Ритм-секция (epub) - Ритм-секция 2174K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Марк Бернелл

Марк Бёрнелл Ритм-секция

Характер – это судьба.

Джордж Эллиот Мельница на Флоссе

Лекарством будет месть, и мы излечим смертельное страданье.

У. Шекспир. Макбет (пер. М. Лозинского)

От автора

Из всех тех, кто помогал мне при создании этой книги, я хотел бы отдельно поблагодарить Джулиана Уоррена за его техническую помощь.

Хочу также поблагодарить Сьюзен Уатт за то, что она сделала редактирование таким безболезненным процессом.

Я в особом долгу перед Тоби Иди по причинам, которых так много, что невозможно их все здесь перечислить. Достаточно сказать, что я считаю эту книгу чем-то вроде совместного предприятия.

06:17 по Гринвичу/01:17

Восточное поясное время

Снаружи температура упала до минус 52 градусов. Внутри поддерживаются постоянные плюс 23. Снаружи – скорость. Внутри – неподвижность. Снаружи давление воздуха соответствует высоте полета – 37 тысяч футов над уровнем моря. Внутри оно эквивалентно высоте в 6 тысяч футов. Сделанная из алюминия и собранная близ Сиэтла, эта разделительная черта между двумя взаимно враждебными средами имеет толщину всего два миллиметра.

Мартин Дуглас закрыл глаза, но не спал. Пассажир кресла 49С, житель Манхэттена и уроженец городка Юниондейл, штат Нью-Йорк, он сосредоточился на дыхании, пытаясь не замечать напряжения, своего незримого спутника на каждом рейсе, который Дуглас совершал.

Канал классической музыки авиакомпании через наушники транслировал Малера. Музыка скрадывала гул двигателей, маскируя мельчайшие изменения их тона, от которых у него каждый раз учащался пульс. Однако сейчас в уши Дугласу лилась приятная музыка, а на смену тревожному напряжению постепенно приходила усталость. Почти расслабившись, он приоткрыл тяжелые веки. На телеэкранах над проходами мелькали кадры фильмов, но большинство пассажиров вокруг него спали. Мартин позавидовал им. Впрочем, в дальнем конце салона виднелась пара конусов света от лампочек индивидуального освещения. Он снова закрыл глаза.

* * *

Когда прогремел взрыв, рейс NE027 «Северо-Восточных авиалиний» держал курс над Атлантикой, вылетев из Нью-Йорка, из аэропорта имени Джона Кеннеди, в лондонский аэропорт Хитроу. Вместе с летчиками и остальным персоналом на борту 26-летнего «Боинга-747» находились триста восемьдесят восемь человек.

Второй пилот Эллиот Швейцер пил кофе. Ларри Кук, бортинженер, возвращался на свое место после короткой прогулки по коридору салона, куда он вышел, чтобы размять ноги. Свет в кабине экипажа был приглушен. Снаружи стояла превосходная ясная ночь. Яркая луна поливала серебряным светом раскинувшийся внизу океан. Над самолетом сверкала россыпь звезд. На востоке и на севере небо было темно-фиолетовым с легким кроваво-красным оттенком вдоль изогнутой линии горизонта.

Никакие бесчисленные часы, проведенные в симуляторе «Боинга-747», вкупе с годами лётного опыта, не способны подготовить пилотов к реальному удару взрыва. Кофейная чашка вылетела из руки Швейцера, и ее содержимое выплеснулось на инструментальную панель. Ремень безопасности Кука не был застегнут, отчего его самого швырнуло на спинку сиденья Швейцера. Раздался хруст сломанной ключицы.

Кабина экипажа мгновенно наполнилась туманной взвесью; раздался вой декомпрессии. Капитан Льюис Марриот отреагировал первым. Прижав к лицу кислородную маску, он принялся считывать пугающую информацию, поступавшую с датчиков.

– Стремительная разгерметизация! Всем надеть кислородные маски! – Капитан повернулся ко второму пилоту: – Эллиот, с тобой всё в порядке?

Швейцер дрожащими руками пытался надеть кислородную маску.

– Все нормально… со мной всё в порядке…

– Бери управление на себя! – приказал ему Марриот и тут же повернулся к Куку: – Ларри?

Лоб бортинженера был в крови, левая рука не двигалась. Сломанная ключица упиралась в ткань рубашки. Осторожно привстав над сиденьем, он прижал к лицу свою кислородную маску.

– Все будет хорошо…

– Тогда поговори со мной.

Красный мигающий огонек на приборной доске перед Куком подтверждал потерю давления в салоне. Взвыла аварийная сирена. Кук нажал на светящуюся кнопку, заставляя ее замолчать.

– Сработала аварийная сигнализация! Разгерметизация салона!

– Срочно снижаем высоту, – сказал Швейцер.

Марриот кивнул:

– Задать изменение высоты полета! Закрыть тягу! Включить воздушный тормоз!

Перед Куком замигал желтый огонек.

– Поступил сигнал от систем гидравлики. – Он нажал на огонек, чтобы отключить его. Через две секунды тот включился снова. – Мы потеряли один комплект гидравлики. – «Боинг 747–200» был оснащен тремя гидравлическими системами. – Есть предупреждение о дисбалансе топлива.

Зажглась красная светящаяся надпись, сопровождавшаяся звуковым сигналом.

– Пожар!

– Проблема с автопилотом, – сказал Швейцер. – Я чувствую вибрацию.

Марриот посмотрел на Кука:

– Перечень действий при пожаре двигателя. Какой из них?

– Второй.

Под руководством Кука Марриот отключил двигатель номер два, отключил кнопку управления топливом, а затем потянул рукоятку включения противопожарной системы второго двигателя, чтобы закрыть гидравлику и топливные клапаны. И, наконец, крутанул ручку, приводя в действие огнетушители.

– Теряем автопилот. Работает второй комплект гидравлики.

– Отключай автопилот, Эллиот! – Швейцер кивнул. – Придется сбросить скорость. Слишком сильная вибрация.

– Главное, держи машину ровно и разворачивайся. Берем курс на Гандер.

Гандер на острове Ньюфаундленд был ближайшей к ним взлетно-посадочной полосой.

Швейцер боролся со штурвалом.

– Господи, какой же он неповоротливый!

Снова взвыла пожарная сирена, сопровождаемая надписью на табло световой аварийной сигнализации.

– Придется еще раз включить огнетушитель. Пожар не потушен, – сообщил Кук.

– Похоже, у нас проблема с рулем и, возможно, заклинило стабилизатор. Дифферент ни к черту не годится.

Марриот настроил радио на самую высокую, аварийную частоту радионавигационной системы.

– Всем, всем, всем! Говорит борт «Северо-Восточных авиалиний» ноль-два-семь. Совершаем аварийное снижение. У нас повреждение конструкции. Не удается потушить пожар двигателя.

* * *

Резкое торможение швырнуло всех вперед. Тех, кто сидел, расстегнув ремни безопасности, выбросило из кресел. Мартина Дугласа подкинуло вверх, но ремень врезался в верхнюю часть бедер и удержал его. Голова ударилась о спинку переднего сиденья. От удара он потерял сознание, и его обмякшее тело впечаталось в спинку кресла.

Он был без сознания всего три секунды. Даже будучи оглушен, понял, что у него сломан нос. Скорее всего, Мартин разбил и ободрал его о спинку переднего сиденья. Кровь сочилась из рваной раны, но почему-то не стекала по лицу. И не забрызгала рубашку или брюки на коленях. Вместо этого ее просто высасывало из кожи. Липкая вереница красных капель пролетела над сиденьями вперед, вместе с рвущимся наружу воздухом.

Впереди по проходу часть пола салона провалилась. Сломанные кресла были с силой вырваны из их креплений и стремительно утащены в ночь. Влетевший в салон торнадо сорвал с тел одежду, выдернул людей из кресел, поднял с пола ручную кладь и выкинул ее из верхних шкафчиков. После чего некая невидимая сила швырнула все эти обломки в переднюю часть «Боинга». Те, кто еще был в силах кричать, заходились в крике, но их жалкие вопли заглушал рев декомпрессии. Другие были без сознания. Или уже мертвы.

Боль в ушах оказалась мучительной – последствие ударной волны и резкого перепада давления воздуха. Но по сравнению со страхом боль была сущим пустяком. Ужас сжимал Дугласу горло, живот, грудь. Когда самолет начал падать, он инстинктивно вцепился в подлокотники и, выгнув дугой тело, приподнялся вверх, будто пытался хоть как-то противостоять падению «Боинга». Весь самолет бесконтрольно вибрировал. Дугласу казалось, что это настоящий ад, и что бы ни последовало за этим, уже не может быть хуже.

Мальчика, спавшего в кресле 49B, больше не было. Его ремень закрепили недостаточно надежно. Девушка у окна была либо без сознания, либо мертва. Волосы упали на ее лицо, закрыв его почти полностью, стекло иллюминатора было густо заляпано пятнами крови и казалось черным.

Кислородные маски упали с потолка и вытянулись в сторону источника разгерметизации. Ухватившись за пластиковую трубку одной из них, Дуглас дернул ее к себе и прижал к носу и рту. Дышать через маску оказалось труднее, чем прижимать ее к лицу. Его легкие словно схлопывались, каждый новый вдох становился короче прежнего, а сами вдохи – все чаще и чаще. В глазах Мартина взрывались крошечные белые звездочки.

Он позволил себе оглядеться по сторонам. В салоне было темно, но из тех, кого Дуглас смог разглядеть, он был одним из немногих, что все еще оставались в сознании. Даже страдая боязнью полетов, Мартин не представлял, что страх может быть таким острым; что его худший кошмар, став реальностью, будет, словно хирургический скальпель, в буквальном смысле резать его пополам.

* * *

Снова зазвенела пожарная сигнализация. Кук не знал, с чего начать. Все датчики ярко светились. Он предположил – не желая признаваться себе, что доподлинно это знал, – что пожар, который все еще продолжал бушевать, охватил третью и последнюю из систем гидравлики. Спуск превратился в неконтролируемое падение.

Он схватил Марриота за плечо.

– Пожар распространяется дальше. Выходи на связь!

Капитан снова вышел на частоту 1215.

– Всем, всем, всем! Говорит борт ноль-два-семь. Совершаем аварийный спуск. Падаем. На борту неконтролируемый пожар. У нас полный отказ гидравлики. До Гандера не дотянем. Это наш последний выход на связь. Наши координаты – пятьдесят четыре – север, сорок – запад. Мы постараемся…

* * *

Мартин Дуглас задыхался, что было даже к лучшему. Потеря сознания была бы актом милосердия. Тем более что теперь салон был полон дыма.

Однажды он попал в автомобильную аварию. На скорости более семидесяти миль в час несся по дороге сквозь леса Вермонта – и налетел на корку почерневшего льда. Его машину понесло юзом и, развернув, выбросило на встречную полосу. К счастью, на шоссе в тот момент никого не было. К несчастью, вдоль дороги росли сосны. Тогда у него было время подумать, а затем – несколько секунд на то, чтобы предвидеть столкновение, ощутить страх, мысленно представить смерть как вполне вероятный исход… Сейчас все было иначе. Смерть не была вероятным исходом. Она была неизбежностью. Самолет камнем падал вниз. По сути, Дуглас знал, что уже мертв.

Когда дыхание уже не могло стать короче и чаще, он задержал его. На секунду. Затем сделал глубокий вдох. Накопленное напряжение словно вырвалось из него наружу. Он чувствовал, как оно покидает его голову, грудь, живот, как струится по ногам, вытекая сквозь подошвы ботинок в остов разваливающегося на части «Боинга-747».

Всего на один миг своей жизни Мартин Дуглас ощутил внутри падающего самолета покой и умиротворение.

I Мир Лизы

1

Она – химическая блондинка.

Разносчик карточек был толстым скинхедом в спортивном костюме «Рибок». Он таскал с собой полотняную сумку для книг, набитую рекламными карточками проституток. Идя по Бейкер-стрит, переходил от одной телефонной будки к другой, приклеивая карточки к стеклу с помощью липучки «Блю-Тек». Прежде чем подойти к нему, Кит Проктор какое-то время наблюдал за ним издалека. А когда подошел, то показал парню клочок карточки, которую дал ему один из ее друзей, и спросил, знает ли тот, кто она такая. Разговорить расклейщика ему обошлось в пятьдесят фунтов. Да, он знает, кто она такая. Нет, она не его девушка. Но он слышал, что она якобы работает в Сохо.

На обрывке грязной желтой карточки была фотография женщины: она предлагала свою грудь, приподняв ее руками. Нижняя половина карточки – половина с номером телефона – отсутствовала.

Спустя час Проктор торопливо шагал по Шафтсбери-авеню. Падающий с небес дождик был таким мелким, что висел в воздухе, словно туман, и влага пропитывала все вокруг. Те, кто спешил через Кембридж-сёркус к театру на вечернее представление мюзикла «Отверженные», являли собой жалкое зрелище: они шагали, втянув головы в плечи и сгорбившись под холодным дождем. В этот час транспортный поток на Чаринг-Кросс-роуд был плотным. Красный свет задних фар дрожал, отражаясь в лужах.

На Кембридж-сёркус рядком стояли четыре старомодные телефонные будки. Проктор подождал пять минут, пока не освободилась одна из них. Когда тяжелая дверь захлопнулась за ним, заглушив звуки улицы, он понял, что в телефонной будке кто-то недавно курил. Запах затхлого сигаретного дыма был ему противен, но Проктор с неохотой поймал себя на том, что по-своему благодарен за это: ведь тот перебивал запах мочи.

Три стороны телефонной будки были сплошь заклеены рекламными карточками проституток. Проктор пробежался по ним глазами. Некоторые были фотоснимками, цветными или черно-белыми, другие – рисунками. Некоторые содержали лишь типографский текст, а изредка это были просто сделанные от руки надписи. Девушки предлагали своим клиентам обычный секс, оральный секс и анальный секс. Тут были рыжие, блондинки и брюнетки. Зрелые женщины и девушки-подростки. От пола и до потолка телефонной будки они были выложены кучками, словно товары на полке супермаркета. Негритянки, азиатки, Ближний Восток, Скандинавия. Некоторые национальности были частью рекламы: «грудастая голландская девушка – всего 21 год», «бразильская транссексуалка – новенькая в городе», «малышка-австралийка для игр и забав», «немка-нимфоманка, 19 лет – безотказная». Одна карточка сообщала: «Зрелая женщина – и горжусь этим! Сорок четыре – это не просто размер груди – это мой возраст!»

Вынув из кармана порванную желтую карточку, Проктор пробежал глазами карточки в телефонной будке. Подобную он нашел высоко над головой слева. Эта карточка была целой, и на нижней ее половине был напечатан номер телефона. Кит опустил в прорезь аппарата двадцать пенсов и набрал номер.

Ответила женщина. Ее голос был скорее усталым, чем соблазнительным.

– …Я в телефонной будке, – пробормотал Проктор. – На Кембридж-сёркус.

– А мы на Брюэр-стрит. Знаешь, где это?

– Знаю.

– Сегодня у нас есть одна девушка, потрясная красотка. Зовут Лиза. Блондинка с великолепной фигурой и прекрасными длинными ногами. Ей всего восемнадцать, а ее размеры…

Проктор поймал себя на том, что устал это слушать.

– Тридцать фунтов за массаж и облегчение рукой, далее ее расценки повышаются до восьмидесяти фунтов за полный личный сервис. Что именно вы хотите, дорогуша?

Кит не успел заранее приготовить ответ.

– Я… я пока не уверен…

– Ну так почему бы вам не обсудить этот вопрос с юной леди лично?

– Что?

– Вы можете сами решить, когда придете к нам. Когда вы собираетесь приехать?

– Не знаю. А когда она будет?..

– Она сейчас свободна. – Как нахрапистый торговый агент, обходящий дома «от двери к двери», женщина не давала Проктору времени подумать. – Чтобы добраться сюда, у вас уйдет всего пять минут. Вам нужен адрес?

* * *

Над тротуарами висели рождественские гирлянды, ими же были украшены уличные фонари. Огоньки сверкали в окнах пабов и ресторанов. Их безвкусный мишурный блеск был под стать ярким огням секс-шопов. Проктор прошел мимо молодой бездомной парочки, устроившейся в неглубоком дверном проеме в надежде если не согреться, то хотя бы не вымокнуть под дождем. Они по очереди отпивали из пивной банки.

Названный адрес находился напротив бара «Реймонд-ревю», между азиатским мини-маркетом и видеомагазинчиком, торгующим порнухой. На звонок домофона ответила женщина.

– Верхняя площадка лестницы.

Прихожая оказалась тесной, лампочка под потолком – тусклой. Под шаткой лестницей валялись сломанные велосипеды и старая мебель. Чувствуя, как у него сводит желудок, Проктор начал подниматься вверх. На каждой площадке было по две или три двери, все разные. Большинство – ветхие; их петли едва цеплялись за гниющие дверные коробки, что делало замки практически ненужными. Однако на третьем этаже Киту попалась совершенно новая дверь, окрашенная в черный цвет. Было видно: для того чтобы поставить ее, кусок старой стены снесли, а затем возвели заново. На двери красовались три блестящих, сверхпрочных стальных замка.

Дверь на верху лестницы приоткрыла толстуха лет пятидесяти в темных очках. На ней были кроссовки «Найк», растянутые серые лосины и фиолетовый свитер с закатанными до локтей рукавами. Квартира оказалась переоборудованной мансардой. В маленькой гостиной стоял огромный телевизор. На сломанном бежевом диване лежала открытая картонка с наполовину съеденной пиццей. Женщина проводила Проктора в дальнюю комнату.

– Хочешь что-нибудь выпить, дорогуша?

– Нет.

– Поняла. Жди здесь. Она будет через минуту.

Толстуха закрыла дверь, и Проктор остался один. На низкой деревянной раме-каркасе лежал огромный матрас, прикрытый сверху темно-зеленым покрывалом. На каминной полке, на столе в дальнем углу и на двух ящиках, служивших прикроватными тумбочками, стояли пустые бутылки из-под вина; из их горлышек торчали свечки. На комоде стояла голубая стеклянная чаша, а в ней – несколько дюжин презервативов. В комнате было жарко и пахло детским кремом и сигаретным дымом. Скрипнув голыми половицами, Проктор подошел к окну. Пульсирующий уличный свет проникал сквозь тонкие занавески, отчего те казались почти прозрачными. Он раздвинул их и посмотрел вниз на запруженную транспортом улицу.

– Ищешь кого-то?

Он не слышал, как она открыла дверь, и обернулся. На ней был ярко-красный атласный халат, и когда она повернулась, чтобы закрыть дверь, Проктор увидел на ее спине огромного дракона. Халат распахнулся. Под ним оказалось черное нижнее белье, чулки и пояс с подвязками. На ногах – туфли на высоких шпильках. Ее волосы были светлыми – крашеная блондинка, – но были видны темные корни. Средней длины, по плечи, они даже в относительном полумраке смотрелись давно не мытыми.

Увы, никакая игра света не могла скрыть ее бледность, худобу и усталость. При таком телосложении ей полагалось иметь куда более полную фигуру; она же была, как говорится, кожа да кости. Когда сделала шаг, ее халат распахнулся еще больше, и Проктор даже с другого конца комнаты увидел выступающие под кожей ребра. Ее лицо было густо накрашено – персиковые щеки, кроваво-красные губы и жирно обведенные тушью глаза, однако остальное тело было совершенно белым, а когда она улыбнулась, улыбка лишь усугубляла ее нескрываемую усталость.

– Меня зовут Лиза. А тебя?

Проктор проигнорировал ее вопрос.

– На карточке ты совсем другая.

Она пожала плечами:

– А зачем мне идти по улице и видеть себя в каждой телефонной будке, мимо которой я прохожу? Чтобы люди потом тыкали в меня пальцами, потому что узнали меня по моей карточке? Мне это надо?

– Пожалуй, нет.

Она держалась на расстоянии, но вызывающе положила руку себе на бедро. Халатик распахнулся еще больше.

– Итак, что тебе нужно?

Проктор сунул руку в карман пальто. Пальцы нащупали разорванную желтую карточку.

– Просто хочу поговорить.

Ее дешевая улыбка погасла.

– Мои услуги начинаются с тридцатки. За эти деньги ты получишь массаж, и я облегчу тебя рукой.

– Как тебя зовут?

– Я же сказала тебе. Лиза.

– Это твое настоящее имя?

– Может быть.

– Так да или нет?

– Зачем это тебе?

– Просто хотелось бы знать, только и всего.

Она на миг задумалась.

– Послушай, может, ты сам мне скажешь? Кто я, по-твоему? Лиза или кто-то еще?

– Я думаю, кто-то еще.

– В самом деле? – Она вновь улыбнулась. Увы, улыбка эта не смягчила ее ледяного взгляда. – Кто же?

– По-моему, твое настоящее имя… Стефани.

Она даже бровью не повела. Проктор был разочарован.

– Ты – Стефани?

– Это кое от чего зависит.

– От чего?

– От твоих денег. Если я их не вижу, то я – никто. Если ты просто пришел поговорить, ничего страшного, но все равно тебе это обойдется в тридцатку. Я ничего не делаю бесплатно.

Проктор потянулся за бумажником:

– Тридцать фунтов?

Она кивнула:

– Тридцать. И за тридцать я буду Стефани, или Лизой, или кем ты только захочешь.

Проктор вытащил три десятки, но в руки ей не дал.

– Так ты будешь самой собой?

Она не ответила, пока Кит не вручил ей банкноты. Сложила их пополам – и лишь потом спросила:

– Что ты здесь делаешь? Что тебе нужно на самом деле?

– Истина.

– Я – проститутка, а не священник. Здесь нет истины. Ни у меня, ни у тебя. – Заметив, что Проктор нахмурился, она добавила: – Когда вернешься домой этим вечером, расскажешь жене, что ходил к проститутке? Расскажешь, что заплатил ей?

– Я не женат.

– Тогда твоей девушке. Да кому угодно…

Проктору не нужно было ничего говорить.

– Я так и думала. Так что нечего приходить сюда и трепать со мной языком об истине.

Изменился не только ее тон, но и акцент. Говорок Южного Лондона сменился чем-то трудно узнаваемым. Если ее первые слова были пронизаны пошловатым заигрыванием, теперь она стала холодной и прямолинейной.

Проктор также не стал ходить вокруг да около.

– Думаю, твое настоящее имя – Стефани Патрик.

Похоже, он попал в точку. Фамилия выдала ее, и она застыла в неподвижности, правда, всего на долю секунды. От него не скрылось ее напускное равнодушие. Было видно, что она поняла, что он это заметил.

– Я прав, не так ли?

Она впервые посмотрела на него колючим взглядом.

– Кто ты?

– Твое имя Стефани Патрик, верно?

Посмотрев на зажатые в кулаке деньги, она сказала:

– Давай я передам это горничной, а потом мы поговорим. Хорошо?

Проктору потребовалась пара секунд, чтобы понять: под «горничной» имелась в виду толстуха, которая впустила его в квартиру.

– Идет.

Лиза – в его глазах она все еще оставалась Лизой – вышла, оставив его в комнате одного. Когда же через пару минут она вернулась, то превратилась в мужчину в шесть футов четыре дюйма ростом[1], с телом тяжелоатлета. У него не было шеи; огромная бритая голова будто сразу переходила в гротескные бугры плечевых мышц. Белая футболка обтягивала его так плотно, что казалась нарисованной.

Ему не нужно было повышать голос, когда он, указав на Проктора, процедил сквозь зубы:

– Ты. Вон отсюда. Сию минуту.

* * *

Проктор перекатился на спину, смутно ощущая под ней мокрый, раздавленный мусор. Мелкий дождик мягко капал на его разбитое всмятку лицо. Один глаз не открывался. Вторым он разглядел две сходящиеся стены из закопченного кирпича. Кит лежал в каком-то переулке, где стояла омерзительная вонь.

Избиение было коротким, жестоким и до обидного эффективным. Вышибала явно не был новичком в своем деле. Напоследок врезав ногой Проктору по ребрам, он прошипел предупреждение:

– Если хоть раз снова увижу тебя здесь, то оторву тебе яйца. И это только для начала. А теперь вали отсюда.

Еще миг, и дверь захлопнулась. Проктор остался лежать в одиночестве на куче осклизлого мусора. Некоторое время он даже не пытался пошевелиться. Лежал на спине, обхватив руками горящие от боли ребра. Во рту ощущался привкус крови.

Кит поднял глаза и увидел пятна желтоватого света, просачивающиеся сквозь щелки в занавесках. Из приоткрытого окна доносился голос Бинга Кросби, напевавшего по радио:

– О Белом Рождестве мечтаю я…

2

Проктор увидел ее прежде, чем она заметила его. Он стоял в дверном проеме какого-то ресторана, спасаясь от дождя. Изморось прошлого вечера созрела до настоящего ливня. Когда он заметил ее, она направлялась в его сторону, и Кит торопливо шагнул внутрь. В ресторане официанты накрывали к обеду столики, ставя на крахмальные белые скатерти высокие бокалы и маленькие розетки с охлажденным сливочным маслом. Проктор подождал, когда она окажется рядом.

– Лиза?

Она замерла на месте. Ей потребовалось всего мгновение, чтобы узнать его под маской синяков. Проктор поднял руки, как будто сдаваясь в плен.

– Мне не нужны неприятности. Я просто хочу поговорить.

Казалось, она приготовилась сорваться с места и убежать. Прошипела:

– Оставь меня в покое.

– Пожалуйста. Это важно.

Он снова заметил в ее взгляде твердость.

– Чего именно ты не понимаешь? Или, может быть, тебе просто нравится, когда тебя бьют по башке?

– Нет, конечно. Вот почему я ждал тебя здесь, а не на Брюэр-стрит.

– Откуда ты знал, что я пойду этой дорогой?

Кит пожал плечами:

– Я этого не знал. Но догадался, что ты там не живешь и приедешь из какого-то другого места. И тогда я решил, что ты приедешь на метро, а не на автобусе. А так как это кратчайший путь между ближайшей станцией и Брюэр-стрит…

– Умник, – равнодушно отозвалась Лиза. – Но я могла бы пойти другой улицей. Я часто так делаю.

– Могла бы. Но не пошла.

Согласно информации Проктора, Стефани Патрик было двадцать два года. Стоявшая сейчас перед ним женщина выглядела как минимум лет на десять старше. Ее крашеные светлые волосы был растрепаны, макияж смыт. Лицо было таким же бесцветным, как и все остальное, за исключением темных кругов под глазами. Но сейчас, утром, они казались естественными, а не размазанной косметикой.

На ней была серая футболка, а поверх нее – старая черная кожаная куртка-«пилот». Джинсы порваны на коленках и бедрах. С учетом погоды это выглядело скорее как отчет о финансовом положении, нежели демонстрацией модного тренда. Синие холщовые кеды промокли насквозь.

– Ты давно здесь? – спросила она.

– С половины девятого.

Лиза взглянула на дешевые пластиковые часики. Начало двенадцатого.

– Ты, должно быть, замерз.

– И вымок под дождем. И еще мне больно.

Он заметил тень улыбки.

– Могу себе представить. Деликатность не по его части. Зато мастер своего дела. В этом ему не откажешь. – Она пристальным взглядом обвела лицо Проктора. – Ну и видок у тебя, если честно…

Кит не спал всю ночь. Когда парацетамол не помог, пришлось прибегнуть к алкогольному анальгетику, от которого тоже было мало толку. Не будучи человеком пьющим, он заполучил изрядное похмелье, которое лишь усугубило его страдания. Его тело было сплошь в синяках, левый глаз заплыл, ребра болели при каждом вздохе, а правая лодыжка, вывихнутая при падении с лестницы, горела огнем.

– Послушай, если ты отказываешься говорить со мной, это твое право. Но позволь мне задать один вопрос. Ты ведь Стефани Патрик, дочь доктора Эндрю Патрика и Моники Патрик?

Ему нужно было услышать ответ, который он уже знал. Она не спешила ответить.

– Во-первых, кто ты?

– Меня зовут Кит Проктор.

– Почему ты задаешь мне эти вопросы?

– Это часть моей работы.

– Какой такой работы?

– Я журналист. – Как и следовало ожидать, она тотчас ощетинилась. Вызывающая поза лишь подчеркивала ее красноречивое молчание. – Твои родители летели самолетом «Северо-Восточных авиалиний», который разбился над Атлантикой два года назад. А с ними – твои сестра и младший брат.

Проктор видел, как она мысленно прокручивает слова ответа, прежде чем выбрать нужные.

– Мне нечего тебе рассказать. Оставь меня в покое. Забудь об этом.

– Поверь мне, я хотел бы забыть… Но не могу.

– Это почему же?

– Потому что это не был несчастный случай.

Приманка брошена. Его собеседница на мгновение задумалась, затем сказала:

– Я не верю тебе.

– Я и не ожидаю, что ты мне поверишь. Пока что нет. Ты еще не дала мне шанса.

Она покачала головой, но Проктор не желал уступать.

– Я не отказался бы от чашки кофе, мисс Патрик. Вам тоже купить? Я заплачу за ваше время.

– Мне платят за мое тело, а не за мое время.

– Они платят за то и за другое. Ну, давай. Всего одна чашка кофе.

* * *

Бар «Бруно» на углу Уордур-стрит и Питер-стрит был наполовину пуст. В течение дня здесь предлагали горячий завтрак. Возле входа стоял большой автомат с кока-колой. За длинным стеклянным прилавком на тарелках лежала разнообразная начинка для сэндвичей. Столешницы смотрелись как дерево, но на самом деле были пластиком. Банкетки обтянуты блестящим зеленым кожзаменителем.

Они заказали кофе и сели в задней части бара, где было меньше людей. Стефани освободилась от кожаной куртки и бросила ее на соседний стул. Взгляд Проктора тотчас же привлекли ее запястья. На обоих были огромные синяки. Казалось, будто на руки ей надели багровые наручники. Прошлой ночью их не было. Будь они там, он наверняка заметил бы. Стефани перехватила его взгляд.

– Что случилось? – спросил Кит.

– Ничего, – огрызнулась она.

– Не похоже на ничего.

– Кто бы говорил! Ты смотрелся в зеркало сегодня утром?

– К сожалению, да.

Мгновенно рассердившись, она демонстративно сунула оба запястья под нос Проктору для более пристального осмотра.

– Хочешь знать, что это? Случайная профессиональная травма, вот что это такое.

Успокоившись, принялась размешивать сахар в кофе с молоком, а затем сменила тему:

– У тебя есть сигареты?

– Я не курю.

– Я так и подумала, но никогда не угадаешь, пока не спросишь. – Проктор смотрел, как Стефани вытаскивает из кармана куртки свою пачку. Закурив сигарету, она бросила потухшую спичку на блюдце. – Итак, ты журналист.

– Да.

– Ты не похож на журналиста.

– Не знал, что у журналистов какая-то особая внешность.

– А разве я это сказала? Я говорю про твой внешний вид. Приличная стрижка, хороший костюм, дорогая обувь и чистая кожа – не считая синяков… Видно, что ты ухаживаешь за собой.

– Стараюсь.

– На кого ты работаешь?

– Я внештатник. Но написал десяток статей для «Индепендент», а затем для «Файненшл таймс».

– Впечатляет.

– По тебе не скажешь.

Стефани сделала глоток кофе.

– Откуда тебе знать, что я думаю?

Было видно, что она нервничает, несмотря на агрессию, которая чувствовалась даже в этой ничего не значащей болтовне; беспрестанно ерзала и стреляла глазами во все стороны. Проктор сделал глоток кофе и поморщился.

– Твои родители были убиты, – сказал он для пущего эффекта, в надежде произвести на нее впечатление. Увы, она не проявила никаких чувств, как будто даже не услышала его. – Вместе со всеми остальными пассажирами этого рейса.

– Это неправда. Было расследование…

– Неисправная проводка в брюхе самолета, что привело к короткому замыканию. От искр воспламенились пары авиационного топлива, что, в свою очередь, повлекло за собой первый из двух гибельных взрывов. Я читал отчеты Федерального авиационного агентства США и Управления гражданской авиации Великобритании, да и все прочие документы. И до недавнего времени верил им. Все им верили. И, как следствие, электрические системы на части старых «Боингов-747» были переделаны. Проблемой занялись, проблему решили. За исключением того, что проблема осталась. Проблема все еще жива, ходит где-то рядом, и у нее есть пульс, мозг и имя.

Ее взгляд сказал ему все. Ты либо чокнутый, либо идиот. Проктор подался к ней ближе и понизил голос:

– В тот самолет подложили бомбу. Это не был несчастный случай.

Он ждал реакции; что она в шоке вскрикнет, начнет все отрицать; ждал чего-то подобного. Но ничего не дождался. Стефани ковыряла ногти, и Кит только сейчас заметил, какие они грязные. Обломанные. Кончики пальцев выглядели ободранными.

– Сколько у тебя денег? – спросила она.

– Что?

– Наличка. Сколько у тебя ее с собой?

– Я не знаю.

Она подняла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.

– Мне нужны деньги, а ты сказал, что заплатишь.

Проктор растерялся.

– Послушай, я пытаюсь тебе объяснить…

– Я знаю. Но теперь мне нужны эти деньги.

– Тебя это не интересует?

– Так ты дашь мне их или нет? Потому как если нет, я ухожу.

– Я заплатил тебе тридцать фунтов вчера вечером – и посмотри, что я получил.

Она встала и взяла куртку.

Чтобы протянуть время, Проктор вновь потянулся за бумажником.

– На том рейсе была бомба. Власти это знают, но хранят в секрете.

Стефани стало скучно.

– Ты думаешь? Они даже знают, кто ее подложил?

– Верно.

Она не спускала глаз с его бумажника.

– Он жив, и он здесь, в Лондоне. Но они даже не пытаются его поймать.

Стефани протянула руку.

– Как скажешь.

Проктор дал ей две двадцатки.

– Я не понимаю. Мы ведь говорим о твоей семье, а не о моей.

– Сорок? Мне нужно сто. По крайней мере, семьдесят пять.

Проктор закашлялся горьким смехом.

– За что? За твое время? Будь любезна…

– Ублюдок!

Он потянулся через стол и схватил ее за багровое запястье. Стефани поморщилась, но Кит не ослабил хватки. Другой рукой он добавил к двум двадцаткам свою визитную карточку и прижал сверху ее холодные пальцы.

– Почему бы тебе не пойти домой и не подумать об этом, а потом позвонить мне?

Она смерила его взглядом, полным такой ненависти, какой он не видел за всю свою жизнь.

– Отпусти меня.

* * *

Я не подарок. Я всегда была такой и всегда буду. Я не горжусь этим, но и не стыжусь. Просто я – такая, такова моя природа. Раньше я была агрессивно несносной – иногда из чистой злобы, – но сейчас, я бы сказала, я просто еще агрессивнее защищаю себя. Это такая форма защиты.

Проктор ошибся, когда обвинил меня в том, что я его не слушаю. Я слушаю все. Просто многое не впитываю. Я как камень; продукт расплавленной лавы, остывший и затвердевший. Да, мы говорили о моей семье. Но тех четверых, что уже мертвы, их не вернуть к жизни; и если на то пошло, то и ту, что все еще жива, – вот и всё.

Оставив за спиной бар «Бруно», я шагаю по Уордур-стрит и не думаю о Ките Прокторе. Его теории заговора мне неинтересны. Я думаю о предстоящей работе; о тех, кто придет ко мне. Регулярные клиенты и незнакомцы. В их числе и тот, кто оставил эти синяки на моих запястьях прошлой ночью. Такой человек, как Проктор, вряд ли способен понять, как я с этим мирюсь, почему возвращаюсь на следующий день, рискуя получить новые синяки. Или что-то похуже. Правда в том, что это не так уж и трудно. Уже нет. Я живу одна внутри крепости, мною же и возведенной. Физическая боль для меня ничего не значит.

Я уверена, что есть аналитики, которые с удовольствием взялись бы изучать меня. Конечно, они будут разочарованы, поскольку я отказалась бы говорить с ними. Никого нельзя впускать в душу. Так я и выживаю. Я – два разных человека. Тщательно оберегаемая, уязвимая душа в стенах крепости – и несокрушимая, пустая душа снаружи. Пока у меня все идет по плану, я так и живу; но стоит мне сойти с рельсов, как это будет уже совсем другая история.

Нелегко быть сразу двумя разными людьми. Это давит на вас с небывалой силой. Чтобы понять, нужно почувствовать это на собственной шкуре. Поэтому иногда, когда границы размываются, я разваливаюсь на части. Когда мне холодно и тяжело, я должна полностью контролировать себя – даже в самых худших ситуациях. Стоит утратить даже малую толику контроля, как я фактически потеряю все. Рассыплюсь и не смогу собрать себя снова. Алкоголь и наркотики – я прибегаю к ним, чтобы забыться. Как только выхожу из очередного запоя или перестаю ширяться, я тут же с головой ныряю в следующий загул. Главное, чтобы я не успевала начать трезво мыслить, потому что во время этих затяжных падений я вижу себя такой, какой видят меня окружающие. Тогда приходит чувство вины, стыд и отвращение к самой себе. В такие моменты я с такой силой ненавижу себя, что боюсь рассматривать варианты. Поэтому не стану обращать внимания на вкус блевотины во рту и снова потянусь за бутылкой водки. И буду продолжать в таком духе, пока не проснусь и не пойму, что фаза прошла и что я снова тверда, как камень.

Эти аналитики, скорее всего, скажут, что моя ситуация отчасти является следствием ряда обстоятельств. И отчасти они будут правы. Но настоящая правда такова: моя ситуация – продукт личного выбора. Я сама выбрала эту жизнь. Я могла бы иметь любую жизнь, какую только хотела; мне хватило бы ума. Пусть это прозвучит нескромно, но я не припомню, когда в последний раз имела дело с кем-то равным себе по интеллекту. Увы, чтобы избежать ненужных неприятностей, бо́льшую часть времени я притворяюсь дурочкой; в этом бизнесе никто не любит умных. Иное дело, если ты делаешь хороший минет.

Итак, из всех вариантов, что были у меня два года назад, я выбрала этот. Что тотчас вызывает очевидный вопрос: почему? И честный ответ: я больше не помню.

3

Ее разбудил кашель курильщика – хриплый, надрывный кашель, который повторялся каждое утро. Слава богу, что кашляла не она. Затем она вспомнила, что кашляет Стив Митчелл, муж Энн. Это тотчас напомнило ей, где она. На их диване, в тесной гостиной.

Головокружение сменилось тошнотой. Она сглотнула. В горле было сухо, голова раскалывалась от боли, нос заложило. Энн и Стив спорили в своей спальне, что-то крича между приступами кашля. Радио было включено довольно громко и вполне могло конкурировать с их криками. Стефани пыталась не обращать внимания на шум и запах пригоревших тостов. Интересно, какое это по счету похмелье? Сколько времени прошло с того момента, как Кит Проктор купил ей кофе? Четыре дня? Пять?

Она с трудом встала на ноги и на цыпочках подошла к окну. Жилой массив Дентон-Истейт в Чок-Фарм[2], на углу улиц Принс-оф-Уэйлс-роуд и Мейден-кресент, представлял собой высотку, вокруг которой, словно карлики, ползающие рядом с лодыжками великана, примостились несколько зданий пониже. Это было безрадостное место, уродливое детище вертикального и горизонтального строительства. Его выручала лишь одна вещь. Высотка, в которой на восьмом этаже у Стива и Энн Митчелл была их тесная квартирка, представляла собой мрачную башню из красного кирпича. Зато вид из окон на южную часть города захватывал дух – не хуже, чем из любого пентхауса на Парк-лейн. Стефани неторопливо наслаждалась этим видом, охватывая взглядом Примроуз-Хилл, Риджентс-парк, Телеком-тауэр и далее весь Лондон.

Затем она зашла в ванную и заперлась там. Присела на край ванны и вцепилась руками в раковину, полагая, что ее сейчас вырвет. Прошлой ночью Стефани напилась джина, затем какого-то отвратительного пойла, выдаваемого за вино – возможно, турецкое, – за которыми последовали другие напитки, количество и происхождение которых теперь скрывала тайна. Стефани не помнила, как вернулась в Чок-Фарм. Но помнила бизнесменов- иностранцев в отеле на Кингс-кросс и то, как они накачали ее спиртным и что-то грубо говорили ей на языке, который она не понимала. Их вислые усы, волосатые спины, толстые животы, золотые цепочки на шее и дешевые костюмы из полиэстера не были для нее в новинку. К сожалению, с этим типом клиентов Стефани хорошо знакома.

По крайней мере, это был только алкоголь. В ночь после ее второй встречи с Проктором она пошла к Барри Грину и обменяла деньги, полученные от Проктора, на героин. Попросила Грина вколоть ей дозу – эту услугу он иногда предоставлял своим постоянным клиентам, – но тот отказался.

– Какому нормальному мужику понравится трахать прошмандовку со следами уколов на руках?

– А тебе какое дело?

– Большое, если на то пошло. Не хочу объяснять Дину Уэсту, почему я вывел одну из его девочек из строя.

– Дин Уэст мне не хозяин. Я никому не принадлежу.

Грин никогда не мог отказать тем, кто махал наличными перед его носом. Стефани получила свою дозу героина; правда, вместо того чтобы пройтись по вене, лишь курнула его. Как она и ожидала – более того, как она тайно желала, – это было не для ее организма. Ее вырвало, и она тут же вырубилась. Когда пришла в себя, то поняла, что лежит на грязном влажном матрасе в тускло освещенной комнате, примыкающей к билетному агентству Грина. Ее со всех сторон окружали консервные банки с нарезанными помидорами, мешки с рисом, жестянки растительного масла. Почувствовав исходивший от куртки мерзкий запах рвоты, Стефани едва не блеванула снова.

Над ней стоял Грин.

– В последний раз, Стеф, ты поняла? Еще раз, и у тебя появится привыкание. Ты меня слышишь? – Он наклонился и трижды ударил ее по лицу, затем вытер слюну с ладони о ее ногу. – Ты уже и без того довела себя до ручки. Тебе это не нужно.

– Ты прав, – прохрипела она. – Мне это не нужно.

* * *

Энн Митчелл налила Стефани еще одну чашку кофе. Они с трудом помещались в крошечной кухне, где сидели за маленьким столиком, и между ними высилась стопка грязных тарелок. На верхней – засохшая корка томатного соуса. Газовый котел на стене периодически утробно урчал.

– Стеф, нам нужно поговорить.

Стефани предчувствовала этот момент с тех пор, как Стив ушел на работу. Он трудился водопроводчиком, что было довольно грустно и забавно, учитывая его многочисленные супружеские измены. Была ли Энн полностью в курсе его интрижек, Стефани не знала, но догадывалась, что тот ее обманывал. Энн терпит все его грешки, потому что это лучше, чем остаться одной. Она уже была проституткой, когда Стефани впервые приехала в Лондон, и не без оснований считала, что без Стива ей суждено стать ею снова. Он был не в курсе ее прошлого, и Энн убедила себя, что его неверность – это та цена, которую она должна платить за то, что скрыла от него свое ремесло.

– Дело в Стиве, – сказала она, глядя в свою кружку.

– Я так и подумала.

– Извини. Ты слышала?

– Только то, что вы громко ругались. Из-за чего, я не поняла.

Когда-то Энн была хороша собой – рыжеватая блондинка с тонкими чертами лица и веснушками на щеках. Десять лет назад постоянные клиенты брали ее с собой на уик-энды и осыпали подарками. Но когда Стефани познакомилась с ней два года назад, незадолго до встречи со Стивом, Энн продавала себя дешево и всем без разбора – и все равно зарабатывала сущие крохи. Теперь она выглядела изнуренной, лет на пятнадцать старше, чем ей было на самом деле, доведенная до края вечным недосыпанием и жизненными неурядицами.

– Ты сказала, ночь, может, две. Уже почти неделя, и…

– Говори дальше.

Энн почесала на руке болячку.

– Если б это зависело от меня, ты могла бы оставаться здесь сколько угодно долго. Но ты знаешь, каков он.

Стефани точно знала, каков он. Возможно, Стив не был уверен, что она проститутка, но относился к ней как к заслуживающей презрения шлюхе. Он никогда не упускал возможность облапить ее или прижаться к ней. Однажды, когда она была в туалете, ворвался следом и запер за собой дверь. Энн спала по другую сторону хлипкой перегородки, поэтому он, приспустив брюки, шепотом приказал:

– На колени!

Она ответила ему тем же шепотом:

– Попробуй только поднести свой член к моему рту, и он у тебя укоротится настолько, что тебе понадобится искусственный глаз, чтобы его найти. А теперь спрячь его и выметайся отсюда.

После этого случая Стив начал относиться к Стефани еще враждебнее. Соответственно, ее посещения Чок-Фарм стали реже. Стефани нигде не задерживалась долго. Она вот уже девять месяцев не вносила арендную плату за собственную комнату в квартире на пять человек, где проживало одиннадцать. С тех пор перебиралась с одного дивана на другой, каждый раз вымаливая жалость у тающего на глазах числа друзей.

– Сколько я еще могу здесь пожить?

– Можешь остаться сегодня на ночь.

По лицу Энн Стефани поняла, что та предпочла бы, чтобы она этого не делала.

* * *

Она сидела в последнем вагоне; скучающий охранник развлекался тем, что высовывал голову из двери каждый раз, когда поезд отходил от платформы, и убирал ее прямо перед въездом в туннель. Северная линия славилась своей черепашьей скоростью. Чтобы добраться от Чок-Фарм до Лестер-сквер, требовалось полчаса.

Стефани предпочитала Сохо в утренние часы. Тогда здесь бывало тихо, а тротуары полны уборщиков и мусорщиков, а не туристов и пьяниц. Она зашла в кафе выпить чашку кофе и узнала трех проституток за одним столиком. Никто из них, похоже, не узнал ее. Стефани расположилась у стойки спиной к ним. По личному опыту она знала: среди проституток дружба и солидарность – большая редкость. В мире, в котором не было ничего постоянного, клиент, подцепленный одной проституткой, был упущенной возможностью другой, так что всем было не до сантиментов.

Стефани услышала их разговор. Речь шла о шведской проститутке, которой устроили групповуху после пьяной холостяцкой вечеринки. Стефани узнала одну из девушек. Та называла себя Клэр. Семнадцатилетняя девчонка из Честера, или Херефорда, или Карлайла, или любого из сотни других английских городков, предлагавших полное разочарование выросшим в них подросткам. Клэр приехала в Лондон в четырнадцать лет, и с тех пор продавала себя всем желающим. В прошлом году она провела три месяца в больнице после того, как пьяный торговец пылесосами из Ливерпуля избил ее до потери сознания и бросил полумертвой в грязной дешевой гостинице по соседству с Оксфорд-стрит. После этого у нее остались глубокие, багровые шрамы вокруг глаз. Стефани знала: Клэр лишь потому отрастила волосы подлиннее, чтобы скрыть ожоги, которые тот тип оставил на ее затылке.

Они обсуждали несчастную шведку с равнодушием бухгалтеров, рассуждающих о налоговых скидках. Клэр оставалась внешне столь же невозмутима, как и две другие девицы. Сколь неприятными ни были эти факты, они не были редкостью. Если ты в профессии достаточно долго, то неизбежно столкнешься с насилием. Стефани не была исключением. Это был их ежедневный риск – пожалуй, даже, ежечасный.

Работая, Стефани, где бы она ни провела предыдущую ночь, обычно приезжала в Вест-Энд поздним утром и убивала несколько часов, прежде чем отправиться «по вызову». Чаще всего смотрела телевизор с Джоан, «горничной». Они пили кофе, курили сигареты и читали таблоиды. В какой-то момент она могла поесть – обычно это был единственный раз за весь день, одновременно завтрак, обед и ужин. Иногда отправлялась в «Макдоналдс», или «Бургер Кинг», или же покупала уличную еду: сочащуюся жиром рыбу с жареной картошкой или огромные треугольные куски пиццы с теплой синтетической начинкой на плохо пропеченном тесте, похожем на мокрый картон. В другие дни навещала своих редких друзей в этом районе: бангладешца, продавца газет, японскую девушку из Осаки по имени Аки, Клайва, коротышку из Глазго, у которого была палатка на рынке Бервик-стрит. Каждый раз, когда она заглядывала к нему, Клайв разрешал ей брать у него бесплатно какой-нибудь фрукт. Если же настроение было скверным, то перед работой она выпивала, чаще всего в пабе «Карета и кони», а также в «Корабле».

Как правило, чем позже, тем грубее работа, поэтому, при наличии выбора, Стефани предпочитала заканчивать дела к десяти вечера. Впрочем, обычно она работала и позже. И когда бы ни наступал этот последний час работы, когда все заканчивалось, чувствовала себя донельзя измотанной, даже если вечер выпадал не слишком напряженный. Даже если «пустой». Необходимость держать нервы в кулаке выматывала, отнимала последние силы.

Стефани допила свой кофе, оставила тех трех девушек – они все еще обсуждали нападение на несчастную шведку – и отправилась на Брюэр-стрит. Поднявшись по лестнице, заметила, что металлическая дверь на лестничной площадке третьего этажа открыта. Изнутри донесся знакомый голос:

– Я здесь, Стеф.

Дин Уэст. Она тотчас напряглась и, прежде чем войти, на миг замерла на месте, чтобы взять себя в руки. Уэст пил из банки напиток «Ред Булл». На нем были бордовый кожаный пиджак, черная водолазка, черные джинсы и ботинки «Док Мартенс». Как обычно, Стефани поймала себя на том, что смотрит в его выпученные, как у лягушки, глаза и на его кошмарные зубы. Его рот был слишком мал для них – кривых и желтых, росших как попало. Зубов было слишком много.

– Как прошла последняя ночка? Где-нибудь в отеле на Кингс-кросс, верно?

Стефани кивнула:

– Их было двое, когда я пришла туда. Болгары, я думаю. Или румыны.

– И что? Значит, и бабла было в два раза больше.

– Они не заплатили за двоих.

– Как это?

– Они не говорили по-английски. И подумали, что уже заплатили за них обоих.

– Мне плевать, что они подумали. Деньги вперед. Это правило. Всегда.

– Но не в этот раз.

Уэста распирало от злости. Его лоб собрался недовольными складками.

– Черт возьми, Стеф, что с тобой не так? Мы ведь всегда ладили, ты и я. Я всегда считал, что ты умнее других, но теперь больше так не думаю. Чему я тебя всегда учил? Деньги вперед! Сколько раз тебе нужно повторять?

– Я и взяла вперед. – Стефани передала Уэсту его долю. – За одного.

Он принялся пересчитывать банкноты.

– Я не виноват, что ты взяла с них не так, как нужно. Гони мне мою долю за второго. Заранее предупреждаю: меня не волнует, если тебе ничего не достанется.

– Когда я приехала, оба были уже пьяны. Они хотели, чтобы я тоже напилась. Учитывая состояние, в котором они находились, я решила, что лучше согласиться с ними. Поэтому сделала все, что они хотели, а затем напоила их до бесчувствия. После этого я прихватила вот это. – Стефани вытащила из кармана два бумажника и бросила их Уэсту. – Можешь взять отсюда свою долю за второго.

Бескровные губы Уэста растянулись в улыбке. Он принялся изучать содержимое бумажников.

– Кредитные карты? «Дайнерс», «Виза» и «Мастеркард»… Отлично. Что у нас в другом? «Виза» и «Амекс Голд»… Шикарно. Барри будет в восторге. – Барри Грин, иногда продававший Стефани наркотики, также промышлял перебивкой кредитных карт, используя для этого корейскую машинку, которая меняла на магнитных полосках пин-коды. Хорошее настроение Уэста испарилось так же быстро, как и материализовалось. – И только шестьдесят фунтов наличными? Сколько ты сейчас берешь за услуги, Стеф?

– Как обычно.

– И после этого у них на двоих осталось всего шестьдесят фунтов наличкой?

– Откуда мне знать? Я не считала.

– Не надо заливать. Ты ведь немного прикарманила, верно?

Всего триста пятьдесят пять фунтов. Им она оставила лишь мелочь.

– Подозреваю, что всю наличку, какая у них была, они спустили на дешевое пойло, которым накачали меня.

– Не строй из себя дурочку, Стеф. И не пытайся надуть меня. Давай, выкладывай, что там у тебя.

– Точно так же мне всегда говорил детектив Маккиннон. Кстати, у меня все еще остался его телефонный номер.

Внешне гнев Уэста остыл, но внутри он все еще клокотал, и они оба это знали.

– Не испытывай судьбу, Стеф. Когда-нибудь удача от тебя отвернется.

– Знаю. Так же как и от тебя. Мы оба взяли время у нее взаймы.

* * *

Однажды Дин Уэст изнасиловал меня. Я говорю «изнасиловал», потому что так мне теперь кажется, но тогда я была не совсем уверена в этом. С ним меня познакомила Энн Митчелл. В те дни она все еще была проституткой, работала на Уэста, и, я думаю, делала это исключительно для того, чтобы угодить ему, хотя мне она сказала, что это в моих интересах. Энн сказала мне, что за небольшую долю моих заработков Дин обеспечит мне защиту, да и в любом случае без его разрешения мне просто не позволят работать в этом месте. Это была ложь. Как и большая часть того, что Энн говорила в те дни. Но я не обижаюсь на нее. Она ничем не отличалась от других женщин, кто зарабатывает на хлеб этим ремеслом. Во всяком случае, ничем не отличалась от меня.

Все произошло здесь, на Брюэр-стрит, в этой самой комнате, в которой я сейчас стою. Более того, сейчас смотрю на Уэста, и мне не дает покоя вопрос, что, если он тоже думает об этом. Кажется, это было целую жизнь тому назад… Вернее, это похоже на другую жизнь. Не мою, а чужую. Я едва узнаю ту Стефани, которая возникает в моих воспоминаниях. Если я когда-то и была ею, то больше уже никогда не буду.

Когда тем утром я вошла в эту комнату, Уэст был по-старомодному предупредителен. Даже вежливо выдвинул стул, предлагая мне сесть. Как я позже узнала, это было вполне в его духе. В первое мгновение он – сама галантность, а в следующее обращается с тобой как дикарь. Я так и не поняла, насколько эта галантность искренна, или он нарочно культивировал ее, но в любом случае это часть его легенды. Несомненно одно: Уэсту всегда нравилась его репутация человека, которого лучше не злить. Ему тридцать пять лет, и двенадцать из последних девятнадцати он провел за решеткой.

Глядя на него, ни за что не подумаешь, что он садист. В его облике нет ничего угрожающего. Уэст не слишком высок – пять футов девять дюймов[3], если не ошибаюсь, – зато очень худой и с мелкими чертами лица. Руки у него тонкие, а пальцы длинные, как у какой-нибудь пианистки. Прилизанные, светло-каштановые волосы расчесаны на прямой пробор, что придает ему слегка женственный вид. Он не выделяется в толпе. Но стоит ему прийти в ярость, как возникает ощущение, что его глаза вот-вот выскочат из орбит. Бледная кожа становится бескровной, почти голубой, и он излучает чистое зло.

Нет, с Уэстом шутки плохи. Это знают все. Если он говорит, что с помощью ножниц поиграет на вашем лице в крестики-нолики, то будьте уверены, так оно и будет, потому как если вы что-то слышали о нем, то должны знать, что раньше он уже делал такие вещи. Когда пару лет назад я впервые вошла в эту комнату, то даже не заметила отвертку на столе рядом с местом, где сидела.

Сначала он сказал мне, какая я хорошенькая. Сказал, сколько денег я заработаю. Сказал, что, если мне что-то понадобится, достаточно лишь попросить его. А затем вышел из-за стола, взял отвертку и, встав позади меня, наклонился и шепнул мне на ухо: «Хочу посмотреть, что у тебя есть. Потом я тебя попробую, а сейчас раздевайся».

Он не угрожал мне словами, не вертел перед моим лицом отверткой. Ему это было не нужно. И этот факт неким странным образом убедил меня тогда – да и после того, – что это не было изнасилованием. Теперь я знаю: было изнасилование, потому что моя покорность была автоматической, основанной на уверенности в том, что так или иначе, но Уэст получит от меня то, что ему нужно. У меня просто не было выбора. Подчиниться ему было условием самосохранения. И это еще до того, как я узнала о его жуткой репутации. Я чувствовала исходящую от него угрозу и знала, что она неподдельная. Думаю, он предпочел бы, чтобы я запротестовала или даже попыталась сопротивляться – это дало бы ему некое оправдание учиненному надо мной насилию. Но я не сопротивлялась. Вместо этого покорно разделась и позволила ему взять меня так, как он хотел. И он взял меня – чисто механически, жестоко и грубо, но я не показала, что мне больно.

Это его разочаровало. Поэтому в течение следующих двух недель Уэст заставил меня заниматься с ним сексом больше десяти раз. С каждым разом он был все грубее, стараясь спровоцировать меня, но я так и не доставила ему такой радости. Мое ледяное спокойствие не дало ни единой трещинки, и каждое унижение делало меня лишь сильнее. Каждый раз, когда он кончал, я стойко выдерживала его взгляд, и мы оба понимали, чья это победа. Каждая новая попытка Уэста сломать меня лишь еще больше оголяла его истинную животную суть.

Теперь мне понятно, как это было глупо. Рано или поздно его терпение лопнуло бы, и я заплатила бы за его унижение страшную цену. К счастью, до этого не дошло. Гэри Крутер, торговец героином из Ист-Энда, поссорился с Барри Грином из-за денег, которые задолжал ему. В качестве услуги Грину Дин Уэст согласился преподать Крутеру болезненный урок, более того, сделал это лично. К сожалению, годом раньше Крутер на трассе M25 слетел со своего «Кавасаки». Авария оставила его с множественными переломами черепа и потребовала двух операций на мозге, чтобы спасти ему жизнь. Кулак Уэста моментально вырубил Крутера; тот потерял сознание и больше не пришел в себя. Так простое предупреждение закончилось чистой воды убийством.

Я не видела удара, который вырубил Крутера – по общему мнению, это была скорее пощечина, нежели удар кулаком, – но в приоткрытую дверь разглядела неподвижное тело. Всего секунду, но ее мне хватило.

Я была единственным свидетелем, которому Уэст не доверял. Те, кто бросил тело Крутера в Доклендсе, были подручными Уэста. Эти никогда не будут проблемой. Но, учитывая, как он обращался со мной, я понимала: Уэст имел все основания нервничать.

Лучше всего мне запомнилась растерянность на его лице, потому что потом я ее никогда не видела. Уэст действительно испугался. Он прекрасно знал: если его поймают, ему светит пожизненный срок. Что касается меня, он явно не знал, как со мной поступить: то ли попытаться поговорить по-доброму, то ли запугать. В результате не сделал ни того ни другого, потому что я опередила его, сказав следующее:

– Если меня здесь не было, ты больше никогда не тронешь меня. Ты понял?

Не ожидая от меня таких слов, он просто кивнул.

– Хочу услышать, как ты сам это скажешь.

– Я тебя понял.

С тех пор я молчу, Уэст сдержал свое слово, а детектив Маккиннон – офицер, возглавлявший расследование, – лишился последнего свидетеля.

Что касается изнасилования – или, вернее, первого изнасилования, – то я анализировала его постоянно. Не стану притворяться, будто это было грубое нападение, каким оно вполне могло бы быть, когда такие случаи попадают в теленовости и полицейские находят изуродованный труп, – но все равно это был ужас, и мне пришлось его пережить. А когда я его пережила, как ни странно, этот опыт стал для меня полезным уроком. Прежде всего потому, что, пережив его, я поняла, что смогу пережить это снова.

Я начала смотреть на себя глазами Уэста, видевшего во мне вещь, а не человека. Это помогло мне как бы разделить себя на две части, так что теперь есть одна часть меня, до которой никто не может дотронуться, каким бы унижениям ни подвергалось мое тело. Это позволяет мне делать то, что я делаю, даже с самыми омерзительными клиентами. Это позволяет мне жить под постоянной угрозой насилия и при этом не утратить рассудок.

Уэст все еще заставляет меня нервничать, ведь моя власть над ним ничтожна. Нет никакой гарантии, что в какой-то момент я не стану жертвой его необузданного гнева. По прошествии нескольких месяцев случай с Крутером стал забываться, и Уэст снова сделался груб со мной. В наши с ним разговоры начали проникать откровенные угрозы. Я видела, как он смотрит на меня, и отлично понимаю: он хотел бы снова попытаться сломать меня, хотя и говорит, что я утратила привлекательность и что вообще я ему противна.

Это правда, нынче я паршиво выгляжу. Я сильно похудела. Кожа бледная, вся в красных пятнах. Под глазами постоянные синяки, десны без конца кровоточат.

Пожалуй, самое унизительное, что случилось со мной в этой самой унизительной на всем белом свете профессии, состоит в том, что я была вынуждена снизить расценки. Однажды Энн, которая тогда сама выходила из этого дела, а я только начинала торговать своим телом, сказала мне: «Ты не поймешь, что такое настоящее падение, пока тебе не придется снижать цены, продавая себя по дешевке, и тебе будет наплевать на это».

Я пока не в этом положении. Но оно не за горами.

Мне двадцать два года.

* * *

Джоан сорвала обертку со своей третьей за день пачки сигарет «Бенсон энд Хеджес».

– Ты вся дрожишь.

Так оно и было. Руки Стефани дрожали.

– Я устала, только и всего.

Ради блага Энн она не вернулась в Чок-Фарм, проведя следующие две ночи на бугристом диване, который в данный момент был занят массивной тушей Джоан. Это были паршивые ночи – как только вырубили отопление, стало жутко холодно. Чтобы окончательно не продрогнуть, Стефани сжалась в комок и натянула на себя два пальто. Она потихоньку посасывала бутылку джина, пока не отрубилась и смогла забыться на три часа в первую ночь и поспать пару часов во вторую. И вот теперь расплачивалась за это.

Окутанная дымом, Джоан грызла арахис и щелкала пультом, перескакивая с одного телеканала на другой. На полу, рядом с переполненной окурками пепельницей, лежали в ожидании звонков три телефона. Ни один из них так и не зазвонил.

– Он готов, когда ты готова, – сказала она.

– Как он выглядит?

– Верзила. Мне кажется, он поддатый. – Она взглянула на Стефани сквозь темные стекла очков и покачала головой. – Тебе лучше не раскисать, девочка. Ты не смотришься на миллион долларов.

Сама Джоан смотрелась как выброшенный на берег кит. Кит в лайкре.

– Кто из нас раскисает? – ответила Стефани.

Она налила себе полкружки джина, вытянула из пачки Джоан сигарету и пошла в ванную, где ополоснула лицо – холодная вода принесла временное облегчение, – затем накрасила глаза и губы. В дни, когда она выглядела так же отстойно, как сегодня, Стефани всегда старалась привлечь внимание ко рту и глазам – темно-карим, опушённым длинными густыми ресницами. Помада, на которой она остановила свой выбор, была более кровавой, чем обычно. И сколь бы тощей ни было остальное ее тело, сочные губы выглядели такими же сочными, как и раньше.

Стефани переоделась в черное кружевное белье и пристегнула к поясу чулки. На бедрах виднелись лиловые пятна – «сувениры на память», оставленные чьими-то анонимными пальцами, которые слишком сильно сжимали их. Синяки на запястьях стали бледно-желтыми, едва заметными.

Она допила джин, сделала последнюю затяжку, потушила сигарету и прополоскала рот «Листерином». Затем, вздохнув поглубже, попыталась прояснить голову. Увы, стоило ей увидеть в зеркале свое отражение, как это чувство вернулось – страх перед незнакомцем, страх перед самим страхом. Страх сидел в ее пустом, ноющем желудке и в ее горле, сухом и саднящем.

Глядя в глаза похожему на труп лицу в зеркале, она прошептала короткий приказ:

– Нет. Не сейчас.

* * *

– Привет, я Лиза. Как тебя зовут?

Он задумался, как будто выбирал что-то новое.

– Грант.

Джоан была права относительно его габаритов. Он был не только высокий, но и очень крупный. Над ремнем черных брюк нависал огромный живот, как будто чем-то туго набитый. Стефани никогда не знала, что Ральф Лорен выпускал рубашки таких гаргантюанских размеров. Рукава были закатаны до локтей, обнажая толстенные ручищи, покрытые татуировками. Волосы коротко подстрижены, в левом ухе золотая серьга. Зато часы – настоящий «Ролекс». Он выглядел так, словно все на нем было с чужого плеча. Внешность типичного жулика. Впрочем, так выглядели почти все они.

– Чего ты хочешь?

Он пожал плечами:

– Не знаю.

Стефани положила ладонь на бедро, как всегда делала в такие моменты, позволяя халату распахнуться еще больше. В хорошем настроении это было похоже на соблазнительное поддразнивание. Сегодня же ей было холодно и грустно. Она заметила, как его глаза скользнули по ее телу.

– Я начинаю с тридцати фунтов и добираюсь до восьмидесяти. За тридцать получишь массаж и облегчение рукой. За восемьдесят – полное личное обслуживание.

Ее так и подмывало нагрубить, но она сумела сдержаться и даже вымучила улыбку.

– Если только ты не сможешь придумать что-то более личное.

Грант нахмурился:

– Что?

Она видела, как туман алкоголя застилает его взгляд.

– Ну, так что тебе нужно?

– Полный… это… сервис…

– Это за восемьдесят.

– Идет. – Он кивнул и покачнулся всем телом. – Секс?

– Может, решим денежный вопрос прямо сейчас?

– Позже.

– А по-моему, лучше прямо сейчас.

– Половина сейчас, половина после, идет?

– Нет. Всё сразу. Прямо сейчас. Так будет лучше.

Он приоткрыл рот, как будто собрался возразить, но не издал ни звука. Затем сунул руку в карман и, вытащив пригоршню пятерок и десяток, шагнул ближе. Стефани поморщилась – от него за милю мерзко разило алкоголем и по́том. Толстыми розовыми пальцами он перебрал замусоленные банкноты и протянул их ей.

Она быстро пересчитала их:

– Здесь всего семьдесят.

– Это все, что у меня есть.

– Для секса мало. Может, тебе нравится что-то еще?

Грант глупо осклабился.

– Да ладно тебе, – пробормотал он, едва ворочая языком. – Подумаешь, каких-то десять фунтов. Всего-то…

– Да, знаю. Десять фунтов. Которых не хватает.

– У меня день рождения в субботу.

Стефани уже чувствовала, как в ней закипает раздражение, как оно рвется наружу, отчего кровь приливает к коже.

– Вот тогда и приходи. И убедись, что захватил с собой бумажник.

Ее тон, похоже, мгновенно отрезвил его. Он выпрямился.

– Что я получу за семьдесят?

Его слова эхом повторились в ее голове. Что я получу за семьдесят? Вопрос этот не был для нее в новинку, равно как и презрение в голосе. И все же Стефани подозревала, что такой момент когда-нибудь наступит. Вот уже несколько дней она знала, что что-то не так, но отказывалась это признать. Сначала пыталась не обращать на это внимания, убеждая себя, что это ей лишь кажется. Позже, ощутив, как язва беспокойства разъедает ее изнутри, пыталась бороться с ним силой разума. Когда же ее попытки провалились, попыталась уничтожить его химически.

Грант не имел к этому ни малейшего отношения. На его месте мог быть кто угодно. Что я получу за семьдесят?

– Ничего.

Грант оторопел:

– Как это?

– Извини, но ничего.

– Ты сама сказала, что берешь от тридцати до восьмидесяти. Так что я получу за семьдесят?

– Ты не понимаешь. Я ничего не намерена делать. Ни за семьдесят. Ни за восемьдесят, ни за сто восемьдесят. – Она сунула ему деньги назад. – На, забирай.

Грант оттолкнул ее руку, и банкноты разлетелись по всему полу.

– Мне это не нужно. Я хочу…

– Я знаю, чего ты хочешь. Но ты этого не получишь.

Он шагнул к ней. Этого было достаточно. Правая рука Стефани уже потянулась назад и нащупала то, что, как она знала, там находится. На столе, рядом с вазой с презервативами, стоит пустая бутылка из-под шампанского, из горлышка которой торчит огарок свечи, а бока заплыли потеками застывшего воска.

Она со всей силы замахнулась, и ее рука описала в воздухе идеальную дугу. Стекло разбилось о его висок. Осколки посыпались вниз на голые половицы. Стефани увидела, как взгляд Гранта меркнет. Он сумел прижать к разорванной щеке руку, но сделал это явно машинально. Покачнувшись в одну сторону, затем в другую, упал. Пол содрогнулся под его весом.

Джоан потребовалось десять секунд, чтобы протиснуться в дверь. Она посмотрела на распростертое на полу тело, затем – на Стефани. Сжимая в руке бутылочное горлышко, та присела над Грантом, будто собралась полоснуть его острым краем по шее.

Джоан в ужасе зажала рукой рот. Стефани обернулась к ней; ее лицо было лишено каких бы то ни было эмоций.

– О господи, что ты натворила? – пробормотала Джоан сквозь пальцы.

Ничего не ответив, Стефани поднялась и прошла мимо нее в соседнюю комнату. Здесь сбросила с себя халат и потянулась за пальто. Джоан увязалась за ней следом.

– Что нам теперь с ним делать? – спросила она, входя в комнату.

Стефани поискала рюкзачок, в котором были собраны ее жалкие пожитки. Найдя, открыла его, убедилась, что из него ничего не пропало. Затем, закрепив лямки, начала надевать пальто.

– Уэст наверняка психанет, – сказала Джоан. – Мы должны вытащить этого козла отсюда.

Стефани посмотрела на нее:

– На твоем месте я поскорей убралась бы отсюда. Прямо сейчас. Именно это я и делаю.

– Ты не можешь просто взять и уйти. Он ведь там, внизу! Вдруг он все слышал? Что, если он уже поднимается сюда, прямо сейчас?

– Именно. И когда он все узнает, как ты думаешь, он поведет себя? По-твоему, ему будут интересны твои объяснения? Или ты думаешь, он станет искать кого-то, на ком сорвать злость?

Джоан нахмурилась:

– А при чем тут я? Ведь это не я сделала.

– Прекрасно. Это твое решение. Но только не мое.

– Я никуда не пойду. И ты тоже.

Джоан потянулась за телефоном. Стефани схватила рюкзак и выбежала из комнаты.

Если кто-то на третьем этаже и ответил на звонок, то он явно не спешил. Когда Стефани прошла мимо двери, та оставалась закрыта. Высокие каблуки мешали спускаться по неровной лестнице, но она дошла до первого этажа и была на полпути к входной двери; тут сверху донесся крик, за которым последовал топот ног.

Стефани поняла: уходить нужно немедленно. Если преследователи увидят ее, то в два счета поймают. Она быстро свернула направо, затем еще раз направо, уходя с Брюэр-стрит на Уордур-стрит, затем на первом перекрестке налево на Олд-Комптон-стрит и еще раз налево на Дин-стрит. И ни разу не осмелилась оглянуться назад.

Еще не было десяти часов вечера. На улицах было людно, что ей было только на руку. Она свернула направо на Карлайл-стрит и перешла на шаг, лишь когда оказалась на Сохо-сквер.

Пройденное расстояние было невелико, но легкие уже молили о пощаде. Стефани замедлила шаг. Лишь тогда она заметила, что ее пальто застегнуто лишь наполовину, что объясняло недоуменные взгляды прохожих, чьи лица мелькали перед ней. Черное нижнее белье и пояс с подвязками – это все, что было у нее под пальто. Внезапно она поняла: если преследователи начнут спрашивать пешеходов о том, в каком направлении она шла, те моментально это вспомнят, учитывая ее внешность.

Застегнув до горла оставшиеся пуговицы, Стефани вновь перешла на бег. Она знала, что находится не в лучшей форме, но ей и в голову не могло прийти, что все зашло так далеко. В данный момент страх компенсировал недостаток сил, но Стефани понимала, что надолго ее не хватит.

С Сохо-сквер она вышла на Сохо-стрит и, лишь перейдя на другую сторону Оксфорд-стрит, отважилась в первый раз обернуться. Никаких очевидных признаков погони не обнаружила. Пройдя по Рэтбоун-плейс, вышла прямо на Перси-стрит. Между тем мысли в голове начали проясняться. Сиюминутной угрозы ей, похоже, удалось избежать, но впереди ее ждала другая, куда более зловещая. Если ее преследователи вернутся на Брюэр-стрит с пустыми руками, Уэст, чтобы поймать ее, задействует всю свою сеть. Всего одно его слово, и ее станут искать по всему Лондону. Когда это случится, любой, кто встретится ей на улице, станет для нее потенциальной угрозой.

Интересно, сколько времени у нее в запасе и куда ей податься? Чок-Фарм исключается. О возвращении туда не может быть и речи. Вообще-то, исключаются все ее знакомые – зачем впутывать их в эту историю? И тогда ее выбор пал на Проктора. Потому что он был ей никто.

Свернув на перекрестке с Тоттенхэм-Корт-роуд налево, Стефани зашагала в северном направлении. Рядом с Национальным банком Греции, на ее счастье, стоял исправный таксофон «Бритиш Телеком». Она набрала номер, и ей повезло.

– Это Стефани Патрик.

Имей недоумение голос, его можно было бы услышать в молчании Проктора.

– Мы можем встретиться? – спросила она.

Он пытался взять себя в руки.

– Наверное… да… конечно. Разумеется. Когда?

– Сейчас.

– Сейчас? Знаешь, это не очень удобно. Я занят. Работаю…

– У меня проблемы. Мне нужна помощь. Причем прямо сейчас.

4

Я сижу за чашкой кофе в «Макдоналдс» на углу Уоррен-стрит и Тоттенхэм-Корт-роуд. Сижу, не поднимая головы и чувствуя на себе странные взгляды других посетителей. Лучше б я стояла у входа в метро через дорогу, но на улице холодно. Я вернусь туда, когда настанет нужный момент.

Я стараюсь не думать о том типе, которого ударила бутылкой, или о ситуации, в которую влипла. Вместо этого я думаю о том, что стало началом моей нынешней жизни.

Интересно, каково это – попасть в авиакатастрофу? Падать с огромной высоты и осознавать это? Знать, что ты обречен? Каково испытать это на собственной шкуре? Я столько раз размышляла об этом, что потеряла счет. Образы подкрадываются ко мне ночью. Я вижу мою сестру Сару; ее волосы охвачены огнем. Вижу моего младшего брата Дэвида, вижу, как он смотрит на обрубок плеча, туда, откуда раньше росла его рука. Вижу моих мгновенно сгоревших родителей, как они превратились в пепел и разлетелись по ветру.

Это то, что будит меня по ночам. Это причина, почему я напиваюсь, чтобы поскорее отрубиться и заснуть. Вот где их место – в мире сна. Но сегодня вечером все изменилось. Они перешли границу.

Я посмотрела на Гранта – или кто он там на самом деле – и подумала о том, что нам с ним делать. За семьдесят фунтов – даже не за восемьдесят, – так как я в конечном итоге сделала бы скидку. Но до этого не дошло. Я представила себе, что мои родители находятся в той же комнате. Дэвид с одной стороны, Сара – с другой, повсюду запах обугленной плоти, пол скользкий от их крови. Я увидела себя на четвереньках. Пьяный Грант употребляет меня сзади. Моя семья наблюдает за этим, на изуродованных лицах моих близких читается горькое разочарование…

Раньше этого не случалось. Я никогда не видела их, когда продавала себя. Некий инстинкт блокировал их образы – и все, что мне когда-либо было дорого – в моем сознании. Но в последнее время что-то пошло не так. Внутри меня как будто нарастает некое давление, и оно требует выхода. Теперь я знаю причину.

Проктор. Проктор и его заумные теории заговора. Это он воскресил призраков. Это он виноват.

Снаружи, на Юстон-роуд, через подземный переход протянута бетонная конструкция, в которую вставлена металлическая решетка. Возможно, какая-то вентиляционная установка. Я не знаю. В любом случае под решеткой, на стене есть надпись, которую я заметила по пути сюда.

НЕВИНОВНЫХ НЕТ.

* * *

Проктор приехал на маленьком заржавленном «Фиате». Стефани предполагала, что он прикатит в последней модели «БМВ» или «Ауди», на чем-то стильном и немецком. Кит нагнулся и открыл дверь пассажирского сиденья. Она вышла из входа на станцию метро «Уоррен-стрит» и перешла тротуар.

– Ты опоздал на двадцать минут.

– Машина не заводилась.

Стефани одарила его презрительным взглядом:

– Да что ты говоришь?

Проктор явно не ожидал от нее таких слов.

– Для того, кто влип, ты нашла дерьмовый способ сказать «спасибо». – Когда Стефани не нашлась с ответом, он добавил: – Так ты садишься в машину или нет?

– Я не знаю.

– Ты не знаешь? Я думал, тебе нужна крыша над головой…

– Мне нужна безопасная крыша над головой.

Ветер внезапно погнал по тротуару брошенную кем-то газету. Стефани вздрогнула. Проктор медленно кивнул.

– Я ничего плохого тебе не сделаю… – Похоже, он ее не убедил. – Обещаю.

– Тебе нельзя заниматься со мной сексом.

Ее откровенность обезоруживала.

– Что?

– Тебе нельзя заниматься со мной сексом.

Проктор попытался обратить все в шутку:

– Какое счастье… Ты не в моем вкусе. А теперь залезай.

Но Стефани была сама серьезность.

– Я не шучу.

– Не верю… Послушай, ты попросила меня о помощи. Напомнить тебе? Ведь это я, а не ты, работал дома, а затем надел ботинки и приехал сюда, чтобы тебя забрать.

Она прижала к горлу ворот пальто.

– Только попробуй…

– У меня нет желания заниматься с тобой сексом. Ты похожа на смерть. Так ты сядешь в эту чертову машину или нет? Я не могу торчать здесь всю ночь, ожидая, когда полиция арестует меня за то, что я ползу вдоль тротуара, высматривая себе проститутку.

И снова этот взгляд, в котором не то печаль, не то ненависть или страх. Или все это, вместе взятое… Немного постояв в нерешительности, Стефани все-таки села в машину.

Положив обе руки на руль, Проктор смотрел прямо перед собой.

– Прости. Наверное, зря я это сказал.

– Забудь. Ты даже не представляешь, как приятно порой слышать правду.

* * *

Мне нужно время, чтобы вспомнить, где я. Этот диван стоит не на Брюэр-стрит. Он на Белл-стрит, которая проходит между Эджвер-роуд и Лиссон-гроув. Я в гостиной Проктора.

Моя жизнь полна опасностей и без посадок в чужие машины. Прошлым вечером мне позарез нужно было уйти с улицы и отдохнуть, и я благодарна ему за участие. Но сейчас утро, и мне нужно все обдумать и решить, что делать. Я должна двигаться дальше – убегающую добычу труднее поймать, – пока не найду безопасное местечко, где можно залечь на дно и затаиться. И для этого мне нужны деньги. Триста пятьдесят пять фунтов, которые я сняла с тех бизнесменов на Кингс-кросс, позволят мне протянуть некоторое время, но их не стоит считать пропуском в новую жизнь.

Встав с дивана, я ловлю себя на том, что чувствую себя разбитым корытом. Это не похоже на обычное похмелье. Меня мутит, все тело ломит. Мне одновременно и жарко и холодно. Наверное, мое тело вновь протестует против того, как я с ним обращалась.

Похоже, что Проктор еще спит. Я двигаюсь тихо. Когда мы вернулись сюда накануне вечером, мы почти не говорили. Он показал мне, где находится ванная, и я переоделась в джинсы и рубашку, которые лежали в моем рюкзаке. Затем он усадил меня на этот диван и налил мне одну за другой несколько порций виски. Не помню, сколько алкоголя потребовалось, чтобы отключить мое врожденное чувство осторожности. Виной тому крайняя усталость, но к тому времени, когда я была готова поговорить, меня неумолимо сморил сон. Поняв это, Проктор протянул мне подушку и одеяло. Не иначе как решил, что мы поговорим утром. Он будет разочарован.

Когда Проктор забрал меня возле станции метро, на нем была поношенная кожаная куртка. Я не вижу ее в этой комнате и поэтому обуваюсь, собираю вещи, закрепляю лямки рюкзака и надеваю пальто. Затем как можно тише открываю дверь и на цыпочках прохожу мимо спальни Проктора, которая находится слева, и пробираюсь по коридору.

Мои виски отчаянно пульсируют. Меня тошнит.

Прежде чем дойти до входной двери, вижу слева последнюю комнату. Ее можно использовать как вторую спальню. Проктор устроил в ней свой кабинет. Там два стола. На одном – ящики для хранения документов и стопки писем, на другом – компьютер. На спинке стула между ними висит кожаная куртка. Я проскальзываю в кабинет, шарю по карманам куртки и вскоре нахожу его бумажник. Открываю его. Банковские карты меня не интересуют. Меня интересуют только наличные деньги. У него лишь восемьдесят фунтов. Три двадцатки, две десятки. Я складываю их пополам. И в этот момент за моей спиной раздается его голос…

* * *

– Ищешь что-то свое?

Стефани моментально обернулась. Проктор заполнял собой дверной проем, блокируя выход.

– Или что-то мое?

Бумажник был у нее в руке.

На Прокторе спортивные брюки и та же самая черная рубашка, в которой был накануне вечером. Он даже не успел застегнуть ее. С одной стороны головы волосы примяты, с другой – торчат как щетина на щетке.

Он выглядел удрученным, но не сердитым. Однако Стефани уже давно научилась не доверять внешности.

– Тебе было достаточно спросить, – сказал Проктор. – Я дал бы тебе денег.

– Ага, конечно…

– Точно тебе говорю.

Она прищурилась:

– И зачем бы ты это сделал?

– Потому что я все про тебя знаю.

Он протянул руку, ожидая, когда она вернет бумажник. Стефани шагнула вперед, чтобы отдать его, но затем плечом толкнула Проктора в грудь. Тот покачнулся. Крепко сжимая бумажник, она выскочила в коридор и рванула к входной двери. Но Проктор схватил ее за плечо и развернул к себе лицом. Стефани инстинктивно вскинула сжатую в кулак руку и врезала ему в челюсть. Проктор отшатнулся. Он явно не ожидал от нее такой стремительности и силы.

Она несколько раз потянула задвижку дверного замка, но открыть не смогла. Осознание того, что ей отсюда не выбраться, дошло до нее не сразу, а когда дошло, то мгновенно лишило сил. Она отпустила задвижку, ее рука безвольно упала. Обернувшись, Стефани увидела ключи – те висели на кончике его указательного пальца.

Другой рукой Проктор массировал челюсть.

– Двойной замок, на всякий случай, – пояснил он.

Входная дверь была в конце коридора. Проктор поймал ее в западню. Никаких других комнат, через которые она могла бы убежать, не было, ни на какие сюрпризы надеяться не приходилось. Реакция Стефани была автоматической, этакий побочный продукт ее жизненного опыта. Она отступила в угол и опустилась на пол. И начала мысленно погружаться в пустоту, отключая окружающий мир, замыкаясь в себе. Когда же Проктор шагнул к ней, она обхватила голову руками и сжалась в крошечный комок человеческой плоти.

– Что ты делаешь?

Она сжалась, ожидая первый удар.

– Я не собираюсь бить тебя, Стефани. Я не хочу делать тебе больно.

Эти самые слова не раз предшествовали жестокому избиению. Например, Дин Уэст, прежде чем наказать ее, всегда проявлял капельку доброты. Зная, что голову лучше не поднимать, она даже не пошевелилась.

– Послушай, я сейчас отойду. Хорошо? Вернусь к двери моего кабинета и тоже сяду на пол, как ты. И когда я сяду там, ты поднимешь голову. Тогда мы можем поговорить. Согласна?

Ответа не последовало.

– Это все, что я хочу. Просто поговорить.

Лишь услышав, что он отошел, Стефани рискнула выглянуть из-за локтя.

– Видишь? Отсюда я не сделаю тебе больно.

Перед глазами все плыло. Она сглотнула комок.

– Куда ты собиралась уйти?

Ответа не последовало.

– У тебя есть куда пойти? У тебя есть кто-нибудь?

Ее била дрожь.

– Как насчет вчерашнего вечера? – спросил Проктор. – Не хочешь рассказать мне, в чем дело?

Стефани так и не убрала от головы рук.

– Послушай, я знаю, ты мне не доверяешь. Тебе нет причин мне доверять, но я, честно, не интересуюсь лично тобой; мне интересно лишь то, что ты можешь мне рассказать. У меня тоже кое-что для тебя есть, но если ты отказываешься выслушать меня…

– Я ничего не хочу слышать, – прошептала она.

Проктор покачал головой:

– Речь идет о твоей семье.

Стефани пожала плечами.

– Не возражаешь, если я задам тебе кое-какие общие вопросы? Ты ответишь на них?

– Нет.

– Почему нет?

– Тебе незачем знать обо мне или о моей семье.

– Понятно. Тогда почему бы просто не посидеть и не выслушать меня? Я расскажу тебе, над чем работаю, что я узнал и как я…

– Разве ты ничего не понял? Мне плевать.

– Выходит, не понял. Я вообще ничего не понимаю. Если б моя семья была на том «Боинге», я точно захотел бы узнать, почему самолет упал в океан и кто в этом виноват. Я захотел бы справедливости. Ради них и ради всех, кто там был. Ради всех их родственников и друзей, потерявших своих любимых и близких. Пойми, это самое главное. Именно эту цель я ставил перед собой, приступая к расследованию. Я хотел написать историю человеческих судеб. Что происходит с семьями и друзьями погибших через пару лет после того, как это перестало быть новостью? Как им удается так долго справляться со своим горем? Ты можешь не говорить со мной, но есть другие, и они готовы к разговору. Я видел их горе. Я его чувствовал. Два с лишним года ничуть его не уменьшили. Они научились жить с этой болью – некоторые из них, во всяком случае, – но раны всё еще не зажили. И, вероятно, никогда не заживут. Они все до единого прошли через боль утраты и…

– А я, по-твоему, нет? – огрызнулась Стефани. – Ты считаешь, что мне наплевать?

– Конечно, нет. Просто…

– Что просто? Странно, что я не люблю изливать душу журналистам? Бьюсь об заклад, ты считаешь, что моя ситуация – это следствие той катастрофы, да? Будь это так, у тебя получилась бы сногсшибательная история, я права?

Кит хотел сказать «да», но промолчал.

– Я еще мало о тебе знаю. Не могу утверждать.

– Вот видишь? Ты лжешь, как и все. Я даже вижу твои предварительные заметки: разрушенная семья, четверо погибших, двое живых, один справляется с горем, вторая – нет… Как ты сказал, история человеческих судеб.

– Моя история меняется на глазах.

– С чего ты взял, что я хочу прочитать про свою жизнь в газетах?

– Тебя может в ней не быть.

– Но я нужна для изюминки. Тогда ты включишь меня в свою историю. Верно?

На миг Проктор испытал соблазн солгать ей.

– Это моя работа. Это то, что я делаю.

– Точно. Трахать людей ради денег. Мы оба этим занимаемся.

Стефани выглядела даже хуже, чем накануне, возле станции метро. Там она казалась сплошь обтянутой гусиной кожей, подкрашенной резким светом уличных фонарей. Сегодня, куда бы он ни посмотрел, были видны только кости. Скулы слишком выдавались наружу, запястья выглядели опухшими, потому что сами руки были совершенно бесплотными, а когда сквозь разрезы в джинсах выглядывали колени, они были такими острыми, что казалось, вот-вот проткнут насквозь нездоровую кожу.

– Я больше не пишу эту историю, – ответил Проктор. – Это уже не рассказ о человеческих судьбах. Все давно вышло за их рамки. Каждый день я узнаю что-то новое, и угол постоянно меняется.

– Смотрю, ты настоящий ас, Вудворд и Бернстайн в одном лице[4].

Он явно не ожидал от нее таких слов. Похоже, его удивление не ускользнуло от Стефани, потому что она горько усмехнулась.

– Да, я знаю, кто эти парни и что они сделали. Ты думаешь, если я торгую собой, то у меня мозги футболиста?

– Нет. Я так не думаю.

Стефани провела рукой по спутанным светлым прядям.

– Итак, все эти люди, с которыми ты разговаривал – все остальные, такие, как я, – что они думают?

– О чем?

– О твоей теории про подложенную бомбу.

Проктор опустил голову и посмотрел себе под ноги.

– Они не знают.

– Как это?

– Я еще не говорил им.

Стефани вновь напряглась:

– Почему нет?

– Я разговаривал с большинством из них до того, как узнал это. А когда узнал, не был уверен, что это правда.

– Ну а теперь?

– А теперь уверен. Да.

– И когда ты это обнаружил?

– За три дня до того, как впервые увидел тебя. Я не хотел говорить об этом, но когда ты отказалась общаться со мной, у меня просто сорвалось с языка. От отчаяния. Хороший журналист такого никогда допустит. Но теперь уже поздно брать свои слова обратно.

Стефани вздрогнула, а затем ее бросило в жар.

– Кто еще знает?

– Никто. Только ты да я.

Она не пыталась скрыть свое недоверие.

– Ты надеешься, что я в это поверю?

– Это правда.

– Почему ты никому не сказал?

Кит прикусил нижнюю губу:

– Потому что мне страшно.

* * *

Дом, в котором жил Проктор, представлял собой небольшой викторианский особняк. Не слишком красивый внешне, но в квартире имелся свой стиль, хотя и явно скопированный с какого-то журнала. Здесь были стереосистема «Боуз», широкоэкранный телевизор «Сони» и датская мебель – кресла, лампы, книжные шкафы – всё в духе минимализма и очень чисто. Середину гостиной занимал красивый деревянный стол. На полу лежали турецкие ковры-килимы, по стенам развешаны африканские батики.

Стефани закурила сигарету и тотчас заметила, как Проктор поморщился. Когда же попросила у него пепельницу, он подал ей блюдце.

– Что тебе о нем известно? – спросила она.

– Знаю лишь то, что он молод, лет тридцати, не больше, и что он мусульманин. Знаю также, что живет где-то в Лондоне. Что наверняка известно людям из МI-5, МI-6[5] и ЦРУ. Думаю, мы могли бы включить сюда и ФБР, но насчет него ручаться не могу.

– Ты знаешь его имя?

– У него, похоже, их несколько, но я не знаю ни одного из них.

– Национальность?

– Тот же самый ответ.

– Как насчет фото?

– Я его не видел.

– Ты не слишком сузил поле поисков?

– Могу сказать одно: помимо тех организаций, которые я назвал, мы с тобой – единственные два человека, которые об этом знают. Хотя нам не следует этого знать.

Сигарета оказалась бессильна улучшить состояние Стефани. Докурив ее всего наполовину, она затушила окурок.

– Это другое дело. Откуда ты все это узнал?

– Меня свели с одним человеком из МI-5.

– Кто он?

– Я не знаю.

Стефани ущипнула себя за переносицу и зажмурилась, пытаясь унять боль.

– Почему он связался с тобой?

– Видимо, обнаружил, что происходит, и решил с кем-то поделиться.

– Но ведь это означает утечку секретной информации. У него нет с этим проблем?

– Я не знаю, что им двигало. Возможно, этим рейсом летел кто-то из его родственников или друзей. Суть в том, что, когда стало очевидно, что террорист находится в Лондоне, МI-5 было поручено наблюдать за ним.

– Почему же его не арестовали?

– Этого я пока не знаю.

– Твой шептун из МI-5 разве не сказал тебе?

– Нет. Я думаю, если б он это сделал, об этом сразу стало бы известно и было бы слишком легко отследить, откуда произошла утечка. Он хочет, чтобы я работал над этим сам, чтобы все выглядело так, будто это исключительно мое расследование. Ему нужно прикрыть себя.

– И ты в это веришь?

– Все больше и больше. Сначала я был настроен скептически. Но не сейчас.

– Почему его выбор пал тебя?

– Он обнаружил, что я готовил серию статей об этой катастрофе. Не так много в мире журналистов, которые все еще работают над этой темой. Для большинства людей это вчерашние новости.

– Но если это правда, то в мире нет такого журналиста, который не проглотил бы такую наживку. Эта история сделает легенду из того, кто узнает всю правду. Он мог бы поручить это дело кому угодно.

– Ему нужен был тот, кому это интересно, а не первый попавшийся журналюга.

– Это он сам тебе сказал?

– Нет, это то, что я думаю, но…

Внезапно на Стефани накатилась жуткая слабость. Перед глазами все расплывалось. Она зажмурилась в надежде, что это пройдет. Увы, не прошло.

– С тобой всё в порядке? – спросил Проктор.

Стефани сглотнула; горло было сухим и горячим.

– Похоже, меня сейчас вырвет…

Она поднялась на ноги, и голова тотчас закружилась. Пришлось даже вытянуть руку, чтобы сохранить равновесие. Проктор взял ее за плечи и быстро отвел в туалет. Оставив ее там, сам вернулся в гостиную, пытаясь не обращать внимания на звуки рвоты. Когда она появилась вновь, кожа ее была серой и влажной, сплошь в капельках испарины.

– Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше, чем выглядишь, – сказал Кит.

Мышцы ее живота подергивались.

– Я думала, что это похмелье…

– Сядь. Я принесу тебе воды.

– Через минуту все будет в порядке.

– Сомневаюсь.

Когда Проктор вернулся со стаканом в руке, Стефани надела куртку и потянулась за рюкзаком.

– Что ты делаешь? Куда ты собралась?

– Мне нужно идти.

– Зачем?

– Не твое собачье дело.

– Послушай, тебе некуда идти.

Она сделала было оскорбленное лицо, но затем с вызовом посмотрела на него:

– Я не могу здесь оставаться.

– Почему нет?

Ее глаза ответили на этот вопрос раньше, чем прозвучали слова.

– Потому что у меня нет к тебе доверия.

– Знаешь, у меня тоже нет к тебе доверия. Но я готов рискнуть.

– Тогда ты идиот. Если б ты знал, что знаю я, ты не стал бы говорить такое.

– Думаю, ты права. Но если б в мои намерения входило поступить с тобой по-свински, то я наверняка уже сделал бы это. Можешь уходить, если хочешь. Не стану мешать тебе. Но если пожелаешь остаться, то оставайся.

5

Как оказалось, Стефани свалил с ног свирепый штамм гриппа. Проктор предложил ей свою кровать, но она отказалась, предпочтя диван. Кит варил ей суп, приносил чай, давал аспирин. Стефани была угрюма и молчалива. Целых четыре дня она практически только спала. Температура постоянно скакала, и первые двое суток ее все время рвало. Голова раскалывалась от боли. Все тело ломило. Это было похоже на наркотическую ломку, вот только разрушительным веществом была сама Стефани, а ее тело отвергало все стороны отравленной жизни. В какой-то момент Проктор хотел вызвать ей врача, но Стефани решительно настояла на том, что врач ей не нужен. Когда на пятое утро она проснулась, то поняла, что идет на поправку.

Проктор готовил кофе. Не растворимый кофе, а настоящий, заваренный молотый. Стефани, словно зачарованная, наблюдала за простыми ритуалами приготовления, от размалывания зерен до разливания готового напитка по чашкам. Она отметила про себя, что Проктор аккуратист до мозга костей. Это было видно по тому, в какой чистоте он держал квартиру и с какой заботой относился к собственной внешности. Вокруг него не было никакого хаоса, и что-то подсказывало ей, что он не допускал хаоса и внутри себя.

Они вернулись в гостиную. На небольшом столике лежали две пухлые папки, открытый скоросшиватель и увеличенный цветной снимок «Боинга-747». Фюзеляж и двигатели были темно-синими. Из крыла вырастали три огромные ярко-красные буквы: NEA, «Северо-Восточные авиалинии». Буквы тянулись от брюха и дальше вперед почти к самой кабине экипажа. На хвосте был белый круг с двумя стрелками, смотревшими из центра одна на север, другая – на восток.

Заметив, что Стефани смотрит на фото, Проктор сказал:

– Лететь в самолете на большой высоте – это все равно что лететь в аэрозольном баллончике. Представь себе, что…

– Я не хочу ничего себе представлять. Просто скажи мне, что случилось.

Кит порылся в одной из папок и вынул из нее лист бумаги, который затем разложил на столе. Это был чертеж «Боинга-747», вид спереди, с обеих сторон и сверху, включая план посадочных мест. В правом нижнем углу стоял логотип авиакомпании «Северо-Восточные авиалинии».

– Взрывов было два. Первый – более слабый из двух – произошел на высоте тридцать семь тысяч футов. Он пробил дыру в фюзеляже прямо перед крыльями, вот здесь… – Проктор указал на вид сбоку, – и, с меньшими разрушениями, в той же точке с другой стороны. Силы этого взрыва было недостаточно, чтобы разорвать самолет на две части. Как только прогремел взрыв, «Боинг» начал терять высоту, однако экипаж пытался восстановить контроль над воздушным судном. Это были довольно опытные пилоты, налетавшие в общей сложности более сорока пяти тысяч часов, но в этой ситуации от их опыта мало что зависело. На тот момент наибольший урон понесли сидевшие в хвостовой части. Те, кто находился в носовой части самолета и на верхней палубе – в первом и бизнес-классе, – пострадали в меньшей степени, хотя и здесь не обошлось без травм. В конце концов, разница была невелика. На высоте двенадцать тысяч футов прогремел второй взрыв, и именно он разорвал самолет пополам. Вернее, разнес на куски.

Проктор налил ей кофе в сиреневую чашку на блюдце. Закурив первую почти за целую неделю сигарету, Стефани взяла чашку с блюдцем и указала на схему самолета:

– А что там случилось с электропроводкой?

– Официальное заключение было уклончивым. Выводы касались лишь вероятности и теоретических предположений, одно из которых состояло в том, что какая-то часть электропроводки могла быть неисправна. И на компанию «Боинг», и на авиаперевозчика были поданы иски, но, пока причина остается «вероятной», их вряд ли признают виновными. Имейся у следствия более существенные свидетельства того, что причиной была неисправность механического характера или чья-то халатность, и «Боинг» и авиакомпания вникали бы в это дело куда тщательнее, пытаясь отыскать причину аварии. С таким же вердиктом они могут спать спокойно. Не случайно самая частая причина аварии – это ошибка пилота. Когда обвиняемый мертв, он уже не может дать неудобные ответы на скользкие вопросы. Признать причиной аварии ошибку пилота куда дешевле, чем признать отказ какой-то части системы.

– Но должны же быть следователи, которые знают правду. А как насчет тех, кто обнаружил доказательства?

– Обычно, когда происходит такая трагедия, ее расследуют представители самых разных ведомств – ФБР, ФАА – Федерального авиационного агентства США, НСБТ – Национального совета по безопасности на транспорте США, и ряда других. Они изучают обломки самолета и останки погибших. Однако в данном случае местом крушения была середина Атлантики. Это резко сузило число следователей, способных физически добраться до места крушения. Более того, ФБР своей проверкой на благонадежность еще больше сократило число тех, кому выдавались разрешения.

– Не знала, что середина Атлантики в их юрисдикции.

– Нет, конечно. Зато задействованные в расследовании корабли и самолеты – да, поскольку его возглавило ФБР. Вот почему последнее слово осталось за ними. Они были весьма осторожны – и влиятельны – в том, кому из представителей ФАА, и особенно НСБТ, предоставить допуск к месту крушения. Те же меры безопасности касались и изучения обломков самолета и человеческих останков, когда те были доставлены в Соединенные Штаты.

– О чем ты говоришь?

– Согласно моему источнику из MI-5, ФБР дважды получало предупреждения о возможном террористическом акте на авиатранспорте. Первое поступило примерно за шесть месяцев до трагедии, второе – за три недели, но фэбээровские «мудрецы» утаили эту информацию от авиакомпаний.

– Но почему?

– Не знаю. Вероятно, на этот вопрос они ответят, что к ним поступает масса сомнительной информации – а также заведомо ложных сведений, – отчего они всякий раз вынуждены принимать трудные решения. Возможно, не поверили в искренность или достоверность предупреждений…

В одной из двух лежавших на столе папок Проктор хранил все связанные с авиакатастрофой публикации, какие только смог найти, начиная газетными и журнальными статьями, напечатанными сразу же после аварии «Боинга», и кончая отчетами о расследованиях, проведенных позднее сотрудниками ФАА, ФБР и НСБТ. Согласно первоначальной версии, самолет был уничтожен подложенной террористами бомбой. В первые сорок восемь часов ответственность за теракт возложили на всех обычных в таких случаях подозреваемых: на арабские террористические организации, колумбийские наркокартели, доморощенных фанатиков из отрядов ополчения Среднего Запада США… Но в последующие месяцы все потенциальные злодеи были исключены из этого списка. Даже будучи окутана коконом собственного социального падения, Стефани все же сохранила тонкую связь с внешним миром и потому помнила, как расследование медленно, но верно сползало к вердикту, который называл в качестве причины взрыва структурный или механический дефект, как самой «предпочтительной» версии.

К статьям прилагались снимки. Некоторые Стефани уже видела – обломок изрешеченного дырами фюзеляжа, плывущий по водам Атлантики, женщины, обнимающие друг друга в аэропорту Хитроу. Другие снимки были новыми – как, например, фото немногочисленных находок, сделанных в Атлантическом океане и выложенных на палубе одного из спасательных кораблей: несколько туфель из разных пар, два намокших паспорта, портативный плеер для компакт-дисков, джинсовая куртка, цепочка с золотым сердечком, плюшевый мишка с оторванными лапами. Был еще один комплект фотографий, сделанных внутри огромного ангара, где лежали рассортированные обломки самолета. Скрученные, словно спагетти, шпангоуты. Кресло, от которого остался один каркас. Черные, обугленные секции фюзеляжа. На одном из снимков следователь стоял над фрагментами кожуха двигательного отсека. Позади него, смазанный, вне фокуса, тянулся огромный ангар, до самой дальней стены заваленный обломками. Казалось, что следователь отказывался верить собственным глазам.

– Должно же быть какое-то доказательство, – сказала Стефани.

– Оно есть. И, где бы ни было, оно расставляет все точки над i. Бризантные взрывчатые вещества оставляют следы. Отчетливо видны пробоины фюзеляжа. Они имеют форму лепестков, а сами лепестки выгнуты в направлении полета осколков. Выделяемые при взрыве газы накаляют металл – речь идет о температуре до пяти тысяч градусов по Цельсию, – после чего тот мгновенно охлаждается холодным наружным воздухом. Высокие температуры, возникающие при взрыве, растягивают и разрывают алюминиевую обшивку самолета с такой силой, что не остается никаких сомнений относительно причин катастрофы. Подобным образом раскаленные газы оставляют свой след и на тех, кто вдыхал их, в виде сильнейших ожогов во рту и легких. Согласно моему источнику, все говорит о том, что на борту была бомба – скорее всего, кумулятивный заряд. И была помещена она рядом с фюзеляжем, специально для того, чтобы взрывом пробить в обшивке самолета отверстие. Меньшее по размеру отверстие на другой стороне на самом деле несущественно.

– Почему именно этот рейс?

– Кто же ответит…

– На борту, случайно, не было важных персон?

– Практически нет. Несколько видных бизнесменов, конгрессмен из Алабамы, французский дипломат, швейцарский кардиохирург. Но никого, кто подходил бы под это определение.

Его пренебрежительный тон слегка уязвил ее, но что поделать? Ее семья действительно не подпадала под категорию особо важных персон. Ее близкие были обычными пассажирами, ничем не отличимые от прочих.

– А как насчет второго взрыва?

– Он почти наверняка был следствием повреждений, вызванных первым взрывом и последовавшим за ним снижением высоты.

– Тогда почему и «Боинг» и авиакомпания купились на версию о неисправной электропроводке?

– Они пока еще ни на что не купились. Хотя эта версия технически возможна. «Боинг семьсот сорок семь» – надежная машина. Там все сделано для того, чтобы не допустить попадания искры или электрического заряда в топливные баки. Через центральный топливный бак в днище самолета не проходит никакая электропроводка. Отверстия для закачки топлива расположены снаружи. Правда, на крыльях некоторых старых «семьсот сорок седьмых» есть проводка, проходящая через топливные баки. Но в качестве меры защиты они покрыты алюминием и двумя слоями тефлона.

– Этот «Боинг» был таким же?

– Да. Это была самая старая машина в их авиапарке. Находилась в эксплуатации более двадцати шести лет. Собственно, в этом нет ничего необычного, как ты понимаешь.

– И какую теорию они выдвинули?

– По их теории, причиной возгорания стал дефект электропроводки внутри одного из топливных баков, расположенных в крыльях. Оно быстро распространилось до конца крыла, а затем по вентиляционной трубе, через которую выходят наружу пары топлива, устремилось обратно к центральному баку. Как я уже сказал, поскольку это лишь предположения, обвинить кого-то очень трудно. И для «Боинга», и для «Северо-Восточных авиалиний» все могло быть гораздо хуже. Кроме того, поскольку это касается лишь старых «семьсот сорок седьмых», стоимость технической переоснастки для отрасли не будет слишком высокой. Более того, предлагаемые работы даже не являются обязательными. Обязательным остается лишь тщательный предполетный осмотр, когда проверяется, нет ли неисправностей в электропроводке.

– А поскольку официального признания террористического акта не было, ни одно разведывательное агентство не обвинят в том, что оно закрыло глаза на предупреждения?

– Верно. В качестве компромисса это касается всех причастных сторон. Все с облегчением вздохнут.

* * *

На следующее утро Стефани осмелилась выйти на улицу, – впервые после того, как Проктор привел ее обратно в квартиру. День был морозный, и холод пробирал до костей. Посмотрев на свое отражение в зеркале в ванной, она пришла в ужас, увидев, во что превратилась. Настоящий скелет. Еще никогда ребра и ключицы не выпирали так сильно. Впадины под скулами были такими же глубокими и темными, как и глазницы. В подростковом возрасте полная грудь сделала Стефани популярной среди мальчишек ее школы, даже невзирая на ее острый язычок. Теперь грудь стала почти плоской, и лишь рот по-прежнему оставался чувственным. По крайней мере, когда губы не были потрескавшимися или распухшими.

Стефани прошла мимо букинистических магазинов, галереи «Уиллоу», магазина велосипедов и антикварной лавки. Белл-стрит казалась застывшей во времени. Одним своим концом она выходила на Эджвер-роуд; всего несколько коротких шагов, и вы из пятидесятых годов вновь попадали в современность.

Стефани выпила чашку чая в кафе «Беллс», с его зеленым фасадом и чистыми занавесками на окнах, которые выходили на улицу. Сидя за маленьким столиком, она играла связкой запасных ключей от квартиры – Проктор дал их ей за завтраком. Его доверие оказалось завоевать легче, нежели ее.

Часть ее существа хотела немедленно уйти; другая же, с каждым мгновением все сильнее заявлявшая о себе, была готова остаться. Стефани все больше убеждалась в том, что Проктор не причинит ей физического вреда. За те шесть дней, что она была в его власти, с его стороны не было никаких поползновений. Более того, Стефани не заметила в нем никаких признаков склонности к насилию. Да и вообще ей просто некуда идти, некуда податься. Так что настоящей причины уйти от него у нее не было. Правда, рано или поздно ей придется заплатить некую цену за проявленную им доброту. В этом она давно убедилась.

* * *

Они сидели в кухне. Был ранний вечер. Стефани устроилась на деревянной табуретке, наблюдая за тем, как Проктор режет на тонкие полоски куриные грудки. Закончив с курятиной, он на чистой разделочной доске принялся чистым ножом нарезать брокколи и кабачки. Краем глаза заметил, что она наблюдает за ним.

– Ты надо мной посмеиваешься?

– Я улыбаюсь, а не посмеиваюсь.

– И чему же ты улыбаешься?

– Я наблюдаю за тобой и вспоминаю отца. Не то чтобы вы с ним похожи; просто он любил готовить и готовил вкусно. Он и меня научил.

– Тебе нравится готовить?

Стефани пожала плечами:

– Я не помню.

– А твоя мама? Разве она не готовила?

– Готовила, да еще как! Но ей это не доставляло такого удовольствия, как отцу. Я предпочитала учиться у него. Я обожала наблюдать за тем, как он работает ножами. Отец всегда делал это быстро-быстро. У него были огромные руки, но он очень ловко все нарезал. Стальное лезвие мелькало так, что за ним было не уследить, и вдруг… все красиво нарезано.

– Наверное, это потому, что он был врач.

– Он был терапевт, а не хирург.

Проктор кивнул, а затем вытер руки о чайное полотенце.

– Какими они были, твои родители?

Улыбка Стефани исчезла.

– Никакими. Это были просто мои родители.

* * *

Было полшестого утра. Стефани не спалось. Встав с дивана, она быстро оделась. Ночью было холодно, а центральное отопление включали лишь после шести утра. Стефани заварила себе кофе так, как это делал Проктор. Затем захватила кружку в гостиную и закурила сигарету. На улице какой-то мужчина счищал наледь с лобового стекла своего «Воксхолла». Его голову скрывало облачко пара.

На столике лежали отчеты, которые Проктор просматривал накануне. Стефани села и начала перебирать фотокопии. На передней обложке одной пластиковой папки флуоресцентным зеленым маркером была проставлена дата. С тех пор прошло лишь три месяца.

Для тел, что удалось найти на месте катастрофы, был проведен анализ причин смерти. Двадцать восемь пассажиров пропали без вести. Учитывая место крушения, эта цифра была удивительно мала. Чтобы поднять на поверхность обломки самолета и останки погибших пассажиров, водолазы совершили почти четыре с половиной тысячи погружений. Их задача осложнялась обширной территорией поисков, а также сильными штормами, которые разбушевались в этой части океана ровно через сутки после крушения. Чуть более двух десятков поднятых тел были относительно целыми. Состояние остальных трупов варьировалось от «частично» до «полностью разложившихся». Согласно заключению психолога, назначенного для взаимодействия с властями и родственниками пассажиров разбившегося «Боинга», из всех сделанных фотографий погибших лишь восемь были пригодны для опознания. В конце концов не воспользовались ни одной.

В одном из отчетов ФАА имелся раздел, в котором описывалось воздействие резкого торможения на пассажиров. Многие погибли мгновенно. Сила, швырнувшая их тела вперед, была настолько велика, что некоторые из них были обезглавлены, а другие погибли от разрыва ствола головного мозга. Те, кто выжил, подверглись воздействию иных, не менее страшных сил. Воздух вырывался из пробоин в фюзеляже с силой настолько мощной, что с людей стаскивало одежду и вырывало из глаз контактные линзы. Во время свободного падения часть пассажиров сгорели заживо, остальные были разрублены обломками самолета.

В другой папке Стефани наткнулась на список пассажиров. Проктор сделал несколько копий, причем рядом с большей частью имен имелись сделанные от руки пометки. Комментарии в основном касались повреждений, вызванных первым взрывом. Стефани пробежала глазами список – и вскоре нашла нужные ей имена.

Место 49A: Патрик, Сара

Место 49B: Патрик, Дэвид

Место 49C: Дуглас, Мартин

Место 49D: Патрик, Моника

Место 49E: Патрик, Эндрю

В хвостовой части «Боинга-747» места в салоне эконом-класса располагались по схеме три-четыре-три, и были разделены двумя проходами. Стоило ей увидеть напечатанные имена и их размещение в салоне «Боинга», как Стефани оцепенела. Она могла справиться с эмоциями, которые видела у других: моментальное отчаяние, длительное отчаяние, растерянность, ярость. С жестокой, клинической правдой справиться было куда сложнее. Отпечатанная типографским шрифтом статистика, причина смерти в скрепленном подписью свидетельстве, имена в списке пассажиров.

Она почувствовала на себе взгляд Проктора раньше, чем увидела его. Кит стоял в дверях.

– С тобой всё в порядке? – спросил он.

– Мне не спалось. Я тебя разбудила?

– Я слышал, как ты ходишь по кухне.

– Человек в кресле сорок девять-С, Мартин Дуглас, – сказала Стефани, глядя на имя между именами брата и матери. – Ты знаешь, кто он?

– Архитектор из городка под названием Юниондейл. Жил и работал на Манхэттене.

– Американец?

– Да.

Она медленно кивнула.

– Американский архитектор, обреченный на смерть из-за капризной выходки английской девчонки, о существовании которой он даже не подозревал…

– Не понимаю, ты это о чем?

– Там должна была сидеть я. Это место было забронировано на мое имя.

– Почему тебя там не оказалось?

– Это был семейный отпуск, но я отказалась лететь с ними. Сказала, что мне нельзя опаздывать к началу занятий в университете. Даже на сорок восемь часов, хотя, казалось бы, ерунда… Но не это было причиной, и они это знали.

– Что же было причиной?

Стефани грустно улыбнулась:

– Я даже не помню. Наверное, что-то мелочное и обидное.

– Это почему же?

– Потому что такой я тогда была. Озлобленной и строптивой. – Она посмотрела на Проктора. – Теперь я просто озлобленная.

– У Мартина Дугласа было бы другое место, Стефани.

– Может быть…

– Рейс был укомплектован почти полностью, но несколько мест оставались свободны. Даже будь ты на борту, он просто сидел бы где-то в другом месте, а число погибших увеличилось бы на одного человека.

– Сколько ему было лет?

– Если память мне не изменяет, тридцать три года.

– Он был женат?

– Нет.

– Вот и хорошо.

Интересно, выжил ли при первом взрыве кто-то из тех, кто сидел на сорок девятом ряду? Или даже при втором… Но стоило ей подумать о том, с какой скоростью пылающие обломки самолета падали в море, как она пожелала им быстрой смерти. Ведь при скорости столкновения в пятьсот миль в час спокойные волны внизу подобны граниту.

II Мир Стефани

6

Это моя последняя сигарета. Я глубоко затягиваюсь, и ее кончик ярко вспыхивает. Проктор, как всегда, сердится, когда я курю, но он не знает, что я бросаю курить. Это секрет, который постепенно перестает быть секретом, ежечасно, день за днем.

Прошел почти ровно месяц с того момента, как Проктор забрал меня на станции метро «Уоррен-стрит». Я живу у него с той самой ночи и постепенно начала меняться. Отказ от сигарет – это часть процесса. Симптом.

Не стану притворяться, будто сейчас ему со мной легче, чем раньше, но Проктор заслужил мое доверие. Он разрешил мне остаться с ним. Он не потребовал, чтобы я вносила свою долю за проживание в его квартире. Он ни разу не посягнул на меня. Он не сердится из-за моего упрямого нежелания заняться поисками террориста, подложившего бомбу на самолет рейса NE027. Он отказывается понять мое нежелание, но не спорит со мной. По правде говоря, мне и самой это плохо понятно.

В прошлом месяце я его почти не видела, но его расследование авиакатастрофы не продвинулось ни на йоту. Поскольку он журналист-фрилансер, за ним не стоит никакая организация, которая финансировала бы его расследование. Вместо этого он пишет для газет и журналов статьи о путешествиях. На данный момент это его единственный источник дохода. Он старается по возможности совмещать сразу несколько поездок, чтобы потом быть свободным несколько месяцев подряд. С тех пор как я поселилась у него, он улетал на неделю в Израиль и на две недели в Индонезию. Сегодня возвращается после долгого уик-энда в Майами. Он ненавидит эти странствия, но ему нужны деньги.

В стенах его квартиры и в непосредственной близости от нее я научилась чувствовать себя в безопасности. Это что-то новое. Однако стоит мне оказаться за пределами Эджвер-роуд или Лиссон-гроув, как меня охватывает тревога. Я думаю о Дине Уэсте, о Барри Грине. Вспоминаю себя, какой была, когда Проктор вошел в мою комнату на Брюэр-стрит, как я приняла его за очередного клиента, который пришел взять меня напрокат для секса.

Затем я думаю о том, как сейчас отношусь к нему, и у меня нет ответа. Да, он воскресил мою семью, но мне от этого не стало легче. Возможно, причины моего нежелания искать ответы не так уж и необычны. Возможно, неопределенность для меня предпочтительнее правды. Что, если правда хуже, чем неведение?

Я могу прожить и без ответов. Для меня важнее не сорваться. Не хотелось бы вернуться к прежней жизни.

Я не принимаю наркотики с тех пор, как оказалась здесь. И пью теперь меньше. За три дня я прикончила запасы спиртного Проктора, но он их так и не пополнил. Вообще-то, я могла бы купить алкоголь и сама и вернуть то, что выпила, но мне было слишком стыдно. Стыдно. Учитывая, чем я занималась последние два года, довольно странно, что я должна испытывать стыд. Но мне действительно было стыдно, и, как следствие, теперь я могу обходиться без спиртного. Сам Проктор пьет редко, так что мои привычки подчинены его привычкам. Если у него есть бокал вина и он предлагает мне выпить, я не отказываюсь. Если он предпочитает обойтись без спиртного, я следую его примеру.

С тех пор как перебралась сюда, я сорвалась лишь раз.

* * *

Стефани набрала код и еще три цифры. Затем положила трубку и в четвертый раз за пять минут повторила это действие. Ее рука зависла над телефоном. Она знала, что доведет дело до конца, – ведь пока она этого не сделает, оно будет вечно преследовать ее. Через полчаса Стефани набрала 1–4–1, а затем весь номер полностью, и прижала телефон к уху. Все то время, пока в трубке слышался гудок, она надеялась, что ответа не последует. Но ответ все-таки прозвучал.

– Алло!

Ее голосовые связки как будто парализовало.

– Алло?

На этот раз она сумела ответить:

– Крис?

– Слушаю вас.

Он ждал, когда она представится. Стефани же тотчас узнала его голос. Даже вздумай он играть с ней в молчанку, она все равно поняла бы, что это он. А вот он ее не узнал. Она тотчас поняла почему.

– Это Стеф.

Пауза была в равной степени предсказуемой и долгой.

– Стеф?

– Да.

Его голос понизился с рокочущего баса до шепота.

– Не верю. Неужели это ты?

– Да, я.

– Боже мой… Сколько же времени прошло? Как твои дела? Где ты? Чем занимаешься?

Стефани закрыла глаза и ясно представила его себе. Рост шесть футов два дюйма, редеющие темные волосы, талия же, наоборот, приобрела лишние дюймы. Именно таким он запомнился ей. Одет строго по сезону, но с полным отсутствием воображения. Поскольку сегодня выходные и он дома, на нем наверняка синие джинсы, клетчатая рубашка, толстый свитер – возможно, темно-синий – и пара крепких ботинок.

Она словно наяву слышала, как ветер скребется в двери их фермы, окна которой выходят на крошечную деревушку Вест-Вудберн в Нортумбрии, недалеко от тех мест, где все они выросли. Место малонаселенное, унылое и красивое. На равнине располагались фермы, тогда как возвышенные участки были пригодны лишь для выпаса овец.

– С тобой всё в порядке, Стеф?

– Да, всё в порядке. А ты как?

– Я тоже в порядке.

– А Джейн, как она?

– У нее все хорошо.

– Как дела у Полли и Джеймса?

Полли была ее трехлетней племянницей. Джеймсу, племяннику, было четырнадцать месяцев.

– Отлично, – ответил Кристофер. – Последние полгода Полли была немного капризной, как и ты в этом возрасте, по словам мамы.

От его слов кровь застучала в висках.

– Я просто хотела услышать, как твои дела, вот и всё.

– Давно же ты мне не звонила…

– Знаю.

– Мы потеряли тебя из виду после того, как ты уехала из того дома в Холборне. Как ее звали? Смит?

– Карен Смит.

– Верно. Она сказала, что однажды ты просто ушла и даже не оставила номер телефона.

Вы же не стали прилагать усилий, чтобы отыскать меня. Это был замкнутый круг. Стефани не поддерживала с ними связь, поэтому они, со своей стороны, прилагали все меньше усилий, чтобы поддерживать связь с ней. Сколько времени прошло со дня их последнего, довольно резкого разговора? Девять месяцев? Десять?

Кристофер, по сути, помог Проктору выйти на ее след. Журналист связался с ним в конце прошлого лета и попросил разрешения побеседовать с ним, на что Крис ответил согласием. Осенью он выбрался на север, в Вест-Вудберн, и именно во время беседы с Кристофером почувствовал, что Стефани сможет многое ему поведать.

Двое оставшихся в живых членов семьи даже не думали искать друг в друге поддержку после случившейся трагедии. Вместо этого брат попытался справиться с утратой самостоятельно и продолжил вести – насколько это возможно – обычную жизнь, в то время как сестра исчезла, словно растворилась в воздухе.

У Кристофера был старый телефонный номер, номер Карен Смит, но он утверждал, что та вряд ли знает, где Стефани, и что даже найди он ее, она наотрез откажется разговаривать с ним. Когда же Проктор спросил, чем занимается Стефани, Кристофер стал отвечать уклончиво, а затем и вообще отмахнулся от вопроса.

– Понятия не имею, – ответил он. – Скорее всего, ничем. Или даже более чем ничем.

Но Проктор проявил настойчивость, инстинктивно чувствуя, что это более чем интересная история. Он связался с Карен Смит, но та, как и предсказывал Кристофер, понятия не имела, где обретается Стефани. Однако она знала несколько имен и подтолкнула его в нужном направлении. После ряда бесед с сомнительного вида знакомыми у него сложился образ девушки, чье будущее скатывалось в никуда. От талантливой, перспективной студентки и до проститутки-нарко- манки… Она была идеальна. Из всех, кто был так или иначе причастен к трагедии рейса NE027, падение Стефани было самым удручающим. И, следовательно, лучшим.

– Чем занимаешься? – спросил ее Кристофер.

– Разными мелочами. Ну, ты знаешь…

– Это что еще за мелочи? Чем именно?

– Случайные заработки. Все, что помогает заплатить за квартиру.

– Где ты живешь?

Стефани была близка к панике. Разговор все больше становился похож на все предыдущие. Это было понятно по тону Кристофера, который делался все более прохладным. Заканчивалось все всегда одним и тем же.

– В Уондсворте. – Она назвала первое, что пришло ей в голову.

– Давай я запишу твой номер.

Нить разговора выскальзывала из ее рук. Все, что она хотела сказать, оставалось невысказанным; вместо этого ее засасывало в привычный водоворот.

– Крис, я должна тебе кое-что сказать. О ката- строфе…

– Подожди, я не могу найти ручку.

– Тебе не нужна ручка.

Он не слушал ее. Он никогда ее не слушал.

– Хорошо, так что ты хотела сказать? Ты могла бы заодно дать мне свой адрес.

– Крис, пожалуйста!

– Что еще?

Стефани покачала головой. Только не по телефону. Подходящий момент упущен, и на горизонте собрались темные грозовые облака.

– Ничего.

– Что?

– Это не имеет значения.

– У тебя проблемы?

– Нет.

– Ты уверена? Тебе нужны деньги?

По какой-то причине этот вопрос всегда был самым болезненным.

– Нет.

– Стеф, ведь ты не делаешь… никаких глупостей, правда? – сказал после паузы Кристофер, одновременно и с осуждением, и с тревогой.

– Уже нет.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего. Забудь.

– Ладно, дай мне свой номер и адрес.

Стефани замолчала.

– Стеф?

У нее как будто отнялся язык.

– Стеф?

* * *

В тот вечер я напилась. Я выпила много водки в «Медной голове», что в дальнем конце Белл-стрит, а затем вернулась домой с двумя бутылками дешевого красного вина. И выпила их с той же скоростью, с какой они попросились наружу, прежде чем я окончательно вырубилась. Но как попытка вымыть этот разговор из моей памяти это сработало, хотя и временно. Два следующих дня мне казалось, будто я снова слегла с гриппом.

Проктор – фанатик здорового образа жизни. Он ест здоровую пищу и три или четыре раза в неделю ходит в спортивный зал. Каждое утро перед завтраком делает много упражнений на растяжку. Говорит, что растяжка важнее, чем бег, или гантели, или любые другие виды нагрузок. Я несколько раз видела, как он растягивается, и нам обоим было неловко. Дело не в том, что мне не нравится то, что я вижу, или что он не любит, когда на него глазеют. Причина неловкости в другом – в том, что́ мы думаем, но не осмеливаемся сказать вслух. И так каждый раз. Я заметила, в какой он хорошей форме. Мускулист. Подтянут. Почти все тела, которых я насмотрелась за последние два года, были дряблыми.

Хотя у меня нет к нему нежных чувств, я не раз задавалась вопросом, каково это было бы – заниматься с ним сексом. Я не помню, каким бывает секс с реальными людьми. Для меня Проктор теперь реальная личность – не говоря уже о подлинном имени, тогда как все мои клиенты были анонимными. Они лгали о себе, и секс у нас был чисто физический. При необходимости я изображала сладостные вздохи и стоны. Но никогда ничего не чувствовала, кроме разве что боли. Однако в прошлом месяце, когда постепенно узнала многое о Прокторе, я стала задумываться о том, как у нас с ним это было бы. Повлиял бы на мои ощущения тот факт, что я его знаю? Или же я навсегда утратила способность получать удовольствие от секса?

Как бы я реагировала?

Я уверена: ему в голову приходят те же мысли. Я читаю это в его взглядах, которые он украдкой бросает на меня, когда ему кажется, что я не вижу. Возможно, именно это больше всего на свете заставило меня стесняться собственного тела. Будучи проституткой, я разденусь перед любым, кто заплатит подходящую цену. Нагота для меня ничто, как и то, что я готова продать ее первому встречному, лишь бы мне за это заплатили. Но взгляд Проктора, даже когда я полностью одета, способен вызвать у меня неловкость.

В течение последних двух недель я начала выполнять кое-какие упражнения на растяжку. И была поражена тем, какая я «скрипучая» и негибкая. В целом последний месяц пошел на пользу моему здоровью. Я начала регулярно есть здоровую пищу, у меня наладился сон. Я немного поправилась, и теперь моя кожа не кажется пятнистой и серой. Тени под глазами понемногу исчезают. Но не хватает гибкости, какая была свойственна мне в бытность подростком. Я удручена своим физическим состоянием и намерена его улучшить.

Рождество наступило и закончилось. Тогда Проктор был в Израиле. Я оставалась здесь одна. Это было лучшее Рождество после авиакатастрофы. Новый год тоже пришел и ушел. Проктор встретил его в Индонезии. Сейчас январь. Для всех людей это лишь очередной год. Для меня это другая жизнь. Изменения, которым я положила начало, теперь существуют сами по себе, и не в моих силах их остановить.

* * *

Проктор все еще хмурился. Стефани стряхнула на блюдце столбик пепла с сигареты. С того момента, как он вошел в дверь с чемоданом в руке и усталым выражением лица, прошло меньше часа. Теперь, приняв душ и переодевшись, Кит выглядел другим человеком.

– Ну как? – спросила Стефани.

– Ужасно. Если кто-нибудь возьмет тебя с собой в отпуск в Майами, можешь считать, что этот человек тебя ненавидит.

– Ты так и напишешь в своей статье?

– Нет, напишу, что зимой это уик-энд в раю.

Они были в гостиной. Проктор расположился на диване. Из колонок стереосистемы раздавалась песня группы «Мэссив эттэк».

– У тебя новая стрижка? – уточнил он, впервые обратив на это внимание.

Стефани потрогала волосы и кивнула:

– Тебе нравится?

Стрижка была короче, чем раньше, теперь волосы не доходили до плеч. Темные корни были закрашены.

– Конечно. Смотрится хорошо, хотя я думал, что ты дашь светлым концам отрасти.

Она покачала головой:

– Я не смогла бы.

– Почему нет?

– Мне всегда хотелось быть блондинкой. Когда я была моложе, ну, ты понимаешь…

– А теперь?

– Так мне легче поверить, что теперь я другая.

– Я думал, для тебя это больше не проблема.

Стефани затушила свою последнюю сигарету.

– Это всегда будет моей проблемой.

* * *

Позже Стефани наткнулась на Проктора в ванной. Лежа на полу, под раковиной, он снимал панель в дальнем конце ванны.

– Нашел протечку? – спросила она.

Кит усмехнулся:

– Надеюсь, что нет. Во всяком случае, после таких мер предосторожности.

Она увидела, что на полу рядом с ним лежат три компьютерные дискеты.

– Что ты делаешь?

– Занимаюсь домашней безопасностью. Здесь я храню важные вещи. Дискеты и мой ноутбук. В моем настольном компьютере нет ничего важного – я делаю резервную копию через модем, а затем удаляю файл, – и я не храню никаких серьезных материалов на бумаге. Самое важное – здесь, на дискетах.

– Разве это не примитивно?

– Иногда чем примитивнее, тем лучше.

– Не проще ли поставить квартиру на сигнализацию или что-то в этом роде?

– В таком месте? Ты шутишь? Да это просто приглашение для грабителей!

Положив три дискеты в герметичный пластиковый пакет, в котором уже лежали четыре другие дискеты, Проктор запечатал его и приклеил скотчем к днищу ванны. Ноутбук, который был в защитном чехле, он спрятал под двумя грязными половицами. И, наконец, снова поставил на место панель и завинтил шурупы отверткой.

* * *

Это было безликое место, рассчитанное на клиентов в час пик. Вдоль одной стены выстроились в ряд игральные автоматы. Над барной стойкой огромный телеэкран транслировал какой-то матч. Звук был включен на оглушительный максимум. Проктор купил себе полпинты «Гиннесса», а для Стефани заказал колу. Они сидели за маленьким круглым столом, откуда хорошо был виден бар.

Кит снял кожаную куртку и, аккуратно свернув, положил на скамью рядом со Стефани. Под курткой у него была джинсовая рубашка с резкими заутюженными складками на рукавах. На Стефани было то, в чем она ходила почти каждый день: выцветшие джинсы и фуфайка поверх нескольких футболок с короткими и длинными рукавами. Светлые волосы были зачесаны назад и заколоты заколкой, что придавало ей новый облик. Раньше ее лицо было слишком худым для такой прически. Она была без макияжа, что также было для нее в новинку, и она чувствовала себя все более комфортно в таком новом образе.

– Видишь того типа на табурете, в темно-сером пиджаке и очках полумесяцем? – спросил Проктор.

– Вижу.

– Это тот, с кем у него назначена встреча. Сомневаюсь, что Брэдфилд обычно приходит сюда, но тому типу на табурете здесь нравится, потому что здесь полно народу и шумно. Идеальное место, чтобы вас никто не заметил.

– Кто такой этот Брэдфилд?

Проктор сделал глоток и тыльной стороной ладони вытер с верхней губы тонкую полоску пены.

– Я говорил тебе. Он делает фальшивые документы.

– Помню. Но почему он важен для тебя?

– Возможно, он подделал паспорт нашему парню. В Уайтчепеле живет некий Исмаил Кадик, он занимается импортом египетских футболок. Его братья в Каире выпускают товар, который Кадик привозит сюда и продает оптом. Но футболки – не единственное, что он импортирует. Он также привозит как краденые документы для последующей переделки, так и совершенно новые, готовые к использованию.

– Совершенно новые?

Проктор кивнул.

– Подлинные паспорта или водительские права из Сирии, Ирана, Ирака, Египта, Алжира. Отовсюду. Либо краденые, либо купленные из-под полы. Потом их распространяют по всей Европе. Только в нашей стране десятки каналов их распространения. И Кадик – лишь один из них. Дело в том, что он, возможно, видел нашего человека, но не уверен в этом. По крайней мере, так он говорит, но этот парень по натуре завзятый лжец. Один посредник привел некоего клиента на его склад в Уайтчепеле, где он хранит свои товары, и попросил Кадика помочь как можно быстрее сделать кое-какие документы, в том числе один израильский паспорт и другой – на имя Мустафы Селы. Деньги не имели значения. Кадик говорит, что не сумел рассмотреть того клиента, так как тот якобы держался на заднем плане, но сообщил мне, что пообещал свести этих двоих с Сирилом Брэдфилдом.

– Тогда зачем нам нужен тот тип на табурете?

– Потому что номера Сирила Брэдфилда в телефонной книге нет. Потому что никто толком не знает, как он выглядит или где живет. Потому что Сирила Брэдфилда, скорее всего, зовут не Сирилом Брэдфилдом.

Стефани сделала глоток колы.

– И он типа сочувствующий, верно?

– Брэдфилд? Нет. Он вне политики. Он даже занимается этим не ради денег, а скорее из любви к искусству. Для него это искусство. И вопрос качества. Неудивительно, что к нему тянутся всякие отбросы.

– Тогда с какого боку здесь тот чувак возле барной стойки?

– Он – посредник. Работает на какого-то дельца из Бирмингема, который изготавливает паспорта для преступной братии, но предпочитает, чтобы «художества» производили здесь. Посредник нужен для того, чтобы Брэдфилд и его клиенты никогда не встречались. Так лучше для всех заинтересованных сторон.

– Как ты это узнал?

Проктор улыбнулся:

– Выяснил постепенно. – Он допил свой стакан и поднялся на ноги. – Вернусь через минуту.

Стефани подумала о Барри Грине и его «халтурке» по перебивке пин-кодов на украденных кредитных картах. Ощущение было такое, будто о нем вспомнила не она, а кто-то другой.

– Решила маленько оттянуться, верно?

Она подняла глаза. Стоявший перед ней человек возник из моря пьяных клерков в костюмах, из волн бухгалтеров, чиновников местных органов власти и служащих дешевых турбюро. Стефани посмотрела на посредника Брэдфилда: тот все еще сидел на табурете, потягивая из бокала бледно-золотистое пиво и куря тонкую сигару.

– Извините. Что вы сказали? – спросила она.

– Что ты решила оттянуться.

Костюм на нем сидел как на корове седло: узкие брюки, вреза́вшиеся в промежность, великоватый в плечах пиджак, рукава на несколько дюймов короче, чем следует. Лицо розовое, шея в красной сыпи, оставленной тупым бритвенным лезвием.

– Я не знаю, о чем вы говорите. Мне кажется, вы обознались.

– Не-а. Сначала я было подумал, что ошибся, – в одежонке ты выглядишь иначе, – но не сейчас. Я все пытался вспомнить, где видел твое лицо, а затем как будто что-то щелкнуло. Ты работаешь на западе, а не здесь. Брюэр-стрит, верхний этаж, рядом с баром «Реймонд-ревю». Верно я говорю?

Стефани вновь испытала одно из своих самых нелюбимых ощущений: ее желудок словно превратился в свинец и теперь сочился сквозь кишки, сквозь пол и уходил далее, глубоко под землю. Она мысленно потянулась за маской: твердый взгляд, жесткая линия рта, решимость не выдавать никаких признаков слабости. Увы, ничего там не нашлось, и это было видно.

– Ты ведь Лиза, я прав? – Мужчина осклабился, наслаждаясь мгновением ее растерянности. – Помнишь меня?

Если честно, она не помнила. Он мог быть одним из тысячи. Он мог быть каждым мужиком этой тысячи. Паб словно уменьшился в размерах, посетители сделались выше ростом, свет потускнел. Здесь как будто никого не осталось, кроме них двоих.

– Смотрю, ты набрала жирка… Но тебе идет. Помнится, в последний раз ты была сущая худышка. Но теперь у тебя есть все, что нужно. Ну, понимаешь, что я имею в виду?

Никаких воспоминаний, ноль реакции с ее стороны.

Он понизил голос:

– Ты на счетчике?

– Что?

– Работаешь сейчас или как?

– Вы ошиблись…

В его поросячьих глазках, скользнувших вниз, к ее бедрам, читалась бравада. Она же звучала и в его голосе.

– У меня в кармане восемьдесят фунтов, а у тебя вон там найдется кое-что для меня.

– Я же сказала вам…

– А если обслужишь по высшему разряду, я готов заплатить целый стольник.

Неожиданно вернулся Проктор. Остановился рядом с мужчиной и, посмотрев на Стефани, заметил ее тревогу.

– С тобой всё в порядке? – спросил он. – Что тут происходит?

Слова в очередной раз застряли в ее горле.

Агрессивно ощетинившись, незнакомец повернулся к Проктору:

– Ты кто?

Кит не удостоил его ответом. Стефани заметила, как на смену наглости к мужику пришла растерянность. Он повернулся к ней и грубо бросил:

– Нужно было сразу сказать, что ты занята.

– Я ничего не обязана вам говорить.

Затем в тщетной попытке хоть как-то спасти жалкое чувство собственного достоинства он повернулся к Проктору.

– Говорю тебе, она та еще стерва. Выдоит досуха твой кошелек и ничего не даст взамен. Так что, дружище, не зевай, пусть эта потаскушка выполнит все по полной программе. Ты понимаешь, о чем я.

И, прежде чем Проктор успел возразить, назойливый тип исчез, растворившись в море таких же безликих костюмов. Кит посмотрел на Стефани, схватил со скамьи кожаную куртку и взял ее за руку.

– Быстро уходим отсюда.

– А как же Брэдфилд?

– Он может подождать.

На Виктория-стрит было ветрено. Они стояли на тротуаре, ожидая такси. Стефани дрожала, и эта дрожь расстроила ее даже больше, чем сама причина.

– С тобой сейчас всё в порядке? – спросил Проктор.

– Просто я замерзла. – Она посмотрела на свои руки. – Я вся дрожу.

Он взял ее за руку. Та была холодной как лед. Стефани подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Кит рассеянно провел кончиками пальцев по линиям на ее ладони. Затем его пальцы переплелись с ее пальцами.

– Нам нельзя упускать этот шанс, – сказала она.

Он встал с ней рядом.

– Согласен.

– Я говорю о Брэдфилде.

Его затуманенный взгляд прояснился.

– Ты о чем?

Стефани улыбнулась его смущению.

– Я могу сама вернуться домой. Тебе лучше остаться. Если есть шанс найти того типа, было бы глупо профукать его.

Проктор знал: она права.

– С тобой точно всё в порядке?

– Да. Просто какой-то ублюдок попытался клеиться ко мне. Такое случалось миллион раз. Не знаю даже, почему сегодня это вывело меня из себя. Но теперь я снова спокойна.

Они так и не разомкнули рук.

7

– Что ты делаешь?

– А ты разве не видишь? Готовлю. Или, по крайней мере, собираюсь готовить.

Проктор возник в дверном проеме кухни.

– И что именно?

– Овощное рагу с лапшой.

– И ты все это время ждала? Сейчас полночь.

Нарезав на разделочной доске лук-порей, Стефани поставила на синий кружок пламени газовой конфорки кастрюлю с водой.

– Как все прошло? – спросила она.

– Брэдфилд появился через пару часов после того, как ты ушла. Но пробыл там не более десяти минут. Я проследил за ним. Он отправился в паб под названием «Галлахер» на Лонгмур-стрит, недалеко от того места, где мы были. Это в десяти минутах ходьбы. Он оставался там до закрытия, а затем вернулся домой. Похоже, в этом пабе Брэдфилд завсегдатай, его дом находится по той же улице.

– И что теперь?

– Я пойду и поговорю с ним.

– И что ты ему скажешь?

– Пока не знаю, но что-нибудь придумаю. Хочешь бокал вина?

– У тебя есть вино?

– В холодильнике стоит бутылка.

– Отлично.

Бокалы были сделаны в виде шаров на высоких тонких ножках. Наполнив один из них наполовину, Проктор протянул его ей.

– Могу я спросить у тебя кое-что личное, Стефани?

– Спрашивай.

– Помнится, однажды ты сказала мне, что не хочешь говорить о своей семье, но, может, теперь расскажешь мне о них? Было бы интересно послушать. Не для статьи – обещаю тебе: все останется между нами.

– Думаешь, личным общением от меня можно добиться большего?

Проктор улыбнулся и покачал головой. И улыбка, и кивок говорили об одном – о его крайней усталости.

– Я тебя не понимаю. Каждый раз, когда мне кажется, будто мы немного продвинулись в наших отношениях, ты говоришь что-то такое, что отбрасывает нас назад, на исходные позиции.

– В таком случае я постараюсь больше не давать тебе повода для ожиданий. Это избавит тебя от разочарования. Что до истории моей семьи, то это сплошная скука.

– Сомневаюсь. В истории любой семьи всегда найдется что-то интересное.

* * *

Мой отец, Эндрю Патрик, был врачом в Фолстоне и его окрестностях. Фолстон – городок на севере Нортумберленда, недалеко от Западного Вудберна, где теперь со своей семьей живет мой брат Кристофер. Это очень обширная территория, даже для сельского врача. Дикий, суровый край – и, возможно, единственное место, воспоминания о котором в моей душе ничем не омрачены. Я не могу вытравить из себя мою любовь к нему. Летом там просто идиллия. Теплые дни и ночи, почти такие же светлые, как и день, – я читала книги на улице в час ночи. Зимой там бывает неприятно и холодно. В зимние месяцы светать начинает лишь в девять утра, а сумерки опускаются уже в четыре часа дня. Но там у меня нет любимого времени года. Я люблю их все одинаково, так же, как люблю все остальное в этом краю.

И отец, и мать были воспитаны в строгих пуританских традициях, так что жизнь, которую мы вели, была скромной, хотя и не суровой. В основном она проходила на открытом воздухе. Отец и мать увлекались пешим туризмом и были опытными альпинистами. Наверное, свою роль сыграли национальность моей матери – она швейцарка – и любовь отца к Альпам. Эту свою любовь они передали всем нам. Мы жили на земле и пользовались ее плодами и дарами: выращивали овощи и летние фрукты, а также держали кур и небольшое стадо овец. В доме всегда жили собаки боксеры; их никогда не было меньше двух, а иногда это число доходило даже до четырех. В общем, мы жили жизнью, которая в глазах многих может показаться идеальной.

Но Проктор прав. В истории любой семьи всегда найдется что-то особенное. Было оно и в нашей семье, и, наверное, это я.

Под стать пуританским нравам моих родителей было и их упрямство. В результате у нас дома всегда кипели споры. Родители вечно спорили друг с другом, спорили с нами, и мы спорили между собой. Все, кроме Дэвида. Он был самым младшим – и страшно робким и застенчивым. Он не любил споры и лишь еще глубже уходил в себя. Мои родители были строги со всеми нами и нередко читали нам нотации по поводу нашего поведения или успеваемости в школе. Чаще всего их раздражение предназначалось мне, самой умной и сообразительной и одновременно самой непослушной, – это я поняла еще в довольно раннем возрасте. Я сознательно училась ниже своих способностей, получая от этого извращенное удовольствие. В общем, в моем лице родители имели типичного «трудного второго ребенка».

Я никогда не плакала. Я была угрюма и холодна. Когда что-то злило меня, мой гнев, как правило, бывал внутренним, но очень глубоким. Я редко прощала людей и никогда ничего не забывала. Обществу других людей я предпочитала одиночество. Семейные ценности, взаимная любовь и поддержка – все это было не для меня. Больше всего на свете я жаждала независимости. Мечтала о будущем, свободном от семьи. Дело не в том, что мои близкие были мне неприятны. Неприятной была я сама.

Полагаю, что для родителей мои подростковые годы стали особой формой ада. Я использовала любую возможность, чтобы позлить или разочаровать их. Учеба давалась мне гораздо легче, чем кому-либо из моих ровесников, но, движимая глупым бунтарским духом, я нередко проваливала экзамены. Когда мои родители читали мне лекции об опасностях алкоголя, я при каждом удобном случае старалась напиться, причем по возможности публично. Даже девственность я потеряла назло родителям. Именно так, честное слово. Парень, с которым я это сделала, удостоился от меня того же презрения, что и родители, которым я сообщила об этом на следующее утро. Сначала мои предки пришли в ужас, затем в ярость. Я же была в восторге.

Сейчас я часто задумываюсь обо всем этом – о бессмысленности моего бунта, о ненужности и глупой мелочности обид, которые я наносила близким людям, – и стараюсь утешить себя тем, что, по крайней мере, тому должна иметься некая причина, некое объяснение. Но ее нет. Извиняться же уже поздно. Их больше нет. Они ушли из жизни. И не будь я испорченной стервой и не откажись лететь вместе с ними, я тоже была бы мертва.

В этом мире нет никакой справедливости.

* * *

– Как ты узнала о том, что случилось?

Стефани обхватила бокал обеими руками.

– Я тогда была студенткой в Даремском университете.

– Значит, ты не так уж плохо училась.

– Мне хватало ума понимать, когда учеба имеет значение, и в таких случаях я всегда старалась. Было бы обидно упустить место в университете – единственный шанс начать самостоятельную жизнь.

– Что ты изучала?

Стефани улыбнулась:

– Немецкий язык. Я уже давно говорила на нем свободно. Моя мать была швейцаркой немецкого происхождения. Мы все выросли, говоря на трех языках. Мой отец свободно говорил по-французски.

– Почему ты не выбрала что-нибудь посложнее?

– Потому что мне это было неинтересно. Иначе я выбрала бы что-то другое. И пошла бы учиться в Оксфорд или Кембридж. Но университет не был ключом для меня к профессии. Просто период жизни, который надо перетерпеть.

Налив немного масла грецкого ореха на сковороду, Стефани поставила ее на плиту. На деревянной разделочной доске лежали овощи, рядом – кухонный нож. Проктор стоял у нее за спиной, и в данный момент ее это устраивало.

– Накануне вечером я была с одним парнем-второкурсником. Он снимал квартиру в Шербурне. Это старая шахтерская деревня в нескольких милях от Дарема. Была вечеринка, мы все напились в дым, и я осталась у него ночевать. В колледж вернулась лишь часов в одиннадцать следующего утра. Я была в своей комнате и переодевалась, когда в дверь постучали. Это оказалась такая же первокурсница, как и я. Лицо у нее было как будто пепельное и вид совершенно больной. В отличие от нее я не слушала новости и не читала газеты. Она сказала, что меня ищет ректор, поэтому я пошла к нему и узнала от него все. Помню, как ему было тяжело, как он тщательно подбирал слова…

Стефани обернулась.

– И как ты отреагировала? – спросил Проктор.

– Как и следовало ожидать. Ни ахов, ни слез. Пока я не увидела новости по телевизору, это меня как будто не касалось. Даже на похоронах я плохо осознавала случившееся. Все ждала, что вот-вот все закончится и кто-нибудь скажет, что это был просто чей-то черный юмор, жестокий розыгрыш.

– А когда это чувство прошло, что было потом?

– После этого я решила уехать. Подальше от Дарема, от Кристофера и его семьи. Подальше от себя. И вот я оказалась здесь. Что было потом… ну, ты уже знаешь бо́льшую часть всего того, что было.

– Сначала ты жила у друзей?

– Это были не друзья – просто люди, которых я знала. Я переезжала из одного места в другое – несколько ночей здесь, пара ночей там… Чтобы облегчить боль утраты, я начала пить и принимать наркотики. Я немного баловалась этим и в Дареме, но когда перебралась в Лондон, то пустилась во все тяжкие. Совсем скоро, сама того не осознавая, я прибилась к таким же. Вместо вина и пива начала пить дешевый сидр и краденое бухло. Вместо того чтобы выкуривать пару «косячков» время от времени, подсела на валиум, спиды, кокаин, героин. Все, что угодно, лишь бы расслабиться или подзарядиться бодряком, без разницы. Ты знаешь, как оно бывает. Привычка укореняется, окружение становится более примитивным, круг общения – более порочным. Вскоре у меня закончились деньги – месяца через полтора-два, точно не помню, – и мне ничего не оставалось, как начать торговать собой.

– Наверное, было тяжело?

– Ну, не так тяжело, как ты думаешь. Бо́льшую часть времени я ходила обдолбанной и уже трахалась с торговцем героином в обмен на постоянную дозу транквилизаторов. Это стало чем-то вроде трамплина к настоящей проституции. Переехав в Лондон, я отдалилась от всех, кого знала раньше, а затем, затуманив мозги спиртным и наркотиками, как будто сбежала от самой себя. Расплачиваться за это пришлось собственным телом.

Проктор покачал головой:

– Даже не могу представить себе, что это такое.

– А я уверена, что ты пытался.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что реальность не так щекочет нервы, как тебе хотелось бы.

Проктор одарил ее колючим взглядом.

– Вот уж не думал, что в проституции есть нечто такое, чем можно пощекотать себе нервы.

– Нет?

– Нет.

Было видно, что она ему не поверила.

– Что бы ты там ни говорил, – продолжала Стефани, – истина в том, что это грязное, монотонное и унылое занятие. Порой даже опасное. Но основную часть времени это такая же скука, как и любая работа с девяти до пяти. С той разницей, что мы обычно работаем с вечера до утра.

– Сколько дней в неделю ты так работала?

– Дня четыре, иногда пять, в среднем пять клиентов в день, тариф от тридцати до восьмидесяти фунтов. В какие-то дни нет ни одного клиента, в другие же теряешь им счет.

– Что это за люди?

– Есть постоянные, а есть одноразовые, случайные.

– Могу я задать тебе самый очевидный вопрос?

Стефани догадалась, какой именно.

– Как я это делала с тем, кто был мне противен?

– Да.

– Точно так же, как и адвокат, который защищает преступника, в виновности которого он уверен. Бесстрастно и профессионально.

– Но мы-то говорим о твоем теле.

– Точно. Это не моя душа – не мой дух, – так что это не настоящая я.

На этот раз настала очередь Проктора усомниться в ее ответе.

– И кто они в основной своей массе?

– Немолодые, чаще всего женатые. Есть пара-тройка тех, что видят в тебе человека. Эти, как правило, постоянные клиенты, но остальные – те еще ублюдки. Особенно кто пытается торговаться. Терпеть не могу объяснять какому-то ублюдку, что я раздвину ноги только за восемьдесят, а за сорок даже не подумаю. А еще есть те, у которых не стоит или они не могут кончить по-нормальному. Эти обычно начинают тебя оскорблять. Или же, наоборот, любят поплакаться. Но самые противные – это те, что возомнили себя этакими мачо. Эти обычно требуют ровно полчаса – и ни минутой меньше – и как будто ставят перед собой цель побить все рекорды оттягивания эякуляции. Такое впечатление, будто они вознамерились во что бы то ни стало доказать свою мужественность. Эти типусы просто жалки.

– И тебе непременно нужно обслужить всех?

– С чего ты взял? Думаешь, мне это нравится?

– Нет. Но пять клиентов в день по восемьдесят фунтов – это четыреста фунтов стерлингов. Пять дней в неделю – две тысячи.

– Придется кое-что тебе объяснить. Во-первых, не все клиенты хотят или могут позволить себе полный сервис, поэтому восемьдесят бывает не каждый раз. Затем есть откаты за крышу. Я платила полную квартирную плату Дину Уэсту, моему домовладельцу. Плюс ему же за покровительство. Если этого не делать, то мне пришлось бы не только сполна платить арендную плату, но также давать кому-то деньги, чтобы этот человек снимал квартиру на свое имя. Ведь ни одно агентство не сдаст жилье тому, у кого нет банковского счета.

– Как это?

– А вот так. Ни банковского счета, ни медицинской страховки, ничего. И тот, кто снимал бы для меня квартиру, наверняка захотел бы иметь с этого свой навар, пусть даже небольшой. Затем нужно платить «горничной» – она обходилась мне в пятьдесят фунтов в день плюс десять процентов от моего заработка. Ну и, наконец, рекламные карточки. Это двадцать фунтов за тысячу штук и десять фунтов разносчику, который оставлял каждую сотню таких карточек в телефонной будке. А так как теперь «Бритиш телеком» очищает телефонные будки до четырех раз в день, этих карточек требуется сущая прорва.

– Я никогда не задумывался о деталях, – признался Проктор.

– Никто о них не задумывается. На самом же деле это работенка не для слабонервных.

Кит кивнул:

– Похоже на то.

– Именно. – Но стоило ему открыть рот, чтобы выразить свое сочувствие, как Стефани поспешила его опередить, добавив: – Впрочем, есть вещи и похуже – например, летать самолетами «Северо-Восточных авиалиний».

Проктор достал из холодильника бутылку и снова наполнил бокалы. Стефани пересыпала нашинкованные овощи на сковородку. Тут же зашкворчало раскаленное масло.

– Ты в курсе, что тело Дэвида так и не нашли? – спросила она. – Всех остальных в конечном итоге удалось опознать… Бог знает почему, но Дэвид был в числе тех двадцати восьми, которых так и не обнаружили.

– Нет, я этого не знал. Прости.

Стефани пожала плечами и, похоже, удивилась самой себе.

– Даже не знаю, почему я упомянула об этом. По большому счету какая разница?

* * *

Спустя полчаса состоялся поздний ужин. Логика разговора изменилась, так же как и настроение у обоих.

– Теперь моя очередь задать тебе личный вопрос, – сказала Стефани.

– Спрашивай.

– Ты гей?

– Что?

Было не совсем понятно, удивился он ее вопросу или же тот его разозлил.

– Ты гей?

– С чего ты это взяла?

– Я ни разу не видела тебя с женщиной.

– Если ты не заметила, сообщаю тебе – меня подолгу не бывает дома.

– Знаю. Пока я была здесь, тебе никто не звонил. По крайней мере, никто из женщин по личному делу.

Проктор улыбнулся ее наблюдательности.

– Отвечая на твой вопрос – нет. Я не гей. Просто постоянно занят. Я много работаю.

Стефани собрала тарелки и отнесла их в кухню. Кит последовал за ней. Она поставила тарелки в раковину и открыла холодную воду. Проктор стоял у нее за спиной, но ближе, чем раньше. Она знала: он дотронется до нее. Проктор положил руку ей на бедро и поцеловал в ухо. Короткий, легкий поцелуй, за которым последовало:

– Спасибо. Все было вкусно.

По ее рукам стекала холодная вода.

– Да ладно тебе. Подумаешь, приготовила ужин…

– А могла бы и не приготовить.

Он так и не отодвинулся. Ждал ее реакции, ждал, что так или иначе она оттолкнет его. Ничего не дождавшись, воспринял это как знак поощрения. Положив руку на плечо Стефани, медленно повернул ее к себе лицом. Она не стала сопротивляться. Наоборот, вот уже какое-то время ждала, когда это случится.

Любопытство взяло верх над опасениями. Проктор поцеловал ее. Нежно, неторопливо, закрыв глаза. Она же, в отличие от него, даже ни разу не моргнула. Его руки скользнули по ней, от плеч до талии. Ей же казалось, что ее губы утратили чувствительность.

Она первой прервала поцелуй.

– С тобой всё в порядке? – прошептал Проктор.

Стефани узнала это чувство – предельное натяжение гитарной струны, которая вот-вот лопнет. Пульс ускорился, пальцы сжались.

Посчитав молчание знаком согласия, Проктор вновь наклонился к ней. Но она отвернулась, схватила его за руки и оттолкнула. Если отказ застал его врасплох, то выражение ее лица потрясло до глубины души. Глаза Стефани пылали яростью. И ярость эта превзошла все, что он видел в них раньше.

– Что не так?

– Не прикасайся ко мне! – прошипела она.

Проктор на миг утратил дар речи.

– Стефани, что, черт возьми, происходит?

– А на что ты надеялся? – Изменился даже ее голос – вместо того чтобы взлететь до истерического визга, превратился в сдавленное рычание. – Что мне станет легче, если я позволю тебе трахать меня всю ночь? – Она буквально выплевывала каждое слово. – Ты на это надеялся? Я – со слезами на лице, а – ты с ухмылкой?

– О чем ты говоришь? Это всего лишь поцелуй. Я не хотел…

Он сделал шаг вперед, Стефани отступила назад и вскоре оказалась прижата к раковине. Ее локоть задел бокал. Тот упал на пол и разбился вдребезги, но она так и не отвела от Проктора глаз. Холодная вода брызгала с тарелок ей на руки. Внезапно она нащупала лежавший на разделочной доске нож и, схватив его, замахнулась на Проктора. Тот мгновенно застыл на месте.

– Еще один шаг, и я убью тебя. Бог свидетель, я это сделаю.

Он поднял руки:

– Успокойся, Стефани. Просто успокойся…

– Я говорю серьезно.

– Послушай… Извини, если я тебя обидел.

– Ты просишь у меня прощения?

– Да. Наверное, я неправильно прочитал сигналы. Я не хотел…

– Сигналы?

– Мне показалось, что между нами… что-то происходит.

– Что же именно? – Стефани буквально кипела яростью. – Ты что, видишь неоновую вывеску над моей головой? Ты можешь трахнуть меня, если хочешь. Какие еще чертовы сигналы?

Проктор был окончательно сбит с толку.

– Стефани, прошу тебя…

Ее всю трясло. Лицо ее сначала покраснело, затем стало бледным, как мел. Кит никогда еще не видел таких черных или таких сверкающих глаз. Стефани понизила голос до похожего на змеиное шипение шепота:

– Только попробуй еще раз прикоснуться ко мне!..

Проктор медленно протянул к ней правую руку.

– Дай мне нож, – тихо сказал он.

Взмах был настолько стремительным, что оба они даже не разглядели лезвия.

Ошеломленный Проктор посмотрел на свою ладонь – порез протянулся от запястья до основания указательного пальца. Пару секунд это была лишь тонкая красная линия. В следующее мгновение появилась кровь. Ее ручейки потекли по его ладони и пальцам, зазмеились вокруг запястья, затем вокруг предплечья, намочили рукав рубашки, забрызгали плитки кухонного пола.

В чувство его привел лишь стук захлопнувшейся входной двери. Стефани ушла. Ему же требовалась медицинская помощь.

* * *

В два часа ночи самые оживленные и многолюдные места в Лондоне – это ночные клубы, полицейские участки и отделения «Скорой помощи» городских больниц. Спустившись со второго этажа клиники Святой Марии в Паддингтоне, где ему наложили швы и перевязали руку, Проктор вышел на Саут-Уорф-роуд. Ночь была на редкость морозная. Он повертел головой в надежде увидеть такси, хотя Белл-стрит была совсем рядом. Справа от себя Кит узнал огромную изогнутую крышу вокзала Паддингтон. В многоэтажном здании по ту сторону вокзала горела лишь горстка огней; оно вырисовывалось на фоне ночного неба лишь благодаря слепящему свету уличных фонарей.

Проктор повернул налево. Он так и не заметил стоящую в тени больницы Стефани. Она же больше не видела его живым.

8

Я открываю дверь в квартиру Проктора моим ключом – его ключом, – и у меня перехватывает дыхание.

Я провела ночь на улице. Мне не привыкать. Город знаком мне, как собственная кровать. Как и многие бездомные в Лондоне, где я только не спала: и в дверных проемах магазинов, и рядом с вентиляционными шахтами метрополитена. Я незаметно пробиралась в служебные помещения отелей и проводила несколько часов в тепле. Иногда лучшим местом для отдыха становился железнодорожный вокзал или автовокзал. Но сегодня я не искала себе место для сна. Я искала ответы. Поэтому брела по улицам наугад, лишь смутно осознавая, куда иду, не замечая вокруг себя ничего такого, что было для меня необычно.

Я давно научилась быть осторожной. Когда работаешь по ночам в неблагополучных районах города, в тебе быстро развивается шестое чувство опасности. Я как будто вижу, что там, позади меня. Я чувствую угрозу, чую ее душок в загрязненном воздухе. Но это лишь при условии, если я не принимала наркотики или не пила пиво. В таких случаях я беспомощна и уязвима, как прошлой ночью. Мой механизм защиты не сработал.

Я не могу поверить в то, что сделала. Если честно, пока не рассвело, я вообще ничего толком не осознавала. Произошедшее казалось мне сном. Но утро имеет обыкновение приносить с собой ясность во всех ее болезненных обличьях. Я не понимаю, почему так отреагировала. Я знала, что Проктор прикоснется ко мне и поцелует меня. Мне самой хотелось того же. Момент уже телеграфировал о себе. У меня достаточно времени, чтобы убить его, прежде чем он наступит, но я предпочла этого не делать. Я знала, что Проктор будет полон нежности и понимания. Когда он положил руку на мое бедро и поцеловал в губы, я поняла: это именно то, чего я ждала. Нет, это было даже лучше, чем я надеялась. А потом меня как будто перемкнуло. Так же, как с тем, моим последним клиентом, хотя трудно даже представить более непохожие ситуации.

Около семи часов утра я забрела в какое-то бистро выпить чашку кофе. Мне стоило неимоверных усилий побороть желание закурить сигарету. Примерно час я мучилась, размышляя над тем, что мне делать дальше, – и внезапно нашла решение. Это был трусливый выбор: тайком пробраться обратно на Белл-стрит, собрать вещи и дать деру. Лишь бы Проктора не было дома, молила я небеса, – это облегчило бы мою задачу. Затем я могла бы оставить свои ключи рядом с короткой запиской – мол, прости, ухожу. Еще месяц назад его отсутствие стало бы приглашением очистить квартиру от ценных вещей. Но не сейчас. Я в долгу перед Проктором. Он – единственный за последние два года, кто проявил ко мне доброту. И чем я отплатила ему за это? Порезала его ножом…

Я отказываюсь поверить, в какого безжалостного, хладнокровного монстра превратилась.

* * *

В коридоре девственно-чистой квартиры Проктора повсюду были разбросаны бумаги. Это было первое, что увидела Стефани. Жалость к себе и стыд мгновенно испарились. По рукам пробежали мурашки, в горле пересохло. Широко распахнув дверь, она на мгновение застыла на месте, прислушиваясь, не раздастся ли какой-нибудь шорох. Ничего. Тогда Стефани вошла внутрь и бесшумно закрыла за собой дверь.

Дорожка из бумаг, которыми был усеян пол, вела направо, в рабочий кабинет Проктора. Из короткого коридора ей были видны валявшиеся на полу пустые ящики стола, опрокинутый на бок вертящийся стул, светящийся экран компьютера. Она посмотрела налево. В кухне все шкафчики открыты, все полки и выдвижные ящики обысканы. Холодильник был пуст. Его дверца распахнута настежь, продукты разбросаны по всему полу. Чистые столовые приборы свалены в мойку.

Спальня Проктора сейчас походила на спальню обычного школьника, хотя, как правило, была стерильно чистой и аккуратной. Матрас сброшен с кровати и вспорот. Простыни скомканы и брошены в угол. Шкафы обысканы, их дверцы открыты. В ванной комнате в ванну вывалено все, чему полагалось находиться внутри шкафчика-аптечки и тумбочки под раковиной.

Проктор лежал в гостиной – островок в алом океане.

Стефани безмолвно застыла над ним, не в силах позвать на помощь, ахнуть от ужаса или пролить слезу. Это не Проктор. Это лишь его тело. Так же, как она не была Стефани, когда ее имел какой-нибудь незнакомец. Его дух испарился, и все же сердце Стефани сжалось от этого зрелища.

Проктора убили выстрелом в лоб. Пуля также прошила левую ладонь. Кроме того, на его рубашке и брюках виднелись темные глянцевые пятна – одно на левом бедре и еще по одному на каждом колене. Повязка, которую ему ночью наложили на правую руку, валялась мятым комком на диване. Швы на порезе были вспороты, а сама рана углублена и расширена. На той же ладони Стефани заметила четыре поперечных разреза, а также то, что мизинец, указательный и большой пальцы сломаны. Широко открытые глаза Проктора остекленели. На левом зрачке застыла крупная капля крови.

Ей было страшно представить себе, что он пережил в последние минуты жизни. Кстати, странно, каким образом его мучителю удалось не дать ему закричать – ведь вопли и стоны наверняка услышали бы другие жители дома. Тот факт, что квартиру перевернули вверх дном, говорил о том, что убийца искал что-то конкретное. Из того же, что Проктора пытали, напрашивался вывод: искомого убийца так и не нашел. Интересно, подумала Стефани, уцелело ли то, что было спрятано в тайнике в ванной? Панель на месте – похоже, ее никто не сдвигал. Или, может быть, убийце было нужно что-то другое, и это нечто ему удалось заполучить? Например, некую информацию? Секрет, спрятанный в голове Проктора? Выдал ли он его? Ведь наверняка знал, что умрет. Пытался ли Проктор унести свою тайну в могилу? Как ему удавалось выдержать боль? Как она повела бы себя на его месте?

Стефани сняла телефонную трубку. Нажала цифру девять, затем еще раз и еще. Сосредоточься. Рука с трубкой замерла в воздухе, а затем вернула трубку на место. Что она может сделать для Проктора? Ведь теперь она одна, совсем одна. Что, если ей самой тоже грозит опасность? Вдруг злоумышленник рассчитывал застать в квартире их обоих? Или же Проктор был единственной его целью? И кто он такой, этот убийца? Брэдфилд? Его подручный? Или кто-то еще, совершенно ей не знакомый?

Нужно время, чтобы все обдумать. И какое-то безопасное место.

Временно отключив эмоции, Стефани на автопилоте проскользнула в квартиру. Ее рюкзачок валялся в углу гостиной, содержимое разбросано по всему столу. Деньги, которые она украла у своих клиентов с Кингс-кросс, исчезли, все остальное – бесполезные вещи – осталось. Стефани тотчас охватила паника, но ей удалось мгновенно подавить ее. Запихнув вещи в рюкзак, она поискала пальто Проктора. Он был в нем, когда она видела его выходящим из клиники Святой Марии в Паддингтоне. Пальто нашлось в спальне, среди кучи сваленной на пол одежды. Бумажник лежал рядом, но деньги исчезли. Остались только карточки – «Барклайз коннект» и «Виза». Порывшись в собственных карманах, Стефани нашла шесть фунтов семьдесят пенсов.

Сунув бумажник в рюкзак, она отправилась в кабинет Проктора. Здесь заглянула в компьютер. Там было открыто письмо редактору одного из журналов, о котором она раньше даже не слышала. Стефани прокрутила страницу вниз. Содержание письма было вполне безобидным. Тогда она вспомнила, что, по словам Проктора, тот не держал ничего ценного в стационарном компьютере. Теперь понятно, почему убийца пытал его.

Похоже, Проктор держал шкаф для хранения документов запертым и отказывался сказать, где находится ключ. Шкаф был открыт с помощью молотка и отвертки, которые были оставлены там же, на шкафу; папки с документами просмотрены и брошены на пол. Стефани опустилась на колени и начала перебирать бумаги.

У нее ушло около получаса на то, чтобы найти бумажку с пин-кодом для его карты «Виза». Пин-кода для карты «Коннект» она не нашла, но на всякий случай записала дату рождения Проктора, номера его телефонов, номер факса, номер медицинской страховки и паспорта. Согласно трехмесячной давности банковской выписке, на текущем счету у Проктора лежало девятьсот восемьдесят фунтов. Стефани надеялась, что на карте «Виза» тоже есть какие-то деньги.

Взяв со шкафа отвертку, она отправилась в ванную комнату, где сняла панель и достала ноутбук и пластиковый пакет с семью флоппи-дисками. С трудом втиснув их в рюкзак, нашла на полу спальни еще одну сумку, размером поменьше. Первым туда перекочевал старый ирландский рыбацкий свитер, реликвия давно ушедшей эпохи личных модных пристрастий Проктора. За свитером последовали толстые носки, три футболки и темно-синий шелковый шарф, который Стефани тотчас намотала на шею. На столе, рядом со своим рюкзаком она заметила сотовый телефон Проктора, подключенный к зарядному устройству. Взяла и его.

Разжившись трофеями, она решила, что должна сделать что-то для Проктора – прикрыть его или хотя бы придать его телу более удобную, естественную позу, а затем предупредить кого-то. Но ничего из этого не сделала. Вместо этого собрала свои сумки и вышла из квартиры, на два замка заперев парадную дверь, на чем он всегда настаивал.

Пока Стефани была в квартире Проктора, начался дождь. Выйдя на Белл-стрит, она посмотрела налево, затем направо, ожидая, что в любой момент к ней приблизится незнакомец или рядом с ней, взвизгнув шинами, резко затормозит машина с затемненными окнами. Или ожидая того мгновения, когда невидимая рука вонзит ей между ребер закаленную сталь ножа. Но ничего из этого не случилось. Она повернула направо и зашагала в сторону Эджвер-роуд. Ее первой мыслью было снять в банкомате наличные деньги.

Стефани попробовала карту «Коннект» в первых двух банкоматах, которые попались ей на пути, используя в качестве пин-кода вариации месяца и года рождения Проктора и последние четыре цифры номера его телефона. Безрезультатно. В банке «Галифакс», на стыке Эджвер-роуд и Олд-Мэрилебон, Стефани не стала рисковать и вставила в банкомат карту «Виза», пин-код которой у нее был. Сняв двести фунтов, сосредоточила внимание на достижении следующей цели – найти крышу над головой.

В Сассекс-Гарденс было множество дешевого жилья для тех, кто желал анонимности, – грязноватые отельчики, отгороженные от дороги перилами и живыми изгородями. Она могла бы поселиться в любом из двух десятков таких отелей, но остановила свой выбор на гостиничке «Шербурн-Хауз», причем по самой странной причине: ее названию. Шербурн – так называлась деревушка неподалеку от Дарема, где она провела ночь, когда самолет рейса NE027 упал в Атлантический океан.

Стефани расплатилась наличными и зарегистрировалась под фальшивым именем, которое почти мгновенно забыла. Ее комната находилась на третьем этаже. На односпальной кровати оранжевое покрывало, на окне темно-бордовые шторы. На стене – однокамерный электрический нагреватель. Обои когда-то были ярко-желтыми – первоначальный цвет сохранился лишь там, где в течение многих лет висела какая-то картина, – но теперь стали кремовыми, а в самых сырых местах покрылись коричневыми пятнами плесени. В углу раковина, под ней маленькое зеленое ведерко, куда падали капли, просачивающиеся из колена сливной трубы.

Стефани бросила сумки на пол и села на кровать. Пружины заскрипели, а сама она, словно в зыбучий песок, погрузилась в матрас и зарылась лицом в ладони.

Что ей теперь делать?

Сигарета. Сейчас я все на свете отдала бы за сигарету. И за глоток спиртного. А лучше два глотка. Мне бы сейчас стакан водки, желательно двойную порцию. Первую из нескольких последующих за ней. А потом – что-нибудь покрепче, чтобы забрало наверняка.

Я стою на перекрестке. В очередной раз.

Я уже была здесь раньше. Из доступных мне вариантов один я знаю хорошо и чувствую, как меня неукротимо тянет к нему. Это верный способ заглушить боль. Он позволяет остаться в блаженном неведении. Это путь, который я выбрала в прошлый раз.

* * *

В ноутбуке Проктора была установлена операционная система «Уиндоуз 98». Когда Стефани, еще будучи студенткой, пользовалась компьютером в последний раз, самой последней новинкой была «Уиндоуз 95». Компьютеры никогда ее не интересовали, равно как и те странные души не от мира сего, что были на них помешаны, но основы компьютерной техники она все-таки освоила. И даже удивилась, с какой легкостью и быстротой. Теперь, два тяжелых года спустя, уверенности у нее поубавилось.

Ей потребовалось около двух часов осторожной работы, чтобы освежить память до того уровня, который позволил ей войти в систему.

Вскоре Стефани попался список материалов, которые Проктор хранил в памяти рабочего компьютера: главным образом, файлы с информацией, полученной в ходе первоначального расследования – интервью с семьями и друзьями тех, кто погиб на борту рейса NE027. Она предположила, что там есть и его разговор с Кристофером. Интересно, что брат сказал Проктору? Как он справлялся с этой трагедией последние два года? Лично она делала все возможное, чтобы заглушить память, но брат был не таким. Он привык держать эмоции в себе, и то, что скрывалось в его душе, всегда оставалось для всех загадкой.

На второй из семи дискет, которую Стефани вставила в дисковод компьютера, обнаружился своего рода хронологический отчет Проктора о ходе расследования. Точнее, очередность его встреч с родственниками погибших и их реакция на его просьбу поговорить с ними. Там, где ему отвечали согласием, имелись ссылки на файлы с интервью, сохраненные в главном компьютере. С большинством он говорил только раз, по телефону или лично, однако некоторые люди были опрошены дважды или даже трижды. Хронология также показывала график поездок Проктора и даты встреч. Из отчета следовало, что Кристофера он расспрашивал только раз.

Как оказалось, компьютерный архив также содержал информацию о контакте Проктора в MI-5. Сначала Стефани решила, что Смит был частью первоначального расследования, что он – кто-то из близких одного из трехсот восьмидесяти восьми погибших. Но его имя возникало чаще, чем любое другое. Она была вынуждена пересмотреть свое первоначальное мнение, когда добралась до следующих записей.

10 декабря. Пытался дозвониться до Смита. Телефон отключен.

15 декабря. Позвонил Смит. С этого момента использую внешние телефоны.

6 января. Звонил Смит. Наблюдаю и нахожусь под наблюдением.

Наблюдаю и нахожусь под наблюдением?

Прокручивая скроллом страницы дневника, Стефани перенеслась во времени – и в результате нашла первое упоминание о Смите.

22 июля. Говорил с Бет Марриот, вдовой капитана воздушного судна NE027 – отклонила мою просьбу об интервью. Позвонил некий «друг», сказал, что готов помочь. Будет снабжать информацией.

25 июля. Сегодня утром «друг» от 22 июля подкинул пакет с документами. Невероятно – похоже, что чокнутый! Подписался именем Смит. Вопрос: как он меня нашел? Как узнал обо мне?

Стефани медленно двинулась дальше, собирая воедино обглоданные косточки полученной Проктором информации. Из сокращенных записей в дневнике было видно, как его первоначальное мнение о Смите постепенно менялось. Похоже, что с каждой новой записью Проктор все дальше продвигался по указанному Смитом пути. Другие контакты – родственники и друзья погибших – стали встречаться все реже и реже, пока наконец 30 ноября их имена исчезли полностью, за исключением первого контакта Проктора со Стефани, который состоялся в середине декабря. Вскоре она наткнулась на два знакомых имени, – Брэдфилд и Кадик. Это тотчас вернуло ее к главным вопросам: кто убил Проктора? Зачем? А что будет с ней? Если квартира Проктора была под наблюдением, то убийца наверняка знал, что она там живет. Вдруг Проктор был убит сгоряча?

На этикетке одной из дискет зеленым фломастером было написано «Смит». Стефани вставила ее в дисковод компьютера. На дискете оказались всего три файла. В одном из них подробно излагалась версия событий, которую Проктору рассказал Смит.

Благодаря доступу к информации о наблюдении MI-5 за предполагаемыми террористами, Смиту стало известно о некоем Цезаре – этим именем он, или же кто-то еще, называл того, кто предположительно подложил бомбу на борт NE027. Было непонятно, входил ли Смит в состав группы наблюдения, которой было поручено следить за Цезарем, или он руководил операцией, или же вообще никак не участвовал в ней, но каким-то образом он о ней узнал. Стефани решила, что такая дымовая завеса была намеренной. Было ясно, что Смит усомнился в уместности такой операции, но начальство к нему не прислушалось. Он утверждал, что и в разведке, и в Скотленд-Ярде знали о пребывании Цезаря в Лондоне. Он также утверждал, что Цезарь – это законспирированный студент Имперского колледжа Лондонского университета, и даже указал специальность, которую тот изучал: аспирантура по химическому машиностроению и химическим технологиям.

Гнев Смита, как отметил Проктор, был неподдельным. И оправданным. Человек, подложивший в самолет бомбу, что повлекло за собой гибель почти четырехсот невинных людей, свободно разгуливает по Лондону, о чем прекрасно знают сотрудники тех учреждений, чья работа состоит в том, чтобы охотиться на террористов и привлекать их к ответственности. Что еще хуже, он выдает себя за студента, проживая за счет правительственных грантов, оплачиваемых британскими налогоплательщиками. Проктор, похоже, был убежден в честности Смита просто по тону его голоса, так как лично они ни разу не встречались.

Во время другого их разговора Смит предупредил Проктора, что тому следует быть осторожным с теми, с кем он говорит. Вопросы к полиции, например, неизбежно передаются наверх, и рано или поздно кто-то внутри спецслужб заметит его имя. Прямой выход на MI-5 или MI-6 исключается сразу – кто знает, каковы будут долгосрочные последствия такого шага? Вывод был ясен. Шагать осторожно, оставаться в тени, шептать тихо.

* * *

Я лежу в постели, полностью одетая, под простыней, одеялом и оранжевым покрывалом. Настенный нагреватель включен, но дает лишь скудное количество тепла. Я дрожу, но это никак не связано с тем, что я замерзла.

Сейчас без десяти минут полночь. Комнату слева занимает какая-то проститутка. С половины девятого вечера она с перерывами занята – принимает клиентов. Изголовье ее кровати придвинуто вплотную к стене, разделяющей наши комнатки, и бьется об нее, когда она зарабатывает деньги. Просто удивительно, что она еще не сломала стену – перегородка настолько тонкая, что мне слышны почти все ее разговоры с клиентами. Это натужный обмен репликами; неискреннее поддразнивание и ложь. Шепот, кряхтенье, наигранные стоны поддельных оргазмов… ее лексикон хорошо мне знаком во всей его удручающей полноте. Я – это она.

Меня по-прежнему трясет; кто скажет, из-за чего? Похоже, это шок. Рано или поздно он должен был взять надо мной верх. Честно говоря, я удивлена, что продержалась еще так долго. Но что, если причина в чем-то другом?

Каждый раз, когда закрываю глаза, я вижу Проктора, изуродованного и истерзанного, буквально лишенного последних соков жизни. Или же доброго, отзывчивого человека, который не заслужил смерти, ибо был моей полной противоположностью. Весь день мной управлял разум, защищал от эмоций. Но теперь я слишком устала, чтобы сопротивляться. Во мне, грозя утопить меня в своих волнах, поднимается вал непреодолимой печали. Я думаю о его ранах, об ужасных пытках, которым его подвергли. О том, что если б не жестокое совпадение – совпадение, порожденное моей безобразной вспышкой ярости, – я могла быть там, когда туда пришел убийца. И либо мы оба остались бы живы – еще один бесценный алмаз в мою сокровищницу раскаяния и вины, – или же меня убили бы вместе с ним.

Так что же теперь со мной будет? Своей добротой Проктор подарил мне шанс. Всего шесть недель назад моя судьба была ясна и понятна, как и в течение последних двух лет. Постепенное скатывание к неизбежному печальному концу – или в результате передоза, или от рук какого-нибудь клиента-психопата, или самоубийство. Проктор же изменил мою жизнь, предложил мне альтернативу. Его отношение ко мне было чем-то вроде буфера между тем, кем я была и кем я стала. Он показал мне, что в жизни всегда есть выбор. Он был надежным и честным человеком. Похоже, я привыкла полагаться на него даже больше, чем отдавала себе в том отчет, и теперь, когда его больше нет, вновь теряю контроль над собой.

Лишь сейчас я начинаю по-настоящему понимать, что случилось. Его уже не вернуть. Надежной скалы поддержки больше нет, я осталась одна. Даже если не принимать во внимание пережитый мной шок, я скована ужасом. Вот почему меня сейчас бьет дрожь. Я в ужасе от самой себя, потому что знаю, что могу сделать с собой; рядом же больше нет никого, кто мог бы меня остановить. Я – свой собственный враг.

И все же, несмотря на страх, я чувствую что-то еще. Это нечто затаилось в дальнем темном углу в глубинах моей души. Оно гложет меня, питается мной, оно ждет.

Это ярость.

9

Новое утро, новое настроение. Стефани не была уверена, во сколько наконец уснула, но это было точно после четырех. В конце концов усталость переборола шок. Теперь, спустя три часа, она снова проснулась. Страх по-прежнему никуда не делся, затаившись где-то под поверхностью, но впервые после злосчастного поцелуя Проктора Стефани почувствовала, что вновь способна контролировать себя.

Она провела три часа, проверяя оставшиеся файлы дискет. Затем, собрав две сумки, вышла из отеля «Шербурн-Хауз» и съела несколько тостов и выпила кофе в соседнем кафе. После чего нашла ближайший банкомат, сняла с прокторовской «Визы» еще двести фунтов и купила упаковку дискет, чтобы сделать для собственной защиты копии оригиналов. Ей требовалось безопасное место, где можно надежно спрятать информацию, что было серьезной проблемой: любое место, где потребуется подтверждение ее личности, полностью исключалось. На ум пришло одно место, но оно влекло куда более серьезные риски. В конце концов Стефани решила, что выбора у нее нет, и поэтому купила небольшой фонарик.

Она поселилась в другом отеле, недалеко от вокзала Ватерлоо. Он был не намного лучше отеля «Шербурн-Хауз» и в равной степени позволял сохранять анонимность. Остаток дня Стефани посвятила просмотру дискет, выбирая файлы, которые хотела скопировать, и в результате заполнила ими две новые дискеты. Ближе к вечеру она была готова спрятать ноутбук и семь дискет-оригиналов.

Решив, что горячая ванна поможет ей успокоить нервы, Стефани в течение получаса нежилась в горячей воде, пока кожа не порозовела. Как только ванна начала остывать, она добавила кипятка. От поверхности воды, окутывая ей голову, поднимался пар. Лицо покрылось каплями пота. Когда наконец Стефани вылезла из ванны, то вытерла с зеркала конденсат и придирчиво посмотрела на себя. Пышными ее формы никак нельзя было бы назвать, но теперь она заметно поправилась по сравнению с тем, какой была последние два года. Ее груди округлились, бедра стали мускулистее, ребра менее заметны. Даже лицо стало другим, не таким осунувшимся. Исчезли темные полукружья под глазами, кожа выглядела несравненно здоровее. По всем меркам, изменения, произошедшие с ней за последние шесть недель, поражали. Но даже их было недостаточно. Она все еще была Стефани. Вернее, она все еще была Лизой.

Перспектива возвращения на Брюэр-стрит заставила ее понервничать.

В принципе, можно дождаться наступления темноты – меньше шансов, что ее узнают. Для большей надежности Стефани купила у уличного торговца на Нью-Ковентри-стрит черную бейсболку с надписью «Ньюкасл Юнайтед», отпечатанной серебряными буквами, и натянула ее низко на глаза, так чтобы лицо оставалось в тени. Надев вместо своей обычной толстовки рыбацкий свитер Проктора и его голубой шелковый шарф, вдобавок попыталась немного изменить походку. Слыша, как колотится ее сердце, Стефани зашагала по знакомым улицам к тому месту, которое ранее поклялась избегать всю оставшуюся жизнь.

Однако теперь темнота была для нее помехой. Она стояла на пожарной лестнице на задней стене здания рядом с тем домом, в котором раньше работала. Наверное, будет безопаснее не пользоваться фонариком, который она купила этим утром, – не стоит лишний раз привлекать к себе внимание. Единственным источником света служили щели между неплотно задвинутыми шторами и плохо закрытыми жалюзи.

Пожарная лестница была крутой и узкой. Подниматься по ней было страшно. Стефани казалось, что она колышется под ее весом, угрожая вырваться из осыпающихся кирпичей. Неужели и раньше она была такой хлипкой и шаткой? Наконец Стефани вскарабкалась на самый верх, маленькую квадратную площадку, ведущую к двери с навесным замком. Правда, у задвижки больше не было паза – дверной косяк давно прогнил. Три толчка плечом – и дверь открылась, проскрежетав нижним краем по голым доскам.

Лишь шагнув внутрь и закрыв за собой дверь, Стефани решилась включить фонарик. Чердак был таким же, что и чердак соседнего дома. Первоначально оба здания составляли единое целое. Когда же их продали по отдельности, новые владельцы соседнего дома превратили свой чердак в небольшую мансардную квартиру, а владельцы чердака, в котором она стояла сейчас, оставили его пустым. В стене между ними имелась дверь.

Стефани зажгла фонарик и провела его лучом по двери. В том, что в другом здании никто о ней не знал, не было ничего неожиданного. Дверь находилась за огромным шкафом, который годами не сдвигался с места. Да и вообще таким людям, как Дин Уэст, было несвойственно перестраивать принадлежащие им дома. Их интересовали в первую очередь деньги, которые эти дома приносили. В свое время Стефани случайно обнаружила дверь, пытаясь отыскать потерявшуюся серьгу, которая закатилась под шкаф. Позднее она увидела с Брюэр-стрит, что чердачные окна соседнего дома заколочены. Исследуя дом со стороны переулка, Стефани поднялась по пожарной лестнице. Так она узнала, что дверь наверху не заперта, а значит, войти в нее мог любой, кто удосужится хорошенько ее толкнуть.

Внутри было темно, затхло и в целом пусто. Как и всегда. Похоже, она единственная, кто поднялся сюда, по крайней мере, за последние лет десять. Здесь имелся старый водяной бак, который вынесли на чердак за ненадобностью, были свалены ненужные картонные коробки и несколько плотно связанных пачек газет и журналов 1970-х годов. Стефани давно было известно, что этажом ниже располагался частный кинотеатр, где крутили порнофильмы, и когда строители устанавливали звукоизоляцию, они наглухо запечатали и замаскировали доступ на чердак.

Побывав здесь в первый раз, Стефани начала использовать чердак как временное пристанище, причем всегда старалась убедиться в том, что никто не видел, как она приходила и уходила. Довольно часто он служил ей местом ночлега, хотя и малоприятным. Здесь было холодно, полно крыс и вовсю гуляли сквозняки. Но уж лучше спать здесь, чем на улице под дождем. Теперь же, послужив когда-то ночным пристанищем, чердак должен стать своего рода сейфом для хранения информации.

Положив ноутбук в пустой ржавый бак для воды, она сняла одну из отошедших половиц и, скотчем приклеив к нижней стороне соседней половицы полиэтиленовый пакет с семью дискетами, вернула вынутую доску на прежнее место. Затем пересчитала половицы до самой двери, ведущей к пожарной лестнице, отметив при этом, как далеко влево отошла от нее.

* * *

Помню Рождество, когда мой отец сломал лодыжку. Он поскользнулся на льду и неловко упал. Помню костыли, с которыми ему пришлось ходить, и огоньки дешевой гирлянды на нашей елке. Помню снег, который выпал в том году, помню, как наши швейцарские бабушка и дед приехали погостить у нас в Фолстоне. Это мои первые воспоминания. По крайней мере, мне так кажется. Но, возможно, все это лишь плод моего воображения. Я не первая, кому хочется заново переписать историю.

Сейчас, когда я совсем одна, моя память вырывается на волю. Воспоминания всплывают из глубин и буквально захлестывают меня. Жевательная резинка, прилепленная снизу к крышке моей школьной парты. Я дразню Давида, а затем чувствую себя виноватой; эта вина в конечном итоге выливается в гнев, который направлен на него же, поскольку он – ее источник. Зимняя ночь, когда Джимми Крейг, местный фермер, продававший нам баранину и говядину, утонул в Северном Тайне. Наш первый семейный отдых за границей, в Швейцарии. Сара укусила меня, потому что я дразнила ее за прыщи. «Трансформер» Лу Рида – первый альбом, который я купила сама.

«Идеальный день» – первая песня, которая вызвала во мне дрожь. Мои родители спорят на кухне о том, можно ли Кристоферу в его шестнадцать лет провести выходные в Лондоне в обществе его друга. Мое первое исключение из школы за употребление алкоголя. Смерть Матильды, нашей первой собаки боксерихи, – я целую неделю ревела по ночам. У нас у всех ветрянка, мы заразились друг от друга. Я впервые потягиваю красное вино и морщусь, находя его мерзкой кислятиной. Первая подружка Кристофера, Лора, пухленькая блондинка с брекетами на зубах.

Жаркий день. Мы на машине возвращаемся с побережья. Меня укачивает от езды. Меня тошнит. Мы делаем покупки в универмаге «Фенвик» в Ньюкасле – характер моей матери лучше всего проявляется в переполненном людьми магазине. Моя первая сигарета марки «Бенсон энд Хеджес», которой в обмен на поцелуй меня угостил Майкл Картер, мой тринадцатилетний одноклассник. Он первым коснулся языком моего языка. Запах воскресного обеда, долетающий из кухни до всех уголков нашего дома. Праздник летнего солнцестояния. Я стою под сапфировым ночным небом. Мой первый урок вождения: я сижу за рулем «Форда Фиесты» рядом с инструктором. Тот почти не отрывает глаз от моей груди и почти не смотрит на дорогу. Крестины Полли – мне с трудом верится, что Кристофер стал отцом, а я – тетей. Мой первый минет за деньги – я получила тогда двадцать фунтов.

Сейчас четыре часа утра. В этот ранний час мы наиболее уязвимы и больше всего хотим переписать наше прошлое и обезопасить наше будущее.

* * *

Утром Стефани сменила отель. Доехав до Куинс-уэй и сняв из банкомата «Барклайс» на перекрестке Куинс-уэй и Москоу-роуд еще пару сотен фунтов, она нашла новый отель, «Кингс-Корт», на Инвернесс-террас. С его крыши, раскачиваясь на сильном ветру в пятнадцати футах от земли, свисал длинный черный телевизионный кабель. Французские окна второго этажа выходили на осыпающиеся от ветхости балконы. В трещинах штукатурки проросли сорняки. К узорному стеклу окна передней двери скотчем была прилеплена бумажка со сделанной от руки надписью «Никакой работы, никаких собак».

Позже Стефани добралась по Центральной ветке метро до Тоттенхэм-Корт-роуд, а затем прошла пешком до Шафтсбери-авеню почти до ее пересечения с Уордур-стрит, где располагалось билетное агентство Барри Грина. Офис находился на втором этаже; его вход на первом был зажат между газетным киоском и рестораном.

Еще вчера вечером Стефани ни за что не осмелилась бы вернуться в эту часть Вест-Энда. Теперь ее решимость перевесила страх, и она решила рискнуть.

Агентство было до боли знакомой ей территорией. Именно здесь Грин продавал наркотики клиентам, которых хорошо знал, хотя сам товар держал в другом месте – агентство было слишком полезным прикрытием, чтобы им рисковать. Стефани отлично знала, как это делалось. Клиент заходил в офис, делал Грину заказ, затем звонил и уточнял, где и когда его можно получить. Но деньги должны были перейти в руки Грина прежде, чем клиент выйдет за дверь. Никаких исключений из этого правила не делалось. Тем, кто предпочитал прямой обмен, советовали вести дела в другом месте.

Ощущая легкое волнение, Стефани поднялась по лестнице на второй этаж и вошла в офис. Здесь на окнах золотыми буквами в обратном порядке была выведена надпись, которую можно было прочесть с Шафтсбери- авеню: «БАРРИ ГРИН – билетное агентство лондонских премьер». Стены украшали рекламные плакаты мюзикла «Чикаго» и других хитовых постановок Вест-Энда. На алюминиевом пюпитре стояла доска, в которой перечислялись даты и места проведения концертов поп- и рок-исполнителей и цены на разные места в зале. Табличка рядом с обтянутым коричневой кожей диваном гласила, что здесь вам гарантируют места на любой домашний матч «Арсенала», «Тоттенхэма» или «Челси».

За парой матово-черных столов сидела пара пергидрольных блондинок. Обе с тоннами косметики на лице. Их напудренные персиковые щеки резко контрастировали с ярко-красными губами. Придя к столь скорому и суровому суждению, Стефани внезапно почувствовала себя неловко.

В дальнем углу, делая вид, что остальное его не касается – он читал газету «Сан», – сидел человек; по всей видимости, клиент, ожидавший билеты. На нем были светло-серый костюм, рубашка цвета хаки и тонкий фиолетовый галстук. Стефани узнала в нем вышибалу, которому платили за то, чтобы он не пускал в кабинет Грина нежелательных посетителей или выгонял тех, кому все же удавалось туда проникнуть. Его имени она не помнила. Когда Стефани прошла мимо секретарш на ресепшне и направилась к двери у них за спиной, человек оторвал взгляд от газеты. В обычном случае он перехватил бы ее прежде, чем ее пальцы коснулись ручки, но узнавание, моментально сменившееся удивлением, притупило его реакцию.

Грин стоял у окна, выходившего на Шафтсбери-авеню. Он разговаривал по мобильнику и хрипло смеялся, не иначе как в ответ на шутку собеседника

– Ну ты даешь! – повторил он несколько раз.

Грин был жирным коротышкой с мясистым лицом, тройным подбородком и редеющими черными волосенками, которые он тщательно зачесывал за уши. У него также были густые черные брови, широкий нос, толстые губы и похожий на оладью язык. Одет он был в черные брюки, поддельные мокасины от Гуччи и футболку «Найк» с логотипом «JVC» поперек спины. Толстые пальцы унизаны перстнями: три на левой руке и два на правой. На левом запястье золотой опознавательный браслет позвякивал, ударяясь о часы «Омега» для глубоководного погружения.

Стоило ему обернуться и увидеть Стефани, как он умолк. Улетучилось и его добродушное настроение. Грин опустил мобильник и удивленно уставился на нее. Стефани спиной чувствовала, как охранник вошел следом за ней.

– Извините, босс, но…

Он ничего не сказал, лишь коротким взмахом руки отослал его прочь. Дверь за спиной Стефани закрылась. Грин выключил мобильник и вернулся за стол, явно довольный тем, что между ними есть твердая надежная преграда. Откинув крышку сигаретницы из оникса, достал сигарету «Эмбасси Ригал». Стефани улыбнулась. Это неизменно забавляло ее, даже в самые мрачные моменты. Грин прикурил от золотой зажигалки «Картье», которую Дин Уэст подарил ему в знак благодарности после разборки с Гэри Крутером. Грин тогда помог избавиться от тела, которое выбросили где-то в доках.

Пара затяжек, и самообладание вернулось к нему.

– Смотрю, у тебя крепкие нервишки. Ты пришла сюда как ни в чем не бывало… Где тебя носило последние пару месяцев?

– Далеко отсюда, но не слишком.

– Что с тобой случилось?

– Много всего.

Грин привык видеть ее в состоянии полного отчаяния. Обычно, приходя в агентство, чтобы купить наркотики, Стефани покорно сносила любые оскорбления и унижения, лишь бы Грин продал ей дозу.

– Зачем ты вернулась?

– Чтобы увидеть тебя, Барри.

Было видно, что он нервничает. В привычной для него обстановке Грин был громилой с широкой, как бочка, грудью. Столкнувшись с чем-то неожиданным, он тотчас сникал. Тон ее голоса, то, как она смотрела на него, явно его задели.

Он предпринял неуклюжую попытку ни к чему не обязывающей беседы:

– А ты хорошо выглядишь, Стеф. Поправилась.

– Ты тоже.

Она проигнорировала его подколку.

– Тебе идет.

– Спасибо на слове, – ответила Стефани как можно равнодушнее, хладнокровно выдержав его взгляд.

– Похоже, ты завязала со старой жизнью.

– Для этого достаточно одного шага, причем в любую сторону.

– Трахаешься с богатыми арабами на Парк-лейн?

Она пропустила этот вопрос мимо ушей.

Грин сел и заговорил уже спокойнее:

– После того как ты исчезла, Уэст просто с катушек слетел. Тот ублюдок, которого ты огрела по кумполу бутылкой шампусика, попал в больницу. Легавые насели на Уэста, как мухи на дерьмо. Он, в свою очередь, вдвойне отыгрывался на всех нас. Так что если ты рассчитываешь что-то получить от меня, то даже не думай. Это ты задолжала нам. Задолжала мне. Причем ого-го сколько.

– Я ничего тебе не должна.

– Может, скажешь это Дино?

– Надеюсь, ты не хочешь, чтобы тебя взяли за задницу как сообщника в смерти Гэри Крутера? Или, точнее, сообщника в его убийстве?

– Прекращай, Стеф. Может, сменишь пластинку ради разнообразия?

– Мне нечего терять. В отличие от тебя.

Грин нахмурился, его густые черные брови сошлись на переносице. Затянулся сигаретой. Когда его мобильный позвонил, он проигнорировал звонок.

– Так чего же ты хочешь? Деньжат? Надеюсь, нет. Я, черт возьми, сейчас на мели.

– Сомневаюсь. Но не переживай, твои трусы останутся сухими. Я пришла к тебе не за деньгами.

Грин ухмыльнулся – правда, не слишком убедительно.

– Понял. Тебе нужно лекарство.

Она продолжала в упор смотреть на него.

– Ну, тогда что?

– Ствол.

Грин решил, что ослышался.

– Что-что?

– Мне нужен пистолет.

Челюсть Грина отвисла.

– За каким дьяволом тебе понадобился пистолет?

– Не твое дело.

– Ага, как же! Очень даже мое.

– У меня есть деньги, твой любимый вид: наличка. Не понимаю, чего ты так уперся.

– А как ты думаешь? Предположим, я продам тебе ствол и ты грохнешь моего хорошего друга Дино, а? Что в принципе логично в сложившихся обстоятельствах. Ну а если всплывет, что это я продал тебе пушку? Улавливаешь? Да я стал бы как твой сэндвич с беконом на церемонии бар-мицвы. Даже грохни ты Уэста – что вероятно процентов этак на пятьдесят, – как я тотчас стал бы следующим в очереди на могильный памятник.

– Это не Уэст.

– И ты даешь мне слово, что это не он, верно?

– Даю.

Грин наигранно всплеснул руками:

– Слово выдохшейся шлюхи? Извини, милая, но ты можешь поцеловать мой гребаный зад.

Стефани осталась непробиваема.

– Я по-любому раздобуду пушку, так или иначе. Если не у тебя, так у кого-то другого.

– Отлично. Тогда мотай отсюда. Мне насрать, у кого ты ее раздобудешь, – главное, чтобы…

– Я обязательно скажу, что это ты продал мне пушку. Можешь не сомневаться.

Грин смерил ее недоверчивым взглядом.

– Ты мне угрожаешь?

– Я предлагаю сделку.

– Я могу приказать моему парню, чтобы ты исчезла… – Он щелкнул пальцами перед его лицом. – Вот так.

– Подрасти сначала, Барри. Признайся честно, ты ведь не думал, что я приду сюда через шесть недель после всего, что произошло на Брюэр-стрит, без всякой защиты, разве не так?

– Какая защита?

– Это тебя не касается.

– Чушь. Ты блефуешь.

– Тогда заставь меня исчезнуть.

* * *

Час спустя, как и было условлено, Стефани стояла у ипподрома. Вскоре у края тротуара притормозил внедорожник Грина. За рулем был телохранитель. Грин сидел на заднем сиденье. Он поманил Стефани пальцем. Она уселась рядом с ним, и машина взяла с места.

– Просто проедемся несколько раз по кругу и поглядим, не притащила ли ты на хвосте легавых.

На заднем сиденье между ними лежал пластиковый пакет из универмага «Джон Льюис». Грин сунул в него руку и вытащил сверток, обмотанный тканью, которая оказалась старой толстовкой. Он развернул его, и Стефани увидела пистолет.

– «Браунинг», калибр девять миллиметров, армейского образца, – пояснил он. – Знаешь, как им пользоваться?

Она недоуменно подняла бровь.

– Навести на цель и нажать на спусковой крючок?

– Хорош паясничать, Стеф. Я не в настроении.

Грин взял в руку пистолет, держа его низко, чтобы никто не увидел с улицы. Затем показал ей обойму, вставил и указал на предохранитель:

– Отпускаешь эту фиговину и можешь стрелять. Я даю один патрон в стволе и пять в обойме, всего шесть. Если тебе нужно больше, достанешь сама.

– Мне нужен только один. Возможно, два.

– Тогда это все, что тебе нужно знать. Но я дам тебе совет. Постарайся подойти к своей цели как можно ближе. Эти штуки на расстоянии – херня. Если ты сомневаешься, близко подошла или нет, значит, не слишком близко. Нужно подойти на такое расстояние, с которого труднее промахнуться, чем попасть в цель.

Грин вытер пистолет о толстовку и, вновь завернув его, положил обратно в пакет с логотипом универмага. Затем вытер ладони о брюки и закурил новую сигарету. Было видно, что он нервничает. Вот почему он взялся лично передать ей ствол.

Стефани вытащила из кармана деньги.

– Сколько?

Грин с жадностью взглянул на банкноты и едва не назвал ей сумму, но все же сдержался.

– Подарок от заведения. – Стефани подумала, что ослышалась. Должно быть, ее реакция не осталась незамеченной, потому что он тут же добавил: – Лучше потом купи на эти деньги билет в одну сторону в Новую Зеландию. После этого мы в расчете, ты и я.

– Буду только рада.

– А еще дай мне слово, что не собираешься грохнуть Уэста.

– Вот уж не думала, что мое слово что-то значит.

– Хватит строить из себя дурочку, Стеф!

Страх Грина доставлял ей едва ли не удовольствие.

– Хорошо. Обещаю. Но когда ты его увидишь, то можешь сказать, чтобы он не тратил время на мои поиски. Скоро я буду там, где ему до меня не дотянуться. И останусь там надолго.

– Неужели? Ты что, готова оказать нам любезность и пустить себя на хер в расход?

Стефани печально покачала головой.

– Разве тебя никто не учил, что сквернословие – признак инфантильности?

* * *

Стефани была в своем номере в отеле «Кингс-Корт», когда увидела по телевизору новости. Журналист был найден мертвым в своей квартире в Мэрилебоне. По словам полиции, Кит Проктор был изуродован «до неузнаваемости». Полицейские подтвердили слухи о том, что в него стреляли несколько раз. Им также в срочном порядке необходимо поговорить с некой молодой женщиной, которую последние несколько недель видели в обществе Проктора. Описание ее внешности было непримечательным: белая, среднего роста и среднего телосложения, светлые волосы, примерный возраст – около двадцати пяти лет. Они также хотели поговорить с человеком, которого видели несколько дней назад, когда он выходил из квартиры Проктора. Согласно описанию, это был невысокий, коренастый, бородатый выходец с Ближнего Востока.

Выходец с Ближнего Востока… Значит, это не Брэдфилд. Неужели тот самый террорист? Но как он мог узнать про Проктора? Или это был кто-то другой? А если да, то кто?

* * *

Весь день Стефани думала о том, как ей себя повести. В конце концов, она выбрала прямолинейный подход – просто потому, что ничего лучше ей не пришло в голову.

Стефани без труда нашла паб «Галлахер и сыновья» на углу Уилтон-роуд и Лонгмур-стрит. Внутри было тепло. На зеленом ковре стояли маленькие столики; деревянные панели на стенах были до уровня пояса, а выше стены до самого потолка были выкрашены горчично-желтой краской. Внешне Сирил Брэдфилд оказался именно таким, как Проктор описал ей его. Он сидел в задней части паба, спиной к зеркалу, висевшему прямо над его головой, и пил «Гиннесс». За одним из столиков рядом с ним сидели три пенсионера и о чем-то спорили. Говорили все разом, и никто никого не слушал. Один из них был либо чокнутым, либо очень пьяным. Каким именно, Стефани так и не смогла понять. Взглянув на Брэдфилда, она ушла, уверенная в том, что тот ее не заметил.

Адрес его дома на Лонгмур-стрит был на одной из бесценных дискет Проктора. Пройдя мимо дома с его грязным фасадом из почерневшего от копоти кирпича с гнилыми оконными рамами, Стефани свернула направо, на Гилдхаус-стрит, миновав на своем пути заднюю стену офисного здания, где, среди прочих, располагался офис уполномоченного по правовым вопросам гражданской службы и пенсий. Здесь повсюду были установлены камеры видеонаблюдения. Обойдя его кругом, Стефани со стороны Уорвик-уэй вновь вышла на Гилдхаус-стрит, а затем остановилась на перекрестке с Лонгмур-стрит. Чтобы согреться и избежать подозрений, хотя никого поблизости не было, она продолжала двигаться.

Через сорок пять минут появился Брэдфилд. Нужный момент настал.

«Браунинг» тяжело оттягивал ей карман. Как только Брэдфилд подошел к входной двери, Стефани появилась из-за угла Гилдхаус-стрит. Было темно. Услышав шаги, Брэдфилд повернул голову. Это всего лишь молодая женщина. Он вставил в замочную скважину ключ.

– Извините! – услышал Брэдфилд, когда ключ со скрежетом повернулся.

Он обернулся. У подножия лесенки из трех ступеней стояла та самая молодая женщина.

– Я заблудилась. Мне нужно добраться до вокзала Виктория.

– О, это недалеко отсюда…

Улыбаясь, она поднялась на одну ступеньку, затем на вторую. Ее рука выскользнула из кармана пальто. Дождавшись, когда Брэдфилд увидит пистолет, крепко прижатый к ее боку, она приказала:

– Зайдем внутрь!

На мгновение Брэдфилд застыл в растерянности. Стефани тоже не знала, что делать. Затем он кивнул и зашел в дом. Стефани ногой захлопнула за собой дверь.

– Что вам от меня нужно?

Они были в узком коридоре, освещенном единственной лампочкой под матовым стеклянным колпаком. На вид Сирилу Брэдфилду было за пятьдесят. На дюйм ниже Стефани, он по-старчески шаркал ногами. Седые волосы были жесткими и непослушными. Стефани пристально посмотрела в его водянистые голубые глаза под нахмуренными бровями.

– Вам нужны деньги? Боюсь, у меня их не так много…

Он наверняка раскусит меня. Поймет, что я мошенница, что я просто блефую.

Пистолет в руке Стефани казался столь же чужеродным телом, как и рычаги управления локомотивом или дирижерская палочка. Брэдфилд принялся расстегивать пуговицы пальто.

– Дело не в деньгах, – ответила она ему, слыша, как ее голос дрожит от волнения. – А в работе. Вашей работе.

Похоже, это расстроило его даже больше, чем перспектива быть ограбленным. Он с прищуром посмотрел на Стефани и спросил шепотом:

– Кто вы?

– Мне нужна информация об одном вашем клиенте.

Брэдфилд недовольно поморщился:

– В моей работе самое главное – конфиденциальность. Я не могу говорить о таких вещах.

Стефани махнула пистолетом, привлекая к нему внимание.

– Вот увидите, что еще как сможете!

Брэдфилд сокрушенно вздохнул и, оставив попытки сопротивления, начал подниматься по лестнице. Стефани последовала за ним. Двери на втором этаже были закрыты. В темноте они поднялись на чердак. Здесь Брэдфилд нашел на стене выключатель. Все пространство было превращено в студию. В дальнем углу стояли два верстака, письменный стол, табурет и какие-то три машины, названий которых Стефани не знала. Вдоль одной из стен тянулись стеллажи, уставленные банками с чернилами, растворителями, красками и клеем. Здесь же лежали ножи, многочисленные шариковые и перьевые ручки, высились стопки разных бумаг, фотографическое оборудование, проявители, франкировальная машина, стопки пластиковых лент, а также три или четыре десятка помеченных этикетками ящичков для хранения документов.

– Это мой рабочий кабинет.

– Я тоже работала на чердаке, – рассеянно пробормотала Стефани.

– Чем же вы там занимались?

– Задавать вопросы буду я. – Она огляделась по сторонам, но ничего подозрительного не заметила. – Вы делали документы для человека, которого я ищу. Паспорт. Возможно, израильский.

– Вряд ли это был единственный случай.

– Этого человека вам порекомендовала третья сторона. Не исключено, что он приходил с телохранителем или даже с двумя.

– И кто же рекомендовал его мне?

– Исмаил Кадик.

– Первый раз о нем слышу.

– Попробуйте вспомнить еще раз. Египтянин. Между прочим, импортер футболок.

– Он вполне мог порекомендовать мне этого человека, но я вряд ли стал бы с ним встречаться. У меня есть человек, который действует как мой посредник.

– Да. Я знаю. Он еще курит панателлы, такие тонкие сигары.

При этих ее словах Брэдфилд слегка изменился в лице.

– Зачем он вам понадобился?

Стефани пропустила мимо ушей его вопрос и вспомнила другое имя из файла Проктора.

– Не исключено, что были и другие документы. Алжирский паспорт, а также водительские права на имя Мустафы Села.

Проктор подозревал, что Села – это фамилия или псевдоним террориста, взорвавшего рейс NE027. Стефани показалось, что это имя Брэдфилду знакомо. По крайней мере, она уловила в нем некую перемену.

– Как давно это было? – спросил Брэдфилд.

– Более шести месяцев назад, но меньше года.

Брэдфилд подошел к ящичкам для хранения документов и выбрал один из них. Поставив его на верстак, открыл и принялся перебирать сотни лежавших в нем квитанций, фотографий, записок на клочках бумаги.

Стефани обвела взглядом чердак:

– Странно, что вы работаете дома. По-моему, куда безопаснее держать вашу студию в другом месте.

Брэдфилд пожал плечами:

– Какая разница? Если кто-то захочет найти меня – как, например, вы, – разве трудно будет ему отыскать мою студию? Или, если я буду здесь, в студии, будет трудно узнать, где я живу?

– Это слишком фаталистичный взгляд на жизнь.

– Таков мой выбор. Мне так удобнее.

– Так вот почему вас не беспокоит то, что в вашем доме сейчас незваный гость, да еще и с оружием?

Его руки замерли, и он поднял на нее глаза.

– Нет. Это нечто другое.

– Что именно?

Их взгляды встретились.

– Позвольте дать вам совет, – сказал Брэдфилд. – Не носите пистолет, если не готовы из него стрелять.

Он опустил взгляд и продолжил поиски, оставив Стефани в недоумении. Она была готова провалиться сквозь землю от стыда и унижения. Неужели это так очевидно? Она перестала целиться в Брэдфилда и опустила пистолет. Затем, чувствуя себя нелепо с оружием в руке, сунула «Браунинг» в карман пальто.

– В любом случае, – продолжил Брэдфилд, как будто их разговора не было вовсе, – я страдаю бессонницей и обычно делаю все свои дела рано утром. Так что мне удобнее работать дома.

Стефани по-прежнему пыталась побороть унижение.

– Вы сразу поняли?

Он кивнул:

– Да. На ступенях, там, снаружи.

Брэдфилд все еще продолжал перебирать оставшееся содержимое ящика. Она подошла ближе.

– Тогда почему вы это делаете?

Он снова пожал плечами:

– Потому что я могу ошибаться в вас. Потому что вы знаете, где я живу. Или же потому, что мои заказчики – это, как правило, малопривлекательные мужчины, а не красивые женщины.

Три ответа, и ни один не был правдив, в этом Стефани не сомневалась. Старик улыбнулся. Она же не знала, то ли улыбнуться ему, то ли его убить. Ею в равной степени владели облегчение и ярость. Интересно, какова настоящая причина?

– Я помню, что связанный с этим человек, тот самый субъект, не забрал эти документы сам. Это сделал кто-то другой, – сказал Брэдфилд.

– Кто?

– Не знаю. Это был единственный раз, когда я его видел. Но знаю, что они предназначались для человека, который все организовал. Как вы, сказали, его имя?

– Исмаил Кадик.

– Кто знает, вдруг именно он забрал эти документы? Такое возможно, как вы думаете?

Пальцы Брэдфилда застыли, но затем он вытащил из папки негатив, подошел к свету и, поднеся его к самой лампе, промурлыкал:

– Ах да. Вот и он.

* * *

Брэдфилд вышел из своей крошечной фотолаборатории на другом конце чердака и передал Стефани фотографию. Это был черно-белый – голова и плечи – снимок мужчины в возрасте от двадцати до тридцати пяти с гладкой темной кожей, черными волосами, коротко стриженной ухоженной бородкой. Взгляд глаз под тяжелыми веками был устремлен прямо в объектив, прямо на Стефани, прямо в прошлое. Она даже поежилась.

– Это Мустафа Села? – спросила шепотом, не поднимая глаз.

– Нет. Это тот человек, который выдает себя за Мустафу Села. Кто скажет, каково его настоящее имя?

На этот раз Стефани была готова поднять взгляд. Сирил Брэдфилд скатывал себе сигарету-самокрутку. У него были толстые, корявые пальцы, за долгие годы работы покрывшиеся порезами и царапинами, огрубевшие от растворителей и клея, скрюченные возрастом. Но они не утратили ловкости. Он, не глядя, почти мгновенно скрутил сигарету. Та была идеальна. Ровная по всей длине, ни складок, ни морщинок.

– А кто, по-вашему, может это сказать? – спросила его Стефани.

Он вновь уклончиво пожал плечами:

– Может, ваш друг Кадик?

– Это почему же?

– Это была срочная работа. Хорошие деньги, но очень срочный заказ. Кто бы ни организовал это, похоже, он знал, чем они занимались. Так что, вполне вероятно – но не более того, – было известно, для кого это предназначалось.

Стефани продолжала смотреть на Брэдфилда. Тот, щелкнув зажигалкой, закурил самокрутку. Какое-то время они в упор рассматривали друг друга. Стефани казалось, будто их взгляды ведут безмолвный разговор, но ее мозг оказался не способен расшифровать его мысли.

– Ваша память работает на удивление хорошо.

– Некоторые вещи запоминаются лучше, чем другие.

– И это одна из них?

– В некотором роде да.

– Как именно?

Ей было видно, что Брэдфилд готов поговорить, но что-то – не то страх, не то остатки уважения к конфиденциальности – мешает ему. Впрочем, по опыту Стефани знала: если набраться терпения и подождать, она услышит его признание.

Так бывало всегда. Колебания помогали загладить вину, придав признанию достойный вид личного выбора. Стефани всегда поражало, какие вещи рассказывали ее клиенты. А также то, что из всех людей, кому можно излить душу, они выбирали именно ее. Этот раз ничем не отличался от предыдущих.

В конце концов, чувствуя, что молчание начинает затягиваться, Брэдфилд сказал:

– Они отказались от услуг моего посредника. Для меня же он – важная форма защиты. Более того, как вы сами видели, это моя единственная защита. Да и вообще, я бы сказал, что такая предосторожность была взаимовыгодной. Но они настаивали, чтобы я сделал для них исключение.

– Настаивали?

Брэдфилд кивнул:

– Да, так, как могут настаивать такие люди.

Намек был ясен: я не стану расстраиваться, если с ними что-то произойдет.

10

Я слишком живо помню, что Сирил Брэдфилд сказал мне вчера вечером. Не носи с собой пистолет, если не готова из него стрелять. Я знаю, что не собираюсь убивать Исмаила Кадика, но он-то этого не знает. Более того, думает, что скоро умрет. Эту иллюзию мне помогают создавать две вещи. Во-первых, сам Кадик. В отличие от Брэдфилда, он агрессивен – ярый женоненавистник, я подозреваю, – и мне ничего не стоит проникнуться к нему неприязнью. Во-вторых, я уже стреляла в него. По чистой случайности. Я угрожающе навела на него пистолет и для пущей убедительности отпустила предохранитель. Спусковой крючок оказался намного легче, чем я себе представляла. Грянул выстрел. Я была в таком же шоке, что и Кадик. На мое счастье, его внимание было приковано к пуле, впившейся в стену офиса, так что выражение моего лица осталось им не замеченным. По правде говоря, я промахнулась на целый ярд, но и этого оказалось достаточно, чтобы убедить его в том, что я представляю собой серьезную угрозу.

* * *

Кадик обернулся. Он был невысокого роста, толстый живот под стеганой курткой обтянут бежевой шелковой рубашкой. Тонированные очки неестественно увеличивали темные глаза. К ремню брюк был пристегнут крохотный мобильный телефон. Он весь трясся, подняв над головой пухлые руки, будто сдавался в плен. Быстро овладев собой, Стефани пронзила его колючим взглядом, в который вложила всю ненависть, какую сумела найти в себе. Хотелось надеяться, что он не заметит, что она тоже дрожит.

Услышал ли кто-нибудь за пределами склада выстрел? Нагрянет ли сюда полиция? Что бы такое зловещее сказать ему?

– В следующий раз будет больно.

Когда она час назад прибыла в Уайтчепел, было еще темно. Бо́льшую часть пути в вагоне метро был только один пассажир: старик с серебристой щетиной и мешками под налитыми кровью глазами. Он дремал, и голова его моталась из стороны в сторону. Она же все время была настороже, адреналин то и дело заставлял ее вздрагивать. Уайтчепел только начинал просыпаться, редкие торговцы начинали открывать свои заведения; по тротуару, исследуя мусор, бродила собака, в холодном воздухе висели пряные ароматы восточной кухни. Склад Исмаила Кадика находился в маленьком переулке. Вдоль одной стороны протянулись почерневшие задние стены небольших коммерческих зданий, чьи фасады выходили на параллельную улицу. С другой стороны тянулся ряд небольших складов, на каждой железной двери красовался огромный, нарисованный белой краской номер.

Отыскав склад Кадика, Стефани нашла удобную точку для наблюдения и в результате провела целый час, притаившись за мусорным контейнером, полным щепок и битого стекла. Руки замерзли в считаные минуты; пальцы, сжимавшие пистолет в кармане пальто, онемели. Она стиснула зубы, чтобы те не стучали. Из-за зданий по обеим сторонам улицы ей был виден лишь небольшой клочок неба. Стефани наблюдала, как оно постепенно меняет цвет от сапфира к аквамарину. День обещал быть морозным и солнечным.

Когда Кадик наконец прибыл, она подождала, пока он снимет висячий замок и поднимет железную дверь, после чего выскользнула из-за мусорного бака. Войдя, Кадик опустил за собой дверь, оставив лишь полуметровый зазор. Для Стефани этого оказалось достаточно. Она ловко перекатилась через бетонный порог. Внутри было холодно и сыро. У входа стоял миниатюрный автопогрузчик. Ей тотчас бросились в глаза запечатанные ящики, недавно прибывшие из Каира. Слева громоздились картонные коробки, набитые майками всех цветов. Были и другие, с рисунками или логотипами; эти были по отдельности запечатаны в пластик. Стефани прошла мимо полудюжины кронштейнов, провисших под тяжестью курток, от которых исходил терпкий запах кожи.

Она проследовала за Кадиком по темноте, пока тот не вошел в небольшой офис в дальней части склада. Кашлянула. Кадик резко обернулся и прижал руку к груди.

– Кто ты? – бросил он ей.

Стефани надеялась, что холодность придаст ей вес. Она протянула ему фотографию, которую для нее накануне напечатал Брэдфилд.

– Взгляни. Где я могу найти его? – спросила она.

Испуг Кадика пошел на убыль, сменившись враждебностью.

– Убирайся! Немедленно!

– Лишь после того, как ты ответишь на вопрос.

Он взглянул на заваленный бумагами стол, на котором стоял телефон.

– Я сейчас позвоню в полицию.

Стефани вытащила из кармана пистолет.

– Сомневаюсь.

Его глаза за линзами очков сделались еще больше, темные зрачки стали размером с мячики для гольфа.

– Кто ты?

– Ответь на мой вопрос – и можешь забыть, что я вообще была здесь.

Под тонким внешним слоем хладнокровия Стефани являла собой комок искрящихся электричеством нервов. Кадик взглянул на фотографию и покачал головой:

– Никогда его не видел. А теперь убирайся!

– Он приходил сюда. Ты помог ему.

– Я же сказал, что ни разу в глаза его не видел.

– Ему были нужны поддельные документы. Ты их организовал.

– Я занимаюсь импортом футболок! – сорвался на крик разъяренный Кадик.

– Помимо всего прочего?

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

Хотя она была полна решимости задавить его, ей в душу закралось сомнение.

– Я говорю о паспортах. Украденных или фальшивых.

– Хорошо, где они? – Кадик указал на стены склада. – Покажи мне, где они здесь, по-твоему?

Стефани обмякла. Его взгляд был полон презрения.

– Я так и думал. Так почему бы тебе не убрать твой дурацкий пистолет и не уйти?

Судя по выражению его лица, ему даже в голову не могло прийти, что она – женщина – может представлять для него угрозу. Со своей стороны, Стефани поняла, что второй раз за последние сутки оказалась в тупике. И пусть в ее руке пистолет, но Кадик, как и Брэдфилд перед ним, был хозяином положения.

– Ну, давай! Убирайся отсюда!

И тогда она для острастки отпустила предохранитель. Собственно, ничего большего она не собиралась делать. Возможно, причиной тому стала досада или же нервы, но, что бы это ни было, ее дрожащий указательный палец правой руки нажал на спусковой крючок.

Этот случайный выстрел изменил все. Убедив себя, что он правильно прочитал ситуацию, Кадик был мгновенно сбит с толку. Разинув рот, он в страхе, смешанном с презрением, таращился на дырку в пачке пришпиленных к стене квитанций. Стефани же с ужасом уставилась на пистолет, как будто тот превратился в живое существо, наделенное собственной волей и разумом. Впрочем, к тому моменту, когда Кадик повернулся к ней лицом, она успела нацепить привычную маску и являла собой воплощение жестокого хладнокровия.

Кадик растерянно моргал, потрясенный как метаморфозами в ее облике, так и самим выстрелом. Стефани вновь протянула ему фото:

– Может, все-таки взглянешь? А потом скажешь мне, где его можно найти.

Кадик покачал головой:

– Не знаю.

Стефани вновь вскинула пистолет.

– Пожалуйста! – взмолился он. – Я не знаю, где он. Мне никогда этого не говорили.

– Тогда назови мне имя.

– Я не знаю его имени, – помолчав, ответил Кадик.

Эта пауза выдала его. Они оба это поняли.

– Ты лжешь.

– Нет. Клянусь…

– Следующая пуля попадет тебе между ног, Исмаил.

Она прицелилась, и Кадик прошептал:

– Мохаммед!

– Мохаммед?

Кадик энергично закивал:

– Да. Это его имя. Мохаммед.

– Что ж, это сужает поиски до нескольких сотен миллионов Мохаммедов. Что за Мохаммед?

Было видно, что Кадик борется с самим собой.

– Реза Мохаммед, – в конце концов прошептал он.

– Это его настоящее имя – или просто имя, которое он здесь использует?

– Я не знаю.

– Будь ты кошкой, ты уже потерял бы восемь жизней. Итак, где я могу его найти?

– Клянусь, этого я тоже не знаю.

По информации Проктора, Мохаммед был студентом Имперского колледжа.

– Что он делает в Лондоне?

– Понятия не имею.

– У него должна быть какая-то работа.

– Вероятно, да.

– Мое терпение на исходе, Исмаил. Чем он занимается?

– Прошу тебя! Мне никто никогда этого не говорил.

Стефани никак не отреагировала, рассчитывая на то, что затянувшееся молчание развяжет ему язык. Поняв, что этого не произойдет, она сказала:

– Я сейчас уйду, но сначала выслушай меня. Я в любом случае найду Резу Мохаммеда. Это я тебе обещаю. Если же он пронюхает, что его ждут неприятности, и исчезнет, я буду знать, кто его предупредил. Тогда я вернусь сюда и прострелю тебе обе коленки. После чего расскажу властям, чем ты тут занимался, чтобы, после того как тебе отремонтируют ноги и выпишут из больницы, ты еще двадцать лет гнил в тюрьме. Ты меня понял?

Кадик слабо кивнул.

Стефани вскинула пистолет и прицелилась в небольшую точку между его нелепо увеличенными глазами.

– Хочу услышать, как ты скажешь это сам.

* * *

Вернувшись в гостиницу «Кингс-Корт» в Бейсуотере, она сделала три телефонных звонка и установила две вещи. Во-первых, Реза Мохаммед в настоящее время является студентом Имперского колледжа. Во-вторых, Мустафа Села учился в Имперском колледже и закончил учебу полтора года назад. Ей удалось это вычислить. То есть еще до того, как Реза Мохаммед купил у Брэдфилда документы на имя Мустафы Села. Что, однако, вовсе не означало, что прежний Села и новый Села – это разные люди, причем оба не были настоящим Мустафой Села. Возможно, Мохаммед потерял документы или их у него украли. Или же были два Мустафы Села, один настоящий, другой – самозванец. Если на то пошло, возможно, их было больше двух. Почему бы нет?

По пути из Бейсуотера в Южный Кенсингтон Стефани попыталась снять еще две сотни фунтов с «Визы» Проктора, но банкомат не выдал денег и не вернул ей карту. Она была близка к панике, но, подключив логику, сумела взять себя в руки. Этого следовало ожидать. Ей и так крупно повезло снять столько денег, сколько она сумела.

Кампус Имперского колледжа науки, техники и медицины Лондонского университета располагался между Экзибишн-роуд и Куинс-гейт. Администрация колледжа находилась в Шерфилд-билдинг, невзрачном здании в центре учебного комплекса. Личный номер Мустафы Села, согласно Британской службе приема студентов – H402, – был на одной из дискет Проктора. С его помощью Стефани получила рекламный проспект курса бакалавриата: авиационное машиностроение с годовой стажировкой в Европе. Она также нашла проспект курса Резы Мохаммеда: аспирантура в области химического машиностроения и химической технологии.

Сам Реза Мохаммед появился в половине четвертого.

Он и еще несколько студентов шли с лекции. Многие имели ближневосточную или арабскую внешность, но взгляд Стефани сразу же выхватил его. По сравнению с фотографией его волосы были чуть длиннее, а борода чуть короче – вернее, даже не борода, а щетина, – но орлиный нос и глаза с тяжелыми веками невозможно было не узнать. Шагая в самой гуще группы, он тем не менее был один. Другие болтали парами или кучками, но только не Мохаммед.

Держась на почтительном расстоянии, Стефани последовала за ним до Куинс-гейт, где он свернул налево. На Кромвель-роуд повернул направо. Стефани тотчас догадалась, что Мохаммед направляется к станции метро «Глостер-роуд». Она сократила расстояние между ними, чтобы не упустить его из виду, как только они дойдут до метро. Но, как оказалось, он прошел мимо и свернул с Кромвель-роуд, лишь дойдя до Нересборо-плейс, что ведет к Кортфилд-гарденс. Там вошел в здание на углу с Баркстон-гарденс.

Прежде чем совершить первый из нескольких проходов, Стефани на минутку замедлила шаг. С тротуара каменные ступени поднимались под балконом второго этажа ко входу в помещение, которое через стеклянную дверь выглядело как какое-то фойе. За стойкой, лениво куря сигарету, сидел молодой человек. Он явно скучал. Большинство окружающих зданий были жилыми – бывшие особняки, превращенные в квартиры или дешевые гостиницы. Но этот явно не был ни тем ни другим. Перегнувшись через перила, Стефани сумела заглянуть в цокольный этаж: две большие комнаты, разделенные коридором. В одной из комнат стоял торговый автомат с безалкогольными напитками, пластиковые стулья на выстеленном линолеумом полу и старый телевизор в углу. В другой она разглядела гребной тренажер, набор гантелей на резиновом коврике и еще один тренажер. На стене, в коридоре, висел таксофон. Он находился за дверью пожарного выхода, у подножия ступенек, что спускались вниз от калитки, устроенной в ограде на уровне тротуара.

На главном входе не было никаких указателей, зато рядом имелась небольшая боковая дверь, рядом с которой на грязной латунной табличке Стефани прочла: «Студенческое общежитие “Аль-Шариф”». В углу одного окна была наклейка: на зеленом фоне белый полумесяц и звезда. Во время третьего обхода здания Стефани увидела внизу Резу Мохаммеда. Сидя спиной к окну, он, похоже, смотрел телевизор. Рядом с ним сидел еще один молодой человек, но они не разговаривали между собой.

Она набрала справочную службу и, получив номер студенческого общежития «Аль-Шариф», тотчас туда позвонила. Ответил мужской голос. Стефани спросила Резу Мохаммеда, и ей велели немного подождать. Зазвонил другой телефон. С тротуара ей было видно, как из спортзала в коридор вышел молодой человек и взял телефонную трубку. Она увидела и услышала, как он произнес слово, которое она не поняла. Затем выключила мобильник Проктора.

* * *

Мною владеет ярость, которую невозможно передать словами. В последнюю пару дней случайный наблюдатель наверняка счел бы меня спокойной, даже непробиваемой. Нет ничего более далекого от правды. Последние два года моя жизнь была свободна от негативных эмоций. Я была то обдолбана наркотой, то слишком пьяна или слишком устала, чтобы найти силы для гнева. У меня не было ненависти ни к Дину Уэсту, ни к Барри Грину, ни к любому из тех, кто эксплуатировал меня. Я не держала зла на тех, кто на час-другой покупал мое тело. И не уверена, что знай я тогда, что причиной трагедии был терроризм, это имело бы какое-то значение. Мое поведение определялось мной самой, а не событиями вокруг меня.

Но теперь все изменилось. Теперь я объята яростью. Сильной. Это наводит на мысль, что она все это время была со мной, лежа на секретном депозитном счете, на который капают астрономические проценты. Я зла на Кристофера за то, что он обманул смерть, я зла на остальных моих родных за то, что они стали ее жертвами. Я ненавижу Уэста, Грина и всех других моих пользователей. Даже Проктор не избежал моего гнева: как он мог оставить меня после того, как я начала от него зависеть? А еще есть Реза Мохаммед, человек с бомбой. Но главным образом я зла на себя. Я презираю свое падение и горько корю себя за все, что случилось со мной за последние два года. Мне стыдно за все те поступки, какие я позволяла себе до трагедии. Но самое страшное – это то, что я, увы, не могу ничего изменить, что мне остается лишь пенять себе за мое прошлое.

Я сижу, задумавшись над бакалаврским курсом Мустафы Села: аэронавигационная техника с годовой стажировкой в Европе. Помогли ли ему знания, полученные в Имперском колледже, взорвать в небе над Атлантикой борт NE027? На тот момент Села был третьекурсником. Я просматриваю проспект. Изученные им области науки и техники включают такие темы, как авиационные конструкции, материалы, механика полета и дизайн фюзеляжа. Если Села и Мохаммед – это один и тот же человек, что лично мне кажется весьма вероятным, то выбор именно этого курса явно не случаен и был сделан с умыслом. В любом случае нынешний курс Резы Мохаммеда настораживает: аспирантура по химическому машиностроению и химическим технологиям. Вооруженный такими знаниями, он способен превратить нашу жизнь в самый жуткий кошмар.

Открываю банку кока-колы и изучаю фотографию Резы Мохаммеда. Смотрю на него, а он глядит на меня. Интересно, живы ли его родители? Знают ли они, где он и чем занимается? Есть ли у него братья или сестры? Возможно, они похожи на него. Будут ли они оплакивать его, будут ли тосковать по нему?

Что касается моего собственного будущего, мне все равно, что будет завтра. Я больше не поддамся алкоголю и наркотикам, но от этого мое будущее не станет светлее. Опять же, я привыкла жить в темноте. Вопрос, который я задаю себе, никак не связан с тем, что будет завтра. Он в другом: когда настанет момент и я посмотрю в глаза Резе Мохаммеду – в глаза такого же человеческого существа, что и я, – смогу ли я спустить курок? Я сделала это случайно – и промахнулась. Смогу ли я сделать это намеренно и попасть в цель? Несмотря на душащую меня ярость, это противоречит всем естественным инстинктам внутри меня. Способна ли я хладнокровно убить человека?

* * *

Ночью ей не спалось. Вместо этого она смотрела телевизор в надежде, что это ее отвлечет. Но не сработало. Равно как и ругань супругов в соседней комнате, вой сирен вдали, и время от времени визг автомобильных тормозов.

Ей жутко захотелось выкурить сигарету, затем – целую пачку. Захотелось водки, затем героина, затем чего угодно, лишь бы это отвлекло ее от мыслей. Ей хотелось вновь перенестись в детство; хотелось сидеть дома, в теплой кухне, и пусть мать, хлопоча у плиты, будет плести вокруг нее защитный кокон родительской любви. Хотелось, чтобы Реза Мохаммед исчез. Хотелось уснуть и никогда больше не проснуться. Хотелось быть кем-то еще, той, кому не страшно и кто не чувствовал себя развалиной.

Рассвет принес в город мелкий дождик. Отлично. Она попробовала завтрак, и ее почти мгновенно вырвало. День надвигался, как ледник, сползающий с гор. Она все ожидала, что адреналин вот-вот закончится и у нее сдадут нервы, но этого не случилось. И вот теперь, в восемь тридцать вечера, ее тело работало на холостых оборотах, голова была полна обрывочных мыслей, а сама Стефани чувствовала себя сущей развалиной.

Реза Мохаммед был виден ей как на ладони. От этого зрелища у нее екнуло сердце. Перед телевизором сидели с полдесятка студентов. Мохаммед занимал место позади них, но его стул был повернут в противоположном направлении. Он разговаривал с каким-то мужчиной. Положив локти на колени, они сидели лицом друг к другу. Мохаммед сжимал в ладонях бумажный стаканчик. Стефани предположила, что эти двое разговаривают шепотом – было в их позах нечто заговорщическое.

Ее план был полностью обдуман и отрепетирован. Она попросит Резу Мохаммеда подойти к таксофону. Затем откроет калитку в ограждении – она уже установила, что та не заперта, – спустится по ступеням и застрелит его через окно в двери пожарного выхода. Расстояние от ствола до цели она оценила менее чем в десять футов. Это давало возможность скрыться. Если стрелять через окно пожарной двери, то не придется входить в здание, что уменьшает ее шансы быть пойманной или даже увиденной. А поскольку выстрелы наверняка вызовут переполох, Стефани надеялась, что суматоха и ночь послужат ей прикрытием, когда она попытается уйти. В магазине ее пистолета оставалось пять патронов, а значит, провала можно было не опасаться. Причиной неудачи может стать лишь она сама – как самое слабое звено в цепи.

Казалось, будто вся ее жизнь была заточена на один-единственный, решающий момент. И вот он настал. Все, что было раньше, вело к нему; все, что должно было произойти после, было его следствием.

Стефани набрала номер и прижала к уху мобильный телефон Проктора. Раздалось три гудка, прежде чем на том конце линии сняли трубку.

– Добрый вечер. – Это был голос секретаря на ресепшне.

– Могу я поговорить с Резой Мохаммедом, пожалуйста?

– Кто его спрашивает?

Стефани наобум сказала первое, что пришло ей в голову:

– Мэри Стюарт. Я – секретарь профессора Пирсона из Имперского колледжа.

Пауза. Затем:

– Пожалуйста, оставайтесь на линии.

Стефани стояла на тротуаре возле перил. Калитка была чуть приоткрыта. Ее левая рука сжимала телефон, правая, в кармане, – пистолет. По шее ей за воротник стекали струйки ледяного дождя. Как и раньше, прямо над ухом зазвонил другой телефон, тот, который был виден ей в окно двери пожарного выхода. Ей ответил какой-то незнакомец, и она снова попросила пригласить Резу Мохаммеда. Мужчина исчез в коридоре, и через несколько секунд вновь появился в соседней комнате. Она как будто смотрела немое кино. Реза Мохаммед поворачивает голову, что-то говорит своему собеседнику и поднимается с пластикового сиденья. В брюках цвета хаки, старых кроссовках и темно-синей фуфайке с начесом поверх белой футболки. Стефани уже представила себе, как на его груди проступают пятна крови.

Стефани распахнула калитку и шагнула на широкую верхнюю ступеньку. Реза Мохаммед подошел к телефону и потянулся к болтавшейся телефонной трубке. Стефани вытащила из кармана пистолет.

Не носите пистолет, если не готовы стрелять.

– Алло? – ответил ей басовитый голос.

– Это Реза Мохаммед?

– Да. Кто это?

* * *

Телефон исчез, пистолет тоже.

Чья-то рука зажала ей рот, заглушая ее крик. Чужие пальцы лапали ее тело, впивались сквозь одежду в ее плоть. Ее тащили назад и вверх, и ее каблуки цеплялись за каменные ступени. Ее крепко сжимали чьи-то сильные руки. Она слышала короткие фразы, которые были ей непонятны. Ей в глаза падали дождевые капли. А потом перестали.

Она внезапно оказалась в каком-то автомобиле – скорее всего, фургоне, куда ее затолкали прямо на голый пол. Внутри было темно.

– Ну, давай же, – услышала она.

Стефани удалось слегка повернуть голову и даже укусить ладонь, зажимавшую ей рот. Человек вскрикнул от боли и убрал руку. Она из последних сил старалась вырваться. Высвободив ногу, лягнула наугад. Нога наткнулась на что твердое, кто-то крякнул от боли. Автомобиль резко свернул за угол. Все сдвинулось со своих мест.

– Да сделай же с ней что-нибудь! – пробормотал кто-то другой.

Времени думать не было, и еще меньше – действовать. Все эмоции отключились, не нашлось даже мига для страха. Стефани брыкалась и отбивалась руками, как только могла. Совершенно неожиданно у нее откуда-то взялись запасы силы – пока чей-то кулак не врезал ей в глаз. Дважды. Одного раза было бы достаточно. После второго удара силы оставили ее.

Ей набросили на голову и плечи какую-то тряпку – грубое одеяло или мешок, что-то влажное, что воняло, как мусорный ящик. Тело сдавили чужие, невидимые руки и ноги. Стальные пальцы нащупали и оторвали правый рукав. Затем две мощные лапищи прижали ее руку к холодному металлическому полу и чей-то голос буркнул:

– Мы готовы.

11

Когда она открыла глаза, тьма была такой же абсолютной, как и когда они были закрыты. Сознание возвращалось медленно. Кружилась голова. Темнота не помогала, не давала ей визуальный якорь. Она никогда не видела и даже не представляла себе, что такое полное отсутствие света. С ее руки сняли дешевые пластиковые часы, так что даже слабая подсветка цифр теперь была ей недоступна. Ее окружал кромешный мрак могилы.

Она лежала на чем-то твердом. На полу? Возможно, но откуда ей это знать? Вдруг это уступ на высоте ста футов над землей? Стефани провела ладонями по поверхности. Та была прохладной и гладкой.

Она знала: ей нужно выяснить размеры помещения. Должны же здесь быть стены. Тьма и бесконечность были невыносимы. Стефани уже чувствовала, как ее мозг сеет в животе семена паники. С трудом поднялась на четвереньки; голова тотчас закружилась, и она качнулась. Мало того что вокруг царила кромешная тьма, то, чем ее накачали и что теперь бежало по ее венам, усугубляло ее мучения. Потянуло на рвоту; она выгнула спину, словно потягивающийся пес.

Помимо часов, с нее сняли пальто, обувь и ремень. Карманы были пусты. Место укола на правой руке было болезненным на ощупь. Стефани знобило. Нащупывая то одной, то другой ладонью путь, она на четвереньках медленно двинулась дальше, страшась того, что могут обнаружить ее пальцы. Почти полностью утратив ориентацию, Стефани надеялась, что движется в одном направлении. В противном случае она могла ползать по кругу в крошечном помещении, полагая, что движется так же прямо, как стрела, выпущенная в огромном зале.

Ее пальцы наткнулись на что-то твердое. Стефани вздрогнула, отдернула руку и перевела дыхание. Затем снова протянула руку вперед. Нечто гладкое, твердое, холодное, вертикальное. Стена. Она прижала обе ладони к поверхности и, опираясь на них, неуверенно поднялась на ноги. Решила двинуться влево. Вскоре нащупала угол, затем другую стену и снова угол. В третьей стене возник первый разрыв: тонкие вертикальные линии уходили вверх перпендикулярно полу, затем тянулись вдоль него и снова шли вверх. Контур, дверь. Но без ручки. Она кулаками постучала по ней и позвала на помощь, но ее руки сказали ей, что ее никто не услышит. Стефани не нащупала никаких отверстий или щелей. Такая же сплошная и твердая, как и стена, в которой она была установлена, дверь, по всей видимости, была воздухонепроницаемой. Это означало одно из двух: либо воздух подавался через вентиляционное отверстие, которое было вне ее досягаемости – интересно, задумалась она, какой высоты здесь потолок? – или же никакого вентиляционного отверстия тут нет и запас воздуха ограничен. Стефани попыталась не думать об этом. Не хватало ей еще одной причины для паники. Но мысль никуда не делась.

Она прошла вдоль четвертой стены, а затем снова вдоль первой, чтобы завершить свое исследование. По ее прикидкам, каждая стена была примерно двадцать пять футов[6] в длину. Что это за комната? Тюремная камера? Кладовая? Но разве камера предназначена не для этого? Камера хранения людей…

Стефани отступила в первый угол и села там, прижав к телу согнутые в коленях ноги. По крайней мере, теперь она имела представление о границах, даже если те оставались невидимы. Она знала: за ее спиной нет никакой пустоты. Пустота, как и темнота, была впереди.

* * *

Я писаю, устроившись в третьем углу. Я терпела, сколько могла, но понятия не имею, как долго. Полчаса? Час? Несколько часов? Завеса тьмы искажает восприятие времени. Без часов, без возможности наблюдать за небом время как будто застыло. Я возвращаюсь в первый угол. Физически мне стало легче, но я готова сгореть от стыда. Меня нарочно унижают. Где я? Кто привез меня сюда? Меня постоянно преследуют эти два вопроса. Ответ на первый кажется очевидным. Я нигде.

Что касается второго вопроса, то ответ на него менее ясен. Я не видела своих похитителей. Меня схватили сзади и потащили спиной назад. Прежде чем успела взглянуть хотя бы на одного из них, я оказалась распростертой на полу темного фургона. Это не работа полиции, в этом я уверена на все сто. Но что, если это некая тайна служба? Осведомитель Проктора из MI-5 – называвший себя Смитом – предупредил его о потенциально зловещих последствиях, если власти узнают о его расследовании. Чья это работа? MI-5, или МI-6, или другой службы, о которой я слыхом не слыхивала? Такая перспектива вселяет тревогу и, как ни странно, одновременно утешает, потому что альтернативы еще хуже. Предположим, мои похитители связаны с Резой Мохаммедом или Исмаилом Кадиком… Мое богатое воображение мгновенно напоминает мне о том, каким я видела Кита Проктора в последний раз.

Мне по-настоящему страшно. Куда только подевалась моя ледяная агрессия, помогавшая мне сосредоточиться… За последние два года я ни разу не испытывала ничего подобного. Даже в самых худших ситуациях. Я всегда верила, что у меня есть шанс, что я смогу помочь себе. Но не сейчас. Я одна, и вокруг пустота.

Кромешная тьма сгущается, становясь еще темнее, пустота неумолимо надвигается. Наверное, это клаустрофобия. Я впервые ощущаю ее на себе, и ощущение это вселяет ужас. Логика отключается. Я ничего не вижу; даже если поднести ладонь к лицу и почувствовать на ней свое дыхание, глазу не виден даже ее контур; но я знаю, что стены надвигаются на меня. Тьма сжимается. Я это чувствую. Воздух сдавливает мне легкие. Я вся в испарине. Дыхание становится частым и неглубоким. Что это? Тревога или иссякающий запас кислорода?

Страх оказаться в ловушке, страх тесного пространства. Пустота и тьма – они одновременно бесконечно огромны и ужасающе близки. Они аморфны, они образуют вторую кожу, которая душит меня. Мой разум из последних сил сопротивляется ее давлению. Я распадаюсь.

Забудь о взорванных самолетах. Вот что такое взрывная декомпрессия.

* * *

Свет резал глаза. Забившись в угол камеры, Стефани закрыла лицо рукой, давая глазам привыкнуть. Когда она наконец подняла голову, то увидела в дверном проеме силуэт незнакомого мужчины.

– Следуйте за мной, – приказал тот.

Она не стала спрашивать, где она и куда они идут. Куда угодно, лишь бы не сидеть в темноте. Поднялась на ноги и, все еще моргая, босиком шагнула в коридор с ржавыми трубами, что тянулись вдоль низкого потолка. Со стены светили лампочки под защитными проволочными сетками.

Незнакомец провел ее до конца коридора, а затем вверх по бетонным ступеням. Стены много лет назад были окрашены в серый и зеленый цвет, но теперь краска облупилась. Стук его подметок эхом отлетал от твердых поверхностей. Они прошли первый и второй этаж. Стефани посмотрела сквозь грязные окна лестничной клетки и не увидела ничего знакомого, лишь какие-то фабричные корпуса вдали и строительную площадку, маскирующуюся под парковку. Унылый пейзаж промышленной зоны. Стефани предположила, что она все еще в Лондоне, но с уверенностью сказать не могла. На втором этаже мужчина распахнул множество дверей и повел ее по коридору, делившему пополам заброшенный офис. Приведя ее в какую-то комнату, он велел ей подождать, а затем запер снаружи. Стефани на всякий случай подергала ручку двери.

Бо́льшую часть пространства занимал деревянный стол, на котором стоял старый телефон в бакелитовом корпусе. Стефани подняла трубку: линия была мертва. Рядом с телефоном стоял пластиковый картотечный ящик. Она быстро пробежала пальцами по пожелтевшим от времени карточкам; номера лондонских телефонов на них начинались с 01. На боковом столе примостилась старая пишущая машинка, реликвия доэлектронной эры. И никакого намека на компьютер или хотя бы факс. Стефани не оставляло ощущение, будто она в музее и перед ней экспозиция «офис-менеджера средней руки 1950-х годов». Пыль лишь усиливала это впечатление. Воздух был затхлым.

Стефани потерла сгиб локтя, затем опустила глаза и увидела темный синяк вокруг точки укола. К тому моменту, когда в замке повернулся ключ, она устала рассматривать себя и сидела на вращающемся кресле, забросив на стол босые ноги.

В комнату шагнул человек, но не тот, что сопроводил ее в офис. Кроме него, она увидела в коридоре еще двоих. Незнакомец закрыл дверь. Под мышкой он держал толстую папку. Стефани дала бы ему слегка за пятьдесят, хотя его волосы были почти полностью белыми. Он того же роста, что и она сама. Худощавый, с тонкими чертами лица: длинный узкий нос, почти славянские скулы и суровый рот с тонкими, бледными губами. А вот кожа была красноватой, словно слегка обветренной. Но больше всего в нем поражали глаза цвета чистого аквамарина. На нем было старое пальто, надетое поверх плотной клетчатой рубашки и пары поношенных вельветовых брюк. Коричневые башмаки были изрядно потертыми.

Он бросил папку на стол, рядом с ее ногами. В воздух тотчас взлетело облако пыли.

– Мисс Стефани Патрик. Возраст – двадцать два года. Профессия – проститутка. Адрес – нигде и везде. – Он вынул из кармана пачку сигарет «Ротманс» и указал на лежащую на столе папку: – Там собрана вся ваша жизнь, мисс Патрик. По крайней мере, жизнь, которую вы вели, прежде чем покинуть нормальное общество и соскользнуть вниз. Но что теперь с вами? Кто вы теперь? Ни банковских счетов, ни медицинской истории, ни налоговых отчетов. Похоже, у вас есть водительские права, но адрес давно устарел. Срок действия вашего паспорта истек и не был продлен. Вы не зарегистрированы для голосования, вы не платите местный налог, у вас нет номера национального страхования. На самом деле он у вас есть, но они не знают, живы ли вы или нет. И не они единственные.

У него был шотландский акцент. Не сильный, однако заметный. Сам голос был басовитее, нежели тот, что подходит человеку его телосложения.

– Где я?

– Похоже, у вас дар навлекать на себя неприятности. Исключены из двух школ, один раз за многократное курение и распитие спиртных напитков и один раз за сексуальные проступки. В университете Дарема не прошло и месяца, как вы получили предупреждение…

– Один препод попробовал домогаться меня.

– В вашем личном деле говорится иное.

Стефани сняла со стола ноги.

– Кто вы?

– Я даже сказал бы, прямо противоположное. А когда он отверг ваши домогательства, вы, чтобы наказать его, солгали его жене.

– Поверьте, мои наказания обычно более творческие, чем это.

Мужчина улыбнулся, но лицо его осталось бесстрастным. Он вытащил из пачки сигарету и закурил.

– В вашем личном деле сказано, что вы пришли в Эрлс-Корт с заряженным пистолетом – видимо, затем, чтобы выпустить пулю в затылок безоружному человеку. Но позвольте мне высказать одну безумную идею. Вы – та самая молодая женщина, которая недавно была замечена в компании Кита Проктора, убитого журналиста.

– А вы?

– Меня зовут Александер.

– Александер – это как?

– Мистер Александер.

– Вы кто? Полиция?

– Нет.

Стефани мысленно перебрала другие варианты.

– MI-5, или что-то в этом роде?

– Что-то в этом роде, но только другое.

То, о существовании чего ты даже не догадывалась.

– Содержимое этой папки – весьма занимательное чтиво, – продолжил Александер. – Похоже, вы умная молодая женщина и имеете талант к иностранным языкам. Если честно, мне в это с трудом верится. Во что еще труднее поверить – так это в ваш исключительный дар самоуничтожения. Лично мне неинтересно, что вам кажется, будто вы способны на хладнокровное убийство. Думаю, ваша рука не дрогнула бы. У вас имеется истинный вкус и талант к вещам, которых все остальные стараются избегать. Для меня же самое главное, это чтобы Реза Мохаммед не пострадал.

В Стефани вновь шевельнулась злость.

– И вы считаете это справедливым?

– А вы готовы выпустить невооруженному человеку пулю в затылок и при этом считаете себя вправе читать мне лекции о справедливости? – Александер наблюдал за ней сквозь завесу сизого сигаретного дыма. – Мохаммед куда более полезен живой, чем мертвый.

– Он был бы жив, если б отбывал двадцать пять лет в тюрьме особого режима.

– Живой, но бесполезный. Он должен быть свободен и… ничем не связан.

– Зачем?

– Это не ваше дело.

– Он убил моих родителей, мою сестру и брата – а вы защищаете его. Если это не мое дело, то чье, хотела бы я знать?

– Согласен, вы отчасти правы. Но это все, что у вас есть.

– Это не слишком хорошо.

– Боюсь, вам придется с этим смириться.

– Тогда скажите мне, почему я здесь. Где бы это ни было.

– Вы здесь для того, чтобы вас оценили. Вернее, чтобы оценил я.

– Зачем?

– Риск. Я должен убедиться, что вы не представляете для Резы Мохаммеда реальной физической угрозы и что ваше молчание гарантировано. Должен убедиться, что вы можете пообещать мне это – и сдержите свое обещание.

– Или что? – возразила Стефани.

Александер небрежно пожал плечами, как будто это не имело значения. Впрочем, глаза его говорили об ином. Перед ее мысленным взглядом тотчас возникли обугленные алюминиевые обломки в Атлантике, раздробленные колени Кита Проктора, Реза Мохаммед в лекционном театре.

– Я не могу этого сделать.

Александер выгнул бровь.

– Вскоре вы поймете, что я не любитель юмора, мисс Патрик. Поэтому можете предположить, что я не шучу. – Он посмотрел на часы. – Мне пора. Возможно, вам нужно время для размышлений, хотя, на мой взгляд, все довольно просто.

– Вы думаете, я это так оставлю лишь потому, что вы угрожаете мне?

– Боюсь, вы не понимаете всей серьезности того положения, в котором находитесь.

Стефани пыталась забыть недавнюю клаустрофобию.

– Значит, вы так и не поняли? Мне без разницы. Более того, в моем положении я могу даже поторговаться.

– Вы не в том положении, чтобы торговаться.

– Напротив. Вся собранная Проктором информация хранится на дискетах.

Александер вновь улыбнулся, столь же безжизненно, как и прежде.

– Да. Я знаю. Их принесли вместе с вашими личными вещами из отеля «Кингс-Корт».

Стефани упрямо отказывалась сдаваться:

– И вы уже проверили, что на них? Конечно, да. Попробую угадать. Душераздирающие истории о человеческих судьбах. Трагические рассказы о том, как через два года семьи и друзья погибших справляются со своим горем. Ничего такого, что угрожало бы вам, кем бы вы ни были.

Александер молча курил. Содержимое компьютера Проктора также было сохранено на тех семи дискетах. Стефани перенесла их на два новых диска. Лицо Александера оставалось каменным, по нему было невозможно ни о чем догадаться. Внутренний голос подсказывал Стефани, что ей нужно нечто большее.

– Есть семь дискет. Вернее, было. На самом деле сейчас их двадцать одна, три полных набора. И еще четыре печатных копии. Не стану притворяться, будто я ознакомилась со всеми материалами или что понимаю бо́льшую их часть. Но я видела достаточно, чтобы понять их ценность. Рейс NE ноль двадцать семь был взорван взрывчаткой «семтекс». Свидетельства были повсюду: об этом говорили и обломки, и тела погибших, но об этом не говорили вслух. Не знаю почему. Я в курсе, что подложивший взрывчатку террорист, Реза Мохаммед, в настоящее время аспирант Имперского колледжа. Судя по информации на дискетах, он жив и проживает в Лондоне; соответствующие власти в курсе, однако ничего не предпринимают. Возможно, для этого имеется некая веская причина, хотя лично я отказываюсь поверить, что все будет выглядеть именно так, когда об этом начнут кричать передовицы газет по всей стране. А вы как считаете?

Ей было видно, как расширились его зрачки.

– Неужели вы считаете, что газетам будет позволено печатать такие смехотворные, необоснованные обвинения?

– Они обоснованны, но мне понятны ваши сомнения. Вот почему я отправила бо́льшую их часть за границу. Один комплект дисков доверила на хранение одной юридической фирме, дав соответствующие инструкции, если вдруг со мной что-то случится. О сигналах мы договорились. А остальные… Они могут быть где угодно.

Александер снисходительно улыбнулся:

– Прекрасно.

– Германия, Аргентина, Южная Африка, Канада – кто знает? Это может быть как большая телевизионная сеть, так и мелкий независимый издатель. Деньги в это уравнение не входят. Это может быть просто человек, который любит искать информацию в Интернете.

– И кто же они, эти ваши знакомые в Аргентине? – спросил он. – Вы лжете мне, мисс Патрик.

– Как я понимаю, вы предлагаете мне шанс уйти целой и невредимой, при том условии, что я буду держать язык за зубами. С какой стати мне его отвергать? Это не имело бы смысла. Но есть одно «но»: если б у меня не было серьезной защиты.

Александер молчал около минуты, если не дольше. Вероятно, он ожидал, что когда молчание затянется, она не выдержит и что-то скажет. Однако Стефани была мастер играть в молчанку.

В конце концов он вновь посмотрел на часы и сказал:

– Ты просто купила себе время, вот и всё. – Сделав последнюю затяжку, он бросил окурок на пол и растер его каблуком. – Но не слишком много.

Вечером к ней пришли двое. Один остался снаружи, другой вошел в комнату, чтобы вернуть ей вещи. Стефани надела на руку часы: те показывали без десяти восемь.

– Как давно я здесь?

– Со вчерашнего дня.

– Куда мы идем?

– Скоро сама увидишь.

На улице было холодно. Их ожидал синий «Мерседес». Двигатель работал на холостых оборотах, надрывно выдыхая выхлоп. Стефани заметила на здании выцветший рекламный плакат «продается». Похоже, он висит там давно.

Один из мужчин открыл заднюю дверь и жестом велел ей садиться. Стефани огляделась по сторонам: бежать было некуда. Она нехотя подчинилась. Мужчина сел к ней на заднее сиденье, а его спутник расположился впереди рядом с водителем. Дверцы захлопнулись, и машина отъехала от тротуара.

Они молча скользили под оранжевыми конусами света уличных фонарей, мимо жилых домов, стоящих чуть в глубине от тротуара, мимо небольших промышленных зданий, мимо мебельных супермаркетов, чьи названия пронзали ночь огромными неоновыми буквами. Стефани увидела указатель на Уэмбли. До него была всего одна миля. Значит, они в Северном Лондоне. По мере того, как менялась архитектура, стало ясно: они едут обратно в центр города.

Через полчаса «Мерседес» катил вниз по изгибам и поворотам Лоуэр-Роберт-стрит, а затем свернул в арку здания на углу Роберт-стрит и Адельфи-террас. На Савой-террас водитель выезжать не стал, а остановился у двери в стене. Один из мужчин открыл ее, набрав код цифрового замка. Войдя вслед за ним в здание, Стефани оказалась в небольшом фойе, в котором стоял стол, а на нем – монитор. Впереди находился лифт. Ее спутник вызвал кабину. Они вошли внутрь, и он нажал кнопку с цифрой «три». Стефани посмотрела на лампочки на панели; те начинались на уровне, обозначенном «минус четыре».

Двери раздвинулись. Взору Стефани предстал застеленный ковровой дорожкой коридор с кремовыми обоями. Стены были увешаны репродукциями гравюр с изображением идиллических сельских сцен. Ее спутник провел ее в какую-то комнату. У одной стены стояла односпальная кровать. Здесь также были телевизор, письменный стол, два кресла, книжный шкаф, полный книг, и дверь, ведущая в небольшую ванную комнату. На столе стоял поднос, а на нем – стакан и тарелка с сэндвичами.

– Отдохните. Утром за вами придут.

С этими словами он закрыл дверь и запер ее на замок.

Стефани проверила окна. Запечатаны. За верхушками деревьев в садах на набережной Виктории она разглядела Темзу и на южном берегу реки здание концертного зала «Ройял фестивал холл». Она не стала задергивать занавески.

Сначала Стефани долго стояла под горячим душем, после чего, завернувшись в толстое белое полотенце, села на кровать, чтобы поесть. Сэндвичи были с ветчиной и сыром. Включив телевизор, она пощелкала пультом и прошлась по каналам, но сосредоточиться не смогла. Тогда принялась изучать книги в шкафу; в основном беллетристика в покетах, порядком зачитанная. Ни комната, ни ее содержимое ничего ей не говорили.

Несмотря на усталость, расслабиться она не смогла. Уснула Стефани лишь после двух, а проснулась, когда еще не было девяти. Она приняла душ. Стоя на коврике, взглянула на свое отражение в зеркале и провела рукой по светлым волосам. Темные корни заметно отросли и стали того же цвета, что и волосы на лобке. В первые дни, прежде чем она научилась качать права и сумела-таки его переубедить, Дин Уэст заставил ее побрить волосы на лобке, заявив, что так, мол, лучше для дела. Намек вызвал у нее омерзение, но тогда она была слишком напугана и не стала протестовать. Уэст настаивал на том, чтобы лично присутствовать при ритуале бритья. Воспоминания об этом унижении неизменно вызывали у нее тошноту, которая со временем переросла в клокочущую ненависть.

Завернув мокрое тело в полотенце, она вернулась в спальню. Здесь ей встретилась невысокая пухлая женщина с подносом, который она поставила на стол. Кофе, тосты, масло, варенье. Стефани резко обернулась к открытой двери. Увы, в дверном проеме маячил громила с лицом цвета сырого стейка. Второй, потолще, топтался в коридоре. Стефани изобразила безразличие. Женщина взяла поднос, оставленный прошлым вечером, и, не проронив ни слова, вышла вон.

Через час дверь открылась снова. На сей раз это был Александер. Сегодня он выглядел настоящим щеголем – в безукоризненно сшитом темно-синем двубортном костюме в тонкую белую полоску. Белоснежная рубашка, бордовый шелковый галстук, золотые овальные запонки. Ее собственная одежда грязной кучей была свалена на ковре. На ней был белый махровый халат, который она обнаружила на двери ванной. Халат был мужским, его рукава закрывали ей кисти рук.

– Вы хорошо спали?

– Что я здесь делаю?

Он предложил ей сигарету «Ротманс», от которой она отказалась, а затем закурил сам.

– Я задам вам один простой вопрос. Вы оставите Резу Мохаммеда в покое?

– Да, – машинально ответила Стефани.

Оставалось лишь надеяться, что он не заметил ее инстинктивной реакции. Она отлично знала: выбора у нее нет. Где-то между гневом и долгом ответ был почти столь же ясен, как и желание это отрицать.

Ее молчание огорчило Александера.

– Я прекрасно понимаю вашу позицию. Проблема в том, что вы не понимаете моей. Вы не в состоянии ее понять.

– Что это за место?

– Вы меня слушаете?

Ее раздражал его сегодняшний внешний вид. Ни дать ни взять, инвестиционный банкир или юрист.

– Что я должна делать? Попытаться забыть? Притвориться, что его не существует, что ничего не произошло?

– Честный ответ таков: я не знаю.

– Честный ответ! – Стефани горько усмехнулась. – Реальность такова, что мне ничего не остается.

– Вам двадцать два года. У вас еще может быть будущее.

– Мое будущее осталось в прошлом.

– Необязательно. Вы можете измениться.

– Может, в таком случае вы изменитесь сами? – огрызнулась она.

Что бы там ни ожидал от нее Александер, но только не это.

– Это ваш ответ? – Стефани не удостоила его ответом, и он грустно вздохнул. – В таком случае у нас серьезная проблема. В смысле, серьезная для вас. Потому что свою проблему при необходимости я могу решить сам.

– Без громкого скандала не сможете.

Александер пожал плечами:

– Только если вы говорите правду. Лично я считаю, что вы лжете, – просто не хочу лишний раз ошибиться. С другой стороны, в крайнем случае я готов рискнуть. Советую вам подумать об этом. Вы – такой же расходный материал, как и все остальные.

– Главное, что это не Реза Мохаммед. Верно?

Александер выдержал ее взгляд.

– Вам не суждено было спасти вашу семью, да и любого, кто летел этим рейсом. Вам также не удалось спасти Кита Проктора. Зато вы можете спасти себя, мисс Патрик. Еще есть время. Но предупреждаю вас: оно на исходе.

Стефани предположила, что это такая тактика: намекнуть, что время истекает, а затем заставить ее ждать. Она была заперта в своей комнате. Обед и ужин сменяли друг друга на подносе, который приносила одна и та же молчаливая женщина. По возможности она даже избегала смотреть Стефани в глаза. Впрочем, та была не слишком расстроена своим заточением. Она то читала книжки, то перещелкивала пультом телеканалы, то спала. В тот вечер Александер не вернулся, равно как и на следующий день. Однако на третье утро он пожаловал к ней на завтрак. На подносе, который женщина внесла в комнату, было две чашки. Как только она ушла, Александер закрыл дверь и налил им обоим кофе.

– Вы здесь уже более сорока восьми часов. С момента вашего исчезновения прошло более трех суток. – Он посмотрел на часы. – Или, точнее, более восьмидесяти двух часов. Угадайте, какой вопрос не дает мне покоя?

Стефани отлично знала, однако промолчала. Александер протянул ей чашку и блюдце.

– Как долго нам еще ждать, прежде чем ваша страховая компания вспомнит о вас?

Стефани сидела на кровати, скрестив ноги. Александер развернул одно из кресел к ней лицом, а затем сел и сделал глоток кофе.

– На первый взгляд у нас с вами патовая ситуация. Однако нам ничто не мешает продвинуться вперед. Я изучал такую возможность, изучал вас. Но я хочу, чтобы вы поняли: с моей стороны это компромисс, и он имеет свои пределы. Хотите – принимайте его, хотите – нет, но это также потребует компромисса и от вас.

По спине Стефани пробежали мурашки. Ей стало понятно, к чему он клонит.

– Вы могли бы поработать для нас.

«Это как?» – едва не выпалила Стефани. Похищать людей с улицы, накачивать их наркотиками, держать взаперти… Как называется такая работа? Какую должность ей предложат?

– Взамен вы получите Резу Мохаммеда, – добавил Александер, как будто с опозданием вспомнив об этом. – Но лишь в случае успеха.

– Успеха в чем?

– В том, что от вас потребуется.

Видя, что она открыла рот, чтобы возразить, он поспешил уточнить свой ответ:

– Не знаю даже, есть ли вещи, к которым вы не готовы. Особенно после того, чем занимались последние два года. После того, что были готовы сделать тем вечером в Эрлс-Корт.

– Ну вы сравнили! То были особые обстоятельства.

– В смысле?

– В смысле, то, что я готова сделать, всегда будет зависеть от обстоятельств.

– Обстоятельства были бы – причем всегда – таковы: это наш приказ.

– И это тот самый мой компромисс, я правильно поняла?

Александер покачал головой:

– Нет. Это лишь одно из условий. Компромисс заключается в ином: вам придется дождаться Мохаммеда. Не знаю, сколько времени уйдет на то, чтобы обучить вас. Я даже не знаю, возможно ли это, – вдруг вы провалите испытания. Но если все получится и вас ждет успех, то Мохаммед станет нам не нужен. Однако речь идет не о нескольких неделях или даже месяцах. На это уйдет год или даже два, если не больше.

Грудь Стефани как будто налилась свинцом.

– Хватит ли вам терпения? – спросил Александер. – Вдруг ваш гнев перегорит сам по себе?

– Вас бы это устроило?

– Лично мне все равно. Я говорю об этом лишь потому, что если вы примете мое предложение, то считайте, что обратного выхода для вас нет.

– Что, если я провалю испытание?

– Тогда от вас нам никакой пользы. А значит, нам все равно понадобится Реза Мохаммед.

– Зачем?

– В данный момент вам не положено знать ответ на этот вопрос, что бы вы там ни думали.

– Но если я выдержу испытание, тогда он мой?

– Если вы добьетесь успеха – да. Даю вам мое слово.

Стефани задумалась, насколько это надежно.

– А если я провалю испытание, что тогда?

Похоже, ее вопрос удивил Александера. У него не нашлось готового ответа, и он на какое-то время задумался.

– Я поступлю вот как: если вы бросите учебный курс или провалите тест, я позволю вам уйти в обмен на обет молчания. По сути, это та же сделка, какую я вам уже предлагал. Ни больше ни меньше. Действуют те же правила.

Он встал и поставил чашку и блюдце на поднос.

– Мы еще поговорим сегодня днем. Вы же пока подумайте об этом.

– Как вы меня нашли?

– Это сейчас так важно?

– Да.

– Без труда. Мы нашли вас без труда.

Поняв, что продолжать расспросы бессмысленно, Стефани не стала настаивать.

– Как долго мне придется работать на вас?

– Столько, сколько понадобится. Вы принадлежите нам. Это цена, которую вы заплатите за Резу Мохаммеда.

* * *

Это прямо-таки по-библейски. Жизнь за жизнь. Когда я планировала пристрелить Резу Мохаммеда, я воспринимала свою жизнь как череду часов и минут, ведущих к тому моменту, когда нажму на спусковой крючок. Будущего не существовало. Так почему сейчас должно быть иначе? Пять минут, год, пять лет… ограничено ли воздаяние во времени? Существует ли оно лишь здесь и сейчас? По мне, так у него нет срока давности.

Два года у меня не было причин жить. Я медленно умирала. Но Кит Проктор все изменил. Если я соглашусь принять необычное предложение Александера – мое условное освобождение, – я знаю, что совершу рецидив. Мертвые требуют отмщения. Эта мысль никогда не покинет меня. Она будет жить внутри меня, гноиться, разъедать мое самоуважение до тех пор, пока наконец боль не станет невыносимой и я поддамся желанию что-то принять – что угодно, – лишь бы она ушла. И тогда прощай все мои благие намерения. В мгновение ока их не будет. Один момент слабости – и ущерб будет невосполним. Я снова стану Лизой. Увы, рядом не будет никакого Проктора, чтобы вытащить меня из пропасти. Такое чудесное спасение бывает лишь раз в жизни, да и то если вам крупно повезет.

Что касается работы на Александера, пока ему это нужно… что ж, посмотрим. Я не принадлежу никому, а мир велик.

Принять решение не так уж и сложно.

* * *

– Я… то есть мы – не принадлежим ни к одной организации. Мы существуем в эфире, так как это единственное безопасное место.

Они стояли на Адельфи-террас, откуда открывался вид на Темзу. Александер решил, что Стефани не помешает глоток свежего воздуха и возможность размять ноги. День был унылый и серый, резкий ветер гнал рябь по реке. Позади и чуть левее от них, как будто придавленное махиной Адельфи, на углу Роберт-стрит стояло здание, в котором Стефани провела предыдущие три ночи. Вернее, это были два отдельных здания, объединенные в одно, – старый особняк из черного кирпича с кремовыми колоннами и второй дом меньших размеров и менее элегантный, стоящий перед ним.

Изрядно затертая от времени латунная табличка у входной двери гласила: «Херринг и сыновья Лтд., нумизматы, существует с 1789 года». Их офис располагался в переднем здании, в затхлых комнатах, где работали такие же пронафталиненные мужчины и женщины, пойманные, словно мухи в капле янтаря, в пузырь застывшего времени. В фойе имелась доска, на которой были перечислены другие компании, чьи офисы находились внутри этих каменных сиамских близнецов. Это были: две небольшие инвестиционные фирмы, одна английская, другая испанская; три фирмочки, зарегистрированные как подразделения «Гэлбрейт Шиппинг», причем все три ютились в одном тесном помещении в задней части более крупного здания; «Труро Пасифик», англо-австралийская горнодобывающая компания; агентство недвижимости, именующее себя «Портерхаус сервисиз» и «Адельфи трэвел», туристическое агентство без очевидных клиентов.

– Раньше мы работали из здания на Эджуотер-роуд под названием Маджента-Хаус, – пояснил Александер. – Кошмарное место. Послевоенный скворечник, где ничего не работало. Большинство фирмочек занимались продажами по телефону, выбивая рекламное время для журналов типа «сделай сам». На этой неделе возникли, на следующей разорились. Мы никогда не знали, кто тут кто. Впрочем, это было нам только на руку. К сожалению, в конечном итоге здание пошло под снос. Устарело, как только было построено, и простояло менее сорока лет. Тогда мы перебрались сюда. Я рассказываю это лишь потому, что иногда мы называем себя Маджента-Хаус; вы никогда не услышите это название от постороннего.

– Вы никак не называетесь?

Александер отрицательно покачал головой:

– У нас также нет штатных сотрудников и архива. Мы – не отдел какой-то более крупной организации. Мы не существуем. Мы – туристические агенты, консультанты по горнодобыче, арендодатели, нумизматы.

– Ничего не понимаю.

Положив руки на холодный камень, Александер облокотился на парапет. Взгляд его был устремлен на плоскодонную баржу, что, натужно пыхтя, боролась с приливом. Кружа над мусором, который она перевозила, пронзительно кричали чайки.

– Мы живем в эпоху разгула глобального терроризма, все более изощренного и опасного. А еще мы живем в эпоху подотчетности. Окончание «холодной войны» создало иллюзию безопасности. Политики успешно выступали за сокращение военных расходов и бо́льшую открытость. Как следствие, секретные службы стали более подотчетны политикам, чем когда-либо раньше, – увы, именно тогда, когда им нужно быть более скрытными. Осмелюсь сказать, что мы – ироничный побочный продукт этой новой культуры. Нас породила та самая эра подотчетности и прозрачности. Ни одна нация не может без разведки, и ее деятельность должна быть секретом, а не игрушкой в руках политиков. Многое из того, что мы делаем, отвратительно, но ведь кто-то работает в канализации, кто-то защищает педофилов в суде… – Александер повернул голову и посмотрел на Стефани. – Это не вопрос защиты национальных интересов, флагов и монархов. Это вопрос порядка, вопрос защиты тех условий, которые позволяют большинству жить мирно. Это игра с цифрами. Мы знаем это. Наши враги знают это. Проблема в том, как мы выслеживаем и обезвреживаем их. Что, если наши решения не всегда политически приемлемы?

– Какие решения?

Александер на мгновение задумался:

– Скажем так: вы ловите террориста, отдаете его под суд, признаете виновным и приговариваете к пожизненному заключению. Внезапно он становится не просто героем; он – мученик. Его пример вдохновляет другие горячие головы. Его судьба требует отмщения. Не успели вы вздохнуть спокойно, как момент триумфа – поимка, тюремное заключение – заканчивается, разорванный пулями и бомбами его последователей.

Стефани довела доводы Александера до логического конца.

– То есть вы их убиваете?

Ее собеседник кивнул:

– Тихо и анонимно. – Бесстрастность его ответа была предсказуема. Разве можно ожидать от такого, как он, что-то иное? – По возможности мы пытаемся сделать так, чтобы это выглядело как несчастный случай. Или, если возможно, перекладываем вину на чужие плечи. Что угодно, лишь бы не быть заподозренными. Согласен, с точки зрения морали это с трудом поддается оправданию – не говоря уже о совершенной незаконности, – но часто это единственный действенный способ борьбы с терроризмом.

– И именно этим вы занимаетесь?

Еще не задав вопрос, Стефани уже знала ответ. Знала его кожей – или, по крайней мере, подозревала – с самого начала. Более того, это ее не шокировало и даже не удивило. Ее мнение обо всех формах власти и государства всегда было низким.

– Да.

– И это все, чем вы занимаетесь?

– Да.

– Неудивительно, что вы предпочитаете держаться в тени.

Александер впервые искренне улыбнулся:

– Держаться в тени – самое разумное поведение для тех, кто делает грязную работу.

– Именно ее вы хотите мне поручить?

– Не совсем. Вы будете иной. Штучным экземпляром, если можно так выразиться.

* * *

На следующее утро синий «Мерседес» катил по влажному асфальту Кромвель-роуд. Стефани сидела на заднем сиденье рядом с Александером, разговаривавшим по телефону, и смотрела в заливаемое струями дождя окно на рекламные щиты, отели и поворот на Нересборо-плейс, вспоминая о том, как хвостом прошла за Мохаммедом от Имперского колледжа к хостелу «Аль-Шариф».

Александер завершил звонок и как будто прочитал ее мысли.

– Реза Мохаммед подложил взрывное устройство на борт NE ноль двадцать семь, но мы до сих пор не в курсе, как ему это удалось. Зато точно знаем: это была не его идея. Он был просто мальчиком на побегушках у кого-то другого.

– Почему он это сделал? Я имею в виду, почему именно этот рейс?

– Мы не знаем.

– Сейчас это вряд ли имеет значение, – пробормотала Стефани. – Рано или поздно он все равно за это заплатит.

– Рано или поздно – да. Но сначала вы найдете Халила.

– Халила?

– Человека, стоящего за Мохаммедом. Он – мозг.

– Халил? А фамилия?

Александер задумчиво выгнул бровь.

– Хороший вопрос. В арабском мире едва ли не каждый второй – Халил. Каково его настоящее имя, ведает один только Бог. Как только он себя не называл! Не удивлюсь, если Халил забыл, кто он на самом деле. Но если и забыл, я не удивился бы, что нарочно. Никто не знает его подлинной национальности или того, как он выглядит; никаких подтвержденных фотографий нет. Вероятно, ему хорошо за тридцать, а возможно, даже за сорок. Могу сказать лишь то, что, помимо взрыва «Боинга» «Северо-Восточных авиалиний», на нем лежит ответственность за три взрыва в Бейруте, убийство французского дипломата в Чаде, убийство израильского бизнесмена в Антверпене, а также доставка нервно-паралитического газа зарина от японской секты «Аум Синрикё» сепаратистам-курдам в Северном Ираке. В девяносто пятом году он организовал похищение, пытки и убийство двух агентов «Моссада» в Афинах. Его также подозревают в попытке взрыва бомбы на финале Кубка мира девяносто четвертого года в Пасадине. И это лишь некоторые из известных нам «подвигов».

Насколько мы можем судить, Халил не входит ни в какую группировку, что затрудняет его поиск. Он заключает через посредников временные союзы, да и сами посредники тоже являются временными. Мы не знаем, что движет им – убеждения или жажда денег. Скорее всего, и то и другое. Нам известно лишь то, что Реза Мохаммед – один из немногих, у кого с Халилом имеются прямые и давние связи, хотя насколько они прочны – для нас загадка. Именно это и делает его столь ценным.

Трасса A4 перешла в M4 – три полосы медленного движения, окутанные подсвеченной алыми стоп-сигналами изморосью. Водитель переехал участок железной дороги, ведущей к аэропорту Хитроу. «Мерседес» нырнул в туннель под взлетно-посадочной полосой.

– Куда мы едем? – спросила Стефани.

– Мы – никуда. В отличие от вас. – Александер сунул руку в карман пиджака и достал авиабилет. – Вас встретят в другом конце.

– А как же мои вещи?

– Вы имеете в виду то, что мы забрали из отеля?

– Да.

– Мы их выбросили.

– Что?

– Вам лучше о них забыть. – Александер дал туманной фразе секунду повисеть в воздухе, после чего сухо добавил: – Кроме того, там не было ничего ценного.

Стефани сдержала гнев – нет, она не доставит им такого удовольствия. Пусть даже не надеются. «Мерседес» тем временем остановился у Первого терминала.

– Я в последний раз говорю: еще не поздно отказаться, – сказал Александер.

– Можете не утруждать себя, – раздраженно ответила Стефани.

– Мне понятен ваш мотив. Это вопрос мести, чистый и простой…

– И вы сами об этом догадались?

– …но я также знаю: когда вы совершите возмездие – если вы его совершите, – никакого облегчения, никаких ответов не будет. Боль никуда не денется. Мертвых не воскресить. Поиски же отнимут у вас лучшие годы жизни. Годы, которые вы могли бы с пользой потратить ради счастливого будущего. Я прошу вас отказаться от вашего выбора.

– Я уже сказала вам, это не выбор.

– Месть пуста. Столь же пуста, как и обещание проститутки.

Стефани взяла у него из рук билет.

– Вам нет нужды говорить мне об этом, господин Александер. Будучи проституткой, я нарушила больше обещаний, чем когда-либо сдержу.

12

Стефани вошла в здание терминала в аэропорту Инвернесса. Было приятно укрыться от сильного ветра, устроившего болтанку во время посадки. Она окинула взглядом незнакомые лица встречающих в надежде на то, что кто-то выйдет вперед. Никого.

– Мисс Патрик? – раздался голос у нее за спиной.

Вздрогнув, она обернулась. Мужчина был высок, под два метра ростом. Стефани также разглядела, что под толстой флисовой курткой он довольно худ. Жесткие светлые волосы коротко стрижены и на затылке напоминают щетину. Широкое плоское лицо и огромные руки с толстыми пальцами – почти той же толщины, что и ее запястья.

Она на мгновение растерялась:

– Вы прилетели тем же самолетом?

Он кивнул:

– Я был в Хитроу, следил за вами. Хотел убедиться, что вы сели на свой рейс и не пытались раствориться в воздухе.

Его акцент был даже сильнее, чем у Александера.

– А если б я растворилась?

– Скажем так: вы правильно поступили, что не сделали этого. Мое имя Иэн Бойд. Автомобиль ждет снаружи.

Автомобиль оказался тридцатилетним «Лендровером». Стефани села в кабину рядом с Бойдом, и они по дороге А9 покатили на север через залив Мори-Ферт и через Блэк-Айл, причем всю дорогу Бойд только и делал, что переключал скорости и боролся с рулем. Чтобы добраться до Лэрга, где он залил полный бак бензина, ушло более полутора часов. Водителем Бойд оказался молчаливым. Обняв поджатые к подбородку ноги, Стефани сидела на пассажирском сиденье и наблюдала за тем, как пейзаж постепенно становится все мрачнее и, по ее мнению, все красивее. Ее родителям здесь понравилось бы. Ей же нужна была сигарета.

Из Лэрга они свернули на A838, узкую дорогу с частыми перевалами, петлявшую вдоль берегов озер Лох-Шин, Лох-Мерк-Ланд и Лох-Мор. Чем дальше на север они катили, тем круче становились заснеженные горы с их коварными склонами и обрывами. Погода была капризной; то ярко сияло солнце, то вдруг, укутывая собой горные пики, ущелья застилали низкие, разбухшие облака. Если на одном из озер ветер гнал по воде рябь, то поверхность другого, соседнего, была идеальным темным зеркалом. По мере того как свет и мрак сменяли друг друга, менялись и краски вокруг. Слепящие глаз золото, сапфир, янтарь, рыжая ржавчина внезапно становились багровыми синяками и свинцом. Стефани наблюдала за тем, как по горе и озеру, освещая все под собой, скользит солнечное пятно, отчего казалось, что все вокруг вместо трех измерений становилось плоским, двухмерным.

У Лаксфордского моста они свернули направо, на дорогу, ведущую в Дарнесс, небольшой населенный пункт на северном побережье. Через несколько миль после поворота они покинули дорогу, съехав вправо на проселок. То и дело петляя по зарослям болотной травы, мимо скалистых выступов и омутов с черной ледяной водой, они через четверть часа добрались до последнего поворота, с которого открылся вид на небольшое горное озеро. На другом его берегу крутой склон вырастал из воды на несколько сотен ярдов, чтобы затем встать вертикально еще на триста футов. На их берегу, рядом с кромкой воды примостились несколько строений, а в пятидесяти ярдах дальше – каменный дом.

Бойд припарковал «Лендровер» в большом гараже рядом с двумя такими же старыми машинами. К одной из них был прикреплен небольшой прицеп с моторной лодкой. В задней части гаража у стены выстроились с десяток байдарок.

Здания на берегу были довольно новыми – длинные одноэтажные деревянные бараки с крышами из рубероида или гофрированного железа. Бойд привел Стефани в тот, что был ближе остальных. Внутри в нос шибануло сыростью. Две трети здания были общежитием: у каждой стены через равные промежутки стояли койки. Матрасов не было. Другая треть была поделена перегородками на шесть небольших однокомнатных кабинок. Бойд провел Стефани в одну из них.

– Здесь ты будешь спать.

Койка была такой же, как и те, что она уже видела, с той лишь разницей, что на ней был тонкий комковатый матрас и подушка, которая от времени сделалась коричневой. На конце кровати были сложены несколько простыней, наволочка, такая изношенная, что была почти прозрачной, и два тяжелых колючих одеяла, царапавшихся, как наждачная бумага. Кроме того, в комнате имелись шкаф, комод, крошечное круглое зеркало и раковина. Небольшое окно выходило на озеро.

Бойд снова вывел ее на улицу и велел подождать возле гаража. Стефани проводила его взглядом, пока он шагал к каменному дому. Как только Бойд скрылся внутри, она заглянула в окна других зданий. Там имелась столовая, явно закрытая, небольшой блок с двумя ванными, четырьмя туалетами и несколькими душевыми кабинами, сарайчик, в котором был установлен дизельный генератор, большая мастерская и еще одно здание, в котором было пусто.

Спустя пять минут Бойд появился снова, но теперь уже в спортивных брюках, кроссовках и рубашке для регби, надетой поверх двух футболок. В руках у него была сумка, из которой он достал две толстовки, пару спортивных штанов, обрезанных по колено, и пару крепких ботинок. Все это бросил под ноги Стефани.

Ее пальцы уже почти окоченели.

– Надевай. Свою одежду сложишь в сумку и поставишь в гараж.

Подняв одежду с земли, она направилась к гаражу.

– Эй, ты куда?

– Переодеться.

– Ну ты придумала… Переоденешься здесь!

Начался дождь.

* * *

Стефани поскользнулась и упала в ямку торфяного болота. Черная грязь смягчила падение и удвоила вес ее одежды. Это было похоже на зыбучий песок. Бойд наблюдал за ней с гладкого травянистого склона. Несмотря на холод, Стефани вся горела. Казалось, ее легкие кровоточат. Щеки раскраснелись и горели, а по лбу, смешиваясь с дождем и стекая ей в глаза, струился пот. Недостаток силы и ловкости был унизителен, и она пыталась не думать о том, что ждет ее впереди.

Бойд с отвращением покачал головой:

– Что, черт возьми, ты здесь делаешь? Твое место в Лондоне. Шлифуй ногти, сплетничай с подругами по мобильнику… Скажу тебе честно: ты не выдержишь. Будет чудом, если ты продержишься до конца недели. Лично я даю тебе семьдесят два часа.

Стефани наконец отдышалась:

– Выдержу.

– Посмотри на себя. Не прошло и получаса, а ты уже барахтаешься в грязи, не понимая, что тебе делать. Для тебя препятствием будет даже лужа на парковке.

Стефани уцепилась за черные края болотца. Под ногами чавкала грязь. Она вскарабкалась на ближайший камень, а затем поднялась на склон, где стоял Бойд. Тот даже не запыхался.

Они продолжили бег. Бойд трусил позади нее, уверенно, словно олень, который всю свою жизнь прожил среди горных пиков и седловин, тогда как Стефани то и дело спотыкалась и оступалась. Бойд гнал ее дальше, бормоча скабрезности и угрозы всякий раз, стоило ей замедлить бег. Когда же это перестало действовать, пустил в ход руки, толкая ее вперед. Она упала, и ее стошнило. Однако Бойд бесцеремонно схватил Стефани за шиворот и рывком поставил на ноги.

– Гребаная кинозвезда! – прошипел он ей в ухо.

Когда они вернулись к озеру, Стефани едва стояла на ногах. К растущему неудовольствию Бойда, половину спуска она преодолела на четвереньках.

Теперь они стояли возле гаража. Протянув ей полиэтиленовый пакет с одеждой, он указал на один из домиков:

– Там есть душ. Приведи себя в порядок, потом подойди к дому.

Душ был до боли сильным и горячим, но Стефани была этому даже рада, когда, пошатываясь, встала под его колючие струи. Она поскользнулась и больно ударилась плечом о кафель, а затем опустилась на пол. Даже не пытаясь встать, свернулась в комок, давая воде и пару делать свое дело.

* * *

Дверь со стуком резко распахнулась; тонкая перегородка вздрогнула. Вспыхнул неяркий свет – одинокая, свисающая с потолка лампочка, – но даже он бил в глаза Стефани, как луч зенитного прожектора.

– Подъем!

Голос Бойда был частью ее дурного сна.

– Живо!

Кровать внезапно пришла в движение. Стефани открыла глаза. Бойд отдернул кровать от стены и теперь опрокидывал ее на бок. Все еще завернутая в одеяла и простыни, она скатилась на пол – по большому счету еще спящая.

– Чтобы через две минуты была на улице и готова к пробежке. Если опоздаешь, пеняй на себя.

С этими словами Бойд ушел.

Все ее мышцы ужасно болели. Некоторые словно окаменели и были тверды на ощупь, даже без намека на гибкость. Казалось, будто все суставы за ночь поразил артрит. В этой жизни Стефани знала не одно хмурое утро, но такое, как сегодняшнее, было впервые. Она чувствовала себя сущей развалиной.

В комнате стояла холодина, и она как можно быстрее – насколько это позволяло затекшее тело – оделась. Хотя ее одежду вешали сушиться, та со вчерашнего дня оставалась сырой и вся провоняла торфом. Снаружи было темно. Под ногами потрескивал ледок.

– Боже! – воскликнула Стефани; изо рта и ноздрей тотчас вырвались облачка мерзлого пара. – Еще такая рань!

Похоже, это порадовало Бойда. Стефани мысленно взяла на заметку больше никогда этого не делать.

Они побежали в темноте, по неровной тропинке, которая в конце концов привела к главной дороге. Стефани восприняла это как своего рода приманку, напоминание о том, что еще не поздно выйти из игры. Достаточно лишь выразить это желание вслух.

Пробежка стала для нее откровением. Такой боли она не испытывала никогда, даже от рук самого жестокого садиста-клиента.

Позже Бойд в своей кухне в каменном доме приготовил для нее завтрак. Дом этот был для нее настоящим спасением; сухой и теплый, благодаря чугунной печке «Рейберн», топившейся коксом. Стефани сидела за деревянным столом, Бойд молча занимался своими делами. Предварительно приготовленная каша медленно томилась в теплой духовке. Бойд поставил перед Стефани полную миску.

– Как это по-шотландски, – пробормотала она.

– Тебе полезно. Ешь, – ответил Бойд, делая для нее сладкий чай.

– Я не хочу.

– Не сомневаюсь. Но тебе вскоре понадобятся силы.

Распорядок дня установился быстро: подъем ни свет ни заря; зарядка перед завтраком; завтрак в доме; через час снова упражнения; обед в доме; затем целый час лекция про какой-нибудь элемент выживания на природе. Во второй половине дня и до сумерек вновь физическая подготовка; затем душ или ванна, в зависимости от того, как решит Бойд; ужин в каменном доме; очередные жемчужины мудрости из уст Бойда, обычно в тепле кухни; и, наконец, постель – в час, который был абсурдно ранним, но все равно не позволял выспаться и набраться сил к утру.

* * *

У меня нет сил даже раздеться. Но лишь это заставит меня заползти под одеяло, а не рухнуть поверх него. Не будь я так измотана, точно пришла бы в ужас. Я совершила ошибку. Александер был прав. Как и Бойд. Я этого не выдержу. Я разбита физически и эмоционально. Я думала, что невосприимчива к боли, но Бойд показал мне мое заблуждение. Мои кости идут трещинами, как и кожа, мой мозг крошится на части.

* * *

На шестой вечер Бойд рассказал ей, что между Пасхой и концом сентября проводит курсы для бледных офисных служащих, которых боссы отправляют на север поправить здоровье на свежем воздухе. По его словам, обычно это шло им на пользу, хотя всегда имелся определенный процент тех, для кого такие физические нагрузки были не только малоприятной неожиданностью, но и отрицательно сказывались на их состоянии. На зиму база закрывалась, но он продолжал жить в каменном доме, который отремонтировал вместе с женой. Та умерла от рака два года назад. В иной обстановке сей факт наверняка вызвал бы у Стефани сочувствие. Но не сейчас, когда у нее все болело и причиной этой боли был не кто иной, как Бойд.

Он также намекнул на некое отношение к армии, сказав, что в зимние месяцы к нему на «тренировки» приезжают небольшие группы военных. Он также работал с альпинистами, причем независимо от времени года. Для них у него имелись специальные программы подготовки.

Короткие дни казались бесконечными, ночи между ними – краткими мгновениями. Как и все мышцы в ее теле, мозг Стефани то испытывал поистине адовы муки, то впадал в полное отупение. Бо́льшую часть времени она существовала на каком-то мучительном автопилоте, машинально и беззвучно реагируя на приказы Бойда.

На седьмой день у Стефани начались месячные. Обычные признаки были замаскированы пронзавшими все ее тело судорогами и полным изнеможением, отчего она была готова поверить, что уже мертва.

Бойда она застала, когда тот тащил в кухню уголь.

– Мне нужны тампоны.

Он нахмурился:

– Это какие?

– Мне нужны тампоны. У меня месячные.

– Меня это не касается.

– Еще как коснется, когда я залью кровью твой прекрасный матрас.

Бойд одарил ее колючим взглядом:

– Только попробуй, и я заставлю тебя его съесть.

– И что мне прикажешь делать?

– А как ты думаешь? Спи на полу, пока оно не закончится.

Он холодно посмотрел на нее. Стефани ответила тем же.

– Хорошо.

На следующее утро они добежали до небольшого озера. Здесь Бойд остановился и начал раздеваться. Стефани решила, что сходит с ума, что, впрочем, неудивительно. Она была настолько вымотана, что не могла взять в толк, почему ее тело все еще функционирует. Никакое количество валиума никогда не рассеивало ее мысли столь успешно.

Сняв спортивные брюки, Бойд обернулся:

– Раздевайся.

От его плеч поднимался пар. Стефани покачала головой:

– Зачем?

Он снял трусы и остался голым.

– Зачем? Затем, что я так говорю, вот зачем. А теперь живо раздевайся!

Стефани неуклюже разделась. Ей было жарко, она вся истекала потом, но стоило ее коже соприкоснуться с воздухом, как ей стало холодно.

Они стояли голыми на жесткой колючей траве. На лице Бойда застыло странное, как будто остекленевшее выражение, увы, удручающе ей знакомое. Она тотчас насторожилась. Похоже, Бойд нарочно поощрял это неловкое молчание, не иначе как затем, чтобы в ней шевельнулись худшие подозрения.

– Ты собрался трахнуть меня или как? – спросила она, в упор на него глядя.

Услышав в ее словах вызов, Бойд ощетинился.

– Думаешь, я отказался бы?

Они с каменными лицами смотрели друг на друга. Похоже, онемело не только тело Стефани.

– У меня были попротивнее, чем ты. И поуродливее. Это не самое худшее из того, что ты можешь со мной сделать.

Посмотрев вниз, она увидела на внутренней стороне бедер потеки крови; грязные пятна были и на одежде. Подняв глаза, она поняла, что Бойд заметил их тоже. Их было невозможно не заметить; бордовые – почти фиолетовые – на фоне белой кожи.

Ничего не сказав, Бойд внезапно опустился на корточки, растянул по земле брюки, а затем принялся заворачивать в них обувь и остальную одежду.

– Свяжи все в узел, – произнес он, не глядя ей в глаза, – чтобы ты могла держать его над головой, когда поплывешь.

Стефани взглянула на озерную воду. Та казалась черной. Стефани даже обрадовалась тому, что окоченела. Главное – не думать о температуре.

– Да-да, – сказал Бойд, приняв ее молчание за согласие. – Мы слегка сократим путь.

– Понятно, – безучастно ответила она в надежде скрыть тревогу. – Мне не помешает помыться.

* * *

Ветер остервенело бил по стене дома. Оконные стекла дребезжали. Была ночь. Стефани сидела за кухонным столом и смотрела, как Бойд складывает тарелки в раковину. С какой бы жестокостью он ни гонял ее на улице, в доме не позволял ей пошевелить даже пальцем, оставляя всю свою агрессию за дверью. Когда они бывали внутри, Стефани сидела за столом и слушала его рассказы, пока он готовил и подавал еду, а потом убирал со стола. Ей не давал покоя вопрос, так ли все было, пока была жива его жена.

Бойд на миг исчез и вернулся с деревянной доской, деревянной коробкой и толстой книгой.

– Ты играешь в шахматы?

– Я знаю, как в них играть. Основные правила…

Положив на стол между ними шахматную доску, Бойд открыл коробку. Внутри лежали тридцать две кремовые и черные фигуры. Интересно, подумала Стефани, можно ли считать это первым признаком потепления его отношения к ней.

– Мозг – это мускул, – сказал он. – Твой усох. Как и любой мускул, его нужно использовать, чтобы он оставался здоровым. Тебе нужно научиться в короткие сроки поглощать огромное количество информации и сохранять ее. Ты должна уметь сохранять гибкость этой информации, чтобы адаптировать ее к любой ситуации, в которой окажешься. Должна научиться тактическому мышлению. Шахматы помогут тебе развить в себе эту способность.

Бойд подтолкнул к ней книгу. Стефани взяла ее со стола. «Современные шахматные дебюты», более полутора тысяч страниц мелким шрифтом.

– Похоже, весьма увлекательное чтение.

– Выучишь тактики защиты, которые я для тебя выберу. Запомнишь все варианты до указанной мною степени глубины. И как только это произойдет, я надеюсь, что, вдобавок к прочной основе, ты проявишь толику психологической эластичности в миттельшпиле.

– Понятно.

– Понятно? – Бойд холодно улыбнулся. – Каждая твоя ошибка повлечет за собой наказание. Как и каждый провал памяти. Более того, я обещаю тебе, что наказания эти будут малоприятными и на них лучше не нарываться.

Стефани на секунду прикусила язык.

– И когда мне осваивать все это?

– По ночам. С тебя хватит половины того сна, который я позволяю тебе.

* * *

Мне не спится. Я выскальзываю из-под одеяла и ставлю ноги на деревянный пол. Я знаю, что он холодный, хотя мои ступни больше этого не чувствуют. Вместо этого я чувствую волдыри и синяки. Первые кровоточащие пузырьки зажили, оставив на коже твердые струпья. Вторые еще не зажили, но тоже постепенно затвердевают.

Это происходит со всей мной. Каждая рана, каждый вывихнутый сустав призваны не покалечить меня, но сделать сильнее. Инцидент на берегу озера стал поворотным моментом. Он как будто вернул меня в другое время: чем настойчивее Дин Уэст пытался подавить мою волю, тем хуже у него это получалось. Каждый новый акт жестокости с его стороны вселял в меня силу и отнимал ее у него. Нечто подобное произошло между мною и Бойдом, хотя он вряд ли это понимает.

Я не сойду с дистанции. Не сейчас. Я скорее умру.

Боли ослабевают. Я хорошо помню слова Проктора. Он сказал мне, что растяжка – самое лучшее упражнение. Когда мы с Бойдом возвращаемся с пробежки и он отправляет меня в душ, я тайком растягиваюсь. Сначала это кажется агонией, но вознаграждение того стоит: теперь мои мышцы остаются гибкими, даже более гибкими, чем раньше.

Натягиваю одежду и делаю серию упражнений на растяжку, которую придумала для себя. Сначала я твердая, как палка, но по мере упражнений чувствую, что поток крови согревает меня. Я становлюсь гибкой. Я чувствую себя полной сил и энергии. За что от всей души благодарю Проктора, с любовью вспоминая его каждый раз, когда выполняю упражнения. В свою очередь, каждое из этих упражнений действует как шпора, напоминая мне, почему я здесь и что должна делать.

Это первое утро за все мое пребывание здесь, когда я проснулась до шумного вторжения Бойда. Для меня это важная веха. Я продолжаю растягиваться, пока не слышу снаружи его шаги.

Когда он распахивает дверь моей комнаты, я уже стою под лампочкой, полностью одетая, готовая к пробежке. Бойд пытается скрыть свое удивление, но, увы, он опоздал. Я все видела. Так же, как я вижу злость, которая следует за ним. Мы сверлим друг друга глазами, кто кого переглядит. Этакая война воль.

В конце концов он шепчет:

– Ты все равно не выдержишь. Поверь мне.

В свою очередь я небрежно пожимаю плечами:

– Посмотрим.

* * *

На четвертой неделе случилась метель, длившаяся пять дней. Гонимый воющим ветром, снег летел через горные перевалы почти горизонтально земле. Дни как будто сжались, сразу за рассветом наступали вечерние сумерки, температура резко упала и почти неделю держалась ниже нуля.

Хотя они почти не высовывали носа на улицу, Бойд сумел сохранить распорядок дня. В первый день они кругами бегали вокруг озера, держась близко к краю воды. К утру второго дня снег был уже по колено, и Бойд привел Стефани в пустую постройку рядом со столовой. Внутри было ненамного теплее, чем снаружи; все окна покрывала толстая ледяная глазурь. Сам барак был комнатой общих собраний. На одном конце, укрытые пылесборниками, штабелями были сложены стулья. Дощатый пол был покрыт лаком; именно на нем Стефани упражнялась в течение четырех дней. В мглистые дни и вечера они с Бойдом играли в шахматы. Тот продолжал побеждать, но с каждым разом победа давалась ему все труднее, так как вскоре Стефани уже вовсю использовала вариант Найдорфа, а также и саму сицилианскую защиту, которую запомнила без ведома тренера.

Ближе к концу пятой недели Бойд сообщил ей, что на спецподготовку прибывает небольшая группа солдат и что она не должна контактировать с ними. Вернувшись в тот день после пробежки в свой барак, Стефани увидела, что в общежитии на дюжине кроватей лежат матрасы.

Они приехали ночью. Шел проливной дождь. Стефани слушала, как по крыше стучат капли. Вскоре к их стуку присоединилось урчание моторов. В следующий миг по потолку ее комнаты заскользили лучи света. Затем в течение получаса из общей спальни доносились шаги и приглушенные разговоры. Потом все стихло. Остался только шум дождя.

Когда Бойд пришел к ней утром, мужчин уже не было, хотя Стефани видела, как они бегут по дальнему берегу озера. Когда же они с Бойдом вышли на улицу, она заметила в столовой еще двоих. Однако Бойд сказал ей, что она все равно будет есть вместе с ним в его доме.

В течение последующих двенадцати дней Стефани почти не видела их. Казалось, что на базе есть только она и Бойд. Иногда она слышала, как солдаты уходили утром или возвращались поздно вечером, или мельком видела их в окне столовой. Иногда они уезжали в грузовике, а возвращались пешком, иногда – наоборот. Один раз отсутствовали целых три дня. По крайней мере, Стефани так показалось, – а там кто их знает…

На тринадцатое утро она получила приказ бежать вместе с солдатами.

– Не скажу, что они обрадовались, узнав, что ты побежишь с ними, – сообщил ей накануне вечером Бойд.

Когда на рассвете ее представили солдатам, похоже, те все еще были настроены скептически. Это были парни суровые, не робкого десятка, что было видно с первого взгляда. Стефани знала немало людей, считавших себя крутыми, – обычно это были мелкие преступники, возомнившие себя криминальными авторитетами. Но даже по-настоящему крутые были бы не чета любому из двенадцати, стоявших перед ней. Лишь Дин Уэст излучал ту же жестокую харизму, но не потому, что он был крутым, а потому, что был психопатом.

Один из двенадцати не бежал. Остальные одиннадцать поделились на пары. Стефани получила в напарники оставшегося. От такой перспективы его плечи тотчас слегка поникли; другие же с видимым облегчением вздохнули. Каждой паре был задан свой маршрут.

Стефани бежала, как обычно, в легких походных ботинках, толстых спортивных штанах, двух свободных футболках под плотной толстовкой и в жилете. Мужчины бежали в боевом обмундировании, в тяжелых ботинках и с полной выкладкой. Крепкий и мускулистый, партнер Стефани мог с тем же успехом считаться голым. Он со всех ног бросился вперед по коварной местности. Стефани изо всех сил пыталась не отставать, считая, что вперед его гонит лишь военная мужская гордость, что вскоре он устанет и тогда она догонит его. Но этого не произошло.

На выручку ей пришла погода. На горы опустился густой туман.

Они бежали вдоль высокого горного хребта между двумя вершинами. На перевале под ними клубились облака, но это было обычным делом. Хотя с самого рассвета было довольно хмуро, серьезных проблем с видимостью не возникало. Затем откуда ни возьмись опустился туман, густой, как дым. В одно мгновение солдат бежал впереди нее, а в следующее она оказалась одна в мире серой ваты.

Ее вселенная сжалась до нескольких квадратных футов.

Солдат окликнул ее, велев стоять на месте, а затем приказал окликнуть его в ответ. Она так и поступила, и он по голосу нашел ее. Резкий ветер вместе с туманом принес дождь.

– Надо подождать, пока туман не рассеется, – сказал солдат.

Стефани согласилась. Бойд неоднократно подчеркивал, как важно в тумане стоять на месте. Для неопытных дезориентация бывает почти мгновенной и автоматической. Даже имея компас, человек, как правило, не может верно оценивать расстояния.

Чтобы спасти Стефани от порывов ветра, солдат повел ее прочь с горного хребта. Они осторожно, почти на ощупь, двинулись вниз, пока не нашли подобие укрытия за острыми камнями на краю торфяного болота. Здесь сели и сжались в комок, спинами к мокрому берегу. Ощущение из разряда малоприятных, но это лучше, чем оставаться под дождем и ветром.

– Хочешь курнуть? – спросил он.

Стефани отрицательно покачала головой. Солдат достал крошечный портсигар, извлек из него сигарету и закурил от спички, которую затем потушил большим и указательным пальцами и сунул в боковой карман штанов.

– Как тебя зовут? – спросила Стефани.

Солдат покачал головой:

– Обойдемся без имен.

– Тогда придумай.

– Джорди.

Имя соответствовало его акценту.

– Я тоже с севера.

– Непохоже.

– Давно оттуда уехала.

– Ага, не иначе как к этим неженкам и засранцам южанам.

– Верно.

Он расплылся в ухмылке:

– Да, не повезло тебе, подруга. Крупно не повезло.

На пару сантиметров ниже ее ростом, Джорди был на редкость крепок и широк в плечах. Стефани не сомневалась, что всё это мышцы. На вид он был ненамного старше ее, но даже когда улыбался, лицо его оставалось хмурым, будто суровое выражение впечаталось в него навсегда. Светлые, коротко стриженные волосы, намокнув, позволили ей разглядеть шрамы на его голове. Зажженную сигарету он держал в кулаке.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Джорди.

– Не знаю. А ты?

– То одно, то другое.

– Ты в каких частях?

Он пожал плечами:

– Кто их разберет…

– Но ты ведь армейский, не так ли?

– Можно сказать и так.

Дождь хлестал все сильнее. С горного уступа на них стекали тугие струи ледяной воды. Вокруг все так же клубился туман. Сырость и холод начали пробирать до костей. Стефани пыталась не обращать на это внимания. Она представила себя стоящей на верхней ступеньке студенческого общежития «Аль-Шариф» и Резу Мохаммеда по ту сторону стекла. Спустила бы она курок?

– Тебе приходилось убивать людей? Не при самообороне.

Джорди окинул ее подозрительным взглядом:

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что мне любопытно.

– Словами это не передашь. Нужно испытать на собственной шкуре.

– Я не хочу испытывать. Я просто хочу знать, как происходит прыжок от намерения нажать на спусковой крючок к моменту, когда ты на него нажимаешь.

– Я бы даже не стал задумываться.

Джорди курил, словно не замечая мерзкой погоды. Докурив сигарету, он потушил ее о мокрую подошву ботинка, после чего положил окурок в тот же боковой карман, что и использованную спичку. Пару минут оба молчали, затем он сказал:

– Это вопрос самоконтроля. Что ни возьми, все вопрос самоконтроля.

Стефани обернулась к нему. Его взгляд был устремлен в туман.

– Когда попадаешь в переделку, паниковать нельзя. Нужно держать себя в руках.

– И как ты это делаешь?

– Слежу за своей ритм-секцией.

– Это как?

– Когда паникуешь, первым делом нужно привести в норму дыхание. Стоит это сделать, как ты вновь контролируешь себя. Если же нет, тебе кранты. Считай, что ты – дохлятина на крюке.

– Я не понимаю.

– Это как в музыке. Ударные и бас – это ведь ритм-секция, верно? Сердце – это ударные, дыхание – бас. Приведи их в норму, и ты тоже в норме. Когда дыхание и пульс под контролем, при всем желании не запаникуешь. Это физически невозможно. Нужно всегда об этом помнить. Следи за ритм-секцией, и песня зазвучит сама.

* * *

Когда на следующее утро Стефани встала, они с Бойдом снова были одни.

Минут сорок бежали до каменного утеса. Мышцы ног Стефани работали в гармонии с ее лодыжками, коленями и бедрами, подлаживаясь под рельеф местности, по которой она бежала. Ее движения больше не были серией судорожных рывков, спотыканий и неуклюжих попыток наверстать упущенное. Тело приобрело гибкость, вселявшую в нее уверенность. Ей было приятно ощущать изменения в собственном состоянии, а также то, что неким непостижимым образом связь с окружающей средой, которая была так жестока к ней, когда она впервые приехала сюда, с каждым днем укреплялась.

Стефани посмотрела вверх, на каменную стену. Неужели Бойд ведет ее туда? Им не раз случалось бегать мимо утеса и даже над ним, но они взбегали по более пологому склону на другой его стороне. Восхождение было новым элементом в ее тренировках. Стефани инстинктивно обрадовалась возможности нового опыта, чем удивила Бойда, а в себе самой разбудила конфликт эмоций, впервые в жизни ощутив сильную духовную связь с матерью. Она никак не ожидала от себя теплых чувств к кому бы то ни было, тем более к матери.

Моника Патрик – или Моника Шнайдер, как тогда ее звали, – входила в число самых уважаемых молодых швейцарских альпинистов того поколения. Оба ее родителя также были знаменитыми альпинистами. К тому моменту, когда Моника встретила Эндрю Патрика, она успела покорить Эверест (со второй попытки), Чогори, или K2, и побывать на самых известных в Европе вершинах. Любовь, однако, завершилась браком, потом пошли дети, что поставило крест на ее карьере альпинистки, хотя с отцом Стефани они были не прочь испробовать свои силы на отвесном утесе или неприступной скале. Стефани вспомнила, что ее мать всегда считала Эйгер[7] своим единственным серьезным поражением. Дважды она пыталась подняться на его вершину – и дважды потерпела неудачу. В обоих случаях ей крупно повезло остаться живой.

– Я пойду первой, – сказала Стефани.

Бойд покачал головой:

– Нет. Ты пойдешь второй.

Она мысленно улыбнулась, глядя, как он начал карабкаться по оставленному ручьем руслу. Взяв на себя роль ведущего, Бойд лишил ее возможности оставить его позади. Во время первого их восхождения он шел вторым, на всякий случай страхуя ее сзади. Вскоре стало ясно, что никакая страховка ей не нужна. Стефани замечала трещины и расщелины быстрее, чем Бойд. Она обнаружила, что способна читать каменную поверхность, словно открытую книгу, прокладывая маршрут с той же точностью, как если б тот был начерчен на камне.

Предстоящее им восхождение не требовало веревок и «кошек». Склон не был отвесным, хотя в нем и имелось несколько коротких вертикальных участков. В целом он представлял собой сочетание камня, поросших вереском выступов и редких деревьев, уродливых и чахлых, которые каким-то чудом прорастали из более крутых, каменистых участков. Однако, учитывая то, где они росли, их стойкость не могла не впечатлять.

Подняв глаза, Стефани увидела три выступа, которые уже обозначила для себя как естественные вехи. Бойд уже направлялся к первому. Она двинулась следом. До первого выступа подъем вряд ли можно было назвать восхождением. Стефани достигла его через мгновение после Бойда, отметив про себя, что тот запыхался больше, чем она. Между первым и вторым выступом шел сложный отвесный склон высотой всего тридцать футов, но почти совершенно гладкий. Второй выступ располагался в пятидесяти футах слева от них.

– Можешь пойти первой, – сказал Бойд, – к последнему первым пойду я.

Не обнаружив прямого маршрута, Стефани пригнулась, чтобы в случае чего задействовать руки, и осторожно двинулась по скальной поверхности.

Уйдя с уступа, она оказалась лицом к лицу с отвесным склоном, что обрывался на сорок футов вниз, к поросшим травой камням. Ее руки и ноги двигались быстро и уверенно, пальцы находили трещины, чтобы проскользнуть в них, каменные выступы, чтобы уцепиться. Прежде чем перенести вес тела, она дважды проверяла надежность опоры. Дальний конец были прорезан глубокими канавками – своего рода лестница ко второму выступу, – и Стефани достигла его в два счета. Обернулась, чтобы посмотреть, как там дела у Бойда. Чтобы преодолеть коварный склон, тому потребовалось больше времени. Ему как будто не хватало ловкости. Интересно, это так или все дело в недостатке уверенности в себе?

Дойдя до нее, Бойд не остановился. И не заговорил. Вместо этого тотчас перешел к следующему этапу, чуть более длинному отрезку пути с двумя короткими вертикальными подъемами от тридцати до сорока футов каждый, примерно на расстоянии шестидесяти футов друг от друга. Стефани подняла глаза. От третьего выступа до вершины оказалось всего двадцать футов, и это был не альпинистский подъем, а просто крутой скалистый склон. Издали она видела – по нему совершенно уверенно взбираются олени. Как только Бойд добрался до третьего выступа, Стефани, используя тот же маршрут, двинулась вперед. Завершив первый подъем, она пошла вдоль расщелины, которая вела ее выше влево и через небольшой водопад. Вода была ледяной. Подняв лицо к струям, Стефани утолила жажду, после чего приступила ко второму подъему, который вел к третьему выступу.

Теперь она точно знала: материнская кровь была неотъемлемой частью ее крови. Пусть Моника Патрик покорила самые престижные пики мира, небольшая победа Стефани была не менее значимой. Главным была не высота, которую ты покорил, и не глубина отвесного склона за твоей спиной, а пройденный тобой путь по коварным поверхностям. Ощущение гибкости, ловкости, равновесия, силы в партнерстве, физической выносливости. Ощущение принятого вызова, успешного завершения задачи.

Таковы были ее мысли, когда на нее посыпались камни.

Бойд, находившийся над ней и не видимый ею, начал терять терпение и решил завершить восхождение, прежде чем Стефани догонит его на третьем выступе. Сойдя с плоского участка, он поскользнулся и, прежде чем восстановить равновесие, выбил несколько камней.

Сначала на нее посыпалась земля. Подняв глаза, Стефани увидела, что происходит, и попыталась прижаться к скале. Бесполезно. Самый большой камень больно задел ей правое плечо и вырвал руку из расщелины. Ее тело покачнулось, правая нога утратила опору. Стефани попыталась схватиться за что-то другое. По левой щеке царапнул еще один камень.

А потом она сорвалась.

На полсекунды зависла в воздухе, судорожно дергая конечностями в надежде обнаружить опору. Увы, сила тяжести одержала победу. Но ей повезло. Правая рука ухватилась за крошечный каменный выступ. И хотя этого было недостаточно, чтобы остановить падение, это замедлило его. Прежде чем правая рука отпустила камень, оставив на нем кожу ладони, Стефани успела сунуть левую в воронкообразную трещину. Остальное тело раскачивалось, как маятник. Пальцы были вот-вот готовы выскользнуть обратно.

Правый ботинок обнаружил небольшое углубление в скале и остановил раскачивание, что позволило ей частично снять с руки вес. В левый глаз, застилая ей зрение, стекал ручеек крови. Стефани пробежала пальцами правой руки по камням, пока не нащупала небольшой выступ, за который можно было уцепиться. После чего нашла опору для левого ботинка. На время она смогла перевести дух.

– Стефани?

Закрыв глаза, она прижалась щекой к холодному твердому камню. Струившийся по жилам адреналин сотрясал тело.

– Стефани?

Она не могла припомнить, чтобы Бойд раньше называл ее по имени. Он лежал на животе, на уступе, перегнувшись через его край, и смотрел на нее сверху вниз.

– Ты ранена?

Стефани открыла глаза. Правым она увидела, что было внизу. Скала, деревья, снова скала. И пропасть глубиной в две сотни футов.

– Тебе лучше вернуться на второй выступ.

Он был прав. Несмотря на травмированную левую руку, спуск был легче подъема. Даже гладкая скальная поверхность между первым и вторым выступами была преодолима. Стефани попыталась высвободить левую руку, но, увы, та застряла. Чтобы вытащить ее, нужно подтянуться выше. В затекшие пальцы словно впивались булавки и иглы.

Медленно отыскав для ног новые опоры, Стефани подтянула тело выше.

– Что ты делаешь?! – крикнул ей Бойд. – Немедленно спускайся. Вниз!

Вскрикнув от боли, она выдернула левую руку из трещины. Указательный и средний пальцы были сломаны.

– Ради бога, спускайся ко второму выступу!

Ее левое плечо болело, но, похоже, не утратило подвижности.

Дюйм за дюймом, час за часом – так ей показалось – она продолжала подъем, подползая все ближе и ближе к Бойду. Тот продолжал орать на нее. Еще десять мучительных минут, и она оказалась в шести футах от уступа.

По лицу Бойда она поняла правду: тот отказывался верить, что она не сорвалась.

– Осталось немного. Давай руку, – сказал он, нагибаясь и протягивая ей свою.

– Обойдусь без твоей руки, – буркнула Стефани между отрывистыми вдохами.

– Ради бога, не будь идиоткой! Давай руку!

– Я поднялась без тебя. Поднимусь и дальше.

Бойд был готов взорваться от ярости. Пока что его сдерживали две вещи: шок и осознание собственной вины. И вот теперь это произошло.

– Поверь мне, милочка, у тебя еще будет масса возможностей убить себя, так что давай не будем искушать судьбу. Не хватало, чтобы ты ни за что ни про что сорвалась в пропасть непонятно где, черт возьми!

Стефани не стала брать его руку, хотя та была всего в четырех футах от нее.

– Я не отступлюсь.

– Прекрасно. А теперь дай мне руку.

– Я сказала, что не отступлюсь.

– Я уже слышал это.

Она развернула лицо вверх, чтобы он мог видеть порез над ее левым глазом и вытекавшую из него кровь. И чтобы почувствовал то, что пылало в обоих ее глазах.

– Ни сейчас, ни вообще когда-либо.

Это заняло несколько мгновений.

– Я знаю, – тихо ответил Бойд и отвел взгляд.

Стефани тотчас поняла: он признал свое поражение.

– А теперь, пожалуйста, дай мне руку! – сказал Бойд.

13

Облака расступились, открыв взгляду неровные поля на всхолмленной земле, несколько рощиц, разбросанные там и сям фермы и паутину узких, извилистых дорог. Порывы ветра бросали из стороны в сторону вертолет, совершавший почти вертикальную посадку на поросшее сухой травой поле с полуразрушенным сараем в одном углу. На узкой дороге, протянувшейся вдоль одной стороны поля, стояла машина.

День начался как обычно, с короткой пробежки перед завтраком. Позже Бойд отвез Стефани в Дарнесс, где они пробежались по берегу моря и по дюнам. Утро было прекрасное, морозное и ясное. Ослепительное солнце превращало Атлантику в расплавленные алмазы. Стефани было приятно ощущать между пальцами холодный песок и соль на губах. Ей понравился молодой золотистый ретривер, преодолевший рядом с ней половину длины пляжа. Ей нравилось, что Бойд старался не отставать от нее.

Когда они вернулись на озеро, у кромки воды на траве стоял вертолет. Бойд, похоже, не удивился, увидев его. Оставив Стефани в «Лендровере», сам он зашагал поговорить с пилотом, а когда вернулся, сказал:

– У тебя есть десять минут на то, чтобы принять душ и переодеться.

Ранее она ни разу не летала на вертолете. Как только машина взмыла ввысь и взяла курс на юг, Стефани почувствовала себя окрыленной. Прижав лицо к окну, пожирала глазами все, что проплывало внизу, пока обзор ей не заслонили густые облака над Грампианскими горами. Вертолет поднялся выше и вновь попал в слой облачности лишь во время спуска. Когда Стефани поинтересовалась, куда они летят, пилот ответил, что ему запрещено сообщать ей это.

Наконец вертолет приземлился. Пилот повернулся и взмахом руки дал знать: выходи. На Стефани моментально обрушился мощный поток воздуха. Сила вращающегося винта придавливала к земле траву. Захлопнув дверь, Стефани пригнулась и побежала вперед. Вой винта сделался громче, и не успела она выбежать из-под его лопастей, как вертолет снова поднялся в воздух. Она проводила его взглядом, наблюдая за тем, как «вертушка» устремляется к облакам.

Обернувшись, увидела, что у калитки рядом с сараем, приглаживая взъерошенные седые волосы, стоит Александер. Он был в серых фланелевых брюках, темно-синем кашемировом свитере и темно-сером пальто. Даже не поздоровавшись с ней, повел ее за собой к поджидавшему их черному «Роверу». Они сели на заднее сиденье.

– Успеем? – спросил Александер у водителя.

– Должны. Мы слегка отстаем от графика, но не слишком.

Стефани потребовалась всего пара минут, чтобы понять, где они. Узнавание пришло, когда южнее от Хоика они свернули на дорогу A6088. Она заметила, что Александер покосился на синяк у нее под глазом, а затем – на ее волосы. Отросшие за два с половиной месяца темные корни бросались в глаза на фоне светлого конского хвостика.

– Как твои пальцы? – спросил он.

После того как в Лэрге ей вправили сломанные фаланги пальцев, те все еще были забинтованы вместе. Врач также зашил ей рану над левой бровью и дезинфицировал и перевязал ободранную правую ладонь.

– Какое-то время я не смогу вышивать, но, не считая этого, с ними все в порядке.

– Иэн говорит, что ты делаешь успехи.

Стефани позволила себе насмешливую улыбку:

– Он так и сказал?

– По его словам, уровень твоей физической подготовки сильно вырос.

– Могу себе представить… А ведь как он старался сломить меня! По вашему поручению, не сомневаюсь. До сих пор не могу решить: то ли он недооценил меня, то ли переоценил себя.

– Ты по-настоящему удивила его.

– И разочаровала вас?

На мгновение было похоже, что Александер станет это отрицать. Но затем выражение его лица изменилось: неискренний протест уступил место вынужденному признанию.

– Это не первый раз, и я уверен, что не последний.

Свернув рядом с указателем на Сотри, они проехали через Дедуотер и Килдер и покатили дальше вдоль западного берега реки Килдер-Уотер. Чем дальше они ехали, тем более знакомыми становились окрестности – и тем тревожнее чувствовала себя Стефани.

Они миновали поворот, и водитель затормозил. Впереди виднелась еще одна машина – забрызганный грязью «Джип Чероки», припаркованный на левой стороне дороги. «Ровер» остановился позади него, рядом с указателем, извещавшим, что Джедберг находился в тридцати трех милях к северу.

Слева от дороги простиралось поросшее сухой травой поле, на котором паслись лошади. Справа местность резко уходила вверх. Там, на краю посадок хвойных деревьев, разгуливали овцы. В полумиле впереди дорога поворачивала влево, идя мимо фолстонского кладбища в сам Фолстон, крошечный городок, где родилась и выросла Стефани. С возвышенности родные места были видны ей как на ладони.

В «Джипе» было трое мужчин. Как только Александер и Стефани подошли ближе, один из них вышел им навстречу.

– Мы опоздали? – спросил Александер.

– Нет, сэр. Вы прибыли вовремя.

Струйки дождя были острыми, как крошечные дротики. Выше, спеша на восток, тучи отражали все оттенки серого. От сильного ветра слезились глаза, что, однако, не помешало Стефани разглядеть черные машины, припаркованные вдоль стены кладбища. Люди – кто поодиночке, кто парами – брели через кладбищенские ворота к небольшому посыпанному гравием участку, служившему автостоянкой. Даже с расстояния и при скудном свете дня ей было видно, что почти все они одеты в черное, сливаясь с окружавшим пейзажем.

Александер посмотрел в бинокль, который вручил ему водитель «Джипа», затем передал его Стефани. Охваченная дурным предчувствием, та подняла его к глазам. Бледные лица, взъерошенные ветром волосы, траурные одежды. Люди выходили с кладбища, но никого из них Стефани не узнала. Пока не увидела Джейн, свою невестку, которая была на три года ее старше. На руках у Джейн был племянник Стефани Джеймс. Полли, племянница, шла сама. Положив руку на плечо девочки, Джейн вела ее к одной из черных машин. Стефани увидела, как мелькнул белый носовой платок, которым она вытерла глаза.

Поискала в толпе скорбящих брата, но не нашла.

– О боже, только не это… Кристофер!

Присмотревшись внимательнее, она разглядела другие знакомые лица. Карл и Клаудия Шнайдер, родители ее матери. Седые волосы Карла резко контрастировали с бронзовым альпийским загаром, делавшим его лет на двадцать моложе его восьмидесяти. Стефани вспомнился горячий шоколад, который Карл готовил для нее, когда она, будучи маленьким ребенком, гостила у них в Швейцарии. Они пили его за завтраком из ярко-голубых глазурованных глиняных чашек. Карл всегда добавлял в шоколад корицу. Даже пятнадцать лет спустя Стефани как наяву ощутила этот запах. Клаудия, которой стукнуло семьдесят пять, пряталась за темными очками и черным шарфом. Тетя Стефани, Изабель Фушар, прилетела на похороны из Парижа. На фоне серого пейзажа ее медные волосы сияли как солнце. Были там и ее дед, и бабушка с отцовской стороны. В свои семьдесят семь лет Ричард Патрик все еще был высок и подтянут, а вот жена Анжела рядом с ним опиралась на трость.

Стефани опустила бинокль и повернулась к Александеру.

– Что с ним произошло?

– С кем?

– С моим братом. Кристофером.

– Ничего. Он где-то там. – Спрятав кончик сигареты в ладонях и раз за разом щелкая зажигалкой, Александер пытался закурить на ветру сигарету, привычную «Ротманс». – Это не его похороны. Это твои похороны, – произнес он уголком рта.

Стефани едва не вырвало.

– Что?

Наконец закурив, Александер затянулся сигаретой и кивнул:

– Так надо.

– Но почему?

– Ты сама знаешь почему.

Стефани вновь поднесла бинокль к глазам – и в конце концов увидела Кристофера. Свое облегчение она предпочла скрыть.

– Как вам это удалось?

– Авария. Страшная авария. Лобовое столкновение. Одна из машин – угнанная, как то обычно бывает, – загорелась. Водитель и пассажир обгорели до неузнаваемости.

– Кто они были?

– Это имеет значение?

– Для кого-то – да.

Похоже, Александер был чем-то расстроен.

– За рулем угнанной машины сидел пятнадцатилетний придурок. С ним не было никого. Тебя добавили позже.

– Мои родные в курсе?

– Обстоятельств случившегося? Что ты оказалась с пятнадцатилетним автовором, который был вдрызг пьян, когда выехал на встречную полосу? Да, они в курсе.

– Зачем?

– Для пущей убедительности. Мы решили, что будет лучше, если ты умрешь так же, как и жила. Опознание было проведено на основе стоматологических данных. Отпевание состоялось раньше, в церкви Святого Петра, в местной приходской церкви в Фолстоне. А это кладбище, где ты теперь похоронена.

Стефани на миг утратила дар речи.

– Это был твой собственный выбор, – сказал Александер. – Или ты забыла?

– Я никогда не выбирала такого для Кристофера.

– Косвенно ты это сделала.

– И ради этого вы привезли меня сюда? Показать мне все это?

– Нет. Ради чего-то другого. Но я думал, что тебе будет приятно в последний раз увидеть своих родных. Пусть даже издалека.

Сказал Александер эти слова искренне или же это была очередная жестокость с его стороны, Стефани не поняла. Впрочем, вид у него был довольно искренним. Но затем он, словно невзначай, вновь посыпал солью ее душевные раны.

– Кстати, твоя невестка снова беременна.

Ее ответ был чисто рефлекторным:

– Откуда вам известно?

На этот ее вопрос Александер явно не собирался отвечать. Впрочем, и сама Стефани не горела желанием знать ответ. Она вновь посмотрела в бинокль.

– Когда ей рожать?

– Через шесть месяцев.

Кристофер плакал. Было видно, как он вытирает глаза. Джейн опекала растерянных детей. У Стефани сжалось сердце.

Ей было больно видеть его слезы. Тотчас вспомнились их ссоры, то, как они не могли найти утешение друг в друге, когда их семья погибла. Стефани была готова расплакаться, но присутствие Александера гарантировало ее стоицизм. Глядя на Кристофера, она пыталась убедить себя, что выбрала для себя этот путь ради них обоих, хотя и знала, что это ложь. Сколь бы разными людьми они ни были, только сейчас Стефани со всей очевидностью поняла, что была небезразлична брату. Видеть его горе – стать тому причиной – было выше ее сил. Разве он не настрадался и без этого?

На миг ей в голову пришла мысль, что еще не поздно загладить свою вину. Достаточно сбежать с холма и сказать им всем, что она жива, что всё в порядке. Увы, жестокая реальность быстро разрушила иллюзию; она поняла, что ничего такого не сделает. Ни сегодня, ни когда-либо еще. Поступить так – значит, поставить их всех под удар. Александеру не нужно даже ничего говорить.

Она отвернулась и протянула бинокль водителю. Одновременно из задней части «Джипа» в «Лендровер» перекочевали четыре толстые папки с бумагами. Александер и Стефани вернулись в машину. Водитель отъехал от продуваемой всеми ветрами обочины и сделал разворот.

Некоторое время они ехали молча. Затем Александер похлопал по четырем пухлым папкам, лежавшим на сиденье между ними, и сказал:

– Это все для тебя.

– Что это?

– Информация. Каждую ее деталь следует запомнить. Проглотить и переварить.

– Что за информация?

– Информация об одной немецкой террористке, которая начинала как анархистка, но предала свои идеалы в пользу коммерческих соображений. Она, если можно так выразиться, профессиональная террористка. Ее имя Рейтер. Петра Рейтер.

Взяв ближайшую к ней папку, Стефани начала пролистывать ее содержимое, выхватывая глазами фрагменты информации. Петра Рейтер родилась в 1968 году в Гамбурге. Во время Второй мировой войны ее отец, Карл Рейтер, служил в 371-й пехотной дивизии под командованием генерал-лейтенанта Штемпеля в Сталинграде, в составе обреченной Шестой армии Паулюса. После войны он пошел служить в полицию и в 1959 году перебрался в Штутгарт. В 1965 году, в возрасте сорока двух лет, женился на Розе Холль, на двадцать лет его младше. Дочь Петра была их единственным ребенком. В 1985 году Роза погибла в автокатастрофе. На тот момент она работала архивистом в исторической библиотеке Штутгарта. Карл Рейтер, заядлый курильщик, в 1987 году скончался от рака легких.

Стефани пропустила бо́льшую часть бумаг в папке и пролистала раздел ближе к концу. Там были собраны документы о полученном образовании, фотокопии отпечатков пальцев, подробности сексуальной жизни Петры Рейтер, фотографии темноволосой женщины, чьи черты были размыты почти до неузнаваемости. К каждой фотографии был прикреплен ярлык с датой и местом.

– Ни разу о ней не слышала, – сказала Стефани, кладя папку на сиденье между ними.

– Неудивительно. Но за последние два года, и в частности за последний год, многие слышали о ней.

– Она как-то связана с Халилом? Или Резой Мохаммедом?

– Нет.

– Тогда что у нее общего со мной?

– Всё. Стефания Патрик мертва. Ты – Петра Рейтер.

III Мир Петры

14

Кондиционер был сломан, и в гостиничном номере на пятом этаже стояла удушающая жара. Широко открытое окно не спасало. Очередной душный, изнуряющий день. В центре комнаты, на полу, обнаженная женщина делала упражнения на растяжку. Ее кожа блестела бисеринками пота, разум был сосредоточен на дыхании. На тумбочке, рядом со стаканом воды, лежали часы. Она взглянула на них.

Закончив упражнения, на минуту закрыла глаза, в большей степени ощущая жар внутри тела, нежели тот, что царил снаружи. Ее короткие густые волосы были темными; пропитанные по́том, они казались почти черными. В открытое окно доносилась какофония транспорта – вой сирен, рокот моторов, гудение клаксонов. Ее ноздри вдыхали удушливый запах выхлопных газов, вносивших свою лепту в постоянную горчичную дымку, что висела над городом. Встав с пола, она поймала свое отражение в зеркале. Рельефные мускулы и сухожилия – человеческие кабели – двигались под кожей, словно живые. Она с удовлетворением отметила отсутствие жира. От нее в буквальном смысле исходила животная сила.

В полдесятого утра температура подобралась к отметке плюс тридцать пять градусов, неуклонно приближаясь к максимуму предыдущего дня – сорока градусам. Влажность была почти стопроцентной. В Бразилии – в Рио-де-Жанейро – приход зимы обычно бывает ознаменован сильной жарой.

* * *

Синее с желтым такси петляло по дороге, то и дело выскакивая из-под носа других автомобилей. Казалось, что каждый водитель в Рио воображал себя Айртоном Сенной[8], хотя все вели машины как пьяные. Сидя на потрескавшемся заднем сиденье, Петра Рейтер смотрела в окно на залив Гуанабара и пыталась не обращать внимания на моторизованный хаос вокруг нее. Они миновали Сантос-Дюмон, городской аэропорт. Вчера, когда Петра была на вершине Сахарная Голова, она наблюдала за тем, как самолеты взмывают оттуда в небо. Она видела, как солнце садится за горы, как в сумерках мерцают пляжные огни; видела статую Иисуса Христа на вершине Корковадо, его силуэт на фоне кровавого неба. Вчера она была американской туристкой.

В конце пляжа Фламенго такси свернуло в Сентро, финансовый и торговый район Рио. Петра велела водителю остановиться на авениде Президента Антонио Карлоса. Оттуда до улицы Араужо де Порто-Алегре было всего несколько минут ходьбы. Если проезжая часть была забита машинами, то тротуары – людьми. Тут были потные бизнесмены в легких костюмах, продавцы еды в киосках на каждом углу, мальчишки – чистильщики обуви, предлагающие свои услуги, потеющие полицейские с нависшим над ремнем брюхом и пистолетом на боку, девушки, поштучно продающие сигареты или пластинки жевательной резинки. Знойный воздух мерзко провонял дизелем.

В офисном здании расположились представительства пятнадцати различных компаний. Петра на медленном лифте поднялась на шестой этаж. В лобби фирмы «Боа Виста Интернасиональ» стоял едва ли не мороз, этакая машинная разновидность мачизма – наверное, только в Бразилии кондиционер считает необходимым доказать свою мужественность. Петра спросила Эдуардо Монтейру. Вскоре ее провели в просторный офис с тонированным стеклом, образующим заднюю стену. Она могла заглянуть в дряхлеющие офисные здания на другой стороне улицы. Человек, который вошел в комнату через минуту, был невысокого роста и как будто засушен – его кожа походила на коричневую оберточную бумагу. А еще у него был крючковатый, как у орла, нос – этакая идеальная подставка для маленьких очков в проволочной оправе. Бежевый костюм был весь в складках, как и его лоб. Петра спросила, не сеньор ли он Монтейру.

Незнакомец улыбнулся и покачал головой:

– Нет. Сеньор Монтейру сейчас занят. Он просил меня побеседовать с вами от его имени.

– А где Марин?

– Его нет в городе. Он в своем доме в Бузиосе с семьей и друзьями.

– Я приехала сюда, поскольку мне была обещана встреча.

– Если его все удовлетворит, так и будет. У него есть вертолет, который перенесет его в город. Но только при необходимости. Вот почему он и сеньор Монтейру поручили мне поговорить с вами.

– И кто вы?

– Мое имя Феррейра. – Крючконосый коротышка сел за стол перед окном. – Не желаете кафезиньо?[9]

Петра покачала головой.

– Кола? Минеральная вода?

– Ничего не надо. Спасибо.

Она села напротив Феррейры

– Надеюсь, – сказал тот, – вы поймете осторожность сеньора Марина. Он не знал, что имеет дело с вами. И у него нет желания закончить, как Леманс.

– Лионель Леманс умер от остановки сердца.

– Мы тоже это слышали. Но в нашем мире ни в чем нельзя быть уверенным.

– Можете поинтересоваться у его врача. Для человека со слабым сердцем он почти не заботился о себе. Слишком много жирной пищи, слишком много мальчиков – рано или поздно если не первое, то второе сделали бы свое дело. В конце концов его свел в могилу пятнадцатилетний грек, а вовсе не фуа-гра.

Феррейра пожал плечами:

– Почему вы настаивали на том, чтобы приехать сюда? Вы могли бы подождать, пока сеньор Марин вернется в Европу.

– У меня график. Я думала, Леманс объяснил это вам.

– Нет. Об этом не было сказано ни слова.

Петра знала: ее собеседник лжет.

– Поэтому теперь об этом говорю я.

– Он говорил о поставке через два-три месяца. Причин для спешки нет. По крайней мере, у нас.

– Но мне нужны гарантии. И я нуждаюсь в них сейчас. Так что, если есть проблема, у меня еще есть время обратиться в другое место.

– И ради этого вы вышли из тени?

Петра нахмурилась:

– Я бы советовала вам не пытаться угадать мои мотивы.

Феррейра выдавил улыбку:

– Разумеется. Тоже верно.

– Отлично. Тогда давайте сделаем это.

– Сегодня?

– Сейчас.

– Прямо сейчас?

– Я поняла, что смогу проверить все, что было в заказе. Леманс поступил бы точно так же, будь он сейчас здесь.

* * *

Уникальная возможность, которую Александер никак не мог упустить, родилась благодаря двум отдельным событиям, одно из которых было спланировано, а второе стало просто удачей. В первом случае к успеху привел строгий расчет; второй инцидент случился в течение шестидесяти часов после первого.

В 1967 году, в возрасте двадцати одного года, Лионель Леманс дезертировал из бельгийской армии и стал наемником в надежде встретить сиамских близнецов – деньги и вооруженные конфликты – в Заире, Анголе, Эфиопии, Сомали и Чаде. Однако к 1987 году он устал проливать кровь – и чужую, и свою собственную. Список ранений удлинялся, выносливость ослабевала, аппетит к войне постепенно уступил место другому – аппетиту к красивой жизни. Не желая больше ограничиваться шлюхами и барами зачуханных африканских городишек, Леманс решил отказаться от кровавой стороны военного бизнеса ради более мягкой, финансовой. Используя контакты, которыми он обзавелся более чем за два десятка лет, бельгиец занялся торговлей оружием. В отличие от Густаво Марина, бразильца, с которым он познакомился в 1994 году, у Леманса не было прямых контактов с производителями. Все его источники были покупателями. Марин, со своей стороны, знал всех и за хорошую цену играл роль кого угодно; поставщика, получателя, отправителя конечному покупателю, посредника, гаранта. Поговаривали, что даже производителя.

Леманс вернулся в родной город, Брюссель, где взялся заключать сделки, выдавая себя за посредника и забирая себе долю от всего, что проходило через его руки. Постепенно создав себе репутацию, он расширил деятельность за пределы Бельгии, но именно в Брюсселе судьба свела его с Григорием Исмаиловым. Исмаилов был грузином и служил в Советской Армии на протяжении всей ее обреченной кампании в Афганистане. После отступления из Кабула он был демобилизован и вскоре стал преступником. Убийство – единственная профессия, которой обучил его афганский опыт. Какое-то время Исмаилов подвизался в преступных группировках в Свердловске и Перми на Урале, а в 1994 году вернулся в родную Грузию.

В Тбилиси он сделал себе имя человека, для которого не существовало понятия «грязная работа» – при условии, что ему платили за это хорошие деньги. В 1996 году он начал время от времени выполнять задания орудовавших в Москве чеченских бандитов, желавших анонимно мстить русским за их зверства в Грозном. Не имея ни семьи, ни совести, которые могли бы его остановить, Исмаилов был идеальной кандидатурой для выполнения таких заданий. Большинство их сводились к убийствам – полицейских, политиков, журналистов, – но, постепенно войдя в доверие к заказчикам, Исмаилов пошел «на повышение». Ему была доверена масштабная программа террора. Что привело его в Брюссель и в конечном счете привлекло внимание к его фигуре со стороны Александера в Лондоне. Леманс находился под колпаком у людей из Маджента-Хаус по причине его связей с Густаво Марином. Марин тоже был под наблюдением, ибо, как известно, имел связи с Марком Серра, французом, подозреваемым в ведении бизнеса от имени Халила.

Когда Григорий Исмаилов явился к Лионелю Лемансу со списком «особых просьб», тот обратился к Марину, так как знал: тот в лепешку разобьется, но достанет любое оружие. Как только линия связи была установлена, Александер смог проследить заказ до его источника. В то время Исмаилов планировал «домашнюю» – то есть чисто российскую – кампанию терактов против учреждений «Аэрофлота». Ведь, как гласила местная шутка, учитывая их никуда не годную систему безопасности, какой смысл подкладывать бомбы в их самолеты?

Но Александера тревожило не столько предполагаемое нападение на «Аэрофлот», сколько новая программа убийства, которую также планировал Исмаилов. Три человека в списке, составленном чеченцами, находились в Лондоне; в их числе был и сам российский посол. Именно это соображение побудило Александера санкционировать казнь Исмаилова. В исполнение ее привел оперативник из Маджента-Хаус, чей визит в Грозный совпал с приездом в столицу Чечни Исмаилова для встречи с работодателями. Оперативник использовал автомобильную бомбу, приводимую в действие ртутным выключателем. Взрыв унес жизнь Исмаилова и его водителя-чеченца. Как и следовало ожидать, вина за убийства была возложена на соперничающую чеченскую банду. Кровопролитное возмездие не заставило себя ждать. В свою очередь, это привело к хаосу и путанице, в которых потерялись все следы реального преступника.

Это был первый случай. Вторым был сердечный приступ, ставший причиной смерти Лионеля Леманса. Тот узнал о смерти Исмаилова через шесть часов после того, как это случилось. Пытаясь разорвать заключенную Исмаиловым сделку, Леманс попробовал связаться с Марином, но потерпел неудачу. Бразилец тогда находился на своей яхте и нарочно оборвал всю связь с внешним миром. Неизменно сентиментальный, когда дело касалось его семьи, Марин не терпел никакого вмешательства извне, когда был вместе с ними. Удрученный Леманс утешал себя тем, что сделке все еще можно дать задний ход и что предстоящие выходные будут не без греческих удовольствий. Увы, в воскресенье вечером Леманс лежал мертвый на полу спальни. Остановка сердца была единственным признаком того, что оно у него когда-либо было.

Внезапно Александер увидел замечательную возможность. Ему было известно: в том, что касалось Марина, сделка была заключена между ним и Лемансом; то, кому именно предназначался заказ, касалось только бельгийца, равно как и размер его комиссионных. Александер также знал, что Леманс работал один. Вероятность того, что кто-либо другой был в курсе его сделки с Исмаиловым, была минимальной. Когда Марин узнал о смерти Леманса, он наверняка начал поиски того, кто выступит в качестве наследника этой сделки. Либо так, либо ему придется отказаться от нее и понести убыток.

По своей природе Александер был человек осторожный. Операция, которую он курировал, была небольшой, но у него никогда не возникало желания ее расширить. Своих оперативников он пускал в дело лишь в крайнем случае, да и то с большой неохотой. Что касается Петры, то она была для него постоянной головной болью.

Начать с того, что ее ему навязали. Будучи вынужден принять Петру, он воспринимал ее как расходный материал и не хотел готовить на роль ассасина, поэтому решил сделать из нее тайного оперативника. К сожалению, это не входило в задачи организации и стало для него еще одним источником головной боли. Теперь же он столкнулся с самой серьезной дилеммой. После ликвидации Исмаилова и смерти Леманса возникло пространство, которое могла бы заполнить Петра, но окно возможностей наверняка будет ограниченно. Марин не станет ждать. Если только он найдет кого-то, кто взял бы на себя эту сделку, то просто откажется от нее. Петра же еще не завершила курс подготовки.

В иных обстоятельствах Александер не стал бы цепляться за этот момент. Будь на то его воля, она провела бы еще один год – возможно, дольше, – переезжая из города в город, следуя разработанным им схемам и как бы невзначай демонстрируя себя избранным зрителям. Но в данном случае возник шанс внедриться во внутренний круг Густаво Марина и, возможно, выстроить прямую линию к Марку Серра. Эти двое доверяли друг другу так же, как Марин доверял Лемансу. Появилась возможность втереться в доверие, прикрываясь именем Леманса, чего никак нельзя было добиться со стороны. В конце концов именно это соображение и перевесило серьезные опасения по поводу готовности Петры.

Из Лондона, через Брюссель, Александер под личиной Петры вошел в контакт с Марином и тем самым раскрыл ее личность, что гарантировало интерес к ней бразильца. Последнему было сказано, что теперь именно она держит в своих руках другой конец его сделки с Лемансом. Марину дали понять, что Петра якобы желает как можно скорее завершить их бизнес и, по причине собственных обстоятельств, готова встретиться с ним лично в Бразилии. Александер считал, что этого стимула будет достаточно – имя Петры Рейтер было известно, в отличие от ее лица, – и оказался прав. Марин согласился встретиться с ней в Рио-де-Жанейро и завершить не доведенную до конца сделку.

Функция Петры была предельно ясна: прилететь в Бразилию и договориться с Марином о цене. Затем снова вернуться домой. Александер позаботится обо всем остальном. Главное – завязать отношения с бразильцем. Затем, исходя из них, разработать подход к Марку Серра.

Физически Петра пребывала в лучшей своей форме; сила и выносливость дополнялись владением приемов самообороны, которым научил ее Иэн Бойд. Психологически она тоже казалась сильнее, чем раньше, – Александер не заметил в ней признаков слабости. Чего ей не хватало, так это опыта и знаний. Легенда, которую ей придумали, была хлипкой, в ее образовании все еще зияли дыры. А как насчет выдержки и стойкости? Тех качеств, что проходят проверку только опасностью? Вот такие мысли одолевали Александера, когда он был готов разрешить бумажной террористке стать реальной.

* * *

Припарковав машину на пирсе, они вышли на палящее солнце, которое теперь было прямо над головой. Его зноя хватило бы, чтобы испепелить даже их тени. Петра посмотрела на воду, что плескалась о пирс: грязная, в хлопьях темной пены поверх масляного пятна, растекавшегося вокруг ржавых трюмов стоявших на приколе кораблей. Она пробежала глазами порты приписки судов: Осака, Ванкувер, Роттердам, Магадан. Портовые краны застыли без дела. Слева от нее под поднятым пролетом Нитеройского моста медленно полз огромный нефтеналивной танкер. На противоположной стороне залива Гуанабара сам Нитерой был скрыт дрожащей знойной дымкой.

Феррейра привел ее в огромный склад, над входом в который желтой и зеленой облупившейся краской было выведено «Боа Виста Интернасиональ». Воздух внутри был спертым. По земле тянулись старые железнодорожные рельсы, а над головой – скрипучие галереи. Слева какие-то мужчины складывали ящики в штабеля, другие без дела шатались между ними, куря сигареты, чтобы убить время. Ощутив на себе их взгляды, Петра тотчас узнала в них похоть.

В офисе в задней части здания их ожидали двое мужчин в мешковатых костюмах с пятнами от пота под мышками и щетиной на подбородках, глаза скрывали солнцезащитные очки. Стол был накрыт куском брезента, на котором были разложены куски белесого пластика и черная металлическая коробочка. Один из мужчин вручил Феррейре толстую папку с бумагами и закрыл дверь.

– Надеюсь, вы понимаете, что мы еще не собрали или не произвели изделия, которые заказал сеньор Леманс, – сказал он.

– Разумеется.

– Но мы можем показать вам нечто подобное. А вот здесь, – Феррейра постучал пальцем по папке, – мы можем показать вам альтернативные варианты с конкретными характеристиками.

Густаво Марин предлагал широкий ассортимент орудий разрушения: взрывчатку и огнестрельное оружие всех видов и в любом количестве, какое только можно вообразить, с гарантированной доставкой. По словам Феррейры, невозможного для них просто не существует. Если же у клиента специфические запросы – из разряда того, чего нет в каталоге, – то они в лепешку разобьются, но выполнят и их тоже. Совсем недавно, например, в одной из лабораторий Марина для иракского клиента были произведены две пачки сигарет «Кэмел», фильтры которых обработали спорами сибирской язвы. Эта методика была разработана в Южной Африке в рамках программы подготовки биологических войн и с тех пор пользовалась популярностью. По утверждению Феррейры, при необходимости они могут поставить даже радиоактивные материалы.

– Но сначала, – сказал он, протягивая Петре лист бумаги, – вот список, который мы получили от Леманса.

Петра не спеша просмотрела напечатанный по-английски перечень: 25 переключателей для взрывателя «Мемопарк», 100 килограммов аммонала – взрывчатки российского производства, 100 килограммов «семтекса», взрывчатки чешского производства, 15 детонаторов «Ирако», 20 карабинов «Хеклер унд Кох», 10 инфракрасных датчиков. Этого количества было более чем достаточно, чтобы сотворить в Москве – или где-то еще – полный хаос. В самом конце списка и отдельно от остальной части стояли две строчки, которые она не поняла: шесть серии 410/5 и три НБСМ.

– Два названия внизу… мне они не знакомы, – осторожно подбирая слова, сказала она.

Феррейра улыбнулся и посмотрел на разложенные на брезенте детали.

– Серия четыреста десять – это оружие по индивидуальным заказам. Мы производим его как побочный продукт более крупного промышленного процесса на одном из наших заводов в Сан-Паулу. Материал – пластичные смолы и керамика; таким образом, его можно беспрепятственно проносить через автоматические системы безопасности.

Например, такие, что могли стоять в домах или офисах жертв Исмаилова, подумала Петра.

– Они легко собираются, – продолжал Феррейра, – чтобы, на случай физического досмотра, их можно было носить в разобранном виде. Части могут быть замаскированы под предметы повседневного обихода – футляр для очков, мобильный телефон или пейджер, плеер, ручку, зажигалку, брелок. – Он махнул рукой, указывая на разложенные на брезенте детали. – Как вы можете видеть, эти компоненты просты, и несложно понять, как они работают. – Он начал собирать оружие. – Это прототип серии четыреста десять, базовый образец. Вернее, экспериментальная модель. Заказанная вами модель четыреста десять дробь пять – автоматическая и рассчитана на пятнадцать девятимиллиметровых боевых патронов.

Полностью собранный, пистолет скорее походил на пластмассовую ручку для видеокамеры с неуклюжим коротким цилиндром, но сам принцип представлялся разумным. Петра довольно кивнула, а затем указала на черную металлическую коробку на брезенте:

– А что там?

– НБСМ. Настраиваемый барометрический спусковой механизм. Настоящее произведение искусства.

Феррейра открыл коробку. На серой пенопластовой подушке покоилась тонкая стеклянная капсула почти овальной формы, длиной около полутора дюймов. Он вынул ее и, прежде чем передать Петре, зажал между большим и указательным пальцами. Поверхность была совершенно гладкой, за исключением одной крошечной точки примерно посередине длины. Заметив, что Петра прищурилась, Феррейра пояснил:

– Барометрический клапан.

– Каков принцип его действия?

Он повернулся и взял с верхней полки офисного шкафа коробку, из которой извлек небольшой пружинный переключатель в стеклянной рамке. Затем осторожно вынул пружину и показал углубление в корпусе:

– Вставляем сюда капсулу, после чего прикрепляем к устройству триггер. Если создать правильное давление, капсула лопается, срабатывает пружина и взрывное устройство детонирует. Или же триггер может подключаться к таймеру.

– Все равно не понимаю, как это работает.

Феррейра улыбнулся:

– Это потому, что вам не видно, как это работает. Дело в том, что капсул не одна, а две. Внутри первой находится вторая. Между ними существует разница в давлении. Когда внешнее давление меняется, встроенные трещины лопаются, капсула разрушается, освобождая пружину. Та в свою очередь активирует триггер.

– Гениально.

– И красиво. Все они индивидуально произведены для нас в Минас-Жерайсе. Каждая деталь точно откалибрована, чтобы приводиться в действие при заранее заданном давлении. Леманс упомянул, что все три ваши изделия предназначены для вертолетов. Верно я говорю?

Понятия не имею. Петра посмотрела на него и холодно улыбнулась.

– Верно.

– Они будут работать с уровня моря?

Любой ответ был предпочтительнее молчания.

– Да.

– Они находятся под давлением?

– Нет.

Она провела пальцами по гладкому стеклу. Связь была очевидной. Таймер создавал риски. Коммерческие рейсы слишком часто задерживались. Кроме того, если кому-то было непременно нужно, чтобы самолет взорвался в определенном месте – например, посередине Атлантики, где будет сложно собрать трупы и обломки, – тогда барометрический спусковой механизм, соединенный с таймером, был идеальным решением. Таймер будет активирован лишь после того, как самолет окажется в воздухе, и только тогда, когда давление в салоне достигнет заданного уровня. Стеклянный барометрический спусковой механизм был идеален еще и потому, что, как вещдок, он полностью уничтожался взрывом, который сам же и вызвал, и любые его осколки рассеивались на такой площади, на какой их не сможет собрать даже самый дотошный следователь.

Петра затруднялась сказать, чего ей хочется больше: раздавить капсулу или же вечно носить ее возле сердца. Она посмотрела на Феррейру.

– Это идеальный спусковой механизм, если вам нужно взорвать коммерческий рейс.

– Такое уже было, – сказал он.

15

Движение вдоль авениды Нимейер, петлявшей вокруг подножия Морро Доиса Ирмаос, двугорбой горы, отделявшей Леблон от Сао-Конрадо, было медленным. Справа от дороги вверх резко уходил Видигаль, один из печально знаменитых районов фавел Рио. Слева, с типично бразильским пофигизмом, высился отель «Шератон». Видигаль являл собой скопище узких бетонных ступеней и коридоров, наскоро слепленных стен и крыш из гофрированного железа, бродячих собак и беспризорных детей. Миновав полицейскую будку посередине дороги, в которой круглосуточно дежурили стражи порядка, машина резко свернула влево, ко входу в отель.

Жара и влажность угнетали; после них было особенно приятно оказаться в прохладном лобби отеля. Петра прошла мимо группы американских туристов, которых вел за собой потный гид. У стойки она спросила Эдуардо Монтейру. Ей было сказано, что ее ждут и что сеньор Монтейру находится в номере 1625, на шестнадцатом этаже.

В фойе, недалеко от стойки регистрации, сидел мужчина в коричневом льняном костюме и светло-голубой рубашке с расстегнутым воротом. Он читал газету «Жорнал до Бразил». Петра его даже не заметила – ей не было на то причин, – он же наблюдал за ней.

В фойе было шесть лифтов. Петра была в кабине одна. Она посмотрела на свое отражение в окружавшем ее блестящем металле. Простое платье из хлопка – темно-синее в мелкий белый горошек – и белые кроссовки. В черной холщовой сумке через плечо – пляжное полотенце, набухшая от влаги книжка в мягкой обложке и два флакона крема для загара. Как говорится, простенько, но со вкусом, как и подобает туристке во время отпуска. Она не стала снимать солнцезащитные очки.

Выйдя из лифта, повернула направо. Номер 1625 был в конце коридора. Петра постучала в дверь. Ей открыл высокий мужчина с замшей вместо волос и изрытой оспинами кожей. Внутри были еще двое. Ни тот ни другой не были Эдуардо Монтейру. Один – Феррейра, другой – Густаво Марин. Петра узнала его по фото, которое Александер показал ей в Лондоне. Она быстро обвела глазами комнату на предмет возможной ловушки. Справа стояли две односпальные кровати, у левой стены – стол и шкаф, на шкафу – телевизор. В дальнем конце комнаты раздвижные стеклянные двери открывались на узкий балкон с видом на Атлантический океан.

Марин отпустил Феррейру. Петра услышала, как за ее спиной закрылась дверь, а затем, спустя мгновение, тихо стукнула дверь соседнего номера. Марин был толстяком с редеющими седыми кудрями, обильно смазанными маслом и зализанными назад на усыпанный коричневыми пигментными пятнами череп. Одет он был в просторную тенниску с логотипом фирмы «Фила» и черные спортивные брюки фирмы «Адидас».

– Петра Рейтер, женщина без лица. – Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. – Вы не против, если мы поговорим по-английски? Увы, жизнь в Швейцарии не пошла на пользу ни моему французскому, ни моему немецкому, а жаль.

– Наверное, вы не слишком долго там жили.

Марин усмехнулся.

– Вы правы. Недолго, – ответил он и, кивнув стоявшему рядом с Петрой человеку, добавил: – Надеюсь, вы простите меня, но я должен убедиться, что вы не вооружены.

Она протянула телохранителю сумку. Тот тщательно перерыл ее содержимое, даже вынул полотенце и развернул его. Затем, сложив все обратно, кивком дал знак Марину.

– Вы не против, если он вас обыщет? – спросил тот.

– Вот почему я выбрала это платье. Чтобы вы могли видеть, что я безоружна.

– Я наслышан о вас. О вашей изобретательности. Луисо все сделает быстро.

Луисо не спешил. Особенно когда его руки поползли по ее платью к бедрам. Марин явно наслаждался этим зрелищем.

– Мне нравится, когда мои люди проявляют основательность в работе, – пояснил он.

Петра посмотрела ему в глаза. Лицо ее было каменным.

– Мне тоже.

Когда Луисо закончил, Марин предложил ей выпить, но она отказалась. С трудом подняв свою тушу из кресла, он прошаркал к мини-бару в шкафу слева от Петры, где принялся смешивать себе водку и апельсиновый сок.

– Я каждый год приезжаю в Бразилию на месяц. Увидеть моих близких, моих друзей. Здесь я не веду никаких дел. Когда же нахожусь в своем доме в Бузиосе, вообще предаюсь безделью. Так что эта встреча необычна. Но, похоже, вы не желаете ждать.

– Совершенно верно.

– Пожалуйста, покажите мне шрам.

Просьба не стала для нее неожиданностью. Петра слегка расстегнула молнию на платье и, пожав плечами, сбросила ткань, обнажая заживший рубец. Затем повернулась, демонстрируя выходное отверстие раны, и, наконец, натянула на плечо ткань и застегнула молнию.

– Как вы получили его?

– Бельгийская полиция.

– Где?

– В Мехелене.

Где бы он ни находился, Марин предпочитал вести бизнес в гостиничных номерах, выбранных наугад и в последнюю минуту, и никогда не вел переговоров с клиентами ни у себя, ни у них дома. Номера, в которых проводились встречи, никогда не бронировались на его имя. Для этого у него имелся человек, который регистрировался в отеле от своего имени. Как правило, номер бронировался всего за пару часов до запланированной встречи, и тот, кто его бронировал, ждал в нем прибытия Марина и его свиты. В данном случае номер был заказан на имя Эдуардо Монтейру, того самого, с кем Петра не смогла встретиться днем в Центре. Монтейру, сорокадвухлетний адвокат с гарвардским дипломом, был высоко оплачиваемым штатным сотрудником Марина. Интересно, где он, задалась мысленным вопросом Петра. Может, в том же номере, что и Феррейра?

После проверки образцов в складе на пристани Феррейра отвез Петру во Фламенго и там высадил. Она заявила, что довольна увиденным; он в свою очередь пообещал связаться с Марином и организовать встречу, чтобы договориться о цене. Затем дал ей два телефонных номера. Первый Петра набрала в три часа дня и услышала в ответ, что встреча состоится между шестью и семью вечера. В пять часов, как ей и было велено, она позвонила по второму номеру. Невидимый голос ответил, что местом встречи будет отель «Шератон», где Петра должна спросить Эдуардо Монтейру. Так она оказалась в номере 1625 на шестнадцатом этаже.

– Вы только взгляните, – сказал Марин. Он стоял у стеклянных дверей, ведущих на балкон. – Прекрасно, не правда ли?

Петра шагнула вперед, чтобы полюбоваться видом. Створки стеклянных дверей были раздвинуты, в комнату влетал горячий морской бриз. Занавески колыхались на ветру – тюлевые волны, дополнявшие пенные барашки снаружи. Над океаном спускались сумерки. Внизу протянулась дуга прибрежного бульвара Леблон-Ипанема, ряды уличных фонарей изгибались вместе с ним, светясь мириадами белых точек. Отели и жилые дома как будто мерцали на фоне сумерек.

– В Рио мы говорим, что Бог создал мир и все в нем за шесть дней, а затем, на седьмой день, сотворил Рио-де-Жанейро. Похоже на правду, не так ли?

– Возможно, с расстояния. Но не вблизи.

Марин обернулся. Ее слова его явно задели.

– Расскажите мне про Мехелен.

– Мне казалось, мы здесь для того, чтобы обсудить сделку.

– Так и есть. Но мне любопытно. Те двое, кто были с вами – их убили, – кто они? В газетах писали, что это наркодилеры.

– Значит, так оно и было.

Марин снял пленку с пачки бразильских сигарет «Голливуд».

– Вы знали, что оружие предназначалось для ирландских террористов?

– Я знаю, что у них ничего не вышло бы. За ними следили.

– Но тогда вы этого не знали.

– Не понимаю, при чем здесь это?

Марин пожал плечами.

– Что вы скажете об ирландцах?

– Они вне сферы моих интересов. У меня нет с ними контактов. Республиканцы или лоялисты, они для меня одинаковы. Они – не террористы и не политики. Они – преступники.

Марин на мгновение задумался.

– Согласен. Раньше я продавал оружие тем и другим, и у меня сложилось точно такое впечатление. Все дело в деньгах.

– Верно.

– В данном случае моих.

* * *

Марин нацелил пистолет в живот Петры. Глядя в темную точку дула, она поняла: Луисо сзади целится ей в спину. На несколько секунд застыла в замешательстве. Предполагалось, что Марин будет торговаться о цене. Они должны были заключить сделку. Ради этого она прилетела в Бразилию. Контракт с Лемансом был реальным. Что не так? Ее мозг переключился в автоматический режим.

Солнцезащитные очки были круглой формы, а их стекла – полностью плоскими, что позволяло ей видеть на внешних краях темных дисков фрагменты отраженных движений у нее за спиной. Изменение света предполагало движение, что тотчас включило ответную реакцию. Луисо не стрелял, опасаясь попасть в хозяина, но Петра знала: у Марина таких опасений не будет. И она бросилась вперед, сначала чуть отклонившись влево, а затем вправо. Марин выстрелил, но промахнулся. Пуля попала в дверь.

Луисо на секунду застыл в замешательстве, не зная, как реагировать на это. Подскочив к Марину, Петра схватила запястье его руки с пистолетом. Серией молниеносных движений она изменила хватку и сломала ему запястье. Марин рухнул на колени и взвизгнул. Грохнул второй выстрел. Вырвав пистолет из пальцев Марина, Петра резко развернулась лицом к Луисо. Но там, где она рассчитывала его увидеть, его не оказалось. Он стоял, покачиваясь. Левая рука по-прежнему сжимала пистолет, но также опиралась на шкаф. Правая ладонь была прижата к правому боку. Луисо застыл, разинув рот и вытаращив в изумлении глаза. Между пальцами уже сочилась кровь.

Где-то глубоко внутри Петры работал компьютер – оценивал приоритеты, направлял ее действия, подсчитывал секунды с момента первого выстрела. В соседнем номере раздался топот ног. Петра навела «Кольт» на Луисо, затем снова на Марина. Тот захныкал.

Резко развернувшись на левой ноге, она выбросила вперед правую и заехала Луисо по его ране. Тот охнул и повалился на пол. Петра выдернула у него «Беретту» и швырнула на ковер между двумя кроватями. Затем схватила его самого за шиворот и, крепко скрутив воротник, придушила, чтобы отнять последние силы. Затем, прижавшись к нему сзади, заставила встать на ноги. Не сумев защитить своего босса, он теперь должен был послужить защитой для самой Петры. Бросив быстрый взгляд на Марина – тот пятился к балкону, отчаянно пытаясь уйти от нее как можно дальше, – она нацелила «Кольт» на дверь спальни.

Та распахнулась, замок вылетел из гнезда. Это был Феррейра. Как и предполагала Петра, его внимание тотчас привлек скрючившийся у окна Марин, сжимавший сломанное запястье. Петра произвела несколько выстрелов. Феррейра замертво рухнул на ковер, правда, каким-то чудом успев сделать три выстрела. Одна пуля попала Луисо в плечо. Тот вскрикнул, словно ребенок, тонко и пронзительно. Сила удара на миг лишила Петру равновесия. Вторая пуля разнесла раздвижную стеклянную дверь. Третья задела Петру. Правую сторону тела пронзила жгучая боль. Она вместе с Луисо повалилась на пол. Своим весом тот на миг выбил из ее легких воздух.

Она выбралась из-под его тела. От страха обмочив спортивные брюки, Марин тихо хныкал у окна. Луисо впал в шок и, словно вытащенная из воды рыба, лишь беззвучно разевал рот. Его ноги дергались. Очки Феррейры были разбиты. В его левой глазнице застыла малиновая слеза. Чувствуя, как хлопковая ткань пропитывается кровью, Петра прижала ладонь к правому боку. В ушах все еще стоял треск выстрелов, ноздри щекотал запах пороха.

Она бросила «Кольт» Марина в сумку и взяла с ковра «Беретту» Луисо. Проверив обойму – оставалось восемь патронов, – вернула ее на место и прицелилась в Марина.

– Почему?

– Пожалуйста, не стреляйте! – взвыл тот.

– Почему?

Но Марин, похоже, от страха утратил способность соображать.

– Пожалуйста! Не надо! У меня есть деньги. Мы можем…

Петра тотчас как наяву увидела стеклянный барометрический спусковой механизм. И обугленные тела, падающие в черную бездну океана.

Когда она выстрелила в него, он плакал.

* * *

Ждать лифт пришлось целую вечность. Петра вновь проверила коридор. Ничего. Двери раздвинулись. Внутри стояли пять человек, трое мужчин, две женщины – загорелые плечи, пляжные полотенца, ковбойские шляпы, пять разинутых ртов. Она подняла «Беретту».

– Все вон! Быстро!

Они замешкались, и Петра прочла их мысли: двери сейчас закроются и спасут нас… Она прицелилась в ближайшую женщину, тощее существо с бурачного цвета ожогами под золотыми украшениями.

– Быстро!

Они двинулись, словно овцы. Один мужчина взял на себя инициативу: осторожно проскользнув мимо нее, дал стрекача. Остальные слепо последовали его примеру. Петра вошла в лифт. Двери закрылись. Она сунула «Беретту» в сумку, где уже лежал «Кольт». Затем посмотрела на свое медное отражение. С пятном на платье ничего не поделаешь – слава богу, она додумалась надеть темно-синее. Вытащив из сумки темно-зеленое полотенце, стерла с бедер и левого плеча кровь Луисо. Цифры на табло сменяли друг друга. Лифт приближался к первому этажу и, наконец, со вздохом остановился.

Когда двери раздвинулись, там стояли люди. Выйдя из лифта, Петра, не оглядываясь, прошла мимо них. Двигайся уверенно, не привлекай к себе внимания. Лобби показалось ей огромным. Американские туристы все еще были там; розовощекие и толстопузые, они о чем-то спорили с гидом. Стоило ей выйти на улицу, как зной врезал ей пощечину. Человек в униформе спросил, не нужно ли ей такси. Петра молча прошла мимо него и свернула направо. В нескольких метрах находилась дверь, ведущая к подземной автостоянке. Лифт был отключен, поэтому она воспользовалась лестницей.

Добралась до четвертого уровня. Здесь было даже жарче, чем снаружи. Такой жуткий зной был для нее в новинку. От испарений топлива и выхлопных газов слегка мутило. Услышав голоса, Петра вытащила из сумки «Беретту». Сколько времени пройдет, прежде чем начнется паника? Сколько людей слышали стрельбу? Сейчас те, кого она вышвырнула из лифта, наверняка сидят на телефонах. От внутренней службы через службу безопасности отеля до полиции – сколько времени пройдет, прежде чем все выходы отсюда будут запечатаны?

Петра вышла из прохода, соединявшего лестницу и парковку. Потолок был низким и казался еще ниже из-за хаотичного переплетения свисавших с него труб, многие из которых, похоже, были дырявыми, так как из них капала вода. Она на цыпочках прошла через застойные лужи маслянистой воды. Голоса отдавались эхом, но их владельцы оставались ей невидимы.

Рядом с колонной была припаркована черная «Омега». Петра опустилась на колени и заглянула внутрь салона. Не заметив ничего подозрительного, забралась в машину, пристегнула ремень безопасности и включила зажигание. Затем медленно двинулась к барьеру; парковочный талон лежал рядом, на пассажирском сиденье. Окно рядом с ним она держала на треть открытым. Когда дежурный поднял руку, делая ей знак остановиться, на гладком, окрашенном бетоне раздался визг шин. Она оглянулась, но ничего не увидела. Дежурный помахал ей рукой, мол, проезжайте. Петра свернула направо, к пандусу, возясь с приборной доской в попытке включить фары. Увы, вместо этого она включила «дворники». Оказавшись наконец на первом этаже, ударила по газам и пронеслась мимо трех припаркованных у входа в отель автобусов. Доехав до авениды Нимейер, начала поворачивать направо, желая как можно скорее вернуться в Леблон.

Обычно авенида Нимейер была улицей с двусторонним движением, но только не в час пик. Легендарные пробки Рио-де-Жанейро вынудили власти принять решительные меры, чтобы хотя бы частично решить проблему перегруженности улиц. Одно из таких решений состояло в том, чтобы превратить авениду Нимейер в одностороннюю дорогу, по которой во время утреннего часа пик люди ехали бы на работу в город, а вечером – домой в пригороды. Не зная этого, Петра планировала влиться в ближайшую полосу до Леблона. Начав выполнять правый поворот, она увидела перед собой две полосы движения, и обе летели прямо на нее. Она с силой нажала на тормоз и резко повернула руль. Машину занесло. Чтобы не врезаться в нее, белый «Фольксваген» увернулся и вылетел на бордюр. В зад ее «Омеге» врезался ржавый синий «Форд».

Взвизгнули шины, загудели клаксоны, взметнулись кулаки. Водитель «Форда» открыл дверь. Времени для любезностей не было. В отеле в любой момент будет поднята тревога. Возможно, это уже произошло. Резко крутанув руль, Петра задом врезалась в бок фиолетовому «Фиату», затем выскочила к скальному выступу у края дороги и вновь врезалась в «Фиат». Испуганный полицейский вышел из будки на островке безопасности посреди дороги и теперь шагал к ней. Петра заметила, как его рука скользнула к кобуре на бедре. Завершив брутальный трехступенчатый поворот, она включила первую скорость, повернула руль и со всей силы нажала на педаль газа.

Переключая скорости, посмотрела в зеркало заднего вида. Полицейский вытащил пистолет, но его внимание отвлекла ярость водителей, которых Петра оставила позади. Она не сомневалась, что кто-то запомнил номера ее машины. Нужно как можно быстрее избавиться от автомобиля. Помятый бампер и капот облегчат его опознание. Извилистая дорога начала спуск. Впереди открылся вид на пляж Сан-Конраду, чья дуга протянулась почти на целую милю.

Дорога сделалась шире. Петра пронеслась мимо отеля «Континенталь» и пустой, цилиндрической стеклянной башни отеля «Националь». И вскоре, как назло, застряла за местным автобусом. Набитый битком, с разбитой подвеской, он накренился на один бок, скорее хромая, чем катясь на четырех колесах. Дорога начала изгибаться влево, когда Петра заметила справа знак разворота обратно. Она резко затормозила. Ее тотчас занесло вправо и лишь чудом не выбросило на бордюр и на слившихся в мутное пятно пешеходов. Она едва успела свернуть на пандус, что вел вверх, к дороге с двусторонним движением, которая, в свою очередь, вела через туннель обратно в Леблон.

Внезапно Петра поймала себя на том, что дрожит. Всем телом, каждой мышцей. Она то и дело смотрела в зеркала, почти ожидая, что вот-вот рядом завоет сирена полицейской машины. И проклинала себя за то, что свернула у отеля не в ту сторону. Веди она машину чуть медленнее, успела бы увидеть направление транспортного потока. Увы, в тех обстоятельствах ехать медленнее означало бы нарваться на неприятности. Петра вновь посмотрела в зеркало заднего вида. Полиции по-прежнему не было. Увидев мутный свет в конце туннеля, она почувствовала себя чуть спокойнее. Вновь выскочив из туннеля, позволила себе вздох облегчения: перед ней был целый город, в котором можно легко затеряться.

* * *

Петра наблюдала, как розовая вода кружится вокруг сливного отверстия, прежде чем исчезнуть в нем. Правой рукой зажимая бок, она позволила воде ополоснуть ей кожу, после чего выключила душ. У раковины на бумажном полотенце было выложено содержимое ее аптечки. Морщась от боли, Петра продезинфицировала рану, затем стянула ее края и, как могла, наложила крестообразные швы. Она знала: ей повезло. Пуля задела ее бок рядом с нижним ребром. Повреждена ли кость, она не знала – вся область ранения была болезненной на ощупь, – но, пролети пуля парой дюймов выше, исход был бы фатальным.

Завернувшись в полотенце, она вошла в спальню. Кондиционер гнал прохладный воздух, запечатанные наглухо окна приглушали уличный шум. Хотя отель «Плаза» на Руа-Жоана-Анжелика, между Руа-Висконде-де-Пираджа и Руа-Пруденте-де-Мораиш, не мог похвастаться особым шиком, он был гораздо комфортнее, нежели отель в Копакабане, где она провела три предыдущие ночи. Но ведь Марина Гауденци вела куда более комфортный образ жизни, нежели Сьюзан Бранч.

Сьюзан Бранч была выпускницей Нью-Йоркского университета, прилетевшей в Рио на четыре дня на свадьбу своей старой подруги. Марина Гауденци – швейцарка, уроженка Женевы – прибыла в Рио всего на одну ночь. Прошлую ночь.

Как Сьюзан Бранч, Петра прилетела в Рио рейсом авиакомпании «Юнайтед» – самой дешевой из всех – из Нью-Йорка. Ей не только не нужно было посещать никакую свадьбу, она существовала в городе как Сьюзан Бранч лишь до встречи с Феррейрой. Марина Гауденци была обязана своим существованием кому-то другому – курьеру, с которым Петра даже не встретилась, – и прибыла в Рио накануне поздно вечером из Буэнос-Айреса. Она сразу легла спать, а затем вышла из отеля рано утром после завтрака, который был доставлен ей в номер. Петра задумалась, где она сейчас.

Курьер оставил деньги – реалы и доллары – и все документы Марины Гауденци во внутреннем кармане чемодана с кодовым замком. Петра знала код. На столе курьер также оставил часть ее фальшивой деловой переписки. В ее билете значился следующий маршрут: Женева – Буэнос-Айрес – Рио-де-Жанейро – Лондон – Женева. Всего неделя от начала и до конца, хотя последний купон никогда не будет использован.

Вернувшись через туннель обратно в Леблон, Петра первым делом решила избавиться от поврежденной машины. На ее счастье, было темно, вечер обеспечивал неплохое прикрытие, даже несмотря на уличные фонари. Она оставила машину на Руа-Женераль-Венансио-Флорес, положила сумку с пистолетами в багажник, после чего прошла небольшое расстояние до отеля «Плаза». Входя в отель, накинула на правое плечо темно-зеленое и слегка влажное пляжное полотенце, покрывая темное пятно на боку.

Петра осмотрела разложенную на кровати одежду. Белая шелковая блузка, темно-синий жакет, брюки от Армани с хорошо заутюженными стрелками. Для пущего эффекта к ним прилагалась пара овальных очков фирмы «Келвин Кляйн». Сьюзан Бранч предпочитала джинсы и футболки, Марина Гауденци же была серьезным европейским человеком дела.

* * *

Пока они медленно ехали по авениде Бразил, Петра сидела на заднем сиденье машины, молча глядя в окно. Водитель давно отказался от попыток поболтать со своей пассажиркой на ломаном английском.

Северная часть города была в основном промышленной. Вдоль многополосной автомагистрали, зажатые облупленными фабричными корпусами, то тут, то там мелькали жилые кварталы. Убогие и уродливые, они выросли вокруг заводов и фабрик столь же беспорядочно, что и сорняки. У тротуаров ржавели, превращаясь в труху, брошенные автомобили. Под рекламными щитами «Шевроле» и пиво «Брама» спали дети.

Они пересекли мост, ведущий к острову Губернатора и Галеано, международному аэропорту Рио. В зале вылетов было прохладно, но многолюдно. Подавляющее большинство рейсов в Европу и Северную Америку улетали в течение четырех вечерних часов. Кроме того, бразильцы имели привычку толпами провожать родственников или друзей. Петра решила, что это столпотворение ей только на пользу.

Она медленно прошла через терминал во второй раз, дабы убедиться в том, что ей показалось подозрительным в первый; больше всего полицейских было вокруг стоек авиакомпании «Юнайтед». Полицейские и представители службы безопасности аэропорта держались от стоек на расстоянии, ожидая сигнала от персонала авиакомпании, который, по-видимому, был проинформирован. Сьюзан Бранч должна была вылететь в Нью-Йорк этой ночью. С Марином было покончено, в отличие от его операции. Кто-то явно шепнул полиции, за кем нужно следить; сами они никогда не установили бы эту связь. Прибыв на ресепшн в отель «Шератон», Петра постаралась не называть свое имя. Вернее, имя Сьюзан Бранч.

Под именем Марины Гауденци она зарегистрировалась на стойке для VIP-пассажиров, затем встала в очередь на паспортный контроль. Сидевший в кабинке офицер иммиграционной службы не торопился: он тщательно изучил и ее швейцарский паспорт, и корешок иммиграционной квитанции, которую курьер сохранил накануне вечером по прибытии из Буэнос-Айреса. Пройдя наконец паспортный контроль, Петра не стала заходить в доступный ей VIP-зал, предпочитая постоянное движение по общему залу до тех пор, пока не объявят посадку на ее рейс. В окно терминала она увидела, что ее самолет уже стоит снаружи, словно гигантской пуповиной соединенный с залом вылетов огромным гофрированным рукавом. Побродила по магазинам беспошлинной торговли, прогулялась мимо киосков, в которых продавались бразильский кофе в удобной расфасовке и трехлитровые бутыли кашасы.

Рейс «Юнайтед» в Нью-Йорк был отложен на час. Петра не удивилась. Затем объявили о задержках других рейсов, в том числе ее «Варига» в Лондон, также на час. Большинство других рейсов, однако, вылетали вовремя. По мере того как вечерняя квота подходила к концу, количество пассажиров, бродивших по зоне вылета, начало уменьшаться.

Без четверти двенадцать наконец был объявлен ее рейс. Взяв у Петры посадочный талон, стюардесса проводила ее до кресла 9L. Пока другие пассажиры занимали свои места, Петра читала газету «Франкфуртер альгемайне». В иллюминатор ей был виден стоявший по соседству «Боинг-747» авиакомпании «Юнайтед», летевший в Нью-Йорк. Напряжение не оставило Петру даже когда ее собственный самолет вырулил от терминала. Какая-то часть ее по-прежнему ожидала, что рейс отменят. Напряжение владело ею даже тогда, когда «Вариг» выезжал на взлетную полосу, и оставило ее лишь тогда, когда тот наконец оторвался от земли.

Прижавшись лицом к иллюминатору, Петра наблюдала за тем, как внизу исчезают сверкающие огни Рио-де-Жанейро.

Она больше не действовала на автомате и потому впала в панику. Открыла глаза. Рана в боку ныла, но головная боль была еще хуже. Вокруг нее сгустились тьма и гул. Потребовалось мгновение, чтобы вспомнить, где она. Обе руки крепко сжимали подлокотники, тело затекло от напряжения. Петра заставила себя дышать глубже и медленнее. Когда ее глаза привыкли к сумраку, огляделась по сторонам. Салон был практически пуст. Она была единственным пассажиром в ряду номер девять.

Чувствуя влагу на ребрах, Петра нашла в ручной клади небольшую аптечку и направилась в туалет. Здесь расстегнула белую шелковую блузку. На той были пятна крови. Оторвав от раны пластырь, она увидела, что швы разошлись. Петра вытерла кровь, подсушила рану и заклеила ее свежим пластырем.

Посмотрев в зеркало, она видела себя такой, какой была на самом деле: не боевым роботом, а испуганной, растерянной мошенницей. На несколько секунд Петра Рейтер пропала. Она вновь была Стефани. Снова закрыв глаза, увидела хныкающего Марина, увидела, как упал Феррейра, ощутила тяжесть пистолета в руке. Когда же она вновь их открыла, то не узнала зрачков, что смотрели на нее из зеркала.

Петра нашла стюардессу и попросила кофе. Свернувшись в клубок на своем сиденье, приподняла на иллюминаторе шторку, и ей на колени просочился дневной свет. Она залюбовалась небом, кривизной горизонта, где сапфир переходил в пурпур, а затем черноту, и первыми огненными языками солнца.

Когда ей принесли кофе, тот был крепким и сладким.

16

Пройдя в Хитроу таможенный досмотр, Петра позвонила по телефону. Ответил знакомый голос; ей было приятно его слышать.

– Да?

– Это… – Кто она теперь для него? Понадобилась пара секунд, чтобы вспомнить. – Это Стефани.

– Ах да. Как у тебя дела?

– Это я хочу узнать у вас. Могу я приехать прямо сейчас?

– Где ты?

– В Хитроу.

– Да, без проблем. Жду тебя у себя через час.

Она поехала на метро. Прижавшись лбом к грязному окну, наблюдала, как за ним мелькают предместья Западного Лондона. Ее по-прежнему терзали сомнения. Что пошло не так? Почему Марин внезапно нацелил на нее пистолет? Из-за Мехелена? Вряд ли. В конце концов, это Александер, выдав себя за Петру Рейтер, связался с Марином, а не наоборот. Возможно, она сама допустила ошибку, которая ее выдала… Петра попыталась вспомнить свой разговор с Марином. Увы, в голове остались лишь какие-то несущественные его фрагменты.

Да, Марин был чудовищем… правда, в то же время и человеком. На его совести больше смертей, чем можно себе представить. Но он также был мужем. Причем трижды. А также отцом пяти детей. А Феррейра? Были ли у него жена и дети? Если нет, все равно он чей-то сын или же брат. Горе было цепной реакцией; через Марина и Феррейру Петра затронула жизни множества других людей.

Она чувствовала себя подвешенной между двумя разными личностями – той, кем когда-то была, и той, кем ей полагалось быть сейчас. В Рио она была Петрой. Сейчас, пусть лишь временно, снова превратилась в Стефани – растерянную, одинокую, уязвимую, что было нетипично для Петры. Но больше всего ее тревожило то, с какой легкостью она была Петрой, сколь естественно чувствовала себя в этой роли. Она действовала на автомате, верно и точно, как учил ее Бойд, как требовал от нее Александер. Лишь теперь, после того как все было позади, она ощущала эффект своих действий. То, что она лишь чудом осталась жива, приводило в ужас ту часть ее, которая была Стефани, и наполняло приятным волнением ту, которая была Петрой.

На остановке Грин-парк она пересела с линии Пиккадилли на Юбилейную и доехала до Бонд-стрит, откуда пешком дошла до Джордж-стрит. Доктор Брайан Резерфорд, как обычно, был рад ее видеть – худой, с волосами с проседью и желтоватым лицом, одетый в мешковатый твидовый костюм, какие любили носить герои британских фильмов пятидесятых годов. Он провел ее в кабинет, где Петра разделась до пояса. Увидев швы на ее боку, вопросительно поднял брови:

– Кто это сделал?

– Я сама.

– Приятно слышать. Не хотелось бы думать, что это дело рук врача – независимо от того, в какой части мира тот живет.

– Неужели так плохо?

– Для новичка сойдет. Тем более если учесть неудобный угол. Но их придется снять.

– Я так и думала.

Резерфорд выпрямился:

– Признайся честно, где ты была?

– В Бразилии.

– На Амазонке?

– Нет, в Рио.

Он вновь вскрыл рану, тщательно продезинфицировал ее антисептиком и аккуратно наложил новые швы. После чего осмотрел кровоподтеки вокруг ее ребер.

– Можешь не волноваться, ничего страшного. К счастью, ничего не сломано. Через пару дней синяки начнут проходить. На всякий случай я дам тебе антибиотики. Только обязательно пройди весь курс до конца. Тебе нужны болеутоляющие?

Стефани застегнула бюстгальтер.

– Только не слишком сильные.

Резерфорд кивнул и посмотрел на шрам на ее левом плече.

– Должен сказать, что получилось неплохо. Очень даже реалистично.

Мехелен. Это был просто каталог досадных ошибок: партия оружия, предназначенная для террористов из Белфаста; раскрытая слежка; скомпрометированная информация, проданная за приличную цену; вооруженные бандиты, считавшие, что они перехватывают партию кокаина, и уже потиравшие руки в предвкушении того, как вот-вот сорвут самый большой куш за всю свою преступную жизнь.

План был довольно прост: как только грузовик доберется до склада в Мехелене, они будут иметь дело лишь с ничего не подозревающим водителем. Бандиты считали, что тот не в курсе незаконного груза, спрятанного среди телевизоров и видеомагнитофонов. После чего они отгонят грузовик к условленному месту за чертой города, где перегрузят весь товар в собственную машину. Французский полицейский, сливший им информацию, заверил, что кокаин спрятан внутри видеомагнитофонов, в углублениях, в которые вставляются кассеты.

За четыре года банда провела в Бельгии шесть успешных вооруженных ограблений. Первоначально их было четверо, затем трое, из них в Мехелене выжила лишь Анна Геретс. Как оказалось, водитель грузовика был далеко не так наивен в том, что касалось его груза, а также вооружен и имел сообщника, который застрелил Гая, парня Анны, в свою очередь застрелившей сообщника. Именно тогда вмешалась бельгийская полиция, которая взяла на себя слежку за операцией французской полиции. В последовавшей перестрелке Жан, третий член банды, водитель грузовика, а также один полицейский были убиты и еще четверо получили ранения. Анна скрылась через заднюю часть склада, но не раньше, чем пуля прострелила ей левое плечо.

А спустя две недели французский полицейский, сливший информацию, был найден мертвым. По всей видимости, он сам свел счеты с жизнью, так как знал, что рано или поздно следователи выйдут на него и тогда последствия не заставят себя ждать. А еще через неделю утонула Анна Геретс. Свидетелей не было. Ее тело, никем не замеченное, якобы пошло на дно в водах Па-де-Кале. Впрочем, что касается полиции, та считала, что Анна все еще находится на свободе.

Через три месяца пополз новый слух: мол, банда якобы была в курсе, что никакого кокаина в грузовике нет. Зато налетчики знали про оружие. Оно интересовало их в первую очередь, но с какой целью? Этого никто не мог сказать. Шепотом поговаривали, что, хотя оба убитых были членами первоначальной банды, та женщина никакая не Анна Геретс. Тотчас распространился еще один слух: Анна Геретс жива и здорова и живет в Таиланде. Или это была Индонезия? Никто не мог сказать точно, но, да, она определенно обитала где-то в той части света. Год назад она якобы ушла от Гая и теперь живет на свою долю от их совместных ограблений. А еще она якобы подумывала о новой жизни в новой стране под новым именем. Кому это было доподлинно известно? Трудно сказать. Я, конечно, сам ее не видел, но как-то раз встретил одного датчанина в баре в Маниле. Он якобы слышал это от кого-то еще. Того, кто действительно ее видел. Судя по всему.

И так далее. Слухи плодились и множились и со временем приобрели необходимую критическую массу, чтобы принять форму факта.

Вопрос, на который, казалось, имелся ответ, постепенно остался без ответа: кто та женщина, которую бельгийская полиция ранила в левое плечо? Та, что чудесным образом скрылась от преследования?

Впрочем, довольно скоро пополз новый, пугающий слух. Имя произносили шепотом: Петра Рейтер, ходячая машина смерти. Описания внешности были довольно схожи – хотя с Рейтер никогда нельзя было быть уверенным; она виртуозно меняла свое обличье, а ее способность уйти из любой ловушки поражала воображение. Поэтому попытка захвата ею партии оружия выглядела куда более правдоподобно, нежели попытка Анны Геретс и двух ее сообщников по ошибке перехватить партию кокаина.

Вот так вымысел побеждает правду.

Так же как Петра ни разу не усомнилась в необходимости получить искусственные шрамы, она ни разу не спросила Александера, действительно ли французский полицейский покончил жизнь самоубийством. И не задала вопросов о том, как они выследили Анну Геретс или кто ее убил и бросил тело в море. Она предпочла не знать, как в массовое сознание внедряются и подкармливаются слухи. Просто приняла это как данность: еще один кусочек реальной жизни, который нужно добавить к созданной для нее жизни поддельной. Она была этаким коллажем лицедейства и обмана, собранным еще в ее бытность Стефани или даже проституткой по имени Лиза.

Первоначально личность Петры Рейтер была сконструирована как некий открытый вариант, одна из четырех искусственно созданных личностей, двух мужчин и двух женщин. Стефани стала Петрой потому, что физически была ближе всего к женским ипостасям. Из четырех легенд легенда Петры единственная получила путевку в жизнь. С трудом укладывалось в голове, что пока Стефани занималась саморазрушением, в стенах Маджента-Хаус постепенно и кропотливо создавалась ее следующая жизнь. Инцидент в Мехелене имел место за полгода до того, как Кит Проктор привел ее в свою комнату на Брюэр-стрит.

Такие мысли роились в ее голове, когда она свернула с Джон-Адам-стрит на Роберт-стрит. На мгновение остановилась перед вывеской «Херринг и сыновья Лтд., нумизматы, существует с 1789 года». Коллекционеры монет. Увы, они коллекционировали не только монеты. В стенах здания хранились, рассортированные и разложенные по полкам, человеческие жизни. Смерти тоже.

Секретарша Александера, Маргарет, была корпулентной женщиной с щедрым характером – своего рода компенсация скаредности ее начальника. Когда-то она была замужем. Теперь же состояла в профессиональном браке с Александером и его странным образом жизни. Петра задумалась, есть ли у нее вообще какая-то личная жизнь.

– Рада видеть тебя снова, Стефани. – Маргарет одна из немногих продолжала называть ее настоящим именем. – Он ждет тебя. Можешь войти.

Кабинет Александера находился на верхнем этаже меньшего из двух зданий, того, что ближе к реке, и выглядел жутко старомодно. Единственной уступкой современности являлись два компьютера на столе из красного дерева. Кабинет скорее напоминал библиотеку: книжные полки от пола до потолка, настольные лампы – на столе Александера и на журнальном столике у двери. Здесь все дышало стариной и спокойствием. Остальные части зданий-близнецов были напичканы техникой как из настоящего, так и из будущего. Эта же комната являлась своего рода святилищем, кельей, где ум мог работать, не будучи отягощен микрочипами.

Александер сидел за столом у окна за одним из компьютеров. Петра прошла по ковру и села.

– Ты ранена? – спросил он, не отрываясь от экрана.

– Несерьезно. Мне повезло.

Александер на минуту задумался:

– Со временем ты поймешь, что везение так же важно, как профессионализм.

– Меня едва не убили.

– «Едва» не считается. Если б убили, это просто доказало бы, что мы ошиблись в тебе и что тебе не хватило профессионализма. Не знаю, интересно ли тебе или нет, но телохранитель Марина – кажется, его имя Луисо – выжил.

Петра пожала плечами.

– Похоже, ты использовала его как живой щит, – добавил Александер.

– Этому меня научил Бойд.

Он кивнул и оставил компьютер. На столе, на подносе, стояли кофейник, две чашки с блюдцами, серебряная сахарница и кувшинчик молока. Александер начал наполнять чашки.

– Марин имел отношение к Мехелену, – сообщила Петра. – Он был тем самым торговцем оружием.

Александер на секунду застыл:

– Неужели?

Она не знала, что было причиной его реакции: то ли сама информация, то ли тот факт, что она ею владела. Петра ждала, что он скажет что-то еще, но иных слов не последовало, и поэтому она сказала:

– Хотелось бы узнать, как это ускользнуло от вас.

Александер протянул ей чашку и блюдце:

– Мы не всезнайки. Даже самые крупные организации не могут всего знать.

– Вы включили в мою легенду Мехелен, но не знали о причастности Марина? Мне с трудом в это верится.

– Первоначально нам стало известно о Марине из другого источника.

– Даже если вы мало что о нем знали, вы лично знали все, что нужно было знать, о Мехелене. Иначе откуда вам было известно, что поручать эту роль мне безопасно?

– По всей видимости, он действовал через посредника.

– Например, Леманса?

– Возможно. Наверняка можно сказать лишь одно: имя Марина нигде не всплывало.

– Кто этот первоначальный источник?

– Марк Серра.

Это имело какой-то смысл.

– Вы отправили меня в Рио договориться с Марином о цене. И сказали, что это будет рутинная сделка.

– Предполагалось, что так и будет.

– Люди Марина были удивлены, что я прилетела в Рио лишь затем, чтобы заключить сделку. Теперь, когда я думаю об этом, меня это тоже удивляет. Договориться о цене можно было по телефону.

– К чему ты клонишь?

– Что-то здесь не так.

– Марин – человек ненадежный. Кто знает, вдруг он решил убить тебя лишь затем, чтобы потом хвастаться, как он своими руками пустил в расход Петру Рейтер… С него сталось бы.

Петра знала о лжи больше, чем большинство людей. Сидевший напротив нее Александер был явно не искушен в этом искусстве, что бросалось в глаза. Самое малоприятное объяснение тому, что произошло в Рио, стало выглядеть наиболее правдоподобным.

– Так что теперь происходит? – спросила она.

– Подожди. Серра – такая же зацепка, что и Марин. Он – еще одно звено нужной нам цепочки.

Петра промолчала. Инстинкт не позволил ей открыть рта. Она не сомневалась: Александер явно чего-то недоговаривает, но не могла понять, чего именно.

Тот продолжил:

– Мой тебе совет: дай себе пару дней отдыха. Залечи раны. Как я понимаю, ты все еще в боевом режиме?

– Да.

– В таком случае научись время от времени отключать его. Давай подождем, что будет дальше.

– Вы считаете, что он станет меня искать?

– Кто поручится?.. Одно можно сказать наверняка. Ты больше не в тени – и уже не просто легенда. Теперь у тебя есть лицо; ты – миф из плоти и крови.

* * *

Петра вернулась к себе, в двухкомнатную квартирку в доме между улицами Хафмун-стрит и Кларджес-стрит. Окна ее квартиры выходили на первую, вход в дом был со стороны второй. Прошло всего шесть дней с того момента, как она улетела в Нью-Йорк, чтобы стать Сьюзан Бранч. И всего две недели с тех пор, как переехала в эту квартиру.

Перед отъездом она отключила отопление, так что теперь в квартире было холодно. Поворот ручки термостата – и котел загудел. По сравнению с квартирами, в которых Петра жила в последние месяцы, эта была вполне приличной. Небольшая, но уютная, даже если и слегка безликая. Иными словами, такая же, как и большинство других квартир в этом доме. Ее квартирка принадлежала «Бриль-Мартен», бельгийской фармацевтической и химической компании, в которой якобы работала Марина Гауденци.

Свои другие жилища она вспоминала без ностальгии. Например, холодную, как могила, двухкомнатную квартиру над кафе в Остенде. Тогда был март. Дни ползли, как черепаха. Глядя на гавань и серые пятна моря и неба, Петра часами ждала, когда зазвонит телефон. Три месяца спустя стареющий владелец кафе – тот, у кого она снимала квартиру, – подтвердит ее описание полиции, но только в самых расплывчатых фразах. В конце концов, что он может сказать? Он видел ее лишь три или четыре раза. Он расскажет им, что ему о ней известно, вот только много ли? Она почти не выходила из дома. Она авансом заплатила за аренду наличными и не создавала ему проблем. Она говорила, зачем приехала в Остенде? Если честно, он не помнит.

После Остенде Петра отправилась в Берлин, где провела кошмарный месяц в убогом многоквартирном доме, населенном почти исключительно турками-иммигрантами. Из Берлина она переехала на две недели в Цюрих, где жила в окружении героиновых наркоманов и мелких воришек.

Барселона, Сараево, Марсель, Бухарест… Список был бесконечным, города сливались в памяти в одно серое пятно; их объединяло лишь ее желание поскорее из них уехать. Причем вовсе не потому, что это были непривлекательные места. Непривлекательной была жизнь, которую она была вынуждена в них вести. Ей нужно было промелькнуть, но не быть увиденной, запечатлеться в чьей-то памяти как смутный образ, а не как живой человек. В одиночестве она ждала инструкций.

Поезжайте в аэропорт. Вам нужно встретить пассажира с рейса «Люфтганзы» из Франкфурта. Его на нем не будет, поэтому с ближайшего платного телефона в терминале позвоните по следующему номеру. Когда вам ответят, ничего не говорите. Положите трубку. Затем вернитесь к себе домой.

Петра никогда не задавалась вопросами по поводу получаемых приказов. Если в этом безумии имелся свой метод, ей лучше о нем не знать. Иногда эти инструкции отправляли ее еще дальше. Например, на выходные в Осло или в трехдневную поездку в Милан. Но сами города не имели значения, потому что реальность везде была одинаковой: гостиничный номер, телефон, долгое ожидание, телепередачи на языке, который она не понимала.

Часто ее единственным спасителем были физические упражнения, поддерживавшие в тонусе и тело, и разум. Петра наращивала силу и гибкость, придумывала новые упражнения, чтобы занять пустые часы и избавиться от гнетущих мыслей. Увы, в этом она преуспела лишь отчасти. Петра стала одиноким скитальцем, и, как ни старалась она бороться с ними, время от времени одиночество и скука брали над ней верх. Особенно когда она задумывалась о будущем. Александер сказал ей, что в таком режиме она проживет как минимум год, если не больше. По его словам, это было необходимо, чтобы вписать личность Петры в убедительную трехмерную реальность. Выдавать себя за Петру недостаточно; она должна стать Петрой, что требует времени. Однако этот процесс длился всего шесть месяцев. Смерти Григория Исмаилова и Лионеля Леманса изменили все.

* * *

– С вами всё в порядке?

Вопрос застал Петру врасплох. Ей потребовалось мгновение, чтобы вернуться в реальный мир. Его лицо было ей знакомо. Как и место, где она находилась, – в дорогущем супермаркете «Европа» на углу Керзон-стрит и Кларджес-стрит. Теперь Петра вспомнила. Дома не было еды.

– Вы ведь мисс Гауденци, не так ли? – спросил незнакомец.

– Да.

Он держал пакет с яблоками.

– Вы их уронили.

Она посмотрела на пакет.

– Неужели?

– Вы уверены, что с вами всё в порядке? У вас слегка… потерянный вид.

– Со мной всё в порядке.

– Вы вся дрожите.

Так оно и было, но Петра все равно огрызнулась:

– Я же сказала, со мной всё в порядке.

Это была ложь. В один миг она запасалась продуктами, а в следующий стреляла в людей в гостиничном номере. Эта мысль впилась в ее мозг. Память была похожа на сон – все казалось нереальным, – и все же это была память, ментальная запись того, что она когда-то сделала.

Мужчина был в джинсах и плотном черном свитере, надетом поверх белой футболки. Высокий, метра под два ростом. Волосы такие же темные, как и у нее – почти черные, – и такие же густые. У него был крупный римский нос и пронзительные голубые глаза, такие же ясные, как синева, которую Петра видела из окна самолета сегодня утром. Чего она не могла вспомнить, так это его имени.

– Извините, я забыла… – растерянно пролепетала она.

Он протянул ей яблоки:

– Я – Фрэнк.

Фрэнк Уайт. Да, это он. Они жили в одном доме. Пару раз в течение недели до Нью-Йорка они сталкивались в парадном. И даже несколько раз обменялись ни к чему не обязывающими фразами: приветствие, прощание, комментарий о погоде.

– Простите, я не хотела грубить, – сказала Петра.

– Ничего страшного. Забудьте.

– Я просто устала. Это все долгий перелет.

– Вы были за границей?

– Да.

– Где?

Вопросы следовали слишком быстро и прямолинейно.

– Деловая поездка. В пару мест.

Похоже, ее нежелание отвечать на них не ускользнуло от него. Расплатившись за покупки, они вышли на Керзон-стрит. Он посмотрел на мелочь на своей ладони:

– Это место как Бермудский треугольник. Деньги просто исчезают в нем.

Перед ними, по другую сторону улицы, высился фасад Третьей Церкви Христа. Вырезанные в камне над входом, в глаза бросались три фразы: ИСЦЕЛИ СТРАЖДУЩЕГО. ОМОЙ ПРОКАЖЕННОГО. ВОСКРЕСИ МЕРТВОГО. И вновь Петра представила Марина, как тот стоит у раздвижных стеклянных дверей и хнычет, словно ребенок, а первая пуля впивается ему в горло. Отец пяти детей… Она на мгновение закрыла глаза и попыталась прогнать этот образ.

Фрэнк Уайт продолжал болтать. Они вошли в дом и вызвали лифт. На столе вестибюля лежал большой пухлый конверт, адресованный ей. Петра посмотрела на обратную сторону и узнала смазанный штемпель. Письмо было из турагентства «Адельфи трэвел». Вернее, из Маджента-Хаус. Судя по всему, очередная порция информации, которую нужно было переварить и запомнить.

Петра взглянула на часы. В Бразилии наступал ранний вечер. Интересно, подумалось ей, какая она, вилла Марина в Бузиосе. Именно там были дети, когда она убивала их отца… От боли раскалывалась голова. Она приложила руку к виску.

– Вы уверены, что с вами всё в порядке?

– Да. Спасибо.

– Может, угостить вас чашкой кофе?

Петра напряглась:

– Кофе?

– Или чая, если хотите.

Где-то, глубоко внутри ее, внезапно шевельнулась злость на Фрэнка Уайта. Что стало тому причиной, было загадкой, но само чувство было знакомым.

– Вряд ли, мистер Уайт. Сомневаюсь, что мне от вас что-то надо.

* * *

На улице было морозно. Ветровые стекла машин, припаркованных под уличными фонарями, были покрыты инеем. Без десяти семь утра, а все еще темно. Выпив чашку зеленого чая, Петра села за ноутбук, стоявший на матовой стеклянной столешнице. Пискнул модем, расправляя электронные щупальца, охотясь за другими щупальцами, чтобы зацепиться за них. Она добралась до Маджента-Хаус в «Адельфи трэвел». Компьютер в «Адельфи трэвел» подумал и выдал ей короткий список на выбор: «Бэнк оф Америка», «Эр-ти-зед», «Найк», «Финнэйр», «Рено», «Дюпон», «Кредит Суисс», «Марриотт». Из-за неприязни она выбрала «Найк». Каждый день короткий список варьировался, от пяти до десяти фирм, выбранных наугад. С этого момента выбранная фирма фактически создавала ссылку. Именно туда будет отслежена линия связи.

Петра посетила первый из своих веб-сайтов «Небеса над головой», посвященный звездочетам, предсказателям комет и всему, что касается похищений людей инопланетянами и наблюдений за НЛО. Кен и Брайон, не то двое взрослых мужчин, не то парней, руководившие сайтом и редактировавшие информационный бюллетень, базировались в Урбане, штат Иллинойс. Для посетителей сайта имелся форум; каждое сообщение отображалось в хронологическом порядке рядом с именем отправителя и временем получения. Когда список становился слишком длинным, Кен и Брайон редактировали его, что и случилось, пока Петра была за границей. Она подготовила новое, простенькое послание; главным в нем было имя, которое она использовала.

Видел ли кто странный свет над Гамбургом 3 декабря? Примерно без четверти три утра. Это был белый диск диаметром примерно в два раза больше длины коммерческого самолета. В. Либенски.

У нее было два ящика электронной почты – один на «Америка онлайн», на имя Росарио Алкона, второй на «Майкрософт нетуорк», на имя Эндрю Смита. Петра проверила оба ящика. Ничего. Как и на каждом из трех других сайтов, которыми она пользовалась.

Она выключила экран.

* * *

Я больше не человек. В этом весь смысл. Вчера я была отличной машиной. Разработанной специалистами, собранной согласно спецификациям и безупречно запрограммированной. Я функционировала так, как и должна была. Я следовала инструкциям, настолько глубоко укоренившимся, что они стали частью меня. Я была автоматом-убийцей, сущностью без совести.

Я делаю еще один глоток зеленого чая и надеюсь, что похмелье пройдет быстро. Вчера вечером, в одиночестве, в этой унылой квартире, я пила водку. Но не для того, чтобы унять боль, а чтобы облегчить ее отсутствие. Я была в шоке от того, что сделала, но не пожалела об этом. Поразмышляв о последствиях того, что сделала, я пришла к выводу, что каждое мое действие было правильным. А еще подумала о друзьях и родных тех двоих, которых я убила; знаю, что они будут убиты горем, но не испытываю к ним жалости. Я могу анализировать все, что угодно, но эмоционально я онемела. Если б мои создатели могли видеть меня сейчас, они были бы весьма довольны.

У меня сердце компьютера.

17

У нее имелось несколько его снимков – одни цветные, другие черно-белые. У него были густые каштановые волосы, которые серебрились на висках. Лицо было темным и морщинистым – сочетание, которое предполагает избыток солнца. На этом фоне голубые глаза казались бледнее, чем они, вероятно, были на самом деле. Петра проверила его возраст. Сорок четыре. Для финансиста – как он называл себя – он бы в неплохой форме.

Его отец, Поль Серра, был дантистом из Марселя; мать, Клодетт, выросла на небольшой ферме в Провансе. Марк был старшим из трех их детей. Его брат Люк – средний ребенок – умер от лейкемии в возрасте тринадцати лет. Сестра Франсуаза была замужем за врачом в Лионе. Несмотря на ум и прекрасную успеваемость, Марк Серра был трудным ребенком, исключенным из двух марсельских школ, – факт, затронувший в сердце Петры струны солидарности.

Несмотря на это, он получил отличный аттестат и какое-то время учился в Национальном политехническом институте в Гренобле – прежде чем решил посмотреть мир. Считалось, что Марк провел вдали от Франции год, но в досье больше ничего не было – до того момента, пока в возрасте двадцати девяти лет он не устроился на работу в банк «Лионский кредит», где оставался до тридцати трех лет. Именно тогда перешел в «Банк Анри Лодер», небольшую частную фирму с единственным офисом в Цюрихе. Вряд ли выдающийся карьерный ход – вот только выбранная им стезя на самом деле не имела ничего общего с банковским делом.

Марк по-прежнему был сотрудником «Банка Анри Лодер» – более того, его директором, – но это скорее была пустая формальность. За последние пять лет он дважды брал длительный «отпуск», оба раза на целый год. Согласно имеющимся данным, Серра проводил время в разъездах и находился в Швейцарии меньше месяца в год. Само по себе это не было чем-то особенным: немало бизнесменов проводили больше ночей в самолетах, чем в постели с женами. Но фирма, в которой работал Марк, не была международной, с внушительными интересами за рубежом.

Петра разложила содержимое папки, находившейся в пухлом конверте, что сейчас лежал на полу гостиной. Как это часто бывало с такими досье, пробелы были куда более интересны, нежели информация между ними. Чем занимался Серра между учебой в институте в Гренобле и работой в «Лионском кредите»? Куда он ездил во время своих годовых отпусков? Папка об этом умалчивала. И даже не предлагала гипотез.

Сейчас Серра жил в Париже. У него был небольшой круг друзей, двое из них являлись членами Коммунистической партии, как и он сам в свое время в Гренобле. Серра был холост, но, похоже, гетеросексуал; в папке имелся список его бывших любовниц. Петра вздрогнула. Если их имена включены сюда, то лишь потому, что кто-то предположил, что в какой-то момент в будущем они могут пригодиться. Более чем кто-либо другой, она знала, какие опасности подстерегают любителей сексуальных похождений.

Аспирантский курс Резы Мохаммеда по химическому машиностроению и химической технологии был оплачен Франко-арабским стипендиальным обществом. Оно же оплачивало его расходы на проживание, переводя небольшие ежемесячные взносы на счет студенческого хостела «Аль-Шариф» и на текущий счет в филиале банка «НатУэст» в Эрлс-Корт. Деньги за обучение Мохаммеда в Имперском колледже поступали непосредственно из «Банка Анри Лодер». Деньги же на его текущие расходы переводились в «НатУэст» из лондонского отделения Исламского промышленного банка. Это была та же схема, что и в случае Мустафы Села во время его учебы в Имперском колледже.

Франко-арабское стипендиальное общество базировалось в Париже и было учреждено Марком Серра в 1991 году. Оно ставило своей целью «содействовать лучшему взаимопониманию между французским и арабским народами, что может быть достигнуто лишь благодаря взаимному обмену перспективными студентами». Из документов в папке следовало, что обмен был односторонним. Девяносто процентов студентов были арабами, обучающимися в Европе, и только десять процентов уезжали учиться в противоположном направлении. Хотя Общество являлось французским, арабские студенты были рассеяны по всей Европе, а не только по Франции. Неизвестно, какими средствами располагало Общество, но в настоящее время оно спонсировало учебу ста тридцати пяти студентов в странах ЕС.

Петра просмотрела остаток содержимого папки. Там были фотографии Серра с директорами «Тележенекс», французской фирмы, занимавшейся разработкой систем управления ракетами. Затем был нечеткий снимок на палубе залитой солнцем лодки – окровавленная барракуда, а рядом он сам в окружении загорелых смеющихся мужчин. Это было начальство компании «Мюррей-Гардайн», канадского производителя вооружений, незаконно выпускавшего противопехотные мины на производственных мощностях своей дочерней компании в Гвадалахаре, Мексика. На другом фото, сделанном в Далласе, Серра обменивался рукопожатием с Джимом Бьюкененом, одной из шишек Национальной стрелковой ассоциации[10].

У Петры постепенно начал складываться портрет Серра. Умный, образованный, он легко вращался среди людей, завязывал контакты, не выходя из тени. Даже на фотографиях никогда не был в центре внимания. Список его знакомых впечатлял, но Петру больше интересовало то, с какой легкостью он приспосабливался к любой ситуации, в которую попадал. Серра лгал всем. Как и она. Вскоре ей стало ясно: Серра невозможно узнать, просто ознакомившись с документами папки.

* * *

Я лежу на диване и смотрю телевизор, перещелкивая каналы. Вижу игровое шоу, где конкурсанты пытаются выиграть ярко-синий хэтчбек. Вижу футбольный матч, где молодые миллионеры с плохими стрижками катаются по траве, целуя друг друга. Вижу завтрашнюю погоду. Вижу сериал «Жители Ист-Энда». Вижу программу, посвященную искусству, – молодая писательница агрессивно рассказывает о женщинах, которые становятся хозяйками своей судьбы. У нее острый, язвительный ум, и она использует его, поливая грязью мужчин. Она много говорит о самоуважении и расширении прав и возможностей; я же гадаю, не в силах понять, о чем она говорит.

Женщины моего возраста выходят на работу; они трудятся с девяти до пяти за гроши. Они дважды в день трясутся в автобусе или метро. Они ходят в кинотеатры и клубы со своими подругами. Они сплетничают друг о дружке, они шарахаются от одного безнадежного мужика к другому. Они покупают продукты, когда устали и замерзли и когда им меньше всего на свете хочется это делать по пути домой. Они по утрам ищут чистую одежду точно так же, как тот человек, с которым они просыпаются рядом.

Матери и дочери. Добытчицы и домохозяйки, белые воротнички и вечные безработные. Они следят за фигурой, они курят по тридцать сигарет в день. Они мечтают понежиться пару недель на южном солнце и выиграть в Национальную лотерею. Им не нужен Брэд Питт – им нужен добрый и честный мужчина, умеющий их рассмешить. Или же им не нужен никто, потому что жизнь слишком коротка, чтобы тратить время на то, чтобы понять, кто хорош, а кто плох. Они ранимые и злые, стойкие и щедрые, они любые, каких вы только можете себе представить. Они нормальные.

В отличие от меня. И мне от этого грустно, потому что в данный момент это все, чего мне хочется.

* * *

По Пиккадилли бродили толпы народа, но из моря лиц возникло одно лицо. Петра увидела его прежде, чем он увидел ее. Господи, лишь бы не посмотрел в ее сторону… Впрочем, он наверняка это сделает. Из всех доступных направлений его взгляд выбрал ее. Фрэнк Уайт.

Их первые фразы были своего рода неуклюжим танцем. Привет, как дела? Рад вас видеть. Что делаете? Да так, ничего особенного. Как вам погода? Знаю, но говорят, что к выходным потеплеет. Слова казались бессмысленнее обычного, куда важнее было то, что оставалось несказанным. В конце концов Петра решила, что с нее довольно.

– Послушайте, мистер Уайт, – сказала она, отводя взгляд.

– Фрэнк.

– Фрэнк. Послушайте, вчера я…

– А что, собственно, было не так?

– Извините, что нагрубила вам. Просто я…

– Это не имеет значения.

Петра потерла глаза:

– Еще какое. По крайней мере, для меня.

– Я всего лишь предложил вам чашку кофе.

– Не только, – упиралась Петра. В тридцати ярдах за его спиной она увидела кофейню. – Вы не против, если чашкой кофе угощу вас я? В искупление моей грубости.

– Прямо сейчас?

– Почему бы нет?

В кофейне было полно народа, но им удалось найти пару свободных мест у окна с видом на улицу. Уайт заказал латте, Петра выпила мокко. До этого он побывал в книжном магазине – и теперь положил зеленый фирменный пакет рядом со своей чашкой.

– Что вы читаете? – спросила она.

– Историю Намибии.

– Намибии?

– Возможно, я поеду туда в следующем месяце. Я всегда стараюсь прочитать что-нибудь о тех местах, в которых бываю.

– Зачем вам туда?

– По работе. Я геолог.

– В самом деле?

– Я работаю в небольшой фирме консультантом по добыче полезных ископаемых. Когда клиент хочет знать, что там у него под ногами, меня посылают туда, чтобы все разведать.

– Значит, вы много путешествуете?

– Да.

– Вам это нравится?

– Если честно, да. Многие люди жалуются на постоянные разъезды, но только не я. Если слишком долго сижу на одном месте, у меня начинается зуд. А как вы?

Она уже успела забыть, что значит иметь настоящий дом.

– Я путешествую больше, чем хотелось бы, но это работа.

– И где вы работаете?

– В «Бриль-Мартен».

Фрэнк недоуменно покачал головой – мол, первый раз слышу.

– Это бельгийская химическая и фармацевтическая компания, – пояснила Петра.

– И в чем состоит ваша работа?

Пауза.

– Устраняю проблемы.

– И это всё?

– О да.

– Как давно вы в Лондоне?

– Около двух недель. Впервые мы столкнулись друг с другом в парадном… кажется, это был мой первый день в квартире. А всю прошлую неделю меня не было.

Уайт сделал долгий глоток из своего бумажного стаканчика с латте.

– Я встречал вашего предшественника.

У нее тотчас участился пульс.

– Моего предшественника?

– Того, кто жил в квартире до вас. Как его звали?

Петра надеялась, что он не заметит ее растерянности. Сделай глубокий вдох, затем медленно выдохни. Изобрази задумчивый взгляд. Затем скажи:

– Если честно, я не уверена… Я не знаю, кто жил здесь до меня.

Фрэнк Уайт пожал плечами и сочувственно посмотрел на нее:

– Наверное, так обстоят дела со всеми такими квартирами. Люди приезжают и уезжают, а мебель остается прежней.

Его лицо излучало понимание и симпатию. И если в прошлый раз, когда они говорили, Петра разозлилась, то сегодня почувствовала нечто столь же необъяснимое и глубокое. Печаль. Она улыбнулась, причем совершенно искренне.

– Вы правы. Куда бы я ни поехала, для меня все выглядит совершенно одинаково.

* * *

Через шесть дней после возвращения из Рио, в четыре часа утра, Петра поняла, что не может уснуть. Сначала ей было жарко, затем холодно. В конце концов она встала и некоторое время расхаживала взад-вперед в надежде, что скука утомит ее. Когда это не удалось, проверила компьютер. На сайте «Небеса над головой» обнаружилось обращение.

Для Либенски

Моя сестра 3 декабря заметила свет из моего дома в Зевене. Газета написала, что это связано с атмосферными условиями, но я не верю. Как вы думаете?

Р. Юлиус

Юлиус было одним из трех имен, которые Петра выбрала в качестве позывного. Увидев его, она вздрогнула. Первые буквы первых трех слов обозначили сервер – в данном случае MSN, – и буквы между запятой и точкой первого предложения складывались в имя: inzeven; это явно был адрес электронной почты, созданный исключительно для одного разговора. Кто бы ни был Джулиус, с ним или с ней можно связаться по адресу inzeven@MSN.com.

Используя адрес Эндрю Смита, который был также на MSN, Петра ответила:

Р. Юлиусу

Получил ваше сообщение. Ожидаю встречный вопрос.

В. Либенски

Она знала, что вряд ли получит немедленный ответ, но странное волнение удерживало ее в ожидании перед синим свечением экрана. Все равно ей теперь не уснуть. Петра включила бойлер, на час занялась растяжкой, после чего погрузилась в ванну. Затем позавтракала. В двадцать минут девятого на электронную почту Эндрю Смита пришло письмо.

В. Либенски/Эндрю Смиту

Как я понял, у нас есть взаимный интерес к Южной Америке. Было бы неплохо встретиться и все обсудить. В том числе будущее.

Это возможно?

Р. Юлиус

Так начался диалог, который занял все утро. Уклончивые сообщения приходили и уходили; прежде чем дать ответ, их содержание тщательно анализировалось. Предложение, встречное предложение и в конечном итоге соглашение. Сделка была назначена через два дня, в Париже, в центре восьмого округа, на стыке бульвара Осман и авеню Матиньон. Петра быстро напечатала положительный ответ и пару секунд ждала реакции компьютера. Наконец тот спросил, хочет ли она отправить сообщение или нет.

Да.

Затем она позвонила Александеру. Через два часа они встретились возле Круглого пруда в Кенсингтонских садах и зашагали к фонтанам возле Мальборо-гейт на Бейсуотер-роуд. Утро было холодное, низкое серое небо как будто вступило в союз с ледяным ветром, который гнул ветви деревьев. Им навстречу попались несколько упрямых бегунов, чьи головы окутывали облачка пара, а щеки приобрели цвет красной капусты. Парочка собачников выгуливали своих питомцев. Кроме них, парк был почти пуст.

– Я изучила материалы, которые вы мне дали, и мне интересно, каков статус Серра в других агентствах, – сказала Петра.

– Невысокий. Безусловно, французы невысокого о нем мнения. Его дважды пытались уличить в уклонении от уплаты налогов, но оба раза потерпели неудачу. В Германии Федеральное ведомство уголовной полиции заподозрило его в связях с группой украинских контрабандистов, которые пытались продать ядерный материал пакистанским исламским боевикам. Но Серра не имел к этому никакого отношения.

– Значит, никто не знает, что в той папке?

– Бо́льшая часть материала может быть собрана из общедоступных источников. Что касается остального, то, возможно, одному агентству известно что-то одно, другому – что-то другое. Или же они знают почти все, но не видят причин для беспокойства. Кто скажет? Мы не можем делиться нашей информацией, не так ли? Нас ведь даже не существует. И даже если б и существовали, я не уверен, что мы стали бы ею делиться.

– Не понимаю, почему нет.

– Потому что никогда не знаешь, в чьи руки попадет такая информация. В прошлом любая информация по Ирландии, которой MI-5 или MI-6 делились с ЦРУ или ФБР, в течение сорока восьми часов попадала к боевикам ИРА. В отличие от американцев, мы не считаем, что психопаты, взрывающие детей в торговых центрах, – это герои, нуждающиеся в поддержке или, если на то пошло, голливудской рекламе. Поэтому оставляем нашу информацию по Ирландии для себя. То же самое касается всего, что связано с Халилом. В эту категорию входит и Марк Серра. Не хватало, чтобы он испугался и исчез, как Реза Мохаммед.

Петра застыла, как вкопанная.

– Что?

Ветер ерошил волосы Александера.

– Не надо изображать потрясение. Ты наверняка понимала, что такое возможно.

Первой реакцией Петры была злость, что было в ее духе. Но она быстро подавила ее в себе. Она не сомневалась: Александер нарочно произнес эти слова как бы невзначай. Он ничего не делал случайно. Скорее всего, хотел проверить ее реакцию. Не дождется.

– И где он исчез?

– Где исчезают многие. В Афинах.

– Что он там делал?

– Мы не знаем. Судя по всему, выступал в роли курьера.

– Он бросил учебу?

– Нет. Мы связались с колледжем на следующей же неделе, и нам сказали, что он болен. Кто-то из общежития позвонил и сказал, что у него грипп.

– И это всё?

Александер кивнул:

– Мы проследили за ним до Хитроу, где он сел на рейс до Афин. Я договорился, чтобы там его взяли под наблюдение, но греки потеряли его.

– Когда это случилось?

Александер закурил:

– Недавно.

– Когда именно?

– Шесть недель назад.

– Почему вы не сказали мне?

Александер пожал плечами:

– Не видели особого смысла. Главное для нас – Халил. Без него нет Мохаммеда. По крайней мере, для тебя. Кроме того, Мохаммед наверняка снова объявится. Таким как он это свойственно. Ты получишь свой шанс, если заработаешь его.

* * *

Если честно, я не верю в женскую интуицию. По-моему, некоторые люди интуитивны, некоторые – нет, и эта разница никак не связана с полом. Я смотрю, как Александер исчезает в проеме ворот Мальборо-гейт, и сигналы опасности в моем мозгу взрываются, как фейерверк.

Знаю: единственная причина, почему я до сих пор жива, заключается в том, что Александер вложил в меня время и ресурсы вверенной ему организации и потому не торопится списать меня в расход. Моя фиктивная страховка в значительной мере дискредитирована. Во время моего обучения бывали периоды, когда мое общение с внешним миром было полностью прервано без каких-либо разрушительных последствий. Никакой немецкий таблоид не кричал об «эксклюзивной информации», никакое малайзийское телевидение не транслировало «сенсационные новости», никакая теория заговора не бродила по Интернету. С другой стороны, я подозреваю, что Александер по-прежнему видит во мне опасность для себя, и в этом он, конечно, прав. Но между нами достигнуто молчаливое согласие. Я хитростью вынудила его пойти на него. Он этого не забыл и не простил меня, поэтому лучше его не подводить.

Теперь, однако, я подозреваю, что появилась некая новая цель. О которой мне ничего не известно. Знаю только одно: я – расходный материал. И хотя этот риск – обратная сторона любой жизни, я не готова стать жертвой. У меня нет доказательств моим подозрениям, но мне они не нужны. Это инстинкт, и мне нужна защита.

* * *

– Мистер Брэдфилд?

Он обернулся. Они стояли у входа в Аркаду Виктории, пешеходы обходили их с обеих сторон.

– Кто вы? – хрипло спросил он.

– Не узнаете?

Услышав в ее вопросе вызов, он прищурился. Ей показалось, что он ее узнал, – но нет, Брэдфилд покачал головой:

– Нет… нет, нет. Не узнаю.

Петру это удивило. Его профессия была связана с лицами. Настоящими, фальшивыми, теми, которые он с удовольствием помнил, и теми, которые не мог забыть. Он скользнул по ней взглядом, пытаясь вспомнить, где и когда.

– Когда вы меня видели, я была блондинкой. И худой. – Где-то в глубинах его памяти что-то шевельнулось, но этого было недостаточно. – У меня был пистолет. Вы еще сказали мне, что я не должна носить его, если не готова стрелять.

Кустистые белые брови Сирила Брэдфилда изогнулись дугой.

– Это вы?

– Да, это я.

– Так это вы прислали мне записку?

Петра кивнула. Накануне днем она просунула в прорезь почтового ящика на входной двери дома Брэдфилда на Лонгмур-стрит конверт. Внутри был один листок бумаги. Записка было короткой и простой: Хочу поговорить с вами. Завтра, Аркада Виктории, в одиннадцать утра. Ваш друг. Без десяти одиннадцать он вышел из дома на Лонгмур-стрит и зашагал по Уилтон-роуд. Петра последовала за ним на небольшом расстоянии. Как только Брэдфилд вошел в Аркаду, она одним глазом следила за ним, а другим выискивала любого, кто также мог смотреть в его сторону. Но никого не заметила. В четверть двенадцатого он решил, что с него хватит, и вышел из Аркады. В этот момент Петра окликнула его по имени.

Брэдфилд был одет в старую куртку с кожаными заплатами на локтях. Для тепла та была застегнута под самое горло, воротник поднят; руки глубоко засунуты в карманы зеленых вельветовых брюк.

– Что вам нужно?

– Чтобы вы сделали для меня кое-какую работу.

Сначала он, похоже, удивился, затем вздохнул с облегчением, но потом с подозрением посмотрел на нее:

– Это какую же?

Петра огляделась по сторонам. Не хотелось быть услышанной.

– Ту, которую вы делаете лучше всего. Как насчет чашки кофе? Я уже окоченела от холода.

Они уселись за столиком в теплом кафе. По окнам струился конденсат, лепестки пластиковых цветов давно выгорели на солнце, утратив первоначальный цвет. Сирил Брэдфилд положил в серый от молока чай две ложки сахара и теперь медленно их размешивал.

– Что именно вам нужно? – спросил он.

– Водительские права. Удостоверения личности.

Брэдфилд открыл заржавленную табакерку и достал из нее бумажку для самокрутки.

– Для какой страны?

Они переговаривались тихо, чтобы их никто не услышал. Впрочем, их разговор заглушали звуки радио, стоявшего на пластиковом прилавке рядом с кассовым аппаратом.

– Мне нужно три набора удостоверений. Не британских. Но они могут быть англоязычными. Или же французскими или немецкими.

– И все три требуют паспортов? Или просто национальные документы?

– В каждый должен входить паспорт. Это самое главное.

– Как насчет вашей внешности? Как сейчас или что-то другое?

– В принципе, что-то близкое к тому, как я выгляжу сейчас.

Он посмотрел поверх очков.

– Иными словами, что-то такое, что можно использовать в спешке?

Петра выдержала его взгляд. Она не заметила в нем подвоха. Наоборот, скорее доверие.

– Да. Если мне потребуется нечто радикально иное, я попрошу позже.

Брэдфилд кивнул, оценив ее откровенность и тот факт, что она поняла его. Затем лизнул бумагу и заклеил сигарету.

– Вам нужны абсолютно новые личности или их можно украсть?

– Каковы плюсы и минусы?

– Скажем так, с кражей личности вы принимаете личность реального человека. Во-первых, это позволяет вам открывать на его имя банковские счета, оформлять кредиты, получать кредитные карты, а значит, в вашем распоряжении всегда есть деньги. Вы можете подать заявку на получение законных водительских прав, а не покупать поддельные. – Брэдфилд закурил сигарету, затем осмотрел ее светящийся кончик. – В наши дни кража личных данных – это индустрия роста в этой стране.

Если Петре и придется использовать одну из ее новых личностей, вряд ли у нее будет время оформлять банковские кредиты. Лучше иметь в кармане наличные деньги.

– Думаю, новые личности были бы лучше.

– Вы сами предоставите пустые бланки, или я должен это сделать за вас?

– Лучше вы сами.

– Вам нужны штампы в паспортах?

– Несколько штук не помешают.

– В таком случае составьте для меня список стран, какие я могу включить и какие не могу.

– Хорошо.

Петра сделала глоток кофе. Напиток был отвратительным. Но Брэдфилд, похоже, был доволен своим чаем.

– Кажется, я вспомнил, – сказал он. – Понемногу ко мне возвращается память. Вы изменились.

Если б вы только знали!

– Может быть, но несильно, – ответила Петра.

Брэдфилд покачал головой:

– Еще как! Я смотрю на вас – как вы двигаетесь, как двигаются ваши глаза – и вижу кого-то нового.

– Внутри я все та же.

– Сомневаюсь. Я смотрю на вас – и вижу внутри пустоту.

* * *

Она стояла на бульваре Осман. Ледяной ветер пронзал шерстяное пальто и все, что было надето на ней под ним. Ее тело покрылось гусиной кожей. В Рио начало зимы обдавало зноем. В Париже был мороз.

Она посмотрела на часы. Со стороны авеню Матиньон появился автомобиль – черный «Фольксваген Гольф» с помятой пассажирской дверью. Если честно, Петра ожидала увидеть что-то пошикарней. Она также ожидала, что Серра будет с телохранителями, но он был один. Перегнулся через сиденье и открыл пассажирскую дверь.

– Фройляйн Либенски?

Его тон был слегка насмешливым. Ее – куда более резким.

– Герр Юлиус?

Она села, и Серра, даже не посмотрев в зеркало заднего обзора, тут же влился в поток транспорта. Сзади тотчас прогудел клаксон.

– Огни в небе над Гамбургом? – спросил он.

– Это первое, что пришло мне в голову.

– Я подумал, мы сможем поговорить за обедом. Вас это устраивает?

– Я уже пообедала, но могу посидеть за компанию.

– Тогда только кофе. Вы в Париже на несколько дней?

– Нет. Я уезжаю сегодня.

Петра приехала поездом «Евростар» с вокзала Ватерлоо. Кредитки в ее сумочке были выпущены в Лондоне на имя Сьюзан Бранч. Паспорт был на то же имя, но не тот американский, с которым она приезжала в Бразилию. Этот был канадский.

Они приехали на Монмартр. Серра оставил «Гольф» на мощенной булыжником улице – вернее, на корявом тротуаре, – проигнорировав протесты тощей старухи, стоявшей в дверях соседнего дома. Та от злости плюнула на землю и осыпала их проклятиями. Серра провел Петру вниз по ступенькам в кафе на углу узкой улочки. Внутри было мрачно: выкрашенные в темно-зеленый цвет стены, голые, затертые до блеска половицы, потемневший от никотина потолок. Серра выбрал столик в глубине зала и закурил сигарету.

– Вы уверены, что не голодны?

– Уверена.

– Не желаете выпить? Может, хотите вина? Или кофе?

– Баночку колы. – Петра посмотрела на официанта, который, шаркая, шел к их столу. – Только не нужно ее открывать.

Серра улыбнулся:

– Ни сигарет, ни еды? Только кола из закрытой банки? Вам нет причин так осторожничать.

Петра уже определила три потенциальных пути отступления из кафе. Что касается оружия, то это были ножи и вилки, дешевые стаканы, пепельница и коробок спичек в ней, подсвечник с двумя рожками, солонка и перечница, зубочистки в стеклянной подставке, карандаш за ухом официанта и висящий у него на поясе штопор. Она огляделась по сторонам. Персонал был ненавязчив в типично парижском стиле. Казалось, они скорее изведут клиента ожиданием, чем обслужат его.

Петре же хотелось поскорее начать и закончить.

– Итак, ради чего эта встреча?

– Отчасти причиной любопытство. Мне хотелось увидеть вас. Посмотреть в лицо женщине без лица.

– Просто чтобы вы знали: у меня аллергия на пустые светские разговоры и лесть.

– И отчасти дело… Хотелось посмотреть на ту, что стоила мне стольких денег. Мы с Марином провернули не одну взаимовыгодную сделку. Не стало его – не стало денег.

– Весьма сожалею.

– Но не так, как я.

Петра равнодушно пожала плечами:

– Ваши отношения с Марином были чисто деловыми?

– Да.

– Мои тоже. От одного к другому. Думаю, не мне вам это объяснять. Ничего личного.

Официант вернулся с кофе и кока-колой. Пока он не отошел от столика, возникло неловкое молчание.

– Чтобы вы знали: я разговариваю с вами от имени одного клиента, – сказал Серра.

– Кто он?

– Не имею права раскрывать его имя. Вы знаете, как это бывает.

– Продолжайте.

– Он хочет вновь воспользоваться вашими услугами.

– Какими услугами?

– Он слышал о вас и о том, что вы сделали с Марином, не от меня, уверяю вас, и он также слышал, что вы… скажем так, доступны.

Доступна? У Петры имелась история доступности. Особенно для клиентов, которые хотели остаться анонимными.

– В Нью-Йорке есть некто, – продолжал Серра. – Известный человек, ставший проблемой для моего клиента.

Петра открыла колу.

– Это вряд ли.

Серра, похоже, удивился, что показалось ей странным. Неужели он ожидал, что она ответит согласием?

– Не хотите выслушать предложение?

– Дело не в деньгах. Кроме того, я никогда не торгуюсь. Я называю цену, и всё.

– И какова ваша цена?

– Я не работаю на анонимных клиентов.

– Он был бы щедр.

– Я же сказала, дело не в деньгах. Уверена, вы легко найдете кого-то другого. Теперь, если вам больше нечего сказать, будем считать, что разговор мы закончили.

Серра явно не желал так просто ее отпускать.

– Может, мне поговорить с моим клиентом и попытаться переубедить его?

Петра пожала плечами:

– Если хотите. А кто цель?

– Думаю, вам придется подождать, хорошо?

– Если у меня будут возражения против цели, в любом случае сделка не состоится. В этом случае любые разговоры с клиентом станут пустой тратой времени.

Серра затушил сигарету и на минуту задумался. Затем кивнул в знак согласия:

– Хорошо. Имя этого человека – Гилер. Леон Гилер.

18

Маргарет, секретарша Александера, обертывала в розовую бумагу небольшую коробочку. Петра молча наблюдала за ней. Закончив с оберткой, Маргарет перевязала коробку зеленой ленточкой. А когда подняла глаза, то покраснела – ее щеки стали того же цвета, что и ее блузка.

– Это для моей племянницы, – пояснила она. – Подарок на день рождения. Это ее первые часы.

В последний раз Петра видела свою племянницу в окуляры бинокля. Стоя на краю дороги с видом на Фолстон, она наблюдала за тем, как семья оплакивает ее, Стефани. Ей вспомнилось, как Александер сказал, что Джейн снова беременна. Щемящее чувство внизу живота, несомненно, было тому виной; она напрочь забыла про ее беременность. Интересно, задумалась Петра, неужели в свои двадцать три года она вновь стала теткой? А если да, то чьей? Мальчика или девочки? Или даже близнецов?

Маргарет наклонилась через стол. Казалось, она ощутила ее смятение и потому схватила руку Петры и пожала ее.

– Думай прежде всего о себе, Стефани.

Ее глаза говорили нечто большее. Петра поблагодарила ее и вошла в кабинет Александера.

После ее поездки в Париж прошло три дня, и это были спокойные три дня. Петра упражняла тело и очищала ум от гнетущих мыслей. Поскольку она не ждала никаких телефонных звонков, дни были в полном ее распоряжении. Ради удовольствия Петра прочитала две книжки, чего не делала уже давно, а одним сырым утром прогулялась под изморосью через весь Риджентс-парк и посетила Британский музей и галерею Тейт, в которых раньше ни разу не была. Ей было приятно ощущать себя туристкой в родном городе.

Когда Александер наконец нашел время взглянуть на нее, он поморщился. Петра предположила, что все дело в одежде, которая была на ней. Под поношенной вельветовой курткой, которая была ей велика, на ней была черная толстовка с ядовито-зеленым слоганом на груди: «ЖЕНЩИНАМ, КОТОРЫЕ ИЩУТ РАВЕНСТВА С МУЖЧИНАМИ, НЕ ХВАТАЕТ АМБИЦИЙ». Или дело было в черных ботинках, которые ему не понравились. Или в военных брюках цвета хаки. Трудно сказать. Сам он был сама элегантность – хорошо сшитый костюм и шоколадного цвета водолазка.

– У нас проблема, – сказал он. – Может, присядем?

– Это так обязательно?

Сам Александер сел.

– Две недели назад агенты «Моссада» похитили на улицах Рима молодого мусульманина, иранца. Через сорок восемь часов он уже был в Израиле и готов для допроса.

Начало не сулило ничего хорошего.

– Кто он?

– Аббас Карим Кассир. Он – член военного крыла «Хезболлы» и работает непосредственно под началом высшего командования. Последние два года обитал в Риме в качестве представителя Исламской культурной ассоциации при иранском посольстве. В прошлом месяце прилетел в Цюрих – и угадай, кого он там встретил?

Петра пожала плечами:

– И кого же?

– Густаво Марина. Незадолго до того, как тот вернулся в Бразилию на зимний отдых. Само собой разумеется, израильтянам не терпелось выяснить, что обсуждали эти двое, и, по крайней мере, в этом им сопутствовал успех. Кассир разместил у Марина заказ на поставку зенитных ракет SAM-7. Проблема заключалась в том, что израильтяне не смогли выяснить, куда и когда должен быть доставлен заказ или в каких объемах. Поэтому они решили похитить Кассира и узнать это у него лично. Он давно был занозой у них в боку, поэтому они решили, что оказывают себе и всему остальному миру огромную услугу. И как только их специалисты приступили к работе с ним, он оказался весьма разговорчивым.

– Вы начали говорить о Кассире в прошедшем времени.

Александер развел руки в примирительном жесте.

– Не секрет, что израильские методы допроса порой бывают… чересчур энергичными.

– Обожаю тонкие намеки.

– «Моссад» доволен тем, что Марин удален из уравнения, однако не стал делиться с нами результатами допроса Кассира. Тем не менее мы узнали, что тот имел связи с Халилом. Эти двое никогда не встречались лично, но Кассир находился под началом у шейха Исмаила Махмуда Хуссейна, который также контролировал Халила, пока тот не решил, что не желает никому подчиняться. Впрочем, связи между Халилом и Хуссейном сохранились, равно как между Хуссейном и Кассиром. Незадолго до своей смерти последний заявил, что Халил в настоящее время якобы планирует грандиозную террористическую атаку на Запад, но он не знал, что именно или когда это произойдет.

– Он мог блефовать.

– Израильтяне так не думают. Помимо применения к Кассиру ряда довольно жестоких и разрушительных химических средств, они получили частичные подтверждения его слов из независимых источников, в том числе и подтверждения тому, что Кассир сказал в самом конце. Нам известна фраза, явно имеющая отношение к планам Халила. Но мы не знаем, что имеется в виду: то ли сами исполнители, то ли название самого плана. Но фраза такая: «Сыновья Саббаха».

– «Сыновья Саббаха»?

Александер поднялся из-за стола и повел Петру прочь из кабинета. Они прошли мимо Маргарет, которая улыбнулась им, а затем – по узкому коридору к лестничной площадке. Александер нажал на панели латунную кнопку, и старинный лифт в сетчатой шахте, кашлянув, пришел в движение.

– «Сыновья Саббаха», – произнес он, – названы так в честь Хасана Саббаха, который считается крестным отцом политического убийства как важнейшего инструмента в достижении и поддержании политической власти.

– Первый раз о таком слышу.

– Ничего удивительного, если вы не изучали исламскую историю. Он жил в одиннадцатом веке.

Прибыл лифт. Александер открыл дверь и отвел латунные тросы в сторону. Он и Петра вошли в кабину. Александер нажал кнопку с цифрой «пять». Пятого этажа в здании не было, и лифт, вместо того чтобы поползти вверх, начал спуск вниз.

– Хасан Саббах занимает особое место в наших сердцах, – сказал Александер. – Это он подарил нам слово «ассасин», убийца.

– Это как?

– Слово «ассасин» происходит от слова «гашишин», что буквально означает курильщик гашиша. Последователи Саббаха – фидаины – курили гашиш. Не понимая его химических свойств, они ошибочно принимали свои галлюцинации за видения рая, что существенно облегчало им задачу убивать во имя Аллаха.

Лифт остановился на подземном уровне. Александер повел Петру вдоль другого узкого коридора, но здесь, в отличие от верхних этажей, под их ногами не скрипнула ни одна доска. Пол был каменным, стены окрашены матовой кремовой краской. Дверь в конце коридора привела их в небольшой конференц-зал с овальным столом в центре. На одном конце комнаты – проекционный экран, слева – модуль из девяти телевизионных мониторов. Их ждала индианка, которую Петра знала лишь по имени – Рози, в черных плиссированных брюках, фиолетовой рубашке, на плечах – шелковая шаль-пашмина. Очки от Келвина Кляйна были той же модели, что и у самой Петры, когда она, как Марина Гауденци, в ту ночь улетала из Рио.

Рози приглушила свет, и на огромном экране в конце комнаты возникла картинка. Крупный план головы и плеч. Грубые черты лица, густая борода. Несмотря на редкие волосы на макушке и аккуратную короткую стрижку, из распахнутого ворота рубашки торчали завитки густых черных волос. Он производил впечатление человека, которому нужно бриться ежечасно.

Петра в полумраке посмотрела на Александера:

– Это Аббас Карим Кассир?

– Нет. Леон Гилер.

– Ничего не понимаю.

Александер закурил свой обычный «Ротманс».

– У Кассира имелись связи с Марком Серра, но «Моссаду» это было неизвестно. Они ищут датчанина по имени Пребен Ольсен. Кассир показал, что он узнал о «Сыновьях Саббаха» от шейха Исмаила Махмуда Хуссейна. В «Моссаде» попытались выяснить, кому еще об этом известно. Кассир смог вспомнить лишь одно имя. Пребен Ольсен. Кассир знал, что Ольсен дважды посетил Хуссейна в Тегеране и что он как-то связан с «Сыновьями Саббаха».

– Каким образом?

– Не знаю. Возможно, Хуссейн сказал ему. Или же Ольсен действительно встретился с Кассиром и рассказал ему сам. Кто может знать… Важно другое: нам известно, что Пребен Ольсен – это Марк Серра. Ольсен – одно из имен, которыми он пользуется. «Моссад» этого не знает. Никто не знает – кроме нас.

Петра вновь посмотрела на картинку на экране:

– Все равно не понимаю.

– Тебе придется взять контракт на Леона Гилера.

Она вопросительно посмотрела на Александера. Пару секунд оба молчали. Петра заговорила первой:

– Вы шутите.

– По идее, ты должна была меня изучить, – ответил Александер.

– Предполагалось, что я должна как можно ближе подобраться к Серра и посмотреть, куда это приведет. Предполагалось, что я соглашусь выполнить некое его поручение, что я и сделала, а затем отказаться по причине взятых ранее обязательств. Или же привести иной, но столь же расплывчатый довод.

– Обстоятельства изменились.

– Возможно, так и есть, но я вступила в ваши ряды не для того, чтобы начать убивать третьих лиц, которые не имеют никакого отношения к Халилу или Резе Мохаммеду.

– Ты вступила в наши ряды, чтобы сделать то, что мы тебе скажем. Таковы были условия. И, если честно, после того, что ты сделала с Марином и Феррейрой в Рио, я нахожу твое нежелание неубедительным.

– Это была самооборона.

– Неужели? Согласно заявлению Луисо, бездарного телохранителя Марина, которое тот сделал для местной полиции, ты застрелила Марина недрогнувшей рукой.

– Мне не оставалось ничего другого.

Раздражение Александера начало брать над ним верх.

– Мы отклоняемся от сути. Та же состоит в следующем: ты связалась с Серра, и теперь, когда его связи с Халилом подтверждены, нам важно, чтобы ты держалась с ним рядом.

– Убив невиновного?

– Леон Гилер вряд ли невиновен.

– Дайте угадаю. Неоплаченные штрафы за парковку?

Глубоко затянувшись сигаретой, Александер задержал дым в легких, тем самым задерживая в горле слова. Рози старалась не смотреть в их сторону, делая вид, что просматривает содержимое папки у себя на коленях.

– Ты возьмешь этот контракт. Более того, я хочу, чтобы ты заключила его как можно скорее. Надо, чтобы ты впечатлила Серра. Вернее, его клиента.

– Вы не в курсе, что клиент – Халил.

– Не могу сказать точно. Но у меня есть сильное подозрение. У Халила имеется зуб на Леона Гилера, и он хотел бы убрать его, но не своими руками. Поэтому вполне естественно, что он ищет исполнителя. Во-первых, Гилер проводит бо́льшую часть времени в Штатах. Халил же не хотел бы рисковать и засвечиваться там ради такого рода работы.

Петра вновь взглянула на лицо на экране. Она знала: пойти наперекор Александеру невозможно – не здесь и не сейчас, – поэтому кивнула в знак согласия.

– Рози собрала для тебя некоторую информацию, – продолжил он, – и сейчас бегло ознакомит тебя с ней. Более подробный брифинг по поводу Гилера состоится, когда ты подтвердишь контракт с Марком Серра. – Поднялся на ноги. – И еще одна вещь. Я не знаю, насколько эффективна сеть Серра, но он может следить за тобой, поэтому больше не приходи сюда. Только если получишь разрешение. Чем меньше контактов между нами, тем лучше. Используй обычные каналы и жди инструкций.

* * *

Я в темноте смотрю на экран. Это зал больших размеров, это бо́льший экран и бо́льшая темнота. Я в кино. Рядом со мной сидит Фрэнк Уайт. Вернувшись домой из Маджента-Хаус, я нашла записку, которую кто-то протолкнул мне под дверь. «Марина, не хотите ли сегодня пойти со мной в кино? Позвоните, когда вернетесь. Ваш Фрэнк». Записка показалась мне жутко робкой. Что подкупало. К тому же в эпоху мобильных телефонов и пейджеров довольно приятно достать из-под двери листок бумаги.

С момента нашей встречи и чашки кофе на Пиккадилли я видела Фрэнка лишь раз. А точнее, вчера. Мы столкнулись в парадном. Я выходила. Он входил. По идее, мы должны были перекинуться лишь парой дежурных фраз, как то обычно бывает, когда люди спешат по своим делам, а затем один из нас сказал бы «к сожалению, мне пора». Вместо этого мы проговорили четверть часа, застряв наполовину снаружи, наполовину внутри. Я не могу вспомнить ни одной вещи из того, о чем мы говорили. Зато хорошо помню другое: когда мы поняли, как долго простояли в дверях, оба смутились и постарались обратить всё в шутку. Безуспешно.

Сейчас мы сидим в кинотеатре «Керзон Мейфэр» на Керзон-стрит. Фильм, который мы смотрим, – часть ретроспекции режиссера Кесьлёвского. «Три цвета: красный». Сидя здесь, в темноте, я вновь чувствую себя прогульщицей-школьницей. Мне тотчас вспоминаются мальчишки на заднем ряду, их жадные языки и неуклюжие пальцы, украденные сигареты. В мою бытность Лизой, я во второй половине дня бывала в кинотеатрах Вест-Энда. Это было дешевле, а сами залы – почти пусты. Именно там я могла побыть одна. Иногда. Я шла в кино, чтобы спрятаться, залечить в темноте свои синяки, тупо смотреть в никуда там, где никто этого не заметит.

После кино Фрэнк предлагает поужинать, и мы отправляемся в небольшое бистро на Шеперд-маркет, где я ем морского окуня, запеченного в соли, а Фрэнк – жареного тунца. Мы пьем густое сицилийское красное вино. Я настроена довольно холодно к Фрэнку, и он, похоже, не обижается; как будто ничего другого он от меня и не ждал. Часть меня оскорблена, но другая, бо́льшая, только рада. Я не чувствую никакого давления; думаю, что и он тоже. Мы болтаем о том о сем, понимая, что это ни к чему не ведет. По дороге домой он спрашивает, можно ли ему как-нибудь приготовить мне ужин. Я говорю, что не знаю. Что он может состряпать для меня? Сначала до него не доходит, и я тушуюсь. А когда все же доходит, он видит, насколько неудачная получилась шутка, и тогда тушуется он сам. Поэтому я, дабы минимизировать наши потери, говорю «да, это было бы неплохо».

* * *

Они встретились в Люксембургском саду холодным промозглым днем. Серый воздух был таким сырым, что напоминал придорожную слякоть, в какую в любом городе превращается снег. Марк Серра был в длинном палевом кашемировом пальто. Петре оно не понравилось с первого взгляда. На ней были теплая куртка и выцветшие джинсы, заправленные в толстые серые носки, торчащие из кургузых ботинок. Они прогулялись среди каштанов и высоких террас. Холод дарил им некую уединенность.

– Могу я задать вопрос личного характера? – спросил Серра.

– Пожалуйста.

– Сколько вам лет?

– А сколько бы вы мне дали?

– Точно не скажу. То есть мои источники не уверены. Где-то тридцать два? Одни говорят тридцать, другие – тридцать пять…

– Но вы говорите тридцать два?

– Как я уже сказал, я не берусь утверждать. Вы не выглядите на тридцать два.

– А вы выглядите старше своих сорока четырех, но я говорю это не в упрек вам.

Петра отметила про себя, что ее слова его уязвили. Похоже также, что Серра не ожидал, что она потрудится выяснить его возраст. С первой их встречи Петра заподозрила его в тщеславии. Интересно, задавалась она вопросом, сколько же он ей даст. Двадцать семь, двадцать восемь? В эти дни, глядя на себя в зеркало, она не воспринимала свое лицо как лицо двадцатитрехлетней. Слишком многое произошло с ней за четыре года, чтобы ей теперь выглядеть на двадцать три.

Они стояли у края Большого Бассейна, восьмиугольного пруда в центре террас. Петра наблюдала за тем, как с верхушек деревьев справа от нее в небо взлетали стаи сизых голубей. Дважды покружив над ней, они затем уносились к Люксембургскому дворцу, как будто плывшему в тумане.

– Ваш клиент передумал? – спросила она.

Серра закурил:

– Я сожалею, но нет. А вы?

– Да.

Похоже, ее ответ его озадачил.

– Да?

Петра кивнула:

– Но я должна знать точные сроки. Они есть?

– Как можно быстрее.

– Для вас имеет значение, где это произойдет?

– Нет. Согласно нашей информации, в течение следующих двух недель он будет в Нью-Йорке. Было бы прекрасно уложиться в эти две недели.

– Посмотрим.

– Как вы это сделаете?

– Точно сказать не могу.

Серра медленно выдохнул дым:

– Мой клиент будет рад услышать это известие.

– Сомневаюсь. Его решение остаться анонимным обойдется ему дорого.

– Как дорого?

– Миллион долларов США. Половину сейчас, половину по исполнении.

– Миллион долларов? За Гилера?

– Совершенно верно.

– Это нелепо! Это… это… вымогательство.

– Так подайте на меня в суд.

Серра принялся энергично жестикулировать:

– Ведь вы легко можете подойти к нему на улице. Да где угодно! Его телохранитель такой же неуклюжий, как и он сам.

– Я в курсе.

– Он – бизнесмен, а не президент Израиля. Будьте благоразумны.

– Слово «благоразумие» неприменимо к данной ситуации.

– Да я за сто баксов найму какого-нибудь шустрого торчка-наркомана. Это не убийство, это поручение.

– Тогда найдите себе мальчика на побегушках. Моя цена – миллион долларов. И она окончательная.

Серра сокрушенно вздохнул и покачал головой. Затем что-то пробормотал, но Петра не расслышала его слов. Они развернулись и зашагали прочь от пруда к ближайшему выходу, рядом с метро. Когда Серра наконец дал ответ, Петра пару секунд молчала. Она ожидала – и надеялась, – что ее условия будут отвергнуты. Капитуляция Серра могла означать только одно: он был вынужден ее нанять. Она могла бы запросить и два миллиона, и он все равно согласился бы.

– И вы можете обосновать миллион? – поинтересовался он.

– Легко. Эта работа лично мне не нужна и неприятна. Подумайте обо мне как об адвокате, который работает на богатых клиентов, но помимо этого также ведет дела pro bono – ради общественного блага. Высокие гонорары, которые я беру с моих богатых клиентов, субсидируют мою работу pro bono. Теперь подумайте о себе как о богатом клиенте. Это не слишком сложно. Вы похожи на такого клиента.

Серра одарил ее колючим взглядом, но затем улыбнулся. Не иначе как подумал, что она поддразнивает его – что отнюдь не соответствовало истине, – или же ему нравились бойкие на язык женщины.

– И где вас должны ждать эти деньги?

Петра на миг застыла в растерянности. Этот вопрос ни разу не пришел ей в голову.

– Вы о чем?

– Какой банк? Какой номер счета? Для первых пятисот тысяч долларов?

* * *

Я покупаю одежду в «Джозефе», и я вовсе не в восторге от этого, потому что покупаю ее для Марины. Она носит хорошо сшитые шмотки. Она любит черный цвет, она носит костюмы, она носит дизайнерские вещи. Не то что Стефани или Петра. Эти двое отдают предпочтение неряшливым шмоткам – пожалуй, единственное, что есть у них общего. Помимо их общего тела.

Тощая кассирша проводит по терминалу кредиткой, выданной на имя Марины Гауденци. Сумма составляет тысячу четыреста восемнадцать фунтов. Абсурд, честное слово. Это все равно что затребовать миллион долларов за убийство бизнесмена. Или разрешить кому-то трахнуть тебя за восемьдесят фунтов.

Когда я – Марина, я незамужняя швейцарка, католичка, мне тридцать один год, хотя из-за моего образа жизни мне можно дать все сорок. У меня две сестры – старшая и младшая. У меня есть диплом химика, и я люблю классическую музыку, особенно Сибелиуса. Я также люблю парусный спорт; ему меня обучил мой отец, у которого на Женевском озере была яхта. По-английски я говорю с тем же акцентом, что и Петра. В отличие от последней я обожаю пользоваться духами, моей неизменной «Шанелью».

Продавщица кладет мою одежду в два пакета. Я по глазам вижу, что не нравлюсь ей. Это взаимно. Она – сноб и считает, что, несмотря на деньги, которые я только что потратила, мне здесь не место. Я не возражаю, потому что она права. Это строго территория Марины. Мне же трудно быть ею, и я уже начала игнорировать некоторые стороны ее личности. Она не употребляет алкоголь, я же иногда его пью. Моя вспыльчивость иногда побеждает ее самообладание. Что касается Сибелиуса, то время от времени я не прочь послушать его музыку, но не так часто, как песни групп «Рэйдиохед» или «Мэник стрит причерз», что совершенно не в духе Марины Гауденци.

Выхожу из магазина; в каждой руке у меня по пакету. Я не совсем уверена, кто я, когда иду по тротуару, но я точно знаю: одежда, которую я несу, принадлежит кому-то еще.

* * *

Согласно рейтингу пятисот крупнейших компаний в журнале «Форчун», Леон Гилер стоил три с половиной миллиарда долларов. Петра сидела на ковре гостиной, скрестив ноги и разложив перед собой документы. Начальное богатство Гилеру принесли газеты. В 1977 году он приобрел свою первую ежедневную газету в Балтиморе. Вскоре последовали другие – в Вашингтоне, Питтсбурге, Филадельфии и Нью-Йорке. В 1980-х годах Гилер переключился на радио и телевидение и в 1989 году осуществил давнюю детскую мечту, купив погрязшую в долгах голливудскую киностудию. Хотя в данном случае им двигала сентиментальность, его бизнес-методы были безжалостными, и какое-то время имя Гилера было у всех на устах. Те, кого бесцеремонно выкинули с работы, называли его «Гитлером». Теперь же он делал себе новое состояние на спутниковой связи.

Помимо особняка на Лонг-Айленде и двух манхэттенских квартир, ему также принадлежали квартира в Париже, небольшой греческий остров, постоянный номер люкс в отеле «Дорчестер» в Лондоне и ранчо в штате Нью-Мексико, на котором он никогда не бывал. Привыкший жить на широкую ногу, Гилер тем не менее не любил привлекать к себе внимание. Он щедро жертвовал на благотворительность, но что касалось бухгалтерского учета любого уровня, от корпорации до детских пособий, как истинный скряга, считал каждый цент. Любитель изображать из себя респектабельного отца семейства, любящего мужа и идеального отца – но не мог жить без услуг проституток. В глазах Петры Гилер был из породы тех, что вечно воюют сами с собой.

Эта внутренняя борьба прежде всего касалась его еврейства. Он не следовал галахе, своду еврейских законов, что, похоже, порождало в нем чувство вины, которое Гилер не мог подавить в себе, как ни старался. Он жертвовал деньги Иешива-университету в Нью-Йорке и субсидировал значительную часть квартирной платы в домах Боро-Парка, в Бруклине, населенном преимущественно евреями. Он также был активным спонсором Любавичских хасидов в Нью-Йорке и одним из покровителей Еврейского музея.

Гилер также спонсировал израильскую правительственную программу строительства еврейских поселений на оккупированных территориях. Составители материалов в папке не исключали, что именно это может быть причиной того, что Халил хотел ликвидировать Гилера. Петра задумалась. Неужели этого достаточно? Вопрос, конечно, спорный, но ей с трудом верилось, что такой человек, как Халил – кем бы тот ни был, – приказал бы убить Гилера лишь по этой причине. Впрочем, какая разница… Серра нанял ее сделать эту работу. Причины же были его частным делом и не имели с ней ничего общего. Она была лишь исполнителем.

Позже Петра наткнулась на фотографию жены Гилера и их пятерых детей, четверых мальчиков и девочки. Перевернув фото, положила ее на ковер лицом вниз.

Золотой язык шлюхи сменило полное отсутствие языка. По крайней мере, так ей казалось. Петра стояла в гостиной Фрэнка Уайта, глядя, как он наливает ей бокал охлажденного бургундского вина «Сен-Веран». Уайт тоже молчал, но, похоже, его это почти не напрягало, что было странно – ведь именно Петра считала себя экспертом по части неуклюжего молчания.

Она взглянула на часы. С момента ее встречи с Серра в Париже прошло четыре дня. К этому времени завтра она будет на Манхэттене. Стоило ей подумать об этом, как волоски на ее руках встали дыбом.

На кофейном столике в центре гостиной было несколько декоративных образцов горных пород. Петра взяла в руки один из них. Камень был бирюзовый, в прожилках ржавчины. А еще он оказался удивительно легким и зазубренным и по форме напоминал кусок кварца.

– Берилл, – пояснил Фрэнк, передавая Петре ее бокал.

– Что?

– Это берилл. Один из минералов бериллия. Используется в сплавах меди, никеля и алюминия, а также находит свое применение в рентгеновских трубках и ядерных реакторах. Два других, изумруд и аквамарин, считаются драгоценными камнями, но берилл является промышленным источником бериллия, хотя если он прозрачен, то также может быть драгоценным камнем. Этот кусок я привез из Мозамбика.

– О да. Вы же геолог. Человек, который проверяет, что там под ногами у людей.

– Долгий путь, как правило.

Она положила берилл на место и взяла со стола другой образец, грубой цилиндрической формы и грязно-желтого цвета.

– А это что?

– Апатит.

– Ну и название! Нарочно не придумаешь.

– Думаю, вы измените свое мнение о нем, если я скажу, что он входит в состав удобрений, пестицидов и чистящих средств. И даже дымовых бомб. Апатит добывают на Кольском полуострове на севере России, недалеко от границы с Финляндией.

– Вы и там были?

Фрэнк кивнул:

– Все эти штуки я собрал лично.

Петра положила образец обратно на стол.

– То есть, это как фотоальбом? С той разницей, что их можно пощупать… Вы как будто переноситесь в места, в которых вы побывали.

Сегодня Фрэнк был в черных джинсах, черных туфлях и темно-зеленой рубашке. Хотя Марина вряд ли себе это позволила бы, Петра тоже была в джинсах – не то настроение, чтобы выряжаться. Отсутствие усилия означало отсутствие поощрения, что, в свою очередь, гарантировало отсутствие неприятных сюрпризов. Поэтому никаких мини-юбок, никаких облегающих топиков, никаких украшений, даже макияжа. Только джинсы, темно-синяя майка и пара взмахов колючей щеткой по волосам – она была Петрой, которая притворялась Мариной, одетой как Петра.

Фрэнк поставил музыку. Она ее не узнала, но та ей понравилась. Посмотрела на крышку компакт-диска. Джон Мартин, «Солид эйр», первоначально выпущен в 1973 году, еще до того, как она родилась. Но не раньше, чем родилась Марина. Именно в такие моменты Петра была вынуждена напоминать себе, что для Фрэнка она Марина, и никто иная.

В кухне она увидела нечто такое, что ей было больно видеть: Уайт готовил еду. Нож взлетал над разделочной доской, выстукивая по ней барабанную дробь. В считаные секунды овощи были нарезаны аккуратными ломтиками и кубиками. Петра как будто наблюдала за своим отцом. Или за Китом Проктором. Она крепко прижала бокал к груди. Фрэнк поймал на себе ее взгляд.

– Всё в порядке?

Она кивнула:

– Я просто задумалась.

О тех, кого больше нет.

Квартира Фрэнка была чуть попросторнее ее жилища, и он вдохнул в нее какую-то жизнь. Помимо образцов горных пород, здесь имелась настоящая мебель – например, дубовый стол, за который они сели, чтобы поужинать. Здесь также были увеличенные фотографии, сделанные им во время путешествий по всему миру: дивной красоты небеса над пустынными равнинами Патагонии, волны золотого песка в Сахаре, кровоточащее над Сибирью солнце. Ей бросилось в глаза, что ни на одном из этих снимков нет людей. Петра подумала о своей квартире, обо всех других местах, где ей довелось жить. Сравнение удручало. Но это был не тот вечер, чтобы впадать в уныние.

Часы медленно таяли и утекали прочь.

Фрэнк поставил угощения на стол и, когда те были съедены, убрал тарелки. Петра выразила готовность помочь, но он ответил, что в этом нет необходимости, и она осталась сидеть, наблюдая за его хлопотами. Они прикончили бутылку «Сен-Веран», и Уайт открыл другую, «Нюи Сен-Жорж». Позже он поставил между ними, рядом с вазой с фруктами, тарелку сыра. Они ели практически молча, но даже когда говорили, их разговор был пересыпан паузами. И, по мере того как тянулся вечер, эти паузы становились дольше и легче.

Когда-то Фрэнк был отцом. Молодым человеком он влюбился в студентку, будущую актрису по имени Карен Корнуэлл. Они были полной противоположностью друг другу. Она – импульсивная и вспыльчивая, он – серьезный и уравновешенный. Но Фрэнк и Карен были влюблены, так что это не имело значения. Шесть месяцев спустя Карен забеременела. Она была в восторге, Фрэнк – в шоке. Но как только шок прошел, он почувствовал себя счастливым. Не потому, что мечтал стать отцом – скорее наоборот, – но потому, что доставил радость Карен.

Фрэнк сделал ей предложение, но она остудила его пыл. Только после рождения ребенка, сказала Карен. Ей хотелось убедиться, что он женится на ней, потому что любит ее, а не потому, что она беременна. Фрэнк согласился набраться терпения. Через три месяца после рождения Розы он снова сделал ей предложение. Слишком рано, ответила Карен. Им нужно подождать, пережить бессонные ночи, войти в колею семейной жизни. И вновь он согласился. Через шесть месяцев Карен получила свою первую крупную роль в мыльной опере. А через месяц переехала к одному из сценаристов.

Фрэнк закончил эту историю следующими словами:

– С тех пор я не смотрю мыльные оперы.

Петра нахмурилась:

– Правда?

Фрэнк лукаво усмехнулся; впервые за все это время:

– Нет, конечно. Я не смотрю их потому, что это полное дерьмо.

Петра ответила ему улыбкой и, взяв из вазы апельсин, начала очищать его.

– Вы все еще видитесь с ней?

– С Карен?

– Да.

– Нет. Сейчас она живет в Париже. Замужем за французским продюсером. Я рад, что у нее ничего не вышло с этим сценаристом.

– А как же Роза? – спросила Петра, внезапно вспомнив, что так звали одну из ее «матерей». Роза Холл, позже стала Розой Рейтер. Интересно, жила когда-либо женщина с таким именем или же, как и многое другое, она была лишь призраком, очередной ложью, сфабрикованной в Маджента-Хаус?

– Роза умерла три года назад, – ответил Фрэнк.

И даже не вздрогнул. Словно его это не касалось, а вот ее как будто ударили под дых.

– Извините. Я не хотела…

Уайт пожал плечами:

– Автомобильная катастрофа в Париже. Дети ехали в автобусе. Школьная экскурсия. Водитель потерял управление. Столкновения было не избежать. Никто из детей не был пристегнут ремнем безопасности. Вы знаете, как это бывает в автобусах. – Фрэнк наполнил стакан. – Это случилось в октябре, пять лет назад.

– Пять?

– Два года она провела в коме. Сначала французские врачи думали, что у нее есть шанс, что ее можно спасти. Но в итоге ничего. Вернее, стойкое вегетативное состояние, как это здесь называют. Мы с Карен были вынуждены принять решение дать ей умереть.

– О боже…

Фрэнк снова пожал плечами:

– К такому решению приходишь не сразу. Нужно время.

Петра потянулась через стол и накрыла ладонью его руку.

– Простите, я не хотела быть любопытной.

– Вы ею не были. Вы задали вопрос, только и всего. Я могу говорить об этом, если люди не против.

Телосложением Фрэнк был крупнее Кита Проктора. Его лицо говорило о тех местах, в которых он побывал, не хуже камней, которые он оттуда привез. Обветренное, обожженное солнцем, разъеденное солью и льдом. Его странствия запечатлелись на нем, как на гравюре. В движении он выглядел сильным, хотя и слегка неуклюжим, но Петра давно поняла: впечатление это ложное. Фрэнк был таким же ловким, как и Проктор. При всех их различиях между ними было и поразительное сходство. Наблюдая за ним, когда он варил кофе, она не могла избавиться от дежавю – для Фрэнка это был такой же ритуал, как и для Кита, и он тщательно ему следовал.

Когда Петра во второй раз после прихода в его квартиру взглянула на часы, те показывали десять минут третьего ночи. Подняв глаза, она поймала на себе его взгляд и сказала:

– Мне пора. Я еще не собрала вещи.

Фрэнк кивнул. Не выпуская из рук стакана, Петра встала. Вино разожгло в ней слабый огонь. Нет, она не была пьяна, скорее слегка под градусом. Это чувство было бесконечно приятнее обычного опьянения, и она не помнила, чтобы алкоголь был к ней так добр.

В дверях квартиры Петра поблагодарила Фрэнка за прекрасный вечер и протянула ему стакан.

– Марина, можно вас поцеловать? – спросил он.

Кто я?

* * *

– Мне нужна кое-какая информация.

– Тип и уровень?

– Человек. Профиль второго класса.

– Имя?

– Уайт. Имя – Фрэнк. Другие имена мне неизвестны.

Мужской голос на другом конце линии поинтересовался, что еще ей о нем известно. Помимо того, что он геолог или, по крайней мере, якобы им был и что они живут в одном доме, – ничего. Завершив звонок, Петра положила трубку и какое-то время сидела в темноте. Часы показывали половину третьего.

Она взяла со стола фотографию в рамке. Кто эти люди? Актеры? Петра поднесла фото к окну, чтобы лунный свет осветил их лица. Вот мужчина обнимает женщину за талию. Оба улыбаются в объектив. Задний план размыт; дом в окружении сосен. Это были ее родители. Родители Марины, созданные специально для нее. Они уже ждали ее, когда она переехала на квартиру. Петра же знала их имена – Альберто и Франсин, – но их лица стали для нее сюрпризом.

Она резко развернулась и швырнула снимок через всю комнату. Он врезался в стену; стекло треснуло и разбилось. Затем Петра в темноте бродила по квартире, собирая другие «семейные» фотографии. Разорвав их на клочки, швырнула их в мусорное ведро.

Марина, можно вас поцеловать?

Лучше б Фрэнк спросил: «Петра, можно тебя поцеловать?» Или еще лучше: «Стефани, можно тебя поцеловать?» И, конечно же, ей хотелось сказать ему, что да, можно. Но она была слишком напугана. В его глазах она увидела поцелуй, увидела нож, увидела кровь, вытекавшую из разрезанной ладони. В глазах Фрэнка она видела, как Проктор уходит из больницы в ночь.

И она вновь надела личину Марины. И тотчас почувствовала, как сердце превращается в лед, а взгляд в камень. Так было легче – перекрыть выход всем эмоциям и ничего не чувствовать. И вот теперь, одна в своей холодной квартире, Петра поняла, что обошлась с Фрэнком, как когда-то с Проктором. И теперь, как и тогда, она вздрогнула, вспомнив об этом, отказываясь верить, что сказала такие слова.

– Вино был хорошим, Фрэнк. Но не настолько, – ответила Петра. Когда же он открыл рот, чтобы заговорить – то ли возразить или же просто сказать что-то хорошее, – она его оборвала: – Ты на что рассчитывал? Что напоишь меня и трахнешь? Ты так думал?

Слез не было; холод в ней заморозил бы любые слезы, превратив их в лед. Без четверти четыре она позвонила в Маджента-Хаус и отменила просьбу о досье.

19

Петра сняла телефонную трубку.

– Мисс Шеперд? – уточнил женский голос на другом конце линии.

– Да?

– Это говорят с ресепшна. Вас хочет видеть мистер Брюстер.

– Спасибо. Пусть поднимется ко мне в номер.

Она перешла из спальни в гостиную и выглянула из окна на 63-ю Ист-стрит. Дорогу перегораживал мусоровоз, и водители машин, которые выстроились в хвост за ним, отчаянно гудели клаксонами. В дверь постучали.

Поверх поношенного серого костюма на Эндрю Уилсоне была серая куртка-анорак. Ансамбль завершали коричневая синтетическая рубашка, алый галстук с рисунком «пейсли» и бледно-голубой джемпер с V-образным вырезом. Англичанин в Нью-Йорке, он смотрелся здесь инородным телом.

Высокий и худой, а точнее, долговязый и нескладный. На голове – густая шевелюра взлохмаченных локонов, превращавшихся из светло-каштановых в серебристые. «Интересно, с момента прибытия в Нью-Йорк он хотя бы раз прошелся по ним расческой?» – подумала Петра. Очки в черепаховой оправе с толстыми линзами искажали налитые кровью глаза. Кожа Уилсона была такой же серой, как и его костюм, а зубы – классическим американским кошмаром.

– Видели бы вы, где я остановился, – пробормотал он, с завистью окинув взглядом мебель, антиквариат, персидский ковер, две вазы роз и даже сами размеры ее номера. – Кто вы?

– Элизабет Шеперд. Консультант по вопросам управления.

– Консультант по вопросам управления?

– Да. Живу за счет сочных расходов и корпоративного жира. А вы?

– Я – Саймон Брюстер, учитель средней школы из Брента на коротких зимних каникулах.

– Вот почему я остановилась в «Лоуэлле», а вы – в выгребной яме. Кофе?

– Чай, пожалуйста.

Разумеется. Одного взгляда достаточно, чтобы это понять. Петра заказала в номер чай.

– У Гилера огромный особняк на Лонг-Айленде, – сообщил Уилсон, – недалеко от Сентерпорта, с видом на Лонг-Айленд-Саунд. Там его семья проводит бо́льшую часть времени. Сам дом скорее напоминает крепость. У него также есть две квартиры в самом Нью-Йорке: семейная квартира на Парк-авеню – я говорю «квартира», хотя на самом деле это два верхних этажа дома, – и другая на Пятой авеню. В ней все и произойдет.

– Почему именно там?

– Потому что там он развлекается. Его жена даже не догадывается, что это место существует.

– У него есть любовница?

– Нет. Он использует проституток. Это даст вам доступ в квартиру.

Желудок Петры подкатился к горлу. Интересно, знает ли Уилсон что-нибудь о ее прошлом?

– Каким образом?

– Легко и просто. Гилер всегда пользуется услугами одного и того же эскорт-агентства, «Премьер». Мы настроим телефон в его квартире на Пятой авеню так, что когда он туда позвонит, его звонок пойдет на наш номер.

– А если он позвонит откуда-то еще?

– Не позвонит. Мы знаем его привычки, а они стабильны. Он приезжает в квартиру рано днем. И сразу звонит в агентство. Затем принимает душ и выпивает, чтобы снять стресс и расслабиться. Примерно через час после звонка в «Премьер» приходит девушка по вызову.

– Как вы настроите телефон?

– У нас есть один человек, который поможет нам получить доступ к нью-йоркским телефонным сетям.

– А что в квартире? На какую защиту я могу там рассчитывать?

– В этом вся красота этого варианта. Когда Гилер там, он жертвует безопасностью ради любовных утех. Он не любит, чтобы за ним наблюдали или подслушивали его. Телохранитель остается внизу и обыскивает проститутку в вестибюле, прежде чем она войдет в лифт. После чего или болтает с портье, или идет и ждет Гилера в лимузине.

Петра на секунду задумалась:

– Каких девушек он предпочитает?

– Грудастых блондинок.

Какой сюрприз, подумала Петра. Впрочем, видев несколько его фотографий, она и так догадалась бы. Стереотипы не рождаются на пустом месте.

– Я не намерена красить волосы, поэтому мне нужен парик. Вы можете это устроить?

– Да.

– Что касается сисек, то уж какие есть.

Уилсон густо покраснел.

– Да и вообще, – продолжала Петра, – он не успеет подойти ко мне слишком близко, чтобы понять, какие они. Скажите лучше, какая в доме система безопасности?

* * *

Петра резко проснулась, будто ее кто-то толкнул. Она попыталась нащупать выключатель; ей потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, кто и где она и что делает. Затем Петра подумала о Фрэнке, о том, как обошлась с ним. По коже тотчас пробежали мурашки. Она перекатилась на большой двуспальной кровати. Было половина пятого утра. Ее внутренние часы еще не приспособились к нью-йоркскому времени.

В шесть часов Петра сделала упражнения на растяжку, после чего в течение двадцати минут нежилась в горячей ванне, выйдя из которой завернулась в просторный халат и заказала завтрак. Ожидая, когда его доставят в номер, сидела, скрестив ноги, на кровати, положив перед собой телефон. В Нью-Йорке было почти семь – и почти полдень в Лондоне. Звонок противоречил любым правилам – в крайнем случае она была обязана воспользоваться платным телефоном. Но ей было все равно. В любом случае она набрала номер. В трубке раздался гудок. Поняв, что еще не готова, Петра разорвала соединение. Ей нужно обдумать, что она скажет. Да, извинится, но это также будет нечто большее. Она должна все объяснить, иначе как еще ей загладить вину? Да и загладит ли она ее? И каким должно быть объяснение?

Принесли завтрак. Петра ела фрукты, йогурт, свежие булочки и все время пыталась придумать правдоподобное оправдание – но, увы, не смогла. После завтрака она вновь набрала номер Фрэнка и на этот раз не стала бросать трубку. Ответа не последовало. Интересно, чем он сейчас занят? Вдруг он с другой женщиной? От этой мысли стало муторно.

* * *

Пока телефон Гилера не подсоединили к нужному номеру, Петра могла не ждать никаких звонков. Сегодня она была туристом. Поднялась на самый верх Эмпайр-Стейт-билдинг, совершила прогулку в Гринвич-Виллидж и Сохо, посетила Музей современного искусства и музей Гуггенхайма. Вечер провела в номере, тупо глядя в телеэкран. Встав после бессонной ночи рано утром, позвонила Уилсону в отель. Они договорились встретиться в одиннадцать. Он назвал ей адрес, и Петра решила пойти туда пешком.

Она перешла Седьмую авеню и направилась к Таймс-сквер. Поговорка показалась ей правдой: нигде мы так не одиноки, как в толпе. Петра шла по городу, по Манхэттену, охваченному рождественским настроением, но оно ее не затрагивало. В отличие от холода. Она и мороз были заодно, от их прикосновения застывало буквально все.

Отель, в котором остановился Уилсон, был расположен недалеко от автобусного терминала портового управления. Его номер был ненамного больше ее ванной комнаты в «Лоуэлле». Это расстроило Петру, так как напомнило ей гостиничные номера из ее прошлого: одинокая безвкусная картина на стене, телевизор модели 1970-х годов, шкаф с оранжевой шторкой вместо дверей. Когда Уилсон предложил выйти погулять, Петра моментально согласилась.

В нескольких кварталах от отеля они нашли закусочную. Петра заказала кофе, Уилсон заказал полный завтрак. Официантка принесла два огромных стакана воды со льдом.

– Все готово, телефон присоединен, – сообщил Уилсон.

Она кивнула.

– Теперь нам просто нужно подождать.

– Недолго. Сегодня Гилер занят, но завтра днем у него выделено два часа. Скорее всего, это то, ради чего мы здесь.

– Да, поскорее бы все закончилось.

– Это точно. Тогда мы можем убраться отсюда.

– Вам это не нравится?

Уилсон развел руками, мол, не обессудьте.

– Я не городской человек.

– А Нью-Йорк – самый городской из всех городов…

– Это точно.

– Вам не нравится жить в Лондоне?

– Я не живу в Лондоне. Мы уехали десять лет назад.

– Мы?

– Моя жена и я, и наши трое детей. Мы купили дом в Суррее. – Уилсон посмотрел в окно на людской поток. Его мысли, похоже, уплыли вместе с его взглядом. – Конечно, старший больше не живет с нами. У него свой дом в Илинге.

Петра попыталась угадать возраст Уилсона. Где-то за пятьдесят. После чего попыталась соединить несоединимое – умиротворенную жизнь в пригороде и работу на Александера в Маджента-Хаус.

– Как у вас это получается? – спросила она его.

Уилсон вернулся в реальность:

– Что именно?

– Работать на Александера. Имея жену, семью… Это выше моего понимания.

– Это работа. Только и всего.

Петра покачала головой:

– Неправда. Это… это… – Она не смогла подобрать нужных слов. – Я это к тому, что вы говорите ей. Допустим, вы вернулись вечером домой, и она спросит, как прошел ваш день; что вы ей скажете? «О, так себе, дорогая. Мы зачистили группу русских мафиози…»

– Моя жена не в курсе. Она думает, что я бухгалтер. По большому счету так оно и есть.

– Вас это не напрягает? Постоянно лгать кому-то, кого любишь?

– Разумеется. Но что поделать? По-другому нельзя.

– Что мешает вам уйти, найти нормальную работу?

Похоже, Уилсон искренне удивился:

– Уйти? Это как?

Но тут прибыл его завтрак, на тарелке размером с поднос. Яичница с беконом, порция в четыре раза больше обычной для одного. Для Петры это было похоже на сердечный приступ, ожидающий, когда его съедят. Плюс вафли, чтобы уж наверняка. Будучи Лизой, она за неделю съедала меньше.

* * *

От Пятой авеню к входу протянулась черная маркиза. Швейцар в длинном зеленом пальто и черных кожаных перчатках улыбнулся и открыл ей дверь. Вестибюль был огромен. Мраморный пол устилал персидский ковер. Между дверью и лифтами было три люстры. Оба консьержа за стойкой носили темно-серую униформу с медными пуговицами и алыми эполетами.

– Я к мистеру Гилеру.

Тот, что потолще, кивнул и нажал кнопку. Дверь на другой стороне вестибюля открылась, и ее поманил какой-то мужчина. Петра узнала его: его фото показывал ей Уилсон. Кен Рэндалл, бывший нападающий «Кливленд Браунс»[11], а ныне телохранитель Леона Гилера. По словам Уилсона, уйти из спорта Рэндалла заставила серьезная травма правого колена; всегда полезно знать уязвимые места людей. Он провел ее в маленькую комнату. Внутри стояли стол, пара стульев и высоко в одном углу – камера.

– Я тебя раньше не видел.

– Мадлен заболела. Я – ее замена.

– Я должен тебя обыскать.

– Да сколько угодно!

Рэндалл обыскал ее тщательно, не то что лентяй Луисо. Затем осмотрел содержимое ее сумочки: кошелек, ключи, губная помада, карандаш для глаз, тампоны, пара черных кружевных трусов. Когда он вытащил их, их взгляды встретились. Петра улыбнулась:

– Никогда не знаешь, когда понадобится запасная пара.

После трусов Рэндалл наткнулся на маленький баллончик и теперь пытался сладить с названием на этикетке.

– Что это? Саль… сальбамол… сальбумол… нет, погоди… сальбу…

– Сальбутамол.

– Что это?

– Я – астматик. – Петра сунула руку в сумку и вытащила пластиковую насадку. – Вставляешь баллончик в ингалятор, затем дышишь через этот мундштук.

Рэндалл начал возвращать вещи в сумочку.

– Астматик, говоришь?

– Да.

Рэндалл осклабился от уха до уха:

– Небось потому, что вечно приходится стонать и задыхаться? Угадал?

Петра поднялась на лифте на четвертый этаж. Двери открылись, и ее взору предстал небольшой полукруглый атриум. Впереди двойные двери были слегка приоткрыты. Атриум вел в большой овальный зал, окруженный рифлеными колоннами. Пол был каменный, в черно-белую клетку. В центре располагался небольшой бассейн с бронзовым дельфином посередине, изо рта которого била струя воды.

– Закрой дверь, затем поверни налево и иди до конца! – крикнул ей мужской голос.

Из окон гостиной открывался потрясающий вид на Центральный парк, единственную стильную вещь из того, что ей было видно. Паркетный пол, белые кожаные диваны, картины Пикассо на стенах и золото повсюду. Не комната, а памятник безвкусице.

На Леоне Гилере была простая белая рубашка. Он снял галстук и закатал рукава, обнажив мощные предплечья, поросшие густыми черными волосами. В левой руке держал стакан: в янтарной жидкости позвякивали кубики льда. Им вторили часы «Картье», ударяясь о толстый золотой браслет.

– Я – Ева, – представилась Петра.

– А где, черт возьми, Мадлен?

– У нее грипп.

– Женщина в «Премьере» ничего не сказала об этом.

– Она не знала, пока не позвонила Мадлен. Тогда та позвонила мне.

– Ты – ее подруга?

– Мы время от времени выручаем друг дружку.

– Что у тебя за акцент, черт возьми?

Хороший вопрос, подумала Петра.

– Шведский.

Гилер вопросительно поднял брови, и Петра поняла, что была права. Более того, могла составить список скучных предубеждений в его голове.

– Значит, ты шведка?

Она кивнула. Гилер полминуты придирчиво разглядывал ее, затем презрительно фыркнул.

– Проблема? – спросила Петра.

– Да, есть одна гребаная проблема.

– Какая?

– Сорок гребаных дюймов. Вот что. У тебя сиськи не сорок дюймов. Нет, черт побери. У тебя сколько? Тридцать шесть самое большое, верно?

Петра даже бровью не повела.

– Зато натуральные.

Гилера это не позабавило и не впечатлило.

– Я же сказал ей – этой бабе в «Премьере», – что мне нужно минимум сорок дюймов. Сорок дюймов, блондинка, которая хорошо работает ртом.

Ощущая себя внутри ходячим трупом, Петра попыталась изобразить кокетство.

– По мне, два пункта из трех – не так уж и плохо. Но, похоже, ты не хочешь меня… Может, мне лучше уйти?

Гилер сделал долгий глоток из стакана и задумался.

– Не знаю. Ты делаешь все то же самое, что и Мадлен?

– Мы не сравниваем списки. Что именно?

– Я трахаю ее так, как хочу. И она позволяет мне шлепать ее.

Довольно обычная просьба, по опыту Стефани, подумала Петра. Особенно среди бизнесменов, которые целый день промучились в костюмах в своих стерильных офисах. Им мало помыкать людьми посредством меморандумов. Чтобы почувствовать себя по-настоящему могущественными, им непременно нужно измываться над кем-то; и что может быть лучше, чем унизить человека физически? И все же Петру не переставало удивлять, что эти мужланы не понимали одной простой истины: если они кого-то и унижали, то в первую очередь самих себя. Они никогда не позволяли себе такое с людьми, которые действительно что-то значили в их жизни. Они не относились так к своим фарфоровым женам – только к анонимным профессионалкам, которым платили за то, чтобы те визжали, когда их трахали, ничего при этом не чувствуя.

– У тебя с этим проблемы? – спросил Гилер.

Говори, что хочешь, тебе осталось жить пять минут.

Петра улыбнулась:

– Нет, с этим у меня нет проблем.

– Тогда дай посмотреть, что у тебя есть.

– Здесь?

– Конечно здесь. Где же еще? Или тебе мало гребаной комнаты?

Грубые словечки были предсказуемы. Время, проводимое в обществе руководителей компаний и советов благотворительных фондов, требовало компенсации, а накопившееся раздражение – выхода. Таков был его стиль, хорошо знакомый Петре. Грубые слова и общая агрессия предшествовали щипкам и шлепкам, а те, в свою очередь, – ударам кулака.

– Мне нужно сначала сходить в уборную.

– Сходишь позже.

Петра напряглась:

– Мне нужно сейчас.

Гилер хмуро посмотрел на нее и недовольно буркнул:

– Прямо по коридору, потом налево, пройдешь через восьмиугольную комнату, вторая дверь справа.

Эта мелкая капитуляция подтвердила то, что она уже знала. Хозяйка положения – она. Такие типы, как Гилер, никогда этого не замечали, что было только на руку таким женщинам, как она.

Запершись в ванной, Петра сбросила с плеч черное, до щиколоток пальто. Затем высыпала содержимое сумочки на мраморную плиту, в которую были утоплены раковины. Пальцы нащупали бирку на дне и приподняли черную пластину. Открылся небольшой тайный отсек. Пистолет в таком не спрячешь, зато легко – обоюдоострое лезвие и ручку из нержавеющей стали.

Она скрепила вместе обе части и проверила прочность соединения. Вернув пластину на место, положила назад содержимое сумочки, за исключением баллончика, который она вставила в ингалятор. Это было хитроумное изобретение умельцев из Маджента-Хаус. В баллончик можно было закачать любой газ или спрей. Таким образом, спасательное устройство превращалось в оружие, которое можно было легко пронести через обычную систему безопасности.

И, наконец, разделась догола, сунула ноги в туфли на высоких каблуках и, надев пальто, сунула нож в правый карман. Лезвие прорезало подкладку, но металлическая гарда удерживала ручку на месте, не давая ей скользнуть за подкладку. Ингалятор отправился в левый карман.

Это будет сделать легко, сказала она себе. Такой человек, как Гилер, наверняка будет только рад, видя, как она входит в комнату на высоких каблуках и распахнув пальто. Глядя, как под ним мелькает голое тело, он наверняка начнет в предвкушении пускать слюни. Это отвлечет его, пока она не подойдет достаточно близко, чтобы распылить газ «Сирень» из баллончика ему в лицо. Ослепленный и задыхающийся, он не сможет дать отпор ее кулакам, которые отправят его в нокдаун на пол. В этот момент она вытащит нож, скинет туфли и сбросит пальто. Кровавую работу лучше делать голой; пальто ей понадобится, чтобы покинуть здание, и оно должно оставаться чистым.

Сначала она, подойдя к Гилеру сзади и обхватив его голову левой рукой, правой перережет ему горло. Главное – резать как можно глубже, как учил Бойд, отводя ее руку, чтобы с первого раза перерезать трахею и голосовые связки. Второй разрез, который просто ускорит смерть, начнется в верхней части бедра и, пройдя вверх через пах, перережет бедренную артерию. Как только Гилер будет мертв, она примет душ, смоет с себя кровь, затем оденется и уйдет.

* * *

Я иду по коридору и чувствую воздух обнаженной кожей. Мои руки засунуты в карманы пальто. Левая нащупывает ингалятор, правая сжимает стальную ручку ножа. Шершавая крестовина царапает мне ладонь. Я вхожу в восьмиугольную комнату, сквозь которую должна пройти, но почему-то останавливаюсь. Верчу головой и вижу в затемненных зеркалах, которые образуют стены, свое отражение. Сбоку, со спины, спереди. Как же необычно я выгляжу: пальто, высокие каблуки, кожа… Я вновь проститутка, я вернулась туда, где и начинала. Я не вижу в этом ничего странного, и это меня расстраивает. А потом во мне что-то рвется. Притворство заканчивается.

С тех пор как я согласилась убить Гилера, меня гложет вопрос: смогу ли я? Я стараюсь его игнорировать. Я физически и морально готова к этому. Более того, я убедила себя: этот акт – необходимое зло, которое позволит мне двигаться дальше в моих поисках справедливости. Невероятная чушь! Я смотрю на моих близняшек в зеркале и вижу эту ложь в каждой из них. Проктор был храбрым человеком, и он заплатил за свою храбрость своей жизнью, но я знаю: он никогда не заплатил бы эту цену за справедливость. Сколь мерзок ни был Гилер, я не могу убить его для того, чтобы узнать, кто убил мою семью. Это не мой мир. Он принадлежит кому-то другому.

Мне с трудом верится, как далеко я зашла. Вот я, голая, в Нью-Йорке, готова распотрошить мою жертву, как рыбу. Почему я не положила этому конец в самом начале? Некая часть меня наверняка все время знала, что я не смогу это сделать. В Бразилии все было иначе. Феррейру я убила, защищая себя. Марин же, как говорится, просто попал под горячую руку. Неужели я всерьез полагала, что способна на хладнокровное убийство? Наверное, я просто надеялась, что до этого не дойдет, что ситуация чудесным образом изменится и я буду избавлена от этого неприятного дела.

Я думаю о себе, какой я была на Брюэр-стрит. Смотрю на себя в зеркало и вижу, что ушла недалеко от этого. Вижу, что очень скоро могу вернуться туда, и очень легко. Леон Гилер может не опасаться меня, я не трону его даже пальцем, и этот мой провал дарит мне свободу.

* * *

Через четырнадцать часов Петра уже была в Лондоне. Сошла с окружной линии на набережной Темзы, всего в нескольких минутах ходьбы от Маджента-Хаус. После того как вышла из квартиры Леона Гилера, она была готова к тому, что кто-то – кто угодно – в любой момент перехватит ее. Даже одеваясь в ванной, почти ожидала, что Гилер крикнет ей, чтобы она поторопилась. Одевшись, Петра тихонько выскользнула из квартиры и вызвала лифт. Секунды ожидания показались ей вечностью. В вестибюле Рэндалл удивленно посмотрел на нее – он явно не ожидал увидеть ее так скоро. Она упредила его вопрос, сказав со скорбной улыбкой:

– Маловато силикона.

Похоже, он понял.

Выйдя на улицу, Петра повернула налево, а не направо, как велел ей Уилсон, а затем перешла на бег. Где-то по пути в отель она потеряла парик. Вернувшись наконец в номер, поспешно собрала вещи. Затем, сдав ключи, вышла из отеля и поймала такси в аэропорт имени Кеннеди. Странно, но ее так никто и не остановил. В аэропорт она приехала слишком рано, регистрация на рейс еще не началась. Ей было страшно, что это позволит кому-то ее догнать. Но нет, вновь никого. Лишь только когда самолет был уже в воздухе, этот страх начал отступать, сменившись чувством эйфории. Петра была слишком возбуждена, чтобы хотя бы пару часов поспать в этом коротком ночном перелете. Ей предстояло обдумать слишком много вариантов развития событий, один из которых состоял в том, чтобы просто исчезнуть. Впрочем, в конце концов, она отказалась от этого варианта, решив, что ей лучше противостоять Александеру лицом к лицу. Пусть он знает: его угрозы больше не пугают ее, она самостоятельный человек, и если он не оставит ее в покое, она может укусить.

И вот теперь, в нескольких минутах ходьбы от его логова, Петра ощутила прилив адреналина. Она валилась с ног от усталости, но это лишь усиливало легкое головокружение, которое эйфория спровоцировала в ней.

Петра воспользовалась входом с Лоуэр-Роберт-стрит. Набрав свой персональный код, на секунду застыла в ожидании. Щелкнул замок, и она вошла. Внутри поднялась по лестнице, а затем прошла по коридору к кабинету Александера. Увидев ее, Маргарет испуганно вздрогнула.

– Стефани… Что вы здесь делаете? Вам туда нельзя…

Петра распахнула дверь. Офис был пуст. Она вернулась в приемную.

– Где он?

– Внизу. В конференц-зале.

Сидя на дальнем конце овального стола, Александер курил. Перед ним не было никаких бумаг, лишь пепельница и пульт дистанционного управления от девяти телевизоров справа от него. Все девять выключены. На большом экране позади него никаких картинок. Свет приглушен.

Петра собиралась войти и произнести свою речь, прежде чем он успеет сказать хотя бы слово. Увы, окружающая обстановка выбила ее из колеи. Она огляделась по сторонам, ожидая, что кто-то материализуется за ее спиной. Но нет, вновь никого.

– Может, ты все же закроешь дверь? – спросил Александер.

– Я ненадолго.

Он пожал плечами:

– Честно говоря, я удивлен, что ты вообще потрудилась приехать сюда. Никто не думал, что ты объявишься, хотя у меня было такое подозрение.

– Я хотела, чтобы вы услышали все из моих уст.

– Я так и подумал.

Не желая, чтобы кто-то услышал их разговор – точнее, ее угрозы, – Петра закрыла дверь и приблизилась к столу.

– Полагаю, вы в курсе того, что произошло. Уилсон уже наверняка доложил.

– Верно. И, похоже, поздравления будут уместны.

Петра нахмурилась.

– Поздравления с чем?

Александер глубоко затянулся сигаретой и медленно выдохнул голубой дымок. Тот повис перед его лицом, словно танцующая вуаль.

– Жестокая работа, и хорошо сделана.

Взяв в руки пульт дистанционного управления, он, не спуская с Петры глаз, легким движением запястья навел его на девять телевизионных мониторов справа от него. Экраны ожили, но лишь на одном из них появилась картинка. Остальные просто оставались синими.

Александер приглушил звук. В углу экрана появился логотип Си-эн-эн. За ним, среди дымящихся обломков копошились пожарные и парамедики. Ошеломленные люди бесцельно блуждали среди брошенных автомобилей, их пустые лица то и дело высвечивали мигалки машин аварийных служб. Затем на экране возникли кадры, сделанные с вертолета. В объективе камеры был мост. С его середины поднимались клубы черного дыма. Описав дугу, вертолет пошел на второй заход, в кадре появились небоскребы Манхэттена. Затем весь экран занял заголовок «Срочная новость», за которым последовали подробности: «ПЯТЕРО УБИТЫХ В РЕЗУЛЬТАТЕ ВЗРЫВА НА МОСТУ КУИНСБОРО».

Петра повернулась к Александеру.

– Ничего не понимаю. Что это?

– Не можешь догадаться?

– Бомба на мосту Куинсборо?

– Нет. Запись, которую ты смотришь, была сделана вчера вечером. А вот это – то, что происходит сейчас.

Александер нажал кнопку, и еще один из экранов ожил. Он включил звук. Вновь Си-эн-эн. Но на этот раз это была телестудия в Атланте. За столом сидели два диктора. Говорила женщина, худая, самоуверенная, в дорогом костюме; мужской «манекен» слева от нее выглядел скромнее и серьезнее.

«ФБР оказывает помощь Департаменту полиции Нью-Йорка в поисках террористов, подложивших вчера вечером бомбу на мосту Куинсборо, взрыв которой унес жизни медиамагната Леона Гилера и троих из пятерых его детей. При взрыве также погиб Кен Рэндалл, водитель и телохранитель Гилера, бывший нападающий команды «Кливленд Браунс». Взрыв на мосту также повлек за собой массовое столкновение автомобилей, в результате чего тринадцать человек получили травмы разной степени тяжести. Четверо пострадавших находятся в тяжелом состоянии. Выступая ранее на Си-эн-эн, капитан Ричард Росс из Департамента полиции Нью-Йорка сказал, что это чудо, что погибли всего пять человек».

В телевизоре Росс орал в микрофон, стараясь перекричать сирены и стрекот вертолетных винтов.

«Там могло быть двадцать, а то и все тридцать трупов».

Александер вновь приглушил звук. С Петрой делать это не понадобилось. На какое-то время она лишилась дара речи.

– А ты чего ожидала? – спросил он ее. – Что мы упустим такую возможность? Что позволим тебе уйти и все профукаем? – И взял с пепельницы сигарету.

– Как? – прошептала она.

– Так же, как мы устранили Григория Исмаилова. Автомобильная бомба, приводимая в действие ртутным включателем. В данном случае – в сочетании с таймером.

– Уилсон?

Александер кивнул:

– Он подозревал, что ты не сумеешь довести дело до конца, поэтому на всякий случай мы разработали резервный план.

Эндрю Уилсон, в его мешковатом костюме и с плохими зубами. Она представила его дом в Суррее, его некрасивую жену и трех их неуклюжих детей, шторы, которые не подходят по тону к дивану, и то, как по случаю воскресенья они едят на обед ростбиф.

Глаза Петры по-прежнему были прикованы к лицам на экранах.

– Три ребенка…

– Знаю.

Чувствуя, как внутри у нее закипает злость, она повернулась к Александеру:

– Что вы хотите сказать этим «знаю»?

– То, что их не должно было быть в автомобиле. Жена Гилера находилась в Нью-Йорке со всеми пятерыми детьми. Гилер направлялся в особняк на Лонг-Айленде, чтобы проведать мать. В последний момент он решил взять с собой трех старших детей. Мы даже не знали об этом, пока оно не произошло.

– И вы считаете, что это вас оправдывает?

– Я не оправдываюсь. Я рассказываю тебе, что произошло. Трагическое стечение обстоятельств. Бомбы не смотрят, кого убивают. Они уносят жизни невинных людей, так что теперь у нас пять мертвецов, а не один.

– Ублюдок!

– Только не надо возлагать вину на меня. – Бледные водянистые глаза Александера были начисто лишены сочувствия. – Сделай ты свою работу, Гилер все равно был бы мертв, зато трое детей остались бы живы. Подумай об этом.

– Да пошел ты!..

– Можешь говорить что угодно, но это правда, и ты это знаешь.

Петра из последних сил старалась сдерживать гнев.

– С меня довольно.

Александер стряхнул пепел в пепельницу.

– Ты знаешь, что это невозможно.

– Все понятно. Вы думаете, ваши угрозы мне страшны? Попробуйте. Посмотрим, что произойдет. Мне наплевать, я готова рискнуть. Может, я даже воспользуюсь против вас чем-то из той замечательной подготовки, которую вы мне дали. Вы не можете мне угрожать. Уже нет.

– Это не гольф-клуб. Здесь нельзя просто взять и прекратить членство, потому что ты не хочешь больше играть. Ты – Петра Рейтер.

– Когда я выйду из этой двери, вы больше никогда меня не увидите.

Александер поднял глаза и встретился с ней взглядом.

– Как я уже сказал, бомбы часто убивают не того, кого надо. Погибают невинные люди, другие теряют родных и близких… Кому, как не тебе, это знать. В конце концов, однажды это уже случилось с тобой.

Он попал в самое уязвимое место. Петра отказывалась понять, как можно быть таким бессердечным и одновременно таким спокойным.

– Вы не человек, вы произведение искусства.

– Это может повториться, – ответил Александер.

Из нее мгновенно испарились остатки энергии.

– Это как?

– Твой брат. Его жена. Трое их детей.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы до конца осознать угрозу.

– Даже вы не опуститесь до такой низости.

Александер потушил сигарету.

– Не веришь? Надо чаще смотреть телевизор.

20

Петра насквозь промокла и продрогла до костей. Она несколько раз ударила кулаком по прочной деревянной двери. Вновь никакого ответа. Перешла к окну справа. Протерев окоченевшими пальцами оконное стекло, заглянула в щель между штор. Лампа на столе за креслом была зажжена, заливая комнату тусклым светом, но сама комната, похоже, была пуста. Свет стал первым намеком тепла, который ей встретился за долгие часы. Она начала постукивать по окну и даже попыталась позвать на помощь, но мышцы лица окоченели от холода. Струи дождя продолжали стегать ее по спине, слабое постукивание костяшек пальцев по стеклу поглотил ветер.

Петра почувствовала, что рядом кто-то есть, еще до того, как услышала хруст тяжелых ботинок по гравию. Она медленно повернулась. И тотчас же узнала нацеленный на нее пистолет – «ЗИГ-Зауэр P210–6».

– Я не принимаю гостей среди ночи, – сказал Иэн Бойд, с прищуром глядя на нее сквозь дождь. – Что ты здесь делаешь?

* * *

Даже согревшись, она продолжала дрожать. Физическое онемение прошло, но мысли и чувства оставались заморожены. Прошел час. Они сидели на кухне Бойда. Он налил ей очередную чашку чая с сахаром и молоком. Завернутая в одеяла, Петра тупо смотрела на датчик температуры на передней панели плиты.

Бойд поставил кружку на стол и сел с ней рядом. К ее лицу поднимался пар, и его влажное тепло было ей приятно.

– Что случилось?

Петра лишь молча посмотрела ему в глаза. В этом каменном молчании она провела остаток вечера. Бойд перестал ее расспрашивать, но продолжал говорить, рассказывая ей, как прошел летний сезон, как он сам продолжал покорять скалы, на которых она демонстрировала чудеса силы и ловкости, о том, что в последние дни погода была более сырой и холодной, чем обычно. Петра слышала его, но не слушала.

* * *

Когда она проснулась, было темно и холодно. Ее мутило, свинцовые судороги вынуждали ее сжаться в плотный комок. Она тупо смотрела во мрак, ничего не видя, ничего не чувствуя.

Больше всего угнетало осознание того, что архитектором ее нынешнего незавидного положения была она сама. Александер был верен своему слову. Он пытался ее отговорить. Предупреждал об ужасах, ждавших впереди, и о невозможности отступления. Умолял ее выбрать настоящую жизнь. Но она настояла на своем. Она была готова ко всему. Сейчас ей это казалось верхом самонадеянности. Подавленность, обволакивающая ее своим коконом, была неизбежной и неустранимой, как и судьба, ждавшая ее впереди. Пока Халил жив, она привязана к Александеру, и это нужно принять как данность.

Два дня Петра плыла по течению. В иные моменты она ощущала сокрушительный вес депрессии едва ли не телом. Ей было трудно стоять, тяжело дышать, невозможно сопротивляться. Она ушла в себя, отгородилась от мира. Сжаться в комок в тепле утробы – это ощущение было ей хорошо известно. Это был акт отчаяния.

* * *

Третье утро также принесло с собой проливной дождь. Свирепый и ледяной, подгоняемый ветром, он был типичен для Шотландии в это время года. Петра облачилась в запасную одежду, оставленную Бойдом в ее комнате в первое утро: старые джинсы, которые были ей слегка велики, но слишком тесны для него самого, футболку, плотную шерстяную рубашку и мешковатый свитер с высоким горлом. Петра предположила, что это вещи его покойной жены.

Открыв в первое утро глаза, она не узнала мир вокруг себя. Детали предыдущего дня просочились сквозь сито памяти не сразу: паника, желание бежать, сделанный ею выбор. Бойд. Странный выбор, так как Бойд был одним из них. И все же ей казалось, что она может ему доверять. Петра прилетела в Инвернесс, поездом добралась до Лэрга, где села в автобус до Дарнесса. Водитель заволновался, когда она потребовала, чтобы тот высадил ее на обочине дороги. Он начал пугать ее непогодой и темнотой, но она была непреклонна. Дождавшись, когда красные задние огни исчезли в ночи, по неровной тропинке направилась к озеру Бойда. В ее сознании эти детали, хотя и свежие, слились в размытое пятно.

Петра была слишком взбудоражена эмоционально, чтобы мыслить ясно и трезво. В течение первых двух дней, которые она провела под опекой Бойда, путаница в голове сохранялась. Способность сосредоточиться отшибло начисто. Она поймала себя на том, что ее бросает из одной крайности в другую, от крайнего возбуждения к полной летаргии. Бойд, похоже, узнал эти признаки и не подталкивал ее вопросами или указаниями. Он был готов терпеливо ждать.

На третье утро они вновь сидели в его кухне. Бойд готовил кашу, которая когда-то вызывала у нее омерзение, зато теперь – патологический, неуемный аппетит. Он стоял к ней спиной.

– Я думала, что смогу жить так, но я ошиблась, – сказала Петра.

Он даже не обернулся.

– Что случилось?

– Ты слышал про Нью-Йорк?

– Нет.

– Ты уже сообщил Александеру?

– Нет.

– А собираешься?

– Не знаю.

Петра заметила, что ее руки дрожат.

– Мне не хватает духа. Когда это нужно.

Бойд обернулся и поставил перед ней миску с ка- шей.

– Вот. Съешь это.

Она посмотрела на него.

– Я должна исчезнуть.

– Ешь.

Как всегда, Петра подчинялась. Бойд наблюдал за ней. Он приготовил для них обоих чай, и когда она доела свою кашу, сказал:

– А теперь расскажи мне про Нью-Йорк.

Она подробно описала операцию, начиная Марком Серра и заканчивая Александером. Бойд слушал молча. К тому моменту, когда Петра закончила свой рассказ, прошло полчаса.

– Ты не можешь просто взять и исчезнуть, Стефани.

– Почему нет? Мир велик.

– Ты знаешь почему. Твой брат, его семья…

– Неужели Александер пошел бы на это?

– Я не удивился бы.

– Господи, что же делать? – пробормотала Петра, уткнувшись лицом в ладони.

– Ты не первая, кто оказался в таком положении.

– Мне от этого не легче.

– Это и не требуется. Я лишь говорю, что ты не одна такая. То, что тебе не хватило духа, вполне естественно. В тех обстоятельствах это был верный шаг. Это показывает, что ты – человек.

– Мне казалось, от меня требовалось подавить его в себе.

– Неправда. Но на твоем месте я бы не стал расценивать это как неудачу.

Петра нахмурилась:

– Ты на чьей стороне?

* * *

Они сидели в «Лендровере» Бойда на дороге между Дарнессом и Лексфордским мостом. Был ранний вечер, незадолго до наступления сумерек. Петра смотрела в окно на ржавчину и свинец окружающих горных вершин и ущелий.

– Моим родителям здесь понравилось бы.

Бойд скептически хмыкнул.

– Как прикажешь это понимать? – сердито спросила она.

– Так, что им здесь понравилось бы, но только неделю-другую в год. Это то, что люди обычно имеют в виду, когда говорят такое.

Петра разозлилась:

– Откуда ты знаешь?

– Потому что провести здесь неделю и жить все пятьдесят две недели в году – это не одно и то же.

– Ты сам пришел к такому выводу?

– Я слышал это тысячу раз.

– Но ты никогда не встречал моих родителей. Говорю тебе, они могли бы жить здесь круглый год, и никаких проблем. Лишь они одни, природа и погода. Идеальный вариант.

Последовала пауза, а затем Бойд улыбнулся. Улыбка эта была ему совсем не к лицу.

– Это то, что мы чувствовали.

– Мы?

– Рейчел и я.

– Твоя жена?

Он кивнул.

– Это был наш с ней вид эгоизма. Нам было наплевать на остальной мир. Мы никогда не хотели быть его частью. Нам было хорошо вдвоем.

– А теперь?

– Что теперь?

– Теперь, когда ее не стало.

Бойд с минуту подумал, затем пожал плечами:

– Теперь это не имеет значения. Ничто уже не имеет значения. – Внезапно он как будто забыл про ее присутствие в машине. – Когда Рейчел умерла, лучшая часть меня умерла вместе с ней. Мне никогда ее не вернуть. Я и не хочу. Просто остаюсь здесь – там, где мы были счастливы, – и этого для меня достаточно.

Его боль откликнулась болью в ее груди. Слышать, как Бойд изливает душу, было выше ее сил. Казалось, исповедь лишь усиливала боль утраты, а не облегчала ее. Затем, столь же быстро, как и возникла, эта откровенность исчезла.

– Тебе придется вернуться, – сказал он ей.

– Знаю, – прошептала она.

* * *

На следующий день Петра открыла дверь своей квартиры. Среди конвертов на полу лежал сложенный листок бумаги с надписью «Марине». Она развернула его.

Марина, я не знаю, что случилось прошлой ночью. Если я сделал нечто такое, что расстроило вас, то извините меня. Если вам кажется, что вы можете это сделать, позвоните мне. Фрэнк.

Петра скомкала листок в кулаке и захлопнула ногой входную дверь.

Перед тем как принять ванну, она оставила на веб-сайте «Небеса над головой» сообщение для Марка Серра, как обычно, зайдя туда под именем В. Либенски. Серра ответил через три часа и дал парижский номер телефона, попросив позвонить ему в полдень. Она вышла из дома в одиннадцать, намереваясь прогуляться и проветрить голову.

Затем купила телефонную карточку оплаты и позвонила в Париж из ближайшей будки.

– Мой клиент весьма доволен тем, как все сложилось. Это должно стать уроком для других.

Петра закрыла глаза:

– Я рада, что он остался доволен.

– Остальная часть ваших денег будет переведена на тот же счет к концу недели.

– Прекрасно.

– Он попросил меня передать вам, что хотел бы снова работать с вами. Скажите, мы можем встретиться и обсудить это?

– Я не завязываю долгосрочных отношений. Если мы намерены сотрудничать, я должна узнать о нем больше.

– Думаю, теперь это возможно. Не могу гарантировать полную откровенность, но мне кажется, что теперь он более открыт, нежели раньше.

– В таком случае мы можем поговорить. Где и когда?

– На следующей неделе я буду в Амстердаме.

* * *

– Я хотела извиниться. А также подарить вам что-нибудь в знак моего раскаяния. Но не смогла придумать ничего подходящего. Как вдруг увидела их. Не знаю, насколько они уместны, но они были так прекрасны, что я решила, что ничего лучше не найду.

Фрэнк посмотрел на лилии в руках Петры.

– Мне еще никто никогда не дарил букетов.

– По крайней мере, это оригинально. Что хорошо.

– Вы правы, они прекрасны. Спасибо. Хотите войти?

– Нет.

Похоже, ее отказ его слегка обескуражил:

– Как скажете.

Петра заставила себя улыбнуться:

– Скоро, но не сейчас. Я пока не простила себя.

С этими словами она вручила ему цветы, и он их принял.

* * *

На руках у Сирила Брэдфилда были перчатки с обрезанными пальцами. Заметив, что Петра смотрит на них, он пояснил:

– Не работает центральное отопление. На чердаке жуткий холод.

Она вручила ему конверт и последовала за ним по лестнице. Чем выше, тем было холоднее. На рабочем столе лежали три стопки документов, по одной для каждой личности. Открыв конверт, Брэдфилд принялся пересчитывать деньги. Петра тем временем взяла канадский паспорт на имя Дженнифер Соммерс, уроженки Торонто. Посмотрела на себя в заламинированном фото и пролистала страницы. Там были штампы посещения Малайзии, Таиланда, Австралии, Новой Зеландии и нескольких европейских стран.

– Я подумал, вдруг она – путешествующая журналистка? – объяснил Брэдфилд, отвечая на вопрос Петры, прежде чем та успела его задать.

– Это вряд ли. Но спасибо за мысль.

Петра посмотрела на двух других. Марта Коннор, ирландка из Дублина, и Клаудиа Нейман, немка. Она тщательно изучила паспорта, удостоверения личности, водительские права, даже зарегистрированную в Дублине библиотечную карточку.

– Когда будет готов полный комплект?

– Все они в разной степени готовности.

– Но хотя бы один будет готов к следующей неделе?

– Клаудиа Нейман, я думаю. Как она вам?

– Устроит. Я позвоню, чтобы договориться о времени, когда можно будет забрать ее документы.

– Кстати, вы заплатили мне на пятьсот больше.

– Неправда.

Брэдфилд искренне улыбнулся:

– Моя работа предполагает молчание. Вам не нужно платить за него.

– Тогда пусть это будет подарок. Ведь скоро Рождество.

* * *

24 декабря, в сочельник, в четыре часа дня Петра переходила Оксфорд-стрит, в изумлении глядя на аляповатые рождественские украшения и безумные людские толпы, запрудившие тротуар. На уличных углах торговцы жарили каштаны. Двери универмагов стояли широко распахнутыми – этакие огромные челюсти, готовые поглотить планктон покупателей, проходивших сквозь них. Петра медленно пробиралась сквозь эту подвижную массу. Рождество. После авиакатастрофы оно стало для нее худшим временем года. Раньше постоянные клиенты иногда преподносили ей подарок, какой-нибудь дешевый парфюм, рекламой которого в преддверии Рождества были забиты почти все телеканалы. В этом же году не будет ничего. Впрочем, она была этому даже рада: в ней не осталось никакой слезливой сентиментальности.

Рождественское утро выдалось прекрасным. Проснувшись рано, Петра, как обычно, занялась растяжкой, прежде чем отправиться на прогулку. Лондон был пуст. Она отказывалась верить своим глазам; такой пустынный город встречался ей только в кино. Позже днем Петра ела макароны и пила зеленый чай, а после обеда прогулялась по Гайд-парку. Домой вернулась лишь под вечер, когда сгустились сумерки.

Свернув на Кларджес-стрит, она увидела, как из машины выходит Фрэнк Уайт. Петра замерла на месте и даже решила развернуться и уйти прочь, прежде чем он увидит ее. Но, увы, опоздала.

– Марина… Как дела? Счастливого Рождества.

Она ответила на его приветствие.

– И где же вы были?

– У родителей, как и каждый год.

– И где же это?

– Рядом с Марлоу. Моя сестра и ее семья приехали в гости, поэтому я лишь съездил туда на обед.

– Должно быть, приятно увидеть родных.

– Еще как! А вы? Я подумал, вдруг вы вернулись в Бельгию или куда-то там…

Верно, куда-то там.

– В Швейцарию, – поправила она его. – Но не в этом году.

– Как так?

Ее реакция была слегка запоздалой.

– Э-э-э, потому… потому что вчера у меня были встречи. И завтра тоже.

Фрэнк вопросительно приподнял бровь:

– Завтра? В день рождественских подарков?

– С японцами. Очень важное дело. Оно не может ждать.

Уайт захлопнул дверь машины и запер ее.

– Так что вы делали сегодня?

– Ничего особенного. Так, небольшая работа…

– Работа? На Рождество?

– Подумаешь, ерунда.

Они вошли с улицы в вестибюль.

– Вы уже простили себя? – неожиданно спросил Фрэнк.

– Что?

– Вы сказали на днях, когда принесли мне цветы.

Петра смутилась:

– Ах, это…

– Да, это. Так простили или нет?

– Ну, я…

– Как насчет выпить? Я сегодня еще не пил и думаю, оно не помешает.

– Вам нет необходимости…

– Я сам не против.

– В таком случае да.

Странно было вновь оказаться в его квартире. Ее встретили те же образцы берилла и апатита, которые она уже держала в руках. Петра провела рукой по дубовому столу, за которым они уже один раз сидели. Лилии стояли в зеленой стеклянной вазе, грустно опустив тяжелые головки. Фрэнк заглянул в холодильник. Свет упал ему на лицо, бледное на фоне полумрака кухни.

– Нам повезло, – сказал он, достав охлажденную бутылку шампанского. – На прошлой неделе мне подарили на работе сразу две. Я собирался отвезти их сегодня родителям, но забыл.

Петра наблюдала, как он снимает с бутылочного горлышка фольгу.

– Не пила шампанского целую вечность. С крещения моей племянницы, если не ошибаюсь. Это было, когда я еще училась в университете.

– У вас много племянников и племянниц?

– Нет. Только двое. Я хотела сказать, трое. Вообще-то…

Сердце Петры ёкнуло. Чужая жизнь. Племянница, племянник и еще не родившийся некто были у Стефани. Оговорка стала для нее неприятным сюрпризом. Посмотрев на Фрэнка, она увидела, что тот ждет, когда она договорит.

Племянницы. Племянники. Она пробежалась по ментальным папкам и выбрала Петру. Но сейчас она была Мариной, а не Петрой. Вновь порылась, нашла Марину и открыла папку. Пусто. Словно актриса, забывшая свои реплики, она обнаружила, что ей нечего сказать в роли Марины, ее персонажа в этой пьесе. И тогда прибегла к импровизации.

– Это не имеет значения, – попыталась отмахнуться она.

– Нет, мне интересно.

– Это действительно очень скучно. Мы почти не общаемся. Ну, вы знаете, как оно бывает…

Похоже, Фрэнк понял, что затронул больную тему, и поспешил сменить ее:

– Значит, вы учились в университете?

Она кивнула и попыталась вспомнить, правильно ли поступает.

– В каком? – уточнил он.

В Дареме. Это был бы ответ Стефани. Но каков должен быть ответ Марины? С ней творилось что-то неладное. Факты тускнели и ускользали. Ее родители – Альберто и Франсин, но где они жили? Сколько им было лет? Были ли у них другие дети, ее братья и сестры?

Петра знала ответы, но не могла их вспомнить. Родившись где-то в желудке, паника подбиралась к ее горлу.

– В Риме, – ответила она. Это первое, что пришло ей в голову, когда молчание стало слишком затягиваться. В Риме должен быть университет.

– Очень даже неплохо, – сказал Фрэнк.

Она было вздохнула с облегчением, но следующий неудобный вопрос не заставил себя ждать. Что она изучала?

– Почему вам так интересно знать?

– А почему вы так неохотно говорите о себе?

– Неправда, – возразила Петра.

– В тот вечер я ничего не узнал о вас.

– А я – о вас. Насколько я помню, мы почти не говорили о личном.

– Верно. Но каждый раз, когда вы задавали мне вопрос, я вам отвечал. И каждый раз, когда вопрос задавал я, вы умело избегали ответа.

Лицо Петры приняло обиженное выражение.

– Вы преувеличиваете.

Фрэнк покачал головой:

– Из вас вышел бы великий политик. Впрочем, если вы отказываетесь говорить на эту тему, я не настаиваю…

– Нет, – возразила Петра. – Честное слово, я не отказываюсь. Просто… – Пауза затягивалась. – Мне не всегда легко говорить, вот и всё. Но вы можете спрашивать у меня все, что угодно.

И Фрэнк засыпал ее вопросами. Она мгновенно придумывала на них ответы, не заботясь о том, что может забыть их, когда ее снова спросят. Необходимость лгать удручала, что само по себе было для нее чем-то новым. Ложь пустила в ней такие глубокие корни, что обычно Петра даже не замечала того, что лжет, и это никоим образом не беспокоило ее совесть. Или то, что от нее осталось.

Чтобы заглушить это неприятное чувство, она быстро опустошила свой бокал. Когда же разговор перешел на более безопасные, нейтральные темы, выпила еще, на этот раз от облегчения. В итоге они опустошили обе бутылки. Уходя из квартиры Фрэнка, Петра почувствовала себя слегка пьяной. На следующее утро она проснулась с похмельем и вспомнила что-то такое, что случилось с ней утром после крещения ее племянницы: она никогда не любила шампанское.

* * *

Утром 27 декабря Петра включила компьютер и посетила каждый из списка ее веб-сайтов. Не увидев ничего нового для себя, просто обновила два старых своих сообщения. А вот в ящике электронной почты Эндрю Смита ожидало новое письмо.

Эндрю!

Как дела? Давно не видел тебя. Позвони мне как можно быстрее.

М.

Петра тотчас надела пальто и вышла из дома. Пройдя по улице, выбрала одну из телефонных будок на углу Керзон-стрит и Беркли-сквер. Секретарша туристического агентства «Адельфи трэвел» соединила ее с Маргарет.

– Как дела, Стефани? – спросила та.

– Бывает и лучше.

– Знаю. Мне тебя жалко, честное слово. Я страшно переживаю, что…

– Не переживайте, Маргарет. Вы здесь совершенно ни при чем.

– Ты знаешь, где меня можно найти, если я вдруг тебе понадоблюсь.

– Спасибо. Он у себя?

– Нет. Но он попросил передать тебе сообщение. Кинотеатр «Эмпайр» на Лестер-сквер. Сеанс в одиннадцать пятнадцать.

– Сегодня вечером?

– Сегодня утром. Выбери место в задних рядах, ближе к правой стороне, если смотреть на экран.

Петра пришла на пять минут раньше. Александер уже был там. Пальто было перекинуто через спинку сиденья перед ним, портфель стоял на сиденье слева от него. Огромный зал был практически пуст. Петра села рядом с ним. После предыдущей их встречи она ожидала, что разговор начнется с ничего не значащих фраз, но Александер решил обойтись без них.

– Значит, завтра ты встречаешься с Марком Серра в Амстердаме?

– Да.

– Есть еще кое-что, что тебе нужно знать о «Сыновьях Саббаха». Нечто такое, что составил Кассир, но о чем мы узнали лишь недавно.

– Что именно?

– Так называемый «Список трех толстяков».

– «Список трех толстяков»? Это еще что такое?

– Не знаю. Возможно, компьютерный файл. Или же просто список, заученный наизусть, или написанный на бумаге, или составленный неким иным способом. Но мы знаем, что в нем содержатся подробности важнейших элементов «Сыновей Саббаха».

Свет в зале начал гаснуть, огромный занавес медленно раздвинулся. Экран ожил рекламными роликами.

– Тот, кто собрал для меня файл Гилера, намекнул, что причиной того, что Халил хотел его ликвидировать, могла быть его поддержка израильской программы строительства еврейских поселений на оккупированных территориях, – сказала Петра.

– И?..

– Я же знаю, что это не так. Я не хочу встречаться с Серра, не зная истинной причины, иначе буду выглядеть идиоткой. Хотелось бы узнать больше о взаимоотношениях Гилера и Халила. Вы сказали, что между ними существует какая-то история.

– Почему ты считаешь, что тебе ее нужно знать?

– Серра обмолвился мимоходом. Говоря о том, что случилось в Нью-Йорке, он сказал, что кое-кто сделает для себя нужные выводы.

Александер на минуту задумался:

– Что ж, в этом есть смысл.

– Какой?

– Не зная, кто такой Халил, точные подробности узнать трудно, но его проблема с Гилером почти наверняка связана с шейхом Абдулом Камалем Кассамом. После теракта в Центре международной торговли в девяносто третьем году Кассам развернул кампанию возмездия против Соединенных Штатов за то, что всех подозреваемых в причастности к взрыву приговорили к тюремным срокам.

– Это тот самый слепой мусульманский проповедник?

– Верно. Шейх Омар Абдель Рахман был одним из них.

– Тогда кто такой Кассам?

– Последователь Рахмана. По крайней мере, так он стал известен.

– Как он вписывается во все это?

– Помимо своего желания отомстить за заключение Рахмана, он также имеет прямые связи с Халилом. Тот уже действовал ранее от имени Кассама. Например, нападения на посольства США в Мадриде, Маниле и Куала-Лумпуре. Были запланированы и другие, но их не удалось осуществить. Однако самая крупная операция из санкционированных Кассамом – это взрыв в Нью-Йорке, за который Рахман предстал перед судом. План был довольно прост, но в случае его осуществления повлек бы за собой катастрофические последствия, и мы уверены, что он был разработан самим Халилом.

Акт должен был начаться как угон самолета авиакомпаний «Алиталия» или «Олимпик». Аэропорты Рима и Афин считаются худшими в Европе с точки зрения обеспечения безопасности. Предполагалось угнать самолет в Нью-Йорке. Но это был бы не обычный захват. Это была миссия самоубийц, выполнить которую вызвались пятеро смертников. Как они намеревались это сделать?

Предполагалось, что они дождутся, когда самолет пойдет на посадку в аэропорту имени Кеннеди, тем самым лишая власти на земле времени на то, чтобы среагировать на происходящее. Два члена террористической команды были бывшими пилотами авиакомпании «ПМА». Убив экипаж, они собирались захватить самолет и разбить его в центре Манхэттена. Увы, один из двух пилотов передумал раньше времени встречаться с Создателем. В Афинах он сбежал от своих и объявился в американском посольстве с просьбой предоставить ему убежище, что и было сделано в обмен на информацию.

– Халил был одним из пятерых?

– Нет. Быть частью команды самоубийц – это не его стиль. Но он разработал план, от которого после побега пилота пришлось отказаться. Однако в Штатах ФБР было обеспокоено тем, что Халил и Кассам наверняка придумают альтернативный кошмар аналогичных масштабов. Не зная, кто такой на самом деле Халил, они решили удалить из кадра Кассама. Для чего было решено его похитить. Необходимую информацию американцам предоставил Гилер.

– Как?

Александер пожал плечами:

– Точно не знаю, хотя не секрет, что у него имелись связи в Израиле. Для него там не существовало закрытых дверей. Кроме того, Гилер предоставил американцам спортивный самолет, на котором те вывезли Кассама из Греции на американскую авиабазу в Германии. Там пересадили на военный самолет, который доставил его в Нью-Йорк, где он предстал перед судом.

– Где также состоялся суд над Рахманом?

– Да.

– И где жил Гилер.

– В точку.

– Похоже, это имеет какой-то смысл.

– Очень хочется надеяться.

Рекламные ролики на экране сменила серия трейлеров предстоящих фильмов. Александер собрался уйти и потянулся вперед за пальто.

– Кстати, как я понял, поздно вечером, перед тем как вылететь в Нью-Йорк, ты запросила на кого-то информацию второй степени секретности.

На мгновение кровь Петры застыла в жилах. Как хорошо, что они в полумраке зала и он вряд ли мог рассмотреть ее лицо.

– Я отменила запрос.

– В любом случае оператор произвел проверку. Фрэнк Уайт. Я правильно назвал его имя?

Петра пожала плечами.

– Кто он?

– Никто. Просто кто-то, с кем я постоянно сталкиваюсь в парадном. Он живет в том же доме, вот и всё.

– Тогда что вынудило тебя запросить его досье?

– Это была ошибка. Я слишком устала. Причин не было.

– Разве тебе не интересно? – спросил Александер. – Неужели не хочешь узнать, что мы откопали?

Петра не была уверена. Если там есть что-то плохое, часть ее – бо́льшая ее часть – предпочла бы оставаться в неведении.

– Что именно?

Ей было видно, как Александер улыбнулся в тем- ноте.

– Ничего. Он всего лишь геолог, консультант по добыче полезных ископаемых. Не женат, но у него была дочь, которая умерла три года назад. Вот и всё.

– И?..

– Держись от него подальше. Никаких близких отношений.

– Я не завязываю отношений. Ни с ним, ни с кем-то другим. Я же сказала, я просто постоянно сталкиваюсь с ним в парадном и подумала, что это случается слишком часто, чтобы быть совпадением. Вот и всё.

Александер надел пальто и вынул из одного из карманов конверт, который передал Петре:

– Это полный отчет, если тебе интересно.

* * *

Она сидела на кровати, поджав колени. Документ был длиной в пять страниц. Дата и место рождения, имя, затем имена родителей, копия свидетельства о рождении, адреса, школы, университет, трудовой стаж, банковские отчеты, налоговые документы, медицинские записи, номер медицинской страховки, номер паспорта, номер водительских прав, судимость – нет, регистрационный номер транспортного средства, кредитные карты с номерами счетов и пин-кодами, сведения о поездках за последние пять лет, семейное положение – холост. Типичное досье второго класса. Интересно, задалась вопросом Петра, что может содержать досье первого класса из того, чего здесь нет?

Сделав запрос, она совершила ошибку, но ей казалось, что, отменив его, она ее исправила. На самом же деле это лишь усугубило ошибку, так как вызвало подозрение у Александера. Это ей было нужно меньше всего. Она знала: ей должно быть стыдно листать эти бумажки. Подглядывать – значит обманывать; это все равно что читать чей-то личный дневник. Но резерв ее стыда был исчерпан.

Она поймала себя на том, что изучает подробности жизни его семьи. Родители с адресом в Марлоу. Его сестра замужем за биржевым маклером, у них четверо детей. Петра представила их рождественский стол, когда они собирались все вместе. Казалось странным, что нужно проверять факты, но что поделать, если все, что бы вы ни сказали, было ложью. Стало трудно – подчас невозможно – верить всему, что вы слышали. По этой причине Петра иногда была вынуждена напоминать себе, что нельзя стричь всех под одну гребенку, что еще оставались честные люди.

Без десяти одиннадцать она вышла из квартиры и постучала в дверь Фрэнка. Когда он открыл ей, то даже не попытался скрыть свое удивление.

– Марина?

– Я знаю, что уже поздно. Извините.

– Ничего страшного. Я еще не сплю.

– Можно мне войти?

– Конечно.

Уайт отступил в сторону, давая ей пройти, затем закрыл дверь и последовал за ней в гостиную.

– Хотите выпить? – спросил он, когда она обернулась к нему.

Она покачала головой.

– Что-то не так?

– Не совсем. Просто одна вещь не идет у меня из головы. Мне нужно в ней разобраться.

– Звучит серьезно. Что же это такое?

– Поцелуй.

– Какой поцелуй?

– Поцелуй, которого у нас не было.

Вполне естественно, Фрэнк насторожился:

– И что не так?

– Я была не права.

21

Фрэнк лежит рядом со мной. Он спит. Красные цифры электронных часов говорят мне, что сейчас четыре двадцать семь. Я так и не уснула, а мне скоро придется вставать. Я слушаю его дыхание. Оно медленное и размеренное.

Я нервничала, потому что снова была Стефани. По крайней мере, мне так кажется. Я точно была не очень похожа на Марину, которой мне положено быть. Или же я была Мариной и изменение произошло внутри ее… Кто скажет? Кому какое дело? Уж точно не мне.

Не считая Проктора, Фрэнк – первый мужчина, которого я поцеловала с тех пор, как училась в университете. Я никогда не позволяла моим клиентам целовать меня, и он – первый за много лет, с кем мне захотелось заниматься сексом. Мне стыдно признаться, что я не могу вспомнить, кто был этот последний. Какой-нибудь студент, но кто именно… Интересно, чем он сейчас занимается? Получив диплом, по всей видимости, работает в Сити инвестиционным банкиром, женат, имеет детей, «Мерседес» и проблемы с алкоголем.

Весь эпизод был мне в новинку: ни принуждения, ни денег. Никаких искусственных катализаторов. Только мы двое и желание сделать это. Не скажу, что мы занимались любовью, – это был просто секс, и не скажу, что я получила от этого удовольствие. Для этого я слишком нервничала. Я разучилась отвечать на ласки. Для меня секс – это занятие, которое я научилась терпеть в состоянии полного эмоционального отупения. Когда кончики пальцев Фрэнка коснулись моих затвердевших сосков, для меня это стало шоком – и эмоционально, и физически. Я, которой ничего не стоит раздеться перед первым встречным, смущалась и робела, когда он раздевал меня. Мои пальцы дрожали, и я не могла совладать с пуговицами на его рубашке. Когда мы легли на кровать, в животе у меня как будто стянули узел. Когда его рука скользнула мне между ног и его кожа прикоснулась к моим лобковым волосам, я схватила его пальцы и заставила остановиться. Он спросил, что не так, и я оказалась на знакомом мне распутье. Чтобы подавить в себе панику и не сбежать, потребовалась вся моя сила воли. Поэтому я солгала, сказав, что всё в порядке, и отпустила его руку.

Больше всего я была в ужасе, что снова стала шлюхой. Я не желала делать с ним ничего из того, что делала с теми, кто мне платил. Не желала чувствовать ничего подобного. Эта мысль так крепко засела в моей голове, что я испугалась, решив, будто Фрэнк видит меня насквозь. Мне было страшно сделать что-то такое, что выдаст мое прошлое.

Секс у нас был дважды, и оба раза я была холодна и напугана. Я впервые была такой голой. Фрэнк получил бы от меня гораздо больше, будь он моим клиентом. Я как будто забыла, как быть человеком, и до сих пор не знаю, так это или не так. Зато я знаю другое: через несколько часов, в Амстердаме, я буду бездушным роботом.

Но как же будет приятно снова ощутить себя нормальной…

* * *

Петра вновь посмотрела на электронные часы. Пять минут шестого. Она выскользнула из постели и молча собрала с пола одежду. Одевшись в прихожей, вернулась в свою квартиру, где быстро приняла душ и собрала небольшую дорожную сумку. В пять сорок поймала такси и сразу после шести была в четвертом терминале аэропорта Хитроу. Ее самолет вылетел вовремя, в семь ноль-ноль, и прибыл в Схипхол в десять минут десятого. Отсюда Петра поездом добралась до центрального вокзала. В десять минут одиннадцатого она уже заселилась в отель «Амбассад» на Херенграхт. А без пяти одиннадцать, на пять минут раньше условленного времени, уже сидела в кафе, благодаря официанта, который принес ей чашку горячего шоколада. Ее столик был рядом с большим окном. Она посмотрела на церковь Ньиве Керк на другой стороне площади. У входа в церковь под оранжевыми зонтиками съежились несколько промокших под дождем туристов.

Серра опоздал на десять минут. Кафе было переполнено, и он не сразу заметил ее. Пока лавировал между столиками, Петра заметила, что он хромает. Когда же Серра подошел к столу и попытался снять черное шерстяное пальто, было видно, что у него болит правое плечо.

– Что с вами не так?

– Вы бывали в Аммане?

– Может, да, а может, нет.

Серра улыбнулся:

– Если да, вы должны знать, как легко там можно угодить в автомобильную аварию.

Он заказал кофе и сел напротив нее. Свинцовые небеса разверзлись полностью, и по оконному стеклу по диагонали застучали крупные капли дождя. Серая площадь заблестела.

– Остаток гонорара должен поступить на ваш банковский счет.

– Уже поступил.

– Отлично. Что подводит нас вот к чему. Мой клиент желает обсудить с вами возможность дальнейшей работы.

Говоря о своем клиенте, Серра напоминал юриста. Это впечатление усиливали кремовая рубашка с золотыми запонками, галстук от Эрме, двубортный темно-синий костюм и лакированные черные ботинки. В отличие от него Петра была в старых джинсах, поношенных ботинках «Челси», старой пронзительно-розовой футболке и длинном рыжеватом свитере со свободным воротом. Ее кожаная куртка была сложена на стуле между ними.

Она несколько раз провела рукой по коротким темным волосам.

– Что он задумал на этот раз?

– Скажем так, нечто более значительное.

– Нельзя ли поконкретнее?

– Лишь после того, как буду уверен, что вы согласны вновь поработать на него. Насколько мне известно, вы редко работаете на одних и тех же людей дважды.

– Верно. Но я не исключаю такой возможности. В данном случае это будет зависеть от ряда вещей.

– От чего именно?

– От денег. От того, что я думаю о работе на Халила.

Серра напрягся. Их взгляды встретились. Петра глазами дала понять, что ждет, когда он скажет, что она ошибается. Но Серра не смог.

– И что вам известно о Халиле?

– Лишь то, что он любит выписывать чеки на крупные суммы.

Лицо Серра сделалось пепельным. Вытащив из пачки сигарету, он принялся постукивать кончиком по столу. Петра надеялась спровоцировать реакцию, но не думала, что та будет столь очевидной.

– Информация – золото.

– Всегда, – согласилась Петра. – В моем положении разве может быть иначе? Я сказала вам во время нашей первой встречи, что люблю знать, кто мне платит. Особенно когда мне платят слишком много. Это вызывает подозрение.

– Мой клиент был весьма настойчив.

– Это очевидно. И это заставляет меня сделать вывод – или, по крайней мере, подозревать, – что он хотел, чтобы я догадалась, кто он такой. Что он проверял, смогу ли я это сделать. И если да, посмотреть, смогу ли я исполнить контракт.

Вернувшись в отель, Петра вытащила из чемодана пухлый конверт и, вытряхнув его содержимое на кровать, проверила еще раз: немецкий паспорт на имя Клаудии Нойман, водительские права, несколько кредиток и небольшой пластиковый бумажник с наличными деньгами – две тысячи немецких марок и тысяча американских долларов. Вернув все это в конверт, Петра немедленно покинула отель.

Доехав на такси в центр города, она абонировала в филиале банка «АБН АМРО» сейф и положила туда конверт. Затем нашла платный телефон-автомат и, используя кредитку, выпущенную на имя Марины Гауденци, позвонила в Маджента-Хаус в Лондоне, чтобы запросить информацию. После чего позвонила по номеру Фрэнка, но ответа не дождалась.

Вернувшись в отель, она проспала несколько часов и проснулась уже в сумерках. Потянулась, приняла душ, а затем решила прогуляться перед второй встречей с Серра. Подобно тому, как пьяницу неумолимо тянет к бутылке, из Оуд-Керк ее потянуло в квартал красных фонарей. Проститутки начинали работу, демонстрируя себя в окнах. Это напомнило ей карточки, которые Петра когда-то выкладывала в телефонных будках Лондона. Она вспомнила, что именно такая карточка привела Проктора в ее комнату на Брюэр-стрит. Без этой карточки не было бы его вмешательства, не было бы Петры, не было бы выхода из ее позорного падения…

Глядя на шлюх по другую сторону стекла, она представляла себя одной из них, этаким не слишком свежим куском мяса на крюке у мясника. Мимо проходит Фрэнк. Увидев меня, он останавливается и рассматривает меня сквозь стекло. Затем идет дальше и выбирает шлюху по соседству.

* * *

– Могу я спросить вас про Мехелен?

– Про что?

– Как вы это спланировали? Я имею в виду, как вы познакомились с теми, кого убили?

– Через Анну Геретс.

Серра нахмурился.

– Но ведь она не имела к этому никакого отношения. Насколько мне известно, на тот момент Геретс находилась на Дальнем Востоке.

– Да. Я встретилась с ней в Бангкоке.

Он выгнул бровь и кивнул. Похоже, ее ответ его устроил.

– О ней ходило немало слухов. Что она была в Малайзии или на Филиппинах. Или что она мертва.

– Когда мы с ней познакомились, она жила в Таиланде. Провела там месяц и собиралась перебраться в Новую Зеландию.

– И просто решила рассказать вам о своих подвигах в Бельгии?

– Не сразу.

– Когда же?

– Это заняло немного времени, вот и всё.

– Вы пытали ее? – игриво спросил Серра.

– Пытала!.. Ну вы скажете.

– Я бы не удивился. С вашей-то репутацией…

– Если хотите знать, я спала с ней.

Такое Серра явно не был готов услышать. Настала очередь Петры поддразнить его.

– Вас это шокирует?

Серра изобразил возмущенный протест.

– Разумеется, нет. – Поняв, что переиграл, он поспешил поправиться: – Возможно, это слегка неожиданно, но каждый делает то, что считает нужным, не так ли?

– Анна – крепкий орешек. Давить на нее бессмысленно. Но, как и у всех, у нее имелись свои слабости.

– Вы сказали, имелись.

– Да. – Увидев, что Серра открыл рот для следующего вопроса, Петра перебила его: – Никаких вопросов.

Они сидели за столиком в индонезийском ресторане на Ньиве Лилиестраат в районе Йордаан. Серра заказал им обоим «национальную тарелку» – смесь типичных индонезийских блюд. Сегодня он был одет попроще, в стиле «евротрэш»: бледно-желтая рубашка от Ральфа Лорена, синий пиджак, серые фланелевые брюки и черные кожаные мокасины. Петра была все в тех же поношенных шмотках, в которых она прилетела из Лондона.

– Зачем вообще вам понадобились эти люди? – спросил Серра.

– Я была в курсе доставки от Марина, и мне показалось, что Бельгия – лучшее место для ее перехвата. Мне были нужны местные, которые знали, как провернуть это дельце, не возражали против того, чтобы ими командовала женщина, и которыми при необходимости можно было легко пожертвовать. Они идеально подходили по всем пунктам.

Как обычно, ложь слетала с губ Петры легко и естественно, что придавало ее словам дополнительную убедительность. Когда она спросила у него, что движет Халилом, Серра изобразил скуку. Он махнул рукой, как будто ее вопрос был назойливой мухой, которую нужно прихлопнуть.

– Ну, вы знаете, обычный воинствующий исламский фанатизм. Ненависть к Израилю, ненависть к Соединенным Штатам, особенно по поводу поддержки ими Израиля, ненависть к любой нации, дружественной к Соединенным Штатам, ненависть к Западу в целом. И, когда это удобно, ненависть ко всему неисламскому. Обычное дерьмо, которое держит эту часть мира в хаосе и благодаря которому у меня всегда есть работа.

– И она приносит хорошие деньги, – без обиняков заметила Петра.

– Это не единственный источник дохода. Я стараюсь диверсифицировать свою деятельность.

– Как и все мы.

– Вы – в большей степени, чем остальные. Студентка-анархистка в Штутгарте, затем в Берлине… и кто теперь?

– Мне кажется, я превратилась в анахроничную анархистку.

– Это не ответ на вопрос.

– Но это ближе всего к ответу. Это мое личное дело. Наши с вами дела не имеют никакого отношения к тому, чем я предпочитаю заниматься в остальное время, независимо от того, чьими деньгами оно оплачено.

Они разговаривали тихо, наклонившись друг к другу. Петра предположила, что со стороны они смотрятся любовниками. Серра наверняка смотрелся как богатый женатый папик со своей молодой подружкой, незамужней телочкой, которая, вероятно, считала себя раскрепощенной и свободной, что, однако, не помешало ей купиться на его обаяние, ум и деньги. Особенно деньги.

– И все же, – тихо произнес он, – похоже, у вас и моего клиента немало общего.

– Например?

– Убийство в Кампале Элейн Фримантл, посла США в Уганде. Мы считаем, что это была ваша работа.

Заложенная в автомобиль бомба стала для Маджента-Хаус настоящей находкой. Никто не взял на себя ответственность за убийство. Лишь спустя несколько месяцев по спецслужбам пополз слух, что за взрывом стоит Петра Рейтер. Этот слух самым решительным образом опровергался как ложь – чем, кстати, он и был, – но иногда достаточно сделать легкий намек, чтобы тот начал делать свое дело.

Лицо Петры оставалось каменным.

– Что из этого?

Но Серра еще не закончил.

– Был еще Бруно Кульман, посланник США в Боснии. Застрелен в гостиничном номере в Женеве неизвестной женщиной.

Смерть Кульмана была досадной случайностью. Настоящей целью был российский бизнесмен в соседнем номере. Женщина-киллер сбежала, но сама была убита менее чем через неделю. Ликвидировали ее московские боссы, чтобы скрыть правду. Правда же, когда всплыла, с каждой новой подлинной подробностью звучала все более невероятно, отчего в Маджента-Хаус не составило особого труда распространить слух, будто все это не более чем второсортная попытка замести истинные следы.

– Вы это к чему? – спросила Петра.

– Мой клиент предлагает союз.

– Я же сказала вам: я не заключаю никаких союзов.

Но перед Серра стояла цель, и он был намерен достичь ее любым, даже самым неуклюжим способом. Их негромкий разговор был лишь слегка посыпан крошками информации. Петра отлично это понимала. Будучи Стефани, она встречала немало мужчин, которым требовалось излить себя не просто физически. Большинство этих откровений были ничем не примечательны – как правило, мужики жаловались на жен, больше не интересовавших их сексуально или утративших сексуальный аппетит, – но говорить о таких вещах им всегда было мучительно трудно. Они заикались и ходили вокруг да около. Так и Серра. Может, он и хотел бы сказать ей четко и кратко, но не мог заставить себя это сделать.

Ей ничего не оставалось, как охотиться за теми крупицами информации, которые она могла найти. Был некий план, часть грандиозного замысла, и Серра рассчитывал на ее помощь в его осуществлении. Была ли она сама частью этого плана? Скорее всего, нет. Не согласится ли она выступить в роли своего рода консультанта… для кого? Для Халила? Серра по-прежнему отказывался произнести это имя. Похоже, что ответственным был он сам. Ответственным за что? Трудно сказать. На всем протяжении их разговора Петра не могла избавиться от впечатления, что за спиной Серра маячит чья-то тень. Его как будто направляла чья-то невидимая рука. Халил? Она в этом не сомневалась.

На неопределенность Петра отвечала столь же уклончиво. Да, сказала она Серра, можно подумать, но пока ничего нельзя обещать. Да и могло ли быть иначе? Откуда в ней взяться энтузиазму по поводу столь аморфного предложения?

Ужин закончился, и они зашагали по Ньиве Лилиестраат обратно к центру города. Пересекли каналы и когда дошли до соединения с Херенграхт, Петра сказала, что ей нужно направо, в отель.

– Может, лучше ко мне домой? – спросил Серра.

– У вас здесь дом?

– Я приезжаю сюда двадцать лет. У меня здесь много друзей. Дом не мой. Я временно живу в нем.

– Как удобно…

Петра поняла: она должна принять предложение, хотя бы для того, чтобы узнать адрес. Маджента-Хаус сможет определить владельца и получит дополнительную информацию о Серра.

– Спасибо, но нет, – тем не менее сказала Петра.

– Даже чтобы выпить?

Она холодно улыбнулась.

– Тем более чтобы выпить.

Серра сокрушенно пожал плечами.

– Тогда будем на связи.

Он повернулся и зашагал через мост. Глядя ему вслед, она не устояла и выпустила небольшую стрелу.

– Кстати, я ничего не знаю о вождении в Аммане, но слышала, что в наши дни Аль-Мафрак – опасное место.

Серра застыл на месте, и Петра поняла: информация из Маджента-Хаус верна. Ее звонок оказался весьма продуктивным. Вблизи иорданского городка, расположенного примерно в десяти милях к югу от границы с Сирией, выстрелы звучали трижды. По крайней мере, это то, что удалось выяснить. В двух милях от города имела место перестрелка, в результате чего в «Мерседесе» были обнаружены тела трех мертвых сирийцев, а на обочине дороги – один убитый гражданин Ирака. В неподтвержденных отчетах говорилось о том, что с места убийства ускользнула «Тойота» с четырьмя мужчинами внутри, один из которых, как полагали, был легко ранен.

Серра мгновенно обернулся.

– Что вы сказали? – спросил он, вернее, прошипел.

– Аль-Мафрак.

Он уставился на нее не то в ужасе, не то в гневе. Трудно сказать. Возможно, это было и то и другое.

– Как вы сами сказали, информация – это золото. – Петра пожала плечами.

* * *

В канун Нового года они отправились в Вест-Энд, чтобы встретиться в итальянском ресторане с его друзьями. Для Петры было необычно оказаться в компании обычных людей, которые весело проводили время. Она смеялась вместе со всеми. Публика была разношерстная: врач, два журналиста, скульптор, три неработающие матери, домохозяйка, бухгалтер, преподаватель колледжа, киномонтажер и еще один геолог. Раньше ей казалось, что неким образом ей удалось создать вселенную, в которой обитали только она и Фрэнк. Шумная компания его друзей стала для нее восхитительным потрясением. Она знала: так живут другие люди – и была просто поражена, обнаружив, что прекрасно вписывается в их мир. Вернее, могла бы вписаться. В конце концов Петра решила: наверное, это потому, что она с Фрэнком. Иных причин она не видела.

Они вышли из ресторана в одиннадцать и шагнули в морозную ночь. Однако вино в желудках и толпы на улицах ограждали их от холода. Всей компанией двинули на Трафальгарскую площадь, где в ожидании полночи уже собрались десятки тысяч человек. Фрэнк и Петра отделились от остальных. Он повел ее вдоль набережной Виктории. Здесь также было многолюдно, но не так, как на площади. Нашли местечко с видом на Темзу и уставились на сверкающие огни на дальнем берегу. Фрэнк обнял Петру и бережно прижал к себе, чтобы согреть. У нее в горле мгновенно застрял комок. Она попыталась вспомнить последнего мужчину в своей жизни, который сделал то же самое. Проктор? Она не смогла вспомнить. Какой-нибудь приятель? Возможно, но маловероятно. Ее отец? Очень может быть. Ей не хотелось думать о том, как давно это было.

Куранты Биг-Бена пробили полночь, и наступил Новый год. Толпа на набережной взорвалась ликующими криками. Загудели клаксоны. Небо над Темзой озарилось фейерверками, их отражения искрились на изменчивой поверхности черной воды. Фрэнк поцеловал Петру. Она почувствовала себя счастливой, что, однако, почти неизбежно пробудило в ней грусть. Фрэнк понял это по ее глазам, но ему хватило такта промолчать. Новый год нес с собой новое начало. Увы, любое видение будущего омрачало присутствие в нем Александера. Душа Петры парила, но на сердце лежал камень. Похоже, одно не могло существовать без другого.

Они пешком дошли до дома, мимо пьяных гуляк в килтах, мимо тел упившихся лондонцев на тротуаре, переполненных автобусов, мимо подвыпивших голых бегунов, невидимых бездомных, мимо гирлянд, свисавших с веток деревьев, подобно лентам ярких разноцветных спагетти, мимо наивных душ, безуспешно искавших такси в новогоднюю ночь.

– Может, зайдем ко мне? – спросил Фрэнк, когда они были в лифте.

– Нет.

Ее ответ его явно обескуражил.

– Лучше ко мне, – поспешила добавить Петра.

Лишь когда они переступили порог, она поняла, что Фрэнк вошел в ее квартиру впервые. От нее не скрылось то, как он обвел взглядом гостиную, оценивая ее размеры, пытаясь найти признаки вкуса Петры в мебели или в личных вещах. Но мебель не принадлежала ей; фотографий семейства Гауденци тоже не было. Больше не было. Выбросив их, Петра совершила нечто вроде обряда экзорцизма. Лишь избавившись от призраков придуманной биографии, она наконец смогла воспринимать квартиру как своего рода дом, а не музей.

Взяв Фрэнка за руку, Петра повела его в спальню. Он потянулся к выключателю, но она остановила его, прошептав, что ей достаточно того света, что проникает в окно. Они не стали задергивать штор. Пока Петра медленно раздевалась, он смотрел на нее. Ни один из них не проронил ни слова. Оставшись голой, она раздела его и увлекла за собой на кровать.

На этот раз его прикосновения были ей знакомы. Если изначально они заставляли ее напрячься или оставляли холодной, то теперь она таяла от удовольствия, позволяя его пальцам и губам трогать все, что они хотели. Она ничего не запрещала ему, и постепенно ее сознание освободилось от груза мыслей. Те просто исчезли, а образовавшийся вакуум заполнили чисто физические ощущения. Петра давно потеряла счет мужчинам, которые побывали внутри ее. Уже в конце первой недели запоминать число клиентов стало бессмысленным делом. К тому же это было так давно, что теперь она рассматривала тот отрезок своей жизни как совершенно иную эпоху. В эти мгновения ей казалось, что ни один из них вообще никогда не существовал, просто она всех их придумала. Ее тела не касались ничьи грубые руки, не щупали ее, не били. Ее груди больше не болели от жадных ртов и пальцев, получавших удовольствие от ее боли. Никаких шлепков, никакого липкого пота, никаких тошнотворных «ароматов», колючих бород, скверного запаха изо рта. И, самое упоительное, никаких денег.

Сильнее всего она ощутила оргазм желудком. Восхитительный вулканический трепет взорвался в ней с такой силой, что она не могла решить, что это, удовольствие или мука. По крайней мере, в самые первые мгновения. Распространяясь словно лихорадка, этот жар полностью поглотил ее, и она оставила любые попытки сопротивления ему.

Для Стефани, для Петры, для Марины, для всех, кем она была, это ощущение было своего рода откровением. Давать, ничего не утаивая, ничего не оставляя себе. Это противоречило тому, кем она была. Но ведь Стефани всегда получала максимум удовольствия благодаря своей скрытности. Такова была ее природа.

IV Мир Марины

22

Петра придирчиво посмотрела на свое отражение в зеркале ванной. От ледяного воздуха она вся покрылась гусиной кожей. Соски сжались, затвердели и потемнели. Она потрогала правую грудь. Теперь та была полнее, чем когда Петра была Стефани, и стала более упругой с тех пор, как она начала тренироваться. Петра провела ладонью по мышцам живота, осязаемым и рельефным. Легкий жирок, появившийся, когда она жила у Проктора, давно сошел. Ее пальцы скользнули по темным лобковым волосам и между бедер, где она все еще оставалась теплой, нежной и липкой. Петра посмотрела на свои короткие черные волосы и не смогла представить длинные, блондинистые локоны Стефани. Стрижка была ей к лицу, которое стало суровым.

Она взглянула на косметический шрам на левом плече. Когда Фрэнк спросил ее, откуда тот взялся, она ответила, что это след от осколка металла, впившегося ей в плечо во время автомобильной аварии, когда она была еще подростком. Под ее пальцами поврежденная кожа казалась пластмассовой. Затем она заглянула себе в глаза. Глубокие и темные, бездонные нефтяные лагуны, они ничего не открывали тому, кто смотрел в них. Глаза акулы – и, помимо рта, все еще лучшая часть ее лица.

Петра вернулась в спальню, где ее ждал он. Зная, чего ему хочется, она забралась на кровать, взяла две подушки, положила одну на другую и опустилась на них так, чтобы они приподняли ей бедра, как бы делая ему приглашение. Она ощутила за спиной движение. Послышался шорох разрываемой обертки презерватива. Она ждала, когда его бедра окажутся между ее бедрами, раздвигая их в стороны, а его руки пробегут по ее ягодицам и бедрам.

Он вошел в нее грубо, словно животное. От неожиданности она невольно вздрогнула и втянула сквозь стиснутые зубы воздух. Его левая рука пробежала вверх по ее спине до самых лопаток, прижимая ее лицом к смятым простыням. Петра закрыла глаза и представила, что это Кит.

* * *

Марк Серра исчез в январе. Петра попыталась связаться с ним по телефону, по парижским и амстердамским номерам, но те были отключены. Она оставила сообщения на веб-сайтах, но не получила ответа ни на один из адресов электронной почты. Через свои контакты в других спецслужбах Маджента-Хаус попытался обнаружить его, но безуспешно. Александер воспринял исчезновение Серра с тревогой. Для Петры же это был бонус. Она оставалась в Лондоне, что позволяло ей проводить время с Фрэнком.

Всю свою жизнь Петра боролась с любовью. В детстве, пользуясь безоговорочной любовью родителей, она считала, что проживет и без нее. Она отравляла любовь и заражала близких к ней людей. Парни всегда были для нее преходящим явлением. Те, кто пытался завоевать ее нежностью, подвергались жестоким насмешкам; тем, кто был с ней груб, она платила той же монетой, причем с лихвой. Ни о какой любви не было даже речи, что идеально подготовило ее к тому холодному миру, с которым она столкнулась в Лондоне. В той среде не было любви. Любовь была врагом. Тогда, но не сейчас. Прекрасно это понимая, Петра тем не менее все еще была не способна думать о любви применительно к себе самой. Само слово «любовь» отталкивало.

В конце января Фрэнк на десять дней отправился в Намибию, чтобы провести серию исследований потенциальных участков добычи полезных ископаемых. Петра сначала удивилась, а затем устыдилась того, как сильно она скучала по нему. Ничто не подготовило ее к этому совершенно новому для нее чувству щемящей тоски. Она страдала бессонницей, потеряла аппетит, и хотя Фрэнк позвонил ей дважды, почему-то это было даже хуже, чем если б он не звонил ей вообще, так как это лишь подчеркивало дистанцию между ними. Петра поймала себя на том, что надеется на то, что Фрэнк также страдает от разлуки. Впервые в ее жизни ей было важно, чтобы по ней тосковали.

Чувство это было хуже, чем наркомания. Вначале вы говорите себе, что это всего лишь эксперимент, пустяк, без всяких последствий. Вы говорите себе, что всё под контролем. Но оно подкрадывается и крепко впивается в вас. Начинает окрашивать каждую мысль в вашей голове. Поселяет в вас жажду. Впервые став жертвой этого чувства в двадцать три года, Петра испытала настоящий шок.

У них постепенно начали складываться привычки. Возникла зачаточная светская жизнь; они начали функционировать как единое целое, а не как два разных человека. Конечно, эта светская жизнь целиком и полностью вращалась вокруг друзей Фрэнка, что, впрочем, было нормально. Считалось, что Марина в Лондоне прие́зжая и не могла иметь там друзей или родственников.

Петра ненавидела быть Мариной. У нее в печенках сидел легкий иностранный акцент, который она была вынуждена изображать лишь потому, что английский был третьим языком Марины. В будние дни ей было тошно рано утром вставать с постели и притворяться, будто она спешит на работу в «Бриль-Мартен», чтобы не вызвать подозрений. Ей было больно лгать Фрэнку, но еще неприятнее было то, с какой легкостью она это делала. Ложь неизменно оказывала ей хорошую услугу, став, в бытность Петры проституткой, ее второй натурой. Большинство клиентов были лжецами, и она тоже лгала; ложь вошла в ее плоть и кровь. Теперь же, став Петрой, она зависела от лжи в самом своем существовании. Ложь была единственным гарантом ее будущего.

Однако ложь Фрэнку была хуже, чем неверность. Однажды сказанная, она должна была подкрепляться другой ложью, а та, в свою очередь, должна была быть подкреплена еще большим количеством новых обманов. Один раз начавшись, процесс этот был бесконечен. Ложь заражала каждую часть их отношений. Ни одна беседа, ни одна мысль не могли течь легко и свободно; каждую нужно было проверять на предмет безопасности. Петра не раз приходила к выводу, что чувств, которые она испытывала к Фрэнку, в действительности не существовало. Это была очередная ложь. Ведь если чувство запятнано обманом, разве может оно быть искренним? Логика не давала ответа. Петра знала лишь одно: против той бури чувств, которая обрушивалась на нее всякий раз, когда она думала о Фрэнке, не было никакого противоядия. От его прикосновений не существовало никакого лекарства.

К своему удивлению, она обнаружила, что во Фрэнке ей в первую очередь нравились разные мелочи. Например, нравилось наблюдать, как он брился по утрам. Иногда Фрэнк ловил ее отражение в зеркале и спрашивал, что она делает; Петра же в ответ лишь молча пожимала плечами. Она поймала себя на том, что впитывает детали, каталогизируя мелочи в библиотеке своего разума. Взять, к примеру, его часы – швейцарские, с потертым кожаным ремешком. Он правша. Ни у одной его вещи нет дизайнерского ярлыка; он также консерватор в том, что касается покроя и цвета. Он носил круглые очки для чтения, хорошо смотревшиеся на его большом римском носу. Он ест не спеша. У него рядом с левым глазом небольшой шрам, следствие падения в детстве. Рассказывая о своих поездках по всему миру, к чему нередко подстрекала его Петра, он как будто погружался в себя. Взгляд его стекленел, и она знала: это он перенесся в то место, о котором рассказывает.

Все это делало Фрэнка трехмерным для Петры. Каждая новая мелочь была откровением, дополняющим все, что ей уже было известно. Между тем дни незаметно перетекали в недели. Петра поймала себя на том, что ей уютно в этой ее личной вселенной и неинтересно все, что существует за ее пределами. Неудивительно, что когда Серра объявился снова, это ее отнюдь не обрадовало.

Третьего февраля на сайте «Небеса над головой» появился ответ для В. Либенски. Петра, как обычно, начала диалог, и через сорок восемь часов они встретились в Амстердаме. Она моментально заметила разницу. Загорелый и постройневший, Серра был еще более немногословен, чем раньше. Никаких разговоров о сотрудничестве в ближайшем будущем, хотя он и затронул тему долгосрочного соглашения. С другой стороны, Серра, похоже, был рад ее видеть. Когда они прощались, он сказал, что они должны непременно встретиться снова и обсудить будущее, Правда, Петра не поняла, какое будущее он имел в виду. Что касается ее самой, она осталась верна себе и отнеслась к нему безразлично. Серра тоже был верен себе, и, похоже, ему это нравилось.

Александер в Лондоне был недоволен. Дав понять Серра, что ей известно, что ему платит Халил, Петра рисковала. Увы, похоже, риск себя не оправдал. Вместо того чтобы стать для нее пропуском во внутренний круг, Серра предпочел осторожность и полностью исключил ее из того, что замышлялось. Александер настаивал, чтобы Петра продолжала поддерживать с ним контакт, вдруг у нее получится его переубедить. Январский загар Серра не давал Александеру покоя. Откуда он? Сбросив со счетов популярные курорты Южного полушария, Александер сосредоточился на Дальнем и Среднем Востоке и Африке. Составленный им список лишь подогревал его беспокойство.

Следующая ее встреча с Серра состоялась в Амстердаме в начале третьей недели февраля. Как и прежде, Петра остановилась в отеле «Амбассад». Они провели там три дня, пересекаясь между деловыми встречами, которые у него там были. Серра казался спокойнее и открыто говорил об их будущем союзе: мол, Халил будет выбирать цели, сам Серра организует финансирование, а Петра займется операциями. Она согласилась рассмотреть эту идею, но ничего ему не обещала. В их третий и последний вечер Серра попытался затащить ее в постель. Она отвергала его поползновения, но не слишком твердо, как бы намекая, что ему есть на что надеяться. Было решено встретиться в Париже. Они даже договорились о дате.

Петра уже подумывала о том, что, возможно, ей придется прибегнуть к чему-то личному, чтобы подобраться к Серра ближе. Хотя сама перспектива была ей противна, она не сомневалась, что сможет это сделать. В бытность проституткой Петра научилась отделять себя от своей работы. В Шотландии Бойд обучил ее методам, как укрепить это умение: нужно представить ум как дом со множеством отдельных комнат. При необходимости проблему можно отправить в любую из них. Трюк заключался в том, чтобы научиться закрывать двери. Как Стефани она довела этот талант до совершенства, научившись полностью отделять себя от Лизы. И не сомневалась: даже если будет вынуждена заниматься сексом с Серра, это никак не повлияет на ее отношения с Фрэнком. Это нельзя считать изменой. Это будет бизнес. Как и раньше.

* * *

Когда Серра кончил, вырвавшийся из его горла стон был похож на сдавленный кашель. В следующий миг он всем телом навалился на нее, вдавливая в простыни. Его кожа была влажной от пота, ее собственная – сухой. Несколько мгновений оба лежали неподвижно. Единственным звуком в комнате было их дыхание. Чувствуя, как колотится в груди ее сердце, Петра попыталась сдержать слабый позыв к тошноте. Серра медленно выскользнул из нее, оставив после себя неприятное жжение. Затем слез с кровати и направился в ванную, чтобы выбросить презерватив. Она проводила его взглядом.

– Ты уверена, что тебе нужно уехать завтра? – спросил он, вернувшись из ванной.

Петра кивнула.

– Ты не единственный, у кого есть другие интересы.

– Куда ты собралась?

– Ты думаешь, что только потому, что у нас с тобой был перепихон, я расскажу тебе все, что ты хочешь знать?

– Ты никогда не говоришь мне того, что я хочу знать.

– Тогда у нас есть нечто общее.

– Но ты знаешь, где я живу. Это Париж. Эта квартира – мой дом.

– Ты отлично знаешь, где я живу. В своем компьютере. Ты всегда найдешь меня там.

– Мне ничего не стоит организовать за тобой слежку.

– Попробуй.

Они разговаривали еще минут двадцать, затем Серра выключил свет. Было без шестнадцати минут двенадцать. Петра подождала до половины первого, давая ему время погрузиться в глубокий сон. После чего встала.

В ванной она открыла косметичку и вынула из нее небольшой флакон духов, коробочку тампонов, запечатанную в целлофановую упаковку, и два пакетика влажных салфеток, которым полагалось быть противными липкими квадратами очищающей ткани, но на самом деле на них было нанесено небольшое количество анестезирующего геля. Открыла коробочку для тампонов. Внутри были шприц и две иголки. Сняв обертку с одной из иголок, она надела ее на конец шприца, после чего сняла с флакона духов пробку. Маскирующий ароматизатор был приторным, нейтральным и безвредным. Жидкость во флаконе – кетамин, то самое вещество, которое ввели ей самой, когда ее похитили люди из Маджента-Хаус.

Десять миллиграммов на килограмм веса тела обеспечат от двадцати до двадцати пяти минут хирургической анестезии, но без необходимости контроля дыхания. Ей не хотелось погружать Серра в забытье слишком глубоко. С другой стороны, требовалось время на то, чтобы все как следует изучить, поэтому Петра слегка изменила дозу. Во флаконе еще оставался кетамин. Если понадобится, она всегда сможет ввести его повторно.

Взяв шприц и один из пакетиков, Петра вернулась в спальню. Здесь на цыпочках подошла к кровати Серра. Тот уже храпел. Спал на боку, что хорошо. Сначала она хотела сделать внутримышечную инъекцию в ягодицу, но затем выбрала другое место – узловатые плечевые мышцы, которые у Серра были довольно волосатыми. Оторвав уголок пакетика, она выжала на пальцы гель. От ее прикосновения Серра заворочался, но движение ее пальцев было медленным и ритмичным, и его дыхание вскоре успокоилось. Гелю потребовалось шестьдесят секунд, чтобы проникнуть через кожу в мышцу. Петра на всякий случай выждала еще две минуты.

Она была почти уверена, что игла разбудит его, но нет. Когда та пронзила ему кожу рядом с большой темной родинкой, Серра даже не шелохнулся. Петра ввела ему кетамин.

В квартире было зябко, поэтому она оделась потеплее – джинсы, толстый черный свитер и носки. Сунув руку в холщовый рюкзак, расстегнула внутренний карман и вынула из него небольшой портативный сканер. После чего вышла из спальни в коридор, пересекла просторную гостиную, окна которой выходили на рю де Риволи, и вошла в кабинет на другом конце квартиры. У нее ушло три дня на то, чтобы изучить распорядок дня Серра, определить те вещи, которые ей хотелось бы изучить ближе, и хотя бы частично втереться к нему в доверие. В течение этих трех дней – и ночей между ними – она ни в чем ему не отказывала. Такова была цена, которую нужно было заплатить за этот момент. Как акт проституции, он не имел себе равных.

Петра знала, кто она для Серра: нечто дикое и опасное. В этом был свой кайф – несмотря на все свое презрение к низам общества и аутсайдерам, он вел дела с худшими отбросами человечества и получал от этого удовольствие. Петре этот тип был хорошо знаком. Мужчины, которые внешне соответствовали высокому положению в обществе, в частном порядке ничто не любили так сильно, как якшаться с объектами своего презрения. Она видела этот голод в его глазах, когда, перекинув через плечо потрепанный рюкзак и царапая пол тяжелыми ботинками, шла через его великолепную квартиру, словно шлюха, которую он подцепил на улице. Когда они занимались сексом, он был груб и нахрапист. Петра легко представила себе других его женщин – бледные, тонкокостные существа, с которыми он был вынужден «заниматься любовью».

Наконец Петра осталась одна. Она задернула шторы занавески в его кабинете и включила свет. Его ноутбук стоял на столе из красного дерева. Она подняла экран, включила компьютер и открыла каталог системных файлов и файлов данных. В системных файлах проверила время и даты их загрузки. Затем переключила внимание на хранящиеся данные, начиная с имен и номеров в его адресных книгах. Некоторые были ей знакомы, большинство – нет. Ни одно не стало для нее неприятной неожиданностью.

Через пятнадцать минут она наткнулась на папку, озаглавленную «FDS/12». Внутри было четыре файла: FAT, FAT/1, FAT/2. FAT/3. Небольшая загадка разрешилась сама собой: FAT/3 оказался «Списком Трех Толстяков». Петра поняла: сначала был оригинальный список FAT, позже к нему были добавлены три новые версии. Последнее исправление к каждому из файлов подтвердило ее догадку. Они были очищены один за другим, с интервалами в одну неделю, три с половиной месяца и шесть дней. FAT/3 был очищен в начале декабря.

Открыв верхний ящик стола, Петра нашла пластиковый контейнер, полный скрепок для бумаг. Ее пальцы нащупали на его дне ключ – она заметила, как Серра положил его туда утром, думая, что она не видит, – который открыл шкаф у двери. Внутри оказалась масса корреспонденции на имя и от имени «Банка Анри Лодера». Петра нашла папки, полные банковских отчетов, как личных, так и коммерческих. Например, она отметила, что на счете Франко-Арабского стипендиального общества в Цюрихе лежат почти восемь миллионов швейцарских франков.

Оно получало ежемесячный доход в размере ста тысяч швейцарских франков из филиала банка «Мид-Мед» на Мальте. Помнится, Александер задавался вопросом, как в действительности финансировалось Общество и как оно могло позволить себе спонсировать сто тридцать пять «студентов» по всему Европейскому союзу. Теперь Петра знала ответ, и правда состояла в том, что сто тридцать пять казались довольно скудной цифрой.

Она принялась копировать сканером документы, содержавшие, по ее мнению, ценную информацию. Большая ее часть будет малопригодна для Маджента-Хаус, но Петра не сомневалась: Александер, если сочтет нужным, наверняка найдет способ передать информацию другому разведывательному агентству. Что само по себе сделает ее ценной валютой. Для записи листа формата А4 потребовалось два прохода машины; позже листы будут разрезаны и скомпонованы в страницу. В том, что касалось возврата всех этих бумаг на место, Петра была дотошна, как никогда.

В других ящиках обнаружились новые документы. В одной папке ей попались квитанции и счета-фактуры на импорт и экспорт грузов, осуществляемые лондонской фирмой под названием «Англо-египетская грузовая компания» с адресом на Эрлс-Корт-роуд. Было здесь и туристическое агентство «Ар-Джей-Эн трэвел» – на Хогарт-роуд, также в районе Эрлс-Корт. Петра вспомнила, что поблизости находилось и студенческое общежитие «Аль-Шариф», что вряд ли было совпадением. Она поставила в уме галочку, что эту связь следует исследовать. Что еще интереснее, обнаружила счет от фирмы электриков в западной части Лондона: в клетке, в которой должна была стоять дата, обнаружился FAT/3. В списке было двенадцать строк, все как одна в виде кода продукта. Просмотрев список, Петра закрыла папку и двинулась дальше.

В одной из папок лежали письма, отправленные от имени и на имя «Тележенекс», французской фирмы, производившей системы наведения ракет. Серра действовал от имени и по поручению клиента, который сам был брокером некоего анонимного конечного пользователя. Ей попались также ежемесячные платежи на частный счет от небольшой компании «Мюррей-Гардайн», канадского производителя вооружений. Что любопытно, платежи поступали со счета в Мехико; Петра уже знала, что фирма владеет незаконным производством противопехотных мин в Гвадалахаре.

В других папках также обнаружилось огромное количество информации, и немалая ее часть была связана с Лондоном: арабские газеты, ближневосточные дипломаты, банки, рестораны, грузовые компании, отели, риелторские фирмы, авиакомпании, частные лица. Почти к каждой строчке прилагалось контактное имя, но лишь одно моментально бросилось ей в глаза: «Александрийская текстильная компания, импортер одежды / Кадик И.».

* * *

Когда Серра проснулся, Петра притворилась, что все еще спит. Он прошаркал в ванную, и она услышала, как включился душ. Через полчаса Петра тоже встала с постели и завернулась в его серый шелковый халат. Серра она нашла в кухне, где тот возился с блестящей хромом кофемашиной. Рука, в которой он держал чашку и блюдце, подрагивала.

– Доброе утро, – сказала Петра.

Он вздрогнул и пролил себе на пальцы обжигающий напиток. Петра прислонилась к стене и сложила на груди руки. Серра сел за оцинкованный стол и закурил «Мальборо». Его взгляд был мутным, белки глаз – желтого цвета. Сероватая кожа прибавляла ему как минимум еще десяток лет.

– Ты не слишком хорошо выглядишь.

Он посмотрел на пустые бутылки из-под бургундского рядом с раковиной.

– Если честно, чувствую себя дерьмово.

– Похмелье?

– Хуже. Наверное, заболел. Не знаю…

Петра равнодушно пожала плечами:

– Надеюсь, это не заразно.

Левая рука Серра потянулась, чтобы потереть правое плечо.

– И еще, как назло, плечо разболелось…

Она улыбнулась:

– Значит, это правда?

– Что именно?

– Что парижане – самые большие ипохондрики во всем мире.

Наполнила чайник, поставила его на конфорку и зажгла газ.

– Во сколько ты уезжаешь? – спросил Серра.

– Через полчаса.

Он потер подбородок.

– Хотелось бы обсудить с тобой одну вещь.

– Может, отложим этот разговор? Мне не нравится твой вид.

– Нет. Откладывать нельзя. Речь идет о Халиле.

Ей оставалось надеяться, что Серра не заметил, как она втянула в себя воздух. Впрочем, он, похоже, был не в том состоянии, чтобы что-то замечать.

– А что с ним не так?

Серра задумчиво затянулся сигаретой.

– Не знаю, прав или нет, но он уверен, что США ведут крестовый поход против ислама.

– Не слишком оригинальная идея.

– Зато искренняя.

– Возможно, даже верная, – добавила Петра.

– Именно.

– Я не мусульманка, поэтому мне трудно судить. Ведь это не задевает меня лично.

– Пожалуй. Но, возможно, тебя лично задевает американский империализм.

– То, что задевает меня лично, – это мое личное дело.

* * *

Они поцеловались, обнялись и поцеловались снова.

– Как съездила? – спросил Фрэнк.

Петра посмотрела ему в глаза.

– Жутко устала.

Он привел ее в кухню, где тотчас взялся заваривать чай. Она сидела на металлической табуретке и наблюдала за ним. Фрэнк задавал ей вопросы, Петра придумывала на них ответы. Да, поездка прошла вполне успешно, но в Брюсселе было холодно и сыро. Нет, она не знает, когда ей предстоит очередная поездка.

Кухня была прежней. Фрэнк был прежним. Все точно такое же, как и раньше. Она могла выбросить из головы, что у нее был секс с Марком Серра.

Фрэнк повернулся и предложил ей чашку зеленого чая. Приняв ее у него из рук, Петра поставила чашку на стол и взяла его за руку.

– Я так скучала по тебе, – сказала она.

* * *

Сейчас без пяти шесть утра, и я сижу в гостиной Фрэнка с чашкой кофе в руках. На мне его толстый черный свитер, почти до колен. Колючая шерсть царапает мне кожу. Я бодрствую уже несколько часов.

Рози, одна из внутренних сотрудниц Маджента-Хаус, как-то раз рассказала мне про Грету Мюллер, восточногерманскую шпионку, работавшую в Британии с 1981 года и до падения режима Хонеккера в Восточной Германии. В международном шпионском сообществе Мюллер превратилась в своего рода легенду. Выдавая себя за шведку – она бегло говорила по-шведски, – Грета вошла в контакт с оперативником из Центра правительственной связи по имени Роджер Болтон и даже год спустя вышла за него замуж. Более того, она не просто вышла за него замуж, но и родила от него трех сыновей и дочь. Ее разоблачили лишь тогда, когда тайные документы Штази были преданы огласке. К тому моменту, когда в МI-5 забили тревогу – менее чем через двадцать четыре часа после того, как стало известно ее настоящее имя, – Мюллер исчезла, бросив мужа и четверых детей. Как стало понятно во время допроса, Болтон все это время ни о чем не догадывался. Да и с какой стати? Она ни разу не дала ему даже малейшего повода. По его словам, они даже ездили в гости к ее родителям, бабушке и деду их детей – в Стокгольм. Разумеется, бабушка и дед также оказались фальшивыми родственниками, талантливыми статистами экстравагантного обмана. Никто не знает, где сейчас Грета Мюллер и жива ли она вообще. Но ее репутация не пострадала.

Я делаю глоток кофе из чашки. Замужество, дети, целое десятилетие обмана… Как ей это удавалось? Возможно, она сумела избежать критической ошибки, которую допустила я. Избежать коварных побочных эффектов любви. Стоит допустить в игру сердце, как оно тотчас берется за свою подрывную работу. Мне казалось, что разум и сила воли послужат мне надежным щитом. Увы, я ошиблась.

Прошлой ночью мы занимались с Фрэнком любовью, и это было прекрасно. Когда мы целовались, моя душа как будто перетекала мне в рот, а когда я смотрела в его глаза, он был для меня целым миром и всем, что только в нем есть. Ничто другое не имело значения и не существовало. Но стоило мне закрыть глаза, как я видела Серра. И чем сильнее пыталась прогнать его из своих мыслей, тем упрямее он сопротивлялся.

Я хочу Фрэнка, но не могу получить его без Серра. Фрэнк – мое будущее, Серра – ключ к нему. Вернее, он – ключ к одному будущему, одному из многих. Я в ловушке и не знаю, что мне делать.

23

«Александрийская текстильная компания». Это название было намалевано краской рядом с дверью в дальней части склада. Прошлый раз я вошла в здание вслед за Исмаилом Кадиком с фасада. Сейчас без пяти минут двенадцать ночи; в это время здесь пусто – и будет пусто до самого утра.

Убедившись, что маленький черный рюкзак крепко сидит у нее на спине, Петра несколько раз согнула пальцы в черных перчатках. На ладони и кончики пальцев был нанесен специальный резиновый спрей, облегчавший хватку. На всякий случай она окинула взглядом переулок, но никого не увидела.

Рядом с водосточной трубой валялись четыре картонки из-под китайской еды. От противного кисло-сладкого запаха ее замутило. Петра начала карабкаться вверх по стене. Несмотря на сырость, подошвы ботинок ни разу не соскользнули с кирпичей. Менее опытный скалолаз наверняка сделал бы своей целью три небольших окошка справа от себя в надежде на то, что хотя бы одно из них не закрыто. Но целью Петры была крыша. Наверху водосточной трубы она попробовала на прочность желоб. Тот закачался. Тогда Петра переключила внимание на бетонный карниз и пробежала по нему пальцами. Бетон стал скользким от дождя, но она была уверена в себе. Сначала на карниз легла ее правая рука; Петра тотчас распласталась и напрягла пальцы. За правой рукой последовала левая. Когда обе руки крепко лежали на карнизе, она ослабила ноги, которыми сжимала водосточную трубу.

На секунду посмотрела вниз, в переулок. Сверху тот казался темным ущельем, зажатым между задними стенами двух зданий. Застыв неподвижно, она на миг представила себе Фрэнка, одиноко спящего в своей постели, уверенного в том, что на «Бриль-Мартен» случилось какое-то ЧП и она вынуждена работать всю ночь.

Попытаться раскачаться и запрыгнуть наверх было слишком рискованно. Вместо этого Петра, чувствуя жар в напряженных бицепсах, подтянула тело выше – так, чтобы подбородок оказался на одном уровне с руками. Ей осталось преодолеть еще восемнадцать дюймов. Собрав силы, она подтянулась еще выше, нащупала одной рукой заднюю стенку карниза и, как только рука нашла опору, перелезла через карниз.

Оп-ля! Легко и просто. Спасибо материнским генам. Бойд наверняка бы оценил по достоинству ее движения.

Чувствуя, как ей за шиворот стекают капли дождя, она прогулялась по крыше. В самом центре располагалась большая вентиляционная установка. Петра заметила также четыре окна – по одному в каждом углу. Перешагнув через разбросанные по рубероиду части строительных лесов, она посмотрела на соседние здания. Их верхние этажи терялись в сырой темноте. Дорога внизу была подсвечена оранжевым светом уличных фонарей. Из соседнего паба, смеясь и сыпля скабрезностями, вышла кучка пьяных посетителей. Одного из них вырвало прямо на капот припаркованной рядом машины. Где-то вдали ночь прорезал вой полицейских сирен.

Петра вернулась к одному из окошек и вынула из рюкзака отмычку. Окно открылось легко – старый пластик не оказал почти никакого сопротивления. Открыв раму, она соскользнула на металлическую галерею, тянувшуюся по верху склада. Вниз вела взятая в сетчатую клетку стремянка.

Возле одной стены высились штабеля деревянных ящиков. Напротив стояли три небольших грузоподъемника. Вспомнив, где находится офис, Петра посветила в ту сторону фонариком. Его луч отразился от грязных, в жирных пятнах окон. Затем она направилась ко входу на склад, где положила с обеих сторон грузовой двери две небольшие черные коробки. На меньшей из них имелась кнопка. Одно нажатие, и та замигала. Петра подвигала коробкой туда-сюда, чтобы появился зеленый свет; между обеими коробками протянулся непрерывный луч. Тогда она направилась назад к кабинету и включила ручной монитор. Если луч будет прерван, тотчас прозвучит сигнал тревоги.

Петра щелкнула выключателем. В офисе вспыхнул свет. Любопытство тотчас привлекло ее к дальней стене. К ней была пришпилена целая коллекция квитанций и счетов. Заглянув за них, она увидела дырку. Кто-то извлек пулю из штукатурки, но не удосужился замазать дыру. Петра улыбнулась. Ей крупно повезло, что она тогда не убила Кадика. Стефани понятия не имела, что делает, однако сумела выжать из египтянина имя Резы Мохаммеда с куда большей легкостью, чем это получилось бы у Петры. С другой стороны, Стефани могла бы по ошибке с той же легкостью уложить его на месте.

Петра целых пять часов изучала бумаги Кадика. Часть информации была на арабском, но большая часть все-таки на английском. Несколько раз всплыло имя Мустафы Села. Связь «Реза Мохаммед – Мустафа Села» оставалась для нее загадкой. Она также нашла два упоминания студенческого общежития «Аль-Шариф» в Эрлс-Корт. Рядом с одним значилось имя Обаид, рядом с другим – Миркас. Чуть позже последнее привлекло ее внимание, когда она обнаружила в старой записной книжке клочок бумаги. Шариковой ручкой в углу было написано имя Кита Проктора и его адрес. А через косую черту – имя Миркас. Тем же почерком были написаны и несколько четырехзначных чисел. Судя по тому, как были сделаны эти записи, Петра предположила, что Кадик разговаривал с кем-то по телефону. Они не были основными на странице. Скорее всего, записная книжка – первое, что попалось Кадику под руку.

Вскоре после четырех утра Петра наткнулась на копию факса. Ее глаз моментально выхватил строчку вверху одной-единственной страницы: FAT/3; ниже следовали двенадцать строк полной абракадабры из чисел и букв. Как ни пыталась, она не нашла в них никакой связующей логики. Имени и номера отправителя не значилось, строчка для даты отправки оставалась пустой.

Вскоре после шести утра она покинула склад тем же путем, что и вошла в него. Сев в белый «Фольксваген Гольф», припаркованный в трех улицах отсюда, через Сити покатила назад. Из метро, направляясь к своим стеклянным башням, уже выходили первые брокеры и банковские служащие. Петра взяла курс на набережную Темзы. Машину она припарковала на Савой-плейс; ключи оставила в бардачке. У курьера Маджента-Хаус наверняка имеются свои.

В семь утра Петра уже была у себя дома.

* * *

В полдень она бродила между полок супермаркета «Европа». Болела голова. Холодный свет люминесцентных ламп раздражал. Петра трогала бананы и апельсины, проверяя, насколько те спелые, но ее разум игнорировал сигналы, которые посылали ему кончики пальцев. Все ее мысли были заняты Китом Проктором. Увидев его имя в записной книжке Кадика, она ощутила в сердце щемящую боль.

Она привыкла думать, что Проктора убил Реза Мохаммед. Во время своих поисков террориста, подложившего бомбу на борт рейса NE027, Кит имел контакт с Кадиком – Стефани узнала адрес египтянина из дневника в компьютере Проктора. Поэтому было вполне разумно предположить, что Кадик предупредил Мохаммеда о том, что некий журналист вышел на его след и готовит разоблачение. Теперь же выходило, что Кита убил некий Миркас. Затем ей подумалось, что, возможно, Миркас и Мохаммед – это один и тот же человек, но она отмела эту мысль как слишком банальную.

Проктор был причиной ее превращения из Стефани в Петру. Да, ею с самого начала двигала жажда отмщения за погибших близких, но Кит стал своего рода катализатором. Без него она так и осталась бы Стефани, выдавшей себя за Лизу. Возможно. Или же была бы уже мертва, став жертвой какого-нибудь особо жестокого клиента. Или же у Дина Уэста лопнуло бы терпение, или же она умерла бы от передоза – намеренно или случайно…

Вторую половину дня Петра провела, смотря на пятом канале черно-белый фильм. В сером свитере и черных легинсах она лежала на диване, свернувшись в клубок, обняв диванную подушку, которую прижимала к ребрам. В шесть вечера проверила ноутбук. На сайте «Небеса над головой» ее ждало сообщение для В. Либенски. Петра ответила на него, воспользовавшись ящиком на имя Эндрю Смита. Это был Серра. Он предлагал встретиться. Сможет ли она завтра в полдень быть в Париже? Петра ответила, что да, сможет, после чего быстро приняла ванну, чтобы быть готовой к приходу Фрэнка.

* * *

За столом итальянского ресторанчика в Мэрилебоне нас шестеро. Слева от меня – Джон Флетчер. Старый друг Фрэнка, он работает аналитиком в инвестиционном банке в Сити. Его похожая на мышку жена Мэри сидит напротив меня. Справа от меня – Рик Дональд. Он архитектор и когда-то работал у сэра Нормана Фостера. Его жену зовут Рейчел, она разговаривает с Фрэнком.

Джон Флетчер приехал прямо с работы. Он не успел переодеться, так что на нем костюм в тонкую полоску. Жутко помятый, как и он сам. Флетчер – не продукт частной школы, без труда получивший место аналитика. Он из простой семьи и прошел через все – бедность, безработицу и развод. Это свое прошлое он всячески пытается забыть. Но сколь бы успешным он ни был, это никогда ему не удастся. Сидящий в нем драйв никогда не позволяет ему расслабиться, ему страшно вновь оказаться на обочине жизни. Вот и сейчас, хотя это просто дружеская встреча, Флетчер то и дело заводит разговор на профессиональные темы.

– «Бриль-Мартен», – бормочет он, будто мысленно просматривает какие-то данные. – Если не ошибаюсь, они строят рядом с Антверпеном новый химический завод.

Я чувствую, что нас заносит в опасные воды.

– Вообще-то фармацевтический, – поправляю я его. Интересно, он намеренно допустил ошибку? – Но вы правы. Это рядом с Антверпеном. В пятнадцати километрах от центра города, если быть точным.

– И давно вы на них работаете?

– Почти пять лет, – отвечаю я. Кажется, эту цифру я называла Фрэнку.

С каждым новым вопросом узел в моем желудке затягивается все туже. Я потягиваю «Бароло». Будь я Петрой, это не было бы для меня проблемой. Но я пытаюсь быть Мариной и не могу так просто перенести привычки одной на личность другой. А жаль.

– А как давно вы в Лондоне?

– Около трех месяцев.

Флетчер начинает расспрашивать меня о продукции «Бриль-Мартен». О слухах об исследованиях. О пациентах. О судебных исках. О возможном слиянии с другими компаниями. У меня учащается пульс. И хотя Фрэнк беседует с Рейчел Дональд, я готова поклясться, что он слушает меня и вскоре наверняка поймет, что я в западне. Моей легенды достаточно для людей в мире Халила, для тех, с кем якшается Марк Серра, но не для аналитика из Сити. Такие не входят в мое меню. Я не в курсе подробностей, связанных с деятельностью моей компании и даже с производимой ею продукцией. Я вижу сомнение в глазах Флетчера. Остается лишь надеяться, что он счел мою уклончивость профессиональной предосторожностью, а не полным невежеством.

– И в чем именно заключается ваша работа? – спрашивает он.

Я даю тот же ответ, какой в свое время дала Фрэнку:

– Разруливаю проблемы.

Он вопросительно выгибает бровь. Я понимаю, что разговор пора завершать, и, прежде чем он успевает задать новый вопрос, говорю:

– А чем занимаетесь вы? В чем именно заключается ваша работа?

В этот момент мне приносят мою еду. Спагетти путтанеска. Как и следовало ожидать.

В этом городе так ведут себя многие. Это нормально. Как правило, им за тридцать. Они профессионалы. Мужья и жены. Родители. Я обвожу взглядом других посетителей ресторана: почти все они одинаковы. Их нормальность лишь подчеркивает мою ненормальность. Да, я младше всех остальных за этим столом. В мои двадцать три мне еще положено быть студенткой. Или же только-только начинать карьеру. С мизерным жалованьем, зато полной оптимизма. Но я не чувствую себя на двадцать три, а мой оптимизм лежит разбитый вдребезги на дне Атлантического океана. Фрэнк лишь усиливает это чувство. Не будь Фрэнка, мне не нужно было бы волноваться, что я могу потерять его. Я была бы одна, и мне не было бы страшно.

Мэри Флетчер и Рейчел Дональд заводят разговор о детях. У Мэри четырехлетний сын и дочка двух лет. У Рейчел двое мальчиков, одному три года, второму – полтора. Их беседа на эту тему затягивается до самого конца вечера. Они вспоминают первые шаги и первые слова, бессонные ночи и болезненные трещины на сосках. Время от времени то одна, то другая включает в разговор и меня.

– Вы, как итальянка, наверняка мечтаете о большой семье, – в какой-то момент изрекает Мэри.

Я улыбаюсь и отвечаю, что не уверена. Итальянка? Мать большого семейства. Я не та и не другая. И не хочу быть ни той ни другой. Я хочу быть собой. И хочу надеяться, что в один прекрасный день я ею стану.

– Простите нас, Марина, – говорит Рейчел, – вам наверняка скучно слушать наш разговор. Боюсь, такое случается со всеми нами. Как только у вас появляются дети, вы просто не в состоянии говорить о чем-то другом.

Похоже на то.

Подростком я всем заявляла, что у меня никогда не будет детей. Хотя так не думала. Вернее, я вообще об этом не думала. Я говорила это лишь затем, чтобы вызвать негативную реакцию. Теперь же, когда я задумываюсь на эту тему, во мне нет прежней уверенности. Например, я смотрю через стол на Фрэнка – он видит меня краем глаза и даже умудряется улыбнуться мне, хотя сам слушает Мэри, – и представляю нас в роли родителей. Фрэнк и Марина (или Стефани) и их ребенок/двое/трое детей… Но этот образ попал сюда из параллельной вселенной, где у Фрэнка идеальная работа, где я счастливая домохозяйка и мать, где у нас есть домик в сельской местности.

Неужели внутри меня дремлет материнский инстинкт? Только не в данный момент. Разве раньше я ощущала его? В детстве – может быть, но точно не помню. К тому же дать жизнь ребенку в мире, в котором я провела последние четыре года, на мой взгляд, сродни преступлению. Возможно, материнский инстинкт стал жертвой алкоголя, который я пила, или наркотиков, которые я принимала, или мужчин, которые избивали меня и начисто его из меня вытрахали. Хотя, кто знает, вдруг он жив? Вдруг он просто дремлет, дожидаясь момента, когда ему будет безопасно появиться из темноты… Да, похоже, так оно и есть.

Я беру свой бокал в обе ладони и, сделав глоток вина, задумываюсь. В моем животе разлито приятное тепло. На губах играет усталая улыбка, которая привлекает к себе внимание Рейчел.

– Пенни за твои мысли, – говорит она.

– К сожалению, – самодовольно отвечаю я, – они не продаются.

Учитывая мое недавнее прошлое, это звучит довольно странно.

* * *

Взявшись под руку, они пересекли Оксфорд-стрит. Толпы покупателей схлынули, остались только бездомные, которые устраивались на ночь на мокрых картонках в дверях магазинов. На скамейке, с банками пива в руках, сидели двое пьяниц и громко о чем-то спорили. Третий справлял нужду на недавно высаженное деревце.

– Что-то не так? – спросила Петра.

– Я просто подумал о том, что мне сказал Джон.

– Что именно?

– Он сказал, что ты очень скрытная.

Петра подавила в себе желание возразить.

– Неужели?

Фрэнк кивнул:

– Ему показалось, что ты постоянно уходила от ответов на его вопросы.

– Может быть, но ты ведь сам знаешь, в чем дело. Будь я учительницей или врачом, я наверняка была бы откровеннее. Но он – аналитик из Сити, я же плохо его знаю и должна тщательно следить за тем, что говорю. Информация – это валюта.

– Ему показалось, что твоя осторожность распространялась и на личные вопросы.

– Очень может быть. Я не настолько хорошо его знаю, чтобы обсуждать с ним личные вещи.

Пройдя мимо американского посольства на Гросвенор-сквер, они зашагали по Саут-Одли-стрит. Вскоре молчание сделалось невыносимым. Петра не выдержала первой.

– В чем дело? – спросила она. – О чем ты думаешь, Фрэнк?

– Неважно.

Ответ больно задел ее. Она остановилась и заставила его посмотреть ей в глаза.

– Очень даже важно.

– Неправда, – заупрямился он. – Совершенно не важно.

Но Петра отказывалась сдаваться.

– Попробую угадать. Ты согласен с ним. Ты считаешь меня скрытной и осторожной.

Было видно, что сначала он хотел возразить, но затем все-таки сдался.

– Если честно, то да.

У нее не нашлось, что на это ответить. Внезапно она почувствовала себя круглой идиоткой. Как говорится, сама напросилась. Но Фрэнк тотчас предложил ей выход.

– Но это не проблема.

Ее тотчас пронзила смесь гнева и паники.

– А по-моему, проблема, и какая! Ты считаешь, что я от тебя что-то утаиваю?

– Я просто считаю, что ты не торопишься рассказать мне все. Только и всего. Я не в обиде. Это твое право.

Петра поймала себя на том, что ее трясет.

– У всех есть свои секреты, Фрэнк.

– Знаю.

– Даже у тебя. Их просто не может не быть.

– Конечно, есть.

Внезапно в ней как будто что-то лопнуло – некая струна в ее сердце. Слова сорвались с губ прежде, чем она успела остановить их:

– В таком случае не надо вести себя как гребаный лицемер!

– Тебе так кажется.

По идее, его улыбка была призвана загладить их ссору. Петра же восприняла ее как снисходительную, что разъярило ее еще больше.

– По-твоему, это смешно?

– По-моему, ты принимаешь все слишком близко к сердцу.

– Я не обязана ничего тебе про себя рассказывать. Я вообще не обязана ничего тебе говорить!

Мимо них прошла пара. Они пристально посмотрели на Петру. Та в свою очередь одарила их таким колючим взглядом, что они поспешили отвести глаза.

– Марина, что с тобой? – спросил Фрэнк.

Молчание длилось ровно столько, чтобы она остыла. Внезапно гнев как рукой сняло. Петра вновь была спокойна. Сделав несколько глубоких вдохов, она зарылась лицом в ладони. Почувствовала, как ей на плечи легли руки Фрэнка; его спокойствие как будто перетекало через них в нее. Что расстроило ее еще больше.

– Всё в порядке, – сказал он. – Я же сказал тебе, это неважно.

* * *

Утро встретило ее стальным небом, изливающим потоки дождя. Когда Петра вошла в кухню, Фрэнк стоял у окна, выходившего на Кларджесс-стрит, с кружкой кофе в руке. Интересно, давно ли он встал? Когда она проснулась, кровать уже была пуста.

– Доброе утро, – сказала она.

Он обернулся:

– Марина, по поводу вчерашнего вечера…

– Прекрати, Фрэнк, – перебила она его, скорее стыдясь самой себя, нежели сердясь на него. – Прошу тебя, не надо.

Он поднял руку.

– Хорошо. Но кое-что я все-таки скажу. После чего на время попытаюсь не вспоминать.

– Что?

– Мне необязательно все знать о тебе. Возможно, даже лучше, если я чего-то не знаю. Ты мне небезразлична. Именно ты, а не твое прошлое, твоя работа или что-то еще.

Накануне они вернулись домой в напряженном молчании. Перед тем как уснуть, в темноте занялись любовью, не обменявшись при этом ни единым словом. Проснувшись одна, Петра мысленно прокрутила события вчерашнего вечера и поморщилась. Отсутствие Фрэнка тоже не сулило ничего хорошего. Она быстро натянула старые спортивные брюки и толстый черный свитер с вытянутыми рукавами, закрывавшими ей даже кончики пальцев. После чего выползла на поиски Фрэнка. Интересно, в каком он сегодня настроении?

– Если у тебя есть причины что-то скрывать, то ничего страшного. Пусть так и будет. Возможно, ты что-то расскажешь мне в будущем, а может, и нет. Но давай сейчас не будем создавать проблем. Договорились?

Слов у нее не нашлось. Она пересекла кухню и, обняв его за шею, впилась в губы. На его языке оставался привкус кофе.

* * *

Они поцеловались. Петра ощутила на его языке вкус никотина.

– Я скучал по тебе, – сказал Серра.

Она подавила свою инстинктивную реакцию.

– Я тоже.

Он поцеловал ее снова. Его пальцы уже возились с пуговицами на ее рубашке. Она пожалела, что не надела что-то другое.

– Я здесь только ради этого? – резко спросила Петра.

– А ты рассердишься, если я скажу «да»?

– Да, я рассержусь.

– В таком случае нет, – ответил он и, взяв ее за руку, повел в спальню.

Пять часов назад, в Лондоне, она занималась любовью с Фрэнком. И вот теперь, в квартире на рю де Риволи, в ее соски жадно впивается рот Серра, его губы скользят по ее животу все ниже и ниже, пока не находят то, что искали, у нее между ног. Петра закрыла глаза и постаралась вспомнить свою старую роль.

Спустя полчаса они уже сидели в гостиной. Серра пил вино, Петра – колу. Она даже не пошла в душ – ей хотелось поскорее одеться, – о чем теперь жалела. Ощущая себя оскверненной. Телом и душой.

– Расскажи мне про Халила, – сказала Петра.

– С чего это вдруг?

– Мне любопытно. Для всех он лишь имя, и ничего больше.

– Как и ты.

– Но не для тебя. Кто он? Что тебе о нем известно?

Серра пожал плечами:

– Только то, что мне сказали. Ничто из этого не исходит от него самого.

– Но ты ведь знаешь его лучше, чем другие, не так ли?

– Конечно, но это вовсе не значит, что все из этого верно.

– Отлично понимаю.

Серра чиркнул спичкой и закурил сигарету.

– Насколько мне известно, Халил, по всей видимости, родился в Кувейте в шестьдесят шестом году. Его отцом, возможно, был Мохаммед Халид Махмуд, инженер, родом из Белуджистана, что в Пакистане. Мать предположительно была палестинкой. Полное имя Халила до сих пор никому не известно. Если же, однако, это и вправду его родители, то его детство прошло в районе Фахахиль, рабочем пригороде столицы с большой долей выходцев из Палестины. В восемьдесят шестом году Мохаммед Халид Махмуд вернулся в Пакистан, где обосновался в приграничном Пешаваре, на северо-западе страны. К тому времени, как тебе наверняка известно, Пешавар превратился в стратегическую площадку для моджахедов, которые вели войну против советских войск по ту сторону границы в Афганистане. Не исключено, что опыт жизни в Эль-Кувейте и Пешаваре послужил Халиду основой того, кем он впоследствии стал.

Петра сделала глоток из своей банки.

– Я знаю, что его духовным наставником был шейх Абдул Камаль Кассам. Как и шейх Омар Абдель Рахман, Кассам был приговорен нью-йоркским судом к тюремному заключению. Что наверняка дало Халилу мотив, но без финансовой поддержки он был бессилен воплотить свои планы в жизнь.

– Верно.

– И ты ее ему организовал. Мне же интересно другое: кто первоначальный источник этих денег?

– Камаль Ибрагим Карим.

– Первый раз о нем слышу.

– Последователь Усамы бен Ладена. Получил подготовку в одном из алжирских лагерей, финансируемых бен Ладеном. Главное отличие Карима от других последователей Усамы состоит в том, что он богат, как и сам бен Ладен. На торговле нефтью, морских перевозках, строительном и банковском бизнесе семья Карима сколотила сотни миллионов долларов. Не знаю точно, насколько велико его собственное состояние, но оно явно превышает миллиард. Он не единственный спонсор Халила, но главный.

– У них одинаковые взгляды?

– Только в том, что США – враг номер один. Карим – пакистанец, однако является членом суннитской секты ваххабитов, пустившей глубокие корни в Саудовской Аравии. Последняя имеет в арабском мире особый статус, ибо именно в ней расположены два главных святилища ислама – аль-Масджид-аль-Харам, или Благородное Святилище, и аль-Масджид-ан-Набави, Мечеть Пророка. По этим двум причинам Камаль Карим считает совершенно неприемлемым, чтобы на саудовской земле находились американские – то есть христианские – солдаты. Своим присутствием они оскорбляют ислам. Это его первичная мотивация. Но даже если завтра солдаты уйдут, США по-прежнему останутся врагом номер один, поскольку поддерживают Израиль и вообще являются нацией крестопоклонников. Карим успокоится лишь тогда, когда враги ислама будут разгромлены. А вот Халилом в первую очередь движет личный мотив. Он мечтает отомстить за тюремное заключение шейха Абдула Камаля Кассама.

– Халил и Карим. Как эти двое заключили союз?

– Карим базируется в Пешаваре, куда Мохаммед Халид Махмуд переехал в восемьдесят шестом году, так что, вполне вероятно, это как-то связано с данным фактом. По крайней мере, это придает дополнительную достоверность версии о том, что Махмуд был отцом Халила.

– Если только эта версия не появилась на свет исключительно в целях дезинформации.

– Тоже верно.

Петра сидела на диване, по-турецки скрестив ноги, Серра расхаживал по комнате.

– И надолго ты в Париж? – спросил он.

Ложь слетела с ее губ на автомате:

– Сегодня вечером улетаю в Цюрих.

– Цюрих? – Серра вопросительно выгнул бровь.

– Даже не думай об этом.

– Ну конечно, – слегка насмешливо ответил он. – Мне следовало догадаться сразу.

– Ты прав. Следовало.

– То есть на ночь ты не останешься?

– Нет. Даже не надейся.

– А жаль.

Он грустно улыбнулся. Петра попыталась изобразить в ответ такую же глупую улыбку.

– С той минуты, как ты ушла, я постоянно думал о тебе. О нас.

Подыграй ему. Она заставила себя смущенно потупить взор, что никогда не получалось у нее убедительно.

– Я тоже. Даже больше, чем следовало.

– Это как понимать?

Петра подняла глаза.

– Так, что это может быть опасно для нас обоих.

Серра кивнул.

– Я должен спросить у тебя одну вещь и получить немедленный ответ, – сказал он.

– И ради этого я здесь?

– По-другому не вышло бы. К тому же времени в обрез. В зависимости от того, что ты скажешь, я буду должен сразу начать приготовления.

– И что это?

– Халил хочет, чтобы ты сыграла роль «контролера».

Петра ответила не сразу.

– Он собрался взять заложников?

Серра кивнул:

– Захват и угон.

– Самолета?

– Да.

Во время угона самолета в задачу «контролера» входит выдавать себя за одного из заложников. В таком положении он шпионит за самими угонщиками, за экипажем самолета и любыми действиями на борту. Сам он не участвует в угоне, и даже если операция угона пойдет не по сценарию, не вмешивается в развитие событий.

– Мой ответ «нет». Такие вещи, как угон, трудно контролировать.

– Но не этот.

– Абсолютно все угонщики считают, что они всё предусмотрели. Если только не хотят умереть. Я не вхожу в эту категорию.

– Поверь мне. Успех этого угона гарантирован на все сто. Заложников отпустят. И тебя вместе с ними.

– Но почему именно я? Почему бы им не взять кого-то своего?

– Халилу нужен человек со стороны. Кто-то такой, кто не тренировался вместе с ними. Немусульманин. Но которому можно доверять.

Петра расхохоталась:

– Вот и вся его вера! Он считает, что может мне доверять лишь потому, что нанял меня?

Как и Стефани до нее, Петра отлично знала: деньги не гарантируют верности.

– Нет, конечно. Он знает, что не может тебе доверять. Вот почему он хочет, чтобы ты сделала это так же, как и в Нью-Йорке, – за деньги.

– В чем крючок?

– Он хотел бы с тобой встретиться.

– Есть способы полегче.

– Не для Халила. Он помешан на личной безопасности. Избегает любых обычных встреч. Подозревает всех и каждого, постоянно боится, что его узнают или даже хуже. В данном случае, однако, он видит способ.

– Дай угадаю. Он будет сидеть в соседнем со мной кресле.

– В самолете его не будет. Но он будет ждать тебя, когда ты сойдешь на землю.

Петра была вынуждена признать, что в ней проснулось любопытство.

– Продолжай.

Серра прекратил расхаживать по комнате и сел в ближайшее к ней кресло. Затем, упершись локтями в колени, подался вперед и понизил голос, как будто боялся, что они здесь не одни и их кто-то подслушает.

– Самолет приземлится на Мальте и пробудет на земле всего несколько часов – самое большее сутки, – после чего заложников выпустят.

– Почему?

– Потому что они послужат их целям.

– И каковы эти цели?

– Тебе необязательно это знать.

– Куда должен будет лететь этот самолет?

– Пока это тоже секрет.

– Как и место вылета, смею предположить?

– Разумеется.

– Время? – Вместо ответа Серра выразительно посмотрел на нее, на что она сказала: – Рано или поздно, ты все равно скажешь мне.

– Знаю. Но только позже. В тот момент, когда в этом будет необходимость, и ни минутой раньше.

Петра изобразила улыбку.

– Я рада, что, несмотря на нашу ситуацию, ты сохранил выдержку. Между нами может быть все, что угодно, кроме доверия.

Серра развалился в кресле и выдохнул сизый дым.

– Ненужной информацией никогда не нужно делиться, даже с самыми близкими друзьями. Как сказал пророк Мухаммед, «хранящий секреты достигает своих целей».

– Ты регулярно читаешь Коран?

– Просто я обнаружил, что, учитывая мое поле деятельности, его знание не помешает.

– Легко могу себе представить.

– Ну, так что ты думаешь?

– То, что это слишком неожиданно.

– Знаю, знаю. Но мне нужен ответ.

– Почему именно я? – Петра задумчиво прикусила губу.

– Ты о чем?

– Смею предположить, что этот план разрабатывался уже давно. Халил наверняка знал, что ему понадобится человек из числа немусульман. Почему он сообщил об этом так поздно? Я не вижу никакой логики.

– Такой человек у него был. Но он больше не доступен.

– И что же с ним стало?

– Попал в автомобильную аварию.

– Разумеется. – Петра изобразила понимающую улыбку. – Что случилось на самом деле?

Серра развел руками.

– Я же сказал, попал в аварию. Это правда. Такое может случиться с каждым. У него сломаны обе ноги.

– То есть он жив.

– Да, но лежит в больнице.

– И когда это случилось?

– Три дня назад. Прямо здесь, в Париже.

– То есть я – замена?

– Именно.

– Но как сюда вписывается Халил? Он собирался встречаться с человеком, которого я должна заменить?

– Нет. Но когда – скажем так – открылась эта вакансия, он увидел для себя такую возможность. Когда самолет совершит посадку, Халил будет на Мальте. Это всегда входило в его намерения.

Петра вновь напряглась.

– Со всей своей охраной?

Серра улыбнулся.

– Если ты была на Мальте, то знаешь, что там легко затеряться. Приезжая туда, Халил один гуляет по острову, где ему вздумается. Ему всегда там нравилось. Для него Мальта что-то вроде второго дома.

– И какие у него виды на меня?

Серра пожал плечами.

– Детали мне неизвестны. Но он найдет способ войти с тобой в контакт.

Халил на Мальте. В голове Петры зародилась идея. Но чтобы попасть туда – и получить необходимый ей шанс, – ей понадобится угон. Просто угон без подробностей.

Услышав, как Серра спрашивает, что она думает о его предложении, Петра попыталась собрать воедино путаные мысли.

– Пока не знаю.

– Понимаю, это слишком неожиданно. Но я должен знать, да или нет.

– А мне нужно время. Немного, но все-таки нужно.

– Это вопрос денег?

– Это всегда вопрос денег.

Серра открыл было рот – не иначе, чтобы сделать щедрое предложение, но Петра его перебила:

– Я знаю, что Халил заплатит мне любую сумму, какую я запрошу, так что в данном случае это нечто другое.

– Что именно.

– Пророк Мухаммед сказал: «Хранящий секреты достигает своих целей». Как и мне, тебе придется немного подождать.

24

Как ей было сказано, сойдя с поезда, Петра пешком покинула вокзал Ватерлоо и направилась к одноименному мосту. Она позвонила в Маджента-Хаус из Парижа, и ей сказали, где ее встретят. Шел проливной дождь. Из-за стены его тугих струй улицы почти не было видно. Она проходила мимо Национального театра, когда рядом с тротуаром остановился черный «Мерседес». Александер расположился на заднем сиденье. Петра с радостью села с ним рядом, хотя бы затем, чтобы спастись от дождя. Тряхнула головой, обдав кожаное сиденье мелкими брызгами.

– Зачем звонила? – спросил Александер.

– Я знаю, кто такие «Сыновья Саббаха».

– И кто же?

– Халил планирует угон самолета. Это команда, подготовленная для проведения операции.

– Тебе это сказал Серра?

– Не совсем. Но все совпадает.

– Зачем ему посвящать в эти планы тебя?

– Он хочет, чтобы я выступила на борту в роли «контролера».

– Какого именно? Что входит в твои обязанности?

– Он не сказал. Я должна заменить первоначального «контролера», который имел несчастье несколько дней назад попасть в Париже в автомобильную аварию и сломать себе обе ноги. Дело в том, что Серра нужен немедленный ответ. Поэтому я позвонила. Я должна знать все про эту аварию.

Александер кивнул:

– Не проблема.

Они были на середине моста Ватерлоо. Слева маячило высокое здание театра Адельфи, монументальное на фоне вечернего неба. А вот Маджента-Хаус был совершенно невидим, скрытый темными ветвями деревьев набережной Виктории. Впрочем, Петре показалось, что она разглядела несколько освещенных окон. Маджента-Хаус никогда не спал. Поговаривали, что и Александер тоже.

– Угон, – задумчиво произнес он. – Насколько мне известно, он будет для Халила первым.

– Вам не кажется, что здесь что-то не так?

– Халил будет лично участвовать в захвате?

– Нет. Он появится в самом конце. В этом и заключается весь смысл моего участия.

– И где будет этот конец?

Петра открыла рот – и тут же закрыла, вспомнив Рио-де-Жанейро и Нью-Йорк, две операции, в которых все пошло наперекосяк.

– Не знаю. Серра не посвящал меня в детали. Ни рейса, ни даты, ни аэропортов. Но он явно торопится, из чего можно предположить, что это произойдет в самое ближайшее время.

– То есть ты даже не знаешь, где тебя встретит Халил?

Петра покачала головой.

Миновав Трафальгарскую площадь, они по широкой Мэлл покатили к Букингемскому дворцу, где затем резко взяли направо, вверх по холму Конститьюшн-Хилл в направлении Гайд-парка. Александер высадил ее у отеля «Интерконтиненталь». От отеля до ее квартиры было всего пять минут ходьбы, однако к тому времени, когда Петра добралась туда, она промокла до нитки.

Сбросив в спальне мокрую одежду, встала под горячий душ, выйдя из которого завернулась в полотенце и приготовила себе чашку горячего шоколада с корицей. Просмотрев свою скудную коллекцию дисков, выбрала «OK Computer» группы «Рэйдиохед». После чего позвонила Фрэнку.

– Я вернулась, – сказала она, прежде чем он успел вымолвить хотя бы слово.

– Хочешь прийти ко мне?

– Нет. Слишком устала. Лучше ты ко мне.

Через сорок секунд раздался стук в дверь. Они поцеловались. Петра привела его на кухню, где предложила остатки горячего шоколада.

– Спасибо. Мне кажется, он больше нужен тебе.

Она положила голову ему на плечо.

– Откуда ты знаешь?

В гостиной они молча лежали на диване в объятиях друг друга. Наверное, это продолжалось бы еще какое-то время, если б Фрэнк не спросил:

– Что мы такое слушаем?

– Песню «Exit Music (For A Film)». Тебе нравится?

Он поморщился.

– Слишком мрачно.

– Знаю, но тебе нравится?

– Чему здесь нравиться? Вгоняет в депрессию.

– Для меня это лучший вид музыки. Моя идея ада – это «Бич бойз».

– Тебе не хочется чего-то более позитивного?

– Так это и есть позитив.

Они легли в постель, но, несмотря на усталость, Петра так и не смогла уснуть. Телефон зазвонил в десять минут второго. Да, они нашли того мужчину. На прошлой неделе на окружной дороге рядом с Порт-де-Берси столкнулись сразу семь машин. Одна женщина погибла, четверо получили травмы, включая Эдуардо Монтойю, туриста из Аргентины, у которого были сломаны обе ноги. Ему была оказана медицинская помощь, и теперь он выздоравливает в частной клинике. Затем голос на том конце линии сообщил Петре, что на самом деле Монтойю зовут Хьюго Пенторал, он гражданин Венесуэлы и начинал как наркоторговец. Последние три года, однако, провел в Европе, подвизаясь в роли низкооплачиваемого неквалифицированного наемного убийцы. Специализировался Пенторал на странах Восточного блока, где его целями обычно бывали не имеющие личной охраны правительственные чиновники, которым хватило мужества быть честными.

Петра положила трубку. Увы, Фрэнк уже проснулся.

– Что-то случилось?

– Ничего, – ответила Петра, выскальзывая из постели.

– Ты куда?

– Надо срочно отправить кое-кому электронное письмо.

– В четыре утра?

* * *

В гостиной холодно, но это даже к лучшему. Я думаю о людях, что собираются лететь самолетом, который задумал угнать Халил. Это такие же люди, что и на борту рейса NE027. Они – мои родственники. Они даже могут быть мной.

В головах авиапутешественников то и дело возникают вопросы. Задержат ли рейс? Что, если откажет двигатель? Неужели мы упадем и погибнем? Но много ли людей волнуются по поводу того, что их самолет могут угнать? Мы видим это по телевизору и представляем весь ужас, однако утешаем себя тем, что нас самих вряд ли когда-нибудь постигнет такая судьба – вероятность слишком мала. И вот теперь, прямо сейчас, какие-то люди планируют захватить коммерческие авиалайнеры и взорвать их прямо в небе. Как и в случае автокатастроф, нам кажется, что жертвой террористов может стать кто угодно, но только не мы. Пока это не случается с нами. И тогда уже слишком поздно что-либо с этим поделать.

Я отправляю Серра электронное письмо.

* * *

Табличка на двери цокольного этажа «Англо-египетской грузовой компании» извещала, что та закрыта. По ту сторону ржавой ограды, из трещин в бетоне проросла трава. Смог успел окрасить ее в серый цвет. Петра распахнула ворота и шагнула с улицы Эрлс-Корт-роуд. За ее спиной в сторону Темзы тянулся вечерний поток автомобилей. Она спустилась по ступенькам вниз. Табличка с названием компании была прибита над дверью с железными прутьями поперек матового стекла – защита от вандалов. Петра заглянула в главное окно, защищенное таким же образом, но ничего не увидела. По ту сторону грязного стекла шторы были задернуты.

Расследование, которое провели в Маджента-Хаус, выяснило, что здание находится в собственности фирмы «Форест проперти сервисиз», которой принадлежит и здание студенческого общежития «Аль-Шариф», а также турагентство «Ар-Джей-Эн трэвел» на Хогарт-роуд. В свою очередь, сама фирма «Форест проперти сервисиз» принадлежала французской инвестиционной фирме «Маршан» с главным офисом в Париже. Петра ничуть не удивилась, узнав, что в ее совет директоров входил Серра. Адрес ей был известен еще из его личных файлов в Париже.

Справа от двери имелся небольшой темный проход, который вел к запущенному палисаднику за зданием. Не считая цокольного этажа, само здание было жилым, хотя и не так, как то предусматривал архитектор. Согласно данным администрации Королевского боро[12] Кенсингтона и Челси, каждый этаж был поделен на две или три квартиры. Число занятых квартир постоянно менялось. По какой-то причине на данный момент здание практически пустовало.

Петра дошла до конца прохода, за которым начинался палисадник. В своей вечной борьбе за свет и воздух трава вымахала такая высокая, что заслоняла собой стену на другой стороне сада. Отойдя на несколько шагов назад, Петра остановилась у двери примерно посередине прохода и дернула ручку. Дверь была заперта, но прилегала к косяку неплотно. Деревянная дверная рама оказалась насквозь прогнившей. Отступив на шаг, Петра с размаха пнула ее ногой. Раздался треск дерева, полетели щепки, щелкнул замок. Надавив плечом, она заставила дверь открыться. В нос тотчас ударила мерзкая вонь. Петра поморщилась. Казалось, что в этом безвоздушном пространстве кто-то умер и успел разложиться. Она выждала несколько секунд, давая глазам время приспособиться к темноте. Это оказалась кладовая. В одном углу были свалены изъеденные жучком стулья. В другом сиротливо притулился велосипед с одним колесом и без цепи. Остальное пространство занимали пустые картонные коробки из-под телевизоров «Хитачи». Дверь кладовки вела в коридор, соединявший два основных помещения «Англо-египетской грузовой компании».

Комната в передней части здания служила офисом: пара письменных столов, полдесятка пластиковых стульев, два древних компьютера, календари на стенах и три доски объявлений, увешанные листками бумаги, в основном на арабском. Сбоку комнаты располагалась крошечная уборная, а по другую сторону – такая же крошечная кухня. Петра около получаса просматривала офисную документацию, но, так и не найдя ничего интересного, переключила внимание на заднюю комнату. Бо́льшая часть товаров, проходивших через руки компании, никогда не оказывались на Эрлс-Корт. Они томились на складах аэропортов и доков, дожидаясь, когда их морем или по воздуху отправят на другие склады в других аэропортах или доках. Петра знала, что Исмаил Кадик пользовался услугами компании для доставки своих футболок из Каира в Лондон. Но были и более мелкие партии грузов. Некоторые из них хранились во второй комнате, некогда служившей гостиной. У дальней стены стоял старый диван, на который, чтобы освободить место, поставили два кресла.

Некоторые коробки были вскрыты, другие – запечатаны, но почти на всех имелись ярлыки с наименованием товара и информацией о перевозке. Надо сказать, это была весьма странная коллекция: сто упаковок сигарет «Уинфилд», небольшая коробка, внутри которой лежали двадцать штук дешевых наручных часов «Касио», ящик греческого оливкового масла, два ящика пустых трехчасовых видеокассет, коробка с кашемировыми свитерами, пять ящиков кока-колы, двадцать пар кроссовок «Найк», два ящика с бутылочками жидкости для чистки контактных линз, три черных пластиковых пакета для мусора, туго набитых джинсами «Ливайс», четыреста зажигалок «Бик», ящик виски «Гленливет», оптовая партия батареек «Дюраселл», пятнадцать сумочек «Гуччи», две тысячи презервативов и один телевизор марки «Бэнг энд Олуфсен».

– Импорт-экспорт, – пробормотала Петра тоном, сочетавшим в себе презрение и восхищение.

Внезапно сквозь приглушенный гул уличного движения до нее донесся кашель. За кашлем последовал металлический лязг, будто кто-то пытался попасть ключом в замочную скважину. Передняя дверь, догадалась Петра. Она шагнула к коридору, но, увы, опоздала. Кто-то – причем, явно не один – уже вошел в здание. До кладовки ей не добежать. Она обернулась. Выходившее в сад окно было зарешечено и заперто на замок.

Думай! Что теперь делать? Чему тебя учили? Что должно быть инстинктивным действием, но ты почему-то его забыла?

Незнакомые голоса разговаривали по-арабски. Они раздавались все ближе, перемещаясь из передней комнаты в коридор. Петра попыталась сосчитать говорящих. Два, как минимум, или даже три человека. Она отползла за диван и, спрятавшись в углу, за коробкой из-под телевизора, легла на бок и свернулась в комок. Затем притянула к себе проеденную молью штору и коленом прижала к коробке ее край, в надежде на то, что тем самым обеспечит себе дополнительное прикрытие. Левой щекой прижалась к ковру. Некогда его поверхность представляла собой массу фиолетовых и бордовых завитушек, которые с годами выцвели и теперь смотрелись как коллаж из грязных пятен. Ковер провонял старой пылью, бесхозностью и самим временем. Ей оставалось лишь надеяться, что она не чихнет.

Каждый новый удар ее обезумевшего сердца грозил стать последним. Перед глазами возникла картинка. Она вспомнила дождь, туман, разговор у торфяного болота. Держи дыхание под контролем, и ты совладаешь с паникой. Интересно, где сейчас тот, кто дал ей этот совет? И она сосредоточилась на легких и сердце. Постепенно пульс начал замедляться.

Между ножками дивана Петра увидела три, затем четыре пары ботинок – все, как одна, мужские. Разговор шел на повышенных тонах. Пришедшие начали передвигать коробки. Петра услышала, как они срывают защитную пленку, услышала треск вскрываемых картонных коробок. Постепенно один голос подмял под себя остальные. Остальные три большей частью молчали. Ноги лишь переминались, оставаясь на одном месте. Неужели это какая-то лекция? Были и другие звуки, но они для нее ничего не значили, будучи связаны с тем, что происходило вне ее поля зрения. Кто-то что-то делал руками.

Петра боролась с паникой, медленно вспоминая, как Бойд учил ее при необходимости часами оставаться неподвижной, не издавая ни звука, сколь бы близка ни была угроза. Она сосредоточила свои мысли на каждой части своего тела, представляя себе, как та расслабляется до состояния полной неподвижности, отчего остальной организм следует ее примеру.

Мужчины оставались в комнате примерно полтора часа. Петра ни разу не пошевелилась, не обращая внимания на затекшие конечности, и даже молча вытерпела болезненную судорогу в правой икре. Когда они ушли, подождала еще минут десять и лишь затем вылезла из своего зловонного укрытия. Массируя икру, окинула взглядом сгруженные товары. Похоже, все осталось на месте – те четверо ничего не унесли и ничего не принесли. С другой стороны, до их появления Петра не успела все рассмотреть подробно.

* * *

Вторая половина дня. Фрэнк привел меня в Национальную галерею. Для меня это совершенно новый опыт. Я ничего не понимаю в искусстве. Не считая относительно недавнего посещения галереи Тейт, я ни разу не была в художественном музее. Для меня полная неожиданность, что мое сердце замирает от восторга, когда мы с Фрэнком, взявшись за руки, переходим от Тициана к Рембрандту, от Рафаэля к Веласкесу. Мне нравится тишина и прохлада галерей. Они меня успокаивают. Я смотрю на картины и на людей, разглядывающих картины. Знатоки и любители, эксперты и просто влюбленные в живопись. Такие, как мы.

Как вдруг всего в один момент все меняется.

Разумеется, я узнаю его не сразу. На нем поношенный твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях, вельветовые брюки и голубая рубашка. Когда-то он носил волосы чуть длиннее, а его очки теперь не круглые, а овальные, однако оправа по-прежнему матово-черная. До этого момента я видела его только в костюме. Но с толку меня сбивают не только и не столько малозначительные изменения в его внешности, а сам контекст, в котором я вижу его.

Филип. В три часа дня по средам, насколько я помню. Постоянный клиент. Из числа наименее противных. Время от времени он даже делал мне подарки. Флакон дешевых духов, солнечные очки, но ничего дороже стоимости его обычного получаса. По его словам, он работал в рекламе. А еще, что он якобы не женат, что теперь представляется махровой ложью, потому что рядом с ним стоит женщина. Они разговаривают, и у нее на пальце обручальное кольцо. Она держит за руку девочку. Справа от Филипа стоит мальчик постарше – лет одиннадцати-двенадцати – и всем своим видом показывает, как ему скучно.

Филип… Интересно, как его настоящее имя? И работает ли он на самом деле в рекламе? Или же придумал все эти свои офисные байки, которые, бывало, рассказывал мне, пока одевался?

Почувствовав, что я смотрю на него, он поворачивает голову. Мы встречаемся взглядом, и его зрачки расширяются. Я, конечно, этого не вижу – скорее, чувствую нутром. Он пока еще не узнал меня, однако знает, что где-то раньше меня видел. Я могла бы отвернуться, но нарочно не делаю этого. Я заработала эти мгновения.

И тут до него доходит. Мне видно, как он весь напрягся. Как кровь отлила от его лица. Его жена по-прежнему разговаривает с ним о картине, перед которой они стоят, но Филип ее не слушает. А в оба глаза таращится на меня. Он знает: я вижу его насквозь, а сам он в эти мгновения беззащитен и гол. Представляю, как у него пересохло во рту – не рот, а наждак. Он пытается выдавить неискреннюю улыбку, этакую оливковую ветвь мира, которую я, разумеется, отвергаю. И, продолжая буравить его взглядом, незаметно подталкиваю Фрэнка ближе к ничего не подозревающей семье.

В свою очередь мужчина, ранее известный мне как Филип, поворачивается спиной и подталкивает жену и детей к следующей галерее. Но мне наплевать. Я знаю, он все равно чувствует, как я прожигаю его взглядом между лопаток. Фрэнк – вот кто мешает мне представиться его жене.

Примерно полчаса я следую за ним по пятам. Ловлю каждый его беглый взгляд, который он украдкой бросает в мою сторону. Жаль только, что мне не видно, что в эти мгновения творится в его голове…

Позднее, когда мы с Фрэнком выходим из музея, он спрашивает меня, понравилась ли мне Национальная галерея. В ответ я говорю ему, что даже не предполагала, что получу столько впечатлений.

* * *

Отправив Серра электронное письмо, Петра на следующей неделе совершила две поездки в Париж. Первую – всего на один день. Серра встретил ее в своей квартире с похотливой улыбкой, но она быстро отшила его, сославшись на то, что в ее распоряжении всего пара часов. Серра возразил, что пары часов им вполне хватит, даже для такой тигрицы, как она, на что Петра ответила:

– Может, до завершения операции нам лучше оставить наши отношения на чисто профессиональном уровне?

Было видно, что Серра принял ее отказ близко к сердцу, что Петре было даже приятно. Стоял прекрасный морозный день, и они воспользовались им, чтобы прогуляться вдоль Сены и вокруг острова Ситэ. Серра был в кашемировом пальто, надетом поверх костюма от Пьера Кардена. Петра – в коротком кожаном, надетом поверх толстовки с наполовину выцветшей физиономией Игги Попа и слоганом «Хочу всю жизнь».

– Халил огорчен твоими финансовыми требованиями, – сказал Серра. – Он понимает, что ты знаешь, что он заплатит тебе, но полмиллиона долларов для «контролера» – это слишком, независимо от того, что от него требуется.

– Мне казалось, у Камаля Ибрагима Карима больше ста миллионов долларов.

– Так и есть, но от пятисот тысяч «зеленых» он ждет большей прибыли.

– Ты пока не сказал мне, что от меня требуется, – сказала Петра, зевая. – Не говоря о том, что мне наплевать, нравится ему это или нет. Как наемника меня это не должно волновать. Так что вопрос стоит так: полмиллиона или ничего.

Серра обнял ее за плечи. Петра невольно съежилась, однако тотчас поспешила исправить эту свою реакцию, подвинувшись к нему ближе и обняв за талию. Они молча прошли мимо группы туристов.

– Знаю, ты хранишь всё в тайне; и все же, могу я задать тебе один вопрос? – спросила Петра.

– Какой?

– Мне любопытно. Почему именно Мальта?

– Халил считает ее мусульманской.

– Но почему?

– В сердце ислама лежит понятие Города Войны и Города Веры.

Петра покачала головой.

– Это как?

– Любой город, где правит ислам, – это Дар-аль-Имам, или Город Веры. Все остальное – Дар-аль-Харб, или Город Войны. Ислам пребывает в вечной войне между ними. Между Городом Веры и Городом Войны никогда не может быть мира. Рано или поздно один из них победит, и каждый мусульманин должен приложить все усилия к тому, чтобы победа досталась Городу Веры. По крайней мере, таков взгляд Халила на ислам. То, что Мальта лежит посередине Средиземного моря, на полпути между Африкой и Европой, Востоком и Западом, – это не просто географическое совпадение. Не просто торговый и культурный перекресток. Ее положение глубоко символично. Мы привыкли воспринимать Мальту частью рыхлой группы вестернизированных стран, в то время как мусульмане считают ее своей, а значит, частью Города Веры. И это притом что девяносто процентов населения страны составляют католики.

Роль Мальты начала проясняться.

– И Халил намерен предъявить на нее права?

– Он намерен сделать нечто большее. Есть чисто практические причины тому, почему самолет должен сесть на Мальте. Его люди свободно расхаживают среди местных жителей, а значит, там он чувствует себя в большей безопасности. Но остается также вопрос требований. Успешное завершение операции угона самолета в стране, которая считается вестернизированной и католической, придаст историческим требованиям мусульман дополнительный вес, укрепит легитимность ислама на острове. Вернее, сам остров не так важен – важно его положение.

* * *

Вторая поездка Петры в Париж состоялась через пять дней. Прибыв туда во второй половине дня, она взяла такси до рю де Риволи. Серра встретил ее настороженно, не зная, что от нее ожидать. Она решила сыграть роль шлюхи. Позднее, ближе к вечеру он отвел ее в ресторанчик в квартале Марэ. Петра подумала, что с удовольствием побывала бы здесь с Фрэнком. Она представила, как они сидят с ним, склонившись над столиком: пальцы переплелись, лица освещает пламя свечей, глаза посылают сигналы, в желудках разлито приятное тепло от съеденного ужина, выпитого вина и предвкушения ночи любви.

Пока же она была вынуждена притворяться. Увы. Она ела рыбу в винно-чесночном соусе. Серра заказал стейк из ягнятины, почти сырой. Розовое мясо внутри даже не успело прогреться. Словно любовники, они наклонились друг к другу, но разговор их был не про будущее и не про чувства, а про Халила и чудовищные схемы в его голове.

– Халил может созвать добровольцев откуда угодно, – сообщил Серра. – С Филиппин, Малайзии, из Ирана и Пакистана. Достаточно бросить клич, и они тотчас слетятся на его зов. Его имя действует словно магнит.

– И куда они отправятся?

– Это зависит от поставленной задачи. Первая база находится в долине Бекаа в Ливане, в лагере «Хезболлы». Последние десять лет Халил время от времени работал на «Хезболлу», а те в обмен на его услуги предоставляли ему свои лагеря. Как и Мальта, Ливан считается исламской вотчиной. Исламские фундаменталисты давно точат зуб на тамошних христиан, желая изгнать их из страны. Халил разделяет их взгляды.

– Скажи, Камаль Ибрагим Карим когда-нибудь бывает в этих лагерях?

Серра покачал головой:

– Нет, он ведет кочевую жизнь вдоль пакистано-афганской границы, предпочитая не покидать этот регион. По крайней мере, теперь. Однако не прочь распространить свое влияние как можно шире.

Затем Серра рассказал Петре, как проверяют каждого добровольца перед отправкой в следующий лагерь.

– И где он? – поинтересовалась Петра.

– В Ливии.

– А как они туда попадают?

– Ливийским военным самолетом, прямой рейс до Триполи – это обычная процедура. Из аэропорта рекрутов грузовиком везут на расположенную в пустыне базу LV-двести сорок один. Это новый лагерь, расходы на его содержание оплачивает Камаль Ибрагим Карим. Именно здесь происходит настоящая подготовка.

– И в чем она состоит?

– Прежде всего закалка и тренировки. Хорошая физическая форма и дисциплина считаются залогом успеха. Не менее важны идеологическая и религиозная убежденность. Позднее их учат обращению с оружием. И, наконец, они получают технические навыки. Там есть старый ангар. Используя фрагменты списанных самолетов – «Ту», «Боингов», «Локхидов», «Илов» и так далее, – они воссоздают интерьер самолета, который им предстоит угнать, чтобы команда могла попрактиковаться в условиях, приближенных к «реальным». По словам Халила, он доволен успехами этой команды.

– Еще бы! А что думаешь ты?

– Не знаю, я их не видел.

Петра ему не поверила.

– Но ведь ты там был? Или твой январский загар – всего лишь результат месяца в солярии?

* * *

Дни между двумя поездками в Париж дались ей нелегко. Было легче лгать Серра, говорить ему то, что она предпочла бы говорить Фрэнку. Это вгоняло в уныние, и даже когда Петра была с Фрэнком, оно давало о себе знать. Невозможность рассказать все, о чем она думает, тому единственному человеку, кому ей хотелось излить душу, давила на нее тяжким бременем. «Как такое может быть?» – спрашивала она себя. Почему ей так легко притворяться перед Серра – и так трудно говорить Фрэнку, что ей приятно с ним, что он нравится ей так, как не нравился ни один другой мужчина, что он первый и единственный в ее жизни, кому она способна доверять?

И вот теперь, лежа в постели Серра, Петра смогла перекатиться на бок и прошептать ему в ухо:

– Знаешь, в иных обстоятельствах у нас с тобой могла бы быть любовь.

Любовь. Это слово застревало у нее в горле, когда она пыталась сказать его Фрэнку. С Серра оно само сорвалось с ее губ. Пребывавший в посткоитальной неге, все еще пытавшийся восстановить дыхание, Серра мгновенно встрепенулся. Петра поспешила прояснить свои слова:

– Но, к сожалению, сейчас не те обстоятельства.

* * *

– Через два дня я представлю тебя команде захвата.

– Где? Здесь?

– Нет. В Лондоне.

– В Лондоне?

Ее реакция была слишком быстрой и слишком нервной, что не скрылось от Серра.

– У тебя с этим проблемы?

Петра попыталась отмахнуться.

– Никаких. В Лондоне – значит, в Лондоне.

– Как только окажешься там, ты не должна покидать его до начала операции.

– Рейс будет оттуда?

Серра самодовольно ухмыльнулся.

– Необязательно. Бо́льшая часть команды прибудет стыковочными рейсами из других стран. Это нужно, чтобы снизить риски. Но ты вылетишь из Лондона.

– И как долго мне ждать?

– Скажем так: примерно через неделю, начиная с сегодняшнего дня, ты будешь с Халилом.

Было утро. Петра собиралась уходить. Они уже стояли в прихожей, когда Серра внезапно сказал:

– У меня для тебя что-то есть.

– Что именно?

– Подарок. – С этими словами он достал из-за спины пластиковый пакет, в котором лежала небольшая коробка. – Извини, не успел обернуть его в подарочную бумагу.

Петра вынула коробку из пакета. Это был аудиоплеер «Сони Уокмэн». Будь у них другие отношения, это был бы вполне нормальный подарок. Но у них были не те отношения. Удивление Петры вскоре сменилось смущением, что, в свою очередь, вызвало у нее досаду.

– Ты любишь музыку? – спросил Серра.

Она понимала: он играет с ней.

– Да, но не любую.

– Теперь ты сможешь слушать все, что захочешь. – Серра умолк, давая этому предложению на миг повиснуть в воздухе, а потом как бы невзначай добавил: – Но предупреждаю заранее: не вздумай одновременно нажимать кнопки перемотки назад и вперед. По крайней мере, в самолете.

По коже Петры заползали мурашки.

– А почему нет?

– Кто знает, что там бабахнет в грузовом отсеке…

Усилием воли она сделала большие глаза.

– Ты серьезно?

Похоже, что да.

– Ты хотела знать, в чем будет состоять твоя роль «контролера». Теперь ты знаешь.

Ей удалось сохранить хладнокровие.

– Я не собираюсь разносить себя в клочья за полмиллиона долларов.

– Как я уже сказал, тебя вместе с большинством пассажиров и экипажем выпустят на Мальте.

– Большинством?

– Возможно, кто-то останется на борту. – Серра указал на плеер: – Радиус действия триггера тысяча метров, но для верности ты должна воспользоваться им не дальше, чем за восемьсот метров от самолета.

– А люди Халила?

– Они вызвались стать мучениками, умереть во славу Аллаха. Твоя работа состоит в том, чтобы помочь им отправиться на небеса.

25

Электрический утюг шипел и плевался паром. Петра разложила на гладильной доске мятую серую футболку. С утюгом в руке она чувствовала себя неуклюжей. Гул стиральной машины соревновался с банальностью дневных телепередач – кулинарных и игровых шоу, слишком хилых, чтобы отводить им прайм-тайм. Чуть раньше у нее состоялась борьба с пылесосом, в котором она попыталась поменять пылесборник, но в результате лишь порвала его, и вся пыль и мусор рассыпались по полу гостиной.

Домашние хлопоты были для нее в новинку. В детстве все заботы по дому брала на себя мать, которая никогда не просила ее о помощи. В студенческие годы бытовые проблемы являлись чем-то необязательным, и она, как и многие другие, предпочитала закрывать на них глаза. В бытность же ее проституткой ни о каком уюте речь даже не шла. Квартиры, в которых она работала, были запущены до такой степени, что им ничто уже не могло помочь, хотя Джоан, одна из горничных, помнится, время от времени водила по ковру пылесосом. Стефани было наплевать и на грязь, и на груду нестираной одежды. Ей было наплевать, что грязна она сама. Какой смысл наводить чистоту снаружи, если внутри все мерзко и грязно?

Теперь же эти тривиальные действия стали для нее своего рода очистительным ритуалом. На пару с телевизором они притупляли ум, что приносило частичную свободу. Монотонная работа позволяла притворяться, что вся ее жизнь такая же монотонная, чего ей сейчас хотелось больше всего. Фрэнк притупил ее острие, приглушил ее жажду воздаяния и справедливости…

Раздался стук в дверь, и он шагнул из ее мыслей в реальность. Когда Петра видела его в последний раз в половине восьмого утра, он лежал голый в постели. Сейчас на нем были черный костюм, темно-синяя рубашка без галстука и черные ботинки. Таким щеголем она его еще ни разу не видела.

– Я проходил мимо твоей двери и услышал звуки телевизора, – пояснил Фрэнк. – И решил заглянуть.

– Не хочешь войти?

– Нет. У меня пара срочных дел.

– Как скажешь.

– Я подумал, что ты, уходя, забыла его выключить.

– Уходя куда?

– На работу.

У нее не нашлось ответа. Его слова застали ее врасплох. Не нарочно, конечно, но не это главное. Он задумчиво склонил голову набок.

– Мне казалось, сегодня утром ты собиралась на работу.

– Куда же еще, – ощетинилась она, как будто Фрэнк обвинил ее во лжи.

В самом начале своей бытности Мариной Петра прилагала больше усилий. В дневное время она посещала библиотеки, музеи, ходила в кино или по магазинам. Случалось, даже захаживала в Маджента-Хаус. Но в последнее время ее дисциплина дала сбой. Ей не хватало силы воли поддерживать самые нудные аспекты жизни Марины. Вместо того чтобы идти «на работу», она проводила день в стенах квартиры. Вместо деловых костюмов и косметики, придававших ей строгий, серьезный вид, теперь ее чаще можно было увидеть в поношенных джинсах и выцветшей толстовке. Фасад Марины покрывался трещинами, но ей было наплевать на это.

Фрэнк обвел глазами квартиру.

– Тогда почему ты не на работе?

Ее первой реакцией было послать его подальше. Что, кстати, было вполне естественно, и будь на его месте кто-то другой, она бы так и поступила. Но только не с Фрэнком. Она прочла это в его глазах. Он не просто ждал от нее объяснения, ему хотелось в него верить.

– Я уже ехала в метро, как вдруг мне стало нехорошо. Меня бросило в жар и жутко разболелась голова. Я испугалась, что меня вырвет. Я вышла из вагона в Холборне и минут десять стояла на платформе, ожидая, что все вот-вот пройдет. Но не прошло. Поэтому я поднялась на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха, а затем на такси вернулась домой.

Фрэнк взял плеер, который ей дал Серра, и принялся вертеть его в руках. Петра едва не крикнула, чтобы он немедленно положил его на место, однако вовремя сдержалась. Фрэнк не рассматривал его, а просто вертел в руках. Внутри стиральной машины, перейдя на быстрые обороты, загудел барабан.

– Но теперь тебе лучше? – спросил Фрэнк.

– Да, чуть лучше. Я на час прилегла в постель.

– Тебе следовало мне позвонить, – сказал он, прежде чем нажать кнопку «открыть дверцу».

– Куда?

– Что?

– Куда я должна была позвонить? Я думала, что ты тоже идешь на работу.

Лицо Фрэнка на миг приняло то же растерянное выражение, что и пару минут назад ее собственное. Ей это показалось странным. Судя по его виду, он явно собирался на деловую встречу.

– Ты… ты могла бы оставить сообщение на автоответчике.

– Ты прав. Наверное, могла бы.

Он заглянул внутрь плеера. Гнездо кассеты было пустым.

– Никакого «Рэйдиохеда». Никакого мрака. Какое счастье.

* * *

Войдя в «Хилтон» на Парк-лейн через главный вход, Петра пересекла лобби и первый этаж и вышла через служебный выход. На улице ее уже поджидал фургончик «Форд». Сев на заднее сиденье, она захлопнула дверь и велела водителю ехать. Лично она находила подобную предосторожность со стороны Александера чрезмерной и даже детской. Однако тот был неумолим: если ей нужно приехать в Маджента-Хаус, то только так, и не иначе. Чтобы добраться до Лоуэр-Роберт-стрит, у них ушло полчаса. Выйдя из машины, Петра воспользовалась нижним, более неприметным входом.

Сидя за рабочим столом, Маргарет пила чай.

– Как дела, Стефани?

– Так себе, если честно. А у вас?

– Все хорошо, как обычно.

– А как там наш Берия? – Петра кивком указала на закрытую дверь кабинета Александера.

– Я бы сказала, что он чем-то возбужден.

– Понятно.

Когда Петра вошла, Александер был занят тем, что снимал с пачки сигарет целлофановую обертку.

– Я дал поручение Рози помочь тебе с твоим компьютерным запросом.

– Чтобы она потом донесла вам, что именно меня интересует?

– Обойдемся без лицемерия.

– О, вы узнали бы много нового для себя!

– Лучше скажи, как прошла твоя поездка в Париж.

– Я прошлась по кое-каким его личным папкам, но ничего особо ценного не нашла. – С этими словами Петра положила на стол Александеру пухлый конверт. – Здесь кое-какой другой материал. Возможно, он заинтересует вас или кого-то еще.

Александер кивнул, но без видимого энтузиазма.

– А что там насчет угона самолета? Есть что-то новое?

– Нет.

– Ты до сих пор не знаешь, в чем будет состоять твоя роль?

– Нет, – солгала она. – Он пока не сказал об этом ни слова.

Петра нарочно решила держать Александера в неведении – ради собственной безопасности. После Рио и Нью-Йорка та крошечная толика доверия, которую она питала к нему, испарилась. Нет, конечно, чтобы не вызвать подозрений, время от времени придется скармливать ему крохи информации, но с этим вряд ли возникнут проблемы.

Рози встретила Петру в цокольном этаже. Индианка, она была единственным небелым сотрудником Маджента-Хаус. По крайней мере, других Петра не видела. Внутри компьютерного зала были только они вдвоем. Петра приготовила им обеим кофе, и они бок о бок расположились перед экраном компьютера. За клавиатурой сидела Рози.

– Итак, что ищем в первую очередь?

– Мне нужен военный тренировочный лагерь.

– Где?

– В Ливии. Он новый.

– У него есть название?

– LV-двести сорок один, насколько мне известно.

Рози просмотрела файлы, но ничего не нашла. Тогда она попробовала Алжир, Тунис и Судан. Снова ничего. Расширила поиск, включив в него Ливан, Иран, Сирию, Турцию, Афганистан, Пакистан, Индонезию, Филиппины, Таиланд и Малайзию. И вновь ничего даже отдаленно похожего на LV-241.

– Я могла бы посмотреть архивы зарубежных спецслужб, – предложила Рози. – Например, ЦРУ.

– А если глянуть, что там есть по Камалю Ибрагиму Кариму? Ведь он его финансировал.

Этот подход также дал нулевой результат. Тогда Петра попросила Рози поискать информацию по Халилу. Считалось, что тот прошел курс боевой подготовки в иранском Ниараване, первом революционном лагере, созданном в Исламской Республике. Здесь добровольцы-смертники учились убивать и умирать во имя имама и служа Партии Аллаха. Основанный в 1980 году, Ниараван располагался в зеленом пригороде Тегерана. По всей видимости, Халил прибыл в лагерь в 1988 году. Самых перспективных курсантов отбирали для специальной боевой подготовки, призванной сделать из них смертоносные машины-убийцы во имя Аллаха. Эти спецподразделения, известные как goruh zarbat — дословно «ударные отряды», – предназначались для использования за границей. Халил тоже входил в такую группу, под командованием шейха Абдула Камаля Кассама, пока не решил, что самостоятельно сможет действовать куда эффективнее.

И вот теперь существовали «Сыновья Саббаха», что навело Петру на мысль, не обзавелся ли Халил своим собственным goruh zarbat.

* * *

В окне турагентства «Ар-Джей-Эн трэвел» на Хогарт-стрит была вывешена табличка с перечислением авиатарифов в более чем двадцать мест по всему миру. Цифры были написаны толстым красным маркером, выцветшим на солнце до розового. Петра шагнула внутрь. За тремя столами перед тремя компьютерами сидели двое клерков. Каждый рабочий стол был небольшим канцелярским музеем, где рядом с современным калькулятором соседствовали древние счеты. Один из сотрудников дремал, второй курил, третий трепался по телефону. Все трое даже не повернули головы в ее сторону. Петра села перед тем, что курил.

– Я хотела бы купить билет.

Он посмотрел на нее сквозь грязноватые стекла очков:

– Куда?

– В Токио и Бремен.

Очкарик напрягся.

– Одну минутку, – ответил он и, взяв трубку, что-то пробормотал в нее. Через пару секунд дверь за его спиной открылась и вошел Серра. В джинсах, рубашке в красно-черную клетку и темно-сером пиджаке, Петре он показался похожим на американца. В таком наряде она его ни разу не видела и, если честно, не ожидала увидеть.

Из Эрлс-Корт они на метро доехали до Уэстборн-парка, откуда прошли пешком. Дом был старым и облезлым. Штукатурка вся в трещинах, краска на фасаде облупилась, ступени крыльца, ведущие к входной двери, выщербленные и кривые. На панели домофона имелся десяток кнопок. Справа от домофона висели двенадцать почтовых ящиков, четыре из них стояли открытыми. Серра нажал одну из кнопок. Раздался щелчок, и дверь открылась. Вестибюль был перегорожен вдоль, отчего казался донельзя узким. Поднимаясь по лестнице, они пересекли несколько зон: в одной стоял запах жарящегося лука, в другой за дверью лаяла собака, стена третьей была в черных пятнах плесени, в четвертой из-за двери доносились звуки попсы, в пятой мужской и женский голоса о чем-то до хрипоты спорили на языке, похожем на русский.

Квартира располагалась на четвертом этаже. В приоткрытой двери их встретили чьи-то подозрительные глаза. Как только Серра был опознан, дверь распахнулась и они вошли. Стены были сплошь в граффити; одни были сделаны ручкой, другие – краской из баллончика, часть на английском, часть на арабском. Серра и Петра прошли мимо небольшой спальни справа от них. Дверью в комнату служила фиолетовая штора, частично отдернутая. На матрасе, кормя ребенка грудью, сидела женщина. В крошечной кухне три старика о чем-то спорили по-арабски, а на плите, как будто перенесенной из шестидесятых годов, свистел чайник.

Они вошли в тесную гостиную, окна которой выходили на улицу. Здесь с карнизов над окнами также свисали шторы. Некоторые были отдернуты в сторону и привязаны тесемками, другие уныло висели, фильтруя сквозь зеленую и оранжевую ткань солнечный свет. Петра насчитала в этой душной комнате восемь мужчин и двух женщин. Впустивший их в квартиру мужчина вышел и закрыл за собой дверь.

Серра повернулся к Петре:

– Это те десять человек, которые осуществят захват. В целях безопасности они знают друг друга лишь по именам, под которыми проходили подготовку. Ты сегодня здесь затем, чтобы они увидели твое лицо и узнали тебя в самолете. У тебя самой имени нет. Нет возражений?

– Нет.

– Отлично. Тогда я сейчас их тебе представлю. – Серра перечислил их слева направо: – Юсеф, Али, Муна, Маркоа, Миркас, Зайед, Хан, Фатима, Базит, Обаид.

Все как один были молоды и скромно одеты – темные брюки, простые рубашки, застегнутые под самое горло. Шестеро в пиджаках. Все далеко не новое, но опрятное, короткие прически, бороды – они имелись у пятерых из восьми – аккуратно подстрижены. Обе женщины в черных брюках и водолазках. У той, что носила имя Муна, волосы были зачесаны назад. У Фатимы – такая же короткая стрижка, как и у мужчин. Петра внутренне поежилась, поймав на себе колючие взгляды всех десяти.

– Команду поведет Базит, – пояснил Серра.

Услышав свое имя, тот поднялся со стула. Его лицо появилось из царившего в комнате полумрака.

* * *

Я лишилась дара речи. Мне как будто дали под дых. Серра продолжает что-то говорить, но я его не слышу. Вместо этого смотрю на Базита, потому что Базит – это Реза Мохаммед. Мой взгляд прикован к нему. Когда мы в последний раз стояли так близко друг к другу, в моей руке был пистолет, которым я целилась в него через стекло. Теперь его волосы чуть короче, борода чуть пышнее, но не узнать глаза под полуопущенными веками или орлиный нос, формой похожий на нос Фрэнка, но не такой крупный, просто невозможно. Во мне поднимается волна холодной ярости. Будь мы сейчас одни, я бы… Если честно, я не знаю, что бы я сделала. У меня наверняка чесались бы руки разорвать его на клочки. Но я сомневаюсь, что поступила бы так. Прежде чем кто-то заметит мой пристальный взгляд, спешу отвести глаза. Поворачиваюсь и смотрю на Миркаса. Это жилистый тип, примерно того же роста, что и Реза Мохаммед. У него ленивый взгляд. Он сидит на подлокотнике кресла. Мне же не дает покоя вопрос, не он ли убил Проктора. Имя «Миркас» было написано рукой Исмаила Кадика рядом с адресом Кита.

* * *

– Если только не возникнут проблемы, – сказал Серра, – у тебя не будет никаких контактов ни с кем, кто сейчас сидит в этой комнате. В крайних обстоятельствах они сами придут к тебе на выручку. Если такое случится, разработана специальная процедура, призванная скрыть твою личность. – Он повернулся к Резе Мохаммеду: – Базит?

– Если нам надо будет поговорить с тобой, – сказал тот, – мы придем в твою часть салона и спросим, нет ли среди пассажиров врача, говорящего по-французски. Ты должна будешь лишь поднять руку.

– А если, помимо меня, будет кто-то еще, вы все равно выберете меня?

– Да.

Серра велел Мохаммеду сказать остальным, чтобы они запомнили лицо Петры, так как это их единственный шанс. Затем пояснил ей, что лишь четверо говорят по-английски. Двое других владели французским, но остальные четверо знали только арабский.

Реза Мохаммед протянул Петре листок бумаги с номером телефона. Иностранным.

– Позвони мне завтра, и я скажу тебе, где и когда ты заберешь свой билет.

Петра взяла листок из его рук, и кончики их пальцев соприкоснулись.

* * *

Выйдя из дома, они зашагали прочь и дошли до Ноттинг-Хилл-гейт, когда на них упали первые капли дождя. Быстро смеркалось. Серра поднял воротник пальто и посмотрел на часы.

– Примерно через час они разойдутся и разъедутся, – сказал он ей.

– Куда?

– Куда угодно. Поездом, самолетом, паромом. Разлетятся по всей Европе, пока не настанет момент снова собраться вместе.

– А где через час будешь ты?

– В парижском поезде.

– Значит, на сегодня это всё?

– Да, теперь мы встретимся, лишь когда все закончится.

– И где же это произойдет?

Серра пожал плечами:

– Не знаю. Все зависит от того, куда отправитесь вы с Халилом. И как долго там пробудете. Но ты ведь знаешь, где меня найти.

Они поцеловались у входа в метро.

– Мы с тобой не такие, как все, Петра, – сказал ей Серра. – Мы не принимаем условий, которые диктует нам мир, а сами диктуем ему условия. Наше будущее станет таким, какое мы для себя выберем.

Петра вымучила улыбку.

– Или какое выберет Халил.

– Нет. Даже Халил нам не указчик. Никто, кроме нас самих.

* * *

Некая извращенная ностальгия заставила Петру взять такси и доехать до Эджуотер-роуд. Оттуда она пешком прошлась до Белл-стрит, на минуту задержавшись перед домом, в котором когда-то жил Кит Проктор. Посмотрела на его окна. Те были темны. У входной двери висело объявление риелтора о продаже одной квартиры.

Она перешла улицу и, войдя в кафе, купила чашку чая с молоком и села за столик рядом со входом, свой самый любимый. Обзору улицы мешала тюлевая занавеска на нижней половине окна.

Почему-то она надеялась, что в дни, предшествующие угону, ей удастся как можно больше узнать про Халила и она сможет выйти на него самостоятельно, без участия в теракте. Увы, все, что она узнала, это что он будет на Мальте. Этого явно мало. Серра осторожничал, так что пока предпринять что-то вряд ли получится. Но как только ей подвернется удобный момент, она сделает все, чтобы самолет не поднялся с земли, и на этом все закончится. Халил же как был, так и останется недосягаем. Перспектива вернуться к исходной точке повергала в депрессию. Это было невозможно.

Фрэнк целует косметический шрам на моем плече, и я вздрагиваю. Мы на полу в моей гостиной. Голые – наша одежда разбросана вокруг нас – и оба жадно хватаем ртом воздух. Я закрываю глаза и представляю нас где-то далеко-далеко – например, в домике на Айл оф Скай или даже Айли. Мы когда-то ездили туда отдыхать всей семьей, и красота тех мест навсегда поселилась в моем сердце. Я представляю, как мы с Фрэнком ведем простую, спартанскую жизнь. Думаю, она подошла бы нам обоим. Мы бы черпали удовольствие, занимаясь домашними делами, вдали от комфорта цивилизации, в окружении суровой, первозданной красоты.

– Тебе, наверное, было больно, – говорит он, проводя пальцем по шраму.

– Даже больше, чем ты можешь себе представить, – отвечаю я, моля бога, лишь бы он не начал расспрашивать меня о подробностях и тем самым избавил меня от пышного букета новой лжи.

Мы какое-то время молчим, затем начинаем собирать раскиданную одежду, хотя и не спешим одеваться. Наверное, потому, что оба знаем, что сейчас мы снова займемся любовью. Я чувствую, Фрэнк хочет что-то сказать, – и оказываюсь права. Мой нюх меня не подвел.

– Ты часто задумываешься о будущем? – спрашивает он.

Ну и вопрос! Особенно для такой, как я.

– Начинаю, – признаю́сь я.

– Я тоже.

Но только по другой причине, добавляю про себя.

– Я уже давно отвык смотреть в будущее, – говорит Фрэнк. – После того, как Карен ушла от меня, после того, как умерла Роза, я просто не видел в этом смысла. Особенно после Розы. Даже после того, как горе слегка улеглось. Я просто не мог заставить себя строить планы. Сначала это казалось чем-то дешевым, а потом – лишь пустой тратой времени. Я жил от одного дня к следующему, от одной недели к другой. Тогда меня это устраивало, – он поворачивается ко мне лицом и смотрит мне в глаза, – но сейчас – нет.

Я каменею. Мне страшно, что Фрэнк сейчас сделает что-то безумное – например, скажет мне, что любит меня, или, что еще хуже, сделает мне предложение. Если он так поступит, какая-то часть меня растает. С другой же случится апоплексический удар или что-то в равной степени жалкое и неприличное. В этом вся беда: если вы в меня влюбились, то получаете меня целиком, все самые разные версии моей персоны. Любите меня? Любите и мою тайную семью. Вопрос в другом – кто объект этой любви? Стефани? Петра? Марина? Или же все три одновременно?

– Ты вернула меня к жизни, Марина, – говорит Фрэнк.

То же самое я могу сказать и о нем самом. Он нашел верную ноту. Я согласно киваю, что, похоже, для него полная неожиданность.

– Так и есть, – говорю я ему. – С самой юности мне постоянно чего-то не хватало. Время идет; мне же кажется, что нечто уносит меня от этого все дальше и дальше. И вот теперь я чувствую, что приближаюсь к нему. Чувствую, как становится теплее.

Фрэнк берет мои руки в свои.

– Я влюбляюсь в тебя, Марина. И ничего не могу с собой поделать.

Я не знаю, что на это ответить. Я сказала бы ему то же самое, но знаю, что никогда не смогу заставить себя произнести такие слова. Фрэнк разрывает меня на части и даже не подозревает об этом.

– В меня пока еще никто не влюблялся, – говорю я. – Ты первый.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – упираюсь я. – Никто. Да и некому. Знакомые парни были слишком молоды, из мужчин давно вышел пар.

– Но ведь должен был быть хотя бы один.

Я вспоминаю Кита Проктора.

– Наверное, был. Но из этого ничего не вышло.

– Почему нет?

– Он уехал. У него не было выбора.

Фрэнк целует меня, я же думаю о том, что он сказал. Меня вновь прибивает к берегу. Он прав. Я теряю аппетит к отмщению, потому что месть неспособна тягаться с любовью. Фрэнк воскрешает меня, возвращает к жизни. Если я не буду осторожна, велик риск того, что он сотворит из меня настоящего человека.

– Странно, – говорю с печальной улыбкой, – я всегда сопротивлялась таким моментам, как этот. По крайней мере, мысленно. Потому что в жизни их просто не было. Я их не допускала. Никого не подпускала близко к себе. Потому что так проще и безопаснее. Ни моих родителей, ни братьев, ни сестру. Мне было страшно впустить к себе в душу кого бы то ни было. Я воспринимала это как посягательство на мой внутренний мир. Но теперь все по-другому.

Фрэнк озадаченно смотрит на меня. Наверное, потому, что не привык слышать от меня такие признания.

– Что-то не так? – спрашиваю я его, когда молчание начинает затягиваться.

– Мне казалось, ты единственный ребенок в семье.

– Что?

– Ты говорила мне, что ты единственный ребенок в семье. А теперь упомянула братьев и сестру…

Я чувствую, что краснею. С моих губ готовы сорваться слова опровержения, но я вовремя ставлю им заслон. Я не могу лгать Фрэнку. Тем более сейчас. Не в момент, когда мы исповедуемся друг другу. Я уже и так налгала выше крыши, и мне не хочется испоганить ложью чувства, в которых я признаюсь ему. И все же я не могу сказать ему всей правды. Похоже, Фрэнк прочел что-то на моем лице. И мы оба знаем: настал поворотный момент.

Я делаю глубокий вдох.

– У меня были два брата и одна сестра. Теперь у меня только один брат, но мы не общаемся. Моих родителей тоже нет в живых.

Мои слова доходят до него не сразу.

– Почему ты раньше этого не говорила?

– Потому что не могла. И сейчас не могу. Вернее, не должна.

– Почему нет?

– Потому что это опасно для нас обоих.

Он с прищуром смотрит на меня.

– Чем ты занимаешься, Марина?

Я прикусила губу и тяну время.

– Когда ты говорил мне то, что сказал, ты ведь не шутил?

– Нет, конечно.

– Вот и я тоже не шутила. Что бы ни случилось, помни о том.

– А что должно случиться? – спрашивает Фрэнк.

– Пока не знаю.

– Послушай, я…

Я прикладываю палец к его губам, не давая ему договорить.

– Лучше не спрашивай. Не вынуждай меня лгать. Только не сейчас.

Похоже, он не знает, что сказать в ответ, и вместо этого смотрит в сторону.

– Я хочу быть с тобой, – говорю я ему. – Вот почему я должна быть честной. Если хочешь быть со мной, ты не должен мешать мне быть честной.

Он не отвечает на мои слова, но я и не жду.

И тогда я задаю последний вопрос:

– Если б нам потребовалось исчезнуть, скажи, ты мог бы с этим жить?

* * *

Саксофонист у подножия эскалатора на станции «Пиккадилли-серкус» играет вещь Глена Миллера «В хорошем настроении». Пассажиры бросают монетки на грязное одеяло, которое он расстелил у своих ног. Акустика станции восполняет убогость исполнения.

Петра посмотрела на часы. Она явилась на пять минут раньше назначенных четырех. Поднявшись на эскалаторе наверх, прошла через турникет и – как и велел ей Реза Мохаммед – направилась к телефонам-автоматам. Оба мужчины были уже там. Миркас и Юсеф. Оба кивнули ей, но не сказали ни слова.

Пройдя по Шафтсбери-авеню, они свернули на Уордор-стрит. Петра, как могла, пыталась не думать о близости к своему прошлому. Здание, в которое они вошли, в бытность ее Лизой, когда к ней в гости пришел Кит Проктор, только строилось. Теперь оно было открыто. Снаружи фасад навевал смутные мысли о стиле ар-деко, но внутри это был обычный лабиринт безликих офисных помещений. Первый этаж занимали ресторан и бар: оцинкованные столы, белые стены, обилие стекла, острых углов и пустого пространства. Входом на верхние этажи служила дверь слева от ресторана. Если верить медной табличке рядом с дверью, в здании расположились кейтеринговая фирма, кинокомпания под названием «Юникорн филмз», турагентство, администрация одной швейной фирмы и секретарское агентство.

Турагентство располагалось на верхнем этаже. Интересно, подумала Петра, не проще ли было заказать билеты в офисе «Ар-Джей-Эн трэвел»? Скорее всего, такая конспирация – часть тех строгих мер безопасности, на которых настаивал Серра. Все должно быть раздельно. Разделяй и властвуй. Не допускай, чтобы одна часть плана ставила под угрозу другую и тем самым весь план целиком.

Офис имел форму буквы Г. На стенах над спинами клерков висели плакаты с изображением полей для игры в гольф на Бермудах и развалин мексиканских пирамид. Юсеф обратился к тощей женщине в поношенном бирюзовом кардигане. Из угла ее рта торчала сигарета. Покопавшись в выдвижном ящике, до отказа забитом бумагами, она вытащила пакет – вернее, пухлый конверт, скрепленный резинкой, – и вручила Юсефу. Тот положил его во внутренний карман своего нескладного серого пиджака.

Они уже наполовину спустились по лестнице с третьего этажа, когда из офисов кинокомпании «Юникорн филмз» показались двое мужчин. Выйдя на лестничную площадку, они посмотрели на троих визитеров, спускавшихся по лестнице им навстречу. Внимание Петры мгновенно привлек тот, кто был пониже ростом. Спустившись ниже, она узнала плохую кожу, глаза навыкате и желтые кривые зубы. Впрочем, узнала не только она. Узнал и он. Ее. От удивления его голос сорвался на хрип:

– Да что б мне провалиться на этом месте!

26

Дин Уэст.

Причем все в том же бордовом, до колен, кожаном пальто, какое Петре запомнилось из ее прошлого. Под пальто – черная водолазка, еще одна его любимая одежонка, камуфляжные армейские штаны и ботинки «Катерпиллар» на толстой подошве. Телохранитель за его спиной был явно новый, но при этом представитель хорошо ей известной породы: верзила, короткая, похожая на щетину стрижка, темно-зеленый костюм «Армани» и бриллиант в ухе.

– Вот так гребаный сюрприз! – пробормотал Уэст. – Как жизнь, Стеф?

Собственное имя парализовало ее.

– А ты, я смотрю, стала очень даже ничего. Перестала красить башку, нарастила на кости мясца… Небось и берешь теперь вдвое больше?

Петра посмотрела на Миркаса и Юсефа. Те недоуменно переглядывались.

– В чем дело, Стеф? Нельзя говорить, пока не получишь добро от своих дружков? Готов поспорить, ты и по улице ходишь за спинами этих ублюдков… Барри говорил, будто ты начала трахаться с арабней в Мейфэре, но я сказал ему: «Да ладно тебе». Никогда не поверю, что эти скряги станут отстегивать по пятьсот и больше на затасканную шалаву вроде нашей Стеф. Похоже, я ошибался.

Когда она заговорила, со ставшим уже привычным немецким акцентом, взгляд ее был холоднее стали.

– Извините, но вы ошиблись.

– Тоже мне Ева Браун! Если кто-то из нас ошибся, так это ты. Тот долболоб, которого ты вырубила бутылкой, обошелся мне в кругленькую сумму. Из-за твоей выходки легавые прикрыли хазу на Брюэр-стрит на три месяца.

Тревога на лицах Миркаса и Юсефа грозила перерасти в панику. Повернувшись к ним, она мгновенно поняла по их глазам, что они для нее потеряны. Юсеф начал спускаться вниз по лестнице. Уэст ткнул в него пальцем:

– Эй, приятель. Ты куда? А ну, стоять!

Петра всегда недооценивала Уэста, считая его хилотиком. Однако его ярость более чем компенсировала отсутствие накачанных бицепсов. Петра моментально поняла, что сейчас последует. Об этом говорило все – и сжатые бескровные губы, и свирепый блеск в глазах сутенера. Похоже, телохранитель тоже все понял. Сунув руку за полу стильного пиджака, он извлек из-за пояса брюк девятимиллиметровый «Хеклер унд Кох».

Петра окаменела. Мир вокруг нее рушился. Она подумала о пути, проделанном ею от Брюэр-стрит. О своих долгих скитаниях по всему миру, о постоянной смене городов, отелей, имен. И надо же так получиться, что здесь и сейчас она вновь оказалась всего в нескольких ярдах от того места, где когда-то начинала… Неужели все, через что она прошла, было напрасно?

Внезапно в руке у Юсефа тоже возник пистолет. «Вальтер Р88». Петра почему-то наивно считала, что оба ее спутника безоружны. От неожиданности лягушачьи глаза Уэста выскочили из орбит.

– Кто эти два ублюдка, Стеф?

– Мое имя не Стеф.

– Хватит выделываться. Лучше отвечай, когда тебя…

Внутри ее что-то оборвалось.

Все произошло менее чем за секунду, но эффект был колоссальный. Впервые за много месяцев она ощутила себя свободной. Всего один миг – и давившая ей на плечи тяжесть испарилась. Необходимость лгать Фрэнку. Необходимость играть роль Петры перед Серра. Сменившая ее ярость была чистой и освежающей.

Челюсть Уэста все так же ходила ходуном, рот открывался и закрывался, но она не слышала ни слова из того, что он говорил. Опершись рукой о перила, подпрыгнула и выбросила в прыжке левую ногу. Удар ботинка пришелся телохранителю в лицо. Несмотря на свой внушительный рост, тот завертелся юлой и выпустил из рук пистолет. Грянул выстрел. Пуля попала Юсефу в шею. Уэст и Миркас от неожиданности превратились в каменных истуканов. Впрочем, телохранитель был ловок и, несмотря на удар, потянулся, чтобы подобрать пистолет. Но Петра его опередила. Тогда он, изловчившись, схватил ее за лодыжку и резко дернул, лишая равновесия. Резко развернувшись на автомате, она нажала на спусковой крючок.

Лестница огласилась грохотом второго выстрела. Пуля пронзила ее противнику голову. У нее самой в ушах стоял звон. Она стряхнула с ноги мертвую руку. К этому моменту Миркас уже протолкнулся мимо Уэста и спускался по лестнице на первый этаж. Схватив «Вальтер» Юсефа, Уэст повернулся, чтобы нацелить его на Петру, но она его опередила. Первый выстрел сбил его с ног. Пока он падал, она вспомнила его самую гнусную сторону. То, как он насиловал ее, как ему нравилось делать ей больно, как эта боль еще долго жила в ее сознании даже после того, как синяки бледнели, а царапины заживали. К тому моменту, когда она наконец прогнала эти воспоминания, магазин ее пистолета был пуст.

Она глубоко вдохнула в себя пороховой дым.

Краем глаза увидела, что Миркас уже добежал до нижней ступеньки лестницы. Юсеф был мертв. Сунув руку в карман его пиджака, Петра вытащила конверт с авиабилетами и вместе с пистолетом сунула в карман своего пальто. Затем спустилась по лестнице и вышла на улицу.

Она знала: выстрелы помогут ей купить время, тем более что их было много. Только в Уэста она выпустила не то восемь, не то девять пуль. Их грохот на полминуты создаст суматоху среди тех, кто был рядом. Петра посмотрела налево, затем направо. Половина людей на Уордор-стрит застыли как вкопанные, в растерянности глядя друг на друга, что помогло ей заметить на их фоне Миркаса. Тот свернул направо.

Мимо аркады игровых автоматов, мимо застрявшего грузовика, перегородившего улицу, мимо церкви Святой Анны – Петра не выпускала Миркаса из вида. Свернув налево, на Шафтсбери-авеню, тот на миг оглянулся. И, похоже, заметил ее. Потому что, не глядя по сторонам, поспешил перейти на другую сторону улицы. Раздался визг шин по асфальту. Чтобы не задеть его, черное такси резко вырулило вбок, но в результате сбило с велосипеда какого-то несчастного курьера. Петра, лавируя, двинулась между замерших на месте машин. Она заметила, как Миркас нырнул на Джеррард-стрит и в Чайна-таун – то есть фактически повернул назад – и, вновь вынырнув в конце Уордор-стрит, свернул налево.

Петре нужно было, чтобы он сбавил скорость. Поэтому она тоже замедлила шаг и проследила взглядом, как он свернул на Лестер-сквер. Сама же свернула на Лайэл-стрит и бегом промчалась мимо кинотеатра «Эмпайр». Миркас мелькнул впереди, торопясь по Лестер-плейс. Он так и не перешел на шаг, хотя бежал уже не так быстро, время от времени оборачиваясь назад, чтобы проверить, нет ли погони. И, похоже, искренне недоумевал, почему за ними никто не гонится. Петра знала: он не остановится и, по всей видимости, продолжит двигаться в том же направлении – то есть прочь от того места, где он в последний раз заметил ее. Она со всех ног бросилась по Нью-Порт-стрит. К тому моменту, когда Петра свернула направо на Чаринг-Кросс-роуд, она уже перешла на быстрый шаг.

На какой-то миг снова заметила его. Вертя головой во все стороны и натыкаясь на прохожих, Миркас испуганно всматривался в лица, а затем нырнул в станцию метро «Лестер-сквер». Петра последовала за ним, однако внутри потеряла из виду. Купив билет, она прошла турникет и оказалась перед дилеммой: какую линию выбрать – Пиккадилли или Северную?

Петра выбрала Пиккадилли. Услышав грохот приближающегося поезда еще на эскалаторе, поспешила вниз, шагая через три ступеньки. Оказавшись внизу, вновь столкнулась с выбором: какое направление предпочесть – восточное или западное? Скрежеща колесами, из туннеля вынырнул поезд, следовавший в восточном. На платформе было многолюдно. Не заметив в толпе Миркаса, Петра поспешила перейти на западную платформу. Та была практически пуста, так как поезд только что отошел. Миркаса не было. Тогда она вернулась на восточную платформу. Выходившие спешили к эскалаторам, ожидавшие входили в вагоны. В этой толкотне было невозможно что-то увидеть. Наверное, зря она не выбрала Северную линию. Двери вагонов начали закрываться.

Петра вошла в вагон в последний момент, буквально протиснувшись в щель. Поезд начал медленно отползать от станции. И вдруг она увидела его. На платформе. Петра прижала лицо к стеклу. Он обернулся. Их взгляды встретились. Нет, она обозналась. Похож, но не он. Петра прижала ладонь к груди и закрыла глаза. А когда открыла вновь, поймала на себе пристальные взгляды других пассажиров.

От станции «Лестер-сквер» до станции «Ковент-гарден» самый короткий промежуток во всем лондонском метро. Не успел поезд въехать в туннель, как уже начал тормозить. И что теперь?

Двери открылись. Из ее вагона вышли только четыре человека. Она высунулась в дверь и… снова увидела Миркаса. На этот раз это точно был он. Через два вагона впереди, спиной к ней. Петра подождала, пока между ней и им окажется больше людей, и уже приготовилась шагнуть на платформу, когда увидела, что Миркас снова вошел в вагон. В соседний.

Она осталась стоять на месте.

Миркас вышел на «Холборне». Как и многие другие пассажиры, что обеспечило Петре сносное прикрытие. Увы, выйдя из вагона, он, вместо того чтобы зашагать к выходу, поспешил в западном направлении, к Центральной линии. Петре было видно, как Миркас лавирует между людьми на дальнем конце платформы. Увы, толпа была не так велика, чтобы она могла незаметно проследовать за ним. Через две минуты из туннеля вынырнул поезд.

И куда теперь? Что ты собралась сделать?

Проехав всего лишь одну остановку, Миркас сошел на «Тоттенхэм-Корт-роуд». Петра посмотрела на электронное табло. Следующий поезд прибудет через минуту. Миркас по-прежнему пытался запутать следы и оторваться от погони, но, похоже, бдительность его слегка притупилась. Первичная паника прошла, и теперь он наверняка пытается осознать, что же произошло там, на лестнице, решая, как ему поступить дальше.

Так же, как и она сама.

Петра уже дошла до эскалатора, когда увидела, что он вовсе не идет к выходу, а направляется к восточной платформе. На миг отступила назад, прочь из его поля зрения. Потянуло сквозняком, с платформы взлетел листок бумаги и затанцевал в воздухе. Из глубины туннеля донеслась вибрация. Несколько человек поспешили по эскалатору вниз, чтобы успеть на поезд. Смешавшись с ними, Петра двинулась на платформу. Та была полупустой. Миркас стоял всего в десяти ярдах от них.

Он явно воспринял их как единое целое, не различая отдельных лиц и не видя для себя опасности. Они шагали по платформе, с каждым мигом подходя все ближе и ближе. Отражаясь от стали рельсов, темноту туннеля прорезал свет.

Теперь Петра была позади него, всего в полутора метрах. Люди, с которыми она вышла на платформу, двинулись дальше и теперь стояли к ним спиной. Слева от них на станцию из туннеля с ревом вынырнул поезд. Петра посмотрела направо. Убедившись, что в их сторону никто не смотрит, она шагнула вперед, пока ее рот не оказался в считаных дюймах от его уха, и шепнула:

– Это тебе за Проктора.

Миркас повернул было голову, но обе ее руки уже уперлись ему в спину. Даже не успев вскрикнуть, цепляясь за воздух, он полетел на рельсы. К тому времени, когда поезд налетел на него, Петра уже повернулась и теперь шагала к эскалатору. Когда же раздался первый крик, она уже поставила на него ногу.

* * *

Отключив эмоции, Петра шагала по Оксфорд-стрит. Начинался час пик, чему она была благодарна. По тротуарам двигались толпы народа. Небо над головой темнело. Еще один плюс. Позади нее, перекрывая гул транспорта, выли сирены.

Анализируй. Анализируй. Теперь ей было понятно, что некая бессознательная часть ее «я» предвидела такое развитие событий с того самого момента, когда Дин Уэст опознал ее как Стефани. Альтернативных вариантов не было. Черт, как же она сглупила, выпустив в Уэста целую обойму! Всего один меткий выстрел, и она уложила бы Миркаса на месте, прежде чем тот успел бы выскользнуть за дверь. Три месяца назад она никогда не допустила бы такой ошибки. Год назад она вообще не справилась бы с такой ситуацией. Петра не могла сказать, хорошо ли это или плохо.

Ходьба помогла ей успокоиться, собрать воедино мысли. Постепенно в голове сформировалась стратегия. Найдя свободный телефон-автомат, Петра набрала номер. Оставалось лишь надеяться, что она запомнила его правильно. Ей ответил механический голос автоответчика.

– Вы позвонили в турагентство «Адельфи трэвел». Приносим вам извинения, но в данный момент никто не может ответить на ваш звонок. Если вы хотите оставить нам сообщение, сделайте это после гудка, громко и отчетливо.

– Маркет-Ист-один-один-шесть-четыре-Ар-Пи.

Пять секунд в трубке царило молчание.

– Пароль принят. Продолжайте.

– Мне нужно поговорить с мистером Александером.

– Где вы?

– На Оксфорд-стрит. В телефоне-автомате.

– Не кладите трубку.

Петра вынула из кармана конверт, сняла с него резинку и открыла. Три авиабилета. Она нашла свой, на имя Элизабет Шеперд, под каким летала в Нью-Йорк. «Бритиш Эйруэйз», рейс BA283 до Лос-Анджелеса, послезавтра, из Четвертого терминала Хитроу, днем, в пятнадцать минут первого. Рейс прямой, никаких стыковок. Проверила другие билеты. Миркас и Юсеф летели тем же рейсом, что и она. Как и в ее случае, никаких пересадок.

Александер был, как обычно, прямолинеен.

– Слушаю.

– У меня серьезная проблема.

– Насколько серьезная?

– Четыре трупа. Три – на Уордор-стрит, один – в метро на станции «Тоттенхэм-Корт-роуд».

В кои-то веки Александер лишился дара речи.

– Ты ранена? – спросил он в конце концов.

– Нет.

– Твоей жизни что-то угрожает?

– Нет, со мной всё в порядке. Но мне не помешает прикрытие.

– Какое именно?

Несмотря на всю свою антипатию, Петра невольно восхитилась его выдержкой. Выслушав ее версию событий и ее просьбу, Александер сказал, что подумает, что можно сделать, после чего поинтересовался, каковы ее собственные планы.

– Не знаю. Сначала позвоню Серра. Посмотрим, что тот скажет.

В трубке ей было слышно, как Александер щелкнул зажигалкой, как сделал первую глубокую затяжку.

– Похоже, пора выводить тебя из игры, – наконец произнес он.

– Или взглянуть на все под другим углом.

– Нет. И без того все пошло наперекосяк. И наверняка будет еще хуже.

– Знаю. Но я намерена по возможности довести дело до конца.

Очередное напряженное молчание завершилось словами:

– Ну, хорошо. Главное, держи меня в курсе.

Чтобы позвонить Серра, Петра перешла в другой автомат. Не дождавшись ответа, зашагала дальше. Рядом с Мраморной аркой повторила попытку. На этот раз Серра взял трубку.

– Юсеф мертв, Миркас исчез.

– Что случилось?

– Мы встретились, как и было условлено, и пошли за билетами. Когда выходили из здания, дорогу нам перегородили два каких-то типа. Один из них вступил в перепалку с Миркасом – похоже, они были знакомы, – второй вытащил пистолет. Сначала он выстрелил в Юсефа, потом прицелился в меня, но я его разоружила. К тому моменту, когда я с ним разделалась, Миркас сбежал.

– Тебя видели?

– Вряд ли. Все произошло внутри здания.

– А где билеты?

– Были в кармане у Юсефа, теперь у меня.

– Кто-нибудь из вас вскрывал конверт до того, как это случилось?

– Нет. Он сразу сунул их в карман.

– Но ты уже на них посмотрела?

– Теперь уже да.

– Ты сказала, что Миркас, похоже, знал того типа, который застрелил Юсефа?

– Нет. Юсефа застрелил другой. Миркаса, похоже, знал тот, что был пониже ростом. Он стал расспрашивать его, где тот пропадал, мол, они с ним давно не виделись. Миркас попытался сделать вид, будто видит его впервые. Но мы с Юсефом поняли, что он знал этого человека. Впрочем, дальше этого разговор не зашел.

– И где ты сейчас?

– На улице.

– Ты в безопасности?

– Думаю, да.

– Я приеду к тебе.

– Когда? Сегодня вечером?

– Нет, сегодня не могу. Но завтра обязательно.

Настала очередь Петры задуматься.

– И что теперь?

– Ничего.

– В смысле?

– В смысле, нужно подождать, что будет дальше. Но даже если что-то и произойдет, план остается в силе. Менять что-либо слишком поздно. Остальные уже разъехались. Я даже не в курсе, где они.

– Но теперь в команде на двоих меньше. Остальные справятся?

– Справятся. Куда они денутся…

* * *

Я снова в своей квартире. Заперлась в ванной. С того момента, как я столкнула Миркаса под колеса поезда, прошло два часа. Я стою голая перед зеркалом и смотрю, как меня бьет дрожь. Мне стоит неимоверных усилий заставить себя посмотреть на чудовище, которое в ответ смотрит на меня, и одновременно я не могу оторвать глаз. Кто я?

Я чувствую себя шизофреничкой. Я – то одна личность, то другая. Лед начинает таять, и реакции, которые раньше казались инстинктивными и автоматическими, теперь выглядят совершенно иначе. Та часть меня, которая Стефани, осуждающе смотрит на ту, которая Петра.

Я не могу жить так дальше. Сегодня я убила троих людей.

– Привет, дорогая, – шепчу я себе, – как прошел день? Как там дела в офисе? Сегодня я убила троих людей. Что у нас с тобой на ужин? Может, закажем пиццу? Я столкнула одного человека под поезд и прострелила другому голову. Давай посмотрим телик. А на выходных выберемся из Лондона. Очередной день в офисе. Сегодня я убила троих людей.

Это была идея той, что сейчас смотрит на меня из зеркала. Это был ее осознанный выбор. Последствия же – вот они. Я не приму их, покуда жива. Хотя сколько мне осталось той жизни? Как все это закончится? Где и как закончу я? Где Стефани? Существует ли она, или Петра убила и ее тоже? И кто такая теперь Марина? Я постоянно меняюсь. Я никогда не остаюсь прежней. Я – комбинация из разных людей.

Фрэнк стучит в дверь и дергает ручку. Он спрашивает меня, всё ли со мной в порядке. Моя одежда разбросана на полу. Черные джинсы заляпаны кровью Дина Уэста.

* * *

В центре стола в прозрачной стеклянной вазе стояли свежие цветы. Вокруг вазы расположились винные бокалы, бутылки, по большей части пустые тарелки, блюдо с сыром, который был съеден с большим аппетитом, ваза с фруктами, подсвечники, свечной воск, две пепельницы, ножи, вилки и локти. Фрэнк, Петра и еще шестеро. Официальный повод – празднование тридцать девятого дня рождения. Фрэнк наготовил массу вкусностей, и теперь все мурлыкали от удовольствия. Появилась бутылка бренди. Вокруг стола пробежал одобрительный шепот. Электрические лампы светили тускло, и лица гостей омывал теплый свет свечей. Усталые улыбки, сонные глаза. Время давно перевалило за полночь.

Петра оставалась напряжена, как натянутая скрипичная струна. Когда от нее требовалось, она улыбалась и проявляла радушие – ровно настолько, насколько ей позволяло ее состояние. Время от времени у нее даже получалось смеяться. Оставалось лишь надеяться, что смех этот не звучал как кашель. Внутри ее не было никакого смятения. Вообще ничего. Все застыло намертво, скованное панцирем льда, такое же хрупкое, как стеклянная ваза. Всего одна крошечная трещинка – и она разлетится на мелкие осколки. В этом Петра даже не сомневалась. Даже когда гости разошлись, она не почувствовала никакого облегчения.

Они вдвоем начали собирать бокалы и тарелки и относить их в кухню. Петра спиной ощущала Фрэнка позади себя. И все же, когда его рука легла ей на плечо, она вздрогнула. Рефлекторно, помимо собственной воли. Он убрал руку.

– С тобой всё в порядке?

– Да. А в чем дело?

– Ты вся какая-то зажатая… И весь вечер как будто думала о чем-то своем.

– Я же сказала тебе, что все нормально.

– А я говорю тебе, что нет.

Тон его голоса насторожил ее. Она обернулась:

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что что-то не так.

– И что же?

– Может, ты скажешь мне это сама?

Петра смутилась – и внешне, и внутренне. Убийства на Уордор-стрит попали в выпуски новостей. Они же стали темой разговора за столом. Неужели Фрэнк каким-то образом понял, что она к ним причастна? Крайне маловероятно.

– В чем дело, Фрэнк?

– Мне сегодня позвонил Джон Флетчер.

– Кто-кто? – Она как будто впервые услышала это имя.

– Джон Флетчер. Муж Мэри.

Петра представила себе серую мышку Мэри, затем Джона.

– И что?

– Ты помнишь, как мы обедали в ресторане вместе с ними и он решил, что ты уходишь от ответов на вопросы?

Петра помнила, причем без какой-либо теплоты.

– Да.

– Так вот, вчера он был на работе, и ему потребовалась какая-то информация. В этой связи всплыло название «Бриль-Мартен». Тогда Джон вспомнил, что ты там работаешь, и, в надежде на то, что ты сможешь ему помочь, решил тебе позвонить. И угадай, что он узнал?

Петра прекрасно знала это, однако равнодушно пожала плечами.

– Хочу услышать это от тебя.

– Никто в лондонском офисе не знаком с тобой лично. Они слышали твое имя, но ни разу тебя не видели.

Фрэнк выдержал паузу, предлагая ей сказать что-то в свое оправдание. Но она молчала, так как не могла придумать ничего вразумительного. По крайней мере, ничего такого, что сошло бы за ответ.

– Как бы там ни было, Джон решил не отступать. Он вспомнил, как ты сказала ему, что твоя работа заключается в разруливании проблем, и подумал, что, возможно, ты проводишь время в разъездах из одного представительства в другое, разруливая проблемы, где бы те ни возникли, а значит, как сотрудник зарегистрирована в головном офисе в Брюсселе. Он звонит туда – и что же узнает? Да, твое имя действительно числится в списках сотрудников фирмы. Так что загадка частично решена. По крайней мере, он так подумал. Как вдруг выясняется, что это не так, потому что дальнейшие расспросы Брюсселя вскрывают любопытный факт. Там тебя тоже никто в глаза не видел. И хотя ты и числишься в штате, никаких денег не получаешь. Более того, никакой информации о тебе нет – ни фото, ни адреса, ни возраста, и даже того, как давно твое имя внесено в списки сотрудников.

Где-то в глубине Петры шевельнулось облегчение. Ближе к поверхности был гнев. Нет, сейчас я не могу говорить об этом. Только не после того, что случилось сегодня. Она развела руками.

– Каких слов ты от меня ждешь? Что, по-твоему, я должна сказать?

– Послушай, я знаю, что в последнее время происходят какие-то странные вещи. Я ни разу не поднимал эту тему. Но не кажется ли тебе, что пора рассказать мне все как есть?

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

– Именно. В этом-то и вся загвоздка. Как я могу тебе помочь, не зная, что…

– Ты в любом случае не можешь мне помочь.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что если б я думала, что ты можешь это сделать, то давно дала бы тебе такую возможность.

– Я подумал, что после прошлой ночи чуть больше откровенности…

– Значит, ты ошибся.

– Ради бога, Марина! Я пытаюсь тебе помочь!

– Ты что, не слышал меня? Ты не можешь!

– Так дальше продолжаться не может.

Петра застыла как вкопанная.

– Ты это к чему сказал?

– К тому, что это полный абсурд. Ты ничего не говоришь, я же схожу с ума, пытаясь понять, где ложь, а где правда.

Ей не хотелось прибегать к лобовой атаке как средству защиты, однако некая невидимая, но хорошо знакомая сила неумолимо тащила ее в этом направлении.

– Ты думаешь, что это мне самой нравится?

– Откуда мне знать?.. Но даже если ты скажешь, что нет, как я пойму, что ты говоришь правду?

– Не смеши меня, Фрэнк, – возразила Петра. Его сарказм задел ее за живое. – Это просто курам на смех.

– Вообще-то, это правда.

Серьезность его голоса лишь подлила масла в огонь.

– В таком случае не вижу смысла продолжать наши отношения. Если ты не доверяешь мне…

– Ради бога, Марина. Послушай, что ты говоришь! Как я могу доверять тебе, если знаю, что ты мне лжешь?

* * *

Десять минут седьмого холодным серым утром, а я уже на грани нервного срыва. По крайней мере, у меня такое ощущение, хотя кто знает… В прошлом со мной таких моментов не случалось. Наркотики и алкоголь заменяли боль химическим забытьем. Теперь же я лицом к лицу с забытьем голым. Я раздета до самых костей. Марина против Петры, против Стефани.

Не знаю, правильно ли я поступила, уйдя от Фрэнка и хлопнув дверью. Нам нужно было поговорить. Мне нужно было поговорить. Но ведь я все равно была бы вынуждена ему лгать. Так что, может, это даже к лучшему. Интересно, спит ли он сейчас? Очень хочется надеяться, что нет, что наша размолвка отняла у него сон. Впрочем, в следующий миг я становлюсь противна самой себе. Как можно быть такой эгоисткой? Почему он не должен спать из-за меня? Ведь это моя вина. Почему он должен страдать больше, чем уже настрадался?

У меня пропало всякое желание мстить за мертвых, мне больше не надо ни справедливости, ни возмездия. Я просто хочу спать. Мне всего двадцать три, а я уже устала от жизни.

27

В половине девятого Петра постучала в дверь Фрэнка, но ответа не получила. Вернувшись к себе, она набрала его номер. Автоответчик попросил ее оставить сообщение. Увы, у нее не нашлось нужных слов, чтобы выразить то, что она хотела сказать, и Петра просто положила трубку. В девять часов она повторила попытку, но с тем же результатом. Тогда вышла из дома и купила точно такой же «Сони Уокмэн», какой ей вручил Серра.

Позже она зашла в кафе выпить чашку кофе. Сидела, глядя, как по оконному стеклу стекают капли дождя, и думала о завтрашнем дне. И о послезавтрашнем. Завтра она попытается покончить с «Сыновьями Саббаха», сорвет план, разработанный Халилом и организованный Серра. И пусть она пока не знает, как это сделать и даже возможно ли это вообще, но она непременно попытается. Пока что она не посвящала Александера в свои планы. Более того, решила: пусть так и останется до самого последнего момента. Так оно надежнее и безопаснее. Но это завтра. А как насчет послезавтра? Халил как был, так и останется лишь именем, она же – прикованной к Александеру и Маджента-Хаус. Если б не Кристофер, Джейн и их дети, она уже давно пустилась бы в бега, с Фрэнком или без него. Если честно, Петра не верила, что Александер осмелится что-то сделать с ее братом. С другой стороны – зачем ей лишний риск? Александер наверняка все понимает. Но всякий раз, когда она была готова наплевать на угрозу и исчезнуть, Петра вспоминала Леона Гилера и его семью и как наяву видела дымящиеся останки машины на мосту Куинсборо. Завтра будет хаос. Но что принесет с собой послезавтра?

В одиннадцать она позвонила Серра на мобильный телефон, и они договорились встретиться в полдень.

Отельчик «Кларендон» на Джермин-стрит было легко не заметить. На двери, зажатой между ателье и магазином, торгующим дорогущими мужскими рубашками, не было никакой таблички.

Петра шагнула в узкий коридорчик, ведущий в небольшое лобби в дальней части здания. Позади нее дверь медленно закрылась, оставляя за порогом уличный шум, а с ним и всю современность. В лобби стояли диван и несколько кресел. За долгие годы седалища посетителей отполировали их кожу до блеска. Деревянные панели были увешаны старыми репродукциями начерченных от руки карт на давно пожелтевшей бумаге. Портье за стойкой, казалось, тоже был частью интерьера: одетый словно дворецкий эдвардианской эпохи и с такими же манерами, он буквально скрипел от древности.

– Чем могу быть вам полезен?

– У меня назначена встреча с одним из ваших постояльцев. Его имя Пребен Ольсен.

– Он ожидает вас?

– Да.

Портье сверился с журналом.

– Номер девять. Это на третьем этаже.

Петра была одна в кабине лифта, который, дребезжа, поднимал ее вверх внутри проволочной клетки. От дерева исходил запах полироля, из начищенной до блеска бронзы на нее смотрело ее отражение. Внешне владевшее ею напряжение никак не проявляло себя. Чего нельзя было сказать о Серра. Его эмоции буквально плавали на поверхности. Об этом говорило буквально все: и посеревшее лицо, и круги под глазами, и не знающие покоя руки.

– Бессонная ночь? – спросила Петра.

Он кивнул.

– А у тебя?

– Еще какая!

Она закрыла дверь и обвела взглядом номер. Кровати не было. Скорее это была небольшая гостиная. Спальня располагалась за дверью справа. Середину комнаты занимал овальный стол с фарфоровой вазой в центре. В вазе стояли лилии. У окна – диван и пара кресел. На небольшом боковом столике – вечный спутник Серра, его ноутбук. Живописные полотна на стенах изображали главным образом пейзажи и аристократические усадьбы, на фоне которых кое-где бродили лошади и коровы.

– Милое место, – сказала Петра.

– Я заказал это для нас, – Серра указал на поднос с сэндвичами.

– Спасибо, но я не голодна.

Они сели, и Серра попросил заново пересказать ее версию вчерашних событий. Он дотошно расспрашивал ее о подробностях, и когда она закончила свой рассказ, попросил повторить его. После чего показал ей статью в «Ивнинг стандард», в которой особо подчеркивалось, что один из убитых в перестрелке на Уордор-стрит – некто по имени Дин Уэст – был криминальным авторитетом. Какая связь может быть между ним и Миркасом? Петра ответила, что понятия не имеет, потому что не была знакома ни с тем ни с другим. По словам газеты, с места перестрелки бежали двое и полиция надеется выйти на их след. На что Петра заявила, что не знает, в каком направлении убежал Миркас. К тому моменту, когда она вышла на улицу, его там уже не было.

Несколькими страницами далее крошечная заметка сообщала о самоубийстве студента-кувейтца, бросившегося под поезд метро на станции «Тоттенхэм-Корт-роуд» Центральной линии метро. Свидетельницей трагедии стала пожилая женщина, возвращавшаяся домой после похода по магазинам на Оксфорд-стрит. По ее словам, она видела, что молодой человек подошел к самому краю платформы. Слишком близко, якобы подумала она, и даже хотела его окликнуть, но не решилась. «Я ведь не знала, что он прыгнет». Петра моментально узнала руку Маджента-Хаус.

Она оторвала от газеты глаза и посмотрела на Серра:

– Самоубийство?

– Знаю. Хотя верится с трудом.

– Но ведь эта женщина его видела.

– Она видела что угодно, но только не самоубийство. Миркас никогда так не поступил бы. Коран недвусмысленно это запрещает.

– А как же мусульманские смертники?

– Между теми, кто умирает во имя Аллаха, и теми, кто по своей воле расстается с жизнью, – огромная разница.

Серра закурил сигарету и встал, расправив плечи. Затем подошел к окну, раздвинул занавески и выглянул на дождливую улицу.

– И что теперь? – спросила Петра.

– Ничего – и всё. На этой стадии планы менять поздно. Колеса крутятся, их уже не остановишь. Что касается меня, то я подожду.

– Тогда почему ты здесь?

Он взглянул на нее с другого конца комнаты.

– Потому что ты – единственная часть плана, которая может поменяться. Захват самолета состоится в любом случае, с тобой или без тебя. Я должен понять, каковы твои намерения.

– И что я, по-твоему, должна сделать?

Серра пожал плечами.

– План можно осуществить и без «контролера». Но для твоего участия есть две причины. Чтобы наверняка знать, что самолет будет уничтожен, и чтобы состоялась твоя встреча с Халилом на Мальте. Мне нужно понять: изменили ли вчерашние события твои намерения относительно того, что будет завтра?

Он пристально смотрел на нее, пытаясь прочесть в ее глазах ответ, прежде чем услышать его из ее уст. Петра уловила важность момента. Если она озвучит свои сомнения, каковы будут последствия?

– Нет, – ответила она. В глазах Серра промелькнуло нечто похожее на печаль. Или же ей только показалось… – О чем ты думаешь?

Серра перешел от окна к столу и принялся рассматривать сэндвичи на подносе.

– Я думаю о Миркасе. О том, что произошло с ним.

– Ты считаешь, что его убили?

– Да.

– И кто?

Серра повернулся к ней.

– Не знаю.

* * *

Это то, что он говорит мне, но это не значит, что он так думает. Правдивый ответ я вижу в его глазах. Он на миг встречается со мной взглядом и спешит отвернуться. Он считает, что Миркаса убила я.

Мы еще говорим какое-то время, после чего он заявляет, что хочет заняться со мною любовью. Лишь в этот момент мне становится понятно, что он за человек. Он ничем не отличается от тех мужчин, которые платили за секс со мной на Брюэр-стрит. Мы входим с ним в спальню, и я отлично понимаю, что происходит.

Быстро обвожу взглядом комнату: огромная двуспальная кровать, две дубовые прикроватные тумбочки, туалетный столик с огромным зеркалом в позолоченной раме, высокий платяной шкаф из красного дерева и такой же комод. Интересно, откуда мне ждать угрозы?

Серра просит меня раздеться перед ним. Ну конечно. Хочет удостовериться, что я безоружна. Поскольку никогда нельзя исключать вероятность того, что я ошибаюсь, я вынуждена выполнить его просьбу. Я медленно раздеваюсь для него. Это долгая и болезненная процедура. Когда я наконец предстану перед ним голой, он поверит, что у меня нет с собой оружия?

В постели он хочет всего. Я ни в чем ему не отказываю, утешая себя тем, что даже если что-то произойдет, это будет мой последний секс с Марком Серра. Я дала себе клятву, что он станет последним, с кем я буду иметь секс в обмен на что-то. Он засовывает в меня свои пальцы, он сосет меня, я сосу его, в конце концов он входит в меня – как обычно, по-скотски грубо. Я плоско лежу на спине. Он навалился на меня всей своей тушей, вжимая меня в матрас. Его пальцы больно впиваются в мышцы моих бедер. Он делает это нарочно, чтобы остались синяки. Затем я сажусь на него верхом. Он крепко держит меня за талию, и всякий раз, когда его член движется вверх, он тянет меня вниз. Затем ставит меня в коленно-локтевую – его любимую позу – и вжимает мое лицо в подушки. Я начинаю нервничать, потому что так он мне не виден. Поэтому я слегка поворачиваю голову, сдвигая ее с подушек. Так я могу краем глаза следить за ним в зеркало на туалетном столике. Я сопротивляюсь попыткам вдавить мою голову в смятые простыни. В конце концов он сдается, потому что для него важнее получаемый кайф. Еще сильнее сжимает мои бедра, входит в меня все быстрее и глубже и, наконец, передернувшись всем телом, с громким стоном кончает. Похоже, что он выдохся.

Мы молча лежим рядом. Я вспоминаю Фолстон, дом, в котором выросла. Вижу его как наяву: заросшие травой поля, по которым гуляет ветер, кусты боярышника на холме – их ветви тянутся на восток, спасибо постоянным западным ветрам. Вижу Энн Митчелл в ее квартирке в Чок-Фарм. Вижу, как она плачет в одиночестве, потому что муж изменяет ей, а она крутится в беличьем колесе своей беспросветной жизни. Как-то раз Энн призналась мне, что хотела бы стать стюардессой, чтобы повидать мир. Она же видит лишь башню «Телекома» на фоне серого лондонского неба.

Я вспоминаю свой первый поцелуй, мой первый робкий опыт, от которого меня чуть не стошнило. Я вижу черно-белое фото моих родителей. Они стоят на вершине Маттерхорна. Помнится, оно стояло на каменной каминной полке над плитой в кухне. Затем я снова думаю об Энн, о ее неудавшейся жизни. При этом пытаюсь не проводить параллелей со своей собственной. Еще неизвестно, чья хуже.

– Я проголодался, – говорит Серра. – Принести тебе сэндвич?

Я издаю невнятный звук, нечто среднее между «да» и «нет». Серра поднимается с кровати и, надев белый махровый халат, которые в отелях выдают гостям, выходит из комнаты. Я даже не шелохнулась. Он возвращается с подносом. Внутренне я вся напряжена, но надеюсь, что это незаметно. Он ставит рядом со мной поднос. Возможно, это тот самый момент. Но нет. Подойдя к туалетному столику, он берет из лежащей на нем пачки сигарету, щелкнув зажигалкой, закуривает и с блаженным видом глубоко втягивает в себя дым.

После чего возвращается ко мне. Я уже начинаю думать, что ошиблась.

– Нам нужно подумать о будущем, – говорит он. – О том, что мы будем делать после твоей встречи с Халилом.

Нож появляется в руке Серра из ниоткуда. Следует воздать ему должное: он оказался хитрее, чем я думала. Пружинное лезвие, словно живое, выскользнуло из рукава халата прямо ему в руку, как продолжение его движения в мою сторону. Выбросив сигарету, Серра приготовился к прыжку. Скорость моей реакции запечатлелась на его лице, этакий моментальный снимок удивления. Я быстра, но недостаточно. Лезвие задевает мой бицепс – оно такое острое, что я едва ощущаю его прикосновение.

Я продолжаю кататься и извиваться под весом его тела, оставляя красные полоски на белых хлопковых простынях. Серра встает с кровати, но я уже на ногах. Я приготовилась упредить его удар. Но он это знает, и острие его ножа уже смотрит прямо на меня. Он на миг замирает на месте, и мы смотрим в глаза друг другу.

Я вижу в его глазах страх. Он знает, кто перед ним. Моя репутация пугает его. Пусть в его руке нож, он прекрасно понимает, что я превосхожу его по части скорости реакции. Он знает – мы оба знаем: если на этот раз он промахнется, то потеряет то преимущество, которое у него было.

Серра пытается перехитрить меня. Сначала отклоняется влево, затем вправо. Этот маневр я знаю как свои пять пальцев. Когда он отклоняется влево, я, чтобы избежать удара, по идее, тоже должна отклониться влево. Я же этого не делаю. Вместо этого отклоняюсь вправо и замираю на месте. Занеся для удара руку, он делает шаг мне навстречу. И тогда я еще больше отклоняюсь вправо, уворачиваясь из-под его руки. Все это занимает секунду. Потеряв равновесие, он шатается, что, собственно, мне и надо. Я спешу воспользоваться его слабостью. Он пытается устоять на месте и одновременно повернуться влево. Это его ошибка. Сначала ему нужно отойти от меня. Моя правая нога описывает в воздухе идеальную широкую дугу. Ее траектория заканчивается на его челюсти. От удара по всему его телу пробегает дрожь. Серра на миг теряет ориентацию, однако устоял на ногах и по-прежнему сжимает в руке нож. И все же он оглушен, и этот краткий миг – мое единственное спасение. Резко развернувшись, я со всего размаха бью его в горло крепко сжатым кулаком.

* * *

Петра ополоснула порез холодной водой. Но едва она вытерла его начисто, как на бицепсе вновь появилась тонкая красная линия. Рядом с раковиной лежали полоски ткани, на которые Петра порвала простыню. Одной из них она перевязала рану и хорошенько закрепила.

В спальне Серра уже пришел в себя и теперь отчаянно пытается вырваться из пут. Петра усадила его в кресло и кожаным ремнем связала ему за спиной руки. Она была уверена: без посторонней помощи он вряд ли сможет ослабить узел. Но даже если сможет, обе его ноги накрепко привязаны полосками простыни к ножкам кресла. Не слишком прочные цепи, но на данный момент их достаточно. По крайней мере, они помогут ей купить время, а это все, что ей нужно. Оба прекрасно понимали: его борьба скорее символична, нежели серьезна.

Она надела белье и простую белую футболку, которая была у нее под толстовкой. Из короткого рукава торчала повязка на бицепсе. По ткани уже начало расплываться красное пятно.

– Зря ты не убил меня при первой возможности, – сказала она Серра.

– Знаю, – прохрипел тот. Слышать этот хрип было не менее болезненно, чем ему самому выжать его из себя.

– Ты знал, что это сделала я, еще до моего прихода сюда?

Серра покачал головой.

– Но у тебя имелись подозрения?

Он кивнул.

– И тогда ты решил, почему бы тебе не получить сразу всё?.. Что ж, вполне типично. Ты не первый. Я уже встречала таких, как ты. Слишком часто и в большом количестве. – К ярости в голосе Петры примешивалось разочарование. – Будь ты хотя бы наполовину тем, кем себя считаешь, я сейчас не стояла бы здесь перед тобой, а была бы мертва. Но такие, как ты… Стоит твоему носу учуять запах сучки, и ты уже не в состоянии совладать с собой. Да, ты как пес или как торчок. Ты знал: это твоя последняя возможность – ведь ты наверняка понял, что я должна умереть, – и потому решил оттянуться напоследок… Или, как говорится, на посошок. Иначе зачем ты остановился в отеле? Ты ведь не собирался ночевать в Лондоне, не так ли?

Молчание Серра было красноречивее любого ответа.

– Секс, – вздохнула Петра. – Он погубил больше мужчин, чем что-либо еще.

Ее не переставало удивлять, как умные превращались в идиотов, а сильные – в слабаков.

– Как ты узнал? – спросила она его.

– Дело не в чем-то одном. Нестыковок было несколько.

– Это каких же?

– Во-первых, я не видел никакой связи. Миркас и какой-то лондонский преступник…

– Миркас сам был преступником. В этом городе. – Увидев, что Серра недоуменно нахмурил брови, она пояснила: – В прошлом году он убил здесь журналиста.

– Миркас не говорил по-английски, – возразил Серра.

– Что?

В его глазах мелькнул торжествующий блеск.

– Он говорил только по-арабски и по-французски.

Петра открыла было рот, чтобы опровергнуть его утверждение, однако задумалась, пытаясь вспомнить, произнес ли при ней Миркас хотя бы слово. Похоже, что нет. Она не помнила, чтобы он открывал рот. Она не слышала от него ни звука. Ни разу.

– Я этого не знала.

– Поэтому, если только сам этот лондонский преступник не говорил бегло по-французски и по- арабски…

– Только это? – огрызнулась Петра. – Или было что-то еще?

– Да. Было кое-что еще. Лагерь LV-двести сорок один.

– И что с ним не так?

– Его не существует.

Вот оно что! Логично. Крошка информации, брошенная ей в качестве наживки. Она уже знала, что за этим последует.

– Я заплатил своим источникам, снабжающим меня информацией. Мол, не делал ли кто запросов о новом лагере под названием LV-двести сорок один в Ливии. И что же? Кто-то настойчиво им интересовался – правда, неизвестно, кто именно.

– Это мог быть кто-то другой, а не я.

– Возможно. Но я в это не верил.

– Почему нет?

Серра пожал плечами:

– Интуиция.

– Интуиция – это дар. Зря ты не пользовался им чаще… Что еще?

– Твое решение не выходить из игры.

– И что с ним не так?

– В нем нет смысла. По крайней мере, для такой, как ты. Это показалось мне подозрительным, как только ты приняла роль «контролера».

– Тогда зачем ты мне ее предлагал? Лишь в качестве проверки?

– Нет. На этом настоял Камаль Ибрагим Карим. Ведь это его деньги. Он с самого начала настаивал на твоей кандидатуре. Как только я сообщил ему, что вошел в контакт с тобой, он вбил себе в голову, что ты должна работать на него, чего бы это ему ни стоило.

– Почему?

– Из-за твоей репутации.

– Похоже, ты в это не слишком веришь.

– Лично мне его поведение напоминает юношескую влюбленность.

– А Халил? Что думает он?

– Деньги платит Карим.

– Знаю. Но все-таки как насчет Халила?

По лицу Серра расплылась усталая улыбка.

– Так вот в чем, значит, все дело! Не так ли? – Петра промолчала. – Вот почему ты согласилась на роль «контролера»! Такая женщина, как ты – великая Петра Рейтер, – согласилась на роль «контролера», потому что в конце тебе было обещано свидание? Нет. За этим явно кроется что-то еще. Какие цели ты – террористка, а теперь высокооплачиваемая наемная убийца – могла преследовать, соглашаясь на его предложение?

– Если ты так считаешь, почему не предупредил Халила? Или Карима? Зачем рисковать, впутывая меня в это дело?

– Во-первых, потому, что никакого риска нет. Захват будет осуществлен. Ты не можешь ему помешать. Во-вторых, потому, что у меня нет никакого личного интереса. Клиенты приходят и уходят; мне все равно, кто они такие, лишь бы платили.

– Не верю.

– Мне все равно, веришь ты или нет.

Серра кашлянул; каждое сокращение мышц горла отражалось на его лице гримасой боли. В глазах стояли слезы. Прежде чем заговорить, он осторожно сглотнул слюну.

– Теперь мне ясно, что тебя с самого начала интересовал Халил, а не деньги, которые он предлагал тебе. Подозреваю, тебе кто-то хорошо платит за то, чтобы его уничтожить… Гилер же был лишь жертвенной пешкой. Пусть ценой в миллион долларов, но все-таки пешкой. Сколько тебе обещано за Халила? Два миллиона «зелени»? Пять? Десять? Похоже, американское правительство намекнуло, что готово раскошелиться ради Халила на пять «лимонов»…

– Как ты сам сказал, клиенты приходят и уходят; мне все равно, кто они, лишь бы платили. – Петра взяла с кровати пружинный нож. – И если у тебя, как ты утверждаешь, в этом деле нет личного интереса, что мешает тебе сказать, где мне искать Халила?

На лице Серра возникла кислая улыбка.

– Я так и думал.

– Где он?

– Я не знаю.

– Рано или поздно ты мне скажешь.

– Я скажу тебе одну вещь, но только не то, где ты найдешь Халила. Или как он выглядит. Или кто знаком с ним. Или что-то еще о нем самом. И хочешь знать почему?

– И почему же?

– Потому что Халил не существует. Его нет. Он – как бы это поточнее выразиться – удобная вывеска. Призрак. Бесплотная легенда.

* * *

Будь Петра кем-то еще – кем угодно, – наверняка с презрением отмахнулась бы от его слов. Но она была той, кем была. Петра пристально посмотрела на Серра, и он понял: за ее реакцией кроется что-то еще, а не просто скепсис.

– А как тогда «Сыновья Саббаха»? Они тоже призраки?

При упоминании их имени Серра передернулся.

– Кто-кто? – Петре его реакция показалась слишком неубедительной и слишком замедленной.

– «Сыновья Саббаха», Марк. Те, которые намерены захватить рейс BA-двести восемьдесят три. Они тоже призраки?

– Ты на кого работаешь? На немцев?

– Ну, ты скажешь!

– На ЦРУ? «Моссад»?

– Какая разница. Нам известно про «Сыновей Саббаха».

– Вам ничего про них не известно!

– Ты забываешь, что я их видела!

– Ты видела лишь нескольких. И всё.

– Верно. – Петра пожала плечами.

– С чего ты взяла, что я подпустил бы тебя к самолету, если б дело ограничивалось лишь его угоном?

– А мне интересно, почему ты вообще подпустил меня к нему.

– Потому что я хотел кое-что предложить тебе. Нечто совершенно законное.

– Держи друзей близко, а врагов – еще ближе?

– Типа того.

Петра ощутила внутри себя лед.

– Не верю.

Когда Серра открыл рот, чтобы заговорить, она увидела в его глазах панику.

– Независимо от того, поднимется в воздух рейс BA-двести восемьдесят три или нет, «Сыновей Саббаха» не остановить. Ни тебе, ни мне.

– Тогда зачем вообще нужен этот угон?

– Произвести впечатление.

– Какое?

– Увидишь сама.

Взяв в правую руку пружинный нож, Петра начала постукивать им по краю серебряного подноса. Взгляд Серра был прикован к лезвию, но не к ней самой.

– «Сыновья Саббаха» – это детище Карима?

– Это имеет значение?

– Для меня – да.

– Да. Его.

– И этот угон – тоже его идея?

– Он заплатил мне за организацию, но идея – да, принадлежит ему.

– А подложить бомбу на борт рейса NE-ноль двадцать семь «Северо-Восточных авиалиний»?

Ее вопрос стал для Серра громом среди ясного неба. Он оторвал взгляд от лезвия и посмотрел на Петру:

– Что?

– Это тоже была его идея? – повторила она свой вопрос.

Было видно, что Серра судорожно пытается понять, к чему она клонит, и потому всячески пытается уйти от прямого ответа.

– Это было… нечто иное.

– Но за ним тоже стоял Карим?

– Да.

Ее словно током пронзила острая боль. Впрочем, на смену ярости тут же пришла печаль, а потом и опустошенность. Круг замкнулся. Как жаль, что рядом с ней нет Проктора, чтобы услышать эти ответы…

– А провернул эту операцию Базит. Я права?

С каждым новым вопросом Петра узнавала новый секрет, и с каждым ответом перед ней представал человек, чей мир трещал по швам и рушился. Он все еще пытался освободиться от пут.

– Кто ты?

– Помнишь, ты как-то раз сказал мне, что, на твой взгляд, мы с Халилом похожи?

– Да.

– Ты не ошибся.

– Что?

– Только «похожи» – неудачное слово. Мы одинаковы.

Серра покрылся испариной.

– Ничего не понимаю

– Никакой Петры Рейтер нет, Марк.

– Что ты хочешь этим сказать?

Петра выждала момент, давая его растерянности сделать свое черное дело.

– Как ты там выразился? Петра Рейтер – это удобная вывеска. Призрак. Ее не существует.

– Но ведь ты здесь, – запротестовал он.

– Верно. Вот только ты не знаешь, кто я такая.

Когда Серра заговорил вновь, злость и вызов в его голосе сменили осторожность и любопытство.

– На кого ты работаешь?

– Ни на кого. На себя.

Он медленно покачал головой:

– Я тебе не верю.

– Я никогда на это не рассчитывала. Но это так.

– Кто ты?

– Проститутка. Да-да, Марк. Не удивляйся. Дешевая проститутка. Вообще-то, теперь уже больше не дешевая, но все равно проститутка.

Похоже, он решил, что она говорит иносказательно.

– Ничего не понимаю.

– Несмотря на все твои сомнения насчет меня, ты ведь считал, что нам с тобой бывало хорошо. Что мы неплохая команда. Ты в свои сорок четыре, и я в свои двадцать три.

– Двадцать три?

– И на чем все это было основано? На сексе. Вот на чем. У нас с тобой не было ничего общего, но я тебе нравилась. Мое тело. Мой образ. Тебе нравилось, что я опасна. Это прибавляло мне привлекательности в твоих глазах. Но больше всего этого ты обожаешь секс, не так ли? Более того, ты видел, что мне нравилось трахаться с тобой. Тебе нравилось, что я позволяла тебе все, что ты хотел, тебе нравилось думать, что ты укротил меня.

– Ты сошла с ума.

– Э, нет. – Петра поводила пальцем у него перед носом. – Я хорошо изучила таких мужчин, как ты. Вы доводите женщину до оргазма и считаете, что теперь какая-то часть ее навсегда ваша. Но этого никогда не случалось, Марк. Не было никакого оргазма. Ни одного стона удовольствия. Это все фальшь и притворство.

– Врешь!

Она рассмеялась – правда, невесело.

– Узнаю самомнение… Вполне в твоем духе. Ты не можешь поверить, не так ли? Ты мнил себя сексуальным гигантом, а тут такой облом? Впрочем, я тебя не виню. Более того, я удивилась бы, если б такой мужчина, как ты, отреагировал как-то иначе. Но правда такова: я была проституткой, Марк. День за днем я изображала оргазм для таких, как ты. И с каждым разом училась чему-то новому. Я – профессионал. Обман – это все, что я умею делать.

– Ты лжешь!

– В кои-то веки – нет. Ты для меня ничто. Просто работа.

Петра надеялась, что в правде будет катарсис, но, увы, его не было. Это лишь подогрело в ней ненависть. Пальцы еще сильнее сжали рукоятку ножа. Она закрыла глаза и представила, как вгоняет лезвие ему в грудь.

Немедленно возьми себя в руки.

Набрав полную грудь воздуха, Петра медленно выдохнула, после чего вышла в гостиную и вернулась из нее с ноутбуком Серра, который поставила на кровать. Она составила список доступных файлов, но не заметила существенной разницы. Серра не хранил на ноутбуке практически никаких данных.

Пришлось снова вернуться к делу.

– Не хочешь сказать мне, что такое FAT/три?

Молчание.

– Сдается мне, ты хранишь данные где-то еще. Например, на диске. Или же отправляешь на другой, защищенный компьютер… Впрочем, нет. Телефонные линии ненадежны. Думаю, ты скорее предпочел бы диск или архиватор… Где же мне его найти? Может, в твоих вещах?

Петра перетряхнула все тряпки, которые Серра захватил с собой. Обшарила все карманы, распорола все подкладки, но ничего не нашла. Затем проверила каждую его личную вещь и, наконец, тщательно обыскала спальню, ванную и гостиную.

Так ничего и не обнаружив, она вернулась к Серра.

– Повторяю: где ты хранишь данные?

Серра покачал головой.

Пока что ей удавалось сдерживать гнев, что стоило немалых усилий. Внутри ее все кипело. Она провела кончиком лезвия по правой ноге Серра – от паха до колена.

– В следующий раз я спрошу об этом менее вежливо.

Его лицо сделалось мертвенно-бледным, однако он вновь покачал головой.

Бойд как-то раз сказал ей, что самый главный элемент физического террора – не сам акт причинения боли, а умение убедить жертву, что вам хватит воли выполнить угрозу.

Склонившись над Серра, Петра прошептала ему в ухо:

– Если закричишь, убью.

Проткнув острием кожу и мягкие ткани, она надавила на лезвие, пока его кончик не уперся в коленную кость. Серра взвыл, но поспешил прикусить язык. Тело дернулось, как от удара током. От боли глаза его вылезли из орбит, голова моталась из стороны в сторону, жилы на шее вздулись. Крупные капли пота на лбу постепенно начали стекать вниз. Петра нарочито медленно вытащила нож. Пусть помучается. Хотя еще минуту назад Серра был бледен, как мел, от усилий сдержать крик, теперь лицо его стало багровым; глаза застилали слезы.

Петра же ничего не почувствовала. Ни удовольствия, ни омерзения, лишь привычное отупение. Медленно-медленно, недрогнувшей рукой она поднесла кончик ножа к правому глазу Серра. Стальное острие замерло всего в дюйме от зрачка. Когда Петра заговорила, голос ее звучал нежно и вкрадчиво, словно любовный шепот:

– Так на чем же хранится информация?

Сопротивление Серра было сломлено.

– На диске! – взвыл он. Его голос дрожал; последние потуги изобразить стойкость испустили дух. – Она на диске.

То, с какой готовностью он признался ей, показалось ей подозрительным.

– И где же он?

– У меня его нет.

– Тогда у кого он?

– У Базита.

– Не верю.

– Клянусь, что у него.

Реза Мохаммед, подумала Петра.

– И где он сам?

– Не знаю.

Она приблизила кончик ножа почти к самому глазу.

– Клянусь богом, не знаю! – взвизгнул Серра.

– Мне казалось, это ты организовал «Сыновей Саббаха».

– Связь поддерживалась с каждым по отдельности. В целях конспирации, – испуганно затараторил Серра, – на тот случай, если кого-то поймают, чтобы он не смог выдать остальных. В том числе меня.

– Так я тебе и поверила!

– Это правда. Клянусь тебе. Я лишь занимался организацией подготовки и разработкой графика. Все остальное делали они сами. Я даже не знаю, в какой стране сейчас Базит. Не знаю ни его настоящего имени, ни того, под которым он значится в паспорте.

– Но завтра в двенадцать пятнадцать он будет на борту рейса BA-двести восемьдесят три, летящего в Лос-Анджелес?

– Да.

* * *

Я обхожу Серра, проверяя, насколько крепко связаны его руки. Прошел час. Я просмотрела все файлы на компьютере и допросила его самого, но, если честно, почти ничего не узнала. Теперь мне известен их пароль из четырнадцати букв – LESFILSDUSABAH, – с помощью которого можно активировать или дезактивировать зашифрованный материал на диске. Но поскольку пароль уж слишком явный, что-то подсказывает мне, что даже расшифрованный материал будет полной абракадаброй. Серра обессилел. Голова его безвольно склонилась набок. Я смотрю в окно. Небо за стеклом начинает темнеть.

Мой гнев тоже выдохся. Всего час назад я убила бы Марка Серра в слепой ярости. И моя рука даже не дрогнула бы. Теперь же сделать это гораздо труднее. Но мне все равно придется его убить. У меня нет другого выхода. Я не могу оставить его живым в номере отеля. Он сбежит и поднимет тревогу. Последствия будут непредсказуемы. Я также не могу оставить его людям из Маджента-Хаус, потому что они вытянут из него все, что ему известно, а значит, Александер сможет вмешаться и все погубить. Я же не могу этого допустить.

Горло Серра распухло и покрыто фиолетовыми синяками. Когда он говорит, его речь трудно разобрать.

– Петра, кто ты?

Я кладу нож на кровать, чтобы он его видел, и встаю на ноги.

– Мое имя Стефани Патрик.

– На кого ты работаешь?

– Я уже сказала – на себя.

– Зачем тебе это?

Что за вопрос! Мне больно даже думать о том, каков возможный ответ. Мои родители, Сара, Дэвид, Кит Проктор – вот первые причины, которые приходят мне на ум. Я думаю о той боли, которую причинила Кристоферу, о том, как после трагедии над Атлантикой моя жизнь полетела под откос.

Я смотрю в мутные глаза Серра.

– На том рейсе «Северо-Восточных авиалиний» была почти вся моя семья. Я делаю это ради них и ради архитектора из Юниондейла, штат Нью-Йорк, по имени Мартин Дуглас.

– Кто он?

– Просто пассажир, сидевший в кресле номер сорок девять-си. На котором должна была сидеть я.

Серра в немом изумлении смотрит на меня, будто отказывается поверить, что причина его мучений заключается в такой банальности.

– Так это личное?

– О да! – отвечаю я. – И когда я увижу Резу Мохаммеда, то заберу у него диск, после чего убью его самого.

– Кого?

А вот это уже интересно.

– Резу Мохаммеда, – повторяю я. Ноль реакции. То ли Серра хороший актер, то ли он и в самом деле не знает. Впрочем, мне без разницы. – Базит, – поясняю я. – Его настоящее имя Реза Мохаммед. – Или Мустафа Села? – Это он подложил бомбу на борт самолета в аэропорту имени Кеннеди.

Серра чуть заметно кивает.

– Это не поможет.

Я захожу ему за спину и снимаю с бронзовой лампы на столике у окна абажур.

– Что не поможет?

– Если ты убьешь Базита.

Я выдергиваю шнур из розетки.

– В таком случае у меня еще больше причин это сделать.

– Если завтра самолет не поднимется в воздух, погибнут четыре тысячи человек.

Что-то происходит внутри меня. Я вижу это в его глазах, когда он оборачивается ко мне. Слышу в его голосе. Я пытаюсь не обращать внимания на это ощущение и спешу покинуть поле его зрения. Мои пальцы крепко сжимают лампу.

– Что ты сказал?

– Погибнут четыре тысячи человек.

– Каким образом?

– Не имеет значения. Ты не можешь этому помешать. Ни ты, ни я.

– Лжешь!

– Может, да, а может, нет. Время покажет.

Если я пощажу Серра, Александер узнает про угон самолета и тот не поднимется в воздух. Серра даже не догадывается, что вынес себе смертный приговор. В любом случае он проиграл. Я размахиваюсь лампой и со всей силы бью его по голове – он теряет сознание, – после чего подхожу к кровати и беру нож…

* * *

Выйдя из душа, Петра вытерлась большим белым отельным полотенцем. Быстро одевшись, собрала вещи и еще раз перебрала вещи Серра – вдруг что-то стоит взять с собой. На компьютере папка, в которой хранились файлы FAT, FAT/1, FAT/2 и FAT/3, называлась FDS/12. Fils Du Sabah/12. Первоначально было десять угонщиков. Теперь их осталось восемь. Помнится, в бумагах Серра в Париже ей попался счет-фактура от одной лондонской электрической фирмы. В квадратике даты значилось FAT/3. В самом списке было двенадцать строк. И где-то еще – вот только где? – ей также попалось на глаза это самое FAT/3. И та же самая комбинация цифр и букв… Она схватила мобильник Серра, выключила компьютер, положила его в чехол и потянулась за своим пальто.

28

Петра вышла под дождь на Джермин-стрит. Найдя на Черч-плейс телефонную будку, набрала номер «Адельфи трэвел». Ее тотчас приветствовал голос автоответчика, включенного все двадцать четыре часа в сутки. Пройдя обычную рутину идентификации, что и накануне, она уже через минуту разговаривала с Александером.

– Отель «Кларендон» на Джермин-стрит. Номер девять. Там проблема.

– Сколько?

– Один.

– Кто-то, кого я знаю?

– Серра.

Как и следовало ожидать, молчание на том конце линии было долгим.

– Серра?

– Да.

– Что произошло?

Господи, что за вопрос!

– Брился и случайно перерезал себе горло. Неужели это так важно? Он мертв. Сейчас все равно не объяснить. Нет времени.

Лгать Александеру всегда было легко и просто. Порой даже не без удовольствия.

– За тобой есть хвост?

– Не знаю, но думаю, к вам мне лучше не приезжать. Все должно идти по плану, даже если Серра мертв. Лишний риск ни к чему. Если смогу, позвоню вам завтра.

– Хорошо. Но если возникнет проблема, тотчас же звони.

Она сделала еще один звонок, но из другой будки.

* * *

На такси Петра доехала до Джордж-стрит. Доктор Брайан Резерфорд встретил ее лично.

– Миссис Морган уже ушла домой, – пояснил он. – Тебе повезло, что ты успела застать меня в последнюю минуту.

– Вижу. Судя по вашему виду, вы явно куда-то собрались.

На Резерфорде был строгий черный костюм.

– У меня ужин в Гросвенор-Хаус.

– Извините, что я вас задерживаю.

– Ничего страшного. В свое время ты оказала мне огромную услугу. Из разряда корпоративных уловок. Фармацевтическая фирма, которая не мытьем, так катаньем пыталась навязать нам свою продукцию.

Резерфорд провел ее в кабинет, где снял пиджак. Под слепящими белыми лампами очистил и дезинфицировал рану, затем наложил швы и повязку.

– Я бы на твоем месте позаботился о себе, Стефани, – сказал он, моя под краном руки. – Не знаю, откуда у тебя все эти раны – если честно, и знать не хочу, – но мне кажется, что для такой молодой женщины, как ты, их чересчур много.

– Знаю.

– Не хотелось бы, чтобы в один прекрасный день ты получила серьезную травму.

Петра натянула футболку.

– Буду иметь в виду. И спасибо за вашу заботу.

– В твоем возрасте люди обычно думают, что они будут жить вечно. Но стоит дожить до моего возраста, как начинаешь понимать, как коротка эта вечность.

Петра невольно улыбнулась:

– Это такая акция? К любой резаной ране, требующей пять швов, бесплатно прилагаются перлы жизненной мудрости? Я правильно поняла?

В его взгляде сквозила печаль.

– Почему бы не принять их, если они бесплатны, тебе так не кажется?

– Надо подумать. Кстати, вы не могли бы одолжить мне бумагу, конверт и ручку?

– Думаю, да.

– А также фонарик.

– Фонарик?

– Ну да. Карманный, на батарейках. Одним концом пускает луч света.

Резерфорд кивнул и принялся рыться в ящиках стола.

– Ты мне нравишься, Стефани. Ты милая девушка. Но это не значит, что я рад часто тебя у себя видеть. Подумай об этом.

Из кабинета Резерфорда Петра отправилась к станции метро «Бонд-стрит». Доехав по Юбилейной линии до «Грин-парк», пересела на линию Виктории и, сойдя на одноименной станции, пешком дошла до угла Уилтон-роуд и Лонгмур-стрит. Холодным, сырым вечером бар «Галлахер и сыновья» был оазисом тепла и уюта. Петра вспомнила это заведение: деревянные панели и горчичного цвета краска, зеркало на стене, Сирил Брэдфилд, сидящий под ним с пинтой «Гиннесса»… Она остановилась рядом с его столиком.

– Не хотите чего-нибудь выпить?

Он поднял на нее глаза.

– Что ты здесь делаешь?

– Хотела увидеть вас.

– У тебя есть мой номер. Могла бы и позвонить.

– У меня срочное дело. – Она посмотрела на его стакан. Тот был на две трети пуст. – Может, еще?

– Может, нам лучше…

– Я по другому делу.

– В таком случае почему бы нет?

Это был ее первый контакт с Брэдфилдом после того, как она забрала последний из изготовленных им для нее трех комплектов документов. Первый лежал в сейфе банка «АБН-АМРО» в Амстердаме, второй – в банковской ячейке в Париже. Третий был в Лондоне. К тому моменту, когда Петра вернулась к столику со свежей пинтой «Гиннесса», Брэдфилд уже скатал себе очередную самокрутку – тонкую и идеально круглую, несмотря на то что три его пальца на правой руке и два на левой были перевязаны бинтом.

– Что это с вами?

– Постарались какие-то отморозки… К сожалению, издержки профессии.

Сделав глоток колы, Петра передала Брэдфилду конверт, который забрала у Резерфорда. Он взял его у нее из рук без особого энтузиазма. Очередная издержка профессии, решила она.

– Что это? – спросил Брэдфилд, понизив голос, хотя рядом с ними никого не было.

– Инструкции.

– Для чего?

– Там все написано. Телефонный номер, а также несколько цифр и фраз. И пояснение, как вступить в контакт и что сказать.

– Вступить в контакт с кем?..

– Какая разница. С голосом на другом конце линии. Главное – следовать этим инструкциям, и все будет в порядке.

– Когда?

– Завтра. Скорее всего.

– Скорее всего?

– Начиная с полудня, держите радио включенным. Или телевизор. Слушайте новости.

– И что я должен услышать?

– Сообщение про угон самолета. Рейс из Хитроу.

Брэдфилд с задумчивым видом затянулся самокруткой. Впрочем, свои мысли он озвучивать не стал.

Петра подалась вперед.

– Вскроете конверт лишь в том случае, если угон состоится. Если в течение двадцати четырех часов вы ничего не услышите, сожгите его, не вскрывая. Вы меня поняли?

Брэдфилд кивнул – и лишь затем сделал первый глоток из очередной порции «Гиннесса».

– Мне интересно одно. С чего ты взяла, что можешь мне доверять?

– Потому что когда я впервые пришла к вам, вы моментально увидели меня насквозь. Вы еще сказали мне, что мне не следует носить пистолет, если я не готова из него стрелять. Помните?

Брэдфилд медленно кивнул:

– Помню.

– Несмотря на это, вы не выставили меня за дверь.

– И по этой причине теперь я пользуюсь у тебя доверием?

– Отчасти.

– А что же тогда вторая часть?

– Вы ее знаете.

* * *

Брюэр-стрит. Она поклялась себе, что это будет в последний раз. Впрочем, сколько раз она уже давала себе такое обещание? Дождь перешел в противную мелкую изморось. Петра прошла мимо двери. Та была закрыта, но явно не заперта. По крайней мере, раньше ее никогда не запирали. Легкий толчок – и ей открылся так хорошо ей знакомый темный коридор. Посмотрев на окна верхних этажей, задернутых плотными шторами, она двинулась дальше.

Через две минуты Петра была уже на пожарной лестнице на задней стене здания рядом с тем домом, в котором она когда-то работала. Железная лестница была все такой же шаткой. Из кирпичей, в которых она была закреплена, сыпалась известка. Петра забралась на самый верх и проверила навесной замок. Тот, как и раньше, болтался на честном слове. Одно нажатие плечом – и дверь открылась. Шагнув внутрь и закрыв за собой дверь, она включила пластиковый фонарик, который дал ей Резерфорд. Луч был слабый, но его хватало. Петра обвела им чердак.

Это место по-прежнему было музеем. Этакий кусок идеально законсервированного прошлого. Перевязанные бечевкой стопки газет и журналов лежали на тех же местах. Как и разбросанные упаковочные коробки. Подойдя к пустому баку, Петра посветила внутрь лучом фонарика. Компьютер Проктора был по-прежнему там. Затем она вернулась к входной двери, чтобы сосчитать половицы. Пройдя требуемое расстояние влево, опустилась на колени и приподняла доску. Пластиковый пакет с семью дисками Проктора был там, где ему и полагалось быть, рядом с небольшой голубой сумочкой для туалетных принадлежностей, которая первоначально была собственностью авиакомпании «Вариг эйрлайнс». Чуть раньше, на неделе между Рождеством и Новым годом, Петра положила рядом с дисками сумочку. Внутри была пачка банкнот – фунты, доллары, франки, немецкие марки, – а также третий комплект документов, изготовленных для нее Сирилом Брэдфилдом.

* * *

Ноутбук Марка Серра стоял на столе ее гостиной рядом с двумя аудиоплеерами «Сони Уокмэн» – один тот, который ей дал Серра, второй она купила сама. Единственным источником света в комнате был включенный экран. Изученные ею файлы лишь подкрепляли горькую правду: здесь не было ничего мало-мальски значимого. С другой стороны, кто поручится, что нужный ей ответ записан на диске с данными?

Петра зарылась лицом в ладони и глубоко вздохнула.

Если самолет завтра не поднимется в воздух, погибнут почти четыре тысячи человек.

Он так и сказал. Она раз за разом мысленно прокручивала его слова. Что за ними кроется?

Блеф человека, который знает свою судьбу, или последняя попытка спасти себя на пороге смерти? Почти четыре тысячи человек? Почему именно столько? Возможно, причины этому просто нет. Как она ни старалась, ей так и не удалось представить, как и почему умрут эти люди, если самолет не поднимется в воздух. Иное дело, когда он взлетит…

Когда самолет будет в воздухе, кто скажет, что с ним может произойти? Правда, Серра заверил ее, что угнанный самолет совершит посадку на Мальте и пассажиры и экипаж – по крайней мере, бо́льшая их часть – будут выпущены. Но если Халил был фикцией – скорее всего, – то почему Мальта тоже не может быть ею?

Размышления о возможном развитии событий не помогали. Чем больше Петра думала на эту тему, тем запутаннее становились ее мысли. Тогда она решила сосредоточиться на том, что ей было известно. Александер никогда не согласится на ее участие в операции захвата. Если помешать угону, то будут поставлены под удар жизни четырех тысяч человек. Если же угон состоится, то смертельной опасности точно подвергнутся жизни более чем трехсот пассажиров. И что самое главное, Александер никогда не поверит, что Халил – это фикция, и это притом что кто, как не он сам, сотворил Петру Рейтер… Услышав такое из ее уст, он наверняка объявит это полным абсурдом или же глупостью. Но в любом случае его реакция до боли предсказуема.

Не будучи больше ни в чем уверена, она выключила ноутбук Серра и набрала номер Фрэнка.

– Марина?

– Ммм…

– Я думал о тебе весь день. Можно заглянуть к тебе?

– Нет. Лучше я к тебе. Хочется сменить обстановку.

* * *

Мы целуемся, и он за руку ведет меня в гостиную, где предлагает выпить вина. На столе открыта бутылка «Риохи». Я с благодарностью беру бокал. Вино согревает. Фрэнк берет меня за руку выше локтя и бережно направляет к дивану. Его пальцы давят на рану, на которую наложены швы. Я невольно вздрагиваю и выплескиваю немного вина на ковер и кофейный столик. Пролитое вино Фрэнка не волнует. Зато он с тревогой смотрит на меня:

– С тобой всё в порядке?

Мне не хочется ему лгать, поэтому я молчу.

– Что у тебя с рукой? – спрашивает он.

Я лишь качаю головой. И дело не в том, что я нарочно отказываюсь отвечать ему. Просто не могу открыть рта. Особенно в данный момент. Похоже, он это понял. На мне плотная черная рубашка поверх серой майки. Его пальцы расстегивают пуговицы и распахивают полы рубашки. Он оттягивает ткань в сторону и видит вокруг моего левого бицепса повязку.

– Что случилось?

– Я порезалась.

– Чем?

– Ножом.

Понятное дело, глаза его лезут на лоб.

– Кто это сделал?

– Садись, – говорю я ему.

– Марина…

– Садись.

Он подчиняется и садится на диван. Я сажусь рядом с ним.

– Фрэнк, я должна тебе что-то сказать, – говорю я. – Вообще-то очень многое. И хочу, чтобы ты выслушал меня и не перебивал. Договорились?

– Договорились.

– Я никакая не Марина Гауденци. – Выражение его лица меняется на глазах, потому что я говорю без акцента. – Мое имя Стефани Патрик, и мне двадцать три года.

Я рассказываю Фрэнку историю моей семьи, о том, каким несносным ребенком я была в детстве и юности. Когда я рассказываю ему про рейс NE027, про то, как чудом избежала смерти, Фрэнк вздрагивает. Слушая мой дальнейший рассказ, он приходит в ужас. А еще ему становится мерзко. Я это вижу. Нет, конечно, он притворяется, что это не так, но правда все равно пробивается на поверхность. Затем в моем рассказе возникает Кит Проктор – и тотчас уходит, после чего следуют недомолвки. Я ни слова не говорю ему ни про Александера, ни про Маджента-Хаус, ни про Серра, ни про призрак по имени Халил. Не хочу подвергать его риску, рассказывая про то, что мне известно. Я так и говорю ему, и Фрэнк, похоже, меня понимает. Он спрашивает меня, откуда у меня на руке резаная рана, – я отказываюсь посвящать его в детали. Когда же он задает вопрос, что стало с тем, кто ее нанес, я говорю ему правду. Он хмуро кивает и, помолчав пару секунд, говорит:

– Я так и знал, что ты это скажешь.

Когда мы наконец угомонились, шел второй час ночи. Прошло три часа. Предыдущая ночь была забыта, став бессмысленной после того, что я рассказала ему. Мы оба обессилены. Я не спрашиваю у Фрэнка, что он думает. У него не было времени, чтобы до конца переварить услышанное, так что любой ответ будет уклончиво-дипломатичным. Мне же это совершенно не нужно. Мне это никогда не было нужно. Поговорим завтра, предлагает он, и я отвечаю согласием.

Хотя у Фрэнка было время прийти в себя после моих откровений, я все равно поражена его самообладанием. Поражена и одновременно благодарна, ведь теперь мне, как никогда, нужны поддержка и понимание. Я хочу, чтобы меня утешали и обнимали. Я хочу услышать, что все будет хорошо.

Мы занимаемся любовью.

Сегодня все по-другому. Не лучше и не хуже, а именно по-другому. Наверное, потому, что сегодня с Фрэнком не Марина Гауденци и не Петра, а Стефани. И дело не просто в имени. Все гораздо глубже. В некотором смысле я теряю девственность. Не физически, а эмоционально. В свою бытность мятежным подростком Стефани трахалась с парнями, но никогда не занималась с ними любовью.

Позже, лежа в темноте, я чувствую на лице влагу. Слезы. Неужели? Я отказываюсь верить. Как ни странно, они меня не злят. Более того, я ловлю себя на том, что улыбаюсь.

Я – Стефани. Завтра я снова буду Петрой. Но сегодня, лежа рядом с Фрэнком, я – Стефани. И я узнаю чувство, которым переполнено мое сердце.

Тихо-тихо, чтобы он меня не слышал, мои губы шепчут запретную фразу:

– Я люблю тебя.

И это правда.

V Ритм – секция

29

Через восемьдесят минут после вылета из Хитроу борт BA283 захватили. Разработанный Петрой план по предотвращению теракта был предельно прост. Она намеревалась позвонить из аэропорта Александеру и сообщить ему, что самолет вылетит около полудня и что он должен оповестить соответствующие службы. После чего потребует, чтобы те до ее второго звонка не предпринимали никаких действий.

Естественно, он, скорее всего, отметет ее предложение, однако Петра решила не сообщать ему номер рейса, таким образом ставя его перед малоприятной дилеммой: он либо должен согласиться на ее условия, либо закрыть весь аэропорт. Прими Александер второе решение, в этом случае все входящие рейсы пришлось бы перенаправить в другие аэропорты, а значит, террористы, которые должны были встретиться на борту BA283, выскользнули бы из их сети. Теперь она почти не сомневалась: все они прилетят стыковочными рейсами, и лишь трое – она сама, Юсеф и Миркас – должны вылететь непосредственно из Хитроу. Впрочем, Александер наверняка согласился бы с ее доводами.

Захват состоялся во время ланча, когда большинство пассажиров сидели на своих местах, зажатые откидными столиками со стоящими на них коробками с едой. Петра сидела в хвосте самолета: ее отсек будет захвачен последним.

Сигналом того, что захват начался, послужили пронзительные крики из передней части салона «Боинга». Поскольку крики и мольбы о пощаде не стихали, первоначальное недоумение вокруг нее вскоре уступило место страху. Лица пассажиров сделались каменными, в салоне установилась гробовая тишина. Вскоре появился Зайед, с карабином в одной руке и стюардессой в другой. Обхватив мускулистой рукой ее горло, он приставил дуло к ее правой щеке. При виде такого зрелища моментально последовал хор испуганных возгласов. По мере распространения паники шум становился все оглушительнее: возмущенные крики смешивались с воплями ужаса. Кто-то молился о спасении, другие же от страха утратили дар речи и сидели молча. В начале второго прохода появилась Муна и принялась выкрикивать какие-то приказы, но за шумом Петра их не слышала. На другом конце с места начал подниматься мужчина в темно-синей толстовке. Зайед тотчас перевел дуло карабина на него. Стюардесса испуганно крикнула, чтобы он не вставал. Мужчина на пару секунд замер, привстав с кресла, затем снова сел.

Зайед и Муна дождались, когда шум немного улегся, после чего Муна повторила требования: никто не встает со своих мест, все делают то, что им велено. Если оба эти требования будут выполняться, никто не пострадает, пообещала она. Стюардесса пронзительным голосом повторила ее слова. Постепенно шум смолк. Не считая редких всхлипов, никто не издавал ни звука.

Затем Муна, с «Береттой» сорокового калибра в руках, медленно прошлась вдоль обоих проходов, пристально всматриваясь в лица пассажиров. Петра сидела в хвосте, в кресле 45K. От нее не скрылось, что по мере приближения к концу салона на лице Муны появилось нечто, похожее на панику. Где Юсеф? Где Миркас? Муна встретилась взглядом с Петрой. Обе сделали вид, что не знают друг друга. Закончив свои неудачные поиски, Муна вернулась в начало салона и что-то шепнула Зайеду. Тот исчез из вида.

Через десять минут самолет начал описывать широкую дугу влево.

В планы Петры не входило быть на борту самолета. Она намеревалась зарегистрироваться на рейс, так как, прежде чем сделать второй звонок, ей нужно было пройти паспортный контроль, но этим дело и ограничивалось. Садиться в самолет она не собиралась. Ее визит к Сирилу Брэдфилду был лишь дополнительной мерой предосторожности, страховкой против непредвиденных обстоятельств. Когда утром она, поцеловав Фрэнка, сказала, что ждет не дождется четверга, это была чистая правда. В душе Петра не сомневалась, что так или иначе к концу дня все завершится. Ведь если ее план сработает идеально, никто не пострадает, а террористы будут схвачены. Если же он сработает лишь частично, самолет, по крайней мере, не поднимется в воздух, и все его триста восемнадцать пассажиров, шестнадцать стюардесс и три члена экипажа останутся живы.

Так должно было быть. Так она планировала. Увы, еще даже не доехав до аэропорта Хитроу, Петра уже знала: все будет иначе.

Если самолет завтра не поднимется в воздух, погибнут четыре тысячи человек.

Петра отлично знала, что такое лжецы и ложь. Еще бы! У нее самой был богатый опыт по этой части. Сначала как Стефани, затем как Лиза и вот теперь как Петра – или же как Элизабет Шеперд, Марина Гауденци или Сьюзан Бранч, – она лгала как дышала. Более того, легко распознавала ложь других, видела, как и почему они лгут, знала разные способы ее применения. Ложь помогала ей выжить. Оберегала и защищала ее. Неудивительно, что Петра привыкла смотреть на ложь не с точки зрения морали, а с точки зрения принятия практических решений.

Внутренний голос подсказывал ей, что Марк Серра не лгал. Это был чистой воды инстинкт, и как только она уступила ему, ее убежденность лишь укрепилась. Петра поняла, что знала это с самого начала, и сопротивлялась лишь потому, что отказывалась в это поверить.

Она понимала Серра. Понимала таких мужчин, как он. И особенно его самого. Он сказал это, движимый желанием сообщить ей, что будет. Чтобы, когда это случится, Петра знала: он предупредил ее, а значит, она могла предотвратить трагедию. Серра понимал, что умрет, так что это отнюдь не было попыткой купить ее милосердие. Скорее наоборот. Это был его последний вызов. Горько-сладкий момент торжества. Его наследство. Да, таким он был, Марк Серра. Бросив ей вызов, он умер, считая себя победителем.

Было ли у нее хоть что-то в поддержку этой теории? Ничего. Что, если она ошибается? В конце концов, кто, если он в своем уме, готов рисковать жизнями трехсот пассажиров, летным экипажем и «Боингом» ради того, чтобы она, Петра, могла следовать своему инстинкту, основанному исключительно на ее собственном понимании лжи и лжецов? В конце концов она приняла эту версию. Что ей еще оставалось? Она должна сделать все для того, чтобы такое решение не было принято.

* * *

Через четыре с половиной часа после того, как самолет был захвачен, он пошел на посадку над Мальтой. Первоначальная паника улеглась. Но царившая в салоне гробовая тишина была пронизана страхом. Да, никто не кричал и не плакал, но Петра читала этот страх на бледных как мел лицах, в немигающих взглядах, в том, как побелевшие пальцы с силой впивались в подлокотники кресел. Испуганные, не способные логически мыслить, боясь сделать лишний вдох, в эти мгновения они существовали на грани между последними крохами самообладания и истерикой. Петрой же владело хорошо знакомое ей отупение. Более того, этот разлад тела и разума вполне ее устраивал.

За несколько минут до восьми вечера по местному времени колеса «Боинга» коснулись посадочной полосы «3–2» аэропорта Лука, после чего лайнер покатил к дорожке «0–9» и вскоре замер как можно дальше от здания терминала. Капитан воздушного судна велел пассажирам задраить иллюминаторы.

На то, чтобы смешать всех триста восемнадцать пассажиров в общую массу, ушло полчаса. Пассажиров первого класса перевели в эконом-класс, в результате чего в салоне осталось лишь несколько пустых кресел. Петре был понятен смысл этого маневра. Количество террористов уменьшилось на двух человек; собрав всех пассажиров в одном салоне, они держали их всех под контролем.

* * *

– Мне нужен врач, который говорит по-французски. Je cherche un médecin.

В передней части салона террорист по имени Маркоа искал волонтеров. Высокий и худой, как говорится, кожа да кости. Петра медленно подняла руку. Маркоа подошел к ней по проходу:

– Вы врач?

– Да.

– Возьмите ваши вещи и следуйте за мной.

Место Петры было у окна. Чтобы выпустить ее, два пассажира слева были вынуждены встать и выйти в проход. Взяв с багажной полки сумку, она последовала за Маркоа в переднюю часть салона. В самом хвосте самолета находились два террориста, по одному в каждом проходе, откуда им открывался обзор всего салона. Петра и Маркоа прошли мимо еще одного – Обаида. Этот стоял в широком проходе между тридцать восьмым и тридцать девятым рядами. Еще двое – Фатима и Зайед – заняли позицию в передней части салона перед задернутыми шторками. Маркоа был кем-то вроде челнока. На верхней палубе находился один человек – главарь, Базит. Вернее, Реза Мохаммед.

В черном костюме и белой рубашке с открытым воротом, он стоял в салоне первого класса в носовой части самолета.

– Юсефа и Миркаса почему-то нет.

Его слова прозвучали скорее как вопрос.

– Потому что они мертвы. Их обоих убили агенты британских спецслужб.

В глазах Маркоа промелькнул страх. А вот Реза Мохаммед остался на удивление спокоен и продолжал буравить ее взглядом.

– Когда?

– Вчера.

– Что случилось?

– Я не знаю. Серра тоже не знал. И он не собирался ждать, чтобы выяснить это.

– Ты его видела?

Петра кивнула:

– Вчера вечером он приехал ко мне в Лондон.

Реза Мохаммед смотрел на нее в упор, ожидая сигнала того, что она ему лжет, но так и не дождался.

– Но если на тот момент британские спецслужбы убили Юсефа и Миркаса, ему было бы разумнее держаться от Лондона как можно дальше.

– Я единственная, с кем он мог установить контакт. Остальные уже были вне досягаемости.

Кстати, а как оно было на самом деле? Так ей сказал Серра, но можно ли верить его словам?

Лицо Мохаммеда оставалось каменным.

– И что он сказал?

– Что все должно идти так, как запланировано. При необходимости я должна оказать содействие. Он даже дал мне свой компьютер.

Стараясь сохранять внешнее спокойствие, Петра запустила руку в сумку и вытащила оттуда ноутбук Серра.

– Он сказал мне, что диск у тебя.

Реза Мохаммед ответил не сразу. Петра уже испугалась, что совершила ошибку. Но затем он постучал по карману и сказал:

– Верно, у меня.

– Можно взглянуть?

– Зачем? В этом нет необходимости. На нем все равно нет ничего ценного. Я уже проверил.

Петра открыла было рот, чтобы возразить, однако сдержалась. Вместо этого она равнодушно пожала плечами, как будто ей было все равно.

– Серра сказал тебе, каковы его планы? – спросил Реза Мохаммед.

– Только то, что он намерен исчезнуть.

Он кивнул.

– Пусть исчезает. Сколько времени?

Петра посмотрела на наручные часы:

– Почти девять тридцать по местному, восемь тридцать по Гринвичу.

– И почти три тридцать по нью-йоркскому. По-моему, пора предъявить наши требования. Пойдем со мной.

Они прошли назад через отсек бизнес-класса, затем вверх по лесенке и через пустой салон первого к кабине пилотов, где рядом с открытой дверью застыл Али с девятимиллиметровым «Ругером» в руках. Али был старшим по возрасту в группе захвата и когда-то сам работал пилотом в саудовской авиакомпании. Обменявшись парой слов с Реза Мохаммедом, он отступил в сторону, пропуская его и Петру.

Реза Мохаммед объявил капитану, что намерен выдвинуть требования. Петра посмотрела на других пилотов. На лицах обоих читалось напряжение, хотя в остальном они оставались внешне спокойны. Она перевела взгляд на окно – там, на другом конце летного поля, сверкали огни терминала. Реза Мохаммед взял у пилотов наушники и дождался от капитана сигнала. Написанные на листке бумаги инструкции были краткими и четкими.

– Я намерен сделать заявление. Мы требуем свободы для шейха Абдула Камаля Кассама. Он должен быть освобожден из незаконного тюремного заключения в Соединенных Штатах Америки. К двенадцати часам завтрашнего дня по Гринвичу он должен покинуть тюрьму особого режима в Колорадо, где содержится в данный момент, и сесть в самолет. Завтра, к девятнадцати часам по Гринвичу, он должен покинуть воздушное пространство Соединенных Штатов. По причине расстояния, которое он должен преодолеть, самолету, на борту которого будет находиться Кассам, разрешаем сделать одну посадку на Восточном побережье для дозаправки. Как только нам станет известно, что Кассам летит над Атлантикой, мы начнем партиями выпускать пассажиров. Как только он благополучно доберется до места назначения, все оставшиеся заложники и экипаж будут выпущены на свободу. Если хотя бы один из этих сроков будет нарушен, возмездие будет быстрым и безжалостным. Точно таким же образом будут караться любые попытки невыполнения наших требований. Связь с этим кораблем возобновится лишь за несколько минут до первого срока. До этого никакой связи с ним не будет. Наши требования не допускают никаких уступок. Они окончательные и абсолютные. Мы – «Сыновья Саббаха».

– Власти США никогда не пойдут на это, – сказала Петра, когда они с ним шли по проходу верхней палубы.

Реза Мохаммед кивнул:

– Знаю.

* * *

Я одна в переднем камбузе; выполняю упражнения на растяжку, чтобы размять затекшую спину. В самолете стоит гробовая тишина. Там, где я сейчас нахожусь, кажется, что он пуст. Я ужасно рада, что сейчас нахожусь здесь, а не застряла в своем кресле 45K. Смотрю на часы. Три сорок шесть по Гринвичу. Через четверть часа террористы сменят друг друга на посту в салоне эконом-класса. Двоих из них сменят Зайед, который в данную минуту расхаживает по проходу, и Муна, которая сейчас дежурит рядом с кабиной пилотов. От несения вахты избавлены лишь двое – Реза Мохаммед и я.

Мне должно быть жаль людей в салоне эконом-класса, ведь они там из-за меня. Но мне их не жаль. Я смотрю вперед, в будущее, потому что не могу оглядываться назад, в прошлое.

Я пытаюсь не думать о Фрэнке, но он не выходит у меня из головы. О чем он думает сейчас? Что я исчезла навсегда? Где-то в темных глубинах моей души затаился страх, что я никогда больше его не увижу. Что я могу умереть или, что еще страшнее, останусь жива, но когда вернусь, Фрэнк откажется простить мне всю эту лавину лжи. Впрочем, чему удивляться? Он влюбился в женщину по имени Марина Гауденци. Он понятия не имеет, кто я такая. Да я и сама этого не знаю.

Я нахожусь в самолете, который захвачен террористами, и ощущаю себя скорее заложницей, жертвой, нежели соучастницей преступления. Ощущаю себя Стефани, хотя на самом деле я Петра. Или как?

Когда-то я считала, что это совершенно разные люди. Перевоплощаясь из Петры в Марину, затем в Сьюзан Бранч, затем снова в Петру, я чувствовала себя уверенно. Я делала это с легкостью, как будто перещелкивая пультом каналы телевизора. Увы, теперь сигналы ловятся плохо, картинка размыта до неузнаваемости. Я – никто из трех вышеназванных личностей и одновременно все они, вместе взятые. На Петру наложилась Марина, а Элизабет Шеперд, Сьюзан Бранч и все остальные слились в одно бесформенное целое. Что касается Стефани Патрик, я понятия не имею, кто она такая.

* * *

До упора откинув спинку кресла, Реза Мохаммед расположился у окна в первом ряду в салоне бизнес-класса верхней палубы. Его куртка висела на спинке соседнего кресла. Вид у него был усталый. Петра сидела на подлокотнике кресла через проход от него. На пару дюймов подняв шторку, Реза опустил ее снова.

– Светает.

– Ты будешь вновь говорить с властями? – спросила Петра.

– Разве только за час до первого срока, чтобы напомнить им, что в их распоряжении всего один час.

– И тогда они скажут, что им нужно больше.

– Конечно. А я скажу, что в их распоряжении была масса времени и еще остается шестьдесят минут.

– Могу я задать тебе один вопрос?

Реза пожал плечами:

– Давай, если хочешь.

– Как тебе это удалось на «Северо-Восточных авиалиниях»?

Выражение его лица изменилось мгновенно, от равнодушия к тревоге.

– Мне рассказал Серра, – пояснила Петра.

Реза явно не спешил ей поверить. Но она осталась спокойна, как будто ей было все равно, расскажет он ей это или нет.

– Мне просто любопытно, – добавила Петра. – С профессиональной точки зрения.

Постепенно его первоначальная недоверчивость пошла на убыль.

– Это было несложно.

– По словам Серра, был использован сфокусированный заряд «семтекса». Это так?

– Так.

– Но как ты проник на самолет в таком месте, как аэропорт имени Кеннеди?

– Подкупил наземные службы.

Петра посмотрела на его куртку, висевшую по другую сторону прохода, всего в метре от нее.

– Вряд ли это было легко, учитывая меры безопасности и все такое прочее.

– Но и не так сложно, как ты думаешь. Начать с того, что мы решили не предпринимать попыток внедриться в обслугу аэропорта. Вместо этого мы завербовали тех, кто уже работал там. Я был задействован лишь в самом конце. Но в целом операция оставляла желать лучшего.

Петра нахмурила брови.

– Это почему же? Нужный результат был достигнут, а это главное.

– Но самому процессу не хватало гибкости. Было задействовано слишком много народа, что означало дополнительные риски. Мы искали что-то другое.

– Мы?

– Я всего лишь один из многих, – уклончиво ответил ее собеседник. – Звено в цепи.

Представив Резу Мохаммеда на одном ее конце, Петра протянула цепь к горам на границе Афганистана и Пакистана и к самому Камалю Ибрагиму Кариму.

– Это можно сказать обо всех нас.

– Но не о тебе, – огрызнулся он. – Твой единственный хозяин – деньги.

– Тем не менее это тоже цепочка.

Реза Мохаммед пожал плечами.

– А по-моему, деньги – не худший хозяин, чем религия, – сказала Петра.

– Может, и нет. Но при чем здесь вообще религия?

– Разве для тебя она не самое главное? Убивать врагов ислама?

Реза Мохаммед посмотрел на нее. Увы, она так и не смогла понять, что означает этот его взгляд.

– Ты так считаешь? Будь это так, тебе, наверное, было бы легче? – спросил он.

– Вообще-то лично мне все равно.

– Я жил в Европе. И знаю, что это такое – быть там мусульманином. Я не раз сталкивался с расизмом европейцев. Я отлично понимаю стереотипы. Знаю, кто мы такие в их глазах. Варвары и дикари. Фанатики. Животные из стран третьего мира.

– У тебя паранойя.

– Ты так думаешь? – Петра не ответила. – «Холодная война» закончилась, но Западу по-прежнему нужен враг. Израилю нужен враг за пределами его границ, на которого можно было бы перевести стрелки, вместо того чтобы бороться с внутренней угрозой. Европе нужен общий враг, чтобы избежать раздробления. Американским производителям оружия нужен враг, чтобы сохранить свои барыши. Страх – действенная штука. Неудивительно, что ислам привыкли изображать религией нетерпимости и агрессии. Кому-то нужно, чтобы люди воспринимали его именно так.

– Мне казалось, ты только что сказал, что религия здесь ни при чем.

– Верно. Ни при чем. Однако мусульман почему-то привыкли изображать монстрами.

– Но разве не религия привела тебя сюда?

Реза несколько секунд молчал, прежде чем ответить.

– Если я умру, то вовсе не во имя ислама. И не во славу Аллаха.

– Тогда во имя чего?

Ответом на ее вопрос стало молчание. Реза Мохаммед встретился с ней взглядом. Петра ожидала увидеть в его глазах гнев, но не увидела. В них не было ничего.

– Ты сказал, что вы искали что-то другое, – произнесла она в конце концов.

Он нахмурился.

– Ты о чем?

– О рейсе NE-ноль двадцать семь.

– Понятно.

– То есть та операция, на ваш взгляд, была неудачной?

– Отчего же, очень даже удачной, но она также выявила наши слабые места. Не подложи я лично взрывное устройство – или же будь оно подложено в другую часть самолета, – тот, возможно, не был бы уничтожен. Протащить своих людей в штат наземных служб – или подкупить их представителей – это вряд ли было реалистичной перспективой на будущее. Повторить такое будет сложно. Не говоря уже о том, что такое нелегко осуществить.

Петра подумала про университетский курс Резы Мохаммеда в Имперском колледже, а также про курс, который изучал Мустафа Села. Что, если сейчас она видит перед собой их обоих? Сидя перед ним на борту «Боинга», она могла легко представить его в лекционном зале, на лекции по самолетостроению. Как он слушает лекцию и пытается вычислить уязвимые места в конструкции самолетов.

– Все равно непонятно, как можно без этого обойтись, – сказала Петра.

– Без чего?

– Без вербовки наземных служб или проникновения в экипаж.

– Вообще-то легко, хотя тебе такого никогда не сделать, – произнес он, не пытаясь даже скрыть презрения в голосе. – Для этого нужно иметь добровольцев, которые готовы умереть за свои убеждения. Как наемница, ты веришь только в деньги. Но готова ли ты умереть ради них?

– Разумеется, нет. Для наемницы небо здесь, на земле, и за него нужно платить чистоганом.

– Вот в этом-то и разница.

– Но ведь даже смертник должен как-то пронести взрывное устройство на борт.

– Это самое легкое, – отмахнулся Реза Мохаммед. – Тебе известно, что как-то раз в Риме я пронес на борт рейса «Алиталии» в ручной клади пистолет? Да-да. Не смотри на меня так. Это было пару лет назад. Я сам удивился, когда по прилете в Лондон нашел его на дне сумки. Не знаю, кто положил его туда. По всей видимости, это была чья-то досадная ошибка. С другой стороны, меня вовсе не удивило, что я прошел с ним в Риме через службу безопасности. С бомбой все гораздо проще. Ее можно пронести по частям. Например, триггер можно спрятать в портативном магнитофоне. Таймером – если вам нужен таймер – могут стать дешевые часы. Есть еще сама взрывчатка. Если она жидкая, ее можно пронести в любом контейнере – например, в пузырьке из-под жидкости для контактных линз.

– Но тогда тебе нужно будет пойти в туалет, соединить части, сложить их в сумку и…

– И поставить ее в нужном месте. Это самое главное. В таком самолете, как этот, в некоторых частях салона пассажиры сидят менее чем в полуметре от топливных баков. А тебе известно, насколько прочен пол салона? Так себе, если честно. Его тестируют, чтобы он выдержал давление женского каблука-шпильки, и это, пожалуй, всё. Рейс «Северо-Восточных авиалиний» был экспериментом. Исходной точкой. И хотя эксперимент этот остался единственным в своем роде и его нельзя было повторить, он указал путь вперед.

– К чему именно?

– К тому, что происходит сейчас.

* * *

Мне как будто дали под дых. Я забыла, как это – дышать. Помнится, Энн Митчелл однажды сказала мне в ту пору, когда я из Стефани превращалась в Лизу. «Ты поймешь, что такое настоящее падение, лишь когда будешь вынуждена продавать себя за гроши. И окажется, что разница невелика».

Сейчас я чувствую нечто подобное. Новый уровень падения.

То, что мои родители – да и все пассажиры на борту рейса NE027 – встретили страшную смерть, невозможно ни забыть, ни простить. Но куда страшнее то, что все они стали жертвой частично удавшегося эксперимента. Неужели такое возможно? Это с трудом укладывается в голове. С другой стороны, они мертвы. Поэтому какая разница? Их все равно уже не вернуть.

И все же это чувство не проходит. Пустота внутри меня теперь глубже, чем раньше, – примерно такая же, как в детстве, когда я пыталась представить космическое пространство и не могла совладать с понятием бесконечности. Ведь оно наверняка должно где-то кончаться, казалось мне. Но если оно где-то заканчивается, то что это за барьер и что существует по ту сторону от него? Вот уравнение, что лучше всего описывает то, что я чувствую в эти минуты: горе и пустота, помноженные на бесконечность плюс один.

Шок от откровений Резы Мохаммеда повергает мои мысли и чувства в полный раздрай. Надеюсь, что внешне это незаметно. Я собираю волю в кулак и пытаюсь сосредоточиться на том, что мне нужно сделать.

Я говорю Мохаммеду, что если буду нужна ему, он может найти меня в салоне первого класса. Встав с подлокотника, на котором я все это время сидела, потягиваюсь и как бы невзначай задеваю бедром висящую на спинке кресла куртку. Она падает на пол. Я поднимаю ее с пола и возвращаю на место. При этом незаметно извлекаю из внутреннего кармана, по которому недавно похлопал Мохаммед, диск. Но Реза не замечает ловкости моих рук. Этому искусству я научилась не в Маджента-Хаус. Его я унаследовала от Лизы. В последний раз воспользовалась им, когда увела бумажники у двух вдрызг пьяных болгарских бизнесменов в зачуханном отельчике на Кингс-Кросс.

Сегодня это было даже проще.

* * *

Оставшись одна в салоне первого класса, Петра уселась в кресло и открыла ноутбук Серра. Реза Мохаммед был прав. На первый взгляд данные на диске не представляли особой ценности. Однако Петра знала: файлы – лишь ключики к серии скрытых программ, включая те две, что предназначены для шифрования и дешифровки. Серра разработал систему, в которой ноутбук и диск работали лишь в тандеме. По отдельности информация на обоих мало что значила. Вместе же они представляли идеальную, самодостаточную систему. Искать и находить скрытые компоненты Петру научила Рози.

То и дело получая сообщения об ошибке, она медленно знакомилась с директориями и субдиректориями. Изучила папку FDS/12 на ноутбуке. Файлы FAT, FAT/1 и FAT/2 были пусты, как и в тот первый раз, когда она просматривала их в квартире Серра, а вот в FAT/3 явно что-то было. Петра попыталась открыть файл, но компьютер запросил пароль. Она вспомнила код из четырнадцати букв – LESFILSDUSABAH. И что же? Окно для пароля исчезло, и на экране появилась страница, озаглавленная FAT/3. Под заголовком имелось двенадцать строк и пятьдесят столбцов абракадабры из цифр и букв.

Внизу страницы ей предлагался выбор – продолжить или отменить. Она выбрала «продолжить». Экран запросил новый пароль. Петра опять ввела LESFILSDUSABAH, но на этот раз компьютер его отклонил. Тогда она попробовала SONSOFSABAH, затем SЕRRAMARC и другие комбинации имени Серра и, наконец, перешла к именам террористов. Около часа Петра вводила в машину пароли, но та всякий раз их отклоняла.

Вскоре ее мозг запросил пощады. Горькое послевкусие откровений Резы Мохаммеда в сочетании со страхом разоблачения мешали сосредоточиться. Каждые несколько секунд она оглядывалась через плечо, чтобы удостовериться, что за ней никто не следит. И чем дольше сидела одна, тем больше сдавали ее нервы.

Тогда Петра переключила внимание на двенадцать строк в файле FAT/3. Вдруг ей удастся выявить в них некую закономерность? Увы, вновь ничего. Перед ее внутренним взором предстали лица родителей. Стоя посреди поля, что тянулось от их дома к речке, мать и отец улыбались ей. День был солнечный и морозный, ветер пригибал траву, и по той бежали мерцающие волны. Отогнав картинку, Петра вернулась к паролю и напечатала NE027. Две буквы и три цифры замерли в окошке в ожидании, когда она нажмет клавишу ввода. Посмотрев на двенадцать рядов и пятьдесят колонок букв и цифр, эту бессмысленную сетку из шестисот знаков, Петра нажала кнопку «продолжить».

В следующий миг бо́льшая половина этой абракадабры высветилась синим цветом. А затем исчезла. Оставшиеся значки задвигались по экрану, занимая новые позиции. Когда движение на экране замерло, на нем по-прежнему оставались двенадцать строк, зато число колонок сократилось до девятнадцати.

Петра посмотрела на первую строчку. BA117LHR0845JFK1125. Рейс BA117 авиакомпании «Бритиш эйруэйз», вылет из Хитроу в восемь сорок пять, прилет в Нью-Йорк, в аэропорт имени Джона Ф. Кеннеди в одиннадцать двадцать пять. Она пробежала глазами список. Два рейса из Франкфурта, три из Амстердама, один из Парижа, один из Цюриха, один из Гатвика и четыре из Хитроу. Три рейса «Бритиш эйруэйз», три – «Американ эйрлайнз», два «Юнайтед», два «Дельты», один «Люфтганзы» и один «КЛМ». К полудню по Гринвичу в воздухе должны быть десять из двенадцати, а через час – все двенадцать. Под заголовком FAT/3 стояла дата. Сегодня.

Раствор для контактных линз и «Англо-египетская грузовая компания» на Эрлс-Корт-роуд. Петра вспомнила комнату в задней части дома, где среди других товаров находились две коробки с жидкостью для контактных линз. Ей также вспомнились дешевые часы «Касио», оптовые партии батареек… И хотя она не могла припомнить кассетники в роли триггеров, те вполне могли быть спрятаны в чем-то другом. Или же те просто были сложены в другом месте. Главное в ином: Реза Мохаммед не в курсе, что она побывала на складе «Англо-египетской грузовой компании». Описывая ей самодельную бомбу, он пытался представить процесс ее изготовления как гипотетическую картинку. Теперь же Петра знала: Реза был предельно точен.

«Сыновья Саббаха». Серра не лгал, когда говорил ей, что она видела лишь их горстку. Ей следовало догадаться. Подсказки были повсюду. Угонщиков было десять, но список в файле FAT/3 содержал двенадцать строк.

Кто бы ни был архитектором этого плана, Серра или Камаль Ибрагим Карим, он понимал, что самое главное в терроризме – заронить в сердца невинных людей страх. Реза Мохаммед едва не расхохотался, когда Петра сказала очевидное: американские власти никогда не выпустят из тюрьмы шейха Абдула Камаля Кассама. В этом и заключался весь смысл. «Сыновья Саббаха» вовсе не ставили себе целью освобождение Кассама из тюрьмы. Их целью был террор как таковой.

За несколько минут до полудня Реза Мохаммед снова войдет в контакт с властями и потребует освободить Кассама. В ответ он услышит, что его требование невыполнимо. Или же власти попытаются потянуть время. Тогда Мохаммед, скорее всего, разорвет связь и станет ждать дальнейшего развития событий. Двенадцать уничтоженных самолетов и четыре тысячи погибших людей будут в его глазах справедливой карой. А где-то высоко в горах на афганско-пакистанской границе бродячий отшельник Камаль Ибрагим Карим будет праздновать победу.

На самом деле именно он был убийцей ее родителей, сестры и брата. Но сейчас для нее не это главное. Карим был далек и безлик, анонимный монстр, обитающий в другой части мира. Но лица пассажиров на двенадцати самолетах, которые сегодня утром поднимутся в воздух из европейских аэропортов, были очень даже реальными. Все эти люди были ей знакомы. В эти минуты они просыпались – дома, в отелях, – завтракали, паковали вещи. Выкроив свободную минутку, бизнесмены в срочном порядке брились. Туристы мечтали об отпуске, который вот-вот начнется, или же, наоборот, блаженствовали, наслаждаясь его последними минутами. Кто-то с волнением ждет встречи с родными и близкими, кто-то с камнем на сердце переживает предстоящую разлуку. Для экипажа и стюардесс это будет лишь очередной рабочий день. Все эти люди были ее семьей. Были Мартином Дугласом. Были ею самой.

* * *

Я сижу в носовой части самолета, и у меня такое ощущение, будто вся моя жизнь сливается в некую гигантскую воронку, сузившую все до настоящего момента. Я больше не могу ждать. Рейс BA117 – первая цель из двенадцати самолетов, которые вот-вот поднимутся в воздух. В моем распоряжении менее шестидесяти минут. Если же учесть, что пассажиры начнут садиться в самолет за полчаса до взлета, то и еще меньше. По большому счету времени у меня нет вообще. Я должна действовать. Прямо сейчас.

Я пыталась придумать способ, как мне передать сообщение. Например, по мобильнику. Увы, Реза Мохаммед велел одному из террористов перенести всю ручную кладь пассажиров первого и бизнес-класса в салон эконом-класса. Я даже подумывала о том, чтобы написать сообщение на листке бумаги и прилепить его к окну в надежде, что кто-то с мощным биноклем в руках заметит его и сможет прочесть написанное. Увы, вероятность этого так мала, что лучше не рисковать. Времени в обрез, поэтому нужно что-то более надежное.

Я знаю, что не могу выйти из самолета. А значит, единственное доступное средство связи с внешним миром – это кабина пилотов. Но ее охраняют вооруженные террористы. Допустим, мне удастся обезвредить часовых, не привлекая к себе внимания тех, кто находится внизу, но в любом случае эта победа будет временной. Рано или поздно террористы обнаружат, что произошло, и тогда на всем можно ставить жирную точку. Но альтернативных вариантов нет. Выбирать не из чего.

Я беру лист бумаги, на котором записала детали выбранных террористами рейсов. Достав из сумки баллончик с сальбутамолом, переставляю насадку на баллончик с нервно-паралитическим газом. Я готова.

Помнится, еще в Лондоне Александер высказал свое мнение по поводу террористов из числа исламских фундаменталистов. Его слова крепко засели у меня в голове.

– Эти люди не говорят от лица мусульман всего мира. На самом деле они перечеркивают исламский опыт четырнадцати столетий, сводя его к зачаточной форме ислама, которая, возможно, существовала – а возможно, и нет – в Медине, когда там правил пророк Мохаммед. И знаешь, почему они это делают?

Если честно, тогда мне было на это наплевать. Наверное, я лишь равнодушно пожала плечами.

– И почему?

– Потому что они до ужаса боятся современного мира. Они не могут к нему приспособиться, и это пугает их. Поэтому они ищут прибежище в прошлом, которое на самом деле никогда не существовало в том виде, в каком они представляют его сегодня. Они боятся жизни – современной жизни, – и этот страх заставляет их молиться смерти. Вот почему они стремятся вползти назад, в утробу истории. Надеются обрести там защиту и безопасность. Надеются ощутить тепло посреди холодного мира.

30

Я выхожу на верхнюю палубу. Назад пути нет. Иду по центральному проходу. Впереди дверь в кабину пилотов стоит приоткрытой. Я зорко смотрю по сторонам, чтобы ничего не упустить. Рядом с двумя передними туалетами из полумрака показывается чья-то приземистая, коренастая фигура. Я узнаю ее. Это Фатима. Волосы коротко стрижены, почти по-мужски. В левой руке у нее девятимиллиметровая «Беретта». Меня от нее отделяют два ряда кресел, затем один. Я не знаю, говорит ли она по-английски, поэтому не произношу ни слова. Вместо этого с улыбкой вручаю лист бумаги, который держу в левой руке.

Ей нет причин остерегаться меня, да и часы напряжения также сделали свое дело. Ее рефлексы притуплены. Она наклоняет голову и смотрит на цифры и буквы на листке бумаги. При этом не замечает, что моя правая рука приходит в движение. Я распыляю газ прямо ей в лицо. Тот попадает ей в глаза, но она даже не успевает вскрикнуть, потому что я уже врезала ей под дых.

Один удар, затем еще два. От плеча до кулака мои мышцы превратились в сталь. С каждым новым ударом тревога оставляет меня. Моргая и хватая ртом воздух, Фатима инстинктивно пытается сжаться в комок, но я не даю ей это сделать. Держа ее прямо, врезаюсь в нее лбом. Ее нос тотчас превращается в кровавое месиво. Она начинает оседать. Я спешу подхватить ее под мышки. Мне не нужно, чтобы она грохнулась об пол. Осторожно поднимаю Фатиму и вынимаю из ее пальцев «Беретту». Она лишь тихо стонет.

Пара ударов рукояткой пистолета по голове – и террористка окончательно вырубается.

* * *

Петра подняла с пола листок бумаги, проверила «Беретту» – десять патронов: девять в магазине, один в стволе – и вошла в кабину пилотов. Капитан и два его помощника ошарашенно обернулись на нее. Впрочем, на их лицах также читалось нечто похожее на надежду. Будь у нее время на объяснения, они наверняка ее выслушали бы, но времени не было. Петре было известно: согласно инструкциям, пилоты должны беспрекословно выполнять все требования угонщиков.

Она направила на капитана ствол «Беретты»:

– Я должна немедленно сделать отсюда заявление.

Ее безупречный английский, лишенный восточного акцента, поверг всех троих в шок.

– Вы хотите поговорить с диспетчерской? – спросил он.

– Нет. – Петра протянула ему листок бумаги. – Эти двенадцать рейсов должны в ближайшее время вылететь в Соединенные Штаты. На борту каждого будет смертник. Ни один из этих самолетов не должен подняться в воздух. Вам понятно?

– Разумеется.

– Что вы можете сделать?

Капитан переглянулся с пилотами.

– Мы могли бы воспользоваться АОСАС.

– Что это?

Он указал на небольшой экран и клавиатуру на приборной панели, отделявшей его рабочее место от мест других пилотов.

– Система авиасвязи. Это как радио. Работает на ультракоротких волнах. Я набираю сообщение и отправляю. Как только оно уходит, сразу же появляется там, где нужно.

– И где же?

– Куда вы его пошлете.

– И куда бы вы послали это сообщение, чтобы были предприняты экстренные меры?

– В Хитроу, – ответил капитан и, заметив скептический взгляд Петры, добавил: – Там уже в курсе, что нас угнали, поэтому сообщение будет автоматически направлено в кризисный центр.

– Который?

– Тот, что в аэропорту. Под главным зданием.

– В таком случае сделайте это прямо сейчас. И побыстрее. Только предупредите меня перед тем, как отправить.

Капитан начал печатать. Петра села на откидное сиденье позади него. Справа от нее сел второй пилот. Она посмотрела в окна, пытаясь обнаружить присутствие сил безопасности, но ничего не заметила. Затем обернулась через плечо на проход.

– Ну, всё. Готово.

Петра посмотрела на сообщение на экране. СРОЧНО. ОСТАНОВИТЕ ВЗЛЕТ СЛЕДУЮЩИХ БОРТОВ. Далее капитан перечислял самолеты в хронологическом порядке вылетов. НА БОРТУ ВСЕХ БОМБЫ. ПРОНЕСЕНЫ В САЛОН.

– Теперь добавьте вот это. Отправитель: Маркет-Ист-один-один-шесть-четыре-Р-П.

Как только код был набран, капитан нажал кнопки «готово» и «отправить». В следующее мгновение на экране высветились буквы MSGXMIT.

– Ушло, – сообщил он Петре. – И что теперь?

– Не знаю, – честно призналась она.

– Кто вы?

– Поверьте, вам лучше этого не знать.

* * *

Петра перетащила тело Фатимы из прохода и запихала его в один из двух туалетов в передней части верхней палубы. Второй пилот показал ей, как замкнуть дверь снаружи.

Вернувшись на откидное сиденье, она то и дело бросала взгляд на большую стрелку наручных часов. Каждое новое перемещение казалось ей дольше предыдущего. В кабине царило гнетущее молчание, пока капитан наконец не сказал:

– Похоже, нам пришел ответ.

Он смотрел на главный экран перед собой. Рядом с индикаторами двигателей виднелась строчка ACARS MSG. Встроенный принтер мгновенно выплюнул лист бумаги. Капитан включил экран ACARS, чтобы Петра могла прочесть сообщение:

КОМУ: МАРКЕТ-ИСТ-ОДИН-ОДИН-ШЕСТЬ-ЧЕТЫРЕ-Р-П.

СООБЩЕНИЕ ПОЛУЧЕНО. ПРИНЯТО К СВЕДЕНИЮ. ВСЕ 12 НА ЗЕМЛЕ.

ВАМ: СИЛЫ БЕЗОПАСНОСТИ ГОТОВЫ. ЖДЕМ КОМАНДЫ.

И.Б./ РИТМ-СЕКЦИЯ.

* * *

Я поражена, с какой быстротой пришел ответ, что заставляет меня сделать вывод: Александер сейчас в самом нервном узле. Что вполне очевидно, если Сирил Брэдфилд выполнил инструкции, которые я дала ему. Его анонимный звонок, наверное, открыл людям из Маджента-Хаус глаза на малоприятную правду: если угон самолета состоялся, Петра Рейтер на его борту. Это наверняка дало Александеру повод находиться в самом сердце сил реагирования. Я представляю его в данный момент в подвале кризисного центра. Снова смотрю на экран. И.Б./ РИТМ-СЕКЦИЯ. Мне тотчас становится понятно, что это такое. И.Б. – Иэн Бойд. РИТМ-СЕКЦИЯ. Я как будто снова перенеслась в Шотландию… Стою на горе, и вокруг меня сгущается туман. Мой напарник по забегу и я вынуждены сесть и ждать. Ветер гонит на нас дождь, отчего мы вынуждены немного спуститься по склону и найти укрытие за острыми камнями на краю торфяного болота. Мой напарник отказывается назвать свое имя, поэтому я прошу его придумать. Джорди, говорит он. Это имя соответствует его акценту. У него коротко стриженные светлые волосы и лицо с постоянно хмурым выражением, даже когда он улыбается. Пока мы ждем, когда рассеется туман, я спрашиваю его, можно ли хладнокровно, недрогнувшей рукой убить кого-то. Сначала он уходит от ответа на мой вопрос, но потом говорит, что это вопрос самообладания. Стоит поддаться панике, и тебе хана. Вся фишка заключается в правильном дыхании. Если твое дыхание под контролем, впасть в панику невозможно. Легкие и сердце, бас и барабаны, ритм-секция.

– Держи ритм-секцию под контролем, и вся остальная мелодия сыграется сама собой.

Это то, что он сказал мне тогда. Я отлично помню. Солдатик Джорди. Из разряда тех, что появляются ниоткуда и возвращаются в никуда. Из разряда тех, кому нельзя называть свое имя.

Слышу у себя за спиной мужской голос:

– Фатима?

* * *

Сидя спиной к двери, Петра шепнула капитану:

– Немедленно отправьте новое сообщение. Скажите, чтобы действовали дальше. Пассажиры собраны в эконом-классе. Подпишите сообщение «Ритм-секция» и замените И.Б. на П.Р.

– Фатима? – На этот раз голос прозвучал более настойчиво.

– Живее! – прошипела Петра капитану.

С этими словами она повернулась и вышла из пилотской кабины. В дальнем конце верхней палубы стоял Реза Мохаммед. В куртке. Увидев ее, сделал шаг вперед. Видеть, как он появился из полумрака, было сродни тому, как если б он вышел из прошлого Стефани в настоящее Петры. В правой руке Реза сжимал пистолет. Та часть ее «я», что все еще принадлежала Маджента-Хаус, быстро произвела анализ: «Смит-энд-Вессон 645», произведен под патрон 45 ACP, вместимость магазина – восемь зарядов, ударно-спусковой механизм двойного действия. Вторая половина ее «я» застыла в растерянности.

Реза Мохаммед хмуро посмотрел на нее:

– Где Фатима?

– Внизу.

На секунду он почти поверил ей, но затем покачал головой:

– Неправда, она была здесь, наверху.

– Она спустилась вниз.

Его взгляд начал поблескивать сталью. Петра узнала эти сигналы.

– Где она? – повторил он вопрос.

– Я, кажется, уже сказала…

Реза Мохаммед поднял «Смит-энд-Вессон». Петра вскинула «Беретту».

– Опусти пистолет! – приказал Реза.

– Сначала ты.

– Опусти пистолет, – процедил он сквозь зубы, – или же я взорву самолет и убью всех, кто есть на его борту.

И тогда она все поняла. В левой руке Реза Мохаммед держал «Сони Уокмэн». Его большой палец застыл над кнопками «перемотка назад» и «перемотка вперед».

– Если я опущу большой палец, в грузовом отсеке рядом с топливными баками взорвется бомба.

Это, случайно, не ее «Сони Уокмэн»? С этого расстояния было похоже, что модель та же самая. Реза вполне мог взять аппарат из ее сумки, которую она оставила в салоне первого класса. В этом случае никакого взрыва не будет.

С другой стороны, кто поручится, что Реза Мохаммед не прошел на борт с собственным триггером? А если так, почему бы устройству не находиться в той же модели аудиоплеера, которую ей вручил Серра? Такое более чем вероятно, подумала Петра, учитывая оптовые партии товаров, которые она видела на складе «Англо-египетской грузовой компании». Когда Петра разговаривала с ним, Мохаммед даже обмолвился о портативных магнитофонах, в которых тоже можно прятать триггеры…

– Я не опущу пистолета, – сказала она. – И если только ты шевельнешь пальцем, выпущу в тебя всю обойму. Чтобы наверняка.

– В этом-то и вся разница между нами. Я не боюсь смерти, – заявил Реза Мохаммед.

– В таком случае ты меня недооцениваешь.

Они в упор посмотрели друг на друга. Петра в очередной раз ожидала увидеть в его глазах фанатичную ненависть. И не увидела. Впившись друг в друга взглядом, они целились. Тупик, из которого, похоже, не было выхода.

– Ты замужем? – внезапно спросил Реза.

– Что?

– Ты замужем?

– Нет.

– А я был женат. Когда-то. Но ее убили.

Сердце Петры силой ударилось о ребра.

– Пять лет назад. В Иерусалиме. – Мохаммед на миг умолк, сглатывая комок. Было видно, что это далось ему с трудом. – Группа палестинских юношей швыряли камни в израильских солдат. Те в ответ выпустили по ним автоматную очередь. Один подросток и девятилетний мальчик были убиты на месте. Еще пятеро получили ранения. А еще они убили мою жену. Та, прячась от пуль, забилась в дверной проем.

Внимание Петры оставалось сосредоточено на линии, которая вела от ее глаз к мушке «Беретты», а от нее – к центру груди Резы Мохаммеда.

– Она носила под сердцем ребенка – нашего первенца. Тот умер мгновенно. Она еще три дня цеплялась за жизнь. Я был рядом с ней, когда она умерла.

– Ты не единственный, на чью долю выпали страдания.

– Израильтяне убивали моих родственников трижды.

Петра попыталась не дать себя отвлечь разговорами.

– Это ты о чем?

– В июне восемьдесят второго года мне было шестнадцать, когда Израиль вторгся в Южный Ливан. Израильские самолеты сбрасывали на Тир, в котором мы тогда жили, листовки. Они говорили, что израильская армия будет взрывать любой дом, если заподозрит, что в нем скрываются палестинские террористы. Они приказали всем жителям вывесить на окнах и балконах белые флаги, но это не остановило их от того, чтобы открывать по домам огонь. Моя семья бежала из Тира вскоре после того, как город был отрезан. С сотнями других они бежали на север в Сидон, где надеялись обрести безопасность. Увы, они ошибались. Израильская авиация и артиллерия подвергли Сидон массированному обстрелу. Когда же их войска вошли в город, они творили все, что хотели. Взрывали дома, убивали мирных жителей. Моего отца, а также деда и бабку казнили прямо на улице. Моя мать была вынуждена наблюдать, как перед тем, как изнасиловать ее саму, израильские солдаты насиловали мою сестру. Мать потом убили. Сестре удалось бежать, но я увидел ее лишь через два года, и лишь еще через три она нашла в себе силы, чтобы рассказать мне, что с ней случилось.

Петра поймала себя на том, что приподняла голову. Реза Мохаммед между тем опустил руку, в которой держал плеер. Он заметил, что и она заметила это движение, однако руку вновь не поднял.

– Я был в Египте, когда туда вторглись израильтяне. Позднее меня отправили жить в Париж, к одному из моих дядьев. Он был мудрый человек и понимал, что будущее нам обеспечат лишь сострадание и терпимость. Он также понимал: для того чтобы что-то получать, надо давать что-то взамен. В Париже дядя снискал себе репутацию доброго и отзывчивого человека, помогая оставшимся без средств к существованию палестинцам найти крышу над головой и работу. Он основал небольшой фонд, который оплачивал им покупку одежды и продуктов питания. Он помогал устраивать их детей в школы. Свое богатство он тратил на то, чтобы помогать другим. Он учил меня воспринимать израильтян без ненависти даже после того, что они сделали с нами, а попытаться понять, почему они это делали. Он проповедовал прощение и сам умел прощать. Но в девяносто первом году они убили и его.

– Израильтяне? – спросила Петра.

Реза Мохаммед кивнул.

– Но почему? – Она недоуменно нахмурила брови.

– «Моссад» действовал на основе разведданных, полученных от ЦРУ. Они полагали, что мой дядя использует свой фонд лишь в качестве прикрытия для помощи террористам по всей Европе. Но они ошибались. Не в первый раз полученная от ЦРУ информация была фальшивой.

Между ними как будто протянулась некая нить. Незримая, неозвученная – и тем не менее явственная. Один миг, и все изменилось. Реза Мохаммед опустил руку с зажатым в ней пистолетом.

– Сначала мои родители, мои бабушка и дед. Затем мой дядя. И, наконец, моя жена. Я и рад бы простить израильтян, но, увы, они сотворили слишком много зла.

Дуло ее «Беретты» все еще было нацелено в него.

– И ты считаешь, что захват самолета положит ему конец?

– Израиль потому ведет себя безнаказанно, что за его спиной стоят США. Израильтянам нет необходимости делать какие-то усилия, потому что они всегда могут рассчитывать на поддержку со стороны Америки.

– Поэтому вы наказываете Америку, чтобы надавить на Израиль?

Реза Мохаммед кивнул:

– Американцы не имеют права вмешиваться в то, что происходит в нашей части мира. Они должны понять, что им следует прекратить это делать. Они не понимают нас и потому должны оставить нас в покое. У меня нет ненависти к израильтянам. Нет ненависти к американцам. Я просто ненавижу тех, кто постоянно пытается уничтожить меня.

– А как насчет невинных людей? Неужели их можно убивать, чтобы донести до Америки свою точку зрения?

Реза Мохаммед открыл рот, но не издал ни звука. Автоматический ответ застрял у него в горле. Петра была слишком хорошо знакома с такими избитыми фразами, как «приемлемые жертвы» и «цель оправдывает средства». Эти фразы любили в Маджента-Хаус, но сейчас ни она, ни Реза Мохаммед не нуждались в их дешевой фальши. Его молчание было красноречивее любых слов. Невозможно защищать то, что не поддается защите. Петра видела перед собой человека, чьи убеждения и обиды были вполне искренни и законны, но который в глубине души знал всю горечь правды.

– Потому что лично я не понимаю, как этим можно хоть что-то исправить, – сказала Петра.

– Я ничего не пытаюсь исправить. Я лишь пытаюсь заставить их остановиться.

Реза на минуту задумался. Затем вопросительно посмотрел на нее:

– Кто ты?

– А ты? – в свою очередь спросила она.

Выражение его лица вновь изменилось. Вместо того чтобы смотреть на нее, теперь его взгляд был устремлен куда-то в пустоту за пределами самолета. В другое время. В другой мир.

– Мое имя Мустафа Села. Я палестинец. Мою страну у меня украли, мою семью разлучили. В глазах Запада мой народ – это грязные псы. – Его взгляд вновь обрел фокус. – Ты спрашивала, что довело меня до этого момента. Это не религия и не политика. Подумай о том, что я тебе рассказал, и скажи мне, что на моем месте ты не была бы такой, как я.

Я уже такая, как ты. Судьба отняла у нас обоих наших близких, подумала Петра, но вслух ничего не сказала. Реза Мохаммед медленно кивнул:

– Вот видишь, ты не можешь. Меня сюда привел гнев. Я пытался подавить его в себе. Но какие шансы у меня были? Никаких. Вот что такое быть палестинцем.

Петра опустила «Беретту».

– Что бы ни случилось с нами, «Сыновья Саббаха» потерпели поражение. Я обозначила все двенадцать рейсов из списка на диске, который достала из кармана твоего пиджака. Ни один самолет из списка не поднимется в воздух. Пока идет регистрация на рейсы, остальные «Сыновья Саббаха» будут опознаны и арестованы.

– Ты лжешь! – заявил Реза, но ей было видно, что он сам в это не верит.

Она печально улыбнулась.

– Ты даже не проверил свой карман… Итак, ты знаешь, что мне известно про эти рейсы. Ты также знаешь, что я была в кабине пилотов. Что из этого следует? То, что я отправила мое сообщение.

– А как же люди на этом самолете? Тебе все равно, что с ними случится?

– Все кончено, – сказала Петра.

Он задумчиво склонил голову.

– Наше послание миру останется тем же. Он узнает, что могло произойти. Шансы спастись минимальные. Этого хватит, чтобы закалить наши сердца. В конце концов, это самое главное. – Они посмотрели друг на друга без всякой вражды, затем Реза Мохаммед добавил: – Пусть будет что будет. Так даже лучше. Идеальный вариант.

* * *

Свет вырубается – снаружи кто-то отключил вспомогательный генератор. Похоже, началось. Иллюминаторы задраены, дверь кабины пилотов закрыта. Мы в полной темноте и не видим друг друга. Приобретенные навыки и мои естественные инстинкты включаются одновременно. Я вскидываю «Беретту» и целюсь в темноту. Я отпускаю предохранитель; мой палец начинает давить на спусковой крючок. Но я не стреляю. Не могу.

Реза Мохаммед – или Мустафа Села – тоже. Я представляю его перед собой, этакое зеркальное отражение меня самой. Я не могу выстрелить в него, потому что не могу выстрелить в себя. Потому что именно это произошло бы, нажми я до конца на спусковой крючок. Возвращаю на место предохранитель и опускаю пистолет. Чему быть, того не миновать. Я готова встретить мою судьбу.

Мы оба не проронили ни слова. Снизу до нас доносятся крики. Затем трижды гремят взрывы. Затем – треск автоматной очереди. Нам слышны крики. Я слышу знакомый мне акцент. Он принадлежит анонимному солдату. На лестнице, ведущей из основной части самолета на верхнюю палубу, раздается топот тяжелых ботинок. Темноту прорезают красные лазерные лучи. Ярко-алая точка сначала танцует по моему лицу, затем замирает у меня на груди.

Самолет не взорвался. Мустафа Села не нажал кнопки на «Уокмэне». Не выстрелил из своего «Смит-энд-Вессона 645». Мы с ним одинаковы, он и я. Ни один из нас не оказался здесь добровольно. Нас обоих сюда и в этот момент привел неумолимый рок.

С задней части верхней палубы доносится хлопок выстрела. В чернильной тьме мне ничего не видно, кроме вырвавшейся из дула вспышки. Затем передо мной что-то с тяжелым стуком падает на пол. На его месте могла быть я. Но это не я. Я все еще стою на ногах. Значит, я жива.

* * *

06:17 по Гринвичу

Александер закурил свой привычный «Ротманс» и посмотрел на кассету на рабочем столе. Из восьми террористов, захвативших рейс BA283 авиакомпании «Бритиш эйруэйз», семеро погибли. Восьмого террориста, женщину, обнаружили в туалете. В иных обстоятельствах это можно было счесть комичным. Во время штурма самолета силами бойцов САС[13] два человека были убиты и четырнадцать получили ранения, в том числе трое – тяжелые. Как ни печальны были эти потери, по мнению Александера, число жертв было на редкость низким. Внутри тесного пространства коммерческого авиалайнера можно было ожидать гораздо более высокие цифры человеческих потерь.

Как же это все случилось? Александеру было понятно одно: преследуя некие собственные цели, Петра действовала независимо от него. Анонимный звонок, сделанный в Маджента-Хаус по коду допуска, пока еще не удалось отследить. Что-то подсказывало Александеру, что этого никогда не произойдет – Петра наверняка постаралась. По крайней мере, звонивший предупредил его о ее присутствии на борту, таким образом давая ему время связаться с Бойдом, у которого, в свою очередь, имелись связи с начальством САС в Херефорде. С подсказки Бойда Александер выдал себя за «технического координатора» операции.

Петра. Где она?

В том хаосе, который последовал за окончанием штурма самолета, Петра проскользнула сквозь сети и исчезла. Александер отлично понимал: для человека с такой подготовкой, как у нее, сделать это было проще простого. После Мальты она не объявилась ни под одной из известных ему масок; с банковских счетов, открытых на их имена, не было снято ни цента. Из чего Александер был вынужден заключить, что теперь у нее имеется, по крайней мере, одна собственная маска, никак не связанная с Маджента-Хаус.

Раздался стук в дверь. Вошла Рози.

– Он готов? – спросил Александер.

– Да, сэр. Ждет внизу. Но у меня еще кое-что.

– Что именно?

– Я только что получила подтверждение, что позавчера она была в Цюрихе. В «Банке Анри Лодера». Вышла оттуда в половину четвертого дня.

Номерной счет был открыт специально с той целью, чтобы на него поступали платежи от Серра. Это не был личный счет Петры.

– Значит, она с Мальты улетела в Цюрих, – произнес Александер. – Нам также известно, что вчера вечером она была в Париже. Но что нам известно о ней сегодня утром?

– Сэр, деньги полностью сняты со счета.

– Что?

– Деньги за устранение Леона Гилера. Их больше нет. Она закрыла счет и вышла из банка, перекинув через плечо сумку с наличностью.

Кровь отлила от лица Александера.

– С миллионом долларов?

– На самом деле там было даже больше. Она также уже получила первый транш из пятисот тысяч за угон самолета. За минусом вычетов, это примерно миллион и восемьдесят тысяч.

* * *

Александер налил себе из кофейника чашку кофе. Комната была небольшой, без окон. В ее центре стоял круглый стол, а вокруг него – шесть обтянутых кожей вращающихся стульев. Крошечные лампочки с вольфрамовой нитью, установленные на потолке, отбрасывали вниз десяток конусов света. Стены были серые. Так же, как и ковер на полу.

– Извините, что пригласил вас сюда в такой час.

– Мне неинтересны ваши извинения, – ответил Фрэнк Уайт.

– Тогда давайте сразу перейдем к делу. Эта женщина – Марина Гауденци – у вас с ней был роман.

– Верно. Был.

– Уверен, что это очень удобно. В том смысле, что вы жили с ней в одном доме.

– Вы это к чему?

– К тому, что вам было поручено держать ее в поле зрения. А не спать с ней.

Сложив на груди руки, Фрэнк молча откинулся на спинку стула.

– Что случилось? – потребовал Александер.

– Послушайте, если вам было нужно, чтобы за ней кто-то следил, почему вы не поселили ее где-то еще? Почему именно в моем доме? При этом ни разу не сказали мне, что, собственно, я должен подмечать.

– Мне это казалось очевидным.

– Но только не мне. В нашу с вами договоренность это не входило. Или вы забыли? Да, когда-то, бывая за границей, я изредка оказывал вам услуги, если наши с вами сферы интересов пересекались. Я продавал крохи информации, встречался, не привлекая к себе внимания, с нужными людьми, смотрел в оба, когда речь шла о политически чувствительных областях, в которых мы оба работали. Но дальше этого дело не шло. Вы знаете это не хуже, чем я. Так что не пытайтесь переписать правила. Тем более что делать это уже поздно.

Александер сел напротив Фрэнка.

– В таком случае что, по-вашему, входило в ваши обязанности?

– Быть начеку, смотреть, с кем она встречалась, и все такое прочее. Просматривать ее конверты в холле…

– И с кем же она встречалась?

– Кроме меня, насколько мне известно, ни с кем. Ни с кем другим я ее не видел. Что касается ее почты, то я даже не утруждал себя. Если честно, поговорив с ней пару раз, я потерял всякий интерес к тому, что вам было от меня нужно.

Александер напрягся.

– А вы, я смотрю, романтик… Как мило!

– Вы не производите впечатления человека, которому понятны такие вещи.

– И где, по-вашему, она сейчас?

– Понятия не имею. Она никогда не сообщала мне о своих планах. Последнее, что она сказала мне, – «увидимся вечером».

– И вы надеетесь увидеть ее снова?

– Нет, – Фрэнк отрицательно покачал головой.

– А почему нет? Мне казалось, что вы двое…

– Она не станет рисковать, вступая со мной в контакт, и всё из-за вас.

– Вы этого не знаете.

– Вообще-то, знаю. Более того, я знаю, кто она такая на самом деле. Ее имя Стефани Патрик. Она рассказала мне все. Кроме как о вас. Предполагаю, опасаясь за мою безопасность. Она понятия не имела, что я уже знаю, кто вы такой. И каков род вашей деятельности.

Александер на минуту задумался:

– Боюсь, в таком случае она для вас потеряна.

– Как и для вас. Разница в том, что я рад за нее, потому что она наконец обрела свободу.

* * *

Черное такси довезло Фрэнка до Керзон-стрит, откуда он пешком отправился в супермаркет «Европа» купить молока и хлеба. Ему вспомнилось, как совсем недавно именно здесь он встретил Марину, вернее, Стефани. Тогда она была настроена к нему враждебно. Представив ее сердитое лицо, Фрэнк невольно улыбнулся. Но самое большое чудо состояло в том, что он в нее влюбился…

Расплатившись за покупки, Уайт вышел из супермаркета. Пока он был в магазине, дождь превратился в ливень. Рядом с ним в дверном проеме стоял какой-то мужчина, пытаясь найти там спасение от разверзнувшихся хлябей небесных. Хотя три пальца на его правой руке и два на левой были замотаны пластырем, он довольно ловко крутил себе самокрутку. Наконец та была готова.

– У меня для вас сообщение, – сказал незнакомец, закурив.

– Что? – Фрэнк решил, что ослышался.

– Она позвонила мне вчера вечером. Из Парижа. Сегодня утром она едет дальше, но просила меня найти вас.

Керзон-стрит осветила вспышка молнии, следом за которой прогромыхал гром. Его рокот как будто прокатился через них обоих. Фрэнк хотел задать незнакомцу тысячу вопросов, но вместо этого лишь молча таращился на него. Тот, похоже, отлично это понял, потому что с улыбкой сказал:

– Так вы хотите услышать сообщение или нет?

* * *

У себя в кабинете Александер стоял у окна. Вспышка молнии на миг превратила пейзаж за окном в черно-белый негатив. По оконному стеклу стекали струи дождя. Он вернулся к рабочему столу и взял кассету, на которой было записано сообщение, оставленное на автоответчике «Адельфи трэвел» вскоре после десяти часов накануне вечером. Звонок был сделан из парижского телефона-автомата. Вставив кассету в гнездо магнитофона, Александер нажал кнопку «воспроизведение».

Халил мертв. Что бы вам ни сказали, знайте, Халил мертв. Я убила его. Независимо от того, что вы думаете по этому поводу, наш с вами контракт разорван. Даже не пытайтесь меня найти. У вас все равно ничего не выйдет. Я получила отличную подготовку. Вы сами дали ее мне. Мир велик, и нам нет необходимости случайно где-нибудь наткнуться друг на друга. Но одно вы должны хорошо понимать. Я буду держать в поле зрения вас и то, что осталось от моей семьи. Если с ними что-то случится, я вновь выйду из темноты, а потом исчезну в ней навсегда. Вы меня поняли? Я очень надеюсь на это, ради вас же самих. Если вы увидите меня снова, это последнее, что вы увидите.

1

193 см.

Вернуться

2

Чок-Фарм – район на севере Лондона.

Вернуться

3

175 см.

Вернуться

4

Р. Вудворд и К. Бернстайн – американские журналисты, расследовавшие Уотергейтский скандал, приведший к отставке президента США Р. Никсона.

Вернуться

5

MI-5 – служба контрразведки, MI-6 – служба внешней разведки; входят в состав Объединенного разведывательного комитета Великобритании.

Вернуться

6

7,62 м.

Вернуться

7

Эйгер (Айгер) – горная вершина в Бернских Альпах (3970 м).

Вернуться

8

Айртон Сенна да Силва (1960–1994) – выдающийся бразильский автогонщик, трехкратный чемпион мира в классе «Формула-1».

Вернуться

9

Кафезиньо – очень крепкий бразильский кофе эспрессо.

Вернуться

10

Национальная стрелковая ассоциация США – некоммерческая ассоциация, объединяющая сторонников права граждан на хранение и ношение огнестрельного оружия. Является одной из самых крупных лоббирующих организаций в законодательной сфере США.

Вернуться

11

«Кливленд Браунс» – профессиональный клуб по американскому футболу, выступающий в Национальной футбольной лиге США.

Вернуться

12

Боро – название административно-территориальных единиц в англоязычных странах.

Вернуться

13

Специальная авиадесантная служба (САС; также Особая воздушная служба, англ. Special Air Service, SAS – специальное подразделение специального назначения Вооруженных сил Великобритании).

Вернуться

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg