое водное пространство со своими более мелкими протоками и омутами. Я оглядел округу — истинные масштабы затопленной поймы уже скрывали опускающиеся сумерки.

— Я найду, где остановиться.

— Хорошо, только если такое будет продолжаться, дороги вокруг станут непроезжими. Будьте осторожны.

Я обещал и, прежде чем спрятать телефон под водонепроницаемой курткой, смахнул с него капли дождя. По крайней мере, Рэйчел, Фэй и Джемми в безопасности. Траск строил свой дом с расчетом на подобные катаклизмы: как бы высоко ни поднялась вода, бетонные опоры не дадут его затопить.

Мне тоже требовалось найти высокое место, и я опять завел мотор, намереваясь без промедления выйти из заводи. Но быстрее плыть не решился. Протоку затопило, и я не видел, где берега. Казалось, что деревья и кусты растут из разлившегося озера, и я заметил, что в одном месте поток перехлестывает через дорогу почти с такой же скоростью, как плывет лодка. Заполучить обратно машину оказалось делом непростым, и я вздохнул с облегчением, когда впереди показался эллинг.

Дамба была под водой. Лишь половина запирающих лодочный причал деревянных ворот торчала над поверхностью. Волны лизали нижние ступени почти до самой ведущей к люку лестницы. Однако берег был здесь выше, и самого эллинга вода пока не коснулась. Удачно, поскольку моя машина была оставлена за ним. Подплывая, я чувствовал, как у меня отлегло от сердца: машина была на сухом месте. Затем я увидел рядом с ней другую.

Даже в меркнущем свете я узнал гладкие черные очертания "Даймлера" сэра Стивена Уиллерса.

Глава 29

Я выключил мотор, позволяя мощному течению пронести меня последние несколько ярдов. Но даже при том не избежал сильного толчка о причал — стекловолоконный корпус с такой силой врезался в бетон, что я клацнул зубами. Я быстро набросил линь на швартовочный столбик, не забыв оставить слабину в расчете на дальнейший подъем воды, и выбрался из лодки.

Затопившая причал вода доходила почти до колен. Я осторожно двинулся к эллингу, который среди омывающих каменные стены волн, казалось, почти вдвое съежился. Поднимаясь по ступеням, я заметил, что крышка люка свободна от петли, бьется о стену, а удерживавшая ее веревка болтается на ветру. Я не стал задерживаться, чтобы водрузить ее обратно, — все равно сорвется, а я спешил выбраться на сухое место.

И выяснить, что здесь понадобилось сэру Стивену.

Вода струилась с моих ног, когда я спешил наверх. Мне не терпелось узнать, что такого срочного заставило отца Лео Уиллерса пожаловать сюда. С вершины лестницы я увидел его шофера Портера, который шел от эллинга к большому черному автомобилю. Он был в толстом пальто, но без шляпы, видимо, равнодушный к разгулу стихии. Ветер и дождь заглушил мои шаги, и он не заметил меня, пока я не заговорил:

— Ищите меня?

Портер круто обернулся, посмотрел на меня и небрежно улыбнулся.

— Откуда вы взялись? Напугали меня до смерти. — Он выбросил окурок, который укрывал в руке, и тот зашипел и погас на мокрой земле. — Сэр Стивен хочет с вами перемолвиться. — Он указал на "Даймлер".

Я понятия не имел, что от меня нужно отцу Лео Уиллерса, и совсем не хотел с ним разговаривать. Но отказаться не видел возможности и, надеясь, что это не займет много времени, пошел к "Даймлеру". Портер открыл заднюю дверь.

— Он здесь, сэр Стивен.

Он почтительно встал у черного лимузина, сложив на груди руки в перчатках. В моих ботинках хлюпало, я сознавал, какой я промокший и грязный, но мне было не по себе отнюдь не от этого. Я замедлил шаг, гадая, откуда сэр Стивен знал, что найдет меня в эллинге? И почему не позвонил по телефону, если хотел поговорить? Я наткнулся взглядом на выброшенный Портером окурок.

И остановился.

Шофер терпеливо стоял у открытой дверцы машины, и по его непокрытой голове текла вода. Веснушчатое лицо было в похожих на порезы во время бритья отметинах. Я заметил черные кожаные перчатки и стильные броуги все в пятнах и грязи. Городская обувь — у таких ботинок каблуки обычно не рифленые.

Как на следе в крови Ланди, который я видел в морском форте.

— Доктор Хантер. — Портер по-прежнему стоял у открытой дверцы автомобиля.

Ко мне вернулся голос:

— Мне казалось, сэр Стивен не любит, если вы курите.

Его вежливая улыбка не исчезла.

— Не сомневаюсь, мне сделают замечание. А сейчас, если не возражаете…

Я не видел, что творится на заднем сиденье машины. Дверца была открыта в мою сторону, и сильно затемненные стекла скрывали все, что находилось в салоне. Я поднял глаза на эллинг. Дверь была приоткрыла, замок расщепил раму. Дождь не прекращался, и мы с Портером не сводили друг с друга глаз. Он с треском захлопнул дверцу лимузина.

— Стоило попробовать.

Мое сердце гулко колотилось. Я не знал, почему он здесь, но догадывался, что задумал. Усталость разом слетела с меня, и я не сомневался, что раз он попался мне на глаза, то не даст уйти. Как не дал Стейси Кокер.

Или Ланди.

Портер презрительно хмыкнул, заметив, что я покосился на мою машину.

— Смелее. Идите открывайте, а я подожду здесь.

Я сразу отказался от этой мысли: мимо него не проскочить. И, притворяясь таким же равнодушным, как он, кивнул на кровавые крапинки на его веснушчатых щеках:

— Кто же стреляет в стальную дверь? Вам еще повезло — могли остаться без глаза.

— Повезло. Я везучий.

Он посмотрел мимо меня на спускающуюся к причалу лестницу, словно хотел убедиться, что никого не пропустил. И почти рассеянно сжал кулаки, теснее прижимая друг к другу затянутые в кожу пальцы.

— Где это?

— Где что?

— Послушайте, у меня выдался дерьмовый день, я не в настроении. Скажите, где это, и покончим.

Мне показалось, что я оказался в сюрреалистическом кошмаре.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Улыбка исчезла с его лица.

— Хватит крутить. Где деньги?

— Какие деньги? Я не знаю…

— Я даю тебе шанс, болван, — прошипел Портер. — Пятьсот штук Уиллерса были спрятаны в шкафу в доме Холлоуэя. Где они?

Это прозвучало для меня бессмыслицей. Пятьсот тысяч — это именно та сумма, которую Эмма Дерби и Марк Чэпл потребовали за фотографии. Но, по словам Кларк, Лео Уиллерс не стал платить шантажистам.

С этим разберемся потом.

— Дом сгорел…

— Я в курсе, что сгорел, но, когда начался пожар, денег там уже не было. Холлоуэю они ни к чему, он не сумел бы ими воспользоваться, даже если бы знал, что это такое. Единственно, кто туда приходил до полиции, это ты и сестра Дерби. Поэтому повторяю вопрос: где чертовы деньги?

— Полиция обыскивала дом и, должно быть…

— До того, как в дом прибыла полиция, там побывал я, — объяснил Портер с подчеркнутым терпеньем. — Если бы они что-нибудь нашли, старик бы слышал, а значит, слышал бы и я. У тебя еще одна попытка.

Потрясение стало проходить, и в голове из кусочков стала складываться общая картина. Старик, это, должно быть, сэр Стивен. Я не знал, откуда взялись деньги, но Портер их прятал в доме Эдгара. Я понятия не имел, кто их похитил, но понимал, что вместо денег обнаружил в доме Портер.

— Стоило ли убивать из-за этого Стейси Кокер?

Если у меня и оставались какие-то сомнения, то его реакция их рассеяла. Лицо исказилось, словно ему стало стыдно. Но лишь на мгновение.

— Я задал вопрос.

— Она тебя на самом деле видела или ты бы ее задушил в любом случае?

— Последний шанс. Ты мне скажешь?

Никаких следов угрызения совести. Я снова сказал, что понятия не имею, где деньги. Но Портер, даже если и поверил мне, в живых меня не оставит, чтобы я никому о нем не рассказал.

Я видел воочию, что он сотворил с Марком Чэплом, а тот был моложе, сильнее и увлекался искусством единоборства. У меня не было иллюзий по поводу моих шансов в схватке с Портером. Оставался единственный возможный вариант.

Портер пожал плечами и сделал шаг вперед.

— Хорошо, если таков твой выбор.

— В багажнике машины.

Он внимательно наблюдал, как я, порывшись в кармане и достав ключи, высоко их поднял, чтобы он видел.

— Вот.

Я швырнул их сильнее, чем нужно, надеясь, что он не поймает, но его рука выстрелила в сторону и перехватила в воздухе. Он обжег меня взглядом.

— Все там, — сказал я.

— Хорошо, если так.

Когда Портер шел к моей машине, я чувствовал, как дрожу от адреналина. Не сводя с меня глаз, он нажал на кнопку на брелке. Я принудил себя выдержать его взгляд, когда щелкнул замок. Все так же глядя на меня, он потянулся к багажнику. Я стоял. Он открыл крышку и заглянул внутрь.

Я бросился бежать. Ругаясь, он погнался за мной. Я прогрохотал по лестнице на причал. Считал, что лодка — мой самый верный шанс. Но, посмотрев туда, где оставил ее, понял, что ошибся. Рассчитывал, что у меня хватит времени спрыгнуть в нее и отвалить до того, как меня догонит Портер. Даже если я не успею завести мотор, течение подхватит суденышко, и я окажусь в безопасности, как только отвяжу причальный линь.

Но я забыл про слабину, которую оставил, чтобы вода, поднимаясь, не потопила лодку. Прилив отогнал ее в сторону, и лодка, как зверек на поводке, качалась в добрых двух ярдах от затопленного причала.

Мне не хватит времени подтянуть ее обратно.

Портер уже топал по берегу, когда я, оказавшись на омываемом волнами настиле, понял, что мой единственный шанс — броситься в воду и довериться судьбе. Оставались последние ступени, когда я заметил сбоку какое-то движение. Освободившись от веревки, крышка люка хлопала от ветра, открывая взгляду темное нутро дока. Я принял решение и нырнул в отверстие.

Плюхнулся в черноту и холодную, бурлящую воду. Судорожно втягивая воздух, вцепился в крышку и попытался захлопнуть. Но она подскочила, когда подбежавший Портер сунул под нее руку. Вода плескала мне в лицо, а я пытался вытолкнуть из-под крышки руку, и настил на глубине протестующе стонал и трещал под моим весом. Что-то неподалеку плюхнулось, и в тусклом свете из люка я узнал давешнее весло. Навалившись всем весом на деревянную крышку, ткнул зазубренным концом в перчатку, ткал раз за разом, пока Портер, зарычав, не отдернул руку.

Крышка со стуком захлопнулась. Но через секунду дернулась, когда человек по другую сторону пнул ее ногой. Но теперь у меня было преимущество. Уперевшись плечом в неструганые доски, я сдерживал удары, пока они не прекратились.

Вода внезапно успокоилась, и я слышал тяжелое дыхание Портера.

— Что собираешься делать дальше, умник?

Я понятия не имел. Люк открывался внутрь, и если я буду оставаться на месте, он не сунется в лаз. Но и я не выберусь наружу. Я огляделся. Вода была уже по пояс и продолжала прибывать. Сквозь щели в воротах вертикальными полосами просачивался серый свет. Вокруг плавал всяческий мусор, но ничего такого, что помогло бы в моем положении. Оттолкнув дырявое каноэ, которое наседало на меня, словно настырная лошадь, я достал из кармана телефон. С него текла вода, но я все-таки попробовал позвонить, но экран остался темным.

Помощь не придет. Я постарался успокоиться и оценить положение. Уровень воды в эллинге стал выше, но то же самое происходит за его стенами. В бухте холодно, но не смертельно. Портер будет спешить убраться отсюда как можно скорее: он убил полицейского и не может себе позволить здесь прохлаждаться или ждать, когда прилив выгонит меня из укрытия.

Затем я вспомнил, что у него есть ружье, и сразу сник.

— Ты еще там или уже утонул? — крикнул он.

Я прижал ладони к крышке люка и провел по нестроганому дереву. Доски хоть и толстые, но не защитят от ружейного выстрела.

— Не усугубляй своего положения, — ответил я сквозь них. От холода и напряжения голос сорвался. Снаружи раздался злобный смех.

— Не собираюсь. Как только ты мне скажешь, где деньги, тут же смотаюсь.

Снова о деньгах.

— Я тебе говорил: ни про какие деньги понятия не имею.

— Но только что сказал, что они у тебя в машине. Почему я должен тебе верить?

— Потому что в противном случае нам будет плохо обоим. Ты убил полицейского, неужели считаешь, что это тебе сойдет с рук?

— Беспокойся лучше о себе. Вода прибывает. Яйца не застудил?

Я старался не обращать на холод внимания и сосредоточил все мысли на ружье. Оно наверняка в "Даймлере". Но если Портер за ним пойдет, у меня появится шанс совершить рывок к лодке. Это явно пришло и ему в голову, иначе он бы уже отправился за ним.

— Ты знаешь, что Лео Уиллерс жив?

— Без булды.

Конечно, знал, ругнул я себя. Поэтому бросился в бега. Если Уиллерс не только жив, но доказанно невиновен, вопрос только времени, чтобы полиция начала фильтровать других подозреваемых. Включая его.

— Тебе сказал его отец? — спросил я, понимая: чем дольше он стоит у люка без ружья, тем больше у меня шансов на спасение.

— Думаешь, старик признает, что его сын превратился в бабу? Скажи, еще объявит об этом по радио.

Тихий плеск воды сказал мне, что Портер куда-то перемещается. Я ловил признаки того, не повернул ли он к лестнице, чтобы самому броситься к лодке.

— Так откуда ты узнал?

— Вез его, когда позвонили из полиции и сообщили новость. Нечего сказать, осчастливили сэра Стивена.

— Он разговаривал с ними при тебе?

— Я же сказал. Чего только не услышишь, если к тебе настолько привыкли, что принимают за вещь.

В голосе Портера появилась горчинка. Я это запомнил, но сейчас меня больше интересовало, что он делает по другую сторону люка. Слышал, что он, стараясь не шуметь, шел по воде.

— Ты таким же образом узнал, что мы находимся в форте?

— Ничего подобного не ждал и буквально обалдел, доложу я тебе. Не мог дождаться, когда высажу старика, чтобы выяснить, что вам там понадобилось. — Его голос шел, скорее, со стороны причала, а не лестницы. Я старался понять, что он затеял. Надеялся, что не пошел отвязывать лодку.

— Тебе не следовало убивать Ланди.

— Лучше скажи что-нибудь такое, чего я не знаю.

— Тогда зачем ты это сделал? — выкрикнул я, не в силах сдержаться.

— Не было выбора. Я даже не знал, что он с вами, пока не увидел его. Из того, что я слышал, там был только ты и сестра.

— И ты планировал нас убить? А что дальше? Замаскировать под очередной несчастный случай на море?

— Я не планировал никого убивать. Вбей себе это в башку. Только хотел, чтобы мне вернули деньги. Думаешь, мне все это надо? — Плеск воды раздался громче. Портер откуда-то возвращался. — Если я сдамся, ты замолвишь за меня словечко?

Ничего подобного я не ожидал. Его голос приближался, он снова находился у самого люка. Я колебался, дрожа от холода в воде. Не верил Портеру, но не понимал, что он задумал.

— Ладно, — осторожно начал я. — Но ты должен…

Новый удар по крышке чуть не сбил меня с ног. Я шарахнулся, вспенивая воду. Портрер тяжело дышал по другую сторону люка. Он почти меня поймал, но теперь не мог добраться в мое убежище. Крышка снова содрогнулась, он бросил бесцельные попытки и, запыхавшись, предложил:

— Кончай валять дурака. Скажи, где деньги, и я тебя отпущу.

— Господи, да не знаю я, где эти деньги. — В отчаянии я подпер плечом крышку и огляделся в поисках сломанного весла. Вставил его под углом между досками настила и крышкой. Такая преграда надолго не задержит Портера, но даст мне несколько секунд, если он что-нибудь снова предпримет. — У кого ты их стащил? Или тоже шантажировал Лео Уиллерса?

— Я не вор. А если бы захотел шантажировать Уиллерсов, давно бы этим занялся. — Его голос звучал по-настоящему оскорбленно. — Наоборот, старался, как обычно, их выручить. Это Дерби со своим дружком сделала снимки и требовала полмиллиона, грозя их выставить на всеобщее обозрение. Подумать только — полмиллиона! Узнав об этом, малыш Лео наложил в штаны и слинял. Так они подкатились к старику. Я говорил ему, не надо платить, но разве он послушает? Только бы люди не узнали, что его сынуля изображает из себя Барби!

Снова в его голосе появилась горечь. Я услышал, что Портер опять отошел от люка. Я взглянул на перегораживающие выход от причала ворота. Волны накатывали до середины их высоты. Вспомнив, какой ржавый у них замок, я решил, что мне остается только надеяться, что он выдержит напор воды.

— Ну и что ты сделал потом? Убил их и забрал деньги? — Черт возьми, что ты там задумал?

— После всего, что было сделано мною для Уиллерсов, я не мог пустить дело на самотек. — Я слышал, что Портер куда-то идет, стараясь как можно тише шлепать по воде. — Любой идиот сказал бы, что фотографии сделаны из форта. Шантажисты велели оставить деньги на устричной фабрике. Я так и поступил и, забросив туда сумку, стал наблюдать из Уиллетс-Пойнта и когда увидел идущую к форту лодку, взял ялик Лео. Решил, заберу деньги и, может, немного их припугну. Но это все.

Его голос продолжал перемещаться, но звучал глуше. Трудно было определить, где находился Портер.

— Что-то пошло не так? — Черт, как же холодно! Я обхватил себя руками, стараясь следить за его движением.

— Все ее любовничек, — с отвращением ответил Портер. — Задумал выставляться, строить из себя крутого. Все должны его бояться — у него черный пояс. Вонючий додзе. Ну, я ему и влепил.

— Удар ладонью? — Мои зубы начали выбивать дробь.

Последовала короткая пауза.

— Именно. Я подумал, что расквашенный нос научит его уму-разуму, не рассчитывал, что мерзавец окочурится. Ну, и поделом ему.

— И Эмме Дерби тоже поделом?

Портер не ответил. Я прислушивался, стараясь разобрать хоть что-нибудь, что подсказало бы, что он делает. Вода уже плескалась у моей груди, лишая тело остатков тепла. Я не знал, сколько времени мне удастся продержаться.

— Что ты сделал с ее телом? — Я старался говорить так, чтобы мой голос не дрожал. — Тоже отвез в заводь после того, как сбросил с башни?

— Угадал наполовину, — как-то рассеянно ответил он. Наверняка что-то задумал, но я настолько замерз, что мне стало все равно.

— Сэр Стивен в курсе?

Молчание. Конечно, не в курсе, утомленно подумал я. Если бы работодатель знал, что натворил его шофер, Портер не сумел бы присвоить деньги. Холод замедлял мой умственный процесс, но мне требовалось заставить его говорить, чтобы иметь представление, где он находится. Я придумывал следующий вопрос, когда что-то загородило тусклый свет в щелях ворот. Мелькнула тень, и я услышал лязг цепи замка, которую тянул Портер. Ворота сотрясались. Я оставил люк и лихорадочно шагнул в его сторону, но в панике забыв, что стоял на возвышающемся настиле, соскользнул с краю и внезапно оказался на глубине.

Это меня спасло. Пока я выбирался на настил, ворота успокоились и тень исчезла. Портер, больше не таясь, плюхал ногами вдоль причала к люку, из-под которого выгнал меня. Если бы я добрался до ворот, то у меня бы не хватило времени вернуться обратно. Я снова оказался на волосок от гибели. Тяжелая пластиковая куртка тянула вниз, когда я с усилием брел по грудь в воде. Впечатление было таким, словно пытался бежать в медленном ночном кошмаре. Портер шлепал вдоль причала, стараясь опередить меня в гонке к неохраняемому люку.

И оказался первым. Я видел, как дернулась подпертая веслом деревянная крышка. Древко сломалось, но я успел подскочить и, надавив, закрыть, а затем, отплевываясь соленой водой, выдерживал удары Портера.

— Ублюдок!

Удары внезапно прекратились, и я слышал, как Портер отдувается, разочарованно ругаясь с другой стороны. Сотрясаясь от холода, я бессильно привалился головой к доскам. И весь промокший, смотрел, как вода продолжает подниматься. В третий раз Портер чуть меня не купил. Больше я от люка не отойду, если не буду твердо уверен, что он ушел.

— Слушай, это просто глупо. Мне нужны только деньги. Скажи, где они, и я тут же уйду.

У меня не осталось сил кричать.

— Который раз говорю: не знаю ни про какие деньги. Сколько ни спрашивай, ответ будет прежним. Не знаю!

Наступила тишина, но по дыханию Портера я понял, что он никуда не делся, и он наконец заговорил:

— Твой выбор. Только потом не жалуйся.

Шлепанье по воде и шаги по лестнице. Я напрягся, вспомнив про ружье. Это что — очередная уловка?

Голос Портера донесся откуда-то с высоты.

— Только двое могут знать, куда делись деньги из дома Холлоуэя. Если не знаешь ты, должна знать сестра Дерби.

— Стой! — крикнул я. — Подожди! Она ничего не знает!

Но его шаги уже замерли. При мысли, что Портер начнет охоту на Рэйчел, меня охватила паника. Мелькнула мысль, что это очередная хитрость, чтобы выманить меня из люка, но это уже не имело значения. Выхватив из-под крышки сломанное весло, я поспешно ее откинул. Ничего не произошло. Я обвел взглядом округу: бухта вздулась и бурлила, но в сумрачном вечернем свете я не заметил, чтобы меня кто-то поджидал. Затем послышался звук заводимого мотора.

Портер уезжал.

Я не почувствовал никакого облегчения, напротив — потребность немедленно действовать. И когда выбирался из люка, мысли лихорадочно плясали в голове. Телефон промок, и я не мог ни предупредить Рэйчел, ни сообщить в полицию. Портер увез ключи от моей машины. Единственная надежда на лодку. Если она до сих пор у причала, у меня есть шанс.

Я уже вылез наполовину из люка, когда сообразил, что звук мотора стал громче. Но не низкий, мощный звук мотора "Даймлера" — другой, и внезапно я понял, какой. Когда на берегу хрустнули покрышки, я бросился обратно в эллинг.

И в следующую секунду моя машина проломила надо мной деревянное ограждение.

Глава 30

Когда стена позади меня с треском сложилась, я упал в обжигающую холодом воду. Ничего не видел, ничего не слышал, не мог дышать. Отчаянно барахтался, но потерял ориентацию. Что-то ударило меня по голове. Я забил руками, отплывая подальше, убежденный, что на меня рухнула вся стена. И тут моя голова вынырнула из-под воды. Я втянул полные легкие воздуха вместе с соленой пеной и, закашлявшись, старался плыть. Ноги больше не доставали до дна, тяжелая намокшая куртка грозила утащить на глубину. В воздухе носилась пыль, все еще звенело эхо удара, и я вздрогнул и перевернулся, когда что-то стукнуло мне в плечи. За мною по вспененной воде плыло каноэ.

Я обхватил его рукой, благодарно прильнув к гладкому корпусу. И, отдышавшись, посмотрел на то место, где стоял мгновение раньше. В проникающем сквозь ворота меркнущем свете я увидел, что каменная стена рухнула внутрь и завалила все вокруг лаза в люк.

В просвете зияло покореженное крыло моей машины.

Меня накрыла волна отчаяния. Вода дошла до середины стен и продолжала прибывать. Если так пойдет дальше, вскоре весь нижний уровень строения окажется на дне.

Но еще до этого Портер попадет в Крих-Хаус. А там не одна Рэйчел. Траск задержан полицией, но дома еще Фэй и Джемми. Портер уже убил раненую девушку и безоружного полицейского.

Он не оставляет свидетелей в живых.

Я подгреб к настилу и встал на гнилые доски, но они соскользнули с поврежденного каменного основания, снова сбросив меня в воду. Но я успел увидеть все, что мне требовалось: люк был безнадежно заблокирован. Я пытался заставить работать свой неповоротливый ум. Тени в эллинге становились гуще. Вечер снаружи превращался в ночь, и вскоре здесь наступит непроглядная тьма. Держась за каноэ, я подплыл к воротам. Не рассчитывал их открыть, если не удалось Портеру, но попробовать стоило. Замок и цепь находились с другой стороны. Отпустив каноэ, я просунул руки в щели ворот. Грубое дерево ободрало на костяшках пальцев кожу, когда я шарил руками в поисках запора. Покрытый коркой ржавчины замок не открывали годами. Я крутанул его со всей силой, затем дернул ворота, проверить, не поддастся ли пропитанное водой дерево.

Все держалось крепко, и мне не стоило терять здесь время. Я снова ухватился за каноэ. Если невозможно выйти через люк или ворота, оставалась последняя возможность.

О ней Портер не знал.

Света было мало, чтобы разглядеть потолок. На такой высоте я не мог до него достать. Трясясь от холода, расталкивал плавающий вокруг мусор, пока не увидел неподалеку на воде сломанное весло. Древко раскололось, когда Портер пытался проникнуть в люк, но его длины хватало для осуществления задуманной задачи. Отплыв на середину эллинга, я, полагаясь исключительно на ощущения от прикосновений, поводил им в темноте над собой, скребя лопастью по грубым доскам. И почувствовал толчок, когда весло на что-то наткнулось.

Засов опускной двери помещения наверху.

Я ругался, когда стукался пальцем ноги о спрятанное под ковром кольцо, но теперь оно стало единственной надеждой выбраться отсюда. Моля, чтобы засов не оказался на запоре и крышка не была прибита гвоздями, я потыкал в него веслом. Но быстро понял, что так с засовом не справиться, и оставил попытки. Если удастся открыть, то только рукой. Попробовал дотянуться, но потолок был слишком высоко. Оставалось каноэ. В его корпусе была дыра с зазубренными краями, по размеру больше моего кулака, в которую, если суденышко поставить на киль, хлынет вода, и оно утонет. Поэтому я попытался забраться на перевернутый корпус. Это тоже не сработало: под моим весом вода полилась в дыру, и каноэ стало проседать.

Я соскользнул в воду, и оно вынырнуло на поверхность. Огляделся. Но даже если среди плавающего мусора было что-то пригодное для моей цели, в темноте эллинга я не видел. Ну, давай же. Должно быть какое-нибудь решение. Я не снимал обременительную куртку, поскольку она давала хоть какую-то защиту от холода. Но что было важнее — материал не пропускал воду.

Теперь, держа голову над поверхностью, я снял ее с себя, скомкал замерзшими пальцами и заткнул ею дыру в каноэ. Ненадежная пробка, но лучшей у меня не было. Надеясь, что она продержится достаточно времени, я попытался залезть на перевернутый корпус суденышка. Каноэ выскользнуло из-под меня. Отплевываясь соленой водой, я повторил попытку. Суденышко встало на дыбы, но на этот раз мне удалось его оседлать.

Потолок оказался в нескольких дюймах над моей головой, но каноэ стало тонуть. Неуклюже изгибаясь, я слепо шарил рукой по нижней поверхности люка, пока не нащупал засов. Стиснув обескровленными пальцами, попробовал оттянуть. Он не поддавался. Каноэ тонуло быстрее, и я, не обращая внимания на острые края металла, принялся дергать изо всех сил.

Внезапно засов поддался, осыпав мне лицо хлопьями ржавчины. Времени для радости не было. Уперевшись обеими руками в люк, я что было сил толкнул. Каноэ просело, а люк не поддался. Я попытался опять. Люк немного сдвинулся, и это позволило мне просунуть руку в щель.

Каноэ подо мной тонуло, но я успел просунуть в расширяющуюся щель другую руку. Ноги молотили по воздуху, когда я пролез наверх головой и плечами. Мне на спину давил большой вес — я оказался под ковром, которым был накрыт люк. Потребовались все силы, чтобы втянуть ноги в жилой уровень, и я, задыхаясь, рухнул на деревянный пол. В глазах мелькали искры, я вдыхал тягучий запах лака и больше всего хотел лежать, не шевелясь. Но заставил себя двигаться. Выполз из-под тяжелого ковра и неуверенно встал на ноги. В помещении царила темнота. Ковыляя, как ребенок, я стал нащупывать выключатель, содрогаясь при каждом шаге от холода и льющейся с меня воды. Инстинкт требовал немедленно гнаться за Портером, но в таком виде я не мог никому помочь. Если еще не страдал от гипотермии, то дело быстро к этому шло. Требовалось быстро согреться и набрать калории.

Я моргнул, ослепленный вспыхнувшим светом. Портер искал в эллинге деньги и оставил полный разгром. Вывалил на пол содержимое ящиков и шкафов, но невольно оказал мне услугу. Перевернул диван и при этом убрал его с ковра. Если бы не он, сомневаюсь, что сумел бы приподнять крышку люка.

Онемевшими, мертвыми пальцами я сорвал с себя рубашку и, не в силах превозмочь дрожь, принялся растираться полотенцем с кухни. Сумка с моей запасной одеждой осталась в багажнике машины, но позаимствованная у Траска куртка висела в шкафу. Радуясь теплой подкладке, я надел ее на голое тело. С ботинками и брюками ничего поделать не мог, но вскоре они все равно бы намокли. Контейнер со сладостями Рэйчел по-прежнему стоял на столе. Сняв крышку, я запихал оставшиеся кусочки в рот и заставил себя проглотить питательную смесь шоколада и углеводов. Времени не оставалось. Задержавшись только для того, чтобы найти среди разбросанной кухонной утвари нож, я бросился к двери.

Снаружи наступила ночь. Дождь прекратился, и между клочьями облаков проглянуло чистое небо и звезды. Однако ветер не стих, и не успел я обогнуть эллинг, как услышал шум воды в бухте. Моя рухнувшая с берега и лежащая на обломках лестницы машина оказалась наполовину затопленной. Вода, выйдя далеко из берегов, превратила болота и поля в озеро. Не залитыми остались только самые высокие места, но если прилив будет продолжаться, они тоже вскоре исчезнут.

Я боялся, что не найду лодки, что Портрер ее отвязал, чтобы я не мог отсюда выбраться. Но лодка оказалась на месте — ее светлый силуэт плясал на конце швартовочного линя. Придерживаясь за машину, я соскользнул с берега в воду. И пока тащился по ушедшему под воду настилу, на меня накатывали холодные волны. Взявшись за мокрую веревку, подтянул к себе лодку и перелез через борт. Узел линя был под водой, и я пилил веревку кухонным ножом, пока она не оборвалась со звуком лопнувшей струны. Лодка немедленно пришла в движение. Я дал ей волю, пока сам, согнувшись над мотором, пытался его запустить онемевшими пальцами. Он завелся со второй попытки. Открыв дроссель на полную, я пустил суденышко по устью.

Но уже понимал, что опаздываю.

Портер уже должен был доехать до Крик-Хауса. Я слишком долго выбирался из эллинга, а он в это время гнал мощный "Даймлер" во всю прыть по узким дорогам. К тому же я понятия не имел, как поступлю, когда доберусь до места. Портер был из отставных военных, а кухонный нож не ровня ружью. Пока ветер овевал мне лицо, я гадал, почему он, загнав меня за люк, не сходил за украденным оружием. Даже если бы я за это время успел добраться до лодки, все равно бы находился на дистанции выстрела. Вспыхнула надежда, что ружье больше не при нем, что, убив Ланди, он избавился от него. Но я не позволил себе в это поверить. Скорее, Портер решил, что просто в нем не нуждался.

Лучше скатит на меня мою собственную машину.

Из-за рваных облаков появилась луна, высветив силуэты деревьев и бросая серебристый отблеск на темную поверхность воды. Если бы не пучки травы и не поднимающийся из-под воды тростник, было бы невозможно определить, где находятся берега. Стараясь не думать, что происходит в Крик-Хаусе, я сосредоточился на том, чтобы держать лодку в самой глубокой части канала, подальше от плавающих обломков. Затем в молочном свете луны увидел нечто такое, что затмило остальные мысли.

Прилив лишил местность ориентиров и признаков узнаваемости, но в стороне вилась идущая вдоль дороги живая изгородь.

На затопленном участке застрял черный "Даймлер".

Я вскочил на ноги, чтобы лучше рассмотреть картину, и чуть не перевернул лодку. Водительская дверца осталась открытой, и маленькие волны перехлестывали через порожек. Портер совершил на дамбе ту же ошибку, что я: либо недооценил глубину, либо понадеялся, что машина проскочит яму. Не проскочила.

Самого Портера не было видно. Я оглядел темнеющую дорогу, надеясь увидеть его неподалеку, но вокруг было пусто, лишь торчала застрявшая в яме машина. Затем протока повернула в сторону, и "Даймлер" скрылся из виду.

В первый раз, выбравшись из эллинга, я позволил зародиться надежде. Хотя не рассчитывал, что Портер бросит задуманное, но радовался тому, что теперь ему придется добираться до Крик-Хауса пешком.

У меня появился шанс.

Я все крепче стискивал рукоятку газа, словно так можно было выжать из мотора больше скорости. Но лодка уже неслась с предельной быстротой, и к тому же ей помогало течение. А мне казалось, что она стоит на месте. Целую вечность вокруг нас не было ничего, кроме залитого водой пространства. Затем сквозь завесу ветвей показались огни дома Траска.

Как бы я хотел, чтобы лодка стремглав ринулась вперед, но она продолжала двигаться в своем спокойном темпе. Но огни постепенно росли, превращаясь в широкие прочерки окон от пола до потолка. Под ними в темноте светился желтый прямоугольник поменьше окна одной из спален. Я стал различать формы и цвета внутри. В течение томительной минуты дом скрывался за деревьями из-за поворота русла, затем появился опять.

Волны лизали бетонные опоры, но Крик-Хаус продолжал невозмутимо возвышаться над наводнением. В верхних окнах я видел освещенное пространство второго этажа. Рэйчел с Фэй на диване; девочка уютно свернулась рядом с ней, и Рэйчел читала ей книгу. В нижнем окне я различил Джемми — он сидел за столом и смотрел в экран компьютера.

Все спокойно.

Слава богу! Я сгорбился на сиденье, внезапно ослабев от чувства облегчения. Обрамленные темнотой светлые интерьеры в окнах напоминали немой фильм. Подплыв ближе, я заметил, как шевелятся губы читающей книгу Рэйчел. Под ними в мерцающем отсвете экрана Джемми опустил голову на руки.

Никто не глядел наружу. Двойное остекление заглушало шум мотора приближающейся лодки, и я понял, каким непроницаемым может быть ночью стекло. Как только включают свет, раздвижные ставни превращаются в гигантское зеркало: смотри, не смотри на улицу, увидишь только собственное изображение.

Но все это не имело значения — важно было другое — я успел вовремя. Направив лодку к плавучей пристани, я прикидывал, как начать объяснение. Пока Портер на свободе, на пространные рассказы времени не было. Первостепенная задача — как можно скорее вывести всех из дома. Все остальное подождет до того момента, когда мы окажемся в лодке и отплывем на безопасное расстояние.

Я был почти у причала, когда Рэйчел оторвалась от чтения и повернулась к лестнице. В тот же момент Джемми тоже поднял голову, и я похолодел, поняв, почему.

У двери стоял человек.

Что-то сказав Фэй, Рэйчел отложила книгу и начала подниматься на ноги. Внизу распрямился и что-то крикнул Джемми. Затем встал и ушел.

Открывать дверь.

— Нет! — Лодка качнулась, когда я вскочил со скамьи. — Рэйчел! Рэйчел!

Я безумно размахивал руками, но она не могла меня ни видеть, ни слышать. Я был невидимкой за темным зеркальным окном. Пока лодка преодолевала несколько последних ярдов, мне оставалось только наблюдать, что происходило в доме. Рэйчел прислушивалась к тому, что происходило внизу. Внезапно они с Фэй вздрогнули; Рэйчел вскочила и бросилась к лестнице, но спустилась лишь на несколько ступеней, когда столкнулась с бежавшим навстречу и упавшим перед ней Джемми.

За ним по пятам следовал Портер.

Заляпанный грязью шофер закричал и что-то показал ей рукой. Рэйчел растерянно мотала головой. Он нацелился ткнуть ее пальцем. Джемми, поднявшись с колен, бросился на обидчика, но рука Портера метнулась к его лицу, и он отлетел в сторону. Стекло заглушило крик Фэй, когда ее брат покатился с лестницы.

Портер снова повернулся к Рэйчел. Она загородила собой девочку и стояла с испуганным, но решительным выражением на лице.

— Портер! — закричал я. — Не трогай их! Я здесь!

Ветер отнес мои слова. Я увидел, как Рэйчел схватила лампу и метнула ему в голову. Портер пригнулся, и по стенам побежали причудливые тени, пока лампа летела, прежде чем беззвучно разбиться о стену. Рэйчел потянулась за вазой, но Портер схватил ее за руку, завернул за спину и ударил по лицу. Она упала на колено. Портер схватил ее за волосы.

— Нет! — закричал я.

В следующую секунду лодка подплыла под самое окно, и картина скрылась из вида. Но у причала я не стал замедлять ход, наоборот, прибавил газу, и винт, взбивая грязь, понес меня по затопленному берегу к дому. Преодолев еще несколько драгоценных ярдов, я почувствовал, что он зарылся в землю, и лодка, сбавив ход, встала. Выпрыгнул и по колено в воде кинулся к двери. В руке я сжимал взятый в эллинге нож, но, взбегая по ступеням, понятия не имел, как себя поведу. Дверь оказалась незакрытой, в коридоре темно, и я бросился к лестнице.

Был еще внизу, когда грянул ружейный выстрел. Я покачнулся, будто попали в меня. Взбегая наверх, твердил: нет, нет, нет! И, наконец, ворвавшись в комнату, замер.

В воздухе лениво плавал дым, на верхнем этаже пахло порохом и кровью. Рэйчел стояла на коленях перед Фэй и прижимала девочку к себе. Обе плакали, но кроме синевато-багровой царапины на лице Рэйчел других ран ни у кого не было.

Ружейный выстрел угодил Портеру между лопаток и швырнул в книжный шкаф, где он лежал среди раскиданных книг. Я хотел подойти осмотреть рану, но, увидев ее размеры, понял, что смысла нет.

Повернулся к стоящему неподалеку Джемми. У парня из носа струилась кровь, а загнанное выражение глаз было красноречивее любого признания. Он все еще прижимал к плечу ружье, но когда я его отнимал, не оказал сопротивления.

Присланная Ланди фотография не передавала всю прелесть "Мобри". Это было истинное произведение искусства: вертикальное расположение стволов, полированный приклад орехового дерева с украшенными орнаментом серебряными накладками. И на них выгравированные плавным шрифтом инициалы:

Л.У.

Глава 31

Через три недели после наводнения Рэйчел позвонила и сказала, что нам нужно поговорить. Не объяснила, почему, но по ее голосу я понял, что что-то не так. Голос звучал незнакомо. Сухо.

Мы встретились в кафе на Ковент-Гарден. Легкость, которую я испытывал, общаясь с ней, исчезла. Я смотрел, как она идет через зал: вместо поношенного свитера и джинсов на ней было облегающее платье. Ее густые темные волосы были убраны назад. Она выглядела чудесно.

— Возвращаюсь в Австралию, — сообщила она, глядя в чашку с кофе. — Хотела сказать вам лично, а не по телефону. Уж это-то вы заслужили.

Новость не стала для меня неожиданностью. Ударом — да, но не неожиданностью.

После моего возвращения в Лондон мы продолжали с Рэйчел общаться. Подолгу говорили по телефону, как-то вечером поужинали в Челмсфорде. Потом она приезжала в Лондон на выходные. Я боялся, может показаться странным встречаться с ней в другой обстановке, но как только она появлялась, всякая нервозность пропадала. Мы вели себя естественно, словно знали друг друга дольше тех нескольких реальных недель.

После мрачного ужаса последних дней в заводи выходные поучились тем волшебным временем, которое иногда нисходит на наши жизни, кажется, что будет продолжаться вечно, но очень быстро кончается. Весна спешила обернуться летом, и яркий солнечный свет будто обещал новое начало после суровых зимних месяцев. И если Рэйчел уезжала, подразумевалось, что она появится снова и надольше, чем в прошлый раз.

А затем что-то между нами изменилось. Трудно было сказать, что именно, и я успокаивал себя, убеждая, что такое неизбежно после всего, что ей пришлось испытать. Мол, у нее столько всего на душе.

И вот мне открыли, что там было. Накатила апатия, оцепенелость — предвестник боли после серьезного ранения. Ты сам во всем виноват, говорил я себе, помешивая ложечкой кофе, чтобы дать себе время переварить новость. Слишком многого ждал.

— Немного неожиданно.

— Отнюдь. Я и так излишне долго топчусь на месте. Нужно возвращаться к своей жизни. Здесь уж очень много всего случилось. И не выходит из головы Боб Ланди. Не могу… — Рэйчел запнулась, и ее глаза наполнились слезами. — Черт! Вот уж точно ничего подобного не хотела. — Она покачала головой, когда я потянулся за платком, взяла бумажную салфетку и сердито промокнула глаза.

— Не надо себя винить, — сказал я ей, понимая, что мой совет бесполезен. Мы уже и раньше это обсуждали, хотя и в ином ключе.

— Да, но если бы не я, он никогда бы не оказался в том проклятом месте. Не будь я такой упертой, он остался бы жив.

— В том, что с ним случилось, вашей вины нет. Он был полицейским и выполнял свою работу.

И я не сомневался, повторил бы все снова, если бы потребовалось. На следующую неделю после убийства Ланди я поехал навестить его жену. Цвет растущих вдоль дороги вишневых деревьев почти весь опал, и нежные розовые лепестки превратились в коричневый мусор в придорожных желобах. Задавая вопросы о том, как погиб ее муж, Сандра Ланди держалась с тихим достоинством. Я сказал, что он спас жизни Рэйчел и мне. Она на секунду опустила веки и улыбнулась.

— Это хорошо. Он был бы этому рад.

Я не упомянул о повторном вызове ее мужа в больницу, который напугал Ланди утром в тот день, когда его застрелили. Возможно, она о нем вообще не знала. А теперь говорить о нем не имело смысла.

Рэйчел тяжело пережила смерть инспектора, но я считал, что со временем она с ней примирится. И она ничем не показывала, что хочет вернуться в Австралию.

— Есть что-то кроме этого? — спросил я, глядя, как она комкает салфетку.

Она ответила не сразу, передвигая на столе чашку на блюдце.

— Со мной связался Пит.

— Пит? — переспросил я, хотя уже понял, о ком идет речь.

— Тот морской биолог, о котором я вам рассказывала. С которым рассорилась.

— После того, как он завел себе двадцатидвухлетнюю аспирантку в бикини?

Я пожалел, что это вырвалось у меня. Рэйчел улыбнулась кончиками губ, но улыбка получилась какой-то кривой.

— Да. Даже в Австралии об этом слышали. Он забеспокоился, хотел убедиться, что со мной все в порядке. — Рэйчел подняла на меня глаза. — Он предлагает начать все сначала.

Я покосился в окно кафе. Там толпилось бесчисленное множество туристов. Уличный музыкант играл на гитаре джазовую версию песни Боба Тиэла и Джорда Вайса "Что за прекрасный мир!".

— А вы что хотите?

— Не знаю. Мы прожили вместе семь лет. И было не так уж плохо.

Пока он не сбежал с другой, подумал я, но у меня хватило ума не брякнуть это вслух.

— Итак?

Рэйчел потерянно пожала плечами.

— Я ответила, мы можем все обсудить, когда я вернусь.

Я сидел, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног.

— Вы определенно едете?

— Надо. Слишком много всего случилось. Надо осмыслить. С меня достаточно.

— Уверены?

Ее руки лежали на столе, и я накрыл их своими.

— Рэйчел…

— Пожалуйста, не надо. Я не могу. И без того тяжело.

Апатия сменилась ощущением обманутых надежд, навалившимся на меня тяжелым грузом.

— И мне бесполезно что-либо говорить?

Рэйчел долго смотрела на меня, поглаживая большим пальцем мою ладонь.

— Мне очень жаль.

Мне было тоже очень жаль.

— Когда вы уезжаете?

Ей даже как будто стало легче.

— Как только все утрясется. До тех пор, пока дела не образуются, Эндрю собирается снимать дом в Челмсфорде. Приятное окружение, рядом хорошая школа для Фэй. Крик-Хаус он, как только представится возможность, выставит на продажу. После всего, что случилось, они не смогут в нем жить.

— Здравая мысль.

Оглядываясь в прошлое, мне показалось, что было что-то нездоровое в стоящем на краю болота красивом доме. Несмотря на всю свои эстетику и вложенные в проект мысли Траска, он оказался несчастливым местом. Довлел над округой, а не стал ее частью. И это относилось к тем, кто в нем жил. Траск осторожный человек, но он настолько увлекся охраной семьи от опасностей заводи, что забыл, что корни трагедии могут гнездиться не снаружи, а внутри.

Я надеялся, что следующим жильцам дома повезет больше.

Уличный музыкант закончил песню, заслужив аплодисменты. Слушатели стали расходится, а он, наклонившись над чехлом гитары, пересчитывал монеты.

— Чем вы станете заниматься, вернувшись в Австралию? — спросил я.

— Пока не знаю. Может, найдется место на прежней работе. — Рэйчел помолчала. — А вы-то как, переживете?

— Да, конечно, справлюсь. — Я улыбнулся, отвернувшись от окна. И на этот раз естественнее. Сказывался давнишний опыт.

Рэйчел посмотрела на часы.

— Мне пора. Просто хотела вам все объяснить. И не было случая поблагодарить.

— За что? — спросил я, смутившись. Я не понимал, за что меня нужно благодарить.

Рэйчел удивленно посмотрела на меня.

— За то, что нашли Эмму.

Утром на рассвете после того, как был расстрелян Портер, вода схлынула, оставив за собой многомильные наносы грязи и гальки. Прилив навредил не особенно сильно — не шел ни в какое сравнение с катаклизмами прошлого и особенно со штормом 1953 года. Несколько сотен домов были эвакуированы, дороги стали непроезжими, дамбы проломило или смыло. Но все соглашались: могло быть хуже. Никто не погиб.

По крайне мере, из-за наводнения.

Снова в чужой одежде и во второй раз за день завернутый в одеяло, я показался парамедикам, которые прибыли в Крик-Хаус вместе с полицией. Но сначала они осмотрели других, кто нуждался в медицинской помощи больше меня. После ружейного выстрела я почти не разговаривал с Рэйчел. Вызвав полицию, погнал всех вниз, подальше от трупа убийцы Ланди. Рэйчел отвела Фэй в ее комнату, где пыталась успокоить, а я остался с Джемми. Больше для того, чтобы поддержать, а не следить, чтобы он не сбежал. Не думал он никуда бежать.

Довольно напрятался.

Парамедики предложили мне ехать в больницу, но я отказался. Я прекрасно знал симптомы гипотермии и возвращающейся инфекции и не находил их у себя. Кружка горячего сладкого чая и позаимствованная из гардероба Траска сухая одежда остановили дикий колотун. Я чувствовал себя измученным, но с отдыхом можно было подождать.

Надо было все довести до конца.

Кларк приехала встретиться со мной после того, как я рано утром дал показания в полицейском управлении. Вошла в бежевую допросную с двумя пластмассовыми чашками чая, одну из которых предложила мне. Я не был уверен, что таким образом она предлагала мне мир, но не отказался.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она, садясь напротив.

— Нормально, — пожал плечами я. — Как остальные?

Старший следователь выглядела усталой, лицо после долгой бессонной ночи побледнело и осунулось. Я понимал, что моя внешность не лучше.

— У Рэйчел Дерби несколько синяков, девочка испытала потрясение. Но мы выпустили Эндрю Траска, так что, по крайней мере, он теперь с дочерью. Зададим ему больше вопросов потом, а в сложившихся обстоятельствах…

В сложившихся обстоятельствах позволить маленькой девочке быть с отцом стало проявлением гуманизма. Особенно после того, как на ее глазах брат убил человека.

— А Джемми?

— У него сломан нос и выбито несколько зубов, но это самое меньшее из его проблем. Как много он вам рассказал?

— Почти все, — признался я.

Кое-что сумел додумать я сам. Как только увидел у сына Траска ружье ручной работы, понял, что это значит. Я задавал себе вопрос, почему Портер не воспользовался в эллинге "Морби". Причина простая: у него не было этого ружья. Не было никогда. С тех пор, как Джемми Траск случайно застрелил Энтони Рассела, оно было спрятано на дне его шкафа.

Вскоре после неудачной попытки отца выступить против Лео Уиллерса Джемми заметил свет в Уиллетс-Пойнте. Он возвращался с вечеринки с друзьями и, хотя был не совсем пьян, был также не совсем трезв. Его, несомненно, тревожило, как поступит отец после того, как сюда вернулся Лео Уиллерс. Но не только спиртное и беспокойство за семью заставило юношу завернуть к дому на мысу.

— Он сообщил вам о своих отношениях с Эммой Дерби? — спросила Кларк.

— Не слишком подробно, но я догадался, — ответил я. Это было вовсе не сложно, как только Джемми начал рассказывать о своих чувствах к мачехе. — Как далеко у них все зашло?

Кларк сделала глоток чаю, поморщилась и поставила чашку на стол.

— Не похоже, чтобы у них что-то было, но какое-то время Эмма его дразнила: флиртовала, оставляла открытой дверь, когда принимала душ. Все такое. Скорее всего, ради развлечения, но задурила парню голову. Дошло до того, что он не хотел оставаться с ней в доме один, если уезжал отец. Поэтому был у друзей, когда Эмма пропала, — не доверял себе.

Неудивительно. С одной стороны, играли юношеские гормоны, с другой — останавливало чувство вины. Гремучая смесь.

Кларк неодобрительно покачала головой.

— О чем она только думала? Надо было соображать, что к чему.

Надо. Рэйчел мне рассказывала, как Джемми неожиданно порвал со Стейси Кокер еще до того, как узнал, что она беременна. Теперь мне стало ясно, почему. Ни для кого не было секретом, что неудачный брак Траска дал трещину, и для такого человека, как Эмма Дерби — тщеславной, не знающей, чем заняться, скучающей по городской жизни, — обожание юноши стало своего рода лестным развлечением. Она завоевывала расположение приемной дочери, играя роль старшей сестры. А к приемному сыну выбрала иной подход.

— Траск об этом знал? — спросил я.

— Не хотел верить, но подозрения были. Подростки не умеют скрывать чувств, а я не могу представить, чтобы Эмма Дерби отличалась душевной тонкостью. Вопрос теоретический, но меня бы не удивило, если Траск ничего не хотел знать. Возможно, боялся того, что откроется, особенно после того, когда пропала жена.

Боже, какие же эмоциональные подводные течения сотрясали семью Траска. Неудивительно, что его отношения с сыном были такими напряженными. Недаром Рэйчел сказала, что находиться рядом с ними — все равно, что ходить по лезвию ножа. Она не участвовала в жизни семьи до того момента, как пропала ее сестра, и пропустила развитие отношений между Джемми и мачехой.

Зато потом игнорировать напряжение в доме не получалось. А для Джемми высшей точкой ревности, муки и чувства вины стал тот момент, когда он увидел свет в доме Лео Уиллерса и решил, что в Уиллетс-Пойнт вернулся любовник и убийца его мачехи.

Когда парень рассказывал, что случилось той ночью, его голос из-за сломанного носа звучал гнусаво, монотонно и глухо оттого, что он прикладывал к лицу пакет с замороженным горошком. Подогреваемый адреналином и алкоголем, он остановился у дома Уиллерсов и собирался постучать в дверь, но тут услышал, как на террасе разбилось стекло. Он обошел строение и, оказавшись с фасада, заметил у кромки воды мужчину в длинном пальто с поднятым от холода воротником. На террасе валялись пустые стаканы и бутылки, некоторые были разбиты, словно ими пользовались в качестве мишеней для тренировочной стрельбы. У ствола ближайшего дерева стояло ружье. Джемми схватил его, но не для того, чтобы воспользоваться, а чтобы не смог воспользоваться Уиллерс.

Мужчина услышал и обернулся. Даже в темноте Джемми стало ясно, что это незнакомец. Запаниковав, он направил на него ствол и спросил, где Лео Уиллерс.

И вдруг ружье выстрелило.

— Дробь опрокинула Энтони Рассела в воду, — со вздохом сказала Кларк. — В ту ночь был прилив, и течение скорее всего занесло труп в устье, а не выгнало в море. Куда-нибудь в заводь, отчего несколько недель его не могли найти.

Четыре, если быть точным. В путанице проток и каналов он пошел на дно. Дважды в сутки во время отлива труп был подвержен воздействию воздуха, и его клевали птицы. Затем объедали водные падальщики. Со временем он всплыл, и его унесло обратно в устье.

Тогда мне позвонил Ланди.

— Что будет с Джемми? — спросил я.

Кларк мрачно уставилась в чашку с чаем. Она напомнила мне сидевшего несколько дней назад в такой же позе Ланди.

— Портер — другое дело. Парень действовал в целях самообороны, и тут ему никто ничего не предъявит. А Энтони Рассела он то ли случайно, то ли намеренно, но убил. Лучше бы ему сразу явиться в полицию. — Кларк дернула плечом, давая понять, что теперь от нее ничего не зависит. Так оно и было. Джемми лишил жизни невиновного человека и скрыл этот факт. Пусть он сделал это не нарочно, но этот его поступок повлек за собой цепь событий, из-за которых лишились жизни другие люди. Даже с учетом смягчающих обстоятельств ему грозит приговор к тюремному заключению. Если повезет и суд отнесется с сочувствием, он будет достаточно молод, чтобы потом, когда выпустят, снова наладить жизнь. Но планы с университетом и прочим придется надолго отложить.

Но если бы он не припрятал ружье, Портер, скорее всего, убил бы Рэйчел, Фэй и его самого. Я слишком устал, чтобы судить, что это: случайность или ирония судьбы.

— Вы нашли ружье, из которого Портер стрелял в морском форте? — спросил я.

— Пока нет, но мы ведем обыск в его жилье. У него были комнаты в доме сэра Стивена, так что представляете, как нас там приняли. Но все-таки в его мусорном ведре удалось обнаружить пустую коробку из-под патронов. "Пятерка", висмут, на птицу. Та же марка, как у Лео Уиллерса.

Та же дробь, которой убит Ланди, но Кларк могла об этом не упоминать.

— Предполагается, что Портер взял ружье и патроны у Лео, когда сэр Стивен отправил его подчистить в Уиллетс-Пойнте, — продолжала старший следователь. — Нам известно, что из оружейного шкафа пропало второе ружье, но поскольку на время реновации Уиллерс перенес его в подвал, определенно сказать нельзя. Мы продолжаем его искать. Но мое мнение таково: Портер утопил его в море на обратном пути из форта. — Кларк подняла на меня взгляд. Резкий верхний свет подчеркивал тени под ее глазами. — Вы счастливчик.

Счастливчик, но я таким себя не чувствовал. Рассуждая здраво, понимал, что за одни сутки мне дважды удалось избежать смерти. Но случилось столько событий, что на эмоциональном уровне я этого не ощущал.

Я готов был согласиться с Кларк: Портер, вероятно, избавился от ружья. Оно связывало его с убийством полицейского. Выстрелив в упор в ржавую железную дверь, он оставил отметины на своем лице. И даже если стрельба с такого близкого расстояния не испортила ствол, он решил, что слишком рискованно держать оружие при себе.

Оглядываясь назад, я понимал, как с момента, когда Портер погнался за Эммой Дерби и Марком Чэплом в форт, ситуация стала выходить из-под его контроля. А когда восстал из мертвых этот идеальный "козел отпущения" Лео Уиллерс, сделалась вовсе безнадежной. Я готов был ему поверить, когда он говорил, что ему больше ничто не подчиняется. Но это небольшое утешение для тех, чьи жизни оказались погубленными.

— Пустая коробка из-под патронов не единственная вещь, которую мы нашли в его квартире, — продолжала Кларк. — Он был клептоманом, как сорока, тащил все подряд. Обнаружено множество краденого. Не крупного и значимого, а всякой мелочовки, вроде часов и украшений. Мы занимаемся проверкой, но нет сомнений, что многое обнаружится в списке пропаж в этой местности в прошлом году.

— Примерно в то время, когда обчистили Крик-Хаус? — уточнил я.

Кларк утвердительно кивнула.

— Похоже, вы были правы, когда предположили, что это было дымовой завесой. Портер должен был знать, что в компьютере Эммы Дерби хранятся копии фотографий, но не хотел, чтобы кражу в доме Траска посчитали целенаправленной. У него компьютеров не нашли, видимо, он от них избавился. Зато за отставшим плинтусом обнаружили флешку. Мы продолжаем изучать файлы, но среди них есть сфотографированные в окно телевиком снимки, которыми шантажировали Лео Уиллерса. Как он переодевается в женское платье. Есть также видео. Наверное, с камеры, унесенной Марком Чэплом с работы. Но качество плохое, почти ничего нельзя разглядеть.

— Саму камеру так и не нашли?

— Пока нет. Портер был слишком смышлен, чтобы хранить у себя вещи, которые указывали на Эмму Дерби. Но фотографии сохранил. Не исключено, что замышлял когда-нибудь воспользоваться ими сам.

Портер пришел в негодование, когда я предположил, что он шантажист. Но он так же отрицал, что он вор. Хотя не считал себя ни тем, ни другим, оставлял себе возможность выбора, если бы решил передумать.

— Он сказал мне, что не собирался после всего, что сделал для Уиллерсов, пускать дело на самотек. Как вы полагаете, что он имел в виду?

Кларк подняла пластмассовую чашку с чаем и задумалась. Затем с кислой миной откинулась на спинку стула.

— Не уверена, вся ситуация выглядит странно. Лео Уиллерс и Портер относились друг к другу явно с прохладцей, но это не помешало сэру Стивену отправить шофера подчищать в доме, когда стало ясно, что мы собираемся туда с осмотром. И зачем поручать водителю отдавать шантажистам полмиллиона фунтов, а не посылать кого-нибудь из охраны?

— Портер работал на сэра Стивена двадцать с чем-то лет. Видимо, завоевал доверие.

Кларк скептически покосилась на меня.

— Пусть так. Но сэр Стивен не произвел на меня впечатления наивного человека. А Портер не из тех, кого назвали бы надежным и заслуживающим доверия. Как нам известно, он прикарманил деньги босса. И у него было много мелочовки явно из дома Лео: серебряные столовые приборы, золотые запонки, профессиональный цейсовский бинокль, все такое. Почему умудренный жизнью бизнесмен доверился нечистому на руку шоферу?

Я потер щеку, пытаясь упорядочить мысли. Кларк сказала правду: концы не сходились с концами. Но я не мог понять, где именно.

— Что говорит сам сэр Стивен?

— По поводу того, что нанятый им шофер оказался серийным убийцей, а сын, восстав из мертвых, превратился в женщину? — Кларк с такой силой оттолкнула чашку, словно та была в чем-то виновата. — Он никак не комментирует положение с Лео, хотя ему наверняка известно, что его сын трансгендер, иначе он не препятствовал бы нам, когда мы хотели ознакомиться с его медицинской картой. Может, считает, что сын, в самом деле, убил Эмму Дерби. Это объясняет, почему он с таким упорством пытался нас убедить, что Лео мертв. Сэр Стивен понимает, стоит разворошить муравейник, начнется такое, чего всеми силами лучше избежать.

— А о Портере?

— О нем вообще почти ни слова. Его адвокаты повторяют, что их клиент потрясен, и настаивают, что он не отвечает за действия работника, когда тот не выполняет служебных обязанностей. Еще подчеркивают, что машина сэра Стивена была украдена, поэтому его самого следует считать жертвой.

— Вы шутите?

— На полном серьезе. Предложила им обратиться в "Организацию поддержки жертв", но вот потеха, они отказались. — Кларк презрительно фыркнула. — Что касается шантажа, они ничего не подтверждают и не отрицают. У меня ощущение: если они в курсе, что сэр Стивен согласился на условия шантажистов, они всячески хотят это скрыть.

— У них получится?

— Могут попробовать. Кроме версии Портера, нет других свидетельств, что Дэрби и Чэпл в самом деле шантажировали сэра Стивена. И даже она представлена не из первых уст.

Мне сделалось противно. Шантажировали отца Лео или не шантажировали, я не испытывал к нему ни малейшего сочувствия. В нем чувствовалась неестественная холодность и высокомерная убежденность в собственной предназначенности, ставящей его выше закона. Хотя с его деньгами и связями, вероятно, так и было.

— И вот еще что, — медленно продолжала Кларк, — еще до пожара в доме Холлоуэя представители Королевского общества защиты животных от жестокого обращения увезли оттуда всех зверушек. Однако, приступив к осмотру сада, мы вчера днем нашли в кустах спортивный рюкзак. Похоже, в нем держали больную чайку или что-то в этом роде. Но кроме птичьего дерьма в нем обнаружилось множество пятидесятифунтовых купюр.

Я удивленно посмотрел на нее.

— Он делал из денег птичьи гнезда?

Чуть заметная улыбка растянула уголки ее губ.

— Рюкзак лежал рядом с деревом, на которое перекинулся огонь. И если бы не был настолько сырым, все его содержимое превратилось бы в дым. Банкноты поджарились, но, похоже, все на месте. Пять сотен тысяч в качестве подстилки под чаечью задницу.

Господи! Я сидел пораженный. Портер ошибся, утверждая, что Эдгар не найдет деньгам применения. В другое время над этим можно было бы посмеяться.

— Что с ними сделают?

— Интересный вопрос. Если деньги принадлежат сэру Стивену, их следует ему возвратить вместе с птичьим дерьмом. Но для этого ему потребуется признать, что его шантажировали. Пока он этого не сделает, будем считать деньги собственностью Холлуэя.

Мы улыбнулись, оценив творческий характер правосудия. А я испытал облегчение. Хотя не хотел признавать, обвинение Портера сидело занозой в мозгу: если ты не знаешь, где деньги, остается сестра Дерби. Говорилось обо мне, а я продолжал сомневаться в ней.

Кларк поднялась, давая понять, что разговор окончен.

— Кажется, здесь все. Вы готовы вернуться в Лондон?

Я ответил, что готов. С моей машиной было покончено, но у меня оставался бумажник. Можно заказать такси до железнодорожной станции, и через пару часов я окажусь в своей квартире. Задерживаться не имело смысла, даже если было бы где. Рэйчел хватит забот без меня, а мне требовалось отоспаться. От мысли о сне тело сделалось вдвое тяжелее.

Но были вещи, которые я так и не понял, — клубок вопросов, еще больше запутывающийся от усталости и кофеина.

— Откуда Портер узнал о доме Эдгара? — спросил я, отталкивая стул и неуклюже вставая. — Сказал Лео… то есть Лена Мерчант? И почему Уиллерс пустил Эдгара бесплатно жить в его доме?

— Извините, но это я не могу обсуждать.

Меня поразила ее внезапная резкость. Ведь о других аспектах следствия она с готовностью говорила. Но я был не один, кто недоспал в эту ночь, и старшему следователю еще предстояло разбираться в безбожной неразберихе событий. Может, посчитала, что проявила достаточно учтивости за ночь.

Или уже за день. В помещении без окон я потерял ощущение времени. Но когда вышел из полицейского управления, увидел, что пробивается серый рассвет. Звонить Рэйчел было слишком рано, да и мой утопший телефон не работал. Кларк обещала заняться спасением моих вещей из машины, и я, не теряя времени, взял такси до железнодорожного вокзала. В поезде подремал и в Лондоне, чтобы не спускаться в метро в час пик, тоже поехал на такси. Странно было оказаться в шуме и гаме столицы после тростникового уединения заводи. На дорожке к подъезду в знакомом садике я испытал неприятное беспокойство. В нос ударил неприятный запах свежей краски. Я вспомнил попытку проникновения в дом до моего отъезда. Как же давно это было.

На полу среди прочего почтового хлама лежал счет за ремонт квартиры — любезность соседа сверху. Чувствуя себя не в своей тарелке, я бросил его на кухонный стол. Голова гудела от усталости, но я понимал, что достиг той стадии истощении, когда невозможно заснуть. Включил телевизор больше, чтобы развеяться, а не узнать утренние новости, и поставил чайник заварить кофе.

А когда повернулся к экрану, там было море и форт.

В том, что я видел это в лондонской квартире, было что-то нереальное. Секунду-две думал, что брежу, но потом появился показанный с вертолета план: фигуры в белом под башней. Убийство полицейского — важная новость. Тем более, что потом сообщалось о ликвидации преступника.

Я выключил телевизор. Казалось, в комнате не хватало воздуха. Я так ясно увидел умирающего на железной лестнице Ланди, что ощутил запах крови и пороховых газов. Старался заняться приготовлением кофе, но беспокойство не отпускало. Мне было известно, что телепередачи способны выявить что-то в подсознании. Дело было не в том, что я увидел морской форт или вспомнил смерть инспектора. Я что-то проглядел на экране, только не мог понять, что именно. Ну, давай же — что ты пропустил?

Я налил себе кофе и снова представил форт, мысленно увидел ведущую наверх лестницу, услышал, как гулко гудит море в пространстве под башней. Волны разбиваются о пустотелые опоры, вода подернута водорослями, чайки кормятся на песчаном берегу.

И тут я все понял и, ругая собственную глупость, поставил кофе на стол. Как многое другое, разгадка была на самом виду.

Крабы.

Глава 32

Морскому подразделению полиции пришлось ждать отлива, прежде чем выйти к форту. Кларк не хотела, чтобы я плыл. Когда я изложил дело, ее скептицизм рассеялся, но нежелание меня пускать оказалось переломить сложнее.

— Вам необходимо отдохнуть, — настаивала она. — От вас полусонного нет никакого проку. Вы всю ночь на ногах.

Как и она. Но я предпочел об этом не упоминать. Решил, что чувствую себя хорошо и могу придавить пару часиков, пока мы ждем отлива. Кларк, как и я, знала: если мы найдем то, что я рассчитывал, им понадобится судебный антрополог. Даже если за такой короткий срок удастся найти другого специалиста, он будет знаком с делом совсем не так, как я.

В итоге Кларк согласилась. После того, как мы покончили с приготовлениями, я поставил будильник и рухнул на целых два часа в постель. Но проснулся невыспавшимся и далеко не отдохнувшим. Взбодрил горячий душ и завтрак. И к моменту, когда я сел в поезд, чтобы вернуться в полицейское управление к Кларк, уже чувствовал себя человеком.

Однако плыть в морской порт оказалось делом более муторным, чем я рассчитывал. Катер морской полиции нырял в неутихших после шторма волнах. Пришвартоваться к платформе не получилось — пришлось бросить якорь на некотором расстоянии. И когда мы перебирались на башню на лодке, обвязанная вокруг лестницы и верхнего мостика лента полицейского ограждения басовито гудела на ветру. Я посмотрел на ржавую конструкцию над головой. Но то, чем я приехал заниматься, находилось не там.

Гораздо ниже.

Когда мы прибыли, песчаная отмель вокруг башни все еще находилась под водой. Но пока высаживалась полицейская команда и выгружали оборудование, из-под поверхности показался гладкий коричневый изгиб. Он быстро рос, и когда люди ступили на мягкий песок, появились первые маленькие крабы.

Надо было догадаться раньше. Но когда я накануне наблюдал за крошечными существами, был все еще в шоке после убийства Ланди. Однако информация отложилась в подсознании, постепенно, как заноза, вылезала наружу, пока ее не удалось вытащить. Крабы — падальщики. Если они в таком количестве населили песчаную отмель, значит, в ней зарыт богатый источник пищи.

Например, человеческое тело.

— Вы уверены, Хантер?

Рядом со мной на платформе стоял Фреарс и наблюдал, как от разоряющих пристанище крабов лопат полицейских разбегаются маленькие твари.

— Уверен, — ответил я.

В другое время беспокоился бы, что ради бесполезной затеи вытащил в море столько людей, но теперь испытывал спокойную уверенность. Крабы послужили катализатором, способствовав соединению воедино всего, что уже находилось в моей голове. Ты прав наполовину, ответил мне Портер, когда я спросил, не спрятал ли он Эмму Дерби в заводях устья после того, как сбросил с башни. Тогда я не понял, что он хотел сказать. Но ведь знал: он погнался за шантажистами в форт на лодке Лео Уиллерса. Я ее видел — это был пришвартованный к деревянной пристани Уиллетс-Пойнта маленький ялик.

Недостаточно вместительный, чтобы перевезти Портера и с ним два трупа.

Портер не понял своей ошибки, пока не сбросил мертвецов на швартовочную платформу в шестидесяти футах внизу. И на этом попался. Тащить наверх неживой груз по почти вертикальной лестнице трудно. В лодке нет места для двух тел. Если отдать одну из жертв на волю прилива, ее со временем прибьет к берегу, где ее обнаружат. Однако отлив открыл еще одну возможность.

Он мог зарыть одно из тел в песчаной отмели.

Портер выбрал Эмму Дерби из практических соображений. Возиться долго на виду нельзя — могут заметить. Женское тело меньше мужского — не придется рыть большую яму. Вряд ли у Портера была с собой лопата, но мягкий песок поддавался лопасти весла. Копать глубоко не требовалось — только чтобы во время отлива не показалось то, что спрятано в песке.

Когда полицейские очищали останки Эммы Дерби, в яму лилась морская вода. Пока женщина лежала под башней морского форта, крабы успели хорошо потрудиться. Большинство кожных покровов и мягких тканей исчезли, остались только кости и покрытые грязно-белой коркой трупного жировоска хрящи. Волосы превратились в ком песка, отделились от черепа, но, залепив пустые глазницы и кости лица, оставались длинными и темными. Хотя не было никакого сходства с красивой, уверенной в себе женщиной на фотографии в эллинге, я не сомневался.

Мы нашли сестру Рэйчел.

На вскрытие я не пошел. Таково было условие Кларк, с которым она допустила меня на извлечение хрупких останков: я мог наблюдать за операцией, давать советы, но не более. Пришлось, пусть нехотя, согласиться, но, может, это было к лучшему — я действовал из последних сил и на адреналине. И то, и другое кончалось.

Во второй раз за сутки я вернулся в Лондон, проспал шесть часов, принял душ и соорудил из найденных в холодильнике продуктов ужин. Пытался позвонить Рэйчел и трусливо обрадовался, когда вызов переключился на голосовую почту. Пусть новость о сестре она узнает от полиции, а не от меня. Мне не хотелось с ней говорить до того, как ее и Траска официально проинформируют. Я все-таки раздумывал, не набрать ли ей еще, когда зазвонил городской телефон — Кларк хотела ознакомить меня с результатами вскрытия.

— Разумеется, никаких отпечатков пальцев, поэтому мы проводим двойную экспертизу — по карте дантиста и ДНК, — сообщила она. Я удивился, что старший следователь соизволила мне позвонить. Не ожидал от нее такого. — Но одежда и украшения соответствуют тем, что были у Эммы Дерби. После того, что случилось с Лео Уиллерсом, я не спешу с выводами, но в данном случае можно с достаточной степенью вероятности предположить, что труп ее.

— Как она умерла? — спросил я, разминая спину. Мышцы еще не отошли от пытки холодной водой в эллинге, и их продолжало сводить.

— Фреарс считает, что ее задушили. У нее сломана подъязычная кость и шея. Хотя это может быть результатом падения с высоты. Те же множественные переломы, что у Марка Чэпла. Видимо, Портер сбросил обоих с башни.

Вероятная причина смерти не была неожиданностью для меня. Случайную свидетельницу Стейси Кокер Портер тоже задушил, потому что хотел заставить замолчать. Но никакого чувства удовлетворения это подтверждение не принесло.

— Лодку Лео Уиллерса обнаружили в устье, — продолжала Кларк. — Возможно, ее отнесло туда приливом. Но, похоже, Портер плавал на ней в форт. На газоне Уиллерса есть свежие следы от покрышек "Даймлера", следовательно, он возвращался в Уиллетс-Пойнт за машиной и в спешке уехал. — Кларк не требовалось объяснять горечь, которая звучала в ее голосе.

— Второго ружья в лодке не нашли?

— Нет. Не нашли. Зато нашли следы пороховых газов на забортном моторе. Думаем, они попали туда с его перчаток. А подтверждает версию, что Портер избавился от ружья на обратном пути из форта. Были также следы крови.

— Чэпла?

Сказав, я тут же сообразил, что такое невозможно. За семь месяцев дождь и морская соленая вода их бы безвозвратно уничтожили.

— Нет, не Чэпла. Можно предположить, что Портер, после того как привез тело в устье, все тщательно протер. В лодке более свежая кровь, причем двух типов. Один соответствует крови самого Портера, видимо, накапала с поврежденного после выстрела в железную дверь лица. Другой с его подошвы. — Кларк на мгновение запнулась. — Соответствует крови Боба Ланди. — Мы помолчали. Кларк кашлянула. — Мы известили родных Эммы Дерби. У них без того много неприятностей, а тут еще это. Будем надеяться, что черная полоса для них закончилась. И последнее: на вашу почту по ошибке отправили электронное письмо. Я буду признательна, если вы его удалите.

Нехарактерная ошибка для Кларк, но она уже сутки на ногах.

— Хорошо, — пообещал я, не придав ее словам значения, но она еще не кончила.

— Напутали с недосыпу. — Ее тон слегка изменился. — Для вас письмо не представляет интереса, но я прошу вас никому о нем не упоминать.

Во мне проснулось любопытство.

— Разумеется, не буду.

— Тогда все в порядке.

— Удалю в лучшем виде.

— Спасибо, доктор Хантер.

Кларк повесила трубку. Что еще за загадки? Я направился к компьютеру. Отправленное несколько минут назад письмо находилось в папке входящей корреспонденции. Не было ни темы, ни текста, только вложение. Немного поколебавшись, я открыл его.

Вложение представляло собой копию свидетельских показаний. Когда я увидел, чьи они, мою усталость сняло как рукой. Подавшись вперед, я стал читать о событиях двадцатипятилетней давности.

Лето, когда Лео Уиллерсу исполнилось девять лет, было отмечено долгим периодом небывалой жары. Августовские температуры поднимались до уровня средиземноморских, грозя засухой и нехваткой воды. Днем царило безветренное пекло, ночью мучила влажная духота.

Но Лео это не огорчало. Он наслаждался солнцем, а бриз с моря у летнего дома родителей помогал переносить обжигающий зной. Вдали от придирчивых взглядов учителей закрытого интерната и одноклассников с их стайной психикой он мог наконец расслабиться. Наедине он был самим собой.

А в обществе остальных людей ощущал себя существом другого теста.

В Уиллетс-Пойнте его предоставляли самому себе, за исключением воскресных обедов и визитов изредка приезжающих для охоты гостей, когда он должен был принимать участие в общем веселье. Все остальное время родители позволяли ему развлекаться самому. И одиночество ему давалось легче, чем общение с ними. Особенно после того, что произошло на Пасху.

Лео понимал, что это нехорошо, но однажды незаметно проник в родительскую спальню и стал примерять материнские платья. Обычное смущение и неудовлетворенность отступили, как только он увидел себя в зеркале преобразившимся. Пусть наряды были ему велики, отражение демонстрировало его истинную сущность. Фальшивым был повседневный Лео.

Он рассчитывал провести в спальне несколько минут, но потерял ощущение времени и попался. Лео никогда не видел отца таким рассерженным. Это было страшнее его обычного холодного презрения. Он бросился к матери, надеясь, что та вмешается, но она отвернулась.

До сих пор, вспоминая тот случай, он страдал от стыда и унижения. Надеялся, что все исправится, когда они приедут в Уиллетс-Пойнт, но этого не случилось. Вдобавок заболел шофер отца, и на лето ему нашли замену — молодого человека с самодовольной ухмылкой в глазах и оспинами на лице. Его фамилия была Портер.

Лео он не понравился. Портер служил в армии и там водил машину. В те дни, когда его услуги не требовались сэру Стивену, он поручал ему следить за сыном. С этих пор Лео не чувствовал прежней свободы — Портер ходил за ним по пятам. Они катались к морю, гуляли вдоль дамбы, забирались в заводь. Портер никогда не играл и не разговаривал со своим подопечным — молча курил, явно недовольный обязанностями няньки. Казалось, лето окончательно испорчено.

Однажды на берегу у дамбы их поджидала молодая женщина. Портер, улыбнувшись, попросил подопечного отлучиться на часок, и Лео с удовольствием послушался. С тех пор это стало правилом — они шли на берег, и Портер там с кем-нибудь встречался. Иногда с той же самой женщиной, иногда с другой. Лео ни разу не пришло в голову сообщить об этом отцу. Его все устраивало — он оставался один и мог идти, куда хотел.

Так он познакомился с Роуэн.

Она появилась, когда он в одиночестве сидел на песчаной дюне — скромная девочка с веснушками и льняными волосами. У Лео было мало опыта общения с девчонками, но ее общество он нашел интереснее общения с одноклассниками в интернате. Роуэн жила в Бэкуотерсе, ее мать работала в Кракхейвене, а отец большую часть времени проводил дома. Он писал книги о природе для школ и раньше во время каникул гулял с дочерью в солончаках.

Но отец заболел и больше не гуляет. Роуэн не знала, что с ним, он стал на несколько дней запираться в своем кабинете. Но даже когда выходил, ни с кем не разговаривал. Мать Роуэн говорила, что его надо оставить в покое. И девочка развлекалась сама, как умела.

По часу каждый день, как и Лео.

С тех пор они встречались постоянно. Не обязательно оставались на дюнах, гуляли по солнцу. Уходили в любимые заводи Роуэн. Она там знала каждый бочажок, каждую протоку, где безопасно бродить даже в прилив и куда лучше не соваться. Они рассказывали друг другу о том, о чем с остальными молчали. Роуэн слышала, как мать иногда плачет, а иногда кричит на отца, который все больше от них отдаляется. Лео признался, как ненавидит интернат и своих одноклассников. Даже не скрыл, как боится отца.

Как-то рассказал о переодевании в материнские платья.

При этом его лицо горело от стыда, но Роуэн не увидела в его поступке ничего дурного. Сказала, сама занимается тем же, и Лео почувствовал прилив незнакомого раньше счастья. Впервые в своей юной жизни он нашел человека, с кем мог свободно говорить и делиться секретами.

Впоследствии он не мог вспомнить, кому пришла в голову эта мысль. Только помнил, как она их взволновала. Они строили планы на следующий день, а затем пришло время расстаться. Уходя, Лео был так увлечен, что не заметил Портера, пока тот не заговорил.

Шофер стоял между двумя дюнами, и от его сигареты вился голубой дымок. Лео быстро оглянулся на удаляющуюся с пляжа маленькую фигурку девочки. Портер ухмыльнулся и погрозил ему пальцем: "Что скажет твой отец?"

У Лео оборвалось сердце. Первой мыслью было: что, если Портер подслушал, что они задумали с Роуэн. Но шофер был слишком далеко. И как только Лео это понял, его охватило другое чувство: он ненавидел это ухмыляющееся лицо. Его трясло от того, что работник отца может грозить разрушить его новую драгоценную дружбу. И мальчик выпалил: "Он скажет, что платит тебе не за то, чтобы ты курил или встречался с девушками".

Изъеденные оспинами щеки Портера потемнели, но он промолчал.

На следующий день Лео дождался, когда дом скроется из вида, и попросил выпустить его из машины. Портер заартачился, но мальчик понимал, что разоблачения не хочет ни одна из сторон. И когда он сказал, что видел, как шофер выносил коробки из летнего домика на их территории, тот съехал на обочину. Он больше не улыбался и выругался сквозь зубы, когда Лео выбрался из машины и сказал, что он может ехать.

Но послушался.

Когда звук мотора стих вдали, Лео поспешил к летнему домику, который прятался в гуще деревьев и кустов — маленькое одноэтажное строение из прибитых внахлест к деревянному каркасу досок. Подразумевалось, что он похож на швейцарское шале и в прошлом служил для развлечений. Но это было до того, как родился Лео. Теперь, состарившийся и обветшалый, он превратился в кладовую.

Маленькое крытое крыльцо с дверью находилось в середине между двух затянутых паутиной окон. Лео оглянулся убедиться, что его никто не видит. Он много раз тайно пробирался сюда, но все равно следовало проявлять осторожность.

Родители придут в ярость, если узнают.

Он пошарил рукой в оконном ящике для цветов, где в похожей на пыль земле засохли сорняки. Ключ был на месте. Лео вставил его в замок и отпер дверь. Скрипнули несмазанные петли, когда он толкнул створку. В шале было жарко и душно. Когда он вошел, в нос ударил сверлящий запах прожаренной солнцем сосны. Внутри стояло множество картонных коробок и деревянных ящиков. Были также старые чемоданы и баулы, но не так много — кое-что Портер успел унести. Невидимый из-за деревьев Лео наблюдал, как шофер входил в домик и появлялся, вынося коробки и какие-то мелкие предметы меблировки. Грузил в багажник и уезжал. Хотя Лео не думал, что отец был в курсе, ему даже не приходило в голову сообщить об этом. Он хотел сберечь только один нужный ему чемодан.

Появившаяся Роуэн чувствовала себя неуверенно рядом с большим домом. Но Лео не сомневался в успехе. Он ждал этого момента весь день. И его настроение передалось девочке, когда они начали исследовать содержимое чемодана. Одежда, скорее всего, принадлежала его матери, но не сейчас, а давно. Яркие короткие платья и юбки были бы ей сейчас малы.

Нафталиновые шарики не мешали ни Роуэн, ни Лео, когда они начали примерять вещи. Сначала бижутерию и обувь — босоножки на ремешках на платформе и яркие безвкусные ожерелья. Затем юбки и блузки. Хотя и небольшого размера, они им были непомерно велики, но это не имело значения. Внутри шале, куда солнце пробивалось сквозь старые муслиновые занавески, они, казалось, попали в иной, свой собственный мир. У Лео от ощущения, что он оказался дома, кружилась голова. Впоследствии, став старше, он будет тщетно пытаться возродить это чувство при помощи спиртного. Лео нарядился в яркое голубое платье, на Роуэн был ансамбль из оранжевой юбки и блузки. Хихикая, она надела ему на запястье браслеты. Один, из черепахового панциря, почти светился, потому что сквозь него проникало солнце. Лео запомнил, как браслеты, соскальзывая по руке, брякали, словно костяшки.

Он все еще стоял с поднятой рукой, когда распахнулась дверь. Роуэн испуганно ахнула. Его резко развернули, и перед ним оказалось настолько искаженное лицо, что он сначала не узнал отца. Его основательно встряхнули, затем удар по щеке сбил на пол. Мелькнуло оранжевое пятно — Роуэн бросилась к двери, но тоже получила удар. Лео вздернули на ноги и стали так сильно трясти, что он потерял способность видеть. Отец кричал на него, но он не мог разобрать слов. А потом раздался другой голос, и он ясно услышал: "О, черт!"

В следующую секунду увидел, как Портер оттаскивает от него отца и встает между ними. Лео опрокинулся на коробки, слыша только несвязные звуки. Потом его то ли понесли, то ли поволокли к двери. Роуэн застыла на полу в большом не по размеру оранжевом наряде. Она удивительно притихла. Лео не видел ее лица, но на ребре ящика, на который она упала, темнело пятно. Оно казалось мокрым и липким.

Больше он ее не видел. Дверь захлопнулась, отсекая от него Роуэн. Все вокруг завертелось. Лео помнил, как его запихнули в машину и кто-то — может быть, Портер, а может быть отец — сдернув с него голубое платье, грубо натянул на него его собственную одежду. Чуть позже послышался голос матери, которая спрашивала, как можно было совершить такую глупость. Затем, когда он оказался на прохладных простынях в темной комнате, сознание куда-то уплыло.

На следующее утро без всяких объяснений Лео увезли в главную резиденцию Уиллерсов. Он почти всю дорогу проспал, а когда время от времени открывал глаза, видел перед собой обожженную солнцем шею Портера. Через много лет он заподозрит, что у него было сотрясение мозга, но тогда радовался своей бесчувственности — провалу сознания, не позволявшему ясно мыслить. Немного придя в себя, он спросил, где Роуэн.

Портер, не поворачивая головы, ответил, что она ушла домой.

Об этом случае потом не вспоминали. И его память тоже стерлась, превратившись в сон. Лео больше не мог представить девочку, с которой подружился тем летом. А если, случалось, пытался вспомнить тот день в шале, его душила такая паника, что лучше было обо всем забыть.

И со временем он убедил себя, что ничего не было.

Прошли годы, прежде чем он снова оказался в Уиллетс-Пойнте. К тому времени его мать умерла, А Портер каким-то образом стал постоянным водителем отца. Сам Лео встал на тропу несчастий и бунтарства, определивших его взрослую жизнь.

Когда Лео исключили из военной академии, он, подчиняясь непонятному импульсу, не вернулся домой, где отец закатывал бы ему сцены, а поселился в доме, где некогда проводил летние месяцы.

Ощущение было таким, словно он очутился в полузабытом сне. Дом долгие годы стоял запертым, шале много лет назад по неизвестной причине дотла сгорело. От него не осталось и следа, а на место, где оно некогда стояло, посадили магнолию. Дождь разметал лепестки свечеобразных бутонов, и трава вокруг дерева подернулась грязно-белым налетом. Этот вид волновал, пробуждал смутные воспоминания, словно старая фотография, мелькнувшая на дне темного озера.

Но лишь годы спустя, когда другой лишь наполовину осознанный порыв подвиг его к тому, чтобы поселиться в своем прежнем святилище, он услышал про местную девочку, которая летним днем ушла из родительского дома в заводи и больше не вернулась.

Я дважды перечитал показания Лео Уиллерса, а затем, как просила Кларк, удалил и письмо, и вложение. Выключив компьютер, помассировал переносицу. Я считал, что серия трагедий в окрестностях устья — относительно недавние дела, но оказалось, что они уходят корнями в преступление, совершенное больше двух десятилетий назад. Я до смерти устал и чувствовал себя совершенно разбитым. Портер видел, как его работодатель убил девочку, и решил, что ее смерть открывает для него новые возможности. Неудивительно, что после этого он получил постоянную работу. Он был связан с сэром Стивеном тем, что они совершили. И хотя не считал себя шантажистом, не сомневался, что его молчание заслуживает вознаграждения. И, видимо, поэтому определенным образом реагировал на Эмму Дерби и Марка Чэпла. Они стали нарушителями его прав, вторглись на территорию, которую он отвоевал для себя, и он действовал в соответствии со своими понятиями. Я не позволил пустить дела на самотек, заявил он в эллинге. Не мог после всего, что сделал для Уиллерсов.

Что же именно он сделал, задался я вопросом. Ограничивалась ли его роль молчанием или он доказывал свою ценность более практическими поступками? Обязанности Портера, безусловно, выходили за рамки вождения автомобиля. Сэр Стивен поручил ему подчистить инкриминирующие улики в доме на Уиллетс-Пойнте, а затем передать шантажистам сумку с деньгами. Какие еще он оказывал услуги? Роуэн Холлоуэй так и не нашли, но я не мог представить, чтобы солидный бизнесмен стал марать себе руки, избавляясь от трупа. Зачем, если есть другой, кто выполнит за него работу?

Я встал из-за стола снова заварить кофе. Хотя Лео Уиллерс — у меня не получалось думать о стоящем в центре случившихся трагедий человеке как о Лене Мерчант, — как мы считали, не убивал, он был отнюдь не без греха. Пусть он был еще ребенком, когда его отец убил Роуэн Холлоуэй, но он по-взрослому решил молчать. Лео признал, что он, чтобы успокоить совесть, позволил Эдгару Холлоуэю жить бесплатно в своем доме и ежемесячно посылал ему провизию. Такими действиями он не только обрек отца своей подруги детства на одинокое существование, но подготовил сцену для финального акта трагедии.

Продукты привозил Холлоуэю Портер.

Если Лео хотел наказать шофера, напоминая ему о его соучастии в преступлении, то его намерение провалилось. Он подарил ему очередную возможность в виде уединенного дома с безответным жильцом. Когда же было решено, что Уиллерс совершил самоубийство, Портер прекратил снабжение Эдгара. В свое время он помог скрыть убийство его дочери. И я не думал, что он может потерять сон оттого, что отец жертвы голодает.

И вот Портер и еще пятеро оказались на том свете. Не пострадал только человек, который заварил эту кашу.

Сэр Стивен Уиллерс.

Я плеснул в кофе виски. Чрезвычайно мало шансов, что убийца Роуэн Холлоуэй понесет наказание за свое преступление. Хотя я не сомневался в том, что прочитал, — все факты соответствовали тому, что нам уже было известно — недоказанные детские воспоминания недостаточный аргумент для свершения правосудия. Особенно за деяние, которое многие годы скрывалось и о котором, по признанию Лео, он сам предпочел до сегодняшнего дня умолчать.

Неприятная правда заключалась в том, что при отсутствии улик и тела полиция мало что могла сделать. Появились основания провести новый, более тщательный обыск в Уиллетс-Пойнт, и мне пришло в голову, что посаженная на месте старого шале магнолия скрывает под корнями не только почву. Но сэр Стивен не стал бы терпеть на своей территории материальную улику. Тем более что поблизости так много возможностей от нее избавиться.

Возможно, тело Марка Чэпла не первое, которое Портер схоронил в устье.

Путаницу каналов и проток снова обследуют, но шансы обнаружить тело Роуэн чрезвычайно малы. Спустя столько лет от нее мало что осталось — только погребенные в грязи одинокие кости.

Однако полиция не имеет права оставить без внимания заявление, тем более что оно поступило от сына сэра Стивена. Я очень хотел бы спросить Кларк, как она собирается поступить, но понимал, что старший следователь не оценит мой интерес и вряд ли что-нибудь ответит. Она достаточно подставляла шею.

Мне не оставалось ничего иного, как только ждать и надеяться, что что-то произойдет. Шли дни, но нигде не говорилось, что сэра Стивена допрашивали, не то чтобы арестовали. Меня это не удивляло. Он был беспощаден, защищая фамилию, когда подозревали его сына. Теперь ставкой была его репутация, если не свобода, и он использует всю свою власть и влияние. Брала досада от того, что он выйдет сухим из воды, и по мере того, как убийства в заводях забывались, я все больше приходил к убеждению, что убийца Роуэн не понесет наказания.

И не я один.

Лео Уиллерс выложил свою историю в социальных сетях. Поднялся такой шторм, что даже команда адвокатов сэра Стивена не могла его унять. Наследник влиятельнейшего и могущественного человека не только восстал из мертвых, но превратился в женщину. Мало этого, он обвинял отца в совершенном двадцать лет назад убийстве девочки.

Его откровения вызвали бурю эмоций.

Вместе с историей исчезновения Роуэн появились ее школьные фотографии — со снимков смотрела блондинка с очаровательной щелочкой между зубов. Сэр Стивен, как и следовало ожидать, спрятался за спинами адвокатов, которые отметали все вопросы, заявляя о невиновности клиента, или обходились банальным "без комментариев". Сам бизнесмен молчал, но кадры, как он спешит к своему лимузину — теперь темно-серому, а не черному "Даймлеру", — говорили сами за себя. Лицо вытянуто, бледнее обычного, скулы выпирают под вспышками фотокамер. Перед тем, как я выключил телевизор, у меня появилась непрофессиональная и малоприятная мысль: этот человек уже труп.

Она оказалась пророческой. Появилось сообщение, что сэр Стивен находится в тяжелом состоянии после обширного инсульта. Его адвокаты тут же заявили, что болезнь стала следствием внимания прессы. Возможно, так оно и было. Нет ничего необычного в способности совершить преступление. Люди отличаются друг от друга тем, могут ли они с этим жить. Сэр Стивен жил и, очевидно, не мучился угрызениями совести.

Он не вынес другого — что об этом узнали люди.

Его, когда-то бывший сыном, отпрыск не давал интервью ни до, ни после последовавшей через два дня смерти отца. Не вынося дух вуайеризма вокруг этой истории, я старался избегать слухов и предположений, хлынувших заполнять вакуум. Но что-то все-таки доходило. Один видеоклип крутили особенно упорно. За стеклянными дверями, в которых я узнал двери полицейского управления, где бывал сам, возникает движение. Двери открываются, и появляется человек.

Лео Уиллерс был привлекательным мужчиной, а Лена Мерчант стала потрясающей женщиной — элегантная, со вкусом одетая, с изысканной стрижкой темных средней длины волос. Я не был знаком с Лео и теперь со странным чувством смотрел на человека, о котором столько слышал и читал. Лену мгновенно окружили микрофоны и камеры. Я думал, она поспешит скрыться от внимания журналистов, но она шла сквозь толкающуюся толпу, высоко подняв голову и не обращая внимания на выстреливаемые в нее вопросы. В ней не чувствовалось ни стыда, ни смущения.

Только молчаливое достоинство, когда она уходила из старой жизни в новую.

Эпилог

Я положил череп обратно в ящик и растер себе шею. Позвонки щелкнули, пока онемевшие мускулы привыкали к необходимости снова прийти в движение. Уже не в первый раз я напомнил себе, что, когда работаю, надо заводить будильник, чтобы не забывать о перерывах.

И не в первый раз признавался, что все равно делать этого не буду.

Я поставил ящик в расположенный под рабочим столом шкаф. Череп был исторической находкой, обнаруженной в долине Солсбери. Ему было больше семисот лет, и на нем, как считали археологи, остался след от топора. Что ж, возможно. В четырнадцатом веке люди были склонны убивать друг друга ничуть не меньше, чем в наши дни. Но все же я не был убежден в оружии. Рана была нанесена чем-то острым, но не лезвием, да и изгиб, по-моему, не походил на топор. Хотя я не мог решительно исключить какой-либо другой вид оружия, мне случалось видеть подобные ранения и раньше. Скользящий удар лошадиного копыта, возможно, не столь эффектен с точки зрения исторической перспективы, но не менее губителен для человека, который его получает.

Мне придется изрядно повозиться с черепом, чтобы окончательно в этом убедиться. Но спешки никакой не было: череп хранил свой секрет несколько веков, так что еще день-два значения не имеют. Было субботнее утро и никакой причины торчать в университете. Я забрел сюда, чтобы не сидеть дома, а череп был лишь удобным предлогом.

Но мысли, от которых я сюда сбежал, были начеку. И как только работа перестала помогать держать их в узде, сразу снова полезли в голову. Я опять взглянул на часы, запоздало вспомнив, что не должен ежеминутно сверяться со временем.

Оставалось еще два часа.

В выходные кафетерий бывал закрыт, но я сварил себе кофе в крошечной кухоньке факультета. Сегодня здесь никого не было.

В пустынных коридорах стояла тишина. Обычно меня это не беспокоило. Однако сегодня пустота тяготила больше обычного.

Пусть мое возвращение в университет не приветствовалось трубами и фанфарами, определенно чувствовалось, что положение изменилось. Мне удалось избежать какого-либо упоминания в новостях о том, что со мной случилось в заводи, что вряд ли удивительно. Когда столько сенсационных тем для репортажей, мало кого заинтересует не стоящий внимания судебный антрополог. Мне это подходило: прошлогоднее внимание, когда после дартмутского дела мое имя и фотографии появились в печати, удовольствия не доставило. Моя работа на публичность не рассчитана, и я предпочитаю, чтобы это оставалось именно так.

Однако профессиональный аспект — совершенно иное дело. Мое участие в нашумевшем полицейском расследовании ни в коей мере не ставило под удар репутацию факультета, и новый его глава значительно смягчился ко мне.

— Рад, что вы снова в игре. — В день моего возвращения Харрис расплылся в улыбке. То, что случилось в устье, никак нельзя было назвать "игрой", но я его понял.

Надо было радоваться, что я не оказался на "рынке труда", но сейчас это мне казалось неважным. Я сделал глоток кофе и снова посмотрел на часы. Половина первого.

Через час самолет Рэйчел поднимется в воздух и возьмет курс на Австралию.

С тех пор, как она появилась в Ковент-Гардене сказать, что уезжает, мы виделись всего раз — на похоронах Ланди, официальном мероприятии с полицейскими начальниками и пришедшими отдать должное погибшему на посту товарищу коллегами. Мрачное настроение не вязалось с памятью о жизнелюбивом инспекторе, которого я знал, и я обрадовался, когда его развеяло неожиданное происшествие. Священник читал из Экклезиаста: "…время насаждать и время вырывать…", когда неожиданно раздался девчоночий голос:

— Дедушка терпеть не мог копаться в саду.

По церкви пробежал смешок, и торжественность была нарушена. Я подумал, что Ланди бы это понравилось.

Там у нас не было времени толком поговорить с Рэйчел. А если бы даже было — не то место и не то настроение. Мы несколько раз говорили по телефону, и у меня появилось ощущение, что Рэйчел продолжает раздумывать, ехать ей или нет. Я бы ей сказал свое мнение, но не хотел на нее давить — окончательное решение все равно за ней.

И Рэйчел его приняла.

Она не захотела, чтобы я ехал проводить ее в аэропорт. Я не понимал, почему, но горько разочаровался, что не удастся еще раз повидаться. Последний разговор был мукой для нас обоих. Рэйчел обещала, что прилетит в Англию — скажем, на суд Джемми или даже раньше. Его обвинили в убийстве Энтони Рассела, но оставался хороший шанс, что до суда обвинение заменят на более мягкое — непредумышленное убийство.

Но мы знали, что его дело будет слушаться только через несколько месяцев, к тому времени многое может измениться. У Рэйчел своя жизнь и карьера в Австралии, которая предполагает экспедиции на Барьерный риф, а не копошение в эссекской грязи в поисках угрей. А еще она возвращается восстановить расстроенные отношения с мужчиной, с которым семь лет жила и работала. Он кроме всего прочего даже занимался серфингом.

Ничего этого я не сказал. Рэйчел права — и без того тяжело. Поэтому продолжал воображать, что мы еще увидимся, просил себя беречь и поцеловал. А затем она ушла.

Мой кофе остыл. Я вылил его в раковину и вымыл чашку. И тут зазвонил телефон. Я брал трубку с легкой надеждой — может, Рэйчел. Но номер не отразился на экране, значит, с работы. Пытаясь скрыть разочарование, я ответил.

— Доктор Хантер? Говорит Шарон Уорд. — Голос был знакомый, как и фамилия, но я не мог вспомнить, кто она такая. — Инспектор Уорд, — неуверенно уточнила она.

— Да, конечно. — Ее имя всплыло то ли из годичной, то ли двухгодичной давности. Мы познакомились, когда на моем пороге в буквальном смысле слова объявилась часть расчлененного тела.

— Застала вас в неподходящее время? — спросила она.

Я попытался собраться.

— Нет… что вы… Чем могу помочь?

— Я хотела бы перекинуться несколькими словами по поводу незаконного проникновения.

— Незаконного проникновения?

— В вашу квартиру.

Вот в чем дело. Казалось, это случилось давным-давно. Я успел почти позабыть и сделал усилие сосредоточиться.

— Конечно. Извините.

— Мы могли бы встретиться?

— Разумеется. Всю следующую неделю я почти не занят. Выбирайте любой день.

— А нельзя пораньше? Вы сейчас где?

— На работе. В университете. — Я заинтересовался. Инспектор полиции не стал бы просить о встрече и вести беседы по поводу несостоявшейся кражи. Если за ее просьбой не стоит что-то другое. — А в чем дело?

— Предпочитала бы сказать вам лично. Сколько времени вам потребуется доехать до дома?

— Могу быть дома через час. — Взятую напрокат машину я оставил у подъезда, но лондонское метро по субботам свободно. — Так не откроете, что случилось?

Уорд помолчала, и у меня возникло ощущение, даже убеждение, что незадавшийся с утра день сползает на совершенно неизведанную территорию.

— У нас есть сведения, что один из найденных на вашей входной двери отпечатков пальцев принадлежит Грейс Страчан.

Имя отразилось на линии глухим резонансом, возникло ощущение нереальности. Голос инспектора доносился, словно издалека.

— Извините, что не связались с вами раньше. Но в связи с сокращением финансирования квартирные кражи отодвинули в самый конец очереди. Никто ничего подобного не подозревал. Я позвонила вам, как только вскрылись обстоятельства. Вы меня слышите, доктор Хантер?

— Да. — Я словно со стороны удивился, насколько спокойно звучал мой голос. — Вы уверены?

— Отпечаток только частичный, но, безусловно, ее. Неудачно, что он оставлен на полоске оконной замазки, и, благодаря содержащемуся в ней маслу, нельзя определить, когда он там появился. Возможно, она его оставила, когда напала на вас. Точно не скажешь. Но, учитывая, что случилось в прошлый раз, мы не можем рисковать. Поэтому я хотела встретиться у вас дома. Надо подумать… какие принять меры предосторожности.

Зашумело в ушах. Я почувствовал, как рука невольно потянулась к животу. Учитывая, что случилось в прошлый раз… Уорд говорила о том, как я чуть не истек кровью после того, как на моем пороге Грейс Страчан ударила меня ножом. Но это было много лет назад. С тех пор о Грейс никто не слышал. Неужели возможно, что она могла вернуться? Страчан была помешана на убийстве. Ее не поймали только потому, что ей помогли. Со временем я разрешил себе поверить, что она умерла. А если нет?

Я что-то пробормотал в знак согласия и положил трубку. Не помнил, как добрался до дома. Обуреваемый чувствами, которые, как я надеялся, остались в прошлом, спустился в метро. Весь комок нервов, стоял на платформе и, когда из тоннеля с грохотом выкатился поезд, посмотрел на часы. Самолет Рэйчел уже в воздухе. Я испытал облегчение. Если Грейс Страчан вернулась, все, кто рядом со мной, в опасности.

Хотя бы Рэйчел ничего не грозит.

Идя со станции, я поймал себя на том, что оглядываю улицу, как не делал многие годы. У двери квартиры остановился. После того, как плотник поменял замок и починил повреждения, дерево покрасили. Если там и были отпечатки пальцев, они остались под слоем краски, и нет возможности установить, давно или недавно Грейс Страчан приложила сюда свой палец. Я убеждал себя, что ее отпечаток мог остаться с прежних времен и все это ложная тревога. Но сам не верил.

Не мог себе позволить.

Наверху никого не оказалось, но я понимал, что в какой-то момент мне придется новой соседке все рассказать, и от перспективы такого разговора не испытывал ни малейшего удовольствия. Комнаты и мебель в квартире казались знакомыми и одновременно чужими, будто я видел их в первый раз. Я пошел на кухню и наполнил чайник. Не потому, что хотел пить, а чтобы чем-нибудь заняться.

Пока дожидался Уорд, так и не выпитый кофе остыл. И хотя ждал гостью, вздрогнул от веселого перезвона дверного колокольчика. Поспешил открыть, но в прихожей остановился, упершись рукой в дверь. Глазка не было. Я отказался его ставить, чтобы не потворствовать паранойе после ранения. Но это означало, что теперь не мог узнать, кто находится снаружи. Когда, стоя на черно-белых плитках, открывал дверь, меня охватило ощущение дежавю.

— Можно войти? — спросила Рэйчел.

Благодарности

Разрыв во времени между "Мертвые не лгут" и предыдущей книгой о Дэвиде Хантере получился больше, чем предполагалось. Все это время мне помогали люди и организации. Я выражаю благодарность профессору прикладной биологической антропологии Тиссайдского университета Тиму Томпсону, главе оперативного отдела Национального агентства по борьбе с преступностью Великобритании Тому Куку, профессору судебной экологии Саутгэмптонского университета Патриции Уилтшир, научному энтомологу Национального исторического музея доктору Мартину Холлу, пресс-службе полиции Эссекса, бывшему президенту группы содействия трансгендерам Бомонтского общества, Обществу изучения и образования в области гендерной идентичности и председателю группы трастового проекта восстановления морского форта Робину Адкрофту. Без их помощи книга была бы намного беднее. Само собой разумеется, что, если в ней есть ошибки и неточности, они допущены по моей, а не по их вине.

Благодарность моим агентам Гордону Вайзу и Мелиссе Паймтел в Куртис Браун, моему редактору Саймону Тейлору и коллективу Трансуолд, моему немецкому редактору Ульрике Бек и всем сотрудникам издательства Ровольт, моим родителям Франку и Шейле Бекетт, моей сестре Джулии за печенье, Бену Штайнеру и Эс-Си-Эф.

И наконец — моей супруге Хилари за то, что она во всем со мной.

Запах смерти

Посвящается моему отцу Фрэнку Бекетту (июль 1929 — апрель 2018), который всегда умел заглядывать вперед

Глава 1

Большинство людей полагают, будто им известен запах смерти. Якобы разложение обладает хорошо различимым, легко узнаваемым, дурным запахом могилы.

Они заблуждаются.

Смерть — процесс сложный. Чтобы некогда живой организм превратился в кучку иссохшихся костей и минералов, он должен пройти длинный ряд замысловатых биохимических преобразований. И хотя выделяющиеся при этом газы представляются неприятными, они лишь толика "меню", сопровождающего распад плоти.

Разлагающиеся ткани вырабатывают сотни хрупких органических соединений, и каждое имеет собственные неповторимые свойства. Многие из них — особенно те, что сопровождают распад плоти на средних его стадиях, гниения и вздутия, — обладают несомненно неприятным запахом, можно сказать, вонью. Диметилтрисульфид, например, пахнет гнилой капустой. Масляная кислота и триметиламин — смесью блевотины и тухлой рыбы. Еще одно вещество — индол — запахом напоминает фекалии.

Впрочем, в небольших количествах индол обладает изысканным цветочным ароматом, какому позавидовали бы производители парфюмерии. Гексанал, выделяющийся как на ранних, так и на поздних стадиях разложения, напоминает запахом свежескошенную траву, тогда как аромат бутанола сравним скорее с запахом опавшей листвы.

Аромат распада можно описывать до бесконечности — как букет хорошего вина. И поскольку если у смерти чего и хватает, так это сюрпризов, в определенных условиях он может проявляться совсем неожиданно.

Так, как вы этого никак не ожидали.

— Ступайте осторожнее, доктор Хантер, — предупредил идущий передо мной Уэлан. — Промахнетесь ногой мимо настила — и провалитесь сквозь потолок.

Он мог бы и не напоминать. Я поднырнул под низкую стропильную балку, каждый раз внимательно выбирая место, куда поставить ногу. Необъятный чердак превратился в духовку. Полуденная жара словно накапливалась под кровлей из сланцевых пластин, а медицинская маска мешала дышать нормально. Резинки от защитного капюшона больно врезались в лицо, руки в резиновых перчатках неприятно потели. Я еще раз попробовал смахнуть пот с глаз, но лишь размазал его по лицу.

Старый больничный чердак впечатлял своими размерами. Он тянулся во все стороны, и стены его растворялись в темноте, сгустившейся еще сильнее по контрасту с временным освещением. Настил из алюминиевых щитов, перекинутых между чердачными балками, прогибался под тяжестью наших тел.

Я только надеялся, что балки не прогнили.

— Знакомы с этой частью Лондона? — не оглядываясь, спросил Уэлан.

Акцент полицейского инспектора выдавал в нем уроженца северных мест — скорее ближе к Тайну, нежели к Темзе. Коренастый здоровяк лет сорока, когда мы с ним встретились примерно час назад, его вьющиеся седые волосы и борода насквозь промокли и даже немного разгладились от пота. Теперь же лицо Уэлана и вовсе скрылось под маской и капюшоном белого защитного комбинезона.

— Не очень.

— Ну без веской причины сюда лучше не заглядывать. Да и вообще избегать. — Он пригнулся под очередной стропильной балкой. — Осторожнее, берегите голову.

Я последовал его примеру. Даже с алюминиевым настилом перемещаться по чердаку было нелегко. Толстые деревянные балки нависали над головой, казалось, без всякой системы, только и ожидая возможности раскроить череп всякому, кто недостаточно пригнется, а над полом, если его можно так назвать, тянулись старые трубы, как бы приглашавшие споткнуться. Повсюду темнели кирпичные дымоходы, и часть их располагалась прямо на нашем пути, так что алюминиевым щитам приходилось каждый раз огибать их.

Я смахнул с лица паутину. Покрытые толстым слоем пыли гирлянды паутин свисали со стропил, как изорванные театральные кулисы. Пыль покрывала на чердаке все — даже желтая строительная пена в местах соединений балок превратилась в бесформенные коричневые наросты. Хлопья пыли кружились в воздухе, вспыхивая в лучах полицейских ламп. Глаза слезились от пыли, и я ощущал ее даже во рту — несмотря на респиратор.

Что-то пролетело над головой. Я не столько увидел, сколько ощутил это и машинально пригнулся. Однако, выпрямившись, не увидел ничего, лишь темноту. Приписав это воображению, я сосредоточился на том, чтобы не промахнуться ногой мимо настила.

Светлый круг впереди обозначил нашу цель. Под яркими фонарями на штативах, на расширении настила у очередного дымохода стояла группа фигур в белом. С той стороны доносились приглушенные масками голоса. Полицейский фотограф снимал нечто, лежавшее у их ног.

Уэлан остановился, не доходя до них несколько шагов:

— Мэм! Эксперт-антрополог пришел.

Одна фигура отделилась от группы и повернулась в мою сторону. Та небольшая часть лица, которую я мог разглядеть поверх маски, раскраснелась и блестела от пота. Мешковатый белый комбинезон не позволял понять, мужчина это или женщина. Впрочем, мы уже не раз работали вместе. Приблизившись, я увидел, что все стоят вокруг предмета, завернутого, как в ковер, в синтетический брезент. Один край этого рулона был немного размотан. Из него выглядывало иссохшее, цвета сливочной помадки лицо с туго обтянутыми кожей скулами и пустыми глазницами.

Я не заметил очередной балки и стукнулся об нее головой — с силой, от которой даже зубы лязгнули.

— Осторожнее! — воскликнул Уэлан.

Я потер лоб. Было не так больно, как неловко. Хорошенькое начало.

Полдюжины лиц повернулось в мою сторону, бесстрастно глядя на меня поверх масок. Только у женщины, к которой обращался Уэлан, глаза прищурились, и в уголки их сбежались морщинки: она явно улыбалась под маской.

— Добро пожаловать в Сент-Джуд! — произнесла инспектор Шэрон Уорд.

Двенадцать часов назад я проснулся в холодном поту. Рывком сел в кровати, не понимая, где нахожусь. Рука моя непроизвольно ощупала живот, ожидая наткнуться на липкую кровь. Однако кожа под пальцами была сухой и гладкой, если не считать давно зажившего шрама.

— Ты в порядке?

Рэйчел встревоженно приподнялась на локте, положив другую руку мне на грудь. Сквозь тяжелые шторы пробивался дневной свет, позволявший различить силуэты мебели, не более. Я дождался, пока мое дыхание немного успокоится, и кивнул.

— Извини.

— Снова кошмар?

У меня перед глазами еще темнела густая кровь и блестело лезвие ножа.

— Ну не самый страшный. Я тебя разбудил?

— Меня и всех в доме. — Наверное, на моем лице отразился ужас, потому что она улыбнулась. — Шучу. Ты только дергался как безумный. Никто ничего не слышал. Опять тот же сон?

— Не помню. Который час?

— Начало восьмого. Я как раз собиралась вставать и варить кофе.

Остатки кошмара продолжали липнуть ко мне холодным по́том, когда я опустил ноги на пол.

— Все в порядке. Я сам приготовлю.

Натянув на себя какую-то одежду, я вышел и тихо притворил за собой дверь спальни. Стоило мне оказаться в коридоре одному, как моя улыбка исчезла. Я глубоко вздохнул, отгоняя остатки сна. Все это не взаправду, напомнил себе. На сей раз не взаправду.

В доме царила тишина, как бывает в ранние предрассветные часы. Громкое тиканье часов лишь подчеркивало тишину, пока я шлепал в кухню. Толстый ковер в коридоре сменился плиткой, приятно холодившей босые ступни.

Воздух не совсем еще остыл от вчерашней жары, а каменные стены старого дома хранили тепло бабьего лета, которым мы наслаждались последние дни.

Я накидал в фильтр молотого кофе, щелкнул выключателем кофеварки и налил себе стакан воды. Потом медленно пил воду, стоя у окна и глядя поверх садовых деревьев на зеленеющие поля. Солнце уже встало и сияло на синем небосклоне. Вдалеке паслись овцы, а чуть в стороне виднелась рощица, листва которой уже окрашивалась багрянцем. Она еще не опадала, но ждать этого осталось совсем недолго. Пейзаж напоминал картинку с подарочного календаря, на которой не может случиться ничего плохого.

Помнится, бывали места, где мне тоже так казалось.

Джейсон называл коттеджем их с Аней второй дом. По сравнению с их основным огромным лондонским особняком в парке Белсайз, возможно, это представлялось именно так, и все же характеристика была неточной. Выстроенный из теплого котсуолдского камня большой дом с соломенной крышей красовался бы на обложке любого журнала. Он находился на окраине славной деревушки, паб которой украшала мишленовская звезда, а узенькая главная улочка в выходные была забита "Рейндж Роверами", "Мерседесами" и "БМВ".

Когда Джейсон и Аня пригласили нас к себе на выходные, я опасался, не приведет ли это к неловкости. Они были моими лучшими друзьями до того, как мои жена и дочь погибли в ДТП. Я и с Карой познакомился-то на одной из их вечеринок, и они были крестными у Эллис, так же как я — у их дочери, Миа. К моему облегчению, они приняли Рэйчел вполне благосклонно, но одно дело — выпить вместе рюмку-другую или пообедать, и совсем иное — провести в обществе друг друга несколько дней. Мы с Рэйчел познакомились полгода назад, когда я расследовал жестокое убийство в болотах Эссекса. Я боялся, что если взять ее с собой к друзьям из моей прошлой жизни, это может показаться странным, и наши прошлые взаимоотношения с Аней и Джейсоном заставят ее ощущать себя чужой.

Но все получилось хорошо. Если порой я и испытывал ощущение раздвоенности, когда моя прошлая жизнь накладывалась на новую, это всякий раз быстро исчезало. Выходные прошли в прогулках по полям и лесам Котсуолда, с обедами в местных пабах и долгими, ленивыми вечерами. По всем стандартам, это были абсолютно идиллические дни.

Если бы не ночные кошмары.

Кофеварка у меня за спиной начала булькать, и кухня наполнилась ароматом кофе. Я налил две чашки, когда лестничные ступени заскрипели под чьими-то шагами. Впрочем, и не оглядываясь, я знал, что это Джейсон.

— Привет, — произнес он, подслеповато щурясь спросонья. — Ты сегодня рано.

— Подумал, что неплохо бы сварить кофе. Надеюсь, это не страшно?

— Пока найдется чашка для меня — ничего.

Он опустился на стул у кухонного островка и сделал вялую попытку запахнуть халат, прежде чем его вид выйдет за рамки приличия. Впрочем, даже так из-под халата выбивалась буйная растительность на груди, тянущаяся вверх по шее вплоть до бритого подбородка. Заросшее щетиной лицо и редеющие волосы, казалось, принадлежали другому телу.

Джейсон взял у меня чашку кофе, буркнув что-то в знак благодарности.

Мы с ним знали друг друга еще со студенческой скамьи в медицинском колледже, задолго до того, как моя жизнь покатилась совсем по другим рельсам. Я предпочел медицине непростую карьеру эксперта-антрополога, а Джейсон стал преуспевающим хирургом-ортопедом, который мог себе позволить второй дом в Котсуолде. Он и в колледже не любил вставать рано, и прошедшие годы этого не изменили. Как и количества вина на сон грядущий.

Джейсон сделал глоток кофе и поморщился:

— Не знаешь никаких средств от похмелья?

— Не пей много.

— Смешной совет. — Он еще глотнул, на сей раз осторожнее. — Во сколько вы с Рэйчел собирались ехать?

— Не раньше обеда.

Из Лондона мы прибыли на моей, так сказать, новой машине — подержанном, однако вполне надежном внедорожнике, и не собирались возвращаться до сегодняшнего вечера. Но при мысли, что выходные почти прошли — и о том, что ждет меня завтра, — в груди возникла какая-то пустота.

— Когда у Рэйчел рейс? — поинтересовался Джейсон, словно угадав мои мысли.

— Завтра ближе к полудню.

Он внимательно посмотрел на меня:

— Ты в порядке?

— Да.

— Это же лишь на несколько месяцев. Все будет хорошо.

— Знаю.

Джейсон решил не развивать эту тему. Он встал, шагнул к настенному шкафу, достал из него упаковку парацетамола и ловким движением вытащил пару таблеток.

— Господи, что с башкой, — простонал он, открывая бутылку минеральной воды из холодильника. Запивая таблетки, Джейсон посмотрел на меня и скорчил кислую рожу. — Только не начинай.

— Я и слова не сказал.

— Вот и не надо. — Он вяло махнул рукой. — Ладно, валяй. Облегчи душу.

— А что толку? Мне ведь нечего добавить, кроме того, что ты и так знаешь.

В нашу бытность студентами Джейсон отличался отменным аппетитом. А теперь он достиг наконец того возраста, когда излишества начали сказываться. Стройностью Джейсон не отличался никогда, сейчас же набрал вес, и тело его приобрело рыхлость, дополнявшуюся нездоровым цветом кожи. Однако мы только недавно начали общаться после перерыва в несколько лет, и мне не хватало духу поднимать эту тему, как я сделал бы раньше. Я даже обрадовался, что Джейсон завел разговор первым.

— На работе напряг. — Он передернул плечами и посмотрел в окно. — Урезание бюджета, дежурства… Действует на нервы. Порой я думаю, что ты поступил правильно, уйдя из профессии.

Я выразительно обвел взглядом его красиво обставленную кухню:

— Ну ты тоже не бедствовал!

— Ты знаешь, о чем я. И потом, талия у меня, возможно, шире нормы, но я ведь не подсел на кокаин или что-либо еще.

— Уверен, твои пациенты благодарны тебе за это.

— Мои, по крайней мере, пока живы.

Похоже, юмор к Джейсону вернулся. Поглаживая живот, он направился к холодильнику.

— Как насчет сандвича с беконом?

Мы с Рэйчел уехали после ленча. Джейсон приготовил воскресное блюдо — шкворчащее говяжье ребро, с которым он справился просто замечательно, а Аня испекла на десерт меренги. Она настояла, чтобы мы захватили несколько штук с собой — вместе с парой толстых ломтей жареного мяса.

— Зато вам не придется заезжать в магазин, — заметила она, когда я попробовал отказаться. — Я же тебя хорошо знаю, Дэвид. Стоит Рэйчел уехать, как ты перестанешь готовить или вообще будешь обходиться тем, что найдешь в холодильнике. А на омлетах долго не проживешь, поверь мне.

— Я не живу на омлетах, — возразил я, хотя и сам не слишком-то верил в это.

Аня отозвалась на это со спокойной улыбкой:

— Ну тогда ты не будешь возражать насчет кое-какого провианта?

Всю обратную дорогу в Лондон мы с Рэйчел почти не разговаривали. Вечер был замечательный, поля Котсуолда пестрели изумрудными и золотыми красками, деревья с приближением осени тоже начинали желтеть. Однако призрак ее завтрашнего отлета будто незримо присутствовал в машине, отравляя нам удовольствие.

— Это лишь на три месяца, — промолвила Рэйчел, словно продолжая беседу. — И Греция не так далеко.

— Я знаю.

Греция не так уж и близко, но я понимал, что́ она имеет в виду. Прошедшим летом Рэйчел сознательно отказалась от шанса продолжить карьеру океанолога в Австралии. Предпочла остаться со мной, поэтому мне не следовало возражать против временной работы в Эгейском море.

— И лететь туда всего четыре часа. Ты всегда можешь приехать ко мне на выходные.

— Все в порядке, Рэйчел, правда. — Мы уже давно решили, что этой работой она должна заниматься без помех. — Твоя работа, тебе нужно лететь. Будем видеться каждые несколько недель.

— Понимаю. Просто не хочу расставаться.

Я тоже не хотел. Подозреваю, Джейсон и Аня — скорее именно Аня — пригласили нас к себе именно поэтому: хотя бы немного отвлечь нас от мыслей о расставании. Впрочем, избежать их сейчас мы уже не могли.

Рэйчел перелистала не слишком обильное музыкальное меню музыкального центра.

— Как насчет этого? Джимми Смит, "Кошка"?

— Лучше что-нибудь еще.

Рэйчел бросила попытки найти что-либо в моем музыкальном собрании и просто включила радио. В общем, оставшуюся часть поездки мы проделали под шепчущий звуковым фоном рассказ о разведении альпак. Поля сменились пригородной застройкой, а та, в свою очередь, — кирпичом и бетоном городских зданий. Я успешно подавил машинально попытку свернуть к своей старой квартире в Восточном Лондоне. Бо́льшую часть минувшего лета я провел не там, но до сих пор испытывал странные ощущения, направляясь в другое место.

Улица, на которую я приехал, была тихой, зеленой. Миновав георгианские особняки, белевшие сквозь деревья, я направил автомобиль к раздражающе-современному многоквартирному дому, возвышавшемуся за ними. Построенный в семидесятых годах, десятиэтажный Бэллэрд-Корт, казалось, весь состоял из бетонных углов, и в его тонированных окнах словно в дымке отражалось вечернее небо. Я слышал, что дом считается одним из классических примеров бруталистской архитектуры, и я в это верю. Нечто брутальное в нем определенно есть.

Я притормозил у ворот и вставил карточку в слот. Пока ворота медленно открывались, я глядел на зазубрины балконов и не сразу заметил, что Рэйчел смотрит на меня.

— Что?

— Ничего, — отозвалась она, но губы ее кривились в легкой улыбке.

Заехав в ворота, я опять притормозил, давая открыться автоматическим воротам подземной парковки, и только одолев все эти рубежи, попал на отведенное мне стояночное место.

Мне уже пришлось раз получить сердитое письмо от управляющей конторы, когда я по ошибке поставил машину на чужое пространство. Меня предупреждали, что подобных нарушений здесь не потерпят. Бэллэрд-Корт отличался строгими правилами.

На лифте мы поднялись на пятый этаж. Вообще-то у главного входа находился ресепшен с дежурным консьержем, но, поскольку на парковку попадали по пропускам только жильцы, лифты миновали этот барьер, доставляя пассажиров прямо к квартирам. Двери раздвинулись, выпуская нас в просторный холл, по периметру которого темнели расположенные на изрядном расстоянии друг от друга дубовые двери с номерами квартир. Все это напоминало гостиницу, а постоянно витавший в холле мятный аромат усугублял ощущение.

Наши шаги по мраморному полу отдавались от стен гулким эхом. Отворив тяжелую дверь, я пропустил Рэйчел вперед. Дверь закрылась за нами с мягким, солидным щелчком. Выстеленный ковром коридор вел в просторную кухню, а уже из нее, пройдя под аркой, можно было попасть в столовую-гостиную. Ее пол покрывал тот же ковер, что и коридор, хорошо гармонировавший по цвету с терракотовой плиткой в кухне. На стенах висели абстрактные полотна, а в обтянутом кожей диване можно было буквально утонуть. По всем меркам, эта квартира была прекрасна, на порядок круче той, в какой я жил прежде.

Я ненавидел ее.

Конечно же, все это устроил Джейсон. Один из его больничных коллег уезжал на полгода в Канаду и не хотел оставлять дом без присмотра. К тому же он не желал сдавать квартиру через агентство — и, поскольку я (весьма неохотно) искал, куда бы съехать со старой квартиры, Джейсон предложил нам оказать друг другу услугу. Аренда стоила на удивление недорого — хотя Джейсон категорически все отрицал, подозреваю, он вносил в нее определенную лепту.

Даже так я испытывал сильные сомнения до тех пор, пока на чашу весов не легло появление в моей жизни Рэйчел. Оставаться в моей старой квартире опасно, настаивала она. Однажды на меня там уже напали и едва не убили. Неужели я и дальше буду из-за своей дурацкой гордости и упрямства игнорировать советы полиции?

Я не знал, что возразить ей.

Несколько лет назад Грэйс Стрейчан напала на меня с ножом и оставила истекать кровью на пороге моего собственного дома. Буйная психопатка, которой в голову втемяшилось, будто я повинен в смерти ее брата, она исчезла после нападения, и с тех пор никто ее не видел и о ней не слышал. Потребовалось много времени, чтобы зарубцевались шрамы, особенно те, что на психике, но постепенно я убедил себя в том, что опасность миновала. Хотя, конечно, трудно было поверить и в то, что человек с нестабильной психикой мог оставаться непойманным так долго — если, конечно, ей кто-нибудь не помогал. В общем, я решил, что Грэйс Стрейчан мертва или, по крайней мере, уехала за границу. Куда-нибудь, где она не представляет угрозы.

В начале года, когда я работал на расследовании убийства в Эссексе, полиция, прибывшая ко мне домой по вызову о попытке взлома, обнаружила на двери отпечаток ее пальца. При этом неизвестно, как долго отпечаток там оставался. Вероятно, его просто не заметили после нападения на меня. Однако не исключалось, что Грэйс вернулась, чтобы завершить начатое.

Даже тогда я не желал переезжать. Нет, я не так сильно привязался к этой квартире: из всех связанных с ней событий в памяти сохранилось только покушение Грэйс и не слишком удачная любовная связь. Просто хотелось если и переезжать, то на своих условиях.

Этот же переезд напоминал бегство.

Убедили меня в конце концов не рекомендации полиции и даже не инстинкт самосохранения. Лишь то, что в данной квартире начала довольно часто оставаться на ночь Рэйчел.

Теперь я рисковал не только своей жизнью.

Поэтому я переехал в Бэллэрд-Корт, на адрес, по какому не был прописан, в дом, системы безопасности которого, автоматические ворота и подземная парковка получили одобрение Рэйчел и полиции. Если бы Грэйс Стрейчан вернулась, каким-то образом узнав, что я жив, ей пришлось бы изрядно постараться, чтобы отыскать меня, не говоря уже о том, чтобы подобраться ко мне поближе.

Впрочем, если не считать злосчастного отпечатка пальца, никаких признаков ее существования не было. Полиция продолжала следить за моей пустой квартирой — пустой потому, что у меня не было ни малейшего желания продать ее или сдать в аренду, пока существовал хоть малейший шанс того, что она вновь станет целью нападения. Впрочем, по прошествии нескольких недель численность патрулировавших там полицейских снизилась до минимума. К этому времени я решил, что тревога была ложной, и начал уже строить планы возвращения туда сразу, как мое проживание в безопасном, но бездушном Бэллэрд-Корте завершится. Однако Рэйчел я об этом пока не говорил, полагая, что успеется. Не хотелось испортить нашу последнюю ночь.

Это сделали и без моего участия.

Телефон зазвонил, когда мы готовили обед, притворяясь, будто ей не улетать завтра утром. Вечернее солнце светило в окна, отбрасывая длинные тени и напоминая нам о том, что лето прошло. Я покосился на Рэйчел. Я не ждал никаких звонков и не знал никого, кто мог бы звонить вечером в воскресенье. Рэйчел приподняла брови, но не говорила ничего, пока я не взял свой мобильник. На дисплее высветилось имя: "Шэрон Уорд".

Я снова повернулся к Рэйчел:

— Это по работе. Мне не нужно отвечать.

К уголкам ее глаз сбежались тонкие морщинки, но выражения самих глаз, когда она отворачивалась, я прочитать не сумел.

— Думаю, нужно, — сказала Рэйчел.

Глава 2

Большинство людей считают мою профессию странной. Даже жутковатой. Я провожу с мертвыми не меньше времени, чем с живыми: изучаю последствия процессов разложения и гниения, чтобы идентифицировать останки и понять, что привело их к подобному состоянию.

Вызвать меня на такую работу могут в любое время суток, поэтому, едва увидев на дисплее фамилию Уорд, я сразу понял, что это означает. В нашу первую встречу, когда часть тела подбросили в буквальном смысле этого слова к моему порогу, Уорд занимала должность детектива-инспектора. Но с тех пор ее повысили до старшего детектива-инспектора, и возглавляла она теперь один из столичных отделов расследования убийств.

И если Уорд позвонила вечером в воскресенье, то уж никак не для того, чтобы просто поболтать.

Кстати, вот отличная иллюстрация моей самонадеянности: у меня не мелькнуло ни малейшей мысли насчет того, что это как-то связано с моей безопасностью. А ведь несколько месяцев назад именно Уорд сообщила мне, что отпечаток пальца на моей двери принадлежит Грэйс Стрейчан. С тех пор мы встречались с ней несколько раз — она информировала меня о ходе поисков местонахождения женщины, которая пыталась меня убить. Они, правда, ничего не дали. В общем, я даже не сомневался в том, что Уорд не может звонить мне иначе как по работе.

Так оно и было. На чердаке заброшенной больницы в Блейкенхите на севере Лондона обнаружили труп. Старой больницей не пользовались уже много лет, если не считать бомжей и наркоманов. Неопознанные останки пролежали там, похоже, долгое время, и их состояние требовало оценки эксперта-антрополога. Раз уж так произошло, не мог бы я подъехать и посмотреть?

Я ответил, что мог бы.

Это вовсе не означало, что я не хотел провести этот последний на три месяца вперед вечер с Рэйчел. Но она и сама сказала бы, что лучше уж мне заняться работой, чем если бы мы оба целый вечер бродили по квартире в тоске и печали. Езжай, кивнула Рэйчел, не заставляй людей ждать.

Когда я добрался до больницы Сент-Джуд[14], сумерки уже сгустились. Я практически не знаю Блейкенхита, но улицы его ничем не отличались от других — та же невообразимая смесь культур. Магазинчики и лавки готовой еды навынос с карибскими, азиатскими и европейскими вывесками перемежались с заколоченными витринами. По мере моего продвижения процент последних все возрастал, и под конец фонари освещали совершенно уже пустынные улицы. Вскоре дома сменились длинной, тянувшейся вдоль дороги оградой. Поверх высокой кирпичной стенки виднелись кованые чугунные решетки, сквозь которые, словно пытаясь сбежать из плена, торчали ветки. Я решил, что это парк, но тут неожиданно подъехал ко входу. Два массивных каменных пилона поддерживали ржавую арку из той же чугунной ковки, на которой большими буквами значилось: "Королевская больница Сент-Джуд". Пониже на стене висел выцветший транспарант: "Спасем Сент-Джуд!"

У одного из пилонов дежурила молоденькая девушка-констебль. Я назвал себя и подождал, пока она свяжется по рации с начальством.

— Прямо по дороге, — сказала она мне.

Когда я проезжал под аркой, мои фары высветили схему больничной территории, такую облезлую, что разобрать на ней что-либо было практически невозможно.

Мое первое впечатление насчет парка было не так далеко от истины. По крайней мере, ограждавшая территорию стена почти целиком скрывалась за старыми деревьями. Наверное, раньше тут было много зелени, в которой утопали больничные корпуса. Теперь это превратилось в пустырь. Находившиеся здесь прежде здания снесли, оставив груды кирпича и бетонных обломков.

Казалось, я еду по разбомбленному городу, освещавшемуся только двумя пучками света фар. Высокая ограда и деревья не пропускали уличного света, из-за чего больничная территория выглядела еще более заброшенной. Обогнув очередную темную груду строительных обломков, я увидел несколько полицейских автомобилей и микроавтобусов, припаркованных у входа в единственный оставшийся больничный корпус. Здание в викторианском стиле имело три этажа и высокое крыльцо перед совсем уже античным портиком. Все до одного окна на потемневших от времени каменных стенах были заколочены, но даже так здание сохраняло какую-то величавость. Фасад украшался замысловатым карнизом, портик опирался на колонны с канелюрами. И все это венчалось башенкой с часами, торчавшей в ночное небо указующим перстом.

Я снова назвал себя, и меня проводили в полицейский фургон, чтобы переодеться в защитный комбинезон с марлевой медицинской маской. На крыльце меня встретил Уэлан, представившийся инспектором, заместителем Уорд. Огромная, исписанная граффити двустворчатая дверь пропустила нас в холодный, сырой вестибюль. В воздухе витал запах сырости, плесени и мочи. Полицейские прожектора на треногах высвечивали осыпавшуюся, всю в потеках штукатурку и усеянный рухлядью пол. В стороне виднелась стеклянная будка с табличкой: "Амбулаторный отдел".

Однако разбросанные повсюду банки и бутылки из-под пива, темные пятна кострищ свидетельствовали о том, что какая-то жизнь в больнице еще теплилась. Гулко ступая по каменным ступеням, мы с Уэланом начали подниматься по лестнице, обвивавшей лифтовую шахту. Самим лифтом явно давно не пользовались.

На лестничных площадках стояли те же прожектора на треногах, высвечивавшие покрытые толстым слоем пыли таблички давно забытых отделений: рентгеновский кабинет, эндоскопия, ЭКГ…

— Типичная больница, — заметил Уэлан, когда мы, запыхавшись, добрались до верхней площадки. Несмотря на то что этажей было всего три, высота каждого превратила подъем в нелегкое испытание. — Если вы и не болели, когда попадете сюда, одна эта лестница наверняка вас угробит.

Он двинулся по длинному коридору, освещенному редко расставленными прожекторами. Мы проходили пустующие палаты с темневшими на тяжелых дверных створках смотровыми окошечками. Под ногами хрустела штукатурка, а кое-где оштукатуренный потолок и вовсе обвалился, и над головой торчали голые доски. Бутылок и банок на полу сделалось заметно меньше, что и понятно: кто полезет на такую высоту без веской причины?

Освещенный коридор привел нас к раздвижной алюминиевой стремянке, неправдоподобно новой и блестящей среди всей этой рухляди. По ней мы поднялись сквозь прямоугольный люк на чердак, а там временный настил привел нас к месту, где ждали остальные полицейские.

И труп.

Я еще раз осмотрел его, потирая ушибленную голову.

— Мы как раз начинаем, — сообщила Уорд. — Вы знакомы с профессором Конрадом?

Я слышал о нем. Эксперт-патологоанатом пользовался заслуженной репутацией в своей области, когда я только-только начинал в своей. Еще он славился вспыльчивым характером. Теперь ему было уже под шестьдесят, и характер его с возрастом, похоже, не смягчился. Кустистые седые брови сердито топорщились над маской, когда Конрад повернулся ко мне.

— Рад, что вы наконец добрались.

Голос у него был сухой, высокий, не позволявший понять, упрек это или нет. Краем глаза я снова уловил какое-то движение в темноте, но на сей раз не стал обращать на него внимания. Хватит с меня неловкостей на сегодня.

Уорд повела бровью.

— Что ж, раз все собрались, давайте начнем. Эй, подвинься!

Она бесцеремонно подтолкнула стоявшего рядом криминалиста. Некоторое время все перемещались на шаг-два, освобождая мне путь. Щиты настила уложили вокруг завернутого в пластик тела, чтобы с них можно было дотянуться до любого места. Однако низкие стропила затрудняли работу, да и жара здесь, под прожекторами, была невыносимая.

— Больница закрыта уже несколько лет, так что сюда не ходил никто, кроме бомжей и наркоманов, — рассказывала Уорд, пока я склонялся над трупом. — Тут довольно много народу тусовалось, пока несколько месяцев назад больницу не начали сносить. Мы склоняемся к тому, что это жертва передоза или какой-нибудь ссоры, которую кто-то спрятал подальше.

Что ж, ни то ни другое не редкость. Я вгляделся в наполовину скрытые пластиком черты… вернее, то, что от них осталось.

— Кто обнаружил тело? Кто-нибудь из тех, кто готовит здание к сносу?

Уорд покачала головой:

— Им положено проверять чердак, но я сомневаюсь, чтобы они забирались так далеко. Нет, это кто-то из общества защитников летучих мышей. Явился сюда с обследованием, а нашел больше, чем хотел бы.

— Летучих мышей?

— Тут целая колония ушанов. — В ее голосе зазвучала сухая, но все-таки ирония. — Этот вид под охраной, так что нам нужно вести себя тихо и осторожно, чтобы не потревожить их.

Значит, то движение мне вовсе не померещилось…

— Застройщики собираются сровнять всю территорию с землей, чтобы отгрохать здесь большой деловой центр, — продолжила Уорд. — Это встречает активное противодействие местных, и история с летучими мышами — последний повод оттянуть снос. Пока они торжествуют: какая-никакая, а отсрочка приговора Сент-Джуд. До тех пор, пока мышей не переселят, или чего они там собираются с ними делать, все строительные работы остановлены.

— Вам может показаться забавным, — вмешался в разговор Конрад, — но из-за этой истории мне пришлось отказаться от приглашения на званый обед. — В его голосе звучало глухое раздражение. — Мне бы не хотелось проторчать тут целую ночь.

Не обращая внимания на сердитый взгляд, которым наградила его Уорд, он с усилием опустился на колени рядом с телом. Я обошел труп с другой стороны и тоже встал на колени. Окруженное дымкой редких волос лицо под пластиком высохло, и кожа на нем сделалась похожей на пергамент. Глазницы были пусты, от носа и ушей остались бесформенные бугорки.

К царившему на чердаке запаху пыли и старой древесины примешивался теперь другой, исходивший от брезента, — пыльный, приторный.

— Смерть наступила довольно давно, — произнес Конрад тоном, каким обычно рассуждают о погоде. — Судя по виду, труп совершенно мумифицировался.

Нет, подумал я, однако мысли свои до поры до времени оставил при себе.

— Это нормально? — с сомнением спросила Уорд.

Патологоанатом либо не расслышал вопроса, либо не обратил на него внимания.

— Такое возможно, — ответил я за него.

Естественная мумификация возникает в силу разных обстоятельств — от кислотной среды болота до экстремально низкой температуры. Но тут дело было в чем-то ином. Я огляделся по сторонам. Гроздья паутины колыхались на сквозняке.

— Условия для мумификации здесь близки к идеальным. Сами видите, как тут жарко, и даже зимой наверняка сухо. И вентиляция на таком старом чердаке тоже постоянная, значит, влажность всегда низкая.

Пока я говорил, Конрад отвернул еще кусок брезента. Труп лежал на спине, чуть съежившись в складках брезента, — ни дать ни взять мертвая птица в гнезде. Брезент закрывал живот и ноги, но я и так мог бы сказать, что роста покойник небольшого — или подросток, или невысокий взрослый. Из одежды на теле была только полуистлевшая желтая футболка, вся в пятнах от выделявшихся при разложении тканей жидкостей. Из коротких рукавов торчали руки, точнее, обтянутые кожей кости. Как и на лице, похожая на тонкий пергамент кожа сильно потемнела, словно ее прокоптили.

— Руки-то уложили, — заметила Уорд. Действительно, напоминающие птичьи лапы кисти покоились на грудной клетке, будто тело лежало в гробу, а не было завернуто в пластик. — Кто-то не пожалел на это времени. Это означает сожаление или по крайней мере уважение. Мог ли это сделать тот, кто ее знал?

Ее? Я удивленно посмотрел на Уорд. Пока я не видел ничего, что позволило бы определить пол трупа, а с учетом его состояния процедура определения могла занять несколько дней. Если, конечно, нам не удалось бы найти какое-нибудь удостоверение личности.

— Вам не кажется, что до окончания экспертизы говорить о трупе как о женщине было бы преждевременно? — подтвердил мои сомнения Конрад. При этом он бросил на Уорд уничтожающий взгляд.

Даже маска и капюшон не смогли скрыть того, как она покраснела. Наверное, Уорд просто оговорилась — но вообще-то детективы обычно такого себе не позволяют.

Она поспешно сменила тему:

— А… вы могли бы хотя бы приблизительно назвать, сколько времени прошло с момента смерти?

— Нет, — отозвался патологоанатом, не поднимая головы. — Вероятно, вы пропустили мимо ушей: я сказал уже, что тело мумифицировано.

Теперь Уорд не только смутилась, но и разозлилась. Однако Конрад говорил правду. Стоит телу достичь такой стадии распада, и все последующие физические изменения будут протекать медленно, практически незаметно.

Известны случаи естественной мумификации, при которых человеческие останки сохраняются без изменений сотни и даже тысячи лет.

— Трудно представить, — подал голос Уэлан, прервав затянувшуюся паузу, — что кто-то спрятал тело здесь, пока больница еще работала. Это наверняка случилось после ее закрытия.

— А когда это произошло? — поинтересовался я.

— Десять или одиннадцать лет назад. К всеобщему сожалению.

— Ладно, но это верхний предел. Нам это мало чем помогает, — произнесла Уорд. — Как быстро тело может мумифицироваться до такого состояния? Может подобное произойти меньше чем за десять лет?

— При подходящих условиях — да, — ответил я. — Летом на чердаке очень жарко, и это ускоряет процесс. Впрочем, по виду я бы сказал, что оно пролежало тут примерно два года. Тело почти не пахнет, даже на такой жаре, и это позволяет считать, что процесс мумификации завершился относительно давно.

— Класс. То есть с момента смерти прошло от пятнадцати или шестнадцати месяцев и до десяти лет. Точный анализ, ничего не скажешь.

Мне было нечего возразить. Конрад отвернул брезент. Жесткая синтетическая ткань поддавалась плохо; почти всю ее покрывал толстый слой пыли, цементной или известковой, а также мазки синей краски. Меня больше интересовало то, чего здесь недоставало, но когда патологоанатом откинул остаток брезента, открыв взгляду нижнюю часть тела, все остальные детали разом вылетели у меня из головы.

Ноги, от которых остались практически одни кости, торчали из-под короткой джинсовой юбки, перепачканной тем же, что и короткая футболка. Она задралась до самой груди, обнажая живот… точнее, то, что от него осталось. Вся ее брюшина от низа грудной клетки и до лобка отсутствовала. Если от внутренних органов что-то и сохранилось, они усохли до полной неузнаваемости.

Но не это заставило всех замолчать.

В зияющей дыре виднелось нечто, на первый взгляд напоминавшее пучок крошечных веточек. При виде этого во мне что-то болезненно сжалось, и по тому, как Уорд втянула воздух, я понял, что она тоже опознала это.

— Наверное, крысы постарались, — заметил один из детективов, наклоняясь, чтобы рассмотреть получше. — Кто-то, похоже, умер у нее в утробе.

— Не несите чепухи, — ледяным тоном промолвил Уэлан. — И постарайтесь быть немного тактичнее.

— Что? Но я только…

— Это эмбрион, — тихо произнесла Уорд. — Она была беременна.

По-моему, это зрелище задело даже ее, поколебав обычную профессиональную невозмутимость. Уэлан смерил детектива взглядом, не обещавшим тому ничего хорошего, и повернулся к Уорд:

— Да, мэм, вы были правы насчет того, что это женщина.

И ведь так оно и было, хотя вряд ли Уорд могла знать наверняка.

— Как вы считаете, сколько этому эмбриону?

— Судя по размеру и развитию, месяцев шесть или семь, — ответил я.

Конрад игнорировал наш разговор. Зияющее отверстие на месте брюшины его, похоже, вообще не интересовало.

— Беременность весьма кстати, — пробормотал он. — Если она фертильного возраста, это заметно сужает возрастные рамки. Она одета, белье не тронуто, значит, признаки сексуального насилия отсутствуют. Однако стопроцентной гарантии этого, разумеется, нет.

— Кстати, одета она довольно легко. Ни пальто, ни плаща — только футболка и юбка, — добавила Уорд. — Даже колготок нет, из чего можно заключить, что она погибла в летнее время.

Уэлан покачал головой.

— Если только ее не убили в теплом помещении, а потом принесли сюда. Вот моя жена — она даже зимой в помещении свитера не носит. Просто откручивает обогреватели на полную мощность, а о счетах приходится беспокоиться мне.

Уорд его не слушала.

— Что с… животом? Могли это сделать крысы?

— Спросите меня после вскрытия, — ответил Конрад. Он помолчал, размышляя, потом усмехнулся. — Крысы обычно разгрызают уже существующие раны — поэтому, вполне возможно, она была заколота. Но давайте не будем делать преждевременных выводов, ладно? Начнем с того, что я не вижу на одежде существенных следов крови — что, в свою очередь, свидетельствует о том, что, если рана и имела место, кровоточила она не сильно.

Он был прав. По виду раны мы могли бы предположить о чудовищной травме, которую ей нанесли, но я знал, какие фокусы выкидывает природа.

— Ее сюда притащили, — произнес я.

Все повернулись в мою сторону. Я не собирался делать никаких громких заявлений, но маленький скелетик в утробе матери просто потряс меня.

— Ее тело прежде находилось в каком-то другом месте, — продолжил я. — Сюда его перенесли уже после того, как оно мумифицировалось.

Конрад ворчливо фыркнул, но кивнул.

— Да, вы правы.

— Вы уверены? — спросила Уорд.

— Кости эмбриона лежат в полном беспорядке. Они совершенно перемешаны, даже крысы не могли бы перемешать их так. Значит, это произошло в результате каких-то рывков и сотрясений, в то время как в матке не осталось жидкостей, способных смягчить их.

— Тело завернуто в пластик, — подал голос Уэлан. — Может, это тогда…

— Не исключено. Тело не мумифицировалось бы, если бы все это время находилось в брезенте. Внутри накапливалась бы влага, и оно разложилось бы в обычном порядке. И пластик был бы перепачкан продуктами разложения, как и одежда.

— То есть она сначала мумифицировалась, а в брезент ее завернули уже потом? — уточнила Уорд.

— Думаю, так. Потом еще это. — Я ткнул пальцем в резиновой перчатке в несколько темных, размером с рисовое зернышко крапинок в складках одежды. — Это яйца мясной мухи. Их должно быть гораздо больше. Если бы ее тело лежало здесь длительное время, они усеяли бы все вокруг.

— Какие тут мухи? — нахмурилась Уорд. — Здесь же темным-темно. Как они могут что-нибудь разглядеть?

— Им и не надо. Достаточно запаха. — Почему-то считается, что в темноте мухи не активны, но на самом деле требуется нечто посерьезнее отсутствия света, чтобы избавиться от этих назойливых насекомых. — И если не долетели бы мухи, то уж личинки и в темноте доползли бы.

— Гадость какая, — поморщился Уэлан.

Уорд бросила на него недовольный взгляд.

— И все-таки откуда мухи, если тело мумифицировалось? Разве мумифицированное тело представляет для них интерес?

— Не представляло бы, если бы не начало разлагаться. По потекам на одежде видно, что, прежде чем тело начало высыхать и мумифицироваться, разложение все-таки имело место. Этого более чем достаточно. Мясные мухи чувствуют запах разлагающейся плоти за милю и спешат на него, чтобы отложить яйца в глаза, ноздри и прочие отверстия. И хотя отсутствие кровавых пятен на одежде свидетельствует о том, что серьезных ран она не получила, для того чтобы привлечь мух, хватило бы и маленькой ссадины. На чердаке им потребовалось бы больше времени, но они начали откладывать яйца задолго до того, как до нее добрались крысы. Из отложенных яиц вылупились прожорливые личинки, они стали разъедать изначальную рану — и этот цикл пожирания и воспроизводства повторялся, пока тело не мумифицировалось. А тогда мухи ее бросили.

Уорд хмурилась:

— То есть вы хотите сказать, ее убили в другом месте, а сюда перенесли гораздо позднее?

— Не обязательно. — Я оглянулся на Конрада, на случай, если он захочет ответить. Но патологоанатом снова рассматривал останки. — Где бы это тело ни находилось прежде, условия там не могли не напоминать те, что здесь. Там наверняка было сухо, с хорошими сквозняками и достаточно жарко, чтобы мумификация началась почти сразу. Не слишком частое сочетание.

— Вы полагаете, труп все время находился тут и его только перетащили из одной части чердака в другую? — догадалась Уорд.

— Исходя из того, что я вижу, думаю, подобное возможно.

— Какая-то ерунда получается, — недовольно усмехнулся Уэлан. — Какой в этом смысл? Если кто-то беспокоился, что тело могут обнаружить, почему его не перетащили куда-нибудь в другое место? И зачем было ждать, пока оно мумифицируется?

— Не знаю, — вздохнул я. — Но до сих пор считаю, что вам нужно обыскать весь чердак в поисках кладок мясной мухи.

— Хорошо. — Уорд смотрела на патологоанатома. Тот, не обращая внимания на наш разговор, внимательно изучал сложенные руки трупа. — Вы что-нибудь нашли, профессор?

— У нее кончики пальцев сильно изуродованы. Что-то обглодано грызунами, но, по-моему, дело не только в этом.

— Можно посмотреть? — попросил я.

Конрад подвинулся. С учетом состояния трупа я не мог бы определить, какие повреждения имели место посмертно, а какие нет. Часть пальцев была обглодана острыми зубами, а ногти начали выпадать на ранней стадии разложения. Но то, что осталось от подушечек, было стертым, а ногти — сломанными. Одного вообще не хватало.

— Это не крысы, — произнес я. — Похоже, что часть этих повреждений случилась, пока она еще была жива.

— Ее пытали?

— Вы задаете вопросы, на которые у нас нет ответа, — огрызнулся Конрад. Хрустнув коленями, он поднялся. — Ладно, все, что хотел, я увидел. Можете перекладывать ее на носилки и отправлять в морг. Думаю, мы…

Он осекся: над его головой промелькнула с резким шелестом темная тень. Летучая мышь исчезла в темноте, словно ее и не было, однако успела напугать профессора. Он отшатнулся, взмахнул руками, нога сорвалась с настила и с хрустом погрузилась в полуистлевший утеплитель. Уэлан успел поймать его за запястье, и на мгновение мне показалось, что он удержит профессора.

А потом, под треск ломающихся досок и штукатурки, Конрад и целый кусок чердачного перекрытия провалились вниз.

Глава 3

— Назад! Все назад! — крикнула Уорд и закашлялась: воздух заволокло пылью и блестящими хлопьями стекловаты. Кашляли все вокруг меня, поскольку тонкие медицинские маски были бессильны против такого облака. Пыль набилась и в глаза, но я все же попробовал заглянуть в зияющий провал. Один из прожекторов опрокинулся, и луч его светил в сторону зиявшего в чердачном полу отверстия.

— Это и вас касается, — добавила Уорд. Осторожно ступая по настилу, она тоже подошла к краю. В провале не было видно ничего, кроме свисавших вниз лохмотьев утеплителя и зловеще заостренных обломков деревянных досок. — Профессор! Вы в порядке?

Ответа не последовало. Как у любого солидного дома Викторианской эпохи, высоты этажа хватало на то, чтобы переломать себе кости даже без упавших вслед за профессором деревяшек и железяк.

— Да не стойте же вы как идиоты, черт побери! — крикнула Уорд стоявшему ближе всех к выходу полицейскому. — Спуститесь и посмотрите, как он!

— Вероятно, балки прогнили, — сказал Уэлан, дождавшись, пока полицейский выполнит приказ.

— Мэм, вам не…

Она кивнула и неохотно отступила от провала.

— Хорошо. Выходим все! Медленно, спокойно, по одному, не торопясь! Ну же, шевелитесь!

Кашляя, мы двинулись по извивающейся полосе настила к выходу. Алюминиевые щиты прогибались и скрипели под нашими ногами, и я с облегчением перевел дух, добравшись до стремянки. После раскаленной духоты чердака спуск на прохладный этаж казался чуть ли не прыжком в холодную воду. Уорд с Уэланом пришли последними.

— Вызвать "Скорую", живо! — скомандовала Уорд, растолкав столпившихся у стремянки полицейских в комбинезонах. Потом оглянулась в поисках полисменов, посланных на помощь патологоанатому. — Где Греггс и Пейтел?

В дальнем конце длинного больничного коридора возникло какое-то то движение, и оттуда к Уорд почти бегом бросилась девушка-полисмен с фонариком; вид она имела весьма расстроенный.

— Здесь, мэм!

Кто-то протянул Уорд бутылку воды, но она лишь отмахнулась.

— Как он?

Девушка покачала головой, виновато моргая.

— Э… Не знаю…

— Как не знаете? Ох, чтоб… Ну, с дороги, живо!

Она бесцеремонно оттолкнула девушку, но та снова подала голос:

— Его там нет, мэм.

— Тогда где он, черт его побери?

— Мы… мы не можем его найти.

— Как это? Не мог же он просто так взять и исчезнуть!

В глубине другого, темного коридора мелькнул луч фонарика, и Уорд повернулась в ту сторону. Луч, подпрыгивая, приближался, а за ним из темноты вынырнула фигура полисмена — второго посланного Уорд на поиски.

— Там от этого коридора ответвляются другие, несколько! — задыхаясь, выпалил он. — Мы посмотрели в палате, которая, думали, находится под местом, откуда он упал, и в двух соседних — и его нет ни там, ни там.

— Но он же не мог уйти — после такого-то падения!

— Вероятно, мог, но… — Полисмен замялся, будто не решаясь продолжить. — Я смотрел: в потолке никаких дырок.

— Значит, вы, черт вас подери, смотрели не там! Дайте мне это! — Уорд выхватила у него из руки фонарь и повернулась к Уэлану: — Джек, мне нужно, чтобы этот этаж обыскали. Все до единой комнаты. И куда запропастились "Скорая"?

— Едет, мэм.

Уэлан начал сыпать распоряжениями, а я двинулся за всеми, но он вдруг заявил:

— К вам это не относится, доктор. При всем моем к вам уважении, мы одного эксперта уже потеряли. Пока не убедимся в том, что пол больше не провалится, вы останетесь здесь.

По его глазам я понял, что спорить бесполезно. Раздосадованный, я остался стоять у стремянки, а остальные, шаря перед собой лучами фонариков, разошлись по разным направлениям. Один за другим исчезали они в коридорах и палатах. Когда их голоса и топот немного утихли, я задрал голову и посмотрел на чердачный люк. Уэлан велел мне оставаться на месте, но не мог же я просто стоять столбом, не делая ничего?

Я вскарабкался по стремянке и высунулся по грудь в чердачное пространство. В воздухе до сих пор висело плотное облако пыли, и от этого лучи прожекторов казались живыми существами. Снизу доносились голоса полицейских — судя по тому, что я слышал, профессора они пока не нашли, и я подумал, что отыскать его будет сложно. От люка до места, сквозь которое провалился вниз Конрад, было футов тридцать или сорок, и планировка помещений третьего этажа ничем не напоминала огромное открытое пространство чердака. Судя по всему, плана палат, кабинетов и коридоров у полиции не было и определить, куда именно упал патологоанатом, они не могли.

Но даже так, вслепую, им полагалось бы найти уже профессора. Я неловко топтался на перекладине стремянки, снизу продолжали перекликаться полицейские. Ну же, почему так медленно? С момента обрушения потолка прошло уже минут пять. Если у Конрада открытая рана, он может истечь кровью прежде, чем до него наконец доберутся.

— Профессор Конрад! — окликнул я.

Эхо моего голоса прокатилось по закоулкам чердака и стихло. Я собрался уже спускаться вниз и присоединиться к поискам, что бы там ни говорил Уэлан, когда мне показалось, будто слышу слабый звук. Я замер. Звук не повторился. Но он никак не напоминал голоса полицейских.

Он напоминал стон.

— Профессор, вы меня слышите?

Снова ничего. Я смотрел на островок света в том месте, где лежал труп. В этом году мне пришлось уже наблюдать, как умирает человек. Меня до сих пор мучили кошмары, и мысль, что подобное может повториться, была невыносимой.

Да ну их всех к черту!

Я одолел последние несколько ступенек и осторожно ступил ногой на алюминиевый настил. Балки под ним скрипнули, но не затрещали. Потолок провалился, когда Конрад попал ногой между балок. Значит, если я постараюсь избежать этого, со мной ничего не случится.

Так я, во всяком случае, надеялся.

Чердак казался зловещим, даже когда в нем толпились люди. Теперь, когда я находился здесь один, это ощущение усилилось. Прожектора светили вдоль временного настила, и от этого окружающая их темнота сгустилась еще сильнее. Я шел по прогибающемуся настилу, опасаясь летучих мышей — мне очень не хотелось оказаться застигнутым врасплох подобно профессору, — но пока не видел ни одной. Наверное, шум и суматоха в здании спугнули их.

Завернутое в брезент тело лежало там, где его оставили. Обрушение его не потревожило, что не могло не радовать. Я обошел тело по мосткам, испытывая легкие угрызения совести: вроде невежливо бросать его одного. Однако сейчас больше внимания к себе требовал живой человек.

Осторожно ступая, я шагнул к зияющему провалу. Ближним к нему плитам настила я не доверял, поэтому ухватился одной рукой за стропильную балку и только после этого вытянул шею, чтобы заглянуть вниз. Оттуда в свете опрокинувшегося прожектора медленно поднимались завитки пыли, но дна свет не достигал.

— Профессор Конрад!

Я достал из-под комбинезона мобильник и включил фонарь. Тени неохотно расступились, открыв хаотичную груду досок, штукатурки и утеплителя. Я опустил руку с телефоном ниже: луч фонарика скользнул по чему-то голубому. Я подвинул луч обратно и пошарил немного. Не сразу, но я все-таки догадался, что именно вижу внизу.

Пластиковую бахилу, высовывавшуюся из-под куска утеплителя.

— Какого черта вы здесь делаете?

От неожиданности я едва не выронил телефон. Крепко цепляясь за стропильную балку, я оглянулся на Уэлана.

— Вам же ясно сказали: стойте на месте! Вон отсюда, ну!

— Я вижу Конрада.

Он поколебался:

— Дайте я посмотрю.

Я отодвинулся.

— Вы хотя бы определили, в какую комнату он мог упасть? — спросил я.

— Нет. Там не план, а лабиринт настоящий. Туда нужно пройти сначала по одному коридору, потом по другому — в обратную сторону, и палаты отделены дополнительными перегородками.

Я подумал, что это не так трудно, как Уэлан описывает, однако с учетом его настроения решил, что говорить ему этого не следует. Уцепившись за ту же балку, Уэлан перегнулся через край провала и посветил вниз мощным полицейским фонарем.

— Вы меня слышите, профессор? — крикнул он.

Ответа не последовало.

— Вы его видите? — спросил я.

— Что-то вижу… Похоже на его ногу. Возможно, нам…

Шаги по настилу предупредили нас о приближении Уорд.

— Господи, Джек, что ты, черт возьми, делаешь?

Мы оглянулись на нее. Впервые я обратил внимание на то, как неловко она движется в мешковатом комбинезоне.

— Прошу прощения, мэм…

— Это я виноват, — произнес я. — Мне показалось, будто я слышу стон.

— Что, прямо вот отсюда? — нахмурилась Уорд.

— Мы его видим! — заявил Уэлан.

— Черт побери. — Она стояла, переводя дух, и смотрела на женские останки. — Он в сознании? Ну скажите мне, что он еще дышит!

— Мы пока не знаем. Он завален обломками потолка, не шевелится.

— Дайте посмотреть.

— Мэм, это небезопасно, — возразил Уэлан. — Вам вообще не следовало подниматься.

Не знаю, что удивило меня больше: то, что он вообще сказал это своей начальнице, или то, что Уорд не оторвала ему за это голову.

— Сама знаю, — огрызнулась она и, держась за стропила, чтобы не потерять равновесия, подобралась к нам. — Пожарники со всем необходимым оборудованием уже выехали, и "Скорая" тоже, а мы до сих пор не можем найти его! Господи, чушь какая-то!

— Я мог бы спуститься вниз, — предложил я.

— Нет! — Уорд покачала головой. — Я же сказала: пожарные скоро будут, и у них с собой все необходимое.

— Не факт, что Конрад доживет до их приезда.

— Думаете, я этого не понимаю?

Уэлан прокашлялся.

— Мне больно говорить это, мэм, но, наверное, доктор Хантер прав. Мы не знаем, в каком состоянии профессор, а пожарным придется забираться сюда, на самую верхотуру, со всем своим барахлом. По крайней мере, мне следовало бы спуститься к нему на разведку — хотя бы увидеть, как обстоят дела.

Пару секунд Уорд молчала, уперев руки в бока, а потом сказала:

— Валяй.

Уэлан выкрикнул команды, и на чердак быстро подняли складную лестницу. Уорд запустила на чердак не всех полицейских — только пятерых, из опасения вызвать новое обрушение. Ей ужасно не хотелось оставлять меня наверху, но я переубедил ее: ведь у меня единственного имелось медицинское образование, и оно могло пригодиться до прибытия "Скорой".

За всей этой суетой как-то забылось, из-за чего мы все сюда попали. Тело мертвой женщины и ее нерожденного ребенка переместили подальше от провала, чтобы наша возня поблизости не нанесла им ущерба. По моей просьбе полицейские принесли еще кусок полиэтилена, и пока Уэлан с помощью еще одного полисмена устанавливал стремянку в провал, я накрыл им мумифицированное тело. Пластик мог защитить его от дальнейшего загрязнения пылью и волокнами стекловаты. Впрочем, я отдавал себе отчет в том, что это не единственная причина, по которой мне хотелось укрыть его. Мертвая женщина пролежала здесь бог знает сколько времени.

Мне казалось неправильным оставить ее без внимания хотя бы теперь.

К моей досаде, Уорд заставила меня отойти подальше, пока Уэлан опускал стремянку, стараясь при этом не потревожить обломков, засыпавших патологоанатома. Прожектора переставили так, чтобы они были направлены вниз. Теперь они освещали груду досок и утеплителя, под которой лежал Конрад, но все остальное скрывалось в темноте.

Вместо того чтобы опереть верх стремянки на ненадежную кромку провала, Уэлан прислонил ее к стропилам и привязал к балке куском нейлонового шнура. Потом подергал, проверяя крепление, и поставил ногу на ступеньку.

— Осторожнее, Джек! — предостерегла его Уорд.

— Это все равно что окна мыть! — откликнулся он и принялся спускаться.

Алюминиевая стремянка шаталась и ритмично поскрипывала, но через несколько секунд застыла: Уэлан добрался до дня. С места, где я стоял, его не было видно, но слышал я его хорошо.

— Так, спустился. Попробую убрать с него весь этот мусор…

Уэлан крякнул, затем снизу послышался стук. Новое облачко пыли поднялось из провала: инспектор освобождал профессора из-под обломков.

— Вот так-то лучше. — Судя по голосу, он запыхался. — Профессор здорово приложился. Пульс прощупывается, однако вид у него неважнецкий. Одна нога, вероятно, сломана, и… черт, здесь полно кровищи.

— Откуда? — крикнул я. — Артериальная?

— Не знаю. Не пойму, откуда она сочится. Может, из ноги, но она подвернута, и я боюсь его трогать. Слышите, мэм, если мы не справимся с этим быстро, то можем потерять его.

Я повернулся к Уорд:

— Позвольте мне? Я бы…

Она отмахнулась от меня.

— Нам нужно попасть туда, Джек. Ты видишь дверь или выход?

— Подождите… Все это похоже на небольшую палату. Несколько коек и еще какой-то мусор, но двери нет.

— Но должна же она быть где-то!

— Тут перегородку кирпичную выложили, и…

Что-то лязгнуло.

— Джек? Джек! Ты в порядке?

Прошло несколько секунд, прежде чем Уэлан отозвался:

— Да, я просто… уронил фонарик.

Уорд облегченно вздохнула.

— Чтоб тебя, Джек, что за шуточки!

— Извините, мэм. Это все койки. — В его голосе звучало напряжение. — На них люди.

Глава 4

Уорд ужасно не хотелось отпускать меня вниз к Уэлану.

— Я не желаю больше рисковать никем, пока не пойму, с чем мы столкнулись.

— Мы знаем, с чем столкнулся Конрад. Он умрет от потери крови, если мы ее не остановим.

— "Скорая" и пожарные будут здесь через пять минут…

— А у него, наверное, и этого времени нет. Я могу, по крайней мере, попытаться остановить кровотечение до их приезда!

— Джек знает приемы оказания первой…

— А я дипломированный врач! И если вы боитесь, что я затопчу улики на месте преступления…

— Это не так, и вы это сами знаете!

— Тогда разрешите мне спуститься!

Уорд вскинула голову:

— Господи! Ладно, только, бога ради, будьте осторожны!

Я не стал ждать, пока она передумает. Осторожно поставив ногу на перекладину, я перенес на нее вес и начал спускаться. Стремянка скрипела и качалась, но я даже не замечал этого. Уэлан придерживал ее снизу, пока я не оказался на полу.

— Осторожно!

Лучи прожекторов били сверху, однако освещали только маленький пятачок пола вокруг нас. Все остальное скрывалось во мраке. Уэлан пригнулся над грудой обломков, светя фонарем на Конрада. Инспектор успел освободить его от досок и штукатурки — хорошо еще, что не кирпичей, — и профессор лежал словно в гнезде из кусков утеплителя. Лицо, белое от штукатурной пыли, было безжизненным, и на нем темными пятнами поблескивала кровь. Он не приходил в сознание, и его дыхание мне не понравилось. Нижняя часть тела находилась в луже крови, в которой плавали хлопья утеплителя. Кровь сочилась из ноги, на которой он лежал, и осмотреть рану можно было, только повернув его. Теперь я понимал, почему Уэлан не хотел трогать Конрада. После такого падения профессор запросто мог повредить позвоночник, а по прерывистому дыханию я заподозрил, что по меньшей мере одно ребро проткнуло ему легкое. Помочь с этим я ему не сумел бы, но мог по меньшей мере постараться сохранить Конраду жизнь до прибытия полноценной помощи.

— Держите его крепко, если он вдруг начнет дергаться, — сказал я Уэлану и осторожно, стараясь не потревожить туловища, подсунул руку под травмированную ногу.

Трогая ногу в том месте, откуда, как мне казалось, текла кровь, я надеялся, что не нащупаю там торчащего обломка кости. Если бы причиной кровотечения было что-нибудь вроде этого, я мало чем смог бы ему помочь — особенно если кость порвала бы одну из артерий. В таком случае Конрад мог бы умереть еще до приезда "Скорой".

Однако никаких острых осколков кости, которых я так боялся, не обнаружилось. Вместо них сквозь тонкую резину перчаток я нащупал рваную дырку в комбинезоне и штанах — на бедре, теплую от сочившейся из-под нее крови. Вероятно, падая, профессор зацепился за гвоздь или острый обломок доски. Плохо, конечно, но все-таки не артерия.

— Приготовьтесь! — сказал я Уэлану. — Сейчас буду зажимать.

Перчатки у меня были уже далеко не стерильными, однако с телом убитой на чердаке не контактировали. И из всех рисков, угрожавших сейчас профессору, инфекция была едва ли не меньшим. Я с силой сжал Конраду ногу. Он негромко застонал и сделал попытку пошевелиться.

— Держите крепко! — скомандовал я, и Уэлан плотно прижал раненого к полу всем весом своего тела.

— Что происходит? — донесся до нас голос Уорд. — Он в порядке?

— А "Скорая" далеко еще? — отозвался я.

— Въезжает на территорию. Будет через две или три минуты.

Значит, не очень быстро. Продолжая пережимать артерию, я уселся поудобнее и сосредоточился на своей задаче. Только потом, удостоверившись, что кровотечение ослабло, смог оглядеться по сторонам.

Впрочем, темнота позволяла рассмотреть немногое. Уэлан говорил, что помещение похоже на маленькую палату, но за исключением маленького светлого островка я не видел практически ничего. Когда глаза немного свыклись с особенностями освещения, я различил в полумраке перед собой неровную, неоштукатуренную кладку из кирпича или блоков. Повернув голову, заметил угловатую раму больничной койки. На ней угадывалась лежавшая человеческая фигура. Мне показалось, за ней виднеется еще одна койка, но это вполне могло быть игрой воображения.

Что бы там ни таила в себе еще эта комната, с этим можно было и подождать.

Стараясь не обращать внимания на боль в уставшей руке, я продолжал пережимать артерию на ноге у Конрада и хотел только одного: чтобы бригада "Скорой" прибыла быстрее.

Небо на востоке начинало уже светлеть, когда я притормозил у ворот Бэллэрд-Корт. Затем я ждал, пока отворятся автоматические ворота, и жужжание электромотора добавляло басовую партию к рассветному птичьему щебету.

Загнав машину на подземную парковку, я выключил двигатель. Двери лифта исполнили незатейливый мотивчик и раздвинулись. За ними стоял мой сосед. С явным неодобрением он скользнул взглядом по моей мятой, пыльной одежде, но тем не менее вежливо кивнул мне и проследовал к своему автомобилю.

— И вам доброе утро, — сказал я пустой лифтовой кабине.

Оставляя на мраморном полу пыльные следы, я шагнул к двери. Отпирал я ее, стараясь производить как можно меньше шума, но стоило мне войти, как запах жареного бекона дал мне понять, что старался я зря. Рэйчел стояла у кухонного стола и нарезала грибы рядом с плевавшейся маслом сковородкой. Рэйчел была одета, прелестна и выглядела на порядок свежее меня.

— Привет! — воскликнула она, сняла сковородку с огня и обняла меня, подставив щеку для поцелуя. — Ты как раз вовремя.

Я вдохнул аромат ее влажных после душа волос.

— Тебе вовсе не обязательно было вставать так рано.

— А вот и нет. Я хотела приготовить завтрак. Я ведь знаю: если не приготовлю, то ты уж точно не удосужишься. Ты вообще ел хоть что-нибудь со времени вчерашнего ленча?

Я вспомнил до ужаса крепкий чай, который принес мне констебль.

— Что-нибудь — да.

Рэйчел скептически повела бровью:

— Ты успеешь принять душ.

Я улыбнулся невысказанному намеку: после нескольких часов истекания по́том в душном комбинезоне душ мне не помешал бы. Впрочем, улыбка моя мгновенно померкла, стоило мне войти в спальню и увидеть стоявший у двери упакованный чемодан. Самолет Рэйчел вылетал ближе к полудню, но ей приходилось брать в расчет возможные пробки на дороге в аэропорт. При мысли об этом внутри у меня как-то сразу сделалось пусто.

Не на такую последнюю ночь я рассчитывал.

"Скорая" приехала довольно быстро, но эти несколько минут показались мне бесконечными. Я с облегчением перепоручил свои обязанности молодой женщине, которая продолжала пережимать артерию, пока ее коллега доставал жгут и бинты. Я отошел в сторону, чтобы не мешать им, стараясь не вытирать окровавленные руки о комбинезон. Теперь у меня появилась наконец возможность получше осмотреть место, в которое я попал.

Бригада "Скорой" была с собственными фонариками, и их дополнительный свет позволил разглядеть три стоявшие в темной части помещения койки. Ближняя пустовала, на двух других лежали неподвижные фигуры.

Я не стал подходить к ним: понимал, что чем меньше лишних следов на месте преступления, тем лучше, а пыли там и так добавилось. Но слабая надежда на то, что это какой-то розыгрыш, что это пара манекенов, оставленных здесь какими-то шутниками, когда больница закрывалась, исчезла сразу. В воздухе стоял запах, на который я прежде не обращал внимания только потому, что был занят спасением Конрада. Слабый, почти задавленный запахами пыли и штукатурки от обрушившегося потолка, и все равно характерный, сладковатый запах разложения.

Насколько я мог разглядеть с места, где стоял, оба тела лежали полностью одетыми, на запястьях и лодыжках темнели какие-то ленты. Я не сразу сообразил, что это, потом до меня дошло.

Они лежали, привязанные к койкам.

Меня тронули за локоть.

— Давайте не будем им мешать, — произнес Уэлан. — Вот, возьмите.

Он протянул мне пару чистых резиновых перчаток. Не без труда стянув окровавленные, я надел эти, обернулся к бригаде, хлопотавшей над Конрадом, и шагнул к стремянке. Поставив ногу на нижнюю перекладину, я оглянулся в последний раз. Как Уэлан и говорил, у помещения не было ни двери, ни какого-либо другого выхода — лишь глухая стена, еле различимая в тени.

Меня выпроводили с чердака, да и вообще из здания больницы. На втором этаже пришлось задержаться, пропуская пожарных со всем их снаряжением. Выйти в ночную прохладу было почти блаженством. Я пропотел и чесался с головы до ног от стекловаты, пыльный и окровавленный комбинезон стянул просто с наслаждением. Низко над горизонтом висел молочно-белый полумесяц; добродушный констебль протянул мне чашку чая. Я не успел еще допить ее, когда из здания появились медики. Они несли на носилках неподвижного Конрада. Вид профессор имел удручающий. Он до сих пор не приходил в сознание, и его окровавленное тело несли привязанным к носилкам и в специальном воротнике, обеспечивавшем неподвижность шеи и головы. Конрада осторожно погрузили в карету "Скорой", и та, взвыв сиреной и мигая синими огнями, сорвалась с места.

Еще через несколько минут из здания вышла Уорд. Она пообщалась с несколькими подчиненными (в одном случае разговор сопровождался сердитой жестикуляцией) и лишь потом приблизилась ко мне. Стянув маску и откинув капюшон, Уорд глубоко вздохнула и облокотилась на каменную тумбу у крыльца.

— Господи, ну и ночка! — Она принялась стягивать перчатки. — Спасибо — за то, что вы сделали с Конрадом.

— Как он?

Она откинула с глаз пропотевшую прядь волос.

— Рано утверждать что-либо определенное. Пока пожарники готовили подъемную лебедку, медикам удалось зафиксировать его. Зрачки реагируют, что хорошо, но пока ему не сделают рентген, трудно сказать, насколько все серьезно.

— Конрада эвакуировали через чердак?

— Решили, что так быстрее, чем ломать перегородку. — Уорд нагнулась, чтобы снять бахилы. — Даже зная, что искать, мы с трудом нашли это место. Перегородку возвели поперек подсобки при одной из палат и снаружи покрасили так, что ее не отличить от стен. Не знай я, что она там должна находиться, я бы ее не заметила. Кто-то как следует постарался, чтобы ее не обнаружили. И отсюда следует неизбежный вопрос: как вы думаете, это связано с мертвой женщиной на чердаке?

— Честно? Без понятия.

Она кинула запылившиеся бахилы в пластиковое ведерко.

— Совпадение это или нет, пока мы не посмотрим внимательно, что там, в этой замурованной комнате, я воздержусь от каких-либо заключений.

Я указал в сторону массивной видеокамеры на стене, объектив которой смотрел на входной портик.

— А видеонаблюдение?

Тот, кто возвел перегородку, вряд ли мог миновать вход в здание, однако Уорд покачала головой:

— Муляж. Вероятно, администрация решила, что настоящие камеры себя не окупят. Да и будь они настоящими, это не сильно помогло бы. Обычно записи хранят несколько недель, потом стирают, а нас интересует более давний отрезок времени.

— И что, здание совсем не охранялось?

— Были тут охранники, но в основном для того, чтобы отгонять протестующих. Застройщики нажили в округе много врагов. Социальные активисты считают, что территорию нужно отдать под бюджетное жилое строительство, а любители старины требуют включения больницы Сент-Джуд в список охраняемых памятников, причем не только здания, но и всего участка. Там, в дальнем его конце, в рощице сохранились руины церкви норманнских времен. Целую кампанию организовали, чтобы территорию объявили представляющей особую научную ценность — вроде Леснес-Эбби-Вудз в Бексли. С той лишь разницей, что там действительно аббатство и куча древностей… В общем, по-моему, они ничего не добьются.

Уорд расстегнула "молнию" комбинезона и начала из него выбираться. Я заметил, что она слегка пополнела, но ничего особенного не заподозрил.

— Короче, как только до девелоперов дошло, что история может затянуться, они сняли охрану, — продолжила Уорд. — Обычное дело. Мол, хватит ограды и запрещающих знаков — а там пусть здание разрушается само по себе, пока им не дадут "зеленый свет" на снос.

— Когда бы не летучие мыши?

Она улыбнулась:

— Когда бы не летучие мыши.

Я оглянулся на дом с заколоченными окнами.

— Думаете, это как-то связано с протестами?

— Надо же начинать с какой-то версии. Впрочем, нам нужно удостовериться в том, что там ничего больше не обвалится. Я не собираюсь ничьими жизнями рисковать, и за один вечер мы и так изрядно затоптали место преступления. Что бы мы ни нашли в той комнате, я не хочу больше никаких новых падающих потолков. — Уорд подергала руку, застрявшую в рукаве комбинезона. — Боже, я и забыла, как ненавижу все эти штуки!

Продолжая недовольно бурчать, она наконец высвободилась из комбинезона. Только тут до меня дошло, что избыточная полнота ее означает совсем иное.

Уорд иронично изогнула бровь.

— Что не так? Полагаете, я перебрала мучного?

Я улыбнулся:

— Сколько недель?

— Седьмой месяц пошел, а кажется, будто целый чертов год. И — пока вы не начали — сразу скажу: да, я знаю, что делаю. Я ведь не хожу на пешие дежурства, значит, могу работать, пока состояние позволяет. Не намерена лишаться должности, сидя дома за вязанием пинеток.

Теперь стало ясно, почему Уэлан переживал, пока Уорд находилась на чердаке. И почему вид мертвой женщины с нерожденным ребенком произвел на нее сильное впечатление. Та была примерно на том же сроке, что сама Уорд.

— Мальчик или девочка? — спросил я, пытаясь заглушить знакомое ощущение пустоты — как всегда, когда вспоминал о беременности жены.

— Не знаю, да и не хочу пока знать. Муж надеется, что это будет мальчик, но я говорю ему, что, если он хочет знать пол ребенка, пусть сам его и вынашивает.

Я знал, что она замужем, но мужа ее не видел ни разу. Хотя мы с Уорд уже несколько раз работали вместе, общались мы с ней больше по делу, а в редких иных случаях личной жизни друг друга не касались.

Что же, новость добавляла хоть немного света в этот мрачный вечер. Я ждал у машины, пока Уорд проводила инструктаж со своими заместителями и старшими пожарными. Вскоре к их временному штабу присоединились еще трое: мужчина с короткой стрижкой лет тридцати пяти, чьи начальственные манеры позволяли предположить в нем шефа Уорд, и мужчина с женщиной помоложе, волочившиеся за ним хвостом. Вид все трое имели не самый счастливый. Мало того, что следственная группа уже понесла потери в лице патологоанатома, так возникли еще целых три трупа, причем смерти их могли быть связаны друг с другом. То, что начиналось как заурядное дело, приобретало гораздо более серьезный оборот.

Через двадцать минут от их группы отделился констебль с сообщением, что я могу отправляться домой. Дальнейшая работа откладывалась до тех пор, пока чердак не будет надежно укреплен. Со мной свяжутся, когда появится необходимость.

И я поехал обратно в Бэллэрд-Корт. О сне до отъезда Рэйчел не могло быть и речи, поэтому, приняв душ и позавтракав, я уселся с ней за журнальный столик с кофе и честно попытался сделать вид, будто это утро ничем не отличается от остальных. И по мере того, как приближалось время отъезда, делать это становилось все тяжелее. Рэйчел не хотела, чтобы я провожал ее в аэропорт, поскольку это лишь продлило бы мучительное расставание, и когда ее телефон тренькнул, извещая о том, что такси ждет внизу, сердце мое болезненно сжалось. Я крепко обнял Рэйчел, вдыхая аромат ее волос, стараясь запомнить его на время разлуки.

— Увидимся самое позднее через три месяца, — произнесла она, поцеловав меня в последний раз.

Входная дверь за ней закрылась, и я вернулся в пустую квартиру. Сияющая чистотой кухня казалась операционной, а абстрактные полотна на стенах гостиной — размытыми пятнами. Я привык оставаться в этой квартире один, и тем не менее все здесь буквально кричало о том, что Рэйчел уехала.

Я мертвецки устал, однако понимал, что не усну, поэтому убрал тарелки в посудомоечную машину и приготовил себе еще кофе.

В кухне имелась ультрасовременная кофемашина, которая сама молола зерна, кипятила молоко и выполняла еще много разнообразных действий. Рэйчел нравился этот агрегат, но, на мой взгляд, он изображал излишние старания ради одной чашки кофе. Я достал с полки банку растворимого, залил его кипятком в кружке и уселся за гранитным кухонным островком.

Теперь, когда Рэйчел уехала, на душе сделалось совсем пусто. Наверное, я мог бы ехать на кафедру позднее, но тогда бы мне пришлось убивать впустую часа два или три. Я открыл Интернет, чтобы посмотреть, не попали ли жуткие находки в больнице Сент-Джуд в новостные ленты. Данные обнаружились в недрах отдела региональных новостей, почти без подробностей: лишь то, что в заброшенной больнице обнаружены человеческие останки. Ни замурованная камера, ни несчастный случай с Конрадом не упоминались.

Разумеется, больница была публичным местом, и полиция не могла держать происшествие в тайне, однако Уорд явно надеялась оттянуть ажиотаж прессы на как можно более долгий срок. Что же, удачи ей, подумал я.

Прочитав то немногое, что писали про следствие, я поискал информацию про саму больницу. Вот уж про Сент-Джуд недостатка в сведениях не было — начиная с петиций и блогов противников сноса и заканчивая любительскими сайтами, посвященными истории больницы. Ее открыли в XIX веке как благотворительное заведение, управлявшееся церковью. К началу пятидесятых годов прошлого века больница заметно разрослась, и вокруг викторианского корпуса появились здания новых подразделений и служб. Все это сопровождалось многочисленными фотографиями разного периода — от пожелтевших отпечатков, запечатлевших возводимые кирпичные стены в окружении только что высаженного сада, и до нынешнего состояния — с заколоченными окнами. Одно фото демонстрировало Сент-Джуд во времена расцвета. Там, где теперь торчали лишь ржавые столбы, красовались больничные отделения. Перед одним находились две медсестры — наверняка выбежали отдохнуть и поболтать. В глубине снимка объектив запечатлел заходивших в высокие двери мужчину с ребенком.

Все эти картины минувших дней навевали грусть. Нет, я не хотел жить в те времена, да и вообще, все эти экскурсы в историю больницы мало помогали расследованию. Зато, посмотрев на часы, я увидел, что убил за этим занятием почти пятьдесят минут. Вполне достаточно, чтобы идти на работу.

Выключив ноутбук, я сунул его в рюкзак, снял с вешалки куртку и со вздохом облегчения захлопнул и запер за собой дверь роскошной квартиры.

Несколько последних лет я подрабатывал на кафедре судебной антропологии одного из крупнейших лондонских университетов. Подобное положение устраивало обе стороны. Моя педагогическая нагрузка была минимальной, однако обеспечивала меня кое-какими средствами, доступом в лаборатории, а также оставляла достаточно времени на работу полицейским консультантом.

В начале этого года ситуация ухудшилась, поскольку полиция осталась мной недовольна в связи с неудачным расследованием. Однако после дела в Эссексе моя звезда снова засияла ярче, да так, что университет предложил мне двухгодичный контракт на более выгодных, чем прежде, условиях.

И тем не менее я медлил с его подписанием. Притом что мое положение в университете представлялось вполне стабильным, я не питал никаких иллюзий насчет того, что произойдет в случае новой неудачи. И после неуверенности и даже раздражения начала этого года сильно сомневался в том, что хочу ждать повторения. Появление в моей жизни Рэйчел многое поменяло, открыв новые перспективы.

Вероятно, настало время изменить и что-нибудь еще.

Я оставил машину в нескольких кварталах от университета и остаток пути одолел пешком. С тех пор как на двери моей старой квартиры обнаружили отпечаток пальца Грэйс Стрейчан, Уорд посоветовала мне не ездить на работу одной и той же дорогой. Береженого бог бережет, сказала она. Тогда это казалось бесполезным занятием, а теперь и подавно, но я дал обещание Рэйчел, так что каждый день парковался на новом месте и даже на факультет заходил не через главный вход, а через служебный.

Учебный год уже начался, и суета в университетских коридорах хорошо отвлекала мысли от опустевшей квартиры.

Брэнда, кафедральный лаборант, оторвалась от бумаг при моем появлении.

— Доброе утро, Дэвид! Как выходные?

— Спасибо, замечательно.

— Не ожидала, что вы так рано приедете. Вы не забыли, что сегодня заседание кафедры?

— Жду не дождусь.

— Ага, вижу. Да, и еще тот журналист-фрилансер прислал письмо. Фрэнсис Скотт-Хейз.

Я вздохнул. Скотт-Хейз преследовал меня уже несколько месяцев в надежде на интервью. Он присылал письма и на мой адрес, и на адрес факультета в надежде получить ответ. Точнее, тот, который его устраивал. На первое письмо я ответил вежливо, на второе — уже грубее, остальные просто игнорировал. Я терялся в догадках, откуда он про меня узнал.

Обычно мое участие в полицейских расследованиях носило исключительно закулисный характер, и меня это устраивало. Увы, мое имя засветилось в репортажах о двух делах: в прошлогоднем — в Дартмуре и более позднем — в Эссексе. Том самом, где мы познакомились с Рэйчел. В общем, я мог не сомневаться в том, что Скотт-Хейз увидел один из этих репортажей и решил, что из этого получится хорошая статья.

То, что у меня на сей счет имелось иное мнение, его, похоже, нисколько не обескураживало.

— Просто игнорируйте его письма, — сказал я Брэнде. — Рано или поздно до него дойдет.

— Вы уверены? Скотт-Хейз пишет во все крупные издания. Разве вам не хочется увидеть свой портрет на страницах журнала?

— Мне послышалось или кто-то сказал слово "журнал"? — раздался голос из-за моей спины.

Сердце мое ушло в пятки. Я повернулся и оказался лицом к лицу с профессором Харрисом, деканом факультета. Он стоял, крепко сжимая в руках сияющий новой кожей портфель, и одарял меня такой же сияющей, но абсолютно неискренней улыбкой.

Помнится, в период моих неудач как консультанта Харрис держал себя по отношению ко мне гораздо менее обаятельно. Однако теперь ситуация изменилась, и его отношение — тоже.

— Это просто один журналист, который не понимает, когда ему отвечают отказом, — объяснил я.

Брэнда же просто пробормотала слова извинения и снова уставилась в свой монитор.

Харрис кивнул, продолжая улыбаться:

— Если так, возможно, вам следовало бы отозваться. Вы же знаете, что говорят насчет публичности. Небольшое, но удачное интервью положительно сказалось бы на вашей репутации.

Ага. И на репутации факультета.

— Вероятно, позднее, — согласился я.

— Кстати… Я слышал, в заброшенной больнице нашли чей-то труп. Где-то в Северном Лондоне? Уж не заняты ли вы в данном деле? Это ведь так удачно, совсем недалеко отсюда…

Объясните это жертвам, подумал я.

— Ну пока я не имею права…

— Да, да, конечно. Что ж, удачи вам в расследовании. И с интервью.

Брэнда сочувствующие улыбнулась мне, когда за Харрисом закрылась дверь.

— Ответ тот же самый: нет, — сказал я.

Пройдя в клетушку, служившую мне кабинетом, я сразу проверил почту. Она состояла из обычной факультетской переписки, новостных рассылок и пары вопросов от моих аспирантов по поводу их диссертаций. Там же обнаружилось и последнее письмо журналиста-фрилансера.

Моим первым побуждением было удалить его, но после разговора с Брэндой я чувствовал себя обязанным хотя бы прочитать, что он написал. Впрочем, ничего нового я в нем не нашел. Надо признать, Скотт-Хейз писал в престижные газеты и журналы, так что, наверное, мне полагалось бы чувствовать себя польщенным его вниманием. Вероятно, в словах Харриса тоже имелась доля истины: интервью укрепило бы мою репутацию, которой, видит бог, за последний год изрядно досталось.

Однако перспектива увидеть свой портрет на страницах журнала меня абсолютно не прельщала. Я нажал "удалить", и письмо исчезло.

Глава 5

Только на следующий день Уорд позвонила мне с известием о том, что им разрешили забрать с чердака мумифицированные останки. Первой моей эмоцией стало облегчение. Накануне вечером позвонила Рэйчел, усталая после перелета, но возбужденная в предвкушении работы. К утру она должна была находиться на борту исследовательского судна, возможно, уже покинувшего порт и направлявшегося к одному из Эгейских островов. Им предстояло провести в море долгое время, и, хотя на борту имелся спутниковый телефон, использовать его собирались только в самых экстренных случаях. В общем, на связь Рэйчел могла выходить теперь только в зоне покрытия сотовых сетей или при наличии вай-фай- роутера, и следующего разговора с ней мне предстояло ждать несколько дней.

Все это мы понимали еще до ее отъезда, однако, пообщавшись с Рэйчел, я ощущал ее отсутствие еще острее. Поэтому, когда Уорд сообщила, что они готовы возобновить работу, я быстро уладил факультетские дела и поехал на совещание занятых в расследовании полицейских специалистов. Пресса наконец сообразила, что в заброшенной больнице произошло что-то поинтереснее заурядной смерти от передоза, и теперь на улице у въезда на территорию выстроилась колонна ощетинившихся антеннами телевизионных фургонов, а у ворот толпились репортеры с камерами. Мой приезд вызвал у них оживление, которое, правда, быстро спало, когда дежуривший у ворот констебль пропустил мою машину внутрь.

При дневном свете больница не производила столь гнетущего впечатления, как ночью. Угрожающие тени и неясные очертания оказались грудами строительного мусора и остатками стен сносившихся корпусов. Лишенное милосердной вуали темноты, здание демонстрировало напоказ свою увядающую красоту. Вероятно, прежде оно обладало великолепием загородного дворца. Два длинных флигеля выступали вперед по сторонам псевдоантичного портика главного входа, придававшего дому облик мавзолея. Широкие ступени поднимались к высоким двустворчатым дверям, хотя симметрию нарушал прилепленный в соответствии с современными нормами бетонный пандус для инвалидов-колясочников. Фасад производил впечатление, однако годы заброшенности, конечно, не могли не взять своего. В щели между каменными блоками ступеней пробивалась трава, а потемневшие от времени стены почти сплошь покрылись потеками птичьего помета и граффити. Некогда смотревшие на парк высокие окна были теперь заколочены, а выцветшие щиты с информацией о давным-давно закрытых медицинских отделениях лишь усугубляли ощущение заброшенности.

Совещание проводилось в стоявшем перед входом полицейском трейлере. Впервые Уорд участвовала в нем в качестве старшего инспектора, поэтому откровенно нервничала. Она уронила на пол свои записи и, чертыхнувшись, нагнулась собрать их. После доклада сразу ушла, и я даже не смог с ней поговорить. Зато когда вся казенная часть закончилась и я, переодевшись в комбинезон, пробрался сквозь толпу полицейских чинов и автомобилей к крыльцу, там стоял Уэлан. Рядом с ним находилась констебль в форме, и взгляд ее, направленный на третьего члена их маленькой группы, выражал высшую степень неодобрения. Это был крупный, крепкого сложения мужчина в желтом жилете со световозвращающими полосами. Я направился к ним, но, увидев, что они заняты спором, замедлил шаг.

Точнее, спорил больше крупный мужчина. Лет ему было около пятидесяти, и поверх пояса у него выпирало монументальное пузо, каковым он, судя по всему, в качестве неопровержимого аргумента целился то в одного, то в другую. Желтый жилет вблизи оказался сильно запыленным, а из-под протертой кожи на мысках строительных башмаков просвечивала защитная стальная скорлупа. Красный цвет лица и обилие на нем лопнувших сосудов выдавали в нем сильно пьющего человека, хотя в данный момент лицо это побагровело еще сильнее от сильных эмоций.

— Можно подумать, мало мне мышей летучих было! Мерзких мышей, чтоб их! А теперь еще это! Я тут не в бирюльки играю — знаете, во сколько это все мне обойдется?

На голову выше Уэлана ростом, он грамотно пользовался своим преимуществом, угрожающе нависая над инспектором. Впрочем, Уэлана это не смущало. Лицо его, когда он отвечал здоровяку, оставалось абсолютно бесстрастным.

— Я сказал уже, что мы приносим извинения за помехи в осуществлении работ… Хотя какие помехи? Бог свидетель, теперь это место преступления. Мы не можем разрешить никаких работ до окончания следственных действий.

— А когда они закончатся?

— Увы, этого я вам сейчас сказать не могу. Но чем быстрее мы все завершим, тем раньше вы сможете приступить к работам. В ваших же интересах оказывать нам содействие.

— Обрадовали! И что прикажете делать до тех пор? Платить моим людям за просиживание штанов?

— Мы искренне вам сочувствуем, мистер Джессоп, но это зависит не от нас. А теперь, если вы не будете против пройти с констеблем вон в тот фургон и подождать…

— Ага, снова ждать! Можно подумать, я мало ждал!

Повернувшись к Уэлану спиной, Джессоп устремился прочь в сопровождении констебля, хранившей такое же невозмутимое выражение лица. Я отступил в сторону, пропуская его, и он вихрем пронесся мимо меня в раздувающемся желтом жилете.

Что-то выпало из жилетного кармана и звякнуло об асфальт. Я опустил голову и увидел, что это очки. Одна из линз выпала из оправы и лежала рядом на грязной мостовой.

— Эй! Вы обронили! — окликнул я Джессопа, подбирая очки.

Он обернулся и испепелил меня взглядом. По-моему, Джессоп даже не понял смысла моих слов. Потом, оставив констебля ждать на полпути к фургону, он вернулся.

— Спасибо, — буркнул он, выхватывая очки у меня из руки.

— И еще вот это, — добавил я, протягивая ему линзу.

Джессоп стоял, хлопая глазами и переводя взгляд со сломанных очков на мою руку с линзой и обратно. От него исходил сильный запах пота, табака и перегара. Затем Джессоп резко развернулся и зашагал обратно к фургону.

Я вернулся к Уэлану. Вид он имел не слишком веселый.

— Видали, каков? Это Кит Джессоп, ответственный за снос. Он уже несколько месяцев потерял из-за протестов и летучих мышей, бедный парень. — Уэлан улыбнулся, едва ли не впервые с начала разговора. — Хорошо то, что нам еще не раз придется иметь с ним дело. О конструкциях Сент-Джуд ему известно больше, чем кому-либо, поэтому мы попросили его помочь нам отыскать иные потаенные помещения… если они, конечно, есть. Ну вы сами видели, как Джессоп обрадовался.

— Думаете, найдутся еще? — спросил я и тут же сообразил, что вопрос глупее глупого: я так много думал о беременной женщине и двух других жертвах, что подобная вероятность просто не пришла мне в голову.

Уэлан покосился на мрачный фасад больницы, смотревший на нас слепыми глазницами заколоченных окон.

— Мы уже, можно сказать, не прикладывая никаких усилий, обнаружили три трупа. С учетом размеров этого здания, бог знает что там еще находится.

Он качнул головой, приглашая следовать за собой.

— Идемте. Только прежде, чем вы приступите к эвакуации останков, мне хотелось бы, чтобы вы кое-что увидели.

Палата, как выяснилось, была в отделении педиатрии, на верхнем этаже, чуть дальше по коридору от того места, где мы поднимались на чердак.

Я и забыл, как холодно на больничных этажах, и в застывшем без движения воздухе густо пахло сыростью и плесенью. Теперь в коридоре выстроилась редкая цепочка прожекторов на треногах. Путь они высветили более-менее ярко, зато тени в углах сгустились сильнее. Как и везде, пол здесь был усеян мусором и обломками штукатурки, которые с хрустом крошились под ногами. На стенах висели плакаты о вреде табака, алкоголя и наркотиков; другие запрещали использование в стенах больницы мобильных телефонов. Мы миновали зашторенную дверь, над которой висела табличка: "Рентгеновский кабинет. Не входить при горящем сигнале". Рядом была красная лампочка, покрытая толстым слоем паутины.

Интересовавшая нас палата располагалась через пару дверей от рентгеновской. Из распахнутой настежь двустворчатой двери в коридор лился свет от стоявших внутри прожекторов, и отбрасываемые им резкие тени мешали разглядеть мультяшных персонажей, украшавших собой стены. Тут еще сильнее пахло плесенью. Из стен торчали покореженные крепления для кислородных баллонов, все помещение было захламлено самыми разнообразными предметами: проржавевшей койкой без матраса, тумбочкой без дверцы и ящика, даже парой старых автомобильных аккумуляторов. К пеленальному столику устало прислонился пыльный плюшевый мишка, а рядом валялись сломанные счеты, разноцветные костяшки которых рассыпались по полу.

— Что, жутковато? — усмехнулся Уэлан, заметив, что я оглядываюсь по сторонам.

— Разве нельзя оторвать хотя бы пару досок с окна? — поинтересовался я. В палате действительно было жутковато. Часть окон закрывалась еще шторами, а деревянные щиты со стороны улицы не пропускали в помещение ни лучика дневного света.

— Могли бы, но тогда какой-нибудь длинноносый ублюдок тоже сумел бы заглянуть сюда длинным телевиком или с дрона. А так мы, по крайней мере, спокойны за то, что наша работа не будет завтра представлена на первых страницах газет.

Уэлан прошел в дальний конец палаты, где прожектора помощнее освещали группу безликих фигур в синих комбинезонах.

Они возились у стены, которая на первый взгляд была самой обыкновенной. Четыре ярда в ширину, три в высоту, она оказалась выложена не из кирпича, а из шлакоблоков и покрашена в цвет, более или менее совпадающий с окраской остальных стен. В общем, я понимал, почему полицейские во время поисков Конрада не заметили ее. Совершенно безликая перегородка и не могла привлечь к себе внимание.

Если, конечно, не знать, что находится за ней.

Приглядевшись, я уловил кое-какие нестыковки. На окрашенной поверхности перегородки отчетливо выделялись прямоугольники блоков, тогда как остальные стены покрывались ровной штукатуркой. И подходила перегородка к стенам с обеих сторон без перевязки блоков, с хорошо заметными вертикальными швами — так бывает в заложенных дверных проемах.

— Как прогресс? — спросил Уэлан, остановившись у разложенных на полу перфораторов, кувалд и скорпелей. Голос его отдавался от стен гулким эхом.

Один из возившихся у перегородки людей оторвался от работы.

— Пока не сильно. Мы залезали на ту сторону и закрепили там полиэтилен, чтобы защитить замурованную камеру от пыли и обломков. Пока все, что успели.

— Уж постарайтесь. Новых несчастных случаев нам не надо.

Уэлан произнес это не угрожающе, но и шуткой это не прозвучало. Снова загрохотали молотки. Я заметил в углу пустую банку из-под краски и пластиковую кювету, обе в следах той же краски, какой была покрыта перегородка. Рядом с ними лежал большой валик в той же, засохшей до состояния камня краске.

— Это то, о чем я подумал? — спросил я.

— Угу, — кивнул Уэлан. — Кто-то не пожалел сил на то, чтобы замаскировать стену, а потом оставил тут инструменты. Мы сняли с них неплохие отпечатки. И с раствора в швах между блоками. Судя по отпечаткам, крупный тип.

— С их стороны неосторожно, правда?

Он пожал плечами:

— Такое случается. Люди изо всех сил стараются быть хитрее, а потом прокалываются на какой-нибудь ерунде. Ладно, ну их.

Мы снова вышли в коридор. Цепочка прожекторов тянулась дальше палаты, за угол и упиралась в дверь. За дверью была деревянная лестница, уходившая куда-то вверх, в темноту. Мы остановились, давая дорогу спускавшемуся по ней детективу в перепачканном комбинезоне, а потом вошли и начали подниматься.

— Она ведет на часовую башню, — пояснил Уэлан, тяжело ступая по узким ступеням. Здесь витал отдающий перцем запах пыли; деревянные ступени скрипели под нашими шагами. — Только там теперь немного осталось. Механизм вытащили на металлолом, но нам так высоко и не нужно. Мы пришли.

Мы стояли на узкой площадке. Очередной прожектор освещал низенькую, не выше пяти футов, дверь в стене. Штукатурка на стенах осыпалась, открыв взгляду деревянную дранку. Створка двери была открыта, на дверной раме и полотне белели пятна талька: полиция искала отпечатки. С наружной стороны виднелась простенькая металлическая задвижка: круглый стержень, вставлявшийся в петлю на раме.

— На чердак ведет с дюжину люков и лестниц, — сообщил Уэлан. — Но за исключением того, которым мы пользовались вчера, этот ближний к месту, где мы обнаружили тело. Головой не стукнитесь.

Он пригнулся и нырнул в проем. Я последовал за ним и выпрямился. Мы находились на чердаке, но в другой его части — не там, где лежали останки беременной женщины. За нашей спиной громоздилась стена часовой башни, а перед нами уходили в темноту деревянные конструкции кровли, напоминавшие грудную клетку дохлого кита. Даже воздух тут отличался от остального дома: казалось, он здесь тяжелее. Легко заразиться клаустрофобией, подумал я, поворачиваясь к месту, где стоял Уэлан.

Рядом с дверью на чердак алюминиевые щиты, уложенные на деревянные балки перекрытия, образовали временный настил. В центре его было оставлено свободное пространство — прямоугольник грязного утеплителя. В белом свете прожекторов над ним склонились два детектива в белых комбинезонах.

— Мы нашли это пару часов назад, — произнес Уэлан. — Что вы об этом скажете?

Я склонился над открытым участком утеплителя. Он располагался около двери, и неровная поверхность стекловаты была усеяна крошечными черными крапинками, напоминавшими зернышки черного риса. Они казались почти правильным овалом. В центре поверхность утеплителя была чистой, потом плотность крапинок возрастала и снова редела по краям.

Пальцами в резиновой перчатке я осторожно поднял одно зернышко. Похожая на бумажную скорлупка треснула пополам и опустела; организм, находившийся когда-то внутри, давным-давно выполз наружу.

Мы с Calliphoridae старые знакомые. Назойливое жужжание взрослых мух сопровождало множество мест преступлений, на которых я работал. Хотя я не питаю к ним особой любви, однако с уважением отношусь к роли, которую они играют. И не только в процессе распада мертвой органической материи, включая человеческую плоть, но и в определении того, как давно умер конкретный организм. Мясные мухи — естественный секундомер, а их жизненный цикл — от яйца в личинку, а потом и во взрослый организм — оказывает неоценимую помощь в расчетах времени, прошедшего с момента смерти.

Часы остановились слишком давно, чтобы хоть как-то помочь нам. Однако это вовсе не означало, что пустые скорлупки не могут ничего нам поведать.

— Я проконсультируюсь с судебным энтомологом, но в основном тут мясные мухи, — сказал я, разглядывая опустевшую скорлупку. — Не вижу ни одной личинки, правда, спустя столько времени здесь и не должно их быть.

Любая личинка или превратилась во взрослую муху, или погибла и разложилась после того, как иссяк источник пищи. Но хотя лежавшее здесь когда-то тело исчезло, следы его пребывания остались. На поверхности стекловатных матов темнели следы жидкостей, сопутствующих процессу разложения, более-менее ровный овал пустых скорлупок кое-где был нарушен, а часть их — раздавлена.

— Похоже, вы были правы, — произнес Уэлан. — Тело лежало тут, пока не мумифицировалось, а затем его перенесли в глубь чердака.

— Вы ничего не нашли на брезенте, в которое оно было завернуто? — спросил я.

— На нем обнаружили нечто напоминающее собачью шерсть, а в одном из люверсов застрял человеческий волос. Не того цвета, что у жертвы, — значит, не ее. Мы пробьем его по базе ДНК, посмотрим, не найдется ли совпадений, но на это уйдет время. Сам брезент из тех, что можно купить в любом хозяйственном магазине или взять на стройке. Пыль на нем — смесь цемента и штукатурной смеси, а синяя краска самого распространенного сорта, мы даже производителя не можем определить по ней. Наверное, тот, кто переносил тело, спешил и взял для этого первое, что подвернулось под руку. Однако это не объясняет, почему они так долго ждали, прежде чем сделать это.

— Они?

Уэлан махнул рукой в темноту.

— Отсюда до того места, где ее нашли, двадцать или тридцать ярдов. Если только этот кто-то не использовал носилки, тело надо было тащить так. Гораздо проще переносить его, завернув в брезент, но даже так в одиночку это почти невозможно. Не столько из-за тяжести, сколько из-за необходимости сохранять равновесие на узких балках, не провалившись ногой сквозь потолок.

Что ж, логично. И если бы тело женщины просто волочили, это оставило бы четкие следы и на перекрытии, и на самом теле. Ни того ни другого я не заметил.

Я снова пригляделся к месту, где прежде лежало тело. Помимо пятен — следов разложения, — на поверхности утеплителя виднелись и какие-то светлые потеки.

— А это что?

Одна из детективов покачала головой:

— Мы пока не знаем. Для крови слишком светлые. Похожие пятна мы нашли на ступенях за дверью, так что не исключено, это вообще не имеет отношения к телу. Может, просто кто-то что-нибудь пролил. Мы послали образцы на анализ, но что бы это ни было, это слишком старое, чтобы определить точно.

— Мы обнаружили еще кое-что, — добавил Уэлан и ткнул пальцем в дверную раму со стороны чердака. — Вот, видите?

На неокрашенной, потемневшей от времени деревянной поверхности были светлые полосы.

Царапины.

— Это объясняет повреждения на пальцах женщины, — продолжил Уэлан. — Мы даже выдернули из дерева один из ее ногтей. Дверь заперли снаружи, а она достаточно крепкая. Слишком тяжелая, чтобы она сумела сломать ее или выбить.

Господи, подумал я, представив это. Мы полагали, что женщину убили где-то в другом месте, а потом притащили ее тело на чердак. Мы ошибались.

— Кто-то запер ее тут и оставил умирать.

— Чего я не могу понять, — заявил один из детективов, пожилой мужчина, глаза которого печально смотрели поверх марлевой маски, — так это почему она не выбралась через один из других выходов. Ведь этот точно не единственный.

— А как бы ты карабкался здесь, будь ты беременный? — усмехнулась его коллега. — Тебе даже с твоим пивным брюшком нелегко пришлось бы. И откуда ей было знать, где они?

Действительно, на чердаке царила непроглядная тьма, и мы не нашли на теле ни телефона, ни зажигалки, которыми женщина могла бы посветить. Один неверный шаг — и она провалилась бы сквозь потолок.

— Я только предположил, — обиженно буркнул детектив.

Я все еще пытался понять, что же тут произошло.

— Но зачем кто-то запер ее и ушел?

Уэлан пожал плечами:

— Есть вероятность того, что это случилось непредумышленно. Какой-нибудь розыгрыш, обернувшийся бедой. Люди много чего вытворяют, будучи пьяными или под наркотой, и мы знаем, что здесь тусовались наркоманы. Но я плохо представляю, чтобы беременная женщина пряталась на чердаке забавы ради — под наркотой или нет. Я бы сказал, кто-то либо завлек ее сюда, либо за ней гнались, и она здесь укрылась. В общем, кто-то запер ее тут и бросил. По меньшей мере на несколько месяцев. Возможно, узнав, что больницу будут сносить, они решили перенести труп подальше, в место, где найти его будет меньше шансов.

Неплохая версия, не хуже других. Однако мысль о беременной женщине, за которой гнались, напомнила мне еще кое о чем.

— Светлые пятна на утеплителе, — сказал я, глядя на мятые стекловолоконные маты. — Вы упоминали, что похожие пятна есть на лестнице. Это не могли быть околоплодные воды?

Женщина-детектив присела на корточки и произнесла:

— Да, думаю, такое возможно. Однако пятна слишком старые, чтобы определить точно.

— Вы полагаете, у нее отошли воды? — спросил Уэлан.

— Не исключено. Но если так, судя по тому, что я видел у ребенка, это было преждевременно.

— Значит, она могла умереть от этого?

Я кивнул, потрясенный этой мыслью. Без медицинской помощи преждевременное отхождение околоплодных вод может быть опасным для жизни и в гораздо более благоприятных условиях. Запертые на чердаке без еды и питья, женщина и ее дитя не имели шанса выжить. Все, что им оставалось, — медленно умирать в темноте.

Все молчали. Потом Уэлан повернулся к двери.

— Пошли, — угрюмо буркнул он.

Спускаясь по деревянной лестнице, я остановился у высохших пятен, о которых говорила женщина-детектив. Едва заметные, похожие скорее на потеки воды, чем на кровь. Их было несколько; некоторые размерами не превышали капли, и цепочка их тянулась вверх, на чердак. Они могли оказаться чем-то совершенно безобидным, твердил я себе, какая-то жидкость, пролитая строителем или вообще случайным человеком. Легко вообразить бог знает что, особенно в таких эмоциональных ситуациях, как данная.

Но, следуя за Уэланом по пустому больничному коридору, я никак не мог отделаться от образа молодой женщины, убегавшей от какого-то преследователя — или преследователей. Она искала спасения на чердаке, а оказалась там взаперти. Я снова подумал о царапинах на дверном косяке — глубоких от страха и отчаяния. Изможденная, с преждевременно отошедшими водами женщина боролась за свою жизнь и жизнь ребенка единственным доступным ей способом.

А когда это не удалось, легла на грязный утеплитель и умерла.

Глава 6

В конце концов эвакуация останков женщины прошла без происшествий. К моменту, когда я поднялся на чердак через знакомый уже люк и по проверенным панелям настила подошел к завернутым в брезент останкам, пыль улеглась — и в фигуральном, и в прямом смысле. На чердаке все оставалось так, как в прошлый раз, только дыру, в которую провалился Конрад, огородили пластиковыми барьерами и бело-синей полицейской лентой.

Мне сообщили, что жизни патологоанатома ничего не угрожает, хотя у него сотрясение мозга, сломано бедро, несколько ребер и плечо. Это означало, что в ближайшее время он своими обязанностями заниматься не будет. Поговаривали также о приостановке работ до появления нового эксперта ему на замену, однако Уорд не собиралась ждать. Тем более что специалисты по строительным конструкциям заверили, что непосредственного риска дальнейшего обрушения чердака нет (правда, проверять это на собственной шкуре никому не хотелось).

Первоочередной задачей стала теперь эвакуация трупа с чердака — так быстро, как только возможно. Остальное могло подождать до тех пор, пока труп не окажется в морге. Обычно эвакуация тела жертвы с места преступления не доставляет больших проблем. Даже хрупкие мумифицированные останки не особенно осложнили бы задачу, однако спуск тела через узкий люк потребовал бы, разумеется, осторожности. Проблема заключалась в том, что жертва не только мумифицировалась, но и была беременна. И без амортизирующей жидкости, защищающей плод, любая попытка пошевелить тело матери привела бы к смещению крохотных косточек — они просто перемешались бы, как семена в высохшей коробочке. Мы не могли позволить себе потревожить их сильнее, чем уже это сделали. Прежде чем приступить к эвакуации с чердака останков матери, мне предстояло спустить оттуда ее ребенка.

О подобной задаче я раньше не думал. Было в этом что-то неправильное, граничащее со святотатством — разделять их таким вот образом. Я ждал, пока детектив осторожно закреплял на похожих на птичьи лапки руках женщины с изувеченными пальцами и сломанными ногтями пластиковые пакеты. А потом, пока другой детектив фиксировал происходящее на видео, постарался отбросить все мысли о святотатстве и принялся за работу.

Ничего такого мне раньше совершать не доводилось. Фактически я имел дело с двумя разными типами останков, поскольку по своему состоянию они заметно отличались друг от друга. Если тело матери было подвержено воздействию воздуха, мух и грызунов, то ребенок в ее утробе оказался защищен значительно больше. Тело матери разрушалось извне, ее внутренние органы по мере высыхания уменьшались в размерах. В обычных условиях ребенок прошел бы те же стадии преобразования, когда бы процесс мумификации не затронул и его.

Вот в этом не было ничего обычного. Брюшная полость матери зияла открытым отверстием, выставляя напоказ крошечные косточки младенца. Будь это следствием прижизненного ранения, на юбке и футболке остались бы хорошо заметные следы крови. Поскольку их не наблюдалось, причину следовало искать в чем-то ином. Собственно, и вариантов-то этого имелось немного… точнее, всего один: крысы. Они обитают на чердаках, и тело женщины наверняка подвергалось их нашествиям, прежде чем мумифицировалось. Однако, в отличие от широко распространенного мнения, основными падальщиками, пожирателями человеческих останков являются вовсе не крысы. Лисы, собаки и даже домашние кошки гораздо более прожорливы, и при таких размерах их трудно в этом винить. Стоило бы любому из этих животных попасть на чердак, и последствия были бы аналогичными. Процесс пожирания тела начался бы с мягких тканей лица и шеи, а закончился бы разгрызанием костей. Кстати, по тому, как далеко зашел этот процесс, также можно с относительной точностью определять время, миновавшее с момента смерти.

Впрочем, судя по тому, что я видел, здесь такого не происходило. Отметины зубов ограничивались более или менее открытыми частями тела. Помимо травм от бесплодных попыток выбраться с чердака, подушечки пальцев носили следы маленьких крысиных зубов, что исключало возможность идентификации трупа по отпечаткам.

Подобные же следы были на ушах, носу и веках женщины, из-за чего лицо превратилось в зловещую маску. Все это позволяло предположить, что этим не занимался никто крупнее крыс. Хотя края вскрытой брюшины также были обглоданы, а крошечные кости эмбриона удостоились еще большего внимания, похоже, все это закончилось довольно давно. Пустые оболочки яиц внутри брюшной полости подсказали мне, что личинки Calliphoridae тоже приняли участие в пиршестве, и я склонялся к мысли, что основной ущерб останкам нанесли не крысы, а именно они.

Мухи откладывают яйца в брюшную полость только при наличии открытой раны. Для этого ране не обязательно быть большой: даже пореза или царапины достаточно, чтобы послужить насекомым приглашением к трапезе. Однако никаких следов того, что перед смертью жертва получала какие-либо травмы, я не видел: ни бинтов, ни пластыря, ни на теле, ни в складках брезента, в котором переносили тело. Да и на том месте, где тело лежало первоначально, тоже не обнаружили ничего подобного.

Что ж, эта загадка могла подождать до прибытия в морг.

Переставив одну из треног с прожектором ближе, я сосредоточился на горстке трогательно крошечных косточек. Пока я занимался ими, громкий стук снизу известил всех, что ложную перегородку наконец начали демонтировать. Я не позволил себе отвлечься на это.

Работа с хрупким скелетом неродившегося ребенка требовала предельной осторожности. Он сохранился не полностью, поскольку отдельные кости растащили крысы, или кто его здесь нашел. Оставшиеся кости отцепились друг от друга и перемешались — скорее всего, пока мумифицированное тело матери переносили на это место. Впрочем, крысы тоже приложили к этому старания. Я вынимал кости по одной и укладывал в маленькие пластиковые мешки, стараясь не путать правые и левые. Миниатюрный размер скелета означал, что процесс этот будет долгим, и все это время меня поджаривал стоявший рядом прожектор.

Поглощенный извлечением крошечного позвоночника с помощью пары пинцетов, я не стал оборачиваться на шум тяжелых шагов по настилу.

— Вы еще долго? — раздался голос Уэлана.

— Ровно столько, сколько потребуется.

Ответ прозвучал резче, чем хотелось бы. Я пытался отвлечься от мрачного характера своего занятия; судя по всему, у меня это плохо получилось. Я уложил позвоночник в мешок и выпрямился.

— Примерно половина еще осталась, — сообщил я. — Быстрее не сумею: кости можно повредить.

— Да, я понимаю.

— Как там у них, продвигается?

— Помаленьку. Мы решили не использовать электрических инструментов. Только молотки и долота. Не так скоро, зато и пыли меньше. Надеюсь, к полудню пробьемся и запустим туда детективов.

— А где Уорд? — Я не видел ее с того момента, как она ушла с утреннего совещания.

— У руководства в Управлении, но должна подъехать позднее. Она хотела поговорить с вами.

Я кивнул. Как только Уэлан ушел, я снова склонился над останками, выуживая ребро размером с рыбью косточку.

Я даже не удивился тому, зачем понадобился Уорд.

Грачи, угнездившиеся наверху разрушенной стены, походили на монахов в капюшонах. Они вполне могли сойти за каменных, когда бы время от времени один из них не склонял голову набок или не копался клювом в перьях. А потом все снова замирало, и птицы молча ждали.

Едва видная сквозь густой плющ, лишенная крыши церковь стояла на поляне, окруженной деревьями в осенней листве. Точнее, из стен осталась только одна, и сквозь арочное окошко в центре ее сияло безмятежно-голубое небо. Другие стены уже несколько веков назад превратились в груды поросшего мхом камня. Посередине бывшего нефа лежал поваленный ударом молнии дуб. Не такой древний, конечно, как сама церковь, но все равно очень старый. Корявый ствол его потемнел и обуглился в месте, куда попала молния. Смертельно раненное дерево продолжало цепляться за жизнь, и на ветвях его росло еще несколько листиков.

Даже не верилось, что я отошел от больницы всего на расстояние броска камня, а за стенами парка царит обычная лондонская суматоха. По стволу дерева скользнула белка, задержалась, чтобы недовольно фыркнуть на меня, и шмыгнула дальше в крону. Я смотрел ей вслед, потом закрыл глаза и запрокинул голову, подставляя лицо солнцу.

Закончив дела на чердаке, я испытывал острую необходимость проветриться. После того как кости ребенка были извлечены и унесены вниз, эвакуация останков женщины представлялась сущей безделицей. И я с облегчением вздохнул, когда все завершилось. Залитый светом прожекторов чердак казался тесным и лишенным воздуха, и я пропотел насквозь задолго до того, как закончил работу. И не могу сказать, чтобы меня раздражал физический дискомфорт: к такому я привык давно. Да и мрачный характер того, чем я занимался, тоже вряд ли был тому причиной. Скорее проблема заключалась в самой больнице. Здание зловеще действовало на нервы — и чем дольше ты в нем находился, тем сильнее становилось это ощущение. Я надеялся, что это пройдет, когда спущусь с чердака. Но и в длинных, полных гулкого эха коридорах лучше не стало. Им, казалось, не будет конца, здесь царил запах плесени и мочи, а цепочка прожекторов, освещавших дорогу, лишь сгущала темноту вокруг. Свет из коридора, падая сквозь открытые двери в палаты, выхватывал из темноты клочки интерьера: перевернутые стулья, сломанные каталки… Если здесь когда-то исцеляли людей, следов этого на ободранных стенах практически не сохранилось. Привести сюда людей могло теперь только отчаяние.

В общем, выйдя на улицу, я испытал облегчение. Даже выхлопы дизельных генераторов казались мне слаще воздуха внутри здания. Однако я понимал, что передышка эта временная: процедура официального вскрытия женщины и ее неродившегося ребенка могла произойти самое раннее завтрашним утром, а до той поры оставались еще жертвы в замурованной комнате. И мне предстояло дождаться, пока перегородку снесут, а потом вернуться в больницу.

Стянув с себя комбинезон, я взял сандвич и бутылку воды и обошел здание, чтобы посмотреть, что там. "Там" не было ничего, кроме разрушения. На растрескавшемся асфальте еще виднелась выцветшая разметка стояночных мест, но все служебные постройки превратились в груды строительного мусора. Из одной такой груды кирпичных и бетонных обломков, уже успевших порасти травой, торчала пыльная вывеска: "Выдача тел в морге с задней стороны здания".

В полусотне ярдов за обломками темнела полоса деревьев. Припомнив то, что говорила Уорд про лес за больничной территорией, я направился в ту сторону. На полпути меня остановил и едва не завернул назад полицейский с собакой, патрулировавший территорию, однако после короткого объяснения все же пропустил меня дальше.

Лес был небольшим, скорее его можно назвать рощей — да в этой части города я и не мог ожидать настоящей чащи. Ржавая чугунная ограда с торчавшими вверх под самыми причудливыми углами штырями обозначала границу больничной территории. Кое-где она целиком скрылась под вьющейся зеленью, и я даже засомневался, сумею ли найти проход в лес. Но нет, одна из секций ограды с заостренными наподобие копий штырями вывалилась, оставив брешь в ярд шириной. Узенькая полоска примятой травы подсказала мне, что не я первый открыл это место. Раздвигая готовые оцарапать кожу ветви, я пробрался в рощу.

Я будто попал в другой мир. Это ничем не напоминало упорядоченные городские посадки; деревья — дубы с толстенными корявыми стволами и березы — здесь росли древние. Стоило мне сделать несколько шагов, и лес вокруг меня сомкнулся, а больницы, да и всего остального Лондона словно и не существовало вовсе.

Я не собирался забираться в лес глубоко, однако, увидев впереди подобие просвета, направился туда. Уорд говорила что-то про развалины норманнской церкви, но я совершенно забыл об этом, пока не вышел на поляну и не увидел остатки каменной стены. Вероятно, раньше, когда вокруг были поля, церковь служила заметным ориентиром. Теперь же от нее осталась одна стена, по камням которой карабкался плющ, будто пытаясь утащить ее в землю.

Перешагнув поросший мхом камень, я осторожно пробрался в то, что некогда было церковным нефом. Своды его давно обрушились, открыв его дождям; почти все внутреннее пространство занимал упавший дуб. Я присел на поросший травой кусок каменной кладки и откусил от безвкусного сандвича. Напрягая слух, я слышал далекий шум городского движения, но сюда он долетал негромким шелестом, который мог бы сойти и за морской прибой. Ветерок зашелестел листвой, заглушив и это. Закрыв глаза и подставив лицо солнцу, я наконец почувствовал, что зловещая хватка Сент-Джуд потихоньку отпускает меня.

Наверное, я задремал. Проснулся я резко, ощутив, что нахожусь тут не один.

На краю поляны стояла женщина. Я не слышал ее приближения. Крупного телосложения, она выглядела лет на шестьдесят. Коричневое пальто было слишком теплым для такой погоды, а полукеды на шнуровке совершенно не подходили к плотным колготкам. В одной руке женщина держала пустой пакет для мусора. Седые волосы имели рыжеватый оттенок, который придавал им вид ржавой проволочной терки. Лицо отличалось мощными челюстями и нездоровой бледностью. Дышала женщина тяжело, с присвистом, я слышал это даже на таком расстоянии.

— Вы кто? — спросила она.

Я поднялся.

— Простите, не хотел вас пугать.

— А я не говорила, что напугана. — В маленьких глазках, изучавших меня поверх пухлых щек, мелькнуло подозрение. Женщина указала в сторону скрытой за деревьями больницы. — Вы из той компании?

— Какой компании?

— Из полиции. Что понаехала из-за убийств, я по радио слышала. — Она осмотрела меня с ног до головы. — Что-то вы не слишком похожи на полицейского.

— Я не полицейский.

— Тогда что вы здесь делаете?

— Я уже ухожу. — Действительно, мне пора было возвращаться. Я подобрал бутылку воды и остатки сандвича.

— А если вы не из полиции, кто вы вообще такой? На торчка тоже не смахиваете. А если вы даже из тех, зря время тратите. Тут не торгуют.

— Вот и хорошо, а я не покупаю. Впрочем, мне стало интересно: откуда вы знаете, что здесь не торгуют?

Уорд говорила мне, что больницу облюбовали наркоманы, так что, вполне вероятно, по меньшей мере одна из жертв была либо наркозависимым, либо дилером. И если эта женщина что-нибудь видела, она могла стать свидетелем.

— Это пока здесь полиции не протолкнуться? Чисто муравейник какой!

— А пока ее не было? Разве тут не приторговывали?

— Глаза разуйте, а? Пристойному человеку сейчас и на улице не показаться… — Женщина прищурилась. — А чего это вы вдруг спрашиваете?

— Я только…

— Думаете, я тоже из этих?

— Нет, я…

— Ублюдки паршивые! Повесить их мало, всех до одного! Губят приличных людей своей заразой, и всем на это начхать, разве не так?

Я попробовал сменить тему:

— Я раньше вообще про это место не знал. Вы здесь рядом живете?

— Да уж недалеко. — Она огляделась по сторонам, нахмурилась, увидев в траве две пустые бутылки из-под пива, и, с отвращением подобрав их двумя пальцами за горлышко, кинула в пакет. — Только посмотрите на это! Грязные ублюдки, нет чтобы за собой убрать…

— Так вы за этим сюда пришли? — Я наконец сообразил, зачем ей пустая сумка.

— А что, запрещено? Кому-то надо убирать весь этот хлам. Если вы не полицейский, не многовато ли вопросов задаете?

Я поднял руки в знак капитуляции.

Женщина испепеляла меня взглядом, продолжая сжимать в руках пустой пакет. Ну, уже не пустой.

— Идите к черту! — бросила она, повернулась и ушла в лес.

Что ж, откровенно, подумал я, глядя ей вслед. Потом, удостоверившись, что не оставил за собой никакого мусора, направился в больницу.

Глава 7

Уорд так и не появилась, когда я вернулся в больницу. Я натянул свежий комбинезон, перчатки, бахилы и маску. А потом вернулся в темные коридоры.

Казалось, я очутился в подземелье. Даже поднимаясь по лестнице, я ощущал себя так, словно до поверхности земли, до солнечного света и свежего воздуха еще далеко. На верхней площадке я задержался при виде тянувшегося от меня коридора без единого окна. Конец его терялся вдалеке; с таким же успехом он мог продолжаться до бесконечности. Цепочка расставленных вдоль него прожекторов напоминала огни посадочной полосы. Невольно поежившись, я двинулся дальше.

Стук кувалд подсказал мне, что перегородка еще держится. По мере моего приближения цементной пыли в воздухе становилось все больше, а лучи прожекторов были ярче. В самой палате пыль была еще гуще. Двое крупных полицейских стучали молотками по долотам. Тени их метались по стенам; им приходилось обколачивать каждый блок по периметру, выкрашивая цементные швы, а потом осторожно вынимать блоки по одному, оставляя отверстие с зазубренными краями. Полотно рулонного пластика с внутренней стороны перегородки должно было защитить замурованную камеру от пыли.

В палате находились детективы, практически неотличимые друг от друга в белых комбинезонах и масках. Мне удалось опознать Уэлана, но он, увидев меня, отвернулся. Похоже, он не в настроении был разговаривать. И не он один. В воздухе буквально висело напряжение, едва ли не более плотное, чем цементная пыль.

Из коридора донесся какой-то шум.

— Пропустите, будьте добры! Дайте же собаке увидеть наконец кролика!

Я узнал этот голос: негромкий, но звучный, с хрипотцой, выдававшей в его обладательнице заядлую курильщицу. Что не соответствовало истине, поскольку женщина терпеть не могла табака. Стоявшие у двери детективы поспешно расступились, пропуская в палату миниатюрную даму. Ну не то чтобы совсем уж миниатюрную — скорее так казалось по сравнению с пропускавшими ее полицейскими, которых она не удостоила и взглядом. Женщина остановилась рядом со мной и плюхнула на пол сумку размером едва ли не больше ее самой. Судя по морщинкам, она улыбалась под маской.

— Привет, Дэвид! Давненько не виделись.

Действительно давно. Рия Парек была одним из первых экспертов-патологоанатомов, с которыми мне довелось работать. Старше меня на много лет, она уже тогда считалась в своей области крупным авторитетом. С тех пор многое изменилось. Не исключая, кстати, и самой Парек. Даже капюшон и маска не могли скрыть того, как она постарела. Она и раньше не отличалась высоким ростом, а теперь, казалось, съежилась и ссутулилась. Некогда черные брови поседели, а тот участок лица, который я видел поверх маски, сделался морщинистым, под глазами легли тени.

Я улыбнулся ей в ответ: я действительно обрадовался, увидев ее.

— Привет, Рия. Не знал, что вас подключили к данному делу.

— И не подключили бы, если бы Конрад не облажался. — Она ехидно усмехнулась. Что ж, по крайней мере, характер ее не изменился.

— Как дела?

— А то не видно? Старею. Дряхлею. А так все как прежде. Хорошо выглядишь.

— Вы тоже.

— Лжец. — Впрочем, отворачиваясь от меня к сотрудникам, разбиравшим перегородку, она имела довольный вид. — Напоминает Эдгара Аллана По. "Падение дома Эшеров". Помнишь?

— Смутно. Там кого-то закопали в землю?

— Замуровали, но это почти одно и то же. Правда, там это происходило не в больнице, так что, будем надеяться, сходство этим и ограничится.

— Сходство?

— Ну, у По жертву замуровывали заживо.

Мне вспомнились останки, привязанные за руки, за ноги к койкам — я успел разглядеть их там, в замурованной части палаты, где мы с Уэланом пытались помочь Конраду.

Впрочем, гадать нам оставалось совсем недолго. Очередной блок вынули из стены и переместили в растущую на полу груду таких же. Теперь в образовавшееся отверстие уже можно было пройти. Раскрасневшийся, задыхающийся под маской полицейский отряхнул руки и повернулся к Уэлану:

— Нормально?

Пока пыль и мелкие обломки собирали мощным пылесосом, Уэлан подошел, чтобы поговорить с Парек. Почему-то ему все еще не хотелось общаться со мной, но меня в тот момент больше занимало зияющее отверстие, и я не обратил на это внимания.

— И никого из начальства? — спросила его Парек. — А где же старший инспектор Уорд?

Меня и самого занимал этот вопрос. Удержать ее от присутствия здесь могло только важное совещание.

— Едет сюда, — ответил Уэлан. — Кстати, ей нужно побеседовать с вами, доктор Хантер. Вы могли бы подождать ее на улице.

В первый раз за все это время я задумался над тем, что хочет сообщить мне Уорд… Впрочем, Парек заговорила прежде, чем я успел обратиться с вопросом к Уэлану.

— Ладно, не будем маяться дурью. Заходим. Если бы старший инспектор Уорд не желала бы этого, она бы выставила здесь охрану.

Уэлан открыл рот для возражения, но промолчал и повернулся к отверстию. Взгляда моего он так и продолжал избегать. Полицейский театральным жестом отдернул в сторону пластиковое полотно, за которым царила чернота. Кусок перегородки с вынутыми пенобетонными блоками казался зияющим входом в пещеру.

— У кого фонарь? — спросила Парек, протягивая руку.

— Нам следует подождать, пока укрепят потолок и протянут свет, — произнес Уэлан. Детективы уже разбирали из штабеля стойки строительных лесов и несли прожектора на треногах. — Надо бы натянуть над койками тент: плохо, если на тела будут падать сверху штукатурка и пыль.

— Пока вы это будете делать, я и посмотрю, — заявила Парек тоном, не терпящим возражений.

Принесли фонарики. Уэлан все еще избегал встречаться со мной взглядом.

— Не заходите далеко. И не стойте под местом, где обвалился потолок, — напутствовал он Парек. Вместо ответа та включила фонарь.

— Можете не ходить со мной, если вам страшно! — бросила она.

До меня донеслось чуть слышное "Черт!", а потом Уэлан следом за патологоанатомом шагнул в пролом. Я включил свой фонарь и последовал за ними.

Дыхание мое под марлевой маской показалось мне оглушительно громким. Запах разложения ощущался, однако слабее, чем в прошлый раз. Запах давней смерти.

В прошлый раз я не особенно разглядывал помещение — даже если бы в нем было светлее, мне хватало забот с Конрадом. Луч фонарика высветил камеру примерно тридцать на двадцать футов. Голые, облезшие стены, потолок слишком высокий для комнаты такого размера. В одном углу громоздилась куча деревянных обломков и кусков утеплителя — остатки обрушившегося потолка.

Луч фонаря Парек нащупал койки. Три койки с тяжелым, давным-давно устаревшей модели стальным каркасом выстроились в ряд.

Две были заняты.

Лучи наших фонарей сошлись на ближней.

Неподвижная фигура в перепачканных водолазке и джинсах лежала лицом вверх на голом матрасе. Капитальное телосложение позволяло заподозрить в нем мужчину, хотя по опыту я знал, что пропорции тела не обязательно зависят от пола. Тело было привязано к койке двумя широкими эластичными бинтами — такими фиксируют пациентов при операции. Один удерживал его за торс и запястья, другой — за ноги ниже колен. Волос на черепе почти не осталось, да и кожа, цветом и фактурой напоминавшая старую перчатку, тоже почти сошла. Голова запрокинулась назад, оскалив зубы то ли в крике, то ли в ухмылке.

Когда-то, еще при жизни, в рот несчастному затолкали тряпичный кляп. Теперь губы и щеки усохли, и он болтался в зубах этаким подобием грязной уздечки.

Второе тело было меньше первого; его тоже привязали к койке, заткнув рот кляпом. Кожа болталась на костях. Правда, волос у него было больше — спутанные темные пряди разметались по матрасу вокруг черепа.

Парек рванулась вперед, однако Уэлан решительно перегородил ей путь вытянутой рукой.

— Простите, мэм, но прежде чем мы начнем делать что-либо, нам необходимо укрепить потолок.

— Я не собираюсь качаться на нем, просто хочу взглянуть поближе! — воскликнула она.

— И у вас будет возможность насмотреться на них. Как только мы все наладим.

Парек раздраженно поморщилась, но спорить не стала. Она выудила из кармана комбинезона очки в черепаховой оправе, бликовавшей в отсветах наших фонарей.

В отличие от останков беременной женщины, эти не мумифицировались. В замурованной камере было гораздо холоднее, чем на чердаке, и перемещение воздуха здесь тоже отсутствовало. Хотя сморщенная кожа начала высыхать, распад тканей у двух этих тел продолжался беспрепятственно, что мы и наблюдали по их теперешнему состоянию. Единственное сходство их с женщиной на чердаке заключалось в том, что в обоих случаях процессы завершились весьма давно.

Имелась и еще одна деталь, причем существенная. Я посветил фонариком под койки, рассчитывая увидеть там пустые скорлупки мушиных яиц и шкурки личинок. Я не заметил там ни одной. Да и на телах следов размножения мух тоже не обнаружилось.

Для этого хватило бы и одной мухи: она отложила бы яйца, из них вылупились бы личинки, из тех — взрослые мухи, которые, в свою очередь, тоже размножились бы, и так продолжалось бы до тех пор, пока хватало бы доступной для питания плоти.

И если подобного не произошло, это означало, что камеру хорошо изолировали.

Я перевел луч фонаря на ближнее тело. Обе руки превратились в клешни с длинными пожелтелыми ногтями. Рукава водолазки задрались, обнажив запястья — точнее, обтянутые дряблой кожей кости. Сама кожа имела оттенок темной карамели, что вполне естественно для данной стадии разложения и не имеет никакого отношения к изначальной пигментации.

— Не думаю, что нам удалось бы идентифицировать их по отпечаткам пальцев, — произнес Уэлан, посветив на руки обоим. Кожа слезла с кистей наподобие не по размеру больших перчаток и от пребывания на воздухе задубела.

Он ошибался, однако с возражениями я мог и повременить. Меня гораздо больше интересовало то, как врезались в руки жертв эластичные бинты. Кожа на ранах разошлась в стороны подобно закатанному рукаву. Обе жертвы были в джинсах, и в местах, где их перетягивали бинты, голубая ткань потемнела от крови.

— И что мы здесь видим? — спросил Уэлан, понизив голос — впрочем, в таком месте это прозвучало вполне естественно. — Тут кого-то пытали?

Парек посветила фонарем на руки сначала одной жертве, а потом второй.

— Не исключено. Но я не заметила на телах никаких травматических повреждений, если не считать тех, что от повязок.

— Бедолаги могли повредить руки, пытаясь высвободиться.

— Не исключено, но повреждения не только на коже, — сказал я. — Точно это можно установить при вскрытии. По-моему, повязки врезались и в мышечную ткань. А причинить себе самому такую боль… подобное возможно лишь в полном отчаянии. Ну это вроде попавшего в капкан зверя, пытающегося отгрызть собственную ногу.

Уэлан покачал головой:

— И кто бы их за это укорял?

— Не я. И все же никаких следов пыток на телах нет. По крайней мере, физических, — настаивала Парек, продолжая рассматривать тело ближней к ней жертвы. — Зубы на месте, ногти тоже. Я пока не могу исключить удушения. Но то, что единственные видимые повреждения нанесены, похоже, себе самим, заставляет меня предположить, что в момент, когда их замуровывали, они находились в сознании.

— Господи! — воскликнул Уэлан. — И долго это продолжалось?

Парек пожала плечами:

— Если они умерли от жажды или голода, это могло занять несколько дней. Сложно определить прямо сейчас, однако в любом случае смерть не была быстрой.

— Они могли задохнуться?

— Если комнату замуровали герметично, то да.

— Не уверен, — возразил я. — Я и сам поначалу думал так, поскольку здесь не было мух, а уж мухи пробьются даже через самую мелкую щель. Но если бы помещение задраили наглухо, в нем пахло бы гораздо хуже, чем сейчас: ведь выделяющиеся при разложении газы никуда бы не делись. — Я пошарил лучом фонаря по стенам и потолку. — Вот, смотрите.

В углу у пола темнело отверстие, похожее на вентиляционную решетку. Я подошел ближе, опустился на колени и посветил в него. С внутренней стороны оно было затянуто мелкой сеткой, за которой виднелась темная, поблескивающая хитином масса.

— Там полно дохлых мух, — сообщил я, поднимаясь. — В общем, даже при такой их массе решетка наверняка пропускала достаточно воздуха, чтобы два человека могли дышать.

— То есть они не задохнулись, — пробормотал Уэлан. — Вот уж не знаю, что лучше, а что хуже.

Я тоже не знал. Удушение не заняло бы много времени: кислород в помещении довольно быстро сменился бы двуокисью углерода, что вызвало бы гипоксию. Голод и жажда мучили бы значительно дольше.

Стоило встать на место последнему бетонному блоку, и связанные, беспомощные жертвы остались в кромешной темноте, без малейшей надежды на спасение. Надо ли было удивляться тому, что они содрали кожу с рук, пытаясь высвободиться?

Мы с Парек вышли из камеры, освободив место для детективов и техников с прожекторами. В дверях палаты она остановилась и, нахмурившись, посмотрела назад:

— Похоже, кто-то не пожалел сил, чтобы спрятать два тела. Особенно с учетом того, что дом давно собирались снести.

— Вероятно, тот, кто это совершил, не заглядывал так далеко. Или они могли исходить из того, что останки не переживут сноса, — скорее всего и не пережили бы. Даже кости перемололо бы в труху, и шансы на то, что в грудах строительного мусора смогут что-нибудь найти, равнялись нулю.

— Да, — согласилась Парек. — Но зачем париться с перегородкой? В таком месте, как это, полно укромных уголков. И вообще, спрятать тела на территории было бы проще. Или на чердаке — как ту, первую жертву.

Я тоже размышлял над этим. Лес за больницей прекрасно подошел бы для захоронения.

— Наверное, тот, кто убил их, не хотел светиться на камерах наблюдения, — предположил я. — Камеры тут фальшивые, но они могли этого не знать. И не исключено, что к женщине на чердаке эти две жертвы не имеют никакого отношения.

Парек ехидно усмехнулась:

— Только не разыгрывайте из себя адвоката дьявола. Все трое погибли запертыми. Двоих замуровали, скорее всего заживо, и — насколько я понимаю — женщину тоже заперли, только на чердаке. Кстати, вы обратили внимание: коек в камере три. Сдается мне, она кому-то предназначалась.

Мне вспомнились потеки на деревянной лестнице, ведущей на чердак. Возможно, беременная женщина бежала туда в надежде спрятаться от преследователя. Впрочем, пока это оставалось предположением.

— Доктор Хантер!

Я оглянулся. Уэлан разговаривал с незнакомым мне полицейским. Он тоже посмотрел в мою сторону и подошел.

— Внизу вас ждет инспектор Уорд.

— Прямо сейчас? — Я покосился на пролом в перегородке.

Теперь в камере сделалось светло, и пара детективов щелкала затворами фотоаппаратов, пока остальные устанавливали подпорки, укрепляя поврежденный потолок. Минут через пять мы могли бы уже вернуться в камеру.

— Если вы не против.

Лицо Уэлана не выражало ровным счетом ничего, однако я заподозрил неладное.

— Не застревайте там, — напутствовала меня Парек. — Терпеть не могу ждать.

Коридор на обратном пути словно был еще длиннее. После царившей в больнице вечной ночи солнечный свет на улице показался неожиданным. Подслеповато щурясь, я вертел головой в поисках Уорд. Она стояла у одного из трейлеров, разговаривая с кем-то из начальства. Я двинулся в ту сторону и только теперь заметил несколько припаркованных у крыльца темно-серых микроавтобусов, новеньких, с крупной эмблемой — стилизованной двойной спиралью ДНК и надписью "БиоГен". Ниже, буквами поменьше, значилось: "Биологические и патологоанатомические исследования".

— Доктор Хантер!

Ко мне направлялся мужчина в дорогом костюме синего цвета. Я вспомнил: я видел его со свитой в больнице в ночь, когда Конрад провалился с чердака, только теперь лицо его не было столь суровым. Лет тридцати пяти, двигался он с легкостью атлета. Начавшие редеть волосы были тем не менее безукоризненно ровно острижены, а лицо выбрито так гладко, что казалось высеченным из мрамора. От него исходил сильный запах одеколона. Не неприятный, однако навязчивый.

— Мы с вами незнакомы, но я много слышал о вас. Коммандер Эйнсли, — представился он, протягивая руку.

Рукопожатие его было крепким — почти до боли.

Пока мы жали друг другу руки, я пытался сообразить, что привело столь редкую птицу в Сент-Джуд. В замысловатой структуре столичного полицейского управления коммандер занимает место между старшим суперинтендантом и замом главного комиссара. В общем, на несколько чинов старше Уорд. Похоже, расследование привлекло к себе внимание больших шишек.

— Мне хотелось лично поблагодарить вас за помощь, оказанную профессору Конраду, — продолжил он, сияя профессиональной улыбкой. Зубы у него были ровные, белоснежные, а глаза — раздражающе голубые. — В сложной ситуации, которая могла обернуться гораздо хуже. Вы просто молодец.

Я кивнул. Не привык я к благодарностям старших полицейских чинов.

— Как он?

— С учетом обстоятельств — неплохо. — То, как Эйнсли, не задумываясь, ответил общими словами, заставило меня усомниться в том, что он вообще знает, каково состояние профессора. Краем глаза я заметил, что Уорд тоже увидела меня и поспешно оборвала свой разговор с собеседником. — Я удивлен встретить вас здесь, а не в морге. Когда, кстати, назначено посмертное обследование жертвы с чердака?

— Не раньше завтрашнего утра. — Я собирался добавить, что мне надо помочь с эвакуацией еще двух жертв, но промолчал.

— Что ж, пользуюсь случаем попрощаться. Надеюсь, вы понимаете, почему мы решили подключить к расследованию частных специалистов? — добавил Эйнсли, покосившись на микроавтобусы. — У "БиГена" великолепная репутация и первоклассные специалисты.

К нам подошла Уорд. Она задыхалась от быстрой ходьбы, и я заметил, что, услышав последние слова начальника, она слегка покраснела.

— А, Шэрон. Я как раз говорил, как мы ценим вклад доктора Хантера. — Эйнсли повернулся ко мне, и я вдруг понял, что именно раздражало меня в его взгляде — вовсе не цвет глаз. Пока он не мигал, веки его оставляли на виду весь зрачок — этакий ярко-голубой камешек. Это придавало ему немного кукольный, даже странный вид. — Наверное, вам тоже следовало подумать о переходе в частный сектор. Не сомневаюсь, для человека с вашим опытом там полно возможностей.

— Спасибо, буду иметь в виду, — произнес я, глядя на Уорд.

— Шэрон познакомит вас с экспертом из "БиоГена"? — Он приподнял брови.

— Да, сэр. — Она старалась сохранить невозмутимое выражение лица.

— Вот и отлично. Что ж, доктор Хантер, приятно было познакомиться. С нетерпением жду возможности ознакомиться с результатами вашей экспертизы. Видите ли, это дело вызывает у меня личный интерес. Я слежу за его ходом. С задних рядов, разумеется, — добавил он, кивнув Уорд.

Прежде чем уйти, Эйнсли еще раз пожал мне руку. Я смотрел ему вслед — он уверенно шагал через стоянку к серым микроавтобусам.

— Я как раз собиралась вам сказать! — выпалила Уорд, как только он оказался вне пределов слышимости.

— Что вы подключили частную фирму? — До меня только сейчас начало доходить. Теперь понятно, почему Уэлан отказывался пускать меня туда.

— Только на трупы из замурованной палаты. Вас не отстраняют, мы до сих пор хотим, чтобы вы работали по изначальному делу. Но до тех пор, пока нам не станет известно, связаны ли между собой женщина с чердака и эти, новые, разумно вести эти дела раздельно.

Я покосился на микроавтобусы с логотипом "БиоГена".

— А если они связаны?

— Тогда разберемся, как быть дальше. — Уорд вздохнула. — Послушайте, это не моя идея. Честно. Решение принималось наверху, но я с ним согласна. Дело распухло втрое, и вся эта чертова больница превратилась в потенциальное место преступления. А после несчастного случая с Конрадом все и вовсе распсиховались. Если мы воспользуемся услугами фирмы, которая возьмет на себя лабораторную работу, у нас будет одной головной болью меньше.

Я начинал догадываться, что делал здесь коммандер Эйнсли. Хотя первое расследование, которое Уорд вела в качестве старшего инспектора, начиналось совершенно рутинно, сейчас оно обернулось чем-то иным. Ее начальство занервничало — что вполне естественно в сложившихся обстоятельствах. Впрочем, старший офицер, маячащий у тебя за спиной, вряд ли добавит уверенности.

Или защитит от давления.

— Я не слышал о "БиоГене", — произнес я. Мне все это не нравилось, однако я понимал, что спорить бессмысленно.

— Они о вас слышали. Говорили всякие комплименты, но тоже не хотят, чтобы вы занимались этим дальше. Мне не хотелось бы, чтобы они забрали все в свои руки.

— Спасибо.

Уорд было бы проще сотрудничать с частной фирмой, особенно когда на нее давят сверху. Энтузиазм коммандера Эйнсли насчет моего перехода в частный сектор вдруг перестал казаться мне таким уж случайным.

Уорд передернула плечами.

— Я о них ничего не знаю, а с вами работала. Вы только не ошибайтесь, ладно?

Она говорила это вроде как в шутку…

— Кто у них эксперт-антрополог?

— Дэниел Мирз. Весь такой остепененный, с кучей рекомендаций. Говорят, настоящий перфекционист. Вы о нем слышали?

Я покачал головой: имя это мне ничего не говорило.

— Где они сидят?

— Не знаю, но можете спросить у него сами. — Уорд указала в сторону машин "БиоГена". — Вон он, собственной персоной.

По крыльцу поднимались ко входу в больницу молодой человек и мужчина постарше. Комбинезоны их были того же серого цвета, что и автомобили, с эмблемой "БиоГена" на груди. Капюшонов они пока не поднимали, и это позволило мне определить возраст старшего лет в пятьдесят. Орлиный профиль, бритая голова. Странно, что я не слышал о нем раньше. Конечно, наша структура в последние годы заметно выросла и в ней полно новичков, окончивших университет. Но этот тип явно не из-за парты, и если он занимался нашим ремеслом хотя бы несколько лет, я должен был бы с ним где-нибудь пересечься.

— Добрый день! — произнесла Уорд. — Это Дэвид Хантер. Он работает над другой частью данного дела.

Я собрался протянуть ему руку, но он даже не остановился.

— Буду ждать вас наверху, — сказал он молодому и скрылся в дверях.

Молодой человек остановился перед нами. Осознав свою ошибку, я постарался скрыть замешательство. Даже потрясение. Господи, сколько же ему лет? Ему было лет двадцать пять — тридцать, но он выглядел моложе. Гладко выбритое лицо, огненно-рыжие волосы, крепкое сложение и молочно-белая кожа, сплошь усеянная веснушками — вот они-то и придавали ему вид почти подростка. Он держал в руках алюминиевый кейс — почти такой же, как у меня. Не самое стандартное оборудование, но я знал одного или двух коллег с похожими. Легкий, водонепроницаемый — отличная защита для камеры, ноута и прочего снаряжения, которое я таскаю с собой. Только мой кейс был в царапинах или вмятинах от многолетнего использования, тогда как кейс Мирза сиял новизной, как и все остальное, с ним связанное. В чистеньком сером комбинезоне он напоминал мне школьника в первый день четверти.

Уорд говорила, что у него отличные рекомендации. Естественно, иначе его здесь не было бы.

— Доктор Хантер, — чопорно произнес он. Голос его оказался неожиданно звучным, словно в компенсацию за мальчишескую внешность. Бледные щеки чуть порозовели. — Я читал одну из ваших статей о биохимии разложения. Пару лет назад. Занятно.

Я не знал, как отнестись к этому, поэтому ответил:

— Всегда приятно познакомиться с коллегой по судебной антропологии.

— Вообще-то я судебный тафономист.

— О. Ну да.

Уорд не совсем верно поняла его профессию, однако ошибка эта вполне простительна. В общепринятой терминологии тафономия изучает процессы, происходящие с биологическим организмом после его смерти — вплоть до окаменения. Применительно к судебной медицине это анализ того, что происходит с мертвым человеческим телом. Он включает довольно широкий спектр научных дисциплин, но ничего существенно нового. При всем моем уважении к данному термину, он означает именно то, чем занимаюсь я сам.

Тем не менее я не называю себя судебным тафономистом, и хотя мне известно несколько человек, которые это делают, так принято скорее в Штатах, а не в Соединенном Королевстве. Однако, помнится, в начале своей карьеры я испытывал предвзятое отношение со стороны уже состоявшихся экспертов, не желавших перемен. И мне не хотелось самому становиться таким же.

— Так у вас образование антрополога или археолога? — поинтересовался я.

— Оба. Я учился по нескольким направлениям, включая палеонтологию и энтомологию, — сказал он, оттянув резиновый ободок перчатки и щелкнув им, словно обрубая разговор. Перчатки у него были того же серо-стального цвета, что и комбинезон. "БиоГен" явно серьезно относился к своему корпоративному имиджу. — Старый монодисциплинарный подход был хорош в свое время, но устарел. Судебная медицина развивается. Необходимо использовать самые разнообразные навыки.

— По-моему, я их использую, — промолвил я.

Он улыбнулся:

— Ну да.

Теперь сомнений не оставалось: Мирз пытался уязвить меня. Уорд смотрела на нас и хмурилась.

— Ладно, общайтесь. Мне пора.

Она повернулась и двинулась к полицейскому фургону. Мы с Мирзом смотрели друг на друга. Я снова поразился тому, как молодо он выглядит. "Дай ему шанс". Вероятно, он просто нервничает. Комплексует.

— Были уже внутри? — спросил я, указав в сторону потемневших больничных стен.

Румянец с его щек сошел, а высокомерный вид остался.

— Нет пока.

— Там довольно мрачно. Они недавно закончили пробивать проход в замурованную камеру в педиатрическом отделении. Интересно будет услышать ваше мнение обо всем этом.

— Вы туда заходили?

— Только за перегородку.

Я немного грешил против истины. Я был там два раза, в первый раз — помогая Конраду. Но не стал упоминать об этом. Похоже, Мирз ревностно защищает свою территорию, а мы и так начали общение не лучшим образом.

— Правда? — Щеки его снова вспыхнули румянцем. — Я понимаю, мы должны выказывать друг другу профессиональную солидарность, поэтому на сей раз обойдусь без официальных жалоб. Однако буду признателен, если вы будете держаться подальше от моего расследования.

Я был слишком потрясен, чтобы говорить. Я и был-то там только потому, что никто не сообщил мне, что меня заменили.

— Вообще-то, с формальной точки зрения это расследование старшего инспектора Уорд, — заметил я, стараясь не выходить из себя. — Но не беспокойтесь, у меня нет нужды заходить туда снова. Палата в полном вашем распоряжении.

— Отлично. В таком случае у нас с вами не возникнет никаких проблем.

Мирз повернулся и устремился к двери. Шея его сзади раскраснелась — почти как волосы. Он перехватил поудобнее свою новенькую стремянку и почти бегом взмыл по ступеням на крыльцо.

А потом темный готический интерьер больницы поглотил его.

Глава 8

Возвращаясь к машине, я продолжал злиться. Мирз выглядел мальчишкой, однако самомнения ему было не занимать. А может, и наглости. По роду службы мне приходилось пару раз встречаться с мэтрами, но судебный тафономист переплюнул почти всех. Впрочем, Эйнсли тоже хорош: надо же, давать мне советы о том, как строить карьеру, после того как сам же отстранил меня от расследования! Ну не всего, но этой части. И хотя я не винил в том, что случилось, Уорд, она могла бы сообщить мне и раньше. А не позволять мне шататься по месту преступления, полагая, что я буду этим заниматься.

Обиженный и раздраженный, я пробирался между полицейскими автомобилями, на ходу расстегивая "молнию" комбинезона. Я почти дошел до своей машины и только тут сообразил, что контейнеры для использованной спецодежды остались далеко позади.

Впрочем, эта промашка вывела меня из моего состояния. Во всяком случае, возвращаясь обратно, я уже обращал внимание на происходящее вокруг. И вообще, напомнил я себе, есть вещи и поважнее моей уязвленной гордости. Я посмотрел на мрачные стены больницы. В это время суток здание заслоняло собой солнце, и тень его дотянулась до автостоянки. Стоило мне ступить в нее, как воздух сделался ощутимо холоднее, словно затхлая атмосфера палат и коридоров царила и здесь. Мне даже думать не хотелось о том, как ощущали себя те две жертвы, привязанные к койкам в замурованной палате. Воспоминание об этом мгновенно вытряхнуло из головы жалость к себе. Трудно сказать, как долго находились там их тела — сначала они умирали, а потом разлагались в этой ледяной тьме. В тех условиях — при холодной, постоянной температуре воздуха, изолированного даже от летней жары, — это могло занять месяцы. Возможно, даже годы, поскольку ближе к концу процесса разложения изменения замедляются до тех пор, пока не сходят практически на нет.

У контейнера с использованными комбинезонами я постоял, глядя на здание. В первый раз, наверное, я оценил его истинные размеры. Дом был огромен. С потемневшими от времени стенами, с заколоченными окнами он напоминал исполинский, древний-предревний мавзолей.

Гробницу.

Я смотрел на здание и невольно ежился.

Что еще найдется там?

Я тряхнул головой, повернулся и пошел обратно к машине. Мне было бы интересно осмотреть эти два замурованных тела — уж наверняка что-нибудь эти останки сообщили бы. Но даже так я не слишком жалел, когда силуэт Сент-Джуд исчез из зеркальца заднего обзора.

Я и забыл о репортерах, ожидавших за больничными воротами. Подъехав к ним, я обнаружил, что народу там заметно прибавилось. Теперь у ворот собралась целая толпа — и состояла она не только из журналистов. На мостовой перед воротами стояли демонстранты всех возрастов и цветов кожи с плакатами в руках. Полицейские не пропускали их на больничную территорию. Поперек въезда высились металлические барьеры-рогатки. Подъехав к ним, я затормозил и опустил стекло.

— Что тут происходит? — спросил я у женщины-констебля.

— Типа демонстрация, — безразличным тоном отозвалась она. — Вреда от них никакого. Так, перед камерами красуются. Подождите, сейчас выпущу вас.

Пока она сдвигала в сторону рогатки, я изучал плакаты. Стандартные призывы спасти Сент-Джуд соседствовали с почти политическими лозунгами. Растянутый между двумя шестами транспарант гласил: "Людям нужны дома, а не офисы!" Под ним стоял на скамье и обращался к толпе мужчина. Я снова опустил стекло, чтобы слышать его.

— Должно быть стыдно! Стыдно за то, что людям страшно выходить на улицу! Стыдно за то, что людям в этом районе приходится жить на нищенские пособия! И стыдно за то, что людей бросили умирать, как животных! И где? В больнице! Да, именно так: в больнице!

Лет ему было двадцать пять или тридцать. Стильная черная куртка, белоснежная рубашка оттеняла его темную кожу. Он сделал паузу и обвел взглядом толпу.

— Неужели политики или инвесторы, дергающие за ниточки, неужели все они настолько слепы, что не видят даже трагической иронии происходящего? Или им просто плевать? Что сделалось с нашим районом? Магазины вынуждены закрываться, дома стоят заколоченные. А теперь еще это! — Он ткнул пальцем в направлении больницы. — Мы старались спасти больницу от закрытия, и нас проигнорировали. Пытались добиться строительства нового жилья вместо офисов, которые годами пустуют. И нас проигнорировали. Так сколько мы еще будем позволять, чтобы нас игнорировали? Сколько нас должно погибнуть?

Слушатели отозвались сердитым ропотом, над толпой закачались плакаты и сжатые кулаки. Полицейские сдвинули в сторону рогатку, и я поехал вперед. Толпа расступилась, освобождая дорогу, но мне снова пришлось затормозить, потому что прямо перед машиной выбежала женщина. Она сунула мне под один из "дворников" листовку, а когда полицейский начал уводить ее, успела бросить еще одну в открытое окно.

— Завтра вечером собрание! Пожалуйста, приходите! — крикнула женщина.

Листовка упала мне на колени. Отпечатанная на дешевой бумаге, с черно-белой фотографией больницы во всей ее увядающей красе. Ниже красовалась надпись: "Не позволим этому стать символом нашей жизни!" — c подробностями завтрашнего мероприятия.

Я переложил листовку на пассажирское место и поднял стекло. Трогая автомобиль с места, я оглянулся на оратора. Вероятно, инцидент с женщиной отвлек его от выступления, потому что смотрел он прямо на меня. На мгновение мне почудилось в его глазах нечто вроде узнавания. Пусть развлекает публику, подумал я.

На автобусной остановке, на противоположной стороне улицы, поодаль от прессы и демонстрантов виднелся одинокий мужской силуэт. Наверное, я и обратил на него внимание лишь потому, что он смотрел на больницу с каким-то восторженным выражением лица. Уорд стоило бы продавать билеты, мрачно подумал я, нажимая на газ.

Возвращаться домой было слишком рано, поэтому — раз уж у меня неожиданно освободилось чуть ли не полдня — я направился в университет.

Купив по дороге в кафетерии кофе и сандвич, я поднялся к себе в кабинет и включил компьютер. Я не проверял почту с момента выезда в больницу и сразу открыл папку "Входящие". Ничего существенного там не обнаружилось, только еще одна просьба дать интервью от журналиста-фрилансера Фрэнсиса Скотт-Хейза. Этот тип просто не понимает, когда ему говорят "нет", раздраженно подумал я, отправляя письмо в корзину.

Разделавшись с почтой, я открыл фотографии с чердака.

Как правило, я предпочитаю снимать сам, но, поскольку в больнице у меня такой возможности не было, Уорд открыла мне доступ к полицейским снимкам. Очень профессиональным, с высоким разрешением; правда, атмосферы старой больницы они не передавали совсем. Наверное, и к лучшему: одни виды жертв уже действовали на нервы. Выхваченные из темноты вспышкой, останки смотрелись совершенно неестественно. Беременная женщина и ее нерожденный ребенок лежали на грязном утеплителе этакими скелетами. Глядя на фотографии, я, к своему огорчению, осознал, как нелегко будет определить точное время смерти.

Я изучал зияющую брюшную полость с россыпью крошечных косточек внутри, затем тщательно просмотрел снимки остальных частей тела. Притом что утром мне предстояло лично осмотреть останки в морге, я знал, что никогда не помешает помнить, как все это выглядело при обнаружении, на чердаке.

На изображении правого плеча я задержался. Что-то с ним не так, решил я. Какой-то неправильный угол… Хотя причиной этому могло быть просто положение, в котором лежало тело, это могло означать что-то еще.

Я потратил время на изучение запястий и лодыжек — ну, по крайней мере, того, что сумел разглядеть на фотографиях. Подобно Парек, обратил внимание на то, что из трех коек в замурованной камере заняты были только две. Поэтому я не мог исключить того, что третья предназначалась беременной.

Но если она и бежала оттуда, то ей удалось сделать это без травм от повязок. В отличие от двух других жертв, ни на ее запястьях, ни на лодыжках не имелось ни намека на повреждения кожи. Конечно, кожа мумифицировалась и усохла, однако осталась целой. Я пожалел о том, что не сфотографировал тела в замурованной камере, но вспомнил, что это теперь вообще не мое дело. Поэтому я сосредоточился на женщине и ребенке, а остальное выкинул из головы.

Когда я наконец выключил компьютер, было уже довольно поздно. Я откинулся на спинку стула и только теперь почувствовал, как болит спина от долгого сидения. Вообще-то, никто не заставлял меня задерживаться на работе так поздно, просто я не спешил возвращаться в пустую квартиру. Все мои коллеги разошлись по домам. Брэнда намекнула мне, что в семь часов утра на кафедру явятся уборщики; я улыбнулся и заверил ее, что скоро тоже пойду.

Впрочем, с этого момента тоже миновало сколько-то времени, и теперь я оставался на кафедре один. За окном стемнело — я заметил это, увидев свое отражение в стекле. Выключив свет, я запер кабинет и спустился на лифте в вестибюль.

Мне и в голову не приходило выйти через другую дверь — до тех пор, пока я не сообразил, что стою у парадной двери. Рэйчел и Уорд не одобрили бы этого, но я слишком устал. Если Грэйс Стрейчан и ждет меня на улице — что ж, не повезло, думал я, толкая дверь.

Вечер выдался прохладный. Бабье лето закончилось, и в воздухе ощущалась осенняя промозглость. Машину я оставил в нескольких сотнях ярдов от входа, и уличные фонари множили мою тень, пока я шагал по тротуару. Днем тротуар казался тесным от обилия студентов и преподавателей, теперь я шел в одиночестве.

Гулко топая по бетону, я думал о Рэйчел — где она сейчас и как. Я одолел половину расстояния и вдруг почувствовал себя неуютно. Остановился и покрутил головой. Никого.

По спине у меня пробежал неприятный холодок.

Все-таки в нас осталось очень много от диких зверей. Те механизмы выживания, которые защищали наших предков, никуда не делись. Конечно, они частично атрофировались и действуют больше на подсознательном уровне, и все же они присутствуют. Я ощутил, как участился мой пульс, напряглись мышцы с выбросом в кровь адреналина.

Какого черта?

И тут до меня донесся запах. Совсем слабый, едва ощутимый пряный аромат духов, но он пронзил меня не хуже электрического разряда. Я услышал за спиной шорох шагов и резко обернулся.

— Добрый вечер, доктор Хантер!

Двое аспиранток с кафедры улыбнулись, обгоняя меня. Взгляды их при этом были удивленными. Значит, я уходил не последним, сообразил я, вяло помахав им рукой.

Сердце мое продолжало колотиться, хотя и не так сильно. Я снова осмотрелся, но не увидел больше никого. В воздухе пахло выхлопными газами и осенним запахом сжигаемой листвы. Ни намека на духи.

Если ими и пахло вообще.

Вот она, сила самовнушения, усмехнулся я, продолжая свой путь к машине. Выходя из здания, я думал о Грэйс Стрейчан, а мое воображение дорисовало остальное. Из всех женщин, каких я встречал за свою жизнь, мало кто мог сравниться красотой с Грэйс. Жгучая брюнетка с ослепительной улыбкой, за которой почти не разглядеть было ее исковерканное, больное сознание, она была незабываема. Запах ее духов — последнее, что мне запомнилось, когда она оставила меня истекать кровью. Это врезалось в память, и еще долго меня охватывали приступы паники, когда мерещился этот запах. В медицине это называется "фантосмия", или "обонятельная галлюцинация", но я надеялся, что это у меня прошло.

Значит, не совсем.

Злясь на себя, я добрался-таки до автомобиля и кинул сумку в багажник с силой, совершенно для этого ненужной. Отъехав от тротуара, включил радио и поймал самое окончание репортажа о происходящем в Сент-Джуд. Демонстранты подлили масла в историю, дав комментатору повод припомнить старые претензии к состоянию нашей системы здравоохранения. Однако, когда репортаж закончился, остальные новости проскользнули мимо моего сознания.

Как я ни пытался забыть инцидент около университета, он продолжал действовать мне на нервы. Я вел автомобиль машинально, не отдавая себе отчета в том, куда еду, и только очередной дорожный указатель заставил меня осознать, что я направляюсь к своей старой квартире.

Я проехал уже больше половины расстояния и вел теперь автомобиль по кольцевой без всякой возможности развернуться. Следующий съезд находился совсем недалеко от места, где я жил прежде, и я решил двигаться прямо. Все равно я не слишком спешил в Бэллэрд-Корт.

Словно нарочно, единственное свободное место у тротуара было прямо перед викторианским особняком. Я зарулил на него и выключил мотор. Несмотря на предостережения Уорд, я уже бывал здесь. Два или три раза проезжал мимо, но остановился впервые. Умом я понимал, что Уорд и Рэйчел правы. Если Грэйс Стрейчан жива и намерена убить меня, она придет именно сюда. Так что оставаться здесь было опасно.

Но и уехать отсюда для меня до сих пор казалось равносильно бегству.

Свежеокрашенная дверь — та самая, на которой после попытки взлома обнаружили отпечаток пальца Грэйс, — блестела не так сильно, как в прошлый мой приезд, но во всех остальных отношениях дом был таким, как всегда. Первый этаж остался пустым, и у дорожки висело объявление: "Сдается". Рэйчел предлагала вообще продать квартиру, но я с этим медлил. Во-первых, не готов был от нее отказаться. Пока не готов.

А во-вторых, если оставался хоть малейший шанс, что Грэйс Стрейчан вернулась, я просто не мог позволить кому-либо жить здесь.

Но сам я в это уже не верил. Приступ паники около университета представлялся теперь досадной глупостью, мгновенным помрачением. Я приписывал его недосыпу и чрезмерно развитому воображению. Вероятно, угнетающая атмосфера Сент-Джуд сильно на меня подействовала.

И все же приезд сюда помог мне принять решение: пока Рэйчел в Греции, мне нет смысла оставаться в Бэллэрд-Корт. Вот закончу расследование и перетащу шмотки в старую квартиру.

Хватит с меня пряток.

Глава 9

Погода за ночь испортилась. Всю дорогу до морга с неба свинцового цвета не переставая лил дождь. Потоки воды струились по мостовой, листвы на деревьях поубавилось. Я нашел свободное место около тротуара совсем недалеко от входа и бегом одолел расстояние до дверей. Пришлось, правда, задержаться под козырьком, чтобы стряхнуть воду с плаща.

Морг построили сравнительно недавно, и обслуживал он значительную часть Северного Лондона. Мне уже приходилось здесь работать. Рия Парек, приехавшая раньше меня, поздоровалась со мной по обыкновению ехидно.

— Что-то вы накануне задержались, — заметила она с озорным огоньком в глазах.

Мы с ней не виделись со вчерашнего дня. Покидая замурованную камеру, я полагал, что скоро вернусь туда.

— Концепция поменялась.

— Я так и поняла.

Я не хотел лезть в чужие дела, но и притворяться, будто это мне неинтересно, тоже не мог.

— Как прошла эвакуация?

— С задержкой. Они долго ковырялись с укреплением потолка, поэтому вынести успели только одно тело. Второе эвакуируют сегодня.

— Как вам "БиоГен"?

— Наши новые частные эксперты? — Парек пожала плечами. — У них симпатичные серые комбинезончики. Ничего другого я в них не нашла. Хотя то, что вас заменили, было, скажем так, неожиданно.

— Почему?

— Никогда еще не работала с кем-то, кто называет себя судебным тафономистом. Если бы он мне этого не сообщил, я бы решила, что он обычный судебный антрополог. Ну не считая серого комбинезона.

Я удержался от улыбки.

— Говорят, у него блестящие рекомендации.

— Не сомневаюсь. На вид довольно способный. Молод, однако методичен. И самоуверен.

Что правда, то правда. Хотя тогда он вряд ли видел бы конкурента в патологоанатоме вроде Парек. Ну если только совсем не дурак.

Она улыбнулась, отчего лицо ее покрылось паутинкой тонких морщинок.

— Обидно, да?

— Что именно?

— Обнаружить, что на пятки наступает молодая поросль.

Я хотел возразить, но промолчал. Парек слишком хорошо меня знала.

— Я что, был таким же надменным парнем, когда мы с вами познакомились?

— Не надменным, нет. Уверенным — да. И амбициозным. Но с тех пор вы много чего повидали. Осмелюсь предположить, что Дэниел Мирз сделается заметно лучше, когда пообтешется. И я не сомневаюсь, что так оно и будет.

Я подумал, что она права, но, в общем-то, не слишком беспокоился на сей счет. Решил, что чем меньше мы будем пересекаться с Мирзом, тем больше нам обоим это будет нравиться.

Официальное вскрытие было намечено на десять часов утра. Уэлан и остальные члены следственной группы начали собираться минут за пятнадцать до начала, но сама Уорд запаздывала. Она приехала последней и ворвалась в помещение, на ходу стряхивая воду с плаща.

— Прошу прощения, — выдохнула она, плюхнула сумочку на стол и уселась на свое место.

Вид Уорд имела измотанный, и живот ее теперь, без мешковатого комбинезона, сделался более заметным. Короткое совещание перед вскрытием являлось простой формальностью — исключительно с целью удостовериться в том, что детективы и эксперты хорошо понимают друг друга. Полиция пока не продвинулась в идентификации личности погибшей. При ней не обнаружилось ни водительского удостоверения, ни каких-либо иных документов, а одежда и обувь были самые дешевые, распространенные, так что тоже не послужили зацепкой. Снять отпечатки с поврежденных пальцев не представлялось возможным, и хотя беременность жертвы могла бы помочь при работе с базой пропавших без вести, нам все равно не хватало более точного определения возраста, чтобы сузить круг поисков. Беременность сужала его, однако недостаточно.

Способность вынашивать ребенка означала что угодно — от подросткового возраста и до сорока лет.

В общем, сейчас надежда была на записи у дантистов и на то, что нам с Парек удастся найти еще какую-нибудь зацепку. Пока Уорд, Уэлан и остальные из отдела расследования убийств рассаживались по местам, мы двое переоделись в чистые халаты и вошли в секционную.

Уверен, морги по всему миру похожи друг на друга. Некоторые, конечно, современнее и лучше оборудованы, но устройство их примерно одно. А холодный воздух и запах дезинфекции, перебивающий другие, менее приятные запахи биологического происхождения, и вовсе одинаковы повсюду.

Дверь за нами закрылась, оставив нас в тишине. Тело женщины лежало на металлическом столе. Согнутые в коленях ноги были повернуты набок, а руки, цветом и фактурой напоминавшие вяленое мясо, покоились на груди в традиционном для погребения положении. Тело раздели, чтобы отправить одежду на экспертизу, и вымыли. При этом бо́льшая часть волос тоже оказалась смыта и лежала теперь отдельно, а на скальпе осталось лишь несколько редких прядей. Рядом с телом матери лежало то, что осталось от ребенка.

— Невеселая у нас работка, — заметила Парек, глядя на останки матери и ребенка. Потом она тряхнула головой и принялась за работу.

Само вскрытие целиком и полностью находилось в ее компетенции, так что от меня даже не требовалось помогать ей. Это не заняло много времени. С учетом плачевного состояния останков, судебный патологоанатом мало что мог сделать. Никаких явных травм вроде пробитого черепа или сломанной подъязычной кости, которые свидетельствовали бы о причинах смерти, не наблюдалось. Как и я, Парек склонялась к мнению, что у женщины отошли воды, а это с учетом обстоятельств могло быть фатальным — особенно в случае, если имелись другие травмы. Однако при таком изменении тканей тела это оставалось лишь догадками.

Мумификация также лишила нас возможности определить, как давно женщина умерла. Я не видел ничего, что изменило бы мою первоначальную оценку, согласно которой тело пролежало на чердаке как минимум одно лето, а может, и дольше. Впрочем, это тоже считалось в лучшем случае квалифицированным предположением.

Однако обнаружились кое-какие обстоятельства.

— Сомневаюсь, чтобы ее руки в момент смерти находились в таком положении, — сказала Парек, глядя на останки поверх маски.

— Да, — кивнул я. — Во всяком случае, их так сложили не тогда, когда перетаскивали с места на место.

Вероятно, что кто-то сложил их так вскоре после ее смерти, прежде чем тело окоченело. Правда, это плохо стыковалось с версией, согласно которой женщину заперли и оставили умирать на чердаке.

Одно я мог сказать с уверенностью: руки сложили не тогда, когда тело заворачивали в брезент и переносили на новое место. К этому времени ее тело полностью мумифицировалось, так что кожа и остатки мягких тканей хранили то положение, в каком она умерла. В нынешнем хрупком состоянии любая попытка подвинуть их привела бы к значительным повреждениям.

— Она обнимала себя, — вдруг произнесла Парек. — Согнутые колени, повернутые ноги — это почти классическая поза эмбриона.

Я и сам уже догадался об этом. Изможденная столь долгим ожиданием на темном чердаке, женщина свернулась калачиком, прикрыла живот руками и ждала смерти. Никакая это не дань уважения к умершей. Так, случайное совпадение.

Единственное заметное повреждение обнаружилось на ее правом плече. Его положение вызвало у меня подозрения еще при просмотре фотографий с чердака, а когда я изучил рентгеновские снимки тела, все стало ясно. Плечо было вывихнуто.

— Вывих прижизненный, как по-вашему? — пробормотала Парек, вглядываясь в черно-белое изображение. — Такое могло случиться при падении, или во время борьбы, или в момент побега.

Я кивнул. Притом что мы снова углубились в область предположений, я хорошо знал, насколько болезненным является вывих плеча. Терпеть такое без медицинской помощи почти невозможно, по крайней мере, добровольно. Однако никаких свидетельств того, что женщина была связана, никаких следов на запястьях и лодыжках, как у двух других жертв, мы не нашли. Посмертная травма, например в момент перемещения, гарантированно сопровождалась бы повреждением мумифицированных тканей — возможно, рука просто отвалилась бы. Из этого следовало, что наиболее вероятной причиной стала прижизненная травма — ну или женщина получила ее непосредственно перед смертью. Это лишь подтверждало версию, согласно которой женщина попала на чердак в надежде спрятаться. Беременная женщина с вывихнутым плечом не убежала бы далеко. И если она пыталась скрыться от кого-то, чердак мог оставаться единственным таким местом.

И последним.

Парек отступила в сторону, давая мне осмотреть зубы мертвой женщины. Судебный дантист провел бы более подробный анализ, но основные заключения мог сделать и я. Подсвечивая себе маленьким фонариком, я заглянул в разинутый рот. Язык и губы исчезли, да и от десен почти ничего не осталось.

— Два зуба мудрости у нее прорезались, но два верхних — не окончательно, — сообщил я. — Значит, ей не меньше семнадцати лет, но не больше двадцати пяти.

Зубы мудрости прорезаются именно в этом возрастном интервале, так что теперь мы могли установить верхний предел возраста женщины — молодой женщины. Это предположение подтверждалось относительно мало стертыми зубами.

— Пломб у нее немного, однако зубы пожелтелые, и налицо явные следы кариеса, — произнес я, когда после вскрытия мы вернулись в комнату для совещаний. — Она задолго до смерти перестала ходить к дантисту.

— Это связано с наркотиками?

— Наверняка.

Уэлан говорил по телефону, но прислушивался к нашему разговору. Убрав мобильник в карман, он подошел к нам.

— Если женщина покупала или продавала наркотики, понятно, что́ она делала в больнице. Нам известно, что там тусовались наркоманы, а гигиена зубов для наркомана далеко не главное.

— Не исключено, — кивнул я. — Но раньше она следила за своими зубами. По-моему, кариес у нее развился незадолго до смерти. Пломбы не производят впечатление свежих — если ей было около двадцати лет, их поставили лет в тринадцать или пятнадцать. На двух коренных зубах пломбы белые, а не из серебряной амальгамы. А по медицинской страховке бесплатно ставить такие можно только на передние зубы.

— Значит, когда она была моложе, то пользовалась услугами частного дантиста, — пробормотала Уорд. — Это не похоже на отпрыска из малоимущей семьи. Что ж, теперь мы знаем о ней чуть больше. Лет двадцать, пятый или шестой месяц беременности, наркотическая зависимость. И если женщина пришла в больницу, значит, продолжала принимать наркотики — притом что она из семьи, которая в состоянии платить за композитные пломбы.

— Хорошая девочка, сбившаяся с правильного пути, — произнес Уэлан. — Дрянь дело, если она даже беременная баловалась наркотой.

От моего взгляда не укрылось, что Уорд нахмурилась и непроизвольно скрестила руки на животе, словно защищая его. Нетрудно было догадаться, о чем она подумала: мертвая женщина находилась примерно на том же сроке беременности, что и она сейчас. Измерения костей ребенка подтверждали это: он развивался в течение двадцати пяти или тридцати недель, а значит, его мать находилась либо на исходе второго триместра, либо в начале третьего триместра беременности.

Однако этим полученная информация ограничивалась. Рентген выявил тонкие трещины на правом предплечье и левой локтевой кости, но, скорее всего, они возникли уже после смерти. Мне еще предстояло исследовать кости ребенка после их очистки, однако я не рассчитывал узнать много. Сексуальная принадлежность начинает сказываться на скелете только в подростковом возрасте, и мы даже не могли определить, мальчиком ли был неродившийся ребенок или девочкой.

Как справедливо заметила Парек, невеселая работа.

После того как Уорд с Уэланом ушли, а Парек вернулась в Сент-Джуд присматривать за эвакуацией оставшегося трупа, я решил выполнить следующую, такую же невеселую работу. Возможности рентгена ограниченны, а мне необходимо было детально изучить кости неизвестной женщины, поэтому пришлось заняться тем, что подобает скорее мяснику, а не ученому. Мне предстояло, пользуясь ножницами и скальпелем, начерно очистить кости от мягких тканей. Затем — методично расчленить скелет, перерезая соединительные хрящи. Отделить череп от шейных позвонков, руки от плеч, ноги от таза… Потом — удалить остаток мягких тканей, вымочив части тела в теплой воде со стиральным порошком. Это хлопотное занятие, но меня утешало то, что на сей раз все обстояло чуть проще. Состояние останков было таково, что мягких тканей на костях было совсем немного. Особенно на втором, крошечном скелете.

От помощи ассистента из морга я отказался. Привык заниматься этим в одиночку — из-за мрачной природы того, что мне предстояло делать, лучше быть наедине со своими мыслями.

На это у меня ушло несколько часов. Взрослые кости я оставил на всю ночь кипятиться на слабом огне: к утру они очистятся настолько, что я смогу промыть их и снова собрать в нужном порядке для изучения. Более хрупкие детские кости я просто положил в воду комнатной температуры. Этот процесс занимает больше времени, но тканей на костях осталось совсем немного, и я боялся повредить их.

Когда я покончил со всем этим, дел у меня не осталось. Я посмотрел на часы и даже огорчился, увидев, как еще рано. Планов никаких не было, а перспектива провести еще один вечер в пустой квартире меня не прельщала.

Когда я выходил из морга, начался дождь. Тяжелые капли разбивались об асфальт, а через несколько секунд дождь хлынул как из ведра. Остаток пути я одолел бегом, нырнул в машину и вытер воду с лица. Дождь молотил по крыше и стекал по ветровому стеклу. С таким потоком "дворники" не справились бы, поэтому я решил переждать его, не трогаясь с места.

Я никуда не спешил.

Делать все равно было нечего, и я включил радио. Поймал самый конец шестичасового выпуска новостей, но ни одна из них не тянула на сенсацию. Дождь почти заглушал радио, но тут диктор упомянул Сент-Джуд, и я прибавил громкости. Брали интервью у местного историка, и тот изо всех сил старался скрыть возбуждение.

— Какими бы трагическими ни казались события последних дней, это далеко не первое несчастье, постигшее больницу Сент-Джуд, — говорил он. — Несколько медсестер, работавших в тогдашнем инфекционном отделении, заразились и умерли во время вспышки тифа в тысяча восемьсот семидесятом году — тогда же, когда неизвестное число пациентов погибло во время пожара. После, в тысяча девятьсот восемнадцатом, почти четверть больничного персонала пала жертвой гриппа-испанки. А во время Второй мировой войны в восточное крыло попала бомба. К счастью, она не взорвалась, но обвалившейся при этом кровлей убило медсестру. Поговаривают, что это она и стала Серой Леди.

— Серой Леди? — удивился репортер.

— Больничным привидением. — Судя по голосу, историк не смог сдержать улыбки. — На протяжении многих лет сообщалось, что ее видели пациенты и больничный персонал, хотя самих свидетелей я не нашел. Предположительно, она является предвестницей смерти. Хотите верьте, хотите нет.

Я раздраженно поморщился.

— То есть можно сказать, что на больнице лежит проклятие? — спросил репортер.

— Ну я не стал бы утверждать этого. Но то, что ей не везет, это точно. Что можно считать иронией, поскольку святой Иуда является покровителем пропащих, апостолом, который…

Я выключил радио. Понятно, что репортеры пытались выяснить о больнице все — с учетом того, что полиция не раскрыла почти никаких деталей касательно смертей в Сент-Джуд. Однако такие сенсации не пошли бы на пользу расследованию. Тем не менее это напомнило мне кое о чем. Я открыл "бардачок" и достал листовку, которую всучила мне накануне активистка. Под старой фотографией больницы значились подробности того, где и когда состоится собрание. Я посмотрел на часы. Я как раз успевал.

Все равно мне нечего было делать.

Когда я доехал до больницы, дождь почти закончился, зато машин на улице стало меньше. Никакой толпы журналистов, осаждавших ворота больницы накануне, не наблюдалось. Вход охранялся одним констеблем в ярко-желтом, блестящем от воды плаще. Журналистов было лишь несколько человек — наверное, самых стойких. Большинство было одето по погоде, другие прятались под зонтами, и только одна женщина одиноко мокла под деревом.

Я проехал мимо больницы, не задерживаясь. Собрание должно было состояться в расположенной неподалеку церкви. До начала его оставалось еще минут двадцать, и я решил, что найду место без особого труда. Однако, свернув на очередную улицу с полуразрушенными домами и заколоченными витринами лавок, я пожалел о том, что у меня нет навигатора. Я свернул, как мне показалось, на нужном перекрестке, но попал на улицу, огибавшую территорию больницы с противоположной от входа стороны. На пустынном тротуаре виднелась одинокая фигура. Держа в каждой руке по паре больших бумажных пакетов из супермаркета, женщина плелась куда-то под дождем. Она была в пальто без капюшона и передвигалась, прихрамывая на левую ногу. Что-то в ее внешности показалось мне знакомым, но только проехав мимо, сообразил, что это та самая женщина, которую я накануне встретил у разрушенной церкви. Припомнив ее прощальное "идите к черту", я хотел двинуться, но судьба распорядилась иначе. Глянув в зеркальце заднего обзора, я увидел, как проезжавший автобус окатил ее грязной водой из лужи.

Я не мог оставить ее в таком положении. Я затормозил и сдал назад, едва не столкнувшись при этом с автобусом, который возмущенно замигал мне фарами. Наверное, его водитель просто не заметил, что натворил.

Женщина стояла на месте, что-то выкрикивая вслед уходящему автобусу. Потом, перехватив поудобнее свои пакеты, упрямо заковыляла дальше. Когда она поравнялись с моей машиной, я опустил стекло.

— Вас подбросить?

Седые волосы прилипли к ее лицу, и вода капала с бровей и кончика носа.

— Вы кто?

— Мы с вами встречались вчера в роще.

Женщина промолчала, угрюмо глядя на меня. Я сделал еще одну попытку:

— У развалин церкви, за боль…

— Помню, не дура.

Она стояла не шевелясь. Дождь залетал в открытое окно, так что я тоже начал мокнуть.

— Где вы живете?

— А вам-то что?

— Если поблизости, я мог бы вас подвезти. — Я надеялся, что это действительно недалеко: до начала собрания оставалось несколько минут.

— Обойдусь без благотворительности!

Порыв ветра задул в салон машины еще порцию дождя. Я вытер воду с лица.

— Послушайте, уже вечер. Хотите, отвезу вас домой?

— Ладно.

Я перегнулся через спинку сиденья и открыл женщине дверцу. Она бухнула мокрые пакеты на задний диван и, кряхтя, забралась на него сама.

— Так куда ехать? — спросил я.

Глаза в зеркальце продолжали смотреть на меня с подозрением.

— Кромвель-стрит. Следующий поворот налево.

Я покосился на часы; у меня еще оставался шанс успеть к началу собрания. В салоне пахло мокрой шерстью, ветхой тканью и давно не мытым телом.

— Меня зовут Дэвид, — произнес я, сворачивая в указанном месте.

— Рада за вас. Следующий направо. Да не тот, этот, ослепли, что ли?

Поворот остался позади.

— Ничего, я развернусь.

Она усмехнулась:

— Можно и на следующем. Они оба ведут в одно место.

Я сделал еще попытку завязать разговор:

— Не самая удачная погода для прогулки.

— Жрать захочется — и не в такую выйдешь.

— Неужели у вас ближе магазинов нет?

— Думаете, я поперлась бы в такую даль, если бы были?

На этом наша беседа иссякла. Некоторое время мы ехали молча.

— Лола, — вдруг выпалила она.

— Извините?

— Меня так зовут. Лола.

Враждебность из ее голоса исчезла, оставив лишь усталость. Я посмотрел на нее в зеркальце заднего обзора: она глядела в окно, и лицо ее не выражало ничего.

Имя Лола ей не подходило.

Улица находилась в нескольких сотнях ярдов от рощи, где я увидел ее в первый раз. По обе стороны от проезжей части тянулись цепочки одинаковых блочных домов. Большая часть их выглядела нежилыми; во всяком случае, свет горел в нескольких окнах. Многие дома уже превратились в руины.

— Здесь.

Я остановил автомобиль перед домом, на который она указала. Этот дом не перекрашивали давно, только сияющая лаком входная дверь производила впечатление новой.

Надо же было такому случиться, но дождь закончился, стоило мне выйти из машины. Лола открыла дверцу со своей стороны и выбиралась на тротуар.

— Давайте помогу, — произнес я, протягивая руку к ее пакетам.

— Сама возьму! — отрезала она.

Я отступил на шаг, чтобы не мешать ей. С усилием перехватив пакеты одной рукой, другой Лола на ходу рылась в сумочке в поисках ключей. Однако вместо того, чтобы отпереть дверь, она остановилась, глядя на меня.

— Если ждете, что я вам заплачу, не теряйте времени.

— Не беспокойтесь, — улыбнулся я. — Я просто хочу удостовериться, что вы справляетесь.

— Как-нибудь справлюсь.

Похоже, я исчерпал лимит общения.

— Что ж, хорошо. Удачи.

Лола не ответила. Я вернулся к машине и чертыхнулся, посмотрев на часы. Мгновение я колебался, не спросить ли у Лолы дорогу к церкви, но решил, что не надо нарываться на новую резкость. Сам найду.

За спиной послышался щелчок отпирающегося замка, за которым вдруг последовал вскрик и звон бьющегося стекла. Я оглянулся и увидел, что один из ее пакетов лопнул и все находившиеся в нем бутылки, банки и свертки рассыпались по земле. В результате упаковки ветчины, сосисок и битые яйца лежали в центре расползавшейся по мокрому асфальту белой молочной лужи.

Я подставил ногу, останавливая готовую провалиться в сточную решетку банку консервированной фасоли, потом подобрал ее и несколько других банок, откатившихся в мою сторону. Лола застыла в дверях и смотрела на катастрофу, словно не веря своим глазам. Я подошел к ней с подобранными продуктами.

— Могу я занести это в дом? — спросил я.

— Я сказала: в помощи не нуждаюсь.

Она сунула пакеты куда-то за дверь, потом повернулась и начала брать у меня из рук банки. Дверь за ее спиной оставалась открыта, и откуда-то из глубины дома послышался стон. Я заметил, как недовольно сжала губы Лола, но отозвалась, лишь когда стон повторился, на сей раз громче.

— Слышу, слышу. Дай мне войти.

Стонал явно человек, не животное. Я попробовал заглянуть в дом. Там царила темнота, но я разглядел упаковку, вывалившуюся из одного пакета. Памперсы для взрослых.

— Все в порядке? — спросил я.

Лола посмотрела на меня так, словно я сморозил глупость.

— Вам-то какое дело?

Я вздохнул, простившись с мыслью успеть на собрание.

— Послушайте, почему бы мне не убрать все это, пока вы разберете покупки?

Я даже не понял, разозлилась Лола или просто удивилась. Она смотрела на меня, как на невиданную диковину. Потом выхватила у меня из рук последнюю консервную банку.

— Оставьте нас в покое!

Дверь захлопнулась у меня перед носом.

Глава 10

Первые десять минут собрания я пропустил. Хотя церковь находилась совсем недалеко от того места, где жила пожилая женщина, дорожные указатели там отсутствовали, а я опаздывал. Мне пришлось включить карту в мобильнике, и она привела меня на улицы, по которым я раньше проезжал, и уже с них свернуть на нужную. Дождя не было, если не считать нескольких редких капель, но низко клубившиеся тучи убеждали меня в том, что этот перерыв временный. Я запер автомобиль и поспешил перейти дорогу.

Церковь оказалась мрачным зданием эдвардианской эпохи с нелепой пристройкой 1970-х годов, прилепившейся к ней с одной стороны. Стоило мне перешагнуть порог, как на меня накатила волна влажного воздуха и запаха мокрой одежды. Стены украшались плакатами различных общественных мероприятий; к одной из стен прислонялся порванный, сложенный батут. Я ожидал, что непогода отпугнет участников, однако небольшой зал был забит до отказа. Свободных стульев не было, и люди стояли у задней стены и в проходах. Кто-то уже начал выступление, и искаженный дешевой электроникой голос гремел в динамиках.

За столом на сцене сидели перед микрофонами пять или шесть человек. Говорившая находилась посередине: усталого вида женщина с короткой стрижкой, вся в бусах и браслетах.

В торце стола, чуть поодаль от остальных стоял пустой стул. Смотрелся он на этой сцене как-то странно, словно его поместили сюда специально. Ближе других к нему за столом сидел мужчина — тот самый, что выступал на демонстрации перед больницей. Как и в прошлый раз, он был в черной куртке, джинсах и белоснежной рубашке. Ничего особенного, и тем не менее из всех присутствующих за столом он производил наиболее яркое впечатление, приковывая к себе внимание. Выступавшая женщина постоянно поглядывала в его сторону, будто ожидая одобрения. И когда он кивнул своей бритой, блестевшей, как бильярдный шар, головой, женщина даже покраснела.

Я заметил свободное место у стены и пробрался к нему. Хотя я изо всех сил старался делать это бесшумно, мое появление не осталось незамеченным. Повернувшись лицом к сцене, я понял, что за мной наблюдали и смотрел на меня тот самый мужчина.

Накануне я решил, что мне это показалось, но теперь в том, что он меня узнал, не осталось сомнений. Мужчина кивнул мне и снова повернулся к выступавшей.

Кто он? Озадаченный, я напрягал память в поисках ответа. Если мы и встречались, я этого не помнил, а вот мужчина явно меня узнал. Я продолжал размышлять, пока меня не тронули за рукав.

— Вот не ожидал встретить вас здесь, доктор Хантер, — раздался знакомый голос.

Даже не успев оглянуться, я по выговору узнал Уэлана. Инспектор улыбнулся женщине, которая уступила ему место рядом со мной, и поднял голову.

— Вы прямо напрашиваетесь на неприятности, — прошептал он. Если Уэлан и заметил, как кивнул мне мужчина на сцене, виду он не подал. — Каким ветром вас сюда занесло?

— Простое любопытство, — ответил я, тоже понизив голос. Не мог же я признаться, что мне просто нечего делать?

— А старший инспектор Уорд знает об этом?

— Я сам об этом не знал еще час назад. — Будь у меня такая возможность, я бы обсудил это с Уорд, но я не видел в этом необходимости: в конце концов, это открытое собрание. — А вы-то сами что здесь делаете?

— Так, поглядываю потихоньку за тем, что происходит.

— Что, Уорд ожидает неприятностей?

Она ведь говорила мне, что напряжение в округе выросло, особенно когда стало известно о найденных телах. Впрочем, ни одного полицейского в форме я в зале не заметил, да и других подчиненных Уорд тоже.

Уэлан покачал головой.

— Нет, ничего такого. Хотя присматривать за такими вещами не мешает. Никогда не знаешь, кто сюда вдруг заявится.

Или не заявится, подумал я, покосившись на незанятый стул в торце стола.

— Кто они? — спросил я.

— Руководство местного самоуправления и просто мелкие активисты. Женщина, которая говорит, член совета. А тот, что рядом с ней, руководит раздачей благотворительного продовольствия. — Уэлан пожал плечами. — Большинство вполне благонамеренные.

— А вон тот, сидящий рядом с пустым стулом?

На губах инспектора заиграла усмешка.

— Трудно сказать так, сразу. Это Адам Одуйя. Местный активист, однако по сравнению с остальными птица совсем другого полета. Одно время работал адвокатом-правозащитником, но назначил сам себя борцом за социальную справедливость. Стоит за почти всеми демонстрациями и митингами по поводу больницы, и это именно он подключил к протестам общество защиты летучих мышей, или как они там себя называют. Не будь его, больницу давно бы уже снесли.

Это так и не давало ни малейшего намека на то, откуда Одуйя мог меня знать.

— Если так, наверное, он не слишком популярен у застройщиков.

— Ну не думаю, чтобы они из-за него хуже спали. За ними большой международный конгломерат, так что для них это лишь вопрос цены. Вот бедолагам, что здесь живут, действительно не повезло: они, как всегда, крайние.

— Послушать вас, так вы на стороне протестующих.

— Не скрою, я им сочувствую. Возможно, вы по моему говору не поверите, но я вырос всего в нескольких кварталах отсюда. До восьми лет жил в Блейкенхите, пока родители не переехали в Ньюкасл. Жена моя из Лондона, потому и вернулся, а вот здесь в первый раз с тех самых пор. И, надо сказать, в ужасе от того, что вижу. То есть тут никогда богато не жили, но чтобы вот так… Кругом наркоманы, все заколочено или развалилось, а с тех пор, как закрыли Сент-Джуд, до ближайшей больницы двенадцать миль ехать. Хоть плачь.

Уэлан стал говорить громче, и женщина, уступившая ему место, недовольно покосилась на него. Он виновато кивнул ей и, придвинувшись ближе ко мне, снова понизил голос:

— Весь этот район погибает без реконструкции, но вместо доступного жилья застройщики собираются возвести еще один квартал дорогих стеклянных офисов. И ведь они пытаются наложить руки и на рощу за больницей. Эта роща чуть не старше города, а они говорят, если им отдадут эту территорию, вот тогда они построят жилье. Одуйя считает, они пудрят всем мозги, и, вероятно, он прав.

— Тогда что вас в нем настораживает?

Уэлан пожал плечами:

— Я согласен со многим из того, о чем он говорит. Мне просто не нравится этот "социальный мессия", которого он изображает. Слишком уж он себя пиарит, я такого не люблю. У него популярный блог, огромное количество подписчиков в "Твиттере", и он мастерски умеет этим пользоваться. Чертовски фотогеничен, надо признать, но почему-то мне кажется, будто у него во всем этом свой интерес. Уж больница ему дорогу никак не переходила.

Я посмотрел на красавчика за столом президиума. Тот внимательно слушал женщину.

— Какой интерес?

— Все, что поможет ему в адвокатской карьере. Скорее всего, политический. Этот тип — прирожденный политик, и на этом деле он может сорвать себе бонус… Ага, наконец-то. Главное событие, вот оно, начинается.

Выступавшая наконец выдохлась и, повернувшись к Одуйе, представила его публике. Пока она переводила дух, он энергично аплодировал ее выступлению, на что зал откликнулся, хотя и с меньшим энтузиазмом. Потом, вместо того чтобы выступать сидя, как предыдущий оратор, Одуйя снял микрофон с подставки и поднялся.

— Спасибо, Таня. И спасибо вам всем за то, что пришли. Если бы не дождь, нас было бы больше.

Одуйя улыбнулся и сделал паузу. Усиленный микрофоном голос впечатлял еще больше. По залу прокатились одобрительные смешки. Впрочем, едва он смолк, лицо его снова сделалось серьезным.

— Есть те, кто говорит, будто таких вещей, как чувство локтя, больше нет. Мол, связи, что объединяли наше общество, порваны. Всем на все наплевать. — Он снова сделал паузу для большего эффекта. — Так вот, я вижу, стоя здесь сейчас, что это не так. Я вижу людей, которым не все равно. Людей, кто беспокоится за свои семьи и за соседей, людей, желающих своим детям лучшей жизни. Людей, возмущающихся, что их не слышат!

Его окрепший голос отозвался эхом от стен церковного зала, который разразился дружными аплодисментами.

Но я заметил, как он чуть отодвинул микрофон от рта, чтобы тот не фонил. Уэлан говорил правду: Одуйя великолепно знал, что делает.

Следующие десять минут он говорил — ярко, но со сдержанной страстью. Что-то из истории больницы я уже знал; впрочем, местные — наверняка тоже. Это ничего не меняло. Одуйя завладел всеобщим вниманием, и я сомневался в том, что в зале найдется хоть один человек, не следивший за ним. Он вышел из-за стола и, медленно обойдя незанятый стул, остановился на самом краю сцены. Зал затих. Одуйя молчал, нагнетая напряжение.

— Я не говорю ничего такого, чего бы вы от меня не слышали прежде. Закрытие нашей больницы — кража, а это именно кража наших прав, нашей земли ради наживы. Во всем этом нет ничего нового. Все это мы уже проходили. Но сейчас речь идет уже не о нашей земле, не о наших домах или о чьей-то алчности. Речь идет о жизнях. Погибли люди. И что мы слышим от полиции? Ничего.

— Ну вот, — пробормотал Уэлан, выпрямляясь.

Одуйя вытянул руку в направлении пустого стула в торце стола.

— У полиции имелась возможность говорить напрямую с людьми этого района, но вместо этого они предпочли молчать. Где они? Почему их здесь нет?

— Вот трепло, — прошипел Уэлан. — Ни одна собака нас сюда не приглашала.

Однако присутствующие приняли слова Одуйи за чистую монету. По залу прокатился возмущенный гул. Одуйя стоял у пустого стула. Теперь я понимал, что это хорошо продуманный трюк.

— Все, что нам известно, — это что погибло трое людей и тела их были оставлены гнить там, в бывшей больнице. Мы не знаем, кто они, нам ничего о них не сообщили. Но в одном нет сомнения: они не заслужили того, чтобы умереть, как крысы, в таком же небрежении, как сама больница Сент-Джуд. И никто не заслуживает подобного!

Зал взорвался аплодисментами, одобрительным свистом и криками. Теперь Одуйя ходил по сцене из стороны в сторону, и голос его становился все громче.

— Как могло случиться такое? Наши жизни — наши жизни, ваши и ваших детей — неужели они стоят так дешево? Не заблуждайтесь, жизни наших детей тоже под угрозой! Из надежного источника мне стало известно, что одна из несчастных, умерших здесь, была беременна…

— Ох, черт, — выдохнул Уэлан у меня над ухом.

— Полицейские не хотят, чтобы вы знали об этом, поскольку это бросает тень на них самих. И это действительно так! — Одуйя больше не сдерживал ярости. — То, что произошло в больнице Сент-Джуд, не просто трагедия. Это симптом. Симптом болезни, поразившей наше общество. И что, мы будем сидеть сложа руки, пока она распространяется повсюду?

Люди вскочили, громко аплодируя и выкрикивая гневные слова. Уэлан уже протискивался к выходу. И в центре всего этого безумия, в мертвой зоне урагана стоял Одуйя. Он молчал, запрокинув голову, — он наслаждался этим.

Я досидел до конца собрания, но никто из выступавших после Одуйи не мог сравниться с ним. Максимум, что они сумели, — вторить ему, безуспешно пытаясь вызвать похожую реакцию зала. Сам он все это время сидел на своем месте за столом, вежливо их слушая. Однако народ начал расходиться еще до окончания последнего выступления. Когда все завершилось, я тоже направился к выходу. Уэлана и след простыл; впрочем, он наверняка спешил доложить Уорд о том, что случилось. Взорванная Одуйей бомба вызовет в полиции серьезное обсуждение. Он подложил им свинью, обнародовав конфиденциальную информацию, не известную никому, кроме узкого круга занятых расследованием. И это означало только одно: утечку. Теперь Уорд предстоял форменный кошмар со стороны прессы, у которой к ней найдется куча неприятных вопросов.

Сильного дождя за то время, что я провел в церкви, так и не было, хотя легкая морось в воздухе висела. Люди продолжали выходить, но, похоже, я был одним из последних. Запахнув куртку, я зашагал к месту, где оставил машину, и тут меня окликнули:

— Доктор Хантер!

Я оглянулся. Меня догонял не кто иной, как Адам Одуйя. Он широко улыбался.

— Я так и понял вчера, что это были вы. Как вы?

Вероятно, на лице моем отобразилось удивление, потому что улыбка его сделалась сочувственной.

— Мы с вами встречались, но довольно давно. Восемь или девять лет назад. Помните дело Гейл Фэрли? Я был в команде защиты Кевина Баркли.

У меня ушла секунда на то, чтобы вспомнить, о чем он говорит. Гейл Фэрли сбежала из дома в семнадцать лет, а потом ее разложившийся труп нашли в лесу. В убийстве обвинили Кевина Баркли, тридцатилетнего умственно неполноценного безработного, в комнате которого полиция обнаружила принадлежавшие ей вещи. Я выступал экспертом со стороны защиты и сумел выяснить, что к моменту, когда тело девушки отыскали, она была мертва от четырех до шести недель. Поскольку в данный период времени Кевин Баркли находился в больнице после ДТП, он никак не мог убить ее.

Полиция и прокуратура восприняли это в штыки. Сторона обвинения из кожи вон лезла на перекрестных допросах в попытках опровергнуть мое заключение, однако факты — штука упрямая. Баркли оправдали, а вскоре после этого был обвинен и признан виновным в убийстве Гейл Фэрли его сосед по комнате.

Само дело всплыло у меня в памяти, а вот Адама Одуйю я не помнил.

— Тогда у меня были волосы, — с улыбкой пояснил он, проведя рукой по гладко выбритому черепу. — Да вы, наверное, и не замечали меня. Я был молодым юристом и болтался на заднем плане. Вы общались в основном с Джеймсом Барраклоу.

Барраклоу я помнил. Королевского адвоката с преувеличенным чувством собственной значимости. Теперь я начал припоминать и Одуйю.

— Далеко же вы ушли от обычной уголовщины, — заметил я, покосившись на церковь. — И пылкую речь произнесли.

— Это надо было озвучить. И я буду повторять это, пока люди не начнут слушать.

— Вас слушали.

— Для того чтобы ситуация начала меняться, нужно больше, чем пара сотен людей в церкви. Послушайте, мне надо вернуться в церковь, уладить там одну-две мелочи… А как насчет пропустить потом по стаканчику пива?

Тревожные звоночки у меня в голове сделались громче и явственнее.

— Спасибо, нет.

— А в другой раз? Мы могли бы побеседовать за кофе, если не возражаете.

— Не уверен.

Одуйя улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня.

— Не хотите сотрудничать с врагом, не так ли?

Он ведь видел меня у больницы, так что наверняка знал, что я занят в расследовании.

— Скажем так, я желаю избежать конфликта интересов.

Он поднял руки в знак капитуляции.

— Честное слово, я не собираюсь ставить вас в затруднительное положение. Хотите верьте, хотите нет, мы с вами на одной стороне. Вы можете помочь жертвам и обеспечить правосудие. И я тоже.

— Оглашая утечку информации о расследовании?

— Если вы имеете в виду беременную женщину, то да. Насколько я понимаю, вы этого не отрицаете.

— Не в моих полномочиях подтверждать или отрицать что-либо. Кстати, откуда вам это известно?

Утечка могла исходить от любого, связанного с расследованием. Не говоря о дюжине полицейских, в этом мог быть замешан кто-нибудь из морга, из пожарных или бригад "Скорой помощи", выезжавших на место преступления.

Одуйя с усмешкой покачал головой:

— Вы же понимаете, что я не могу сказать вам этого. Однако источник вполне заслуживает доверия.

— И вы полагаете, использование его, чтобы набрать несколько очков, лучше всего поможет делу?

— Вы считаете, я поступаю именно так? У каждой из этих жертв где-то остались родные и близкие. Вам не кажется, что они вправе знать о том, что с ними случилось?

— Разумеется, но не таким образом. — Меньше всего я хотел выслушивать сейчас лекцию от него — особенно после того, чем мне пришлось заниматься сегодня в морге. — И не вам это решать.

— Да ладно, доктор Хантер! Вы на полном серьезе предлагаете нам слепо доверять властям? Не настолько же вы наивны.

Я вскинулся и готов уже был возразить, но промолчал. Именно этого хотел от меня Одуйя, юрист, хорошо обученный говорить. Я не мог позволить ему провоцировать меня на выдачу информации.

Вероятно, он тоже понял это и сменил тактику:

— Клянусь, я спешил за вами вовсе не в поисках информации. Я просто желал поздороваться. Мы уже работали вместе, и мне хотелось бы верить, что сможем еще. Не обязательно сейчас, а позднее.

— Хорошо.

— Я вижу, вы мне не доверяете. Что ж, справедливо. Все, о чем я вас прошу, — смотреть на ситуацию непредвзято.

— Я всегда стараюсь.

— О большем и не прошу. — Одуйя протянул мне визитную карточку; помедлив, я взял ее. — Рад был снова встретить вас, доктор. Что бы там ни говорили обо мне ваши коллеги из полиции, право же, я не враг. Надеюсь, вы это запомните.

Он повернулся и ушел. Глядя ему вслед, я убрал карточку в кошелек.

Глава 11

Утром я выехал из дома рано. В морг я мог не спешить, хотя кости, которые оставил кипятиться накануне, должны были уже очиститься от остатков мягких тканей. Впрочем, лишний час-другой им не повредил бы. Прежде я хотел заехать еще в одно место.

Я проснулся в хорошем настроении. Накануне вечером позвонила Рэйчел. Я не надеялся говорить с ней еще как минимум пару дней, но их судно неожиданно зашло в гавань на острове со стабильным мобильным покрытием. Голос у нее звучал приподнято, возбужденно, когда она рассказывала о том, как они следят за стаей дельфинов — даже освободили одного, запутавшегося в старой рыболовной сети. Описанные Рэйчел синее море и голубое небо сильно отличались от по-осеннему серого Лондона, не говоря уже о мрачной больнице Сент-Джуд. В общем, звонок стал желанным утешением за все тяготы следственной работы.

Однако хорошего настроения хватило лишь до того момента, как я включил радио.

Хотя я не заметил на вечернем собрании ни одного журналиста, те или получили в свое распоряжение записи выступлений, или Одуйя сам связался с ними позднее. Так или иначе, зря он времени не терял.

— Полиция отказалась комментировать ваше заявление о том, что одна из жертв была беременна, — говорил репортер. — Как вы об этом узнали? Это результат утечки от кого-то занятого в данном деле?

— Разумеется, я не намерен раскрывать свои источники. Скажем так, я не единственный, кого не устраивает то, как ведется следствие, — ответил Одуйя. — Однако я получил эту информацию от вполне надежного источника. И вчера вечером она была подтверждена человеком, которому я верю и чье положение позволяет ему владеть информацией.

Что? Я обжег рот горячим кофе и, отставив чашку, прислушался внимательнее.

— Тогда почему вы считаете, что полиция скрывает эти подробности?

— Хороший вопрос. У меня нет на него ответа, поэтому я через вас обращусь к полиции. Молю вас, ради родных и близких этой неизвестной женщины и ее ребенка скажите людям правду. Мы имеем право знать это, так что к чему все эти ваши завесы секретности? Чего вы боитесь?

Ох, черт! Я с отвращением выплеснул кофе в раковину. Завтракать расхотелось. Разглашение чувствительных подробностей в то время, пока мы даже не знаем, кто эта молодая мать, было уже само по себе плохо. Это могло бы перегрузить полицейских операторов запросами от отчаявшихся родственников и просто любителей ложных тревог. Но даже так я начинал верить в то, что Одуйя делает все, чтобы расследование стало максимально открытым.

Однако "Чего вы боитесь?" было слишком уж циничной попыткой подогреть общественный интерес. Публика вообще любит тайны и заговоры там, где их нет и в помине. Уэлан говорил, что Одуйя мастерски умеет использовать прессу.

И я хорошо понимал, кого Одуйя имел в виду под "человеком, которому он верит". Анонимно или нет, несмотря на заверения в обратном, Одуйя использовал меня для подтверждения своих слов. Хотя я старался уклониться от ответа на его вопрос о беременной женщине, я и не опровергал этого. Ну не мог же я говорить, что это не так, если это правда.

Ничего другого ему и не требовалось.

Я попытался дозвониться до Уорд, но телефон переключился на автоответчик. Что ж, неудивительно. Она находилась в затруднительной ситуации и наверняка разрабатывала сейчас меры по сведению ущерба к минимуму. Информация о беременности молодой женщины уже выплыла наружу. Отреагируй Уорд на требования Одуйи прямо сейчас, и все выглядело бы так, словно тот вынудил ее сделать это. А в случае, если бы она этого не сделала, это укрепило бы его обвинения в том, что полиция сознательно скрывает информацию от общества.

Спускаясь в гараж, я попытался забыть об интервью. Утреннее движение по обыкновению состояло из пробок и натянутых нервов, а день уже начался не самым лучшим образом. Вряд ли царапина на крыле моего внедорожника улучшила бы его.

Длинная цепочка домов имела совершенно нежилой вид, когда я остановил машину. С подоконника заколоченного дома на меня равнодушно взирал кот, чуть дальше по улице усталая женщина толкала перед собой широкую коляску с близнецами.

Рядом с новенькой дверью была кнопка звонка. Нажав ее, я не услышал ничего, кроме хруста сломанного пластика. Тогда я постучал по полированной двери. Темное пятно на крыльце у моих ног обозначало место, куда накануне упали яйца и молоко, однако никаких других следов не осталось.

Я не знал, какой прием меня ожидает. Лола недвусмысленно дала понять, что не желает, чтобы ее беспокоили, и я сомневался, что она обрадуется мне. В нормальной ситуации я бы принял это как данность, но беспокоился теперь не только и не столько за нее. В доме, когда Лола в него заходила, кто-то стонал, а еще в число иных ее покупок входили памперсы… Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что это означало. Одно дело — пожилая женщина, живущая в одиночестве, и совсем другое — когда ей приходится заботиться о больном муже или каком-то родственнике. В начале этого года, во время расследования в Эссексе, я уже встречал человека, нуждавшегося в помощи. Тогда я так ничего и не сделал и теперь жалел об этом.

Повторять эту ошибку я не хотел.

Я выждал несколько секунд и снова постучал. Мне начало уже казаться, что я приехал зря, но когда я отступил на шаг от двери, то заметил, как в окне шевельнулось штора.

— Эй! — окликнул я.

Ответа не последовало. Однако теперь я, по крайней мере, знал, что в доме кто-то есть. Я поднял пакет, который взял с собой, так, чтобы его было видно из окна.

— Я принес вам продукты.

Ничего не происходило, но когда я опять усомнился в целесообразности своего визита, в двери щелкнул замок. Дверь приоткрылась на цепочке, и в щели появилось одутловатое лицо Лолы.

— Что вам надо?

— Я подвозил вас вчера и…

— Я не спрашиваю, кто вы такой, я спрашиваю, что вам нужно?

Я снова поднял пакет:

— Я привез вам кое-какие продукты. Вместо тех, которые вчера упали.

Лола посмотрела на пакет: соблазн явно боролся в ней с подозрительностью.

— Я не плачу́ за то, о чем не просила.

— Деньги мне не нужны.

— А мне не нужно благотворительности!

Я попробовал зайти с другой стороны:

— Это меньшее, что я могу сделать. Мне очень неловко, что я не помог вам вчера с покупками. Вы окажете мне честь.

Она нахмурилась, потом дверь закрылась. Что ж, я старался… Вскоре звякнула цепочка, и дверь снова отворилась. Лола смерила меня подозрительным взглядом, после чего неохотно отступила в сторону, пропуская в дом.

Прихожей в доме не было. Входная дверь открывалась прямо в маленькую гостиную. В комнате царил полумрак: плотные шторы почти полностью скрывали ее от солнечного света. В ноздри сразу шибанул запах нечистот и несвежего белья, напомнивший мне о давней врачебной практике. Громко тикали часы. Когда мои глаза немного свыклись с темнотой, я разглядел, что часть гостиной занимала кухонная зона, а остальное пространство превратили в больничную палату. В центре ее лежал на кровати мужчина, укрытый грязными простынями и одеялами. Определить его возраст не представлялось возможным; в любом случае он был значительно моложе женщины. Немытые темные волосы, впалые щеки поросли клочковатой бородой. Он лежал с открытым ртом, и на мгновение мне показалось, будто он мертв. Потом я увидел его глаза: живые, настороженные.

— Ладно, давайте сюда! — Лола выхватила пакет у меня из рук. — Это мой сын, — пояснила она.

Я так и предполагал. Сервант за кроватью был сплошь уставлен фотографиями в рамочках, снятыми, когда больной был значительно моложе — от пухлого, круглолицего мальчишки до неуклюжего подростка. На всех фото он отличался избыточным весом и застенчивой улыбкой. Впрочем, сейчас он не улыбался. Болезнь обглодала с него всю избыточную плоть. Только темные волосы и остались у него от того подростка на фото. Я улыбнулся изможденному лицу.

— Привет, меня зовут Дэвид.

— Зря время тратите, он все равно не может вам ответить, — буркнула Лола, бесцеремонно плюхнув пакет на кухонный стол. Рядом громоздилась в раковине груда немытой посуды. — У него был удар.

— Ничего страшного, должен же я представиться. — Я не думал, чтобы ее сын не осознавал происходящего только потому, что был лишен подвижности. Нет, взгляд следивших за мной глаз казался осмысленным. Он не отпускал меня с того мгновения, как я ступил в дом.

В общем-то, за этим я сюда и пришел. Ну конечно, мне хотелось возместить продукты, но еще больше — узнать, чей стон я слышал вчера утром. Пока Лола распаковывала содержимое пакета, я осматривался. В углу, прижатая к стене складным инвалидным креслом, громоздилась куча упаковок памперсов. Другие предметы ухода за больными и медикаменты валялись по всей комнате. Столик у входной двери был захламлен рекламными буклетами и нераспечатанными конвертами. Я прочитал имя адресата на верхнем конверте: "Миссис Л. Леннокс".

— Вероятно, это нелегко, — произнес я, стараясь вовлечь в разговор и неподвижного мужчину. — Вам кто-нибудь помогает или сами справляетесь?

— А кому это еще нужно? — Лола достала из пакета вакуумную упаковку. — Мне не нужны сосиски — я вчерашние сполоснула.

— А социальные службы?

Она все еще копалась в пакете и не стала оборачиваться.

— А что с ними?

— Разве они не могут организовать вам доставку продуктов на дом?

— Говорю же вам, я не нуждаюсь в помощи. Тем более от таких, как они. — Лола с отвращением посмотрела на очередную упаковку. — Зачем это вы пирожки с яблоками принесли? Я их не люблю.

— Извините. Как вы в одиночку меняете белье и моете его?

— Я знаю, что делаю. Работала медсестрой.

— В Сент-Джуд? — воскликнул я.

— Вот уж куда, а в эту помойку ни за какие пряники не пошла бы. Даже жить рядом с ней тошно. — Она повернулась и испепелила меня взглядом. — Что-то вы больно много вопросов задаете!

— Я просто хотел поговорить.

Пожалуй, следовало сменить тему. Я показал на фотографию, висевшую в рамке на стене. На ней была запечатлена полная молодая женщина в слегка тесноватом ей красном платье, с тщательно уложенными волосами. Фотография изрядно выцвела, но, судя по платью и чуть неестественным цветам, ее сделали примерно в 1970-х годах. Женщина на ней выглядела вполне привлекательно; она смотрела в объектив со спокойной улыбкой, чуть подбоченясь. Я бы не узнал ее, если бы не глаза. Они не изменились.

— Это вы?

— В самом соку. Мужчины вокруг меня как мухи вились. Не то что теперь.

По лицу ее пробежала тень сожаления. Впрочем, оно почти мгновенно снова приобрело раздраженное выражение, когда со стороны кровати донесся негромкий стон. Я посмотрел на мужчину. Он напряженно смотрел на нас, по подбородку его стекала струйка слюны. Он заерзал и сшиб на пол пластмассовую чашку-поилку.

— Нам ничего такого не нужно, — буркнула Лола. — Заткнись, сейчас тобой займусь.

— С ним все в порядке?

— Памперс надо поменять. Я с ним разберусь, как вы уйдете. — Она отвернулась от него и шагнула к своей сумочке. Достав из нее кошелек, начала отсчитывать деньги.

— Право же, мне не надо…

— Сказала же, обойдусь без благотворительности.

Голос ее был тверд как сталь. Я понял, что спорить бесполезно, и в замешательстве повернулся к ее сыну. Тот немного утих, словно усилие утомило его, однако продолжал смотреть на нас. На каминной полке, под давно погасшим газовым рожком монотонно отсчитывали время старые часы.

Вот бедолага, подумал я. Лежать вот так, отсчитывая секунду за секундой, — это настоящая медленная пытка.

Рот его осторожно открывался и закрывался, как у рыбы, по щеке сползла еще одна струйка слюны.

— Вот. — Лола сунула мне в руку деньги. — За сосиски и пирожки я не плачу: мне они не нужны.

Однако, заметил я, она их оставила себе. Впрочем, я и так уже задержался здесь дольше, чем хотелось бы хозяевам. Я повернулся, чтобы уйти, но помедлил.

— Забыл спросить, как зовут вашего сына, — сказал я, обращаясь больше к мужчине на кровати, чем к его матери. Лола посмотрела на меня так, словно я задал сложный вопрос.

— Его зовут Гэри.

Открывая дверь и выходя из дома, я ощущал на себе его взгляд.

— До сви… — начал произносить я, обернувшись, но дверь уже закрылась.

После духоты помещения оказаться на свежем воздухе было облегчением. И все равно меня не отпускало то, что я увидел. Сын Лолы — хронически больной, требующий круглосуточного ухода… Это как минимум. Возможно, его мать и работала когда-то медсестрой, но я не видел никаких признаков того, что она в состоянии ухаживать за ним должным образом. Ну и ее возраст… Наверное, ей около семидесяти лет, и хотя она выглядела достаточно крепкой, смена белья и подгузников — работа весьма утомительная и для гораздо более молодых.

— Вот ведь несчастная коровища, да?

На крыльце одного из соседних домов стояла женщина. На вид я дал бы ей лет тридцать пять, хотя обильный макияж мешал определить точнее. Волосы были неестественно густого черного цвета, а лицо и шея — оранжевого оттенка тонирующего крема. Все это придавало ей какой-то желчный вид. Женщина помахала сигаретой в сторону двери, из которой я только что вышел.

— Да мне безразлично, чем вы там занимались. Впрочем, чем вообще с ней такой заниматься?

Я холодно улыбнулся в ответ и двинулся к машине. Заводить с ней разговор не хотелось. Однако женщина намека не поняла.

— Вы из социальных служб?

— Нет. — Я замедлил шаг. — А что?

Она затянулась сигаретой и посмотрела на меня сквозь дым.

— Давно пора с этим что-то делать. Нельзя держать сына дома вот так. Его нужно поместить куда-то. Даже отсюда чувствуется, как воняет.

Я оглянулся на дом Лолы. Шторы, похоже, оставались задвинуты, но я все равно отошел подальше, так, чтобы меня не было видно или слышно из дома.

— Он давно такой?

Она пожала плечами:

— Без понятия. Я живу здесь год, и он уже был таким, когда я сюда переехала. Я его один раз-то и видела, вскоре после того, когда она его на коляске вывозила. Бедняга. Пусть меня пристрелят, если я вдруг стану такой.

— Кто-нибудь приходит ей помогать? Другой сын? Или дочь?

— Никого не видела. Да если у нее и есть еще дети, кто ж их будет винить? Кислая старая карга. Однажды я спросила у нее, что с ним, а она посоветовала не совать нос в чужие дела. Только что грязью не полила. Чтобы я еще чего у нее спросила… — Женщина внимательно посмотрела на меня. — А если не из социальных служб, тогда вы кто? Доктор или вроде того?

— Вроде того. — Я даже не соврал, и это избавляло меня от пространных объяснений.

— Ну я так и подумала. Вид у вас такой. — Она, похоже, была очень довольна собой. — Что, сыну хуже стало? Чего удивляться, при таком-то уходе. После всего, что она наделала.

Женщина явно напрашивалась на разговор. Спрашивать мне не хотелось, однако любопытство взяло верх.

— А что она совершила?

Женщина ухмыльнулась:

— Она говорила вам, что работала медсестрой?

— Да.

— А за что ее выгнали, не сообщила?

— Ее уволили? За что же?

— Из того, что я слышала, ей повезло, что ее в тюрягу не закатали. Ходят слухи, что она убила ребенка.

Глава 12

От Лолы я поехал в больницу. В конце концов, она находилась поблизости, а мне хотелось посмотреть, какой эффект произвела озвученная Одуйей информация. Накануне вечером журналистов около ворот почти не осталось, и прогнал их оттуда вовсе не дождь. В отсутствие свежих новостей внимание прессы к больнице угасало быстро.

Однако Одуйя изменил все. Въезд на территорию больницы вновь оказался окружен толпой и фургонами телевизионщиков. Не в таком, конечно, количестве, как сразу после обнаружения трупов, но в достаточном для того, чтобы продемонстрировать новый всплеск интереса ко всей этой истории. Толпа даже выплеснулась на проезжую часть, заставив меня сбросить скорость.

Это было кстати. По противоположному тротуару навстречу моему автомобилю шел молодой человек в ветровке с поднятым капюшоном. Голова его была повернута в их сторону, и телевизионные камеры интересовали его явно больше, чем то, куда он направлялся. В какое-то мгновение я почти интуитивно угадал, что сейчас произойдет.

Я начал тормозить едва ли не раньше, чем парень сошел с тротуара, но даже так едва не опоздал. Он оказался прямо перед моей машиной и, если бы я не сбавил уже скорость, точно попал бы под колеса. Меня швырнуло вперед, больно вдавив в ремни безопасности; мой кейс громыхнул о переднюю стенку багажника.

Парень застыл посреди дороги, тупо уставившись на возникший словно из ниоткуда автомобиль. Потом выражение его лица изменилось.

— Смотри, куда едешь, ублюдок!

Он собрался лягнуть мою машину, но вспомнил про полицейских, дежуривших у ворот. Боязливо покосившись в их сторону, парень низко опустил голову и поспешил прочь.

Меня этот инцидент тоже выбил из колеи. Во всяком случае, сердце мое, когда я двинулся дальше, колотилось чаще обычного. От журналистов случившееся тоже не укрылось, особенно от тех, кто находился ближе к проезжей части. Ощущая на себе их удивленные взгляды, я поехал не оглядываясь. Меньше всего мне хотелось давать им материал для заголовков статей.

Когда больница исчезла и из зеркальца заднего обзора, я вернулся к размышлениям о том, что произошло у Лолы. Ее соседке явно нравилось делиться слухами о том, что Лолу уволили после гибели находившегося на ее попечении ребенка; впрочем, ничего больше она не знала. Если там вообще, конечно, было что знать: я сам однажды стал жертвой подобных сплетен и понимал, как легко можно очернить человека.

И все же Лола сама сказала, что работала медсестрой. И то, что я вообще не люблю слухов и сплетен, еще не означало, что в них нет доли правды. Это становилось очевидным затруднением, особенно с учетом тех убогих условий, в каких обитали Лола и ее сын. Она изо всех сил старалась ухаживать за ним без посторонней помощи, однако ее стремление к независимости вступало в противоречие со здоровьем сына. Может, я и не врач больше, но своими глазами видел, как живут Лола и Гэри.

В прохладную, стерильную тишину морга я шагнул с облегчением. Здесь я, по крайней мере, контролировал происходящее. Я со вздохом облачился в халат и, отключив звук у мобильника, сунул его во внутренний карман. Обычно, выполняя ответственную работу, я вообще кладу его в ячейку хранения. Но работа мне сегодня предстояла рутинная, и я хотел быть на связи. Понимал, что Уорд непременно потребует от меня отчета.

Я проверил хрупкие кости эмбриона. Даже при том, что мягких тканей на них почти не осталось, для окончательной очистки костям предстояло отмокать еще несколько дней. Впрочем, их обследование обещало стать простой формальностью. Ничто не намекало на то, что мать перенесла физическую или психическую травму, способную оставить след на крошечных костях. Нерожденный ребенок в ее утробе был защищен от того, что перенесла мать в последние часы своей жизни.

По крайней мере, до того, как она умерла.

Все, что я мог сделать для ускорения процесса очистки, — это ежедневно менять воду. Этим я сейчас и занимался. Несколько часов вываривания в слабом растворе чистящего средства эффективно удалило с расчлененных костей остатки тканей и жира. Натянув на руки длинные резиновые перчатки, я перешел к следующему этапу.

Как инженерный объект, кость способна посрамить почти любое рукотворное сооружение. Гладкая наружная поверхность создана из нескольких слоев того, что называется пластинчатой костью, под ней расположена ячеистая структура, известная как губчатая кость. Это помогает кости сохранять жесткость, не увеличиваясь в весе. У длинных костей — например, костей ног или рук — пустотелая центральная часть, или медуллярная полость, заполнена костным мозгом, тканью, ответственной за производство кровяных клеток. В общем, кость — шедевр инженерного дизайна, который, если его разглядывать под микроскопом, откроет вам еще более потрясающий мир.

Я собирался приступить к детальному осмотру позднее, после того, как разложу кости женщины в правильном анатомическом порядке. Однако это не означало, что я не могу выполнить предварительную оценку сейчас. Вынув череп из емкости, в которой он вываривался, я прополоскал его в чистой воде. Теперь он ничем не напоминал то, чем был прежде.

Разумеется, основу нашего тела составляют кости, но характерные черты нашим лицам придают все-таки кожа и мышцы. Лишенный их череп представляет собой лишь белую штуковину из кальция.

Весьма, впрочем, полезную.

Угловатая форма черепа вкупе с узким носом, высоко посаженной переносицей и относительно маленькой челюстью позволяла предположить принадлежность к европеоидной расе. Притом что заключение это не окончательное, оно могло помочь Уорд в поисках по базе данных. Общее состояние зубов молодой женщины я уже знал по результатам вскрытия, и это давало мне представление о ее возрасте и образе жизни. Теперь же меня больше интересовали особенности прикуса: верхняя челюсть не сильно, но все же выступала вперед по сравнению с нижней. При жизни это вполне могло быть заметно, что тоже помогло бы с идентификацией.

Положив череп сохнуть в вытяжной шкаф, я начал вынимать остальные кости из варочного сосуда и прополаскивать. Мне не терпелось внимательнее посмотреть на округлую головку правой плечевой кости и соответствующее гнездо правой лопатки — проверить, не привел ли вывих к повреждениям, которых мы не увидели на рентгеновских снимках. Повреждений не обнаружилось. Обе кости были в хорошем состоянии. Если вывих стал результатом неаккуратного обращения с мумифицированным телом при перемещении, никакого вреда мягким тканям и самому суставу он не причинил бы. И хотя опять-таки я не мог утверждать этого со стопроцентной уверенностью, это могло служить еще одним свидетельством того, что молодая женщина получила травму при жизни.

Однако совершенно не обязательно задолго до смерти.

Продолжая промывать и выкладывать очищенные кости для просушки, я находил все новые подтверждения своим первым предположениям насчет возраста жертвы. Лобковый симфиз — часть лобковой кости, которая с возрастом превращается из угловатой в плоскую, — свидетельствовал о том, что ее обладательнице не исполнилось еще двадцати лет. Это же подтверждали и бедренные кости. В детстве верхнее окончание бедренной кости покрыто толстым слоем хрящей. По мере взросления он твердеет, костенея и постепенно срастаясь с остовом бедренной кости. Этот процесс известен как эпифизарный союз, и поначалу стык двух поверхностей хорошо заметен. Однако вскоре он сглаживается и годам к двадцати пяти исчезает окончательно. В данном случае он еще проглядывался, но слабо. Опять-таки конец грудных ребер был скругленный, а не граненый, каким он становится в зрелом возрасте. Все вместе это свидетельствовало о том, что жертве исполнилось максимум двадцать пять лет. Скорее всего, даже меньше — с учетом того, что у нее прорезались не все зубы мудрости.

Телефон завибрировал, когда я укладывал в вытяжной шкаф последнее ребро. Стянув перчатки, я вышел из смотровой. Телефон затих прежде, чем я успел достать его из-под халата. Я догадывался, кто мог мне звонить, увидев имя на дисплее, и невольно поежился.

Уорд.

Я нашел в коридоре уголок поукромнее и позвонил ей. Она откликнулась сразу же.

— Я пропустил звонок… — начал я.

— Секунду. — Я услышал, как Уорд общается с кем-то, а потом она снова произнесла в микрофон: — Что вы сказали Адаму Одуйе вчера вечером?

Я не стал вдаваться в детали уже отправленного голосового сообщения — суть его сводилась к тому, что вечером после собрания я имел разговор с активистом. Я не надеялся, что это понравится Уорд, но тон ее сейчас был слишком резкий, обвиняющий.

— Я не сказал ему ничего. Он догнал меня на выходе и представился. Раньше я работал экспертом на процессе, где он участвовал на стороне защиты.

— И вы только сейчас мне об этом рассказываете?

— Я сам забыл об этом, пока он не напомнил. Это было несколько лет назад, я его даже не узнал.

— Вы сообщили ему что-нибудь о ходе следствия?

— Разумеется, нет.

— Так вот, сегодня Одуйя выступил на национальном канале и по радио, заявив, что некто подтвердил информацию, попавшую к нему в результате утечки. Некто, кого он знает и кому доверяет, и вы предлагаете мне поверить в то, что у него есть еще один знакомый помимо вас?

— Я никого не прошу верить мне ни в чем! — возмутился я. — Я только говорю, что не сообщил ему ничего. Он просил меня подтвердить это, а я отказался.

— Но и отрицать не стали?

Я глубоко вздохнул:

— Нет.

Воцарилось молчание. Видимо, Уорд пыталась успокоиться.

— Расскажите мне в подробностях, что произошло.

Я описал ей нашу встречу, не опуская ничего. Она не произнесла ни слова, пока я не закончил.

— Ладно. — Уорд перевела дух. — Я не стану обвинять вас в том, что вы не опровергали эту историю с беременностью, однако это укрепило позиции Одуйи. Пресса накинулась на это с энтузиазмом, и я собираюсь сделать заявление. У больницы, в полдень. Будь у меня возможность, я подождала бы, пока мы не выясним подробности, но мне не оставили выбора. В общем, если он снова попытается заговорить с вами, пожалуйста, сделайте нам одолжение и ступайте дальше не оглядываясь.

От напряжения у меня начало сводить шейные мышцы.

— Вам удалось найти источник утечки?

— Нет пока. Это может быть кто-либо из занятых расследованием, но после несчастного случая с Конрадом вокруг больницы вилось столько народа, и каждый мог что-нибудь услышать.

Голос Уорд звучал скорее устало, чем сердито. А чего еще было ожидать, если один кризис в ходе расследования быстро сменялся другим? Я сомневался в том, что коммандер Эйнсли не давит на нее в связи со всем этим.

— Я еще вот почему звоню, — продолжила она уже спокойнее. — Вам много работы в морге осталось?

— Мне придется вернуться для обследования ребенка, но, если не считать этого, должен закончить сегодня к вечеру.

— Хорошо, потому что завтра вы будете мне нужны в больнице. Нам необходимо убедиться, что там не осталось никаких новых сюрпризов. Я заказала на завтра собаку-ищейку. Мне бы хотелось, чтобы вы там тоже присутствовали.

Я ожидал, что рано или поздно к работе подключат и ищейку. С обонянием, развитым в несколько сотен раз сильнее, чем у людей, животные находят объекты по запаху, который человеческий нос вообще не замечает. Следы разложения они способны улавливать даже сквозь несколько футов бетона, и тонкая перегородка вообще не составит для них проблемы.

Правда, при всей своей несомненной пользе собаки-ищейки не умеют отличать человеческие останки от животных. Это не так важно, когда труп находят целиком, но фрагменты тел или кости опознать сложно. Вот для подобных случаев и нужен судебный антрополог.

Тем не менее я удивился, что Уорд позвала меня.

— А Мирз?

— У него и так дел невпроворот. На сегодняшнее утро назначено вскрытие первой из замурованных жертв, и следующие несколько дней он будет занят с ними. А у меня все равно нет никого, кроме вас двоих.

А я-то полагал, что больше не увижу старой больницы. Я покидал это место без сожаления, однако при мысли, что вернусь туда, испытал нечто вроде возбуждения.

— Во сколько мне туда подъехать? — спросил я.

Я собирался рассказать Уорд о том, что услышал от соседки Лолы, но в последний момент передумал. Проблем у Уорд хватало, и мне не хотелось отнимать у нее драгоценное время на то, что могло оказаться пустыми слухами. То, что бывшая медсестра, по слухам обвиняемая в смерти ребенка, живет совсем рядом с Сент-Джуд, само по себе странно, но чем больше я об этом размышлял, тем меньше оставалось у меня уверенности в том, что об этом вообще следует упоминать. Даже если слова соседки — правда, я с трудом представлял, как это может быть связано с расследованием. Пожилая женщина и ее прикованный к постели сын меньше всего походили на потенциальных подозреваемых. И вообще, интересовать они должны скорее социальные службы, а не полицию.

Убрав телефон, я вернулся в смотровую. Прикинув, сколько времени займет у меня сборка скелета молодой женщины, я решил, что могу в перерыв съездить в Сент-Джуд и послушать заявление Уорд. В качестве старшего инспектора она выступала впервые, и мне было интересно, как она с этим справится. Я подошел к двери комнаты для переодевания, когда она вдруг распахнулась. Из нее появился человек в полном облачении вплоть до хирургической шапочки. Рыжих волос под ней я не заметил, однако мне хватило одного взгляда на мальчишеское лицо, чтобы узнать Дэниела Мирза.

При виде меня он вспыхнул и затоптался на месте, однако почти сразу вздернул подбородок и отпустил дверь, закрывшуюся за ним.

— Доброе утро, — произнес я.

Короткий кивок.

— Вы не видели доктора Парек? — спросил Мирз, глядя мимо меня так, словно ожидал, что она вдруг материализуется где-то там.

— Сегодня нет. Парек ведь должна проводить вскрытие, по-моему.

— Да. — Он помолчал. — Обещает быть интересно.

Мирз явно напрашивался на вопрос, почему. Я испытывал сильное искушение не поддаваться, но в таком случае провел бы остаток дня, гадая, что он имел в виду.

— А что? Нашли что-нибудь? — Замурованных я видел совсем недолго. Мирз же мог более детально обследовать тела перед их эвакуацией и отправкой в морг.

Впрочем, я сразу же пожалел о том, что задал вопрос. Мирз не слишком удачно пытался скрыть самодовольство.

— Ну так, всякое. Вы ведь, наверное, и сами заметили, что их пытали?

Пытали? За исключением врезавшихся почти до кости жгутов я не разглядел в свете ручного фонаря никаких иных физических повреждений. Конечно, то, что их заживо замуровали, по любым меркам может считаться пыткой, но я понимал, что Мирз говорит о другом.

— У меня не было возможности осмотреть их как следует, — сказал я, надеясь, что это сойдет за оправдание.

— Легко было не заметить, — великодушно промолвил он. — Отслаивание и изменение пигментации кожи сделали это почти невидимым, но на части эпидермиса есть следы ожогов.

— Их пытали огнем?

— А разве я не так сказал?

Мирз усмехнулся. Я не имел возможности осмотреть замурованных с близкого расстояния, да и в любом случае состояние их тел в какой-то степени скрывало от взгляда ожоги. Однако даже с учетом всего этого новость уязвляла мое самолюбие.

— Повреждения слишком локальны, чтобы их причинил открытый огонь, — продолжил Мирз, наслаждаясь производимым эффектом. — Полагаю, их нанесли каким-нибудь нагревательным инструментом, скорее всего паяльником. Разумеется, я смогу утверждать это после тщательного изучения.

— Где расположены ожоги?

— По всему телу. Я обнаружил их следы на головах, торсах и конечностях. Они наносились хаотично. — Он не удержался от ухмылки. — Если это вас утешит, доктор Парек их тоже, по-моему, не заметила.

— Это потому, что старые глаза в темноте плохо видят, — раздался у меня за спиной голос Парек. — Хотя могу сказать в свою защиту, что повреждения от жгутов занимали меня в тот момент гораздо больше.

Я не заметил приближения патологоанатома. Мирз — тоже. Его лицо приобрело прямо-таки пунцовый оттенок.

— Доктор Парек, я… я только…

— Да, я слышала. Привет, Дэвид! — Она улыбнулась мне, но в глазах ее горел угрожающий огонек. — Как у вас продвигается с жертвой с чердака? Вы уже почти закончили?

— Да.

— Вы никогда не теряете времени зря. Что ж, с нетерпением жду вашего отчета. Не сомневаюсь, он будет по обыкновению детальным. — Парек повернулась к Мирзу, который покраснел еще сильнее. — Если вы готовы, доктор Мирз, я бы начала первое вскрытие. Постараюсь не упустить ничего, но не стесняйтесь указывать мне, если такое случится. — И, не дожидаясь ответа, она устремилась дальше по коридору. Для своего маленького роста шагала Парек неожиданно быстро, и Мирзу ничего не оставалось, как поспешить за ней.

Возвращаясь к себе в смотровую, я улыбался. Правда, улыбка исчезла, стоило мне вспомнить о том, что сказал тафономист. Две замурованные жертвы и так приняли жуткую смерть. Если их при этом еще и пытали — жгли! — это придавало их гибели еще более жестокий характер.

Страшненькая мысль, ничего не скажешь. Стараясь не жалеть о том, что не могу еще раз осмотреть их останки, я вернулся в смотровую, где меня ждали кости молодой женщины.

Глава 13

На анонсированное заявление Уорд я едва не опоздал. Очищенные кости молодой женщины, выложенные мной на просушку после промывания, не подкинули никаких новых сюрпризов, но у меня из головы не шло то, о чем говорил Мирз. Уложив последнюю кость в вытяжной шкаф, я достал фотографии, сделанные на месте преступления и во время вскрытия. Понимая, что никак не мог проглядеть ожоги, я снова внимательно просмотрел фотографии в поисках малейших следов обожженных тканей. Светлая кожа в процессе разложения темнеет, темная — светлеет, что делает невозможным определение расы покойника по ее цвету. Но даже с учетом этого ожоги вроде тех, о которых упоминал Мирз, наверняка остались бы заметны. Я не исключал того, что ожоги у нее пришлись на части тела, уничтоженные личинками мух — гноящийся ожог на животе не мог бы не привлечь к себе внимание насекомых, не оставляя при этом кровоподтеков на одежде, и это объяснило бы зияющее отверстие брюшной полости. Однако никаких физических следов, способных подтвердить это, я не нашел. За исключением соседства мест, в которых обнаружили тела, ничто не позволяло предположить, что смерти замурованных жертв и беременной женщины на чердаке были как-то связаны между собой. Терпеть не могу совпадений, но все шло к тому, что на сей раз мы имеем дело с таким случаем. Я нехотя признал, что коммандер Эйнсли не зря требовал от Уорд, чтобы она рассматривала эти два преступления по отдельности. Почти забытая, расположенная в стороне от любопытных взглядов больница могла таить самые невероятные секреты.

Поработав над фотографиями, я убедился, что не упустил ни одной детали. На останках женщины не было видимых ожогов. Оставив ее кости сохнуть в вытяжном шкафу, я посмотрел на часы и сообразил, что до времени, когда Уорд собиралась делать заявление, осталось всего ничего.

Поспешно скинув халат и прочую амуницию, я покинул морг и погнал машину к Сент-Джуд. Лето, казалось, прошло давным-давно; в свои права окончательно вступила осень. Даже свет был другим: тени стали длиннее и четче, а в холодном воздухе ощущалось приближение зимы.

Когда я подъехал к больнице, у ворот уже собралась толпа. Телекамеры, фургоны с тарелками антенн и дальнобойные микрофоны заняли часть улицы, и полиции пришлось даже перегородить одну полосу металлическими барьерами. Я оставил автомобиль в паре кварталов от больницы, поспешил обратно ко входу и нашел себе место у барьера на краю толпы, откуда открывался неплохой вид на свободную площадку у ворот. На ней торчал одинокий микрофон. Оглядевшись по сторонам, я увидел Эйнсли, стоявшего рядом с журналистами. На коммандера никто не обращал внимания, но в штатском он и не был похож на полицейского.

Интересно, подумал я, случайно ли он находится с этой стороны, а не у микрофона вместе с Уорд?

Ни одного другого знакомого лица я не обнаружил. Не исключая Одуйю. Активиста не было в толпе, что само по себе показалось мне удивительным. Он ведь не должен был упустить шанс еще раз изложить свою точку зрения перед телекамерами. Пока я размышлял над этим, со стороны больницы к воротам приблизилась темная машина. Из нее выбрались Уорд с Уэланом и симпатичной молодой женщиной — как я предположил, пресс-секретарем столичной полиции.

Уорд подошла к микрофону, и разговоры в толпе стихли. Лицо ее оставалось бесстрастным, но то, как она прокашлялась перед тем, как заговорить, выдавало волнение. Уорд предприняла усилия к тому, чтобы выглядеть сообразно мероприятию: уложила свои обычно жесткие волосы в подобие прически и надела плащ с поясом, скрывавший ее беременность.

Полагаю, она сделала это осознанно. В случае, если бы пресса обнаружила, что старший инспектор беременна — как одна из жертв, — это стало бы еще одной нежелательной помехой.

Я ощутил на себе чей-то взгляд, повернулся и увидел, что Эйнсли смотрит в мою сторону. Сначала он не узнал меня, и я даже подумал, не забыл ли он, кто я. Мгновение его ярко-голубые глаза смотрели словно сквозь меня, потом он кивнул и отвернулся. Уорд начала говорить.

— Вечером в прошлое воскресенье… — Она поморщилась, когда динамики взвыли дурным голосом, заглушив ее слова. Пресс-секретарь прошептала ей что-то на ухо, и Уорд немного отодвинулась от микрофона. — Вечером в прошлое воскресенье, проверяя полученную информацию, полиция обнаружила в заброшенном главном здании больницы Сент-Джуд тело молодой женщины. В результате последовавших поисков были найдены еще два трупа. В ожидании результатов экспертизы я не имею возможности огласить подробности ни по одному из погибших. В то же время могу подтвердить, что все три смерти расцениваются полицией как подозрительные.

Это было типично безликое заявление, избегавшее конкретики и старательно затушевывающее факт, что нам пока почти ничего не известно. Я обратил внимание на то, что Уорд не упомянула о половой принадлежности двух других жертв; это предстояло определить позднее.

Она помолчала и посмотрела на журналистов. Держалась Уорд уже увереннее.

— Нам известно о заявлениях касательно состояния одной из жертв на момент ее смерти. В настоящий момент я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эти слухи без риска поставить под угрозу следственные действия. Это весьма сложное дело с далекоидущими последствиями, и я попросила бы… — Она осеклась, поскольку в толпе собравшихся возникло движение.

Головы поворачивались в сторону группы людей, пробиравшихся к микрофону. Журналисты расступались, давая им пройти. Вытянув шею, я увидел мужчину и женщину средних лет — напряженных и взволнованных. За ними шел мужчина моложе, лет двадцати.

Возглавлял процессию Адам Одуйя.

Активист со строгим, почти торжественным выражением лица прокладывал дорогу сквозь толпу. Окружавшая его аура уверенности подчеркнуто контрастировала с подавленностью сопровождавших его людей. Они следовали за ним, стараясь держаться ближе друг к другу и бросая беспокойные взгляды по сторонам.

Уорд сделала еще одну попытку:

— Я прошу вас сохранять терпение, пока мы расследуем это дело…

Но ее никто не слушал. Все смотрели на Одуйю и людей с ним. Он остановился перед Уорд, не обращая внимания на микрофоны и объективы, повернувшиеся теперь в его сторону.

— Это Сандра и Томас Горски, — громко объявил он, чтобы все его слышали. Одуйя махнул рукой в сторону юноши, который опустил голову еще ниже. — Это их сын, Люк. А это их двадцатиоднолетняя дочь, Кристина.

В руках он держал большую глянцевую фотографию и теперь повернул ее так, чтобы все могли увидеть лицо девушки. Стоявшая рядом с Уорд пресс-секретарь поспешно шагнула к микрофону:

— Прошу прощения, но это общественное собрание. Если вы обладаете информацией…

— Семья имеет право на то, чтобы ее выслушали! — Одуйя не кричал, но голос его заглушал остальных. Я смотрел, как сквозь толпу к нему проталкиваются полицейские. — Кристина пропала из Блейкенхита пятнадцать месяцев назад. Все это время никто не видел и не слышал о ней. И тем не менее, несмотря на неоднократные обращения в полицию, для ее поисков не было предпринято ничего!

— Если вы обладаете какой-либо информацией, будьте добры, поговорите с одним из наших офицеров…

— Отчаявшись, сегодня утром Сандра и Томас связались со мной, — продолжил он. — Им больше некуда было обращаться, потому что их дочь…

Произошла заминка, потому что первый из констеблей почти пробился к нему. Одуйя выставил перед собой фотографию, как меч.

— Потому что их дочь, Кристина Горски, была на шестом месяце беременности!

Констебль сделал попытку взять его за руку, что привело к столпотворению. Журналисты выкрикивали вопросы, но Уорд положила руку на плечо пресс-секретарю, прежде чем та успела что-либо сказать. Она шепнула что-то Уэлану, тот кивнул и произнес пару фраз в свой мобильник. Констебль, пытавшийся помешать Одуйе, остановился, отступив на полшага, и продолжал настороженно наблюдать за ним.

— Прошу вас, успокойтесь! — проговорила Уорд в микрофон. — Потише, пожалуйста!

Последние слова микрофон сопроводил фоновым свистом, который прокатился над толпой репортеров. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь щелканьем затворов.

— Старший инспектор Уорд, из уважения к семье Горски готовы ли вы подтвердить, что одна из жертв, обнаруженных в Сент-Джуд, была беременна? — крикнул Одуйя.

— Из уважения ко всем жертвам и их семьям я не собираюсь оглашать никакой информации, способной помешать полицейскому расследованию. Они заслуживают лучшего к себе отношения, — парировала Уорд. Розовые пятна на щеках выдавали душивший ее гнев. — В то же время я сочувствую мистеру и миссис Горски и их семье. Понимаю, насколько огорчительно…

— Наша дочь пропала более года назад! — перебила ее Сандра Горски. Муж стоял рядом с ней, стиснув зубы и глядя прямо перед собой. — Нам не надо вашего сочувствия, нам нужно, чтобы вы сделали хотя бы что-нибудь!

Уорд вздрогнула, как от пощечины.

— Обязательно, обещаю вам. Однако обсуждать это лучше не на общественном собрании. Пройдите с одним из наших сотрудников, и, даю вам слово, я выслушаю то, что вы сообщите. Спасибо, у меня все.

Она повернулась и отошла от микрофона, прежде чем кто-либо успел сообразить, что выступление закончилось. Журналисты выкрикивали вопросы. Я увидел, как Уэлан, пробравшись к Одуйе и семейству Горски, коротко переговорил с ними, а затем повел их сквозь полицейское оцепление к машине, на которой приехала Уорд.

Вопросы продолжали сыпаться, но толпа журналистов начала редеть. Они явились сюда в ожидании новостей. Что ж, они их получили. Повернувшись, чтобы уходить, я вдруг ощутил на себе чей-то взгляд. Я оглянулся в ту сторону, где стоял Эйнсли, полагая, что это, скорее всего, он. Однако коммандера там уже не было, хотя в толчее газетчиков, фотографов и телевизионщиков я мог его просто не заметить.

Когда я вернулся в морг, кости молодой матери уже просохли. Собрать их обратно в нужном порядке не составило особого труда, но даже более тщательный осмотр не выявил ничего нового. Никаких следов сросшихся переломов, никаких других особенностей скелета, которые помогли бы с идентификацией. Единственное, что я смог добавить к прежним выводам, — более точную оценку роста.

Измерение роста — задача не такая простая. Если у живого человека для этого достаточно замерить расстояние от ног до головы, то у скелета отсутствие мягких тканей и деформация позвоночника искажают результат и затрудняют идентификацию. Хотя приблизительно рост можно вычислить по длине костей рук или ног, при наличии полного скелета использование нескольких его фрагментов, таких как череп, позвонки и бедренные кости, позволяет получить более точный результат. С помощью кронциркуля я вычислил, что при жизни рост женщины составлял примерно сто шестьдесят три сантиметра. Ну или пять футов пять дюймов, плюс-минус полдюйма.

Работая, я старался не думать о том, что произошло около Сент-Джуд, но совсем из головы это у меня не выходило. Я сознавал, что мумифицированные останки, превратившиеся теперь в набор гладких белых костей, принадлежали раньше молодой женщине, у которой были родители, друзья. Жизнь. И пусть она завершилась на грязном чердаке, эти кости сообщали мне больше о человеке, чем об обстоятельствах его смерти. Я должен был обойтись без напоминаний о том, как важно оставаться отстраненным, поскольку знание того, кому принадлежали останки, могло хоть немного, но повлиять на мои оценки. Убеждать себя в том, что это пока не подтверждено, что у больницы сегодня могли находиться убитые горем родители совсем другой девушки. Но даже вероятность имени сокращала дистанцию между мной и жертвой.

Словно кости у меня в руках сделались тяжелее.

Я почти закончил, когда телефон во внутреннем кармане завибрировал. Я ожидал звонка, поэтому не удивился, увидев, что это опять Уорд. Она не стала терять время зря.

— Вы еще в морге?

— Да.

— Не уходите. Я пришлю стоматологическую карту. Хочу, чтобы вы сверили ее с жертвой с чердака. Как скоро вы сможете определить, совпадают ли они?

— Это зависит от того, что вам нужно: детальный анализ или общее сравнение.

Затруднений с последним я не ожидал. Любой судебный антрополог обладает достаточными навыками для того, чтобы сравнить прижизненные данные о зубах с зубами умершего. Однако что-либо более сложное лучше доверить специалисту.

— Хватит общего. У нас есть эксперт-дантист, он проведет формальную идентификацию, но позднее, и мы запустили тест на ДНК. То и другое требует времени, а мне для работы нужно что-то уже сейчас. Сможете это сделать?

— Это карта от дантиста Кристины Горски?

— Вы уже слышали? — Судя по голосу, Уорд не удивилась. Впрочем, об этом наверняка уже сообщили по радио и социальным сетям.

— Я был у Сент-Джуд, когда там объявились Одуйя с ее семьей.

— Тогда вы поймете, почему я не могу ждать несколько дней, чтобы узнать, ее это тело или нет. Плохо, что имя Кристины Горски засветилось в наших поисках еще до того, как Адам Одуйя устроил этот спектакль с родителями. Она не единственная беременная, числящаяся в розыске, но ее описание совпадает с тем, что нам известно о трупе с чердака. Похожий возраст, шестой месяц беременности, пропала пятнадцать месяцев назад… Нам неизвестно, во что она была одета в день, когда исчезла, но дело происходило летом, так что футболка и короткая юбка тоже подходят. Семья у нее приличная. Отец поляк, как вы уже догадались. Работает в торговой сети спортивных товаров. Мать секретарша, брат учится на последнем курсе художественного колледжа. Они не зажиточные, но композитные пломбы Кристине могли себе позволить.

— Она употребляла наркотики?

— С семнадцати лет неоднократно лечилась от героиновой зависимости. Семья почти два года не общалась с ней, когда она вдруг вынырнула из ниоткуда и объявила, что беременна. Без пенса в кармане, поэтому она сказала, что ей нужна их помощь, чтобы завязать ради здоровья ребенка.

— А отец ребенка?

— Родители не знают, и не похоже, чтобы Кристина знала это сама. Я бы предположила, что она периодически торговала собой, потому что ни на одной работе долго не задерживалась. Родители не донимали ее расспросами, они были рады уже тому, что дочь дома. Они настаивают на том, что она искренне хотела завязать с наркотой, хотя давать ей деньги все равно опасались. Договорились о курсе лечения, но Кристина исчезла за день до его начала. Вот тогда родители обратились с заявлением о ее исчезновении, но с тех пор не видели дочь.

Как это ни печально, я мог понять, почему делом Кристины Горски полиция занималась спустя рукава. Они рассматривали ее исчезновение в контексте наркотической зависимости — еще одна наркоманка, пытающаяся избежать лечения, только и всего. Вероятно, это доставляло семье еще больше страданий. Месяцы неопределенности, полной неизвестности того, что произошло с их дочерью, наверняка превратились для родителей в настоящую пытку.

Будь я на их месте, я бы тоже обратился к Одуйе.

Я пообещал Уорд оставаться на связи и вернулся в смотровую. Свидетельств того, что скелет на столе принадлежал Кристине Горски, становилось все больше, но я не мог позволить себе отвлекаться на это. Да и стоматологическую карту, которую посылала мне Уорд, пока тоже не хотел изучать.

До поры до времени.

Для полноценной идентификации по зубам требуется несколько подготовительных этапов. Для начала я удостоверился, что все зубы на месте. Где они и находились — за исключением отсутствующего коренного. Потом записал местоположение и характер коронок и пломб. Покончив с этим, я проверил зубы на наличие незалеченных повреждений, отметив трещину в эмали соседнего зуба и несколько маленьких пятен кариеса.

Все это я занес в собственную карту. Возможно, точностью она и уступала карте, заполненной профессиональным дантистом, — опыта у меня по этой части меньше. Но для целей Уорд этого должно было хватить, в этом я не сомневался.

Затем я сравнил свою карту с той, что прислала мне по электронной почте Уорд, защитив файл специальным паролем. Она добавила к карте фотографию Кристины Горски. Вероятно, ее вырезали с группового фото и увеличили. На снимке Кристине было лет шестнадцать или семнадцать. Каштановые волосы, собранные в хвостик, округлое личико — симпатичное, но достаточно заурядное. Смотрела она куда-то в сторону, словно процесс фотографирования ее не интересовал. Кристина улыбалась, но как-то неискренне, на камеру.

Я поискал на снимке следы неправильного прикуса. Случается так, что одной-единственной характерной черты достаточно для позитивной идентификации. Мне самому однажды довелось идентифицировать человека по характерному искривленному переднему зубу. Однако сейчас ситуация была не совсем обычная. В принципе, стоматологическая карта, заполненная при жизни человека, должна полностью совпадать с посмертным осмотром зубов. Только не в данном случае. Ни кариес, ни отсутствующий коренной зуб, ни трещины в карте Кристины Горски не значились.

Однако она не посещала зубного врача последние пять лет перед своим исчезновением, и этого времени с избытком хватало на все эти изменения. И треснувший коренной зуб рядом с отсутствующим позволял предположить, что последний был не вырван, а выбит.

Гораздо более важными мне представлялись совпадения двух карт. В той, профессиональной, отмечалось, что у Кристины Горски имелся неправильный прикус, в точности такой, как описал я по ее останкам. Анализ пломб тоже совпадал полностью — вплоть до композитных пломб на коренных зубах.

На всякий случай я проверил все еще раз — с тем же результатом.

Сомнений не осталось: мы нашли Кристину Горски.

Глава 14

Заветная мечта судебной медицины — изобрести искусственный способ детекции газов, образующихся в процессе разложения. Это помогло бы не только находить погребенные или спрятанные человеческие останки, но и определять, сколько времени прошло с момента смерти. Увы, наука пока не создала ничего, способного соперничать с природой.

Лабрадор с трудом сдерживал возбуждение. Пес был совсем молодой, абсолютно черный, если не считать белого пятна на голове. Поскуливая, он переступал с лапы на лапу и с надеждой косился на хозяйку.

— Шшш, — говорила она ему, почесывая за ухом. — Сиди тихо, Стар.

— Хорошо, что хоть кому-то не терпится начать, — буркнул Уэлан, поглядывая на часы.

Мы вшестером стояли на ступенях у входа в Сент-Джуд. Точнее, всемером — считая собаку-ищейку. Уорд сказала, что может подъехать позднее, но пока ей хватало хлопот с последствиями моей идентификации Кристины Горски. Впрочем, особой нужды в присутствии старшего инспектора не было. Зато в дополнение к инструктору-кинологу, Уэлану и мне тут присутствовали также начальник поискового отдела, полный мужчина лет пятидесяти по фамилии Джексон, и двое детективов, уже знакомых мне по чердаку. У одного на шее висела видеокамера, второй тащил кейс с инструментами. Все шестеро были в белых комбинезонах и прочей защитной амуниции, хотя марлевых масок не надевали и капюшонов не поднимали. Этого и не требовалось до тех пор, пока мы не вошли в здание, поэтому мы наслаждались напоследок свежим воздухом. Признаки нетерпения из всех нас проявлял только лабрадор. На ступенях под мелким дождичком мы стояли уже десять минут.

Стояли и ждали.

У Уэлана в руках ожила рация.

— Пропустите его, — сердито буркнул он. Ответа я не слышал, но детектив раздраженно усмехнулся: — Не прошло и года! — бросил он и нажал на кнопку отбоя.

Мы постояли молча еще несколько минут, пока со стороны полицейских фургонов не появилась еще одна фигура в белом. Вновь прибывший медленно тащился за молодым констеблем; комбинезон туго обтягивал его монументальный живот. На плече у него висела старая спортивная сумка, в руке он нес кейс с мощным перфоратором.

— Рад, что вы смогли составить нам компанию, мистер Джессоп, — произнес Уэлан. Не саркастическим тоном, но и не приветливо. Подрядчик поднял на него взгляд налитых кровью глаз.

— Я же приехал, чего еще?

Комбинезон казался в его внешности самым аккуратным. Редеющие волосы сбились неаккуратными прядями, на подбородке серебрилась трехдневная щетина. Когда накануне вечером я позвонил Уорд с вестью о том, что идентифицировал Кристину Горски, она подтвердила, что Джессоп поможет нам с поисками.

— Он знает это здание как никто другой, — сообщила она. — У него есть копии строительных чертежей, а еще оборудование для обследования замурованных помещений.

Я промолчал. При нашей первой встрече, когда Джессоп разговаривал с Уэланом, он не выражал энтузиазма по поводу расследования, да и на совещание тогда не явился. Все это не вызывало доверия, но Уорд было виднее, кого привлекать в качестве консультанта. И определенная логика в этом была. Джессопа наняли для сноса старой больницы, и он действительно мог бы оказать реальную помощь при поисках.

За несколько дней, что я не заходил сюда, я уже начал забывать, насколько здесь мрачно. В интерьерах обширного здания царила вечная ночь. Даже переносные полицейские прожекторы лишь сгущали тени по углам гулких больничных коридоров, и никакой свет не мог ослабить запах плесени и мочи.

Когда Уорд попросила меня вернуться сюда, я даже обрадовался; теперь, шагнув из дня в эту ночь и воочию увидев масштабы стоявшей перед нами задачи, я почувствовал, как мой энтузиазм стремительно тает. Это сколько же дней уйдет на то, чтобы обойти все палаты, кабинеты и коридоры?

В клаустрофическом мраке Сент-Джуд мы будем находиться вечно.

Больницу поделили на зоны, их предстояло методично обследовать, начиная с верхнего этажа, на котором нашли два замурованных тела, и до подвала. Полиция намеревалась обыскать все здание, а ищейка должна была следовать за ними, чтобы не пропустить никаких новых останков — за вновь возведенными перегородками или где-либо еще.

Обычно в состав таких групп включают патологоанатома, чтобы тот при обнаружении тела зафиксировал смерть и проконтролировал его эвакуацию. Но в данной ситуации мы даже не знали, найдем ли вообще что-нибудь. Определить, являются ли найденные останки человеческими, мог бы и я, да и любом случае останки, обнаруженные лабрадором, скорее всего, лежали бы в каком-нибудь труднодоступном месте. А уже потом — при необходимости, конечно, — можно было вызвать и Парек.

Собачьи когти клацали по лестнице, как вязальные спицы. Эхо наших шагов отдавалось от стен. Я шел за Джессопом и видел, что подрядчику тяжело подниматься по лестнице со своими сумкой и перфоратором. Он перехватывал рукой перила и, когда мы наконец поднялись на верхнюю площадку, почти задыхался под маской.

— Вы в порядке? — спросил я, когда мы остановились.

Джессоп уставился на меня. Грудь его тяжело вздымалась и опускалась. Даже сквозь марлевую маску я ощущал исходивший от него запах перегара.

— Был бы в порядке, когда б на меня не натянули все это барахло.

— Помочь вам с сумкой или кейсом?

Он оскорбленно посмотрел на меня поверх маски:

— Нет.

Поправив на плече ремень от сумки, Джессоп двинулся дальше по коридору. Освещенный цепочкой прожекторов, тот казался бесконечным туннелем. Поиски начинались с дальнего конца. На полпути Джессоп снова остановился. Я решил, что он опять задыхается, но потом увидел, куда он смотрит. Полосатая полицейская лента перегораживала доступ на чердак, где нашли труп Кристины Горски.

Заметив, что я наблюдаю за ним, Джессоп покосился на меня и отвернулся.

— Это здесь ее нашли?

— Да.

Тяжело дыша под маской, он вгляделся в темноту за лентой.

— По телику говорили, ей был двадцать один год. Ровесница моей дочери.

И, не дожидаясь моей реакции, повернулся и тяжело зашагал дальше по коридору.

Я знал, что в здании работают другие группы полицейских, но даже так казалось, что наш маленький отряд тут совершенно один, отрезанный от любой другой жизни.

Вообще-то я привык к больницам. Знаю, какими лабиринтами оборачиваются их интерьеры. Но те, в каких мне доводилось работать прежде, были полны жизни и шума — в отличие от здешней пустоты и тишины. Я запросто мог бы тут заблудиться.

Кто был счастливым — так это пес. За исключением его хозяйки, все мы старались держаться позади, чтобы не мешать ему работать. Правда, сделать это было бы непросто: Стар окунулся в восхитительный мир запахов старой больницы. Приемные кабинеты, палаты, изоляторы, даже кладовки — все это ему предстояло обследовать.

Раньше я не задумывался о сложности наших поисков. Подобно большинству старых больниц, Сент-Джуд на протяжении десятилетий неоднократно совершенствовалась. Снаружи она, возможно, и была прежней, но в интерьере от изначального здания осталось мало. Менялась планировка помещений и коридоров. Одни перегородки сносились, и возводились новые. Некоторые производили впечатление старых, столетней давности. Другие казались совсем свежими.

Первую находку лабрадор сделал примерно через час, обнюхивая заднюю стенку старого стенного шкафа. Он навострил уши и замер. Полицейский с фонарем быстро нашел причину: кожистое тельце летучей мыши. Раздавленный упавшими полками трупик напоминал забытую перчатку. Инструктор-кинолог похвалила питомца и наградила его хорошо пожеванным теннисным мячиком.

— Здорово, когда для счастья нужно так немного, — заметил Уэлан, глядя на то, как радостно виляет хвостом Стар.

Вскоре после этого я увидел, зачем Уорд хотела, чтобы с нами шел Джессоп. Мы находились в бывшей приемной. У стены под табличкой с надписью "Без вызова не входить" до сих пор стоял ряд сломанных пластмассовых стульев. Над пустым контейнером для жидкого мыла висел рваный плакат с изображением вируса гриппа.

Лабрадор, обнюхивая пыльный плинтус, опять навострил уши, оглянулся на хозяйку и залаял. Женщина повернулась к Уэлану:

— Похоже, он что-то нашел.

До этого момента Джессоп не произнес практически ни одного слова, и его угрюмый вид идеально гармонировал с гнетущей атмосферой здания. Теперь же он приблизился к стене, у которой обнаружила что-то ищейка, и постучал по ней кулаком. Звук получился гулким.

— Гипсокартон, — буркнул он.

Открыв пластиковый футляр, Джессоп взял работающую от аккумулятора дрель и просверлил в нижней части стены небольшое отверстие. Затем достал из сумки эндоскоп — оптоволоконный шнур, подсоединенный к маленькому, с ладонь размером, экранчику. Вставив шнур в отверстие, повертел им из стороны в сторону. Свет от экрана падал на его лицо. Джессоп подкрутил ручки, регулируя изображение.

— Что там? — спросил Уэлан.

Вместо ответа Джессоп вытащил эндоскоп, убрал его обратно в сумку и достал из нее маленький ломик. Прежде чем кто-либо успел остановить его, он с размаху врезал им по перегородке, проделав в ней большую дырку. Уэлан рванулся вперед, но Джессоп уже просунул в нее руку.

— Какого черта!

Но Джессоп уже вытаскивал руку обратно, держа в кулаке что-то темное, пушистое. Потом поднял это за хвост.

— Всего лишь крыса. Наверное, забралась через плинтус.

Уэлан молча нагнулся к отверстию и посветил в него фонариком. По-моему, он делал это не для того, чтобы проверить, не осталось ли там чего-нибудь еще, а чтобы успокоиться. Когда он повернулся к Джессопу, взгляд его был холоден как сталь.

— Проделаете такой фокус еще раз — и я выдвину против вас обвинение в порче улик. Впредь позвольте мне решать, как поступать, если что-нибудь обнаружится. Ясно?

— Господи, да это лишь чертова крыса…

— Ясно?

— Ладно, успокойтесь, — буркнул Джессоп.

Он отшвырнул дохлую крысу в угол. Пес радостно бросился за ней, но, повинуясь строгому окрику хозяйки, с обиженным видом вернулся.

Уэлан глубоко вздохнул:

— Ладно, будем считать, у нас перерыв на обед.

На улице моросил дождь, и эта мелкая водяная пыль висела в воздухе и липла к волосам и одежде. Я подумал, не сходить ли к развалинам церкви в роще за больницей, но, представив раскисшую тропинку, предпочел сандвич и кружку чая у себя в салоне машины.

Я смотрел в покрытое каплями ветровое стекло, механически жевал и пытался вообразить, чем сейчас занята Рэйчел, когда в боковое стекло постучали. Это была Уорд.

— Не заняты? — спросила она.

Я перегнулся через пассажирское сиденье и открыл ей дверь. Я не видел Уорд с момента вчерашнего выступления перед прессой, сорванного Одуйей, и ее усталый вид поразил меня. Под глазами легли тени, и на лице появились морщины. Она со вздохом опустилась на пассажирское сиденье — живот мешал ей двигаться.

— Приятно разгрузить ноги. Я ненадолго, только хотела узнать, как у вас продвигаются дела.

Я пожал плечами:

— Все своим чередом. Ничего пока не нашли.

— Слава богу. Хоть один день не попадем в заголовки газет. Как вы ладите с нашим специалистом по сносу?

— С Джессопом? Мы мало общались.

— Весьма дипломатичное замечание. Я слышала, он у вас в группе не самый большой энтузиаст.

— Джессоп предпочел бы снести это здание, а не работать в нем.

— И я не могу ставить это ему в укор. Отсрочки обходятся ему в целое состояние. Если бы он не был таким неотесанным чурбаном, я бы его даже пожалела.

Уорд поерзала в кресле в поисках более удобного положения.

— Как там ваш приятель Мирз? Говорили с ним вчера или сегодня? — Слово "приятель" она произнесла с иронией.

— Видел его в морге вчера. Он сказал, что обнаружил у обеих жертв ожоги.

— Даже не просто ожоги. Мирз считает, что это могут быть клейма.

— Клейма? Как на скоте?

— Или нечто подобное. Только очень маленькие, и их трудно заметить — с учетом того состояния, в котором находились тела. Но он говорит, открытый огонь оставил бы на коже более четкие следы. Мирз полагает, кто-то использовал для этого что-то вроде паяльника. Достаточно горячее, чтобы обжечь кость, но причинить только локальные ожоги.

— Ожоги, проникшие до кости?

Уорд кивнула:

— Даже думать об этом жутко, да? Он еще не обследовал бо́льшую из жертв, так что на текущий момент мы исходим из того, что это мужчина. Однако Мирз подтвердил, что вторая жертва — женщина примерно сорока лет. И он обнаружил на костях отметины, совпадающие по расположению с ожогами на коже.

Господи! Я пытался представить, что способно прожигать на такую глубину, не причиняя более глубокого повреждения эпидермиса. Осматривая тела в замурованной камере, я не заметил вообще никаких ожогов. Мог утешать себя тем, что там было темно, что у меня вообще не было возможности осмотреть их подробно…

— Все еще круче, — хмуро продолжила Уорд. — Посмертное рентгеновское обследование выявило на костях рук и ног трещины. Тончайшие. Похоже, кто-то над ними серьезно потрудился. Мирз предполагает, это какие-то разборки, связанные с наркотиками.

— Он и по этой части эксперт?

Она улыбнулась:

— Нет, но версия вполне убедительная. Мы знаем, что в Сент-Джуд приторговывали наркотиками, и вся эта история сильно смахивает либо на наказание, либо на убийство из мести. Обеих жертв связали, пытали, а потом замуровали заживо. Только не говорите мне, что это не похоже на то, что кто-то имел на них зуб.

— Стали бы обычные бандиты так поступать? — В пытки я мог поверить, однако сомневался, чтобы они тратили силы и время на возведение стены, даже если обладали бы для этого необходимыми навыками.

Уорд устало потерла глаза.

— Это лишь версия. Я не утверждаю, что она идеальна. Впрочем, мне это тоже кажется лишенным смысла. Если кто-то хотел покарать их в назидание другим, то оставил бы трупы на видном месте. А если нет, зачем рисковать тем, что тела могут обнаружить, когда здание будут сносить?

У меня уже был похожий разговор с Парек. Тогда я тоже не нашел ответа на данный вопрос.

— Получилось что-нибудь с отпечатками пальцев на банках с краской?

— Их сейчас пробивают по базе. Вместе с тем, что оставлен на цементной стяжке. Они принадлежат одному человеку, судя по размеру, мужчине. Возможно, мы ищем кого-то, лишенного криминального прошлого, а это никак не облегчает задачу. — Уорд нахмурилась, а потом добавила: — Единственная хорошая новость — Мирзу удалось-таки снять отпечатки пальцев у жертв из камеры.

— Вы их идентифицировали?

— Нет пока, но с таким состоянием тел я боялась, что это нам вообще не удастся. У Мирза вид как у старшеклассника, однако дело свое он знает. Представляете, размочил кожу с рук в воде, а потом использовал ее как перчатки! Никогда не слышала о подобном методе.

А я слышал. Это получается только при определенных условиях, но я сам несколько раз пользовался данным методом. Однако я не мог не признать, что при таком состоянии тел, на такой стадии разложения это требовало большого мастерства.

— Жаль, что вы не могли проделать этого с Кристиной Горски, — продолжила Уорд, подавив зевок. — Идентифицируй мы ее скорее, это избавило бы нас от многих неприятностей.

— Ей крысы все пальцы обглодали. У нее подушечек вообще не осталось.

— Знаю. Я ведь не критикую. — Она помолчала. — А на ней точно нет ожогов? Ничего такого, что позволило бы предположить, что ее тоже пытали?

— Нет.

— Уверены?

Я удержался от едкой отповеди и лишь молча посмотрел на Уорд. Она знала меня достаточно хорошо, чтобы не уточнять. Уорд кивнула:

— Ладно, я только хотела удостовериться. Мне пора идти, но я заглянула, чтобы предупредить. К нам собираются посетители. Семья Кристины Горски желает видеть место, где обнаружили их дочь.

— А это удачная идея?

— Удачная или нет, они придут, — вздохнула она. — Их появление вчера застало нас врасплох. Мы и так выставлены не в самом выгодном свете, так что теперь, когда тело идентифицировано, нам не нужно дополнительных конфликтов с ними. Вряд ли мы пустим их в само здание, так что вы с ними, скорее всего, вообще не пересечетесь.

Уорд старалась убедить саму себя, и я понимал почему. Позволить семье Кристины Горски посетить больницу было на редкость неудачной идеей. Вероятно, они не испытывали особых иллюзий насчет обстоятельств смерти своей дочери, но вряд ли созерцание разрухи, в окружении которой это произошло, утешило бы их.

Все это смахивало на работу полицейских пиарщиков. Я знал Уорд достаточно хорошо, чтобы сознавать: ей это тоже не нравится. Предполагал, что за всем этим стоит Эйнсли. После скандала во время ее выступления коммандеру наверняка хотелось чего-то такого, что выгодно смотрелось бы на телеэкране.

Только когда Уорд вышла из машины, я вспомнил, что не рассказал ей про Лолу.

Глава 15

После перерыва поиски возобновились.

Перекусив, группа снова собралась на ступенях у входа в больницу. Снова начался дождь, хотя и не сильный; впрочем, набухшие облака обещали, что скоро это может измениться. Мы укрылись под классическим портиком, колонны которого покрывали граффити и птичий помет. Мне уже не в первый раз пришла в голову мысль: главный вход в Сент-Джуд напоминал вход в мавзолей. Нет, правда, и массивный портик, и тяжелые двери, открывающиеся в темный интерьер, — все это подобало скорее усыпальнице.

Как и в прошлый раз, мы ждали Джессопа. Подрядчик ушел на ленч и не вернулся. Уэлан постоянно косился на часы с плохо скрываемым возражением.

— К черту! — наконец заявил он. — Начнем без него.

Неожиданно появился и сам подрядчик. Он неспешно шел со стороны туалетных кабинок, на ходу застегивая комбинезон, который не сходился у него на животе.

— Ждем только вас, — холодно промолвил Уэлан.

Джессоп сунул лапищу в резиновую перчатку.

— Отлить надо было.

— Мы должны были начать десять минут назад!

— Угу, но я же здесь или где?

Уэлан смерил его презрительным взглядом и повернулся к нам:

— Идите наверх. Мы с мистером Джессопом догоним вас через минуту.

В минуту они не уложились. Мы поднялись на верхний этаж и остановились, ожидая их на лестничной площадке. Никто не проронил ни слова, и только лабрадор не обращал внимания на гнетущую атмосферу.

Гулкое эхо шагов по ступеням возвестило о приближении Уэлана и Джессопа. Здоровяк-подрядчик тащился за инспектором, как наказанный школьник.

— Ладно, пошли! — бросил Уэлан и первый зашагал в глубь коридора.

Задержавшись, чтобы перевести дух, Джессоп двинулся за ним. Вид он имел по обыкновению мрачный, но ни слова при этом не произнес.

Мне хватило бы пальцев на одной руке, чтобы сосчитать, сколько раз в моей практике поиски тянулись так мучительно долго. Гораздо чаще все обстоит наоборот: я отрываюсь от очередной проблемы и вдруг осознаю, что день пролетел и наступил вечер. В Сент-Джуд время, похоже, замедляло свой бег. От меня ничего не требовалось, лишь медленно следовать за собакой из одной пустой палаты в другую, из одного бесконечного коридора в другой… Я смотрел на часы в полной уверенности, что прошел как минимум час, но обнаруживал, что стрелки едва тронулись с места.

Хорошо, что Джессоп держал себя в руках. Не знаю, что такое сказал ему Уэлан, но, похоже, это действовало. Однако вскоре характер Джессопа снова начал проявляться. Несколько ложных тревог сопровождались его недовольным ворчанием. Когда очередная закончилась обнаружением еще одной дохлой крысы, терпение подрядчика лопнуло.

— Я думал, эта скотина немного выучена! — возмутился он, когда инструктор наградила лабрадора теннисным мячиком. — Моя дворняга и то справилась бы лучше! Он что, не может отличить труп от чертовой дохлой крысы?

— Нет. А вы? — обиделась инструктор, выпрямившись и глядя на Джессопа в упор, словно провоцируя его высказать все, что он думает о ее питомце. Однако тот вместо этого воззвал к Уэлану:

— Что за ерунда? Долго нам еще здесь дурака валять?

— Столько, сколько потребуется, — ответил тот, не оборачиваясь.

— Да ну, это же пустая трата времени. Нет тут ничего!

— Чем скорее мы в этом убедимся, тем быстрее вы сможете пригнать сюда свои бульдозеры и сровнять это место с землей.

— Думаете, это смешно? — Налитые кровью глаза Джессопа, казалось, выпрыгнут из-под капюшона. — Вам хорошо тут стоять, в грязи ковыряться, а мне это влетает в приличную сумму!

Уэлан повернул к нему голову.

— Нет, мистер Джессоп, смешным мне это не кажется. Жаль, если это причиняет вам неудобства, но ведется расследование убийства. Это важнее вашей прибыли.

— Прибыли? — горько усмехнулся Джессоп и вздохнул. — Господи, знали бы вы…

От необходимости отвечать Уэлана спасла захрипевшая рация. Бросив на Джессопа испепеляющий взгляд, он отошел в сторону. Воцарилась тишина. Два детектива переглянулись, и один из них выразительно закатил глаза. Подрядчик, впрочем, не обращал на это внимания — стоял, низко опустив голову и ссутулившись. Он что-то бурчал себе под нос, а затем крикнул:

— А знаете, пошло оно все к черту!

Резким движением Джессоп откинул капюшон и сорвал с лица маску. Лицо его раскраснелось, редеющие волосы прилипли к потному лбу. На щеках были багровые полосы от завязок маски.

— Эй, вам не следует этого делать! — воскликнул один из детективов.

— Нельзя? А вы попробуйте остановите. Я и так сколько времени потерял в этой грязной дыре.

Он двинулся по коридору в направлении главной лестницы, но его остановил Уэлан:

— Мистер Джессоп!

Подрядчик замедлил шаг и оглянулся. Угрюмое лицо его раскраснелось еще сильнее.

— Звонили из санитарной инспекции. Похоже, что другая наша группа обнаружила в подвале асбест. Вы ведь ничего о нем не знали, не так ли?

С лицом Джессопа произошла разительная перемена. Он заморгал, рот его открывался и закрывался, словно в поисках нужных слов.

— Чего? Нет, я не… Я не знал…

— Ладно. Давайте сделаем перерыв.

Я сидел у себя в машине, не закрывая дверцы. Пластиковая чашка горячего чая медленно остывала. С момента, когда мы вышли из здания больницы, миновал уже час, а я так и не знал, когда мы сможем туда вернуться, если вообще сможем. Ветровое стекло покрылось мелкими дождевыми каплями. Я сделал глоток чая. Спешить мне было некуда.

Интуиция подсказывала, что ждать придется долго.

Вид у Джессопа, когда мы выбрались из больницы на свет, был потерянный. Лицо из пунцового сделалось пепельно-серым, и все его бунтарство разом куда-то исчезло, что красноречивее любого признания свидетельствовало о его вине.

Его фирме полагалось провести обследование больницы до начала работ по сносу. Это не могло не включать проверку старого здания на наличие асбеста, и тот в случае обнаружения подлежал безопасному удалению. Процедура эта занимает много времени и обходится недешево, причем выполняться может только специализированными компаниями. В лучшем случае Джессоп упустил асбест по недосмотру, в худшем — знал о том, что он есть, однако сознательно умолчал об этом, что могло привести его на скамью подсудимых.

Стоило ли удивляться, что ему так не терпелось снести это здание.

Находка приостановила полицейские поиски в Сент-Джуд — по крайней мере, до оценки степени риска. На протяжении всего дня я не видел, чтобы в больницу кого-нибудь пропустили, и вообще, в жизни есть занятия поинтереснее, чем сидеть без дела на автостоянке. Я хотел пойти и поискать Уэлана, когда увидел человека, выходившего из полицейского фургона.

Это был Джессоп.

Выглядел он еще хуже, чем прежде — так, словно за час постарел на десяток лет. Я не собирался говорить с ним: Джессоп находился не в том состоянии, чтобы замечать кого-либо. Он брел, пошатываясь, будто испытывал затруднение с координацией движений, а на лице застыло отчаяние. Я даже испугался, не хватит ли его сейчас удар. Когда Джессоп проходил мимо шеренги полицейских автомобилей, ноги его вдруг подогнулись. Он сделал попытку опереться о капот ближней к нему машины, но соскользнул на мокрый асфальт и остался сидеть, привалившись к бамперу.

Я подбежал к нему.

— Вы в порядке? — спросил я. Джессоп молча смотрел на меня, моргая. Черт, возможно, это серьезнее, чем просто шок, подумал я, оглядываясь в поисках помощи. — Ладно, не двигайтесь. Я схожу за…

— Нет! — Краски возвращались на его лицо. — Ничего не хочу от этих ублюдков!

Джессоп оперся на бампер и попробовал подняться. Поколебавшись, я подхватил его под руки, чтобы помочь.

— Уберите руки, — буркнул он, однако освободиться не пытался. Он был тяжелым — в одиночку бы я его не поднял. Впрочем, Джессоп уже приходил в себя. Опершись на мое плечо, он выпрямился и, пошатнувшись, встал. Наверное, все-таки просто шок, подумал я, когда он отпустил мое плечо.

— Где вы оставили машину? — спросил я.

— Сам дойду, — ответил он. — Вон там.

Приехал Джессоп на старом "Мерседесе", который, будь он в лучшем состоянии, стал бы желанным экспонатом у коллекционера автодревностей. Как и его владелец, он выглядел так, словно вот-вот рассыплется. Джессоп уже мог идти самостоятельно, но на всякий случай я находился рядом, пока он доставал ключи и отпирал машину.

— Вам еще нельзя вести автомобиль, — сказал я, надеясь, что он сам не будет пытаться.

— Я в порядке.

Джессоп стоял, но в машину не садился. Я все не мог решить, уйти ли, оставив его одного, или подождать, и тут плечи его затряслись.

— Они от меня избавились, — произнес он, и по заросшим щетиной щекам покатились слезы. — Эти ублюдки меня просто вышвырнули. Заявили, что подадут на меня в суд.

С самого утра Джессоп угрожал, что уйдет, однако не уходил, лишь ворчал по любому поводу. И даже если он не знал про асбест, его халатность могла дорого обойтись и подчиненным, и ему самому. Но если Джессоп сам навлек на себя эти неприятности, сейчас он находился в жалком состоянии.

— Сядьте-ка лучше.

Я открыл дверцу "Мерседеса" и заглянул в салон. Первое, что я увидел, — пластиковую упаковку апельсинового сока, лежавшую на полу перед пассажирским креслом. Рядом с ней валялась полупустая бутылка водки. То, что Джессоп пьет, я понял раньше. Спиртным от него пахло еще утром, да и теперь запах не выветрился. Я решил, что Джессоп набрался накануне вечером — ну не настолько же он глуп, чтобы пить в разгар полицейской операции? Однако если я и испытывал к подрядчику хоть какую-то жалость, теперь она исчезла. Меня мало волновало, в порядке Джессоп или нет. Моих жену и дочь убил пьяный водитель. Пускать за руль еще одного такого же я не намерен.

Подрядчик тяжело опустился на водительское сиденье и бессильно опустил руки.

— Вот так. Я в полном дерьме. — По крайней мере, плакать он перестал. — Все пропало. Все. Пффф. — Джессоп вяло взмахнул руками, изображая облачко дыма. Потом повернулся лицом к больнице и нахмурился. — Чертова дыра. Глаза бы мои ее не видели. Сколько времени, сколько денег, сколько оборудования закупил, сколько людей нанял… Иисусе, будь моя воля, давно бы взорвал этот мерзкий дом.

Я оглядывался, надеясь заметить Уэлана или кого-нибудь, способного вмешаться. В дальнем конце стоянки виднелось несколько фигур в белом, но никто из них не смотрел в нашу сторону.

— Давайте я вызову вам такси? — предложил я, догадываясь, как он это воспримет.

Джессоп хмуро уставился на меня.

— Что за чушь вы тут несете? Зачем мне такси, у меня своя машина есть.

Он снова вел себя агрессивно. Я понимал, что переубедить его почти нереально, но, прежде чем успел хотя бы попытаться, дверь полицейского трейлера напротив откатилась в сторону, и из него вышли Уорд и группа старших полицейских офицеров. Увидев Уорд, я вздохнул с облегчением, но следом за ними из фургона появились несколько гражданских, и тут до меня дошло, что происходит.

О господи…

Я совершенно забыл, что в Сент-Джуд собиралась приехать семья Горски.

Мать и отец жались друг к другу в поисках поддержки. На лицах их застыло потрясенное выражение. Оделись они торжественно, словно на праздничную службу в церковь. Сын держался чуть в стороне от них. Он был в джинсах и шагал, сунув руки в карманы и низко опустив голову.

Четвертым в этой группе гражданских лиц был Адам Одуйя.

Даже в повседневной одежде активист впечатлял больше, чем окружавшие его полицейские чины в отглаженных темных мундирах.

Визит явно завершался. Я находился слишком далеко от них, чтобы слышать слова. Полицейские чины жали руки и кивали. Потом группа распалась, и некоторые вернулись в трейлер. Уорд и Эйнсли остались с Одуйей и семьей Горски — наверное, проводить их до выхода с территории.

И шли они прямо к нам с Джессопом.

Нас они пока не замечали, а подрядчик смотрел в другую сторону. Я отчаянно оглядывался по сторонам в поисках хоть какого-то способа предотвратить неизбежное. Голоса их по мере приближения становились громче, и характерный баритон Одуйи звучал отчетливее остальных. Услышав его, Джессоп вскинул голову. Он оттолкнулся от сиденья и поднялся. Брови его сошлись над переносицей.

— А этот ублюдок что здесь делает?

До этого мгновения я боялся только того, что скорбящая семья увидит подрядчика. Мне в голову не приходило, что Джессоп знал Одуйю. Однако активист возглавлял кампанию за спасение Сент-Джуд и уж наверняка приложил руку к приостановке сноса из-за летучих мышей. А после того, как он представил прессе семью Кристины Горски, его лицо засветилось во всех новостных выпусках последних двадцати четырех часов.

Джессоп явно узнал человека, ответственного за отсрочки. Я попробовал удержать его за плечо:

— Вам лучше вернуться в машину…

— Этот мерзкий тип, — выдохнул он, злобно глядя на Одуйю.

Я попытался загородить собой ему дорогу, но он меня даже не замечал. Его недавняя слабость исчезла, сменившись злобой и адреналином. Понимая, что мы сползаем именно к тому, чего я желал избежать, я предпринял еще одну, последнюю попытку остановить Джессопа.

— Не надо, это ее семья… — начал я, но он меня не слушал.

Подрядчик явно привык пользоваться своей массой тела и отпихнул меня в сторону без особого усилия.

— Ты! — Он уставил палец в Одуйю.

Группа уже смотрела в нашу сторону, привлеченная шумом. Я увидел, как расширились глаза Уорд, а на холеном лице Эйнсли обозначилось нечто вроде гнева. Остальные просто в замешательстве глядели на нас. Все, включая Одуйю. Возможно, у Джессопа и имелся хороший повод знать активиста, однако это узнавание носило односторонний характер: Одуйя, по-моему, никогда прежде не видел подрядчика.

— Это ты виноват! — рычал Джессоп, шагая в его сторону. — Что, гад, теперь доволен? А?

— Прошу прощения, мы знакомы?

— Довольно. — Эйнсли шагнул к Джессопу — атлетически сложенный и впечатляющий в полицейском мундире и фуражке.

Подрядчик не обратил на него внимания.

— Ты, мерзавец, хоть понимаешь, что наделал? — крикнул он, обращаясь к Одуйе. — Кого волнуют несколько летучих мышей и обдолбанная шлюха, что…

— Я сказал, довольно! — Эйнсли заслонил ему дорогу и схватил за руку. — Старший инспектор Уорд, я хочу, чтобы этого человека…

Не думаю, чтобы Джессоп ударил его намеренно. Он вырвался из хватки Эйнсли, и рука его, продолжая движение, угодила коммандеру точно по лицу. Голова Эйнсли дернулась, и с нее слетела фуражка. Я услышал топот: полиция с опозданием, но бежала в нашу сторону. Я бросился, чтобы схватить Джессопа, с другой стороны к нему устремилась Уорд. Семья Кристины Горски потрясенно смотрела на это.

Нас всех опередил Одуйя. Со спокойным, сосредоточенным лицом он шагнул навстречу Джессопу. Тот ринулся на активиста, но Одуйя сделал шаг вбок и, пропуская подрядчика мимо себя, перехватил его за руку, мгновенно заломив ее за спину. Джессоп охнул, пошатнулся и припал на колено.

— Вам надо успокоиться, — произнес Одуйя.

— Пусти, гад! — выдохнул Джессоп, сделав попытку вырваться. Одуйя вздернул его руку чуть выше.

— Не заставляйте меня делать вам больно.

Эйнсли уже оправился от удара, но потерял фуражку. Из носа у него шла кровь. Злобно стиснув зубы, он наклонился за фуражкой.

— Ладно, он наш.

Одуйя отпустил Джессопа, окруженного констеблями. Дыхание его даже не участилось.

— Добрый день, доктор Хантер, — произнес он.

Я машинально кивнул. К нам подбежал задыхающийся Уэлан. Подрядчика подхватили.

— Какого черта?

— Потом, — бросила Уорд. Прежде чем отвернуться, она свирепо посмотрела на меня. — Мистер и миссис Горски, мне очень жаль…

Ее перебил булькающий звук. Стоявший в стороне забытый всеми младший брат Кристины Горски согнулся, и его вырвало на разбитый асфальт. Когда парень выпрямился, лицо его было белым, как мел. Он попытался что-то сказать, но ноги его подогнулись, и он рухнул на землю.

Глава 16

Свет в квартире автоматически зажегся, стоило мне переступить порог. Плафоны и бра засветились вначале слабо, затем сделались ярче. Наверное, такое освещение спроектировали с целью снятия стресса и потрясений трудового дня — этакий штрих роскоши, дом, который сам приветствует тебя. Меня же это раздражало; я предпочел бы обычный выключатель, которым мог бы щелкать когда пожелаю.

Плюхнув кейс на пол у двери, я снял плащ и прошел в кухню. В данный момент мне не хотелось ничего, только есть и пить.

Скорее пить.

Я открыл холодильник и, скользнув взглядом по полупустым полкам, мысленно принес извинения Ане. Достал яйца, сыр и занялся приготовлением омлета.

Пусть я так и не освоил современную кофемашину, но уж с аудиосистемой управляться научился. Поставив ее на произвольное воспроизведение, я налил себе пива и поставил тарелку на обеденный стол, стараясь не смотреть на стоявший напротив пустой стул. Из динамиков раздались печальные звуки джазового фортепиано. Не совсем то, что мне хотелось бы услышать, но тишину заполняло. Я сделал глоток пива и попытался расслабиться.

После того как брат Кристины Горски хлопнулся в обморок, начался сумасшедший дом. Кто-то требовал вызвать "Скорую", но я видел, что парень уже приходит в себя. Похоже, он просто лишился чувств от потрясения.

Чего-чего, а потрясений вокруг хватало.

Джессопа быстро увели прочь. Подрядчик словно замкнулся в себе и не оказывал сопротивления. Удостоверившись, что с Люком Горски все в порядке, Уорд переключилась на меня. Взяв за руку, она отвела меня в сторону.

— Что это такое? — прошипела она.

Я рассказал ей все, что знал. Уорд слушала не перебивая, лишь морщилась. Когда я замолчал, она сердито произнесла:

— Вы что, не могли… ну не знаю… увести его или еще что?

— Я пытался. Вы сами видели, что из этого получилось.

Она зажмурилась и помассировала переносицу:

— Господи, одни неприятности!

— Что теперь будет с поисками?

Уорд посмотрела в сторону больницы и покачала головой:

— Не знаю пока. Надо поговорить с Уэланом и санинспекцией, выяснить, что там с асбестом. Его же теперь надо отсюда убирать.

— А Джессоп?

— Мы вправе предъявить ему обвинение за нападение на офицера полиции, но это пусть Эйнсли решает. А для Одуйи это просто праздник какой-то.

— Вы так считаете? — раздался у нас за спинами сочный голос.

Расчет времени безошибочный, подумал я, оборачиваясь к активисту. Ни я, ни Уорд не заметили его приближения.

— Мистер Одуйя, от имени следствия я могу принести вам извинения…

Он лишь отмахнулся.

— Не берите в голову! Чего взять с хулигана? Какие бы разногласия у нас с вами ни возникали по поводу Сент-Джуд, я не могу винить вас в действиях человека вроде этого. Мне жаль только, что Томасу и Сандре пришлось услышать то, что он говорил. И Люку, конечно.

— С Китом Джессопом разберутся, и если вы решите выдвинуть против него обвинения, мы окажем вам полную поддержку.

— Спасибо, но я не намерен тратить время на Джессопа. Жизнь слишком коротка. — Одуйя прищурился. — И потом, надо мной еще много лет смеялись бы. Подвергнуться нападению в окружении полицейских? Нарочно не придумаешь.

Уорд попыталась улыбнуться, однако ее настроение явно не располагало к юмору.

— Весьма великодушно с вашей стороны, мистер Одуйя.

— Адам. Вы можете звать меня просто Адам.

С этим он, пожалуй, хватил через край. Уорд молча кивнула.

— Извините, но мне нужно посмотреть, как там Люк Горски.

— Разумеется. Я сам сейчас туда подойду.

Уорд не хотелось оставлять его со мной. Бросив на меня предостерегающий взгляд, она направилась туда, где медики помогали подростку встать на ноги.

— Душераздирающе, не правда ли? — Одуйя посмотрел в ту сторону. — Им это далось нелегко и без этой сцены.

— Им не следовало приезжать. — Я даже не пытался скрыть осуждения в голосе.

— Я тоже так считаю. Я пытался отговорить их. Томас не хотел, но Сандра настаивала, а я не могу спорить с матерью, чью дочь жестоко убили. Так или иначе, спасибо за то, что вы сделали. Я видел, вы пытались остановить Джессопа.

— Не слишком успешно. Его остановил проведенный вами прием.

Одуйя пожал плечами:

— При моем роде занятий полезно уметь защитить себя.

Мы помолчали, глядя на то, как Люка Горски, несмотря на вялые протесты, ведут к карете "Скорой помощи".

— Он тяжело воспринял все это?

— Очень. По-моему, даже родителей удивило, как это его потрясло. Похоже, при жизни они с сестрой не были особенно близки.

Смерть все меняет. Порой понимаешь, как много для тебя значил кто-то, только когда уже поздно.

— Наверное, сейчас не самый удачный момент, но мне хотелось бы переговорить с вами еще кое о чем, — продолжил Одуйя. — Если я дам вам слово, что это никак не связано с данным делом, вы не станете возражать обсудить это?

Я собирался чуть ослабить оборону, однако при этих словах вновь насторожился.

— Вы имеете в виду, для того, чтобы снова цитировать меня как человека, которого знаете и кому доверяете?

— Я делал то, что должен. И извиняться за это не намерен. Хотите или нет, ваша реакция подтвердила ее беременность. И если это поможет семье пропавшей без вести девушки выяснить, что с ней случилось, проделаю еще раз.

Что ж, логика в его поступках была. Хотя Кристину Горски в любом случае идентифицировали бы, и довольно скоро, вмешательство Одуйи помогло ее родителям раньше покончить с неопределенностью. Но даже так, пусть я и не мог спорить с его мотивацией, мне не нравилось, когда меня используют.

— Совершенно с вами согласен: сейчас не самый удачный момент.

— Конечно, нет. — Он улыбнулся. — Может, в другой раз.

Будь моя воля, Одуйе пришлось бы ждать очень долго. Вероятно, действовал он из лучших побуждений, да и результаты этого заслуживали уважения. Но для него цель всегда оправдывала средства.

И доверять ему я мог лишь с большой опаской.

Когда я наконец дал показания по инциденту с Джессопом, наступил вечер. О возвращении в Сент-Джуд речи даже не шло. Поисковые операции приостановили из-за асбеста, и возобновиться они могли только после того, как здание сочтут безопасным. Разумеется, я не получил особого удовольствия от пребывания в старой больнице, но и отсрочка поисков меня тоже не радовала. Сначала чердак, теперь подвал… Засады ожидали в Сент-Джуд на каждом шагу.

Возвращаться в Бэллэрд-Корт было рано, поэтому я завернул в университет. Я не проверял почту с утра, а когда сделал это, обнаружил еще одно письмо от Фрэнсиса Скотт-Хейза. Чертов журналист стал настоящей занозой, подумал я, отправляя письмо в корзину. С остальными вопросами я разобрался почти машинально. Впрочем, даже это было лучше, чем вечер в пустой квартире, и я оторвался от работы, лишь когда в животе у меня забурчало от голода.

Не могу сказать, чтобы сама по себе работа тянула меня к себе. Правда заключалась в том, что я скучал по Рэйчел. Мы оба знали, что не свяжемся по меньшей мере несколько дней, и ее отсутствие начинало меня угнетать. Я уже привык к тому, что она является частью моей жизни. Последние пару месяцев мы фактически жили вместе, разлучаясь на пару дней. Присутствие Рэйчел позволяло мне терпеть бездушную квартиру. Впервые за много лет я начал думать не обо "мне", а о "нас".

Теперь мне приходилось снова привыкать к одиночеству.

Хватит жалеть себя. Она занята делом. И ты тоже. Разделавшись с омлетом и пивом, я увидел, что вот-вот начнется вечерний выпуск новостей. Я вымыл и убрал на место посуду, снял с полки массивный хрустальный стакан и налил себе бурбона. Бутылку "Блентонс" я привез с собой из старой квартиры. Вообще-то здесь имелся бар с богатым выбором дорогих напитков, и хозяин квартиры сказал, что я могу себя ни в чем не ограничивать. Но это не казалось мне правильным. Я находился здесь только потому, что Уорд считала мою собственную квартиру небезопасной, и хотя был благодарен Джейсону за то, что он устроил переезд, не хотел слишком уж тут обживаться.

Особенно теперь, когда решил здесь не задерживаться.

Опустившись в одно из глубоких кожаных кресел, я включил телевизор. Сент-Джуд упоминалась в новостях. Нам показали, как семья Горски подъезжает к больнице — их лица виднелись сквозь тонированное стекло машины. Однако на главную новость это никак не тянуло. Об инциденте с Джессопом не упомянули, но все это произошло в глубине больничной территории, вдали от камер. К чести Одуйи, он не рассказал об этом прессе, хотя, подозреваю, сделал он это не ради полиции, а из уважения к семье Кристины Горски. Впрочем, Уорд могла вздохнуть с облегчением.

Сюжет с больницей закончился, и я вспомнил про свой бурбон. Я потянулся к стакану и едва не опрокинул его, когда зазвонил телефон. В надежде на то, что это Рэйчел — хотя не ожидал ее звонка так скоро, — я нажал кнопку. Правда, номера на дисплее не узнал.

— Это доктор Хантер?

Голос показался мне знакомым, хотя опознать его я не сумел. От разочарования я ответил резче обычного:

— Кто это?

— Это Дэниел Мирз.

Мирз? Я не мог представить повода, по которому тафономист звонил бы мне, тем более в такой поздний час.

— Чем могу быть полезен?

Я услышал, как он дышит в трубку.

— Ладно, ничего. Забудьте.

— Нет уж, подождите! — выпалил я прежде, чем он успел положить трубку. — Что случилось?

— Ничего не случилось. — Мирз снова говорил своим обычным заносчивым тоном. И тут же снова сбился с него. — Ну не то чтобы… просто… Вы не могли бы приехать в морг?

— Прямо сейчас?

— Да. — Он помолчал. — Если вы не против.

Все мысли о бурбоне и отдыхе мгновенно вылетели у меня из головы. Я выпрямился.

— А что произошло?

— Мне нужна ваша помощь.

Глава 17

Даже днем морги кажутся странным местом. Ночью они меняются еще сильнее. И не потому, что от прочих помещений они отличаются весьма заметно. Здесь мало окон: в силу очевидных причин в моргах полагаются больше на искусственное освещение. Ну, и — подобно больницам — работа в них не прекращается круглые сутки.

Но все равно каждый раз я ощущаю какие-то изменения.

Даже в самый что ни на есть час пик в морге тихо, а ночью становится и того тише. Безмолвие, которое воцаряется здесь, особенное, почти весомое. Присутствие покойников, основных обитателей этого дома, лежащих на металлических столах или в темных холодильных камерах, чувствуется острее. Наверное, виной этому первобытный страх ночи, помноженный на близость смерти, сохранившийся в нас на подсознательном уровне.

А может, это эффект биологических часов, тикающих в каждом из наших организмов, который в ночное время возмущается нарушением естественного распорядка жизни.

Подошвы моих туфель скрипели по кафельному полу. Ночной дежурный сообщил мне, в какой смотровой работает Мирз.

— Нужно ли вам…

Мирз просто мастер заводить друзей, подумал я. Я не был обязан тафономисту ровным счетом ничем, да и прошедший день выдался не из легких. Однако мне приходилось уже встречаться с примерами того, как личные амбиции наносили ущерб процессу расследования, и я знал, какими разрушительными могут быть последствия. Пусть мы с Мирзом не нравились друг другу, дело не должно было страдать от этого.

И еще, мне хотелось посмотреть на останки замурованных жертв.

Я нашел Мирза в маленькой смотровой. Первое, что меня поразило: он был в комбинезоне и резиновых сапогах, а не в лабораторном халате, как я. Мирз так и не объяснил по телефону, зачем ему нужна моя помощь, но с ранними стадиями обследования тел, которые проводятся в комбинезоне, он должен был покончить уже давно.

Мирз склонился над выложенным на смотровом столе скелетом, который собрал из очищенных костей. Когда я вошел, он старательно поправлял одну из них. При моем появлении Мирз выпрямился, и его вид меня буквально потряс. Обыкновенно бледное лицо побелело еще сильнее, от чего веснушки на лице и рыжие волосы сделались заметнее. Небритый, с темными кругами под глазами, Мирз производил впечатление человека, который не спал несколько ночей.

— А, вы уже здесь! — воскликнул он с облегчением.

— Вы знали, когда приглашать.

Улицы в вечерние часы пустеют, так что добрался я без помех. Я подошел к скелету, над которым он трудился. По относительно небольшим размерам его я знал, кому он принадлежал.

— Это женский? — спросил я, натягивая резиновые перчатки.

— Да. Я как раз заканчиваю с ним.

Я считал, что над этим скелетом уже не нужно работать. Мирз проделал с ним то, что и я с Кристиной Горски. Расчленил тело, очистил кости от мягких тканей и снова собрал их для обследования. В нашей профессии это одна из важнейших процедур, навыки которой буквально впитываются в кровь. Я настолько свыкся с ней, что, наверное, мог бы проделать ее с закрытыми глазами.

Хотя, признаюсь, до сих пор нахожу возможность совершенствоваться.

Эту работу Мирз практически завершил. Кости неизвестной женщины были безукоризненно чисты и выложены в идеальном порядке. Каждое находилось, насколько я мог судить, на нужном расстоянии от соседних — с точностью до миллиметра. Сборка такого качества украсила бы страницы учебника… да что там, подобной безупречной симметрии нет, наверное, даже у скелета живого человека.

— Чисто выполнено, — заметил я.

Лично мне такая педантичная дотошность представлялась избыточной, но говорить этого вслух я не стал. Гораздо больше меня интересовали темные пятна, которые я увидел на костях. Самое маленькое размером не превышало сантиметра, а самое большое — на лобковой кости — было примерно с куриное яйцо. От светло-кремовой поверхности кости они отличались желтовато-коричневым оттенком, словно кто-то пролил слабый кофе на промокашку.

На левых локтевой и лучевой костях, как и на нескольких ребрах, я разглядел и тонкие трещины. Уорд говорила о трещинах, но эти отличались от тех, которые возникают в результате физического воздействия, например удара. Они не "разбегались" радиально от точки удара или места перелома кости. Скорее такие параллельные трещинки появляются в месте изгиба или разреза. И кости черепа остались неповрежденными. Если жертву и избивали, то лица ее мучители не тронули.

Я взял со стола правую пястную кость. Грязно-желтое пятно на ее поверхности выделялось достаточно четко.

— Это и есть ожоги? И много их у нее?

— Тринадцать. На руках, ногах. На черепе. — Мирз возвращался к своему обычному состоянию. Не знаю, что больше восстанавливало его равновесие — похвала или профессиональный разговор. — Все места, где кости находятся неглубоко под кожей. Я нашел следы ожогов на отслоившемся эпидермисе в местах, где кости расположены глубоко: в паху и на мышцах ног. Похоже, их наносили хаотично.

— Это точно результат ожогов? — Судя по виду, дело именно так и обстояло, но окончательно убедиться в этом можно было, только изучив срез под микроскопом. Я видел следы проб — значит, Мирз сделал и это.

— Я обнаружил микротрещины. И надкостница повреждена. С учетом потемнения поверхности я не вижу иных вариантов.

— Вы до сих пор считаете, что это проделано с помощью паяльника?

— Или чем-то похожим, я уверен. — Он говорил о хорошо знакомых вещах, поэтому уверенность вернулась к нему. — Сначала я подумал о горящей сигарете. Но она недостаточно горяча для подобных повреждений. Для того чтобы жар достиг кости, ее пришлось бы удерживать на месте некоторое время, а это привело бы к более заметным повреждениям кожи. Ее прожгло бы насквозь, тогда как здесь налицо лишь локальное обугливание эпидермиса и нижних слоев кожи над костью.

Что-то тут не сходилось. Я не мог представить температурного воздействия, способного повредить кость, не нанося при этом серьезного ущерба наружным тканям.

— Насколько локальное?

— Примерно того же размера, что и ожоги на костях. — Снисходительная улыбка вновь играла на его губах. — Именно поэтому я считаю, что использовалось нечто, способное создавать высокую температуру на очень ограниченной поверхности. Например, паяльник.

Меня это пока не убеждало, но, в конце концов, это была экспертиза Мирза, а не моя. Я положил кость на место.

— А у второй жертвы все так же?

Мирз протянул руку и подвинул положенную мной кость на пару миллиметров. Он ответил не сразу, и, посмотрев на него, я увидел, что щеки его пылают.

— Я… не знаю точно. Думаю, да.

— Не знаете точно? — удивился я.

— Ну знаю, но… Я хочу сказать… пока не точно. — Мирз кашлянул. — Я потому вас и позвал.

— Ну хорошо, я могу высказать свое мнение, если это вам поможет, — пробормотал я, так ничего и не понимая. Я не видел причины, по которой он стеснялся своей просьбы — если, конечно, ему нужно было именно это. Нет ничего зазорного в том, чтобы спросить мнения коллег, если сам в чем-то сомневаешься. Я не раз просил о таком, особенно на заре карьеры, когда мне недоставало опыта.

Мирз неловко переминался с ноги на ногу. Подумав, он чуть поправил на столе положение фаланги пальца.

— Э… ну это не… То есть я не…

Он немного отодвинул плавающее ребро, без чего вполне можно было обойтись. Потом принялся делать то же самое с противоположным ребром. Я положил руку ему на плечо, останавливая:

— Почему вы не покажете мне, в чем проблема?

Мирз кивнул, продолжая краснеть.

— Да. Да, ладно.

Следом за ним я вышел в коридор, на ходу стянув и бросив в контейнер использованные перчатки. Миновав несколько дверей, он отворил очередную — одной из смотровых побольше.

Свет там не горел. Мирз щелкнул выключателем, и под потолком зажужжали люминесцентные трубки. От яркого света я зажмурился, а потом увидел, в чем дело. Я словно попал в мясницкую лавку. В помещении стояли три смотровых стола из нержавеющей стали. Тело второй жертвы лежало на дальнем от входа. Бо́льшую часть мягких тканей с него срезали и даже начали расчленять кости. Левую ступню отделили у лодыжки, а нижнюю часть ноги аккуратно отрезали в коленном суставе. Результаты и впрямь напоминали действия мясника, но на деле по-другому и нельзя. Вполне качественно выполненная работа.

Однако, хотя надрезы виднелись и на других суставах вплоть до тазобедренного, аккуратностью они уступали первым двум. Тело заметно превосходило размерами первую жертву, и расчленение основных суставов требовало гораздо больших усилий. Белый шар бедренной кости и соответствующее ему гнездо были обнажены, однако все еще соединены друг с другом, причем соединительные хрящи кто-то вытянул и перекрутил жгутом, словно дергал в припадке бешенства. Рядом на столе лежали скальпель и несколько больших ножей, не вымытые после использования.

Я увидел, что другие суставы тоже пробовали расчленить, но бросили, не завершив работы.

Я застыл на месте, потрясенный увиденным. Теперь мне стало ясно, зачем меня звал Мирз. Ему полагалось давно покончить бы с этим этапом. Я-то считал, что и этот скелет уже почти собран… ну в худшем случае — что его кости уже вывариваются. В полном замешательстве я оглянулся на Мирза.

— Я… э… Похоже, немного отстаю от графика.

Это было явным преуменьшением. Но удивило меня не столько то, как много времени у него это заняло, сколько почему. Он, можно сказать, безукоризненно очистил и собрал скелет женщины, и я не видел причины, по которой с мужскими останками все пошло по-другому. Больший размер жертвы мог требовать больших физических усилий, но это не объясняло того положения, в какое загнал себя Мирз.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего. Просто… ну… просто это заняло больше времени, чем я ожидал.

— Тогда почему вы не позвали на помощь ассистента?

Вид у Мирза, пока он силился найти ответ, стал несчастным.

— Думал, справлюсь сам.

Только тут я начал понимать, что же произошло на самом деле. Я вспомнил женский скелет, выложенный в идеальном порядке в другой смотровой.

В слишком идеальном порядке.

— Сколько времени у вас ушло на останки женщины?

Мирз будто сдулся, как воздушный шарик. Правда, при этом старался выглядеть так, словно ничего не произошло.

— Не знаю. Ну вы же понимаете, что с этим спешить нельзя.

Спешить действительно нельзя. Но одно дело — потратить чуть больше времени на то, чтобы выполнить что-то без ошибок, и совсем другое — тратить его впустую. Парек заметила, что Мирз весьма методичен, и сборка женского скелета продемонстрировала, что он настоящий перфекционист.

Перфекционизм — это хорошо, но не всегда. Мирз позволил себе с головой погрузиться в сборку первого скелета, сосредотачиваясь на несущественных деталях в ущерб целому. А потом, опаздывая, запаниковал и начал все портить.

— Уорд знает об этом? — спросил я, хотя заранее знал ответ.

— Нет! — испуганно выпалил он. — Нет, я не хотел беспокоить ее по пустякам.

Еще бы он хотел! И работодателям своим не спешил сообщать. Мирз боялся признаться в проблеме даже себе самому. И все глубже проваливался в яму, которую сам же и вырыл, — до тех пор, пока не отчаялся настолько, что позвонил мне.

Меня удивляло, что Мирз вообще совершил столь примитивную ошибку. Такого можно ожидать от новичка, но не от опытного…

И тут я сообразил.

Мирз смотрел на меня, раскрасневшийся, жалкий.

— Вы впервые заняты на расследовании убийства? — спросил я.

— Что? Нет, конечно же нет! — Он избегал встречаться со мной взглядом.

— На скольких вы работали?

— Достаточно. — Мирз пожал плечами. — На трех.

— Самостоятельно?

— Какая разница?

Разница была, причем большая. Расследование убийства — это ответственность, а значит, и психологическое давление. Не каждый способен выдержать такое. Одно дело — ассистировать кому-то, и совсем другое — работать в сложном процессе самостоятельно. Я до сих пор помню, как это было со мной в первый раз, когда я боялся до холодного пота. Никакое обучение не готовит тебя к подобному.

Теперь поведение Мирза предстало передо мной в новом свете. За надменностью и бравадой скрывалось банальное сомнение в собственных силах. Он перестарался в попытках скрыть неопытность.

— Я должен был помогать Питеру Мэдли, — пробормотал Мирз. — Но случилось нечто вроде конфликта, и он ушел. А времени искать замену не было, ну и… ну я и заверил, что справлюсь.

Про Мэдли я слышал. Он считался серьезным судебным антропологом; правда, я не знал, что он ушел в частный сектор. Зато теперь картина начала складываться. Способный или нет, Мирз был вовсе не очевидным кандидатом на роль эксперта от "БиоГена". В самый последний момент фирма выбрала его на замену известному специалисту — только чтобы не лишиться выгодного контракта. Стоило ли удивляться тому, что прежде я о нем не слышал?

О Мирзе прежде не слышал никто.

Я устало потер глаза, обдумывая ситуацию. Разумеется, Уорд необходимо знать, что один из ее экспертов не годится для работы. Наверное, не следовало винить во всем одного Мирза, но в любом случае нельзя доверять столь ответственное дело неопытному специалисту. Слишком многое лежало на весах, чтобы рисковать. К тому же лично я не был обязан Мирзу ничем.

Однако он продемонстрировал свои способности, сняв отпечатки пальцев, да и с ожогами проявил себя неплохо. Все-таки Мирз неплохой эксперт. А растеряться может любой дебютант. Пожалуйся я Уорд прямо сейчас, и его, конечно, выгонят, что испортит ему карьеру. Я не хотел бы, чтобы это было на моей совести.

Мирз тревожно, прикусив губу, вглядывался мне в лицо.

— Я не собираюсь покрывать вас, — произнес я. — Уорд должна знать об этом.

— Я уверен, она слишком занята, чтобы…

— Это расследование ведет Уорд. Если об этом не скажете ей вы, это придется сделать мне.

Мирз посмотрел на раскуроченные останки. Плечи его поникли.

— Ладно.

— И если нечто подобное повторится, вам необходимо доложить об этом. И не пытайтесь блефовать. Не прокатит.

— Это не…

— Я не шучу.

Губы его сжались в прямую линию, но он кивнул.

— Хорошо. Но это не повторится.

Я посмотрел на часы над дверью и увидел, что уже первый час ночи.

— Пойду надену комбинезон, — сказал я.

В общем, с останками большей жертвы все обстояло не так страшно, как казалось на первый взгляд. Панические надрезы Мирза не причинили непоправимого вреда. Ни один из них не доходил до кости, так что обошлось без посмертных повреждений скелета. Весь ущерб приходился на соединительные и мягкие ткани, которые все равно предстояло удалить. Естественно, ничего хорошего в панических манипуляциях нет, однако ни во что слишком серьезное они не вылились.

Пока мы удаляли основной массив мягких тканей с мужского скелета, Мирз был тих и подавлен. Даже при том, что до полной очистки костей было еще далеко, я уже видел на некоторых костях те же желто-бурые следы ожогов, как и на женском скелете. Я бы не отказался обследовать их более тщательно, но мы спешили поставить кости вывариваться, чтобы Мирз мог заняться этим обследованием позднее.

Он работал очень медленно, на сей раз не столько из-за перфекционизма, сколько из-за волнения. При всей браваде самоуверенность Мирза оказалась более чем уязвимой. Ничего, если он оправится от этого, все еще может измениться. Ну и расследованию это тоже пошло бы на пользу.

— Здоровенный экземпляр, — заметил я. — Вы прикинули рост?

— Я оцениваю рост в сто семьдесят восемь сантиметров, — угрюмо произнес он.

То есть пять футов одиннадцать дюймов. Немного выше среднего мужского роста, но не великан.

— Насчет пола есть предположения?

Определение половой принадлежности сильно разложившегося тела — задача непростая. В случае, если разложение гениталий зашло слишком далеко, единственным способом определения пола остается исследование костей. Даже так это довольно сложно, и укорять этим Мирза было бы несправедливо.

Однако мы удалили достаточно мягких тканей, чтобы разглядеть характерные черты скелета, да я и не требовал окончательного вердикта. Мирз устало вздохнул:

— Ну с уверенностью я на данной стадии говорить не могу. Но надбровные дуги выражены, а сосцевидный отросток большой и четко выступает. С учетом роста и массивности костей вряд ли можно сомневаться в том, что он мужчина.

Я обратил внимание на то, что Мирз сказал "он", то есть уже принял решение. Вообще-то, поспешные выводы опасны, но в данном случае трудно было с ним не согласиться.

Надбровные дуги и сосцевидный отросток черепа чуть ниже уха обыкновенно весьма точно характеризуют пол. И хотя это верно не в ста процентах случаев, порой дела обстоят именно так, какими кажутся. Мы уже знали, что меньшая из жертв, которых пытали и замуровали заживо, — женщина. Следовательно, логично было бы предположить, что человек, умерший рядом с ней, — мужчина.

Я заметил, что Мирз начал работать быстрее, управляясь со скальпелем и пилами ловчее, чем прежде. Раздражающая манера общения, похоже, вполне уживалась у него с уверенностью. Это нормально. Я предпочел бы, чтобы он был невыносимым, но дееспособным, а не приятным в общении бездарем.

— Что начет возраста? — поинтересовался я, разрезая соединительную ткань левого бедра.

Мирз пожал плечами:

— Судя по стиранию зубов, от тридцати пяти до пятидесяти лет.

— В каком они состоянии?

— Почему бы вам самому не посмотреть? — огрызнулся он.

— Не хочу тратить время на то, что уже сделано. Я полагаю, это-то вы сделали?

— Разумеется! Цвет эмали позволяет предположить, что он курил и любил кофе. Судя по обилию пломб, плохо следил за зубами, но, по крайней мере, к дантисту время от времени ходил. А теперь, с вашего позволения, я попробую сосредоточиться на этом суставе.

Я улыбнулся под маской.

Уверенность Мирза росла с каждой минутой. Физические аспекты работы он выполнял с хирургической точностью, и мне становилось понятно, откуда у него такие блестящие рекомендации. Об имевшем место приступе паники уже не напоминало ничего. А вскоре после этого к Мирзу вернулось и его врожденное чувство превосходства.

— Вы задали температуру выше, чем нужно, — произнес он, когда мы наконец поместили кости в раствор моющего средства.

— Вываривание при более низкой температуре хорошо, когда в достатке времени. В следственном процессе такая роскошь бывает не всегда.

— Тут уж кому как больше нравится.

Лишний раз напомнив себе не поддаваться на его подколы, я щелкнул выключателем вытяжного шкафа, и шум вентилятора заглушил голос Мирза.

Однако, восстановив свое эго, Мирз приберег про запас один, последний залп. Мы с ним уже вышли в комнату для переодевания. Последняя из костей перекочевала в сосуд для вываривания, чтобы к середине следующего дня ее можно было промыть и исследовать. Сверившись с часами, я даже определил Мирзу оптимальный период для этого. Я переоделся и бросил использованный комбинезон в контейнер.

Все это время, с самого момента выхода из смотровой, мы оба молчали. Я гадал, понадобится ли Мирзу помощь со сборкой скелета. Наверное, говорить об этом было преждевременно, но — по возможности, конечно, — я не отказался бы обследовать отметины от ожогов на костях этой жертвы более тщательно.

Мирз, однако, не подавал никаких признаков того, что готов сделать подобное предложение. Укладывая свои вещи в кейс, он даже не смотрел в мою сторону. Только когда я надел плащ, Мирз наконец произнес:

— Что ж, Хантер, спасибо за ассистирование. — Он стоял спиной ко мне, не оборачиваясь. — Я обязательно сообщу старшему инспектору Уорд о вашей помощи. Не стесняйтесь, обращайтесь в случае, если я смогу вернуть вам долг.

Я уставился на него. "Спасибо за ассистирование"? Мирз так и не оборачивался, целиком отдавшись сложной задаче завязывания шнурков. Я подождал, но, похоже, ничего другого он говорить не собирался. Невероятно, подумал я, и даже не придержал дверь, выходя.

Времени было уже начало третьего, и до дома я добрался без помех. Всю дорогу я кипел праведным гневом. Лучше бы я оставил Мирза самого справляться со своими проблемами, твердил я себе, злобно дергая рычагом переключения передач. Собственно, я и не ожидал от него особой благодарности, но и не предполагал, что он вернется к своей манере общения так скоро. Мирз словно уже переписал историю произошедшего, причем так, чтобы это устраивало его самого. Когда он расскажет Уорд — а я не сомневался, что он сделает это обязательно, — это, скорее всего, будет выглядеть так, будто он оказал мне услугу.

Все еще возмущаясь, я свернул на улицу, ведущую к Бэллэрд-Корт, и увидел у въезда на территорию дома мигающие синие огни. У дома находилась пожарная машина, совершенно неуместная в нашем тихом жилом квартале. Сам дом, впрочем, был в полном порядке: языков пламени я не видел, да и свет в окнах горел. На мостовой и газонах стояли люди, но было их немного. Некоторые были в пижамах и ночных рубашках; впрочем, они начинали уже тянуться обратно ко входу в дом.

Никто не пытался остановить меня, когда я въехал в ворота, что я расценил как добрый знак. Среди возвращавшихся в дом жильцов я не увидел ни одного знакомого лица, поэтому просто загнал машину на подземную парковку. В холодном ночном воздухе витал запах горелого пластика. Я поднялся наверх и подошел к пожарным, собравшимся у большой цистерны. Двое неторопливо раскатывали рукав, остальные просто стояли и разговаривали.

— Что происходит? — спросил я женщину с выбивающимися из-под шлема вьющимися волосами.

Она смерила меня подозрительным взглядом:

— Вы здесь живете?

— На пятом этаже.

— Точно?

— Могу показать ключи. Я только с работы.

— Дурная голова ногам покоя не дает? Извините, ничего личного. Просто нам только что пришлось выпроводить одну из соседних жительниц. Слишком уж любопытную. Пожары всегда привлекают всяких психов.

— А что случилось?

Она махнула рукой в сторону дома:

— Какой-то идиот попытался поджечь мусоропровод. Ущерба почти нет, однако дым распространился по каналам. Хорошо, спринклеры не сработали, но датчики подняли тревогу.

На каждом этаже в Бэллэрд-Корт имеется хорошо спрятанный мусоропровод, куда жильцы сбрасывают мусор. Однако он же может служить дымоходом, разнося дым из горящих внизу контейнеров по этажам.

— Кто это мог сделать?

— Скорее всего, дети. Глупость, конечно. Хорошо, что это место оборудовано хорошими системами безопасности… однако всегда ждешь от людей более разумного поведения.

Ага, но чаще получается наоборот. Что ж, Бэллэрд-Корту еще повезло. Помимо открывающихся от электронных ключей автоматических дверей и круглосуточно дежурящих консьержей, он оборудован первоклассной системой пожарной безопасности. Далеко не все жилые дома могут похвастаться подобным.

— Я могу зайти домой? — спросил я.

— Да. Огонь потушен, но мы еще побудем здесь некоторое время — на всякий случай. И раз вы подниметесь к себе, то вполне можете сделать одну вещь.

— Какую?

Она улыбнулась:

— Поставьте для нас чайник, ладно?

Глава 18

Женщина казалась тенью, окруженной солнечным светом. В воздухе вокруг нее плавали, точнее, почти неподвижно висели светящимися точками пылинки. Я видел в дверях только ее силуэт, но знал, кто это, и сердце в груди словно замерзло. Медленно, очень медленно лицо ее по мере приближения обретало форму. Длинные иссиня-черные волосы… Темные брови над мертвыми глазами, на белой как кость коже… Ее красота наводила ужас. Мне хотелось визжать, бежать прочь.

Я не мог пошевелиться.

Чувственные губы раздвинулись в улыбке, когда она приникла ко мне. Я ощущал ее запах — редких, мускусно-пряных духов. Дыхание щекотало мне кожу, когда она прижалась губами к моему уху.

— Привет, Дэвид.

Она смотрела на меня в упор взглядом таким пустым, что он обжигал. Зная, что сейчас произойдет, я беспомощно наблюдал, как она достает нож. Солнечный луч блеснул на его лезвии.

— Ты меня отпускаешь, — произнесла Грэйс и вонзила нож мне в живот.

Я проснулся, крича. Призрачный аромат духов, казалось, еще витал в моих ноздрях, но быстро испарился.

Задыхаясь, с бешено колотящимся сердцем я вглядывался в полную теней ванную. За окном было темно, но с улицы проникало достаточно света, чтобы я мог разглядеть: комната пуста.

Я расслабился, напряжение отпускало меня.

Неужели это опять вернулось? Светящиеся цифры на часах показывали начало шестого. Понимая, что все равно больше не усну, я откинул одеяло, встал, доплелся до окна и посмотрел вниз.

Пожарная машина уехала, но в воздухе еще ощущался слабый запах дыма.

Вероятно, это и послужило причиной кошмара.

Я не видел этого сна уже несколько дней и даже начал надеяться, что он больше не повторится. Я провел ладонью по лицу. До рассвета оставалось совсем немного. Пока я стоял у окна, в деревьях внизу запела первая птица. Через пару минут к ней присоединились остальные, хором приветствуя наступление нового дня.

Утопая ногами в ковре, я прошел в ванную и включил душ. Я стоял под струями горячей воды до тех пор, пока последние крупицы сна не смылись в воронку слива, а потом для верности пустил на несколько секунд холодную воду для закрепления эффекта.

Окончательно проснувшись, я принялся готовить завтрак, включив при этом радио. Яичница, пара тостов, кофе. Я подумал, не приготовить ли кофе в навороченной кофемашине, но отказался от этой мысли. Сойдет и растворимый.

Воспоминание о том, что случилось с Мирзом, было уже не столь четким, как прежде. Да и помогал я ему не столько ради него самого, сколько ради дела — и Уорд. Но даже так с меня этого хватило. Облажается еще раз — пусть расхлебывает сам.

Дождь стучал по стеклу, пока я завтракал за кухонным островом с гранитной столешницей. Голова была тяжелой, что случается от недосыпа, но, позавтракав, я почувствовал себя лучше. Когда же в утреннем выпуске новостей про Сент-Джуд не упомянули ни разу, мое настроение поднялось. Похоже, новости из больницы перестали интересовать журналистов, что не могло не радовать.

За окном занимался пасмурный день, когда я вымыл посуду. Было слишком рано, и я сделал себе еще кофе, прикинув, чем заняться. В принципе, я продолжал числиться участником поисковой группы, однако возобновления операции так скоро я не ожидал. Вероятно, приостановка могла растянуться до следующей недели — все зависело от того, сколько асбеста найдут в подвале и как быстро смогут удалить его, чтобы мы вернулись в больницу. Я надеялся, что это не затянется надолго: отсрочки огорчали не только Джессопа. Никто не требовал от меня присутствия на факультете, хотя, раз уж у меня образовалось свободное окно, я мог бы поработать и там. Однако со времени прошлого визита мысли о Лоле и ее сыне занимали меня едва ли не в первую очередь. Им была необходима помощь, но я до сих пор не решил, как ее организовать. Лола явно отвергала вмешательство в свою жизнь, будь то с моей стороны или откуда еще, а просто сообщить о них социальным службам мне не хотелось. Однако она явно не справлялась с уходом за больным сыном, и с учетом ее возраста улучшения ожидать не следовало.

Ну и то, о чем рассказала соседка… Чем больше я размышлял об этом, тем меньше верил тому, что услышал. И тем не менее что-то в этом не давало мне покоя. Новый визит помог бы понять, рассказывать об этом Уорд или нет.

Если, конечно, Лола вообще пустит меня в дом.

Пасмурным утром улица с тянувшимися вдоль нее домами выглядела еще более заброшенной. Дождя не было, но в воздухе висела сырость, а низкие тучи превращали день в сумерки. Я остановил машину на улице перед домом Лолы. Из-за штор пробивался свет. Конечно, Лола могла выйти, оставив свет для сына, но когда я ее подвозил, она этого не делала. Я подозревал, что Лола не хотела зря расходовать электричество.

Выбираясь из автомобиля, я посмотрел на дом разговорчивой соседки, но там не наблюдалось никаких признаков жизни. Жаль. Я бы не отказался от возможности побеседовать с ней еще раз.

Я поднялся на крыльцо Лолы и постучал по полированной двери, внимательно следя за шторами. Естественно, через несколько секунд шторы пошевелились. Я помахал бумажным пакетом в надежде, что любопытство не позволит Лоле держать меня на улице.

Штора вернулась в прежнее положение, но ничего не происходило. Я оглядывался по сторонам и твердил себе, что занимаюсь чепухой. Однако стоило мне поднять руку, чтобы постучать еще раз, как я услышал щелчок замка. Дверь притворилась на несколько дюймов, и над цепочкой возникло недовольное лицо Лолы.

— Чего вам нужно?

— Я принес вам вот это. — Я снова помахал коричневым бумажным пакетом.

Она, насупившись, посмотрела на него:

— Чего это?

Я приоткрыл пакет, чтобы Лола могла увидеть и унюхать то, что находилось внутри.

— Жареная курочка.

Я специально заезжал за ней в магазин деликатесов рядом с Бэллэрд-Корт. Цены там были рассчитаны скорее на преуспевающих жителей квартала, чем на временно квартирующего в нем судебного антрополога. Помимо богатого выбора сыров и копченостей, там имелся гриль, на котором вращались на вертелах, поджариваясь, аппетитные куры. Пахло ими на всю улицу, и до меня вдруг дошло, что купленные Лолой припасы были либо быстрого приготовления, либо вообще консервы. Ничего похожего на горячую курочку, запах которой она сейчас ощущала.

Я увидел, как затрепетали ее ноздри, когда их коснулся аромат жареного мяса. Ничего хорошего нет в том, чтобы манипулировать пожилой женщиной, но я убеждал себя, что делаю это из благих побуждений. Разумеется, Лола могла взять курицу и захлопнуть дверь у меня перед носом — в таком случае я знал хотя бы, что они с сыном на время обеспечены нормальной едой.

Она снова посмотрела на пакет. Потом дверь закрылась, звякнула цепочка, и дверь открылась чуть шире. Лола протянула руку за пакетом.

— Я могу войти? — спросил я, придержав дверь. Она недовольно посмотрела на меня.

— Зачем?

— Чашка чая не помешала бы, — улыбнулся я.

Я был готов к тому, что дверь захлопнется. Этого не случилось. Маленькие глазки буравили меня, затем Лола отступила на шаг, пропуская меня в дом. Я поспешил войти, пока она не передумала.

Вонь немытой плоти и нечистот окутала меня облаком. Из стоявшего на тумбочке древнего проигрывателя компакт-дисков звучала музыка — псевдоклассическое фортепиано, соревновавшееся по части действия на нервы с медленно тикавшими часами. В доме царил уже знакомый мне хаос. Комната освещалась одной-единственной тусклой лампочкой под потолком, в свете которой душное помещение казалось холоднее.

Мужчина на кровати смотрел на меня. Лицо его не выражало никаких эмоций, однако глаза были живыми, настороженными. В бороде застряли крошки, на мятой простыне лежала пустая бутылочка-поилка. Около кровати выстроились иконостасом фотографии мальчика — того, кем он был прежде.

— Привет, Гэри! — произнес я. — Я вам тут продуктов принес.

Пакет вырвали у меня из рук. Лола отнесла его на кухонный стол рядом с переполненной раковиной и сунула руку внутрь. Шипел, разогреваясь, электрический чайник.

— Там еще кое-что, — сообщил я, когда она достала сверток с курицей.

— Сама вижу, — буркнула Лола, не удержавшись от того, чтобы понюхать промасленный сверток, прежде чем отложить его в сторону.

Мне пришлось сдерживать улыбку, пока она рылась в пакете — ну прямо ребенок в Рождество. Следом за курицей на стол она выложила копченый лосось, кусок фермерского чеддера и пирог со свининой. Не самая правильная еда, с точки зрения диетолога, да я и сам, работая врачом, вряд ли посоветовал бы подобное. Впрочем, Лола и ее сын выглядели так, словно могли пойти на такой риск. Порой пищу требует не только тело, но и душа. Лола развернула обертку и отщипнула пальцами кусочек румяной шкурки. Положив его в рот, она даже зажмурилась и издала блаженное "м-мм". Я посмотрел на ее сына — интересно, сумеет ли он насладиться всем этим? Вероятно, он не мог есть твердую пищу, и я не видел ничего похожего на измельчитель.

Наверное, об этом тоже следовало подумать.

Чайник громко забулькал. Прежде чем снова завернуть курицу, Лола сунула в рот еще кусок мяса. Облизав жир с пальцев, она вытерла их о кофту и повернулась ко мне:

— Чего вам надо?

— Ничего.

— Я не дура. Просто так вы бы этого не принесли. Будь я моложе, решила бы, что вы хотите залезть мне в труселя.

— Ну это точно нет.

Я гнал с лица всякое выражение, пытаясь представить, что думает об этой беседе ее сын. Лола издала кашляющий звук. До меня дошло, что она смеется.

— Да вы не бойтесь, я и не слепа. — Смех прекратился. — Я говорила уже, благотворительность мне не нужна.

— Это не благотворительность. Мне просто показалось, что вам с сыном это понравится.

Похоже, я ляпнул глупость. Лицо Лолы снова сделалось жестким. Чайник за ее спиной со щелчком выключился. Секунду или две Лола пристально смотрела на меня, а потом повернулась к чайнику.

— Садитесь уж, коли здесь. Молока и сахару?

— Только молока.

Я шагнул к маленькому кухонному столу. Звуки дребезжащего фортепиано снова боролись с часами. Отодвигая стул и садясь, я ощущал на себе взгляд Гэри.

— Возвращаетесь сегодня туда? — спросила Лола, наливая кипяток в кружки.

— Куда?

— В Сент-Джуд, а вы куда думали? Сказала же: я не дура. Знаю, вы не из местных, так что у вас нет другой причины тут ошиваться.

До сих пор я уклонялся от ответа на ее вопросы — начиная с той встречи у разрушенной церкви. Но смысла уклоняться и дальше больше не видел.

— Нет, сегодня не собирался туда.

— Но вы не из полиции.

Лола произнесла это так, словно ждала моего подтверждения.

— Нет.

— Тогда кто вы? Из этих, экспертов?

— Вроде того.

— Так и думала. Вид у вас такой.

Я не знал, какой именно у меня вид, но спрашивать не стал.

— А что насчет вас?

— О чем вы?

— Вы собирали мусор в роще. Вы этим постоянно занимаетесь?

— Не в такую погоду. Только мне не хватало с моим радикулитом еще промокнуть. — Лола отжала заварные пакетики ложкой о край кружек. — Но мне там нравится. Место там такое… будто и не в городе вовсе.

Я понимал, что она имела в виду. Старинная церковь в окружении рощи, казалось, расположена вдалеке от шумных городских улиц.

— А вы долго работали медсестрой? — спросил я в надежде направить разговор в нужное мне русло — собственно, это было одной из причин, по которым я сюда приехал.

— Достаточно долго.

— А где? Вы говорили, не в Сент-Джуд.

— Чего это вы вдруг заинтересовались?

— Просто хотелось поговорить.

Лола бросила на меня подозрительный взгляд, а потом положила в одну из кружек три кусочка сахара.

— Много где работала. Вы женаты?

Резкая смена темы застала меня врасплох.

— Нет.

— В вашем-то возрасте пора бы. Или с вами чего не так?

Мне не хотелось распространяться о своей личной жизни.

— Я вдовец.

Подобное признание способно вызвать любую реакцию — от сочувствия до раздражения. Лола не выказала ни того, ни другого.

— Как она умерла?

В ее голосе прозвучало не больше интереса, чем когда она спрашивала меня насчет молока и сахара. Но на данный вопрос я мог ответить, не ожидая никакого подвоха.

— Автомобильная авария, — произнес я, даже через несколько лет ощущая нереальность этого. — А вы? Вы замужем?

— Была. Наверное, даже до сих пор числюсь. — Лола пренебрежительно передернула плечами. — Муженек мой отчалил несколько лет назад. Что ж, скатертью дорожка. Служил в торговом флоте, дома почти не бывал, а когда появлялся, не просыхал. Ублюдок тухлый. Он и трезвым-то с Гэри себя держал хуже некуда, а как напивался — вообще невыносимым становился. Без него нам жилось лучше.

Наверное, это был самый длинный монолог из всех, что я от нее слышал. Лола замолчала и полезла в холодильник за молоком. Похоже, она сама смутилась своей откровенности.

— Дети у вас есть? — спросила она, наливая молоко в чай.

— У нас была дочь. Она находилась в той же машине.

Лола повернулась, зажав в руке пакет молока. Затем поставила его на стол и принялась размешивать чай.

— Тогда вы знаете, каково это. Вкладываешь в них душу, всю жизнь свою кладешь на то, чтобы их защитить. А потом чего-нибудь случается, и — фьють! — все кончено.

Она кинула чайные пакетики в раковину, и те плюхнулись в нее с влажным шлепком. Я смотрел на ее сына: как-то неловко было вести такой разговор в его присутствии. Губы его слабо шевелились. Я даже не знал, кого я в тот момент жалел сильнее, его или мать.

— Не берите в голову. Я не сказала ничего такого, чего он бы не знал, — усмехнулась Лола. — Он понимает, что к чему. Правда?

Сын молча смотрел на нее.

— Давно случился удар? — спросил я, переводя разговор на тему, касающуюся сына. Лола отхлебнула из своей чашки.

— Тому уже… нет, подождите… — Она нахмурилась и поставила кружку на стол. Ободок моей кружки был слегка щербат и потемнел от заварки; поверхность чая подернулась тонкой маслянистой пленкой. — Восемнадцать месяцев уже. На ровном месте. Только что был здоров, а через минуту…

Лола подошла к серванту и взяла с него самую большую фотографию. На ней они с сыном стояли на морской набережной, застегнутые на все пуговицы. Ветер раздувал им волосы.

— Моя любимая. Здесь Гэри пятнадцать лет. Саутенд, — пояснила она, демонстрируя мне снимок. — Видите, каким он большим был? Здоров как бык, вот каким был мой Гэри. Всегда любил физический труд. За что ни брался, все получалось. Вот эту кухню своими руками сделал. Все — воду, электрику…

Я вглядывался в фото, ища подтверждение ее словам. Сын стоял, опустив голову, — крупный, страдающий ожирением подросток с кривыми зубами. Застенчивая улыбка была почти извиняющейся. Мать смотрела в объектив с гордостью, граничащей с вызовом.

— Он этим зарабатывал? — поинтересовался я, покосившись в сторону лежавшего на кровати мужчины.

— Ему за это не платили, если вы об этом. Да и куда ему против всех этих, понаехавших. — Она поставила фотографию на место. — Мог бы место получить, если просил бы тверже. Да только не просил. Мягкотелый был, вот в чем беда. Я ему говорила, чтобы он умел постоять за себя, не позволял всяким… Да ладно. Что было, то прошло.

Похоже, это терзало Лолу до сих пор. Однако я заметил кое-что еще. Рассматривая остальные фотографии, я увидел одну, на которой Гэри было лет двадцать. Он стоял у камина в той же комнате, где мы находились сейчас, в ярко-синей куртке и черных штанах. Очень эта форма смахивала на ту, которую я видел по десять раз на дню, прежде чем сменил врачебную практику на судебную медицину.

Я указал на этот снимок.

— А что, Гэри работал санитаром в больнице?

— Он много кем работал, — буркнула Лола. — Вас-то это каким боком касается?

— Никаким. Я просто…

— Вам пора. — Она поднялась, нахмурившись. — Мне ему поменять надо.

Лола шагнула к двери. Я встал из-за стола, понимая, что зашел слишком далеко. Она открыла дверь и отодвинулась, пропуская меня. Я задержался в дверях.

— Спасибо за чай. Я могу привезти вам еще продуктов, если…

— Мне ничего не надо.

Лола закрывала дверь, буквально выдавливая меня из дома. Ее сын негромко застонал.

— И даже не пробуйте… — донеслись до меня ее слова, прежде чем дверь захлопнулась.

Я огляделся по сторонам. Тощая кошка смотрела на меня с того же подоконника, что и в прошлый раз. Улица была пуста. В голове моей царил полный хаос. Меня не отпускало ощущение, будто я совершил нечто необратимое, хотя я не знал пока, к добру это или нет. Я отъехал на несколько кварталов и остановил машину.

Я пришел к Лоле из беспокойства за пожилую женщину и ее парализованного сына, в надежде найти опровержение слухам насчет того, что она ответственна за смерть пациента. Вместо этого я выяснил, что Гэри Леннокс работал санитаром и любил мастерить.

Интересно, хватало его умений на то, чтобы выложить перегородку?

Я убеждал себя в том, что не надо спешить с выводами. Он вообще мог не работать в Сент-Джуд, так что все это могло быть случайным совпадением.

Его мать сказала, что удар случился полтора года назад. Значит, к убийству Кристины Горски Гэри отношения не имел: она пропала за пятнадцать месяцев до того момента, когда нашли ее тело. Но определить точно, как давно умерли две другие жертвы, мы пока не сумели. И тревожиться о том, не отниму ли я у Уорд драгоценное время, я уже не собирался: ей необходимо было знать об этом.

Я достал телефон из кармана, чтобы набрать Уорд, и едва не подпрыгнул, когда он зазвонил у меня в руке. Это был Уэлан.

— Мы снова в деле, — произнес он.

Глава 19

Если у меня и имелись какие-то иллюзии насчет того, обрадуется ли Уорд, узнав про Гэри, они исчезли мгновенно. Выслушав мой краткий рассказ, Уэлан выругался.

— Она обязательно захочет потолковать с вами, — буркнул он.

Дом Лолы находился совсем недалеко от больницы, но ехать пришлось кружным путем. Уэлан не сообщил мне почти ничего — лишь то, что поиски с ищейкой возобновляются. Это произошло раньше, чем ожидалось, из чего я сделал вывод, что либо тревога насчет асбеста была ложной, либо все оказалось не так страшно, как полагали. Толпа журналистов у ворот Сент-Джуд заметно поредела: новости о ходе следствия пропали с первых полос. Машин на улице почти не было, но у самой больницы мне навстречу проехал автобус. Одинокий пассажир на остановке даже не сделал попытки сесть в него. Только увидев низко нахлобученный на лицо капюшон, я сообразил, кто он.

Это был тот самый человек, который выскочил на дорогу перед моей машиной, слишком увлеченный происходящим у въезда в больницу. Я ведь видел его уже на этой остановке. Вообще-то в этом не было ничего необычного… если не считать того, что он не сел в автобус.

После того, что произошло у Лолы, нервы у меня были напряжены. Я остановил автомобиль около ворот и опустил стекло, поджидая дежурного констебля. Это была все та же круглолицая девушка, которую я уже встречал тут.

— Снова к нам? — жизнерадостно спросила она. — Давайте, проезжайте.

Я улыбнулся, но машину с места трогать не спешил.

— Вы не знаете, автобусы здесь часто ходят?

— Один маршрут, раз в час. А что?

Я побарабанил пальцами по рулю и посмотрел в зеркальце заднего обзора. Автобусной остановки с этой точки не было заметно.

— Наверное, это ерунда, но человека с остановки на той стороне дороги я уже видел. Лет около двадцати. Он только что не сел в автобус.

— Может, ему просто делать нечего! Тут вообще почти ничего не происходит, если ты не занят делом.

Я кивнул, уже пожалев, что вообще упомянул об этом. Однако констебль уже смотрела через дорогу, отступив на несколько шагов.

— Не видно ничего отсюда. — Она повернулась ко второму дежурному. Для простого констебля он был староват и тяжеловат; наверное, ему осталось совсем немного до пенсии. — Эй, Чарльз, подержишь крепость пару минут? Я схожу через дорогу, проверю кой-кого.

— Хочешь, я схожу?

Девушка усмехнулась:

— Вряд ли ты одолеешь такое расстояние.

Я вышел из машины и направился к месту, откуда мог видеть остановку. Констебль начала переходить дорогу, но человек в капюшоне двинулся прочь, едва заметив ее приближение. Она постояла, глядя ему вслед, а потом зашагала обратно.

— Вероятно, не хотел здороваться. — Девушка пожала плечами. — Скорее всего, торчок. Ждал, когда мы уберемся, чтобы не мешали попасть в пустое здание. Ничего, мы посмотрим: вдруг вернется.

— Сомневаюсь, — возразил другой полицейский. — Ты его напугала, теперь не вернется.

— Хорошо, что он тебя не видел, а то мог бы и окочуриться со страха.

Они пикировались беззлобно — так подшучивают друг над другом люди, которым приходится по службе проводить долгое время вместе. По крайней мере, я нарушил монотонность их дежурства, въезжая в ворота.

Уорд сидела в трейлере, где обычно проводили совещания. С ней находились Уэлан, Джексон, руководитель поисков, и еще несколько незнакомых мне сотрудников.

— Заходите, мы уже закончили, — махнула она мне рукой, когда я остановился в дверях.

Джексон, выходя, кивнул мне, а Уэлан бросил на меня взгляд, который я не смог понять. Уорд сидела за столом, вокруг которого выстроились неровной цепочкой складные пластмассовые стулья. Даже в лучшие времена они не были рассчитаны на то, чтобы сидеть на них с комфортом, а беременность Уорд усложняла и это. Вид Уорд имела осунувшийся и раздраженный, хотя я сомневался, что плохим настроением она обязана неудобному стулу.

— Садитесь, — устало промолвила она. Под глазами ее темнели круги. На столе перед ней стоял бумажный стаканчик какого-то питья, судя по запаху — мятного чая; через его край свешивалась нитка от заварного пакетика. — Джек говорит, вы нашли себе занятие?

Я рассказал ей про Лолу и ее сына, начиная со случайной встречи в роще за больницей и заканчивая тем, что случилось этим утром. Когда я замолчал, Уорд подняла голову.

— Почему я узнаю об этом только сейчас?

— До сегодняшнего дня это не казалось важным.

— С каких это пор в ваши обязанности входит решать, что важно, а что нет?

— Это были неподтвержденные слухи. Насчет Гэри Леннокса я сам узнал всего час назад. И позвонил бы сразу же, если бы Уэлан не позвонил первый.

— Вам не следовало появляться в их доме. Что вам вообще в голову втемяшилось?

Я никогда не видел Уорд в таком гневе.

— Я навещал пожилую женщину и ее сына, которые из последних сил пытаются выжить, — объяснил я. — И если бы я выяснил все это раньше, вероятно, поступил бы по-другому. А вам бы хотелось, чтобы я просто не обратил на них внимания?

— Вот прямо сейчас — да, именно этого и хотелось бы! И чтобы это не подменяло социальные службы, которым положено этим заниматься. — Она подняла руку, предупреждая мои возражения. — Ладно, ладно, это несправедливо. Но вам не надо общаться с потенциальными свидетелями, а может, даже обвиняемыми, у меня за спиной. С меня хватило одного Одуйи, а после всего этого я начинаю жалеть о том, что не позволила Мирзу…

— Не позволили Мирзу — что? — спросил я. — Провести обследование и Кристины Горски?

После того, что Мирз чуть не сотворил с двумя жертвами, одному богу известно, что бы он делал, будучи ответственным за трех. Впрочем, высказать это вслух я не мог из опасения ухудшить ситуацию. Да и Уорд, похоже, уже жалела о том, что сорвалась. Она пыталась взять себя в руки:

— Ладно, успокоимся оба. Вы не делали этого целенаправленно. И я благодарна вам за то, что вы предложили помощь Мирзу вчера вечером.

Может, я ослышался?

— Прошу прощения, повторите последние слова!

— Я понимаю, что вы сделали это из лучших побуждений. Но Мирз не маленький, помощь ему не нужна. В будущем ограничивайтесь своей зоной ответственности.

— Что он вам сказал?

— Что вы заезжали вчера в морг и предложили ему помощь. Мирз не стал возражать. Он говорил об этом тактично.

Еще бы. Я попытался унять злость.

— Вы действительно верите в то, что я мог случайно заехать в морг в одиннадцать вечера?

Уорд внимательно посмотрела на меня:

— Ну, наверное, нет. Но что бы там между вами ни произошло, или разберитесь в этом сами, или не выносите наружу. У нас проблем хватает и без того.

Чертов Мирз.

— Так я вам нужен еще на поисках с ищейкой?

— Были бы не нужны, вы бы здесь не сидели. Я просто хочу, чтобы вы не занимались всякой внеслужебной деятельностью, которую, похоже, вы мастер находить.

— Я ее не ищу.

— Похоже, она сама вас находит. — Уорд вздохнула. — Послушайте, это дело на особом контроле. Я сама на особом контроле. Эйнсли до сих пор рвет и мечет из-за вчерашнего — из-за выходок Джессопа, из-за случившегося с Люком Горски.

Я даже обрадовался возможности сменить тему на менее скользкую.

— Кстати, как он?

— Если вы о брате, то это просто обморок. Люк попал на то место, где убили его сестру, переволновался из-за этого. В общем, у нас у всех и так нервы на пределе, у кого-то по собственной вине, у кого-то нет. И я не хочу, чтобы стало хуже.

У меня сложилось впечатление, будто Уорд недоговаривает чего-то про Люка Горски. Впрочем, намек я понял: мое положение и так уже весьма шаткое.

— Что с асбестом?

Она помассировала затылок.

— В подвале есть подземный переход, связывавший основной корпус с моргом. Морг уже снесли, а туннель пока остался. Выяснилось, что в панелях потолка имелся асбест. Его полагалось удалить до начала работ по сносу, но, насколько мы сейчас можем судить, он был только в этом переходе. Мы можем работать, отгородив это место, и при условии, что все будут в масках и комбинезонах, никаких проблем возникнуть не должно.

Я видел обломки морга за основным зданием — груду битого кирпича и бетона, уже поросшую зеленью. Вероятно, туннель служил для перевозки тел умерших пациентов в морг подальше от посторонних взглядов.

— Джессоп знал об этом?

— Утверждает, что нет, но я ему не верю. Мы выяснили, что он лишился лицензии на работы с асбестом полгода назад. Какая-то бюрократическая волокита из-за того, что Джессоп не заполнил вовремя анкеты, что меня вовсе не удивляет. Для удаления асбеста придется нанимать другую фирму, а это может обернуться для него потерей контракта. По меньшей мере это означает новые задержки, чего он себе позволить не может. Джессоп и так понизил цену до минимума, чтобы выиграть тендер. Даже заложил свой дом для покупки нового оборудования. Это разорит его.

— Там и без того хватало задержек, — заметил я.

— Это его проблемы. Меня больше волнует то, как это скажется на следствии. И что еще он может выкинуть.

— Например?

Уорд покачала головой:

— Ладно, ничего. Надо двигать дальше.

Она с усилием поднялась, поморщилась и потерла поясницу.

— Вы-то сами как? — спросил я, тоже вставая.

— Вы об этом? — Уорд положила руку на живот. — Так себе. Спина болит, мочевой пузырь ведет себя, как ему заблагорассудится, а еще у меня заноза в виде эксперта, который все делает не так, как ему велят. Если не считать этого, все просто зашибись.

— Ну работа как работа.

— Да. — Напряженность между нами ослабла, но не исчезла окончательно. — Я серьезно: мы не можем позволить себе никаких новых проколов. Давайте сосредоточимся на деле и не будем отвлекаться, ладно?

Я не считал, что слишком отвлекаюсь, однако возражать не стал.

— Могу я хотя бы узнать, что будет с Лолой и ее сыном? — рискнул я спросить перед тем, как выйти из фургона.

— Мы этим займемся. — Судя по тону Уорд, разговор на этом завершился, но вдруг она добавила: — У Леннокс и ее сына нет собаки?

— Я не видел.

Я вспомнил: на брезенте, в котором перетаскивали Кристину Горски, обнаружили собачью шерсть.

— Ладно. — Уорд отвернулась и вышла из фургона.

Внутри Сент-Джуд все оставалось по-прежнему, словно мы и не уходили. Отрезанная от внешнего мира больница, казалось, существовала в каком-то собственном, замкнутом мире. Ее интерьеры не один год не знали ни солнечного света, ни свежего воздуха, так что темнота будто въелась в камни. Похоже, гнетущая атмосфера начала действовать даже на лабрадора: пес чаще скулил и оглядывался в поисках поддержки на хозяйку, прежде чем обнюхать очередной темный угол. Даже пожеванный теннисный мячик утратил для него свою привлекательность.

Зато мы ускорили темп продвижения. К середине дня мы закончили осмотр верхнего этажа и спустились на второй. Ложных тревог здесь стало меньше — возможно, потому, что попасть сюда с чердака птицам и грызунам было сложнее. Место Джессопа в группе занял полицейский, вооруженный электроинструментом и эндоскопом на случай обнаружения новых перегородок.

Правда, пока их больше не обнаруживалось.

Мы добрались до больничной часовни, когда Уэлану позвонили.

— Что-то нашли в подвале, — сообщил он, выключив рацию. — Собака там не нужна. Вы продолжайте, а мы с доктором Хантером спустимся посмотреть, что там.

— Разве им не нужна собака, чтобы проверить? — удивился я, когда мы двигались по лестнице в подвал. Голоса наши отдавались от стен гулким эхом.

— Не сейчас. Они это что-то видят, только достать не могут.

— Что?

— Они полагают, это рука.

Больничные подвалы — особенный мир. На самом деле именно здесь расположено сердце больницы — невидимые стороннему глазу котельные и насосные, поддерживающие жизнь здания. Даже при том, что Сент-Джуд уже много лет как умерла, этот потаенный мир остался нетронутым. Подобно окаменелым органам давно вымершего животного, механизмы, обеспечивавшие его теплом и дыханием, сохранились в целости и сохранности. Я находился тут впервые и мгновенно ощутил разницу. По мере того как мы спускались все ниже, запах сырости и плесени становился сильнее. Если верхние этажи казались мне жуткими, здесь все обстояло еще более ужасно. Верхние этажи служили больнице, так сказать, парадным лицом; их косметически подновляли и подправляли в попытках скрыть почтенный возраст здания. Тут же, вдали от пациентов, этого делать даже не пытались. Если где истинный возраст Сент-Джуд и проявлялся предельно наглядно, так именно в подвале.

Длинных, извилистых коридоров не было. Лестница заканчивалась на пересечении нескольких узких проходов с кирпичными стенами, по стенам которых змеились угловатыми кишками трубопроводы. Какие бы холод и сырость ни царили на верхних этажах, там, по крайней мере, была хоть какая-то вентиляция. Окруженный со всех сторон землей, лишенный отопления и вентиляции подвал пропитался влагой насквозь. Вода капала с потолков, слезами стекала по стенам и скапливалась в лужах на полу.

— Мило, правда? — буркнул Уэлан.

Разбрызгивая обувью воду, мы шли вдоль цепочки прожекторов, постоянно пригибаясь, чтобы не врезаться в пересекающий коридор трубопровод. Когда-то давно подвал, наверное, полнился шумами котлов, насосов и вентиляторов, живым пульсом больницы. Теперь единственным источником шума были мы сами.

Через несколько минут мы с Уэланом добрались до шахты служебного лифта, металлические двери которого были раздвинуты, открыв взгляду загаженную кабину. Чуть дальше в стене темнело прямоугольное отверстие, перегороженное крест-накрест желтой полицейской лентой с табличкой: "Опасно. Не заходить".

— Это здесь нашли асбест? — спросил я. Уорд говорила, что он находился в служебном туннеле, соединявшем главное здание с моргом.

— Не бойтесь, он в дальнем конце. Часть потолка обвалилась, когда сносили морг. Проход завален обломками, так что в морг больше не пройти. Во всяком случае, в тот.

Я не совсем понял, что Уэлан хотел этим сказать, но тут он подошел к двустворчатой стальной двери рядом со входом в туннель. Над ней висела табличка, такая же древняя, как сама больница. Единственное слово на ней выцвело, но я все-таки сумел разобрать: "Морг".

— У них что, было два морга? — удивился я.

Уэлан кивнул:

— Этот первый. А туннель ведет в новый, построенный в шестидесятых. Просто табличку со старого не потрудились снять — все равно ее никто не видел. Типа, с глаз долой — из сердца вон.

Похоже, это могло служить девизом Сент-Джуд. Уэлан толкнул дверь, и нашему взгляду открылась картина, которая могла бы стать иллюстрацией к учебнику истории. В свете полицейских прожекторов морг напоминал грязную музейную экспозицию, не менявшуюся полвека, если не дольше. Посередине стояли в ряд три смотровых стола с покрытой пылью фарфоровой поверхностью. Над каждым из них свисал с потолка массивный конический плафон, к нему тянулись допотопные витые провода. Ржавые трубы и краны темнели над раковинами с растрескавшейся эмалью; у дальней стены тяжелые дверцы холодильной камеры для хранения тел были распахнуты настежь, открывая ряды пустых полок.

Весь морг словно застыл в прошлом. Больница просто заперла двери и забыла о его существовании, оставив эту капсулу времени пылиться и ржаветь. Бросив взгляд на стол, на котором съежилось несколько высохших дохлых пауков, я повернулся посмотреть на находку.

Поисковая группа собралась в маленьком кабинете в дальнем конце помещения. В своих белых комбинезонах они напоминали привидения. В кабинете стоял небольшой металлический стол, а за ним сломанный стул. Все столпились у массивного ржавого несгораемого шкафа. В одном из людей я узнал Джексона, руководителя поисковой операции.

— На полу за шкафом, — сообщил он. — Вся эта штуковина весит тонну и привинчена к стене. Нам хотелось бы, чтобы вы посмотрели, прежде чем мы попытаемся сдвинуть ее.

— Давайте-ка глянем, — произнес Уэлан, опустился на колени и посветил фонариком в узкую щель между несгораемым шкафом и стеной. — Да, верно, рука. Доктор Хантер, не желаете взглянуть?

Он встал и отошел в сторону, уступая мне место. Я помедлил: чего-то в помещении не хватало. Поняв, чего именно, я наклонился, заглядывая за шкаф.

Поначалу я не увидел ничего, кроме нескольких труб. Потом луч моего фонаря уткнулся во что-то светлое.

Покрытая толстым слоем пыли, рука лежала ладонью вниз, скрючив пальцы. Тонкое запястье и остальная часть руки по локоть скрывались под шкафом.

— Следов крови нет, кожа естественного цвета, — сообщил я, прижимаясь щекой к стене в попытках заглянуть дальше. — И разложения тоже не вижу.

— Значит, она здесь совсем недавно, — заключил кто-то из группы.

— Меньше недели она никак не могла тут лежать, — возразил Уэлан. — После того как нагрянули мы, сюда никто не сумел бы пробраться. Но тут ведь холодно. Это не могло замедлить разложение?

— Не до такой степени. — Я сунул нос в щель и принюхался. Маска, конечно, мешала, но я не ощутил вообще никакой вони.

— Наверное, она забальзамирована? — предположил другой полицейский. — Может, это образец или нечто подобное и они просто забыли ее здесь?

— Какого черта вообще оставлять руку? — раздраженно воскликнул Уэлан. — И это означало бы, что она провалялась тут много лет.

— Думаю, так оно и есть, — кивнул я.

Мысль о бальзамировании тоже пришла мне в голову, но я не уловил ни запаха бальзамирующего раствора, ни формальдегида. Я встал, обошел шкаф и попытался посмотреть с другой стороны. Отсюда было видно еще меньше; я разглядел только, что рука заканчивалась чуть ниже локтя чистым, ровным срезом без единой шероховатости или порванной кожи.

— Вы не заметили, здесь были мухи? — спросил я.

Никто ничего такого не видел. Свежеотрезанная рука не могла не привлечь к себе мух, даже в подвале. В отличие от замурованной камеры, тут не было ни перегородки, ни решетки, способных помешать им, и тем не менее ни одного назойливого насекомого я в старом морге не видел.

Просунув руку в щель между шкафом и стеной, я осторожно дотронулся до обрубка.

— Может, нам пригласить доктора Парек? — неуверенно предложил Уэлан.

— В этом нет необходимости. — Я взял обрубок за запястье и с силой потянул.

— Какого… — начал Уэлан.

Но рука, подняв облачко пыли, уже выскользнула из-за шкафа. Я еще раз осмотрел гладкий срез и постучал им по стенке несгораемого шкафа. Звук получился звонкий: бам-м!

— Гипс, — объявил я, подняв руку так, чтобы ее было видно всем. — Вряд ли это медицинское пособие. Похоже скорее на кусок старого манекена из магазина.

Уэлан взял у меня гипсовую руку и покрутил перед глазами: мои слова убедили его не до конца.

— Тяжелый случай окоченения, сэр! — хохотнул один из полицейских.

Уэлан бросил на него злобный взгляд и легонько постучал гипсовой рукой по его груди:

— В следующий раз, когда вы заставите нас спускаться сюда из-за ерунды, я засуну вам эту штуку сами знаете куда.

Он повернулся и, не дожидаясь меня, вышел из старого морга.

Глава 20

Следующий день начался весьма многообещающе. Я хорошо выспался — в отсутствие новых звонков от Мирза.

Спать я ложился в лучшем расположении духа после того, как неожиданно позвонила Рэйчел. Из-за непогоды их судно сделало незапланированную остановку на одном из островов. Мобильная сеть на нем отсутствовала, поэтому она звонила из телефона-автомата. При звуках ее голоса мое настроение поднялось, хотя связь прерывалась и сигнал проходил с небольшой задержкой.

— Как там у вас? — спросил я.

— Вчера мы окольцевали стаю афалин, а ночь провели на якоре у необитаемого острова. А сегодня у нас была жуткая гроза, поэтому весь вечер сидели в таверне.

— Ужас какой.

— Просто кошмар. А ты как?

— Как всегда.

— Как всегда, — передразнила она. — Интернета у нас тут нет, но Димитри купил позавчерашнюю "Таймс". Там написано, в той старой больнице нашли еще два трупа. Ты ведь на этом деле работаешь, правда?

— Уже заканчиваем. — Мне не хотелось говорить о Сент-Джуд. Димитри… — Долго вы еще будете болтаться без связи?

— По меньшей мере три недели, пока не вернемся на большую землю. Но нам предстоят остановки на одном или двух крупных островах, так что время от времени связь все-таки будет. Честное слово, нам с тобой надо будет сюда как-нибудь выбраться. Даже не могу описать, какое здесь синее море!

Мне нравилось слушать голос Рэйчел. Правда, очень скоро — слишком скоро! — я услышал мужской голос, который звал ее куда-то.

— Да, иду! — отозвалась она. — Мне пора. Позвоню через день или два. Ты только поосторожнее, Дэвид!

— Из нас двоих это ты болтаешься посередине Эгейского моря. Я торчу в тихом Лондоне.

— Ну все-таки… Пусть на сей раз рискует кто-нибудь другой. Пожалуйста.

Я понимал, что Рэйчел продолжает думать о том, что случилось в начале этого года, когда убили ее сестру, да и сама она и ее родные чудом остались в живых. Травмы такого рода не проходят сами собой, вне зависимости от того, какое синее море вокруг.

— Я окружен полицией. Единственное, что мне грозит, — простудиться на сквозняке, — произнес я.

Воцарилось молчание. Я буквально видел, как складываются буквой V морщинки у нее на лбу.

— Да, но…

Все тот же голос позвал ее снова. Слов я не разобрал, но голос был определенно мужской: зычный и с явным акцентом.

— Если это Димитри, скажи ему, пусть подождет.

Рэйчел рассмеялась:

— Нет, это Ален.

— Не только Димитри, но еще и Ален?

— Да, у нас многонациональная команда, — со смехом ответила она. — И некоторым из них не терпится добраться до телефона-автомата, так что мне пора. Скоро позвоню.

Взволнованный разговором с Рэйчел, я выпил стакан бурбона, которого лишился накануне вечером. Наверное, это и стало причиной того, что я и сам почти поверил, будто следствие по делу в Сент-Джуд близко к завершению. Детальные поиски не выявили новых жертв, да и осмотреть осталось лишь часть подвала. Разумеется, обилие закоулков и трубопроводов наверняка затруднят работу собаке, но пары дней наверняка должно хватить. В общем, ложась спать, я рассчитывал на то, что мы больше ничего не найдем и старая больница уже открыла последний из своих секретов.

Словно в подтверждение моих надежд, утро следующего дня выдалось солнечным. Конечно, солнце было прохладным, осенним, а не жарким летним, и все равно это стало желанной переменой после бесконечных серых туч и дождя. Направив машину к Сент-Джуд, я пребывал в приподнятом настроении. Притормозив у полицейского кордона у въезда в больницу, я обратил внимание на то, что автобусная остановка на противоположной стороне улицы пуста. Это показалось мне добрым знаком, и, когда я остановил машину перед зданием больницы, даже виду мрачных стен и заколоченных окон не удалось испортить мне настроения.

Правда, длилось это недолго.

Уэлан уже ждал меня у дверей.

— Переодеваться не надо. Вас хочет видеть старший детектив.

— Что-нибудь случилось?

— Пусть лучше она сама скажет.

Он до сих пор не простил меня за то, что купился на руку от манекена.

Тень от здания накрыла почти всю стоянку, когда я подошел к тому же трейлеру, в котором мы с Уорд разговаривали накануне. Утреннее совещание закончилось, и полицейские в форме, а также люди в штатском, явно не служившие в полиции, выходили из него на улицу. Я подождал у двери. Уорд появилась последней — в плаще и с сумкой на плече. Увидев меня, она махнула рукой, приглашая следовать за ней.

— Хорошо, что вы вовремя. Можете ехать со мной.

— Куда?

Не сбавляя шага, Уорд направлялась к полицейским автомобилям.

— Разве Джек не сообщил вам? Мы собираемся арестовать Гэри Леннокса.

Подробности Уорд поведала мне уже в машине. После нашего разговора она дала своей команде распоряжение порыться в прошлом сына Лолы.

— Вы были правы насчет Леннокса, — сказала она, когда автомобиль тронулся с места. — Он работал санитаром в Сент-Джуд с восемнадцати лет. Его уволили за год до закрытия больницы, но планировку помещений он знает как свои пять пальцев. До больницы сдавал экзамен по строительной специальности. По теоретическим дисциплинам Леннокс экзамен завалил, а по практическим у него были неплохие баллы. Во всяком случае, у Леннокса хватило бы умения на то, чтобы выложить перегородку из пенобетона и заштукатурить ее.

Я вспомнил, как Лола с гордостью говорила, что ее сын может справиться с любой задачей по дому. Вероятно, даже лучше, чем она это представляла.

— За что его уволили?

— Подробностей у нас пока, по сути, нет, но это как-то связано с пропажей лекарств из больничной аптеки. Болеутоляющих, транквилизаторов, стероидов — всего того, на что есть устойчивый спрос. Уголовного дела против Леннокса не возбуждали, но он достаточно запачкался, чтобы его уволили. Это укладывается в версию, согласно которой убийства связаны с наркотиками. Наверное, он приторговывал крадеными наркотиками и после закрытия больницы обустроил сбыт на знакомой территории. Пока это лишь предположения, но с какой стороны на него ни посмотри, все вызывает подозрения.

— Как вы собираетесь допрашивать его, если он не в состоянии говорить?

— Придется провести медицинское обследование — может, это даст что-нибудь. Если нам удастся найти достаточно улик для выдвижения обвинений, мы посмотрим, совпадают ли отпечатки его пальцев с теми, что остались на банках с краской и штукатурке. И если совпадут, без разницы будет, может Леннокс говорить или нет. Мы сумеем связать его с двумя убийствами, а строительные навыки потенциально связывают Леннокса с брезентом, в который завернули Кристину Горски. А если его ДНК совпадет с волосами, которые на этом брезенте нашли, мы обвиним его и в этом убийстве. — Она бросила на меня вопросительный взгляд. — Что-то не так? Вы не слишком радуетесь этому.

Я пытался разобраться в своих чувствах. Даже при том, что я привлек внимание Уорд к Гэри Ленноксу, сам я не верил в то, что он имеет ко всему этому отношение. И хотя я хотел, конечно, чтобы ответственный за зверства в заброшенной больнице понес наказание, меня мало радовала перспектива принести в жизнь Лолы и ее сына новые неприятности.

— Не ожидал, что все закрутился так быстро, — признался я.

— Я тоже, но действовать готова. И я не сообщила вам самого важного. Мы получили результат по отпечаткам, которые Мирз снял с мужского трупа. Его зовут Даррен Кроссли. Тридцать шесть лет, с восемнадцати замечен в пристрастии к травке, в остальном досье чистое. Но он тоже работал санитаром с Сент-Джуд — до самого закрытия. Наверняка был знаком с Гэри Ленноксом.

Господи… Я молчал, пытаясь осмыслить новость. Рассказывая Уорд про семью Леннокс, я опасался, что зря отнимаю у нее время…

— Ну, скажите хоть что-нибудь, — не выдержала она. — Я не ожидала, что вы будете кричать от радости, но энтузиазм могли бы проявить.

— А что с женщиной, которую замуровали вместе с ним?

— Пока ничего. Отпечатки пробиваются по базе, но похоже, что ничего криминального за ней не числилось. Мы ждем результатов анализа ДНК и зубов, однако теперь, когда идентифицировали Кроссли, можно поискать среди его друзей и знакомых. Выясним, не знал ли он ее при жизни.

— Когда Кроссли пропал?

— В полицию обратились тринадцать месяцев назад.

— Лола говорила, что удар с ее сыном приключился восемнадцать месяцев назад. Это на пять месяцев раньше исчезновения Кроссли.

— Заявление подали тринадцать месяцев назад, — повторила Уорд. — Семьи у Кроссли не было, и он не работал с момента закрытия Сент-Джуд, так что мы не можем точно знать, как давно он пропал. Мы и этот-то срок знаем лишь потому, что его домовладельцу надоело ждать арендную плату. Вероятно, Кроссли пропал около пятнадцати месяцев назад, что примерно совпадает с датой, когда Кристину Горски в последний раз видели живой. Да и насчет даты, когда Леннокса парализовало, у нас нет ничего, кроме слов его матери.

— Думаете, она прикрывает сына?

Уорд пожала плечами:

— Мы обратились в суд за разрешением ознакомиться с его медицинской картой, вот тогда и посмотрим. Но с учетом обстоятельств ждать сейчас не можем. Известно, что ради детей матери могут и солгать, а у нее у самой карьера не безупречная. Мы проверили то, что говорила ее соседка насчет смерти пациента. Лола Леннокс работала в старой Королевской больнице в Южном Лондоне. Сейчас она закрыта, но двадцать два года назад там умер от передозировки инсулина четырнадцатилетний подросток — умер в ее дежурство.

— Значит, это правда?

— По результатам внутреннего расследования, проведенного больницей, смерть признали несчастным случаем, однако Лолу уволили, и медсестрой она больше не работала. Похоже, это у них семейная традиция — быть уволенными из больниц.

Уорд замолчала. Машина уже сворачивала на улицу, где жила Лола. Внутри меня все сжалось при мысли, что должно было произойти.

— Вы так и не сказали, что мне-то здесь делать?

— А разве не вы заварили эту кашу? — усмехнулась Уорд. — Да не переживайте, это вам не в наказание. Мать Леннокса вас знает, вот я и подумала, что неплохо иметь рядом знакомое лицо.

— Не уверен, что это способно что-либо изменить.

— Все равно это лучше, чем полный дом незнакомцев. И потом, вам она, кажется, доверяет.

Не после такого, подумал я.

Машина затормозила перед домом. Там уже стояли полицейские автомобили и карета "Скорой". Гэри Леннокс, возможно, и попадал в разряд подозреваемых, но болезни его никто не отменял. Поэтому вместе с полицейскими его должны были проверять сотрудники социальных служб и врачи "Скорой", и увозить его предстояло не в тюрьму, а в больницу. Выходя из машины, я ощущал на плечах груз ответственности. Я хотел помочь Лоле и ее сыну…

Полицейские, хлопая дверцами, выбирались на тротуар. В окнах соседних домов — тех, что стояли незаколоченными, — появились лица, несколько человек даже пришли поглазеть на неожиданный спектакль.

Уэлан шагнул к двери и постучал. Я не сводил взгляда со штор на окне. Любое шевеление их означало бы, что Лола дома. Они не шевелились.

Уэлан выждал несколько секунд и снова постучал, на сей раз громче.

— Ее нет дома, — произнесла та самая соседка, с которой я беседовал в свой первый приезд сюда.

Она стояла у себя в дверях, закутавшись в халат, с сигаретой в руке. Похоже, она только-только вылезла из постели, и лишенное макияжа лицо ее было хмурым.

— Вы не знаете, где она? — спросил Уэлан.

— Откуда мне знать?

— А как давно она ушла?

— Час назад. — Женщина затянулась сигаретой и ехидно посмотрела на меня. — Пришли с подкреплением, да?

Уэлан повернулся к Уорд:

— Как вы считаете, мэм? Может, нам…

— Сэр!

Один из полицейских смотрел куда-то вдоль улицы. По тротуару к нам приближалась та, которую мы искали. Она шла, прихрамывая, низко опустив голову, и тащила в каждой руке по пакету из супермаркета. Ходьба давалась ей с трудом, и она не замечала нас, пока не оказалась совсем близко. При виде полицейских на крыльце ее дома Лола Леннокс остановилась. Взгляд на мгновение задержался на мне. Потом, сжав губы, она перехватила свои пакеты и потащилась в нашу сторону — так же неспешно, как прежде.

Уорд шагнула ей навстречу:

— Лола Леннокс? Я старший инспектор полиции Шэрон Уорд. Мы здесь по поводу Гэри.

Не обращая на нее внимания, Лола прошла мимо нее.

— Вы меня слышите, миссис Леннокс? Я сказала, мы хотели бы поговорить с вами о…

— Слышу. Идите к черту.

— Миссис Леннокс, у нас есть ордер на арест вашего сына.

— Можете им подтереться.

Перехватив пакеты в одну руку — я заметил, что они были значительно легче, чем в прошлый раз, — Лола поднялась на крыльцо и принялась возиться с ключами. Уорд сделала еще одну попытку, изо всех сил стараясь не сорваться:

— Нам не хотелось бы причинять вам неудобств, но в интересах вас и вашего сына сотрудничать со следствием.

С таким же успехом она могла бы обращаться к камню. Не выпуская из рук пакетов, раскрасневшаяся от усилия Лола продолжала возиться с ключами. Уэлан сделал попытку помочь ей:

— Эй, давайте я…

— Уберите свои руки! — огрызнулась Лола, поворачиваясь к нему.

— Ладно, мы все успокоимся немного, — произнесла Уорд. Уэлан сошел с крыльца. Она подозвала меня. — Полагаю, с доктором Хантером вы знакомы…

— Пусть этот вонючий ублюдок держится от меня подальше.

Вот вам и "знакомое лицо". Я глубоко вздохнул:

— Мне очень жаль, Лола. Я не хотел…

— Пошел к черту!

Лоле удалось-таки вставить ключ в скважину, но тяжелые пакеты мешали ей повернуть его. Теперь уже много людей глазели на улице на происходящее.

— Как вам не стыдно! — крикнула женщина с противоположной стороны улицы. — Это же старый человек, оставьте его в покое!

На лице Уорд отобразилась нерешительность. Меньше всего ей хотелось обвинений в неоправданно жестких действиях, тем более в отношении пожилой матери и ее больного сына. Но чем дольше все это затягивалось, тем сильнее она рисковала потерей авторитета.

Наконец дверь с громким щелчком отворилась. Лола попыталась просочиться внутрь, продолжая загораживать полицейским дорогу своими пакетами.

— Вы не имеете права! — воскликнула она, стараясь закрыть дверь за собой. — Это мой дом, вам сюда нельзя!

Однако против полиции Лола не устояла. Отказавшись от попытки удержать их на улице, она устремилась в дом, оставив дверь широко открытой. Я не спешил входить, пропуская вперед полицейских и социальных работников.

Первым в дверь шагнул Уэлан и отшатнулся, когда в ноздри ему ударила вонь больничной палаты.

— Боже, — пробормотал он.

Лола стояла перед кроватью, словно пытаясь прикрыть сына от незваного вторжения.

— Не желаю видеть вас здесь! — кричала она. — Пошли вон!

Врач с успокаивающей улыбкой шагнула к кровати:

— Все в порядке, мы только хотим посмотреть на вашего сына.

— Подите прочь от него!

Лола замахнулась на нее упаковкой памперсов, но Уэлан опередил ее и отобрал упаковку. Взгляд Гэри Леннокса метался с одного человека на другого. Врач улыбнулась ему:

— Все хорошо, Гэри. Как вы себя чувствуете? Моя фамилия Калинда, я врач "Скорой помощи". Мне хотелось бы взять у вас несколько анализов…

— Нет! — взвыла Лола, стараясь прорваться к сыну между Уэланом и полицейским в форме. — Не смейте, я вам не разрешаю!

Я сделал еще одну попытку:

— Лола, почему бы вам не пойти со мно…

— К черту! — рявкнула она, зло прищурившись. — Иуда, это все твоих рук дело!

— Вы только осложняете ситуацию! — бросил Уэлан через плечо.

Он был прав, поэтому я отошел в сторону, уступая место одному из социальных работников. Тем временем на улице произошло какое-то замешательство. Из-за двери слышались голоса, и я увидел, как полицейский пытается помешать кому-то войти в дом.

Это был Адам Одуйя.

— Я пришел повидаться с Лолой и Гэри Леннокс. — Активист почти не повышал голоса, но этого ему и не требовалось. — Позвольте мне поговорить с ними.

— Ну класс, — выдохнула Уорд. — Джек, убери его отсюда.

Оставив полисмена справляться с Лолой в одиночку, Уэлан шагнул к двери.

— Это дело вас не касается. Вам надо уйти.

— Меня касается все, что происходит в общине, — возразил Одуйя. — Почему вы преследуете пожилую женщину в ее собственном доме?

— Мы не преследуем никого. Это полицейская операция, мы здесь вместе с социальными службами и…

— Вы не называете это преследованием? Вламываясь в дом к пожилой женщине и ее сыну против их воли?

— Вас вежливо попросили выйти. Я не собираюсь повторять…

— Миссис Леннокс! — Одуйя повысил-таки голос, чтобы его слышали в доме. — Лола Леннокс! Я адвокат, я могу вам помочь!

— Выведите его отсюда! — рявкнул Уэлан констеблю. Однако крики привлекли внимание Лолы.

— Кто это? — спросила она, повернувшись к двери, пока полисмен пытался вытолкать Одуйю из дома.

— Меня зовут Адам Одуйя, — отозвался активист уже с порога. — И если полиция находится здесь против вашего желания, я могу помочь вам. Просто скажите им, что я представляю вас и вы хотите поговорить со мной.

Лола повернулась к Уэлану:

— Вы его слышали.

— Миссис Леннокс, нет нужды в…

— Я хочу переговорить с ним!

Уэлан умоляюще посмотрел на Уорд. Она кивнула:

— Ладно, пустите его.

Уэлан и констебль неохотно шагнули в сторону. Одуйя застегнул пиджак. Увидев меня, он, похоже, не удивился.

— Привет, доктор Хантер… — начал он и осекся, заметив мужчину на кровати.

— Вам все еще кажется, что мы нарушаем чьи-то права? — усмехнулся Уэлан.

Впрочем, активист быстро оправился от потрясения. Он шагнул к Лоле и протянул ей руку.

— Благодарю вас за то, что пригласили меня в свой дом, миссис Леннокс.

Игнорируя протянутую руку, она смотрела на него с отвращением. До меня дошло, что прежде Лола его не видела.

— Вы один из них.

— Я адвокат, да. — Одуйя как ни в чем не бывало убрал руку. Сунув ее в карман пиджака, он вытащил визитную карточку. — Меня зовут Адам Одуйя, и, если не возражаете, я с радостью буду представлять вас и вашего сына.

— Я вам не плачу.

— Вам и не надо. Я работаю на некоммерческую организацию. Мы предлагаем помощь членам этой общины, которым требуется защита в суде или представительство.

— Ей не требуется представительства! — раздраженно бросил Уэлан.

— А ее сыну требуется. Или вы отказываете ему в праве на адвокатские услуги на том основании, что он инвалид?

— Мистер Одуйя, — произнесла Уорд. — Первой, и главной, нашей заботой является доброе здоровье Гэри Леннокса. Услуги адвоката ему были бы предложены, как только того позволили бы обстоятельства, но теперь, когда вы здесь, в этом нет необходимости. Кстати, как здесь оказались вы? Только не уверяйте, будто случайно проходили мимо.

Он одарил ее лучезарной улыбкой. Теплой, но не оставлявшей сомнений в том, что они хорошо понимают друг друга.

— Как я уже говорил, у меня имеются свои источники. Должен добавить, никто из них в данный момент тут не присутствует.

Последнюю фразу он произнес явно ради меня. И понял это не только я: Уэлан покосился в мою сторону.

— Тогда что вы стоите тут столбом? — рявкнула Лола Одуйе. — Это мой дом. Если вы адвокат, скажите им, пусть убираются вон!

Интересно, подумал я, как скоро тот начнет жалеть о том, что ввязался в это дело?

— Я сделаю все, что в моих силах, но прежде…

— Его необходимо отправить в больницу, — перебила его врач "Скорой". Пока полицейские спорили с Одуйей, она спокойно осматривала Гэри Леннокса. Полный паники взгляд его продолжал метаться по комнате, дыхание участилось — теперь, когда в помещении воцарилась тишина, это слышали все. — Состояние внушает серьезные опасения, — продолжила она, снимая с исхудавшей руки Гэри манжету для измерения давления. — Уровень кислорода в крови критически низок, а давление и пульс…

— Нет! — вскричала Лола. — Не нужна ему больница! Я сама могу ухаживать за ним!

Врач убрала муфту в чехол.

— Мне жаль, но оставаться здесь ему нельзя. Судя по виду, его организм сильно обезвожен и недокормлен, и, мне кажется, у него возможны проблемы с печенью и почками. Нужен полноценный медицинский уход.

— Вы не имеете права! Я вам не разрешаю!

— Миссис Леннокс, — вмешался Одуйя, — вам следует прислушаться к тому, что говорит врач. Я поеду в больницу вместе с вами и…

— Прошу вас! — Агрессия исчезла из голоса Лолы, осталось лишь отчаяние. — Не забирайте еще и его! У меня никого больше нет!

Она разрыдалась, когда на лицо сына надели кислородную маску. Ни Одуйю, ни социальных работников Лола не слышала. В комнату набилось много людей, и я только мешал всем. Никем не замеченный, я пробрался к двери и вышел, разминувшись с носилками-каталкой, которую пара санитаров толкали по тротуару от "Скорой".

— Передайте старшему инспектору Уорд, что я возвращаюсь в Сент-Джуд, — попросил я одного из констеблей, дежуривших на крыльце перед дверью.

Из дома продолжали доноситься крики Лолы.

Глава 21

За время моего отсутствия собака заметно продвинулась вперед. Ложных тревог не возникло больше ни одной, да и состоял второй этаж в основном из больших палат, которые ищейке обыскивать легче — не то что бесконечные чуланчики и прочие закоулки на третьем.

Я присоединился к ним после перерыва на ленч. Идти до Сент-Джуд было дольше, чем мне казалось, но я и не спешил. Поисковая группа позвонила бы мне в случае каких-либо находок, а после всего, что произошло у Лолы, мне требовалось немного проветрить голову. До сих пор я ездил сюда на машине, но ни разу — пешком, хотя знал, что, в принципе, дорогу можно срезать через рощу, а поиск нужного поворота — чем не приключение?

Все улицы здесь были совершенно неотличимыми друг от друга: бесконечные цепочки домов с ветхими крышами и обилием заколоченных окон, покрытых пестрыми граффити. Я уже начинал опасаться, что заблудился, когда, свернув за очередной угол, увидел в дальнем конце улицы темно-зеленые деревья.

С этой стороны роща была огорожена ржавым железным забором. От бреши в нем в глубь деревьев тянулась глинистая тропинка, заваленная палой листвой, а кое-где и почти заросшая. Продравшись сквозь перегораживавшие ее кусты боярышника, я оказался среди корявых стволов, а оглянувшись, даже не смог разглядеть улицы, хотя отошел от нее всего на несколько ярдов. Несколько минут я просто стоял, наслаждаясь чистым воздухом. Пахло сырой землей и опавшими листьями. Я не знал точно, куда ведет тропинка, но догадывался. Поэтому для меня не стало сюрпризом, когда через несколько минут я выбрался на поляну с развалинами церкви, посередине которых лежал поваленный дуб.

Я остановился на краю поляны, сообразив, что прошел тем самым путем, что и Лола в нашу первую встречу. Одинокий грач взлетел с заросшей плющом стены, но, кроме нас с ним, на поляне, похоже, не было больше никого.

За время, прошедшее со дня моего первого прихода сюда, дожди пообрывали с деревьев часть листвы. На фоне голых ветвей каменные развалины казались даже более суровыми.

Я приблизился к той же упавшей колонне и сел на нее. Воспоминание об отвратительной сцене у Лолы не давало покоя. Уорд права. Улики против Гэри Леннокса убеждали: он наверняка знал по меньшей мере одну из замурованных жертв, обладал достаточными строительными навыками для того, чтобы выложить перегородку, и лишился работы в Сент-Джуд по подозрению в краже лекарств. Однако это не означало ровным счетом ничего, если Леннокс действительно был парализован последние полтора года. Это исключало его причастность не только к убийству Даррена Кроссли и неизвестной женщины, но и к смерти Кристины Горски. Не мог же их всех убить прикованный к постели инвалид?

Если, конечно, Лола не солгала.

В принципе, это легко проверить, как только полиция получит доступ к медицинским картам. Мне казалось, Уорд следовало бы дождаться этого, но я мог понять и то, почему она не стала этого делать.

Добиться доступа к конфиденциальной медицинской информации непросто и в самой несложной ситуации, а на Уорд постоянно давило начальство, требовавшее быстрых результатов.

Вину Леннокса можно было бы считать доказанной, если бы отпечатки его пальцев совпали с отпечатками, снятыми на месте преступления. В таком случае это стало бы неплохим подспорьем Уорд в ее первом расследовании в должности старшего инспектора.

В противном случае это означало бы конец полицейским обвинениям против Гэри Леннокса — вне зависимости от того, как долго он болел. А также — что неприятности на голову Лолы и ее сына я навлек впустую.

Попытки убедить себя в том, что у меня не оставалось выбора, утешали мало. Как и то, что Гэри Ленноксу, несомненно, требовалась квалифицированная медицинская помощь. Это можно было бы устроить и без того, что вылилось в полноценную полицейскую операцию.

Впрочем, самобичеванием я мог бы заняться и в другой раз. Я встал и проделал остаток пути через рощу.

Констебль, дежуривший у больничной ограды, не хотел пропускать меня и буравил подозрительным взглядом во время переговоров по рации. Пока я брел между грудами строительного мусора к главному зданию, небо потемнело. Я задержался у горы обломков на месте морга. Нового морга, напомнил я себе, вспомнив старый, в подвале, весь в пыли и паутине. Битый кирпич и бетонные обломки громоздились выше человеческого роста, но я вглядывался в них до тех пор, пока с неба не упали первые тяжелые капли. Оставив обломки морга за спиной, я пошел переодеваться в комбинезон.

Уэлан вернулся в Сент-Джуд ближе к вечеру. К этому моменту мы с собакой спустились уже на первый этаж, где дышать стало чуть легче, да и свет в открытые двери главного входа немного проникал. Даже при том, что лабрадору предстояло еще пройти весь подвал, обилие разного рода труб и коммуникаций почти исключало появление новых, незаметных на первый взгляд перегородок. Нам уже начало казаться, будто наша работа здесь подходит к концу, а запас сюрпризов, заготовленных для нас больницей, иссяк.

Разумеется, мы зря радовались.

Мы находились в рентгеновском кабинете, откуда вынесли почти все оборудование. По стенам висели постеры с напоминанием выключить мобильные телефоны, а кабинки для раздевания с распахнутыми настежь дверями напоминали разграбленные саркофаги.

— Доктор Хантер!

Я оглянулся и увидел в дверях Уэлана. Даже маска не могла скрыть хмурого выражения его лица.

— Вы нужны нам в подвале, — сообщил он, повернулся и устремился прочь по коридору, не дожидаясь моей реакции.

Я догнал Уэлана, когда он уже начал спускаться по лестнице.

— Нашли что-нибудь? — спросил я.

— Кусок обгоревшей кости в котельной. Но определить, человеческая она или нет, они не могут. Мы не знали, куда вы направились после визита к Ленноксам.

— Разве вам не передали?

— Не в этом дело. Вы должны были предупредить меня или старшего инспектора. Лично.

— Вы были заняты, а я только мешался под ногами, — обиженно возразил я. — Я решил, что лучше заняться чем-нибудь полезным.

— Так вот, в следующий раз обязательно предупредите нас.

Наверное, на следующий раз я мог не рассчитывать. Но интуиция подсказывала мне, что у Уэлана был и другой повод для плохого настроения.

— Как там у вас все прошло после моего ухода? — спросил я.

Он вздохнул:

— Одуйя все усложнил. Посоветовал матери Леннокса не давать согласия на снятие отпечатков пальцев у сына. И у нее самой тоже. Сказал, если они нам нужны, мы должны прежде выдвинуть официальные обвинения.

Это не могло не стать ударом для Уорд. Если только отпечатки не сдаются добровольно, полиция не имеет права снимать их, не выдвинув обвинений.

Гэри Леннокс был не в состоянии дать своего согласия, значит, это можно было просить только у его матери. И ее отказ лишал полицию возможности сравнить отпечатки пальцев ее сына с теми, что обнаружили в больнице. В общем, следствие заходило в тупик.

— Что сам Одуйя на этом выигрывает? — поинтересовался я, когда мы спустились вниз.

— Ничего. Это просто тактика проволочек. — Уэлан свернул в один из коридоров. Здесь трубы тянулись не только по стенам, но и по потолку, а дорогу нам освещали даже не прожектора, а редкая цепочка небольших светильников на треногах. — Он пытается еще и лишить нас доступа к медицинским картам Леннокса. Говорит, если Леннокс обвиняемый, мы должны предъявить документы; в противном случае обязаны прекратить преследование больного человека.

— Но если Леннокс невиновен, в его же интересах быстрее разобраться с этим.

— Вот и попробуйте объяснить это своему приятелю.

— Он мне не приятель.

Впрочем, я не винил Уэлана в его плохом настроении. Если отпечатки, оставленные на месте преступления, принадлежали Ленноксу, это стопроцентно подтвердило бы его вину. Однако отсутствие возможности сделать это наверняка было для полиции, мягко выражаясь, болезненным.

Но я понимал, почему так поступал Одуйя. Гэри Леннокс не мог говорить за себя, поэтому делать это за него намеревался активист. Причем на совесть — даже ценой задержки полицейского расследования. О саморекламе Одуйя, конечно, не забывал, но, по-моему, искренне верил в то, что поступает правильно.

Вряд ли это помогло бы ему завоевать всеобщее уважение.

— У вас достаточно улик на Леннокса, чтобы выдвинуть обвинения? — спросил я.

— Для ареста достаточно, — ответил Уэлан. — Для обвинения — нет. Без отпечатков пальцев это лишь предположения.

— А в доме ничего не нашли?

Наверняка же, арестовав сына, полиция обыскала дом в поисках улик.

— Ничего полезного. Груду старых комиксов и журналов для любителей природы. Друзей у Леннокса, похоже, не было. Даже компьютера или мобильника не обнаружили.

Чем больше я слышал, тем хуже себя чувствовал.

— Как он сам?

— Неважно. В больнице его поместили под капельницу. Пока они берут анализы, но и так ясно, что Леннокс в плохом состоянии. Виновен он или нет, мы оказали ему хорошую услугу, забрав из дома. Если мать так заботилась о родном сыне, не хотел бы я оказаться на ее попечении, будь она хоть десять раз бывшей медсестрой.

— Лола ничего не говорила?

— В основном матерные слова. У нее их богатый запас. А уж когда речь заходила о вас, тут уж просто хоть уши затыкай. — Уэлан усмехнулся. — Сдается мне, что из списка поздравлений на Рождество она вас вычеркнула.

Он свернул в новый коридор, с низкого потолка которого капала вода. Коридор упирался в тяжелые металлические двери — вход в котельную. Помещение за дверью было заполнено баками, трубами и вентилями, часть которых скрывалась в темноте. В лучшие времена здесь, вероятно, был настоящий ад, полный шипения, пара и огня. Теперь же царило безмолвие.

К запаху ржавчины примешивался аромат машинного масла. Но чем дальше мы отходили от дверей, тем сильнее ощущался другой запах — копоти и горелой древесины. Тут что-то жгли. Давно, но не очень.

Поисковая группа собралась у бойлерного котла — ржавого металлического цилиндра восьми или девяти футов в диаметре, — исполинской консервной банки, положенной набок. С одного торца его у самого пола темнело круглое отверстие топки.

Свет нескольких фонариков был направлен внутрь, и фигуры в призрачных белых комбинезонах как будто собрались вокруг костра.

— Давайте показывайте! — скомандовал Уэлан.

Одна из фигур, в которой можно было опознать женщину, выступила вперед.

— Это лежало в золе, внутри топки. Это точно кость, но я не могу сказать, человеческая она или нет.

Женщина протянула Уэлану пластиковый пакет для вещественных улик, в котором лежало что-то маленькое и темное.

Уэлан повертел пакет в луче фонарика и передал мне:

— Что скажете?

Найденный предмет напоминал жженую скорлупу арахиса. Круглого сечения, сантиметр или полтора в длину, со слегка обугленными торцами. Поверхность кости потемнела, но на ней сохранилось несколько клочков обугленной мягкой ткани.

— Средняя фаланга, — ответил я. — Какого пальца, сейчас не определю.

— Но она человеческая?

— Если только в Северном Лондоне не нашлось шимпанзе или бурых медведей — да, человеческая.

Уэлан бросил на меня недовольный взгляд, но я вовсе не собирался шутить. Фаланги бурых медведей и приматов поразительно похожи на людские, и мне приходилось сталкиваться со случаями, когда кости животных ошибочно принимали за человеческие. Но даже так я мало сомневался в том, чьи кости мы нашли здесь.

— Ампутированные конечности в больницах сжигают, правда? — предположила одна из полицейских. — Может, это как раз после ампутации?

— Для таких случаев у них используются муфельные печи, — возразил Уэлан, глядя на массивный металлический цилиндр. — А это бойлерный котел старого типа, топился углем. Он предназначен для того, чтобы греть воду, а не для сжигания отходов от операций.

— Это произошло уже после того, как котлом перестали пользоваться по прямому назначению, — произнес я. — Каменный уголь при горении развивает большую температуру. Примерно такую же, как в крематории, так что любая кость должна была бы кальцифицироваться. Она стала бы белого цвета, не черного, как в нашем случае. Это означает, что горела она при более низкой температуре.

Любая кость проходит под воздействием огня ряд хорошо известных превращений. Поначалу темнеет, меняя свой естественный, грязно-кремовый цвет на черный. Потом, если огонь достаточно сильный, кость становится сначала серой, а потом белой, как мел. В конце концов она делается легкой, как пемза: все органические вещества в ней выгорают, оставляя только кристаллический кальций.

Уэлан покосился на зияющее отверстие топки:

— Там больше ничего нет?

— Пока не знаем, — ответила женщина в комбинезоне. — Мы прекратили поиски сразу после того, как нашли эту кость. Крупных частей тела там вроде не видно, но все забито золой и углями. Трудно сказать, что еще там в них закопано.

Уэлан всматривался в пол перед топкой. На темном цементе отчетливо виднелись светло-серые пятна.

— Тут просыпали золу. Это вы?

— Нет, так с самого начала было, — обиженно промолвила женщина.

— А топка? Закрыта или открыта была?

— Закрыта.

Уэлан нагнулся и заглянул внутрь котла.

— Ничего не видно. — Его голос отдавался от стенок бойлера гулким эхом. — Дайте фонарь.

Кто-то вышел вперед и сунул ему в руку фонарик. Уэлан протиснулся в топку по пояс.

— Трудно сказать, что́ здесь жгли. Полно золы, но она могла остаться с тех пор, как им пользовались для отопления.

Уэлан осторожно вылез обратно и распрямился. В руках он держал маленький почерневший цилиндрик.

— Это не кость, — сказал я.

— Нет. Но и не каменный уголь. Похоже на горелую древесину. Там ее полно. Кто-то жег тут дерево.

— Можно я посмотрю?

Уэлан передал мне фонарь и отступил в сторону.

Горький, отдающий металлом запах гари проникал под маску. Я просунулся в круглое отверстие топки по грудь, заслонив собой свет снаружи, зато луч фонаря выхватил мешанину серой золы и черных головешек.

Уэлан был прав: здесь осталось много того, что больше всего смахивало на горелое дерево, превратившееся в древесный уголь. Вероятно, под ним находились и другие кости, но пока я не видел ничего такого. Лишь когда я начал выбираться обратно, луч моего фонаря скользнул по предмету в дальнем конце топки.

— Там что-то есть.

Почти незаметный, предмет этот зарылся в золу. Из нее торчал только верхний его конец — плоский, треугольной формы. Случайному человеку он показался бы просто еще одной головешкой.

— По-моему, это лопаточная кость, — сказал я.

Я вылез из топки, уступил место полицейскому фотографу, чтобы тот сделал несколько снимков со вспышкой, и снова протиснулся в узкое отверстие. Круглый край люка больно впивался в живот, но я дотянулся-таки до зарывшегося в золу предмета. Расчистил золу и угли вокруг него, и теперь он торчал из них, словно спинной плавник акулы. Выдернулся он легко; мне пришлось только отряхнуть с него золу.

Я вылез из топки и продемонстрировал его Уэлану.

— Лопатка. Человеческая, — добавил я, прежде чем он успел задать вопрос.

Поверхность кости почернела, и все же — как и фаланга — она весила почти столько, сколько должна весить нормальная кость. Огонь был достаточно жарким, чтобы в нем сгорела бо́льшая часть мягких тканей, но не очень жарким, чтобы кальцифицировать кость.

Уэлан повертел лопатку в руках.

— Версия со сжиганием отходов от хирургических операций отпадает полностью. Я мог бы представить, чтобы туда попал палец, но не такая здоровая штуковина. Вопрос в другом: где остальное тело? Если его, конечно, не расчленили предварительно, чтобы сжечь в бойлере лишь часть.

Подобной возможности я исключить не мог. Известно много случаев, когда тело жертвы расчленялось, чтобы спрятать его части в разных местах. Однако я склонялся к другой версии. Я забрал почерневшую лопатку у Уэлана.

— Отрезать плечо сложнее, чем руку или ногу, даже голову. Это означает, что нужно пилить туловище, а это работа грязная и тяжелая, и я не вижу на кости никаких следов этого. Да и не могло все тело сгореть, не оставив почти ничего. Дровяного огня для этого недостаточно — даже если пользоваться растопкой.

— А как насчет эффекта фитиля? — спросил детектив с фотоаппаратом. — Ну, знаете, когда жир воспламеняется и горит как свеча, пока ничего не останется. Я слышал о таких случаях.

Я тоже слышал, даже сам однажды имел дело с данным жутковатым феноменом. При наличии определенных условий, когда тело горит, слой подкожного жира может растопиться и пропитать одежду. Ткань, таким образом, превращается в подобие свечного фитиля, заставляя тело медленно прогорать до тех пор, пока не останется ничего, кроме сажи. Но случаи эти чрезвычайно редки, и я сомневался в том, чтобы это могло объяснить наши находки.

— Чтобы подобное произошло, требуется весьма толстый слой жира, и даже так прогорает не все. Самые крупные кости и конечности обыкновенно сохраняются.

— Они могут скрываться под золой, — настаивал детектив.

— Не все тело, — возразил я. — Мы бы смогли видеть больше, чем только это.

Активность грызунов в нашем случае тоже исключалась. При закрытом люке топки животные не сумели бы попасть внутрь. Даже если бы более крупный хищник вроде лисы и забрался в подвал, вряд ли так сильно обгоревшие кости представляли бы для него интерес.

Уэлан опустился на четвереньки, чтобы лучше рассмотреть следы золы на полу перед топкой.

— То есть вы хотите сказать, кто-то сжег тут тело, а потом вернулся, чтобы забрать то, что от него осталось?

— Но не все, — ответил я, убирая лопатку в пакет для вещественных улик.

Глава 22

Дальше поисковая операция с лабрадором велась без моего участия. Я остался в подвале рыться в золе.

Если бы возникла необходимость, мне бы позвонили, но толку от меня больше было в подвале. Всю вторую половину дня мы просеивали золу сквозь мелкое сито. На сетке оставались мелкие головешки, не прогоревшие до конца, однако появлялись и другие находки. Еще несколько фаланг — пальцев рук и ног, затерявшихся в золе костей побольше, сильно обугленных огнем. Два куска сломанных ребер с острыми изломами, а еще то, что на первый взгляд смахивало на торчавший из золы и углей круглый камешек, на поверку оказалось верхней частью большой берцовой кости, рядом с которой в золе обнаружилась и голень. Прямо на поверхности золы лежала треугольная, с чуть скругленными углами коленная чашечка; скорее с левой ноги, хотя наверняка я утверждать не мог.

По мере работы картина того, что здесь произошло, представлялась все яснее. Как и отметил Уэлан, зола на поверхности осталась от сжигания древесины. Под ней лежал слой золы со времен, когда бойлер топили каменным углем. Это позволяло предположить, что тело затолкали в топку, обложили сверху и с боков деревом и подожгли. Хотя древесина горела при меньшей температуре по сравнению с каменным углем, стены топки отражали жар, усиливая его, и этого хватило на то, чтобы мягкие ткани выгорели, оставив лишь обугленный скелет.

А потом, когда огонь погас, а кости остыли достаточно для того, чтобы к ним можно было прикасаться, этот кто-то вернулся и забрал их.

В котельной нашлись грабли и лопата — вероятно, ими орудовали больничные истопники, но кто-то явно пользовался ими и позднее. Обгоревшие фрагменты тела наверняка рассыпались, когда их попытались извлечь из топки, поскольку огонь пережег большую часть соединительных тканей, а те, что остались, уже не выдерживали веса костей и порвались. Судя по следам на поверхности золы, останки бесцеремонно подгребли поближе к люку, закопав при этом часть костей в золу.

И не только костей. Мы нашли несколько предметов неорганического происхождения. Металлическую пряжку от пояса, застежку от "молнии" и маленькие круглые люверсы от обуви. Даже закопченные, а местами чуть оплавившиеся, они позволяли предположить, что тело сжигали одетым.

Поначалу в поисках участвовала и спешно вызванная Парек, однако она задержалась в подвале ненадолго. Собственно, все, чем она могла нам помочь, — подтвердить, что найденные кости принадлежали человеку, а потом ее вызвали на какой-то другой, не связанный с нашей находкой случай на противоположном конце города, и Парек поспешила туда. Спускалась к нам и Уорд, совсем уже неуклюжая в комбинезоне. Лицо ее побледнело от усталости и волнения.

— Что у вас тут, останки одного человека или нескольких? — спросила она, глядя на контейнеры с найденными костями.

— Не могу пока ответить однозначно, — произнес я. — Пока ни одна кость не повторялась дважды, но…

— Просто скажите: один труп или два?

Уорд говорила непривычно резко, что выдавало ее напряженное состояние. От возбуждения, охватившего ее по дороге к Ленноксам, не осталось и следа. Мало того что ее надежды доказать вину Гэри Леннокса пошатнулись из-за вмешательства Одуйи, так к этому добавилась еще и находка четвертой жертвы. В общем, день складывался совсем не так, как она надеялась.

— Один. Пока что, — добавил я.

Найди мы два экземпляра одной и той же кости — ну, например, две правые большие берцовые, — это означало бы, что мы имеем дело со смешавшимися останками двух разных людей. Однако я не обнаружил никаких свидетельств этого.

— Что вы еще можете сказать?

— Все найденные кости довольно крупные и тяжелые, хотя огонь не мог не уменьшить их веса. Я предположил бы, что это останки мужчины.

— Рост? Возраст?

— Вы знаете, я не…

— Моего доклада ждут сначала Эйнсли, а потом толпа газетчиков. Сообщите мне хоть что-нибудь.

Мне очень хотелось ответить, что рано строить предположения о возрасте и сложении жертвы и мы еще не закончили возиться в золе, но, посмотрев в бледное лицо Уорд, я лишь вздохнул.

— Насколько я могу определить, кости принадлежат взрослому мужчине. Крупного телосложения, рост от ста восьмидесяти четырех до ста восьмидесяти восьми сантиметров, судя по размерам большой берцовой кости. Более точный расчет я дам позднее, но пока я оцениваю его рост в шесть футов один дюйм. Или два.

— А возраст?

— Трудно пока сказать.

— Ну ваши предположения?

— Все, что мог, я уже сообщил.

— Ладно. Если не хотите, попрошу Мирза, — заявила Уорд, повернулась и вышла. Я смотрел ей вслед, лицо мое пылало.

Детективы в котельной избегали встречаться со мной взглядом. Я взялся за сито и тут же положил его обратно.

— Пойду проветрюсь, — произнес я.

Из котельной я вышел, кипя от злости. Мы с Уорд практически не пересекались вне работы, однако раньше неплохо ладили. В прошлом нам не раз приходилось трудиться вместе, и конфликтов не возникало. Она отнеслась ко мне с большим вниманием, когда в начале этого года появилась угроза нового нападения Грэйс Стрейчан. Понятно, на нее сейчас оказывалось сильное давление, но меня это мало утешало, к тому же Уорд устроила мне разнос при свидетелях, а это было несправедливо. В мрачных раздумьях я брел по едва освещенному коридору. Эхо моих шагов отдавалось от покрытых сыростью стен.

Сообразив, что свернул не в ту сторону, когда за очередным поворотом цепочка светильников оборвалась, и остановился. Единственным звуком, который я слышал, осталось мое собственное дыхание. Я пытался понять, куда попал. Впереди темнел какой-то проем. Я разглядел перечеркнувшие его крест-накрест полицейские ленты и догадался, что это вход в туннель, соединявший здание больницы со снесенным уже моргом. Напротив, едва различимый в темноте, виднелся вход в старый, закрытый морг.

Дыхание стыло на холодном воздухе подземелья, и я вдруг очутился в полном одиночестве. Я пытался убедить себя в том, что это просто вздор. В котельной, из которой я только что вышел, осталось много детективов, да и здание было наполнено полицией. И все же, стоя в темном коридоре, я чувствовал себя скверно.

Хватит нагонять на себя страх! Я ведь проходил уже здесь, когда спускался в подвал с Уэланом в первый раз, и хотя освещение отсюда убрали, у меня в телефоне был фонарик. Никто не мешал бы мне самому найти дорогу к лестнице. Однако я не стал этого делать. Я повернулся и пошел тем же путем. Мне не хотелось признаваться в этом себе, но даже шум моих шагов по залитому водой полу стал облегчением по сравнению с гнетущей тишиной подвала. Я ускорил шаг, повторяя, что не намерен терять время зря, и, свернув за угол, едва не столкнулся с Уэланом.

— Господи, не делайте так больше! — воскликнул он, прижав руку к груди. — Что вы тут забыли?

— Свернул не туда.

Сердце мое сильно колотилось, но ощущение, накатившее на меня у входа в старый морг, почти исчезло. Мы двинулись дальше по коридору в направлении котельной.

— Мне сказали, что вы пошли наверх, однако по дороге от лестницы я вас не встретил, — произнес Уэлан. — Вот и решил, что вы заблудились.

— Хотел подышать свежим воздухом.

— Послушайте, я в курсе, что у вас тут получилось. Босс… ну на нее сейчас давят все. Не принимайте близко к сердцу.

Вот так сюрприз. Уэлан не извинялся передо мной за Уорд, но был очень близок к этому.

— Уорд действительно собралась позвать сюда Мирза?

— Она просто выпускала пар. Еще утром мы надеялись на прорыв с Ленноксом. Теперь все погрязло в волоките из-за отпечатков и прочих мелочей, а тут еще новая жертва обнаружилась. Поверьте, Уорд близко к этому Мирза не подпустит.

Мы как раз дошли до поворота, куда я свернул по ошибке. Отсюда уже тянулись цепочки огней — в одну сторону к котельной, в другую — к лестнице. Я повернулся к Уэлану, пытаясь понять, что именно он хотел сказать своей последней фразой.

— Сходите наверх, выпейте чаю, а потом возвращайтесь. День нелегкий выдался. — И Уэлан двинулся прочь по коридору.

У нас ушло несколько часов на то, чтобы просеять остаток золы из топки. К этому времени в ней не было ничего, кроме пятен на колоснике. Найденные кости увезли в морг. Подразумевалось, что Парек произведет их детальный осмотр завтра утром — насколько это вообще возможно при столь малом количестве материала. Я надеялся на то, что мне повезет и я тоже поучаствую в этом — если, конечно, Уэлан говорил правду и Уорд не собиралась приглашать вместо меня Мирза.

Судя по тому, что я видел, нам не следовало ожидать слишком многого от костей. Однако один объект, способный помочь, мы все-таки нашли. Череп отсутствовал, но мы отыскали в золе оплавившийся зубной протез — искореженный комок потемневшего пластика, металла и прикрепленных к ним кусочков керамики. Самих зубов нам обнаружить, к сожалению, не удалось, так что, хотя потенциально эта находка представляла собой большую ценность, утверждать наверняка, что она принадлежала именно жертве, мы не могли.

Сам я, правда, так не считал. Как и кости, протез был поврежден не сильно, как это случилось бы, окажись он в топившемся каменным углем бойлере. От высокой температуры пластик просто испарился бы, а фарфор, скорее всего, раскрошился. Этот же производил впечатление просто слетевшего с челюсти и сохранился хотя бы в таком виде, несмотря на огонь. Это позволяло полагать, что он принадлежал жертве, а значит, протез мог оказать существенную помощь в ее идентификации.

Уэлан был прав: день выдался нелегкий.

Въезжая в ворота Бэллэрд-Корта, я еще не решил, чего мне хочется больше: поесть или принять стакан спиртного и лечь спать пораньше. В Сент-Джуд мне удалось перехватить сандвич — неудачное сочетание вялого латука и безвкусного сыра, так что к моменту, когда я сворачивал к въезду на подземную стоянку, бурбон и сон начали перевешивать. Однако мысли об этом вылетели к меня из головы, когда я увидел машину и стоявшего около нее одного из моих соседей. Мужчина склонился к водительской дверце — новой и более навороченной модели того же внедорожника, что и у меня.

— Все в порядке? — окликнул я, затормозив и опустив стекло.

— Какая-то свинья пыталась вскрыть замки! — Голос его дрожал от гнева. — С обеих сторон дверцы покорежили!

— Дети? — спросил я, вспомнив о том, что говорили мне пожарные.

— Или кто-либо из жильцов. Тут все катится к черту с тех пор, как разрешили сдавать квартиры в аренду. Ох и попадись же мне…

Я пробормотал что-то сочувственное и тронул машину с места. Когда я вышел из лифта на своем этаже, вопрос о том, что мне делать, решился сам собой. Налив себе стакан бурбона, я посмотрел на телевизор и подумал, что на сегодня новостей с меня хватит. Вместо этого я включил музыку и опустился в кожаное кресло.

Не успел я откинуться на спинку, как у входной двери загудел интерком. Я запрокинул голову и зажмурился. Если это сосед с жалобой на вандалов… Вздохнув, я поднялся, вышел в прихожую и нажал кнопку. Из динамика донесся голос консьержа:

— Тут к вам старший инспектор Уорд.

И что теперь будут говорить обо мне соседи, усмехнулся я, посмотрев на часы. Время близилось к полуночи, и я не представлял, чего от меня хочет Уорд. Велев консьержу пропустить ее, я открыл дверь и принялся ждать, пока отворятся двери лифта в дальнем конце коридора.

Я приписывал то, что Уорд сказала насчет Мирза, ее раздражению, но сейчас начал сомневаться в этом.

Тренькнул сигнал лифта, двери раздвинулись, и в коридор шагнула Уорд в расстегнутом плаще и с небрежно висевшей на плече сумкой.

— Я могу войти? — спросила она, остановившись перед дверью. — Или вы со мной больше не разговариваете?

Я шагнул в сторону, пропуская ее в квартиру. Не отходя от двери, Уорд сняла туфли.

— Боже, я и забыла, какой здесь толстый ковер. Мягче, чем у меня кровать, — промолвила она, зарывшись пальцами в ворс ковра.

Уорд уже бывала в этой квартире, когда я только въезжал в нее, — она проверяла здешние меры безопасности. Мы с ней прошли через кухонную зону в столовую, и я даже испытал досаду на то, что интерьер этот ей, похоже, нравился.

— Вам налить чего-нибудь?

— Убила бы за стакан джина. — Уорд вымученно улыбнулась. — Шучу. Мне бы лучше чего-нибудь без кофеина. Фруктовый чай или ромашку. Если нет, сойдет просто кипяток.

— По-моему, там был мятный чай. — Когда я въехал, в кухонном шкафу стояла коробка чайных пакетиков, и я не думал, чтобы владелец квартиры пожалел одного.

— Идеально. — Она со вздохом устроилась на стуле. — Извините, что заглянула так поздно. Ехала домой и… Послушайте, мне не следовало отгрызать вам голову так, как я сделала сегодня. Это непрофессионально и несправедливо.

Я щелкнул клавишей чайника.

— Вам вовсе не обязательно было ехать сюда. Могли бы позвонить или вообще подождать до завтра.

— Я хотела сказать это лично. Я бы вообще предпочла забыть это.

— Тяжелый вечер?

— Тяжелый день. И в довершение всего я приехала сразу после разговора с Люком Горски. Теперь мы знаем, почему его тошнило тогда в Сент-Джуд.

Я застыл с чайным пакетиком в руке.

— Только не говорите мне, что он замешан в смерти своей сестры.

— Нет, слава богу, ничего такого. Во всяком случае, не напрямую. Но Люк сознался в том, что дал Кристине денег на последнюю дозу перед тем, как она собиралась на реабилитацию. Она пообещала ему, что это в последний раз, ей так будет спокойнее ложиться в клинику, и этот идиот поверил. Что ж, зато теперь мы знаем, что она делала в Сент-Джуд.

Мы и так догадывались, что Кристина Горски пришла туда, чтобы купить наркотик; теперь это предположение подтвердилось. Неудивительно, что ее брат разволновался.

— Как это восприняли его родители?

— Примерно так, как можно было ожидать. — Уорд устало помассировала веки. — Шоколада или бисквита у вас ведь не найдется, нет? Ладно, не берите в голову. Глупый вопрос.

— Могу сделать вам сандвич, — предложил я и тут же сообразил, что у меня возникнут проблемы даже с этим. Надо было купить чего-нибудь и для себя, когда брал продукты для Лолы.

— Нет, спасибо, обойдусь. Так вы согласны осмотреть кости из котельной завтра утром?

— А поиски с ищейкой? — спросил я, наливая кипяток в чашку.

— Узнать все про новую жертву для нас сейчас важнее. Если вы понадобитесь в Сент-Джуд, мы с вами свяжемся.

Я не удержался от мелочного укола:

— По-моему, вы хотели пригласить Мирза?

Уорд поморщилась:

— Угу, я это заслужила. Ну понесло меня. Если на то пошло, у Мирза своих проблем хватает.

— Каких же?

— Давайте о чем-нибудь другом.

Ее раздражение снова проклюнулось на поверхность, но на сей раз оно, по крайней мере, было нацелено не на меня. Я заварил мятный чай, потом сходил в гостиную за стаканом бурбона и сел за стол напротив Уорд.

— Соль на рану, да? — спросила она, переводя взгляд с моего стакана на свою чашку.

— Знай я, что вы придете, не наливал бы себе. — Я отхлебнул из стакана и поставил его на стол. — Что с Гэри Ленноксом?

— Врачи до сих пор пытаются стабилизировать его состояние. У него аритмия сердца, повреждены печень и почки, он страдает от истощения и обезвоживания. Врачи полагают, что Леннокс пережил по меньшей мере один неврологический "кризис", как они это назвали, а может, и больше, но точно определить его характер пока не сумели. Обещают продолжить сканирование завтра, но там какая-то путаница с его медицинской картой.

— Что еще за путаница? — Уэлан говорил, что Одуйя пытался запретить полиции доступ к медицинским картам Леннокса, но на лечащих врачей этот запрет не распространялся.

— Там непонятные пробелы. Нам известно, что в девятнадцать лет у Леннокса диагностировали порок сердца, но врачи говорят, они не нашли никаких упоминаний о чем-либо, похожем на паралич. Ни врачебного заключения, ни госпитализации, ни лечения. Насколько мы можем судить, последние три года он вообще не обращался к врачам.

— Невероятно.

— Они еще раз проверяют все документы, но мы начинаем верить в то, что его действительно не госпитализировали. Что бы там с ним ни случилось, похоже, его мать ничего никому не рассказывала. — Уорд покачала головой и положила руку на живот. — Поднимает наше знания о том, что такое материнская любовь, на новый уровень, не так ли?

Господи, если все это правда, то Леннокс пережил еще бо́льшие муки, чем я полагал. Я видел, как отчаянно пыталась Лола не отдавать его, но и представить не мог, что она зашла так далеко. А еще это означало, что у нас нет возможности проверить алиби, которое Лола пыталась обеспечить своему сыну. Пока ничто, кроме ее слов, не подтверждало того, что Гэри лишился подвижности одновременно с исчезновением Даррена Кроссли.

— Лола ничего не сказала? — поинтересовался я.

— Ничего печатного. Отказывается сотрудничать или хотя бы дать согласие на снятие отпечатков пальцев. И своих, и сына. Наверное, просто опасается полиции, но, по-моему, тут все не так просто. Она не могла выложить эту перегородку самостоятельно, но, вероятно, она знает больше, чем мы полагали. Если мать отказывала сыну в жизненно важном медицинском уходе, то мне даже страшно представить, на что она вообще способна.

Мне, если честно, не хотелось об этом думать. И все же не верилось в то, что Лола была настолько эгоистична, чтобы вот так рисковать жизнью сына.

— Вы, похоже, все еще убеждены в виновности Леннокса, — заметил я.

Уорд пожала плечами:

— Чем больше мы узнаем… Мы поискали в окружении Даррена Кроссли, и, похоже, у нас появилась зацепка насчет личности женщины, с которой его замуровали. Он периодически тусовался с девицей по имени Мария де Коста, которая вроде тоже пропала. О ее исчезновении никто не заявлял, но у нее и постоянной работы не было, и место жительства она часто меняла — так что это, возможно, еще один случай, когда никто ничего не заметил. Нам известно, что время от времени она бывала с Кроссли, и последний раз их видели именно вместе. Наверное, они исчезли одновременно. Ничего криминального за ней не числилось, что объясняет провал наших попыток идентифицировать ее по отпечаткам пальцев.

— Если она лишь подружка Кроссли, да и то не постоянная, откуда ее мог знать Леннокс?

Уорд устало улыбнулась.

— Де Коста работала уборщицей в Сент-Джуд. На протяжении пяти лет, до самого закрытия. Если нам удастся подтвердить, что она и есть та самая женщина, которую мы нашли с Кроссли, это будет означать, что Леннокс знал обеих жертв. Сложите это с его увольнением за хищение медикаментов и пристрастием Кроссли к травке, и картина начинает вырисовываться.

Снова Сент-Джуд. Но фрагменты мозаики действительно начинали ложиться на свои места.

— Вы думаете, все трое были замешаны в торговле наркотиками, а потом у них случилась размолвка?

— "Размолвка" — это мягко сказано. Вероятно, Кристина Горски тоже появилась там в надежде купить зелья и подвернулась под горячую руку. Вот только…

— Что?

Уорд пожала плечами:

— Не знаю. Леннокс как-то не вяжется со всем этим. Много ли наркоторговцев на четвертом десятке жизни живут с матерью?

— С подшивками комиксов и журналов о птичках?

— Это Джек вам рассказал? — Она улыбнулась.

— Ну ладно, у Леннокса могло иметься другое место или тайник, о котором мы не знаем. Я даже допускаю, что он каким-то образом ухитрялся не попасть под наше подозрение. И все равно что-то не сходится. Если не считать увольнения, ничего из того, что нам удалось найти, не характеризует его как торговца наркотой, тем более жестокого садиста. Социальные службы наблюдали за ним с детских лет. Его описывают как физически развитого, но неуверенного в себе, с отставанием в учебе. В школе Леннокса дразнили, и его едва не забрали из семьи, потому что они полагали, что отец жестоко обращался с ним.

— Лола говорила примерно то же самое. Не о социальных службах, об отце. Впрочем, ее рассказ отличался большей яркостью: "Ублюдок тухлый. Он и трезвым-то с Гэри себя держал хуже некуда, а как напивался — вообще невыносимым делался".

— Ну в этом она против правды не грешила, — кивнула Уорд. — Патрик Леннокс, по всем свидетельствам, был тот еще тип. Работал на контейнеровозах, ходивших в Южную Америку, поэтому дома бывал нечасто. Но когда появлялся, пил без меры и распускал руки. Особенно по отношению к сыну. И так продолжалось до самого его ухода — Гэри тогда исполнилось шестнадцать лет.

Это тоже совпадало с тем, что говорила мне Лола.

— Где он сейчас?

— Мы думаем, за границей. Нам не удалось обнаружить никаких его следов, но я не вижу ничего, что связывало бы его со всем этим. Если только опосредованно.

— Жертвы насилия сами становятся насильниками?

— Такое случается. Люди меняются, и то, что над Ленноксом издевались двадцать лет назад, еще не означает, что он не испытывает удовольствия, поступая аналогично по отношению к другим. Может, так Леннокс ощущает себя круче.

— И это вы обвиняете меня в мягких выражениях, — усмехнулся я.

— Ну вы меня поняли. Ладно, мне пора домой. — Уорд допила чай и с усилием поднялась. — Спасибо. Кстати, на будущее: советую проверить, что у вас на самом деле в коробке.

— Так это не мята?

Она улыбнулась:

— Что бы там ни было, это очень приятно.

— Что теперь будет с Лолой? — спросил я, провожая ее в прихожую.

— Рано говорить. Полагаю, ее обвинят в преступном небрежении, если выяснится, что она не давала сыну возможности получать полноценную медицинскую помощь. Но многое зависит от того, как все обернется с отпечатками.

— А без них вы выдвигать обвинения против Гэри Леннокса не станете?

— Нет, хотя, полагаю, нам удастся обойти это. Я-то надеялась, что мне удастся уговорить вашего приятеля Одуйю убедить Лолу в том, что в ее интересах сотрудничать с нами. Доказать невиновность, ну все такое. Но сейчас этого не получится.

— Он мне не приятель, — возразил я и вдруг встрепенулся, когда до меня дошел смысл ее слов. — Почему не получится?

— Потому что он и Лоле больше не приятель, — ответила Уорд, когда я открывал ей дверь. — Она его уволила, еще сегодня днем.

Глава 23

Подарив нам короткую передышку от дождей, на следующее утро солнце все-таки сдалось и даже не предпринимало новых попыток выглянуть из-за туч. Фары встречных машин отражались в залитых лужами мостовых всю дорогу из Бэллэрд-Корт до морга. Я выехал раньше, чем нужно. Мне предстояло встретиться с Парек на официальном осмотре костей из котельной, но прежде я хотел заняться еще одним делом.

Крохотные кости нерожденного ребенка Кристины Горски вымачивали уже несколько дней. Каждое утро я звонил в морг узнать об их состоянии и напомнить о необходимости сменить воду. Мягких тканей на них и так было совсем немного, теперь же их наверняка не осталось вовсе, так что ничто больше не мешало мне заняться ими. Впрочем, я понимал, что в первую очередь Уорд ждет от меня отчета по костям из котельной. В общем, с ребенком придется подождать.

Косточки, когда я осторожно вынул их из воды, казались особенно хрупкими. Некоторые были так малы, что их приходилось брать с помощью пинцета. Микротрещины, выявленные рентгеном на обоих запястьях, невооруженный глаз не видел вообще. Скорее всего причиной их стали грызуны или они появились, когда тело матери перетаскивали на новое место. Впрочем, выяснить это пока не представлялось возможным. Положив кости в чистую воду, я со вздохом вышел.

Осмотр обугленных костей из бойлера не занял много времени. При наличии левой берцовой кости, правой лодыжной кости и россыпи фаланг рук и ног работы судебному патологоанатому практически не было — собственно, Парек и не ожидала ничего иного.

— Доброе утро, доброе утро! — воскликнула она, вихрем врываясь в комнату для совещаний. — Ну что, разделаемся с этим побыстрее, ладно?

Само совещание носило чисто формальный характер и продлилось не дольше, чем этого требовал регламент.

— Виделись в последнее время с коллегой? — спросила Парек, когда мы с ней выходили из комнаты.

Я не сразу понял, кого она имела в виду.

— С которым?

— Ну не с собакой-ищейкой же! С нашим уважаемым судебным тафономистом Дэниелом Мирзом.

Последний раз я с ним общался в ночь, когда он позвонил мне с просьбой о помощи. По моим расчетам, Мирз должен был как раз заканчивать с Кроссли, хотя, если Уорд грозилась позвать его для изучения костей из бойлера вместо меня, вероятно, уже и разделался с тем этапом.

— Пару дней не встречал. А что?

— Да так. — Она хитро прищурилась. — Раз уж вы работали здесь, я думала, вы могли бы и заглянуть к нему, узнать, как дела.

Парек толкнула дверь в смотровую, оставив меня гадать, что она хотела сказать.

Накануне вечером Уорд не вдавалась в детали, сообщив лишь, что у Мирза проблемы. Я предположил, что это как-то связано с идентификацией женщины, поисками соответствия найденного тела с медицинской и стоматологической картами Марии де Коста.

Ну в этом ему моя помощь не требовалась. А если и требовалась, я уже раз обжегся, помогая ему. Вряд ли об этом стало известно Парек, но повторять ту ошибку я не собирался. С чем бы там ни столкнулся Мирз, справляться с этим ему предстояло самому.

Как и ожидалось, осмотр свелся к формальности. Рентген не выявил никаких давних повреждений, которые помогли бы с идентификацией, а все остальное практически повторяло то, что я уже выявил на месте, в котельной. Значительный размер отдельных костей вроде лопатки подтверждал мои предположения о высоком росте и капитальном сложении неизвестной жертвы, скорее всего (но не стопроцентно) мужчины. Измерив большую берцовую кость с помощью профессиональных инструментов, я уточнил свою первоначальную оценку роста, определив ее в сто восемьдесят пять сантиметров. То есть шесть футов и один дюйм. Тоже, конечно, приблизительно: притом что определять рост по длине костей ноги можно довольно точно, его хорошо было бы проверить по длине и других, недостающих в нашем случае костей. И ни Парек, ни я не рискнули высказать предположения о причинах смерти.

Два найденных обломка ребер свидетельствовали о какой-то серьезной травме, но стало это решающим фактором или нет, мы не знали. Оба ребра имели диагональный излом с зазубренной, острой как нож кромкой. Подобное повреждение может быть смертельным в случае, если острая кость пронзит сердце, артерию или хотя бы повредит легкое, хотя в последнем случае последствия могут сказаться не сразу.

Проблема заключалась в том, что я так и не мог объяснить, что же произошло.

Повреждения такого рода могут случаться уже после смерти. Единственное, что я знал наверняка, — к моменту, когда тело сжигали, ребра уже были сломаны. Изломы почернели и обуглились, как и остальная часть кости, тогда как в противном случае излом сохранил бы обычную, чуть желтоватую окраску.

Однако любопытные детали нам удалось обнаружить. Осторожно очистив кости от сажи, я разглядел, что верхняя часть большой берцовой кости и внутренняя поверхность голени демонстрируют признаки старения, хотя и на самой начальной стадии. О том же свидетельствовали фаланги: они принадлежали взрослому человеку: он прожил достаточно, чтобы процесс дегенерации суставов был заметен, но не настолько, чтобы этот процесс зашел далеко, как это бывает в зрелом возрасте.

— Исходя из этого, я определяю возраст примерно в двадцать пять — тридцать лет. Максимум тридцать пять, — сообщил я Уэлану. Уорд уехала очень рано, вызванная на очередное совещание к Эйнсли. Впрочем, судя по виду ее заместителя, он тоже мало спал прошедшей ночью.

— Вы убеждены в своей оценке роста?

— Я говорил бы увереннее, если бы расчеты основывались не на одной-единственной кости. Но, как правило, на размеры большой берцовой кости можно полагаться. А что, у вас есть предположения насчет того, кто это?

— Возможно. — Он явно сомневался, нужно ли мне говорить все, а потом пожал плечами: — Мы продолжаем изучать круг знакомых Даррена Кроссли, особенно тех, кто работал в Сент-Джуд. Помимо Марии де Коста, обнаружился еще один тип, чье описание более или менее соответствует тому, что вы говорили про останки из котельной. Его зовут Уэйн Бут, работал санитаром вместе с Кроссли. Сорок пять лет, холост, сложения массивного, рост чуть менее шести футов.

Это не слишком отличалось от моих расчетов возраста и роста, но и совпадало с ними не так точно, как хотелось бы. Я ожидал кого-нибудь повыше и моложе.

— Когда он пропал?

— Одиннадцать месяцев назад.

То есть через семь месяцев после того, как, по словам Лолы, с ее сыном случился удар. И значительно позднее того, как Даррена Кроссли, Марию де Коста и Кристину Горски в последний раз видели живыми. Однако Уэлан предвидел мои возражения.

— До сих пор ничто, кроме слов его матери, не подтверждает, как долго Леннокс болеет. И с учетом того, что мы о ней знаем, я бы не верил ее словам. Вы сами сказали, что возраст и рост рассчитаны приблизительно. Не принимайте это на свой счет, но много ли можно определить по голени и коленной чашечке?

Мне хотелось бы верить в то, что мои расчеты довольно точны, однако гордость гордостью, а факты — фактами, и с последними спорить трудно.

Тем не менее его слова убедили меня не до конца.

— Что еще вам о нем известно?

Уэлан усмехнулся:

— А вот это самое занятное. Когда больницу закрыли, санитаров уволили, и он устроился на работу охранником. Угадайте где?

— В Сент-Джуд?

— Да, ночным сторожем. Правда, продолжалось это недолго, потому что через несколько месяцев начальство решило, что они могут обойтись без живых охранников, заменив их муляжами камер. Но из всех кандидатур на личность трупа в бойлере Бут явный фаворит.

— А зубные протезы у него были? — спросил я, вспомнив про бесформенный комок проволоки и пластика с цеплявшимися за ним кусочками фарфора, который мы нашли в золе.

Уэлан огорченно покачал головой:

— В том его описании, какое мы получили, об этом не сообщается. Мы поищем среди местных дантистов, вдруг он к кому-то из них ходил.

В государстве нет единой базы стоматологических данных, и в надежде найти нужную карту приходится долго искать по клиникам и частным дантистам. Я знаю случаи, когда полиция размещала объявления в специализированных стоматологических журналах.

Впрочем, при всех моих сомнениях это направление поисков представлялось перспективным. В одной из замурованных заживо жертв уже опознали Даррена Кроссли, и имелась вероятность того, что замурованная вместе с ним женщина — его подружка, Мария де Коста. И, что бы я там ни думал про возраст и рост, все шло к тому, что последние найденные останки принадлежат пропавшему Уэйну Буту — не только бывшему санитару в Сент-Джуд, но и ночному сторожу закрывшейся больницы.

Соблазнительно было связать все эти нити расследования в один тугой узел, допустить, что Леннокс участвовал в краже больничных медикаментов и их продаже вместе с остальными тремя жертвами, а потом повздорил с ними и спрятал трупы в здании старой больницы. В данный сценарий вписывалась даже Кристина Горски: выклянчив у брата деньги на последнюю дозу, она запросто могла явиться за ней в Сент-Джуд и вляпаться в ситуацию, которая стоила жизни и ей самой.

Однако какой бы привлекательной ни представлялась эта версия, она оставалась лишь предположением. И если дело против Гэри Леннокса развалилось бы, все иные догадки не стоили бы и ломаного гроша.

Я трудился до перерыва на ленч. Уэлан ушел задолго до этого, Парек — тоже. Честно говоря, я и сам тоже мог закончить работу раньше.

На обгоревшие кости я нагляделся при официальном осмотре. В отличие от других останков из больницы, эти были слишком хрупкими для вымачивания; впрочем, они и не требовали особой очистки, если не считать легкого протирания. Несколько сохранившихся на них клочков мягкой ткани либо счищались вместе с золой, либо их малый размер позволял вообще не обращать на них внимания.

Однако меня беспокоило то, что говорил Уэлан про Уэйна Бута. Бывший санитар и охранник из Сент-Джуд казался самым вероятным кандидатом на человека, сожженного в бойлере, и все же меня смущала разница его возраста и роста с теми, что рассчитал я. Я первый готов согласиться с тем, что результаты расчетов носят лишь приблизительный характер. Генетика и образ жизни способны сыграть свою роль, заставляя одни суставы стареть быстрее других. Да и не всегда отдельные кости находятся в стандартных пропорциях к остальным.

Но на сей раз расхождение расчетов с реальностью представлялось мне слишком уж большим. Поэтому я потратил еще пару часов фактически впустую: замеряя кости, проверяя и перепроверяя расчеты в поисках чего-то, что мог упустить в первый раз.

Я не нашел ничего такого.

В конце концов, признав, что сделал все, что мог, я прервался на ленч. Довольно поздний, как я увидел, посмотрев на часы. Кости предстояло протереть еще раз перед тем, как положить их в контейнер, а я так и не добрался до зубного протеза. По идее, его предстояло обследовать эксперту-стоматологу, но я хотел сам посмотреть на него еще раз, внимательнее.

Впрочем, это могло и подождать час-другой. Еды я с собой не захватил, буфета в морге не было, поэтому я выбрался в город. Магазинов поблизости не было, зато я знал один паб, в котором мне уже приходилось перекусывать. Он находился в пяти минутах ходьбы, так что туда я и отправился.

Погода за то время, что я провел в морге, не улучшилась. Небо было пасмурным, моросил мелкий дождик, похожий больше на туман. Паб, оформленный в кичево-лондонском стиле, был забит до отказа. Пахло мокрой одеждой, пивом и горячей едой. Поблизости находилось несколько судебных учреждений, поэтому клиентура состояла преимущественно из юристов, и их профессионально-уверенные голоса заметно повышали уровень шума в зале.

Я заказал сандвич, взял кофе и принялся оглядываться в поисках свободного места. Все столики были заняты, только у одного в углу стоял один свободный стул. Стараясь не расплескать кофе, я начал пробираться через зал в ту сторону. За столом кто-то сидел, но только приблизившись, я понял, кто это.

Мирз.

Пожалуй, эксперт-тафономист был последним, с кем мне хотелось бы обедать за одним столом. Однако выбора у меня не было; тем более, пока я стоял в нерешительности, он поднял голову и увидел меня. Судя по выражению лица, Мирз испытывал не больший энтузиазм от перспективы делить со мной стол, чем я — с ним.

— У вас не занято? — спросил я, кивнув на пустой стул.

— Нет. — Он пожал плечами.

На столе перед ним лежал недоеденный сандвич и стояла пинта пива. Рядом стоял еще один стакан, пустой, и Мирз как бы невзначай отодвинул его дальше от себя — наверное, чтобы я не заподозрил его в излишествах.

— Как у вас дела? — спросил я скорее для того, чтобы нарушить неловкое молчание.

— Нормально. Ну так. Хорошо.

Мирз явно ощущал себя не в своей тарелке: смотрел на руки, бесцельно крутил стакан на столе. У меня сложилось впечатление, будто ему хочется выпить его, но он стесняется. Я огляделся по сторонам, не подслушивает ли кто наш разговор. Однако шум в зале был такой, что мы едва слышали друг друга.

— Уорд поручила вам идентификацию? — продолжил я, на всякий случай понизив голос. Я не стал уточнять, чью именно: Мирз не мог не понимать, что я имею в виду Марию де Коста.

— Кто вам сказал?

— Никто. Я просто подумал, что предложат вам. — Он нервничал. Я надеялся только, что заказанный сандвич мне принесут быстро.

— Да, я этим сейчас и занимаюсь.

Мирз выпил свое пиво едва ли не одним глотком. Уорд обмолвилась о том, что у него возникли какие-то проблемы, и примерно на то же прозрачно намекала Парек. Глядя на Мирза, я видел, что проблемы есть. Впрочем, это меня не касалось. И вообще, нянчиться с ним в мои обязанности не входило. Напомнив себе это, я посмотрел на мальчишеское лицо Мирза и с трудом удержался от вздоха.

— У вас все в порядке? — спросил я.

— А разве может быть иначе?

— Я просто хотел удостовериться. В нашу последнюю встречу…

— Все у меня в порядке! Просто работы много. Вот если бы Уорд дала мне шанс доделать одну работу, не нагружая при этом еще одной, новой, я мог бы…

Он осекся, густо покраснев.

— Вам точно не нужно независимого мнения? — произнес я.

Мирз прикусил губу и, заморгав, уставился в свой стакан.

— Вряд ли я…

— Сандвич с сыром?

За моей спиной стояла девушка с тарелкой в руках. Я выдавил улыбку:

— Спасибо.

Пока она ставила тарелку на стол, Мирз свирепо смотрел на свои колени. Я подождал, пока официантка отойдет от стола.

— Продолжайте.

Но момент уже был упущен.

— Это не важно, — пробормотал он, встал, допил остатки пива и устремился к выходу, толкнув стол так, что мой кофе расплескался из чашки.

— Подождите! — окликнул я, но он уже проталкивался к дверям. Какой-то толстяк в костюме в полосочку отшатнулся и едва не пролил свое пиво, когда Мирз ракетой пролетел мимо него.

— Вот, джентльмены, образчик поведения, с которым нам приходится сталкиваться в наши дни, — объявил он, раздраженно глядя ему вслед.

Уверен, Мирз этого даже не заметил.

Глава 24

Я ушел из паба сразу, как доел свой сандвич. Дождь на улице не унимался, и встречные пешеходы тащились по мокрым тротуарам, низко опустив головы и ссутулившись. Притом что времени было всего часа два дня, казалось, начинался вечер. В такие дни я начинаю задумываться, почему до сих пор живу в городе. Однажды я уже делал попытку вырваться, сменив забитые улицы и бетонные стены Лондона на маленькую деревушку в Норфолке, где осень, по крайней мере, протекала по заведенным природой циклам.

Здесь она не навевала ничего, кроме тоски.

Впрочем, я понимал, что своим настроением обязан в значительной степени инциденту с Мирзом. Стоя на краю тротуара в ожидании зеленого света на переходе, я размышлял, что с ним происходит. Редкое расследование протекает гладко, и преодоление неожиданных препятствий — часть нашей работы. У юного тафономиста хватало необходимых навыков, и даже отсутствие опыта вряд ли мешало ему слишком сильно. Если, конечно, он готов признаться в этом хотя бы себе. Однако я подозревал, что чрезмерное эго может сильно затруднить это. А в сочетании со склонностью теряться в сложных обстоятельствах оно становилось прямо-таки разрушительным. Вопрос заключался только в том, мог ли я что-либо с этим поделать.

Телефон зазвонил, когда я переходил дорогу. Я задержался под козырьком магазина, чтобы ответить на звонок; номер, высветившийся на дисплее, был мне незнаком. Однако голос, донесшийся из динамика, я узнал сразу.

— Алло! Доктор Хантер? Это Адам Одуйя. Я не помешал вам?

Я даже не стал спрашивать, откуда у него мой номер: он сам говорил раньше, что у него есть свои источники информации.

— Это имеет отношение к расследованию?

— Даю вам честное слово, нет. Я звоню вам по совершенно другому поводу.

Я выглянул из-под козырька. Моросивший дождь превратился в полноценный ливень.

— Ну ладно.

— Когда мы с вами общались пару дней назад, я упоминал о том, что хотел бы побеседовать с вами по одному вопросу. Уверяю вас, к Сент-Джуд он не имеет ни малейшего отношения. У вас не нашлось бы времени сегодня, во второй половине дня, чтобы встретиться со мной?

Я вздохнул. После приключения с Мирзом в пабе мне не хватало только еще разговора с Одуйей. Однако и отказывать ему, даже не узнав, в чем заключается вопрос, я тоже не мог. Даже если его методы не вызывали у меня симпатии, цели заслуживали уважения.

— А в чем дело? — осторожно спросил я.

— Как вы относитесь к работе на общественных началах?

В прошлом мне приходилось заниматься такого рода работой, но все зависело от характера расследования. В особенности если предложение исходило от Одуйи.

— Мне нужно знать больше.

— Я пытаюсь запустить апелляционный процесс по делу человека, десять лет назад обвиненного в убийстве, которого, как я убежден, он не совершал. Полагаю, улики против него не вызывают доверия, особенно в том, что касается нанесенных жертве травм. Хотелось бы, чтобы вы ознакомились с материалами дела и высказали свое мнение.

Я молчал.

— Я понимаю ваши сомнения, — продолжил Одуйя, и я представил его хитрую улыбку. — Вполне естественно, вам не хотелось бы иметь дело ни с чем, что могло бы бросить тень на вашу работу с полицией. Но вот вам мое слово, это совершенно иной случай. Я хотел подождать с этим до тех пор, пока улягутся страсти по Сент-Джуд, однако мой клиент уже дважды пытался покончить с собой, и его родные боятся, что он повторит попытку. Денег у них немного, но, если нужно, я готов договориться о небольшой плате — хотя бы о компенсации расходов.

— Не в деньгах дело. Просто мне нужно знать больше, прежде чем вовлекаться во все это.

— Разумеется. Именно поэтому мне и хотелось бы встретиться с вами — обсудить ситуацию подробнее.

Дождь стекал с обреза козырька мне за шиворот. Я отступил к двери, прикидывая, много ли осталось работы в морге. Не слишком много, но я собирался тщательнее изучить зубной протез из бойлера.

— В ближайшие часа два или три не могу, — произнес я.

— Тогда ближе к вечеру. В любое удобное вам время и место.

— Мы могли бы встретиться после работы. Сейчас я в морге на Карлайл-стрит…

— Рядом с залами судебных заседаний. Я знаю это место. Провел там много времени, когда занимался адвокатской практикой. Это недалеко от метро, и там есть паб "Пух и перья". Мы могли бы встретиться там, скажем… в семь часов?

Одуйя назвал тот самый паб, в котором я напоролся на Мирза. Однако место было удобное, и это оставляло мне достаточно времени. Я думал, мое согласие удовлетворит Одуйю, но он еще не закончил.

— А как дела у Гэри Леннокса? — спросил Одуйя.

— По-моему, мы не собирались говорить о Сент-Джуд?

— Да, но мне все равно хотелось бы знать, что с ним. Вы ведь, наверное, слышали, что больше я не представляю Гэри и его мать.

— Что случилось? — Уорд сказала мне, что Одуйя уволен, но не объяснила почему.

— У Лолы сменилось настроение, и она предпочла государственного адвоката. Решила, что так ей… привычнее.

По опыту моего общения с Лолой я мог бы ожидать чего-то подобного. И я не видел особого вреда в том, что Одуйя узнает о состоянии ее больного сына.

— Последний раз, когда я о нем слышал, дела у него обстояли неважно.

— Жаль. Безотносительно к тому, как все обернется, это очень печально.

Не то слово.

— Родителям Кристины Горски известно об этом?

— О том, что я пытался помочь беспомощному человеку и его пожилой матери? — Голос Одуйи звучал не сердито, скорее устало. — В этом нет тайны. Официально я даже не представлял интересов Сандры и Томаса, так что конфликта интересов не было.

Я шагнул в сторону, пропуская в магазин покупателей.

— Меня беспокоило больше вмешательство в попытки полиции найти убийцу их дочери.

— Если вы о моих советах матери Гэри Леннокса касательно ее юридических прав, я не делал секрета и из этого. Совершил ее сын что-то или нет, он обладает теми же правами, что вы или я. Если у полиции есть против него какие-то конкретные улики, она вправе обвинить его. Но я категорически против злоупотребления чьей-либо уязвимостью. Я слишком часто видел, как наша судебная система делает это.

— А как насчет справедливости для жертв и их семей? — спросил я.

— Это другая сторона той же самой монеты. И пожалуйста, не пытайтесь укорять меня с точки зрения высокой морали. Я сидел с матерью, которой сообщили, что ее беременная дочь более года пролежала мертвая в заброшенной больнице. Поверьте, мне не меньше вашего хочется, чтобы виновный в этом был пойман и наказан. Мы просто подходим к данному вопросу с разных сторон. — В голосе Одуйи зазвучали ироничные нотки. — Кстати, доктор Хантер, для человека, не желавшего разговаривать о Сент-Джуд, вы справляетесь с этим не слишком удачно.

Пожалуй, так. Я не желал втягиваться в дискуссию. Нажал кнопку отбоя и, крайне недовольный собой, сунул телефон в карман. До тех пор, пока полиция не найдет достаточных улик, чтобы или выдвинуть против Гэри Леннокса официальное обвинение, или, наоборот, освободить его от всяких подозрений, расследование обречено топтаться на месте. Однако хотя я и чувствовал себя ответственным за то, что открыл этот ящик Пандоры, теперь от меня почти ничего не зависело. И втягиваться в спор с Одуйей не было смысла.

Только шагнув из-под козырька под дождь, я подумал о том, что, спрашивая о здоровье Гэри Леннокса, он рассчитывал именно на это. И всю дорогу обратно в морг я напоминал себе, что должен держаться при встрече с ним осторожнее.

От зубного протеза осталось немного. Огонь и небрежное обращение, когда кто-то вынимал останки из топки, расплавили акрил и покорежили металл. И хотя температуры в котле не хватило для того, чтобы раскрошить фарфоровые зубы, что-то — предположительно, удар или столкновение с каким-то предметом — обломало их почти у самой десны. Поскольку отломавшихся фарфоровых обломков мы в золе не нашли, это, скорее всего, случилось до того, как тело затолкали в топку. Из этого следовало, что даже в случае, если полиции удалось бы отыскать клинику, где Уэйн Бут лечил зубы, и установить, что он действительно ходил с зубным протезом, сравнение того с расплавленным обломком тоже было бы затруднительно. Я даже не знал, возможно ли это вообще.

Вероятно, профессиональный судебный стоматолог справился бы с этим лучше меня. Но даже так протез выявил несколько новых деталей. Судя по форме фарфоровых обломков, он замещал четыре верхних резца и правый клык. Серьезная брешь. Можно потерять один или два зуба из-за кариеса или заболевания десны, однако пять расположенных рядом зубов, включая резцы, позволяют предположить иную причину.

Их выбили.

Это не обязательно означает насильственное действие. Я знал человека, оставшегося без передних зубов в результате падения с велосипеда. Правда, он предпочел протезу импланты — более дорогое и сложное решение, доступное далеко не каждому. Во всяком случае, определенно недоступное тому, кого сожгли в бойлере, подумал я.

Протез был самого распространенного типа — рудиментарное акриловое нёбо, которое накладывалось поверх настоящего и удерживалось на месте металлическими клипсами. Такой протез почти незаметен и выдает себя лишь крошечными серебряными скобками, охватывающими зубы по сторонам от искусственных. Его выбирают те, кто о функциональности заботится больше, чем об удобстве или красоте. Из этого следовало, что владелец или не заботился о том, как он выглядит, или не мог позволить себе ничего более сложного.

Я склонялся к последнему варианту.

Я собирался взглянуть на детский скелет, лежавший пока в свежей воде, однако возня с комком металла и пластика отняла у меня больше времени, чем я ожидал, а на семь часов я договорился о встрече с Одуйей. Еще одна ночь вымачивания ничем не могла повредить крошечным косточкам, да и спешки с ними не было. Испытывая смешанное чувство вины и облегчения за то, что могу отложить не самую приятную работу на потом, я решил оставить их до утра.

Я потянулся, поморщившись от боли в затекшем теле, убрал все образцы в контейнеры, погасил свет в смотровой, переоделся и направился к выходу. Кто-то шел передо мной по коридору к вестибюлю, и я ощутил досаду, сообразив, что это Мирз. Он тоже уходил с работы, одетый по погоде: в куртке-дождевике, со своим новеньким кейсом в руке. Мирз брел, ссутулив плечи и нахмурившись.

Увидев меня, он отвел взгляд. Однако сразу вздернул подбородок, расправил плечи и кивнул мне. Я подумал, не стоит ли предпринять еще одну попытку заговорить с ним, но при виде этого вздернутого подбородка решил, что нет. Кивнул в ответ и подождал, пока Мирз распишется у дежурного на стойке. У двери он задержался, чтобы поднять капюшон. Я тоже расписался в журнале, оттягивая время, чтобы не выходить вместе с ним.

Вот такие секунды могут изменить жизнь.

Порыв влажного ветра ворвался в вестибюль, когда Мирз открыл дверь. На улице стемнело, дождь не стихал. Пригнувшись навстречу ветру, Мирз уже начал пересекать улицу, когда я только выходил из дверей. Под козырьком я задержался, застегивая плащ, и тут меня окликнули:

— Доктор Хантер!

Я поднял голову и увидел Одуйю, стоявшего на противоположном тротуаре. Когда он шагнул на мостовую, чтобы перейти на мою сторону, Мирз обернулся.

Таким это мгновение и отпечаталось у меня в памяти: две фигуры, пересекающие мокрую от дождя улицу навстречу друг другу; уличный фонарь освещал их наподобие вспышки фотоаппарата.

Я услышал машину прежде, чем увидел ее. Где-то поблизости взвизгнули по мокрому асфальту покрышки. Автомобиль несся прямо на Одуйю, поймав его в свет фар. Поворачивая голову в ту сторону, он отталкивался ногой от мостовой в попытке отпрыгнуть.

Но не успел.

С отвратительным глухим стуком машина врезалась в него, швырнув на капот и ветровое стекло и отбросив через крышу. Колеса еще подминали под себя его зонт, а Одуйя, перевернувшись в воздухе, рухнул на мокрый асфальт. Машина вильнула, однако скорости не сбавила. Застывший посреди улицы Мирз наконец сорвался с места. Уронив свой кейс, он бросился вперед, но автомобиль зацепил его крылом. Он полетел на землю, и я увидел, как заднее колесо проехало по его ногам. На мгновение водитель, казалось, потерял управление; машину занесло, она врезалась бортом в стоявший у тротуара фургон, заскрежетал, сминаясь, металл, зазвенело стекло, а потом она с ревом унеслась.

Все это заняло несколько секунд.

Опомнившись от потрясения, я выбежал на проезжую часть. Пронзительно взвизгивала сигнализация фургона. Одуйя лежал ближе ко мне — без движения, с руками и ногами, раскинутыми под неестественными углами, как бывает у сломанной куклы. Вокруг его головы растекалась темная лужица крови. Широко открытый глаз уставился в мокрый асфальт. Опускаясь возле него на колени, я уже видел, что голова его болезненно деформирована. Одуйя лежал абсолютно неподвижно, и этот контраст с переполнявшей его обычно энергией нагляднее повреждений свидетельствовал о том, что я ничем не могу помочь ему.

На дорогу начали выбегать люди — случайные прохожие, видевшие несчастный случай.

Оставив Одуйю, я поспешил к Мирзу.

Залитый кровью, он распластался рядом с искореженным алюминиевым кейсом. Он был жив, однако без сознания; дыхание вырывалось из его груди с влажным хрипом. Одна рука была наверняка сломана, но больше всего пострадали ноги — во всяком случае, правая, по которой проехалась машина. Порванная штанина насквозь пропиталась кровью, и из-под нее торчали осколки белой кости.

Я попытался сосредоточиться. Травмы Мирза были серьезнее, чем у профессора Конрада, и я испытывал беспомощность, глядя на его изуродованную ногу. Кровь шла у него сразу из нескольких мест, что исключало простую перевязку.

— Дайте посмотреть, я медсестра!

Срывая с плеча спортивную сумку, рядом с Мирзом опустилась на колени молодая женщина. При виде его травм она чуть побледнела и нахмурилась.

— Держись, парень, "Скорая" уже выехала, — произнесла она. Если Мирз ее и слышал, то не реагировал. Женщина оглянулась на меня и сорвала с шеи яркий шарф. — У вас не найдется карандаша или авторучки?

Моя голова наконец включилась.

Я достал из кармана авторучку. Тем временем она свернула шарф и перетянула им бедро Мирза. Он застонал, когда она затягивала жгут, но в сознание так и не приходил. Сунув ручку под жгут, женщина начала закручивать его, пережимая артерию и останавливая кровь. Этот способ настолько прост, насколько эффективен; я видел уже его в действии, хотя при иных обстоятельствах.

— Давайте я помогу. Я врач, — добавил я, когда она оглянулась на меня. — Посмотрите, нет ли у него других серьезных повреждений.

Я взялся за ручку, продолжая перетягивать артерию, а женщина достала из сумки полотенце.

— Оно чистое, — сообщила она, перевязывая им рану на другой ноге Мирза. — Я как раз сменилась с дежурства и собиралась в спортзал. Не видела, как все произошло, только слышала. Это что, покушение?

Я кивнул, посмотрев в ту сторону, где лежал Одуйя. Вокруг него тоже собрались люди с лицами, подсвеченными голубоватым светом телефонных дисплеев. Кто-то накрыл его голову плащом; вдалеке уже слышалось завывание сирен.

— Вы его знали? — спросила женщина, проследив направление моего взгляда.

— Да, — кивнул я.

Глава 25

— Я не знаю.

Я старался говорить спокойно.

Уорд и Уэлан сидели напротив меня за раскладным столиком. Лица обоих оставались профессионально-бесстрастными. Мы находились в полицейском участке в миле от морга — старого здания из красного кирпича, спроектированного словно специально в расчете на подавление остатков духа у любого входящего. Я сидел в комнате для допросов уже третий час: сначала отвечал на вопросы местного сержанта-детектива, а потом ждал приезда Уорд с Уэланом.

Я надеялся, что с их появлением все изменится к лучшему. Зря.

— Попробуйте вспомнить, — в очередной раз повторил Уэлан. Вид у инспектора был помятый, усталый, а лампа дневного света над головой придавала его лицу болезненный голубоватый оттенок. — Ни один из других свидетелей не находился так близко к месту наезда, как вы. Вы стояли практически напротив.

Он мог и не напоминать. Однако весь инцидент чем дальше, тем больше казался мне нереальным, слишком свежим, чтобы анализировать это.

Нам с молодой медсестрой не пришлось долго сидеть рядом с Мирзом. Дежурный наряд полиции прибыл через несколько минут — сразу несколько машин, из которых вывалилась толпа полисменов в темной форме, в бронежилетах. Царила неразбериха, синие мигалки превращали всю сцену в подобие кошмарного сна. Потом прибывшие поняли, что угроза миновала, и все немного успокоилось, даже приобрело упорядоченный вид. Бригада "Скорой" занялась наконец Мирзом, и когда нас с медсестрой уводили в сторону, я оглянулся и увидел, как место, где лежал Одуйя, огораживают ширмами.

Больше я его не видел.

Меня наскоро допросили, а затем принесли из кареты "Скорой" бумажные полотенца и гель-антисептик, чтобы мы немного почистились перед тем, как садиться в полицейский автомобиль. Залитые водой стекла превращали уличные огни в бесформенный набор цветных пятен. В участке меня проводили в комнату для допросов и сунули в руки чашку чая.

Она так и стояла передо мной, нетронутая, с подернувшейся радужной пленкой поверхностью.

— Что за машина, помните? — продолжил Уэлан.

Я напряг память.

— Не "Гольф", но размера примерно такого же.

— Номер не запомнили? Хотя бы часть?

Я покачал головой:

— Все закончилось слишком быстро.

— А цвет?

— Темный. Хотя в свете фонарей даже этого не могу сказать наверняка.

— Синий, черный, красный?

— Не знаю.

— И на водителя вы не посмотрели? И на то, сколько в ней сидело людей?

— Нет. Было темно, шел дождь, фары светили в глаза. Наверняка ведь там на улице есть камеры наблюдения, неужели вы не можете просмотреть записи с них?

— Вот спасибо, а то мы не догадались бы, — усмехнулся Уэлан. — Это мог быть просто несчастный случай?

— Нет. Водитель не мог не видеть его. Одуйя окликнул меня, и как только он начал переходить улицу, машина тронулась с места и рванула прямо на него.

— То есть она ждала?

Я снова услышал визг покрышек, когда водитель нажал на газ, увидел лицо Одуйи, повернувшего голову на свет фар. Я попытался выкинуть эту картину из головы.

— Похоже на то.

— Свидетели утверждают, что автомобиль пытался избежать наезда на Мирза после того, как сбил Одуйю. Вы это видели?

— Машина определенно вильнула, когда Мирз пытался убраться с дороги, — произнес я, пытаясь припомнить подробности. — Наверное, в попытках объехать его. Но шанса сделать это не было никакого — при такой скорости.

Уорд поменяла позу. До сих пор она в основном молчала.

— Что там делал Одуйя?

Я знал, что данный вопрос рано или поздно прозвучит.

— Я договорился о встрече с ним.

Уэлан чуть не поперхнулся от возмущения.

— Господи!

Выражение лица Уорд не изменилось.

— Зачем?

— Он позвонил мне сегодня днем и сказал, что у него есть работа на общественных началах, которую он хотел бы предложить мне. К Сент-Джуд она отношения не имела, поэтому я согласился встретиться с ним вечером, чтобы обсудить это.

— В морге?

— Нет, в соседнем пабе. В "Пухе и перьях". Я думаю, он приехал на метро и направлялся туда, поскольку двигался со стороны станции. То, что я вышел как раз в то время, когда он проходил мимо, чистое совпадение.

— Совпадение, — повторила Уорд. — И что, машина ждала его тоже по чистому совпадению?

— Представления не имею. Я не говорил о том, что встречаюсь с ним, никому.

— Нам вы точно об этом не говорили.

— У меня и не было повода делать это, — возразил я. — Это никак не связано с расследованием.

— Ладно. — Уорд, похоже, слишком устала даже для того, чтобы злиться. — Кто предложил место для встречи, вы или Одуйя?

— Одуйя. Он сказал, что помнит это место со времени работы адвокатом.

Уэлан усмехнулся. Уорд кивнула.

— Машины у Одуйи не было, поэтому любой, кто знал, куда он направляется, мог предположить, что он поедет на метро. Им достаточно было припарковать автомобиль где-нибудь поблизости и ждать.

Я помассировал веки большим и указательным пальцами. Снова видел, как он делает шаг с тротуара на мостовую. "Доктор Хантер!" Я тряхнул головой, пытаясь отделаться от картины, воскрешенной в памяти этими словами.

— У вас нет предположений, за что? — спросил я.

— Мы пока не можем полностью исключить террористическую версию, но это похоже на целенаправленное покушение на Адама Одуйю, — сказала Уорд. — Не исключено, что кто-то затаил обиду на Дэниела Мирза, о которой мы не знаем, но пока все идет к тому, что он случайная жертва. Мирз просто переходил дорогу в неудачное время в неудачном месте.

— Вам, кстати, повезло, — заметил Уэлан. — Выйди вы из морга первым, и на его месте могли бы оказаться вы.

— У вас нет никаких предположений о личности водителя?

Уэлан пожал плечами:

— Одуйя на протяжении всей своей карьеры только и делал, что портил людям настроение. Если мы ищем человека, затаившего на него злобу, то нам придется выбирать из очень длинного списка.

Но я заметил, что отвечал он на этот вопрос неохотно. Я переводил взгляд с одного на другого.

— Ведь у вас есть версия, да?

Уэлан покосился на Уорд. Та вздохнула.

— Кит Джессоп пропал. Вчера мы поехали допросить его насчет асбеста и недавнего инцидента у Сент-Джуд. Никто не знает, где он. Жена последний раз видела его три дня назад, когда Джессоп после сцены с Адамом Одуйей явился домой пьяным и агрессивным. Она попыталась выставить его, он начал ломать мебель, а когда соседи вызвали полицию, сбежал. Вызов зарегистрирован, мы проверили.

Джессоп… Я откинулся на спинку пластмассового стула, пытаясь определить место подрядчика во всей этой истории. Конечно, Джессоп — алкоголик со вздорным характером, и он не делал тайны из того, как относился к Одуйе. Обвинял его в переносе сроков сноса, даже хотел напасть на него прямо на глазах у полицейских.

И все равно, одно дело — пытаться ударить кого-либо, и совсем другое — сознательно сбить человека машиной.

— Вы действительно полагаете, что это мог быть Джессоп?

— Я не отказалась бы допросить его, — сухо промолвила Уорд. — Мы знали, что отсрочки в Сент-Джуд наносили Джессопу финансовый ущерб, но все было еще хуже, чем мы представляли. Он банкрот. Счета в банках заморожены из-за долгов, а поскольку Джессоп заложил свой дом, то останется и без него. Жена подала на развод, и я могу ее понять. Он потерял все.

Мысли у меня в голове путались. Я устал и физически, и эмоционально; произошедшее перед моргом просто опустошило меня. Но даже так что-то в этом смущало меня.

— Я видел машину Джессопа в Сент-Джуд. Это старый "Мерседес". Седан, не хэтчбек.

— Вероятно, у него не одна машина, — раздраженно буркнул Уэлан. — Или он мог угнать чужую. Мы пока не знаем.

— Что мы знаем — так это то, что Джессоп алкоголик с буйным характером и известной многим обидой на Одуйю, — заявила Уорд. — Одного этого достаточно, чтобы подвергнуть его допросу, так что его исчезновение только вредит ему. Кстати, он врал не только насчет асбеста.

Я потер виски: в них начинала уже пульсировать боль.

— Что вы хотите сказать?

Уорд помедлила с ответом. Все-таки напряжение последних дней совершенно ее измотало. Уэлан положил руки на стол и мрачно смотрел на них.

— Только чтобы это оставалось между нами, ладно? — произнесла она. — Нам стало известно, что Джессоп получил доступ к зданию раньше, чем он заявлял нам. Ему доверили обследование участка за год — за целый год! — до фактического начала работ по сносу. Мы еще проверяем даты, но это потенциально охватывает сроки, когда исчезли Кристина Горски и Даррен Кроссли.

— Подождите. — Я поднял руку, пытаясь осмыслить все это. — Вы что, хотите сказать, он может быть замешан еще и в их убийствах? Не только в покушении?

— Я пока ничего не утверждаю. Но сегодня днем мы получили ордер на обыск у Джессопа на работе. Нашли там пластиковые брезенты, точно такие, как тот, в который было завернуто тело Кристины Горски. И даже не говорите, я сама знаю, что половина строителей в стране пользуется аналогичными. Но у Джессопа дома во дворе собака, черноподпалый ротвейлер. С шерстью того же цвета, что и собачья шерсть на брезенте с чердака.

— Толку от нее как от сторожа никакого, — усмехнулся Уэлан. — Тупа как пробка. Сидела без еды и питья, так что даже обрадовалась нам.

Я почти не слушал его. Я мог бы еще поверить в то, что Джессоп намеренно задавил машиной Одуйю. Но чтобы он совершил все эти садистские убийства в Сент-Джуд…

— Не говоря уже о собаке, — продолжила Уорд, — часть брезентов заляпана цементом — не спорю, с учетом его ремесла это вполне естественно. Однако на некоторых имеются еще пятна краски — той же самой, синей, что на брезенте с чердака. Мы отдали образцы на анализ, но на вид их не отличить. И жена Джессопа позволила нам забрать кое-какую одежду, так что у нас теперь есть его волосы для анализа. И если его ДНК совпадет с образцами с того брезента, что ж, тогда ему придется ответить на ряд неприятных вопросов.

— И что теперь, в связи со всем этим, будет с Гэри Ленноксом?

Уорд развела руками:

— В настоящий момент он остается главным подозреваемым в деле об убийствах в Сент-Джуд. Но все зависит от того, совпадут ли отпечатки его пальцев с отпечатками на перегородке. Нам пока не удалось проверить это, так что будем искать Джессопа и…

Она не договорила, потому что у нее в сумочке зазвонил телефон. Уорд достала его, посмотрела на дисплей, и лицо ее застыло.

— Мне надо ответить.

Она встала из-за стола и вышла из комнаты. Мы с Уэланом остались сидеть в неловком молчании. Он взял свой телефон и начал читать сообщения.

— Ей это очень некстати, правда? — произнес я.

Уэлан неохотно положил телефон обратно на стол.

— Да.

— Но в сегодняшнем ЧП нет ее вины.

— Это ничего не меняет. Все это расследование — одна сплошная катастрофа. Ну, может, и не такая, когда бы нам удалось найти хоть что-то, чтобы предъявить, но один подозреваемый лежит в больнице, практически недосягаемый, а теперь и второй ударился в бега. С какой стороны ни посмотри, все плохо.

Да уж.

— Как думаете, Уорд оставят старшим инспектором?

— Если мы добьемся прорыва с Джессопом или Ленноксом в ближайшие двадцать четыре часа, она еще может выйти из этой истории в шоколаде. А если нет… — Он пожал плечами.

Если нет, всю вину возложат на Уорд. Старший инспектор без опыта работы в этой должности, заваливший первое же дело, к тому же еще и беременная, — можно ли найти более удачного козла отпущения? И вряд ли начальство будет волновать, справедливо это или нет. Наверняка, когда Уорд повысили в должности, это представлялось ей замечательной удачей.

Теперь же угрожало ей крахом карьеры.

Открылась дверь, и Уорд вернулась в комнату. Мы с Уэланом вопросительно смотрели на нее, но ее лицо оставалось непроницаемым.

— Звонили из больницы, — сообщила она, садясь на место. — Дэниела Мирза перевезли из операционной. Ему ампутировали ногу.

Господи, бедняга Мирз! Прошло всего несколько часов со времени нашей последней встречи в пабе. Его тогда что-то беспокоило. Но сейчас все это казалось совершенно несущественным.

— По крайней мере, он жив, — вздохнул Уэлан.

— Думаешь, это удача? — буркнула она. — Всего один убитый и один искалеченный? Боже…

Уэлан покраснел и уставился в стол. Уорд пробормотала:

— Извини, Джек.

Он кивнул, крепко стиснув зубы.

Уорд взъерошила рукой волосы, отчего прическа ее сделалась еще более бесформенной, чем прежде.

— Ладно. Думаю, здесь мы закончили. Я еду в контору. Надо подготовить заявление для прессы, и Эйнсли хочет провести совещание.

— Я вам буду еще нужен? — спросил я. Я ожидал, она ответит, что я свободен. Вместо этого Уорд молча посмотрела на меня.

— Вообще-то, да, — наконец произнесла она. — У нас тут еще одна проблема.

Глава 26

Этой ночью я спал плохо. Мысли о покушении не давали мне уснуть почти до утра, а если и задремывал, то просыпался почти немедленно от визга покрышек и глухого удара. Я встал рано и долго стоял под душем, включив под конец холодную воду. В результате покрылся гусиной кожей и соображал чуть лучше, но настроение от этого не поднялось. Образы Одуйи и Мирза на асфальте дополнялись взрывоопасными новостями о Джессопе, которые сообщила вечером Уорд. Чудовищности произошедшего уже хватало, чтобы надолго выбить любого из колеи, но осознание того, что вся эта история лишена логики, по крайней мере разумной, заставляла меня чувствовать себя еще более угнетенно.

Прежде я испытывал к подрядчику жалость, поскольку при всех его недостатках он, несомненно, страдал.

Теперь не осталось и этого.

Мне отчаянно не хватало Рэйчел. Мне ужасно хотелось позвонить ей, но я знал, что, пока она в море, это невозможно. Я пытался вести себя так, словно это утро ничем не отличалось от любого другого, забыться в рутинных делах. Радио я не включал до завтрака, состоявшего из двух кружек растворимого кофе и ломтя поджаренного хлеба. Ожидал, что новость о покушении будет одной из главных, и не ошибся. Странное это было ощущение — слушать об Одуйе и Мирзе в прошедшем времени. Состояние Мирза описывалось как тяжелое, но стабильное; травмы теперь в корне меняли его образ жизни, однако самой жизни не угрожали. Это было, конечно, лучше, чем могло бы быть, но все равно плохо. Упоминалось их участие в том, что происходило в Сент-Джуд, а в этой связи неизбежны спекуляции на тему того, как ведется расследование. Затем я услышал то, чего не ожидал.

— В связи с инцидентом столичная полиция разыскивает для допроса мужчину пятидесяти трех лет, — произнес диктор. — Местонахождение Кита Джессопа, специалиста по демонтажу зданий и сооружений, который, как полагают, вел работы на территории больницы, в настоящий момент неизвестно. Полиция считает, что Джессоп потенциально опасен, и рекомендует при встрече с ним избегать непосредственного контакта.

Я отложил недоеденный кусок тоста: есть мне расхотелось. Вот, значит, как: из всех способов оглашения его имени Уорд выбрала самый термоядерный. Я предполагал, что Эйнсли давит на нее, чтобы она хоть как-то продемонстрировала активность полиции, однако не ожидал столь быстрой реакции.

Было в этом некое безрассудство — так человек с завязанными глазами делает прыжок туда, где, по его представлениям, должна находиться земля.

Выплеснув остаток кофе в раковину, я снял с вешалки плащ и спустился к машине, выбросив по дороге в мусоропровод большой мешок мусора. Сгоревшие контейнеры уже заменили, и единственное, что напоминало о пожаре, — запах дыма из люка мусоропровода. Как бы я ни относился к Бэллэрд-Корт, службы здесь работали эффективно.

Несмотря на ранний час, по пути в морг я несколько раз застревал в пробках. Уорд попросила меня вернуться туда, прежде чем продолжить поиски с ищейкой. Она хотела, чтобы я осмотрел останки Даррена Кроссли и женщины, предположительно Марии де Коста, личность которой предстояло подтвердить. Собственно, в этом и заключалась проблема, о которой она говорила. При всем своем гоноре Мирз, похоже, не давал себе труда ставить Уорд — и, если на то пошло, никого другого — в известность о результатах своих изысканий.

— Одному Богу известно, чем он там занимается. Он уже несколько дней обещал оформить рапорт, и каждый раз у него находился повод оттянуть этот момент, — пожаловалась она. — Мы послали ему стоматологическую карту де Коста, но он и этим не занялся. А если и занимался, никому об этом не доложил.

— Неужели у "БиоГена" нет доступа к его файлам? — спросил я.

— Не к тем, какие нам нужны. Мирз не выкладывал их в архивы компании, а его ноут и доступ защищены личным паролем. И доступа к ним не будет, пока он не придет в сознание.

Помню, в пабе Мирз жаловался на то, что Уорд не дает ему доделать одну работу, нагружая следующей. Я предполагал, что он застрял на какой-то операции, однако подозревал, что Мирзу мешает что-то еще. Он уже успешно идентифицировал останки Кроссли, и уж сравнение зубов женщины с картой Марии де Коста не составило бы для него особого труда.

И все же что-то и на сей раз помешало Мирзу.

Я хотел тщательно обследовать два этих тела еще с тех пор, как впервые увидел их в замурованной камере. Да, я работал с останками Кроссли, помогая Мирзу, но тогда мне было не до осмотра: время поджимало. В любой другой ситуации я радовался бы появившейся возможности поработать с ними.

Но не такой ценой.

Участок улицы перед моргом перегораживала полицейская лента. Я оставил автомобиль в паре кварталов оттуда и проделал остаток пути пешком. Чем ближе я подходил к моргу, тем сильнее сжималось все у меня внутри. Хотя следов вчерашнего побоища почти не осталось. Ночной дождь смыл с мостовой кровь, и даже покореженный фургон, в который врезалась боком легковая машина, отбуксировали прочь. Если бы не обломки пластика от снесенного бокового зеркальца и трепещущие на ветру пластиковые ленты, я бы даже подумал, что вчерашнее мне лишь привиделось. Спешившие по своим делам прохожие миновали это место, почти не обращая на него внимания. Кто-то умер, но земля продолжала вращаться.

Как всегда.

Поскольку главный вход находился в зоне оцепления, я вошел в морг через боковую дверь. Только очутившись внутри, сообразил, что тело Одуйи, скорее всего, тоже лежит здесь, в одиночестве, в темноте холодильной ячейки. Ощущение нереальности происходящего усилилось, когда я пошел расписаться в журнале и увидел фамилию Мирза, накорябанную строчкой выше моей собственной вчерашней росписи. При виде ее все навалилось на меня с новой силой. И не только то, что случилось, но и то, как легко все могло получиться по-другому, если бы наши фамилии стояли на странице в ином порядке.

Я вздохнул и отправился переодеваться.

Вспыхнул свет в смотровой. Подойдя к одному из шкафов-холодильников, я достал контейнер с останками женщины. Уходя, Мирз уложил кости с тем же педантизмом, с каким раскладывал их на столе. Вынув разобранный женский скелет из контейнера, я выложил кости на стол в нужном порядке. Должен признать, это было не так аккуратно, как у Мирза, но мне этого и не требовалось.

Мне нужна была информация, а не эстетика.

Желто-коричневые ожоги казались просто грязными потеками. Мирз уже срезал их образцы для исследования под микроскопом, и мне не терпелось посмотреть их самому. Однако всему свое время. В первую очередь от меня требовалось доказать, что это Мария де Коста.

Процедура ничем не отличалась от той, которую я проделал с Кристиной Горски. Собрав заново ее скелет, я произвел анализ зубов, записывая все повреждения, пломбы, коронки и прочие следы лечения. Покончив с этим, полез в карту Марии де Коста. Уорд говорила, что им повезло выйти на ее дантиста со второй попытки. Вчитываясь в карту, я удивлялся все больше. Когда при встрече в пабе я спросил Мирза насчет идентификации — Господи, неужели это было всего день назад? — он едва не растерзал меня на клочки. Но почему — понять я не мог. Сравнение с картой было еще проще, чем в случае с Кристиной Горски. Зубы находились в гораздо лучшем состоянии, чем у молодой наркоманки, из чего следовало, что вне зависимости от того, торговала она наркотиками или нет, тяга ее не носила хронического характера. А главное, все до единой пломбы и коронки на очищенных от мягких тканей челюстях совпадали с отмеченными в стоматологической карте Марии де Коста.

То есть идентификация была такой простой, о какой в нашей профессии можно лишь мечтать. Мирз не мог не видеть этого. Но почему же тогда топтался на месте?

Я снова всмотрелся в зубы мертвой женщины. Единственная деталь, упоминаний о которой я не нашел в карте, — трещины на коренных зубах. Причем повреждены были зубы с обеих сторон, верхние и нижние, однако никаких сколотых кусков, позволяющих предположить, что трещины явились следствием удара по лицу, я не нашел. Они походили скорее на те, что возникают в результате давления, словно она стиснула зубы слишком сильно и они потрескались.

Ее пытали и замуровали в недрах старой больницы, ее оставили, связанную, умирать в темноте. Ты бы тоже стиснул зубы до трещин.

Но что-то начинало понемногу брезжить у меня в мозгу. Я подумал о травмах на запястьях и лодыжках обеих жертв, где бинты врезались в плоть почти до кости. Разумеется, они пытались освободиться, не обращая внимания на боль, которую сами себе причиняли. С учетом охватившей их паники это представлялось естественной реакцией. Хотя…

Я замер.

Естественная реакция…

Я взял одно из ребер с отметиной от ожога. Грязно-желтым цветом она напоминала следы никотина на пальцах заядлого курильщика. Маленькая и для ожога необычно локальная. Сердце мое забилось быстрее, а понятие о том, что произошло, наконец сложилось окончательно.

Господи, неужели это? Неужели?

Положив ребро на место, я сорвал латексные перчатки и натянул чистую пару. Из другого холодильника достал контейнер с разобранным скелетом Даррена Кроссли.

Мирз упаковал кости с обычной своей аккуратностью, а то, что я искал, находилось почти на самом верху. Достав череп и нижнюю челюсть, я поместил их под увеличительное стекло и включил подсветку. На зубах Кроссли тоже явственно виднелись трещины.

В дверь постучали, и от неожиданности я вздрогнул. Я повернулся к двери, но прежде чем успел произнести хоть слово, она уже отворилась.

Это был Эйнсли.

— Доброе утро, доктор Хантер! Вы не будете возражать, если я войду?

Поскольку он уже вошел, смысла отвечать я не видел. Коммандер выглядел бодрым и свежим и одет сегодня был не в мундир, а в синий костюм с накрахмаленной белоснежной сорочкой и светлым галстуком. Приталенный пиджак подчеркивал безукоризненную фигуру. Остановившись в паре шагов от меня, Эйнсли поднял руки.

— Знаю, я не переоделся, но обещаю ни до чего не дотрагиваться. Я лишь на минуту.

— Все в порядке?

— Новых кризисов не случилось, если вы об этом. Я просто решил посмотреть, как у вас дела.

Даже на таком расстоянии запах его туалетной воды перебивал все запахи смотровой.

— Я только начал. — Я аккуратно убрал череп и челюсть обратно в контейнер. Осмотрю останки Даррена Кроссли более детально, но позднее. Пока я увидел все, что хотел.

— Что слышно про Дэниела Мирза?

Эйнсли глядел на скелет женщины.

— Нового пока ничего. Вы слышали, что он потерял ногу?

— Старший инспектор Уорд сообщила мне.

— Ужасно. Насколько я понял, вы там были?

Я кивнул. Обсуждать это мне не хотелось.

— В новостях говорили, вы разыскиваете Кита Джессопа?

Я не стал добавлять того, что мне уже сказала Уорд: полиция намерена допросить его и в связи с другими убийствами в Сент-Джуд. Эйнсли чуть скривил губы. Наверное, вспомнил, как подрядчик ударил его по лицу.

— Это решение далось нам нелегко — огласить его имя на столь ранней стадии, но ему место за решеткой. Этот человек представляет опасность для себя и других. Жаль, что кое-кто не понял этого раньше.

Под этим "кое-кем" он явно подразумевал Уорд. Травля козла отпущения началась.

— Так чей это скелет? — поинтересовался Эйнсли, глядя на выложенные кости. С таким же выражением лица он мог бы обсуждать автомобильные запчасти.

— Эту женщину нашли с Дарреном Кроссли.

— А, да. Та, которая была, как мы полагаем, его подружкой-португалкой. Вы работаете сейчас над ее идентификацией?

— Совершенно верно.

С формальной точки зрения я ему даже не солгал. Анализ зубов показал, что это Мария де Коста, однако мне предстояло еще проверить другие кости на наличие отмеченных в ее медицинской карте переломов или иных индивидуальных примет. Только по окончании этого анализа идентификация считалась бы законченной.

Я мог сказать это Эйнсли, но мне не понравилась завуалированная критика в адрес Уорд. Разумеется, чин он имел на порядок выше, и все же она оставалась пока старшим инспектором.

Пока.

Эйнсли кивнул; мой ответ ему был безразличен. Я понимал, что пришел он вовсе не из интереса к тому, как продвигаются у меня дела.

— Кстати, я одобрил решение старшего инспектора Уорд пригласить вас завершить работу, начатую Мирзом, — заявил он. Взгляд его голубых глаз был непроницаемым, как у фарфоровой куклы. — "БиоГен" хотел прислать кого-то ему на замену, но я полагал, нам нельзя прерывать процесс. Вы уже знакомы с делом и могли подключиться к нему сразу. И — при всем моем уважении к доктору Мирзу — мне показалось, это должен быть специалист с опытом.

Послушать его, так это все с самого начала было исключительно его идеей.

— Сделаю все, что в моих силах, — произнес я.

— Не сомневаюсь. — Эйнсли смахнул с рукава невидимую пылинку. — Уверен, вы понимаете, что это расследование находится на особом контроле. Конечно, никто не предполагал, что оно будет развиваться так, но — при всем моем уважении к старшему инспектору Уорд, — возможно, было бы несправедливо ожидать, что она справится с подобным уровнем ответственности.

Вот оно. Уэлан предвидел, что все промахи повесят на Уорд, и Эйнсли явно не терял времени зря.

— Потому что она беременна?

— Нет, разумеется, нет. Но это ее первое дело в должности старшего инспектора, и не стоит удивляться тому, что она несколько… скажем так, растерянна.

— По-моему, она справляется, и неплохо.

Я подавал голос в защиту Уорд не только из-за хорошего к ней отношения. Да, она работала в авральном режиме, но ей пришлось справляться с быстро меняющейся ситуацией, с проблемами, предвидеть которые не мог никто. И Эйнсли забыл, что именно по его решению к делу подключили частную фирму, результаты чего я сейчас расхлебывал.

— Не уверен, что события подтверждают это. Особенно после вчерашнего вечера.

Я не представлял, как Уорд сумела бы предсказать нападение Джессопа, а тем более предотвратить его. Однако я понимал, что спорить бессмысленно.

— Зачем вы мне это рассказываете?

Уровень допуска у гражданских специалистов не настолько высок, чтобы с ними делились конфиденциальной информацией. И уж коммандеру столичного полицейского управления вовсе не обязательно лично сообщать мне, что Уорд понизят в должности.

Эйнсли внимательно посмотрел на меня:

— Знаю, вас с Шэрон Уорд связывают добрые рабочие отношения, но мы не можем позволить новых ошибок. Нисколько не виня ее в ситуации, я полагаю, все мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы облегчить бремя, легшее на ее плечи. Мне хотелось бы, чтобы в дальнейшем вы представляли свои доклады непосредственно мне.

— Вы предлагаете мне действовать в обход старшего инспектора Уорд?

— Ни в коем случае. Она старший инспектор, поэтому продолжайте докладывать ей в обычном порядке. Но я должен также находиться в курсе ваших находок.

Значит, Уорд не понизили. Пока. Однако назначили испытательный срок, на протяжении которого Эйнсли будет присматривать за ней, вне всякого сомнения, манипулируя ходами за ее спиной.

— Она знает об этом?

— Старший инспектор Уорд — реалист.

Я расценил данный ответ как отрицательный. Эйнсли достал из бумажника визитку и положил ее на стол.

— Мы поняли друг друга, доктор Хантер?

— Да.

— Прекрасно. — Он поддернул рукав пиджака и посмотрел на часы. — Мне пора. Скоро начнется совещание перед посмертным вскрытием.

— Адама Одуйи? — До меня как-то не доходило, что Эйнсли мог приехать из-за этого.

— Да, назначено на десять утра. Не здесь, в морге на Бельмонт-роуд, — добавил он, заметив, что я посмотрел на часы над дверью. — Мы решили, что так будет уместнее — с учетом того, что он был убит здесь. Я заехал сюда по дороге.

Эйнсли двинулся к двери, но остановился и произнес:

— Да, еще одно. Я признателен вам за то, что вы обратили наше внимание на Гэри Леннокса, но будьте добры, не забывайте, что вы гражданский консультант. Все аспекты оперативной работы, во всяком случае связанные с потенциальными подозреваемыми, лучше предоставить нашим сотрудникам, занятым на этом деле. Я понимаю, почему так произошло, и это казалось многообещающим направлением. Жаль, что оно тупиковое.

Я все пытался сообразить, благодарит он меня или отчитывает.

— Из того, что говорила Уорд накануне вечером, я понял, что они ждут возможности снять отпечатки пальцев у Гэри Леннокса.

— Я думал, старший инспектор Уорд поставила вас в известность, — произнес Эйнсли слишком вкрадчиво, чтобы я ему поверил. — Нам удалось раздобыть отпечатки обоих — Леннокса и его матери. Они не совпадают с теми, что обнаружены на месте преступления, так что все наши старания были пустой тратой времени. Ну не совсем пустой. Теперь Леннокс получает квалифицированную помощь, что уже лучше, чем ничего. Но простое обращение в социальные службы добилось бы этого гораздо проще.

Взгляд его кукольных глаз встретился с моим.

— Не буду вас больше отвлекать, доктор Хантер. Вы знаете, как меня найти.

Глава 27

После ухода Эйнсли я устроил перерыв. В коридоре стоял кулер, я вышел выпить воды и обдумать то, что услышал.

Визит коммандера выбил меня из колеи. Хорошей новостью было то, что Уорд осталась старшим инспектором. По меньшей мере до конца этого расследования все, что я смогу узнать, будет проходить через нее. У меня не было ни малейшего желания делать что-либо за спиной у Уорд, как хотел Эйнсли. Но факт, что он просил об этом, меня беспокоил. Уорд умеет постоять за себя, и я не сомневался в том, что она отдает себе отчет в своем нынешнем положении. Но даже так, то, что старший начальник откровенно копает под нее, мне не нравилось.

Другие новости от Эйнсли волновали меня еще больше. Он был прав в том, что касалось Джессопа: подрядчик представлял угрозу для окружающих, поэтому его необходимо было арестовать, и чем скорее, тем лучше. Однако, если полиции не удастся добыть серьезных доказательств его причастности к убийствам в Сент-Джуд, следствие будет отброшено назад, к отправной точке — без единого подозреваемого. Я почти поверил в то, что во всем может быть виноват Гэри Леннокс, а его мать лжет, покрывая его. Теперь выяснилось, что отпечатки с места преступления не принадлежат ни ему, ни ей. Мы заблуждались с самого начала.

И получается, что я совершенно необоснованно причинил им столько горя.

Я ощущал себя так, словно земля под моими ногами вдруг сделалась зыбкой. Вероятно, отчасти это объяснялось нервной реакцией на вчерашнее покушение. На моих глазах человека, которого я знал, намеренно сбили машиной, а второго изувечили. Если бы подобное происходило с кем-нибудь другим, как бывший врач, я прописал бы ему консультации у психоаналитика. Но у меня есть собственный способ справляться с такими ситуациями.

Допив воду, я кинул стаканчик в мусорное ведро и вернулся к работе.

Стоило двери смотровой медленно закрыться за моей спиной, как лишние мысли вылетели у меня из головы. Трещины на зубах Марии де Коста и Даррена Кроссли дали мне понять, с чем мы имеем дело. Теперь мне предстояло доказать это.

Мирз говорил мне, что нашел на скелете женщины тринадцать отметин от ожогов, расположенных в случайном порядке на разных костях. При первом осмотре я обнаружил только восемь. Одна находилась на костном выступе сосцевидного отростка, за правым ухом и чуть ниже. Вторая — на правой ключице, еще две — на седьмом и восьмом левых ребрах. На лобковой кости темнело то, что казалось одним большим ожогом, в несколько раз больше других; оставшиеся три располагались на плюсневых костях ног — две на правой и одна на левой. За исключением пятна за ухом, о происхождении которого я начинал уже догадываться, все остальные ожоги находились на передней части тела. Это свидетельствовало о том, что их наносили, когда Марию де Коста привязали к койке. Поначалу я не понимал, где Мирз насчитал тринадцать ожогов, однако, приглядевшись внимательнее, сообразил, что пятно на лобковой кости, которое я принял за один большой ожог, представляет собой несколько, расположенных близко друг к другу. Я кивнул. Один большой ожог не укладывался в мою версию, но несколько маленьких — еще как.

И я не испытывал ни малейшего сомнения в их происхождении. Мирз не ошибался: это были ожоги. Хотя маленькие желто-коричневые отметины казались почти безобидными, я понимал, что боль они наверняка причиняли чудовищную. Единственное, с чем я не мог согласиться, — с тем, что это результат прижигания чем-то вроде паяльника. Верно, прижигание паяльником оставило бы на кости следы, очень похожие на эти. Однако мягкие ткани пострадали бы гораздо сильнее. Кожу и плоть такое воздействие прожгло бы насквозь.

Я взял в руки череп и пригляделся к отметине на сосцевидном отростке. Был шанс, что это случилось, когда она лежала лицом вниз, но я сомневался. Я полагал, что это произошло, когда Мария де Коста стояла. И этот ожог — самый первый.

О чем ты думал, Мирз? Это же находилось прямо у тебя перед глазами.

Я наскоро осмотрел остальные кости и, не найдя ничего достойного внимания, сложил скелет обратно в контейнер. Потом протер стол, снова сменил перчатки и принялся раскладывать на нем скелет Даррена Кроссли. Его кости поведали мне ту же историю. Многочисленные маленькие ожоги никотинового цвета все на костях, прикрывавшихся лишь кожей и тонким слоем подкожного жира. В случае Кроссли это были ребра, большая берцовая кость, кисти обеих рук. А вот на сосцевидных отростках, что с одной стороны, что с другой следов ожога я не нашел. Поначалу это меня озадачило. Зато у него обнаружился ожог в нижней части грудины. Увидев его, я начал понимать, как все произошло и с ним.

Убрав в контейнер кости бывшего санитара, я занялся срезами, которые приготовил Мирз. Получить срез кости, достаточно тонкий для исследования под микроскопом, тем более если эта кость обожжена, а значит, еще более хрупкая, — задача не из простых. Кость помещается в резиновую муфту, а затем специальным инструментом под названием "микротом" с нее срезается тончайший слой. Это требует точного расчета и твердой руки, но при всех своих недостатках в том, что касалось тонкой работы, юный тафономист был на высоте. Приготовленные им срезы я бы назвал идеальными, и это сэкономило мне время. Положив образец, взятый с ребра Марии де Коста, на предметное стекло, я приник глазом к окуляру.

Мир превратился в набор серо-коричневых и белых точек. Меня интересовали цилиндрические структуры, которые называются "остеоны", из них состоит внешний слой пластинчатых костей. По осевому каналу остеонов течет кровь, хотя в этих крови, конечно, не осталось. Они обесцветились от ожога, и я мог разглядеть ряд микроскопических трещин. Губчатая кость, пористая мембрана, заполняющая внутренний объем кости, также пострадала, чего можно ожидать в обожженной кости. Меня интересовал скорее размер повреждений. С самого начала я поражался, как малы эти ожоги. Мирз считал, что орудие, каким нанесли эти ожоги, тоже было небольшого размера. Он думал, что это был паяльник, весь жар которого сосредоточен на конце жала. Данное предположение имело основания, но все свои дальнейшие выводы он делал, исходя из этого.

Вот в этом Мирз ошибался.

Я проверил остальные срезы и каждый раз видел одно и то же. Может, позвонить Уорд, чтобы она была в курсе моих находок? Впрочем, было еще одно, что мне хотелось проверить в первую очередь. Кое-что, о чем я прежде не размышлял.

Пока я ехал из морга в Сент-Джуд, солнце пыталось пробиться сквозь облака. Когда я приблизился к воротам, ему это удалось, так что на каменных колоннах и ржавеющей кованой решетке нарисовались четкие тени, быстро бледневшие по мере того, как на небе снова сгущались тучи.

У больничных ворот дежурила уже знакомая мне пара полицейских: девушка и пожилой мужчина. Девушка одарила меня лучезарной улыбкой:

— Что, вернулись?

— Надеюсь, ненадолго.

— Ага, так я вам и поверила.

Она пропустила меня на территорию, и солнце, словно нарочно дождавшись этого момента, скрылось за тучами. Пока я ехал мимо груд строительного мусора на месте снесенных построек, гнетущее настроение снова охватывало меня все сильнее. Ни Уорд, ни Уэлан не ответили на мои попытки дозвониться до них. Я оставил голосовое сообщение о том, что останки женщины действительно принадлежат Марии де Коста и нам необходимо срочно поговорить, хотя не объяснил почему. Такие вещи в сообщении не передают, и, возвращаясь в Сент-Джуд для продолжения поисков с собакой-ищейкой, я надеялся, что хоть одного из них найду там.

Припарковавшись на стоянке между полицейскими фургонами, я сразу увидел их обоих на ступенях лестницы перед портиком. Уорд разговаривала с Джексоном, начальником поисковой группы. Он был в грязном защитном комбинезоне, а пока я подходил к ним, из дверей потянулись на улицу остальные участники поисков. Похоже, они или закончили работу, или устроили перерыв, а Джексон докладывал Уорд о результатах. Чтобы не мешать ему, я подождал в стороне.

Вид Уорд буквально потряс меня. Накануне вечером она выглядела усталой. Теперь я бы назвал ее состояние изможденным. Лицо осунулось, глаза ввалились. Даже копна волос казалась безжизненной, когда она кивнула Джексону. Тот повернулся и направился к машинам, а они с Уэланом спускались с крыльца медленно.

— Если вы приехали работать с ищейкой, то опоздали, — произнесла она, когда я приблизился к ним. — Собака наколола лапу о гвоздь, и хозяйка повезла ее к ветеринару. Вроде не очень серьезно, так что мы надеемся возобновить поиски завтра.

— Вы получили мое сообщение? — спросил я.

— Насчет Марии де Коста? Да, спасибо. Мы пытаемся найти дантиста Уэйна Бута, чтобы проверить, не его ли протез обнаружили в бойлере. Можно подумать, кто-нибудь из тех, с кем он общался, заметил, что он носит протез, — так ведь нет. Вы сказали, у вас есть что-то еще?

— Я посмотрел ожоги на Кроссли и де Коста. Они не термического происхождения.

— Что? — нахмурился Уэлан.

— Это ожоги от электричества. Их не прижигали металлом. Кто-то неоднократно бил их электрическим током, достаточно сильным, чтобы разряд обжег кость.

— Вы уверены? — Усталость Уорд как рукой сняло.

— Внешне они похожи, однако термические ожоги крупнее и не так сконцентрированы. Вот почему эти так малы и почему поверхностных повреждений почти не было заметно. Разряд проходит сквозь кожу и мышцы. Оба типа ожогов могут вызвать растрескивание кости, но кости, пораженные электрическим разрядом, имеют и повреждения на микроскопическом уровне. Разряд повреждает саму структуру костной ткани, и именно это я обнаружил на костях обеих жертв. Это объясняет и другие повреждения вроде травм на запястьях и лодыжках. Они результат не попыток освободиться, а судорог. И зубы у обеих жертв потрескавшиеся — с такой силой они их стискивали.

— Господи! — воскликнула Уорд, оценивая значение этой информации. — Что это было? Нечто вроде электрошокера? Тазера?

Я покачал головой:

— Вряд ли. У тех разряд слабее, он не вызвал бы таких повреждений. Поскольку электричество в больнице давно отключено, это должно быть что-то портативное.

— Помните, в замурованной камере на полу стояли автомобильные аккумуляторы? — произнес Уэлан. — Мы думали, их там просто выкинули, но если кто-то подключал к ним провода, этого хватило бы?

— Не знаю, — признался я. — Наверное, если подсоединяли несколько.

Мы вступали на неизведанную территорию. Воздействие электрических разрядов на кости почти не исследовано, а я сам встречался с чем-то подобным всего несколько раз. И тогда поражения были связаны с неисправной проводкой или производственными травмами. Помню еще случай, связанный с попаданием молнии. Ничего даже отдаленно напоминающего это.

— В общем, я не думаю, чтобы это делали только ради пытки, — продолжил я. — Судя по расположению ожогов, бо́льшая часть их получена жертвами, когда они уже лежали, привязанные к койкам. Но у Марии де Коста один ожог за ухом, а у Даррена Кроссли один — на грудине. По-моему, эти два разряда имели целью оглушить их. Его — когда он стоял лицом к тому, кто наносил разряд, а ее — со спины.

— Она пыталась убежать, — предположил Уэлан. — Сначала оглушили мужчину, потому что он опаснее, а потом девицу, когда она убегала.

Уорд кивнула:

— Логично. Но почему, черт подери, Мирз этого не увидел?

— Я думаю, он увидел. Просто не хотел признать этого, — ответил я. — Начал с предположения о термическом характере ожогов и уже не мог отказаться от данной версии. Особенно после того, как сообщил вам. Мирз и возился так долго именно по этой причине: не принимал того, что факты не укладываются в его версию.

Такая реакция известна, и называется она "когнитивное искажение". Я знаю не одного и даже не двух ученых, павших его жертвой, упрямо отказываясь признать, что совершили ошибку, несмотря на свидетельства обратного. Это случается в любом возрасте, но у Мирза самомнение помножилось на отсутствие опыта. Он так отчаянно старался проявить себя на первом самостоятельном расследовании, что отвлекся даже от того, что ему полагалось делать.

Впрочем, сейчас это была не самая большая его проблема.

— Ладно, не будем пока о Дэниеле Мирзе, — произнесла Уорд. — Зато мы, по крайней мере, теперь знаем, как жертв одолели и как потом пытали. Серьезная подвижка. Что-нибудь еще?

— По-моему, то же самое произошло с Кристиной Горски.

— На ней ведь не было ожогов? — нахмурилась она.

— Таких, чтобы я увидел, — нет. Но она могла иметь ожог на том месте, о котором нам ничего не известно.

Уорд изменилась в лице: она поняла.

— Вы имеете в виду ее живот?

— Да. Большой раны там не было, потому что крови на одежде не обнаружилось. Но она пришла в больницу в топике, можно сказать, с голым животом, а непосредственный контакт электродов с кожей мог повредить ее без кровотечения. Этого достаточно, чтобы привлечь мух после смерти, особенно если ожог воспалился.

Уорд с Уэланом молча обдумывали мои слова.

— Но вы ведь не знаете этого наверняка, — наконец подал голос Уэлан. — Вы сами говорили, что на теле не нашлось ничего, что позволяло бы предположить это.

— На теле нет. — Я глубоко вздохнул. Мне очень не хотелось говорить этого. — Но нашлось на ребенке.

Поначалу я думал, будто крошечные трещины на хрупких костях появились, когда тело матери переносили с места на место. Однако после того, как ознакомился с повреждениями Даррена Кроссли и Марии де Коста, я еще раз осмотрел скелет ребенка и убедился в том, что повреждения схожи.

— Сокращения мышц при поражении электричеством могут приводить к возникновению трещин на костях, — продолжил я. — Так случилось с Кроссли и де Коста, и то же самое произошло с ребенком. Матка и околоплодные воды должны были обеспечить защиту, но… недостаточную.

— Господи, — прошептал Уэлан, качая головой.

Но Уорд еще сомневалась:

— Если кто-то ударил Кристину Горски электрошокером, почему на ее костях трещин нет?

— Подобное происходит не всегда. Зародыш был гораздо меньше и находился ближе к месту разряда. Вспомните, у Кристины Горски отметили вывихнутое плечо. Мышечные спазмы могут привести к такому, и, похоже, все это произошло одновременно.

— У нее отошли воды, — хрипло произнес Уэлан. — Это от них остались следы на лестнице и чердачном утеплителе. Какой-то ублюдок ударил ее электрошокером, и у нее отошли воды.

Я и сам сделал аналогичный вывод. А потом, когда она пыталась убежать, кто-то гнался за ней до самого чердака и запер за ней дверь.

У Уэлана зазвонил телефон, и он отошел в сторону, оставив нас с Уорд.

— Значит, во всех трех убийствах виноват один и тот же человек. — Она поморщилась и устало потерла глаза. — Кристины Горски, Кроссли и де Коста. И, вероятно, еще и Уэйна Бута, хотя доказать этого мы пока не можем.

— Я говорил сегодня утром с Эйнсли. Он сообщил, что отпечатки, найденные в Сент-Джуд, не совпали с отпечатками Гэри Леннокса. Неужели Лола передумала и дала разрешение?

— Нет. Нам пришлось снять отпечатки с его бутылки для кормления и кружки. Суд бы не принял это в качестве доказательств, но так мы, по крайней мере, получили их для сравнения. Они не совпали.

После всех скандалов и потрясений попытки обвинить Гэри Леннокса оказались пустой тратой времени. Так сказал и Эйнсли.

Конечно, Гэри теперь получал нормальную медицинскую помощь, но я сомневался, что это сильно утешит Лолу.

— И что теперь… — начал я, но Уорд остановила меня, подняв руку.

— Подождите.

Она смотрела на Уэлана. Он продолжал говорить по телефону, хмурясь все сильнее.

— Что-то не так, — сообщил он ей и снова обратился к невидимому собеседнику: — Повторите, вас плохо…

Я услышал приближающийся шум мотора. По дороге от ворот к больнице медленно ехал красный фургон. Перед ним, словно охраняя его, шли двое полицейских. Я узнал в них жизнерадостную девушку и ее старшего коллегу, дежуривших у ворот. Но даже увидев, что водитель высовывает в окошко руку с зажатым в ней предметом, не понял, что происходит.

Уэлан продолжал говорить по телефону, только теперь его лицо сделалось пепельно-серым.

— Черт, — выдохнул он.

— Что происходит, Джек? — спросила Уорд.

Остальные полицейские тоже начали поворачивать головы в сторону этой странной процессии. Ответить Уэлан не успел. Фургон вдруг ускорил движение, заставив обоих полицейских перейти на бег. Девушка споткнулась и упала, и на мгновение мне показалось, будто фургон переедет ее. Однако вместо этого он затормозил, и дверца с водительской стороны распахнулась.

Из нее выбрался Джессоп.

На плече у подрядчика висела большая спортивная сумка, набитая чем-то тяжелым. Другую руку он держал высоко поднятой, и я видел, что он сжимает в ней какой-то прямоугольный черный предмет. Сначала я подумал, что это мобильник, но потом разглядел провода, свисавшие из сумки.

Джессоп сжимал в руке подрывной механизм.

Глава 28

Уэлан опомнился первым.

— Всем очистить территорию! — заорал он, яростно размахивая рукой. — Всем отойти!

Полицейские и детективы спешили укрыться за автомобилями и фургонами. Не выпуская подрывного механизма, подрядчик обхватил рукой шею девушки, прижав ее к себе. Когда седой полисмен попытался вмешаться, Джессоп уставил ему в лицо механизм с угрожающе зависшим над кнопкой пальцем.

— Ну что? Думаешь я просто так, попугать?

— Делай, как он говорит! — крикнул Уэлан.

Пожилой полисмен нехотя отступил. Стоявшая рядом со мной Уорд торопливо говорила что-то в рацию — наверное, требовала подкрепления. У подножия лестницы Джессоп не отпускал девушку-полицейского, перехватив ее за шею. Одежда подрядчика была перепачкана, складки кожи на подбородке поросли седой щетиной, глаза налились кровью.

— Уходите, доктор Хантер, — произнес Уэлан.

Похожий на мавзолей вход в больницу за моей спиной был ближним ко мне укрытием, к тому же единственным, куда я мог попасть, минуя Джессопа. Глядя в зияющий проем двери, я все же не спешил: бросать Уорд с Уэланом мне не хотелось.

— Ну же! — рявкнул Уэлан.

— Он останется тут! — крикнул Джессоп. — Никто никуда не уходит!

Продолжая удерживать девушку-полицейского за шею, свободной рукой он расстегнул "молнию" сумки. Я разглядел внутри матово поблескивающие брикеты, опутанные проводами в пластиковой изоляции. Поверх всего этого блестела бутылка, в которой колыхалось нечто напоминающее водку.

— Здесь "Эр-де-икс" хватит на то, чтобы всех вас разнести в клочья! — Джессоп помахал в воздухе механизмом. — Попробует кто ко мне подойти — нажму кнопку!

— Ладно, Кит, мы вам верим. — Уорд выступила вперед, опустив рацию. — Вы добились нашего внимания, теперь объясните, что вам нужно?

Она говорила рассудительным, почти скучающим тоном. Похоже, это действовало ему на нервы. Пока Джессоп искал ответ, девушка, которую он удерживал, открыла рот.

— Простите, мэм, — прохрипела она. — Он сказал, если мы не будем делать так, как он…

Джессоп зажал ее шею сильнее.

— Заткнись, сука.

— Хорошо, Кит, — как ни в чем ни бывало продолжила Уорд. — Почему бы вам не положить эту штуку…

— Не указывайте мне, что делать! — огрызнулся Джессоп, злобно глядя на нее. — Никто не будет указывать мне, что делать! Никто больше!

Уорд подняла руки:

— Никто и не пытается. Вы командуете, вот и скажите нам, что вам нужно.

— Что мне нужно? — Джессоп горько усмехнулся. — Что мне нужно — вернуть назад мою жизнь! Вы можете ее вернуть?

— Я могла бы помочь, но для этого вам…

— Я что, на дурака похож? — Взгляд налитых кровью глаз, казалось, готов был испепелить Уорд. — Мой портрет во всех новостях! Все пропало — и из-за чего? Из-за тупой сучки, которая вообще не имела права здесь находиться!

— Ее звали Кристина Горски. — Голос Уорд вдруг сделался тверже. — У нее тоже была жизнь. И семья. Вы ведь их видели, помните?

— И что? Я виноват в том, что их дочь подсела на иглу?

— Она не заслуживала смерти, Кит. Не больше, чем Адам Одуйя или…

— Да плевать мне на них всех! — взревел Джессоп. — А я? Кто переживает за меня? Никто!

— Это не так, Кит. Мне жаль, если…

— Вы думаете, мне нужна ваша жалость?

— Тогда поговорите со мной. Объясните, чего вы хотите.

— Хочу сделать то, что должен был сделать уже давно! — Он указал в сторону здания. — Хочу взорвать все это мерзкое место!

— Это ничего не изменит, Кит.

— Может, и нет, зато умру счастливым.

— Вы уверены?

Ветер шевельнул немытые волосы у него на лбу. Прищурившись, он смотрел на нее, словно колеблясь. Потом вдруг склонил голову набок, прислушиваясь. Через мгновение я тоже услышал завывание сирен.

— Что, дружки ваши? — усмехнулся Джессоп. — Думали заговаривать мне зубы, пока какой-нибудь ублюдок не вышибет мне мозги?

— Нет, подождите…

Но Джессоп уже поднимался по ступеням, толкая девушку-констебля перед собой. Когда Уэлан шагнул в их сторону, подрядчик поднял подрывной механизм выше.

— Прочь с дороги!

— Я не могу. Ну же, парень, подумай, что ты делаешь?

— Я сказал, прочь! Думаешь, не нажму?

Джессоп коснулся пальцем кнопки. Костяшки пальцев побелели. Сирены звучали уже ближе. Я увидел, как пожилой констебль, дежуривший у ворот, начал придвигаться, но голова подрядчика мотнулась в его сторону.

— Прочь! Ну!

— Делайте, как он говорит! — быстро скомандовала Уорд. Она положила руку на локоть Уэлану. — Не будем совершать глупостей.

— Считаю до трех! — рявкнул Джессоп. — Раз!

— Никто не собирается мешать вам войти. Только отпустите ее, — сказала Уорд. — Посмотрите на нее, Кит. Она же совсем еще девчонка. Неужели вы хотите сделать ей больно?

— Два!

Констебль зажмурилась. Джессоп был раза в два массивнее ее. Я видел, что она дрожит, но зубы оставались твердо сжатыми. Уорд, похоже, не находила убедительных слов. Вой сирен все приближался. Джессоп набрал в грудь воздуха и поднял коробочку с кнопкой.

— Возьмите меня, — предложил я.

Мой голос прозвучал неестественно громко. Уэлан и Уорд заговорили разом:

— Ради бога…

— Не лезьте в это, Дэвид…

Но я уже привлек к себе внимание Джессопа. Я развел руки в стороны, показывая, что они пусты.

— Вам нужен заложник. Вот и возьмите меня.

Он смотрел на меня, но шеи девушки не отпускал. Потом скривил губы:

— Убирайтесь с дороги.

— Пустите ее. С вами пойду я, — произнесла Уорд прежде, чем я успел ответить.

Уэлан в ужасе повернулся к ней:

— Нельзя! Это…

— Через полминуты вы будете на мушке у дюжины снайперов, — сообщила Уорд Джессопу, не обращая внимания на своего заместителя. — Я не могу позволить вам захватить с собой одного из моих людей, но могу пойти с вами сама. Или вы можете взорвать нас всех прямо здесь, потому что, судя по тому, как складывается день, мне уже безразлично. Давайте, решайте.

— Мэм, вы не обязаны делать это, — настаивал Уэлан.

Она не обращала на него внимания, глядя только на Джессопа.

— Пятнадцать секунд.

Сирены завывали уже на территории больницы. Подрядчик кивнул:

— Затеете что-нибудь…

— Господи, я на седьмом месяце беременности, что я могу сделать?

Впрочем, я слышал в ее голосе страх, спрятанный под бравадой.

— Шэрон, не надо… — начал я, но она уже направлялась к подрядчику с девушкой.

— Я не позволю вам… — Уэлан сделал попытку остановить ее.

— Отойди, Джек. Это приказ.

Ее голос дрогнул, но Уэлан опустил руку. Быстрым движением Джессоп оттолкнул констебля и схватил Уорд.

— В дом! Живо! — скомандовал он, подталкивая ее по ступеням.

— Джессоп, она же беременная! — в ужасе выкрикнул Уэлан.

Как и Кристина Горски, подумал я. Джессоп, пятясь, входил в дверь, таща за собой Уорд. От ее бравады не осталось и следа; испуганное лицо побледнело.

А потом Джессоп захлопнул за ними дверь, и Сент-Джуд словно поглотила их.

Следующий час выдался одним из худших, какие я могу припомнить. Стоило Джессопу и Уорд скрыться в здании больницы, как Уэлан принялся отдавать распоряжения. Все вокруг оживилось и задвигалось, и только я стоял на ступенях, как оглушенный. Перед крыльцом останавливались, скрежеща тормозами, темные фургоны, из них выпрыгивали вооруженные полицейские в бронежилетах. Завывали сирены, и к их хору присоединялись все новые, а в эпицентре всего этого шторма возвышалась темная громада Сент- Джуд.

Уэлан бесцеремонно стащил меня с лестницы.

— О чем вы думали? — Он поднял руку, словно намереваясь ударить меня, но сдержался, раздраженно тряхнул головой и поспешил дальше.

Меня перехватил кто-то из полицейских и, заставив перейти на бег, загнал за цепочку фургонов, велев оставаться там и не рыпаться. Все новые машины прибывали к больнице — и полиция, и пожарные, и "Скорые". Со всех сторон слышался треск раций, а над крышей трейлера, за которым я укрывался, темнела зловещая громада старой больницы.

Джессоп пока не взорвал ее.

Не зная, чем заняться, я сидел на ступеньке штабного трейлера. Когда я посмотрел на часы, оказалось, что с момента моего приезда в Сент-Джуд не прошло и получаса.

— Как вы?

Это была молодая констебль, которую Уорд заменила собой в качестве заложника. Она протягивала мне бутылку воды.

— Сейчас вам это не помешает.

Мне бы не помешало что-нибудь покрепче, но я принял с благодарностью и воду. Девушка переминалась с ноги на ногу.

— Я хотела поблагодарить вас. Ну за то…

Я молча кивнул. Внутри меня образовалась какая-то пустота, в которую проваливалось все, что я мог бы сказать. Девушка смотрела мимо меня на больницу.

— Она бы все равно поступила так. Если кого и винить, так меня. Я должна была помешать ему.

— Вы сделали все, что в ваших силах, — возразил я.

— Да, а все равно ощущаешь себя дерьмом, правда?

Когда девушка ушла, я глотнул воды. Скорее от нечего делать, а не от жажды, но вдруг понял, что во рту пересохло. Завинчивая крышку, я услышал приближающиеся шаги. Это был Эйнсли. Коммандер остановился и холодно посмотрел на меня. Я встал.

— Поговорим в трейлере.

Он поднялся по ступеням, не оставив мне выбора, кроме как следовать за ним.

— Есть новости? — спросил я.

Эйнсли помолчал, словно обдумывая, нужно ли отвечать.

— Нет. Мы пытаемся установить контакт.

— Внутри есть кто-нибудь? — Операция с ищейкой на сегодня завершилась, и я видел, как члены группы вышли из здания. Но в подвале мог находиться кто-нибудь еще.

Раздувая ноздри, он выдохнул через нос.

— Не считая моего старшего инспектора и подозреваемого с сумкой взрывчатки, вы хотите сказать? Слава богу, нет. Поиски были прерваны, поэтому в здании никого.

Эйнсли подвинул стул и сел. Выждав пару секунд, я сделал то же самое. Взгляд голубых фарфоровых глаз действовал на нервы, но я выдержал его.

— Итак, доктор Хантер, не хотите рассказать мне, почему вы здесь, а не в морге?

Я не ожидал, что он начнет с этого вопроса.

— Я завершил работу там и приехал помочь в поисках с ищейкой.

Эйнсли молча смотрел на меня. Между нами буквально висел наш с ним последний разговор, когда он фактически приказал мне докладывать о своих находках не только Уорд, но и ему. Мы оба понимали, что я ослушался; впрочем, мне было безразлично.

— Сообщите, что произошло с Джессопом, — наконец произнес он.

Я рассказал, постаравшись воскресить в памяти все подробности. Наверняка Эйнсли уже успел поговорить с Уэланом, но сейчас он был весь внимание, стараясь не упустить ни одной детали.

— Опишите то, что вы видели в сумке.

— Прямоугольные брикеты материала, похожего на грязно-белую шпаклевку. С проводами, торчащими из них. Джессоп назвал их "Эр-дэ-икс".

Эйнсли резко выдохнул.

— Это взрывчатка, которую используют при демонтаже. Много ли было брикетов?

— Не очень. Но сумка была большая и производила впечатление тяжелой. Заполнена примерно наполовину. И там была еще бутылка водки.

Об этом следовало сказать: алкоголь и взрывчатка — плохое сочетание. Эйнсли кивнул, словно я подтвердил то, что он уже слышал.

— Как бы вы описали настроение Джессопа?

Я не специалист-психолог, но Эйнсли и не просил профессиональной оценки.

— Озлоблен, агрессивен. Жалеет себя. Не выказал никакого сочувствия к Кристине Горски или Адаму Одуйе.

— Может, его угрозы — блеф?

Во рту у меня пересохло.

— Нет.

Кукольные глаза буравили меня.

— Вы помните наш разговор утром — насчет вмешательства в полицейские операции?

— Да.

— Тогда потрудитесь объяснить, зачем предлагали себя в заложники агрессивному подозреваемому с сумкой взрывчатки?

Я и сам мучился этим вопросом — особенно тем, предложила бы Уорд себя в заложники, если бы я не сделал этого первым. Но тогда Джессоп взял бы с собой девушку-констебля…

— А как поступили бы вы? — произнес я.

Эйнсли скривил губы, но не ответил. Он встал и стряхнул с безукоризненно отутюженных брюк что-то невидимое глазу. Я уже обращал внимание на то, как Эйнсли делает это: или его зрение было лучше моего, или он поступал машинально.

— Я пришлю кого-нибудь снять у вас официальные показания, а потом вы свободны. Я распоряжусь, чтобы вас отвезли домой.

Я забыл, что моя машина осталась внутри зоны оцепления и я не мог забрать ее до тех пор, пока все это не закончится.

— Доберусь сам, — сказал я.

— Как вам угодно.

Эйнсли вышел. Я удержался от вопроса, что же будет дальше. Полицейский переговорщик попытается установить контакт с Джессопом — вероятно, пользуясь телефоном Уорд. Они попробуют уговорить его освободить Уорд и сдаться. Если эти переговоры провалятся, будет приниматься решение, что опаснее: ждать или посылать в дом вооруженных людей. В похожем на лабиринт здании Сент-Джуд это самый последний, отчаянный вариант действий.

Особенно если Джессоп успел разложить взрывчатку.

Миновала целая вечность, пока не появился констебль в штатском, чтобы записать мои показания. Сидя в пустом трейлере, я убивал время, восстанавливая события на ступенях больницы и пытаясь представить, как это могло обернуться в том или ином случае. Шея и плечи болели от напряжения в ожидании грохота взрыва. Однако пока все было тихо. Когда я наконец подписался под своими показаниями, мне сообщили, что пришлют кого-нибудь проводить меня через внешнее кольцо оцепления и я смогу уехать. Прошло пятнадцать минут, никто не приходил, и я, устав глядеть в потертые стены трейлера, решил выйти на улицу. Никто не обратил на меня внимания, когда я открыл дверь и спустился по откидным ступенькам. Однако в воздухе буквально висело напряжение. Я приехал в больницу днем, а пока сидел в трейлере, успело стемнеть. Перед зданием расставили прожектора, и в их свете фасад казался огромной театральной декорацией.

Фургон Джессопа до сих пор стоял около лестницы, слишком близко к зданию, чтобы полиция подходила к нему. Его дверца так и была распахнута, словно напоминая о том, что тут произошло.

— Доктор Хантер!

Я повернулся. Ко мне подходил Уэлан. Я напрягся, ожидая новых упреков.

Но силы, похоже, оставили его. За несколько последних часов инспектор постарел лет на пять. Я понял, что он, вероятно, ощущает себя таким же бесполезным, как и я. Детективное расследование превратилось в подобие армейской операции. Уэлану оставалось только сидеть на заднем сиденье, пока машину вели другие.

— Я не знал, здесь ли вы еще, — побормотал он. — Послушайте, насчет того, как я себя вел. Возможно, я…

Земля вдруг вздрогнула с тяжелым грохотом, от которого сердце на мгновение замерло в груди. Через секунду она дернулась сильнее — так, что трейлер у меня за спиной покачнулся на рессорах. Я пошатнулся и врезался в Уэлана. Фасад Сент-Джуд словно съежился, а с окон послетали щиты, которыми они были заколочены. Один такой щит ударил в бок фургона Джессопа, едва не опрокинув его. А вскоре все заволокло облаком пыли.

Воздух заполнился воплями автомобильных сигнализаций. Кирпичи и камни сыпались на землю с грохотом, какой производит падающий на жестяную крышу град. Люди вокруг нас вскакивали, потрясенно глядя в сторону больницы.

Уэлан обессиленно прислонился к железному борту трейлера:

— Нет…

Когда облако пыли осело, больше половины здания Сент-Джуд превратилось в груду обломков.

Глава 29

Первое тело извлекли из-под развалин за несколько минут до полуночи.

Спасательная операция началась прежде, чем успела осесть клубившаяся над обломками пыль. Пожарные с суровыми лицами пытались расчистить проход, используя для этого инструменты и оборудование. Привезли и расставили новые прожектора — взамен разбитых во время взрыва, и в лучах их голубого света все казалось словно изваянным из льда.

Старая больница получила смертельную рану. Пространство перед ней было усеяно обломками кирпича, битым стеклом и деревянными щепками. Взрыв полностью уничтожил одно из крыльев здания вместе с чердаком, на котором нашли Кристину Горски, и замурованной камерой. Остальная часть здания, включая главный вход, устояла и даже сохранила крышу, однако на деле остались лишь наружные стены, а внутренние стены с перекрытиями обрушились, превратив интерьер в бесформенное месиво битого камня и штукатурки. Окна зияли черными провалами.

В первые минуты после взрыва царило полное замешательство. Стоило грохоту рушившихся конструкций стихнуть, как Уэлан сделал несколько неуверенных шагов по направлению к зданию, но остановился, когда пыль осела настолько, чтобы стало видно масштаб разрушений.

— Господи…

В ушах все еще звенело, а в воздухе витал едкий запах взрывчатки; я ощущал его даже во рту.

— Я могу чем-нибудь помочь?

Уэлан посмотрел на меня так, будто не мог вспомнить, кто я такой.

— Стойте здесь. — И бросился к группе полицейских.

Не обратив внимания на его приказ, я направился к развалинам, но меня схватил за руку полицейский в бронежилете.

— Эй! Вы куда?

— Помогать.

— Отойдите за машины и оставайтесь там!

Он был прав, понял я, отодвигаясь, чтобы пропустить еще одну группу полицейских. Я вряд ли мог чем-либо помочь здесь. Пошатываясь, я вернулся к трейлеру.

В отличие от меня все вокруг действовали вполне целеустремленно. Вокруг бывшей больницы восстановилось некое подобие порядка. Вдалеке уже слышались сирены пожарных машин, и звук их быстро приближался. Я присел на ступени откидной лестницы трейлера, глядя на разрушенную больницу. Перед ней все еще стоял на спущенных шинах фургон Джессопа, весь засыпанный пылью и мелкими обломками. Дверца висела теперь на одной петле, а в разбитом ветровом стекле торчал фанерный щит, сорванный взрывом с какого-то окна.

Меня мутило. Я не верил, что Джессоп пойдет на это. Вопреки всему продолжал надеяться на то, что подрядчик позволит уговорить себя сдаться или хотя бы освободить Уорд.

Облако пыли начало рассеиваться, когда мой взгляд привлекло движение над уцелевшими стенами. Из-под крыши поднимались в ночное небо какие-то темные завихрения. Только бы не пожар, думал я с замиранием сердца. Потом ветер отнес остатки пыли в сторону, и я понял, что это не дым.

Уцелевшие летучие мыши покидали Сент-Джуд.

С наступлением ночи спасательная операция превратилась в четко отлаженный процесс. Я с удовольствием помог бы, но все мои предложения решительно отвергались. Однако никто не приказывал мне уезжать, так что я оставался ждать. Полиция и пожарные посовещались над разложенными чертежами здания, и спасатели в касках потянулись внутрь через зияющий проем главного входа.

Вскоре после этого явился Эйнсли в сопровождении высокого мужчины в штатском. Мужчине было лет тридцать пять, и шел он с видом человека, внезапно попавшего в кошмарный сон. Прежде я ни разу не встречался с мужем Уорд, но сразу понял, что это он.

Достаточно было одного взгляда на его лицо.

Примерно через час на крыльце у главного входа возникло какое-то оживление. Дверь выбило взрывной волной, и теперь вход зиял подобием пасти с вышибленными зубами. Крики доносились откуда-то изнутри здания. При виде санитаров, спешивших ко входу с пустыми носилками, я вскочил.

Когда же они вышли обратно, на площадке перед входом воцарилась тишина. Я стоял слишком далеко, чтобы рассмотреть детали, но фигура на носилках была укрыта с головой. Да и походка носильщиков свидетельствовала о многом. Они двигались в лучах прожекторов, на фоне массивных каменных колонн, и вся эта процессия выглядела почти театрально.

Я заметил Уэлана — тот стоял недалеко от меня и мрачно наблюдал за происходящим. Я не видел инспектора почти с самого момента взрыва. Когда я приблизился, он молча посмотрел на меня.

— Кто это? — спросил я.

Уэлан не спускал глаз с медленной процессии:

— Джессоп.

Он произнес это без всяких эмоций. Однако напряжение чуть отпустило меня. Носилки грузили в ожидавшую карету "Скорой помощи".

— Что насчет Уорд?

— Пока ничего. Да и его-то нашли по чистой случайности. Джессоп находился в подвале, на самой границе обрушившихся перекрытий. Похоже, он расставил заряды, но сам не оставался у них в момент взрыва. Там не… рядом с ним никого не обнаружили, но потребуется несколько дней, чтобы разобрать все завалы.

Лицо Уэлана было таким же безжизненным, как голос. Это подтверждало то, что я знал, однако отказывался признать. Операция из спасательной превратилась в простую разборку завалов.

Двери "Скорой" захлопнулись, и Уэлан повернулся ко мне.

— Я не знал, что вы еще здесь, — произнес он.

— Все лучше, чем маяться дома.

Он кивнул.

— Хотя вам, наверное, все-таки надо ехать. Делать тут все равно нечего, а пройдет не менее нескольких часов, прежде чем… ну прежде чем мы узнаем что-нибудь.

— Я подожду.

— Дело ваше. В таком случае вы могли бы…

Из дверей Сент-Джуд раздался крик. В толпе спасателей у входа возникло какое-то оживление, разбегавшееся, словно круги по воде. Уэлан напрягся. Неожиданно у него зазвонил телефон. Выхватив его из кармана, он расправил плечи, будто готовясь к удару. Я смотрел на него с замиранием сердца.

— Вы уверены? — спросил он. — Это не…

Последовала долгая пауза. Потом плечи его расслабились. Уэлан убрал телефон в карман.

— Они нашли ее.

Рэйчел позвонила мне в семь часов утра, сама не своя от беспокойства. Она услышала о взрыве в Сент-Джуд в выпуске новостей Би-би-си. Там сказали только, что имеются жертвы, связанные с захватом заложников, но дозвониться по спутниковому телефону ей не удалось и пришлось ждать, пока они не зашли в ближайший порт.

— С тобой все в порядке? — повторяла она.

— В абсолютном, — заверил я.

Звонок разбудил меня, но я был рад слышать голос Рэйчел.

Я даже не знал, во сколько вернулся домой — было очень поздно. Я приехал на такси, поскольку моя машина оставалась в оцеплении. Даже при том, что я находился далеко от взрыва, пыль до сих пор скрипела у меня на зубах. Но я слишком устал, чтобы принимать душ. После всего случившегося я хотел только спать.

Потребовалось несколько часов на то, чтобы вызволить Уорд. Строго наказав мне оставаться на месте, Уэлан поспешил прочь. Вскоре после этого из трейлера вышли и направились к разрушенному зданию Эйнсли и муж Уорд. Последний с трудом сдерживал эмоции.

Довольно долго после этого ничего не происходило. Затем перед входом снова возникло оживление. Я приблизился, чтобы лучше видеть, стиснув руки с такой силой, что на ладонях остались отметины от ногтей. Спасатели, ленты-катафоты на одежде которых блестели в лучах прожекторов, выходили откуда-то с задней стороны разрушенного здания.

За ними двигалась бригада "Скорой" с носилками, и хотя я видел только пристегнутое к нему, укутанное одеялами тело, я узнал мужа Уорд — тот шел рядом с носилками. Потом из-под одеяла высунулась рука — Уорд протянула ее и коснулась рукава мужа.

Уэлан вернулся только после того, как "Скорая" уехала. Вид он имел все еще обессиленный, но теперь это было не от напряжения, а от облегчения. Уэлан протянул мне бутылку воды.

— Ну и ночка, — заявил он севшим голосом. — Не приведи бог еще такую же.

Звонок, на который отвечал тогда Уэлан, поступил от одного из спасателей — он сообщил, что они услышали стук, доносившийся из-под обломков. Они постучали в ответ — и удары снизу повторили их ритм. Каким-то образом Уорд удалось выжить при взрыве и обрушении здания. Сверившись с чертежами (по иронии судьбы, теми самыми, которые в свое время предоставил полиции Джессоп), спасатели поняли, что она находится в подземном туннеле, соединявшем подвал с уже снесенным моргом позади главного корпуса больницы. Со стороны больницы они попасть в него не могли: вход в туннель был погребен под сотнями тонн строительных обломков, и любая попытка разгрести их могла привести к обрушению еще сохранившихся конструкций. Тогда они решили освободить Уорд с противоположного конца туннеля, проделав проход через меньшую груду обломков морга.

Процесс занял много времени, а Уорд и ее мужу он, наверное, показался и вовсе бесконечным. От телефона на такой глубине проку не было, и никто не имел ни малейшего представления о ее состоянии до тех пор, пока спасатели не пробились к ней.

— Она в очень даже неплохом виде — с учетом обстоятельств, — сообщил Уэлан, глотнув воды из бутылки. — Легкая контузия, возможно, еще барабанную перепонку повредило взрывом, но во всем остальном, ну не считая нескольких ссадин, Уорд цела как огурчик.

— А что ребенок?

— Ее будут проверять в больнице, но пока все нормально. Она у нас крепкая, мой босс. Крепче, чем многие думают.

Он говорил об Уорд с нескрываемой гордостью. Я покосился на торчавший скелет Сент-Джуд, припоминая силу обрушившего его стены взрыва. Даже теперь мне не верилось в то, что кто-нибудь мог выжить.

— Как Уорд удалось убежать от Джессопа?

— Она не убегала. Он сам ее отпустил. — Уэлан завинтил крышку. — Судя по тому, что Уорд нам рассказала, он постоянно, пока раскладывал взрывчатку по дому, прикладывался к водке. Ей удалось разговорить его, так что ко времени, когда они спустились в подвал, Джессоп изрядно раскис. Уорд пыталась уговорить его сдаться, но он заорал, чтобы она отваливала, пока он не передумал. Уорд как раз добралась до туннеля, когда Джессоп привел заряды в действие, вот она и бросилась туда, когда дом начал рушиться.

Я вспомнил зияющее отверстие туннеля, перечеркнутое крест-накрест полицейскими лентами. Мне не хотелось бы оказаться на месте Уорд. Фактически замурованная глубоко под землей, одна… Адское испытание.

— Как она думает, Джессоп это осознанно совершил?

— Судя по всему, под занавес он был в стельку пьян и не слишком сознавал, что делает. Но он сделал то, что хотел, и если кто и заслужил, чтобы ему на башку обрушилось все это место, то уж этот ублюдок-убийца — наверняка.

Я не мог с ним не согласиться. Но даже в том моем состоянии, когда усталость смешивалась с облегчением, я ощущал во всем этом что-то неправильное.

— Почему Джессоп ее отпустил? — спросил я.

— Уорд не говорила. Может, потому, что она была беременна.

— Кристине Горски это не помогло — ее оглушили по меньшей мере одним электрическим разрядом, прежде чем оставили умирать на больничном чердаке. И та жестокость, которую мы видели в обстоятельствах смерти Даррена Кроссли и Марии де Коста, даже в беспощадном наезде на Адама Одуйю, не пощадившем и Мирза, плохо вязалась с тем, как позволили бежать Уорд.

Уэлан пожал плечами — он явно устал от моих расспросов.

— Не знаю. Может, просто совесть проснулась. Отпустил — это главное.

Да, конечно. И я понимал, что для дальнейшего разговора момент совсем уж неудачный.

Вскоре Уэлан уехал в больницу для более подробной беседы с Уорд. Поскольку машина моя оставалась недосягаема, я вызвал такси и медленно побрел по темной дороге к воротам.

На полпути я остановился и обернулся. Залитые светом прожекторов обломки стен больницы торчали зубьями в темное небо. Подобно руинам церкви в роще, они казались чем-то почти естественным, будто Сент-Джуд с самого начала была обречена на такой конец.

Улица за полицейским оцеплением была заполнена фургонами телевизионщиков, репортерами и просто зеваками. Низко опустив голову, не обращая внимания на сыпавшиеся на меня со всех сторон вопросы, я пробирался сквозь эту толпу, пока не увидел ожидавшее меня такси.

Одна настырная журналистка бросилась за мной, когда я уже садился в машину, но я захлопнул дверцу у нее перед носом и велел водителю трогать с места. Мне хотелось лишь одного: упасть в постель и спать.

Что я и делал — до того момента, пока меня не разбудил звонок Рэйчел. Убедившись, что со мной все в порядке, она спросила про Уорд.

— Просто чудо, что она осталась жива. И с ребенком тоже все в порядке?

— Насколько мне известно, да.

— Господи, когда я услышала об этом в новостях… По-моему, ты говорил, что это не опасно?

— Тогда так казалось всем, не только мне. С тех пор… кое-что изменилось.

— Изменилось? Бог мой, Дэвид, тебя же могли убить!

— Я был лишь зрителем. В больнице находилась Уорд, не я.

— А что с покушением? В новостях сообщили, что ранен один из членов следственной группы. Это мог быть ты.

Я не стал говорить ей, что так чуть не случилось.

— Я в порядке. Правда. Была бы ты здесь, убедилась бы сама.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. — Я не ожидал такой реакции. — Тебе не о чем беспокоиться.

— Ты серьезно? Сначала я слышу по радио, что тебя могли взорвать, а потом мне еще пришлось прождать несколько часов, чтобы узнать, что с тобой все в порядке. И это ты называешь "не о чем беспокоиться"?

Я помассировал затылок и произнес:

— Жаль, что тебе пришлось переживать из-за меня. Но все эти события… я ничего не мог поделать.

Аргумент прозвучал неубедительно. Я слышал дыхание Рэйчел на другом конце провода. Молчание затягивалось.

— Я не хотела морочить тебе голову, — наконец промолвила она уже спокойнее. — Просто это не… Я перезвоню тебе позднее, ладно?

В телефоне раздались короткие гудки.

О сне я мог больше не думать. Небо светлело, когда я выглянул в окно. Отсюда было видно, как хорошо защищена территория дома с аккуратно высаженными на газоне деревьями. От соседей ее отделяли высокая ограда и электрические ворота. В ту самую минуту я принял решение вернуться в старую квартиру, как только подготовлю все к переезду.

Сам переезд сюда был ошибкой, и оставаться здесь дольше не было смысла. Хватит прятаться от призраков!

Горячий душ и завтрак привели меня в более-менее нормальное состояние, хотя разговор с Рэйчел все не шел у меня из головы.

Наверное, мое самочувствие было связано с недосыпом, а может, с подвешенным положением. Я собирался продолжать поиски в Сент-Джуд с собакой-ищейкой еще день или два, но теперь об этом даже речи не было. Я совершенно не знал, чем заняться. Я плохо переношу безделье, и хотя на факультете для меня всегда нашлась бы работа, ехать туда мне не хотелось.

Я заварил себе еще кофе, когда зазвонил телефон. На сей раз это оказался Уэлан, и первой моей мыслью было, что что-то случилось с Уорд или ребенком.

— Они в порядке, — сообщил инспектор. — Сегодня ее выпишут. Я же говорил, Уорд у нас крепкая.

Голос у него звучал как обычно: эмоции, которым Уэлан позволил вырваться на волю вчера вечером и ночью, снова были заперты на крепкий замок.

— Вы не собирались сегодня туда?

— Могу приехать, — ответил я, стараясь не выдать нетерпения. — А что?

— Есть кое-что, о чем я хотел бы вас расспросить. Вероятно, это ерунда, просто Уорд сказала мне пару вещей, и я призадумался.

— О чем?

— При встрече объясню. Давайте встретимся в два часа у Сент-Джуд. И не записывайтесь заранее — я буду ждать вас у ворот.

— Вы хотите поговорить со мной около больницы?

Я не смог скрыть удивления. Я-то думал, что никогда больше не увижу этого места, и не понимал, зачем мне возвращаться туда теперь, когда его разрушили.

— Сделайте одолжение, не разболтайте этого до встречи, — попросил Уэлан. — Я сказал, возможно, это ерунда и мои домыслы.

А я-то боялся, что останусь без дела… Я положил телефон на стол. Теперь, когда Джессоп был мертв, а место преступления погребено под сотнями тонн обломков, я считал, что расследование сойдет на нет. Не представлял причины, по которой Уэлану захотелось вернуться в Сент-Джуд. Или зачем он желал встретиться там со мной.

Мне не терпелось выяснить, в чем проблема. Предстояло убить еще несколько часов, но я придумал, чем могу заняться.

Глава 30

Въезд на улицу перегораживал грузовик-мусоровоз. Я попросил таксиста высадить меня на углу, расплатился и проделал остаток пути пешком. Погода была такая же переменчивая, как в прошлые дни, — после утреннего дождя небо расчистилось, и светило солнце. Я расстегнул куртку и подставил лицо солнечным лучам, наслаждаясь теплом. Телефонный разговор с Рэйчел беспокоил меня, но я убеждал себя, что такое случается, когда люди устали, перенервничали и находятся в разных часовых поясах.

Зато чудесное спасение Уорд внушало оптимизм, по крайней мере пока.

Мусоровоз, шипя и звякая железом, двигался от дома к дому почти с той же скоростью, что и я, и пахло от него соответствующе.

Ручки пакета из коричневой крафт-бумаги врезались мне в ладонь, когда я приближался к дому Лолы. Шторы на окнах были плотно задвинуты, стекла помутнели от грязи и паутины. Даже полированная дверь, по-моему, потускнела.

Я до сих пор не был уверен, может ли этот визит привести к чему-либо хорошему, разве что немного успокоит мою совесть. Я не питал иллюзий насчет того, как ко мне относится Лола после всего, что я навлек на ее дом. Из-за меня ее допрашивали в полиции, а сына-инвалида заподозрили в убийстве.

И даже теперь, когда отпечатки пальцев с места преступления очистили Гэри от подозрений, его все равно забрали из-под ее опеки, а я сомневался в том, что Лола из тех, кто легко прощает подобное.

Но сейчас, когда все закончилось, я не мог не проверить, как она. Я постучал в дверь. Ответа не последовало. Мусоровоз затормозил неподалеку от ее крыльца, и его гидравлика с завыванием вывалила в кузов очередной контейнер. Я опять постучал. Даже если Лола находилась дома, меньше всего она хотела бы видеть меня.

Один из мусорщиков закричал что-то и стукнул кулаком по кузову. Взревев дизелем, машина двинулась дальше, и тут я заметил, как шевельнулась штора в окне. Что ж, по крайней мере, Лола дома.

Я поднял бумажный пакет, чтобы она видела.

— Лола, откроете дверь?

Тишина. Я опустил пакет, ощущая себя глупее глупого за такой дешевый жест. Понимал, что нужно куда больше, чем одна или даже несколько жареных куриц, чтобы загладить вину. Но я надеялся, что это убедит ее поговорить со мной. Мусоровоз, зашипев тормозами, остановился у меня за спиной, заслонив собой солнце. Мусорщики, перекрикиваясь, тащили к нему баки от оставшихся еще заселенными домов на противоположной стороне улицы. Я поставил пакет на крыльцо и повернулся, чтобы уходить.

Дверь отворилась. Лола смотрела на меня. Лицо ее напоминало маску. Взгляд скользнул по мусоровозу у меня за спиной, потом она сделала шаг в сторону.

— Вам лучше войти.

Что ж, это оказалось проще, чем я думал. Я поднял пакет и шагнул через порог. Мусоровоз заслонил собой даже тот свет, что пробивался сквозь штору. В полумраке я заметил, что предметы для медицинского ухода, загромождавшие комнату, исчезли. Но кровать осталась на месте, и хотя простыни с покрытого пятнами матраса и сняли, запах фекалий и мочи никуда не делся.

Шум мотора мусоровоза сделался тише, когда Лола закрыла дверь и повернулась ко мне:

— Чего вам надо?

— Я пришел проведать, как вы.

— Зачем?

Я не мог винить ее за враждебность. Похожий на иконостас шкаф с фотографиями юного Гэри Леннокса все еще стоял перед пустой кроватью, хотя смотреть на них больше было некому.

— Могу ли я сделать что-нибудь…

— Так вам недостаточно того, что вы уже сделали? Забрали все, что у меня оставалось, — что еще вам надо?

Я все еще держал в руке пакет с жареной курицей. Теперь это казалось совсем уже жалким даром.

— Мне очень жаль. Я знаю, вы…

— Жаль? Ну тогда все зашибись! Вы тут хороводы водили, вели себя так, словно у вас и дерьмо не пахнет — и все время замышляли это. — Она махнула рукой в сторону опустевшей кровати. — Ну что, теперь довольны?

Лола свирепо смотрела на меня, грудь ее тяжело вздымались. Я уже понял, что совершил ошибку, явившись сюда; странно только, что я надеялся на что-то иное. С улицы донеслось шипение — это мусоровоз отодвинулся от окна, пропустив в комнату немного света. Я уже собрался уходить, когда в глубоко посаженных глазах Лолы что-то мелькнуло. Она протянула руку:

— Дайте мне это.

Выхватив у меня из руки пакет, Лола плюхнула его на стол рядом с раковиной. Не забыв, правда, понюхать доносившийся из него соблазнительный аромат.

— Раз уж вы здесь, хотите, наверное, чашку чая?

Этого я ожидал меньше всего, но она уже наполняла чайник. Воткнув вилку в розетку, Лола указала подбородком в сторону потертого стола.

— Садитесь уж.

Продолжая удивляться, я подвинул стул и сел лицом к серванту с выставленными на нем фотографиями Гэри в детстве и юности.

— Как Гэри? — спросил я.

Крышка со звоном лязгнула о чайник.

— Не смейте произносить его имя!

Меня поразил этот внезапный взрыв. К такому гневу в ее глазах я был не готов.

— Простите, я просто хотел узнать, как он.

Лола с видимым усилием взяла себя в руки и снова отвернулась.

— Спросите докторов, если вас это так волнует.

Атмосфера в маленькой комнате внезапно стала ледяной. Я пожалел, что не отказался от чая, но и уйти теперь не мог. Лола тоже ощущала себя некомфортно. Она взяла со стола кружку, поставила ее обратно, потом открыла бумажный пакет с курицей и снова закрыла его.

— Сколько я вам должна?

— Ничего, это…

— Я говорила, мне ваша благотворительность не нужна. — Лола бросила на меня презрительный взгляд. — Пойду схожу за кошельком. Подождите здесь.

Она вышла в дверь, расположенную в дальнем углу комнаты, и я услышал, как она тяжело топает вверх по лестнице. Чайник на кухонном столе начал позвякивать крышкой, закипая: Лола про него забыла. Я перевел дух. Я был готов к тому, что она откажется говорить со мной или будет выкрикивать оскорбления, но не к такому с трудом сдерживаемому гневу.

Трель телефона заставила меня вздрогнуть. Достав его из кармана, я увидел, что звонит Уэлан. Подумал, не проигнорировать ли мне звонок, но Лола еще не спускалась, а он мог сообщить что-нибудь новое об Уорд. Бросив на дверь еще один взгляд, я нажал кнопку.

— Все в порядке? — тихо спросил я.

— Если вы про босса, она в порядке. Уже считает, что ей нужно работать. Вы где?

Я снова покосился на дверь.

— Я не могу долго говорить.

— Тогда не буду вас задерживать. Планы немного поменялись. Можем мы переиграть на четыре часа вместо двух?

Я собирался отправиться в Сент-Джуд прямо от Лолы. Но, судя по тому, как тут все складывалось, я даже к двум часам пришел бы заранее.

— А что, какие-нибудь проблемы?

— Нет, просто всплыло кое-что. — Тон Уэлана не оставлял сомнений в том, что он не намерен докладывать мне, что именно. — Да, еще одно. Мы нашли дантиста Уэйна Бута. Останки из бойлера не его. У Бута не было зубного протеза. У него до самого исчезновения были собственные зубы.

Я мог бы этому не удивляться. Единственным поводом считать, что останки четвертой жертвы принадлежат пропавшему бывшему санитару, а потом охраннику, была его связь с Сент-Джуд, а следовательно, и с Гэри Ленноксом. Но эта версия рухнула вместе с обвинением против сына Лолы. Что оставляло нас в неведении насчет того, кому принадлежат обгоревшие останки из бойлера.

Я согласился перенести встречу с Уэланом на более поздний час и убрал телефон. Слышал, как ходит Лола по второму этажу. Не в силах усидеть на месте, я встал и шагнул к уставленному фотографиями серванту.

Впервые я получил возможность посмотреть на них с близкого расстояния, не под действовавшим на нервы взглядом Гэри. Сервант напоминал иконостас, подумал я. Помимо фотографий в рамочках, здесь были выставлены и другие реликвии времен его детства. Грамота за плавание, документы о прохождении курсов каменщика и плотника в колледже. Деревянная поделка, нечто вроде самодельной коробочки для ювелирных украшений. Тут даже стояла выцветшая открытка ко Дню матери с поздравлением, написанным корявым детским почерком.

После всего, что с Гэри произошло, я понимал, почему Лола так горюет по его прошлому. Но даже так, намеренно или нет, она поступала жестоко, демонстрируя ему все эти воспоминания.

Бедный парень, думал я, вглядываясь в одну из его школьных фотографий. Поблекший от времени, некогда цветной снимок запечатлел Гэри Леннокса в возрасте тринадцати или четырнадцати лет. Он явно чувствовал себя неуютно в тесной школьной форме, что подтверждалось натянутой, кривозубой улыбкой. Уже тогда Гэри набрал избыточный вес, а на более поздних фото это становилось заметным еще сильнее. Все это составляло жуткий контраст исхудавшему скелету, которого я видел лежащим на этой кровати.

Я взял в руки фотографию Леннокса в форме санитара. Одна из самых крупных на этом иконостасе, она была сделана в возрасте примерно двадцати лет. Вероятно, вскоре после того, как он начал работать в Сент-Джуд. Гэри превратился в здоровенного молодого увальня, только неловкая улыбка осталась той же.

Я поставил фотографию на место и повернулся, чтобы вернуться к столу, но задержался. Что-то привлекло мое внимание. Я взял фото еще раз и пригляделся к нему внимательнее. Улыбка была не совсем такой же. Его зубы больше не были кривыми. И то же самое я видел теперь на всех фото, сделанных позднее. Притом что уверенности это ему не прибавило, в какой-то момент зубы Гэри выпрямились. Осознание пришло ко мне не сразу, но возбужденный холодок по спине пробежал прежде, чем я понял причину. Я снова посмотрел на более ранние фотографии, на которых Гэри Леннокс был еще с кривыми зубами. Затем на ту, которую держал в руках. Передние зубы на ней казались слишком ровными, чтобы добиться такого брекетами, да и вообще, ни на одной из более ранних фотографий я брекетов не видел. Они показывали зубы либо "до", либо "после". Однако те, что "после", больше походили на коронки. Или мост.

Или протез.

Я убеждал себя, что это ничего не значит… Гэри Ленноксу было около двадцати пяти лет, то есть его возраст примерно соответствовал обугленным останкам, найденным в бойлере. Хотя ни одной фотографии, показывавшей его в возрасте старше двадцати, я не нашел, даже по этим я мог хорошо представить, каким он стал взрослым. Крупным, с мощным костяком.

Никак не похожим на беспомощного инвалида, которого Лола называла своим сыном.

В общем, об этом необходимо было рассказать Уэлану. Поставив фотографию на место, я достал телефон, чтобы позвонить ему. Однако стоило мне выбрать на дисплее его номер, как на лестнице послышались тяжелые шаги Лолы. Поэтому вместо голосовой связи я открыл окно для текстового сообщения, торопливо набрал короткую фразу: "проврт стмтлгч карту ГЛ" и нажал кнопку "отправить".

Надеясь, что Уэлан поймет, в чем дело, я убрал телефон в карман и повернулся к двери. Увидев меня у серванта, Лола остановилась. Взгляд ее метнулся к фотографиям, которые я рассматривал.

— Славный он был мальчик, мой Гэри, — произнесла она.

Я отошел от серванта, старательно скрывая охватившее меня волнение.

— Когда он остался без передних зубов?

Мой вопрос, похоже, не удивил ее. В руке Лола держала свернутую трубкой газету, но кошелька я не увидел.

— В шестнадцать лет.

— В таком возрасте это болезненно. Как это случилось?

— Их выбил ублюдок, называвший себя его отцом. Он говорил, что случайно, но мне-то лучше знать.

По спине снова пробежал холодок. Я и раньше предполагал, что обладатель зубного протеза остался без передних зубов в результате насильственного действия. Зубы, выбитые алкоголиком-отцом, намеренно или нет, полностью соответствовали этой версии.

— Он носил мост или протез? — спросил я.

— А вам-то что?

Теперь в голосе Лолы явственно звучало подозрение. От необходимости отвечать меня спас телефон, который снова зазвонил.

Лола усмехнулась:

— Отвечать что, не будете?

Я достал телефон из кармана. Уэлан. Вероятно, он получил мою эсэмэску, но говорить с ним сейчас я не мог. Я нажал отбой и, прежде чем убрать телефон в карман, перевел его в бесшумный режим.

— Что, не хотите говорить с ними?

— Может подождать.

Лола продолжала смотреть на меня с хитрой улыбкой. Я вдруг ощутил тревогу; инстинкт почти кричал: "Убирайся отсюда, немедленно!" Но ведь все это вздор, правда? Она старая женщина. И потом, все это зашло слишком далеко.

— Кто был в постели, Лола?

— О чем вы?

— Это был не Гэри, правда?

— Думаете, знаете все, да?

Нет, всего я не знал. Однако начинал догадываться.

— Гэри умер, да? — тихо промолвил я.

Губы Лолы дрогнули, взгляд скользнул по фотографиям на серванте. По морщинистой щеке стекла слеза, потом другая.

— Это был мой мальчик, — прошептала она. — Мой славный мальчик.

Несмотря ни на что, мне было ее жаль.

— Я знаю, вы хотели защитить его, но это невозможно. Теперь уже невозможно, — мягко произнес я. — Все кончено.

— Кончено? — огрызнулась Лола. — Думаете, это может закончиться? Моего Гэри нет! И все из-за них… из-за этих троих подонков! Да они его башмаки лизать недостойны! — Она смахнула слезы тыльной стороной ладони.

Я услышал достаточно. Борясь с тошнотой, я потянулся к телефону.

— Я звоню в полицию, Лола. Вы должны рассказать им, что сделал Гэри.

— Что он сделал? — Рот ее скривился в ухмылке. Она шагнула ко мне, продолжая сжимать в руке газету. — Говорила я уже: мой Гэри был хороший мальчик. Он и мухи не обидел бы.

Неожиданно Лола метнулась вперед, выставив газету перед собой. Я отпрянул, но споткнулся о чертову кровать. Пока я пытался встать, газета упала, и под ней обнаружилась длинная черная трубка. Я попытался выбить ее у Лолы из руки, но тупой конец трубки все же скользнул по моей груди.

Меня пронзила жуткая боль.

И я перестал дышать.

Глава 31

Боль была чудовищная — страшнее всего, что мне приходилось пережить. Мир превратился в ослепительно-белую вспышку, а все до одного нервы в моем теле буквально визжали. Я упал обратно на кровать, мышцы свело судорогой. Во рту ощущался медный вкус крови. Я слышал, как сердце сбилось с ритма, чувствовал, как задыхаются лишенные притока кислорода легкие. Потом грудь шевельнулась, и я вновь обрел способность дышать.

Господи, думал я, пытаясь сделать глоток воздуха. Господи, что это было?

Кто-то передвигался рядом со мной. Тяжелыми, шаркающими шагами. Послышался скрип подвинутого стула, затем Лола, кряхтя, опустилась на него и взяла со стола кружку. Когда она это сделала? Я терял сознание? Лола шумно отпила из кружки и со вздохом поставила ее обратно на стол.

— Ну что, мистер умник? Не такой уж и умник, а?

Мысли в голове путались, словно блуждая в тумане. Я не мог пошевелиться. Боль не исчезла, но как-то отдалилась, будто одновременно мне сделали анестезию.

Лола глотнула еще чая и довольно причмокнула. Взяла что-то со стола. Я увидел, что это та самая черная трубка, и хотел отодвинуться, но не сумел. Из того конца, за который она ее держала, торчали толстые провода, а на противоположном конце я разглядел два коротких, тупых металлических стержня. Она подняла их, демонстрируя мне.

— Единственное, что полезного оставил мне муженек, эта штука. Привез из Южной Америки. Вроде электрошока, только сильнее. Тамошние полицейские заряжают ее и… — Лола сделала трубкой выпад в мою сторону и с ухмылкой остановила ее в нескольких сантиметрах от моей груди. Я бы закричал, но не мог даже этого. Я мог только лежать, парализованный.

— Больно, да? Он однажды опробовал эту штуку на мне, когда напился.

Улыбка ее исчезла. Лола положила трубку на колени, стальными стержнями в мою сторону.

— Я оглушила его этим, когда он выбил Гэри зубы. Как тебе, спросила я, вот это? Он обделался, как ребенок.

Лола внимательно посмотрела на меня, словно проверяя. Рот ее скривился.

— Вот не предполагала, что это его убьет, думала, только проучит как следует.

Ощущения начинали возвращаться. Я уже чувствовал под собой бугристую поверхность кровати, исходившую от нее кислую вонь. Болело все тело, но самая острая боль угнездилась в ребрах, в месте, которого коснулась эта штуковина. Острая, не жгучая. Тебя оглушили, вяло подумал я. Она оглушила тебя электрическим разрядом. Сильным.

— Мой Гэри, он огорчился, но был хорошим мальчиком, — продолжила Лола. — Всегда делал, как ему говорили. Так будет лучше, сказала я ему, вот увидишь. Вдвоем нам будет лучше. И ведь так и получилось. Он помог мне прибрать все на случай, если кто зайдет спросить Патрика. Правда, никто не пришел.

Лола отхлебнула чая из кружки. Мышцы дергались непроизвольно, содрогаясь от боли. Я все еще не мог пошевелиться, но руки и ноги начало покалывать, словно они отходили от мороза. Это хороший знак.

— И жили мы припеваючи, пока не объявился этот ублюдок, Бут. — Она бросила на меня взгляд и скривила губы. — Это он сделал так, что моего Гэри уволили из Сент-Джуд. Вы об этом знали, мистер? Он и эти двое, Кроссли и его сучка-иностранка. Превратили его жизнь в пытку. Подкалывали его, издевались, обзывали жирным. Подружка Кроссли, сучка похотливая, трахалась со старшим провизором. А он потому вроде как не замечал, что они из аптеки лекарства всякие воруют на продажу. Да только они были не так умны, как считали, так что эти кражи выплыли наружу. А как их прижало, они и спрятали порошки в шкафчик к Гэри. Будто он их крал. В больнице могли бы разобраться, но скандала не хотели. Вот моего Гэри и уволили, а Бут и эти двое лишь посмеивались. Типа, вот мерзавец какой! Попался, да? Вовек не забуду, каким он пришел тогда домой. Как собака побитая.

В груди что-то загудело. Я решил, что это очередная судорога, но через секунду сообразил, что это телефон. Я ощущал его вибрацию. Снова Уэлан? Мне хотелось плакать от досады. Даже если бы Лола не сидела так близко, я все равно не мог пошевелить рукой, чтобы взять его.

Она ничего не замечала.

— Господи, и смеялась же я, когда больницу закрыли через несколько месяцев! Вышвырнули их всех на улицу! И этот Бут оказался по ту сторону, да? Мой Гэри получил работу в супермаркете, а они стояли в очереди за пособием. Представляете, как им это не нравилось!

Телефон перестал вибрировать.

На несколько секунд я отвлекся и не сразу заметил, что Лола замолчала. Она смотрела на меня сверху вниз, и я понял, что, наверное, чуть пошевелил рукой, когда начали восстанавливаться оглушенные разрядом мышцы и нервы.

— Что, проходит? — Улыбка Лолы стала жесткой. Она взяла с колен черную трубку. Я попытался отодвинуться, но мышцы не слушались. Нет! Нет, нет…

Послышался громкий треск — это металлические стержни уткнулись мне в живот. Мир снова побелел. На сей раз я не потерял сознания. Мозг фиксировал то, как прогнулась моя спина, заставив опираться на кровать лишь пятками и затылком. Потом все прошло, и я рухнул обратно. Каждый вдох отдавался болью, однако приносил облегчение. Тело содрогалось. В воздухе пахло горелыми плотью и синтетикой. Положив трубку на стол, Лола села и сделала еще глоток из кружки.

— Вероятно, год прошел, когда Бут заглянул в супермаркет, где работал Гэри. Этому ублюдку удалось устроиться на работу охранником в Сент-Джуд. Ему! — Она сердито тряхнула головой. — Ему показалось смешным, что Гэри таскает коробки. Будто ночной сторож — какая особая работа. А через несколько дней вернулся, и с ним Кроссли и эта сучка. Начали таскать пиво и вино — прямо на глазах у Гэри. Хохотали ему в лицо, заявили: его уже выгнали раз за кражу, так он же не хочет, чтобы это повторилось, нет?

Губы ее сжались в жесткую линию.

— Гэри, конечно, расстроился, но мне не сказал. Ох, видела я: что-то не так, но он объяснил, что просто устал. Ему неделю нездоровилось, пришлось анализы сдавать и все такое. — Она нахмурилась, глядя в кружку. — Чертовы докторишки, чего они вообще понимают?

Неожиданно Лола выплеснула чай мне в лицо. Я захлебнулся, моя парализованная диафрагма отчаянно пыталась вдохнуть. Она поставила кружку на стол и поудобнее устроилась на стуле.

— Ну, в общем, так продолжалось несколько недель. А потом Гэри не вернулся вечером с работы. Полночи просидела ни жива ни мертва. Пришел в три ночи, одежда вся в грязи, рваная, и пахло от него спиртом и… этой!

Лицо у Лолы перекосилось, рот открывался и закрывался, будто в попытках избавиться от дурного вкуса.

— Они поджидали его после работы. Заставили сесть к себе в машину. Сказали, мол, у них вечеринка. Словно они ему друзья какие. Привезли Гэри в Сент-Джуд, там этот сторож устроил стол, и кресла, и все, что душе угодно. Сам Бут уже не работал, но Кроссли и его сучка устроились в другую больницу и опять взялись за старое. Крали таблетки с порошками и продавали в старой больнице. Думали, что хитрее всех. Подонки!

Она нахмурилась:

— Да только дела у них пошли так себе. Аптеку, из которой они повадились красть, стали охранять, так что зелье на продажу заканчивалось. Вот они и заскучали. Захотелось развлечься. Мой Гэри спиртного в рот не брал, не то что папаша его, а они заставили. Сперва накачали, а затем заставили заниматься… всяким… с этой… с этой шлюхой! Он не хотел — уж я-то своего сынка знаю, — но Кроссли угрожал ему. По лицу бил, кричал. Мой Гэри его пополам перешибить мог бы, однако в жизни мухи не обидел. А как его сбили на пол, этот ублюдок Бут… Этот ублюдок Бут его обоссал. Словно кобель! Как так можно?

Лола замолчала, задыхаясь от гнева. Потом посмотрела на меня, и я сообразил, что сейчас произойдет. Все во мне сжалось, когда Лола взяла со стола черную трубку. Я попытался отпрянуть, когда она нацелила ее мне в лицо, все еще мокрое от выплеснутого чая. Но мышцы не слушались.

— Думаешь, тебе было больно? — прошипела она. — Вот суну его тебе в хлебало, будешь знать. Так заорешь, что зубы повылетают!

Электроды зависли в нескольких дюймах от моих губ. Они потемнели и окислились, только самые концы их тускло отсвечивали медью. По лицу Лолы я видел, как ей хочется сделать это, но неожиданно она покосилась на занавешенное окно. Только один слой стекла отделял нас от того, кто мог находиться на улице. Она раздраженно поморщилась. И сунула трубку мне в грудь.

Когда судороги немного утихли, я услышал, как Лола топчется около раковины. Заваривает еще чай. Я лежал, содрогаясь, в слезах от боли. Но как бы отвратительно я себя ни чувствовал, мне показалось, будто этот разряд не так силен, как предыдущие. Мускулы подергивались по мере того, как к ним возвращалась работоспособность. Я не знал, насколько емкие батареи у этой черной штуковины, но к электросети она пока не подключалась. Рано или поздно заряд должен был иссякнуть.

Не знал только, доживу ли я до этого момента.

Лола с кряхтением устроилась на своем стуле. С наслаждением отхлебнув из кружки, она поставила ее на стол рядом с трубкой. Потом пошмыгала носом и вытерла его тыльной стороной ладони, прежде чем продолжить рассказ. Ни дать ни взять мать, рассказывающая сыну сказку.

— С Кроссли все получилось легко. Надо было подождать пару недель, пока он заявится к Гэри в супермаркет, но я понимала, что этот тухлый ублюдок скоро придет. Велела Гэри сказать им, что он нашел целую сумку болеутоляющих таблеток — мол, я ее на старой работе стащила. Кодеин, опиаты всякие — то, что хорошо продается. Они ведь знали, что я медсестрой работала. Частенько мучили его историями, каких обо мне понаслышались, однако не предполагали, что Гэри может врать. Он и не хотел, но я упросила. Хороший он был мальчик, мой Гэри.

В голосе Лолы звучала гордость. Я пошевелил пальцами ног, пытаясь восстановить работоспособность мышц так, чтобы она этого не заметила.

— Кроссли велел, чтобы он принес таблетки в Сент-Джуд, — продолжила Лола. — Заставил войти через морг, чтобы он не попал на камеры около входа. Думал отобрать все у Гэри, как тот минует один этот их туннель. Да только все не так получилось. С Гэри пришла я. С этим вот.

Лола с довольным видом подняла черную трубку. Я напрягся в ожидании очередного разряда. Но она положила трубку обратно.

— Я думала, застану там всех троих, а там были только Кроссли и его шлюха. То-то они смеялись, увидев меня. "Мамочку привел, да? Чтоб держала тебя за ручку в темноте?"

На губах Лолы появилась улыбка. Она нежно погладила трубку рукой.

— Вот уж Кроссли посмеялся, когда я сунула эту штуку ему в жирное пузо. И ей. Она еще пыталась удрать, но далеко не ушла, уж я постаралась. Я-то поначалу хотела лишь взбодрить их маленько, но как увидела старые койки, придумала кое-что получше. Гэри расстроился. Весь трясся, как листок, простая душа. За все время я второй раз повысила на него голос, но сама бы не справилась. Ни этих жирных ублюдков на койки не повалила бы, ни стенки не выложила бы. Так ведь? Но уж я постаралась, чтоб они видели, как он это делает. Все еще думаете, сказала им я, что от него толку нет? И кто теперь смеется, а?

Лола взяла со стола трубку и в подтверждение своих слов с ухмылкой помахала ею в воздухе. Я сжимался всякий раз, как она оказывалась близко от меня.

— Жаль только, Бута с ними не было. Ну, я решила, с ним позднее разберемся. Ему отдельную комнату приготовим. Не ожидала я, что… — Голос ее дрогнул. Она смахнула слезы. — Он ведь силен как бык был, мой Гэри. В жизни ни дня не болел, что бы там докторишки ни говорили. И не жаловался никогда, даже после того, как ему все эти кирпичи да цемент на третий этаж затаскивать пришлось. Кто еще бы смог так, даже не задыхаясь? И стенку Гэри выложил — заглядение. Даже покрасил. Красота! Еще час или два, и никто бы не узнал, что мы там вообще были. И тут… туда приперлась эта глупая коровища!

Руки и ноги одеревенели и казались вдвое тяжелее, словно все мое тело напичкали новокаином. Однако способность шевелиться медленно, но возвращалась. Внимательно следя за Лолой, чтобы она не заметила этого, я пытался напрягать и расслаблять ногу.

Впрочем, Лола слишком увлеклась своим рассказом:

— А ведь я ему говорила, чтобы запер дверь палаты! Не хотела, чтобы какой-нибудь торчок приперся, пока мы были заняты, и он это знал. Но Гэри с утра был в чудно́ м настроении каком-то. Притихший, и есть не хотел. Я думала, как мы все закончим, он в себя придет. Знай я, ни за что бы не… Я думала, он просто упал, он ведь неуклюжий у меня был. А он лежал там, и лицо посинело! Не могла ж я оставить его там, моего мальчика?

Я больше не пытался следить за тем, что она говорит, сосредоточившись на попытках заставить тело работать. Лола низко пригнулась над столом, закрыв лицо руками. Ее плечи содрогались.

— Это все мелкая беременная сучка виновата! — выкрикнула она. — Если бы она не…

Лола схватила трубку и ткнула ею мне в бок. И еще раз. Тело вновь пронзила боль. На сей раз я потерял сознание, а когда очнулся, почувствовал, что меня стаскивают с кровати. Приземление было жестким. Руки и ноги онемели и ощущались скорее бесполезными деревяшками, сердце готово было вырваться из груди, но едва не остановилось, когда я увидел, что Лола медленно, неуклюже наклоняется и берется за край ковра, на котором я лежал.

— Уберем-ка тебя с дороги, не возражаешь?

Потолок надо мной начал двигаться короткими рывками. Через несколько секунд Лола выпрямилась, задыхаясь и вытирая пот с лица.

— Господи…

Морщась, она массировала поясницу и пыталась отдышаться. Потом снова взялась за ковер. Кряхтя от натуги, сделала шаг назад, еще один… Ковер, а вместе с ним и я подвинулись на несколько дюймов. Теперь я мог заглянуть в открытую дверь у нее за спиной. За дверью находился маленький темный коридор с низким потолком, наклонная часть которого терялась внизу, в темноте подвала. Я понял, что задумала Лола, и это привело меня в ужас. Даже если я не сломал бы шею при спуске по ступеням, стоило мне оказаться в подвале, и она смогла бы делать со мной все, что вздумается.

Никто не знал, где я нахожусь. Моя машина стояла перед развалинами больницы. Лола могла бы не спешить, пытая меня своей черной трубкой, и никто не увидел и не услышал бы этого.

Как Даррена Кроссли и Марию де Коста.

Я старался вернуть контроль над мышцами. Ну же, шевелитесь! Пока Лола, задыхаясь и пыхтя, дергала меня дюйм за дюймом по полу, я был вознагражден слабым шевелением пальцев.

Неплохое начало, но до двери в подвал оставалось лишь несколько футов. Паника снова охватила меня, когда Лола одним рывком протащила меня на несколько дюймов дальше, прежде чем сделать еще один перерыв. Она вытерла лоб рукавом и стояла, жадно глотая воздух.

— Господи, чертова спина. — Лицо ее раскраснелось и блестело от пота. Маленькие глазки уставились на меня. — Ага, мы очнулись?

Я увидел, что она смотрит на стул, на котором оставила черную трубку. Я лежал совершенно неподвижно, понимая, что если она ударит меня еще одним разрядом, все будет кончено. Нет! Не надо!

Но никто не слышал. Ноги больно стукнулись о пол, когда Лола отпустила ковер. Она перешагивала через мои ноги, направляясь к стулу, и в это мгновение мой телефон снова завибрировал, колотясь о грудь. Он жужжал почти неслышно, однако на сей раз Лола стояла ближе ко мне. А может, меня выдало лицо…

— Это еще что? Кто-то жаждет дозвониться?

Она наклонилась, рывком распахнула мою куртку и, недовольно поцокав языком, достала телефон. Он опять завибрировал у нее в руках, уже более громко.

— Вот чертова штуковина!

Шаркая, Лола подошла к раковине и бросила его в воду между грязными тарелками. Телефон исчез со всплеском, издав на прощание последнее "бжжж", будто это тонуло крупное насекомое. Лола с усмешкой повернулась ко мне:

— Все равно больше не понадобится.

Я закрыл глаза: меня охватило отчаяние. Однако, отвлекшись на телефон, Лола забыла захватить со стула черную трубку. Впрочем, она могла обойтись и без нее: мои ноги уже находились в дверях. Уперев руки в бока, Лола смотрела на меня, словно рассчитывая последнее усилие.

— Ладно. Почти приехали.

Набрав в грудь побольше воздуха, она приготовилась перешагнуть через мои ноги, чтобы протащить меня остаток пути. Когда Лола занесла ногу, я отчаянным усилием поднял руку, чтобы схватить ее за лодыжку. Попытка получилась неудачной. Все, что я сумел, — слабо хлопнуть ее онемевшей рукой по ноге.

— А, чего? — вскинулась она. — Хочешь еще, да?

Лола в бешенстве повернулась к стулу — и споткнулась о мои вытянутые ноги. Глаза ее расширились, когда она потеряла равновесие. Она схватилась за дверную ручку и потянула на себя — дверь начала закрываться, но резко остановилась, ударившись в мое тело. Ладонь Лолы соскользнула. Спиной вперед она полетела вниз по лестнице, и крик ее оборвался с первым глухим ударом о ступени, за которым последовал второй, третий…

Вскоре наступила тишина.

Я лежал в дверях, сердце мое отчаянно колотилось. Я замер в ожидании шума снизу, шагов вверх по лестнице. Но не слышал ничего. Ладно, можешь оставаться там. Пора двигаться. Я сделал попытку сесть и в результате сумел перекатиться на бок, после чего долго лежал, задыхаясь. Тело онемело и горело одновременно. В ушах стоял звон, а сердце колотилось слишком сильно. Не психуй. Дыши глубоко и не психуй. Задрав голову, я увидел стоявший на столе телефон. Если бы мне удалось доползти до него и сдернуть за провод на пол, я мог бы позвать на помощь. Звон в ушах сделался громче. Сердце буквально выпрыгивало из груди, а ритм его то ускорялся, то замедлялся по мере того, как комнату заволакивало серым туманом. Не теряй сознание! Не спуская глаз с телефона, я попытался ползти к нему.

С таким же успехом он мог находиться в миле от меня. Звон усилился до оглушительного. Он заполнил всю мою голову. Я больше не чувствовал своего тела. Сначала это тревожило, затем меня охватило безразличие.

Странное чувство покоя накатило на меня. Вот, значит, как, подумал я, когда в глазах начало темнеть. Я успел пожалеть Рэйчел, потом представил Кару и Эллис. Услышал смех своей дочери и, прежде чем серый туман окончательно сделался черным, улыбнулся при мысли, что они ждут меня дома.

Глава 32

— Его девушке уже сообщили? — спросил Уэлан.

Уорд поерзала на стуле, пытаясь найти более удобное положение.

— Нет пока. Мы знаем, что она сейчас за границей, но еще не удалось с ней связаться.

Они сидели у окна. Оба были усталыми, что неудивительно с учетом событий последних дней. Из них двоих Уэлан выглядел хуже; свет из окна и люминесцентная трубка над головой совместными усилиями буквально высвечивали каждый час его недосыпа. Уорд казалась более отдохнувшей, но свежие царапины и багровая ссадина на щеке тоже свидетельствовали о многом.

— Лучше, если она услышит об этом от нас, чем из новостей, — заметил Уэлан. — Какого черта он вообще вернулся в дом Ленноксов?

— Наверное, ощущал вину перед ней. И ответственность. Учти, это ведь он рассказал нам о Лоле и ее сыне. И если бы не это, мы… — Она осеклась, глядя на койку. — Вы снова с нами, да?

Я попробовал говорить. Во рту пересохло, и язык ворочался с трудом.

— Что вы здесь делаете?

Голос мой напоминал скорее сиплое кваканье. Уорд улыбнулась:

— Мы тоже рады вас видеть.

— Я… — Мне пришлось сглотнуть в попытках увлажнить рот. — Я хотел сказать, разве вам не пора спать?

— Я пробовала. Скучно, — беззаботно отозвалась она, но по лицу ее промелькнула тень. Уорд устало улыбнулась. — Я в порядке. И потом, некогда было — вызволяя вас из очередной неприятности.

Я попробовал сесть, но сразу отказался от этого.

— Какой сегодня день?

— Пятница.

Ну да. Я и забыл, что спрашивал уже об этом у медсестры, когда пришел в сознание утром. Мысли еще путались, однако я помнил, что явился к Лоле в среду. Целый день выпал.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Уорд.

Свет причинял боль глазам, а краски казались слишком яркими. Любое движение требовало значительных усилий, словно тело было чужим. Ко всему прочему, я ощущал себя слабым, как котенок, и болело у меня абсолютно все. Больше всего, правда, бицепс и туловище — в местах, на которых белели противоожоговые повязки с торчавшими из-под них проводками электрокардиографа. Провода тянулись к стоявшему у изголовья монитору.

— Нормально, — ответил я.

— Многое помните?

Лола. Черная трубка.

— Достаточно.

— Можете рассказать нам, что случилось? — произнесла Уорд, наливая мне стакан воды.

Я не был уверен в этом, но постарался. Время от времени я прерывался, чтобы попить, а еще раз зашла сестра проверить мою температуру и давление, но мне все же удалось сообщить им то, что я помнил. Вплоть до момента, когда я потерял сознание на полу у Лолы.

— Наверное, вы этого сейчас не чувствуете, но вам сильно повезло, — промолвила Уорд, в очередной раз наполняя стакан водой. — Штука, которой она пользовалась, называется "пикана". Вроде мощного электрошокера, только на порядок опаснее. Эту переделали так, чтобы ее можно было перезаряжать; обычно они подпитываются от сети. Когда она использовала ее на вас, пикана уже изрядно разрядилась.

Мне так не показалось.

— Она сказала, что ее привез муж из Южной Америки.

— Мы знаем. Судя по всему, разные одиозные режимы в семидесятых годах пользовались ими для пыток, но в наших краях я впервые вижу такую. Она хранила ее под половицей в спальне. Мы прохлопали ее при первом обыске, но, честно говоря, тогда и не искали ничего подобного.

— Как вы меня нашли? — Мне удалось приподняться. На мне не было ничего, кроме больничного халата, но меня это не смущало.

— Скажите спасибо Джеку. Когда он получил вашу эсэмэску, а потом не смог дозвониться до вас, то обзвонил соседей Ленноксов. Одна из соседок сказала, что Лола точно дома. Та не отозвалась на стук, Джек вышиб дверь и обнаружил вас на полу.

— Думал, вы умерли, — вздохнул Уэлан.

Я тоже.

— Как вы догадались, что я там?

Уорд поднялась:

— По-моему, мы вас достаточно утомили. Отдыхайте. Продолжим разговор завтра.

Я хотел бы задать еще несколько вопросов — ну, например, зачем Уэлан собирался встретиться со мной в Сент-Джуд. Но стоило мне открыть рот, чтобы возразить, как на меня навалилась жуткая усталость. Глаза вдруг начали слипаться. Я опустился на подушку, а Уорд и Уэлан вышли из палаты.

— Вы так и не сказали ему о ней, — услышал я голос Уэлана, на что Уорд ответила: "Потом". Но к этому времени я слишком хотел спать, чтобы размышлять об этом.

Следующие сорок восемь часов я провел то выныривая на поверхность, то проваливаясь в сон, такой глубокий, что напоминал скорее обморок. Часто, просыпаясь, я видел кого-то, сидевшего у кровати, а через секунду он исчезал, и я понимал, что миновало несколько часов. Рэйчел прилетела в пятницу вечером, после того как ушли Уорд с Уэланом. После нашего спора она попыталась дозвониться мне, но мой телефон не отвечал после того, как Лола утопила его в раковине. Всерьез забеспокоившись, Рэйчел позвонила Джейсону и Ане, не знают ли они, где я. Они не знали. Джейсон обзвонил больницы и выяснил, что меня привезли на "Скорой", а затем, пользуясь служебным положением, узнал и почему. У Рэйчел ушел почти целый день на то, чтобы добраться до аэропорта и с пересадками прилететь в Лондон. Она обняла меня так крепко, что даже оборвала пару закрепленных у меня на груди датчиков, а потом почти сразу набросилась на меня.

— Господи, Дэвид, только посмотри на себя! Тебя что, на пять минут оставить нельзя?

Правда, потом снова обняла меня.

Джейсон, навестив меня с Аней, выразился конкретнее:

— Ты как магнит притягиваешь неприятности, вот в чем твоя проблема. Какое-то сверхъестественное свойство.

У меня взяли разнообразные анализы, просвечивали рентгеном и сканировали, чтобы определить возможные последствия. Больше всего врачи тревожились по поводу моего сердца, которое на момент, когда меня обнаружили, билось с перебоями. Причиной этому могло стать и повреждение сердечных мышц, и нарушение ритма в результате электрических разрядов. Кардиолог сказал, что хотя непосредственного кризиса он не видит, он хотел бы осмотреть меня еще через несколько недель.

— В общем, считайте, что вам повезло, — заявил он.

Постепенно фрагмент за фрагментом я сумел мысленно собрать более-менее ясную картину того, что произошло. Выяснилось, что Лола осталась жива. Я полагал, что падение с лестницы в подвал для человека ее возраста будет смертельным, но она отделалась сотрясением, сломанным бедром и несколькими мелкими травмами.

— Вид у нее был получше, чем у вас, — усмехнулся Уэлан, когда они с Уорд навестили меня в следующий раз. — И все же — о чем вы, черт подери, думали, собираясь туда?

Не о том, что пожилая женщина попытается убить меня, это уж точно.

Прежде чем я послал Уэлану сообщение с просьбой проверить стоматологическую карту Леннокса, у него зародились собственные подозрения насчет Лолы и ее сына. После спасения Уорд из туннеля Уэлан вдруг сообразил, что морг мог служить удобным черным ходом для тех, кто хотел попасть в больницу незамеченным.

— Камеры наблюдения у главного входа не настоящие, а муляжи, — пояснил он. — Но об этом знали немногие. В морге их не было, так что до его сноса все, кто знал о существовании туннеля, могли попасть в больницу этим путем. Я вспомнил, как вы говорили, что видели мать Леннокса в роще. Вот тогда и догадался, что это самый быстрый путь от их дома до морга.

Собственно, из-за этого Уэлан и хотел со мной встретиться, чтобы я показал ему то место в роще, где встретил Лолу. А потом он получил мою эсэмэску и понял, что мы смотрим на ситуацию не с той стороны. И останки в бойлере могут принадлежать вовсе не очередной жертве.

— Наверняка вы не просто так просили меня проверить карту Гэри Леннокса, а раз я только что сообщил вам, что мост не мог принадлежать Уэйну Буту, не надо было быть гением, чтобы сообразить, что к чему, — сказал Уэлан. — И когда вы не ответили на звонок, я предположил, что вы вернулись к Лоле изображать доброго самаритянина.

— Он отлично сработал, — добавила Уорд. — Если бы ждал результатов проверки стоматологической карты, вас бы сейчас здесь не было.

— Хорошо, что он не стал ждать.

— Я просто не хотел, чтобы вы все испортили, прежде чем мы сможем допросить ее, — возразил он. — Я уже подумывал о том, что мужчина в постели вовсе не ее сын, а к тому времени даже начал догадываться, кто он.

— Уэйн Бут, — произнес я.

— Уэйн Бут, — подтвердила Уорд.

Лола узнала, где он живет, от Даррена Кроссли и Марии де Коста, объяснила Уорд. Она хотела и его замуровать в Сент-Джуд, однако после смерти Гэри планы пришлось поменять.

— Лола пришла к нему домой, оглушила его и привезла домой на инвалидной коляске. — Судя по тону Уорд, это до сих пор производило на нее впечатление. — Пять миль, с пиканой, спрятанной под одеялом, чтобы при необходимости снова оглушить его. Ее соседка даже увидела, как она закатывает Бута в дом, но она недавно переехала туда и решила, что это сын Лолы. Как и все мы, — вздохнула она.

— Значит, состояние Бута — результат ежедневного воздействия электрошокером? — воскликнул я.

Уорд кивнула:

— Неизвестно, сколько досталось этому бедолаге, пока мы его не забрали. Врачи вообще не понимают, как он сумел выжить после такого. Вероятно, Лоле пригодились ее навыки медсестры. Он был нужен ей живым, чтобы она могла пытать его. Это, видимо, проще, чем обвинять себя.

"Не забирайте еще и его! У меня никого больше не осталось!" Значит, это была мольба не безутешной матери, как мы считали, а озлобленного палача, которого лишали жертвы. И сервант с фотографиями, похожий на иконостас, оказался настоящим иконостасом.

— Бут способен хоть как-то общаться? — поинтересовался я.

— Может отвечать на простые вопросы кивками и жестами. Врачи хотят научить его пользоваться клавиатурой, но это потребует времени. Зато Лола сама рассказала нам почти все.

— Неужели созналась?

— Ну я бы не назвала это признанием. По-моему, Лоле теперь все равно. Она понимает, что запираться нет смысла, и ей даже нравится в промежутках между руганью выкладывать все это нам в лицо.

Отпечатки на перегородке и банках с краской совпали с отпечатками на личных вещах Гэри Леннокса. Настоящего Гэри Леннокса, не Уэйна Бута. Теперь стало ясно, почему отпечатки прикованного к постели мужчины не совпали с теми, что сняли на месте преступления. Тогда это посчитали доказательством невиновности сына Лолы. Никто и предположить не мог, что мужчина в постели окажется кем-то другим.

— Она не сообщила о том, как умер ее сын? — спросил я. Исходя из того, что рассказала мне Лола, я думал, что неожиданное появление Кристины Горски вызвало у него сердечный приступ.

Уорд усмехнулась:

— Об этом Лола распространялась меньше, но под конец выложила и это. Она его убила.

— Что?

— Не намеренно. Лола разозлилась, когда он пытался защитить Кристину Горски. Она уже успела оглушить ее, и когда Гэри старался помешать ей повторить разряд, ткнула пиканой и его. Нам известно, что у Гэри было слабое сердце… Кстати, не исключено, то же самое произошло и с его отцом.

Ну да. Подъем тяжестей на верхний этаж Сент-Джуд вряд ли сказался бы положительно даже на здоровом сердце. А уж на больном, будь то наследственное заболевание или нет… А став против воли соучастником преступлений матери, сын не мог не испытывать чудовищного психологического стресса.

— Вы были правы насчет того, что у Кристины отошли воды, — добавила Уорд подчеркнуто нейтральным тоном. — Она очнулась, когда Лола пыталась оживить Гэри, и попыталась убежать, но добраться успела только до чердака. Лола шла за ней по пятнам на полу и, поняв, куда спряталась девушка, просто заперла дверь и оставила ее там.

Я даже не мог решить, что хуже: то, что Лола сама убила собственного сына, или то, что она, не колеблясь, ударила электрошокером беременную женщину. А потом оставила ее умирать на чердаке заброшенного здания.

— Медсестра! — с отвращением произнес Уэлан. — Тащить тело сына она не могла, поэтому нашла старую инвалидную коляску и довезла его до лестницы. А остаток пути в подвал просто волокла по ступенькам.

— Мы думаем, — добавила Уорд, — из-за этого у него и ребра сломаны. А может, и зубной протез. Сначала она хотела вывезти сына из больницы через морг, но ей не удалось бы затащить ни его, ни коляску вверх по лестнице в самом конце. Поэтому ей в голову и пришла мысль сжечь его в бойлере.

Господи. Я представил, как Лола толкает тело мертвого сына по темной больнице, как слышит треск ломающихся костей и зубов на каждой ступеньке… "Не могла ж я оставить его там, моего мальчика? Не там, не с этими!"

— Единственное, чего она нам так и не сказала, — продолжила Уорд, — так это того, что она сделала с останками сына. Мы знаем, что Лола несколько раз возвращалась за ними в котельную, хотя я так и не поняла зачем: чтобы избавиться от улик или из сентиментальности. Она призналась, что не сумела забрать все кости до того, как снесли морг, но молчит, стоит нам спросить о том, что она сделала с теми костями, что успела вынести. В здании мы ничего не обнаружили, и я собираюсь возобновить поиски с ищейкой.

— Когда? — встрепенулся я.

— Даже не думайте об этом! Да вы не переживайте, если мы что-нибудь найдем, обязательно сообщим вам.

Я находился не в том положении, чтобы спорить. Впрочем, было еще кое-что, о чем пока не говорили. Хотя я видел, как Уорд не хочется обсуждать это, данная тема не могла не всплыть рано или поздно.

— А что с Джессопом? — спросил я.

Уэлан поморщился и уставился в пол. Уорд сцепила руки на коленях, словно сосредотачиваясь.

— Мы просчитались, — призналась она. — Джессоп скрывал, но не то, что мы думали. Один из его рабочих явился в полицию после того, как он подорвал себя в Сент-Джуд. Нил Уэсли, девятнадцати лет. Утверждает, что он нашел тело Кристины Горски четыре месяца назад при осмотре чердака. Джессоп не хотел новых отсрочек, поэтому заставил Уэсли помочь ему убрать труп. Это они завернули его в брезент и перенесли в глубь чердака, где тело сложнее было бы найти.

— Это ему не слишком помогло, — добавил Уэлан. — Если бы он сообщил о находке сразу, ничего не случилось бы. Мы бы решили, будто это единственная жертва, и Сент-Джуд снесли бы еще несколько месяцев назад. Про остальных жертв мы бы так и не узнали.

Я опустил голову на подушку. Джессоп дорого заплатил за свою ошибку. И многие другие тоже.

— Почему Уэсли ничего не сообщал раньше?

— Боялся, — ответила Уорд. — Думал, что Джессоп доложит об этом сам. А тот устроил истерику. Мол, это случайный торчок, о котором никто даже не вспомнит. А если Уэсли кому-нибудь об этом расскажет, он его уволит и сделает так, что в убийстве обвинят его самого. Бедный парень все это время терзался совестью. Да вы и сами видели Уэсли: это он шатался у входа, пытаясь набраться храбрости, чтобы прийти к нам.

А, тот юнец, который чуть не попал под колеса моей машины. Я потом видел его на автобусной остановке около больницы.

— Так это и был Нил Уэсли?

Уорд натянуто улыбнулась:

— Нам рассказала об этом констебль Хендрикс. Она теперь большая ваша поклонница — после того, как вы предложили в заложники себя вместо нее.

Уорд пыталась перевести разговор на более легкие темы. И все же оставалось слишком много такого, чего я не понимал.

— Джессоп ничего не рассказал вам там, в Сент-Джуд? — спросил я. — Ничего не объяснил?

— Он был плаксивым алкоголиком, который пустил под откос свою жизнь и винить в этом мог только себя! — неожиданно воскликнул Уэлан. — Будь у него хоть немного достоинства, он бы укокошил себя тихо, а не устраивал бы спектакля!

— Ладно, Джек, — тихо промолвила Уорд и вздохнула. — Нет, Джессоп говорил мало. Но он не тот садист-убийца, каким мы его считали, иначе не отпустил бы меня. И я даже не уверена, что Джессоп действительно собирался взрывать больницу. В том виде, в котором он находился под конец, по-моему, он вообще не соображал, что делает. Это могло получиться случайно.

— Я бы не слишком его жалел, мэм, — возразил Уэлан. — Джессоп чуть не убил вас. Он ведь не дал вам времени выйти. Когда бы не тот туннель… Ладно, черт с ним.

Он замолчал, раскрасневшись. Но, по крайней мере, мы с ним пришли к согласию.

— Но даже если Джессоп не убил людей в Сент-Джуд, — произнес я, боясь, что речь моя начинает путаться от усталости, — он сознательно направил машину на Адама Одуйю. И вряд ли Дэниела Мирза сильно утешит то, что он стал случайной жертвой.

Атмосфера в комнате вдруг изменилась. Я смотрел на них, совершенно забыв про усталость.

— Что-то не так?

Уорд повернулась к Уэлану:

— Оставишь нас на минуту, Джек?

— Вы уверены, мэм?

Она кивнула:

— Подожди меня в коридоре.

— В чем уверены? — спросил я, когда Уэлан вышел из палаты. — О чем вы?

— Я не хотела до поры вам об этом говорить, но мы нашли автомобиль, использованный при покушении. На дне заброшенного карьера. Похоже, машину угнали, и водитель либо не справился с управлением, либо намеренно направил ее на забор и в карьер. В любом случае она погибла на месте.

Во рту у меня пересохло.

— Она?

— Это была Грэйс Стрейчан.

Глава 33

Меня выписали через два дня. Рэйчел приехала с моей одеждой и отвезла меня в Бэллэрд-Корт. Мир за дверями больницы представлялся мне немного нереальным. Погода была пасмурная, но даже так дневной свет резал мне глаза. Все казалось слишком ярким и громким. Однако меня заверили в том, что последствия травм со временем пройдут. По дороге мы почти не разговаривали.

— Ты в порядке? — спросила Рэйчел, когда мы остановились на светофоре.

— Да, — ответил я.

Мы молча ждали, пока красный сигнал сменится зеленым. Приехав, поднялись в квартиру. Рэйчел сразу включила музыку и принялась хлопотать в кухне. Я прошел в гостиную, но забыл, что собирался там делать. Подобное случалось, хотя реже, чем поначалу. Я думал о чем-то, а потом никак не мог вспомнить, о чем именно.

Я шагнул к окну и посмотрел вниз, на улицу. Деревья были почти голые, мостовые блестели от дождя. Машины на стоянке казались слишком маленькими для того, чтобы быть настоящими, — так, кусок градостроительного макета.

— Почему ты не сядешь? — спросила Рэйчел, выйдя с кухни с кружкой в руках. — Я сделала тебе кофе, пока буду готовить ленч. Знаю, как ты ненавидишь кофейную машину, поэтому купила кофеварку. Все лучше растворимого.

— Не имею ничего против растворимого.

— Ну, значит, у тебя будет и то, и то. — Она вздохнула. — Извини. Ты молчишь постоянно. Я не знаю, что сказать.

Я заставил себя улыбнуться:

— Просто устал.

Судя по ее лицу, Рэйчел поверила в это не больше, чем я сам.

— Не хочешь об этом поговорить?

— Нет. — Я повернулся обратно к окну.

Даже думать об этом было достаточно тяжело. Я понимал: отчасти то, что со мной творится, — реакция на случившееся в доме у Лолы. На то, чтобы зажили как физические, так и психологические травмы от электрошока, требовалось время, и воспоминания о том, как я лежал, парализованный и беспомощный, до сих пор вызывали у меня приступы паники. Но к такому я был готов. Это вполне естественная реакция, которую я мог понять и с которой мог справиться.

Чего я принять не мог — так это того, что сообщила мне Уорд в больнице.

— Мы полагаем, Грэйс Стрейчан охотилась на вас на протяжении нескольких месяцев, — сказала она, когда Уэлан вышел из комнаты. — Мы до сих пор пытаемся проследить ее передвижения, но, похоже, она жила за границей. Стрейчан не могла бы так долго не светиться на наших радарах, оставайся она в Соединенном Королевстве. Скорее всего, после покушения на вас она бежала из страны.

— Но… — Я не находил слов: все это казалось уже явным перебором, чтобы принять как данность. — Кто-то должен был ей помогать.

С такой неустойчивой психикой Грэйс не могла бы столько времени оставаться на свободе без посторонней помощи. Раньше ее защищал и сдерживал самые худшие проявления безумного поведения ее брат, Майкл Стрейчан. Но даже так им приходилось переезжать с места на место, пока он в отчаянии не попытался найти убежище на одном из малонаселенных Гебридских островов.

— Наверняка помогли, — согласилась Уорд. — Однако затеряться гораздо проще, если ты богат, а денег у Стрейчанов хватало. Все известные банковские счета на ее имя и на имя брата заморожены, но у них могли еще оставаться офшорные вложения, о которых мы не знаем. И, насколько я поняла, бо́льшую часть времени Грэйс вела себя абсолютно нормально. Она выходила из-под контроля только при определенных обстоятельствах.

Вроде ревности к брату. Или убеждения в том, что в его смерти виноват я.

— Так что привело ее обратно именно сейчас?

— Вероятно, вы. Ваше имя упоминалось в прессе в связи с расследованием того дела в Эссексе, а еще после заварухи в Дартмуре. Оба дела получили широкую огласку, и Грэйс вполне могла прочитать о них. Не исключено, что до тех пор она считала вас мертвым. Отпечатки, которые мы нашли на вашей двери, она оставила, видимо, при попытке вломиться к вам в квартиру. Просто тогда вас не оказалось дома, так что мы думаем, она выслеживала вас именно с того момента.

Итак, все это время я жил, не осознавая угрозы, которую представляла собой Грэйс. Абсолютно убежденный в том, будто Уорд и Рэйчел тревожатся по пустякам, что мне ничего не грозит.

Как я заблуждался!

Я сглотнул, пытаясь отделаться от горького комка в горле.

— Меня вряд ли было так уж сложно найти.

— Сначала вы торчали на эссекских болотах, затем переехали на новую квартиру. Грэйс не могла шататься с расспросами, поэтому ей пришлось ждать, пока вы не появитесь снова. Мы проверили записи с камер наружного наблюдения и увидели несколько случаев, когда женщина, очень на нее похожая, ошивалась около здания университета, где вы периодически работаете. Вероятно, это была Грэйс. Каждый раз она ждала там по нескольку часов.

— Около университета?

— Не буду говорить: "А я ведь предупреждала!" — только потому, что я, честно говоря, сама не слишком верила в то, что эта угроза реальна. Но хорошо, что вы пользовались не главным входом, а боковыми.

Я вспомнил, как несколько дней назад забыл наставления Уорд и вышел через главный вестибюль. Убедил себя в том, что запах духов Грэйс мне тогда просто померещился, но было уже поздно, и я выходил из здания одним из последних. При мысли об этом меня прошиб холодный пот.

Мы с ней просто разминулись.

— Поняв, что Грэйс бывала рядом с вашей работой, мы проверили записи с камер у вашего дома, — продолжила Уорд. — Попасть внутрь она из-за охраны не могла, и вы, к счастью, пользуетесь подземной стоянкой. Но мы полагаем, что Грэйс была там по меньшей мере дважды или даже больше. Первый раз — в тот вечер, когда вызывали пожарных, потому что кто-то поджег мусорные контейнеры. Считается, будто это баловались дети, однако пожарные доложили, что им пришлось выставить с территории женщину, которая слонялась там во время эвакуации жителей. Они решили, что это просто зевака, но… В общем, я рада, что вас тогда не было дома.

Это происходило в ту ночь, когда я уехал в морг помогать Мирзу. Я вспомнил свой разговор с женщиной-пожарным по возвращении в Бэллэрд-Корт. "Нам только что пришлось выпроводить одну из соседних жительниц. Слишком уж любопытную. Пожары всегда привлекают всяких психов".

— Как она узнала, где я живу? — Я ощущал себя на удивление спокойно, словно все это случилось с кем-то другим. — Я же съехал, и нового адреса моего почти никто не знает.

Его не знали даже в университете: я устроил так, что мою почту переадресовывали, да и не собирался оставаться на новом месте слишком долго, чтобы из-за этого стоило беспокоить моих корреспондентов. Уорд вздохнула:

— Похоже, Грэйс проследила вас от Сент-Джуд. Об убийствах писали везде, и она, вероятно, предположила, что вы заняты и в данном деле. Она легко могла смешаться с толпой репортеров у ворот. Или дежурить у морга, зная, что рано или поздно вы там появитесь.

Что я и сделал. Боже мой. Я провел ладонью по лицу, вспомнив события того вечера.

— Вы сказали, Адам Одуйя окликнул вас по имени, когда вы выходили из морга, — продолжила Уорд. — Мирз уже переходил улицу, и в темноте казалось, будто он обращается к нему…

Я снова видел, как Одуйя шагает с тротуара, склонив зонт против ветра. Мирз начал переходить улицу ему навстречу, освещенный со спины, с лицом в тени капюшона. Даже кейс у него в руках был похож на мой.

Одуйя вовсе не являлся целью нападавшего. Он просто оказался на пути, и машина вильнула, прежде чем врезаться в Мирза, вовсе не потому, что водитель не справился с управлением.

Он выправлял курс.

— Вы уверены, что это была Грэйс?

— Ее лицо попало в объектив уличной камеры, когда она уезжала. Грэйс постарела по сравнению с теми фото, что есть у нас в досье, но… Да, это была она. Машина зарегистрирована в Кенте. Мы до сих пор считаем, что она угнана, однако пока не смогли связаться с ее владельцем.

— Господи, — пробормотал я, закрывая глаза.

— Нет, ничего такого, сейчас он просто находится за границей, — объяснила Уорд. — Он холост, часто работает за рубежом. Скорее всего, даже не знает, что его автомобиль угнали.

Я попытался собраться с мыслями.

— Вы сказали… Грэйс Стрейчан сама погибла в аварии?

— Именно так. — Уорд с явным облегчением говорила о том, что знала наверняка. — Произошло это случайно или намеренно, пока неизвестно. Нам нужно подтвердить идентификацию тела, но…

— Вы не уверены, что это она?

— Уверены настолько, насколько это возможно. Машина сгорела, так что… Что с вами?

Я не мог даже вздохнуть. На мгновение я перенесся в другое время, в иное место. Слышал удары чего-то похожего на прибой, в ноздри бил запах горелой плоти.

— Вы в порядке? — встревоженно спросила Уорд, поднимаясь со стула.

Я заставил себя восстановить дыхание. Потом кивнул.

— Продолжайте.

— Мы можем вернуться к этому позднее…

— Нет. — Я разжал кулаки. Ладони вспотели. — Нет, давайте уж покончим с этим.

Впрочем, и рассказывать-то осталось совсем немного. Тело при пожаре обгорело до неузнаваемости, однако полиция все же надеялась выделить ДНК для идентификации из костей. Из багажника извлекли дорогой металлический кейс, оболочка которого защитила от огня содержимое. Среди прочего там обнаружилась расческа с волосами во вполне достаточном количестве для проведения анализа ДНК, множество отпечатков пальцев и личных вещей, позволяющих однозначно утверждать, что они принадлежали Грэйс Стрейчан. На запястье у обгоревшего тела был платиновый браслет, пострадавший от огня, но с хорошо различимой надписью на внутренней поверхности: "Моей прекрасной Грэйс. С любовью от Майкла".

От ее брата.

Грэйс умерла.

Суеверный человек увидел бы в обстоятельствах ее смерти перст судьбы. С самого начала существенную роль в наших отношениях играл огонь. Я прилетел на Руну, один из самых отдаленных Гебридских островов, где они жили тогда с братом, чтобы обследовать обгорелые человеческие останки. Хотя непосредственной вины Грэйс в той смерти не было, цепочку событий, которые к этому привели, запустила именно она. Как и к смертям, за этим последовавшим, включая смерть ее любимого брата Майкла.

И едва не привели к моей.

Сознательно или нет, Грэйс обвинила в смерти брата меня. За мной она прибыла в Лондон, чтобы напасть с ножом на пороге моей квартиры, в то время как я полагал, будто Грэйс погибла вместе с братом. Я чудом пережил это покушение и с тех пор годами жил под угрозой нового. Не зная, где она и попытается ли еще раз.

Вот она и попыталась.

При иных обстоятельствах я бы испытывал облегчение, оттого что все наконец закончилось. Однако один невинный человек лишился жизни, другой — остался калекой, и все из-за меня. Случайные жертвы сумасшедшей вендетты Грэйс Стрейчан. В дополнение к едва не состоявшейся смерти от рук Лолы, эти новости ошеломили меня.

Несколько следующих дней я продолжал приходить в себя — физически. Координация движений у меня еще была нарушена, и я страдал от головокружений, однако ожоги от электрошокера заживали. И хотя я быстро уставал, силы ко мне медленно, но возвращались.

Но я не находил покоя. Ощущал себя каким-то чужим существом в собственном теле. Когда Уорд позвонила мне через день после выписки, все во мне сжалось в ожидании новых плохих новостей. Но нет, она звонила сообщить о том, что нашла собака-ищейка при новом обыске в доме Лолы.

— Дальний конец подвала был перегорожен кирпичной стеной. Оштукатуренной и окрашенной, так что, не будь собаки, мы бы ничего не заподозрили. Когда ее сломали, за ней обнаружились человеческие останки.

Это заставило меня сесть в постели.

— Не Гэри Леннокса, надеюсь?

— Тело мужчины, не обожженное, и, похоже, оно пролежало там много лет. Скорее всего, это его отец. Лола не говорила, что сделала с его телом, но, вероятно, перегородка в Сент-Джуд не первая, которую она заставила выложить своего сына.

Разумеется, не первая. Фактически Лола созналась мне в этом. "Он помог мне все прибрать…"

Славный мальчик Гэри.

Атмосфера у нас дома становилась все более напряженной. Как я ни старался, не мог справиться с охватившей меня апатией. Я мог задремать, а потом неожиданно проснуться и увидеть, как Рэйчел смотрит на меня, нахмурившись. Я понимал, что это несправедливо по отношению к ней, и прилагал отчаянные усилия к тому, чтобы завязать хоть какое-то подобие нормального разговора. Но опять проваливался в сон.

Рэйчел терпела до вечера третьего дня с момента моего возвращения. Мы сидели за обеденным столом и ели запеканку. Ну или ковыряли ее вилкой, как в моем случае. Вскоре до меня дошло, что музыка из колонок стихла и мы сидим в тишине. Я поднял голову. Рэйчел смотрела на меня.

— Извини, — произнес я.

Она крутила в руке бокал с вином.

— Сколько еще ты собираешься продолжать вот так?

— Как — так? Я в порядке.

— Нет, не в порядке. — Взгляд ее зеленых глаз буквально пронизывал меня насквозь. — Это не твоя вина, и ты это знаешь.

Рэйчел могла не объяснять, что имела в виду.

— Давай поговорим об этом в другой раз?

— Когда? Я понимаю, ты прошел через многое, но мы оба знаем, что дело не только в том, что случилось в доме у этой старой жабы. Грэйс Стрейчан…

Я встал.

— Я не хочу вспоминать о ней. Серьезно.

— А я хочу! Не хочешь говорить со мной — не надо, но тебе необходимо поговорить об этом хоть с кем-нибудь! Кто помог бы тебе профессионально!

— Мне это не нужно.

— Неужели? Есть ведь даже название того, что ты переживаешь: "вина выжившего".

— Ох, да ладно!

— А как это назовешь ты? Ты готов вот прямо сейчас заявить, что не винишь себя в том, что сделала она? Что не считаешь себя ответственным за это?

Я открыл рот, но вдруг меня затрясло. Сел — ноги отказывались держать меня.

— Я в ответе, — произнес я заплетающимся языком.

— Нет! Машину вела Грэйс Стрейчан, а не ты. Ты даже не знал, что она жива! Обвиняя себя во всем, ты ничего не изменишь. Если так уж необходимо кого-то винить, вини ее!

— Грэйс была больна.

— А мне плевать! — Рэйчел всплеснула руками. — Господи, как ты можешь быть так строг к себе и при этом прощать злобную суку вроде нее? Да, жизнь у нее была дерьмовая — и что? У людей бывает и хуже. Вспомни, что пришлось пережить тебе! И мою сестру убили! Люди умирают, это ужасно, но мы еще живы. И ты должен решить, хочешь ли ты продолжать жить или… вести себя так, словно умер сам!

Она поднялась и вышла, вытирая глаза. Я остался сидеть за столом, зная, что идти сейчас за ней не нужно. Слышал, как Рэйчел расхаживает по спальне, но постепенно шаги стихли, а потом дверь закрылась.

Вскоре я убрал посуду в моечную машину, налил себе стакан бурбона и прошел с ним в гостиную. Свет я включать не стал. Посудомоечная машина давно выключилась, и тишину в квартире нарушал только едва слышный гул в батареях отопления, когда я встал и приблизился к шкафу в коридоре. Часть своих рабочих записей я оставил на старой квартире, но одну коробку привез с собой сюда. Я достал ее, отнес на обеденный стол и открыл. Как всегда, сердце кольнуло, когда я вынул старые фотоальбомы. Обыкновенную хронику семейных праздников, дней рождения, сочельников — тех немногих, которые нам удавалось провести вместе. Фотографии запечатлели взросление Эллис от младенца до застенчиво улыбающегося шестилетнего подобия своей матери. Я медленно перелистывал страницы, пока не просмотрел все до конца.

Затем аккуратно сложил их обратно в коробку и убрал ее.

Небо светлело, когда я вошел в спальню и присел на край кровати рядом с Рэйчел. Сон смягчил следы стресса последних недель, и от вчерашнего гнева ничего не осталось. Несколько темных прядей упали ей на щеку, чуть шевелясь от ее дыхания. Подавив желание убрать их со щеки, я повернулся к окну. Из темноты проявлялись очертания и краски. Все начиналось словно с нуля.

Что-то заставило меня повернуться к Рэйчел. Она не шевелилась, но зеленые глаза ее были широко открыты, и она задумчиво смотрела на меня.

Я отвел рукой волосы с ее щеки и заглянул в них:

— Ты выйдешь за меня замуж?

Глава 34

Казалось, кризис миновал.

Словно прорвало дамбу, и весь негатив и депрессию, которые не отпускали меня с момента выписки из больницы, смыло прочь. Вина за то, что случилось с Адамом Одуйей и Дэниелом Мирзом, никуда не делась, но теперь я мог смотреть на это более объективно. Я не отвечал за действия Грэйс.

Какие бы демоны ни руководили ее поступками задолго до нашего знакомства, я был лишь мишенью, но никак не инициатором.

Уорд сообщила мне, что Мирз пришел в сознание и жизни его ничего не угрожает, однако принимать посетителей еще не готов. Я сомневался в том, что Мирз вообще захочет видеть меня, но он лишился ноги из-за того, что Грэйс перепутала его со мной.

Как это часто случается, мое физическое выздоровление шло нога в ногу с эмоциональным. Ожоги от электрических разрядов заживали, я снова мог сосредотачиваться в рамках нормы и с каждым днем проводил все больше времени, не уставая. Мы с Рэйчел начали выходить, и хотя осенняя погода не улучшилась, на состояние моего духа она больше не воздействовала.

Мы пригласили Джейсона и Аню на обед и рассказали им новости. Аня обняла Рэйчел, а Джейсон торжественно пожал мне руку и только потом обнял своей медвежьей лапищей за плечи.

— Хочешь моего совета — сделай это, пока она не передумала, — произнес он.

Они радовались искренне, но, как ни старались скрыть свое удивление, я его все-таки ощущал.

Мы с Рэйчел знали друг друга сравнительно недавно, а с момента гибели Кары и Эллис я жил один — ну если не считать недолгой и неудачной связи. Все привыкли считать это моим естественным состоянием, да и сам я, наверное, тоже. Но если работа и научила меня чему-то, так это тому, что перемены — неотъемлемая часть жизни. Прошлое оставалось со мной, но я давно свыкся с болезненным осознанием того, что, хотя мои жена и дочь мертвы, я все еще жив. И после того, как чуть не умер на грязном полу дома Лолы, я знал еще, что второй шанс дается очень и очень редко.

И не длится до бесконечности.

Даже так происходящее представлялось нереальным. Я чувствовал себя так, будто все это происходит с кем-то другим, а я лишь сторонний наблюдатель в моем теле. Порой, просыпаясь утром, испытывал головокружительное ощущение, близкое к панике.

Тогда я смотрел на спящую рядом Рэйчел, и это испарялось, как утренняя роса на солнце.

Мы решили не спешить с переездом из Бэллэрд-Корта. Смысла возвращаться в мою старую квартиру тоже не видели: Рэйчел не питала любви к месту, где меня чуть не убили и где я когда-то жил с кем-то другим. Наше нынешнее жилище было больше и удобнее, а поскольку до окончания срока аренды оставалось несколько месяцев, имело смысл жить здесь, выставив старую квартиру на продажу.

Я даже свыкся с этой мыслью.

Несколько следующих дней мы провели, строя планы и обсуждая, где будем жить, листая буклеты и сайты агентств по продаже недвижимости. Впрочем, я с удовольствием переложил бо́льшую часть этого на Рэйчел, хотя один странный момент мне запомнился. Это случилось, когда мы говорили о сравнительных преимуществах жизни в Лондоне и переезда куда-нибудь в другое место.

— Мне нравится Лондон, но мы действительно хотим жить здесь? — спросила она, листая очередной буклет. — Мы оба не привязаны тут работой, так, может, поискать что-нибудь еще? Там и недвижимость дешевле, и мы позволили бы себе квартиру или дом попросторнее в районе с хорошими школами.

Она спохватилась и, покраснев, посмотрела на меня.

— Извини, я, наверное, забегаю слишком вперед?

Мы никогда не обсуждали детскую тему, и до меня вдруг дошло, что я по глупости своей не видел, что Рэйчел хочется этого. А тебе не хочется? Я подумал о Каре и Эллис, дочери, которая навсегда осталась в моей памяти шестилетней. Образ девочки, хохочущей и извивающейся, пока Кара щекочет ее, сопровождался привычной уже болью. "Пора спать. Скажи "спокойной ночи" папочке". На мгновение я снова ощутил головокружение, внезапное чувство неестественности. Потом оно исчезло.

— Об этом следует подумать, — сказал я.

Мы решили устроить свадьбу так скоро, как только удастся все организовать. Повода спешить у нас не было, но и откладывать — тоже. Мы оба предпочитали скромную гражданскую церемонию в присутствии нескольких друзей. Джейсон согласился быть моим шафером, а юная племянница Рэйчел, Фей, — единственной подружкой невесты.

— Давай проведем медовый месяц в Лас-Вегасе? — предложила Рэйчел и рассмеялась, увидев мое лицо. — Шучу. Мне вполне достаточно пляжа, где я могла бы загорать и плавать.

Это меня вполне устраивало.

Через неделю после моей выписки позвонила Уорд с новостями. Им до сих пор не удалось отыскать останки Гэри Леннокса, зато имелась другая, не связанная с этим информация. Полиция Кента обнаружила яхту, дрейфующую в Оур-Маршиз, болотистой заповедной местности на юго-западном побережье. На борту никого не было, зато повсюду нашлись отпечатки пальцев Грэйс Стрейчан.

— На борту довольно давно никого не было. Мы пытаемся проследить ее перемещения, но, вероятно, именно на ней она вернулась в Королевство, и именно так ей удавалось долго избегать нашего внимания. Судя по всему, последние несколько лет Грэйс Стрейчан провела в Средиземном море — жила на яхте, плавая туда-сюда между островами.

Это смахивало на правду. Грэйс была опытным мореходом. У них с Майклом была маленькая, но шикарная яхта, стоявшая на якоре у причала за их домом на Руне, и на ней она в шторм бежала с острова. И хотя потом от яхты нашли только обломки, приплыла обратно Грэйс уже на другой. Средиземноморье изобилует необитаемыми и малонаселенными бухтами и островками, и если не заходить в крупные порты, там вполне можно прожить без паспорта и прочих документов. А уж с деньгами обитать неограниченно долго.

— Яхта зарегистрирована на аудиторскую компанию из Женевы. Владелец являлся финансовым консультантом Стрейчанов, и вы не ошибались насчет того, что Грэйс помогали, — продолжила Уорд. — Мы не до конца связали все нити воедино, однако знаем, что яхта куплена вскоре после исчезновения Грэйс. Судя по всему, она уговорила его купить яхту для нее. Он был гораздо старше ее, разведен, так что нетрудно предположить, как именно уговорила.

Да, нетрудно. Мои собственные воспоминания о Грэйс омрачены ее поступками, и тем не менее я до сих пор помню буквально физическое потрясение от нашей первой встречи. Она обладала оглушительной красотой, ослепляя так, что ты не мог разглядеть того, что таится под ней, до тех пор, пока не было уже поздно.

— Швейцарская полиция, надеюсь, допросила владельца яхты? — спросил я.

— Не сумела. Он пропал в начале этого года. Все считают, что он сбежал со средствами своих клиентов, но мы нашли на яхте следы крови. Слишком давние, чтобы определить, чьи именно, однако у нас есть предположения на сей счет.

Новость о том, что Грэйс отобрала еще одну жизнь, отрезвляла, но одновременно заполняла пустовавшие до сих пор клеточки в картине ее жизни, а это даже немного успокаивало. Словно закрывало тему.

Однако у нас хватало других вопросов, чтобы размышлять над этим слишком долго. Помимо выбора места для жизни, нам предстояло решить, как мы с Рэйчел будем зарабатывать. Лондон — не лучшее место для морского биолога, да и у меня не было особенных причин оставаться здесь. Хотя мое положение в университете представлялось более чем стабильным — Харрис, декан, относился ко мне весьма благосклонно после моего участия в расследовании такого громкого дела, как убийства в Сент-Джуд, — я не испытывал недостатка и в других вариантах. Совсем недавно я считался persona non grata; теперь же едва ли не каждый день мне присылали новое предложение работы.

Однажды утром я достал из почтового ящика конверт с вытисненным на нем логотипом "БиоГена". Вскрывал я его с опаской. По словам Уорд, Мирз выздоравливал, но к посещениям кого-либо, кроме родных, был еще не готов. Вероятно, она дипломатично смягчала формулировки, однако у меня хватало ума не развивать данную тему. Письмо от его работодателей вряд ли содержало добрые вести.

— Что там? — поинтересовалась Рэйчел. Мы сидели за кухонным островком с гранитной столешницей, наслаждаясь кофе после позднего завтрака.

— Это от их босса, — сообщил я, прочитав письмо. — Они предлагают мне работу.

— Шутишь?

Я протянул ей письмо, а сам занялся своим кофе.

— Старший консультант-криминалист, руководитель отдела научных исследований, — хмурясь, произнесла она. — Что, черт возьми, все это… Господи!

Это Рэйчел дочитала до места, где называлась предлагаемая мне зарплата. Открыв рот, она перечитала письмо еще раз и положила его на стол.

— Ты встретишься с ним?

— Если ты не возражаешь.

— Разумеется, нет. Это из-за Дэниела Мирза?

— Отчасти, — признался я.

В письме не упоминался судебный тафономист, и хотя мне предлагали должность выше, чем он занимал до травмы, я чувствовал бы себя неловко, принимая ее. Да и вообще, компания, посылающая на ответственную работу неопытного новичка, — не из тех, в каких мне хотелось бы работать.

Сложив письмо, я убрал его в конверт.

Но, конечно, приходили мне не только предложения о работе.

Мое участие в событиях, связанных с Сент-Джуд, вероятно, просочилось в прессу, потому что я начал получать просьбы о встрече с журналистами. Включая еще одну, очередную, от Фрэнсиса Скотт-Хейза.

— Господи, да этот тип просто не понимает, когда нужно уняться, — буркнул я, прочитав очередное послание от него.

— Тот самый фрилансер, который тебя преследует?

— Уже несколько месяцев. Он, похоже, вообще не знает слова "нет".

— Может, встретишься с ним?

Я удивленно посмотрел на Рэйчел:

— Ты серьезно?

Она пожала плечами:

— Почему бы и нет? Я знаю, ты не любишь распространяться насчет работы, но тебе ведь не надо обсуждать с ним конкретные проблемы. На кого он пишет?

Я вслух прочитал его последний e-mail. Брови у Рэйчел поднялись, когда она услышала список самых известных газет и журналов, в которых печатался Скотт-Хейз — по обе стороны Атлантики.

— Да, серьезный человек! — Список произвел на нее впечатление. — По-моему, я даже читала его в "Роллинг Стоун". Почему ты не хочешь выслушать его?

— Ну не знаю…

Рэйчел взяла со стола свою кофейную чашку.

— Конечно, тебе решать. Но если ты размышляешь о том, чтобы выставить себя на рынок труда, интервью солидной газете или журналу твоему профилю не повредит.

— Я подумаю.

Официальную регистрацию назначили через три недели. Это была первая свободная дата, да и то лишь потому, что какая-то пара отложила бракосочетание. Наша удача означала чью-то неудачу. Я надеялся, что это не будет дурным знаком.

Но мрачные мысли посещали меня все реже. У меня больше не кружилась голова при ходьбе, а любые сомнения тонули в ожиданиях. Дни пролетали мотыльками-однодневками: быстро и практически незаметно. Я забыл про журналиста, однако Рэйчел напомнила мне. Поиск в Интернете по его имени и фамилии выдал уйму статей и фотографии, с которых на меня глядел мужчина лет двадцати пяти или тридцати с узким лицом, небритый, но в целом симпатичный. Ему посвящалась даже страничка Википедии. Он работал в Афганистане, вел репортажи с войн наркокартелей в Мексике, даже получил национальную премию за расследования в сфере торговли людьми. Насколько я понял, многие его репортажи были связаны с поездками в горячие точки планеты.

— С чего ему вздумалось писать обо мне? — спросил я у Рэйчел за обедом. — Я тихий ученый, не какой-нибудь наркобарон.

— Ты не просто ученый. Ты судмедэксперт, принимавший участие в громких полицейских расследованиях последних лет. Людям это интересно.

Я был уверен в этом меньше, чем она. Все же, ободренный энтузиазмом Рэйчел и стаканом вина, я неохотно ответил на его последнее письмо. Почти сразу ко мне пришел автоматический ответ, что он находится за границей и не имеет доступа к электронной почте.

— Ну я честно пытался, — сообщил я, надеясь, что с этим вопросом покончено.

На следующий день Скотт-Хейз прислал ответ.

Я с радостью отложил бы интервью до свадьбы, но Рэйчел считала, что тянуть с ним не следует.

— К тому времени он может остыть, — объяснила она. — По крайней мере, скажи, что выслушаешь его.

Договорились, что Скотт-Хейз приедет к нам на кофе вечером следующего дня. Мне не хотелось приглашать его в Бэллэрд-Корт, но альтернативой был лишь университет… ну или мы могли бы, конечно, встретиться в каком-нибудь пабе или кофейне. Однако разговор на людях с учетом обсуждаемых тем нам не подошел бы.

И потом, как сказала Рэйчел, вряд ли мы задержимся в Бэллэрд-Корте надолго.

Была суббота. Я работал на ноутбуке в кабинете, а Рэйчел занялась обедом раньше обычного. Вечером к нам собирались заглянуть Джейсон с Аней, и она настояла на том, что будет готовить сама.

Судя по лязгу и отдельным репликам, доносившимся до меня из кухни, Рэйчел начинала уже жалеть о своем решении. Я ждал журналиста к трем и по мере приближения этого срока сообразил, что смотрю на часы чаще, чем на экран ноутбука. Сожалея о том, что вообще согласился на эту встречу, я наблюдал, как минутная стрелка подбиралась к верхней точке циферблата, а потом и миновала ее.

Выждав еще десять минут, я прошел в кухню.

— Он опаздывает. Я знал, что это плохая идея.

— Нет. Плохой идеей было поверить в то, что я смогу приготовить заварное тесто. — Рэйчел отодвинула миксер. — Наверное, он застрял в метро или попал в пробку. Почему бы тебе не приготовить кофе?

Я залил воду в новую, сияющую нержавеющей сталью кофеварку и поставил ее на конфорку. Однако пытаться работать теперь, когда все мысли были заняты встречей, смысла не было. Я только решил дать Скотт-Хейзу еще пятнадцать минут, как зажужжал интерком.

— Тут к вам Фрэнсис Скотт-Хейз, — раздался из динамика голос консьержа.

— Да, спасибо.

— Я же тебе говорила! — воскликнула из кухни Рэйчел.

От необходимости отвечать меня спасла трель моего мобильника из кабинета.

— Можешь открыть ему?

Предоставив ей открывать дверь журналисту, я поспешил через гостиную в кабинет. Телефон — новый, взамен того, который утопила в раковине Лола, — лежал на столе рядом с ноутбуком. Взяв его, я удивился, увидев на дисплее фамилию Уорд. Последние дни она звонила реже, и мы с ней разговаривали только накануне. Выйдя из кабинета, я вернулся через гостиную в кухню и нажал кнопку "ответить".

— Привет, я не ожидал…

— Где вы?

Тревога в ее голосе застала меня врасплох, и я замер в дверях. На плите клокотала кофеварка, распространяя аромат свежего кофе.

— Я дома. А что…

— Рэйчел с вами?

Дверь в прихожую находилась в дальнем конце кухни. Через нее до меня доносились голоса.

— Она открывает дверь…

— Нет! Не дайте ей открыть!

Но Рэйчел уже возвращалась в кухню. На лице ее застыла удивленная улыбка, и, глядя на меня, она изогнула брови.

— Фрэнсис Скотт-Хейз пришла, — объявила Рэйчел, подчеркнув женское окончание последнего слова.

За ней шла худая женщина с неаккуратно остриженными седеющими волосами. Первое, что пришло мне в голову, — произошла какая-то ошибка, и я переписывался не с тем журналистом. Второе — в женщине, которая следом за Рэйчел вошла в кухню, есть нечто, смутно мне знакомое. А потом до меня донесся запах ее духов: хорошо знакомый пьянящий аромат специй и мускуса. Он навсегда врезался мне в память, когда я истекал кровью на пороге своей квартиры, с ножом, по рукоятку погруженным мне в живот.

Голос Уорд еще доносился из телефона, но я его почти не слышал. Грэйс Стрейчан изменилась до неузнаваемости. Красота, от которой захватывало дух, сменилась худобой. Кожа туго обтягивала высокие скулы, темные глаза ввалились, но смотрели на меня с маниакальной ненавистью.

Улыбка исчезла с лица Рэйчел.

— Дэвид?

Я словно окаменел. С кошмарным ощущением дежавю видел, как Грэйс сует руку в сумку, висевшую на плече, как Рэйчел поворачивается к ней. Только тут я вновь обрел способность двигаться.

— Нет! — крикнул я, бросаясь вперед.

Понимая, что опоздал.

Одним плавным движением Грэйс выхватила из сумки длинный нож и нанесла удар. Рэйчел отшатнулась, заливая кровью плиточный пол. А затем Грэйс устремилась на меня, оскалившись и занося нож для нового удара. Я перехватил его, даже не думая, порежусь или нет.

Неожиданно голова Грэйс дернулась назад. Она застыла на месте: Рэйчел одной рукой схватила ее за седые волосы, а другой ударила тяжелой кофеваркой. Горячий металл врезался в запрокинутый назад лоб Грэйс, кипящий кофе выплеснулся из-под крышки, а ручка оторвалась. Кофеварка с лязгом упала на пол, и Грэйс рухнула рядом, выронив нож. Я ногой отшвырнул его в сторону и, не обращая внимания на распростершуюся на полу женщину, бросился к Рэйчел. Она стояла с глазами, широко раскрытыми от боли и потрясения, и зажимала рукой глубокий порез на другой руке. В раненой руке Рэйчел продолжала сжимать оторвавшуюся ручку кофеварки.

— Боже мой, ты в порядке? — Я лихорадочно осматривал ее.

Она неуверенно кивнула. Кровь стекала по руке и капала на пол. На руке, которой Рэйчел зажимала порез, темнели багровые пятна: ожоги в местах, на которые попали капли кипевшего кофе. Бросив быстрый взгляд в сторону Грэйс, не шевелится ли она, я отвел Рэйчел к раковине, пустил холодную воду, намочил ею полотенце и осторожно отвел в сторону обожженную руку.

— Держи руку под краном, — сказал я, обмотав мокрым полотенцем порез на руке чуть ниже плеча.

Она послушалась, охнув, когда холодная вода коснулась ожогов.

— Ты весь дрожишь.

С этим я не мог ничего поделать. Только сейчас я услышал, что кто-то тихо скулит. Опустив голову, я увидел, что Грэйс свернулась калачиком и закрыла лицо руками.

— Больно, — всхлипывала она. — Майкл, пожалуйста, пусть это прекратится…

— Посмотри на нее… — выдохнула Рэйчел.

— Держи руку под водой!

Оставив ее у крана, я шагнул к исхудавшей фигуре на полу. Кровь из глубокой ссадины на лбу смешалась с кофе, превратив лицо Грэйс в раскрашенную маску. Обожженная кожа уже начинала покрываться волдырями, и я вздрогнул, увидев, что́ сделал кипящий кофе с ее глазами.

Схватив еще одно полотенце, я намочил его в холодной воде и осторожно наложил Грэйс на лицо. Она взвизгнула при прикосновении, и ее костлявая рука вцепилась мне в запястье. Грэйс так и не отпускала меня, пока я оглядывался в поисках телефона. Я не помнил, чтобы ронял его, но когда подобрал телефон с пола, он даже не отсоединился. Взволнованный голос Уорд доносился из динамика.

— Нам нужна "Скорая", — произнес я, стараясь говорить спокойнее.

Эпилог

Небо потемнело перед снегопадом. Низкие тучи слились в одну, и начинало смеркаться, хотя время было около трех часов. В комнате, однако, была удушающая жара. Люминесцентные плафоны на потолке заливали помещение ярким светом, но от этого мир за окнами казался еще мрачнее.

— Уже совсем скоро. Может, вам чего-нибудь принести? — обратился ко мне полный молодой человек.

— Спасибо, не надо.

Он вышел. Я поерзал на жестком пластмассовом стуле и посмотрел на часы. Я ждал долго, а мне еще предстоял дальний путь. Хотелось бы выехать до начала снегопада. Но я понимал, что это не главная причина моего нетерпения. Я просто нервничал.

Это надо было сделать уже давно.

Тренькнул телефон, принимая текстовое сообщение. Я достал его и улыбнулся. На экране высветилась фотография краснолицего младенца с закрытыми глазами и сжатыми кулачками. Сопровождающий текст гласил: "Эмма Луиза Уорд, родилась сегодня утром, 6 фунтов 3 унции. Шэрон и Даг".

Так и продолжая улыбаться, я набрал текст поздравления, отослал его и убрал телефон.

Эта новость стала одним из редких светлых моментов за то время, что миновало с того дня, когда Грэйс Стрейчан снова ворвалась в мою жизнь.

Уорд и Уэлан нашли меня в больнице, где я глядел в стену комнаты для посетителей отделения травматологии, пока Рэйчел зашивали и перевязывали рану.

— Как она? — спросила Уорд, подсаживаясь ко мне. Уэлан остался стоять.

Я посмотрел на нее:

— Вы сказали мне, что Грэйс мертва.

— Мне очень жаль. Мы думали, она…

— Вы сказали, в машине находилось ее тело.

— Успокойтесь, — буркнул Уэлан.

— "Успокойтесь"? Вы серьезно?

— Мы ошиблись, — произнесла Уорд. Она окинула взглядом переполненную комнату ожидания. — Пошли, выпьем по чашке чая. Будет нужно, нас найдут.

Мы сели за свободный столик в углу больничного кафетерия. Внутри меня все сжималось от напряжения и злости.

— Я позвонила вам сразу, как мы получили результаты теста ДНК, — сообщила Уорд. — Мы действительно считали, что женщина в машине — Грэйс Стрейчан. До того самого мгновения я даже не думала о том, что Грэйс Стрейчан осталась в живых. И что это могло означать.

Меня словно ударили.

— Кто это был?

— Ее звали Белинда Льюинсон, веб-дизайнер, фрилансер. Ее бойфренд — журналист, который… Что-то не так? Вы в порядке?

Я буквально сложился пополам от внезапно накатившего приступа тошноты. В ушах шумел морской прибой.

— Его случайно звали не Фрэнсис Скотт-Хейз?

Труп журналиста полиция обнаружила в его коттедже, стоявшем на отшибе в кентской глуши. Он скончался от множественных ножевых ранений, и, судя по состоянию тела, произошло это несколько недель назад. С момента возвращения в Англию в начале этого года Грэйс жила на борту своей яхты, только раз выбравшись автостопом в Лондон для неудачной попытки проникнуть в мою квартиру. Оур-Маршиз, где нашли яхту, расположен в нескольких милях от того места, где жил Скотт-Хейз. Незадолго до этого он вернулся в Британию после двухмесячной поездки по местам боевых действий в Йемене. Предполагалось, что он подобрал Грэйс на дороге, чтобы подвезти.

— Мы не знаем, почему Скотт-Хейз отвез ее не к яхте, а в свой коттедж, — рассказывала Уорд. — Мы не можем исключить секс, но у него давняя, постоянная подруга, и по всем признакам он не из тех, кто ищет случайных приключений. И он был намного моложе Грэйс. Если бы она оставалась такой, как прежде, я бы еще могла понять, но… Ну вы сами ее видели.

Да, видел. Та Грэйс Стрейчан, какую я помнил, буквально излучала сексуальную притягательность, но в том жалком пугале, которое валялось на полу у меня в кухне, от этого не осталось ничего.

— Вы не допускаете, что она могла припугнуть его ножом?

Уорд пожала плечами:

— Не исключено, однако в любом случае Скотт-Хейз должен был сначала остановиться и подобрать ее. Наверное, он пожалел Грэйс и привез к себе домой согреться. Мы сверились со сводками погоды: в те дни шли сильные дожди. Женщина средних лет, промокшая насквозь, одна-одинешенька посреди дороги, вряд ли показалась ему опасной.

Пожалуй, подумал я. Скотт-Хейз недавно вернулся из зоны боевых действий и среди знакомых пейзажей ощущал себя в полной безопасности. Пятна крови свидетельствовали о том, что Скотт-Хейз умер в прихожей своего дома — вероятно, едва запустив в него гостью. Его разложившиеся останки нашли в маленькой каменной пристройке на заднем дворе, бывшем свинарнике, в котором он держал всякий хлам.

— Сильно разложившиеся? — спросил я.

— Достаточно. Нет, даже не думайте об этом!

Я и не собирался просить показать их мне. Во всяком случае, не сейчас. Я больше не перебивал, пока Уорд объясняла, как Грэйс перебралась со своей яхты в коттедж журналиста.

Удаленный от цивилизации тихий домик стал идеальным убежищем. Она могла не опасаться, что исчезновение Скотт-Хейза обнаружат быстро: еще до последней поездки он оставил автоматический ответ на своем электронном адресе — тот самый, что получил и я, — а опасный характер его работы означал, что он мог непредсказуемо менять свои планы в самый последний момент. Даже отсутствие свежих репортажей не вызвало бы поначалу особого беспокойства, поскольку Скотт-Хейз бывал часто в глухих местах, лишенных не просто вай-фая, но и вообще Интернета. И хотя вряд ли Грэйс планировала это заранее, она не могла не сообразить, что дом его мертвого хозяина дарит ей редкую возможность — выход в Сеть с его аккаунта. Телефон и ноутбук требовали отпечатка пальца владельца, однако с находившимся здесь же его телом это не составило проблемы. В общем, Грэйс отобрала у Скотт-Хейза не только жизнь, но и личность и сразу начала засыпать меня электронными письмами в надежде выманить из укрытия. А когда это не дало результатов, ей подвернулась другая возможность.

— Машину Белинды Льюинсон мы обнаружили на заднем дворе его коттеджа, — говорила Уорд. — Ее друзья сказали, что она забеспокоилась, когда Скотт-Хейз не поздравил ее с днем рождения. Белинда связалась с его издателями, но никто из них не знал точно, вернулся он в Англию или нет, поэтому она поехала проверить сама. А когда не вернулась, друзья решили, что они вдвоем, наверное, уединились после разлуки.

Я помассировал виски.

— Грэйс и ее зарезала?

— Огонь повредил тело настолько, что найти на нем следы от ножевых ранений невозможно, однако в коттедже есть следы крови и другой группы. Мы пока не знаем, Льюинсон или нет, но исходим из того, что кровь ее. Скорее всего, Грэйс убила ее сразу, как она приехала в коттедж, а потом… Ну когда про убийства в Сент-Джуд начали говорить в новостях, она спрятала тело в багажник машины Скотт-Хейза и поехала на ней в Лондон.

Я зажмурился. Господи… Во времена моего знакомства с Грэйс она никогда не планировала далеко вперед, но ей этого и не требовалось. Для этого рядом с ней всегда был брат.

— Вы думали, что автомобиль Скотт-Хейза просто угнали, — произнес я, стараясь убрать из голоса укоризненные нотки. — Неужели к нему домой никто не съездил проверить?

— Разумеется, съездили. Мы попросили полицию Кента проверить. Но в то время главным подозреваемым в наезде считался Джессоп, и у нас не было повода заподозрить, что с владельцем машины что-то случилось. Скотт-Хейз работал за границей, так что, когда дома никого не застали…

Уорд пожала плечами. У меня не было сил спорить, да я и сам много чего натворил. Я согласился на интервью, не удосужившись лично поговорить с журналистом. Даже послал Грэйс свой адрес. Когда консьерж позвонил мне по интеркому, я не заподозрил ничего такого: имя Фрэнсис может принадлежать как женщине, так и мужчине. А Рэйчел просто решила, будто я ошибся с полом интервьюера. В отличие от меня она никогда не встречалась прежде с Грэйс, поэтому не имела ни малейшего представления о том, кому открыла дверь. Впрочем, окажись на ее месте я, сомневаюсь, чтобы я мгновенно узнал Грэйс.

Тогда все могло бы обернуться совсем по-другому.

Раны Рэйчел не угрожали жизни. Ожоги на руке вообще заживали быстро, и хотя нож пропорол мышцу выше локтя почти до кости, врачи заверили нас, что ни одного серьезного нерва или сосуда не задето. Даже так Рэйчел потеряла достаточно крови, ей пришлось делать переливание, и ее оставили в больнице до утра.

Это дало мне время прибраться в квартире. Когда я на следующее утро привез Рэйчел на такси домой, там уже не осталось видимых следов произошедшего. Труднее было стереть иные детали.

В дни, последовавшие за нападением, мы пытались делать вид, будто все нормально, но оба пребывали в напряжении. Рэйчел плохо спала, сделалась тихой, но раздражительной. Мне же никогда не нравилась эта роскошная квартира, а теперь, несмотря на консьержа и сигнализацию, я еще и перестал ощущать себя здесь в безопасности. Мы переругались по поводу возвращения в мою старую квартиру, и хотя потом помирились, прежней гармонии больше не было. По взаимному согласию регистрацию отменили. Мы старались убедить себя в том, что лишь отложили ее, но оба понимали: все не так просто.

Через две недели после нападения Рэйчел казалась еще подавленнее обычного. Мы обедали. Она вяло водила вилкой по тарелке, а затем отложила ее в сторону.

— Я возвращаюсь в Грецию.

Хотя я почти ожидал подобного, удара это не смягчило.

В голове мелькала сотня возражений — до тех пор, пока я не посмотрел в ее лицо — вытянувшееся, с тенями под глазами. Рэйчел всегда была сильной, но теперь в ней появилась хрупкость, которой я раньше не замечал.

Я отодвинул свою тарелку — аппетита у меня и так было немного, а теперь он пропал окончательно.

— Когда?

— В воскресенье. Меня согласились взять в команду до окончания экспедиции. И еще… — Она помолчала, набираясь духу. — Есть шанс, что мне продлят контракт. На год.

В груди застыла тупая, ноющая боль.

— Ты этого хочешь?

— Нет. Но мы не можем дальше вот так… Я не хочу уходить от тебя, но это… Мне нужно время.

Я встал и подошел к ней. Я обнял Рэйчел, и моя рубашка промокла от ее слез, а я смотрел поверх ее головы на дверь, через которую в нашу жизнь шагнула Грэйс.

Мы просидели и проговорили почти до утра. Я не хотел отпускать ее, но она все решила еще прежде, чем сообщила мне об этом.

В глубине души я понимал, что так для Рэйчел лучше. За то короткое время, что мы знали друг друга, насилие дважды врывалось в нашу жизнь, и каждый раз за это приходилось дорого платить. До сих пор Рэйчел не свыклась со смертью сестры, поэтому покушение на наши жизни — в месте, которое она считала безопасным, — потрясло ее. Весь мир после этого сделался иным. Мы не могли притворяться, будто ничего не изменилось, а если бы попытались, жизнь превратилась бы в медленную пытку. Рэйчел такого не заслужила.

Через три дня, холодным октябрьским днем, Рэйчел улетала обратно в Грецию.

— Это не так далеко. Ты можешь выбраться ко мне на выходные, — говорила она, когда мы стояли с ее чемоданами в прихожей.

Я улыбнулся:

— Знаю.

Я переехал на старую квартиру. Боялся, это покажется странным — словно вернуться назад во времени. Обошлось без этого, но и намного лучше я себя не почувствовал.

Просто привычнее.

В профессиональном отношении спрос на меня стал больше, чем обычно. Я совершил изнурительную поездку в Ирландию, к которой был физически не готов, но и отказываться не хотел. Затем случилась серия загадочных убийств на границе с Уэльсом. И я получил еще одно предложение работы, гораздо более привлекательное, чем от "БиоГена". Частная компания планировала основать новый центр антропологических исследований, первый такого рода в Соединенном Королевстве. Им еще предстояло уладить ряд юридических и бюрократических формальностей, но они считали, что я идеально подхожу для них — как они написали, "с учетом уникального опыта". В письме не пояснялось конкретно, каким будет новый центр, но я мог предположить. Я стажировался в подобном в Теннесси.

Мне еще предстояло принять окончательное решение, а тем временем события в Сент-Джуд продолжали развиваться. Я видел на экране телевизора, как подъемный кран размахнулся и ударил чугунной бабой по устоявшим после взрыва кирпичным стенам. После протестов и демонстраций, после бессмысленных слез и крови старая больница окончательно превратилась в груду мусора. Единственной хорошей новостью во всем этом стало то, что после негативных публикаций в прессе застройщики, похоже, пошли на попятную. Рассматривался новый проект, согласно которому территорию больницы отводили под строительство бюджетного жилья, и в Сети уже появилась петиция в поддержку переименования нового квартала в Одуйя-Парк.

По случайному совпадению на следующий день я узнал от Уорд, что они вычислили "источник", на который ссылался Одуйя. Им оказался констебль, его жена рожала двоих близняшек в Сент-Джуд, и сейчас он дожидался выхода на пенсию. Его имя ничего мне не говорило до тех пор, пока Уорд не упомянула, что это тот самый пожилой полицейский, который дежурил у входа с молодой коллегой. Он не был в составе следственной группы, но умел слушать, а люди вне зависимости от профессии склонны болтать языком.

Новой порции негативных сенсаций не хотел никто, поэтому его просто выставили на пенсию чуть раньше положенного срока. Пожалуй, я был рад тому, что с ним не обошлись более сурово, однако не переставал думать о том, как обернулось бы все в случае, если информация о беременности Кристины Горски не просочилась бы наружу. Стал бы Одуйя заговаривать со мной после собрания, если бы ему не понадобилось подтвердить то, что он узнал? А если нет, привела бы цепочка событий к тому злосчастному вечеру перед моргом, когда он окликнул меня через улицу в тот момент, когда Мирз в капюшоне начал переходить дорогу? Или все вообще развивалось бы совсем по-другому и в свете фар Грэйс Стрейчан оказался бы в тот вечер я?

Я повидался с семьей Одуйи, включая его партнера, задумчивого мужчину лет сорока, с которым уже встречался, собирая документы для работы на общественных началах по тому самому делу, о каком Одуйя со мной так и не успел толком поговорить. Родители активиста старались сдерживать свои эмоции и не стали открыто обвинять меня в смерти сына. Даже так эта встреча была тяжелой для нас.

Однажды днем, несмотря на советы Уорд, я съездил проведать Мирза. Тафономист уже не был прикован к постели; когда я вошел, он сидел в инвалидном кресле в шортах и больничном халате. Одна худая нога белела голой кожей, другая заканчивалась забинтованным обрубком. На коленях лежала раскрытая книга, но смотрел он в пространство. Рыжие волосы лежали неопрятной копной. Мирз не сразу увидел меня, а потом на его лице вспыхнул румянец. У кровати стоял стул для посетителей, но я не стал садиться.

— Как вы? — спросил я.

Он развел руками и покачал культей.

— А вы как думаете?

Было в его глазах нечто такое, от чего встречаться с ним взглядом требовало усилия. Много дней я размышлял над тем, что сказать ему, и вот я стоял здесь, а на ум ничего не приходило.

— Мне жаль, — произнес я.

Я знал, что Мирзу сообщили, кто находился за рулем автомобиля, который его сбил. И с какой целью. Он попробовал усмехнуться, но у него не получилось. Румянец заливал щеки, лицо и шею, от чего впавшие глаза лихорадочно блестели.

— Вам жаль? Что ж, тогда все в порядке. Зашибись, не так ли?

— Послушайте, если бы я мог…

— Чего? Вернуться назад во времени? Вернуть мне ногу?

Мирз отвернулся, губы его дрожали.

— Оставьте меня в покое.

Уорд была права: мне не следовало приходить. Я молча шагнул к двери.

— Хантер!

Я остановился. Пациенты на других койках смотрели на нас. Казалось, Мирз вот-вот расплачется. Руки его вцепились в подлокотники инвалидного кресла. Голос дрогнул:

— Это вы должны были сидеть здесь. Не забывайте.

Дверь за мной закрылась.

Уорд продолжала снабжать меня новостями о расследовании убийств в Сент-Джуд. Профессора Конрада выписали из больницы, и в ближайшее время он собирался вернуться к работе. Состояние Уэйна Бута тоже улучшалось благодаря уходу и лечению, однако рассчитывать на полное восстановление двигательных способностей и речи он не мог. Что же касалось Лолы, Уорд рассказала мне, что та вдруг прекратила сотрудничать со следствием, отказываясь не то чтобы признать, но хотя бы ознакомиться с выдвинутыми против нее обвинениями. Замолчала она после того, как полиция сделала еще одно открытие.

— Мы выяснили обстоятельства смерти, о которой рассказала вам соседка. Четырнадцатилетнего подростка, скончавшегося от передоза инсулина. Против Лолы тогда не выдвинули обвинений, потому что не нашлось свидетельств того, что она совершила это намеренно. Все исходили из того, что это несчастный случай. Но мы узнали: парень ходил в ту же школу, что и Гэри Леннокс. Он был на два года старше, но как по-вашему, над кем он издевался до того, как попал в больницу?

— Она убила мальчика за то, что он издевался над ее сыном? — Даже после всего, что произошло, это не укладывалось у меня в голове.

— Лола в этом не сознается, но, вероятно, так оно и было, — произнесла Уорд. — Ужасно. Эти люди погибли из-за того, что матери казалось, будто они причиняли боль ее сыну. А в конце концов она убила его сама.

Уорд собралась уходить: ее ждали свои собственные, более приятные материнские заботы.

Единственное, что было неясным во всей этой истории, — куда пропали останки Гэри Леннокса. Надежды на то, что это прояснит его мать, не было. Уэлан выдвинул предположение, что она могла просто выкинуть их в мусорный контейнер, однако я сомневался. Иконостас, в который она превратила сервант у себя дома, вряд ли имел целью только добавить мучений Уэйну Буту. Он был еще и тем же, что настоящий иконостас, — святилищем. Лола не выбросила бы обгоревшие кости сына лишь для того, чтобы избавиться от улик.

Вскоре после этого мне позвонил Уэлан.

— Хотите прогуляться с собачкой? — спросил он.

Руины древней церкви выглядели в это время еще более унылыми. Плющ продолжал цепляться за остатки стены, а мох на упавших камнях был гуще. Но окружавшие поляну деревья стояли голые, а опавшая листва устилала землю толстым гниющим слоем.

Несколько грачей, нахохлившись под дождем, смотрели на нас с деревьев. День выдался отвратительный, но один из членов нашего отряда, похоже, этого не замечал. Стар весело трусил по краю поляны: здешние запахи явно нравились ему гораздо больше, чем вонь заброшенных больничных палат.

Идея пройти с ищейкой по маршруту, который могла выбрать Лола, забрав кости сына из бойлера, принадлежала Уэлану. Мы начали свой путь от груды битого кирпича на месте снесенного морга, которая стала казаться меньше в несколько раз по сравнению с обломками главного корпуса. Дальше мы просто следовали за лабрадором, вынюхивавшим дорогу между снесенными постройками к роще за территорией больницы.

Останки Гэри Леннокса мы нашли на поляне. Точнее, обнаружил лабрадор. Их даже не слишком старались спрятать. Обнюхав развалины церкви, пес направился к разбитому молнией дубу. На нем в паре футов от земли зияло дупло, окруженное тонкими побегами. В глубине дупла, невидимые снаружи (да и в дупле-то почти неразличимые), лежали обугленные человеческие кости. Череп почернел и растрескался, а на верхней челюсти недоставало нескольких передних зубов.

Пока из дупла доставали последние кости Гэри Леннокса, я вспомнил свою первую встречу с Лолой на этом месте. И то, какой раздраженной была она, увидев у развалин церкви постороннего человека. Мне с самого начала казалось, что не в ее характере собирать мусор на лесной поляне, но теперь я сообразил, зачем она это делала.

Лола ухаживала за могилой сына.

На улице пошел снег. Мелкие снежинки липли к оконному стеклу и таяли, сползая вниз. Я поерзал на неудобном стуле, испытывая сильный соблазн уехать под предлогом плохой погоды. Теперь, явившись сюда, я пытался понять, чего хотел этим добиться.

Я просто чувствовал, что должен это сделать.

В коридоре послышались шаги, и внутри у меня все сжалось, словно шрам ниже моих ребер обладал собственной памятью. Дверь отворилась, и появился дежурный охранник. Я привстал, когда следом за ним в комнату вошла, шаркая, женщина. Болезненно-худая, в простой белой рубахе, сквозь нее просвечивали костлявые плечи. Клочковатые седые волосы были коротко острижены, а на виске, на котором виднелся заживающий шрам, — выбриты.

Угроза, таившаяся раньше в этой хрупкой фигуре, исчезла. Охранник, придерживая под руку, подвел ее к стулу, стоявшему напротив моего. Бледная кожа на лице до сих пор слезала струпьями, хотя ожоги почти зажили. Но самым жутким было не это. Глаза, тревожно шарившие по комнате, были молочно-белыми, как от катаракты. Кипящий кофе сжег чувствительную роговицу, оставив неизлечимые шрамы. Наверное, хирургическое вмешательство могло бы вернуть ей часть зрения, но даже если это разрешили бы судебные инстанции, мир все равно остался бы для нее серым туманом. Последняя травма, уверяли психиатры, перегрузила ее и без того хрупкую психику.

Женщина склонила голову набок, напряженно прислушиваясь.

— Кто тут? — шепотом спросила она. — Это ты, Майкл? Мне было так страшно…

В голосе звучало отчаяние. На мгновение мне померещилась тень ее былой красоты. Потом она тоже исчезла. Усилием воли я заставил себя не отпрянуть, когда тонкие, в синих венах руки зашарили по столу и подобрались к моим. Кожа была ледяной на ощупь.

Я уловил исходящий от нее слабый запах мыла. Ничего больше.

— Привет, Грэйс, — сказал я.

Выражение признательности

Писать эту книгу мне помогали люди, чей опыт и знания многократно превосходят мои. Если в тексте встречаются неточности, то они исключительно на моей совести.

Не заботясь о какой-либо последовательности, приношу свои благодарности:

Тиму Томсону, профессору прикладной антропологии Тиссайдского университета — за терпеливые ответы на мои более чем странные вопросы;

Тони Куку, руководителю отдела следственных операций Национального криминалистического агентства — за советы по процессуальным подробностям и книгу "Справочник старшего детектива", оказавшуюся бесценным подспорьем в работе;

д-ра Мартина Холла, судебного эксперта-энтомолога, сотрудника Лондонского национально-исторического музея — за консультации в области мух и других насекомых;

Патрисию Уилтшир, профессора судебной экологии Саутгемптонского университета — за обеспечение меня базовыми познаниями, а также

д-ра Анну Уильямс, профессора судебной антропологии Хаддерсфилдского университета — за информацию о поисках с собакой-ищейкой и запахах различных стадий разложения. Подробности ее кампании за создание специализированных центров судебной антропологии доступны на сайте .

Приношу благодарность моим агентам Гордону Уайту, Мелиссе Пайментел и команде Кертисса Брауна, моему британскому издателю Саймону Тейлору, моим германским издателям Ульрике Бекк и Фредерике Ней, а также всем, кто трудится за кулисами издательств "Трансуорд и Ровольт"; моей маме за ее поддержку и Бену Штейнеру и SCF за вычитку и комментарии.

И, наконец, огромное спасибо моей жене Хилари, первому и лучшему читателю, за неутомимый труд над этой книгой вместе со мной и за то хорошее и плохое, что она делила со мной в процессе работы. Это действительно плод совместный усилий — я лишь стучал пальцами по клавиатуре.

Саймон Бекетт, январь 2019 г.

1

Помни о смерти (лат.). — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Персонаж из еврейского фольклора — глиняное чудовище, во всем подчиняющееся своему хозяину.

(обратно)

3

Так жители Гебридских островов называют собственно остров Великобритания. — Примеч. ред.

(обратно)

4

Саммер — Summer — в переводе с английского означает "лето".

(обратно)

5

"Джим Бим" — сорт виски.

(обратно)

6

"Джек Дэниелз" — сорт виски.

(обратно)

7

От hunter (англ.) — охотник. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

8

От monk (англ.) — монах.

(обратно)

9

Работа знаменитого американского судебного антрополога Билла Басса, в которой он делится своим огромным опытом участия в расследовании убийств.

(обратно)

10

Лондонская тюрьма, где содержатся особо опасные преступники.

(обратно)

11

Термин, обозначающий неформальный, якобы бесклассовый английский, бытующий в Лондоне и окружающих столицу графствах.

(обратно)

12

Backwater (англ.) — запруда, застой.

(обратно)

13

Chapel (англ.) — часовня.

(обратно)

14

Святой Иуда. — Примеч. пер.

(обратно)

Оглавление

  • Химия смерти
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Эпилог
  • Увековечено костями
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  •   22
  •   23
  •   24
  •   25
  •   26
  •   27
  •   28
  •   Эпилог
  • Шепот мертвых
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  •   22
  •   23
  •   24
  •   Эпилог
  • Зов из могилы
  •   Пролог
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3+
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Выражение признательности
  • Мертвые не лгут
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Глава 32
  •   Эпилог
  •   Благодарности
  • Запах смерти
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Глава 32
  •   Глава 33
  •   Глава 34
  •   Эпилог
  •   Выражение признательности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

    Комментарии к книге «Доктор Дэвид Хантер», Саймон Бекетт

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!