«Эмма в ночи»

Эмма в ночи (fb2) - Эмма в ночи [litres][Emma in the Night] (пер. Виктор Михайлович Липка) 1144K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Уэнди Уокер

Уэнди Уокер Эмма в ночи Роман

Посвящается моим сестрам и брату – Бекки, Черил, Дженнифер и Гранту

Согласно греческому мифу, Нарцисс был на редкость красивым и горделивым охотником. Настолько горделивым, что отвергал всех, кто пытался одаривать его своей любовью. Немезида, богиня мести, решила наказать Нарцисса и заманила его к пруду, где он залюбовался своим отражением. Охотник воспылал безумной любовью к себе и смотрелся в водную гладь до тех пор, пока не умер.

Wendy Walker

Emma in the Night

* * *

Печатается с разрешения Midlife Productions II, Inc. и литературных агентств Wendy Sherman Associates, Inc. и Jenny Meyer Literary Agency, Inc.

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Copyright © 2017 by Wendy Walker

© Липка В., перевод, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Один Кассандра Таннер – первый день моего возвращения

Мы верим во что хотим. И в то, что нам нужно. Не исключено, что между желанием и необходимостью нет никакой разницы. Я не знаю. Вот что мне доподлинно известно, так это что истина может от нас ускользать, скрываясь за предрассудками, белыми пятнами и алчными сердцами, которые так страстно стремятся к покою. Но она оказывается всегда рядом, если мы откроем глаза и попытаемся ее увидеть. Если действительно приложим для этого усилия.

Когда мы с сестрой три года назад исчезли, на всех будто напало ослепление.

Машину Эммы нашли на песчаном берегу. В ней, на водительском сиденье, – ее кошелек. В кошельке ключи. Туфли обнаружились на отмели, у самой кромки воды. Некоторые предположили, что она приехала туда на вечеринку либо повидаться с другом или подругой, которые так и не пришли. А может, просто поплавать. И утонула. Может, случайно. А, может, покончила с собой.

Но все пребывали в полной уверенности, что Эмма умерла.

Что касается меня, то здесь все выглядело гораздо сложнее.

На момент исчезновения мне было пятнадцать лет. В таком возрасте Эмма никогда не брала меня с собой на пляж. В то время она уже заканчивала школу и считала меня лишь досадной помехой. Мой кошелек лежал на кухне. На песке не нашли ни одной моей вещи. Более того, по словам мамы, из дома не пропал ни один из предметов моей одежды. А мамы в таких делах смыслят, не так ли?

Но в автомобиле Эммы отыскались мои волосы, и некоторые ухватились за этот факт, хотя она возила меня в нем бесчисленное количество раз. Ухватились только потому, что если я не поехала с ней на пляж, если не утонула тем вечером в океане, не исключено, что бросившись ее спасать, то куда я тогда подевалась? Нашлось немало таких, кому было просто необходимо полагать, что я умерла, потому что строить догадки и предположения на сей счет было трудно.

Другие терзались сомнениями. Их разум допускал возможность случайного совпадения. Одна сестра приехала на пляж и утонула. Другая либо убежала, либо стала жертвой похищения. Однако беглянки, как правило, берут с собой какие-то вещи. Значит, ее похитили. Но… с такими как мы, подобных ужасов не бывает.

Тот вечер выдался необычный, что давало лишний козырь приверженцам теории совпадения. Мама рассказала всем историю, пленившую аудиторию и позволившую ей завоевать симпатии окружающих в достаточной степени, чтобы утолить жажду популярности. Я видела это у нее в глазах, когда смотрела новостные каналы и ток-шоу. Она поведала, что мы с Эммой поссорились, во всех подробностях описав, как пронзительно кричали и плакали ее девочки-подростки. Потом, по ее словам, стало тихо. Когда стемнело, от дома отъехала машина. Она видела ее огни в окно спальни. Когда мама об этом рассказывала, по ее щекам катились слезы, и вся студия хором вздыхала.

В поисках ответов нашу жизнь разобрали по винтикам. Социальные сети, друзья, текстовые сообщения и дневники. Все подверглось тщательному изучению и анализу. Она рассказала, как мы поссорились из-за ожерелья. Я купила его Эмме перед началом учебного года. Выпускной класс! Такое ведь бывает раз в жизни. А Касс позавидовала. Она всегда ревновала сестру.

За этой тирадой вновь последовал поток слез.

Пляж расположен на берегу пролива Лонг-Айленд. Особых течений в том месте нет. Во время отлива приходится долго брести в воде, пока она дойдет до колен. В часы прилива волны накатывают на лодыжки столь плавно и нежно, что ты их почти не замечаешь, а ноги не проваливаются в песок, как на побережье Атлантики к северу от нас. Поэтому утонуть здесь довольно трудно.

Помню, я смотрела мамино выступление по телевизору. Из уст ее лились слова, из глаз слезы. По такому случаю она купила себе новый наряд, темно-серый классический английский костюм, и туфли от одного итальянского дизайнера, который, как она нам однажды сказала, был лучшим и подтверждал наш статус в этом мире. Я могла с уверенностью это заявить по форме мыска. В свое время она очень много рассказывала нам об обуви. Не думаю, что ей верили из-за туфлей. Но все же верили. Я чувствовала это даже через экран телевизора.

Может, мы просто не выдержали прессинга нашей частной школы. Может, договорились на пару укоротить себе жизнь. Может, набили карманы камнями, а потом, как Вирджиния Вульф, медленно побрели к своим могилам на дне океана.

Но куда в таком случае подевались наши тела?

Новостные шоу продолжались шесть недель и четыре дня. Мама, какое-то время побыв знаменитостью, вновь превратилась в обыкновенную старую Джуди Мартин – или миссис Джонатан Мартин, как она предпочитала себя называть – до этого миссис Оуэн Таннер, а еще раньше Джудит Льюэн Йорк. Все не так сложно, как может показаться на первый взгляд. Йорк – ее девичья фамилия, которую она носила, пока не вышла замуж, сначала раз, потом второй. Двое мужей по нашим временам – не так уж много.

Мы с Эммой родились в первом браке, когда она была замужем за Оуэном Таннером. Эмму назвали в честь мамы нашего отца, умершей от сердечного приступа в возрасте семнадцати лет. Мое же имя, Кассандра (сокращенно Касс), мама позаимствовала из книги, которую читала в детстве. По ее утверждениям, оно придает человеку видимость значимости. Некоторые мной восхищались. Другие завидовали. Мне об этом ничего не известно. Но в памяти сохранились воспоминания о том, как она расчесывает мне волосы перед зеркалом в ванной, в восторге любуясь мной с довольной улыбкой на устах.

Взгляни на себя, Кассандра! Тебе всегда нужно носить с собой зеркало – в напоминание о том, как ты красива.

Эмме мама никогда не говорила, что она красива. Они слишком походили друг на дружку, чтобы обмениваться нежностями. Восхвалять того, кто выглядит, ведет себя или носит такую же одежду, как ты, по сути означает восхвалять самое себя, хотя в твоем представлении это выглядит немного иначе. Тебе попросту кажется, что он умаляет твои достоинства и присваивает себе дифирамбы, изначально предназначавшиеся тебе. Мама никогда не позволила бы Эмме украсть у нее столь бесценную реликвию, как слова признания.

Но вот мне об этом она говорила постоянно. Утверждала, что я унаследовала лучшие качества из отцовского и материнского набора генов. В этом отношении она была прекрасно подкована и знала, каким образом у детей получаются голубые или карие глаза, мозги математиков или музыкантов.

К тому моменту, когда тебе, Кассандра, придет время заводить детей, появится возможность самостоятельно выбирать каждую черту! Представляешь? Ах, как бы отличалась моя жизнь от нынешней, если бы эти ученые работали чуточку быстрее! [Вздох.]

Тогда я не понимала, что она имеет в виду. Мне было только семь лет. Но когда она причесывала вот так мои волосы и делилась своими самыми сокровенными мыслями, я слушала с огромным интересом, потому как ее слова наполняли меня радостью от макушки до больших пальцев на ногах, и мне хотелось, чтобы так длилось вечно.

Но это всегда подходило к концу. Мама умела повести дело так, чтобы мы никогда не могли до конца утолить свою жажду по ней. Когда мы были маленькие, она постоянно спрашивала, считаем ли мы ее красивой, самой красивой из всех, кого когда-либо видели, умной, самой умной из всех, кого нам доводилось встречать, ну и, разумеется…

Я хорошая мать? Самая лучшая, о какой только можно мечтать?

При этом всегда широко улыбалась и так же широко распахивала глаза. Детьми мы с Эммой отвечали ей утвердительно самым искренним тоном, на который были способны. Она ахала, качала головой, а потом, наконец, прижимала нас к себе с такой силой, будто не могла сдержать волнения от осознания собственной исключительности, словно была вынуждена выдавливать его из себя ценой неимоверных физических усилий. После объятий следовал протяжный вздох, словно она выпускала на волю накопившееся в костях напряжение. Покидая с горячим дыханием тело, это возбуждение заполоняло собой всю комнату, наполняя ее душу умиротворением.

А когда она печалилась или злилась на окружающий мир, что он жестоко с ней обошелся и не признал ее выдающихся талантов, нам приходилось повторять вновь и вновь, зная, что это вырвет ее из пучины мрачного настроения.

Ты самая лучшая мама на всем белом свете!

Маленькими мы с Эммой действительно в это верили.

Я помню все эти моменты в виде мелких фрагментов, которые больше не соединить вместе, подобно осколкам разбитого стекла с округлившимися от времени краями. Сильные руки, крепко сжимающие нас в объятиях. Запах ее кожи. Она пользовалась духами «Шанель № 5», утверждая, что они очень дорогие. Прикасаться к флакону нам запрещалось, но порой она протягивала его нам сама и подносила к носикам распылитель, чтобы мы могли вдохнуть их аромат.

Другие такие фрагменты содержат в себе звук ее голоса, когда она кричала и металась в постели, орошая слезами простыни. Я пряталась за Эммой. Сестра смотрела спокойно и изучающе, производя в уме какие-то расчеты. В каком состоянии будет мама, когда мы утром проснемся? Эйфории? Отчаяния? Помимо прочего, я помню чувство, которое тогда испытывала. Оно не ассоциируется с каким-то конкретным моментом и представляет собой лишь отголосок ощущения. Страх по утрам, когда открываешь глаза и понятия не имеешь, что нас ждет в течение дня. Что она будет делать – обнимать нас, причесывать мои волосы или же рыдать в подушку. Это примерно то же самое, что хватать первую попавшуюся одежку, не имея малейшего представления, какое сейчас время года – зима или весна.

Когда Эмме исполнилось десять, а мне восемь, мамины чары стали блекнуть в ярком свете окружающего мира – мира настоящего, в котором она не была ни красавицей, ни умницей, ни хорошей матерью. Эмма стала за ней кое-что замечать и делиться со мной своими открытиями.

Знаешь, а ведь она не права. Совершенно неважно, что за этим следовало – мнение ли мамы о родителях других детей из нашей школы, какой-нибудь факт из жизни Джорджа Вашингтона или же суждение о породе собаки, только что перебежавшей дорогу. Значение имело лишь то, что она была не права, и каждый раз, когда мы ее в этом уличали, наши голоса, отвечая на ее извечные вопросы, звучали все менее и менее искренне.

Я хорошая мать? Самая лучшая, о какой только можно мечтать?

Мы все так же отвечали ей «да». Но когда мне исполнилось восемь, а Эмме десять, она поняла, что мы врем.

В тот день мы были на кухне. Она страшно разозлилась на папу. Я уже не помню почему.

Он даже не представляет как ему повезло! Стоило мне захотеть, я могла заполучить любого мужчину. И вы, девочки, это знаете! Кто-кто, а мои девочки точно знают.

Мама стала мыть посуду. Включила кран. Выключила его. Кухонное полотенце упало на пол. Мама его подняла. Эмма застыла на противоположном конце огромного помещения. Я встала чуть позади и подалась вперед, чтобы при необходимости юркнуть за ее фигуру. В тот момент, когда мы пытались понять, что нас ждет – зима или лето, Эмма казалась мне на удивление сильной.

Мама заплакала и повернулась к нам.

Что вы сказали?

Да! Привычно воскликнули мы, всегда одинаково отвечая на ее вопрос о том, лучшая ли она мать.

Потом подошли ближе, ожидая, что она обнимет нас, улыбнется и облегченно вздохнет. Но ничего такого не произошло. Вместо этого она оттолкнула нас с Эммой, ткнув в грудь одной рукой меня, другой ее. Потом недоверчиво на нас уставилась, удивленно открыла рот и ахнула. Выдоха мы так и не дождались.

А ну, марш по своим комнатам. Быстро!

Мы сделали что нам было велено и направились к себе. Помню, что, поднимаясь стремглав за разъяренной Эммой по лестнице, я спросила ее, что мы такого сделали. Но сестра говорила о маме только когда хотела и когда ей было что сказать. История нашей родительницы писалась только ею и больше никем. Эмма сбросила с плеча мою ладонь и приказала заткнуться.

В тот день у нас не было ни ужина, ни объятий, ни поцелуев с пожеланиями доброй ночи. Цена доброго к нам маминого расположения тем вечером, как и в последующие годы, значительно повысилась. Чем больше мы говорили и делали, убеждая ее, что действительно ею восхищаемся, тем больше от нас требовалось все новых и новых заверений, и в итоге ее любовь превратилась для нас в дефицит.

Несколько лет спустя, когда мне уже было одиннадцать, я наткнулась на свое имя, Кассандра, в одной книге о мифах. Оказывается, что оно происходит из греческого эпоса, так звали дочь троянского царя Приама и его жены Гекубы: «Кассандра обладала даром пророчества, но в результате наложенного на нее заклятия ее предсказаниям никто не внимал». После этого я долго смотрела невидящим взглядом в монитор компьютера. Мысли витали далеко-далеко. Вдруг вселенная в своей целостности обрела смысл, я стала ее центром и поняла, почему мама меня так назвала. Даже не она, а, скорее всего, Провидение. Судьба, Бог или что-то еще проникли в ее душу и нашептали это имя. Она знала, что будет потом. Знала, что я стану предсказывать будущее, но это никого не убедит. Детям позволительно верить в разные выдумки. Теперь мне ясно, что и полученное мной от мамы имя, и все, что произошло с нами в дальнейшем, было лишь результатом случайного стечения обстоятельств. Но в те времена, когда мне было одиннадцать, я считала себя ответственной за все, что случится потом.

В тот год развелись мои родители. В тот год я сказала им, что могу заглядывать в будущее. И что мы с Эммой не будем жить с мамой, ее новым бойфрендом, мистером Мартином, и его единственным сыном Хантером.

Расставание папы с мамой не стало для меня сюрпризом. Эмма говорила, что для нее тоже, но я ей не поверила. Она слишком много плакала, чтобы это было правдой. Все полагали, что сестра упряма и что ей на все наплевать. Окружающие всегда ошибались на ее счет, потому что в ответ на плохие новости она могла реагировать нервно и жестко. У Эммы были темные волосы, как у нашей мамы, и очень бледная, нежная кожа. В подростковом возрасте она открыла для себя красную губную помаду, темные тени под глазами и поняла, что за ними можно прятаться точно так же, как за обоями скрывается стена. Всегда носила короткие юбочки и обтягивающие свитера, по большей части черные водолазки. Мне не удалось бы описать одним словом то, какой я ее видела. Эмма была красива, строга, измучена, жестока и доведена до отчаяния. Я ею восхищалась, завидовала и упивалась каждым моментом, когда она дарила мне частичку себя.

В большинстве своем эти частички были очень маленькие. Многие из них предназначались для того, чтобы обидеть меня, прогнать или заработать несколько очков в глазах мамы. Но порой, когда та засыпала и в доме воцарялась тишина, Эмма приходила в мою комнату и забиралась ко мне в кровать. Накрывалась одеялом, ложилась рядом со мной, иногда обнимала и прижималась щекой к моему плечу. Именно в такие минуты она говорила то, что впоследствии придавало мне сил, от чего на душе у меня было тепло и я чувствовала себя в безопасности, даже когда утром, по пробуждении, обнаруживала, что мамочка пребывает в зимнем расположении духа. Когда-нибудь, Касс, настанет время, когда мы с тобой останемся совершенно одни. Ты, я и больше никого. Я помню запах Эммы, тепло ее дыхания и силу ее рук. Станем делать что хотим и больше не впустим ее в свою жизнь. У меня в ушах до сих пор стоит голос сестры, шепчущий мне в ночи. Я люблю тебя, Касс. Когда она произносила что-то подобное, я думала, что нас никогда не коснутся никакие беды.

Я позволила Эмме убедить меня выступить против мамы во время развода. Ей было под силу угадать следующий ход любого игрока на шахматной доске. И повлиять на ход всей партии, сделав свой собственный. Она была натурой тонкой и обладала высокой приспособляемостью. А в жизни руководствовалась только одним – инстинктом самосохранения.

Касс, мы должны жить с папой. Неужели ты ничего не видишь? Ему без нас будет так тоскливо. У мамы есть мистер Мартин. А у папы только мы. Понимаешь? Нам нужно что-то предпринять и как можно скорее! Потом будет поздно!

Эмма могла бы этого не говорить. Мне и без нее все было понятно. Мистер Мартин, мамин бойфренд, переехал в дом нашего отца в тот самый день, когда тот из него выехал. Его сын Хантер учился в закрытом пансионе, но жил с нами, когда приезжал на выходные и каникулы, а случалось это довольно часто. Его бывшая жена уехала в Калифорнию задолго до того, как мы с ними познакомились. Мистер Мартин работой себя не перетруждал – он давно заработал кучу денег и теперь почти все свободное время посвящал гольфу.

Мама никогда не любила нашего отца Оуэна Таннера, и я это прекрасно понимала. Она настолько открыто и с таким безразличием его игнорировала, что на него и ту боль, которую он излучал, в конечном счете стало больно смотреть. Поэтому папе действительно было очень тоскливо.

Я сказала Эмме, что прекрасно вижу, как страдает отец. Но умолчала о том, что вижу и многое другое. Я видела, как сын мистера Мартина смотрит на Эмму, приезжая из пансиона, как мистер Мартин смотрит на сына, когда тот глядит на Эмму, и как мама смотрит на мистера Мартина, когда тот за ними наблюдает. При этом отдавала себе отчет, что в будущем из этого ничего хорошего не получится.

Но дар предсказывать будущее совершенно бесполезен, если ты не в состоянии с его помощью что-либо изменить.

Поэтому когда на суде та женщина спросила меня, с кем мне хотелось бы жить, я ответила, что с отцом. Сказала, что мне будет плохо под одной крышей с мистером Мартином и его сыном. Думаю, что Эмму моя храбрость удивила. Не исключено, что она даже поразилась силе того влияния, которое в ее представлении она оказывала на меня. Как бы там ни было, когда я сделала этот ход, она изменила тактику и встала рядом с мамой, навсегда получив в ее глазах статус любимого ребенка. Для меня это стало полной неожиданностью. Все верили ей, но никто не верил мне, потому что мне было только одиннадцать, а Эмме тринадцать. А еще потому что Эмма это Эмма, а я это я.

Мама пришла в бешенство, потому как те, кому я об этом сказала, могли нас у нее отнять. Как она сможет быть лучшей мамой на свете, если у нее не останется детей? И только когда ей наконец удалось выиграть процесс, я поняла, насколько она на меня разозлилась.

И это после всего, что я для тебя сделала! Ты никогда меня не любила, мне это и раньше было известно!

Вот тут она ошибалась. Я ее действительно любила. Но волосы мне она больше не расчесывала.

И больше никогда не зови меня мамой! Для тебя я теперь миссис Мартин!

Когда после развода немного улеглась пыль, они с Эммой взяли в привычку печь шоколадный торт и устраивать на кухне танцы. Заходили на «Ютуб» и истерически хохотали над роликами играющих на пианино кошек и несмышленышей, только-только начинающих ходить, по ошибке врезавшихся в стены. По субботам ездили покупать обувь, по воскресеньям смотрели «Настоящих домохозяек». И почти каждый день ссорились, с криками, воплями и руганью – даже потом, за несколько лет привыкнув к этим баталиям, я все равно считала их чем-то запредельным. Но уже на следующий день, а порой даже в тот же, они опять смеялись, будто ничего не произошло. Ни одна никогда не извинялась. Разговоров о том, чтобы жить дружно, тоже не было. Как и правил поведения на будущее. Они просто продолжали в том же духе.

Чтобы понять характер их взаимоотношений, мне понадобилось какое-то время. Я всегда проявляла готовность платить за мамину любовь самую высокую цену. Но Эмма знала что-то такое, что было неведомо мне. Знала, что мама нуждается в нашей любви точно так же, как мы в ее, а может, даже больше. И знала, что если над ней нависнет угроза ее лишиться или стоимость нашего к ней расположения повысится, она пойдет на переговоры. В итоге они то и дело совершали свои сделки, чуть ли не каждый день меняя условия. И постоянно изыскивали средства укрепить свои позиции, садясь за стол и договариваясь.

Мне же не оставалось ничего другого, кроме как стать аутсайдером. Как говорила мама, я была красива, но красотой куклы, безжизненной игрушки, на которую лишь бросают мимолетный взгляд и идут дальше. У них с Эммой было что-то еще – что привлекало других, поэтому они в своем тайном клубе устраивали жесточайшие состязания за любовь друг друга, а заодно и за любовь каждого, кто оказывался в пределах досягаемости. Все, что я могла, это наблюдать за ними с расстояния, достаточно близкого, чтобы заметить эскалацию конфликта. Два могучих государства, постоянно соперничающих за власть и контроль над миром. Долго так продолжаться не могло. Но война между мамой и сестрой все же продолжалась – до вечера нашего исчезновения.

Помню свои ощущения в тот день, когда я вернулась домой. Проделав воскресным июльским утром путь к дому мистера Мартина – надо полагать, к моему, хотя после столь длительного отсутствия он таковым уже не воспринимался, я неподвижно замерла в зарослях. Три года я без устали думала о возвращении. По ночам сны заполоняли воспоминания. Лавандовое мыло и свежая мята в охлажденном чае. «Шанель № 5». Сигары мистера Мартина. Скошенная трава, опавшие листья. Ощущение объятий папиных рук. В тот день вместе с мыслями ушел и страх. Им всем захочется узнать, где я была и каким образом пропала. Равно как и выяснить, где Эмма.

День нашего исчезновения преследовал меня неотступно. В голове снова и снова прокручивалась каждая его деталь. В моем организме, пожирая его живьем, прочно поселилось раскаяние. Я все думала и думала, как рассказать им, как все объяснить. У меня было много времени, даже слишком много, чтобы сочинить историю так, чтобы они могли ее понять. Я разложила ее по полочкам, во всем разобралась, потом вернулась к ней опять, засомневалась в себе, возненавидела, все зачеркнула и переписала сценарий по новой. История – это не просто пересказ произошедшего. События представляют собой лишь набросок, общий контур, а целостной картину делают цвета, пейзаж, атмосфера и рука художника.

Должно быть, я натура творческая. Мне пришлось изыскать в глубинах своего естества несуществующий талант и выдать рассказ, в который все бы поверили. При этом отложить в сторону мысли, будившие во мне прошлое. О маме и Эмме. О миссис и мистере Мартин. Обо мне и Эмме. Несмотря на мою мелочность и эгоизм, маму и сестру я любила. Но людям не дано этого понять. И я была вынуждена стать такой, какой они хотели меня видеть. Кроме одежды на мне, у меня с собой больше ничего не было. Ни подтверждений, ни свидетельств. В доказательство моей правоты я могла привести только одно – сам факт моего существования.

Я неподвижно замерла в зарослях, в ужасе от того, что у меня может ничего не получиться. На кону стояло слишком многое. Им придется мне поверить. И найти Эмму. А чтобы найти ее, сначала организовать поиски. Так что только от меня зависело, отыщут они мою сестру или нет.

И им придется поверить, что Эмма все еще жива.

Два Доктор Эбигейл Уинтер, криминалист-психолог, Федеральное бюро расследований

Эбби лежала в постели, уставившись в потолок и оценивая весь масштаб понесенного ею поражения. Было воскресенье, середина июля, часы показывали шесть утра. Солнце уже взошло и сквозь тонкие занавески заливало своими лучами комнату. Одежда была раскидана на полу – она сбросила ее с себя, пытаясь обрести хоть немного прохлады в липкую летнюю жару. Кондиционер вновь забарахлил и стал жужжать, поэтому свежести она предпочла тишину. Но теперь простыни на коже ощущались непосильным грузом. Голова гудела. Во рту пересохло. От запаха виски, исходящего от пустого стакана, внутри все переворачивалось. Две порции в полночь одолели растревоженный мозг и принесли несколько часов облегчения. Ну и, как водится, похмелье.

В футе от постели заскулил пес.

– Не смотри на меня так, – сказала она, – оно того стоило.

Ее ждала бумажная работа, на которую сегодня придется потратить часа три. Нужно было представить рапорты по двум делам и внести коррективы в показания, которые она давала в феврале, – можно подумать, память сохранила воспоминания о том, что говорилось несколько месяцев назад.

Но это все равно не принесет победы над разумом, который контролировал тело и порой, казалось, намеревался его разрушить.

Созерцание потолка прервала трель телефона, стоящего на тумбочке рядом с кроватью.

Когда она потянулась к трубке рядом с пустым стаканом, тело заныло.

Номер оказался незнакомым.

– Эбби у телефона, – сказала она, села и потянула на себя скомканную простыню, чтобы прикрыть тело.

– Привет, малыш, это Лео.

– Лео?

Она села прямее и выше натянула простыню. Теперь, в возрасте тридцати двух лет, «малышом» ее называл только один человек – специальный агент Лео Страусс. Они не работали вместе уже больше года, с тех пор, как он добился перевода в Нью-Йорк, чтобы быть поближе к внукам. Но его голос проник в самую душу. Для нее этот человек был чем-то вроде семьи.

– Я понимаю, прошло много времени, поэтому ты меня сейчас просто слушай и ничего не говори, – сказал он.

– Что случилось?

Черты лица Эбби посуровели.

– Кассандра Таннер вернулась домой.

Она вскочила на ноги и стала искать чистую одежду.

– Когда?

– Полчаса назад, может, даже меньше. Пришла сегодня утром.

– Куда?

– В дом к Мартинам.

– К матери?

– Да, хотя я не понимаю до конца, что это значит…

– А как насчет Эммы?

– Она вернулась одна.

Эбби застегнула рубашку и поковыляла в ванную. В кровь выбросило приличную порцию адреналина, колени подгибались.

– Я прямо сейчас сажусь в машину и… Боже правый…

Затянувшееся молчание на том конце провода заставило ее замолчать. Она взяла телефон в руку, а другой оперлась на раковину.

– Лео?

Сестер Таннер Эбби помнила всегда. Не забывала о них ни на минуту. Факты по делу об их исчезновении дремали в самых потайных уголках ее мозга. Но это было отнюдь не то же самое, что хотелось забыть. Они всегда были с ней, даже через год после ее отстранения от расследования. Въелись в ее плоть и кровь. Она дышала ими, совершая каждый вдох и выдох. Пропавшие девочки. И ее теория, в которую никто другой не желал верить. Один звонок – и дамбу прорвало, а все накопившееся хлынуло бурным потоком, чуть не сбив ее с ног.

– Алло, Лео? Вы еще здесь?

– Здесь.

– Вас выдернули из Нью-Йорка?

– Ага. Вскоре и тебе позвонят из Нью-Хейвена, чтобы объявить о назначении. Я же просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

Обдумывая, что сказать, Эбби посмотрела на себя в зеркало.

Когда расследование приостановили, все завершилось далеко не лучшим образом.

– Я продолжаю работать над этим делом, Лео…

– Отлично… Я просто не знал, где ты. Мне сказали, ты посещаешь психоаналитика…

Черт. Эбби понурила голову. Ее чувство никуда не ушло. И что бы оно собой ни представляло – гнев, досаду или разочарование, его выдавала пробивавшаяся в голосе тревога.

Бюро предложило ей пройти курс психотерапии, и она согласилась. «То, что вы испытываете подобные чувства, вполне нормально», – сказали ей. Да, – подумала тогда Эбби. Она знала, что это действительно нормально. Порой расследование попросту впитывается в кожу.

Все соглашались, что дело было из тех, от которых можно сойти с ума. И в те времена никто понятия не имел, как его квалифицировать – убийством, похищением или же несчастным случаем. Помимо прочего, исчезновение девочек рассматривалось и с точки зрения возможного побега под влиянием сексуальных извращенцев, использующих детские слабости, вербовщиков в ряды террористов, ловцов душ в Интернете. В расчет принималось все без исключения. Машина на песчаном берегу, туфли только одной сестры у кромки воды. Если не считать волос Касс, которые могли оказаться в автомобиле по целому ряду других причин, не было найдено никаких доказательств того, что со старшей была и младшая. Улик, свидетельствующих о том, что они вместе планировали побег, тоже. Как и следов, позволяющих предположить, что их похитили, убили или совершили иное насилие. Ни тел, ни подозреваемых, ни мотивов, ни подозрительных личностей в аккаунтах социальных сетей, историях телефонных звонков, смс-сообщений и переписке по электронной почте. За последние годы в их жизни ровным счетом ничего не изменилось. Истина заключалась в том, что это дело с тем же успехом можно было передать в НАСА, объявив их жертвами инопланетян.

Но психоаналитика Эбби посещала совсем по другой причине. На эту работу она пришла восемь лет назад, когда получила степень кандидата наук. У нее были и другие трудные дела. Стоило подумать о них, как они тут же вставали перед глазами. Жестокое избиение проститутки. Убийство местного наркодилера. Повешенная на ветке дерева собака. Список можно было продолжать – преступления, так и оставшиеся нераскрытыми, злодеяния, по которым даже не были возбуждены дела; семьи жертв, а порой и потерпевшие, задыхающиеся от несправедливости.

Беседы на эту тему с другим профессионалом приносили облегчение. Хотя сама Эбби психотерапией не занималась никогда, привычно шутя, что «на пациентов у нее не хватает терпения», это еще не означало, что она в него не верит. Разговор с другим человеком открывает новые перспективы. Разговор сглаживает углы. Но даже после года долгих часов бесконечных обсуждений расследование по делу сестер Таннер ее не отпускало. И тот факт, что теперь оно ранило не так глубоко, не помогал Эмми одолевать демонов, осаждавших ее в ночи.

И вот теперь сеансы с психоаналитиком вернулись ее ужалить.

– Я продолжаю работать над этим делом, Лео…

– Вот и славно…

– Итак, что у нас есть? Она что-нибудь сказала?..

Когда Эбби отвернулась от зеркала, прошла в спальню и стала искать туфли, на том конце провода послышался короткий вздох.

– Ничего, малыш. Приняла душ, немного поела и теперь отдыхает в ожидании нашего приезда.

– Душ? Как это?

– Это все ее мать. Она совсем не подумала. Чуть было даже не взялась за стирку…

– Стирать вещи Касс? До осмотра криминалистами? О боже!

– Я знаю… так что давай поторапливайся. Позвони мне, когда сядешь в машину.

Телефон опять умолк, но на этот раз Лео действительно отключился.

Черт! С бьющимся в груди сердцем Эбби надела туфли, позвала пса, который примчался к ней на кухню через весь небольшой пригородный домик. Потом насыпала ему в миску еды, потрепала по загривку и открыла дверь, выпуская на улицу.

– Ключи, ключи… – произнесла она вслух, вернулась в гостиную и стала их искать.

Ей не терпелось выйти за порог. Ей не терпелось сесть в машину. Ей не терпелось побыстрее добраться до Кассандры Таннер.

Голова немного кружилась, в глазах расплывалось. У хронического недосыпа тоже есть свои побочные эффекты. Эбби остановилась и схватилась за спинку стула.

Три года назад никто не поверил в ее теорию, даже Лео, ставший ей почти что отцом. Приостановить расследование – это одно, но пропустить что-то важное – совсем другое.

Штатный психоаналитик ее слушала, но ничего не слышала. Говорила что-то вроде «Я понимаю, какие вы испытываете чувства». Классическая эмоциональная валидация, которой учат на первом курсе университетского факультета психологии. Коллега расспрашивала Эбби об упущениях в расследовании и позволяла ей без конца говорить о семье пропавших девочек, об их матери, Джуди Мартин, о разводе и новом отце Джонатане Мартине. А также о сводном брате Хантере. Вдвоем на пару они разложили на отдельные фрагменты каждую деталь этого дела, чтобы Эбби наконец стало легче.

Психоаналитик считала, что доктор Уинтер сделала все что могла.

Даже теперь, закрыв глаза, чтобы справиться с головокружением, Эбби слышала ее убежденный голос и видела открытое, честное лицо. Схватившись за деревянную спинку стула, она сделала глубокий вдох и с шумом выдохнула воздух.

Для Эбби их анализ расследования стал чем-то вроде Библии, изречения которой указывали ее беспорядочным, отчаянным мыслям путь к спасению.

Изречение номер один. Вполне нормальная ситуация, о которой говорили окружающие – друзья, учителя, школьный психолог. Касс старшей сестре завидовала. Эмма на нее злилась. Касс была спокойной, но решительной. Эмма в большей степени отличалась свободолюбием, хотя некоторые предпочитали термин «недисциплинированность». Что не мешало ей подыскивать колледж, рассылая повсюду свои анкеты. Все указывало на то, что девочка только и ждет, чтобы упорхнуть из дома.

Психоаналитик – «Но ведь это, Эбби, вполне нормально. Они просто учились в школе. И не в обычной, а частной, причем весьма престижной. При Академии Саундвью. Лето проводили в дорогих лагерях отдыха где-нибудь в Европе, занимались спортом, у них были друзья…»

Эбби она раздражала.

Изречение номер два. Эбби объясняла: что бы с ними ни случилось, они были очень уязвимы. И своими корнями эта уязвимость уходила в семью. Так было всегда. Как бы история сестер Таннер ни освещалась в прессе, ни для кого не было секретом, что подталкивало подростков бежать из дома. Острые травмирующие события. Хронический недостаток родительского внимания, плохое обращение, нестабильность, проблемы в семье. Черная пустота неудовлетворенных эмоциональных потребностей. Уязвимость по отношению к сексуальным маньякам, пользующимся детскими слабостями, террористическим группировкам, религиозным фанатикам, антиправительственным экстремистам. Злоумышленник изыскивает возможность эти потребности удовлетворить, дать то, в чем подобный ребенок так страстно нуждается. В итоге такой хищник становится сродни наркотику, а подросток впадает от него в зависимость.

Поэтому когда первоначальное исступление пошло на убыль, когда все поняли, что с момента исчезновения девочек прошло уже много времени и теперь, чтобы их найти, придется медленно и методично разматывать клубок их жизни, Эбби занялась семьей.

Когда она открыла глаза, комната больше не кружилась. Ключи лежали под рукой, на столике рядом со стулом. Она взяла их, подошла к двери и открыла ее, впустив внутрь сноп яркого солнечного света и порыв горячего, удушливого воздуха.

Возражать тогда никто не стал. По сути, все расследование сосредоточилось на внутренних аспектах проблемы, на семье и в первую очередь на доме Мартинов. Эксперты-криминалисты тщательно обследовали его от подвала до чердака. Дотошно собрали и проанализировали выписки из банковских счетов, сведения о движении средств по кредитным картам и истории телефонных звонков. Следователи допросили друзей и соседей.

Эбби хорошо помнила, как выглядели эти беседы на первом этапе расследования. «Да, да, это очень ценная информация. Очень ценная». Пропали девочки-подростки. Но ведь дыма без огня не бывает, поэтому тлеющие огоньки искали ближе к их дому.

Задолго до рождения сестер их отец, Оуэн Таннер, счастливо жил в браке со своей первой женой и маленьким сынишкой Уиттом. У них был прекрасный дом, они ни в чем не нуждались. Оуэн работал в Нью-Йорке в крупной фирме, принадлежавшей его семье. Фирма специализировалась на импорте продуктов питания для гурманов. Бизнес управлялся надежными партнерами, и Оуэн вполне мог и не работать, но супруга посчитала, что заниматься делами ему будет лучше. Однако по иронии судьбы именно там он повстречал Джуди Йорк, сексапильную брюнетку с большой грудью и притягательной внешностью. Оуэн взял ее к себе в качестве офис-менеджера.

Когда у них завязался роман, он развелся и женился по новой. Через четыре года совместной жизни у Джуди и Оуэна было уже двое дочерей. Он заявлял, что Джуди никогда не была идеальной матерью их двум малышкам. При этом категорически настаивал, что могла бы, просто у нее не было такого желания. По его утверждениям, жена спала по двенадцать часов, потом целыми днями либо смотрела реалити-шоу по телевизору, либо ездила по магазинам, покупая себе одежду. В пять часов откупоривала бутылку вина, а к десяти ее приканчивала и с заплетающимся языком шла спать. Из привлекательной она вдруг стала отталкивающей. И говорила, что внесла свой вклад, родив детей.

Это был первый тревожный звоночек.

Мысленно открыв свою «Библию», из которой на нее тут же посыпались изречения, Эбби ринулась к машине, будто каким-то образом могла от них убежать. Теперь это все не имело никакого значения. Потому что Кассандра Таннер вернулась домой. Потому что вскоре доктор Уинтер узнает правду и поймет, верна ее теория или нет. Потому что вскоре ей станет известно, могла ли она их спасти от всего, что случилось потом.

Руководил расследованием агент Лео Страусс. Они не впервые работали вместе, и между ними установились хорошие отношения. Он был ее учителем как в профессии, так и в жизни. По праздникам приглашал домой на семейный обед. На ее день рождения жена Лео Сьюзен пекла торт. Их связывали прочные узы, не позволявшие Эбби скрывать свои мысли. Как Джуди соблазнила Оуэна Таннера. Как пренебрегала материнскими обязанностями. Как завела любовную интрижку с каким-то типом из загородного клуба. Как на суде устроила мучительную битву за детей. И как потом вместе с Джонатаном Мартином и его сыном Хантером устроила дома дочерям несносную жизнь.

Эбби полагала, что расследование на всех парах полетит вперед, как только они получат материалы по бракоразводному процессу и в первую очередь отчет адвоката, назначенного представлять интересы детей. В Коннектикуте их называют ОПСами – опекунами-представителями в суде. В нем содержалась запись, казалось бы, не имеющая к делу никакого отношения – голос Кассандры Таннер за четыре года до исчезновения. Она говорила, что в доме что-то явно не так. С Эммой, Джонатаном Мартином и Хантером. В понимании Эбби, им подсказывал где копать голос из прошлого.

Запись стала вторым тревожным звоночком. Но эксперты-криминалисты ее теорию не поддержали.

Изречение номер три.

Психоаналитик – «А что, по-вашему, им было делать с этим отчетом из материалов по бракоразводному процессу? Ведь все экспертизы – дом, телефоны, движение средств – ровным счетом ничего не дали! Все, что удалось обнаружить, это поврежденную раму для картины, только и всего! Которую, по словам матери, дочери сломали, когда устроили драку за ожерелье».

Эбби думала, что назначат психиатрическую экспертизу. Что более тщательно опросят всех свидетелей. И в конечном итоге то, что пока видела только она.

Психоаналитик – «Женщина, составлявшая отчет по бракоразводному процессу – эта ОПС – отвергла все опасения Касс относительно семьи Мартинов, не так ли?»

Да, действительно, но лишь потому, что оказалась некомпетентной халтурщицей. Отвергла страхи одиннадцатилетней малышки, вместо этого полностью положившись на слова матери о том, что девочка лгала по наущению отца.

Психоаналитик – «Потому что отца, Оуэна, развод и весь этот процесс буквально подкосил. Родители нередко устраивают в суде настоящие бои за детей. Используя их в своих целях…»

Это действительно так. Однако Оуэн, чтобы пощадить детей, был готов уладить дело миром. Любой юрист, практикующий в этой сфере, хорошо знает, что проигрывает всегда тот, кто способен обеспечить лучший уход за детьми. И Оуэн проиграл. Но ничто не указывало, что он велел дочери лгать.

Опять же, известная история с ожерельем.

Изречение номер четыре.

Психоаналитик – «Значит, на психиатрической экспертизе вы решили настаивать, когда узнали об ожерелье?»

Джуди Мартин рассказала обо всем журналистам. Как она купила Эмме медальон в виде крылатого ангелочка на серебряной цепочке, как Касс позавидовала ей черной завистью и как они в день исчезновения из-за этого поссорились.

Проблема лишь в том, что это была неправда. Лео беседовал с женщиной, которая продала Джуди ожерелье, – дешевую поделку за двадцать долларов. Она была владелицей небольшого магазина, специализировавшегося на безумно дорогих джинсах, коротеньких мини-юбках и сверхмодных грошовых безделушках для девочек-подростков. Знала и дочерей, и мать. Они захаживали к ней уже не первый год, и Джуди никогда не упускала возможности высказаться о товаре презрительным шепотом, разносившимся по всему торговому залу.

Дама помнит, что по поводу ожерелья это семейство заходило к ней дважды. Сначала Джуди, Касс и Эмма остановились на него посмотреть после того, как приобрели школьную одежду. Младшая дочь, Касс, взяла украшение, вздохнула и попросила мать его ей купить. Джуди Мартин выхватила безделушку у нее из рук, заявила, что это «дешевое барахло» и что ей надо развивать хороший вкус. Девочка повторила свою просьбу, сказав, что оно ей очень понравилось. Ангелочек напомнил ей фею Динь-Динь из «Питера Пена» – ее любимой детской книги. Скорее всего, отец часто читал ее на ночь. «Питер Пен». Но это не помогло. Джуди Мартин еще жестче ее отчитала и направилась к двери. Дочери пошли за ней. По дороге старшая, Эмма, толкнула сестру плечом и изобразила пальцами букву Л. Лузер.

На следующий день Джуди Мартин вновь пришла в магазин и купила ожерелье. Хозяйке заведения запомнилась улыбка на ее лице – она подумала, что мать покупает украшение младшей девочке, которая ее об этом просила. Лео показал ей две фотографии и спросил: «Вы уверены, что безделушку тогда взяла в руки Касс Таннер, девочка, изображенная на этом снимке, а не Эмма, которую вы видите на другом?»

Хозяйка магазина отмела все сомнения. «Увидев интервью с ее матерью Джуди, я глазам своим не поверила. Она сказала, что купила ожерелье старшей дочери, Эмме. Думаю, так оно и было. Но как она могла подарить его ей, если оно понравилось ее младшей сестре?»

Эмма носила украшение каждый день. Это подтвердили друзья, отец, а заодно и в школе. Можно было с уверенностью сказать, что Джуди Мартин действительно вернулась в магазин и приобрела безделушку Эмме. Но не Касс.

Психоаналитик попыталась оспорить этот вывод. «Эбби, но ведь хозяйка магазина могла и ошибиться». То же самое подумал и Лео. То же самое ей сказали в отделе, отвергнув ее теорию, предполагавшую, что случившееся так или иначе связано с семьей, когда не смогли собрать надежных улик, когда эта самая семья в окружении адвокатов стала лить слезы перед камерами. Но Эбби правду знала. Люди вроде Джуди Мартин именно так и поступают. Они в совершенстве владеют искусством обмана и без устали манипулируют другими. Эбби не только изучала подобного рода модели поведения, но и сама сталкивалась с ними самым непосредственным образом.

Изречение номер пять.

Психоаналитик – «Ей когда-либо ставили диагноз? Я имею в виду – вашей матери?»

Нет. Никогда. Эбби единственная в семье знала, что некоторые мамины поступки нуждаются в диагнозе. Не отец. Не мачеха. И даже не сестра Мег, которая и сейчас считала родительницу лишь «легкомысленной» и «во всем себе потакающей».

Психоаналитик – «Вы хотите сказать, что именно поэтому стали заниматься психологией? Почему темой вашей диссертации были избраны циклы нарциссизма в семье?»

И что это доказывало? Решение изучать данную дисциплину пришло подсознательно. Но когда Эбби впервые прочла о нарциссизме и нарциссическом расстройстве личности, железы резко выбросили в кровь столь мощную дозу адреналина, что она не удержалась на ногах и упала на колени. Прямо в библиотеке Йельского университета. Прямо на глазах у подруги, с которой они вместе снимали квартиру, решившей, что ее хватил удар. Эбби захотелось свернуться калачиком на полу и раствориться в волне озарения, нахлынувшей на нее по прочтении строк учебника.

Предполагается, что эту болезнь понимают все без разбора, наделяя ярлыком «нарцисс» каждую девочку, которая дважды смотрит на себя в зеркало, и каждого парня, который никогда и ни к кому не обращается за помощью. В книгах и фильмах «нарциссом» нарекают каждого, кто обладает эгоистичным характером, но эти персонажи впоследствии раскаиваются, идут на примирение, осознают свои ошибки и видят свет в конце тоннеля. На самом деле очень немногие знают, что представляет собой эта болезнь и на что она похожа. Она не допускает ни раскаяния, ни примирения, ни света, который можно было бы увидеть. Таким опасным этот недуг делает комбинация двух его составляющих – чрезмерно активной эксплуатации окружающих и неправильного восприятия с их стороны.

Изречение номер шесть.

Психоаналитик – «Давайте попытаемся разобраться во всем до конца. Предположим, следствие надавило бы, добилось психиатрической экспертизы и выступило против местных средств массовой информации, открыто вставших на сторону несчастных родителей. Допустим, впоследствии выяснилось бы, что у Джуди действительно какое-нибудь расстройство личности. Или что у Оуэна Таннера депрессия. Или что Джонатан Мартин алкоголик, а его сыну поставили диагноз СДВГ[1]. Вместо того, чтобы продолжать этот перечень дальше, просто предположим, что специалисты пришли бы к заключению, что мать страдает целым комплексом психических отклонений. Даже если так, это отнюдь не означает, что девочки были бы найдены».

Вот она – спасательная шлюпка. Эбби забралась в нее, и она помогла ей выжить. Потом, время от времени из нее выпадая, думая об ожерелье и о третьем тревожном звоночке, вне всяких сомнений убедившем ее, что к исчезновению девочек причастна семья, она забиралась в нее обратно и таким образом оставалась на плаву.

«Их бы это не спасло».

Да, их бы это действительно не спасло.

Но это изречение, эта шлюпка спасла ее. Хотя ни на мгновение не принесла душевного покоя.

Когда Эбби нажала педаль газа и понеслась по подъездной дорожке, ей в глаза ударили солнечные лучи, и она мысленно обратилась к последней странице своей Библии, к последнему ее изречению, пока еще представлявшему собой белые пустые страницы. Изречению, которому требовались слова и ответы. Доктор Уинтер не удержалась от мысли, что сейчас эта глава наконец будет написана.

Три Касс

Я лежала в постели в объятиях мамы. Волосы намокли, я чувствовала, как в наволочку впитывается влага и холодеет у моей щеки. Она плакала. Рыдала.

– Ох, Кассандра! Девочка моя! Девочка моя!

Я уже говорила, что представляла этот момент целых три года. И хотя времени подготовиться у меня было много, в конечном итоге я, к своему потрясению, оказалась ни к чему не готова.

Ее тело казалось мне хрупким, я попыталась вспомнить, когда в последний раз его ощущала. После жаркой схватки в суде и решения отдать детей ей она редко баловала меня теплом физического контакта, но порой оно мне все же перепадало. В частности по праздникам, на день ее рождения и в особенности в День матери, потому что папа тогда давал ей деньги на подарки. Не помню, чтобы ее тело было таким. Острые, торчащие кости.

– Девочка моя! Господи, спасибо тебе! Спасибо тебе!

К чему я так и не приготовилась и чего даже вообразить не могла, годами размышляя о том, как вернусь домой, так это к выражению ее лица, когда она чуть меньше часа назад впервые увидела меня на парадном крыльце.

Перед тем как позвонить, я девяносто секунд простояла перед дверью. Считала их в голове, потому как занималась этим, сколько себя помнила. Отсчет секунд – а за ними минут и даже часов – у меня получался просто идеальный. Мне пришлось нажимать кнопку звонка целых четыре раза, пока до моего слуха донесся грохот шагов, спускающихся со второго этажа по массивной деревянной лестнице. Мы живем в доме размером больше среднего, хотя даже средний в этом районе стоит больше миллиона долларов. Наш был возведен в 1950-х годах в традиционном белом колониальном стиле, с тремя пристройками, включая крыльцо, а потом несколько раз перестраивался. После нашего исчезновения мистер Мартин внес новые усовершенствования – там, где раньше был палисадник, я увидела застекленную террасу и кабинет. У нас также есть участок в пять акров, крытый бассейн, теннисный корт, а вокруг густой лес, в котором вполне можно заблудиться. Земля здесь стоит очень дорого. И хотя дом был достаточно маленький, чтобы я услышала шаги матери, спускающейся по лестнице, ступени, по которым она шагала, располагались в весьма роскошном объекте недвижимости. Она не преминула бы мне на это указать.

Когда я услышала щелчок замка, у меня будто из-под ног ушла земля. В эту дверь мне приходилось входить и выходить тысячу раз – за спиной Эммы, чтобы найти Эмму, чтобы позвать Эмму. Когда створка медленно приоткрылась, каждое выражение, которое принимало ее лицо под влиянием настроения, погоды и возраста, встало у меня перед глазами немым предупреждением. Я чуть было не позвала сестру. Ее имя вертелось у меня на языке. Эмма. Мне очень хотелось упасть на колени, закрыть руками лицо и спрятаться за нее, как я часто делала в детстве. Мне казалось, что без нее я не смогу сделать того, что должна. Но потом увидела в проеме первую прядку маминых волос, лики Эммы исчезли, и на меня снизошел покой. Миссис Мартин куталась в шелковый халат. Шевелюра после беспокойного сна спуталась, под нижними веками застыла широкая полоска теней для глаз.

– Чем могу быть полезна? – задала она вопрос, сдобрив гору своего раздражения маленькой вершинкой вежливости.

Было воскресенье, шесть часов утра.

Она смотрела на меня, изучая лицо, глаза, тело. Я не думала, что так уж изменилась. Мой размер одежды остался тем же, что и раньше, – и брюк, и рубашек, даже бюстгальтера. Все те же светло-карие волосы, теперь спускающиеся ниже плеч. То же угловатое лицо и изогнутые дуги густых бровей. Глядя в зеркало, я по-прежнему видела себя. Но дело, надо полагать, в том и заключается, что мы меняемся настолько медленно, по чуть-чуть каждый день, что даже этого не замечаем. Подобно лягушке, которая сидит в воде до тех пор, пока вода не закипит и она не умрет.

Я не была готова к тому, что мама меня не узнает – за все эти годы такой вариант мне даже в голову не приходил.

– Это я, – прозвучал мой голос, – Касс.

Она ничего не сказала, но дернула головой, будто мои слова ударили ее в лицо.

– Касс?

Она присмотрелась внимательнее. Теперь ее взгляд в приступе неистовства метался с места на место, изучая меня с ног до головы. Прикрыв правой рукой рот, она неуверенно сделала шаг, пошатнулась и схватилась левой за дверной косяк.

– Касс!

Мне стоило большого труда удержаться на ногах, когда мама буквально обрушилась на меня, ощупывая мои ладони, предплечья, лицо, стараясь не упустить ни дюйма моей кожи.

Из ее груди вырвался утробный крик: «Ааааааа!»

Потом она завопила и позвала мистера Мартина.

К этой части представления я приготовилась и сделала то, что, по-моему мнению, должна была сделать – позволила ей испытывать те чувства, которые она сейчас испытывала, стоять передо мной и ничего не говорить. Вы, пожалуй, решите, что она пришла в исступление и возликовала, а сердце ее наполнилось радостью. Ничуть не бывало – миссис Мартин давно влезла в шкуру скорбящей матери, потерявшей дочерей, и теперь, когда я вернулась и этот образ устарел, ей придется мучительно искать какой-то другой.

– Джон! Джон!

Когда на втором этаже послышались шаги, из ее глаз хлынули слезы.

– Что, черт возьми, происходит? – крикнул мистер Мартин.

Ничего ему не ответив, мама взяла в ладони мое лицо, прижалась своим носом к моему и все тем же утробным голосом назвала меня по имени. «Кааааааас!»

Мистер Мартин спустился вниз в пижаме. С того момента, как я видела его в последний раз, он раздобрел и теперь выглядел даже старше, чем раньше. Надо было ожидать. Но в молодости мы смотрим на тех, кто переступил определенный возрастной рубеж, просто как на стариков и совершенно не испытываем потребности представлять, какими они станут через несколько лет. Он был очень высокий и весь какой-то темный: волосы, кожа, глаза. Я никогда не могла его до конца понять. Он был большой мастак скрывать свои чувства. А может, попросту испытывал в них недостаток. Разозлить его могло очень немногое. И еще меньше – рассмешить. Однако в тот день, надо полагать, я узрела на его лицо нечто доселе невиданное – полнейшее замешательство.

– Касс? Кассандра? Это ты?

Опять пошли объятия. Мистер Мартин позвонил в полицию. Потом попытался связаться с моим отцом, но безуспешно. Я услышала, что он оставил ему голосовое сообщение, сказав лишь, что дело чрезвычайно важное, и просил при первой же возможности перезвонить. На мой взгляд, не сообщать отцу никаких подробностей этой шокирующей новости через голосовую почту с его стороны было очень благоразумно. Это навело меня на мысль, что он совсем не изменился.

Они засыпали меня вполне ожидаемыми вопросами. Где я была? Что со мной произошло? А когда я им ничего не ответила, стали о чем-то шептаться между собой, думая, что я ничего не слышу. Пришли к выводу, что я нахожусь в состоянии шока. Мистер Мартин сказал, что они будут спрашивать меня, пока не добьются ответов. Мама согласилась.

– Касс, скажи нам, что с тобой случилось!

Я опять оставила их вопрос без внимания и вместо этого закричала:

– Нужно обратиться в полицию! Они должны найти Эмму! Они должны ее найти!

Время застыло будто навсегда, хотя на самом деле прошло только восемь секунд. Мистер Мартин бросил взгляд на маму. Она к тому времени уже успокоилась и стала гладить меня по голове, будто я была хрупкой куклой, которую ей не хотелось разбить – и которая не должна была ни двигаться, ни говорить.

– Хорошо-хорошо, маленькая моя. Ты, главное, не переживай.

Мама перестала задавать мне вопросы, но у меня по-прежнему дрожали руки. Я сказала, что мне холодно, что я хочу есть и валюсь с ног от усталости. Она предложила мне принять горячий душ, приготовила поесть, уложила в постель, а сама прилегла рядом. Притворяясь спящей, я тайком вдыхала исходивший от ее шеи аромат духов «Шанель № 5».

Когда показались машины, мистер Мартин спустился вниз. И обратно не поднялся. Поскольку из окна маминой комнаты хорошо просматривается конец подъездной дорожки, я видела каждый автомобиль, сворачивавший к нашему дому. Первой прибыла полиция штата на трех внедорожниках с опознавательными знаками и мигалками. Вслед за ними на «неотложке» явились врачи «Скорой помощи». Появления других специалистов, приехавших на разномастных транспортных средствах, пришлось ждать сорок минут. Среди них, вероятно, были и агенты ФБР. Наверное, криминалисты. Ну и, как водится, психолог.

Какие-то люди взяли образцы моей кожи и ногтей. Вычесали мои волосы и обнаружили в них немного крови. Проверили сердце, пощупали пульс и задали несколько вопросов – убедиться, что у меня все в порядке с головой. Потом мы подождали других, которые стали спрашивать о том, где я была и где сейчас Эмма.

В последний раз я лежала в маминой постели маленькой девочкой, задолго до их с папой развода. Нет, нам это не запрещалось. Просто узнав о сексе, мы с Эммой стали обходить ее стороной. Родительская постель была тем местом, где они «делали это», и казалась нам отвратительной. Мы часто говорили на данную тему, когда играли в кукол Барби.

Они раздеваются, и папа запихивает ей внутрь свое достоинство.

Подобные вещи Эмма произносила совершенно беззаботно, будто ее это совершенно не касалось. Но я чувствовала, что она злится, и потому, что знала ее, и по выбранным ею словам.

Она снимала с Кена и Барби одежду, а потом приставляла друг к другу их бесполые промежности. Кен располагался наверху. Эмма издавала охи да ахи.

Вот чем они занимаются в постели. Я никогда туда больше не лягу.

Правду о сексе Эмма узнала от нашего единокровного брата Уитта Таннера. Ей тогда было одиннадцать. Мне девять. Уитту шестнадцать. Эмма вернулась из школы расстроенная. Обычно мы ездили на автобусе, не прося маму забирать нас на машине, потому что ей не нравилось, когда кто-то тревожил ее сон. Иногда шли пешком. Мы учились в частной школе, все классы там занимались в одном и том же здании, и Эмма всегда разрешала мне идти с ней домой, хотя я ей и досаждала. Во время этих прогулок она и рассказывала мне о том, что узнавала. В основном ее сведения касались мальчиков. Но в тот момент сестра всю дорогу молчала, веля «заткнуть пасть» каждый раз, когда я пыталась с ней поговорить. А когда мы вошли в дом, побежала к себе в комнату и с силой хлопнула дверью.

До того, как папа с мамой развелись, Уитт раз в две недели приезжал к нам на выходные. Остальное время жил у матери. То есть из 672 часов в месяц 96 проводил у нас. Совсем немного. Даже наоборот – недостаточно.

Но день, когда она узнала о сексе, пришелся на пятницу, когда Уитт как раз был у нас, – переступив порог, мы увидели, что он играет в какую-то видеоигру.

Что это с ней?

Я прошла в гостиную и села как как можно ближе к Уитту – чуть ли не к нему на коленки. Он склонился ко мне, прикоснувшись плечом. Ничего не сказал, лишь спросил, почему Эмма убежала наверх. Обычно каждую вторую пятницу мы бросались к Уитту и прилипали к нему, будто пластиковая упаковка, до вечера воскресенья, когда ему пора было возвращаться к матери. Он говорил тихим, приятным голосом, с ним всегда было легко. Но при этом он мог проявить силу и всегда знал, что и как сказать.

Я считала Уитта подарком, который папа сделал нам, чтобы немного загладить свою вину за то, что выбрал нам такую мать. Знаю, это глупо, потому как не роди она нас, ни меня, ни Эммы попросту не было бы, тем более что при взгляде на сестру каждый видел в ней миссис Мартин – ее глаза, ее подбородок, ее манеру говорить. К тому же Уитт появился на свет задолго до нас, когда папа с мамой даже еще не познакомились. Глупо, конечно, но я думала именно так.

Уитт закончил очередной раунд игры. И выругался – то ли его убили, то ли у него закончились жизни или монеты, то ли что-то еще. Потом посмотрел на меня и поинтересовался, как прошла неделя. Поцеловал в лоб, потрепал по голове, я тепло ему улыбнулась и почувствовала, что на глаза навернулись слезы. После чего он сказал, что пойдет посмотреть, как там Эмма, и поднялся наверх. Она впустила его к себе в комнату, и через какое-то время он вышел, смеясь и качая головой. Тогда ни один из них мне ничего не сказал. Но когда несколько дней спустя мы играли в кукол Барби, Эмма не устояла перед соблазном просветить меня в моем невежестве. С потрясением, вызванным этой новостью, она уже справилась, и теперь то, что мужчины делают с женщинами, стало частью ее сущности.

Помнишь тот день, когда я пришла расстроенная? А потом ко мне поговорить поднялся Уитт? Помнишь, да? Ну так вот… Меня расстроил один козел – сказал, что секс – это когда мальчик писает на девочку, а потом у них появляется ребенок.

Помню, когда она мне об этом поведала, мне тоже захотелось заплакать. Подумала, что жизнь не может быть такой унизительной. А заодно решила, что не позволю ни одному мальчику на свете на меня писать, пусть даже из-за этого у меня никогда не будет детей. Мгновение длилось недолго, но я все равно помню свою реакцию и понимаю, почему сестра тогда убежала в свою комнату и хлопнула дверью.

Уитт рассказал мне, что на самом деле происходит. Мальчики не писают на девочек.

Эмма объяснила мне все по поводу пениса, влагалища и спермы. Потом сняла с наших кукол Барби одежду.

Мне представляется странным, что о сексе нам рассказал сводный брат. Но это был не единственный родительский долг, который он взвалил на свои плечи.

Маме не нравилось быть нашей матерью. Она хотела быть нам подругой. Говорила, что ждет не дождется, когда мы вырастем, чтобы вместе развлекаться, к примеру, ходить по магазинам или посещать маникюрный салон. Без конца талдычила нам о своих планах, рассказывала, как мы вместе поедем в отпуск, будем ходить в спа-салоны, лежать под зонтиками на пляже, читать журналы и потягивать напитки со вкусом кокоса. Летом порой сама нам их и готовила. А потом говорила, что, повзрослев, мы сможем открыть для себя еще вкуснее, расслабимся от них и испытаем в душе счастье. Я засыпала, грезя о том, что вложила нам в головы мама, и видела во сне нас тремя сестрами.

В те времена, пока мама не закрутила роман с мистером Мартином, мечтаний и планов было много. Уитт постоянно говорил о колледже, заявляя, что хочет стать юристом, как и его мать. Иногда приводил подружек и целовался с ними в подвале. Научился водить и заимел собственный автомобиль. Будто прокладывал нам путь, чтобы мы тоже повзрослели, причем делал это с таким весельем и задором, что мы пребывали в полной уверенности – оно того действительно стоит.

Уголок, в котором мы живем, кажется очень большим, будто представляет собой целый мир, будто все, что в нем происходит, имеет значение. Но это еще не мир. И все события здесь не играют никакой роли.

Подобного рода изречения Уитт стал выдавать после того, как однажды съездил летом в Европу.

На самом деле это лишь маленький уголок. Даже крохотный. Здесь можно прожить один день. Можно стать кем-то еще. Кем угодно. А когда вернешься, он уже совсем не покажется большим, а предстанет таким, какой есть, – игрушечным и миниатюрным. Почти что ничтожным.

Мне было отрадно думать, что наша семья, дом и мама маленькие. Маленькие до такой степени, что все плохое, о чем я думала, в конечном счете так и не случится.

Я не увидела, когда к дому свернула папина машина. Оказалось, он проспал и не услышал звонка. Папа мог спать даже во время землетрясения. В конце концов к нему домой отправили патрульную машину – сообщить, что его дочь жива.

Папа страдал, и я почувствовала, что просто не могу видеть его мучения. У меня было достаточно времени поразмышлять о том, что случилось с нами в этом доме. К тому же я пережила такое, что вдребезги разбило призму, сквозь которую эта история представала передо мной раньше, поэтому теперь она в моих глазах выглядела совсем иначе. Благодаря отцу у нас был прекрасный дом с четырьмя спальнями, поэтому Уитт всегда мог к нам приезжать, даже когда поступил в колледж. Отсюда было недалеко до города, поэтому мы могли в любой момент съездить туда потусить. Эмме это очень нравилось, ведь у нее было много друзей. Что неизменно напоминало о том, что у меня их нет.

После развода дом нашего отца по-прежнему заливали солнечные лучи, но в нем все равно было мрачно от тоски. Его тоски. Потом он рассказывал, что без конца внушал себе простую истину: счастье – не что иное, как состояние разума. Стакан наполовину опустел. Но наполовину остался полон. Идет дождь. Цветы зацветут вновь. Когда-нибудь я умру. Но сегодня еще жив. Эти слова он произнес, когда развелся, потерял своих девочек и осознал: все, что есть у человека, все, что он любит, все, что делает его жизнь жизнью, может в любую минуту исчезнуть. А потом добавил, что мы, трое его детей, напоминаем ему капли воды, которые текут к щелям между пальцами, норовя ускользнуть и бросить его, может по одному, а может и все вместе, и тогда у него в руках больше ничего не останется, жизнь превратится в бессмысленное существование, в сердце воцарится пустота, и на этой земле ему больше не останется ничего, кроме как механически вдыхать и выдыхать воздух.

Иногда Уитт из-за него буквально выходил из себя. Требовал с друзьями говорить о подобных вещах, а не с нами, потому что мы ему не приятели, а дети. Советовал обратиться к психотерапевту, объяснял, что его мрачное настроение обусловлено отнюдь не разводом. Но папа отнекивался и говорил, что никакой психотерапевт ему не нужен. На что Уитт отвечал: «Нет? Хорошо! Почему бы тебе тогда просто не взять и не выбросить все это из головы?» Но отец возражал, что мучается только потому, что понимает – чем больше имеешь, тем больше можешь потерять, а от этой проблемы избавиться нельзя.

Потом мы с Эммой исчезли, доказав, что он был прав.

Из машины вышла белокурая женщина с короткой стрижкой, направилась к дому и скрылась из виду. Через семьдесят восемь секунд я услышала, что входная дверь открылась и почти тут же закрылась обратно. Потом до слуха донесся звук поднимающихся по лестнице шагов.

Я закрыла глаза и вновь притворилась спящей. В дверь постучали, мама осторожно вытащила из-под моей головы руку, тихонько соскользнула с кровати и пошла открывать. Но перед этим так нежно укутала мои плечи одеялом, что я даже вздрогнула. Такое ее поведение бесило отца. Она очень часто делала то, что не надо, и наоборот, не делала то, что действительно надо. Но иногда проявляла к нам показную заботу, и тогда нам казалось, что мама нас все же любит. В такие минуты она будто вытаскивала наружу эту любовь, спрятанную где-то глубоко внутри, демонстрировала нам, и тогда мы жаждали ее еще больше. Все до единого, хотя и каждый по-своему.

Время от времени Эмма наряжала Барби в домашний халат.

Кен, по-прежнему раздетый, носился за ней.

Пожалуйста, Барби, прошу тебя… позволь мне запихнуть тебе внутрь свое достоинство. Ну пожалуйста, я ничего тебе не сделаю!

Ее голос звучал насмешливо, в нем клокотал гнев. Мы хоть и были маленькие, но все же понимали, почему папу так раздражает мамина холодность и как его гнев без остатка заполоняет его разум и душу, не оставляя там даже крохотного уголка для нас.

Как-то раз Эмма схватила Барби и швырнула ее о стену. Ничего не сказав. Мы обе сидели на полу, молча взирая на куклу. Она упала на спину, платье струилось вокруг ее тела, сквозь улыбающиеся красные губы проглядывали сияющие белые зубы. Теперь эта картина встала у меня перед глазами – настолько ярко, что в груди забилось сердце, а в ушах застучала кровь. Эмма была достаточно храброй, чтобы швырнуть о стену куклу, в то время как я лишь ахнула и поднесла ко рту ладонь. Она была достаточно храброй выторговывать мамину любовь, хотя и каждый раз рисковала ее потерять. Она была достаточно храброй, чтобы бросить вызов маминой красоте, пользуясь красной губной помадой и щеголяя в коротеньких юбочках. Каждый день своей жизни Эмма боролась за то, к чему стремилась и что хотела иметь, в то время как я лишь пряталась в тени, которую она соизволяла на меня отбрасывать.

Эмма укрывала меня от маминых приступов гнева, и ради чего бы она это ни делала – ради меня или же просто потому, что была такая и нуждалась в подобного рода поступках, – конечный результат от этого не менялся. С ней я чувствовала себя в безопасности.

Когда в памяти всплыли эти картины, меня с ног до головы заполонили сомнения. Зачем было сюда возвращаться? Я же ведь была свободна и могла идти куда угодно! Но тут же ответила себе – зачем. Ради Эммы. Ради Эммы! А еще чтобы опять проделать все те гнусности, от которых мы так натерпелись. Теперь пришла моя очередь стать громоотводом. Проблема лишь в том, что вера в это – еще не сила, поэтому мне было страшно.

Со стороны двери донесся шепот. Мама неодобрительно вздохнула, но все же уступила контроль надо мной. По ковру по направлению к кровати прошелестели три пары ног. Мама села рядом и погладила меня по голове.

– Касс? Касс, эти люди из ФБР. Они хотят с тобой поговорить. Касс?

Я позволила сестре немного похозяйничать в моей голове и изгнать воспоминания о той неубиваемой кукле, презрительно глядящей на нас с пола. Потом открыла глаза и села. Белокурая женщина с короткой стрижкой стояла у кровати, и я поняла, что именно от нее будет зависеть, найдут мою сестру или нет.

– Кассандра? Я доктор Эбигейл Уинтер, криминалист-психолог из Федерального бюро расследований. Рядом со мной – специальный агент Лео Страусс. Мы пришли посмотреть, как вы, и, вероятно, немного поговорить, если у вас, конечно же, нет возражений.

Я кивнула. Слова вертелись у меня на языке – я искусно их подготовила и досконально отрепетировала. Но все их обратила в паническое бегство лавина эмоций.

Из груди вырвались рыдания. Мама сильнее прижала меня к себе, стала успокаивать и качать.

По другую сторону от мамы стояла белокурая женщина с короткой стрижкой. Доктор Эбигейл Уинтер. Невзирая на затуманенный слезами взор и судорожные всхлипы, я видела ее отчетливо – в том числе и как она смотрела на маму.

Я сосредоточила взгляд на ней и только на ней, взирая из-за плеча обнимавшей меня миссис Мартин.

– Найдите Эмму! – с судорожным вздохом сказала я, сглатывая слезы.

Мама отстранилась – достаточно далеко, чтобы посмотреть мне в лицо.

– Она говорила это и раньше, – сказала она, не сводя с меня глаз. – Но больше мы от нее ничего не добились. Думаю, с ней что-то не так!

И тогда тихим, спокойным голосом заговорил агент Страусс:

– Кассандра… а где Эмма? Где мы могли бы ее найти?

Произнесенные мной слова были совсем не те, которые я репетировала. Я была не самой лучшей актрисой, чтобы предложить им свою историю.

Четыре Доктор Уинтер

– Найдите Эмму!

Когда Эбби услышала эту фразу, внутри у нее все замерло. Сердце, легкие, руки-ноги – все застыло. Сжалось в комок. Она не могла отвести взор от лежавшей на кровати молодой женщины, которая в момент своего исчезновения была совсем еще девочкой. Ее лицо Эбби изучила на всех жизненных этапах. Фотографии, видео из домашнего архива, странички в социальных сетях – не только черты, но даже их выражения были запечатлены на холсте, превратившемся в Кассандру Таннер, которую доктор теперь будто знала лично.

Волосы девушки потемнели. Стали длиннее и спадали волнами, чего раньше не было. Рассыпались по плечам, по шелковому банному халату и подушке у нее под головой. Само лицо как-то заострилось, на нем отчетливее проступали скулы и надбровные дуги. Светло-карие глаза под густыми бровями запали глубже. Эбби все смотрела и смотрела, зачарованная ликом лежавшей перед ней женщины, и один фрагмент головоломки встал на свое место. Эмма была жива.

– Кассандра… а где Эмма? Где мы можем ее найти? – спросил Лео.

– Она осталась там! – выкрикнула Касс, и на этот раз в ее голосе зазвенела ярость.

– Где, Касс? Где осталась Эмма? – повторил Лео.

Его спокойный голос располагал к разговору. Девушка осторожно посмотрела на него и сделала несколько судорожных вдохов. Потом ответила на вопрос.

– Остров, – сказала она, – она осталась на том острове.

– На каком острове? – спросил Лео.

Касс посмотрела на мать. Джуди Мартин, может, и изменилась, но, по мнению Эбби, оставалась точно такой же, как раньше. Эта женщина была помешана на собственной красоте. Даже сейчас ее лицо сверкало свежим макияжем, а от волос исходил запах лака. Мысль о возвращении дочери пришла и ушла. Что совершенно не помешало ей отложиться в голове.

Касс перевела взгляд на Эбби, что было довольно странно с учетом того, что вопрос задал Лео.

– На каком острове, Касс? – опять повторил он его. – Вы знаете, где он находится?

Касс покачала головой и заплакала.

Джуди убрала руку с головы дочери и отодвинулась, теперь они больше не соприкасались.

– Вы должны ее найти! Пожалуйста! Найдите этот остров. Найдите мою сестру!

Лео посмотрел на Эбби, потом вновь перевел взгляд на Касс.

– Эмме грозит опасность? – осторожно спросил он. – Ее там держат помимо воли?

Касс кивнула.

– Они не отпускали нас. Целых три года. Мне пришлось оставить ее там. Это был единственный выход, но теперь вы должны ее найти!

– Зовите экспертов, – сказала Эбби.

Ей очень хотелось выслушать историю Касс, с начала и до конца, но если Эмма в опасности, то рассказ девушки нужно подвергнуть самому всестороннему анализу. Лео согласился и отправил коллегам смс-ку, попросив подняться на второй этаж.

Потом Касс рассказала им об острове и некоем мужчине по имени Билл, который там жил. А также о его жене Люси, о том, как они «подобрали» их и «приютили у себя». И как все было хорошо, пока не стало плохо. Не выслушав ее рассказ по порядку, нельзя было понять, как их пристанище «превратилось в тюрьму» и как Касс удалось оттуда ускользнуть. Почему там до сих пор держат Эмму. И почему она не знает точно, где он находится и как его найти. Каким образом там оказалась и как потом бежала. И почему бежала. Боже, как же Эбби хотелось услышать ответы на эти вопросы.

Но она сохраняла спокойствие, хотя это настойчивое желание то и дело грозило сокрушить тонкие стены ее терпения.

Джуди Мартин продолжала спрашивать. Теперь она встала и расхаживала по комнате.

– Что ты имеешь в виду, утверждая, что Эмма осталась на этом острове? О чем ты говоришь? Это же безумие! И почему не можешь сказать нам, где он? В этом нет никакого смысла, Касс! Доктор Уинтер, разве вы не видите, что это полный бред? С ней все в порядке? Может, она больна? Вы должны внимательно ее обследовать!

– Я могу сказать, где он! – завопила Касс. – В штате Мэн! К северу от Портленда!

Команда экспертов, тоже расположившихся в комнате, потребовала подробно его описать, чтобы срочно приступить к анализу. Они расспросили Касс, какие там времена года. Какая листва. Потом перебросились между собой парой слов касательно грязи на ее обуви. Немного поговорили о пыльце, плесени и пыли на одежде. Поинтересовались, не остались ли на ней чужие волоски – в этом случае можно было бы провести тест на ДНК и сверить результат с базой данных. Потом в ход пошли не столь осязаемые улики типа того, какие ароматы пропитывали воздух и чем ее кормили. Касс расспросили о тех, кто приезжал к хозяевам, как они говорили и какие слова выбирали.

Касс проработала с ними около часа. И попыталась объяснить, почему оттуда нельзя было уехать:

– Даже летом вода была очень холодной. Люси неоднократно предупреждала нас об опасности переохлаждения. Кроме нее и Билла, мы виделись только с одним человеком. Его звали Рик, он приезжал на катере, привозил покупки и горючее для генератора. Никаких коммуникаций на острове не было, ни кабелей, ни телефона, ни телевизора, ни электричества. Но у нас была спутниковая тарелка. С трех сторон его окружала земля, до которой было несколько миль. Четвертая выходила на океан, будто мы находились на самом краю бухты или залива, только очень и очень широкого. Разглядеть людей, дома или что-то еще на берегу я не могла, пришвартоваться к нашей пристани было трудно из-за рифов, увидеть которые можно было только во время отлива.

Голос Касс окреп, к ней вернулось самообладание.

Она рассказала о течении, о том, каким оно было сильным с южной стороны и как сносило там все на запад. Описала, как на этом клочке суши разгуливались неистовые шторма. Как она замечала их за многие мили от острова и как они медленно наползали низвергавшейся с небес стеной ветра и воды.

Поведала, какое там небо, вечное и несокрушимое от края до края, которое она видела будто «из стеклянного шара».

– Вот как там было, под этим огромным, безбрежным небосводом, но уехать оттуда не было никакой возможности.

Ее описание было чуть ли не поэтическим. Она казалась образованнее человека, проучившегося всего год в старших классах средней школы.

Потом рассказала о деревьях и о том, что они были такие же, как в Коннектикуте, с той лишь разницей, что оставались зелеными и зимой.

– Хвойные? – спросили у нее.

– Я не знаю.

– Сосны, ели, как на Рождество?..

– Да, вроде того. Действительно похожи на те, что ставят в Рождество. Только выше и тоньше у основания…

Билл и Люси носили фамилию Пратт. Касс не знала, откуда они родом, и ни разу не видела ни их друзей, ни знакомых. Иногда они упоминали отца или мать, но братьев или сестер – никогда. Чем зарабатывали на жизнь, ей тоже не было известно. Любили свой остров, дом и сад. Сказать, куда они направлялись, когда вместе с Риком уезжали на катере, девушка тоже не могла. Люси это делала не чаще раза в месяц. Что касается Билла, то он отлучался несколько раз в неделю, но не больше чем на полдня.

По мнению Касс, они недавно разменяли пятый десяток, хотя она и призналась, что не очень разбирается в возрасте. Люси имела «округлившуюся талию» и длинные седые волосы до пояса, которые она неизменно распускала, никогда не стягивая ни в пучок, ни в «конский хвост». Касс полагала, что Люси считала оригинальным иметь такую шевелюру, пусть даже «седую и волнистую, к которой совсем не хотелось прикасаться». Вокруг рта и глаз у нее залегли морщинки, над верхней губой слегка пробивались седые волоски.

– Теперь мне все это кажется отвратительным, поэтому я могу и преувеличивать, хотя при первой нашей встрече Люси показалась мне привлекательной.

Билл отличался очень высоким ростом, волосы у него были каштановые, но он пользовался краской. «Гришн Формьюла». Она видела коробочки с ней среди покупок, когда они возвращались с материка, и считала, что его голова тоже поседела.

– Давайте поговорим об этих покупках подробнее. Какие-нибудь надписи на пакетах или кассовые чеки вы не видели?

– Нет, насколько я помню, нет.

– А торговые марки продуктов питания? Может, что-нибудь специфическое, овощи из местной фермы, свежая выпечка?

– Да, они привозили свежий хлеб, но никаких названий я не замечала. Его упаковывали в коричневые бумажные пакеты. Молоко покупали «Хорайзен». Среди покупок присутствовали самые разные брэнды. Масло «Лэнд О’Лейкс». Английские булочки «Томас»…

– А как насчет рыбы или фруктов?

– Их они тоже покупали, но названий я не запомнила. Обыкновенные зеленые коробки с ягодами, причем летом с черникой. Небольшие. И много рыбы. Завернутой в белую бумагу. Эмма ненавидит морепродукты. Даже омаров и креветки. Но рыбы там было действительно много.

– Белой?

– Да, белой. Точно такой, какую используют для приготовления фиш-энд-чипс. Но вот жарить ее они не любили, говорили – это вредно для здоровья.

Эбби сидела на стуле, плотно сцепив в замок руки. Рассказ Касс, конечно же, был полезен, потому что позволял начать поиски острова, но уводил их в сторону от истории, от долгожданного ответа на так долго мучивший ее вопрос.

Эксперты стали расспрашивать Касс о счетах, корреспонденции и проплывавших мимо острова кораблях. Каких-нибудь имен или названий она не запомнила? «Нет», – прозвучал ее ответ. Из-за рифов и течения суда никогда не подходили к острову близко, причем большинство из них представляло собой небольшие рыбацкие лодки. Катер, причаливавший к острову, назывался «Удачливая Леди». Это название попытались тут же пробить. Оказалось, что «Удачливая Леди» есть чуть ли не в каждом порту. Но рыбацкие лодки…

– Как они выглядели, эти рыболовецкие суда?

Касс показали фотографии из Интернета, и она указала на смэк[2] для ловли омаров – это стало еще одним подтверждением ее теории о том, что остров находится в штате Мэн.

Потом она поведала, что из-за генератора там порой стоял стойкий запах бензина. Эксперты ответили, что это ценные сведения. Джуди Мартин без конца перебивала и задавала одни и те же вопросы.

– Касс, как же так, ты прожила там три года, но сейчас, вернувшись домой, даже не можешь сказать, где была? Это же нонсенс! И почему ты не сбежала раньше? Что вы изводите ее дурацкими вопросами о чертовых деревьях и чернике!

Одна из экспертов вытащила телефон.

– Они говорили примерно так?

И включила запись. Сказала, что это мэнский акцент. Объяснила, что там более внятно произносят «r», а также растягивают «a» и «e», в итоге получая протяжные «аа» и «ээ». И Касс ответила, что так делал Рик, приплывавший на остров на катере.

Эмма не раз говорила, что так некрасиво может говорить только деревенщина. Рик, честно говоря, действительно был не очень. Но все же стал частью истории. С его помощью она бежала.

– Да! Да! Побег. Расскажи нам, как все было! – воздела руки к небу миссис Мартин.

Касс рассказала о том, как бежала на «Удачливой Леди».

– Это было не просто. Рик во всем зависел от Праттов, а те не горели желанием нас отпустить…

– Давайте вернемся к катеру… куда он доставил вас на суше? – спросили ее.

Касс рассказала, что Рик отвез ее в док в каком-то порту. Сказать, сколько времени потребовалось, чтобы туда доплыть, она не могла, но по ее ощущениям довольно много. Стояла непроглядная темень, и понять, куда они движутся, не представлялось возможным. Потом один из друзей Рика позволил ей забраться в грузовик.

– В этом автомобиле вы долго ехали? Отмечали время, дороги, направление? Может быть уличные указатели, названия автомагистралей, что-нибудь еще?

Она ответила, что всю дорогу до Портленда пролежала под одеялом, чтобы ее никто не увидел. Но потом водитель остановился, чтобы заправиться, и она действительно увидела указатель с надписью «Рокленд». Потом они останавливались еще дважды – один раз на заправке, второй в лесу, справить нужду.

– Весь путь до Портленда занял три часа пятнадцать минут. Дороги были извилистые, грузовик ехал медленно. Все время на юг. Я разглядела знак! Разве этого недостаточно?

Голос Касс опять задрожал.

– Береговая линия штата Мэн протянулась на три с половиной тысячи миль, вдоль нее насчитывается пять тысяч островов, в том числе несколько сотен неподалеку от Рокленда, – объяснил один из экспертов, – поэтому любая дополнительная информация может значительно облегчить поиски.

Джуди вскочила на ноги, излучая нетерпение каждой клеточкой своего тела.

– Касс, а почему ты прождала всю ночь, вместо того чтобы прийти сюда сразу? Почему первым делом не обратилась в полицию, чтобы она отыскала тот остров?

– Не знаю. Я об этом не думала. Мне казалось, что найти его не составит труда. Водитель спросил, куда я собираюсь ехать, и первой в голову пришла мысль отправиться сюда. – Из ее глаз вновь хлынули слезы. – Мне просто хотелось домой.

Эбби услышала звук торопливых шагов на лестнице, потом дверь распахнулась. В тот момент, когда Оуэн Таннер вихрем ворвался в комнату, она сидела на стуле рядом с кроватью. Отец Касс даже с ней не поздоровался, хотя она и сомневалась, что он ее забыл. Просто впал в крайнее возбуждение. Он ринулся к кровати, обнял дочь и прижал к себе. Плакал и стонал, будто испытывал боль. Оуэн был очень худым, будто эти три года без конца таял. Пока длилось расследование, она этого не замечала, потому что встречалась с ним довольно часто, даже после того, как необходимость в дальнейших расспросах отпала. Примерно раз в неделю, а то и чаще, он приходил в отделение ФБР в Нью-Хейвене, настаивал продолжать поиски и держать его в курсе, требовал предоставить доступ к отчетам и информации по звонкам на горячую линию. Эбби подумала, что боль для него стала чем-то вроде паразита, все это время питавшегося его плотью. И то, что она сожрала, уже никогда не вернется. Вот что послышалось ей в плаче этого мужчины, пока он прижимал к груди своего ребенка.

Когда Оуэн отстранился, его мокрое от слез лицо исказилось от отчаяния. Он начал собственное расследование, чтобы выяснить, где Эмма. У него накопился целый ворох вопросов. Он воскликнул «Боже мой!» и тут же принялся их выстреливать, будто до его появления никому и в голову не пришло их задать. Ключевыми были «где Эмма» и почему Касс не может сообщить, где ее отыскать.

А когда наконец выдохся и смирился, что с поисками старшей дочери придется немного повременить, сел на краешек кровати, чуть ли не на Касс, и загородил от нее Джуди. После чего задал вопрос, который, по убеждению Эбби, после исчезновения девочек изводил его больше всего:

– Почему? Ну почему вы с Эммой уехали с этими людьми?

В ходе первого расследования Оуэн как-то сказал Эбби, что ошибался, пытаясь найти причины случившегося в семье. А потом добавил, что понимает подростков, попадающих в сети джихадистов, сектантов и извращенцев. Во время одного из разговоров он признал: «Этих ребят нельзя назвать нормальными. Я видел их в новостях по телевизору. Сначала никто ничего не замечает, но потом, после случившегося, всем становится ясно, почему они бегут из дома. Ведь так? С моими девочками все по-другому. Их исчезновение в моих глазах напрочь лишено смысла. Вы меня понимаете? В этом направлении копать не стоит. Не стоит, и все!»

– Почему вы уехали с совершенно чужими людьми? – опять спросил Оуэн, требуя подтверждения своих мыслей.

Наконец Касс ему ответила. В ее голосе присутствовала нотка гнева, удивившая Эбби. Но не она поразила всех, а сам ответ:

– Мы уехали, потому что Эмма забеременела.

Пять Касс

Впервые увидев дочь после возвращения, отец чуть не вышиб из меня дух. Пронесшись мимо доктора Уинтер, специального агента Страусса и миссис Мартин, он, рыдая, схватил меня в охапку и прижал к себе. У меня даже не было возможности посмотреть на него, увидеть глубокие морщины, прорезанные горем у него на лбу, и седину, теперь посеребрившую его голову. Это случилось лишь двенадцать секунд спустя. А в тот момент, в эти первые двенадцать секунд, ему надо было получить от меня все, что он потерял за последние три года, и невыполнимость этой задачи отнюдь не была ему помехой. Я отнеслась к этому со снисхождением, потому что очень люблю отца. Вновь ощутив прикосновение его рук, я тоже заплакала и стала без конца повторять:

– Папочка… Папочка…

Я часто звала его на острове и каждый раз чувствовала в душе то же самое, что испытала в то утро на маминой кровати, когда он меня к себе прижимал. Сколько бы раз я к нему ни обращалась, умоляя сделать для меня хоть что-нибудь, пусть даже просто поделиться силами, чтобы я могла помочь себе сама, отец ничего такого мне дать не мог.

Я позволила себе немного поплакать и постаралась дать ему то, в чем он так нуждался. Мне было доподлинно известно, что после моего возвращения домой ему обязательно от меня что-то понадобится. Проблема лишь в том, что я тоже была шокирована клокотавшей в душе обидой. Мне хотелось крикнуть ему: Мне тоже кое-что нужно! Тоже! Я должна поведать свою историю, пока она не разорвала мне грудь! Но до меня, похоже, никому не было никакого дела.

Когда я заговорила, когда сказала им, что мы уехали, потому что Эмма забеременела, глаза отца расширились и обезумели, будто он заблудился на море в шторм.

– Я не понимаю! Она что, родила? У нее теперь ребенок? Боже праведный!

Сначала я ответила на второй вопрос:

– Да, у нее теперь маленькая девочка. Но они ее у Эммы отобрали. Билл и Люси забрали ее к себе и теперь считают своей. Поначалу они лишь делали вид, что помогают Эмме ухаживать за ребенком. Потом оставили на ночь у себя в комнате. Сказали, что это лишь на несколько дней, чтобы молодая мама могла отдохнуть. Эмма попыталась было воспротивиться, но они ее не послушали. И больше ребенка уже не отдали.

– Значит, они отказались вас отпустить, да? Держали взаперти? Касс, я ничего не понимаю!

Отец требовал ответа.

– Мы не раз просили позволить нам уехать. А когда они отвечали, что еще рано, еще не время и все такое прочее, разработали план побега, но понятия не имели, как воплотить его в жизнь с учетом того, что малышка постоянно была у них. В итоге мы с Эммой договорились, что я убегу, а потом вернусь с помощью. Я действительно попыталась, но у меня ничего не получилось. Как вы не понимаете… когда несколько лет спустя мы нашли другой способ, Эмма сказала, что без дочери никуда не уедет. Я пыталась убедить ее бежать со мной. Почему вы мне не верите? Я действительно пыталась!

Меня накрыла волна паники – сродни удару, который получает человек, засунув палец в патрон электролампочки. Мысль о маленькой девочке, о ее ножках, волосиках, улыбках; боль, которую я испытала, когда у меня ее отняли, Эмма – мне вдруг стало ее страшно не хватать, как не хватало бы сердца, если бы его вырвали из груди – вынести эту муку оказалось чересчур.

– Найдите их! – завопила я на всю комнату.

Я жаждала увидеть Эмму. Жаждала мести. Жаждала обнять малышку. И жаждала правосудия.

– Найдите их! Пусть они заплатят за все, что сделали!

Отец закрыл ладонями лицо. Думаю, в этот момент до него стало доходить, о каком месте я пыталась рассказать. Рассказать ему и всем остальным. Просто всего оказалось слишком много и мне, чтобы ничего не забыть, пришлось то и дело возвращаться назад. Может, следовало начать с моей первой попытки бежать и с того, что со мной сделали, когда поймали. Или на что мне пришлось пойти, чтобы в конечном итоге оказаться дома. Во многом я по-прежнему чувствовала себя ребенком, который боится оказаться в беде. Боится, что ему никто не поверит.

Отец вскочил на ноги и воскликнул:

– Нам нужно больше агентов! Надо что-то делать! Немедленно! Боже мой! Эти люди насильно держат у себя мою дочь и внучку!

За спиной отца маячила миссис Мартин, смотревшая на меня, как на сумасшедшую. Смотрела все утро, поэтому мне хотелось крикнуть «Кроме тебя самой, других полоумных здесь нет!» и увидеть, как она рассыплется на мелкие кусочки.

Агент Страусс попытался его успокоить:

– Команда наших агентов готова приступить к поискам. Не волнуйтесь, мы его найдем, этот остров.

Отец опустил голову и с силой сжал ее ладонями. Потом стал кивать своим мыслям, прочесть которые я смогла без труда – Ну конечно. Вот почему девочка сбегает из дома. Да еще так напористо сжигая за собой мосты.

Он повернулся и посмотрел на маму, пытаясь разглядеть на ее лице признаки солидарности. Плечи отца немного приподнялись, он протянул руки вперед, ладонями вверх, по его щекам вновь покатились слезы.

– Мы не могли этого знать, Джуди. Не могли, и все.

Он старался быть добрым, однако миссис Мартин в его доброте совсем не нуждалась.

Раньше отец любил отпускать комментарии касательно взаимоотношений Эммы с матерью, которая, по его словам, видела в ней младшую версию самой себя. Утверждал, что ей нравилось, когда в детстве на Эмму обращали внимание. Рассказывала, что когда была маленькая, с ней было то же самое – окружающие поворачивали в ее сторону головы, без конца охали и ахали. Их с Эммой скроили по одной мерке. Они были одинаковые. Вот чего отец не понимал, так это что по мере взросления Эммы миссис Мартин, из гордыни, все меньше говорила о том, как они похожи. Для нее это был способ вернуть себе внимание, отнятое Эммой – но когда-то предназначавшееся ей.

Я знаю, о чем думал папа, пытаясь ее утешить. То, что столь важное обстоятельство осталось для миссис Мартин тайной, было пощечиной ее гордыне, ее самолюбию. Если они с Эммой действительно были так похожи, то как она могла не знать, что дочь ждет ребенка?

Мне никогда не удавалось сидеть и спокойно наблюдать, когда между ними происходило что-то подобное – мама молча предавалась тягостным размышлениям, а папа прыгал вокруг нее, будто цирковой клоун, всячески стараясь ободрить. От этого у меня в груди закипала ярость, потому как он был слеп и ничего не видел. Не видел, что она по-прежнему умеет затрагивать самые сокровенные струнки его души и изводить, даже сейчас, когда разбила ему сердце, украла дом и детей. Даже сейчас.

Поэтому совсем не удивительно, что в день моего возвращения на все попытки ее утешить мама ответила так:

– Конечно! Откуда же мне было знать! Ты же вбил между нами клин, и она больше не говорила со мной о подобного рода вещах. Да, ты! Полюбуйся, что из этого получилось!

Ни то, что отец пытался успокоить маму, ни то, что она воспользовалась его добротой, чтобы нанести сокрушительный удар, доктора Уинтер, похоже, ничуть не озадачило. Я поняла, что она принимала участие в расследовании с самого начала, с момента нашего исчезновения. Вероятно, ей пришлось узнать очень многое о нашей семье, пытаясь нас найти, но отсутствие удивления на ее лице в тот момент навело меня на мысль, что она видит нас всех насквозь.

В разговор вмешался агент Страусс:

– Думаю, нам нужно еще раз услышать, что случилось, с самого начала. Поэтому прошу вас… давайте отдадим вещи в лабораторию, а сами попросим Касс все повторить. Если вы, конечно, не против.

Доктор Уинтер улыбнулась мне и кивнула. Эксперты ушли. Все сели, отец на самом краешке кровати, мама опять рядом со мной. Доктор Уинтер устроилась на стуле, открыла блокнот и взяла ручку. Агент Страусс встал рядом.

– Нам надо поговорить с Касс наедине, – обратился он к моим родителям.

Они переглянулись между собой, потом посмотрели на меня. И не двинулись с места.

– Нет, – сказала я, – мне будет лучше, если они останутся. Пожалуйста…

От наплыва эмоций я дышала отрывисто и старалась изо всех сил унять дрожь в голосе. Мне не удалось бы рассказать свою историю в отсутствие мамы.

– Итак… – со вздохом произнес агент Страусс и посмотрел на доктора Уинтер.

Та согласно кивнула.

Я спросила, надо ли начинать с самой первой ночи, а когда он сказал, что да, дважды тяжело вздохнула и немного успокоилась. Потом вернулась к той ночи в нашем доме. К ночи нашего исчезновения.

– Мама, ты помнишь, как в тот вечер мы с Эммой поссорились?

– Да, – ответила миссис Мартин, – из-за ожерелья.

Я никогда не забуду, как впервые услышала это во время очередного ее интервью. Память надежно хранила все, что она тогда говорила. Об ожерелье и о том вечере.

– Я очень любила эту безделушку, поэтому Эмма каждый день носила ее, зная, что мне будет неприятно видеть ее у нее на шее. Когда мы в тот день возвращались из школы, ее что-то волновало. Она была рассеянна и думала о чем-то своем. Всю дорогу молчала, как и я. А когда мы вернулись домой, поднялась к себе в комнату и там закрылась. Даже не спустилась к ужину, помнишь?

Миссис Мартин покачала головой и посмотрела на меня с таким видом, будто ее терпение было на исходе. От этого мне захотелось говорить все больше и больше.

– Не знаю, Касс, – сказала она, – я не помню, что было тогда во время ужина.

– Я хотела с ней поговорить, однако Эмма меня к себе не впустила. Потом я колотила в дверь, пока она не открыла. Боялась, что ты ее услышишь, и не желала привлекать к себе внимания. Войдя в комнату, я увидела сложенную на кровати одежду. Она только-только вышла из душа. Я спросила, куда это она сегодня собралась, ведь завтра утром нам в школу. Старалась вывести ее из себя, потому что она весь день ходила какая-то странная. Но ей, казалось, было все равно. Она оставалась безучастной, будто ее ничего не касалось. Потом Эмма стала складывать вещи в сумку. Оделась. Повернулась к двери в ванную и просто меня оттолкнула. «Вернись!» – закричала ей я… Ты помнишь, мама?

– Я помню, – ответила за нее доктор Уинтер, – ваша мать нам об этом рассказывала. Что слышала, как вы ссорились, и видела, как потом по подъездной дорожке покатила машина.

Да, мама знала эту историю во всех подробностях. Как и я.

– Когда Эмма положила в сумочку ключи от автомобиля, стало ясно, что она собралась уезжать. Ожерелье лежало на кровати вместе с одеждой, и я схватила его, пока она не вернулась, повесила себе на шею. «Не отдам! – сказала я. – Ты получишь его обратно, только когда скажешь мне, куда едешь!» Она выбежала из ванной и набросилась на меня с криками вернуть ее вещь. Попыталась дотянуться до ожерелья, но я ее оттолкнула. Наконец она схватила его и сорвала с меня. Цепочка порвалась. Но ей было наплевать. Она надела украшение, а цепочку связала узлом, будто веревку, чтобы она не упала. Потом посмотрела в зеркало и поправила ангелочка. После чего попросту повернулась и опять направилась в ванную. Я была в бешенстве! Побежала к машине, чтобы нарушить ее планы. У нее на заднем сиденье лежали полотенца, которыми она вытиралась, когда ездила на пляж выпить, и я под ними спряталась. Подумала, что поеду за ней, сниму на телефон, чем таким запретным она там занимается, а потом устрою ей веселую жизнь. Какая же я была глупая, правда?

Доктор Уинтер участливо посмотрела на меня.

– Нет, Касс. Вам тогда было пятнадцать, а в таком возрасте это вполне нормально.

Миссис Мартин ей поддакнула. Она мастерски равнялась на других, когда не хотела, чтобы окружающие узнали, что у нее на уме. Или на душе.

– Да, маленькая моя.

Слова были хорошие, но в тоне, которым они были произнесены, сквозило недовольство.

– Прождав довольно долго, я услышала, что дверь со стороны водителя открылась, мгновение спустя захлопнулась, и мы тронулись с места. Помню, как я нервничала, обдумывая, как бы ей побольше насолить. Автомобиль остановился на пляже, в самом конце парковки. Я услышала, что Эмма тяжело, протяжно вздохнула, будто тоже волновалась. Потом она вышла из машины, оставив сумочку и ключи, и пошла к воде. Я несколько секунд подождала и тоже выбралась – осторожно и тихо. Пошла за ней. Могу сказать наверняка, что она меня не видела, потому что все время шла вперед и не оборачивалась. Подойдя к полосе прибоя, Эмма сбросила обувь и вошла в воду. Я спряталась за кабинку для переодевания и стала за ней подглядывать. В свете луны она была хорошо видна, и в какой-то момент мне показалось, что она собралась купаться в одежде. Но Эмма стояла на месте. Просто смотрела на воду и водила пальцами ноги по воде. Вдруг за моей спиной вспыхнули огни. Они осветили ее, и она будто даже сначала испугалась, но потом повернулась и пошла к автомобилю. Думаю, ее напугало то, что она забыла туфли. Эмма прошла в двух шагах от кабинки, за которой пряталась и подглядывала я. Огни погасли. Потом двигатель стих, открылась дверца и из машины вышел какой-то мужчина. Там была и женщина, однако она осталась сидеть внутри.

Эмма пошла к мужчине, ожидавшему ее у автомобиля, и меня обуял жуткий страх, что она уедет навсегда. Я побежала к ним и позвала ее: «Эмма!» У меня появилась возможность разглядеть его получше. Старше нас. Каштановые волосы и добрая улыбка. Он тепло обнял Эмму и прижал к себе.

Когда я закричала, они оба застыли как вкопанные. Мужчина бросил взгляд на Эмму, улыбка на его губах поблекла. Вне себя от ярости, сестра ринулась ко мне. Ее охватило отчаяние. Понимая, что я спутала все ее планы, она схватила меня за руки и стала орать, что уезжает, потому что не может больше так жить. Я заплакала и стала за нее цепляться. Ее поступок меня страшно расстроил. Жизнь без Эммы казалась мне немыслимой. Она была моя сестра, и сколько я себя помню, мы всегда были вместе.

Она оттолкнула меня, пошла к машине, обратилась к мужчине и сказала только одно слово: «Поехали». Но он покачал головой. Они стали о чем-то шептаться. Потом Эмма упрямо мотнула головой, он схватил ее за плечи и сурово посмотрел ей в лицо. Она подошла ко мне и сказала: «Теперь тебе придется ехать с нами». В моей душе поселился страх. Я понятия не имела, куда они собираются. На пляже показались огни. Это оказалась машина для очистки песка. Они всегда приезжают по ночам. Времени на размышления не было. Эмма схватила меня за руку и толкнула к дверце. Не могу сказать, пыталась ли я освободиться. Честно говоря, просто не знаю. Ноги как будто сами понесли меня к автомобилю. Мы забрались внутрь и поехали.

В этот момент я умолкла и обвела взглядом комнату. Доктор Уинтер, агент Страусс, миссис Мартин – они все не сводили с меня глаз, очарованные рассказом.

Чары разрушил агент Страусс:

– Вы не запомнили, что еще говорил этот мужчина? На пляже или в машине? Они назвали себя, как-то объяснили, что происходит?

Я покачала головой:

– Никто не проронил ни звука. Мне было страшно. Мы просто ехали до тех пор, пока не пересели на катер.

– Сколько времени вы провели в пути? В котором часу и когда автомобиль наконец остановился?

– Мне и самой хотелось бы это знать. Я понимаю, это очень важные сведения, ведь мы, покинув пляж, ехали до тех пор, пока не оказались на причале, где уже ждал катер, впоследствии доставивший нас на остров. Я немного вздремнула. Мы остановились перекусить и сходить в туалет. Потом еще раз, чтобы заправиться. Еще не рассвело, и на улице было намного холоднее, чем на пляже. К причалу мы тоже подъехали затемно. Там пахло соснами. Жаль, что так вышло. Обычно я хорошо отслеживаю время.

– Не переживайте, Касс, продолжайте. – сказал агент Страусс. – И что было потом?

– Помню, я подумала, что совершенно не знаю сестру. В том смысле, что никогда даже не слышала ни о каком Билле. И даже не догадывалась, что Эмма собирается уйти из дома. А уж тем более что она беременна. Просто решила, что она собралась на свидание с парнем. Как же это было глупо! Мне стало страшно, захотелось как можно быстрее убежать и оказаться дома. Но в голову пришла мысль, что если я не узнаю, куда везут Эмму, мне здорово влетит, ведь я без разрешения ушла из дома и спряталась в ее машине. Теперь, когда я повзрослела и знаю, что с нами могло произойти, у меня не было бы ни малейших сомнений что делать. Но тогда только интуиция подсказала мне остаться с ней, узнать, куда она едет, придумать план, чтобы этого добиться, а потом вернуться домой. Помню, когда он созрел, мне стало легче и я прислонилась головой к окошку. Женщина, Люси, дала мне одеяло, которым я накрылась с головой.

Меня разбудила музыка и обдувавший лицо ветер. Эмма до самого низа опустила стекло и высунулась достаточно для того, чтобы его порывы с силой трепали ее волосы. Она что-то мурлыкала себе под нос, Билл и Люси улыбались. Это была песня Адель[3]. Помните, как она обожала Адель?

Эмме не нравилось брать меня с собой. Но порой, когда у нас дома происходило что-нибудь достаточно плохое, здорово напивалась и сажала меня за руль, хотя я для этого была еще слишком молода. Мы катили по Норт Эйв, потому как она прямая и по ней можно мчаться очень быстро. Она опускала стекло и высовывала голову – ровно настолько, чтобы ветер трепал ее волосы. Потом начинала громко, с надрывом петь, а вскоре и плакать. Иногда выкуривала сигарету. Но, в основном, пела, пока из ее груди не вырывались рыдания, а я вела машину и краешком глаза поглядывала на нее, леденея от ее вида. Она чем-то напоминала торнадо. Прекрасное. Пугающее. Время от времени мне и самой хотелось стать такой и испытывать те же эмоции. Однако Эмма чувствовала за двоих, и я, по большому счету, была благодарна, что в этой жизни у нее одна роль, а у меня другая.

Мне кажется, люди делятся на две категории. Те, внутри которых притаился крик, и все остальные. Первые всегда слишком гневаются, слишком громко смеются, без конца ругаются, употребляют наркотики и никогда не сидят на месте. А иногда поют во всю глотку, опустив стекло. Не думаю, что они такими рождаются. Скорее всего, все это в них вкладывают окружающие – своими словами, действиями, поступками, своим примером. Полагаю, у них нет возможности от этого крика избавиться. Если у вас его внутри нет, вам этого не понять.

Когда я смотрела в первый день на доктора Уинтер, у меня сложилось впечатление, что у нее он есть. Она была не совсем нормальным человеком. Определить это может только тот, кто и сам такой, поэтому я сориентировалась сразу. Она была красива – стройная и в прекрасной физической форме. Белокурые волосы, пухлые, надутые губы и высокие скулы. Светло-голубые глаза будто пребывали в состоянии неизбывной тревоги; в ее словах, походке, движениях чувствовалась сила, не столько женская, сколько мужская. Взгляд и манера двигаться так резко контрастировали с женственными чертами лица, что она просто не могла не заинтриговать. Загадка. Мужчины, полагаю, находят ее неотразимой. Но несмотря на это, обручального кольца у нее на пальце до сих пор не было. Внутри таких таинственных личностей, как доктор Уинтер, неукоснительно возбуждающих всеобщий интерес, всегда таится крик.

Не знаю, был ли он у меня до той ночи, когда я наконец бежала с того острова.

Поскольку на мое замечание о том, что Эмма любила эту музыку, никто не отреагировал, я продолжила:

– Память до сих пор хранит мои ощущения в тот момент, когда Билл открыл дверь машины и на меня нахлынула волна холодного воздуха, пахнущего рождественскими елями и водой. Но эта вода была совсем не такая, как здесь или в Нантакете, куда мы ездили летом, когда мне было десять лет. Или девять. Она не пахла ни рыбой, ни водорослями, ни тем гнилым душком, когда стоит жара и вокруг валяется множество раскрывшихся ракушек. Ничего этого не было и в помине. Одна лишь вода, Рождество и прохлада на лице, потому как телу под одеялом было тепло. Ну и, конечно же, ощущение риска и чего-то еще, о чем я с той ночи постоянно думала. Что заставило меня тогда выйти из машины и сесть в катер Рика, вместо того, чтобы броситься в лес?

Агент Страусс перебил меня и принялся уточнять:

– Какой там был лес? Вы видели дома, улицы или же просто деревья и полосу прибоя? Как выглядел катер?

Я рассказала ему все, что помнила – что проснувшись, ощутила на лице холодный воздух, а потом увидела воду, небольшой причал и пришвартованный к нему катер. И шкипера. За нашими спинами стеной стоял лес и заросли какого-то кустарника. Грунтовая дорога. Ни парковки, ни строений. Лишь небольшой причал, катер и его владелец.

– Но ведь шкипер, этот Рик, должен был откуда-то на нем приплыть к тому причалу? Похоже на то, что стоянка у него была где-то в другом месте, в противном случае вы увидели бы его машину…

Разговор в таком духе продолжался несколько минут. Я уже описывала им шкипера, упоминая не только его акцент, но и то, что он был примерно одного возраста с доктором Уинтер и неизменно ходил загорелый с щетиной на подбородке – не с бородой, не чисто выбритый, а именно с щетиной. Крепко сбитый, мускулистый, ненамного выше меня, около пяти футов девяти дюймов ростом. Шея выглядела толще, чем полагалось бы, а может, на ее фоне просто казалась маленькой голова. Коротко подстриженные темно-каштановые волосы. Карие глаза. Уродом его назвать было нельзя, но на такого мужчину Эмма никогда не взглянула бы дважды. Он принадлежал к категории парней, которые проходят по коридору совершенно незамеченными.

Я знала, что Пратты платили ему за то, что он обеспечивал им связь с материком. Мне казалось, он очень зависел от них в финансовом плане и поэтому был им очень предан. И только потом узнала, до какой степени. Когда впервые решила бежать.

Доктор Уинтер не была терпеливым человеком. Я могла с уверенностью это сказать, глядя, как она беспокойно ерзает на стуле, то закидывает правую ногу на левую, то наоборот и нервно теребит в руках ручку. Но при этом она позволяла агенту Страуссу и дальше задавать наводящие вопросы, пока они у него не закончились, хотя для нее самой, казалось, не представляли особого интереса ни лес, ни деревья, ни автомобили, ни даже шкипер. А когда заговорила и обратилась ко мне, я вдруг поверила, что мы действительно найдем мою сестру.

– Касс, давайте вернемся к тому вечеру. Попытайтесь припомнить чувство, которое заставило вас сесть в катер.

Я сделала глубокий вдох, медленно выдохнула и закрыла глаза. Этот момент казался мне очень важным, и мне хотелось это до всех донести.

– Как вы уже слышали, у меня был план утром вернуться домой, но сначала я хотела выяснить, что происходит, куда мы едем, откуда Эмма знала этого мужчину и почему решила с ним бежать. Узнав ответы на эти вопросы и убедившись, что она в безопасности, я бы уехала домой. И поскольку у меня был этот план, благодаря которому впоследствии меня никто не смог бы ни в чем упрекнуть, я почувствовала себя безмятежно и легко. Да еще этот запах деревьев… Меня охватило ощущение чистоты, благодаря которому в голову пришла мысль, что я вполне могу позволить себе насладиться этой ночью, когда все пошло наперекосяк, когда все были вынуждены открыть глаза и увидеть, что для Эммы все складывается далеко не так гладко, потому что ей пришлось отступить от первоначального замысла и взять меня с собой. Я будто ожила. В душе поселилась надежда. Это очень трудно описать. С меня будто сняли груз. Очень и очень тяжелый.

Доктор Уинтер посмотрела на меня – прищурившись и будто пытаясь максимально сосредоточиться:

– А что именно складывалось не так гладко, Касс? Что вы хотели показать всем своим поступком?

В комнате воцарилась тишина, и я поняла, что сболтнула лишнее. Агент Страусс не дал мне ответить, отчего я испытала огромное облегчение.

– Звучит так, будто вы считали себя в состоянии как-то повлиять на ситуацию, – произнес он.

– Да! Поднявшись на борт, я действительно собиралась все изменить!

– Итак, вы оказались на катере, а вслед за вами и Эмма. Потом Билл… – сказал агент Страусс, несколько торопя события.

Доктор Уинтер ему не мешала, но я чувствовала, что ей хочется вернуться к своему вопросу, на который я его стараниями так и не дала ответ.

– Потом Рик отвязал канат и оттолкнул свою посудину. На какое-то мгновение мне показалось, что он останется на причале, потому что катер уже пришел в движение, а он все еще нас толкал. Но потом он схватился за ограждение и запрыгнул на палубу. Я помню такие же катера в Нантакете. Тогда нам запрещали пытаться это делать, то есть запрыгивать на отчаливающую от причала лодку, потому что если мы упадем, а волна отбросит суденышко к берегу, нас может раздавить. Правда, папа? Ты же говорил об этом в Нантакете?

Отец пристально посмотрел на меня, но ничего не ответил. Мне показалось, что он пребывает в шоковом состоянии. Или его унес бушующий в его голове шторм. Миссис Мартин безапелляционно его позвала. Причем дважды:

– Оуэн Таннер! Оуэн!

В этот момент он ответил и я поняла, что он не только внимательно слушал, но и прекрасно слышал мой вопрос.

– Да. Я действительно говорил это в Нантакете.

Но он не желал ничего знать ни о катере, ни о причале, ни о том, какой сильной я почувствовала себя в ту ночь, когда решила отправиться на остров.

– Касс, – сказал он, – отцом ребенка стал Билл? Это от него Эмма забеременела?

Я, как могла, попыталась ему все объяснить:

– В ту ночь мне так и не удалось с ней поговорить. Прибыв на место, мы поселились в доме Билла и Люси. Нас ни на минуту не оставляли наедине друг с другом, а потом развели по разным комнатам. Мне удалось увидеть совсем немного. Стояла ночь, а поскольку электричество в доме вырабатывал генератор, с наступлением темноты Пратты пользовались фонариками и свечами. Люси дала мне сэндвич и зубную щетку, старательно делая вид, что мое присутствие ее отнюдь не беспокоит, хотя я и знала, что это не так. Слышала, что она резко разговаривала с Биллом, думая, что я ушла чистить зубы. Никакие зубы я не чистила. Вместо этого замерла у двери ванной и стала подслушивать. Эмму повели в другое крыло. По пути она обернулась и улыбнулась, будто была счастлива и предлагала разделить ее радость и мне.

– Ложись и постарайся уснуть.

Комната оказалась маленькой. В ней стояла двуспальная кровать, зеркало и комод. На том все. Но в ней было окно. Я погасила свет и забралась под одеяло. Меня одолевала усталость, но мысли продолжали нестись вперед на всех парах. Не знаю, сколько я так пролежала без сна, но вдруг до меня донесся голос Эммы.

Я подошла к окну и увидела ее – в комнате, отделенной от меня небольшим двориком. В ту ночь, естественно, я еще ничего не знала о том доме, хотя потом мне пришлось с ним познакомиться во всех подробностях. Изучить каждый его дюйм. Там был задний двор, который дом огибал в виде буквы U. И вот по ту сторону этого двора располагались комнаты. В той, где поселили Эмму, я увидела не только ее, но и Билла с Люси. Они немного поговорили, по очереди обняли ее и ушли. Сразу после этого я отворила окно и позвала. Сначала шепотом, но сестра меня не услышала, поэтому мне пришлось говорить громче, пока мои слова наконец не достигли ее ушей. Эмма подошла к окну, открыла его и тоже из него высунулась.

– Где мы? – спросила я.

Но она ничего не ответила. Просто посмотрела на меня и улыбнулась, будто не только понимала, что делает, но и была уверена, что совершает поступок, лучше которого нет на всем белом свете. Потом погладила ожерелье серебряного ангелочка.

В ту ночь я думала, что мы в полной безопасности.

Когда Рик уплыл, у причала осталась лишь большая гребная лодка. Машин нигде видно не было. Я поняла, что мы на острове, потому что катер, перед тем как пришвартоваться, зашел сзади и обогнул его. А со стороны фасада дома, куда ни глянь, была одна лишь вода. Это место, совершенно для меня новое, будоражило воображение, но я почти не спала – все переживала, как доберусь домой или где возьму сотовый телефон, чтобы позвонить и попросить вас за нами приехать. Также думала о том, что скажу Эмме, Биллу, а может, и Люси. Уже тогда мне стало не очень хорошо от мысли о том, что нас увезли очень далеко и вернуться обратно будет нелегко. Эмма, конечно же, будет злиться на меня и даже придет в ярость. В тот момент я еще не знала, что она беременна.

Об этом мне стало известно лишь на следующий день. Я спросила, кто отец будущего ребенка, однако она ответила, что не может этого сказать. А потом добавила, что Билл с Люси помогут ей ухаживать за малышом и начать новую жизнь. Поверьте, я действительно планировала вернуться домой. Но когда на следующее утро Эмма со мной поговорила, все изменилось. Она сказала, если я вернусь, вы заставите меня признаться, где она, а ее вынудите отказаться от ребенка. В итоге я пообещала остаться. И как же горько потом об этом пожалела! Знаю, я создала великое множество проблем, но когда в тот момент передо мной встал выбор, выбрала сестру.

С этими словами я посмотрела на мать и повторила еще раз, чтобы развеять последние сомнения:

– Я выбрала сестру.

Шесть Доктор Уинтер

После отъезда экспертов они беседовали с Кассандрой Таннер еще два часа. Девушка сообщила вполне достаточно сведений, чтобы начать поиски острова, на котором их с сестрой в течение трех лет насильно удерживали. Ее физические и моральные силы были на исходе, поэтому она попросила дать ей отдохнуть.

Лео предложил Касс поехать в больницу, чтобы врачи ее тщательно осмотрели. Эбби же порекомендовала показаться квалифицированному психологу, чтобы досконально оценить ее эмоциональное состояние. Но Касс отказалась и от того, и от другого, объяснив, что не сталкивалась ни с сексуальным, ни с физическим насилием. И поскольку никаких признаков когнитивных нарушений за ней замечено не было, ее оставили в покое. По крайней мере пока.

Родители ее в этом поддержали и даже успели поспорить, у кого из них Касс будет набираться сил. Эбби с агентами согласилась вернуться через несколько часов, чтобы девушка продолжила свой рассказ, и привезти с собой художника, чтобы он с ее слов нарисовал портреты Праттов, Рика и водителя грузовика. Все равно воскресным утром им понадобится немало времени, чтобы выдернуть подходящего специалиста из дому.

– Потом расскажете нам все в мельчайших подробностях, – сказал Лео, – среди них наверняка есть очень и очень важные, хотя вы об этом можете и не догадываться.

Они вернулись к своей машине, стараясь держаться подальше от толпы агентов и местных полицейских, не говоря уже о Мартинах и Оуэне Таннере. Обсуждалось, на какое время назначить пресс-конференцию – когда о ней объявят, дом превратится в настоящий цирк.

Отделения в Нью-Хейвене и Мэне уже приступили к поискам с использованием принадлежащего ФБР Национального центра информации по уголовным преступлениям и Департамента регистрации транспортных средств, но о Билле и Люси Праттах ничего не нашли. Ни записей в кадастре, ни свидетельств о рождении, ни данных о начислении и уплате налогов, ни номеров социальной страховки. Сверились с коммунальными службами, проверили банковские карты и базы данных операторов сотовой связи – но этот путь тоже завел их в тупик.

– Они не пользуются никакими услугами. Или их настоящая фамилия не Пратт. А может и то, и другое.

Эбби посмотрела на дом через окно со стороны пассажирского сиденья.

– Этот факт очень даже хорошо вписывается в нашу историю. Если они связались с похищением подростков, то им сам Бог велел действовать под чужими именами.

Лео завел двигатель и опустил стекло.

– Ты не против? Стоит адская жара, а я постарел как черт и теперь терпеть не могу лето.

Эбби ничего не ответила.

– О чем ты думаешь? – спросил он.

Она перевела взгляд с дома на приборную доску.

– Мы должны еще раз просмотреть все материалы дела. Такого рода происшествия всегда оставляют после себя следы в виде звонков, электронных писем или текстовых сообщений. Может, Эмма, намереваясь уйти из дома, пользовалась кодом, может, рассказала о своей беременности отцу будущего ребенка, кем бы он ни был, и он на нее надавил. Может, сейчас, когда нам известно, что произошло, мы что-то, да увидим.

– Не знаю, Эбигейл, – пожал плечами Лео, – это вполне может оказаться пустой тратой времени.

Услышать историю о ночи, когда исчезли сестры Таннер, было настоящим потрясением. Она объясняла все – туфли на берегу, машину, почему Касс ушла, ничего с собой не взяв, и почему ее вещи не нашли ни на пляже, ни в салоне, в отличие от тех, что принадлежали Эмме. Проливала свет на ссору из-за ожерелья и на уехавший вечером автомобиль. А заодно на то, почему ни одна из них не вернулась.

Но настораживал один момент – полное отсутствие достоверных сведений о беременности Эммы и ее планах уйти из дома, чтобы родить ребенка.

Когда Касс рассказывала о событиях той ночи, объясняла, почему передумала бежать и почему не знала, кто отец, Эбби цеплялась за каждое ее слово, отчаянно пытаясь заполнить недостающие пробелы после стольких лет размышлений и сомнений. По мере того как девушка вела свое повествование дальше, история в ее глазах все больше обретала смысл, но при этом она жаждала все новых и новых подробностей.

– Значит, Эмма не сказала Касс, кто отец ребенка и как она вышла на Праттов? – спросил Лео, хотя вопрос был риторический. – Если они были так близки, то это довольно странно.

– Ну почему, с учетом характера их отношений – вполне обычное дело, – ответила Эбби. – Эмма хранила свои тайны не хуже боеприпасов. Касс считала ее авторитетом и относилась как к матери. Ни о чем никогда не спрашивала. Делала, что ей велели. И не требовала ответов.

Потом доктор Уинтер стала развивать свою мысль и объяснила, что в подобных семьях «избранный» ребенок всецело завладевает вниманием неблагополучного в психологическом плане родителя, в то время как второй, никому не нужный, обращается к нему со своими эмоциональными запросами, которые в нормальной обстановке должны удовлетворять мать и отец. Но здесь прослеживалась явная взаимосвязь с теорией, от которой Эбби не могла отказаться, – что Джуди Мартин страдает нарциссизмом и что эта ее патология имеет самое непосредственное отношение к исчезновению девочек. Теория, три года назад заставившая Мартинов отступить и уйти в тень. А заодно вбившая клин между Эбби и Лео. Теперь все эти наработки казались непродуктивными. Но Эбби все равно приобщила их к материалам дела.

Лео вытащил телефон, и его лицо приняло глуповатое, робкое выражение.

– Ой, я случайно записал наш разговор, – сказал он.

Делать это без согласия свидетелей в ФБР не приветствовалось.

Эбби улыбнулась и достала свой.

– Представляете, со мной приключился точно такой же казус.

Лео нашел в смартфоне запись беседы и со словами «вот она!» нажал кнопку воспроизведения.

«Она сказала, что если я уеду, мне придется рассказать полиции, кто ей помогал. И добавила, что если сообщит имя отца, то я буду вынуждена назвать и его, после чего у нее отнимут ребенка. Эмма боялась. Хотя раньше она часто скрывала от меня свои секреты чисто из вредности, в тот раз все было по-другому. Она не ошибалась. Покинув остров, я действительно рассказала бы все, чтобы отыскать ее и спасти. А заодно наказать злоумышленников, не желавших нас отпускать. Именно это я сейчас и делаю. Рассказываю вам все, что могу, совершенно не задумываясь, для кого это обернется проблемами».

Лео остановил запись.

– Она говорит, что, по ее мнению, отцом стал парень, с которым Эмма познакомилась в Париже, куда ездила летом вместе с одноклассниками. По времени все сходится.

– Она родила в марте. А в Париже была в июне и июле. Действительно сходится. Но как быть с тем таинственным незнакомцем, который свел ее с Праттами?

Лео включил другой фрагмент записи.

«Эмма сказала, что ее на них вывел человек, которому она доверяет. Объяснила, что рассказала ему о своей беременности, о том, что ей нужно уехать из дома, чтобы родить, и тогда этот доброжелатель нашел Билла и Люси. По ее словам, на это ушло две недели. Эмма говорила, что Пратты не собираются усыновлять ребенка, а лишь хотят помочь ей за ним ухаживать, пока она не придумает, что делать. Я даже передать вам не могу, насколько дико нам было смотреть, когда Люси, будто сумасшедшая, взяла девочку к себе и перестала подпускать Эмму к ее собственной дочери. Это было сродни панике, которая накапливается постепенно, по чуть-чуть каждый день, начиная с того момента, когда тебя впервые охватывают сомнения в правильности того, что происходит. Но откуда нам тогда было знать, что правильно, а что нет? Ведь до этого мы никогда не растили детей. У нас их попросту не было. Может, люди, помогая их воспитывать, именно так себя и ведут».

– Помнишь, как в этот момент она посмотрела на тебя?

Эбби кивнула, не сводя глаз с телефона Лео и всецело сосредоточившись на голосе Касс Таннер.

«Если вы чего-то не знаете, например, как ухаживать за ребенком, а люди, которые проявляют заботу и говорят, что любят вас, делают что-то не то, это может свести с ума. Сумасшедшей выглядит сама мысль о том, что они замышляют что-то недоброе, ведь все их слова звучат на удивление разумно и здраво. А еще из-за того, что в определенные моменты кажется, будто они на самом деле вас любят».

Лео опять остановил запись.

– Как думаешь, она пыталась тебе что-то этим сказать? Что-то такое, чего не могла произнести вслух?

– Возможно. А может, просто решила, что из всех присутствовавших я первая ее пойму в силу профессиональной подготовки.

– Она оказалась права?

– Да, она действительно оказалась права.

Касс могла и не объяснять этого Эбби. Девочек насильно держали у себя те, в ком они видели отца и мать – люди, к которым они обратились за помощью. Их не напичкали наркотиками и не засунули в багажник машины. Не похитили, угрожая оружием или интенсивно промыв мозги. Они искали убежища, хотя от чего пытались спрятаться, пока до конца не известно, и им сделали поистине щедрое предложение. Последующие несколько месяцев были пропитаны видимостью искреннего тепла, подкреплявшейся совместным семейным досугом в виде настольных игр, телепередач и работы по дому – они вместе готовили, собирали хворост для очага, убирались и стирали, причем в условиях, весьма далеких от современного комфорта.

Касс даже давали уроки балета, в чем мать ей когда-то отказала.

«Я сказала Люси, что всегда хотела танцевать. Ты помнишь, мам?»

Джуди Мартин не помнила. Или просто сделала вид, что забыла. Эбби услышала об этом впервые, хотя это еще ни о чем не говорило – Касс действительно могла хотеть танцевать, но не поделиться своими мыслями ни с кем, кто три года назад, когда жизнь девушки подвергли самому дотошному анализу, сообщил бы об этом полиции.

«Она купила мне две пары пуант и шесть трико, а Билл установил в гостиной балетный станок. Люси ничего не понимала в танцах, но мы нашли видео и несколько книг, после чего я стала заниматься по сорок семь минут в день – именно столько длилась запись. Более того, после родов ко мне присоединилась и Эмма, и мы стали танцевать вместе, иногда под музыку, явно не подходящую для балета. От этого мы с Люси хохотали, а вместе с нами и Эмма. Но бывало и так, что Эмма плакала, умоляя отдать ей ребенка, и тогда Люси ругалась на нее и велела идти к себе».

Учила их Люси дома. У них были учебники, присланные по почте и привезенные на остров Риком. Они занимались каждый день, писали контрольные и сдавали тесты. Люси, очень начитанная и образованная, вела с ними углубленные дискуссии по вопросам истории и литературы. Все это способствовало развитию тесных уз между Праттами и сестрами Таннер. Не обходилось и без противоречий – когда стороны преследовали противоположные интересы и Пратты начинали на них злиться.

Эбби вспомнила один маленький, казалось бы, совсем пустячный момент в рассказе, который теперь в ее глазах обрел куда большее значение.

– Касс сказала что-то еще, найдите место, где она говорит о книгах, которые они читали…

– Вот оно…

«Из всех прочитанных нами книг, больше всего мне нравилась “Женщина французского лейтенанта”. Этот роман пропитан таким трагизмом. Люси объяснила нам, почему Сара Вудраф солгала, что является любовницей лейтенанта, и как узнала, что люди верят только во что хотят. Самым замечательным образом разложила все по полочкам, и мы с Эммой подумали, что она действительно очень проницательна и умна».

– «Люди верят только во что хотят…» – повторил Лео слова Касс.

– И во что же мы все должны поверить?

– Не знаю, малыш. Но тот, кто помог Эмме найти Билла Пратта, – человек взрослый. Надо поискать среди тех, кто в те времена мог повстречаться ей на пути, кто связан с подобного рода группами или работает с подростками, оказавшимися в трудной жизненной ситуации. Это несколько сужает круг нашего поиска. В данном отношении действительно неплохо будет еще раз полистать материалы дела, – сказал Лео.

А когда Эбби ничего не ответила, продолжил:

– Ближе к вечеру у нас будут портреты Праттов и владельца катера, составленные со слов Касс. Последний является ключом ко всему. Он делает покупки, привозит топливо, а сам живет на материке. Стоит его найти, как он тут же приведет нас к острову. Если выясним, где он живет и где держит лодку, нам останется лишь обследовать с дюжину островов. Больше нам ничего не нужно.

Лео произнес это вслух. Эбби подумала про себя. Все остальные тоже уже поняли. Касс сообщила им целую кучу сведений, но среди них почти не было таких, которые помогли бы сузить поиски. Они расспрашивали ее о форме и размерах острова. Об очертаниях суши, которая виднелась вдали. О море. О флоре и фауне. Она видела несколько ориентиров, маяков и топографических отметок, но ничего характерного для побережья штата Мэн так и не назвала.

Никакого сравнения с Калифорнией, которую во всех направлениях бороздят все кому не лень. Эти городки, притаившиеся в заливах и бухтах среди островерхих скал, изолированы друг от друга и живут очень замкнуто. Сообщение между ними, как правило, осуществляется по воде, потому что мостов строят мало, а добираться в объезд по автомагистралям долго и утомительно. Их обитатели живут скромно, в основном зарабатывая на жизнь ловом рыбы. Доход им приносят и отдыхающие, из года в год возвращающиеся в одни и те же места. Многие дома на побережье служат летними резиденциями, и их обитатели зачастую не могут даже сказать, как называется соседний городок. Донести сюда сведения с помощью национальных средств массовой информации тоже будет проблемой, поэтому рисунки с портретами могут принести гораздо меньше пользы, чем хотелось бы.

Существовала некоторая вероятность, что Праттов узнает кто-нибудь из тех, с кем они контактировали в своей прошлой жизни. Родственник, сосед, одноклассник. Им было за сорок, поэтому они вряд ли поселились на этом острове и оказались в тени больше десяти лет назад. А до этого им приходилось где-то работать, ходить в школу и копить средства, теперь позволявшие маскироваться и прятаться.

Кроме того, был еще шкипер.

– Давайте еще раз послушаем о нем, – сказала Эбби, – вернитесь к тому моменту, где Касс говорит о Рике.

Лео нашел соответствующий фрагмент. На этот раз речь шла об Аляске.

«На мой взгляд, Билл поведал нам историю Рика по следующей причине: они с Люси считали, что спасли ему жизнь, и хотели выставить себя перед нами хорошими людьми. Не знаю, насколько она правдива. Они говорили, что родители обращались с ним очень плохо, без конца орали на него и били, в итоге он стал употреблять наркотики и вел себя с ними очень агрессивно. Потом ушел из дому и уехал на Аляску, поскольку там можно найти хорошую работу на рыболовецком судне и никто не спрашивает, сколько тебе лет. За несколько месяцев вполне можно заработать тысяч пятьдесят долларов, плюс жилье на судне и бесплатная кормежка, поэтому все деньги можно отложить, чтобы потом некоторое время на них жить. Но Билл сказал, что на таких судах встречаются довольно отвратительные типы. Порочные, бесчеловечные, напрочь лишенные совести и морали. Они ловили чаек рыболовными крючьями и затем мучили их на палубе, пока те не умирали. Даже устраивали соревнования, кто вырвет из горлышек этих несчастных созданий больше стенаний, ведь чайки, когда им больно, громко кричат. Билл говорил, что так бывает от длительного пребывания в море. Объяснял, что это ненормально и пагубно влияет на мозги. Но я, выслушав его рассказ до конца, подумала, что дело скорее в характере тех, кто на этих судах оказывается. Как вы считаете?

Рик производил примерно такое же впечатление – будто внутри у него что-то повредилось. Он признавался Биллу, что, по его убеждению, стал таким же, как они. Уверовал в свою принадлежность к их братству, потому что они все жили за гранью любви, семьи и нормальной жизни. Ни у кого из них ничего этого не было. Рик тоже мучил птиц. И ловил рыбу. Употреблял отвратительную пищу и пил много дешевого виски. Но потом произошло нечто поистине ужасное. На корабль с недельной проверкой явилась представительница Рыболовецкого департамента штата, чтобы понаблюдать, как они осуществляют лов и какие порядки царят на судне. Думаю, что-то подобное регламентировано законами Аляски, а она только-только получила должность инспектора. Замужняя женщина, воспитывавшая нескольких детей. Довольно страшная и, надо полагать, озлобившаяся от постоянного контакта с психованными рыбаками. Однако то, что они проделывали на борту с птицами, ей совсем не понравилось, она потребовала прекратить издевательства, пригрозив в противном случае обратиться в полицию по возвращении на берег. Им, в свою очередь, это тоже не понравилось. Как-то ночью они ворвались в ее каюту, вытащили из постели, выволокли на палубу, сорвали одежду, связали рыболовной сетью и стали по очереди насиловать. Рик рассказывал, что эти негодяи обошли койки всех рыбаков, заставив их подняться наверх, чтобы полюбоваться происходящим или тоже встать в очередь. И добавил, что перед тем, как разрезать сеть, освободить ее и отпустить обратно в каюту, над ней поглумились семь человек. Сам он в их число не входил, но его заставили смотреть. По его признанию, он боялся, что если откажется, ему несдобровать. Когда все закончилось, он лег на койку и всю ночь не сомкнул глаз».

Касс продолжала. Рассказала, что женщину продержали на корабле девять дней, не выпуская из каюты даже чтобы поесть. Покинуть судно ей удалось лишь когда в назначенный день за ней прилетел вертолет. Воспользоваться радио, чтобы вызвать помощь раньше, ей не позволили. Потом она рассказывала, что боялась за свою жизнь. Что порой через стену слышала, как мерзавцы обсуждали, сообщит ли она о нападении в полицию и не лучше ли просто ее убить, списав все на несчастный случай. Умереть на такой посудине проще простого. Когда два месяца спустя корабль вернулся в порт, всех членов экипажа допросили о том, что произошло. Но ни один из них не был уволен и не подвергся преследованиям. Они единодушно заявили, что женщина попросту все выдумала после того, как попыталась соблазнить одного из рыбаков, но не добилась от него взаимности. Им никто не поверил.

«Рик приехал в Мэн и устроился на небольшой катер развозить заказы по островам. Пристрастился к героину. Пратты взяли парня на работу, а потом, познакомившись поближе и узнав, что он наркоман, на какое-то время поселили у себя и оказывали всяческую поддержку, пока он боролся с этим недугом. Помогли загладить вину, рассказав властям, что случилось на том судне. К тому времени пострадавшая уже не имела желания что-либо предпринимать, но история получила огласку и о ней написали газеты, поименно назвав всех участников того злодеяния».

Лео остановил запись.

– Касс сказала, что Рик помог ей бежать, но ни словом не обмолвилась о том, сыграл ли ей на руку произошедший с ним инцидент, – сказала Эбби.

– Этот вопрос можно будет задать, когда мы вернемся в дом. Но на мой взгляд, у нас вполне достаточно информации, чтобы отыскать этого парня. Сколько на Аляске опубликовано материалов об изнасилованиях на борту рыболовецкого судна? Найдем статью, может, даже ее автора, и тут же узнаем, где он живет. Этого будет вполне достаточно.

Эбби хранила молчание, обдумывая услышанное.

– Эбигейл, мне хорошо известно это выражение на твоем лице. Даже по прошествии всего этого времени. Ты ничего не могла сделать. Мы отработали каждый след, который только смогли отыскать.

Эбби застыла в нерешительности, не зная, стоит ли сказать ему правду. Но все же сказала:

– Находиться с ней в одной комнате было тяжело.

– С Касс?

– Нет! Видеть ее живой, даже после всего, через что она прошла, было сродни чуду. Боже мой, по сравнению с тем, что я рисовала себе в голове… Мне даже по ночам все это стало сниться…

– У меня перед глазами до сих пор стоит ее лицо, – произнес Лео. – Или Эммы. Значит, тебе тяжело было видеть Джуди, да? Даже сейчас? Даже зная, что она не имеет никакого отношения к их исчезновению? Я думал, тебе, наоборот, стало легче.

Эбби отвела глаза.

Но Лео не удержался:

– Хочешь это обсудить?

– Что именно? – спросила Эбби.

– Тот факт, что я не стал особо давить на Мартинов. Что не представил рапорт помощнику Генерального прокурора США, чтобы получить ордер. Решил, что эта история слишком перекликается с твоей собственной. Мы не видели тебя целый год. За это время Сьюзен ни разу не испекла тебе торт.

Эбби закрыла глаза – плотно, чуть ли не зажмурила. На нее навалилось чувство вины. В то же время она считала, что ее предали, и избавиться от этого ощущения было очень трудно.

– Я знаю, что представляет собой эта женщина, Лео. Моей истории далеко до ее. На ее фоне моя собственная родительница выглядит как мать Тереза.

– А еще мне пришлось надавить на кое-какие кнопки. Я уже немолодой человек и занимаюсь этим давно. Когда механизм пришел в действие, мы стали подгонять факты под общую схему. Я не мог смотреть, как ты рвешься в бой, основываясь на чем угодно, но только не на обстоятельствах дела.

Эбби наконец подняла на Лео глаза. Все это он говорил и раньше. Она не могла сказать, что не верит ему, ведь он пытался защитить ее от себя самой. Но это была ошибка. Повторил он ее и сейчас. Даже если Джуди Мартин не имела к исчезновению дочерей никакого отношения.

– Мне вас со Сьюзен очень не хватало. И она в этом году даже не испекла мне торт. Как же мне горько…

Лео улыбнулся и похлопал ее по колену.

Эбби потянулась к дверце:

– Мне надо вернуться и поговорить. Поговорить с Джуди. С Джонатаном. Посмотреть, нельзя ли узнать что-либо у Оуэна о человеке, который мог помогать Эмме. Я просто…

– …должна что-то делать. Понимаю. Я позвоню в Нью-Хейвен, надо поделиться с экспертами новыми сведениями.

– Я понимаю, Эмма сейчас уже взрослая женщина. Нам придется поверить Касс на слово, что она не бежала вместе с ней. Постарайтесь подключить к этому делу всех необходимых специалистов.

– Сделаю.

Эбби вышла из машины и захлопнула за собой дверцу. Направляясь к дому, она испытала какое-то знакомое чувство, что-то сокровенное и спрятанное глубоко внутри, как скрип досок пола в гостиной старого, знакомого с детства дома. Эбби отчетливо их услышала, эти отголоски прошлого, которые сопровождали ее с того самого момента, когда она впервые встретила Джуди Мартин.

В магистратуре она написала диссертацию, посвятив ее теме нарциссизма – так в просторечии называли нарциссическое расстройство личности. Ее руководитель был в курсе семейной истории своей аспирантки, но при этом признал, что она вполне может положительно сказаться на работе, при том, однако, условии, что Эбби сумеет сохранить объективность. Два года она читала результаты различных исследований, разговаривала со специалистами и собирала в свою копилку сведения со всего мира. Подобная патология встречается относительно редко, ей подвержены всего шесть процентов населения. Причем большинство из них были мужчинами, поэтому чем больше Эбби сосредотачивалась на заявленной теме своей работы – «Дочери матерей с нарциссическим расстройством личности: можно ли разорвать порочный круг?» – тем меньше получала данных.

Ее усилия увенчались огромным успехом. Экзаменаторы выставили высшие отметки, но что еще более важно, результаты ее поисков были опубликованы, получили известность и стали краеугольным камнем в деятельности ряда сайтов в Интернете, преследующих своей целью помощь женщинам с подобными отклонениями в психике. В данном вопросе в мире существовало слишком много непонимания и невежества. Эбби вышла за формальные рамки своей профессии и сочинила труд, понятный каждому, кто не пожалеет на его изучение своего времени. В самых простых словах описала симптомы: грандиозное чувство собственной значимости; фантазии о безграничном успехе, власти, великолепии и красоте; потребность в постоянном и чрезмерном восхвалении; гипертрофированное чувство собственного достоинства; склонность пользоваться другими для достижения своих целей; неспособность сопереживать; нежелание признавать запросы и потребности окружающих.

А потом пошла еще дальше, объяснив не только саму патологию, но и ее причины. В пику нашим представлениям о них такие люди отнюдь не высокомерны и не зациклены на себе. И совсем не считают себя исключительными на фоне других. Как раз наоборот, в силу мнимой неполноценности глубоко в душе они чувствуют себя настолько неуверенно и так боятся, что их обидят, что создают второе «я», желая от этого оградиться. Совершенством этого альтер эго они отгораживаются от страха оказаться бессильным, стать жертвой обстоятельств и подвергнуться насилию. Этот страх настолько глубинный и мучительный, что вынести его человеку очень и очень трудно. И мозг вынужден с этим что-то делать.

Но носить в себе ложное альтер эго тоже непросто. Нарциссистам приходится учиться сложному искусству манипулировать другими. Они окружают себя теми, кого можно контролировать и подчинять себе, причем у них на таких нюх. Они умеют очаровывать окружающих и внушать им доверие, в итоге те считают их привлекательными и со временем приближаются на достаточное расстояние, чтобы попасться в ловушку. В случае с мужчиной проявления этого отклонения испытывают на себе очень многие, начиная с жены и кончая подчиненными на работе. Все, кому приписывают культ личности, были патологическими нарциссистами. А вот женщины зачастую сосредотачиваются на детях.

Мужчины выбирают покорных, зависимых жен. Женщины порой тоже находят неуверенных в себе мужчин, чтобы потом их подавлять, но нередко их привлекают сильные и властные партнеры, которые тянутся к присущей им сексуальной распущенности, а где-то даже и извращенности. Дамы-нарциссистки в этом отношении прекрасно умеют очаровывать таких ярких самцов, тем самым повышая собственную значимость в глазах окружающих.

Потом Эбби задалась более основополагающими вопросами и в первую очередь решила выяснить, откуда у таких людей берется внутренняя неуверенность.

Начинается все в раннем детстве.

Она как-то попыталась объяснить это Лео:

– Понимаете, самооценка, уверенность в себе – это своего рода костяк. Мы считаем эти свойства чем-то само собой разумеющимся, хотя на самом деле они развиваются после рождения человека по мере его взросления. Как правило, это происходит в первые три года жизни. С момента своего первого вздоха ребенок формирует в себе эти качества, когда плачет, а его кормят, когда улыбается и ему улыбаются в ответ, когда что-то лепечет и видит, что его слова вызывают реакцию. Постепенно ему становится ясно, что в его власти получить все необходимое для жизни – еду, кровь, любовь. Это костяк, с которого все начинается. Но если этого не происходит, если фундамент не сформируется вначале, то впоследствии его уже не соорудить. Как ни пытайся потом заштопать эту дырку, нитки все равно не выдержат и порвутся.

Лео возражал. Сестры Таннер не плакали целыми днями, и голодом их тоже никто не морил. Явных свидетельств того, что Джуди с ними плохо обращалась или не выполняла родительский долг, тоже не было.

– Ограничиться только этими рамками проще простого, – ответила Эбби, – проблема лишь в том, что кроме них есть и другие.

Представьте ребенка, который сегодня плачет и его кормят, а завтра так же плачет, но остается голодный. Сегодня улыбается, его обнимают и целуют. Завтра тоже улыбается, но на него не обращают внимания. В психологии это называется «дезорганизованная модель привязанности» к родителю, играющему главенствующую роль, – обычно к матери. В данный момент – любовь, но уже в следующую минуту полное пренебрежение. Сначала волна тепла без всякого на то повода, потом столь же беспричинная холодность. У ребенка нет возможности предсказать поведение такого родителя или как-то на него повлиять. Нарциссистка любит ребенка лишь как свое собственное продолжение, как своего верного вассала. И тянется к нему только в те мгновения, когда он приносит ей положительные эмоции.

Без такого костяка ребенок никогда не будет чувствовать себя уверенно в отношениях с окружающими, по мере взросления ему будет просто не на что опереться. И в отсутствие уверенности в себе, любви, дружбы и душевного тепла – без чего не может жить ни один человек – будет очень уязвим и раним. Поколебать эту модель восприятия себя в состоянии только абсолютное доминирование и контроль над другими. Вот как рождается нарциссическое расстройство личности.

По результатам своих исследований Эбби пришла к выводу, что родители, играющие ключевую роль в первые несколько лет жизни ребенка, но не способные поддерживать в нем здоровую привязанность – в подавляющем большинстве случаев матери, сами очень часто страдают этой патологией. Она сопоставила показатели нарциссизма и дезорганизованной модели привязанности, которые сошлись тютелька в тютельку, будто ключ и замок. Во многих случаях все происходит незаметно для окружающих. Внешне подобные мамаши выглядят вполне нормально, а то и незаурядно. Считая детей физическим продолжением себя, нарциссистки не применяют к ним физического насилия. Те никогда не голодают. Со стороны создается впечатление, что их любят, обожают, окружают вниманием и заботой. Но на самом деле мать не испытывает к ним ни любви, ни сострадания, а лишь прилагает усилия дабы держать их в узде, добиваясь с их стороны обожания и преклонения, питающие ее альтер эго. Здесь для ребенка начинаются непредсказуемые американские горки. Малейшее отклонение от тотального почитания и любви неизменно ведет к наказанию – от утраты материнского внимания и ласки до откровенной жестокости.

Это уже последний удар. Ребенок нарциссистки становится жертвой той же модели поведения, которая породила изъяны в психике его матери, а теперь калечит еще одну душу.

О лечении патологии задумываются только когда возникает угроза развода, разлуки с близкими и любимыми людьми, увольнения с работы. Мысль об отказе от этого альтер эго внушает жуткий страх, оно настолько врастает в человека, что порой его почти невозможно отделить от всего остального. Адвокаты по бракоразводным делам и судебные психологи практически всегда не принимают этого во внимание. И проблема прячется за рутинным психологическим профилем. Даже опытные специалисты могут проглядеть ее под влиянием харизматичной индивидуальности пациента. Некоторые исследователи данного психического отклонения полагают, что лечить его нельзя.

– Как вы не понимаете? – доказывала Эбби свою правоту Лео. – Все признаки налицо… Джуди целыми днями спит, надеясь, что обо всем позаботится Оуэн… после суда она заставляла Касс называть ее миссис Мартин… да еще и эта история с ожерельем.

Так ничего и не поняв, Лео настоятельно попросил ее больше не углубляться в эту тему. Бюро выслушало ее аргументы, но в его распоряжении не было улик, позволяющих предположить, что сестры Таннер стали жертвой редкого расстройства личности, которым страдала их мать. Или не страдала.

– Они сотрут тебя в порошок, Эбигейл. У них деньги, адвокаты, а что можешь взамен предложить ты, кроме истории с ожерельем? И что она, в конце концов, доказывает?

Эбби попыталась объяснить то, что ей представлялось совершенно очевидным:

– Для родителя с нарциссическим расстройством личности это классическая модель поведения. Для него жизненно важно, чтобы все дети сохраняли верность и преданность только ему и больше никому, поэтому он вбивает между ними клин, отдавая предпочтение более сильному, который с большей долей вероятности от него не отвернется. Причем делает это жестоко и беспощадно, потому что его эго, в первую очередь, питается безусловной покорностью.

Лео снова и снова возражал, что на основании этих отличий практически каждого родителя можно обозвать «нарциссистом», «маргиналом» или другим не менее неприятным словцом. Может, Джуди Мартин была просто дерьмовой матерью и самовлюбленной тварью, но им как-то удавалось скрывать это от окружающих. Примерно так. Лео в своей убежденности не пошатнулся, а в отсутствие поддержки руководителя следственной бригады теорию отвергли.

Но Эбби не ошиблась.

И сейчас, войдя в дом Мартинов, услышала ее отголоски. Она была совершенно уверена – история Эммы и Касс разворачивалась не где-то, а здесь. И звездную роль в ней сыграла Джуди Мартин. Не исключено, что с помощью Джонатана Мартина или его сына Хантера. Эбби совершенно не волновало, что о ней не упомянули ни Касс, ни Джуди, на даже Оуэн. Касс настояла, чтобы мать осталась, когда ее будут допрашивать. Со стороны казалось, будто она не горит желанием говорить о прошлом и рассказывать то, о чем надо поведать в первую очередь.

Да, Эбби была совершенно уверена.

В голове ее оставался нерешенным только один вопрос – как с помощью этого найти Эмму?

Семь Касс

Мне всегда нравилось выражение «внезапное пробуждение». Оно принадлежит к категории тех идеальных фраз, которые в точности описывают явление в прямом смысле в двух словах.

Впервые я услышала его, когда разводились родители. Женщина, спрашивавшая нас, где мы собираемся жить, упомянула его во время одной из встреч. До этого я уже говорила, что мы намерены жить с папой, и объяснила почему. На это она слегка улыбнулась и откинулась на стуле.

Эта дама из суда поинтересовалась, не велел ли мне папа рассказать, как Хантер смотрит на Эмму, чтобы очернить господина Мартина и его сына. Не просил ли обвинять маму в неподобающем для родителя поведении. Я ответила, что нет, потому что никогда не делилась с отцом своими мыслями, он о них ничего не знал, а раз так, то и не мог ничего подобного озвучить. Но было ясно, что она мне не поверила. Женщина сказала, что отцы и матери то и дело подговаривают детей, когда во время бракоразводного процесса суд определяет, с кем им жить, и что она сталкивается с этим постоянно. А потом добавила, что не может мне поверить, ведь мистер Мартин действительно хотел, чтобы у нас была хорошая семья, а мама посвятила нашему воспитанию всю жизнь, решила сидеть дома с детьми и пожертвовала для этого карьерой в Нью-Йорке.

Ради судебного процесса миссис Мартин полностью изменила образ жизни. Больше не спала допоздна, отказалась от привычки вздремнуть днем и стала каждый день возить нас в школу. Утром подавала нам горячий завтрак, а порой даже сама занималась стиркой. Посещала все школьные мероприятия, бурно аплодируя, как полоумная фанатка, и заставляла нас садиться за уроки, как только мы переступали порог дома.

Дом содержался в порядке и сверкал чистотой. Они с мистером Мартином больше не пили до пяти часов и днем не укладывались в постель.

По идее, мне полагалось испытывать за это признательность. Мама наконец стала вести себя, как родители наших друзей, к которым мы ходили в гости, как мать нашего сводного брата Уитта – именно благодаря ей в его жизни нет таких проблем.

Было трудно представить, что Уитт может вести иную, нормальную жизнь, ведь мы никогда не видели его в другой обстановке. Пока наши родители не развелись, он гостил у нас уже упомянутые девяносто шесть часов в месяц, приезжая к отцу на определенный судом срок, а когда они разошлись, виделись с ним, когда уже сами приезжали к папе в его новый дом на такие же девяносто шесть часов в месяц. Все остальное время он жил с матерью, и у нас в эту сферу его бытия доступа не было. Правда, Уитт многое о ней рассказывал, благодаря чему мы прекрасно понимали, как должны обстоять дела в семье, поэтому я просто не могла быть благодарной маме за ее внезапное превращение на время развода.

Это ненормально, Касс, – сказал как-то Уитт, приехав на очередную побывку в пятницу вечером незадолго до их расставания, когда мама вытащила отца на ужин в какой-то клуб, – в том, что вам с Эммой приходится заботиться о себе самим, есть что-то неправильное. Так не должно быть. Большинство ребят утром встают, их кормят завтраком и везут в школу. Потом они возвращаются домой, обедают, у них всегда чистая одежда, родители усаживают их за уроки, отрывают от телевизора и видеоигр. Здесь нет ничего особенного, это не повод прыгать от счастья. У вас я всегда держу один глаз открытым. Но когда возвращаюсь домой, на всю ночь закрываю оба.

Я часто силилась представить себе, как человек себя чувствует, когда о нем есть кому заботиться. Что такое закрывать оба глаза. Когда после бракоразводного процесса мама устроила нам веселую жизнь, я тоже стала держать один глаз открытым. И только после поняла, что Уитт тогда пытался мне сказать. У нас все было совсем не так, как описывал он. Да, я знаю, многим родителям приходится все время работать, но несмотря на это, они все равно выполняют свои обязанности и делают то, что нам с Эммой приходилось делать самим. Но их дети закрывают оба глаза. Казалось бы, ничего особенного, но это главное, что стоит всего остального. Даже не знаю, как это назвать. Поэтому какая разница, что миссис Мартин взялась за стирку и стала проверять наши уроки? Ведь она делала это для себя и в интересах дела. Не для нас – вот в чем заключалась единственная проблема. Эмму, казалось, происходящее беспокоило не так, как меня. Она стала дважды в день менять наряды, швыряя их на пол в прачечной. Выбрасывала продукты, в итоге они заканчивались еще до прихода домработницы. А один раз даже вылила в унитаз целый галлон[4] молока. И всегда придумывала себе какие-то дела, лишь бы побыстрее смотаться из дома и ничего не делать. Стала играть в школьном театре. Вновь занялась хоккеем на траве. И без конца пропадала с подружками в библиотеке, якобы занимаясь.

Как-то вечером, когда мама уснула, она, как не раз бывало раньше, пришла ко мне. Забралась под одеяло и прижалась. Я почувствовала, что ее сердце учащенно бьется, будто в волнении, мне показалось, что она улыбается, уткнувшись мне в грудь лицом.

Видела бы ты ее физиономию, когда я сказала, что в шесть должна ехать на репетицию и что буду дома только в восемь! Подожди, она еще придет на школьный спектакль, причем и в пятницу, и в воскресенье. В эти выходные ей будет не до клуба. Тем более что я попросила ее помочь с костюмами!

Эмма заставляла маму платить по счетам и оттого была счастлива.

Касс, когда все закончится и мы опять станем ей не нужны, я сама о тебе позабочусь. Ты же знаешь, правда? Я всегда о тебе забочусь.

В тот момент я почувствовала, что мое собственное сердце тоже забилось быстрее. Хотя в действительности я не могла наверняка сказать, что она обо мне позаботится, а если даже попытается, то получится ли у нее, говорила она от всей души.

В ту ночь я закрыла оба глаза.

Папа горевал и чуть не сходил с ума, глядя на происходящее. С багровым лицом расхаживал взад-вперед, говорил по телефону со своим адвокатом, пытался объяснить, что поведение мамы в последнее время – не что иное, как фарс. Это он всегда отвозил нас на машине в школу. Это он ходил на школьные мероприятия, причем один. Это он следил за тем, чтобы мы делали уроки, инструктировал наши спортивные команды и по вечерам в субботу смотрел с нами фильмы. А уехал только потому, чтобы мы не видели их перебранок. И теперь даже не приезжал.

Разбирая нашу жизнь, дама из суда видела только одну сторону, только один ее моментальный отпечаток, и решила судьбу двух девочек, опираясь на фасад, на ложь. Она не смогла, а может, и не захотела принять во внимание все остальные, снятые в те времена, когда мама не носилась с нами ради показухи.

Каждую осень она приглашала профессионального фотографа, чтобы сделать наши портреты. Он приезжал из города, и мы платили ему не только за потраченное время, но и за черно-белые отпечатки, которые потом вешали в белых деревянных рамах на стене в холле второго этажа. С другой стороны вдоль холла шла галерея, выходившая в вестибюль внизу. Маме нравилось, когда гости, переступив порог и подняв глаза, видели сначала деревянные перила, а потом стену портретов. Ко времени нашего с Эммой исчезновения их накопилось штук тридцать, начиная с рождения каждой из нас и до нашей последней осени, когда Эмме исполнилось семнадцать, а мне пятнадцать. Мне всегда было интересно, что думали об этих снимках те, кто смотрел на них снизу, – знакомые, но не настолько близко, чтобы подняться наверх, – когда у входа их приветствовала миссис Мартин. Фотографии были прекрасны и стоили целое состояние, на них мы выглядели умиротворенными ангелочками. Одна из самых страшных стычек между Эммой и мамой произошла в день фотосессии. Каждый раз, когда приезжал фотограф, сестра отказывалась надевать, что ей велели, откидывать назад волосы или улыбаться. Но если смотреть на портреты снизу, догадаться об этом было трудно. И тут же в голову наверняка приходила мысль о том, что если человек взял на себя труд заплатить за то, чтобы сделать эти снимки и повесить их в рамках, значит, он лелеет детей и любит их больше самой жизни.

Вот что я думала о той женщине из суда. Она попросту взглянула на эти фотографии, мамиными стараниями красовавшиеся на стене, и на их основании сделала выводы, не имевшие к истине никакого отношения. Подобно гостям, окидывавших взором наши лики с вестибюля на первом этаже.

Папа в конечном счете уступил, дело было улажено, и мы остались жить с мистером Мартином и Хантером. Дама порекомендовала суду принять такое решение, и не прислушаться к ее рекомендации означало продлить судебную тяжбу еще на год, заставить нас с Эммой проходить все новые и новые психологические тесты, беседуя все с новыми и новыми людьми. Отец сказал, что собирался вызвать в суд свидетелей, в том числе родственников и друзей, чтобы дискредитировать миссис Мартин, но она заявила, что для нас с Эммой это будет невыносимым ударом. А потом он добавил, что пошел на примирение, только чтобы избавить нас от лишних страданий. Услышав об этом, я захотела крикнуть ему: «Нет! Я хочу сражаться! Бросай меня в бой, и плевать, если меня ранят и я буду истекать кровью!» Он был наш генерал, мы его солдаты, и на этот раз ради дела я была готова умереть.

Лишь много лет спустя, разбирая с Уиттом прошлое, я узнала, что истинная причина его страхов не имела ничего общего ни со мной, ни с Эммой. Мамина измена и развод до такой степени выбили его из колеи, что он опять стал покуривать травку, как когда-то в старших классах школы.

Доказательствами этого мама не располагала, но прекрасно знала отца и была очень умна. Ее адвокат пригрозила обратиться к суду с ходатайством принудительно освидетельствовать его на предмет наличия в крови наркотиков. Через неделю он сдался. Оглядываясь назад, я думаю, что если бы знала об этом тогда, то пришла бы к тому же выводу, что и впоследствии: как бы я папу ни любила, он был человек безвольный. И пытаться решить что важнее – его слабость или то, что от этой слабости он пристрастился к марихуане, нет никакого смысла – для нас с Эммой результат от этого не изменился.

«Узнать правду о родителях во время бракоразводного процесса сродни внезапному пробуждению, – сказала та женщина, – люди опускаются ниже некуда, чтобы наказать свою половину за то, что она их бросила». Я понимала, на что она намекает: в ее представлении отец придумал все эти гадости о миссис Мартин и максимально обелил себя, только чтобы заставить ее заплатить за то, что она ему изменила и ушла к другому. Но поскольку мне было известно, как на самом деле обстоит дело, поскольку я знала, как выглядят другие фотографии, которые не только не вешали на стену, но и вообще никогда не снимали, внезапное пробуждение, о котором она толковала, заключалось несколько в другом, в осознании того, что взрослые могут быть нечестными, глупыми, ленивыми и некомпетентными в профессиональном плане, что могут не верить тебе, даже когда ты говоришь правду. И когда эти глупые, некомпетентные люди, не видящие ничего у себя перед носом, обладают властью над тобой, когда напрочь отказываются верить твоим словам, могут происходить самые ужасные вещи.

Эти мысли не покидали меня ни на минуту. К тому моменту, когда после трех лет отсутствия я вернулась и вновь переступила порог маминого дома, правда о том, что люди глупы и не верят, когда ты говоришь с ними честно, въелась в мою кожу, в мое сердце, в легкие.

Доктор Уинтер и агент Страусс сидели почти до полудня, хотя мама постоянно просила их уйти и дать мне немного отдохнуть. Я была взрослой женщиной, не совершила никакого преступления, поэтому они не могли увезти меня против воли в больницу, в полицейский участок или куда-то еще. Я еще немного рассказала им об острове, чтобы им было легче его найти. Описала людей, которых они, по их мнению, могли бы отыскать в своих базах данных, в том числе Билла, Люси и Рика. Меня буквально засыпали вопросами, почему Эмма не бежала со мной, и мне снова и снова пришлось объяснять, что всему причиной ребенок. Я поведала, что Пратты заботились о девочке как о собственной дочери и поселили ее у себя в спальне. Одной еще можно незаметно проскользнуть на катер, но как это сделать с двухгодовалой малышкой, которая к тому же спала в одной комнате с нашими похитителями?

Одно время я подумывала о том, чтобы их убить, хотя доктору Уинтеру и агенту Страуссу ничего об этом не сказала. Размышляла, как справиться с одним, чтобы не разбудить другого. Пистолета у меня не было. Мне казалось, что ничего сложного в этом нет – если не принимать во внимание тот факт, что убийство представляет собой грех. Просто войти ночью к ним и прикончить во сне. Взять ребенка, уйти, а дом сжечь дотла. И что бы тогда сделал наш шкипер? Продолжал силком держать нас на острове? Плана осуществления этого замысла я не разработала. Но когда ты пленник и постоянно думаешь, как убежать, это вполне естественно – такое решение проблемы, как расправа с тюремщиками, представляется совершенно очевидным. Однако на деле все оказалось труднее, чем кажется на первый взгляд. Без пистолета существовал немалый риск отправить на тот свет только одного, в то время как второй, независимо от того, кто из них остался бы в живых, в ответ уничтожил бы меня.

В какой-то момент мне пришлось прерваться, потому как правоохранители требовали все новых и новых подробностей о тех, с кем мне довелось прожить три года. Об их озабоченности судьбой Эммы можно было судить по характеру задаваемых мне вопросов. Двух мнений по поводу моего нахождения там, отнюдь не добровольного, быть не могло, и теперь я не сомневалась, что на поиски сестры власти бросят все силы. В то же время похитители меня не сажали в клетку и не запирали в комнате. Не приковывали цепью к батарее и не связывали. Каждый вечер я ужинала с Биллом и Люси за одним столом. Они меня многому учили. Я улыбалась, смеялась, делилась наблюдениями, рассказывала о детстве и своей жизни. При взгляде со стороны никто бы не догадался, как отчаянно мне хотелось бежать и сколько раз я с этой целью планировала самые ужасные поступки, когда ситуация прояснилась и до меня, наконец, дошло, что с нами случилось. Наблюдатель со стороны увидел бы лишь двух добрых, любящих людей, окруживших меня своей заботой и веривших, что они поступают правильно. Увидел бы только то, что хотел увидеть. В точности как та женщина в суде. И даже как мой отец.

Люди в состоянии быть полными идиотами и не верить правде.

Агент Страусс показался мне хорошим человеком. Примерно того же возраста, что папа, и с золотым обручальным кольцом на пальце. Не очень высокий, он производил впечатление мужчины сильного благодаря широким плечам и густой седой щетине, пробивавшейся у него на подбородке. В его внешности что-то недвусмысленно свидетельствовало о мужестве и энергии. Равно как и о порядочности, хотя мы с ним виделись впервые и у меня не было ничего, что могло бы подкрепить это мнение. Я просто знала, и все. Читала по его глазам и выражению, которое принимало его лицо, когда доктор Уинтер начинала говорить, а он на нее смотрел. По тому, как он тревожился за меня и за Эмму, особенно когда один из агентов выразил сомнение, что ее найдут. Я решила, что агент Страусс мне понравился, что мы с ним поладим.

Через два с половиной часа они с доктором Уинтер вернулись. Сказали, что художник приедет только завтра утром, немало меня этим удивив. В голове прозвенел тревожный звоночек, и я вновь испугалась, что поиски Эммы не станут ни для кого высшим приоритетом. Мы договорились, что в понедельник меня осмотрит врач, а доктор Уинтер проведет психологические тесты. Мама будет довольна. Она сказала, что у меня не все в порядке с головой. Я слышала, как она говорила об этом мистеру Мартину, когда он, наконец, поднялся к нам обратно на второй этаж. И наверняка любому другому, изъявившему готовность ее выслушать. Миссис Мартин справилась со слезами и села звонить родственникам, друзьям, а заодно и журналисту, писавшему о ней три года назад. Шок от моего возвращения для нее постепенно превращался в новую реальность.

Вернувшись, сотрудники ФБР полностью сосредоточились на моем последнем, успешном побеге. Расспрашивали в мельчайших подробностях, потому что в них, по словам агента Страусса, незаметно для меня может скрываться что-то важное. Я так не думала, потому как перед этим очень долго обо всем размышляла.

– Просто расскажите нам все с начала и до конца, – сказал он.

Что я и сделала.

– Шкипер Рик ждал меня не на пристани, а у западного берега острова – очень скалистого и ощетинившегося не то что камнями, а огромными, серыми, зазубренными глыбами, едва скрывавшимися под водой. Во время прилива их увидеть нельзя. Подступающие к берегу волны набрасываются прямо на кромку леса. Но вот во время отлива по камням можно пройти довольно далеко. Билл любил отправляться туда ловить рыбу. Надевал высокие резиновые сапоги и не брал с собой ничего, кроме удочки, ящичка с рыболовными принадлежностями и упаковки пива. Шесть банок с голубыми надписями на них. Эти сведения обладают практической ценностью?..

Как-то раз, незадолго до того, как Эмма родила, я пошла за ним. Тогда мне еще казалось, что Билл с Люси хорошие, что они любят нас.

Чтобы догнать его, я стала прыгать с камня на камень. Мне в голову пришла глупая мысль, что он научит меня рыбачить и… я даже не знаю как сказать… заменит мне отца, что ли… отца, которого в жизни мне так не хватало. Помню, как отчаянно мне этого хотелось – такое чувство возникает, когда ты готова сделать что угодно, чтобы тебя полюбили. Я переживала его, когда мы в школе делали поздравительные открытки к Дню матери[5]. Свою я всегда подписывала так: «Мамочке номер один!» или «Лучшей мамочке на свете!» Думала, что это принесет мне счастье… и испытывала точно такое же ощущение. Помнишь, мам?

– Конечно помню, маленькая моя, – сказала миссис Мартин, – я всегда очень любила твои открытки.

– Но камни оказались очень скользкими. Их покрывала тонкая, совершенно невидимая пленка слизи. Вернувшись в тот день домой, Билл рассказал, что они обрастают диатомеями, то есть кремневыми водорослями. Рассказал после того, как перестал на меня орать, потому как я, пытаясь его догнать, поскользнулась на большом камне и упала в воду. И хотя стоял отлив, дно там резко уходит вниз и достигает большой глубины – именно благодаря этому там хорошая рыбалка, ведь рыба очень любит прятаться в омутах среди торчащих камней. В одну из таких ям я и упала. Быстро пошла ко дну. Меня сносило очень сильное течение. Я понятия не имела, что делать. Зайти в воду, чтобы искупаться, на острове негде, поэтому раньше я здесь не плавала и о течении ничего не знала. Нахлынувшая волна швырнула меня на камни, потом еще и еще, стараясь утопить. Было очень холодно, потому что стояла совсем ранняя весна, а вода там толком не прогревается даже летом.

Биллу пришлось прыгнуть и вытащить меня из воды. Думаю, без него я бы утонула. Ухватиться за скользкий камень у меня не получалось, поэтому меня попросту швыряло, будто тряпичную куклу. В душе поселился ужас. Вдруг я почувствовала, что меня схватили за руку. На противоположном конце камня стоял Билл. Одной рукой он держал чахлое деревце, с трудом пробившееся среди камней, второй меня. Держал, пока волна не отхлынула, пытаясь меня утащить, а потом, когда нахлынула вновь, собираясь вновь бросить на камни, воспользовался ее мощью, с силой дернул меня и вытащил рядом с собой на глыбу. Я распласталась на ней, из глаз текли слезы, рот жадно хватал воздух. Билл сел рядом, посмотрел на меня, неодобрительно покачал головой, но потом обнял и прижал к себе, чтобы я согрелась.

Не знаю, зачем я рассказываю всю эту историю. Здесь важно знать только одно – Билл никогда не подозревал, что я попытаюсь бежать с западной стороны по этим камням. В результате она стала идеальным местом, чтобы сесть в катер Рика. Мы сделали это во время прилива. Он бросил мне спасательный жилет с привязанной к нему веревкой, я надела его и бросилась в воду, хотя даже сейчас с дрожью вспоминаю, как в тот момент чуть не умерла. Просто закрыла глаза и стала ждать, когда он втащит меня в свою посудину. Рик схватил меня за жилет, поднял и опустил на палубу. Я дрожала как осиновый лист. Он припас для меня сухую одежду, шапку и одеяло. И повел катер в ту сторону, где его нельзя было увидеть из дома, а потом высадил меня на берегу, не в гавани, где располагалась пристань, а на каком-то другом участке побережья. Там с грузовиком уже ждал его друг. Я забралась внутрь. Вот, собственно, и все. Остальное я уже рассказывала вам утром.

От этой истории папа заплакал, услышав ту ее часть, где мне хотелось, чтобы Билл заменил мне отца, а мама занервничала, потому что никак не могла понять, почему я не знаю, где находится остров. Сказала, что надо подождать результатов медицинского обследования, перед тем как заставлять меня рассказывать что-то еще. Сделала это с таким видом, будто меня вообще там не было, но потом погладила по голове, поцеловала в лоб и произнесла: «Все будет хорошо, маленькая моя».

В тот день родители яростно спорили, у кого из них мне остаться. Выиграла мама. Несмотря на волнение и стресс, вызванные возвращением домой, ирония происходящего от меня все же не ускользнула. Первую ночь я провела в спальне для гостей. Те, в которых раньше жили мы с Эммой, ее стараниями превратились в кабинет и комнату отдыха. Миссис Мартин сказала, что ей было больно каждый день видеть наши вещи, поэтому сначала она сложила их на чердаке, а потом и вовсе отдала в благотворительную организацию. Шагая по коридору, теперь украшенному произведениями современного искусства, я вспомнила, каким было мое второе внезапное пробуждение в этом доме.

Это случилось в третью пятницу апреля, когда к нам на выходные из пансионата приехал Хантер. Он привез друга по имени Джо, которому, как и Хантеру, предстояло учиться еще больше года. Эмма совсем недавно перешла в старшие классы. Ей только-только исполнилось пятнадцать лет.

Те пятницы, что нам полагалось проводить у миссис Мартин, мы с Эммой чаще всего старались бывать у друзей, даже если для этого приходилось напрашиваться к ним в гости. Порой сестра позволяла мне сесть на ее кровать и смотреть, как она выщипывает брови и накладывает макияж, перед тем как уйти. А иногда рассказывала мне кое-что о своей жизни, потому что у нее больше не было никого, кто, услышав такого рода откровения, не стал бы сплетничать, осуждать или пытаться расстроить ее планы. Но в эту пятницу мы остались дома, потому как Эмма захотела, чтобы Джо стал ее бойфрендом.

Я пригласила к нам Наташу Фрайар – она возьмет на себя Хантера, который хорошо о ней отзывался и называл классной. А пока она будет развлекать его, я займусь Джо.

Мама с мистером Мартином уже уехали в гольф-клуб ужинать с друзьями. Предварительно велев нам быть паиньками и из дома не уходить. Эмма склонилась к зеркалу, нанося тушь для ресниц и бровей. Я сидела на краешке ванной, размышляя над ее планом, думая, какая она красивая, когда надевает облегающую одежду и красит губы ярко-красной помадой. Вероятно, мое молчание затянулось, или просто я смотрела на нее настолько долго, что она испугалась, как бы мои глаза не прожгли в ее коже дыру.

Эмма оторвалась от своего занятия, повернулась и взглянула на меня. Сжимая в одной руке щеточку для нанесения туши, она протянула вторую ко мне и помахала пальцем. Не вздумай мне мешать, Касс. Я тебя предупредила! Можешь с нами немного выпить, но не более того. Если из-за тебя у меня или у Хантера что-то не сложится, один из нас тебя убьет!

Хантер с друзьями приехал на такси в 9.12 вечера. Нат сидела у нас с 7.14 и успела уже захмелеть, приложившись к абрикосовому бренди мистера Мартина. Эмма слишком нервничала, чтобы опьянеть, хотя и приготовила нам по коктейлю. Я поднялась наверх в свою комнату.

Я уснула, но потом вдруг проснулась, понятия не имея, сколько прошло времени. Вышла из комнаты. Сморить меня опять сну мешало беспокойство – надо было посмотреть, вернулись ли мама с мистером Мартином, улеглись ли спать остальные и если да, то где, а заодно выяснить, удался ли Эмме ее план. Когда ты выпьешь, поспишь, а потом протрешь глаза, не понимая, что происходит за дверью в твоем собственном доме, тебя охватывает странное ощущение. Так что я вышла совсем не для того, чтобы помешать Эмме с Джо или Хантеру с Нат, а лишь сориентироваться в обстановке и опять лечь спать.

С порога комнаты был виден весь холл, вплоть до маминой с мистером Мартином спальни. Дверь в нее была заперта, полоски света внизу я не заметила. Комната Хантера была открыта, в ней было темно. Вероятно, он был в гостиной внизу, вполне возможно, что с Нат. Но вот дверь гостевой комнаты, расположенной по другую сторону холла, была закрыта и в щель внизу пробивался свет. Я могла бы сказать, что подумала, будто его кто-то забыл выключить, и решила проверить. Я могла бы сказать, что беспокоилась за Нат, подумав, что она там уснула, не удосужившись дотянуться до выключателя. Я могла бы сказать, что испытывала примерно такие же опасения в отношении Джо или парня с девушкой, приехавших вместе с Хантером. Но все это было бы ложью. Правда же заключалась в следующем: я знала, что в той комнате Эмма, и хотя открывать дверь мне было ни к чему, не устояла перед соблазном это сделать.

Никогда не забуду, что предстало моему взору той ночью. Да, Эмма занималась сексом с Джо. Она лежала на кровати, он нависал над ней, устроившись у нее между ног и уткнувшись лицом в шею. До этого я никогда еще не видела, как занимаются любовью, и это меня глубоко потрясло. Потом, с годами, образ померк. Но вот что осталось и запечатлелось в памяти навек, так это лицо сестры, когда она повернулась и посмотрела на меня. Оно приняло то же самое выражение, которое я пыталась описать отцу, миссис Мартин и агентам, рассказывая, как она смотрела на меня в окно через дворик, будто уверенная, что совершает лучший в жизни поступок, находится на своем месте и делает то, что нужно. В ту ночь, закрыв дверь, поднявшись к себе и сев на кровать, ожидая, когда в душе уляжется волнение, я по-прежнему полагала, что Эмма уверена в себе и своих действиях. Помню, в голову пришла мысль, что она всегда оказывается права: сказала, что Джо станет ее бойфрендом, – так оно и случилось.

Но на следующие выходные Хантер приехал один, без Джо. Эмма старательно скрывала свое огорчение. Она вышла из дома покурить, а заодно и ускользнуть от мамы и мистера Мартина. Мы устроились рядом с крытым бассейном. Хантер сказал Эмме, что она вела себя как дура, названивая Джо и забрасывая его электронными письмами, потому как тот никогда на них не отвечал, а ее использовал, лишь чтобы позабавиться в выходные. Эмма обозвала его придурком. В ответ Хантер сказал, что она сучка. Сестра заявила, что по словам Нат он даже целоваться не умеет, на что Хантер ответил, что Нат страхолюдина. Подобный обмен любезностями продолжался до конца сигареты, после чего Хантер заявил, что у Джо есть девушка. Эмма тут же успокоилась. Лицо ее скривилось, но она все же удержалась и не заплакала. Хантер с улыбкой раздавил туфлей окурок. Он выглядел довольным, будто выиграл сражение. Эмма побежала домой, а когда мы с Хантером пошли обратно, я увидела, что его довольная улыбка поблекла. В нашем доме началась война, закончившаяся лишь в ночь нашего исчезновения. Хантер не хотел добить Эмму окончательно, потому как это означало бы полное прекращение боевых действий. А ему всегда хотелось, чтобы все, связанное с моей сестрой, длилось как можно дольше.

Но в том бою Эмма действительно потерпела поражение. Понимающий взгляд на ее лице в тот вечер, когда на нее взгромоздился Джо, отнюдь не свидетельствовал о ее правоте. Как выяснилась, она допустила огромную ошибку, решив сделать его своим бойфрендом. Момент, когда я увидела сестру побежденной, хотя сама считала ее победителем, стал для меня вторым внезапным пробуждением. Это озарение мне совсем не понравилось. Ну нисколечки.

Вспыхнувший в холле свет изгнал из головы образ Эммы на той кровати с Джо. Из своей комнаты пришла мама. Увидев, что я все еще бодрствую, а не спокойно сплю в постели, она, похоже, испугалась.

– С тобой все в порядке, маленькая моя?

Она подошла ко мне, я не сопротивлялась. Потом обняла меня, я не сопротивлялась. От нее исходил аромат духов «Шанель № 5» и средств для ухода за кожей лица, и я должна признать, что от их запаха по моему телу прокатилась волна тепла. Точно такая же, как утром, но только сильнее. Любовь к матерям остается с нами навсегда, и я была удивлена узнать это в тот самый момент, когда вспоминала об Эмме и нанесенном ей поражении.

– Маленькая моя, боюсь, в твоей головке спутались все воспоминания о той ночи, когда вы уехали. Давай договоримся – пока тебя не обследуют, больше никаких историй об Эмме и вашем пребывании на острове, хорошо? Мне кажется, ты могла что-то вообразить или нафантазировать, и стоит тебе сказать им что-то не то, как ситуация, и без того непростая, станет еще хуже. Понимаешь? В тот вечер, Касс, ты была в своей комнате. Потом вы с сестрой поссорились. И когда Эмма уехала, ты не забралась на заднее сиденье ее машины, а осталась у себя. Ты что, забыла?

Миссис Мартин оказалась сильнее, чем я думала, – теперь она ополчилась против меня и моей истории. На меня нахлынуло отчаяние, потому как это означало, что Эмму так и не найдут. Агенты и без того уже сто раз меня спрашивали, почему она не бежала со мной. Но даже сейчас, снедаемая отчаянием и яростью, я оставалась такой же ее жертвой, как и в детстве, ребенком, испытавшим на себе все прелести ее вымогательства, платившим за материнскую любовь любую назначенную цену, позволившим Эмме вызвать огонь на себя и тем самым меня прикрыть. Я думала, что за эти три года отгородилась от миссис Мартин прочными стенами, но даже если и возвела их, то только из песка, потому что они рухнули от первого же прикосновения ее рук.

– Твой рассказ, Касс, не может быть правдой. И я ужасно боюсь, что ты повредилась умом.

Как же мне хотелось ненавидеть ее за эти слова. Но я не могла. Потому что по-прежнему испытывала потребность ее любить.

Поэтому когда она напоследок произнесла «я люблю тебя» и теснее прижала меня к себе, я не стала противиться моему третьему внезапному пробуждению.

Восемь Доктор Уинтер

Уйти из дома и вновь расстаться с Касс было трудно. Эбби никак не могла избавиться от страха, что девушка исчезнет опять.

Этот страх носил иррациональный характер. Полиция штата согласилась выделить патрульную машину, вменив ей в обязанность дежурить день и ночь у подъездной дороги к дому до тех пор, пока Праттов не найдут. В доме всегда будут находиться Джуди и мистер Мартин, а Оуэну Таннеру, чтобы доехать сюда, понадобится каких-то десять минут. Но самое главное, у Касс не было никаких причин, чтобы бежать, зато наличествовали все, чтобы остаться. Она отчаянно хотела отыскать сестру.

Когда-то, в тех редких случаях, когда оптимистичные мысли пробивали себе дорогу в сознании Эбби, она представляла себе момент, когда будут найдены сестры Таннер. Но действительность оказалась совсем другой.

Они разговаривали с Касс еще три часа, до тех пор, пока Джуди, наконец, не сказала, что время уже позднее, и не попросила их уйти.

– Она больна. Я же вижу! – Джуди говорила о Касс с таким видом, будто та не стояла в шаге от нее. – Если бы Эмма забеременела, я была бы в курсе. И помогла бы. Она это прекрасно знала. Вам известно, как мы были близки. А вы все разговоры ведете. Да в них моя дочь на себя не похожа!

Она настояла на том, что Касс нуждается в отдыхе, разбив в пух и прах все аргументы Эбби и Лео. Доктор Уинтер согласилась на следующий день провести психологические тесты, и Джуди пообещала с самого утра прислать к ней Касс с кем-нибудь из экспертов.

И на том все. На фоне рутинной процедуры распределения задач и обеспечения поиска волнение улеглось. Агенты Бюро в Нью-Хейвене, Мэне и на Аляске приступили к работе. Лео направился в город, чтобы немного поспать. Эбби поехала к себе.

Она вошла в дом точно так же, как входила каждый вечер, и бросила ключи в небольшую керамическую вазу в виде бегемота, восседавшую на столике рядом с диваном. Племянница вылепила ее в детском саду и прислала в прошлом году на Рождество, аккуратно завернув в пузырчатую пластиковую пленку. Вскоре к Эбби подбежал пес, дрожа всем телом в предвкушении кормежки и внимания. Она склонилась к нему и почесала за ухом.

Дом, собака, напоминания о семье – все это было здесь, ожидая, когда она вернется после дивного, сказочного дня. Но им, казалось, было все равно – возвращение Касс Таннер, ставшее для нее чуть ли не судьбоносным событием, не оказало на них никакого влияния.

Возможно потому, что пока еще оставалось слишком много вопросов. Как ни тяжело Эбби было это признать, Джуди Мартин не имела к делу никакого отношения. Эмма была не из тех девушек, которые позволяют собой командовать, особенно в таких важных, сугубо личных вопросах. Оуэн поддержал бы любое ее решение, в то время как Джуди даже превзошла бы его в великодушии только чтобы доказать, что она как родитель лучше. Скорее всего, каждый из них боролся бы за то, чтобы Эмма родила ребенка, а не избавилась от него.

А она, может, того и боялась, что дома начнется новая нескончаемая война.

Лео повел наступление по всем фронтам, чтобы получить хоть какие-то сведения, с помощью которых можно было бы отыскать этот остров среди нескольких тысяч других вдоль побережья штата Мэн. В разговорах о Праттах, шкипере, упаковке продуктов, которые он привозил, о рыболовецких судах, прогулочных катерах и мотоботах не упоминалось ни названий, ни портов приписки, ни яхт-клубов. По словам Касс, она пыталась выяснить, где их держат. Расспрашивала, копалась в мусоре. Но Пратты вели себя очень осторожно. Все, что она могла сказать о судах, это надписи, виденные ею на больших парусах. «Худ», «Дойл» и «Хоуби Кэт»[6]. Эбби видела ее лицо, когда она повторяла вновь и вновь: «Я пыталась! Каждую минуту, с раннего утра и до позднего вечера! Пыталась!» Касс говорила, что остров казался ей просто громадным, что его все знали и видели, только никогда не подходили на расстояние, достаточное, чтобы увидеть и услышать ее. Свою тюрьму Касс считала уникальной и пребывала в полной уверенности, что найти ее не составит никакого труда. Она знала город, в котором ее ждал грузовик. Сосчитала количество минут до Портленда. У Эбби сложилось ощущение, что девушка не врет.

Кроме того, Касс настойчиво заявила, что ее первый год на острове, равно как и неудавшаяся попытка побега, очень важны, поэтому агенты внимательно ее выслушали. По словам девушки, благодаря ей она поняла, как трудно оттуда будет выбраться. И что шкипер в конечном итоге поможет ей найти дорогу домой, хотя для этого понадобится время. А еще план. Но не успела она поведать все до конца, как Джуди их выпроводила, поэтому когда Эбби вернулась к себе, у нее было больше вопросов, нежели ответов.

Она пошла на кухню и покормила собаку. Потом открыла холодильник, вытащила немного оставшихся макарон и сунула их в микроволновку. Доктор Уинтер чувствовала себя не лучшим образом, но надеялась, что это от голода. Потому что весь день не могла себя заставить немного поесть.

Она устроилась за небольшим столиком в углу, поставив перед собой тарелку и стакан воды. Потом вытащила телефон. Там было три смс-ки от Мег, на которые она между делом ответила в течение дня. Эбби избавилась от мыслей о сестре и включила запись, сделанную во время разговора с Касс.

Начала с того места, на котором девушка остановилась утром.

«Я хотела бежать уже на следующий день после приезда. В первую ночь спала только три часа двадцать минут. Когда засыпала, сон длился недолго, примерно час, потом я в панике вскакивала, а через некоторое время опять закрывала глаза. До моего слуха донеслось тарахтение смэков для ловли омаров, хотя тогда еще не знала, что это за корабли. Порой они выходили в море сразу после восхода солнца и воспринимались как далекий гул. Я встала и выглянула в окно. Увидела Эмму и расплакалась. Она выбежала, примчалась ко мне и села на кровать. «Поехали домой!» – сказала я. Вот тогда сестра и рассказала мне, что беременна и не может вернуться домой, по крайней мере сейчас. Потом добавила, что Билл о нас позаботится и что мы здесь будем жить хорошо. Я на нее рассердилась, стала кричать, она в ответ тоже на меня наорала, сказав, что никому не позволит помешать ей родить ребенка. Я уже говорила, что в тот момент мне пришлось выбирать между Эммой и домом. Я выбрала сестру».

В этот момент в разговор вмешалась Джуди: «Но ведь это три года, Касс? Ты решила остаться там на целых три года? Расскажи нам, почему ты не могла оттуда уехать. Ты ведь до сих пор этого не объяснила».

Касс продолжала:

«Вам будет трудно это понять. Я думаю, мы остались по двум причинам. Хотя дни там порой тянулись медленно, годы летели незаметно. Жить у самого океана, в окружении воды – в этом есть что-то такое, что меняет восприятие времени. На таком острове можно часами смотреть на воду, чувствуя на лице морской бриз. Это при том, что вода и ветер доставляют немало хлопот и надо прилагать значительные усилия, чтобы не дать им разрушить дом, особенно в отсутствие надежного электроснабжения.

Во-вторых, там были и хорошие моменты, которые я попытаюсь вам сейчас объяснить.

Эмма все чаще со мной разговаривала. Мы стали друзьями, и мне не хотелось, чтобы это закончилось. Никогда. Порой мне страшно хотелось домой. Но я тут же вспоминала о хорошем – как мы сблизились с Эммой, как добры были к нам Билл и Люси. Так что там были и неплохие моменты, а время летело быстро… но потом, когда Эмма родила девочку, все хорошее закончилось.

Когда у нее начались схватки, мне не разрешили быть рядом. Первым делом она пошла к ним, прямо среди ночи, потому что доверяла им и считала близкими. Я проснулась лишь в тот момент, когда Эмма закричала. До слуха также донеслась громкая перебранка между Биллом и Люси, они будто испугались и злились друг на друга, что не могут ничего сделать, чтобы облегчить страдания моей сестры. Я подумала, что она умрет. Правда. Как же она кричала – из ее груди то и дело вырывались стоны боли. Ее будто подвергли пытке. А среди криков боли то и дело прорывались стенания, вызванные отчаянием, поскольку она знала, что впереди ее ждет новая мука. А я ничем не могла ей помочь! Мне хотелось к ней подойти, но Билл с багровым, будто от ожога, лицом вытолкал меня из комнаты. Эмма тоже на меня заорала. Велела мне убираться, потому что от моего присутствия ей только хуже. Роды продолжались всю ночь, пока наконец все не стихло. Я плакала в подушку – настолько ужасным казалось происходящее. Меня лишили возможности ей помочь. Она и сама не захотела, чтобы я была рядом. И никто даже не знал, чем все закончится.

Потом я услышала детский плач. Билл и Люси стали хохотать и плакать, будто на них снизошло счастье. Я вышла в коридор, чтобы узнать, как дела, но от Эммы ничего не было слышно. Так продолжалось всю ночь и утро. Пока не наступил день.

Тогда они отвели Эмму в ее комнату. Она попыталась уснуть, но ее груди набухли и сделались просто огромными. Сестра спросила, надо ли ей кормить девочку грудью, но ей велели ни о чем не беспокоиться. Люси добавила, что для ребенка это не очень хорошо, а сама Эмма в этом ничего не понимала.

Я встала за дверью, чтобы при необходимости принести все что понадобится. «Касс, – прошептала она, – они так болят!» Я каждые несколько часов приносила ей пакеты со льдом, она прикладывала их к грудям, и через несколько дней молоко у нее пропало.

С самого первого крика ребенок день и ночь был с Люси. Когда Эмма пыталась взять его на руки, та говорила, что позаботится обо всем сама. Велела сестре отдыхать и учиться, потому что у нее впереди вся жизнь. «А мы с Биллом на что?!» – повторяла она.

«Касс, – шептала Эмма, – ты ее сегодня видела? Она подросла?»

Эмма плакала долгими часами – ей очень не хватало ребенка. «Мне просто необходимо взять ее на руки! Прошу вас, пожалуйста! Хоть на несколько минут!» – умоляла она. Но у Люси всегда была наготове какая-нибудь отговорка. Малышка то спала, то плохо себя чувствовала, то привыкала к кроватке. Заслышав ее плач, сестра подходила к запертой двери их спальни и орала: «Пожалуйста! Я все слышу! Она не спит! Дайте ее мне!»

В такие минуты Эмма обращалась ко мне: «Касс, ты должна во всем разобраться и выяснить, почему они не дают мне с ней видеться!»

И вот как-то раз я завела с Люси разговор. «Вы так хорошо обращаетесь с малышами! – сказала я. – Где вы этому научились?»

Нам было известно, что детей у них нет: во-первых, они и сами нам об этом говорили, а во-вторых, нигде не было видно признаков их присутствия. Ни рисунков, ни детских вещей. Люси поцеловала девочку в лобик, улыбнулась и ответила: «Бог хотел, чтобы я имела детей, когда сотворял мою душу, но совершил ошибку, когда лепил тело. Этот крест, Кассандра, – не сделать того, для чего меня родили, – я буду нести до конца жизни.

Потом она прижала дочь Эммы к себе и радостно засмеялась. «Ну как ты, ангелочек мой? Ты моя сладкая, ты моя хорошая! Джулия моя!»

Я передала Эмме наш разговор. Рассказала, что Люси, наверное, сошла с ума. Что до этого она относилась к нам как мать, но теперь, когда у нее появился ребенок, будто немного спятила. Эмма широко распахнула глаза.

«Эта тупая сука назвала моего ребенка Джулией? Дала ему имя?» Эмма сказала, что будет ненавидеть его до конца жизни и ни за что на свете не позволит ему сорваться с ее уст.

В тот момент мы были потрясены до глубины души. Я подтвердила то, о чем мы обе подозревали. Люси повредилась умом, и Билл понятия не имел, что с этим делать. Вы знаете, как порой человек будто распадается на две части: первая пытается совершить какое-то безумие, в то время как вторая понимает, что это сумасшествие, но при этом ничего не делает только потому, что не желает расстраивать первую. Вам просто не хочется разорваться пополам. Примерно то же было с Биллом и Люси. Они будто стали одним человеком, состоящим из этих двух частей. И Люси в этом тандеме обладала большей силой.

Это произошло осенью, через год, как мы уехали из дома. К тому моменту нам уже стало понятно – что-то пошло не так. Девочке было шесть месяцев, она подросла, и ухаживать за ней стало легче. Но Билл с Люси по-прежнему не давали Эмме о ней заботиться. Люси относилась к ребенку как к своему собственному. И вдруг у Эммы в голове будто что-то щелкнуло. Она подошла к двери их спальни и забарабанила в нее кулаками. «Немедленно отдайте мне мою дочь!»

Билл пришел в бешенство, взъярился на нее и заорал через дверь: «Иди к себе, юная леди, или тебе придется столкнуться с ужасными последствиями своего поступка!»

«Отдайте мне моего ребенка!» – заорала Эмма и опять принялась дубасить дверь. Я стояла рядом, замерев от страха, потому что ситуация набирала обороты и было очевидно, что ничего хорошего из этого не выйдет. В ее жилах бурлила горячая кровь, но что-либо сделать она не могла. Похоже, что из-за этой самой крови Эмма почувствовала себя сильной и окончательно слетела с катушек. Мы услышали тяжелую поступь, и дверь распахнулась. На пороге встал Билл с лицом, принявшим выражение даже не бешенства, а чего-то бóльшего – казалось, что если происходящее не остановить, он просто сойдет с ума. Думаю, что оставшаяся в комнате Люси велела ему усмирить нас, чтобы Эмма больше не требовала отдать ей малышку, и в сложившейся ситуации он попросту не знал, что делать. Не в состоянии остановить жену, Билл направил весь свой гнев против Эммы и отвесил ей звонкую затрещину. Она потрясенно смотрела на него. Как и я. Он в ответ тоже взглянул на нас, ошеломленный не меньше нашего тем, что сделал.

«Я велел вам уходить! Почему вы меня не послушали?» – произнес он жалобным, плаксивым голосом и на глаза ему даже навернулись слезы. Эмма ничего не ответила. Просто развернулась и ушла в свою комнату. Я последовала за ней. Мы сели на кровать. Она взяла меня за руки и сказала: «Ты должна выбраться отсюда и вернуться с помощью».

Мы разработали план. Я сказала, что найду способ бежать. А потом попросила ее почаще со мной ссориться и даже устраивать драки, чтобы все выглядело так, будто я ее терпеть не могу – в этом случае после моего бегства Билл с Люси не испугаются, что я вернусь и приведу помощь. Вот что мы задумали. Я должна буду бежать, а потом вернуться за сестрой и ее дочерью. Эмма согласилась.

С сентября по февраль я вела наблюдение. Во-первых, за судами. Отмечала время дня, когда они безопасно двигались по различным фарватерам. Во-вторых, следила, когда приезжал и уезжал шкипер. А в-третьих, обращала внимание, когда малышка по ночам спит, а когда ее надо кормить.

У причала Билл держал небольшую гребную лодку. В ней всегда лежали весла, и я подумала, что с ее помощью у меня будет возможность уехать. Какая глупость! В ночь побега я ждала до тех пор, пока ребенок не поел и в доме все не улеглись спать. Я пошла к причалу, отвязала лодку от вбитого в камень железного штыря и забралась в нее. Стоял мертвый штиль, меня пробирал собачий холод. Единственным, что я слышала, был лишь плеск воды вокруг да гулкое биение сердца. Меня охватили волнение, страх и уже знакомое ощущение могущества от того, что я взяла собственную судьбу в свои руки и решила бежать от этих обезумевших людей, чтобы спасти сестру и ее ребенка. Расставаться с Эммой и ее девочкой было на удивление болезненно – мне казалось, что я оставляю на острове частичку себя. Чтобы не терзаться, я просто думала о том, как вернусь с помощью, может даже этой же ночью. С кем-нибудь, кто сможет нас спасти.

Я схватила весла и стала грести, направляя лодку вперед. Перед этим мне не раз доводилось наблюдать, как это делал Билл, когда не желал ждать Рика. Преодолев участок моря, где течение относило все обратно к острову, он выходил на простор залива и вскоре скрывался из виду. Но это оказалось намного труднее, чем я думала вначале. Закрепить толком весла в уключинах мне не удавалось, они были такие тяжелые и слабые против мощного течения. Одно из них поток вырвал у меня из рук, а когда оно упало в воду, быстро унес. После этого лодка стала дрейфовать в виду острова на запад, прямо на скалы. Я была не в состоянии ею как-то управлять. Металась из стороны в стороны, пытаясь грести то справа, то слева единственным оставшимся веслом. Суденышко лишь вертелось из стороны в сторону, но так же неслось вперед, увлекаемое течением. На меня нахлынул приступ паники, ощущение было такое, что голова вот-вот взорвется. Я знала, что если меня несет к западной оконечности острова, то встречи со скалами не избежать. Так и произошло – лодка действительно застряла меж двух больших глыб. Я пыталась оттолкнуться от них веслом. Потом выбралась и попыталась вытащить суденышко руками. Ноги скользили. Не знаю, как долго продолжались мои попытки. Вдруг я услышала рокот двигателя и увидела впереди огни катера. А вскоре и Рика, смотревшего на меня своим холодным, как камень, взглядом.

Он ничего не сказал. Лишь привязал к лодке Билла канат и потащил ее за собой на буксире. Я крикнула, чтобы он мне помог, и завопила что было сил: «Они не выпускают нас отсюда! Они не выпускают нас отсюда!» Но он даже не обернулся, увез с собой лодку, а меня оставил у скал.

Эбби нажала на паузу и отметила время этого фрагмента записи. В тот момент Касс заплакала. На вопрос Эбби, какие чувства она испытывала, девушка ответила, что до сих пор помнит охватившее ее отчаяние и ненависть к себе за то, что она оказалась такой незрелой и глупой. На нее также нахлынула ярость, после чего она осознала, насколько мощной бывает эта эмоция и какие безумства под ее воздействием может совершать человек. Слушая эти слова сейчас, по прошествии некоторого времени и в отсутствие Касс, которая своим чудесным возвращением затуманивала мозг, Эбби подумала, что они несколько не вяжутся с ее историей. Касс не сделала ничего такого, чтобы себя ненавидеть. Лишь рискнула жизнью, чтобы бежать и спасти сестру.

Доктор Уинтер опять нажала кнопку воспроизведения.

«Как же мне было горько! Боже мой, какая же я была глупая! Мне так хотелось верить, что я принесу нам избавление! До такой степени, что эта вера затмила мне разум!»

В этот момент к ней подбежал Оуэн, обнял и сказал: «Нет, Касс. Ты ни в чем не виновата. Тогда ты была еще совсем маленькой!»

«Я думала, мы сможем вернуться домой!»

Эбби вспомнила, что было потом. Успокоившись, Касс рассказала до конца историю той ночи. Как на ее глазах лодку подогнали к причалу. Как «Удачливая Леди» вновь вышла в море и вскоре скрылась с глаз. Как сама она потом долго сидела, дрожа от холода, и размышляла над имевшимися в наличии вариантами, превозмогая слезы, отчаяние и неверие в случившееся. Думала, что земля – вот она, совсем рядом, но в то же время так далеко. Сколько до нее – несколько миль? По ее словам, она чуть было не прыгнула в воду. «Может, я смогу. А может просто утону или умру от переохлаждения».

Потом ей в голову пришла мысль спрятаться в лесу, разложить огонь и попытаться привлечь внимание криками о помощи. Или выложить с помощью камней либо травы несколько огромных слов, чтобы их могли прочесть с вертолета. Но потом добавила, что в запасе у нее оставалось лишь несколько часов, а ни спичек, ни пилы не было. И хотя она считала себя сильной, на самом деле таковой не оказалась.

Третий вариант заключался в том, чтобы вернуться в дом и забраться в постель. А потом посмотреть, что представляет собой в душе шкипер и есть ли у него совесть. Если он сохранит все в тайне, она придумает другой план. Но если расскажет Биллу и Люси о том, что она намеревалась сделать, то можно не сомневаться – ее накажут. В конце концов, она окончательно замерзла, чтобы и дальше сидеть на холоде, поэтому в итоге решила поступить именно так.

После этого они немного отвлеклись, выясняя подробности о ребенке и его рождении, о гребной лодке и течениях в районе острова. Касс в деталях описала смэки для ловли омаров, их отличительные признаки, размеры и цвет снастей, из которых рыбаки вынимали лобстеров. Эбби не оспаривала важность и значимость этих сведений. Поиск острова был высшим приоритетом, и точка. Но несмотря на это, в какой-то момент она встала и стала мерить шагами комнату Мартинов. У нее накопилось столько вопросов. Самых что ни на есть очевидных, типа того, что случилось после первой попытки побега? Смогла ли Касс потом понять, что представляет собой шкипер, и помог ли он ей в конце концов?

Другие вопросы представлялись более тонкими, их тихонько нашептывал на ушко профессионализм. Описание Билла и Люси, аналогия с раздвоением личности, состоящей из здравой и разумной частей, воюющих за власть над человеком, – для Касс в ее возрасте это было слишком сложно, не так ли? С другой стороны, изучать психологию, чтобы понять похитителей, она могла начать после нанесенной ей душевной травмы.

И почему она настояла на присутствии во время разговора матери? Теперь девушка была совершеннолетней и ее просьба шла вразрез с принятой в ФБР практикой. Касс несколько раз повторила, что не сможет рассказать свою историю, если рядом не будет Джуди.

Как быть с ее странным поведением, с предельно точным описанием событий и эмоций, о которых она рассказывала с таким видом, будто стояла на кухне и посыпала солью готовое блюдо?

Откуда у нее привычка всегда считать время, перечислять предметы и явления? Каждую историю она разделяла на несколько частей, поминутно расписывая в голове ее моменты, будто ведя их хронометраж и подсчет. Ни часов, ни телефона у девушки не было. Складывалось ощущение, что ей просто нужно было поддерживать в своих мыслях дисциплину и порядок.

В памяти всплыло воспоминание о двух девочках, играющих во дворе с чайным сервизом. На траве покоилась расстеленная клетчатая скатерть. Сервиз пока лежал в корзинке.

С Эбби тогда была сестра Мег, старше нее на три года. В тот момент она как раз объясняла, почему им надо обязательно поиграть с чайным сервизом. «Для этого есть сразу четыре причины», – сказала она. Эбби тогда пыталась их запомнить, но они в памяти так и не сохранились. Более того, сейчас она даже сомневалась в реальности самого этого воспоминания. Ей тогда было не больше шести, а Мег девяти. Может даже меньше. Но важностью обладали не сами причины, а их подсчет. Сразу четыре причины.

Эбби встала из-за стола, плеснула себе виски, выпила и уперлась руками в кухонную стойку.

Теперь она вспомнила отчетливо – Мег в детстве всегда производила подсчеты. Тому есть две причины… В этом мне нравится шесть моментов… Мой завтрак состоит из трех блюд. Что заставило ее впоследствии отказаться от этой привычки?

Эбби допила виски и налила еще. Этой ночью ей нужно уснуть.

Почему она ничего сейчас не знает об этой стороне индивидуальности Мег, своей единственной сестры, теперь ставшей всей ее семьей, сестры, кроме которой у нее больше нет никого на всем белом свете? Она по-прежнему производит подсчеты и все перечисляет? Эбби была у нее несколько месяцев назад. Внешне Мег, двое ее дочерей, муж и пара собак вели совершенно нормальный (хотя по ее собственному убеждению и слишком деревенский) образ жизни в Колорадо. Доктор Уинтер попыталась вспомнить их совместное времяпровождение. Восторженная поездка на машине в горы. Поход в магазин за школьной формой для племянниц. Потом кино. Эбби видела, что Мег хорошая мать и очень любит дочерей. Но ее заботило совсем другое.

Как-то вечером они вышли погулять вдвоем – во время ее ежегодных визитов к сестре это уже вошло в привычку. Все остальное время в году они перезванивались и переписывались по электронной почте, на дни рождения и Рождество присылали друг другу поздравительные открытки, а также размещали в «Фейсбуке» посты с прелестными фотографиями и смайликами в виде сердечек. Но в такие моменты дверь в прошлое не откроешь.

Разговор всегда начинался с самых невинных вопросов: «Как дела на работе? Как девочки?» А пока не скончался отец, в обязательном порядке: «Ты папе давно звонила?» Последние годы он прожил со второй женой во Флориде, играя в гольф и удовлетворяя ее весьма значительные запросы.

Но совсем скоро они вставали на извилистую, змеившуюся среди деревьев тропинку, где вопросы приобретали более сокровенный характер, и найти на них ответы было куда труднее. В последний приезд темой разговора стала Эбби. «Ты с кем-нибудь встречаешься? Собираешься дать кому-нибудь шанс?»

Здесь тропинка уходила в лес, где вскоре и вовсе терялась, отдавая их во власть теней прошлого. «Твоя проблема, Эбби, в том, что ты слишком много знаешь». Мег была убеждена, что исследования Эбби, ее одержимость матерью и своими теориями о нарциссизме мешали ей жить обыкновенной жизнью – не давали полюбить другого человека и поверить ему. «Ты должна идти вперед. Не позволяй ей разрушать твою жизнь из могилы».

Эбби внимательно слушала, время от времени кивала и изображала на лице искренность. И дело даже не в том, права была Мег или нет. Значение имело лишь одно – последовать ее совету не представлялось возможным.

Проявляла ли сестра сегодня склонность к подсчетам? Этого Эбби не помнила. В последний раз она размышляла над этой особенностью Мег, когда писала диссертацию.

Доктор Уинтер поставила стакан на стойку.

Занимаясь своим исследованием, она наткнулась на один случай. Дочь особы, страдающей серьезным нарциссическим расстройством личности, в целях психологической защиты задействовала копинг-механизм[7], направленный на регуляцию переживаемой эмоции, чтобы навести порядок в хаотичном мире. Ей удалось разложить по полочкам целый ряд радикальных и непредсказуемых психологических особенностей матери, в том числе маниакальное стремление строго организовывать в своей жизни все что только можно. О чем бы ни заходила речь, она в самом прямом смысле слова не могла обойтись без чисел. «Три причины любить фортепиано… Две прически, которые мне больше всего нравится носить».

Кроме того, она буквально каждому предмету и явлению присваивала пол – цветам, числам, буквам алфавита. A у нее была женского рода, B мужского. Какой-либо закономерности в этом не наблюдалось, подобные решения она принимала, руководствуясь исключительно фантазией и воображением. Например, D, E, F, G и H у нее относились к мужскому роду, в то время как X, Y и Z к женскому. Красный и оранжевый цвета она наделяла женским началом. А синий и голубой мужским. Список можно было бы продолжать и продолжать – подобным образом она каталогизировала самые обычные вещи и концепции и все только для того, чтобы унять бурю, без конца бушующую в ее душе из-за непредсказуемого отношения к ней главенствующего родителя, в данном случае матери.

У самой девушки расстройство личности не развилось, и впоследствии ей удалось создать крепкую, здоровую семью. По результатам исследования было установлено, что она разорвала порочный круг, хотя вопрос о том, что послужило тому причиной – вышеупомянутый копинг-механизм или что-то другое, остался открытым.

Эбби вновь мысленно вернулась к Мег. Им с сестрой избежать материнского гнева до конца так и не удалось. За ее плечами были годы употребления наркотиков, многочисленные мужчины и тревога, тоже немало подтачивающая здоровье. Но лично для себя доктор Уинтер выход нашла.

Этот аспект своего научного поиска – цикл патологии и то, как дети могли его избежать, – привлекал ее больше всего. В подобной ситуации человеческая душа будто сражается до последнего, чтобы выжить, упорно цепляясь за первородный инстинкт любить и быть любимым – что как раз и теряется в первую очередь при таком расстройстве личности. Контролируя остальные аспекты жизни, стараясь, чтобы на смену хаосу пришел родитель, некоторые, в том числе и Мег, демонстрируют признаки обсессивно-компульсивного расстройства[8].

Другие, повзрослев, пытаются развивать отношения, в которых партнеры зависят друг от друга, – подыскивают спутников жизни, которые гарантированно никогда их не бросят, предпочитают недолговечные связи, чтобы одержать победу и тут же пойти дальше, без конца доказывая себе, что в их власти добиться от окружающих чего угодно. Типичный тому пример – серийный приверженец моногамии, плейбой, «мачо» (хотя Эбби ненавидела это слово всеми фибрами души). Мег через все это прошла – все считала и перечисляла, в молодости то и дело заводила все новых и новых мужчин, пока, наконец, не связала судьбу с нынешним мужем, который ее буквально боготворил.

А что сделала Эбби, чтобы убежать? Мег не раз говорила, что она отвергает все слишком женственное, все, что так или иначе связано с их матерью. Макияж, коротенькие юбки, высокие каблуки. И любила повторять, что Эбби будто живет за невидимым щитом, – даже близко не подпуская к себе никого, кто мог бы обидеть ее или обмануть. Но против самокопания у Эбби было железное правило, которого она всегда с успехом придерживалась: никогда не зацикливаться на подобных мыслях.

На нее навалилась усталость. У ног лежал пес, и она со стаканом в руке уселась рядом с ним на полу. Собака положила ей на колени морду, женщина закрыла глаза, вновь выпустила мысли на волю и опять вернулась к Касс. Девушка тоже привыкла все перечислять и считать. Может, это и был ее способ убежать от матери? Вечный подсчет, а также любовь и привязанность к Эмме, будто не Джуди, а она была ее матерью? До идеала здесь было далеко – порой Эмма вела себя жестоко, а иногда и безразлично. Но что-то в этом все же было.

Но как же быть с Эммой? Что, если она так и не смогла вырваться из этого круга? Что, если все, что Эбби знала о Джуди Мартин, было только вершиной айсберга? Что, если разорвать цикл Эмма просто не могла, потому что была «любимым» ребенком и в этом качестве именно ей доставались самые болезненные эмоциональные удары? Боже праведный, как же Эбби устала. А теперь, в довершение ко всему, от виски у нее гудела голова.

В ушах до сих стоял голос Лео, который вечером, после разговора с Касс, сказал: «Мы найдем ее, малыш. Мы найдем Эмму». А если нет? Если они без конца будут ходить по кругу, не в состоянии узреть истину?

В истории Касс – в том, что она рассказывала и о чем умалчивала, – что-то не сходилось.

Голос Лео затих. Эбби захотелось, чтобы он сейчас оказался рядом, обнял ее за плечи и тихим, ровным голосом прошептал, что все будет хорошо, что на этот раз они не станут повторять старые ошибки и найдут Эмму – даже если бы она ему не поверила. Можно было бы просто сделать вид. На один вечер. На несколько часов покоя. Сделать вид, и все.

Она откинула голову, прислонилась затылком к стене и закрыла глаза.

Девять Кассандра Таннер – второй день моего возвращения

В первую ночь дома я проспала только четыре часа двадцать минут. Проснулась от тревожного кошмара, почувствовала себя неуютно, и после этого мозг уже не смог расслабиться и отдохнуть. Это меня взбесило, потому как я понимала, с чем мне придется столкнуться на следующий день.

Во сне Билл стоял на причале и в вытянутой руке держал над водой ребенка Эммы. Девочка плакала, ее голос будто ножом полосовал мое сердце. Потом он ее отпустил, и малышка скрылась в черной, холодной воде. Эта очаровательная, маленькая, горячо любимая девчушка с белокурыми кудряшками и большими голубыми глазами. Невинное дитя. Плач прекратился, на смену страху пришел ужас, парализовавший ее беззащитное тельце. В момент соприкосновения с водой девочка замерла – от глаз до ног – и все ее члены окоченели. Она даже не могла протянуть руку Биллу, когда он повернулся и стал уходить, обрекая ее на верную смерть.

Когда я проснулась, во мне бушевала такая ярость, что я испугалась, как бы она не взорвалась в груди и не испепелила нас всех. Не сожгла дом дотла вместе с его обитателями. Мной. Миссис Мартин. Мистером Мартином.

Я схватила подушку, как можно глубже зарылась в нее лицом и стала выкрикивать страшные слова, не предназначенные для чужих ушей. Слова ненависти и жестокости. И в тот момент поняла, что даже если ФБР откажется от поисков, я буду и дальше искать Билла и Люси Праттов, пока не найду их и не заставлю за все заплатить.

Потом я замерла и прижала к груди подушку, вспомнив, что когда-то меня так же обнимала Эмма. Попыталась услышать ее голос: Станем делать что хотим и больше не впустим ее в свою жизнь. Плюнем на все, и на том конец. Я почувствовала, что стала успокаиваться, хотя и знала, что так уже не будет никогда. Из этого дома у меня получится уйти, только когда найдут Эмму.

В восемь часов миссис Мартин постучала в дверь моей комнаты. Я сказала, что уже встала, что сейчас приму душ и спущусь. Она ответила, что нашла кое-какую одежду, которая должна быть мне впору, и пообещала оставить ее в ванной. Не забыв сообщить, что это ее собственные вещи, купленные несколько лет назад, когда от стресса, вызванного потерей дочерей, она немного поправилась. Заодно мама принесла кеды Хантера, по виду как раз на меня. Его ступни были меньше моих, поэтому эти кеды мне придется таскать до тех пор, пока она не повезет меня по магазинам.

В девять мы поехали к врачу. Звали его доктор Николс, он наблюдал меня как педиатр всю жизнь, вплоть до момента моего исчезновения. Мама решила, что с ним мне будет спокойно и хорошо, но не учла, что я уже стала женщиной и не позволю ему осматривать меня ниже пояса или прикасаться к груди. Поскольку с нами поехал агент, настаивавший на проведении всестороннего медицинского обследования, я сдала кровь. А также пообещала найти гинеколога, чтобы он меня осмотрел, хотя на тот момент еще не была к этому готова. Я рассказала доктору о том, что месячные у меня регулярные, дабы заверить, что со мной все в порядке; он выразил удовлетворение и сказал, что проблем со здоровьем у меня нет, хотя чтобы убедиться в этом окончательно, нужно дождаться результатов анализа крови. Агент остался недоволен, но я уже была взрослой и они не могли заставить меня что-либо делать против моей воли.

От врача мы поехали сразу к миссис Мартин. Отец уже ждал там. А вместе с ним доктор Уинтер, агент Страусс и женщина-художник, приехавшая нарисовать с моих слов портреты Билла, Люси и шкипера.

На самом деле все происходило совсем не так банально, как я здесь описала. К утру о моем возвращении знал уже весь мир, и машины представителей СМИ растянулись на полмили от съезда на нашу подъездную дорожку. Шумиха была такая же, какую они устроили, когда нашли Элизабет Смарт[9] или тех трех женщин, которых десять лет держали в сексуальном рабстве в Кливленде[10]. Репортеры сняли автомобиль мистера Мартина, когда он повез нас к врачу, некоторые из них поехали за нами и запечатлели меня выходящей из него и направляющейся в кабинет доктора Николса. Внутри все бросились меня обнимать, некоторые медсестры расплакались, причем даже новенькие, видевшие меня впервые. Сам эскулап крепко прижал меня к себе. Потом покачал головой, будто не веря, что я стою перед ним, и прошептал что-то насчет чуда. Я не имела ничего против. Всем улыбалась, не широкой и счастливой, но благодарной и вежливой улыбкой. Зато настоящей. Счастливой ее нельзя было назвать, потому что рядом не было Эммы, а еще потому, что мне хотелось быть не здесь, а где-нибудь в другом месте. Но я действительно была благодарна. Съехавшаяся отовсюду журналистская братия будет держать поиски Эммы в перекрестье прицела. Если благодаря им в обществе к этой истории будет сохраняться интерес, я оденусь как Ширли Тэмпл, а потом что-нибудь спою им и спляшу.

Все без устали развивали теории о том, что произошло между Биллом, Эммой и мной, всем было интересно, сделал ли он нас своими секс-рабынями и выступала ли Люси в его игрищах наблюдателем. Это единственное, что мне запомнилось из истории Элизабет Смарт. Я никого из них не винила, да и вообще мне было наплевать. Не считая себя плохим человеком, я не стала никого судить, кто бы что ни думал.

К тому же было множество разговоров и бесконечных историй о событиях, произошедших в жизни моих близких после нашего исчезновения. Папа в основном рассказывал об Уитте, который женился на милой женщине по имени Эйми. Он теперь жил в Уэстчестере и недавно начал работать юристом, пойдя по стопам матери. Отец поведал, как нас с Эммой им не хватало, как всем было плохо и с каким нетерпением они хотели бы меня увидеть, когда я буду к этому готова. Ну конечно, со мной желали встретиться и Уитт, и тети, и дяди, и бабушка с дедушкой. То же самое я услышала и от миссис Мартин, она тоже без умолку тараторила о тех, кто сейчас, когда новость о моем возвращении стала достоянием гласности, жаждал со мной повидаться. И постоянно то щебетала о своей благотворительной деятельности, то сплетничала о моих друзьях по средней школе, об их мамах, о делах, о разводах и финансовых затруднениях. Но больше всего досталось Хантеру и его подружке, которую мама невзлюбила за то, что эта девчонка запрещала ему приезжать к ним и что ее заботили исключительно деньги, которые он зарабатывал как инвестиционный банкир.

Все эти сведения лились с их уст, наэлектризованных нервной энергией, порожденной моим возвращением. И когда они, наконец, дошли до моего сознания и ворвались в мозг, я испытала настоящий шок. Даже не знаю как еще это можно описать. Мне хотелось зажать уши и больше ничего не слышать. Я понимала – они хотели запереть меня в своем мире и волшебным образом превратить в дочь, которой я стала бы, если бы не исчезла, в молодую женщину, вписывающуюся в их семейные традиции и переживающую вместе с ними все рядовые моменты жизни. Проблема лишь в том, что у меня так не получалось. Я чувствовала себя чужаком, незнакомцем, подслушивающим разговор попутчиков в купе поезда. У меня не было никакого желания быть с ними в настоящем – без Эммы, без свершившегося правосудия. И пока я этого не добьюсь, они не собьют меня с пути истинного своими историями из нормальной жизни.

С моей помощью женщина-художник составила портреты Праттов и шкипера. Сотрудники ФБР также спросили меня о водителе грузовика, поэтому я описала и его. Агент Страусс сказал, что полученные с моей помощью рисунки, помимо прочего, передадут в средства массовой информации. Я разнервничалась, понимая, что каждое слово, сказанное мной художнику, теперь превратится в образы в головах конкретных людей, которые будут выискивать их, идя по улице, стоя в очереди в супермаркете, вглядываясь в лица соседей и друзей. А что, если из-за меня они где-то допустят ошибку?

Утро выдалось долгим. Сначала врач, потом портреты, затем новый рассказ об острове. Какое-то время доктор Уинтер провела со мной наедине. Следователи так и поступают, когда хотят завоевать твое доверие и посмотреть, как ты себя ведешь в окружении новых лиц, а не тех, к кому привыкла.

Я рассказала всем, какое понесла наказание за первую попытку побега, когда гребную лодку прибило обратно к острову и шкипер бросил меня у скал. После этого времени на психологические тесты, запланированные на тот день доктором Уинтер, уже не осталось, хотя миссис Мартин самым настоятельным образом требовала их провести. Я устала и нуждалась в отдыхе. После обеда к нам приехал Хантер.

Мне прекрасно известно, что окружающие говорили обо мне после возвращения – что я казалась им пресной и напрочь лишенной эмоций. Все изумлялись моему поведению, а когда мы с доктором Уинтер остались одни, она объяснила причину повышенного ко мне интереса: очень немногим из них в жизни выпадали испытания, через которые пришлось пройти мне, поэтому они очень пристально наблюдали за тем, что со мной происходит. По ее словам, я в их глазах была чем-то вроде инопланетянина. А когда человек во что-то пристально всматривается, но не видит того, что ожидает или хочет увидеть, несоответствие в его представлении приобретает чуть ли не вселенский масштаб.

Не думаю, что я стала пресной или безучастной. Часто и подолгу плакала и была настолько расстроена, что доктор Николс даже выписал мне успокоительное. В отличие от Эммы, у меня никогда не получалось выплескивать на окружающих свои эмоции. Но это отнюдь не означает, что они во мне никогда не бурлят. Думаю, что к тому моменту, когда мне наконец удалось бежать, мои чувства затмили все, что когда-либо испытывала Эмма. И в то утро мне показалось правильным уткнуться в подушку, чтобы никто ничего не услышал. Я сдерживала их единственно из страха – боялась, что если они вырвутся наружу, случится что-то непоправимое. И делала все от меня зависящее, чтобы невозмутимо размышлять и спокойно подбирать слова. Рассказав историю о первой попытке побега, я была вынуждена выйти из комнаты. Солгала, сказав что хочу попить воды, но на самом деле хотела, чтобы гнев доделал свое дело внутри моего естества и ушел. Нечего им на это смотреть.

Хантер вошел в дом ближе к концу рабочего дня. Когда его машина остановилась на подъездной дорожке, я лежала в постели в комнате для гостей. Но не спала. Не могла, хотя и была измотана до предела. Представлять, как ты что-то делаешь, к примеру бежишь марафон или сто раз качаешь пресс, очень легко. Но только переходя к действию, начинаешь понимать, как это чертовски трудно. А то и невозможно.

Вот что я чувствовала на второй день, дожидаясь в комнате для гостей Хантера с его девушкой.

Отец хотел, чтобы я в тот вечер повидалась с Уиттом и его женой. Но мама уже договорилась с Хантером, и я согласилась. Я должна была его увидеть, хотя и дрожала от страха. Увидеть собственными глазами.

– Касс! – позвала меня мама, стоя у подножия лестницы. – Они уже здесь! Спускайся, маленькая моя!

Я лежала неподвижно, прислушиваясь к звуку ее притворно взволнованного голоса, поднимавшегося вверх по ступеням из гостиной. Слов было не разобрать, но чтобы понять смысл маминых речей, мне было достаточно ее тона – она переходила на него каждый раз, когда думала о чем-то плохом, но вслух говорила хорошее. Я подумала, что осуждаю ее, но это не принесло такого удовлетворения, как раньше, несколько лет назад, когда в моей душе еще не поселилось чувство вины, сделавшее меня лицемеркой. Я встала с постели, причесалась, прополоскала рот эликсиром для зубов и надела вещи миссис Мартин, оказавшиеся мне великоватыми. Потом спустилась вниз, обнялась с Хантером, пожала его девушке руку и выпила чаю. И все время улыбалась, тоже думая о плохом, но говоря только хорошее. Скверные мысли преследовали меня несколько лет, и надеяться на то, что они расстанутся со мной, единственно чтобы облегчить совесть, не приходилось.

Хантер выглядел совсем не таким, каким я его запомнила. Лицо стало более угловатым; нос, скулы и надбровные дуги обострились. На лбу обозначились едва заметные залысины. Он был мускулист и силен. Мама говорила, Хантер якобы ходит в спортивный клуб заниматься тяжелой атлетикой, хотя на самом деле просто дурачит свою подружку. Но по размеру его бицепсов я отчетливо видела, что это правда, по меньшей мере частично. Миссис Мартин убедила себя в этом по той простой причине, что его подружка была очень молода и красива. У нее были длинные, шелковистые белокурые волосы, точеные скулы, глубоко посаженные глаза и большие, пухлые губы. В ее присутствии миссис Мартин переставала быть самой прекрасной женщиной на всем белом свете. Поэтому ей не оставалось ничего другого, кроме как заявить, что Хантер ее обманывает и в действительности совсем не любит.

Хантер пересек комнату и подошел ко мне. Слегка склонив голову и скривившись, будто собирался заплакать. Такие выражения бывают у людей, когда их дети провалят в школе экзамен по правописанию, упадут с лошади или обдерут о тротуар коленки.

– Боже мой! Касс! – воскликнул он.

Я не сдвинулась с места. Сделала глубокий вдох и задержала дыхание на все время, пока он обнимал меня своими новыми ручищами, несколько раз покачнув взад-вперед.

Его девушка тут же ринулась к нам, и я в мгновение ока поняла, почему мама так ее ненавидит.

– Брэнда, – представилась она, когда Хантер еще прижимал меня к себе.

После этого он тут же выпустил меня из объятий.

Я отстранилась, чтобы поздороваться с ней, но вдруг засомневалась. Он не хотел меня отпускать, что показалось мне странным. И никогда раньше так меня не обнимал.

– То, что с вами произошло, Касс, просто ужасно. И Эмма до сих пор на том острове. Даже подумать и то страшно.

Когда мы устроились в гостиной и стали пить чай, я повторила ключевые моменты своей истории. Понимала, что миссис Мартин рассказала мистеру Мартину, а тот передал Хантеру большую часть того, что они услышали, когда меня допрашивали агенты. Тот все качал головой, будто не веря в случившееся и считая это событие самым жутким, о котором ему когда-либо доводилось слышать.

Перед этим я не раз представляла, какой будет моя встреча с Хантером, как представляла встречу с мамой, с отцом и всеми остальными. У меня было достаточно времени об этом поразмышлять. Ни одна из них не прошла так, как я ожидала. Полагаю, это вполне нормально. Первые поцелуи. Окончание школы и диплом. Свадьба. Победы на спортивном поприще. Близкие испытывают совсем не те чувства, которые мы им приписываем, и никогда не идут по пути, какого мы им желаем. В то же время реакция Хантера шокировала меня в той же степени, в какой потрясло поведение миссис Мартин, когда она не узнала меня на пороге своего дома.

С самого начала Эмма для Хантера стала навязчивой идеей. Но поскольку наши семьи породнились, подобная связь приобрела запретный характер, и ему стало хоть волком вой.

Не одна я заметила в его глазах этот отблеск. Его увидел и Уитт, хотя мы с ним данный вопрос никогда не обсуждали. Просто я видела, как в присутствии Хантера его спина становилась прямее, а легкий нрав куда-то исчезал вместе с чувством юмора. Встречаться им приходилось нечасто. Иногда отец присылал Уитта за нами к маме, чтобы забрать на выходные, и тот порой заставал у нас дома Хантера. В другие разы, особенно в теплое время года, уже Хантер приезжал за нами к отцу и виделся с Уиттом.

В то лето, когда Эмма занялась сексом с тем парнем, Джо, которого Хантер привез с собой из школы, – мне тогда было тринадцать, Эмме пятнадцать, Хантеру семнадцать, а Уитт учился на первом курсе колледжа, – в последние две недели августа мы все оказались дома. Хантер устроился в нашем гольф-клубе подносить клюшки и мячи, Уитт на добровольных началах принимал участие в избирательной кампании местного сенатора и жил у отца, а мы с Эммой только-только вернулись из летнего лагеря в Европе и готовились к школе. Сестра стала проявлять знаки внимания к одному мальчику из нашего загородного клуба, и Хантер без устали поднимал его на смех. Мне кажется, случай с Джо минувшей весной ему на пользу не пошел. Ревность Хантера набирала обороты с той же скоростью, с какой всходили семена в саду миссис Мартин.

Они с Эммой почти каждый день ссорились, но потом вместе выпивали и смотрели какой-нибудь фильм в только что отделанном цокольном этаже. Иногда усаживались совсем рядом, и Эмма клала ему на колени голову. Как-то раз мистер Мартин тихонько спустился в подвал. Я сидела на полу на подушках. Эмма с Хантером устроились на диване, она опять положила голову ему на колени, он перебирал ее волосы. Мы смотрели «Сияние», виденное уже много раз, но по-прежнему привлекавшее наше внимание. Мистер Мартин долго стоял и глядел на нас. Они его не заметили, но вот я увидела и замерла, чтобы посмотреть, как он отреагирует, и понять, достаточно ли аморально их поведение для того, чтобы мистер Мартин его пресек. Но он так ничего и не сделал. Просто постоял, посмотрел и незаметно ушел. Помню, в тот момент в голову пришла мысль, что из всех нас я одна сошла с ума. Может в том, что они делали, не было ничего плохого. Хуже того – может, я просто позавидовала, что Хантер любит Эмму больше, чем меня. Может, повторялась ситуация с нашей мамой. Ведь он мне даже не нравился. И вполне возможно, я просто была глупой младшей сестренкой, которой хотелось иметь то же, что было у старшей. Я побежала наверх, взяла у Эммы сигарету, выкурила, выдыхая дым в окно, и возненавидела себя. Потом легла в постель, немного поплакала, воспылала к себе еще большей ненавистью и наконец уснула.

Неделю спустя миссис Мартин и отец устроили жуткий скандал. Мамочка, чей ребенок учился в нашей школе, позвонила им обоим и рассказала о фотографиях Эммы, выложенных в Интернете. Хотя этим ресурсом пользовались все ребята, сайт был новый и не принадлежал крупной компании из числа тех, которые никогда не допускали публикации обнаженных тел и ругательств. Школьники пользовались им, чтобы поливать грязью сверстников и учителей. В школе нам запретили на него заходить, но ни ноутбуки, ни телефоны проверять не стали. На снимках Эмма позировала в черном платье. На каждом из них изображала из себя сексапильную красотку, делая вид, что снимает с плеча лямку.

На одном снимке верхняя половина платья была откинута, а сама она демонстрировала обнаженную грудь. И выглядела на этом фото так, будто смеялась. Когда отец спросил Эмму, кто ее снимал, она ответила, что подруга и что они просто дурачились. Поскольку сестра на тот момент была несовершеннолетней, папа смог привлечь к этому делу полицию и получить у владельцев интернет-ресурса все необходимые сведения. Они проследили IP-адрес и выяснили, что снимки были загружены с компьютера в доме миссис Мартин незадолго до того, как Хантер уехал в свою школу.

Мы все знали: это сделал Хантер. Знали почему. Отец был вне себя от гнева и заявил, что инициирует пересмотр дела об опеке. На что мама ответила ему: Удачи тебе, козел! Но потом все же позвонила своему адвокату, просто так, на всякий случай. Пока это продолжалось, родители перезванивались почти каждый день, ругались, кричали и перекладывали друг на друга вину.

Но лишь напрасно сотрясали воздух.

Новый парень перестал встречаться с Эммой. Сказал, что на этом настояла его мать. Сестра три дня плакала и напрочь отказывалась общаться с Хантером. Говорила, что никогда ему не простит, что возненавидела его до конца жизни и все такое прочее. Эти сотрясания воздуха присоединились к тем, которые издавали родители.

Здравый смысл сохранил только Уитт. Как-то раз он дождался Хантера на парковке гольф-клуба и врезал кулаком по физиономии. Разбил и поставил под глазами два фингала. Но больше всего досталось самолюбию Хантера. Мистер Мартин приехал к моему отцу. Меня там не было, но я слышала две разные версии одной и той же истории. В одной, рассказанной мамой, мистер Мартин схватил папу за шею, прижал к двери и сказал что если Уитт еще раз прикоснется к его сыну, он его убьет. В другой, на которой настаивал папа, мистер Мартин приехал и стал угрожать, но был послан к черту.

Но на этом дело не закончилось. Как-то вечером Хантер подъехал к папиному дому и проткнул Уитту шины. Тот вызвал полицейских, которые впоследствии явились к нам в дом и устроили Хантеру допрос.

Миссис Мартин солгала, сказав, что пасынок всю ночь был дома. Умолчав о том, что в момент, когда это случилось, они с мужем уехали ужинать. Как бы там ни было, полиция не горела желанием враждовать с нашей семьей, поэтому дело закрыли, по сути даже не начав.

Отец опять был вне себя от гнева, но о мести на этот раз не помышлял. Что касается Уитта, то он просто купил себе новые шины. То, что Хантер не понес наказания, не имело никакого значения. Даже когда его нос зажил, а кожа вернула привычный оттенок, его эго получило удар, от которого ему уже было не оправиться. Моему брату этого оказалось достаточно. Я имею в виду настоящему брату.

После того случая я стала отчетливее понимать, насколько глубокие чувства испытывал Хантер к Эмме. Как их ни назови – любовью ли, одержимостью ли, он скорее бы ее убил, чем стал терпеть присутствие рядом с ней кого-то другого. Поэтому сидя в гостиной миссис Мартин по возвращении с острова, слушая вопросы Хантера об Эмме, о том, что с ней, как она выжила, каким образом мы намерены отыскать ее и спасти, слушая и видя, что его участие показное, что он больше не испытывает к моей сестре никаких чувств и ему на нее наплевать, я испытала настоящее потрясение.

Потом перевела взгляд на его девушку, неизменную Брэнду. Посмотрела, как она двигалась, говорила и недовольно надувала губки. И до меня стало постепенно доходить. Она была новым воплощением Эммы. Ухватить картину общим планом, как это умел делать Уитт, мне было трудно. Я хотела все это остановить и заорать: Значит так, да? Значит, все было напрасно? Нам пришлось через все это пройти, в то время как прямо за углом обнаружилась новая Эмма? Не знаю, могла ли я сдержаться. Я сделала приличный глоток воздуха и позволила ему опуститься как можно ниже в легкие – пока они не заболели, пока у меня не закружилась голова.

Когда самая болезненная часть моей истории была исчерпана, Хантер откинулся на спинку дивана, сцепил руки и заложил их за голову. «Стало быть, ты так и не знаешь, кто отец ребенка? Если это случилось в июне, бьюсь об заклад, что это какой-нибудь козел, которого она повстречала в Париже. Мы должны подать в суд на лагерь. Вот что надо сделать. Заставить их выплатить страховку».

Хантер кивнул, соглашаясь с самим собой. Потом продолжил: «Святой Иисус, Касс. Не могу поверить, что это случилось с тобой. Я так обо всем жалею. Мне часто в голову приходила мысль, что я мог бы помешать событиям, приведшим к вашему исчезновению. Но теперь полагаю, что это ошибка».

Я пожала плечами. «Ты ничего не мог сделать».

«Я знаю. Теперь знаю».

В разговор вступил мистер Мартин – впервые с того момента, как мы сели пить чай. «В этой ситуации мы оказались бессильны. Эмма всегда была твердолобая. Делала что хотела, и ни одна живая душа не могла ее остановить. И мы ее все за это любили, хотя из-за своего характера она не раз попадала в переделки».

В тот момент мне захотелось швырнуть ему в лицо чайную чашку. Он ничего не знал о моей сестре, разве что те жалкие сведения, которые почерпнул, шпионя за ней и его дегенератом-сыном, который теперь, с фантастической работой и смазливой подружкой, выдавал себя за совершенство. Мне очень захотелось, чтобы рядом с нами оказалась доктор Уинтер. Она бы точно увидела их насквозь!

Я не разбила ему физиономию, бросив в нее чашку. Вместо этого нашла слова… как нас учили в нашей замечательной школе. «Почему бы каждому из нас не приложить максимум усилий, чтобы ее найти? Тогда мы сможем получить ответы на все наши вопросы. И узнаем, что можно было сделать, чтобы ее спасти».

Миссис Мартин взглянула на мистера Мартина. Как мне показалось, немного нервно. Она открыла глаза – так часто делают, когда хотят адресовать кому-нибудь молчаливый посыл и сказать, что кое-кто в комнате выходит за рамки дозволенного. Я подумала, что это обо мне, и от этого почувствовала себя лучше. Мне очень хотелось выходить за рамки дозволенного. А еще хотелось, чтобы они задумались, на что я способна, и хоть раз испугались, потому как теперь им было не под силу меня контролировать.

Я извинилась, поднялась наверх и легла. Как только я вышла, она стали говорить обо мне. Шепотом, но я все равно его слышала.

Когда в голове прояснилось и гнев улегся, я подумала о Хантере, о том, как он обнял меня, а потом не желал отпускать. Поразмыслила, насколько велика вероятность того, что он обо мне скучал. И относился ко мне лучше, чем мне казалось. Но потом меня озарил проблеск истины, и я, узрев его, улыбнулась. Мне стало лучше, потому как теперь я знала правду.

Хантер думал, что его прошлое исчезло вместе со сводными сестрами в ту ночь три года назад. И вот теперь одна из нас вернулась. Он задержал меня в своих объятиях не потому, что обрадовался моему возвращению домой. Он сделал это по той простой причине, что в самых затаенных уголках своего злого разума надеялся избавиться от меня опять.

Десять Доктор Уинтер

На второй день после возвращения Касс Таннер в доме мистера Мартина воцарился хаос. А может, Эбби только так казалось.

На улице вереницей выстроились машины представителей масс-медиа. Подъездную дорожку к дому перегородили патрульные автомобили. За обеденным столом в столовой устроились двое агентов местного отделения ФБР, колдуя над оборудованием, позволяющим отследить звонок со стационарного телефона – на тот случай если Эмма или, например, Пратты выйдут на связь. Попытку получить выкуп не стоило исключать. Вероятность ее была мала, но что если агентам действительно поступит звонок, а они окажутся к нему не готовы? Как и три года назад, после исчезновения сестер никакого протокола, регулирующего данную ситуацию, у них не было, поэтому Эбби казалось, что все делается на скорую руку. Хаос внутри и хаос снаружи.

Лео ждал ее в гостиной. Один.

– Привет, – сказал он.

Эбби прочла на его лице озабоченность.

Она проснулась, сидя на полу с собакой на коленях, едва проспав каких-то два часа. Потом встала и села за бумаги, но в недосыпе не было ровным счетом ничего хорошего. И сейчас бессонная ночь явственно читалась на ее лице.

– Заходи и садись, – сказал он, протянул ей бумажный стаканчик и налил кофе из картонной коробки, прихваченный кем-то в кондитерской.

Эбби взяла кофе, поднесла его к губам и вдохнула аромат.

– Значит, медицинский осмотр ничего не дал? – спросила она. – Ей назначили какие-нибудь лекарства?

– Да, небольшую дозу «Ксанакса». Мы только что закончили с портретами, через час их размножат. По результатам анализа почвы на обуви Касс выявлены известняк и сланцеватая глина. На побережье штата Мэн можно найти и то, и другое.

– Где она?

– Наверху со своей сиделкой, – с сарказмом в голосе ответил Лео.

Эбби улыбнулась.

– А муж? А Оуэн? Их что, нет?

– Джонатан Мартин поехал в магазин. Оуэн отправился повидать сына. Полагаю, чтобы рассказать обо всем лично. О таком не принято говорить по телефону.

Эбби охватило нетерпение и раздражение.

– И что нам теперь делать?

– Она спустится сюда, – спокойно ответил Лео. – Я сказал, что ты уже в пути.

– Нам нужны остальные детали ее истории. От начала и до конца. На данный момент у меня нет ясности в отношении этих людей. Впрочем, в отношении Эммы тоже.

– Ну хорошо, говори, я тебя слушаю.

Эбби сделала глоток кофе и закрыла глаза. Адреналин в крови пошел на убыль, уступив место глубочайшему изнеможению.

– Что ты обнаружила в своих записях? – спросил Лео.

Эбби вздохнула и покачала головой.

– Не знаю. Утром я опять все просмотрела, уделив особое внимание беременности Эммы и личности тех, кто мог ей помочь. Друзей в последнем классе школы. Директора программы летнего отдыха во Франции, где она, по всей видимости, повстречалась с отцом ребенка. По времени все сходится. Шесть недель на выявление беременности, потом еще две-три, чтобы найти Праттов и подготовить все для побега из дома. В итоге мы и получаем примерную дату исчезновения сестер.

– Понятно. А родила она в марте.

– Помнишь школьного психолога? Она многое рассказала об Эмме и о своих наблюдениях за ее поведением – как высокомерно вела себя девушка, хотя на самом деле это была лишь неуверенность в себе.

Лео издал негромкий смешок.

– Ну да. Милая блондинка. Думаю, ты составила о ней не самое лестное мнение. Сплошная любительщина – я прав? У нее вообще есть диплом? Хотя бы из захудалого местного колледжа?

– Степень магистра в сфере социальной работы, полученная в университете с преподаванием через Интернет.

– Тоже неплохо, – сказал Лео и с улыбкой откинулся на диван. – И что мы в итоге имеем? Думаешь, она знала Эмму лучше, чем хочет показать? Может, девушка обращалась к ней со своими проблемами? Я имею в виду беременность?

Эбби покачала головой.

– Нет, я так не думаю. Психолог, похоже, очень довольна собой и своими бесценными наблюдениями. Но нам никто не говорил, что Эмма виделась с ней иначе, чем мимоходом в коридоре.

Странно, что Эбби так хорошо запомнила все эти беседы и образ девочек, сформированный на их основе. Но сегодня ее внимание привлекли совсем другие детали и она воспринимала полученную информацию под иным углом зрения: что заставило сестер Таннер уйти из дома, почему они стали вести себя безрассудно, а может, даже стали жертвой маньяка? Теперь стало известно, куда они подевались и все обстоятельства их исчезновения. Новый поворот в деле выдвигал на первый план старых фигурантов. Кто ей помог? И кто утаил от следствия эту информацию?

– Как насчет ее сводного брата Уитта Таннера?

Эбби стала вновь пересказывать свой разговор с молодым человеком, но Лео при нем тоже присутствовал. Задавал вопросы и слышал те же ответы, что и доктор Уинтер, методично их записывавшая.

Вернуться мысленно к беседе трехлетней давности с Уиттом Таннером было очень трудно. Он сообщил информацию, о которой умолчал даже его отец, Оуэн. Сведения о Джуди Мартин, в том числе историю с ожерельем, а также кое-что из жизни в их доме. Именно от него они узнали о фотографиях обнаженной Эммы, выложенных Хантером в Интернете. Но это было только начало. Привязанность Уитта к сводным сестрам представлялась неоспоримой. Их исчезновение повергло парня в шок. К тому же он говорил искренне и откровенно о детстве девочек, за которым ему довелось наблюдать со стороны. Вернувшись к записи той беседы, Эбби уставилась на два произнесенные Уиттом слова, записанные ею на клочке линованной желтой бумаги.

Она – зло.

Когда-то доктор Уинтер долго размышляла над этими словами и историей, которую ей поведал юноша. Перед разводом, когда Уитт приезжал к ним каждые выходные, между Джуди и Оуэном то и дело вспыхивали скандалы – которые он с сестрами слышали даже помимо своей воли.

– Позаботься о своих долбаных детях! – орал Оуэн.

– Сам о них заботься, вонючий козел! Это ты их хотел, а не я! – орала ему в ответ миссис Мартин.

– Что ты говоришь! – подливал масла в огонь Оуэн. – По-твоему, это я солгал, что принял таблетку!

Касс при этом скрючивалась калачиком, будто желая исчезнуть. Эмма обращала в пустоту сосредоточенный взгляд, содержащий в себе открытый вызов, будто замышляла против каждого из них месть за то, что они не желают ухаживать за собственными детьми и тем самым занижают их самооценку.

Потом, повзрослев, Уитт больше не появлялся у них дома, но утверждал, что слышал от сестер о ссорах Эммы с матерью. С их уст срывались совершенно немыслимые слова. Сука! Шалава! Падла! Эмма со смехом рассказывала, как надевала материны вещи, что буквально сводило миссис Мартин с ума. Заканчивала историю обычно Касс, и тогда уже было не до смеха. К примеру, как-то раз Джуди заставила Эмму снять принадлежавшее ей платье прямо на кухне, на глазах у Касс. В одном бюстгальтере и трусиках девушка в слезах убежала наверх. Джуди взяла платье и бросила его в мусорную корзину.

Уитт пытался это объяснить:

– Как правило, Эмма относилась ко всему легкомысленно, будто все, что делала Джуди, ее совершенно не касалось. Но вот Касс рассказывала подобные истории так, будто они служили уроком и предупреждением на будущее, отвечая на вопрос о том, кто такая Джуди Мартин и на что она способна.

Историй этих насчитывалось великое множество – некоторые из них были получены из первых рук, иные девочки рассказывали Уитту, когда приезжали домой к отцу. Услышав их во время первого расследования, Лео напомнил Эбби о фактах другого рода:

– Уитт ненавидел Хантера за то, что он проткнул ему шины. И ненавидел Джуди Мартин, за то что она увела отца и разрушила их семью. Он парень злобный и жестокий, в его душе клокочут гнев и жажда мести.

Любой его рассказ мог качнуть чашу весов в ту или иную сторону. Уитт вполне мог преувеличивать. Может, факты, пропущенные через мрачные представления юноши, его яростный голос и водянистые глаза казались страшнее, чем были на самом деле.

Вопрос Лео повис в воздухе. Как насчет Уитта Таннера?

– Эбби? – спросил он, когда она ничего не ответила.

Доктор Уинтер покачала головой и пожала плечами.

– По правде говоря, не знаю. Но я могу с уверенностью сказать, что не он помогал Эмме бежать. После исчезновения девочек парень был разбит и подавлен.

В этом не было ровным счетом ничего нового. Здесь он не лгал. Но эти два слова, «она – зло», Эбби отложила у себя в голове.

Из холла внизу донеслись шаги сразу двух человек. В комнату вошли Касс и Джуди Мартин. Лео и Эбби встали.

– Вижу, у тебя появилась кое-какая одежда, – с улыбкой сказала Эбби Касс, которая аккуратно присела на небольшой стул у письменного стола и положила руки на бедра.

Колени и лодыжки вместе, плечи прямые, как доска.

– Эти вещи мне одолжила мама. А обувь принадлежала Хантеру, – произнесла она бесцветным, лишенным эмоций голосом. – Он сегодня к нам приедет.

– Несколько лет назад я немного поправилась, – не удержалась Джуди, усаживаясь в строгого вида кресло.

Она была всего на пару размеров меньше дочери, но Эбби обратила на этот факт внимание только сейчас, когда о нем заговорили. Однако Джуди рисковать не могла. Никто не должен сомневаться, что она стройнее дочери, теперь превратившейся в красивую молодую женщину.

Эбби перевела взгляд на Касс, которая пристально смотрела на нее, будто желая обратить внимание на какой-то момент, которого кроме нее больше никто не видел.

– Как насчет того, чтобы продолжить с того места, на котором мы остановились? – спросил Лео. – Думаю, у доктора Уинтер есть несколько вопросов касательно острова и ей хотелось бы получить на них ответы.

Губы Касс опять расплылись в вежливой улыбке. По сравнению с вчерашним днем ее поведение кардинально изменилось. Сегодня не было ни слез, ни отчаянной мольбы.

– Касс, по вашим словам, в ту ночь вы поняли, что шкипер рано или поздно вам поможет, так? – спросила Эбби, заглянув в блокнот из линованной бумаги.

– Да. Но не в ту ночь, а благодаря той ночи.

Девушка выглядела уставшей, будто тоже не выспалась.

– То есть благодаря событиям, которые произошли, когда вы вернулись домой после первой попытки побега?

– Да. Если хотите, я могу об этом рассказать.

– Если вас это не затруднит, – ответила Эбби.

Касс сделала вдох, потом выдох и заговорила неторопливым, мелодичным голосом:

– Это случилось через три часа. Когда я вернулась, в доме царили мрак и мертвая тишина, нарушаемая лишь рокотом генератора. Он работал то тише, то громче, в зависимости от нагрузки в виде радиаторов отопления или, к примеру, водонагревателя. Шума от него было много, поэтому я вошла в дом и поднялась к Эмме, никем не замеченная.

– Что случилось? – спросила она.

Сестра страшно расстроилась, что мне так и не удалось бежать с острова, и я это прекрасно видела. Мне не оставалось ничего другого, кроме как рассказать ей о течении, о веслах и Рике, взявшем лодку на буксир. Она схватила меня за руки, с силой тряхнула и яростно прошептала, что я все испортила. Так оно и было. Шесть месяцев подготовки – и все насмарку. Она велела мне уйти, что я и сделала. А когда зашагала по коридору, до моего слуха донесся ее плач.

Как я уже говорила, моя комната располагалась в противоположном крыле, поэтому ступать приходилось тихо. Я легла, но так и не уснула. А утром, когда Рик привез продукты и почту, заставила себя сделать то же, что и всегда – мельком на него взглянула и тут же отвела глаза, потому что смотреть дольше было тяжело. Задержав надолго на нем взор, можно было почувствовать гнев, клокотавший в душе этого человека, будто вода в закипающем чайнике. Что-нибудь ему сказать или попросить мне никогда и в голову не приходило, даже до того, как Люси поведала о его прошлом и о том, как они избавили его от наркотической зависимости и чувства вины.

Он пришел, ушел, и мне показалось, что все нормально. В ту ночь я спала спокойно, испытывая в душе облегчение и благодарность, решив, что он ничего не рассказал и эта история попросту забудется. Прошел еще один день и еще одна спокойная, наполненная сном ночь. Я почувствовала, что волнение улеглось, но почти сразу же испытала прилив разочарования. В тот момент до меня дошло, что мы вернулись к тому, с чего начинали, что я надрывалась и тревожила Эмму совершенно напрасно, только лишь для того, чтобы возвратиться в отправную точку.

Эмма знала, что мы задумали реализовать безумный план, но все равно злилась на меня, потому что я ничего не смогла сделать, и от этого мне было еще хуже.

На третий день мы с сестрой спустились вниз завтракать. Обычно каждая из нас делала себе тост и съедала его за письменным столом, где мы занимались. Люси не нравилось, когда мы приближались к ребенку.

– Садитесь, – сказал Билл.

Видеть их обоих на кухне было странно. Но мы поступили как было велено и сели. Люси налила нам немного соку и протянула тарелки с двумя поджаренными в тостере вафлями и сиропом. Потом тоже села, с ребенком на руках, а Билл встал у нее за спиной.

– Девочки, – обратилась к нам Люси, – мы тут подумали, что вы гостите у нас уже достаточно долго и что вам, пожалуй, пора возвращаться домой.

Меня затопила волна счастья! Я подумала, что Рик рассказал им о лодке, о камнях и веслах, которые так и не помогли мне справиться с течением, и что они нас сейчас попросту отпустят. Нас совсем не удерживали насильно. Какими же мы были дурами! Ну почему, почему мы просто не попросили нас отпустить? Они все время были готовы это сделать! Я испытала чувство вины за то, что мы думали плохо о Билле и Люси, что были такими напыщенными и глупыми.

Эмма посмотрела на дочь и заплакала.

– Это правда? – спросила она. – Мы действительно можем вернуться домой?

– Ну конечно! – улыбнулась Люси. – Вы всегда могли уехать отсюда по первому желанию.

Они велели нам заканчивать с завтраком и паковать вещи. Мы не заставили просить себя дважды. Но перед этим, когда мы с сестрой поднялись на лестнице, где ей предстояло повернуть налево, а мне направо, она обняла меня, прижала к себе и сказала, что я нас всех спасла. Вы даже представить себе не можете, как быстро я собралась! Сложила пожитки в три пластиковых пакета, потому что больше у меня просто не было, а то, что в них не поместилось, бросила. Через полчаса мы с Эммой уже были на пристани. Стоял февраль, на улице царил неописуемый холод, пробиравший буквально до костей.

Билл с Люси и ребенком уже были там. Рик ждал в катере с заведенным двигателем. Я обняла их и поблагодарила за все, что они для нас сделали. Моему примеру последовала и Эмма. Билл взял наши вещи и положил в катер. Потом помог нам перебраться через леер и устроиться на борту. Люси стояла рядом с нами с ребенком на руках. Эмма потянулась к ней, чтобы его взять, но в этот момент катер пришел в движение и отчалил от берега. «Подождите! Остановитесь!» – заорала сестра Рику. Тот заглушил мотор. Мы были в десяти футах от пристани, Эмма изо всех сил тянула к дочери руки. «Что случилось, моя дорогая?» – спросила ее Люси. Лицо ее приняло самое что ни на есть злобное выражение. «Мой ребенок!» – сказала Эмма. «Э, нет! – крикнул ей в ответ Билл. – Что это тебе взбрело в голову? Джулия с вами не поедет!» Эмма стала орать и выкрикивать ужасные слова. Ощущение было такое, будто одиннадцать месяцев, в течение которых сестру лишали плоть от плоти и кровь от крови ее, наполнили ее душу ядом, который теперь прорвался наружу, будто лава из проснувшегося вулкана. «Отдай мою дочь, старая тупая сука!» – вопила она. Рик стоял, с отсутствующим видом глядя на океан. Катер относило течением в залив, и я знала, что вскоре его прибьет к западной оконечности острова. Море было таким же спокойным, как в тот вечер, когда я попыталась бежать, слышались лишь плеск лижущей борта воды да поскрипывание досок причала, когда на него накатывали и отступали волны. Я не верила своим глазам, хотя прекрасно понимала, что происходит.

Тогда Билл протянул нам клочок бумаги. «Джулия не твой ребенок, Эмма, а наш. Это свидетельство о рождении. Пол – женский. Родители – Люсиль Пратт и Билл Пратт», – прочел он документ, по его словам оформленный по всем правилам в мэрии Портленда. Вот что он сказал. Рик вновь завел двигатель. Из груди Эммы вырвался крик, подобных которому мне еще слышать не доводилось. До этого момента я даже не подозревала, насколько она любила дочь. И как жестоко теперь страдала. «Я вернусь сюда с полицией! Я докажу, что это не ваш ребенок! Докажу!» Сестра ждала от них реакции, но ее не последовало. Катер отходил все дальше от берега. И тут до меня дошло, что они задумали.

Я дважды закричала: «Эмма!» В первый раз добавила: «Когда мы вернемся, их здесь уже не будет! Они исчезнут. Вместе с ребенком! С таким документом на руках можно уехать куда угодно!» Эмма в ужасе посмотрела на меня. Потом подошла к краю катера и прыгнула в ледяные волны. Особенность пребывания человека в холодной воде заключается в том, что сердце его начинает учащенно биться, будто выходит из-под контроля. Становится очень трудно дышать. Возникает чувство, будто тебе на грудь уселся слон. Я увидела, что Эмма, пытаясь плыть, прилагает для этого отчаянные усилия.

Я крикнула опять, на этот раз одно-единственное слово: «Эмма!» Но она даже не оглянулась. Просто плыла дальше, хватая ртом воздух, превозмогая боль в груди и стараясь унять ухающее, будто молот, сердце. Рик развернул катер. От пристани мы были не больше чем в двадцати футах, но теперь нам противостояло течение. Эмма подплыла к причалу и взобралась на дощатый настил. Билл с Люси посмотрели на нее, потом перевели взгляд на меня. На лицах их застыло самодовольное выражение, будто мы были капризными детьми, заслуживающими наказания. Эмма, мокрая насквозь и дрожащая от холода, подбежала к Люси и ребенку, но Билл перегородил ей дорогу и схватил за руки. Она набросилась на него, как дикий зверь, с ее мокрых волос на настил во все стороны полетели капли ледяной воды. «Отдайте моего ребенка!» Люси теснее прижала девочку к себе и закрыла собой, чтобы та не видела Эмму, свою настоящую мать.

Билл тоже стал орать на Эмму: «Вы меня достали, глупые девчонки! Эгоистичные дуры, не понимающие, что хорошо, а что плохо!» Потом было много других слов, ужасных и грубых, о девушках, сексе и детях, и я вдруг поняла, что ему смертельно надоело терпеть наше присутствие ради счастья Люси. Его тошнило от этого мира, где неблагодарные девчонки то и дело рожают детей, в то время как его бесценная супруга этого сделать не может. Он стал подталкивать Эмму к краю причала. Она посмотрела на меня, бросила взгляд на океан, но в то же мгновение Билл толкнул ее и она опять полетела в воду! Потом вынырнула и поплыла обратно к пристани, однако Билл стал препятствовать ей на нее взобраться. Бить ботинком по пальцам рук, пока она не отказалась от своих попыток.

Выйти на берег Эмма пыталась трижды. Я видела, что ее губы посинели, а пальцы побагровели от крови. Припадок истерики затмил ясность ее суждений. Она орала с воды, Билл с пристани, я с катера. И тут Билл сделал самое ужасное. Увидев это наяву, я поначалу даже глазам своим не поверила. Он подошел к жене и взял у нее ребенка Эммы, нашу малышку. Сначала она ничего не сказала. Видимо решила, что он хочет отнести ее в дом. Но не тут-то было! Билл подошел к краю причала, схватил девочку и вытянул руку, держа ее над водой. «Клянусь Богом! – закричал Билл. – Я ее сейчас отпущу!» Не в состоянии произнести хоть слово онемевшими от холода губами, Эмма только затрясла головой. Она попыталась подплыть к ним, но Билл поднес кроху ближе к поверхности воды. Нам всем было понятно, что она скроется в черной пучине до того, как Эмма подоспеет ей на помощь.

Когда катер подплыл на достаточное расстояние, я спрыгнула на причал, ринулась к Эмме, схватила ее за руку и потащила к себе. Она была страшно тяжелой и в своем нынешнем состоянии мне ничем помочь не могла. Крепко удерживая ее за рубашку и брюки, я наконец выволокла из воды и сказала: «Мы остаемся! Остаемся и больше не будем доставлять никаких проблем! Обещаю вам! Ну пожалуйста!» Билл прижал орущего ребенка к груди и отошел от края причала. Потом отдал его Люси, молча взиравшей на происходящее. Сейчас, мысленно возвращаясь к тому моменту, я думаю, она знала, что Билл никогда не выпустит из рук малышку, которую она считала своей, чтобы та утонула, и только поэтому не проронила ни звука. Но сделал бы он это или нет – не играло никакой роли. Важно было другое – у нас не было выхода. Стоило нам уехать без девочки, как мы больше никого из них никогда бы не увидели.

Но сказать, что мы остаемся, меня заставила не только эта мысль. Была еще одна – когда Билл держал девочку над водой, когда бил Эмму по красным от крови пальцам, я поглядела на Рика и заметила выражение лица. За полтора года пребывания на острове мне еще не доводилось его таким видеть. Оно как-то исказилось, и я представила, как он на палубе рыболовецкого судна на Аляске смотрел на издевательства над женщиной. И в тот момент поняла, что сумею выбраться с острова.

Касс умолкла. Эту историю она рассказала с начала до конца и что-либо добавить к ней больше не могла. Эбби в одной руке держала блокнот, в другой ручку. И не сводила с девушки глаз. Та поведала об этих событиях, ни разу не подняв головы. Почему? Просто сосредоточилась? Или боялась увидеть на лице матери недоверие?

Комнату будто поглотило молчание.

– Можно мне попить? – спросила Касс.

Если учесть характер истории, которую мы только что от нее услышали, она выглядела на удивление спокойной.

Никто не двинулся с места. Все ждали, когда Эбби выразит свое согласие либо неодобрение. А сама она размышляла о том, как девушка рассказывала об этих событиях – и до этого обо всех остальных. Постоянно вела подсчет. Отличалась точностью, к которой сегодня добавилось еще и полное отсутствие эмоций.

– Эбби? – позвал ее Лео, от чего доктор Уинтер тут же вернулась в реальность умолкшей комнаты. – Извини, но мне кажется, нам надо сделать небольшой перерыв.

Все стали подниматься с диванов и стульев.

Эбби улыбнулась, по-прежнему глядя на Касс. Ее мысли были без остатка поглощены не рассказанной девушкой историей, а Джуди Мартин, страдающей нарциссическим расстройством личности, матерью, из-за которой ее девочки ушли из дома. Она наверняка к этому была причастна… но каким образом?

Касс встала и несколько раз провела ладонью по блузке, разглаживая складки. Эбби увидела, что она все время смотрит вниз и отводит в сторону глаза, будто пытаясь их спрятать. Плюс к этому привычка вести подсчет, то есть та самая модель копинг-поведения, с которой доктор Уинтер столкнулась, когда писала диссертацию, и которую видела на примере собственной сестры. Однако в истории Эммы присутствовали моменты, где никакого хронометража не было и в помине. Например, она ни словом не обмолвилась, сколько прождала в машине Эммы в ночь исчезновения, или как долго продолжались роды сестры, пока малышка наконец не появилась на свет. И как ей удавалось сохранять полное спокойствие, рассказывая жуткую, дикую историю о том, как маленького ребенка чуть было не утопили в холодной черной воде?

Эбби попыталась сформулировать окончательный вывод. Джуди Мартин, мать, страдающая нарциссическим расстройством личности, посеяла раздор в душах детей, в результате чего одна забеременела еще подростком, в то время как вторая, испытывая постоянное чувство неуверенности, полностью ушла в себя, приобрела деформированные инстинкты жизни в обществе и теперь демонстрирует все признаки обсессивно-компульсивного расстройства.

Вполне возможно, что это еще не все. Время от времени Касс смотрела Эбби прямо в глаза, в такие моменты ее взгляд был сродни солнечному зайчику. И каждый раз доктору Уинтер казалось, что таким образом девушка пытается сообщить ей шифрованным кодом некий посыл.

Может, она с ней просто забавлялась? А вместе с ней и со всеми остальными? Этот вопрос по-прежнему стоял остро, причем сегодня даже больше, чем когда-либо.

А может, вывод должен звучать иначе? Джуди Мартин, нарциссическая мать, породившая еще одного нарцисса.

И может быть, не только Эмму, но и Касс?

Вслед за остальными, сразу за Лео, Эбби тоже вышла из комнаты. Ей хотелось схватить его за плечи и с силой встряхнуть, чтобы он помог решить проблему, повлияв на ее разум, который сейчас мчался по кругу, будто собака, гоняющаяся за собственным хвостом. В голове роилась тьма самых разных мыслей.

Ты слишком много знаешь. Мег, вполне возможно, права. Доктор Уинтер так устала, что думать ей было очень тяжело. Надо было поспать.

Ты должна идти вперед. Что же здесь действительно имеет значение? Как нарциссизм Джуди Мартин повлиял на Эмму? А на Касс? Они найдут остров, отыщут Эмму, все узнают, и на этом история закончится.

И вдруг в ее сознание проложили путь слова Уитта – со страницы блокнота, на которой Эбби записала их три года назад.

Она – зло.

Эбби понимала, что это означает. Данную разновидность зла она знала как снаружи, так и изнутри. Знала, что делает его сильнее и что слабее. А также каково чувствовать себя внутри его, внутри того самого сердечника, на котором оно держится.

Когда на этом их рабочий день закончился, они вышли из дома и стали прощаться, в голове Эбби стал формироваться план дальнейших действий.

Одиннадцать Касс – третий день моего возвращения

Когда я проснулась на третий по возвращении день, меня ждали сразу три сюрприза. Первый заключался в том, что я проспала больше двух часов подряд. Накануне после разговора с Хантером внутри царила пустота, граничащая с тошнотой. Я чувствовала себя так, будто меня вот-вот вырвет. Пустота эта также билась болью в голове, от нее путались мысли, худшие из которых крались за лучшими, приобретая черты реальности. Мне срочно требовалось перезагрузить мозги, чтобы они не выпускали самые плохие из них наружу. Кроме того, нужно было избавиться от раздражителей в виде головной боли и тошноты, которые только и ждали, чтобы на меня обрушиться. Единственной помехой, больше боли и тошноты, препятствующих ясности мышления, являлся только страх.

Я приняла две таблетки доктора Николса и запила их стаканом вина. Потом закрыла дверь и подтащила к ней комод. Это надо было сделать сразу, пока таблетки и вино не заявили о себе, лишив меня способности к действию. Я улеглась в постель в комнате для гостей и проспала восемь часов кряду.

На острове никаких лекарств мне принимать не доводилось. И пить выписанные доктором Николсом таблетки после того, как найдут Эмму, я тоже не собиралась. Но пока мне не оставалось ничего другого, кроме как выполнить задуманное. Запивая препарат стаканом вина на второй по возвращении день, я подумала: какая ирония, что здесь – в тиши и безопасности дома – мне приходится глушить себя успокоительным, чтобы уснуть и прочистить мозги, дабы обеспечить ясность мышления.

Так любила говорить Люси, когда принимала на ночь снотворное. Мне нужно хорошо выспаться, чтобы прочистить мозги. Иногда человека могут укокошить собственные мысли, если от них вовремя не избавиться.

Думы, крутившиеся у нее в голове и готовые в любую минуту ее прикончить, я видела насквозь. Люси с головой выдавал взгляд, когда она смотрела на океан. Вселенная обошлась с ней очень нечестно, и это ее бесило. Она жаждала восстановить справедливость и считала себя вправе это сделать. Справедливость в ее глазах приняла облик ребенка. Она улыбалась про себя и кивала. Да. Я видела ее насквозь. Я заслужила иметь ребенка. Но потом на ее лице проступали противоречивые чувства, и так продолжалось до тех пор, пока на смену самоуверенности не приходила тоска. Пока она не задумывалась над тем, что делает – действительно ли вершит божественное правосудие или же просто совершает безумие. Держа на руках ребенка другой женщины, Люси не могла допустить, чтобы ей досаждали подобные размышления.

О том, что такое безумные помыслы, я узнала на острове. Вы даже представить не можете, что такое лицезреть невдалеке землю, видеть проплывающие мимо смэки для ловли омаров, яхты и мотоботы, но при этом понимать, что они слишком далеко, чтобы тебя услышать или хорошенько разглядеть, что делается на острове, даже если ты начнешь неистово прыгать, подавая им сигналы, или упадешь на колени, доведенная до крайнего отчаяния.

В результате человек приходит к мысли, что хуже этого уже быть не может, что лучше уж утонуть, унесенной течением или насмерть замерзнуть в холодной воде. Подобно Биллу и Люси, внутри моего естества тоже скрывались две ипостаси, одна сумасшедшая, тяготеющая к злу и готовая ради него совершать самые безумные поступки, а другая прекрасно понимающая, что это меня убьет в самом прямом смысле этого слова. Здравая часть моей души была сильнее исступленной. Будь иначе, я бы давно погибла, пытаясь оттуда сбежать.

На острове меня посещали и другие сумасбродные мысли. О том, что я вполне заслужила все, что со мной произошло. Что я неблагодарная шмакодявка, вполне достойная того отвращения, которое можно было прочесть на лице Билла, когда он в тот день стоял на причале. Они незаметно закрадывались в голову вместе с образом Рика, и тогда я начинала составлять план нового побега. И подобно тому, как сумасшедшая ипостась, желавшая бросить вызов ледяной воде, противостояла здравой, выступавшей за то, чтобы оставаться на суше, часть моего «я», из-за которой я считала себя несчастной и чувствовала, что заслужила такую судьбу, вела неустанную борьбу с той, что настаивала на мести.

Когда я вернулась домой, эти мысли опять стали меня осаждать, перемешиваясь с детскими воспоминаниями о моей полной никчемности. Оказалось, что они каким-то образом между собой связаны, хотя как именно – я сказать не могу. Причина этого, должно быть, заключалась в том, что они стали мне привычными, будто старые друзья или знакомые, с которыми мы давно не встречались, но стоило их увидеть, они тут же всплыли в памяти и даже стали желанными гостями, невзирая на свой скверный характер.

Они были ужасно тягостными. Не знаю почему, но из-за этих мыслей я понимала, как мне не хватает Эммы. Иной раз, слушая лившиеся из моих уст истории, я осознавала, что сестра далеко не всегда была ко мне добра. Но когда тебе кто-то дорог и ты, в свою очередь, кому-то тоже, происходит что-то непонятное, тебе становится лучше и ощущение собственной бесполезности исчезает.

В те дни, вернувшись домой, я могла закрыть глаза и почувствовать, как Эмма прижимается ко мне в ночи. Почувствовать у меня на руках очаровательного маленького ребенка. Я гладила ее по головке, поросшей шелковистыми волосами, точно так же как гладила меня когда-то Эмма, когда мама спала. Мне это было жизненно необходимо. Ощущение было такое, что без этого я просто умру, будто без еды или воды. Без этого я утонула бы в скверных мыслях, не в состоянии из них когда-либо выбраться.

Вторым сюрпризом в то утро оказалась горка новой одежды, которую я обнаружила с той стороны двери, когда окончательно проснулась. Очень красивой и в точности моего размера. Легкие брюки цвета хаки по щиколотку и рубашка, у которой можно было закатывать рукава, закрепляя их хлястиком на пуговице. Плюс к этому милое нижнее белье из «Викториа’з Сикрет» и шлепки.

Я отнесла все это в комнату для гостей и положила на кровать. В голове тут же вспыхнул вопрос, и в то же мгновение мне стало ясно, что сон сделал свое дело и мысли опять прояснились. Стали яснее ясного.

Когда мама успела купить эти вещи? В восемь утра они уже лежали у моей двери. Спать я легла в полночь. Магазины в это время закрыты. На дом в такой час тоже ничего не доставляют. Гости к нам не приезжали. Все это говорило об одном: мама купила или каким-то образом заполучила их за день до этого, но почему-то решила сразу мне их не давать. Вместо этого заставила меня облачиться в ее собственную одежду, явно мне великоватую, и старые кеды Хантера. Но поскольку единственным значимым событием накануне был приезд самого Хантера и его подружки, я пришла к выводу, что маме не хотелось, чтобы я в его глазах выглядела привлекательно. И еще раз улыбнулась. А потом улыбалась все время, когда надевала все это на себя. Потому что все поняла. Как и в случае с долгими объятиями Хантера; от этого откровения на душе полегчало, хотя сама его суть мне совсем не понравилась.

О третьем сюрпризе я узнала, когда спустилась вниз. Меня ждала доктор Уинтер. С агентом Страуссом. Вот-вот должна была подъехать художница. Отца и миссис Мартин попросили собрать как можно больше фотографий Эммы – с момента ее появления на свет. Художник намеревалась немного «состарить» сестру, на тот случай, если Пратты ударятся в бега и возьмут ее с собой. Мне такой поворот событий совсем не понравился – судя по всему, агенты до сих пор задавались вопросом о том, почему Эмма не уехала со мной, не осталась ли она там добровольно и, как следствие, не наврала ли я о том, что меня там держали насильно.

Они сидели на кухне вместе с полицейским, ведущим наружное наблюдение за домом и не позволявшим машинам журналистов свернуть на нашу подъездную дорожку. И пили кофе. Здесь же была и миссис Мартин, что-то вытаскивала из духовки. Пахло бананами и корицей. Врать не буду – эта картина и запах банановых булочек миссис Мартин, которые она пекла по воскресеньям с Эммой, проник мне прямо в сердце и разбередил душу. Я чуть не посмотрела по сторонам в поисках сестры, но вовремя остановилась. Спасибо сну, таблеткам, вину и доктору Николсу. «Доброе утро, маленькая моя, – сказала миссис Мартин, – как спала?»

Я ответила, что хорошо, и поблагодарила ее за одежду. Мама добавила, что как только у меня появится желание, можно будет съездить в парочку магазинов или заказать что-либо через Интернет, если я не захочу встречаться с журналистами. Объяснила, что смогла подобрать мне только один наряд, потому что остальные мне, вероятней всего, захочется купить самой там, где мне понравится. Произнесла это, слегка склонив голову, и слащаво улыбнулась, не открывая рта.

В течение двух дней после возвращения домой я очень много говорила с самыми разными людьми. В перерывах между официальными допросами с участием доктора Уинтер и агента Страусса со всех сторон целыми дюжинами сыпались вопросы о жизни на острове. Чем мы там целыми днями занимались? Что ели? Кто стриг нам волосы? Откуда мы брали одежду? Во что играли и какую слушали музыку? И как не сошли с ума без Интернета и других средств общения с внешним миром?

Пожалуй, очень трудно представить, что с того дня на пристани вся моя жизнь на острове превратилась в одно сплошное желание бежать. У меня не было ни одной минуты, когда я не составляла бы новый план, не переживала бы о провале старого и не оплакивала бы утрату свободы. Потерю самой жизни. Теперь ее жалкие остатки больше не наполняли мысли о том, что я этого заслужила, будучи такой никчемной, и что мне надо быть благодарной за предоставленный Биллом и Люси кров. Человеческая натура ничего подобного попросту не допускает. Где бы каждый из нас ни оказался, что бы с ним ни происходило, рано или поздно он приноравливается к новой реальности и даже пытается находить в ней удовольствие, хотя нередко оно сводится лишь к элементарному теплому душу, еде или банальному стакану воды. Думаю, даже если бы меня посадили в клетку в полной темноте и стали бы давать в день ломоть хлеба и стакан воды, в конечном итоге эти хлеб и вода стали бы для меня истинным счастьем. Точно так же и на острове, в промежутках между печалью, тоской, вечным стрессом и ненавистью к себе, порой бывали моменты радости и дружбы.

Каждый раз, когда я давала очередной ответ, миссис Мартин, добившаяся значительных успехов в бизнесе и, по общему мнению, очень умная, задавала мне все новые и новые вопросы, в первую очередь о том, каким образом Билл расплачивался за покупки. Мама демонстрировала глубокий скептицизм. Как Пратты приобрели остров или платили за него арендную плату? Как рассчитывались со шкипером? Каким образом приобретали топливо для генератора, еду и учебники, чтобы нас учить? Для этого требовались деньги. Для денег требовалась работа. А работать человек может не иначе как «в рамках системы», – не уставала повторять она.

Мама спросила меня об одежде. Я приехала к ним в джинсах и футболке из «Гэп»[11]. И в туристических ботинках на ногах. Все вещи я выбирала из каталогов, и шкипер потом доставлял их на остров. Не исключено, что их заказывали по почте. На остров они попадали уже без упаковки, которую перед этим снимали и выбрасывали. Адресов в каталогах не было – их старательно отрывали. На остров не попадало ничего, обладающее названием или же координатами. То, что они Пратты, я знала только потому, что так их называл Рик. Мистер Пратт и миссис Пратт.

Миссис Мартин не давала покоя мысль о том, что с момента исчезновения я сама ни разу не была в магазине. Утром на второй после моего возвращения день она обратила на это внимание доктора Уинтер.

Доктор, вы можете себе представить, каково человеку постоянно сидеть на одном и том же месте? Целых три года… ни разу никуда не съездить. Не купить самостоятельно еду или шампунь, не позавтракать в кафе и не пообедать в ресторане, не сходить в кино? И даже не купить себе что-то из одежды!

Эту фразу она произнесла с таким видом, будто ей было меня жалко. Но я прекрасно понимала, чем она занималась. Мама пыталась навести всех на мысль, что я, пройдя через все эти испытания, повредилась в уме. Вы можете себе представить, каково это человеку?..

Утром на третий день, предложив мне прокатиться по магазинам и купить что-нибудь из одежды, миссис Мартин поставила на стол блюдо с банановыми булочками, подошла ко мне и погладила по щеке. Присутствовавшие от этого жеста буквально растаяли – я прекрасно видела это по их лицам. Как это им казалось мило – мать и дочь снова были вместе. Мать окружила дочь своей заботой. Я посмотрела на доктора Уинтер, пытаясь прочесть в ее чертах какие-нибудь признаки понимания. Но не увидела ничего, что могло бы меня в тот день утешить. Миссис Мартин обладала огромной силой и влиянием, и забывать об этом было нельзя.

Доктор Уинтер вдруг прониклась к ней самыми теплыми чувствами. Для меня это стало третьим сюрпризом, причем далеко не приятным. Она сказала, что нам с Эммой, должно быть, пришлось очень тяжело, что сама просто обожает ходить по магазинам и делать покупки, и что ей этого очень не хватало бы. Однако стоило бросить на доктора Уинтер один-единственный взгляд, как тут же становилось ясно, что шопинг явно не ее стихия. Она три дня подряд ходила в одних и тех же туфлях и джинсах, застегивая их на один и тот же ремень. Футболки тоже относились к определенному типу, будто она нашла фасон себе по душе, и накупила их целую кучу разных цветов и оттенков. Тот факт, что она так мило заговорила с миссис Мартин, мне совсем не понравился. Это придавало достоверность маминой теории о моем сумасшествии и вносило в ее душу успокоение.

Я вернулась домой не ради ее спокойствия. Я возвратилась, чтобы показать всем, и в первую очередь ей, что она с нами сделала! А еще чтобы найти сестру! И время теперь было совсем не на моей стороне.

То, что эксперты ФБР были специалистами высочайшей квалификации, приносило некоторое утешение. Уже в первый день я в полной мере осознала важность и значимость каждого произнесенного слова, каждого моего ответа. Даже представить было страшно: федеральные агенты рыскали по улицам, аналитики копались в своих базах данных, каждый член огромной команды тщательно подготовленных профессионалов брался за новое задание только благодаря твоим словам о том, что листья осенью на том острове оранжевые, а в воздухе стоит запах сосновой хвои. После долгих лет бессилия, когда я была лишена голоса и ни одна живая душа не желала меня слушать, это было слишком.

По словам агента Страусса, он проверил агентства и горячие линии, осуществляющие помощь беременным девочкам-подросткам либо занимающиеся расследованием случаев незаконного усыновления детей. Доктор Уинтер, со своей стороны, добавила, что она целые сутки отрабатывает список тех, кто мог знать о беременности Эммы и свести ее с Праттами. Ей уже удалось поговорить с некоторыми учителями и подругами обеих девочек. Они уже слышали о возвращении Касс и отчаянных поисках Эммы, но ни один из них не смог добавить ничего существенного. И каждого шокировала правда о том, почему мы ушли из дома.

Но несмотря на все их умение и сноровку, у агентов ФБР по-прежнему не было перспективных следов даже после тщательного обследования прибрежной части штата Мэн. Записей о Билле или Люси Пратт не оказалось ни в базе данных Государственной программы социального страхования, ни в других источниках, которые им удалось обнаружить. По их словам, большинство муниципалитетов сейчас выкладывают сведения в Интернет, но, несмотря на это, они запросили и бумажные версии документов, в том числе и договора купли-продажи земельных участков на островах, дабы отследить их владельцев. И даже просмотрели данные системы здравоохранения штата Мэн на предмет рождения девочки с именем Джулия или с фамилией Пратт в районе названной мной даты. Процесс этот отнял массу времени, а каждый день был на счету. Похоже, никто ни на минуту не сомневался, что Пратты попытаются бежать, и все боялись, что мои опасения и тревога на этот счет затмят собой чувство облегчения, которые я испытывала, глядя на всех этих агентов, не жалеющих сил с тем, чтобы их найти. Тревога, а еще отчаяние. Стоило представить такой результат – что ни Праттов, ни Эмму, ни ребенка так никогда и не найдут, как мне сразу стало ясно, через что прошел папа, когда они с мамой развелись.

Я пообещала себе быть не такой слабой, как он, полностью сосредоточиться, помочь им и сделать все, что в моих силах.

Агенты задействовали на местах целую армию полицейских, чтобы обойти в деревнях каждый дом. Но никто так и не опознал людей, чьи портреты с моей помощью составила художница. И не вспомнил никого, кто соответствовал бы описанию Праттов или же шкипера. Кроме того, агенты приступили к расследованию инцидента на Аляске, пытаясь отыскать следы Рика в тот период его жизни, когда он работал на рыболовецком судне, где изнасиловали женщину.

«Рисунок Эммы с поправкой на возраст практической пользы тоже не принес», – заявил агент Страусс. Кто-то наверняка обратил бы внимание на чету в возрасте с ребенком и женщиной намного моложе их. Это намного больше, чем просто муж с женой за сорок. А с моей помощью они могли даже получить фотографию Эммы, какой она стала сейчас.

Я конечно же, согласилась оказать им всемерное содействие и прошла в гостиную, где мама уже разложила все свои фантастические фотоальбомы с коричневыми кожаными застежками и выгравированными золотом годами. К нам присоединились доктор Уинтер и агент Страусс. Он взял блок желтых листочков для заметок и велел нам отобрать по одному лучшему снимку для каждого года, прошедшего с момента рождения Эммы. Максимум по два, при условии, что на втором она будет изображена в профиль. Доктор Уинтер сказала, что поможет мне в этом, в то время как агент Страусс с мамой уселись за компьютер, чтобы просмотреть фото, хранившиеся там. Но для доктора Уинтер это был только предлог, чтобы остаться со мной наедине.

По сути, предлогом была вся эта затея. Три года – совсем не много. На момент отъезда мы уже практически выросли. Насколько, по их мнению, она могла измениться? Однако я возражать не стала.

Мы стали смотреть фотографии, отбирая для каждого года лишь самые лучшие. Видя, как со временем менялась сестра, доктор Уинтер засыпала меня вопросами. Ее внимание привлек один снимок, на котором Эмме было пятнадцать.

– Почему она сделала короткую стрижку? – спросила меня доктор Уинтер. Ее вопрос застал меня врасплох, я ахнула и поднесла ко рту руку. Не ожидала, что она спросит меня о волосах Эммы. – Она что-то вам об этом говорила, Касс? Рассказывала, почему постриглась?

Доктор стала переворачивать страницы альбома. Сначала, летом и ранней осенью, Эмма на фото позировала с длинными темными волосами, но потом, когда листья только-только стали желтеть, уже с короткой прической – чуть выше уха, с агрессивными, зубчатыми углами.

– А почему мы не видели их раньше? – спросила она.

– Не знаю, – ответила я и пожала плечами, – из них никто не делал тайну.

На лице доктора Уинтер отразилось любопытство.

– Это было в тот год, когда фотографии Эммы топлес выложили в Интернете, да? – Я ничего не ответила и лишь положила руку обратно на колени, для чего мне пришлось сделать над собой усилие. – О них мне рассказывал ваш брат. А потом и отец. Три года назад, когда мы вели расследование. Все подозревали в этом Хантера. Эмма солгала, сказав, что они с подругой просто дурачились, но так и не сумела объяснить, как фото оказались у сводного брата.

– Да, – только и сказала я.

– Вашей сестре эти снимки показались столь унизительными, что она решила сделать новую прическу, желая испытывать облегчение? Некоторые так действительно делают, вы не знали? – Я покачала головой. – Тогда почему? Почему Эмма постриглась?

– Это не она, – наконец промолвила я.

– Что вы имеете в виду? – в замешательстве спросила доктор Уинтер.

– Эмма не стриглась, – уточнила я.

– Ничего не понимаю, – произнесла доктор Уинтер, встала, подошла ко мне, взяла за руку и слегка ее сжала.

– Вам об этом никто не рассказывал? – спросила я.

Никогда бы не подумала, что это останется тайной. Но миссис Мартин каким-то образом удалось проделать такой трюк со всеми этими агентами ФБР, несмотря на их навыки и хитрые штучки.

– Нет, никто? А было о чем? – Я кивнула. – Может, сейчас самое время просветить меня в этом вопросе?

– Это действительно случилось в тот год, когда ее сняли топлес. А потом выложили фото в Интернете и родители пришли в бешенство. Добрались до нашего домашнего компьютера и во всем обвинили Хантера.

– Вы не помните, почему все подозрения пали на него?

– Не знаю, – солгала я, – мне об этом почти ничего не известно.

У меня не было желания отвлекать правоохранителей от дела разговорами о Хантере. Как и чем-то другим. И я совсем не хотела, чтобы они копались в том, что произошло в этом доме.

В ее взгляде опять засветилось любопытство.

– Итак, Уитт избил Хантера, а тот в ответ проткнул ему шины, так?

– Да. После чего я сказала, что хочу жить с папой. Думала, что этого в конечном счете будет достаточно.

– Впервые слышу… в материалах судебного дела я тоже ничего такого не видела, хотя изучала их вроде весьма досконально. Ваш отец ходатайствовал об опеке?

Я ушам своим не верила. Быть того не может, чтобы об этом никто не знал. Теперь мне придется все рассказать, а им – мне поверить.

– Папа позвонил адвокату, защищавшему его во время бракоразводного процесса, и она послала защитнику мамы письмо, требуя изменить условия опеки, а в случае отказа угрожая добиться их принудительного пересмотра. Маму это взбесило. Она позвонила отцу, стала осыпать его угрозами и пообещала рассказать про него в суде кучу гадостей, пусть даже и вымышленных. На что он ответил, что ему наплевать. Я, по крайней мере, слышала от него такую версию.

В выходные мы – я, Эмма и Уитт – были у папы. И без конца об этом говорили. Мне стало легче от того, что вскоре все изменится. Уитт был спокоен, будто я сделала то, что была должна. Эмма выглядела какой-то возбужденной, но при этом не нервничала. Будто понимала, что мой поступок спровоцирует маму на те или иные действия, хотела этого, но вместе с тем и побаивалась.

– А вас это не волновало? – спросила доктор Уинтер.

Ее разум, похоже, пребывал в действии. Размышлял.

– Конечно волновало. Но тогда мне казалось, что папа нас защитит.

– И что же произошло?

– Мы вернулись к маме. Она была милой, но холодной как лед. Приготовила нам замечательный ужин, и мы все вместе в полном молчании сели за стол. Хантер вернулся в школу, а мистер Мартин уехал в город по каким-то делам. Поэтому мы втроем ели, уставившись каждый в свою тарелку и не говоря ни слова. В одиннадцать я легла спать. А в половине третьего ночи проснулась от криков Эммы и побежала в ее комнату.

Я на какое-то время умолкла. Перейти к этой части рассказа да и просто ее вспомнить было трудно.

– Что произошло, Касс? Что случилось с Эммой той ночью?

– Она была там. Я имею в виду миссис Мартин. Сидела верхом на Эмме, лежавшей на кровати. В руках держала ножницы… и яростно кромсала ее волосы… прекрасные темные волосы, доходившие почти до талии. О господи…

Я покачала головой и посмотрела на свои руки – кулаки были сжаты так, что костяшки пальцев побелели.

– Когда миссис Мартин отхватила первую прядь, Эмма проснулась, но это уже не имело никакого значения. «Прекрати! – закричала я. – Это не она, это не Эмма, а я сказала, что хочу жить с папой!» Но ее это не остановило.

Эмма барахталась под одеялом, зажатая ногами миссис Мартин, которая набросилась на нее с кулаками и поставила под глазом фингал. Потом она швырнула ножницы на пол и слезла с кровати. А когда направилась к двери, посмотрела на меня и сказала: «Это вам за то, что вы меня опять предали!»

Эмма проплакала всю ночь, подстригая волосы, чтобы сделать их хоть немного ровнее. Я осталась с ней, но она на меня даже не взглянула и лишь без конца повторяла: «Это ты во всем виновата! Ты!» А на следующий день сказала, что пошла в школу, но вместо этого отправилась в салон-парикмахерскую и сидела до тех пор, пока они не открылись. Мастер приложила все усилия, чтобы привести ее прическу в порядок. Я тоже в школу не пошла, а встретилась с папой и попросила его не давать делу ход. Объяснила, что совершила большую ошибку, и взмолилась больше ничего не предпринимать.

Доктор Уинтер даже не знала что сказать. Если бы эта история стала кому-нибудь известна, если бы о ней узнала хотя бы одна живая душа, вполне возможно, что те, кому это положено, присмотрелись бы к нам внимательнее. Но никто и никогда ничего не слышал о короткой прическе Эммы. В тот момент я поняла, что мама не показывала агентам этот альбом, когда три года назад они, организовав наши поиски, приходили к нам домой. Его спрятали под кипой аккуратно сложенных покрывал в комоде на втором этаже, где я его и обнаружила в первую ночь после возвращения домой. А потом решила показать, вместе с другими нашими детскими фотографиями, и принесла в гостиную.

– Вы кому-нибудь об этом рассказывали? Почему ваш отец ничего об этом не знал?

– Папа видит только то, что хочет видеть. Мы ему что-то наплели, и он поверил. Он не боец. Да, папа любит нас и старается ради своих дочерей, но вояка из него никакой.

Доктор Уинтер внимательно посмотрела на меня.

– Но кто-то же ведь об этом знал? Вы или Эмма обращались к кому-нибудь за помощью?

Я покачала головой.

– Мама рассказала мистеру Мартину, который слышал в комнате Эммы крики. Насколько я помню, мы с сестрой об этом никому не говорили.

– Касс, – доктор Уинтер вновь взяла меня за локоть, – мне жаль, что тогда все так получилось.

Я захотела взять ее за руку. Прильнуть к груди и выплеснуть из себя все, что накопилось. Но у меня не было права проявлять слабость.

– После этого я больше никогда не порывалась уехать к папе.

– А что было на следующий день? Когда Эмма вернулась домой с новой прической, а дело о пересмотре условий опеки приостановили?

– Мы пришли, когда в школе закончились занятия. Мама была на кухне. Она приготовила нам орехово-шоколадные брауни. Мы сели за стол, съели их, и она сказала: «Нас ничто и никогда не сможет разлучить, понимаете?» Мы с Эммой кивнули. Вот, собственно, и все.

Должно быть, я очень неумело скрывала свои чувства, потому что мама, глядя на нас с доктором Уинтер, спросила:

– Касс, а почему ты решила приехать к нам, а не куда-то еще?

– Это мой дом, – ответила я.

Но это была ложь. Я пришла сюда, потому что только здесь у меня была надежда найти Эмму.

– Ты вполне могла пойти к отцу. Или к Уитту. Ты же понимаешь, что мы все, в том числе и я, можем тебе помочь, если ты нам в этом не помешаешь. Неужели ты не хочешь найти Эмму?

В этот момент я вновь ощутила себя сильной.

– Хочу, – ответила я и спокойно посмотрела на нее, – и не только хочу, но уже сейчас ее ищу.

А потом произнесла то, что не решалась сказать, пока мама не вышла из комнаты:

– С Лайзой Дженнингс кто-нибудь говорил?

– Со школьным психологом? Да. Три года назад мы ее довольно подробно расспрашивали. Однако она так и не сообщила нам ничего толкового, хотя, на наш взгляд, наверняка что-то знала. Почему?

– Той осенью она много разговаривала с Эммой. Мой класс располагался напротив ее офиса, и я трижды видела, как сестра заходила к ней. Могу поспорить, что таких посещений было намного больше. Может, Лайза помогала Эмме. Может, именно она свела ее с Праттами.

Доктор Уинтер очень удивилась:

– Но если она действительно знала что-то важное, то почему ничего не сказала нам?

Мне ответ на этот вопрос казался очевидным, но я все равно произнесла его вслух:

– Если это она познакомила ее с Праттами, то у нее могли возникнуть серьезные проблемы, разве нет?

В этот момент в комнату вернулась миссис Мартин. На лице ее застыла подозрительность, спина выпрямилась, глаза превратились в две узкие щелки.

– Ну что, нашли что-нибудь стоящее? – спросила она.

Доктор Уинтер захлопнула альбом, где Эмма была изображена с короткой прической.

Я посмотрела на маму и улыбнулась, потому как вскоре ей предстояло узнать, что она далеко не самая умная женщина на всем белом свете. Я попросту подняла ставки в игре, в которую она играла, сама того не подозревая.

Двенадцать Доктор Уинтер

Лайза Дженнингс. Это имя пульсировало у Эбби в голове. Она вполне могла воскресить в памяти записи, сделанные во время первого расследования. Лайза Дженнингс ни разу не обмолвилась, что разговаривала с Эммой Таннер.

– К ней надо присмотреться повнимательнее, – сказала Эбби Лео, когда в гостиной Мартинов, кроме них, наконец никого не осталось.

Отобранные фотографии отдали художнице, и теперь все решили немного отдохнуть.

– Она больше не работает в той школе.

– Ну хорошо, а почему мы прошляпили историю с волосами? – спросил он. – Почему ничего о ней не слышали?

Эбби пожала плечами и передала ему слова Касс, которые девушка произнесла за несколько мгновений до того, как мать попросила дать ей немного передохнуть.

– Она не знает. Касс просто допустила, что мы спросим об этом, когда будем смотреть фотографии.

Истина заключалась в том, что подобное поведение матерей, страдающих нарциссическим расстройством личности, считалось классическим – любыми средствами разрушить альянс, формирующийся против них, прибегая к террору и насилию, чтобы призвать «подданных» к порядку.

– Не нравится мне все это, – сказал Лео, – ладно, давай теперь поговорим о шкипере.

– Давайте.

У них накопилось очень много вопросов, теперь перед ними лежало непаханое поле. Шел третий день расследования. В душу Эбби закрадывалась тревога.

– Поднимусь наверх к Касс. Может, нам удастся подольше не подпускать к ней мамочку.

Эбби улыбнулась:

– Желаю удачи. Касс не желает отходить от нее больше чем на ярд.

Лео отправился на поиски девушки. Эбби осталась. Перед ее мысленным взором стоял образ Джуди Мартин, которая набрасывалась на спящую дочь и отрезала ей ножницами волосы.

В голове тут же замелькали яркие картинки из ее собственного детства, будто хранившиеся до последнего момента в самом потайном уголке сознания, к которому Касс только что открыла доступ. Вот маленькая Мег прячется под столом от мамы, которая в одной руке держит ремень, в другой бутылку водки. Вот мама пришла в откровенном топике в школу на спектакль с их участием. Вот мама флиртует с молодым садовником на лужайке. Было много других образов. Даже слишком много. Но ни один из них даже близко не стоял с видением Джуди Мартин с ножницами в руках.

Отец Эбби бросил их, когда ей было пять. Жить с подверженной нарциссизму матерью очень и очень непросто. Постоянное дерганье, посредством которого такие люди то и дело добиваются от окружающих подтверждений любви и признательности, очень быстро начинает жутко утомлять. Невзирая на удивительные способности манипулировать другими, мать Эбби так и не смогла до конца понять их отца. Да, его привлекали ее обаяние и красота – действительно неоспоримые, но в первую очередь ему была нужна самая обычная жизнь, поэтому он нашел другую женщину, способную ему таковую обеспечить. Развод для мамы стал настоящим потрясением. Потерять мужа для нее означало разрушить хрупкое альтер эго, неизменно стоявшее на ее защите, и расстаться с иллюзиями о высоком положении в обществе. С иллюзиями о власти и доминировании над окружающими. Ее реакция оказалась на редкость жесткой, первым делом она стала буквально на каждом шагу тормозить бракоразводный процесс, не являясь в суд, отказываясь выполнять предписания судьи, – словом, делала все возможное, чтобы он длился вечно. Но несмотря на все ее старания, разбирательство все же завершилось. И тогда она стала искать забвения в алкоголе. Пока не погибла, возвращаясь домой дождливой ночью из бара, обнюхавшись кокаина и с уровнем алкоголя в крови на уровне убийственных 2,2 промилле. Эбби с Мег переехали к отцу и его новой жене. Теперь тех уже нет в живых, они оба скончались несколько лет назад.

Доктор Уинтер отчетливо понимала: сегодня что-то изменилось. Она стала постепенно ощущать, какие в этом деле задействованы силы, а также различать механизмы поведения Касс. Девушка не сопротивлялась постоянным попыткам агентов поговорить с ней наедине. Да, ей действительно хотелось, чтобы мама была рядом, но отнюдь не ради собственного спокойствия и комфорта. Она желала, чтобы миссис Мартин слушала ее рассказы об острове и всех тех ужасах, которым там подвергались ее дочери и внучка. И когда та выражала удивление, недоверие или возмущение, впадала в отчаяние и рыдала. «Да, – пришла к выводу Эбби, – перемены в поведении Касс обусловило именно недоверие, будто ввергающее ее в панику».

Были моменты, когда девушка начинала нервничать, но потом успокаивалась. Когда ее взор неистово выискивал на лицах собравшихся эмоции и реакцию на слова Джуди Мартин. Ей очень не понравилось, что Эбби проявила по отношению к ее матери доброту. Потому что постепенно начинала считать доктора Уинтер своей союзницей – знать бы только, в какой войне. Отыскать Праттов? Найти Эмму? Или что-то еще? У Касс Таннер наверняка был какой-то план, который она держала в тайне.

Но Эбби и сама кое-что задумала в отношении Джуди Мартин. Когда-то она долго изучала таких людей и теперь знала их досконально как снаружи, так и изнутри. Миссис Мартин пришлось ей поверить; поверить, что доктор Уинтер поддалась на ее чары. А раз так, то рано или поздно она допустит промах – что-то не скажет, где-то не отреагирует. Джуди пришлось ей поверить. И теперь Эбби лишь надо набраться терпения.

Вчера вечером, на второй день расследования, она вернулась домой, услышав ужасную историю о событиях на причале и о том, как Касс наказали за первую попытку побега. Потом просмотрела фотопортреты Билла и Люси Праттов, шкипера Рика и водителя грузовика. После чего подготовила их предварительный психологический профиль, описала возможные душевные травмы, а также поделилась своими соображениями с агентами на местах. Со шкипером все было просто. Из-за полученных в детстве потрясений он совсем еще в юном возрасте оказался на борту того рыболовецкого судна, где царили весьма жестокие порядки. А после изнасилования женщины воспылал ненавистью к себе.

Что касается Праттов, то они тоже пережили какую-то травму. Так или иначе связанную с детьми. Их отчаянное стремление иметь ребенка, но вместе с тем и полное отсутствие сострадания к дочери Эммы, когда та кричала от ужаса над холодной, черной водой, свидетельствовали о том, что у них против подобного рода привязанности выработался иммунитет. Теперь ребенок для них играл лишь роль психологического объекта. То есть не столько живого существа, сколько эфемерного понятия. После тех или иных событий в прошлом они лишились способности по-настоящему любить.

Это была лишь теория, но ведь надо было с чего-то начинать. Когда Лео вернулся с Касс, Джуди устроилась рядом с ней. Он бросил на доктора Уинтер взгляд, по которому та поняла – все его попытки поговорить с Касс наедине к успеху не привели.

– Если вы готовы продолжить, то нам хотелось бы послушать об этом шкипере, Рике. Любые сведения о нем могут принести неоценимую пользу, – начала Эбби. – Итак, по вашим словам, когда вы предприняли первую попытку бежать, он вам помешал, но потом все же помог.

– Да, – ответила Касс.

– Кроме того, вы говорили, что после того случая на причале, когда Пратты пытались отправить вас домой без ребенка, что-то изменилось.

– Совершенно верно.

– Его лицо приняло такой вид, будто Пратты, в его понимании, переступили черту, – продолжала Эбби, – и теперь мы хотели бы, чтобы вы рассказали эту историю до конца, заполнив пробелы касательно периода между первой попыткой побега и последней, благодаря которой вы смогли оказаться дома.

Касс опять посмотрела на свои руки; все ее черты свидетельствовали о сосредоточенности.

– Как вы думаете, с учетом того, что теперь у вас есть его портрет, Рика скоро найдут?

– Проблема в том, – ответил ей Лео, – что ему нет никакого смысла являться к нам самому. Он принимал самое непосредственное участие в похищении. А после случая с той женщиной на рыболовецком судне его совесть и без того отягощена чувством вины. Не забывайте и о его преданности Праттам, пусть даже значительно пошатнувшейся в последнее время. Ваша информация может навести нас на след членов его семьи. Может, им что-нибудь известно. Он ничего не говорил вам о своих близких?

– Нет. Никогда.

– Ну хорошо, – сказал Лео, – почему бы теперь вам не рассказать нам все, что вы знаете о шкипере?

Касс медленно кивнула и заговорила о Рике:

– Я долго размышляла о его преданности Праттам. Ее голос был ровным, будто она представляла школьный реферат на заданную тему. – …Думаю, в ее основе могут лежать три момента. Во-первых, долг. Если вы, например, спасете мне жизнь, я буду обязана вам до скончания веков. Масштаб этой преданности, равно как и ее продолжительность, будут зависеть от того, насколько этот долг велик.

Лео подался вперед – озадаченный и готовый вот-вот ее перебить. Рассказ о Рике и о том, почему он сначала ей помешал, а потом помог, девушка начала как минимум странно. Но Эбби слегка коснулась руки коллеги и покачала головой, желая его удержать. От Касс именно это и требовалось. Истина могла проявиться как в самой истории, так и в отклонениях от нее.

– А что насчет второго момента, Касс?

– Во-вторых, деньги. Если вы платите мне за преданность, то я служу вам, чтобы решать свои финансовые вопросы.

– Понятно, – кивнул Лео, – вы полагаете, что Рик был им верен из-за денег?

– Третий момент – это те или иные секреты. Зная, что вы храните мои тайны, я в ответ буду хранить ваши. На мой взгляд, это самая безупречная форма преданности, но, как и все безупречное, самая уязвимая.

– Потому что тайны могут причинить вред? – предположила Эбби.

Касс кивнула, судорожно сжав кулаки и устремив взор в стол.

– После первой попытки побега я действительно много думала о Рике. Задавалась вопросом, почему ему, по крайней мере внешне, на все наплевать. Пратты говорили, что рыболовецкое судно сыграло с его разумом злую шутку, но и оказался он на нем далеко не просто так. Иначе зачем восемнадцатилетнему парню делать такой странный выбор?

Эбби глубоко вздохнула и откинулась на стуле. Немного потянула время, перед тем как задать свой вопрос.

– Иногда подобные поступки совершают, дабы избежать эмоциональной боли. Впадают в крайности, отвлекающие от источника страданий.

Касс подняла глаза, на ее лице явственно читалось волнение.

– Да! Думаю, так оно и было. Похоже, что на тот момент он уже испытывал боль. Все дело в том, что Пратты ему платили, а устроиться шкипером ему больше было негде. Причем, судя по одежде, платили не щедрее других. Теперь у нас остается только два момента – долг и тайны. Пратты помогли ему избавиться от наркотической зависимости. Оплатили какую-нибудь программу реабилитации, чтобы он каждую среду по вечерам работал над своим недугом. Если днем или вечером в среду у нас возникала та или иная надобность, удовлетворить ее не было никакой возможности. Люси напоминала об этом каждый вторник, заявляя примерно следующее: «Я не хочу слышать завтра никаких жалоб, если вам вдруг захочется поесть мороженого или посмотреть новый фильм на DVD».

Насколько я понимаю, свой долг Рик давно оплатил. Пратты помогли ему справиться с наркотиками, очистили совесть, но он в ответ оказал им содействие в нашем похищении. Взял мою гребную лодку и отбуксировал ее обратно к причалу. А потом рассказал им о моей неудачной попытке побега, в итоге Эмма и ее ребенок чуть не утонули, и нам пришлось остаться…

Касс умолкла. Ее лицо побагровело, будто она едва сдерживалась, чтобы не раскричаться, заплакать или забарабанить кулаками по столу. Раньше, рассказывая истории, которые по идее должны были причинять ей боль, она вела себя совсем не так. Даже те, что выглядели куда страшнее этой. Тогда она сохраняла удивительное спокойствие.

Эбби коснулась ее руки.

– Я понимаю, о чем вы говорите. Он оплатил свой долг.

– Значит, вы считаете, что их связывала какая-то тайна? – спросил Лео. Касс кивнула. – И касалась она Аляски, в частности, причины, по которой он так и не помог той женщине?

Она кивнула опять:

– Он был уверен, что Пратты не рассказали ни одной живой душе, что он пережил на Аляске и что произошло прямо у него на глазах. Хотя мне это было известно, правда? Несмотря на юный возраст, порой я знаю то, чего не знают другие, и меня это шокирует. – Она опять опустила глаза и уставилась в какую-то точку на столе. – Ни одну тайну нельзя хранить под семью замками. Никогда. Разве что о ней не знает ни одна живая душа. Это же так очевидно. Люси считала себя никчемной оттого, что не могла родить ребенка. Помощь Рику стала одним из самых ярких моментов в ее жизни, благодаря которому она поняла, что тоже может приносить пользу, хотя у нее никогда не будет детей. И невзирая на то, что ей пришлось похитить Эмму. Но она настолько себя ненавидела, что знать это самой ей было явно недостаточно. Об этом обязательно надо было сообщить нам, чтобы мы знали, как хорошо она обошлась с Риком и оправдала оказанное ей доверие. А у вас из-за этого никогда не было конфликтов? – спросила Касс, глядя на Эбби.

– Не уверена, что правильно вас поняла.

– Я знаю, что каждый из нас нуждается в окружающих. Мы стремимся верить другим и всегда добиваемся от них любви. Но я просто не могу игнорировать то, что у меня в голове. Каждый, кому можно верить, в любую минуту может тебя предать. И совершенно не важно, кем он тебе приходится и собирается ли в действительности это делать. Друг. Муж. Жена. Брат, сестра. Собственный ребенок. Даже родители. Некоторые идут на предательство, никогда ни о чем не задумываясь, – им просто на все наплевать. Но вот другие ищут оправданий, и порой их вроде бы даже нельзя ни в чем обвинить. У них свои резоны. Вы понимаете, что я имею в виду? – Эбби осторожно кивнула. – Вот почему я сказала, что подобная форма преданности является наиболее уязвимой. Потому что секреты нельзя посадить под надежный замок, а преданный вам человек в один прекрасный день предаст. Именно это Люси и сказала Рику. Понимаете?

– Да, Касс, понимаем, – ответил на ее вопрос Лео.

Но вот о Джуди Мартин этого сказать было нельзя, потому как она больше не могла молчать ни секунды. Что-то из сказанного задело ее за живое.

– Какая глупость, маленькая моя! Если бы это была правда, мы бы все поубивали друг друга, не так ли? Есть люди, которым можно верить. Просто нужно уметь выбирать. И если ты сама заслуживаешь, чтобы тебе хранили преданность. Я в этом совершенно уверена, – и она в довершение своих слов решительно кивнула.

Касс продолжала, не обратив на ее слова никакого внимания:

– Я пришла к этим ужасным выводам, находясь там, на острове. И совсем от этого не расстроилась. Просто сопоставила их с выражением, которое видела на лице Рика в тот день на пристани. А потом вдруг поняла, что у моего плана побега есть все шансы воплотиться в жизнь – настолько, что я даже разволновалась.

Как-то раз я сидела на причале в ожидании катера. Рик пришвартовал его и засунул ключи в небольшую сумочку на поясе, чтобы мы не могли их украсть. Он явно удивился, но так и не спросил, что я там делаю. Потом еще немного повозился и вытащил несколько пакетов с продуктами. «Вам помочь?» – спросила я. Он отказался и пошел. Я последовала за ним. А потом просто взяла и выпалила: «Мне жаль, что тогда на Аляске так все случилось». Он споткнулся, остановился, но на меня все же не посмотрел. Потом пошел дальше, а я осталась стоять. На сегодня с него было достаточно. Семя я заронила.

Эбби прекрасно понимала, что сделала Касс.

– Вы просто дали ему понять, что они обманули его доверие. Наболтали об ужасных вещах, которые он творил и которых впоследствии очень стыдился.

– Зачем вы это сделали? – вступил в разговор Лео. – Чтобы поколебать его преданность?

– Да, но это было только начало, – кивнула Касс. – Чтобы переварить мои слова, Рику потребовалось немало времени, но ему это все же удалось. После чего в его душе воцарился вакуум.

– Который решили заполнить вы? – спросила Эбби.

Ответ уже был ей известен. В плане, построенном на манипуляциях, это был следующий логичный шаг.

– Да.

– Вы были с ним близки, Касс? Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

Касс кивнула, резко подняла голову и бросила на Эбби взгляд – сосредоточенный и колючий.

– Да, – ответила она.

Джуди ахнула и поднесла ко рту ладонь, будто придя в ужас.

– Касс! – воскликнула она. – Почему ты сразу нам об этом не сказала?

Эбби не обратила на нее внимания:

– Как это случилось? Когда? Вы можете нам об этом рассказать?

– На такой шаг я пошла далеко не сразу, но все же воспользовалась данной мне властью. Властью секса. Его могуществом, понимаете. Ведь это как раз то, посредством чего женщины подчиняют себе мужчин, не так ли?

Теперь она смотрела на мать. На какое-то мгновение в комнате стало тихо.

Эбби отчаянно хотелось пройти этот путь до конца, но не сейчас. Не в присутствии Джуди. Поэтому она двинулась дальше.

– Сначала вы создали в его душе пустоту, а потом заполнили ее чем-то новым.

– Да, действительно заполнила чем-то новым. Кусочками себя. И каждый раз, когда я дарила ему очередной фрагмент, потом целыми днями напоминала себе, зачем это делаю.

– Ложиться в постель с таким человеком, должно быть, очень трудно, – кивнула Эбби. – По причинам, которые знаете только вы, а он даже не догадывается.

Перед тем как Лео решил чуть надавить, в комнате повисла долгая пауза.

– Стало быть, когда вам удалось ночью ускользнуть, он уже ждал вас? – спросил он. – С катером и грузовиком на материке, за рулем которого сидел его друг?

– Да, – опять послышался ответ Касс, – как я уже говорила, это далось мне нелегко. И далеко не сразу. Несколько месяцев спустя.

– Но ведь все это время вы с ним разговаривали. Неужели вам ничего не удалось от него узнать? Где вас держали, откуда Рик был родом, как познакомился с Праттами, как они ему платили?..

– Нет! – дико замотала головой Касс. – Думаете, я бы вам не сказала? В общении со мной он был очень скуп на слова. Стоило мне хоть немного на него надавить, как он тут же пришел бы к выводу, что мне верить тоже нельзя!

– Ну хорошо, Касс, не волнуйтесь. А как насчет водителя грузовика? Рик не говорил вам, откуда он его знает? – не сдавался Лео.

Девушка покачала головой.

– Касс, – вступила в разговор Эбби, – вам надо сходить еще к одному врачу. Который лечит взрослых.

Но девушка отказалась:

– Я хочу чтобы вы провели тесты, на которых так настаивает мама. Чтобы никто не считал меня умалишенной.

– Касс, никто и не думает, что у вас проблемы с головой, – успокоил ее Лео. – Завтра все сделаем.

Эбби не возражала.

– Отлично! – с видимым облегчением сказала Касс. – Вы не отказались от намерения их найти? Найти тот остров? Отыскать всех этих ужасных людей, несмотря на то, что шкипер мне помог?

Лео посмотрел на Эбби, и та увидела, что из него отчаянно рвется наружу отец. Это был один из тех моментов, когда Касс, представляя разительный контраст с другими, казалась сущим ребенком, когда вела себя не по годам мудро.

Эбби все это очень тревожило.

– Мы обязательно их найдем, – убежденно сказал Лео, – и их, и вашу сестру.

Реакция, спровоцированная Касс, не удивила ее и не утешила. На ее лице скорее мелькнуло что-то вроде удовлетворения, свидетельствуя о том, что как раз на это она и рассчитывала.

Касс Таннер предлагала всем отправиться в путешествие, и единственный способ найти Эмму заключался в том, чтобы присоединиться к ней.

Тринадцать Касс

О могуществе секса мама впервые с нами заговорила, когда Эмме было тринадцать лет. Сразу после того, как за спиной отца стала заниматься любовью с мистером Мартином. Думаю, она очень обрадовалась, обнаружив, что благодаря этим чарам может по-прежнему держать мужчин в своей власти. Мистер Мартин был человек очень влиятельный, а в случае с мамой годы брали свое.

Дело здесь не только в молодости и красоте, девочки мои, – любила она повторять с ненавистной мне улыбкой на устах, – самое главное – это чувства, которые вы им внушаете, например, что могущественнее их нет никого на всем белом свете! Каждому из них надо дать понять, что вы таете от него, как ни от кого другого. Женщины обожают этот трюк. Воспринимайте это как игру.

Подобные уроки она преподавала нам каждый раз, когда вокруг происходило что-то в ее глазах важное. Какая-то женщина с большой грудью и короткой стрижкой в клубе – Видите, как все мужчины пытаются с ней заговорить? И дальше в том же духе. Эмма в таких случаях прислушивалась, хотя и делала вид, что ее это не интересует. Что до меня, то я всегда делала вид, что внимаю ей, но на самом деле мысленно отгораживалась от ее глупого голоса и еще более глупых слов.

Впервые увидев доктора Уинтер, я сразу поняла, что она никогда не практиковала на мужчинах свое сексуальное могущество, как призывала миссис Мартин. Откуда – сказать не могу, просто поняла, и все. Может, просто потому, что она была не замужем. А может, реагировала на маму совсем не так, как большинство женщин, которые смотрят на таких, как миссис Мартин, со смесью зависти и презрения, потому что сами тоже хотят иметь такую же власть над противоположным полом, но при этом ненавидят пользоваться ею, чтобы добиться чего-то в жизни. На мой взгляд, если перед вами женщина, обладающая сексуальным могуществом, но не пользующаяся им, то ей можно смело доверять.

Тогда я задумалась, можно ли верить доктору Уинтер. Можно ли прильнуть к ее груди, как я прильнула к груди брата, увидев его на следующий день, а потом рассказать все о маме и о том, что она с нами сделала? Но урок, который несколько лет назад мне преподали женщина в суде и отец, не прошел зря. Как я уже не раз говорила, люди верят только в то, во что хотят, а у меня не было ни малейшего представления о том, во что верит доктор Уинтер. Я испугалась, что и так рассказала ей слишком много про ту историю с прической Эммы.

Сексуальное могущество не безгранично. Я знала об этом после некоторых наблюдений, сделанных еще до нашего исчезновения, а когда увидела Хантера с его подружкой, получила еще одно тому подтверждение. О том же свидетельствовал и вид мистера Мартина, когда он смотрел на Эмму, в то время как миссис Мартин была у него под боком, готовая отдаться в любую минуту, в любое время дня и ночи.

Я поняла это еще до того, как в Интернете разместили фото обнаженной Эммы. И когда увидела, сразу поняла, кто их сделал.

IP-адрес привел агентов в наш дом, стало быть, снимки загрузили на сайт либо с нашего общего десктопа, либо с ноутбука Хантера. Ни в одном, ни в другом фото Эммы топлес не обнаружились, поэтому напрашивалось предположение о том, что их удалили. Компьютеры даже хотели увезти, чтобы специалисты попытались найти на жестком диске выброшенные файлы, но мистер Мартин этому воспротивился. Сказал маме, что Эмма несовершеннолетняя и если какой-нибудь техник отыщет фотографии обнаженной девочки и сообщит об этом в ФБР, их всех могут обвинить в детской порнографии. Компьютерщик это действительно подтвердил. И сказал мистеру Мартину, что так было во время одного бракоразводного процесса: жена, подозревая мужа, позволила специалисту покопаться в удаленных файлах на жестком диске компьютера, и он нашел там фотографии несовершеннолетних, которые вылезают в виде рекламы при посещении порнографических сайтов. Супруг, скорее всего, специально не искал именно несовершеннолетних, но их снимки у него все же оказались и окончательно избавиться от них он так и не смог.

Миссис Мартин с этим спорить не стала. Думаю, она даже почувствовала в душе облегчение, потому как и слышать ничего не хотела о тех фото.

В итоге все решили, что это Хантер взял их и разместил в Интернете. Уитт съездил ему по физиономии. Я сказала, что хочу жить с папой. И мама состригла Эмме волосы.

Но мистера Мартина выдали не события, вызванные размещением этих снимков в Сети, а то, что было до этого.

Началось все предыдущей весной с того злосчастного парня из школы Хантера, с которым Эмма переспала. Несколько недель после этого она не разговаривала с Хантером, потому как он называл ее сучкой и смеялся в лицо. Однако так продолжалось недолго.

Хантеру очень не хватало Эммы. Ему нравилось сидеть с ней рядышком на диване и смотреть фильмы ужасов, кайфовать, ускользать из дома и отправляться на пляж на вечеринки. Он соскучился по ее улыбкам, по манере встряхивать волосами, о рассказах о ее жизни. Поэтому, когда она вернулась из летней поездки в Европу, Хантер к ней подобрел. Они по-прежнему ругались, но потом кайфовали, смеялись и прижимались друг к другу на диване. Но это тоже длилось недолго.

В начале августа Эмма стала подбивать клинья к новому мальчику из нашего клуба, и Хантер опять чуть ли не с ума сошел от ревности. Он стал таким же жестоким, как и до этого. Устраивал Эмме множество мелких гадостей, к примеру, прятал все нижнее белье или телефон, чтобы она не могла его найти. Но самое худшее было в том, что он вновь стал называть ее сучкой.

Доброе утро, сучка. Ну как фильм, сучка, понравился? Опять телефон потеряла, сучка?

От мамы почти никакой помощи не было. Каждый раз, когда она поднимала этот вопрос перед мистером Мартином, тот впадал в гнев, воспринимая это как критику в адрес его сына. Он, по крайней мере, говорил так. Но при этом злился и на Эмму за то, что она причиняла Хантеру боль, а заодно ранила его и мамины чувства, от чего им обоим, но в первую очередь ему, мистеру Мартину, было плохо.

Как-то вечером в конце лета Эмма вернулась домой с вечеринки, на которую ходила вместе с этим новым бойфрендом. Ее ждал Хантер. «Какая же ты гнусная сучка!» – сказал он. Не обратив на него внимания, она стала подниматься по лестнице. Хантер пошел за ней. «Отвали от меня, лузер!» – крикнула она. Но он от нее не отстал, поднялся наверх и с такой силой прижал ее к стене коридора на втором этаже, что одна из фотографий в рамках, повешенных там миссис Мартин, упала на пол и разбилась. Вдавил предплечье ей в грудь и полез рукой в трусики. Ты это позволяешь ему делать, да? Это? Вот так, да?

Сестра просто смотрела на него в упор. Я застыла в коридоре, как изваяние. Зрелище было странным и пугающим, но Эмма почему-то совсем не боялась. Об этом можно было с уверенностью сказать, бросив взгляд на ее лицо. Она повела себя дерзко и вызывающе. Он мог сунуть ей в трусики руку. Мог даже поцеловать с языком. Но это не сыграло бы никакой роли. Сестра обладала властью над Хантером и ни за что на свете не отказалась бы от нее, отдавшись ему. Она намеревалась пользоваться ею, чтобы мучить его и истязать.

На следующий день Эмма была у себя в комнате. Одевалась, опять собираясь на вечеринку, но меня к себе не впустила. Сказала, что хочет побыть одна и что я ее достала. Отвезти ее должен был мистер Мартин, потому что мама занималась своими благотворительными делами. Я услышала, как он позвал Эмму с первого этажа. Та не ответила. Поскольку мне стало интересно, я выключила музыку и прислушалась. Послышались шаги – кто-то поднимался по лестнице. Эмму опять позвали. Потом кто-то постучал в дверь и она тут же открылась. Стало тихо.

Я тихонько приотворила свою дверь. Мистер Мартин исчез в комнате Эммы. Несколько мгновений оттуда не доносилось ни звука, потом он вышел в некотором ошеломлении и увидел меня. Отвел глаза и вновь посмотрел на меня. В руке у него был телефон. На лице – стыд.

Скажи сестре поторопиться.

Войдя в комнату Эммы, я увидела, что она стоит перед зеркалом и улыбается. На ней был сарафан на лямках, на ногах – туфельки «Доктор Шолль». Свои длинные волосы она разгладила с помощью утюжка, а губы накрасила яркой алой помадой. Лицо ее было красным от возбуждения.

Точно так же Эмма выглядела и на фотографиях, выложенных в Интернете, – сарафан, волосы, макияж и комната. На одном из снимков она сбросила верхнюю часть сарафана и обнажила грудь. Увидев фото, я, в отличие от всех остальных, прекрасно поняла, когда их сделали. И не только когда, но и кто.

Эмма никогда мне об этом не рассказывала, но, на мой взгляд, произошло примерно следующее: она затаила на Хантера неистовую злобу за то, что он засунул ей в трусики руку и все лето обзывал сучкой. Заманила мистера Мартина к себе в комнату и попросила снять ее, чтобы потом поместить фото в «Инстаграм» или другой, не менее безобидный ресурс. Потом откинула верхнюю часть платья, тем самым устроив мистеру Мартину что-то вроде проверки. Тот несколько лет глядел на нее и завидовал сыну, что он с ней так сблизился. Теперь, наконец, она была в его власти, пусть даже лишь на короткий миг. И вместо того, чтобы повернуться и уйти, он сделал последний снимок и сохранил его на телефоне, чтобы всегда помнить о том дне и удовлетворять свои порывы. Путь весьма скользкий, особенно с учетом снедающего его жгучего желания. Стоит дать слабину и…

Кроме того, я пришла к выводу, что мистер Мартин не выкладывал эти фотографии в Интернете. В этом для него не было никакого смысла, тем более что сайт относился к категории тех, о которых взрослые ни разу даже не слышали.

Поэтому не знаю когда, но Эмма, вероятно, рассказала Хантеру и о снимках, и о мистере Мартине. А тот в отместку разместил их на интернет-ресурсе, развязав тотальную войну, свирепствующую под крышей нашего дома в течение двух лет. Вплоть до ночи нашего исчезновения.

На третий день после моего возвращения приехал Уитт. В ту ночь я решила остаться у папы. Я думала, что это принесет облегчение, но он чувствовал себя не самым лучшим образом, и я поняла, что эмоциональная буря в его душе захватила в свой водоворот и меня.

Я знаю, что доктор Уинтер наставляла его, как со мной разговаривать. Просила не усердствовать с эмоциями, задавая вопросы о моем пребывании на острове, и стараться, чтобы в голосе не было осуждения. Отцу это давалось с большим трудом. Я знаю, он действительно пытался. Видела, как он напрягался, не решаясь о чем-то меня спросить, чтобы не показать, как страшно он волнуется за дочерей. Когда мы сели за стол, чтобы перекусить доставленными из ресторана блюдами, я увидела, как вздулись вены у него на лбу, на шее и предплечьях.

– Ты, наверное, соскучилась по китайской кухне? Она всегда была твоей любимой.

Я ответила, что мне ее действительно очень не хватало.

– А как насчет телевизора? Вам там разрешали смотреть любимые шоу? А фильмы?

Я немного рассказала ему о передачах и фильмах, которые мы смотрели. У нас была спутниковая тарелка, по всей видимости, установленная незаконно, потому как работала с перебоями. Потом я спросила, видел ли он эти фильмы и программы.

Выслушав меня, папа не сдержал слез и выбежал из комнаты. По сути, даже попросил у меня разрешения выйти, потому что ему надо было поплакать. Сказал, что пойдет на улицу и купит нам мороженого. Я подумала, что с его стороны это деликатно и мило. Но все равно разозлилась. Мне так хотелось, чтобы он был сильнее.

Я видела, что Уитт, по обыкновению, терпел его с большим трудом. Отца он никогда особо не уважал, и мне казалось странным, что папу это беспокоило меньше, чем то, что мама предпочла ему мистера Мартина и ушла. Но это, опять же, возвращало меня к одному из маминых уроков о том, как каждый стремится заполучить то, что ему не положено. Увидев, какие пагубные последствия может принести желание чем-то обладать, я никогда больше ни к чему не стремилась.

Впрочем, это не совсем так. Я никогда не откажусь от намерения найти сестру.

Отец всегда был таким. Нам приходилось не только видеть его чувства, но и в значительной степени ему сопереживать, потому что это вполне нормально, особенно для молодых людей, которые только-только учатся состраданию и сочувствию. Собственная слабость его всегда огорчала. Огорчала, когда он плакал перед нами, когда после развода отдал нас маме, когда изменял с ней первой жене, разрушая семью и предавая Уитта. Но я устала прощать. Прощать его и миллионы тех, кто наблюдал мою историю с экрана, а потом на том же телевидении отпускал дурацкие комментарии. Прощать всех, кто так любил говорить: «Извините, мне очень жаль». Это «извините» случается каждый раз, когда люди допускают что-то плохое. И все их «мне-так-жаль» уже давно не вызывают в моей душе ничего, кроме презрения.

Оставшись с Уиттом наедине, я чуть не погибла – развалилась на мелкие кусочки, тут же рассыпавшиеся по полу, понятия не имея, как сложить их обратно вместе. Звучит скверно, хотя на деле все было с точностью наоборот. Когда отец ушел и за ним закрылась дверь, я тут же упала в объятия Уитта и разрыдалась. Историю моего пребывания на острове он уже слышал и поэтому не стал задавать никаких вопросов. Ни одного. Сказал, что все будет хорошо и что он лично за этим проследит. А потом добавил, что я могу переехать к ним с женой и жить у них. Мы немного поговорили об обеспечительных мерах и стратегии поисков Эммы – ничуть не сомневаясь, что найдем ее! – подумали как пережить это непростое время и что делать в будущем, когда автомобили журналистов уедут и мои пятнадцать минут славы останутся позади. Он пообещал натаскать меня по нескольким предметам, чтобы я сдала все тесты по программе средней школы и получила аттестат. Потом мне предстоит поступить в колледж – он добьется этого, чего бы ему это ни стоило. Все это он очень быстро прошептал мне на ушко, прижимая к себе, пока из моих глаз ручьем текли слезы. Я кивала и без конца повторяла «хорошо-хорошо», давая понять, что все слышу и верю ему. Хотя на самом деле это было не так. Я хоть и верила, но все же не до конца. Больше притворялась.

Уитт отстранился и посмотрел мне в глаза.

– Что случилось, Касс? Ты боишься, что мы ее не найдем?

– Да, – ответила я.

– Но почему? У тебя вызвали вопросы агенты ФБР или эта доктор?

Тогда я рассказала ему о разговоре между мамой и мистером Мартином, который подслушала, стоя за закрытой дверью их спальни:

– Джонатан, она повредилась в уме. Ты слышал, что она говорила? Обо всех этих людях, о ребенке Эммы… это же безумие!

– Ну и что? Как ты не поймешь? Они сами должны это увидеть. Ты не можешь вдолбить им в голову, что она сошла с ума. Пусть они сами убедятся в этом в ходе расследования. Пусть отыщут остров и шкипера.

– А если нет?

– Что нет?

– Если она не сумасшедшая и с головой у нее все в порядке?

– Еще один такой разговор я не выдержу! Клянусь богом, Джуди… порой ты бываешь такой дурой…

– Не злись, я просто боюсь. Все эти ее россказни – у Касс явно проблемы с головой. И на том точка.

Потом они принялись обсуждать признаки того, что у меня «поехала крыша». Их рассуждения напоминали собой параноидальный бред. Стоило им намекнуть доктору Уинтер и агенту Страуссу, что я не в себе, как вместо поисков Эммы те стали бы проверять, не тронулась ли я умом. Для меня это стало еще одной причиной поехать к отцу. Нужно было узнать мнение Уитта и окончательно убедиться, что Мартины на мой счет ошибаются, а если даже и нет, если у меня действительно помутился рассудок, им все равно никто не поверит, и ФБР продолжит поиски сестры.

Уитт немного посмеялся. Нет, не потому, что его развеселили какие-то мои слова. Так смеются те, кто помышляет о мести.

– Ну и пусть! Пусть себе думают, что ты сошла с ума. Пусть волнуются и спорят об этом до потери сознания. Когда вы с Эммой были маленькие, вам еще не такое приходилось терпеть. Послушай – все очень просто. Завтра ты пройдешь все положенные психологические тесты, и эта история для тебя закончится.

– А ФБР продолжит искать Эмму по всему побережью.

– Да, останавливать ее поиски никто не собирается. Найдут школьного психолога, поговорят с ней. Так или иначе, но твою сестру найдут.

Тогда я спросила его, что он подумал, когда услышал мою историю и на меня посмотрел. Ему не показалось, что я чокнутая? Миссис Мартин прекрасно владела искусством подменять реальность вымыслом в глазах окружающих. Вполне возможно, такой же трюк она проделала и со мной.

– Нет! – категорично заявил он. Даже слишком категорично. Но спрашивать еще раз я не стала. Он обнял меня и добавил: – Нет, Касс, ни в коем случае! Клянусь тебе.

Я все плакала и плакала у него на груди, орошая слезами его рубашку. Как же мне хотелось вернуться в прошлое, в те времена, пусть даже далеко не лучшие, когда мы с Уиттом и Эммой собирались в этом доме. Возможно, папа и прав. Может, обладать такого рода вещами действительно опасно, ведь когда их лишаешься, мир вокруг тебя рушится и разваливается на куски.

Тогда Уитт не знал, что со мной делать. Но я отчетливо видела, что все плохое ушло и осталась лишь его любовь ко мне.

– Поехали к нам. Сию же минуту! Ты сделала все от тебя зависящее, чтобы найти Эмму. Тебе слишком досталось, Касс.

В этот момент вернулся с мороженым папа. Я вытерла слезы, и Уитт больше ни разу не предложил мне поехать с ним. Мы втроем устроились за кухонным столом и съели мороженое.

Я подумала о словах, произнесенных Уиттом, когда я успокоилась. О том, чтобы сесть к нему в машину и никогда больше не возвращаться. На меня снизошло огромное облегчение, какого я не испытывала еще ни разу в жизни – мне будто вкололи сильнодействующий наркотик, напрочь избавивший от боли. Но чтобы довести задуманное до конца, без боли было не обойтись.

Поэтому мне нельзя было просто сесть в машину к брату, уехать и начать новую жизнь. Не сейчас. Для этого еще не пришло время.

Сначала нужно было закончить с миссис Мартин.

Четырнадцать Доктор Уинтер – четвертый день возвращения Касс Таннер

На четвертый день после возвращения Касс Таннер домой они сидели в машине на парковке средней школы в Данбери и говорили о шкипере, опознанном как Ричард Фоули. Эти сведения поступили сегодня утром и работу по другим направлениям тут же приостановили. У агентов появился замечательный след, способный вывести их на шкипера, затем на остров, а потом – все надеялись – на Эмму и ее дочь.

– Ошибки быть не может? – спросила Эбби.

– Как ты думаешь, в официальных документах Департамента рыболовства и охоты Аляски зафиксировано много групповых изнасилований на судах?

Агенты отделения ФБР на Аляске отыскали семилетней давности статью в «Кетчикан Дэйли Ньюс». В ней один из рыбаков поведал об изнасиловании. Потом правоохранители связались с готовившим материал журналистом. Фоули отказался назвать фамилию женщины, а без подтверждения газета не имела права поименно называть всех, кто принимал участие в том злодеянии.

Эбби задумалась. Семь лет – срок долгий, но у маленьких городков память тоже не короткая.

– Вот послушай. Журналист сообщил, что Фоули три года жил в Кетчикане. Плавал на разных судах, потом сходил на берег. По его собственному признанию, после того случая он уехал и вернулся только семь лет спустя, чтобы искупить вину за длительное молчание.

– Слишком поздно заводить дело?

– Канцелярия окружного прокурора сообщила, что без содействия той женщины они не могли даже пальцем пошевелить. Там каждая собака ее знает, городок ведь маленький. Но через столько лет она и слышать ничего не пожелала о той истории. Пригрозила даже уехать. Статью поместили на одну из последних полос, и из всей этой затеи так ничего и не получилось.

– А Фоули? – спросила Эбби.

– Как приехал, так и уехал. Я так понимаю, он не горел желанием столкнуться со старыми дружками по тому рыболовецкому судну.

– И где он сейчас?

– Его активно ищут. Рыщут по всему городку и спрашивают, не помнит ли кто этого человека, не рассказывал ли он кому-нибудь, откуда родом и куда собирался уезжать. Через бывшего работодателя узнали номер его социальной страховки и старый адрес. Теперь намереваются поговорить с хозяйкой квартиры, которую он снимал, если, конечно, найдут, потому как вскоре после отъезда она продала дом.

– Органы социального обеспечения что-нибудь интересное сообщили?

– Нет. На тот момент ему едва исполнилось восемнадцать и это была первая его работа. Судя по всему, и последняя.

Эбби чувствовала на себе пристальный взгляд Лео. Изучать ее, когда она смотрит в сторону, якобы ничего не замечая, давно вошло у него в привычку.

– Ты спишь? – спросил он.

Она утвердительно кивнула, потом покачала головой и наконец ответила:

– Есть немного.

– Да, нам придется нелегко, – сказал Лео, глядя на фотографию Фоули.

– Почему вы так считаете? – озадаченно посмотрела на него Эбби. – Мы же нашли шкипера.

Лео сам говорил ей, что они найдут остров и отыщут Эмму. У них была Касс, непосредственный участник событий, знавший, что случилось. А теперь и Ричард Фоули. И Эбби, наконец, Эбби начала ему верить.

– У нас есть имя шкипера, но не его местонахождение, – ответил Лео. – А это, малыш, совсем разные вещи.

Родители Фоули не виделись с ним и ничего о нем не слышали с того самого момента, когда ему исполнилось восемнадцать и он уехал на Аляску. Ричард был трудным подростком и они облегченно вздохнули, когда он начал самостоятельную жизнь. Считали, что сын поставил перед собой цель, взялся за ум и стал взрослым, ответственным человеком, которого ценят окружающие. Им всегда казалось, что рано или поздно он вернется в Портленд, где прожили уже три поколения их семьи.

При разговоре с его родственниками Эбби не присутствовала. Отец, мать и две старшие сестры были потрясены, узнав, что Рик причастен к похищению сестер Таннер, о котором с утра до ночи талдычили новостные каналы. Они назвали его близких и друзей, сообщили, у каких врачей и стоматологов он лечился, одним словом, предоставили все сведения, о которых их просили. По их мнению, Рик, поспособствовав побегу младшей сестры, теперь мог удариться в бега. В противном случае ему грозила смертельная опасность со стороны живших на острове похитителей.

Данбери располагался в часе езды к северу от академии Саундвью, где учились в старших классах сестры Таннер. Недавно Эбби просмотрела свои записи о разговоре с их школьным психологом Лайзой Дженнингс. Женщина утверждала, что знала Эмму не очень хорошо и ни разу не говорила с ней наедине. Агенты из отделения в Нью-Хейвене проверили ее, но не нашли ничего предосудительного. Но Касс по-прежнему настаивала, что Лайза давала Эмме советы и довольно тесно с ней общалась. Этот след казался ей важнее других, и тому надо было искать объяснение.

– Введи-ка меня в курс дела, – попросил Лео.

Эбби вытащила из сумки свои записи и хотя вполне могла поведать эту короткую историю и без них, все равно стала читать:

– «Шесть лет работала в Саундвью в должности школьного психолога. Ушла после исчезновения девочек, дождавшись окончания занятий. Тридцать четыре года. Не замужем. Закончила университет Феникса, получила степень магистра в сфере социальной работы».

– Что она говорила во время беседы?

– Выражала о девочках разные мнения и передавала то, что о них говорилось в учительской. Но при этом утверждала, что сама знала их лишь поверхностно, как правило, встречаясь с ними лишь в коридоре, – пожала плечами Эбби. – Три года назад предоставленные ею сведения помогли нам составить о них общее представление. В то же время она не сообщила ничего, что навело бы нас на след отца ребенка или человека, который помог Эмме бежать.

– Вот и славно. Давай тогда сначала разрешим эту маленькую загадку, а потом вернемся к Ричарду Фоули.

Эбби вслед за Лео поднялась на школьное крыльцо. Они поговорили с дежурной и по узкому серому коридору направились в кабинет школьного психолога Лайзы Дженнингс. Он не имел ничего общего с мраморными полами академии Саундвью.

Агенты устроились на металлических стульях у низенького столика, на котором аккуратной стопкой лежала кипа журналов для подростков. Лайза Дженнингс была так же красива, как три года назад, но теперь, на середине четвертого десятка, щеки под ее скулами немного впали, а в уголках глаз залегли морщинки. На пальце женщины красовалось обручальное кольцо с бриллиантом.

– Рада видеть вас опять, тем более, что обстоятельства сейчас куда более благоприятные, чем тогда, доктор Уинтер, – сказала она, широко улыбаясь.

Эбби ответила ей тем же:

– Я тоже. К тому же примите мои поздравления. Кольцо просто прекрасное.

Лайза растопырила пальцы.

– Спасибо. До великого дня нашей свадьбы осталось всего несколько месяцев!

– Да, – согласилась Эбби, – событие действительно волнительное.

Лео был не в настроении вести светские разговоры. Он устроился на углу журнального столика, сел на краешек стула, широко расставил ноги и уперся локтями в колени.

– Вы много читали о возвращении Касс Таннер?

Его неожиданный вопрос женщину напугал. Она откинулась на стуле и подперла рукой щеку, будто задумавшись над услышанным.

– Прочла все, что смогла найти. Думаю, это естественно.

Лайза перечислила факты, известные широкой публике, – что девочки уехали, потому что Эмма была беременна, а потом жили на острове недалеко от побережья штата Мэн с Биллом и Люси Праттами. Что шкипер по имени Ричард Фоули помог Касс бежать, а Эмма, по всеобщему убеждению, до сих пор находится на том острове вместе с дочерью, которой уже исполнилось два годика.

– Я что-нибудь пропустила? – спросила она.

– Мы пытаемся найти того, кто свел Эмму с Праттами, – вступила в разговор Эбби. – Вряд ли это их настоящая фамилия, поэтому нам приходится искать тех, с кем они могли быть знакомы до исчезновения сестер, чтобы нащупать хоть какую-то связь.

– Понимаю. Мне очень хотелось бы вам помочь, но я даже не знала, что Эмма беременна, и уж тем более, кто помог ей подготовить побег.

Лео с любопытством посмотрел на нее.

– Странно. А Касс сказала нам, что вы с Эммой тесно общались. Что в начале осени старшая сестра стала все чаще и чаще наведываться к вам в кабинет. Девушка уверена, что вы вполне можете располагать ценными сведениями, к примеру, знаете как зовут парня, благосклонности которого она добивалась.

Лайза Дженнингс покачала головой.

– В этом заявлении нет ни слова правды. Зная, какой хаос царит в их доме после развода родителей, я в последние пару лет пыталась с ней поговорить, но ей это было неинтересно. В прошлый раз я, кажется, вам говорила, что Эмма отгородилась от всех прочной стеной, что, по-видимому, придавало ей уверенности. Вплоть до самонадеянности, а может, даже и высокомерия.

– Но за этой стеной, – довела ее мысль до конца Эбби, – она чувствовала себя очень хрупкой и ранимой. Почему вы так решили?

– Если мне не изменяет память, такой вывод я сделала, основываясь на словах ее учителей. Кроме того, она активно пользовалась своей внешностью, чтобы привлекать на свою сторону друзей. Особенно мальчиков.

– Хмм, – произнесла Эбби, – и что там было с ее внешностью? Помню, мы об этом говорили, я где-то даже записывала, но сегодня очень плохо выспалась и…

– Знаете, иной раз она применяла слишком агрессивный макияж. Подводила глаза и красила губы. Всегда распускала волосы и тщательно их распрямляла. Любила демонстрировать ноги, поэтому надевала коротенькие юбочки и обтягивающие брючки. У нас есть определенные требования к одежде, но девочкам не составляет труда найти в правилах лазейку.

Когда Лайза умолкла, Эбби с Лео не стали ничего говорить, чтобы понять, заполнит ли она воцарившуюся в комнате тишину. И она не заставила долго себя ждать:

– Потом Эмма вдруг очень коротко постриглась, и девчонки посчитали ее удивительно дерзкой и храброй. Мальчикам тоже стало интересно. Со стороны могло показаться, что она решила бросить вызов первым, чтобы понравиться вторым. И заставила всех поверить в свою смелость. Ей нравилось, когда окружающие считали ее неустрашимой.

Лео сунул телефон в карман, будто собираясь уходить.

– Значит, Эмма никогда не обращалась к вам за советом?

– Нет, никогда.

– И вы не знаете, с кем из мальчиков она могла встречаться на момент своего исчезновения?

– Нет.

– И даже не догадывались, что она была беременна?

– Откуда?

– У вас нет на подозрении никого, кто мог помочь ей реализовать план побега? Учителей, друзей, родителей других учеников, исповедующих собственные взгляды на проблему абортов или усыновления, либо занимающихся с трудными подростками?

Она покачала головой.

– Нет. В противном случае я еще тогда бы вам рассказала. Мы голову сломали, пытаясь понять, что случилось с девочками. Искали ответы на те же самые вопросы – о мужчинах, друзьях, учителях и родителях. Мне очень жаль, но в конце учебного года я из той школы уволилась.

Эбби оказалась не готова просто так сдаться и уйти.

– Могу я спросить – почему?

– Просто захотела что-то изменить. В привилегированных учебных заведениях учатся совсем другие дети. Мне кажется, здесь я могу принести больше пользы.

– Но в частных школах больше платят, не так ли?

– Да, действительно больше, – улыбнулась Лайза.

– Мне думается, всему причина – ваш жених, – сказала Эбби.

– Мы познакомились уже после того, как я стала здесь работать. Он преподает историю.

– Ну хорошо, – сказал Лео, вставая, – спасибо, что уделили нам время.

Эбби с явной неохотой последовала его примеру. Ей требовалось прояснить вопрос, на который Лайза Дженнингс так и не ответила. Почему Касс вывела нас на вас?

– Сожалею, что больше не могу вам ничем помочь. Я еще подумаю над всем этим и если что-нибудь вспомню, обязательно дам вам знать.

– Спасибо.

Эбби с Лео протянули ей свои визитки, повернулись и направились к двери.

– Семья, должно быть, в восторге, что Касс вернулась, передавайте им мои самые лучшие пожелания, – произнесла Лайза и на прощание помахала рукой.

Эбби повернулась, в словах психолога ее что-то заинтересовало, хотя что именно, она бы сказать не могла.

– Как вам известно, в ее семье очень непростые отношения.

– К сожалению, да. Я в курсе ситуации с ее родителями. И никогда не забуду, почему Эмма так коротко подстригла волосы. Просто мы все здесь подумали, что теперь их домашним штормам придет конец, какими бы неистовыми они до этого ни были.

Лео тоже остановился. Они с Эбби посмотрели на Лайзу и переглянулись.

– Не уверена, что в подобной ситуации они могут закончиться, – осторожно сказала Эбби.

Только что перед ними открылась новая дверь, хотя они понятия не имели, куда она их приведет.

– С такой мамой, как у них, это действительно проблематично. Услышав, что миссис Мартин посреди ночи обкорнала дочери волосы, я еще раз попыталась поговорить с девочками. Может быть, именно это и запомнила Касс. Мне хотелось им помочь. Но они не изъявили желания это обсуждать, впрочем, как и что-либо другое. Знаете, порой мне кажется, что об этом надо было сообщить в органы опеки. Может, тогда у меня появилась бы возможность остановить этот мчащийся на всех парах поезд. Но поймите меня правильно, я лишь следовала установленному протоколу. С точки зрения учебного заведения, в котором я как раз работала, в подобных случаях не обязательно оповещать соответствующие инстанции.

Эбби еще раз открыла блокнот, просмотрела свои записи и остановилась на первой попавшейся странице.

– Да-да, я помню, Джуди Мартин отстригла ей волосы, чтобы наказать дочерей за то, что они изъявили желание жить с отцом. Надо полагать, это было очень тяжело. Им было стыдно, и они решили не делиться с вами своим позором.

Лайза Дженнингс развела руками.

– Подростки…

– Я прекрасно помню себя в этом возрасте, – сказала Эбби. Потом улыбнулась и ласково коснулась руки психолога. – Вы не помните, кто вам об этом сказал – сами девочки или кто-то еще?

– Э-э-э… – протянула Лайза.

Вопрос застал ее врасплох, и теперь она отчаянно пыталась собраться с мыслями.

– Кажется, их отец, Оуэн. Странно, но я не могу вспомнить. Впрочем, это было так давно.

– В самом деле, – улыбнулась Эбби.

– Я уверен – вы сделали все что смогли, – поддержал ее Лео, – а сейчас… как говорится, задним умом все крепки.

Они попрощались. Эбби стремительно зашагала по коридору и вышла на улицу. Лео едва за ней поспевал. Заговорили они, только когда спустились по каменным ступенькам крыльца и направились к парковке.

– Вот черт! – сказал Лео.

– Вот и я о том же.

Эбби тяжело дышала, в ее груди гулко ухало сердце. Они подошли к машине с разных сторон, остановились и посмотрели друг на друга поверх крыши.

– Что говорила тебе Касс об этой истории?

– По ее словам, о том, что волосы Эмме состригла Джуди, знали только четыре человека.

– Касс, Эмма, Джуди…

– …и Джонатан. Джонатан Мартин.

– А это значит, что Оуэн Таннер ей об этом сообщить не мог. Сама Джуди тоже никогда бы не призналась, а если бы это сделал кто-то из девочек, Лайза наверняка бы вспомнила.

– Она сказала, что девочки ни разу к ней не приходили, – продолжала Эбби, – из всего вышеизложенного можно сделать только один вывод – об этом ей рассказал Джонатан Мартин. Но по какой причине?

Эбби прекрасно видела, как на лице Лео отразились ее собственные мысли.

– По той же, по которой она нам солгала.

Пятнадцать Касс

Съездив к отцу и поговорив с Уиттом, я вернулась к миссис Мартин и приступила к реализации плана, преследующего целью доказать, что я не сумасшедшая. Шел четвертый день после моего возвращения.

Миссис Мартин была вне себя от радости. Наконец-то я согласилась поехать к доктору Уинтер и пройти все психологические тесты, на которых она так настаивала. То, что меня признали «нормальной», не играло никакой роли. Важно было лишь то, что наряду с поисками Эммы сейчас также обсуждалось мое эмоциональное состояние и психическое здоровье.

Впервые услышав слова «психологическое обследование», я подумала, что меня положат на стол и подключат к голове электроды. Боялась, что мне будет больно, как при шоковой терапии. Но к деятельности мозга данная процедура не имеет никакого отношения. Оказалась, она сводится к рутинной бумажной работе – к 567 вопросам, содержащимся в так называемой форме ММЛТ-2[12], ответы на которые определяют элементы общей картины. Я вполне могла представить, какие на их основе будут сделаны выводы. К примеру на такой: «Вам приходили в голову плохие мысли чаще чем раз в неделю?» И зачем человеку на него отвечать? «В вас вселился злой дух?» «Вы часто испытываете в желудке ощущение горечи?» «Если кто-то поступает по отношению к вам плохо, вы платите ему тем же?»

Вопросы постоянно меняются, пытаясь поймать человека, который полагает, что может ловко обойти тест. Сначала, к примеру, вас спрашивают о сне и других физических симптомах тревоги или стресса, и тут же, к примеру, переходят к самооценке. Некоторые из них очень даже хитроумные – о представителях власти или о том, не чувствуете ли вы себя одиноко в этом мире. Или нет ли у вас ощущения, что вас никто не понимает. Мне было совершенно ясно – стоит начать корчить из себя безупречную натуру, как тест тут же покажет, что я безбожно вру. Идеальных людей не бывает. А одинокими в этом мире время от времени себя чувствуют все.

Ответы на вопросы без труда доказали, что я не сумасшедшая. И указали доктору Уинтер на мой глубокий эмоциональный стресс, обусловленный как тягостным пребыванием на острове, так и навязчивым желанием найти сестру. «У вас нарушен сон?» «В голове без конца крутится одна и та же мысль, от которой вы, несмотря на все попытки, не можете избавиться?» «Вам трудно сосредотачивать внимание на чем-то одном?» На все эти вопросы я ответила утвердительно.

Миссис Мартин радовалась не только оттого, что профессионалы, наконец, занялись моим психическим здоровьем. Она была счастлива еще и потому, что опять получила возможность мне верить. Об этом недвусмысленно свидетельствовали и выражение ее лица, и количество времени и внимания, которые она уделила мне в тот день. Мы поехали по магазинам покупать одежду. Затем сделали маникюр. После чего отправились обедать. Она рассказала, о чем судачат в городе, и я сделала вид, что с интересом ее слушаю. Потом поделилась мыслями о том, что такое быть женщиной, порассуждала о планах на ближайшее будущее, предложила без промедлений нанять репетитора, а потом вместе куда-нибудь съездить, например, на какой-нибудь курорт во Флориде. Время от времени мама прерывалась и заглядывала мне в лицо. Поглаживала меня по щеке, качала головой, говорила, какой эффектной я стала девушкой и как она рада моему возвращению. Что бы она ни делала, что бы ни говорила, за каждым ее словом и жестом скрывалось сочувствие. Я тронулась умом. Бедная, сумасшедшая Кассандра.

У мамы будто есть переключатель, который переходит из одного положения в другое в зависимости от ее отношения к вам. Если вы обожаете миссис Мартин и встаете на ее сторону, если благодаря вам она чувствует себя хорошо или выглядит лучше в глазах окружающих, ее доверие и любовь вам гарантированы. Но если вы так или иначе представляете для нее угрозу, если конкурируете в борьбе за то, в чем она нуждается и к чему стремится, вам не миновать презрения с ее стороны, она всю жизнь положит на то, чтобы вас уничтожить. Между этими двумя крайностями есть и нейтральная позиция, когда вы ей совершенно безразличны. Вы полностью нейтрализованы и в этом качестве никогда не сможете ей навредить. С другой стороны, у вас нет ничего, чего бы ей хотелось получить или в чем она испытывает потребность. Из-за вас окружающие не станут воспринимать ее как-то иначе. Да и сама она от вашего присутствия не будет чувствовать себя лучше или хуже.

Положение ее переключателя в отношении моего отца представлялось ясным и понятным. Когда она выиграла и суд предписал нам жить с ней, оно сменилось на нейтральное. Отец до конца жизни будет любить ее и желать. Но ничего у нее не отнимет. Она же публично нанесла ему поражение и лишила дочерей. Миссис Мартин больше совсем не думала о папе, за исключением разве того мимолетного случая, когда я попыталась уйти от нее и переселиться к нему. Эту проблему она разрешила ножницами – обкорнав Эмме волосы в назидание мне. И я действительно понесла наказание, потому что когда сестре пришлось идти в школу в таком виде, я нутром прочувствовала ее унижение, даже больше, чем если бы сама лишилась волос. Мне всегда очень хотелось, чтобы папа нашел красивую женщину и женился на ней, только чтобы посмотреть, как мама щелкнет переключателем и вновь его полюбит. В этом случае она любила бы его до самой смерти или, по меньшей мере, пока он опять бы ее не возжелал и она опять бы ему не поверила. Но он был слишком близорук, чтобы это увидеть.

С мистером Мартином все было иначе. Мама неизменно прилагала усилия, чтобы поддерживать в нем огонь желания, над которым вечно нависала угроза. С годами, живым напоминанием о которых была Эмма, ей это давалось все труднее и труднее. По правде говоря, миссис Мартин никогда и никого не любила, по крайней мере в общепринятом понимании этого слова, поэтому данный термин я применяю лишь чтобы описать ее манеру общения с окружающими. В отношениях с мистером Мартином ее переключатель всегда пребывал в положении «любовь».

С Эммой оно могло меняться в ту или иную сторону буквально за несколько минут. Старшая дочь, такая желанная, внушала ей гордость. И тумблер включался на любовь. Но потом она перехватывала взгляд мужа, когда он засматривался на Эмму, или, что еще хуже, видела вместе с ней Хантера, и он тут же переходил в положение ненависти. Эмма была искусным механиком, способным приводить переключатель миссис Мартин в движение. Она не один год изучала эту электрическую схему и теперь знала ее назубок. Чтобы манипулировать ею, от нее не требовалось никаких усилий. Может, она даже делала это подсознательно.

До исчезновения в отношении меня мамин тумблер пребывал в нейтральном положении. Я была слишком слаба, чтобы помочь ей или причинить вред, к тому же она настолько была поглощена борьбой с Эммой, выполнявшей функцию громоотвода, что даже меня не замечала. Но после моего возвращения ситуация запуталась. Поначалу она меня возненавидела – когда решила, что я сошла с ума, но кроме нее этого больше никто не заметил, когда все поверили мне и стали жалеть. Я отчетливо видела это за ее пластмассовыми улыбками и костлявыми объятиями. Но теперь – когда ее призвал долг матери, чья дочь надолго пропала, повредилась в уме и теперь нуждалась в помощи, когда мои слова больше не несли в себе для нее угрозы, – у нее опять появилась возможность меня любить, и осознание этого принесло ей облегчение.

«Я точно знаю, что в тот вечер ты осталась в своей комнате, – без конца талдычила она мне в тот день, – и ни на каком заднем сиденье в машине Эммы не пряталась. Следовательно, на пляже тебя тоже не было, понимаешь? Ну ничего, ты и сама об этом вспомнишь, когда поправишься».

Эти слова она произнесла, когда нам после маникюра сушили ногти.

Я знала, что вскоре все это закончится и переключатель вновь изменит положение. Причем, в последний раз.

В тот же день, ближе к вечеру, отыскали катер Ричарда Фоули. У его владельца в Нью-Харборе была небольшая частная пристань, кроме того, он сдавал внаем эллинги и небольшие суда – местным жителям и ловцам омаров на длительный срок, туристам и отпускникам на лето. Катер был найден шесть дней назад неподалеку от Рокленда, то есть в тридцати морских милях к северу от родного причала. Но только на четвертый день после моего возвращения его хозяин сложил воедино все фрагменты и сообразил позвонить в ФБР. Объяснил, что жена утром смотрела репортаж об этой истории и увидела портрет Ричарда Фоули. Суденышко он арендовал у них на пять лет, правда, под другим именем. Платил всегда наличными, в том числе и страховой взнос в размере шести тысяч долларов.

Я с трудом сдержала волнение и охвативший меня страх. Теперь уже не было сомнений, что остров вскоре будет найден, и я могла наслаждаться вкусом грядущей мести, приобретавшей все более зримые очертания. Однако маму эта новость совсем не потрясла, и я подумала, что вывести ее из состояния равновесия не сможет ничто на свете. Без нас, без Эммы, постоянно омрачающей своим присутствием фасад ее совершенства, она набралась сил и стала сильнее. И хотя меня признали нормальной, она все равно убедила себя, что окружающие по-прежнему сомневаются в моих словах, раз уж первым делом решили обследовать меня на предмет умственных расстройств. Поэтому не испытывала ни страха, ни волнения.

Когда я узнала, что Ричард Фоули опознан, а его катер обнаружен, меня охватило еще одно чувство. Ответить на вопрос «Вы со шкипером были близки?» не составляло никакого труда. Только вот сделать это было очень нелегко, и когда мне обо всем рассказали, впервые назвав его полным именем, в памяти всплыли воспоминания, избавиться от которых, несмотря на все старания, я не могла.

Любовницей Ричарда Фоули я оставалась 286 дней. Об этом я буду говорить очень мало, потому как у меня в голове до сих пор царит путаница. Когда я вспоминаю о тех событиях, меня тошнит не только от отвращения и стыда, но и от осознания того, что в мире есть зло и зло это порой так убедительно рядится в одежды любви, что даже затмевает от вас истину. Подобные ощущения весьма болезненны и отвратительны, поэтому испытывать их у меня нет ни малейшего желания.

О Ричарде Фоули мне достоверно известно три факта. Во-первых, одолеть его посредством могущества, которому нас учила миссис Мартин, было очень непросто. Каким бы жгучим ни было его желание, воля не поддаться ему всегда оказывалась сильнее. Второй момент касается его пребывания на Аляске и изнасилования женщины, свидетелем которого он стал. Человек совестливый и знающий, что такое мораль, он был настолько этим потрясен, что даже стал принимать наркотики, чтобы мысленно от всего отгородиться. Сняв таким образом с души камень, он приехал на Аляску и, чтобы загладить вину, поведал о той истории журналистам, не забыв назвать поименно всех участников преступления. В-третьих, я хорошо видела, что первые два факта самым удивительным образом сочетаются друг с другом.

Реализовать план мне было несложно. Я стала устраивать продолжительные прогулки – аккурат в те часы, когда катер доставлял продукты или же увозил Билла на материк. Потом дожидалась, когда Рик останется на тропинке один, и тоже направлялась туда, пусть не каждый день, но все же довольно часто. Наши дорожки пересекались будто по чистой случайности. В такие дни я старалась идти медленно, обхватив себя руками и напуская на лицо выражение отчаяния. Время от времени садилась на доски причала, устремляла взор на океан, ставший моим тюремщиком, и тогда по моим щекам тихо текли слезы. На него не смотрела, а первые несколько недель и вовсе игнорировала. А заговорила, только когда он обратился ко мне сам.

Это началось в марте, через полтора года после того, как он привез нас сюда на своем катере. Я медленно шла к причалу по запорошенной снегом земле. На деревьях не было ни единого листика. Я остановилась, прислонилась спиной к стволу одного из них, сползла вниз, уперлась подбородком в колени и задрожала как осиновый лист, раскачиваясь взад-вперед. Увидев меня, Рик на секунду замер, будто я напугала его и потрясла. Потом овладел собой и собрался уже пройти мимо, но потом повернулся и первый раз со мной заговорил.

Вам лучше вернуться домой. Скоро пойдет дождь. К тому же, здесь слишком холодно.

Я подняла глаза, встретилась с ним взглядом и протянула руку. Он замер в нерешительности, но потом все же взял ее и помог мне встать. Перед этим я всплакнула, поэтому без особых усилий с моей стороны по щекам покатились слезы, а из груди вырвались судорожные рыдания. Он попытался высвободить руку, но я схватила его за предплечья, причем с такой силой, будто это были канаты, брошенные со спасательной шлюпки, которая пыталась уплыть, чтобы я пошла ко дну. Потом горестно уткнулась в его грудь лбом. Прильнуть ближе не пыталась. Попыток обнять его не предпринимала и не ждала, что это сделает он. Рик просто спокойно стоял, когда я держала его за руки, упершись головой в грудь, и не пытался высвободиться до тех пор, пока не успокоилась.

После этого я подняла на него глаза, буквально на секунду, вытерла лицо и направилась к дому.

Когда-то мне довелось очень многое узнать от миссис Мартин и Эммы. В итоге я даже стала умнее их. В этой жизни каждый в чем-то нуждается. Рику было нужно то, в чем он не преуспел много лет назад на том рыболовецком судне. Ему надо было спасти женщину. И я стала той, кого он мог защитить. К этому я подталкивала его маленькими шажками, наподобие того случая на причале. Потом он стал спасать меня, слушая мои разговоры и составляя компанию во время прогулок. А потом выручил из беды, полюбив меня и позволив мне полюбить его.

Одновременно с этим я посеяла семена, чтобы подорвать его преданность Праттам, о чем не преминула рассказать доктору Уинтер и агенту Страуссу. Я не могла предложить ему ничего, что заставило бы его их предать, поэтому задача передо мной стояла нелегкая. Я не рисковала. И проявляла терпение. До невозможности.

Не раз мне казалось, что силы мои на исходе. Желание бежать, обрести свободу и отомстить приобрело невероятные размеры. Оно росло с каждым днем, когда я видела Люси с ребенком на руках, когда убеждала себя, что не хочу ее убить, когда украдкой играла с девочкой, потому что любила ее так же, как Эмму. А может, даже больше. Любила ее запах. Любила ее смех. Любила ее пухленькие ручки и ярко-голубые глаза. Я знала, что это была моя первая чистая и непорочная любовь, потому что девочка была слишком маленькая, чтобы как-то заставить меня ее боготворить или обманом навязать это чувство. Я настолько обожала малышку, что видеть ее совсем рядом, не имея возможности к себе прижать, для меня было пыткой. После того страшного случая на причале мне понадобилось 247 дней, чтобы в душе Ричарда Фоули тронулся лед. А потом еще 286, чтобы добиться от него преданности, воспользоваться его помощью и бежать. Все это время я сдерживала свои мучительные желания.

Не могу сказать, когда это точно произошло, но в какой-то момент желание манипулировать Ричардом Фоули, взять его под свой контроль, чтобы бежать с острова, уступило место другому – просто ему принадлежать. Похоже, я действительно искренне хотела принадлежать этому мужчине, чтобы заставить его мне поверить. Поэтому каждый раз, когда я его видела, когда смотрела на него или готовилась с ним встретиться – причесываясь, выбирая одежду или пощипывая щеки, чтобы на них вспыхнул розовый румянец, в мыслях у меня были только его руки на моем теле, его губы на моих устах, его кожа, соприкасающаяся с моей. Я думала о нем, когда на улице теплело и лицо ласкали солнечные лучи. Стремление бежать смешалось с желанием заполучить этого мужчину и принадлежать ему.

Я как сейчас вижу Рика… его измученное лицо, когда он положил мне на щеки свои сильные руки. Он не хотел ничего такого делать, но слишком обессилел, чтобы мне противостоять. Я сама все сделала – добила его словами и отпущенным мне природой могуществом. А потом посмотрела с искренним, неподдельным желанием во взгляде, хотя и притворилась, что хочу вырваться. Он еще сильнее прижал к моему лицу ладони и потянулся ко мне губами. Этот поцелуй я не забуду никогда, и не только потому, что он стал первым в моей жизни, но и оттого, что мы с ним мучились от жажды, тонули и умирали, и если нас что-то и могло спасти, то только он.

Мы лежали в высокой траве у самого берега на западной оконечности острова. Он отвел глаза, и я почувствовала, что связь между нашими глазами, мыслями и словами распространилась и на тела, что так будет оставаться до тех пор, пока не угаснет наша любовь. Потом я каждый раз его где-нибудь ждала – в траве, на пристани, в ангаре для генератора. Он целовал меня, раздевал и брал там, где хотел. Иногда лицом к лицу. Иногда сзади. Но я всегда была под ним, чтобы чувствовать и его власть надо мной, а не только помнить о собственном могуществе, с помощью которого я его себе подчинила. Описать это трудно. Думать об этом сейчас тоже. Но своей силой он пользовался очень осторожно, независимо от накала ярости, которую ему хотелось выпустить из себя в такие моменты. Он мог это сделать. Рик вполне мог натравить на мое тело свою злость – накопившуюся с тех пор, как он в молодости уехал из родного дома, как потом возненавидел себя, что не заступился за женщину на том рыболовецком судне. Сдерживая исступление, он каким-то образом себя исцелил и боль ушла, капля по капле, будто вытекающая из большого пруда вода.

На четвертый день после возвращения домой мои мысли устремились к Ричарду Фоули. Я физически тосковала по его телу. Мысли в голове путались. Вот где рождается желание и даже не собирается исчезать по нашему первому приказу. Я испытывала чувства, от которых мне хотелось держаться подальше. Вожделение. Жажду. Отвращение. До этого мне казалось, что они остались там, на острове, но в то утро в голове возник вопрос: а может, они еще раньше родились здесь, в этом доме, и все это время спокойно дожидались, когда я вернусь?

Я долго стояла под душем, чтобы вода смыла их и унесла с собой.

После инцидента с фотографиями война в нашем доме то и дело переходила из горячей фазы в холодную и наоборот. Холодные фазы представляли собой не мир, а скорее периоды перегруппировки сил, перевооружения войск и выработки новой стратегии. Холодная война. Доподлинно мне не известно, когда Хантер узнал, что фотографии обнаженной Эммы сделал его отец, но наверняка в течение тех трех недель, которые прошли с момента съемки до размещения их на сайте. Думаю, все произошло быстро, парнем просто двигала злоба на Эмму и отца. Подобно тому, как мистер Мартин обожал и боготворил сына, тот, в свою очередь, тоже восхищался отцом и превозносил его до небес. Ему очень нравилось рассказывать истории о богатстве родителя и его свершениях в бизнесе, нередко приукрашивая действительность. Он даже намекал на его связи с организованной преступностью. Мистер Мартин нанес ему глубочайшую рану, обратив свои устремления на Эмму и пойдя на поводу своих желаний. Сама же она оказалась настолько порочной, что использовала отца в качестве оружия против Хантера.

Он выставил фотографии на всеобщее обозрение, ни о чем особо не думая и ничего не планируя. И не преминул за это расплатиться, получив от Уитта по физиономии и став виновником всего в глазах миссис Мартин. На мой взгляд, если бы он не поддался эмоциям и смирил полыхающую в груди ярость, в его голове мог родиться план куда лучше.

Из совершенной ошибки он извлек уроки.

Холодная война в нашем доме тянулась долгие месяцы, миссис Мартин избегала Эмму, что позволяло ей не думать о великолепной груди дочери, Хантер задерживался в школе как можно дольше, дабы наказать отца, а Эмма злорадно торжествовала победу в последнем сражении, хотя и потеряла из-за нее парня, с которым встречалась все лето. Вокруг полно и других мальчиков, – сказала она. Холодная война закончилась разрушительным нападением во время весенних каникул, когда мы всей семьей отправились в Сен-Барт[13]. Удар был нанесен быстро и решительно. Но оказался настолько тонким, что поначалу я его почти даже не заметила, хотя пристально наблюдала за их баталиями, считая это вопросом выживания.

Сейчас, став взрослой и пережив все, что случилось со мной на острове, я могу представить его во всех деталях.

Учителя в Саундвью любили повторять, что людям от природы присуще желание учиться. На мой взгляд, правильнее было бы сказать, что человек стремится познавать то, что помогает ему выжить. На острове это означало изучать людей – просчитывать их мотивацию, присматриваться к выражению их лиц, задумываться о том, что заставляет их совершать те или иные действия либо реагировать на поступки других. А потом строить предположения о том, что они замышляют в самых темных и потайных закоулках своей души. Подобные знания нельзя было почерпнуть из учебников, которые покупала нам Люси, но мне все же удавалось как-то осваивать эту сложную науку. Причем совершенно незаметно для меня самой.

Когда же я наконец вернулась домой, ощущение было такое, будто это знание мне впрыснули шприцем прямо в мозг. Честно говоря, я даже не могу в подробностях это описать. Все приобретенные познания я использовала, чтобы помочь им отыскать остров и найти мою сестру. В то же время я прибегала к ним каждый раз, когда в голове всплывало очередное воспоминание. То, что раньше казалось нелепым, теперь обрело смысл. Все, что сделали мама, мистер Мартин, Хантер, Эмма и даже я сама, отныне больше не представляло для меня загадки.

Я их поняла. Но не простила.

На весенних каникулах, когда холодная война перешла в горячую фазу, мы сняли в горах домик. Он выходил на океан и казался мне лучшим из всех, в которых мы останавливались в те три года, что приезжали на остров. Сен-Барт – удивительное место. И жутко дорогое. Поскольку это французская территория, там полно всевозможных кулинарных изысков и ночных клубов, где можно танцевать до утра. Туда любят приезжать модели и звезды экрана, благодаря чему миссис Мартин, выйдя замуж за мистера Мартина, и настояла, чтобы отдых здесь весной стал для нас традицией. Когда-то давно мама предлагала съездить туда и отцу, но он отказался, заявив что это сплошная показуха, и поскольку обожал лыжи, сказал, что повезет ее в штат Юта, где она не столько училась бы кататься, как последняя дура, сколько сидела бы в номере и дулась. Будучи опытным лыжником, отец пообещал сам ее научить, но миссис Мартин предпочла раз и навсегда отказаться от этой поездки.

Во время весенних каникул у Хантера на Сен-Барте всегда находилась парочка школьных друзей, с которыми он встречался в городе или на пляже. Всегда с Эммой. Но в тот год он перестал ее с собой брать. Думаю, это ее огорчило, потому как ей не оставалось ничего другого, кроме как без конца плескаться в бассейне со мной и мамой, а ближе к вечеру, когда взрослые уезжали развлекаться, и вовсе терпеть только мою компанию. Ее охватила такая тоска, что она даже попыталась помириться с Хантером, попросив его нанести ей на спину лосьон для загара. Согласна, подобная просьба звучит совершенно невинно, но этим дело не ограничилось. Эмма сказала, что хочет, чтобы все стало как раньше, и жалеет, что позволила мистеру Мартину себя сфотографировать. Что прощает Хантера за то, что он обзывал ее сучкой и рассказал о подружке Джо, только когда она с ним переспала. Более того, она даже готова была простить, что он выложил снимки в Интернете. Уступка, что ни говори, более чем серьезная.

Но как я уже говорила, Хантер извлек уроки из былых ошибок, когда совершал поступки без надлежащего планирования, и следующий свой ход совершил, обдумывая его не один месяц. Он ответил Эмме отказом. Сказал, что не может нанести ей на спину лосьон для загара.

Я тороплюсь, Эм. Попроси Касс, она тебе поможет.

Эмма вскочила, убежала в комнату и целый день из нее не выходила.

На следующий день Хантер не поехал к друзьям, а остался дома, устроившись у бассейна вместе со мной, Эммой и миссис Мартин. Не будучи большим поклонником солнца, мистер Мартин ежедневно, в том числе и в тот день, уезжал в город, чтобы выпить вина и немного прогуляться. Помимо прочего, это служило ему предлогом не видеть Эмму в ее крохотном бикини. В ту поездку он постоянно нас избегал, что не могло не радовать миссис Мартин, потому как она могла спокойно читать журналы, из-за которых муж мог изменить мнение о ней в худшую сторону. На мой взгляд, не будь она так счастлива, от ее внимания не ускользнуло бы, что в тот момент происходило, и тогда ей уже точно было бы не до радости.

Хантер смотрел на воду. Глаза его прикрывали солнцезащитные очки, поэтому нельзя было сказать, глядит он на нас, на океан или же вовсе уставился в одну точку невидящим взором. Так продолжалось довольно долго. Эмма слушала музыку и строчила друзьям смс-ки, иногда похохатывая, то и дело проводя рукой по своим коротким волосам. Я читала книгу по школьной программе – «Дающий» Лоис Лоури – где описывалось воображаемое место, в котором люди напрочь лишены эмоций. Находиться рядом с двумя врагами, корчившими из себя семью на отдыхе, но на самом деле только и помышляющими, как бы друг друга уничтожить, было очень тяжело.

Перед самым обедом Хантер сделал убийственный ход, приведший к эскалации конфликта и впоследствии обусловивший все беды, случившиеся с Эммой. А заодно и со мной.

«Как же сегодня жарко!» – произнесла миссис Мартин, отложила журнал, сделала глоток коктейля с ромом и потянулась к лосьону для загара.

Хантер, после завтрака лишь однажды прыгнувший в бассейн и все остальное время не двигавшийся с места, вдруг вскочил со стула и присел рядом с миссис Мартин. «Давайте я намажу вам спину».

Мама улыбнулась и с любопытством посмотрела на него. Может, даже с опаской. Я прекрасно видела, что она обдумывает ответ, и теперь, набравшись ума, прекрасно понимаю, почему. Сказав «нет», она бы признала, что пасынку не пристало прикасаться к ее обнаженной коже и втирать в нее лосьон. Но согласиться означало ему это разрешить. Все еще не зная как ответить, мама вдруг увидела, что лицо Эммы приняло мучительное выражение.

«Как мило с твоей стороны, дорогой мой».

Хантер улыбнулся, взял лосьон, выдавил немного на ладонь, потом потер руки и положил их на маму.

Ничего другого в ту нашу поездку не произошло. Но этого оказалось более чем достаточно. Хантер уехал в свою школу до самого лета, когда разразилось следующее сражение, на этот раз уже по инициативе Эммы.

На четвертый день после моего возвращения раздался стук в дверь. Я услышала его из своей спальни. Как и ответ мистера Мартина. На пороге стояли доктор Уинтер и агент Страусс. Однако они не пожелали войти внутрь, а вместо этого попросили мистера Мартина выйти на крыльцо, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз. Я видела их в арочном дверном проеме между гостиной и вестибюлем – жесты, удивленное пожимание плечами. Потом отчим вышел и закрыл за собой дверь. Я не знала с уверенностью, удалось ли им обнаружить то, к чему я их так старательно подталкивала, но в душе тут же вспыхнула надежда, что так оно и есть. Остров все еще искали, я рассказывала свои истории, которым все верили, и от этого миссис Мартин с каждым днем нервничала все больше и больше. Они все чаще о чем-то шептались с мистером Мартином, на ее лице то и дело отражалась тревога.

Но этого еще было недостаточно. Требовалось что-то еще. Так продолжалось до четвертого дня, когда агенты установили личность Ричарда Фоули и решили с его помощью выйти на остров. Но одновременно с этим им удалось обнаружить и совершенно другой факт, в чем я так отчаянно нуждалась. Это вполне стоило мучительного ожидания и целого дня, проведенного с миссис Мартин, которая привела свой переключатель в положение «любовь» и относилась ко мне как к пациентке психушки. Стоило ее надменности и злорадства. Стоило даже моего поступка по отношению к доктору Уинтер.

Шестнадцать Доктор Уинтер

Вечером, на четвертый день после возвращения Касс Таннер домой, Эбби и Лео вновь приехали к Мартинам и устроились на кованых железных стульях на террасе. Мистер Мартин закинул ногу на ногу, откинулся назад и улыбнулся, будто на вечеринке с коктейлем с друзьями по клубу.

– Чем могу быть полезен?

Лео в ответ ему тоже улыбнулся. Это было его шоу, а актером он слыл просто замечательным, хотя на этот раз ему явно не хватало реквизита.

– Лайза Дженнингс, – сказал он.

Лицо Джонатана приняло озадаченное выражение.

– Кто, простите?

– Школьный психолог. Из Академии Саундвью.

– Ах да! Была такая, теперь припоминаю.

Улыбка Лео стала шире.

– Она тоже вас помнит. Причем очень даже хорошо.

Джонатан решил копнуть глубже:

– Почему бы вам не выложить все без обиняков?

– У вас с ней был роман, продолжавшийся и после исчезновения девочек, – спокойно произнес Лео, – вы встретились с ней, когда школа устроила день открытых дверей. Она весьма очаровательна.

– Чушь, – настойчиво заявил Джонатан.

Когда Лео приступил к изложению фактов, Эбби не сводила глаз с лица мистера Мартина. После разговора с Дженнингс они еще раз просмотрели дело, а потом запросили отчет о звонках с мобильного телефона Джонатана за два года расследования. Аналитик, занимавшийся этим отчетом после исчезновения девочек, подготовил доклад, приведя в нем номера и имена абонентов, с которыми мистер Мартин общался посредством звонков или текстовых сообщений. Контакты с Лайзой Дженнингс исчислялись дюжинами. С тех пор прошло много времени, и получить распечатку их смс-переписки теперь уже не представлялось возможным. Агенты не располагали сведениями ни об отелях, ни о совместных ужинах, ни о поездках. Консьержки в небольшом доме Эбби без лифта, которая видела бы, как они поднимались к ней, тоже найти не удалось. По сути, у них не было ровным счетом ничего. Кроме ее признания.

– Когда-то я уже говорил вам, что просто хотел помочь, – объяснял Джонатан. – Пытался выудить из нее какую-нибудь информацию.

Тогда Лео с его доводами согласился и принял на веру, что он звонил психологу исключительно ради падчериц. Лайзу Дженнингс тоже самым тщательным образом допрашивали, но сигналов опасности так и не выявили. На том этапе все усилия были сосредоточены на приезжих и чужаках, которые могли похитить девочек и причинить им вред, и до отношений между теми, кто пытался им помочь, никому не было никакого дела.

Теперь, возвращаясь к тем событиям и глядя на них через призму подозрений, казалось странным, что Джонатан вообще контактировал с кем-то из школы, где учились девочки. Теперь им было известно почему.

– Разобравшись с отчетом о ваших смс-ках и звонках, мы опять поехали к Лайзе Дженнингс, и она привела нам совсем другое объяснение. Рассказала, как вы с ней флиртовали на организованной школой вечеринке, как обольщали ее текстовыми сообщениями, а потом неоднократно проводили время у нее в квартире. Так продолжалось несколько месяцев, предшествующих исчезновению девочек. Ваших падчериц.

Лайза Дженнингс продержалась недолго. Утверждая, что историю о волосах Эммы ей поведал Оуэн Таннер, она солгала, на что ей недвусмысленно указали. Оуэн и сам ничего об этом не знал. К тому же у них были смс-ки и телефонные звонки. Она родилась во второй половине восьмидесятых и давно привыкла к несмываемым следам, всегда остающимся в социальных сетях, поэтому ее было совсем не сложно убедить, что на серверах сотового оператора вся их смс-переписка осталась в целости и сохранности.

Когда она стала рассказывать, что Джонатан ее никогда не любил, что с легкостью порвал с ней одним телефонным звонком, на глаза ей навернулись слезы. Нет, она все понимала, их роман должен был закончиться или хотя бы прекратиться на время поисков девушек. Семья, школа – к ним было приковано всеобщее внимание. Проблема заключалась лишь в том, что он к ней ровным счетом ничего не испытывал. В его душе не было ни печали, ни тоски по ней, ни даже пустоты, в то время как у нее все это присутствовало в избытке. Он заставил ее страдать: «Теперь я понимаю, что все это была ложь. Нежность в его глазах, слова, срывающиеся с его уст, – все оказалось неправдой. Лжец он был первоклассный».

– Ну хорошо, – сдался Джонатан, сидя на террасе своего дома, – она, вероятно, очень расстроилась.

Пока они с Лео танцевали этот танец, Эбби внимательно его изучала. Он отличался подтянутостью и элегантностью. Знал, что агенты никогда не докажут его связь с молодой женщиной. Однако они не собирались отдавать его под суд. Его мнимое неведение, когда они назвали имя школьного психолога, напрямую подтвердило, что между ними был роман. Ради этого Эбби с Лео сюда и пришли. Чтобы получить подтверждение. Помимо прочего, Лайза Дженнингс рассказала о его одержимости собственным сыном. Поведала, что он не раз называл его «Божьим даром», хотя сама она, увидев его, решила, что перед ней «костлявый, напыщенный козел». По ее словам, она хоть и думала, что Джонатан ее любит, но не сомневалась, что в случае угрозы он тут же ее предаст, дабы не запятнать имя семьи.

Лайза согласилась сотрудничать с агентами из Нью-Хейвена. Позволила экспертам покопаться в ее телефоне. Прошла полиграф, чтобы доказать, что она не имеет никакого отношения к пропаже девочек и если в чем и виновата, то только в любовной связи с их отчимом. Потом наняла адвоката и всеми этими вопросами занималась только в его присутствии. Но все же занималась.

Эбби и Лео казалось, что они напали на след. Джонатан Мартин многое им рассказал, пролив свет на жизнь жены, девочек и своего сына. Воспоминания в его голове могли всплывать хаотично и без всякой системы, но шанс на то, что они как-то выведут следствие на Праттов или помогут установить отца ребенка Эммы, все же существовал.

На этой задаче – определить, как Лайза Дженнингс и Джонатан Мартин могли быть связаны с Праттами, – Лео решил сосредоточить все свои усилия.

Но Эбби интересовало совсем другое – почему Касс указала им путь к этой двери? Девушка солгала, что Лайза Дженнингс консультировала Эмму. И сделала все, чтобы ей поверили. Это означало только одно – Касс знала об этом романе и хотела предать его огласке. Иначе зачем ей было сочинять, пуская их по этому следу? Она стремилась, чтобы они допросили Джонатана Мартина и потом стали задавать вопросы матери. Чтобы она, наконец, обо всем узнала. Но с какой целью? Отомстить за ужасное детство? Или с какой-то другой? Эбби не сомневалась: указывая на Лайзу Дженнингс, Касс прекрасно знала, что они обнаружат.

Лео долго хранил спокойствие, но потом обратился к мистеру Мартину с вопросом, задавать который они вообще-то не планировали:

– Вы когда-нибудь называли Эмму Таннер Лолитой?

Джонатан вдруг резко выпрямился. От этих слов ему, казалось, стало противно, однако эта реакция явно была наигранной.

– Ну хватит, – сказал он и встал.

Лайза Дженнингс рассказала им, что Джонатан Мартин любил разглагольствовать о том, что в этом мире выживают только самые приспособленные. По его словам, история неоднократно доказывала, что самым сильным всегда было племя. И победить его можно было только внедрив чужака. Он всегда мог привести многочисленные тому примеры и придерживался радикальных политических взглядов относительно того, как чего-то подобного не допустить. Как-то раз Лайза Дженнингс спросила, как это относится к непростым отношениям в его семье. Тогда он заговорил о девочках. По его словам, Касс, будучи слабой и ведомой, не несла в себе угрозы. Проблема заключалась в Эмме. Та жаждала власти, но, в отличие от матери, не могла себя правильно позиционировать. Он предположил, что старшая падчерица давно осознала свою привлекательность в глазах мужчин и стала с лихвой ею пользоваться. А потом добавила, что Джонатан называл ее Лолитой.

Эбби тоже встала, а за ней и Лео, преградив Джонатану путь к двери.

– Мне это кажется отвратительным, – сказал тот, – моя дочь где-то мучается, а вы тратите время на какую-то чепуху. Думаю, вам лучше уйти, пока своими разговорами вы не огорчили мою жену.

Лео отошел в сторону и дал ему пройти. Эбби подождала, пока он не ушел, и только после этого выдохнула, перед этим надолго задержав дыхание.

Потом взглянула на коллегу и улыбнулась.

– Что такое? У меня такое ощущение, что ты удивлена.

Она действительно была озадачена. Он задавал вопросы о семье.

– Что вы надумали, Лео? Лолита была школьница, соблазнившая мужчину в возрасте…

– Тем летом он не ездил в Париж, если это, конечно, то, что ты имеешь в виду. Как и наш сводный брат Хантер.

– Вы это проверили? А почему мне ничего не сказали?

Лео увлек ее за собой, спустился с крыльца, и они зашагали по подъездной дорожке.

– Не придавай этим фактам слишком большого значения. Я вот смотрю на этого Джонатана и понимаю, что на девочек ему ровным счетом наплевать. Он вошел в их жизнь, когда они еще были подростками одиннадцати и тринадцати лет. Их сводный брат его сына возненавидел, в то время как сами девочки Уитта боготворили. Хантер был одержим Эммой, в результате чего его отец наверняка обвинял ее, что она слишком соблазнительна для здорового молодого мужчины, в теле которого играют гормоны, – ты знаешь, насколько действенен этот аргумент. Но поверь мне на слово: когда Касс сообщила о беременности Эммы и сказала, кто отец, я долго об этом думал. Думал о Джонатане Мартине и его сыне. Если отцом малышки был кто-то из них, то страх перед тем, что случится, если она останется, вполне мог подтолкнуть ее к бегству.

– Вопрос только в том, что в тот момент, когда она забеременела, его не было во Франции, так? По словам Касс, Эмма родила в марте. Значит зачала ребенка в июне, самое позднее в июле. А вернулась из Европы домой только в середине августа.

– Все правильно. Поэтому я и убедился, что они тогда не ездили в Париж. Просто чтобы закрыть эту тему.

– И что теперь?

– Через час поговорим с Джуди Мартин, – пожал плечами Лео, – ситуация для нас идеальна: поскольку Джонатан все отрицает, у нас есть все основания ее порасспросить. Но давай все же оставим ему маленькую лазейку самому ей рассказать.

– Согласна.

Сделав еще несколько шагов по подъездной дорожке, они подошли к машине Эбби. Она вытащила ключи.

– Знаешь, а ведь я читал материалы твоих исследований.

– Когда?

– В прошлом году. А вчера вечером просмотрел опять. Лежа в постели. Сьюзен уснула. На столике у кровати у нее стоит фотография наших детей, снятая, когда они еще были маленькие. Понимаешь, из-за этого мне приходится смотреть на этот снимок по десять раз в день. В какой-то момент у меня в голове возник образ матери, варварским способом отрезающей своему ребенку волосы. Жестоко. Мстительно. Чтобы наказать другую дочь.

Лео уставился на носки своих ботинок и умолк.

– Проблема братьев и сестер, о которой ты писала. Как родитель, страдающий нарциссизмом, выбирает в любимцы одного ребенка и делает все, чтобы держать его в ежовых рукавицах. Укрепляя свое альтер эго…

– Эмма, – сказала Эбби, – именно это она и сделала с Эммой.

– А Касс, вторая дочь, которая видит в старшей сестре мать. Один ребенок воспитывает другого, хотя их родители на месте и никуда не делись. Меня от этого тошнит.

– Да, – согласилась Эбби.

Она понятия не имела, к чему может привести этот разговор, но то, что Лео понял и разглядел в этой семье то, что она увидела уже давным-давно, в этот момент было способно сыграть решающую роль.

– Мне их жаль. И жаль тебя.

Эбби не знала, что на это ответить. У нее в голове вновь зазвучали слова Касс, которые та произнесла, описывая свой конфликт, – потребность любить и быть любимой, но вместе с тем и осознание того, что «каждый, кому ты доверяешь, может в любую минуту предать». Большинство людей живут в благословенном неведении. Но мать Эбби ее этого неведения лишила. Как и Джуди Мартин – Касс. И оно к ним уже никогда не вернется. Неужели об этом надо сожалеть? А может, подобная неосведомленность их защищала?

На нее вдруг снизошло озарение. Эбби схватила Лео за обе руки.

– Что с тобой, малыш?

– В жизни каждый может тебя предать, – заявила она.

– Что ты имеешь в виду? – в замешательстве спросил он.

– Именно эту мысль Касс хотела донести до сознания матери. Вот почему она вывела нас на Лайзу Дженнингс – чтобы их роман получил огласку, чтобы мать поняла, что муж ей изменил!

– И что из этого?

– Не знаю…

– Но почему она не сказала нам напрямую? Почему дала понять, что это каким-то образом связано с Эммой?

– Потому что она единственная, кому мать может верить… не спрашивайте меня почему, потому как этого я пока тоже не знаю. Мне известно только одно – ей надо, чтобы мать прониклась доверием к ней и убедилась в вероломстве Джонатана Мартина.

– Эбби, я понятия не имею, как это может помочь нам в поисках Эммы…

Слова Лео прервал мобильный телефон, зажужжавший у него в кармане. Он вытащил его, нажал кнопку ответа и сказал:

– Да…

Потом послушал, и глаза его немного расширились.

Эбби ждала, наблюдая, как выражение удивления на его лице уступает место возбуждению. Он дал отбой, улыбнулся и произнес слова, в которые невозможно было поверить. От этих слов время будто остановилось.

– Мы нашли остров.

Семнадцать Касс

Когда роман между мистером Мартином и школьным психологом Лайзой Дженнингс получил огласку, все изменилось. Поскольку мистер Мартин все отрицал, агентам пришлось обратиться к маме. И спросив ее, знала ли она об этом, они, по сути, сами ей все и сообщили. При всем уме миссис Мартин, благодаря которому она выбилась из простых секретарш, соблазнила моего отца и мистера Мартина, держала нас всех в узде, а потом посредством манипуляций в суде оставила дочерей у себя, ей даже в голову не могло прийти, что муж может заниматься сексом с женщиной моложе и симпатичнее ее. Думаю, это расстроило ее куда больше самого факта супружеской измены. Ничего не видеть, ничего не знать, стать жертвой обмана – в такой ситуации волей-неволей станешь пересматривать свое отношение ко всему, во что веришь. В итоге человек начинает подвергать сомнению каждое свое суждение, каждую истину, ранее считавшуюся незыблемой, причем это настолько глубоко укореняется в его сознании, что он даже не замечает, насколько эта неуверенность влияет на все его мысли.

Мистер Мартин не мог отрицать своего поведения. Оно было как на ладони – написанный черным по белому, без конца повторяющийся номер его мобильного телефона и слезные признания Лайзы Дженнингс. Я не сомневалась – теперь он очень сожалел, что вел себя так неосторожно, что не пользовался предоплаченным тарифом или стационарным телефоном клуба.

Нет, отвергать совершенный им поступок он не мог. Но все же делал это с завидным упорством.

Миссис Мартин попыталась заставить его во всем признаться. Весь разговор между ними мне из коридора услышать не удалось, но слух все же уловил достаточно.

– Я тебя не привлекаю…

– Неправда! Ты всегда была очень красивой. И сексуальной…

– Но, видимо, недостаточно!

– Я не занимался сексом с той женщиной! Почему ты мне не веришь?

– Думаю, тебе просто нравятся молоденькие!

– Нет…

– И даже совсем юные девочки…

– Ну хватит! К тому, что случилось с Эммой и Касс…

– Совсем-совсем юные…

– Прекрати!

– Я видела, какими глазами ты смотрел на Эмму… Боже мой, может, я схожу с ума? Может, чокнулась? О господи! Признайся, ты же его знаешь, этого Билла! Он похитил Эмму! И теперь она у них! Ты все время это знал, да? Потому что сам каким-то образом провернул это дело, избавившись от моих девочек и отдав их этому чудовищу!

– Хватит, я сказал! У меня нет желания слушать твой бред. Я не имею никакого отношения к этому долбаному острову безумцев. И имей в виду – больше я в свою защиту ничего говорить не стану…

– Ты лжешь. Все, что ты говоришь, – ложь!

– Ах, так! Ну хорошо, я еду в город. У тебя крыша едет. У тебя просто едет твоя чертова крыша!

Мистер Мартин уехал в Нью-Йорк и заночевал у себя в спортивном клубе. Когда он укатил, произошло два события. Во-первых, миссис Мартин пришла в зимнее расположение духа.

Стоя за дверью ее спальни, я слушала, как она рыдает в подушку. Так не раз бывало, и когда я была маленькой – тогда от меня требовались все силы, чтобы не помчаться по коридору в комнату Эммы. Эммы нет! – вырвался из моей груди безмолвный крик. И тогда я напомнила себе: Ты вернулась сюда не просто так, у тебя на то была причина.

Я вошла к маме в комнату и на мгновение неподвижно замерла – посмотреть, отреагирует ли она на мое появление, и если да, то как. Незадолго до этого она меня опять полюбила, потому что я тронулась умом и мне никто не верил. Но теперь вся эта конструкция рушилась на глазах. Теперь ее собственный муж обманул ее и изменил. Другая женщина оказалась лучше ее, а это подразумевало, что сама она далеко не самая замечательная и великая.

– Касс! – всхлипнула мама; ее тело распласталось на кровати, будто его кто-то вылил из чашки на матрас. – Иди ко мне, Касс!

Я подошла. Потом легла рядом с ней, она обняла меня и уткнулась лицом в мои колени.

– Все ложь, Касс! Скажи мне правду. Что в ту ночь ты не пряталась в машине Эммы и все время просидела в своей комнате, заперев дверь…

Мне очень хотелось бы сказать, что в тот момент, глядя на ее фиаско, я была спокойна и удовлетворенно улыбалась. Но нет, для этого у меня не хватило сил.

Напротив, я прилагала все усилия, пытаясь себя сдержать. В голове пульсировала кровь, в груди гулко колотилось о ребра сердце. С такой силой, что даже отдавалось болью. Я немного подождала, а когда кровь отхлынула, прошептала:

– Чшшшш…

– Скажи мне, Касс! – вновь всхлипнула она.

– Чшшшш, миссис Мартин, тише… Теперь все хорошо, все в порядке.

Шепча эти слова, я гладила ее по голове, по шелковистым волосам. Ее тело извивалось в агонии.

На меня нахлынули воспоминания. Я в углу. Эмма в своей постели обнимает маму.

– Чшшшш, миссис Мартин, – тихо молвила я, а потом добавила то, что всегда говорила Эмма: – Ты самая лучшая мама на всем белом свете.

Я оставалась с ней, пока она не успокоилась. Принесла ей с первого этажа попить, она положила в рот какую-то белую таблетку, запила ее и уснула прямо у меня на руках.

Пока она спала, я молилась, чтобы кроме этого от меня больше ничего не потребовалось. Чтобы мистер Мартин не воспользовался своим обаянием и не перечеркнул проделанную мной работу. Кроме его романа с Лайзой Дженнингс, о котором я узнала незадолго до нашего исчезновения, у меня в запасе больше ничего не было. Мистер Мартин вел себя в высшей степени легкомысленно и почти каждый вечер оставлял без присмотра телефон. Я часто мечтала о том, как все ей расскажу. Лежала в постели, порой вместе с Эммой, и размышляла, где и когда сделаю сестре этот бесценный подарок – вложу в ее руки оружие, которое наверняка позволит сокрушить нашего заклятого врага. Но потом нас похитили.

Второе событие, случившееся в тот вечер после отъезда мистера Мартина, заключалось в том, что агентам удалось определить местонахождение шкипера, Ричарда Фоули. А отыскав его, они нашли остров и той же ночью туда отправились.

Восемь человек, включая доктора Уинтер и агента Страусса. Ночь они провели в небольшом отеле, установив за этим клочком суши наблюдение. Запросили картину местности со спутника, данные из кадастра, разрешение на застройку и все остальные необходимые сведения, чтобы собрать разрозненные фрагменты воедино и подготовить план утреннего наступления.

В ту ночь я не спала. Нас не поставили в известность ни о наблюдении, ни о снимках со спутника, ни о подробностях плана. Мне было ясно одно – все произойдет очень быстро, ведь меня не раз спрашивали об огнестрельном и ином оружии, равно как и о том, что Пратты могут в качестве такового использовать. В итоге я оказалась во власти мыслей о том, что когда-то все, кого я люблю, умрут.

Я всю ночь пролежала с открытыми глазами, размышляя о смерти. Ни один из тех, кто отошел в мир иной, не может рассказать, на что она похожа. На мой взгляд, смерть не может быть безболезненной, даже если все происходит в крохотную долю секунды. Даже если человеку отрубают голову или стреляют прямо в сердце. Жизнь в человеке слишком сильна, чтобы закончиться без всякой агонии.

Папа с параноидальным ужасом боялся, что мы отчего-то умрем – я, Эмма и Уитт. И страшно злился, когда мы не выполняли его наставлений в вопросах безопасности. Хуже всего дело обстояло с велосипедными шлемами и ремнями, которые постоянно надо было пристегивать. Не знаю что происходило в головах Эммы и Уитта, когда они отказывались надевать шлем или пренебрегали ремнями безопасности. Вполне возможно, это делалось специально: им просто хотелось чувствовать себя свободными от любых ограничений. Что же до меня, то я об этом попросту забывала. После каждого такого случая папа читал нам нотацию о том, что дети чувствуют себя неуязвимыми и даже не понимают, что могут умереть. Что на самом деле это с ними когда-нибудь обязательно случится. Что они не вечны. Эмма хихикала, и я видела, что его слова в одно ухо ей влетают, в другое вылетают. Ей было наплевать, что в один прекрасный день это ощущение уйдет. Оно чем-то напоминало ей красоту. Ей хотелось наслаждаться им как можно дольше – а иначе зачем вообще жить?

Я хочу умереть в огромной вспышке яркого пламени в ту самую минуту, когда испытаю те же чувства, что и папа. Лучше прожить полжизни живой, чем всю жизнь мертвой.

Эти слова Эмма прошептала мне как-то ночью, когда забралась ко мне в постель. К тому времени ей уже исполнилось шестнадцать, она больше не ездила на велосипеде и всегда пристегивала ремень безопасности за рулем, чтобы полиция не выписала ей штраф. Но при этом оставалось очень много других ограничений и правил. Когда она мне об этом сказала, я поняла, что Эмма чувствует себя совершенно взрослой. Чувствует так, будто давно свыклась с какой-то мыслью, которая до этого никому и в голову не приходила. Но теперь я знаю – она просто пыталась понять, что происходит в ее душе.

Когда крик рвется наружу, ничто не в силах его остановить. Ни правила. Ни ограничения. Ни даже здравый смысл как проводник инстинкта самосохранения.

Я больше походила на отца. Сколько я помню свои мысли и ощущения, меня всегда страшила смерть, которая, как мне всегда казалось, придет в виде наказания. Выкуривая очередную сигарету, я думала, что Бог покарает меня раком. Делая глоток спиртного, тут же представляла себя на больничной койке с пожелтевшей от печеночной недостаточности кожей. А когда вела машину Эммы не то что без прав, но даже без доверенности, покорно ждала, что умру на обочине дороги.

Теперь я знаю, что смерть не имеет со всем этим ничего общего. Она не принимает в расчет ни сигареты, ни спиртное, ни безответственное поведение и является, когда подходит к концу твой срок. Вокруг без конца умирают очень хорошие и в высшей степени ответственные люди. А злые и плохие, натворившие много бед, продолжают в этом подлунном мире свой путь, дожидаясь печального конца отпущенного им природой земного существования. Миссис Мартин, пожалуй, доживет до ста лет. А вместе с ней и мистер Мартин.

В юности я не заслуживала смерти, даже когда стала пить и курить, думать о плохом и совершать скверные поступки. Мне не приходилось делать ничего такого, чтобы в наказание принять смерть. Но невзирая на это, я все равно думала, что ее заслужила, просто в силу характера. И мне кажется, эти мысли будут преследовать меня до тех пор, пока она ко мне, наконец, не придет.

Когда я пыталась изгнать смерть из своих мыслей, они неизменно возвращались к острову и к событиям, которые развернутся на нем утром, когда туда заявятся агенты. Поспать мне так и не удалось. Ни минуты.

Как же мне не хватало Эммы, когда я в ту ночь лежала на кровати, думая о том, что правоохранители найдут на острове. И зная точно, чего не найдут.

Восемнадцать Доктор Уинтер – пятый день возвращения Касс Таннер

Остров Фрейя располагался в пяти милях от побережья Южного Бристоля, что в штате Мэн. Так его нарек новый хозяин, общество с ограниченной ответственностью «Фрейя Инвестментс». Этим норманнским именем называли скандинавскую богиню плодородия и любви.

Компанию «Фрейя Инвестментс» зарегистрировал в штате Делавэр некий Карл Петерсон.

Этот остров агенты обнаружили на пятый день по возвращении Касс Таннер домой. Началось все с катера, дрейфовавшего неподалеку от Портленда, до которого было довольно далеко. Судно принадлежало владельцу пристани и небольшого причала для яхт из Южного Бристоля. Тот сдал его в аренду некоему Ричарду Конрою, которого на самом деле звали Ричард Фоули. Супруга владельца катера в конечном счете увидела его в новостях и сообщила властям.

Эбби, Лео и группа оперативного реагирования на критические ситуации, или ГОРКС, устроили наблюдательный пост на Крисмас Коув, ближайшему к острову мысу, соединявшемуся с Южным Бристолем посредством плавучего моста. Специалисты проанализировали спутниковые фотографии каждого клочка суши, расположенного у входа в залив. Касс описывала три строения и пристань. Сам дом находился на восточной оконечности острова и фасадом выходил на Атлантический океан.

Пристань находилась на южной оконечности, через пролив от нее лежал еще один остров побольше. Два вспомогательных сооружения, теплицу и ангар для генератора, выстроили к северу от дома. С западной стороны подступали коварные скалы.

Этому описанию соответствовал только один остров.

– Готовы? – спросил Лео, когда они вышли на причал, где их уже ждал готовый к отплытию катер береговой охраны.

Эбби и экспертам предстояло дожидаться на причале, пока остров не зачистят. Лео решил пойти вместе с бойцами ГОРКС.

– Я волнуюсь, – сказала Эбби, не сводя глаз со спутниковой карты местности.

Глядя на Фрейю и выстроенные на ней сооружения, она представляла, как Касс с Эммой стояли на пристани, глядели на соседний остров Трамкэп и видневшийся за ним материк. Свобода казалась им такой близкой и такой далекой. О том, чтобы преодолеть подобное расстояние вплавь без гидрокостюма, нечего было и думать. К тому же береговая охрана подтвердила, что там действительно наблюдаются очень сильные течения. Чтобы справиться с ними, надо было проплыть двойное расстояние, и это при условии, что они не отнесут храбреца на скалы в западной оконечности острова. Все произошло очень быстро. Настолько быстро, что Эбби не смогла ничего осмыслить. Катер нашли за два дня до возвращения Касс домой, хотя его владельцу понадобилось еще четыре на то, чтобы сложить все воедино и обратиться в полицию. По словам девушки получалось, что она бежала на нем с острова уже после того, как он был обнаружен. К тому же судно дрейфовало по воле волн, двигатель был включен, но топливный бак пуст. «На Рика это не похоже, – сказал им владелец пристани, – он всегда следил за судном. Мы понятия не имели, что он влип в историю, до тех пор, пока утром не увидели его портрет в новостях. Позвонили местному шерифу, но, не зная настоящего имени парня, так и не смогли сложить два плюс два».

Команда ФБР выехала сразу после звонка. Квартиру Фоули обнаружили в Дамарискотте, примерно в десяти милях от Южного Бристоля. Ее он тоже снял на имя Конроя. Эксперты тщательно ее обыскали, но пока ничего интересного не нашли. Ни документов, ни файлов. Подобно Праттам, Ричард Фоули тоже старался не светиться и всегда расплачивался наличными. А все, чего агенты смогли добиться после нескольких часов допроса Лайзы Дженнингс, сводилось к новым шокирующим подробностям морального разложения Джонатана Мартина и его маниакального стремления защищать интересы сына. Никакой связи между кем-то из них и Праттами, никаких свидетельств того, что они знали о беременности Эммы и помогли ей уехать, выявлено не было. Их роман, каким бы безнравственным он ни был, похоже, не имел никакого отношения к исчезновению девочек. Хотя Эбби и без того об этом подозревала.

В то утро Лайза Дженнингс вернулась на работу. А Джуди Мартин отказалась отвечать на вопросы следствия.

Оставаясь на катере, Эбби видела, как отряд высадился на берег и рассыпался по лесочку, за которым виднелся дом. Бортовая рация была настроена на волну береговой охраны, и до ее слуха долетали рапорты о зачистке каждого сооружения. «Дом – чисто. Ангар – чисто. Теплица – чисто».

Двое бойцов ГОРКС остались в доме вместе с Лео, остальные углубились в заросли. После чего береговой охране дали зеленый свет высадить Эбби и экспертов на берег.

Пока катер подходил к острову, в голове у доктора Уинтер звучали рассказанные Касс истории. Дом, приютившийся на холме и выходящий окнами на открытое море. Деревянная пристань, по одну сторону которой располагались ступеньки, по другую можно было увидеть место, где Пратт чуть не утопил ребенка Эммы. Когда судно пристало к берегу, Эбба в ужасе представила себе, как Билл бил Эмму по рукам, как ее пальцы побагровели от крови, как она дрожала в ледяной воде.

Вместе с офицером береговой охраны Эбби ступила на доски причала и по длинной тропинке прошла через редкий лесок к дому. Там ее встретил Лео.

– Значит, это все правда, – сказала она.

– Да, – кивнул Лео, – но не торопись, давай сначала посмотрим, что там внутри.

Они вошли в парадную дверь и оказались в небольшой прихожей. Прямо напротив наверх вела лестница, за которой начинался коридор второго этажа. Над верхними ступеньками красовалось большое венецианское окно, потом коридор разветвлялся, уходя вправо и влево. При плотно закрытых створках дом давно не проветривался, и воздух в нем был застоявшийся и затхлый. О стекло, пытаясь вылететь на улицу, с громким жужжанием бились мухи.

Эксперты разбрелись по дому, два агента поднялись на второй этаж, в то время как третий уже суетился в спальне на первом этаже. «Ни к чему не прикасайтесь», – сказали они Эбби, будто она и без них этого не знала. Хотя на месте преступления, по меньшей мере предполагаемого, действительно была впервые. До сегодняшнего дня все ее сотрудничество с ФБР сводилось к анализу людей – их душевного здоровья, эмоций и мотивации. Теперь же она облачилась в костюм из тайвека, тщательно зачехлила туфли, а на руки надела перчатки. И не могла игнорировать нервную энергию, волнами захлестывающую все ее тело.

– Нам надо выяснить, куда они подевались! – Крикнул им снизу Лео. – Ищите какие-нибудь бумаги, документы, компьютеры и все такое прочее…

– Гребная лодка, – сказала Эбби, подходя к нему, – ее на пристани не было.

– Да, я знаю, – кивнул Лео, – думаешь, они вчетвером ушли на веслах? А как заставили Эмму? Приставили к виску пистолет? Лично я ума не приложу, как им удалось бы насильно увезти Эмму с ребенком, покинуть остров и высадиться на материке.

– Не знаю. Но горю желанием осмотреть в этом доме каждое помещение.

Поиски начали с гостиной на первом этаже – с телевизором и балетным станком. Потом перешли в столовую, где красовался длинный прямоугольный стол с восемью стульями, на каждом из которых лежала красная, обтянутая вельветом подушечка. Над буфетом висело полотно с изображением какой-то фермы. На полочке стояли солонка и перечница – криво, будто их в спешке сунули туда, убрав со стола после обеда или ужина. Кухня тоже в точности соответствовала описанию Касс. Газовая плита. Белый фарфоровый сервиз с голубыми цветочками по краям каждого предмета. Четыре чашки из него аккуратно выстроились на сушилке рядом с мойкой, вместе со сковородкой, лопаткой и несколькими стаканами. Над металлическим железным баком роились мухи.

– По всей видимости, они уехали в то же утро, – сказала Эбби. – Накануне поужинали, вымыли посуду и отправились спать. А когда проснулись, увидели, что Касс сбежала.

После столовой они отправились в спальню на первом этаже, находившуюся сразу за кухней. Она оказалась большой, но особыми изысками не отличалась. Кроме того, расположение этого помещения в доме свидетельствовало о том, что первоначально оно предназначалось не столько для хозяев, сколько для прислуги. Вдоль стены в ряд выстроились три односпальные кровати, на которых в беспорядке валялись скомканные одеяла и простыни.

– Черт, – сказал Лео, глядя на кровать у дальней стены, на которой не было ничего, – почему они эту постель забрали, а две остальные оставили?

– Дочь Эммы. Я имею в виду третью кровать. Все в точности, как говорила Касс.

Ни к чему не прикасаясь, они отошли в сторонку, чтобы не мешать криминалистам работать. Те стали открывать ящики и доставать из них одежду: на крупного мужчину и невысокого роста полную женщину с пятым размером груди. В одном из шкафов, на самом дне ящичка, нашлись вещи маленькой девочки – пара розовых колготок, а также несколько платьиц и рубашечек в цветочек. Полдюжины пар белых носочков с оборками. Все выстирано и аккуратно сложено. В ванной лежала расческа, из которой торчали длинные, седые волосы. Под раковиной в небольшом деревянном ящичке нашлись несколько коробок мужского красителя для волос «Гришн Формьюла». На краю ванны стоял флакон детского шампуня.

– Мне нужно осмотреть комнаты наверху, – сказала Эбби.

Слева от лестничной площадки второго этажа располагались две небольшие спальни и ванная. Окна первой комнаты выходили на запад, на лужайку перед домом, второй – на север, во двор; ванной – на восток, где простирался Атлантический океан.

Все ящики в спальнях, в том числе за зеркалом и под раковиной, зияли пустотой, некоторые из них никто так и не закрыл, будто хозяева собирались в большой спешке.

Пока Эбби осматривала каждую комнату дома, где Касс прожила три года, ее без конца одолевали мысли. Отсюда она смотрела на смэки для ловли омаров… Здесь лежала в кровати, отчаянно тоскуя по дому… А здесь принимала душ, смывая с кожи запах шкипера, свою вину и боль.

Оттуда они направились в два помещения по другую сторону внутреннего дворика – большую спальню и примыкавшую к ней ванную. По всей видимости, здесь жили хозяева. Там все ящики тоже были совершенно пусты. Не осталось ни куска мыла, ни бритвы, ни зубной пасты.

Лео недолго постоял в центре и медленно двинулся по кругу.

– Что-нибудь нашли? – спросил он женщину-эксперта.

Та покачала головой.

– Отпечатков совсем мало. По всей видимости, их пытались стереть. Но мы все равно что-нибудь да найдем. Просто надо лучше искать.

Эбби уперлась руками в бока и озадаченно вздохнула.

– Получается, они проснулись и узнали, что Касс бежала. Ричард Фоули на все попытки связаться с ним не отвечал. Тогда они упаковали вещи девочки, попытались уничтожить в доме все отпечатки и отчалили на гребной лодке? И что у нас в итоге остается? Четыре человека с огромным количеством багажа?

– Багаж утопили в море, – сказал Лео. – Напихали внутрь камней, поплотнее закрыли и пустили на дно.

Эбби подошла к окну спальни и посмотрела на океан.

– Идите сюда! – позвала эксперт, стоявшая на коленях у кровати. – Я кое-что нашла. Это прикрепили скотчем к раме. Видимо, пытались спрятать.

Эбби с Лео подошли к ней и взглянули на предмет в ее руке, облаченной в перчатку из белого латекса. Тонкая серебряная цепочка и медальон в виде ангелочка. Как Касс и говорила, цепочка была разорвана.

– Ожерелье Эммы, – прошептала Эбби.

Лео посмотрел на нее, глаза его расширились.

– Она оставила его?

– Да, – ответила доктор Уинтер, – действительно оставила.

– При этом спрятав от Праттов.

– Верно, – согласилась Эбби.

Лео не знал что и думать.

– А почему не взяла с собой?

Эбби уже все поняла.

– Хотела, чтобы его нашли мы.

Девятнадцать Касс

Весной, когда Хантер заканчивал школу, произошло нечто совершенно ужасное. Началось все с того, что ему сообщили о зачислении осенью в Хэмилтон Колледж. Получив в марте оттуда письмо, сразу по возвращении из Сен-Барта, они с отцом страшно возгордились. Мистер Мартин съездил в Хэмилтон и потом говорил о нем так, будто это был Гарвард. Меня даже сейчас это бесит. Тогда я ходила в восьмой класс, Эмме оставалось учиться еще год, а задумываться о колледже в нашей школе было принято заранее. Из-за Эммы и Хантера в доме то и дело говорили о стандартном оценочном тестировании, тестах для поступления в колледжи и университеты, об углубленных программах и летнем расписании. И хотя Хантер в те выходные не приехал из школы, мистер Мартин без конца восторгался тем, что сына взяли в Хэмилтон, а миссис Мартин то и дело рассуждала, куда через год поступать Эмме, потому как ее дети были не менее важны, чем его. Если бы мистер Мартин сказал, что Хантер пошел работать в цирк, миссис Мартин наверняка отправила Эмму на курсы канатоходцев.

Она не могла допустить, чтобы муж был образованнее или умнее ее, ведь подобное превосходство позволяло бы ему чувствовать себя сильнее и могущественнее, а это разрешалось ему только в спальне, невзирая даже на то, что он действительно превосходил ее и по уровню образованности и по умственным способностям, а спальня была единственным местом, где он эти преимущества терял. Что еще раз подтверждает мою точку зрения на женское сексуальное могущество, демонстрируя, насколько оно ограничено и хрупко. Даже столь непомерное, как у миссис Мартин, оно меркло на фоне статуса и финансовых возможностей мистера Мартина, и она прекрасно это понимала. Прониклась этим знанием до мозга костей.

Чтобы дать Хантеру шанс поступить в Хэмилтон, с учетом его невысоких оценок и далеко не блестящих результатов тестирования, отцу пришлось выложить кучу денег. Да и в целом парень ничем особенным не блистал. Не играл в спортивных командах, не входил в клубы и не принимал участия в благотворительных мероприятиях. Не знаю, в какую сумму мистеру Мартину обошлось изменить положение вещей в лучшую сторону, но поскольку он ворчал по этому поводу несколько месяцев, надо полагать – в немалую. Но в его глазах оно того стоило. Кроме Хантера детей у него больше не было. Парня назвали в честь покойного дедушки, он всю жизнь прожил с отцом. И что бы мистер Мартин ни делал, все его помыслы начинались и заканчивались сыном. Его сакральным потомком. Его наследником.

Мама в колледже никогда не училась, но когда мужа не было рядом, отзывалась о Хэмилтоне пренебрежительно. Называла второстепенным учебным заведением и как-то посоветовала Эмме и дальше хорошо учиться, поскольку ее оценки были значительно выше, чем у Хантера, чтобы подобрать себе что-нибудь получше. У семьи отца были связи в округе Колумбия. Он поехал туда с сыном, хотя я знала, что Уитт и сам мог поступить, ведь его также приняли в Принстон, а там у нас никаких знакомых не было. До того года, когда для мамы назрела необходимость устроить с мужем схватку за власть, она даже не догадывалась о разнице между Колумбийским университетом и Хэмилтоном. Никто не мог быть лучше ее. Никто не мог быть лучше ее ребенка.

Когда пришло письмо, в доме все вздохнули с огромным облегчением. Мистер Мартин преисполнился гордости. Мама преисполнилась решимости как можно лучше устроить Эмму. Я преисполнилась раздражения и досады. А Хантер преисполнился самомнения. До такой степени, что даже счел себя неуязвимым. Стал заносчивым и высокомерным, но в то же время потерял всякую осторожность. Настолько, что как-то в выходные его застукали на горячем в кампусе частного пансионата, когда он нюхал кокаин.

Мистер Мартин прожужжал нам все уши, утверждая, что раньше за этим вполне могло последовать исключение из школы. Но не сейчас. В обществе к наркотикам относятся по-разному, и никакая школа, если она не борется с этим злом, ни за какие коврижки не заманит к себе детей самых богатых родителей. Администрация учебного заведения созвала дисциплинарный совет, состоявший из старшеклассников и преподавателей, которым позволили задать Хантеру ряд вопросов и выслушать его извинения. Заодно парень раскаялся, что не проявлял должного рвения к учебе в выпускном классе. Мистер Мартин выписал еще один чек, на этот раз администрации школы. И опять на очень крупную сумму.

Но этого оказалось недостаточно. Сам по себе Хантер, тип довольно неприятный, не заслуживал хорошего к себе расположения и не нравился ни ученикам, ни учителям, которые благодаря своим заслугам вошли в дисциплинарный совет. Некоторые, по-видимому, просто питали к нему ненависть. Они порекомендовали его исключить, и через три года семь месяцев платного обучения Хантера Мартина изгнали из стен престижного частного пансиона. Вполне естественно, что после этого Хэмилтон отозвал свое предложение и сообщил мистеру Мартину, что в текущем году его сына принять не смогут, но в то же время «настоятельно посоветовал» юноше приложить все старания, чтобы изменить свою жизнь к лучшему.

В мае Хантер вернулся домой и, чтобы получить аттестат, пошел в обычную школу, что для него стало страшным унижением. Ему пришлось сдать экзамены по дисциплинам, которые он уже целый год не изучал, в итоге его оценки оказались даже хуже, чем раньше. В этой школе он знал очень многих – с одними жил по соседству, с другими ездил вместе летом на каникулы, с третьими учился в начальных классах. Смириться с унижением он так и не смог. Как и мистер Мартин. Он стал повсюду звонить, перекладывать вину на чужие плечи и упорно искать выход из затруднительного положения, в котором оказался не только сам, но и вся наша семья.

Я мистера Мартина понимала. Он потратил уйму денег, чтобы впоследствии в резюме Хантера фигурировало название этого престижного частного пансиона. Оно сопровождало бы его всю жизнь. Закончить обычную школу может каждый дурак. Туда обязаны принимать любых детей по территориальному принципу. Мистер Мартин как-то объяснил сыну, что на определенном жизненном этапе оценки и достижения при получении среднего образования теряют свою значимость и важным остается лишь название заведения, которое ты закончил, равно как и название колледжа, в который это самое заведение помогло тебе поступить. Потом роль начинают играть место работы, имена коллег, название компании, куда ты устроился, и даже кафедры, если ты решишь преподавать в колледже либо университете. Названия и имена. То же самое, что делать покупки в супермаркете. Что ты купишь «Хайнц» или кетчуп другого производителя? Разумеется, «Хайнц», если, конечно, можешь себе это позволить. Мистеру Мартину отчаянно хотелось, чтобы сын его понял.

Хантер был не в состоянии себя защитить, поэтому даже не пытался. К тому же он знал, что фотографии Эммы сделал не кто иной, как отец, поэтому Джонатану в подобных разговорах было очень трудно апеллировать к высоким моральным принципам и выставлять себя с позиций хорошего, порядочного человека. Но он делал все, чтобы представить ситуацию совершенно в ином свете.

У тебя на кону стояло буквально все. И ты все мог потерять. Все, что от тебя требовалось, это продержаться семь недель. Не более того. Семь долбаных недель! Мог бы нюхать свой кокаин и дома. Может, ты все это устроил только назло мне? Но если так, посмотри, что ты наделал! Если ты кому-то и причинил вред, то только себе!

Мистер Мартин поклялся, что больше не будет посылать чеки в Хэмилтон Колледж, но я знала, что это не так. Он не мог допустить, чтобы Хантер туда не поступил и лишился возможности впоследствии включать название этого учебного заведения в резюме.

Друзьям и знакомым мы объясняли, что Хантер решил на время отложить учебу и заняться волонтерской деятельностью, чтобы набраться опыта. На лето мой отец подыскал ему работу в центре для пожилых людей. Оттуда ему предстояло на три недели отправиться в Коста-Рику строить дома. Потом он планировал вернуться домой, найти работу и зарабатывать деньги, а по выходным, опять же, безвозмездно оказывать обществу услуги на добровольной основе. Таким образом, ему предстояло стать участником программы для лиц, злоупотребляющих алкоголем и наркотиками, и пройти курс реабилитации. Звучало все это не лучшим образом, даже для меня.

В нашей истории есть огромное количество фрагментов, каждый из которых, взятый в отдельности, вполне мог бы изменить ее ход. Причем это не только какие-то значимые события типа измены миссис Мартин моему отцу с мистером Мартином, возобновления пристрастия папы к травке, из-за которого мы с сестрой остались жить у мамы, или секса Эммы с тем парнем из школы Хантера. Было еще много чего помельче: Хантер обзывал ее сучкой, Эмма обнажила перед мистером Мартином грудь, тот в плену своих фантазий ее сфотографировал, а Хантер выложил снимки в Интернет. Сюда также можно отнести лосьон для загара во время поездки на Сен-Барт, а потом целое лето сплошной ругани и тисканий на диване. Ну и, разумеется, последнее происшествие – исключение Хантера из школы, повлекшее за собой невозможность поступить в Хэмилтон в год окончания выпускного класса. Все это вполне естественно затягивало нас в свой водоворот – наши пороки, наши желания и мою жажду власти, которую мне не терпелось заполучить. Все это составляло нашу историю, будто различные ингредиенты замысловатого блюда.

Помню день, когда Эмма узнала, что Хантера выгнали из школы, а его поступление в Хэмилтон отложено до лучших времен. Она пришла ко мне в комнату, где я делала уроки, и улеглась на кровать, раскинув руки и ноги, что делала очень редко. Я сама всегда к ней являлась, нарушала покой, упрашивала войти и наконец проскальзывала внутрь. Она же приходила ко мне только по ночам, когда хотела поделиться мыслями, которые кроме меня больше нельзя было поведать никому, настолько они были ужасными – тошнотворные порождения гнева, страха или тоски. Эмма не могла допустить, чтобы кто-то считал ее уродиной, что внешне, что внутри, и прекрасно понимала, что для меня она всегда будет оставаться красавицей.

Ха-ха-ха!

Эту фразу сестра повторила несколько раз с неподдельным ликованием в голосе.

Маленький придурок. Козел. Думал выйти сухим из воды! Как бы не так!

Она рассказала мне о случившемся, и я ушам своим не поверила. Не из-за того, что Хантер ни в чем подобном никогда не был замешан, а потому, что я считала его непотопляемым – одним из тех, кого даже смерть не берет, сколько бы гадостей они ни делали и как бы ни были ее достойны. В моем понимании тот факт, что он понес заслуженное наказание, противоречил всякой логике.

Теперь он у меня поплачет. Тогда, на Сен-Барте, он понимал, что делает мне больно. Ну подожди! Теперь в этом городе каждая собака будет знать, что с ним произошло. И ему придется ходить с пластиковым пакетом на голове!

Свое слово Эмма сдержала – растрезвонила о его проделках всем, кого знала, а знала она очень многих. У Хантера не было возможности как-то на нее повлиять, поэтому когда он на следующий вечер вернулся домой, в соцсетях уже вовсю обсуждалось его падение.

Следующий ход сестры внешне был преисполнен сочувствия и мог стать единственным спасением от той эмоциональной воронки, в которую Хантера затягивало все глубже и глубже. Глотком воды в пустыне. Однако она, конечно же, совсем не стремилась улучшить его самочувствие. Ни одному человеку в мире не станет лучше, если ему придется испить из рук заклятого врага.

Знаешь, что в данном случае будет пресловутой солью на рану? Окружить его вниманием. Если я буду всячески демонстрировать, что мне его жаль, он и сам почувствует себя жалким.

В то лето Хантер с лихвой узнал, что такое жалость. Эмма вновь стала с ним тусоваться, как дома, так и в городе. Вечеринки, ужины, прогулки. По вечерам они опять смотрели фильмы. При этом каждый раз она, сидя на диване, придвигалась к нему все ближе – дюйм за дюймом, дюйм за дюймом.

Не знаю, то ли Хантер был умный, то ли после истории с его исключением и Хэмилтон Колледжем у него помутилось в голове, но он вел себя как щенок, лакая в своей знойной пустыне из рук Эммы воду. И она по ошибке приняла это за свою победу.

Мистер Мартин с ним практически не разговаривал. Мне кажется, за все лето он даже ни разу на него не посмотрел. Они с мамой постоянно где-то бывали и даже уезжали путешествовать. Когда их не было, я уезжала к папе, а Эмма оставалась с Хантером. Папа от этого очень переживал. И тосковал. Даже Уитт высказывал по этому поводу свою озабоченность.

Мама была на седьмом небе от счастья. Крах сына, зиявший в душе мистера Мартина огромной, незаживающей раной, очень его ослабил. Он с утра до вечера то и дело заводил об этом разговор, будто воспоминания о случившемся снова и снова набрасывались на него, каждый раз застигая врасплох, причиняя боль значительно большую, чем он мог выдержать, не выплеснув ее из себя. Мама похлопывала его по спине, глядя на него нежно и преданно. А он крепко прижимал ее к себе и говорил, что очень любит.

Подобно Эмме, мама тоже его жалела. В его присутствии пресекала любые разговоры о колледже, обсуждая их только во время тайных встреч с Эммой за закрытой дверью. Миссис Мартин относилась к мистеру Мартину точно так же, как Эмма к Хантеру, и я думаю, они обе это знали. Может, даже обсуждали данную тему и разрабатывали новую стратегию, запершись на кухне, или когда я уезжала к папе. Они очень сблизились, окружив своих мужчин показной заботой и упиваясь властью, которую благодаря этому получили.

Происходящее выглядело странно. Холодная война между Хантером и Эммой каким-то образом превратилась в соревнование на хитрость и борьбу тайных агентов. Эмма, втайне руководствуясь чувством мести, делала вид, что стала парню другом, а тот, страшно злясь на нее и ревнуя, притворялся, что простил ее за то, что она растрепала всем о его исключении из школы и отказе колледжа в поступлении. Порой мне казалось, что война уже закончилась и теперь осталась лишь в моем воображении. Но это было не так. Далеко не так.

Узнав, что агенты нашли остров, но Эммы там не оказалось, отец впал в отчаяние. В ожидании новостей мы все собрались в доме миссис Мартин. Сама она осталась лежать в постели, а мистер Мартин еще не вернулся из Нью-Йорка, поэтому когда сотрудник полиции штата вошел в гостиную, чтобы об этом сообщить, там сидели только папа и я. Им только что позвонили из ФБР. Папа заплакал, но в то же время вскочил на ноги и принялся мерить шагами комнату, то и дело ероша руками волосы.

– Как вы не понимаете?! Он увез ее! Он опять ее увез!

Потом он позвонил дежурному в Нью-Хейвен и стал умолять, чтобы агенты, выкурив Билла и Люси из их тайного логова, активизировали поиски.

– Это как гнездо тараканов! Если его разворошить, они убегают и рассыпаются в разные стороны! В этот момент их легче всего обнаружить, потому как в отсутствие места, куда можно было бы вернуться, им просто некуда бежать! Сейчас как раз пришло время поймать этих монстров, пока они не забились в какую-нибудь нору подальше от посторонних глаз!

Всего этого папа мог и не говорить. Его речь преследовала другую цель – выяснить, не считают ли правоохранители, что Эмма отказалась от намерения вернуться домой. Что она уехала с Праттами по своей воле. В конце концов, как так случилось, что они увезли ее с двухлетним ребенком в гребной лодке, а она даже не предупредила власти? Эта мысль пугала.

Полицейский немного с нами посидел. Рассказал, что на самом деле жертвы похищения зачастую выражают желание оставаться там, где их держат. Об этом свидетельствует не только случай Патти Херст[14], но и истории тех, кто вступает в секты или идет жить в коммуны. Членам их семей в подобной ситуации приходится несладко. Они продолжают верить, что могут по-прежнему достучаться до их души, перепрограммировать мозг или изгнать овладевшего ими демона. Как Линда Блэр в фильме «Изгоняющий дьявола». И это действительно так. На мой взгляд, люди не меняются, и если чей-то ребенок, сестра, брат, муж или жена сначала жили одной жизнью, но потом примкнули к группе каких-нибудь сумасшедших хиппи, то их вполне можно вернуть обратно. Люди не меняются. Но никто не хочет им помогать – разве что за большие деньги.

Об этом я узнала по возвращении, в бесконечно долгие часы ожидания и разговоров с другими. Взрослые вольны делать все, что заблагорассудится, лишь бы не нарушали закон, поэтому если им хочется стать фриками и поселиться на острове с другими чудилами, то этого им никто не может запретить.

В тот день папа без конца изводил меня расспросами о желаниях и убеждениях Эммы, о том, не пошатнулась ли ее психика. Мне было больно смотреть, как он мучается, поэтому когда он ушел, я была только рада. Хотелось побыть наедине с мамой. Хотелось посмотреть, по-прежнему ли она страдает. Пратты бежали. И до сих пор держали Эмму у себя. С этим надо было что-то делать. Если не отомстить, если не найти Эмму, то зачем тогда вообще было суетиться? Когда прошлой ночью я, наконец, вышла из ее комнаты, миссис Мартин свернулась на кровати калачиком, будто ребенок. Я думала, что это конец, что с ней покончено. Мне казалось, что вскоре отыщут Праттов, найдут Эмму и на этой истории можно будет поставить точку. Шевелитесь! – хотелось мне кричать всем и каждому. Но что бы я ни делала, это было то же самое, что дергать за струну, которая лишь вибрирует, но дальше не движется. Время будто остановилось! И жизнь замерла на месте!

Но вот я услышала, что в гараж въехал автомобиль мистера Мартина. Это означало только одно – мама ночью ему звонила.

Я слышала, как они стали ругаться, когда он поднялся по ступеням и вошел к ней в спальню. Впрочем, можно было и не слушать, потому как мне было заранее известно, что она скажет ему о его романе с Лайзой Дженнингс, что он на это ответит и как то, что сейчас между ними происходит, отразится на всех остальных. Она не упадет в его объятия и не простит. И никогда больше не поверит, что он ее любит. Повторится история, случившаяся со мной и Эммой, когда мы были маленькими.

Переключатель щелкнул.

Перед мысленным взором возник образ ведьмы из «Волшебника из страны Оз», которую окатили водой[15]. Точно так же и наша мама. Только погубила ее не вода, а действительность. И хотя миссис Мартин не произносила этих слов, я слышала их в своей голове, когда она нервно слонялась по дому, грызла ногти и украдкой курила на крыльце черного хода в тот день, когда ФБР отыскало остров, но не нашло там Эммы.

Я таю…

В сентябре, за год до нашего исчезновения, когда лето манипулирования мужчинами с уязвленной гордостью закончилось, Хантер уехал в Коста-Рику строить дома, а мы с Эммой опять пошли в школу. Чтобы найти нового бойфренда, Эмме потребовалось совсем немного времени. Точнее, это он ее нашел. Как бы там ни было, к октябрю она уже вовсю встречалась с новым парнем. Звали его Джил, ему было двадцать шесть лет, а работал он менеджером в изысканном кафе, где мы все собирались после школы.

Джил, должна признать, был парень хоть куда. Высокий, стройный, голубоглазый и темноволосый. Но больше всего мне запомнился его вид: при взгляде на него казалось, что ему на все наплевать. Его, похоже, не касалось даже то, что он обслуживает избалованных богатеньких деток в нашем престижном городке, готовит им сэндвичи и продает пиво, если у них обнаружатся достойно выполненные поддельные удостоверения личности. Эмме это понравилось. Она до такой степени привыкла, что все вокруг нее прыгают, что мама ее ревнует, что мистер Мартин разрывается от противоречивых чувств к ней, а Хантер и вовсе сходит по ней с ума, что этот парень из кафешки, которому до нее, казалось, нет никакого дела, ее страшно возбуждал.

Сначала Эмма заговорила о нем, когда мы возвращались из школы. Сказала, что он настоящий. Я просто слушала, не желая ничего испортить. Стоило мне согласиться, как она тут же перестала бы о нем думать, потому как никогда не одобряла моего мнения. Но если бы я выразила несогласие, тут же посчитала бы его безнадежным лузером, в возрасте двадцати шести лет работающим в кафешке без всяких перспектив на будущее, и решила, что в действительности ему очень даже было дело до избалованных богатеньких детишек, которым ему приходилось делать сэндвичи, но он тщательно скрывал это за маской безразличия. Как бы там ни было, я не хотела, чтобы Эмма утратила к Джилу интерес. Мне до смерти надоело, что она нянчилась с Хантером, будто с малым ребенком, заполняя собой весь дом до такой степени, что мне в нем даже нечем было дышать.

Именно так я себя тогда и чувствовала – поскольку все носились с Эммой, мне рядом с ней нельзя было даже воздуха глотнуть. Хантер отчаянно желал заняться с ней любовью. Мистер Мартин злился и волновался, но это не мешало ему с любопытством наблюдать за происходящим. Что касается миссис Мартин, то в этом любопытстве она усматривала для себя угрозу и находила оскорбительными многие его слова. Например то, что он постоянно называл Эмму Лолитой. Мне очень хотелось, чтобы все это закончилось до того, как наступит трагический финал.

Других желаний у меня не было.

Вернувшись с Коста-Рики, Хантер надеялся, что с лета в доме ничего не изменилось. Эмма не поддерживала контактов с Джилом через социальные сети, не желая, чтобы об этом узнала мать, потому что миссис Мартин была достаточно умна, чтобы тайком вторгнуться в ее жизнь. К тому же мне представляется, что глубоко внутри Эмме было стыдно за отношения с Джилом, обыкновенным менеджером в кафе, но в известной степени именно благодаря этому стыду ее к нему и тянуло. Это трудно объяснить. Если бы у меня были преимущества Эммы, я бы употребила их с большей пользой, направив на достижение либо идеальной любви, либо абсолютной власти, и никак не меньше.

Когда Хантер вернулся домой и узнал о Джиле, это подкосило его на корню. И был ли он на самом деле летом к ней добр или же просто считал, что выиграл войну, теперь уже не имело никакого значения, потому что схватка возобновилась, причем даже с большей силой, чем раньше. Эмма сразу ему сказала, что им обоим нужно как-то устраивать личную жизнь, и предложила остаться друзьями. Напомнила, что формально они были родственники и какие бы чувства ни питали друг к другу, им не дано быть вместе, потому как в этом случае окружающие посчитали бы их монстрами. Чудовищами, погрязшими в инцесте. В отношении секса между близкими мир настроен очень критично, даже принимая во внимание утверждение Библии о том, что мы все родственники и в этом качестве подвержены пороку запретной любви. По правде говоря, я этого не понимала. Но понимала я там что-то или нет, не имело никакого значения. Впервые за все время они открыто признали, что в их отношениях происходит что-то не то, и Хантер вновь возненавидел Эмму. В итоге наш дом до конца года превратился в поле битвы – с оскорблениями, хлопаньем дверью и ледяными взглядами. Хантер рассказал всем о Джиле и Эмме. Эмма стащила у него травку с кокаином и спустила все в унитаз. Иначе как «сучкой» Хантер ее больше не называл. Она в ответ обзывала его «лузером».

Дошло до того, что миссис Мартин сама предложила Эмме переехать к отцу, но та отказалась. Я не думала, что до такого доживу. Вот до чего может довести война.

Ситуация обострилась до такой степени, что когда в марте из Хэмилтона пришло уведомление о зачислении Хантера, это ни у кого не вызвало реакции, кроме, разумеется, мистера Мартина.

Однако Хантер той весной весь как-то подобрался и начал встречаться с очень симпатичной старшеклассницей из нашей школы. Они усиленно изображали из себя благословенных небом влюбленных. При каждой возможности он приводил ее к нам домой, мама перед ней без конца лебезила, мистер Мартин, как положено, не замечал ее красоты, и всем, казалось, было хорошо. Всем, кроме Эммы. Когда они приходили к нам, у меня было такое ощущение, что мы все выходим на театральные подмостки. Снова и снова, и снова. Я, к примеру, подпевала общему хору. Однако Эмма в этом никакого участия не принимала. Поэтому когда на горизонте замаячило лето, Эмма решила уехать в летний лагерь в Париж, что, по моему мнению, пошло бы ей на пользу, а я вознамерилась съездить в рамках одной из программ в Англию. Иногда войну можно закончить, просто покинув поле боя до того, как твоя армия будет разгромлена.

И в это самое время Хантер решил рассказать миссис Мартин о фотографиях. Это было неизбежно, ведь и само разоблачение, и все последовавшие за ним действия носили слишком разрушительный характер, чтобы быть незапланированными.

В выходные накануне Дня поминовения[16] мы с Эммой и Уиттом были у папы. Мистер Мартин уехал во Флориду, куда каждый год отправлялся играть в гольф со старым товарищем из Хэмилтона. В итоге миссис Мартин с Хантером остались в доме одни. Когда мы вернулись, парень заявил, что прекрасно провел время наедине с нашей мамой. А в воскресенье за завтраком сказал Эмме, что не выдержал и рассказал обо всем миссис Мартин. Больше не мог держать в тайне. Ему было невыносимо, что она на него злилась, полагая, что это он сделал те снимки ее любимой дочечки. И тогда он сбросил на нашу семью атомную бомбу, сообщив, что ее фотографировал отец. Не забыв привести в доказательство скриншот его телефона. Когда муж вечером вернулся домой, миссис Мартин на него набросилась, и война между Хантером и Эммой перешла в вооруженный конфликт между мамой и отчимом.

Однако это еще было не все. Как оказалось, у Хантера были в запасе и другие бомбы, просто он терпеливо ждал, не убирая руку с большой красной кнопки, чтобы обрушить их на наши головы.

Тогда я испытывала то же чувство, что впоследствии на острове, а потом и когда вернулась домой. Сила пришла в действие, и ничто не могло ее остановить. Было слишком много лжи. И слишком многое стояло на кону. Я была вне себя, мне страшно хотелось убежать куда-то далеко-далеко, в тихое, спокойное место, где жизнь остановилась. После того Дня поминовения у меня возникло ощущение, что нас всех подталкивает в спину что-то энергичное и мощное. На острове, а потом по возвращении домой я сама стала этой силой. Но у меня не было никакого желания ею быть. Все, чего мне хотелось, это стать обыкновенной девочкой, которой я никогда не была с такой мамой, как миссис Мартин. От этого хотелось пойти к ней в комнату и душить до тех пор, пока она не распрощается с жизнью.

Двадцать Доктор Уинтер

Ожерелье. Кроме него ничего, что принадлежало бы девочкам, агенты не нашли. Эксперты взяли по всему дому образцы, изъяли из корзин для белья полотенца, нашли в комоде волоски. Чтобы сделать анализ ДНК, обнаружить фрагменты отпечатков пальцев на случайных предметах и скрытых поверхностях, понадобится несколько дней.

Но они знали, что в день исчезновения это ожерелье было на Эмме. Она носила его каждый день, как напоминание Касс о том, что мама любила ее больше.

Эбби сидела в баре мотеля в Дамарискотте и потягивала из чистенького стакана виски. Им всем предстояло провести в этом городке несколько дней, опрашивая жителей, тщательно изучая записи актов гражданского состояния в мэрии и обыскивая семь акров леса на острове Фрейя. Часы уже пробили полночь и члены команды ушли спать после долгого волнительного дня. Все, кроме Эбби. В голове никак не могли улечься мысли об увиденном. Образы острова, дома, комнат и лесных зарослей вдохнули жизнь в рассказы Касс и теперь, когда ее разумом завладел алкоголь, проходили перед ее мысленным взором. Агенты осмотрели каждый ящичек в одежных шкафах и на кухне, нашли упомянутые Касс учебники, видеоуроки балета и сборник колыбельных. Покопались в мусоре, обнаружив остатки белой рыбы и рисового пудинга, а также пустую картонную упаковку из-под молока. Эбби представляла, как Эмма и Касс завтракали, обедали и ужинали за этим столом, постоянно страдали, но при этом изображали на лицах счастье и покорность. Представляла их, когда они чувствовали себя частью семьи и считали, что их любят, – пока не поняли, что происходит на самом деле. Видела облегчение и смех на их лицах. А мысленно выйдя через лес на пристань, нарисовала в воображении Касс – как она ждала там шкипера, готовилась любить его и ненавидеть, а потом, когда все заканчивалось, ненавидеть за сделанное себя.

Именно это Касс и описывала. Но сейчас, сидя в одиночестве и глядя на океан в небольшое окошко за выставленной перед зеркальной стеной батареей бутылок, Эбби позволила себе немного поразмышлять.

В истории Касс оставался ряд вопросов. Когда нашли катер – за два дня до ее возвращения домой – он дрейфовал с пустым топливным баком далеко на севере. Ответы на психологические тесты казались чуть ли не идеальными – нет, не для компьютера, подведшего общий итог, а для Эбби, которая внимательно прочитала их, пытаясь увидеть правду между строк.

Уйти от матери, страдающей нарциссическим расстройством личности, было нелегко. Эбби знала об этом и из материалов исследований, и из собственного опыта. Такие вещи часто имели место в прошлом и будут происходить в будущем.

Когда Эбби думала о родительнице в контексте цикла, который она изучала и положила в основу своей диссертации, с ней обязательно что-нибудь случалось. То ей рассказывали, как в детстве мать обходила ее своим вниманием и жестоко обращалась. То отец добивался от них с Мег понимания. Ребенку очень легко думать: «Ну почему она просто не остановится? Почему опять не станет нормальной?» Но это то же самое, что просить небо потерять голубой цвет, а землю перестать быть плоской. Поэтому, когда мать предпринимала по отношению к ней или Мег какие-то действия, порой она кроме гнева испытывала в душе сострадание к ней, и от этого внутри все переворачивалось. Когда ярость циркулировала в теле свободно, не испытывая на себе подобного грубого вмешательства, было намного легче.

А как Касс? – думала Эбби. – Она тоже испытывала эти чувства?

Может, именно они заставили ее вернуться к матери? – спрашивала она себя. – Но почему она тогда пытается ее сокрушить? Ведь момент для мести, если она действительно ее замыслила, сейчас не самый подходящий. Эбби не могла винить девушку за то, что ей хотелось увидеть материны страдания. В конце концов, та создала в доме обстановку, от которой Эмме захотелось бежать. Именно побег привел их на этот остров, где их потом держали против воли, где Касс пришлось несколько лет рабски служить похитителям, изображая верную дочь, где прямо у нее на глазах у Эммы отняли ребенка.

Вопрос лишь в том, почему сейчас? – упорно пыталась понять Эбби. – Может, мы не уловили какой-нибудь посыл Касс в отношении Лайзы Дженнингс или ее романа с Джонатаном Мартином? Может, она говорила что-то об острове, но мы ее так и не услышали?

– Повторить? – спросил бармен.

Эбби кивнула и подняла стакан. Ночью ей не уснуть, и это надо воспринимать как данность. А спиртное выпустит ее разум на волю.

Она подумала, что слишком осторожничала с Лео, не показывая секретную папочку с материалами по делу Касс, опасаясь, что он о ней плохо подумает. Над этим делом она работала так, будто ей отвели за спину одну руку и там привязали. Вполне возможно, что проблема в том как раз и заключалась.

Ну все, хватит… – подумала Эбби. Потом устремила неподвижный взор на воду, сияющую в лунном свете. После чего открыла нараспашку дверь и впустила в нее все, что знала, чувствовала или в глубине души верила.

У Джуди Мартин классическое нарциссическое расстройство личности. То, о чем три года назад она только догадывалась, теперь не вызывало ни малейших сомнений.

И что лежит в его основе? Идеальное, но хрупкое альтер эго, вечно нуждающееся в подпитке. Голодное и ненасытное. Эбби подумала об Оуэене Таннере, который щедро его накормил, повысив статус Джуди и сделав ее состоятельной после нищенского существования в родном Ньюарке, где она, скорее всего, была никому не нужна, а может, даже страдала от жестокого обращения. Но потом он проявил себя слишком покладистым, уступчивым и слабым. И ей стало казаться, что муж недостоин ее красоты, ума и сексуальной притягательности. Для женщин с таким психическим расстройством это как поцелуй смерти. Их мужские аналоги благоденствуют рядом с покорными женщинами до тех пор, пока те привлекательны и желанны для других мужчин. Но вот представительницам слабого пола, страдающим от нарциссического расстройства личности, порой необходимы могущественные, властные мужчины. Потому что такого может обольстить только лучшая из лучших. И поддерживать в нем к себе интерес – лучшая диета для ее альтер эго.

Джонатан Мартин был как раз то, что нужно. Всем мужчинам мужчина, высокомерный и успешный. Когда он входил в комнату, на него тут же обращались все взоры. За ним следили глазами – мужчины были готовы перед ним заискивать, дабы оседлать его волну, женщины усиленно пытались хотя бы на секунду обратить на себя его внимание, чтобы по дороге домой думать, что им, несмотря на долгий и скучный брак, все же удалось сохранить привлекательность.

Несмотря на возраст, ей удавалось его рядом с собой удерживать. Даже после исчезновения девочек. А что теперь, когда она узнала о его измене? Миссис Мартин будет сомневаться не только в нем. Она засомневается в себе. Шина, наложенная на ее больную психику, сломается, альтер эго запаникует, а истинное «я», неуверенное и слабое, вновь заявит о себе. Для нее это будет невыносимо.

Теперь внутри естества Джуди начнется борьба. Оба «я» схватятся за контроль над разумом. Брошенный, ранимый ребенок в ее душе закричит, что мир собирается его уничтожить и никто не в состоянии его защитить. Ни одна живая душа не может спасти это уязвимое, беспомощное дитя. Совершенное альтер эго тем временем попытается убедить миссис Мартин, что все в порядке. Что все под контролем. Что оно идеально, что никто не имеет права его касаться, хотя оно и стало причиной погибели.

Но какое доказательство оно может предложить Джуди на фоне неопровержимой истины, что муж ее обманывает, что изменяет ей с другой, что больше не считает ее привлекательной? Если произошло нечто подобное, она больше не может считать себя исключительной.

Да и потом, в чем еще он лгал ей все эти годы? – спросит ребенок. Какими баснями ее кормил, шептал во тьме или говорил в лицо при свете дня? А ее дочь, Касс? Где сочиняла она? Джуди не сомневалась, что дочь повредилась умом. А если нет? Как бы там ни было, ребенок в ее душе опять будет кричать.

Эбби закрыла глаза, сделала глубокий вдох и выдохнула. Вдруг перед глазами поплыл видеоряд комнаты Касс на острове. Кровать. Комод с зеркалом. Полка с книгами. Окно, выходящее во внутренний дворик.

Помнится, она что-то говорила, описывая книги, которые они там читали. Упоминая о «Женщине французского лейтенанта».

Что же это было? Ах да, причины, по которым Сара Вудраф лгала. Потому что люди верят только в то, во что хотят.

Касс неизменно производила подсчеты, этот защитный механизм развился у нее еще в детстве, и теперь она пользовалась им практически подсознательно. Но при этом почему-то не сосчитала, сколько времени прождала в машине Эммы. И сколько времени понадобилось катеру, чтобы доставить ее на причал, где ждал грузовик. А роды Эммы – можно не сомневаться, что на фоне такого стресса она обязательно стала бы считать. Потому что подсчет утешал ее именно в такие минуты. И где она провела два дня, прошедшие с момента обнаружения катера Ричарда Фоули неподалеку от Рокленда и ее появления на пороге дома матери?

Перед мысленным взором вновь возникла комната. Эбби резко втянула в себя воздух, поднесла к груди руку и подумала: «О боже».

Она бросила на прилавок двадцать долларов, выбежала из бара, рванула к лестнице и взлетела на третий этаж. Потом, запыхавшись, подбежала к комнате Лео и со всех сил в нее забарабанила.

– Эбби?.. – сонным голосом ответил он.

Она втолкнула его обратно в комнату и сказала:

– Закройте дверь.

Он сделал то, о чем его просили, подошел к ней и задал вопрос:

– Что случилось?

– Если я скажу, что кое-что знаю, вы поверите мне без лишних слов?

Многое в ее душе подсказывало, что ответ ей известен. Когда ты растешь с матерью, не способной любить, у тебя открываются глаза, и тогда перед тобой предстает фундаментальная истина, которую большинство всю свою жизнь отрицают. Вот о чем говорила Касс. Отношения между людьми в принципе нельзя считать надежными и безопасными. Они всегда подвержены воздействию сил куда более могущественных, нежели дружба и даже любовь. Верить никому тоже нельзя. То, что любовь может сделать человека верным, – не что иное, как сказка, которую человек придумал для самого себя. Но несмотря на это, Эбби сейчас стояла перед человеком, заменившим ей отца, и именно об этом его просила. Чтобы он ее не предал.

Лео вздохнул и прислонился к комоду.

– Ох, малыш…

Когда он к ней внимательнее присмотрелся, выражение его лица посерьезнело.

– Конечно, я тебе поверю… – сказал он. – Что ты хотела мне сказать?

Эбби сглотнула застрявший в горле ком. Она была не Джуди Мартин и не ее собственная мать. Но все же знала, что такое потребность защититься от собственного страха перед предательством. Хотя в одиночку сделать ничего не могла. А сделать надо было. В этом она была совершенно уверена.

Поэтому Эбби просто произнесла:

– Я знаю, как найти Эмму.

Двадцать один Касс Таннер – шестой день моего возвращения

Когда агенты обнаружили на досках причала и на носу катера Ричарда Фоули кровь, отец пережил второе потрясение.

Будь у меня возможность, я все бы убрала. Но мне попросту не хватило времени.

Это случилось в тот самый день, когда вышли на след Праттов. Компания, которой принадлежал остров, была зарегистрирована на некоего Карла Петерсона. Дальше все просто. На самом деле так звали человека, выдававшего себя за Билла Пратта. Он был женат на Лорне Петерсон. Это было настоящее имя Люси Пратт.

Еще семь лет назад они обитали в Северной Каролине. Карл работал плотником, а Лорна трудилась надомницей-швеей. Однако я не могу их так называть. Для меня они навсегда останутся Биллом и Люси.

Они жили в районе Аута Бэнкс[17]. Это такое место в прибрежной полосе Северной Каролины, у многих жителей которого есть собственные катера. Там все хорошо разбираются в приливах, отливах и течениях. Этим и объясняется, почему им так комфортно жилось на острове, вдали от окружающего мира.

Поскольку своих детей у них быть не могло, они через какое-то агентство усыновили мальчика, Джулиана. Его мать жила неподалеку и влачила чуть ли не нищенское существование. У нее и без того было уже пятеро, хотя она не могла прокормить и одного. Пратты прошли через все положенные законом процедуры, но позже эта женщина, биологическая мать, призналась, что получила деньги за то, чтобы выбрать их в качестве приемных родителей. А это уже было незаконно. Оплачивать медицинские расходы и подобные вещи вполне нормально, но только не наличными. Хотя это делается сплошь и рядом. Тем, кто не может иметь собственных детей, порой наплевать на закон. Эта женщина нуждалась в деньгах, в то время как сами они нуждались в ребенке.

Родители Билла умерли, оставив ему все свои накопления – небольшое состояние, вполне достаточное, чтобы купить ребенка. И достаточное, чтобы исчезнуть, когда этот ребенок умер. А мать Люси оставила дочери дом в Аута Бэнкс. Отец давно от них ушел. В Луизиане у нее был старший брат, женатый и воспитывавший собственных детей. Поэтому после смерти дом матери достался им с Биллом. Не исключено, что в виде утешения за то, что она не могла иметь детей. Может, даже мать чувствовала вину, что дала дочери тело, не способное к воспроизводству потомства. Долго размышляя о родителях Люси, я поняла, что она стала такой совсем не случайно. И мне кажется, дело не только том, что случилось с ребенком, купленным у той нуждающейся женщины.

Мальчик, Джулиан Петерсон, трагически погиб в океане.

Ему едва исполнилось два годика. Они отправились совершить небольшую прогулку на лодке. На нем был спасательный жилет. На море стоял штиль.

Что именно там произошло, непонятно и по сей день, известно лишь, что катер внезапно налетел носом на скалу. Кормовой швартов размотался, и его конец попал на вал двигателя. Запутавшись ногой в этом тросе, мальчик тут же полетел за борт и его затянуло под винт. Впервые услышав об этом несчастном случае, я первым делом подумала, была ли на борту Люси в тот момент, когда ребенок барахтался в сплетении тросов.

Узнав об этом, тут же воспользовалась маминым компьютером и прочла об этой истории в Интернете. Она сохранилась в архивах издания «Аута Бэнкс Сентинел». Статей было несколько. Первые живописали невероятный и жуткий несчастный случай, выставляя Билла и Люси жертвами трагедии, в которой они понесли страшную потерю. Когда они, наконец, стали родителями, Бог отнял у них малыша самым неожиданным и ужасным образом. Статьи сопровождались фотографиями, сделанными после похорон, на которых они плакали – оба в черной одежде. Надпись под снимками гласила, что местная община выражает свою поддержку потерявшей ребенка семье.

Но потом сквозь трещины в предложенной ими истории стали просачиваться факты о том, как они заплатили той женщине и как солгали при подаче заявления об усыновлении. Билл был убежденный преступник – совершал мошеннические действия, а потом даже пошел на растрату, работая бухгалтером в небольшой бостонской компании. Что касается Люси, то ее уволили с должности воспитателя дошкольного детского учреждения за «неподобающее поведение» – в ряде случаев родители сигнализировали, что она проявляет болезненную привязанность к тем или иным детям. Нет, они совсем не относились к категории здравомыслящих, богобоязненных людей, потерявших ребенка. Скорее их можно было назвать лживыми и двуличными похитителями детей, которые подкупом уговорили несчастную мать отказаться от ребенка, впоследствии погибшего по их недосмотру.

Уголовного дела по этому факту никто возбуждать не стал. Но офис окружного прокурора решил проверить сведения о взятке биологической матери. Поскольку на уровень национальных СМИ история не вышла, в один прекрасный день Петерсоны просто взяли и уехали. Их никто не арестовывал, поэтому они могли делать что угодно. В итоге они сняли со своего счета полмиллиона долларов и бесследно исчезли.

Услышав этот рассказ от агента ФБР, а потом прочитав обо всем в Интернете, я тут же представила Люси в нашем доме на острове – в моем воображении она стояла у окна в гостиной на первом этаже и смотрела на океан. Думаю, просто искала глазами Джулиана, своего ребенка, умершего у нее на глазах. Затем мне вспомнилось, как она вела себя с дочкой Эммы, которую назвала Джулией, как ворковала с ней, как качала, усадив на ногу, как не отпускала от себя, когда готовила ужин. И как всегда была уверена в себе. Потом я вообразила Люси на том катере и подумала, что на лице ее тогда сияло удовлетворение от того, что она наконец стала матерью и восстановила таким образом несправедливость, причиненную ей Богом, родителями или Вселенной. Но конец кормового швартова все же не закрепила. Своего маленького мальчика не спасла. И карту расположения рифов тоже не посмотрела. Мне без труда удавалось воскресить ее в памяти. Такую уверенную и считающую себя достойной воспитывать этого ребенка. Не сомневающуюся в правильности совершаемых ею поступков. Уверовавшей в свою непогрешимость. Но на самом деле невнимательную и беспечную.

Я подумала о карточках, которые когда-то сделала для мамы.

Мамочка номер один! Лучшая мамочка на всем белом свете!

На мой взгляд, Люси Пратт не случайно не могла иметь детей, на то имелась какая-то причина.

Точно так же как у некоторых адвокатов, которым ни под каким предлогом нельзя доверять дела об опеке над детьми.

У меня совсем не было времени углубляться в философский аспект этой истории, размышлять о Боге, о судьбе, о том, есть ли во Вселенной высшее правосудие, – отца сразила наповал новость об обнаруженной на пристани крови, и он тут же решил, что Эмма погибла.

– Он убил Эмму! Я точно знаю! Я знаю – он ее убил! Он ее убил, а потом они взяли малышку и сбежали!

В таком духе он продолжал все утро – пока не пришли результаты анализов, утверждающих, что кровь принадлежит мужчине. Но перед этим его отчаяние в течение нескольких часов напоминало собой зияющую рану души, заглянув в которую я увидела, что надежда для моего отца – не более чем слово. Даже после моего возвращения и начала поисков Эммы он не испытывал радости, видя меня или ожидая найти старшую дочь, потому что слишком боялся нас опять потерять, понять, что нам причинили боль, или осознать, что мир на всех парах несется навстречу яростному апокалипсису. Папа не мог даже позволить себе быть счастливым. Не могу точно сказать, когда он таким стал – после того, как мама изменила ему с мистером Мартином и бросила, или раньше. Вполне возможно, именно эта его черта ее к этому и подтолкнула.

Уитт тоже заглянул в эту рану. Когда нам сообщили последние новости, мы собрались у папы. Уитт, парень сильный, цыкнул на отца, когда тот заплакал. Мы сидели на кухне, поэтому он просто встал на колени перед его стулом и велел замолчать. Папа вытер слезы и пошел в свою комнату лечь. Не сомневаюсь, что перед этим он покурил травки или принял лекарство, потому что очень хотел уйти, а я по себе знаю, что когда человек чем-то очень расстроен, нельзя просто лечь и расслабиться без помощи тех или иных средств. Осуждать его за это нельзя. Я и сама пила прописанные доктором Николсом пилюли.

Когда за ним закрылась дверь, Уитт сел вместе со мной за стол и прямо спросил, сказала ли я правду о той ночи, когда покинула остров, и об обстоятельствах побега.

Все, что я ему рассказала, соответствовало действительности. Усиленно подчиняя себе Рика, я одновременно продумывала вторую часть плана, которую предстояло осуществить в стенах дома Праттов. Люси принимала снотворное, храня его в ванной. Я понимала, что мне обязательно нужно будет до него добраться. Поэтому стала очень хорошей девочкой. Была счастлива, что жила с Праттами. Осознала ошибку, которую допустила, попытавшись бежать.

Наконец они перестали за мной следить. И беспокоиться на мой счет. Просто отвлеклись на другие дела.

Мне трудно вспоминать безумие, охватившее меня в ту ночь, когда таблетки Люси наконец оказались в моем распоряжении. Нескончаемые дни страха. Нескончаемые дни мечтаний. Нескончаемые дни притворства и ненависти к себе за каждое подлинное чувство, испытываемое к кому-то или чему-то в этом проклятом месте. Нескончаемые дни тоскливых взглядов на материк, такой близкий, но все же недоступный. И нескончаемые дни секса с мужчиной, которому я лгала, что любила, хотя на самом деле каждый раз пыталась смыть с кожи любые воспоминания о нем.

Ожидание свободы наполняло мою душу счастьем. А мысль о том, что меня поймают, – ужасом. Волны ликования и страха накатывали, будто океанский прилив, каждая из них разбивалась о стену и тут же уступала дорогу другой.

С бешено бьющимся в груди сердцем и лицом, покрывшимся потом от трепета и стоявшей в тот летний вечер жары, я сидела на диване рядом с Биллом и смотрела фильм. Люси легла в постель, и в последние полчаса ее было ни видно, ни слышно. Перед этим она выпила таблетку. Я принесла Биллу стакан вина. Предварительно растворив в нем снотворное. Некоторое время спустя он сказал, что ему нехорошо. Вообще-то мешать транквилизаторы и спиртное действительно не стоит. Но я предположила, что всему виной жара. Сказала, что принесу ему воды, и вышла в ванную.

Подождала там несколько минут. До тех пор, пока он не успокоился. А когда открыла дверь, в голове галопом пронеслась кошмарная мысль – я испугалась, что Билл, распробовав в вине лекарство и разгадав мой замысел, будет ждать меня по ту сторону и тянуть к незащищенному горлу руки, чтобы задушить. Поэтому когда я нажала на ручку, толкнула створку и увидела, что он лежит без сознания на диване, из моей груди чуть не вырвался крик.

Я ахнула и заставила себя подойти к нему. В кармане брюк у Билла лежал дешевый мобильник. С его помощью он отправлял Рику смс-ки, когда ему требовался катер. Я вытащила телефон и отправила шкиперу текстовое сообщение, зная наверняка, что он явится на мой зов. Рик всегда ко мне приходил, что днем, что ночью. Потом я вытащила все наличные, как из кошелька Билла, так и из ящичка в шкафу в спальне, где они хранили деньги, вышла на пристань и стала ждать. Вскоре на волнах залива показались огни.

Двадцать два Доктор Уинтер – седьмой день возвращения Касс Таннер

Труп Ричарда Фоули нашли на следующее утро. Он застрял между скал на западной оконечности острова Фрейя. Непосредственной причиной смерти, похоже, стало утопление, потому что в легких обнаружилась соленая вода, хотя эксперты также нашли на груди несколько синяков, а на затылке большую рану.

В кожу вонзилось несколько тонких деревянных щепок.

Точное время смерти определить не удалось, но степень разложения соответствовала периоду между датами обнаружения катера и тела.

Эбби с Лео не стали отменять свой план вернуться в Коннектикут. Когда они уже были в пути, им позвонили из местного отделения ФБР.

Все предположения вращались вокруг Касс, многие задавались вопросом, не она ли убила Ричарда Фоули, чтобы бежать: «Вот почему она могла солгать о дате побега… Вот чем можно объяснить тот двухдневный промежуток… Она убила его, а потом придумала, как вернуться домой… И ни на каком грузовике в действительности не ездила…»

Но другие вину за его смерть возлагали на Праттов, впоследствии идентифицированных как Петерсоны: «Они запаниковали и набросились на него. Вполне возможно, он пригрозил донести на них властям. И на фоне ожесточенного спора между ними свершилось насилие».

Доктор Уинтер очень хотела верить в эту версию, но рассказ Касс игнорировать все же не могла.

– Что она говорила о той первой ночи, когда они поднялись на борт катера?

Он буквально прочел ее мысли.

– По ее словам, она знала, насколько опасно упасть в воду между катером и пристанью. Говорила, что об этом ее пару лет назад предупреждал отец, объясняя, что волна может отбросить суденышко назад и тогда человека неминуемо раздавит о доски причала.

– О боже, – опустил голову Лео.

– Вы не передумали? – спросила Эбби, поворачивая на подъездную дорожку к дому Мартинов.

В голове у доктора Уинтер созрел план, как найти Эмму. Но для этого им с Лео надо было солгать, причем как можно искуснее.

– Нет, – без колебаний ответил тот, – и давай ближе к делу.

Касс

Седьмой день стал последним из тех, которые я считала по возвращении домой. В этот день доктор Уинтер сказала нам, что они нашли Эмму.

Сообщила, как только вместе с агентом Страуссом вернулась из штата Мэн и острова Фрейя, где было найдено ожерелье сестры, но никаких следов Эммы или Праттов обнаружено не было.

Я как сейчас вижу доктора Уинтер, когда она после обеда приехала к нам. На ней были джинсы и светло-голубая футболка под цвет глаз. Солнце через окно заливало гостиную своими лучами и воспламеняло ее белокурые волосы, окружая их сияющим нимбом. В то же время из-за него скулы, нос, да и все лицо женщины утопали в тени, и мне даже пришлось напомнить себе, что всему виной контровой свет. Не я. И не то обстоятельство, что она мне поверила, в итоге напав на след Эммы. Я была за это в ответе и чуть не умирала под непосильным грузом этой ответственности.

Доктор Уинтер сказала, что им удалось найти брата Люси Пратт, то есть Лорны Петерсон, и он выразил желание сотрудничать с властями. От него ФБР узнало, что у их семьи был еще один дом, небольшая хибара дальше к северу, неподалеку от Акадии. В подтверждение они проверили завещание ее матери и документы, свидетельствующие о передаче собственности, а потом, имея на руках адрес, установили за домом наблюдение и выявили всех его обитателей. Доктор Уинтер и агент Страусс сообщили, что Эмма с дочерью сейчас там. Как и Пратты.

Я с трудом сдерживала эмоции. Мне даже трудно сказать, что это было – радость, облегчение или же просто нервы. Объединившись вместе, они нахлынули на меня и пошли гулять по жилам, по всему телу.

Когда доктор Уинтер нам об этом рассказывала, агент Страусс все время был рядом. Он велел нам никому ничего не говорить, даже папе, потому что им очень не хотелось спугнуть похитителей. Чтобы оценить ситуацию, ФБР решило еще день-два понаблюдать. Дабы убедиться, что в доме нет оружия, и узнать, где ночуют Эмма и ребенок. Время у них было. Непосредственная опасность, похоже, никому не грозила, поэтому ворваться внутрь и тем самым кому-то навредить казалось худшим, что можно было предпринять в сложившейся ситуации. Мне они об этом рассказали только потому, что нуждались в моей помощи – хотели, чтобы я дала оценку всему, что им удалось увидеть, рассказала, как Пратты и Эмма себя обычно вели, и сообщила сведения о распорядке дня, в первую очередь во всем, что касалось ребенка. Когда девочка спала? Когда ее купали? Мистер и миссис Мартин узнали об этом, потому что на тот момент я была у них и нуждалась в эмоциональной поддержке. Потом агенты добавили, что больше не собираются делиться с кем-либо этой информацией.

Услышав о найденном ожерелье, мама очень расстроилась, поэтому представить ее реакцию в тот момент совсем не трудно. Ей не хотелось верить, что Эмма действительно была со мной на том острове. Напротив, она убеждала себя, что ее младшая дочь сошла с ума, хотя я оставалась единственным в ее жизни человеком, который по-прежнему настаивал, что она самая красивая, умная и вообще само совершенство.

Я задумалась о том, действительно ли у меня все в порядке с головой. Но в тот день, после всех этих дней напряженного ожидания, миссис Мартин наконец не выдержала и слетела с катушек.

Она подождала, пока они не ушли, побежала наверх, влетела в свою комнату и с силой захлопнула дверь. Мистер Мартин сказал, что она вышла из себя, узнав, что все рассказанное мной правда, и Эмма действительно не хочет возвращаться домой. А потом добавил, что ей очень тяжело с подобным смириться.

Это была ложь. Но я ничего не сказала. Сделала вид, что поверила ему. И затаила дыхание.

Доктор Уинтер

Касс подвел вид из окна. Она тщательно и с мельчайшими подробностями придумывала свои истории, сопровождая их детальными описаниями. Каждая эмоция, каждая реакция и ответ на нее выглядели в точности такими, какими им полагалось бы быть, если бы все рассказанное соответствовало действительности.

Но единственной ошибкой Касс оказался вид из окна.

Она очень обстоятельно описала их первую ночь на острове. Сначала они поссорились из-за ожерелья. Затем она спряталась в машине Эммы. Потом увидела огни фар, осветившие лицо сестры, когда та стояла на песке в лунном свете.

После чего они долго ехали в машине под музыку, пока не остановились у небольшой пристани в лесу. Пратты чувствовали себя сильными и совершенно не ощущали за собой вины, будто собираясь начать новую жизнь. Потом шкипер Рик, доставивший их на катере на остров. Люси отнеслась к ней очень тепло, что совершенно не помешало ей разлучить их с Эммой. Касс сказала, что увидела Эмму в окно по ту сторону внутреннего дворика. То самое, в которое выглянула и Эбби, когда они нашли остров.

Девушка рассказала, какие чувства увидела в тот момент на лице Эммы: Она посмотрела на меня, будто не только понимала, что делает, но и была уверена, что совершает поступок, лучше которого нет на всем белом свете.

Проблема заключалась в том, что комната Эммы располагалась в конце второго коридора, где все окна выходят на океан. Внутренний дворик можно было лицезреть только из комнат первого.

Касс не могла увидеть сестру в окно своей спальни.

Когда Эбби сказала об этом Лео, он молча кивнул, приглашая ее продолжать.

– Были и другие моменты – помельче и не такие значительные.

Доктор Уинтер объяснила, что в машине Эммы в ту ночь Касс не была, в противном случае обязательно сосчитала бы время и не преминула сказать, сколько точно минут прождала. То же самое относилась и к родам. А также к поездке на катере к месту, где ее ждал грузовик.

Не стоит забывать и о романе между Джонатаном Мартином и школьным психологом. Он понадобился Касс для того, чтобы выбить из колеи мать. Просто потому, что та с самого начала знала то, что Эбби поняла, лишь когда нарисовала в голове расположение комнат второго этажа, сидя за стойкой в баре.

Эммы никогда не было на том острове.

Касс

В конце лета Хантер уехал в Хэмилтон Колледж. За пять недель до нашего с Эммой исчезновения. Он порвал с той красоткой и теперь явно наслаждался свободой, получив неограниченный доступ к женщинам, жаждавшим секса. О его новой жизни нам рассказывал мистер Мартин, вновь страшно возгордившийся сыном. Маму это ужасно сердило.

После того случая с лосьоном для загара на Сен-Барте, имевшего место два года назад, миссис Мартин как-то изменилась. Нет, она не воспылала к Хантеру внезапной страстью, скорее ей льстила мысль, что он сам находит ее привлекательной. От этого ей становилось легче каждый раз, когда она ревновала Эмму и злилась, что та так красива, что мимо такой девушки не пройдет ни один мужчина. На мой взгляд, ее потребность думать о Хантере в подобном ключе превратилась в непокорного монстра после того, как он рассказал ей, что фотографии Эммы сделал мистер Мартин.

Все эти нюансы были едва различимы, но все равно не могли ускользнуть от моего внимания. Как и все остальное. К тому моменту, когда в июле, незадолго до нашего исчезновения, мы с Эммой вернулись из Европы – я из Англии, она из Парижа, – Хантер и миссис Мартин очень сблизились. Отпускали одним им понятные шутки и вместе смотрели по телевизору шоу. Миссис Мартин всегда его ждала, готовила ему, стирала, а когда он ее вежливо благодарил, небрежно отвечала: Какие пустяки! Как ни досадно это было наблюдать, как их отношения ни раздражали Эмму, во всем остальном ситуация выглядела совершенно безобидной. Ощущение было такое, будто смотришь кино, в котором бабушка в возрасте заливается румянцем, когда молодой человек видит в ней привлекательную, сексуальную женщину. Обычно подобная ситуация воспринимается милой и пикантной, но если бы в роли бабушки выступала миссис Мартин, тут бы любой разозлился. Эмма сказала об этом, когда как-то ночью пришла ко мне в комнату.

Она выглядит просто жалко, Касс. И даже не понимает, что он так мил с ней, только чтобы досадить мне и насолить Джонатану. Ты и сама знаешь, что мама предъявляет мужу претензии типа «Неужели ты не можешь окружить меня таким же вниманием, как твой сын?». Хантер, конечно же, скотина, но скотина умная. Делает все, чтобы ее ненавидели мы, внушает отвращение к ней отцу, а она даже ничего не замечает! Когда он не пожелает с ней больше разговаривать и бросит, она останется у разбитого корыта.

На учебу в колледже Хантер уехал в августе, но в конце сентября вернулся на неделю домой. Теплые дни остались позади, и на деревьях стала желтеть листва. Я все хорошо помню, потому что это были выходные, как раз перед нашим исчезновением.

Мама была вне себя от радости видеть его вновь, но он вел себя в точности как предсказывала Эмма и не обращал на нее никакого внимания. Смущение и разочарование бурлили в ней, будто циклон, набирающий силу и обрушивающийся на равнину. О кухонную стойку с грохотом разбивались тарелки. Миссис Мартин фыркала и пыхтела. А когда Хантер стал рассказывать нам о колледже, села, закинула ногу на ногу, подперла щеку рукой, отвела глаза в сторону, надула губки и напустила на себя полное безразличие.

В субботу вечером Эмма уехала на своей машине в центр для подростков повидаться с друзьями. Миссис Мартин повела дело так, что сестра взяла меня с собой, хотя и без особого восторга. Мистер Мартин отправился в клуб играть в покер. В итоге миссис Мартин осталась с Хантером наедине в гостиной на первом этаже.

Он заранее сказал ей, что в десять собирается встретиться со школьными друзьями, поэтому сможет задержаться дома и помочь ей вымыть посуду. А перед нашим отъездом шепнул Эмме на ушко: И сколько менеджеров из кафешек будут тебя сегодня трахать, сучка? На что сестра, тоже шепотом, ответила: Сколько я захочу, лузер. С Джилом Эмма перестала встречаться еще несколько месяцев назад, но загладить свою вину за роман с этим парнем в глазах Хантера ей не суждено было никогда.

Центр для подростков был забит до отказа. Я встретила пару подруг и сделала вид, что вовсю с ними тусуюсь, обсуждая учителей, фильмы и парней. Но все мои мысли сосредоточились на Хантере и миссис Мартин. На Хантере и Эмме. В душе клокотало жуткое раздражение.

Я подошла к Эмме и оттащила ее от парня, с которым она флиртовала. Велела отвезти меня домой, пригрозив в противном случае вызвать маму, которая наверняка задаст ей жару за то, что ей устроили такой геморрой. Сестра пришла в бешенство, но мне показалось, она и сама хотела тайком вернуться домой, посмотреть, действительно ли Хантер поехал к друзьям и можно ли ему устроить еще какую-нибудь гадость, хотя бы для того, чтобы еще больше отвлечь внимание парня от миссис Мартин.

В дом мы входить не стали. Разорались друг на друга, и каждой из нас надо было успокоиться. Эмма сказала, что спустится через дверь черного хода в подвал, где мы прятали водку и сигареты. Кроме того, сестра надеялась, что Хантер припрятал там немного травки. На кухне горел свет, поэтому мы, не доходя окна, остановились. Эмма вытянула шею, чтобы лучше видеть. Я выглянула из-за ее спины и тоже посмотрела. Если миссис Мартин была там, можно было проползти под окном.

Доктор Уинтер

После их отъезда Мартинов охватили сомнения. Джуди прониклась к Эбби доверием, в чем, собственно, и состоял разработанный агентами план. По отношению к доктору Уинтер она вела себя благосклонно и даже льстила ей. Добиться ее расположения оказалось совсем не трудно. Эбби хорошо знала, что делать и говорить. И Джуди в конечном счете ей поверила. Подозревать ее в чем-то у нее не было причин.

Узнав, что старшую дочь нашли, миссис Мартин попыталась изобразить восторг, но сыграть убедительно у нее не получилось. Когда Эбби и Лео вышли из дома и направились к машине, до их слуха донесся шум скандала. Джуди заорала на мужа. Потом с силой хлопнула дверь.

Они постояли у автомобиля, не сводя глаз с окон спальни хозяев. Шторы на них были задернуты.

– Поехали, – сказал Лео.

У Эбби кружилась голова. От волнения дыхание стало частым и неглубоким. Она прислонилась к дверце машины и печально понурила голову.

– Эй, – встревоженно сказал Лео, – не волнуйся, все будет хорошо.

Эбби подняла глаза, протяжно выдохнула, и волна паники тут же отступила.

– А если я ошиблась? – спросила она.

Лео пожал плечами и улыбнулся.

– А если нет?

Касс

В окно кухни мы с Эммой заглянули одновременно. И так же одновременно увидели, что там происходит. Миссис Мартин лежала грудью на кухонной стойке, ее трусики сползли на лодыжки. Пристроившись сзади и ухватившись за обнаженные бедра, Хантер занимался с ней сексом. Ужас, который мы обе испытали, не поддавался никакому описанию, но тем не менее мы не могли оторвать от этой картины глаз. Мама обеими руками крепко сжимала края стойки. Когда она колыхала задом взад-вперед, навстречу движениям Хантера, ее губы расплывались в едва заметной, загадочной улыбке Чеширского кота. Широко распахнутые глаза смотрели прямо на нас, хотя видели только отражавшуюся в стеклах ночную тьму. Что касается нашего сводного брата, то он зажмурил глаза и широко открыл рот. При этом, похоже, был очень доволен собой, и в тот момент до меня дошло, зачем он приехал домой. И почему пугал ее единственным оружием, перед которым она была бессильна. Безразличием. Хантер знал, что миссис Мартин сделает все что угодно, дабы вернуть внимание, на которое, будто наркоман, «подсела» летом. И как только она сделает все что нужно, он получит средство, которое погубит сестру изнутри – в его арсенале против Эммы появится криптонит.

Мы сели на лужайку, откуда нам уже ничего не было видно. Я вглядывалась Эмме в лицо, не понимая, что она собралась делать – плакать, смеяться или кричать. Но она лишь качала головой и смотрела невидящим взором в темноту. Потом схватила меня за руку и увлекла за собой в подвал, чтобы мы выпили, покурили и попытались стереть из памяти все, что только что увидели.

Доктор Уинтер

Они вырулили с подъездной дорожки к дому Мартинов, проехали немного по улице, свернули в тупичок и стали ждать, укрывшись от посторонних взглядов за густым кустарником на лесной опушке.

У них были запасы провизии – сэндвичи, чипсы, кофе. Они приготовились ждать одну ночь, вторую, а если понадобится, то еще и еще.

Первые несколько часов говорили о расследовании. Кровь, обнаруженная на причале и на носу лодки, принадлежала Ричарду Фоули. ФБР опросило служащих основных железнодорожных вокзалов и автостанций, а потом обратилось к общественности с просьбой помочь в поисках пропавшей семейной четы, а также Эммы Таннер и ее дочери.

Потом стало тихо. Эбби хотелось очень многое сказать о прошлом, о своих поспешных выводах, о том, как она отгородилась от Лео и его семьи, хотя они всегда были к ней очень добры. В ее сердце слова о том, что она чувствовала раньше, когда он ее не поддержал, и теперь, когда рискнул карьерой ради ее безумного предчувствия, были наполнены глубоким смыслом, но когда они стали формироваться в мозгу, от них тут же пахнуло абсурдом и она просто не смогла заставить себя их произнести.

Поэтому они просто сидели в темноте. Наблюдали. Ждали.

Касс

В тот вечер, когда нам сообщили, что Эмма найдена, мама наконец напрочь утратила над собой контроль. Это подспудно зрело в ней все время после моего возвращения домой.

Эмма могла бы мной гордиться.

Придя ко мне в комнату той ночью, она заговорила о будущем. В один прекрасный день мы повзрослеем и скажем ей правду. Что она не красива, не умна и далеко не лучшая мать. Что она старая, глупая, ужасная и недалекая уродина. Поначалу она не поверит, но наши слова будут постепенно разъедать ее изнутри, будто кислота, до тех пор, пока от нее ничего не останется.

Когда она это сказала, я почувствовала, что сердце ее учащенно забилось, и ощутила горячее дыхание – раскаленное, будто пламя костра. Я нутром почуяла ее крик в ту ночь, когда она пришла ко мне в комнату. Потом мое сердце тоже забилось, ведь что бы я ни сделала, что бы ни сказала, лучше от этого уже не станет.

В ту ночь, когда мама так низко пала в наших глазах, я услышала, как она опять ругалась с мистером Мартином. Единственными словами, которые мне удалось разобрать, были вонючий идиот и вонючая идиотка. Мистер Мартин повторил их несколько раз перед тем, как их голоса сначала утихли, а потом и вовсе смолкли. Осторожно выглянув, я увидела, что они скрылись в прихожей, при этом отчим тащил маму за руку.

Услышав, как открылась гаражная дверь, я скатилась вниз по лестнице и увидела, что мамины ключи висят на полочке. Подождала, пока машина мистера Мартина не свернула с нашей подъездной дорожки, запрыгнула в ее машину и поехала за ними, не зажигая огни до тех пор, пока мы не выехали на Норт Эйв. А потом просто держалась от них на приличном расстоянии, чтобы они меня не заметили, хотя в ту ночь, по всей видимости, им не было никакого дела даже до тарелки пришельцев, зависни она у них над головой. Миссис и мистер Мартин заблудились в своей ярости. В своем страхе. В своем прошлом.

Доктор Уинтер

– Поехали, – сказал Лео, когда они увидели сворачивающую с подъездной дорожки машину.

Эбби завела двигатель, но не успела еще выехать из кустов, как появился второй автомобиль.

– Касс? – спросила она.

Лео смотрел, как машины, одна за другой, выехали на шоссе и стали удаляться.

– Поехали, тебе говорят.

Касс

Они припарковались в узком ущелье, по дну которого протекала река. В одной руке мистер Мартин держал лопату, другой тащил маму. Я тебе не верю! Ты все врешь! Ты все время мне врал! В нем бурлила злость. Ты нас обоих угробишь! Идиотка вонючая!

Я поставила машину чуть дальше по улице, выскочила и побежала их догонять. Но когда тропинка закончилась, и я оказалась в лесу, пришлось остановиться – слишком уж громко хрустели под ногами камни. Пройдя несколько ярдов, я спряталась за деревом и прислушалась к звуку их голосов. Мама плакала. Их хруст под ногами совершенно не заботил, поэтому следить за ними не составляло никакого труда.

Упомянутое речное ущелье представляет собой принадлежащий соседнему городку парк площадью в семьдесят акров, в котором много заболоченных мест и пешеходных тропинок. В детстве папа то и дело нас туда таскал, чтобы мы проводили больше времени на природе. Но мы ненавидели насекомых, податливую, чавкающую почву под ногами, воду, просачивавшуюся в кроссовки, и оседающую на них грязь. Последний раз нас привозили сюда совсем еще маленькими.

Когда мистер и миссис Мартин остановились, я тоже замерла и скрючилась за каким-то колючим кустом. Они перешли на шепот, и отчим стал копать мягкую землю рядом с болотом. Мама заплакала пуще прежнего.

Вдруг я почувствовала, что чья-то ладонь закрыла мне рот. Тут же подумала, что сейчас умру, что рядом с мистером Мартином сейчас стоит кто-то другой, а не мама, или что Ричард Фоули не умер и теперь явился сюда, чтобы убить меня за то, что я сделала. Так вот как все кончается… – промелькнула в голове мысль.

Мы с Эммой исчезли буквально через неделю после того, как миссис Мартин занималась сексом с Хантером. Сам он вернулся в Хэмилтон, чрезвычайно гордый победой над нами всеми, но в первую очередь над Эммой. Он даже не догадывался, что нам все известно, но уже запасся криптонитом, и я отчетливо видела, как он с превеликой радостью размышлял, как и когда применить его против моей сестры.

После ужина Эмма пришла ко мне в комнату. После того вечера она никак не могла успокоиться. Ей не помогали ни водка, ни сигареты, ни даже травка, которую она тайком позаимствовала из запасов Хантера. У нее просто снесло крышу.

Я сегодня ей все расскажу. Пусть знает, что мы с тобой все видели.

Нет! – бросилась умолять ее я. Сказала, что мы сможем найти этой информации лучшее применение, чтобы с ее помощью чего-нибудь добиться. Может, даже переедем, наконец, жить к отцу. Но у Эммы не было никакого желания уезжать. К тому времени она здорово пристрастилась к войне с Хантером и вечной конкуренции с миссис Мартин – в той же степени, в какой они сами пристрастились к своим войнам и всепоглощающей ревности.

Лучше, Эмма, что-нибудь ей наври. Скажи, что ты беременна! И ждешь ребенка от Хантера!

Эмма буквально взвилась. Касс, ты настоящий гений! Боже праведный! Это ее наверняка убьет. Причем убьет изнутри! Она со смехом выбежала из комнаты, хотя и совсем не выглядела счастливой. Я догонять ее не стала, а лишь подошла к двери, замерла и прислушалась. Несколько мгновений спустя снизу, из маминой спальни, донесся шепот. Он тут же стал нарастать и вскорости сменился криками. В этот самый момент я услышала слова:

Тупая сучка! Ты погубишь всю нашу семью!

Я? Может, лучше поговорим о тебе? Ты была замужем за папой, но уже вовсю трахалась с Джонатаном! Ты привела их в наш дом! Посмотри, что они наделали!

Не они, Эмма, а ты! Это все твоих рук дело!

На подъездной дорожке показались две фары, осветившие окно и балкон второго этажа. Мистер Мартин вернулся домой. Крики на секунду прекратились, и я осторожно выглянула из-за двери. Помимо прочего, свет осветил и мамину комнату – я увидела в нем ее разгневанное лицо. Эмма побежала, но миссис Мартин схватила ее за волосы, и сестра опять закричала, сначала от боли, потом от ярости.

Отвали от меня, сука! Я все ему расскажу! Все-все! Расскажу, как его сыночек меня изнасиловал и обрюхатил!

Миссис Мартин с силой рванула ее на себя. Эмма вывернулась, собралась было ударить ее по лицу, но в этот момент рука ее наткнулась на фотографию в рамке на стене, которая упала и разбилась. Миссис Мартин схватила ее за обе руки, пока она не попыталась предпринять что-то еще. Эмма выскользнула и увернулась, но миссис Мартин в пылу борьбы навалилась на нее всем телом и прижала к балкону. Почувствовав, что ее тело перегнулось через перила, сестра в последний раз закричала. Мне хорошо знакомо ощущение, когда ты вот-вот упадешь, когда все твое естество посылает тревожные сигналы ухватиться за какой-нибудь предмет, поменять положение ног или упереться во что-нибудь ладонью. Спина сестры выгнулась. Руки потянулись к маме. Но миссис Мартин отшвырнула ее от себя, как назойливую муху, и отпрянула, чтобы Эмме было не за что ухватиться. Ухватиться, чтобы спастись.

Лежа на земле в лесу с зажатым чужой рукой ртом и глядя в глаза доктора Уинтер, я вспомнила звук, который сестра издала, когда перелетела через перила балкона и тяжело грохнулась на пол внизу. Мама уставилась на неподвижное тело, поднесла ко рту руку, ахнула и наконец затихла.

Доктор Уинтер

Увидев, кто ее схватил, Касс тут же перестала брыкаться. Эбби приложила к ее губам палец и велела вести себя тихо. Девушка кивнула. Потом села рядом с Эбби, и они стали смотреть. Джонатан Мартин копал лопатой землю, Джуди стояла рядом с ним и всхлипывала, как малый ребенок.

Агент Страусс взобрался на холм, притаился за стеной кустов и тоже стал за ними наблюдать.

Касс

В тот вечер я незаметно шмыгнула в свою комнату, будто маленькая мышка. Меня всю трясло. Услышав, что мистер Мартин вошел в дом, я осторожно выглянула, приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы его увидеть. Заметив неподвижно лежавшую на полу Эмму, он потрясенно закричал. Хотя сестра оставалась вне поля моего зрения, я знала, что в тот момент она не подавала признаков жизни. Знала, что не было крови, потому что после нашего исчезновения ФБР осмотрело весь дом, но никаких ее следов не нашлось. Однако по напору в голосах мистера и миссис Мартин я поняла – дело плохо.

Мама сверху закричала ему, что произошел несчастный случай. Что они подрались, Эмма вцепилась в нее, она ее от себя оттолкнула и та просто упала!

Мистер Мартин присел рядом с сестрой. Ради всего святого, звони в полицию! Почему ты застыла там как вкопанная? О господи!

Миссис Мартин ринулась вниз по ступенькам. Эмма заявила, что Хантер ее изнасиловал, и она от него забеременела. Сказала, что родит ребенка и разрушит Хантеру жизнь. Что парень отправится в тюрьму и до конца жизни не избавится от клейма насильника. А потом добавила, что растрезвонит по всему миру, чей это сынок, чтобы все знали, во что превратился их дом.

Эти объяснения полились из уст мамы, когда она в панике стала отвечать на вопросы мистера Мартина: Что случилось, Джуди? Бога ради, скажи мне, что здесь стряслось? Потом они принялись стенать на все лады: Что нам делать? Что случится с моим мальчиком? Они найдут в ее утробе ребенка! И узнают, кто его отец! Что с ним теперь будет? Как мне жить дальше? Боже правый! Что же нам делать? Я была слишком напугана, чтобы плакать, и едва могла разглядеть что-либо сквозь пелену страха, застившую взор, будто белое покрывало. Но все же увидела ожерелье, лежавшее у стены, на которой мама вешала наши портреты, столь дорогие ее сердцу. Оно порвалось, соскользнуло с шеи Эммы и свернулось небольшим клубком в щели между плинтусом и ковровой дорожкой.

Я схватила его и опрометью вернулась в свою комнату. Теперь до моего слуха доносился лишь шепот – мама с отчимом успокоились и решали, что делать. Потом кто-то с пыхтением потащил что-то по полу, и я услышала мамин стон. Хлопнула входная дверь, потом кто-то открыл гараж, и через какое-то время по подъездной дорожке покатил автомобиль. Машина Эммы. Входная дверь хлопнула вновь, мама, плача и что-то бормоча про себя, остановилась посреди вестибюля, где незадолго до этого лежала на полу Эмма.

В какой-то момент до нее дошло, что после обеда она меня сегодня ни разу не видела и не слышала. Миссис Мартин поднялась на второй этаж, прошла по коридору и перешагнула порог моей комнаты. Свет был выключен.

Касс? Касс, где ты?

Я ничего не ответила, прячась под кроватью.

Когда она ушла искать меня по всему дому, я несколько минут полежала, обдумывая на все лады новую для меня мысль. В этой жизни мне уже кое-что довелось понять, но какой бы умной и взрослой я себя ни считала, подобное никогда даже в голову не приходило. Я никогда не предполагала, что мама может меня в прямом смысле убить.

Доктор Уинтер

Джонатан Мартин копал около часа. Земля, больше напоминавшая ил, совсем не сопротивлялась, но ему пришлось рыть очень глубоко. Когда он закончил, Джуди уже перестала плакать и теперь светила в грязную жижу телефоном, глядя перед собой невидящим взором. Джонатан нагнулся, вытащил что-то завернутое в светло-зеленую холстину и принялся счищать с нее грязь – остервенело, будто пытаясь как можно быстрее с этим покончить, словно отчаянно стараясь снять слой земли и наконец найти то, что он так упорно искал.

Эбби, обо всем уже догадавшись, сильнее прижала Касс к себе.

Касс

Из земли показалось что-то зеленое. Джонатан вновь взялся за лопату. Мне было видно не очень хорошо, но все же достаточно. Он копал и копал, потом встал на колени и извлек из ямы на свет Божий что-то еще. Поднял, замер в этой позе, устремил взор на миссис Мартин и смотрел так до тех пор, пока она не поняла, что он протягивает ей кости руки моей сестры.

Когда отчим в ту ночь уехал в машине Эммы, я молила Бога, чтобы он повез ее в больницу. Да, когда мама вошла в мою комнату, я испугалась, что она меня убьет, но поверить в смерть сестры все же не могла. Не верила и тогда, когда вылезла в окно спальни, не захватив ни куртки, ни кошелька, ни чего-либо еще, спустилась с крыши и убежала из дома в непроглядную ночь. Мистер Мартин отнес Эмму в ее машину. Вполне возможно, чтобы ей помочь. Это последнее, что я слышала.

Я прошла пешком четыре мили и вышла к железнодорожной станции. Потом спряталась в поезде до Нью-Йорка и доехала до Пенн Стэйшн. Помню, папа как-то говорил, что оттуда по железной дороге можно уехать куда угодно. На стене прохода для пассажиров висело рекламное объявление. В ней приводился телефон, по которому просили звонить подростков, нуждающихся в помощи. Я набрала номер. Ответил мужчина, назвавшийся Биллом. Немного со мной поговорил и сказал, что действительно может мне помочь. Но я засомневалась, сказала, что мне ничего не нужно, и повесила трубку. У меня не было ни малейшего представления, куда идти. Я подумала позвонить Уитту. Или папе. Но не успела ничего решить, как меня сморил сон.

Проснувшись, я увидела рядом с собой мужчину по имени Билл. В руках у него была чашка горячего шоколада и сладкий пончик, на губах – добрая улыбка. С ним сидела женщина, показавшаяся мне симпатичной и милой. Они спросили, не хочу ли я поесть. Я действительно была голодна. У меня внутренности сводило от голода.

Доктор Уинтер

Увидев кости сестры, Касс вырвалась из объятий Эбби и побежала к могиле. Агент Страусс уже несся вниз по склону холма с пистолетом в руке. Добежав первым, он приказал миссис и мистеру Мартин встать на колени. Хотя они пребывали в шоке, это не помешало Джуди тут же перейти в защиту, расплакаться и заявить, что она впервые слышит о том, что ее дочь мертва.

Впоследствии она утверждала, что не имела понятия, как умерла Эмма. Засвидетельствовала, что, вернувшись домой, увидела бездыханное тело дочери у подножия крыльца. Сказала, что они спрятали его по настоянию мужа, потому что Эмма была беременна от его сына, и он не хотел, чтобы эта история загубила парню жизнь. Поэтому он отвез труп Эммы в лес, закопал его, а машину пригнал на пляж и там оставил, чтобы все решили, что она утонула в океане. Джуди набрасывалась на него с жестокими нападками, обвиняя, что он лишь спасал свою шкуру, рассказала, как он носился со своим сыном, как третировал ее саму и с каким вожделением поглядывал на ее дочь.

Посовещавшись со своими адвокатами, мистер Мартин привел совсем другую историю, в которую в конечном итоге поверила прокуратура, положив ее в основу соглашения между обвинением и защитой. По его словам, когда он приехал домой, падчерица уже была мертва. Джонатан признался, что испугался в тот момент за жену, убившую собственную дочь, равно как и за сына из-за утверждений Эммы о ее беременности. Утверждал, что оставил машину на пляже, чтобы все подумали, будто Эмма утонула, только в страхе за Хантера. Взывал к пониманию и состраданию со стороны таких же родителей, как и он сам, которые в защиту своих детей тоже совершают разные глупости.

Джонатана Мартина проверили на полиграфе. Джуди проходить детектор лжи напрочь отказалась. Исследование останков Эммы Таннер не смогло установить, была ли она когда-либо беременна.

Касс

В течение многих дней и недель после тех событий я смотрела по телевизору все шоу, какие только могла найти, где говорилось о нас с Эммой и о нашем исчезновении. Рассказала об этом Праттам, но правду о сестре утаила. Сказала, что после ссоры с мамой она ушла из дома, а я без нее оставаться там не могла.

Поначалу молилась, чтобы мистер Мартин отвез ее в больницу. Чтобы однажды утром проснуться и узнать, что в некоем доме произошел несчастный случай, но девушка, ставшая его жертвой, пошла на поправку. Но когда услышала о найденной на пляже машине, тут же поняла, что они инсценировали наше исчезновение и воспользовались моим бегством, чтобы придать ему достоверность. Но даже после этого в душе теплилась безрассудная надежда на то, что я ошиблась, что Эмма куда-нибудь уехала и теперь с ней все в порядке. Что мистер Мартин заплатил ей, попросив исчезнуть и никогда не возвращаться, дав достаточно денег, чтобы она его послушалась. Может, Эмма даже решила время от времени приезжать к ним, таким образом подвергая вечной пытке. Или укатила в какую-нибудь экзотическую страну и теперь живет с прекрасным туземцем, а то и наслаждается поклонением целого острова аборигенов, наконец обретя счастье. Думать так было безумием, но этого хватило, чтобы отбить у меня желание пойти домой, пойти спрятаться на железнодорожной станции и подумать, что делать дальше. Именно там я встретила Билла и Люси. Мы сели к ним в машину и направились в штат Мэн. Потом поднялись на борт катера Рика и понеслись по волнам залива, самого прекрасного места, которое мне когда-либо доводилось видеть, где меня охватило ощущение силы и свободы.

После побега я вернулась, чтобы найти сестру. Надежда на то, что она жива, еще не умерла, и с риском для себя мне захотелось заставить их рассказать, где она скрывается. Или привлечь к этому делу средства массовой информации, чтобы ее нашли они. Я даже не догадывалась, каким будет результат. Но понимала: если внушить всем мысль, что Эмма была со мной на острове, и убедить маму, что муж все время изменял ей и лгал, она долго не продержится и сломается. Лето в ее голове сменится зимой, она почувствует угрозу, испугается, что все их деяния, в чем бы они ни заключались, выплывут наружу, и заставит мистера Мартина предъявить доказательства. Потому как ограничиться словами и обещаниями ему больше не удастся.

Я знала: если у меня это получится, если мне удастся выбить у нее из-под ног почву, мы тут же узнаем правду.

Ноги принесли меня к могиле сестры, к матери и отчиму. Наконец, после всех этих лет, я опять была вместе с Эммой.

Мистер и миссис Мартин стояли на коленях под прицелом пистолета агента Страусса. Они подняли глаза, увидели меня, и мама еще громче стала призывать всех поверить ее словам о событиях той ночи. Мистер Мартин хранил молчание. У него хватило ума дождаться своего адвоката.

Но на фоне всего происходящего я в действительности видела только одно – безжизненные кости руки сестры, извлеченные из земли. А единственным, что смогла услышать, был крик внутри моего естества, отдававшийся эхом во тьме.

Двадцать три Доктор Уинтер

Эмму Таннер нашли, но на этом их история не закончилась. По сути, все только начиналось.

Расследование передали местным властям. Пытаясь сложить из разрозненных событий общую картину того, что произошло за последние три года, полицейские и прокуроры заполонили дом Мартинов, без конца допрашивая Касс, Джуди и Джонатана, а также пытаясь получить ответы на свои вопросы у агентов ФБР.

Им противостояли сразу две команды адвокатов – одна защищала Джуди Мартин, вторая Джонатана Мартина. Они быстро перешли в наступление на агента Лео Страусса, доктора Эбигейл Уинтер и ФБР в целом. Подали ходатайство о снятии всех выдвинутых против их подзащитных обвинений, сославшись на то, что агенты сами спровоцировали их на уголовно наказуемые деяния. Попытались объявить незаконными все улики и свидетельства, полученные в ту ночь, когда Мартины привели их к могиле девочки-подростка. С точки зрения закона все их аргументы были несостоятельны, поскольку Мартины под влиянием сотрудников Бюро не содеяли никаких преступлений, а лишь навели их на след ранее совершенного злодеяния. Но поскольку защита выставила свои требования, ей нужно было дать отпор.

Лео в своих показаниях был непреклонен. «Для нас это обычная практика. Мы нередко вводим подозреваемых в заблуждение касательно всего, что нам удается обнаружить и узнать. Нам частенько приходится прислушиваться к интуиции, являющейся неотъемлемой частью нашей профессии».

Более того, когда его настойчиво спросили, на чем основывалась их интуиция, он сослался на противоречия в рассказе Касс о расположении комнат в доме. «Эбби догадалась, что Эмма никогда не была на том острове, и поняла, что в словах Касс концы с концами не сходятся. Нет, тогда мы еще не знали, что случилось с Эммой Таннер. Просто были уверены, что младшая сестра у Праттов была одна и если ответы на все вопросы и можно где-то найти, то только в доме Мартинов». Он больше не стал ничего уточнять, но при этом взял на себя всю полноту ответственности за использованную ими тактику. Сказал, что это была его идея. И решение тоже принимал он. В качестве руководителя следственной группы проверил свои догадки, не привлекая никого из подчиненных – кроме, разумеется, доктора Уинтер. «Почему? Потому что она знала эту семью как никто другой. А еще потому, что я в ней нуждался».

Эбби долго размышляла о причинах, побудивших Касс солгать, и в итоге предложила теорию, не позволяющую выдвинуть против девушки какие-либо обвинения. «Я полагаю, что на фоне глубокого эмоционального стресса Касс Таннер в течение некоторого времени страдала от диссоциативного расстройства личности. Для столь масштабных душевных потрясений это обычное дело. Я полагаю, ей просто не удалось справиться с психологической травмой, полученной после побега и возвращения домой, где она еще раз пережила смерть сестры, а необходимость находиться под одной крышей с матерью, зная, что та натворила, породила внутренний конфликт. Чтобы со всем этим совладать, Касс придумала себе ложную реальность. Реальность, в которой мать не была повинна в смерти сестры, а в ее доме, как следствие, можно было ничего не бояться. Девушке было очень важно вновь почувствовать себя в безопасности».

Начав с временного диссоциативного расстройства личности, Эбби пошла дальше и заявила, что позже Касс, по ее мнению, пришла в норму – полностью вспомнила, что случилось с сестрой, и осознала, что та умерла. Девушка настаивала на том, что в остальном рассказанная ею история об острове чистая правда, что все это произошло с ней на самом деле и что она понятия не имеет, как умер Ричард Фоули. Она вспомнила, как встретила Билла и Люси Праттов на вокзале Пенн Стейшн, как они предложили ей горячего шоколаду, а потом, узнав, что она убежала из дома, приютили у себя.

Что касается событий на пляже, которые она описывала в мельчайших подробностях, вплоть до лунного света и машины для очистки песка, это все было плодом ее воображения. Не в состоянии игнорировать факт исчезновения Эммы, разум включил их в иллюзию.

Это, вполне естественно, было ложью. Рассказывая вымышленную историю, Касс прекрасно понимала, что делает. И придумала все просто замечательно, подогнав подробности к фактам, чтобы ей поверило ФБР, чтобы мать без конца строила догадки о том, что же случилось после той ночи, когда муж увез тело Эммы.

В итоге против Касс не выдвинули никаких обвинений. Воспользовавшись симпатией публики и свидетельствами доктора Уинтер, ее защитник надавил на сторону обвинения и заблокировал любые усилия подвергнуть девушку новому психологическому тестированию. Если не считать визита к своему педиатру, медицинского обследования она тоже избежала.

В конечном итоге Джонатану Мартину пришлось пойти на предложенную обвинением сделку – он признает свою вину в препятствовании правосудию и во избежание дальнейших преследований даст показания. Патологоанатомы подтвердили, что у Эммы была сломана шея, значит она умерла в момент падения. Потом защита, воспользовавшись теорией Эбби, убедила присяжных, что девушка в своем уме. Когда они вдвоем дали против Джуди Мартин показания, ту обвинили в сокрытии информации о федеральном преступлении. Однако в отсутствие мотива, не зная в точности, что произошло тогда в доме, учитывая две теории касательно того, как упала Эмма, – с помощью Джуди Мартин или Джонатана Мартина, – жюри настаивало на непредумышленном убийстве.

Эбби и Лео встретились в одной комнате лишь в день вынесения приговора, то есть через семь месяцев после того, как в лесу был обнаружен труп Эммы. Им приходилось соблюдать осторожность, чтобы не дать никому ни малейшего повода. Но Эбби встречалась с Касс, когда той понадобилась помощь в деле оценки ее душевного состояния. А Лео писал рапорты, давал показания и встречался с начальством отделения в Нью-Хейвене, растолковывая каждую деталь случившегося.

Расследование продолжилось и после того, как Джуди Мартин осудили и признали виновной. Оставалась еще смерть шкипера Ричарда Фоули, которой в сотрудничестве с ФБР занималась полиция штата Мэн. В соответствии с рабочей теорией в ней были повинны Петерсоны. Их гребную лодку нашли у лесистого берега неподалеку от Крисмас Коув, что послужило еще одним подтверждением их поспешного бегства с острова. Парочку пока не нашли, и Бюро бросило все силы на поиск Карла и Лорны Петерсонов, также известных как Билл и Люси Пратт. Теоретически, с ними также могла находиться и неустановленная девочка, чья одежда была найдена в ящиках комода.

Из общей картины выбивались два момента. Во-первых, ребенок.

Кроме книжки с колыбельными, немногими предметами одежды в комоде да детской кроватки, найденной в подвале, других свидетельств пребывания в доме на острове малышей обнаружено не было. Поначалу криминалисты принялись тщательно обследовать посуду, водопроводные краны и трубы, а также постельное белье на наличие биологических образцов, но когда были найдены останки Эммы, эти поиски резко прекратились. С помощью Эбби Касс постепенно смирилась с тем, что произошло, и вскоре заявила, что ребенок был частью иллюзии, в которой она жила все последнее время. И следователи стали придерживаться теории, что одежда, кроватка и книжка колыбельных остались от ребенка, которого Петерсоны потеряли несколько лет назад, хотя тот был двухгодовалый мальчик, в то время как вещи принадлежали двухгодовалой девочке. Однако у них не было причин тратить дополнительные ресурсы на криминалистические исследования до тех пор, пока не будут найдены Петерсоны и правоохранителям не придется доказывать их причастность к тем или иным преступлениям.

Второй момент касался развития ситуации в семье в период, предшествующий трагическому случаю на балконе дома Мартинов. У следователей были все основания полагать, что отношения между Эммой и матерью носили изменчивый характер. Оуэн Таннер утверждал, что между ними часто вспыхивали скандалы. Уитт тоже. Однако Оуэн так и не смог убедить себя в том, что Джуди убила их дочь, и поэтому дал показания, бросавшие тень на Джонатана и Хантера. Его адвокаты напомнили о фотографиях обнаженной Эммы, вполне способных послужить Джонатану Мартину мотивом, тем самым предприняв попытку подорвать доверие к нему. Сторона обвинения, в свою очередь, допросила в качестве свидетеля Хантера Мартина, который подтвердил показания отца, в итоге все подозрения пали вновь на Джуди. Он рассказал, как неразборчива была Эмма в сексуальных связях и как Джуди ее ревновала, а он якобы наблюдал за всем этим, как невинный сторонний наблюдатель. И напрочь отрицал, что сводная сестра забеременела от него. Когда Касс поведала суду историю о том, как мать обкорнала Эмме волосы, и, конечно же, о ночи, когда сестра разбилась насмерть, ее показания подвергли самому тщательному анализу. В конце концов, она страдала диссоциативным расстройством личности и еще совсем недавно рассказывала всем, что Эмма не только жива, но и родила ребенка, который никогда не появлялся на свет. Может, она насочиняла и что-то еще? Обвинение чуть не умоляло ее рассказать побольше о детстве в доме Джуди Мартин и сообщить что-нибудь такое, что помогло бы присяжным преодолеть барьер и признать, что вина за совершенное убийство лежит именно на ней, а не на ее муже. Но Касс настойчиво твердила, что ей больше нечего добавить. Поэтому жюри по-прежнему сомневалось и могло обвинить миссис Мартин лишь в препятствовании правосудию и совершении более мелких преступлений, связанных с решением увезти и закопать тело.

– Нет, должно быть что-то еще. Я точно знаю, что должно.

Эбби сидела рядом с Лео на скамейке в парке у невысокого здания суда. Журналисты разъехались. Адвокаты вернулись в свои офисы. А Джуди Мартин, только что выслушав вердикт, отправилась в женское исправительное учреждение в Элисвилле, штат Алабама.

Касс при вынесении приговора решила не присутствовать.

– Приговор суда ее совершенно не интересует, – произнес Лео. – Она сделала все это отнюдь не для того, чтобы свершить правосудие.

Эбби вздохнула и покачала головой. Эмму Таннер решение суда разочаровало бы. И частично тому виной была Касс. Она вполне могла бы рассказать что-то такое, что качнуло бы чашу весов. Но не захотела, чтобы правда о том, что происходило в их доме, выплыла наружу.

– Она просто хотела найти сестру, Эбби. Не более того.

Доктор Уинтер знала, что он прав. Показания, которые девушка давала против матери, настолько раздражали Эбби, что она не раз пожалела о своем решении ее защищать и лгать ради ее блага. И просить лгать Лео.

– Заглядывать в прошлое, разбираться в том, насколько плохо у них в доме обстояло дело, ни у кого нет ни малейшего желания. Поэтому и ребенка никто не ищет. Эти два фрагмента, не вписывающиеся в общую картину, друг без друга немыслимы, – напомнил ей Лео. – Помнишь, что тогда сказала Касс? Люди верят только во что хотят, и никто даже мысли не допускает, что мать может убить собственную дочь. Куда проще смириться со злым, властным отчимом, нежели с беспощадной матерью. Кому охота видеть перед собой такую родительницу? Жестокую и безжалостную, пусть даже если эти качества обусловлены болезнью. Такое каждого потрясет до глубины души.

– В итоге никто ничего не увидел, – взглянула на него Эбби. – Ни Оуэн Таннер. Ни суд. Ни школа. И даже девочки заметили это, когда уже было слишком поздно.

– Теперь ты понимаешь, почему три года назад я не хотел, чтобы ты активно занималась их делом? Это, Эбби, тебя бы просто убило.

Проглотить такую пилюлю доктору Уинтер было тяжело. Даже когда все узнали правду и были обнаружены останки, обвинение отказалось спрашивать мнение специалистов или проводить психиатрическое обследование Джуди Мартин, чтобы установить, действительно ли она страдает нарциссическим расстройством личности. Чтобы поддержать эту гипотезу, у него не хватало оснований. Все имеющиеся данные носили слишком субъективный характер. Да и сама патология считалась редкостью. А с учетом прошлого Эбби и ее научных исследований любые предпринимаемые в этом направлении усилия вновь неминуемо выдвинули бы на передний план ловушку, которую они с Лео устроили Джуди и ее мужу. В ФБР этого никто не хотел.

– Ума не приложу, что об этом думать. Знаю, что права, но не чувствую от этого ни облегчения, ни избавления.

Эбби уставилась на здание суда. Стоял прекрасный, но холодный зимний день. Голубое небо. Пушистые облака. Хрустящий воздух забирался под шерстяное пальто. Она вздрогнула, и Лео обнял ее за плечи.

Результат мог оказаться просто чудовищным, но он ее от него уберег. Стоило ему сказать, что решение солгать Мартинам и расставить ловушку приняла она, дело могли бы закрыть, а ее попросту уволить.

Но на этом обман не заканчивался.

В папке с делом сестер Таннер, под кипой других документов хранился клочок бумаги с именем и телефонным номером – просто так, на всякий случай, вдруг понадобится. Показания одной пассажирки с железнодорожной станции Портленд. Лео сказал, что никогда по нему не звонил, потому что дело закончилось раньше, чем у него до этого дошли руки. Посоветовал все забыть и заявил, что звонившая очень смахивала на одну из тех сумасшедших, которые без конца пытались сообщить якобы важные сведения по данному делу. Как бы там ни было, она сообщила, что женщина, в точности похожая на Касс Таннер, сидевшая в вагоне направлявшегося в Нью-Йорк поезда, попросила у нее телефон посмотреть какой-то адрес. Причем, была не одна. Рядом с ней, свернувшись калачиком, крепко спала маленькая девочка.

Эбби и Лео считали, что выпавшие два дня Касс потратила на то, чтобы перед возвращением домой отвезти дочь в безопасное место. И могли поспорить на что угодно, что в этом деле ее сообщником выступал Уитт. Но ничего никому не сказали и никаких действий в этом отношении не предприняли.

– Как думаешь, что она будет делать дальше? – спросил Лео.

– Точно сказать не могу. Но уверена – Касс отправится туда, где ее дочери будет лучше всего.

– А что насчет отца? Думаешь, это Хантер? Или, упаси господь, Джонатан?

– Господи Иисусе… я ставлю на Хантера. Именно на него Эмма указала матери, которая пришла в такое бешенство, что даже сбросила ее с балкона. Искусная ложь всегда тесно граничит с правдой.

– Если бы Касс рассказала, что в действительности произошло у них дома, этого было бы достаточно, чтобы поддержать все обвинения. Она помогла матери уйти от ответственности за убийство, чтобы спасти своего ребенка.

– Да, так оно и есть.

– Ты понимаешь, что это означает?

С этими словами Лео потянулся к своему портфелю и вытащил потрепанную пачку бумаг, соединенных в углу скрепкой. То была копия научной работы под названием «Дочери матерей с нарциссическим расстройством личности: можно ли разорвать порочный круг?».

Эбби улыбнулась и кивнула. На глаза навернулись слезы, однако она их сдержала. Лео внимательно всмотрелся в ее лицо. Затем крепче взял за плечо и теснее прижал к себе.

Так много знать о проблеме, но и по сей день страдать, вспоминая прошлое, для нее было нелепостью. Цикл был силой, тянувшей ее назад. Но потом она подумала о Касс Таннер и о том, как девушка сохранила способность беззаветно любить. Она разорвала цикл. Любовь к собственному ребенку оказалась сильнее желания отомстить матери. Касс не чувствовала себя до конца свободной. Как и любой другой человек, выросший в подобной среде. Вполне возможно, она, как Мег, до конца жизни будет вести подсчет всего и вся. А может, окружит себя невидимым щитом, из-за которого ее будет трудно любить, наподобие того, что сейчас рушился в душе Эбби под весом неопровержимых фактов. Впервые в жизни ее посетила надежда.

– Что-то ты выглядишь уставшей, малыш, – сказал Лео.

Эбби засмеялась, но потом из ее глаз хлынули слезы.

– У меня такое ощущение, что я не спала почти четыре года.

– Я знаю, – медленно кивнул Лео, – эти поганые призраки всегда являются ночью, правда?

Прошло несколько мгновений. Потом Лео встал, взял Эбби за руку и сказал:

– Поехали к нам сегодня ужинать. Сьюзен с удовольствием испечет для тебя торт.

– Но ведь сегодня я не отмечаю день рождения, – возразила Эбби.

Он улыбнулся, склонил набок голову, поднял бровь и ответил:

– Еще как отмечаешь.

Двадцать четыре Касс

Летом незадолго до моего побега стояла жуткая жара. Температура побила все рекорды. Все вокруг только то и делали, что жаловались. Вновь заговорили о глобальном потеплении, хотя минувшая зима тоже побила рекорды, но только в отношении снега и холода. Порой мне кажется, что избыток информации может принести немало вреда. Она без конца отвлекает наше внимание то на то, то на это, до тех пор, пока не идет кругом голова и мы не теряем способность увидеть даже то, что творится у нас под носом. Человек не сова и ему не положено без конца крутить головой. Когда я смотрю тревожные горячие новости, как в то лето, когда нас поглотила волна жары, мне тут же вспоминаются мысли, посетившие меня в шестом классе. Тогда мы как раз изучали Солнечную систему, нам рассказали, что история Земли началась четыре с половиной миллиарда лет назад и что примерно через такое же время солнце погаснет. Думать, что мы такие важные, а все происходящие с нами События обладают первостепенной значимостью, очень и очень легко. Но истина заключается в том, что мы совсем крохотные и незаметные даже в масштабах нашей Солнечной системы, которая, в свою очередь, совсем крохотная и незаметная в масштабах Вселенной. Истина заключается в том, что события приобретают значение, только когда мы сами считаем их значимыми. Можно сбросить каждую изготовленную людьми атомную бомбу и уничтожить все живое на планете, но Вселенная только пожмет плечами, потому что в последующие пять миллиардов лет, пока светит солнце, на Земле так или иначе появятся новые живые существа, которые будут говорить о нас примерно так же, как мы говорим о динозаврах.

После побега с острова я могла уехать на том поезде куда угодно. По крайней мере выйти на любой станции, где он останавливался по пути во Флориду. Могла бы никогда не вернуться. Отец, конечно, очень печалился, но с тех пор прошло три года и его боль теперь представляла скорее шрам, нежели открытую рану. То же самое можно было сказать и об Уитте. Он поступил на юридический факультет и женился. Да, он по мне скучал, я в этом даже не сомневаюсь, однако жизнь сама позаботилась о том, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся после моего исчезновения, – это как следы на песке, которые ты оставляешь, но потом волна за волной накатывает прибой, с каждым разом размывая их все больше и больше до тех пор, пока они не исчезнут окончательно. Мне не обязательно было возвращаться домой. И разыскивать Эмму тоже. Для всех, включая меня, это стало огромным потрясением, хотя в масштабах Вселенной данное событие было мелким и незначительным. Но за годы пребывания на острове я разработала собственную теорию о смысле нашего земного существования. Пришла к выводу, что в жизни каждое событие надо считать значимым, даже если оно таковым не является и не может являться в принципе. Вооружилась этой теорией и стала составлять перечень того, что буду считать важным и к чему, как следствие, я буду относиться с уважением. Решила сравнить саму себя с этим списком и посмотреть, хватит ли мне искренности его составить.

Включила в него поиски Эммы.

В последнее лето перед нашим исчезновением Эмма в начале июня улетела в Париж. Я же отправилась в Англию только две недели спустя. Раньше мне никогда еще не приходилось оставаться в доме вместе с мамой и Хантером. Никогда. Когда Эммы не было, я всегда уезжала к папе.

По правде говоря, я могла к нему поехать. Отец очень хотел, чтобы я жила у него, а на войне, которая велась в доме Мартинов, я чувствовала себя как птичка на поле боя. И прекрасно знала, что когда солдаты вернутся, лучше всего взять и улететь. Мне было известно и то, что на птичек в зонах конфликта никто и никогда не обращает внимание, потому как все заняты исключительно поиском неприятеля. Быть незаметной птичкой, которую могут в любую минуту раздавить, если она не улетит по возобновлении боевых действий, было очень трудно.

Тем летом, в июле, мне было пятнадцать, хотя это и не может служить оправданием. Я чувствовала свою ничтожность и бессилие не только в семье, но и в целом в жизни. Но это не оправдывает меня за то, что я сделала.

Мысль пришла мне в голову в один прекрасный день за ужином. Миссис Мартин захотелось поехать в клуб, поэтому мы все оделись и вышли – я, Хантер, миссис Мартин, мистер Мартин и девушка Хантера. Парень продолжал флиртовать с мамой, чем немало меня раздражал, поэтому она надела сексуальное платье и наложила густой макияж. Я заметила, что он оглядел ее с головы до ног, прекрасно зная, что в это время на него смотрит отец. Пока Эмма не вернулась из Франции, Хантер прилагал все усилия, чтобы без конца их ссорить. Это входило в его план по уничтожению моей сестры. Но может, он таким образом хотел ее победить и вернуть. До того дня я понятия не имела, к чему именно он стремился, потому как его любовь без конца оборачивалась ненавистью, а ненависть то и дело уступала место любви.

Чтобы одеться, я пошла в комнату Эммы. Надела одно из ее платьев, выпрямила волосы специальным утюжком и накрасилась точно так же, как она. Я прекрасно понимала, что делаю. Ни о каких подсознательных действиях речь в данном случае не шла. Мне больше не хотелось быть незаметной и бессильной.

За ужином девушка Хантера без конца болтала. Ко мне относилась просто замечательно, что бесило меня не меньше, чем флирт Хантера с мамой.

Тем вечером ничего особенного не произошло. Если не считать одного незаметного взгляда. Когда-то Эмма рассказывала мне, как узнать, что ты нравишься парню, и как дать ему понять, что он нравится тебе. Тогда я никак не могла взять ничего в толк, потому что до этого и сама ничего подобного не делала и не испытывала такого рода действий на себе.

Это очень трудно объяснить, Касс, – сказала она, когда как-то ночью пришла ко мне в комнату и крепко обняла.

Просто на тебя совсем по-другому начинают смотреть или ты сама смотришь на другого человека иначе. Такой взгляд длится самую малость больше обычного. Причем совершенно замирает, хотя в этот момент ты можешь улыбаться, говорить, косить глазами, поднимать бровь и все такое прочее. Неподвижно застывает, словно лань в свете фар. Цепенеет от мысли, что только что ты вторглась в чужой мозг, пусть даже на секунду, собственно потому и задержав взор, и что тебе самой нужно обязательно защититься от подобного вторжения.

Тогда я спросила, какая мысль может вторгнуться в мозг и таким вот образом обездвижить взгляд.

Мысль о том, что ты хочешь этого человека.

В тот вечер за ужином я наконец поняла, что она имела в виду. Мама обратила внимание на то, какое платье я надела, как причесалась и какой сделала макияж. Должна сказать, ей это совсем не понравилось. Она не любила, когда я пыталась копировать Эмму и тем самым отвлекать от нее внимание. Когда мы выходили из дома, миссис Мартин отпустила на этот счет несколько замечаний, которые я проигнорировала, хотя внутри улыбалась, потому как мой план сработал. Я возрождалась из состояния небытия. И ощущала в себе силу.

За столом в клубе девушка Хантера сказала, что я прекрасно выгляжу. Что в последнее время я очень выросла. Мама улыбнулась и сказала: «По-моему, на тебе платье Эммы, нет?» Я ответила утвердительно, но при этом добавила, что сестра больше не хочет его носить. Соврала и сказала, что Эмма разрешила мне его надевать. Мама опять улыбнулась и сказала: «Отлично, напомни мне в понедельник свезти тебя к портному. Его надо немного ушить на груди. Здесь ты явно пошла в отца. Боже мой, ну почему все женщины его рода плоские, как доски?»

Я почувствовала, что лицо залилось краской, а по жилам ринулась кровь. Меня накрыла волна адреналина. Девушка Хантера жутко расстроилась, не зная, какой матерью была миссис Мартин, и понятия не имея, что я сама ее разозлила, попытавшись переключить на себя немного предназначенного ей внимания. Потом она стерла с лица выражение ужаса и опять сказала, что на ее взгляд я выгляжу просто прекрасно.

В этот самый момент, на фоне бурления в крови адреналина, я в страхе увидела обращенный на меня взгляд – в точности такой, о каком говорила Эмма. С противоположной стороны стола. Исходил он от Хантера.

Я как можно быстрее отвела глаза, но уже через мгновение поняла, что все равно не успела. Опоздала вовремя экранировать мозг от постороннего вторжения и впустила в него чужую мысль, а потом увидела, что моя собственная точно так же вторглась в мозг Хантера.

Наши запретные взгляды, атаковавшие чужой мозг, свидетельствовали о преступных замыслах. Не возьмусь утверждать, что я поняла это позже, когда повзрослела и стала мудрее. Мне это было известно уже тогда, за ужином. Хантер увидел, что я больше не стою в стороне от их войны. С помощью одного-единственного платья и макияжа я стала оружием, которое он мог использовать в борьбе с мамой, а в конечном счете и с Эммой, когда та вернется из Европы. А я поняла, что он может превратить меня в оружие, и страстно этого захотела, потому что оружие на поле боя как минимум замечают. Мне до смерти надоело быть птичкой.

Через три дня, после обмена еще несколькими взглядами-агрессорами, Хантер пришел ко мне в комнату. Я спала. Часы показывали два ночи. Он лег на мою кровать и забрался под одеяло. Не произнес ни слова, и я тоже промолчала. Хантер стал меня гладить, но я не только ничего не сказала, но и не сделала. Не помогла ему стащить с меня штанишки пижамы и раздеться самому. Не воспрепятствовала, когда он забрался на меня. Лежала как бревно и совершенно не двигалась сколько могла. Не хотела признавать, что все это допустила. Лгала себе, что хотела его остановить. Потому что ничего подобного у меня и в мыслях не было. Да, я ненавидела Хантера Мартина, но в моей жизни были моменты, ненавистные мне еще больше, чем он. Когда все закончилось, он заснул рядом. Я уловила исходивший от него запах алкоголя. А потом до утра не спала. Просто лежала, смотрела в потолок и думала.

Пока Эммы не было, это повторилось еще три раза. Большего ему и не требовалось. Как и мне. Мне было плевать, что он по-прежнему встречается со своей подружкой. И что продолжает бросать на меня преступные взгляды – тоже. Для меня было важно только одно: когда Эмма вернется, они больше не будут относиться ко мне как к пернатому. Это имело для меня значение по одной простой причине: я знала, что перестала быть птичкой. И превратилась в оружие, наделенное особым могуществом. Этого знания мне было вполне достаточно.

К началу учебного года я уже поняла, что беременна. Поначалу не обратила на это внимания, но потом мы застукали маму с Хантером и Эмма решила бросить ей вызов, сказав, что нам все известно. Таким образом у меня появился шанс узнать, что будет, если миссис Мартин узнает о его поступке. Шанс понять, поможет она мне или нет, если я признаюсь, что беременна от Хантера. Если она изъявит желание помочь Эмме, то возможно (но только возможно, и не более того!) поможет и мне.

Ответ на свой вопрос я получила.

Ребенок родился на острове. Мне было совсем плохо, и у меня духу никогда не хватит утверждать что-либо обратное. Порой казалось, что я вот-вот умру. Более того, мне и самой этого хотелось. Но когда я взяла на руки своего ребенка, мою маленькую девочку, она в то же мгновение возглавила список того, что я решила считать в этой жизни важным.

Через три месяца они стали постепенно нас с ней разлучать – совсем не так, как в моем рассказе об Эмме. Но все остальное было правдой. Когда я бунтовала и плакала, мне разрешали видеться с ней только раз в день. До этого мы с ней постоянно были вместе. Она спала в моей постели. Весь день я носила ее на руках. Мы подолгу гуляли в лесу. Я пела ей колыбельки из книжки, которую нам купила Люси. Через мои руки из сердца в тело девочки вливалась любовь. Вся нерастраченная любовь к Эмме. Вся любовь к папе и Уитту. И вся любовь, которую мне так и не дала мама, когда я была маленькой.

Когда они отняли у меня дочь, я спрятала книгу под кроватью, а потом каждый вечер доставала ее, прижимала к груди и плакала до тех пор, пока не засыпала. Подкрадывалась ночью к двери Билла и Люси и замирала в ожидании, прислушиваясь к их сопению. А ночью, убедившись, что они крепко спят, на цыпочках ступала по полу и садилась у кроватки дочери. Порой мне хотелось положить на спинку малышки ладонь, чтобы она поднималась и опускалась в такт ее дыханию.

Теперь я боюсь. Боюсь себя и того, на что я способна. Боюсь собственного разума.

Пратты были больны. Теперь я знаю почему они с таким маниакальным упорством хотели иметь ребенка и как уединенная жизнь на острове усугубила их патологию до такой степени, что они совершенно оторвались от реальности и даже не понимали, что делают что-то ужасное. Доктор Уинтер объяснила это мне, когда узнала, что я во многом лгала. Им пятнадцать лет отказывали в усыновлении, но когда ребенок у них все же появился, они не смогли его уберечь. Потом взяли меня к себе, чтобы заботиться и воспитывать как свое дитя. Но потом я родила дочь, ставшую для них подарком небес, о котором они так долго молили Господа, и тут же превратилась в злую силу, пытающуюся воспрепятствовать осуществлению Божьей воли.

Но после той ночи в лесу доктор Уинтер поведала мне и кое-что еще. Предупредила, чтобы я была готова. Она сказала, что когда ФБР найдет Праттов, то есть Петерсонов – если, конечно, найдет, то те расскажут совсем другую историю. Историю о перепуганной девочке-подростке, которая обратилась за помощью и в итоге оказалась в их доме. Которая попросила спасти ее от семьи, в которой происходило что-то ужасное. Билл и Люси объяснят, что я могла уехать от них когда заблагорассудится. Воспользуются моими же словами, которые я произносила в минуты слабости, расскажут, как я с ними смеялась, сидела за одним столом, позволяла им меня обнимать, целовать в лоб и говорить, что они меня любят. Я была страшная лгунья. И они не преминут использовать этот аргумент против меня.

Но все их потуги не будут иметь никакого значения. Потому что я нашла способ заставить их заплатить.

Ждать последние два года, когда предоставится возможность бежать, было тяжело. Так же тяжело, как стать для собственного ребенка не более чем сестрой, страстно стремиться вернуться домой и найти пропавшую Эмму. Добротой Праттов я упивалась до тех пор, пока меня не затошнило. Я страшно ее жаждала, но когда эта жажда стала мне отвратительна, сказала себе, что просто обдумываю план заставить их мне поверить. Но это тоже была ложь.

Обратить на себя внимание Рика, чтобы он воспылал ко мне страстью и сделал своей любовницей, оказалось еще труднее. Старательно изображая чувства, я стала смаковать его любовь, точнее, то, что таковой считала. И вкушала ее до тех пор, пока меня от нее тоже не затошнило.

В ту ночь я подмешала Биллу в вино несколько таблеток и связалась с Риком по телефону. Потом забрала дочь из маленькой кроватки в спальне Люси. Та громко храпела, а ее жирное брюхо мерно поднималось и опускалось под одеялом. Потом я забрала все деньги, которые нашла в бумажнике Билла и в комоде Люси. Отнесла малышку на причал, положила в гребную лодку и накрыла одеялом. Велела ждать меня и пообещала отвезти в невиданную, волшебную страну, если она будет молчать, вести себя хорошо и не высовываться. Потом стала высматривать катер, а когда он подплыл ближе, крикнула:

Помоги мне. Увези меня отсюда!

Катер причалил к пристани. Рик увидел в гребной лодке одеяло, мою дочь, ерзавшую под ним, и удивленно воскликнул. Что ты там прячешь? Уж не ребенка ли?

Я ничего не ответила, но он и без того все понял. Об этом можно было с уверенностью сказать по выражению гнева на его лице. Несколько месяцев назад я посеяла в его голове семена и теперь была убеждена, что поколебала его преданность Праттам, заменив ее любовью ко мне. Он поверил, что они рассказали мне о его пребывании на Аляске и о том, чем он там занимался. Кроме того, я внушила ему мысль, что они считали его аморальным типом.

Мне казалось, что он для меня открытая книга. Что я дала ему достаточно времени. Что он увидит, как я отчаялась, и доставит нас на материк. Но это оказалось ошибкой. Когда я запрыгнула к нему на катер, он отказался помочь нам с дочерью бежать. И вместо этого сделал то, что делал всегда. Ты сейчас же отнесешь ребенка обратно в дом, – сказал он.

Его слова меня потрясли, мозг затопила волна отчаяния, тут же закружилась голова. Я считала себя достойной ученицей Эммы и миссис Мартин. Все сделала правильно. Просчитала и дала то, что ему было нужно. Разгадала суть его отношений с Праттами, а потом стала медленно и терпеливо их разрушать, проявляя, как мне казалось, коварство и хитрость. В такие украденные у жизни моменты – в лесу или на катере – когда он лежал на мне, когда кожа наших тел соприкасалась, а руки и ноги сплетались в узел, который нельзя разрубить, я считала себя очень расчетливой. Полагала, что планирую каждый вздох, каждый стон, каждый поцелуй, каждое прикосновение. И все только с одной целью – стать для него желанной. Женщиной, которую необходимо спасти. Я считала себя чрезвычайно умной, чувствуя его любовь, когда он с неистовой силой меня брал, а потом удивительно нежно обнимал. Я думала, что дело обстоит так.

С моей стороны это было глупостью. Я была слабачка и не обладала сексуальной притягательностью миссис Мартин или Эммы. Что бы ни требовалось от меня Рику, бремя его долга перед Праттами все равно перевешивало. И с этим я ничего поделать не могла. Здесь оказались бессильны и моя хитрость, и сексуальное могущество. Даже моя любовь, которая приобрела черты настоящей, но так и не избавилась от толики ненависти.

Все это я скажу быстро и только один раз. Мной овладел гнев. Сильнее разума и мощнее потоков, всегда тащивших меня назад. В гребной лодке меня ждала дочь. А стоявший передо мной мужчина собирался помешать ее спасти. Спасти нас. Я была готова бросить в бой яростную армию, собрав под ее знаменами солдат, сопровождающих меня всю жизнь, ожидающих моего сигнала и готовых в любую минуту испустить боевой клич. Солдат, воевавших бок о бок со мной в те времена, когда я потянулась к маме, а она меня оттолкнула. Выступавших на моей стороне, когда папа не смог нас защитить. Сражающихся за меня против Хантера, Эммы и той женщины в суде. И солдат, взиравших, как я с радостью упала в объятия этих чудовищ – Билла, Люси и Рика. Они сомкнулись в стройные ряды и образовали несокрушимое войско.

Я схватила железный газовый баллон, отвела в сторону руку и с силой ударила Рика по голове, а когда он упал в воду, не теряя ни секунды, встала за штурвал, газанула вперед, потом сдала назад. Направила корпус прямо на барахтавшегося в воде шкипера и раздавила его о доски причала. Повторила маневр два, а потом и три раза. Каждый мой удар направляли солдаты. После третьего Рик неподвижно замер лицом вниз в жестокой холодной воде, не знавшей ко мне никакой жалости.

Я перенесла дочь из гребной лодки в катер, и «Удачливая леди» во весь опор помчалась во тьме вдоль побережья, забирая далеко на север. Тогда я совсем не думала, что это может затруднить поиски острова. В голове билась только одна мысль – бежать как можно дальше отсюда. И катер, и мы с дочерью держались изо всех сил. Когда в баке закончилось топливо, нас течением отнесло в залив. Я направила его на полосу прибрежного кустарника, а когда мы спрыгнули с него, он закачался на волнах и лег в дрейф – с включенным зажиганием, но заглохшим двигателем. Взяв дочь на руки, я дошла до автозаправки, вызвала такси и поехала в Портленд. У меня было четыреста долларов, позаимствованных у Праттов, и я собиралась воспользоваться ими, чтобы вернуться домой. Отложила в памяти название города, чтобы потом послать кого-нибудь на поиски Праттов. Рокленд. Но этого оказалось недостаточно и из-за моей глупости они успели бежать.

Потом мы с дочерью сели на поезд и доехали до Йонкерса. После чего пересели на другой и сошли на станции Рай. До дома Уитта дошли пешком. Он не знал, что я приеду. Не знал, что мне удалось найти его адрес, попросив у совершенно незнакомой женщины в поезде смартфон. Что я запомнила его, дабы отвезти дочь в безопасное место и оставить там до тех пор, пока сама буду заниматься списком жизненно важных вещей. Пока буду искать Эмму. Это было в субботу после обеда. Увидев, что Уитт пропалывает на лужайке перед домом сорняки, я расхохоталась. Описать охватившее меня чувство было бы очень трудно. Хотя я отчетливо видела, что Рик погиб, хотя потом долго смотрела на разворачивающийся за окном поезда пейзаж, хотя у меня на руках спала дочь и мне никто не мешал беспрепятственно шагать по улице, ощущения свободы все равно почему-то не было. Для него еще не пришло время. И только когда я увидела брата на той лужайке, когда он подбежал ко мне, схватил меня в охапку и закружил в воздухе, когда по щекам его покатились слезы, ко мне стала возвращаться жизнь.

Он меня внимательно выслушал, но план мой поначалу отверг. Его жена порывалась позвонить в полицию, чтобы арестовать маму и мистера Мартина. Они упорно твердили, что правоохранители найдут Эмму. Неизвестно как, но отыщут. А если нет? Первым наконец мой замысел понял Уитт. До него дошло, что Эмму никогда не найдут, а мама и мистер Мартин так и не понесут наказания за то, что они с ней сделали. Миссис Мартин вообще не заплатит за все, что творила всю свою жизнь. Фокусник она была еще тот. Даже те, кого специально учат видеть и кто специально ищет то, что надо узреть, могут пройти мимо и ничего не заметить. И вместо того, чтобы выдвинуть обвинения против нее, объявят сумасшедшей меня, заявив, что я тронулась умом после того, как родила дочь от сводного брата. Хантер попытается отнять у меня ребенка, и тогда я потеряю все – мою очаровательную крохотулечку, свободу, а заодно и сестру, на этот раз уже безвозвратно. В итоге они согласились оставить у себя мою дочь, не подали виду, что знают о моем возвращении, стали всем лгать, презрев одолевающее их чувство вины.

После этого я поехала к маме. Навела ее на мысль, что мистер Мартин ей солгал, что Эмма жива, что он просто договорился со мной и мы ее спрятали. Для этого понадобилось время. Понадобилось расследование ФБР. Собранные агентами доказательства и улики. Ожерелье. Лайза Дженнингс и ее роман с мистером Мартином. И понадобился бесценный подарок доктора Уинтер – ложь о том, что им удалось найти Эмму, – чтобы последний раз щелкнуть выключателем. Окружной прокурор в результате подумывал выдвинуть против меня обвинение в препятствовании правосудию и даче ложных показаний властям.

Но все симпатии общества были на моей стороне, к тому же прокуратура побоялась, что если я перейду из свидетелей в обвиняемые, защита миссис Мартин воспользуется этим, чтобы еще раз попытаться свалить все на агентов, сознательно подтолкнувших их клиентку на уголовно наказуемое деяние.

Его попытки вывести меня на чистую воду были небезосновательны. Я врала всем подряд, в том числе и собственному отцу – папе, который до конца жизни будет переживать смерть старшей дочери и никогда не справится с чувством вины за то, что оставил нас в том доме, где ее убили. Я врала маме, Хантеру и мистеру Мартину. Врала доктору Уинтер, агенту Страуссу и их коллегам – об Эмме, о ребенке, наконец, о том, что мне неизвестно, кто убил Ричарда Фоули. О моей дочери тоже. Врала, врала, врала.

Но говорить правду не входило в перечень того, что для меня важно.

По окончании судебного процесса я уехала из папиного дома, где жила с той ночи, когда мы нашли могилу Эммы. Сказала, что хочу перебраться к Уитту и его жене, закончить в Нью-Йорке школу и получить аттестат. Добавила, что не смогу жить в городке, где умерла моя сестра. Пообещала постоянно его навещать, как только он того захочет. Вскоре я расскажу ему о дочери. И не только ему, но и всем остальным, ведь она не может все время оставаться в тени. Объясню, что родила ее от незнакомого парня, которого повстречала в Нью-Йорке, когда сбежала из дома. Какого конкретно – неважно. Важно, что девочка никогда не будет ребенком Хантера Мартина.

Когда я переступила порог, Уитт обнял меня и прижал к себе. Потом заплакал и сказал, что отныне мы будем смотреть только вперед. И никогда назад. Я кивнула и выразила горячую признательность за то, что он сохранил все в тайне и позаботился о моей девочке, пока я обманом выбивала из мамы признания. Он засмеялся и ответил, что теперь, после всех этих месяцев, его жена решила родить ребенка, и что теперь я у него в неоплатном долгу, потому как он намеревался еще пару лет пожить жизнью свободного человека.

В этот момент с лестницы до моего слуха донесся плач, на этот раз совсем другой. Потом затопали маленькие ножки, и через несколько мгновений я увидела перед собой улыбающееся круглое личико, обрамленное белокурыми кудряшками.

Подхватила дочурку на руки и крепко обняла. Поцеловала ее личико, прижалась к щеке, ощутила прикосновение кожи, вдохнула аромат, и душа моя вновь наполнилась надеждой.

Я знала, что мне придется научиться с этим жить – с надеждой пополам со страхом.

С надеждой все просто. Нам, на мой взгляд, ее дают дети. Потому что без нее… Боже, даже представить невозможно! Смотреть на собственного ребенка и при этом не надеяться на будущее – то же самое, что чувствовать на лице солнечные лучи еще пять миллиардов лет, начиная с сегодняшнего дня.

Со страхом все намного сложнее. Он просто увяз во мне. Крик, вложенный в мою душу мамой, разрастающийся все больше и больше. Крик, вложенный ей в душу ее собственными родителями. Крик, который я боюсь в один прекрасный день заметить в душе моей дочери, после всего, что ей довелось ей пережить. Крик, который я, не исключено, сама же туда и вложила.

Кроме того, мне объяснили, что мама страдала от патологии, известной как нарциссическое расстройство личности – это значит, что крик внутри ее естества приобрел такие масштабы, что ей пришлось стать совсем другим человеком: самой красивой в мире девушкой, самой умной в мире женщиной, самой лучшей в мире матерью. Она была вынуждена внушать окружающим любовь к себе, используя для этого все имеющиеся в наличии средства. Секс. Жестокость. Страх. В моих глазах ее поведение обладает смыслом, я ее понимаю, но утешения это мне не приносит.

Говорят, что социопатами становятся в раннем детстве. Что к трехлетнему возрасту мы все уже формируемся как личности. Мне нравится думать, что я вовремя увезла свою дочь. Я знаю, что сделала сестре своей жаждой власти и эскалацией конфликта, закончившегося ее гибелью. Я знаю, что сделала шкиперу Рику. Знаю, что сделала маме и Джонатану Мартину. И знаю, что сделала доктору Уинтер, заставив ее солгать, а потом жить с этой ложью до скончания века, рискуя карьерой. В списке жизненно важных для меня приоритетов появился такой пункт, как загладить перед ней свою вину. Ведь она поняла меня и догадалась что нужно сделать, чтобы отыскать Эмму. За этот подарок мне с ней до конца жизни не расплатиться.

Я знаю все, что сделала, знаю, что прячется у меня внутри и как оно там оказалось. Поэтому, взглянув на дочь, это прекрасное дитя, я испытала прилив надежды, но вместе с тем и страха.

– Мамочка, – сказала она.

Я удивленно подняла глаза на брата. Всю свою жизнь она называла меня не иначе как Касс.

– Я несколько раз показал ей твою фотографию, – объяснил Уитт, широко улыбаясь, – и назвал твое настоящее имя. Сказал, что на самом деле тебя зовут Мамочка.

Я опять ее поцеловала. По щекам ручьем катились слезы.

Теперь мой список значительно удлинился. Мне пришлось включить в него то, что я буду и чего не буду делать, дабы защитить дочь от крика, который может таиться в ее естестве, и крика, который – я точно знаю – засел во мне. Реализации всех его пунктов я отдам всю жизнь. Ради моего ребенка и во имя погибшей сестры.

– И как же мне тебя называть? – спросила я ее.

До этого она носила имя Джулия, и я пользовалась им, считая жестоким его избегать.

Но вдруг малышка ответила:

– Эмма!

– Этому тоже ее научил я, – сказал Уитт.

– Эмма! – воскликнула я. – Ну конечно. Тебя зовут Эмма. А меня Мамочка. До этого мы просто играли в игру. Но теперь она закончилась. Мы вернулись домой.

Мое сердце в одночасье захлестнула волна эмоций.

– Я люблю тебя! – прозвучали мои слова.

В тот момент я узнала, что означает любовь в самом истинном и чистом смысле этого слова. Прижимая малышку к себе, я словно прикасалась к сестре, к моей первой Эмме, когда та приходила ко мне по ночам, когда мы чувствовали себя в безопасности и верили, что любовь действительно возможна.

Теперь я буду крепко держаться за это чувство, как за тот катер, который в конечном счете доставил меня домой.

Благодарности

Писать роман о семье, отягощенной множеством психологических проблем, – предприятие весьма рискованное, ведь по вполне очевидным причинам сразу же возникает основополагающий вопрос о том, базируется ли он на опыте моей собственной жизни. Поэтому я должна сразу заявить, что у меня бескорыстная и беззаветно любящая мама, не имеющая ничего общего с Джуди Мартин. Террилин Уокер не только самая яростная моя поклонница, но и частый посетитель местных книжных магазинов, где мои книги нередко (и весьма загадочным образом) красуются на витринах еще очень долго после выхода в свет. Единственной реалией моей жизни, повлиявшей на сюжет «Эммы в ночи», стали прочные узы между детьми в нашей семье, установившиеся при самом непосредственном участии мамы. Именно они легли в основу взаимоотношений между Эммой и Касс. Как всегда, я бесконечно признательна моим родным.

Мне очень повезло получать невероятные советы и пользоваться всемерной поддержкой все время, пока я писала (а потом переписывала и переписывала!) «Эмму в ночи». Моя блестящая редактор Дженнифер Эндерлин из издательства St. Martin’s Press без устали трудилась над тем, чтобы придать истории новый облик и отточить ее, читая черновик за черновиком, пока я, наконец, не добилась нужного результата. Рядом со мной все время работала и мой литературный агент Уэнди Шерман, которая тоже читала бесчисленные черновики и рассеивала сомнения, неизбежно охватывающие автора, когда он сочиняет литературное произведение. Без этих двух талантливых (и очень терпеливых) женщин данная книга никогда бы не дошла до читателя.

Хочу выразить признательность всей команде издательства St. Martin’s Press, включая Лайзу Сенз, Дори Вайнтрауб, Бранта Джейнуэя, Эрику Мартирано и Энн Мари Толлберг – огромная вам благодарность за ваши непрекращающиеся усилия по публикации моей книги и продвижении ее на рынке.

Также хочу поблагодарить Дженни Мейер за распространение романа за рубежом и Мишель Вайнер из Creative Artists Agency за усилия, направленные на его экранизацию в кино и на телевидении.

Если говорить о технической стороне дела, то я с превеликой радостью принимала помощь экспертов, просвещавших меня в вопросах нарциссического расстройства личности, а также криминалистов ФБР. Чтобы история читалась, мне, как всегда, пришлось позволить себе некоторые вольности, но благодаря вам я все же не вышла за установленные рамки! Поэтому мое огромное «спасибо» доктору Фелиции Розек, доктору Дэниэлу Шоу, а также специальным агентам Роберту и Бет Иорио из Морской полиции (ныне в отставке).

Мне было очень приятно отправиться в рекламное турне вместе с другими авторами и профессионалами отрасли. В том числе с Кэрол Фицжеральд, сотрудницей интернет-ресурса Bookreporter.com – я очень признательна вам за безграничную энергию и советы истинного знатока, научившие меня ориентироваться в социальных сетях и мире розничной торговли. Не могу не упомянуть и Барбару Шапиро – спасибо за ваше великодушие и дружеское расположение, которые вы проявляете, разъезжая по всему миру и рекламируя самые замечательные произведения. Я бесконечно счастлива стать частью этой индустрии.

Эндрю, Бен и Кристофер, мои горячо любимые мальчики, я безмерно вам признательна за то, что вы наполняете радостью каждый день моей жизни.

Примечания

1

СДВГ – синдром дефицита внимания и гиперактивности.

(обратно)

2

Смэк – одномачтовое судно, используемое как рыболовное, каботажное и военно-посыльное.

(обратно)

3

Адель (род. в 1988 г.) – британская певица, автор-исполнитель и поэт.

(обратно)

4

Американский галлон составляет 3,78 литра.

(обратно)

5

Отмечается в США во второе воскресенье мая.

(обратно)

6

Hood, Doyle, Hobie Cat – производители парусов и другой судовой оснастки.

(обратно)

7

Копинг-механизм, или механизм совладания со стрессовой ситуацией – стратегия поведения человека в сложных условиях, определяющая успешную или неуспешную к ним адаптацию.

(обратно)

8

Обсессивно-компульсивное расстройство – психическая патология, характеризующаяся непроизвольным появлением навязчивых, мешающих или пугающих мыслей, так называемых обсессий.

(обратно)

9

Элизабет Смарт (род. 03.11.1987) – американская девушка, ставшая жертвой похищения. Исчезла из дома в Солт-Лейк Сити 5 июня 2002 года, обнаружили ее только 12 марта 2003 года. Благодаря средствам массовой информации дело получило широкую огласку.

(обратно)

10

Аманда Берри, Джина Дехесус и Мишель Найт – жертвы похищения со стороны Ариэля Кастро, продержавшего их у себя соответственно 10, 9 и 11 лет.

(обратно)

11

Гэп – американская торговая сеть, специализирующаяся на продаже стильной, но недорогой одежды для мужчин, женщин и детей.

(обратно)

12

ММЛТ – Миннесотский многофакторный личностный тест.

(обратно)

13

Сен-Бартелеми – заморское сообщество Франции в Карибском море.

(обратно)

14

Патриция Херст (род. в 1954 г.) – внучка американского миллиардера и газетного магната Уильяма Рэндольфа Херста. Став жертвой политического киднеппинга, впоследствии вступила в ряды похитившей ее террористической группировки и отказалась возвращаться домой. Получила тюремный срок за ограбление банка.

(обратно)

15

Автор имеет в виду ведьму Бастинду, которой была предсказана смерть от воды. Когда Элли, ничего не знавшая о роковом предсказании, окатила ее ведром воды, старуха растаяла, «как кусок сахара в стакане чая».

(обратно)

16

День поминовения – национальный день памяти США, отмечающийся в последний понедельник мая. Посвящен памяти американских военнослужащих, погибших во всех войнах и вооруженных конфликтах, в которых страна когда-либо принимала участие.

(обратно)

17

Outer Banks – 320-километровая полоса узких песчаных барьерных островов, начинающихся у юго-восточного края Вирджиния-Бич на востоке США.

(обратно)

Оглавление

Один Кассандра Таннер – первый день моего возвращения

Два Доктор Эбигейл Уинтер, криминалист-психолог, Федеральное бюро расследований

Три Касс

Четыре Доктор Уинтер

Пять Касс

Шесть Доктор Уинтер

Семь Касс

Восемь Доктор Уинтер

Девять Кассандра Таннер – второй день моего возвращения

Десять Доктор Уинтер

Одиннадцать Касс – третий день моего возвращения

Двенадцать Доктор Уинтер

Тринадцать Касс

Четырнадцать Доктор Уинтер – четвертый день возвращения Касс Таннер

Пятнадцать Касс

Шестнадцать Доктор Уинтер

Семнадцать Касс

Восемнадцать Доктор Уинтер – пятый день возвращения Касс Таннер

Девятнадцать Касс

Двадцать Доктор Уинтер

Двадцать один Касс Таннер – шестой день моего возвращения

Двадцать два Доктор Уинтер – седьмой день возвращения Касс Таннер

  Касс

  Доктор Уинтер

  Касс

  Доктор Уинтер

  Касс

  Доктор Уинтер

  Касс

  Доктор Уинтер

  Касс

  Доктор Уинтер

  Касс

  Доктор Уинтер

  Касс

  Доктор Уинтер

  Касс

Двадцать три Доктор Уинтер

Двадцать четыре Касс

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg