Инна Бачинская Среди восковых фигур
Живи. Не жалуйся, не числи ни лет минувших, ни планет, и стройные сольются мысли в ответ единый: смерти нет. Будь милосерден. Царств не требуй. Всем благодарно дорожи. Молись – безоблачному небу и василькам в волнистой ржи… Владимир Набоков. СтихиВсе действующие лица и события романа вымышлены, любое сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.
АвторПролог
– Подожди! Давай поговорим! Послушай!
– Ненавижу! Пошел вон! Не трогай меня! Некрофил чертов! Надоело!
Мужчина, схватив женщину за плечи, остервенело тряс ее. Разлетевшиеся длинные белые волосы закрывали ей лицо. Она кричала и вырывалась, пытаясь достать растопыренными пальцами его лицо. Ей это удалось, и на щеке мужчины обозначилась набухающая кровью царапина. Он взревел от боли и выпустил женщину. Она метнулась прочь. Он, опомнившись, рванулся за ней, схватил за подол длинного платья, дернул. Она закричала, пытаясь вырвать платье. Он перехватил ее руки одной левой, а правой наотмашь ударил по лицу. Она закричала, перестала биться и в ужасе зажмурилась; он резко отшвырнул ее от себя. Не удержавшись на ногах, она упала на пол и затихла. Он стоял, тяжело дыша, рассматривая свои руки. Перевел взгляд на нее, сказал:
– Ладно, хватит театра, вставай. Согласен, я скотина, погорячился. Но и ты… – Он потрогал царапину на щеке, рассмотрел кровь на пальцах. Ухмыльнулся. Переход от бешенства к умиротворению был мгновенным.
– Я же люблю тебя! И ты меня! Вставай!
Он смотрел на женщину на полу. Разметавшиеся длинные волосы, разорванное на груди пестрое домашнее платье, разбросанные в стороны руки. Вишневый лак на длинных ногтях. Широко открытые глаза, смотрящие в никуда. Она оставалась неподвижной.
– Вставай! У меня для тебя подарок! Ты давно хотела… Ну!
Он нагнулся, схватил ее руку и потянул. Ее тело показалось ему неестественно тяжелым. Голова женщины запрокинулась, острый подбородок уставился в потолок. На полу, там, где лежала ее голова, растекалась лужа крови. Оцепенев, все еще удерживая ее руку, он бессмысленно смотрел на ярко-красное пятно. Потом отпустил руку – тонко клацнули длинные красные ногти, голова с глухим стуком упала на пол. Машинально он отметил разлетевшиеся по полу кровавые брызги. Веки полуприкрыли глаза, и казалось, она смотрит издевательски… подглядывает! А губы растянулись не то в гримасе, не то в улыбке. Мужчина сглотнул, мгновенно трезвея и понимая, что произошло непоправимое, и все еще не желая верить…
* * *
…Темная неподвижная фигура на пороге спальни. Человек напряженно прислушивается к дыханию спящего. Поворачивается и, неслышно ступая, уходит. Спускается по ступенькам на первый этаж в гостиную, удобно усаживается на широкий мягкий диван, щелкает кнопками пульта. Плоский экран вспыхивает голубоватым светом. Человек «бегает» по каналам – живо мелькают лица людей, оскалившихся зомби, потусторонней нежити, морды животных и пришельцев из космоса, драки, убийства, реки крови, насилие, грубый секс, а в уши бьют рев, вой, скрежет, сливаясь в дикую какофонию. Он выключает телевизор, прислушивается. Поднимается с дивана, идет наверх, переступая через две-три ступени. Он полон ожидания, он чувствует, как колотится сердце, испытывает азарт, сглатывает комок в горле, сжимает кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Застывает на пороге чужой спальни, прислушивается. Подходит к спящему, наклоняется, пытаясь уловить звук дыхания. Человек в кровати недвижим. Голова его запрокинута, руки лежат поверх одеяла. Лицо спокойно. Тот наклоняется ниже, потом протягивает руку и после недолгого колебания прикасается пальцами к шее спящего. И не ощущает ничего. Он распрямляется, стоит с минуту, рассматривая сереющий прямоугольник рассветного окна, и выходит из спальни, не оглянувшись и не задержавшись на пороге.
Еще около часа сидит на диване, бессмысленно пялясь в пустой экран, выжидает, кусая ногти. Когда за окнами в утренних сумерках проступают ближние кусты и деревья, он поднимается и, внимательно оглядев комнату, идет в кухню, отворяет дверь на заднюю террасу и выскальзывает из дома…
Глава 1 Так не бывает!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них, –
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!
А. Кочетков. Баллада о прокуренном вагоне…– Я дома! – Он с силой захлопнул за собой дверь, отшвырнул портфель, пробежал через большой холл в гостиную. Он соскучился, он был полон нетерпения, он рвал с себя галстук. – Заяц, ты где?
Молчание было ему ответом. Гостиная оказалась пуста. Плазма во всю стену светила мертвым экраном. На ковре лежали длинные красные полосы закатного солнца. Он застыл на пороге, недоумевая. Крикнул еще раз:
– Зоя? Ты дома?
И снова тишина в ответ. Перепрыгивая через три ступеньки, он помчался на второй этаж. Вбежал в спальню. Задернутые темно-зеленые шторы, зеленоватый полумрак, аккуратно застеленная кровать. Тихо, пусто.
Он звал женщину и бегал по дому, открывая двери в ванные, комнаты для гостей, кабинет, застекленную веранду. Выхватил мобильный телефон и набрал номер. Стоял, прислушиваясь, где зазвенит. Услышал, что номер не обслуживается. Упал на диван, бросив телефон на журнальный столик. Смотрел, ничего не видя, бессмысленно и сосредоточенно в пространство перед собой, испытывая уже не страх, а ужас. Ее украли! Выманили и увезли! Он недаром боялся…
Он вскочил и снова побежал наверх, в спальню. Распахнул дверцы ее шкафа и замер: там было пусто. Вчера здесь висели ее платья и блузки, нежные тонкие бело-зеленые… ей нравится зеленый… все оттенки, оливковый, изумрудный, цвет травы… Он подарил ей кольцо с бриллиантом и двумя изумрудами. Теперь шкаф был пуст. Он выдвигал один за другим ящики тумбочки, где, как он знал, хранилась всякая мелочь вроде бижутерии, шариковых ручек, шоколадок, салфеток… пусто. Она любила шоколад… Ты моя шоколадная мышь, говорил он, грызешь, как мышь, и зубки у тебя тоже мелкие и острые!
На столике трюмо, где еще утром было тесно от кремов и флаконов, пусто. В ванной ни купального халата, ни зубной щетки. Ее ночная сорочка! Но под подушкой тоже пусто…
Деньги! Толстая пачка в ящике письменного стола в кабинете осталась нетронутой. Сейф надежно заперт. Он машинально взял деньги, смотрел бессмысленно, отметив, что у него дрожат руки. Открыл серебряную шкатулку с «фамильными ценностями» – золотые часы и несколько золотых безделушек Лены… Медальон с их фотографиями. Она не любила золото, но – память. Все на месте. Он бессмысленно рассматривал медальон и часы. Коробочка с кольцом – тонкий платиновый ободок, бриллиант и два изумруда – на месте, в ящике письменного стола. Он помнил, как протянул ей коробочку и сказал: «Подарок!» И любовался ее радостно вспыхнувшими глазами и улыбкой. Она бросилась ему на шею…
В кухне царила идеальная чистота. Утром они вместе пили кофе. Он рассказывал ей про Руслана, друга детства и делового партнера, она хохотала. Ему нравилось, как она смеется, и он старался рассмешить ее. Кофе в черных шершавых керамических чашках, на его – размашистая лакированная надпись «Bistrot cafe», на ее – «Cappuccinо». Руслан, Русик… занудный, мелочный, придирчивый! Трусоватый. С подозрительным взглядом и манерой грызть ноготь большого пальца на левой руке – еще со школы. Прекрасный бухгалтер: ему было легче с цифрами, чем с людьми – люди от него шарахались. Он любил рассказывать о Русике, ему нравилось, как она смеется. Они сидели напротив друг дружки, он спиной к окну, она, наоборот, лицом, и он видел ее очень белую кожу, веснушки на переносице, ярко- рыжие, вьющиеся мелкими пружинками волосы и светлые длинные зеленые глаза. Когда она смеялась, она запрокидывала голову, и он видел, как бьется синяя жилка у нее на шее. На ней было его любимое платье – длинное, зеленое, в мелкий белый цветочек. И была она босиком. Она любила бродить по дому босиком…
Она сидела у него на коленях… Какого цвета у тебя глаза, спрашивал он. Арктического льда, отвечала она. Ты не похожа на лед, говорил он. Ты теплая. Ты горячая!
Вот ты прекрасна, подруга моя! Вот ты прекрасна! Глаза твои голуби! Скажи мне ты, кого любит душа моя?[1]
Ты еще меня не знаешь, отвечала она. Твои волосы пахнут сандалом, говорил он, зарываясь лицом в ее гриву. Да, потому что меня сделали из сандалового дерева. Как Буратино? Как Буратино. И нос у меня длинный. Не замечал! Ты вообще меня не замечаешь…
А голос! Негромкий, низкий, сипловатый… Воркующий. Скажи что-нибудь, просил он, когда они, обнявшись, лежали в постели. Скажи, что любишь… Люблю, люблю, люблю, говорила она прямо ему в ухо, это было щекотно, казалось, что в ухе сидит кто-то живой и шевелит лапками, его окатывало горячей волной, и он смеялся. Они вообще много смеялись, что на него не похоже…
Такой женщины у него никогда не было.
…Обе чашки стояли в буфете, вымытые, сухие. Клетчатое полотенце, такая же рукавица для горячего, сверкающая, чисто протертая столешница… Настя? Он выбежал из кухни, схватил с журнального столика телефон, набрал номер домработницы.
– Настя, это я! – Та забормотала что-то, но он, не слушая, закричал: – Настя, вы приходили сегодня?
– Сегодня не приходила, Михаил Андреевич. Вы же сами сказали не приходить. Еще пошутили, что даете мне отпуск, помните? А что случилось? Если надо, я мигом прибегу!
– Не нужно, извините, Настя. – Он щелкнул кнопкой, отключаясь. Откинулся на спинку дивана, закрыл глаза…
Глава 2 Триумвират
Работая над решением задачи, всегда полезно знать правильный ответ.
Искусство научных исследованийБар «Тутси»! Кто не знает бара «Тутси»? Городская достопримечательность, можно сказать, все знают. Во-первых, название. Не «Пир горой», не «Дикий Запад», не «Бирмаркет», не «Кружечка», не «Мистер Бочкин», не «Нью-ерш», не, не, не… сотни таких же безликих, неинтересных, банальных, избитых… Дальше сами. И вдруг «Тутси»! Как экзотический нездешний цветок! Каков креатив, а? А посмотришь на старого доброго Митрича, хозяина, так и не скажешь, что способен на подобный изыск. И правильно скажешь, потому что название придумала его матушка после просмотра одноименного фильма. Митрич же и понятия не имел, что такое «Тутси». Матушка просветила и потребовала. Митрич, как послушный сын, внял, хотя в голове у него крутились другие названия, очень душевные и родные, вроде: «Пир души», или «Золотое дно», или «Большая бочка». А тут вдруг какое-то «Тутси». Но с матушкой не поспоришь, тем более в качестве спонсора. Скрепя сердце, стесняясь, переполненный дурными предчувствиями Митрич взял под козырек. К его изумлению, сработало! И негромкий джаз, и девушка с романсами, и фото знаменитостей с автографами… тоже работа матушки. Как ни крути, старое поколение пока рано скидывать со счетов. Впрочем, нет, фотки – идея Митрича, он питает слабость к знаменитостям, своим и заезжим – в итоге все стены в картинках и автографах, прямо тебе краеведческий музей! Равно как и бутерброды с колбасой и маринованным огурчиком… в смысле, еще одно ноу-хау Митрича. Так и называются: фирмовые Митрича.
Одним словом, или как сейчас говорят: кароч! – бар для среднего класса, среднего возраста, средней слегка ностальгирующей приличной интеллигенции и где-то богемы. Своего рода городская достопримечательность. И ни тебе шумных разборок, ни мордобоя, ни пьяных личностей… даже как-то непривычно и вроде чего-то не хватает, честное слово. Зато полно завсегдатаев, которые не столько завсегдатаи, сколько, можно без преувеличения сказать, семья. Взять, например, любимчика Митрича, золотое перо местного бульварного листка «Вечерняя лошадь» Лешу Добродеева, он же Лео Глюк, тиснувшего с добрый десяток хвалебных материалов про замечательный бар, обозвав его «культовым», «сакральным» и даже «вотивным»[2]. Последнее пришлось смотреть в Интернете, хотя все равно не совсем понятно, что имелось в виду. Ну, да Леша Добродеев человек страстный, увлекающийся и восторженный. Или вот еще великолепная троица: философ Федор Алексеев, капитан Коля Астахов и Савелий Зотов, главный редактор отдела остросюжетной дамской литературы местного издательства «Арт нуво»! Именно здесь, в баре «Тутси», они щелкают как орех всякие криминальные загадки, а Митрич доносит до них вокс попули[3] от своей матушки. И главное, у каждого своя роль в коллективе, что помогает рассмотреть ситуацию со всех сторон. Коля Астахов опытный опер с устоявшимися взглядами, колоссальным опытом, видящий насквозь любого отступника раньше даже, чем тот совершит противоправное деяние. Философ Федор Алексеев… Кстати, это сейчас он философ, вернее, преподаватель философии педуниверситета, профессор, а раньше был коллегой капитана, тоже капитаном. А потом вдруг одномоментно сменил военный мундир на академическую тогу, с головой ушел в науку, любит рассуждать, анализировать, особенно по ночам… Представьте себе: глубокая ночь, ветерок шевелит балконную занавеску, на небе полная луна, Федор бродит в Интернете. Задает вопросы, анализирует, соображает, думает. Если не над какой-нибудь исторической загадкой, то над очередной статьей для «Вестника философии». Рядом любимая кружка, уже третья или четвертая, с кофе, и фигурка танцовщицы Чипаруса с венского блошиного рынка, любимая, на которую он нет-нет да и взглянет. Ручки над головой, нежное личико, юбочка за колено, тонкие ножки… Одним словом, или снова кароч (которое, правда, тут как на корове седло, но отдадим должное современной народной лексике): философия его конек, так сказать, но… Опять! Всегда вмешивается это чертово «но» и сбивает с пути. Бродят в Федоре старые оперативные дрожжи, любит он всякие криминальные загадки, даже подумывает на досуге заняться детективной практикой. В смысле заявить о себе как о частном детективе. Добрый Савелий, между прочим, его всячески поддерживает, поощряет и готов помочь материально. Например, сейчас Федор занят эссе об идеальном убийстве. Казалось, ну что нового тут можно сказать? А Федор найдет, уж поверьте! Шестеренки в голове крутятся, дай бог всякому. Добавьте сюда приятные манеры, улыбку, от которой даже у Митрича замирает сердце, даром что мужик, и чувство юмора, за которое его обожают учни. Обожают и подражают: почти все молодые люди с факультета философии таскают на шеях длинные клетчатые черно-зеленые шарфы и носят длинные белые плащи, а Леня Лаптев, летописец жития философа Федора, еще и черную шляпу с широким полями. Капитан Астахов называет друга пижоном и вешает на него всех аспиранток и холостых профессорш. Федор не спорит, только улыбается и пожимает плечами – он не привык говорить о своих отношениях с женщинами…
Савелий Зотов… Третий член триумвирата. Добрый порядочный человек, отец двоих детей, Германа и Насти. Не красавец, но, как всем известно, такой бонус от природы для мужчины необязателен. Оторван от жизни напрочь по причине прочтения массы дамских остросюжетных романов. Между прочим, в свое время Савелий отбил у Федора девушку Зосю, на которой впоследствии женился[4]. Да, да, Савелий у Федора! Невзрачный Савелий у красавца Федора! И тот время от времени по-дружески упрекает друга, а Савелий смущается и оправдывается, чувствуя себя виноватым. Так они и живут.
Капитан Астахов при встрече у Митрича рассказывает о загадочном нашумевшем преступлении, имевшем место в городе, Федор выспрашивает детали, а Савелий Зотов проводит аналогию с детективным романом – абсолютно идиотскую, по мнению капитана. А Федор подливает масла в огонь, рассматривая ситуацию с философской точки зрения. Капитан хватается за голову и кричит, что они его окончательно достали своей мутной философией и бабскими книжками! А тут еще Митрич подкидывает дровишек от матушки… Хоть караул кричи!
Но как ни странно, мутная философия, бабские книжки, матушка Митрича… все это нестандартное, альтернативное и просто идиотское вкупе почему-то срабатывает! Выстреливает в цель. Капитан Астахов этого, разумеется, не признает, не тот он человек, чтобы признать, но в глубине души соглашается, что… ну да, ладно, есть что-то, совершенно случайно, разумеется, и пальцем в небо, но… да, хорошо, ладно, возможно, какое-то рациональное зерно имеет место быть.
Первым на точку явился Савелий Зотов. Как всегда. Он страшно боится опоздать и всегда приходит первым. Сердечно поздоровавшись с Митричем, Савелий занял их «отрядный» столик в углу, откуда видны бар и сцена, где под гитару поет романсы приятная девушка. Правда, не каждый день, а только по субботам. Митрич издалека вопросительно вскинул подбородок, и Савелий покачал головой, что значило: пока не надо, вот когда придут Коля и Федор…
Минута в минуту появился Федор Алексеев, верный лекторской привычке приходить вовремя. Точность – вежливость королей, любит он повторять. Улыбнулся Митричу, пожал руку Савелию, сел.
– Коля сейчас придет, – сообщил Савелий. – Я звонил, он в дороге.
– Как Зося? Дети?
– Хорошо. Тебе привет. А ты?
– В порядке.
– Знаешь, Федя, я тут подумал, а что, если махнуть на Магистерское? Как ты думаешь? Пока лето не кончилось, а? С ночевкой, как в прошлом году… Ведь хорошо же было!
– Было замечательно. Я только «за», Савелий. Сейчас спросим капитана, и вперед.
– Коля! – обрадовался Савелий, завидев входящего капитана. – Почти не опоздал.
Капитан Астахов подошел, сдержанно поздоровался. Митрич, убедившись, что есть кворум, уже поспешал со своей дребезжащей тележкой, полной даров.
– Митрич, добрый вечер! Ну и жарища! Пивко в самый раз! Что бы мы без тебя делали!
– Да ладно тебе… – Смущенный Митрич принялся разгружать тележку.
– Ваше здоровье! – Капитан припал к кружке.
Федор и Савелий переглянулись.
– Коля, что-нибудь случилось? – спросил Савелий, сделав глоток и отставляя кружку – он не любил пива и пил его исключительно за компанию.
– Когда? – горько спросил капитан, отставляя стакан. – Вчера? Сегодня? Только что?
Он был сильным и мужественным человеком, капитан Астахов, не раз бывавшим в переделках, но все мы люди и ничто человеческое… э-э-э… как там говорится? Иногда на него нападало настроение, которое он называл подведением итогов, а Федор – декадансом. Коля жаловался на собачью жизнь, глупое начальство, ненормированный рабочий день и грозился уйти к брату в бизнес. Это значило, что следствие застопорилось, свидетели путаются в показаниях, у главного подозреваемого железное алиби, разумеется, купленное, а начальство теребит и требует. К черту, кричал капитан. Задолбали! Заездили! На хрен! Хватит! Сколько можно! И еще всякие другие выразительные слова.
Федор и Савелий давали ему выговориться, не мешали, не лезли с утешениями; Митрич, соболезнуя, наблюдал издали. Капитан, выпустив пар, успокаивался и спокойно рассказывал, в чем дело.
– Когда? – горько вопросил капитан. – В какую минуту моей раздолбанной, потерянной, конченой жизни?
Федор и Савелий снова переглянулись.
– Сегодня! – твердо сказал Федор. – Что случилось сегодня?
А случилось вот что. Начальник капитана полковник Кузнецов попросил его поговорить с одним бизнесменом, у которого пропала жена, и у него истерика. Кузнецову позвонил генерал Охрименко и попросил послать к бизнесмену толкового опера, пусть осмотрится, успокоит жертву и вообще пообещает, что проследит за поисками лично.
– Конечно, какой вопрос! Мне же не хрен делать, целыми днями плюю в потолок, кому как не мне вытирать сопли какой-то истеричке и искать сбежавших дамочек!
– И что? – спросил Савелий. – Она действительно пропала или он ее убил?
– Ага, и закопал в саду, – буркнул капитан. – Она действительно пропала. Я выслушал кучу розовых соплей насчет неземной любви, прошелся по дому… У него домина в кооперативе «Октавия», что в Посадовке. Дамочки нет, нет также ее вещей, бижутерии, косметики… и так далее. Никаких следов. Причем не ссорились, не скандалили, никаких намеков на то, что она собирается освободить жилплощадь. Она ему не жена, а подруга. Но планы были. Познакомились примерно две недели назад, и она переехала к нему. Утром он на работу, она на хозяйстве… Зовут Зоя, фамилии он не знает, паспорта не видел, в телефон не заглядывал и очень оскорбился, когда я спросил. Пацанизм зашкаливает, а еще бизнесмен.
– Откуда она взялась? – спросил Федор.
– Познакомились в парке, где он обедал – пил кофе. Она сидела на скамейке и плакала. Он расправил мускулы и кинулся утешать, кончилось тем, что предложил остановиться у него. В нашем городе у нее парень, познакомились год назад в Египте, но по адресу такого нет, где искать, она не знает. То есть развел барышню, по ее словам. Она заявилась, хотя никто не приглашал, и такой облом. Оказался негодяем. Хотя, с другой стороны, нечего переться без приглашения.
– Что значит «предложил остановиться у него»? – поразился Савелий. – Чужую женщину к себе в дом? Как это? А ее знакомый знал, что она приезжает? Она сообщила ему?
– Любовь с первого взгляда, – фыркнул капитан. – В твоих книжках разве не так? Насчет ее знакомого пострадавшему ничего не известно. Может, сообщила, а может, нет. Хотела устроить сюрприз. Фамилии новой знакомой он, естественно, не знает.
– А если она аферистка? Он проверил, деньги на месте? А если она его обокрала?
– Деньги на месте. Сейф не вскрыт. Никто его не обокрал. Более того, на месте кольцо с бриллиантом и изумрудами, которое он ей подарил. По цене приличной тачки. Согласитесь, выглядит нетипично.
– Может, он маньяк? Бил ее?
– Никого он не бил. Она просто испарилась.
– А ты что?
– Взял координаты экономки, на данный момент она в отпуске.
– Поговорил?
– Поговорил. Болтливая тетка лет пятидесяти, до сих пор в ушах звенит. – Капитан помотал головой. – Из тех, что суетятся, переставляют стулья и чашки, размахивают руками и мельтешат. Хозяин замечательный человек, таких поискать, умница, жена умерла от рака четыре года назад, тоже прекрасная женщина, он до сих пор не может забыть, богатый, умный, успешный бизнес, горит на работе.
– А про женщину что? – спросил Савелий.
– Про женщину… – Капитан помолчал, потом сказал: – А вот не скажу! Догадайтесь сами, если такие умные. Федор!
– Даже если она что-то видела, она не скажет, – сказал Савелий. – Предана хозяину. А беспризорные женщины из парка так просто от богатых бизнесменов не сбегают. Что-то здесь не так! Я бы обыскал дом. Чердак, подвал, сад… Все! Помню, в одной книжке…
– А вот этого не надо! – перебил капитан. – Никаких бабских книжек, мало мне своего горя. Федор! Какие версии?
– Версия одна.
– Интересно! Ну?
Федор медлил, подогревая нетерпение друзей. Сказал после паузы:
– Женщины не было, я думаю.
– Как это не было? – поразился Савелий. – Что значит… – он осекся. – Коля! А камера на входе у него есть? У всех сейчас камеры!
– Камера была, нерабочая. Федор прав, – неохотно сказал капитан. – Экономка понятия не имела, о чем я. Какая женщина? Никаких женщин в доме после смерти жены не было. То есть бывали, конечно, но случайные, не стоящие внимания. Одноразовые, как говорится. Она сейчас в отпуске, хозяин попросил не приходить, а до этого – никакой женщины, может, появилась, пока ее не было…
– Не может быть! – ахнул Савелий. – Как это? У него что, проблемы с психикой? Она ему привиделась? А ее фотографий в мобильнике нет? Сейчас у всех миллионы снимков!
– Не знаю, Савелий, я не доктор. Он был пьян, это да, насчет психа не уверен. Подробно описывал ее – длинные рыжие волосы, зеленые глаза, умная, с чувством юмора, ласковая… Идеал! Говорил, что она встречала его с работы, они обнимались, а после ужина танцевали… Даже заплакал. Никогда не видел, чтобы мужик из-за бабы… – Капитан махнул рукой. – Ну, бывало по жизни всяко, тебя бросали, ты бросал, но чтобы вот так, до слез? Причем не хлюпик – крутой мужик, успешный бизнес. Да на него роем летят! А тут такая истерика. Уверен, что ее выманили и увезли силой. Приходили специально за ней, не грабители, так как ничего не взяли. Фото нет, я спрашивал. Сначала сказал, что да, есть, но оказалось, что нету. То ли ошибся, то ли… удалил. Или она удалила. И никаких следов! Тем более деньги целы и, главное, кольцо! Так не бывает, поверьте моему опыту. Ни булавки, ни губной помады, ни пуговицы. Ни-че-го. Я осмотрел спальню, ну хоть что-то, хоть волос на подушке… Ни фига. Громадная кровать, небрежно заправлена, сразу видно, что прислуга в отпуске. Две подушки, на одной стороне – его – спали, на другой, похоже, нет. На тумбочке с его стороны фото в серебряной рамке – он с женщиной, видимо, женой – и пластиковая бутылочка с таблетками…
– Какими? – спросил Федор.
– Я записал, спросил у Лисицы. Говорит, снотворное, довольно сильное. Еще пара смятых счетов. То есть как бросил, так и лежат, никто там не прибирался. Тумбочка с ее стороны пуста, на туалетном столике никаких следов от косметики. Или ничего не стояло, или протерли. Даже пыли нет. Та же история в ванной. И всего один комплект полотенец. Потому и пошел к экономке. А как ты догадался?
– Из стилистики твоих ответов.
– Чего? – приподнял бровь капитан.
– Савелий спросил, не обокрала ли его эта женщина и не бил ли он ее. Ты ответил, что «никто его не обокрал и никого он не бил». Странная конструкция фразы… Нормально было бы ответить, что она его не обокрала и он ее не бил. Это первое. Второе. Дело пустяковое – все, что от тебя требовалось, это выслушать и пообещать, что заявление у него примут, а ты отправился к экономке. Причем никаких подозрений насчет возможного убийства у тебя не возникло, тела не нашли, в саду ничего подозрительного… Я уверен, ты попросил показать сад. И третье. Фамилии он не знает, паспорта не видел, в телефон не заглядывал, фото нет. Деньги и кольцо на месте. – Федор замолчал.
– Все?
– В принципе, все. Если не считать твоей загадочной физиономии и упоминания всяких мелких деталей, что абсолютно не в твоем стиле. Я прав?
– Прав, – неохотно признал капитан.
– Что сказал охранник?
– Охранник ничего не видел, и о том, что у Михаила Андреевича живет женщина, понятия не имел. Тот каждый день в восемь на работу, в восемь с работы. Все. У них там мышь не проскочит. Во всяком случае на тачке. Мышь на тачке, Савелий, – сказал он, видя, что Савелий открыл рот. – Забор имеется, но без колючей проволоки. Пострадавшего зовут Михаил Андреевич Кротов. Занимается строительством, между прочим, кооператив «Октавия» его рук дело. Красивые дома, причем все разные. Дельный нормальный мужик, пока не доходит до баб. Пардон, до прекрасного пола… Ее зовут Зоя. Звали.
– Мышь не проскочит на машине, а пешком вполне, – заметил Федор. – Через дырку в заборе. Мы все глупеем, когда доходит до… них. То, что охрана не видела в его машине женщину, не говорит о том, что ее не было. Охранники, как правило, знают машины жильцов наизусть, пропускают, не глядя, и присматриваются только к чужим машинам.
– Согласен. Насчет мыши не знаю, не проверял. Лично я не глупею.
Федор позволил себе улыбнуться.
– А что теперь? – спросил Савелий. – Завтра он придет к вам с заявлением… и что? Примете?
– Примут, Савелий. Не могут не принять. Мы предположили, что ее не существует, чисто гипотетически, исходя из ряда странностей и полного отсутствия следов, но к делу этого не подошьешь. Надо бы опросить соседей, еще раз охранников, коллег и друзей бизнесмена… Невозможно прятать человека почти две недели, не в лесу живем, где-то что-то вылезло бы… если было чему вылезать. И проверить, может, он на учете в диспансере. Коля, а он случайно не алкоголик?
Капитан пожал плечами:
– Я же сказал, он был подшофе. Но в драку не лез, посуду не бил и не матерился. Был тихим и нежным, плакал. Предложил поддержать компанию.
– А ты?
– А я… Отказался, конечно! – с горечью сказал капитан. – Отличный коньячок, между прочим. Вот так всю дорогу жизнь проходит мимо. Он пил, я смотрел и слушал всякие… э-э-э… Одним словом, слушал.
– А может, это идеальное убийство? – предположил Савелий.
– А где труп? – спросил капитан. – Ох, Савелий! Да и не пошел бы он заявлять, если бы убил, не стал бы суетиться. Да, да, знаю, по статистике, семьдесят процентов заявителей, как правило, причастны. Тем более сожитель. Но тут особый случай. Ее никто в городе не знает, ни друзей, ни знакомых, исчезни она, никто не почесался бы и не спросил, куда она делась. Что, собственно, имеет место быть. Не дурак же он, чтобы так засветиться.
Савелий с сомнением кивнул.
– Савелий, а что такое, по-твоему, идеальное убийство? – спросил Федор.
– Ну как же! – заволновался Савелий. – Убийство в закрытой изнутри комнате! Когда есть труп, но нет убийцы и подозреваемых. То есть убийство остается нераскрытым. Об этом написаны десятки романов…
– Я бы сказал иначе, Савелий. Идеальное убийство – это не то, которое не раскрыли, а то, по которому осудили невиновного и поставили точку. Как тебе такая история: в Англии в позапрошлом веке некая женщина убила мужа ножом. Он напал на нее с топором, она защищалась. Накануне она случайно наткнулась на его дневник, где он описывал четырнадцать способов убить ее, и была настороже. Ее оправдали. А спустя почти век некий дотошный историк-криминалист, разбирая старые дела, обратил внимание на то, что почерк мужа в дневнике отличается, – в тексте про убийства супруги он явно подделан. То есть те куски писал не он. Вот это называется идеальным убийством, Савелий.
– То есть он не собирался ее убивать?
– Нет. Это она собиралась его убить, возможно, с сообщником. И убила, выйдя сухой из воды. Допускаю, что такие случаи имеют место и в наше время…
– Сейчас такой номер не прошел бы, – заметил капитан. – Не переживай, Савелий, криминалисты – дотошные ребята, их на мякине не проведешь.
– А может, она правда была, и ее парень… к которому она приехала, ее нашел или ответил по телефону, и она ушла к нему. А сказать этому, новому, постеснялась…
– Видишь, как ты все красиво разложил, – похвалил капитан. – Может, так оно и было. Надо будет еще с матушкой Митрича посоветоваться. А чего это мы сидим, как на празднике в детском саду? Пиво греется, фирмовые Митрича скучают. Предлагаю выпить за подруг, которые…
Тут следует пояснить насчет странного замечания капитана о детском садике. Дело в том, что пару лет назад Савелий пригласил друзей на новогодний утренник в садик своей дочки Настеньки. Федору утренник понравился, он любит детей и однажды все лето проработал воспитателем в старшей группе – писал статью о творческом начале у детишек. Капитан же едва дождался окончания праздника, вылетел оттуда пулей и до сих пор вспоминает с содроганием.
– …которые нас не бросают! – выпалил Савелий.
– Даже не знаю, Савелий, я бы не стал настаивать на твоей версии, иногда пусть бросают и… – капитан махнул рукой, – скатертью дорога!
Савелий и Федор переглянулись, и Федор снова позволил себе улыбнуться. Оба прекрасно поняли, что Коля имеет в виду свою гражданскую жену Ирочку, легкомысленную почти модельку известного кутюрье Рощенко, Рощика для своих. Вся команда Рощика, включая его самого и, разумеется, Ирочку, была незрелой, славилась дурацким поведением, крикливостью, раздражающей капитана манерой лобызаться по три раза при встрече, пачкая щеки помадой и слюнями… И главное, кидаются так, что хрен увернешься! Особый счет к «этой банде» у консервативного капитана был за нелепые пацанские одежки самого, который, например, любил эпатировать публику солдатской шинелью, широченными белыми слаксами и красными борцовскими ботинками. Еще всякими мелочами вроде здоровенных круглых очков в красной оправе, красной же бейсбольной шапочкой козырьком назад и длинными нечесаными патлами при лысой макушке. А Рощик, наоборот, питал к капитану слабость и всякий раз норовил облобызать… И главное, хрен увернешься!
Читатель, возможно, спросит, почему Ирочка была почти моделью, а не полностью. Очень просто! Она была крохотная, как дюймовочка, и выпускали ее на подиум только в случае внезапной болезни или похмелья какой-то из двухметровых моделек. Эх, мать, тебе бы росточка добавить с метр, любил повторять Рощик, цены б тебе не было! А пока Ирочка отвечала за: сварить кофе, пришить-отрезать, подогнать, сгонять в магазин за бухлом и сложить отработанные модели. Об Ирочке можно написать книгу. Безалаберная, рассеянная, добродушная, не интеллектуальный гений, отвратительная кухарка, соня, дрыхнущая до полудня, потому что накануне завалилась домой за полночь, причем навеселе. Коля отрывался на подруге от души, назидал, воспитывал, учил жить, а Ирочке как с гуся вода. Прекрасный характер! И вот поди ж ты! Уже несколько лет держатся вместе, не разбежались. Правда, был момент… Когда Ирочка разбила машину капитана, новенькую «Хонду», братов подарок – потащила кататься после корпоратива весь модельный цех. Ночью! Все восемь рыл! К счастью, никто не пострадал. Кроме бедной «Хонды». «Убью! Все, хана! К черту!» – ревел капитан, потрясая кулаками. Но потом как-то улеглось…
Они подняли бокалы и выпили.
Глава 3 Мастерская творца
Никем не превзойденный мастер…
…Душа рассудок научила
Любить, сама же пала в прах.
Игорь Северянин. БрюсовПредставьте себе громадный подвал, залитый светом софитов, на столах вдоль стен кипы рисунков и фотографий, мужские и женские пластилиновые и гипсовые головы с белыми слепыми невыразительными лицами; отдельно на столах кисти рук – больших, маленьких, сцепленных в кулаки, с растопыренными пальцами; тут же коробки со стеклянными глазными протезами разных цветов: голубых, карих, черных; отдельно пара массивных, тяжелых форм-ванн, в которых гипсовые головы заливают горячим воском. Резкий запах технических жидкостей и лаков. На круглом столе в центре помещения стоит женская восковая голова, покрытая специальным лаком, с голым черепом, но с широко расставленными глазами, карими, отчего кажется, что женщина живая и смотрит на зрителя. У нее нежная полупрозрачная кожа, подкрашенные румянами щеки и губы, растянутые в легкой улыбке, а также ямочки на щеках и подбородке. Сочетание голого черепа и «живого» лица производит жутковатое впечатление.
По стенам висят большие цветные фотографии восковых фигур Богоматери из европейских церквей. Воск, как известно, издавна считается священным материалом, а пчелы – символом непорочной Девы Марии. Печальные нежные склоненные личики с легким румянцем, в зубчатых коронах, украшенных жемчугами и разноцветными драгоценными камнями, в бесценной золотой парче. Воск – благодарный материал, прекрасно передающий особенности человеческой кожи, к тому же он легко раскрашивается.
Таково вкратце описание мастерской скульптора, работающего «по воску». Мастер, Ростислав Мирона, – крупный мрачноватый мужчина в рваных джинсах и бесформенной рубахе до колен; длинные черно-седые нечесаные кудри падают на плечи, блестит цыганская серьга в левом ухе, а в вырезе рубахи видны ладанка на черном шнурке и серебряный крестик; в крупных руках, испачканных красками и лаками, мастер держит кусок картона с наброском женской модели, оригинал для лепки. По-бычьи нагнув голову, он сосредоточенно рассматривает восковую голову, сравнивая с эскизом.
Часы на площади отбивают четыре удара, потом еще три. Три ночи, или три утра, как вам будет угодно. Мастер отшвыривает картон, заносит кулак над восковой головой, замирает. Он недоволен результатом. Он редко бывает доволен результатом…
Он уходит из мастерской. Гаснет свет. В подвале воцаряются кромешная тьма и глубокая тягучая тишина. Ни звука, ни луча света… Мертвый, безжизненный мир гипса и воска…
Шаркая ногами, Мирона идет через большой выставочный зал в свой закуток, где втиснуты топчан, тумбочка с посудой и газовая плитка с чайником и кастрюлей. Здесь же умывальник и кран.
Выставочный зал – холл бывшего молодежного театра, а до этого – Дворянского собрания. Двенадцать фигур в зале, тринадцатая в мастерской – итог трех лет работы. Мастер недоволен тринадцатой моделью, женой местного воротилы, глупенькой невзрачной дамочкой с претензиями, которая хочет быть столбовой дворянкой, а данных с гулькин нос, даже меньше. Жалеет, что согласился, но уж очень просили. Да и деньги не лишние. Не цепляет. Мирона смотрит волком и сжимает кулаки: эта дурочка думает, если есть деньги, то можно купить мастера и потребовать. Ладно, хрен с ней! Хочет китч, получит китч. Тринадцатая! Ну и черт с тобой. Двенадцать есть в наличии. Двенадцать – конец цикла. Сложилось магическое число. Двенадцать апостолов – творческий путь мастера, итог денных и нощных усилий. Каждый год добавляется шедевр, совершенство, остальные – проходные пешки. Дилетант не усмотрит разницы. Мастер знает. Сцепив зубы, избегает смотреть в сторону тех, зато подолгу стоит перед совершенными, рассматривает всякий раз, словно видит впервые. Каждая морщинка, каждая ресничка, каждая ямочка, полуулыбка, сведенные брови, даже бородавка… все совершенно! Живые, с характером, даже с норовом, с мыслями в восковых головах. С блестящими глазами, ухмылками и усмешками, колючим или коварным взглядом. Живые! С ними можно разговаривать. Они отвечают. Смеются. Вздыхают. Лукавят. Грустят. Добрые. Злые. Подлые. Лживые.
Не забыть сказать про одежду! Цвет, драпировки, украшения… Это тоже искусство – подобрать аксессуары, чтобы раскрыть истинное лицо. Выбрать фигуру, историческую личность и проявить суть – тоже искусство. Но это уже потом, это десерт, а главное – восковый человек! Лицо! Десятки эскизов, часы работы с живым оригиналом, попытки схватить и вытащить сущность – то, что прячется внутри, за словами, гримасами, масками. Вытащить, прибить гвоздями и прокричать: вот оно! Кто-то из великих сказал, что маски защищают от мира и зла, сорви их – и человек беззащитен. Беззащитен, слаб, наг… червь под ногами Мастера!
Везде в природе и мироздании двенадцать – гармония, совершенство и равновесие. Двенадцать апостолов, двенадцать титанов, двенадцать месяцев, двенадцать знаков зодиака, число-символ Солнца и Луны, символ «философского камня» и божественного круга, вращающего вселенную, двенадцать часов дня и ночи, космический порядок, пространство, время, колесо возрождения.
Двенадцать. Конец цикла. Время трогаться в путь и зачинать новый.
Он останавливается около любимой модели. В жизни ее зовут Саломея. Древнее языческое имя, полное мрачной энергии и тьмы. Когда он увидел ее в первый раз, совершенно случайно, то был потрясен. У него даже пальцы сжались, он представил, что сжимает карандаш. Саломея Филипповна, личность в городе известная, знахарка и ведьма. И внешность у нее соответствующая. Исполинского роста, с жесткой черно-седой гривой, сильным мрачным лицом… Официально – ветеринар. И черная собака ходит следом. Зовут Альма. Она сидела на скамейке в парке, ела что-то, бросая куски собаке. В длинной черной юбке, в длинной блузе, синей, в мелкий белый цветочек, с дикими распущенными полуседыми патлами. Юродивая? Он подошел ближе, уставился, перебегая взглядом с ее смуглого лица с крупными, замечательной лепки чертами на большие руки. Его трясло. Это была его женщина. В ней было совершенство, не испоганенное краской и бутафорией, без малейшей попытки украсить себя, так редко встречаемое теперь в людях.
Почувствовав его взгляд, она глянула на него. Он невольно выпрямился и сглотнул.
– Садись, – сказала она сипловатым голосом, кивая на скамейку. – В ногах правды нет.
Он почти упал рядом с ней. Молча. Собака вздыбила загривок и зарычала.
– Альма, фу! – сказала женщина. – Свой. Хочешь? – Она протянула ему кусок хлеба. – Ломай! Люблю съесть хлебец на воздухе. Задержалась в городе, оголодала.
Мирона, покосившись на собаку, протянул руку, осторожно отломил кусочек.
– Ты кто?
– Ростислав Мирона.
– А по батюшке?
– Иванович. Можно Ростислав.
– Не спеши, Ростислав Иванович. Без отчества человек вроде голый, беззащитный, надо с отчеством.
Он вздрогнул: маска! Отчество – та же маска! Она говорила его словами.
– А делаешь что?
– Я скульптор. Художник.
– Скульптор? Людей лепишь? А я Саломея Филипповна, ветеринар. Людей тоже могу, все божья тварь. Будем знакомы.
Они ели хлеб. Она доела, встала:
– До свидания, Ростислав Иванович, будь здоров.
– Подождите! – вырвалось у него. – Где я вас найду?
– Зачем? – она уставилась на него черными бездонными глазищами.
– У меня мастерская, я хочу вас лепить… Пожалуйста! Для музея.
– Для музея? Зачем?
– Музей восковых фигур, мэр дал денег и дом, где молодежный театр.
– Как в Лондоне? Мадам Тюссо? Внук был, рассказывал. Не знала. У нас в городе много народу, я тебе без надобности. Да и времени у меня нет.
– Мне нужны вы! – выкрикнул Мирона, хватая ее за руку. Альма зарычала. – Пожалуйста! – Он чуть не плакал. – Вы не понимаете! Вы… вы… Пожалуйста!
– Успокойся, Ростислав Иванович. Прямо как дитя малое из-за игрушки. Пару часов тебе хватит?
– Да! Да! – заторопился Мирона. – Несколько часов, потом… еще. Я постараюсь побыстрее. Спасибо!
…Женщина во весь рост, в черном балахоне смертника и капюшоне, с длинной спутанной черно-седой гривой, с пронзительными черными глазами и страшной улыбкой. К ее ногам жмется белый волк с оскаленной пастью, тут же пара вязанок хвороста. Мирона наклоняется, нажимает на кнопку, запускающую крошечный вентилятор, спрятанный в прутиках. Легкий шум воздушной струи, и кверху взвиваются полоски красного шелка – имитация языков пламени. Он отступает, чтобы охватить взглядом ее всю. Ведьма вытянула руку, грозит и проклинает, яростно тыча в толпу скрюченными костлявыми пальцами, взгляд неистовых черных глаз прожигает насквозь.
– Я вернусь! – вопит ведьма. – А вы все подохнете в мучениях! Проклинаю! – В уголке ее рта застыл белый комочек слюны.
Мурашки по коже…
Мирона невольно оглядывается и замирает – ему чудится некий звук, шорох шагов, скрип отворяемой двери. Показалось! Все тихо в старом доме. Тихо и пусто. Восковые куклы неподвижны.
Тяжело ступая, он идет к себе, наливает в чайник воды, ставит на огонь. Тяжело садится на топчан, ждет, пока закипит. Не вставая, достает из тумбочки пачку чая, вытряхивает в чашку. Потом сует руку под топчан и вытаскивает бутылку водки…
Глава 4 Столкновение
Только раз бывает в жизни встреча,
Только раз судьбою рвется нить…
Павел Герман. Романс «Только раз…»Философ Федор Алексеев сидел под зеленым зонтиком уличного кафе «Паста-баста», пил кофе и черкал ручкой в блокноте. Утром народу было немного, он наслаждался покоем и относительной тишиной, в которую органично вплетались голоса, шаги и далекие шумы улицы. Столики здесь отделены один от другого куртинами вьющегося плюща и горшками с деревьями, что создает атмосферу уединения – никто не заглядывает в тарелки. Правда, голоса слышны, и если кто-то хочет подслушать, то милости просим. Хотя, кому оно надо? Через столик от Федора кто-то невидимый пил кофе, остальные были свободны. Невидимому позвонили, его мобильный телефон взорвался пронзительными аккордами «Голубой рапсодии», и знакомый голос заорал:
– Ты, пьявка! Ах ты!.. Ни хрена не получишь! Выкуси! Я труп?! Давай, с флагом! Это я тебя в гробу видал! Ага, напугал ежа голой жопой! Да пошел ты!
Невидимый заворачивал те еще словеса, но приводить здесь их полностью автор не считает возможным.
Федор узнал голос. Это был его добрый знакомый, дипломированный фотограф Иван Денисенко, человек талантливый, безудержный и, разумеется, пьющий, как полагается всякому таланту, на которого давит несовершенство мира. В данный момент он тоже был, похоже, на рауше, несмотря на ранний час, – уж очень кричал! Растроганный Федор прислушивался к ненормативному реву Ивана, восхищаясь смачной лексикой и образностью сравнений.
Тот, между тем закончив разговор, чертыхнулся, швырнул телефон и завопил: «Девушка!» Федор видел, как стоявшая у двери в кафе официантка, тоненькая девчушка в джинсах и длинном черном переднике, порхнула к гостю. «Стеллу»! – скомандовал Иван. – Два полста!»
Федор, недолго думая, подхватил чашку с кофе и подошел к столику Ивана.
– Философ! Федя! – обрадовался Иван, вскакивая ему навстречу.
Федор поставил чашку на стол, и они обнялись. Иван, будучи человеком эмоциональным, даже прослезился. Надолго приник к Федору, хлопал по спине и растроганно бубнил:
– Федя, дружбан! Сколько лет, сколько зим! Старик! Глазам не верю! Вот свезло так свезло! Не поверишь, часто думаю о тебе, вспоминаю старого Рубана и ту дикую историю… Если бы не мы, там всех бы замочили! Эх, было время!
«Мы», конечно, громко сказано! Не «мы», а Федор Алексеев! Спишем неточность на эмоции художника. Как бы там ни было, Иван оказывал посильную помощь в истории раскрытия ряда убийств под Новый год в доме известного скульптора и его молодой супруги[5].
– Девушка! – закричал Иван. – Еще полста!
– Не нужно пива, – запоздало сказал Федор.
– Так у них больше ничего нету! Мы по чуть-чуть, за встречу!
Девчушка принесла поднос с бокалами.
– Вот она, жизнь, Федя, годы идут, мы стареем… – ностальгически заметил Иван, допив пиво. – Вот ты философ, Федя, умные книжки читаешь, вот и скажи, в чем смысл? Не поверишь, иногда повеситься хочется! Так бы взял и повесился, ей-богу. Народ вокруг примитивный, выпить да пожрать, на искусство плевать с высокой колокольни… Как жить дальше? А? Скажи!
– Что-нибудь случилось?
– Случилось… – горько произнес Иван. – Вот загребут меня лет на десять… Будешь передачи носить?
– Загребут? За что?
– За лишение жизни. Требуют долг, а у меня по нулям. Придется дезавуировать, а как иначе? Или он меня, или я его. Терциум нон датур, как говорится. Третьего не дано. Двоим нам под солнцем тесно.
– Карты?
– Они, проклятые. Друг обещал подкинуть, меценат, отличный мужик, выпито вместе море разливанное. В прошлом году помог с выставкой в галерее, не жмот. Девушка! Еще пива! Я тут альбом для Регины снимаю, тоже набежит копейка, хотя она девка скандальная. И то ей не так, и это, кто бы понимал!
– Как там Регина? Они еще не поубивали друг дружку? Ты все еще с ними?
– Работа на публику, Федя! Регина простая баба, ей лишь бы поорать, особенно под этим самым делом. – Иван щелкнул себя пальцами по горлу. – А Игорек иезуит и характер как у кобры – она не догоняет половины его словес, причем каждый думает, что вставил другому фитиля. С ними, куда же я денусь, хоть какое-то творчество, а то свадьбы уже задолбали. Поверишь, всю дорогу одно и то же! Он ее на руках едва держит, того и гляди, пупок надорвет, у пушек, у парапета с видом на реку, на фоне стола с майонезами, первый танец, пятый поцелуй, рыдающая мамаша, папаша глаза в кучу не сведет… и всякая фигня в том же духе. Идиотизм! А морды гостей, а драка! Бывает, предложу креатив, память же на века, так нет! Нам чтобы у пушек и на руках! А то еще на ладони. В смысле он протянул руку, а она стоит подальше и вроде как у него на ладони. Классика. Ладно… – оборвал себя Иван и махнул рукой. – А Регина и Игорек ребята хорошие, платят неплохо, не жлобятся, да и девочки приятные. Бывает, пригласишь поужинать, а потом закатишься на дачку…
Регина Чумарова и Игорек Нгелу-Икеара были деловыми партнерами, совладельцами дома моделей «Икеара-Регия» и заклятыми врагами[6]. Регина руководила финансами, Игорек творческим процессом – оба ревниво пресекали попытки друг дружки вмешаться в «чужую» сферу. Иногда доходило до драки, причем в самом прямом смысле. И Регина и Игорек трепетно относились к Федору – им довелось пересечься еще в бытность того оперативником по делу о самоубийстве мужа Регины. Регина любила повторять, что, эх, была бы она помоложе! Игорек закатывал глаза и иронически хмыкал. Иван Денисенко готовил для их дома моделей сезонные буклеты.
– Между прочим, одна такая сейчас на подходе, – самодовольно сообщил Иван. – Опаздывает. Почему они считают, что должны опаздывать? Вот объясни мне, Федя, как философ. Думают, больше ценить будут? Разогревают? Снисходят? Набивают цену? Почему, Федя? Лично у меня была только одна женщина, которая приходила вовремя, я позвал замуж, а она отказала… – Иван вздохнул. – Настоящая. Трое детей, между прочим. Или даже четверо. Великий человек велик во всем. Как она радовалась, когда я дарил ей цветы! Никаких понтов, все как на духу. Моя выставка ее потрясла, она даже заплакала… Такие женщины штучная работа, одна на миллион.
– Почему же она отказала? – спросил Федор.
Иван пожал плечами:
– Наверное, не любила. Или… – Он задумался. – Или побоялась начинать с нуля, четверо детей все-таки и какой-никакой муж в наличии. Так почему они опаздывают, а?
– Ты же сам ответил…
– А сколько ты обычно ждешь? Час? Два?
– Когда-то долго, сейчас, наверное, нет…
– Почему?
– Старый стал, – усмехнулся Федор. – Да и некого. А если есть, то отношения спокойные, деловые, как у семейной пары со стажем. Метания, ревность, дежурство в кустах под домом… Все это атрибуты сладкоголосой птицы, все в прошлом.
– Какой еще птицы?
– Сладкоголосая птица юности… Есть такая пьеса.
– Не слыхал. Посмотрю в Вики. Ты очень умный, Федя, потому и нет никого. Страсть и разум вещи несовместные, поверь моему опыту. – Иван горько покачал головой. – Женщины любят веселых, а не умных. Пусть даже алкаш, лишь бы не яйцеголовый.
Федор улыбнулся и кивнул.
– Вот вы где! – воскликнул высокий женский голос у них над головой, и оба вздрогнули. – Заждались?
Около их столика стояли две девушки.
– Владочка! Деточка! – Обрадованный Иван вскочил. – Я уже думал, что-то случилось! Это мой друг Федор Алексеев, профессор философии, между прочим.
Федор поднялся.
– Это Лидия, моя подруга. Добрый день, Федор. Разве сейчас есть философия? Ну, в смысле, это же когда-то в древности?
– Для продвинутых есть, – сказал Иван, подмигивая Федору. – Садитесь, девочки! Федя, усаживай Лидочку!
– Нам капучино! – потребовала Влада.
Лидия промолчала. Иван громогласно звал официантку, Федор украдкой рассматривал девушек. Влада была яркой пышной блондинкой под метр восемьдесят, что подчеркивалось высокими каблуками. Все в ней было слишком, все гротеск – и леопардовая шкура, едва прикрывающая ягодицы, и длинные до пояса белые волосы, и сверкающая бижутерия на шее, руках и в ушах, и обилие краски на лице. Голос – высокий, резкий, кукольный – входил в диссонанс с внешностью, ей бы говорить басом и печатать слова, а она пищала. Иван пожирал Владу глазами и держал за ручку; Лидия неопределенно улыбалась, не поднимая глаз, рассеянно помешивала ложечкой в чашке. Была это изящная девушка с приятными чертами, ненакрашенная, в белом коротком платье-тунике с открытыми руками, ее светло-русые волосы были скручены в узел на затылке, что по понятиям Федора выглядело старомодно, но мило. В ней чувствовались основательность и серьезность не по возрасту – как он прикинул, ей могло быть около двадцати двух, двадцати трех. Если с Владой Федору было все ясно, то Лидия вызывала любопытство нестандартностью и непохожестью на подругу – непонятно, что их связывает. Он так увлекся, рисуя мысленно портрет девушки в белом, что вздрогнул, когда Иван тронул его локоть и прокричал:
– Федя, Влада спрашивает, как поступить к тебе на философию?
– Поступить? – не сообразил Федор.
– В смысле желающих мало, берете всех! А с дипломом потом можно устроиться куда угодно.
Федор взглянул на Лидию, она улыбалась, по-прежнему помешивая ложечкой в чашке.
– Как обычно, сначала вступительные экзамены, – сказал он. – Желающих немного, да.
– У вас там одна болтология, а я кого хочешь заговорю! – расхохоталась Влада. – А что, буду писать в резюме, что учусь на философа! Капец! – Она достала из леопардовой торбы айфон: – Диктуй номер! Жди, позвоню!
Обалдевший Федор продиктовал. Иван ухмылялся, Лидия по-прежнему неопределенно улыбалась. Федор чувствовал себя дурак дураком, не представляя, как прекратить нелепую сцену. Ему пришло в голову, что глупый и напористый человек зачастую становится хозяином положения. Да что там зачастую – всегда!
– Уже двенадцать! – спохватилась Влада. – Иван, у меня полтора часа! Нам пора, а то не успеем.
Иван поспешно вскочил, выгреб из кармана несколько смятых купюр, бросил на стол.
– Чао всем! – пропела кукольным голоском Влада и, покачивая бедрами, пошла к выходу. Иван снова подмигнул Федору и побежал следом.
Видимо, на лице Федора отразилась оторопь, потому что Лидия, впервые подняв на него взгляд, сказала, рассмеявшись:
– Иван обещал устроить ее в дом моделей, у них фотосессия…
– «…а не то, что ты подумал», – мысленно закончил ее фразу Федор и тоже рассмеялся.
У нее были очень светлые голубые глаза.
– Вы кто? – спросил Федор. – Тоже модель?
– Ну что вы! Учусь на инязе, третий курс. Часто вижу вас в институте, много о вас слышала. Ваш студент Леня Лаптев в вас влюблен… Они все!
– Да уж… – Федор сделал вид, что смутился. – А Влада… – Он хотел спросить, что их связывает, но осекся, решив, что это не его дело.
– Влада моя соседка, выросли в одном дворе. Столкнулись утром, и она потащила посмотреть на знаменитого фотографа. А тут вы! Иван ваш друг?
– Да. Мы знакомы целую вечность.
– Он вас тоже фотографирует?
– Нет, – Федор снова рассмеялся. С ней было легко, и улыбка у нее была приятная. – Мы с ним говорим о смысле жизни.
– Ну да, вы же философ! И в чем смысл?
– У всех разный. Вот у вас, например, в чем?
Она пожала плечами:
– Окончить институт, найти хорошую работу, быть независимой. Самое главное – быть независимой.
– Девушки обычно хотят выйти замуж за олигарха…
Она смотрела на него своими светлыми голубыми глазами, и было что-то в ее взгляде, что Федор определил как снисходительную мудрость взрослой женщины, слушающей незрелого подростка.
– Вы сами сказали, у всех смысл разный. А у вас?
– У меня? – Федор задумался.
– Леня сказал, вы раньше работали следователем, и сейчас тоже без вас никуда, щелкаете всякие криминальные загадки с философской точки зрения, что у вас свое особое видение…
– Мой друг-оперативник называет это мутной философией.
– Ну… я бы сказала, что философия всегда немного мутная и зависит от личности философа.
– По-вашему, я мутная личность?
Лидия расхохоталась, запрокинув голову.
– Нет! Я имела в виду, что это наука субъективная, нет критериев правоты, достаточно сказать: я так вижу! У каждого философа своя точка опоры, разве нет? И это зависит от его образованности, обеспеченности, чувства юмора… даже от хворей. Болит живот – значит, пессимист и мизантроп, на раз-два докажет, что мир катится в пропасть. Любитель покушать и выпить – оптимист. Леня говорит, у вас отличное чувство юмора.
– Вы считаете, это важно для философа? – Он открыто любовался девушкой.
– Это важно для всех! Люди с чувством юмора как… – Она запнулась. – Как члены одного клуба! Свои. Вы так не считаете?
– Я бы не стал переоценивать чувство юмора, – сказал Федор. – Оппонент с чувством юмора все равно оппонент, и вы все равно пытаетесь уничтожить друг друга… С юмором.
Она кивнула:
– Наверное. У меня нет оппонентов.
Федор испытал мгновенное сожаление, что Лидия студентка. Его кодекс чести исключал роман со студенткой…
Глава 5 Трагедия
Они снова собрались у Митрича. Все пришли вовремя, как по тревоге. Пару часов назад капитан Астахов позвонил Федору Алексееву и сообщил, что бизнесмен Кротов был найден сегодня утром в собственной спальне мертвым. По предварительному заключению следствия, наглотался снотворного…
– У Митрича в восемь, – сказал Федор. – Я позову Савелия. Ты… – Он запнулся, нежности между ними не были приняты. – Коля, ты же понимаешь, что он был человеком с нестабильной психикой, об этом свидетельствовали его поступки…
– До вечера! – перебил капитан и отключился.
Федор понял, как ему паршиво. Он испытывал неловкость, вспоминая, как позавчера разглагольствовал о странном поведении Кротова, иронически, снисходительно, с высоты собственных невозмутимости и неспособности чувствовать так безудержно и горько; раскладывал по полочкам его поступки и даже позволил себе слегка пошутить. А несчастный бизнесмен корчился от боли. Избави бог от такой любви, пробормотал Федор. Нам, философам, к счастью, такие страсти несвойственны. На миг он испытал сожаление и вздохнул…
…– Коля, а ты уверен, что он сам? – спросил Савелий. – Может, это грабитель? Знаешь, в одной книге жертва была левшой, а убийца не учел и что-то сделал неправильно, не помню, что именно… Отпечатки всякие… Может, Кротов тоже левша…
– Может, – буркнул капитан. – Отпечатки всякие… Савелий, о чем ты? При чем здесь левша? Он таблетками, а не ножом! Выпил целую бутылку коньяку, лежала пустая на диване в гостиной, а потом наглотался. А может, одновременно. Пустой пузырек валялся там же на полу… – Говорить Коле не хотелось, отвечать на дурацкие замечания Савелия тем более.
– Что у него в телефоне? – спросил Федор.
– Телефон растоптан, разнесен вдребезги. Тоже валялся на полу – не то случайно наступил, не то…
– А эта рыжая девушка… – не унимался Савелий, – если она была, эта рыжая девушка… Как же теперь домохозяйка?
– В смысле? – спросил капитан. – Осталась без работы домохозяйка. Жалко ее?
– Да нет… я хочу сказать… – Савелий запнулся и замолчал.
Савелий Зотов прекрасный человек и редактор, но никудышный оратор, все знают. Его нужно толковать. Федор умеет, капитан нет, терпения не хватает, да и воображения. Федор называет Савелия Дельфийским оракулом. Савелий запнулся, и теперь оба молча ждали.
Капитан не выдержал первым и спросил:
– Что сказать-то хотел?
Тот мучительно морщил лоб и продолжал молчать.
– Савелий хотел сказать, что поведение экономки выглядит подозрительно, если предположить, что… – начал Федор и тоже замолчал.
Капитан посмотрел на потолок, потом на Митрича. Вздохнул.
– …если предположить, что рыжей женщины не существует и она лишь плод воображения Кротова, то с экономкой все в порядке, – Федор наконец оформил мысль. – Она сказала, что никого не видела. А вот если она все-таки существует, то положение экономки было бы весьма затруднительным, так как она зачем-то нам солгала. Ты это имел в виду, Савелий?
Савелий неуверенно кивнул.
– Ей пришлось бы объяснить хозяину, зачем она солгала, если бы зашла речь…
– Только в том случае, если бы он был жив! – подхватил Савелий.
– Стоп! – скомандовал капитан. – Куда вас несет? Савелий, по-твоему, экономка убила хозяина, чтобы… что?
Савелий смотрел беспомощно и молчал.
– Она не убила хозяина, – сказал Федор. – Он покончил с собой по доброй воле… возможно. Савелий имеет в виду – она не могла знать, что он покончит с собой, то есть ей пришлось бы ответить за собственную ложь. Так, Савелий? И тут возникает вопрос: зачем она это сделала?
– А если не солгала? А если этой рыжей не существует? Обыск не дал ничего. Собрали коллекцию отпечатков, включая отпечатки домработницы и Буракова – это партнер Кротова, в основном внизу, в гостиной и в кухне. Неизвестные пробили по базе, никто не засветился.
– А чьи же они? – спросил Савелий.
– В любом доме полно посторонних отпечатков. Гости, сантехник, почтальон, сосед заскочил на минутку… и так далее. В спальне – только Кротова. Как я уже говорил, постель не тронута, там никто не спал, никаких следов в ванной, на посуде в кухне только его пальчики и еще Насти. На пластиковой бутылочке только отпечатки хозяина.
Его партнер, Бураков, понятия не имеет, что у Кротова кто-то был. Говорит, тот был скрытным малым, а после смерти жены слегка слетел с нарезки. Стал истеричным, крикливым, перестал выходить на работу, запил. Все это продолжалось около года, потом Кротов опомнился и взял себя в руки. Они школьные друзья, вместе учились в институте, знают друг о друге все. Знали… Он в шоке от самоубийства Кротова, считает, что это несчастный случай. Говорит, все было нормально, никаких предпосылок, он с головой ушел в работу, всегда был трудоголиком, сидел в кабинете допоздна в отличие от Буракова, у которого жена и трое детей. Он уверен, что никакой женщины не было. Если даже и была, то это несерьезно, иначе он бы знал. Очень удивился, о какой женщине речь. Утверждает, что у них секретов друг от друга не было. Да, Кротов был скрытным, все держал в себе, но иногда делился, потому что доверял. Он лично пытался подсунуть Кротову подружек жены, но тот не велся и только вкалывал. Правда, продолжал пить, но умеренно. Экономка у него много лет, смотрела за ним, как за малым ребенком.
– Кто наследник? – спросил Федор.
– Бизнес отходит Буракову, а все остальное разным благотворительным фондам и детскому дому, где он вырос. Он детдомовский. Точно он не знает, нужно смотреть завещание. Вроде разговоры были, но давно. Родных у Кротова нет. Приличные бабки, около четырех объектов недвижимости, коллекции картин и монет… Вместе набегает нехило.
Они помолчали. Митрич прикатил дребезжащую тележку с бутербродами и литровыми кружками пива. Лицо у него было расстроенным.
– Ребята, это правда, что Кротов застрелился?
– Наглотался снотворного и не проснулся, – сообщил Савелий. – Вчера вечером или ночью.
– Господи! – ахнул Митрич. – Неужели такая любовь? Или случайно?
Ему никто не ответил. Вздыхая, Митрич стал разгружать тележку.
– Она должна прийти на похороны! – вдруг сказал Савелий. – Не может не прийти… Когда его хоронят? Надо дать объявление в «Лошади». Мы все пойдем!
– Мамочка сказала, что ее тоже убили, – сказал Митрич. – Ищи, кому выгодно.
– Мы даже не уверены, что она была, – заметил Федор. – Никаких следов.
– Как это? До сих пор ничего не нашли? – поразился Митрич. – Если ее убили, то надо проверить все убийства за последнее время…
– Зачем ее убивать? – спросил Савелий. – Правда, он мог убить ее случайно…
– Кто? – не понял Митрич.
– Кротов! Случайно убил, а потом покончил с собой.
– А куда он в таком случае дел труп?
– Куда дел труп? Туда! – рявкнул капитан. – Может, хватит? И так голова пухнет!
Наступило молчание. Митрич закончил разгружать тележку и со скрипом ретировался.
– А может, это идеальное убийство… – сказал Савелий. – Федя рассказывал. А если ее убили…
– Никто никого не убивал. – Коля уже остыл и чувствовал неловкость за свою вспышку. – Все живы. Кроме Кротова…
– Коля, как выглядела его жена? – вдруг спросил Федор. – Ты говорил, что видел фотографию у него в спальне.
– Фотография жены? – переспросил Савелий. – Фотография жены в спальне… а как же новая подруга?
– Я не особенно рассматривал, – неохотно сказал капитан. – Сам понимаешь…
Он не закончил фразы, но Федор понял, что Коля имел в виду. Капитан вообще не придал значения истерике и соплям миллионера, как он выразился, а потому отбывал «боевое задание», полный досады и неприятия. Теперь «ест себя поедом», как любит говорить бабушка Федора. Кто же знал…
– Брюнетка, блондинка? Хоть примерно…
Капитан задумался.
– По-моему, рыжая…
Савелий ахнул:
– Значит, этой, новой, не было? Он просто тосковал о жене и выдумал рыжеволосую девушку…
Капитан промолчал, только головой покрутил.
– Как версия… – неопределенно заметил Федор.
– Гипотетически, разумеется? – В голосе капитана Астахова прозвучали горечь и сарказм.
– Разумеется, пока не доказано обратное…
– Матушка Митрича сказала, что он застрелился, – вспомнил Савелий. – А у него было оружие?
– Ружье «Зауэр» и австрийский «глок».
– Он увлекался охотой?
– Нет. Партнер сказал, что лично подарил ружье на день рождения, у него коллекция оружия, хотел увлечь Кротова. А пистолет на сорокалетний юбилей.
– Увлек? – спросил Федор.
– Нет.
– Непонятно… – неуверенно произнес Савелий. – Тогда почему… – Он замолчал. – А патроны были?
– Были.
– А почему…
– Что почему?
Савелий сосредоточенно молчал.
– Почему он не застрелился, – подсказал Федор. – Да, Савелий?
Тот кивнул.
– Да мало ли… Боялся оружия. На ружье пыль, он к нему не прикасался, может, забыл про него. Пистолет в ящике стола в кабинете, под бумагами. После бутылки виски фантазия работает, вспомнил, что видел в кино или читал… Не знаю, Савелий. Не все могут выстрелить в себя, а наглотаться таблеток проще пареной репы, да еще после бутылки. Или ты хочешь сказать, что это доказывает случайность и непреднамеренность? Если бы выстрелил, то понятно, что убийство. А так… может, случайность. Так?
Савелий не ответил. Настроение у всех было отвратительным. Митрич сочувственно поглядывал издали и вздыхал. Время от времени приезжал со своей дребезжащей тележкой и молча расставлял бокалы с пивом и тарелки с бутербродами…
* * *
…Полная немолодая женщина протянула чаевые портье и с облегчением закрыла за ним дверь. Сбросила туфли и почти упала на диван. Подложила под спину подушку и закрыла глаза. Посидев так несколько минут, потянулась за сумочкой, порывшись, достала мобильный телефон. Набрала знакомый номер и с минуту слушала длинные гудки. Набрала другой номер – с тем же результатом. Набрала третий. Ей ответил женский голос. Секретарша после небольшой заминки сообщила, что главного нет, и попросила оставить координаты – ей перезвонят, как только он вернется. Переспросила название гостиницы…
Глава 6 Художники и философ, что общего?
Федор Алексеев по своему обыкновению просидел ночь в Интернете, собирал материал для статьи об идеальном убийстве, а утром его разбудил телефонный звонок фотографа Ивана Денисенко.
– Я пришел к тебе с приветом! – радостно заорал Иван. – Ты где?
– Дома… Который час? – пробормотал выдернутый из сна Федор. – Что случилось? Ты чего в такую рань?
– Какая, к черту, рань! Одиннадцать! Опять всю ночь работал? Одевайся! Я тут рядом, в «Буратине», пью кофий. У тебя пять минут!
– Погоди, какие пять минут? Что ты…
– У меня через час фотосессия, крутой эксклюзив, хочу, чтобы ты посмотрел на чувака. Сам говорил, что ты этот… френолог! Так что давай в темпе.
– Какой френолог? – Федор окончательно проснулся. – О чем ты?
– Спец по форме черепа. Помнишь, под Новый год?
– Не помню… Не говорил я такого! Фотосессия? У Регины?
– Ну, значит, не ты. Тогда посмотришь как философ. Сессия у восковика, уломал наконец. Прямо целка, а не мужик! Тебе какой заказать?
– Эспрессо, – сдался Федор, потерявший надежду продраться через сюр Ивановых словес. – Через десять минут.
– Лады. Жду. Девушка, еще один эспрессо! Через десять минут! – заключительный вопль Ивана резанул по ушам, и наступила тишина.
– Это глыба! Мэтр! Здоровенный мужик, ручищи – во! Взгляд как у этой… медузы! – Видимо, имелась в виду горгона Медуза, обращающая взглядом в камень. Иван Денисенко по своему обыкновению кричал и размахивал руками. Федор, морщась, глотал кофе. В висках бил пульс, он чувствовал себя разбитым после бессонной ночи и «выдернутости» из хрупкого утреннего сна звонком Ивана. – Неужели не слышал про музей? – удивлялся Иван. – Два года, почти три уже! Оторопь берет, честное слово, все нутро наверху, не знаю, как он это делает. Живые! Вся дрянь и подлость на роже, художник – творец! Ловит модели прямо на улице. И набрасывается. Хищник! Неужели ничего? Весь город гудит!
– Кажется, слышал, но как-то не проникся. Не моя тема.
– Увидишь – проникнешься. Это надо видеть, Федя!
– А ты тут каким боком?
– Игорек и Регина одевают кукол, я готовлю ребятам буклет, я же рассказывал. Живые модели и куклы, представляешь? Живые девушки и мертвые куклы! Мороз по шкуре! Не отличишь, вот те крест! – Иван размашисто перекрестился. – В шикарных шмотках от ребят. Сначала буклет, потом выставка, потом клип, у меня здесь уже склалась картинка… – Он постучал себя костяшками пальцев по лбу. – Представляешь, они кружатся… медленно-медленно, платья развеваются, длинные волосы, разноцветные зонтики, шарфы, руки в стороны, глаза закрыты, не то мертвые, не то живые, и вдруг взмах ресниц – и смотрят прямо на тебя! В упор! Исподлобья! И улыбка… страшная! Оскал! У всех одинаковое выражение… Зло! Тайна! Обещание! Ужас! Ожившие зомби.
– Ужас, – согласился Федор, отпивая кофе. Страшная Иванова картинка не зацепила его, это была не его тема, как он уже сказал. – А я тебе зачем?
– Говорю же, хочу, чтобы ты посмотрел на него.
– Зачем?
– Не могу понять, что это такое. Не то гений, не то злодей. Не то вместе. Сатана. Талант от дьявола, я сразу понял. Достовернее живых.
– Восковые куклы?
– Ну! Смотрят на тебя, как живые. Я поставлю между ними Владу… Помнишь Владу? Она тогда еще с подружкой пришла.
– Помню.
– Подружка хороша! Бледновата, правда. Влада поярче и просто дьявольски фотогенична. И вообще… – Иван хихикнул. – А та в твоем стиле, тебе всегда нравились тощие недокормленные доходяги.
Федор пожал плечами.
– Поверишь, не отличишь, где живая, а где кукла! Помнишь того чувака, который мордовал девушек и выкладывал фотки в инете? Мне кажется, я понял, что он чувствовал. Он тоже был творец![7]
– А чем я… – начал было Федор, но Иван перебил:
– Посмотришь на него и скажешь, дьявол или нет. Ты сможешь, я в тебя верю.
– Я не верю в дьявола, – скучно заметил Федор. – Это вы, художники…
– Вот и прекрасно, – обрадовался Иван. – Мне нужен твой трезвый глаз.
Насчет трезвого глаза он был прав – даже на расстоянии от Ивана слышался душок вчерашнего сабантуя.
– Кто он такой? Откуда взялся? Местный?
– Нет! В том-то и дело! Никто ни хрена о нем не знает! Выполз из преисподней, не иначе. Почти три года назад появился у мэра с альбомом своих работ, уболтал дать деньги и помещение. Ты нашего Тканко знаешь, у него зимой снегу не выпросишь, а тут нате вам пожалуйста! Деньги и помещение молодежного театра, обещанное детской музыкальной школе. Зато первая восковая кукла – мэр в образе римского сенатора, в тоге, с венком на голове. И морда зверская, все нутро сверху. Это коррупция или не коррупция, я тебя спрашиваю? Или даже взятка должностному лицу? А?
– Узнать хоть можно?
– Там есть табличка.
– Как его зовут?
– Ростислав Мирона.
– Старый? Молодой?
– Лет пятьдесят. Здоровый, хмурый, бородища до колен, ручищи – во! Не смотрит, а зыркает. Я искал ракурс, так он, не поверишь, все время дышал за спиной. Он их ревнует, особенно баб! Сидит, лепит, в подвале у него мастерская, живет на хлебе и воде. Водка, правда, приличная. Творить под кайфом самое то. Сегодня в музее выходной, он сидит в подвале, лепит. Демоны фантазии, Федя, следуют за настоящим художником. Жаль, не позволяет себя фотографировать, скромный очень. Нелюдим. Ну ничего, я его уломаю.
Федор только вздохнул…
Они заглянули в ближайший магазин. Иван загрузил в пакет всякой снеди, бутылку «Абсолюта», и они отправились на смотрины.
…Действительно, здоровенный нечесаный мужик, взгляд звероватый. Стал на пороге, молчал, зыркал. Босой, в мятой рубахе до колен и старых джинсах. Федор заметил крошки хлеба в бороде. Видимо, они прервали завтрак.
– Ростик, привет! – Иван протянул хозяину пакет. – Мы не вовремя? Я хочу походить, посмотреть, не против? Мы с тобой обсуждали. Надо прикинуть, девочка придет через пару часов. А пока можем посидеть. Вот, философа привел, друг детства. Федор Алексеев. Федя, а это художник и скульптор Ростислав Мирона, гордость нашего города. Прошу любить и жаловать.
Федору показалось, что бесшабашный, никогда не теряющийся Иван слегка побаивается Мирону. Он протянул руку и улыбнулся. Почувствовал грубую сильную ладонь мастера, сказал:
– Много слышал о вас. Очень приятно. Алексеев. Федор Алексеев.
Мирона пристально рассматривал Федора и молчал. Но руки не отнимал. Иван кашлянул, Мирона словно опомнился. Посторонился и пошел вперед. Они за ним.
Кабинет мастера – громко сказано! Крошечная комнатушка без окон, топчан, прикрытый пледом, старое театральное кресло и небольшой столик с тарелкой с недоеденным бутербродом и чашкой с бурым остывшим чаем. Федор обратил внимание на старинный кинжал с наколотым на острие куском хлеба. Справа от стола втиснулась небольшая газовая плитка, на тумбочке рядом стоял электрочайник. Иван принялся разгружать пакет. По комнатушке поплыл запах копченого мяса и свежего хлеба. Мирона все так же молча достал из тумбочки щербатые тарелки, вилки и чашки. Иван разлил водку в чашки. Федор не посмел отказаться, не желая обидеть Мирону. Скульптор вызывал у него любопытство и, пожалуй, робость. Он все время ловил на себе его пристальный взгляд, отчего чувствовал себя неуютно. Федор не стал ожидать следующей дозы и поднялся:
– С вашего позволения, я хотел бы взглянуть на экспонаты, можно?
– Конечно! – воскликнул Иван. – Иди, Федя! По коридору налево, а мы тут с Ростиком посидим, обсудим наши дела. Твое здоровье, Ростик! – Он чокнулся стаканами с Мироной, и они выпили. Рожа у Ивана стала красная, язык заплетался. – Мясца, хлебушка, давай, Ростик, – приговаривал Иван, сооружая громадный бутерброд.
«А как же сессия с девочкой?» – подумал Федор, с облегчением оставляя собрание.
Он без труда нашел выставочный зал, открыл стеклянную дверь и замер, пораженный. Ему показалось, он попал в праздничную пеструю карнавальную толпу! Куклы смотрели на него, и у каждой было свое выражение лица. Женщины, мужчины…
Бывшее здание дворянского собрания, потом ряда советских учреждений, потом драматического театра, потом молодежного. Почти двухвековая история. Главный режиссер театра, Виталий Вербицкий, приятель Федора, жаловался, что у него мороз по коже от метровых стен и подвалов, там полно призраков, которые скрипят полами и воют. Молодежный четыре года назад переехал в новое современное здание, бетонную стекляшку, и по поводу переезда было устроено новоселье. Федор присутствовал. Вербицкий перебрал и пугал присутствующих страшилками про старый дом, даже крестился и сплевывал через левое плечо, а также показывал, как воет привидение…
Зал был разделен на три части двумя рядами колонн из черного мрамора с белыми прожилками, с богатой позолоченной лепниной у основания и наверху, а также на потолке: венки, гирлянды, цветы. Люстра с сотней электрических свечей, скорее для красоты, чем для пользы, воску нужны определенные температура и освещение. Стены были затянуты черной плотной тканью, отчего зал напоминал шкатулку или футляр, где хранятся драгоценные реликвии. По стенам вдавлены ниши, где когда-то стояли банкетки и кресла. Теперь там, отделенные бархатными канатами, стояли восковые куклы.
Федор переходил от одной фигуры к другой, и время от времени оглядывался – ему чудились движение и шорох за спиной, между лопатками стало жарко. Он сразу узнал мэра… Тот восседал в первых рядах, Федор наткнулся на него лоб в лоб. Действительно, как и сказал Иван, рожа самая зверская и подозрительный взгляд исподлобья. Вся суть личности, прав Иван. В золотом венке на лысой блестящей голове, с багровым лицом любителя пожрать и выпить, с поднятой рукой триумфатора, в красной с золотом тоге. Живой. Федор оглянулся и невольно сглотнул. Табличка гласила: «Император». Он усмехнулся и перешел к следующей кукле. «Балерина». Тощее жилистое существо с прямой спиной, похожее на богомола в розовой балетной пачке. Несуразное из-за слишком больших глаз, длинного носа и крупного рта лицо. Тоже местная знаменитость… Радикально черные волосы перехвачены бархатной лентой в тон. Гротеск, карикатура, насмешка, но подмечено верно. Федор рассмеялся невольно – он был знаком с оригиналом. Стелла Гавриловна по кличке Корда! Конечно! Директриса школы бальных танцев «Конкордия», балерина в прошлом. Интереснейшая личность, они сразу понравились друг дружке…
Клеопатра! Куда же без Клеопатры. Громадные, обведенные сажей глаза, массивные изогнутые черные брови, ярко-красный рот и румянец на скулах, густая смуглость кожи. Всего слишком. Много золота и бирюзы, черные мелкие косички в золотых спиральках, сандалии, усыпанные камешками, – сидит в кресле, похожем на трон, согнув ноги в коленках, упираясь в них подбородком. Прищурилась, недобрый взгляд – смотрит в пространство, не иначе, замыслила подлую интригу. Опасная ядовитая райская птичка. В гибкой и тонкой фигуре чувствуется сила сжатой пружины: того и гляди, взметнется, разгибаясь, и ударит. Федор вздрагивает, заметив на спинке кресла черную в золотых ромбах змею. Две опасные непредсказуемые ядовитые гадюки. На табличке написано «Царица». Не Клеопатра, а царица. Почему? Ассоциация налицо. Похоже, мэтр не хочет держаться в историческом русле. Собственное видение? Федор задумался, спрашивая себя: что хотел сказать Мирона, выбиваясь из канонов. Какая разница между «царицей» и «Клеопатрой»? «Царица» – безлика, «Клеопатра» – реальная женщина. Надо будет спросить у Ивана, кто это. Должна быть живая модель, не может не быть, уж очень она реалистична. Было бы интересно взглянуть на оригинал.
А вот фигура вполне современная: небритый байкер в красной кожаной куртке, большой, широкоплечий, массивное лицо с выдвинутой вперед нижней челюстью, густые брови… Похож на Кинг-Конга. Руки в карманах, поза вызывающая, правое плечо вперед. Что же в них не так, вдруг подумал Федор, всматриваясь в грубое лицо экспоната. Он вспоминал кукол мадам Тюссо… Те другие. Спокойные, узнаваемые, несмотря на безликость, безукоризненные и мертвые. А эти… Статика! Именно! Те статичны. Эти – живые. Те – парадные портреты, эти реальны, и даже в обилии золота и украшений не производят впечатления штукарства, в каждой фигуре что-то глубоко личное… Как это сказал Иван: «Он вытаскивает из них нутро», или как-то так. Иван – тонкая натура, подмечает мельчайшие нюансы, судит как художник. Даром что пьяница. А что видит он, Федор? Иван позвал его для окончательного диагноза, как философа, для ответа на вопросы: «Как он это делает? И что он вообще такое?» Ивану непонятно, от бога или от дьявола обломился Мироне дар…
…Алхимик в черном колпаке и черной мантии, лицо фанатика-аскета: нахмурен, сжатый рот, впалые щеки, лоб испачкан сажей; в длинном завитом парике; углубился в чтение свитка, который держит перед собой обеими руками… Не читает, а вчитывается, уставившись в текст с безумным видом. Никак поиски философского камня…
Федор усмехнулся. Коллега в каком-то смысле. Представил себя в колпаке и мантии, как он заходит в аудиторию, а его встречают восторженные вопли студиозусов…
На стойке рядом с мастером – колбы с ядовитыми разноцветными растворами, металлические инструменты – щипцы, клещи, скальпель, скребки; над горелкой продолговатый запаянный сосуд с бурой жидкостью с выходящими из него трубками; грязные лужи на поверхности стойки. Федору показалось, что нос его учуял едкий запах химикатов.
Он шел дальше. Полная женщина с багровым самодовольным лицом… Что там полная – толстуха! В белом мужском пиджаке с огромными плечами, сидит в кресле, выпрямив спину, руки на подлокотниках. Хозяйка. Сбоку стоит длинный тощий негр, тоже в белом, с желтым шарфом вокруг шеи. Контраст разителен: туша женщины с мрачной багровой физиономией и тонкий гибкий негр с яркими белками скошенных на спутницу глаз и насмешливой ухмылкой ярко-красного рта. Его рука с неестественно длинными пальцами в кольцах, с ногтями, выкрашенными сиреневым лаком, лежит на плече женщины. Регина Чумарова и Игорек Нгелу Икеара, заклятые партнеры и совладельцы дома моделей «Икеара-Регия», друзья Федора – собственными персонами. Как живые. Даже живее. В их лицах можно читать, как в книге. Хабалка Регина, грубая, нахальная, прущая напролом, и иезуит Игорек, удачное дитя двух рас, хитрый, насмешливый, охотник-масаи с выдержкой слона, игрок, с которым Регине тягаться не под силу. Сосуществуют на одной территории, зорко наблюдая друг за дружкой, выбирая момент, чтобы «достать» противника и всадить в него жало. И самое удивительное, этот симбиоз рождает удивительной красоты образцы стиля и моды, а в одиночку, увы, оба проигрывают. Федор кивает им, удерживаясь от желания потрепать Игорька по плечу. Надо будет позвонить ребятам, сказать, что восхищен сходством… и вообще. Видел, мол, и проникся. Оба относятся к нему трепетно и всегда ему рады…
Он резко остановился перед зловещей фигурой в черном балахоне с протянутой проклинающей рукой: поленья костра, белый волк. Саломея Филипповна собственной персоной. Хороша! Смотрит на Федора с ухмылкой, словно говорит: «Что, философ, не ожидал?» Ожидал, мысленно отвечает Саломее Филипповне Федор. С самого начала знал, что ведьма. Разве такое скроешь?[8] Надпись на табличке: «Колдунья».
Федор вздрагивает, услышав сзади хриплое тяжелое дыхание, оглядывается и шарахается в сторону. Мирона наклоняется, протягивает руку и включает «костер». Раздается шум моторчика, и в воздух взлетают языки пламени; красные блики пляшут на лице и в глазах ведьмы…
Они смотрят друг на друга. Мастер и философ. Федор отводит взгляд первым. Он чувствует себя ничтожной букашкой, которую рассматривает под микроскопом спец по насекомым. Странное неуютное и неприятное чувство, никогда прежде им не испытанное.
Издалека слышен голос Ивана – он громогласно приветствует девушку Владу, явившуюся на фотосессию…
Глава 7 Поиски смысла
Вдруг взорвался айфон Федора, лежащий на столе у компьютера, и он вздрогнул. Взглянул на часы – они показывали четыре утра. Звонил фотограф Иван Денисенко.
– Философ, спишь? В такую ночь? – Ивана, похоже, распирало от восторга. Кроме того, он был изрядно пьян. – Выйди на балкон, посмотри, какая луна! Помнишь, песня такая была, сто лет назад. «Посмотри, какая луна»… Сейчас! Гварде ке люна! Помнишь? Классика! Какой-то итальянец пел. Про любовь и про море. Тото, вроде.
Песню Федор помнил. Иван заревел дурным голосом, страшно фальшивя. Споткнулся и замолчал.
– Что-то случилось? – скучно спросил Федор. Общаться с нетрезвым Иваном ему не хотелось. Настроение после посещения музея было на нуле. Перед глазами у него стояло напряженное лицо Мироны, рождая смутное беспокойство, природы которого Федор объяснить не мог.
Иван оборвал пение.
– Луна, говорю, сумасшедшая. А ты чего? Работаешь? Или спал? Как тебе мастер? Человечище! Личность! Скажи?
– Личность. Ты знаешь, который теперь час?
– Уже светает, мой юный друг. Бледная луна заходит и прячется в дебрях, уступая место… э-э-э… рассвету. Я в парке. Выходи, Федя! Посмотрим вместе на восход солнца. Река… с ума сойти! И небо уж бледно, и краски… э-э-э… тоже с ума сойти. Я вышел пофоткать. А воздух! М-м-м! Полный штиль, даже птички молчат. Выходи, философ!
– Я уже сплю, – соврал Федор.
– Не свисти, ты сидишь в компе, я тебя знаю! – обличил Иван. – А то я сам сейчас, хочешь? Настроение пацанское! Хочется жить, творить и любить. Прыгать в прорубь! У меня скоро персональная выставка, Мишаня Кротов, мой дружбан, обещал подкинуть. Классный мужик! Я тебе говорил.
– Михаил Кротов? – встрепенулся Федор. – Строительный бизнес?
Вот это поворот!
– Ну! Знаешь?
– Знаю. Я сейчас выйду. Жди на террасе.
– Жду! – обрадовался Иван. – Давай!
Спустя двадцать минут Федор обнаружил спящего фотографа на террасе с видом на реку. Тот громко храпел, свесив голову на грудь. Расчехленная камера лежала на скамейке рядом. Федор сел, рассматривая спящего Ивана. Тронул его за плечо. Иван не отреагировал. Федор нажал сильнее. Иван открыл глаза, поплямкал губами и недоуменно уставился на Федора.
– Федя? Ты, это… Который час?
– Четыре сорок пять.
– Четыре? – Иван повел вокруг мутным взглядом. – А где люди?
– Четыре утра.
– Утра?! Какого хрена! Нич-ч-чего не понимаю! – сказал он с чувством. – А ты тут как?
– Ты позвонил и предложил встретить вместе рассвет, помнишь?
– Не очень. И ты вышел?
– Как видишь.
– Ага, вижу. Водички нету? Сушняк проклятый давит.
– К сожалению, не подумал. Тут недалеко круглосуточный универсам, пошли, купим.
– Ага, пошли. Ты только посмотри, какой сумасшедший восход! Это же сюр какой-то, чес-слово! Краски! Воздух! Река… Смотри, туманчик! Теплая… Господи, это же с ума сойти! А народ спит и ни хрена не видит! Федя, я поработаю, посиди пока.
– А вода?
– Черт с ней! Потерплю.
– Ладно, – решил Федор. – Работай, я схожу в лавку.
– Ой, спасибо! – обрадовался Иван.
Федор вернулся через двадцать минут с двухлитровой бутылкой минеральной воды. Иван щелкал камерой, перевесившись через парапет. Федор окликнул, Иван резво обернулся. Схватил бутылку, припал. Пил, обливаясь, постанывая от наслаждения.
К изумлению Федора, фотограф выпил всю воду, утерся и упал на скамейку:
– Спасибо, Федя. Век не забуду.
– Что там у тебя за выставка? – приступил к делу Федор.
– Какая выставка? Осенний альбом?
– Нет, ты говорил – в художественной галерее. Упоминал, что есть спонсор…
– Миша Кротов! Есть! Классный мужик, понимающий. Я его учил держать камеру…
– Вы дружите?
– Спрашиваешь! Даже ночевать у него оставался, когда меня один псих с топором искал, приревновал к супружнице. На две-три ночи.
– А его жена не против?
– Жена… – Иван громко вздохнул. – Нет жены, Федя. Умерла четыре года назад, царствие ей небесное, хорошая была женщина. С тех пор Миша один.
– Один? Молодой, здоровый, успешный – и никого? Верится с трудом. Должна быть подруга, ты просто не в курсе. – Федор испытывал неловкость, давя на Ивана, и оправдывал себя только тем, что старается для пользы дела.
– Какая подруга? – Иван воззрился удивленно. – Нету у него никакой подруги! До сих пор помнит Ленку. Да у него на баб времени нет! Замыслы, планы, голова кругом. Финансовый гений! Миллионер! Хотя… – Иван задумался. Федор молчал, ждал. – Я его с месяц не видел, может, и завелась. С другой стороны, я приводил к нему барышню от Регины, красотка редкая, а он не повелся, вульгарная, говорит, и глупая. Как пацан малолетний, честное слово. Интеллект ему подавай!
– Иван, тут такое дело… – Федор прикидывал, как сказать про смерть Кротова.
– Федя, что случилось? – Иван неожиданно трезво взглянул на Федора. – Не крути! А то и в парк вышел, и вопросы всякие… Ну? В чем дело?
– Иван, Кротов умер. Позавчера. Подозревают самоубийство.
– Как умер?! – Потрясенный Иван вскочил, уставившись на него. – Я же с ним разговаривал по телефону… когда? Три дня назад! Что значит умер? Не мог он умереть! О чем ты, Федя? Может, однофамилец?
– Михаил Андреевич Кротов, строительный бизнес, живет в «Октавии»…
– Он! Миша Кротов… Ничего не понимаю! Как это? Говоришь, самоубийство? Какое, на хрен, самоубийство! Не верю! Не тот человек! Боец! Как?
– Сядь, – Федор похлопал рукой по скамейке. – Поговорим. Как? Наглотался таблеток. Нашли утром в постели.
– Это же… – Иван упал обратно на скамейку. – Федя, что же это творится? Уму непостижимо! Почему самоубийство? Может, случайность?
– Может, но не думаю. Поверь, это была не случайность.
– Но почему?! Мы с ним так хорошо посидели пару недель назад… Что-то с бизнесом?
– Нет. С бизнесом все в порядке. Понимаешь, Иван…
– Ну! Неужели баба?
– Как будто.
– Ни за что не поверю! Он все еще помнит Лену, какая, на хрен, баба! Откуда? Я бы знал.
– Ты сказал, пару недель назад… Точно не помнишь, когда? И где?
– У него дома, я принес показать работы. А когда… – Иван задумался. – С месяц будет, в середине июля должно. А кажется, совсем недавно. Никакой бабы не было, он бы сказал!
– Она вскоре появилась. Случайная встреча в парке, приезжая, бездомная, он предложил ей пожить у себя…
– Бомжиха? Ты чего, Федя? Я знаю Мишку, он аристократ, он бы не потащил к себе первую встречную…
– Она приехала к своему парню, а тот исчез. Она сидела в парке и плакала. Так они познакомились, ну и…
– Подожди, откуда дровишки? – Иван, прищурясь, уставился на Федора. – Ты его знал?
– Нет. Несколько дней назад он пытался подать заявление об исчезновении этой девушки…
– В каком смысле заявление?
– В прямом. В полицию. После двух недель в его доме она исчезла. Он рассказал о ней моему бывшему коллеге, а тот мне. Любовь с первого взгляда, женщина его мечты, красавица, умница… Капитан Астахов, мой бывший коллега, прошелся по дому, осмотрелся и не нашел никаких следов пребывания в доме Кротова женщины. Позвонил его домоправительнице, она очень удивилась и сказала, что никакой женщины у них в доме не было. Деловой партнер Кротова тоже ничего о ней не знает.
– Чертовщина какая-то… – изумленно пробормотал Иван. – А соседи? Охрана? Хоть кто-то ее видел?
– Нет вроде.
– Так что же это получается… Была она или не была? Или фантом?
– Пока рано говорить. Мы не знаем. Хотя…
– Миша не такой мужик, чтобы вот так с ходу влюбиться, – сказал Иван. – Он осторожный, скупой на эмоции, очень спокойный. Я бросаюсь как в омут головой, ты… – Иван оценивающе взглянул на Федора, – по обстоятельствам, а Миша нет! Не тот человек. Его что, сглазили? Приворот?
– Он говорил, что она необыкновенная, что это любовь до гроба… – Федор осекся. – Рыжая, с длинными волосами и очень белой кожей…
– Лена была рыжая с очень белой кожей. Ты хочешь сказать, что он слетел с катушек? Галлюники? Белочка? И ее в реале не было? Он не пил, Федя! Разве что иногда, как все.
– Партнер сказал, что у него возникли проблемы после смерти жены, но последние три года он был в порядке. Не похоже, чтобы пил. Ты ничего такого не замечал?
– Я? Говорю же, он не пил. Пьяницу завсегда видать. Нормальный мужик. Образованный. Много читал, дома целая библиотека. Еще чего-то там собирал, много ездил… Мы сидели на заднем дворике, трепались за политику и еще всякие городские сплетни. Как водится, принимали слегонца, для настроения. – Федор невольно усмехнулся, прекрасно зная «слегонца» Ивана. – Сделал себя сам, детдомовский. – Иван беспомощно умолк. – Не знаю, Федя, – сказал после паузы. – Ничего не соображаю. Ты меня просто убил. Бедный Мишка…
Они помолчали. Потом Федор спросил:
– Как называется твоя выставка?
– Выставка… Теперь уже и не знаю, – с горечью произнес Иван. – Задумка всей моей жизни. Почти готова. Отдельные работы печатались раньше, теперь собрал в кучу. «Тлен и прах» называется…
– «Тлен и прах»? О чем? Кладбища?
– Нет, свалки.
Идеи у Ивана были престранные. Федор помнил его выставку «Прощание», несколько лет назад получившую первую премию в Торонто. Тогда же состоялось их знакомство. С черно-белых фотографий на зрителя смотрели одичавшие уродливые деревья в заброшенных садах, перекошенные деревянные хибары, провалившиеся ступени, ветхие изуродованные временем резные наличники и остатки ставней… Еще двери! Заросшие паутиной, намертво вросшие в тело стен, никуда не ведущие. Трагичные, отжившие, никуда не ведущие двери. И слепые разбитые оконца. Тупиковость и безнадежность. Отжившая эпоха. Отболело, отстрадалось…
Федора поразил контраст между жизнерадостным краснолицым пьяницей Иваном и глубокой скорбной печалью черно-белых снимков. После такого невольно задумаешься о бренности…
– Ты не представляешь, Федя, какой это пласт, – потряс головой Иван. – Чего там только нет! Искалеченные, отслужившие, брошенные вещи. Скелеты вещей… Мебель, поломанные куклы, одежда, битая посуда. Осколки цивилизации, культурный слой. То, что остается после нас. Однажды я нашел там голубой парик и лиловую бархатную блузу с кружевами, даже перламутровые пуговички были на месте. Отсырела, выцвела, лет сто, не меньше. Разлезлась у меня в руках. Несправедливо все это…
– Что несправедливо?
– Все, Федя. Все несправедливо. Жизнь. То, что человек не знает своего срока. Получается, ты не субъект, а объект. Марионетка на веревочке, и тебя дергают, причем в самый неподходящий момент. Только ты расслабился, настроил планов, почувствовал себя гением, даже влюбился, а тут тебя и… – Иван прищелкнул языком. – И фантомы всякие лезут вдобавок. Чистый сюр.
– Время разбрасывать и время собирать… – неопределенно заметил Федор.
– Вот и Мишка! В расцвете, состоялся, планы, а тут его и дернули. Эх, жизнь-жестянка! – Иван пригорюнился. Сидел, сгорбившись, уставившись в землю. Федор хотел сказать, что «не дернули», а свободный выбор, но вместо этого спросил, желая отвлечь Ивана:
– Как фотосессия у Мироны?
– Нормально, – не сразу отозвался Иван. – Влада хорошая девочка, пластичная, послушная. Мечтает работать у Регины. Ей бы поменьше рот открывать…
– Мирона – личность, ты прав, – Федору была неинтересна Влада, его больше интересовал «восковик».
– Личность. Он спрашивал про тебя. Подозреваю, хочет увековечить. Как тебе его работы? Мы толком и не поговорили…
– Впечатляют. Даже не ожидал. Насчет нутра ты прав, все на лице.
– Именно! – оживился Иван. – Проникает в суть. Думаешь, он демон?
Федор рассмеялся:
– Талант, скорее. Иначе всякий гений – демон.
– Или ангел. Мирона точно демон. Знакомых встретил?
– Встретил. Саломея Филипповна в виде ведьмы…
– Попал в точку! Ведьма и есть. До сих пор, поверишь, как вспомню… – Иван поежился. – Еще?
– Директриса школы бальных танцев…
– Корда! Знаю. Работал с ними. Уникальная женщина. Была знакома с Нуриевым, представляешь?
Федор кивнул.
– Байкер тоже ничего. Это реальный персонаж или фантазия автора?
– Реальный. Костя Рахов. Был, в смысле.
– Был?
– Погиб в прошлом году. Представляешь иронию, Федя? Сбит какой-то гребаной тачкой! Всю жизнь на колесах, на скорости, в авариях, вылетал с трассы, весь переломанный, и в итоге аминь под колесами! Выходил вечером из ресторана, и такая лажа…
– Нашли, кто?
– Не нашли. Мы пересекались два года назад, я делал серию с областных гонок. Отличный чувак был, из железа. В прямом смысле тоже, всякие скобки и стержни в костях. С чувством юмора, что удивительно. Обычно у этих ребят с юмором плоховато. Шутил, что из восковой куклы потомки отольют памятник в случае чего. Одних жен пять штук и детей немерено… – Иван тяжело вздохнул.
– Алхимик тоже ничего, – поспешно заметил Федор, выдергивая Ивана из нулевого состояния.
– О господи! – воскликнул Иван. – Я и забыл! Это же Миша Кротов! Он дал Мироне денег, и тот в благодарность его слепил. Просил пару часов, Миша отказал, терпеть не мог выставляться, да и время западло тратить на всякую хрень. Так, поверишь, Мирона повадился к нему на работу, а потом работал по памяти. Выпросил у меня фотки и слепил. Получилось похоже, но не шедевр, средненько. Но суть, между прочим, ухватил офигенно! Алхимик, ученый, мыслитель… Я затащил Мишу посмотреть, он долго стоял, рассматривал, потом говорит: «Неужели у меня такая перекошенная рожа? И глаза выпученные?» Мы еще поржали. Бедный Миша! – Иван помолчал. Потом сказал с тоской: – Пошли накатим, Федя, а то жить ни хрена не хочется. Тут недалеко суточный подвальчик, неплохое бухло и бармен знакомый. Помянем Мишу…
Глава 8 Дом самоубийцы и разные вопросы
В нашей несуществующей сонной душе все застывшее всхлипнет и с криком проснётся. Вот окончится жизнь…
Сергей Юрский. Все начнется потом…Федор притормозил. Охранник, сверив номер с записью в компьютере, кивнул, и полосатый шлагбаум стал медленно подниматься.
Он без труда нашел дом под номером четырнадцать. Это была белая двухэтажная вилла в южном стиле, что в наших широтах смотрелось необычно. Низкое крыльцо с колоннами, галерея, тянущаяся вокруг второго этажа с широкими арочными проемами – в них стояли терракотовые вазоны с белыми и лиловыми петуньями, – и красная черепичная крыша с литым коньком. Окна отражали солнечный свет, отчего казались черными дырами в белых стенах. На крыльце и колоннах лежала голубая тень. Федор постоял немного, рассматривая дом, потом поднялся на крыльцо. Скрежетнул ключ, и дверь открылась. На него пахнуло прохладой и сыростью.
Прислушиваясь, он стоял посреди обширного холла. Было очень тихо. Тишина, казалось, звенела тонким комариным писком. Федор подумал, что пустые дома узнаются по пронизывающей их безжизненной тишине, по горьковатому запаху тлена и по особой сосредоточенной и задумчивой печали пустоты. Они затаились, прислушиваются и ждут чего-то.
Ему почудился шелест шагов где-то наверху, он вздрогнул и прислушался. Шелест не повторился. Не иначе девушка-фантом. Иван назвал исчезнувшую девушку фантомом… Красиво.
Федор оглянулся. Неровный, каменный, гранатовый с серыми прожилками пол с маленькими золотыми медальонами-вставками между плит, деревянные темно-коричневые панели, черная металлическая люстра чуть не с сотней лампочек, стилизованных под свечи на длинной цепи, – до нее можно было дотянуться рукой. В центре – круглый стол на одной ножке с сине-белой китайской вазой. Федору казалось, он попал в музей дизайна жилища, и сейчас перед ним один из залов. Интересно, мелькнула у него мысль, кто оформлял интерьер… Или Кротов придумывал все сам? Не забыть спросить у Ивана. Удивительно, что тот не упомянул об этом. Если так, то Кротов был не только успешным бизнесменом, но еще и интересным художником.
Большая кухня, светло-серая мебель, серые под кожу обои, розовый мрамор пола. Небольшая картина в золотой рамке: анютины глазки в низкой белой вазе. Металлический холодильник под потолок. Вряд ли здесь готовили еду. Здесь только пили кофе и смотрели в окно на лужайку…
Большое окно, поднятые жалюзи. Никаких тряпок, пусто и холодно. Через окно виден вымощенный камнем задний дворик, белый плетеный столик и четыре таких же кресла, вокруг кусты, жасмин, кажется. На столике забытая синяя чашка. Об этом дворике упоминал Иван. Все на месте, только хозяина больше нет.
Гостиная поражала размерами и тоже казалась пустой. Высокие потолки, стеклянная стена с дверью, выходящая на лужайку. Кожаные диваны и кресла цвета темного шоколада; темно-красный бухарский ковер с его узнаваемым узором; десятка два восточных ковровых подушек разных размеров и форм на диванах и креслах. Картины. Яркие пятна, последователи импрессионистов, пейзажи в основном. Сочная зелень, синее море, разноцветная толпа. Масло. И снова Федора поразила точность и любовь к деталям – здесь не было случайных вещей, все было выверено, стильно и солидно. Коричневая кожа, багрово-красный бесценный ковер, яркие пятна картин; даже сочная зелень лужайки, казалось, была произведением живописца.
На стене – плазменный телевизор для небольшого кинотеатра, музыкальный центр, в длинном шкафчике коллекция дисков – классика в основном. И фильмотека. Федор просмотрел наскоро: старый Голливуд, в основном фильмы с Гретой Гарбо, Кэри Грантом, Вивьен Ли, Марлоном Брандо. Но есть и новые. В другом ящике два альбома с фотографиями. Федор положил их на журнальный столик, решив оставить на закуску.
Выходя из гостиной, оглянулся, невольно сравнивая дом Кротова с собственной однокомнатной квартирой в большом доме и спрашивая себя, хотел бы он здесь жить. Много света и пустоты. Нет соседей. И еще что-то… Он затруднился со словом. Стоял на пороге, думал. Безжизненность? Холод? Ни брошенного пледа, ни упавшего журнала, ни тарелки с крошками пирога. Он представил, как Кротов приходит каждый вечер домой, аккуратно вешает в шкаф в прихожей плащ, моет руки в ванной, идет в кухню и включает кофеварку. С чашкой кофе идет в гостиную, пустую и холодную. Включает телевизор, выбирает кино. Смотрит в десятый раз культовый «Виктор/Виктория», «Танцы под дождем», «Ниночку», «Звуки музыки», «Царство небесное»…
Потом моет чашку, ставит в сушилку и отправляется в пустую холодную спальню. Принимает душ, ложится, складывает руки на груди, закрывает глаза и погружается в сон. Перед этим принимает снотворное.
Все. Занавес. Ритуал. Порядок. Гармония. И вдруг в его жизни появляется девушка-фантом. Как камень в болото. И – прощай, ритуал, порядок и гармония. Какая гармония, если в итоге смерть… Хотя как посмотреть – смерть в известном смысле тоже гармония.
Была ли, не было ли…
Федор вздыхает.
…На втором этаже три спальни и две ванные комнаты. В двух спальнях задернуты шторы, чувствуется, здесь давно никого не было, в третьей, хозяйской, шторы открыты и видна знакомая яркая лужайка. Массивная рыжего дерева кровать, темно-зеленое атласное покрывало. На тумбочке слева цветная фотография в серебряной рамочке. Смеющаяся молодая женщина в белом платье, по плечам вьющиеся рыжие волосы. Жена Кротова Елена…
В ящике футляр с очками, носовые платки, зарядное устройство для мобильного телефона, пластиковая ручка, пачка аспирина.
Тумбочка с другой стороны кровати совершенно пуста. Как и сказал капитан Астахов, ни волоска, ни конфетного фантика…
Ванная комната выдержана в бело-голубых тонах: мужской купальный халат, полотенца, коврик у ванны. Большое зеркало. Лосьоны, бритвенный прибор, зубная щетка в хромированном стаканчике. Федор открывает дверцу шкафчика: всякие мелочи, щетки для волос, пенки для бритья. Ничего из того, что могло бы принадлежать женщине.
Лестница, которой он вначале не заметил, вела на чердак. Недолго думая, Федор поднялся туда. Наверху под крышей была небольшая комната, скупо обставленная. Стол, два кресла, софа, телескоп с трубой, направленной в круглое окно в скате крыши. Федор приник к окуляру и тут же отшатнулся от ослепительной голубизны, ударившей в глаза…
Нигде никаких следов присутствия женщины. Ровным счетом ничего. Равно как и в спальне. И в гостиной. И в кухне.
Ни-че-го. Ровным счетом.
Кабинет. В отличие от гостиной, скромные размеры. Книжные полки во всю стену, поднятые жалюзи, никаких тряпок, та же зеленая лужайка. Классика отечественная и зарубежная. Много детективов. Книги и альбомы по архитектуре и дизайну. Массивный темного дерева письменный стол, серебряный стакан с отточенными в классической традиции простыми карандашами, которыми никто никогда не пользовался. Серебряная фигурка дракона с развернутыми крыльями, приземлившегося на россыпь бледно-сиреневых аметистовых кристаллов. Одинокая забытая красная компьютерная мышка. Все, что представляло хоть малейший ключ к разгадке смерти Кротова, изъято и изучается криминалистами. Ни на что не надеясь, по инерции, Федор открыл поочередно дверцы тумб большого письменного стола. Аккуратно сложенные бумаги, папки, блокноты…
В небольшом шкафчике две фотокамеры. Пустые. Федор вспомнил слова Ивана о том, что он учил Кротова держать камеру…
…Он подтянул к себе один из альбомов. Рыжая женщина. Жена Елена. Счастливая, смеющаяся, почти всюду в белом. Даже зимой в белой норковой шубке…
И что же это было, спросил себя Федор? Галлюники, как сказал Иван? Тоска по утраченной любви? Алкоголь? Фантом? Или… что?
Зайдем с другой стороны. Кому выгодно? Партнеру… как его? Бураков! Он получает бизнес. А что? Нашел похожую на Елену девицу, подсунул Кротову…
Кви продест? Кому выгодно? Кто выгодополучатель? Взять за горло. Опросить знакомых, возможно, кто-то видел его в компании рыжеволосой – этого Буракова. Походить за ним с неделю. Она должна была получить плату за проделанную работу. Деньги уходят быстро, а Бураков у нее в руках. Можно попросить добавки…
Сомнительно. Откуда он знал, что Кротов влюбится без памяти? Спокойный, высокомерный… Аристократ, сказал Иван. Иван пытался знакомить его с женщинами, да и сам партнер… тоже пытался. А тут вдруг такая вспышка страсти. Похожа на жену… Зоя, кажется. Коля Астахов проверил сводки по области по неопознанным трупам молодых женщин. Ничего. Если она была, то существует кто-то, кто ее видел. Она не бестелесный призрак, значит, должен быть кто-то. И еще одно – допросить с пристрастием охранников! Их трое. Выяснить, кто бывал у Кротова за… за… последний месяц, скажем. Что нам это даст? Черт его знает. Может, ничего. И домработницу.
А может, он не собирался умирать и это все-таки случайность? Капитан сказал, сопли и слезы… нервный срыв? Не похоже! Пустой дом, идеальный порядок, самодостаточность и вдруг слезы и сопли… Любовь? Представить себе, как это – уйти насовсем, а перед этим выпить бутылку водки.
То есть рыжеволосая девушка была, иначе зачем убивать себя? Если это не психоз…
Кротов принимал снотворное, пузырек стоял у него в спальне на прикроватной тумбочке. На нем только его отпечатки пальцев. А вот кто всыпал горсть в бутылку или в рюмку, а потом сунул ее Кротову в руку – вопрос…
* * *
– Это мой дом, – сказала Саломея Филипповна Мироне, открывая калитку. – Милости прошу!
Навстречу им выскочили собаки – черная Альма, которую Мирона уже знал, и рыжеватый большой пес, похожий на овчарку. Альма залаяла, приветствуя гостя, большой пес подскочил и молча обнюхал его, потом разинул пасть и издал странный полузадушенный звук.
– Это Херес, – сказала Саломея Филипповна. – Он у нас не разговаривает, но все понимает.
Мирона положил руку на голову пса, и они стояли так долгую минуту, словно прислушиваясь друг к другу. Пес вдруг отшатнулся и оскалился, потом попятился к сараю.
– Не показался ты ему, – сказала Саломея Филипповна. – Он у нас парень серьезный. Не бойся, не тронет.
Мирона стал посреди заросшего травой двора, озираясь. Старый деревянный дом с трубой, потемневший от времени, небольшие оконца, низкая крыша – можно дотянуться рукой. Длинная веранда, на ней стол и две лавки, поленницы дров по обе стороны. Неровный плетеный тын вокруг двора, колодец с притороченным цепью ведром и отполированной ручкой вертела.
– Нравится? Это не твоя каморка, это воля, – сказала Саломея Филипповна. – Чувствуешь, какой воздух? Садись на веранде, я по-быстрому. А то хочешь, покажу сад. Там много всего, от всех хворей. Пошли!
Она повела его за дом, он послушно шел следом. Там был сад и длинные ряды трав, мало похожих на те, что растут на огороде.
– Мой закут, – сказала Саломея Филипповна. – Зеленая аптека. Это мелисса, – она показала ему высокую траву с мелкими листьями и бледно-сиреневыми цветами. – От нее спишь и на сердце покой. И запах ласковый. Я дам тебе, будешь заваривать. Тебе надо. Это чабрец, там пижма, в самом конце высокие розовые цветы – иван-чай. А эти белые цветы и большие листья – дурман, от спазмов, от бессонницы, но надо осторожно, особенно с коробочками. Вон та белая кашка для желудка, этот вот желтый – зверобой, вон то шалфей, это хвощ, этот, с острыми листьями, в малых дозах от судорог, в больших – яд. Вон там облепиха, калина, мята.
Мирона жадно озирался. В саду пахло травой и сыростью. Он сорвал какой-то листик, растер в пальцах, поднес к носу. Отвел руку – запах был тяжелый, неприятный…
– Это любисток, – сказала Саломея Филипповна. – На Троицу вместе с аиром кладу на пол. Приворотное зелье…
…Они вернулись на веранду.
– Картошку будешь? У нас своя. И рыба, Никитка сам наловил. Это мой внук.
– Помочь не надо? – спросил Мирона.
– Не надо, сама управлюсь. Сейчас я тебе винца домашнего налью, не скучай. – Она ушла в дом. Вернулась через несколько минут с высоким стаканом желтого мутного вина и кувшином. – Сидр, по семейному рецепту. С травками.
Мирона взял стакан, пригубил вино. Оно оказалось довольно крепким, с необычным привкусом не то мяты, не то какой-то другой травы.
Вечерело уже, легкие прозрачные сумерки витали в воздухе. Заметно посвежело, запахло влажной травой и рекой. Дверь в дом была открыта, и ему было слышно, как она там возится. Он попытался вспомнить, когда сидел вот так за столом, в гостях, испытывая чувство уюта и покоя. И еще подумал, что мог бы остаться здесь. И еще о том, что устал… Очень устал. Ноша оказалась непосильной. Остаться и спать прямо здесь, на веранде, на топчане, под звездами, укрывшись старым тулупом. И чтобы на полу лежали собаки. И был теплый дом…
Он вздрогнул, увидев на перилах веранды птицу. Она была неподвижна и смотрела на него в упор круглыми желтыми глазами. Мирона невольно перекрестился. «Не бойся, это До-До, Никиткина сова», – услышал он голос Саломеи Филипповны…
…Они сидели на веранде, пока не наступила ночь. Как он себе и представлял, на черном небе высыпали яркие звезды. Картошка и рыба были съедены, они пили яблочное вино и говорили ни о чем, а больше молчали. Свеча горела в банке, дерганый свет освещал крупную женщину с гривой черных с сединой волос и мужчину напротив, громадного, с мощной грудной клеткой, большеголового, в мешковатой одежде. Оба смотрели на огонь и бог весть о чем думали…
Глава 9 Двое
Только раз бывают в жизни встречи,
Только раз судьбою рвется нить…
Павел Герман. «Только раз…»Федор увидел Лидию издалека. Она стояла у витрины бутика и рассматривала платье на тощем манекене. Манекен расставил руки в стороны, отвернул голову от зрителя и откинулся назад, что придавало ему – ей! – странноватый и какой-то вывернутый вид. Плюс высоченные каблуки красных туфелек на тонких ножках. Федор улыбнулся, его позабавил контраст между живой девушкой и манекеном. Лицо девушки было сосредоточенным, брови нахмурены – она наклонилась вперед, рассматривая платье.
Он стоял и смотрел. Лидия почувствовала его взгляд и оглянулась. Вспыхнула и шагнула от витрины. Федор подошел.
– Красивое платье, – похвалил. – Вы любите белое?
– Очень! Мне тоже нравится, но…
Федор подумал, что она скажет «слишком дорого», но ошибся.
– Но?..
– Нет моего размера. Я была у них вчера. А сейчас шла мимо и… вот.
Она вздохнула. Федор кивнул, озадаченный. Это было так по-женски: купить не получится, так хоть полюбуюсь. Они стояли друг против дружки. Лидия порозовела. Федор, к собственному изумлению, чувствовал себя смущенным и не знал хорошенько, что сказать. Что это с ним? Пауза затягивалась.
– Иду пить кофе, – сообщил, чувствуя себя неуклюжим деревенским увальнем. – Ночью допил последние зерна и… вот. Хотите со мной?
Он улыбнулся своей «фирменной» улыбкой, от которой у старого доброго Митрича наворачиваются слезы и останавливается сердце. Капитан называет улыбку Федора подлым охмуряжем.
– Федор Андреевич, я не знаю… – пролепетала Лидия. – Я вообще-то шла за расписанием…
Удивительно несовременная девица. Даже покраснела. Федор усилием воли удержался, чтобы не сказать: «Можно Федор». Кашлянул значительно, чувствуя, как приходит в себя. Обычная девочка, студентка, каких много. Так что нечего тут распускать хвост и лишаться дара речи. Нечего. Он развел руками:
– Жаль. Тогда в другой раз?
На лице девушки что-то промелькнуло, и она сказала:
– Разве что недолго… ладно?
…Они сидели под зеленым зонтиком уличного кафе. Ее лицо, руки и белое платье стали зеленоватыми, и она была похожа на русалку. Светло-русые, гладко зачесанные волосы, не накрашена, скромная цепочка белого металла на шее. Серебро? Нет, пожалуй, платина…
– Кончается лето, – неопределенно заметил Федор.
Лидия кивнула.
– Я видел вашу подружку Владу… Интересная девушка. Заметная. На фотосессии в музее восковых фигур.
Лидия улыбнулась:
– Заметная. И громкая. Мы скорее соседи, чем подруги, выросли в одном дворе…
– Понятно. Она собирается поступать к нам, сказала, диплом философа никому еще не навредил.
Лидия расхохоталась. Федор любовался девушкой и удивлялся, что не замечал ее раньше. Ведь сталкивались неоднократно, не могли не сталкиваться, он часто бывает на «иностранной» кафедре, навещает друзей…
– Влада хочет быть моделью. Ваш друг обещал устроить ее к Регине Чумаровой. У нее все данные, жаль, если это просто болтовня. Скажите ему, ладно?
– Скажу.
– Ей очень нужны деньги…
– Я понимаю. Одеться…
– Нет! Она содержит брата. Больше у них никого нет. Тетя Оксана умерла, когда Владе было семнадцать, а Виталику десять. Виталик не совсем здоров…
– Что с ним?
– Никто не знает. Что-то с головой. Его лечили, даже в диспансере лежал, когда были деньги. Он как маленький ребенок и совсем не разговаривает. Очень дружелюбный, ластится как щенок, радуется… Понимаете, он все время радуется… Улыбается. Врачи говорят, какая-то форма аутизма. Нужен тренер, постоянный присмотр. Его научили держать карандаши и рисовать красками, рассматривать книжки. Еще он любит мультики, но не понимает, просто смотрит. Даже умываться сам не умеет. И почти весь день один, сидит запертый. Иногда соседка присмотрит. Влада оставляет ему еду в трех тарелках, научила есть сначала из одной, потом из другой… И самое главное, она не жалуется, понимаете? Это… страшно. – Лидия приложила ладони к щекам. – Мне жалко ее. Обоих жалко. Она работает, но работа часто временная. Иногда на двух работах, но не жалуется. Если сможете, помогите…
– Попытаюсь. У Ивана траур, умер его друг и спонсор. Он готовил выставку, а теперь не уверен, что получится, переживает.
– Да, я помню, вы консультируете полицию. Только непонятно, зачем им философия.
– Вы не представляете, Лидия, до какой степени криминалистика связана с философией. Кругозор, широта мысли, умение анализировать и ассоциировать… да мало ли! Правда, мой друг капитан Астахов, человек скептичный и консервативный, считает, что философия – древняя наука для недоразвитого общества и в двадцать первом веке никому не нужна, так как всем все по жизни ясно, технологии развиваются, народ умнеет и тоже развивается. Главное темп и динамика.
– Но ведь природа человека не меняется!
– Вот видите, вы ухватили суть. Технологии, темп, динамика, а природа человека не меняется. Как по-вашему, почему? Почему тормозится духовная эволюция?
– Потому что человек хищник. Духовная эволюция есть, но она медленная. Я читала, что первобытный человек целых тридцать тысяч лет приручал волка, представляете? Делал из него собаку. Мы сложнее волка, нам нужно больше времени.
Федор рассмеялся:
– Вы уверены, что иностранные языки ваше призвание?
– Я хочу уехать отсюда. Без языков никак…
– А семья?
– У меня никого нет. И спонсора тоже нет. Я даю уроки английского, еще стипендия. Через два года получу диплом и уеду…
Они помолчали. Ее руки лежали на столе. Маленькие, тонкие, с ненакрашенными ногтями. Федор представил, как накрывает ладонью ее руку. Пауза затягивалась…
– Вы не очень спешите? – вдруг спросила Лидия, и Федор вздрогнул. Покачал головой. – Пошли в парк, попрощаемся с летом. Сто лет там не была… Одной не хочется. Скоро осень с дождями, учеба, а потом зима…
Казалось, в конце каждой ее фразы стояло многоточие, в глазах – вопрос, а улыбка неуверенная, словно она спрашивала себя зачем. Она брала на себя самое трудное – первый шаг, понимая, что он его не сделает. Она видела, что он колеблется, позвала и молча ждала…
Они бродили в парке, потом вышли к реке, сбросили обувь и пошли босиком по теплому песку. И только когда небо заполыхало малиной, повернули назад. Им было о чем говорить. Лидия много читала, любила и знала историю, она знала, чего хочет: независимость, обеспеченность, интересная работа. Три кита. Возможно, близкий человек…
– Только не любовь, я не хочу терять голову…
– Я думал, девушки мечтают о любви, – заметил удивленный Федор.
Лидия расхохоталась, коротко бросила:
– Нет!
Ее рассуждения были вполне зрелыми, мысль она выражала твердо и уверенно.
– Любовь мешает и сбивает с пути. Достаточно просто симпатии…
«Обожглась?» – пришло ему в голову.
– Философы это прекрасно понимают, они все свободны. Вы вот тоже… Не встретили той единственной? – в словах ее звучала насмешка.
– Не все способны любить, – сказал он не сразу. – Это талант. Согласен, часто достаточно просто симпатии. И голова остается трезвой. Кроме того, не все умеют жить вдвоем. Но ведь это не зависит от нас, правда?
– Это талант, согласна. Наверное, у меня его нет. Мне никогда ничего не обломилось даром. Я много работаю, я знаю, чего хочу, и я это получу. Моя жизнь зависит только от меня. Во мне нет романтики, я слишком… не знаю, как сказать… Реалистична? Я не хочу размениваться, понимаешь?
Она сказала «понимаешь», а не «понимаете», словно случайно оговорилась.
– Понимаю. – Федор притянул ее к себе. – Никто не знает, что будет завтра…
Они целовались в темном уже парке, на террасе, где рано утром его ждал Иван. На парапете висели десятки замков, оставленных влюбленными: разноцветных, больших, маленьких и в виде сердечка. Внизу, у подножия вала, посверкивала речная быстрина, в ней отражались городские огни. Над рекой светился розовым закат, а над их головами были уже ночь и звезды.
…Разбудил Федора звонок мобильного телефона. На экране высветилось время: шесть ноль пять. Он был один. Лидия исчезла. Звонил Иван Денисенко. Федор подумал с досадой, что звонить ни свет ни заря становится дурной привычкой фотографа. Он вспомнил девушку Кротова, которая тоже исчезла. Сравнение было неприятное, какое-то знаковое, и Федор поморщился.
– Спишь? – спросил Иван с тоской. – А я не могу. Почему так хреново, Федя? Скажи как философ! Что не так с нами? Чего нам не хватает? А? Кто мы? Человек или червь?
Федор молчал, вопрос не требовал ответа. Ивану не спалось и хотелось участия, он продолжал развивать тему червя. Федор подумал, что Лидия не ушла, она в ванной. Он отбросил простыню и поднялся с дивана. Стоял посреди комнаты, прислушиваясь к звукам квартиры, до него доносилось из трубки невнятное чириканье Ивана, и было совершенно непонятно, о чем тот говорит. Странная девушка. Необычная. Чувствуется в ней какой-то надлом. Легкости нет, соответственной возрасту. Умная. Жесткая. Жесткая? Нет, пожалуй. Держит себя в руках. Бабушка держала в руках…
Как она сказала: в десять быть в постели, косметика – табу, короткие юбки табу, мальчики табу, кофе табу. Работа – главная добродетель. Работа и независимость, чтобы никакая тварь не смогла пинать… Сложная, видимо, жизнь была у бабушки. Родителей не помнит. Бабушка работала в аптеке, и он нее пахло лекарством. До сих пор ненавидит запах валерьянки. Принимала запреты как должное. Но видимо, было подсознательное желание вырваться. Сбежать. Спрятаться. Бежит до сих пор. Бабушки нет, а она все бежит. И от него, Федора, сбежала. Загнала себя в жесткие рамки: отъезд через два года, новая жизнь, отряхнуть прах и бежать дальше. От чего же она бежит? Мы – отголосок и отпечаток бытия. Продукт среды. Среда, воспитание, семейный уклад – цепь, с которой трудно сорваться. Привычка – страшная сила. Привычка и инерция. Слабые даже не пытаются сорваться, барахтаются в привычном мире, жалуются, ноют, но в душе довольны. Сильные пытаются сорваться. Говорит о себе скупо. Несколько раз повторила, что уедет. Словно убеждала, что действительно уедет. Не его, Федора, убеждала, а себя. Повторяла как мантру: уеду, два года, получу диплом и сразу…
«Хватит, – приказал себе Федор. – Что за гадкая манера раскладывать человека на атомы? Вспороть сознание и посмотреть, что внутри. Хватит. Это, в конце концов, неприлично. Будь выше праздного любопытства. С достоинством неси высокое звание философа. Она же тебе нравится! Ну и принимай ее как есть. Два года большой срок. Или падишах сдохнет, или осел. Как говорит Митрич, вернее, его матушка, реальность подкорректирует. Посмотрим».
Высокое звание философа! Ха! Вспомни еще академический кодекс чести – со студентками ни-ни! Переступил! Стареем, профессор, превращаемся в старого сатира, которому пофиг академические кодексы. Он вспомнил ее слова, что люди сложнее собак, и улыбнулся невольно.
Красивая девочка. Какая-то… неблагополучная. И ни записки, ни телефона. Что бы это значило? Все? Как говорят англичане: ван найт стэнд?[9]
Из лежащего на тумбочке мобильного телефона все еще доносились невнятные вопли Ивана, который взывал к нему как к философу и требовал немедленного ответа на вопрос: червь или не червь и в чем смысл.
– Ты меня слышишь? – кричал Иван из телефона. – Ты где? Федор! Что мне теперь делать?
«Что мне делать?» Это о чем? Видимо, Федор, увлекшись собственными мыслями, что-то пропустил.
– Что делать? – повторил он осторожно. – В каком смысле, что делать?
– С выставкой! – заорал Иван. – Что мне делать с выставкой?!
– А! Может, поговорить с партнером Кротова? Сказать, что хочешь посвятить выставку спонсору и меценату Михаилу Кротову. Упомянуть, что была устная договоренность. Как-то так.
– Ты думаешь? – Иван наконец замолчал. Сказал после паузы: – Я его совсем не знаю. На вид анаконда, так и смотрит, кого заглотить. Думаешь, прокатит?
– Можно попытаться.
– Ага. Спасибо, Федя. – Спохватился: – Я тебя не разбудил?
– Нет, я уже не спал, – соврал Федор.
– Бессонница? – озаботился Иван. – Могу порекомендовать…
– Пробежка в парке, – перебил Федор. – Хочешь со мной?
– Я? Ну… не знаю. Никогда не бегал.
– Значит, пора начинать. Выходи. Через двадцать минут у третьей пушки…
Глава 10 Вот и семья нарисовалась…
Приведя в чувство свалившегося на скамейку обессиленного Ивана и убедившись, что тот будет жить, Федор Алексеев отправился домой, в который раз думая, что физические усилия вышибают из головы блажь и сомнения, а также дурацкие мысли о смыслах. Недаром герой одного итальянского фильма рубил дрова, чтобы прогнать греховные мысли и желания. Жизнь, в общем, несложна, нужно только уловить ритм и обозначить красные линии. Живешь и живи себе. Работай, читай, общайся. Сиди в Интернете. Ни от чего не отказывайся, не ковыряйся в словах, интонациях и в тех же смыслах. Жизнь проста, как правило. Правда, полна неожиданностей.
Он стоял под холодным душем, чувствуя, как его наполняют умиротворенность и уверенность, что все будет хорошо. А всего-то холодная вода и пробежка в утреннем парке. Не торопясь, босой, завернутый в полотенце, напоминая римского патриция, он взял дребезжащий телефон. Это был капитан Астахов, никогда не звонивший по утрам. Федор подобрался от нехорошего предчувствия.
– Привет. Не спишь? – спросил капитан.
– Не сплю. Что?
– Как ты говоришь… сюр? Он и есть. Нарисовались родственники Кротова. Мать вроде. Разыскивает сына, звонила на работу. Секретарша взяла ее координаты, пообещала разыскать, а сама звякнула мне. Вчера. Говорит, звонила, а я не ответил. Она написала: «Звонила мать Кротова. В гост. Градецкая, н. тридцать два». И телефон. Увидел только сегодня, вчера не заглядывал, смотрю, номер незнакомый, устал как собака, гори оно все, думаю.
Капитан Астахов говорил непривычно много, и Федор, недолго думая, перебил:
– Дай мне двадцать минут.
– Жду у дома! – обрадовался Астахов.
…Ее звали пани Катаржина Гучкова. Гражданка Словакии. Полная, немолодая, не особенно ухоженная тетка, проживающая в городе Пештяны. С заметной сединой в небрежно выкрашенных волосах, добротно и просто одетая. С крупными руками, привыкшими ко всякой работе. На аферистку не похожа. Она смотрела на них настороженно и только сглатывала невольно. Приложила руку к сердцу, словно стремясь унять биение.
Капитан Астахов представился и показал удостоверение. Федор поклонился.
– Гражданка Гучкова? – строго спросил капитан.
– Я! Что случилось? – выдохнула женщина. – Миша? Вы от Миши? Я звоню, звоню, он не отвечает, секретарша обещала найти…
– Присядем. – Капитан сел на единственный стул у небольшого круглого столика, Федор опустился на крошечный диванчик. Женщина присела на краешек кровати. Все трое смотрели друг на друга.
– Насколько мне известно, Михаил Кротов воспитывался в детдоме, – начал капитан, откашлявшись.
– Да, в детдоме… – Женщина побагровела. – Я нашла его год назад… Я уже тридцать лет живу в Словакии, у меня три магазина секонд-хенд «У бабы-яги»…
– Как? – вырвалось у Федора.
– Такое название, «У бабы-яги». Понимаете, я была молодая и дурная… шестнадцать лет, деваться некуда, бросила ребеночка… А теперь всю жизнь каюсь и прошу у бога прощения… свечки ставлю. – Она закрыла лицо руками и заплакала.
Капитан и Федор переглянулись. Капитан взял со стола коробку с салфетками, протянул ей.
– Уехала в Чехию, работала там, потом в Словакию. Мыла посуду в ресторане. Познакомилась с будущим мужем. Карел был вдовец, намного старше, четыре года назад умер. И тогда я стала искать сына. Наняла детектива, нашла в Интернете, он местный, отсюда. Серьезный такой, самостоятельный. Пообещал, что найдет. Там еще была его фотография, очень мне понравился. Он нашел моего сыночка год назад. Его зовут Михаил Кротов, уважаемый человек вырос. Я все время хотела ехать, но боялась, как он меня примет, я же такая виноватая, не передать! Бросила родное дитя… Приехала только в этом году, в марте, подошла к его работе… Стою, жду, думаю, сейчас получу разрыв сердца. Детектив дал фотографию, стою с ней, смотрю на мужчин, вдруг он! Мой Мишенька! Узнала сразу. Не подошла, не смогла. Ноги не держали. Только на третий день решилась… – Она снова всхлипнула. – Думала, он меня прогонит. Сыночка, говорю, родненький, а сама чувствую, сейчас упаду. И больше ни слова сказать не могу. Он поддержал меня под руку и говорит: «Кто вы?» Твоя мама, говорю, а в глазах темно и сжалась вся – а ну как прогонит! А он привел меня в кафе, заказал кофе, говорит: «Рассказывайте». И смотрит так строго, но без злости. Ну я и… повинилась, как на исповеди. Говорю: «Виновата, готова принять кару, хотела только посмотреть на тебя… издали. А потом не выдержала, подошла. Прости, сынок, свою беспутную глупую маму». И все как на духу. Он говорит: «А кто отец?» Мальчик, сосед наш, говорю, он через полгода разбился на мотоцикле». Рассказала, как попала в Словакию, уже тридцать лет там, что есть братик, Александр, Алекс, работает в Риге, в большой фирме. По компьютерам. Умница, хороший сын. Говорю: «Я вас познакомлю, если захочешь». Мишенька забрал меня к себе, показал дом. Я так радовалась, он богатый и умный, и принял меня, не побрезговал. Рассказал, что жена умерла, а другой такой не встретил. Мишенька заказал ужин в ресторане. Мы посидели, выпили вина. Я потом все время ему звонила, мы долго говорили… Мишенька меня простил, мой любимый мальчик!
Она замолчала. Сидела, вспоминая первую встречу с сыном, улыбалась сквозь слезы. Капитан и Федор молчали. Она вдруг словно опомнилась, спросила:
– А где Мишенька? Что случилось? – Она смотрела на них умоляющими заплаканными глазами, побледневшая от дурного предчувствия. – Что? Звоню, звоню, а он не отвечает. Уехал? Или… больной? В больнице?
Капитан и Федор снова переглянулись.
– Я написала завещание на Мишеньку! – с отчаянием выкрикнула женщина. – Все оставлю моим мальчикам. Алекс так обрадовался, что у него есть старший брат, не осудил меня…
Она все еще надеялась, что их визит случаен, что ничего страшного не произошло; она поглядывала на дверь, ожидая, что вот-вот войдет сын, что он задержался где-то внизу…
– Ваш сын умер, – сказал капитан, голос его был невыразителен и сух.
– Как… умер? Умер? Мишенька умер? – Она переводила взгляд с капитана на Федора, не понимая, не желая принимать сказанное. – Почему? – Потом вдруг покачнулась и стала заваливаться на подушки.
– Черт! – прошипел капитан. – Федя, звони, вызови сестру или врача… кто у них тут!
После укола кордиамина она пришла в себя, лежала, бессмысленно уставившись в пространство. Плакать перестала, молчала. Сестра в третий раз мерила давление.
– Вы не могли бы посидеть с ней часок, – попросил капитан сестру. – У нее никого тут нет.
– Это можно включить в счет… или как там у вас полагается, – добавил Федор.
Сестра кивнула.
– Думаешь, не врет? – верный своей привычке всех подозревать, спросил капитан Астахов.
– Думаю, не врет. Бедная женщина…
– Что это было? Думаешь, есть связь?
– Между ее приездом и смертью Кротова?
– Ну!
– Вряд ли. Какая может быть связь… Не вижу.
– А почему он никому не рассказал про мать?
– Никому… это кому?
– Буракову, например. Или домохозяйке Насте. Почему никто ничего не знал?
– Нам это неизвестно. Я могу быть уверен лишь в том, что Иван Денисенко не знал ничего, а партнер и экономка, возможно, знали. Надо бы спросить.
– Иван Денисенко? А он тут каким боком?
– Кротов был спонсором его выставки. Они дружили.
– Выставка? Опять задворки и помойки? – Капитан поморщился. – Меценат! Денег не жалко. А про рыжую он что-нибудь знает?
– Уверен, что никакой женщины у Кротова не было. Говорит, они виделись около месяца назад, хорошо посидели, выпили пару литров виски. Кротов все еще помнит свою жену Лену. Так что никакой девушки. Иван назвал ее фантомом. Девушка-фантом. Не было, говорит. Не тот Миша Кротов человек, чтобы притащить домой…э-э-э… бабу из парка. Он аристократ, зануда и аккуратист. Не мог, и точка.
– Но ведь притащил, – заметил капитан.
– Не факт. Иван учил его фотографировать, между прочим. Мне его дом понравился. Но… – Федор запнулся.
– Но?..
– Даже не знаю как… Дом фантастический, начиная от архитектуры – южный, летящий, все выверено и продумано, любимая игрушка, дорогая мебель, классика без стекляшек и наворотов, и самое главное… Пространство! Пространство дома переходит в пространство за стенами дома. Стеклянная стена, почти невидимая, сидишь на диване, а кажется, что в парке. Бьет в глаза зелень – лужайка, кусты, цветы в керамических вазах… петуньи, лиловые и белые. Только лиловые и белые. Все однородно, дом, трава, цветы, мебель – ничего не выбивается из стиля. Даже задний дворик, вымощенный серыми рельефными плитами – что-то натуральное, сланец, возможно, и белый плетеный столик с четырьмя креслами…
– Ну? – перебил капитан. – В чем дело, Федя? Зависть пролетария умственного труда к толстосуму?
Федор молчал.
– Нет, – сказал наконец. – Не вяжется.
– Что не вяжется?
– Не вяжется с его смертью.
– В смысле?
– Тот, у кого такой дом, любимое занятие и деньги для выставки Ивана, не кончает самоубийством, Коля. Если бы у него ничего, кроме любви, не было, я бы поверил. А так… не верю!
– Это ты мне как философ? А я тебе как опер – всяко бывает. Минута такая выпала, понимаешь. Если бы перетерпел, посмотрел кино, почитал книжку, то потом долго удивлялся бы, что, как последний идиот, хотел свести счеты. Минута, понимаешь? Черт под локоть толкнул, все потеряло смысл. Депрессия…
– Я бы не сказал, что минута. И в полицию пошел, и тебе выплакался, и собирался искать свой фантом… какая ж минута? Вот если бы через год напряженных поисков, тогда я готов принять. Хотя… не знаю. Всегда есть надежда разыскать. Не мог он просто так уйти. А если бы она вернулась? Нет, он ждал бы, кидаясь на всякий шорох, нанял бы детектива… Он был человеком дела. Кстати, почему он не нанял детектива? Пани Гучкова догадалась, а он нет? Это же проще пареной репы! Зануда, аккуратист, удачливый бизнесмен… полез в петлю?
– Не в петлю.
– Фигурально.
– Но ведь его не было, этого фантома. Мы же ничего не нашли. Может, у него крыша поехала.
– Может. Надо бы поговорить с Настей еще раз и попрессовать охранников. Выяснить, кто бывал у него в последние две-три недели. Кроме того… – Он запнулся, пытаясь вспомнить мимолетное чувство, возникшее в доме Кротова. Что-то было…
– А как тебе мамаша? – переключился капитан. – Подгадала в масть с приездом, прямо в точку.
Федор пожал плечами и промолчал. Он не одобрял цинизма капитана. У него было лицо человека, который пытается вспомнить что-то важное.
– И завещание составила на него, – продолжал капитан. – А из его наследства ей ничего не светит?
– Бураков сказал, есть завещание. Надо посмотреть у адвоката. Ему бизнес, остальное разным фондам.
– Ага, Ивану на выставку про помойки.
– Про свалки.
– Чего? – поразился капитан. – Про свалки?
– Про свалки. Иван подготовил выставку про городские свалки. Говорит, потрясающе интересно. Фантастические находки…
– Охренеть! Это, по-твоему, искусство?
– Искусство бывает всякое.
– Ага, для избранных, этот… как его? Какой-то хаус! А простой опер ни хрена в свалках не понимает, не дорос.
– Артхаус. Я думаю, могло быть новое завещание, раз появилась семья, – после паузы сказал Федор. – И еще. Если рыжеволосая все-таки существует, то он должен был все время ей звонить. Десять раз на дню, не меньше, если такая любовь. Надо бы проверить его звонки через оператора. Или восстановить разбитый телефон.
– Восстановить невозможно, техники пытались. Оператором занимается стажер.
…Нового завещания не оказалось. Но не было также и старого. Бураков, как партнер, согласно договору, получал бизнес, а с остальным имуществом – неясно. Адвокат подтвердил, что намерение было, разговоры про фонды велись, но тем дело и кончилось. Никто не собирался умирать.
Звонки действительно были, но номер оказался выключен…
Глава 11 Девичьи разговоры о кавалерах
Лидию разбудил дверной звонок. Она открыла глаза и прислушалась, надеясь, что звонок ей приснился. Звонок повторился снова. Лидия вспыхнула, подумав, что это Федор! Узнал как-то адрес, позвонил Ивану, тот – Владе и… вот. Она вскочила и бросилась было в прихожую, но замерла посреди комнаты. Ерунда! Не станет Федор приходить после вчерашнего… после всех тех глупостей, что она ему наговорила. Насчет отъезда, независимости – из шкуры лезла, чтобы показать, какая она вся из себя деловая, самоуверенная, никто ей не нужен и выбирает она, а не ее. Дура! Почему-то ей казалось, что именно такие женщины должны ему нравиться, вроде их молодой профессорши, с которой она видела его несколько раз. Он оживленно что-то рассказывал, она смеялась. Осталась на ночь, а потом ни свет ни заря удрала… Что за дурацкие понты? Деловые и независимые так себя не ведут…
Конечно, заинтересовать такого, как Федор, может только необыкновенная женщина! Но ведь он не женат, значит, не встретил такую. Он смотрел на нее молча, с любопытством, как на диковинного жука. Слушал, а она болтала… Ужас! Нет чтобы придержать язык! А где тайна? Недосказанность? Обещание на кончиках ресниц? Дребезжащий звук повторился. Человек с той стороны давил на звонок, не желая уходить. Кого там еще принесло?
Недовольная Лидия пошлепала к двери. Заглянула в глазок. Влада, стоящая за дверью, скорчила рожу и помахала рукой: я тебя вижу! Лидия открыла. Влада влетела в прихожую, шумная, веселая, обняла Лидию, затормошила:
– Ты чего, мать, кислая? Разбудила?
– Разбудила. Проходи. А ты с чего веселишься?
– А я всегда веселая, ты же знаешь. Кофе есть? Я сегодня без завтрака, худею. Витальку накормила, поставила мультики и к тебе.
– Как он?
– Как всегда. А что ему сделается? Слава богу, спокойный. Мне покрепче!
Лидия сварила кофе, разлила в чашки. Поставила на стол сахарницу.
– Мне не надо! – воскликнула Влада. – Между прочим, у меня завтра фотосессия в музее.
– Была уже вроде… – рассеянно отозвалась Лидия.
– Была! Иван говорит, тихий ужас! – Влада расхохоталась. – Мой прокол, говорит, недодумал со светом, надо повторить. Пойдешь со мной? Может, и тебя пристроим.
– Обойдусь! – резко сказала Лидия.
– Ну да, ну да, тебе пофиг, ты все равно отсюда свалишь, тебе главное диплом. Я бы тоже свалила, но куда мне с таким грузом. Ничего, пробьемся. Я бы на твоем месте присмотрелась к дружку Ивана, этому… профессору! Я как услышала, что философ, чуть с копыт не слетела, думала, прикол такой. А он и правда профессор и философ. Между прочим, Иван говорит, неженатый. Смотрел на тебя… Я еще подумала: а что, интересный чувак, умный, лекции за границей читает, прикинут нормально, все при нем. Так что не зевай, подружка. Хочешь, пригласим их к тебе, посидим…
Лидия пожала плечами. Молча глотала горячий кофе, морщилась.
– Случилось чего? – спросила Влада, присматриваясь к подруге. – Чего-то бледная какая-то. Сейчас размалюем внешность, у меня с собой полная торба, я тебе давно говорю, макияжик положить хоть чуть-чуть, а то чисто привидение…
– Ты же знаешь, я не люблю. Ничего не случилось.
– Я же вижу! Да брось ты! Опять какие-то глупости. Очень ты тонкая, так нельзя. Помню, когда тебя Кабаниха обругала…
– Перестань, а?
– Это ты перестань! Смотреть тошно. Не скажешь?
– Я с ним переспала.
– С кем? – Влада вытаращила глаза. – Неужто с профессором? – ахнула после паузы. – С Федором? Охренеть! Правда? Ну ты, мать, даешь! Трахнула профессора! Ни за что бы не подумала! Когда?
– Сегодня ночью.
– А чего кислая? Радоваться надо! Он мне сразу понравился. Иван его прямо обожает. Ну и как он? – На лице Влады живейшее любопытство.
Лидия пожала плечами.
– В смысле? Совсем никак?
– Все в порядке. Просто…
– Ой, кончай нудить! Тебе с ним хорошо? Это самое главное! Иван, конечно, не гигант, но с ним весело. Мы все время смеемся. Он упал с дивана, так я чуть не подохла, аж икать стала. Икаю, остановиться не могу, а он на полу! – Влада захохотала. – Давайте завтра сбежимся все вместе, а что?
– Я его больше не увижу.
– Чего это? Он тебя обидел? В чем дело? Ну? Говори!
– Я дура! – Лидия закрыла лицо ладонями и заплакала.
– Все мы дуры. Ну?
Лидия плакала.
– Да что случилось, господи? – закричала Влада, вскакивая. Обняла подругу, погладила по голове, приговаривая: – Ты же у нас самая умная, самая красивая, как раз для профессора… какого хрена?
– Я наговорила лишнего…
– Чего? В смысле, лишнего?
– Сказала, что мне никто не нужен, я за свободные отношения, что скоро уеду… разного.
– Зачем?
– Чтобы он не подумал, что я на него вешаюсь!
– Ничего не понимаю! – в сердцах бросила Влада. – Какая тебе разница, что он подумает? Ты из какого века, мать? Нет, все-таки твоя бабка тебя испортила! А он что?
– Ничего! Слушал.
– Слушал? И все? Вы что, всю ночь трепались?
– Нет!
– Ну слава богу! А то я испугалась. Хочешь, успокою?
Лидия отняла от лица ладони, взглянула вопросительно.
– Он давно забыл, что ты там несла. Как он себя вел утром?
– Утром?
– Утром! Знаешь, есть мужики, которые только и думают, как бы ты после ночи любви побыстрее свалила: и занят он, и на работу бегом надо, и вообще зубы болят. А есть, наоборот, не хотят отпускать. Как он?
– Я не знаю.
– В смысле, не знаешь?
– Я… ушла.
– Ушла? А он?
– Он еще спал.
– Ты ушла, когда он спал? – не поверила Влада. – Да самое интересное утром только начинается! Вы просыпаетесь вместе, он…
Лидия закрыла уши ладонями.
– Да что ж ты за рохля такая! – в досаде закричала Влада. – Учу тебя, учу, все без толку! Телефончик хоть оставила?
– Нет!
– Нет? Ну и дура! Ладно, найдем. Спрошу у Ивана.
– Не хочу!
– Да в чем дело? Ничего не понимаю! Он тебе… никак?
Лидия снова заплакала. Она сидела с закрытыми глазами. Слезы текли по ее щекам.
– Да не реви ты! Неужели… – Влада стала о чем-то догадываться. – Ты что, втрескалась в профессора? Ты чего, подруга? Радоваться надо! Да мы вас обженим в два счета! Иван говорит, ему давно пора!
– Ты ничего не понимаешь… – пробормотала Лидия сквозь слезы.
– О чем ты?
– Я ему не нужна!
– Он сам сказал? До или после секса?
Лидия так удивилась, что перестала плакать, недоуменно уставилась на подругу.
– Мог сказать до, что не готов к серьезным отношениям… как-то так, – пояснила Влада. – Сказал? Предупредил? В смысле, чтобы не строила планы.
Лидия покачала головой.
– Так какого лешего ты ревешь? Еще ничего не известно! – Она потянулась за чашкой. – Остыл, зараза! Давай по новой. Я сама!
Она сварила кофе. Налила в вымытые чашки.
– Давай! И перестань реветь. Сейчас пробежимся по лавкам, у мена есть пара часов. Пойдешь со мной. Я тебя в таком состоянии не оставлю. Иван тоже весь в соплях, утешать надо. Его спонсор умер. Говорит, Мишка Кротов ему как брат был. Ближе брата… Теперь выставка накрылась. Пей!
– Кто? – переспросила Лидия. Чашка выскользнула у нее из рук, опрокинулась и по столу растеклась черная некрасивая лужа. – Ой!
– Да что ж ты творишь такое! – закричала Влада, хватая салфетку и промокая лужу. – Миша Кротов, бизнесмен. Они дружили. Молодой, успешный и… – Она прищелкнула языком.
– Как… умер? Несчастный случай?
– Не знаю. Подозревают самоубийство. Иван говорит, вроде несчастная любовь, только он не верит, не такой, говорит, человек, чтобы из-за любви. Недоразумение или несчастный случай. Точно не знаю. Тебе не однозначно? Мы все равно его не знали. Хотя, жалко, конечно. Всех жалко. Ивана тоже жалко, сам не свой, третий день не просыхает, даже заплакал. – Влада налила Лидии кофе. – Пей давай!
Лидия машинально пила кофе. Вид у нее был отсутствующий. Казалось, она еще больше побледнела.
– Что-то ты мне не нравишься, мать, – заметила Влада. – Водка есть? – Она принялась шарить в буфете. Нашла бутылку коньяку, опустошенную наполовину, отвинтила крышечку, плеснула в чашки. – А то в гроб краше кладут. Пей! А потом двинем. И не вздумай брыкаться! Пойдешь как миленькая. И точка. Подожди! – воскликнула она. – Сейчас! – Влада защелкала кнопками телефона. – Иван, привет! – закричала радостно. – Нормально. Да нет, все в порядке. Приду! Лида тоже придет. Слушай. Тут такое дело… Дай телефончик твоего дружка философа, она на него запала… – Она отпихнула бросившуюся к ней Лидию. – Ага, красотка! Потом можем посидеть где-нибудь, помянуть твоего спонсора. Диктуй! Пишу! – Она схватила мобильный телефон Лидии, лежавший на столе. – Ага. Спасибо! Да! Цём-цём! До встречи.
– Зачем ты сказала, что я на него запала? – Лидия не смотрела на Владу.
– А что, неправда? Я бы тоже на него запала, но я ему никак. Да что ты такая… зажатая! Запала и запала, не вижу криминала. Наоборот, дай ему понять, что тебе не пофиг. И смотри в глаза, поняла? Смейся и смотри ему в глаза! Вокруг него полно баб, конкуренция, сама знаешь, какая. А ты лучше всех! Умная, красотка, по-английски шпаришь. Поняла? – Влада замолчала, задумалась на миг. – Сейчас выберем прикид поярче, подмажемся и по лавкам, а завтра возьмем твоего профессора за… – Она хихикнула. – …Жабры!
– Я не пойду!
– Еще как пойдешь! А сейчас позвонишь ему и позовешь в музей на фотосессию. Телефончик я тебе забила. – Она протянула Лидии ее телефон: – Ну! Говори!
Лидия поднесла телефон к уху.
– Алло! – услышала она голос Федора. – Кто это? Лидия, вы? Почему вы ушли?
Девушка молчала. Влада корчила рожи и повторяла беззвучно:
– Ну! Давай! Да скажи хоть что-нибудь, чудо в перьях!
Лидия молчала в ступоре. Влада вырвала у нее телефон и закричала:
– Федор, это мы! Влада, помните? И Лида! Хотим пригласить вас на фотосессию в музей, а то Иван запорол фотки, говорит, полный отстой. Придете? Завтра в двенадцать. Будем ждать! – Она положила телефон на стол, посмотрела на подругу, покачала головой: – Что, так плохо? Поджилки трясутся? Во как скрутило, никогда бы не подумала, что ты способна на такое… – Фыркнула: – Чувство!
– Ты ничего не понимаешь… – пробормотала Лидия.
– Куда уж нам, деревенским. Не реви, морда покраснеет. Все просто распрекрасно. Мы его вот так, твоего философа! – Она сжала руки в кулак. – Не вывернется!
Глава 12 Перезагрузка свидетелей
Если ничто другое не помогает, прочтите, наконец, инструкцию!
Аксиома КанаЭкономка Настя, Анастасия Петровна, как и описывал ее капитан Коля Астахов, оказалась суетливой и какой-то перепуганной. Она суетилась без меры, разглаживала скатерть, переставляла сахарницу и вазочку с печеньем. В глаза Федору упорно не смотрела, и он почуял неладное.
– Анастасия Петровна, послушайте, это очень серьезно! Ваш хозяин утверждал, что в его доме проживала молодая женщина Зоя и потом пропала, а вы показали, что никого не было. Вы понимаете, как важно для следствия найти эту женщину? – Экономка кивнула, по-прежнему не поднимая глаз. – За три дня до самоубийства Кротов дал вам отпуск… Почему? Вы попросили?
– Нет…
– А почему вдруг?
– Не знаю, просто сказал, что я могу взять три дня.
– С сохранением содержания?
– Да. Михаил Андреевич всегда платил мне за отпуск.
Федор видел, как ей плохо. Да что это с ней?
– Сказал лично или по телефону?
– Позвонил и сказал.
– И ничего не объяснил?
Она покачала головой.
Федор молча раздумывал, как достучаться до этой странной женщины. Взгляд его скользил по небогатой обстановке гостиной, букету из засушенных цветов в высокой напольной вазе, пышным кружевным занавескам на окне. Идеальный порядок, нигде ни пылинки; вышитая скатерть на столе – похожая у его бабки, – букетики фиалок; старомодная посуда в горке, слабо мерцающий хрусталь и культовый сервиз «Мадонна» – осколки прошедшей эпохи. Он украдкой взглянул на женщину, сидящую напротив, прикинул, сколько ей может быть лет. Около пятидесяти. Живет одна. Жилье безмужней женщины, вдовы, скорее всего, обстановка, запахи кухни, идеальный порядок, достойная бедность…
– Анастасия Петровна, Кротов расплатился с вами полностью? Все случилось так неожиданно…
Странный вопрос, согласитесь. Федор двигался на ощупь, как человек, бредущий в темноте. Она побагровела.
– Нет, – выдавила. – Руслан Васильевич сказал, что заплатит.
– И за три дня отпуска?
– Нет, сказал, что я не работала, значит, за отпуск платить не будет. Он очень строгий насчет денег. Михаил Андреевич был не такой, всегда платил…
Федор помолчал, разглядывая ее. Потом сказал:
– Анастасия Петровна, Кротов отправил вас в отпуск не на три дня, а на больше, правда? Последние две недели вы не работали, верно?
Лицо ее сморщилось, и она заплакала. С трудом выговорила сквозь слезы:
– Да! Господи, не знаю, зачем я так сказала вашему товарищу! Вырвалось как-то. Не придала значения. Меня никогда еще не допрашивала полиция, до сих пор руки трясутся. Даже не помню, что говорила. Думала, если Михаил Андреевич не сказал про отпуск, то и я не буду. А теперь места себе не нахожу. И Руслану Васильевичу соврала, он ни за что бы не заплатил за две недели, а у дочки муж в больнице, авария, нам деньги нужны! Вы ему не говорите, пожалуйста! Уже ладно за три дня не заплатит, а если за две недели…
– Не скажу, Анастасия Петровна. Заплатит. Значит, Кротов попросил вас не приходить… когда это было?
Она подняла глаза к потолку.
– Двадцать шестого июля. Ну да, двадцать шестого. Двадцать пятого было воскресенье, и я запомнила…
– Вы работали по воскресеньям?
– Нет, по воскресеньям я выходная.
– Когда был последний день работы?
– В субботу. Двадцать четвертого июля. Я приходила три раза в неделю…
– В субботу он вам ничего про отпуск не сказал, так?
– Не сказал. А двадцать шестого, в понедельник, позвонил вечером и говорит, что не надо завтра утром…
– Так и сказал, не приходить две недели?
– Нет! Сначала до конца недели. А потом опять на неделю…
– Он не объяснил почему?
– Я не спрашивала. Думала, может, уезжает куда. Сказал, с сохранением содержания, пошутил… Он хороший был! Господи, да разве же я стала бы грех на душу брать? Тут человек умер, а я про деньги думаю! Спать перестала, совесть совсем замучила, а дочка просит деньги, ее Гарик в больнице! То одно надо, то другое… У них двое деток…
– Анастасия Петровна, вы сказали, Кротов пошутил. Что он был за человек? Веселый? Часто шутил?
– Веселый? Нет! Он был серьезный, все книжки читал. Вежливый, с уважением, всегда на «вы» да Анастасия Петровна, на праздник деньги дарил. И чтобы все на своих местах, очень не любил, если я переставляла цветы или посуду. Отдал мне всю одежду покойной жены… Хорошая женщина была, земля ей пухом. Лена звали. Добрая.
– Он очень переживал смерть жены?
– Не передать! Он от нее не отходил, аж почернел весь. А потом стал пить… Руслан Васильевич ругал его, приезжал каждый день, кричал. Однажды они даже подрались. Обещал сдать его в психушку! А потом Михаил Андреевич опомнился, пришел в себя.
– Он с кем-то встречался? Приводил кого-нибудь домой?
– Девушек?
– Да.
– Не припомню такого. Михаил Андреевич был строгий… не гуленый, домашний. После работы сразу домой. Кино смотрел. Не теперешнее, а старое, черно-белое. Иногда на иностранном языке. Серьезный был, порядочный.
– Вам что-нибудь известно о его семье?
– У него никого не было, он детдомовский.
– Вам известно, что он обратился в полицию с просьбой разыскать женщину? Сказал, что она проживала в его доме две недели, а потом исчезла.
– Мне сказали. А только я не думаю… – Она осеклась.
– …что это правда?
– Да не мог Михаил Андреевич! Какая-то чужая женщина… откуда она взялась-то? Такое горе… Не могу поверить, чтобы он сам своей рукой лишил себя жизни! Даже не знаю, что и думать.
– Что же, по-вашему, случилось?
– Не знаю. Может, помешался или сглазили. Враг какой-нибудь. Сделал приворот на смерть, сейчас этого полно.
– Враг? У Кротова были враги?
Она пожала плечами.
– Какие отношения были у него с партнером?
– Хорошие… какие. Руслан Васильевич, конечно, жадноватый и слова доброго не скажет, но они ладили. Правда, ругались часто. Упрямые оба. Поругаются. Потом мирятся. Михаил Андреевич всегда признавал, что неправ. Мир, говорит, и руку к нему тянет. Руслан Васильевич и отходит. Они вместе уже лет двадцать, еще со школы…
– Понятно. Анастасия Петровна, получается, вы не можете утверждать, что женщины в доме Кротова не было?
Она смутилась:
– Получается, не могу. Но… убейте, не верю, честное слово, не такой он человек…
– Что же в нем не такого?
Она задумалась. Сказала после паузы:
– Михаил Андреевич был аккуратист, никогда одежду не бросит или там чашку, в шкафу все расставлено и висит на месте, в холодильнике тоже, у всякой вещи свое место, и упаси бог переставить, понимаете? Книгу возьмет с полки, почитает и поставит на место. А цветы! Признавал только петуньи и только белые и фиолетовые. Очень серьезно относился к мелочам… Я никак не могла привыкнуть вначале, я у них шесть лет проработала, так Лена мне говорит: Анастасия Петровна, не обращайте внимания, и смеялась над ним. Он разрешал ей все! Никаких денег не жалел. Такая любовь была, как в романе. Таких женщин больше нету…
– Вы хотите сказать, что с ним было трудно?
– Ну как трудно…
– И только покойная жена могла с ним…
– Ну да! Наверное. Но он все равно был хороший, только сильно строгий.
– То есть, если бы ему попалась похожая женщина, то он… – Федор не закончил фразы.
– Если бы такая же… Но таких, как Лена, больше нету. Она была очень хорошая! Добрая, умница – два диплома!
– Каких?
– По культуре и еще языки знала. Они много ездили. Он говорил, что она его личный переводчик, шутил так. Ума не приложу, что случилось… – Она снова заплакала.
– Когда он звонил вам, не припомните, какой у него был голос? Как обычно или… другой?
Женщина задумалась. Федор молча ждал.
– Голос… не знаю, вроде как всегда. Не знаю.
– Он звонил вам из дома?
– Из дома.
– Откуда вы знаете?
– Музыка была его любимая, он все время слушал.
– А кроме музыки? Закройте глаза и подумайте. Шаги, чей-то голос, звон посуды. Может, что-то упало или передвинули…
Анастасия Петровна послушно закрыла глаза. Потом сказала:
– Вроде бокал упал на пол и разбился. Стекло звякнуло.
– А что Кротов?
– Что-то сказал, я толком не расслышала. И рассмеялся.
– Прикрыл трубку рукой?
– Ну… наверное. Не знаю.
– Он не сказал, что у него гости?
– Нет. Сказал, что дает отпуск на неделю, потом позвонит. А второй раз позвонил с работы и сказал, что еще на неделю…
Если бы Федор Алексеев был не чужд самолюбования и самодовольства, то сказал бы себе, что, пожалуй, утер нос бравому капитану Астахову, сумел вывернуть свидетеля наизнанку и получил доказательства, что Кротов был дома не один, а в компании кого-то, кто уронил бокал. Что доказывает следующее: искусство красиво вести допрос свойственно философу в большей степени, чем следователю, – в силу знания человеческой натуры и умения вытащить из этой самой натуры нужные сведения. Согласно классическим канонам, бить в одну точку, наблюдать за реакцией и включать интуицию. Правда, все вышеизложенное отнюдь не доказывает, что у Кротова была женщина, и тем более прекрасная рыжеволосая незнакомка. Вполне вероятно, это был мужчина. Зато теперь у нас точная дата в кармане – двадцать шестое июля, возможно, день роковой встречи в парке. Вот и пусть капитан Астахов спросит секретаршу Кротова, как ее шеф работал в понедельник двадцать шестого, не задержался ли с обеденного перерыва… а там посмотрим.
Интересная личность все-таки этот Кротов. Зануда, педант, аккуратист, белые и лиловые петуньи… и было что-то в его доме, что вызвало некую мысль… Мысль мелькнула рыбкой и пропала в глубинах. Ну-ка, напряги свои мнемонические способности, философ… Это связано с чем? И ведь лежит на поверхности. Думай, Федя, думай. Что? На память пришла выставка Ивана Денисенко, которую капитан Астахов назвал каким-то там дурацким хаусом… И что бы это значило? Иван и Кротов дружили и вместе пили виски. Иван ночевал у Кротова, спасаясь от мужа знакомой дамы с топором… И что? И ничего. Ни проблеска. Пойдем по порядку. Это случилось в гостиной? Нет, позже. В кухне? Нет. В спальне? Нет, кажется… Тогда, возможно…
Тут трепыхнулся мобильный телефон Федора, и он вздрогнул. Чертыхнулся: не вовремя!
– Алло! – В телефоне молчали. – Алло, – повторил Федор. – Лидия, это вы? Почему же вы ушли?
– Федор, это мы! – заверещали в телефоне. – Это Влада! Помните такую? Хотим пригласить вас назавтра в музей!
Она еще что-то радостно кричала, потом замолчала. Ему было слышно, как она препиралась с кем-то вполголоса и хихикала… видимо, убеждала Лидию взять трубку. А потом наступила тишина…
Он усмехнулся и снова подумал, что Лидия необычная девушка. Вспомнил, как они вчера целовались в парке, а потом ужинали и слушали музыку, а потом… Ладно, оборвал он себя, время не ждет. Не желая вдаваться в долгие объяснения с капитаном Астаховым, Федор отстукал ему послание следующего содержания: «Фантом появился у К. 26 июля. Возможно, после обеда». Вот пусть капитан и проверит, вернулся Кротов на работу в означенное время или нет. Или встретил прекрасную рыжеволосую девушку в полдень в парке и увез к себе, позабыв обо всем на свете.
Добравшись до города, сидя в своем белом «Форде», он достал мобильный телефон и набрал Владу, собираясь спросить у нее номер Лидии. К его удивлению, ответила ему Лидия…
Глава 13 Из мира прекрасного. Театр абсурда
Премьера! Ура! Состоялось. Несмотря на свары, недовольства, облыжные обвинения, зависть – как всегда. Даже драка имела место быть. Прима выплеснула воду в лицо Леночке Булах за то, что та сказала, мол, всякие старые кошелки не дают ходу молодым и перспективным, а главный подкаблучник боится ее как огня. И что в итоге? Ничего. Леночка Булах играет леди Брэкнелл, старую зануду, а молоденькую очаровательную Сесили – прима, старая кошелка с морщинистой шеей. Леночка громко фыркала, глядя на прыжки примы, от которых поднималась пыль и дрожала сцена, и, видимо, напророчила: у примы накануне премьеры выпал зуб, сбоку, но если широко улыбаться, то видно, вдобавок шипение. Тут же пополз слушок, что зуб пострадал при падении в собственной спальне ночью после стаканчика красного, без которого прима не спит, как доктор прописал. Дантист наскоро поставил временную коронку радикально белого цвета и слегка большего размера…
Сказать, что премьера имела успех, значит, сильно преувеличить резонанс. На приму всегда ходят, да, все верно, но играть молоденькую девчонку в пятьдесят, согласитесь, перебор! Лео Глюк расстарался, облил елеем в своей «Лошади», но публики все меньше. На третьем спектакле полупустой зал.
В общем, было отчего впасть в депрессию и перекусать всю труппу, а еще забиться в истерике, потребовать доктора и «Скорую», выпереть всех из уборной и приказать не беспокоить до третьего звонка. Спектакль через сорок минут…
– Заперлась, сейчас клюкнет, – сказала Леночка Булах своей подружке Татьяне, костюмеру, – и вуаля: морда красная и цыкает зубом.
Девушки уютно устроились в театральном кафе за чашечкой кофе, такие разные, но понимающие друг дружку с полуслова. Леночка – тощая, жилистая, злая, а Татьяна, наоборот, большая, добродушная и смешливая. Мамочка, называет ее главреж, тот, что с язвой, хотя старше на добрый десяток. Он у них новый, из столицы, по причине развода уехал в глушь, оттуда сбежал, здесь не прижился. Запросы у него оказались столичные: и трактовка не такая, и репертуар отстой. Нервничал, в итоге разгулялась язва, он и слег, один, без присмотра и сочувствия. Татьяна не избежала участи остальных, облаянных столичной штучкой – неврастеник обозвал ее толстой коровой, – но будучи человеком добрым и сострадательным, стала навещать болезного и носить ему куриный бульон. Она никогда не забудет его лица, когда он открыл дверь и увидел ее с сумками…
Да, так насчет примы. Это брехня про вино, подлые инсинуации. Прима не пьет перед спектаклем, железное правило у нее, так что нечего гнать. Она просто приляжет на часок подремать, а перед этим выпьет чаю с ромашкой. Роль Сесили она заслужила, выстрадала, давно мечтала и вообще обожает Уайльда. И Моэма. Не говоря уже о Вильяме Шекспире. Английский театр ее страсть. Звездная роль – Джулия Ламберт из «Театра». Одна из. Роль Сесили – тоже неплохо. Неврастеник главный противился, говорил: устарело, английские сарказмы приелись, не воспринимаются сегодня, никому это не нужно. А нужны, наоборот, драйв, мысль, энергетика. Или костюмное яркое зрелищное шоу. Современность нужна. Можно историческую драму, да! Но уступил, она ему стерла рог, не боец. Ей все в конце концов уступают. Вещица, конечно, пустячок, водевиль, не то что суперзвездная Клеопатра – мечта любой актрисы. Клеопатра в «Антонии и Клеопатре»! Три года назад. Помпезность, свита, антураж, позолота и гром труб. Даже белый конь с расчесанной гривой на сцене. Антоний – молодой перспективный Вадик Куртов, красавчик, каких поискать. Мускулы, торс, золотой лавровый венок. Прима в золоте и бирюзе, в радикально черном парике с косичками, с устрашающим гримом. Занавес в стороны и бурные аплодисменты, переходящие в овации. Это было зрелище!
А любовные сцены! Публика рыдала от зависти и восторга! И бурный роман на зависть коллегам, причем не только на сцене. Спектакль продержался почти полтора года. Пик карьеры! Тут еще ненормальный восковой скульптор подвернулся, в ногах валялся, просил… Нет! Умолял! Конечно, кто бы отказался. Фурор! «Фураж», говорит Вадик…
Бешеный успех! Весь театр ходил в музей на премьеру – в смысле на открытие. Злые языки заткнулись, сказать было нечего. Правда, позволили себе сравнить изображение и оригинал не в пользу оригинала, но это так, мелочи, от бессилия и той же зависти. Прима не ходила, а летала. Так высоко еще никто не поднимался! Памятник при жизни, живая легенда.
– Помнишь, как он смотрел на нее? – спросила Леночка. – Она потом намекала, что втюрился, проходу не дает.
– Кто? – не врубилась Татьяна.
– Да скульптор этот! Стоял, зыркал… Неадекват какой-то.
– Скульптор? – удивилась Татьяна. Куда это занесло подругу! – Все люди искусства неадекваты. А скульптура шикарная.
– Ага, она туда каждый день бегала, налюбоваться не могла. А этот лизоблюд, придворный летописец…
– Лео Глюк? – Татьяна рассмеялась.
Журналист из «Вечерней лошади» ей нравится – веселый, всегда комплимент скажет и шоколадку подарит. Как-то случайно заглянула в его портфель, а там с десяток шоколадок.
– Ну! «Самое выдающееся событие года, запомним навеки, весь мир с нами!» Целый номер посвятил.
– Ну… в каком-то смысле правда, – заметила Татьяна.
– И ты туда же! – фыркнула Леночка.
– И фотки шикарные в альбоме «Икеары», она дружит с хозяйкой, Региной Чумаровой. Классный фотограф, призер каких-то там выставок…
Было, было… Потом начались скандалы, потому что Вадик увлекся некой Авророй, молоденькой барышней на подтанцовках. Прима рвала и метала, сразу постарела и устроила им желтую жизнь. Вадик, недолго думая, подхватил свою Аврору и слинял в столичный театр, где рассмотрели его Антония и пообещали жилплощадь. Такого финта от предателя никто не ждал! Ему обломилось сыграть Антония, молодому, неизвестному, его обласкала величайшая актриса современности в городских масштабах, она же выдающийся экспонат музея, а он, неблагодарный! Умри, несчастный! Это надо было пережить. Спектакль временно отодвинули…
Если отбросить пафос и высокий штиль, это был настоящий облом. Отставка. Прима стала стремительно стареть. Говорят, неудачно подтянулась, уезжала на месяц. Правда, она отрицает. Отвратительный характер стал еще отвратительнее. Истерики, капризы, кошачьи вопли давно всем надоели и не впечатляли, скандалить может любимое дитя, а звезда примы стремительно закатывалась. А теперь еще и паранойя. Мания преследования. Причем преследуют ее не мифические поклонники, а наемный убийца. Да-да, кто-то ходит по ночам вокруг ее дома и заглядывает в окна. Леночка Булах так и сказала: сексуальная неудовлетворенность плюс возраст.
– Какая неудовлетворенность? – удивилась Татьяна. – Она же типичный импотент.
– Разве женщины бывают импотентами? – удивилась Леночка.
– Бывают! Наша прима, например. Она же все время худеет, один обезжиренный кефир и всякая фигня, тайские таблетки, озвереешь от такой диеты, какие мужики! Потому и бросается. И шмотки на два размера меньше, сорок шестой… Подросток! А на самом деле пятидесятый. Везде жмет, тесно и…
– …вообще караул! А теперь ее преследуют! – подхватила Леночка. – Какой-то мужик ночью дежурит у дома, днем ходит следом, а у гримерши Зельки просроченная косметика, от нее прыщи и аллергия. Заговор, не иначе.
Девушки помолчали.
– Еще отравы с горя нажрется, – сказала Леночка. – Все в прошлом, часики тикают, уж скоро полночь.
– Типун тебе на язык, – ответила Татьяна. – Ты все-таки злая, Ленка. Ей отдохнуть надо, она вообще тетка неплохая, когда я сломала ногу, навещала несколько раз.
– Ага, принесла платье расшить, а то не влезала, а ты все равно сидишь без дела. Заплатила хоть? Нет? Кто бы сомневался.
У Леночки Булах раздвоенный язычок. Злая девка. Играет Бабу-ягу и мачеху в «Золушке». Прима, конечно, тоже стерва, но актриса знаковая, этого у нее не отнять. Дива. И увековечена в музее. Поклонники есть, хоть и морщин полно. Есть, есть, чего уж там. Актриса! На публике шарм, очарование, нежность, слезки на глазах, смущение, опущенный взор… Цветы, приглашения, главенство в жюри на «Мисс города», статьи в «Вечерней лошади» – местный графоман Лео Глюк из шкуры вылезает, чтобы потрафить. Запустил легенду про свою безнадежную любовь, смотрит глазами больной коровы, ручки целует. Приобщается к сиянию. Тоже артист, прости господи. Заслуженная, народная, мисс Вселенная… Недосягаемая, хоть и стерва. Ну скажите, как сочетаются в человеке недосягаемость, талант и стервозность? А может, это плата за талант?
В «Антонии и Клеопатре» хороша, ничего не скажешь. Особенно сцена, где она умирает… Слезы наворачиваются. Спектакль пролетел, как метеор, и угас. Пошел слушок, что хотят восстановить. Новый Антоний – безродный Олимпий Рудко, Олик, последнее увлечение примы, мальчишка. Олимпий… С ума сойти! Он такой же Олимпий, как я Чио-Чио-сан, сказала Леночка. О чем только родители думали, выбирая бэбику такую кликуху?
Оказалось, правда. Слух подтвердился. Конечно, Олимпий жидковат, но, с другой стороны, Антония любой дурак сыграет, ходи себе по сцене в золотом венке и красной тоге, сверкай голыми ляжками, простирай руки и изрекай! Ну и любовные сцены, конечно. Татьяне поручили подготовить костюмы. Вездесущий Лео Глюк подрядился тиснуть материалец…
– В одну реку нельзя войти дважды, – сказала Леночка.
– Ты о чем? – удивилась Татьяна.
– О втором пришествии «Клеопатры». И этот, новый фаворит…
– Ты про Олика? Вадим, конечно, был поинтереснее, согласна, но публика явится на приму.
– Я говорила с гадалкой… – Леночка многозначительно замолчала.
– С какого перепугу? Ты ж не веришь!
– Не верю. Случайно получилось. Она у нас в соседнем подъезде живет. Я ей контрамарочку иногда. Здороваемся, болтаем про погоду, то, се. Она говорит; ты чего смурная, случилось чего, я же чувствую. Ну я ей и выложила. Она взяла меня за руку, уставилась в глаза, аж мороз по коже. Говорит, не будет успеха, лучше бы и не начинать. И про реку сказала, нельзя, мол, войти дважды.
– Успех будет в любом случае, – убежденно сказала Татьяна. – Народ ее любит, всегда аншлаги. Я не верю гадалкам. Они все шарлатанки.
– Посмотрим! – зловеще сказала Леночка. – Она может сломать ногу или попасть под машину. Знаешь, сколько народу желает ей подавиться яблоком?
Глава 14 Свидетель
Охранника, который был на дежурстве, капитан Астахов уже знал. Его звали Петр. Здоровый хмурый дядька, долго думающий перед тем, как ответить. Они беседовали около недели назад. Капитан клещами вытаскивал из Петра хоть что-нибудь стоящее, но так ничего и не вытащил. При виде капитана на лице охранника появилось недовольное выражение, которое Коля прочитал как: «Ну чего вам еще? Я все уже сказал», и у него испортилось настроение. Этот охранник дежурил в ночь, когда умер Кротов. Коля, как было сказано выше, вывернул его наизнанку и не заметил ничего подозрительного. Кротов вернулся домой около восьми, больше никто к нему в тот вечер не приезжал. Федор Алексеев предложил поспрошать насчет посетителей за последний месяц, а то и два. Капитан скептически поморщился, но тем не менее решил заскочить в «Октавию» – не потому, что предполагал найти что-нибудь упущенное, а исключительно чтобы поставить птичку. Кроме того, философ иногда бьет в десятку со своими предложениями.
– Как часто у Кротова бывали посетители? – начал капитан.
– Очень редко. Почти никогда, – подумав, сказал Петр.
– Почти?
– Иногда приезжали по работе, вроде его партнер, у меня записан номер…
– Когда он был в последний раз?
Охранник открыл журнал, нахмурился, заскользил взглядом по строчкам, помогая себе пальцем.
– Вот! Двадцатого июля. Прибыл в девять вечера, убыл в одиннадцать.
– Кто еще?
– Он же, второго июня. Прибыл в семь, убыл в десять. Больше никого не вижу. Искать еще?
– Не нужно пока. Как часто Кротов возвращался не один?
– Ну… – Охранник задумался. – Примерно месяц назад, точной даты не скажу, с ним был мужчина…
– Как он выглядел?
– Здоровый, с длинными волосами, в белом пиджаке. На заднем сиденье лежала фотокамера.
– Он часто бывал у Кротова?
– По-моему, я видел его раньше. Несколько раз.
– Женщины были?
– Вы уже спрашивали. Не видел. – Охранник смотрел куда-то вбок, и Коля надавил: – Вы уверены?
– Я в машину к нему не заглядывал. Может, и были. Иногда даже из будки не выходишь, машину узнаешь издалека. – Было ясно, что ничего больше он не скажет.
– Сколько людей в охране?
– Трое. Сутки дежурим, двое дома.
– Последние три месяца все были на работе?
– Андрей Кива был в отпуске в июле, Саша Завадский в отпуске с первого августа. Я отгулял в мае.
– Подмену нанимаете?
– Мой брат подменял в мае, и сейчас вместо Сашка. Яков Ступа. Временно без работы.
– Значит, за последние два месяца никого, кроме партнера и мужчины в белом пиджаке, вы не видели? – Спрашивать было бесполезно, охранник дал понять, что в машину Кротова не заглядывал, но Коля продолжал копать.
– Не видел.
– Как поговорить с вашим братом?
Охранник посмотрел на часы:
– Через полтора часа смена. Только… – он замялся. – Только гиблое это дело, капитан. Тут у нас слух пошел, что Кротов типа головой двинулся, женщину искал, у всех спрашивал. Когда умерла его жена, он совсем плохой был, пил… Машину побил, новую «бэшку». Потом вроде поправился. А теперь, видать, опять. Не было у него никого. Настя приходила три раза в неделю убираться. Иногда из своих кто-то остановится, парой слов перекинемся, я тут лет десять уже, всех знаю, и меня тоже. Спрашивают про следствие, что нашли, говорю, толком не знаю, менты… – Он осекся. – В смысле, опера спрашивали про женщину, вроде жила у него в доме. Никто ее не видел.
Коля сумел задеть его за живое, целая речь вместо «да-нет».
– А что говорят о самоубийстве Кротова?
– Ну как… жалеют, хороший человек был. Да он этот поселок сам построил. Строительный бизнес. И жену его помнят. Говорят, что-то тут не то. Молодой, здоровый, при деньгах… Говорят, может, хворь какая, вроде рак, не хотел умирать заживо, вот и… – Охранник цыкнул зубом. – Или…
– Или?
– Или не сам… не знаю.
– Но у него никого не было, – напомнил капитан.
– Никого. Говорю же, не знаю. Не верится, чего не хватало мужику? Неужели из-за бабы?
В ожидании сменщика капитан Астахов прошелся по городку. Постоял перед домом Кротова. Белый, как парусник, дом и гирлянды привявших белых и лиловых цветов, давно не политых. Жалюзи опущены, дом кажется мертвым. Краем глаза капитан увидел, что за ним наблюдают с соседнего участка. Недолго думая, капитан направился к воротам соседа. Тот уже спешил навстречу. Калитка отворилась, капитан вошел и поздоровался. На него с любопытством смотрел амбал в линялой майке и затрапезных джинсах.
– Вы, наверное, следователь? – догадался амбал. – Из-за Миши Кротова? Мы тут уже всю голову сломали, что случилось.
– Вы хорошо его знали? – спросил капитан, доставая удостоверение.
– Ну как хорошо… Здесь народ не особо компанейский, здрасьте, до свидания, и все. Поздороваешься, иногда словом перекинешься. А с Мишей мы тип-топ, он мне свою «бэшку» пригонял. У меня автомастерская на Вокзальной. Хороший мужик, серьезный. Дельный, сказал – сделал. У меня крыша потекла, так поверишь, сделал по гарантии. Взял копейки. Он этот кооператив строил, знает все ходы-выходы. Материал, где что взять подешевле, то, се. Жаль, что так получилось. Мы на Кипре были, вернулись, а нам как по голове: Миша сгорел! В смысле, все, амба!
– Как вас зовут?
– Толя. Анатолий Решетилов. Будем знакомы. – Толя протянул руку. Они обменялись рукопожатием.
– А по батюшке?
– Иванович. Можно и так.
– Скажите, Анатолий, Кротов жил один?
– Один! Как умерла жена, все время один. Уже года четыре, точно не скажу.
– Вы видели, кто бывал у него?
– Кто бывал? – Толя задумался. – Да я не сильно присматривался. Это моя Надя все про всех знает. Пошли, капитан, у нее спросим.
Дверь перед ними распахнулась, словно только их и ждали. На пороге стояла спелая блондинка в пестром платье.
– Подслушивала? – спросил Толя.
– Очень надо! – фыркнула блондинка. – А вы следователь? При Мишу Кротова хотите спросить? Это такой ужас! Такой ужас! Мы только с Кипра вернулись, в Ораклини были – между нами, страшная дыра, но Толя сказал, что хочет отдохнуть без пьянки и шопинга. Знакомые были, с детьми, очень хвалили.
– Пролетели, как лохи, – сказал Толя. – Может, для мелких самое то, море курице по колено, а самому ни поплавать, ни подремать. Народу прорва, жара, вода как из чайника. Не вздумай, капитан, в Ораклини. Куда угодно, только не туда, понял?
– Понял, – сказал Коля. – Спасибо, что предупредили. Надя… можно так?
– Можно! Мы не верим… Я не верю, что он сам! Ой, а чего это мы на пороге? Пошли в дом! Мы как раз ужинали…
– Извините, что помешал.
– Нет, ну что вы! Наоборот, милости просим! Мы на кухне, по-домашнему. Толик, достань тарелку!
Капитана силком усадили за стол, Надя положила ему мяса и картошки. Капитан сглотнул и только сейчас почувствовал, как проголодался.
– Капитан спрашивает, кто приезжал к соседу, – сказал Толик. – И кто жил с ним. Ну-ка, Надюха, включай радио.
– Его партнер приезжал, еще один, толстый, с длинными волосами, в белом пиджаке, пьяный, шатался, Миша его поддерживал. Сидели до утра на заднем дворике, пили. Больше никого не видела. Настя приходила три раза в неделю, хорошая женщина. Его жена как раз умерла, мы тогда только въехали, я ее не знала. У него свет всю ночь горел, партнер все время туда-сюда, не вылезал, однажды «Скорая» была. Вроде пил, скандалили с ним. Потом вроде пришел в себя и взялся за ум. Никого не было, жил сам… – Она вдруг осеклась и задумалась.
Капитан и Толя переглянулись, Толя подмигнул: а что я говорил? Все знает!
– У него кто-то был! – воскликнула Надя. – Точно! Я видела ее в окно! Точно, женщина! Была! Я вышла во двор, посмотрела, а она в окне…
– Может, Настя?
– Нет! Настя приходит по понедельникам, средам и субботам, а это было… сейчас! – Надя приложила пальцы к вискам. – В пятницу вроде, второго августа. Точно! Мне еще Люся позвонила, пригласила в «Пасту-басту» на девичник, у них годовщина свадьбы, она всегда отмечает с девочками…
– Подробнее можно про женщину? – вклинился капитан. – Как она выглядела?
– Ну как… – протянула Надя. – Солнце светило прямо в окно… Высокая, волосы вроде короткие, тонкая… Всего минутку или даже полминутки. Не рассмотрела лица, вроде молодая… Подумала, ну слава богу, Миша не один. Как они вдвоем приехали, не видела. Думала, она выйдет во двор или в сад, но она сидела дома, ни разочка не вышла. Когда она уехала, я тоже не видела. И я теперь думаю, если была женщина, то он не мог, понимаете? Не мог! Это конкуренты! Его партнер… Вы его видели? Да у него рожа убийцы!
– Надь, ты думай, чего говоришь! – одернул супруг. – Нечего напраслину гнать, мало ли кому твоя рожа не нравится, так сразу убийца? Не слушай ее, капитан, женщина! Партнер – строгий мужик, да, согласен, но помню, как он его вытаскивал из запоя…
– А вы нашли ее? – спросила Надя.
– Ищем, – коротко сказал Коля.
Надя ахнула:
– Не нашли? Куда же она делась?
– А кто наследник? – выступил Толя. – У него же вроде никого не было?
– И детей нету. Такое богатство неизвестно кому достанется… – Надя покачала головой.
Лица супругов горели живейшим любопытством.
– По закону, – строго сказал Коля.
– Понятно, – разочарованно протянула Надя. – Вы кушайте, а то за разговорами все стынет.
– А может, по маленькой? – предложил Толя.
– Скажите, а можно проникнуть на территорию помимо ворот? – спросил капитан.
– Ой, да сколько угодно! – воскликнула Надя. – Мы же не полигон какой-нибудь.
– Дырок полно, – поддержал супруг. – К нам одно время подростки повадились, еле отбились, полицию вызывали…
…Распрощавшись с гостеприимными соседями Кротова, капитан вернулся к охране, где застал обоих братьев. Ему уже все и так было ясно, но всякое дело надо доводить до конца.
– Вот Яша, брат, – сказал охранник. – Вместо Саши Завадского, я говорил. Так я пошел или как? А вы тут с ним разбирайтесь.
– Останьтесь на минуту, к вам тоже вопрос. Яков… как вас по батюшке?
– Илларионович. Только я ничего не знаю, работаю временно, на подхвате…
– Кто дежурил двадцать четвертого, двадцать пятого и двадцать шестого июля?
– Двадцать четвертого я, – сказал Петр. – И двадцать шестого, Саша попросил заменить.
– Не помните, когда Кротов вернулся домой в эти дни? Двадцать четвертого и двадцать шестого?
Петр кивнул, наморщив лоб.
– Двадцать четвертого суббота была, он по субботам работал. Как всегда, – сказал, подумав. – Примерно в восемь. Обычно он вертался около восьми. Я сутки работал, с восьми утра до восьми. Вроде как всегда вернулся. После восьми были только четыре машины. Значит, до восьми. После восьми мало кто, больше до восьми.
– А двадцать шестого?
Петр задумался. Пожевал губами, почесал затылок, откусил кусок ногтя на большом пальце и сказал:
– Двадцать шестого приехал днем, около трех, я еще удивился…
– Хорошо помните?
– Помню.
– Он был один?
– Вроде один…
– А точнее? Подумайте?
– Вроде кто-то сидел на переднем сиденье… Не помню, я не приглядывался.
– Мужчина? Женщина?
– Не мужчина вроде… Не помню.
Это было уже кое-что. Два свидетеля показали, что видели женщину. Соседка Надя видела ее в окне – вроде бы видела. Надя – женщина с богатым воображением, но внимательная и глаз-алмаз, скорее всего, видела. А охранник видел женщину в машине… вроде бы видел, вроде бы женщину. Показания второго свидетеля под вопросом. Да, есть еще и третий свидетель! Косвенный, правда. Экономка Настя, которая слышала звон разбитого бокала. Если это, конечно, не дамские фантазии. Федор раскопал. И в отпуск ее отправили с двадцать шестого. В сумме кое-что вырисовывается. Похоже, рыжеволосая не фантом, а живая и реальная особь. И куда же она делась? Почему затаилась и молчит? Какова ее роль в смерти Кротова?
Братья выжидательно смотрели на капитана, и он опомнился.
– Еще вопрос. Можно попасть сюда, минуя ваш пост? – Он знал ответ, но хотел подтверждения.
Охранники переглянулись, отвечать не спешили.
– Мы смотрим за машинами, – сказал наконец Петр. – Тут забор чуть не два метра, и почти на каждом доме камеры и сигнализация. – Он пожал плечами, давая понять, что забор не их дело.
Капитан не поленился и прошелся вдоль бетонного забора…
Глава 15 Царство нежити
Ты смотришь на меня, как неживая,
но я прошу, колени преклоняя,
уже любимой и не называя:
«Мой старый друг, не покидай меня…»
Евгений Евтушенко. Но прежде, чем…– Владочка, деточка, загадочный взгляд, полуулыбка, тайна! Уголками губ, поняла? Никаких зубов! Как я учил! Еще раз! Уже лучше, умница! Профиль! Дай профиль!
Иван Денисенко, потный, патлатый, прыгал между восковых фигур в поисках удачного ракурса. Изгибался и даже падал на пол, а потом, кряхтя, вставал, держа камеру над головой. Влада хихикала. Была она в образе Офелии – в длинном белом платье, с распущенными волосами в венке из лилий и босая. Синева под глазами, почти без грима, мертвенно-бледная, с черными губами сердечком, она напоминала актрис двадцатых годов прошлого столетия…
– Я как покойник! Не могу я так, хоть чуть-чуть! – ныла Влада. – Иван!
– Ты и есть покойник! Восковой покойник. Глазки опустила, трагизм, уголки опущены… Плачущее лицо! Бледное! Без макияжа, мы же договорились. Так, теперь смотри в сторону, прикусила губу… Я тебе что сказал? Выразительнее! В сторону! Испуг! Ужас! Поправь венок! Глаза к потолку! Ручки сложила, ну!
– Не ори! Я устала! Давай перерыв!
– Она устала! Терпи, вроде пошла карта. Вижу! Еще раз! Дай трагизма, трагизма побольше, тебя бросил хахаль, ты идешь кидаться под поезд! Не скаль зубы! Дай безумие!
– Грубиян!
– Статику дай! Ты мертвяк, поняла? Вот так!
– Сам ты мертвяк!
Иван щелкал камерой, руководя Владой, она подчинялась, правда, огрызаясь. Но они прекрасно понимали друг друга, а грызня – это так, взрывной характер плюс природная болтливость. Они заряжали друг друга, казалось, от них летели искры. Прыгающий расхристанный Иван, красномордый, с потными прядками на лбу, и тощая высокая девушка с жутким покойницким гримом…
Время от времени на пороге зала бесшумно вырастал мрачный скульптор, стоял несколько минут, опираясь плечом о дверной косяк, смотрел неодобрительно и уходил.
– По-моему, он теплый, – шептала Влада. – Смотрит, готов сожрать с потрохами. Я его боюсь! И куклы его какие-то жуткие. Сейчас придет с топором!
– С топором… много ты понимаешь, он гений… гений… гений… – бормотал Иван. – Так, рот закрыла! – рявкал он, и Влада вздрагивала. – Еще раз!
– Я устала! – капризничала она. – Давай перерыв!
– Хрен тебе, а не перерыв!
В разгар съемок в зале появился Федор. Иван перестал щелкать, бросился к другу:
– Федя, привет! Молодец, что пришел. Все, отдыхаем! Влада, тащи сюда Лиду. Перекусим. Чего-то я подустал, ребята. Пошли к Мироне!
Они обнялись.
Истошный женский вопль резанул уши. Он повторялся на более и более высокой ноте, переходя в визг. Иван и Федор переглянулись и бросились в глубь зала. Влада в своем белом платье, похожем на саван, стояла на коленях перед лежащей на полу Лидией. При виде Ивана и Федора Влада перестала кричать и попыталась встать. Она стояла на четвереньках, протягивая руку Ивану. Тот, резко дернув, поставил ее на ноги:
– Чего орешь?
– Она неживая! Я хотела поднять, а она неживая! И синяки на шее!
Лидия лежала на полу, запрокинув голову, разбросав в стороны руки, волосы выбились из узла, на шее расплывалась багровая полоса. Глаза ее, широко раскрытые, смотрели в потолок. Федор нагнулся, прижал пальцы к шее девушки. Она была мертва.
– Что, Федя? – Иван возбужденно сопел, переминаясь с ноги на ногу. – Что случилось?
Федор не ответил. Он мгновенно побледнел, стоял, бессмысленно глядя на лежащую на полу девушку. Над ней возвышалась черная фигура ведьмы с протянутой рукой.
Иван, отступая, забормотал путано:
– Мы же все тут, на виду… Как это мертвая, ты чего, Федя? Все свои, никого чужого! Тут и людей-то почти не было… Убили?
Влада перестала кричать и теперь плакала, утирая черные от размазавшегося грима слезы ладонью. Федор достал мобильный телефон и только сейчас заметил Мирону. Тот стоял поодаль, сосредоточенно уставившись на лежащую на полу девушку, и Федор подумал, что скульптор воспринимает смерть абстрактно, как идею, прикидывая, как это можно воплотить. Брови его были сведены, лоб наморщен, нечесаная седая грива торчала дыбом…
…Капитан Астахов напряженно вглядывался в исцарапанную шею девушки, тут же суетился судмед Лисица, маленький, седенький, озабоченно хмурившийся.
– Ее удавили веревкой или шнуром, видишь царапины на шее? Она пыталась сорвать веревку, возможно, расцарапала ему руки… если это мужчина. Или ей. Он подошел сзади, пока она смотрела на это… – Он кивнул на фигуру ведьмы в черном колпаке.
– От этих кукол воняет чем-то, какой-то химией… – Капитан уставился на фигуру ведьмы, в которой с удивлением узнал Саломею Филипповну. – Когда?
– Примерно около часа назад. То есть, – он поднес к глазам руку с часами, – около часа дня. Плюс-минус полчаса. Подробнее потом. Федя! – Лисица обрадовался, заметив Федора. – Ты как тут? Бродят старые дрожжи, покоя не дают? Возвращайся, капитан.
– Спасибо, я подумаю.
– Он собирается частную контору открыть, – сказал Коля. – А пока свидетель. Очевидец. Пойдем поговорим, философ. Ты тут каким боком? Остальным оставаться на местах. Кто тут за главного?
– Директор музея, Ростислав Иванович Мирона. Ивана Денисенко ты знаешь, это модель Влада, мои добрые друзья. Девушки пригласили меня на съемки…
– Ты тоже? – преувеличенно удивился капитан.
– Нет, мы собирались после где-нибудь посидеть…
– Ты был знаком с… – Капитан мотнул головой.
– Да. Ее зовут Лидия, фамилии не знаю. Нас познакомил Иван, несколько дней назад.
– Несколько дней назад, и все? – капитан сверлил Федора свои знаменитым недоверчивым взглядом, за который получил кличку Коля-буль – в честь своей собаки, буля Клары, старой девы с отвратительным характером.
– Нет, – неохотно признал Федор, понижая голос. – Мы виделись еще два раза.
– Ты с ней спал? – в лоб спросил капитан.
– Не твое дело.
– Значит, спал. Что тут произошло? Хоть какие-то догадки?
– Нет догадок. Хорошая неглупая девушка, студентка иняза…
– Она училась в твоем вузе? Ты знал ее раньше?
– Я же сказал, что нас познакомил Иван. Раньше я ее не знал.
– Профессор и студентка, ага! А говорил, табу. – Тон у капитана был обличающий.
– Табу. Я и сейчас говорю. Слушай, давай по делу. Тут ее подруга Влада, можем вместе поговорить.
– Значит, переспал. Что было дальше?
– Ничего. Она ушла, пока я спал. Вчера.
– Сбежала?
Федор пожал плечами и не ответил.
Капитан Астахов долгую минуту рассматривал Федора, кивнул, но заметил:
– Я совершаю должностное преступление, так как ты лицо заинтересованное, тебя нельзя на пушечный выстрел подпускать к следствию, понял?
– Понял, понял. С кого начнем?
– Подожди! Этот директор музея – ты его хорошо знаешь?
– Виделись один раз. Меня привел Иван, хотел показать музей.
– Киряли? Если с Иваном…
– Было дело.
– Так засветиться надо уметь, – заметил капитан. – С жертвой он спит, с подозреваемыми киряет. Что он за человек?
– Талантливый скульптор, нелюдим, одинокий, появился в городе года три назад… Ты вообще был в музее?
– Не был. Ирка тянула, все уши прожужжала, а мне только музея в жизни не хватает, пожрать некогда. Ну?
– Удивительный мастер, умеет вытащить из человека душу…
– Это как? Фигурально или… как?
– Фигурально. Все тайное нутро на физиономии, проникает в суть. Пройдись, посмотри. Впечатляет. Есть знакомые персонажи.
– В смысле?
– Саломея Филипповна Гурская, помнишь такую?
– Ведьма? Помню. Разве ее забудешь!
– Кстати, Кротов тоже тут, в образе алхимика. Иван говорит, похож. Они дружили, я рассказывал.
– Куда же без Ивана! – Капитан недолюбливал фотографа, как всех представителей богемы, считая тех пьяницами и бездельниками. – Кротова посмотрю. А что за девушка с ним?
– Его фотомодель, нормальная девушка, зовут Влада, мечтает устроиться к Регине Чумаровой в Дом моделей. Иван обещает. Делают альбом. Лидия ее подруга, пришла за компанию, меня тоже позвали… – Федор помрачнел.
– Ты с ней тоже спал?
– Нет.
…Влада уже не плакала. Она успела умыться и снять грим. Без грима она была непохожей на себя, стала проще и моложе. Лицо у нее было испуганным.
– Это ваша подруга? – спросил капитан.
Влада кивнула.
– Кто здесь был, кроме вас? Вы что-нибудь слышали?
– Ходили какие-то, я говорила, надо в санитарный день, а то отвлекают, а Иван говорит: привыкай работать на публике. Какая-то пара, парень и девушка, ушли почти сразу. Еще пожилая тетка ходила, охала. Еще была группа человек пять или шесть, ходили, снимали. Недолго были… Два мужика, вроде иностранцы, стояли, пялились на меня, тоже фоткали. Все вроде. Да что же это такое! Ума не приложу! – воскликнула девушка. – Мы утром сбежались, встретились у дома в полдвенадцатого, мы соседи. Все было хорошо. И вместе в музей. Говорили о знакомых, смеялись… – Она стрельнула взглядом в Федора. – Все как всегда. Если честно, мы раньше особо не дружили, у нее бабка была зверь, меня на порог не пускала. Четыре года как померла.
– Почему не пускала?
– Считала, что я плохо влияю. Не учусь, сомнительные компании, однажды поймала с сигаретой. А как я могла учиться? Я вкалывала. Мне Витальку кормить, это брат младший. А после ее смерти как-то поближе стали. Лидия как из другого мира, понимаете? Жизнь ее не била, бабка держала на поводке, она идеалистка, понимаете? Хотела уехать за границу, учила иностранные языки. Ученики были, одеться-то надо. Очень сложная была, всякие можно-нельзя, ах, что подумают? Я ей всегда говорила, будь проще…
– Это вы о чем?
– Ну… – Влада снова стрельнула взглядом в Федора. – У нее никого не было, бабка не разрешала. Бабки нет, а она боится отношений, понимаете? А я говорю, да разожмись ты, никто тебя не съест, сама позвони, пригласи в кафе! Это же двадцать первый век, чего стесняться! А она аж заплакала…
Капитан посмотрел на Федора и вздохнул.
– Можно подробнее про утро?
– Говорю же, сегодня мы встретились около дома в полдвенадцатого и прямиком сюда. А вчера все утро сидели, пили кофе, болтали. Я рассказывала про Ивана, звала ее с нами, в смысле на фотосессию сегодня. Она сначала отказалась, а потом согласилась, говорит, давно хотела посмотреть музей. Я говорю, давай пригласим Федора… – Она снова стрельнула взглядом в сторону Алексеева. – Она сначала ни в какую, а потом я сама позвонила и пригласила, но Лида сказала, что не пойдет. Потом согласилась, и мы выбирали, что надеть. Я хотела ей макияжик, хоть чуточек, попробовать, а она ни в какую. Потом мне надо было идти кормить Витальку, и я ушла. А сегодня встретились и пошли в музей. Приходим, а Иван уже тут. Людей мало, никто не мешает. А потом набежали. Я пошла переодеваться, а Лида пошла смотреть кукол. А потом пришел Федор…
– Когда вы видели ее в последний раз?
– В половине двенадцатого.
– А во время сеанса она к вам подходила?
– Нет. Иван гонял, я аж взмокла. Я и думать о ней забыла, честное слово! Тем более ходят и пялятся. А потом мне уже не до них было! Скульптор несколько раз заходил, этот Мирона, Иванов любимчик, стоял около дверей, смотрел. Страшный, просто жуть, весь всклокоченный, чисто псих. А потом уже ни одной живой души, только эти страшные вонючие куклы, а проветривать нельзя, нужен микроклимат. Работает кондишен, холодрыга, меня аж трясло всю. Я сразу сказала Ивану, что дурная идея устраивать фотосессию в музее, а он хотел, чтобы живая модель среди этих мертвяков, и непонятно, кто где. Аж мороз по коже. Я смотреть на них боюсь, а он ни в какую. Мне работа нужна, спасибо, что согласился взять. Ладно, думаю, потерплю. А потом Федор пришел. Иван говорит: иди, позови Лиду, пойдем куда-нибудь перекусить. Я и пошла. Как увидела ее на полу, подумала, что она потеряла сознание с голодухи, она, кроме кофе по утрам, ни фига не жрет, вечно худеет, а тут воняет. Думала, обморок. Стала на коленки, схватила за руку, там почти темно, и вдруг заметила на шее… Выпускаю ее руку, она упала, ударилась ногтями об пол… Я думала, упаду рядом! Такой ужас, не передать! Прямо жаром окатило! Как заору! Ору и не могу остановиться. Тут бегут Иван и Федор! А потом этот, Мирона. Они меня потащили в его комнату, Иван налил водки от стресса, а Федор не позволил. И ему тоже не позволил. А Мирона, по-моему, и так был бухой. А потом вы!
– Подумайте, Влада, возможно, были какие-то звуки, вскрик, шум падения…
Влада задумалась, пожала плечами, покачала головой:
– Ничего. Иван щелкал камерой… как автоматные очереди. Ничего.
– У вашей подруги были враги? Возможно, она жаловалась, что ее кто-то преследует?
– Какие враги! Лида правильная была. Сидела дома. Училась. Я иногда звала ее в бар, а она ни в какую. Не было врагов, даже смешно!
Капитан неприметно вздохнул.
– Вы сказали, у нее никого не было… в смысле друга…
– Не было вроде. – Влада снова задумалась. – Я ни с кем ее не видела. Правда, один раз она садилась в машину, я еще спросила, с кем это она, а она говорит, не выдумывай, ты обозналась…
– Когда?
– Месяца полтора назад, еще в начале лета. Может, и правда, обозналась. А что тут такого? Ну подвез кто-то домой. Меня часто подвозят, она бы сказала… наверное.
– Что за машина?
– Не знаю, далеко было. Низкая, черная.
– Где это было?
– Около центрального парка. Тачка затормозила, а она… ну то есть девушка шла по улице. Открыла переднюю дверцу и села. И они уехали.
– Водитель не выходил?
– Нет.
– Номер вы тоже не заметили? – на всякий случай спросил капитан.
– Далеко было… А может, не она, – повторила Влада.
– Влада, вы бы узнали машину на картинке? – спросил Федор.
Девушка пожала плечами, старательно избегая его взгляда.
…Иван Денисенко не мог сказать ничего определенного. Работал в поте лица, старался донести идею про живых и мертвых, стереть разницу и уравнять… с философской точки зрения. Он нес что-то совсем уж запредельное, и капитан подумал, что, несмотря на запрет Федора, Иван ухитрился прилично принять. Он спросил, было ли ему известно, что Влада придет не одна, а с подругой. Иван ответил, что не было. Влада не сказала, и он узнал, только когда они обе появились в музее. Тогда и узнал, но ничего не имел против. Тем более Федю тоже позвали.
Был фотограф растерян, его влажная от пота физиономия побагровела и лоснилась. Он постоянно сглатывал, и капитан наконец сжалился, разрешил взять бутылку минералки из кофра. Иван со стоном облегчения припал к горлышку и стал пить, а Федор вспомнил, как он выпил два литра в парке…
Мирона также понятия не имел, что их будет трое. Да ему по барабану. Он ее даже не заметил, сказал Иван. Весь в себе. К ним подходил несколько раз. Он был против сессии, фотовспышки, света – воск очень нежный, его беречь надо.
Скульптор отвечал на вопросы путано, короткими ломаными фразами, подолгу молчал. Создавалось впечатление, что он слегка невменяем. От него явственно несло перегаром. Из его маловразумительных речей капитан уяснил, что смотрительница отпросилась, когда пришли снимать… Или это было вчера? И он решил, что закроет раньше, когда они уйдут, часа в два-три, чтобы не оставлять одних, а то есть такие, что норовят стянуть на сувениры… Девушку, ту, что умерла, он видел в первый раз, она никогда раньше здесь не была. Вторую, живую, видел раньше, Иван ее уже приводил. Ивана хорошо знает, он часто фотографирует экспонаты, что есть не очень хорошо, так как от софитов повышается температура, а это нарушает микроклимат. Но просил спонсор, Михаил Кротов, пришлось уступить. Кто ее… он не имеет ни малейшего понятия. Ничего не видел, ничего не слышал. Почему именно в том месте, около ведьмы… Тут Мирона пожал плечами. Если бы Федор не был так погружен в свои мысли, он подумал бы, что на лице скульптора появилось выражение удовлетворения и даже торжества.
Мирону отпустили с богом, и капитан принялся за Федора.
– Когда ты видел ее в последний раз?
– Сегодня ночью. В три утра. Или в четыре.
– И все?
– И все. Утром ее уже не было. Оставила записку, всего несколько слов: «В музее, до встречи!»
– Сбежала вчера и сегодня опять?
– Да.
– А ты ей звонил? Почему она сбежала в первый раз? – У капитана крутились на языке всякие интересные предположения, почему именно она сбежала, но он держал их при себе.
– У меня не было ее номера.
– То есть она сбежала, а записки не оставила. Пока ты спал.
– Пока я спал.
«Раньше они от тебя не сбегали», – хотел съязвить капитан, но удержался и вместо этого спросил: – Ты пытался найти ее номер через Ивана?
– Нет. Я подумал, что она позвонит сама и как-то объяснит. Если захочет…
– Но она не позвонила.
– Нет. Позвонила ее подруга и пригласила в музей, сегодня на двенадцать. Я пришел в начале второго, проспал. – Капитан ухмыльнулся. – Подошел к Ивану, поздоровался с ними, спросил, где Лидия. Влада пошла за ней. А мы с Иваном стояли, разговаривали. Он был счастлив, идея с живой моделью и куклами нравилась ему все больше и больше. И тут вдруг закричала Влада. Мы бросились туда и… дальше ты знаешь.
– Значит, вчера после звонка Влады ты ее больше не видел?
– Видел. Я перезвонил, думал, Владе, оказалось, это был телефон Лидии. Мы встретились. Были за рекой…
– Целый день?
– До вечера.
– А сегодня утром, значит, она опять сбежала?
Федор не ответил. Они помолчали. Капитан не спускал с Федора пристального взгляда, и тот наконец сказал:
– Я пойду. Держи меня в курсе.
Было видно, как ему плохо. Он был даже не бледным, а серым. Капитан Астахов, как читатель уже знает, не умеет утешать, вытирать сопли и сочувственно держать за руку. Сейчас, взглядывая на убитое лицо Федора, он пытался найти нужные слова, чтобы приободрить друга, но слова как назло не находились, и он пожалел, что с ними нет Савелия Зотова. Тот обязательно ляпнул бы какую-нибудь дурацкую фигню и развеял гнетущее молчание. Но Савелия с ними не было, и приходилось выкручиваться самому. Он положил руку на плечо Федора и сказал:
– Может, к Митричу? По пивку, и перекусим заодно. Как?
Федор кивнул.
– Помнишь, три года назад у нас в городе объявился душитель? – спросил Коля по дороге. – Он душил женщин, причем в публичных местах, одну в день города, в парке, в кустах, чуть ли не глазах гуляющих, рядом с пивным павильоном. А другую в Мегацентре, в закрытом бутике. Там начали ремонт, да так и бросили. Он затащил ее туда и задушил веревкой или шнуром. Причем никаких следов сексуального насилия, деньги и украшения на месте. Похоже, он ловил кайф от убийства. Помнишь, какая паника поднялась? Усиленные патрули по улицам, служебные собаки. И без толку, он просто исчез. Лично я всегда считал, что это был гастролер. Нашли свидетельницу, которая видела, как какой-то тип крутился около закрытого бутика примерно во время убийства, попытались составить фоторобот… С ней работал психолог, пытался выудить как можно больше… И так далее.
– Думаешь, он вернулся?
– Черт его знает! Не хотелось бы.
Глава 16 Реквием
Митрич обрадовался им как родным, бросился было с расспросами, но капитан покачал головой: не надо, мол, не до тебя, и Митрич послушно увял. Они сели за свой столик в углу, откуда хорошо виден бар, напоминающий аквариум с яркими тропическими рыбками, и самая большая рыба – Митрич, с полотенцем через плечо, с усами… Да, да, отрастил усы и теперь похож на пожилого сома или моржа. Поглядывает из своей стекляшки озабоченно, теряясь в догадках, что же у них случилось – Федор мрачнее тучи, капитан, похоже, не знает, что сказать, и только крутит головой.
Айфон Федора взорвался «Маленькой ночной серенадой», и он вздрогнул. Звонил Иван Денисенко.
– Федя, ты как? – спросил он грустно. – Тебе не позавидуешь…
Федор понял, что Ивану уже известно о его отношениях с Лидией. Идиотское замечание, как раз в духе Ивана.
– Нормально, – коротко ответил он.
– Ты где?
– У Митрича…
– Я понимаю, – сказал Иван. – Домой не хочется. Ты там один?
– С капитаном.
– Ага, я сейчас! – бросил Иван и отключился.
– Кто? – спросил Коля.
– Иван Денисенко. Сказал, сейчас будет.
– Этого папарацци со свалки только тут не хватало! – вырвалось у капитана. – Надо было сказать, что ты уже уходишь!
Федор не ответил, пожал плечами.
Иван Денисенко появился через двадцать минут. Расхристанный, с еще более багровой физиономией – похоже, успел еще принять, в криво застегнутом белом льняном пиджаке. «Привет, ребята», – бросил он, подходя. Упал на свободный стул, достал громадный носовой платок, утерся, уставился сочувственно на Федора, перевел взгляд на капитана, покачал головой и громко вздохнул.
– А я доставил Владу домой, настроение, сами понимаете… – Он махнул рукой. – Думаю, дай позвоню Феде, как он там. Уже заказали? Я бы пивка, а то в горле, к черту, пересохло. Я когда волнуюсь, подыхаю от жажды, напиться не могу. Капитан, что-нибудь уже известно? Ничего не понимаю! Пришла веселая, красотка, между прочим… Влада говорит, Федор тоже придет, а потом пойдем куда-нибудь, хочу мороженого. Лида в музее в первый раз, озиралась, говорит, прямо мороз по коже, даже побледнела вся. Обхватила себя руками и отошла от нас. Как чувствовала, бедная. Я и думать о ней забыл. И больше мы ее живой не видели… – Иван развел руками.
Они помолчали. Капитан кивнул наблюдавшему из аквариума Митричу. Тот встрепенулся и принялся нагружать свою тележку.
– Не чокаемся! – Иван жадно припал к кружке. Допил, утерся салфеткой и сказал: – И что самое удивительное, это случилось около ведьмы! Не мистика, скажете? Мирона так смотрел на них – переводил взгляд то на одну, то на другую!
– Странный тип, – заметил капитан. – У него все дома?
– Художники все такие, – сказал Иван. – У него талант от бога. Меня вот тоже некоторые считают не того-с… – Он постучал себя пальцем по лбу. – Хотя мне до него ползти и ползти.
Если он рассчитывал на бурные протесты и заверения, что он тоже гений, то не дождался. На лице его появилось обиженное выражение.
– Он сказал, что Кротов давал ему деньги на музей, ты знал об этом? – спросил капитан.
– Миша многим давал. Мне тоже обещал подкинуть на выставку.
– Насчет тебя я в курсе, – сказал капитан. – Что-то про помойки.
– Про свалки. Ребята, вы даже не подозреваете, что это такое! – воодушевился Иван. – Это же… сокровища! Горы сокровищ! Наследие! Культура! Кроме того…
– А как же теперь с выставкой? – перебил капитан. – Отбой?
– Пока неизвестно… – сник Иван. – Бедный Мишка! Хороший человек был, таких теперь мало. Я учил его фотографировать… Он, между прочим, называл меня гуру. Дотошный, все выспросит… Щелкал все, что видел, потом обсуждали. Ракурс, свет, композиция… то, се. – Он помолчал. – А вы уже нашли ту женщину? Лично я думаю, никакой женщины не было, он бы сказал. Миша любил жену, он даже запил после ее смерти, потом опомнился. Это же в голове не укладывается! – воскликнул он. – Какой-то рок! Страшная смерть Миши… наложить на себя руки! А Лида! Ужас! И главное, где? В музее! Почему в музее? С этими куклами? Мы с Владой прошли все по минутам, перебрали всех, кого вспомнили… Ну, были парень с девушкой, потом женщина, потом два иностранца, потом группа человек пять… И Миша и Лидия хорошие люди, мои друзья, никаких видимых причин… Ничего не понимаю! Прямо на глазах! Между прочим, Мирона слепил Мишу в виде алхимика. Не шедевр, но впечатляет. А Лиду… около ведьмы Саломеи… – Иван не смог выговорить «убили». – Это что? – Он смотрел на них выпученными глазами. – Знак? Мистика? – Не дождавшись ответа, продолжил: – Дьявольщина какая-то, честное слово! Между прочим, я стараюсь на нее не смотреть, прямо мурашки по шкуре… Уму непостижимо, как ему это удается!
Федор и капитан молчали. Капитан слушал, Федор смотрел в стол, думая о своем. Иван все говорил и говорил, размахивая руками, и капитан чувствовал, что от мельтешения рук его начинает клонить в сон. Он поглядывал на Федора, его подмывало спросить, насколько серьезно он относился к этой девушке, что их связывало, и вообще. Но при Иване не спросишь, принесла же нелегкая этого… певца свалок. Можно, правда, спросить про скульптора, Мирону, они кажется дружат… Странно, Кротов был его спонсором, он слепил его в виде алхимика… Лидию убили в музее, по его словам, он раньше никогда ее не видел. Что за странные пересечения этих… Как это сказала Влада? Мертвяков! Странные пересечения мертвяков. Очень выразительное словцо. Фольклорное, как говорит Федор. Совсем скис философ… угораздило же! Идиотская ситуация. И ведьма! А она тут каким боком?
– Что за человек Мирона? – спросил вдруг капитан.
Иван, перебитый на полуслове, замолчал, уставившись на Колю.
– Гений, – сказал после паузы. – Талант от бога. Вернее, от дьявола. Хотел лепить меня, но я руками и ногами, его куклы как проклятие, никогда не знаешь! Вот и Мишка тоже…
– Подожди, – опешил капитан, – что значит проклятие? В каком смысле?
– Конечно, проклятие. А чего Мишка ни с того ни с сего наложил на себя руки? Сам, думаешь? По своей воле? Нет! – Иван помотал пальцем перед носом капитана. – Не тот человек, чтобы сам! Они высасывают из человека соки.
– Кто?
– Да эти чертовы куклы! – заорал Иван. – Неужели вы до сих пор не врубились?
Митрич встрепенулся от вопля Ивана и снова поспешил к ним с тележкой.
– Откуда он взялся?
– Черт его знает! Появился три года назад, привез фотки и рисунки, сунулся к мэру, уболтал и получил помещение. За этот дом драка шла, а он с ходу! Откуда? Из пре-ис-под-ней! И пошло-поехало. Сотворил всех известных горожан, включая мэра, балерину, Костика Рахова, мир праху его.
– Рахов? – наморщил лоб капитан. – Гонщик?
– Ну! Как живой. Знал его?
– Пересекались. Его машина сбила…
– Год назад, я Феде рассказывал. Дело закрыли?
– Нет, по-моему.
– А толку? Если за год не нашли, теперь хрен найдете. Жаль, стоящий мужик был, железный.
– Он тоже в музее?
– Я же говорю, как живой. Прямо жуть берет, смотрит на тебя и вроде улыбается. Мирона, между прочим, к Феде присматривается, я так и сказал, он на тебя глаз положил. Но лично я, если честно, не советую. У него плохая аура.
– Иван, где офис Кротова? – вдруг спросил Федор, поднимаясь.
– Федя, ты куда?
– Мне нужно закончить статью. Так где офис?
– В Мегацентре, второй этаж, а что?
– На всякий случай. Митрич, будь здоров.
– Уже уходишь? – растерялся Митрич. – До свидания, Федя.
Они смотрели ему вслед. Федор, стремительно шагая, пересекал полутемный зал. Спустя миг он исчез.
– Переживает, – сказал Иван. – Ему не позавидуешь. Бывают же дурацкие ситуации в жизни! Врагу не пожелаешь! А зачем ему Мишин офис?
– Ты о чем? – спросил капитан.
– Ну как же… – Иван даже рот открыл от удивления. – Ты что, ничего не знаешь? Они же встречались! Влада говорит, Лида сама не своя была! Удрала от него рано утром, что-то у них там произошло, не хотела его больше видеть. Она ее еле уговорила. Она плакала, ничего не ела, даже кофе не хотела. Бледная была, страшная… Влада говорит, лучше бы не трогать ее, не тащить в музей, дура я, может, осталась бы жива. – Иван скорбно покачал головой. – Только имей в виду, капитан, я тебе ничего не говорил! Я Федю люблю, он мне как брат. Между нами, я думаю, она влюбилась в него! Да они все вокруг него так и вьются, даже Влада! Выспрашивала, что за человек, женат, не женат, да почему, бабник или наоборот. А та просто поехала мозгами. Он с ней переспал, но лично я думаю, что дал понять – спать будет, а жениться извини подвинься. Философы не созданы для семейной жизни, сколько раз, помню, он повторял, кредо такое. Ну и правильно! От них только неприятности. Знаем, проходили. Шаг в сторону – пуля в затылок. Погулять всегда пожалуйста, а дальше фиг вам! Влада нормальная девчонка, живет с братом, парню семнадцать, а на самом деле дитя. Увидел меня, улыбается, смеется, тянется. Не соображает ничего, не говорит… ужас! Любимая игрушка плюшевая сова. Любит мультики и еще рисовать. Причем не столько формы, он их не понимает, а торчит на цвете, пятна разноцветные, самые дикие сочетания, без смысла, но не оторваться, поверишь? Это я тебе как художник. Сижу, рассматриваю, а он меня по плечу гладит и смеется. Влада говорит, он любит гостей, к ним мало ходят. Она как воробей по жизни, прыгает, смеется. Другая бы… не знаю! Повесилась! А она умеет радоваться, не унывает. У него аутизм под вопросом, не знают они, что за хворь. Да какая разница? И так видно, что ку-ку. – Он помолчал, потом добавил: – Точно, втюрилась! А что? Федор наш красавчик, вон Мирона запал, уставился, чуть руками не потрогал!
Иван вопросительно смотрел на капитана, тот кашлянул значительно, но промолчал. Крыть было нечем, да и не тот человек, чтобы откровенничать – трепло и любопытная варвара. Голова у капитана шла кругом от болтовни фотографа, и он пожалел, что ушел Федор.
– Еще по пивку? – спросил разочарованный Иван, и Коля кивнул.
Глава 17 Родные. Ночные бдения
Пани Катаржина Гучкова после гипертонического криза была едва жива. Похудевшая, постаревшая, она лежала в своем номере, уставившись в потолок. Горничная Света носила ей еду, гостиничная медсестра приходила померить давление.
В дверь постучали. Не успела пани Гучкова ответить, как дверь распахнулась и в комнату влетел молодой человек с большой спортивной сумкой.
– Алекс! Сыночка! – Женщина привстала в кровати. – Приехал! Я уже думала, не увижу тебя!
– Как ты, ма? – молодой человек присел на край кровати. Был это тощий длинный парень в очках с толстыми линзами, в белом легком свитере и синих джинсах. В вырезе свитера виднелась серебряная цепочка с монеткой, длинные волосы были схвачены в хвостик на затылке. Был он похож на школьника старших классов. Пани Катаржина обхватила его, прижала к себе.
– Уже хорошо, сыночка. Увидела тебя, и уже хорошо. Как это тебя с работы отпустили? Ты говорил, у вас строго.
– Не думай об этом, ма. Ты сказала, что-то с Мишей? Что случилось?
Пани Катаржина закрыла лицо ладонями и расплакалась.
– Что случилось? – повторил парень. – Ма! – Он гладил ее по плечу, утешая.
– Сашенька, Миша умер! Братик твой…
– Как… умер? – парень казался потрясенным. – Несчастный случай?
– Не знаю, сыночка, мне не говорят. Были из полиции, расспрашивали, а потом сказали. Надо спросить, когда отдадут, похоронить по-людски. Мне ничего не говорят. Я дам тебе номер полиции, позвонишь, спросишь. У меня уже нет сил, я думала, сведу вас с братиком, познакомитесь… Я была такая счастливая… Мишенька простил меня, часто звонил, приглашал нас вместе. Он спрашивал о тебе, рассматривал твои фотографии. Он был хороший. Мы теперь одни на целом белом свете… – Она снова заплакала. Алекс гладил ее по плечу…
* * *
Капитана Астахова разбудил скрежет мобильного телефона. Он открыл глаза, соображая, где находится и который час. Чертов Иван! Одним пивом дело, разумеется, не обошлось. Митрич только смотрел, сочувствуя. Надо было уйти с Федором – тот как чувствовал, свалил, а его оставил с этим… со свалки. Дружбан называется. Пьет, как конь! Будильник показывал два ночи. Чертыхнувшись, Коля привстал, схватил аппаратик и застонал от боли в затылке.
К его изумлению, это был Федор.
– Спишь? – спросил он.
– Какого хрена! – завопил Коля, растирая затылок. – Совсем?
– Я около тебя, сейчас поднимусь, – сказал Федор. – Откроешь? Не хочу звонить.
– Открою, – буркнул Коля, покосившись на спящую Ирочку. Нервы как у слона… слонихи! пушкой не разбудишь. Растолкать разве, пусть кофе сварит? Как заметил один английский классик, вид спящего человека, когда мы уже проснулись, невыносим. Он представил себе, как будит подругу, как она отбивается и дрыгает ногами, а тут голова раскалывается. Мысленно махнув рукой, он сполз с кровати и потащился в прихожую, теряясь в догадках насчет причины ночного визита.
…Они сидели в кухне. В раковине возвышалась гора немытой посуды, на столе тоже стояли грязные чашки. Коля сгрузил их в раковину, смахнул крошки полотенцем. Федор раскрыл папку, достал желтый конверт из плотной бумаги, протянул капитану.
– Что это?
– Посмотри.
Коля, смерив Федора подозрительным взглядом, раскрыл конверт и достал пачку фотографий. Внимательно рассмотрел несколько, поднял взгляд на Федора:
– Откуда?
– Из фотостудии «Астра», в Мегацентре. Иван учил его фотографировать, Кротов… как он сказал? Щелкал? Кротов щелкал все подряд, должен был нащелкать рыжую девушку. В доме фотографий нет, их унесли. Я предположил, что часть снимков могла остаться в студии, где их печатали. Ближайшая к его офису – «Астра». На том же этаже.
– Но это же… – Коля осекся, поднял глаза на Федора.
– Да, это она. Ты прав, это Лидия. Рыжеволосая девушка Кротова, приехавшая в город к своему парню, случайное знакомство и его нечаянная любовь. Должен сказать, что я его понимаю. Умная, приятная, с хорошей речью, тем более если была цель влюбить его в себя. Она чем-то напоминала его жену – очень белая кожа и рыжие волосы. Волосы она выкрасила в рыжий цвет.
– А мотив?
– Ей могли сказать, что это розыгрыш, пари… Мотив? Устранить Кротова, должно быть.
– Значит, ее смерть не случайна.
– Думаю, нет. Ее устранили как свидетеля. Я думаю, она собиралась поговорить со мной.
– Откуда ты знаешь?
– Она что-то заподозрила. Понимаешь, она была какая-то… – Федор запнулся. – Что-то ее мучило, она чувствовала себя виновной в чем-то, может, подозревала, что это не просто розыгрыш…
– Ага, а тут ты, весь такой правильный! – хмыкнул Коля. – Поняла, что недостойна, и сбежала…
– Примерно. Она расспрашивала про мои связи с полицией. Утром сбежала, а потом позволила Владе пригласить меня в музей. Понимаешь, я чувствовал с самого начала, что ее что-то беспокоит. Она говорила, что хочет уехать, причем повторила несколько раз, это у нее было вроде идеи фикс… Я еще подумал, хочет сбежать от неудачной любви. Ее попросили, допускаю, заплатили, представили как шутку или пари… Влада сказала, она была странная вчера утром, бледная, тревожилась, молчала. Опять-таки допускаю, что Влада упомянула о смерти спонсора Ивана, и Лидия поняла, что ее использовали. Собиралась поговорить со мной…
– Но не поговорила? Вы же целый день провели вместе!
– Не поговорила…
– Не до того было? – не удержался капитан. – Тонкая, тревожилась, ах какой цирлих-манирлих! Мне твой идеализм во где! – Коля резанул себя ребром ладони по горлу. – Ты же опер, Федька, хоть и бывший, компьютерные мозги, всех видишь насквозь! Идеи всякие, куда там Савелию. А тут… как пацана развели! Бедная девочка, мучилась она! А слезы, а притворство, это как? Обмануть такого мужика, как Кротов, умного, жесткого – это тебе не кот начихал. Притворялась целых две недели, что любит, спала с ним, щебетала, слушала музыку, внимала его трепу, сочувствовала… это как? Удивительная и тонкая? Носа никуда не высовывала, говорила, что ей хорошо у него дома, встречала, бросалась на шею… Танцевали они! Актриса! Целых две недели морочила мужику голову, а потом исчезла. Причем как красиво исчезла! Стерла все следы, унесла фотки, я уверен, были еще и другие, поменяла постель, убрала в ванной, протерла посуду. Детективы читает, инструкции получила. Сумела не попасться на глаза охране. И не подумала, что это, как ты выразился, пари, за версту смердит? Ничего не заподозрила? А зачем так подчищать за собой? Исчезла бы, и дело с концом. Нет, тут надо было изобразить его психом, глюки у него, а никакой бабы на самом деле не было. И не оправдывай ее, слушать не могу! Все она знала. Не могла не знать. Сам сказал, не дура. Допускаю, не думала, что дойдет до смерти.
Федор удрученно молчал.
– Ты же понимаешь, что ее убрали? – продолжал Коля. – Сообщник не отпустил бы ее просто так, она свидетель, ты правильно все понимаешь. Кротов известная фигура, на нас давят, мы копаем. Она была опасна. Не дура! Именно, что дура малолетняя! На все готовы ради денег!
– Ты думаешь, Кротова убили?
– Не знаю! Даже если он сам, это все равно убийство. Провокация. И ты это прекрасно понимаешь. Ты Ивана хорошо знаешь? Он вполне мог, мутный тип.
– Я знаю Ивана много лет, ручаюсь за него, – твердо сказал Федор.
– За нее ты тоже ручаешься? – не удержался Коля. – Хорошо, что ты подался в философы. Тебе у нас делать нечего.
Они сидели молча, глядя в разные стороны. Казалось, они перестали чувствовать и понимать друг друга. Вроде бы с чего тут так заводиться, при чем здесь Федор? Не повезло ему с девушкой, а с другой стороны, если бы не его случайное знакомство с Лидией, фиг бы они продвинулись, а так вроде какие-то подвижки наметились…
– Ладно, – сказал Коля примирительно, – проехали. Что у нас есть? Планы?
– Обыск в квартире Лидии, – сказал Федор. – Черная машина. Допросить Владу еще раз. Лидии не было дома две недели, она не могла не знать. Поговорить с секретаршей Кротова, той, что позвонила тебе насчет его матери, возможно, были конфликты по работе. Раз уж вы так подружились и она тебе звонит, – не выдержал, желая хоть чуть отыграться за выговор капитана. Коля хмыкнул, но опровергать не стал. – Заодно спросить, как он работал двадцать шестого июля. Он встретил ее двадцать шестого. Нужно разговорить партнера, спросить про Кротова – характер, увлечения, неважно, пусть выговорится. Могу я. С соседями…
– Я говорил с соседями и охраной. Соседка видела в окне высокую женщину… вроде видела. Охранник сказал, двадцать шестого июля Кротов вернулся раньше, и, кажется, не один… или один, он не уверен. Пассажиров он не рассматривает, машины жителей знает наизусть, открывает на автомате. Их пост проверяет машины, а насчет того, что можно проникнуть в поселок иначе, он не в курсе. Я походил, там бетонный забор под два метра, но можно пролезть под плитами, рельеф неровный. Короче, можно.
Они снова помолчали.
– А мотив? – спросил капитан.
– Статистика говорит, что в девяноста процентах мотив экономический. Деньги, Коля. Кви продест. Кому выгодно. Старо как мир.
– А остальные десять?
– Месть. Соперничество. Устранение свидетеля или шантажиста.
– Попрессуем партнера, – решил капитан. – Ты прав.
– Я бы опросил соседей Лидии. Возможно, заказчик приходил к ней домой. И еще. Наискось от музея банк, там должна быть камера, надо просмотреть записи.
– Не дураки, сами догадались. Камера не добивает до двери музея, далеко, а охрана, которая дежурила во время убийства, никого бросающегося в глаза не заметила. В смысле ходили люди, но чтобы кто-то подозрительный вошел в музей, охранник не заметил. На ее телефоне чужой номер, определить не удалось, отключен. Звонок поступил в одиннадцать…
– Это мог быть убийца.
– Мог.
Глава 18 Погружение в дебри…
Понятые стояли на пороге – две пожилые женщины, испуганные и преисполненные любопытства. Федор Алексеев испытывал чувство неловкости, находясь в доме Лидии. Получалось, будто пришел он без спроса и подглядывает за ней. Только спрашивать уже некого. Он вспоминал ее лицо, улыбку, то, как она смотрела ему в глаза… Все завертелось слишком быстро, его сознание… или осознание того, что случилось, не поспевало за событиями. Длинные волосы, нежная кожа, веснушки на плечах… Кротову тоже нравились ее веснушки? Ласковая, мягкая, приятная во всех отношениях, умная… Все верно. Так говорил Кротов. То же самое мог повторить Федор. Они оба. Красивая. Не устоять. Способная на все ради… денег? Пыталась заработать, стипендия никакая, отсюда репетиторство. Деньги Кротова остались на месте, нетронуты. Кольцо она не взяла, оно осталось в ящике письменного стола. Почему не взяла? Потому что не воровка, или заказчик запретил? Заказчик, он же сообщник, он же, возможно, близкий друг. Еще один в их тесной компании. Икс. Один неизвестен, другой мертв, третья убита, четвертый он, Федор, стоит, озираясь, посреди ее комнаты, полный тоски и недоумения. Ее волосы пахли травой и дождем, а кожа… он словно чувствовал ее пальцы на лице, они легко касались губ, а он целовал их. Ему казалось, что между ними возникло некое притяжение и взаимопонимание. Искра проскочила… А что думала она? Понимала ли, что вляпалась в некрасивую историю?
Самое время развести руками и сказать, что внешность обманчива и на дне каждого сердца есть осадок.
Он рассматривал книги в книжном шкафу. Диккенс, Теккерей, Джейн Остин, некоторые на английском. Фильмы…
Они… Она и Кротов смотрели фильмы, его любимые, делились впечатлениями, возможно, она плакала в самых трогательных местах. Возможно. И все время знала, что врет и притворяется. Интересно, шевелилось у нее в душе что-то вроде сочувствия к обманутому? Жалость? Неловкость? Чужая душа потемки, гласит народная мудрость, провеянное от плевел зерно. Лучше и не скажешь.
А когда он говорил ей о любви? Тоже ничего? Пусто? А в постели? Отдаваясь ему, заглядывая в глаза? А что чувствовала она с ним, с Федором? А если бы некий икс заплатил ей и попросил влюбить в себя Федора?
Он рассмеялся невольно: никто не замышляет козней против незаметных философов, у них нет денег, и они безгрешны, как праведник в пустыни. Еще надо добавить: питающийся акридами праведник…
Хватит!
Он чувствовал себя человеком, подглядывающим в замочную скважину. В отсутствие хозяйки, которая уже не вернется. Какой смысл в их встрече? Лавина смела Кротова, Лидию и зацепила его, Федора. И теперь нужно найти того, кто столкнул эту лавину. С кем же ты пересеклась, девочка?
– Попрошу понятых подойти! – Капитан разглядывал содержимое открытого ящика письменного стола. – Здесь конверт с деньгами. Их пересчитают в вашем присутствии.
Обе женщины с любопытством смотрели, как оперативник считает деньги. В конверте было четыре тысячи семьсот долларов. Они переглянулись. Та, что постарше, сказала:
– Да откуда же у нее такие деньжищи?
– Не наше дело, – поджала губы товарка. – Может, Зина оставила.
– Зина? А ей откудова взять? Жили скромно…
– Лидочка работала, к ней ученики ходили. Бедная девочка! Сейчас на улицу страшно выйти. Во времена настали!
– Ой, да сколько там на учениках заработаешь! Только летом, она ж сама еще училась. А тут такие деньжищи! – Она покачала головой. – Я в глаза таких не видела, а всю жизнь пахала. Связалась с кем не надо и получила. Такие деньги честно не заработаешь.
– Не говори глупости! И не наше дело чужие деньги считать! – повысила голос другая. – Лидочка хорошая девочка была, приветливая. Зина ее строго держала. Заработала. Она работу нашла на лето, вон уезжала чуть не на полмесяца, этим… гидом! С иностранцами. А тут такое горе, такое горе! Хорошо, что Зина не дожила. Она ее одна тянула, каждую копейку считали…
– При Зине такого не было. Она строгая была. Дочку упустила, так внучке воли не давала…
– Когда уезжала? – вмешался капитан. – Не припомните?
– В июле, в конце. Попросила цветочки поливать, у меня ее ключ…
– Ее машина подвозила, большая, черная, я из окна смотрела. Ну, думаю, захороводили девку!
– Когда, не припомните?
– Вроде в мае еще. Или в начале июня.
– Сколько раз?
– Один. Врать не буду, больше не видела.
…Больше ничего, проливающего свет на последние события, обыск не дал. Ничего в переписке по телефону и социальных сетях. Общалась Лидия мало, друзей у нее было немного: уже знакомая Федору Влада, подруга Ивана Денисенко, еще несколько человек, судя по институтским сплетням, сокурсников. Федор пролистал книги, предполагая, что там мог быть тайник. Пусто. Небогатая одежда в шкафу, вещи в основном белого цвета. Он обратил внимание на платье, белое в мелкий зеленый цветочек, по-видимому, то самое, о котором упоминал Кротов. Несколько ювелирных изделий – два недорогих колечка, одно с сапфиром, другое с аметистом, серьги с сапфирами, еще цепочка с подвеской – юноша с кувшином воды, Водолей. Тоже Водолей, как и Федор…
Он вспомнил о дорогом кольце с бриллиантом и изумрудами, подаренном ей бизнесменом и оставшемся в ящике его письменного стола. Она не взяла подарок, добавляя тем самым еще один штришок в доказательства его безумия: никакой девушки не было, все лишь плод его больного воображения, фантом, вон, даже кольцо на месте…
…Влада открыла им не сразу, и Федор подумал, что мысль нагрянуть без звонка была не очень удачной. На внезапном визите настоял капитан Астахов, ему хотелось захватить ее врасплох. Федор чувствовал, что девушка рассматривает их в дверной глазок, и мысленно чертыхался, представив, что у нее в гостях Иван Денисенко. Вчерашнего общения с бойким фотографом ему было более чем достаточно. Дверь наконец открылась, и они вошли.
– Ничего, что мы без приглашения? – спросил капитан. – Были в соседнем подъезде и решили…
– У Лиды? Обыск? – Влада смотрела на них враждебно, без улыбки. – Что нашли?
– Влада, нам нужно поговорить, – сказал Федор. – Не хотелось вызывать вас официально, решили зайти по-домашнему…
– А вы тоже в полиции служите? Я думала, вы философ. – В голосе девушки слышался вызов.
– И философ, и опер, – сказал капитан. – Он у нас на все руки. Может, пройдем, поговорим?
Она, не ответив, повернулась и пошла вперед. В скромно обставленной гостиной сидел на диване юноша с кукольно-красивым лицом, большими голубыми глазами и длинными светлыми волосами. В облике его было что-то от ангела на картинах старых мастеров. В руках он держал планшет – судя по звонким писклявым голосам, он смотрел мультики. При виде гостей он отставил планшет, протянул к ним руки и рассмеялся. При этом он издал громкий гортанный звук.
– Это ко мне, – сказала Влада. – Смотри мультики.
– Это ваш брат? – спросил Федор. – Виталик, кажется?
Мальчик издал целую серию гортанных звуков, и Федору показалось, что он сумел уловить слово «привет» и «сядь».
– Виталя, помолчи! – приказала Влада. – Это работа! Ра-бо-та! Не мешай.
Виталик, улыбаясь, покачал головой. Федор подошел и сел рядом с ним. Мальчик взял его руку, сжал, отпустил и принялся рассматривать его лицо. Потом погладил его по голове. Федор, в свою очередь, тоже погладил его по голове. Мальчик рассмеялся, запрокинув голову.
Оторопевший капитан откашлялся и сказал:
– Может, на кухне?
– Здесь. Он ничего не понимает. Садитесь, – Влада махнула рукой на стул у стола, села на соседний. – Я вас слушаю.
– Влада, почему вы не сказали, что Лидия в июле уезжала?
– Соседи настучали? Какая разница? Это ее личная жизнь. Ну, уезжала. И что?
– Куда же она уезжала?
– Не знаю, она не говорила.
– А вы не спрашивали?
– Представьте себе, не спрашивала. Мне было не до нее, пыталась устроить Виталика хоть на пару недель в лечебницу. Ага, устроила! Только даром пробегала…
– У нее был мужчина? Она с кем-то встречалась?
Влада метнула взгляд на Федора.
– Не знаю. Она не говорила.
– Влада, речь идет о смерти вашей подруги, – жестко произнес капитан. – Убийца где-то рядом. Была причина, был мотив, и важна каждая мелочь. Ее убили чуть ли не на ваших глазах. То есть убийца проник незамеченным, он знал, что она там, возможно, следил за ней. Это убийство, Влада. И убийца на свободе. Не хочу вас пугать…
Лицо девушки сморщилось, она всхлипнула. Мальчик, сидевший рядом с Федором, поднялся и подошел к сестре. Походка у него была неровная, он размахивал руками, видимо, для равновесия. Положил руку ей на плечо. На лице его все еще блуждала ангельская улыбка, но, видимо, он почувствовал опасность.
– Все в порядке, Виталя. Иди, сядь, – девушка похлопала его по руке. – Иди. Все хорошо. Не бойся.
Мальчик вернулся на диван.
– Я не хотела говорить, думала, у нее сладится… – Она повернулась к Федору. – Вы ей очень нравились, она все время о вас говорила. Знала вас по институту, часто встречала, но вы не обращали никакого внимания. Она из-за бабки была какая-то несовременная. Никогда бы не подошла первая, понимаете? Это из-за бабкиного воспитания. Я не такая, я вспыхиваю, ору, мне нужно выкричаться, а она нет, все в себе, все втихаря. Я могу выругаться, а она никогда. Я недавно колу вылила на клиента, достал! Я в «Макдональдсе» подрабатываю. В морду! Все ему не так, кишки мотал, ну я и… – Она взмахнула рукой, словно выплескивала стакан. – А Лида воспитанная была, очень сдержанная, даже слишком. И одевалась… ну не как молодежь! Белое любила, почти все вещи белые. И всегда все тайком, никогда не жаловалась…
– Было на что? – спросил капитан.
– Я вообще. Знаете, мы, девушки, любим душу друг дружке открывать, сплетни всякие, про мужчин, какие они козлы и дураки… – Она осеклась и слегка смутилась. – Я ей про Ивана все рассказывала, к примеру, а она никогда. – Она снова взглянула в сторону Федора. – Я ее еще такой не видела, честное слово… А про того она мне никогда ничего не говорила. Да, был. Я спросила, она сказала, там все кончено. Вроде познакомились в начале мая. В конце июля они уезжали, куда, не знаю. Может, в Турцию. Она прикупила шмоток, дорогое платье, туфли. Я его не видела, честное слово. Я еще подумала, что он от нее откупился. Или вроде как… эскорт. Нанял как переводчицу, необязательно секс. Лида строгая была. Ну и что здесь такого? Работа есть работа. Я сама хватаюсь за что могу. Жаль, из «Макдональдса» поперли, там можно было хоть жратвы вынести. Не знаю, кто он. Честное слово! Я думаю, расстались они не очень хорошо, она не хотела о нем говорить. Она вообще была скрытная, я ж говорю, бабкино воспитание. А в то утро, позавчера, она сказала, что была с вами… – Она взглянула Федору в глаза. – Сама сказала! Была такая… не знаю! Как девочка, как в первый раз… Я говорю, ну и как? Теперь встречаетесь? А она говорит, нет, я не могу. Почему, спрашиваю, он вроде нормальный, ты чего, подруга? А она мне: ты ничего не понимаешь! Да что тут понимать! Или да, или нет. Он тебе нравится, спрашиваю. Она в слезы… Вообще она какая-то была… не знаю! Дерганая, отказалась звонить, я говорю, я сама позвоню, приглашу в музей, а она – я не пойду. Потом решила, что пойдет. Она всегда знала, как надо, понимаете? А тут вдруг хочу не хочу, плачет, бледная, аж зеленая. И говорит, я от него сбежала! Я прямо села! Почему? Спрашиваю, он что, напугал тебя? Обидел? А она опять говорит, ты ничего не понимаешь! Я даже подумала, что она… – Влада замялась. – Залетела с тем… И не ест ничего! Думаю, попалась дуреха, как малолетка. Заставила выбрать платье, она белое любит… любила. А мне вот белое не идет. Хотела ее подкрасить, она ни в какую! Все-таки заставила чуть-чуть на веки, а то красные, и перестань реветь, говорю. Позвонила сама, пригласила. А он… – она взглянула на капитана. – …а он говорит, Влада, дайте трубку Лидии! А она руками машет, мол, не надо! Так и не взяла. Я прямо… не знаю! Зла, говорю, с тобой не хватает! Чего тебе еще надо? Нормальный мужик, не хамло какое-нибудь… В чем дело? Молчит. Ладно, говорю, ну и ладушки, раз молчишь. А я пошла, у меня еще куча дел. А ты подумай. Думала, откажется идти в музей, сказала себе, не буду уговаривать. А на другой день все-таки перезвонила, говорю, если не передумала, в полдвенадцатого у дома, и повесила трубку. Ну она вышла. Приходим в музей, Иван приказал в двенадцать, у него с этим строго, не дай бог опоздать. Он уже там был. Мирона вылез из своей берлоги. Не могу его видеть! Какой-то Вий косматый! И смотрит… прямо жрет взглядом. А Иван его любит! Не понимаю. Правда, он и свалки любит. Сказал, что новая выставка про свалки, я не поверила. Думала, прикалывается. Правда! Но теперь отбой, спонсор умер. Его друг. Говорят, самоубийство, но Иван не верит, якобы не тот человек. Да вы знаете! Весь город знает. Я еще сказала Лиде, говорю, у Ивана горе, его дружок, Миша Кротов, умер…
Капитан и Федор переглянулись.
– Вы не помните, Лидия когда-нибудь меняла цвет волос? – спросил капитан.
– Красилась в смысле? – удивилась Влада. – Нет вроде. Она не признавала ни макияж, ни краску для волос. Да она и не разбиралась…
– Как Мирона встретил Лидию? – спросил капитан.
– В смысле? – удивилась Влада. – Никак. Нормально встретил, не бросался, не хватал. Иван говорит, это мои девочки, Владу ты уже знаешь. А это Лидочка. И все. Он только глянул и кивнул. А потом Иван меня загонял, все не так, командует, орет! Думаю, тебе только свалки и снимать! – Она осеклась. Подумав, сказала: – Да ладно, не слушайте! Мне повезло, что мы познакомились. Он меня обещал устроить в «Икеару». Если получится, мы с Виталькой заживем. И к черту «Макдональдс»!
– Вы же понимаете, что убийца пришел за вами в музей. Постарайтесь вспомнить, кого вы еще там видели, – сказал Федор.
– Да я уже всю голову себе сломала! – воскликнула Влада. – Перебирала по минутам. Иван тоже. Мы с ней все время вместе, никого чужого вроде не было. Там было душно и воняло. Людей раз-два, и обчелся. Я просила открыть окно, а Иван сказал, терпи, Мирона не разрешает. Никого подозрительного не было! – Она всхлипнула. Виталик с дивана издал воркующий звук. – Послушайте, вы сказали, он шел за нами, да? А если не шел, а уже был в музее? Прятался где-нибудь, а потом напал? Там же не разберешь, где живой, а где кукла!
– Эту версию мы тоже рассматриваем, – сказал капитан.
– Влада, вы упомянули, что Лидия садилась в большую черную машину у центрального парка… Когда это было? – спросил Федор.
– Где-то в мае или в июне.
– В какое время дня?
– В середине дня. Я спрашивала, а она сказала, что я обозналась.
– Вы считаете, что могли обознаться?
Влада задумалась.
– Не думаю. Я видела, что это она и платье ее. Ну, думаю, не хочешь говорить, не надо. Она вообще скрытная была, никогда не делилась. Может, это тот самый, с которым она уезжала… Да у них все равно все кончено! Вы не думайте, она к вам серьезно… честное слово!
– Вы еще когда-нибудь видели эту машину?
– Нет, только раз. А может, и обозналась, сейчас уже и не знаю…
– По какой улице вы шли к музею?
– По проспекту Мира. Свернули с нашей улицы, с Космонавтов, и сразу на проспект до самого музея. В двенадцать были там.
– Лидии кто-нибудь звонил по дороге?
Влада задумалась.
– Понятия не имею. Мне звонили несколько раз, и Лида уходила вперед. Может, и звонили, не знаю.
– А в музее?
– Нет! Мы бы услышали.
…Виталик, радостно гугукая, вышел их проводить. Обнял Федора. Тот похлопал мальчика по плечу:
– До свидания, Виталик!
– Бедный парень, – сказал капитан. – И ей не позавидуешь. Есть же, наверное, интернаты для таких…
– Жалеет, – неопределенно отозвался Федор. – Могу себе представить, что там за обстановка…
Глава 19 Партнер
Партнер Кротова, Бураков Руслан Васильевич, сорок четыре года, женат, трое детей. Собственный дом в Еловнице, в кооперативе «Пальмира». Еловница в черте города, в отличие от «Октавии», где проживал Кротов. Федор Алексеев позвонил и объяснил секретарше, кто он такой и что ему нужно. Представился консультантом, работающим со следствием. Что это такое, никто никогда не спрашивал. Консультант и консультант. Его впустили.
– Я вас слушаю!
В ухе у Федора срезонировал высокий, почти женский голос. Партнер Кротова Бураков оказался бесцветным блондином с невыразительным лицом и глубокими залысинами, одетым в безупречный серый костюм – под цвет глаз, небольших, внимательных и холодных. Федор представился еще раз.
– Что же вас интересует? Я уже рассказал вашему коллеге капитану Астахову, с которым я имел честь встречаться… Или следует сказать, который меня допрашивал? – Он ухмыльнулся, не сводя с Федора холодного взгляда. – Я сказал ему все, что знаю.
– Все верно, но, как вы понимаете, Руслан Васильевич, в ходе следствия возникают новые вопросы. Поэтому я здесь. Известно ли вам, что нашлась мать Кротова?
Бураков не спешил отвечать.
– Неизвестно, – сказал после продолжительной паузы. – Что это меняет?
– Пока не знаю. Могу ли я спросить, какие отношения связывали вас с Кротовым?
– Я уже говорил вашему коллеге капитану Астахову, что мы были партнерами, вместе поднимали бизнес. Учились в одной школе, я на два года старше. У Миши был креатив, он закончил архитектурный, прекрасно разбирался в строительстве. Я отвечал за финансы. На деле это было следующим образом. Миша придумывал сумасшедшие идеи, я стаскивал его на землю. После драки мы приходили к консенсусу. Мы доверяли друг другу, были командой. То, что я слышу про какую-то женщину… Не знаю. Это не в характере Миши – приводить к себе женщину с улицы. Кроме того, ее никто не видел. Судя по вопросам вашего коллеги, капитана Астахова, он не верит, что она существует.
Бураков упорно повторял чуть ли не в каждой фразе: «ваш коллега капитан Астахов», и в его словах чувствовалась издевка.
– И я не верю в ее существование. Что же касается матери Миши, которая его бросила… Миша был жестким человеком с высокими моральными устоями. Он бы никогда ей не простил. Они с Леной очень хотели детей, но Лена была нездорова. Он выжил в детском доме, мы с вами даже представить себе не можем, что это такое. Он мне кое-что рассказывал… Если он ничего не сказал об этой, с позволения сказать, матери, значит, не придал ее появлению никакого значения. Мы были очень разными… Возможно, я произвожу впечатление человека, не способного сочувствовать и сопереживать. Да, я не выношу панибратства, фамильярности, душевных разговоров и признаний. Может, еще и поэтому Миша ничего мне не сказал. Но мы были командой! И никого ближе у меня нет. Не было. И не будет, я трудно схожусь с людьми. Мне его очень не хватает.
– У Кротова были враги?
– Враги? – Брови Буракова изумленно взлетели. – А у кого их нет? Вы человек, далекий от бизнеса, как я понимаю. К вашему сведению, в бизнесе друзей нет. Но сейчас не девяностые, никто никого не взрывает, если вы намекаете на заказное убийство. Да и нетипично как-то для врагов, согласитесь. Есть более легкие способы устранить конкурента.
– Как, по-вашему, Кротов мог покончить с собой?
– Мог, не мог… – Бураков пожал плечами. – Если ситуация безвыходная, сами понимаете… Никто не может поручиться. Что, по-вашему, толкает человека на самоубийство? Безвыходная ситуация, например. Но Миша не был в безвыходной ситуации. После смерти жены да, я опасался за его жизнь. Но это было четыре года назад. С тех пор все было нормально. Или было что-то, о чем мы не знаем… – Он оборвал себя на полуслове. – Не знаю.
– Мне известно, что бизнес по договору между вами отходит к вам. А остальное, как вы сообщили капитану Астахову, получают благотворительные фонды. Завещания вы не видели, по вашим словам, оно вас не интересовало. Адвокат Кротова говорит, что завещания нет. Разговоры были про какой-то фонд, он помнит, но документа нет. Если завещания не существует, то наследниками Кротова выступают его мать и брат…
– Еще и брат в наличии? – холодно удивился Бураков. – Возможно. Меня это не интересовало и не интересует, как вы верно заметили. А позвольте полюбопытствовать, кто они такие, эти родственники? Откуда они взялись? Документы их, надеюсь, вы проверили?
– Проверили. Оба подданные Словакии, у матери Кротова несколько магазинов одежды, брат – программист, работает в Риге. Она долго искала сына, нашла в прошлом году через местное детективное агентство и никак не решалась встретиться. Боялась. И только в этом году, в марте, приехала сюда, и они познакомились. Сейчас она здесь, ничего о смерти сына не знала, была потрясена. Допускаю, что она вызовет другого сына… младшего.
– Вот и наследники появились, – сказал Бураков. – Свято место пусто не бывает. Ну что же, меньше мороки с дележкой между фондами. Что-нибудь еще?
Федор достал из папки конверт с фотографиями Лидии, вытащил несколько, положил перед Бураковым, не сводя взгляда с его лица. Если он рассчитывал уловить хоть что-то в лице партнера Кротова – смущение, оторопь, – то он ошибся. В лице мужчины ничего не дрогнуло, оно оставалось бесстрастным. Он внимательно рассмотрел фотографии, не пытаясь взять их в руки. Поднял взгляд на Федора и сказал:
– Вряд ли это мать Миши.
Если это была шутка, то ничего шутливого в тоне Буракова Федор не почувствовал. Лицо мужчины оставалось бесстрастным. Странный тип, прав Коля.
– Эта девушка жила в доме Кротова, – сказал он.
Бураков дернул правым кончиком рта:
– Значит, она все-таки существует? И кто же она, если не секрет?
Спрашивать, не видел ли он Лидию раньше, было бессмысленно, но Федор все-таки спросил:
– Вы никогда ее не видели? Не спешите отвечать, посмотрите еще раз. Она могла быть с рыжими волосами, в темных очках, по-другому одета…
Бураков склонился над фотографиями, рассматривал долгую минуту. Выпрямился, покачал головой и отчеканил, выделяя каждое слово:
– Я никогда не видел эту женщину. – Он помолчал и спросил: – А что она говорит? Почему сбежала?
Они смотрели друг на друга. Федор отвел взгляд первым. Взгляд Буракова напоминал ему взгляд змеи, холодный, неподвижный, бесстрастный.
– Эта женщина умерла, – сказал он после продолжительной паузы.
На лице Буракова промелькнуло удивление, впервые за всю встречу.
– Умерла? Что значит – умерла? Каким образом?
– Это все, что я могу сказать.
– Понятно. Могу ли я спросить, как вы на нее вышли?
– Есть свидетели, которые видели ее в доме Кротова. Подумайте, Руслан Васильевич, и постарайтесь припомнить, не изменилось ли поведение Кротова в июле…
– Когда она жила в его доме, – кивнул Бураков. – Понятно. Дайте подумать.
Бураков думал, Федор ждал.
– Даже не знаю, что сказать. В конце июля Миша отменил два важных совещания с инвесторами, забывал про встречи, чего раньше никогда за ним не водилось. Я пытался обсудить с ним расширение бизнеса, которое он сам же предложил, но он уходил от разговора, говорил, что занят. Понимаете, у нас иногда были противоречия, но мы всегда решали их консенсусом, так сказать, поэтому я особенно не беспокоился. Время не поджимало, и я не настаивал. Если предположить наличие этой женщины, то поведение Миши можно объяснить… Да, пожалуй, я могу сказать, что он изменился. Подарил своей секретарше коробку конфет ни с того ни с сего. Пару раз я засек, что он ушел с работы раньше. Упомянул, что собирается в отпуск, куда-то за границу. – Он помолчал, потом добавил: – Не могу поверить! Значит, ищи женщину – как всегда.
Федору почудилось что-то похожее на зависть в голосе партнера, хотя завидовать было нечему.
– И последний вопрос, – сказал он. – Не припомните, где вы были двадцать восьмого августа с одиннадцати утра до двух?
– Двадцать восьмого? – Бураков задумался, потянулся за длинной книжкой ежедневника, пролистал. – Вот, пожалуйста! В одиннадцать тридцать встреча в «Английском клубе» с потенциальным заказчиком, я веду переговоры о крупном строительном проекте. До этого времени я был здесь, меня видели. Ушел в одиннадцать десять и поехал прямиком в «Клуб». Пробыл там до двух примерно, это легко проверить. А что? – Он смотрел на Федора с неприятной усмешкой.
– Как фамилия заказчика?
– Летошко Любомир Константинович, он не из нашего города, но приобрел у нас землю и хочет строиться. Дать телефон?
Федор кивнул. Все с той же неприятной усмешкой Бураков нацарапал на листке номер телефона.
…Федор оставлял его кабинет с двойственным чувством. С одной стороны, это было разочарование: Бураков неприятный тип, но вряд ли в чем-то замешан. Он был искренен, говоря о партнере. Во всяком случае, так показалось Федору. Они были партнерами, но не друзьями. Или друзьями, но умеренными. Кротов не рассказал ему ни о матери, ни о своей женщине. То ли был осторожным и скрытным, то ли они подобные темы не обсуждали. Лидию Бураков не видел… Не видел? По его лицу определить трудно. Скорее всего, не видел, было у Федора такое чувство. Инстинкт. Хотя с такими, как Бураков, инстинкт дает сбой. Ему было трудно представить, что такое рептилоидное существо могло разработать хитрый план, основываясь на тоске Кротова по умершей жене, и подсунуло ему похожую женщину. По мнению Федора, такой план требовал теплокровного и умеющего играть на человеческих чувствах персонажа, но никак не Буракова. Но с другой стороны, пресловутое «кви продест» никто не отменял, тем более что между партнерами имели место трения…
Глава 20 Посиделки у старого доброго Митрича
Федор Алексеев и Савелий Зотов столкнулись у бара «Тутси» и вошли вместе. Их столик был свободен. На нем стояла табличка, гласящая «Заказан». Митрич поспешил им навстречу…
Капитан Астахов запаздывал. Не то забыл посмотреть на часы, не то был занят оперативной работой. Как всегда, впрочем.
– Федя, что известно о девушке из музея? – спросил взволнованный Савелий. – Кто она такая? Коля сказал, какая-то девушка умерла прямо в музее. А ты как там оказался? Он ничего не объяснил, сказал, в восемь у Митрича.
– Случайно оказался. Девушка… – он запнулся. – Была убита. Задушена. Умерла. – Савелий ахнул. – В музей меня пригласила подруга Ивана Денисенко, у них там была фотосессия. Я знаком с обеими девушками. Когда я пришел, она уже умерла.
– Жертва твоя знакомая? Твоя знакомая была убита в музее? – Савелий был потрясен. – Ты ее знал? А остальные где были?
– Знал. Остальные работали, Иван фотографировал, вторая девушка, ее зовут Влада, позировала. А Лидия… Она пошла смотреть фигуры.
– И никто ничего не видел и не слышал? Какие фигуры?
– Речь идет о музее восковых фигур, Савелий. Никого и ничего подозрительного они не заметили. Кроме Ивана, его подруги, той девушки и восковых кукол в натуральную величину, была еще молодая пара, группа из нескольких человек и два иностранца. Не одновременно, а на протяжении почти двух часов. Еще присутствовал скульптор, он же руководитель музея, некто Мирона, но он в основном сидел у себя в каморке. А потом Влада нашла подругу на полу и стала кричать. Я как раз вошел…
– Музей восковых фигур? Это произошло в музее восковых фигур? О господи!
– Да. Он в здании старого молодежного театра.
– Я знаю! Зося как-то вытащила, я их видел. Это… даже не знаю, как сказать. Они жуткие, эти фигуры. Как живые, и вместе с тем мертвые. Я не мог досмотреть и ушел, ждал Зосю на улице. Странное место для фотосессии. Подруга Ивана модель?
– Фигуры жутковатые, согласен. Место для фотосессии удачное, в стиле Ивана. Ты же его знаешь. Он хотел снять живую девушку и неживые фигуры, причем так, чтобы зритель не понял, кто есть кто. Типа крутая готика и сюр.
Савелий покачал головой:
– Иван… А эта девушка? Ничего не понимаю! Как это могло случиться? И никто ничего не слышал и не видел?
– Никто ничего.
– Дикая история… Говоришь, ты знал ее? – Савелий почувствовал что-то в тоне Федора.
– Знал, Савелий. Нас познакомил Иван. Недавно…
– Кто она?
– Студентка нашего университета, зовут Лидия. Звали…
– А раньше ты ее знал?
– Я же сказал, нас познакомил Иван. Около недели назад.
Они замолчали. Савелия интересовала девушка из музея, но он видел, что Федору не хочется говорить о ней, и тоже замолчал. Был Федор хмур, говорил неохотно и скупо, и Савелий терялся в догадках о том, что с ним происходит.
Из раздумий его вывел родной голос капитана Астахова.
– Всем привет! Я думал, я первый.
– Ты опоздал на двадцать минут, – сказал Федор.
– Рад тебя видеть, Коля, – засуетился Савелий, вскакивая и отодвигая стул. – Садись!
– Устал, как бродячая собака, – сообщил капитан, падая на стул. – Вокруг нормальная жизнь, а тебе приходится с утра до вечера… как последняя собака!
Он махнул рукой. Говорил Коля слишком громко, взгляд фокусировал с трудом, движения его были размашисты и слегка некоординированы. Федор и Савелий переглянулись.
– Кушать хочешь? – заботливо спросил Савелий. – Митрич сейчас привезет.
– Хочу! Ненавижу шампанское! – заявил капитан. – Даже пиво сверху не помогает.
Федор и Савелий снова переглянулись.
– У кого-то день рождения? – спросил Федор.
– День рождения? – удивился капитан. – У кого?
– А почему шампанское? – спросил Савелий.
– Потому. Они любят шампанское. – Капитан помял лицо в ладонях и ухмыльнулся: – Я в порядке, не рохай, Савелий. Были в «Пасте-басте», выпили шампанского. Сладкое! Пришлось, чтобы разговорить… свидетельницу. Как они могут его пить?
– Ты говорил с секретаршей Кротова? – догадался Федор.
– А нюх как у… кого? Орла? Снимаю шляпу, философ!
– У собаки. Нюх как у собаки, – подсказал Савелий. – Что она сказала?
– Много чего. Во-первых… э-э-э… были разногласия. У Кротова был размах и планы, а Бураков сопротивлялся. Он мужик осторожный и трусливый. Тем более пози… цио… э-э-э… одним словом, считает, что он умнее и главный, а Миша витает, типа второй Маск. Они крупно поскандалили где-то в середине июля, чуть до драки не дошло. Кротов кричал, что выйдет из бизнеса, что Бураков гиря и ему осто… э-э-э… ну да! А потом стал бегать от него. Буквально. Тот в дверь, а он в окно! Шучу, шучу! – Капитан поднял руки, словно сдавался. – Отменил несколько важных встреч, не явился на заседание с заказчиками. Потерял интерес к работе. То сидел днем и ночью, а то вдруг… фьють! – Капитан попытался свистнуть, но издал лишь шипение. – Бураков злился. Говорит, подарил ей коробку конфет… Кротов, в смысле. Секретарше. Шутил, смеялся, был не похож на себя… Как будто подменили чувака. Бураков рвался поговорить, а Кротов изворачивался, врал, что занят. Двадцать шестого июля после обеда на работу не вернулся, позвонил и попросил отменить… э-э-э… что-то там у них намечалось. Впервые в жизни не пришел на работу! Бураков аж выругался… причем круто. Тоже впервые в жизни. Двадцать шестого июля! – Коля помотал в воздухе указательным пальцем. – Они встретились двадцать шестого июля. Роковая встреча произошла… двадцать шестого. Мы, господа, опоздали на день… Всего на один день, Савелий. И мы бы взяли ее за жабры… – Он сжал кулак и потряс им в воздухе. – Эту… фантом! Невезуха, блин! Мне и в карты не везет, и в любви… И вообще. Где там Митрич? Жрать охота.
– Куда опоздали? – спросил обалдевший Савелий.
– Куда… Туда!
– Федор?
– Девушка из музея – это рыжая возлюбленная Кротова, Савелий.
– Девушка из музея? – Савелий на минуту потерял дар речи. – Твоя знакомая? Которую убили? Возлюбленная Кротова? Как это? Ты же сказал, что ее звали Лидия, а ту Зоя.
Капитан ухмыльнулся и развел руками:
– Н-ну извините!
– Она назвалась Зоей, а на самом деле она Лидия, Савелий. И не приезжая, а родилась здесь. Волосы перекрасила, потому что жена Кротова была рыжая. Это оказался хорошо разыгранный спектакль.
– Спектакль? Но зачем? Она же ничего не взяла! Деньги и кольцо остались…
– Зачем? Возможно, ее попросили, заплатили… При обыске у нее нашли около пяти тысяч долларов. Похоже, предложили хорошую сумму, вот она и согласилась.
– Но зачем? Розыгрыш?
– Слишком все продумано для розыгрыша. И дорого, пять тысяч – высокая ставка. Она бесследно исчезла, никто ее не видел, после нее не осталось ровным счетом ничего. Помнишь, мы были уверены, что рыжая девушка иллюзия? Иван клялся, что никакой девушки не было, что это фантом! Тем более у Кротова после смерти жены были проблемы с психикой, он даже лечился. А теперь случился рецидив, и в результате он покончил с собой. И тут тоже есть вопросы…
– А кто ее попросил? Уже известно? Партнер? Вы его допрашивали?
– Я с ним говорил, Савелий. Он неприятный тип, высокомерный, зануда, но не представляю, что он мог разработать такой план… Тут нужна фантазия. Не знаю. Кстати, на сцене появилась мать Кротова.
– Как мать? Он же детдомовский?
– Но мать-то у него все равно была, – ухмыльнулся капитан.
– Она родила его совсем девчонкой, оставила в роддоме, а потом долго искала. Они встретились в этом году, в марте. Она подданная Словакии, простая тетка, вдова, видимо, состоятельная. Стала разыскивать сына после смерти мужа…
– Вы ей сказали, что он умер?
– Сказали. С ней случился сердечный приступ. У нее есть еще один сын, живет в Риге, программист. С братом он не встречался. Думаю, вскоре приедет. Такая ирония – нашел семью и умер…
– А как же его экономка? Она же говорила, что у Кротова никого не было? – вспомнил Савелий. – Никакой женщины…
– Она сболтнула, не подумав, боялась, что Бураков не заплатит. На самом деле она не работала последние две недели, так как Кротов попросил ее взять отпуск и обещал заплатить. А Бураков не заплатил бы. Так что она и не могла никого видеть. Теперь очень сожалеет, что соврала. Он встретил девушку двадцать шестого июля, влюбился, потерял интерес к работе и так далее. Ты все слышал. Эта девушка, Лидия… или Зоя, все время была рядом, понимаешь? Когда она узнала, что Кротов умер, то, по-видимому, испугалась и хотела поговорить со мной, я так думаю. Влада пригласила меня в музей, я пришел, но было уже поздно.
– А как ты догадался, что это та самая девушка?
– Иван рассказал, что Кротов увлекался фотографией, и я подумал, что он мог печатать снимки в фотоателье и там что-то осталось. Начал с ближайшего к его офису и оказался прав.
– У тебя есть ее фотографии?
– Хочешь посмотреть? – Федор достал из папки конверт. – Смотри!
Савелий рассмотрел фотографии:
– Красивая!
– Савелий, наш философ с ней переспал! – фыркнул капитан.
– В каком смысле? – поразился Савелий. – Что значит – переспал? Федя с этой девушкой?
– Прикинь! – капитан заржал.
– Федя!
– Это к делу не относится, Савелий.
– Конечно, не относится, – сказал Коля. – Кто бы сомневался.
– А кто ее убил? Заказчик? И почему в музее? Там же всегда люди.
– А где надо? – спросил капитан.
– Мы не знаем, Савелий, – сказал Федор. – Даже мотив под вопросом. Почему в музее? Должно быть, спешил.
– Кто убил… Работаем, Савелий. Убийца не уйдет от заслуженного наказания. А за что мы пьем? Савелий! Ты у нас спец по тостам. Напрягись! – скомандовал капитан.
– Ну… – Савелий замялся. – Чтобы вы нашли его! Этого… заказчика!
Капитан поморщился:
– Тост, конечно, дохлый, но черт с ним! Принимается. О, фирмовые Митрича! – обрадовался он при виде хозяина заведения с дребезжащей тележкой. – Следующий тост за Митрича!
– Ребята, а это правда, что в восковом музее убили женщину? – спросил Митрич, разгружая тележку. – Весь город прямо гудит!
– Правда, Митрич, – сказал Федор.
– Я был в музее с мамочкой… То есть она сначала пошла туда с подружкой, но той стало плохо, и они не досмотрели. Тогда она попросила меня. Ну, скажу я вам! – Митрич закатил глаза. – Они живые! Хуже живых! Такие лица… Мамочка всю дорогу не выпускала мою руку. Особенно ведьма! Кто мне понравился, так это наш мэр. Очень значительная внешность. Цезарь! Лидер! Еще Костик Рахов. Мы с ним вон там на фотке! – Митрич махнул рукой на стену, увешанную фотографиями знаменитостей с автографами: Митрич и мэр, Митрич и знаменитый футболист, Митрич и гордость городского журналистского цеха Лео Глюк, он же Леша Добродеев, Митрич и мисс города и много-много других. Была у него такая маленькая слабость – собирать фотографии с автографами знаменитостей. – Такая трагедия! Костик был личность! Когда этот скульптор предложил ему позировать, он пришел посоветоваться. Говорит, терпеть не могу шумиху, видел его работы, не для слабонервных дамочек, не знаю, говорит, как-то не хочется. А я ему говорю, войдешь в историю! Твой портрет в историческом музее. А теперь еще и скульптура. Ну и что, что воск? И потом, если не понравится, всегда можно разбить… вернее, расплавить. Поставь ему условие: так и так, если не понравится, большой привет. А на самом деле получилось отлично! Костику понравилось. И мамочке понравилось, она его тоже знала. А через полгода его не стало. И самое главное, не нашли кто! Да мы и так знаем.
– Кто? – спросил капитан.
– Конкуренты! Ему предложили руководить мотоклубом, а там свои претенденты были. Это же страшные деньги! Соревнования, закупка машин, поездки… сами понимаете. Коррупция, откаты, а с Костиком такие номера не прошли бы. Вот его и… – Митрич прищелкнул языком.
– Митрич, ты гигант! Бросай к такой-то матери свой кабак и дуй к нам! – сказал капитан. – Твой Костик официально отказался от клуба за месяц до аварии, так что твоя версия… извини-подвинься. Он классный мужик был, человек дела, торчал на спортивных тачках, а заниматься бумагами и обивать пороги начальства не для него. Так и сказал. Я его тоже знал. А то, что не нашли… бывает и так, Митрич. Искали, поверь! Дело еще не закрыто. Костика все знали и любили. Насчет восковой фигуры не знал, схожу посмотрю.
…– Мне нужны фотографии Буракова, – сказал Федор. – Сможешь? На завтра.
– Опять мутная философия? – прищурился капитан. – Смогу. Кстати, мой осведомитель, она же свидетель, показала, что у Буракова большая черная машина…
Глава 21 Утренний кофе вдвоем, но никакой романтики
У Ивана Денисенко появилась раздражающая привычка звонить ни свет ни заря. Федор взглянул на будильник – была половина шестого. Не только звонить, но еще и задавать идиотский вопрос: «Я тебя не разбудил?»
– Я нашел ее! – заорал возбужденно Иван. – Ты не поверишь! Это бомба! Это… охренеть! Девушку Миши Кротова! Знаешь кто? Ну? Сдаешься?
– Знаю, – пробурчал Федор. – Это Лидия.
– Откуда? – опешил Иван. – Свистишь?
– Заглянул в фотостудию в Мегацентре, Кротов не успел забрать заказ. Около тридцати фоток. Лидия, только с рыжими волосами. А ты как вычислил?
– Гигант! А я вспомнил, что Миша брал мою старую камеру, в июле, через пару дней вернул. Только сейчас вспомнил и проверил. Увидел и охренел, честное слово! Наша Лидка! Значит, она была! А я думал, у него глюки. И ни слова, ни намека, а ведь дружили! Ничего не понимаю! На хрен она развела его? Влада говорит, она уезжала в июле, куда, не сказала. Она не верит, говорит, недоразумение, не может быть, любимая подружка… все такое. Мы страшно поцапались, она меня вы… э-э-э… типа выперла, представляешь? Домой не хочется, дай, думаю, позвоню дружбану-философу. Думал, ты не в курсе, доложусь. Что это было, Федя? Вот скажи мне, на хрен? Из-за нее мужик руки на себя наложил… Не могла прямо сказать: все, амур пердю, прости-прощай! Не подходишь, мол. Что за пацанизм? Игра в прятки? Влада говорит, серьезная девка… Что за разводняк? Ты чего-нибудь понимаешь? Как философ? Никогда не понимал баб! Честное слово, другая раса. Кофе нальешь? А то ночь уже прохладная, осень чувствуется. А я куртку у нее забыл. Лечу!
Федор чертыхнулся. Вставать ему не хотелось. С балкона тянуло прохладой и сыростью, в природе стояли мрачные утренние сумерки. Иван прав, осень на пороге. Он невольно рассмеялся, вспомнив, как тот пожаловался, что его выгнали. Дверной звонок заставил его вздрогнуть…
– Ну, холодрыга! – Иван с грохотом сбросил свой кофр на тумбочку в прихожей, потер руки. – Привет, Федя! Ничего, что я так рано?
– Проходи, раз пришел.
– Ага, спасибо. А пожевать нечего?
– Сейчас поищем.
– Ничего, если я умоюсь? А ты пока по кофейку!
Спустя минут двадцать они сидели за столом в кухне и завтракали. Это был ранний завтрак, часы показывали половину седьмого. Федор пожарил яичницу и нарезал хлеб и колбасу. Иван сбегал в прихожую и принес кофр, из которого достал бутылку коньяка.
– А не рано? – только и спросил Федор.
– Рано ничего, лишь бы не поздно, – философски заметил Иван, откупоривая бутылку. – Рюмки есть? Можно стаканы.
Федор достал из буфета рюмки.
– Пусть земля пухом, – сказал Иван, поднимая рюмку.
Они выпили.
– Что это было, Федя? – Иван сунул в рот кусок яичницы. – Как это понимать?
– Не знаю.
– Она же тебе нравилась! Влада сказала, ты с нее глаз не сводил еще тогда, в первый раз. И как-то у вас все мигом закрутилось… Молчу! – Он закрыл рот рукой. – Влада сказала, убьет, если ляпну, тайна типа. А я, старый дурак, ничего не заметил. Ну, философ! – Он вздохнул: – Она мне нравится, Влада, классная девчонка. Но бесперспективная.
– В каком смысле?
– В смысле выйти замуж. С таким довеском, сам понимаешь. Она говорит, вы ее допрашивали. Ты его видел, брата… Что это, Федя? Ангел без капли мозгов! Какой смысл? На хрен природе такие эксперименты? Чем они провинились? И главное, чем дальше живешь, тем хуже понимаешь, и вопросов до хрена, а ответов фиг!
Федор пожал плечами.
– Ты знаешь, я был женат три раза, я теперь как сапер, исчерпал лимит. Она девка понимающая, битая жизнью. Спрашиваю, а нельзя ли его куда-нибудь пристроить? Должно же что-то быть! Ты же, говорю, его ни на минуту оставить не можешь, что это за жизнь? А она знаешь что мне ответила? Это карма, говорит, он не виноват, и я не виновата, наверное, кто-то из нашей семьи в пятом колене кому-то подлянку кинул или погубил невинную душу, и теперь искупить надо. Наша участковая предлагала сдать его в интернат, ему все равно, сказала, он ничего не понимает. А я как посмотрю на него, говорит, как он радуется, когда я прихожу, как смеется, когда смотрит мультики… Я же не изверг! Такая, значит, наша судьба. И что самое примечательное, Федя, она уже все решила и успокоилась. А с ним, как с куклой! Одевает, кормит, купает… Книжки ему читает. Он любит рисовать красками, ляпает рукой по ватману, торчит на красном, желтом и зеленом. Прямо до слез. И главное, ничем не поможешь. – Иван потянулся за бутылкой, разлил. – Давай за них!
Федор кивнул.
– Смотри! – Он протянул Федору фотографии. – Здесь она рыжая. Красивая девчонка! Что уже известно?
– Ничего. Ни мотива, ни следов.
– И главное, почти на глазах. Влада считает, что убийца прятался в музее. А зачем она извела Мишу Кротова?
Федор пожал плечами.
– Не надо нас дурить! – заявил Иван. – Все вы знаете. У нее был сообщник, он-то ее и убрал. На хрена ему свидетель! Надо искать, кому выгодно. Эта сволочь попросила девчонку втереться к Мише в доверие, а потом бросить. А он… Стоп! – Иван поперхнулся и замолчал. – А откуда убийца знал, что Миша наложит на себя руки, а? – Он вопросительно взглянул на Федора. Тот, в свою очередь, с любопытством смотрел на Ивана. – Одно из двух, – увлеченно продолжал Иван, – или он не собирался убивать Мишу, хотел только объявить его психом и запихать в психушку, или… или… он инсценировал самоубийство! В любом случае, Лида была ему опасна, и он ее… тоже. Согласен?
Федор кивнул.
– И тут возникает вопрос: кому выгодно! Ты видел Мишиного партнера? Руслана Буракова? Скользкий тип! И взгляд змеиный. Миша собирался расплеваться с ним, продать свою долю и начать с нуля. Последние пару лет они все время скандалили, Миша рассказывал. У Миши размах, а Буракову и так хорошо, он не хотел рисковать. Он вполне мог. Он знал покойную Лену, увидел похожую девчонку и предложил заработать. Навешал лапши про розыгрыш, она и повелась.
– А ты не допускаешь, что он не инсценировал самоубийство? Что твой друг действительно покончил с собой? Вряд ли Бураков мог предвидеть, что процесс станет неуправляемым…
– Ну стал. И какая теперь разница? Так даже лучше для него! Слетел с катушек и наложил на себя руки, а бизнес переходит к Буракову. Бедный Мишка! Лида думала, что розыгрыш, если бы она только знала! Влада говорит, она хотела поговорить с тобой, но не успела. Когда она узнала, что Кротов умер, очень испугалась. Ясно как божий день. А Бураков теперь в дамках. Что и требовалось доказать. Он мог приезжать к Мише в любое время, его тачка примелькалась, на нее не обращали внимания. Он мог приехать и в тот вечер, когда Миша умер! А что? Несчастная любовь к фантому, психическое расстройство, и в итоге суицид. А суицид всегда можно подтолкнуть, в смысле инсценировать. Его надо немедленно арестовать и расколоть! А еще я думаю…
– Слушай, ты у нас спец по моделькам, – перебил Федор. – Если бы ты подхватил девушку у центрального парка и направился в сторону Красного моста, куда бы ты ее повез?
– Чего? – опешил Иван. – Какую девушку?
– Любую, которая тебе нравится. Светиться на публике не хочется, у тебя жена… допустим. Куда?
– Ну… – задумался Иван. – Скорее всего, в туркомплекс «Золотой берег», первый поворот сразу за парком, и прямо до реки. Там неплохой ресторан и бунгало можно снять на пару часов. Бунгало в лесопарке, никто никого не видит. Правда, иногда случаются махаловки, когда законные вычисляют любовников и бьют им морды. А что? Хочешь снять? Зачем? У тебя же квартира!
– Влада видела, как Лидия садилась около парка в большую черную машину. Спросила, а Лидия сказала, что она обозналась. Хочу проверить кое-что.
– Ясно. Поддержка нужна? Я могу после обеда. В десять у меня встреча.
– С Владой? – не удержался Федор.
– Деловая, – строго сказал Иван. – Так нужна помощь?
– Я позвоню. Спасибо.
– Кстати, Мирона тебя хочет, проходу не дает, требует.
– Не вздумай дать ему мой номер!
– Он не признает мобильники и вообще телефоны. У него даже машины нет. Страшный ретроград. Он будет тебя домогаться, заглядывать в окна и приставать на улице. Может, увидишься с ним? Будешь стоять в музее в виде Коперника с циркулем и в шляпе. С локонами! – Иван хихикнул – история с широкополой черной шляпой Федора давно перешла в разряд анекдотов. Пару лет назад шустрые студиозусы стянули шляпу любимого профессора и надели на Коперника, чей бюст стоял в фойе университета. – Я бы с удовольствием согласился, но меня он не хочет. Расспрашивал про тебя, кто да что. У него есть вполне гениальные работы. Костик Рахов, например, ведьма Саломея, еще парочка. Если повезет, попадешь в обойму. Вся бурса ломанется смотреть! Слава! Причем прижизненная.
– Откуда он у нас взялся?
– Ты уже спрашивал. Не знаю, мне как-то однозначно. Личность незаурядная, паспорта его не видел, семьи нет, живет при музее… Ну да ты видел. Пьет. А нам иначе нельзя. – Иван протяжно, с подвывом вздохнул. – По себе знаю, под этим самым делом, – он щелкнул себя по горлу, – идеи как взрыв! Не поверишь, прут косяком. По трезвяку и близко не додумаешься. Попробуй как-нибудь, прими и зашабашь лекцию!
Иван развивал идею творчества под кайфом, приводя примеры из собственной биографии. Федор сварил свежий кофе, сидел, пил, думал о своем. И не сразу понял, о чем его спросил Иван.
– Федя, а она тебе нравилась? – Он смотрел на Федора, приоткрыв рот от любопытства. – У тебя же никого нет, и женат не был. Как тебе удается?
– Наверное, нравилась. Женат не был, ты прав. Не люблю тряпки. Работаю по ночам, люблю спать один…
– Эх ты, философ! Значит, не любил никогда!
– Зато ты любил! Ты хоть помнишь, как их звали, твоих супруг?
Иван только рукой махнул…
* * *
Федор сел за столик и заказал кофе. Столики отделялись деревянными решетками, увитыми диким виноградом. Листья были разноцветными, желтыми и багровыми, и здесь и там висели гроздья маленьких черных ягод. День был прекрасным, с пляжа долетал людской гомон и шлепки по мячу. Последние летние денечки!
Молоденькая девушка в белом фартучке принесла ему на подносе чашку кофе и склянку воды.
– Красиво у вас, – сказал Федор. – Много слышал, но выбрался впервые.
– У нас всегда много людей, – сказала девушка. – Повар хороший, свадьбы и банкеты гуляют. Мы зимой тоже работаем, правда, бунгало закрывают.
– Как вас зовут?
– Ира.
– Очень приятно, Ирочка. А я Федор. Ирочка, я хочу вас о чем-то спросить… Вы сказали, у вас есть бунгало. Я покажу вам несколько фотографий…
– Так вы из полиции? – Она отступила на шаг и оглянулась. – Нам нельзя, начальница говорила, у нас клиенты.
– Я сам по себе, Ирочка.
– Частный сыщик? Ой, у нас тут недавно была полиция, всех допрашивали. Начальница нам запрещает про клиентов, честное слово!
– Мы ей не скажем. Ирочка, посмотрите, – Федор достал из конверта фотографию Буракова. – Этот человек бывает у вас?
Девушка рассмотрела фотографию и сказала:
– Бывает. Грубый, жадный, никто не хочет его обслуживать.
– А эту девушку вы видели?
– Видела. Она была с ним.
– Когда?
– Примерно год назад.
– А в этом году?
– В этом году ее не было. Они тогда еще страшно ссорились, она кричала… Я и запомнила. То есть он и потом бывал, но с другой девушкой. А вот с этой больше ни разу.
…Федор еще долго сидел на пляже, подставив лицо солнцу. Оно было нежным и теплым, а в воздухе уже чувствовался запах грибов и жухлых листьев, запах осени. Неторопливо плескали на берег мелкие волны, слышались голоса. Народу было немного, вода уже холодная. Небо было синим, без единого облачка – настоящее осеннее небо. Оно отражалась в реке, и она тоже была синей и даже на вид холодной. Легкая паутинка опустилась ему на лицо, он смахнул ее рукой. Рановато!
Бураков обманул его, он был знаком с Лидией. Он привозил ее в «Золотой берег», снимал бунгало. Федор чувствовал боль и разочарование. Лидия ему нравилась, и трудно было представить ее с Бураковым. А с Кротовым? Возможно, бывали другие. Скромная неглупая начитанная девушка, студентка, живущая тайной некрасивой жизнью. Причем настолько тайной, что подруга Влада ни о чем не догадывалась. Битая жизнью опытная Влада считала Лиду оторванной от жизни, робкой и несовременной, наставляла и воспитывала. А с другой стороны, жить-то надо. И деньги нужны. Времена сейчас трудные. Нет, не то! Деньги нужны, способы заработка разные, все правильно, верно, но… страшно другое! Страшно притворство. Скромная, несовременная, чистая… Умение притворяться – талант! Смотреть в глаза и лгать, опускать глаза в смущении и лгать, ласкать и лгать, говорить о любимых книгах, смотреть любимые фильмы, даже молча слушать… и при этом лгать! Лгать глазами, губами, улыбкой, жестами! Обволакивать ложью… Он вдруг представил себе неторопливо выползающую из травы красивую гибкую змею…
Когда Влада позвонила ему, он потребовал передать трубку Лидии. Из трубки послышался невнятный шум, похоже, девушки спорили. А потом запикали сигналы отбоя. Лидия отказалась взять трубку. Он перезвонил через час, думал, ответит Влада, но услышал голос Лидии. Приказал: «В два на площади, буду ждать!» Вот так, ать-два левой! Буду ждать!
Она показалась ему нерешительной и несмелой, из тех, кто никогда не сделает первого шага и сбежит при первой возможности. Он сразу отключился. Сказал, и точка, как любит говорить капитан. Буду ждать, и точка. Мне неинтересно, что ты скажешь и что придумаешь. Буду ждать. Она пришла. Они отправились по пешеходному мосту за реку. День был такой же теплый и сухой, трава на лугу побуревшая, а заросли ивняка все еще зеленые. Они уходили по тропинке все дальше и дальше. Еще летали бабочки и цветочные мухи, наверное, им казалось, что лето продолжается. Торчали увядшие цветы, один цикорий сиял небесной голубизной среди пожелтевшей травы. Они наткнулись на копенку сена, и он сгреб охапку вниз, сел, потянул ее за руку.
– Колется! – воскликнула Лидия.
Он сбросил с себя ветровку, постелил. Она села…
Они целовались, а вокруг, сколько хватало глаз, был луг в охряно-ржавых красках, одуряюще пахло сено и шуршали в глубине какие-то букашки, светились небесно-голубые цветки цикория. И еще была пустота до самого горизонта. Ни души. Он расстегнул ей блузку…
– Не нужно, – сказал Лидия, отстраняя его руку. Она смутилась и покраснела, отведя глаза. – Нас увидят!
– Здесь никого, кроме него. Посмотри!
Она оглянулась и вскрикнула. В паре метров от них сидел рыжий заяц, смотрел раскосыми глазами, улыбался.
– Кыш! – Федор махнул рукой. Заяц нехотя повернулся и попрыгал прочь, высоко вздергивая зад с круглым хвостиком. Лидия рассмеялась. – Больше никого тут нет…
…Они оторвались друг от дружки только на закате, когда стало холодать. Федор поднялся, протянул ей руку. Отряхнул, убрал сухие стебельки из волос…
…Он сидел за компьютером, работал над статьей. Лидия спала, и он взглядывал на нее время от времени. Она лежала спиной к нему, полураскрытая, он видел ее разметавшиеся по подушке светлые волосы, острое плечо, цепь бусин-позвонков и округлое бедро. Его наполняла восторженная пацанская радость, голова была свежей и ясной, писалось легко. Около трех он поднялся и выключил компьютер. Сбросил халат и лег рядом. Обнял ее и притянул к себе…
А утром ее уже не было. Она опять сбежала, пока он спал. На листке из блокнота он увидел написанные размашисто несколько слов: «В музее, буду ждать!» Буду ждать, и точка! Ать-два, левой! Как вы, так и мы. Он помнит предвкушение радости, охватившее его…
Больше они не увиделись. Перед его глазами крутилась картинка: Лидия на полу, руки раскинуты, на шее набухшая кровью красно-черная полоса, глаза, уставленные в потолок, а вокруг жуткие куклы. И неподвижность мертвого тела, та страшная неподвижность, какой не бывает в теле живом, исключающая всякую возможность притворства. Он помнит чувство оторопи, охватившее его, единственную мысль, колотящую молотком в висках: не может быть! Не! Может! Быть! Нет! Нет! Нет!
…Река плескала, накатывая на песок, небо было синим, и шелестели на ветру листья ив, разомлевшие на солнце. У него стали гореть скулы. Федор сидел, бессмысленно блуждая взглядом по лугу на той стороне, в его ушах звучал негромкий голос Лидии и ее смех. Он чувствовал ее легкие пальцы на своем лице. А что чувствовала она? Лгала?
Не хочу, сказал он себе. Ничего не хочу, только сбежать. Скоро занятия, кончилось лето. Никаких детективных… чего? Как назвать их… усилия? Поползновения на открытие истины? Упражнения? Экзерсисы! Точно! Детективные экзерсисы. Манерно и в точку. Философ-детектив с детективными экзерсисами. Хобби такое. От скуки. Не хочу. Есть философия, неисчерпаемый кладезь. Там и сиди. Объясняй смыслы, пиши никому не нужные эссе, лезь в дебри, лавируй мыслию, лови кайф… там хоть не обдерешь душу до крови, столкнувшись с ложью и подлостью. Делай вид, что это кому-нибудь нужно. Хватит.
Он достал айфон и набрал капитана Астахова.
– Коля, Бураков и Лидия были знакомы. Нужно поговорить с ним еще раз…
Глава 22 Пророчество
Клеопатра:
Ну что ж, принес ты ласковую змейку,
Которая без боли дарит смерть?
Вильям Шекспир. «Антоний и Клеопатра». Акт V, сцена 2Премьера! Нервы, нервы, нервы. Крики и беготня. У неврастеника обострение язвы, у примы истерика, у гримерши Зели дрожат руки и падают орудия труда. Юноша Олимпий в золотом венке и красной тунике слегка в ступоре. Директор после пяти рюмок коньяка дремлет на диване в своем кабинете, приказав не беспокоить, так как ему надо поработать с бумагами.
Танечка одевает приму. Прима доверяет свое драгоценное тело только ласковым ручкам Танечки, а ее ласковый негромкий голос и слоновье спокойствие действуют на нее, как стакан валерьянки.
Аншлаг. Театр переполнен. Голоса, стук сидений и шагов сливаются в ровный гул, напоминающий рокот волн. Перед бурей? Не будем нагнетать.
Третий звонок. Гробовая тишина. Двери в зал запираются, опоздавшие пусть пеняют на себя. Около каждой двери на страже дама в ливрее. Накал ожидания достигает пика. Яркое карнавальное действо с величественной поступью и красивой речью героев, сильные страсти, любовь до гроба, ревность до смерти, заставляющие верить, что человек – это звучит гордо, против серой рутины, неподъемной коммуналки, идиота-начальника, сериалов со шпаной и блатняками – это, согласитесь, событие. Тем более три года назад спектакль пролетел, как метеор, и так же быстро сгорел. Некоторые ходили по два, даже по три раза. Общественность требовала – и вот, дождалась. Ожидание праздника витает в воздухе. Пахнет слегка пылью и кладовкой – театральный запах, навечно связанный со зрелищем и аплодисментами.
Малиновый занавес качнулся, на секунду застыл и плавно поехал в стороны. Зал дворца Клеопатры. Банкетки, колонны, светильники, цветущие деревья в вазах, золотые драпри. Сцена пуста, вдалеке слышен гром литавр и вой труб.
«Входят Антоний и Клеопатра со свитой. Евнухи обмахивают Клеопатру опахалами».
Хлопанье стульев, все поднимаются, гром аплодисментов! Клеопатра в золоте и бирюзе, в смоляно-черных косичках, в белом хитоне с бахромой и сандалиях с ремешками до колен. Вышла вперед, стоит, само величие – голова навскидку, взгляд орлиный, стать царская, что бы там ни говорили всякие Леночки Булах. Приветствует зал, слегка наклонив голову. Царский поклон. Свита почтительно замерла сзади. Черные и коричневые евнухи, сверкая белками глаз, едва покачивают опахалами, римские легионеры в сверкающих доспехах, Антоний в красном с золотом и золотой венок на голове. Тоже в сандалиях до колен.
– Любовь? Насколько ж велика она? – Она поворачивается к Антонию. Голос – царственный бархат! Чувствуется высокомерие, каприз, уверенность в праве повелевать, бить и карать. Все-таки хороша…
– Любовь ничтожна, если есть ей мера! – слишком кричит, даже слегка дал петуха. Волнуется.
Антоний… Ну что тут скажешь. Конечно, этот несколько хлипок против прежнего, Вадима, того, что сбежал в столицу со своей Авророй. Но старается. Говорят… ходят упорные слухи, что между ними что-то есть. Для спектакля это хорошо, легче играть влюбленных, ну там, глаза в глаза, восторг, ласкающие жесты, всякое такое. Некая отработанность и привычка чувствуются. Прима холодная, как молоко из погреба с лягушкой, ей все эти романы исключительно для поддержания реноме, сама же распускает сплетни и слухи. А вот для других… Говорят, пару дней назад к ней прорвалась супруга Антония, в смысле Олимпия – никакая, неинтересная, ни рыба ни мясо. Вот ведь как получается! Пока ты никто и без надежд на приличную роль, вечный Буратино или Бобик в гостях у Барбоса – взял и женился на ком попало, кто всегда рядом, пожалеет, накормит, будет корячиться на трех работах, сочувствовать и внимать твоим рассказам о том, какие все вокруг сволочи. В благодарность и женятся. А потом вдруг пошла карта, ты на коне, Антоний, профессор Хиггинс, фельдмаршал… да мало ли! Если поперло. А вторая половина как была, так и осталась: серая мышка, стыдно на люди показаться. Ладно, если знает свое место, не отсвечивает и смотрит сквозь пальцы, а как начнет права качать?
Короче, поговорили девушки на высоких тонах. Прима высокомерно указала выскочке на дверь, в смысле: позвольте вам выйти вон! Та рыдала и угрожала, что мужа за просто так не отдаст, даже смела все с туалетного столика на пол. Взмахнула рукой – так и полетело вдребезги. Весь театр собрался за дверью, подслушивал. Олимпий ходил, как нашкодивший кот, – молодой еще не привык к театральному накалу. Другой бы гордился таким успехом, а он не привыкши.
– Но я хочу найти ее границы! – Настаивает, топнула ножкой, взмахнула косичками, полуотвернулась, явив царственный профиль.
– Ищи их за пределами вселенной.[10]
Конечно, заметно, что Клеопарта в зрелом возрасте, а Олимпий… Наградил же бог имечком! Олимпий – мальчишка, но в этом что-то есть. Мальчиков часто тянет к женщинам постарше, и типа какой-то новый нюанс наметился в пьесе, не предусмотренный великим бардом. Некий сомнительный душок. И о романе уже все в курсе, а как же! Что также добавляет интереса.
А в антракте чай с ромашкой, валик под ноги, закрыть глаза и подремать. Мысли о прекрасном. Овации после ее выхода не стихали добрых десять минут. Она была права, настаивая на второй волне. В конце концов, идут на нее! Антонием может быть кто угодно, а вот Клеопатрой только она. Это признают даже недруги.
В дверь постучали. «Войдите», – крикнула она, привстав на диване. Дверь, скрипнув, приоткрылась, и внутрь проскользнул журналист Лео Глюк с букетом белых лилий, самое бессовестное и бойкое перо на городском новостном горизонте.
– Анечка! – вскричал Лео Глюк, приникая к ручке примы. – Это неописуемо! Я буквально рыдал! Такое величие! Такая глыба! Такой успех! Фурор!
Насчет глыбы не совсем ясно, но кто будет уточнять. Лео Глюка иногда заносит, все знают. Лео Глюк придворный летописец примы, они давние друзья. Он уже подготовил материал о спектакле, завтра «Вечерняя лошадь» опубликует, причем с фотками. И в интернет-издании.
Вслед за Лео Глюком в комнату просунул голову неврастеник. Втянул в себя удушливый запах лилий, вздохнул и бесшумно закрыл дверь. В Багдаде все спокойно. Кажется, обойдется без истерик и стресса. Он перекрестился и погладил живот, прислушиваясь к ощущениям. И тут все вроде спокойно. Авось пронесет. На всякий случай достал из кармана куртки бутылочку с таблетками, проглотил одну, поморщился.
Потом пришла Танечка, которая в коридоре ожидала своей очереди. Талисман примы. Присела рядом, заговорила своим мягким приятным голоском, одновременно поправляя той прическу, бижутерию, подергивая и расправляя складки туники. Сказала, что пробежалась по фойе: народ в восторге, обсуждает, делится. Прима, не открывая глаз, внимала, утомленно улыбаясь.
Потом пришла Зеля с кисточками…
Первый звонок.
Второй. Публика из буфета потянулась в зал. Фойе пустеет.
Третий.
Танечка снова проскальзывает в уборную, где одуряюще благоухают букеты, распиханные по всем углам, – ее привилегия сообщать, что пора на выход. Талисман. Взгляд ее останавливается на женщине в кресле, она застывает на пороге, в ужасе зажимая рот рукой. Прима полулежит перед трюмо, запрокинув голову, парик сполз набок, пол усыпан разлетевшимися бирюзовыми бусинами. Шею сдавливает черный толстый жгут, свернутый вдвое. Прима неподвижна. Она отражается в зеркале… в зеркалах. Во всех зеркалах – красно-синее лицо с вытаращенными глазами и полуоткрытым ртом. Картинки отражают одна другую и множат, они уменьшаются в размерах, пока не становятся совсем крошечными. И на каждой искаженное страшное лицо с открытым ртом и вытаращенными глазами. Бесконечная цепочка, уходящая в глубь иллюзорного мира…
Танечка отнимает ото рта руку и начинает кричать. Медленно сползает по стенке, опускается на пол и теряет сознание…
Глава 23 Признание. О мертвых или хорошо, или никак…
– Да, я ее знал. – Бураков смотрел на них без всякого смущения. – Был уверен, что докопаетесь. Но попробовать стоило, никому не нужны лишние неприятности. Тем более из-за нее ушел Миша. Я знаю эту подлую дрянь, она пыталась меня шантажировать. И не только меня. Со мной у нее номер не прошел, силенок не хватило. Вас, конечно, интересуют детали? Извольте. Около года назад я встретил девушку, приятную, милую, доверчивую – как мне показалось. Мы встретились в кафе «Трапезная», где я иногда обедаю, там недорого и неплохо кормят. Она сидела в углу, поминутно звонила кому-то по телефону, потом заплакала. Красивая, хорошо одетая девочка, не из этих, с Окружной. Вы, конечно, знаете, что я женат, у меня трое детей. У нас счастливый брак, жена – прекрасный человек, общий язык находим. Она занята домом, детьми, хозяйством, а я зарабатываю на жизнь. Сами понимаете, как всякий мужчина, я иногда позволяю себе отвлечься. Я подошел, заговорил. Мы познакомились. У нее были какие-то проблемы с парнем: не отвечал на звонки и, похоже, бросил. Я заказал вина, сказал, что жизнь продолжается, что еще не вечер… В общем, нес всю ту чушь, что говорят, когда хотят утешить. Она перестала плакать, даже улыбнулась.
Он помолчал. Капитана подмывало взглянуть на Федора, но он крепился.
– Сцена совращения невинной была разыграна как по нотам. Она страшно стеснялась, краснела, требовала задернуть шторы, а то много света. Закрывалась простыней. Я тертый калач, годы в бизнесе приучили меня никому не верить, меня трудно надуть. Но она меня убедила! Это была та еще актриса. Кстати, ее звали Света. Я чувствовал себя учителем, гуру, меня забавляли ее неуклюжесть и неумение… вы понимаете, о чем я! Она не умела ровным счетом ничего! Но быстро училась. Она оказалась способной ученицей. Я проводил с ней все больше времени, мне не хотелось идти домой. Мне нравилось, как она расхаживала по комнате нагишом… и многое другое. Я привязался к ней – удивлялся себе, скучал, готов был снять ей квартиру. Она отказалась, ей нужно в десять быть дома, потому что бабушка строгая. Бабушка!
Через месяц примерно она заявила мне, что беременна, безумно любит меня, ребенок все меняет, и она уверена, что моя жена все поймет. Она даже готова встретиться с ней и поговорить как женщина с женщиной. Меня как холодной водой окатило. – Бураков помолчал немного. – Опыта ей все-таки не хватило. Она была никудышным рыбаком, дернула за удочку раньше времени. Будь она терпеливее… кто знает. Без всякого шантажа. Не нужно было выкладывать всю программу сразу и мешать все в кучу. Вся увлеченность соскочила с меня, как шелуха, и я сказал, что трахаться с ней готов и дальше, но с женой никогда не расстанусь. Кроме того, ни о какой беременности речь идти не может. После третьего ребенка мы с женой приняли решение о стерилизации. У меня не может быть детей, так что девочка просчиталась. Она сорвалась, орала, что я… – Он махнул рукой. – Я бросил на тумбочку пару сотен и ушел. Напоследок сказал, что если она хоть на пушечный выстрел подойдет к моей жене, пусть пеняет на себя. Больше я ее не видел. А спустя три или четыре месяца мой приятель, банкир, рассказал, что познакомился с замечательной девушкой, чистой, домашней, невинной. Они встречаются в служебной квартире, и он от нее без ума. Она отказывается брать деньги! «Представляешь, старик, она заплакала, когда я положил ей в сумочку деньги!» – пускал сопли этот дурак! Я слушал его, от души забавляясь. Смотри, сказал он, тыча мне свой айфон, правда, хороша? Зовут Вера. – Бураков ухмыльнулся. – Это была она. Та самая, которая была со мной и с Мишей Кротовым. Только в его случае деньгами не обошлось, у него она взяла жизнь. Вы нашли ее, что неудивительно, город наш невелик, тут не спрячешься. Только я не понимаю, что ей можно предъявить. Каждый зарабатывает как может. Жила у него в доме, принимала деньги и подарки, вскружила ему голову – ну и что?
Неудивительно, что он повелся – красивая, неглупая, образованная… Жаль, он со мной не поделился, я бы эту дурь у него из головы вышиб. Хоть попытался бы во всяком случае. Миша был рыцарь. По-моему, у него, кроме покойной Лены, никогда никого не было. Для него всякая женщина была блоковской незнакомкой. Вы, кажется, упомянули, что она умерла? – Он взглянул на Федора. – Не знаю и не хочу знать подробностей, но тот образ жизни, какой она вела, предполагает самое худшее…
– Может, по пивку? – предложил капитан Астахов уже на улице, представляя, как погано у друга на душе, и не умея его утешить. Он с удовольствием высказался бы о Лидии, расставляя точки над i, но не смел и только в душе обзывал ее всякими нехорошими словами. У него были также слова и выражения для Федора с его прекраснодушием, высокомерием, оторванностью от жизни и мутной философией. Вот и получил по мозгам. И главное, всегда одно и то же! Все его любови кончаются хреново, всегда он получает по морде… Такой весь из себя мачо, а в женщинах ни хрена не понимает. Проще надо быть! Проще. Поглядывая искоса на мрачное лицо друга, капитан понимал, что лучше промолчать. Молчание давалось ему с трудом. Ну ничего, утешал себя капитан, выскажемся, когда перестанет болеть. Все скажем, за нами не пропадет. Профессор, блин!
– Я выхожу, – вдруг сказал Федор.
– Откуда ты выходишь? – не понял капитан.
– Из игры. Дальше сам. Тем более занятия, начало учебного года. Савелию, если увидишь, привет.
Федор сжал плечо капитана, развернулся и зашагал в противоположную сторону. А капитан остался брошенным посреди улицы, как дурак…
Глава 24 Да что же это такое творится, люди добрые?
Не успел капитан Астахов появиться на службе, как ему сообщили, что его ожидают посетители. Женщина и молодой человек, уже часа два, пришли сразу после обеда и терпеливо ожидают. Капитан чертыхнулся, сообразив, что посетители, видимо, пани Катаржина с младшим сыном.
Он не ошибся. Это были мать и сын Гучковы: пани в черном платье и черной шляпке с вуалью и парень, длинный тощий очкарик в джинсах и черной футболке. Коля, взглянув украдкой на часы, мысленно прикинул, сколько они у него просидят и что им может быть нужно. Обрадовать их он ничем не мог. Следствие продолжается, пока ничего нового. Он предложил им сесть. Пани Гучкова села, положив на колени старомодную лакированную сумочку, сцепила поверх руки. Капитан заметил, что руки у нее большие, натруженные, без маникюра.
– Мы вас ждем и ждем, – сказала пани Гучкова, – уже уходить хотели. Это Алекс, мой сын, брат Мишеньки. – Она вытащила из сумочки носовой платочек. – Это такое горе, такое горе, мальчики так и не познакомились! Я надеялась, что они будут дружить… У них же никого больше нет! Бедный мой мальчик… – Она заплакала.
Капитан Астахов налил воды в стакан, протянул. Пани Гучкова пригубила.
– Зачем беспокоиться лично, можно всегда позвонить, – сказал капитан.
– Я потеряла ваш номер, везде искала, нету! – Она всхлипнула. – И в телефоне тоже пропал.
– Ма, просим, престань, не нужно, – мальчик обнял мать за плечи. – Уже ничего не поправишь. – Он говорил с трудом, вставляя словацкие слова и слишком жестко выговаривая звуки.
– Я так радовалась, когда нашла Мишеньку…
– Ма, спытай… когда!
– Да, да! Мы хотим спросить, когда можно будет забрать Мишеньку, надо похоронить. – Она снова заплакала.
– Я позвоню, – пообещал капитан Астахов. – Помогу с похоронами. Вы уже решили, как и где…
– Мыслиме, кремация, – сказал парень.
– Да, кремация. Заберем Мишеньку к нам, у нас есть участок на кладбище рядом с мужем, и для меня тоже. Там он будет лежать, около меня.
– Понятно. Вы уже виделись с адвокатом? Могу посоветовать дельного.
– Адвокат? Зачем?
– Вопрос наследства. Он знает, что делать.
– Мы ничего не хотим! Был Мишенькин друг, сказал, Мишенька хотел все отдать на доброчинность, пусть! Нам ничего не надо. Я так виновата, мне не надо его денег…
– Друг вашего сына? Кто? Он представился?
– Они вместе работали, такой солидный, Руслан называется. Он сказал, что бизнес отходит ему, а остальное Мишенька хотел отдать на бедных.
– Существует закон, – внушительно произнес капитан. – Завещания нет. Нужно посоветоваться с адвокатом. Сейчас запишу номер. – Он потянулся за ручкой…
Уф-ф-ф, выдохнул, когда за посетителями закрылась дверь. Бедная женщина! А Бураков-то, ловкач, подсуетился! Разыскал, видимо, секретарша сообщила. Получаешь бизнес, успокойся, что тебе до фондов! Или фонды попросили поспособствовать? Вполне вероятно, переговоры велись. Правда, об этом известно только со слов Буракова. Поспособствовать взамен на… что-нибудь. Надо бы узнать, что за фонды. Или фонд. Ну, жучила! Да что же вам всем чужие деньги спать не дают! Поди узнай теперь, о каком фонде шла речь! Насколько представлял себе капитан Астахов азы наследственного права, передать деньги фонду могут только наследники, то есть пани Гучкова. И если Бураков уболтает ее… Ну не скотина? Всюду влезет! Он вспомнил перевернутое лицо Федора и невольно сжал кулаки. Скотина и есть! Спешит, мельтешит… Тело друга и партнера еще не остыло, а он уже тут как тут. Только напрасно. Вопрос о наследстве не решится, пока не будет ясности со смертью Кротова. Да и убийство Лидии, вполне вероятно, связано с его смертью. Если так, то был заказчик, он же убийца, убравший свидетеля. А если не связано, то… что? Вернулся душитель? Через три года? Почерк похож. Жертва – женщина, в публичном месте, орудие – шнур или веревка. И просочился тоже незаметно. Появился ниоткуда, исчез никуда. Почему музей? Парк и Мегацентр, где он совершил первые убийства – публичные места с массой народу. Мегацентр, громадное трехэтажное здание с десятками бутиков и офисов, с пожарными лестницами и лифтами, там затеряться раз плюнуть, и то его заметили. А музей? Экспонатов раз-два и обчелся, народу немного… Почему же музей? Как он вообще туда попал? Случайную жертву можно найти где угодно. А если жертва не случайная? А если он спешил, потому музей? Тогда возвращаемся туда, откуда начали.
Интересная девушка эта Лидия. Нащупала выигрышную роль, разводила мужиков на деньги, пугала беременностью. И эти тертые жесткие мужики велись! Наивная, домашняя, несовременная… Философ тоже клюнул. И Кротов клюнул. Одному нужна наивная и простодушная – на тебе наивную и простодушную. Другому неглупая и начитанная – изволь! Актриса! Наверное, и в постели… ничего. Капитан почувствовал сожаление, что ему в жизни не встретилась такая Лидия, ему было интересно, сумел бы он раскусить ее. И все втихаря, тайком, даже лучшая подруга ничего не знала о ее подпольной жизни, считала глупой малолеткой и учила жить…
А этот парень, сводный брат Кротова, странноватый малый, если честно. Чувствуется незрелость… Айтишник! Они все как дети, живут в виртуальном мире, никогда не взрослеют. Мозги как у компьютера, а жизненного опыта ноль. Любит мать, сразу видно. Переживает за нее. Уж лучше бы она своего Мишеньку вовсе не находила…
Капитан Астахов засиделся в кабинете допоздна: разбирал бумаги, перечитывал, аккуратно складывал в кучки. Хвалил себя за выдержку – давно собирался, да все руки не доходили, а тут раз! – и все порешал. В животе забурчало, и капитан представил себе тарелку горячих пельменей, щедро сдобренных соевым соусом да под холодное пивко…
И главное, тихо. Здание опустело, и свет в кабинетах погас, остались считаные работники. Никаких вызовов, бывает же! Ни убийств, ни ограблений банков с убийством, ни коллективной драки в ресторане, ни телефонных звонков. Он скрестил два пальца, как делал Федор, чтобы не сглазить. Похоже, вечер пройдет спокойно.
Но капитан ошибся. Около девяти, когда он уже встал из-за стола и был в полете, его дернули…
* * *
…Он стоял на пороге небольшой комнаты без окон, уставленной цветами и зеркалами. Везде цветы, даже в вазах на полу, удушливо, до рези в глазах, смердящие, и зеркала, отражающие комнату справа, слева, из углов и с боков. Они отражали и его, капитана Астахова, стоящего на пороге.
В кресле, боком к нему, полулежала женщина в съехавшем черном парике с сотней косичек, в белом с золотом платье, а на полу были рассыпаны бирюзовые бусины. У женщины было красное отдутловатое лицо, глаза смотрели в потолок, а шея была сдавлена перекрученным черным шнуром, концы которого свисали до полу…
Зрителей, любопытствующих и перепуганных, выпускали из театра через единственные открытые двери, по обе стороны которых стояли оперативники, внимательно рассматривающие выходящих. Народ расходился торопливо, молча, и только на улице люди собирались в кучки, обсуждая происшествие. Причем никто не знал наверняка, что же случилось. Слухи множились, рождались самые фантастические предположения, пока на улице не появился журналист криминальной хроники Лео Глюк. Его окликнули, он подошел. Лицо его было скорбно. От него-то и узнали о том, что случилось в театре…
Черный шнурок оказался змеей, сплетенной из кожаных ремешков, у нее была аккуратная головка с зелеными глазами-стекляшками и двумя острыми белыми клыками, торчащими из полуоткрытой пасти.
Кроме цветов на банкетке были сложены несколько картонных коробок разной величины. Это были подарки. Внимание капитана привлекла небольшая плоская коробка с развязанной ленточкой. Он снял крышку – там было пусто. На мягком поролоне осталась круглая вмятина от предмета, напоминающего жгут. Видимо, в этой коробке было принесено орудие убийства…
Глава 25 Одиночество в толпе
Начало учебного года не за горами. Еще пара деньков, и пора впрягаться в работу. К счастью, занятия отодвинули на неделю из-за ремонта. А пока новое сырое расписание, утрясание накладок и драка за аудитории, списки книг для первых семинарских занятий. Затем общее собрание университета и собрания кафедр и групп. Время летит, листочки от календаря мелькают в воздухе. Впрочем, какие листочки! Какие календари! Вчерашний день.
Первый день занятий… Лето еще тут, протяни руку и хватай. Жаркое пока солнце бьет в окна, лектора никто не слышит, происходят кучкования по интересам, бесконечный треп про каникулы, поездки, приключения, аккорды айфонов, шепот и шипение в трубку, бросание ягод рябины и бузины в затылки сидящих впереди. Беззаботное студенческое детство.
Федор Алексеев, элегантный, как беккеровский рояль, по выражению летописца философа Лени Лаптева, – в черном костюме и белоснежной рубашке с выпендрежной бабочкой… В универе лишь двое носят бабочку – профессор Коваленко, историк, и Федор. Профессору Коваленко под восемьдесят, бабочку он не снимает, даже выезжая на раскопки в летний студенческий лагерь на старом городище, надевает прямо на футболку. Все давно привыкли к профессорским хохмам. Философ, профессор Алексеев, молод, хорош собой, бабочка придает ему шарма и харизмы, а также красиво подчеркивает легкую седину на висках. Капитан Астахов называет Федора пижоном – сам он не нацепит бабочку даже под дулом пистолета.
Да, так о чем мы? Федор стоял перед амфитеатром с торчащими там и сям радостными загорелыми физиономиями, ожидал тишины. Наконец он поднял руки, призывая к ней.
– Можно спросить! – выкрикнул с места Леня Лаптев.
– Если по учебе, то можно. Спрашивайте.
– Федор Алексеевич, а вы в курсе про девушку, убитую в музее воска? Вы участвуете в расследовании? Говорят, это Лида Гриднева, с иняза! Это правда?
Тишина наступает гробовая. На него смотрят несколько десятков любопытных физиономий, студиозусы даже дышать перестали. Федор, как записной интриган, держит паузу, подогревая интерес аудитории. Впрочем, не совсем так. Он просто не знает, что сказать, растерялся. С ним это случается крайне редко. Тем более любопытство на физиономиях неспроста!
– Да. Я в курсе. Девушку, убитую в музее, действительно зовут… – он едва заметно спотыкается на ее имени, – …Лидия Гриднева. – Он терпеливо пережидает поднявшийся шум. – Мотив убийства неизвестен. Открыто следствие.
– А вы принимаете участие?
– Нет.
Разочарованный вой был ему ответом.
– А это правда, что вы ее знали? Мы вас видели вместе!
– Конфликт интересов! Потому не можете?
– Я была в музее, это ужас!
– Поднимите руку, кто был! – попросил Федор. – Четыре, пять! Кто поделится впечатлениями?
– Я! – Из второго ряда поднимается маленькая незаметная девушка, Соня Коротич, обладающая жестким аналитическим умом. – Мы были с Таней Шумко, давно собирались и наконец пошли. Зимой еще, на каникулах. Людей не было, света немного. Фигуры в натуральный рост, много известных лиц, актриса из городского театра в образе Клеопатры, мэр в виде Цезаря, директриса школы танцев Корда – балерина. Наверное, есть и другие, но мы их не узнали. Еще ведьма, ее на костре сжигают, а она проклинает, и белый волк. Стоим, смотрим, и вдруг чувствую: кто-то дышит в затылок. Оборачиваюсь, а сзади стоит здоровенный мужик, седой, всклокоченный, тяжело дышит, смотрит из-под бровей. Я охнула и рванула из зала, Таня за мной! Бегу и чувствую: сейчас его рука схватит за шиворот!
– Хорошо, что вы его заметили, – сказал Леня Лаптев, – а то он бы вас придушил, как котят.
– А он хоть живой был? – спросил Данилка, двухметровый амбал. – Или из воска? Надо было потрогать.
– Ага, сам иди и трогай! – сказала Таня, очень серьезная некрасивая девочка. – Соня бежит, а я за ней! Почему бежит, не поняла, но тоже бегу. Выскочили из зала в холл, там тетечка билетами торгует, оглядываюсь, а сзади никого. А тетечка спрашивает: ну как вам, девочки? Соня говорит, что за нами кто-то гнался, здоровый, с седыми патлами, а она смеется, это наш директор, говорит, и скульптор, Ростислав Иванович Мирона.
– Он что, за всеми бегает? – спросил Леня Лаптев. – Или только за женщинами?
– Она сказала, что он не гнался, а рассматривал фигуры, он их любит, как собственных детей. Ходит, смотрит, думает… Говорит, да вы не беспокойтесь, он вас даже не заметил!
– А может, это он Лиду? Интересно, около какой фигуры его охватывает жажда убийства? – Леня Лаптев.
Они смотрели на Федора. Он молчал, медлил, давая им высказаться.
– Может, у нее там была назначена встреча!
– Убийство из ревности!
– Соперница!
– Грабитель!
– Студенток не грабят! Откуда у них деньги?
– А почему в музее?
– Экспонаты навеяли, захотелось кого-нибудь придушить.
– Брошенный бойфренд!
Они смотрели на Федора. Кто-то удивленно, кто-то ухмыляясь. Брошенный бойфренд! Самое время ему сказать: «Меня там не было!»
– Вас интересует мое знакомство с Лидией? – пошел он в атаку. – Нас познакомил мой друг, фотограф Иван Денисенко пару недель назад. Возможно, кто-то был на его выставке в галерее. Потом мы еще раз столкнулись в центре, выпили кофе. «Надеюсь, никто не видел нас за рекой!» – Последнее мысленно. Врать конечно, нехорошо, но человек, говорящий правду, одну правду и чистую правду, может стать предметом изучения для психиатра. Иногда для пользы дела приходится соврать. Или приврать. – Я знал, что Лидия учится у нас, что у нее друзья в нашей группе… – И мысленно: «Вот вам! Я все про нее знал, а потому никаких поползновений с моей стороны. Вы же меня знаете. Профессор и студентка! Не комильфо, нарушение кодекса академической чести, философы на это не ведутся».
– Я же говорил! – заорал Леня Лаптев. – А вы «встречаются, встречаются»! Вам всюду любовь мерещится!
– Не ври! Я такого не говорила! – закричала Настя, аппетитная толстушка, багрово вспыхивая скулами.
– Говорила!
– Не говорила! – Настя чуть не плакала.
– Ладно, господа! Я вас прощаю, – сказал Федор великодушно. – Сплетни украшают жизнь. Кстати, напомните, рассмотрим институт сплетен с философской точки зрения. Польза и вред, а также как база для мифов и легенд. Я польщен, можно сказать, так как скучные и неинтересные личности не вызывают интереса у окружающих. Перефразируя одного классического философа, можно сказать: «Обо мне сплетничают, значит, я… – Федор замолчал; добавил через минуту: – Что? Кто закончит фразу?
Секундное молчание, и аудитория взорвалась.
– Значит, я фигура!
– Личность!
– Красавец!
– Существую!
– Все завидуют!
– У меня бабла немерено!
– Убойная тачка!
– Проходу не дают!
И так далее, до полного выноса мозга и абсурда.
– Прекрасно! Идея всем понятна. У меня к вам предложение…
Федор шагнул вперед. Тишина наступила такая, что стало слышно, как на оконном стекле жужжит заблудившаяся осенняя муха.
– Предложение следующее. Написать эссе об убийстве в музее восковых фигур. Без имен, отвлеченно, не привязывая к конкретному случаю. Постарайтесь объяснить с философской точки зрения, почему это произошло в музее, возможный мотив, представьте себе чувства убийцы… Знаете, что такое рефлексия? Перенесение на себя чувств другого человека. Другими словами, попытка влезть в его шкуру. Составьте психологический портрет убийцы. Что такое психологический портрет, всем известно?
– Известно! Всякие мелочи и нюансы про убийцу.
– Это если есть свидетели, а у нас их нету.
– Пофантазируйте, задействуйте серые клеточки. Мотивов любого преступления раз-два и обчелся. Пошарьте в Интернете.
– Я читал, что есть статистика мотивов, – сказал Леня Лаптев. – В смысле какой процент из-за денег, какой по другим причинам – ну, там, ревность, любовь, месть. Из-за денег больше всего. А еще полно немотивированных, тут вообще туши свет!
– Говорят, всегда замешаны родные, в смысле муж или жена. И вообще, все люди предсказуемы.
– Не все! А если случайное убийство?
– Что значит – случайное?
– Он не знал жертву, ему было все равно, кого убивать. Сейчас психи на каждом шагу, потому полно глухарей. Менты не успевают. В смысле опера.
– То есть без заранее обдуманного намерения, – подсказал Федор.
– Да!
– Вы вольны писать о чем угодно. Опишите свое видение события. Порассуждайте. Даю вам неделю, хватит?
…– А я вам что говорил? – Леня Лаптев с торжеством смотрел на девчонок. – Наш Федя… Эх, вы! Сплетницы!
Аудитория опустела. Федор остался один. Он подошел к окну, открыл створку и выпустил на волю бьющуюся муху. Стоял, смотрел на институтский двор и расходящихся студентов, глубоко задумавшись. Никуда ему от убийства Лидии не деться, их видели вместе, их связали. Он не может оставаться в стороне… Больно! Унизительно и больно… А почему, собственно? Если разобраться? Оказалась не той, за кого себя выдавала? Играла роль? Обманула? Стоп! Обманывают с целью выгоды. Она обманывала Буракова, Кротова… За деньги! А с ним она была… другой. Разумеется, другой, не такой, искренней, не притворялась… Прекрати, сказал он себе. Все равно ты ни до чего не додумаешься. Интересно, куда покатились бы их отношения, если бы…
Прозвеневший звонок заставил его вздрогнуть.
Глава 26 Одна сатана
Во второй половине дня Федор все-таки совершил задуманное, хотя дал себе слово устраниться. Еловица, где живет Бураков с семейством, находится в черте города. Пропускной пункт вполне символический, в будке никого нет. Возможно, охранник удалился перекусить в соседнее кафе. Это вам не «Октавия», где проживал Кротов.
Если бы Федору предложили определить, кто из партнеров где живет, он бы голову прозакладывал, что «Октавия» подходящее место для Буракова, а Еловица для Кротова. А на самом деле как раз наоборот: Кротов проживал в кооперативе для богатых, Буракову хороша и Еловица. А что выбрал бы он, Федор, будь у него деньги на собственный дом? Он усмехнулся невольно: какой дом? Настоящему философу и бочка сойдет, а на голодный желудок и голова ясная, и шестеренки крутятся резвее. Фигурально выражаясь, разумеется, так как живет Федор не в бочке и питается не хлебом единым. Но если выбирать, то где-нибудь в лесу… В лесу? Ты хорошо подумал, философ? Да, да, раздумья о смыслах требуют уединения, буколики, тишины, венка на голове, воды из ручья и преданных учеников. Еще хитона и сандалий. Еще можно кормить белочек и синичек. Уверен, что тебя хватит надолго? Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Мы не можем жить без выхлопных газов, смога, шума драки за стеной и вони пригорелых соседских блинов. Мы их не замечаем, но жить без них не можем. Так что пару недель на природе всегда пожалуйста, а потом бегом вприпрыжку, назад к цивилизации. Он вспомнил Магистерское озеро с развалюхой, которая не закрывается, так как перекосило дверь, и опасное для здоровья скрипучее крыльцо… Чем не дом? Много ли ему надо?
Так, размышляя о бытии, как и полагается философу, Федор крутил руль своего белого «Форда», неторопливо проезжая по почти пустой улице поселка, сверяясь с листком, где был нацарапан адрес Буракова. Номер четырнадцать, улица Крайняя, без претензий и незатейливо. Он запарковал машину, съехав в сторону, под старую ольху, и подошел к калитке. У Буракова был большой двухэтажный дом под красной черепичной крышей, никаких флюгеров, коньков и разновеликих окон. Обычный дом. Газон, клумба с красными и оранжевыми каннами, дорожка от калитки до дома, выложенная серой плиткой. До него донеслись голоса детей. Он нажал кнопку звонка, звука не услышал и нажал снова. Из-за дома появилась полная женщина в голубом сарафане. Она подошла к калитке и спросила, что ему нужно. Некрасивая, с простым лицом и гладкими волосами, собранными в узел на затылке. Она напряженно смотрела на Федора большими голубыми глазами. Он решил, что это няня, присматривающая за детьми.
– Капитан Алексеев, из следственного отдела. Мне нужно поговорить с госпожой Бураковой. Она дома?
Ни стыда, ни совести, философ! Какой капитан? Какой следственный отдел? Все в прошлом. Зато ясно и вопросов не вызывает, особенно у женщин. Для пользы дела.
– Это я, – сказал женщина, приглаживая волосы. – О чем поговорить?
Похоже, растерялась и не собирается требовать служебное удостоверение. На всякий случай у Федора есть пропуск в университетский спортзал. Рискованно, конечно, но, как правило, ни у кого не поворачивается язык требовать служебное удостоверение при взгляде на честное открытое лицо капитана Алексеева.
– Мы можем поговорить? – Он улыбнулся, давая понять, что не опасен. – Как вас зовут?
– Да, да, конечно, – заторопилась женщина, открывая калитку. – Входите. Я Лидия Семеновна. Может, во дворе? Там у меня дети! – Она махнула рукой куда-то за дом.
Лидия… Федор сглотнул невольно. Жена Буракова тоже Лидия. Бывают же совпадения!
Он пошел за ней вокруг дома. Там была детская площадка с горкой, песочницей и качелями. Все было выкрашено в яркие краски. На ней возились два мальчика, лет трех и пяти. Они уставились на Федора во все глаза. Оба были похожи на мать, широколицые, с такими же большими голубыми глазами.
– Это Станислав, – она указала на старшего, – а это Олег. Играйте, мальчики, дядя пришел поговорить с мамой.
– Как тебя зовут? – спросил Станислав.
– Дядя Федор.
– Ты с папой работаешь?
– Нет, но я хорошо знаю вашего папу.
– Мы можем здесь, за столом, – она кивнула на простой деревянный стол с лавками по обе стороны. – Я вас слушаю.
– Лидия Семеновна, я хочу задать вам пару вопросов о партнере вашего супруга Кротове.
– О Мише Кротове? Но что же я могу сказать? Вам надо поговорить с мужем.
– Мы говорили, но я очень верю в женскую интуицию, Лидия Семеновна. Я уверен, вы сможете пролить свет, так сказать… – Он беспомощно замолк, загнав себя в словесный тупик. Он и сам не знал, чего ждет от нее, о чем хочет спросить.
– Миша мне нравился, хотя не могу сказать, что мы часто виделись. Я знала Лену, она была умница, добрая. Любила моих мальчиков, тогда их было двое, у нас еще старший, Святослав, он сейчас в школе. Я тогда была беременная Олежкой, интоксикация страшная, ничего не ела, почти не вставала с кровати. Она часто приходила, приносила то сок, то копченую рыбу, то пиво… – Она рассмеялась. – Представляете, меня со страшной силой тянуло на пиво. В первый раз на морковку, во второй на жареную картошку, а с Олежкой на пиво. Я тогда отекала страшно, растолстела, а Лена говорит: ничего, по чуть-чуть можно, и рыбку копченую! Она была как луч света… – Голос ее дрогнул. – Они очень хотели детей, Миша и Лена. Она лечилась, он возил ее за границу, даже усыновить думали. А потом она заболела… Сгорела за год, просто на наших глазах. Я помню, как она менялась, бледная, худющая… Она красотка была, не то что… – Она махнула рукой. – Ой, извините, вы хотели о чем-то спросить!
– Лидия Семеновна, вы знали, что в доме Кротова жила девушка?
– Да, муж говорил. Только он не верил, говорил, Мишка снова головой поехал… В смысле, когда уже Миша умер.
– А вы?
– А что я… – Она оглянулась на дом. – Я иногда звонила ему, узнать, как дела. Позвоню, может, говорю, встретимся, посидим, как когда-то, я скажу мужу. А в последний раз он сказал, да, конечно, встретимся, хочу познакомить вас кое с кем. Наверное, он имел в виду эту девушку. Но как-то руки не дошли, я ему больше не звонила, а муж сказал, что позвонит сам. Он считает, что не было никакой девушки. Я уже не знаю, что и думать. У Миши был такой радостный голос… А потом муж сказал, что он умер. Покончил с собой. Но может быть, и случайность – наглотался снотворных таблеток. Это так нелепо… Я не могла поверить! У них были проблемы с бизнесом. Муж не говорил, но я же видела. Теперь, когда Миши нет, ему приходится за двоих.
Она ни разу не назвала Буракова по имени, отметил Федор.
– Сочувствую вашему мужу, надеюсь, он справится.
Она промолчала.
– Скажите, Лидия Семеновна, какие отношения были у вашего мужа и Кротова? Они дружили?
Она не торопилась отвечать, смотрела в стол. Потом подняла глаза на Федора и сказала:
– Понимаете, они были очень разными. Миша рос в детдоме, а посмотришь – аристократ, не знаю, как он смог там выжить. И образование хорошее. И живет он… жил, в «Октавии», дом шикарный, мебель итальянская, дорогая. И одевался, и по заграницам ездил… Когда Лена была жива, они то в Испанию, то в Грецию. Он любил красивые вещи. А мой муж из простой семьи, отец сантехник, мама санитарка, жили в хрущевской двушке. Это с ним всю его жизнь, он их любит, конечно, по-своему, но видимся мы редко. Конечно, деньги дает. Понимаете, они были партнерами, но как бы это объяснить…
– Они были соперниками?
– Муж… – она запнулась. – Муж завидовал Мише за размах, за талант… Миша был талантливым архитектором, а муж закончил финансовый. Мы вместе учились. Его не очень любили, он хотел быть лидером… И в бизнесе так же, все под контролем, постоянные разносы и выговоры, люди уходят. Они часто ссорились. Знаете, я думаю, если бы Миша не умер, они бы разбежались.
– Вам известно, что бизнес перешел к вашему мужу?
– Известно. Они с самого начала так решили. Говорят, все так делают. Я далека от бизнеса… – Она не смотрела ему в глаза. – Он однажды сказал, что хочет выкупить долю Миши, что им тесно вдвоем…
– Лидия Семеновна, девушка у Кротова была, мы ее нашли. Но нам неизвестно, почему она внезапно ушла из его дома, уничтожив все следы своего присутствия…
– Как ушла? – Она недоуменно смотрела на него большими круглыми глазами. – Вы думаете, Миша поэтому?..
– Этого мы тоже не знаем. Она исчезла, не оставив записки, не взяв даже кольцо, которое он ей подарил. Никто не верил, что она была, все выглядело так, как будто он действительно, как сказал ваш муж, поехал головой.
– Бедный Миша! Кто же она такая? Зачем она так с ним?
– А как по-вашему?
Они смотрели друг дружке в глаза. Она отвела взгляд первой. Оба молчали.
– У нас трое детей, у меня нет профессии, я никогда не работала… – вдруг сказала она. – У меня дом и семья… Я знаю, он сложный человек, он никогда никому не уступает, он может быть жестоким. Иногда мне кажется, что он мстит окружающим за беспросветное детство и пьяницу отца. Он завистлив. Я поняла, о чем вы. Эту девушку Мише подставили, чтобы объявить его психом и убрать. Но никто ведь не ожидал, что он покончит с собой, правда? И теперь возникает вопрос: кому выгодно? Мой муж получил бизнес, теперь он главный, теперь не надо делиться. Вы об этом? – Она требовательно смотрела Федору в глаза.
Он кивнул, с трудом удерживаясь от долгих путаных объяснений и оправданий. Она хватала все на лету и не боялась говорить, как есть. Она была далеко не глупа, и он почувствовал невольное уважение к этой домашней курице…
– Вы хотите знать, способен ли мой муж на такую подлость? И на убийство?
И снова Федор промолчал, понимая, что не нужно торопить, она сама знает ответы на свои вопросы.
– На подлость способен, – заявила она твердо. – На убийство – нет. Не думаю. Он обманщик, причем обманывает, глядя в глаза. Он встречается с женщинами, возит их в «Золотой берег», а потом врет, что задержался на работе. Сначала я плакала, мне было стыдно и обидно, а теперь привыкла. Деваться все равно некуда. Одна надежда – когда дети вырастут, я уйду.
– Откуда вы знаете про женщин?
– Одна из них позвонила мне и попросила встретиться. Она была обижена, он ей недоплатил, обманул. Жаловалась… – Она усмехнулась. – Представляете? Она жаловалась мне, законной жене! Пожмотничал, сказала. Сволочь, жлоб, сказала, и еще всякие другие слова. И я узнала своего мужа. Он выдает деньги на хозяйство и требует подробных отчетов, жучит за каждую копейку. Иногда я думаю, что больше не выдержу. И тогда я повторяю себе: я уйду! я уйду! я уйду! Пусть только мальчики оперятся и вылетят из гнезда. Я доживу! У меня нет подруг, он не разрешает, ревнует. Я не понимаю, как можно ревновать, если не любишь, если сам гуляешь, как мартовский кот. Или не ревнует, а из вредности…
Федор думал, что она сейчас расплачется, но глаза ее были сухи. Ему казалось, она забыла о его присутствии, выговаривалась, потому что допекла и достала ее такая жизнь.
– Скажите, вы не припомните, когда ваш муж вернулся домой пятнадцатого августа?
Она задумалась. Потом сказала:
– Помню! У Олежки болело ушко, и мы были у врача. Я позвонила мужу на работу, рассказала, а он ответил, что задержится, так как обязан присутствовать на приеме в мэрии. Вернулся поздно, я уже легла. Мы спим в разных спальнях. Я еще подумала, что после приема он не сразу поехал домой… – Она оборвала себя.
День был удивительно тихим и мягким, прекрасным днем ранней осени. Деревья стояли еще зелеными, лишь кое-где мелькал яркий желтый лист. Мальчики играли в песочнице, негромко переговариваясь и смеясь, по дорожке ходила, покачивая хвостом, сорока, иногда издавая хриплый вскрик. Дом под красной крышей был… Гнездо, сказала она. Здесь пахло грибами и пожухлой травой, чувствовалась близость леса.
Она была права. Ей было что терять…
– Если это он подставил Мише девушку, я уйду от него! – сказала она страстно, сжимая кулаки. – Ненавижу!
Глава 27 Возвращение философа
Город бурлил. Слухи об убийстве в театре достигли окраин, они множились и обрастали живописными деталями. Полной информацией владели считаные люди, и среди них, разумеется, репортер криминальной хроники и личный друг жертвы Лео Глюк. Он озвучивал сценарии трагедии, оснащая ее все новыми и новыми деталями. Он был очевидцем, главным свидетелем, близким другом жертвы и единственной надеждой следствия.
Федор Алексеев позвонил капитану Астахову. Ему было неловко за свой демарш и картинный уход на улице, а вспоминая свою фразу… как он сказал? «Я выхожу» или «Я выхожу из игры»! Кажется, так. Вспоминая, он краснел, уж очень театрально она прозвучала. Кроме того, ему было интересно, что удалось нарыть капитану. Похоже, он, Федор, поспешил. Еще одно убийство… Для их небольшого городка перебор. Лидию убили в музее среди восковых фигур, наряженных в яркие костюмы, актрису – в театре, перед последним актом… Что-то в этом, как бы выразиться подоходчивее… Некая условность, искусственность, надуманная подготовленность мизансцены… Цветы, костюмы, иллюзия, штучный мир чужих страстей, декоративный, пафосный… Один – статичный, из воска, другой – живой, но все равно иллюзорный, и что-то общее между ними… Или нет? Убийца общий! Душитель? Тот самый, исчезнувший бесследно? Или нет? Мысль на уровне чувствования не хочет облекаться в слова. Так, дымка, мгла, неприятный туман предчувствия…
Капитан Астахов держался официально, выражался скупо, сказал, что есть новости, но не по телефону.
– Может, у Митрича? – спросил Федор. – В восемь?
– Можно, – ответил капитан после паузы. – А ты как, возвращаешься или просто любопытствуешь? – не удержался он.
Федор не стал отвечать, отключился.
…Савелий Зотов пришел на точку первым, кто бы сомневался. Митрич приветствовал его скорбным лицом и вопросом о том, что же это такое творится в городе. Жители в панике, вечером на улицах пусто, одни патрули с собаками. Савелий печально кивал.
– Вот же она у меня, – Митрич махнул рукой на стену с фотографиями. – С Лешей Добродеевым, с автографом! Леша привел, ей очень понравилось. Выпила три рюмки шартреза и дала автограф для мамочки. Какая трагедия… Какая немыслимая трагедия! Сначала в музее, теперь в театре. Лучшие люди! И этот бизнесмен тоже. Леша дал материал на целую страницу… Лео Глюк, у меня есть несколько экземпляров. Мамочка собирает всякие вырезки про убийства. Она считает, что вернулся душитель… помнишь, три года назад? И ведь не поймали! А теперь опять. Весь город в ужасе, все ожидают, кто третий. Помяни мое слово, Савелий, добром это не кончится…
Добром не кончится – вернее не скажешь. Савелий молча слушал, он не умел говорить на подобные темы. Если спрашивали его мнение, он отвечал, а восклицать, охать и ахать – что толку?
– Между прочим, мамочке накануне снился сон… – Митрич понизил голос.
– Сон? Кошмар? – спросил появившийся незаметно, как черт из коробочки, капитан Астахов. – Давай, Митрич, не томи. Излагай. А философа еще нет? Неужели опаздывает?
– Мамочке снился карнавал… Ой! Федя!
Федор подошел и поздоровался. Сел.
– Извини, Митрич, перебил. Карнавал?
– Карнавал. Все в черных масках с клювами…
– Как во время чумы, – заметил Савелий. – Не похоже на карнавал… Кстати, только недавно узнал, почему клювы! Они клали туда всякие специи, чтобы дышать через них. Верили, что они очищают воздух.
– Чума, точно! Черные фигуры с клювами волокут тела… Молча. Тучи, голые деревья, черные пустые окна, и вороны каркают. Это вроде символ упадка и смерти. Она проснулась, а у нее давление за двести! Она говорит, это неспроста, будут новые жертвы.
– Ох, Митрич, смотри, накаркаешь, – сказал капитан. – Надо валерьянку и чай с травками на ночь. Сериалы не смотреть, бульварные романы не читать. И бегать по утрам. Спроси у философа, помогает для ясности мысли. Можно еще завести собаку. Могу одолжить на пару недель мою Клару. Она кого хочешь приведет в норму.
Буль капитана, старая дева по кличке Клара, славилась отвратительным характером и признавала из знакомых капитана одного только Федора. Он был единственным, чьи брюки избежали собачьих клыков.
– Не дай бог! – испугался Митрич. – Это же только сон. Насчет собачки скажу мамочке. Спасибо, Коля. Я сейчас вам пивка и закусить!
– Что произошло в театре? – спросил Федор, когда Митрич побежал за тележкой.
– Убийство произошло. В антракте. Давали спектакль «Антоний и Клеопатра», Анна Пристайко, ведущая актриса, играла Клеопатру. После третьего звонка не появилась, пошли за ней, а она…
– Ужас! – выдохнул Савелий. – А…
– Как? Плетеным кожаныи шнуром в виде змеи. Шнур лежал в коробке вместе с другими подарками. Полно цветов, дышать нечем, она лежит в кресле перед трюмо, концы шнура свисают почти до пола.
– Он не забрал его? Почему?
– Не знаю. Может, спугнули, пришлось поторопиться. Премьера с первым Антонием была три года назад, но продержалась недолго, артист уволился. Случился конфликт, по слухам – рассорился с Клеопатрой, они были любовниками. Опять-таки по слухам. Новый Антоний появился только сейчас, и они решили повторить. Премьера номер два, так сказать.
– Что говорит коллектив?
– Много чего. Языками молоть не мешки ворочать. Ее в театре не любили, завидовали. Характер у жертвы был тот еще. По сути, она была у них хозяйкой. Директор ее боялся, главный режиссер старался не спорить. Кстати, он был против спектакля, говорил, что не к добру. Как я понял, у него все не к добру, он пьющий язвенник, одинокий, питается всякой дрянью в театральном буфете…
– И что? – с недоумением спросил Савелий. – Какая разница?
– Никакой. Костюмерша Танечка очень напирала на буфет, говорит, ему не хватает теплой женской руки, поэтому он такой сложный. Это она обнаружила тело. До сих пор трясет, говорит. Единственная, кто плакал. Ну еще бабуля, которая билеты проверяет. Говорит, таких, как Анна Пристайко, больше нет. А что характер плохой и грубая, так ей все можно. Зритель ходил на нее, и не слушайте, что вам говорят. Я спросил, в каком смысле? Ну что, мол, это месть и все такое. Оказывается, новый Антоний в жизни ее любовник, некто Олимпий… черт, не помню фамилии. Его супруга пару дней назад закатила ей скандал. Кто такая эта, с позволения сказать, супруга, и кто такая Анечка Пристайко? Кроме того, никто свечку не держал. Ей все завидовали, распускали сплетни, особенно эта бездарность Леночка Булах.
– Ты думаешь, кто-то из своих?
– Вряд ли. Хотя… Понимаете, артист – фигура эмоциональная, вся на нервах, вполне может пришибить кого-нибудь с ходу… Спонтанно, как говорит философ. А тут убийство с заранее обдуманным намерением. Убийца положил шнур в коробку, сумел пронести в ее гримерку, причем она ничего не заподозрила, не подняла шум…
– Ты думаешь, она его знала? – спросил Савелий.
– Может, и знала. Но не обязательно. Он принес цветы и подарок, – сказал Федор. – Таких обычно не замечают. Я уверен, никто не вспомнил, что видел чужого мужчину в коридоре или около ее комнаты. Он мог быть одет как курьер.
– А разве там можно всем ходить? – спросил Савелий.
– Не всем, а только самым близким. Например, Леша Добродеев, он же Лео Глюк, не вылезал от нее, отлучался только в буфет принять. Он принес громадный букет белых лилий, как на похороны. Смрад стоял… там нет окон! И бусины рассыпаны на полу. Нельзя. Но всегда найдется кто-то, кто пролезет.
– Коля, это тот же, что в музее? Ту девочку? – спросил Савелий.
– Спроси чего полегче. Не знаю.
– А почерк? – настаивал тот. – Обе жертвы задушены в публичном месте, чуть ли не на глазах, и никто ничего не заметил. Он умеет маскироваться и ускользать незамеченным.
– Убийство в музее связано с делом Кротова, скорее всего, – сказал Федор.
– Дело Кротова рассыпается, его закроют, – сказал капитан. – Это было самоубийство.
– Ты уверен?
– Я не философ и не гадалка, – с раздражением ответил капитан. – У меня два убийства на руках, и нет времени сидеть и гадать, что с чем связано.
Заявление так себе по смыслу, скорее эмоция. Коля и сам чувствовал, что дело бизнесмена не «выжато» до точных ответов на все вопросы, но тут уж ничего не поделаешь, начальству виднее.
– А если это душитель? Тот, который три года назад? – предположил Савелий.
– Может. Вот поймаем и спросим. Лично приглашу тебя на допрос.
Они смотрели на приближающегося Митрича с тележкой. Тележка отчаянно дребезжала, и Митрич всякий раз смущался и обещал приобрести новую. А Федор отвечал, что лязг этого механизма такой же атрибут заведения, как и фирмовые бутерброды. Бренд, лицо и логотип. Да ладно, смущался Митрич, какое лицо, ей уже сто лет!
– Савелий, скажи тост, – попросил капитан. – Придумай что-нибудь оптимистичное.
Савелий вздохнул, поднял бокал с пивом и замер, нахмурясь. Прошла минута, он напряженно думал.
– Ладно, Савелий, я пошутил. Давайте за возвращение!
– А кто вернулся?
– Мы все время возвращаемся, Савелий, не заметил? Только соскочил с поводка, как сразу назад. Карма! Причем философская.
Савелий наморщил лоб, пытаясь сообразить, что имеет в виду капитан.
– За успех! – коротко сказал Федор, и они выпили. – А что дальше?
– Поговорю с женой Олимпия, – стал перечислять капитан, – еще раз пройдусь по коллегам и завистникам, попытаюсь выйти на типа с коробкой. Ей их принесли четыре, она даже не открыла, так и остались в подарочных пакетах. Та, в которой был шнур, синяя. Небольшая, но в карман не спрячешь. Он нес ее в руках. Или в пакете. Возможно, у него были цветы. Там букетов штук десять, не меньше.
– А что в остальных коробках? – спросил Савелий.
– В одной трюфельные пирожные, четыре штуки, из «Прадо», в двух других шелковый шарф и японская чашка. Везде именные открытки с поздравлениями. От мэра, бизнесмена Речицкого и Лео Глюка, он же Алексей Добродеев. Открытки в коробке с орудием убийства, как вы понимаете, не было, подарок анонимный. Пальчиков тоже нет, грамотная сволочь.
– Может, брошенный любовник? – сказал Савелий.
– Может. Они же все, как правило, лишают бывших любовниц жизни. Очень может быть. Да еще у всех на виду. Покопаемся, Савелий, в ее личной жизни, привлечем сплетника Лео Глюка, говорят, они дружили. Тесно дружили, как намекает направо и налево этот писака. Вот и возьмем его за жабры. Может, ему для криминальных хроник материала не хватало… Еще коллеги рвутся выложить всякие грязные подробности ее личной жизни, а чего? Можно позволить себе, по морде уже никто не даст.
Они помолчали. Савелий был печален, капитан злился, хотя вряд ли сумел бы объяснить, на кого и почему. На жизнь вообще.
– Я видел ее в музее, в образе Клеопатры, – сказал Федор. – Впечатляет. Некоторые фигуры безупречны, другие попроще. Как будто делали разные мастера. Иван считает его гением.
– Не заметил, – сказал капитан. – Они мне все как куклы, на одно лицо. Клеопатру не видел. Не мое.
– Она сидит на троне, а по спинке ползет черная змея. По легенде, она покончила с собой после того, как ее войско было разбито римлянами. Плутарх пишет, что на ее руке обнаружили два следа от укуса змеи, но самой змеи не нашли. Другой историк писал, что она дразнила змею золотой заколкой, выманивая из кувшина. Это бездоказательно и скорее из области фантазии. Свидетелей не было. По слухам, она любила яды и много экспериментировала, пытаясь выявить самый действенный и безболезненный. Согласно еще одной версии, яд содержался в шпильке в ее прическе.
– То есть тот, кто убил, не случайно выбрал орудием убийства змею? Он был в музее и видел куклу?
– Не обязательно был в музее. Все знают, что Клеопатра умерла от укуса змеи. Но убийца явно выбрал кожаный шнур не случайно, Савелий. Это символ, знак, и, как всякий знак, он имеет свое значение.
– Знаки, символы, магия… – капитан застонал. – Опять мутняки!
– Но если это знак, то убийца из музея и убийца из театра не один и тот же!
– Интересно, почему это? – спросил капитан.
– Потому что в музее не было знака, – объяснил Савелий. – Там было просто убийство, я думаю, случайное. Эта девочка, такая молоденькая, невинная, кому она могла помешать? У нее и врагов-то не было.
Капитан посмотрел на Федора и только головой покачал.
– Я поговорил с его женой, – сказал Федор. – Если тебя это еще интересует.
– С чьей женой? – не понял Савелий.
– С женой Буракова.
– Делать больше нечего? – сказал капитан. – Учебный год, философские раздумья, незамужние аспирантки… Оно тебе надо?
– Она сказала, что ее муж способен на подлость, а потому она бы не удивилась, если бы он подсунул партнеру девушку, чтобы выставить его ненормальным, вогнать в депрессию и… Не думаю, что он рассчитывал на самоубийство Кротова, этого никто знать не мог. Впади Кротов в депрессию, Бураков попытался бы выкупить его долю в бизнесе. По ее словам, он сказал однажды, что вдвоем им тесно…
– И все-таки ищи, кому выгодно, – сказал Савелий. – Значит, он мог убить ее? Как свидетельницу?
– Это еще доказать надо, – проворчал капитан.
– А у него есть алиби на момент убийства Кротова и девушки?
– Есть. Все у него есть, Савелий.
Глава 28 Ночные бдения при луне
Горячая колба выглядит точно так же, как и холодная.
Первый закон работы в лабораторииТанцовщица Чипаруса напомнила ему Лидию… Тоненькая, в короткой юбочке, с милым личиком. Она смотрела на него, мешая сосредоточиться. Недолго думая, Федор протянул руку, намереваясь сунуть фигурку в стол, и… замер.
– Не верю, – сказал себе. – Не верю. Пусть остается. Что это было? – спросил он себя. – Не знаю…
Балконная дверь открыта. Слабый ночной ветерок шевелит занавеску, и она вздувается пузырем и опадает. Над перилами висит большая яркая луна…
Боль за несколько дней притупилась, лицо Лидии, такое милое, побледнело и потихоньку таяло. Ее улыбка, ее испуг при виде зайца, ее смех… Он вдруг почувствовал запах сена… Следующий кадр как вспышка: она лежит в его постели, он видит цепочку бусин-позвонков, острое плечо и длинные светлые волосы. Русые. Ему пришло в голову, что Кротов тоже любовался, только волосы у его девушки были рыжие и звали ее Зоя. Две разные девушки, одна и та же… Если бы только ей удалось поговорить с ним! Если бы. Она бы назвала того, кто попросил, нанял, убедил ее. Вполне невинная шутка, причем не даром. А почему… Ему вдруг пришла в голову мысль о том, что она могла получить намного больше, чем пять тысяч, если бы осталась с Кротовым! Они нашли общий язык, им было интересно вдвоем… Или ему только так казалось? А может, она была обязана тому, кто попросил? Или было еще что-то между ними? Любовь? Любимый попросил, и она согласилась?
Да, притворялась, да, играла в любовь, да, лгала… С ним, Федором, тоже? Он вспоминал ее лицо, серьезность, с какой она говорила о книгах, о музыке… Он испытывал сожаление, что их история продолжалась всего-навсего несколько дней. Наполненных обоюдной симпатией, теплом, надеждами и ожиданием. Радостью узнавания. Во всяком случае, так ему казалось. Неужели все ложь?
Не знаю, сказал он себе. Оказывается, я ничего не понимаю в людях. И как только попадается кто-нибудь сложнее тряпичной куклы, я теряюсь и сужу… облыжно. Что такое «облыжно»? Ложно, обманно… Седая архаика, так больше не говорят. Грубое корявое слово… Капитан Астахов с его черно-белым восприятием, и Федор Алексеев, облыжно судящий философ, для которого мир и человек расцвечены яркими красками… И кто прав? Оба правы…
Смерть Кротова. Смерть Лидии. Смерть Клеопатры.
Кротов и Лидия связаны. Лидия убита в музее. Статуя Клеопатры в музее, актриса убита в театре. Статуя Кротова в музее. Как это все связано? Трудно предположить, что убийства Лидии и Клеопатры практически одновременно совершили двое разных убийц. Так же сложно вообразить, что убийца был один. А мотив?
С Кротовым более-менее ясно. Появление Лидии в доме бизнесмена не случайно, но никто не хочет возиться. Это было самоубийство человека с нестабильной психикой, и точка, как говорит капитан Астахов. Кстати, он тоже считает, что дело сырое и требует доработки. А с другой стороны, допустим, была девушка, которую попросили об услуге. Попросили, пообещав приличные деньги, и она согласилась. Это не преступление. Что ей можно предъявить? Девушке, разводящей мужчин на бабки, как говорит капитан Астахов. Ничего. Заказчик имел место, равно как и жесткие требования не брать деньги, не принимать подарки и уничтожить следы своего присутствия. Вот и найди его, докажи, что был. Девушка, просто разводящая мужчин на бабки, не отказалась бы добровольно от денег и бриллиантового кольца. А она исчезла, ничего не взяв.
Самый мощный мотив – бизнес! И все-таки каким-то боком Бураков. Он главный выгодополучатель. Они встречались год назад, потом бурно расстались, по его словам. Это подтвердила девушка-официантка из «Золотого берега». Она была похожа на покойную жену Кротова – кому знать об этом, как не Буракову. Теперь он единственный владелец компании, а Лидии больше нет. Он не ожидал, что Кротов покончит с собой. Он не мог этого знать. Он представил ей все как невинную шутку, скорее всего. Но после его смерти девушка сомнительных моральных устоев стала опасной, и он ее… Не пляшет. У него алиби. Нанял киллера? Слишком сложно. И почему музей? Это ненужный риск. На это убийца мог пойти лишь в случае, если спешил… Именно! Очень спешил. Кто?
А Клеопатра? Ее фигура в музее. Ее убивают во время антракта, перед финальной сценой пьесы, там, где ее жалит змея. Орудие убийства – имитация змеи, от укуса которой умерла настоящая Клеопатра. Какой смысл вкладывал убийца?.. А ведь смысл есть!
Обе женщины связаны с музеем восковых фигур. Все крутится вокруг музея. Он вспомнил лицо Мироны, его внимательный взгляд, седые нечесаные космы…
Кротов тоже связан с музеем. Алхимик с колбами варит ядовитые зелья в дьявольской кухне, окутанный ядовитыми испарениями. Кротов погиб, наглотавшись таблеток. Таблетки – та же химия. Как это связано с образом алхимика? И связано ли? Или случайность? Вряд ли. Слишком много ничего не значащих на первый взгляд случайностей…
Федор вспоминает зал музея, стоящие там произвольно фигуры в человеческий рост. Как живые… Комната ужаса. Ведьма Саломея Филипповна… Байкер с жестким и грубым лицом, в черной с красным кожаной куртке. Погиб в прошлом году, сбит машиной. Всю жизнь на колесах, сказал Иван, и погиб под колесами. Случайность?
Мэр, Корда, кто там еще? Лицо Мироны… Его студентка Соня Коротич сказала, что они бежали от него сломя голову. Появился в их городе ниоткуда, одинок, сидит безвылазно в музее, с утра до вечера мастерит восковые статуи. Гений, дьявол, проклятие…
Иван Денисенко сказал, что фигур двенадцать. Мастер в вечном поиске и теперь ищет модель для следующей. Городской бомонд отметился, больше желающих нет. Из двенадцати трое мертвы, причем смерть была насильственной. Четвертая «музейная» выламывается из стиля – фигуры Лидии в музее нет.
Федор варит себе свежий кофе, наливает в черную керамическую кружку, садится за письменный стол. Пристально вглядывается в экран. Когда же это началось? И как?
Давно началось. Первые восковые фигуры назывались эффигии. В Средние века тела умерших членов королевской семьи в полном одеянии несли на крышке гроба, а потом стали заменять восковыми фигурами. Это и были эффигии, восковые посмертные фигуры монарших особ. После похорон эффигию оставляли рядом с гробницей для обозрения любопытными. Иногда за деньги. Федор представил себе полутемный и холодный церковный зал и неподвижные восковые фигуры с застывшими лицами, в богатой одежде, с пронзительными взглядами, до оторопи похожие на живых. Эффигии. Это было начало.
Увлечение восковыми фигурами охватило Европу. Монаршие особы приглашали художников, с готовностью позировали, коллекции росли и множились. Стало хорошим тоном иметь собственную досмертную эффигию. А кто не мог себе позволить, бежал и, раскрыв рот, смотрел на фигуры из «воскового шапито» француза Бенуа, возившего по Франции сорок три фигуры королей, королев и принцев. Собирая толпы и прилично зарабатывая на них…
В музее восковых фигур королевского двора Англии были выставлены сто сорок скульптур в натуральную величину, и впервые некоторые части их тел двигались! Нервные посетители падали в обморок. Впервые? Не совсем. Три тысячи лет назад критский механик Дедал соорудил механическую фигуру, которая двигала руками. Правда, она была сделана не из воска…
И разумеется, мадам Тюссо. Кто не знает мадам Тюссо?
Беспроигрышный вариант! Восковые фигуры вызывают любопытство и трепет. Народ валом валит взглянуть на великих, сделанных из воска. Президентов, актеров, королей. А комнаты ужаса? С обезглавленными трупами и убийцами с окровавленными топорами? Прямо мороз по коже. Такие музеи есть почти в каждом крупном городе. А в городах поменьше? А в совсем маленьких? Интернет знает все. Нужно спросить, и он расскажет.
Через пару часов у Федора был результат: стоящих упоминая музеев, не считая крупных и известных, в центральной части страны девятнадцать, включая залы в городских исторических музеях. Нужная информация: имя скульптора, количество экспонатов, фотографии – то, что мог предложить Интернет. Для аналитического процесса достаточно. Он чувствовал себя рыбаком, забросившим сеть и теперь жадно рассматривающим улов.
Федор впивался взглядом в лица восковых людей, стремясь найти то очевидное общее, что объединило бы их и бросилось в глаза: манера скульптора, типажи, интенсивность колеров, интерес к определённым личностям и эпохам. От хоровода фигур и лиц у него кружилась голова. Он отпивал кофе, с силой проводил по лицу ладонями, шел в кухню и снова включал кофейник. Он шел по следу; как Тезей, он нащупал нить Ариадны…
Глава 29 Прощание
Капитан Астахов официально сообщил пани Катаржине Гучковой, что она может забрать тело сына. Женщина расплакалась и стала благодарить. Капитан поспешил закончить разговор, попросив звонить, если что.
– Мы с Алексом ждем вас, вы же придете? Мы сообщим время. Пожалуйста! И ваш товарищ, с которым вы вместе приходили в гостиницу, тоже. Очень просим!
Астахов попытался было сослаться на занятость, но пани Гучкова снова заплакала, и капитану не оставалось ничего иного, как пообещать присутствовать на траурной церемонии. Он тут же перезвонил Федору Алексееву и сообщил, что от имени их двоих обещался быть. Федор на погребении бизнесмена присутствовать не собирался, но капитан Астахов сказал, что пани Гучкова очень просила, даже настаивала.
– Ты же у нас фи-зио-гномист, – выговорил он иронически, – вот и посмотришь на них, вдруг что-нибудь заметишь. Савелия звать? Пусть тоже посмотрит, с его-то опытом… а вдруг?
Кремация имела место в доме ритуальных услуг с поэтическим названием «Белый лотос», собравшихся было человек пятнадцать – люди из мира бизнеса в основном. Без жен, все в черном. Федору вспомнился какой-то криминальный фильм, где хоронили мафиози, и там также присутствовали мужчины в черном без жен. Позади всех стояла заплаканная экономка Кротова Настя.
Капитан Астахов внимательно рассматривал присутствующих. Савелий Зотов от участия в церемонии отказался, сославшись на занятость…
Просторное помещение, венки, живые цветы, печальная музыка. Было холодно, как в погребе. Федор заметил жену Буракова, собирался было поздороваться, но женщина едва заметно качнула головой – не нужно! – и он перевел взгляд на ее супруга. Бураков был значителен. Как всегда бесцветен, одет строго, стоял прямо – таким его и помнил Федор. Но что-то новое появилось в облике бизнесмена, чего не было раньше. Федор определил это как высокомерие и самоуверенность. Это был хозяин! Федор подумал, что сегодня, в этот самый момент, бывший партнер ставит точку в партнерских отношениях с проигравшим Кротовым. Теперь действительно все. Прощай, Миша!
Пани Гучкова, в черном платье, в черных чулках, в шляпке с вуалью, деликатно промокала глаза носовым платочком. Длинный тощий парень, стоявший рядом, поддерживал ее под локоть. Сын и брат, программист из Риги, Алекс Гучков. Лицо у парня было отсутствующим, глаза прятались за очками с тонированными стеклами. Федор подумал, что для него это неприятная и ненужная процедура, так как сводного брата он никогда не видел и сейчас вряд ли ощущает боль утраты.
Гроб красного дерева неторопливо пополз в разверстую пасть топки. В лица им полыхнул жаркий адский огонь…
Скромный фуршет в «Прадо». Скромный – и «Прадо»! Оксюморон. Но тем не менее действительно скромно, но стильно. И должно быть, недешево. Канапе с «голубыми» сырами, креветками и крошечной горкой черной икры, с воткнутыми в них шпажками. Салаты из тунца, какие-то «замазки» в небольших вазочках. Крекеры вместо хлеба. Красное и белое вино. Бураков сказал спич, занявший пару минут, о том, что потерял не только делового партнера, но и надежного друга. Долго жал руку пани Гучковой. Тощий Алекс не отходил от матери. В руках у него была пластиковая тарелочка с крекерами и какой-то зеленью. Все с любопытством рассматривали пани Гучкову, зная уже, что это мать Кротова. Некоторые подходили, чтобы выразить соболезнования. Федор дождался своей очереди и тоже подошел.
– Вы приходили в гостиницу! – воскликнула пани Гучкова. – Я вас помню. Спасибо, что пришли. Это Алекс… Саша по-нашему, мой младший сын. Я так и не успела их познакомить… – Она всхлипнула и поднесла к глазам платочек.
– Мама, не надо, – сказал Алекс-Саша.
– Вы у нас впервые? – спросил Федор по инерции, лишь бы спросить, и тут же сообразил, что вопрос выглядит глупо – конечно, впервые!
Парень смотрел молча, из-за тонированных стекол очков поблескивали глаза. Казалось, он не понял вопроса.
– Сашенька в первый раз приехал! – поспешила пани Гучкова. – Это такая трагедия! Вместо знакомства с братом похороны. Бедный мой Мишенька…
…– Не понимаю я таких поминок, – капитан Астахов делился впечатлениями с Федором постфактум. – Еды мало, закусить нечем.
– Так и закусывать особенно нечего, – заметил Федор. – Европа. Скромно, с достоинством. Мне понравилось. Народ пришел, отметился, съел крекер, выпил вина и пошел домой.
– Не по-нашенски как-то. А девять блюд? А вареники? А голубцы? А эти… что там еще?
– Еще водка. Ты обратил внимание, как держался Бураков?
– Заметил. Бога за бороду схватил, теперь сам себе хозяин. Супруга у него совсем простая, даже удивительно. Похоже, она хорошо относилась к Кротову – заплакала, расцеловалась с Катаржиной, долго стояла около нее, утешала.
– Простая. Хорошая женщина, только несчастная. А парни славные, у них трое мальчиков. Я видел двоих, третий был в школе.
Они помолчали.
– Да что ты… Ты же сам все понимаешь! – вдруг с досадой произнес капитан. – Я не принимаю решений, начальству виднее. Ты же сам знаешь, как у нас! Был в моей шкуре.
– Понимаю. Я тут кое-что нащупал, нужна помощь. Пробей по своим каналам, не было ли случаев нераскрытых убийств за эти годы в таких точках… – Он вытащил из папки листок бумаги. – И узнай, кто жертвы.
– Что ты опять задумал? – недовольно спросил капитан Астахов, принимая листок. – Опять твои мутки?
– И еще. Я бы присмотрелся к алиби Буракова…
– Мы это обсуждали! – повысил голос капитан. – Есть у него алиби, ты же знаешь. Тебе надо, ты и присматривайся.
– У меня нет полномочий. Это было убийство, Коля. Кротов был убит.
Капитан не ответил, сделал вид, что не услышал…
Глава 30 Извилистый путь к истине
Федор Алексеев не поленился, смотался в «Октавию» и прошелся по периметру высокого забора изнутри. Капитан сказал, есть щели, через которые можно пролезть на пустырь, а там ищи-свищи! Щели действительно были, две совсем рядом с домом Кротова. Федор рассудил, что Лидия могла запросто пролезть там, иначе как бы она ушла? Он нагнулся, рассматривая неровный нижний край бетонной плиты забора, надеясь обнаружить хоть что-то: нитку, обрывок ткани… что-нибудь! Точно так же мог зайти и уйти убийца Кротова, если, конечно, он не приехал и не уехал на машине, которая так примелькалась, что уже не бросается в глаза. Кротов умер ночью с пятнадцатого на шестнадцатое августа, между одиннадцатью и двумя часами ночи. Жена Буракова показала, что муж в ту ночь явился около двух, так как находился на приеме в мэрии. По-хорошему надо бы выяснить, когда закончился прием, вряд ли официальное мероприятие затянулось так надолго. А потом спросить у Буракова, где он находился. Он вспомнил лицо бизнесмена, когда тот сообщил, что был на приеме. На лице его играла откровенная издевка, вопрос не поставил его в тупик, у него имелось твердое алиби. Скорее всего. Расспросить охрану в мэрии не удастся, они потребуют удостоверение, это вам не домашняя хозяйка, которая всему верит. Капитан утверждает, что алиби налицо. А если присмотреться еще раз? Ладно, отставим пока, все равно ни до чего ему не додуматься, нужны факты. Если Лидию Кротову подсунул Бураков, то у него был мотив для ее убийства. Допустим, Бураков позвонил Лидии и попросил о встрече… Действительно, был звонок. Около одиннадцати двадцать восьмого августа, в день убийства. В ее телефоне неизвестный номер, который уже выпал из сети. Проверить его телефон? У Федора нет такой возможности. Кроме того, у него может быть несколько телефонов, принимая во внимание связи на стороне. Допустим, Лидия сказала, что сегодня увидеться с ним не может, так как идет в музей. Или вовсе отказалась, сообразив, что произошло, и перепугавшись. Бураков понял, что действовать нужно быстро, и отправился в музей. Выждал удобный момент, вошел с группой. От «Английского клуба» до музея около семи минут пешком. Гипотетически…
Федор положил перед собой листок с номером телефона заказчика, с которым у Буракова в «Английском клубе» был деловой ланч и, по его утверждению, переговоры с одиннадцати до двух. Достал айфон и застыл с аппаратом в руках. Отложил телефон, взял карандаш и листок, начал по своему обыкновению черкать, собирая мысли в кучу.
В двенадцать девушки были в музее. Бураков мог выйти из ресторана, скажем, через час, незамеченным проник в музей и… Федор представил, как он звонит заказчику, врет, что ведет следствие по убийству, и начинает расспрашивать… А Бураков, которому уже известно о прекращении следствия по Кротову, перезвонил тому и сообщил, что его достает какой-то недоделаный частный сыскарь, так что, если будет надоедать звонками и задавать вопросы насчет их встречи ему тоже, следует послать его подальше и пригрозить полицией. Он явственно представил себе, как Бураков презрительно цедит слова и убеждает того послать его, Федора, подальше…
Думай, сказал он себе. Соображай. Должен быть выход. Должен быть способ прищемить ему хвост. Он вспомнил, как жена Буракова, стиснув кулаки, сказала «Ненавижу!» Они разбежались бы, у них были конфликты, сказала она. Федор видел перед собой лицо Буракова во время похорон и на поминках… Лицо победителя. Лицо выигравшего битву. Аве виктис, горе побежденным…
А ты уверен, что он убийца, спрашивал он себя. Или он тебе не нравится – из-за Лидии? Прямых доказательств у тебя нет. Косвенные – твои чувства, твоя интуиция, антипатия к этому… – не в счет. Их к делу не подошьешь, как говорит капитан. Кроме того, тебе жалко его жену. А еще ты чувствуешь ревность… Такую, от которой темнеет в глазах и сжимаются кулаки. По словам капитана, он предоставил убедительное алиби, тут не подкопаешься. Его не видели в музее двадцать восьмого, он не приезжал в «Октавию» вечером пятнадцатого, в тот вечер, когда погиб Кротов. Или повезло и его не заметили, или его там не было. Третьего не дано. Пролез через дырку в заборе? Федор при всем своем богатом воображении не мог представить Буракова, лезущего через дырку в заборе. Нет. Но должно же быть хоть что-то! Не может не быть. Должен быть след, он не бесплотный дух… Дом Кротова и музей. Два места преступления, две жертвы, обе связаны с Бураковым. И ни там, ни там никаких следов и никаких свидетелей. Все в Федоре протестовало против этого… упыря!
Ему казалось, что они схватились в поединке и Бураков победил. Федор словно видел его бледное высокомерное лицо, неприятную ухмылку, немигающий холодный взгляд, в котором светилось торжество. Победитель. Обошел Кротова, устранил девушку и с ухмылкой смотрит на него, Федора. Он замешан, не может не быть замешан, больше никого нет. Победитель, который получил все. Думай, философ! Ты остался один, барахтайся! Не дай ему уйти. Это между ним и тобой, теперь это касается тебя лично.
Он помнил то, что Бураков говорил о Лидии, каждое гнусное и подлое слово, и корчился от боли и бессилия. Он представил себе барахтающуюся в молоке лягушку из детской сказки. Теперь ты лягушка, философ. Барахтайся! У тебя аналитический склад интеллекта и интуиция. Да и прошлый опыт оперативника со счетов не сбросишь, как талант, который, по утверждению капитана Астахова, не пропьешь. Думай, черт тебя подери! Не дай ему уйти!
Давай еще раз, с самого начала. Ты должен. Иначе всю оставшуюся жизнь тебя будет мучить мысль, что бесцветный, скользкий, подлый тип оказался умнее и вставил тебе, философу и мыслителю, фитиля. И спал с твоей девушкой. И с этим тебе придется жить. В утверждении насчет девушки маловато логики, вернее, ее и вовсе нет, но какая логика, когда больно!
Капитана Астахова сбрасываем со счетов, он нам не помощник. У него на руках, как он выразился, два убийства и приказ начальства. У Буракова алиби. Двойное алиби. Свободен. Что же делать?
Он вздрогнул от звуков «Маленькой ночной серенады». Савелий Зотов! Некстати. Савелий с его несвязной речью и странными заявлениями, от которых капитан закатывает глаза, а он, Федор, пытается толковать и называет Савелия Дельфийским оракулом…
– Федя, ты дома? – озабоченно спросил Савелий. – Как ты?
В смысле ты уже вернулся с похорон и как себя чувствуешь?
– Нормально, Савелий. Людей было немного, все скромно, чинно, спокойно. Мне понравилось, я бы тоже не отказался.
– В каком смысле? – после паузы спросил тот.
– В смысле финала.
– О чем ты, Федя! – испугался Савелий. – Хочешь, я приеду?
– Не нужно, я пошутил.
– Как эта бедная женщина?
– Пани Гучкова? Плакала. Сводный брат Кротова, по-моему, скучал. Он не знал брата и даже не пытался делать вид, что его тронула эта смерть. Смотрел по сторонам, поддерживал под руку пани Гучкову. Он совсем мальчишка, капитан сказал, что ему не то двадцать пять, не то двадцать шесть, а на вид и того меньше.
– Как же не знал, Федя? Знал!
– В смысле? – не понял Федор.
– Пани Гучкова ему рассказывала, и фотографии, наверное, были. Ты говорил, что она познакомилась с Кротовым в марте, полгода назад. А он не звонил ему?
– Кто кому?
– Этот сводный брат Кротову. Или Кротов ему. Она же рассказала ему про брата… Представь, если бы тебе сказали, что у тебя есть брат, а, Федя?
– Даже не знаю, Савелий. Как-то не думал об этом.
– Ты с ним говорил?
– Подошел выразить соболезнования.
– А что ты сейчас делаешь? Пишешь статью? – неуклюже переключился Савелий.
– Думаю, Савелий. Пытаюсь поймать за хвост Буракова.
– Ты думаешь?..
– Да. Везде он. Знаком с Лидией…
– Как знаком с Лидией? – перебил Савелий. – Ты не говорил.
– Не успел, – соврал Федор. – Они были знакомы, даже встречались в прошлом году. С тех пор, по его словам, он ее не видел. Но! Она была похожа на жену Кротова, по которой тот тосковал и даже слегка повредился головой после ее смерти. У них были конфликты из-за бизнеса, жена Буракова сказала, что они рано или поздно разбежались бы. То же самое говорила секретарша Кротова. Лидия не случайно попалась на глаза Кротову и не случайно выкрасила волосы в рыжий цвет. Бураков мог возобновить знакомство…
– И попросить ее! – воскликнул Савелий. – Ты думаешь, он заказчик?
– Да, я так думаю. Моя интуиция вопит, что он замешан.
– Значит… – Тот запнулся. – Значит, это он ее убил! А его тоже? Кротова? Или он сам? Он получил все, у него был мотив!
– У него алиби на момент убийств, Савелий. Допускаю, что он не ожидал самоубийства Кротова, ему достаточно было рецидива психического расстройства. Тогда он выкупил бы его долю. Но не исключаю – гипотетически, Савелий, – что он мог, как ты сказал, и его тоже. Ищу, за что уцепиться, и не нахожу…
– А если еще раз проверить его алиби?
– Смерь Кротова признана самоубийством, дело закроют. Коля занят убийством Лидии и актрисы. Связь между Бураковым и Лидией не установлена, их никто не видел вместе. В прошлом году видели, а в этом нет. Можно было бы еще покопать, но, сам понимаешь, чисто умозрительно. Никаких расспросов-допросов, ничего… Нет у меня такого права. И получается, как в старом итальянском фильме – следствие закончено, забудьте.
– А что же делать? Неужели ты отпустишь убийцу на свободу? Федя!
– Убийца и так на свободе. Не знаю, Савелий. Сижу, думаю, и ничего путного не приходит в голову.
– А актрису кто?
– Актрису… В музее двенадцать фигур, моделями были реальные персонажи, трое из которых погибли насильственной смертью: актриса, гонщик и Кротов. О чем это говорит, по-твоему?
– И Лидию тоже в музее, но ее там нет… – путано сказал Савелий. – О чем говорит?
– О системе, Савелий. Три убийства – уже система. Кротов, правда, не совсем в системе. Его убийство выглядит как случайное по отношению к музейным. Нелепое пересечение… перекресток. Так же как и убийство Лидии. Они вне системы.
– Какая система? Какой перекресток? О чем ты, Федя? Я ничего не понимаю!
– Я тоже. Ладно, Савелий, спасибо, что позвонил.
– Мне приехать? – повторил он.
– Не нужно, спасибо.
– Ты знаешь, Федя… – Савелий запнулся. Федор скрестил пальцы в ожидании очередной бредовой идеи, которую тем не менее можно будет раскрутить до какого-нибудь хлипкого креатива. Ему нужен был пинок, поворот темы, подзатыльник, наконец. Он напряженно ждал. И Савелий выдал: – Федя, когда мы с Зосей были в музее, там напротив банк… Я ушел, не мог смотреть, ждал Зосю на улице. Там круглосуточная охрана, и я еще подумал: если банк не работает, зачем охрана, они же на пульте в полиции… Днем от хулиганов, а ночью?
– Такая у них политика, должно быть, – вздохнул разочарованный Федор. – Капитан проверил их записи, Буракова там нет. Спокойной ночи, Савелий.
Ни пинка, ни прорыва, ни интеллектуального подзатыльника не случилось. Савелий наговорил много, но никакого креатива в его словесах Федор не выловил. Хотя… он задумался. Дельфийского оракула нужно толковать, до сих пор ему удавалось…
Минут через пятнадцать он вскочил, обругал себя идиотом и выбежал из дома. Он летел по ночному городу, от нетерпения и спешки не сообразив вызвать такси. Свернул на проспект Мира, остановился в двух или трех кварталах от музея восковых фигур. Огляделся. Бинго! Похоже, финишная прямая. Ну Савелий, ну гигант!
Глава 31 Мастер-класс
Прямых линий не бывает.
Правило линейки– Смотри, узнаешь?
Капитан Астахов наклонился над компьютером Федора. Они расположились за своим столиком в баре Митрича. Савелия с ними не было, он сидел дома с детьми, а Зося пошла в школу на родительское собрание.
– Проспект Мира, за два квартала от музея, – сказал капитан, поднимая глаза на Федора. – И что?
– Обрати внимание на время и дату.
– Обратил. Двенадцать пятьдесят семь, двадцать восьмое августа. День убийства Лидии. Ну и?..
– Смотри внимательно. Видишь этого типа? Проходит мимо, спешит.
– Какой еще… Останови! Бураков! Это же Бураков! Ну, сука! Значит, алиби накрылось?
– Значит, накрылось. Это не все кино, Коля. Через двадцать четыре минуты он снова засветился на той же камере, уже по пути обратно. «Английский клуб» в восьми минутах от музея, в два конца получается около шестнадцати примерно. Камера «захватила» его на полпути, значит, до музея оставалось около четырех минут плюс в музее около пятнадцати. Итого около двадцати и еще четыре минуты до камеры на обратном пути. Вот тебе и двадцать четыре минуты. Девушка-официантка не заметила, что он выходил. Бураков и его гость сидели там с одиннадцати до начала третьего, больше трех часов, второй выходил, она заметила, а как отлучался Бураков, нет. Ты говорил, что проверил его алиби, он якобы не выходил, камера в холле его не засекла. Но я уверен, что есть служебный выход. Как бы там ни было, он вышел из ресторана незамеченным. Дальше дело техники. Место нам известно, мотив тоже, орудие убийства – из тех, что приносят в кармане. Если потянуть, то мотив напрямую связан с Кротовым. Видимо, Бураков и Лидия возобновили знакомство. Он сделал ей предложение, от которого она не сумела отказаться. После смерти Кротова она становится опасным свидетелем не то убийства, не то аферы, подтолкнувшей его к самоубийству. Это оказалось достаточным мотивом для ее устранения.
– Самоубийство? Ты уже согласен, что это самоубийство?
– Нет. Но у меня нет доказательств. Пока. Бураков способен на убийство, хотя его супруга думает иначе. Эти два убийства разные… – Федор запнулся, подыскивая слово, – …по смыслу. Смерть Кротова ему выгодна экономически, то есть он мог убить, а мог не убивать, у него был выбор. А вот с убийством Лидии выбора у него не было, он оказался у нее в руках и мог потерять все.
– Откуда запись?
– Из аптеки. Савелий надоумил.
– Куда ж без Савелия. Что за аптека?
– Обычная аптека, в двух кварталах от музея. После того как однажды ночью их ограбили, там установили камеру. Савелий позвонил мне вчера узнать, как прошли похороны Кротова, потом мы перескочили на убийство в музее и камеру слежения в банке напротив, и он высказался в том смысле: зачем камера, если ночью банк не работает… как-то так. Не буду пересказывать всего, что он сказал, не сумею. В результате меня осенило, что в районе могут быть другие точки с камерами, причем необязательно рядом с музеем. Если Бураков шел в ту сторону из «Английского клуба», то, скорее всего, он шел по проспекту Мира, возможно, по той стороне, где расположен музей. Значит, нужно искать такую точку на той же стороне улицы, причем охват может быть практически любой, укладывающийся в путь от ресторана до музея. Дата и точное время у нас есть. Если он не летел по воздуху, то должен был где-нибудь засветиться. Вернее, не где-нибудь, а на всех камерах по дороге. Я начал с ближайшей к музею, с аптеки. Бинго!
– Это оригинал?
– Оригинал изымешь сам, с понятыми. Они позволили мне снять копию. Очень милые девушки. Надеюсь, этого достаточно, чтобы не закрывать дело о самоубийстве Кротова? Кстати, что по моей просьбе?
– Ничего. Ждем.
– Если удалось подвесить бураковское «музейное» алиби, то надо бы присмотреться ко второму, на вечер пятнадцатого. Кротов мог быть не один и таблетки глотать не по собственному желанию. Он искал свою Эвридику, мог нанять частного детектива… Мы это уже обсуждали. Он был боец, он бы так просто не сдался.
– После смерти жены у него были проблемы с головой, – напомнил капитан. – Возможно, случился рецидив, и его снова скрутило.
– А если в тот вечер он был не один? Охрана знает машину Буракова, могли не обратить внимания. Если он сказал «а» с девушкой, то мог сказать и «б»…
– То есть он явился устранять партнера на собственной тачке? Помахал охраннику, и тот его впустил? – скептически спросил капитан. – Не пляшет. Он же не идиот. Придумай что-нибудь еще. А вообще…
Капитан запнулся. Ему хотелось порассуждать об отношениях Лидии и Буракова… Она его шантажировала, он ее раскусил. В итоге расстались они плохо, со скандалом, а теперь, значит, опять вместе? Он попросил увлечь Кротова, и она согласилась? Так получается? Но, взглянув на Федора, он оставил свои мысли при себе.
– Придумаю, – пообещал Федор. – А что по актрисе?
– Тупик. Говорил с костюмершей Татьяной, которая обнаружила труп. Спрашиваю: не бросились в глаза чужие, которые шлялись по коридору, возможно, с цветами. Она говорит, что чужим сюда нельзя, правда, всегда находится тот, кто сунется. Но лично она никого не видела. Их главный, с язвой желудка…
– Откуда ты знаешь, что у него язва?
– Она и сказала, в смысле чтобы не сильно прессовал. А что, спрашиваю, у него был мотив? За что прессовать? А она говорит, мотив был у всех. Клеопатра – Анна Пристайко, кстати, ее называли примой – была великая актриса и приличная стерва, ее в театре терпеть не могли. Зато теперь рассказывают, что глубоко ценили и прямо не знают, как справятся без нее. Тот, что с язвой, очень нервничал, говорит, ночь не спал, так как имел предчувствие – не хотел ставить Шекспира, сопротивлялся изо всех сил после того, как однажды сломал ногу на репетиции «Ричарда III», а во время премьеры «Ромео и Джульетты» от него ушла жена. Не везет ему, говорит, с Шекспиром. И сейчас не хотел, как чувствовал. И не ошибся! Никого не видел, чужих не было, кто приносил цветы и подарки, не знает. Проверял сцену, нервничал, давал последние наставления Антонию. Супруга Антония, которая накануне учинила сопернице скандал, сказала, что если бы убила, то ножом! Прямо в сердце. Она тоже актриса, но сейчас в декрете, сидит с ребенком. Прима путалась с ее мужем, а муж, Антоний, тоже сволочь приличная, у него ребенок, а он шляется. Антоний пугливый малый, говорят, боялся приму, жену, главного, директора – такой перепуганный уродился. В глаза не смотрит, ломает пальцы, заикается. Зовут Олимпий. Он еще и Олимпий! В общем, мог прийти кто угодно, там проходной двор. Охранник – дедушка с берданкой, глухой как пень, сидел у себя в каптерке и гонял чаи. В вечер премьеры, как водится, суматоха, крики, беготня. Любой, кто хоть немного знаком с планировкой их задворок, запросто пройдет незамеченным. Если бы мы хоть представляли, о ком спрашивать… И вообще, может, это была женщина.
– Это был мужчина, – сказал Федор.
– Может, знаешь, кто?
– Гипотетически.
Капитан, прищурясь, долгую минуту рассматривал Федора. Потом спросил:
– Твой запрос тоже гипотетический?
Федор пожал плечами и промолчал…
Глава 32 Прозрение
Пани Катаржина и Алекс Гучковы собирались домой. Она вытаскивала из шкафа и комода одежду и укладывала в чемодан, стоявший на кровати. Алекс ушел в бар в холле, и она была одна. Она закрыла чемодан, присела рядом и задумалась. Она уезжала из этой страны, теперь навсегда. На сердце тяжело, она обвиняла себя в том, что была плохой матерью… Плохой? Она не была ему матерью вовсе. Бросила, как щенка, обрекла на сиротскую жизнь… Как только он выжил, ее бедный мальчик! Не было дня и часа, когда бы она не вспоминала и не каялась. Ей было не сладко в заграницах, приходилось работать за троих, да и характер у мужа был крутой. Грех говорить так, но только после смерти супруга пани Гучкова почувствовала, как распрямляется согнутая спина. Теперь она уважаемая состоятельная женщина, у нее хороший бизнес, много друзей, каждое воскресенье она ходит в церковь, а на Рождество и Пасху печет штоллены и куличи для неимущих. Раз в месяц приносит цветы на могилу мужа – он лежит в семейном склепе Гучковых. Там же будет стоять урна с прахом Мишеньки, и она будет носить цветы им обоим. Туда, когда придет время, занесут и ее гроб. Даст Бог, она дождется внуков от Алекса, будет забирать их к себе в Пештяны на лето, баловать и покупать игрушки. Всю оставшуюся жизнь она будет отмаливать свой грех. Иногда она думает, что смерть Мишеньки – это кара ей, Катаржине! Ее наказали Мишенькиной смертью, не позволили искупить грех. Кто-то там наверху рассудил: если ты бросила его тогда, то не получишь и сейчас. Мысли эти были такими страшными и так мучили ее, что она перестала спать. Одна радость – Алекс. Мальчику ни в чем отказа не было, престижная школа, потом институт в столице… Получал за двоих. Умный добрый мальчик, мамин сын, со всеми своими проблемами к мамусе, а отца побаивался. И когда проиграл в карты десять тысяч, и когда разбил машину отца, взятую без спроса, и когда ребята дали попробовать какую-то гадость и он украл у отца деньги, а она сказала, что это она взяла… Да мало ли! Выручала, заступалась, продавала немногие свои украшения, чтобы выручить. Муж многого не знал. На то и мать, чтобы прощать и закрывать собой. Перерос мальчик, выправился. Работа в крупной компании, хорошая специальность, может посоветовать матери по бизнесу, когда надо. Мечтает открыть свой, по компьютерам. Они обсудили, она обещала продать свои магазины и помочь. Хватит, наработалась. Оставит себе на безбедную жизнь, ей много не надо, а остальное ему, пусть начинает свой бизнес. У Алекса светлая голова, он старательный и работящий, весь в нее. Как она мечтала познакомить своих мальчиков! Мишенька старший, у него большой бизнес, он предлагал ей деньги, но она отказалась. Они обедали и ужинали у него дома и в лучшем городском ресторане, его там все знали. Она смотрела на своего мальчика и гордилась. Она была счастлива. Мишенька был похож на нее и немного на отца, которого она помнила смутно. Мальчик-сосед… Они и были вместе всего один разочек.
Она думала, ее простили, отмолила свой грех, и ей сказали: иди, свободна. Полгода она была такая счастливая! Приехала, летела, везла подарки – красивую дорогую ручку и галстук, а он… а его уже не было. Ее сыночка уже не было! Она никогда не забудет, как ее торкнуло в сердце, когда пришли те двое, из полиции. Она поняла – случилось что-то страшное, но не хотела верить, всматривалась в их лица, надеялась. Они еще не сказали ни слова, а она все уже поняла. Что было дальше, она помнила с трудом. В глазах потемнело, и колени подогнулись. Пришла в себя на кровати, и сестричка укол делает. А те двое стоят рядом, смотрят. Мишенька умер! Принял снотворное и не проснулся. Приходил его партнер, Бураков, обходительный такой, принес цветы, расспросил, как здоровье. Сказал: «Если что-то нужно, звоните», оставил телефон. Рассказал, что учился с Мишей, какой он был умный и добрый, как они вместе открыли бизнес, как было трудно поначалу, а потом пошло, и они раскрутились. Как умерла жена Миши, и с тех пор он был один. Бизнес Миши отходит ему по договору между ними, он пришлет их адвоката, и тот принесет все бумаги и объяснит. Она сказала: «Не стоит, это ваши с Мишенькой дела», а ей ничего не надо. Она написала завещание, где оставила поровну Мишеньке и Алексу. Алекс согласился, он так радовался, что у него есть старший брат. Этот Бураков еще сказал, что Миша собирался завещать деньги каким-то фондам, но теперь, когда есть наследники, это все меняет. Завещания нет, Миша не успел составить, его смерть – трагическая нелепая случайность. Она сказала, что им ничего не надо, а он сказал: «Не спешите, посоветуйтесь с сыном». Можно часть фонду, часть вам. Подумайте.
Она рассказала Алексу, что отказалась, а он сказал, что надо подумать. Миша им не чужой, он был рад, что она нашла его, они ему родные…
Алекс так и не увидел брата, это ей за грех! Родного брата так и не увидел и не познакомился. Она не сразу рассказала ему, что нашла Мишу, а только через полгода. Прислала фотографии. Боялась, что ее мальчик не поймет, осудит. Но Алекс все понял и простил. А в этом году, в марте, она приехала и познакомилась с Мишенькой. Это было такое счастье! Не передать. Она помнит, как стояла около Мегацентра, поджидала его, держала в руке фотографию. Как увидела, так сразу и узнала, как будто сердце подсказало. Побоялась подойти, просто стояла и смотрела, а слезы так и бежали. А как подошла, так и не смогла выговорить ни слова…
Алексу было все интересно, он расспрашивал про брата, смотрел фотографии. Она рассказывала, что их Миша успешный и богатый, у него строительный бизнес, богатый дом в элитном районе. Он привез ее к себе, показывал дом, сад, а она смотрела на него с гордостью. А потом они поужинали, и после ужина он отвез ее в гостиницу. Предложил остаться на ночь, но она постеснялась. А жена у него умерла. Она мечтала, как сведет их вместе, и они втроем будут сидеть за ужином и разговаривать. Ее дети… А тут такое горе! Она потеряла его снова.
Алекс переживает, даже похудел и стал плохо спать. И кофе литрами…
Она вздрогнула от пронзительного мяуканья. Алекс забыл свой телефон! Она прислушалась – мяуканье раздавалось из его куртки. Пани Гучкова достала мобильный телефон из кармана куртки, поднесла к уху и произнесла: «Алло, кто это?» Мужской голос сообщил, что звонит Дэн, и спросил, где Алекс. Пани Гучкова ответила, что Алекса сейчас нет и надо перезвонить. Разговаривали они на словацком…
Жаль, что не девочка, подумала пани Катаржина. Она пристает к Алексу, спрашивает про девочек, с кем встречается, когда женится. Уже двадцать шесть, пора, а он сердится, говорит, сейчас никто не женится, живут так. А дети, спрашивает пани Катаржина. Я не хочу детей, отвечает Алекс. Он мечтал о собственном бизнесе, и она обещала помочь. Прав Бураков, не надо спешить, может, взять не все, а поделиться с фондом, не чужие ведь. Алекс сможет открыть бизнес на наследство от брата. Бедный, как он переживает, что не узнал брата, не познакомился, не встретился…
Взгляд ее скользит по именам и телефонным номерам, ей немного стыдно, что она подсматривает без спроса, но ей так хочется убедиться, что у Алекса есть знакомые девочки… Иван, Богумил, Венцис, Альфонсо, Витас, Анджей, иногда только инициалы. Она с оторопью выхватывает взглядом знакомые цифры и незнакомое имя: Майк. Не сразу осознает, что это номер Миши и его же имя. Открывает сообщения, читает…
Плоский аппаратик выпадает у нее из рук, со стуком ударяется об пол. Пани Катаржина трет рукой лоб, чувствуя странную невесомость в затылке, предметы вокруг начинают терять очертания, размываются и исчезают, перед глазами повисает серая пелена…
Глава 33 О стилях мастера…
– Пришел ответ на твой запрос, – сообщил капитан Астахов Федору Алексееву. – Можем сбежаться, растолкуешь, а то я неизвестно каким хреном занимаюсь, и главное, опять попался на твою философию. С Савелием на пару замутили?
– Спасибо! – обрадовался Федор. – Замутил я один.
– Ночью, при луне?
Чувствовалось, что у капитана настроение не задалось с самого утра, он был полон едкой язвительности, ему хотелось выложить Федору все, что он думает о его ночных бдениях и вообще о философах. Но Федор был настроен миролюбиво, а потому только и сказал:
– Луна… да, была, кажется. В восемь? Савелию я позвоню. До встречи.
– Угу, – разочарованно буркнул капитан.
…Они сидели за своим «отрядным» столиком в углу, трое таких разных мужчин, но тем не менее чувствовалось, что это спетый коллектив. И примыкающий к ним Митрич, любовно поглядывающий издалека. Трепетный Савелий Зотов, недоумевая, что случилось, ведь только недавно виделись, озабоченный и недовольный капитан Астахов и непроницаемый философ Федор Алексеев, полный нетерпения, но умело это скрывающий.
– Считаю заседание клуба «Тутси» открытым, – сказал капитан. – Кто первый?
– У меня вопрос, можно? – поднял руку Федор. – Ты сказал, что получен ответ, можешь огласить?
– А какой вопрос? – спросил Савелий. – О чем спрашивали?
– Ответ положительный, – сказал капитан. – Спрашивал философ.
– Я просил капитана узнать о резонансных убийствах в двух городах за определенные годы.
– В каких городах?
– Скажем, в городах N. и К. Помнишь, Савелий, ты звонил… Кстати, ты подсказал мне идею про камеры по проспекту Мира, и в итоге Бураков был арестован по подозрению в убийстве Лидии.
– Бураков убил Лидию? Но его же никто в музее не видел! И я тебе подсказал… Что я подсказал? – Вид у Савелия был недоуменный.
– Не арестован, а задержан, – заметил капитан. – По подозрению в убийстве. С ним уже работает Пашка Рыдаев. – Мэтр Рыдаев был известен в городе как самый дельный и бессовестный адвокат, способный отмазать серийного убийцу, пойманного с поличным. – А то, что никто его не видел, значит, повезло. Сумел просочиться незамеченным. Закрой глаза, Савелий. Закрыл? А теперь скажи, какого цвета у меня галстук?
Савелий закрыл глаза и задумался.
– Ладно, открывай, – разрешил капитан. – Ты же знаешь, я терпеть не могу галстуки и никогда не ношу. Вот так и свидетели, никто ни хрена не видел.
– Ты сказал что-то про банк с камерой слежения напротив музея восковых фигур, помнишь? – сказал Федор. – Мы еще говорили об убийствах актрисы и гонщика… Еще о Кротове и Лидии, помнишь?
– Помню… кажется. Ты сказал, что из двенадцати восковых фигур убиты три, в смысле трое, с кого лепили. И еще Лидия, хотя ее там нет. И еще ты сказал, что смерти Кротова и Лидии выпадают из системы.
– Верно, Савелий. Если бы вы, господа, внимательно осмотрели все скульптуры, то пришли бы к выводу, что там есть подлинные шедевры, как считает Иван Денисенко, а кому, если не ему, знать в этом толк. Это видно даже неискушенному зрителю – от некоторых мороз по коже, а другие, кроме любопытства, ничего не вызывают. То есть однозначно шедевры, сделанные с любовью, и дежурный вариант. Например, к шедеврам относятся фигуры гонщика Кости Рахова, актрисы Анны Пристайко, она же прима, и нашей знакомой ведьмы Саломеи Филипповны. А вот остальные, включая Кротова, мэра, балерину и так далее, относятся к дежурному варианту. Гонщика и актрисы уже нет, как вам известно. Какое отношение имеет смерть Кротова к музею, мы не знаем. Никакого, я думаю. Я упоминал, что знаком с Ростиславом Мироной, скульптором, который появился неизвестно откуда около трех лет назад. Иван считает, что он гений, но талант его от дьявола. Его восковые портреты действительно производят неприятное впечатление. Иван говорит, все нутро модели переместилось на лицо куклы. Гонщик – грубоватый рубаха-парень, не дурак выпить и поволочиться за женщинами, хитрован, не гнушающийся подкрутить спидометр, актриса – стерва, жрет поедом молодых и перспективных, ведьма – потусторонняя сила, мощь, фанатизм…
– Куда ты клонишь, Федя? – недоуменно спросил Савелий, переглянувшись с капитаном. Тот пожал плечами.
– Мне вдруг пришло в голову: а что, если уничтожаются самые удачные модели? В смысле, из жизни изымаются живые оригиналы, так сказать, чтобы восковая копия-шедевр из музея перешла в разряд оригинала?
Капитан Астахов поднял глаза к потолку, как делал всегда, заслышав очередную дикую версию из области мутной философии. Правда, обычно эти двое действовали на пару, а сейчас, похоже, Савелий в ауте – вон, обалдел как, бедняга, только глазками хлопает. Философу удалось переплюнуть этого… как его? Дельфийского оракула!
– Кем изымаются… живые оригиналы? – не сразу сумел выговорить Савелий и снова посмотрел на капитана.
– Автором, Савелий, – сказал Федор. – Автором! Неужели не ясно?
– Но зачем? – вскричал тот.
– Не знаю. Ревность создателя, должно быть. Считает, что создает новых людей, более совершенных, чем оригиналы. Они не стареют, не брюзжат, не жрут и не пьют. Он их обожает. Иван говорит, он с ними разговаривает. Я лично видел, как он стоял перед куклой, смотрел на нее, поправлял что-то… Считается, что все настоящие художники в широком смысле люди анормальные, со своим видением и ущербным моральным кодексом. Или вовсе без кодекса. Взять, например, нашего Ивана…
– Только вот этого не надо! Иван нормальнее нас всех, – заметил капитан. – Пусть не свистит, гений свалок, и не примазывается. Насчет его морального кодекса согласен, хромает. А вот версия насчет изымания… И-зы-мания, господа! Изымания оригиналов из реальности… – Он издевательски похлопал. – Супер! Креатив! В каком страшном сне… Кина насмотрелся? И ты, Федька, этот… как его? Брут! А ведь был дельным опером. Тьфу!
Савелий не смотрел на Федора. Ему стало неловко за друга, он был полностью согласен с капитаном. Идея из романа ужасов даже для Савелия с его дамскими книжками оказалась слишком фантастической.
– Что в ответе на мой запрос? – спросил Федор после паузы.
– Не знаю, на хрен тебе это нужно, – неохотно произнес капитан. – А я повелся, как пацан. В N. за обозначенный период два нераскрытых резонансных убийства: местный мафиози по кличке Алик-Ажур и ведущая местного телеканала. Его убили выстрелом в затылок, что похоже на казнь, как у них принято. Видно, перешел кому-то дорогу, типичные разборки между своими. Женщина была задушена у себя дома, в кресле перед включенным телевизором. В квартире беспорядок, видимо, что-то искали. Исчезли ценности и деньги, по утверждению близких. Были еще, конечно, но ты просил самые громкие.
– Возможно, во втором случае инсценировка ограбления, – заметил Федор.
– Конечно, как же! В K. три случая убийств. Оперная певица, хозяин конефермы и хозяйка сети магазинов электроники, последние два выглядят как разборки конкурентов. И тоже тупик. Были задержаны и отпущены несколько подозрительных персонажей, следствие зависло.
– Пять нераскрытых убийств, – подвел черту Федор. – Города крупные, убийства произошли на протяжении нескольких лет, никто их не связал, тем более способы разные. У убийцы не было почерка…
– В любом приличном городе имеют место убийства. Возьми статистику! – перебил капитан.
– Не в каждом есть музей восковых фигур, а в этих городах есть. Организовали их люди с разными именами, но я думаю, что это один и тот же человек – Мирона, хотя имена у скульпторов разные. К сожалению, есть только одна фотография автора, там он худой, в бейсболке, натянутой на глаза, с короткими волосами, лица толком не рассмотришь.
– Откуда ты знаешь, что это Мирона? – спросил Савелий.
– Я принес фотографии фигур разных скульпторов, работающих с воском, их немного. У Мироны своеобразный творческий почерк. Смотрите! Тут также фотографии из нашего музея. Работы Мироны узнаваемы. Он появляется в городе, находит спонсора и открывает мастерскую восковых фигур, которая потом превращается в музей. За деньги делает портреты известных людей, а потом убивает оригиналы. Это система, Савелий, о которой я говорил. Я уверен, что все жертвы выставлены в музеях. Или почти все. Эти фото из музея в N., вот эти из К. Можете сравнить.
– Это такая философская версия? – фыркнул капитан. – Одним ударом сразу пять «глухарей»? «Я уверен, что жертвы выставлены», – повторил он издевательски. – А если не выставлены? Савелий, ты давал ему читать свою макулатуру?
– Какую макулатуру?
– А ты проверь! – сказал Федор. – Свяжись со следователями, подбрось им мутную философскую версию, отправь фотографии. И не забудь фото Мироны. У меня чувство, что его узнают. Музеи есть, экспонаты есть, а вот личности скульптора почему-то нет. Одно фото не в счет. Манера художника везде одинакова, жертвы – известные люди, те, кто мог заплатить за свой портрет, скульптор появился ниоткуда и исчез через несколько лет. Мало? И у нас такая же история. Что-то у него получается лучше, что-то хуже. Гонщик и актриса – шедевры, с точки зрения Ивана. Оба погибли. Гонщик год назад, и никаких следов, тупик. Актриса… Ты ищешь убийц среди жен любовников, завистников, брошенных и преданных, и что? Никаких следов. Других версий у нас все равно нет. И еще интересный момент! – Он сделал паузу и посмотрел поочередно на капитана и Савелия. – Способы убийства как-то связаны с профессиями жертв или легендами о них. То есть он тщательно продумывает, как их убьет, протягивает ниточку между ними и экспонатами, и потому эти убийства трудно объединить, между ними нет ничего общего. Почерка нет, как я уже сказал.
– Змея! – воскликнул Савелий. – Клеопатру укусила змея! И она была задушена тоже… змеей. А почему он не убил ведьму?
За столом повисло неприятное молчание.
– Я съезжу к ней завтра же, – сказал Федор. – Иван говорит, они дружат, Мирона бывает у нее в Ладанке. Возьму Ивана и съездим, узнаем, как она.
Не успел капитан Астахов ответить, как вдруг рявкнул его телефон. Он молча слушал пару минут, потом бросил, поднимаясь:
– Сейчас приеду!
– Что случилось? – встревоженно спросил Савелий. – Новое убийство?
– Секьюрити из гостиницы «Градецкая» мой человек. Я попросил его приглядывать и в случае чего звонить. Там у них, похоже, скандал в благородном семействе.
– У пани Катаржины? – спросил Федор. – Мне с тобой?
– Сам справлюсь.
– Ты вернешься?
– Не знаю. Может, вернусь!
И капитан Астахов полетел разбираться в гостиницу «Градецкая»…
Митрич, полный любопытства, подкатил со своей тележкой с новым блюдом бутербродов и кружками пива.
– А чего это капитан? – спросил – Что-то случилось? Кого-то опять убили?
– Пока неизвестно, – сказал Савелий. – Может, не убили. Может, Коля еще вернется.
– Савелий, ты был прав, а я… инерция мышления, – сказал вдруг Федор. – Старею.
– Ну что ты, Федя, ты в полном порядке! В чем я был прав?
– Когда сказал, что сводный брат знал Кротова. Что он должен был познакомиться с ним, позвонить ему, или Кротов сам ему позвонил – они же братья.
– Я так сказал? – удивился Савелий.
– Примерно. Удивительно, что никому не пришло в голову проверить алиби Алекса! А ведь он лицо заинтересованное. Но он совсем мальчишка, умница, очкарик, айтишник, впервые в городе… Кто бы его заподозрил! Как это я его упустил!
– Ты думаешь… Но они же братья!
– Кротов ему никто, он его не знал, тот был ему безразличен. Во время прощания у гроба он смотрел в сторону, скучал. Так же он скучал во время поминального фуршета. Кроме того, пани Гучкова составила завещание в пользу обоих сыновей. То есть в случае ее смерти этот неизвестно кто за здорово живешь получает половину семейного состояния. Как по-твоему, что он испытывал к брату? Тем более не исключаю ревность. То был единственный мальчик у мамы, а то появился еще один любимчик. Пани Гучкова все уши ему прожужжала о брате, о том, что он богат и успешен…
– Ты думаешь, он встречался с братом? Но пани Гучкова ничего не знала!
– Некому было сказать ей. Подозреваю, что Кротов свидания с братом не пережил, а младший сын никому ничего рассказывать не собирался.
– Но его никто не видел! Там же охрана!
– Буракова тоже никто не видел. Стекла в машине Кротова тонированные, его машину знают… Как я себе это представляю: Алекс ожидал Кротова у Мегацентра, подошел, представился. Возможно, позвонил, и они договорились о встрече. Как в свое время пани Гучкова. Он помнил рассказ матери и шел проторенной дорогой. И они уехали в «Октавию» вместе, праздновать встречу.
– Гипотетически?
– Да, Савелий, гипотетически, пока не доказано обратное. В качестве возможной версии, принимая во внимание всякие косвенные улики, а также то, что у Буракова твердое алиби. На время убийства Лидии алиби у него нет, он соврал, а вот с первым алиби все в порядке. Мне он не нравится, скользкий и подлый тип, он подсунул Кротову женщину, похожую на покойную жену, надеясь вызвать у него депрессию и нервное расстройство, и поверь, я пытался подвесить его алиби, но… увы. Он не убивал Кротова… Скорее всего. Он его всего-навсего предал. А вот Лидию он убил. Надеюсь, Рыдаев его не отмажет, и он свое получит. – Федор помолчал. – А я теряю нюх – совершенно упустил наличие сводного брата, несмотря на то что ты предупреждал. – На лице Савелия застыло недоуменное выражение, он даже нахмурился, пытаясь вспомнить, что такого он сказал. – Мы с тобой мыслители, Савелий, а капитан оперативник и реалист. Мы выдаем идею, а он или доказывает, или разбивает ее. Судя по тому, что его дернули, как он выражается, в нерабочее время, в семье Гучковых случилось что-то серьезное…
…Федор не ошибся. В номере капитан Астахов застал рыдающую пани Гучкову и амбала-секьюрити, сторожившего Алекса. На кровати стоял раскрытый чемодан с вещами, на полу валялась спортивная сумка и была разбросана одежда. Снаружи, в коридоре, толпились любопытные.
Пани Гучкова что-то быстро говорила по-словацки, всхлипывая и сморкаясь в салфетку. Алекс отвечал матери коротко и грубо. Из слов пани Гучковой капитан с пятого на десятое понял: она обвиняет Алекса в том, что тот сказал неправду, пречо, сыночек, повторяла она снова и снова, пречо? Зачем? Мишенька твой братик, вы мои родные мальчики, пречо? Я люблю вас обоих, мы семья…
Секьюрити протянул капитану мобильный телефон, пояснив, что они чуть не подрались, парень вырывал у матери телефон, а она не давала.
– На крики стали собираться люди, вызвали охрану, а я тебе звякнул, как ты просил…
Глава 34 Воздаяние
Помилуй мя, о Боже! по велицей
Мне милости Твоей,
По множеству щедрот,
Твоей десницей
Сгладь грех с души моей;
А паче тайных беззаконий
Очисть – их знаю я.
Гавриил Державин. ПокаяниеМирона толкнул знакомую калитку, вошел в заросший травой двор. Ему под ноги бросился громадный пес, похожий на овчарку. Он припал на передние лапы и ощерился, из горла вырывался хрип. Мирона отступил и замахнулся, пробормотав ругательство. Саломея Филипповна, возившаяся у сарая, подняла голову и закричала:
– Херес, место!
Пес попятился, не спуская взгляда с гостя.
– Фу, Херес! Сюда! – Она похлопала себя по колену. – Что с тобой, глупый? Он тебе не нравится? К нам плохие не ходят, не бойся. А пока посиди взаперти. – Она отворила дверь сарая, и пес неохотно, оглядываясь, вошел внутрь. Она заперла дверь на щеколду и обратилась к гостю: – Проходи, Ростислав Иванович! Вишь как, Альма тебя приняла, а этот никак! Ревнует.
– Такой волкодав и разорвать может, – заметил Мирона, поднимаясь на веранду. – А чего он молчит?
– Голосовые связки вырезаны.
– Как это? Зачем? Ты?
– Не я, я бы такого зверства не допустила. Он прибился к нам, сам пришел. Не знаю кто. Прежние хозяева, должно. Пес хороший, надежный. Ты голодный? Сейчас обедать будем, я уже заканчиваю. Вроде дождь собирается, ты вовремя, пересидишь у меня.
– А где Никита?
– На городище, у них там лагерь, копают с археологами. Альма за ним увязалась, любит компанию и волю. Там и ночуют в палатках.
Мирона сел на лавку на веранде и стал наблюдать, как Саломея Филипповна перекладывает траву на большом деревянном столе под навесом. Она аккуратно связывала траву в пучки и цепляла на крючки, торчащие из краев низкой крыши. Закончила, смела со стола мусор и сказала удовлетворенно:
– Слава богу, закончила. Теперь есть запас на зиму. У меня сегодня грибы и мясо. Пошли в дом, вроде погода портится.
…Они сидели за столом в небольшой комнате с белеными стенами и потолком. Здесь пахло сухим сеном и немного старой дачей. На широком низком диване лежала большая черно-белая кошка. Время от времени она открывала один зеленый глаз, внимательно смотрела на Мирону и зевала, широко открывая розовую пасть.
– Ташка чует погоду лучше всякого барометра, – сказала Саломея Филипповна. – С утра спит, даже молока не хочет. К буре, видать. И присматривается к тебе, не доверяет. До-До тоже спрятался к непогоде. И ведь как забьется куда, паршивец, и не сыщешь!
– Хорошо тут у тебя, – сказал Мирона. – И животные. Я всегда хотел собаку…
– И что?
– Был бы дом, а то перекати-поле…
– А твоя семья?
– Нет у меня никого.
– Был женат?
– Был. Жена умерла. Давно уже. С тех пор сам. Мои куклы – моя семья.
– А отчего умерла? Болела?
– Несчастный случай.
– Хорошо жили?
Мирона не ответил, задумался. Сказал неохотно:
– По-всякому бывало. Женщина хочет внимания, комплиментов, денег, веселья, а я… Я работаю! Когда чувствую, что получается, я на седьмом небе, забываю про все, днями крошки во рту нет. А она не понимает. Художник должен быть один. Настоящий. Никто не должен отвлекать, в нем искра, ему задание дано, а все остальное от лукавого.
– Задание?
– Да! – страстно сказал Мирона. – Мне дано, и я должен отработать! Отдать! Иначе зачем? Это мука! Не может быть ни семьи, ни собаки. Я как титан на скале, и орел клюет мне печень. Боль, прозрение, понимание назначения… А вокруг маленькие копошатся, свои делишки мелкие вершат, смеются, пальцем тычут, не понимают…
– Что-то ты, Ростислав Иванович, какой-то смурной сегодня, загадками говоришь. Случилось что? А насчет семьи… Что сказать? Одному плохо. Вот Никитка мой – все хочу, чтобы женился. Устаю от него, иногда говорю, шел бы ты от меня, надоел, а тут три дня дома нет, и скучаю. Живая душа нужна рядом. Не всякая женщина веселья и денег хочет, как ты сказал. Есть понимающие, спокойные. Такая и накормит, и обогреет, и детишек народит. Плохо одному стареть, слова сказать некому. Или с куклами своими говоришь?
– Говорю. Они понимают. Ты же их видела, они больше, чем куклы, они живые. Не все, правда.
– Я живая?
– Ты? – Мирона взглянул на Саломею Филипповну в упор. – Ты живая. Не чувствуешь, как я с тобой говорю? Ты же не такая, как все, должна чувствовать. Подойду, стану и как на исповеди. Спрашиваю совета, что, говорю, мне дальше-то?
– Сомневаешься?
– Сомневаюсь. Раньше не сомневался, а теперь не знаю. Прошел долгую дорогу, знал, что прав, что дорога моя верная, что отдаю долг, а теперь вдруг ослаб, мысли всякие…
– А я что в ответ?
– А ты смотришь, пальцем грозишь, обещаешь кару… Судья!
– Я тебе не судья. Всякий сам себе судья и кат. Если не сразу, так потом, под конец. Я недавно прочитала, что в Англии в Средние века были такие люди, назывались поедатели грехов… Да и сейчас тоже есть, не так уж много осталось, в самых глухих углах. Слыхал?
– Нет. Что за люди?
– Приходили к умирающему и принимали на себя его грехи, чтобы ему там было легче. Или к покойнику. Целый специальный обряд был – клали на грудь покойнику кусок хлеба, а призванный за деньги его съедал. И что самое примечательное, этих людей не любили и боялись, прогоняли камнями. Брезговали ими. Но всякий раз призывали, потому что кто ж без греха?
– Есть такие грехи, что не скинешь даже за деньги, – заметил Мирона. – Да и какие такие грехи? Крал, обманывал – разве это грех?
– А что грех? Человекоубийство?
– Хотя бы!
Саломея Филипповна взглянула остро:
– Убил кого?
– Убил.
Они помолчали.
– Покаялся? Или…
– Покаялся. Всю ночь сидел, держал ее голову на коленях, в крови испачкался, думал, может, оживет. Я тогда помоложе был, а она и вовсе девчонка. Деньги шальные, халтурил, памятники резал на могилы. Как водится, компании, застолья, поездки, дружбанов туча… Она одеться любила, подарки дорогие. Как-то в Барселоне забрели в музей восковых фигур, и я увидел чудо! Меня как по голове оглоушило! Судьба вмешалась, не иначе. Смотрел и не мог насмотреться… Там много дешевок, ширпотреб, всякие политики и президенты, статичные, в искусственных позах… Но было несколько живых, непохожих, их глаза смотрели прямо на меня… Сделанные Мастером, они смотрели на меня! Клеопатра и Марк Антоний, она в голубом, женственная, гибкая, с длинной шеей, и рядом он, мужественный, с кубком вина, в красном… Еще одна актриса из Голливуда – хороша! Маха с трагическим лицом… Ни один материал так не передаст ощущение взгляда и живого теплого тела, как воск. Мрамор, гипс, даже дерево – они слепые, мертвые, твердые, из них только парадные статуи ваять. А тут такая невыразимая нежность… Я, конечно, знал про воск. Все слышали про мадам Тюссо, и я слышал, и картинки видел, но оно все проходило мимо, не мое. То ли дело ангелочки из габро или белого мрамора, и башляют прилично. А тут вдруг такое… нежное, беззащитное, как оголенный нерв… Орлеанская дева на костре… смотрит в душу, прощается…
Мирона замолчал, смотрел в пространство, словно видел перед собой восковый лик. Саломея Филипповна тоже молчала…
– Короче, заболел я. Вернулись домой, пошел по библиотекам искать технологии и описания, а оно не лепится! Руки не стоят! Я злюсь, пить начал, с квартиры нас гонят, не уплачено. Деньги дурные были, а квартирка-то съемная, все промотали, про будущее не думали. Она скандалит, требует вернуться на кладбище, а меня с души воротит. С десятой попытки вроде что-то стало получаться. Ее портрет сделал! Доводил с красками – у нее глаза фарфоровой голубизны были, часами стоял… Понял того греческого, Пигмалиона, который влюбился в статую. Позвал ее, говорю, смотри! А она обозвала ее болваном! Твой болван, говорит, тебе дороже меня! И такая во мне ярость взыграла, оттолкнул я ее, а она возьми и упади. Ударилась головой…
Мирона снова замолчал. Молчала и Саломея Филипповна.
– А утром мне знак был. Подошел к ее статуе, и почудилось мне, что она живая! Улыбается, смотрит на меня… Та, другая, никогда так не смотрела, только: дай-дай-дай! А эта смотрит и как будто говорит: прощаю, у тебя впереди дорога и тернии, иди! И я вдруг понял, открылось мне – это они, сделанные с любовью, живые, а те, что живые, наоборот, нежити! Одни совершенство, другие отбракованный уродливый материал, который надо… – Мирона замолчал и резко взмахнул рукой.
Вокруг них сгущались ранние и легкие осенние сумерки, усугубленные пасмурной погодой. Саломея Филипповна молчала, глубоко задумавшись, не зная, что сказать. Отправить в монастырь? Не пойдет ведь, чувствует себя мессией… Бедный, бедный потерянный человек!
– Так и будешь… – она не закончила фразы, Мирона перебил и воскликнул страстно:
– Нет! Завершается круг, все! Устал, сомневаться начал. Нельзя мне сворачивать и идти больше не могу…
Скрывая замешательство от странных его слов, Саломея Филипповна поднялась, пробормотав, что принесет вина, и вышла. Мирона нагнулся, поднял с пола сумку из грубой сыромятной кожи, завозился внутри, переставляя и доставая что-то. Поднялся, подошел к иконам, крикнув:
– Лики семейные?
– Наши, – ответила из кухни Саломея Филипповна. – Сельский богомаз писал, брат деда. Коряво, но с душой.
– Мне нравится, старые верили, а от теперешнего новодела с души воротит. Фальшивые…
Саломея Филипповна поставила на стол кувшин с вином, позвала:
– Иди, прими. Чего ты ждешь от меня? Зачем пришел? – повернувшись, она смотрела на Мирону в упор.
– Ничего! – На лице его было странное выражение просветленного торжества, как у человека, завершившего задачу и теперь могущего отдохнуть. – Ничего не жду. Ни от кого не жду. Ничего не надо.
Он сделал несколько шагов к столу и, оказавшись у нее за спиной, резко взмахнул рукой, прижимая к ее лицу тряпку, смоченную какой-то неприятно пахнущей дрянью. Голова Саломеи Филипповны уперлась ему в грудь, и он почувствовал запах волос – они пахли травой и печным дымом. Она издала невнятный звук, тело выгнулось и опало. Он с силой прижимал ее к себе, чувствуя, как она тяжелеет и оседает…
Он с трудом дотащил ее до дивана. Кошка взвыла дурным утробным воплем, выгнула спину и спрыгнула на пол. Он принялся укладывать Саломею Филипповну, подкладывать под нее подушки, расправлять складки блузки. Сложил на груди руки, заметил серебряное кольцо на безымянном пальце левой руки, наклонился, рассматривая выбитые на нем знаки. Потом протянул руку и потрогал синюю жилку на шее, кивнул удовлетворенно. Кошка не переставала орать утробно, и он отшвырнул ее ногой. Она перевернулась в воздухе, тяжело ударилась о стену, упала и затихла.
Мирона достал из сумки двухлитровую бутыль с бензином, открутил металлический колпачок, встал и принялся широкими взмахами обливать бензином стены, стол, занавески… Облил себя и выругался. Потом рассмеялся, представив, что останется здесь и они уйдут вместе: Пигмалион и Галатея! И тогда его путь будет закончен! Двенадцать – совершенное число. Он – тринадцатый. Нового цикла не будет. Он устал… И кроме того, сомнения душу язвят. Он их гонит, но они все кружатся и не уходят. Жужжат, подлые, норовят укусить. Он не хотел идти к ведьме, те, другие, были чужие, а у них сродство душ, но нужна двенадцатая фигура… Остаться с ней? Сгореть на жертвенном костре? И тогда свобода…
Он взглянул на Саломею Филипповну – она вдруг шевельнулась и издала не то стон, не то хрип. Мирона оглянулся на темное окно, ему почудился чей-то взгляд. Поднес к глазам руки, сжал и разжал пальцы… Скрипнула дверь? Он снова оглянулся… Из черного провала дохнуло холодом, оттуда вдруг метнулась большая серая тень, и он ощутил густой запах псины. В следующий миг стальные челюсти сомкнулись на его шее, и он услышал хруст, показавшийся ему оглушительным – пес, вгрызаясь, ломал ему трахею, горло, позвонки. Мирона вяло удивился, что не чувствует боли, а только густое, влажное и горячее, бьющее толчками. Источник жизни, промелькнула мысль… Родник!
Последнее, что он увидел, были женские лица: нежно раскрашенные, полупрозрачные, с легким румянцем, они смотрели на него с ласковой улыбкой, кружились и покачивались…
Клеопатра тянула руки, обвитые змеями; жена… как ее звали? Инга! Инга улыбалась и кивала, другие, чьих имен он уже не помнил, смотрели призывно и манили.
За ними смутно виделись мужские головы с неразличимыми чертами… А поверх смотрело на него черное, мрачное, как старинный лик, осуждающее лицо Саломеи Филипповны.
Он хотел сказал ей: «Прости!» и «Спасибо!», но не сумел. Собачьи челюсти сжимались все сильнее, пес остервенело хрипел, тяжело упираясь расставленными лапами ему в грудь, и рвал, рвал, рвал… Еще миг-другой, и для Мироны все было кончено…
Глава 35 Печаль, печаль…
На похороны Лидии собрался весь университет. С цветами и венками, молодые люди стояли кучками, перешептывались, с любопытством разглядывая бледное лицо девушки в гробу, со свечой в пальцах сложенных на груди рук. Влада, Иван Денисенко с неизменной камерой и Федор Алексеев стояли кучкой. Чуть поодаль – капитан Коля Астахов и Савелий Зотов. Лицо у капитана было официальным, у Савелия – расстроенным. Федор был мрачен, Влада плакала и впервые была не накрашена. Иван Денисенко с красной мятой физиономией заботливо поддерживал ее под локоть.
Федор ловил на себе любопытные взгляды студентов, коллег и думал: вот так рождаются легенды о красивой и трагической любви студентки и профессора. А летописец жития философа Федора уже точит перо, чтобы отобразить эпику в нетленном Интернете…
Бередящая душу тоскливая музыка смолкла, начались речи. Говорили многие – преподаватели, сокурсники, друзья… Все сказанное можно было выразить в нескольких словах: отличная студентка, хороший товарищ, скромная, добрая, всегда делилась и давала списать, нелепая страшная смерть, ждала своего принца. И взгляды на Федора. Он тоже сказал, что знал ее… Наткнулся на смешливый взгляд капитана, запнулся. Савелий кивнул, подбадривая. Федор смотрел на ее тонкое, милое, восково-бледное лицо в кружевах и бескровные губы, на синие тени под глазами. Заметил пару веснушек на переносице… Мы были знакомы недолго, сказал. Но… Дальше следовало «но». Но… что? Она нравилась мне, приятная, умная, серьезная девушка… То, что произошло, трагическая нелепость… Он выдавливал из себя дежурные слова, корчась от стыда, ему хотелось забиться в дыру и остаться наконец одному. Ему казалось, он предает ее! Кем бы она ни была – глупая запутавшаяся девчонка или отъявленная актриса и лгунья – она нравилась ему, он чувствовал искру, проскочившую между ними. Она не лгала ему! Она смотрела ему в глаза, отводила волосы с лица, улыбалась, он видел веснушки у нее на переносице… Так паршиво ему еще не было. Савелий смотрел сочувственно. Дельфийский оракул! Все понимает, а сказать не может. Но выражает взглядом и полон эмпатии. Капитан Коля Астахов иронически хмурится, на лице его выражение, которое Федор читает как: «Не хотел бы я, братец, оказаться в твоей шкуре!»
Девочка с некрасивой тайной. Не сейчас, сказал он себе. Потом. Когда-нибудь потом я все обдумаю, взвешу, наклею ярлыки и разложу по полочкам, как и положено философу. Не сейчас. Я тебе не судья. Ты мне не лгала, ты была со мной искренней. Я так думаю. Я хочу так думать. Вот и все, что нужно знать и помнить.
С кладбища расходились кучками, громко переговариваясь и уже смеясь. Юность жестока и легкомысленна. Через день о Лидии никто даже не вспомнит. Разве что Леня Лаптев напишет что-нибудь в своем блоге…
Легок на помине, парень тронул Федора за рукав и протянул ему прозрачную папку с бумагами.
– Что это? – спросил Федор.
– Наши эссе, задание. Детективная философия, помните? Все написали, вся группа. Вот, решили отдать, а то на выходные дождь обещали… – Он запнулся. – Федор Алексеевич, мы все с вами, от всей души! Честное слово! Все написали, даже Дуболом. Она была замечательная, ее все любили… Хотите с нами в кафешку? Помянуть…
Тронутый, Федор взял папку, сжал плечо Лени.
Вот и все.
Глава 36 Что это было?
…Они сидели у Митрича, поминали. Настроение было… сами понимаете. Савелий не сводил с Федора взгляда больной коровы, даже капитан Астахов воздерживался от гадостей, которые вертелись у него на языке насчет неумения разбираться в людях, дурацкого идеализма – а еще философ! Иван Денисенко убежал провожать Владу, а то там Виталька один, и обещал тут же вернуться.
Сочувствующий Митрич принес бутылку «Хеннесси» – от заведения – и рюмки. Постоял, переминаясь с ноги на ногу, не решаясь спросить.
– Митрич, все путем, отбыли, проводили в последний путь, – сказал капитан.
– Да, да, я знаю! Бедная девочка! А убийцу посадят или отпустят? А то всяко бывает… Он уважаемый человек, у него связи.
– Посадят, Митрич, обязательно посадят. Вина доказана, обвинение предъявлено. Теперь не отвертится.
– А этого бизнесмена, Кротова, тоже он? Друг и партнер? Из-за бизнеса? Мамочка говорит, он!
– Скажи мамочке, что не он.
– А кто?
– Помнишь, я рассказывал, что к нему приехала мать? Которая бросила его, а потом нашла? Через сорок лет?
– Мать? – поразился Митрич. – Помню. Это она его?
– Нет, Митрич. Там еще есть брат, младший, законный. Мать от радости, что разыскала сына, отписала ему половину бизнеса. Думала младшенький тоже порадуется за брата, а он обиделся. А после того как мама рассказала ему про богатство Кротова, принял решение его устранить и получить наследство с двух сторон. Прилетел к нам, встретился с братом, тот пригласил его к себе. Они выпили, Кротов рассказал об умершей жене и пропавшей дамочке, пожаловался, что без снотворного не может уснуть. Вытащил из кармана пузырек, сказал, что утром забрал из аптеки новую дозу. А тот, улучив момент, всыпал ему прилично таблеток в коньяк…
– Гражданин Гучков, где вы достали таблетки? – спросил капитан. – Привезли с собой?
– Нет! – Алекс смотрел на капитана чистыми детскими глазами. – Я не привез! Я не пью снотворного. Он сам показал мне бутылочку и насыпал себе в рюмку. Сказал, что не может заснуть.
– Там ваши отпечатки, – сказал капитан. Он блефовал – на бутылочке были обнаружены только отпечатки Кротова.
Парень не стал отпираться:
– Я взял в руки, да. Посмотреть. Но он сам насыпал себе.
– Что было потом?
– Он… Миша пошел к себе в спальню, сказал, что хочет спать.
– Вы поднимались в его спальню?
Алекс смотрит непонимающе и молчит.
– Вы были у него в спальне? – повторяет вопрос капитан.
– Не был. Он ушел, а я остался. Прилег на диван, посмотрел телевизор и заснул.
– Что было потом?
– Потом я ушел. Утром уже.
– Вы не попытались увидеться с братом?
– Нет. Я решил, он спит. Просто ушел. Думал, мы увидимся днем.
– Как вы ушли?
Парень пожимает плечами:
– Там дыра в заборе. Через охрану идти далеко, и я через забор…
– На косяке двери в спальню ваши отпечатки, как вы это объясните?
– Ну да, я зашел посмотреть, думал, Миша уже не спит.
– Во сколько?
– Утром, когда проснулся. Было уже светло.
– Ваш брат спал?
Парень молчит. Говорит после долгой паузы:
– Миша умер.
Словацкий консул, присутствовавший при допросе, шевельнулся и кашлянул.
– Как вы поняли, что он умер?
– Он не дышал…
– Вам не пришло в голову вызвать «Скорую» или полицию?
– Я испугался и ушел.
– Зачем вы разбили телефон Кротова?
– Это не я! Это он наступил, случайно.
– Почему вы прилетели с чужим паспортом?
Парень снова молчит долгую минуту, потом говорит:
– Не знаю. Ошибся и только в аэропорту заметил, когда покупал билет. Это паспорт моего друга, мы живем вместе…
– А ваша мать знала, что вы познакомились с братом?
– Нет, я не успел сказать… Я бы сказал, я всегда хотел иметь старшего брата, хотел попросить у него денег на бизнес. Я бы сказал, но он умер. И я побоялся…
Капитан смотрел на этого недоросля, испытывая чувство гадливости – малый вертелся как уж на сковородке, и «отмазки» его были глупыми и незрелыми. Коля с трудом представлял себе, что этот глуповатый на вид парень задумал и исполнил практически безупречный план по устранению старшего брата, нигде не проколовшись. Капитан не был бы собой, если бы после визита в райотдел семейства Гучковых не перезвонил дежурному и не спросил про визы в их паспортах. Все верно, отрапортовал дежурный. Катаржина Гучкова прибыла двадцатого марта сего года, убыла двадцать седьмого. Александр Гучков прибыл двадцать второго августа. То есть на момент смерти Кротова, на ночь с пятнадцатого на шестнадцатое августа, у него было алиби, как они считали. А этот паршивец прилетел пятнадцатого по чужому паспорту! Сделал дело и на другой день убыл. На вид дурак дураком, а сработал четко. Хлопает глазками и врет как по-писаному. Инфантильное цифровое поколение без всякого понятия о добре и зле. Ему, капитану Астахову, с самого начала проверить бы его пальчики да сравнить с теми, что в доме Кротова…
– А может, все-таки случайность? – спросил трепетный Савелий. – И Кротов сам?
– Нет! – жестко произнес капитан. – Он признался, что насыпал таблетки в рюмку Кротова. А потом стоял на пороге спальни, держался за косяк и прислушивался к дыханию брата. Ждал, пока тот умрет. Потом проверил пульс и убедился, что Кротов мертв. Вернулся в гостиную, вымыл и убрал в буфет на кухне свою рюмку. Протер пластиковую бутылочку с таблетками, вернулся в спальню и вложил ее в руку мертвого Кротова. А потом бросил на пол в гостиной и спокойно ушел через веранду и задний дворик. Перелез через неприступный бетонный забор, в котором лазеек как на собаке блох. Возможно, подремал до рассвета. И телефон разбить сообразил. Ненавижу такие дела! Когда убивает матерый рецидивист… Да, он вырос в такой среде, чалился на зоне, ему замочить человека – раз плюнуть, но когда мальчишка! Это извращение. Мы копаем в радиусе города, а убийца под боком! Прав философ, надо быть проще.
– Я так не говорил, – заметил Федор.
– Говорил! Что не нужно усложнять. Другими словами только.
– Не нужно множить сущности без необходимости. Это не я сказал.
– Не важно!
– Бедная пани Гучкова, – сказал Савелий.
– Каин и Авель, – пробормотал Митрич. – Ничего в нашем мире не меняется…
…Пани Гучкова рыдала и обвиняла себя. Говорила, что это ей кара, что она заслужила, она грешница, она плохая, а Алекс не заслужил, он хороший мальчик! Мишенька сам! У него умерла жена, он ее очень любил, сам рассказывал, а потом еще девушка бросила и ушла. А Сашенька ни в чем не виноват! И пусть лучше ее «заарестуют» и она пойдет в тюрьму, и лучше бы она никого не искала. И зачем только она, дура, полезла в его телефон…
– Мамочка говорит, что иногда не нужно исправлять старые ошибки, пусть себе… Надо отпустить, – сказал Митрич. – Бросила сына – кайся, ходи в церковь, раздавай на бедных, но не надо исправлять, а то сделаешь хуже. Ну посмотри на него издалека, и все. Лучше оставить, как есть, чтобы не стронуть судьбу, а то вишь, как получилось… А, ребята? – Он смотрел на них серьезно и печально, ожидая ответа.
Савелий пожал плечами, Федор промолчал. Даже капитан не нашелся, что сказать, и нехотя промямлил:
– Всяко бывает, Митрич, иногда, может, и не надо…
…Митрич разлил коньяк, и они выпили. Без тостов, не чокаясь, поминая убиенных бизнесмена Кротова и его девушку…
А потом прибежал запыхавшийся Иван Денисенко, плюхнулся на стул и закричал:
– Ну все! Доставил. Утешил как мог, звал сюда, но Виталька один и так все утро, пришли, а он на полу бьется – припадок. С ним бывает, вроде эпилепсии. Может, оно и лучше…
– Что лучше? – спросил после паузы Федор.
– Что припадок. Она сразу про Лиду забыла, бросилась поднимать его, все такое. А то все плакала, жалела подружку, совсем плохая и невменяемая. Говорит, ни за что не поверю, что она повелась на деньги, извела живого человека, это все Бураков, сволочь и подонок. На меня рычала, а я что? И вот ведь как… – Иван задумался на миг. – Как витиевато работают механизмы судьбы! Все случайно в нашем мире! Бураков наткнулся на Лиду, понял, что она похожа на Мишину Лену, и придумал план, а она, глупышка, не устояла. А потом он ее убил. Считай, Кротова тоже он! Бураков не рассказал, как они познакомились?
Капитан пожал плечами и не ответил. На Федора он не смотрел.
– И я вот теперь думаю… – продолжал Иван, – если Миша так на нее запал, она могла вернуть Буракову деньги и послать к черту. Миша бы ее не бросил с его старомодными понятиями о чести… Он же потерял голову! Он бы с радостью ее под венец! Любая баба на ее месте… Да я бы сам на ее месте, хоть и не баба! Извини, Федя.
– Может, у нее биография подгуляла, – скучно заметил капитан. – А у него понятия о чести… – На Федора он по-прежнему не смотрел.
– Какая там у нее биография? – закричал Иван. – Нормальная девка, умница, студентка… – Он помолчал, уставившись на бутылку, и сказал: – А у вас тут хороший коньячок, я смотрю. Митрич расстарался? А мне бы пивка. Митрич, пивка можно? Сушняк давит, аж в глазах пересохло. Я вчера на корпоративчике фоткал, ну, как водится… Хорошее бухло, кто ж откажется. Ну и… А утром ни свет ни заря Влада позвонила в соплях и слезах, приди, а то мне плохо! А мне самому хреново – глаза в кучу не соберу! Ну и жара! – Он вытер салфеткой влажный лоб. – И похороны… Когда это чертово пекло уже закончится! Сейчас бы дождичка осеннего да в лес за грибами! И пожрать бы! Митрич, мясо есть?
– Сейчас! – встрепенулся Митрич и убежал. Вернулся с тележкой, нагруженной тарелками с бутербродами и запотевшими кружками пива.
– Ребята, тут говорят, дикий бешеный волк загрыз директора музея, правда? – спросил он, разгружая тележку. – Или брехня, как обычно? Забежал прямо в дом и загрыз. Мамочка, говорит, правда, у ней подруга где-то рядом живет, все видела своими глазами. Или даже целая стая. Весь город прямо гудит!
Иван переглянулся с Федором и сказал значительно:
– Мы с Федей были там!
– Вы были? – поразился Митрич. – Так это правда? Бешеный волк загрыз человека?
– Это была собака, Митрич. Нормальная собака, которая загрызла моего друга Мирону. То есть я считал его другом, а он оказался маньяком и психопатом. Я подозревал, что его талант от дьявола и он душу продал, но не настолько же! Ну думал, ладно, все нутро у них на роже, аж страшно, талант, да, еще и усугублял, прямо показывал пальцем и орал: «Этот – сволочь и подонок, та – стерва, тот… еще что-нибудь!» А он их убивал! Понимаешь? Живых людей, которые хуже куклы! То-то они были как живые! Он в них переселял тех… Понимаешь? В смысле верил, что переселяет. Живых в свои восковые муляжи!
– Восковый скульптор убивал людей… Зачем?
– Я же говорю, считал, что у него получилось лучше. Ты их видел?
– Ходил с мамочкой как-то…
– Помнишь Клеопатру? Это шедевр! Лучше, чем живая. И Костик Рахов, и ведьма Саломея Филипповна… Остальные, правда, пожиже, он их не трогал. Миша Кротов тоже у него там, алхимик, но это не он его, а Мишин брат. И Лида, бедная девчонка, ее вообще там не было, в смысле в виде куклы…
Речь Ивана становилась все менее связной, но тем не менее была очень образной. Он кричал и размахивал руками, делал драматические паузы и пучил глаза. Митрич слушал, раскрыв рот.
– И вы видели эту собаку?
– Видели! Она положила морду на диван около ведьмы и так сидела. Стерегла. А вокруг кровищи… по стенам, по потолку… Ужас! И Мирона растерзанный на полу. А Саломея Филипповна на диване, думали, убил! Федя потрогал, а она живая, только спит!
– А собака не бросилась?
– Не, Федя ее хорошо знает. Ее зовут Херес. Я тоже ее знаю, но не решился бы. Здоровенный волчина… в смысле, псина. А маньяк Мирона ее изваял с белым волком, как чувствовал, прямо… омен! Это же знак! И пришел сжечь хату, бензином все провоняло, облил, да не успел! Она потом рассказала, что заперла собаку в сарае, та сразу чуть не бросалась на Мирону, как чуяла… Он заявился в гости, каялся, знак ему был, говорил, что жену убил, душегуб, нес вовсе запредельное про свой особый путь, а сам ее вырубил и… А собака вырвалась! Бросалась на дверь, выбила щеколду и вырвалась! Чувствовала, что хозяйку кончают! Федя ему: «Херес, Херес, хорошая собачка» и стал гладить, а у меня аж бабочки в животе, сейчас, думаю, загрызет! А Федя у нас этот… шептун! Как он с ним управился, я чуть с копыт не слетел! Морда в крови, и руки ему лижет! А на глазах слезы! Честное слово! Никогда не видел, чтобы собака плакала. Я фоток наделал, посмотришь. Такой случай раз в жизни выпадает… Свезло так свезло! Лео… Лешка Добродеев все телефоны оборвал, дай, мол, и дай! Для газеты, общественность волнуется, подробностей требует и картинки. А я ему: «На, выкуси! Я подумаю!» Он меня пару лет назад на бабки кинул, хапанул фотки и не расплатился, жулик! Теперь за все заплатит, с процентами. – Иван захохотал.
– А как вы вообще туда попали? – спросил Митрич.
– А мы с ведьмой давно дружим, иногда навещаем. У нее винцо домашнее классное, на травах. Позавчера Федя говорит, а не навестить ли нам уважаемую ведьму Саломею Филипповну, давненько не виделись, как ты смотришь? А что я… Я всегда «за». Говорю, а чего, давай! Ну мы и рванули. В дороге обломались, ловили попутку, потом еще до черта пехом. Ладанка в стороне от трассы. А тут стемнело, осень… Ну и вот.
– А потом что?
– Потом? Добрались, осмотрелись, и Федя вызвал полицию. Коля приехал…
– А что теперь будет с собакой? Ее забрали?
– С собакой? – Иван взглянул на Федора. – А собака… это… Убежала! Испугалась полиции и убежала. Как услыхала сирену, сразу в бега. Будут искать, наверное, как свидетеля. Сделают фоторобот, как водится… все такое. Да, Коля?
Капитан только вздохнул и покачал головой. Уставший Иван снова припал к кружке, пил, громко глотая и дергая кадыком. Савелий и Федор смотрели, как он пьет. Митрич побежал за добавкой…
– Мы нашли свидетеля, – сказал Коля. – Мирону видели в театре, когда была убита Пристайко. А вот когда стали выпускать народ, его уже не было.
– А другие убийства, в других городах? – спросил начавший приходить в себя Савелий. – Тоже он? Мирона? Кроме тех, что вычислил Федя?
– Саломея Филипповна рассказала, что Мирона говорил о завершении цикла и упоминал число двенадцать, так что…
– Отправили запросы, ждем, – перебил капитан. – А вообще, чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что хомо сапиенс, как говорит философ, способен на все. На любое зверство. Даже художник, талант, гений… Твори, радуй народ, так нет, зверство ему подавай!
– Мирона был больным человеком, – заметил Федор. – Ему открылось, что он призван искоренять несовершенство и уродство мира и заменять его идеалом. Он чувствовал себя мессией, нес идею. Сравнивал себя с титаном, у которого орел клюет печень. Платил за свое предназначение одиночеством и бесприютностью. Иногда совсем мало нужно, чтобы столкнуть человека в пропасть кривого восприятия. Жалко его…
– Гении все психи, – сказал Иван. – Я по себе знаю…
Капитан иронически фыркнул.
– Не, конечно, я не такой, как восковик. А в смысле иногда селедки с вареньем хочется, к примеру.
– Или на свалку, – сказал капитан.
– Ага. Вы… Вы не понимаете, ребята! Хотите, устрою экскурсию на свалку? Это же… восторг! Поэма! Философия бренности и тлена! Федя меня понимает. Под девизом: «Все проходит!» Хотите?
– Я воздержусь.
– А я не против, – сказал Федор. – Жизнь нужно познавать во всех ее проявлениях. Савелий?
– Ну… не знаю, – озадачился тот. – Как-то не думал. Там же грязь и запах тоже…
– Ну да, не цветник, конечно, но надо быть выше, – назидательно сказал Иван. – Художник над толпой! Даже на свалке. А вообще…
– Кстати, о странностях гениев, – перебил Федор. – Среди них много неадекватных личностей. А в быту это, как правило, неприятные, равнодушные и часто жестокие люди. И нерациональные, что странно. Греческий философ и ученый Эмпедокл открыл скорость света, доказал, что Земля – шар, определил центробежную силу, при этом считал себя богом и прыгнул в кратер вулкана, чтобы доказать, что бессмертен. Пифагор верил в переселение душ и в то, что бобы – зло. Обычные бобы. Что-то они в нем пробуждали. Микеланджело мылся так редко, что от грязи у него облезала кожа, как у змеи, и часто ложился спать в обуви. Он отказывался общаться с людьми… И так далее.
– Они живут в параллельном мире, – сказал Савелий. – И видят иначе. Нам не понять. Но они не убивают! Не верю… «Гений и злодейство две вещи несовместные»[11].
Капитан иронически дернул бровью, но про- молчал.
– Гений должен быть одинок, – заявил Иван. – А если он женится в четвертый раз, то…
– …то это не гений, – сказал капитан.
– То это победа надежды над опытом, что говорит о его нерастраченности и свежести.
– Ты что, намылился в четвертый раз? Уверен?
Иван задумался; сказал после паузы:
– Влада классная девчонка, битая жизнью, добрая. Жалко мне ее. И Витальку жалко. Бьется она с ним, жалеет… Я в прошлом году делал рекламный буклет про лечебницу Лемберга, ну вы знаете, для психов…
– Зачем им реклама?
– Лечебница платная, и еще полно всяких фондов, которые дают деньги. Надо, чтобы народ знал. Я позвонил старику, говорю, нужна консультация. Рассказал, показал фотки и рисунки. Он выслушал, говорит, очень интересный случай, молодой человек. Похоже на синдром Ангельмана, это, говорит, сбой в пятнадцатой хромосоме, в итоге задержка развития. Очень редкий диагноз, болезнь пока плохо изучена. Ее еще называют синдромом счастливой куклы или марионетки, потому что больной постоянно улыбается и радуется, но это только судороги, он ничего не понимает. А как лечить, спрашиваю. А никак. Успокоительное, снотворное, против судорог, витамины. Исправлять на генном уровне пока не умеют. И постоянный присмотр. Показал ему рисунки – там цветные пятна, Виталька любит красные, желтые и зеленые краски, торкают они его. А это как, спрашиваю? Может, хоть что-то понимает? Он долго рассматривал, а потом говорит: я бы посмотрел мальчика. Знаете, говорит, психиатры с мировым именем собирают творчество психов, вот недавно в Германии была выставка… Сейчас! – Иван потер лоб. – Такое еще интересное название, необычное. «Чудо в обувной стельке!» Вот! Немецкий психиатр, забыл имя, давно уже собрал их рисунки. Достал альбом, показывает. Вполне интересные работы, ни за что не сказал бы, что психи. Ну да, сюр, фантазии, завихрения, ну и что? Возьмите Босха! Тоже ни хрена не понятно. Понимаете, говорит, человечество давно волнует вопрос, что такое отклонение, а что норма, тем более в искусстве, там ведь всякого намешано. У меня международные связи, можем попытаться вывести вашего мальчика на свет. Так и сказал… Я Владе пока ничего, оставил ему рисунки и фото… Жалко мне их, не заслужили они…
Иван пригорюнился. Похоже, хмель уже выходил из него, и он становился непохожим на себя – грустным, помятым и каким-то скукоженным.
– А чего это мы сидим, как на утреннике в детском саду? – вопросил капитан. – Савелий, ты у нас все книжки прочитал, давай тост! Что-нибудь про то, что жизнь продолжается! Или как там сказал один гений: все-таки она вертится!
– Это Галилей сказал.
– Правильно сказал, поддерживаю. Вот за него давайте и примем!
Капитан разлил коньяк, и они выпили…
Глава 37 Жизнь вприпрыжку бежит дальше
Занятия закончились, классы опустели, и в аудитории было непривычно тихо. Ухо ловило негромкие звуки откуда-то извне, и тогда Федор прислушивался. Но это были лишь отголоски, остатки эха, гуляющего в пустых коридорах. Он закончил писать, сложил бумаги в папку и вышел из аудитории. В полутемном вестибюле его окликнула женщина, и он с удивлением оглянулся. Он не сразу узнал ее, и она назвалась, заглядывая ему в глаза и несмело улыбаясь. Это была жена Буракова Лидия Семеновна.
– Вот, пришла, – сказала она. – Нашла вас, Федор Андреевич… ничего?
– Ничего, конечно, – ответил Федор, соображая, что ей нужно.
– После того нашего разговора, когда вы были у нас, я много думала… – Она замолчала. Федор, теряясь в догадках, молча ждал. Потом спохватился:
– Лидия Семеновна, здесь недалеко кафе, посидим?
– Ой, вы же голодный после работы! – воскликнула женщина. – У меня с собой бутерброды, хотите?
– Хочу! Не успел позавтракать.
…Они сидели в маленьком «студенческом» кафе, сейчас почти пустом. Федор заказал кофе и мороженое. Лидия Семеновна обрадовалась и сказала, что лет десять не ела мороженого. У нее были частые ангины, вот и отвыкла. Достала из сумки бутерброды. Федор назвал их произведением искусства и сказал, что жалко есть. Там было много всего: сыра, ветчины, листиков салата и кружков огурца. Лидия Семеновна вспыхнула и смутилась.
– Вы, наверное, удивляетесь, – начала она, глядя ему в глаза, – зачем я пришла… После нашего разговора… Вы не поверите! Это было как глоток свежего воздуха! Я отвыкла от людей, шарахаюсь, когда ко мне обращаются в магазине или на улице. Понимаете, Руслан… – она запнулась. – Он все время давал мне понять, что я ничто. Пустое место. Домашняя хозяйка с пеленками и кухней. Он даже на приемы в мэрию ходил сам, и на корпоративы. Место женщины в доме. И вечные разборки насчет денег. Сколько потратила, куда, зачем это, зачем то. Вроде ничего страшного, многие так живут, да и давал же, не отказывал, но… Даже не знаю, как сказать. Он любил рассказывать, как они бедно жили, не хватало даже на хлеб. Мол, цени. А мне кусок в горло не лез. Да, я знаю, я слишком в себе, все переживаю. Мне не хватает смелости, я слабохарактерная, никогда не могла возразить. Только плакала сначала, а потом привыкла. Человек ко всему привыкает. Поплачет и привыкнет. Мы и не ездили никуда, разве что иногда в пригородный пансионат, куда-нибудь, где речка, чтобы детям было интересно. Да и то на третий день он сбегал, говорил, работа срочная. Я знала, что у него были знакомые женщины… Жена всегда знает. Если честно, мне было все равно, даже лучше, когда он приходил поздно. А теперь… – она замолчала, пытаясь справиться с волнением. – Мы разводимся! – выпалила. – Я наняла адвоката, имею право на половину, и мальчики тоже, он все нам объяснил. Сначала хотела продать дом, чтобы разорвать совсем, а потом подумала: это же мой дом, мальчики привыкли, тут соседи какие-никакие, да и место красивое. Я его сама обставляла, Руслану было все равно. Это мой дом! И мальчиков. Забрала к себе родителей… Мы с ними редко виделись раньше, Руслан не хотел. Папа теперь по дому и с мальчиками, мастерят удочки, собираются на рыбалку. У папы старенькая «Волга», еще бегает, представляете? Мама помогает, готовит… И я теперь могу работать! – Она смотрела на него сияющими глазами, и Федор невольно улыбнулся в ответ. – Перевожу старшего из лицея – мне у них никогда не нравилось. Дети там из богатых семей, не столько учеба, сколько похвальба, что у кого есть да какие телефоны. А теперь, когда отец в тюрьме, нечего ему там делать. Рядом с нами есть неплохая школа, я уже была у них. Им нужен бухгалтер… И я согласилась! Даже не знаю, как сказать, даже самой совестно. Муж в тюрьме, а я его вроде как бросаю. Ругаю себя бесчувственной, а сама ничего не могу с собой поделать. Просто чувствую: если опять вместе, лучше сразу в петлю, понимаете? И еще боюсь, как я одна? Отвыкла…
Она замолчала, смотрела на Федора, ожидая осуждения или одобрения, и он сказал:
– Лидия Семеновна, вы все правильно делаете. Вам не за что себя упрекать. Главные ценности в жизни – свобода и право выбора. Вы умная и сильная женщина, вы справитесь. Мальчики у вас славные, жаль, не видел старшего.
– А вы приходите к нам! – воскликнула Лидия Семеновна. – Правда! Придете?
– Приду. А ваша мама хорошо готовит?
– И я, и мама! Пирогов напечем! С капустой и грибами! Придете? – Она раскраснелась и похорошела, и Федор подумал, что она счастлива. Впервые в жизни…
…Он проводил ее к автобусу, и она сказала, нерешительно и сомневаясь:
– Вы знаете, насчет той женщины из музея, которую убили… он убил… Я хочу сказать, я не знаю всего и не представляю, мне не говорят, вроде он как-то пытался через эту девушку забрать бизнес у Миши… А только Руслан не убийца! Я его знаю! Забрать бизнес, обмануть, поиздеваться… да! Но он не убийца. Я думаю, это получилось как-то случайно. И еще… понимаете, я даже не хочу вспоминать нашу жизнь, если бы не это, все бы так и осталось… Это страшно! Наша жизнь и жизни других людей перемешались, и мы зависим друг от друга, а вы говорите – свобода и выбор… А какая свобода, куда мне с тремя детьми? Да и не отдал бы он мальчиков. А когда убит человек, теперь свобода… Как же так? Кому-то горе, а кому-то счастье?
Путаное, но тем не менее убедительное сомнение в наличии свободного выбора в социуме. И что тут скажешь? Что свобода выбора зависит от силы духа, характера, уверенности в себе… и так далее? Короче, кому-то дано, кто-то рвет по-живому и уходит, а кому-то приходится ждать оказии, потому что обстоятельства сильнее. Она дождалась, и теперь ее мучит совесть…
– Это не ваша вина, – только и нашелся, что сказать, Федор. – Не думайте об этом. Самое главное для вас сейчас ваши парни.
– Правда? Вы меня не осуждаете?
– Самая чистая правда на свете! Я вас не осуждаю и приду на пироги. С грибами и капустой.
Она вспыхнула и рассмеялась…
* * *
…Федор раскрыл эссе Лени Лаптева. Прошло уже несколько дней, он все не решался заглянуть в студенческие работы, а сейчас почувствовал: пришло время. Стояла глубокая ночь, самые прекрасные и творческие минуты его жизни. Светила, как водится, луна, и ночной ветерок шевелил балконную занавеску. Бронзовая танцовщица смотрела на него и улыбалась, но личико у нее было печальным. Настроение… А как у философов с настроением? Вверх-вниз, как у обычных людей? Или они выше, над толпой, в голубой синеве? Температура постоянная и печать глубокомыслия на лице? Или, как все остальные, чувствуют боль, горечь, обиду? Живут ли, как сказал некий философ, «с змеею желчною в изношенной груди»? Или, или, или… И так и сяк.
…Он вспомнил вдруг, как вытаскивал сухие травинки из ее волос. Нежно и тонко благоухали полынь и донник, шелестела пожухлая осенняя трава. Ее лицо обветрилось, глаза стали ярче, и сильнее выступили веснушки на переносице. Ветер все набрасывал ей на лицо прядку, и она отводила ее рукой. Они смотрели друг дружке в глаза… Ее губы шевелились, но слов не было слышно, как на картинке из немого кино. Он потрогал ее губы пальцем, ощутил тепло и чуть-чуть шероховатость…
Они возвращались на закате, когда на западе уже полыхало малиной, а внизу текла огненная река, и они целовались, стоя на мосту. А над городом сгущалась синева и зажигались огни…
Почему она ничего не сказала ему? Не решилась? Не посмела? Боялась, что кончится сказка? Страх! Страх… Если бы только она рассказала ему все! Если бы… Он опоздал в тот день. Поздно встал, сунулся в компьютер, правил статью об идеальном убийстве, проверял расписание, забыл о времени. Опомнился, когда часы на площади стали отбивать двенадцать…
Опоздал. Они оба опоздали. Жаль. Обидно. Непоправимо. Выкрутасы, механизмы и случайности судьбы, как говорит Иван. Марионетки на нитках, а кто дергает… бог весть.
Он развернул тетрадь и принялся читать.
«Я знал ее, тонкую, необычную, отстраненно-далекую и недостижимую… Мы иногда пили кофе, и я брал ее за руку, а она смотрела на меня, как на мальчишку, с мудростью и опытом взрослой женщины и улыбалась своей неповторимой маленькой улыбкой – кончиками губ. Во всем ее облике чувствовалась трагичность, которой я не мог объяснить…
У меня был соперник. Я знал его! Достойный и умный противник… Я уважал его и завидовал ему…»
Федор невольно улыбнулся. Ну, Лаптев! Летописец философского жития… Да ты романтик, оказывается!
Он взглянул на расстеленную постель, и вдруг на короткий, как вспышка, ослепительный миг ему показалось, что там, спиной к нему, лежит женщина! Ему видны ее длинные светлые волосы, разбросанные по подушке, острое плечо и бусины позвонков. Картинка была реалистичной, такой живой, что он затаил дыхание и замер, боясь шевельнуться. Но она уже мигнула, побледнела и погасла…
Федор почувствовал боль.
Он был один…
1
Строки из «Песни песней Соломона» в пер. А. Эфроса.
(обратно)2
Вотивный – в истории религии связанный с принесением даров.
(обратно)3
Вокс попули – от лат. «vox populi» (глас народа).
(обратно)4
Подробнее читайте об этом в романе Инны Бачинской «Убийца манекенов».
(обратно)5
Подробнее читайте об этом в романе Инны Бачинской «Ночь сурка».
(обратно)6
Читайте об этом в романе И. Бачинской «Лучшие уходят первыми».
(обратно)7
Подробнее читайте об этом в романе Инны Бачинской «Стеклянные куклы».
(обратно)8
Читайте в романе И. Бачинской «Ночь сурка».
(обратно)9
One-Night-Stand (англ.) – Секс на одну ночь.
(обратно)10
Пер. с англ. М. Донской.
(обратно)11
А. С. Пушкин. «Маленькие трагедии».
(обратно)
Комментарии к книге «Среди восковых фигур», Инна Юрьевна Бачинская
Всего 0 комментариев