«Парижский детектив»

Парижский детектив (fb2) - Парижский детектив (Антология детектива - 2019) 863K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Васильевна Дубчак - Инна Юрьевна Бачинская - Мария Брикер - Татьяна Владимировна Гармаш-Роффе - Валерия Вербинина

Парижский детектив

Татьяна Гармаш-Роффе Властитель женских душ

Герметичный детектив

Если бы случайному прохожему выпала честь попасть за высокие ворота усадьбы Жана-Франсуа де Ларю, он непременно бы решил, что потерялся в веках. Сначала ему пришлось бы пройти через розарий, поражающий буйством всех оттенков красного, от почти черного, цвета свернувшейся крови, до алого. Кусты разнились по высоте, и создавалось впечатление, что их одуряющая волна набегала на узкую, вымощенную плитами дорожку. Слева и справа розарий огибали мощенные булыжником дороги, предназначенные для машин.

Миновав розарий, случайный прохожий вышел бы на просторную площадку (если не сказать площадь) перед старинным особняком. Две лестницы из розового мрамора обрамляли чашу фонтана и вели к портику с тремя колоннами, тоже из розового мрамора.

Особняк был старинным, это точно. К какой эпохе его отнести, наш прохожий затруднился бы сказать, только если бы не оказался знатоком архитектурных стилей. Да и какая разница! Дух прошлых веков царил во всем. Даже в правом крыле, где находился гараж машин на пять как минимум. Пусть раньше в нем размещались кареты, не так уж важно; зато чего стоит один только этот парень в униформе с золотыми пуговицами, современный такой конюх, отмывающий до блеска современную «лошадку», нагло-красный «Порше»-кабриолет!

А уж если бы нашему прохожему довелось попасть в дом, то он бы точно потерялся во времени: узорчатый старинный паркет, роскошные бронзовые статуи-светильники, драгоценные вазы по углам, гобелены и картины на стенах…

К счастью для нашего прохожего, его впечатлительность понести никакого ущерба не рисковала, поскольку во владения Жана-Франсуа де Ларю он попасть никак не мог. Еще десятью годами раньше их рьяно охранял сторож, а ныне его заменила электроника.

Так что забудем про прохожего.

Мелани ненавидела запах роз. И сами розы ненавидела. И дом ненавидела. И мрамор, и все эти вазы, светильники, с которых так трудно стирать пыль, во всех их выпуклостях и впуклостях. И хозяина она ненавидела. И хозяйку.

Хозяин был жмотом. Две недели назад Мелани попросила его о прибавке к жалованью: две с половиной тысячи евро в месяц, разве это деньги?[1]

Но он, гад, ответил: «Вы забыли посчитать, Мелани, что вы живете в моем доме, за что денег не платите, и питаетесь в нем же. Жилье и еда — это основные статьи расходов любого человека. Так что две с половиной тысячи вам остаются на кружевное белье. Неужели вы действительно находите, что этого мало?»

Как же Мелани его ненавидела!!! Всей своей пролетарской душой. Ведь у него-то не две с половиной, а двести с половиной в месяц (Мелани почему-то так считала, хотя хозяин никогда не обсуждал свои доходы ни с кем) — ну чего бы ему не отстегнуть своей горничной хоть пять тысяч, спрашивается?!

Что же до хозяйки, то тут дела обстояли еще хуже. Красивая пустоголовая куколка, она даже не замечала Мелани. Хозяин, тот хоть и жмот, а все же иногда расспрашивал горничную о родителях, о брате… А эта мимо проходила, словно Мелани была вазой. Или картиной на стенке, которая уже сто лет как примелькалась, и на нее больше не смотрят…

Красивые женщины не бывают умными, считала Мелани. А умные, увы, не бывают красивыми… как она сама, Мелани.

Садовник, Этьен, страстно любил розы. Эти дивные творения природы и человеческой изобретательности являлись воплощением красоты и женственности. Они были столь же прелестны, сколь капризны; им требовались внимание и уход, иначе они хирели, болели и умирали. Но розы намного превосходили женщин в одном замечательном качестве: они умели быть благодарными за внимание и уход. Вот почему всю жизнь Этьен предпочитал иметь дело всерьез с цветами, а не с женщинами. Они не изящны, не утонченны — они грубые и практичные существа, причем страшно занудные… Как его жена, с которой он развелся восемь лет тому назад.

Если бы весь этот так называемый «прекрасный пол» был действительно прекрасен, как его цветы! Или вот как хозяйка, Марион, — нежная, грациозная, всегда веселая, приветливая…

Хозяин, Жан-Франсуа, Этьену ровесник: пятьдесят шесть. Возраст, когда мужской силы еще много, но при этом опыт делает мужчину особенно разборчивым и взыскательным… И он, Этьен, понимал удивление патрона этой дивной розой, Марион. Ее аромат не сравнить ни с одним цветком из его розария: как бы ни были прелестны его розы, Марион еще прелестнее.

Он завидовал хозяину. Конечно, он понимал, что никогда бы не смог дать подобному цветку надлежащего ухода — не по карману ему… Хоть телом Этьен куда стройнее патрона, сильнее, мускулистее. Он сумел бы ублажить Марион, которая на двадцать три года моложе! И заботился бы о ней… Бабла у него, конечно, не так много, как у хозяина, но, боже милостивый, хватило бы, чтобы купить ей лучшие тряпки! Он в цене, садовник Этьен. Жан-Франсуа платит ему хорошие деньги, а если что, то Этьен к другому уйдет: его уже не раз пытались переманить! С большей зарплатой!

До сих пор он оставался верен хозяину: холостяку не так уж много нужно. Тем более что хозяин обещал отписать всем своим работникам по проценту от имущества в завещании. А имущество у него такое, что и один жалкий процент — это целое состояние! Между прочим, жест весьма щедрый: помножить на пять верных слуг — так уже пять процентов выходит! Остальное красоточке достанется, Марион. Да и племяннику, наверное, секретарю. Конечно, хозяину после смерти все равно будет, кому чего достанется, но другие богачи таких жестов не делают, Этьен это точно знал. Так что патрон у него хоть и не расточительный, но щедрый.

С другой стороны, Этьен ведь ровесник хозяину, и в этом смысле надеяться на то, что он дождется завещания… Впрочем, здоровье Жана-Франсуа оставляло желать лучшего — не то что у Этьена! Садовник проводил свои дни на свежем воздухе, занятый физической работой (чувствуете разницу?!), тогда как хозяин все больше в кабинете своем сидел, запершись: романы ваял. Расходились они огромными тиражами, откуда у него и такие бешеные доходы. Этьен попробовал почитать один — еле отплевался: все какие-то сентиментальные сопли, рассчитанные на дамочек! Разве уважающий себя мужчина станет писать розовую воду? Тьфу!

Но нет, Жан-Франсуа писал их без зазрения совести. Говорил, посмеиваясь: «Женщинам нужна мечта, и я им ее дарю!» Своей-то жене, Марион, он не мечты дарил, а весьма осязаемую роскошь…

Интересно, любит ли она это вялое существо с вялыми мышцами, нагло врущее в своих книжках дурам-читательницам? Или вышла замуж за его денежки? С виду вроде как любит. Так то с виду… Женщины большие мастерицы любовь изображать. Жена Этьена тоже изображала, пока они женихались…

Кристиан, «вуатюрье»[2], машинный конюх и возчик, был нечувствителен к аромату, доносившемуся от розария. Он воспринимал лишь запахи бензина, резины, масла. Он только по ним, казалось, мог обнаружить неполадку в одной из вверенных ему машин.

Хозяин неимоверно ценил его дар, и всегда с ним разговаривал о машинах, и спрашивал совета, если что-то вдруг барахлило. И руль доверял только Кристиану. Как-то случилось ему приболеть, так писатель два дня никуда не выезжал и от любой замены своему шоферу отказывался!

А Марион… Что с нее взять, баба и есть баба: никакого понятия! Вот давеча сказала: «Педаль плохо нажимается». А под педалью — обертка от мороженого! Ну что с бабы взять? Одно только — полюбоваться на нее недолго, пока она на тачке выезжает…

Впрочем, Кристиан больше любовался тачкой, чем женщиной.

Хотя такая женщина, как Марион… Она была, разумеется, ничем не лучше других баб, но только немыслимо красива. Урождаются же такие на свет, откуда только и берутся… Казалось, не от людей родилась, а прямо из мастерской бога спустилась на землю!

Она мешала Кристиану. Она отвлекала его от машин. Она ставила под сомнение его страсть к авто. Она опрокидывала его представления о правильном мироустройстве!

Он ненавидел ее за это. И безумно желал. Ему мерещилось, что если он однажды овладеет этой красоткой, то удовлетворит свою неправильную страсть и тогда сможет с чистой душой, без примеси предательства, вернуться к автомобилям…

Но овладеть Марион он никак не мог. Она принадлежала хозяину.

И он хозяина за это ненавидел.

Еще в доме наличествовали двое мужчин: секретарь и повар. Повар, Жак, был совершенно безразличен к чарам прелестной Марион: ему отбивная из телятины казалась верхом совершенства, изобретенный им соус куда как превосходил по аромату хоть розарий, хоть женщину!

Секретарь же, молодой человек по имени Фредерик, был влюблен в Марион. Однако меру знал: хозяин, Жан-Франсуа, приходился ему дядей, который подобрал юношу, когда скончался его отец (брат писателя), дал ему хорошо оплачиваемое место секретаря, кров и стол. И в завещании обещал облагодетельствовать.

Фредерик был ему бесконечно благодарен за это. Но все равно любил Марион, отчего страдал. Хотя все домашние над ним, романтичным, немножко подсмеивались, так как чувств своих противоречивых он, как ни старался, скрывать не умел…

И, для завершения картины, в дом была вхожа еще одна женщина, Элоди. Она, в отличие от Мелани, являвшейся горничной, — то есть имевшей доступ в личные апартаменты хозяина и его молодой жены, — приходила для так называемой «грязной уборки». То есть она мыла посуду на кухне (крупногабаритные кастрюли и сковороды, которые не влезали в посудомоечную машину), чистила плиту и духовку. На ней же лежала ответственность за уборку в служебных помещениях, как то: кухня, кладовки, прачечная, крыльцо, лестницы. Оно понятно: Мелани одной не справиться с этим огромным домом. Она и так проводит весь рабочий день в заботах о нем.

Элоди не испытывала вообще никаких чувств к хозяевам. Ей было глубоко наплевать на писателя (книжек, любых, она сроду не читала), равно как и на его неприлично молодую красавицу-жену. Элоди деловито выполняла свои обязанности и торопилась уйти домой, где ее ждали муж и внуки, подкинутые детьми. Что сын, что дочь, они особой щепетильностью в этом вопросе не отличались, и Элоди постоянно оказывалась с внучатыми младенцами на руках.

Иными словами, у нее было столь много личной жизни, что чужая ее не интересовала. Разве только обещание хозяина завещать всей своей челяди по одному проценту с имущества… Это грозило вылиться в немалые деньги. Которые всегда нужны, не так ли? Впрочем, пока это он еще помрет… Может статься, что Элоди раньше его покинет этот мир!

Вот бы затрахала его молодая жена! Раз — и инфаркт в постели! А что, такое часто случается…

Этот день начинался так же, как другие.

Жан-Франсуа, как обычно, заперся в своем кабинете в девять утра, после легкого завтрака и душа. Теперь он будет ваять свой шедевр до часу дня, это знали все. Расписание давно устоялось и повторялось без отклонений из года в год. Даже с появлением в доме Марион, уже десять месяцев тому, привычки хозяина не изменились.

К часу дня Элоди должна была закончить свою работу и отбыть восвояси: писатель не любил, когда в доме мельтешило много людей.

А Мелани должна к этому времени завершить уборку внизу, поскольку все эти драгоценные вещи доверяли только ей! Элоди не имела права даже пыль смахнуть с ламп — она не заслужила доверия в столь тонких материях! Но Мелани надлежало управиться на первом этаже к моменту выхода хозяина из кабинета (располагавшегося тоже внизу), после чего перейти к уборке наверху, с глаз долой. Хозяин, видите ли, не выносит, когда перед его глазами мотается горничная!

К садовнику Этьену, равно как и к Кристиану, «каретнику», эти условия не имели отношения. У них был свой распорядок, связанный с работой во дворе — никак не с расписанием хозяина.

Зато повара, Жака, это расписание касалось напрямую: в тринадцать ноль-ноль он должен подать обед. Или «ланч», как иногда называл хозяин обед этим английским словом.

Фредерика, секретаря, оно тоже касалось. «Великий писатель» имел обыкновение надиктовывать свои тексты — писать их он гнушался, — и Фредерик должен был править то, что печатала компьютерная программа распознавания голоса. А программа эта — полная дура! Отчего Фредерик тратил уйму времени, приводя текст хозяина в читабельный вид… Но к моменту выхода хозяина из кабинета ему следовало оторваться от работы и составить компанию Жану-Франсуа за ланчем.

Что же до Марион, то она с утра пораньше уже порхала по бутикам и салонам красоты. Но тоже считала своим долгом присоединиться к супругу на ланч. Так что вот-вот должна была появиться. Обитатели дома, как обычно, проводят глазами ее и предадутся мыслям — каждый своим…

В час дня Фредерик вышел из своего кабинетика на втором этаже, потягиваясь и потирая глаза, уставшие от считывания текста на экране компьютера. Спустился вниз. Жан-Франсуа еще не появлялся, и Фредерик, пройдя через столовую, мимо накрытого к обеду стола, отправился на кухню, во владения Жака, где попросил у повара чашку кофе. Получив ее, он уселся на табурет, попивая маленькими глотками горький напиток (подслащенный кофе он не терпел, считая его полным извращением самой идеи кофе).

Минут через десять прилетела Марион. Красивая, оживленная, румяная. Светло-каштановые волосы подобраны и небрежно заколоты, выбившиеся пряди струятся по гибкой шее — картинка!

— Жан-Франсуа еще не выходил?

— Пока нет.

— Странно, он всегда пунктуален… Жак, сделайте мне тоже кофейку, пожалуйста!

Повар запустил машину и через минуту протянул чашечку хозяйке.

— Сегодня прекрасная погода! — сообщила она. Присутствующие согласились, что отличная.

Повисла пауза.

— Как там поживает наш роман? — повернулась Марион к Фредерику. В ее глазах промелькнуло легкое выражение иронии, на мгновение.

— Неплохо, — смутился секретарь.

Он всегда смущался, когда Марион обращалась к нему. Это давно заметили все, даже хозяин. И все над ним беззлобно посмеивались… даже хозяин.

— Скоро дойдете до финала? Вчера из издательства звонили, им не терпится получить в руки очередной шедевр! — улыбнулась она.

В дверях кухни возникла Мелани. Марион отлично чувствовала, что горничная ненавидит ее, но ей это было, по правде сказать, без разницы.

— Скоро, — кивнул Фредерик.

— Хороший роман получается? Муж не дает мне читать, пока не закончит!

— Хороший, — ответил Фредерик. — Как всегда.

«Как всегда». Марион отлично знала, что пишет ее супруг. Это было чтиво, низкопробное по духу, но профессиональное по качеству. И она прекрасно понимала, как к нему относится секретарь… Но произнести такое вслух он никогда не отважится. Равно как и она сама. Дело даже не в том, что не «отважится»… Просто подобные замечания вслух перед прислугой были бы дурным тоном.

— Я очень уважаю моего мужа, — заявила она с неожиданным пафосом. — Он добился успеха и богатства сам, своим трудом! Не крал, не обманывал людей, как другие, как все эти бизнесмены-мошенники!

— Согласен с вами, — отозвался секретарь, опустив глаза.

«Не обманывал»? Это как посмотреть… Фредерик лучше всех знал, что Жан-Франсуа продавал читательницам розовые грезы, фальшивые от начала до конца! Он ежедневно набивал текст писателя и видел, как тот правил свой текст, и без того сентиментальный, намеренно добавляя туда лубочные сценки то с домашними животными, то с детьми, а то вдруг брался платьица всякие описывать или, к примеру, проблемы со свекровью вставлять в текст, — знал, чем подкупить читательниц! Да, они сами расхватывали его книги, но ведь и в банк-пирамиду люди несли деньги сами! Только создателя финансовой пирамиды ждет уголовная ответственность за обман вкладчиков, тогда как писателя, коммерчески-расчетливо дурящего голову читательницам, почему-то носят на руках… Такая вот странность. Впрочем, критики не устают его ругать. Особую их ярость вызывает тот факт, что Ж.-Ф. де Ларю выпускает по два романа в год. Ни один уважающий себя писатель не ставит свои романы на поток! — кипятятся критики. Это профанация писательского труда! — кричат они. Де Ларю превратил творчество в коммерцию!

Кричат. И что с того? Ничего ровным счетом. Издатель с Жана-Франсуа сдувает пылинки: читательницы раскупают весь тираж каждого нового романа в считаные дни, и типографский станок не успевает допечатывать новые тысячи и десятки тысяч экземпляров.

— Что-то хозяин припозднился сегодня… — заметила Мелани.

— Шедевры требуют времени, — усмехнулся Фредерик.

— Еще бы! — согласилась Марион.

— Ага, романы писать — это вам не машины мыть! — вдруг возник на кухне «каретник» Кристиан. — А мне тоже кофейку сделай, Жак!

— Шедевры денежки приносят, — флегматично заметил Этьен, в свою очередь присоединившийся к компании: для прислуги тоже близилось время обеда. На кухне.

— Из которых он платит вам всем зарплату, — заметила Марион.

— Так разве ж я против? Очень даже хорошо, что зарабатывает и нам платит… Есть уже хочется. Фредерик, когда хозяин выйдет?

По правилам, обед сначала подавался в столовую и лишь потом прислуге.

Все дружно посмотрели на часы: 13:17.

— Мне как-то неспокойно… — произнес Фредерик. — Хозяин никогда так не задерживался… Я ему позвоню, — полувопросительно адресовался он к Марион.

Та повела обнаженными плечами (лето!).

— Ну… Не знаю, может, не стоит ему мешать?

— Я все же позвоню.

И Фредерик набрал на своем мобильном номер Жана-Франсуа.

Все смотрели на секретаря, все прислушивались к тому, что происходит в его трубке.

А в ней раздался железный голос автоответчика. В общем-то, ничего удивительного: когда хозяин работал, он отрезал себя от всего мира. Домашнего телефона в его кабинете не было, а мобильный он попросту выключал.

Двадцать пять минут второго. Беспокойство нарастало.

— Пойду постучу ему в дверь, — поднялась Марион.

Остальные проводили ее глазами. Право «постучать» в дверь имелось только у нее: в доме было заведено железное правило — писателя не тревожить!

Впрочем, вслед за ней поднялся Фредерик. И, чуть помедлив, за ним потянулась прислуга, выдерживая почтительное расстояние.

Кухня располагалась в левом крыле дома. Дальше за ней находились служебные помещения: большая кладовка, не менее большая прачечная, потом площадка с выходом в сад и лесенкой в подвал, а еще дальше — комнаты прислуги. В доме постоянно жили только Мелани и Кристиан, тогда как остальные были приходящими. Фредерик обитал на втором этаже, где находилась и хозяйская спальня. Там же располагался и кабинетик секретаря, и еще много разных комнат, по большей части никому не нужных. Жан-Франсуа купил этот дом на свои первые миллионы, когда ему еще и тридцати лет не стукнуло, осуществив давнюю мечту. Он был выходцем из дворянской семьи, но родители его жили весьма скромно: состояние промотал еще их дед. И для Жана-Франсуа приобретение дворянской усадьбы являлось символом восстановления статуса всей семьи…

Кабинет писателя находился в противоположном крыле дома, в правом. Марион стремительно пересекла столовую, затем гостиную, затем «кофейную» (так называл ее Жан-Франсуа, потому что любил именно в ней распивать кофе и крепкие напитки с гостями), затем библиотеку. Кабинет являлся последним жилым помещением с этой стороны: сразу за его стенкой находился огромный гараж, бывшая конюшня, где царствовал Кристиан. Дойдя до двери, она прислушалась. Правда, это было совершенно бессмысленно: все знали, что помещение отделано звуконепроницаемым материалом. Жан-Франсуа наговаривал текст романа в голос, и компьютерная программа печатала его сама. Случалось, — Марион как-то слышала в один из тех исключительных моментов, когда муж пускал ее к себе, — он с программой ругался. «Дура! — кричал муж на программу. — Я сказал: запятая!»

И программа послушно печатала: «Дура, я сказал».

Они тогда еще вместе с Жаном-Франсуа весело хохотали.

Оглянувшись — Фредерик стоял на пороге библиотеки, за ним, в некотором отдалении, просматривались остальные, — Марион несколько раз ударила изо всех сил кулаком в дверь, которая была также звуконепроницаемой.

Но никакого эффекта, Жан-Франсуа не откликнулся.

Марион барабанила в дверь, пока не отбила себе кулаки. Затем повернулась и посмотрела на Фредерика. Тот, в свою очередь, глянул на часы.

— Полвторого, — произнес он. — Так дядя еще никогда не запаздывал с выходом…

— Но он ведь финал дописывает, — неуверенно проговорила Марион. — Вы сами так сказали… Может, ему требуется лишнее время, чтобы поставить последнюю точку? Тем более что из издательства вчера звонили… По срокам роман должен быть закончен завтра. Договор-то подписан, аванс мужу заплатили, так что они беспокоятся…

— Он бы меня предупредил! — Фредерик подумал. — Ладно, ждем еще десять минут. Если дядя…

Он не договорил и уселся на диван. Марион села в кресло. Прислуга не посмела переступить порог библиотеки и сгрудилась в «кофейной».

…Десять минут показались всем вечностью. Все не сводили глаз с часов — кто с наручных, кто с настенных.

Наконец условленные минуты истекли. И ничего не произошло.

Фредерик снова набрал номер мобильного дяди. С тем же успехом.

Марион подошла к двери, размахнулась, но передумала.

— Найдите что-нибудь тяжелое, — попросила она слуг.

Первым среагировал садовник Этьен. Он выскочил из дома и через несколько минут вернулся с мотыгой.

— Она дерево испортит… — засомневалась Марион. — Это ведь настоящий мореный дуб…

— А вдруг хозяину помощь нужна? — возразил Этьен. — Вдруг у него со здоровьем что?

Марион отступила, и Этьен размахнулся, изо всех сил долбанув по драгоценному мореному дубу тупым концом орудия. Какой бы звуконепроницаемой ни была дверь, не услышать этот звук Жан-Франсуа не мог.

Тем не менее никакой реакции не последовало.

— Будем ломать! — заявил Фредерик.

Он был не только секретарем писателя, но в некоторой степени распорядителем дома.

Этьен и Кристиан переглянулись, кивнули друг другу и бросились из дома во двор. Через пять минут они вернулись, каждый притащил из своих владений инструменты. И лом, и молотки, и стамески разных размеров, и даже домкрат.

— Разойдись! — деловито проговорил Этьен, и они с Кристианом принялись выбивать замок.

Через несколько минут замок пал. Дверь поддалась натиску двух мужчин.

Взгляду присутствующих открылся большой письменный стол, изрядно заваленный бумагами. В центре его царил огромный экран компьютера, за которым нельзя было разглядеть хозяина.

— Жан-Франсуа… — слабым голосом проговорила Марион. — Мон шер, ты здесь?

Ответа не поступило. Переглянувшись, народ бросился, давясь в проеме двери, в кабинет, к столу…

И сразу же подался назад. Мелани закричала. Мужчины сдавленно воскликнули.

— Что… Что там? — испуганно спросила Марион — она единственная осталась на пороге.

— Там… там…

— Марион, вам нужно отсюда уйти! — нервно проговорил Фредерик. — И все, все уходите отсюда! Быстро, быстро, на выход! Это место преступления!

— Преступ… преступления? — Марион, протиснувшись через бегущих к выходу людей, двинулась к столу.

— Марион, не надо! — закричал Фредерик. Но поздно. Она уже все увидела. И нож в груди мужа, и потеки крови, и его застывшее лицо…

— Жан-Франсуа, — жалобно проговорила она, — не надо, не умирай! Пожалуйста, не надо, любимый!..

Она кинулась к бездыханному телу. Фредерик схватил ее за руку, желая увести подальше от мертвеца… Но не успел он сделать и нескольких шагов, как девушка упала. К счастью, его хватка смягчила приземление.

— Марион, Марион! — кричал испуганно Фредерик, склонившись к ней.

— Обморок, — констатировала Мелани. — А ну-ка, мужики, взяли ее!

Повар с садовником подхватили девушку и направились прочь из кабинета.

— На диванчик несите! — семенила за ними Мелани. — Подальше отсюда, в гостиную…

— Нет, лучше в спальню! — вмешался Фредерик. — На кровать ее положите!

— Правильно, — согласилась Мелани. — Я пойду нюхательную соль поищу!

— Идите, — закивал секретарь. — Я пока вызову полицию. Этьен, — крикнул он вдогонку садовнику, — как только отнесете Марион, откройте ворота! Кристиан, вы обойдите дом, посмотрите, нет ли где следов взлома. А я осмотрю окна изнутри!

Кристиан кивнул и направился к выходу, а Фредерик вытащил свой телефон из кармана.

* * *

Реми разбудил ранний звонок. Не открывая глаз, он нащупал мобильный и быстро нажал на кнопку, чтобы трель не успела разбудить жену Ксению.

— Да? — тихо произнес он, выскальзывая из постели.

— Привет, камарад!

«Товарищем» его называл только один в мире человек: Ив Ренье, комиссар парижской полиции. Реми прикрыл за собой дверь кухни.

— Что там у тебя? — буркнул он, косясь на часы: восемь утра.

— Фигня у меня, причем полная… Закрытый со всех сторон кабинет, а в нем — труп. Никто не входил, дверь взломали домашние, окна целы. При этом у мужика нож в сердце. Мы весь вчерашний день провели на месте, а догадки ни одной. Ты любишь такие истории, я знаю. И твоя жена обожает. Так что дуйте-ка к нам в Версаль, ребята!

— А кто меня нанимает? — поинтересовался Реми, поскольку являлся частным детективом и работал за гонорары.

— За это не волнуйся. Речь идет о Жане-Франсуа де Ларю, писателе, знаешь?

Разумеется, Реми знал. Не читал, но имя было на слуху. В основном потому, что его ругали в прессе на чем свет стоит. Что не мешало каждому его новому роману расходиться бешеным тиражом.

— Издатель жаждет его последний шедевр, хоть и неоконченный, и готов платить большие бабки, лишь бы поскорее дело раскрыли и позволили изъять из компьютера рукопись…

— А ты тут при чем? Ты же за Версаль не отвечаешь?

— Да слишком громкое дело… Нас привлекли, — кратко ответствовал Ив Ренье.

Реми дотронулся до плеча Ксюши. Будить ее было жалко: она всегда спала так сладко, как спят дети и звереныши. Но и не разбудить ее он не мог: жена ему не простит, если он уедет без нее. «Камарад» был прав: Ксения обожала всякие таинственные истории!

Ему понадобилось всего несколько слов: «Запертая комната, в ней труп. Поедешь со мной?» — как Ксюша вскочила с постели, словно сна и не бывало.

Она собралась в рекордные 50 минут: 10 — на душ, 5 — на кофе, остальное на одевание и особенно на укладывание волос, густых и необыкновенно длинных. Даже для того, чтобы просто собрать их в хвост на затылке, требовалось немало времени…

Путь их лежал в окрестности Версаля, где находился дом знаменитого Жана-Франсуа де Ларю.

Добравшись до пункта назначения, Реми посигналил у высоких ворот, и створки разъехались. Погромыхав по булыжному покрытию дороги, он притормозил перед мраморной лестницей, ведущей к портику. К ним подошел «камарад», Ив Ренье, и пригласил проследовать в дом. Ксюша, воскликнув: «Сейчас, минуточку!» — кинулась к огромному цветнику, состоявшему исключительно из роз, и принялась разглядывать это чудо, жадно вдыхая аромат.

— Ксюша! — строго позвал ее муж.

— Иду, иду…

Какой-то человек, возившийся в куще розовых кустов, вдруг распрямился, срезал один цветок, ловко обтесал ножом колючки и протянул его Ксении. Благодарно улыбнувшись, она воткнула розу в волосы и направилась вслед за мужем и комиссаром в дом.

— Вот, — указал Ив Ренье на дубовую дверь кабинета в правом крыле дома, который, хоть Ксения пробежалась по его анфиладам бегом, успел поразить ее стариной и богатством.

В области ручки и замка зияла дыра. По словам комиссара, домашние их выбили, чтобы попасть в кабинет, где находился писатель, не подававший признаков жизни… И не зря беспокоились, так как писатель был убит.

Эксперты сняли отпечатки, сделали снимки, собрали пылинки-волоски-сопли-слюни еще вчера. Так что сегодня можно смело брать предметы в руки, разглядывать, переставлять.

Ив пояснил, указывая костлявым пальцем (он вообще был необыкновенно худ) по мере повествования, что месье де Ларю обнаружили вот здесь, на рабочем месте, за компьютером… В груди торчал нож, вот фотография. Писатель был уже мертв. Обитатели дома находились до этого момента снаружи: все друг друга видели, у всех алиби. А дверь была заперта на ключ, он так и торчал с обратной стороны выломанного замка.

— Ключ? Он закрывает только изнутри?

— Нет, снаружи тоже. Но дубликата ни у кого нет. Писатель вполне осознавал коммерческую ценность своих опусов и никому не позволял входить в его кабинет. Даже стены велел отделать звуконепроницаемым материалом, так как начитывал свои шедевры в голос.

— Пользовался программой распознавания речи?

— Типа того. Секретарю, Фредерик его зовут, хозяин отсылал файлы для приведения их в читабельный вид через домашнюю компьютерную сеть. Только жена его, Марион, несколько раз за время их совместной жизни удостоилась чести побывать в кабинете.

— А время совместной жизни?..

— Около года.

— У нее точно не было дубликата ключа?

— Даже если допустить, что наличествовал, то, во-первых, им не открыть снаружи, если другой вставлен в замок изнутри, а во-вторых, у нее полное алиби: с момента, как она вернулась в дом, к обеду, она все время находилась на глазах у остальных.

— Но должен же кто-то убирать тут?

— Мелани, горничная. Исключительно в присутствии хозяина и далеко не каждый день. Ему проще было терпеть пыль, чем присутствие посторонних в кабинете.

— Окна? — Реми подошел к тяжелому вишневому занавесу из бархата, отвел.

— Целы. И заперты были. Изнутри, на щеколды. Ксюша тихо воскликнула. Реми посмотрел на нее вопросительно.

— Потрясающе!.. — проговорила она чуть громче, немного смутившись. — Не в смысле, конечно, что писателя убили, а…

Понятно. Женушка радуется головоломной загадке.

— Отпечатки на ноже? — повернулся Реми к комиссару.

— Не поверишь, камарад! Его собственные!

— Как бы самоубийство?

— КАК БЫ. Ты же знаешь, что воткнуть себе нож в сердце — это не метод. К нему прибегают крайне редко, и чаще всего неудачно.

— Знаю, — кивнул Реми. — А как насчет потайного хода?

— Подумали, естественно. Вчера все мои парни упрели, простукивая полы и стены… Ничего не нашли.

— Ив, но если мы отметаем самоубийство, — а мы с тобой его отметаем, так? — то убийца должен был сюда как-то проникнуть!

— Или это все-таки самоубийство…

— Причины были?

— По свидетельству всех — нет. Молодая красавица-жена, успех, деньги, новый роман на подходе, издатель сгорает от нетерпения… Нет причин! Хотя, если не найдем убийцу, придется считать, что это суицид.

— Насчет «красавицы-жены» хорошо порыли? Не изменяла? Она намного моложе мужа, как я понял… Вдруг его разобрала тоска от ее неверности?

— Всех допросили. Никаких оснований подозревать ее в неверности нет.

— Какая у них разница в возрасте, если точно?

— Двадцать три года. Но ее муж очень богат… был. Иным женщинам секс заменяют денежки. Возможность купить на них тряпки и брюлики.

— Случается, — кивнул Реми.

— И не так уж редко, — заметила Ксюша.

— А мотивы для убийства?

— У всех поголовно. Начиная от прислуги и заканчивая женой: всем перепадает от его смерти по завещанию!

— Оно уже нашлось?

— Сегодня утром получили копию. Больше всех достается жене, затем секретарю: он приходится племянником покойному. Челяди по одному проценту с капитала, но капитал там зашкаливает за тридцать миллионов евро!

— Это у нас столько можно книгами заработать? — изумился Реми.

— Книгами он заработал примерно треть, вложил деньги в две компании, приносящие отличную прибыль.

— Слугам, выходит, по триста тысяч евро! Немалые деньги.

— То-то и оно. Для какого-нибудь садовника или горничной это огромное состояние! Так что мотивов тут — завались!

— Дети есть?

— Нет. Ни в этом браке, ни в предыдущем.

— Стало быть, оспаривать завещание некому[3]… А что в компьютере, смотрели?

— Выдержали вчера небольшую драчку с издательством, которое норовило изъять текст романа… Права, мол, ему принадлежат, и никто не должен прочитать шедевр раньше, чем его опубликуют. Собираются руки нагреть на смерти Ларю, понятное дело! Адвокатов своих сюда нагнали с утра — те чуть грудью не ложились на компьютер! Короче, его только что забрали наши спецы, будут изучать.

— Если что интересное найдут…

— Я тебе сообщу.

— Между прочим, коль скоро он начитывал текст вслух, а программа печатала, то он мог что-то произнести, когда увидел своего убийцу! И программа должна была эти слова запечатлеть!

— Я тебе сообщу, — повторил комиссар, кивнув. — А мысль хорошая.

Реми все это время внимательно изучал обстановку кабинета, трогал шкафы, шторы, даже под письменный стол заглянул.

— Ищешь, где убийца мог спрятаться? — усмехнулся Ив Ренье.

— Да… А потом, под шумок, во время общей паники, выскользнуть отсюда.

— Сам видишь, что негде. Шкафы только книжные, место под письменным столом, между двумя тумбами, просматривается прямо от входа… Только за шторой мог, но слишком много народу тут было, не выскользнул бы незамеченным! Когда все разошлись кто куда, здесь остался Фредерик, секретарь. И первым делом проверил окна. Их два, как видишь, разделенных тонким простенком, но шторы общие. Фредерик бы наткнулся на убийцу… И потом, как бы он сюда попал, вот в чем вопрос?! Если все домочадцы находились за дверью, то это мог быть только посторонний. А тут заборы, видеонаблюдение. Мы уже посмотрели записи: никто не перелезал через забор!

— А камеры покрывают весь периметр?

— По правде сказать, нет. В обзоре есть «слепые места». Но надо же было не только через забор перебраться, а и в дом пройти, и, главное, в кабинет!

— А ночью?

— Настырный ты, камарад! Я ж говорю: второго ключа ни у кого нет. Ну ладно, допустим, кто-то сумел сделать копию. Да только по ночам дом надежно запирается и ставится на сигнализацию!

Ксюша посмотрела на мужа: неужто тупик?

— Хорошо, понял. Дай мне время, Ив, поискать тут.

— Потайной ход? — с легкой насмешкой спросил комиссар.

— К примеру, — кивнул Реми.

У Реми был друг в России, Алексей Кисанов. Да не просто друг, но и коллега, частный детектив. Да не просто коллега, но и почти родственник, поскольку женат он был на старшей сестре Ксении.

Так вот, Алексей, друг, коллега и почти родственник, не так давно попал в очень любопытную переделку: в подмосковном особняке (у русских это называется «дача») пропал московский комиссар полиции. Из дачи он не выходил, откуда Алексей сделал единственно возможный вывод: в доме есть потайной ход. Который никак не находился, несмотря на усилия многих полицейских… Но Алексей свято верил в логику, а она говорила: раз комиссар пропал, но при этом не вышел из дома, значит, существует иной способ его покинуть!

И он его все-таки нашел![4]

Реми тоже свято верил в логику. И раз никто не мог войти в кабинет, чтобы убить писателя, стало быть, в нем должен существовать потайной ход! Пусть вчера полицейские все обследовали, пусть ничего не нашли, но чудес-то не бывает! Должен же был убийца как-то попасть сюда!!!

А в самоубийство Реми не верил, как и Ив. Ткнуть себе нож в сердце — сложно, больно, ненадежно. Только последние придурки выбирают подобный способ. Да и то, по словам «камарада», оснований для суицида у писателя не имелось!

Так что остается потайной ход.

Комиссар покинул их с Ксюшей с выражением скептической иронии на лице.

Ну и пусть его! Реми дал жене инструкции: проверить любую выпуклость на предмет рычага, — и они приступили к тщательному осмотру комнаты.

Провозились они полтора часа.

Ничего не нашли.

Реми вернулся к окнам, снова изучил их: нет, снаружи их не открыть. А на момент преступления окна были закрыты: это подтверждали и Фредерик, и Кристиан.

И дверь была заперта: это подтверждали все!

Реми встал посреди кабинета, осмотрелся: что они могли пропустить? О чем не подумали?

И вдруг бросился к камину.

За решеткой лежала пластиковая имитация тлеющих углей. Реми не удивился: он не раз сталкивался с тем, что люди предпочитают бесхлопотную электрическую имитацию (они нынче столь совершенны, что не сразу разберешь, настоящие ли угли тлеют и переливаются жаром в камине или подделка!). В данный момент она не была включена, отчего горка темного пластика казалась похожей на большую коровью какашку. Реми ее вытащил, положил на пол и ступил на освободившееся место, вглядываясь в дымовой ход… Но просвета в трубе не увидел.

Взяв фонарик из своей рабочей сумки, он вернулся обратно, посветил…

Труба была перекрыта листом стали. Целым и невредимым.

— Что? — встревоженно спросила Ксения, наблюдавшая за действиями мужа.

— Ни-че-го. Камином не пользовались. Труба перекрыта. Через нее никто не мог сюда попасть.

— А если человек все же вылез через трубу, а потом поставил заслонку на место?

— Ты не представляешь, как это сложно…

— Сложно — невозможно? Или сложно, но возможно?

Реми посмотрел на жену.

— Пошли на крышу.

…Не тут-то было! Треугольная пирамида, крытая, как и вся крыша, графитового цвета черепицей, требовала альпинистского снаряжения. Таких пирамид имелось три над особняком: побольше по центру, и две, поменьше, по бокам. Одна из боковых пирамид как раз возвышалась над кабинетом, и в ее черно-сером боку имелась каминная труба, как, впрочем, и в двух других. Но подступиться к ним мог только профессиональный трубочист.

Из этого следовало, что убийца, если только он не являлся альпинистом или профессиональным трубочистом, тоже не сумел бы пробраться на крышу. А с учетом того факта, что каминная труба перекрыта куском стали…

Реми прикинул картину: вот убийца забрался на крышу при помощи специального снаряжения, и это среди бела дня. Причем крыша имеет неприятное свойство грохотать… И это тоже среди бела дня, когда во дворе мельтешат садовник и вуатюрье.

Далее этот предполагаемый убивец не просто лезет в трубу, но сначала вытаскивает из нее кусок стали. Тут уж не только грохот, слышный с улицы, тут уже шум, который обязательно должен был долететь до слуха писателя!

А если бы он это сумел проделать ночью, то грохот поднял бы на ноги весь дом!

Развиваем картину дальше. Если бы убивец-труболаз приземлился в камин, то он бы непременно въехал ногами в пластиковую «какашку» и повредил ее… Тогда как на ней нет ни следа!

И последнее. Поза писателя, получившего удар ножом в сердце, не выдавала никакой тревоги. Он не повернулся в сторону камина, да и ни в какую иную сторону! Фотографии, которые представил детективу комиссар, недвусмысленно об этом свидетельствовали. Жан-Франсуа де Ларю спокойно сидел за своим письменным столом и, даже мертвый, будто смотрел, прикрыв немного глаза, в экран компьютера, где жил и обрастал новыми словами его последний роман, приближаясь к финалу…

Реми поделился своими соображениями с Ксюшей.

— Не понимаю… Тогда самоубийство, что ли? — спросила Ксения.

— Выходит, что да… — развел руками Реми.

— Но как же тогда он решился сам себя ножом в сердце? Дикий какой способ… Надо ведь сильно себя ножом ударить, чтобы он через ребра прошел! У любого нормального человека рука бы дрогнула! И потом, причин у него не было…

— Или мы их пока не знаем?

Реми позвал комиссара и с примесью досады отчитался о своих открытиях… Точнее, о неоткрытиях.

Тот выслушал сыщика с легким выражением торжества (ему было бы неприятно, если бы детектив, хоть и хороший приятель, обнаружил что-то такое, чего не сумели найти его парни!) и предложил Реми пообщаться с обитателями дома.

— А ты что так сияешь, Ив? — вредным голосом спросила Ксюша. — Радуешься, что мы ничего не нашли, что ли?

Ксения иногда бывала прямолинейна — это ее русское воспитание (как полагал Реми), не всегда вписывающееся во французский этикет, Реми уже не раз сталкивался с ним. Но ему частенько это бывало выгодно: Ксюша таким образом ухитрялась иной раз расставить все точки над i.

— Так… Чего… — немного растерялся комиссар. — Мне было бы и впрямь обидно, если бы оказалось, что мои ребята плохо сработали!

— А зачем нас позвал тогда? — продолжала вредничать Ксюша. — Если твои ребята такие молодцы, так зачем…

— Ксю, остынь, — произнес Реми.

— С какой стати? — возмутилась Ксюша. — Звать нас на помощь и радоваться, что не помогли, — ну разве не свинство?!

Ив Ренье осклабился в улыбке.

— Противоречивость человеческой натуры, милая Гзенья! Если вы ничего не найдете, то я буду радоваться, что мы сами не дураки! Если найдете — буду радоваться, что помогли нам!

Ксюша одарила его мрачным взглядом в ответ.

— Где я могу провести опрос домашних? — деловито сменил тему Реми.

— В гостиной. Нейтральная территория. С кого предпочитаешь начать: с прислуги или с жены? Они тут все, ждут.

— С прислуги, — ответил Реми и, прихватив Ксюшу за руку, направился в означенное помещение.

Реми доверял той работе, которую провели комиссар и его люди. А она сводилась к двум противоречивым утверждениям:

1. Мотивы есть у всех (в виде завещания).

2. Но и алиби есть у всех.

Кто-то иной убил знаменитость, не из домашних? В этом варианте раздолье для мотивов: и конкурент, и завистник, и по двум компаниям писателя можно что-то накопать, без сомнения! Да только и эта линия упиралась в один, но мощный тупик: КАК ВОШЕЛ ПОСТОРОННИЙ ЧЕЛОВЕК В КАБИНЕТ?! И КУДА ПОТОМ ДЕЛСЯ?

Что можно нарыть в беседах с персоналом особенного — такого, что упустил комиссар, — Реми не представлял. Однако он прекрасно знал, как любой опытный сыщик, что иной раз важное содержание открывается только на третье-пятое прослушивание уже известных фактов. Вот почему он согласился на собеседование с обитателями дома, хотя и успел прочитать все протоколы допросов.

Первой была Элоди, «грязная» уборщица.

— Они там все притащились на кухню… Я хотела выпить чашку кофе перед уходом, но Жака, повара, задергали! Им почему-то всем захотелось кофе! Обед-то задерживался — работники обедают после того, как подадут хозяину, а он никак не выходил из кабинета. Вот они и столпились на кухне. Ну, я посмотрела-посмотрела и пошла домой. В конце концов, мне тут недалеко, и кофе у меня дома тоже водится!

— До того, как поднялась паника?

— Да.

— Кто-нибудь может подтвердить, что вы в самом деле ушли?

— Кристиан, наш вуатюрье, видел. А если бы и не видел, так что? Неужто вы думаете, что я хитрым образом вскрыла дверь кабинета, пробралась к хозяину и зарезала его? А потом снова закрыла дверь и отправилась домой? Не, ну у вас как с головой-то? У меня ни возможности такой не было, ни интереса!

Она очень грамотно рассуждала, Элоди. Вскрыть кабинет можно было только вторым ключом, тогда как, по дружному утверждению всех людей, вхожих в дом, такового не водилось в природе. Да и мотива у Элоди не просматривалось (помимо общего для всех слуг в виде наследства): к хозяину она никаких чувств не питала, ни положительных, ни отрицательных. В этот дом Элоди приходила работать, после чего спешила в свой дом: к мужу, детям, внукам…

— Мог ли хозяин подозревать свою жену в неверности? Мы пока не исключаем возможность самоубийства… Мало ли, на почве любовных страданий.

— Неверности? Достаточно только посмотреть на них обоих — на жидкое тело Жана-Франсуа и стройное, молодое Марион, — как мысли о неверности сами прыгают в голову, честно скажу! Однако я ничего такого не видела, грех на душу брать не буду. Девушка старательно вела себя как положено любящей жене.

— Но вы не верите в ее искренность?

— А я вам чего, психолог, чтобы разбираться? С виду была нежная, заботливая. А что там у нее на уме, то мне неведомо.

— Но вы ведь сказали, что стоило только посмотреть…

— Так это на мой вкус! Рыхлый мужик, немолодой, — и не старый, конечно, — но возьмите нашего садовника, Этьена: они ровесники с хозяином, так Этьен хоть куда, мускулистый, подтянутый, стройный! А Жан-Франсуа — тюфяк, мягкий и противный. По крайней мере, если бы я была на месте молодой женщины, то вряд ли бы его любила.

— То есть, по-вашему, Марион мужа не любила?

— Да откуда мне знать?! Я о себе говорю. Может, Марион ум его нравился или слава его… Иные барышни в таких уродов влюбляются лишь только потому, что они кажутся им умными или гениальными… Это не моя стихия. Мне от мужика нужно крепкое тело, в постели и в хозяйстве. А умная я сама, мне вполне хватает! — она захохотала.

…Мелани рассказала уже известное. Заодно подтвердив, что Элоди ушла до того, как остальные забеспокоились о хозяине. Подтвердила она и то, что иного ключа от кабинета ни у кого не имелось: сама Мелани убирала в святая святых только в присутствии хозяина.

— Когда вскрывали кабинет, вы все были вместе?

— Все!

— Точно помните?

— Куда уж точнее!

Реми спросил насчет отношений супругов и ответ получил примерно такой же, как от Элоди: разница в возрасте большая, но молодая жена вела себя в рамках приличий, хоть все мужчины в доме шеи сворачивали, на нее глядючи.

Где да с кем она бывала в городе, то никому не ведомо, но хозяин не беспокоился, доверял жене. К тому же Марион выезжала обычно по утрам, а вторую половину дня всегда проводила с мужем, будь то дома или на приемах… И ночи тоже с мужем, в общей спальне.

— Вы уверены насчет ночей? У вас сон крепкий?

— Не жалуюсь. Но по ночам двери запирает хозяин на четыре ключа, два из которых есть только у него. И сигнализацию включает. Так что не выбраться отсюда ночью никому.

Реми счел, что Мелани изо всех сил объективна: она почти сумела скрыть зависть к красавице-хозяйке. Видимо, и впрямь Марион не давала поводов себя оговорить…

Кристиан. Те же показания. Начиная с момента, когда возникло первое беспокойство, и вплоть до вскрытия двери кабинета все обитатели дома находились на глазах друг у друга. Кроме Элоди.

Да, Кристиан подтверждал ее уход.

К тому же вчера полиция опросила домашних Элоди: вся семья дружно свидетельствовала, что она явилась домой спустя полчаса после ухода из особняка. Полчаса, которые и занимал пеший путь до ее дома в деревне.

Ладно, допустим, что домашние сговорились и лгут. А на самом деле Элоди, допустим, вышла за ограду писательского дома, а затем вернулась… И что?! В кабинет-то она попасть никак не могла, вот в чем фокус!

На вопрос об отношении вуатюрье к Марион тот ответил коротко: «Роскошная телка. Но меня больше интересуют машины».

Если бы эта «роскошная телка» имела с ним отношения, он ни за что бы так о ней не отозвался. Ясно: молодая женщина дразнила его воображение… Тем больше, что была ему недоступна.

Садовник Этьен тоже подтвердил алиби домашних: все находились ПЕРЕД дверью кабинета на момент ее вскрытия. Кроме Элоди, что уже известно. Его отношение к хозяйке: «прелестный цветок».

Нет, Этьен не предполагал, что у хозяйки были шашни с кем-то из мужчин в доме. Секретарь, Фредерик, явно сох по красавице, но Марион вела себя с ним исключительно по-дружески. Случалось им беседовать наедине, этим двум молодым людям, и как раз в саду. Отчего садовник иной раз разговоры краем уха слышал: невинные разговоры, о кино там или о книжке…

Повар, Жак, тот и вовсе ничего не знал и не ведал за пределами своего кулинарного царства. Он мог рассказать, как часто наведывалась Марион к нему на кухню и он радовался ее приходам, потому как хозяйка держалась запросто. А кто там на нее смотрел, да на кого она смотрела — это не попадало в сферу его интересов. Он больше смотрел, как оценивают его блюда!

Фредерик. Еще одно подтверждение тому, что все обитатели дома, кроме Элоди, были перед дверью и никто не мог находиться в этот момент в кабинете.

Элоди? Да бог с вами, эта матрона, мать, супруга и бабушка своим внукам — ну разве можно ее представить в роли хитрой преступницы, проникающей за запертые двери!

Марион? Чудесное существо…

Влюблен? Кто вам это сказал?! Да, я очарован ею… но она жена моего дяди! Я не мог позволить себе чувства, абсолютно неуместные в данной ситуации!

— А в другой ситуации? — поинтересовался Реми.

— Влюбился бы, конечно… — простодушно признался Фредерик. — Но не в доме моего дяди!

— С вашей точки зрения, у нее есть любовник?

— Да вы что! — возмущенно проговорил Фредерик. — Марион — это сама чистота… Верность… Нежность…

— На зависть, а? — поддел его детектив.

— На зависть, — серьезно согласился Фредерик. — Но она дядина жена… была. Я никогда бы не позволил своим чувствам дойти до той точки, в которой… — он запнулся. — В общем, я восхищался ею издали.

— А вот садовник ваш свидетельствует, что вы иногда с ней общались в саду, вдвоем.

— Мы? А, да, иногда бывало… Но мы о литературе говорили… или о фильмах… Этьен подслушивал наши разговоры?!

— Не подслушивал, а слышал… Так он говорит, — кивнул Реми.

— Тогда он должен вам подтвердить, что мы просто… Ничего такого, ничего личного…

Он смутился.

И, наконец, Марион.

Ксюша, сидевшая поодаль, но так, чтобы слышать беседы мужа с обитателями дома, вспомнила стихи: «А сама-то величава, выступает, будто пава. А как речь-то говорит, словно реченька журчит. Молвить можно справедливо: это диво, так уж диво…»

Реми, конечно, сказок Пушкина не знал, но тоже отметил, хоть и словами попроще, что молодая женщина необыкновенно — причем нестандартно — красива. В свои тридцать три она выглядела очень юной, и дело не просто в свежести черт, а в том непосредственном и немного наивном выражении, которое сохранилось на ее лице. Казалось, жизнь ее так баловала, что она до сих пор смотрела на нее радостным и удивленным взглядом шестнадцатилетки… Но с этой непосредственностью сочеталось необыкновенное достоинство, сквозившее даже в ее походке. Так ходят женщины, знающие себе цену… Цену своей красоте… Коммерческую цену.

Так что выражением некоторой наивности Реми сразу же пренебрег.

Он задал ей уйму вопросов, потихоньку подбираясь к главному: могла ли Марион изменять мужу. И если да, то сумел ли Жан-Франсуа об этом прознать. В конце концов, если писатель решился на самоубийство, то причина могла быть только одна: неверность горячо любимой и слишком молодой для него жены…

Марион отвечала с величавостью, которой могла бы позавидовать любая королева. Жана-Франсуа она любила, он гениален, и разница в возрасте не имела значения… Наследство и того меньше: ей прекрасно жилось с мужем, который ее баловал, потакая всем ее капризам… И никакого смысла желать смерти человеку, который любил ее, которого любила она, у нее не имелось…

— Более того, — вдруг добавила Марион, чуть улыбнувшись, — я немного тщеславна, каюсь… Как все женщины. И мне куда интереснее быть женой известного писателя, чем его вдовой… Больше к нам никто не придет домой брать интервью!..

Ввиду такого неожиданного признания Реми обернулся на Ксюшу. Та потерла три пальца между собой — русский жест, непонятный, к счастью, французам и означавший деньги.

— Но вы стали наследницей довольно большого состояния, — проговорил Реми.

— Стала… — откликнулась красавица. — Но у меня и так было все! Знаете, пойти купить самой себе кольцо с бриллиантом — это совсем не в кайф! Куда приятнее, когда муж покупает тебе его в подарок! Понимаете, о чем я?..

Реми понимал. При этом затылком чувствовал, что Ксюша не согласна. Но снова посмотреть на жену не рискнул: Марион ведь видела и Ксению, и как Реми на нее оборачивается…

— Так ты его любила? — вдруг спросила Ксюша.

Марион вскинула свои светло-карие с прозеленью глаза — во Франции такие называют «ореховыми» — на Ксению.

— Конечно! — ответила вдова.

— Почему же ты не плачешь? Если бы убили моего мужа, я бы…

— При чем тут вы?!

Ксюша не ответила, чуть улыбнувшись.

Марион, кажется, собралась возмутиться, но передумала.

— Слезами, мадам, Жана-Франсуа не вернуть… — произнесла она печально.

— К тому же они портят цвет лица… А?

Марион покачала головой с выражением осуждения бестактности Ксении.

— У вас ко мне еще есть вопросы? — перевела красавица взгляд на Реми.

— Пока нет.

И пава выплыла из гостиной.

Реми с Ксюшей вышли во двор.

— Ты ей не веришь? — удостоверившись в том, что никого поблизости нет, спросил жену детектив.

— Нет.

— Интуиция? Или что-то посущественней?

— Я не знаю, как тебе объяснить… Давай так: если бы ты умер…

— Мне такое начало не нравится.

— Я не смогу иначе объяснить!

— Ну, ладно, продолжай.

— Если бы ты умер и кто-то спросил меня: ты его любила? — я бы разревелась. А если бы все же что-то смогла произнести, то закричала бы:

«Да! Я его любила!» Но не «конечно». Это безликое слово. В нем нет чувств!

— Откуда ты это знаешь, Ксю? А если вы просто разные люди? Люди ведь разные, ты согласна?

— Разные… Но не до такой степени. Знаешь, в чем ошибка тех, кто верит лжи?

— В чем?

— В том, что они слишком много места отводят предполагаемой разности, слишком уважают ее. Они не ставят себя на место этого человека, не сравнивают его реакции со своими, и напрасно! Разность есть, безусловно, но она совсем не так велика, как многие думают! Пусть не слезы, ладно, — я могла бы понять глухое молчание, могла бы понять сдержанное рыдание, могла бы понять даже бредовый ответ! Но такой разумный, как «конечно», — нет! Это ложь. Она его не любила.

— Ксю…

— Верь мне, Реми.

— Я не могу следовать твоим доводам… я их не понимаю.

— Просто поверь. Я не ошибаюсь.

Реми подумал несколько секунд.

— Хорошо, — произнес он. — Но Марион не могла убить своего мужа! Она вместе со всеми была за дверью!

— А мы вопрос о самоубийстве совсем сняли?

— Не совсем…

— Но других версий у нас нет?

— Нет.

— Я могу только одно сказать: Марион мужа не любила. Теперь, если верить его романам…

— Ты их читала? — подивился Реми.

— Да, — кивнула Ксюша. — Несколько, из любопытства. Судя по ним, Ларю был человеком сентиментальным, очень чувствительным… Откуда и его бешеная популярность среди женщин-читательниц. Критики не любили его именно за эту сентиментальность, но они ошибались в одном: он не был расчетливым манипулятором, как писали иные. Скорее просто не особо проницательным… Он и в самом деле верил в те красивые грезы, которые ложились в основу его сюжетов! Поэтому и в любовь своей Марион поверил, иначе как бы он на ней женился? Но позже он должен был почувствовать, что красавица вышла замуж за него по расчету!

— Ты мне даешь мотив для самоубийства?

— Кажется, да… Хоть сама в него не верю.

Реми помедлил с ответом.

— Не пойдет, Ксю. Чувствовал он расчет Марион или нет, но для самоубийства нужен был конкретный толчок! Например, он получил на руки доказательства неверности жены. С фотографиями или видеозаписями. Тогда да, это шок. Но по свидетельствам трех человек, которые видели писателя утром, до того, как он заперся в кабинете, — повара, секретаря и Марион, — он пребывал в обычном настроении. Даже приподнятом, поскольку собирался закончить роман не сегодня завтра!

— А что, если он получил в тот же день сообщение по электронной почте? После того как заперся в кабинете?

— Мы это скоро узнаем, камарад, — послышался голос комиссара позади них.

Они обернулись. Ив направлялся к своей машине.

— Как только будут результаты, поставлю вас в известность! Но вряд ли раньше завтрашнего дня!

— Почему? — удивилась Ксюша. — Просмотреть содержимое компьютера можно за пару часов!

— Запротоколировать это содержимое, сделать распечатки, поставить подписи… Это требует времени, ма шер Гзенья!

— Бюрократы!

— Совершенно верно! — хохотнул комиссар и забрался в машину с надписью «Police».

Посреди ночи Реми вдруг рывком сел на кровати. Ксюша пошевелилась, перевернулась на другой бок… И вдруг тоже села.

— Что, что такое?

Слабый свет, попадавший в щель между занавесками, делил лицо Реми на две половины, черную и белую, словно на нем была маска. Да еще этот застывший взгляд, устремленный в стену напротив…

— Реми, — Ксюше стало не по себе, — что случилось?!

— Я понял… Ксю, я догадался! Они просто все сговорились! Вот почему у них у всех алиби! Они все сговорились, как в «Восточном экспрессе»! А на самом деле они выбили замок, вломились к писателю и убили его!

Ксюша опустилась на подушку и прикрыла глаза.

— Завтра, а? Давай завтра? Я спать хочу… — пробормотала она.

И тут же вскочила.

— Они ВЛОМИЛИСЬ? Реми, вспомни фотографию трупа! Он сидел за компом, спокойный такой… Ты представляешь, что отразилось бы на его лице, если бы к нему вдруг вломились ВСЕ?!

Ксюша вскоре уснула, а Реми ворочался-ворочался, пока не встал и не ушел на кухню… Где просидел почти до рассвета, пытаясь выстроить хоть какое-то подобие логики. Ксения права: если бы к писателю вломились все, то на лице мертвеца непременно бы отразилось недоумение, а то и испуг. Или даже — если допустить сговор — только один из них: Жан-Франсуа изумился бы, насторожился, и это запечатлелось бы на его лице! Не говоря о том, что он бы попытался оказать сопротивление! Тогда как экспертиза уже произнесла свой вердикт: никаких следов сопротивления!

…Все упиралось в ключ, будь он неладен! Существовал бы второй, так хоть можно было бы строить догадки… Но все в один голос заверяли, что второго ключа не существует. Выходит, писатель так-таки сам себя зарезал?!

Однако статистика — вещь упрямая, как известно. И говорила она о том, что способы самоубийства с помощью ножа сводятся чаще всего к перерезыванию вен… Реже к тычку в горло. Но самому себе в сердце?!

— Радуйся, камарад!

Комиссар разбудил Реми, только заснувшего на рассвете, звонком.

— Чему? — с трудом разлепил губы детектив, покосившись на будильник: девять утра. Выходит, спал он всего три с небольшим часа… Голову будто набили старой лежалой ватой. Ксюши рядом нет — кажется, она на кухне, учитывая доносящийся оттуда звон посуды.

— А вот тому: нашли мы в электронной почте гения компромат на его жену!

— Какой?

— Фотографии с мужчиной… Приезжай к нам, я тебе покажу.

Ив отключился.

— Ксю! — жалобно позвал Реми. — Ксю, сделай мне кофе, а?

Через час с небольшим они уже сидели в комиссариате, рассматривая увеличенные снимки, на которых Марион обнималась с молодым и весьма привлекательным мужчиной.

Снимков было четыре, а текст письма, который им сопутствовал, гласил: «Вот чем занимается ваша жена в городе, пока вы творите ваши романы!»

Город — это Версаль. Фотографии сделаны на улице, на фоне кафе. Качество довольно низкое — снимали, скорее всего, не фотоаппаратом, а мобильным телефоном.

— У меня есть мысль, — сообщил Ив. — Писатель нанял частного детектива, сомневаясь в верности молодой женушки. И тот прислал ему компрометирующие фотографии. Поехали, навестим вдову!

— На дуру она не похожа, — заметила Ксюша.

— При чем тут? — приостановился Ив Ренье.

— При том, что обниматься с любовником на виду у всех было бы слишком глупо и неосторожно! Если уж она и завела романчик на стороне, то не стала бы демонстрировать это всем прохожим! Версаль — город маленький, многие знают, что вилла Жана-Франсуа де Ларю находится в окрестностях и что у него молодая жена…

— Откуда отправлено письмо? — спросил Реми.

— Из интернет-кафе. Я уже откомандировал туда людей: вдруг хозяин вспомнит, кто у него сидел пять дней назад вечером.

— Письмо датировано…

— Ну да, за три дня до его смерти!

— Что-то тут не вяжется, Ив, — произнес Реми. — Частный детектив проследил бы за ними и сумел бы заснять куда более интимные сцены, если они имели место быть, конечно.

— А если это не частный детектив, то адрес электронной почты Ларю не раздается направо и налево, как ты можешь представить! — возразил комиссар. — Допустим, сфотографировал их случайный прохожий, который знает, кто такая Марион. Но где бы он адресок писателя отыскал?

Тоже верно, подумал Реми… Но все равно, что-то тут не вязалось!

— Если Ларю получил этот компромат на жену пять дней назад, то почему он руки на себя наложил лишь позавчера? — высказалась Ксюша. — Самоубийство — это акт импульсивный. Увидел — и впал в отчаяние… И тут же покончил собой!

Комиссар и Реми переглянулись. Ксения была в какой-то степени права… Но в жизни все обычно сложнее. Не всегда решения бывают импульсивными. Случается, что люди их вынашивают, и побольше, чем три дня!

— Ну, поехали к вдове! — согласился Реми. — Посмотрим, что она скажет.

— Это мой одноклассник, — улыбнулась Марион. — Я родом из Дижона, а тут вдруг такой подарок: встретить товарища по лицею на улицах Версаля! Естественно, я обрадовалась. Мы обнялись и расцеловались.

— Имя? Фамилия? — строго поинтересовался комиссар.

— Пожалуйста: Николя Андрэ. Он живет и работает в Версале уже несколько лет, сейчас я вам его визитку принесу, он мне дал…

Комиссар покрутил в руках атласный кусочек картона и сунул его в карман. Он, конечно, наведается к этому Николя, но сдавалось ему, что Марион сказала правду.

— А кто мог вас сфотографировать? Вы никому не позировали?

— Нет, конечно! Случайная встреча… Вернее, не совсем: я его на «Фейсбуке» увидела, написала ему, предложила увидеться. Вот он и пришел. Мы посидели около часа в кафе — вспомнили детство…

— И потом… Потом вы расстались? Ничего… ничего такого не было?

— Не было, — осияла их понимающей улыбкой Марион.

— Так кто же мог вас сфотографировать? Кто мог знать о вашей встрече?

— Не представляю… — пожала она точеными плечиками.

— Этот фотограф, кем бы он ни был, отправил снимки вашему мужу. Как он мог найти электронный адрес писателя?

— Господин комиссар, я не занималась делами своего супруга. Спросите лучше Фредерика.

Комиссар последовал ее совету. Фредерик о встрече Марион с одноклассником, по его словам, вовсе не знал. «Кто я такой, чтобы меня посвящали в личную жизнь?» — воскликнул он с некоторой горечью.

Что же до адреса писателя, то на каких-то литературных сайтах или форумах его можно, наверное, откопать, предположил секретарь…

— Что скажешь, камарад? — спросил комиссар Реми, когда они вышли из особняка.

— Либо эти снимки сделал и отправил писателю какой-то кретин… Либо тут все куда хитрее. Ведь хочешь не хочешь, а фотографии выглядят компрометирующе и могли послужить мотивом для самоубийства писателя. Ксения вон говорит, что он был человеком чувствительным, сентиментальным…

— Не проще ли ему было спросить свою жену об этих снимках? Она бы рассказала ему про одноклассника!

— Некоторые люди устроены так, что почтут ниже своего достоинства задавать вопросы… Будут молча страдать, вместо того чтобы проверить, спросить.

— Проще руки на себя наложить?

— Ты разве никогда с подобным не сталкивался?

— Сталкивался, конечно, но то были люди с низким интеллектом, ограниченные.

— Ив, я не психолог, но, на мой взгляд, это какие-то сложные и глубоко запрятанные в подсознании механизмы. Раз человек так легко верит в измену, значит, сидит где-то у него в подкорке готовность к ней…

— То есть у него заниженная самооценка, — заявила Ксения. — Она формируется в раннем детстве, и даже очень умным людям не всегда удается вытащить из подсознания эту занозу!

Комиссар качнул головой, будто удивляясь странностям человеческой природы.

— Так что, остановимся на самоубийстве? — спросил он.

— Я бы ответил «да», если бы не столь дикий способ…

— А если это своеобразная месть жене? Чтобы помучилась в угрызениях совести?

— Исключить подобный расклад нельзя.

— Камарад, начальство скоро сожрет меня с потрохами. Требуют быстрого раскрытия! Известная личность и все такое! Ты мне прямо скажи: самоубийство прокатит?

Реми задумался.

Ксюша его тихонько тронула за руку. Он знал, что она имеет в виду.

— Нет. Точнее, я не исключаю… Но давай еще немного поищем, Ив?

— Мерд![5] — выругался комиссар.

— А убийцу оставить на свободе не «мерд»? Комиссар посмотрел на детектива.

— У тебя хоть какая-нибудь зацепка есть?

— Нет… — признался Реми. — Вернее, есть одна догадка… Но ее нужно проверять и проверять!

— Скажи все-таки.

— Ну ладно… Вот какая у меня мыслишка завелась: это коллективный сговор. Только все упирается в запертую комнату… И потом, лицо писателя выглядит совершенно спокойным, вряд ли бы он сохранил спокойствие, если бы к нему вломился весь коллективчик его домашних!

— Погоди… В этом что-то есть, камарад! Неплохая идея, совсем неплохая! Между прочим, писатель мог сам открыть им дверь, а взломанный замок они изобразили потом, после убийства!

— Но ведь он никого не пускал к себе в священные часы работы!

— Мало ли, что они ему наплели… Допустим, достучались до него или секретарь дозвонился ему по телефону. По мнению нашего патологоанатома, смерть наступила в пределах часа до приезда полиции! А мы там появились через двадцать минут после вызова! Смотри-ка, как могло быть: Ларю уже заканчивал свою работу и потому включил телефон. Секретарь ему дозвонился и что-то наплел…

— Когда у писателя день рождения? — спросил Реми.

— Зачем тебе? — удивился комиссар.

— Вдруг они все заявились под предлогом поздравления…

— Дело говоришь! Не помню дату, погоди. Комиссар позвонил кому-то из своих подчиненных.

— Нет, уже был, в апреле, а сейчас июнь… Да мало ли какой предлог они могли придумать! Им важно было в кабинет попасть!

— Просить дружно прибавки к жалованью, к примеру, — заметила Ксюша.

— Вот-вот, — обрадовался Ив Ренье, — чем не повод? Писатель их пустил без всякого страха. А один из них, улучив момент, ударил его ножом в сердце! Ларю даже удивиться не успел! А потом, поскольку они не могли запереть комнату изнутри, выходя из нее, то они устроили нам это представление с выбитым замком! — Комиссар невероятно оживился, даже разрумянился. — Ты гений, Реми, я знал, что не подведешь!

— А что у тебя по отпечаткам? — вместо ответа спросил Реми.

— Есть секретаря, жены и домработницы, как ее, Мелани. Еще один, но явно старый, полустертый, — Кристиана. Он сказал, что как-то ящик в письменном столе хозяина чинил. Похоже на правду: отпечатки именно на этом ящике.

— Остальные, выходит, ни к чему не прикасались… — заметил Реми. — Не в перчатках же они заявились!

— Ну да. Зачем им в перчатках? Они просто вошли, составили массовку… А Мелани, Марион и Фредерик имели право входа в кабинет! Могли и притронуться к чему-нибудь, для них отпечатки не имели значения, их там и так полно! Кто-то из них и убил писателя!

— Но на ноже отпечатки самого Ларю… Из чего следует, что убийца был в перчатках. А потом приложил руку писателя к рукояти! И ты думаешь, что писатель не забеспокоился бы, увидев кого-то из челяди — пусть не всех — в перчатках?

— Ну… мало ли, надел в последний момент! Или просто стер свои перед тем, как вложить нож в ладонь Жана-Франсуа!

— А фотографии? — поинтересовалась Ксюша. — Кто из них мог следить за Марион и сделать снимки? Ведь все они заняты своими делами в то время, когда Ларю работает!

— Если это действительно сговор, — Реми сделал ударение на слове «действительно», — то они могли по общему согласию откомандировать одного из людей на слежку… Даже нет, погоди! Если считать, что в сговоре все, то тогда и Марион! В таком случае она могла специально договориться с этим одноклассником, чтобы потом полиция нашла в компьютере Ларю снимки и заключила, что это самоубийство!

— А почему ты так это произнес: «действительно», а, Реми? Это ведь твоя идея! Ты что, в нее теперь не веришь? — вдруг спросил комиссар.

— Нет, почему же… В нее весьма неплохо укладывается сцена, которую мы общими усилиями нарисовали… Стройно получается! Только как это доказывать?

Наступила тишина. Эйфория закончилась. Все так замечательно они придумали… Но доказать? С этим было куда хуже. Прямо из рук вон плохо.

— Никак, — нахмурился Ив. — Только если сумеем расколоть кого-то на признание!

— Для этого нужны хоть какие-то факты, — заметил Реми. — Чтобы припирать народ к стенке. А у нас их нет.

Они снова умолкли. Даже Ксения с ее богатым воображением не нашла никакой мало-мальски стоящей идеи: как расколоть их всех, если тут имел место коллективный сговор?!

— Ив… — наконец нарушил тишину Реми, — что-то мне претит в этой идее… Сам не знаю что.

— Как это? Сам ее выдвинул, а теперь тебе что-то претит?

— Ксения права: лицо писателя изобразило бы определенные эмоции, если б к нему вторглись! Тогда как его лицо почти безмятежно!

— Так я же тебе сказал: они нашли благовидный предлог! И Ксения предложила логичную догадку: они явились, чтобы попросить прибавки к жалованью! Такой домашний профсоюз! Чем тебе эта гипотеза не нравится?!

— Не знаю, Ив. Мне видится, насколько я успел понять обычаи этого дома, что в таком случае писатель сам вышел бы к ним из кабинета… А не пустил бы их к себе, в свое «святилище»…

— И что ты предлагаешь? — нахмурился комиссар.

— Дай мне еще дня три…

— Шутишь?! ОДИН, не больше!

— Хорошо, — вздохнул Реми. — Пока расскажи, что у тебя есть по бизнесу писателя…

— Ничего. Какого черта мне им интересоваться, пока я не могу установить, каким образом кто-то проник в его кабинет? Групповое вторжение ты подвергаешь сомнению… А мотивов у нас и так завались!

— Ну а если у него, к примеру, есть компания, которая разрабатывает метод прохождения через стены?

— Это ты пошутил?

— Пошутил, — согласился Реми.

— Дьё мерси, я уж было подумал, что у тебя мозги съехали. Ничего интересного: у него есть небольшая фабрика, которая изготавливает театрально-карнавальную бутафорию: костюмы, маски и прочую фигню, — и еще заводик по производству одноразовой посуды для пикников и всяких праздников. Оба предприятия вполне успешные — прибыль приносят не бешеную, но весьма неплохую и, главное, стабильную.

— Бутафорию? В том числе и бутафорские ножи, возможно?

— Не знаю. А что тебе с того? Ларю был зарезан настоящим ножом, не бутафорским!

— М-да… Ладно, камарад, ты обещал мне еще один день…

— Только один!

— Да понял я, понял… Ты пока посади своих людей за компы: пусть постараются найти электронный адрес писателя в открытом доступе!

— Заметано, — кивнул комиссар.

Первым делом Реми навестил обе фабрики Ларю. Особое внимание он уделил бутафорской продукции. Зарезали писателя, конечно, ножом настоящим, но Реми все равно полюбопытствовал. Вернувшись домой, он разложил перед собой диктофон с записями свидетельских показаний, снимки, сделанные полицией, чертеж дома.

ОДИН ДЕНЬ. Что за него можно успеть в столь загадочном деле?

Ксюша повозилась на кухне и пришла к нему в кабинет с двумя чашками кофе, нарезкой сыра и хлеба. Во Франции кофе пьют сам по себе, без ничего, но Ксюша завела свои традиции в доме.

— Ремиша, если ты не веришь в коллективное убийство, то не проще ли согласиться с тем, что это суицид? — произнесла она, расставив чашки на его письменном столе.

— А ты согласна?

— Нет.

— Ну, и чего ты мне голову морочишь…

— Чтобы ты не мучился.

— Ксю!!!

— Ладно, я что, я просто смотрю на тебя, ты аж серый сделался…

— У меня есть еще один день!

Вместо ответа Ксюша подошла, поцеловала мужа в висок. Она восхищалась им: его страстью докопаться до истины, в которой сочетались и любовь к разгадыванию головоломок, и желание найти и наказать преступника.

— Стой! — внезапно проговорил Реми. — Ну-ка, поцелуй меня еще раз… Чуть больше за спину зайди… да, вот так, и наклонись, поцелуй…

Ксюша выполнила все распоряжения мужа и удивленно уставилась на него, ожидая объяснений.

— Ты сказала, что если бы все ворвались в кабинет писателя, то на его лице отразилось бы изумление, страх… помнишь?

— Да…

— А если не все? Если только один? Наклонился к писателю, чтобы поцеловать… или что-то прошептать в ухо, а сам… Возьми-ка ложечку! Обними меня сзади, как ты только что это сделала, наклонись к моей щеке…

Ксения выполнила распоряжения.

— Ты меня целуешь… Или что-то приятное шепчешь в ухо. Я расслабился, растаял… Теперь представь, что ложечка — это нож! Ну-ка, размахнись и ткни мне ложечкой в грудь, вот сюда! — Реми указал пальцем.

Ксюша проделала требуемое.

— Замечательно! — обрадовался Реми. — В этом случае писатель не успел бы ничего заподозрить, и на его лице не отразился бы страх: он умер раньше, чем испугался!

— И… И что из этого следует? — осторожно спросила Ксения.

— Что убил его кто-то из близких — из тех, кому он доверял: жена или секретарь! Хотя жена вряд ли: для такого удара нужна сила, чтобы пробить ребра и до сердца добраться… Так что я бы приписал убийство мужчине. Может, его «конюх», мало ли…

— Кристиан не стал бы обнимать хозяина!

— Мы не настолько хорошо осведомлены об их отношениях. Вдруг они вместе провернули какое-то левое дельце… Или они голубые, к примеру!

— А как же Марион…

— Для видимости. Чем не версия?

— Может, и версия, конечно… Но кто бы это ни был — как этот человек мог попасть в кабинет?!

— Он нашел предлог, и писатель ему сам открыл.

— А как он тогда вышел, заперев его изнутри?

— Потому что это все-таки сговор. Они сговорились все, но откомандировали одного. А потом сломали замок и хором дали стройные показания!

— Ремиша, но ведь это гениально! Это объясняет всё!!! Только как это доказать?

— Не знаю, — нахмурился Реми. — Не знаю, не знаю! Иди, оставь меня одного, мне нужно сосредоточиться…

Ксюша не стала спорить. Подхватив опустошенные чашки и блюдца, она ушла, а Реми разложил перед собой фотографии трупа, сделанные полицией, и включил диктофон, заново прослушивая показания домочадцев…

Спустя три часа он вышел из кабинета. Ксюша плескалась в ванной. Он приоткрыл дверь — в лицо ему пахнул душистый пар — и сообщил, что ему нужно срочно вернуться на виллу.

— А я?! — закричала Ксения.

— А ты ванну принимаешь. Не дергайся, я скоро вернусь!

— Реми, у тебя есть идея???

Но муж не ответил. Он уже выходил из квартиры.

На ходу детектив позвонил комиссару.

— В тексте романа ничего не нашли постороннего?

— Нет.

— Ив, коль скоро писатель надиктовывал свой текст в голос, то его последние реплики должны были там напечататься! Кто бы к нему ни вошел — все сразу или только один человек, — программа записала реакцию Ларю! Даже если они нашли удачный предлог, даже если он сам открыл дверь, то все равно это было событие, из ряда вон выходящее! Он обязательно что-то сказал… Выразил удивление, гнев, не знаю… Но убийца затем стер последние строчки!

— Для этого он должен был разбираться в программе…

— Это не так уж сложно, Ив. Даже садовник бы сообразил, если он пользуется не только секатором, но хотя бы иногда мышкой… Кто-нибудь у вас может восстановить предыдущую версию романа, со стертыми словами?

— Камарад, писатель мог выключить программу диктовки, когда к нему вошли…

— А мог и не выключить, Ив. Задай задачку своим спецам, пусть попробуют восстановить файл!

— Хм… Ладно, займусь сейчас этим вопросом.

— Отлично. Скажи, фотографии Марион с этим парнем, они висели на экране?

— Нет. Мы их нашли в почте. На экране висел роман.

— То есть писатель работал… А не страдал над снимками! В самоубийство все меньше верится, не так ли?

— Да мы с тобой не очень-то верили с самого начала.

— С парнем этим уже кто-то встретился из твоих?

— Да, и он подтверждает полностью слова Марион.

— Рейд в интернет-кафе?..

— …Ничего не дал, — подхватил комиссар. — Камеры наблюдения там нет, а хозяин вообще не смотрит на своих посетителей, — он из тех чокнутых гиков[6], которые живут в виртуале…

— То есть вся эта история с компроматом пустой ход… — задумчиво произнес Реми.

…Элоди уже ушла. Реми не стал требовать ее возвращения: все пока говорило о том, что она покинула дом до обнаружения трупа, в силу чего описать сцену не могла.

Марион тоже отсутствовала.

— У нее какие-то дела в городе, — произнес Фредерик. — Она сказала, что вернется к пяти…

Время уже перевалило за четыре, и Реми счел, что можно начинать и без нее. Он собирался в любом случае с каждым переговорить отдельно, так что можно начать с присутствующих. А там и Марион подтянется.

Первой он пригласил Мелани и попросил описать как можно точнее, что она увидела, войдя в кабинет. Если имел место сговор, то весьма немалый шанс, что показания домочадцев будут различаться. Ведь они не видели сцену своими глазами, они ее придумали! И наверняка в общих чертах, не продумав разные детали. Так что стоит лишь поглубже копнуть, задать вопросы, к которым они не готовы, — и ответы пойдут вразнобой!

— Ну, хозяин сидел за своим экраном…

— Поза?

— Нормальная такая, будто работает… Кажется, рот чуть-чуть был приоткрыт… Я не помню точно.

— Опишите нож.

— Да разве я его разглядывала? Нож в груди, кровь! Вы что думаете, господин сыщик, что в такой момент нормальный человек рассматривает детали?!

— Рукоять какого цвета была?

— Черного… кажется.

— А кровь?

— Это в каком смысле?

— В прямом: какого цвета?

— Красная, какая же еще? Вы странные вопросы задаете…

— Красная — какая? Алая? Или темная?

Мелани помолчала, вспоминая.

— Яркая такая… У него ведь халат вишневого цвета, и кровь на нем светлым пятном — светло-красным — выделялась…

— А какой формы было пятно?

Мелани поразилась.

— Формы?

— Ну, большое или маленькое, потеки вниз, или круглое, или овальное, или неровное…

— Не знаю даже… Большое… и неровное…

— А нарисовать сможете?

Мелани удивилась пуще прежнего, но все же взяла в руки карандаш, предложенный ей детективом, лист бумаги и принялась сосредоточенно что-то набрасывать.

— Кажется, вот тут было больше, круглее, а вот тут вроде потек…

Реми поблагодарил Мелани и отпустил ее.

Следующим стал Фредерик, за ним Жак, повар, потом садовник Этьен, Кристиан… Вскоре подтянулась и Марион.

Всем им Реми задавал те же самые вопросы, что и Мелани, и всех просил набросать рисунок пятна крови.

Спустя два с лишним часа Реми собрал стопку рисунков, записи показаний и покинул особняк, оставив его обитателей в изрядном недоумении.

Вернувшись домой, он первым делом еще раз, более тщательно, сравнил наброски. Но они лишь подтвердили то, что он уже понял во время беседы с обитателями дома Ларю: как и устные описания, рисунки, против всех его ожиданий, оказались довольно схожими. Выходит, домашние эту сцену действительно видели, причем одновременно, то есть когда взломали дверь… Теория сговора никуда не годилась.

Зато… Очень интересно, ооочень! Если сравнить наброски с фотографиями полиции… Насколько Реми их помнит…

Он достал из ящика снимки убитого писателя, которые дал ему «камарад», разложил перед собой…

Расхождение было ошеломляющим.

Реми подумал немного, заново пересмотрел карандашные наброски. В описании цвета рукояти ножа разногласий не возникло: все указывали, что цвет черный. И на фотографиях, сделанных полицией, рукоять тоже была черной. Зато цвет крови и форма пятна его занимали особо. Все обитатели дома упоминали ярко-красную кровь, но форму пятна крови они нарисовали немного по-разному.

Он сканировал рисунки, затем забурился в Интернет и отыскал программу, позволявшую сравнивать изображения методом наложения. Закачал к себе в компьютер и задал сравнение сканированных набросков…

Результат получился впечатляющим, Реми остался доволен.

— Ксю, — позвал он, — у нас в доме найдется лоскуток ткани вишневого цвета?

— Посмотрю, — отозвалась жена.

Вскоре она пришла к нему с небольшим кусочком шерстяной ткани искомого цвета — из тех, что изготовители одежды прикрепляют к вещи вместе с запасной пуговицей. Конечно, эксперимент будет страдать неточностью, поскольку на писателе был халат бархатный… Но все же.

Реми проколол себе острием ножа палец и выдавил из него, сколько сумел, крови на ткань.

Результат он рассматривал с таким интересом, словно видел кровь впервые в жизни…

Уже поздней ночью, после бесконечных сопоставлений показаний, Реми счел, что нашел ответ на вопросы, кто и как убил писателя. Но утром он никому не рассказал о своих находках, даже Ксении, — берег догадку, чтобы снова и снова ее обдумать. И, главное, найти, как припереть убийцу к стенке! Для чего ему требовалось задать еще вопрос-другой обитателям дома писателя и взять кого-то себе в сообщники.

Комиссар — кто бы сомневался! — позвонил ему в девять. Реми пообещал, что сегодня в течение дня даст ответ. Как ни старался Ив выпытать, что там нарыл детектив, Реми был непреклонен.

— Скажи лучше, как там дела с восстановлением стертых строчек?

— Не вышло, — хмуро ответил комиссар. — Мои эксперты сказали, что это невозможно.

— Досадно…

Реми немного подумал. Вместо того чтобы брать в союзники кого-то из домочадцев, куда проще призвать на эту роль комиссара!

— Ив, подыграй мне. Когда я начну излагать свою версию, скажи, что строчки вы сумели восстановить! Это сфера профессионалов, вряд ли убийца разбирается в таких тонкостях…

— Фиг тебе. Гони, что там у тебя на уме!

Нечего делать, Реми согласился. Ему было бы приятно блеснуть мыслью, догадкой, до которой никто не додумался, кроме него! Ну вот как Эркюль Пуаро, к примеру, эффектно так, в самом финале! Но герой Агаты Кристи существовал в безвоздушном пространстве, где есть только жертвы и подозреваемые. Полиция если и появлялась на страницах «бабушки детектива», то в виде персонажей, страдающих крайней степенью дебилизма. Уж не говоря о том, что во времена Кристи полиция не имела таких инструментов, какими располагает в наши дни, — начиная от разнообразных компьютерных программ и кончая, к примеру, анализом ДНК. В силу чего ее сыщик не имел нужды дружить с полицией. Они, герои Агаты, полагались только на «серые клеточки», без доказательной научной базы, — и преступники сами кололись под грузом чисто логических умопостроений…

По большому счету, даже во времена Агаты Кристи это было некоторой натяжкой, а уж в наши-то, продвинутые, когда любой подозреваемый вместо чистосердечных признаний затребует адвоката, так и вовсе не прокатит.

— Я хочу нормально, без спешки, принять душ и съесть завтрак, — ответил Реми. — Плюс дорога… Назначь им всем встречу на полдень, Ив! А я тебе перед ней все расскажу. Мне пяти минут хватит.

— А мне их хватит?

— Камарад, с каких это пор ты стал сомневаться в своих умственных способностях?

— Сволочь ты, Реми…

— Так мы с тобой без четверти двенадцать встречаемся у ворот, я правильно понял? — хохотнул Реми.

— Сволочь и есть!.. Без четверти, да.

Ксюша сгорала от любопытства, но Реми и ей ничего не стал объяснять. Ему казалось, что если он все расскажет, направо и налево, то что-то непременно ускользнет в последний момент. Будто его слова могут услышать преступники… И предпринять меры для своей защиты. Как ни нелепо это звучит, но Реми ощущал ситуацию именно так.

И потому, встретив у ворот особняка комиссара, он крайне скупо обрисовал свои догадки. Не стал бы и ему рассказывать, но в его красиво-логичной теории не хватало доказательств. Рассчитывать на то, что убийцы покаются, едва заслышав его версию, не приходилось. Отчего ему требовался небольшой блеф со стороны комиссара.

— Камарад… — Ив даже запнулся от избытка чувств. — Ты… В общем, ты ткнул своим порезанным пальцем точно туда, куда надо! — Комиссар кивнул на пластырь, украшавший указательный палец детектива после экспериментов с кровью на лоскутке вишневой ткани.

— Ты меня поддержишь? По всем пунктам, которые я тебе изложил?

— Спрашиваешь!

— Стало быть, договорились.

Они вошли в особняк втроем: Ксения, Реми и комиссар; двое полицейских остались сторожить центральный вход, и еще двое отправились к выходу на террасу и к бассейну: хоть из сада и не выбраться, но лучше перебрать, чем недобрать, считал комиссар, и эта установка относилась как к пиву, так и к делам профессиональным.

Домашние собрались в столовой, рассевшись в беспорядке. Только одно место пустовало во главе большого стола — место Жана-Франсуа де Ларю. Никто не посмел занять его.

— Итак… — Реми обвел собравшихся суровым взглядом, — у вас у всех есть мотив: все вы выгадываете от смерти патрона.

Это было чистой правдой, и потому лица отразили беспокойство.

— Я решил (слово «поначалу» Реми намеренно опустил), что здесь имел место коллективный сговор.

Лица еще больше обеспокоились.

— Как вы помните, я попросил вас описать, что вы увидели, войдя в кабинет после взлома двери… И здесь ваши показания оказались достаточно дружными. Все вы упомянули черную рукоять и довольно большое пятно крови неровной формы, алого цвета…

— Что видели, то и описали! — враждебно произнесла Мелани.

— Как сказать, мадам, как на дело посмотреть! — Реми нарочно накалял обстановку, играя на нервах у домочадцев. — Могло быть иначе: вы это пятно выдумали, потому что на самом деле Жан-Франсуа был жив, когда вы вломились к нему в кабинет… Вы убили его, а потом наплели всю эту историю, заранее сговорившись о деталях: черная ручка, алое пятно!

Раздалось несколько протестующих реплик. Присутствующие переглядывались с возмущенным недоумением, а комиссар, Ксения и Реми следили за их лицами и взглядами.

— У вас как с головой-то? — зло выплюнул Кристиан. — Вы, наверное, детективы сочиняете, а не расследуете!

— Да что ж вы, в самом деле, напраслину на честных людей возводите! — прогремел голос садовника.

— Вот именно! — поддакнула ему Мелани.

— А у меня вообще алиби есть, я ушла отсюда до того, как все пошли к кабинету! — выкрикнула Элоди.

— Мадам, если это сговор, то и алиби ваше липовое!

— Да как вы смеете, по какому праву вы… вы… такое говорите?!

Все зашумели, перебрасываясь репликами между собой, обмениваясь многозначительными взглядами, в которых читалось весьма нелестное мнение о Реми.

— Успокойтесь! — Детектив поднял руку. — Я ведь сказал: могло быть иначе. Могло, но не случилось. Если бы это было коллективное убийство — неважно, чьей именно рукой, — то вы бы описали именно то пятно крови, которое увидели своими глазами после убийства. Свежая кровь действительно алая, как вы сказали, но…

Он сделал паузу. Все ждали продолжения с таким нетерпением, что, казалось, дышать перестали.

— На фотографиях трупа, сделанных полицией, пятно совсем небольшое. И, конечно, не алое — что нормально: кровь имеет свойство сворачиваться и темнеть… Но от удара ножом в сердце наружу просачивается совсем небольшое количество крови — нож затыкает рану. И потому большое и алое пятно никак не могло появиться на халате вашего хозяина!

— Вы же сказали, что не подозреваете нас в сговоре! — гневно произнес Кристиан. — Так почему вы ловите нас на противоречиях?!

— Не ловлю. Противоречий тут нет. Я чуть позже объясню… а пока продолжу. Я сделал небольшой эксперимент: взял кусочек ткани вишневого цвета — такого, как халат вашего хозяина. И выпустил на него немного крови, моей собственной. И что же? Даже свежайшая кровь на вишневом фоне не выглядит алой!

Присутствующие молчали, не понимая, к чему клонит детектив.

— То есть на самом деле пятно было не алым и совсем маленьким. Из чего я сделал вывод, что вы сказали правду.

— Почему? — вскинула на детектива глаза Марион. — Вы нас все время убеждаете, что мы описали не то, что было на самом деле, и вдруг заявляете, что именно поэтому поверили нам? Я не улавливаю…

Она обвела беспомощным взглядом остальных, словно спрашивая, поняли ли они слова детектива, и особенно задержалась на лице Фредерика. Тот едва заметно пожал плечами.

— Очень просто, дорогая Марион! Если бы вы все сговорились, то есть вломились к писателю и убили его, у вас не было бы ни причины, ни смысла выдумать что-то другое — то, чего вы на самом деле не видели! Ну зачем вам нужно было бы сочинять это «алое и большое» пятно, если его не имелось?

— Да, зачем? — философски проговорил повар. — Никакого смысла, это точно!

— А потому, что оно было! Вы его действительно видели!

— Я ничего не понимаю! — воскликнула Мелани. — А вы? — она посмотрела на коллег-домочадцев.

— Немного терпения, Мелани, еще чуть-чуть… Описали вы это пятно более-менее схоже… Однако если бы имел место сговор, как я сначала предположил, то вряд кому-то из вас пришло в голову договариваться коллективно о таких деталях, как форма этого пятна, чтобы затем суметь воспроизвести ее!

— И что? — хмуро поинтересовался Кристиан. — К чему вы это клоните?

— Да, — поддержала его Элоди. — Что вы нам головы морочите?!

— Напротив, уважаемые, я как раз занимаюсь доказательствами того, что сговора не было и что вы не убивали месье Ларю коллективно! Я попросил каждого из вас нарисовать по памяти форму пятна, помните? А затем я сравнил ваши рисунки… Смотрите, что у меня получилось!

С этими словами Реми открыл свой ноутбук, подключил к нему проектор, развернул тугую белую трубку, оказавшуюся экраном, который он повесил поверх одной из картин.

Пара щелчков мышкой, и на экране появились наброски пятна, сделанные присутствующими по просьбе детектива. «Рисунок под номером один Кристиана… Вот на него накладывается рисунок номер два, это работа Мелани… Вот третий…» — комментировал детектив.

Присутствующие завороженно следили за тем, как программа накладывала их один на другой, подрисовывая к изображению все новые черточки… И вскоре перед зрителями возник итоговый рисунок.

— Ну что, теперь все ясно?

— Лично мне — ничего! — пожала плечами Мелани.

— Это потому, что на нем много лишних штрихов, — согласился Реми, — он слишком «лохматым» получился. Я специально для вас его очистил и сделал цветным для большей наглядности…

Реми снова щелкнул мышкой, и на экране появилось алое пятно.

— Ну, что скажете?

— Похоже, — заявил Кристиан.

— Погодите-ка… Это же… — Элоди прыснула от смеха и посмотрела на остальных. — Вы видите? Это же «зизи»![7]

Раздалось несколько смешков, даже Марион сдержанно улыбнулась, а Фредерик немного смутился.

— Или, официально говоря, получается контур мужского полового органа, — кивнул Реми. — Хохма такая. Вы, пребывая в панике, не осознали этого. Поверить в то, что вы все сговорились воссоздать фаллический символ, я не могу, как вы понимаете, — уж больно неуместно! Стало быть, вы это все видели своими глазами: и нож, и это не совсем пристойное пятно крови. Теперь это очевидно, не так ли?

— Очевидно, — солидно проговорил Этьен. — Но что это все означает?!

— Что вас разыграли.

Немой вопрос. Взгляды горели жаждой получить объяснение.

И Реми его дал наконец.

— Вы увидели бутафорский нож и бутафорскую кровь! У вашего хозяина имеется фабрика, производящая бутафорию для театров и праздников. В том числе и для Хэллоуина… И среди изделий его фабрики наличествует нож, точнее, рукоять ножа с прикрепленной к ней имитацией потеков крови. Штуковина эта называется без затей: «Удар в сердце». Вот она, — Реми вытащил гаджет из портфеля и приложил к своей груди.

Послышалось несколько восклицаний: имитация была великолепна, и детектив вполне сошел бы за труп, если б не смотрел на них с веселой искрой в глазах.

— Более того, хозяин ваш был большим шутником. Как вы убедились, кровавое пятно, при более внимательном рассмотрении, представляет собой контур фаллоса!

Мелани издала звук, похожий на хрюканье.

Марион вдруг широко улыбнулась:

— Жан-Франсуа и впрямь был шутником… Меня это не удивляет.

— Я навел справки, — кивнул Реми, — на светские приемы он иногда приходил то с жутковатой татуировкой, то с неимоверными прыщами, то с синяками и кровоподтеками на лице… А потом на глазах у изумленной публики снимал с себя этот маскарад. Не исключаю, что подобные выходки служили ему не только развлечением, но и рекламой — ему самому и его фабрике бутафории… Разыграл он и вас. В тот момент, когда вы все вломились в его кабинет, он просто-напросто изображал смерть! Возможно, теперь вас это не удивляет… Но в тот момент вы поверили, а?

— Конечно, в тот момент никто из нас… Никому не могло прийти подобное в голову! — воскликнула Марион.

— Даже вам? — с нажимом спросил детектив.

— Почему мне? Откуда я должна была знать?! — изумленно подняла брови красавица.

Реми проигнорировал ее реплику и продолжил:

— Итак, писатель устроил небольшой спектакль. В тот момент, когда вы всей толпой ворвались в его кабинет и увидели хозяина с ножом в груди, он был жив.

— Но зачем?! — в полном недоумении воскликнул Кристиан.

В столовой поднялся шум, возгласы.

— Жан-Франсуа был жив?! — громко воскликнула Марион, и на глазах ее появились слезы. — Но это… это так жестоко с его стороны! Зачем ему понадобился подобный розыгрыш? Я сознание потеряла, когда увидела его с этим ножом… с этой кровью…

— Ради этого он и затеял представление, думаю. Он вас очень любил, не так ли?

— Да, — прошептала она.

— Но на днях он получил по почте ваши фотографии с одноклассником. Хоть и не было на них никакого, так сказать, интима, но парень красивый, молодой, и обнимались вы с ним горячо… Жан-Франсуа сильно комплексовал из-за большой разницы с вами в возрасте. Человеком он был, похоже, сентиментальным и чувствительным, и мысли о вашей возможной неверности… точнее, вашей нелюбви к нему, его больно ранили. Вот он и решил устроить проверку! Хотел увидеть вашу реакцию на его мнимую смерть… Да и мнение остальных, думаю, ему было небезразлично. Ему хотелось верить, что домашние его действительно любят. Что никто не скажет над его мнимым трупом: «Ну, наконец-то хозяин сдох, и мы сможем получить свое наследство!» Возможно, услышь он подобное, то изменил бы завещание…

— Я что-то вконец запутался, — заявил Кристиан. — Жан-Франсуа что, живой? Вы его не в морг увезли?

— В морг, увы… Он-то наверняка планировал выскочить ко всем вам минут через десять-пятнадцать и заявить, что пошутил!

— Кажется, я понял вашу мысль… — задумчиво произнес Этьен. — Он собирался нас просто разыграть, устроить нам проверку! Только кто-то его… — Садовник запнулся.

— Совершенно справедливо, — кивнул Реми одобрительно. — Именно так и обстояло дело: кто-то убил его потом! Так что тайна «запертой комнаты» объясняется очень просто: никто в нее проникнуть не мог — и не проникал. Писатель устроил небольшой спектакль; вы, встревоженные, взломали дверь, что входило в его замысел. Но вот когда дверь уже была взломана… Вот именно тогда кто-то из вас его убил. На этот раз не в шутку — в самом деле. И сделал это тот, кто был посвящен в розыгрыш!

— Безумие какое… — прошептала Марион. Слезы катились из ее глаз, нос покраснел, но все равно она оставалась очень красивой.

Зависла пауза. Лица окаменели, но потихоньку домочадцы стали оборачиваться друг на друга: домочадцы принялись вспоминать, соображать.

— Я помчалась за нашатырным спиртом! — торопливо уточнила Мелани.

— Мы несли Марион в спальню, — ответили садовник с поваром.

— Потому что я потеряла сознание… — добавила Марион.

— А я… я пошел проверять ограду и дом с внешней стороны… Фредерик, а ведь у кабинета оставался ты один! Выходит… Парень, выходит-то, что только ты мог убить хозяина!

— Я? Дядю? Да ты с ума сошел!

— Больше некому, — жестко заявил Кристиан.

— Не смей! Ты не имеешь права… Лакей, тебе не понять, что я дядю любил!

— Не стоит напрягаться, Фредерик, — заметил Реми. — Не трудитесь. Фотографии Марион с одноклассником сделали вы, вы же их отправили дяде на электронную почту, чтобы спровоцировать его ревность!

Домочадцы взирали на Фредерика и Марион с недоумением: они ничего до сих пор не знали о фотографиях, в эту историю их никто не посвятил, и теперь они пытались понять, что к чему.

— Он что, он… — Этьен подбирал слова. — Фредерик застукал хозяйку с любовником, что ли?

— Мадам нашла себе молоденького гарсона[8]… а секретарь ее заложил! — радуясь своей догадке, хохотнула Элоди.

Марион сидела неподвижно, ни на кого не глядя.

— Не совсем так, — вступил комиссар, — но фотографировал Марион с молодым красивым человеком именно Фредерик. У нас есть свидетели, которые его видели за этим занятием и опознали его по предъявленной нами фотографии!

Комиссар блефовал: это был один из тех пунктов, в которых Реми попросил его поддержки. И блеф сработал!

— И что с того?! — воскликнул Фредерик. — Я просто заботился о дяде! Он имел право знать, как проводит время жена без него! Он сам меня попросил за ней проследить!

Марион по-прежнему не шелохнулась, несмотря на то, что все обернулись на нее, ожидая возмущенной — или смущенной — реакции.

Такой ход со стороны секретаря был некоторой неожиданностью для Реми, но он быстро нашелся.

— Допустим. Я вам не верю, но допустим, что он сам вас попросил. Однако именно вы навели его на мысль устроить данный розыгрыш с целью проверить чувства Марион! Потому что вы уже спланировали его убийство, причем до последней детали: дядя изобразит сцену, которую вы же ему присоветовали, после чего все домочадцы впадут в панику… Расчет ваш оправдался, так оно и случилось. Вы раздали слугам разные поручения и остались один на один с дядей. Вы вошли к нему. Жан-Франсуа был доволен произведенным эффектом. Он вас даже поблагодарил за идею, — вдохновенно импровизировал Реми, — что, к слову, напечаталось в его файле, так как режим диктовки был еще включен…

— Чушь, чушь! Какие у вас доказательства?

— Вы предусмотрительно стерли последние строчки в тексте романа, да, — проговорил комиссар. — Но мои ребята сумели их восстановить! И мы прочитали ваш разговор с дядей!

Фредерик искал слова, чтобы опровергнуть слова комиссара, но явно не находил. Очередной блеф удался на славу.

— И тут вы встали позади кресла Ларю, — продолжил Реми, — бормоча о своей любви к дяде и удачно завершившемся эксперименте… И ударили его настоящим, уже не бутафорским ножом в сердце! А бутафорскую нашлепку с его халата вы сняли, естественно.

— Неправда… Вы лжете!!!

— Куда вы дели эту нашлепку, Фредерик? Выйти за пределы поместья в тот момент вы не могли… Вы ее спрятали в доме или в саду… — произнес комиссар. — Где именно?

— Нигде! Я не убивал дядю, это какая-то дикость!

— Ладно, — добродушно усмехнулся комиссар, — не трудитесь. Мы ее уже нашли, — проговорил он и вытащил из своего кармана знакомую бутафорию: черную рукоять ножа, к которой была прикреплена превосходная имитация кровавого пятна, напоминавшего фаллос. Гаджет был упакован в полицейский пакетик с наклейкой, как положено.

— Вы не могли ее найти! Я ее спрятал в… — он запнулся. — Вы не могли найти! Это провокация!

— Зато с вашей стороны практически признание!

— Ничего подобного! Я хотел сказать, что вы не могли найти, потому что я не прятал, я не убивал дядю!

— Прятали. Сначала к себе в карман. Затем в своей комнате…

Комиссар в очередной раз блефовал, как они условились с Реми, — логика подсказывала им именно такие ходы. Они просто поставили себя на место секретаря: в тот момент он действительно не мог выйти ни во двор, ни тем более за пределы усадьбы — стало быть, прятал улику в доме и уж как пить дать в своей комнате.

Секретарь выглядел, прямо скажем, плоховато. Лицо его словно разложилось на фрагменты, как в кубистской картине, и он, как ни силился, никак не мог собрать его воедино.

— Но мы вашу комнату не обыскали в день смерти Ларю — оснований вас подозревать не имелось на тот момент… И вы, опасаясь, что обыск может состояться на другой день, перепрятали этот бутафорский нож с пластиковой кровью в саду!

— Неправда! — закричал секретарь.

Но всем присутствующим стало ясно, что это правда.

Комиссар хотел ответить, но тут вступила Марион.

— Боже мой, Фредерик, как ты мог! — гневно посмотрела на него вдова.

Секретарь не ответил, вжавшись в кресло.

— Как он мог? — подхватил Реми. — Действительно, вопрос не пустой! Фредерик должен был быть уверен наперед, что останется наедине с дядей. И для этого ему требовалась помощь сообщника. Или сообщницы…

Детектив снова обвел лица присутствующих строгим взглядом. Лица дрогнули. Нет, вовсе не обязательно потому, что были виноваты! Но подозрения — страшный груз. И опасный. Напридумывают чего-нибудь сыщики — век не отмажешься! Это понимали все, потому и содрогнулись.

Реми еще разочек, для пущего эффекта, обвел всех суровым взглядом. Затем остановил его на Марион.

— Эту роль взяли на себя вы, не так ли? Ваш обморок послужил гарантией отвлечения от кабинета еще троих человек: двое мужчин несли вас в спальню, а Мелани озаботилась нашатырем. А поскольку Элоди действительно ушла домой…

— Слава те господи! — прошептала та.

— …То оставался еще Кристиан, которого Фредерик отправил осматривать дом снаружи.

Но без вашей помощи, Марион, секретарь-племянник никогда бы не справился с подобной задачей! Вы обморок изобразили…

— Я?! — задохнулась Марион. — Изобразила!

— Конечно! Фредерик бы ни за что не взялся за это дело, не будучи уверенным в вашей поддержке! Не знаю, любовь там у вас или вам просто захотелось денежек и свободы (вы ведь оба наследуете весьма существенные суммы!), но вы сговорились. И одноклассник этот был частью плана — поводом убедить писателя пойти на розыгрыш! Вы нарочно пригласили его на свидание, а Фредерик сделал фотографии, которые затем…

— Ты, ублюдок! — закричала неожиданно Марион. — Ты говорил, что никто, никто никогда не догадается!

Она смотрела на Фредерика с такой ненавистью, что усомниться в ее чувствах к секретарю не приходилось. А Реми-то думал, что «голубки влюбленные» пошли на преступление не только ради денег, но и ради нежных чувств… Выходит, нет. Каждый играл за себя, и сговор был чисто деловым.

— Дура! Они же блефуют! Кретинка, ты что, не понимаешь?! Ты все испортила!!!

— М-да… — посмотрела Мелани на красавицу. — Я всегда чувствовала, что эта красотулька — порченое яблочко!

— А тебе больше всех надо, — с презрением отозвалась Элоди. — Мужика тебе не хватает, Мелани, меньше б совала нос в чужие дела!

— Ох уж эти бабы! — вздохнул Кристиан, отворачиваясь от двух служанок и переводя глаза на Марион. — А ты… Знаешь, я даже рад. Мозги встали на место. Ты так красива, куколка, что мысли у меня грешные появлялись, признаюсь… Да только трахнуть тебя — это все равно как манекен целлулоидный!

— Мудак! — отозвалась нежная роза Марион. Поднялась перепалка.

Комиссар встал.

— Господа, — провозгласил он, — вы получили ответы на свои вопросы. Дальнейшее обсуждение — это уже ваше частное дело. Мы свой долг выполнили: нашли убийц, и в данный момент мы намерены их арестовать…

Марион бросилась к двери. Фредерик проводил ее презрительным взглядом и протянул руки комиссару, который быстренько окольцевал их наручниками.

В дверях красавица наткнулась на двух полицейских с бесстрастными лицами, преградивших ей путь.

— …Ну что, камарад, ты был полностью прав! — произнес Ив Ренье, когда они с Реми и Ксюшей вышли из особняка.

Некоторое время они смотрели, как Марион и Фредерика усаживают в полицейские машины.

— Сейчас допросим этих двоих и дело быстренько закроем! — довольно произнес комиссар.

— Они опомнятся и будут отпираться, Ив. А доказательств у нас, по большому счету, нет, — один блеф.

— Э, вот тут уж ты можешь полностью довериться мне: так начнут поливать друг друга, что доказательств будет у нас выше крыши! Хорошо, что они не оказались влюбленной парочкой… Я этого не ожидал… Признайся, ты тоже?

— Не ожидал, — честно ответил Реми. — Это могло бы хоть как-то облагородить их преступление… Но секретарь так искусно прикидывался влюбленным-смущенным, что я ему поверил!

— Про красотку не забывай: они ведь с племянничком сговорились, вместе спектакль разыгрывали! Он такой влюбленный, а она такая невинная… Эх, и как же это писатель лоханулся! Ладно мы с тобой купились, но он-то как? Он ведь вроде как знаток женских душ!

— «Властитель», — сообщила Ксюша. — Так пишут на его обложках.

— Чего? — не понял комиссар.

— «Властитель женских душ», — невесело усмехнулась Ксения. — Которого отдельно взятая женская душа с легкостью обвела вокруг пальца.

— Сапожник без сапог, одним словом… — подытожил Ив Ренье. — А по мне, так лучше, что никакого романчика у Марион с Фредериком нет! Быстрее их вытрясем: им ни к чему покрывать друг друга.

— Выходит, «тайны запертой комнаты» тут и не было… — огорченно произнесла Ксюша.

— Не было, мон кёр[9], — ответил Реми.

— Как это не было?! — не согласился комиссар. — Была она, тайна! Но чудес не существует, и преступник должен был каким-то образом убить жертву! А «запертая комната» — это лишь трюк иллюзиониста, милая Гзенья… Благодарите вашего супруга, он отлично размотал этот трюк!

— Это Ксю надо благодарить, — заявил Реми. — Она сразу поняла, что Марион комедию ломает. Без ее подсказок я бы, наверное, не дошел до конца…

— Ну, голубки мои, значит, вы оба хороши! — усмехнулся Ив.

— А все-таки жалко… Когда узнаешь разгадку, то тайна пропадает! — вздохнула Ксюша.

— Тогда пишите, девушка, мистические детективы. Со всякими потусторонними силами! И с тайнами!

— Я не люблю мистику!

— А раз любите логику, то надо вам признать, милая, что разгадка рано или поздно находится… И всегда логичная… и прозаичная. Не вижу, с чего бы вам расстраиваться. Гордитесь мужем: он у вас отличный сыщик! Да вы ведь и сами приложили к этому делу свою ручку, я правильно понял? К тому же гонорар вам упадет весьма приличный от издателя. Уж он распишет эту историю журналистам, можете не сомневаться! Пресса захлебнется от восторга, а тираж последнего романа Ларю утроится!

— Ага, и в статьях будет сказано, что дело раскрыла полиция! — хмыкнула Ксюша.

— Ничего не поделаешь, дорогая Гзенья, таковы правила игры… А вы вот возьмите и напишите роман по этому делу! О том, как умный сыщик распутал сложное и запутанное преступление… С помощью своей женушки, конечно. — Комиссар едва слышно хмыкнул. — «Тайна запертой комнаты», звучит, а? Таких историй в классике мирового детектива совсем мало, я уверен, что издательство у вас его с руками отхватит!

— Так неинтересно описывать то, что уже раскрыто, — пожала она плечами. — Мне интересно самой сочинять!

— Вам виднее, вы же писательница… А пока пошли пивка дернем холодненького? Обмоем разгадку тайны запертой комнаты!

— И помянем наивного властителя женских душ… — грустно кивнула Ксения.

Валерия Вербинина Мышеловка для кошки

Глава 1 Отчаяние и железный ужас

Однажды весенним вечером в начале 1890-х годов некий молодой человек вышел из особняка на Елисейских Полях и направился в сторону Сены. Окажись поблизости какой-нибудь наблюдательный гражданин из числа тех, которым всегда есть дело до своих ближних, он не преминул бы отметить странную, развинченную походку юноши и страдание, искажавшее его приятное лицо. Кроме того, мимо внимания безвестного наблюдателя не прошло бы, что при молодом человеке нет ни шляпы, ни перчаток, ни трости, хотя его костюм почти удовлетворял требованиям моды (правда, прошлогодней). Но Веничка Корзухин трость вообще не носил, а шляпу вместе с перчатками он благополучно забыл в передней того самого особняка, откуда вышел пять минут назад. Особняк был известен парижанам тем, что его снимала богатая русская, госпожа Светлицкая, которая и жила там вместе с дюжиной кошек, десятком слуг и одной-единственной внучкой Лизой. Собственно, именно последняя и была причиной того, почему Веничка покинул особняк с таким лицом и почему сейчас он двигался к реке, хотя его гостиница располагалась совершенно в другом направлении. Дело в том, что Веничка шел к Сене с вполне определенной целью: утопиться.

Его разбитое сердце вместе со шляпой и перчатками осталось в том же постылом особняке, и Веничка не видел никакого иного выхода из сложившейся ситуации. С того самого мгновения, как Лизонька, опустив ресницы, сказала, что надеется на его дружбу, он понял: все кончено, а раз все кончено, незачем больше жить. Лизонька еще говорила о каком-то вечере, о том, как она будет рада его там встретить, щебетала об Андре, у которого такие выразительные черные глаза, а Веничка смотрел на нее и думал, что видит ее в последний раз и что так и надо: она будет счастлива, а он… он просто уйдет и не станет ей мешать. Видеть ее с этим Андре, который, конечно, оказался обыкновенным русским Андреем, было бы невыносимо. Лизонька же, словно не понимая, как ему тяжело, все говорила и говорила о том, какой Андрей Иванович замечательный и как ей совестно, что она не отвечала на письма Венички. Просто ей трудно было подобрать слова, чтобы объяснить ему, что происходит, но она уверена, Веничка на нее не сердится. Ведь не сердится же? И Веничка вяло кивнул — он всегда был слишком добр для того, чтобы рассердиться по-настоящему. Все предельно просто — он оказался недостоин такой чудесной девушки, как Лизонька. Однако без нее он не мыслил себе жизни — совсем.

Веничка обогнал карету, которая медленно двигалась вдоль тротуара, и в нерешительности стал озираться. Он впервые находился в Париже, где оказался потому лишь, что Лизонька не отвечала на его письма. У нее были слабые легкие, и врачи послали ее на юг Франции, где она прожила полгода, а потом вместе с бабушкой перебралась в столицу. Не имея вестей от девушки, Веничка встревожился, стал рисовать себе всякие ужасы и в конце концов, спешно собрав вещи, поехал к ней. Тетушка Марфа Егоровна, которая с детства воспитывала его, была против того, чтобы он ехал «к этой вертихвостке», но кроткий Веничка впервые в жизни оказался непреклонен. И вот он прибыл сюда — лишь для того, чтобы узнать, что Лизонька совершенно выздоровела и забыла о нем ради какого-то инженера с черными глазами, откликавшегося на имя Андрей Иванович. Лизонька уверяла, что у Андрея Ивановича бархатный голос, обворожительные манеры и несколько тысяч годового дохода, доставшихся ему от богатого родственника. Веничка слушал ее и страдал, отчего у него самого нет бархатного голоса и обворожительных манер. По доходам, впрочем, он тоже никак не мог тягаться с ненавистным соперником, но непрактичный Веничка меньше всего в жизни думал о деньгах.

«Умру, — обреченно решил он. — Брошусь с моста, и все. Ни к чему мне мешать ее счастью».

И он направился прямиком к реке. Но недалеко от Лоншанской улицы попал в толчею и едва не сбился с пути. Потоптавшись на месте, Веничка заприметил впереди уродливую железную раскоряку и сообразил, что надо идти именно в ту сторону, чтобы добраться до реки. Все парижане единодушно презирали раскоряку, это кошмарное творение больного сознания, и все в один голос клеймили инженера Эйфеля, обезобразившего их уютную столицу своим металлическим монстром. Писатели, поэты, общественные деятели, включая Мопассана и Дюма-сына, писали протест за протестом, журналисты намекали на мировой заговор, имевший целью опорочить и опозорить милый их сердцу Париж, а обыватели попросту ругали автора башни на чем свет стоит. Впрочем, в последнее время страсти несколько поутихли — пошли слухи, что за те несколько лет, что железная раскоряка стояла на Марсовом поле, ее основательно подточила ржавчина, а стало быть, ненавистного монстра скоро снесут. Пока, судя по всему, Эйфелева башня доживала свои последние дни, и с тяжким вздохом Веничка направил стопы в ее сторону.

Зеленая, как абсент, Сена таяла в сиреневых сумерках, когда Веничка наконец оказался на Иенском мосту. Однако разочарованному влюбленному не удалось исполнить свое намерение, потому что через мост катил поток экипажей, и туда-сюда фланировали толпы гуляющих, которые смеялись, перебрасывались фривольными шутками и вообще вовсю радовались жизни. Атмосфера для самоубийства выдалась, прямо скажем, не самая подходящая. К тому же Веничке показалось обидным умирать на фоне железной раскоряки, ставшей притчей во языцех, и он решил подыскать себе более пристойное местечко. Отвернувшись от долговязой башни, которая нависала над ним, словно глумясь над его несчастьем, он двинулся вдоль набережной. Ветер, доносившийся с реки, ерошил его светлые волосы, и молодой человек пригладил их машинальным жестом.

На мосту Альма движение было гораздо спокойнее, и Веничка уже стал примеряться к перилам, но тут некстати вспомнил, что мост выстроен в честь победы над русскими войсками в Крымской войне. Было бы, прямо скажем, непатриотично русскому дворянину бросаться с моста, который напоминал о позоре наших войск, и поэтому Веничка зашагал дальше. В конце концов, уж чего-чего, а мостов в Париже более чем достаточно.

Следующий мост — мост Инвалидов — вполне подошел бы Веничке, не маячь на нем фигура полицейского, который обернулся и смерил нашего героя цепким и (как показалось юноше) чрезвычайно проницательным взглядом. Взгляд этот словно говорил: «Ага! Знаем, знаем, чего ты ищешь! Только попробуй сигануть отсюда, ужо я достану тебя из воды и потащу в участок, а там — протокол, огласка, международный скандал и сплетни в газетах, которые точно дойдут до твоей тетки. Ух, и задаст же она тебе трепку!»

Облившись холодным потом, Веничка ускорил шаг и вскоре оказался возле моста Согласия[10]. Но интенсивное движение и тут не оставляло ему ни малейшего шанса тихо-мирно утопиться, не привлекая внимания. Пришлось скрепя сердце искать другой мост.

Чугунный мост Сольферино[11] понравился Веничке куда больше. Здесь в этот час было гораздо меньше экипажей, и в поле зрения не виднелось ни одного полицейского. Юноша подошел к перилам, но, увы, они были слишком мощные и широкие, чтобы их можно было перескочить одним махом. Как ни желал Веничка как можно скорее покончить с собой, ему поневоле приходилось считаться с обстоятельствами.

«Как-нибудь перебраться за перила и прыгнуть вниз… — размышлял он, косясь на зеленую Сену, которая лениво ползла под мостом. — А может быть, перила где-нибудь будут потоньше?»

И он двинулся вдоль моста. В самом деле, посередине его с одной стороны перила оказались тоньше, но вот беда — там уже стоял какой-то молодой человек и, судя по его виду, в ближайшее время не собирался никуда уходить. Веничка похолодел.

«И этот тоже!» — неприязненно помыслил он, косясь на невесть откуда взявшегося конкурента.

Однако незнакомец, казалось, вовсе не помышлял о том, чтобы свести счеты с жизнью. Напротив, он грезил о чем-то, и, судя по всему, его мечты были чрезвычайно приятны, потому что легкая улыбка то и дело пробегала по его губам. На всякий случай Веничка посмотрел туда, куда был устремлен взор неизвестного, но не увидел там ничего, кроме медленно темнеющего неба и облаков.

— Не правда ли, это чудесно? — внезапно спросил незнакомец, указывая на облака. — И это тоже, — добавил он, указывая на отражение облаков в воде.

Веничка пробормотал что-то неразборчивое и поспешил удалиться. Ему было ясно, что незнакомец — сумасшедший, если стоит на мосту столько времени, чтобы глазеть на облака.

Будь Веничка честолюбив, он бы не преминул когда-нибудь вставить в свои мемуары главу «Как месье Клод Дебюсси[12] задумал написать ноктюрн «Облака». Будь Веничка очень честолюбив, глава сия называлась бы так: «Как я подал моему другу Клоду Дебюсси идею написать ноктюрн «Облака». Но именно честолюбие было качеством, которое у Венички отсутствовало напрочь, и он удалился с моста, так никогда и не узнав, с кем именно разговаривал.

Он дошел до Королевского моста, что недалеко от Лувра, и в нерешительности остановился. Тут на въезде в мост стоял уже не один полицейский, а двое, и оба (как показалось Веничке) довольно злобно уставились на него. Решив не искушать судьбу, молодой человек побрел дальше, но на следующем мосту история повторилась, и Веничка решил, что ему надо удалиться от центра города, чтобы привести свое намерение в исполнение.

Он миновал заодно и металлический мост Искусств, приведший его в трепет некоторым сходством с Эйфелевой башней, и оказался возле Нового моста, который, как известно каждому, на самом деле самый старый в Париже. Возле моста стояла черная статуя короля Генриха верхом на черном же коне. На ногах короля были шпоры, на боку висела шпага, рукой он придерживал уздечку. На плече Генриха сидел маленький парижский голубь — настоящий гаврош среди голубей, сорванец с почти вчистую оборванным хвостом. Он шевельнулся, устраиваясь поудобнее, покосился на редких пешеходов, которые пересекали мост, и заметил юношу без шляпы, который появился со стороны Луврской набережной. Голубь очень внимательно следил затем, как тот, пугливо озираясь по сторонам, забрался на мост.

Убедившись, что никто вроде бы не обращает на него внимания, Веничка оперся о парапет и попытался принять вид обычного прохожего, которому для чего-то понадобилось остановиться на Новом мосту именно в этом месте именно в это время. Про себя, впрочем, он уже прикидывал последовательность своих действий. «Перепрыгнуть не получится — значит, надо подождать, когда пройдут те двое господ, вскочить на парапет и броситься вниз». С некоторой гордостью Веничка отметил, что его сердце бьется ровно, как обычно, хотя сам он, несмотря на не самый жаркий вечер, весь вспотел.

В следующее мгновение его сердце сделало настоящий кульбит, потому что бронзовый конь встряхнул головой, переступил на месте и недовольно заржал. Король Генрих поднял руку, пригладил усы, повернул голову и милостиво улыбнулся.

— Так что, сударь, — спросил он, — вы наконец будете прыгать или нет?

Глава 2 Государственные тайны

Для того чтобы объяснить столь странное поведение бронзового всадника, нам потребуется вернуться немного назад, а именно — к карете, которую незадачливый Веничка обогнал на своем пути к Иенскому мосту.

Эта же карета по случайному стечению обстоятельств проезжала по Елисейским Полям незадолго до того, как Веничка с непокрытой головой выскочил из особняка госпожи Светлицкой. Внутри кареты сидела очаровательная молодая дама в платье цвета зеленоватого аквамарина, который оттенял блеск ее карих глаз. На Иенской улице карета приостановилась возле тротуара, и в нее как-то очень быстро — нет, даже не сел, а ввинтился господин средних лет и внешности на первый взгляд столь неприметной, что сам великий криминалист месье Бертильон пришел бы в отчаяние, пытаясь найти хоть какую-нибудь отличительную черту для описания этого индивидуума.

Когда в карете господин снял цилиндр, оказалось, что у него темные волосы с проседью, причем седина сильнее всего проступает на висках. Под глазами у него были морщины, которые становились резче, когда он смеялся, что случалось, надо сказать, довольно редко. Вблизи было видно, что у седоватого господина очень умное лицо и иронические, скажем даже — лукавые глаза с прищуром, которые, однако же, заметно теплели, если он позволял себе улыбнуться или был чем-то тронут. Чтобы завершить портрет, скажем еще, что друзья и враги господина знали его под именем Осетров, а некоторые друзья (равно как и некоторые враги) знали также, что он является резидентом российской разведки во Франции. Что же до дамы, ожидавшей его в карете, то ее все знали под именем баронессы Амалии Корф. О ней было известно, что после замужества она могла позволить себе жить совершенно беззаботно, но вместо того предпочла развод. По всем законам бульварного романа общество должно было от нее отвернуться, но не посмело, потому что баронесса была вхожа в очень высокие круги и даже — в императорскую семью. Шепотом, однако же, о ней говорили, что она авантюристка, ведет неподобающий образ жизни и что у нее странные родственники и еще более странные знакомые. Громко жалели ее мужа, вполголоса — удивлялись, отчего она от года к году выглядит все лучше и лучше, и поневоле приходили к мысли, что баронесса плохо кончит. Только несколько человек, кои тоже, подобно Амалии, были вхожи в очень высокие круги, имели представление об услугах, оказанных ею отечеству, и о роли, которую молодая женщина сыграла в неких событиях, имеющих значение для истории. Несколько лет назад из-за досадной размолвки с начальством[13] баронесса Корф удалилась от дел, поклявшись, что ноги ее больше не будет в секретной службе. С тех пор, впрочем, ее решимость ослабла, и несколько раз она все же оказала своим бывшим коллегам существенную помощь. Теперь Осетрову, который прекрасно знал Амалию, предстояло уговорить ее еще раз помочь им, и нельзя сказать, чтобы резидент считал стоявшую перед ним задачу легкой. Впрочем, он рассчитывал на то, что важность предстоящего дела будет говорить сама за себя.

— Что на сей раз? — спросила Амалия, когда с обменом обычными любезностями было покончено.

— Секретное дополнение к австро-германскому договору, — ответил Осетров. — Возможно, в нем речь идет о прямом нападении на Россию, а возможно, и нет. Поэтому нам во что бы то ни стало нужен его текст.

Амалия поморщилась.

— В Германию я не поеду, — отрезала она. — Мой ребенок болеет, он в Париже, и я нужна ему здесь. Нет!

И она отвернулась к окну, показывая, что разговор окончен.

— Дополнение тоже в Париже, — ответил Осетров.

— Каким образом… — удивленно начала Амалия.

— Князь Г., немецкий посол, должен показать договор и дополнение маркизу Алмейде, представителю португальского короля, — пояснил Осетров. — В Германии рассчитывают привлечь португальцев к союзу против нас.

— А почему не гренландцев? — проворчала баронесса, у которой, судя по всему, опять возобладало дурное настроение. — Или австралийцев?

— Амалия Константиновна, — предостерегающе заметил Осетров, — я не узнаю вас. В конце концов, Португальское королевство тоже часть Европы. Возможно, что, убедив португальцев, немцы перетянут на свою сторону и испанцев. Вы должны помнить, что в политике нет ничего несущественного.

Амалии не хуже, чем ему, было известно, что Европа вот-вот расколется на два лагеря и их противостояние со временем непременно выльется в кровопролитную войну. С одной стороны — Франция, Россия и Англия, с другой — Германия и Австро-Венгерская империя. Но ее сердила неизбежность готовящегося столкновения, с мыслью о котором все уже давно свыклись. Баронесса слишком любила жизнь, чтобы примириться с войной — даже с призраком войны, маячившим где-то в отдаленном будущем. О том, что призрак сей сотрясет Европу и уничтожит Российскую империю, сметет большинство правящих монархий и породит кровавый котел еще одной мировой войны, не догадывались тогда даже самые смелые провидцы.

— Текст дополнения находится у князя Г.? — спросила Амалия.

— Да, и в это воскресенье он устраивает в своем особняке бал. В честь дня рождения мадемуазель Лежандр, своей… хм… хорошей знакомой.

Баронесса отлично знала, что мадемуазель Лежандр, известная актриса, является любовницей немецкого посла, который души в ней не чает, и поэтому не стала задавать ненужных вопросов.

— Документ, — продолжал Осетров, — находится в шкатулке в его кабинете. Сама шкатулка, как нам стало известно, из красного дерева, с перламутровой инкрустацией в виде вееров и драконов на крышке. Китайский стиль. — Тут он все же позволил себе улыбку. — Ключ от кабинета только у князя Г. и его личного секретаря Карла фон Лиденхофа. Сам кабинет в отсутствие хозяина охраняют две свирепые собаки, но я верю, что вам удастся что-нибудь придумать.

— Нет, — с сожалением покачала головой Амалия, — придумывать придется вам. Князю Г. отлично известно обо всех моих проделках, и он не пустит меня на порог своего дома. А что касается секретаря… Фон Лиденхоф просто ненавидит меня, и у него есть на то причины. Лучше подкупите чиновника в берлинском министерстве, пусть он принесет вам копию дополнения за деньги.

— Это уже было сделано, — усмехнулся Осетров. — Но наших людей обвели вокруг пальца. Мы проанализировали текст, который нам доставили, и поняли, что он — фальшивка. Кроме того, похоже, что нашего человека в Берлине разоблачили, и ему спешно пришлось уехать. Во что бы то ни стало нам нужен настоящий документ.

— Тогда подкупите мадемуазель Лежандр.

— Уже пытались множество раз, и не только мы, — заметил Осетров. — Но актриса тверда, как кремень. На все предложения отвечает одно: ей нравится князь, который, кстати сказать, очень хорошо с ней обращается, и ей нет дела, немец тот или папуас, а потому она не станет делать ничего, чтобы ему навредить.

Глаза Амалии сверкнули.

— В самом деле? Любопытная дама эта мадемуазель Лежандр! Надо будет как-нибудь сходить на ее представление.

— Фон Лиденхофа тоже подкупить невозможно, — продолжал Осетров. — А слуг и посторонних в кабинет просто не пускают.

— А маркиз Алмейда? — спросила Амалия. — Ведь он увидит текст дополнения. Может быть, удастся привлечь на нашу сторону его?

— Вряд ли у нас будет время. Маркиз приезжает в Париж на один день, как раз тот самый, когда состоится бал, и к тому же остановится в особняке князя. После бала маркиз Алмейда сразу же вернется на родину.

— Надо же, как интересно… — пробормотала баронесса. — А князь Г. знает маркиза в лицо?

Осетров с укоризной покосился на нее.

— Амалия Константиновна, конечно, мы об этом уже подумали. Увы, князь и маркиз знакомы лично, так что ваш план — украсть или задержать маркиза и послать вместо него нашего агента — не удастся.

— Кто вам сказал, что таков мой план? — вскинула брови баронесса. Но Осетров не был расположен тратить время на споры.

— В данной ситуации мы можем рассчитывать только на себя, — твердо сказал он. — Все, что мы смогли сделать, так только узнать описание шкатулки от одного из лакеев, и то за большие деньги. Кроме того, у нас есть описание предстоящего бала, список гостей и план особняка и сада. Так что теперь, Амалия Константиновна, дело за вами.

— И как же вы себе это представляете? — уже сердито спросила баронесса. — Что я залезу в особняк посла, который охраняет чуть ли не полк пруссаков, и никто меня не заметит? Или что я приду на бал в числе гостей, неузнанная, утащу сверхсекретную бумагу, и никто ни о чем не догадается?

— А вы проверьте вашу почту, — мягко предложил Осетров. — Уверен, что найдете в ней приглашение на вечер в особняк князя Г.

Амалия вздохнула.

— Ваша работа? — без обиняков спросила она.

— Конечно, — усмехнулся ее собеседник. — Я намекнул мадемуазель Лежандр, что вы гораздо красивее, чем она, но в обществе застать вас почти невозможно, потому что вы все время путешествуете. Разумеется, ее начало мучить любопытство, она стала сомневаться, расспрашивать ваших знакомых и в конце концов захотела увидеть вас лично. Не исключаю, что в особняке князя за каждым вашим шагом будут следить, но ведь вам же не впервой справляться с такими вещами. И потом, там окажется столько гостей, что уследить за всеми будет просто невозможно.

— И вы полагаете, что во время бала я смогу украсть дополнение к договору? И ни князь Г., ни Карл фон Лиденхоф, который чертовски сообразителен, даром что мерзавец, — словом, никто из них не сумеет меня перехватить?

— А это уже ваша забота, Амалия Константиновна, — отозвался Осетров. — Если вам нужна помощь, поверьте, мы сделаем все, что в наших силах. Потом, никто же не говорит, что нам нужен непременно сам документ. Будет достаточно, если вы прочитаете его, запомните и положите на место, а текст потом перескажете нам.

Он заметил, что Амалия вновь смотрит в окно, и, проследив за направлением ее взгляда, увидел молодого человека без шляпы, который двигался по набережной в направлении Лувра. У Осетрова была прекрасная память, и он сразу же вспомнил, где уже видел его лицо. Конечно, на Иенской улице!

— Un espion?[14] — пробормотал он. — Интересно, как он нас нагнал?

— Мы долго стояли на перекрестке, когда впереди опрокинулся фиакр, — отозвалась Амалия. — Нет, это не соглядатай. Соглядатай — тот бодрый старичок с собакой, который идет и делает вид, что ни на что не обращает внимания. А юноша просто обманутый влюбленный.

— Откуда вы знаете? — с любопытством спросил Осетров.

— Если молодой человек входит в дом, где живет красивая девушка, со шляпой на голове и с букетом в руках, а выходит через несколько минут без букета и шляпы, которую явно забыл, да еще с таким лицом, — можете не сомневаться, что он получил отставку. — Амалия вздохнула. — По-моему, — будничным тоном добавила баронесса, — он идет топиться.

— Амалия Константиновна!

— Конечно, я права. Он обходит все мосты, которые попадаются ему по пути, но где-то много людей, где-то стоят полицейские, а где-то ему просто не нравится. Однако в любом случае то, что юноша задумал, не слишком умно.

— А о какой красивой девушке идет речь? — поинтересовался Осетров.

— О внучке госпожи Светлицкой, ее зовут Лиза. По крайней мере, вышел он именно из их дома.

— А, госпожа Светлицкая! — усмехнулся Осетров. — Невыносимая особа, должен вам сказать. Из тех, которые считают, что мир должен вращаться вокруг них только потому, что так им хочется. Внучка ее довольно мила, но я бы не назвал ее красавицей. И уж, во всяком случае, не думаю, чтобы кто-то пожелал из-за нее топиться.

— Вы все-таки считаете моего бедного влюбленного шпионом?

— Конечно, Амалия Константиновна. Посмотрите, какая у него располагающая к себе внешность, какой положительный вид. Такие обычно и являются мошенниками.

— В самом деле? — протянула Амалия, и интонации ее голоса заставили Осетрова взглянуть на нее внимательнее. — Ну, мы еще посмотрим!

— Вы что-то задумали, баронесса? — Осетров невольно встревожился. Мысли собеседницы, судя по всему, были заняты вовсе не тем, что ему надо, и он попытался вернуть ее на землю. — Убедительно прошу вас, если это не имеет прямого отношения к нашему делу, отложить задуманное до другого раза.

Амалия улыбнулась.

— Боюсь, что это как раз не терпит отлагательства, — ответила она и, постучав в стекло, велела кучеру остановить карету у следующего моста.

Глава 3 Невероятный разговор на Новом мосту

— Так что, сударь, — капризно спросил король, — вы наконец будете прыгать или нет?

Веничка Корзухин с трепетом покосился на статую и убедился, что ему померещилось. Разумеется, конь не сдвинулся с места, равно как и всадник, однако в сумерках Веничке показалось, что Генрих улыбается.

Тут парижский ветер донес до Венички аромат флердоранжа, и наш герой все-таки догадался посмотреть в другую сторону. В нескольких шагах от него стояла дама в бледно-зеленом платье, нетерпеливо постукивая ножкой. Веничка смутился. Он еще готов был примириться с тем, что статуя двигалась и вела себя как живая, но у него не укладывалось в голове, отчего молодая и красивая дама вдруг пожелала с ним заговорить. С точки зрения Венички, его личность не могла представлять для нее совершенно никакого интереса.

— Ну же, — продолжала дама, — я жду!

Веничка так растерялся, что мог только пролепетать:

— Чего же, сударыня?

— Раз вы первый тут оказались, значит, имеете право быть первым, — снисходительно объяснила дама. — А я уж за вами.

Веничка заморгал глазами, пытаясь сообразить, на каком свете он находится, и в конце концов смог только выдавить из себя:

— Право же, сударыня… Я не понимаю вас…

— Вы же собираетесь прыгнуть с моста, — сказала дама, и Веничке показалось, что глаза ее в свете фонарей сверкнули золотом. — Нет-нет, не тушуйтесь. Я совершенно вас понимаю! В конце концов, я пришла сюда для того же.

— Вы? — изумился Веничка. Насколько он мог судить, странная собеседница была последней, у кого могли быть причины следовать его примеру.

— Я разочаровалась в жизни, — вздохнула дама. — Вернее, в одном человеке. Но он не стоит того, чтобы о нем упоминать. — Она осмотрелась. — А у вас хороший вкус! Не каждому дано выбрать Новый мост для того, чтобы умереть. Я подумывала было о мосте Нотр-Дам, он тоже ничего, но, оказывается, в народе его зовут Дьявольским мостом, потому что с кораблями под ним все время что-нибудь происходит. А с Аустерлицкого моста не такой красивый вид.

Кстати, когда будете прыгать вниз, сначала посмотрите, не проходит ли под мостом баржа. А то упадете на кучу щебня, сломаете ногу, и никакого удовольствия.

— Я, право же, очень благодарен вам за ваши советы, — в некотором смущении начал Веничка, — но…

— Лодочников тоже надо опасаться, — продолжала дама. — Они ведь за каждого спасенного самоубийцу получают деньги, о них даже в газетах пишут. Министр, опять же, медаль может дать. Вот лодочники и стараются. Не успеете вы толком пойти ко дну, а они вас уже и вытащили. А если сопротивляться будете, могут и поколотить. Да-да. Никакого сочувствия к чаяниям ближних!

Веничка посмотрел на Сену и, как назло, увидел баржу, которая плыла к мосту. С противоположной стороны двигались две лодки, и Веничка поспешно отступил от парапета.

— В Сене хорошо топиться, — не отставала странная собеседница. — У вас это первый раз?

Бедный Веничка только и мог, что кивнуть.

— Я так и подумала: новичок, — с торжеством объявила дама. — Я, собственно, тоже, потому что в Париже еще не топилась. Вот в Италии — да, бывало.

Веничка открыл рот, и незнакомка энергично закивала.

— Конечно же, меня спасли, но я совершенно не в обиде на того милого человека. Знаете, он оказался настоящий итальянский граф, и мы… — Дама элегически вздохнула. — Словом, я передумала топиться. Да и вообще, Тибр совершенно для такого непригоден — он грязный, мелкий и илистый. Во Флоренции топиться куда удобнее, Арно все-таки больше походит на реку. Когда я рассталась с графом, хотела броситься с Понте Веккио[15]. Было бы так романтично! Но оказалось, что оттуда и прыгнуть невозможно, потому что весь мост застроен домами. Нет, вы представляете себе? — Дама возмущенно повела плечами. — Что же мне теперь, прикажете взбираться на крышу и с нее прыгать? А другие мосты во Флоренции уже не такие, да и впечатление не то. Я, конечно, походила там и как раз на мосту познакомилась с одним художником. Правда, он был не граф, и вообще с ним оказалось довольно скучно. Художники же все время рисуют, и больше их ничто не занимает.

Веничка уже понял, что парижские мосты наводнены сумасшедшими, и боялся даже вставить слово. Вообще он испытывал в эти мгновения очень сложную смесь чувств — ему было совестно, что его поймали, так сказать, с намерением и раскусили, было неловко слушать странную даму, у которой, судя по всему, явно не все дома, и в то же время он чувствовал облегчение, что хоть кто-то его понимает и, более того, делится с ним опытом, вне всякого сомнения — ценным и полезным. Кроме того, молодой человек успел хорошенько рассмотреть свою собеседницу, и то, что он рассмотрел, ему очень понравилось. Он по-прежнему не мог взять в толк, какие причины могли заставить столь интересную женщину раз за разом кончать с собой, и поневоле пришел к выводу, что окружающие ее люди были очень жестоки.

— Так вот, в Венеции я уж была уверена, что утоплюсь без всяких сложностей, — щебетала дама тем временем. — Там же дома стоят на каналах, и перемещаться приходится в основном на лодках. Но оказалось, что это совсем неинтересно. И вообще, какой смысл топиться там, где и так сплошная вода?

И она с торжеством поглядела на Веничку.

— Вы надо мной смеетесь, — с опаской пробормотал он.

Но дама, как оказалось, вовсе не слушала его, смотрела на реку.

— Кажется, лодочник что-то выудил из воды, — задумчиво проговорила она. — Не уверена, но, по-моему, это дохлая собака.

Веничка содрогнулся и отступил от парапета еще дальше.

— Да, да, — подтвердила собеседница, — река тем и плоха, что вы, так сказать, не можете выбирать общество… и неизвестно, с чем там придется столкнуться. Если хотите, могу рассказать, как я пыталась утопиться в Петербурге, — оживилась незнакомка. — О, там у меня было целое приключение! Представьте себе…

— Благодарю, сударыня, — еле слышно ответил Веничка, — но я… мне… Словом, мне кажется…

Он покосился через плечо на статую короля, которая теперь казалась сплошной глыбой тьмы. Про себя Веничка прикидывал, не будет ли невежливо сбежать от странной дамы сразу же, без всяких околичностей, но тут увидел, что она стоит совсем близко от него и улыбается, оживленно блестя глазами. И, увидев глаза, Веничка оробел, растерялся, но одновременно и обиделся.

Потому что человек, у которого такие глаза, никогда не станет прыгать с моста. Ни-ког-да.

— Вы меня обманули, — пролепетал юноша. — Вы никогда… даже и не помышляли…

А странная дама меж тем уже взяла его за руку и повела за собой — так уверенно, словно они были знакомы тысячу лет.

— Вы надо мной смеялись! — просипел возмущенный Веничка.

— Ну, если бы я стала вам доказывать, что кончать с собой нехорошо и что ваши родные будут безутешны, вы бы ведь не стали меня слушать, — возразила дама. — Если хочешь, чтобы человек что-то сделал, вели ему поступить иначе, и из духа противоречия он обязательно поступит так, как тебе нужно. Я и попросила вас прыгать поскорее, чтобы заставить одуматься, а мой красочный рассказ наверняка навел вас на мысль, что самоубийство не такая хорошая вещь, как вы считали.

— Всякий человек имеет право распорядиться своей жизнью, как сочтет нужным, — сердито повторил Веничка звучную фразу из Очень Умной Книжки. И увидел устремленные на него блестящие глаза, отчего фраза сразу же показалась трескучей, напыщенной и, в сущности, донельзя глупой.

— Какой вы ребенок, — вздохнула дама и еще крепче сжала его руку. — Сколько вам лет?

— Восемнадцать. Но это никого не касается, — надулся Веничка.

— Предположим, — не стала спорить дама. — А вы уверены, что она не передумает?

— Кто?

— Лиза, конечно, кто же еще?

— Вы знаете Светлицких? — обрадовался Веничка. — Думаете, у меня есть шанс?

— Конечно, — протянула дама. — И, пожалуй, я вам помогу. Если вы поможете мне.

— Для вас — все что угодно! — объявил Веничка, воспрянув духом. Но тут же сник, вспомнив об Андрее Ивановиче, а заодно кое-какие слова Лизиной бабушки.

— Нет, — простонал юноша, — ничего не получится! Она влюблена в инженера с черными глазами. А ее бабушка считает, что я… что я… Что я недостаточно для нее богат!

— Ужасно, — серьезно сказала Амалия. — А у вас, случаем, нет тетки-миллионщицы?

— Нет, — признался Веничка, хлопая глазами.

— Как же так? В современной жизни это самая нужная вещь, после дядюшки-миллионера.

Веничка объяснил, что у него есть только одна тетка, которая его воспитала. И хотя их доходов хватает на все насущные нужды, богачами их все же назвать нельзя.

— Ах ладно, пустяки, — вздохнула Амалия. — Мне бы хотелось взглянуть на вашу Лизу. И, желательно, с тем самым Андреем Ивановичем. Где их можно найти? Может быть, на каком-нибудь вечере?

— Лиза говорила, что их пригласили на бал к немецкому послу, — ответил Веничка, подумав. — Сказала, что будет рада меня там видеть, и вообще… Правда, я не знаю, как туда попасть, — жалобно добавил молодой человек.

— Я знаю, — ответила Амалия, и ее глаза сверкнули. — Решено: вы пойдете туда со мной!

Глава 4 Бал разбитых сердец

— Герцогиня д'Эперне! Граф де Бри! Герр Кунст! Мадам Светлицкая! Мадемуазель Светлицкая! Месье Ретарден!

Лизонька млела от восторга. Ах, как чудесно было в особняке немецкого посла! Экзотические цветы, птицы в клетках, в холле — настоящий фонтан, из которого била вода, в большой зале — оркестр, и хрусталь, и серебряные приборы, и…

— Бабушка, — пролепетала Лизонька, не веря своим глазам, — тебе не кажется, что там, у колонны, — Веничка?

— Оставь, дорогая, — отмахнулась госпожа Светлицкая. — Твой Веничка — растяпа, я всегда тебе говорила. Он никак не мог попасть на этот бал, потому что сюда пригласили только тех, кто что-то собой представляет. — И она мило кивнула головой какому-то итальянскому дворянину (который на самом деле был обыкновенным карточным шулером).

Однако Лизонька настаивала. Конечно же, это Веничка! С какой-то светловолосой дамой, а на даме столько бриллиантов, что они наверняка стоят дороже их особняка на Елисейских Полях.

С некоторым неудовольствием госпожа Светлицкая всмотрелась в фигуру между колонной и отягощенной бриллиантами особой — и вынуждена была признать, что действительно видит Веничку Корзухина. Однако с тех пор, как он покинул их особняк (как в глубине души надеялась Лизина бабушка, навсегда), в облике Венички произошла разительная перемена. Во-первых, он был одет, как денди лондонский, и даже лучше. Во-вторых, в особе рядом с ним госпожа Светлицкая признала баронессу Корф и невольно забеспокоилась. Всем было известно, что баронесса Корф удостаивала своим вниманием даже не каждого принца крови, а Веничка уж точно к ним не принадлежал. Невольно госпожа Светлицкая заволновалась: неужели она допустила просчет и недооценила племянника Марфы Егоровны? Лавируя между гостями, мадам направилась к баронессе, но тут ее обогнал белокурый молодой господин, кудрявый, румяный и пухлогубый. С первого взгляда господин производил самое выгодное впечатление, но уже на второй становилось ясно, что с ним лучше лишний раз не связываться. Это был Карл фон Лиденхоф, секретарь немецкого посла.

— Ах, баронесса! Вы все-таки удостоили нас своим вниманием!

Он поцеловал гостье руку и окинул юношу рядом с ней небрежным, однако же чрезвычайно острым, как шпага, взором.

— Венедикт Корзухин, мой дальний родственник, — представила своего спутника Амалия, и госпожа Светлицкая погрузилась в пучину тихого сладкого ужаса.

Как! Она сделала все, чтобы разлучить внучку с недотепой Веничкой, даже придумала девушке легочную болезнь, чтобы увезти ее подальше, а теперь оказалось, что Веничка ни много ни мало родственник самой баронессы Корф! И как же ловко плутишка все скрывал! А его тетушка тоже хороша… «Мы совсем одни, только я и Веничка, никого у нас нет». Да-с… Вот и верь после этого людям!

Госпожа Светлицкая посмотрела на Веничку и решила, что у поклонника внучки необыкновенно пронырливый вид. Конечно, с виду такой положительный, а на самом деле — скрытное, двуличное, коварное существо!

Что касается Лизоньки, то та тоже переживала, но по другому поводу. Ее тоже беспокоило присутствие Амалии, но, так сказать, в совершенно ином аспекте. Во-первых, баронесса была красавицей, во-вторых, совершенно свободна, а раз так… Раз так, не исключено, что ее с Веничкой могли связывать вовсе не родственные отношения. Более того, судя по его сияющему виду, он и думать забыл о ней, Лизе! И девушка дулась на бабушку, которая посоветовала ей объясниться с Веничкой, не подавать ему больше напрасных надежд, и кусала губки.

Госпожа Светлицкая была решительно настроена познакомиться с Амалией и потребовать у Венички объяснений по поводу его новоиспеченной родственницы, но ей пришлось подождать, потому что появился хозяин дома под руку с мадемуазель Лежандр, и оба они первым делом направились к баронессе.

Веничка заметил взгляд, каким актриса окинула его спутницу, и даже малость испугался. Ему представлялось, что такие взгляды должны уж точно убивать на месте, однако Амалия, судя по ее безмятежному лицу, ничего не заметила.

— Давненько мы с вами не виделись, госпожа баронесса, — с тонкой улыбкой сказал посол Амалии.

— О, дорогой князь, с вами я готова видеться хоть каждый день! — заверила его гостья.

Веничке показалось, что в этих простых словах скрывалось нечто большее, чем банальный обмен любезностями, но тут он заметил красную и сердитую госпожу Светлицкую, увидел Лизоньку, к которой только что подошел статный черноглазый брюнет, и забыл обо всем на свете.

— Ах, Андре, и вы здесь! — сказала брюнету бабушка, энергично обмахиваясь веером. — Вы знакомы с баронессой Корф? Может быть, вы нас представите?

Андрей Иванович дипломатично ответил, что не имеет чести знать госпожу баронессу, однако тут Амалия в сопровождении Венички сама подошла к ним, и юноша, краснея, представил своей спутнице госпожу Светлицкую и Лизоньку, которая упорно не поднимала глаз.

— А это… Простите, сударь, не знаю вашего имени… — Собственно, Веничка ни имени брюнета знать не хотел, ни его видеть.

— Андрей Иванович Салтыков, инженер. — Чуть склонив голову, брюнет представился сам. — Кажется, я видел вас на гулянии в Булонском лесу, госпожа баронесса. Вы еще ехали в открытой коляске.

— Возможно, — рассеянно ответила Амалия. — Андрей Иванович, да? Кажется, я тоже вас видела, вот только не помню где.

— Может быть, на приеме у российского посла? — предположил инженер.

— Ах, нет! — встрепенулась Амалия. — Боже, какая я глупая! Простите, я спутала вас с господином, о котором писали в газетах.

— Что еще за господин? — полюбопытствовал Веничка.

— Да так, пустое, один растратчик, который бежал за границу с казенными деньгами. — Баронесса послала побледневшему инженеру милый взгляд. — Кажется, его тоже звали Андрей… Или Иван? Не помню, честное слово!

И она увлекла Веничку танцевать.

— Поразительная особа! — пробормотал инженер, нервным движением ослабляя узел галстука.

— Интересно, а ее бриллианты настоящие? — робко подала голос Лизонька. — Такие крупные! И… — Девушка запнулась, ее голос дрогнул. — И Веничка так переменился!

Бабушка не отвечала. «Интересно, почему баронесса упомянула о растратчике? — размышляла госпожа Светлицкая. — И почему Андрей Иванович при ее словах так переменился в лице?»

Князь Г. и секретарь, стоя возле колонны, не отрывали взгляда от Амалии, которая незаметно вела в танце Веничку, уверенно пресекая его попытки наступить ей на ногу.

— Интересно, кто же ее спутник на самом деле? — спросил князь. — Вы навели справки, Карл? Ведь не могла баронесса привести его сюда просто так!

— Наши люди ничего о нем не знают, ваша светлость, — с сожалением ответил секретарь. — Нам известно лишь, что молодой человек несколько дней живет в ее особняке, но его паспорт совершенно чист, и сам он не был замечен ни в чем подозрительном.

— Вот чего я и опасался, — со вздохом промолвил князь. — С таким детским лицом он просто обязан быть каким-нибудь взломщиком, а то и похуже. Следите за кабинетом, Карл. Если что-то случится, мне будет очень жаль моих собак. Это настоящие друзья, других таких сейчас не сыщешь!

— Не беспокойтесь, ваша светлость, — отозвался фон Лиденхоф, неприятно улыбаясь. — Ручаюсь вам, все будет хорошо.

Веничке очень хотелось вернуться к Лизоньке, но он пообещал Амалии, что будет выполнять все ее указания, а баронесса велела ему не смотреть на девушку и по возможности с ней не разговаривать. Веничка не понимал, каким образом подобное его поведение поможет ему вернуть Лизоньку, но он был по природе покладист и не стал возражать. К тому же юноше понравилось, как Амалия представляла его своим знакомым. Венедикт Корзухин — звучало солидно. Обычно все люди с первого же дня знакомства начинали величать его Веничкой, и никак иначе.

Поэтому он покорился судьбе, когда после танца Амалия повела его знакомиться с какими-то графинями, герцогами и принцами. Те почти все были носатые, страшные и навевали тоску. Потом появился кудрявый секретарь и начал с самым любезным видом обмениваться с Амалией колкостями. Потом было шампанское, показавшееся Веничке очень вкусным. Он выпил несколько бокалов, немножко захмелел и неведомо как оказался возле фонтана в холле, украшенного стилизованными фигурами муз и инициалами мадемуазель Лежандр. Появилась Амалия, на сей раз в сопровождении актрисы и весьма услужливого слуги, и увела его наверх.

А потом случилось нечто ужасное.

Глава 5 Шкатулка с драконами

— Потоп!

— Вода!

— Боже мой, какой ужас!

— Спасайся кто может! — героически выкрикнул чей-то захлебывающийся фальцет и угас.

Как потом выяснилось, князь Г. перемудрил с фонтаном в холле, а проще говоря — те, кто сооружал фонтан, что-то напутали с трубами. В результате вода хлынула на первый этаж, затопила кухню, подвал, комнаты слуг и стала подниматься по лестнице.

— Перекройте воду! — ревел князь, который, топая ногами, стоял на площадке лестницы. Вода волновалась всего десятком ступеней ниже. — Людвиг! Вильгельм! Черт бы вас всех побрал!

Посол добавил к вышесказанному несколько энергичных немецких выражений, которые, судя по всему, вселили храбрость в его людей. Кто-то догадался распахнуть двери, и вода широким потоком хлынула на улицу. Несколько слуг поспешили в подвал, через который пролегали трубы, и сумели-таки ценой нешуточных усилий перекрыть их.

— Ну? — крикнул князь в нетерпении, когда Карл фон Лиденхоф, грязный и уставший, поднимался по лестнице. — Что там случилось?

— Проклятый фонтан… — устало выдохнул тот. — Я говорил вашей светлости, что он тут лишний, но…

И оба, застыв на месте, уставились друг на друга.

— Кабинет! — крикнул князь и с прытью, весьма мало приличествующей его возрасту, бросился наверх. — Это был отвлекающий маневр!

— Если и так, то он вряд ли удался, — насмешливо откликнулся Карл.

Уже издалека князь расслышал яростный лай собак и несколько успокоился. Два огромных дога насели на дверь кабинета, царапая ее когтями. Князю пришлось прикрикнуть на них, чтобы псы стихли.

— Держу пари, что сейчас мы увидим вора, — объявил Карл и извлек из-за отворота сюртука небольшой револьвер. — И, честное слово, ему не поздоровится.

Князь достал ключ и открыл дверь. Псы залаяли еще яростнее, и посол отогнал их. Очень осторожно фон Лиденхоф заглянул внутрь и увидел ковер на полу, несколько крошечных шкафчиков со множеством ящиков, кресло, пару стульев, а посреди комнаты — круглый стол на фигурной ножке в виде сфинкса. Еще утром на этом столе стояла шкатулка, украшенная миниатюрными веерами и фигурками драконов. Теперь никакой шкатулки там не было, зато сидела пестрая кошечка и вылизывала лапку. Заметив вошедших, кошечка вся подобралась.

Посол кайзера и его секретарь озадаченно уставились друг на друга.

— Она издевается над нами, — мрачно обронил Карл.

На всякий случай фон Лиденхоф осмотрел кабинет, но прятаться там было явно негде. Убрав револьвер в карман, секретарь вышел из комнаты. Князь захлопнул дверь и запер ее на ключ.

— Хотел бы я узнать, — с расстановкой промолвил посол, — как ей удалось это провернуть.

— Весьма ловкий фокус, — согласился Карл. — Думаю, подробности мы узнаем от слуг, которые за ней следили. Утешает лишь одно: она ничего этим не добилась.

В коридоре мужчины увидели мадемуазель Лежандр.

— Баронесса Корф давно ушла? — на всякий случай спросил князь.

— Ушла? — воскликнула актриса. — Да она сидит наверху, не отходит от своего спутника. По-моему, ему стало нехорошо, он перепил шампанского.

— Ему что, и в самом деле стало плохо? — поразился князь. — А я был уверен… — Посол растерянно умолк.

— Мадемуазель, вы уверены, что они никуда не выходили? — вмешался Карл. — Ни он, ни она?

— Все время были у меня на глазах. — Актриса переводила взгляд с князя на его секретаря. — Что-нибудь не так?

Князь потер лоб. Получается, что баронесса Корф ловко отвлекла их внимание, а вместо нее действовал ее сообщник. Причем, если мадемуазель Лежандр сказала правду, сообщником никак не мог быть спутник баронессы, тот милый юноша с застенчивым лицом.

— Вот прохвосты, — проворчал Карл.

— Да уж, провели все-таки нас, — с тяжелым вздохом промолвил князь. — Карл, возвращаемся к господину маркизу. А вы, Мари, идите к гостям. Думаю, они переволновались из-за… неприятности с фонтаном.

Хмурясь, князь миновал несколько комнат и вошел в небольшую гостиную, обитую желтым шелком. Карл следовал за ним по пятам. При появлении обоих мужчин человек, сидевший в кресле, слегка приподнялся.

— Сидите, маркиз, сидите, — сказал князь.

— Потоп уже кончился? — несмело спросил представитель португальского короля.

— О да, — со смешком ответил князь. — Просто некая особа устроила его, чтобы добиться своего. Однако вернемся к нашим… м-м-м… делам. — Он вздохнул. — Вы запомнили содержание бумаг, которые я вам показывал? Или, может быть, хотите взглянуть на них еще раз?

— Если вас не затруднит, ваша светлость.

— Принесите бумаги, — велел Карлу посол, и секретарь, поклонившись, скрылся в секретном кабинете за потайной дверью.

Когда через минуту он показался оттуда, князь сразу же по выражению его лица понял: что-то неладно.

— Ваша светлость, — хрипло промолвил Карл, — я прошу прощения, но… Вы должны сами увидеть…

Извинившись перед маркизом, князь прошел в секретный кабинет и почти сразу же увидел знакомую шкатулку с драконами и веерами, которая стояла на столе… открытая.

— Но… но… — пролепетал князь, не веря своим глазам. — Где же договор? Где дополнение? О боже!

Со всех ног Карл бросился обратно в гостиную.

— Что-нибудь случилось? — забеспокоился маркиз.

— Случилось, — бросил секретарь. — Договор исчез. Послушайте, в ту комнату есть только один вход — отсюда, из гостиной… Вы были там? Вы трогали бумаги?

Португалец надулся:

— Вы смеете меня подозревать? Это смешно! Ваш слуга унес бумаги, вы же сами ему приказали…

— Слуга? — в один голос вскричали князь и его секретарь.

— Ну да! Когда вы услышали крики и побежали вниз… через несколько минут пришел слуга, сказал, что прорвало трубы и что вы велели ему спасать бумаги. Он спросил у меня, в кабинете ли они, и я ответил, что да… У него еще в руках была шкатулка… очаровательная вещица в китайском стиле… А что? Что-то не так?

— Как он выглядел? — простонал Карл. — На кого был похож тот слуга?

Тут португалец и вовсе смертельно обиделся:

— Вы хотите, чтобы я запоминал в лицо всяких лакеев? Право же, господа, это уже не смешно! Немолодой слуга, в ливрее вашего особняка… Да откуда мне знать, в конце концов? Если он у вас служит, вы и сами должны знать, о ком идет речь!

— Кажется, он вовсе у меня не служит, — мрачно проговорил князь. — И служит даже не на меня, а… Карл! Вы куда?

Не слушая его, секретарь пулей выскочил за дверь и не остановился, пока не добежал до охраняемого кабинета. Собаки радостно залаяли при его появлении, но он отогнал их досадливым жестом и распахнул дверь.

Кошка, сидевшая на столе, бесследно исчезла.

Глава 6 Мышеловка

— Амалия Константиновна, — тоном умирающего простонал Осетров, — вынужден вам напомнить, что я немолодой человек. А вы, сударыня… Вы заставили меня переодеваться… лазить по крышам, пугая котов… вводить в заблуждение людей…

Тут он, однако, не выдержал и рассмеялся. Баронесса, сидевшая в карете напротив, очаровательно улыбнулась.

— Однако я оказалась права, признайтесь. Кабинет, охраняемый свирепыми собаками, шкатулка с драконами и прочее — просто мышеловка. Рассчитанная, надо сказать, именно на меня.

— Думаете, Карл и старый князь решили таким образом свести с вами счеты? — проворчал Осетров.

— Уверена. Ведь в Берлине они уже использовали дополнение к договору как приманку, чтобы поймать нашего агента, и им это удалось. Нет ничего удивительного, что и в Париже они решили провернуть тот же трюк. Через якобы подкупленного лакея они дали вам знать, где именно находится интересующий нас документ. Мадемуазель Лежандр будто бы выхлопотала для меня приглашение, чтобы увидеть меня вблизи. Но чтобы наживка не вызывала сомнений, им пришлось примешать ко лжи часть правды. Потому что маркиз Алмейда в самом деле приехал в Париж, чтобы ознакомиться с договором и секретным дополнением. Значит, бумаги действительно находились где-то в особняке, но явно не в кабинете, охраняемом собаками. И тогда я начала понимать, как именно нам стоит действовать.

— Фонтан… — вздохнул Осетров. — Сначала вы решили устроить пожар, но это было бы слишком опасно. Залить дом водой оказалось проще. Пока люди метались туда-сюда, я проник в дом под видом слуги и…

Амалия укоризненно посмотрела на него.

— И вы забрались в кабинет, хотя я вам ясно дала понять, что это ловушка, — проворчала она. — Зачем?

— Затем, что я верю только собственным глазам, — парировал Осетров. — И я решил начать с кабинета, но мне не хотелось убивать собак. План особняка у меня был, и я просто забрался на крышу, а оттуда перелез в окно. Шкатулка стояла на столе, но она оказалась пустой — как вы и говорили.

— А кошка? — спросила Амалия. — Зачем вы ее туда принесли?

Осетров насупился.

— И вовсе не кошка, а кот, — объявил он. — Причем мартовский! Он сидел на крыше и вопил во все горло, а когда я появился, побежал за мной. Не успел я опомниться, как он заскочил в окно. Потом я сбежал и понятия не имею, что с ним стало.

— Похоже, кот тоже сбежал через окно, — отозвалась Амалия. — Но из-за него князь считает меня теперь чуть ли не исчадием ада. Он уверен, что таким образом я предерзко бросила ему вызов. Словно он ставил мышеловку, думая поймать мышь, но не подозревал, что этим зверем оказалась кошка.

— Словом, я убедился, что вы были совершенно правы, — вздохнул Осетров. — Ну а потом я просто отыскал Алмейду, как вы и велели, и объявил, что князь поручил мне спасать бумаги. У маркиза не возникло даже тени сомнения, ведь так естественно спасать секретные документы в чрезвычайной ситуации.

— И пока вы действовали, я изо всех сил отвлекала на себя внимание, — усмехнулась Амалия. — И, конечно, мой спутник тоже не давал немцам покоя. У него такая положительная внешность, что они, подобно вам, решили: за ним нужен глаз да глаз. Зато слуги, которые следили за нами по приказу хозяина, равно как и мадемуазель Лежандр, могут с чистой совестью засвидетельствовать, что ни Корзухин, ни я даже не приближались к кабинету, где в заветной шкатулке будто бы лежали важные бумаги.

— В общем, все получилось замечательно, — задумчиво промолвил Осетров, — но, признаться, я не понимаю, каким образом вы догадались насчет Андрея Ивановича.

— Какого еще Андрея Ивановича? — удивилась баронесса.

— Госпожа Светлицкая рассказала одному из служащих посольства, что вы вроде бы признали в нем растратчика, который бежал от суда за границу, а он всерьез занервничал, когда вы сказали об этом, — напомнил Осетров. — Госпожа Светлицкая не на шутку встревожилась, потому что прочила молодого человека в женихи внучке, и я велел на всякий случай навести справки.

— Только не говорите мне, что он действительно оказался растратчиком, — проворчала Амалия.

— Нет, — с удивительной покладистостью согласился Осетров. — Он всего лишь брачный аферист, который специализируется на богатых невестах. Как мы полагаем, в Европе у него уже есть не то пять, не то шесть жен. Впрочем, французская полиция с ним разберется.

— Однако! — вырвалось у баронессы. — Но я ничего такого не имела в виду.

— В смысле?

— Хотела бы я посмотреть, как вы будете выглядеть, если в вашем присутствии кто-то начнет ронять намеки, что вы были под судом… — усмехнулась Амалия. — Конечно же, любой человек стал бы бледнеть и нервничать, даже если совершенно чист. И Андрей Иванович не явился исключением… Но мне никакого дела до него не было, просто я обещала Веничке, что верну ему невесту. Я пришла с ним на бал, чтобы Лиза стала его ревновать, ну и когда представился случай, сказала нелицеприятную вещь о ее новом поклоннике, которая должна была посеять сомнения у девушки и ее бабушки. Но я даже не предполагала, что окажусь почти права.

— Вы всегда правы, Амалия Константиновна, — заметил Осетров. — Ну и что там с вашим протеже? У него все хорошо?

— О, замечательно! — отозвалась баронесса. — Лиза горько раскаивалась, что дала ему отставку, и они уже отличнейшим образом помирились. Стоило ей почувствовать, что она может его потерять, как девушка сразу же решила, что Веничка непременно ей нужен.

— И все благодаря вам, Амалия Константиновна, — улыбнулся Осетров. — Потому что вы всегда все знаете наперед… и потому что в сердцах человеческих для вас нет тайн. Именно поэтому мы не можем без вас обойтись.

— Вы опять станете мне предлагать вернуться в особую службу? — подняла брови его собеседница. — Не надо, прошу вас. Все равно вы услышите не тот ответ, который мог бы вам понравиться.

— Ах, Амалия Константиновна, Амалия Константиновна… — покачал головой Осетров. — Только не говорите, что мы нужны вам меньше, чем вы нам. Обычная жизнь, госпожа баронесса, может устроить только обычных людей. У нас с вами — другой удел. Если вы снова будете с нами…

Он хотел сказать еще что-то, но тут заметил, что Амалия со встревоженным видом смотрит в окно. Карета медленно плыла вдоль набережной.

— Нет, этого не может быть! — сердито сказала баронесса. — Честное слово, он опять стоит на мосту. На том же самом. Кучер, поворачивай!

И в самом деле, когда карета обогнула статую короля Генриха, оказалось, что нарядный господин, стоящий возле парапета, не кто иной, как Веничка Корзухин. Видя, как юноша мечтательно смотрит на реку, Осетров сразу же заподозрил самое худшее. У ног Венички важно расхаживал маленький парижский голубь, настоящий боевой голубь с ободранным вчистую хвостом.

— Веничка! — позвала Амалия, выходя из кареты. — Что с вами? Где Лиза? Вы же собирались поехать с ней на ипподром в Шантийи и заодно поговорить с ее бабушкой о… о вашем предложении. Так что случилось? Или вас опять опередил какой-нибудь инженер? — уже сердито добавила баронесса.

— Он не инженер, а мошенник и плут, — печально ответствовал Веничка. — Лизонька сказала, что Андрей Иванович ей никогда не нравился, она всегда чувствовала, что с ним что-то не так. Но он нравился бабушке, а Лизонька боялась ей перечить.

— Вот и прекрасно, что все так сложилось и вам никто больше не мешает, — по-отечески одобрил Осетров. — Вы и Лиза — прелестная пара. Уверен, что вы поженитесь и будете совершенно счастливы… пусть даже сегодня и разошлись во мнениях о том, на какую лошадь надо ставить.

Веничка озадаченно заморгал глазами.

— Кто вам сказал, что мы поженимся? — наконец спросил он.

— А вы разве не хотите? — удивился Осетров.

— Да, конечно, Лизонька очень милая девушка, — промямлил Веничка, избегая его взглядом. — Но, если уж на то пошло… куда ей до… до некоторых… Да вот хотя бы до Амалии Константиновны, вот!

И, вымолвив последнюю фразу, молодой человек густо покраснел.

— Веничка, — баронесса подалась вперед, — друг мой, уж не хотите ли вы сказать, что вы и Лиза больше не…

— Ну конечно! — обрадованно вскричал Веничка. — Еще моя тетушка про нее говорила: вертихвостка… А я не верил… А моя тетушка — добрейшей души человек! Уверен, вы ей понравитесь, Амалия Константиновна… А если нет… ну я как-нибудь переживу.

Амалия и Осетров обменялись взглядами.

— Да… — вздохнул резидент, не скрывая улыбки. — Этого вы никак не могли предусмотреть!

Маленький голубь взлетел на парапет и согласно курлыкнул. Над Парижем плыли облака, отражаясь в зеленой Сене. Бронзовый король Генрих, летевший над рекой в бессмертие и воздушную синеву, приосанился в седле и послал обескураженной баронессе Корф воздушный поцелуй.

Анна и Сергей Литвиновы Токката ре минор

Телефон зазвонил в три утра.

Костик в полусне простонал: «Ёшь твою медь!» Катя выскользнула из-под одеяла, заспешила в гостиную, к аппарату.

— Любовничек, — предсказал Костя.

Катя промолчала.

— Или братец твой бешеный, — предположил Костя.

Катя снова не ответила.

Спеша к телефону по холодной ночной квартире, она вдруг увидела себя со стороны: глупая ночнушка, виноватый голос, нелюбимый Костик в ее постели… И подумала: пожалуй, никогда, ни разу в жизни, она не была счастлива…

* * *

Катю чуть не с пеленок именовали кроликом. Кролик, милый, пушистый и безответный зверек. Хочешь — играй с ним, таскай за длинные уши. А когда надоест — можно и на шапку пустить.

Вот, например, картинка из раннего детства. У родителей гости, уже покончено с тарталетками и горячим, впереди — хоровое пение, танцы и сладкий стол. Но прежде требуется интермедия. Брат с сестрой в спектаклях никогда не участвуют. Мама командует:

— Ка-атрин! Приведите Катрин!

Катя уже наготове: накрахмаленное платье, отутюженный бант, лаковые туфельки. Смущенная няня жмется в сторонке, а Катюша стоит на стуле и декламирует:

— У лукоморья дуб зеленый…

Гостей хватает ненадолго — на «невиданных дорожках» публика начинает переговариваться и аплодировать. Тогда мама повелевает:

— Довольно, Катрин… Спасибо.

Все, концерт окончен. Ступай, крольчишка, в свою нору. А от праздника тебе достанется кусок торта — кухарка сбережет девочке к завтраку…

Торты в их семье пеклись знатные. Кухарка то и дело представляла на суд родителей бисквит с пьяной вишней по секретному рецепту Молоховец или абрикосовое суфле а-ля мадам Помпадур.

И когда у Катюши не ладилось со школой, не получалось с французским, не выходило с теннисом — она бежала за утешением на кухню. Забиралась на угловой стульчик (под ним стояло огромное сито для просева муки), шелестела страницами кулинарных книг, слушала монотонное кухаркино:

— Обижают мою кровиночку… Дрессируют моего кроличка… Только что ж, кролика многому не научишь…

Катя и правда к восемнадцати годам только готовить и научилась. Ну и по мелочи: немного английского, музыкальная школа на троечки и фокстрот на танцевальных курсах. Куда ей до брата с сестрой — она им словно не родная, а откуда-то из капусты.

Катин брат в четыре года попал в секцию тенниса. Через месяц восхищенный тренер звонил родителям: «У вашего сына исключительный талант. Физические данные плюс ум, усердие и спокойный характер. Вы согласны вырастить из него чемпиона?»

Конечно, родители согласились, и уже с пятнадцати лет Миша играл в профессиональных теннисных турнирах. Сейчас он тренировался во Франции, на кортах Берси, и присылал маме с папой первые, пока небольшие, чеки за победы.

Катина сестра легко прошла все четыре отборочных тура и поступила в хореографическое училище при Большом театре. С младших классов блистала на учебных концертах, а сейчас вводилась в «Жизель» на подружку невесты. Предполагалось, что в Большом она изящно минует кордебалет и сразу же попадет в основной состав.

А вот Катины учителя и тренеры родителям не звонили никогда. А при встречах тактично сообщали, что «девочка не тянет»… И на фигурное ее водили, и в изокружок, и в школу скорочтения. Но Катя нигде не задерживалась. А после школы даже в банальный педагогический поступить не смогла.

Когда она провалилась в институт, в семье не удивились и не расстроились. Мама порешила:

— Больше и пытаться не будем, пустая трата денег. Через годик замуж пойдешь. А пока порезвись… нагуляйся.

Брат с сестрой — у обоих времени на прогулки не было — Кате завидовали. «Вот везет!.. Нам бы так! Не работать! Да хоть не год! Хотя б недельку!»

А Катя завидовала им. Эх, если бы она тоже была при деле… Играть бы ей в теннис, как брат! Или танцевать, как сестра! Но у нее даже быть свободной не выходило…

Едва Катя слегка выбралась из-под гнета родителей, как немедленно угодила в новый капкан. Первый же мужчина, Костик, прилип к ней намертво. То ли борщами его Катя пленила, то ли мягким характером.

В общем, Костя постановил:

— Ты моя, Катерина. Сбежать даже и не пытайся.

Катя, кролик, поддалась. В конце концов, у Кости красивые бицепсы, черный джип и даже диплом о высшем образовании.

Катина сестра по поводу Кости снисходительно сказала: «Наверно, тебе такой и нужен… самец».

А Катин брат, Миша, расстроился, попросил: «Гони ты, Катюшка, прочь этого дуболома».

Но гонять людей Катя не умела. Да и чем-то (уверенный в себе, сильный) Костик был, пожалуй, неплох.

Правда, нагуляться в его компании никак не получалось.

В рестораны Костя ее не брал («Зачем ты мне там, я в кабаках о делах разговариваю»). В кино не водил («Бред собачий: за свои деньги чужой попкорн нюхать!»). И за границу только один раз вывозил — в скучнейшие Карловы Вары ездили, Костину язву лечить.

…А единственная подруга в три часа ночи звонит и сообщает:

— Я улетаю в Париж!

— Верочка… что ж ты звонишь так поздно? — вздыхает Катя. — Мы спим уже давно…

Но разве Верку смутишь такой ерундой!

— Кать, я б тебе не звонила… но тут дело на сто… нет, какие сто, на миллион долларов!

Когда-то Катя представляла (глупые мечты, детские!), что она умная, важная и незаменимая деловая леди. Или, допустим, талантливый хирург. Или, забирай выше, офицер ФСБ. И вот ей звонят в три часа ночи и сообщают, что где-то как воздух нужна ее помощь.

Нужным людям, наверно, действительно звонят по ночам. А кому может быть нужна Катя-кролик?

— Ты ноты помнишь? — огорошивает подругу Верка. — Бемоли, бекары всякие?

— Помню. Но…

— И что такое регистр — знаешь? На сольфеджио, наверно, проходили.

— Да. А…

— И в консерватории бывала, орган от арфы отличишь.

— Вер, я не понимаю…

— Выручи меня, Христом Богом, чем хочешь прошу. Улететь надо — незнамо как. Срочно, завтра с утра. Личная жизнь решается. Из Парижа «Шанели» тебе навезу, «Диора», «Вдовы Клико», что попросишь.

— Да что делать-то? — потеряла терпение Катя.

— Я на хал турку одну подрядилась. Квалификация, конечно, не моя, но деньги-то никогда не лишние. А тут, видишь, эта поездка… Подмени меня завтра вечером, а?

Катя не удержалась — фыркнула.

Верка — выпускница музучилища, работает концертмейстером. Аккомпанирует скрипачам, флейтистам и прочим-всяким. Хвалится, что память у нее безразмерная и репертуар — «панорамный».

А Катя способна исполнить «К Элизе» и классический вальс Грибоедова. Вот и все, что осталось от выстраданной «музыкалки». Ну и где связь?

— Работка плевая, обучу за час, — уверила Катю. — Необходимы начальные музыкальные знания, это у тебя есть, плюс нахальство… ну… тоже научу, как смогу.

— На барабанах в оркестре сыграть? — пошутила Катя.

— Не. Это у тебя не выйдет, — серьезно ответила Вера. — В оркестре играть — знаешь слух какой нужен? Задачка попроще. На органном концерте завтра выступать будешь. Эй, что молчишь-то? Катя, ку-ку!

* * *

Катя миновала памятник Петру Ильичу Чайковскому. Ей всегда бывало здесь грустно: все кого-то ждут, встречают, предвкушают — не только музыку, но и приятный вечер. «А мы с Чайковским — не у дел. Оба гранитные».

Композитор снисходительно взирал на принаряженную толпу: бабулечки со свежеуложенными буклями, девушки с пакетами туфелек-сменок, примерные семьи (жены — счастливы, мужья — печальны).

Катя бросала сторожкие взгляды на молодых людей — тех, что при костюмах и букетах цветов. «Хоть бы один из них ждал меня! Пусть даже вон тот, самый завалящий — в очках и с одинокой гвоздикой».

Но юноши равнодушно скользили по ней мимолетными взглядами и радостно бросались навстречу своим дамам. Обнимали их, целовали, ласково гладили по щеке. Интересно, откуда ж берутся такие, кто водит своих девушек в консерваторию?! Катя однажды имела глупость Костика туда пригласить — ух, он смеялся…

«Вот они все пойдут сейчас на концерт. А после — ужинать или хотя бы бродить по бульварам. А потом — такси и любопытный водитель: ему ведь интересно, что происходит на заднем сиденье… А я… я одна, я все время одна…»

И неизвестно еще, чем кончится для нее этот вечер.

…Остаток ночи и раннее утро Катя с Верой провели на сцене Большого зала консерватории, у органа.

Катя с удивлением узнала, что органист, оказывается, сам, в одиночку, выступать не может. У него обязательно есть помощник. Эту роль ей и приуготовила заботливая подруга. И теперь Вера вводила Катю в круг ее новых обязанностей:

— Орган — штука сложная, полной самоотдачи требует. Органист за концерт килограмма три сбрасывает. Он ведь и руками, и ногами играет — тут знаешь какая координация нужна?

— Ну а я-то чем помогу? Пот ему вытирать буду?

— Иногда и пот приходится вытирать, — уверила Верка. — Но главное — ноты перелистывать и регистры переключать.

Катя поразилась: оказывается, орган то ревет, то плачет только потому, что помощник в нужный момент дергает за специальные рычажки-регистры. Расположены они неудобно — сбоку клавиатуры, по обе стороны от исполнителя, и помощнику весь концерт приходится бегать вокруг него.

— Ни в коем случае каблуки не надевай! — напутствовала подруга. — Органист во время концерта злой. Не дай бог цокнешь случайно — лягаться начнет. А однажды я с регистром напутала — так он мне вообще ногу оттоптал.

Кате становилось все страшнее и страшнее. А Верка продолжала лить в огонь масло:

— И за страницами следи со всех глаз! На половинку ноты опоздаешь — он уже слюнями брызжет. Потом в антракте может цветами исхлестать.

— Вер… может, ты еще кого-нибудь поищешь? — жалобно попросила Катя. — У меня слух-то, ты знаешь, не очень… Да и регистры эти… как я их все запомню?!

— Катерина! Ну кого я найду?! — сердилась подруга. — У нас у всех расписание плотное, вечера заняты. Скажи спасибо, хоть есть возможность с утра потренироваться!

— Спасибо, конечно, — пробормотала Катя.

…Костя наговорил ей много обидного, когда в пять утра она побежала на первый поезд метро… Напоследок заявил:

— Точно кролик! Совсем без мозгов… Надо ж такое придумать: в ка-ан-сэр-ваторию она собралась! В пять утра! Кому лапшу вешаешь?

— Уж лучше в консерваторию, чем, как ты, в казино, — пробурчала Катя и хлопнула входной дверью.

Шварк раздался на весь подъезд. В соседней квартире аж собака залаяла. А Катя с удивлением отметила: ей полегчало.

…В утренней консерватории было что-то торжественное и мистическое: заспанная вахтерша, гулкий зал, строгие лица композиторов на стенах… Орган, казалось Кате, смотрел на нее снисходительно: куда, мол, тебе до меня, кролик…

Верка позволила подруге изобразить «собачий вальс». Даже столь примитивные звуки на органе вышли торжественными, эпохальными. А Рубинштейн на портрете от легкомысленной мелодии, привиделось Кате, скривился…

— Все, хорош баловаться, — постановила Верка. — Давай делом займемся. Смотри, вот они, регистры. Запоминай. Но я тебе еще и картинку дам, там нарисовано, как они расположены. А вот ноты — вся сегодняшняя программа. Сплошной Бах. Дома обязательно проиграй, чтоб запомнить, когда страничку перелистывать. А вот, видишь, в нотах значки: когда какой регистр включать. Тоже заучи назубок. И смотри не опаздывай — великий Гинзбург перед концертом кофе требует. Любит, чтоб не буфетчица подавала, а помощница.

— Вера! Я… я не успею все это запомнить! И проиграть… Да я пять лет за инструмент не садилась! И памяти у меня нет! Особенно музыкальной…

— Катюшка, милая, солнышко, ну пойми ты! Надо мне улететь, надо! Я, может, оттуда с обручальным кольцом вернусь, понимаешь? А тут — какой-то концерт. Но не могу же я просто не прийти! Представляешь, что будет, если Гинзбург без помощницы останется?

«Ну а я-то тут при чем?» — устало подумала Катя. Но, конечно, промолчала.

…Весь день до пяти она мучила старенькое домашнее фортепьяно. С грехом пополам, двумя пальцами, изображала Баха. К третьему часу мучений соседи принялись колотить в стену. Но Катя стучала и стучала по клавишам, бормоча: «Туру-рум… страница… рурурурурурум…регистр…пу-у-ум…регистр…»

В четыре позвонил Костя. Сказал ласково, будто б и не орал на нее в ночи:

— Я сегодня рано приду, часов в восемь. Ужин организуешь?

— Ужин… там в холодильнике плов остался. Разогревай. Я часов в десять вернусь.

— Снова в консерваторию собралась? — издевательски уточнил он.

— В консерваторию, — спокойно ответила Катя. И пригласила: — Хочешь — приходи. Органный концерт Гарри Гинзбурга, в Большом зале. А я Гинзбургу помогать буду.

— В каком, интересно, смысле — помогать? — поинтересовался Костя.

Катя, испуганная, уставшая, злая, не удержалась:

— Да уж не в таком, как тебе твоя секретарша помогает.

— Катерина, — строго попросил Костя. — Ты выражения выбирай.

— Пошел ты… — пробормотала Катя.

Эту конструкцию она употребила впервые в жизни.

Не дожидаясь Костиного ответа, положила трубку и ошалело повторила: «Пошел ты!»

Грубые слова звучали музыкой. Ай да она, ай да кролик!

* * *

Гарри Гинзбург встретил новую помощницу ласково:

— Красавица какая: шейка худенькая, ручки тоненькие…

Катина правая рука немедленно оказалась в объятиях его жарких губ.

— Э… рада познакомиться с вами… Гарри… э-э…

— Для тебя — просто Гарри.

Он оставил в покое ее кисть и притянул девушку к себе. Катя приготовилась вырываться, но Гинзбург лапать ее не стал. Просто сжал ее со всей мощи и выдохнул в ухо:

— Смотри, цыпочка… Вера мне позвонила, за тебя поручилась. Классная, сказала, специалистка. Так что гляди. Чтоб сработала как по нотам.

Слегка сжал ее шею огромной лапищей:

— А ошибешься — после концерта лично удавлю. Все, беги скоренько за кофе. Без сахара, двойной.

* * *

Гарри Гинзбург считался лучшим органистом страны.

— Зал полный, — сообщила Кате участливая билетерша. — В партере — помощник мэра, в амфитеатре — американский посол и музыкальные критики… — И без перехода: — Ты молодая такая, дочка… Смотри, не подведи Гинзбурга.

За пять минут до начала к Кате подошла брюзгливая дама в вечернем платье:

— Ты… как там тебя…

— Катя.

Дама закатила глаза:

— Фамилия твоя!

— Камышова.

— Не сестра Камышовой? — оживилась тетка. — Балерине Камышовой? Вроде похожа…

— Нет. Не сестра, — решительно открестилась от семьи Катя.

— Ну, с богом, — объявила дама и решительно поцокала по паркету сцены.

— Вечер органной музыки. В программе — Иоганн Себастьян Бах. Исполняет… заслуженный артист России, лауреат международных конкурсов… Гарри Гинзбург… помощник органиста — Екатерина Камышова.

…А зал — он как огромное животное. Лица, глаза, одежда, бриллианты сливаются в причудливый комок. И все рецепторы комка направлены на сцену, сконцентрированы на Гинзбурге, настроены на музыку.

— Бах. Фантазия и фуга.

Легко и быстро распахнуть ноты. Включить первый регистр. Отступить. Гинзбург улыбается ей, его пальцы замирают над клавиатурой…

«Я — не кролик! Я больше не кролик!»

Аккорды. Вот это мощь! Никакого сравнения, если слушать из зала… Ту-рум… регистр… страница… как хорошо, что она чуть не наизусть эту «Фантазию» вызубрила… регистр… Гинзбург спокоен, она все делает правильно. И кто посмел говорить, что «у нашего кролика память — ноль»?

Аплодисменты. Гинзбург кланяется. Катя скромно стоит в сторонке, смотрит в зверя-зал, дышит его энергией.

Гарри возвращается к органу, шипит:

— Страницами не шелести. Безрукая.

Ну, это не упрек. Интересно, как ему может мешать шелест, когда от органа такой грохот стоит?

На втором произведении Катя чуть-чуть запаздывает с регистром и, как предсказывала подруга, получает от мастера ощутимый пинок ногой. Кажется, даже колготки поехали. Ладно, переживем. Сама виновата.

Катя уже успевает поглядывать в зал. С удовольствием выхватывает заинтересованные лица мужчин. Мужчины смотрят отнюдь не на Гинзбурга… И Катя инстинктивно выпрямляет спину, украдкой подправляет прическу. А что, на нее тоже вполне можно полюбоваться!

…В антракте Катя снова и снова проглядывает программные произведения: она обязана все запомнить. Не сбиться. Отработать весь концерт на высший балл.

С ума сойти, у нее ведь никогда в жизни не было высшего балла! Ни по единому предмету!

Гинзбург весь антракт одобрительно наблюдает за ее занятиями. Даже не злится, что Катя страницами в его присутствии шелестит. А за одну минуту до выхода на сцену ехидно говорит:

— Про бисы не забыла?

— Про что? — не понимает Катя.

Ведущая концерта бросает на нее снисходительный взгляд. Гинзбург не менее снисходительно поясняет:

— Благодарные зрители. Бурные аплодисменты. Не репертуар же мне на бис повторять!

— А что? — холодеет Катя.

— Как обычно, — пожимает плечами Гинзбург. — Токката ре минор. Я думал, ты в курсе…

— И где… где ноты?

Ведущая тем временем выходит в зал:

— Начинаем второе отделение концерта…

— Токкату ре минор каждый уважающий себя музыкант знает на память, — чеканит Гинзбург и гордым шагом выходит на сцену.

* * *

Программу второго отделения Катя отработала, словно отлаженный автомат. Не ошиблась ни разу. Не запоздала ни на долю секунды. И даже немного хулиганила — перед тем как переворачивать страничку, мимолетно прижималась к плечу Гинзбурга грудью. Органист, кажется, не возражал. Когда кланялся — обязательно делал небрежный жест в сторону Кати: мол, и ей похлопайте, она тоже в концерте участвует.

Публика охотно аплодировала и ей — особенно один молодой человек старался, из первого ряда. На коленях он держал роскошную, долларов за триста, корзинищу с орхидеями. Разительный контраст с чахлыми астрочками, что принесла прочая публика. Видно, родственник Гинзбурга. Пришел поздравить с удачным концертом. «Мне бы такого… племянника», — мимолетно подумала она — и тут же о молодом человеке забыла. Не до него. Нужно срочно придумывать, как спасаться…

Катя изо всех сил демонстрировала: она невозмутима, она профессиональна, и работа помощника органиста для нее мимолетное занятие, просто халтурка. А в голове, как цунами, носились панические мысли: «Токката ре минор… Ну, знаю я ее, эту токкату: люлюлю-люлюлюлюлюля! И Гинзбург ее без нот играть будет, значит, хотя бы страницы переворачивать не надо. Но регистры? Откуда мне знать, когда какой регистр включать? А Верка, зараза, ничего не сказала…»

С каждым новым произведением публика хлопала все жарче и жарче. Даже надеяться нечего — на бис Гинзбурга вызывать будут. И на первых аккордах знаменитой токкаты зал восторженно завопит. А потом… потом Катя ошибется с регистром, и вместо мощных, наводящих дрожь звуков орган откликнется жалобным, похожим на стон клавесина писком…

«Бежать. Бежать отсюда. И пусть Верка отдувается как хочет. Но… но как же публика? Вон глаза у всех горят… А красавчик с корзиной орхидей так возбудился, аж румянец на всю щеку… Ручкой в такт подмахивает, на меня косяки кидает… Неужели из-за меня не будет бисов? И что будет делать Гинзбург? Начнет переключать регистры сам?»

…Программа между тем стремительно завершалась. Сейчас, вот сейчас и начнутся бисы — ее позор. А что, если… Если просто подумать логически? Она ведь уже освоила, как именно звучит орган в данном конкретном регистре. Вот и будем переключать их, руководствуясь простой логикой!

«На первом же регистре логика даст сбой. Токката захлебнется, зал загудит, а Гинзбург задушит, как обещал. И этот парень из первого ряда презрительно пожмет плечами. Вот, подумает, дура… Нет, я не могу ошибиться. Никак. Не имею права».

Концерт завершился. Гинзбург кланялся, уходил, но аплодисменты призывали его снова и снова. На сцену вереницей тянулись бабули с гвоздичками, дамочки с астрами, дети с тюльпанами…

Парень из первого ряда свою корзину Гинзбургу не дарил.

Наконец Гарри снова уселся за орган.

Катя, будто бы делала это всю жизнь, включила нужный регистр. Какой, угадала верно — Гинзбург благосклонно кивнул.

На первых же аккордах зал, как и ожидалось, завопил.

«Тоже мне, консерватория», — фыркнула про себя Катя. Она напряженно ждала, пока закончится величественное вступление. Дальше, она помнила, пойдут более спокойные такты в высокой тональности — а им, кажется, нужен вот этот регистр… Оп, она опять угадала. Гинзбург ей даже одобрительно кивнул.

И тут Катя почувствовала: ее переполняет восхитительное, никогда в жизни не изведанное ощущение. Наркоманы, наверно, называют его кайфом. Но на самом деле никакой кайф с этим не сравнится! Не сравнится с клубком легкости, и гордости, и ответственности, и гармонии. Все в одном, непередаваемо легком и пьянящем ощущении.

Регистр… опять регистр… а тут — понижаем тональность… новый регистр… финал… публика затаила дыхание… все!

Гинзбург устало бросил руки на колени. Катя глубоко вздохнула. Зрители повскакали с мест. «Браво! Браво!»

Парень с орхидеями наконец направился на сцену. Гинзбург встретил его благосклонным взглядом. Корзинщик вежливо улыбнулся органисту, аккуратно обошел его и вручил цветы Кате.

— Вы были великолепны, — прошептал он. И быстро ретировался со сцены под неодобрительным взглядом Гинзбурга.

* * *

Костя встретил ее в коридоре. Это прогресс — раньше он просто из гостиной орал: «Ты, что ли, Катька?»

Катя молча прошла в прихожую. Поставила корзинку на пол. До чего орхидеи-то хороши!

Явно из дорогой оранжереи, на лотках такие не продают.

— Та-ак… неплохая корзиночка… — задумчиво протянул Костя. — Где взяла?

— Подарок.

— От кого?

— От благодарного зрителя.

— И за какие, интересно, заслуги?

— Костя… Я очень устала…

— Да-да, я понимаю. Устала. Такие цветочки за просто так не дарят. Надо отрабатывать.

— Слушай, ты что — больной?

— Что-о?

— С крышей, говорю, у тебя все в порядке? Работа с шипучим Гинзбургом явно улучшила Катину реакцию — от пощечины она увернулась. Хорошо, что разуться не успела. Все, с нее хватит.

— Костик, ищи себе новое помещение. Даю тебе день — и чтобы духу твоего в квартире не было. Ясно?

Он идиот, просто бездарный, наглый, тупой идиот! И она сама тоже дурочка, сколько терпела…

— Слушай, ты, крысятина…

— Не дай бог, в квартире что сломаешь или побьешь. Засужу. И брату нажалуюсь — он тебя в порошок сотрет.

Костя побледнел. Катя напружинилась — сейчас опять замахнется. Но Костя трогать ее не стал. Он неуверенно произнес:

— Че, ты правда, что ли, на органном концерте была?

— Не просто была, а ра-бо-та-ла, — раздельно произнесла Катя. И отперла дверь.

— Эй, ну все, ладно, проехали… — Костин голос прозвучал виновато. — Не уходи.

— Нет уж, Костя. Уйду, — злорадно произнесла Катя.

— И куда же?

Катя пожала плечами:

— Найду куда.

И снова, уже второй раз за день, хлопнула дверью.

Признаться, она ждала, что Костя помчится за ней. Но нет, тихо. Не настолько, значит, она ему нужна, чтобы за ней по лестнице бегать. Ну и прекрасно. А он ей вообще не нужен.

Катя вышла из подъезда, мимолетно взглянула на свои окна. Костиной физиономии не выглядывало, из-за распахнутой форточки ее квартиры вырывалась мелодийка «Металлики».

«Типа, мне и без тебя хорошо», — поняла Катя.

Ладно. Переживем. Только вот куда ей идти сейчас? Время — десять вечера. К родителям? Стыдно… Единственная подруга, Верка, благополучно уехала… К сестре? Неудобно, засмеет. Что, спросит, выгнал тебя твой самец?.. К брату? Во Францию?

Катя присела на лавочку, задумалась. А что, виза у нее многократная, Мишка настоял, чтобы у всех родных такие в паспортах стояли: будете, говорил, приезжать ко мне, когда захотите. Сестра уже два раза летала, родители — те вообще каждый месяц. Только она, Катя, «сидела под Костей». А тот к Мишке ехать не желал. Ну и одну ее, разумеется, не отпускал.

Катя вытянула из сумочки телефон, набрала Мишин номер.

— Ой, Катюха! — обрадовался брат. — Вот веришь, нет — как раз сейчас о тебе думал. Соскучился — просто сил никаких. И по мордахе твоей скучаю, и по борщам твоим знатным…

— Ну, раз скучаешь, — улыбнулась Катя, — могу тебе борщ хоть завтра сварить.

— Катька! Чучело! Что ты дразнишься? Ты же знаешь — у меня турнир на носу, как я приеду?

— А что, у вас в Париже свекла не продается?

— Катя… ты шутишь.

— Ничего подобного. Ты не в курсе, когда ближайший самолет?

— Минутку…

Брат — молодец, спокойный, как удав. Наверно, поэтому и в турнирах побеждает: соперники психуют, а ему хоть бы хны.

— Слушаешь? «Аэрофлот» с «Эйр Франсом» на сегодня уже отлетались. Но в половине первого есть чартер. Успеешь?

— Успею.

— Ты одна? Без Костика?

— Я теперь вообще без Костика.

— Тогда частника, в Шереметьево ехать, не бери. Государственное такси поймай, хорошо?

Во братец дает — хоть бы удивился, поразился, заохал! Нет, все ее новости воспринял как должное.

— Все, Катюха, уже опаздываешь. Тебе ведь еще билет покупать. Мухой дуй в Шереметьево, — приказал Миша.

* * *

В аэропорту Шарль де Голль Катю встречали двое. Брат Миша — выглядел он встревоженно — и… довольная, ухмыляющаяся Верка.

— С приездом, органистка! — завопила подруга.

— Привет, сестренка, — заулыбался брат. Катя то ли от удивления, то ли от тряского ночного перелета потеряла дар речи. Открывала рот, но слов не получалось.

— Эй, мумия, очнись! — весело тормошила ее Вера.

— Катюша, ты в порядке? — тревожно спрашивал Миша.

— Ты… ты что здесь делаешь? — выдавила наконец Катя.

— А что — не видишь? — хохотнула подруга. — С твоим Мишкой дружу! Работаю на него. Теннисные мячики ему подбираю.

— Но… но ты же сказала, что у тебя в Париже что-то срочное… личная жизнь решается…

— А наврала, — легко призналась подруга. — Специально. А то б ты Гинзбургу помогать не пошла б.

— Но зачем? — тихо спросила Катя.

— Девочки, вперед, — попросил Миша. — Что на проходе-то стоим!

— Нет, пусть она скажет! — Катя вспомнила тяжелейший вчерашний день: ссоры с Костиком, страх на концерте, панику в ожидании проклятой токкаты…

Вместо Веры ответил Миша:

— Да затем, Катя… Это наш с Верочкой общий заговор. Встряхнуть тебя решили. Развеселить. Развлечь. Вытянуть из трясины.

— Ничего себе встряска, — дрожащими губами пробормотала Катя.

— Только не ври, что тебе не понравилось, — заявила Верка.

«Разумеется, нет», — подумала Катя. И промолчала.

* * *

Как ни отговаривали ее Вера с Мишей, на следующее утро Катя первым делом взялась за борщ.

Самолично отправилась в овощную лавчонку у подножия дома.

Без проблем объяснила торговцу, что ей нужны морковка, капуста, лук и свекла.

— Votre Francois est admirable… Et vous — aussi[16], — прошелестел продавец, вручая Кате покупки.

А она запоздало подумала: «И чего я раньше считала, что по-французски не говорю?»

Борщ удался на славу. Миша очень переживал, что добавки ему нельзя — впереди тренировка.

— Я тоже с тобой пойду, — попросилась Катя. — Буду тебе мячики подбирать.

— Мячики? Нет. Мячики мне Верочка подбирает, — помотал головой Миша. — А ты, если хочешь, можешь мне под удар накидывать. На ракетку. Сможешь?

— Ну, если уж токкату вспомнить смогла… — пробормотала Катя. — А теннисом я все-таки когда-то занималась…

Накидывать мячи оказалось сущим пустяком. Катя, стоя у сетки, просто кидала мячик в центр Мишиной ракетки, а тот отбивал ее подачи мощными ударами по задней линии. Верка шустрила на подсобных работах — собирала отбитые мячики и приносила их Кате.

Все трое так увлеклись, что не заметили, как на корте появился посторонний.

— Вот это девушка! — услышали они. Миша опустил ракетку и улыбнулся. Верка хитро закусила губу. Катя резко обернулась — и увидела… молодого человека со вчерашнего концерта. Он стоял у входа на корт и держал в руках корзину с нежными и сильными орхидеями.

— Ой… — прошептала Катя.

— Привет, Димка! — замахала гостю Верка. А брат остановился, представил незнакомца:

— Мой партнер по сборной, Дмитрий Солодовников.

И, обращаясь к нему, резюмировал:

— Я так и знал, что моя сестренка тебе сразу понравится.

Татьяна Шахматова Сена вытекает из бедра ангела

I

Будто ноябрь на дворе, а не июль. Юлия Викторовна Жбан пила утренний кофе и развлекала себя тем, что придумывала причину, по которой могла бы остаться сегодня дома: прорвало, коротнуло, забило, вышибло, зашибло. Нет, зашибло — плохой вариант.

Небо затянуло тяжёлыми тучами, напоминавшими угрюмые гипсовые маски. Аномальный холод. Заседание кафедры через полтора часа. Просто все поражающие факторы. Снова переливать из пустого в порожнее, считать баллы, индексы, базы данных, количество публикаций в СМИ и журналах установленного перечня. Ощущение, что работаешь не преподавателем в университете, а счётчиком в статистическом учреждении.

Фантазию Юлии Викторовны в сочинении алиби сковывал ещё и тот факт, что женщина занимала должность заведующей кафедрой общей психологии и проводить заседание предстояло не кому-нибудь, а именно ей. Как в том анекдоте про Вовочку-директора, который не хочет в школу.

На кафедре она застала привычный бардак, рассеянность и личные обстоятельства. Такое ощущение, что коллеги соревновались не только увесистостью своего вклада в науку, но и обязательной лептой в увеличение энтропии вселенной. Вечно у кого-то что-то случалось. Однако сегодня в настроениях подчинённых было что-то особенное: праздное и таинственное. В воздухе веяло владычеством Елизаветы Андреевны, хотя слово держал ассистент Фролов:

— …французское отношение к любви совершенно особого рода. Например, девушка, которую целуют чаще всех в мире, — это, прошу простить за мрачность, — мертвец. Незнакомка из Сены. Утопленница!

— Да типун тебе на язык, — махнула рукой Елизавета Андреевна, которая сегодня явилась в струящемся-летящем платье, едва прикрывающем пятую точку. — Когда это французы целовали утопленниц? Бред какой!

— Не бред, а сущая правда. В конце XIX века парижские полицейские выловили из Сены мёртвую девушку. Топились тогда массово, а трупы выставляли в окнах анатомического театра для опознания. Утопленницу увидел один художник и пожелал сделать слепок с её лица, очень уж была хороша. Во времена декаданса Незнакомку из Сены с её загадочной мертвой улыбкой прозвали новой Моной Лизой. А уже в наше время по гипсовой маске сварганили резиновую куклу-тренажёр для прокачивания навыков оказания первой помощи. Искусственное дыхание, массаж сердца, все дела. Так что целуют утопленницу из Сены действительно чаще всех других. Такой вот французский поцелуй.

Елизавета Андреевна охнула в притворном ужасе.

— Всегда знала, что эти французы извращенцы, — весомо вставила старший преподаватель Вохрина, старая дева предпенсионного возраста.

— Почему же извращенцы? Оригиналы, — улыбнулся продвинутый во всех отношениях ассистент Фролов, как бы невзначай глянув на голые ноги Елизаветы Андреевны.

— Что это вы с утра про утопленников? — встряла в разговор Жбан, всем видом излучая позитивный рабочий настрой.

Коллеги воззрились на заведующую.

— А вы разве ещё ничего не знаете? — удивилась Елизавета Андреевна.

Почуяв неладное, Юлия Викторовна присела на свободный стул.

— Опять новый рейтинг придумали?

Елизавета Андреевна отрицательно помотала головой и начала издалека:

— Как бы вам сказать. Только вы не нервничайте, пожалуйста. Вот, выпейте водички. Дело в том, что наша Вера…

Юлия Викторовна пережила четыре смены руководства университета, дробление, укрупнение, упразднение, перезапуск, введение Болонской системы, параллельно растила двоих сыновей, разводилась с мужьями, строила квартиры, крестила внуков, многое перетерпела-перемолола, и вот именно сейчас терпение грозило кончиться.

— Лиза, давате без леденящих душу зачинов, что там с Верой? — нетерпеливо прервала Жбан.

— Ну она же во Францию поехала.

— Я сама ей командировку подписывала, — кивнула завкаф.

— Так вот: она ехала туда не на конференцию!

Тоже мне секрет Полишинеля. О том, что Вера едет устраивать свою личную жизнь, Жбан знала. Вера, как и Лиза, когда-то была аспиранткой Юлии Викторовны, защитилась, осталась на кафедре. Кстати, за счёт соблюдения баланса Жбан и удаётся много лет держать нос по ветру: залог успеха в лёгких доверительных отношениях с учениками, постепенно приобретающими вес в науке, и в дружбе с вышестоящими, уже имеющими самый разный вес. А те, кто за глаза называет её «Жбан непотопляемый» и «друЖбан», думая, что дело в особой хитрости или ловкости, просто не умеют найти подход к людям.

Юлия Викторовна махнула рукой:

— Лучше бы свои отчёты по научной работе мне на «Яндекс-диск» загрузили. Обеих, между прочим, касается! Сводный отчёт горит, пока одна замуж выходит, а вторая в активном поиске, — Юлия Викторовна выразительно глянула на перекрещенные худые ляжки Елизаветы Андреевны, намекая, что в этот раз длина юбки откровенно неприлична. Заведующая сделала попытку встать, но сотрудница выпалила:

— Юлия Викторовна, так помолвка-то не состоялась! И, кажется, там произошло что-то невероятное. Что-то ужасное.

Жбан грузно плюхнулась на место. Несколько дней назад Вера прислала письмо, где сообщала, что они с её избранником прилетели в Барселону (через Испанию было дешевле, кроме того, по пути в Париж к родственникам жениха ребята хотели взглянуть на Пиренеи и Французскую Ривьеру), арендовали машину и уже выезжают.

— Лиза, почему вы думаете, что произошло что-то ужасное? — Юлия Викторовна окончательно потеряла терпение и позволила себе повысить голос.

Елизавета Андреевна тем не менее не изменила себе и театрально-вкрадчиво поведала о том, что несколько дней назад Вера перестала отвечать на её сообщения, что в блоге из путешествия уже несколько дней нет ни одной записи. Мессенджеры не отвечают, на конференции она так и не появилась, а Франсуа Коле — её жених, судя по публикациям в его социальных сетях, вчера женился на своей кузине Соландж Коле.

— Спрашивается, куда делась Вера? — задавалась резонным вопросом Елизавета Андреевна.

Юлия Викторовна Жбан почувствовала глухое беспокойство. История получалась странная, если не сказать — скверная. Ей вспомнился Франсуа: высокий, худой, спортивный, типичный галл-северянин: длинное без скул лицо, выдающийся нос, умные глаза цвета вылинявшего неба, редкие светлые волосы. Не красавец, но добирал безукоризненными манерами и сдержанностью, выдававшей не столько особенности натуры, сколько тщательность воспитания, которой позавидовала бы сама английская королева. «Сначала я подумала, что за мороженая селёдка, — по-свойски признавалась Вера, будучи уже немного подшофе. — Но потом он меня покорил». К прочим достоинствам парень оказался не беден, имелось даже родовое поместье где-то в районе Атлантической Луары с виноградником и винодельней. Франсуа излучал надёжность швейцарских часов, благородство и остроумие французского века Просвещения, лёгкую скуку английского пятичасового чаепития, прагматизм немецкого мещанина. Впрочем, за безупречным образом могли скрываться самые разные страсти, от которых не страхуют ни Сорбонна, ни престижные курсы управленцев в Америке, ни должность в топ-менеджменте нефтяной компании. Все эти факты заведующая выяснила на торжественном обеде в честь помолвки, который Вера устроила только для своих. С кафедры была приглашена одна Юлия Викторовна.

Кстати, ещё одна странность. Хотелось спросить Лизу прямо, но неловко. И Вера, и Лиза закончили аспирантуру у профессора Жбан. Но Вера попала на кафедру, потому что умница, а Лиза — потому что красавица. Вернее, папа у неё настоящий красавчик: успешный бизнесмен (бары, ночные клубы). Это тоже один из элементов устойчивости «Жбана непотопляемого» на волнах карьерного моря — не ссориться с большими людьми, если это не сильно мешает делу. Юлия Викторовна и представить себе не могла, что эти две дамы общаются вне кафедры. Лиза легко шла на контакт со всеми, но Вера на людях чётко держала дистанцию, да и проговаривалась иногда за глаза, что считает Лизу очень слабым преподавателем. А тут на тебе: Вера с Лизой на постоянной связи в мессенджере. Вот дела. А Вера-то лицемерка! Этого Жбан раньше не замечала.

— Последнее сообщение из блога Веры самое странное, — продолжала Лиза, не подозревавшая, что удивила заведующую: — «Там где Сена вытекает из знамени ангела».

Лиза повернула экран телефона, чтобы все присутствующие убедились. Сообщение в блоге оказалось датировано вчерашним днём и в отличие от всех остальных было написано по-английски, при этом, по словам Лизы, отвечать на сообщения Вера перестала ещё в пятницу.

— Когда вы вошли, мы пытались понять, что бы это значило, — вставила слово доцент Вохрина. — То ли Вера имеет в виду, что собирается топиться, то ли это какая-то метафора, то ли вообще бред сумасшедшей.

— И зачем по-английски? — добавила Лиза.

Среди нависших над университетской высоткой туч Юлия Викторовна отчётливо разглядела мертвенно-серое женское лицо. Чёртово воображение.

«На черной глади вод, где звезды спят беспечно, Огромной лилией Офелия плывет, Плывет, закутана фатою подвенечной. В лесу далеком крик: олень замедлил ход», —

продекламировала доцент Берёзкина, вплывая на кафедру.

Присутствующие притихли.

— Юлия Викторовна, вы же сами поручили провести психологический квест по девиациям психики в классической литературе! Репетирую! — рассмеялась ничего не подозревающая Берёзкина.

— Какая же у Офелии была девиация, кроме того что Гамлет не любил её? — Жбан нахмурилась, стараясь скрыть смущение собственной впечатлительностью.

— Много кого не любят, да не все от этого рассудком трогаются.

Вохрина махнула Берёзкиной, мол, сворачивай тему, отвела в сторону. В это время Жбан нажимала на звонок в разных мессенджерах. Как и докладывала Лиза, ни один номер Веры не ответил.

— Её родители тоже без новостей, — добавил ассистент Фролов.

— Я эту запись про Сену ещё вчера увидела, но сначала не отнеслась серьёзно, — развела руками Елизавета Андреевна.

Юлия Викторовна была согласна. Скорее всего, дело в каком-то информационном сбое и скоро все разъяснится. Такое поведение не характерно для Веры Заречной. Есть много любителей писать в Сети загадочные фразы вроде: «ну вот всё и кончилось» или «ах, как же я несчастна!», и думай что хочешь. В девяносто восьми процентах случаев так ведут себя эгоцентрики с заниженной самооценкой. Вера точно не из их числа. Хотя, конечно, мало ли что взбредёт в голову даже эмоционально устойчивой женщине в день, когда её жених сочетался браком с другой.

«Нет, всё-таки вкупе с трёхдневным молчанием не к добру», — сама себе сказала Жбан и набрала внутренний номер международного отдела университета.

— Что за странная фраза «Там где Сена вытекает из знамени ангела»? Откуда это? — вернулась к теме Юлия Викторовна, после того как международники заверили, что свяжутся с французской стороной. — Как будто смутно знакомое. Что это за ангел со знаменем?

Заседание кафедры не состоялось — бойтесь своих желаний, всё по классике. С кафедры иностранных языков сообщили, что есть выражение о небесном происхождении Сены: «Сена вытекает из бедра ангела». Встречается она у французских романтиков, но, скорее всего, пришла из фольклора. Почему вместо бедра знамя — не ясно. Где изображается ангел со знаменем не припомнили и искусствоведы. С мечом, со щитом, с тубами, со свитками, с символами страстей господних — крест, копье, чаша — это всё пожалуйста. С луком и стрелами, если речь об амурах. Не нашли только ангела со знаменем.

К вечеру секретарь отдела по международным контактам под грифом строжайшей тайны принесла первую информацию.

Самолёт с пассажирами Франсуа Коле и Верой Заречной приземлился в Барселоне 28 июня в 16:30. В аэропорту они взяли в прокат машину, выехали в сторону города Жероны (направление к границе с Францией). К ночи добрались до города Фигерас, где заночевали в гостинице (бронь, подтверждение заезда). Утром 29 июня посетили музей Дали, пересекли границу Испании и Франции и направились в Париж.

Первого июля в 18:30 вечера Вера заселилась в недорогой двузвёздочный отель в пригороде Парижа, Франсуа остановился в собственной квартире в престижном районе недалеко от парка Бют-Шомон.

— А что французская полиция? — поинтересовалась Жбан.

— Они говорят, что ещё рано бить тревогу, отель Веры был забронирован до третьего июля, она выехала вовремя, с вещами, значит, собиралась продолжить путешествие. Они предполагают, что она могла остановиться у кого-то из знакомых. Никто не пойдёт топиться с чемоданом, — секретарь развела руками, давая понять, что это всё, что ей известно.

Юлия Викторовна скептически нахмурилась. Как они себе это представляют? На исходе пятого июля тридцатитрёхлетняя женщина, доцент университета, без веских причин тайно шатается по знакомым четвёртый день к ряду, словно юная хиппи?

II

Время на готовку Юлия Викторовна тратить не стала: заказала доставку пиццы. Покоя ей не давало одно обстоятельство, которое нужно было срочно проверить. Позвонила младшему сыну, большому любителю автомобильных путешествий по Европе.

Вариантов пути от границы Испании до Парижа оказалось несколько.

— Можно сразу уйти на Тулузу и оттуда топать до Парижа, — завёл сын любимую тему. — Это часов 10–12. Я бы советовал доехать до Марселя и там по хайвею на Лион, Орлеан, Париж. Тут, конечно, дольше, часов 16, зато поставил круиз, врубил 180 и само докатится. Если водителей двое, то вообще без проблем. Можно проехать до Канн и там свернуть на Лион, там тоже крутое шоссе, но это дольше, крюк приличный.

— Без остановки нереально? — уточнила Юлия Викторовна, сопоставляя даты.

— Один за рулём я бы не рискнул, а с напарником можно.

Так и выходило. Ребята проснулись 29 июня в Фигерасе, позавтракали, несколько часов побродили по музею Дали, выехали из Фигераса после обеда. Но в Париж въехали только через два дня — вечером первого июля.

— Любопытно, где они ночевали? А главное, что там случилось? — сама с собой рассуждала Жбан, расхаживая по комнате с куском пиццы в руке. — Информация о броне гостиниц пока не пришла. Марсель, Канны или какой-то небольшой городок на побережье? Вера не водит, значит, зазор почти в двое суток объясним. В это время, видимо, случилось нечто, что послужило причиной их конфликта, отдельного поселения в Париже, спешной женитьбы Франсуа, исчезновения Веры.

III

Блог о путешествии — это Лиза сильно преувеличила. Вера не из тех, кто тратит много времени на самопрезентацию. Записей было всего пять.

В первой выражалось восхищение музеем Дали и скалистым побережьем Испании.

Вторая запись с совместными селфи Франсуа и Веры сообщала: «Кажется, все французы идеализируют Париж и то, что с ним связано. Кажется, Франсуа верит, будто этот город способен решить любые проблемы. Разрежьте мне сердце — там Париж, уж не помню, кто сказал, но он подписался бы. Теперь я понимаю, откуда черпал свой романтизм Гюго, говоря, что столица Франции — это сумма трёх идеальных городов человечества: Иерусалима, Афин и Рима. Всё дело в неописуемой французской самоуверенности. Париж, по мнению автора «Собора Парижской Богоматери», взял от Иерусалима идею Свободы, от Афин — Искусства, от Рима — Могущества. Три в одном. Россияне со своей формулой «Москва — третий Рим» как минимум на две третьих недотягивают до масштабов французской заявки! Французы думают, что владеют миром. Гордиться, дерзать, брать на себя непосильные задачи — это здесь в крови».

Третья запись была сделана в пути. Фотография с дороги, вьющейся вдоль высокого морского берега. «Около Марселя! Счастлива», — гласила краткая подпись. Вера и Франсуа стояли обнявшись почти у края обрыва. Вера улыбалась широкой незнакомой улыбкой.

Надо сообщить полицейским об этих фотографиях: поможет восстановить путь. То, что нас интересует, произошло между Марселем и Парижем. «Интересно, кто их фотографировал?» — подумалось Юлии Викторовне. Обочина, шоссе. Площадки для остановки не просматривалось. Кого-то тормознули, попросили сделать кадр?

Четвёртая запись была сделана уже в самом Париже.

«Вспоминаю весь свой скудный запас французских слов. Вопреки заверениям Франсуа здесь не очень-то говорят по-английски. В туристическом центре английский ещё котируется, а дальше — всё. Минут двадцать заселялась в номер. Минут пятнадцать объяснялась с портье, где ближайший ресторан.

— Прене багаж и доне ме ен шамбр, силь ву пле![17]

— Сет бьен лён де иси[18].

— Кафе, пан и бер?![19]

На этом мой запас французкого был исчерпан. Пришлось есть, что дали.

Обидно, что нередко французы сносно владеют своим фрунглишем, но хитрят, готовы тратить время, лишь бы ты вспомнил все «жу не манж па сие жур». Потрясающая навязчивость!»

Прекрасно, подумала Юлия Викторовна: невеста на окраине, ужинает в прямом смысле чем бог послал, жених — у себя дома в одном из престижнейших районов французской столицы!

Пятая запись оказалась самой обстоятельной.

«С высоты Эйфелевой башни Париж похож на огромную тыкву песочного цвета. Круглый, одноцветный и невозможно скученный. Есть много старых городов, принимающих новые условия жизни, но это не про Париж. Например, парковка здесь — настоящая мука. Нет более жестоких законов парковки, чем в этом толерантном городе любви. Ха-ха! Своими глазами видела, как не моргнув глазом водитель автобуса зацепил небольшой частный автомобиль, бампер которого слегка выступал за границы разметки. Автобусу было не проехать?! Нет! Просто не захотел сдавать назад!

Прямоугольные бледные дворы, просматривающиеся через подворотни старого Парижа, все на одно лицо. Питерские дворики покажутся настоящим средоточием жизни и света в сравнении с этими мрачными средневековыми уродцами. Воспетый в литературе и в туристической и сувенирной продукции знаменитый парижский закат похож на вечерний туалет старухи: смывается грим, и все без того скудные цвета меркнут».

Две последние записи можно смело демонстрировать студентам как типичный случай речевого проявления состоянии фрустрации. Придирчивый, обострённый конфликтом ожиданий и реальности взгляд Веры не обнаружил в городе ни причин восторженности городом Верлена, ни романтизма Дюма, ни разнообразия типов французских жителей Бальзака, ни разноцветья и загадочности парижских бульваров Клода Моне, Ренуара и Камиля Писарро, ни мощи и лёгкости архитектурных ансамблей. Оно и понятно: ехала на собственную помолвку, а приехала на свадьбу с другой. «Увидеть Париж и умереть» — затёртый до дыр штамп зазвучал натуралистично. Неужели сообщение про Сену надо трактовать буквально?

Юлия Викторовна прикрыла глаза. Самое ужасное, что фактически она сама познакомила свою ученицу с этим французом. Университет, поставленный теперь перед необходимостью зарабатывать, постоянно устраивал тренинги, курсы, квесты, флешмобы, эстафеты, дни науки и прочие активности, ловко подменившие настоящую исследовательскую работу монетизацией. Психологические тренинги руководящим работникам крупнейшего нефтехимического комбината Жбан продала лично. Набралась группа из французов и испанцев.

Лиза, кстати, извивалась ужом, лишь бы эти курсы вести, но в этот раз Жбан оказалась непреклонна. Надо было показать товар лицом, то есть кафедру всей своей профессиональной мощью. Назначила Веру и Фролова. А зря: ушлая Лиза сама свернула бы в круассан любого Франсуа.

Неожиданно возникла идея.

— Лиза, а вы не могли бы переслать мне вашу с Верой переписку. Сведения просили передать в международный отдел, они переведут и перешлют в полицию, — соврала в трубку заведующая.

Лиза помялась, даже пыталась что-то возразить, но на словосочетании «полицейский запрос» сдалась. Юлия Викторовна прочла и усмехнулась: Елизавете Андреевне можно смело брать псевдоним «Без мыла». Беседу в чате с Верой всегда инициировала сама Лиза. Начинала с вкрадчивого: «Привет! Хорошего тебе дня!», потом подкрепляла мотивирующими открытками, смайликами, кошечками, анекдотами из Интернета. Потом интересовалась «Как дела?», «Вы где?». Не отвечать совсем — чревато конфликтом. Вера в конце концов писала пару слов. После этого Лиза вцеплялась мёртвой хваткой и выцыганивала пару-тройку подробностей. Будучи в Париже, Вера вняла просьбам о фоточках и скинула Лизе изображение какой-то заурядной улочки с издевательским комментарием: «Квартал Маре, где Анжелика поселилась, разбогатев на продаже шоколада». Ну и поделом. Лиза сама заявила, что из всей французской литературы любит только серию Анн и Сержа Голон и «Трёх мушкетёров». Кстати, Лизе подошёл бы также тег #каксгусявода, потому что отреагировала она как ни в чём не бывало: «Спасибо, дорогая!» И смайлики, смайлики. Вот и вся дружба. Полезной информации из этой переписки получить не удалось. Вера была немногословна: «Всё в порядке, едем в Фигерас». «Музей Дали классный». Ничего личного, как ни старалась Лиза.

IV

На следующий день утром из международного отдела пришла новая порция информации. Французская полиция подключилась. Ни в Марселе, ни тем более в Каннах остановки не было. От Марселя ребята направились прямиком на Париж, забронировали номер в отеле уже на подступах к столице, в Орлеане, но не заселились. Где провели ночь — неясно. «Были ли у вашей сотрудницы какие-то поручения в Орлеане?

Друзья. Знакомые?» Поручений не было. Друзей, кажется, тоже. Скинув обновлённые сведения о проделанном пути своему младшему, Жбан получила лаконичный ответ:

— Если у Веры нет прав, то этот Франсуа, наверное, робот. Столько часов за рулём без второго водителя — нереально.

Прав у Веры не было. А то, что с ними ехал кто-то третий, маловероятно.

V

В Париже невозможно страдать долго. Особенно если эти страдания из-за несчастной любви. Юлия Викторовна прилегла в гостиной, пытаясь сосредоточиться. Информации мало, но всё равно версия с самоубийством, которую, надо сказать, на кафедре обсуждали охотнее всего, казалась самой слабой.

Вера не склонна ни к абстиненции, ни к депрессиям. Эмоционально стабильна, умеет быстро перегруппировываться. Отношения Веры и Франсуа нельзя назвать чистым расчётом с холодным носом, но это всё же не всепоглощающая страсть, не чистая эмоция. Многие люди уверены: по любви это тоже по расчёту, и они удивительно правы. Всё чаще на психологических конференциях звучала идея любви как бизнес-транзакции. Жбан легко могла назвать имена пары-тройки коллег, написавших монографии о любви с точки зрения прибыли и убытков. На брачном рынке у всех разная востребованность: кто-то входит в топы стобалльников, кто-то едва телепается на отметке 50, есть и те, что вовсе за гранью рейтинга. И, кто бы что ни говорил, любовь имеет к этому рейтингу самое прямое отношение, потому что влюбиться в доброго, заботливого, красивого, умного и богатого намного легче, чем в психованного бедного урода. Теневые цены на любовно-брачном рынке напрямую зависят от цифр этой негласной шкалы. «Влюбляйтесь в тех, кто наиболее привлекателен из тех, кто готов влюбиться в вас» — примерно так звучит формула любви. Граф Калиостро с досады съел бы десять вилок.

Вера точно знала свои баллы: сотня по всем параметрам, кроме одного — финансового. А вот Франсуа именно здесь вырвался вперёд, зато недобрал баллов по шкалам «внешность» и «мужественность». И всё же обмен обещал быть не только равнозначным, но и приятным благодаря уму и чувству юмора обоих.

Что бы там ни произошло, Вера одна отправилась гулять по городу. И уж тут вечно оживлённый Париж во всей красе своих улиц орехового цвета не мог подвести. Париж благосклонен к любознательным: он рассеивает их тоску. Не зря Салтыков-Щедрин рассказывал, как встретил на улице столицы Франции своего знакомого доктора, о котором знал, что тот в «последнем градусе чахотки». На изумлённый вопрос писателя, почему тот не лечится дома, доктор ответил: «Нельзя, батюшка, тянет на улицы». Через три месяца доктор умер в Ницце, но всё-таки напоследок Париж почти оживил беднягу. Нет-нет, суровые времена Неизвестной из Сены давно в прошлом. Современный Париж, как бактерицидный пластырь: если и не залечит рану, то отодвинет боль, чтобы, несмотря ни на что, продолжалось движение.

VI

Вечером Лиза наконец сподобилась осчастливить отчётом. Юлия Викторовна открыла общий диск и вдруг обнаружила, что в пятницу, накануне своего исчезновения со связи, Вера загрузила документ без названия. На отчёт по кафедре это не было похоже.

29.05. «Из крика того, кто был распят на Голгофе, Франция извлекла декларацию прав человека», — писал Виктор Гюго. Но теперь, кажется, самое время для нового Термидора. Франсуа говорит, чтобы я не публиковала такие посты, здесь теперь этого нельзя. Французы всё ещё уверены, что справятся, что всё под контролем, при этом люди рассказывают истории о том, как девушки-католички вынуждены прятать свои крестики под платье, чтобы не раздражать чувств других верующих. Эта революция зашла слишком далеко. Гуманистические ценности даются слишком дорого. Марсель произвёл печальное впечатление, останавливаться даже не решились».

Судя по всему, Вера забыла отключить функцию автоматической загрузки на диск и сохранила сюда свои путевые заметки, которые осторожный Франсуа не позволил публиковать в блоге. «Только бы что-то полезное», — внутренне взмолилась Юлия Викторовна, открывая следующую запись.

30.05. «Весь путь от Марселя до Канн я сидела на заднем сиденье прямо за Хосе, который был за рулём. Франсуа заснул, а мне — смешно сказать — в зазор между спинкой сиденья и задранным подголовником были видны только мелкие чёрные кудри, затейливой восточной вязью падавшие на загорелую крепкую шею нашего неожиданного попутчика. Самые крупные плотные завитки восседали, словно мухи. Всю дорогу мучительно хотелось их отогнать. И было стыдно вместе с тем. Получалось, что я как будто злюсь на него, а услужливое подсознание сразу подыскало назойливый мушиный образ. Фрейд не дремлет. Только сам-то Хосе тут при чём? Мы в любой момент могли сказать ему «нет», «не по пути», да почему-то не сказали».

Это ещё что такое? Юлия Викторовна перечитывала отрывок снова и снова. Всё-таки это было правдой: они путешествовали втроём. Но кто этот Хосе, куда ехал вместе с парой влюблённых? Зачем?

31.05. «В плане матримониальных надежд Хосе — настоящая чума. Бедная его будущая жена, если он вообще когда-нибудь женится. Впрочем, эти чёрные восточные «многозначительно бессмысленные» глаза, полные страстного отчаяния и невыразимой тоски, по-своему привлекательны. Он говорит, что в нём есть арабская кровь: да, очень на это похоже. Горяч хлопец. Они с Франсуа словно с разных планет. Франсуа помешан на ЗОЖ, велоспорт, диета, а этот курит, точнее вейпит, любит вино, знает все ночные клубы и бары не только в своей родной Валенсии, но и у нас в городе и чувствует себя прекрасно. «Я — красавчик», — говорит. Кажется, единственное слово, которое выучил по-русски».

Жбан невольно ахнула. Фрейд действительно не спал: ехать на собственную помолвку и думать о завитках на шее какого-то испанца. Впрочем, совсем недавно она сама запальчиво спорила на конференции с одним ярым приверженцем материалистической теории любовного обмена. У сердца свои резоны, о которых разуму ничего не известно. И это не просто вопли тётки, которая на своём веку не раз пыталась полюбить нужного человека, а потом возникали запахи, жесты, родинка над губой, по-особому сказанное слово, завиток, похожий на муху. Любовь встраивалась в клетки, как вирус гриппа: без ведома, без разрешения, против воли. Даже самый рациональный человек, придирчиво рассчитавший каждый пункт шкалы обмена, может испытывать болезненные искушения. Но хуже всего то, что девушка сравнивает этих двоих. Впрочем, благодаря этому сравнению стала ясна одна деталь: скорее всего, Хосе летел с ними прямо из России. И это не кто иной, как один из тех испанцев, что посещали курсы Веры.

31.05. «Попробую описать то, что произошло вчера ночью в Орлеане. Последняя остановка перед Парижем. Улица к нашему отелю внезапно оборвалась стройкой. На хаотично сваленных бетонных блоках восседал огромный десятиглазый страж, весь в клубах пара и инфернального дыма. Всеми своими десятью выпученными чёрными глазами с яркими, неестественно огромными белками Аргус нехорошо рассматривал нас: чистеньких пришельцев с дорожной поклажей. Мы побежали. Мимо ночной забегаловки, огромной лысой негритянки, что-то жарившей на вонючем масле, мимо уличного интернет-кафе, где все места были заняты такими же темнокожими, мутноглазыми Аргусами, привстававшими при нашем внезапном появлении. На улицах Орлеана не было ни одного белого, ни одного полицейского. Мы были здесь пришельцами. Чужими в центре ночной дремлющей родины героической Жанны. Три пришельца: француз, испанец и русская — плохой анекдот».

Юлия Викторовна перевела дыхание, чтобы продолжить чтение.

«Хосе бежал впереди с моим чемоданом и рюкзаком. Франсуа держал меня за руку. — Vamos! Vamos! Оглядываясь, я всякий раз видела этих парней. Словно гигантская акула, они не торопились и не отставали. Загоняли, как мелкую рыбёшку. С другой стороны улицы появилась такая же плотная кучка. Перекрёсток. Мигающий светофор. Железные ставни, исписанные граффити. Подняв глаза, я вдруг не увидела впереди Хосе. Сердце ухнуло, а уже в следующую секунду я почувствовала боль, кто-то схватил за свободную руку и грубо дёрнул. Франсуа инстинктивно потянул к себе. Взрыв боли, распята между улицей и чёрным зевом незнакомого подъезда. Тот невидимый оказался сильнее. Намного сильнее. Поняла, что произошло, только когда оказалась в небольшом холле дешевого хостела. Франсуа влетел за мной. Хлопнула дверь, щёлкнул замок. Падаю-качусь в туманную полуобморочную жижу. Вижу только мелкие-мелкие кудряхи-мухи, склоняющиеся надо мной. Хосе успевает подхватить меня. Дальше не помню».

Юлия Викторовна покачала головой. Приём «Адреналиновый укол» часто используется в кинематографе, романах и, конечно, в психотерапии. Дальше обычно бывает какой-то резкий и неожиданный поворот сюжета. Жбан машинально скопировала отрывки дневника своей ученицы. Озаглавила: «Страсти нашего рацио».

Последняя запись в дневнике была совсем короткая: «Проснулась посреди ночи. Хотелось пить. Хосе с Франсуа спустились в бар, снимали стресс. Гостиница какая-то поистине мопассановская, узкие коридорчики, старомодная мебель, душа нет, ставни вместо стёкол. Но и это очень хорошо, даже не хочу представлять, что было бы с нами, если бы Хосе не увидел это пристанище. В соседней комнате, и, кажется, этажом ниже крики и гогот: играют в карты. Есть в этом как будто что-то литературное».

Юлия Викторовна проговорила одними губами: «Как будто! Эх, Вера-Вера. Учишь вас учишь, как об стенку горох».

«— Этот мир и так ужасен, зачем делать его ещё хуже? — Хосе ввалился в мой номер весёленьким и развёл дешёвую философию мачо-гедониста. Насилу выставила. Что бы я делала с этим krasavchikom после?!»

Жбан сделала пометку жёлтым: «поворот не любовный».

«Франсуа вернулся только под утро. Ужасно мрачный. Уже даже как будто трезвый. Впервые в жизни наорал на меня, разбил пепельницу и выбросил в окно вазу. Не знала, что алкоголь и стресс так разрушительно действуют на него. Метался по комнате, но теперь уснул. Жду пробуждения, чтобы объяснил своё поведение».

Жёлтым: «вот и поворот».

VII

Юлия Викторовна дотошно проверила все новые документы на диске, больше от Веры ничего не приходило, но больше было и не нужно. Насилу дождалась утра.

— Юрий Геннадиевич? А вы могли бы дать мне полный список слушателей на ваших с Верой курсах для нефтяников? Да, и французов, и испанцев. А лучше подойдите сегодня на кафедру. Я понимаю, что отпуск.

Фролов обещал. Елизавета Андреевна и так сегодня дежурит по кафедре. Все в сборе.

— Был некто Юсуф Аделино. В группе его звали Хосе для простоты. Появлялся редко, потому что кутил и бухал по-чёрному. Рассказывал, что его мать из Арабских Эмиратов и у него золотая нефтяная карта. Сам, кстати, арабским не владел, зато сносно говорил по-турецки. В общем, мутный чувак. Какие-то басни рассказывал.

— Он много чего рассказывал, — усмехнулась Жбан.

Через собственные контакты в службе международного отдела университета заведующая уже установила, что из России в Барселону Вера и Франсуа летели с пересадкой в Москве, и всё время их сопровождал человек по имени Юсуф Аделино. Юлия Викторовна покосилась на внезапно молчаливую сегодня Лизу, которая демонстративно уткнулась в какие-то бумаги и делала вид, что очень занята.

Фролов пояснил.

— А почему вы заинтересовались этим Аделино? — спросил Фролов.

— Сейчас поймёте.

Жбан держала паузу, но Елизавета Андреевна не реагировала. Пришлось позвать.

Девушка ахнула, как будто только что очнулась от работы.

— Елизавета Андреевна, сколько задолжал Юсуф Аделино в заведениях вашего отца? — с места в карьер поинтересовалась завкафедрой.

Елизавета Андреевна сделала непонимающее лицо.

— Лиза, перестаньте кривляться! — возмутилась Юлия Викторовна. — Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы сопоставить два и два. Прекратите держать меня за дуру! Меня сразу насторожила ваша осведомлённость о планах Веры и Франсуа. Ребята держали помолвку в тайне во избежание лишних толков и пересудов. Вера даже конференцию специально подобрала в Париже: приятное с полезным и подозрений никаких. Сначала я решила, что Вера сама вам сообщила, но из переписки в мессенджере поняла, этого не может быть. От меня вы узнать не могли. Значит, ваш источник не связан с Верой, он связан с Франсуа. И им оказался сотрудник компании, в которой работал Франсуа Коле, Хосе-Юсуф Аделино, по совместительству завсегдатай ночного клуба «Красавчик», принадлежащего вашему отцу.

— Откуда такие сведения? — нахмурилась Лиза.

— Город у нас небольшой, — иронично улыбнулась заведующая. — У друЖбана много друзей. Так ведь про меня говорят? А ещё говорят, что кутил Аделино в России, как в последний раз. Не далее как на прошлой неделе дико проигрался в подпольном казино «Красавчика». Там-то вы его и сцапали? Правильно? И договорились о небольшой услуге взамен прощения долга. Верно, Лиза? После этого Хосе-Юсуфу немедленно понадобилось лететь в Барселону, потом ехать в Париж, он употребил всё своё природное обаяние и навязался в компанию к Вере и Франсуа. Только скажите мне на милость, зачем это вам? Вы сами имели виды на Франсуа? Ну так теперь он женат на другой.

— Это только домыслы, — тихо и зло проговорила Елизавета Андреевна, вставая из-за стола. — У вас нет и не может быть доказательств.

— Не сомневаюсь, что камеры ваш отец почистит, но есть свидетели. Вы знакомы с Аделино.

— Это ничего не доказывает, — пожала плечами девушка.

— Подождите, я ничего не понимаю! — возмутился Фролов. — Юлия Викторовна, что за голословные обвинения? Либо объясните толком, либо я согласен с Лизой…

— Юрий Геннадиевич, я понимаю ваше рвение, но обвинения не голословны, к сожалению. Хосе-Юсуф путешествовал в Париж с Верой и Франсуа. По дороге в Орлеане заманил ребят в казино, настоящую бандитскую малину, где Франсуа проигрался в пух и прах да ещё и под расписку. Чтобы состояние осталось в семье, Франсуа был вынужден спешно жениться на родственнице и переписать на неё фамильное имущество. А Вера — то, что случилось с Верой, — действительно ужасно. Она стала заложницей бандитов.

Лиза неожиданно выступила вперёд:

— Юлия Викторовна, но… это. Это совсем… Девушка сбилась, а в глазах заблестели слёзы.

— Совсем не то, на что вы договаривались с Юсуфом прекрасным?

— Вы что, серьёзно? — в растерянности пробормотал ассистент Фролов.

Жбан молчала, давая Лизе высказаться, но та уже рыдала крокодильими слезами:

— Я собиралась рассказать, но… так всё запуталось. Когда она пропала, я очень испугалась. Я ведь хотела, только чтобы он потроллил нашу безупречную Веру. Нельзя быть такой расчётливой и заносчивой. Я хотела, чтобы он просто соблазнил, вызвал ревность, как он обычно делал. У Веры всё всегда под контролем, я хотела ткнуть её носом. Никто не совершенен. Это должна была быть шутка, ну эксперимент, если хотите.

Завкафедрой развела руками:

— Лиза, по части теории материалистического обмена в отношениях я с вами даже согласна, но, согласитесь, вы выбрали весьма странный способ оппонирования в этом споре. Условия психологического эксперимента должны быть контролируемы. Неужели вам даже в голову не пришло, что у человека с такими наклонностями, образом жизни и кругом знакомств, как у этого Аделино, может появиться свой интерес в поездке? Вы фактически подали ему идею, как развести богатого жирного гуся, подобравшись через невесту.

— Юлия Викторовна, — взмолился Фролов. — Так это правда или нет, я уже ничего не понимаю!? И самое главное — что с Верой?

— Зрите в корень, ассистент Фролов. Ответить Юлия Викторовна не успела — зазвонил телефон.

— Да, да. Это я… Слава тебе, Жанна д'Арк!!! — выдохнула Жбан. — А можно её услышать? Да, переключаю на громкую связь.

— Юлия Викторовна, спасибо, — раздался голос Веры на том конце провода. — Я в посольстве, всё в порядке. Франсуа уже здесь. Я не сомневалась, что вы догадаетесь, писала про Сену для вас и для Франсуа. А этой сучке передайте, что я её убью!

Лиза внезапно перестала плакать.

— Сама ты сучка! — закончила высокоинтеллектуальный спор и выбежала из кабинета.

Жбан положила трубку и наконец присела, чувствуя, что бессонная ночь и утро, полное переговоров и телефонных звонков, не прошли бесследно. Из состояния блаженного молчания её вывел вопрос Фролова:

— Как вы поняли, что Веру удерживают? Начинаю думать, что вы владеете телепатией.

— Я владею своей профессией и давно живу на свете, — откликнулась женщина. — Я сразу поняла, что фраза «Там, где Сена вытекает из знамени ангела», не может быть запиской самоубийцы. Самоубийцы не выбирают столь экзотичных фраз, не меняют в них слова и редко пишут на чужом языке. Это крик о помощи, причём с точным указанием своего места нахождения. Судя по всему, Вера смогла убедить преступников в том, что если от неё не будет вестей, то её быстрее начнут разыскивать, поэтому ей разрешили написать в блоге нейтральную фразу и по-английски. Вчера вечером я через посольство Франции соединилась с полицейскими, и пазл окончательно сложился. Франсуа Коле, сыгравший три дня назад свадьбу со своей кузиной Соландж, вчера развёлся и подал заявление в полицию о пропаже Веры Заречной. Как я и предполагала, это был фиктивный брак. Хосе-Юсуф об этом прекрасно знал, поэтому в тот день, когда Вера покинула отель, чтобы переехать к Франсуа, её взяли в заложники. Франсуа хватился не сразу, потому что заранее дал Вере ключи, а сам поехал в родной город Нант, чтобы уладить дела с юристом об оформлении собственности. Мне кажется, что даже бальзаковский Гобсек назвал бы нашего Франсуа скупердяем, но только не вслух, из опасений потом не расплатиться. Но это дело десятое. Главное, что не подлец и не преступник, в чём я его, откровенно говоря, подозревала поначалу.

— Как же он тогда умудрился проиграться? — поинтересовался заинтригованный ассистент.

— О, это был чётко просчитанный психологический ход! Я даже восхищаюсь Аделино. Дорогого стоит подстроить уличное нападение, сыграть на стереотипе страха перед толпой темнокожих ребят, построить иллюзию настоящего мужского союза. Даже такой осторожный и рачительный человек, как Франсуа Коле, не заподозрил подвоха и не устоял, когда Хосе предложил немного развеяться. Но это тема для отдельного разговора. Самое интересное — это, конечно, ангел со знаменем. Я решила пойти не от ангела, а от знамени. Знамя — символ земных побед, поэтому я предположила, что, возможно, речь не о библейском существе, а о каком-то полководце или политике, но при этом он должен быть похож на ангела, то есть иметь детские или выраженно феминитивные черты…

— Жанна д'Арк? — предположил Фролов. — Она, кстати, канонизирована.

— Точно. Несмотря на обилие в Париже как ангелов, так и Жанн, под это описание подошёл только один памятник, который расположен на мосту Бир-Акейм: он стоит на острове и размахивает знаменем, чрезвычайно похожим с одного из ракурсов на крыло. Причём с этим памятником вышла какая-то история: он не понравился французам, поэтому стоит словно немного на отшибе и даже называется «Возрождающаяся Франция», потому что на Жанну эта дама, как показалось жителям города, совсем не тянет. Рядом с Бир-Акеймом находится офисный квартал с высотными домами. Сопоставив ракус, с которого Жанна напоминает ангела со знаменем-крылом, полицейские нашли несколько подозрительных офисов и нашу Веру, слава богу, живую-здоровую.

Любопытно, что больше всех выиграла от случившегося Елизавета Андреевна. Уволившись с кафедры по собственному желанию, она получила от отца подарок для успокоения расстроенных этим чёртовым университетом нервов. Магазинчик на Лазурном Берегу занимался продажей ювелирных украшениий уральских мастеров: экзотика, а-ля рюс, быстро покорила отдыхающих. Лиза вышла замуж за настоящего миллионера, не то что Франсуа с его несчастным древним домишком и виноградником. Если честно, то через пару лет Лиза, счастливая мама хорошенькой девочки и любимая жена, только удивлялась, чего это её так раззадорила эта идиотка Вера, до сих пор мотающаяся по конференциям и кому-то чего-то доказывающая, зачем нужна была ей эта кафедра, одобрение вредной и взбалмошной Юлии Викторовны, неблагодарные студенты, когда её собственный балловый эквивалент во всеобщем рейтинге жизни сразу позволял совершить намного более выгодный обмен. Может быть, это и была необходимая дань тому самому иррациональному, которое спасает жизнь от материалистической скуки, решила как-то Лиза и окончательно вычеркнула из памяти всю эту историю.

Мария Брикер Уик-энд в Париже

«Динь-динь. Динь-динь… Динь-динь! Ну, ты чего, не слышишь?! Динь-динь!!!» С каким удовольствием она сейчас удавила бы Пашку за то, что забил в ее мобилу этот звонок, раздраженно подумала Алина, с ненавистью глядя на свой сотовый. К сожалению, абонент в настоящий момент находился вне зоны ее доступа, и удавить эту подлую скотину не получится. Свалил к близкой подруге Лизавете, а ей оставил на память вопли долбанутого ребенка. Она же просила что-нибудь такое… типа «Лондон — Париж»… Или «Never let you go»… Иракли и Билан. Билан и Иракли. Отстой, конечно, попса, но ребенок, которого надо в дурдом сдать, пока связки не посадил, намного хуже.

Как ей теперь другой звонок установить? В принципе нет ничего невозможного… для людей с интеллектом, если руки из правильных мест растут, а если они растут из…

«Ты что, не слышишь?! Динь-динь-динь!!!»

— Слышу! — раздраженно буркнула Алина в трубку, резко захлопнула форточку и чихнула.

За окном кружился белый пух, оседал на траву, деревья и кусты, лип к подоконнику, лез в форточку — даже антимоскитная сетка не помогала. Песня еще, как назло, пристала. Снег кружится, летает, летает и, поземкою клубя… заметает, блин, заметает, все, что было до тебя. До него все было прекрасно, ни соплей, ни распухшего носа. А снег не знал и падал… А снег не знал и падал…. Не знал, собака, что у нее из-за этого глаза теперь узкие, как у китайца, и пришлось взять отпуск за свой счет на две недели, потому что больничный ей не дали. Изверги! Плевать всем, что у нее аллергия и она помирает в период цветения тополей, которые на своем пуху разносят споры злаковых, пыльцу растений и прочие гадкие аллергены. Пейте антигистаминные препараты. Можно подумать, она не пьет! Жрет таблетки горстями, в нос брызгает спреями, а все без толку, только в сон клонит и сухо во рту. Невозможно так жить! Невозможно! Когда, наконец, в Москве станет так же, как во всем цивилизованном мире? Когда местные домоуправы научатся различать тополя по половому признаку и начнут спиливать девочек, оставляя мальчиков? Алина читала, что в Париже и Вене такого безобразия нет.

Махнуть бы сейчас куда-нибудь в Европу, мечтательно подумала она и расстроенно вздохнула. На ее копеечную зарплату можно позволить себе отдых лишь в санатории «Серп и молот» где-нибудь под Урюпинском. Отпуск, как назло, дали только за свой счет, денег нет, придется снова лезть в заначку.

С каждой зарплаты Алина откладывала небольшую сумму на очиститель воздуха нового поколения. Стоило чудо целое состояние, но ради этой волшебной штукенции, способной превратить ее жилище в рай на земле, как сулили производители, она готова была затянуть поясок потуже. Однако, как ни экономила Алина, скопить нужную сумму никак не получалось, периодически приходилось заначку потрошить.

Лизка подбивала ее уволиться и поискать более кормное местечко, даже выклянчила у нее копию трудовой книжки, чтобы кому-то из своих серьезных знакомых ее порекомендовать, но Алина боялась перемен. Работа у нее была хоть и малооплачиваемая, но в прямом смысле слова — не пыльная. Трудилась Алина бухгалтером в небольшой частной конторке, арендующей лабораторию у разваливающегося научно-исследовательского института. В помещениях конторы царила абсолютная стерильность, что облегчало ее жизнь вечного аллергика. Правда, чем занимаются в лаборатории, Алина предпочитала не рассказывать. Надоело объяснять обалдевшим знакомым, что в разведении опарышей для рыболовных и зоологических магазинов нет ничего ужасного: личинок мух с гниющих трупов животных не снимают, а выращивают на твороге и курином желтке. В общем-то, она со своей аллергией научилась существовать. Если бы не тополиный пух, то все в ее жизни было бы нормально! И Пашка к Лизавете бы не свалил. Алина злилась на бывшего бойфренда, но особенно не осуждала. Чем она могла его удержать? Сопливым носом? Конфузы случались регулярно. В последний раз чихнула во время прелюдии Пашке в физиономию, а потом хрюкнула во время секса из-за насморка — какой мужик такое выдержит.

А как замечательно все начиналось…. Встречались два раза в неделю, ходили в кафе или в кино, гуляли по городу, а потом ехали к ней, вино пили, «Изабеллу», музыку слушали… Спасибо бабуле, оставила в наследство отдельную квартиру: лилипутскую однушку в хрущевке на метро «Планерная», но с перспективой когда-нибудь переселиться в новостройку в Южном Бутове. Все! Все было прекрасно! Пашка восхищался, как у нее дома чисто, и собирался сделать ей предложение. Намекал, во всяком случае, что собирается. Они даже похожи были и стали бы прекрасной парой.

Да, с пылью она боролась жестоко, ежедневно делала влажную уборку, постельное белье меняла через день, тщательно отгладив простыни и наволочки, иначе слезы и сопли ручьями лились. Покушать умела приготовить, борщ сварить — пожалуйста, котлет нажарить — не проблема. Если бы не гнусные тополя, то Пашка не свинтил бы к близкой подруге. Впрочем… Лизка хоть не была красавицей, но умела себя подать так, что мужчины слепли и падали к ее ногам. Яркий макияж, сексапильная одежда, длинные белые волосы, туфельки на шпильке, мурлыкающий голос и большая грудь — как на такую фифу не повестись. Успешная, холеная, эффектная, зарабатывает отлично, одевается в фирменных магазинах, посещает салоны красоты и фитнес-клуб. Лизка тоже работала бухгалтером, но получала в десять раз больше и даже ипотечный кредит не побоялась взять, чтобы купить собственную квартиру. Несколько лет назад она приехала из маленького провинциального городка поступать в институт, и, чтобы выжить, ей надо было вгрызаться в жизнь зубами. Что, собственно, она и делала. Увела мужика и глазом не моргнула. На фоне близкой подруги Алина всегда проигрывала, хотя дурнушкой назвать ее было нельзя: синеглазая, русоволосая, коса по пояс, фигурка стройная, носик аккуратный, когда соплей нет… Но это же не всегда, а раз в году!

Алина снова чихнула.

— Будьте здоровы, — вежливо отозвались на том конце провода, голос был незнакомый и немного вибрировал.

— Спасибо, — поблагодарила девушка, шмыгнув носом.

— Тополиный пух, жара, июль, — сказал невидимый собеседник.

— Июнь, — поправила Алина. — Впрочем, неважно. Жара, лето, а у меня аллергия на тополиный пух.

— Будьте здоровы, — повторили в трубке.

— Спасибо, — еще раз поблагодарила Алина.

— Тополиный пух, жара, июль, — рассказал ей собеседник.

— Угу, я в курсе. Вы по какому вопросу?

— Будьте здоровы, — раздалось из мембраны.

— Спасибо! — рассвирепела Алина. — Вы, наверное, номером ошиблись.

— Тополиный пух, жара, июнь, — ехидно заметил голос.

— Ой! — Алина расхохоталась. — Доперло до меня наконец-то. Я что, в прямом эфире на радио?

В мембране послышались аплодисменты.

— Какая вы проницательная девушка! Вы догадались о розыгрыше раньше всех и выигрываете наш главный приз — путевку на уик-энд в Париж. Поздравляю!

— Серьезно? Не может этого быть! Я не верю! Не верю! — Алина станцевала с телефоном вальс. — И что теперь? Куда-то надо, наверное, за призом приехать?

— Не беспокойтесь. Скажите свой адрес, и мы курьера отправим. Надеюсь, у вас загранпаспорт есть?

— Обалдеть!

— Так есть?

— Ну конечно! Я уже за границу ездила, в Болгарию по профсоюзной линии, — с гордостью сообщила Алина и торопливо продиктовала свои координаты, опасаясь, что абонент передумает и отсоединится.

— Еще для посольства справка с места работы нужна, на фирменном бланке, с указанием должности, оклада и стажа работы. И две фотографии — три на четыре.

— Есть! — завопила Алина. — У меня все это есть! Я для Болгарии брала в двух экземплярах, а пригодился один, там дату только поставить надо.

— Замечательно, в таком случае курьер приедет в течение часа. Приготовьте, пожалуйста, документы и передайте ему. Нам надо оформить визу и билет с гостиницей для вас забронировать. Отъезд через неделю, у нас в посольстве свои люди. В пятницу двадцатого июня в пятнадцать часов вам надо будет приехать в аэропорт Шереметьево-2. Вас устраивает дата поездки?

— Устраивает! Мне в понедельник двадцать четвертого только на работу. Я в отпуске сейчас, — зачем-то объяснила Алина.

Собеседник тоскливо вздохнул.

— В зале прилета на первом этаже у главного табло вас будет ждать наш сотрудник, — продолжил он посвящать ее в детали. — Он вернет вам паспорт с шенгенской визой, передаст билет и ваучер на гостиницу. К сожалению, мы оплачиваем только перелет, проживание, трехразовое питание и экскурсии по городу. Карманные расходы в смету не включены, и до Шереметьева вам придется добираться своим ходом.

— Конечно! Конечно, я все понимаю. Нет проблем! — Алина замахала рукой, словно собеседник ее видел.

— Извините, на линии ожидают другие слушатели, — сказал он. — Будут какие-то вопросы, звоните, мы с удовольствием на них ответим. А если у нас возникнут какие-то проблемы с оформлением документов, мы с вами свяжемся. Всего доброго. И… будьте здоровы!

— Спасибо вам огромное! Я так рада! Вы даже представить себе не можете как! — затараторила Алина, но благодетель уже отключился.

Париж, Париж, Париж! Эйфелева башня, Монмартр, Нотр-Дам де Пари, Елисейские Поля и никаких цветущих тополей. Боже, какое счастье! Не зря, не зря она учила французский, будет где применить язык!

Алина метнулась к стенке, чтобы пересчитать заначку. Плевать на очиститель! Четыреста тридцать евро. Этого за глаза хватит на сувениры коллегам, да и себе кое-что купить: туфельки какие-нибудь, сумочку и маме настоящие французские духи.

Курьер, молчаливый невзрачный юноша, приехал, как и было обещано, в течение часа, попросил подписать анкеты для визы, забрал документы, оставил визитку с номерами телефонов, по которым можно связаться с организаторами поездки, и испарился.

Алина проводила курьера и спохватилась, что забыла попросить у него расписку. Вдруг потеряет паспорт по дороге? Но волнение быстро прошло — мечты о Франции заслонили все. В конце концов, в Париж ее не какая-нибудь шарашкина контора отправляет, а любимое радио.

Неделя пролетела в хлопотах и сборах. Алина провела ревизию своих вещей и пришла к выводу, что в шкафу полный отстой и ехать в Париж ей совершенно не в чем. Пришлось наплевать на тополиный пух и пробежаться по магазинам: прикупить пару новых футболок и топиков, легкий свитерок насыщенно-голубого цвета, джинсы, стильный белый сарафанчик, под него рубашку в ярких цветах, кожаную сумку и мягкие туфельки без каблука, чтобы было удобно гулять по Парижу. На каблуках у нее были — черные с эффектной серебряной пряжкой, да и маленькое черное платье давно пылилось в шкафу. Вещи были куплены для корпоративной вечеринки, но выйти в свет так и не получилось — накануне Алину свалил грипп. Теперь она блеснет в них в Париже, отправится вечером куда-нибудь на променад, а потом… Алина представила себя сидящей за столиком в дорогом ресторане, с бокалом красного «Шато Латур», и зажмурилась от счастья.

Одежду для поездки Алина закупала в «Стоке», который недавно случайно обнаружила на окраине города. Отличный магазин, если хорошо покопаться, то среди вороха барахла можно отыскать фирменную и недорогую вещь. Набег оказался удачным. Повертевшись у зеркала в обновках, Алина решила и себя чуть-чуть обновить: сходила в салон и решительно отстригла русую косу — сделала стильное каре с прямой челкой и перекрасилась в шатенку.

Дома она долго смотрела в зеркало и поверить не могла, что стала такая… такая необыкновенная. Кажется, впервые Алина себе нравилась — в ней появилось то, чего не было прежде — лоск. Завершили перевоплощение два сеанса солярия и, конечно же, французский маникюр! Теперь можно смело отправляться в Париж. Не беда, что нос сопливый и на глазах припухлость — во Франции она избавится от аллергии и вообще станет неотразимой. Правда, после набега на магазины и посещения салона красоты денег у нее почти не осталось, но Алина не сильно по этому поводу переживала: на сувениры хватит, маме она купит маленький флакончик духов, а новые туфельки и сумочка у нее уже есть.

Маман отреагировала на новость скептически, нудила полчаса, что этого не может быть, потом вроде поверила, но извела советами и все нервы истрепала: запихала в сумку теплые носки, батон сырокопченой колбасы, кофе, чай, сахар, сухие супчики и всерьез намылилась провожать ее в аэропорт. Жуть! Алина с трудом родительницу отговорила, жалея всем сердцем, что сказала про поездку. Надо было наплести, что к сотруднице на Клязьму едет на выходные. К слову, сотруднице, у которой была дача на Клязьме, — Ирине Самойловой, самой большой болтушке в их отделе, Алина не удержалась и позвонила, торжественно сообщив, что отправляется на выходные в Париж. Скоро о ее поездке будут знать все! Пусть от зависти усохнут. А то вечно за спиной зубоскалят, что она неудачница и вообще тетеха. Неудачницы не выигрывают поездки в Париж!

Ирка сквозь зубы пожелала Алине счастливого пути и выдала все новости о том, что произошло в коллективе за время ее отсутствия. Оказалось, на работе все ходят на ушах из-за таинственного происшествия: у шефа сперли из холодильника колбу с секретным раствором. Секретным — это сильно сказано. Ни для кого не было тайной, что шеф, Антон Петрович Ширяев, придурковатый добродушный старичок с трудовой мозолью на пузе, в душе был романтиком. Его научные амбиции простирались гораздо дальше разведения опарышей в лабораторных условиях, он мечтал спасти человечество от вымирания и вот уже много лет корпел над рецептом «Эликсира бессмертия». Эликсиры свои Антон Петрович пробовал на себе и несколько раз оказывался в Склифе, где его научные изыскания вымывали из желудка с помощью физрастворов, но это профессора не остановило, он упорно продолжал эксперименты. Кому понадобилось тырить у шефа колбу с сомнительным содержимым? Не иначе, кто-то из сотрудников решил покончить жизнь самоубийством, хихикнула Алина и забыла о происшествии.

Ночью перед отлетом она никак не могла уснуть, ворочалась, боясь проспать, задремала лишь под утро и вскочила ни свет ни заря. Но настроение все равно было прекрасным. До Шереметьева пришлось, правда, своим ходом добираться, такси ее обнищавший бюджет никак не тянул.

В аэропорт она приехала немного раньше, выпила убийственно дорогой эспрессо в кафешке и встала у табло, приглядываясь к лицам и пытаясь вычислить человека, который должен вручить ей билеты и паспорт. Идиотка, ругала она себя, надо было хотя бы поинтересоваться, как он будет выглядеть.

Прошло полчаса.

В десяти шагах от нее кучковалась группа горластых туристов — дородные тети и мужики с красными физиономиями, явно с Севера. Алина подошла и поинтересовалась, не во Францию ли они летят. Мало ли, вдруг победителей окажется целая группа. Ржание было ей ответом, оказалось, туристы летят в Тунис. Что было смешного в ее вопросе и что они собираются делать в Тунисе летом, Алина уточнять не стала и отплыла от группы.

Прошло еще полчаса.

Алина слегка занервничала, поглядывая то на часы, то на табло. На ближайший рейс в Париж уже объявили посадку, следующий был лишь вечером, выходит, это ее рейс. Куда же запропастился сотрудник с билетом?

Прошло еще полчаса.

Алина занервничала сильно. Что за ерунда? Может, она перепутала время и дату? Двадцатое июня, пятница, «Шереметьево-2», зал отлета, главное табло — все верно, она записала информацию в еженедельник. Да и с памятью у нее проблем не было.

В голове наконец-то мелькнула здравая мысль позвонить организаторам и все узнать. Ругая себя последними словами, что до сих пор этого не сделала, Алина нашла визитку, которую ей вручил курьер, и позвонила по указанному телефону. Оператор сообщил, что такого номера не существует. Алина набрала его еще раз, решив, что ошиблась, но из динамика прозвучало то же самое. Тогда она отыскала в сотовом телефон, с которого ей звонили с радио. Оператор, словно издеваясь, повторила: такого номера не существует. Алина снова набрала его — безрезультатно.

Лица перед глазами расплылись, от волнения затошнило.

На табло мигали зеленые огоньки, приглашая пройти на регистрацию рейса в Париж. Алина бросилась к таможенному контролю, постояла там несколько минут, рассеянно глядя по сторонам. Как она ни пыталась осмыслить происходящее, ничего не получалось. Может, она стала участницей программы «Розыгрыш»? По радио развели, теперь здесь? Она поплелась обратно к табло, волоча за собой сумку, и вдруг заметила высокого темноволосого парня в белой футболке и рваных голубых джинсах. В руках он держал синюю пластиковую папочку, какие турагентства обычно выдают с билетами и паспортом. Сердце в груди радостно забилось — совершенно очевидно, это был ОН!

Алина подлетела к мужчине и расплылась в улыбке, глядя на него снизу вверх.

— Вы не меня ждете случайно? — спросила она, кокетливо заправив за ушко прядь волос. Движение вышло непроизвольное — парень был хорош собой и во все стороны излучал мужское обаяние. Сибирячки, отлетающие в Тунис, даже перестали ржать на весь аэропорт и приосанились.

— Наверное, вас, — улыбнулся парень, и в его желто-зеленых глазах вспыхнул интерес. — Меня зовут Матвей Залесский, я…

— Очень приятно, а меня Алина Метель, — с облегчением вздохнула она. — Господи, ну что же вы так опаздываете? Я чуть с ума не сошла, вас дожидаясь. Позвонили хотя бы или эсэмэску скинули. Черт-те что в голову лезло! Давайте паспорт и билет скорее, посадка на рейс уже заканчивается. Осталось пять минут.

— Как заканчивается? — с сомнением уточнил парень, посмотрев на табло, потом на часы и снова перевел взгляд на девушку.

— Обыкновенно! — разозлилась Алина — первое приятное впечатление развеялось, как дым. Ну и тормоз, неудивительно, что опоздал. И взгляд какой-то странный. Обкурился он, что ли? — Давайте документы, — поторопила она. Молодой человек неуверенно протянул ей папку. На лице его читалась растерянность. — Спасибо, — буркнула Алина. — Проводите меня?

— Куда? — окончательно растерялся он.

— На кудыкину гору, блин, — огрызнулась она. — Ладно, без вас справлюсь. — Она отвернулась и, подхватив дорожную сумку, побежала к зеленому коридору таможенного контроля.

— Девушка! Как вас там?.. Алина! — окликнул ее парень.

Алина даже не обернулась. Мало того, что опоздал и не извинился, так еще и сумку тяжелую не предложил помочь донести. Долдон какой-то. Ну что за мужики такие пошли? Пашку тоже вечно приходилось просить взять у нее сумку с продуктами. Не скажешь в лоб — не заметит в упор. Ведро помойное никогда не догадается выбросить. А сколько раз она просила его поправить карниз и прокладку в ванной поменять? Бесполезно! Хорошо, что он к Лизке ушел, скатертью дорога. Француза, может, себе подыскать в Париже? Говорят, они все жлобы, но как любовники ничего, нежные. А ей для счастья особо много и не надо, главное — чтобы любили. Пашка в постели нежным не был, слов ласковых на ушко не шептал — рукой по телу пошарит, чмокнет пару раз, и готово дело. А потом к компу, на сисястых девах пялиться. Пашка работал программистом и без компьютера жить не мог. «Интересно, Лизавете он слова любви говорит?» — подумала Алина и вдруг поняла, что ответ ей неинтересен. Боль прошла, она ничего не чувствует, ни ревности, ни злости, ни отчаяния — полный штиль в душе, лишь удивление: боже, как она была слепа! Зачем столько времени потратила на это убожество? Почему? Ради сомнительной перспективы иметь мужа? Да на фига он такой нужен! Лучше одной жить, чем с таким тюфяком, которого надо кормить и обслуживать.

Алина достала из папки билет с паспортом и протянула таможеннице, подпрыгивая от нетерпения и поглядывая на стойку регистрации рейса в Париж. До ее окончания оставалось три минуты. Девушка за стойкой уже поднялась и сладко потянулась, вероятно, решив, что больше никого из пассажиров не предвидится.

— Извините, — похлопали ее по плечу.

Алина обернулась, с раздражением глядя на виновника своего беспокойства, и плюхнула дорожную и дамскую сумки на томограф для досмотра багажа. Молодой человек тоже поставил свой небольшой кожаный рюкзак.

— Девушка, что вы сумки свои ло́жите? Провожающим туда нельзя.

— Так это я в Париж лечу! — возмутилась Алина.

— Паспорт тогда давайте и билет.

— А я что вам дала! — Девушка выхватила у таможенницы паспорт, заглянула в него, медленно передала документ молодому человеку и, подхватив свои вещи с томографа, отошла от стойки и уселась на пол.

— Матвей Яковлевич! Ну где же вы ходите? — заорал кто-то над головой.

Алина скосила глаза вверх: рядом стояла девушка-блондинка в темно-синем костюме и белой рубашке, с рацией и бейджем на груди, улыбаясь во все тридцать два металлокерамических зуба.

Алина зажмурилась и зарыдала на весь аэропорт. Кто-то подхватил ее под руку и куда-то потащил — от шока, слез и безысходности она ничего не соображала и не видела. Внутри все сжалось и болело, звенело в ушах, а в голове было пусто, словно в нее напихали тополиный пух.

— Тополиный пух, жара, июль… Тополиный пух, жара, июль… — шептала она, всхлипывая, истерично хихикая и вытирая слезы рукавом новой блузки в ярких цветах.

— Матвей Яковлевич, по-моему, эта девушка не совсем нормальная, — сквозь звон в ушах донесся до Алины высокий женский голос. — Я бы на вашем месте…

— Коньяку закажи, — перебил сотрудницу аэропорта мужской голос. — Кофе, чай и десертик какой-нибудь.

— Матвей Яковлевич…

— Делай, что тебе говорят! — рявкнул Залесский.

Окрик подействовал на Алину отрезвляюще, она очнулась и огляделась: уютное просторное помещение с большим плазменным телевизором на стене, барная стойка, столики, кожаные бежевые диванчики. На один из них как раз и усадили Алину.

— Извините, — нервно хихикнула она. — Я у табло ждала человека одного. Мне должны были билет в Париж привезти. Я думала, вы… Что у вас мой билет и паспорт.

— А я думал, вы менеджер по ВИП-клиентам, — улыбнулся Матвей. — Вы такая…

— Какая?

— Не знаю, — радостно пожал плечами он.

— Зато я знаю, — вздохнула Алина. — Я идиотка, дура наивная, и мой самолет в Париж улетел. Да и не было никакого самолета! Меня развели, как последнюю лохушку. Как я теперь на работу в понедельник пойду? Я же всем, всем, всем сказала, что выиграла тур и улетаю в Париж на уик-энд. А мама? Мама, она же… Она меня… Они все, все теперь будут надо мной потешаться! — Алина снова завыла на весь ВИП-зал и надрывалась до тех пор, пока Матвей силком не влил ей в рот коньяк. С утра она не позавтракала, только кофе выпила, и алкоголь упал в пустой желудок камнем. Камень быстро нагрелся, расплавился и растекся горячей лавой по телу — ее потянуло в сон. — Я неудачница, они правы, — тихо сказала Алина. — Только я могла добровольно отдать свои документы незнакомым людям. Клуша!

— Да полно вам так переживать. Зачем рассказывать кому-то, что вас обманули? Скажете на работе, что прекрасно провели время в Париже, — посоветовал Матвей. — Хотите, я привезу вам сувениры какие-нибудь, чтобы достоверно все выглядело? Я, правда, не в Париж, а в Ниццу лечу, но какая разница. Вернусь в воскресенье утром и по дороге из аэропорта заеду к вам. Вы водителю телефон свой и адрес скажите, я позвоню.

— Какому водителю? — вяло поинтересовалась Алина. Коньяк так благотворно подействовал на ее нервную систему, что соображалка окончательно отказалась думать.

— Моему водителю, Вове, он вас домой отвезет. Вы пока десерт покушайте и чайку попейте, он скоро за вами зайдет.

— Матвей Яковлевич, нам пора, — тактично окликнула его менеджер.

— До скорой встречи, Алина. — Матвей поднялся и направился за девушкой-блондинкой к выходу из ВИП-зала.

— Кажется, я брежу, — икнула Алина, отправила в рот ложку восхитительного шоколадного десерта и хлебнула чайку.

Не зря говорят, что шоколад — отличный антидепрессант. Когда Алина доела десерт, настроение ее немного улучшилось. Загадочный Матвей подсказал отличное решение! Действительно, зачем кому-то знать, что ее развели мошенники и обманом вытянули документы? Естественно, она потом сходит в милицию и напишет заявление о краже паспортов. Пусть разбираются, кто и зачем сыграл с ней такую злую шутку, но коллегам по работе и маме знать об этом вовсе не обязательно.

Как и обещал Залесский, водитель Вова, хмурый здоровяк криминальной наружности, зашел за Алиной в зал ожидания и отвез домой, записав ее координаты на каком-то замусоленном листочке.

Алина спрятала волосы под бейсболку, надела черные очки и юркнула в подъезд. Вчера мамуля перед уходом заглянула к соседкам, двум престарелым сестрицам, подружкам покойной бабули, и сообщила радостную новость. Старые перечницы тут же явились поздравить ее и уточнить подробности, а с утра подглядывали за Алиной, когда она родные пенаты покидала — слышно было шуршание за их дверью, видно, любопытные клюшки пытались друг дружку от глазка отпихнуть. Не дай бог, увидят, что она вернулась! Мамуле доложат тут же. Про Пашку настучали сразу, как только он впервые переступил порог ее квартиры. Про остальных редких ухажеров мамуля тоже узнавала от них, а потом мозги полоскала лекциями о безопасном сексе и кобелях-мужиках, которые только и мечтают ее обрюхатить и слинять с горизонта. Убиться об стену! Мамулю понять, конечно, можно, она вырастила ее без отца, но всему есть предел! А если мамочка о Париже узнает, то… Алине даже думать об этом было страшно.

Она вышла из лифта этажом ниже, поднялась по лестнице, стараясь не дышать, открыла дверь и юркнула к себе в квартиру. Придется пожить два дня без света, телевизора и музыки. Кушать готовить тоже нежелательно — учуют бабки запахи, и пиши пропало. Ничего, обойдется без горячего, не умрет.

— Лондон — Париж, — пискнула Алина, упала на диван и накрылась пледом с головой. Хотелось плакать, но слез не было, видно, все выплакала в Шереметьеве. Хорошо, что в аэропорту неожиданный спаситель влил в нее коньяк, иначе она бы сейчас в Кащенко отдыхала. Алина прыснула со смеха, вспомнив, как пыталась прорваться через границу по его документам. Матвей Залесский… Интересно, кто он такой? Надо бы по компьютеру пробить, вдруг о нем информация в Сети есть. Матвей Залесский… Какое звучное и красивое имя… Матвей Залесский… А лицо какое привлекательное… Воспоминания о новом знакомом оттеснили терзающие душу вопросы: что за сволочь уперла у нее заграничный и российский паспорта? Кому и зачем понадобилось так зло ее разыгрывать?

Подумать над этим Алина решила завтра и провалилась в глубокий сон.

* * *

Она проспала сутки и проснулась от оглушающих раскатов грома. На небе были видны всполохи, начался ливень, омывая стекла, подоконники и прибивая к земле ненавистный тополиный пух. Чистый воздух, заряженный озоном, проникал в комнату даже сквозь плотно закрытые окна. В квартире стало зябко, дышать стало заметно легче, глаза больше не слезились, и насморк прошел.

Алина выпила горячего чаю, снова улеглась на диван и замоталась в плед, как в кокон. Озноб не отступал, по телу ползали холодные мурашки и стыла душа. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой и несчастной. Если бы мошенники просто паспорта уперли, сумку на улице порезали, в квартиру влезли и обворовали, не было бы так мерзко. Они же сыграли на ее мечте, слабостях, в душу ей плюнули. А вдруг кто-то воспользовался ее документами, чтобы пересечь границу? Идеи на этот счет приходили в голову какие-то дешево-сериальные: криминальный авторитет выманил у нее документы обманным путем, чтобы тайно отправить свою дочь или жену в Швейцарию. Замечательно! Криминальным авторитетам больше заняться нечем, как у нее документы красть, а потом разыгрывать. Зачем, к примеру, ее надо было в аэропорт вызывать, дату назначать, время? А что, если…

— Черт! — выругалась Алина и села, скинув плед на пол.

В квартире кто-то побывал за время ее отсутствия! Сейчас, когда насморк прошел, она чувствовала еле уловимый чужой запах. И половичок лежал не так, как обычно, — вчера она машинально его поправила. Господи, похоже, мошенники все просчитали и не просто так отправили ее в Шереметьево.

Ограбили! — охнула Алина с легким недоумением, потому как воровать у нее было решительно нечего. Она включила компьютер, чтобы монитор осветил комнату, бросилась к шкафу и распахнула дверцы — на пол вывалились вещи. Перед отъездом она сама их так запихала, после того как еще раз все перемерила — разбирать времени не было. Да, кажется, она сильно погорячилась, предположив ограбление! Алина вытащила из ящика шкатулку с драгоценностями и уселась на стул перед компьютером, перебирая свои нехитрые сокровища: жуткие сережки с фальшивыми рубинами — подарок мамы, золотой кулончик в виде буковки «А», рваные серебряные цепочки, нательный крестик на веревке. Алина надела крестик на шею и продолжила ревизию: два золотых колечка, одно с фианитом, другое с настоящим бриллиантом, правда, крошечным, бусы малахитовые, страшнющие, все было на месте, кроме… колечка ее бабушки.

— Не может этого быть! — не поверила своим глазам Алина.

Колечко не представляло никакой особой ценности: простенькое, золотое с бирюзой. Побрякушка, конечно, была симпатичной, Лизка постоянно поносить клянчила — типа, винтаж. Какой, на фиг, винтаж, если бабуля его из своего сломанного золотого зуба специально для Алины справила у знакомого деда-ювелира и на совершеннолетие преподнесла. Вот и весь винтаж. Еще бабуля сережки такие же подарила, но Алина их где-то посеяла. Вечно она все теряет! Наверное, и кольцо сама куда-нибудь засунула. Идиотизм устраивать такой спектакль, чтобы украсть из ее квартиры дешевое кольцо с бирюзой. Наверное, это у нее воображение разыгралось.

Алина еще раз прошлась по квартире, внимательно ко всему приглядываясь. Вроде все как прежде, но ощущение, что кто-то здесь побывал, не оставляло. Подтверждение она нашла на кухне: табуретки стояли неровно и ящик, где она обычно хранила техпаспорта на бытовую технику, магазинные чеки, счета за квартиру, записные книжки и прочую ерунду, был задвинут не до конца. А она всегда все закрывала плотно — привычка, чтобы пыль не собиралась. Алина дрожащей рукой выдвинула ящик: документы лежали на месте, но неровно. Из глаз потекли слезы, закапали на старые квитанции за телефон. Что понадобилось в этом ящике вору?! Зачем он сидел на ее табуретках? Что ему от нее надо?

Сколько детективов Алина перечитала, и во многих был похожий сюжет: неизвестные влезали в дом к героине — какой-нибудь серой мышке-библиотекарше, у которой брать нечего. Искали что-то непонятное, а потом оказывалось — героиня-то не хухры-мухры, а наследница миллионного состояния или обладательница старинного артефакта. Наличие артефакта отпадало: ремонт Алина своими руками делала, все стены и полы простукивала на предмет полых поверхностей. Может, она миллионерша? Во Франции у нее какой-нибудь добрый двоюродный дядюшка скопытился и завещание на нее написал? Преступники об этом узнали и уперли у нее паспорта, чтобы слетать в Париж и вступить в права наследства. А бабкино кольцо уперли, чтобы подтвердить родство? Логика, конечно, в этом прослеживалась, вот только богатых дядюшек и тетушек у Алины за границей не было: институтский друг занимался составлением генеалогических древ и ей сделал, так что она все проверяла. И про папаню справки наводила — спился и на кладбище лежит.

Алина вернулась в комнату и села за компьютер. Человек, который залез к ней в квартиру, знал, что она в аэропорт поедет. Или сам ее туда отправил, точнее, не туда, а совсем в другое место, неважно, факт остается фактом. Про аллергию мошенник тоже знал и про то, что она в отпуске и безвылазно дома сидит. И ее любовь к Парижу секретом не была: Алина постоянно о своей мечте говорила. Значит, надо искать среди своих…

Она машинально щелкнула клавишей мыши, вышла в Интернет и набрала в поисковике имя своего нового знакомого.

— Ничего себе, — изумилась она.

Ссылок на Матвея Залесского выпало немного, но сразу было понятно, что человек он непростой. Успешный бизнесмен, глава российского представительства крупной европейской фармацевтической компании, не женат… Последний открывшийся факт Алину особенно порадовал, но она себя тут же одернула. Нашла чему радоваться, в любом случае ей этот мужик не светит.

Светит не светит, а завтра он к ней приедет, если не обманет, и сувениры привезет. Как же она не подумала о деньгах! Вдруг он купит какие-нибудь эксклюзивные в дорогом магазине. Кошмар! Чем она расплачиваться будет? Натурой? Она, конечно, не против, только вряд ли такой мужчина польститься на ее прелести. Ладно, как-нибудь выкрутится. Кредит в банке, в конце концов, возьмет. Стаж у нее приличный, доход стабильный, только документы уперли… Ну ничего, займет денег, хотя ненавидит в долг брать, и Залесскому отдаст. Подождет пару дней, не барин, никто ведь его не просил дорогие сувениры во Франции покупать.

Алина набрала в поисковике «Париж», чтобы хотя бы виртуально в нем побывать, но первая же ссылка вернула ее в реальность: в новостях сообщали о заказном убийстве русского бизнесмена, проживающего во Франции. По спине пробежал холодок. Господи, а если документами воспользовались, чтобы кого-нибудь убить? Киллерша какая-нибудь выехала по ее паспорту во Францию, хлопнула клиента и смылась. Действительно, кого из спецслужб может насторожить заурядная бухгалтерша, работающая в конторе по разведению опарышей!

Голова закружилась, Алина часто задышала и ухватилась за столешницу, чтобы не рухнуть на пол. Боже, никто ведь не знает, что она никуда не ездила! Даже мать родная не знает. Только Матвей Залесский, его водитель и девушка из ВИП-зала. Они — единственная ее надежда. Надо дождаться Залесского и отправиться с ним в прокуратуру. Господи, хоть бы он приехал! Не похож он на человека, который обманывает. Одной в прокуратуру идти нельзя. Кто ей поверит, что она по доброй воле отдала документы первому встречному? Менты только рады будут, что подозреваемая сама в гости пришла. Посадят за убийство и глазом не моргнут. Надо дождаться Матвея Залесского, надо дождаться…

Алина снова щелкнула по ссылке на статью об убийстве российского бизнесмена во Франции и только сейчас обратила внимание на дату: бизнесмена грохнули в четверг. «Господи, какое счастье!» — с облегчением подумала она и тут же перекрестилась, ругая себя за крамольные мысли. Человека убили, а она радуется. Впрочем, радоваться было чему: в четверг у нее в гостях была мама, она звонила Ирке на работу с домашнего телефона, к ней заходили соседки, и с утра в пятницу у лифта они тоже ее видели. Значит, если вдруг ее вздумают обвинить в убийстве российского бизнесмена во Франции, будут все шансы доказать свою непричастность. На душе стало легче, но ненадолго. Алина нашла в поисковике французские информационные сайты и просмотрела криминальную хронику за последние два дня.

— Мама дорогая! — воскликнула она, читая сводки.

В спокойной Европе люди тоже мерли пачками: кто-то попал под машину, кто-то упал под поезд, кого-то зарезали. Алина выключила компьютер и всплакнула — думать о том, что она может иметь отношение, пусть косвенное, к смерти этих людей, было невыносимо.

Ливень за окном кончился, лишь редкие капли дождя стучали по стеклу, и с крыши капало на подоконники. Светало, в комнату вползал серый рассвет. На душе тоже было серо и беспросветно, руки дрожали, и сердце в груди билось, как испуганная птичка. Пришлось хлопнуть рюмку валерьянки. Минут через двадцать полегчало, и Алина не заметила, как задремала за столом.

Телефон пищал, распухнув от непринятых эсэмэсок. Алина потерла глаза и посмотрела на дисплей — десять вечера. Хорошо она вздремнула, валерьянка подействовала на нее, как снотворное. Залесский не позвонил и не приехал. Эсэмэсок от него тоже не было, это мама беспокоилась. Пора было возвращаться из Парижа.

Алина успокоила по телефону маму, сообщила, что долетела отлично, но очень устала и расскажет обо всем завтра. От Ирки тоже пришло короткое сообщение о том, что в пятницу шефа забрали в больницу с сердечным приступом, поэтому можно к девяти не приходить. Добрая Ира была в своем репертуаре. Что-то Ширяева кража пробирки не на шутку подкосила. Может, Антон Петрович на самом деле наконец-то изобрел эликсир бессмертия? Несладко тогда фармацевтической промышленности придется, разорятся все. Повезет лишь тем, кто первым запатентует чудо-средство… Холодный пот на лбу выступил прежде, чем Алина успела осознать, до чего она додумалась. Матвей Залесский, глава российского представительства крупной европейской фармацевтической компании, успешный бизнесмен. Никакой киллерши не было — кто-то из ее конторы узнал, что у Антона Петровича все получилось, вышел на Залесского и вместе с ним вывез по Алининым документам эликсир в другую страну. Этот человек — женщина. Конечно, как же она сразу не догадалась! Ведь именно Залесский посоветовал Алине никому не говорить, что поездка в Париж сорвалась. И сувениры… С какой это радости успешный бизнесмен, занятой человек, станет предлагать незнакомой девушке притаранить ей из Ниццы сувениры? С какой радости он станет возиться с ней, как с дитем малым, десертами угощать и утешать?

В дверь позвонили, Алина от неожиданности вскочила и уронила табуретку. Грохот раздался такой, что изображать из себя ветошь было глупо. Она осторожно подняла табуретку с пола и, ругая себя последними словами, поплелась открывать дверь. В душе была робкая надежда, что, возможно, это мамуля нагрянула или любопытные соседки. Надежды не оправдались, на лестничной клетке топтался Залесский с двумя объемными пластиковыми пакетами. Убить он ее вряд ли убьет, им она живая нужна.

Алина нацепила на лицо улыбку и распахнула дверь.

— Извините, что так поздно и без звонка, — улыбнулся в ответ Матвей. — Французские диспетчеры в очередной раз бастуют, все утренние рейсы отменили, пришлось в аэропорту до вечера торчать. Я хотел из Ниццы позвонить, но Вовка бумажку с вашими координатами потерял. Пришлось… У вас имя запоминающееся — Алина Метель. Вот, как обещал. — Он протянул ей пакеты.

— Спасибо! Проходите, я сейчас вам деньги отдам, — защебетала Алина. — А пакеты на пол, пожалуйста, поставьте. — Она кивнула в дальний угол прихожей, ненавязчиво покачивая табуреткой.

— Деньги? А, ну да, — кивнул Залесский, почему-то смутился, с удивлением поглядывая на предмет мебели в руках Алины, и прошел в прихожую. — Знаете, я пока в аэропорту торчал, кое-что проверил через своих знакомых. Все на самом деле очень банально. А почему у вас свет не горит? — неожиданно сменил он тему.

— Лампочка перегорела, — сообщила Алина.

— Ясно! А я смотрю у вас табуретка. Вы лампочку пытались вкрутить? — радостно предположил Матвей и нагнулся, чтобы поставить пакеты на пол.

— Что-то типа того, — ответила она и треснула Залесского табуреткой по затылку. Матвей крякнул и ничком рухнул на пол. Алина захлопнула дверь ногой, включила свет, с трудом перевалила Залесского на спину и расстегнула ремень на его брюках — она видела в фильмах, что преступников связывают именно ремнем. Матвей вдруг застонал и открыл глаза.

— Вы что делаете? — поинтересовался он. Алина схватила табуретку, треснула Залесского еще раз по лбу, и он снова отключился.

Вытащить ремень из его брюк никак не получалось. Матвей застонал и опять зашевелился. Алина оставила ремень в покое и бросилась на кухню. Порывшись в шкафах, нашла рулон клейкой ленты для окон, обмотала Залесскому руки, потом ноги, немного подумала и заклеила ему рот. Он очнулся и выпучил глаза, пытаясь что-то сказать.

— Я все про вас знаю! Все! — выпалила Алина и выдала свою версию событий.

Судя по тому, как таращил глаза Залесский, она попала в точку.

— Короче, завтра я вычислю твою помощницу и сдам вашу шайку в прокуратуру. Ясно тебе? Лежи смирно, иначе табуреткой еще раз по лбу дам, — пригрозила Алина.

Угроза подействовала, Залесский затих, но смотрел на нее так грустно, что Алине даже жалко его чуть-чуть стало. Понятное дело, кому хочется в тюрьму. Ей, например, совсем не хочется.

До утра она шаталась по квартире, как привидение. Залесский лежал тихо, глядя в потолок.

Время приближалось к восьми, пора было ехать на работу. Алина привела себя в порядок и задумалась — оставлять преступника одного в квартире опасно, вдруг сбежит. Соседок позвать? Они скончаются на пороге. Мама с ума сойдет. Ирку тоже привлекать нельзя: начнет кудахтать, и план по вычислению врага в тылу рухнет. Саму Ирку Алина не подозревала — у той язык такой болтливый, что если бы она подобную аферу провернула, то не удержалась бы и сама Алине обо всем рассказала. Остальные девицы оставались под вопросом.

Выходит, на помощь она может позвать только Лизу. К подруге-разлучнице обращаться было неприятно. С другой стороны, Лизка оказала ей поистине неоценимую услугу — избавила от тюфяка Павлуши. Сама бы Алина выгнать его не решилась, так и жила бы, ожидая у моря погоды. Все, что ни делается, все к лучшему, оптимистично подумала она и набрала знакомый номер. По Лизке она к тому же успела соскучиться, с института ведь дружили. Лизка у нее даже какое-то время жила — у Алины, единственной из группы, была отдельная квартира. И деньги водились: мама тогда еще на пенсию не вышла, работала и помогала. Подкидывала немного, но им вдвоем хватало и на еду, и на киношки.

Лизка звонка явно не ожидала. Вдаваться в подробности и пугать подругу раньше времени Алина не стала, наврала, что купила новую стиральную машину, которую обещались привезти в течение дня, но ее срочно вызывают на работу, а покараулить некому. Лиза долго бухтела, что ей тоже надо на работу, но в итоге согласилась.

Залесский замычал и заелозил по полу, пытаясь развязаться. В туалет, наверное, хочет, смущенно подумала Алина. Но как она его туда отведет, придется же не только ноги, но и руки развязать!

В дверь позвонили. Лиза точно не могла так быстро добраться. Алина на цыпочках подкралась и посмотрела в глазок. Одна из сестер-бабулек держала в руках газеты и белый конверт.

— Алинка, на работу проспишь! — проскрипела соседка. Уходить она явно не собиралась, пришлось приоткрыть дверь, накинув собачку, чтобы старушенция не прорвалась внутрь.

— Я не одета, баба Валя, — соврала Алина. — И на работу опаздываю.

— Письмо тебе! Почтальон перепутал и в наш ящик кинул, — сообщила баба Валя и просунула в щель конверт.

Алина поблагодарила старушку, захлопнула дверь и повертела конверт в руках: письмо пришло от банка «Русский резерв». Алина вскрыла его, достала сложенный вдвое листок и прочитала текст. Потом перечитала еще раз, не понимая смысла написанного.

Начальник отдела кредитования благодарил Алину за то, что она воспользовалась их услугами, и желал приятного дальнейшего сотрудничества. К письму прилагалась счет-выписка о погашении кредита, с процентами и суммами выплат по месяцам. Сумма тоже была обозначена — триста пятьдесят тысяч рублей!

Алина беспомощно повертела выписку в руках и бросилась на кухню. Рванув на себя ящик, где лежали документы, она вышвырнула все на пол — на дне лежали ее заграничный и российский паспорта. Трясущейся рукой Алина взяла загранпаспорт и открыла: кроме болгарской, там больше не стояло никаких виз. Естественно, для получения кредита в банке они и не нужны, достаточно двух документов, копии трудовой книжки, анкеты и справки о доходах.

На столе заорал дурником мобильный. Звонила Ирка.

— Алин, ты не представляешь! — затрещала она в трубку. — Воров никаких не было. Уборщица во всем созналась. Мариванна колбу случайно грохнула, когда убиралась. Испугалась, тщательно все помыла и осколки выкинула. Алина, я в полном ауте, у нее руки стали как у молодой, гладенькие и беленькие. Она с перепуга без перчаток эту лабудень убирала. Представь, если на морду лица намазать? Правда, все опарыши и мухи в лаборатории почему-то подохли. Не знаю, что изобрел наш гениальный шеф, но я уже хочу это универсальное средство…

Алина отключила телефон и громко расхохоталась, скрючившись и держась за живот. Она смеялась и не могла успокоиться, слезы градом катились из ее глаз. Освободить Залесского долго не получалось — клейкой ленты она не пожалела, удалось справиться только с помощью ножниц. На ножницы в ее трясущихся от хохота руках Матвей смотрел с ужасом, как на орудие убийства. Клейкую ленту от лица он отлепил сам, но, к удивлению Алины, ничего не сказал, поднялся и ушел на кухню, пить водичку, судя по звукам. Она осталась сидеть на табуретке в прихожей.

Лиза вошла в квартиру, открыв дверь своим ключом.

— Привет, — улыбнулась Алина.

— Привет, ты чего здесь сидишь? — немного растерялась Лиза. — Ого, ты сменила имидж? Совсем другая стала.

— А ты совсем не изменилась. Кстати, тебе к лицу кольцо и сережки моей бабушки, — сказала Алина.

Лиза непроизвольно дернулась и потянулась рукой к уху, вспомнила, что в них никаких сережек нет, и усмехнулась.

— Как ты догадалась?

— Тебя сгубила жадность, дорогая подружка. Мало было повесить на меня огромную сумму кредита, ты не побрезговала еще и дешевое колечко прихватить. Ну да, сережки без кольца некомплект. А сережки ты украла, когда жила у меня. Я только одного не могу понять: каким образом ты перевоплотилась в меня, чтобы кредит по чужим документам получить?

— Павлуша прекрасно с этой задачей справился, вы ведь с ним похожи — паричок, макияжик, бабский костюмчик, и он стал полной твоей копией. Не совсем, конечно, полной, но у нас на паспорт так снимают, что узнать человека невозможно. Вот и прокатило. Кстати, это Павлуша тебе звонил, через Инет и модификатор голоса. Здорово мы тебя развели? Я по-честному хлопала.

— А курьер?

— Курьер обычный, Пашкин с работы, корреспонденцию разносит. Что ему сказали, то он и сделал. Полный даун. Спасибо, что подписала заявку на кредит. И за справку с работы, пришлось, правда, там сумму о твоих доходах малость подправить. Ты получаешь неприлично мало, дорогая. Я давно тебе советовала сменить место работы.

— Да, я помню! Ты даже сама пыталась меня пристроить и попросила заверенную копию трудовой книжки, дескать, работодатели очень серьезные. Теперь ясно, почему ты Пашу увела. А я все думаю, за каким хреном он тебе сдался? Зарабатывает мало, как любовник никуда не годится, зануда. Вот, оказывается, для чего — чтобы меня обобрать до нитки!

— Да ладно из себя сироту казанскую строить, — зло сказала Лиза. — Тебе все с детства на блюдечке с голубой каемочкой приносили, никогда по жизни напрягаться не приходилось. Квартирка своя — не надо хребет ломать, мамка под боком — харчи таскает, денег подкидывает, в попу целует. Даже работу ты можешь себе позволить любую, не пыльную, как ты говоришь. А я одна, мне никто не помогал, всю жизнь, как папа Карло, горбатилась, чтобы за жилье заплатить. Я устала, хочу для себя пожить, а не могу: кредит ипотечный все сжирает, осталось погасить совсем чуть-чуть.

— Триста пятьдесят тысяч рублей, — уточнила она.

— Это так мало, Алина. Не переживай, расплатишься с кредитом и снова станешь свободной. Правда, работку придется подыскать другую. Если что, обращайся, как лучшей подруге организую, у меня знакомых много. Ты, главное, не рыпайся, мы все сделали так, что комар носа не подточит: на справке о доходах, которую мы подделали, твои отпечатки, доказать ты ничего не сможешь. А если об этом узнают в банке, то придут добрые мальчики из службы безопасности и открутят тебе голову. Ну ладно, рада была с тобой повидаться, но мне пора, — улыбнулась Лиза.

— Счастливо, — помахала ручкой Алина и широко улыбнулась.

Лиза, на мгновенье растерявшись от такой реакции, открыла дверь и попятилась назад — на пороге стояли несколько человек.

— Вы кто? — спросила девушка.

— Мы добрые мальчики из службы безопасности банка «Русский резерв», — без улыбки представились мужчины и взяли Лизу под локотки.

В прихожую вышел Залесский, сунул сотовый в карман и присел рядом с Алиной на пол.

— Я позвонил им, как только ты меня развязала.

— Ты еще вчера все выяснил, да? Про кредит? — спросила она.

— Да, но ты не дала мне возможности сказать, — нервно рассмеялся Матвей, потер шишку на лбу, потом на затылке и добавил: — У меня в этом банке друг работает. Президентом, — уточнил он. — Как-нибудь я тебя с ним познакомлю.

— Что тебе от меня надо? — спросила Алина.

— Ничего особенного. Я хочу на каждый уикэнд летать с тобой в Париж.

Анна Данилова Призраки Ренуара

I. Портрет Жанны Самари

Я не знаю, что двигало мною тогда, в тот субботний день — английский ли сплин или русская хандра, — но, устав от серости окружающего мира, от серых улиц, деревьев и домов, я вышел из своей квартиры, остановил такси и велел отвезти себя в аэропорт. Так, к вечеру того же дня я оказался в Петербурге. Но там оказалось еще хуже: сыро, холодно и ветрено. Я поднял воротник длинного кашемирового пальто, надвинул на лоб драповый берет и, обмотав шею два раза шарфом, дал поглотить себя балтийской непогоде. Я шагал по Невскому, разглядывая прозрачные, освещенные изнутри витрины магазинов и кафе, считал от нечего делать расплывчатые от густого тумана желтые, розовые и оранжевые пятна светящихся окон, размышлял о людях, чьи фигурки двигались за задернутыми шторами, и недоумевал: к чему такая суета? К чему эти движения и пустая трата сил, когда и завтра, и послезавтра наступит очередной черный день со своими будничными заботами, подтверждающими тоскливую обыденность нашего убогого существования?

И тут я увидел розовое кружево. Длинный шлейф, состоящий из шелковых и кружевных оборок, спускающийся из-под черного плаща, волочился по грязи, разбухая и напитываясь ею, превращаясь на глазах в безобразный мокрый хвост. Впереди меня быстрыми мелкими шажками почти бежала женщина. Слева, под обнаженным, посиневшим от холода локотком, выглядывавшим из прорези плаща, болталась, напоминая мокрую крупную черносливину, лакированная сумочка. Женщина свернула в переулок — я за ней, она нырнула в черную высокую арку, зажатую между высокими серыми домами, а я — следом. В конце арки оранжево светилась вертикальная щель; как оказалось, там была дверь, за которой и исчезла женщина. Я шагнул следом, машинально притворив за собой странную дверь, и зажмурил глаза. Ощущение того, что меня погрузили в аквариум с горячей вишневой наливкой, испугало меня: ведь я так давно не замечал вокруг себя жизнеутверждающих красок! Я заставил себя открыть глаза, и они тут же наполнились слезами: так нестерпим был свет. Резь вскоре прошла, мои глаза стали привыкать, и я осмотрелся.

Я стоял на солнечной стороне улицы незнакомого мне города, по обеим сторонам от нее стояли высокие оштукатуренные кремовым и белым дома, откуда-то доносились звуки аккордеона, слышался французский говор проходящих мимо барышень в шелковых платьях и соломенных шляпках, убранных свежими розами. Пахло горячим тестом и апельсинами.

Солнце начало припекать мне спину, и я почувствовал, как от моей одежды поднимается пар. Я тут же с благодарностью вспомнил свою матушку, обучившую меня французскому языку, потому что до меня вдруг стал доходить смысл услышанного: «Да он просто ненормальный, посмотри, как он одет!», «Может, он болен?», «Нет, его просто кто-то облил кипятком, видишь, от него поднимается пар?»

Я посмотрел себе под ноги: след мокрого грязного шлейфа незнакомки так и манил меня за собой. Так я, не отрывая взгляда от подсыхающих на глазах темных пятен, прошел квартал — след оборвался. Я стоял возле крыльца роскошного особняка. Массивная, красного дерева дверь была чуть приоткрыта. Пока я раздумывал, войти или нет, вдруг в двери появилась женская голова в рыжих, вспыхнувших на солнце кудрях; блеснули ультрамарином огромные смешливые глаза, и ярко-красный рот подарил мне ослепительную улыбку.

— Ну же! Заходите! — и голова исчезла. Я повиновался и зашел в дом.

Там царила роскошь. Все полы были устланы толстыми коврами, двери обшиты деревянными панелями, повсюду стояли напольные вазы, наполненные цветами.

— Подождите минуточку, я только отдам Мадлен свое платье, вы же видели, что с ним стало… — услышал я откуда-то издалека голос прекрасной шатенки и замер, рассматривая, как в музее, инкрустацию на маленьком карточном столике.

Наконец появилась она. В зеленом шелковом пеньюаре. Щеки ее были бледны, а тело словно трясло в лихорадке.

— Знаете, я ужасно замерзла там, в Питере, да и вы тоже, как я погляжу… Пойдемте ко мне в комнату, сейчас мы согреемся и перекусим. Мадлен, поторопись! — крикнула она куда-то в сторону. — Идемте же, — она взяла меня за руку и потащила за собой. В конце длинного коридора была открыта еще одна дверь.

— Как вас зовут? — спросил я, снимая с себя пальто и с трудом стягивая намертво облепивший мой лоб берет. Я понял, что меня привели в ванную комнату.

— Жанна. А вас?

— Серж.

— Вот что, Серж, давайте без церемоний, у нас не так много времени. Раздевайтесь и ныряйте в ванну, Мадлен специально для вас сыпанула туда пахучей соли, отогревайтесь, потом наденьте вот этот халат, он совершенно новый и никому раньше не принадлежал, а чуть позже я зайду за вами.

И она ушла.

Спустя полчаса я уже сидел в гостиной на диване и пил вино.

— Где я? — спросил я, начиная, наконец, понимать, что мне снится сон.

— В Париже, конечно, на улице Фрошо. Неужели вы не узнали меня?

— Узнал. — Я смотрел на Жанну и видел, как, напитавшись парижским жарким солнцем, льющимся в распахнутые окна, и теплом, оживают ее нежные щеки и наливаются румянцем. — Вы — Жанна Самари, актриса. Вас любил весь Париж, Александр Дюма-сын, встретив вас однажды в салоне мадам Шарпантье, если мне не изменяет память, сказал: «Ну и глазищи же у вас, Жанна! Так и подмывает их выколоть!»

Жанна расхохоталась.

— А ведь вы в то самое время были, кажется, влюблены в Ренуара…

— Тсс… Мадлен идет.

Вошла служанка Мадлен в голубом платье и внесла блюдо с цыпленком.

— Странное дело, я захотел есть… Я так давно не испытывал никаких желаний, что теперь, попав к вам, просто не узнаю себя…

— Все пройдет! Выпейте еще вина, попробуйте этот восхитительный сыр, а эти чудо-пирожки! Это же знаменитые пирожки из кондитерской Эжена Мюрера — коронное его блюдо и любимое лакомство Ренуара и Писсаро, Сиелея и Моне, я уж не говорю о зануде Шанфлери и докторе Гаше.

— Жанна, расскажите мне о Ренуаре.

— Он жил здесь, — вздохнув, произнесла Жанна и замолчала. Потом, сощурив погрустневшие глаза, слегка улыбнулась, вспоминая что-то. — Да, он жил совсем неподалеку от меня. Приходил работать над моими портретами, но тогда я не могла посвятить ему больше двух часов. У меня же была целая куча дел! И к портнихе нужно было на примерку, и в театр на репетицию, да и к этой… Шарпантье…

Жанна с легкостью соскользнула с диванчика и подошла к окну.

— Скажу правду, хоть мне и грустно от этого: к сожалению, Ренуар любил только свои кисти и краски. А во мне видел лишь натурщицу. Как вы думаете, могла я с этим смириться? Я, у ног которой был весь Париж?

— Но разве не ему принадлежат слова, обращенные к вам: «Что за кожа! Право, она все освещает вокруг… Настоящий солнечный луч!»

— Что с того? Иногда мне казалось, что он как вампир пьет из меня мой румянец и здоровье. Он уходил, а мне становилось как-то не по себе… Ну и вскоре мне все это надоело. Я стала пропускать сеансы. А он как раз готовился к выставке в Салоне. Переживал. Его протеже, мадам Шарпантье, чей портрет тоже должен был выставляться, все успокаивала его, говорила, что его полотна повесят в самом выгодном свете… И знаете, чем все кончилось? — Жанна вернулась к столу, оторвала крылышко цыпленка и усмехнулась: — Мой портрет, к примеру, который он с грехом пополам закончил исключительно благодаря своей изумительной памяти и таланту, повесили «весьма странно»; как сказал один мой знакомый писатель, господин Гюисманс: «На самой верхотуре одного из закутков салона, поэтому просто невозможно было составить впечатление об эффекте, которого хотел добиться художник. Может скоро, — добавил он, — холсты будут развешивать прямо на потолке?!»[20]

— А что Шарпантье? Чувствуется, что вы недолюбливали ее, почему?

— Понимаете, она слишком часто виделась с Огюстом, занималась по отношению к нему благотворительной деятельностью, унижая его тем самым…

— Но почему, почему вы называете это унижением?

— На самом деле, я скорее всего сама все это придумала. Мне бы быть благодарной ей за него и за себя, и за всех тех, которых она вытащила в свет… хотя бы тем, что распахнула для нас двери своего дома, а я… Хорошо, не будем об этом. Просто… — Жанна промокнула губы салфеткой, отпила немного вина и грустно улыбнулась. — Знаете, что сказала Шарпантье, когда ее подвели к моему портрету в Салоне?

— Нет.

И тут Жанна, зажав нос пальцами, прогнусавила, подражая важной Шарпантье: «Она очень хороша, но как у нее торчат ключицы!» Она выпустила воздух, вздохнула и взмахнула руками в возмущении.

— И это у меня-то ключицы! — она резко встала с дивана, изящным движением оголила плечи и, словно приглашая меня взглянуть на себя, подставила солнечным лучам свое розовое холеное тело. После чего прикрылась пеньюаром и, волнуясь, спросила: — Ну что, ключицы?

Я лишь развел руками в немом восхищении. А прекрасная Жанна, успокоившись, допила вино и позвала Мадлен:

— Пирожные и кофе.

Мне хотелось задать Жанне Самари, примадонне «Комедии Франсез», целую кучу вопросов, но она вдруг сама заговорила. После того как Мадлен, водрузив на стол корзинку с пирожными и фруктами, ушла, она сказала:

— L'inutile bunf e![21]

— Почему бесполезная и что вы имеете в виду?

— Очень просто. Я уже столько лет нахожусь в Эрмитаже, я изо всех сил улыбаюсь людям, приходящим посмотреть на меня, и почему-то не покидает ощущение, что все это обман… Ведь когда я играла на сцене, я жила несколькими жизнями, вы понимаете? Я была счастлива. Аплодисменты — ради этого живет артист. А там… там холодно, я постоянно слышу, как за окнами шумит дождь, а стоит мне поднять глаза, как я сквозь стекло вижу лишь белый густой туман. Я хочу в Париж, в свой театр. Там, если хотите знать, висит еще один мой ренуаровский портрет — так вот, там он на месте. Я понимаю, что все это, в общем, звучит глупо, но я искренна с вами, Серж. Не скрою, я изредка навещаю себя в «Комеди Франсез», разговариваю сама с собой, поправляю красный бант и причесываю непослушные кудри, пудрю нос… Но самое главное — я слышу аплодисменты. Пусть они не имеют ко мне никакого отношения, но ведь аплодируют Жанне Самари другого поколения. Нас много, французских актрис, и нам просто необходимо, чтобы нас любили. Иначе нет смысла перевоплощаться. Вы понимаете меня? — Глаза Жанны были полны слез.

— Хотите, — слабым голосом произнес я, отлично понимая, что мечта Жанны неосуществима, — я привезу обогреватель в Эрмитаж и буду чаще навещать вас?

— Что вы, что вы! — всплеснула она руками. — Там же особый климат, температура, влажность… Иначе все холсты потрескаются, испортится кожа, потускнеют волосы. Я уже думала об этом. Лучше уж холод. Ну что, Серж, вы отогрелись? Вам понравилась стряпня моей Мадлен? Кстати, нужно спросить ее, привела ли она в порядок мое платье… Ведь нам пора возвращаться…

Жанне принесли платье, она за ширмой надела его и попросила меня отремонтировать металлическую пряжку на пояске.

— Неужели мы сейчас будем возвращаться через арку? — Мне было жаль усилий Мадлен, которая привела шлейф платья в порядок, отстирав и отгладив каждую оборку, каждый волан.

— Нет, мы поступим по-другому. Идемте со мной, — она подошла к одиноко стоявшей в углу гостиной служанке, тихо утирающей слезы, и поцеловала ее. — До встречи, Мадлен. — И, уже обращаясь ко мне: — Идемте, идемте…

Она привела меня в небольшую комнату, завешанную и устланную коврами. В углу стояла большая ваза из красноватой меди с пальмовыми ветками.

Жанна внимательно осмотрела комнату, подошла к вазе и встала между ней и краем ковра. Сцепила руки, затянутые в белые перчатки, на животе и улыбнулась.

— «Прощайте, Серж», — прошептали ее губы, и тут я заметил, что они в креме от пирожного.

«Подождите», — я приблизился к ней и, слизнув крем с ее губ, не выдержал и поцеловал Жанну. И мне показалось, что я поцеловал уже холст. Я опоздал на какое-то мгновение и прикоснулся к Жанне уже после того, как… Я хотел дотронуться до руки Жанны, но ощутил лишь шероховатую поверхность полотна. Я повернулся к окну и обнаружил, что наступили сумерки. А вскоре до меня донесся шум дождя. Неожиданно в комнате появилась женщина в синем костюме с белым воротником. Она протянула мне руку и помогла перешагнуть через массивный позолоченный барьер, который, как впоследствии оказалось, был рамой картины.

— Вам записка, — заговорщически шепнула она мне на чистом русском языке. Я взял из ее рук голубой маленький конверт, вскрыл его, и оттуда показался узкий листик шелковистой бумаги. Там было всего несколько слов: «Милый Серж. Простите, что я так неожиданно покинула вас, ничего толком не объяснив. Я всюду опаздываю, такой уж у меня характер. Елизавета Петровна покажет Вам, где Ваша одежда. Навещайте меня почаще. Будете в Париже — приходите на улицу Фрошо запросто или в «Комеди Франсез». Надеюсь, что наше знакомство продолжится. Целую Вас, Ваша Жанна Самари».

Женщина в синем костюме провела меня в гардероб, где лежал большой бумажный пакет. В нем я нашел свою одежду, и тут только до меня дошло, что я нахожусь в Эрмитаже, что я стою в шелковом халате и вышитых домашних туфлях, а передо мной служительница, и ничего, кроме великого понимания, я не могу прочесть в ее взгляде.

Среди стопки еще теплой от утюга Мадлен одежды лежала маленькая картонная коробка с пирожными.

— А это, наверное, вам, — сказал я, вспоминая вкус миндального крема и аромат губ Жанны Самари.

— Да, я знаю, Жанна частенько балует меня… Ну что ж, я пойду, а вы, когда оденетесь, позовите меня, и я проведу вас к выходу…

II. Обнаженная мадемуазель Анна

Эту женщину я заметил в кафе, за стойкой. Она была очень занята, подавала кофе с ромовыми бабами, взвешивала мятную карамель, отсчитывала сдачу. Мне было безумно сложно изъять ее из этого замкнутого мирка, пропитанного ароматами кофе и теплого теста, взять за руку и повести за собой в дождь, в ночь, в неизвестность. Я ничего не знал о ней, но предчувствие, что очень скоро эта женщина, совершенно обнаженная, предстанет перед моим искушенным взглядом, переполняло меня и делало счастливым. Я набил ромовыми бабами пакет, рассовал по карманам лимоны и крохотные коробки с зеленым чаем. Было самое время что-то сказать, и я пробормотал:

— Знаете, я зашел сюда по поручению одного моего старинного приятеля. Он ждет вас сегодня в девять часов возле главпочтамта. Вы знаете, о ком идет речь… — И я вышел из кафе.

А в девять часов, когда город практически опустел, когда мирные обыватели, забившиеся в свои теплые квартирки, млели от уютного чувства, что они в тепле, к серому, тонущему в черной сети дождя зданию главпочтамта подошла высокая полная женщина в желтом плаще и белой шелковой косынке. Щеки ее, несмотря на унылое голубоватое освещение одинокого фонаря, горели теплым малиновым светом, словно угольки, глаза блестели.

— Это вы? — Она разочарованно осмотрела меня с головы до ног. Я видел, как погрустнели ее влажные добрые глаза.

— Вы можете уйти сейчас же, — поспешил я успокоить ее. — А можете пойти со мной. Мне понравилось ваше лицо. Вы удивительно похожи на мадемуазель Анну.

— На какую такую мадемуазель? — Она приоткрыла губы и выпустила, как веселую солнечную птицу, улыбку.

И мы направились в сторону потемневшего, искрящегося под рассеянным светом фонарей бульвара. Там, неподалеку, стоял мой дом. Перескакивая грациозно через лужи, моя спутница чему-то тихонько смеялась, то и дело всматриваясь мне в глаза.

— Вот тут тапочки, обувайтесь. Плащ повесьте сюда, вот так, чтобы подсох… Чай я уже заварил — между прочим, тот, что купил в вашем кафе.

— Вы что же, знали, что я соглашусь?

— Нет, но очень хотел этого.

— Понятно, — она улыбнулась, и ее ярко-красные, как яблочная кожура, щеки мягко образовали ямочки. — А чай-то дрянь, — и она откровенно рассмеялась.

Я провел ее в свою комнату, усадил в кресло и положил ей на колени альбом «Жизнь Ренуара».

— Посмотрите в самом конце репродукцию 37.

Моя гостья, полистав альбом, нашла нужную страницу и молча уставилась на изображенную там женщину.

— Похожа, правда? — Мне захотелось закричать от удовольствия. Все во мне ликовало. Вечер, обещавший быть очередным серым звеном в цепочке тихих осенних дней, преисполненных одиночества и тоски, заиграл яркими бликами приятных предчувствий.

— Сначала я испугалась, — мадемуазель Анна говорила медленно, аккуратно проговаривая каждый слог, и голос у нее был какой-то ровный, будто смазанный маслом, приятный до восторга. Вся она, казалось, была сложена очень добротно, со вкусом, цветовая гамма этой пылающей здоровьем прекрасной плоти радовала мое эстетическое чувство и вызывала трепет.

Под косынкой, теперь расцветшей шелковой бабочкой на затылке, блестящие каштановые волосы. Я застонал.

— А зачем вы пригласили меня сюда? Да еще так поздно?

— Хотел показать двойника. Не знаю, как вы, а я очень и очень рад.

— Неужели это все, что вам от меня было надо? — Она приняла из моих рук чашку чая. Она не переставала улыбаться, хотя к ее улыбке примешивалась осторожность во взгляде. Мягкие, словно беличьи, кисти. Брови немного приподняты. Как она была хороша!

— А у вас действительно есть такой человек, ради которого вы бы пришли к почтамту в такой дождь?

— Есть, — она опустила глаза, и щеки ее еще больше раскраснелись.

— И как же его зовут?

— Коля. Мы познакомились с ним в августе, на теплоходе. Он обещал позвонить и не позвонил. Он знает, что я в «Фиалке» работаю, но почему-то ни разу не зашел. Забыл меня, наверное. А я так обрадовалась, даже мужу позвонила, чтобы он дочку к матери отправил, а сам с ночевкой на дачу поехал. Стольким наврала, — она, словно извиняясь, обняла себя за плечи и вздохнула. — И все напрасно.

— Может, еще позвонит?

— Не знаю… Говорю же — забыл. А мы с ним, знаете, целовались. Я мужу-то почти не изменяю, а Колю как увидела, так что-то со мной сталось. Так крепко он меня обнял… Да что я вам все рассказываю?! Мне пора домой… — Она сделала попытку подняться, но я слегка надавил на ее плечо.

— Прошу вас, не торопитесь… Я потом провожу вас…

— Когда потом? — Она занервничала.

— Понимаете, я хотел бы вас сфотографировать.

— Зачем? — Ее глаза стрельнули испуганным блеском.

— У меня коллекция, — я принес из спальни альбом с фотографиями. — Смотрите, вот, к примеру, женщина, играющая на гитаре, найдите ее под номером 64. Ну как?

Анна была поражена схожестью портрета и фотопортрета.

— Это потрясающе! А где же вы взяли такое платье?

— Да это обычная простыня и кусок оранжевого шелка от портьеры. Гитара моя, вот она, висит на стене.

— Но я не могу раздеться перед вами.

— А вы передо мной и не раздевайтесь. Я выйду, а вы разденетесь, сядете вот тут, возле торшера, и, когда будете готовы, крикните меня. Все произойдет очень быстро, вы даже не успеете застесняться.

Моя гостья задумалась. Я же, пользуясь моментом, установил софиты, приготовил фотоаппарат и, подмигнув смущенной Анне, вышел из комнаты.

Вернулся я через полчаса. Очевидно, меня следовало казнить за мою жестокость. Все это время я стоял в подъезде, разглядывая пузырящиеся лужи, и думал о мадемуазель Анне. «До чего ослепительна эта плоть. Просто хочется ее погладить», — вспомнил я Ренуара.

Поднимаясь по темной лестнице к себе, я мог только предполагать, как встретит меня моя гостья. Я тихо отворил дверь и едва слышными шагами подошел к двери, ведущей в комнату. Мадемуазель Анны я там не обнаружил и тогда устремился в спальню. Приоткрыв дверь, я замер, вглядываясь в полумрак, пока не почувствовал совсем близко присутствие в комнате женщины.

Она сидела на маленьком пуфе перед зеркалом, в темноте, она была обнажена, и когда мои глаза привыкли к темноте, я мог убедиться в том, что она по-настоящему прекрасна. Она задумалась. Ждала-ждала меня, замерзла, наверно, решила немного пройтись, забрела в спальню и, только увидев себя в зеркале, поразилась в очередной раз своей схожести с молодой француженкой Ренуара.

— А, это вы? — очнувшись, сказала она и с готовностью поднялась с пуфа. — А я тут задумалась и забыла вас позвать.

— Вы уже не стесняетесь меня?

— Знаете, нет. Я прочитала в вашей книге, что портрет этой женщины висит в Пушкинском музее, в Москве, представляете, сколько человек рассматривают ее? А здесь вы один, почему же я должна вас стесняться? Фотографируйте поскорее, и я пойду. Мне завтра вставать рано, у нас в кафе учет.

Я жестом пригласил ее в комнату, усадил на стул.

— Как вы думаете, Коля позвонит мне?

— Конечно, — ответил я и сделал первый кадр.

— Может быть, он в командировке или заболел, — рассуждала она. — Ведь может же случиться такое?

— Может, — я сделал еще один кадр.

— А вам я нравлюсь? — О, что это был за взгляд!

Я защелкал фотоаппаратом, моля бога, чтобы получились эти волшебные кадры. Мадемуазель Анна между тем вдруг засобиралась, подняла ворох одежды и бросилась в спальню одеваться.

— Я вспомнила, что сегодня ко мне должна прийти Катя, она, наверное, сидит сейчас у соседки ждет меня. Как бы им не пришло в голову обзванивать больницы… Они же будут спрашивать, куда это я делась.

Она метнулась в прихожую и принялась зашнуровывать высокие кожаные боты. От нее по-прежнему пахло кофе и карамелью. Мне показалось тогда, что, попытайся я лизнуть ее розовое сливочное ухо, оно окажется сладким и душистым. Я обхватил ее сзади за плечи и прижал к себе.

— Вы действительно замужем, Анна?

— Я не Анна, но действительно замужем. — Она часто задышала. — Помните, как сказала актриса Жанна Самари: «Ренуар не создан для брака. Он сочетается со всеми женщинами, которых пишет, через прикосновение своей кисти». — Она улыбнулась. — Вот так. Помогите мне, пожалуйста, надеть плащ. Спасибо. Так что не обижайтесь, но вы сочетаетесь посредством фотоаппарата.

Мы вышли из подъезда. Дождь отлакировал улицу до блеска, влажный воздух приятно остужал щеки. Я был словно пьян или возбужден, словно мне было удивительно хорошо.

В такси она сказала мне:

— Знаете, моя подруга Катя, которая ждет меня сейчас, очень похожа на молодую женщину с птицей. Я вам приведу ее для вашей коллекции, а вы уж найдите клетку и цветок, ну и птицу, конечно… И еще, — она придвинулась ко мне, и ее мягкие круглые колени коснулись моих. — Я скажу, но только вам: я ведь с Колей не только целовалась. Это было в его каюте, его друг вышел поужинать в ресторан, и его очень долго не было… Вот и все. Кто знает, если бы этого не было, может, Коля и позвонил бы…

Она вышла, махнула рукой и скрылась в подъезде своего дома.

Я вернулся домой, допил чай и полез в кладовку — за клеткой.

III. Девушки в черном

— Ноябрь, а все равно как зима, — Лиза подышала на свои пальцы и подставила мужу щеку для поцелуя. — Хорошо, что я в зимнем. В Москве всегда холоднее, чем у нас.

— Больше ты мне ничего не хочешь сказать? — Муж, мужчина средних лет, довольно полный, в длинном пальто с норковым воротником и высокой же норковой шапке, приобнял Лизу и коснулся ее щеки холодными губами. — Ну же, Лиза?

— Веди себя хорошо, не забывай обедать, корми попугая и рыбок, навещай Алешу с бабушкой… — Она улыбнулась и сама почувствовала, что улыбка вышла искусственной, ей все это расставание уже порядком надоело, они стояли на перроне уже битый час, у нее замерзли колени и руки, которые Сергей целовал ей все это время. «Хоть бы поскорее объявили посадку!»

— Я буду скучать, — пробормотала она и отвернула лицо, словно бы от ветра.

— И я тоже буду скучать, — Сергей нежно провел рукой по ее подбородку и приподнял лицо жены. — Как приедешь, сразу дай телеграмму, хорошо? Чтобы мы тут не волновались.

— Конечно, о чем ты говоришь?!

— В прошлый раз ты тоже обещала, но почему-то не прислала.

— Ты мне не веришь? — Глаза Лизы гневно сверкнули, а щеки моментально покрылись румянцем. — Я отправляла, это почта так работает, я же не могу за нее отвечать…

— Ну хорошо-хорошо, не кипятись, просто мы ждали…

— Подумаешь, жена на курсы едет, если поезд не сойдет с рельсов, что со мной может случиться?

Объявили посадку, Лиза облегченно вздохнула.

— Ну все, пока, дорогой. — Она чмокнула его в губы и заспешила к своему вагону.

— Ты не забыла? — крикнул ей вдогонку муж. — Насчет Ренуара?

— Нет. «Девушки в синем»!

— В черном!

— Ну в черном. Если встретятся — привезу. Сергей вбежал за ней в вагон.

— Тебе должно хватить даже на самый дорогой альбом.

— Ну прямо как «Аленький цветочек». Я же сказала: если встречу — куплю. Иди, Сережа, не мерзни, у тебя вон щеки побелели. — Она еще раз поцеловала его и, махнув рукой на прощанье, нырнула в узкий проход тамбура.

Уже в купе, сняв с себя шубу и шапку, она, увидев на перроне одиноко стоящего мужа, чуть было не топнула ногой. «Ну сколько можно?!» А он все стоял и стоял, делал ей какие-то знаки, пытался что-то сказать ей, она кивала-кивала, думая при этом, как бы не отвалилась голова, а потом, когда поезд тронулся, с облегчением опустилась на диван. Все — поехали.

Весь вечер она ела маринованные грибы и котлеты, которыми ее угощали соседи по купе. Все командированные, вырвавшиеся из дома и теперь расслабившиеся в комфортном теплом купе, позволившие себе распить дорогую водку. Трое мужчин, для которых разговоры об охоте и рыбной ловле доставляли поистине неслыханное удовольствие. Лиза, закутавшись в длинный черный халат, слушала разговор о дроби, снастях, лещах, карасях и кабанах и никак не могла понять, что может быть хорошего в том, чтобы посреди зимы, надев на себя тулупы и валенки, как эти безумцы, вскрывать толщу льда и сидеть часами на морозе в ожидании рыбы. Ведь так можно промерзнуть до костей, подхватить воспаление легких, а потом и вовсе умереть.

В полночь ее сморило, и она уснула. И снился ей огромный карась, который, вынырнув из проруби, попросил у нее свитер, а потом никак не мог надеть его, чтобы тот не зацепился за острые плавники…

В Москве ее встретил Елисей.

— Привет, королевич, — и она бросилась ему в объятия на глазах трех знакомых командированных, которые, намереваясь помочь ей донести чемоданы и сумку, теперь лишь тихо распрощались и смешались с толпой. — А где же цветы? — Лиза загадала: если Елисей встретит ее, как всегда, с розами, то все будет хорошо, а если нет… Вот о последнем ей даже и думать не хотелось. А под емким «хорошо» подразумевалось: во-первых, то, что все эти пять дней она после курсов будет ночевать в большой квартире, что с ней будет Елисей, что он будет нежен, внимателен, что она вновь почувствует себя любимой женщиной, что… — Ты не успел купить розы?

— Знаешь, милая, я так торопился, да и телеграмму твою получил совсем недавно, часа четыре назад мне Катя позвонила, ну прости…

— Как она, кстати?

— Хорошо, родила мальчика. Так что теперь я дядя. Ну что, пойдем? У меня машина, я довезу тебя…

— Куда это ты меня довезешь? — У Лизы замерло сердце.

— До твоего общежития. — Елисей, королевич в огромной белой куртке, в капюшоне которой тонула красивая белокурая голова, выглядел крайне растерянным. — Понимаешь, ко мне пока нельзя, я тебе вечером позвоню и все объясню.

— Ты что, женился? — У Лизы от нехороших предчувствий закружилась голова. Она уже пожалела, что приехала в Москву.

— Да нет, что ты! Все нормально, я просто хотел сказать…

— Ну хорошо, — смягчилась Лиза. — Вези меня в общежитие, только перед этим давай где-нибудь пообедаем.

— Знаешь, Лизок, у меня цейтнот, я правда очень тороплюсь. Давай уж ты сама где-нибудь перекусишь, а вечером…

— Хорошо, — холодно произнесла Лиза. У нее от волнения подкашивались колени.

После занятий всей группой было решено пробежаться по магазинам. Лиза же, незаметно отстав от подруг, села на семьдесят восьмой автобус и поехала на Дмитровку. Ей казалось, что все, что с ней сейчас происходит, — продолжение сна с карасем в свитере. Пропало ощущение реальности происходящего. Ей не хотелось уже ни учиться, ни покупать духи, ровно ничего, кроме Елисея… Но у него был цейтнот. До вечера было еще далеко, и она решила приблизить встречу. Подумаешь — друг-беженец! Да она с ним сразу найдет общий язык и уж как-нибудь даст понять, что хотя бы один вечер им нужно будет провести вдвоем с Елисеем — взрослые же люди.

Она очнулась уже возле двери. Потрогала ладонью кожаную обивку и только тогда поняла, что это не сон, что она в Москве и стоит перед дверью, за которой находится совсем другой мир, где все подчиняется только ей, где очень скоро — так говорил ей в прошлую встречу Елисей — вообще все будет принадлежать только ей.

Она позвонила. И совершенно не удивилась, когда поняла, что там никого нет. Цейтнот. И тогда она достала из сумочки ключ. Она заказала его в прошлый раз, чтобы иметь возможность сделать Елисею сюрприз, или на тот случай, если он, к примеру, не получит вовремя ее телеграмму. Сколько раз она в воображении рисовала себе эту встречу!

Она открыла дверь и вошла. И сразу почувствовала облегчение.

Она почти дома. Как бы много она заплатила, чтобы не было этого «почти».

Ступая босыми ногами по паркету, она спрятала в шкаф сумочку и шубу с шапкой, зашла на кухню, заглянула в холодильник и, обнаружив в нем две бутылки шампанского, застонала от счастья. Конечно, это ее дурацкая мнительность заставляет ее думать, что Елисей охладел к ней. Подумаешь, не купил цветов, так что ж с того? Может, у него сейчас денег нет?

Затем, вспомнив о друге-беженце, она еще раз обошла квартиру в поисках его вещей, но нашла лишь кучку грязных носков в ванне да пару джинсов в спальне на кресле, и то они, как ей показалось, принадлежали Елисею. «Очевидно, беженец сам все понял и съехал на эту неделю с квартиры». Успокоив себя таким образом, Лиза подошла к магнитофону, поставила свою любимую кассету и села в кресло. Она закрыла глаза и стала вспоминать их вечера, проведенные в этой квартире, их разговоры с Елисеем, их медленные танцы под музыку… Потом, утомившись и почему-то всплакнув, она побрела снова на кухню, достала початую банку консервированной фасоли, отрезала себе ветчины и, забравшись с ногами на табурет, стала жевать. Время тянулось медленно. Поев, она смела все крошки со стола, вернулась в спальню, легла и очень скоро уснула.

Проснувшись, она первые несколько минут приходила в себя, пытаясь вспомнить, где она и что с ней, как это часто бывает. Лихорадочные мысли привели ее в чувства, и она услышала какое-то движение в комнате. Нет, будет глупо, если она сразу раскроет свое присутствие. Лиза очень тихо, стараясь почти не дышать, надела чулки, платье, привела в порядок волосы и подправила косметику на лице перед зеркалом, потом подошла к двери и прислушалась.

— … надо срезать все шипы и бросить розы в ванну с водой, — услышала она до боли знакомый голос и подумала, что сходит с ума.

— Нож на кухне, наверное, в раковине, я не успел помыть, — ответил Елисей.

— А ты точно знаешь, что сегодня она будет ночевать в общежитии?

— А где же еще? Я, конечно, пытался что-то сказать про вечер, я же человек воспитанный…

— Бедолага, придется ей всю ночь умываться слезами и дышать хлором казенных простыней. Тебе ее не жалко?

— У нее есть муж, — спокойно возразил Елисей. — Я же не мальчик какой, может и у меня быть своя личная жизнь?

— Может, конечно, и все равно Лизку жалко… Пойми, я привыкла к ней. Мы же с ней на одной лестничной клетке живем, в одной школе работаем… Если бы не она, я бы не встретилась с тобой.

— Ну, тогда давай за нее выпьем. Может, ты весь оставшийся вечер будешь мне рассказывать о ее семье? Ну, расскажи мне о ее муже — его, если мне не изменяет память, зовут Сергеем?

— Да, его зовут Сергеем…

— А почему так грустно? С ним тоже трудно было расставаться?

— Сосед как-никак.

— Понятно. Напишешь ему письмо, вместе напишем, что, мол, возвращаем тебе, Сережа, твою верную жену, Лизу, держи ее покрепче в руках, следи за ней и не пускай ни на какие курсы. Ты побледнела? Что с тобой?

— Знаешь, я вдруг подумала, а что если бы на месте Лизы оказалась я… Это ведь страшно, Лис… Ведь она любит тебя. Она все эти месяцы только о тебе и мечтала, придет ко мне, обхватит ладонями чашку с чаем и сидит долго, смотрит куда-то мимо меня, в пространство, а потом вдруг скажет: «Вот выйти бы сейчас из дома, взять такси и — к поезду. Упросить проводницу, чтобы так, без билета, взяла в Москву. Утром просыпаюсь — а я у Елисея». Что ты так на меня смотришь? Тебе это не понравилось? Хорошо, не буду. Подними, пожалуйста.

— Что это?

— Календарик. Нравится? Сегодня купила.

— «Девушки в черном». Ренуар. Вот эта, что ближе, на тебя похожа.

— Да? Значит, он не зря мне говорил…

— Кто?

— Сережа сказал мне то же, что и ты, что я похожа на эту девушку в шляпе.

— Выпьем? За тебя, Женечка.

— За тебя, Лис.

Лиза вышла из спальни, подошла к шкафу и взяла оттуда свои вещи, затем в прихожей поспешно оделась и вышла из квартиры. Она не слышала ни Елисея, говорившего что-то быстро ей в спину, не слышала истерического вскрика Жени. Словно накрытая сверху стеклянным звуконепроницаемым колпаком, она, сосредоточив свое внимание лишь на ступеньках лестницы, выбежала в неизвестном направлении.

В общежитие она вернулась поздно. Забралась под одеяло и, не обращая внимания на расспросы соседки по комнате, долго лежала с открытыми глазами, потом очень громко, отчетливо произнесла: «Завтра же дам телеграмму».

На другое утро ей стало плохо, поднялась температура. В комнате никого не было, в коридорах — ни души. Лиза выпила еще теплый чай, заваренный соседкой, закусила кусочком сыра. А потом в дверь постучали. Она открыла. На пороге стоял мужчина. Мужчину звали Андреем. Он принес аспирин и сбегал в магазин за молоком.

— Хотите, я поцелую вас и все пройдет? — спросил Андрей.

— Нет. Я не люблю целоваться. Чтобы целоваться, нужно любить, а я вас не люблю, я вообще никого не люблю. Мне нужен Ренуар, телеграмма и немного горячего молока.

Она рассказала ему про «Девушек в черном».

— Хотите посмотреть?

— Купить.

И Андрей повез Лизу в Пушкинский музей. По дороге зашли в рюмочную. Лиза сказала, что за все заплатит сама. После рюмочной вернулись на Цветной бульвар, и Лиза дала телеграмму мужу: «Приеду двадцать третьего. Встречай все московские поезда».

В музее Лизу мутило, в зале, где посетители с любопытством разглядывали извращенные композиции абстракционистов, ее вообще чуть не стошнило. У импрессионистов она почувствовала себя как дома. Она попыталась сказать это спутнику, но так и не смогла подобрать выражения. От выпитого в рюмочной коньяка в голове все смешалось.

— Ты, карась в джемпере, покажи мне этих, в черном…

— Вы же, Лиза, только что прошли мимо них.

— Ну так верните меня к ним.

…На шум сбежались посетители и служащие музея: Лиза, ухватившись за рамку ренуаровских «Девушек в черном», что-то сбивчиво объясняла, не выпуская картину из рук. Был, конечно, скандал. Андрей куда-то исчез.

Лизе помогла какая-то незнакомая женщина. Она вывела ее на улицу и рассказала, как ей добраться до вокзала. Купив билет, Лиза прошлась по торговым рядам, зашла в кафе, где съела пирожок с брусникой и подала старушке-нищенке тысячу рублей. Времени до поезда оставалось еще много, и она решила зайти в книжный магазин. Там она купила фломастеры, зеленую ручку с рыженькой белочкой, коллекционный томик-миниатюру Кольцова, большую физическую карту мира, несколько коробочек с итальянскими цветными скрепками и собиралась было уже выйти из магазина, как увидела на одном из стендов большой альбом Ренуара.

— Заверните, — сказала она продавщице.

В купе, ночью, когда поезд мчал ее домой, Лиза, разглядывая лежащий на коленях альбом, спросила у рыжей женщины в красном платье с блестками, которая жадно пила лимонад и без конца грызла кедровые орехи:

— Вы бы простили своему мужу измену с собственной подругой?

Женщина в красном платье усмехнулась:

— А куда бы это я, интересно, делась? Вы, наверно, и сами изменяли мужу? Это — жизнь! — многозначительно изрекла многоопытная шатенка и отправила в рот очередную порцию орехов.

— А вам нравится эта женщина? — И Лиза ткнула пальцем в репродукцию, на девушку, что на переднем плане в черной шляпке.

— Я же не розовая какая, мне больше, признаться, мужики нравятся. Но она ничего, а вот эта зато, что на нее сверху смотрит — точная копия…

— Чья копия?

— Как чья? Твоя. И нос, и губы.

Лиза подняла голову и взглянула с недоверием на рыжую женщину. Потом медленно закрыла альбом, легла, закрыла глаза и… уснула. И в эту ночь ей не приснилось ничего.

Инна Бачинская Столкновение

Ехали на тройке с бубенцами, А вдали мелькали огоньки… Эх, когда бы мне теперь за вами, Душу бы развеять от тоски! …Ехали на тройке с бубенцами, Да теперь проехали давно! Константин Подревский «Дорогой длинною»

Деловые партнеры пожали друг другу руки и попрощались. Карл призывно махнул такси, а Игорь не торопясь пошел по вечернему городу в сторону башни. По Авеню де Нью-Йорк, шумной, яркой, сверкающей, с бесконечным потоком галдящих туристов. В гостиницу рано, делать все равно нечего. Это был его третий вечер в Париже.

В первый он бродил по улицам, «впитывал» в себя дух Парижа. Лиза просилась с ним, но кто ж суется со своим самоваром в Париж? Сиди дома, клуша, занимайся хозяйством. Нечего тебе там делать, лавок достаточно и дома. Сказал, что будет занят, твердо пообещал парижские каникулы… когда-нибудь. Вот тогда и оторвешься по бутикам! Лиза надулась.

Настроенный на игривый лад, он шел через крикливую толпу, заглядывая в глаза женщинам, ожидая искры, роковой встречи, счастливой случайности. Увидел здоровенного детину в клетчатой юбке, играющего на волынке. Тот раздувал красные щеки, хмурился от напряжения и притопывал ногой в здоровенном солдатском ботинке. Через квартал старик в берете крутил шарманку с картинками. Этот был похож на француза, правда, когда какой-то зевака зацепился за распорки его инструмента, старик выругался по-польски. На углу сидел смуглый тип в чалме, размахивая зажатой в руке дудочкой, что-то доказывал французскому копу… Ажану! Перед типом лежал на тротуаре кожаный мешок, в который тыкал пальцем полицейский. Неужели кобра?

Гомонящая разношерстная толпа утомила его, он чувствовал, как вянет на корню прекрасное ожидание парижских чудес. А где парижанки? Те самые, выпархивающие из карет, всякие субретки, модистки, актриски варьете? Игривые, живые, флиртующие? Готовые к прекрасным мимолетным ни к чему не обязывающим отношениям?

Его удивило обилие африканцев. На тротуарах валялся мусор. Зазывала затащил его в автобус с экскурсией «Вечерний Париж». Он спросил «Монмартр», и тот залопотал что-то, оживленно размахивая руками — по-видимому, убеждал, что да, а как же, конечно, куда ж без Монмартра! Он глазел в окно, напрасно пытаясь выловить знакомые слова (хоть одно) из того, что кричал в микрофон гид, тощий неряшливый кадыкастый парень, и не мог. Резкий пронзительный голос бил по ушам. На первой же остановке, у площади Шарля де Голля, он удрал. Постоял перед Триумфальной аркой, пытаясь вспомнить, зачем ее построили. Кажется, что-то связанное с Наполеоном, возились чуть не полвека. Сейчас сделали бы за год-два. Решил, что впечатляет, солидное сооружение, удачная подсветка, видно издалека. И вечный огонь… Интересно, какая высота… Прикинул: метров пятьдесят? Больше? Вроде еще музей внутри, вспомнил. Надо будет почитать. Мысленно поставил галочку, отметился.

Достал из папки карту, нашел арку и площадь… Площадь Звезда, лучи во все стороны. Точно, звезда. Елисейские Поля! Он вспомнил рекламный проспект, подобранный в холле гостиницы… Шанз-Элизе, рай для влюбленных. Это в каком же смысле? Широченная прямая улица, похоже, через весь город… А он думал, вроде парка с кафешками. А при чем здесь рай?

Он махнул такси и произнес: «Монмартр». Он знал, что там кабаре, театрики, рестораны и кафе. Уличные художники… Все известные отметились на Монмартре. Бурная ночная жизнь, кто не видел Монмартр, тот не видел Парижа. Все знают. Таксист в чалме о чем-то спросил, он не понял и повторил внушительно: «Монмартр»!

Кривые улочки, старинные дома, а где… все? Белая церковь, даже целый собор. Красиво, но не то. «Мулен Руж», — вспомнил он.

— «Мулен Руж»! Силь ву пле!

Оно! Узнаваемый красный разлапистый ветряк, громадные красные буквы, чувствуется… э-э-э… известная свобода, никаких условностей, недаром они все отсюда не вылазили! Он ухмыльнулся. Задранные юбки, канкан, богема, кутежи! То, что надо.

Увы! В тот вечер шоу не было. На афише с названием «Feerie» выплясывали полураздетые девушки с ногами от ушей. Не судьба. Черт! А завтра ужин у Карла… У него мелькнула было мысль отказаться, но дело есть дело, у него свои планы для Парижа, и Карл ему нужен.

Он вернулся в гостиницу, решив, что впечатлений для первого вечера более чем достаточно.

Потом был ужин в шато Карла. Отдельная песня…

Сегодня его третий вечер, а он даже города толком не видел. Вкалывал. Недаром, как оказалось. Договор у него в кармане, сделка состоялась, куш сорван приличный. Напряжение спало, и сейчас он чувствовал приятное опустошение. Голова была как воздушный шарик, даже слегка покачивалась, как шарик на нитке. Возможно, от шампанского. Легкого, как паутинка… Не привык он к шампанскому, несерьезный напиток. Сейчас бы зашарашить стакан водки! А Карл любит. Тонкий длинный похожий на женщину Карл любит шампанское. Похож-то он похож, но хватка железная. И скуп — выкручивал руки и торговался за каждую копейку. И все с улыбкой, дружески похлопывая по плечу, а глаза холодные и настороженные. Акула! Ну мы тоже не лыком шиты, нас голыми руками не возьмешь. Он его все-таки додавил, несговорчивого высокомерного Карла, готельера и спекулянта, неизвестно с какого дива решившего приобрести в их городе обанкротившийся «Хилтон», «подхваченный» пару лет назад им, Игорем Колосовым, по смешной цене в полмиллиона зеленых. Теперь же разница между ценой купли-продажи составила примерно полтора миллиона.

Чувствуя приятную расслабленность, в самом прекрасном расположении духа, беззаботно сунув руки в карманы брюк, он шел по улице, проталкиваясь через гомонящую и смеющуюся карнавальную толпу. Галстук он снял еще в холле и положил в карман. Вечер был мягким и теплым, густым от сложной смеси запахов кофе, влажного асфальта и того слабого и неуловимого упоительного благоухания ранней парижской весны — то ли нарциссов, то ли духов, смешанных с парами бензина. Ему уже казалось странным, что он не принял Париж в первый вечер. Устал, наверное. Да и предстоящая сделка давила… Зато теперь он чувствовал себя здесь своим! Париж нужно почувствовать душой, кожей, ушами, и тогда он раскроется. Когда-то он увлекался французским шансоном, даже пел под гитару, старательно грассируя… «Под небом Парижа»… «Су ле сьель де Пари…» Голос женщины, той, культовой — сильный, пронзительный, бьющий по нервам, неумирающий, неувядающий, звучит в ушах. Визитная карточка Парижа. Как и башня… Кстати, завтра последний день, надо бы посмотреть город с высоты птичьего полета… И закупиться, семейство вручило целый список. «Мулен Руж», к сожалению, опять пролетает. Оказалось, билеты надо заказывать заранее. Ничего, он сюда обязательно вернется…

Азнавур, Ив Монтан, Адамо… Жак Брель был любимым. Шарм, сумасшедшее рычащее раскатистое «р-р-р», дерзость! Ему казалось, они похожи. Он пытался изо всех сил подражать, даже на курсы записался, рычал перед зеркалом, повторял интонации и движения. Сокурсники торчали на америкосах, а он на старом французском шансоне. Хотя что значит старый? Не стареет, классика, вечная весна. На любителя.

Он скользил взглядом по женским лицам. Француженки, парижанки… А как же! Какой Париж без парижанок! С разочарованием понял, что не цепляет. Наши женщины красивее. А эти и одеты как попало, серые мышки… Правда, легкость, стремительность, готовность улыбнуться — этого не отнять. Взять жену Карла, Одй — лягушачий рот, скрипучий голос, плоская, как доска, но! Улыбка, живость, приятный смех, изящна… Французский шарм. А вот та, что приходила к Карлу, очень даже ничего. Да что там ничего! Шикарная женщина! Они чуть лбами не столкнулись, он пропустил ее вперед, она кивнула небрежно. Королева! А как одета! Черная шляпа с полями, белое пальто с большими черными пуговицами, изящные лодочки на невысоком каблуке… Тонкие щиколотки! Он всегда смотрит на их щиколотки — после того как прочитал где-то, что тонкие щиколотки — признак аристократизма. И голос, низкий, самоуверенный. Мадам Леру, секретарша, только честь не отдала, залепетала, руками машет. Тоже уродина, прости господи! Не иначе Одй постаралась, самолично выбрала секретаршу супругу. И нежный сладкий аромат… Отошла к окну, спина прямая, осанка… Манекен! Видимо, решила подождать. Мадам Леру спрашивает, как ему гостиница, «лучшая поблизости», старалась, мол, чтобы рядом с офисом, а он прямо одурел, не сразу врубился, о чем она, глаз не может отвести от той. А она повернулась, что-то недовольно чирикнула и ушла, снова небрежно кивнув. Он думал спросить у Карла, кто такая, да как-то не получилось. Интересно, что их связывает. Вряд ли… гм… Слишком хороша для него. Вдруг на него с размаху налетела женщина. Вскрикнула, шарахнулась. На тротуар упала и раскрылась сумочка, оттуда вывалилась всякая дамская дребедень — блестящий тюбик губной помады, шариковая ручка, несколько монет, шоколадка в золотой фольге, какие-то бумажки. Она присела на корточки, стала торопливо сгребать. Он тоже опустился на корточки и стал помогать. Сияла над их головами Эйфелева конструкция, потоком тянулись авто, народ стоял, подпирая стены кафешек, гулял, стремительно шагал — на них ноль внимания. Этого у них не отнимешь, не пялятся, все по фигу.

— Pardon, madam, — сказал он. — Sorry! — И про себя: «Надеюсь, она понимает по-английски». Его французский был никаким. Несмотря на курсы… Когда это было! А вот английский вполне сносен.

Женщина что-то пробормотала и прижала сумочку к груди. Он подхватил ее под локоть, помогая встать. Она подняла на него глаза. Бледная, с бесцветными прядями, упавшими на лоб, никакая…

— Лена? — вдруг произнес он, отступая, чтобы рассмотреть ее. — Лена Баркаш? Ленка, ты?

— Игорь? — Она попыталась улыбнуться. — Ты здесь?

— Ленка, глазам своим не верю! Вот так запросто, на улице, и где? В Париже! Так не бывает, ущипни меня, я сплю! Пошли, посидим где-нибудь, поговорим.

— Игорь, я не могу, честное слово, — пролепетала она, но он уже не слушал. Схватив женщину за руку, он тащил ее к ближайшему кафе…

Маленький зал в рюшах и оборках, запах свежих булочек и кофе, на столиках вазочки с живыми фиалками. Они сели…

Он, улыбаясь, рассматривал ее. Когда-то они были близки… когда?

— Лен, когда это было? — спросил он, накрывая ее руку своей. — Помнишь?

— Семнадцать лет назад, — сказала она и попыталась выдернуть руку, но он не отпустил. — Это было семнадцать лет назад.

— Как будто вчера… Я думал, мы навсегда вместе, а ты выбрала француза. Как его? Ришар? Жан?

— Его звали Жиль.

— Звали? Вы что, разбежались?

— Мой муж умер шесть лет назад. — Голос ее был бесцветным, ровным, на мужчину она не смотрела.

— Я не знал, извини. Хорошо хоть жили? Что он был за человек?

— Нормально жили. Хороший человек. Француз…

— Ты говорила, у него своя галерея, продает картины.

— Да.

— Ты говорила, что будешь работать у него, что у вас много общего.

Женщина пожала плечами и промолчала.

— Ты же искусствовед, я помню. Как же ты тянешь бизнес одна? — Он скользнул взглядом по ее простой одежде, бледному, усталому лицу, тонкой жалкой шее. Отвел глаза.

— Галереи больше нет. Бизнеса тоже. Выживают самые крупные галереи и аукционы, мелкие уходят. Картины перестали покупать, да и художников расплодилось… Все упирается в рекламу, любую бездарь можно раскрутить похлеще Леонардо… — Она помолчала, потом неохотно закончила: — Понимающих и меценатов все меньше, а все больше воинствующее невежество.

— Очень тебя понимаю. Я, так сказать, не чужд! Уже лет десять собираю картины, много местных авторов, у нас талантливая молодежь.

— Через двести лет сможешь выгодно продать. — В ее голосе ему послышалась насмешка и горечь.

Он рассмеялся.

— Я не продаю картины, я продаю недвижимость. А картины для души. Не только наши художники, есть несколько очень приличных, с европейских аукционов. Это вложение, капитал. Оставлю на память потомству. У тебя есть дети?

— Нет. Не успели.

— У меня двое парней. Четырнадцать и восемь. Замечательные пацаны растут, оба в спецшколе, три иностранных языка, карате, менталка. Старший в музыкальной, по классу скрипки. Младшему медведь на ухо наступил, зато чувствуется хватка, будущий лидер, весь в меня! — Он рассмеялся.

— Ты же учитель истории, почему вдруг недвижимость?

— Так получилось. Заработать можно только в бизнесе. А история для души. Интересуюсь, как же. А ты где?

— Я… Везде понемногу. Иногда публикуюсь в «Арт деко», мой конек — сецессия. Копаюсь в частных коллекциях, составляю описи…

— В смысле? Это твоя работа как искусствоведа?

— Да. Искусствовед-эксперт. В кладовках и на чердаках целые сокровища. Если есть деньги, владельцы нанимают эксперта, тот приводит все в порядок, составляет реестры, рекомендует, кому предложить. Смотрел передачи «Аукцион на дороге» или «Гараж-сейл»?

— Не смотрел.

— Если интересно, можно купить флешку.

Суть в том, что прямо в парке или на улице устраивается шоу, люди несут антиквариат из кладовых, а эксперт оценивает. Тут же рапид-аукцион, можно сорвать куш. Не Сотбис, конечно, а так, по мелочи. Несколько сотен…

— И ты этим занимаешься?

— Нет. Я больше разбираю библиотеки, старые бумаги… Я привыкла работать в тишине.

— Ты? В тишине? Ты всегда была шумная, подвижная… Я помню!

Они смотрели друг дружке в глаза. Без улыбки, испытующе. Женщина не выдержала, отвела взгляд.

— Я часто вспоминаю ребят, нашу театральную студию, капустники… Помню, ты играла цветочницу… «Пигмалион»! Тебе бы в театральный!

— Мне нравится моя работа, — сказала Елена сухо. — А театр… — Она вздохнула. — Ты ведь тоже не стал историком.

Они помолчали.

— С кем-то из наших видишься? — спросила она.

— Нет. Никого не осталось. Кто-то уехал, кто-то выживает… Мы стали старше, семья, дети. Сошли со сцены, так сказать. Другие заботы. Да и неинтересно, если честно. Не о чем говорить.

— А что делаешь у нас?

— Продал вашему лягушатнику гостиницу. — Он ухмыльнулся.

— Гостиницу? Где? Здесь?

— У нас! Четыре года назад америкосы построили «Хилтон», ожидался туристический бум, но не срослось, прогорели. Я купил за бесценок, выждал два года и выставил на продажу. Он и клюнул.

— Зачем ему гостиница в нашем городе?

— Рассчитывает на раскрутку туристического бизнеса, должно быть. Да мне пофиг, с глаз долой, из сердца вон. Главное, я в выигрыше. — Он самодовольно усмехнулся. — Этот французик, Карл Лебрун, корчил из себя крутого, торговался, надувал щеки… Миллионер, между прочим. Я был у них в шато, пригласили на обед. Что интересно — коллекционный фарфор под двести лет, представляешь? Столовое серебро, две горничные в фартучках стоят как манекены, по периметру светильники, стол на сотню персон, всюду вазы с цветами. Аристократы хреновы! А еды с гулькин нос. Суп — водичка, второе — в центре тарелки кусочек рыбы под шоколадным соусом, три палочки аспарагуса и веточка петрушки. Все! Причем свой повар, они его называют «шеф», я даже не врубился сначала. Мадам сказала: «Наш шеф сегодня превзошел себя!»

— Ты говоришь по-французски?

— По-английски. Французский теперь никому не нужен. Главное, английский. Я еще подумал, если бы мы так харчились, то давно бы откинули копыта. А еще говорят, французская кухня то, французская кухня се! А на десерт крошечные… Черт! Даже пирожными не назовешь! Размером с пятак, вкус никакой. Еще ликер, коньяк и кофе. Рюмочки — как наперстки. Скупой народ, размаха нет. И холодный какой-то, некомпанейский. Сегодня все подписали, пожали друг другу руки и разошлись. Пригласил в ресторан, обмыть, но он сказал, что спешит, в другой раз. Финита. А ты как тут, привыкла?

— Нормально. Привыкла.

— Наверное, ничего не ешь? Только кофе? Вон худая какая… Вообще, тут все женщины худые. Я читал, единственная нация, которая любит тощих баб, — это французы. — Он рассмеялся. — Хотела бы вернуться?

Женщина пожала плечами.

— А я бы тут не смог! Они другие, непуганые, всякие законы, правил немерено, все по ранжиру. И репутация! Карл сказал, главное у бизнесмена — репутация, представляешь? Я бы тут не выжил, а они у нас. Но, с другой стороны, мужика, у которого на первом месте репутация, обходишь на раз-два. — Он рассмеялся.

Кофе пили в молчании. Мужчина рассматривал Елену, словно пытаясь узнать знакомые когда-то черты, и не находил. Перед ним сидела неизвестная ему женщина, отдаленно напоминающая девушку, которую он знал когда-то. И любил…

— А ведь мы собирались пожениться, — вдруг сказал он. — Помнишь?

Она кивнула, без улыбки глядя на него.

— Какие планы были… Путешествовать по шарику, построить дом, посадить абрикосовый сад, приглашать гостей, треп до утра. Помнишь?

Она продолжала машинально помешивать ложечкой в чашке.

— И тут ты встретила своего… как его? Жиль! Встретила Жиля, и большой привет! Конечно, богатый галерист, вся Европа у ног, куда бедному учителю истории. Я не мог поверить! Мы же любили, и вдруг… Не жалеешь?

Она снова пожала плечами и промолчала.

— Интересно, как бы сложилась наша жизнь, если бы ты не уехала…

— Игорь, мне пора, — сказала она вдруг. — Мне нужно закончить кое-что, я обещала. Время поджимает.

— Ленка, ты чего! Может, погуляем? Поверишь, я в первый раз прошелся по городу и увидел Эйфелеву башню вблизи и живьем, а не на фотке.

— Сегодня не получится, честное слово.

— У меня самолет послезавтра, труба зовет. А еще закупиться, семья подкинула заказов. Хотелось бы поговорить… Нам есть что вспомнить. Я провожу тебя домой, ты где живешь?

— Я сейчас не домой…

— Не домой? А куда?

— На работу. К возвращению хозяина надо разобрать кучу бумаг.

— Ну тогда провожу на рабочее место. Далеко?

— Не очень. Но я не думаю…

— Да брось ты! Мы же не чужие. И вообще, хотелось бы посмотреть, как живут обычные французы. Он кто, твой работодатель?

— Рантье. Старые семейные деньги. Кроме того, понемногу спекулирует. А жизнь дорожает, потому и затеял перетряхивать архивы, думает обнаружить жемчужное зерно в куче хлама. Сейчас он у сына в Лондоне.

…Они не торопясь шли по улице. Народу становилось все меньше по мере удаления от центра. Игорь придерживал женщину за локоть.

— Знаешь, мне кажется, что мы вернулись… Помнишь, как мы гуляли в городском парке? Смотрели на реку… Помнишь реку под луной? Сто лет там не был. Ни разу с тех пор…

Она промолчала. Дальше они шли в молчании.

— Мы пришли, — сказала она. — Это здесь.

Они остановились перед старинными литыми воротами, за которыми угадывался большой дом с башенками. К дому вела аллея, освещенная единственным фонарем. Окна были темными.

— Здесь? — не поверил Игорь. — Это же целый замок! Он что, миллионер, твой рантье?

— Он небедный, — сказала Елена. — Игорь, спасибо тебе и спокойной ночи.

— Подожди! Неужели ты вот так возьмешь и уйдешь?

— Игорь…

— Я знаю! Тебе надо работать, я понимаю, но хоть чаю предложи! Сто лет не виделись. В доме кто-нибудь еще живет?

— Нет. У него есть эконом, но вечером он уходит. А кухарка приходящая.

— Ни фига себе! Бедный рантье! А садовник у него тоже есть?

— Не знаю, не интересовалась. Игорь, честно, я не думаю, что это удачная идея…

— Ленка, да будет тебе! Расслабься! Посидим, поговорим… Неизвестно, когда еще придется. Если уж нас столкнуло лбами… Это судьба! Пошли! — Он налег на ворота. Ворота не дрогнули. — Заперты?

— Да. Сейчас наберу код.

Она приподняла прямоугольный щиток на правой створке, потыкала пальцем в пульт. Ворота беззвучно разъехались в стороны. Они вошли во двор. Отрезанность от улицы здесь почувствовалась мгновенно, словно заслонка опустилась. Было тихо, сыро и пахло землей. Елена зашарила в сумочке в поисках ключа. Они поднялись на крыльцо.

— Давай я! — Игорь взял у ней ключ.

Они вошли в холл, и Елена включила свет. Игорь, изумленный, озирался. Обширный холл со сводчатым потолком, резные деревянные панели, выгоревшие и ветхие, с отломанными зубцами, но все еще значительные и солидные; по периметру — развесистые оленьи рога и кабаньи головы с блестящими глазами и устрашающими клыками; между ними щиты, гербы и потемневшие картины — портреты, насколько он сумел разобрать. Мраморный пол в черную и белую клетку, напоминал шахматную доску; в центре стоял большой круглый стол, на его инкрустированной цветными сортами дерева столешнице высилась массивная фарфоровая китайская ваза с выцветшим и пыльным букетом. Тут стоял густой запах тления и пыли.

— Это же чисто музей! — воскликнул Игорь. — На этом можно прилично наварить!

— Вряд ли, — сказала Елена. — Все отсырело, в плохом состоянии. Реставрация себя не окупит. Пошли в библиотеку. Покажу тебе мое рабочее место.

— Сколько лет дому?

— Около двухсот. Хозяин в основном живет в городской квартире.

— Так у него еще и квартира есть?

Она не ответила и пошла из холла. Он, озираясь, поспешил вслед. Она привела его в обширный зал, уставленный книжными шкафами, наполовину пустыми.

— А где книги?

— Продаются понемногу. Я отбираю, что пойдет, составляю опись. Кроме того, здесь полно набросков, миниатюр, эскизов, часто без имени автора. Я пытаюсь определить авторство.

— И ты сидишь здесь целыми днями? В этой сырости?

Она пожала плечами.

— Жить-то надо. Он неплохо платит, и работа мне нравится.

— А картотека какая-нибудь есть?

— Нет, насколько мне известно.

— То есть никакого учета?

— Учета?

— В смысле, если стырить парочку, никто не заметит?

Она пожала плечами, пристально глядя на него.

— Шучу! — он рассмеялся. — Кому они нужны!

— Чай будешь? — спросила Елена после непродолжительной паузы.

— Буду.

— Пошли в кухню.

Кухня оказалась для него еще одним потрясением. Громадная, со стрельчатыми окнами, с громадной плитой — над ней висели медные кастрюли и черпаки на ручках — и четырьмя массивными буфетами, покосившимися, с тусклыми стеклами, с фаянсовыми тарелками, расписными в стиле пейзан в специальных углублениях. Инородным телом смотрелся тут большой старинный холодильник.

— На ней готовят? — спросил Игорь.

— Нет! — Елена впервые рассмеялась. — Нужны дрова, на ней лет сто не готовили. Тут есть маленькая электрическая плита и электрочайник.

Они сидели за громадным деревянным столом, пили чай. Елена достала из холодильника круассаны, сунула в микроволновку.

— Почему в холодильнике?

— Тараканы, — коротко ответила Елена. — Даже ультразвук не отпугивает.

Он словно видел ее впервые, она все время была другая. На улице одна, в кафе другая, здесь третья. Ему показалась, она успокоилась, смотрела с улыбкой. Даже румянец появился.

Они допили чай, и он попросил показать дом. Она ответила, что нечего смотреть, один старый хлам. Он не поверил…

Они шли по трещавшему паркету бесконечного коридора, открывали скрипящие двери, он с любопытством заглядывал в комнаты. В некоторых не было света, некоторые были пустыми, другие заставлены ящиками и старой мебелью. Жилой оказалась одна лишь спальня. Здесь было полутемно — горели три из десятка рожков на ажурной люстре, висящей слишком низко. Он задрал голову и присвистнул: потолок был расписан сценами из… гарема? Полтора десятка обнаженных женщин, пышные тела, соблазнительные позы… Порнография позапрошлого века никак? А чего? Кайф! Лежишь и рассматриваешь!

— Известный художник? Оригинал?

— Посредственная копия «Турецкой бани» Энгра. Художник неизвестен. Скорее ремесленник, чем художник.

— Смотри, осыпается! Жалко, пропадет. Хоть и ремесленник, а смотрится шикарно! — Он ухмыльнулся. — Как раз для спальни. И кровать королевская.

Он стал перед гигантских размеров деревянной кроватью, небрежно прикрытой выцветшим гобеленовым покрывалом.

— Он здесь спит? — спросил.

— Наверное. Мне кажется, он редко бывает здесь.

— А почему не продаст? Карл говорил, налоги у вас сумасшедшие.

— Не знаю. Наверное, лень. Он говорит, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на всякую ерунду.

— И на что же он тратит свою жизнь?

— Раскапывает раритеты и продает.

— Где же он их раскапывает?

— В лавках старьевщиков, на блошиных рынках, аукционах… Даже на своем чердаке. Везде.

— Тебе здесь не страшно одной? — Он смотрел на нее с улыбкой.

Она пожала плечами. Она все время пожимала плечами, похоже, он озадачивал ее. Он притянул ее к себе, обнял.

— Не нужно… — Она попыталась вырваться.

— Ну-ну, мы же не чужие… ты же тоже хочешь… — бормотал он, срывая с нее блузку. — Помнишь, как мы сходили с ума… помнишь? Я все помню! Ты любила, чтобы я…

— Игорь! Перестань!

— Глупая, мы снова вместе… Сейчас, сейчас… — Он впился в ее рот, продолжая торопливо стаскивать с нее блузку.

…Кровать затрещала под их телами. Женщина слабо застонала.

Они целовались, глядя друг дружке в глаза… как когда-то. Кровать трещала угрожающе.

— Она не рухнет? — прошептал он. Она рассмеялась, прижимая его к себе. Он почувствовал ее ногти на своей спине.

— Что ты со мной делаешь, Ленка! Помнишь, как мы… Мне ни с кем так не было… честное слово!

Он бормотал бессвязно, лаская ее, такая была у него привычка…

Последнее судорожное движение, хриплый выдох мужчины, всхлип женщины… и оба замерли…

Лежали, рассматривая обнаженных женщин на потолке, держались за руки, выравнивали дыхание.

…Они сидели в библиотеке. Она, с красными точками на скулах, взъерошенная, с незастегнутой верхней пуговкой на блузке, с раздувающимися ноздрями, не глядя на него. Он же смотрел на нее с улыбкой. Если спросить его, что он сейчас испытывал, он бы затруднился с ответом. Удовлетворение, пожалуй. Не только физическое, нет, а скорее моральное — она раскрылась! Он заставил ее признаться, что она помнит, готова на все, и стоило ему только щелкнуть пальцами… Даже похорошела — видать, давно без мужика. Он усмехнулся: на королевской кровати! Под голыми бабами! Чертова кровать так шаталась и трещала, а люстра раскачивалась еще несколько минут после… Они лежали, разбросав руки, а люстра моталась над их головами, и по стенам бежали черные тени. А на потолке голые бабы… Он сказал:

— А если она рухнет, представляешь?

Они так и покатились…

— Хочешь, я останусь? Поменяю билет? — спросил он неожиданно для себя. — Можем смотаться куда-нибудь… В Италию! Хочешь?

Она кивнула.

— Надо было купить вина, — сказал он. — Не подумали. Сейчас бы в самый раз.

— Тут, кажется, что-то есть, — ответила Елена. — Я видела. — Она открыла книжный шкаф, достала бутылку. — Ликер!

— Сойдет! Давай сюда! Неси посуду.

Она вышла. Он услышал эхо, повторявшее ее торопливые шаги. Она принесла рюмки, и он налил в них густую липкую коричневую жидкость.

— За нас!

Они выпили.

— Сироп! — сказал он. — Хорошо сидим, правда? Просто удивительно, что мы столкнулись. Судьба? Как будто не было этих семнадцати лет…

Она кивнула, глядя ему в глаза.

— Знаешь, я здесь в первый раз. В Париже. Впечатляет, честное слово. А вот люди… Дочка приятеля тоже вышла замуж за лягушатника, какой-то странный тип и вообще… — Игорь ухмыльнулся. — Несерьезный! Руками машет, трещит, хихикает. А взять Карла, тот наоборот, холодный, некомпанейский… Нет широты. Все-таки они другие.

— Я помню, ты пел под гитару песни своего любимого Жака Бреля! У меня есть диск, там его фотография. Вы чем-то похожи. Правда, он мне не очень нравился…

Он усмехнулся.

— Конечно, вам, девушкам, больше нравится сладкий Адамо. А Жак Брель — бунтарь. Мы с ним в этом похожи, прём против течения. Оба бунтари. У него даже голос бунтарский, резкий рычащий, дерзкий. Такой не согнется, даст в морду и хлопнет дверью. Я из шкуры лез, чтобы быть похожим. Даже на курсы французского пошел, помнишь? До сих пор кое-что помню. Же мапель Игорь, жэм ля шансон франсез, жэ жу де ла гитар, Жак Брель мон вдоль…[22] Хотел понять, о чем он поет.

— Сейчас тоже играешь?

— Нет времени. Кончилось детство, кончилось бунтарство, теперь другие интересы. Не уверен, что его еще помнят. Разве что старое поколение. Другое время, другие песни. Я сейчас много езжу, везде был… Кроме Парижа. — Он помолчал. — Знаешь, наверное, я боялся встретить тебя. Никого из ребят не видел, ничего про тебя не знал… Семнадцать лет! Я помню твоих родителей, маму…

— Мама умерла.

— Ты приезжала на похороны?

— Нет. Мама умерла в Париже. Она жила с нами. Я ни разу не была дома…

— Не тянуло?

— Боялась, наверное. Не знаю… Боялась встретить тебя.

— Я тогда чуть с ума не сошел! Не мог поверить, что ты уехала с тем старым козлом… После всего…

Они смотрели друг дружке в глаза. Она отвела взгляд. Сказала после паузы:

— Игорь, не обижайся, но мне нужно работать.

— Я понимаю. Ухожу. Давай телефон, позвоню завтра, лады?

Она снова кивнула. Оба вздрогнули от пронзительного звонка, неприятно срезонировавшего в пустом доме.

— Гости? — он улыбнулся.

— Понятия не имею. У хозяина ключ…

— Не открывай! Мало ли.

— Нужно спросить, может, это важно.

В холле она резко произнесла что-то в домофон. Игорь слышал, как ей ответили. Голос был глухой и невнятный.

— Жувр! Антре![23] — сказала Елена.

— Кто это? — спросил Игорь шепотом.

— Это к хозяину.

Она отперла входную дверь, отступила, пропуская высокого немолодого мужчину. Тот вошел, уставился подозрительно на Игоря.

Лена заговорила, в чем-то убеждая гостя. Игорь понимал отдельные слова и фразы. Елена пыталась успокоить его, он сердился. Она все повторяла:

— Же нэ спа! Апеле ле![24]

Мужчина отвечал раздраженно и невнятно.

Несколько раз повторил слово «контра». Кажется, контракт? Интересно, о чем речь!

Вдруг мужчина шагнул к Елене и хватил ее за руку. Держа ее за руку, он потряс перед ней черным кейсом и прокричал раздраженно длинную фразу. Игорь уловил имя: «Тулуз-Лотрек».

— Лерижиналь?[25] — воскликнула Елена.

— Идье! — закричал мужчина. — Нон, бьен сюр![26]

Он назвал ее идиоткой? Однако!

Мужчина буркнул «орвуар», развернулся и схватился за ручку двери. На них дохнуло холодом. Мужчина исчез.

Игорь и Лена переглянулись.

— Неудобно получилось… — сказала Елена. — Извини!

— Он сказал «Тулуз-Лотрек»?

Она кивнула.

— Ты спросила, это оригиналы, а он назвал тебя идиоткой! Хочешь, я набью ему морду?

— Не надо, — она попыталась улыбнуться. — Я сама напросилась. Никто не носит с собой оригиналы. Это серьезный дилер, с хорошей репутацией. Они договорились, а хозяин исчез. Сейчас попытаюсь набрать его…

Он притянул ее к себе, поцеловал в лоб.

— Я пойду, пожалуй. До завтра?

— До завтра. Спокойной ночи. Не заблудишься? Может, такси?

— Не нужно. Я с удовольствием пройдусь. Не засиживайся допоздна, поспи хоть немного…

Он ушел. Она осталась. Заперла дверь. Вернула в библиотеку. Налила в рюмку ликер. Села в кресло, закрыла глаза, задумалась…

Семейство Лебрун сидело за громадным обеденным столом, ужинало.

— Все время забываю спросить, — сказала мадам Лебрун, — ты что, собираешься вести бизнес в Восточной Европе?

— Почему ты так решила?

— А зачем тебе там гостиница?

— Видишь ли, моя дорогая Оди, мне шепнули по секрету, что концерн «Ситроен» собирается открыть там производство и они уже присмотрели участок. Бумаги не сегодня завтра подпишут. А это значит, что через полгода или самое позднее через год им понадобится жилье для персонала. И тогда я продам им свою гостиницу, причем внакладе не останусь. Прекрасная планировка, все практически новое, все предусмотрено. Два ресторана, несколько кафе и баров, кухня, прачечная… За смешную цену!

— Он знает? — спросила мадам Лебрун после паузы.

— Нет, разумеется, — улыбнулся супруг. — Он пока ничего не знает…

…Елена скрутилась клубочком в кресле, задумалась. Старый дом жил своей тайной жизнью. На втором этаже кто-то ходил, скрипя паркетом, в стенах шуршало и попискивало, и ветки разросшихся деревьев стучали в окно. Кажется, начинался дождь — редкие капли тяжело падали на подоконник. Она снова налила себе ликера. Пригубила. Усмехнулась, глядя на рюмку, из которой пил Игорь. Зябко повела плечами. Допила, устроилась поудобнее и закрыла глаза.

Разбудило ее треньканье айфона. «Алло, — произнесла она хрипло. — Кто это? Нет, вы ошиблись, здесь таких нет…»

Часы показывали половину третьего. Теперь не уснуть. Она поднялась и пошла на кухню сделать себе чай…

Игорь нагнал мужчину через два квартала. Тот, видимо, тоже решил прогуляться или экономил на такси.

— I am sorry![27] — Он дотронулся до локтя мужчины. Тот шарахнулся, недоуменно уставившись на Игоря. В глазах его промелькнула настороженность. Он пробормотал что-то…

— I don't speak French, — сказал Игорь. — Could we talk?[28]

— Что вам нужно? — произнес мужчина по-английски.

— Я хочу поговорить! Я был в том доме, с Еленой.

— Я знаю. В чем дело?

— Я хочу поговорить. Давайте зайдем в кафе…

Он видел, что мужчина колеблется, и сказал:

— Пожалуйста! Это важно.

Мужчина кивнул…

Они сели за столиком в углу. Маленький зал был пуст. Ни души.

— Кофе? — предложил Игорь.

Мужчина молча кивнул, не сводя с него подозрительного взгляда. Им принесли кофе.

— Что вам нужно? — повторил мужчина.

— Я услышал, вы продаете Тулуз-Лотрека… Мужчина облизнул губы и оглянулся.

— Что вам нужно?

Ну, заладил! А другие слова он знает?

— Я коллекционер, у меня своя галерея. Я могу купить… Если мы договоримся, я часто бываю в Европе…

— Нет! У меня… контра! — Последнее слово он произнес по-французски.

— Договор, я понимаю. Но я готов хорошо заплатить. Деньги, понимаете? Мани! Кэш! Сколько?

— Та женщина, кто она вам? Подруга?

— Никто! Случайная знакомая. Не бойтесь! Она ничего не узнает. Можно посмотреть?

Мужчина положил кейс на стол, щелкнул замками. Достал большой конверт, вынул четыре постера. Протянул Игорю. Тот впился взглядом. Это были две репродукции с картин и эскизы к ним. Молодая девушка, похожая на горничную… Эту картину он видел впервые. А вот вторую, изображавшую танцовщицу Марсель Лендер, он знал. Танцовщица из «Мулен Руж»! Это знак. Он поднял глаза на мужчину. Тот смотрел настороженно.

— Вы продаете эскизы? Оригиналы?

Ему показалось, тот закричит сейчас: «Идиот! Конечно, оригиналы!»

— Эта, — мужчина ткнул пальцем в девушку, похожую на горничную, — продана за… — Он достал из кармана шариковую ручку и написал на обороте постера цифру с шестью нолями.

— Двадцать два миллиона долларов?! А сколько за эскиз?

Мужчина снова зачиркал.

— Однако… — пробормотал Игорь, увидев сумму.

Мужчина спрятал постеры в конверт.

— Второй столько же?

Мужчина кивнул.

— А сертификаты есть? Экспертиза?

— Есть. Да.

— Откуда они у вас?

Мужчина захлопнул кейс и поднялся.

— Подождите! Мы же не закончили! Я могу взять постеры с собой? Я позвоню завтра, можно ваш телефон?

…Он нашел в Интернете картину с девушкой, похожей на горничную. Она называлась «Прачка». Действительно, несколько лет назад была продана за двадцать два миллиона четыреста пятнадцать тысяч долларов. А на сколько же потянет эскиз? Нужно сбить цену, он умеет торговаться.

Он провел бессонную ночь. У него мелькнула мысль поговорить с Еленой, она же искусствовед, но после колебаний он эту идею отодвинул — свидетели ему ни к чему. Да и этот… он взглянул на визитку дилера — Жорж Бенус вряд ли согласится. Ему не с руки терять постоянного клиента, об их сделке, если они договорятся, никто не должен знать. Бедный рантье, говорите? Так вот какие дела вы крутите, господин рантье! А Елена ни сном ни духом, копается себе в старых бумажках…

…Они встретились на другой день и сторговались. Пятьсот тысяч зеленых. За два эскиза-подлинника Тулуз-Лотрека. Повезло! Этот тип торговался как черт! Злился, брызгал слюной, отшвыривал стул, порывался уйти. Но он его додавил. В итоге они пришли к соглашению. Несколько раз ему звонила Елена, но он сбрасывал звонки. Она написала: «Где ты? Что случилось?» Он не ответил. Ему было не до нее. Его трясло. У него было ощущение человека, поймавшего за хвост удачу. Сорвавшего куш. Он так и не уснул в ту ночь, лежал, думал. Представлял, как по возвращении позвонит своему приятелю, художнику Витале Щанскому, и скажет: «Старик, приходи на смотрины! Только что вернулся, кое-что привез. Да, из Парижа!» Париж принес ему удачу…

На другой день, за два часа до вылета Бенус передал ему полный пакет: эскизы и сертификаты о подлинности, заверенные известной экспертной компанией, и он помчался в аэропорт, пошутив на прощание: ол инклюзив! Бенус ушел, не попрощавшись.

Таможенник в аэропорту попросил отпереть кейс. Игорь повиновался, невольно сглотнув. Достал папку, протянул таможеннику. Тот раскрыл. У Игоря замерло сердце. Дилер уверял, что все в порядке, все чисто, кроме того, никто не будет его досматривать, он такой солидный, респектабельный… Но уж очень серьезный вид был у мужчины. С минуту он рассматривал содержимое папки, потом поднял взгляд на Игоря. Что-то было в его взгляде… Он кивнул и протянул папку назад. Игорь взял машинально, чувствуя, что случилось непоправимое, уставился, почувствовал, как от удара под дых сперло дыхание! Знакомые четыре постера, копии «Прачки» и танцовщицы Марсель Лендер, и два эскиза к ним, его баснословное приобретение… тоже постеры! Вместо пожелтевших от времени листов толстого ватмана с размашистым небрежным рисунком мастера, которые он недавно держал в руках… Что это?! Он все еще не верил глазам; в затылке назойливо тюкал молоточек, а во рту был отвратительный кислый привкус…

Он вернулся в гостиницу, упал на диван в холле, достал айфон. Набрал Бенуса, надеясь, что произошла досадная нелепая ошибка и все еще можно отыграть и исправить. После нескольких длинных гудков женский голос сообщил ему… что-то. Он раз за разом набирал номер дилера, который уже знал на память, все уже понимая, но все еще надеясь. С тем же результатом. И тогда он набрал Елену. Она знает этого типа, они пойдут в полицию, она все расскажет. Они найдут его. Длинные гудки и все тот же бесстрастный автоматический женский голос. Еще раз, и еще, и еще. Он подумал, что она работает и отключилась — не хочет, чтобы ей мешали. Он все еще верил и надеялся. Выскочил из гостиницы и поспешил в замок…

Ворота были заперты. Он заколотил кулаками в металлические прутья. Ворота не дрогнули. Он просидел в кафе, из которого был виден дом, до вечера, ожидая, что она выйдет. Или зажгутся окна. Поминутно набирая ее номер и слушая пронзительный голос, который уже стал ненавидеть. Ошеломленный, он осознавал, что случилось непоправимое, но все еще не хотел смириться. Сидел, не сводя глаз с дома, грызя ноготь на большом пальце на правой руке… была у него с детства такая дурная привычка.

Елена так и не вышла, и свет в окнах не зажегся.

Он спросил у бармена, кто живет в том доме. Никто, ответил тот. Владелец, одинокий старик, умер четыре года назад, муниципалитет выставил дом на продажу, но пока желающих нет…

Карл Лебрун поднялся из-за письменного стола навстречу шикарной даме в белом пальто и черной шляпе с широкими полями. Они обнялись.

— Моя дорогая, как я рад! Мне сказали, ты приходила…

— Нормально, просто была в твоем районе. Я закончила, можешь посмотреть и оценить. — Она протянула ему красную флешку. — Это первоначальный вариант. Если понравится, буду прописывать детали. Дом мне понравился, удачный район. Думаю, после ремонта он будет стоить раза в три дороже. У тебя нюх, Карл, я всегда говорила. Смету надо немного подкорректировать, иначе, боюсь, не уложимся. Как Оди?

— Позвони, она будет рада. Спасибо, Лена. — Он произнес ее имя с ударением на «а»: Лена. — Я уверен, мне все понравится. Это не первый наш проект, ты как никто чувствуешь стиль и время. Кофе?

— Нет, спасибо. Я спешу…

Женщина в белом пальто и черной шляпе неторопливо шла через толпу. Свернула в небольшой сквер, села в креслице уличного кафе. Достала из сумочки айфон, проверила сообщения. Ого! Девять! От Игоря.

Она усмехнулась.

Ей принесли жасминовый чай. Тонкий горьковатый запах повис облаком. Она пребывала в невесомом состоянии и вряд ли замечала, где находится. Какой-то сквер, пахнет жасмином. На лице ее блуждала неясная улыбка. Блудница, сказала она себе. Зачем было с ним спать? Она рассмеялась, почувствовала, как вспыхнули скулы, шея, уши; закрыла лицо руками…

Бунтарь! Даже не смешно. Мелкий ничтожный приспособленец. Всегда был. Есть. Продолжает быть. Только масштабы изменились. Появились деньги. Тот же нахрапистый, идущий по головам, готовый соврать и предать. Как он мерил ее взглядом, сколько было в нем… самодовольства! Он состоялся, а она никто. Она, конечно, перестаралась с имиджем Золушки, побаивалась, что раскусит, соотнесет с той, из офиса…

А ведь была любовь! Они собирались пожениться, впереди была красивая яркая жизнь. А потом умер ее отец, крупный чиновник городской администрации, прямо на рабочем месте. Заболела мама, для нее отец был всем. Она, Елена, не поняла сначала, что случилось. Игорь отодвинулся, был постоянно занят, они почти перестали встречаться. Она объясняла это болезнью мамы — ей нужно было все время находиться рядом. О свадьбе они больше не заговаривали и планов не строили, не до того было. А потом ей сказали, что он встречается с дочкой ректора, толстой громогласной Нелькой, над которой они всегда подсмеивались. Она не поверила. А потом увидела их вместе…

Она помнит свою боль. От обиды темнело в глазах. Сейчас ей смешно, а тогда она чуть не наглоталась снотворного… Пожалела маму — как она без нее… Подружка Ирка сказала: ты чего, дуреха, он же мелкий пакостник! Одна ты ничего не видела. У него даже друзей нет. Рыба-прилипала! Клюнул на твоего отца, теперь на ректора, до тебя была дочка Розенко, держателя автоколонок, миллионера…

Бунтарь! Рычал под гитару, рвал струны, создал себе кумира, в котором было то, чего не было в нем самом — безудержность, страсть, бунтарство… так он думал и утверждал, что они похожи. А она, дурочка, верила…

И до сих пор загадка: любил или притворялся? Любил! Не любил… Черт его знает! На расстоянии кажется, что любил… хочется верить, потому что… Потому!

С Жилем они встретились случайно — столкнулись в художественной галерее, он приехал искать молодые таланты. Хобби такое — ездить по миру и искать молодые таланты. Около пятидесяти, некрасивый, с приятной улыбкой, с манерами и мягким голосом. Вдовец. Галерист. Предприниматель. Она чувствовала, что заинтересовала его. Он внимательно рассматривал ее наброски, хвалил…

Он пригласил ее в гости, в Париж… Не будь дурой, сказала Ирка, такой шанс один на миллион! Хотя бы из-за этого подонка. Утри ему нос!

Они налетели друг на дружку случайно, она хотела пройти мимо, но Игорь остановил. Он уже был в курсе. Он знал про Жиля. Вся их тусовка знала. Он смотрел на нее… другими глазами. Она сразу выросла в его глазах. Богатый иностранец! Расспросил, сказал, надо встретиться, я позвоню, познакомишь? Конечно, встретимся, сказала она, я позвоню. Обязательно. И вдруг неожиданно для себя сказала, что выходит замуж! Она помнит его лицо… Он облизнул губы, увел взгляд, сжал кулаки. Ей вдруг показалось, что он сейчас ее ударит…

Жиль… Жиль был другом и учителем. Они оба занимались любимым делом. Галерея, оформительский бизнес, дизайн. Ей не хватает Жиля. Она вздыхает. Эскизы — из его архива, в молодости муж копировал известных художников, «ставил» руку. «Не сердись, Жиль, — шепчет Елена, — мы взяли их только на два вечера! Я уже все вернула на место. А документы… Я ведь искусствовед! Я могу еще и не то… — Она запинается, не может подобрать удачное словцо. — Подделать? Соорудить? Нет, нет… Сварганить! Именно! — Она смеется. — Я могу еще и не то сварганить!»

От Ирки она знала про Игоря. Сволочь, кричала Ирка. Бросил Нельку, когда ее папаша потерял хлебное место, долго судился за барахло, охмурил дочку строительного магната. Стал торговать недвижимостью. Кинул партнера. Обманул, подставил, сподличал, откупился. У нее был личный счет к Игорю. Она попросила у него денег на свой детдом… Легкомысленная шумная Ирка, учителка младших классов, директор детского дома для самых маленьких. «Представляешь, Лен, все время с протянутой рукой, насобачилась выпрашивать, да со слезой, да заглядывая в глаза, а как иначе?» Иначе ноги протянешь. Пришла к нему, объяснила ситуацию. Он вроде обрадовался, велел принести кофе… Не отказал, нет, денег, правда, дать не может, кризис, а вот ремонт забацать запросто! Я подписала договор, еще какие-то бумаги, а как же! Формальность, сказал. А потом выкатил нам счет и стал бегать от меня. На звонки не отвечает, в офис меня не пускают. Потом знающие люди объяснили, что он положил глаз на наш участок. Помурыжит, пригрозит судом, а потом предложит съехать на окраину. Он провернул такую же аферу с музыкальной студией. Я помчалась в газету, к мэру, еще к одному, его заклятому врагу… Кое-как отбились. Не знаю, надолго ли.

Жизнь тот еще игрок, такие заворачивает финты, что только держись! Она подготовила для Карла проект реновации старой гостиницы, они давние партнеры. Около недели назад принесла пилотную версию и в его офисе столкнулась с Игорем. С Игорем Колосовым! Он ее не узнал. Постаревший, погрузневший, а голос все тот же. Она стояла у окна, спиной к нему, слушала знакомый голос, чувствуя слабость в коленках, — ей казалось, она сейчас рухнет как подломленное дерево. И одна мысль билась: так не бывает! Я сплю! Она чувствовала его заинтересованный взгляд — спиной, лопатками, затылком, шеей…

Потом мадам Леру по секрету рассказала ей, что миллионер, торговец недвижимостью, меценат и коллекционер. Своя галерея. Заключил с патроном крупную сделку…

Ей было интересно… Нет, нет, идея «кинуть его на бабки» — так, кажется, говорят в его кругу? — пришла не сразу. Ей было интересно, какой он, что же на самом деле было между ними когда-то, что он скажет, как оправдается… Ожидала ли она, что он сожалеет, вспоминает, полон ностальгии?

Сентиментальная дура! Хотя, почему дура? Это он дурак! Расхвастался, распустил перья. Бунтарь и меценат! В том, как он смотрел на нее, в голосе, в каждом слове сквозило превосходство! Его жизнь удалась, а она… Ей можно бросить косточку, упиваясь ее ничтожеством, и попутно уколоть: все помню, любил, горел, были планы, но ты выбрала богатого лягушатника… Как ты могла? Теперь довольна? Он скользил по ней оценивающим взглядом. Она отражалась в нем как в зеркале: немолодая, одинокая, с копеечным доходом, без перспектив. Ее ничтожество было ему в кайф, оно добавляло красок в его торжество…

На миг ей показалось, что он сошел с ума! Это ведь он ее бросил! А теперь упрекает? Что это? Издевается или действительно верит, что так и было? Не помнит?

Черт его знает. Люди не понимают друг друга и склонны забывать…

Вдруг ее осенило: он мстит ей! За Жиля, за Францию, за то, что уехала, за то, что последнее слово оказалось за ней. Ничего он не забыл! Ее ничтожество ему в радость, потому и в постель потащил… Чтобы додавить. И отомстить? Все-таки месть? Получается, месть. Обещал позвонить, зная, что не позвонит… Ах ты, сволочь! Предложил сбежать в Италию, зная, что не ответит на ее звонки…

Она понимала где-то внутри, что ее измышлизмы скорее всего не имеют ничего общего с реальностью, что механизм случившегося прост и примитивен: увидел, протянул руку, взял, отвернулся, забыл. Но ей нравилось придумывать разгадки, расставлять все по полочкам, усложнять. Ты слишком сложная, говорил Жиль. Ты слишком тонкая. Ты фантазерка…

Не он переспал с ней… Нет! Это она переспала с ним! Трахнула бывшего бойфренда на отсыревшей кровати под голыми бабами, как он выразился, в чужом пустом доме. Поматросила и бросила. И развела на бабки! Бросила наживку и ждала, когда клюнет. И он, как глупый карась, наживку проглотил. А теперь обрывает телефон…

Она невольно рассмеялась. Вчера вечером Макс принес деньги, ее долю, и сказал, что всегда готов, только свистни, что это была лучшая роль в его жизни! Звездная роль. Старинный знакомый Жиля, актер, вечный мальчишка. И она тут же позвонила Ирке, сказала, что нашла деньги заплатить за ремонт. Выдохни, подруга, теперь он наконец с тебя слезет! Ирка заплакала…

Елена пила жасминовый чай; вспоминала, вздыхала, улыбалась своим мыслям, испытывая то, что, наверное, испытывают полководцы после выигранной битвы. Она пристукивала кулачком по столу, раздувала ноздри, иногда произносила вслух какое-то крепкое словцо и тут же оглядывалась — не слышит ли кто…

Примечания

1

Это очень высокая зарплата для домработницы. (Прим. автора.)

(обратно)

2

«Вуатюр» — это машина. Стало быть, «вуатюрье» — это тот, кто занимается машинами. (Прим. автора.)

(обратно)

3

По французским законам, дети являются наследниками в обязательном порядке: вне зависимости от воли завещателя.

(обратно)

4

Подробнее об этом читайте в романе Т. Гармаш-Роффе «Вторая путеводная звезда», издательство «Эксмо».

(обратно)

5

Дословно «дерьмо», но употребляется, помимо прямого назначения, и в тех случаях, когда мы восклицаем «черт» или «блин».

(обратно)

6

Человек, который проводит все свое время в Интернете, играет или занимается программированием, или общается в социальных сетях, неважно.

(обратно)

7

Так на жаргоне называют во Франции пенис.

(обратно)

8

Мальчика.

(обратно)

9

«Мое сердце», распространенное ласковое обращение.

(обратно)

10

Читатели, знакомые с топографией Парижа, могут удивиться, почему автор пропустил мост Александра III, имеющий самое прямое отношение к России. Все просто — во время действия рассказа мост еще не существовал (здесь и далее примеч. авт.).

(обратно)

11

Мост, о котором здесь говорится, был позже разрушен и заменен пешеходным мостом с тем же именем.

(обратно)

12

Клод Дебюсси — выдающийся французский композитор. Он действительно задумал написать ноктюрн «Облака», стоя однажды вечером на мосту Сольферино.

(обратно)

13

Об этом можно прочитать в романе «На службе его величества». Издательство «Эксмо».

(обратно)

14

Шпион (фр.).

(обратно)

15

Самый знаменитый мост Флоренции.

(обратно)

16

Ваш французский прекрасен. И вы — тоже.

(обратно)

17

Возьмите и дайте мне номер, пожалуйста.

(обратно)

18

Это слишком далеко отсюда.

(обратно)

19

Кофе, масло и хлеб?

(обратно)

20

В рассказе использованы настоящие имена и подлинные факты из жизни Жанны Самари и Ренуара, основанные на документах и цитатах, взятых из книги Анри Перрюшо «Жизнь Ренуара».

(обратно)

21

«L'inutile bunf'e» — бесполезная красота (фр.).

(обратно)

22

Je m'appelle Igor, j'aime la chanson française, je joue de la guitare, Jacques Brel mon idole (фр.) — Меня зовут Игорь, я люблю французский шансон, я играю на гитаре, Жак Брель мой кумир.

(обратно)

23

Je l'ouvre! Entrez! (фр.) — Я открываю! Входите!

(обратно)

24

Je ne sais pas! Appelez le! (фр.) — Я не знаю! Позвоните ему!

(обратно)

25

L'original? (фр.) — Оригиналы?

(обратно)

26

Idiot! Non, bien sur! (фр.) — Идиотка! Разумеется, нет!

(обратно)

27

I am sorry! (англ.) — Извините!

(обратно)

28

I dont speak French. Could we talk? (англ) — Я не говорю по-французски. Мы можем поговорить?

(обратно)

Оглавление

Татьяна Гармаш-Роффе Властитель женских душ

Валерия Вербинина Мышеловка для кошки

  Глава 1 Отчаяние и железный ужас

  Глава 2 Государственные тайны

  Глава 3 Невероятный разговор на Новом мосту

  Глава 4 Бал разбитых сердец

  Глава 5 Шкатулка с драконами

  Глава 6 Мышеловка

Анна и Сергей Литвиновы Токката ре минор

Татьяна Шахматова Сена вытекает из бедра ангела

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

Мария Брикер Уик-энд в Париже

Анна Данилова Призраки Ренуара

  I. Портрет Жанны Самари

  II. Обнаженная мадемуазель Анна

  III. Девушки в черном

Инна Бачинская Столкновение Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg