«Красная комната»

Красная комната (fb2) - Красная комната 1030K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ирина Игоревна Лобусова

Ирина Лобусова Красная комната

Глава 1

Солнце расплескалось по стенам, огненными ослепительными брызгами сползло по обоям вниз. Эти брызги казались такими объемными, что к ним хотелось прикоснуться. Золотые змеи на багровом фоне…

Джин зажмурила глаза, а когда раскрыла, то солнечные змеи по-прежнему сползали на пол — багровый зловещий шелк, больше чем когда-либо похожий на кровь.

— Странно…

Джин мотнула головой, прогоняя навязчивое видение (эти невероятные, никогда прежде не виданные обои вызывали в памяти несуществующий кровавый дождь).

— Как странно…

Она прервала фразу и не захотела ее договорить.

— Я предупреждала вас! — Джин послышался скрытый упрек в четком, хорошо поставленном голосе риелтора. — Потому и цена снижена. Многие мои клиенты с первого взгляда возненавидели эту комнату. Как только попали сюда…

— На меня эта чушь не действует, — Джин передернула плечами, — никаких зловещих предчувствий, если вы это хотите услышать. А сказала я про обои. Именно они показались мне странными. Думаю, вы и без меня это знаете.

— Итальянский шелк, восемнадцатый век, — риелтор окинула клиентку пристальным взглядом.

В который раз Джин почувствовала в это взгляде враждебное неодобрение, которое проявляла к ней эта женщина. Впрочем, она профессионально держала себя в руках.

— Говорят, прежняя хозяйка квартиры привезла их из Венеции. Это настоящая роскошь…

— Скорее, антиквариат, — поправила Джин, проводя рукой по ежику коротких, торчащих во все стороны, стриженых волос, выкрашенных в немыслимо зеленый цвет (суперяркий контраст с этими багровыми обоями).

— Да, возможно, — вежливо улыбнулась риелтор, сохраняя в глазах настороженное выражение. — Видите, как вам повезло.

— А кем была прежняя хозяйка квартиры? Тайной миллионершей, которая путешествовала по Италии и покупала сумасшедшие обои? — хмыкнула Джин.

— Она — школьная учительница, — риелтор почему-то отвела глаза в сторону — так, словно ее тяготил этот разговор. — Заслуженный учитель, герой труда, очень порядочный человек. О ней часто писали в газетах, а на школе, где она работала, даже повесили мемориальную табличку с ее именем.

— Прямо Макаренко! — снова хмыкнула Джин, настроенная на скептический лад.

— А это кто? — заморгала глазами риелтор. — Нет, у нее фамилия была другая.

— Ладно, — Джин не стала ничего уточнять. — И что же произошло в этой жуткой комнате, которую так боятся все ваши клиенты? Вашу заслуженную учительницу собственные детки расчленили? А куски трупа, небось, разбросали по углам?

— О нет, ничего такого! — из вежливости улыбнулась риелтор. — На самом деле в этой комнате никогда не происходило ничего страшного. Здесь никого не убили и не нашли ни единого трупа. Что же касается учительницы, то умерла она даже не здесь, а в больнице, где провела больше месяца. И детей у нее не было, потому что замуж она никогда не выходила. Учительница была старой девой.

— Кому же принадлежит квартира теперь? — поинтересовалась Джин, пристально разглядывая необычные обои.

Эта квартира вовсе не казалась ей обиталищем чопорной старой девы. Наоборот, в бывшей хозяйке Джин могла заподозрить яркую личность с очень нестандартным вкусом.

— Дальней родственнице покойной, — лаконично ответила риелтор. — Она живет не здесь. В смысле, не в нашей стране.

Джин прошлась по комнате, рассматривая безделушки, в изобилии украшавшие многочисленные полки книжных шкафов и сервантов. Комната была большая, но из-за обилия мебели она выглядела намного меньше своих «естественных» размеров.

Мебели было в избытке, даже слишком. Джин подумалось, что если бы вынести отсюда все эти кожаные диваны, кресла, этажерки, полки и шифоньеры, то здесь появилось бы много света и воздуха, но комната мгновенно потеряла бы свое лицо, превратившись в еще одну безликую, ничем не примечательную квартирку — таких в избытке разбросано по всему городу. Нет, пускай лучше так…

Часть комнаты занимал камин. За всю свою бурную жизнь Джин никогда не видела таких огромных каминов! Он выступал из стены как сплошной каменный нарост и больше подходил для какой-нибудь средневековой цитадели с мощной каменной кладкой, чем для современной квартиры.

Камин был огромен и зловещ. Так и представлялись буйные языки пламени, слизывающие облупленную позолоту с его стенок — тем более что огромный камин не был огражден каминной решеткой; даже огнеупорного коврика перед ним не было. На самом деле, Джин даже не представляла себе, как должны выглядеть огнеупорные коврики, потому что не видела их никогда в жизни. Возможно, всю эту чушь она просто вычитала на одном из дурацких сайтов, на которые в последнее время заходила слишком часто.

Камин выглядел запущенным. Было отчетливо видно, что никто им толком не занимался. С него кусками слезала позолота (похожая почему-то на рисунок обоев), стены обуглились и почернели от сажи. Дно было черным и грязным — настолько, что отбивало любое желание прикасаться рукой к этому «архитектурному излишеству». Но, тем не менее, на этот камин хотелось смотреть — и перед ним хотелось сидеть. Джин поймала себя на мысли: как, должно быть, чудесно просто отдыхать перед камином холодными зимними вечерами, когда за окном, как зверь, воет вьюга.

— Камин не работает, — сказала риелтор, поймав направление взгляда Джин.

— Почему — не работает?

По какой-то непонятной причине Джин вдруг разозлила эта в общем-то закономерная реплика. Она поймала себя на мысли, что риелтор, со всем своим профессионализмом и желанием услужить, начинает выводить ее из себя. Да что выводить — просто бесить всеми этими примочками деловой, процветающей, предприимчивой женщины, которыми Джин давно уже сыта по горло!

— Не знаю, почему не работает, — ответила риелтор. — Не работает давно, еще при прежней хозяйке квартиры не работал. У меня есть четкая инструкция: предупреждать об этом всех потенциальных нанимателей — камин неисправен. Поэтому даже не пытайтесь его разжигать.

— Не стану, — хмыкнула Джин, — с детства ненавижу огонь. А комната, между тем, полна огня!

Риелтор бросила на нее странный взгляд. Но Джин давно привыкла к странным взглядам — люди почему-то только так реагировали на ее немыслимую прическу (особенно на цвет коротких волос) и на голые руки, покрытые татуировками. Странные взгляды для Джин были нормой и правилом, а вовсе не раздражающим фактором. Но тут же она поняла, что риелтор смотрит так странно потому, что обдумывает ее последние слова — те самые, про огонь.

Джин ничего не собиралась объяснять. Предзакатное солнце расплескалось по всей комнате ослепительными, огненными бликами; их отблески полыхали на обоях, создавая устойчивое ощущение, что стены комнаты сочатся огнем и кровью. И Джин страшно нравилась эта багровая, будто венозная кровь, которая яркой нитью вплетается сквозь бешеный солнечный огонь.

— А, понимаю! — вдруг с облегчением выдохнула риелтор. — Вы имеете в виду обои. Ну, конечно, обои в этой комнате необычные! А знаете, никто из тех, кому я показывала эту комнату, ничего подобного про огонь не говорил.

— Как такое возможно?! — Джин скорчила рожицу, подражая репликам героев одного исторического сериала, который крутили по всем каналам и который она терпеть не могла.

— Говорили, что стены кажутся покрытыми кровью, — подумав, сказала риелтор. — Кровью, а не огнем!

— Наверное, это потому, что никому из здоровых людей не придет в голову идея обить стены комнаты шелком восемнадцатого века, — сказала Джин. — Особенно в центре большого современного города. Особенно в квартире, которая сдается внаем.

— Я предупреждала вас, что это необычная квартира, — пожала плечами риелтор. — Самая необычная из всех, которые есть у меня для показа. Вы даже не представляете, как тяжело ее сдать!

— Хорошенькая реклама! — рассмеялась Джин. — Неужели никого не прельщает даже низкая цена?

— Нет, — честно призналась риелтор, — эта квартира никому не нравится. А красная комната кажется всем зловещей. Все твердят, что в этой комнате произошло что-то страшное, хотя на самом деле это вовсе не так.

— Это сейчас модно, не переживайте, — успокоила ее Джин. — Все прикидываются сверхъестественными, паранормальными психами. На самом деле вы из-за этого должны только повысить цену!

— Да я готова уступить еще больше! Мне так хочется ее сдать! — в сердцах сказала риелтор. — Это ведь, на самом деле, ужасно — стоит пустая квартира в самом центре города, и никто в ней не живет!

— Что, давным-давно? А кто здесь жил до меня? — поинтересовалась Джин.

— До вас? — заметно оживилась риелтор. — Значит, вы все-таки готовы ее снять?

— Ну, разумеется! — Джин пожала плечами. — Как я могу пройти мимо такой прелести! Красивая красная комната с тайными зловещими знаками! Да я с ума сойду от восторга!

— Ух, как я рада это слышать! — с облегчением вздохнула риелтор. — Вы себе просто не представляете!

— Так кто же жил в этом красном аду до меня? — усмехнулась Джин.

— Вы не поверите — никто, — ответила риелтор. — Квартира стоит пустая уже долгое время — с тех пор, как только умерла прежняя владелица. Конечно, мы оплачиваем все коммунальные услуги, постоянно делаем уборку и поддерживаем все в рабочем состоянии. Но это же очень плохо, когда такие квартиры пустуют! Так быть не должно!

— Конечно, это плохо, — сказала Джин. — Просто ужасно, когда такие квартиры пустуют.

— Простите, а вы… — риелтор смотрела на клиентку испытующим взглядом и уже не только как на некое противное экзотическое насекомое. — Вы из мира искусства… или богемы… Ну, может, художник или писатель… Актриса?

— Нет, ничего такого! — засмеялась Джин. — Разочаровала, да? Я многих разочаровываю. Я сама по себе. Просто такая, какая есть.

— А почему у вас такое странное имя — Джин? — спросила риелтор.

— Это не имя, — Джин снова почувствовала раздражение: ей так надоело это объяснять! — Это ник — ну, все равно что кличка в Сети. «Джин» — потому, что мой любимый напиток водка. Но «Водкой» человека называть неприлично. Вот друзья и стали называть меня «Джин», тем более что это перекликается с моим настоящим именем. Джин — это тоже водка, только из можжевельника. Мне очень нравится. А по паспорту я Евгения Борисовна Кравец.

— Так когда принести договор аренды? — риелтор взяла быка за рога. — Можем подписать уже сегодня.

— Сегодня, сейчас, завтра — когда хотите, — пожала плечами Джин. — Мне все равно. Я здесь остаюсь. Прямо сейчас.

— А… вещи? — в тоне риелтора снова появилось подозрение. — У вас что — разве нет вещей?

— А кому они нужны, эти вещи? — насмешливо хмыкнула Джин, не упуская возможности поиздеваться. — Все, что мне нужно, со мной!

По-мужски вытащив туго набитый бумажник из кармана джинсов, Джин расплатилась с риелтором — вручила и аванс, и предоплату, и сумму за проживание за два месяца. Джин пришла в полный восторг от подозрительности, с которой риелтор ощупывала и пересчитывала ее деньги, опасаясь, что они фальшивые.

Оставив ее за этим увлекательным занятием, Джин подошла к окну, распахнула его настежь. Солнечный свет стал еще ярче. Внизу колыхалась зеленая листва, уже немного обожженная солнцем. Издали доносился уличный шум, но он не раздражал. Здесь, в квартире, он каким-то странным образом трансформировался в комфортное, обволакивающе-живое, теплое облако уюта и покоя. Он дарил ощущения, которые Джин не испытывала никогда. Ей было уютно и легко стоять возле окна — так, будто сейчас она лежала в теплой ванне, время от времени с бульканьем погружаясь в нее с головой.

— Из окна открывается замечательный вид на парк… — заученным голосом начала риелтор, и Джин чуть не треснула ее по лбу за эту избитую фразу.

Нельзя было выразить в таких пошлых словах то, что она только что испытала, стоя у окна!

Пошлость слов принижала здешний покой, низводила его на уровень той посредственности, с которой Джин боролась на протяжении всей своей жизни и которая в конце концов привела ее сюда, в омут крови и солнца. Кровь и солнце были разлиты по стенам в каком-то бешеном жизненном экстазе, который Джин всегда хотела испытать на себе… Она отозвалась слишком резко:

— Вы пересчитали деньги? Тогда уходите! — и тут же добавила: — Ключ можете оставить на столе.

Фыркнув что-то неразборчивое (Джин не собиралась вслушиваться), риелтор звякнула ключом на длинной цепочке и бросила его на антикварный стол в самой середине комнаты. Стол из красного дерева (должно быть, очень ценная вещь) заметно нуждался в покраске, полировке и ремонте. А еще он нуждался в жильце — может быть, больше, чем во всем остальном.

Дверь захлопнулась с шумом.

Джин по-прежнему стояла у окна. На стенах все так же буйно полыхали солнце и кровь. Капли сочной венозной крови стремительно катились вниз.

Джин перегнулась через подоконник, наслаждаясь изумрудным буйством летней листвы. Цвет был настолько сочный и яркий, что так и просился на холст. Джин задумалась: какие краски нужно смешать, чтобы получить такую невероятную красоту? Память не давала ответа.

Ей вовсе не хотелось думать. Она просто отдыхала душой, каждой клеточкой тела чувствуя какое-то странное, неизвестно откуда взявшееся умиротворение.

Квартира располагалась на втором этаже. Этаж был не высокий, но сюда почти не доносился уличный шум — возможно, из-за близости парка.

Джин вспомнила, как поразил ее этот старинный трехэтажный дом, стоящий в конце переулка, как раз перед тупиком. Она была поражена в самое сердце величественной грацией этого старинного жилья, словно чудом сохранившегося в современных урбанистических джунглях, возведенных из стекла и бетона. Эта удивительная красота взывала не только к генетической памяти, но и к самому сокровенному в ее душе, которая (Джин чувствовала это) вопреки всему оставалась целой.

Именно тогда, вся во власти этой странной бури, которую она не могла объяснить даже самой себе, Джин поняла: это ее дом. Этот дом принадлежит ей — или, возможно, она принадлежит ему, как угодно. Она еще не видела квартиры, о которой риелтор с самого начала их переписки в интернете давала столь противоречивые отзывы, но уже вовсю чувствовала, что обязательно должна остаться здесь, во что бы то ни стало здесь удержаться, уцепиться за нее — во что бы то ни стало! Она почувствовала, но почему-то не могла сама себе объяснить.

Яркий оранжевый мяч, взявшийся ниоткуда, взлетел так высоко, что Джин с удивлением отпрянула от подоконника. Мяч, стремительно возникший перед ней, так же быстро исчез внизу. Маленькая девочка лет пяти, со смешными торчащими во все стороны косичками, одетая в летний сарафан в бело-зеленый горошек, подхватила мяч, заливаясь смехом. Девочка-подросток лет четырнадцати (это она подбросила мяч с такой силой) со смехом взъерошила малышке волосы. Джин с удивлением загляделась на синее платье девочки-подростка — очень необычное. Джин еще не доводилось видеть таких. Очень красивое платье, нестандартного кроя и, похоже, из натуральной ткани. Может, мама девочки была дизайнером, потому и одевала дочку так необычно.

Девочки, между тем, явно не были сестрами. Малышка была белокурой, пухленькой, с румяным, удивительно круглым лицом. Красивая, улыбающаяся, жизнерадостная, она вовсю наслаждалась этим солнечным днем и игрой со своей старшей подругой.

Девочка постарше была совершенно другой. Очень высокая для своих лет, худощавая, с длинными черными как смоль волосами, забранными синей лентой в свободно развевающийся хвост, с явной примесью кавказской или еврейской крови. Она была невероятно красива. Со своего второго этажа Джин ясно различала черты ее лица — точеные, как на старинной монете, и такие яркие, что они против воли приковывали взгляд. Джин залюбовалась естественной грацией ее движений — девочка-подросток двигалась легко и свободно.

Джин задумалась: почему эти две настолько разные и по внешности, и по возрасту девочки играют вместе, если они никак не могут быть сестрами? Но в этот момент к ним решительно подошла пожилая (лет не меньше шестидесяти) женщина, одетая в темный коричневый костюм с короткими рукавчиками. Чем-то неуловимым женщина напоминала учительницу — может, тугим пучком седых, стянутых на затылке волос или массивными очками в старомодной роговой оправе, которые делали ее лицо старше и толще.

Женщина в очках («учительница», как окрестила ее про себя Джин) решительно взяла за руку старшую девочку и повела ее в глубину парка. Малышка, смеясь, подпрыгивая и подбрасывая вверх мяч, побежала следом за ними.

Джин удивилась: что за странная женщина? Ведь брать за руку следовало именно маленького ребенка! Но тут же подумала, что малышка была ей чужой, в то время как девочка-подросток вполне могла оказаться ее родственницей. Женщина была в том возрасте, в котором ее национальность уже нельзя было определить. А волосы ее вполне могли быть черными в молодости.

Подул ветер. Солнце стало садиться. Резкий порыв ветра как-то неожиданно разрушил и настроение, и красоту. День близился к закату, и зелень листвы уже охватывали длинные вечерние тени, превратив изумрудно-зеленый цвет в беспросветный вечерне-серый.

Джин захлопнула окно и резко прошла на середину комнаты. Взгляд ее упал на камин. Если бы сейчас в комнате находился кто-то из ее знакомых — тот, кто знал ее хоть более-менее, — то огонек, загоревшийся в глазах Джин, он назвал бы «сигналом к бою».

Джин недобро усмехнулась, отыскала свою сумочку, впопыхах брошенную на старинный диван, и нашла в ней спички. Она бросила курить два года назад, но, повинуясь какой-то странной причуде, продолжала носить спички с собой.

Джин никогда не подчинялась правилам. Иногда это доходило до настоящего абсурда. К примеру, даже на шумных магистралях, когда все окружающие пытались переходить улицу на зеленый свет, она умудрялась перебегать проезжую часть на красный. Так уж был устроен ее вздорный характер, ей самой причиняющий немало бед. С возрастом Джин поняла, что постоянное нарушение правил, которым принято хвалиться и бравировать в юности, на самом деле — настоящая глупость. Но переделывать себя было поздно. Оставалось принимать такой, какая есть.

Джин опустилась на колени перед камином и вверху, почти возле самой трубы дымохода, нащупала пропускающую газ задвижку. Камин был старым, газовым, работавшим по принципу допотопного, еще советского газового водонагревателя. Она отлично умела справляться с такими устройствами.

Джин попыталась сдвинуть с места газовый рычажок, чтобы газ пошел вниз, к отверстию в низу камина — тогда его можно будет зажечь спичкой. Но в этот самый момент вниз, прямо на нее, из трубы дымохода, вывалилась целая груда сажи, грязи и копоти. Джин тут же окутало сплошное черное облако. Несколько минут она чертыхалась, отплевывалась и отчихивалась, пытаясь стряхнуть сажу из носа и с лица. Тут ее взгляд упал на странный предмет, самый крупный в этой куче золы и сажи.

Джин взяла предмет в руки. Поначалу он показался ей куском золы — возможно, не до конца сгоревшего картона. Пальцами Джин принялась отчищать кусочки сажи. Проступила темно-синяя резиновая поверхность, потрескавшаяся и потертая.

Джин принялась чистить энергичнее. С огромным удивлением она вдруг поняла, что этот странный предмет — половинка разрезанного детского мяча. Но это был не современный китайский пластик, а старый резиновый мяч, который выпускали еще в советское время. Джин вспомнила, что в детстве у нее тоже был такой. По очень странному совпадению, он тоже был синий! Может, это точно такой же мяч, выпущенный на той же фабрике игрушек?

Джин замерла со странным предметом в руках. Мяч явно был разрезан ножом или ножницами. А ведь не так-то просто разрезать добротную резину! Зачем это сделали? И почему его засунули в камин, да еще в дымоход?

Джин терялась в догадках.

Она снова попыталась сдвинуть с места газовую задвижку — та не поворачивалась: была заблокирована намертво. Это означало, что в камин не поступал газ, а, значит, зажечь его не было никакой возможности.

Джин с сожалением посмотрела на паркетный пол, испачканный сажей. И зачем только она это сделала? Потом она положила мяч обратно в камин. Чтобы это ни было, пусть лежит там, где лежал.

Джин встала и поплелась в ванную. Нужно было найти что-то вроде веника и совка, чтобы убрать все следы устроенного ею беспорядка.

Глава 2

Он припарковался у обочины, неудачно заехал передним колесом на бордюр и, чертыхнувшись про себя, переключил заднюю, чтобы хоть как-то исправить положение. Выходило глупо: въехал так, словно водит машину первый год. К счастью, она ничего не заметила!

Огни, падавшие с улицы, осветили удачно подкрашенное лицо с пушистыми ресницами, явно сделанными за евро. Даже в тусклом свете уличного фонаря она была восхитительна. И он в который раз удивился тому, что испытывает такой неожиданный ледяной паралич чувств, от которого будто сам превратился в застывшую заснеженную фигуру, как бывает только настоящей зимой со снегом, которая всегда и для всех приходит неожиданно.

Он вывернул руль, повернул ключ и заглушил двигатель. Теперь все колеса стояли, как положено. Глупость с машиной случилась потому, что он нервничал, страшно нервничал рядом с этой красивой раскрашенной куклой, которую не хотел больше видеть никогда в своей жизни.

— Милый! — ее руки обвили его шею, и в который раз за этот вечер он ощутил порыв дикого раздражения. — Ты такой потрясный… Поднимешься ко мне?

«Потрясный»!

Его передернуло. Он аккуратно высвободился и нацепил на лицо дежурную улыбку.

— Извини, сегодня не получится. Завал с работой. Должен подготовить к завтрашнему совещанию все документы. Успеть за ночь… — и добавил едва ли не извиняющимся тоном: — Я тебе позвоню.

— О, я все понимаю, не волнуйся! — в ее улыбке была сама нежность. — Спасибо, что нашел время встретиться со мной. Ты у меня такой занятой, ответственный, серьезный…

«Ты у меня»!

Его передернуло — уже в который раз. Он даже устал считать эти мысленные конвульсии. И мозг, и все тело, будто в каком-то припадке, сигнализировали ему о том, что он дурак, непроходимый дурак… Но вместо утешения это вызывало уже ставший привычным паралич чувств.

Как дать понять девушке, которая буквально вешается тебе на шею, что больше не хочешь видеть ее никогда в жизни? Самый сложный вопрос на земле! Особенно, если девушка тебя не понимает, просто отказывается понимать и буквально преследует, душит звонками, смсками, посланиями в «Одноклассниках», «Вконтакте», Инстаграме, Фейсбуке. Она присылает на телефон картинки — красные надутые губки и каких-то дурацких розовых котят. От всего этого за версту несет дешевой слюнявой пошлостью набитой провинциальной дуры!

Он всегда считал, что у него есть голова на плечах. Потому и добился в жизни успеха, организовав на деньги отца — капитана дальнего плавания — маленькую архитектурно-строительную фирму, которая за несколько лет выросла в большую компанию. Он стремился к успеху, работал по двадцать часов в сутки, достигал его любой ценой, оставив за плечами собственное свободное время и неудавшуюся двухлетнюю семейную жизнь с женой, которая не принесла ему ни покоя, ни детей, ни семейного уюта.

Вины жены в том никакой не было — просто он привык быть один. Доказательством было то, что его жена после их безболезненного развода довольно быстро вышла замуж и почти сразу родила двоих детей, превратившись в толстую, абсолютно семейную клушу. Он искренне пожелал ей счастья и ни в чем не винил.

В его жизни со скоростью вихря следовала череда очень коротких романов, которые заканчивались после трех-четырех постельных свиданий, не успев перерасти во что-то большее. Этих связей было так много, что он совершенно потерял им счет. Но последствия были самыми ужасными.

Заключались они не в неприличных болезнях (он очень боялся этого и изо всех сил принимал меры предосторожности), а в том, что с каждой новой девушкой в его душе прогрессировал какой-то странный паралич чувств, захватывающий весь организм и буквально мешающий ему понимать, видеть, а особенно — чувствовать.

С чувствами вообще была беда! Он не испытывал ни горя, ни радости, ни печали, ни грусти, ни желания, ни смеха, ни увлечения, ни физического или морального возбуждения, ни любопытства, ни интереса — словом, ничего из того, что наполняет обычную человеческую жизнь. Исключение составляли только раздражение и злость, которые он теперь ощущал гораздо чаще, чем прежде.

А ведь ему исполнилось всего тридцать пять лет! Самое время создать семью, как-то остепениться. Но его тошнило от одной только мысли о том, что одна из череды этих безликих существ останется надолго (на месяц, на два, на три) в его собственной жизни — останется ненужной тенью, будет находиться рядом с ним, навязывать ему примитивные мысли и чувства.

А между тем, ему попадались очень хорошие, приличные девушки. Он знакомился с ними на одном популярном сайте знакомств и сам диву давался тому странному факту, что столько интересных, достойных женщин не могут найти мужчину своей жизни. Среди них были умные, образованные, с успешной карьерой, с квартирами, деньгами, машинами — самые красивые, очень интересные девушки из всех. Каждая из них могла составить кому-то настоящее счастье в жизни. Но только не ему. Его тошнило от них. И после нескольких свиданий (обязательно включающих секс, постель) он переставал звонить им и навсегда исчезал.

Девушки же липли к нему, как мухи на мед. Молодой, красивый, успешный (имеет собственный бизнес — и не какой попало, а архитектурно-строительную фирму!), живет в центре города в элитном жилом комплексе, дорогой трехкомнатной квартире, ездит на джипе, не обременен ни бывшими, ни детьми… Девушки не давали ему прохода и делали буквально все, чтобы его удержать. И единственным результатом всех этих усилий было то, что если с самого начала он испытывал к ним холодное равнодушие (то есть не чувствовал ничего), то постепенно приходили злость и ненависть. И тогда он расставался с женщинами очень некрасиво. Бросал их жестоко, говорил обидные, ранящие слова, наносил калечащие психологические травмы, с которыми, как он знал, девушкам будет справиться нелегко. После этого его ненависть гасла, снова превращаясь в холодное равнодушие, и он забывал абсолютно обо всем происшедшем. Он не узнал бы многих из своих недавних жертв, случайно встретив их на улице.

Однажды его мать не выдержала и сказала в сердцах (это случилось после того, как одна из брошенных им девушек умудрилась каким-то образом раздобыть домашний телефон его матери и с дикими рыданиями названивала ей целых две недели):

— Ты у меня какой-то моральный инвалид, Вадим! Похоже, ты и родился у меня ущербным…

Он даже не обиделся на мать, потому что это была чистая правда. Ведь он сам не понимал — родился он таким или стал.

Хуже всего было то, что постепенно он перестал испытывать и физическое наслаждение. Конечно, что касается секса, с ним было все в порядке — медицинских проблем не было, — но он занимался любовью с тем же безразличием, с которым выпивают стакан воды. Он делал это не потому, что кто-то страстно его хочет и жить без него не может, а потому, что это полезно для его здоровья. Он занимался сексом так, как отжимаются в спортзале на тренажере, чтобы укрепить собственное тело и здоровье.

Но ведь нельзя же, в самом деле, испытывать пламенные чувства к безличному куску металла и кожи, на котором выполняешь физические упражнения!

Так обстояло дело и с обнаженными женскими телами, которые чередой проходили через его постель. Когда эти безликие тела пытались изливать на него какие-либо эмоции и чувства, он не испытывал ничего, кроме глубокого отвращения и раздражения.

Порой его злила собственная способность не чувствовать ничего. Но потом он смирился с этим, как смиряются с физическим недостатком или даже увечьем — к примеру, с отсутствием мизинца на руке. Что уж поделаешь, если судьба предопределила, что он будет нести по жизни именно такой, а не какой-нибудь другой крест?

Он даже перестал придерживаться внешней любезности. Не хамил откровенно только потому, что испытывал потребность сохранить хоть какие-то крупицы достоинства. А достоинство его заключалось в умении всегда держать себя на высоте. Вот это было ему действительно нужно!

В этот безнадежно испорченный с самого начала вечер в его машине сидела очередная кукла, с которой он переспал уже три раза, а спать в четвертый не испытывал никакого желания.

Кукла же (ее имя он даже позабыл) была твердо уверена в их любви на всю оставшуюся жизнь и строила далеко идущие планы — насчет колец, мебели и каких-то там детей — короче, обо всем том, о чем мечтают все дуры на свете.

Он читал пустоту в ее накрашенных глазах. Эти глаза принадлежали такому же безликому существу, как и все остальные. Было ужасно скучно проводить остаток вечера в пустой болтовне, и он не мог дождаться того момента, когда дура наконец-то уберется из его машины и из его жизни.

А между тем она ни сделала ему ничего плохого, была доброй, заботливой и очень сексуальной. Она была молода, имела красивое ухоженное тело и с увлечением следила за собой. Очень красивая, достойная девушка! Но она не вызывала у него абсолютно ничего, даже сексуального возбуждения. И он прекрасно понимал, что причина не в ней, а в нем самом. Только вот для нее это останется загадкой на всю жизнь. Она проведет немало горьких минут, пытаясь разобраться в том, что сделала не так. Он же с самого начала определил — типичная продвинутая дура.

Она хлопала ресницами, кажется, не собираясь никуда выходить, и он уже подумывал о том, чтобы выгнать ее из машины какой-нибудь мерзкой фразой, как вдруг зазвонил его мобильный.

— Вадим Григорьевич, у нас ЧП! — раздался взволнованный голос его заместителя. — Проект сделан неправильно! У нас полетела смета!

— Коттедж? — нахмурился он, вспомнив роскошный особняк в сосновом лесу для одного вора-депутата.

— Именно! — подтвердил его заместитель. — Там такое наворочено — сам черт ногу сломит! Поэтому и звоню вечером. Утром поздно будет!

— Кто делал проект? — нахмурился Вадим.

— Да это пугало огородное, которое вы взяли на работу, — в сердцах сказал заместитель, — с зелеными волосами!

— Ах, эта! — он вспомнил уродливую неформалку, которая настолько насмешила его своим внешним видом, что он решился принять ее на работу. — А кто поручил ей проект коттеджа?

— Так вы же и поручили! — фыркнул заместитель, который далеко не всегда придерживался субординации. — Мы все еще тогда подумали, что у вас крыша поехала!

— Ладно, разберемся. Я сейчас подъеду! — закончил он разговор и обернулся к кукле.

— Извини, мне срочно нужно в офис — проблемы. Я же тебе говорил.

— Я понимаю! — тяжело вздохнула она и вышла из машины, напоследок посветив голыми коленками и оставив после себя запах дорогих духов, которые (он очень на это надеялся!) скоро выветрятся.

По дороге он начал закипать раздражением и злобой.

«Вот тварь! — думал он, вызывая в памяти женскую долговязую фигуру, которая нарисовалась перед ним весьма отчетливо. — Уволю на хрен! Она мне за это ответит!»

Проект депутатского коттеджа был слишком важен для фирмы. Вадим несся к офису буквально сломя голову, впрочем, испытывая трудно объяснимое чувство облегчения — будто гора весом в тонну навсегда свалилась с его плеч.

— Посмотрите только, что наделала эта тварь! — заместитель швырнул на стол красочную распечатку, вдоль и поперек исчерканную цветным маркером.

Начав читать, Вадим не поверил своим глазам.

— Что за чушь? Дополнительный камин в холле? Детская? Какая, на хрен, детская?! — его глаза буквально полезли на лоб, и он уже не сдерживался в выражениях, хотя всегда старался тщательно следить за своей речью. — Чем она обкурилась, эта сумасшедшая стерва?! Это же совершенно другой проект!

— О чем я вам и говорю, — заместитель пожал плечами. — Подрядчики составили план. Закупили все материалы. Когда смета взлетела буквально до потолка, я решил поинтересоваться, что происходит. И вот…

— Я просто ничего не понимаю! — он действительно чувствовал удивление. — Она казалась хорошим специалистом. Разве можно так ошибиться? Хорошо, допустим, можно ошибиться с дополнительным камином. Но детская в доме человека, который терпеть не может детей и у которого их нет — это что? Да это же красная тряпка для быка! Вы звонили ей?

— Звонил. Она не берет трубку, — заместитель снова пожал плечами, и Вадим вдруг подумал, что его очень раздражает это движение. — Наркоманка, наверное. Совсем обкуренная.

— Вы замечали за ней такое? Употребляет наркотики? — у него аж похолодело внутри, ведь сотрудник-наркоман — особенно если об этом станем известно — это прямой урон репутации фирмы, самая настоящая катастрофа!

— Да ничего я не замечал! Но вы не можете не согласиться, что она странная. Вы глаза ее видели? — заместитель испытывающе смотрел на шефа.

— При чем тут ее глаза? — теперь уже самому Вадиму захотелось передернуть плечами.

— А при том, что она смотрит вглубь себя — я заметил. И еще, — заместитель заговорщически понизил голос, — я хочу вам кое-что показать. Идемте!

Они прошли в комнату отдела дизайна интерьеров, где стояли столы сотрудников. К счастью, в этот глухой час в офисе не было никого, кроме них двоих, а в ожидании приезда директора заместитель предусмотрительно отключил видеосъемку.

Заместитель подвел Вадима к столу, который был захламлен больше всех остальных. Выпавшие из папок бумаги лежали неопрятной грудой, готовые разлететься от малейшего толчка. Поверх бумаг валялись грязные картонные стаканчики из-под кофе и использованные бумажные салфетки. Это был такой бардак, что Вадим просто диву давался, как человек может устроить такой бедлам. Сам-то он до занудства придерживался порядка и даже в самом страшном кошмаре не смог бы представить себе этакий вот дизайнерский рабочий стол.

Ловко покопавшись в этой груде мусора, заместитель извлек из-под бумаг чертежный планшет, на котором проступало нечто вроде начального плана помещения.

— Ну и что?!

Вадим не понимал, зачем позволил себя втянуть в эту идиотскую комедию. Все это напоминало дурацкий театр абсурда.

— А вот, смотрите! — Заместитель с ловкостью перевернул лист. Их глазам предстал чертеж дизайна помещения того самого коттеджа, где было сделано столько ошибок. А поверх чертежа…

Поверх чертежа жирным угольно-черным карандашом была начерчена фигура ребенка, будто лежащая на полу. Ноги были неестественно раскинуты в стороны — так, как не бывает у живого человека. Это была девочка лет шести-семи, с двумя аккуратными косичками до плеч. На их концах красовались пышные ленты. Платьице на девочке было в крупный горошек. Эта застывшая фигура оставляла настолько жуткое ощущение, что Вадим почти физически почувствовал, как ему становится не по себе.

— Что это такое? — прошептал он, неестественно понизив голос.

— А вот про это я хотел бы у вас спросить! — заместитель от возбуждения даже повысил голос. — Вы приняли на работу сумасшедшую! Так что думать теперь об этом предстоит вам!

Резкий звук мобильника разорвал тишину и вывел обоих мужчин из оцепенения. Вадим машинально ответил на звонок.

— Слушаю… какая полиция?! — вдруг заорал он так, что заместитель даже подпрыгнул. — Что вы… да… ну да… моя сотрудница… Да, дизайн интерьера… нет, я могу подъехать прямо сейчас. Мы занимаемся этим проектом, и я не понимаю… что произошло? Насколько я помню, ее зовут Кравец Евгения Борисовна… Да, мой дизайнер. Проектом дизайна занималась именно она… Хорошо, я выезжаю!

Закончив разговор, он уставился на своего заместителя так, словно видел его впервые.

— Да что случилось-то? — не выдержал тот.

— Эту сумасшедшую задержала в коттедже полиция, — сказал Вадим. — Она обнаружила там труп.

— Что?! — заместитель просто потерял дар речи.

— Насколько я понял, она находится в шоковом состоянии. Смогла внятно проговорить только название фирмы. Я поеду туда прямо сейчас.

— Зачем вам ехать туда на ночь глядя?! — запротестовал заместитель. — Это небезопасно! Ночью-то! Да и не должны вы заниматься такими делами!

— Насколько я помню, у этой сумасшедшей, как ты ее называешь, нет родственников. Да и в город она приехала недавно. Так что вытаскивать ее тоже придется мне.

— Ну, знаете… Не думал, что вы такой! — Заместитель снова пожал плечами, но на этот раз жест почему-то оставил Вадима равнодушным.

— А знаешь, мне это даже нравится, — с неожиданным энтузиазмом сказал Вадим. — Хоть какое-то разнообразие. Это даже интересно!

— Только вот что она делала в этом коттедже за городом так поздно вечером? — c подозрением сказал заместитель.

— Может, поехала свои ошибки исправлять, — усмехнулся Вадим. — В любом случае я узнаю об этом совсем скоро!

* * *

Уже было совсем темно, когда он свернул на дорогу за поселком. Впереди были видны яркие мигалки полицейских машин. Вадим остановился рядом с ними и протянул ближайшему патрульному свои документы. Его проводили внутрь.

Дом был не достроен. В самой большой комнате — согласно проекту первого этажа, это должна была быть гостиная — толпилось много людей. Он даже не разглядел в первый момент Джин. Она скорчилась на каком-то табурете и сидела неподвижно, спрятав дрожащие ладони между колен. Справа и слева нее возвышались два рослых мужчины. Один из них был в полицейской форме, второй в штатском. Тот, что в штатском, что-то говорил Джин. Она молча слушала, понурив голову, с каким-то странно непроницаемым выражением лица, как будто находилась вовсе не здесь.

Все это Вадим увидел потом. А вот первое, на что упал его взгляд, когда он протиснулся сквозь толпу, был ярко-красный с белым цветок посреди огромной пустой комнаты. И только потом, сделав несколько шагов вперед (его никто не остановил), Вадим понял, что это труп ребенка — труп маленькой девочки лет шести-семи в ярко-красном летнем платьице в белый горошек.

Девочка лежала на животе, неестественно раскинув ноги. Лица ее было не видно. Были хорошо видны только две косички до плеч с пышными белоснежными бантами. От этой картины возникало ощущение какого-то нечеловеческого ужаса и вселенского одиночества.

Маленькая, словно переломленная фигурка казалась такой одинокой, такой потерянной в этом пространстве недостроенного дома, похожего теперь (Вадим вдруг отчетливо осознал это) на огромный саркофаг.

Но похолодел он совсем не от этой картины. Липкий ужас, от которого путаются мысли и леденеет, замирает кровь, он испытал по совершенно другой причине.

Все, что было в этой комнате, как две капли воды напоминало рисунок, который он только что видел на планшетке в своем офисе — рисунок на рабочем столе Джин.

Глава 3

Громкий, пронзительный, нестерпимый звук проходил сквозь стену, и Джин, проснувшись, ударилась локтем и села в кровати, потирая ушибленное место. Ей казалось, что звук идет со всех сторон. Странное наваждение, особенно глубокой ночью.

Джин включила мобильник — гладкая сенсорная поверхность показывала половину третьего — точнее, 02.32.

И в который раз ее накрыла лавина звука, настырного, как зубная боль. Звук начался, как писк придавленной мыши, и быстро набирал обороты. Обороты нарастали, как повороты ключа. Писк мыши переходил в вой, а вой — в вибрацию на высоких частотах, которая завершалась диким ревом самого разнесчастного пациента в кресле у самого безжалостного стоматолога…

Нет, этого Джин просто не могла понять!

Какого черта заводить детей, чтобы изводить их таким варварским способом? Этот дурацкий младенец орал битый час. Неужели тем, кто за стенкой, так трудно сменить ему памперс, дать бутылочку со смесью или заткнуть рот соской?

Джин попыталась улечься, но вой младенца втрое усилился. Он был где-то совсем рядом. За стенкой. Может, даже рядом с кроватью. По другую сторону от того места, где находилась она.

Смятая простыня сбилась в комок, врезалась в ее разгоряченное тело. Джин металась на постели, как раненый зверь. Но дело было не только в том, что ее так варварски разбудили посреди ночи. Спать не давала душа — та самая душа, что сбивала ее мысли в комки — такие же, как на простыни. Вновь открывшаяся душевная рана завибрировала в такт воплям младенца.

Ночь была убита — и Джин была тоже убита. Смесь воплей, тоски, тревоги и боли в буквальном смысле разрывала ее мозг.

Джин вскочила с кровати и подошла к окну.

Город спал, погруженный в облако ночи, которая заботливо прикрыла все его острые углы. Джин казалось, что она плывет в этом душном облаке, завернутая в плотную махровую простыню, и ворс забивает ей рот. Дышать было тяжело — так тяжело, что Джин больше не могла этого выдержать. Метнувшись в кровати, она схватила с тумбочки мобильник…

Мобильник. Девственно чистый, как слеза ребенка. Как слеза того реактивного младенца, что разрывается за стенкой. Никаких сообщений. Никаких входящих звонков. Ничего ни от кого. Никогда больше. Как жестоко убита ночь!

Джин аккуратно положила мобильник на тумбочку и заставила себя больше на него не смотреть.

Она пошла в красную комнату, чтобы спрятаться от душащей тревоги. Вспыхнул яркий электрический свет. Капли крови сочились по стенам. Овальные, набухшие, как расцветающие весной почки… Джин вдруг показалось, что комната утопает в крови.

Кровь сочилась со всех сторон, капала яркими тяжелыми каплями, потоками стекала вниз с покрытых щербинами обоев. Это был багровый бал-маскарад, на котором вместо людей танцевали окровавленные видения смерти. В кровь превратилось золото, которое так щедро разбрызгивало днем заходящее солнце. Комната преобразилась. Повсюду была кровь.

Джин было не страшно — ей было как-то странно. Сочный, раздражающе-матовый цвет крови наполнял комнату странными отблесками жидкого металла; он будто застревал в глазах.

Она хотела было зажмуриться, но не смогла — слишком ярким было это видение, слишком сильным и странным было пагубное наваждение, нахлынувшее на нее. Джин вспомнились слова риелторши о том, что все, кто заходил сюда, почти с первого взгляда начинали ненавидеть эту квартиру.

Джин и тогда это показалось странным. Теперь — тем более. Эта комната, даже в кровавом мареве страшного видения, безудержно притягивала ее. Ей страшно нравились эти переливы кроваво-красного цвета — те самые, которые на всех прочих людей нагоняли тоску и ужас. На всех — но только не на нее! Джин купалась в этом видении, словно в кровавой ванне. Ей вдруг подумалось, что воображаемые примочки из свежей крови исцеляют ее раны, гасят и тревогу за будущее, и рвущую душу боль. Боль за очень страшного человека, который превратил ее душу в такой кровавый туман. Человека, растоптавшего и ее сердце, и ее мысли… Странно — Джин ни на секунду не переставала думать о нем…

Эта мысль-воспоминание словно встряхнула ее мозг, разрушила наваждение, вызванное красной комнатой. Джин будто случайно увидела оставленный на столе в центре комнаты ноутбук. Включила. Плюнула в собственную душу. Открыла страшную ссылку.

Больше ничто уже не могло ни спасти, ни очистить ее душу. Ее любовник (все ее существо разрывалось на части от необходимости сказать слово «бывший»!) в половине третьего ночи висел на сайте знакомств.

Онлайн… Ядовитая зеленая точка на яркой красочной фотографии. Улыбка. Взлохмаченные ветром волосы. На фотографии, которую снимала Джин…

Она и сама не понимала, отчего так страшно рвется на части ее душа.

Любовник. Человек, который случайно вошел в ее сердце, потому что по какой-то нелепой, дикой случайности она впустила его к себе внутрь. Человек, который был ее воздухом, ее солнцем, ее сердцем — был тем, кто больше всех тревожил нервные окончания ее мозга, тем, кто растворялся в потаенных глубинах ее сновидений.

Джин до сих пор чувствовала жесткость его твердых сильных рук на своем теле. Стоило подумать о нем, как каждую ее клетку будто обжигало огнем. Она млела, тонула, задыхалась и уже не боялась однажды вовсе не выкарабкаться на поверхность. И конечно, она захлебнулась, как и было суждено свыше! Захлебнулась точно таким же кровавым дождем, который теперь плясал на стенах красной комнаты. Только на тот раз на кровавые кусочки разорвалось ее собственное сердце, и по стенкам сосудов, по сухожилиям, по венам поползли вниз кровавые капли. Кровавые капли ее мучительных, так и не выплаканных слез…

Все было банально и просто. Джин влюбилась в этого человека. Было все: обещания жить до самой смерти под извечным девизом всех идиотов, мошенников и влюбленных — «Я хочу быть с тобой навсегда!»

Он так и говорил: «Я хочу быть с тобой навсегда, — и еще добавлял: — Не отвергай, не отталкивай мое сердце!» И конечно, держал за ручку, целовал пальцы, глубокомысленно заглядывая в глаза.

«Я клянусь, что никогда тебя не обижу. Я никогда не причиню тебе боль. Твоя история — то, что ты рассказала мне о себе — она разорвала мое сердце! Кем я должен быть, чтобы после этого обидеть тебя?! Я сделаю тебя счастливой! Я никогда тебя не оставлю, никогда не причиню боль. Я… Я… Я…»

Так все и говорилось — красиво, с придыханием, правдиво.

«Я тронут тем, что ты открыла мне свое сердце. Я никогда не причиню тебе боль!»

А потом пришла беда — бытовая беда, избитая, обыденная и потому страшная. И Джин обратилась к нему за помощью. Конечно же не надо было обращаться. Нет такой беды, с которой не могла бы справиться женщина в современном мире — даже самая слабая и ничтожная из всех.

Но в генах, в этих проклятых никчемных соединениях молекул, до сих пор заложена память миллиона глупых поколений: мужчина — это рыцарь. И если тебе когда-нибудь понадобится помощь — проси о ней у рыцаря. И Джин попросила — немного психуя, но при этом трогательно заглядывая ему в глаза.

Джин была готова уже растаять — вслед за собственным сердцем. Она готова была расплыться розовым слюнявым облаком от его еще не произнесенных слов. Она ждала тех слов, которые ждут все женщины на свете.

«Милая, успокойся, мы что-нибудь придумаем, не волнуйся». «Все будет хорошо, мы справимся, я подумаю, как тебе помочь». «Джин, ты знаешь, у меня сейчас проблемы на работе, но я обещаю тебе — как только мои дела наладятся, я обязательно постараюсь тебе помочь». «Давай сядем вместе и подумаем, как мы можем справиться с этой ситуацией». «Милая, не беспокойся и ни о чем не думай, я все решу». «Джин, ты сильная, я уверен, ты справишься, а я помогу тебе, чем смогу». «Может, я постараюсь тебе помочь, подсказав выход? Вместе мы решим все проблемы». И конечно, заключительную мантру, которая нужна женщинам в сто раз больше, чем оргазм: «Милая, не волнуйся, все будет хорошо, я с тобой!»

Но любовник вдруг посуровел и, так же преданно глядя в ее глаза, сказал: «Евгения, я ничем не могу тебе помочь, и я не стану этого делать. Бог тебе поможет».

А беда была реальной, она подступала к ее сердцу, к дверям ее дома, уже перешагнув старый затертый порог. И Джин было страшно, по-настоящему страшно, как бывает очень маленькой девочке, впервые попавшей в холодную незнакомую комнату. Душа ее обливалась кровью, а мысли путались, вспухая кровавыми пузырями. И в целом мире у нее не было никого больше, кроме этого человека, который когда-то держал ее за руку, преданно заглядывал в глаза и говорил, что не предаст и не обманет ее — никогда, никогда, никогда!

А за два часа до того они занимались любовью. Джин как могла ублажала его, разбивалась в лепешку, рассыпалась мелким бисером — так, как рассыпаются все женщины мира, пытаясь произвести впечатление на того, кто им по-настоящему дорог. А Джин тогда вовсе не было хорошо, но она врала, что ей так хорошо, как не было никогда. Она врала, потому что больше всего на свете хотела сделать для него все — и отдать ему все!

Джин готова была расщепить на кусочки свою собственную душу, разложить ее по атомам и обернуть его ноги, чтобы не дай бог его не потревожил обыкновенный сквозняк.

Джин отдавала ему не свое тело — не грудь и не то, что находится между ногами. Она отдавала ему свою душу — именно душой она занималась любовью. Той самой душой, что отродясь не слыхала грубое слово «трах» или более приличное слово «секс».

И ноги его, так боявшиеся простуды, были обернуты ее душой, которую Джин с радостью вырвала ради него из собственного тела. И делала она так не раз и не два, а он даже не подозревал, что творится с нею.

Джин не могла в это поверить.

«Бог поможет…»

Никто и никогда не говорил ей таких слов. А его ноги по-прежнему были закутаны в ее душу. И той самой рукой, в которой, клянясь, держал ее руку, он теперь нежно поглаживал ее.

И тогда Джин закричала. Она заистерила, завелась так, как все женщины на свете. Она визжала и плакала, глотая собственные сопли, будто кровавый дизентерийный понос. Она кричала, что он не мужчина, что ей не нужна ничья помощь, потому что она боец, потому что она воин. Кричала, что он мразь и она не простит его никогда. И по глупости, повинуясь самой обычной женской истерике, тут же заблокировала его на Фейсбуке — пыталась хоть так по-детски отомстить за свою боль.

Он ушел. Она провела бессонную ночь. К утру Джин была виновата во всем — и в первую очередь в своей собственной жизни. Джин была виновата в прошлогодней холодной зиме и в том, что осенью идет дождь. Джин была виновата в крике соседки под окнами и в собачьем лае, который по утрам беспокоил чей-то сонный покой. Конечно, Джин — кто же еще! — была виновата в росте курсе доллара и во всех бедах, которые происходят на земном шаре — в терактах, наводнениях и цунами. Страшно виновата была Джин в тропическом смерче, который стирал с лица земли дома и людей.

Именно глупость Джин вызывала землетрясения, автомобильные катастрофы, войны и стихийные бедствия. Всему виной были ее гнусный вспыльчивый характер и несдержанный язык.

Джин была виновата в том, что ходит на двух ногах, дышит воздухом и готовит яичницу себе на завтрак. Джин была абсолютно виноватой плоской, беспрецедентной, даже не обсуждаемой единицей вины.

Страшное чувство вины осаждало ее, осушало кровеносные сосуды и замораживало голову. И самое страшное — Джин уничтожала эта чудовищная вина перед ним.

Она проснулась такой виноватой, что по сравнению с этой виной меркли землетрясения, катастрофы и любые стихийные бедствия.

И теперь Джин знала — ей придется просить у него прощения, абсолютно за все просить прощения: за воздух, которым дышит, за свои глаза, которые до сих пор видят, за сердце, которое продолжает обливаться кровью — и никак не унять это артериальное кровотечение… А главное, ей придется выпросить прощение за то, что она вообще живет.

Джин открыла ноутбук, разблокировала его на Фейсбуке, послала приглашение к дружбе и сообщение: мол, она не хотела его обидеть и просит у него прощения — за вспыльчивость, за то, что не смог помочь, за все, за все…

Теперь он заблокировал Джин. Она позвонила — он сбросил звонок. Джин написала в Вайбере — он проигнорировал сообщение и ее заблокировал. Джин послала смску — он не ответил.

Джин решила поискать, где еще он зарегистрирован, на каких сайтах сидит. Для этого она взяла его фотографию, которую с трогательной нежностью хранила в компьютере. Воспользовавшись специальной программой, Джин идентифицировала картинку в Гугле.

Она нашла его очень быстро. Через несколько часов после ссоры, даже не сделав попытки ее вернуть, любовник (тот самый, у которого застывшие ноги были завернуты в душу Джин!) зарегистрировался на одном из самых крупных сайтов знакомств.

Он завел анкету для знакомств с девушками, воспользовавшись фотографией, которую сделала сама Джин, — он ведь знал, что эта фотография была для нее самой любимой! В анкете он указал возраст девушки (чем моложе, тем лучше), все свои данные подробно — рост, тип внешности, вес и даже сексуальные предпочтения. И в тот самый момент, когда Джин обнаружила его анкету, он как раз висел на сайте знакомств.

Боль, которую испытала Джин, была абсолютно убийственной. Около часа она не то что не могла прийти в себя — она просто не могла дышать. Джин лежала на полу, подтянув ноги к груди, в позе абортированного зародыша, и тихонько скулила. А на фотографии ее любовника ярко горела зеленая точка, означающая, что все это время он находится онлайн.

Спустя два часа Джин решила содрать с себя собственную кожу. Сделать это было необходимо как можно болезненней, ведь именно она была виновата во всем.

Джин зарегистрировалась на этом вонючем сайте под фальшивым именем и уже через сайт знакомств написала ему очень трогательное послание о том, что она просит у него прощения, что ничем не хотела его обидеть и не понимает, как может он причинять ей такую жуткую боль. Ведь он клялся, что никогда ее не обидит! Любовник мгновенно ее заблокировал.

Джин сошла с ума. В последующие три дня стала забрасывать его звонками, смсками, сообщениями — никакого ответа. Она завела новые почтовые адреса на Рамблере и Яндексе, чтобы с них снова зарегистрироваться на том самом сайте знакомств. Написала еще — он снова ее заблокировал. Написала в третий раз — бесполезно…

Он по-прежнему так и не ответил ни на один ее телефонный звонок. Все вечера и часть ночи он проводил исключительно на сайте знакомств, а Джин следила за ним, заглатывая кровавые сопли.

Джин попросила смской хотя бы написать ей, что между ними все кончено. Он ничего не ответил. Она окончательно лишилась рассудка. А потом общие знакомые сообщили ей, что видели его с девушками — с одной, другой, третьей. Они гуляли по центральным улицам, сидели в кафе. Зная его натуру, Джин не сомневалась, что он спит с ними. Он держит их за ручку и клянется, говорит всякие милые глупости и целует так, как когда-то целовал ее.

Джин похудела на полтора десятка килограммов. Она пыталась встречаться с кем-то, но с первого же свидания убежала в слезах и соплях. На следующем же свидании вела себя так глупо, что приличный во всех отношениях мужчина ей больше никогда не перезвонил. Для Джин все было кончено. Она при жизни превратилась в свой собственный призрак, не могла делать то, что делала прежде. Даже простое открывание крышки ноутбука как будто причиняло ей физическую боль.

Компьютер и телефон были самыми страшными орудиями ее мучительной пытки и последующей казни. Ведь было ясно, что ее любовник всегда доступен, но даже не пытается ее искать. Но хуже всего обстояли дела с компьютером. Рука Джин сама тянулась открыть ненавистную ссылку и увидеть, что ее любовник неотступно висит на сайте знакомств.

Она клялась себе этого не делать. Гасла и истощалась от почти физической боли. Но, как наркоман тянется к своей привычной дозе, а алкоголик к стакану, Джин тянулась к злополучной ссылке, чтобы снова и снова причинить себе боль.

Она решила уехать (как будто можно сбежать от интернета!), нашла работу в другом крупном городе, расположенном достаточно далеко. Написала бывшему любовнику (все вокруг упорно заставляли ее произносить это слово «бывшему», а она никак не могла научиться называть его так), что уезжает в другое место. И снова никакого ответа.

Первая работа оказалась неудачной. Она долго мыкалась по съемным квартирам и жила даже в хостеле. Это было ужасно! На сайте знакомств ее любовник получал подарки от разных девушек; там всегда горела зеленая точка — чуть ли не круглые сутки он был онлайн.

Не было такой казни, которую Джин не решилась бы испытать на себе. С утра до ночи она твердила, что во всем виновата сама. Она подтолкнула его к этому! Она отдала его другим женщинам! Она заставила его причинять себе боль! Она своими руками разрушила собственное счастье, растерла в порошок, сожгла дотла, поэтому он никогда не вернется к ней. Он никогда не простит, что она тогда попросила его о помощи. Он воспользовался ее истерикой как предлогом, потому что на самом деле никогда не любил, ничего к ней не испытывал. А раз так, то во всем виновата только она одна! Кто же еще, как не она? Некому больше! Она не сумела заставить его в себя влюбить, она не заинтересовала его. Она, она, она…

Рядом с Джин не было ни одного человека, который открытым текстом сказал бы ей, что она полная идиотка, если страдает за мудаком, который не стоит ее слез. Что не она виновата, что он просто козел, уродливая мутировавшая скотина с мозгами без извилин, которых развелось слишком много в современном обществе в последнее время. И что он действительно не мужчина, а существо среднего пола, не способное разбираться в женщинах. Он не понимает, что весь этот вонючий сайт тупости, разврата и похоти, превращающий людей в уродливых деградирующих дегенератов-мутантов, даже мизинца Джин не стоит! Но этого ей никто не сказал…

Джин сидела в красной комнате перед ноутбуком, глядя на зеленую точку и глотая слезы.

Потом раздался плач ребенка. Джин так и подскочила на месте. Но у этой комнаты стены выходили на другую сторону. Почему здесь?!

Какофония звуков наплывала сразу со всех сторон. Джин замерла, потом машинально захлопнула ноутбук и прислушалась.

Детский плач звучал все громче и громче.

Глава 4

Джин заметалась по комнате. Детский плач звучал сразу со всех сторон. Она подбежала к стене, которая, по ее мнению, могла соседствовать с той самой квартирой, откуда доносился этот ужасающий вой. Изо всех сил стала колотить кулаком. Словно в насмешку, с какой-то особой издевкой, плач зазвучал еще громче.

Джин не выдержала. Взглянув на часы, которые показывали 3.15 (это ночи или уже утра? — она никогда не разбиралась во времени), решила выйти в коридор и постучать в соседскую дверь.

«В конце концов, — успокаивала себя Джин, — наверное, эти люди издеваются над ребенком, если он орет столько часов подряд. Нельзя быть такой равнодушной! Нужно принять хоть какие-то меры!»

Нервы ее были расшатаны до предела — она больше не могла обходиться полумерами. Все, что ей сейчас хотелось — сидеть в тишине за ноутбуком, упиваясь своей нестерпимой болью.

Накинув поверх пижамы футболку (это придало ей более приличный вид), Джин выскочила в коридор.

На лестничной клетке было всего две двери — ее и соседская. Именно из-за этой единственной соседской двери доносился истерический плач ребенка. Дверь выглядела потертой и старой, с облупившейся краской. «Небось, бомжи какие-то!» — подумала Джин, сверля ненавистную дверь таким пристальным взглядом, будто пыталась, как по волшебству, пройти сквозь нее.

Звонка у двери не было. Джин хмыкнула и громко забарабанила в дверь кулаком. Не последовало никакого ответа. Странным было еще и другое: детские крики не долетали сюда, в коридор. Джин прислушалась — тишина за соседской дверью просто пугала. Никаких звуков младенческого плача!

Ей вдруг стало совсем не по себе. Она снова принялась стучать в дверь — уже не так решительно.

Вдруг откуда-то со стороны послышались шаги. Джин отпрянула от двери. Сверху по лестнице спускался молодой мужчина, деловито поглядывая в мерцающий телефон. На нем были светло-серые летние брюки и рубашка в темную клетку.

В коридоре горела лампочка, и Джин разглядела, что незнакомец очень хорош собой. Черные вьющиеся волосы, спадающие на плечи, волевой подбородок, выразительное лицо. Такие нравятся женщинам. «Но я — это не все женщины! — твердо сказала себе Джин и даже разозлилась на саму себя за то, что приметила столько подробностей. — Какое мне до него дело? Пусть идет лесом, как все!»

От этой мысли ей стало немного легче.

Похоже, незнакомец переписывался с кем-то в телефоне (странное занятие в начале четвертого ночи — или уже утра!). Дойдя до лестничной площадки, незнакомец вдруг остановился, оторвался от телефона и вскинул удивленные глаза на Джин.

— Простите, вам нужна помощь?

Джин тут же заметила, что у него удивительно красивые, выразительные светло-серые глаза с легким стальным блеском, которые смотрели как-то очень тепло и участливо. Джин просто застыла на месте, понимая, как жутко она сейчас выглядит — с волосами, торчащими во все стороны, в психоделической пижаме с дурацкими белыми кроликами на черном фоне, поверх которой накинута футболка… Белые придурки-кролики на черном фоне — ну точь-в-точь ее жизнь!

— Нет, — в голосе Джин слышалась агрессия; она даже не пыталась ее смягчить. — А вы что, живете в этом доме?

— Нет, — незнакомец покачал головой. — Я к другу заходил.

— Жаль, — вздохнула Джин. — Я хотела узнать, кто живет в этой квартире, вот здесь, рядом с моей. Они не дают мне ни минуты покоя!

— Да, это ужасно, — снова покачал головой незнакомец. — Это ужас, когда не дают спать. Что же они делают — ссорятся или врубили громкую музыку?

— Я, в общем, не сплю, — с непонятным ей самой чувством собственного достоинства ответила Джин. — Я… я работаю за компьютером. А у них за стенкой орет ребенок! Это мешает мне сосредоточиться. Я так не могу…

— Плачет ребенок? — незнакомец посмотрел на нее с каким-то странным выражением. — Вы уверены?

— Но я же не сумасшедшая! — пожала плечами Джин. — Конечно, уверена!

— Простите, я не то хотел сказать, — смутился незнакомец. — Может, там шумят не так громко? Может, вы просто устали… Пересидели за компьютером… Ночью-то…

— Громче некуда! — Джин посмотрела на него с неприязнью. — Это просто какой-то жуткий вой! То есть крик младенца… Кожу они там с него сдирают, что ли?!

— А знаете, что я вам скажу? — в глазах незнакомца вдруг сверкнул озорной огонек. — Вам надо отвлечься от вашего компьютера! Отдохнуть от него полностью. Вам просто необходимо это сделать! Выйти на чистый воздух, немного пройтись… Давайте пойдем с вами пить кофе!

— Какой кофе в начале четвертого ночи?! — Джин вскинула на незнакомца глаза.

— А почему бы и нет? Вы, вот, не спите, я тоже. Почему бы вам не развеяться, не успокоиться, не совершить такой сумасбродный поступок?

Джин вдруг показалось, что глаза незнакомца внимательно наблюдают за ней. Он будто ждал ее ответа с каким-то странным, непонятным ей волнением, будто от этого зависит что-то важное. Это было невероятно странное ощущение! Джин не могла его объяснить, но, между тем, ей казалось, что так оно и есть на самом деле: незнакомец волнуется!

— Да ведь закрыто все уже, все кафе и прочее, — вдруг сорвалось с языка Джин, и она тут же прикусила губу.

Да что это такое, в самом деле! Можно подумать, она воспринимает его слова серьезно!

— Нет, не все! — незнакомец улыбнулся такой очаровательной улыбкой, что у Джин невольно что-то екнуло в сердце. — Я знаю много мест, где можно получить отличный кофе даже в начале четвертого утра. Вы не поверите, но это будет здорово!

— Я же в пижаме! — проговорила Джин — это было первое, что пришло ей в голову.

— Ничего страшного! — с той же очаровательной улыбкой незнакомец покачал головой. — Вы можете переодеться. Я подожду. Я готов ждать, сколько угодно!

— А я… я не готова! — выпалила Джин. — И я вообще-то не пью кофе ночью!

— Это не важно. Можно выпить соку, если хотите. Вам просто надо выйти на воздух — выйти из квартиры.

— Не хочу я никуда выходить! — Джин пожала плечами. — Я даже и не собиралась это делать!

— А знаете, что я вам скажу…

Глаза незнакомца вдруг сделались пристальными и пронзительными. Этот взгляд гипнотизировал, притягивал к себе все ее существо с такой силой, что от этого невероятно энергетического взгляда по телу Джин прошел непонятный холодок, застывая в самых кончиках пальцев.

— …вам просто необходимо оторваться от компьютера! Вам нужно изменить свою жизнь. То, что вы делаете по ночам за компьютером, не приведет ни к чему хорошему. Вы должны изменить свою жизнь. У вас есть выбор!

— Не буду я ничего менять! — буркнула Джин, пораженная непонятной силой и страстью, вдруг прозвучавшими в простых словах незнакомца. Пожалуй, поразили ее не столько сами слова, сколько их смысл, сколько звучащая в них сила. — Я даже не думала об этом… И потом, откуда вы знаете, что я делаю по ночам?

— Что бы вы ни делали, вам от этого плохо. Это портит вашу жизнь. Иначе вы не стояли бы сейчас здесь на лестничной клетке. Подумайте! Вам необходимо это сделать! — незнакомец говорил слишком убедительно. — Выключите компьютер. Оденьтесь. Выйдите из квартиры. Забудьте все, что было до этого, абсолютно все! И пойдемте вместе со мной пить кофе. Хорошенько подумайте! У вас еще есть выбор.

— Да какой такой выбор? В чем он заключается? — Джин вдруг встала на дыбы, впадая в непонятную ярость. — Что вы вообще от меня хотите?!

— Я хочу угостить вас кофе или соком, — улыбнулся незнакомец. — И я хочу, чтобы вы изменили свою жизнь. У вас еще есть выбор. Иначе…

— Что «иначе»? — Джин просто затряслась от злости.

— …иначе дороги назад не будет, это я вам точно говорю, — голос незнакомца вдруг зазвучал предельно серьезно. — Вы себя погубите, и менять что-либо будет уже поздно.

— Поздно?! — после этих зловещих слов незнакомца Джин вдруг снова ощутила холодок, бегущий по спине.

Но это был уже не тот легкий холодок, который лишь чуть-чуть обморозил ее. Это был чудовищный холод обжигающей душу зимы, от которого леденеет кровь и стынут любые мысли. Но это странное состояние, близкое к настоящей панике, почему-то вызвало у Джин не страх, не смирение, а ей самой непонятную ярость.

Да что себе позволяет этот урод! Что она сама хочет, то и делает со своей жизнью! Бросить все, чем жила до того момента, и пойти неизвестно с кем, неизвестно куда?! Да лучше уж продолжать травить свою душу привычной болью! Это ее боль, ее прошлое, и она не собирается отказываться от него! Может, ей еще удастся вернуть своего любовника… Может, до этого осталось всего лишь несколько шагов! Может быть, цель ближе, чем она думает! Может… Может… У нее хотя бы есть шанс обдумать все толком, сидя в тишине…

И вместо этого идти пить кофе ночью с первым встречным?! Зачем?! Что он может показать ей такого, что она не видела никогда? Зачем ей искать что-то новое и вообще — выходить из привычной зоны комфорта?

Джин передернула плечами. В ней бушевала черная, горящая ярость — это кипела разбитая, разорванная на куски душа.

Отступив на пару шагов, Джин окинула незнакомца диким взглядом и вдруг завопила во все горло — неожиданно для самой себя:

— Да пошел ты куда подальше со своим выбором!..

Она вбежала в свою квартиру и с грохотом захлопнула дверь.

Только сейчас, за закрытой дверью, Джин наконец почувствовала себя в безопасности.

Она бранила себя последними словами.

«Ненормальная! Это ж надо быть такой идиоткой, чтобы выскакивать из квартиры в начале четвертого ночи, да еще и беседовать неизвестно с кем! Да мало ли какого маньяка можно встретить в это время!»

Джин прошла в гостиную, где оставила ноутбук, и остановилась в недоумении. Тишина. Вместо истерического детского плача комнату наполняла благословенная, благостная тишина, которая снисходила на ее встревоженную душу, как мягкое, обволакивающее теплом облако.

Вздохнув с облегчением, Джин открыла ноутбук. Пошевелила мышкой, чтобы вывести из спящего режима. Но вместо яркой картинки ее глазам вдруг предстал мертвый, абсолютно синий экран, котором совсем ничего не было.

Джин едва не завопила от ярости! Выключила, включила — без толку! Защелкала кнопками, снова выключила, включила — компьютер не подавал признаков жизни; как говорится, ноль реакции.

От злости и разочарования слезы потекли по ее щекам. Ну надо же, как не вовремя! А она только хотела просмотреть список потенциальных девиц, чтобы вычислить, с кем может ночью переписываться ее любовник! Надо же — только в голову пришла такая блестящая мысль, и тут сломался компьютер! Джин хотелось выть от злости.

Она включала ноутбук, выключала, давила на кнопки, но ничего не выходило. Джин разбиралась в компьютерах только на уровне пользователя. Единственное, что могла понять даже она — по всей видимости, компьютер безнадежно испорчен. Возможно, вирус — или она случайно нажала что-нибудь не так.

Мертвый экран — значит, мертвый. Значит, с утра первым делом необходимо найти мастера и отнести ноутбук в ремонт. Это единственное и важное, что стоит теперь сделать. С глубоким сожалением и даже отчаянием Джин окончательно закрыла крышку ноутбука. Потом вернулась в спальню и свалилась в постель, не забыв поставить будильник на семь утра, чтобы с самого начала дня, пораньше, заняться ремонтом. Ведь ноутбук вместе с интернетом буквально прирос к ее коже, и без него она уже не сможет жить. Падая в беспросветный сон, Джин все-таки отметила про себя, что соседский ребенок совсем перестал плакать. Никакого плача!..

* * *

— Похоже, вирус, — молодой компьютерщик в мастерской по соседству пожал плечами. — Нужно будет почистить диск, а затем восстановить все программы заново. Это будет самый лучший выход. Но…

— Но что? — Джин сразу уцепилась за это слово.

— …но все данные будут потеряны. Вся информация, которая есть в компьютере. Если, конечно, вы не сохранили ее на другом носителе.

— Да бог с ней, с этой информацией! — Джин пожала плечами. — Ничего там нет особенного… хотя…

— Говорите, что вы вспомнили! — подбодрил ее компьютерщик.

— А ссылки на те сайты, на которые я заходила, тоже будут удалены? — спросила Джин.

— Разумеется, да. Но вы без труда сможете восстановить их, найдете в интернете. Зайдете заново на Фейсбук, «Вконтакте», Твиттер — куда вы еще заходили? В этом нет ничего сложного. Я покажу как! — Компьютерщик смотрел на нее с плохо скрываемой иронией.

— Хорошо, — вздохнула Джин, — пусть так. Сколько времени займет ремонт?

— Боюсь, не меньше, чем две недели, — ответил компьютерщик.

— Сколько?! — едва не вскрикнула Джин.

— Две недели минимум. Мы сейчас перегружены работой. Масса заказов! Но вы можете проверять электронную почту и заходить на сайты с телефона.

— Мне нужен только мой ноутбук, — покривила душой Джин.

Дело в том, что только в компьютере была папка, где хранились фотографии ее любовника. В телефоне же их не было. А помыслить о том, что две недели она не будет увидеть его фото, Джин даже не могла.

— А можно сделать побыстрее? Пожалуйста! — умоляющим тоном попросила Джин.

— Это будет стоить намного дороже, ведь нам придется отказаться от других заказов, — пожал плечами компьютерщик. — Да и вам это будет невыгодно: сумма выйдет страшенная! И потом, поймите: я пока сам не знаю, что произошло с вашим ноутбуком, я должен его продиагностировать. А если полетела какая-то важная деталь и придется искать новую? Не все детали для ноутбуков есть в наличии для такой марки, как ваша. В самом худшем случае нам придется выписывать ее из Европы и ждать доставки. Это займет еще больше времени. Вы, конечно, можете обратиться в другую мастерскую, но там вам скажут то же самое.

— То есть вы говорите, что если полетела деталь, то чинить будете еще дольше? — из всей его речи Джин поняла только это.

— Да, конечно. Я же не Господь Бог, — парень пожал плечами. — Я не могу вам так, на ходу, сказать, что произошло с вашим ноутбуком. Я должен произвести диагностику.

Джин убивалась не из-за того, что не сможет зайти в интернет — на тот же сайт знакомств она могла без проблем попасть с телефона. Джин убивалась по тем фотографиям, которые были в компьютере: они будут потеряны безвозвратно. К тому же, ей просто удобнее было пользоваться ноутбуком, чем телефоном.

Джин забрала ноутбук и отправилась во вторую, третью мастерскую: везде говорили одно и то же. Только в четвертой мастерской у нее появилась надежда.

— У нас есть специальная программа, — сказал парень на приемке. — Она позволяет восстановить на компьютере всю информацию, которая была на жестком диске.

— И фотографии? — с замиранием сердца спросила Джин.

— Да, и фотографии, — кивнул парень, — но стоить это будет столько-то…

Когда он назвал сумму, у Джин потемнело в глазах. Таких денег у нее не было. Зарплата на работе ожидалась только через месяц, а все свои сбережения Джин уже потратила на аренду квартиры и на покупку кое-каких съестных припасов, на которых она решила продержаться до конца месяца.

Но эта мастерская отличалась от всех прочих! Здесь ей обещали восстановить информацию. Да — и еще обещали выполнить всю работу за одну неделю. Значит, его фотографии не будут потеряны. Значит…

И Джин сдала ноутбук в ремонт именно в эту мастерскую. К счастью, оплачивать работу нужно было только по выполнении, когда все будет готово. Она пообещала самой себе, что любым путем раздобудет деньги, придумает что-нибудь! Она обязательно сможет!

Джин отправилась на работу в офис. Все ее мысли были о фотографиях в сломанном компьютере. Работая над проектом дизайна особняка (срочный заказ, выполнить который было необходимо до конца дня), она совершенно не думала о том, что делает, да и вообще не обращала ни на кого никакого внимания. К тому же мысли ее немного путались после бессонной ночи.

Джин не выдержала и с телефона зашла на сайт знакомств. Ее любовник был там, где же еще ему быть?! Ей снова захотелось плакать. Конечно, она могла утешаться тем, что если он висит на сайте, то значит, пока никого не нашел. Но Джин знала, что это неправда. Он постоянно встречался с девушками. Он спал с ними. Он клялся им в любви так же, как когда-то клялся ей самой. Он навсегда вычеркнул Джин из своего лживого и подлого сердца!

В обеденный перерыв (наплакавшись вволю в туалете и промыв глаза холодной водой) Джин решила позвонить риелтору, которая сдала ей эту квартиру.

— Почему вы не предупредили меня, что за стенкой такие шумные соседи? — с ходу спросила Джин.

— Простите? — в голосе риелтора прозвучало такое неприкрытое изумление, что Джин не поверила своим ушам. Чокнутая эта риелторша, что ли?!

— Соседи шумные, говорю, — тяжело вздохнула Джин, — ребенок все время плачет за стенкой. Покоя никакого нет! Я сегодня не спала всю ночь. Кто там живет? С ними можно поговорить, как вы думаете?

— «Кто там живет?» Вы так спросили? — в голосе риелтора зазвучало еще большее изумление. — Простите… Я даже не знаю, что вам сказать… Я…

— Вы можете это выяснить? — Джин начала злиться.

Она сняла жилье за такие деньги, а ее будто держат за сумасшедшую!

— Хорошо, я… — риелторша прокашлялась — так кашляют, когда не могут говорить, — я это выясню… Я вам перезвоню… У меня важный звонок по другой линии.

— Лучше я сама вам перезвоню! — В сердцах Джин дала отбой.

* * *

Поздно вечером она вошла в парадное. Было темно. Настроение у нее было самое убитое.

— Ах, простите! — вдруг прозвучал прямо над головой тихий голос.

Джин щелкнула выключателем. В парадном зажегся свет. Странно, что до сих пор никто его не включил.

На ступеньках лестницы стояла благообразная старушка — вроде тех, что изображали на старинных гравюрах. Джин просто поразил ее наряд: длинное, до самого пола платье, поверх которого было накинуто что-то вроде мантильи бордового цвета, отороченной пушистым серо-белым мехом. На голове у старушки была лиловая шляпка с настоящей черной вуалеткой, спускающейся на лоб. Руки, высохшие, сморщенные, были затянуты нитяными черными митенками (Джин не сразу вспомнила это слово — это перчатки без пальцев; такие носили лет сто пятьдесят назад, в девятнадцатом веке).

Белоснежные волосы старушки под шляпкой были стянуты и собраны в тугой пучок. В руках она держала вышитый бисером ридикюль — такого же, как и шляпка, сочного лилового цвета.

— Простите, дитя мое, я напугала вас. — У старушки было очень миловидное, приятное лицо, а улыбка так и лучилась добротой и искренностью.

— Да ничего! — улыбнулась в ответ Джин, у которой от теплой, ласковой улыбки старушки немного отлегло от сердца.

— О, пусть вас не смущает мой вид! Я собралась на костюмированный бал. Это отличное развлечение в моем возрасте, вы не находите? — хихикнула старушка.

— Конечно, — из вежливости улыбнулась Джин. Она даже не могла вообразить, что в наши дни кто-то устраивает балы-маскарады. — Вы живете в этом доме?

— Да, разумеется! Так же, как теперь и вы. Мы всегда будем соседями, — сказала старушка. — О, простите, дитя мое, я опаздываю. Мне не позволительно долго разговаривать с вами. Но мы еще побеседуем!

Когда за странной соседкой захлопнулась входная дверь, Джин стала подниматься по лестнице. «Дом с причудами!» — подумала она.

Джин уже вошла в квартиру, закрыв дверь за собой, как сразу же раздался телефонный звонок.

— Хочешь подзаработать? — спросил грубый мужской голос.

Разговор был отвратительный. Звонил подрядчик, уговаривая Джин увеличить проект на одну фальшивую комнату. Это заставило бы хозяев коттеджа увеличить расход на смету, то есть на строительные материалы. За это Джин предлагалось вознаграждение — ровно та сумма, которая была необходима для ремонта компьютера.

Согласиться означало обмануть фирму, где ей дали работу, а вдобавок обмануть клиентов, которые доверились фирме. Это было противно и безобразно. К тому же, рано или поздно обман раскроется и ее выгонят с работы. Но Джин были срочно нужны деньги, и она готова была пойти на что угодно.

Подрядчик велел ей по-тихому подъехать к коттеджу через два часа, пообещав, что деньги передаст на месте. За это, как уже было сказано, Джин должна была разработать фальшивый план и фальшивую смету. Она согласилась и скрепя сердце стала собираться в Сосновый Бор — так назывался коттеджный поселок…

Глава 5

— Она задержана? — в голосе Вадима звучало плохо скрытое раздражение.

— Пока что нет, — полицейский следователь окинул его тяжелым взглядом, словно хотел что-то сказать, но вдруг передумал.

— Выходит, она может отправляться домой?

При этих словах Вадиму очень хотелось свысока передернуть плечами, но он не осмелился. Ему было очень страшно. И дело было не только в трупе ребенка, который в этот момент как раз упаковывали в черный прорезиненный мешок, а во всей той атмосфере холодного ужаса, которая отныне и навсегда наполнит этот недостроенный дом.

— Пока что нет, — следователь нахмурился. — Ваша сотрудница отказалась объяснить, что она здесь делает.

— Она меня выгораживает, — Вадим смело выдержал взгляд полицейского. — Это я отправил ее сюда, в этот дом. Велел исправить ошибки, которые она допустила в проекте. Приказал ехать на ночь глядя. Был с ней груб. Накричал на нее. Сказал, что если не поедет немедленно, то я ее уволю. Судя по всему, она поехала… А кто вызвал полицию?

— Рабочий, — следователь старался говорить немногословно.

Похоже, это вошло у него в привычку. Подобный лаконизм неприятно давил на окружающих.

— Из поселка? Или тот, который работал в доме? — уточнил Вадим.

— Работал в доме, — сказал следователь.

— И что же моя сотрудница? Причем она здесь? — Вадим пытался взять себя в руки.

— Рабочий вошел в дом. Она стояла над трупом.

Казалось, слова из следователя нужно вытягивать клещами.

— Но девочка уже была мертва? Или это она ее убила, зарезала? — съехидничал Вадим.

— Ребенка задушили, — ответил следователь.

— Эта девушка… моя сотрудница, сделать такое не могла, — Вадим сам не понимал, зачем это сказал.

Какое, действительно, было ему дело до этой уродины, которая сейчас сидела на стуле, как взъерошенная птица! Рыцарские гены, не иначе. Дурная привычка из детства, когда мальчикам внушают, что они должны быть рыцарями. Ему именно это внушали. Сейчас совсем другое время, и все уже не так.

— Знаю, — кивнул следователь, — ребенок мертв уже несколько часов. Он был мертв задолго до появления вашей сотрудницы.

— А кто эта девочка? — спросил Вадим.

Он прекрасно помнил, что у хозяина коттеджа не просто не было детей — он их на дух не переносил.

— Выясняем. Возможно, местная. Из поселка.

— Ее… — тут Вадим запнулся, — изнасиловали?

— Нет, — ответил следователь.

— То есть просто задушили?

Вадим сам не понимал, зачем ему эти отвратительные подробности.

— Возможно, — следователь вперил в него тяжелый взгляд. — А вам-то какая разница?

— Так… просто…

Вадим и сам не знал, что ответить.

Джин зашевелилась на своем стуле. Она была бледна, но не походила на человека в состоянии глубокого шока. Скорее всего, выглядела просто перепуганной, не более.

— Я же рассказала вам все… почти все, — подала голос Джин. — Я вошла и увидела… вот это… А потом пришел рабочий. Он вызвал полицию, а я вышла на улицу. Я даже ничего не трогала.

— Вы действительно приехали сюда исправлять ошибки в проекте, как говорит ваш работодатель? — следователь смотрел на нее с откровенным подозрением. Джин ему явно не нравилась.

— Ну да… раз работодатель так говорит, — неуверенно ответила Джин.

Эта неуверенность не скрылась от пристального взгляда следователя.

— Что вы мне врете? — в его тоне была слышна злость.

— Ничего! Оставьте меня в покое! — с такой же злостью отрезала Джин.

Вадим изумленно выпучил глаза. До сих пор он не подозревал о том, что у нее вообще есть характер. Здесь, сидя на месте преступления, где произошло зверское убийство, она сперва выглядела бесхребетной куклой, куском пластмассы, из которого вытащили все резинки и пружинки. До того, в офисе, она вообще казалась ему больной на голову. Вадим сам не понимал, почему взял ее на работу. А теперь… Теперь в ней появилось что-то новое. Он смотрел на Джин с удивлением.

— И вообще, почему вы подозреваете меня? — выпалила Джин. — Сколько рабочих постоянно находятся в доме? В этом доме полно людей! И все ходят туда-сюда! Вы прицепились ко мне только потому, что она не была изнасилована?

— Вас никто не подозревает, — заметил следователь. — Пока не подозревает.

— А чем ее задушили? — вдруг спросил Вадим.

— Это покажет экспертиза, — зло сверкнул глазами следователь.

Джин отпустили. Ей дали подписать какие-то бумаги — кучу всевозможных бумаг- и наконец выпустили. Слегка пошатываясь, она поплелась к двери. Вадим догнал ее, тронул за локоть.

— Идем. Я тебя довезу.

— Сама доберусь! — фыркнула Джин.

— Допрыгаешься, идиотка! — он с силой дернул ее за руку. — Пошла, кому говорят!

Джин вскинула на Вадима удивленные глаза. Он вдруг заметил, что глаза у нее потрясающие — зеленые, с поволокой, и совсем невинные, как у маленького ребенка. Они придавали лицу Джин трогательное выражение игрушечной фарфоровой куклы, и Вадиму вдруг захотелось защитить ее, взять под крыло. Это странное чувство было таким неожиданным, что он даже рассердился на себя. Еще чего не хватало! Но эти глаза раненого олененка… Они выглядели еще более трогательно рядом с психоделическим ежиком дурацких зеленых волос. Впервые Вадим поймал себя на мысли, что его уже не раздражают ее волосы. Черт знает что!

К его огромному удивлению, Джин не рассердилась, не вспыхнула, а покорно пошла за ним следом, время от времени слегка фыркая. Но Вадиму даже понравилось это странное проявление характера — будто это фыркал щенок, которого все привыкли не принимать всерьез.

За ними, между тем, наблюдали. Обернувшись, Вадим увидел злые глаза следователя: тот как раз что-то говорил двум в штатском. Должно быть, полицейский жалел, что отпустил Джин.

— Что? — Джин снова вскинула глаза. — Он думает, что это я ее задушила?

— Заткнись, Евгения! — в сердцах рявкнул Вадим.

Глупая девчонка говорила слишком громко. Ее дурацкие неосмотрительные слова вполне могли долететь туда, где их не должны были слышать.

— Джин, — уже громче фыркнула она.

— Чего? — не понял Вадим.

— Джин, говорю. Меня никто не называет Евгенией.

— Что за дурацкая кличка? — он передернул плечами — на этот раз с наслаждением: больше не нужно скрывать свои эмоции.

Они уже вышли из дома и шли к джипу, припаркованному среди темных сосен. Тусклый фонарь над домом едва освещал сгустившуюся темноту.

— Как водка, — фыркнула она. — Джин — та же водка, только звучит красиво.

— Ты еще и бухаешь! — не удержался от смеха Вадим. — Ну и тараканы у тебя в башке!

— На своих посмотри! — огрызнулась она.

Он расхохотался. В этой ситуации не было вообще ничего смешного. Вадим наверняка потерял клиента, в доме которого произошло жуткое убийство (депутат теперь точно не захочет этот дом, просто спихнет его кому-нибудь по дешевке), плетется ночью через лес черт знает где в сопровождении этого дурацкого чучела, которое невесть откуда свалилось на его голову. Это ей, между прочим, он дает работу, а она ему тыкает, хамит и утверждает, что у него тоже тараканы в голове.

Вадим смеялся и смеялся и вдруг поймал себя на мысли, что смеется впервые за много месяцев. Эта мысль повергла его в шок.

Они остановились возле машины. Вадим пиликнул сигнализацией.

— Садись.

— Что, и до дома довезешь? — в голосе дерзкой девчонки звучала издевка.

— Садись, дура! — улыбнулся он.

— Да ладно, — Джин с легкостью уселась на переднее сиденье. — Что я, не понимаю, что ли? Завтра в офисе я тыкать не стану и сделаю вид, что вообще с вами не знакома. Так что ничего не произошло!

— Если к тому времени я тебя не уволю.

— Увольняй! — дерзкая девчонка пожала плечами. — Мне как-то все равно. После того, что я увидела сегодня, мне действительно все равно.

Вадим сел в машину, захлопнул за собой дверь, но отъезжать не спешил.

— Чего ждем? — поинтересовалась она.

— А теперь говори — все, как есть. Хватит туфту гнать! — скомандовал он. — Говори все, как есть — и быстро! И помни: ты вляпалась в дерьмо, а я тебя вытащил. Я не обязан был тебя из полиции вытаскивать!

— Тогда зачем ты это сделал? — Джин уставилась на него. — Зачем ты следователю наврал?

— Не знаю, — он пожал плечами и задал вопрос в лоб: — Это ты убила ребенка?

— Господь с тобой! — вздрогнула Джин. — Я, вообще-то, в Бога не верю, но тут иначе не скажешь.

— Так я и подумал. Глупо было думать иначе. Поэтому я наврал. Но теперь я хочу знать правду. И учти: если надумаешь врать и вилять хвостом, я тебя не пойму.

— Ладно. Но предупреждаю: то, что ты услышишь, тебе не понравится.

— Это мои проблемы.

Джин вздохнула и начала говорить — все, как договаривались…

— Поэтому я оказалась в этом дурацком доме, — закончила она свой рассказ. — Надо ли говорить, что меня никто не встретил и никаких денег я не получила. Так что я пыталась сделать тебе подлость даром.

— Я догадывался о чем-то подобном, — он пожал плечами. — Когда я ловлю на подобном своих сотрудников, я тут же вышвыриваю их на воздух.

— Значит, ты вышвырнешь и меня, — сказала Джин.

Странно, но в ее голосе не было ни волнения, ни тревоги.

— Не факт. Может, и не вышвырну, если ты объяснишь мне вот это, — он бросил ей на колени рисунок. — Учти: если бы я показал этот рисунок ментам, ты бы оттуда не вышла.

— Почему же не показал?

Рисунок лежал изображением вниз, и Джин еще не видела, что на нем.

— Не знаю. Посмотри.

Джин перевернула рисунок. На несколько секунд в машине наступила гнетущая тишина. Вадим видел даже в полутьме, как краска отхлынула от ее лица, как расширились зрачки. Потом она горько заплакала.

Обхватив ладонями щеки, Джин заревела, заскулила так, как плачут очень маленькие дети, с хриплым придыханием, которое вырывалось из ее стиснутой горем груди.

Вадим подождал, когда она успокоится. Как и на большинство мужчин, женские слезы действовали на него угнетающе. Ситуация была невыносимо тяжелой, и он действительно не знал, как поступить.

— Я не знаю, — Джин все еще плакала, но слез было уже меньше. — Я не понимаю, что это такое… Мне страшно…

— Когда ты это нарисовала?

— Я не помню, как рисовала это. Но проект я закончила два дня назад.

— Да, я помню — два дня назад. Рисунок лежал под ворохом бумаг, которые действительно могли накопиться за два дня, — Вадим кивнул с самым серьезным видом, пытаясь ее успокоить. — Значит, ты нарисовала этот рисунок, когда девочка еще была жива. Вопрос: почему ты нарисовала именно это? Ты предвидела будущее?

— Не знаю. Я, честно, не понимаю, что произошло, — плечи Джин тряслись.

— Ты видела когда-нибудь эту девочку?

— Никогда в жизни!

— А этот дом?

— Нет. Впервые приехала сюда!

В голосе Джин не было ни капли лжи.

— Платье? — он методично продолжал допрос.

— Да, — она вдруг вытерла слезы, успокоилась и посмотрела на Вадима с каким-то странным выражением. — Да, я могла видеть платье. Я видела такое…

— Где, когда видела? Вспоминай!

— Маленькая девочка в платье в горошек играла в парке в мяч, — Джин задумалась. — Это было в первый день, как только я переехала…

— Куда переехала? — Вадиму вдруг стало невероятно интересно выдавливать из Джин информацию вот так — по крупицам.

— В красную комнату…

— Куда? — не понял он.

— В красную комнату… Так я ее называю, — пояснила Джин. — Я сняла квартиру в центре города, в Покровском переулке, очень необычную. Там есть комната в красных тонах. Она странная, но мне очень нравится. И вот в первый же вечер, когда я переехала, я смотрела в окно. Окна выходят в парк. И там играла девочка в таком платье. На ней было платье в горошек.

— Но то была не убитая девочка? — уточнил он.

— Нет. Хотя я не видела лица убитой. Та была совсем другая. Поменьше.

— Ну, хорошо… значит, подсознание… Но почему?

— Я не знаю! — слезы из глаз Джин закапали снова. — Я не понимаю, что происходит. Мне страшно.

— Ладно, — решил он. — Я никому не покажу этот рисунок, хотя мой заместитель его уже видел. Но я что-нибудь придумаю.

— Почему? — Джин подняла заплаканное лицо. — Почему ты защищаешь меня?

— Сам не знаю, — Вадим передернул плечами, словно спасаясь бегством. — Понятия не имею! Никогда такого не делал — наверное, потому. Мне интересно. Это сложно объяснить. Впервые у меня такое случается.

Загудел двигатель. Джип рванулся в ночь.

— Говори, где твой странный дом, — обернулся Вадим к Джин.

Та уже перестала плакать.

— Покровский переулок, дом восемь…

Джин высморкалась в бумажную салфетку. Глаза ее покраснели: это было заметно даже в тусклом мерцающем свете приборной панели. Красноглазое чудовище с зелеными волосами. Это вдруг подняло внутри Вадима волну отвращения почти на физическом уровне. Гадкая идиотка! Что она делает в его машине?! Может, к тому же, еще и заразная. Черт его знает, чем она больна! Какого черта он везет ее куда-то, эту сумасшедшую, которая вот так запросто втянула его в отвратительную историю с убийством? И не просто с убийством, а самым жутким из убийств — убийством ребенка!

— Не гони машину! — хлюпнула носом Джин. — Двести на спидометре. Головой думай!

— Да пошла ты! — огрызнулся Вадим. — Ты мне не жена, чтобы командовать!

— Упаси бог! — снова хлюпнула носом Джин и, нагло открыв окно, выбросила сопливую салфетку.

— От чего это — упаси? — машинально поинтересовался он.

— От того, чтобы стать твоей женой! Уродство какое-то!

Вадим расхохотался. Это абсолютно невозможное чудовище женского пола, сидящее в его машине, — чудовище, на которое ни один нормальный мужчина даже не посмотрит, — называет брак с ним (это с ним-то!) уродством! Да любая из сотен куриц, забивающих свои номера в его телефон и разрывающих все его средства связи дурацким полночным гудением на всех частотах (что мобильная связь, что интернет), начала бы писять кипятком, только заговори он о браке! Да сделали бы ради этого все что угодно, душу дьяволу заложили бы! А эта вот…

— Чего ржешь? — мрачно поинтересовалась Джин.

— Скажи, зачем ты выкрасила волосы в зеленый цвет и обстригла их так коротко? — поинтересовался Вадим и, не удержавшись, добавил: — Разве ты не понимаешь, что это лишает тебя привлекательности в сексуальном плане?

— Это полностью уничтожает мою привлекательность в сексуальном плане, — резко отрезала Джин. — Я сделала все так, чтобы на меня никто не смотрел. Ведь когда на тебя не смотрят и предпочитают тебе других, этому должно быть объяснение. Хотя бы внешнее. Теперь у меня оно есть.

— Ты странная, — Вадим бросил на нее задумчивый взгляд. — Ты — один сплошной мучительный комплекс. Кто так сильно тебя обидел? Кто так жутко тебя обижал?

— Да пошел ты! — разнервничавшись, Джин стиснула кулаки так, что ногти сильно врезались в ладони. — Психолог хренов!

— Ладно, не горячись! — он пожал плечами. — Если я обидел тебя, прости. Я не хотел. Обижать женщин не в моих правилах… А про себя Вадим мысленно добавил: «…даже таких страшных и уродливых, как ты».

Джин молчала, глядя в темное стекло машины, за которым проносился бесконечный лес и был уже виден отдаленный отблеск ярких огней городского шоссе, до которого было подать рукой.

Время от времени внутрь салона падали блики от дорожных фонарей, напоминавшие размытые тусклые штрихи на огромной заляпанной красками картине. Они ложились рваными мазками, создавая причудливые переплетения тени и света — света, который не освещает ничего, только время от времени — воспаленные глаза Джин.

Молчание стало напряженным. Вадим вдруг ощутил его как твердое инородное тело, неожиданно врезавшееся в его ладони. Ему стало физически больно. Эта боль испугала его и заинтересовала так сильно, что Вадим снова удивился. Что происходит? Отчего ему больно, когда она молчит?

Джин, и вправду, молчала, а в салоне машины вдруг сделалось тесно, как бывает в комнате, где расстаются двое людей, вместе переживших самую лучшую ночь в своей жизни. Расстаются по какой-то глупости, под влиянием собственных пороков или обстоятельств, которые никто из них даже не попытался преодолеть.

Это сравнение поразило его, как выстрел в упор, и причинило боль, как пуля в глубинах позвоночника. Вадим вдруг понял, что впадает в какое-то странное состояние — почти шок. Почему рядом с этой девчонкой его преследуют такие странные мысли? Что с ней не так? Что не так с ним? Может, происходит что-то странное с ними обоими и впору об этом задуматься? Может, он тоже остался без крыши — так же, как осталась без крыши она?

Эти мысли, опять-таки, были для него новыми. Думать так было неприятно и странно. И Вадим поспешил разбить молчание молотом своего голоса. Впрочем, молчание не рассыпалось на мелкие кусочки, а лишь треснуло вдоль, как антикварное зеркало в доме, в котором давно никто не живет и не будет жить никогда…

— Как ты сказала твой адрес? Повтори, пожалуйста.

Вадим включил навигатор, и прибор замигал серебристым светом. В салоне джипа стало светлей.

— Покровский переулок, дом восемь, — повторила Джин, не поворачивая головы и по-прежнему глядя в окно.

Его суперсовременный навигатор был подключен к интернету, как и мобильный телефон. Автоматически Вадим ввел карту в поисковую строку Гугла, и вдруг…

Навигатор начал показывать что-то странное. Вадим повторил запрос и снова удивился — что-то явно было не так. Он даже присвистнул вслух — Джин тут же оторвалась от окна.

— Что случилось? — глаза ее мерцали в тусклом салоне, как у разъяренной кошки. Это почему-то осталось в его памяти, как и странная мысль — чем он мог ее обидеть? Он не понимал.

— Ты уверена, что это жилой дом? — он нахмурился. — Ты ничего не перепутала?

— Нет, конечно, — в ее голосе послышалась злость. — Я не настолько сумасшедшая, чтобы не помнить свой домашний адрес, хотя я и поселилась в этом доме недавно.

— Карта показывает, что на этом месте находится нежилой аварийный дом, предназначенный на снос, — сказал Вадим.

— Чушь собачья! — Джин пожала плечами. — Просто карта неточная, вот и все. Старая какая-нибудь…

— А дом-то новый? — спросил он.

— Дом старый, но совершенно не аварийный. В нем живут люди. Полно. Странные люди…

— Почему странные? — поинтересовался Вадим.

— Ребенок орет за стенкой всю ночь, — вдруг выпалила Джин. — Совершенно ненормально так вести себя с ребенком!

— Откуда ты знаешь? У тебя что, есть дети? — Вадиму вдруг захотелось ее подразнить, но он совершено не ожидал того, что произошло через секунду. Джин вдруг вскинула на него абсолютно дикие глаза разъяренной ведьмы и вцепилась в руль. Машину понесло в сторону.

— Сумасшедшая! — завопил Вадим. — Ты что творишь?!

Он был так напуган, что даже позабыл все матерные слова — настолько неожиданным было поведение этой странной девицы, этого чудовища, которое вдруг оказалось в его машине и уже успело вывести его из себя, причем несколько раз подряд.

— Останови машину, урод! Я выйду! — глаза ее сверкали, как заточенные кинжалы, и Вадиму снова стало по-настоящему страшно.

— Да что я не так сделал!? — Вадим резко ударил ее по руке. — Отпусти руль, разобьемся ведь!

— Это не твое дело, урод, понял, есть у меня дети или нет у меня детей! — в ярости Джин забыла все правила грамматики, хотя до того момента говорила абсолютно правильно и даже грамотно.

— Извини, я не хотел тебя обидеть! — при этих словах Вадима она отпустила руль. — Извини за то, что я сделал не так. Хотя я совершенно не понимаю, что…

— Ты все сделал не так, — она вдруг успокоилась так же внезапно, как и вспыхнула. — Я устала отвечать на все эти дурацкие вопросы: «Почему ты не замужем?» «Когда заведешь детей?» «Зачем перекрасила и остригла волосы?» И прочий бред, который всем втюхивают в мозги. Я живу, как хочу. Мое тело — мое дело. И никому нет никакого дела до моего прошлого. Люди не способны это понять, как им не объясняй. Я ненавижу людей!

— Извини, я был не прав, — сказал Вадим, вдруг подумав, что за этой странной, необъяснимой вспышкой ее ярости прячется куда больше человеческого, чем она пыталась спрятать, скрыть от всех в своей то ли скорлупе, то ли броне.

— Проехали, — Джин резко передернула плечами: это было похоже на нервный тик. — Нежилой дом, говоришь?

— Нежилой дом, — подтвердил он. — Да ты сама посмотри!

— Странно. Ели дом числится аварийным и переведен в нежилой фонд, квартира в нем должна стоить намного дешевле, чем они берут, — сказала Джин.

— Ты снимаешь квартиру или купила? — поинтересовался он.

— Снимаю, — ответила Джин, — сняла недавно. Мне комната понравилась.

— Какая комната? — не понял Вадим.

— Красная комната…

Он подумал, что не слыхал ничего более странного в своей жизни, но уточнять ничего не стал, боясь повторения странной вспышки. Что-то ухватило Джину, словно вихрь ее завертел, закрутил в огненных сполохах, в бушующем пламени… Вот что, оказывается, скрывалось за непроницаемой внешностью типичной современной городской сумасшедшей, которой плевать на всех!

Так они въехали в город, и джип помчался по пустынным ночным улицам. По ним в этот час было гораздо легче двигаться.

Свернули в Покровский переулок. Джип остановился возле очень красивого трехэтажного здания в старинном стиле. Вадим был коренным жителем этого города, но никогда не видел такой красоты. Ему вдруг показалось, что там, под башенками в вышине дома, прячутся какие-нибудь мифические гаргульи, как в средневековых романах ужасов. И жуткие чудовища из далекого прошлого наблюдают за людьми своими каменными глазами, обретя вечную мудрость вечности в наблюдении бесконечного множества людских пороков.

— Какой красивый дом! — искренне восхитился Вадим. — Никогда не видел ничего подобного. Да, ты права — на карте ошибка. У кого поднимется рука разрушить такую красоту? Только вот странный этот дом какой-то…

— Почему странный? — Джин снова вскинула на него глаза.

Вадим заметил, что агрессии в ее взгляде больше не было.

— Окна не освещены, — пояснил он. — Ни одного окна не горит.

— Что тут странного? Глубокая ночь. В доме живут пожилые люди. Я видела соседей…

— А твой младенец?

— Семьи с детьми ложатся еще раньше.

— Допустим, — он заглушил двигатель и обернулся к Джин. — А теперь ты скажешь мне правду — ради какой суммы собиралась меня предать. И не финти ушами! Я прекрасно понял, что тебе очень нужны деньги. Заметь: я не спрашиваю зачем. Говори правду. Сколько?

Джин назвала цифру. Он открыл бумажник, отсчитал нужную сумму и подал ей.

— Вот, забирай. И больше так не поступай. Никогда.

— Я не возьму эти деньги.

— Возьмешь. По глазам вижу. Ты возьмешь их в наказание. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Возьмешь и будешь мучиться. Это кое-чему тебя научит. Бери! Я так сказал!

Джин взяла деньги. Глаза ее сделались тусклыми. Он вдруг почувствовал себя так, будто ее ударил по лицу. В ее потухших глазах было больше горечи, чем в любых слезах.

— Уходи, — перегнувшись через нее, Вадим распахнул дверцу джипа. — Убирайся!

В его горле стоял отвратительный горький комок.

Джин вышла и скрылась в темном парадном. Вадим слышал, как за ней захлопнулась дверь. Дрожащими руками он достал телефон, бегло пробежался по женскому списку. Он испытывал в этот момент чудовищную потребность в женщине, потребность растоптать, грубо трахнуть, унизить. Отомстить. Отомстить за потухшие глаза Джин…

Вадим ткнул пальцем в первый попавшийся номер.

— Привет, это я. Хочешь встретиться? Я сейчас приеду… Да, прямо сейчас!

Он решил, что трахнет эту сучку прямо в машине, а потом бесцеремонно вышвырнет вон. Он даже не удосужился посмотреть в телефоне ее имя. Ему было все равно. Он испытывал жуткую потребность ломать и крушить. Его джип скрылся в городской тьме, нарушая все возможные дорожные правила.

Глава 6

Джин с трудом разлепила опухшие веки и уставилась на кровавую каплю, стекающую по стене. Набухая багровым соком, капля стремительно катилась вниз, вдоль золотой полосы, и исчезала где-то у самого пола. Дрожащая влага внутри набухшей капли и была звонким кровавым дождем — тем самым дождем, который разбудил ее.

Джин мотнула головой, пытаясь прогнать жуткое наваждение. Затем к ней медленно вернулось сознание, затухающее в багровом тумане кровавого дождя. Так выглядели стены, позолоченные ранним солнцем. Так выглядела красная комната — призрачное марево, ряд уже пройденных ступеней, каждая из которых оставила на сердце незабываемый шрам.

Она почувствовала острую боль в боку, от которой все тело свело, попыталась пошевелить ногой, но тысячи раскаленных игл тут же впились ей в лодыжку мучительной судорогой. Стиснув зубы, Джин издала что-то вроде стона и вытянула кверху большой палец ноги, растягивая ступню до предела. Помогло — судорога прошла. Теперь оставалось понять, почему, вместо того, чтобы проснуться в спальне, Джин пришла в себя на неудобном, жестком диване в красной комнате, хаотично уставленной громоздкой мебелью.

Она лежала на диване в красной комнате в той самой одежде, в которой приехала из Соснового Бора. Она вспомнила, что пила спиртное.

Расхаживала по двум комнатам этой странной квартиры с бутылкой водки, Джин пила и пила до тех пор, пока кровь на стенах красной комнаты не превратилась в прозрачные хрустальные капли. Она поняла, что алкоголь наконец-то почти отшиб ей мозги.

На самом деле Джин пьянствовала не от страха. Она попала в глупую и жуткую ситуацию, едва не лишилась работы, взяла подачку от начальника и показал себя такой идиоткой, какую на всем белом свете только поискать. Она пила потому, что ее ноутбук был в ремонте. Джин зашла на сайт знакомств с телефона и успела разглядеть, что ее любовник, как всегда, пребывал онлайн.

Она напилась до тех самых отвратительных чертиков, в которых во время пьяных галлюцинаций превращаются цифры на сенсорной панели телефона. Джин нажимала на веселых чертиков по памяти и ни разу не ошиблась ни в одной цифре. Она звонила своему любовнику, но он, разумеется, так и не ответил на ее звонок.

Джин была настолько пьяна, что позвонила целых два раза, и как всегда на ее шее затянулась удавка из длинных гудков. Он не брал трубку. Он помнил ее номер. Он затянул на ее шее веревку своего безразличия. И она пила, пила, пила до конца.

Дальнейшее поглотил туман. Все заволоклось розовой пеленой, закружилось, унеслось в пропасть. И сама Джин, раскинув руки, унеслась в самое счастливое в мире безумие пьяного сумасшествия, в котором нет ничего, кроме бездны, а в каждой ослепительной радуге содержится целый ад. Потом больше ничего не было — только будто кровавые капли сочились сквозь ее неплотно сжатые губы. И чужой диван в красной комнате. Возможно, она на него машинально прилегла…

Тело болело мучительно. Джин пошевелилась, пытаясь размять затекшие ноги и спину, и вдруг поняла, что она в комнате не одна.

На стуле, рядом с ее кроватью, прямо, будто проглотив шест, сидела старушка — та самая соседка, которую Джин встретила в подъезде. Старушка еще больше, чем в прошлый раз, была похожа га гравюру позапрошлого века, хотя сейчас на ней был вполне современный кофейного цвета костюм. Белоснежные волосы все так же были забраны пучком на затылке, а светло-серые глаза лучились добрым светом. Джин вдруг с удивлением обратила внимание на серьги старушки — ей вдруг показалось, что в серьгах блестят самые настоящие бриллианты. Словом, та еще штучка!

Она присмотрелась пристальнее. Когда-то Джин разбиралась в драгоценных камнях. Так и есть: бриллианты! Давно уже не видела таких.

Но как соседка вошла в ее квартиру? И как давно она здесь сидит? Похоже, Джин допилась до таких чертиков, что даже позабыла закрыть за собой дверь. Вот так номер! Стыдно, однако. Особенно в глазах такой благообразной старушки — в них, впрочем, горит доброжелательность. Приятный такой огонек!

— Проснулись, деточка? — старушка ласково улыбнулась. — Если хотите, я приготовлю для вас чашечку моего особенного мятного чая!

— Благодарю вас. Э-э… н-нет…

Совершив над собой нечеловеческое усилие, Джин все-таки села на диване, напоминавшем ложе для пытки. В голову как будто ударили чугунным ядром. Ее начало тошнить. Налицо были все самые отвратительные синдромы похмелья и алкогольной интоксикации.

— А как же… — Джин даже говорила с трудом.

Она была отвратительна сама себе.

— У вас было открыто, — старушка улыбнулась, — и я решилась зайти. Вы живете одна?

— Да. Одна. Я… — Джин с трудом подавила тошноту, — я поселилась здесь недавно…

— А я живу в этом доме с самого рождения, — сказала старушка. — Раньше жила вдвоем с сыном, но теперь его со мной нет. Он в отъезде. Дела, знаете ли!

— Понятно, — стараясь быть вежливой, кивнула Джин.

— У моего сына очень много друзей, — сказала старушка совершенно не к месту, — все его помнят. Вчера вот друг к нему заходил.

— Он наверняка у вас замечательный, — Джин было так плохо, что она с трудом подбирала слова.

— Наш дом многое пережил и многое повидал, — сказала старушка. — Вот, к примеру, до войны…

— До войны? — переспросила Джин, лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.

— О, вы не подумайте: я просто молодо выгляжу! — кокетливо проговорила старушка. — На самом деле, наш дом очень-очень старый. И я такая же старая, как наш дом. Мы с ним всегда будем вместе. Я родилась до войны.

— Простите, — Джин поднесла руки ко рту, — я плохо себя чувствую…

— О, ничего страшного!.. Простите, я не представилась. Меня зовут Евгения Николаевна Контесс.

Тут Джин сорвалась с места и едва добежала до ванной, где ее вырвало так мучительно, что она чуть не потеряла сознание. Ей казалось, что вместе с потоком этой вонючей и едкой жижицы она извергает из себя внутренности — так ей было нехорошо. Алкоголь сыграл с ней злую шутку. Он не подарил Джин ни облегчения, ни забвения, а наоборот, добавил к ее проблемам еще паршивое самочувствие, превратив ее тело и мозг в разбитый сосуд.

Джин полулежала, распластавшись на полу в ванной и обхватив унитаз. Больше всего на свете ей хотелось умереть. От ее рвоты в ванной стояла невыносимая вонь. В глазах плясали темные и матовые круги, черными пятнами отчаяния застилая хмурую реальность. Кое-как она поднялась, прополоскала рот холодной водой, а потом долго пила воду, пытаясь снова превратиться в человека. Наконец ей стало легче. Джин умылась, пригладила торчащие во все стороны волосы и вернулась в гостиную.

Старушки в гостиной не было.

Джин стало стыдно. Похоже, она все слышала, а потому ушла. Джин захотелось провалиться сквозь землю от стыда. Она вдруг вспомнила, что старушка назвала ей свое имя — Евгения Николаевна Контесс. Странно было то, что старушка была ее тезкой. Даже инициалы «Е.К.», были у них одинаковые.

Джин подумала, что ей стоит зайти к соседке и извиниться, а потом вдруг вспомнила, что старушка вспоминала о друге своего сына. Неужели это тот странный незнакомец, который спускался по лестнице, заходил давеча к Евгении Ивановне?

Несмотря на все пережитое, Джин отлично его помнила. Его лицо вдруг отчетливо всплыло из ее памяти: вьющиеся черные волосы, светло-серые глаза, мужественный рот… Он был красив. Даже такая моральная развалина, как Джин, понимала толк в мужской красоте. И ночной гость был намного красивее ее любовника — тут не приходилось даже сравнивать. Джин вдруг ни с того ни с сего уселась за стол, достала пару карандашей, блокнот и принялась по памяти рисовать портрет незнакомца. Дело скоро пошло на лад.

На желтоватой бумаге как живые возникали жестко очерченные скулы, твердый овал рта. Джин рисовала быстро, с легкостью, и очень скоро руки у нее перестали дрожать. Рисование быстро привело ее в чувство. Джин рисовала с самого детства — это было для нее, как воздух. Правда, был в ее жизни один мучительный период, когда она почти перестала рисовать, и задыхалась, как рыба без воды, но тогда все скоро вернулось на круги своя… Джин вдруг поймала себя на очень странной мысли. Она никогда, ну просто никогда в жизни не рисовала портреты своего любовника! А тут вдруг по памяти с ходу нарисовала какого-то незнакомца.

Очень скоро портрет, сделанный простым карандашом, был готов. Джин вырвала рисунок из блокнота, положила перед собой, потом встала и открыла окно. В комнату ворвался свежий воздух, а с ним яркий сноп солнечного света и шум большого просыпающегося города, уже отряхнувшегося от ночного забытья…

* * *

Джин быстро шла через парк к автобусной остановке. Так она надеялась сократить путь, хотя полной уверенности у нее не было — Джин шла этим маршрутом в первый раз, но какой-то странный внутренний инстинкт вел ее вперед и вперед.

Она опаздывала на работу. Сначала засмотрелась в окно на просыпающийся рассветный парк, потом слишком долго пила кофе. Слишком долго стояла под холодным душем, пытаясь остудить голову, кипевшую, как котел… И в результате все пошло наперекосяк. Джин поняла, что опаздывает, а это было уже серьезно. Она вообще понятия не имела, будет ли после вчерашнего работать в этой фирме или нет.

Джин спешила, интуитивно прокладывая маршрут к автобусной остановке. Она вышла на мощеную плиткой аллею, идти по которой было удобно и легко. Слева мелькали деревья и клумбы, справа высились серые почерневшие от пожара развалины какого-то строения: возможно, сгоревший магазин или кафе, а может, маленький кинотеатр. Джин с интересом рассматривала неопрятные руины, в которых было что-то готическое. Через несколько метров увидела стену какого-то дома, давным-давно оштукатуренную, а теперь серую, облупившуюся. Глухая стена без окон. На поверхности были отчетливо видны жирные буквы: «Бомбоубежище». Это странное и такое непривычное слово в центре большого современного мирного города заставило невольно подумать о войне.

Джин вспомнила, что именно сейчас восстанавливают бомбоубежища, подготавливают их на случай внезапной войны. Возможно, здесь был именно такой случай. Надпись жирно навели краской, и она еще не успела потечь от времени. Жирные буквы только недавно начали разъедать снега и дожди.

Джин вдруг вспомнила, что о войне упоминала старушка, которая была у нее в гостях. Что же она говорила? Кажется, о том, что жила в доме еще до войны. Раз уж здесь рядом, в парке, было бомбоубежище, значит, в этом районе была опасная зона во время обстрелов и бомбежек. Удивительно, как уцелел старый дом! Джин вдруг задумалась о том, что старые дома имеют такую же судьбу, как и живые люди, с той только разницей, что судьба домов и значительнее, и заметно длиннее.

Она быстро миновала серую стену и уверенно пошла дальше. Почему-то — она никак не могла понять почему, — мысли о войне придали ей какую-то странную уверенность. И эта уверенность каким-то образом была связана с тем, что рассказывала ей старушка. Но что конкретно говорила Евгения Николаевна, Джин могла вспомнить лишь с огромным трудом.

Впереди виднелась яркая будка автобусной остановки — торговый киоск, рядом с ним небольшой навес. Под ноги Джин вдруг выкатился синий резиновый мяч. Детский мяч. Он появился так внезапно, что Джин едва не споткнулась.

Со смехом по парковой аллее вслед за мячом бежала маленькая девочка лет шести-семи: розовые брючки, длинные русые волосы развеваются по ветру, щербатый улыбающийся ротик. Симпатичный, веснушчатый ребенок — живое олицетворение этого солнечного утра и жизни, которая, несмотря ни на что, продолжалась даже для Джин.

Девочка хохотала, протягивала к мячу ручки. Джин улыбнулась в ответ.

— Виолетта! Извинись перед тетей! Как же так можно! — толстая тетка лет пятидесяти — возможно, няня или бабушка, — задыхаясь, бежала следом за девчушкой и, конечно, не поспевала.

— Ничего страшного! — Джин быстро подхватила мяч и вручила девочке. — Виолетта, держи!

— Ох, извините! — толстая тетка в майке с огромным декольте, из которого вываливалась ее пышная грудь, схватилась за сердце, едва переводя дыхание. — Никакого сладу с ней нет!

— Да, ребенок подвижный, — согласно кивнула Джин.

Девочка принялась подбрасывать мяч, весело смеясь. Рот ее был раскрыт, глаза горели ярким светом, а волосы развевались при каждом прыжке. Веселая, подвижная девочка. Подбрасывая мяч в воздух, Виолетта соскользнула с мощеной дорожки и унеслась куда-то за деревья.

— Виолетта, не ходи туда! Кому сказала, остановись! — толстая тетка, кряхтя, в свою очередь сползла с дорожки и двинулась вслед за девочкой. Она то и дело брезгливо морщилась при виде куч мусора, пустых бутылок и собачьих экскрементов.

Тут только Джин обратила внимание на то, что парк, который мог бы выглядеть отлично, на самом деле очень запущен и грязен. Абсолютно неухоженный, он был похож на растрепанного вонючего бомжа, выспавшегося в подворотне и при свете солнца выползшего на свет. Парк производил точно такое же впечатление. В нем было безлюдно, кроме Виолетты и толстой тетки здесь не было других детей и взрослых, несмотря на солнечный и теплый день. Парк отчетливо просматривался со всех сторон, и было видно, что в нем нет даже детской площадки. Возможно, именно поэтому детей из этого района водили играть в другие места.

Джин бросила взгляд на часы и ускорила шаг. Вскоре она уже сидела в автобусе и качалась в такт каждой рытвинке на дороге, ровно глядя перед собой пустыми, ничего не выражающими глазами…

В офис Джин прокралась едва ли не по-пластунски и уселась на свое место тише воды ниже травы. Ее страшила встреча с начальником. Что он ей скажет после всего, что произошло ночью? Как посмотрит на нее?

Но начальника не было. Джин все утро гипнотизировала дверь кабинета шефа. В конце концов оттуда с ворохом документов вышел хмурый заместитель, а Джин увидела, что в кабинете пусто. Значит, начальник либо на объектах, либо на деловой встрече. Отсутствие шефа — тоже вариант!

Джин расслабилась. Можно вздохнуть свободно — Вадиму сейчас явно не до нее.

— Ты переделала Сосновый Бор? — к ее столу подскочил разъяренный заместитель. Он смотрел на Джин так, словно она — насекомое, разносящее заразу.

— А надо было переделать? — издевательски спросила Джин.

— Будь моя воля, ты бы у меня в окно вылетела! — заместитель злобно зыркнул на Джин, а та беспечно рассмеялась.

— Никогда твоей воли не будет! — сказала она и принялась переделывать проект.

В обеденный перерыв Джин успела смотаться в мастерскую и отнести деньги за ремонт ноутбука. Ей пообещали справиться в срок.

На рабочее место Джин вернулась раньше, чем закончился перерыв. В офисе почти никого не было — сотрудники предпочитали обедать в столовой, внизу, на первом этаже офисного центра. Джин подошла к своему рабочему столу, и… ахнула.

Сперва она просто не поверила своим глазам. Чертеж, над которым она трудилась все утро, был безнадежно испорчен. Да уж как испорчен!

Кто-то разрезал (не разорвал, а именно разрезал!) его на куски, а затем (жуткое варварство, которое Джин было даже трудно вообразить) залил эти куски красной краской. Теперь ее рабочий стол напоминал некое подобие преддверия ада, на которое страшно было даже смотреть.

Джин встала как вкопанная перед рабочим столом, тщетно пытаясь взять себя в руки. Вся ее работа за утро, все переделки в проекте для Соснового Бора, все, что она должна была исправить — все было уничтожено! В первую секунду Джин растерялась настолько, что ей захотелось расплакаться.

Потом, как разъяренная фурия, она ворвалась в кабинет к шефу, где восседал его заместитель. Джин кричала и плакала. Речь ее лилась бессвязным потоком, и зам сначала даже испугался. Затем, уловив главную нить истерики (а главное, то, что кто-то испортил ее работу), он поднялся из-за стола и пошел за Джин.

Шокированный заместитель директора с минуту постоял над рабочим местом Джин, а потом задал вопрос — с точки зрения Джин, это был верх нелепости:

— Кто это сделал?

Как будто Джин могла ответить! С обеденного перерыва начали возвращаться другие сотрудники. Разгорелся скандал. Оказалось, какое-то время в офисе вообще никого не было: заместитель вышел, а сотрудники спустились в столовую, Джин ушла в компьютерную мастерскую. Помещение оставалось пустым — в него мог войти кто угодно.

Джин вспомнила: когда она вернулась на рабочее место, дверь офиса была открыта настежь. Впрочем, это ничего не значило: она была раскрыта всегда.

Вызвали начальника охраны офисного центра. Были допрошены все сотрудники, даже уборщица. Уборщица рассердилась так же сильно, как и сама Джин, ведь именно ей предстояло убирать все это безобразие.

Дальше было еще интереснее. В офисе имелся пузырек с красной краской. Он стоял там, где и все остальные канцтовары — в общей комнате, в шкафу, на верхней полке. О существовании этих красных чернил знали все сотрудники, но пользовались ими редко. Теперь же пузырек был пуст, а отвинченная крышечка лежала рядом. Выходит, это была именно та красная краска, которой изгадили работу Джин!

Происшествие было чрезвычайным. Когда страсти немного улеглись (понятно, виновного так и не нашли), заместитель велел Джин сесть за любой свободный стол и все-таки закончить чертеж. Джин взорвалась, как бочка с порохом. Она в ярости орала какие-то глупости, когда на пороге вдруг возник Вадим. Он с удивлением посмотрел на разгоряченных сотрудников и спросил:

— Что здесь происходит?

— Полюбуйтесь! — зам указал на испорченный чертеж.

Брови Вадима поползли вверх. Джин как-то сникла и спряталась за спину заместителя. Ей вдруг стало страшно.

Не издавая больше ни звука, Джин поплелась к дальнему столу у окна, заваленному какими-то бумагами. Расчистила место и уселась так тихонько, что сама себе удивилась — ну, просто сама себя не узнала! Появление Вадима почему-то вызвало у нее ступор. Но шеф вовсе не смотрел на нее. Испорченный чертеж был немедленно забыт. Вадим увел заместителя в кабинет, где принялся что-то ему яростно доказывать, горячо жестикулируя. Было ясно, что у шефа есть проблемы поважнее испорченного чертежа Джин. Над столом Джин нависла уборщица. Чертыхаясь сквозь зубы, она пыталась мокрой тряпкой отчистить красную краску.

Джин хотелось плакать.

Глава 7

Вначале послышался скрип. Он прорезал хрупкую ночную тишину, будто ржавая проволока, и задержался в комнате, расползся по потемневшим обоям спальни. Скрип прозвучал на грани сна и яви. Это было как пробуждение от мучительного кошмара.

Впрочем, Джин снился не кошмар, а сумбурный простой сон — тот самый, что снился всегда, на протяжении вот уже нескольких недель, еще до переезда в эту странную квартиру. Джин шла по бескрайнему, бесконечному полю, густо засеянному ярко-красными маками. Она искала что-то и все никак не могла найти. Насколько она помнила, во сне это ужасно раздражало ее, злило до слез…

Джин понятия не имела, что такое важное она потеряла здесь, в этой кроваво-багровой мгле. Она не знала этого ни во сне, ни пробуждаясь от навязчиво повторяющегося сна. Ее мучило странное чувство: она ищет что-то, но никак не может найти.

Именно из такого сна ее вырвал странный скрип. Едва очнувшись, еще в полузабытьи, Джин сперва не поняла, что происходит. Только потом она наконец догадалась: за стеной скрипела кровать.

В этом доме были слишком тонкие стены. Джин недавно сделала это печальное открытие. Слышимость была жуткая, особенно по ночам. Это там, за стенкой, дико плакал ребенок. А теперь его родители, похоже, решили завести еще одного ревущего младенца, который вслед за братцем станет орать за стенкой. Они никак не могли остановиться.

Скрип усилился. По всей видимости, кровать ходила ходуном. Звук был такой, будто об пол билась расшатавшаяся металлическая пружина, выпавшая из старой продранной диванной подушки, но пружина какого-то гигантского размера.

Вслед за скрипом раздался стон — громкий, отчетливый, развратный, не оставляющий никаких сомнений в том, что происходит за стеной. Джин вдруг почувствовала себя так, будто ее полоснули по оголенным нервам острой опасной бритвой. Она резко села в кровати, крепко обхватив ладонями дрожащие от напряжения колени.

Джин приказала себе испытать тошноту — сделать так, чтобы в ответ на этот стон ее затошнило от омерзения. Но ее не тошнило. Почему — не могла понять.

Вот уже несколько месяцев она поражалась мертвому спокойствию своего тела, в котором больше не оставалось места для секса. После предательства любовника Джин испытывала такую острую боль, что все в ее теле умерло, да и она сама будто умерла. Лишь время от времени, в очень жарких далеких снах, в потаенных глубинах, которые невозможно искоренить никакими пытками сознания, проявлялись темные стороны ее страстной натуры. В ночных видениях Джин отчетливо и ярко оживали отчаянно-страстные эротические сцены…

Она задыхалась от желания, вспоминая руки любовника на своем теле. Его пальцы теребили ее соски, твердо и уверенно скользили по животу. Джин испытывала такое наслаждение от его прикосновений, что мир расцветал необычайно яркими красками, каких вообще не бывает в природе. В человеческом языке не было названия для этих обжигающих цветов и оттенков. Это были всплески эротического северного сияния невообразимой насыщенности и формы! Тело Джин словно полыхало этой эротической радугой, сгорая на костре желания. Острая физическая боль пронизывала ее грудь, живот, бедра. Все ее существо, все потаенные уголки ее тела (об их существовании Джин раньше даже и не подозревала!) жаждали грубого, неистового, безудержного секса, жадного совокупления. Ее телу хотелось ощутить брутальное господство над собой.

Тело Джин сейчас было разверстой кричащей раной. Оно словно говорило на древнем, как мир, языке. Оно уносилось в пылающие глубины вечной страсти, откуда невозможно вернуться. Этот древний огонь оставлял после себя лишь пепел — печальные останки сгоревшей души…

Именно память об этих снах, таких мощных и неистовых, способных испепелить или, наоборот, погасить любое пламя, заставляли Джин опрометью мчаться к включенному компьютеру, причиняя себе настоящую физическую боль. Память не давала ей жить без его прикосновений. Ради них она была готова пойти на все…

И вот теперь этот жалкий стон за стеной, обычный стон скучного повседневного траханья, пробудил в душе Джин целую гамму чувств, словно по воздуху перенес эти чувства из ее забытого больного прошлого. Их прошлого, в котором ее тело пылало на жарком костре обладания любимым — и обладания самой собой. Ее тело умирало и возрождалось к жизни, чтобы потом опять умереть…

Джин вдруг почувствовала странную непривычную тяжесть внизу живота, распространявшуюся вдоль бедер. Это была тяжесть сексуального желания, которое появилось ниоткуда и уже начинало тяготить ее.

Стоны и возня за стенкой стали громче. Джин запрокинула голову, зажмурилась, пытаясь вырваться из этого чувственного марева, сойти с этого пылающего костра.

Она вдруг почувствовала, как дрожат ее руки, и быстро спрятала ладони между крепко стиснутых колен. Ненавидя себя, быстро схватила телефон, чтобы зайти на сайт знакомств.

Но телефон был разряжен — он стоял на зарядке. Для того чтобы сайт загрузился, нужно было подождать. Но Джин не могла ждать. Она искренне ненавидела себя за такую извращенность, за прилипчивую свою натуру, которую сама никак не могла понять и преодолеть.

Стоны стали громче. Джин заткнула уши, отказываясь слушать, но эти звуки уже успели проникнуть в ее сознание, в ее мозг, в ее память — сколько бы она ни закрывала уши, они уже удобно поместились там.

Джин вскочила с кровати и нервно заметалась по комнате, словно раненый зверь в клетке. Ни спать, ни вообще находиться здесь она больше не могла.

Ноги сами понесли ее прочь, в красную комнату, где на паркетный пол падали отблески света фонаря, подвешенного на улице, где-то под деревьями. Казалось, что по полу расплескалась темная кровь.

Джин застыла как ледяное изваяние — ее кровь замерла в жилах. Уличный фонарь раскачивал ветер, и рваные полосы света прочерчивали на полу комнаты беспокойные тени. Но дело было не в тенях и даже не в отдаленном звуке чужого секса, доносящегося из соседней квартиры.

Дело было еще в одном скрипе — скрипе половицы. Джин друг реально и отчетливо ощутила, что в красной комнате она не одна. Кто-то еще был здесь. Кто-то еще находился в комнате. Пол снова отчетливо заскрипел под чьими-то ногами. Джин не дыша стояла на месте.

Скрип повторился, будто невидимый «кто-то» отошел в сторону. Лампа в окне качнулась еще и еще раз. Рваная тень, пробежав по стене, упала на руку Джин, словно разорвав нежную плоть: одна ее половина погрузилась во тьму, словно в бездну, вторая — оставалась на свету.

— Кто здесь? — едва слышно прошептала Джин, хотя ей самой казалось, что она кричит во весь голос, захлебываясь, разрываясь на куски от страшного утробного крика. А на самом деле слова едва-едва падали с ее немеющих губ.

Половица скрипнула в ответ. От угла комнаты отделилась темная тень. Джин хотела бежать, но пошевелиться не могла. От ощущения физического ужаса по всему ее телу пробегали быстрые спазмы, похожие на судороги.

Темная тень, отделившись от угла, пересекла комнату и, двигаясь по диагонали, подошла к камину. Свет от уличного фонаря падал так неудачно, что очертания фигуры оставались в полной темноте. Нельзя было разглядеть, кто это — женщина или мужчина; темная масса лишь сохраняла смутные очертания движущегося человеческого тела. Кто-то беззастенчиво бродил по комнате прямо на глазах у онемевшей Джин.

Ужас, сковавший тело, был такой густой и плотный, что ей вдруг физически стало не хватать воздуха, словно ее душили подушкой, плотно прижимая ее к лицу. Ужас был настолько реален, что Джин вдруг показалось, будто она отделяется от собственного тела и наблюдает за всем происходящим со стороны, витая под потолком.

Темная фигура подошла к камину и, присев на корточки, замерла перед ним. Послышался шорох — длинной кочергой, которая только что стояла прислоненной к стенке камина, фигура ворошила пепел. Этот тихий звук сам по себе мог свести с ума кого угодно.

Джин хотела двинуться с места, но ее тело словно налилось бетоном и приросло к полу. Невозможно сделать и шагу!

Она задыхалась, слышала свои шумные вдохи и выдохи, не понимая, почему угодила в этот нелепый кошмар.

Темная фигура тем временем склонилась к камину и нависла над ним. Кочерга упала на пол с громким стуком. Джин вздрогнула, с трудом пошевелилась, наконец-то сделала один-единственный шажок и вдруг увидела, что у камина никого нет.

Двигаясь тяжело, как столетняя старуха, Джин подошла к камину. Пепел был рассыпан по полу, а кочерга лежала в стороне. Взяв прислоненный к стенке металлический совок, Джин принялась сгребать пепел обратно в камин. От камина несло сладковатой тошнотворной гарью, будто его недавно зажигали, хотя Джин прекрасно знала, что это не так.

Камин не работал. Никто не мог его разжечь. А между тем, запах был таким свежим, как будто камин разжигали несколько часов назад. Джин не могла этого понять.

Запах был приторный, сладковатый. Он забивал ноздри, как вата. Запах не исчезал, а, наоборот, становился все гуще. Джин начало тошнить. Подняв кочергу, она поворошила пепел — в ноздри ударила мощная волна этой жуткой вони, да так сильно, как будто она угодила прямиком в мозг.

Джин выронила кочергу и села на пол.

И тут она услышала шаги. Отчетливые шаги у себя за спиной. Хотела обернуться, но не успела.

Кто-то набросился на нее сзади и начал душить. Все, что произошло дальше, в какой-то временном обрывке, отпечаталось в ее памяти таким непроходимым ужасом, что позже она не могла даже целиком восстановить в памяти этот эпизод — не то что говорить о нем вслух. Джин так и не поняла, сколько времени длился этот кошмар — десять минут или час.

Шею Джин обхватили чьи-то сильные руки. Она успела заметить почерневшие острые ногти — они выглядели так, слово под ними навечно запеклась кровь.

Джин отбивалась как сумасшедшая. Заостренные ногти царапали ее руки, впивались в кожу, скребли лицо. Джин чувствовала, как во все стороны брызгает ее кровь. Боль, ужас, удушье, отчаяние — все слилось воедино в какую-то какофонию безумного кошмара, и Джин буквально перестала существовать. Ужас полностью парализовал ее душу, не говоря уже о теле. Она чувствовала, как погружается в темную бездну, в топкое болото, которое готово навсегда сомкнуться над ней.

В глазах потемнело. Джин чувствовала, что лежит ничком на полу. В этой неравной борьбе ее оставили последние силы.

Вдруг безжалостные страшные руки отпустили ее горло. В воспаленное горло хлынул поток воздуха. Задыхаясь и кашляя, Джин лежала на полу, пытаясь понять, что произошло.

Руки ее были исцарапаны в кровь. Длинные глубокие ссадины покрывали щеки. Кров стекала на подбородок, капала на грудь.

Только теперь Джин почувствовала, как ноют ее раны. Пережитый ужас усиливал ощущение полной разбитости. Дрожа от страха и физической боли, она попыталась встать на четвереньки. В комнате по-прежнему было темно.

Кое-как Джин удалось подняться на ноги. Пошатываясь, она ухватилась за каминную полку и посмотрела вверх.

То, что произошло потом, невозможно описать… Из горла Джин вырвался хрип — он был похож на звук уходящей из ванны воды. Она подняла глаза…

С потолка, прямо из-под старинной люстры, свешивалась тугая петля на длинной веревке, которая раскачивалась в воздухе, описывая круги и словно каким-то невероятным образом заполняя своими движениями всю комнату.

Петля для повешения. Виселица для самоубийцы. Темный ужас, пришедший из пугающих дебрей подсознания. Ужас, пережив который, вовсе не захочешь жить.

Джин не могла оторвать глаз от этого жуткого зрелища. Это был знак.

Петля гипнотизировала, притягивала взгляд, манила своей пугающей чернотой. Джин чувствовала, как капли ее крови превращаются в ледяные иголки ужаса, вонзающиеся в плоть. Задыхаясь и дрожа, она пыталась убежать от этого страшного знака. Но петля, раскачиваясь, неотвратимо приближалась с каждым колебанием.

В глазах потемнело. Обессиленные пальцы выпустили край каминной полки. Задыхаясь от ужаса, Джин осторожно двинулась с места, но тело отказывалось повиноваться. Ноги подкосились, в глазах не оставалось больше ничего, кроме темноты. Рухнув на пол, Джин окончательно потеряла сознание…

Она пришла в себя от мягкого, нежного прикосновения к лицу и рукам. Это напоминало легчайшее касание нежного птичьего пера.

Джин зажмурилась, пытаясь как можно дольше сохранить это удивительное ощущение, но оно быстро прошло. Теперь заболели царапины и ссадины. Чуть приоткрыв глаза, она увидела подсохшие потемневшие капли на полу.

Потом пришел звук. Снова заплакал ребенок. Все тело Джин свело судорогой — и судорога пронзила сердце. Это был еще не сам страх, а предчувствие страха, охватившее все ее существо — предчувствие древнее, как сам мир.

Плакал ребенок. Снова плакал в отчаянной тоске, неизменной со дня основания мира. В этом звуке было столько скорби, что Джин больше не могла жить. Ей вдруг так остро, так отчаянно захотелось умереть! Все ее существо, встрепенувшись, как от разряда электрического тока, потянулось к этой мысли, как к живительному источнику. Эта мысль внушала страх, но она была так притягательна!

Собственно, само желание смерти уже было неким действием. Оно подталкивало, гнало вперед. Чтобы умереть, нужно было для начала встать, подняться на ноги, пойти на кухню, найти там острый нож и быстрым, резким движением перерезать себе вены — или, если хватит мужества, вонзить лезвие ножа себе в грудь…

Джин вдруг представила, как тягучие, темные капли ее венозной крови орошают стены красной комнаты, превращаясь в удивительный багровый солнечный свет — совсем как тот, что расплескался вдоль стен в тот странный первый день…

Она ясно и отчетливо представила себе это багровое марево. Оно ведь так поразило ее в первый момент знакомства с квартирой, что Джин сразу решила остаться здесь навсегда. Это странное чувство-предчувствие — капли ее собственной крови на стенах — вдруг подарило ей такие легкость и спокойствие, что, не сумев совладать с ними, Джин села на пол.

Прямо перед ней, задевая ее подолом белого длинного одеяния, неподвижно стояла женская фигура — беззвучное изваяние, воплощение страха и ужаса.

Руки женщины были подняты к груди. Джин вдруг показалось, что она держит маленького ребенка. Приглядевшись пристальнее, она увидела, что так на самом деле и есть. Это был тот самый ребенок, чей тоскливый плач наводил на Джин мысли о смерти — эту своеобразную порчу, которую человек, в сущности, наводит на себя сам.

Теперь в комнате царила тишина. Но эта тишина ужасала больше, чем крик. Джин застыла, потом резко задергалась, будто паук, и отползла назад. Она пыталась отодвинуться от этого жуткого изваяния, оторвать от себя это клеймо, эту печать смерти. Изваяние будто застыло в вечности, где не существует движения — только мертвенный покой.

Руки женщины шевельнулись. Джин поняла, что страшная фигура укачивает молчащего ребенка, словно пребывая вместе с ним в безграничных пространствах давно ушедших миров.

Зубы Джин выбивали барабанную дробь. Они ударялись друг о друга с таким отвратительным стуком, что ее буквально стало тошнить. Ей хотелось кричать, но она не могла этого сделать. Крик застрял в горле тугим комком, парализовал горло, будто превратившись в пучок окровавленных обнаженных нервов.

Затем раздался шорох. Это шуршал подол длинного одеяния страшной женщины, что беззвучно и прямо двигалась в сторону Джин, которой захотелось стать невидимой, и эта глупая мысль вдруг придала ей уверенности.

С трудом перекатившись по полу, Джин осторожно поднялась на ноги. Она серьезно опасалась того, что нормальный человеческий рассудок больше никогда не вернется к ней. Однако все происходящее с ней — все это безумие, утопившее ее разум в вязком тягучем болоте ужаса и скорби — было слишком реальным. Джин не могла понять, почему ее охватывают то ужас, то скорбь…

Скорбь, между тем, словно разливалась в воздухе, и Джин чувствовала на губах ее отпечаток как реально осязаемый предмет, похожий, к примеру, на вбитый в живую плоть и причиняющий адскую боль гвоздь.

Фигура раскинула руки. Младенца в них больше не было. Отчетливо, с ужасающей ясностью Джин видела старые сморщенные пальцы, покрытые желтоватой, как пергамент, кожей. Джин стало жутко до такой степени, что ее зубы сами по себе перестали стучать.

Раскинув руки в стороны, фигура остановилась прямо напротив Джин, и вдруг…

Утробный вой вырвался из груди чудовища. Фигура взмыла вверх. Полы ее длинного одеяния разметались, словно по ветру, на миг укрыв всю комнату и превратив ее в единое целое кошмара — в обжигающий источник вечной непрекращающейся боли.

Джин хотела завопить, но не смогла. Женская фигура неподвижно застыла в воздухе. Руки ее были вытянуты в сторону. Джин вдруг отчетливо увидела ее лицо. Это было лицо из древнего мира, познавшего всю человеческую скорбь. Это было лицо со следами всех бессмысленных человеческих поступков, лицо, сотканное из неверия и глупости, калечащих человеческие жизни. Это было лицо из прошлого, которое давит на плечи человека, как чугунная плита. Это было лицо, словно незаживающая рана, которая, широко открываясь, кровоточит все сильнее и сильнее и затапливает черной воспаленной кровью все вокруг.

Джин застыла в неподвижности. Краем ускользающего сознания она отчетливо видела, как изо рта существа, из раскаленной разверстой темной пасти вырывается сноп темного дыма и расползается кругом… Черный дым будто раздвигал стертые до крови губы существа — раздвигал как рану. В этом крике слышались отзвуки страданий всех веков, словно эта жуткая тень была их невольным свидетелем.

У ужасающего существа не было глаз. Вместо них в сухих провалах пустых глазниц бушевало яростное адское пламя — оно приближалось. Когти чудовища — черные, с запекшейся кровью — вдруг сомкнулись на горле Джин, перекрыв воздух, прошлое, будущее…

Джин падала, захлебываясь кровью и болью, — крови и боли становилось все больше. Тьма была готова поглотить ее без остатка…

— Евгения… Евгения… очнись…

Так ее никто не называл — даже мама в детстве. Кто-то с силой хлестал ее по щекам. Не ощущая физической боли, Джин слышала звук этих ударов. Она разглядела силуэт Вадима — скорее, даже не увидела, а почувствовала, что это именно он, увидела — и растворилась в безмолвии…

Глава 8

Вадим никогда не видел более странного дома. Ему показалось, что дом напряженно наблюдает за ним — наблюдает, как опытный разведчик, пытающийся определить из засады, что несет в себе незнакомец — опасность, тупое равнодушие или прямую угрозу.

А также показалось (абсолютно безумное чувство!), что здесь давным-давно никто не живет, поэтому дом настолько озлобился от собственной пустоты. Конечно, это было не так — подобное не могло быть правдой. В этом доме жили живые люди, у них были свои печали, неприятности, проблемы и радости — все то, что отличает нормальных живых людей. Однако ощущение, которое оставлял дом, было именно таким. Да, Вадим никогда не ощущал ничего подобного — даже близко ничего похожего. Оттого-то он неподвижно застыл напротив темных проемов окон, а они словно изучали, оценивали и выбирали его — искали в госте что-то важное.

На самом деле Вадим вовсе не собирался сюда приезжать. Это случилось неожиданно. И если кто-нибудь сказал бы ему, что после полудня он будет стоять перед этим странным домом, испытывая самые необычные ощущения, он громко рассмеялся бы этому человеку прямо в лицо.

Утром, по дороге на работу, Вадим машинально думал о случае, который произошел с Джин: кто-то испортил ее чертеж. Но это не вызывало у него неприятных мыслей — ничего подобного. Он просто думал о том, что надо обязательно подойти, поинтересоваться, как дела у Джин, и найти гада-вредителя. Ведь если этот негодяй нанес удар один раз, то он непременно ударит еще раз.

Но, едва Вадим вошел в офис, ему в глаза сразу бросился пустой стол Джин, перед которым с самым злобным видом стоял заместитель, что-то бубня себе под нос.

— Ваша сумасшедшая не явилась на работу, — злорадно сообщил он. — Наверняка наглоталась наркоты и валяется где-нибудь в отключке. Надо ее увольнять!

— Ты ей звонил? — спросил Вадим, не зная, что еще сказать.

— Да сто раз уже! Она трубку не берет. Гудки длинные, — буркнул заместитель. — Какие разговоры под дозой! Вы один можете терпеть эту дрянь! Да гнать ее в шею!

— Ну, ты подожди — сразу гнать, — поморщился Вадим. — Может, она заболела или еще что-нибудь случилось.

— Позвонить по-человечески, предупредить можно бы-ло?! Вот то-то и оно! Эта мерзавка обнаглела до такой степени, что нас уже и за людей не считает! Гнать ее в шею! — стоял на своем заместитель.

— А кто чертеж испортил, ты выяснил? — спросил Вадим, вдруг вспомнив, что думал по дороге на работу именно об этом.

— Нет. Камеры не работали в тот день. Их забыли включить. Хотя, может, и были исключения… Одна или две камеры, наверное, работали, — сказал заместитель.

Его удивляло то, что шеф думает о такой ерунде — подумаешь, чертеж!

— А уборщица? — Вадим толком не понимал, зачем он говорит все это, но все-таки продолжал.

— А что уборщица? Убрала чертеж, и всего делов! — пожал плечам заместитель.

— Ладно. Набери-ка ее еще раз! — попросил Вадим.

— Пожалуйста. Для вас специально, — заместитель с самоуверенным видом достал айфон, нажал кнопку вызова, и, отодвинув его от уха, продемонстрировал шефу длинные гудки. Телефон Джин явно не был отключен — просто никто не брал трубку.

Вадим почувствовал первый тревожный укол.

Он так и не понял, почему все пошло не так с самого утра, почему дела вдруг начали стопориться самым неподходящим образом. Все валилось из рук — предметы, отношения, смыслы, люди. Все бесило, вызывало острое раздражение и даже ненависть. Он чувствовал дискомфорт, из-за которого невозможно было сосредоточиться на работе. Вадим так наорал на заместителя, что тот вылетел от него как ошпаренный, не соображая, на каком свете находится — на этом или на том.

С этим надо было что-то делать. Через полтора часа Вадим сорвался с места, на бегу сообщив заместителю, что понятия не имеет, когда вернется.

Его джип попал в пробку по дороге к дому Джин. В это время центр всегда замирал в пробках. Вадим бесился, раздраженно барабанил по ни в чем не повинному рулю побелевшими костяшками пальцев.

В переулке было не протолкнуться от стоящих вплотную друг к другу машин. Но возле дома Джин было немного посвободнее. Это казалось странным — словно по какой-то совершенно необъяснимой причине никто не спешил парковаться рядом.

Собравшись с духом, Вадим вошел в дом. Старинная дверь открылась с трудом, издав утробный скрип, который, как битым стеклом, резал по нервам.

Был день, разгар рабочего дня, и, по идее, в доме должны были раздаваться самые разнообразные звуки — скрипы, стуки, голоса людей, музыка, детские крики, да, в конце концов, просто шаги. Но всего этого не было. Вадима поразило, что в доме царила абсолютная, безусловная, ничем не нарушаемая тишина. Он вдруг почувствовал себя так, будто к лицу его приложили душную, не пропускающую воздух подушку.

Тишина… Он никогда не слышал ее такой. Привыкнув к шуму современного города, мегаполиса, полного людей и проблем, Вадим чувствовал себя как рыба в воде среди многообразия этих порой удушающих звуков. Но здесь все было не так. Слишком уж плотным было облако этой противоестественной тишины. И в голове Вадима против его воли загорелась красная тревожная лампочка.

Он медленно начал подниматься по шатким ступеням, поражаясь, что никто не спускался ему навстречу. Никто не догонял его на лестнице, не сопел за плечом… Это казалось странным.

В личном деле Джин, которое хранилось в отделе кадров (у Вадима, понятное дело, был доступ ко всем документам из всех отделов), он подсмотрел номер ее квартиры. Она располагалась на втором этаже, к ней вели два довольно больших лестничных пролета. По идее, судя по возрасту дома, ступени должны были бы скрипеть. Но они не скрипели. Вадиму стало страшно. Почему? Он не смог бы этого объяснить.

Он вдруг почувствовал дрожь во всем теле, от которой кровь застывала, превращалась в лед, остужающий кости и вены. Какой-то липкий ужас поднимался из глубин живота. Лицо словно превратилось в застывшую хрупкую маску, которая приобретала все большую твердость от его встревоженного горячего дыхания. Ему было страшно по причине, которая находилась за пределами его разума, за пределами его интеллекта.

Вадим оказался на втором этаже спустя такой большой промежуток времени, что его хватило бы, чтобы обежать целый квартал, причем трижды. Он сам не понимал, почему так медленно шел сюда. Возможно, он стоял на ступеньках, пытаясь избавиться от охватившего его ужаса. Вернее, даже не избавиться, а хоть бы осознать на уровне инстинктов его причину.

Само время играло против него в этом доме, а ведь при обычных условиях оно всегда выступало его союзником! Здесь даже время казалось врагом, затаившимся в тени и выжидающим удобного момента, чтобы предательски ударить в спину. Да, в тени здесь подстерегала непонятно откуда взявшаяся беда.

Именно это сравнение с затаившимся рядом врагом пришло в голову Вадиму, когда он увидел приоткрытую дверь Джин. На полутемную лестничную клетку из квартиры падала полоска электрического света.

Не желая входить без спроса, Вадим нажал кнопку у двери. Звонок глухим дребезжанием отозвался в квартире. Ответа не последовало. Он ударил в дверь кулаком. Снова — никакой реакции. Из квартиры, где в разгар дня горел электрический свет, не раздавалось ни единого звука.

Вадим резко распахнул дверь и вошел. Свет горел в прихожей и на кухне. Дверь в гостиную была открыта, здесь электричество не было включено. Потоки солнечного света освещали комнату до мельчайших деталей. Вадим решительно шагнул и… застыл у самого порога.

За огромным круглым столом посередине комнаты (массивным, потемневшим от времени; настоящий антиквариат) он заметил ногу. Это явно была нога Джин, казавшаяся безжизненной и выглядевшая, как кем-то случайно забытая ненужная вещь. И в этом было что-то настолько до боли трогательное, что к горлу Вадима подступил комок.

Он обогнул стол. Джин лежала на боку. Глаза ее были закрыты. На ней была шелковая рубашка; бретельки сползли с обнаженных плеч, на которых были отчетливо видны багровые, вспухшие, налитые синевой пятна, как будто ее не только душили, но и пытались разорвать на части кожу. А вот и засохшие пятна крови, застывшие на полу.

Руки Джин, безжизненно упавшие на пол, выглядели еще хуже. От кистей до локтей буквально не было живого места. Они были исполосованы глубокими резаными и рваными ранами, как будто Джин попала в лапы когтистого свирепого хищника. В некоторых местах кожа буквально свисала полосками — кровавыми ошметками, — и это зрелище было самым страшным из всего, что здесь увидел Вадим.

На полу была кровь. Она уже успела застыть. Крови было не так много, но все же достаточно для того, чтобы понять — с Джин случилось что-то очень серьезное. Настолько серьезное, что не хотелось даже думать об этом!

Опустившись на колени рядом с Джин, Вадим дотронулся до ее щеки — ледяной, как в самый лютый мороз. Но Джин была жива. Он слышал едва различимое дыхание — настолько слабое, что оно напоминало тонкую нить, вот-вот готовую лопнуть от любого неосторожного прикосновения.

— Джин!.. Джин!.. Ты слышишь меня?

Вадим хлопал ее по щекам, но девушка не подавала признаков жизни. Только дыхание ее становилось все более прерывистым и тихим.

Он вызвал «скорую помощь» и в ожидании медиков принялся расхаживать по квартире. Попытался осмотреть квартиру и не нашел в ней ничего подозрительного — по крайней мере, на первый взгляд.

В спальне Вадим увидел разобранную постель, возле которой горела зажженная лампа. Он понял, что Джин встала посреди ночи с кровати и пошла в гостиную. Смятые простыни свидетельствовали о том, что сон ее был беспокойным. Подушка на кровати была одна — да и вообще в квартире не замечалось следов пребывания мужчины.

В гостиной тоже все было в порядке — за единственным исключением. На полу у камина была рассыпана горстка пепла, а решетка самого камина отодвинута. Он подумал, что Джин, похоже, хотела разжечь камин. Вот это было странно. Зачем разжигать камин летом? Возможно, она пыталась сделать это посреди ночи — но по какой причине, для чего?

Думая об этом, Вадим услышал топот поднимающихся по лестнице людей, а затем резко задребезжал звонок. Приехала «скорая».

— У нее болевой шок. Похоже, именно от него она потеряла сознание. — Пожилая женщина-врач уставилась на Вадима в упор. — А вы не знаете, кто это сделал?

— Нет, конечно! Откуда?! — Вадим вдруг понял, что в глазах врача он — первый подозреваемый.

— Кто мог ее так избить, вы не знаете? — врач бесцеремонно продолжала допрос.

— Не имею ни малейшего понятия!

Вадим вдруг подумал, что ничего не знает о жизни Джин. Тем более он не знает, встречается ли она с кем-то и есть ли у нее постоянный приятель.

— А вы кто будете пострадавшей? — санитар, заполнявший бумаги, задал вопрос в тон врачу.

Оба, похоже, не испытывали никаких сомнений в том, что именно Вадим избил бедную девушку.

— Я ее… друг… — Вадим вовремя прикусил язык, сообразив, как глупо будет звучать слово «работодатель». — Друг, но не близкий. Я ее коллега. Она не пришла на работу, и я решил съездить, узнать, что с ней случилось. И вот нашел ее в таком виде…

— Ей понадобится переливание крови и много чего еще. Это можно сделать только в больнице, — заявила врач, строго глядя на Вадима. — Хочу вас предупредить, что мы обязаны сообщить о произошедшем в полицию.

— Обязательно! — Вадим кивнул. — Я и сам намерен обратиться в полицию. Я хочу узнать, кто ее так избил, и найти этого подонка!

* * *

Джин везли по белому кафельному коридору больницы. На каталке она выглядела совсем маленькой и нелепой, как сломанная кукла.

Вадим позвонил своему приятелю из полиции, который часто помогал ему решать разные скользкие вопросы. Как и у любого бизнесмена, у Вадима были свои люди в полиции, свои определенные связи.

Его друг Артем Ситников был следователем — молодым, но ушлым. Ему не исполнилось и тридцати, но уже и среди коллег, и среди криминальных авторитетов он считался очень серьезным человеком. Дядя Артема был замминистра МВД — человек настолько влиятельный, что Артема побаивались не только его собственные начальники, но и важные городские чиновники. По карьерной лестнице Артем двигался вверх стремительно. Никто не сомневался в том, что рано или поздно он возглавит полицию города.

С Вадимом Артема Ситникова связывали прочные дружеские связи. Они вместе гуляли с девицами в ресторанах и ночных клубах, вместе пили и очень скоро стали вообще не разлей вода. Вадиму импонировала жизнерадостность Артема, жадность ко всему неизведанному и новому, фонтанирующая через край энергия — то есть все то, чего у самого Вадима не было и в помине.

Конечно, с таким, в общем, незначительным делом, как дело Джин, Вадим мог бы обратиться к кому-нибудь другому и получить исчерпывающую информацию плюс посильную помощь. Но он решил подключить тяжелую артиллерию — чтобы уж наверняка. Ему очень не понравилось то, что случилось с этой странной девушкой. Джин с некоторых пор почему-то начала занимать слишком много места в его мыслях.

Вадим кратко рассказал по телефону о том, что произошло, и попросил проверить информацию. Артем приехал в больницу лично, и вид у него был хмурый.

— Твоя девица проходит как свидетельница по делу об убийстве ребенка в Сосновом Бору, — с порога начал Артем.

— Я знаю, — кивнул Вадим. — Я сам вытаскивал ее оттуда.

— Зачем? Ты на нее запал? — прищурился Артем.

— Не в том суть. Коттедж, в котором произошло убийство, — нашей постройки, — Вадим тяжело вздохнул. — Именно она занималась дизайном проекта.

— Я знаю, — Артем кивнул. — Депутат будет его теперь продавать — сразу по окончании следствия.

— Это понятно, — пожал плечами Вадим. — Никому ведь не нужен дом, в котором произошло убийство ребенка.

— Наши ребята пробили данные по твоей девице через базу по другим делам, — сказал Артем. — Она чистая. Не привлекалась, нет за ней ничего криминального. Вообще о ней очень мало сведений. Как будто кто-то стер информацию.

— Что это значит? — нахмурился Вадим.

— Да ничего страшного, расслабься! — хохотнул Артем. — Полно на свете таких людей, на которых мало данных. Это значит только, что насчет криминала она чистая. За ней ничего нет. Тут в другом вопрос…

— В чем это? — Вадим уже догадывался, что он услышит в ответ.

— Если кто-то пытался ее убить — а ее пытались убить, в этом нет никаких сомнений, — значит, она видела либо знает что-то серьезное о том коттедже, где убили ребенка, — серьезно сказал Артем.

— Ты хочешь сказать… — Вадим затянул паузу.

— Она могла видеть убийцу, и тот ее выследил. Именно это я и хочу сказать, — кивнул Артем.

— Девочку… убитую, — тяжело сглотнул слюну Вадим, — опознали?

— Опознали, — кивнул Артем, — местная жительница. Дочь рабочего. Отец ее работал на строительстве этого коттеджа. Она часто приходила к отцу на стройку. Была и в тот день.

— Ее видели? — спросил Вадим.

— Да, в тот день она пришла днем. Отец работал в подземном гараже, а не в самом доме. Девочка спустилась в гараж и разговаривала с ним, — сказал Артем, — но никто не видел, как она уходила.

— Что это значит? — Вадим не понял.

— Отец дал показания, что где-то через полчаса он велел дочке идти домой и ждать, когда придет с работы мама, — продолжил Артем. — Он утверждает, что девочка ушла днем, но никто из других рабочих это не видел. Надо ли говорить, что домой девочка не вернулась…

— Родной отец мог ее убить? — содрогнулся от одной этой мысли Вадим.

— Проверяем и эту версию, — Артем поморщился. — Мерзкое дело. Непонятно другое: если убил отец, то зачем ему ее было переодевать?

— Как это — переодевать? — опешил Вадим.

— А вот так! Платья, в котором ее обнаружили, в гардеробе девочки вообще не было. На ней чужое платье, — сказал Артем с сокрушенным видом. — Это утверждают и отец, и мать, и даже их родственники. Да и рабочие показали, что к отцу девочка прибежала в спортивных шортах синего цвета, в розовой майке и голубых шлепанцах. Волосы ее были забраны в хвостик розовой резинкой, а не заплетены в косички. То есть никакого платья на ней не было.

— Маньяк? — в лоб спросил Вадим.

— Так, я ничего тебе не говорил! — рассердился Артем. — Хватит разводить панику! Кто-то узнает, что я разболтал, так даже дядя не поможет!

— Значит, маньяк, — кивнул Вадим. — Девочку задушили. А ведь Джин тоже пытались задушить!

— Может, это один почерк, — криво усмехнулся Артем, — только других убийств пока не было. Понимаешь?

Вадим не успел ответить.

Из-за белой двери вышел врач — тот самый, который принимал Джин. Он сделал Вадиму знак подойти.

Глава 9

Вадим был готов отвечать на вопросы деловито и четко — так, как обычно разговаривал по телефону, когда вел свои дела. Он продолжал бы так говорить и дальше. Это был верный тон для разговоров по любому поводу — его тон. Но в тот самый момент, когда Вадим поднял глаза и взглянул врачу в лицо, он понял: спокойного разговора не получится. По искаженному лицу врача пробегали странные тени. Вадим никогда не видел ничего подобного.

Мрачные тени — сказано мягко. Если бы Вадим был опытным психологом, то он увидел бы в глазах врача самый настоящий страх. Но и того, что он разглядел, было достаточно, чтобы понять: мирная, спокойная, тихая жизнь для него, Вадима, закончилась. И отныне все на свете будет уже не так, а как-то иначе.

У врача было лицо человека, привыкшего ко всему на свете, человека, сделавшегося жестоким циником из-за своей профессии. Это было лицо человека, пресыщенного всем, что он видел на своем веку, и вдобавок внушившего самому себе, что больше ничего на свете его не может удивить. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, врач сбросил свою броню. Что за вихрь смял его щит, шлем и латы — все до последней пластины? Это было лицо циника, пережившего что-то наподобие ядерного взрыва, который перевернул его сознание.

— Что… — начал было Вадим, потрясенный этим сломленным взглядом.

Целый вихрь мрачных мыслей, словно вырвавшись из кошмарного волшебного фонаря, заполнил узкое пространство холодного больничного коридора. Вадим даже разговаривать начал растерянным тоном. Его словно закружил рой этих черных теней…

Артем Ситников смотрел во все глаза. Как и все юристы, смыслящие в своем деле, он был неплохим психологом; умел четко просчитывать людей и тут же выискивать у них уязвимые места. И его, как человека, привыкшего играть на слабостях других, вдруг поразила явная неадекватность во взгляде врача. Ему, как юристу, видевшему ужасные фотографии из множества уголовных дел, это выражение лица врача напомнило человека, который впервые в жизни увидел изуродованный до неузнаваемости труп человека. Но и того, что Артем понял, было достаточно для осознания страшной железобетонной истины: происходит что-то плохое, что-то очень плохое и этого никак нельзя избежать.

Врач тяжело вздохнул, остановился, посмотрел на стену, словно пытаясь что-то на ней прочитать, потом перевел взгляд на посетителей.

— Вы слышали когда-нибудь о «письме одержимых»? — твердым, холодным, а потому кажущимся уверенным тоном спросил врач.

Вопрос повис в воздухе. От него вдруг повеяло каким-то средневековым ужасом. Вадим вдруг почувствовал, как по его телу бежит ледяная дрожь.

— Что вы имеете в виду? — сглотнув горький комок, спросил Вадим.

— В средние века было такое понятие — вернее, термин из области экзорцизма — «письмо одержимых», — сказал врач. — Вы знаете, что такое экзорцизм? Знаете?

— Изгнание дьявола, — ответил Артем, а Вадим вдруг снова испытал приступ ледяной дрожи.

— Если бы мы жили в средние века, — хмуро усмехнулся врач, — я бы решил, что в вашу девушку вселилась нечистая сила. По крайней мере, все признаки одержимости у нее налицо.

— Я не понимаю, что вы такое говорите! — слабо запротестовал Вадим, но тут же замолчал.

— Девушка, которую вы привезли, находится в очень скверном состоянии, — отрезал врач. — Физически с ней все в порядке. Состояние ее стабилизировалось, раны серьезны, но поддаются лечению. А вот психически… Боюсь, я буду вынужден пригласить специалиста. Я слабо разбираюсь в психических заболеваниях.

— Объясните! — следовательским тоном потребовал Артем.

— Извольте, — криво усмехнулся врач. — Она находится в ступоре. Пульс замедленный, давление тоже ниже нормы. Мозговая деятельность отсутствует. Она не отвечает на вопросы, не реагирует на внешние раздражители, скорее всего, ничего не слышит и не ощущает физическую боль. Она в полном ступоре. Знаете, что это такое?

— Слабо, — пожал плечами Артем.

— Это состояние глубокой замкнутости в себе. Человек полностью теряет контакт с внешним миром, понимаете? Уходит в себя настолько глубоко, что перестает чувствовать, видеть, говорить, понимать. Вывести человека из такого состояния бывает очень непросто. Как правило, ступору подвержены люди, которые недавно пережили крайне тяжелую психическую травму. Люди, которые так и не справились с этой травмой. Они склонны впадать в ступор от малейшего волнения. Наличие таких симптомов говорит о том, что у человека серьезные проблемы с психикой. Возможно, прогрессирует развитие заболевания. Впадать в ступор очень опасно — неизвестно, выйдет человек из этого состояния или нет. А один из последующих приступов может оказаться последним, и тогда вернуть человека в обычное психическое состояние будет уже невозможно.

— А при чем здесь «письмо одержимых»? — дрогнувшим голосом спросил Вадим.

— «Письмо одержимых» — этот средневековый термин используется для описания тех, кто в состоянии ступора совершает действия, которые подразумевают некоторую психическую активность, — пояснил врач. — Ваша девушка что-то пишет или рисует — пока толком непонятно. Медсестра оставила на ее тумбочке блокнот и ручку для записи назначений — случайно забыла. А ваша девушка — повторяю, находясь в состоянии ступора, уже диагностируемом, — тут же схватила эти предметы и принялась рисовать.

— Писать или рисовать? — уточнил Вадим.

— Скорей всего, рисовать, — тяжело вздохнул врач. — Я не разобрал. Но и то, что я увидел… Этого достаточно, чтобы понять: необходимо пригласить специалиста.

— Я не понимаю! — Слова врача плохо укладывались у Вадима в голове. — Вы хотите сказать, что Джин… то есть эта девушка, находясь в состоянии полного ступора, — как говорится, в отключке, — умудряется что-то рисовать? И при этом не слышит, не понимает, не говорит?

— Да, именно так, — кивнул врач. — Повторяю: она в очень странном состоянии. И это психическое состояние диагностировать я не могу. Нужен специалист.

— Что именно она рисует? — Артем уставился на врача тяжелым, подозрительным взглядом. — Что именно показалось вам таким странным?

— Вам лучше самим зайти в палату и посмотреть, — уклончиво ответил врач. — Я недаром назвал это «письмом одержимых». Вы поймете, что я имел в виду.

— Неужели все настолько плохо? — вдруг вырвалось у Вадима; Артем бросил на него странный взгляд. — Неужели?

— Скажите, а что вы вообще знаете об этой девушке? — врач внимательно посмотрел на Вадима, словно пытаясь прочитать что-то в его лице. — Она переживала недавно какую-то серьезную эмоциональную или психическую травму? И если да, то что это было?

— Я ничего не знаю об этом, — Вадим покачал головой. — Я вообще мало знаю эту девушку.

— Можно это выяснить, — сказал Артем.

— Нет, — Вадим покачал головой. — Что за глупость устраивать тотальную проверку человеку, который и так очень серьезно пострадал. Как будто она виновата в том, что с ней произошло…

— Как хочешь, — Артем передернул плечами, а врач снова бросил на Вадима какой-то непонятный взгляд — Вадим уже устал догадываться о значении его взглядов.

— Вообще-то она талантливая… — Вадим словно оправдывался перед врачом.

Глядя на себя со стороны, он понимал странность своего поведения — ведь раньше он не оправдывался ни перед кем и никогда!

— Она талантливый художник, правда, — продолжал Вадим. — И дизайнер интерьеров тоже. Я потому ее на работу и взял. Я картины ее видел. Они необычные. Я их запомнил, правда. А ведь я картины не запоминаю никогда!

— Картины? Что же на них было? Что вы запомнили? — врач прищурился, не спуская глаз с Вадима.

Под этим странным взглядом, как под рентгеном, Вадим чувствовал себя все более неуютно.

— Не знаю, — Вадим пожал плечами. — Фантастические звери. Черные цветы. Выставка была в «Арсенале». Ну, художественная галерея «Арсенал», в центре города, вы ее знаете. Там много художников было. Но я ее картины запомнил. Евгения Кравец…

— Что все-таки было на тех картинах? — допытывался врач.

Вадим вдруг почувствовал, что это не пустой вопрос: за ним кроется что-то еще.

— Безразличие, — вдруг четко сформулировал Вадим, сам поразившись точности этого странного ответа. — На них было безразличие ко всему. Как раз то, что я испытывал в тот момент. И никому это не удавалось выразить. А ей вот удалось.

— Как же это удалось ей выразить? — тон врача был очень серьезным.

— Не знаю, — Вадим нервно передернул плечами. — Я уже не помню. Да это и не важно. Тогда у нее волосы другого цвета были. Человеческие — не зеленые, точно… Я ей визитку свою оставил — насчет работы. А через несколько дней она пришла.

— То есть вы действительно ничего не знаете об этой девушке, — подытожил врач.

— Да я ничего и не хочу о ней знать! — почему-то рассердился Вадим. — Мне вполне достаточно того, что от нее одни неприятности. От нее — или у нее.

— Она вызывает у вас раздражение, неприязнь, но только не безразличие. — Под пристальным взглядом врача Вадиму вдруг захотелось провалиться под землю, но тот не стал развивать эту тему, а быстро завершил разговор: — Тогда вам лучше пройти со мной.

— Мы семью ее можем найти, — вставил Артем, — родственников или мужа, если есть… Конечно, если ты хочешь…

Но Вадим только рукой махнул. По стерильно-белому, залитому опять-таки белым светом больничному коридору Вадим шагал быстро, и ему все казалось, что под ногами не выложенный плиткой пол, а бурное море.

В палате было душно. В лицо ударил спертый воздух, напоенный запахами химикатов и медикаментов — к лицу словно жаркую резиновую маску приложили. И эта маска будто моментально вросла в кожу — ни сбросить, ни продохнуть.

Палата была узкая, как лестничная клетка, вытянутая в длину. Заставленная аппаратурой, громоздкими штативами для капельниц. Увешанная занавесками, скрывающими острые углы. Фантастический злобный мир, где все было перевернуто с ног на голову для того, чтобы попавший сюда впервые чувствовал себя не в своей тарелке. Именно так себя сейчас ощущал Вадим.

Железные ножки кровати казались постаментом или эшафотом. Они вызывали странную ассоциацию с лобным местом, где когда-то в древности проводились публичные казни. Вадима никак не оставляло странное и страшное чувство, что казнь здесь уже состоялась — жуткая казнь. Все уже случилось, и ничего не осталось, кроме незыблемой безнадежности этого самого момента…

На койке Вадим разглядел острые коленки и узкие плечи Джин, одетой в голубовато-белесый балахон. Шея, обмотанная белыми бинтами, казалась затянутой в песцовую горжетку. И над всем этим страшным великолепием трогательно и жалко смотрелся неопрятный взъерошенный ежик зеленых волос Джин.

Девушка сидела на койке, подтянув коленки к груди. Вадим разглядел планшетку с заправленным в нее листом бумаги — самую обыкновенную больничную планшетку. Правая рука Джин методично и четко водила по листу угольным карандашом. Но это было еще не так страшно — гораздо страшнее были глаза Джин, неподвижно уставленные в одну точку — в верхнюю часть стены, намного выше листа бумаги. Казалось, Джин вовсе не смотрела на свой рисунок, продолжая хаотичные движения по наитию. Но это было не вдохновение — в этом экстазе проглядывало что-то дьявольское.

Вадим вдруг отчетливо понял, что именно привело врача в такой ужас.

Зрачки Джин были расширены до предела. Пустые и неподвижные, ее глаза казались черными пугающими дырами, ведущими в какую-то бездну, на дне которой готовы были распахнуться тысячи адских пастей. Багровое пламя вспыхивало в этих исступленных жутких глазах.

Несмотря на то что никакого осмысленного выражения в глазах не было, казалось, что они — это ворота между двумя мирами, за которыми можно разглядеть лишь то, что невозможно понять.

Страшные глаза темнели, а сведенные мимические мышцы превращали лицо в маску какого-то древнего демона, который случайно заглянул в земной мир из самых темных, древнейших глубин…

— Матерь Божья… — тихонько прошелестел за спиной Вадима Артем.

И казалось, эти слова надолго повисли в воздухе — насколько они были нелепы и необычны. Кто угодно мог воззвать к Богу, но только не циник Артем. А между тем это было единственное, что хотелось сейчас сказать.

Вадим с трудом подавил в себе полузабытое, какое-то детское желание перекреститься. Это была инстинктивная защита от того ужаса, который внезапно обрушился на него.

Застывшая маска древнего демона наполняла всю его душу суеверным ужасом. Это перечеркивало все знакомое и привычное.

— Подойдите ближе, — тихо сказал врач.

Эти простые и обычные слова вырвали Вадима из состояния непреодолимой паники, в которую он начал погружаться против своей воли.

Вадим подошел к больничной койке. Вблизи лицо Джин выглядело еще страшнее. Теперь Вадим понял, как выглядит человек в настоящем ступоре. Было ясно, что из этого состояния не так-то просто вернуться обратно.

— Она начала уже третий рисунок, пока я разговаривал с вами, — сказал врач, забирая из рук Джин карандаш и планшет. — Два рисунка она уже закончила. Вот, взгляните, и вам все станет ясно…

Несмотря на то что врач отобрал у нее ручку и блокнот, Джин продолжала двигать руками, как будто все еще держала в руках бумагу и карандаш. Скрюченные пальцы сновали в воздухе, продолжая проводить линию за линией воображаемым карандашом на несуществующей бумаге. Это было рисование, ужасное в своей нелепости и тщетности.

Вадим вдруг почувствовал, как ему не хватает воздуха. За его спиной тяжело, с присвистом, задышал Артем.

— Смотрите! — врач протянул (именно протянул — или даже решительно сунул) бумагу Вадиму. — Смотрите внимательно!

Дрожащими пальцами Вадим взял лист, чувствуя, что от прикосновения его пальцев рисунок как будто начинает шевелиться в воздухе.

В первую секунду его поразила законченность, четкость и правильность рисунка Джин. Каждая линия была завершена, каждая линия находилась на своем месте и соотносилась с общей композицией. Да, рисунок был выполнен мастерски. Это был непреложный факт, но он не перечеркивал весь ужас от увиденного.

На рисунке был изображен ребенок, девочка лет восьми, повешенная на ветке дерева. Ее тело висело так низко, что ножки касались земли. Шею обвивала тугая веревочная петля, свисающая с ветки. Голова откинута назад. Волосы заплетены в две косички и аккуратно спускаются вдоль плеч. В косички вплетены светлые банты. На ребенке было надето летнее платьице в горошек. На ногах — сандалии и белые гольфы. Платье казалось старомодным, совсем несовременным…

И Вадим вдруг понял, что уже видел это платьице.

Это было такое же платье в горошек, как то, в которое была одета мертвая девочка в коттедже депутата в Сосновом Бору. А волосы были точно так же заплетены в косички. И белые гольфы были…

Какой-то первобытный ужас овладел Вадимом. Если бы холод, который сейчас разлился по всему его телу, мог по-настоящему замораживать, то его кровь превратилась бы в куски алого льда.

— Матерь Божья… — снова пробормотал за спиной Артем. — Матерь Божья…

Вадим стал перебирать рисунки. Все они были абсолютно одинаковы. Два были закончены, мастерски завершены. Третий был еще не готов, но до окончания работы оставалось лишь несколько выразительных штрихов. Джин работала на удивление быстро.

— Она понимает, что рисует? — Вадим вскинул глаза на врача. — Она сможет все это объяснить?

— Нет, — врач покачал головой. — Она в ступоре — ну, или в трансе, если вам так угодно. Сознание отключено полностью. Она не видит нас и ничего не слышит. Я уверен: когда она придет в себя, то ничего даже не вспомнит… Это странный транс. Наружу вырвалось подсознательное или… мистика какая-то. Такие рисунки часто объясняют неким мистическим озарением. Недаром я с самого начала заговорил о «письме одержимых». Именно так подобные состояния называли в средние века. И мы совершенно не продвинулись в объяснении таких явлений — в наше-то время! Увы, печально, но факт! Есть вещи, которые не может объяснить даже современная медицина…

— Кто водит ее рукой? — в глазах Артема застыл ужас. — Все это выглядит, как… выглядит…

— …Дьявол, — прервал его врач. — Так сказали бы в средние века. У меня нет оснований объяснять это по-другому.

— Это платье, оно… сейчас такие не носят, — голос Вадима дрожал. — И в таком же платье нашли ту убитую девочку.

— Я это заметил, — сказал Артем. — Эта деталь может быть очень важной для следствия. Надо бы разузнать об этом платьице поподробнее. Где твоя сотрудница могла его видеть?

— В коттедже, в Сосновом Бору… — начал было Вадим.

Закончить фразу ему не удалось.

Резкий хрип, напоминающий взрыв, раздался в палате, и только через пару секунд они поняли, что источником этого хрипа, воя, звукового взрыва была Джин.

Задыхаясь и хрипя, она стала кататься по койке, хватая воздух судорожно раскрытым ртом. Все ее тело билось будто в эпилептическом припадке, а лицо синело на глазах. Врач бросился к Джин. В палате раздался резкий электрический звонок. Прибежали санитары и медсестры с каким-то аппаратом, похожим на дефибриллятор.

— Вам лучше выйти, — бросил врач через плечо.

Посетителей не нужно было просить дважды. Оглянувшись перед самой дверью, Вадим заметил, что дюжий санитар с трудом удерживает выгнутое дугой тело Джин, а медсестра ищет вену, чтобы сделать укол.

Телефон Артема яростно вибрировал — он едва не раскалился докрасна. Только в больничном коридоре, за дверью палаты, Артем обратил на него свое внимание. Разговор был коротким. Артем повернул к Вадиму побледневшее лицо.

— Час назад в парке неподалеку от Покровского переулка нашли мертвого ребенка. Девочку в платье в горошек. Ребенка повесили на ветке дерева. Есть у нее и косички… Если хочешь, можешь поехать со мной.

Глава 10

— Но я не могла нарисовать такое! — глаза Джин наполнились влагой, и слезы — крупные, горячие, ничем не сдерживаемые и очень обильные — щедро потекли по ее воспаленным щекам. — Я не рисовала это… Это ужасно… ужасно…

Баночка с недоеденным йогуртом критически накренилась на уголке тумбочки, и Вадим машинально поправил ее. Он сидел рядом с койкой на жестком больничном табурете, спрятав крепко сжатые кулаки между колен. Вадим опасался, что если он положит руки на колени, то пальцы начнут предательски дрожать…

Было около полудня следующего дня. Джин выглядела абсолютно здоровой и нормальной. Очнувшись утром от медикаментозного сна, она, как и предсказывал врач, не могла вспомнить, что с ней произошло. Джин едва помнила и то, что случилось с ней в квартире. Единственное, что сохранила ее память, было вспоминание о жестоком нападении. Но Джин не могла знать, кто и зачем это сделал.

— Наверное, я дверь забыла закрыть, и наркоманы какие-нибудь вломились в квартиру, чтобы ограбить, — сказала она Вадиму. — Я частенько забываю запирать двери.

Рисунок с повешенной девочкой Вадим стащил тайком от врача — он просто сунул его в карман, когда у Джин начались удушье и судороги. И вот теперь на этот немного помятый рисунок с ужасом и отчаянием смотрела абсолютно нормальная Джин.

— Ты хочешь сказать, что я способна предвидеть будущее? — в глазах Джин застыл настоящий страх.

— Да, ты нарисовала будущее, — спокойно кивнул Вадим. — А как иначе это назвать? Ты умеешь предсказывать убийства. Возможно, в тебя вселилась какая-то сила. Я могу объяснить это только мистикой. Это, наверное, связано с твоей красной комнатой.

— Но это ужасно… ужасно… — горько расплакалась Джин.

— Такие вещи происходят каждый день, — сказал Вадим, — только никто об этом не говорит. Есть люди, которые являются медиумами и входят в контакт с потусторонними силами. Возможно, это ты.

— Но я не хочу! — всхлипывала Джин.

— Хочешь ты этого или нет, но факт налицо: ты предсказала убийство, которое произошло ночью в парке, — твердо сказал Вадим. — И теперь надо понять, как это произошло.

— Ты был там… Ты видел? — голос Джин звучал жалко.

— Да, видел, — Вадим вздрогнул. — Я там был…

* * *

Огни метались между деревьями, создавая причудливую запутанную цепочку узоров. Припарковавшись прямо на газоне, Артем выбежал из машины и рванул вперед. Вадим едва поспевал за ним. Ноги вдруг налились свинцовой тяжестью. Он чувствовал себя, как астронавт, застрявший в чужом пространстве, между какими-нибудь пятым и седьмым измерениями. Впрочем, в том состоянии, в котором Вадим находился, любое пространство оказалось бы для него чужим.

Он попросту отключил мозг. Перестал думать, соображать, действовать. То, что он видел в больнице (страшный рисунок, больное лицо Джин), словно отключило какую-то аварийную кнопку, целиком отвечающую за мозг. Но странное дело — при полном отсутствии мыслей Вадим чувствовал себя спокойнее, так, будто ему больше не надо было ни за что отвечать.

С языка едва не сорвалось: «Артем, я останусь в машине!» — слишком уж тяжел был непривычный для Вадима страх. Но Артем был настроен так решительно, что даже спина его, казалось, была утыкана колючками, как у ежа. И Вадим попросту не посмел бы так сказать, опасаясь прослыть тряпкой — сам-то он таковым себя уже считал.

Неподвижно застывшие, словно мертвые стволы деревьев были похожи на немых стражей, стоявших в карауле. Казалось, эти черные, глубоко воткнутые в почву стволы со злобой наблюдают за ним, считывая и прогнозируя его шаги. А между деревьями метались огни, ночные огни — и люди, собравшиеся здесь по страшному поводу. Артем спешил изо всех сил — Вадим еле-еле плелся следом.

В ноздри бил пряный неприятный запах сырой земли. В этом запахе чувствовалось присутствие какого-то металла — едкой горечью, раздражавшей ноздри. Вадиму вдруг показалось, что в воздухе разлит какой-то химикат — может, средство дезинфекции, напоминавшее о больнице. Но, скорее всего, это просто ему показалось: воспаленные нервы были на пределе. Вадим все-таки не удержался.

— Чувствуешь вонь? — спросил он, глядя в напряженную спину Артема. — Как будто там, в больнице, откуда мы прибыли…

— Нет, вроде, — Артем передернул плечами. — Да не обращай ты на такую ерунду внимания! Это заброшенный парк. Здесь может пахнуть чем угодно!

Прорезиненный черный мешок был наглухо застегнут на молнию. Он был слишком мал и лежал как раз под деревом, на влажной от ночной сырости земле.

У Вадима подкосились ноги. Он отвернулся, не в силах смотреть, ухватился за дерево.

— Не прикасаться! — рявкнул чей-то голос за спиной.

Вадим резко, будто обжегшись, отдернул руку.

— Извините… — прошептал он.

Сейчас он ничем не напоминал самого себя — вчерашнего или позавчерашнего.

Опустившись на корточки рядом с прорезиненным мешком, Артем уже расстегивал молнию. Вадим обратил внимание на то, что пальцы его дрожат.

Артем что-то говорил, но Вадим плохо понял, что сказал следователь. А вот слова того, кто стоял рядом с Артемом, донеслись хорошо.

— Задушена. Асфиксия, — пояснил молодой мужчина в штатском — тот самый, который велел Вадиму не прикасаться к стволу дерева.

— Веревкой? — Артем поднял на коллегу глаза.

— Нет, — тот покачал головой. — Судя по всему, руками. Веревку набросили на тело после смерти. Подвесили на дерево уже мертвую.

— Следы насилия есть? — спросил Артем.

— Нет. Изнасилована не была. Следов насилия нет.

— Личность установлена? — резко застегнув молнию, Артем поднялся на ноги и отошел от мешка. Руки его продолжали дрожать.

— Установлена, — в голосе сотрудника вдруг прозвучала страшная усталость. — Вечером поступило сообщение в полицию об исчезновении ребенка из квартиры.

— Что значит — из квартиры? — удивился Артем.

— Здесь, поблизости, семья живет. Есть адрес. Родители ушли. Ребенок оставался вдвоем с няней, — начал пояснять сотрудник уголовки. — Няня уложила девочку в девять вечера спать. Ребенок заснул в своей комнате. Около десяти вечера няня зашла проверить, как спит девочка. Окно было распахнуто настежь, ребенка в кровати не было.

— Первый этаж? — уточнил Артем.

— Первый, — кивнул коллега. — Окно сама няня открыла, чтобы проветрить. Лето все-таки. Но тот, кто забрал ребенка, разрезал сетку на окне ножом.

— И никто ничего не слышал? Даже няня? — нахмурился Артем.

— Няня в гостиной телевизор смотрела, — уточнил сотрудник уголовки. — Громко было, слышать ничего не могла.

— Что за семья? — казалось, Артему с трудом даются слова.

— Богатая. Отец ресторатор, у него два ресторана в центре города. Сеть «Айва» — слышали, может?

— Кавказец? — уточнил Артем.

— Нет. Наш. Жена узбечка, из богатой семьи, потому «Айва». Муж занимается ресторанным бизнесом, жена не работает. У них трое детей. Есть еще два сына. Четырнадцать и двенадцать лет. Девочка была младшая.

— Другие дети тоже были в доме? — нахмурился Артем.

— Нет. Они остались у родителей жены, у бабушки и дедушки, в частном доме за городом.

— Почему девочка в гостях не осталась?

— Приболела она, мать не захотела ее отпускать. Девочка все время была у нее на глазах. А в этот вечер родителей пригласили на юбилей одного из деловых партнеров мужа. Они ушли всего-то на пару часов.

— Фамилия их как? — Артем был точен во всем.

— Санжеевы. Девочку звали Виолетта Санжеева. Шесть лет.

— Когда няня вызвала полицию?

— Сразу, как увидела, что ребенка нет в комнате. Позвонила в полицию и родителям. Она решила, что ребенка могли выкрасть ради выкупа — семья ведь богатая.

— Были угрозы в адрес семьи?

— Нет. Просто это первое, что пришло ей в голову. Она сразу подумала, что ребенка похитили.

— Как нашли труп?

— Санжеев этот подключил все свои связи. Ну, и патрульных отправили по разнарядке, район прочесывать. Они шли через парк и вдруг увидели, что бомжи толпятся возле дерева, что-то рассматривают. Жертва на дереве висела.

— А когда наступила смерть? Что эксперт говорит?

— Между десятью вечера и полуночью. Она еще теплая была, когда ее нашли.

Вадим вспомнил, что когда они покинули больницу, было без четверти час ночи. Просто он приехал к Джин слишком поздно, на ночь глядя, заодно прихватив с собой Артема. И еще Вадим вспомнил, что врач вышел к ним после одиннадцати — Джин как раз рисовала…

— Есть еще один интересный момент, — сотрудник уголовки нерешительно переступал с ноги на ногу.

— Какой? — насторожился Артем.

— Да платье это, в горошек, в котором ее нашли! По словам няни, не было такого платья у девочки.

— Как она была одета, когда пропала? — снова нахмурился Артем.

— Розовая детская пижама, летняя, с синими рыбками. Майка и шорты, — уточнил коллега, — никакого платья.

— Пижаму нашли?

— Нет. Но пока темно. Уже утром будем парк прочесывать. Может, и обнаружится. Ведь где-то убийца ее переодел!

— Родителям сообщили?

— Их в отделение везут. Они не видели этого… мать в невменяемом состоянии, — сотрудник сглотнул.

— Няня давно в семье работает?

— Шесть лет. С самого рождения девочки.

— Проживает постоянно с семьей?

— Нет, приходящая. Документы ее пробили по базе, с няней все чисто. Ее тоже отвезли в отделение.

— А соседи, консьерж? — дежурным тоном спросил Артем.

— Никто ничего не видел и не слышал, — коллега пожал плечами. — Все как всегда…

Полицейские отошли в сторону, и Вадим больше не мог слышать их разговор. Прорезиненный черный мешок погрузили во въехавший прямо в парк фургон ритуальной службы. На носилках мешок казался еще меньше. Вадим отвел глаза.

Вернулся Артем. Лицо его было хмурым.

— Как две капли…

Вадиму вдруг показалось, что Артем разговаривает на каком-то иностранном языке — он с трудом его понимал.

— Как две капли воды похоже на то, другое убийство, — пояснил Артем, — которое было в Сосновом Бору, в твоем коттедже. И платье точно такое же. Одно отличие — и оно меня пугает. Убийца изменяется. Мутирует, что ли. А это плохо.

— Какое отличие? — Вадим не был уверен, что хочет все это слышать, но удержаться от вопроса не мог.

— Веревка на шее, — в голосе Артема вдруг зазвучала злость, — эту он повесил. Как будто повесил. Кем надо быть, чтобы повесить ребенка? Я этого урода найду!

— Он же труп повесил, — сказал Вадим.

— Какая разница? Все равно дикость! Все равно так быть не должно! Понять бы только, для чего он это сделал… — задумчиво протянул Артем и тут же добавил уже более энергично: — Вот это и странно! Серийные убийцы не меняют свой почерк. Но, может, это какой-то нестандартный маньяк.

— Два убийства всего — разве тут может быть «почерк»? — удивился Вадим.

— Вот то-то и оно! — согласился Артем. — Либо веревка на шее — часть его почерка, либо нет. В любом случае это очень важная деталь. Ты видел веревку?

— Нет. Откуда бы? — содрогнулся Вадим.

— А вот я посмотрел. Толстая пеньковая веревка, как для строительных работ, — сказал Артем. — Она толще шеи ребенка. Как раз для взрослого подходит. И совершенно непонятно, почему такое нацепили на шею крохе. Если только…

— Если только — что? — спросил Вадим.

— Если только толщина веревки не является каким-то странным ответом на наш вопрос!..

Больше в парке нечего было делать. Правоохранители стали разъезжаться. Артем сказал, что поедет в отделение, посмотрит на родителей девочки. Вадим вызвал такси — его машина осталась на стоянке у больницы.

— А девицей твоей контуженой я всерьез займусь, как только ее выпишут, — пообещал Артем. — Уж очень мне не нравится вся эта история. Что-то она однозначно знает. Или просто ведьма.

— Мне и самому не нравится, — пожал плечами Вадим. — Я и сам бы хотел заняться этим рисунком. Никогда за всю свою жизнь не видел ничего подобного. Никогда в жизни!

— А может, у нее сверхъестественные способности, у этой твоей девицы, — сказал Артем. — Есть же люди, которые могут предвидеть разные вещи. А она вот предвидит убийства. Очень много разных странностей в мире. Может, это одна из них.

— Хорошо бы выяснить, кто на нее напал, — прямо сказал Вадим.

— Теперь это выяснится нескоро. Дело — типичный «висяк». Но на расследование убийства девочки бросят все силы. Ты же сам слышал, что у родителей есть связи. Значит, просто так с рук все это не сойдет…

Такси мчалось по пустым улицам города. Вадим неподвижно смотрел в одну точку. Мыслей не было, ощущений и чувств тоже. Казалось, все вокруг поглотила эта страшная ночь…

* * *

— Как, ты сказал, зовут погибшую девочку?

Джин вдруг перестала плакать и с каким-то странным выражением уставилась на Вадима. Он с самого утра примчался к ней в больницу.

— Виолетта Санжеева, — сказал Вадим.

— Виолетта? — Джин задумалась. — Девочка часто гуляла в парке? А няня у нее толстуха?

— Не знаю. А что? — удивился Вадим.

— Я видела эту девочку. Видела в парке, — твердо сказала Джин. — Она бросила мне под ноги мяч. Девочка была быстрая, подвижная и очень хорошенькая. Ну просто очень хорошенькая! Вот вижу ее как сейчас перед собой…

— Может, поэтому ты и нарисовала этот рисунок? Потому что знала ее?

— А как я могла знать, что ее убьют? — в голосе Джин вдруг зазвучала настоящая паника. — Я ведь не могла это знать, правда? Но я нарисовала ее! Я не могу понять, как это произошло! Не могу понять — и все!

— Ты постарайся не волноваться, — Вадим очень хотел бы ее успокоить, но понимал, что это невозможно. — В конце концов, все будет ясно. Рано или поздно. И ты все поймешь.

— Я даже не хочу понимать… — прошептала Джин.

В ее голосе звенело отчаяние. Вадим хотел было что-то сказать, но не знал, что именно, а потому промолчал.

Врач появился очень кстати, прогнав посетителя из палаты.

* * *

Вадим вышел из больницы с таким неприличным облегчением, что застыдился себя самого. А между тем, ему совершенно нечего было пугаться. Джин выглядела гораздо лучше, чем в ту страшную ночь. От ступора не осталось и следа. Он стал даже привыкать (странное дело!) к дикому ежику ее волос. Да и вся внешность Джин уже не казалась ему такой отталкивающей, как прежде. В любом случае, она вызывала у него даже определенный интерес.

Вадим сам не понимал, как именно это случилось, а потому по дороге в офис даже не пытался анализировать такие вопиющие странности в собственном поведении, как беготня по больницам, местам убийства и прочее. Раздраженно сбросил несколько звонков от трех знакомых девиц. Не было времени на такие глупости. Ему было абсолютно не до них.

К концу дня, когда с текущими делами было покончено, Вадим позвонил Артему Ситникову. Тот уже с головой успел погрузиться в свежее и громкое уголовное дело.

— Няню задержали, — сообщил Артем.

— Почему няню? — Вадим заморгал глазами: уж чего-чего, а такого он не ожидал.

— Выяснилось, что у нее хахаль был на содержании, молодой любовник, из криминальных, — сказал Артем. — После убийства его и след простыл. Следствие считает, что няня с хахалем хотели похитить ребенка, чтобы потребовать выкуп у богатого бизнесмена. Но во время похищения что-то пошло не так, и хахаль, скорее всего по пьянке, девочку придушил. Так и оставили это дело. Няня под арестом, хахаля объявили в розыск.

— Что за бред собачий! — возмутился Вадим. — Неужели кто-то поверит в эту чушь? Ты сам-то в нее веришь?

— А что? Выглядит гладко! — Артем придурковато хохотнул. — Шито белыми нитками? Так они почернеют! Ты серьезно считаешь, что наше начальство объявит о существовании в городе сексуального маньяка, который душит детей?

— Нет, конечно, — Вадим покачал головой. — Но почему — сексуального?

— В таких убийствах всегда есть элемент секса, даже если не было самого полового акта, — сказал Артем и пояснил: — Доказано практикой. Во всех случаях.

— А сперма там была? — спросил Вадим. — На земле, на дереве, на одежде трупа? Может, следы спермы на веревке? От рук?

— Странно, что ты спросил, — в голосе Артема послышалась какая-то непонятная задумчивость. — Дело в том, что это мы проверили в самую первую очередь. Нет никаких следов спермы.

— Тогда при чем тут секс? Это никакой не секс! — не унимался Вадим.

— Не все так просто! Секс идет рука об руку с насилием. Например, насилие у сексуально неудовлетворенного человека. И потом, есть мужчины, которые не изливают сперму, — пояснил Артем.

— А ведь такого проще искать, — сообразил Вадим, — по медицинским показаниям.

— Если только они где-нибудь зафиксированы. Как правило, такое бывает редко.

— А происхождение платья установили? — спросил Вадим, сразу смекнув, что это очень важный момент.

— Пока нет, — Артем снова вздохнул. — Это меня волнует, а моих уважаемых коллег — нет.

— Почему? — Вадим похолодел от этой страшной правды жизни: в сущности, никому нет никакого дела до этого жуткого убийства.

— Потому что в той версии с хахалем, которую уже выстроило следствие, платье вообще не при чем…

Артем пообещал держать друга в курсе дела и поспешил закончить разговор.

Вадим чувствовал какую-то странную недосказанность, как будто Артем сообщил не все, но думать об этом было тяжело. Это убийство оставило в душе Вадима страшное впечатление. Вспоминая о нем, он даже испытывал физическую боль, а почему — не мог объяснить.

Офис опустел. Темнота сгустилась над городом. Мобильник звонил не переставая — очередная претендентка на его кошелек пыталась вытащить на свидание. Вадим отключил телефон. Все девицы вдруг как-то самоликвидировались из памяти. Он и не узнал бы их, встретив какую-нибудь случайно на улице.

Вадим запер пустой офис, сел в машину и поехал в больницу.

* * *

Дверь в палату Джин была раскрыта настежь. В коридоре и в палате суетился встревоженный медперсонал. Вадим почувствовал смутный укол тревоги и тут увидел уже знакомого врача.

— Где она?! — набросился на него врач. — Куда вы отвезли свою сумасшедшую подругу?! Кто вам позволил так грубо нарушать распорядок больницы?!

— Отвез?! Куда?! — лицо Вадима выражало такое неподдельное изумление, что врач сбавил тон.

— Ваша девица — куда она подевалась? — Врач был взволнован. — Она капельницу выдернула и ушла. И самое поразительное, что этого не заметил никто! Днем!

Вадим вошел в палату.

Капельница возле пустой больничной койки. На стуле — одежда Джин: джинсы, майка. Туфли-эспадрильи, которые он сам нашел в прихожей ее квартиры и прихватил с собой в больницу. И никакой Джин.

— Вы хотите сказать, что она сбежала? — Вадим тупо констатировал ситуацию, которая и так была совершенно ясна. — Джин сбежала из больницы?

— Для нее это может быть очень опасно, — врач с тревогой покачал головой, — если она опять впадет в ступор. У нее наблюдаются некоторые изменения в мозговой деятельности, в мозговом кровотоке. Я хотел провести дополнительные исследования. Она может потерять сознание на улице, и тогда что? К тому же она ушла в больничной рубашке!

— Не думаю, что ей удастся далеко уйти в таком виде, — сказал Вадим.

— Она белый халат взяла в сестринской, — вдруг подала голос молоденькая медсестра, на которую никто не обращал внимания. — В халате она сможет выйти из больницы, ее выпустят.

Врач в отчаянии развел руками.

Глава 11

Джин не догнали. По следу беглянки послали двух больничных охранников, они прочесали больницу и прилегающую территорию. Никто ничего не видел. Медсестра оказалась права. В белом халате Джин удалось беспрепятственно покинуть больницу.

— Пожалуйста, постарайтесь ее найти и уговорить вернуться к нам, — врач был настроен серьезно. — Мне не нравится ее состояние. Тот ступор, в котором вы ее видели, может быть очень плохим признаком. Он сигнализирует об изменениях в работе мозга.

— Вы имеете в виде опухоль? — прямо спросил Вадим.

— Не только. Есть очень много различных симптомов, которые… Словом, они опасные. Лучше бы она согласилась пройти обследование и продолжить лечение.

— Почему же она ушла? — Вадим на самом деле не знал ответа на этот вопрос. — Почему?

— Вам виднее, — врач передернул плечами, и Вадим понял, что вся эта ситуация начинает его раздражать. — Вы же с ней в дружеских отношениях.

— Я не… Ну да, в дружеских, — Вадим вовремя прикусил язык.

— Тогда повлияйте на нее.

Вадим собрал вещи Джин. Телефона в палате не было. Он смутно припомнил, что в больницу Джин привезли без мобильника. Значит, он остался в квартире.

Квартира… Возможно, она отправилась именно туда. Ничего страшного в том, что Джин сбежала из больницы, Вадим не видел. Некоторые люди не переносят больниц. Он сам, к примеру. Поэтому, скорее всего, Джин предпочла убраться из больницы, как только ей стало лучше. Странно было только то, что она не переоделась в свою одежду, а ушла в рубашке, да еще стащила медицинский халат. Это наталкивало на мысль, что Джин очень сильно спешила. Спешила уйти, чтобы ее никто не остановил.

* * *

Дом в Покровском переулке стоял, погруженный во тьму. Несмотря на вечерний час, не светилось ни единого окна. С трудом втиснув машину в переулке, Вадим уставился на старинное здание с тем же самым странным чувством, которое преследовало его здесь. Да, рядом с этим домом нельзя было не испытывать тревогу. Казалось, дом наблюдает исподтишка за каждым пришедшим — и наблюдает отнюдь не с добрыми намерениями.

Из парадного пахнуло затхлостью. Стояла такая тишина, что скрип ступенек под ногами Вадима казался громом. А потому он шел на цыпочках, едва дыша, почти физически ощущая, как тишина становится реальной и осязаемой, почти живым существом.

Дверь квартиры Джин была полуоткрыта — так, как ее оставил сам Вадим. Он осторожно вошел внутрь. Здесь царили абсолютная темнота и пустота.

Включив свет везде, где возможно, Вадим прошелся по комнатам — никого. По всей видимости, Джин сюда не приходила. Куда же она подевалась? Происходящее нравилось Вадиму все меньше и меньше. В электрическом свете красная комната выглядела устрашающе. В ней Вадим испытывал настолько гнетущее чувство, что ему захотелось убежать из квартиры сию секунду. Что за жуткое место! Обои выглядели настолько ужасно, что казалось, будто по ним в буквальном, физическом смысле течет, сочится свежая кровь.

Как можно жить в таком страшном месте? Почему Джин решила остаться здесь? Вадим не понимал. Сам он ни за что не стал бы селиться в такой жуткой квартирке. Даже краткое пребывание в красной комнате доставило ему крайний физический дискомфорт. Поэтому Вадим стремительно ретировался в спальню, вздохнув с облегчением. Спальня выглядела совершенно нормально, обыденно. Ничего сташного в ней не было. Казалось, эти две комнаты принадлежали двум совершенно разным квартирам.

Незаправленная постель была смята. Скрепя сердце Вадим заглянул в ящик прикроватной тумбочки. Несколько кремов для рук, салфетки, чеки из магазинов, просроченные квитанции. Остановившиеся часы. Словом, всякая дребедень. Как вдруг…

Вытащив ящик до конца, Вадим не поверил своим глазам. В самом конце ящика, будто специально спрятанная поглубже, лежала детская игрушка — плюшевый медвежонок в матросской форме с зеленой ленточкой вокруг шеи. Невероятно симпатичный и добрый зверь. Игрушка была не новая. Шерсть в нескольких местах выглядела потертой. Шов разошелся в одном месте, из прорехи торчали нитки. Очевидно, этой игрушкой кто-то долго играл. Кто играл? Девочка? Маленький мальчик? Определить было невозможно. Почему Джин хранила ее здесь?

Вадиму вдруг показалось, что совершенно случайно, сам того не желая, он подглядел нечто секретное. Оттого он чувствовал себя очень неловко. Кроме того, прикасаясь к медвежонку, он испытывал весьма странные чувства. Ему было неприятно держать его в руках. Он быстро сунул игрушку обратно в глубину ящика, задвинул — и понял, что ничего не знает о Джин.

А ведь действительно, что он знает об этой девушке?

Есть у нее семья? Была ли у нее семья?

Откуда она родом? Кто ее ближайшие родственники?

Была ли она замужем или, например, разведена?

Он ничего не знает, кроме того, что эта странная личность вызывает у него просто невероятное любопытство. Любопытство, способное разогнать его безразличие.

Думая так, он вернулся в красную комнату. Эта комната была просто перегружена мебелью, казавшейся в электрическом свете особенно громоздкой. Белый лист формата А-4 привлек его внимание. Лист был перевернут изображением вниз.

Это был рисунок карандашом. Как и все рисунки Джин, он был талантливо выполнен, имел законченный четкий вид. Это был мужской портрет. Лицо молодого (не старше тридцати) мужчины с очень необычной, яркой, бросающейся в глаза внешностью (чего стоили одни только длинные волосы!).

С огромным облегчением Вадим разглядел, что это лицо не похоже на лицо трупа, а на шее мужчины, отчетливо видной в прорези рубашки или футболки, нет никакой веревочной петли.

Может, это любовник Джин? А может, бывший или нынешний муж? Вадим подумал, что наверняка Джин испытывала к этому мужчине какие-то теплые чувства, раз с такой старательностью и терпением изобразила его лицо.

Вадим не был ценителем мужской красоты. Внешне привлекательные с женской точки зрения мужчины всегда вызывали у него нечто вроде плохо скрытой неприязни. Но тут он не мог не признать, что мужчина с рисунка очень красив. От таких женщины сходят с ума. Возможно, что и Джин сошла с ума. Резко очерченные скулы выдавали сильный мужской характер и железную волю. Необычное лицо…

Рассматривая рисунок, Вадим обратил внимание на то, что на листе бумаги не было ни подписи, ни пометки-значка художника, обозначающего авторство. Между тем Вадим нисколько не сомневался в том, что автором рисунка была Джин. Он теперь безошибочно узнавал ее почерк. У Джин был собственный, неповторимый стиль, который заметно отличал ее от других художников. Она обладала огромным талантом, и тут Вадим задумался — знает ли об этом сама Джин?

Подчиняясь какому-то странному наитию, Вадим вдруг достал телефон и стал фотографировать рисунок — портрет мужчины, — сделал несколько вполне удачных снимков. Затем он вернулся в спальню и сфотографировал детскую игрушку из ящика. Почему он это делает, Вадим не мог объяснить.

В красной комнате взгляд Вадима упал на пепел, лежащий на полу. Казалось, кто-то рылся в глубинах камина или пытался его разжечь. На старинном паркете пепел выглядел неопрятно. В комнате вообще был заметен беспорядок. Похоже, как и все творческие личности, Джин не была хорошей хозяйкой и не утруждала себя уборкой. А может, беспорядок оставил тот, кто на нее напал?

Но рассматривать все это Вадим больше не мог. Красная комната давила на него, порождая жуткие чувства. Он вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он потушил везде свет и быстро вышел из квартиры. Во время спуска по лестнице (непривычно быстрого — стыдно признаться в этом!) на него угнетающе действовала странная тишина, царившая в этом доме. Неестественная тишина…

Что теперь? Где искать Джин? Казалось бы, нет ничего проще — сесть в машину и уехать домой, погрузиться в собственные дела. Именно так и следовало поступить, так было бы правильно, но…

…но Вадим не знал, не понимал, почему сейчас не может уехать, почему, как дурак, стоит возле машины, обернувшись к странному дому, словно пытаясь получить ответ на вопрос.

Может быть, Джин пошла к родственникам или друзьям? Ну, должны же быть у человека в большом городе родственники или друзья, готовые приютить на одну ночь! Может, близкая школьная подруга, сокурсница по институту, кто-нибудь из художественной тусовки — ведь на той выставке вокруг нее вилось немало людей. Может, Джин настолько опротивело это странное жилье, что она просто не нашла в себе сил сюда вернуться? Тем более в этой квартире на нее напали, и до сих пор неясно — кто и зачем.

Эти мысли внушали оптимизм. Они могли успокоить кого угодно и как угодно, но только не Вадима. Его сердце сжимала мучительная, невыносимая тревога.

Вообще, это место само по себе навевало на него смятение. Здесь, совсем рядом, буквально в двух шагах от этого дома, в парке нашли убитого ребенка. С того места, где он стоял, было видно даже начало аллеи, которая вела к тому страшному дереву. В парке было темно. Как и в прошлую ночь, до Вадима доносился терпкий запах прелых листьев и сырой земли. Тяжелый жирный запах с металлическим привкусом.

Страшная вчерашняя ночь все еще стояла перед его глазами неистребимым кошмаром, и он прекрасно понимал, что никогда в жизни не сможет ее забыть. Эта ночь была шрамом, носить который на себе он теперь обречен вечно. Как же это произошло, черт возьми?!

То, что случилось дальше, вообще никак не укладывалось в голове Вадима — он не смог бы объяснить свой поступок, даже если бы очень хотел. Он вдруг резко повернулся и направился от машины — в сторону, в темноту, в парк, неуклонно приближаясь к тому страшному месту.

Вадим вошел в глубину парка, и со всех сторон его охватила, взяла в кольцо слепящая темнота. Слышались какие-то шорохи, в кустах мелькали смутные зловещие тени — возможно, местные наркоманы или бомжи. Что-то шуршало в кустах, что-то мигом бросалось в сторону при его появлении. Человек предусмотрительный, человек смелый, но трезвомыслящий ни за что не пошел бы в эту ужасную темноту. Но Вадим углублялся в пустой парк, ни о чем не думая.

Злобный лай за спиной раздался так неожиданно, что Вадим подскочил, а его кровь запульсировала, забурлила в висках, бешеными толчками заколотилась в сердце. Длинное упругое тело пулей промчалось совсем близко, едва не сбив его с ног, и вылетело на гладкую плитку темной аллеи. Оглушительный собачий лай был похож на боевой сигнал — он звучал неприятно и даже зловеще. Вадим понял, что это чей-то пес — всего-навсего пес на ночной прогулке в парке, отпущенный с поводка. Псина металась по аллее с лаем, бросаясь на каждое дерево.

— Цезарь! Стоять!

Молодая блондинка, настолько платиновая, что ее выбеленные волосы сверкали даже в темноте, бросилась следом за собакой. Девица была в леопардовом спортивном костюме, с эмблемой дорогой фирмы, выложенной стразами на спине. В прежние дни, да еще неделю назад, он ни за что бы ее не пропустил, даже несмотря на то, что только полная идиотка могла дать заурядному, в общем-то, псу дурацкую кличку Цезарь. Голос блондинки звучал неприятно, скрипуче, чем-то неуловимо напоминая голос базарной торговки. Да, Вадим, конечно, не пропустил бы ее, даже несмотря на голос. Не пропустил бы тогда, но не теперь.

Теперь в нем поднялась бешеная волна раздражения, словно эта нелепая девка нарушила уединение, на которое сейчас имел право только он. Уединение на месте преступления, там, где произошло убийство.

Но блондинке с псиной было на это плевать, а может, она ничего не знала о недавнем убийстве, просто выгуливала свою собаку в парке, на аллее, где прошлой ночью нашли труп. А псина, возможно, была готова нагадить под деревом, на том самом месте, где еще вчера лежал задушенный ребенок.

Блондинка путалась под ногами, не поспевая за отвратительной собакой. Вадим очень надеялся, что Цезарь сломает себе шею. Намереваясь пройти вперед по дорожке, он отодвинул девицу локтем.

— Да какого хрена! — она хотела было разразиться гневной тирадой, но не успела договорить.

Яростный собачий лай вдруг перешел в вой, а потом — в испуганный визг, как будто Цезаря стукнули чем-то тяжелым прямо по морде. И действительно, было видно, как в самой середине аллеи псина вдруг испуганно присела на задние лапы. Впереди, между деревьев, мелькнуло что-то белое.

В этом месте света было больше. На кирпичной стене за деревьями висели два фонаря. Светили они тускло, но все-таки светили. Здесь можно было хотя бы разглядеть неясные очертания предметов.

Блондинка, увидев испуг собаки, и сама перепугалась:

— Цезарь, ты что?! Цезарь, сидеть!

Псина, скуля, вдруг стала отползать на задних лапах. Вадим бросился вперед. Страшное предчувствие вдруг ударило его, будто ножом, перевернуло душу и наполнило новым ужасом.

— Матерь Божья! — дурным голосом взвыла блондинка за его спиной, разглядев то, что заставило испугаться собаку.

Джин висела на дереве. Ее голые ноги конвульсивно колотили по корявому стволу. Выходит, это ее белая фигура в медицинском халате только что мелькнула между деревьями! Тот самый халат, в котором она убежала из больницы. Для Джин он был слишком короткий — едва прикрывал ее стройные бедра. На ночном холоде кожа Джин приобрела синюшний оттенок — это можно было разглядеть в тусклом свете двух фонарей.

Вадим побежал вперед. Подхватил Джин на руки, приподнял. Он когда-то читал: самое первое, что нужно сделать при повешении — это приподнять тело, чтобы ослабить давление веревки на шейные позвонки.

Джин была еще жива. Губы ее — фиолетовые, а точнее, ядовито-лилового цвета, хватали ртом воздух. Она задыхалась. По телу шли судороги — предвестники настоящей агонии.

За спиной истошно завизжала блондинка. Этот визг резал и без того воспаленные нервы Вадима будто бензопилой. Придерживая одной рукой тело Джин, другой он пытался стащить с ее шеи тугую петлю, страшный узел смерти. Это ему удалось — Джин не успела затянуть узел до конца; возможно, у нее не было на это времени. Но вот узел ослаб, и Вадим сорвал веревку с головы Джин, сорвал вместе с клочьями волос. Безжизненное тело скользнуло к нему в объятия…

Нет, не совсем безжизненное! Джин была жива. Ресницы ее трепетали, отбрасывая на впавшие восковые щеки черную тень. Что касается ее щек, то он никогда не видел такого жуткого бледного оттенка.

Джин казалась легкой, как перышко, а может, просто ему так показалось из-за сумасшедшего стресса.

Вадим резко обернулся к продолжавшей визжать блондинке.

— Заткнись, дура!

— Полиция… Нужно полицию! — залепетала девица.

Пес вдруг угрожающе заворчал.

Вадим ударил ее кулаком в лицо — не слишком сильно, но достаточно крепко для того, чтобы вырубить. Охнув, блондинка осела на сырую землю, завалилась на бок. Пес взорвался яростным лаем, но напасть на Вадима не осмелился.

До сих пор Вадиму не приходилось бить женщину в лицо. Он вдруг испытал какое-то странное и новое для себя чувство. Но, к его глубокому ужасу, это было вовсе не чувство стыда — это до неприличия напоминало облегчение.

Черная веревка осталась болтаться на дереве. Вадим бросил на нее беглый взгляд, запоминая мельчайшие подробности, и вдруг похолодел. Похолодел по-настоящему, до ледяной изморози на коже.

Это место… Он видел его раньше! Это было то самое место, где нашли труп ребенка. И как раз здесь, под этой самой веткой, убийца надел на труп страшную веревочную петлю. Если бы Вадим верил в Бога, то спешно начал бы бормотать любую пришедшую на память молитву. Но для веры в Бога он был слишком прагматичен и заземлен, а потому лишь попятился назад (совсем как недавно Цезарь), испытывая суеверный ужас.

Вадим развернулся и бегом помчался к странному дому, неся Джин на руках.

* * *

Здесь все было так, как он оставил при уходе, но в то же время все неуловимо изменилось — но что?

Красная комната казалась более живой. Яркие обои резали глаза в слепящем электрическом свете. Вадим недоумевал: кто вставил в люстру такие яркие лампочки — прежние жильцы, хозяева квартиры или сама Джин? Но эти мощные лампы делали комнату еще страшнее. Теперь она больше, чем прежде, казалась каким-то злобным живым существом. Существом, готовым к нападению и выжидающим лишь подходящего момента.

Джин лежала на диване. В сознание она не приходила. Дышала тяжело, с присвистом, но дышала. Это страшное дыхание пугало его еще больше, чем полное безмолвие.

Сколько времени она провисела так, что успела себе повредить? Что происходило в этой комнате до того самого момента, как он нашел ее в парке с веревкой на шее? Он дорого бы дал, чтобы получить ответ на эти вопросы! Но добиться сейчас ответа от Джин было нельзя. А потому Вадим продолжал думать о том, почему вдруг на нее свалилась череда таких странных бедствий. Потом он решился на крайнюю меру: вызвал своего знакомого врача, в молчании которого был уверен — разумеется, за деньги. В первый момент он хотел позвонить тому давешнему врачу из больницы, но потом решил не рисковать: тот мог устроить скандал, требуя отправить пациентку обратно…

Сделав укол, врач выдохнул, бросил использованный шприц на захламленный стол и закрыл чемоданчик.

— Обошлось. — Он покачал головой. — Сейчас артериальное давление поднимется до нормы, и где-то через час она очнется. Дайте ей теплого сладкого чаю.

— Может, коньяка? — с облегчением спросил Вадим.

— Ни в коем случае! От спиртного с ней снова может случиться припадок. К тому же, — врач покачал головой, — алкоголь — сильный депрессант. Вообще-то, на вашем месте я показал бы ее хорошему психиатру.

— Это успеется, — отрезал Вадим.

К счастью, его опасения не подтвердились. Шейные позвонки не были повреждены, и повешение не успело причинить ей никакого вреда. С помощью врача Вадим попытался восстановить всю картину произошедшего.

Джин пришла в лес босиком, в медицинском халате, с веревкой в руках. Закрепила ее на ветке дерева, потом подтянулась на руках, забралась на ветку, накинула веревку себе на шею и спрыгнула. Как раз в этот самый момент и подоспел Вадим — петля еще не успела затянуться туго. Веревка немного сдавила шею и расцарапала кожу, но значительных повреждений не было. Сознание Джин потеряла от шока — это бывает при таком потрясении. Физически с Джин все было в порядке, но вот психически…

Врач едва не вспотел, настоятельно убеждая Вадима отвезти девушку к психиатру.

— Вы поймите — тот, кто пытался покончить с собой, обязательно повторит свою попытку, будет повторять снова и снова! — волновался он. — А вас может не оказаться рядом! Здесь нужно серьезное лечение. Самостоятельно вы не справитесь!

В конце концов Вадиму удалось заставить замолчать врача — деньгами, которые тот взял и поспешил уйти. Объяснять что-либо ему было слишком сложно — тем более Вадим и сам толком не понимал, как подобное можно объяснить. Усевшись в неудобное старинное кресло в глубине красной комнаты, он откинулся на жесткую спинку и закрыл глаза.

— Где он? — слова Джин прозвучали отчетливо и ясно.

Она сидела на диване, прямо глядя на Вадима.

— Кто? — заморгал глазами тот.

— Парень, который был в комнате. Тот, что приходил к соседу с третьего этажа. Он еще сказал, чтобы я не смела никуда выходить! Удержать меня пытался, говорил, что теперь я должна все время сидеть на месте. Идиот какой-то! — хмыкнула Джин.

— Но ты же вышла из квартиры?

— Не помню, — Джин пожала плечами, — ничего не помню. А зачем ты здесь? Что произошло?

— Ты ушла из больницы… — начал Вадим.

— Ну, конечно, ушла, — перебила его Джин. — Я не могла больше там находиться. Жуть какая-то! Так куда он делся?

— Как он выглядел? — спросил Вадим, пытаясь прийти в себя от охватившего его ужаса.

— Как выглядел… — Джин задумалась. — У него внешность необычная. Я еще портрет его нарисовала. На столе должен где-то валяться.

— А зачем ты нарисовала его портрет?

— Так просто… Я его уже несколько раз встречала… А сегодня он прямо в мою квартиру вошел. Я, как всегда, дверь забыла закрыть, когда прибежала из больницы. Я часто не закрываю за собой дверь…

Джин зевнула.

— Тебе лучше поспать, — сказал Вадим. — Я сейчас плед принесу, укрою тебя.

— А ты не уйдешь?

— Не уйду, — Вадим укрыл ей ноги пледом, — не бойся. Никуда не уйду!

Глава 12

Лестница скрипела под ногами. Вадим поднимался осторожно. Он с трудом мог выносить этот отвратительный скрип. Дом был такой старый, что, казалось, еще немного и он весь рассыплется в прах. Он наверняка был весь изъеден жучками-червячками. Старое творение старой жизни, в которой ничему новому нет места. Впрочем, Вадим сам не понимал, откуда в его голове взялись подобные мысли, почему он думал именно так.

Его план был прост. Подняться на третий этаж и узнать, чей это друг приходил в квартиру к Джин. Дальше — найти этого человека и выяснить, что произошло на самом деле, почему он оставил девушку в таком состоянии. И почему сразу после его визита Джин вышла из квартиры и попыталась покончить с собой?

На лестничной площадке третьего этажа были всего две двери, и обе невероятно старые. С них слезла краска, дерево потрескалось, на одной отломилась ручка, и ее заменяла какая-то страшного вида резина — наверное, обрывок резинового шланга. Вадима аж передернуло — какая чудовищная дверь! Неужели люди могут прозябать в такой нищете? Судя по всему, это было действительно так. В доме жили небогатые люди, и это было очень странно, учитывая, что располагался он в центральном районе. Недвижимость в таком месте была на вес золота.

На одной из дверей (не той, где был резиновый шланг вместо ручки, другой) висела табличка с именем «Соколенко Ю. В.». Вадим нажал кнопку, но звонка не было слышно. Возможно, он прозвучал далеко в глубине квартиры. Ответом гостю была мертвая тишина.

Вадим нажал кнопку еще раз. Снова — никакой реакции. Дом, как всегда, встречал его настороженной тишиной. Он вдруг подумал о том, что такой тишины, как в этом доме, он не слышал никогда в жизни. Ни скрипа форточки, ни звука телевизора в соседней квартире, ни шагов. По всей видимости, этого Соколенко Ю. В. дома не было. Он перешел к другой двери — той, что со шлангом вместо ручки.

Там звонка не было вообще. Он тщетно осматривал стенку в поисках кнопки, потом стал колотить в дверь кулаком. Гулкие удары отразились от стен и прозвучали в такой тишине так громко, что, казалось, будто град камней обрушился на голову. Эффект был потрясающий! Воздух будто сдетонировал, как от взрыва бомбы. Этот грохот мог бы разбудить и мертвого. Но снова — полная тишина. Вадим вдруг почувствовал вдоль позвоночника липкую, леденящую струю пота. Здесь явно было что-то не так!

Он вдруг физически ощутил нечто плохое — но не мог подобрать для этого другое название. Плохое витало в воздухе, плохое пряталось за стенами, плохое тревожно наблюдало за ним. Страшное и странное место! Угораздило же Джин поселиться здесь! Что она нашла в этом доме? Как будто мало в городе нормальных — добрых! — домов.

«Ну вот! — сказал Вадим про себя. — Злой дом! Прямо как в детском саду!» Но от нелепости собственных слов он даже не улыбнулся. Так оно и было на самом деле — страшный злой дом.

Он снова ударил в дверь кулаком. От потолка отвалился и упал к его ногам кусок штукатурки. С одной из сторон к куску прилипли полоски дерева — основа обрешетки потолка. Вадим разглядел вверху большую дыру. Судя по всему, упавший кусок был не первым. Потолок находился в ужасающем состоянии — никто и никогда, по всей видимости, не занимался его ремонтом. Это было странно, какие бы жильцы тут не обитали. Можно было бы сделать ремонт — не так дорого. Почему же никто не захотел починить этот потолок?

Понимая, что его план провалился, Вадим в последний раз взглянул на дыру в потолке и пошел вниз, мучаясь от жуткого скрипа ступенек лестницы. Он боялся этого скрипа так, словно его преследовало реальное живое существо, готовое напасть в любой момент…

Джин спала беспокойно. Плед упал на пол, обнажив ее длинные, чересчур костлявые ноги. Вадим поправил плед, укрыв Джин поплотней, и задумался, чем бы заняться. Спать не хотелось ничуточки. Да после всего происшедшего он и не смог бы заснуть. А потому Вадим прошел в спальню Джин (спальня пугала его намного меньше, чем красная комната) и уютно устроился на кровати, раскрыл ноутбук, который всегда брал с собой. Он решил убить время с помощью Фейсбука — другой альтернативы не представлял.

Лента новостей была, как всегда, переполнена политикой и котиками, он листал ее без интереса, как вдруг…

Вдруг странное объявление привлекло внимание Вадима. Это было приглашение на пешую прогулку по городу в выходной день. Платную, разумеется. Реклама обещала экскурсию по самым таинственным и мистическим уголкам современного города. Перечислялись различные места — их ярко иллюстрировали фотографии: тюрьма (старинные призраки тюрьмы!), река ведьм, дворик детства одного знаменитого бандита (легенда, не более!) и… дом повешенной! К его огромному удивлению, эта надпись была сделана под снимком того самого дома, где он находился сейчас и где снимала квартиру Джин.

Дом повешенной… Какое странное название!

В объявлении был номер организатора экскурсии, и Вадим забил его к себе в телефон, потом увеличил фотографию.

Никаких сомнений не было. Точно — это дом Джин. Фотографий было несколько. На одной из них в кадр даже попало окно на втором этаже — окно красной комнаты. Теперь Вадим узнал бы его безошибочно. Он прожил всю свою жизнь в этом городе, родился здесь, очень редко из него выезжал, но никогда не слышал такого странного название дома, не слышал связанной с ним легенды. Это совпадение навевало на Вадима какой-то суеверный ужас — особенно после всего того, что произошло.

Вадим ввел в поисковик Гугл название города и «дом повешенной». Ссылок было всего несколько. Он открыл их все. Но это был всего лишь интернет — кроме общих фраз, не нашел ничего. Мысль созрела, пока Вадим просматривал бесполезные ссылки. Он тщательно переписал телефон организаторов пешеходной экскурсии и название фирмы…

* * *

В молодежном кафе было светло, как в больнице. Металлические светильники, белые стены, белый пол. В кафе кучковались подростки и студенты, и Вадим чувствовал себя настоящим мастодонтом — или динозавром, — уж как угодно. Особенно на фоне двух испуганных кроликов, сидящих напротив него.

Девчонка неуловимо напоминала Джин, и Вадим испытал какое-то щемящее чувство. Вся в пирсинге, с розовыми перьями коротко торчащих волос. Испуганные глазки неопределенного цвета с линзами для близоруких. Губы сочно-фиолетового цвета. И вздернутый носик, наверняка умеющий выглядеть наглым в другие, более приятные минуты. Этот носик сейчас испуганно и жалко торчал.

Паренек был поприличнее — причесанный, зализанный, в модной желтой водолазке злорадно-ядовитого цвета и брюках странного фасона: с одной стороны они напоминали галифе, с другой — юбку-клеш. Молодежь, словом. Умные ребята. Начитанные. Шарят в интернете лучше него. Он вдруг почувствовал себя стариком и понял, что сделал неверный ход, взяв разбег с самого верха. Но поворачивать назад было поздно. Оставалось сидеть в этом странном кафе, где все вокруг него напоминали порхающих канареек, а он был тираннозавром, который решил отдохнуть на солнышке. Возможно, тираннозавром с переломанной лапой — но это были уже детали и особой роли они не играли…

* * *

Утром, из своего кабинета, он позвонил хозяину фирмы, в чьем ведении были экскурсии — это оказался его знакомый, у которого было несколько крупных интернет-магазинов и подобных проектов. Знакомый все не мог понять, почему из-за какой-то экскурсии его беспокоит настолько серьезный человек и что Вадиму, собственно, нужно по поводу странного объявления в интернете.

— Да, это студенты у меня на проекте подрабатывают, хорошие ребята. Очень умные, между прочим… А что тебе от них нужно?

— Да встретиться, поговорить.

— С деньгами что-то напутали? Проблемы?

— Да успокойся — никаких проблем. Так, личный интерес.

— Если ты хочешь забрать проект…

— Даже не думаю! Своих дел хватает. Мне бы только поговорить…

— Ну, если поговорить…

* * *

Так Вадим оказался в молодежном кафе, где напротив него жалась парочка студентов, перепуганных до невозможности. Они не понимали, что этот серьезный дядька, приехавший на таком крутом джипе, от них хочет. И им было страшно…

— Это сейчас в тренде. Спросом пользуется. Как бы узнаешь свой родной город… — бубнил парень, всем своим видом выражая расстерянность, а девчонка время от времени попискивала: «Стартап! Стартап!»

— Нет, ребята, так дело не пойдет! — тяжело вздохнул Вадим, не зная, как их успокоить. — Вы продаете в интернете пешеходные экскурсии, берете за это деньги и рассказываете людям мистические истории, а сами двух слов связать не можете. Я хочу получить от вас информацию ясно, четко и по существу!

Оба с испугом смотрели на него, явно переваривая сложную информацию. Почему сам хозяин фирмы, в которой они работали, погнал их на эту встречу без промедления, да еще и сам был здорово напуган?

Девчонка в самом начале попыталась было вякнуть — мол, приходите на нашу экскурсию и там все услышите, но парень быстренько ткнул ее локтем. Кроликам трудно было понять, что от них нужна информация и ничего больше. Вадим вдруг сообразил, что ему просто следовало встретиться с ребятами — без нажима на директора фирмы, и тогда они не были бы так и зажаты. Но уже поздно что-то менять.

— Итак, дом повешенной. Я хочу узнать об этом все! — потребовал Вадим.

— А что именно? Это просто очень интересный дом в центре города, — захлопал глазами парень, а девушка добавила:

— Барельеф там есть.

— Что за барельеф? — ухватился за это слово Вадим.

— Там на фронтоне… где-то на уровне второго этажа… есть изображение, оно и дало название всему дому, — бойко затараторила девушка. — На барельефе голова молодой девушки с веревкой на шее. На ее шею реально навешена веревка, и конкретно видно, что она вешается: кончик языка высунут, а глаза закатаны вверх. Повешенная, то есть. Вот так и назвали дом.

— Кто такая эта повешенная девушка? — Вадима коробила речь девчонки: он просто не понимал, как с таким словарным запасом можно водить экскурсии по городу. Очевидно, парень правильно прочитал выражение его лица, потому что тут же бросился на помощь.

— Кто эта повешенная девушка, никто не знает, — заговорил парень. — Дом построили в 1897 году, и тогда барельефа на нем не было. Это был просто доходный дом, принадлежавший богатому купцу: он сдавал его в аренду. А барельеф появился в начале прошлого века. Где-то в 1919-м или 1920 году.

— Сам купец в доме никогда не жил, — снова включилась в разговор девчонка. — Мы сначала думали, что повешенная из его семьи — жена там или дочка. Но купец не жил в доме. К тому же, у него было два сына и не было дочерей. В доме постоянно жили разные люди.

— В советские годы там были коммуны, огромные, по двенадцать человек соседей, — добавил парень. — Потом их начали расселять, делали перепланировку квартир. Но это всегда был жилой дом, и ничего особенного в нем вроде не замечалось.

— Убийств не происходило! — вставила девушка.

— Не понимаю… Но кто-то же сделал этот барельеф с головой повешенной женщины? — спросил Вадим. — Как вы можете водить к дому экскурсии и этого не знать?

— А никто никогда не спрашивает, — пожал плечами парень, а девчонка добавила: — Мы каждый раз выдумываем что-нибудь новенькое. Потому что даже в интернете нету информации. Где уж узнать, если и там нету?

Вадим едва удержался от упоминания о научных библиотеках, документальной литературе, но вовремя понял, что тут его не поймут. Перед ним сидели представители «поколения интернета». Другого языка и других источников информации они не знали.

— Хорошо, — Вадим едва сдерживал раздражение. — А как вы узнали о существовании этого необычного барельефа? После того как стали водить к дому экскурсии?

— Так мне бабушка рассказала! — вдруг вспомнил парень. — Моя бабушка в библиотеке педуниверситета работает. Она в какой-то научной книжке вычитала и мне рассказала.

— Больше ни у кого такой экскурсии нет! — самодовольно проговорила девушка. — Это наш эксклюзив!

— А твоя бабушка может знать историю барельефа? — Вадим чувствовал, что эта парочка начинает его страшно раздражать.

— Может, — парень пожал плечами. — Она коренная вроде жительница. Родилась в этом городе. И родители ее тоже. Может, и слыхала, что происходило сто лет назад…

* * *

Час спустя Вадим припарковал джип у высоких свежеокрашенных корпусов педагогического университета и решительно вошел в главный корпус…

Бабушка парня оказалась молодящейся и довольно модной особой — с кокетливой прической из ярко-рыжих волос и с длинными розовыми ногтями, которые смотрелись очень странно на морщинистых старческих руках. Было ей не меньше семидесяти. Хотя по манере себя вести и одеваться бабушка, вероятно, думала, что ей лет сорок. С одной стороны, это выглядело нелепо, с другой — неприятно. Особенно когда, пытаясь произвести впечатление, она принялась кокетливо стрелять глазами и вызывающе хохотать. Словом, та еще бабушка! Чем-то она неуловимо напоминала своего внучка-студента. Вадим пригласил бабушку в кафе по соседству с университетской библиотекой, однако, несмотря на намеки, спиртное заказывать не стал. Ему была нужна беседа на трезвую ясную голову, для которой кофе было явно больше к месту.

— Этот барельеф я увидела в ранней юности… Не так давно, как вы думаете! — кокетничала бабушка. — Он еще тогда произвел на меня очень большое впечатление. Позже я заинтересовалась его историей и поняла, что никакой истории у него нет.

— Как это? — не понял Вадим.

— А вот так! Жаль, что вы не писатель! О, у меня была такая невероятная жизнь… Я рассказала бы вам свою жизнь… Бестселлер сразу бы получился!

— А про барельеф можно? — ввернул он.

— У него нет истории, — бабушка покачала головой. — Это значит, что никто не знает, когда он появился на доме и почему. Ясно одно: он не принадлежал этому дому, его явно перенесли с другого строения. Но вот кто это сделал и почему…

— Но есть же разные версии! — настаивал Вадим.

— Их несколько, — бабушка согласно кивнула. — Первая — что это сделал сам купец, не сильно разбиравшийся в архитектуре и решивший прилепить барельеф, чтобы улучшить дом. Вторая — что это месть художника или скульптора возлюбленной, которая его бросила. Купец пригласил скульптора украсить дом, а тот привнес в работу свои личные переживания. Третья версия — барельеф появился, когда в городе вовсю действовала советская власть (было это в 1923 году) и дом был отдан под жилые помещения, под коммуны. Барельеф мог прикрепить кто-то из жильцов из непонятных соображений. Четвертая версия — что барельеф установили немцы во время войны. В этом доме, на первом этаже, располагалась комендатура, а на втором и третьем этажах — немецкие офицеры. Голова повешенной — это якобы изображение валькирии из немецкой мифологии. Известно, что немцы были язычниками, они чтили древних нордических богов. Прикрепить такую странную скульптуру мог кто-нибудь из немецких офицеров, высших чинов, занимавшихся оккультизмом.

— Почему оккультизмом? — спросил Вадим.

— Потому, что в оккультизме изображение повешенного приносит удачу, а фрагмент веревки самоубийцы, умершего таким образом, служит очень мощным талисманом. Это, кстати, еще одна версия — о тайной трагедии, которая могла произойти в доме. Но никаких упоминаний о чем-то подобном нет.

— Трагедия случилась в семье купца? — уточнил он.

— Нет. Купец, построивший дом, никогда в нем не жил. Изначально он строил его как доходный дом.

— Вы заговорили о разных эпохах — конец XIX века, установление советской власти в городе, потом Вторая мировая война и немецкая оккупация… Неужели нельзя установить точное время, когда появился барельеф?

— В этом и весь вопрос! — бабушка лучезарно улыбнулась, как бы подчеркивая свою осведомленность. — Это определить может только специальная экспертиза. А она стоит дорого. Кто будет ее проводить? Кому надо оплачивать такую сумму? Коммунальные службы города давно махнули на этот дом рукой — он не внесен в реестр памятников архитектуры и не считается таковым. Так что теоретически способ определить точную дату есть, а на само деле его нет. Но барельеф — это еще не все, — она загадочно улыбнулась, — у него нет истории. Но у дома она есть.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Вадим.

— В этом доме происходили разные истории с людьми, которые там проживали. За все время случилось несколько очень громких историй.

— Вы знаете о них?

— Ну, конечно! Я же интересовалась этим вопросом, читала разную литературу. Меня всегда привлекали загадки, таинственные дома. А этот дом был самым таинственным.

— Почему же? — он смотрел на нее во все глаза.

— В нем жила Кровавая Графиня. Иногда ее называют Красной Графиней, но это неправильное название. В истории она осталась под именем Кровавой Графини. И ей действительно соответствовало это прозвище. Было это как раз в давних 1920-х годах.

— Расскажите поподробнее, — попросил Вадим. — Я никогда не слышал ни о чем подобном, хотя родился в этом городе.

— Многие не слышали, — бабушка кивнула. — В этом беда вашего поколения. Но молодежь начинает возвращаться к истокам, интересуется тайнами истории.

— Кровавая Графиня… Звучит устрашающе, — сказал он.

— В 1919 году, в самый разгар гражданской войны на всех фронтах, — начала свой рассказ бабушка, — город оказался в эпицентре боевых действий и был окружен со всех сторон. С одной стороны его осадили «зеленые» — отряды атамана Хмары. С другой — войска Нестора Махно. С севера пыталась приблизиться белая Добровольческая армия. В городе же временно были красные, но все знали, что «зеленые» выбьют их из города. Так и произошло. Вскоре отряды атамана Хмары заняли город, отбросив красных на много километров и нанеся им сокрушительное поражение. «Зеленые», хорошо вооруженные, оказались намного сильнее красных. Силы были неравные. Среди союзников Хмары находились отряды нескольких местных атаманов. Они поднялись на волне смутного времени благодаря успешным разбоям и грабежам, что принесло им некоторую известность. Это были жестокие, неполитизированные бандиты, которые все никак не могли определиться, за белых они или за красных. И одним из самых кровавых, серьезных и страшных атаманов был Василий Бурлак, отряд которого стоял в Кривой Балке за городом. Атаман Хмара сделал его своим союзником, закрыв глаза на все его грехи и пообещав полную амнистию ему и всем его людям.

Надо сказать, что лучшего обещания нельзя было придумать для Бурлака. По всем законам — по «красным» ли, по «царским» — за убийства, грабежи и разбой ему полагалась пожизненная каторга или виселица. Но атаман Хмара приблизил его к себе, сделал уважаемым человеком, и Бурлак был готов за него и в огонь, и в воду. Вместе с войсками атамана Хмары отряды Бурлака вошли в город.

Тогда в городе вольготно чувствовали себя члены дворянских семей, бежавших из Москвы и Санкт-Петербурга. Здесь проживала одна графская семья, в которой была единственная дочь. Звали ее Евгения. И вот эта Евгения на одном из балов, где присутствовали все старшие командиры и соратники атамана Хмары, познакомилась с Василием Бурлаком.

Графиня Евгения вовсе не была молоденькой девушкой только что из пансиона благородных девиц. Во-первых, ей было сорок пять лет. Во-вторых, она была замужем за белым офицером тоже из знатного дворянского рода. В-третьих, она была матерью малолетней дочери. Потомственная аристократка из очень знатного рода, она была роскошной, очень красивой, чувственной женщиной. Бурлаку было тридцать два года. За всю свою жизнь он не видел подобной женщины. Она ослепила его, вскружила голову и сама потеряла голову от этой внезапной любви. Между ними разгорелся настолько страстный и бурный роман, что скрывать его не было никакой возможности. О них судачило все общество. И в конце концов графиня Евгения забрала дочь, бросила мужа и ушла к Бурлаку.

Между тем отношения с атаманом Хмарой у Бурлака стали портиться. Скорей всего, шла борьба за деньги и за власть. К тому же, красные, собравшись с силами и пополнив свои ряды подкреплением, окружили город. Неизвестно, что произошло в точности, но Бурлак предал атамана Хмару. Собрав своих людей, он перешел к красным. Евгения постоянно была с ним. В разгар войны графиня не могла возить с собой дочь и вернула ее мужу. Вместе с отцом девочка уехала в Париж. Она намеревалась позже воссоединиться с семьей, но это не удалось.

Красные выбили атамана Хмару из города. Вместе с ними в город вошел и Василий Бурлак. На фронте Евгения родила от него дочь. Этот поздний ребенок стал для влюбленных неожиданным подарком судьбы. В городе они поселились в этом самом доме. Евгения с ребенком осталась здесь жить, а Бурлак снова ушел на фронт: обстановка вокруг города продолжала быть напряженной…

Глава 13

Бабушка сделала паузу, чтобы отдышаться и пригубить кофе. Вадиму было так интересно, что он слушал ее не перебивая. Перед его глазами словно оживало увлекательное историческое кино. Затаив дыхание, он следил за перипетиями головокружительного сюжета.

— На фронте Бурлак погиб, — продолжала бабушка. — Его отряд попал в засаду, и он был взят в плен Добровольческой армией — кем-то из белых казачих атаманов. Бурлака подвергли жесточайшим пыткам, а потом привязали к дереву и сожгли заживо.

Узнав о том, как погиб ее любимый, графиня едва не сошла с ума. Она оставила ребенка и отправилась на фронт, где сама возглавила отряд Бурлака, чтобы отомстить за смерть любимого. На фронте она прославилась страшной жестокостью. Графиня не брала пленных. Всех врагов подвергала жестоким пыткам, а затем казнила. Стоило ей захватить село, как она тут же отдавала приказ уничтожить всех его жителей. Однажды ее люди перекололи штыками всех жителей одной деревеньки — женщин, детей, стариков, не делая ни для кого исключений.

Вернувшись в город, Графиня стала заместителем красного коменданта города. В ее ведении оказались карательные отряды, которые проводили зачистки от контреволюционеров, белых и прочих элементов, настроенных против советской власти. Это были функции чекистов, но каратели имели более широкие полномочия: по закону военного времени можно было не проводить следствие, а расправляться с врагами на месте. Графиня и ее люди проливали реки крови. Они врывались в квартиры, допрашивали, забирали ценности, золото и убивали всех подозреваемых. Имя Графини Евгении сопровождал всеобщий ужас, и сами чекисты называли ее Кровавой. Ходили слухи, что в нее вселился сам дьявол. Большевики были не религиозны и не верили в Бога, но в дьявола они вполне готовы были поверить — особенно узнав о подвигах Кровавой Графини.

Неизвестно, как закончился бы ее жизненный путь, к каким вершинам карьерной лестницы она могла бы подняться по колено крови, но в один прекрасный момент Кровавая Графиня вдруг оставила свою должность, свой отряд и безвыездно заперлась в доме — в этом самом доме с барельефом повешенной. Там она жила до конца своих дней полной затворницей, никогда не выходя на улицу, и умерла в старости естественной смертью.

— Что с ней произошло? — воскликнул Вадим, пораженный неожиданной развязкой: такого он точно не ожидал!

— Никто не знал этого, — бабушка пожала плечами. — Одни думали, что она увидела призрак покойного Бурлака, который приказал ей свернуть с кровавого пути. Другие считали, что у нее умер ребенок. Говорили также, что ребенок не умер, а тяжело заболел, был прикован к постели, и она неотлучно находилась с ним. А были и такие, которые полагали, что Графиню изолировали сами чекисты, неприятно пораженные ее звериной жестокостью. Повторяю: ее жестокость пугала даже видавших виды чекистов. Но они не могли казнить ее из-за прошлых заслуг, поэтому заменили казнь домашним арестом, поставив Евгении условие больше никогда не выходить на улицу… Разные были версии, но толком никто ничего не знал. Факт остается фактом: Кровавая Графиня замуровала себя в четырех стенах.

— Но ее же видели в этом доме?

— Видели. К ней постоянно приходили, приносили продукты. Были какие-то родственники, которые заботились о ней. Говорили, что в своем заключении она сразу превратилась в глубокую старуху — волосы стали седыми, а руки все время тряслись.

— Этот рассказ правда или легенда?

— Правда, — кивнула бабушка. — Я знаю, что сейчас собирают материалы о Кровавой Графине. Один преподаватель университета с кафедры истории пишет о ней книгу — документальную книгу, и в ней будут фотографии этого самого дома повешенной, где жила и закончила свои дни Кровавая Графиня.

— Где она жила, на каком этаже? — спросил Вадим, и неприятное предчувствие кольнуло его: неужели действительно речь идет о красной комнате?

— Ее квартира была на третьем этаже, — ответила бабушка, и, к своему удивлению, Вадим испытал странное чувство облегчения. — Этот преподаватель рассказывал, что был в той квартире, но нынешние жильцы ничего не знали о Кровавой Графине. Он не стал их пугать своим рассказом…

Третий этаж… Квартира над Джин.

Вадим задумался. Мысли потекли в таком странном мистическом направлении, что он не сразу очнулся от этого наваждения, а очнувшись поймал пристальный взгляд своей собеседницы.

— Но было еще кое-что… — увидев, что Вадим снова внимательно слушает, бабушка понизила голос, — кое-что очень важное: вот эту историю действительно мало кто знает.

— Что — важное?

Вадим был настолько заинтересован, что буквально ловил каждое ее слово: абсолютно невероятно для человека, который еще пару недель назад был твердо убежден, что ничто на свете не сможет его удивить или заинтересовать.

— Никто не знает, как она умерла… — эту фразу бабушка произнесла с таким таинственным придыханием, что он вздрогнул.

— Кто — умерла? — задал Вадим глупейший вопрос.

— Кровавая Графиня, кто ж еще! — бабушка пожала плечами. — Или вы забыли, о ком разговор?

— Не забыл. Просто мне интересно настолько, что даже трудно представить, — честно признался он.

— Я понимаю, — его собеседница кивнула. — Кровавая Графиня всегда обладала особенным магнетизмом — такова и ее история. Даже сейчас, спустя столько лет, она умеет заинтриговать людей. О ней собираются снимать фильм. Но мало кто знает правду — вернее, правду знают, но не до конца.

— Что же это за правда? — голос Вадима дрогнул. Он вдруг почувствовал, что сейчас услышит что-то ужасное.

— То, как она умерла, — бабушка понизила голос, но в этом, на удивление, уже не было никакой театральности. — На самом деле, тело ее так и не нашли.

— Что это значит? — удивился он.

— А то и значит! Кровавая Графиня просто исчезла. И никто так и не узнал, что с ней произошло.

— Как так — исчезла?! Должно быть, просто ушла, уехала куда-то!

— Нет, — бабушка покачала головой. — Много лет она не выходила из квартиры, даже не переступала через порог, и тому были свидетели. Соседи, бывшие революционные соратники. Да и просто родственники, которые ухаживали за ней. Многие считали, что у нее серьезное психическое заболевание.

— Она сошла с ума от собственных зверств? — предположил он.

— Возможно, — бабушка кивнула. — Но, скорее всего, причина была в ребенке — в том, что произошло с ее ребенком. А вот что именно произошло, никто не знал. Графиня просто отказалась выходить из квартиры. И провела так, взаперти, множество лет. Превратилась в глубокую старуху с трясущимися руками. Не разговаривала ни с кем и никогда не отвечала ни на один вопрос.

— Боялась чего-то? — предположил Вадим.

— Возможно, — кивнула бабушка, — но, скорее всего, у нее просто прогрессировала психическая болезнь… И вот однажды…

Вадим был весь во власти этого странного рассказа.

— Однажды ей, как обычно, принесли продукты — кто-то из родственников. Они вошли и обнаружили квартиру пустой.

— Она ушла, — он был разочарован обыденностью этого поворота сюжета. — Просто оставила квартиру. Ушла — и все тут!

— Она никуда не выходила, — бабушка покачала головой, — все ее вещи были на месте. Их было очень мало, этих вещей, но они были. В квартире все оставалось по-прежнему, так, как было раньше. Кроме, пожалуй, одной детали…

— Какой детали? — насторожился он.

— Дымящийся камин. Камин дымился так, будто в нем жгли что-то очень долго. И в нем была груда пепла, словно сжигали большое.

— В чем же странность?

— Был жаркий летний день, ужасная жара, — пояснила бабушка. — В такую погоду никто не станет зажигать камин, будучи в здравом рассудке. А в квартире Кровавой Графини камин был зажжен. К тому же, он горел очень долго — целый день, судя по количеству пепла. Квартира же была пуста. Кровавая Графиня так и не нашлась. Тело ее не обнаружили. Посчитали, что она мертва. А спустя какое-то время там поселились другие люди.

— А ребенок? — спросил Вадим.

— И ребенка не было. В квартире вообще никого не было. Мне об этом рассказал человек, который и обнаружил исчезновение Кровавой Графини. Это ее дальний родственник, — пояснила бабушка. — Именно он и два его партийных товарища входили в квартиру в тот день. Три человека видели одно и то же. Один человек может присочинить, обмануть. Двое могут договориться. Но трое…

— Куда же она все-таки пропала? — воскликнул Вадим.

— А вот этого никто не знает, — бабушка пожала плечами. — Это загадка, которая осталась неразрешимой. Их было очень много в жизни этой женщины, и ни к одной из них не нашли разгадки.

— Этот человек наверняка был стар, — предположил он, — ведь, как я понял, речь идет о событиях двадцатого века. А старый человек может приврать или вспомнить то, чего не было.

— Да, старые люди не все могут вспомнить, — бабушка пожала плечами, — но есть вещи, которые забыть нельзя. К тому же, это еще не все…

— Что же еще? Очередная загадка?

— Блуждающие огоньки в окнах, — сказала бабушка, — их видели сразу после исчезновения Графини. Но ведь квартира так и оставалась пустой. Когда появились эти огни, из квартиры вывезли даже мебель, она стояла абсолютно пустая. Поднимались наверх, смотрели, но опять ничего не нашли.

— Что это были за огни? — спросил он. — Как они выглядели?

— Говорили, они были похожи на пламя свечи. Как будто кто-то держал свечу и расхаживал по комнатам. Пламя свечи будто дрожало в чьей-то руке.

— Может, так оно и было на самом деле, — Вадим пожал плечами. — Может, даже сама Графиня вернулась в свою квартиру. Что тут таинственного?

— Но квартира стояла запертая. Голые стены, — возразила бабушка, — ключ забрали… Кто мог войти в нее? И откуда? Нет! Люди сочли, что это был призрак — призрак Кровавой Графини; она ведь столько времени провела взаперти в этих комнатах. Вот после смерти и вернулась сюда!

— Странная история, — сказал Вадим, — Скорее горькая, чем трагическая. Раскаяние за преступления, непонятный конец… Эта Графиня — просто легендарный персонаж. Даже трудно ее осудить. Очень несчастная жизнь!

— Она была убийцей, — возразила бабушка, — ни одно раскаяние не может искупить убийства сотен людей, причем это были зверские убийства. Возможно, поэтому ее саму настигла такая страшная смерть.

— Но я не вижу тут ничего страшного, — возразил Вадим. — Исчезновение — да, но это непонятно, а не страшно.

— По-вашему, неизвестность не страшна? — усмехнулась бабушка. — А по-моему, это самое страшное, что только может случиться… Тем более никто не знает, что произошло на самом деле, и, насколько я понимаю, уже никогда не узнает…

— Интересно все-таки, что она сожгла в камине? — задумчиво проговорил Вадим.

— Возможно, старые вещи. А может, бумаги. В любом случае, камин тоже остался частью легенды. Страшной легенды, — уточнила бабушка.

— Сейчас модно жить в домах с призраками, — усмехнулся Вадим. — Стоит обнародовать эту историю, и цены на квартиры в этом доме взлетят до потолка.

— Кровавая Графиня — не единственный страшный призрак, который обитает в том доме, — уточнила бабушка, — есть и еще.

— О боже… Что еще там может быть? — Вадим поерзал и уселся поудобнее.

— Призраки посовременнее, — бабушка улыбнулась, и он вдруг понял, какой привлекательной была эта женщина в молодости (она до сих пор не потеряла обаяния). — Вот об этой-то истории очень мало кто слыхал. Болтать не очень-то хочется… Но вам я расскажу!

— За что мне такая честь? — улыбнулся в ответ Вадим.

— А потому, — лицо бабушки вдруг стало невероятно серьезным, — что у вас беда. Даже если вы этого пока не понимаете. Все, что связано с этим домом, — беда. Иначе вы бы не пришли ко мне.

— Что вы… почему это… — Вадим вдруг стушевался, как третьеклассник перед строгой учительницей, и (невероятное дело!) даже отвел взгляд.

— С этим домом связано много бед, — повторила бабушка, — у него плохая энергетика. Он словно притягивает горе и преступления. Может, построили его на негативном разломе земной коры — есть и такая теория сейчас. Но я увлекаюсь мистикой, знаю историю и немного умею читать в душах людей. Будь у вас все хорошо, вы бы ко мне не пришли.

— Вы правы, — кивнул Вадим. — Но беда стряслась не лично со мной — с моим другом. Очень неприятная история.

— Кровь и смерть? — бабушка смотрела серьезно.

— Кровь и смерть. Убийства детей.

— Иначе и быть не может, — кивнула она. — Я бы удивилась, если б вы сказали что-то другое. Вы должны быть очень осторожны. Вы и ваш друг.

— Почему я должен быть осторожным? — машинально спросил он.

— Потому что вас уже притягивает этот дом, — пояснила бабушка, — я это вижу. Вы распрашиваете о нем. Это означает, что он уже запустил в вашу душу свои щупальца и держит крепко. Вы должны помнить, что этот интерес — взаимный. Вы интересуетесь домом, но и он уже интересуется вами. И ничего хорошего в этом интересе нет и быть не может…

Странно было слышать такое в самом центре большого современного города. Странно понимать, что это может быть правдой. Словно вдруг опустилось черное облако и все вокруг заслонило. И от этого на душе у Вадима лежала неприятная тяжесть. Тяжесть, которую не так-то просто будет сбросить…

— Эту историю мне рассказала родственница одного из моих бывших мужей, — перевела разговор бабушка, понимая, как подействовали на собеседника ее слова, — так что все это произошло, совершенно точно. Было это в 1941 году.

В этот год, в самом начале войны, в город вошли немцы. Ну, вы знаете, как быстро продвинулись немцы в глубь страны — так же быстро они оказались и в нашем городе. Когда немцы заняли город, сразу начался террор. Еврейское население расстреливали в Дачных Садах за городом — вы знаете об этом. А в доме, о котором мы говорим, были размещены немецкая комендатура и гестапо. Дом находился в центре города, в тихом уютном месте. Напротив — парк. Узников гестапо часто расстреливали и вешали прямо в этом парке, неподалеку, так было удобнее. Так они и соседствовали — гестапо и комендатура. Родственница моего бывшего мужа нанялась на поденную работу уборщицей в комендатуру — нужно было кормить детей, людям приходилось выживать, кто как мог. Многие работали на немцев — другого выхода не было.

На первом этаже здания для немецких офицеров устроили кафе-закусочную — что-то вроде офицерской столовой. Открыла эту забегаловку в комендатуре бывшая бандерша, уголовница по кличке Кривая Верка (действительно кривая на один глаз и довольно уродливая — страшный шрам покрывал всю левую половину ее лица). Шрам Верка получила в тюрьме, где сидела по уголовным делам, — была она воровкой, сводней и бандиткой, а вышла на волю аккурат перед войной.

Поставляя девочек немцам, Кривая Верка снюхалась с офицерами и открыла свою забегаловку. А помогал ей хахаль, такой же бандит с богатым уголовным прошлым, как и она сама.

Неизвестно, знали ли немцы о том, что за прошлое было у Кривой Верки и ее любовника, а может, предпочитали закрывать на это глаза. Фирменным блюдом в Веркином заведении были удивительно сочные и вкусные котлеты из нежнейшего мяса, которые она делала вместе со своим хахалем. Никто не знал, как умудрялась она добывать мясо в оккупации, в разгар войны, когда в городе свирепствовали голод и болезни. Многие были уверены, что немцы, с которыми она снюхалась, помогали ей доставать продукты. А Верка с радостью подтверждала, что так оно и было на самом деле.

Котлеты Верки славились по всему городу, и скоро в закусочную при комендатуре заходили уже не только немецкие офицеры, но и все те, у кого были деньги, — разные проходимцы и спекулянты.

И вот однажды в районе дома стали пропадать дети. Поначалу никто не обращал на это никакого внимания, но потом такие случаи происходили все чаще и чаще. Началось что-то вроде паники. Немцы, разумеется, ничего не расследовали. Какое им было дело до пропавших местных детей! Куда больше их интересовали евреи, коммунисты и партизаны.

А дальше случилось вот что. Крупный немецкий чин, приехавший в город для инспекции, отправился обедать в закусочную Верки, и там подали ему знаменитые сочные котлеты. У немца было плохо с зубами и с пищеварением. Он ел только пищу, разрезанную на очень мелкие кусочки. И вот, разрезав котлету, он обнаружил… человеческий зуб!

Какой тут поднялся вой! Немцы всполошились, бросились обыскивать кухню и после тщательного осмотра нашли… человеческие кости, кости взрослых и детей. Знаменитые свои котлеты Верка и ее хахаль делали из человеческого мяса — из мяса пропавших детей, которых похищала Верка с любовником.

— Матерь Божья… — Вадим не был религиозен, но ему вдруг захотелось перекреститься.

— И все это происходило в этом доме, на первом этаже, — задумчиво протянула бабушка, внимательно наблюдая за реакцией собеседника. Тут трудно было ошибиться: на лице Вадима были написаны ужас и крайнее отвращение.

— Верку и ее любовника немцы, разумеется, тут же расстреляли, — продолжила бабушка свой рассказ, — а затем повесили прямо в парке всех работников кухни. После этого принялись за обслуживающий персонал. Родственнице удалось бежать. Вне себя от пережитого ужаса до конца войны она пряталась в деревне. Закусочную немцы закрыли, но, как ни старались они пресечь лишние разговоры, страшные слухи все-таки поползли по городу. Такой уж этот дом!

— Дом не причем. Это просто люди, — возразил он, — люди делают подобные ужасные вещи.

— Нет, не люди, а само это место! Может, это Кровавая Графиня притягивает таких, как она сама?

— Но котлеты из человечьего мяса — это уже слишком!

— Кто знает — может, она делала кое-что и похуже, — заметила бабушка. — Многое потеряно и забыто в этой давней истории.

— Кого же немцы повесили в парке? — Вадим вдруг вспомнил барельеф с повешенной женщиной: с этого ведь начался их разговор.

— Нескольких женщин, работавших на кухне, — сказала бабушка, — а вообще немцы многих вешали — в парке почти на каждом дереве висел труп. Говорят, это было страшное зрелище…

Вадим вышел из кафе в каком-то странном отупении. Он был благодарен судьбе, устроившей эту встречу, но то, что он выяснил, было ужасно.

Ему вдруг стало казаться, что было бы лучше, если бы он не знал всего этого. Так думал он на обратном пути, торопясь к Джин.

Глава 14

Поднимаясь по деревянной лестнице, Вадим снова испытывал давешнее странное чувство. Он снова был поражен давящей тишиной, но теперь ему было намного страшнее. Где-то здесь, на третьем этаже, доживала свои дни в добровольном заточении Кровавая Графиня. А в закусочной на первом этаже подавали котлеты из человеческого мяса. Из мяса пропавших убитых детей… Он долго думал, должна ли знать обо всем этом Джин, но потом решил не говорить ничего: ее состояние и без того было тяжелым, а страшный рассказ мог только его усугубить.

Вадим был поражен — в квартире никого не было. Казалось странным, что в таком тяжелом состоянии Джин смогла подняться и куда-то пойти. Ожидание было не долгим. Раздался щелчок ключа в замке, и на пороге возникла Джин — свежая, сияющая, веселая, с пакетами в руках.

— Привет! — на лице ее появилась лучезарная улыбка. — Я в магазин решила выскочить. В доме есть нечего. Ты наверняка голодный. Хоть бутерброды сделаю!

Вадим всматривался в нее с удивлением.

Джин выглядела отлично. От бледности не осталось и следа. Даже волосы ее блестели каким-то ярко-свежим изумрудным цветом. Если бы еще недавно Вадиму кто-нибудь сказал, что однажды ему понравятся женские изумрудные волосы, то он… он, наверное, плюнул бы тому человеку в лицо!

Лицо Вадима растянулось в ответной улыбке.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, понимая, что это не просто вопрос.

Джин, по всей видимости, тоже это понимала, потому что глаза ее вдруг сделались серьезными.

— Со мной все отлично. Я не знаю, что это было. Какое-то наваждение…

Джин пошла в кухню разбираться с покупками. Вадим отправился следом за ней.

— Ты помнишь, что ты хотела сделать?

— Нет, — она вскинула на него ясные глаза, — ничего, абсолютно. Помню только боль… Как будто у меня сильно болело все тело. Знаешь, что я думаю? Меня преследуют духи!

— Какие еще духи? — по-дурацки заморгал он глазами.

— Не смейся! Я читала о таком. Духи вселяются в человека и используют его, чтобы предупредить о чем-нибудь. Иначе как, по-твоему, я могла предсказать все эти убийства? Этот дом — место, где наверняка живут духи, здесь их много. И они пытаются предупредить людей.

— Этот дом — место, где живут духи… — машинально повторил он. — Ты должна убираться отсюда! Немедленно!

— Нет, ни в коем случае! — Джин с самым серьезным видом покачала головой. — Я все обдумала. Я должна остаться и выяснить, что мне все-таки пытаются передать. Что на самом деле произошло в этом доме? Это очень важно. Я чувствую. И я найду в себе силы!

— Какие силы? Вчера ты чуть не умерла! — вспылил Вадим.

— Больше такого не повторится, — она снова покачала головой. — Я пойду с ними на контакт. Сознательно пойду. Я уже все обдумала!

— Ты сходишь с ума! — Вадиму вдруг стало очень страшно, а почему, он и сам не знал. — Тебе нужно как можно скорее покинуть это место. Я сам увезу тебя отсюда!

— Нет, ни в коем случае! Ты меня не уговоришь! — Он понял, что она настроена очень решительно. — Разве ты сам не видишь, что со мной все хорошо? Мы должны хотя бы попробовать, согласись с этим! Неужели тебе не жалко отступить просто так?

— О чем ты говоришь, ненормальная?! — Ему вдруг захотелось кричать. — Ты что, хочешь попробовать — ценой собственной жизни?!

— Не беспокойся об этом. Со мной все будет в порядке, — улыбнулась Джин.

— Хорошо, допустим, — Вадим решил сменить тон. — Но как ты собираешься идти с духами на контакт? Об этом ты задумывалась?

— Пока не знаю, — честно призналась Джин, — но я буду думать об этом.

С ней действительно все было в порядке, и после кофе Вадим решил поехать в офис, пообещав, что вернется к вечеру. Когда он уходил, Джин прилегла на диван, объяснив, что будет думать.

Он солгал. Он не собирался ехать в офис. Вместо этого он отправился прямо к Артему Ситникову и, что удивительно, застал того на месте.

Артем был весь завален делами и зол. Увидев приятеля, он начал жаловаться.

— Никто ничего не делает! На одного следователя приходится по тридцать дел! В убийстве этом только немного покопались, и все, бросили. Кошмар какой-то! Бесконечные отчеты требуют. Сиди, как идиот, пиши бумажки!

— Я вот зачем к тебе приехал… тут такое дело… — с волнением откашлявшись (он сам себя не узнавал в последние дни), Вадим протянул ему рисунок, сделанный Джин, портрет красивого молодого человека. — Ты можешь узнать, не проходил ли он по какому-нибудь делу? Пробей его по базе.

— Одного рисунка недостаточно, — Артем внимательно рассматривал лист. — Хороший портрет. Она рисовала? Мне бы хоть имя, фамилию. Ну ладно, попытаюсь. Он кто такой, вообще?

Вздохнув, Вадим рассказал следователю все — и про неудачную попытку самоубийства Джин, и про то, что перед тем, как она пошла вешаться, он сам был у нее в квартире.

— Ты хочешь сказать, этот тип пытался подтолкнуть ее к самоубийству? — удивился Артем. — Загипнотизировал, что ли?

— Нет, я так не думаю, — Вадим покачал головой, — но то, что он связан с убийством ребенка, это точно.

— Каким образом? — нахмурился Артем.

— Пока не знаю. Но если он ни при чем, зачем тогда ему было избавляться от Джин?

— Как, по-твоему, он пытался от нее избавиться?

— Я не знаю, — Вадим начал испытывать раздражение, — но это точно! Он же был у нее в квартире. Зачем?

— Может, это ее бывший? А она тебе просто не говорит.

— Может. Но мне бы хотелось разузнать о нем поподробнее. Ты просто выясни, ладно?

— Это сложно сделать. В базе огромное количество фотографий. Но я попробую.

— Я тебя не тороплю. Сделай, как получится. Только главное — сделай!

* * *

Когда Вадим вернулся из офиса (он гнал машину как сумасшедший, нарушая все правила дорожного движения и дорожного приличия), Джин сидела в красной комнате за ноутбуком. Она была крайне сосредоточена — такой он привык видеть ее в офисе.

— Забрала сегодня из ремонта, — Джин спокойно встретила его взгляд, — я тут занимаюсь очень интересным делом. Пытаюсь найти историю повешенной.

— Историю повешенной?! — Вадим никак не ожидал такого поворота событий.

— Ну да! — спокойно кивнула Джин. — Оказывается, к моему дому водят экскурсии. И на доме есть барельеф повешенной девушки, но никто не знает историю его появления. Я тут списалась с ребятами-экскурсоводами, в группе на Фейсбуке. Они кратко сообщили мне о Кровавой Графине.

— Я знаю эту историю, — сказал Вадим и принялся подробно рассказывать о визите к образованной бабушке.

Джин слушала его очень внимательно. Историю о закусочной с пирожками из человеческого мяса Вадим намеренно опустил.

— Вопрос в том, — сказала Джин, — когда на доме появился барельеф. Если до Кровавой Графини, значит, он не имеет ничего общего с нею, а если после — тогда выходит совершенно другая история.

— Как бы это узнать?

— Я знаю как. Надо сделать экспертизу. Соскрести немного камня или штукатурки со скульптуры и попросить установить временной промежуток, или как это называется… У меня есть друг, который занимается этим. Я уже созвонилась с ним. Он готов провести экспертизу сразу же, если завтра мы привезем материал. Но ему надо заплатить.

— Я заплачу, — поспешно сказал Вадим.

— Отлично! — Джин улыбнулась.

Вадим вдруг понял, что у нее самая прекрасная на свете улыбка, и от этого у него стало так тепло и радостно на душе, как не было уже много лет…

— Пошли, что ли? — заторопила его Джин.

— Куда? — Она не переставала его поражать.

— За материалом, естественно! — Джин рывком сорвалась с места. — Я тут в прихожей в кладовке разыскала старую стремянку. Барельеф ведь над входом. Думаю, дотянусь.

— Давай, что ли, я… — робко проговорил Вадим.

— Я когда-то мозаикой занималась, старинную штукатурку умею снимать. Так что это будет и быстрее, и плодотворнее! — рассмеялась Джин.

Когда они вышли из дома, было уже довольно поздно. Переулок, как всегда, был пустынен. Только одинокая кошка, поджав хвост, метнулась к ближайшему подвальному окну. Кошка казалась серой, но, может быть, шерсть у нее была какого-нибудь другого окраса? Вадим вдруг вспомнил избитую истину: ночью все кошки серы. Он совершенно не понимал, почему это пришло на ум.

Глаза Джин сверкали в темноте. Они казались кусочками раскаленного металла вокруг бархата черных зрачков. Вадим вдруг подумал, что если на Джин набросить сверху темное покрывало, то и тогда ее глаза будут излучать сквозь ткань этот драгоценный огонь.

Он поражался этому огню, в котором ему чудились красные дьявольские точки — признак, которым ярко отмечены женщины, не похожие на всех остальных. В темноте волосы ее казались черными, и Вадим понял, что она прекрасна — так же прекрасна, как эта ночь, окутавшая город вечной тайной непознаваемой истины.

Ловко установив стремянку, Джин вскарабкалась наверх и принялась орудовать маленьким металлическим инструментом, напоминающим мастерок. Она соскабливала штукатурку и осколки камня со старого барельефа и собирала их в стеклянную банку, а крышку от банки крепко сжимал в руке Вадим.

— Анализ будет точный? — спросил он, чтобы нарушить молчание, как-то развеять магию этой ночи, в которой ему все чудились мерцавшие странные тени, пристально наблюдавшие за чужаками.

— Приблизительный, — отозвалась Джин голосом, в котором он сразу уловил нотки офисной деловитости. Вадим обрадовался тому, как быстро и уверенно она возвращается в жизнь. — Но временной промежуток можно установить сравнительно точно. Возраст камня поддается анализу. К тому же, в начале двадцатого века, то есть в те годы, когда в доме жила Кровавая Графиня, использовали одну штукатурку, а во время войны и сразу после нее — уже совсем другую. Был другой состав. Можно также определить возраст по примеси песка — речной, карьерный, какого качества… Словом, возможностей для анализа много. И мы получим вполне определенный результат.

Слова Джин звучали разумно. Вадим успокоился. Действительно, если она начала рассуждать так осмысленно, то какие духи могут причинить ей вред?

Камень был прочный и не хотел откалываться. Штукатурка не соскабливалась. Джин чертыхнулась. Вадим решил молчать, чтобы не мешать, и глянул вверх.

Каменная девушка была удивительно красива, несмотря на то, что у нее совсем не было глаз. Он вдруг увидел в чертах этого каменного лица удивительную гармонию. Может быть, даже гармонию, принадлежащую вечности.

Казалось, девушка внимательно смотрит куда-то вдаль. Лицо ее было печальным и одновременно восторженным. Эту восторженность усиливали тонкие черты ее лица. Такие лица вдохновляют поэтов и художников. В нем было нечто божественное, но в то же время присутствовала вполне земная страсть. Полные губы девушки манили к земным наслаждениям, а пышные локоны, спадающие за плечи, придавали сходство со средневековой ведьмой — но не уродливой, страшной старухой с бородавкой на носу, а с удивительно прекрасной женщиной, полной сверхъестественной чувственной красоты.

Вадим вдруг подумал, что художник, сотворивший этот странный каменный портрет, был влюблен в оригинал. Над каждой черточкой лица скульптор трудился с такой страстью, что лицо буквально дышало чувственной силой какой-то животной магии, от которой по спине бежала нервная дрожь. Да, каменное лицо было прекрасным.

И тем более страшным диссонансом с этой божественной гармонией казалась пеньковая веревка с петлей вокруг шеи девушки- веревка, свидетельствовавшая о трагической развязке давней, не разгаданной истории.

Петля была изображена так, будто бы девушку только-только вынули из нее. Но в отличие от всех повешенных, смерть не оставила на ее лице страшных знаков разрушения и совсем не уничтожила красоту.

Чтобы сбить с толку, чтобы не дать зрителям понять, спит ли девушка, жива ли она или умерла, художник намеренно лишил это прекрасное лицо глаз, оставив вместо них пустые впадины. Но, на удивление, это странное решение скульптора совсем не портило каменный портрет. Напротив, без глаз лицо казалось более тонким, более чувственным и спокойным, как будто каменная девушка смотрела вдаль и одновременно — внутрь себя.

Вадим задумался о том, что именно пытался сказать своим творением художник. Была ли это память о конкретном человеке, встретившем такую страшную смерть, или художественная аллегория, собирательный образ, странный плод творческой фантазии художника? Он не знал, да и не хотел знать ответа на этот вопрос. Может быть, это просто темная богиня искушения, порока и ночи, пришедшая из далеких, еще добиблейских времен?

— Да, она красивая, — раздавшийся голос Джин заставил Вадима вздрогнуть и оторвать взгляд от барьельефа.

Джин уже давно закончила свою работу и стояла на стремянке, глядя на Вадима.

— Очень, — честно признался он, помогая ей слезть.

— Интересно, она действительно умерла вот так? — задумчиво протянула Джин, в свою очередь рассматривая каменное лицо. — Кто же ее повесил?

— Может, это просто фантазия художника, его воображение… А мы развели тут мистику, — усмехнулся Вадим.

— Нет, — Джин покачала головой с самым серьезным видом. — Эта девушка умерла красивой и молодой. И для художника очень важна была ее смерть.

— Думаешь, он знал ее лично? — Вадиму вдруг стало очень интересно думать об этом.

— Скорее всего, — кивнула Джин. — Посмотри только, какое необычное лицо. Тонкие черты лица. В ней определенно есть благородство. Она совсем не простая девушка — необычная, не такая, как все. Я хочу узнать ее историю. Может быть, именно ее смерть связана с появлением духов в доме.

— Это просто иллюзия, — возразил он, — никаких духов нет.

— Есть! — голос Джин вдруг прозвучал оскорбленно.

Вадим поразился тому, как близко она принимает к сердцу существование этих духов — будто уже сроднилась с ними.

— Тогда они злые, — снова не удержался он, — если так мучают тебя!

— Не они мучают. Я сама себя мучаю, — невесело усмехнулась Джин.

Вадим поспешил прервать разговор и помог собрать стремянку. Они поднялись по скрипучей лестнице, которая, казалось, издавала звуки все громче и громче. Потом они сидели в красной комнате за столом из красного дерева перед ноутбуком Джин.

Джин была задумчива и грустна. Глаза ее потухли и стали совершенно обычными глазами перепуганной женщины, не желавшей больше находиться в этом странном месте.

— Как бы мне хотелось исчезнуть, уйти от всего этого! — вдруг горько вздохнула Джин. — Я устала жить в этом доме с больной душой, но я не могу из него уйти. Как бы мне хотелось света — и еще покоя! Прямиком в небо! Я буду парить там, а люди скажут: «Смотрите, ангел. Это ангел пролетел!» Они скажут так, видя только белый след, растаявший в небе вслед за самой последней ночной звездой. И я буду этим ангелом, ангелом в терновом венце, который унес с собой всю эту невыносимую земную боль…

В ее голосе прозвучало столько боли, что у Вадима перехватило дыхание. Он вдруг понял, что она жестоко изранена и страдает — телом, всем сердцем, всей душой, всем мозгом, до самой последней мельчайшей косточки… Что могло изранить ее так? Боль словно была ее второй кожей, и он вдруг понял, что Джин успела сродниться с ней. Это было величественно и страшно одновременно.

Вадиму вдруг захотелось подхватить ее на руки и сжать так крепко, чтобы все ее израненные косточки срослись заново, прекратили ныть. Ему вдруг до безумия захотелось прикоснуться к ней, ощутить ладонями теплоту ее кожи. Но Вадим понимал, что ни в коем случае не должен так делать. Этот поступок (естественный для всех других, обыкновенных женщин) будет совершенно неприемлем для такой уникальной личности, как Джин. Этот поступок сможет разрушить тонкое доверие, которое наконец установилось между ними и которое стоит дороже всего на свете…

— Я хочу найти убийцу детей, — неожиданно резко сказала Джин, — чтобы отвлечься от таких мыслей. Чтобы успокоить духов, которые почему-то выбрали меня, — и, помолчав, добавила: — Я не верю в Бога. Я не верю в любовь. Я не верю в доброту и не верю в вечность. Тот, кто начнет убеждать меня в обратном, станет моим врагом. Но я верю в смерть и в справедливость. В смертельную справедливость — так будет вернее.

Больше они ничего не говорили друг другу. Джин осталась спать на диване в красной комнате. Вадим отправился в спальню, поплотней прикрыв за собой дверь. Но он так и не заснул до утра, ворочаясь на скомканной простыне, как на раскаленной решетке. Перед его глазами стояло каменное лицо повешенной девушки, а в голове звучали странные слова Джин.

Глава 15

Вадим проснулся поздно. Солнечный свет заливал комнату, застывая на полу; он будто выломал из стены окна, заменил их слепящими раскаленными пятнами. В этих пятнах тонкими нитями дрожал раскаленный воздух, и от него нельзя было оторвать глаз.

В квартире стояла мертвая тишина. Опустив босые ступни на пол, Вадим несколько минут пытался прийти в себя и одновременно разобраться во всем произошедшим за эти дни, но потом решил выбросить из головы все лишние мысли. Одевшись, он закрыл окно (забыл это сделать вечером), рассеяв иллюзию солнечного света, и снова поразился тишине, застывшей вокруг него как плотный, не пропускающий воздуха пузырь.

В красной комнате никого не было. Как и спальня, красная комната была залита светом. Он вдруг застыл на месте, словно пригвожденный к полу. Ему показалось, что по извилистым линиям красных стен стекают вниз густые объемные капли свежепролитой крови и запах с привкусом металла стоит в воздухе, наполняя ноздри и душу.

Видение было настолько живым, реалистичным, понятным, что он испытал нечто вроде настоящей панической атаки, обрушившейся на него впервые в жизни. Кровь прилила к голове, а ладони и ступни, наоборот, стали холодными. Кровь стучала в висках, сердце в бешеном ритме разрывало грудную клетку; казалось — еще мгновение, и оно остановится навсегда, прервет жизнь…

Красная комната сочилась кровью в лучах ослепительного солнечного света, и Вадим мог думать только о том, сколько крови пролилось — или могло пролиться? — здесь.

Наконец отпустило. Страх прошел. Обои стали просто яркими и красочными, а красная комната — просто старой, захламленной мебелью комнатой, в которой ничего страшного на самом-то деле и нет.

Собираясь с мыслями, он прошел в кухню, по дороге заглянул в ванную. Нигде не было Джин. Похоже, она куда-то ушла. Ему это не понравилось. Но запретить ничего Вадим, конечно, не мог — смешно было даже думать об этом.

На кухонном столе стоял ноутбук. Возможно, она сидела за ним еще утром. Он открыл крышку, включил, но дальше не продвинулся. Ноутбук требовал пароль. Вадим удивился: к чему такая секретность?

Пароля он не знал. Ему вдруг стало интересно. Он подумал, что на самом деле ничего не знает об этой женщине. Кто она, откуда пришла в город, что принесла с собой?

Почему она так отличается от всех остальных женщин, почему так похожа на колючий цветок, который остается живым даже после самого жестокого мороза? Он не знал. Но в груди Вадима вдруг шевельнулось какое-то теплое чувство, впервые за много лет. И он был искренне благодарен Джин за это. А благодарность он умел испытывать — так же, как умел хранить в себе ненависть.

Часы в красной комнате показывали 11 утра. Он уже на два часа опоздал в офис. Было неприятно — опаздывать он не любил, хотя и мог себе это позволить. А потому, быстро собравшись, Вадим выскочил из квартиры без завтрака, гадая о том, придет ли на работу Джин.

* * *

Шум из-за дверей офиса он услышал еще в коридоре, едва выйдя из лифта, и был настолько удивлен, что не поверил своим ушам. В шуме солировали визгливые женские голоса, крики, звуки какой-то странной, вообще неуместной здесь суматохи. Еще послышался плач — сквозь этот безумный хор пробивались истерические женские рыдания.

Вадим застыл, прислушиваясь. Сомнений не было: шумели у него. Он нахмурился, подумав о том, что именно так приходится платить за опоздание на работу. Затем тяжело вздохнул и открыл дверь — так резко, что казалось, шум и гам вдруг застыли в воздухе.

Все сотрудники его офиса толпились в одной комнате — в самой первой, большой, в общем зале. Вместо того чтобы работать, они возбужденно ходили по комнате, размахивая руками. Абсолютно все. А в самой середине комнаты Вадим увидел сидевшую на стуле пожилую женщину с узловатыми мозолистыми руками. Лицо ее исказилось, словно от большого горя, мутным потоком текли слезы, а рот был раскрыт в крике. Вадим понял, что именно ее рыдания разносились по коридору до самого лифта.

Тут же, в толпе, находилась Джин. Он понял, что утром она ушла на работу, и испытал острое чувство облегчения. Джин была невероятно бледна, а ее лицо выражало страдание. Ее бледность еще больше подчеркивал зеленый цвет блузки, которая ей совершенно не шла: от такого соседства кожа принимала землистый оттенок.

Джин стояла не в общей массе, а как бы в стороне от всех, держалась особняком. Вдобавок Вадим заметил, что она выглядит нездоровой. Чувство облегчения сменилось острой тревогой.

Пожилая женщина, между тем, выдохнула, снова раскрыла, обливаясь слезами, рот и вдруг завыла с таким придыханием, с таким свистом, что он едва не подпрыгнул на месте.

Вадим рявкнул, пытаясь перекрыть весь этот вой:

— Да заткните ее кто-нибудь наконец! Что здесь происходит?!

Он увидел заместителя, бледного как смерть, который проталкивался сквозь толпу сотрудников, спеша к нему. Было ясно, что в офисе произошло что-то нехорошее.

— Это наша уборщица… Она потеряла ребенка…

— Какого ребенка? Что за бред?! Да какой может быть ребенок в ее возрасте?!

— Внучку. Она внучку с собой на работу взяла, — заместитель откашлялся. — Она часто ее с собой берет. Девочка… Восемь лет. Зовут Наташей. Мы ей разрешали поиграть за компьютером. На одном игры есть новые… А это в шесть утра было…

— Короче! — рявкнул Вадим.

Ему казалось, что он просто сходит с ума.

— Так вот… это… пропала девочка… найти не можем, — у заместителя был такой вид, словно он хотел провалиться сквозь землю.

— Как может пропасть ребенок в здании с видеокамерами и охраной? — Вадим этого действительно не понимал. — Вы везде искали?

— Все здание обыскали! Нигде нет. На улицу выходили…

— Натуленька… деточка! — вдруг снова завыла женщина, и в этом вое было столько отчаяния, что у Вадима буквально зашевелились на голове волосы.

— Заткните ее кто-нибудь! — Он так нервничал, что уже не сдерживался в выражениях. — В котором часу она привела сюда ребенка?

— В шесть ча… — начал было заместитель, но уборщица вдруг перебила его.

— В половине седьмого утра! Мы опоздали немного… Натулечка… просыпаться не хотела… кровиночка моя… — голосила женщина.

— Она вдвоем с внучкой живет, — непонятно к чему пояснил заместитель, — родители девочки на заработках заграницей. В Польше, кажется…

— И что произошло? — Вадим был не расположен выслушивать житейскую историю уборщицы.

— Девочка за компьютер села, как обычно. А она убирать стала. С вашего кабинета начала… — снова откашлялся заместитель. — Потом сотрудники собираться стали… а потом спохватились… Нет нигде ребенка…

— Кто видел девочку последним?

— Я, — вдруг выступила вперед Джин, — я ее в туалет водила. Она попросила показать, где туалет. Мы вышли отсюда. Она зашла в туалет. Я ее подождала. Мы вернулись вместе сюда, в комнату. Девочка села к компьютеру… А дальше я не помню. Я пораньше пришла поработать. Работы много.

Джин говорила настолько скованно и неуверенно, что он вдруг понял: она не знает, как держаться с ним, не понимает, как общаться на глазах всех остальных сотрудников.

— Кто еще был в это время в комнате? — Вадим продолжал допрос.

Все происшедшее вдруг стало казаться ему настоящим кошмаром — похуже, чем красная комната.

— Я… и я… — вперед выступили еще двое его сотрудников, — мы тоже пораньше поработать пришли… проект горит…

— Видели девочку? — нахмурился Вадим.

— Да за компьютером сидела, вроде. Мы не разглядели толком… — пожал плечами один сотрудник, а второй добавил: — Я вообще не помню, не присматривался. Я сразу к своему рабочему столу прошел…

Дальше заместитель выступил с отчетом о том, как были допрошены все сотрудники соседних офисов, осмотрены все помещения. Охранник на входе не помнил, чтобы ребенок выходил. Даже камеры просмотрели — никаких следов девочки, разгуливающей по зданию, зафиксировано не было. На одной из камер было заметно, как Джин с девочкой идут по коридору в сторону туалета. И ничего больше.

Ситуация оказалась даже не скверной, а катастрофической. И Вадим моментально принял решение:

— Нужно вызвать полицию. Пусть они занимаются!

Заместитель тут же бросился звонить. А Вадим, закрывшись в кабинете, позвонил Артему Ситникову и попросил того приехать, обрисовав ситуацию в двух словах.

Ситников прибыл вместе с нарядом полиции и сразу прошел к Вадиму в кабинет.

— Ты подозреваешь, что… — Артем хмурился.

— Ребенок пропал. Такой возраст… девочка… — ему было страшно говорить.

— Понимаю, — Артем кивнул, — девочка наверняка могла выбежать на улицу, а камеры не успели это зафиксировать. Тогда… она не вернется. И это может оказаться наш очередной труп.

— О господи! Зачем ты так! — Вадим вдруг почувствовал, как ему не хватает воздуха.

— Ты ведь сам подумал об этом, — так же хмурился Артем.

Полиция, разумеется, ничего не нашла. Рыдающую уборщицу увезли домой. До конца рабочего дня он старательно избегал Джин, которая сидела за своим столом, сгорбившись над проектом, и тоже не поднимала на него глаз. Атмосфера в офисе была напряженной. Сотрудники переговаривались между собой приглушенными голосами, и острое предчувствие беды, как сквозняк, летало в воздухе.

Звонок раздался к концу дня, после семи часов вечера. Вадим был все еще в офисе, хотя Джин давно ушла домой. Ему пришлось задержаться, чтобы покончить с текущими делами. Звонил Артем.

— Ее нашли, — в голосе следователя не было жизни, — она мертва. И это наш случай. Все в точности.

— Где?

— В двух кварталах отсюда есть небольшой скверик между домами. Она была подвешена на ветке, в глубине разросшегося куста. Так сразу, с ходу, и не увидеть. Ее собака нашла. Мужик один гулял с собакой, собака его и потащила…

— Следы насилия? — слова причиняли Вадиму настоящую боль.

— Нет. Как и во всех остальных случаях. Задушена. Платье в горошек. И косички… — судя по тону, Артему было не лучше.

— Удалось установить что-то о платьях? Кто их шьет?

— Пока ничего. Они не фабричные и нигде не продаются.

— Сообщили бабушке? — Вадим сглотнул горький комок.

— Пока нет. Девочку только что нашли. Я с места происшествия тебе звоню. Не хочешь приехать?

— Нет! — Вадим содрогнулся. — Ни за что! Нет…

В памяти ожило жуткое воспоминание из парка — запах прелой сырой земли, гнетущая ночь, детский труп, распластанный на земле, трогательные горошины на платье… Весь тот ужас, от которого до сих пор леденела в его жилах кровь! Он ни за что не хотел бы пережить все это снова.

— Я тебя понимаю, — сказал Артем…

* * *

Джин расхаживала по красной комнате в каком-то странном, нервном напряжении, и глаза ее, как у дикой кошки, адским пламенем сверкали в темноте.

— Ее нашли, — остановившись и уставившись на него в упор, утвердительно сказала Джин.

— Нашли, — Вадим кивнул.

— Она мертва, — Джин всплеснула руками, — как все те дети! Как те дети! Но я не рисовала ничего! Почему я ничего не нарисовала?!

— Я не знаю, — ему было страшно говорить: он не знал, как могут подействовать на Джин его слова.

— Ее задушили, да? И подвесили на дереве?

— На кусте, — машинально поправил он. Джин застыла на месте и вдруг резко рухнула на диван. Закрыла лицо руками и зарыдала в сгущающейся над ними темноте. Она рыдала, и слезы ее сочились сквозь сведенные судорогой пальцы. Вадим молча стоял и смотрел. Это было все, что он сейчас мог сделать — молча стоять и смотреть.

Вадим заставил Джин принять снотворное, которое оставил врач, и уложил спать на диване в красной комнате, потеплее укрыв пледом. По какому-то негласному соглашению между ними (он не мог понять, где оно было заключено и когда) Джин почти все время проводила в красной комнате и спала там же. Комната словно притягивала ее и действовала на нее — как это не звучало дико! — успокаивающе. Вадим все время находился в спальне, выглядевшей совершенно иначе. Он сам так и не понял, в какой момент почти окончательно перебрался в квартиру к Джин.

Она выглядела плохо, стонала во сне — так стонет человек, мучающийся от зубной боли, но Вадим прекрасно понимал, что ее терзает совсем другая боль. Кожа ее лица казалась землисто-серой — так, словно Джин год не видела солнечного света, все время сидя взаперти. Особенно страшно этот оттенок кожи смотрелся при искусственном освещении…

Было еще рано, около девяти часов вечера. Он дал Джин такую убойную дозу снотворного, что она должна спать до самого утра. Делать было нечего. Вадиму стало скучно.

Телевизора в квартире Джин не было (он вдруг подумал о том, что сейчас в современных квартирах мало у кого есть телевизор — его почти никто уже не смотрит). Висеть в интернете в соцсетях или смотреть кино не хотелось тоже. Идти было некуда, спать — рано. Возвращаться к себе домой не хотелось. Ехать ужинать в ресторан? Произошедшее днем напрочь отбило у него аппетит, и даже одна мысль о еде вызывала тошноту.

Вадим нашел на кухне начатую бутылку водки. Плеснул себе немного, добавил лимон и лед, и с этим импровизированным коктейлем уселся в спальне, по-прежнему не зная, как убить вечер.

И как раз в этот момент зазвонил телефон. Вадим взглянул на номер — незнакомый. Но он привык реагировать на все звонки — мало ли кто мог позвонить, — а потому ответил.

Вадим не поверил своим ушам! Звонила бабушка паренька-экскурсовода, который водил желающих по темным городским уголкам, — та самая, из библиотеки.

— Не ожидали услышать меня? А ведь я звоню совсем не для того, чтобы продолжить приятное знакомство, — хихикнула старушка и, правильно расценив его недоуменное молчание, продолжала совсем другим тоном: — У меня есть кое-что для вас.

— Что именно? — Вадим был холоден, как лед, но услышанное через секунду мгновенно превратило лед в водопад.

— Письмо от внучки Кровавой Графини!

— Что вы сказали?! — опешил он.

— Что слышали! — снова хихикнула бабушка. — Я была уверена, что вы мне не поверите. Я читала его сегодня днем. Помните, я рассказывала вам о преподавателе, который пишет книгу про Кровавую Графиню?

— Помню что-то подобное.

— Так вот: он получил письмо от женщины, которая утверждает, что у Кровавой Графини была самая настоящая внучка.

— Ну, это не мудрено. Ведь там были дети от первого брака, которых забрал в Париж первый муж, — не сразу вспомнил он.

— Нет, вы не поняли, — бабушка хихикнула в третий раз, весьма довольная собой. — Эта внучка — дочь ребенка, который был рожден здесь, в городе, в вашем доме, и которого держала взаперти Кровавая Графиня.

— Как? — онемел он.

— Я знала, что вы будете поражены! Письмо невероятно интересное. Приезжайте завтра. Я возьму его для вас.

— А кто автор? Сама внучка?

— Нет. Автор — женщина, которая ухаживала за внучкой до самой смерти. Но та умерла. И перед смертью взяла с женщины слово, что она перешлет письмо человеку, который пишет книгу о ее бабушке. О нем сообщали в газетах, он выступал по телевидению. Словом, существует множество вариантов, как она могла узнать про будущую книгу. Вот и решилась предать свою историю гласности.

— К письму приложены какие-то документы? Ее метрика? Может, еще что-то?

— К сожалению, нет.

— Тогда все это может быть голословным утверждением. Просто выдумка больной старой женщины, которой невесть что взбрело в голову. А может, решила подзаработать?

— Нет. Она объясняет в письме достаточно подробно, почему документов нет. По ее словам, ее забрали в приют и сама бабушка дала взятку, чтобы там ей сделали новые документы.

— Что за бред? Как такое могло быть? — снова поразился Вадим.

— Дело в том, что случилась довольно запутанная история. Вам надо прочитать письмо. А может, и встретиться с женщиной, которая его передала. Жду вас завтра с утра, в библиотеке.

Вадим пообещал, что придет. Разговор был закончен. Он чувствовал дикое раздражение.

Как он впутался во все это? Ради кого? Ради той больной на голову куклы с зелеными волосами, которая стонет сейчас так, словно ее терзают черти в аду? Она ведь ему даже не нравится! Почему же он вынужден выслушивать весь этот бред (а он не сомневался, что история в письме — бред) и жертвовать своей собственной жизнью?

Внезапно он решил вести себя, как всегда. И, потянувшись к телефону, Вадим набрал номер какой-то девицы из своего списка, просто наобум ткнув пальцем — набрал, даже не удосужившись посмотреть, как ее имя.

От неподдельной радости, прозвучавшей в голосе девицы, у него свело скулы. Как будто он специально звонил именно ей! Его всегда удивляла эта женская глупость — полное неумение разбираться в мужских звонках, в истинных причинах, по которым мужчина проявляет интерес к какой-то очередной кукле. Конечно, дурочка была сейчас свободна. Даже не переодевшись (зачем — вернее, ради кого?!), он вышел из дома.

Девица оказалась хорошенькой. Высокая, с модельной фигурой, внимательным взглядом теплых карих глаз и длинными темными волосами. Он просто поразился тому, зачем такая интересная девушка тратит время на полную ерунду, встречаясь с таким человеком, как он, с тем, кто даже не может вспомнить, как ее имя. Но когда девица раскрыла рот, все очарование пропало. Она была непроходимо глупа, и эта глупость отвратила его так, будто девица изо всех сил толкнула его локтем.

Они поехали в какое-то кафе. Вадим было предложил ей торт, но спутница посмотрела на него с таким ужасом, что он чуть не подавился от смеха, и тут же заказала страшного вида салат, который стоил, как целых три торта. Салат отвратительно вонял специями. Девица все время лепетала какую-то ерунду, от которой у Вадима сводило скулы.

В конце концов пытка ужином закончилась, и он отвез ее домой. Девица была поражена его благородством — тем, что он не потащил ее к себе, а сначала накормил дорогим салатом. Это еще раз доказало Вадиму, что женщины бывают непроходимо глупы. Мысль о том, что мужчину от нее тошнит, даже не приходила ей в голову!

Он затормозил возле ее дома. Девица решила его отблагодарить. На самом деле она была готова на все, чтоб его удержать. Это, с ее точки зрения, было последним способом. Девица потянулась к его брюкам, принялась расстегивать пояс, опускаясь все ниже и ниже. Вадим обожал оральный секс. Мысль о том, как эти пухлые губы с ботоксом прикасаются к нему, завела его, как вдруг…

Как вдруг прямо на лобовом стекле он увидел лицо Джин — с блеклой, землистого цвета кожей и запавшими глазами. Просто лицо Джин.

Девица изо всех сил вращала языком и вожделенно чавкала, стараясь поглубже заглотить его член, а Джин все смотрела на него со стекла, и было некуда спрятаться от ее взгляда.

И тогда с Вадимом произошло то, что не происходило никогда в жизни. Он оторвал от себя девицу, вытолкнул ее из машины, а потом как был — с расстегнутыми брюками и напряженным вздыбленным членом — рванул куда-то в темноту, дрожа от возбуждения и горя.

Глава 16

«В „Горячие Ключи“ я приехала под вечер — немного не рассчитала время. Я заблудилась по дороге. Это только в рекламе и в официальных документах звучало так громко: „Пансионат с повышенным комфортом для пожилых людей „Горячие Ключи““. На самом деле, это был обыкновенный дом престарелых со всеми атрибутами подобного заведения. Единственная разница заключалась в том, что он был частным.

Горячие Ключи — небольшое местечко с красивыми пейзажами и небольшим леском за асфальтированной дорогой, ведущей из города, да и только. Когда-то давным-давно, может, еще во времена Киевской Руси, в этом месте били источники, которые считались целебными. Вода в них всегда была горячей. От этого и пошла слава местечка. Так назвали и поселок поблизости. Но потом источники высохли, а вот деревню поздно было переименовывать. Так и остались на карте Горячие Ключи, хотя ближайшие целебные источники были за много километров отсюда.

Я сбилась с пути по собственной вине. Так и не научившись пользоваться навигатором, я заблудилась, затем забуксовала на размякшей дороге за каким-то странного вида вонючим болотцем. Когда же сообразила, что нужно возвращаться к повороту, который я пропустила, и выбираться на грунтовку, время ушло. Я катастрофически не поспевала к условленному времени.

Настроение мое сильно испортилось. Мне не хотелось показывать себя безответственным, необязательным, склонным к хроническим опозданиям человеком в первый же рабочий день. Но делать нечего — оставалось смириться с тем, что уже произошло. Скрепя сердце я поехала — уже в правильном направлении.

Административное здание пансионата „Горячие Ключи“ было расположено в глубине уютного ухоженного и довольно обширного сада. Я обратила внимание на обилие засаженных цветами клумб и подумала, что здесь не так уж плохо. Сад был ярко освещен в ночное время, и я заметила, что среди цветов почему-то преобладают только черно-белые краски. Когда-то давно я увлекалась садоводством и не могла не увидеть, что некоторые из этих цветов довольно редкие.

Административное здание представляло собой каменный двухэтажный корпус. Как я поняла, в нем также жили сотрудники учреждения. Корпуса, где находились пациенты, были расположены в глубине сада, за этим каменным корпусом. Я различила два одноэтажных строения, выкрашенных белой краской. Мне они показались похожими на бараки.

В двух окнах административного корпуса горел яркий свет. Они были расположены на первом этаже и отбрасывали яркий отблеск на пышную клумбу с темными, почти черными розами. У роз не было аромата, и это сразу показалось мне странным. Вообще, во всем этом саду, полном цветов, не было никаких цветочных запахов, а, наоборот, пахло хлоркой. Уже много позже я узнала, что все цветы садовник обрызгивал специальным химическим составом, уничтожающим аромат. Делалось это для того, чтобы нагнать на пациентов тяжелую депрессию (мол, они не могут даже ощущать аромат цветов) и подавить волю к жизни. В „Горячих Ключах“ все было продумано до мелочей.

Но все это я узнала только потом, а пока окружающая обстановка просто казалась мне странной. Припарковавшись на гостевой стоянке за пределами пансионата, я отправилась пешком через сад, размышляя обо всех странностях, которые видела по дороге.

Я нажала кнопку звонка на бронированной двери. Почти сразу передо мной выросла высокая женщина средних лет с непроницаемым лицом, одетая в медицинскую форму. Я представилась, сказала, что я новая массажистка, и назвала свое имя. Она испытывающе взглянула на меня.

— Вы опоздали, — в конце моей сбивчивой тирады она уже смотрела на меня так, что я готова была провалиться сквозь землю.

— Да. Извините. Я прошу прощения. Сбилась с дороги… Перепутала поворот. Я хотела позвонить, предупредить, но у меня разрядился телефон. Я понимаю, что это плохо, но я исправлюсь, — я несла что-то несусветное, сама не понимая всю бессмысленность своих оправданий. Любой нормальный человек догадался бы, что я смущена и взволнована, но только не эта каменная медсестра.

— Главврач уже отправился на покой, — она произнесла эту странную фразу так напыщенно, что я просто не знала, как на нее реагировать, — и я не буду беспокоить его ради вас. Входите. Я вас размещу, а с главным врачом вы встретитесь завтра утром. И помните: наш рабочий день начинается в шесть утра!

Медсестра посторонилась, пропуская меня внутрь. Мы повернули направо и пошли по коридору первого этажа. На одной из дверей я разглядела надпись „Главный врач“. И вдруг поняла, что окна именно этого кабинета были освещены так ярко! В кабинете главврача явно кто-то был. Почему же медсестра не захотела проводить меня к нему?

Я собралась было спросить, но медсестра даже не оборачивалась ко мне. А можно ли говорить с каменной стеной? Мне вдруг страшно захотелось уехать. Я почти физически ощутила ледяные мурашки, бегающие по моей коже. Но было поздно — я уже подписала контракт. Разорви я этот контракт, с меня потребовали бы большую неустойку, и я была бы обязана ее оплатить. Моя же финансовая ситуация была такова, что я считала каждую копейку. А ведь недавно я так радовалась, что получила эту работу!

Мы повернули на лестницу и поднялись на второй этаж.

Коридор второго этажа выглядел мрачно. Сверху донизу он был выкрашен темно-серой краской. По обеим сторонам расположились одинаковые темно-синие двери с номерами. В коридоре было тихо, как в морге. Не слышалось ни единого звука.

Я поняла, что это жилые комнаты сотрудников. Но тогда почему такая тишина? Неужели никто не разговаривает, не смотрит телевизор, не слушает музыку? В какое странное место я попала!

Шли мы недолго. Остановились возле третьей двери справа с номером 14. Медсестра открыла ее ключом.

— Входите. Это ваша комната.

Монашеская келья показалась бы более роскошной, чем эта комната. Это было узкое, вытянутое в длину помещение с единственным окном. Слева от двери стояла простая железная кровать, как в больнице. Возле окна — старый письменный стол, напротив кровати — узкий шкаф. Больше ничего не было.

— Туалет, умывальники и душевые в конце коридора. Они общие, — пояснила медсестра.

Я машинально протянула руку.

— Можно ключ?

— Ключ вам не положено, — отрезала она. — Ключи от комнат сотрудников находятся у руководства.

— Но тут будут находиться мои личные вещи… Деньги, в конце концов, — растерялась я.

— У нас не воруют. Здесь закрытая территория и очень строгие порядки. Никто, кроме вас, в вашу комнату не войдет.

Было ясно, что ключ я не получу. Я не знала, что и думать. Это поставило меня в тупик. Я почувствовала, как в сердце заползают липкие змеи страха. Медсестра тем временем достала какую-то бумагу и протянула мне.

— Подпишите. Это стандартная форма для всех сотрудников.

— Что это такое? — Я взяла бумагу.

— Расписка о неразглашении. О том, что вы обязуетесь хранить в тайне все, что увидите за этими стенами, и готовы понести уголовную ответственность, если расскажете кому-нибудь об этом.

— Как у вас все серьезно! — Я все еще пыталась перевести весь этот ужас в шутку.

— А также ваше обязательство на все время работы здесь не пользоваться интернетом и мобильным телефоном, не посещать свои страницы в соцсетях, ни с кем там не переписываться и не выкладывать никакие фото.

— Но простите… — я едва не онемела. — Как я буду общаться со своими родными? Как я им скажу, что у меня все в порядке?

— Два раза в неделю вам будет разрешено позвонить из административного корпуса по городскому телефону. Разговаривать, разумеется, вы будете в присутствии сотрудника нашей администрации.

— Это тюрьма какая-то! — не могла не возмутиться я. — Да и там режим легче!

— Сожалею, но таковы правила. У нас строгие порядки. Они общие для всех — и для вас, и для меня. Вспомните о вашей зарплате. Такие деньги не платят просто так.

Это было правдой. Такие деньги не получали даже в Европе. Моя зарплата могла вытащить мою семью из долговой финансовой пропасти, спасти квартиру от хищного банка, которому нужно было отдавать долг…

Я вспомнила об этом и скрепя сердце подписала бумагу.

— Когда я смогу увидеть моих пациентов? Завтра? — спросила я, возвращая бумагу медсестре.

— Не пациентов. У вас будет всего одна пациентка.

— Но, простите…

— Остальным нашим пациентам массаж не положен. Но у нас есть вип-палаты, в которых вип-пациенты могут получить эксклюзивные услуги, согласованные с администрацией. Наша пациентка попросила заказать ей массаж.

— Наверное, у нее богатые родственники, — предположила я.

— Нет. Она одинока, но ее содержание оплачивает один фонд — в качестве благотворительного взноса. И, как вы понимаете, ваше пребывание зависит от того, как долго она пожелает продолжать сеансы массажа. Пока ваши услуги оплачены на два месяца вперед.

Мое настроение упало ниже плинтуса. Всего два месяца! Я рассчитывала хотя бы на полгода! Но два месяца тоже неплохо. А потому я постаралась спокойно переварить эту информацию.

— Как зовут мою пациентку? — спросила я, чтобы что-то сказать.

— Ее зовут Лидия. Просто Лидия. Фамилия вам не к чему. И помните: наш рабочий день начинается в шесть утра, а, значит, вы не имеете права позже этого времени находиться в постели.

С этими словами она ушла. Я в отчаянии села на кровать. Пружины просели подо мной с тошнотворным скрипом. Тусклая лампочка под потолком почти не освещала комнату. Мне сделалось страшно тоскливо. Господи, что же я наделала?

Я решила выйти в сад и немного глотнуть свежего воздуха. Быстро выбежала из комнаты и через несколько минут уже шла по саду. Ноги сами понесли меня к баракам, где, по всей видимости, находились пациенты.

Недолго думая, я вошла в один из них и оказалась в мрачном коридоре. В ноздри ударила страшная вонь. Это были жуткие запахи рвотных масс, человеческих испражнений, немытого тела — словом, вся та ужасающая вонь, которая существует только в местах большого скопления пожилых людей.

Я уже собралась пойти вдоль коридора, как вдруг… Нет, это был не крик! Это был вой, полный такого ужаса и боли, что у меня подкосились ноги. Страшный вой, а затем (о боги, защитите меня!) звуки ударов. Наконец вой стих. Я застыла на месте, не зная, что делать дальше.

Неожидано отворилась ближайшая дверь, и оттуда вышли два здоровенных амбала. Это были молодые парни лет двадцати пяти от роду, высоченные, в зеленых прорезиненных комбинезонах. Руки одного из них были окровавлены, у другого я заметила толстую деревянную палку. Разумеется, они тут же наткнулись на меня и застыли от удивления.

Первым очнулся тот, который с палкой. Похлопывая дубинкой по руке, он двинулся ко мне с угрожающим видом:

— Кто ты такая? Как ты сюда попала?

— Я… новая массажистка… — я попятилась к двери, мой голос дрожал, — сегодня приехала…

— Щас мы тебе устроим массаж! — к нему присоединился второй.

В этот момент входная дверь отворилась, и на пороге возникла каменная медсестра.

— Он согласился? — властно спросила она у амбалов.

При виде меня глаза ее округлились. Она ухватилась за мой локоть и быстро вывела из барака. Всю дорогу медсестра вычитывала меня, напоминая о том, что по территории пансионата запрещено расхаживать в ночное время, запрещено посещать корпуса пациентов, и что если я еще раз посмею нарушить этот запрет, меня вышвырнут отсюда без оплаты.

Я была в ужасе и что-то едва блеяла в свое оправдание. Вернувшись в свою комнату, я забралась с ногами на кровать и твердо решила заявить завтра утром главврачу, что уезжаю. Пусть будет неустойка! Пусть будет то, что будет. Оставаться здесь я не могла.

Но на следующее утро я не встретилась с главврачом. Ровно в шесть утра раздался такой пронзительный сигнал побудки, что я буквально подскочила на кровати. Затем поспешила в ванную — здесь было довольно комфортно, но, как и везде, в нем страшно воняло хлоркой.

Потом, смешавшись с толпой сотрудников, я очутилась в общей столовой для персонала. К моему удивлению, люди, работавшие в „Горячих Ключах“, выглядели совершенно нормальными и обычными. Они шутили, переговаривались. Тех двух ночных амбалов среди них не было.

Абсолютно обычные сотрудники, как в любой обыкновенной больнице! После ночного ужаса мне не хотелось знакомиться ни с кем, поэтому я молча забилась в угол.

Завтрак был обильным и вкусным. На выбор предлагались омлет с грибами, овсянка с фруктами, блинчики с повидлом, разные виды салатов и выпечки, сметанный пирог. Плюс чай, кофе или какао. Столовая работала по фуршетной системе. Можно было брать, что хочешь и сколько хочешь. Я взяла омлет, салат и кофе, но была в таком нервном напряжении, что мне казалось, будто жую бумагу.

После завтрака передо мной выросла каменная медсестра и заявила, что я должна идти к своей пациентке.

Оказалось, что за административным зданием был еще один двухэтажный каменный дом — админкорпус скрывал его. Именно в нем располагались помещения вип-пациентов.

Меня провели в комнату на втором этаже. К моему удивлению, она оказалась большой и очень комфортной, обставленной старинной роскошной мебелью.

— Мы разрешаем нашим вип-пациетам держать у себя личную мебель и вещи, — пояснила каменная медсестра, видя мой недоуменный взгляд.

Я поняла, что у обычных пациентов все это попросту отбирают, а потом либо оставляют себе, либо распродают.

В постели лежала миловидная пожилая женщина. Ее седые, совсем белые волосы были собраны в тугой пучок на затылке, как у школьной учительницы. Меня поразили ее проницательные и настороженные серые глаза. Старушка рассматривала меня в упор.

Медсестра представила меня пациентке, сказала, что я в ее распоряжении целый день и что я буду делать массаж, а также заниматься с ней лечебной гимнастикой.

Медсестра ушла, дверь за ней захлопнулась.

— Слава богу! — вдруг с каким-то странным облегчением выдохнула моя пациентка. — Слава богу, что вы приехали! Новое лицо. Теперь вы вытащите меня из этого ада!

Я просто онемела.

Подойдя поближе, присела на стул рядом с кроватью, не зная, что сказать. Но говорить ничего не требовалось. Пожилая женщина потянулась ко мне и доверительно прошептала:

— Вы разыщете моих родственников, моих настоящих родственников, скажете им, что меня хотят убить, и вытащите меня из этого ада!..»

* * *

«Анита опоздала на полчаса. Это была наша четвертая встреча, и я была твердо уверена, что и на этот раз она придет так же вовремя, как всегда приходила. Но Анита все не шла. И я сидела в этом сортире, с трудом вынося жуткую вонь — в туалетах для пациентов очень редко убирали.

Я провела почти три недели в „Горячих Ключах“ и досконально изучила расположение видеокамер. С помощью Аниты, разумеется. Без нее я не сделала бы здесь и двух шагов. Наша симпатия зародилась в тот самый момент, когда я во второй раз вышла из кабинета главврача и, пытаясь собраться с мыслями, прислонилась к стенке, закрыв от нервного напряжения глаза.

Именно тогда я почувствовала теплую руку на своем плече, и ласковый голос твердо произнес:

— Успокойтесь. Не произошло ничего страшного. То, что вы услышали, он говорит всем. Здесь принято запугивать.

Я подняла глаза и увидела миловидную темноволосую девушку-медсестру из физиотерапевтического отделения. Я постоянно возила Лидию на физиопроцедуры, и эта медсестра была единственной, кто всегда помогал мне затащить по ступенькам инвалидную коляску. Она была явно умнее и приветливее других медсестер. Все прочие ходили с каменными мордами, подражая старшей медсестре — той самой, которая встретила меня в первый вечер моего приезда, — и тихо меня ненавидели. Уже через пару дней пребывания в „Горячих Ключах“ я поняла, что вызываю бешеную ненависть у всего медицинского персонала. Мне завидовали, что я обслуживаю только одну пациентку, а получаю так же, как и все остальные, которые отвечают за всех пациентов пансионата. Итак, эта девушка (ее звали Анита, я сразу запомнила это имя) была единственной, кто относился ко мне хорошо — в отличие от всех остальных.

— Вы ведете себя так свободно! — проговорила я с удивлением.

— Возле кабинета главврача нет камер, — улыбнулась она. — Никто не смеет записывать лица тех, кто входит в эти двери.

— Вы имеете в виду родственников пациентов? — догадалась я.

— Их — и не только их. Вы понимаете, о чем я.

Я понимала. Привилегированный дом для престарелых, частный пансионат „Горячие Ключи“ был чем-то вроде концлагеря, в котором избавлялись от нежелательных пожилых родственников очень богатые люди, а также те, кто охотился за квартирами одиноких стариков и хотел как можно скорее их получить.

Злые и страшные люди помещали стариков в этот приют, отстегивали хороший процент главврачу, а спустя какое-то время получали вожделенную квартиру. Все делалось очень тихо, без шума и так обыденно-спокойно, что доказать что-либо было попросту невозможно. В пансионате была очень серьезная военизированная охрана, из числа отморозков, прошедших „горячие точки“. Именно с такими охранниками я и столкнулась в первую ночь после своего приезда.

Из кабинета главврача я вышла в расстроенных чувствах. Он вычитывал меня за нарушение режима и угрожал.

— Хотите, встретимся ночью и поговорим? Я давно за вами наблюдаю! Вы не похожи на всех остальных.

— Очень хочу! — аж всколыхнулась я. — Мне так много нужно узнать…

— Мне очень нравится, как вы относитесь к Лидии, — девушка вдруг стала очень серьезной. — Знаете, ей угрожает опасность, но я не могу понять почему. Она абсолютно одинока. Квартиры у нее нет. Но, по всей видимости, от нее что-то хотят получить, но что — я не знаю. Вы заметили, как ухудшается ее состояние? Ей колют опасные психотропные препараты. Однажды ее дыхание остановится — и все…

— Что вы знаете об этой Лидии? — спросила я.

— Немного. Давайте встретимся и поговорим. Ночью, в туалете барака второго корпуса. Там нет камер, и вдоль стены дома вы тихонько сможете туда вбежать, если выйдете не через главный вход, а через заднюю дверь. Но мы должны будем убраться оттуда до трех часов ночи.

— Почему? — удивилась я.

— В три часа на территорию выпускают сторожевых псов. Им лучше не попадаться.

— Матерь Божья! — меня аж передернуло.

Я уже знала про охранников, знала про электрический ток, который пускают по проволоке поверх забора. Но сторожевые псы… Это место действительно напоминало самый настоящий концлагерь.

С тех пор мы встречались с Анитой три раза, и я узнала еще больше об этом ужасающем месте. Историю жизни Лидии Анита не знала. Но я поняла, что Анита хочет бежать и пытается использовать меня как помощницу. Я согласилась ей помочь, если она достанет мне историю болезни Лидии. У Аниты был доступ к сейфу в кабинете по соседству с кабинетом главврача. В этом сейфе хранились наркотические препараты. Как старшая медсестра физиотерапевтического отделения, Анита имела к ним доступ. А истории болезней пациентов хранились в стеклянном шкафу, рядом с сейфом.

Анита опоздала на полчаса. Я задыхалась от невыносимой вони.

— Нам надо быть осторожнее, — она была бледна как смерть, — у меня такое чувство, что за мной следят.

— Тебе удалось? — не утерпела я.

— Шкаф открыть удалось, но… — Анита сделала паузу, — но среди всех пациенток нет никого по имени Лидия. Ее зовут иначе. Я не знаю, как именно, она засекречена. Я не нашла никакой подходящей истории болезни. Просто не понимаю, что это все значит».

Глава 17

«Вот уже месяц я в „Горячих Ключах“. Да, вчера исполнился ровно месяц — я считаю каждую минуту. Я боюсь смотреть на себя в зеркало. Мне кажется, что мое лицо меняется и становится похожим на каменную маску…

Вот уже ровно месяц, как я в „Горячих Ключах“. И ровно пять дней прошло со дня смерти Аниты. Все эти пять дней я безуспешно пыталась прийти в себя. Даже Лидия старалась меня успокоить. Но состояние самой Лидии становится все хуже и хуже. Ее преследуют беспамятство и провалы в памяти, после которых она не узнает даже меня. Она больше не откликается, когда я зову ее по имени. Я твердо уверена, что Лидия — это не ее имя, но своего настоящего имени она не помнит.

Иногда старушка пребывает в таком состоянии, что просто не понимает, где находится. Причем все это прогрессирует — Лидия перестает кушать, следить за собой, элементарно не помнит, как пользоваться вилкой. Наблюдать за таким распадом человеческой личности просто ужасно. Я уверена, что это из-за тех препаратов, которые ей дают. Ее колют тогда, когда меня нет рядом, в основном по ночам, и я ничего не могу с этим поделать.

Я отчаялась и не понимала, как ей помочь. Единственное, на что мне хватило сообразительности, это догадаться, как спрятать свои записи. Тетрадью и ручкой снабдила меня Лидия, когда ее состояние было чуть лучше, чем сейчас. А моя покойная подруга Анита (Царство ей Небесное! Господи, сохрани и упокой ее светлую душу!) подсказала, что обыск в вип-комнатах проводится не с такой тщательностью, как в палатах обычных пациентов и комнатах обслуживающего персонала. Поэтому я взяла одну из книг Лидии (у нее их много), аккуратно вырезала сердцевину и вставила туда свою тетрадку. Спустя время я отправлю эту книгу своей сестре — якобы в подарок от Лидии: вип-пациентам разрешают такие вещи.

Так я сохраню свои записи. Люди бывают очень странными. Здесь до смерти боятся телефонов, планшетов, смартфонов, ноутбуков, интернета и всех современных электронных фишек, которыми напичкан мир. Поэтому тут стоят глушилки для интернета и мобильной связи и принимаются просто драконовские меры для изоляции. Но никому даже в голову не приходит, что записи о том, что здесь происходит, можно вести на обычной бумаге обыкновенной ручкой! Это прошлый век, но для меня это единственный способ сохранить хоть какую-то информацию и переправить ее в большой мир.

А комнату Лидии действительно не обыскивают (я по-прежнему называю эту несчастную женщину Лидией и не знаю, как ее зовут на самом деле). Я имела возможность убедиться в этом, оставляя тайные знаки в разных местах — например, волосы, ниточки. Думаю, вещи Лидии как следует обыскали, когда она приехала сюда, а с тех пор у нее не появилось ничего нового — вот и не обыскивают. И то, что они ищут, находится явно не среди ее вещей — иначе ее не подвергали бы воздействию этих ужасающих препаратов, полностью разрушающих личность. Я не знаю, что им нужно. Когда Лидия впадает в забытье (а в последнее время это происходит все чаще и чаще), я сама делаю нечто вроде обыска — шарю в ее вещах. Я делаю это с единственной целью — узнать о ней как можно больше. К сожалению, среди вещей Лидии нет ничего личного, ничего такого, что рассказало бы, кем она была до того, как попала сюда — и тем более, кто оплачивает ее пребывание здесь в условиях более комфортных, чем у всех остальных пациентов…

Теперь я должна вкратце рассказать о смерти Аниты. Не хочется об этом вспоминать, но я собиралась записывать все, как есть. Я хорошо запомнила хмурое дождливое утро, пять дней назад, когда узнала о ее смерти.

В то утро Лидия чувствовала себя хуже, чем обычно. Я должна была отвезти ее на физиопроцедуры, но старушка раскапризничалась, смахнула с тарелки завтрак, перевернула прикроватный столик — время от времени она проделывала такие вещи. Как и все старики, постепенно выживающие из ума, Лидия бывала очень вредной.

Однажды она испачкала стенку над кроватью своими испражнениями, причем сделала это специально, собрав какашки в тарелку из-под супа, припрятанную после обеда. Боже, как противно было все это убирать! Но уборка после ее чудачеств тоже входила в мои обязанности, ведь я должна была за ней присматривать: что-то вроде персональной сиделки.

Как я поняла уже через несколько дней после приезда в „Горячие Ключи“, я числилась массажисткой только официально. На самом деле я стала личной сиделкой Лидии, причем на меня переложили полную ответственность за пациентку. И отказаться не могла — хотя бы из-за Лидии, которая привязалась ко мне, пока еще была способна соображать. А я искренне жалела ее…

Итак, в то утро я закончила уборку в комнате Лидии и пересадила старушку в кресло. Пока я закрепляла ремни, резко распахнулась дверь. На пороге стояла старшая медсестра. Лицо ее было более каменным, чем обычно.

— Сеанс физиотерапии сегодня отменяется, — заявила она, — замените его общим массажем.

— Но почему?

Я действительно расстроилась, потому что надеялась немного поболтать с Анитой — конечно, мы не разговаривали так откровенно в физиотерапевтическом зале, но мне все же было очень приятно просто лишний раз поговорить с доброй знакомой.

— Произошел несчастный случай. Я думаю, что узнать об этом будет полезно именно вам…

Я вдруг обратила внимание на то, что старшая медсестра пристальнее, чем обычно, сверлит меня глазами, а лицо ее сделалось еще более мрачным, чем обычно.

— Что же произошло? — я даже не подозревала ни о чем плохом.

— Старшую медсестру Аниту убило током высокого напряжения, — сказала она. — Анита неправильно подключила прибор и взялась рукой за оголенный провод. В результате ее небрежности ток резко усилился. К сожалению, ее не смогли спасти.

Я чуть сама не умерла в тот момент! Помню, как я схватилась обеими руками за кровать, пытаясь удержаться на ногах. Бедная Лидия немного пришла в себя и смотрела на мое помертвевшее лицо жалкими испуганными глазами.

Услышанное было настолько ужасно, что я просто была не в состоянии взять себя в руки! Конечно, не стоило так откровенно выражать свои эмоции, но ничего поделать с собой я не могла.

— Вижу, вы слишком любили погибшую, — едко ухмыльнулась старшая медсестра.

Я готова была убить ее за эту ухмылку!

— Аниту любили все, — отрезала я, — она была прекрасным человеком! И она была так молода…

— Да, это большая трагедия. Но работа с электрическими приборами под напряжением несет в себе определенный риск. Такие несчастные случаи происходят время от времени…

Конечно, это была полная чушь! Все знают, что в кабинете физиотерапии напряжение маленькое, абсолютно безопасное для пациентов, и ничего подобного там просто не могло произойти! Я сразу поняла, что никакого несчастного случая не было: Аниту убили. Может, даже не электрическим током, а просто замучили в подвале, а потом утроили инсценировку. Здесь умеют заметать следы. И убили ее за то, что она много знала и дружила со мной!

Я прекрасно понимала это, но не чувствовала страха — только острую боль и горечь утраты, и с этой болью я никак не могла совладать.

— Я могу на нее посмотреть?

— Нет, конечно, — медсестра пожала плечами. — Зачем вам это понадобилось? Вы же ей не родственница. У вас есть свои профессиональные обязанности — вот их и выполняйте!

С этими словами старшая медсестра развернулась и ушла. Тут только я увидела, что Лидия непривычно тихо сидит в кресле. В момент нашего разговора к ней вернулась ясность сознания и она абсолютно все поняла. Лидия плакала. Я увидела, что по ее щекам текут слезы. Я поняла, что старушка оплакивает не только Аниту, но и себя.

Больше никто не вспоминал об Аните. Я поняла, что такие темы для обсуждения среди обслуживающего персонала „Горячих Ключей“ — непререкаемое табу. Ночью, спрятавшись под одеяло с головой, я плакала об Аните. Мне было отчаянно страшно находиться здесь. Но, к сожалению, теперь не оставалось ничего другого. Теперь меня держала здесь Лидия, попавшая в западню. Старушка мечтала выбраться отсюда любым способом».

* * *

«Главврач смотрел на меня очень внимательно. Он выдерживал паузу. Я не знала, что сказать. Все, что я услышала только что, не укладывалось у меня в голове! Улетучились все слова, которые я заготовила заранее. Возможно, он читал все это по моему лицу, потому что сказал — неожиданно и совершенно не в тему:

— У вас сейчас лицо постаревшей девчонки, с которой грубо обращались люди.

Я была так растеряна, что честно призналась: мне нечего сказать.

— Надеюсь, вы понимаете строгую конфиденциальность нашего разговора?

Это я понимала. Просто мне казались странными слова главврача. Я не знала, как это озвучить. Он прочитал все по моему лицу.

— Я внимательно наблюдал, как вы работаете. Я обратил внимание на явный прогресс в состоянии вашей пациентки. Вы медработник и прекрасно знаете, насколько серьезно состояние Лидии — оно будет ухудшаться все больше и больше и так до самого печального конца. Вам до сих пор удается сохранить в пациентке остатки сознания. Это редкость. Поэтому я и завел такой откровенный разговор.

— Да, я понимаю, — я кивнула и, подумав, добавила: — Я благодарна вам за это. Вы сами понимаете, что я слышала от Лидии много чего…

— Вы слышали, что ее хотят здесь убить, — главврач вздохнул, — это нормально в ее состоянии. Я ведь уже объяснил о редком генетическом заболевании, которое она унаследовала от своей страшной родственницы. Это заболевание неизлечимое, справиться с ним нельзя…

— А, эта страшная женщина! Кровавая Графиня… Неужели она никогда не пыталась искать свою внучку? — у меня до сих пор бегали мурашки по коже от только что услышанного страшного рассказа.

— Я думаю, она и не понимала, что внучки рядом с ней нет, — главврач покачал головой, — о Кровавой Графине ходят страшные слухи и сплетни. Но правда в том, что она была больна психически, именно поэтому и заперлась в квартире до самой смерти. В том состоянии, в котором она находилась, она вряд ли помнила о своих близких. Болезнь прогрессировала — и так до самого печального конца.

— Именно поэтому Лидию забрали в приют?

— Лидию забрали в приют после смерти ее матери — дочери Кровавой Графини. Но она была совсем маленькой. В два года еще нет воспоминаний. А в приюте не сохранилось никаких документов по этому поводу.

— Отчего умерла мать Лидии?

— Этого я не знаю. Ходили разные слухи. Я слышал, что дочь Кровавой Графини покончила с собой. Она повесилась.

— Повесилась… Из-за матери?

— Кто знает? Все это осталось в далеком прошлом. Но ее могла убить и собственная мать. Скорее всего ребенка забрали из семьи, ведь было опасно оставлять девочку с такой матерью. Это страшно. И с тех пор Лидия кочует по медицинским учреждениям. Она инвалид. Никогда не жила нормальной жизнью — разве только сейчас, благодаря тому благотворительному фонду, о котором я вам рассказывал.

— Честно говоря, я не совсем поняла, что это за фонд и какое ему дело до Лидии.

— Это оккультная организация, которая спонсируется зарубежным меценатом. Они считают Кровавую Графиню чем-то вроде своего апостола. Узнав о том, что в живых осталась единственная родственница этого страшного персонажа, они решили принять в ней участие и поместили Лидию сюда, в „Горячие Ключи“, где оплачивают ее вип-пребывание. Сама же Лидия никогда не владела никакой собственностью, никакими личными вещами. Так что, как видите, мне выгодно, чтобы Лидия как можно дольше находилась у нас, а не наоборот. Пока она жива и живет здесь, я получаю за нее хорошие деньги.

Я покраснела — он так явно прочитал мои мысли, что я испытала неловкость. Но если все обстояло на самом деле именно так, я не могла не согласиться, что главврач прав.

— Что же касается Аниты… — он продолжал читать мои мысли — до мурашек на коже, — то с ней действительно произошел несчастный случай. Мы закупили новое оборудование. Как выяснилось, это оборудование не было протестировано полностью и не прошло испытания. Там была неисправность. Замыкание тока высокого напряжения и стало причиной смерти девушки. Следствие уже закончено. Оборудование будет изъято из продажи. Такое иногда бывает, это страшная случайность. К тому же Анита не знала о том, кто такая Лидия на самом деле. Никто этого не знает, кроме нас с вами.

— А мне за что такая честь? — нахмурилась я.

— Я решил рассказать вам все, чтобы избежать недомолвок. Вы же каждый день слышите слова Лидии о том, что ее хотят здесь убить, слышите просьбы найти родственников… Вот я и решил вам рассказать, что мне выгодно как можно дольше сохранить жизнь Лидии. А родственников у нее нет и быть не может. Она единственный потомок Кровавой Графини, оставшийся в живых. Благотворительное общество установило это документально, потому и платит такие деньги. Как видите, ничего секретного здесь нет.

Глянцевая бумага с гербовой печатью выглядела солидно и внушала страх.

— Что это такое? — насторожилась я.

— Возьмите, — главврач настойчиво протягивал мне бумагу, — это гарантийное письмо по поводу пожизненного содержания пациентки № 834 (мы зашифровали Лидию этим номером). Это официальный документ, нотариально заверенный посольством той страны, где находится благотворительное общество. Посмотрите — это не секрет. Этот документ — прямое подтверждение моих слов. Мне вы можете не поверить. Поверьте хотя бы бумаге!

Я взяла в руки документ. Действительно, главврач был прав. Все обстояло именно так, как он сказал.

Я задумалась. Содержание Лидии было очень дорогим. Заведению, как бы высоки ни были его доходы, не было никакого смысла лишаться этих денег. Что же тогда выходило?

Главврач задвинул папку в глубь шкафа и обернулся ко мне, давая понять, что аудиенция закончена. Я вышла. Мне было о чем подумать. Например, о том, что, как медработник, я не могла не заметить, что Лидия больна. Я не могла проигнорировать симптомы ее заболевания.

Думая обо всем этом, я направилась к своей пациентке.

Лидии в палате не было. Я растерянно присела на стул. Появление старшей медсестры было неожиданным.

— Сожалею, но Лидия в реанимации. Ей стало плохо. Похоже на симптомы гипертонического криза. В течение суток она не вернется в палату. Вы можете возвращаться к себе. Когда вы понадобитесь, вас позовут.

Это был тревожный звонок. Мне больше не разрешали находиться в палате Лидии!

— Хорошо, — я кивнула с самым безразличным видом, — я только соберу свои массажные принадлежности и уйду.

Старшая медсестра кивнула, а затем сделала то, чего я от нее не ожидала — вышла из палаты. Я бросилась к своему тайнику. Завтра утром я постараюсь переправить книгу с этими записками сестре. Держать их здесь становится опасным.

Что-то теперь будет… Я уходила из палаты Лидии, испытывая глубокий страх. Я не знала, что происходило с ней на самом деле, но точно знала одно: я больше никогда не вернусь в „Горячие Ключи“. Более страшного места я не знала на протяжении всей своей жизни!»

* * *

На этом записки обрывались. Вадим аккуратно закрыл тонкую клеенчатую тетрадь и положил ее на стол. Бабушка-библиотекарь и преподаватель, солидный мужчина лет сорока пяти, смотрели на него с нескрываемым удовлетворением.

— Эта женщина сама принесла вам записи, письмо? — откашлявшись, предположил Вадим.

— Нет. Ее сестра. Все не так просто, — покачал головой преподаватель.

— Если бы действительно существовала реальная женщина, последней видевшая живую внучку Кровавой Графини, она стала бы желанной особой! За ней охотились бы телевизионщики и самые скандальные интернет-издания, — усмехнулась бабушка.

— Я вас не понимаю…

История становилась все запутаннее. Она нравилась Вадиму все меньше и меньше.

— Вы, конечно, заметили, что записи обрываются, они не доведены до конца, — произнес преподаватель. — Сестра массажистки, работавшей в пансионате, рассказала мне продолжение истории.

— И что же случилось? — дрогнувшим голосом спросил Вадим.

— Сестра получила бандероль, книжку-тайник через почтовый сервис, — сказал преподаватель, — а через три дня после этого Лидия умерла в реанимации. Она больше не вернулась в свою палату и не встретилась с автором записок. Массажистка видела ее тело. Она попросила разрешения попрощаться с Лидией. Ей это позволили.

— Неужели это была естественная смерть? — усомнился Вадим.

— Этого никто не знает, — покачал головой преподаватель. — Массажистке тут же отказали в работе, так как пациентки не стало. Ей выплатили условленную сумму и даже нечто вроде премии. Она отправилась домой — но домой так и не доехала.

— Выходит… — Вадим начинал понимать.

— На обратном пути она попала в страшную автомобильную катастрофу. Не справилась с управлением, машину занесло на повороте. Она врезалась в КамАЗ. Погибла на месте, мгновенно. Страшная, но быстрая смерть.

— Ее убили, — сказал Вадим.

— Разумеется, — кивнул преподаватель. — Так считает и ее сестра, и все, кто читал ее записки. Но доказательств этому нет и никогда не будет. Как вы понимаете, руководству «Горячих Ключей» все сойдет с рук.

— Значит, она все-таки что-то нашла, — предположил Вадим. — Она добыла какие-то доказательства или документы, касающиеся Лидии. Иначе зачем было ее убивать?

— По словам сестры, в машине ничего такого не было, — сказал преподаватель, — я тоже об этом спрашивал. Были только личные вещи, документы. Машина не взорвалась, не сгорела. Только железо было искорежено — когда разрезали машину, родственникам можно было забрать то, что принадлежало покойной.

— Скорее всего она узнала что-то в последние дни перед отъездом. Или попросту слишком много знала, — предположил Вадим.

— Я буду использовать эти записки в своей книге, с разрешения сестры покойной, — заметил преподаватель. — Заменю только название «Горячие Ключи» на какое-нибудь другое. Получится настоящая детективная история. Успех книге гарантирован!

— А знаете, что мне непонятно? — вдруг сказал Вадим. — Мне непонятно, почему внучка Кровавой Графини оказалась в приюте. Что произошло в семье? В те годы ведь не забирали детей из семьи просто так. Должно было произойти что-то ужасное. И смотрите, что получается: ребенок оказался в приюте, но никто не тронул Кровавую Графиню, не отправил ее в сумасшедший дом. А ведь тогда сделать это было проще, чем сейчас! Кровавая Графиня осталась доживать свои дни в квартире. Значит, что-то было связано с матерью внучки, с ее дочерью.

— Вот бы это выяснить! — мечтательно протянул преподаватель, с надеждой глядя на него.

— Я постараюсь, — кивнул Вадим.

Он думал о том, что чем дальше копается в этой странной истории, тем глубже погружается в события прошлых лет, которые кажутся абсолютно необъяснимыми. И если бы кто-то спросил его, какая связь между серийными убийствами детей в парке и историей жизни внучки Кровавой Графини, то Вадим не знал бы, что ответить. Но он нутром чувствовал, что находится на правильном пути, что какая-то связь существует…

* * *

Джин встречала его в дверях. Она выглядела взволнованной. Был вечер, когда после всех волнующих дел Вадим приехал к ней. По дороге он вдруг поймал себя на мысли, что возвращается сюда с радостью — будто действительно домой. Это было настолько странно, что Вадим не знал, что и думать. Он просто радовался тому, что видит Джин, радовался, что она стоит перед ним на пороге и дивные золотисто-изумрудные нити в свете электрической лампы ярко дрожат в ее волосах.

— Звонил мой приятель, — с порога заявила Джин, — есть результаты экспертизы.

— Какой экспертизы? — не сразу понял Вадим.

— Ну, экспертизы барельефа! Когда его установили на доме! — Джин нахмурилась, сердясь, что он не помнит. — Эй, я говорю о барельефе с повешенной девушкой!

— Интересно! — он, разумеется, тут же все вспомнил. — И когда же?

— Мой знакомый говорит, что, судя по состоянию штукатурки, цементного раствора и прочего, дата установлена приблизительно в сорок восьмом — сорок девятом году, уже после войны.

— В сорок девятом? — Вадим не поверил своим ушам.

— Именно! — Джин сама была в восторге от этой новости, хоть и совсем не понимала ее смысла. — Так что барельеф не такой уж старинный! Это ведь не так далеко по времени, как, скажем, век семнадцатый или восемнадцатый — почти наши дни! Интересно вот только было бы узнать, кто и зачем его установил…

— Может, вот с этим связано?

Поудобнее усадив Джин на диване в красной комнате, Вадим пересказал содержание записок женщины-медика.

Джин слушала очень сосредоточенно, не перебивая. Он почти не встречал женщин, которые с таким вниманием могли концентрироваться на мужском рассказе. Казалось, Джин хочет вникнуть в каждую мелочь, и ему это безумно нравилось.

Когда Вадим замолчал, Джин вдруг выдала нечто, заставившее Вадима буквально подпрыгнуть на месте:

— А что если сорок девятый год — это тот год, когда внучку Кровавой Графини забрали из семьи в приют?

— Ты хочешь сказать… — задумался он.

— Я хочу сказать, что в сорок девятом году в жизни Кровавой Графини произошла какая-то страшная трагедия, в результате которой она лишилась внучки, а на доме появился барельеф. Вот только как бы узнать, что именно произошло?

Глава 18

Полиция снова была в офисе. Стиснув зубы, Вадим выносил их кажущееся бесконечным присутствие. Все повторялось, как в страшном сне. В течение дня он почти не видел Джин. Сжавшись в комочек, она сидела за своим столом в общем зале и не поднимала глаз от чертежей. Вадим специально несколько раз проходил мимо, но на нее не смотрел.

Ему не хватало ее глаз. Не хватало выражения ее лица — нервного и трогательного одновременно. Вадим и сам не понимал, почему с такой силой его тянет к ней — этот тип женщин никогда не был в его вкусе, да и быть не мог. Но Вадима влекло к Джин со страшной силой, а потому он постоянно появлялся в общем зале, нервируя сотрудников строгим, даже мрачным лицом: он специально напускал на себя суровый вид. Для устрашения — чтобы в первую очередь напугать самого себя.

Артем Ситников позвонил ближе к концу дня.

— Кофе выпить хочешь? — голос приятеля звенел непривычными бодростью и радостью.

Вадим понял, что у Артема есть новости и новости неплохие.

Через полчаса они сидели в небольшом кафе по соседству, уединившись в укромном уголке.

— Мои новости, — глаза Артема сверкали, — странные. Тебе будет интересно их услышать.

— Что — очень странные? — Вадиму казалось, что Артем выглядит очень уж необычно.

— Я нашел общее звено, объединяющее всех убитых детей. Одно-единственное, но общее. Но оно настолько странное, что мое начальство не хочет ни о чем подобном даже слышать. Может, это звено вообще не имеет никакого отношения к делу, а может, и наоборот.

— Да говори скорей! Что за манера тянуть кота за хвост! — не выдержал Вадим.

— Всем убитым детям покупали одежду в одном магазине, причем примерно в одно и то же время. Кроме того, платья в горошек тоже продавались в этом же самом магазине, но только два года назад.

— Что за магазин?

— Детский супермаркет «Малыш», расположенный на Лесном проспекте. Ты должен знать этот магазин.

— Откуда? У меня же нет детей! — хмыкнул он.

— На самом деле это целая сеть детских супермаркетов. Они есть во всех районах города. И в крупных продуктовых супермаркетах тоже имеются их филиалы. Крупная торговая сеть, разрослась несколько лет назад.

— Подожди…

В памяти Вадима всплыло лицо какой-то мутной, невероятно тупой девицы — та покупала одежду своей племяннице в магазине «Малыш»; по ее словам, это жутко дорого стоило. Тогда ему захотелось прекратить эту пустую трескотню, попросту стукнув девицу по голове… Но выходило, что и от такой женской болтовни могла быть польза — в его памяти в нужный момент выплыло именно это воспоминание.

— Подожди… Но «Малыш» — это очень дорогие магазины! Я слышал, там высокие цены.

— Верно, — с довольным видом кивнул Артем, — но у родителей детей были деньги. Рабочий на строительстве коттеджа хорошо зарабатывал. Родители убитой Виолетты вообще были богаты. А уборщице деньги на девочку присылали ее родители из Европы. Так что во всех случаях было за что покупать.

— И одежду они покупали… — Вадим начинал догадываться.

— Верно! В одном и том же магазине на Лесном проспекте. Это крупный торговый центр. Центральный магазин торговой сети «Малыш». Там есть один интересный отдел, в котором продают эксклюзивные детские платья — модели, сшитые вручную; не массовое производство. Вот платья в горошек и были как раз из этой партии.

— Они и сейчас там продаются?

— Нет. В том и вопрос! Они продавались два года назад, но не были распроданы.

— Что произошло с остатком партии платьев, узнавал?

— Узнавал. Они по дешевке были распроданы семью розничными торговцами на разных рынках города. Платья не пользовались спросом. Покупатели говорили, что они напоминают «советское прошлое». Чаще брали сами сотрудники.

— Есть список тех, кто купил платья?

— К сожалению, нет. Не было учета. За два года многое изменилось. Некоторые уволились, пришли новые, уже и не вспомнить. Девушка, которая заведует этим отделом в «Малыше», вообще ничего не знает про эти платья: она пришла на работу год назад. А вспомнила одна из давних продавщиц.

— Но родители убитых детей их покупали или нет?

— Нет. Два года назад платья были большими для девочек.

— Интересно… Значит, один магазин. Все сотрудники под подозрением?

— Нет. Это крупная торговая сеть, сотрудники постоянно меняются. Большая текучесть кадров, как в любом крупном магазине.

— Почему твое начальство не реагирует на этот факт?

— Нет связующего звена. Вещи они покупали в разных отделах, их обслуживали разные люди. Насчет платьев довольны, взяли версию в разработку. А все остальное…

— А как ты сам считаешь?

— Я считаю, что это важное обстоятельство, но пока не могу понять, в чем его суть.

— Кому принадлежит эта торговая сеть?

— Вот! Это самый важный вопрос! Некий мерзкий тип. Ты о нем слышал и не раз. Бизнесмен Самир Баракзаев.

— Тот самый — скандалы с застройкой скверов? Бывший депутат?

— Именно он! Наглая личность, подонок редкостный. Так говорят все, кто его знает. Один из самых богатых людей в городе. Офис этого типа, кстати, в том же самом здании, что и сам магазин — на Лесном проспекте. Центральный офис холдинга.

— И он постоянно находится там?

— Нет. В последний год Баракзаев живет заграницей. Кажется, в Италии.

— С семьей?

— У него нет семьи. Там произошла жутко трагическая история. Многие говорят, что Бог его покарал за то, что он слишком много зла делал людям. У него был маленький сын, в котором он души не чаял. И вот с сыном произошел какой-то несчастный случай. Я не знаю, что в точности. Вроде как ребенок выпал из окна и погиб… Короче, ребенок умер. У Самира была жена, мать ребенка. Говорили, что он очень плохо обращался с ней — бил, терроризировал, издевался, как только мог. И вот когда ребенок умер, он попытался обвинить в его смерти жену. На этой почве — гибель ребенка, обвинение мужа — она тронулась умом и куда-то исчезла. То ли покончила с собой, то ли пропала без вести. Она ушла из дома, и больше ее не видели. А может, Самир сам ее убил и спрятал концы в воду. С его-то деньгами это просто, как высморкаться. После этого он совсем превратился в зверя. Стал пить и уехал заграницу. Здесь бывает наездами. А жену, понятное дело, так и не нашли.

— Действительно жуткая история… — Вадим задумался. — А ты не пробовал выяснить, где находился этот Баракзаев в то время, когда произошли убийства? У нас в стране или в Италии?

— Я выясню, — Ситников сделал заметку в телефоне, — это интересная мысль. Ты думаешь…

— А что? Может, он сам мозгами поехал на почве смерти сына и стал убивать других детей. Все может быть…

— Это слишком просто, — Артем пожал плечами.

— Не думаю. Кто бы его обвинил? Кстати, он женился снова, у него есть другие дети?

— Нет. Баб вокруг вертится куча — оно и понятно, такие деньги. Он меняет их как перчатки, использует на одну ночь и выбрасывает, как мусор. Я слышал, что все женщины, которые были с Самиром, его ненавидят.

— Самир Баракзаев… Что за национальность такая?

— Помесь узбека с какими-то восточными кровями. Хрен его знает! — усмехнулся Артем. — Его не назовешь красивым. Я его фотку видел. Но бабы на таких вешаются. А характер мерзкий, просто гнусный. С сотрудниками плохо обращается. Деньги его вконец испортили. Я слышал отзывы от тех, кто имел с ним дела: типа омерзительнее нужно еще поискать! Лживый и подлый. Очень коварный и непорядочный. Кидает людей на деньги без зазрения совести. Бесчестный, беспринципный. Его несколько раз пытались убить, но безуспешно. Мой дядя его терпеть не может. Но Самир опасен. Под него копать страшно. Вот начальство и боится. Он вроде еще строительством занимается: постоянно строит что-то в центре. Карманные депутаты работают на него: они ему все разрешения на застройки обеспечивают, и он творит реальный беспредел…

— Да уж! — Вадим задумался. — Если он действительно связан с убийствами, вам всем… короче, капец. Но это может быть и кто-то из его сотрудников. Скорей всего из сотрудников! Ты пока разузнай, когда он последний раз въезжал в страну. Это необходимо. И что произошло с его сыном — тоже. Как он погиб?

— Рад, что ты со мной согласен! Это важно! — Артем просто сиял.

Внутренний голос твердил Ситникову, что он идет правильным, хотя и трудным путем.

— Есть еще такой момент… — задумчиво проговорил Артем. — Почему именно эти три ребенка были убиты, если связь с магазином действительно есть? Туда ходят тысячи детей!

— Подожди-ка! — Вадима вдруг осенило. — Дети были в магазине вместе с родителями? Они делали покупки вместе?

— Да. Я это уточнил, — кивнул Артем. — Мне тоже это показалось важным. Дети обожали ходить в «Малыш». Там большая карусель на первом этаже и на каждом — аттракционы, а на последнем — еще и гоночные машинки.

— На последнем этаже магазина?

— Вернее, предпоследнем. Последний занимает офис холдинга этого Баракзаева. Там его контора, почти с видом на магазин, только входы отдельные.

— Интересно! — Вадим задумался. — Значит, дети бывали в магазине.

— Постоянно. Не один раз. Так что если убийцей был кто-то из сотрудников, то имел место прямой контакт.

— Надо проверить всех сотрудников отделов, где покупали платья.

— Уже проверяют, — усмехнулся Артем, — я приказал, тайком от начальства. Узнают — получу по башке!

На этой оптимистической ноте приятели расстались.

* * *

Вечером Вадим забежал в свою квартиру (непривычно темную и пустую) и быстро поехал к Джин.

В странной квартире было темно. В первый момент Вадиму показалось, что в красной комнате никого нет. Темнота окутывала все предметы. Несмотря на то что «кровавые» обои были не видны, комната по-прежнему внушала ему какое-то зловещее чувство. И каждый раз, когда Вадим входил сюда, он испытывал обжигающий ледяной холод.

Так было всегда, но не в этот раз. Вместо холода он вдруг ощутил такое оглушающее, такое безумное чувство тревоги, что ему стало трудно дышать. Словно загорелась в мозгу красная кнопка. Да что там красная кнопка — лампа размером с уличный фонарь! И этот алый свет пульсировал яркими вспышками, мешая видеть.

В первый момент Вадим не понял, что произошло. И только потом услышал тревожное, тихое, прерывистое дыхание — дыхание Джин.

Вадим бросился к выключателю. Вспыхнул яркий свет, и по стенам словно заструился кровавый поток. Но ему было на это плевать: он видел только скорчившуюся на полу в позе зародыша фигурку, которая на фоне всей этой громоздкой мебели казалась крошечной сломанной куклой.

— Джин! Джин! — Вадим со всех ног бросился к ней… и вдруг остановился.

Джин лежала не просто так. Скорчившись в такой странной и неудобной позе, она рисовала, неуклюже прижимая к себе блокнот. Карандаш казался продолжением ее руки — так гармонично он смотрелся в ее пальцах.

Джин рисовала быстро, энергично. Крепко сжатые пальцы проводили четкие линии и двигались так быстро, словно дергались в агонии. Он понял, что Джин снова находится в трансе. Глаза ее были пусты. Они невидяще смотрели в одну точку. Казалось, глаза Джин повернуты зрачками внутрь и она всматривалась туда же. Это было страшное зрелище.

Внезапно Джин издала нечто вроде тихого мучительного стона. Карандаш с гулким стуком выпал из ее пальцев. Голова безжизненно откинулась назад. Она потеряла сознание.

Вадим подхватил ее на руки и перенес на диван. Тело Джин показалось ему легким, как перышко. Он вдруг заметил то, как сильно она исхудала, и это еще больше усилило охватившее его чувство тревоги.

Вадим укутал Джин пледом. Она легонько дрожала, словно мучительно сражаясь с чем-то внутри себя. С губ время от времени срывался стон, как будто ее мучила физическая боль.

Вадим взял в руки лист бумаги и отшатнулся. Страшный рассказ Артема вдруг отчетливо всплыл в его памяти. На рисунке был изображен маленький мальчик в гольфах и шортиках, распростертый на асфальте. Ноги его были неестественно согнуты, а из-под головы расплылось темное кровавое пятно. Рядом с мальчиком возвышался небоскреб. Одно из окон верхнего этажа было открыто — Джин выделила его жирными черными линиями; похоже, на этом месте она давила на карандаш изо всех сил, словно подчеркивая, что ребенок выпал именно из этого окна.

Рисунок привел Вадима в такой ужас, что не выдержав он поспешно бросил его на захламленный стол изображением вниз, и тот утонул среди других бумаг. Джин никогда не отличалась аккуратностью.

Он ни секунды не сомневался в том, что Джин проиллюстрировала страшную смерть сына бизнесмена Самира Баракзаева, изобразив довольно наглядно ту жуткую историю.

В голове Вадима вертелся страшный вопрос: «Но почему Джин нарисовала все это именно сейчас? Почему? Почему?»

* * *

Предрассветный туман покрыл город плотным облаком. Вадим отъехал от дома в сочной серо-асфальтной мгле, туман был еще плотным, и от него не спасали даже мощные противотуманные фары.

Дорога была долгой. За городом тоже было туманно и даже дождливо. Крупные капли влаги неопрятно оседали на лобовом стекле. Время тянулось медленно, хотя джип стремительно мчался вперед. Прямое полотно шоссе, казалось, уходило прямиком в небо.

Когда Вадим уезжал, Джин спала. Ночью он позвонил врачу, который спасал ее в прошлый раз. Тот согласился посидеть с Джин — снова за деньги. Это было надежно.

Вадим верил, что будет хорошо — если не все, то хотя бы что-то. Джин казалась ему бесконечным небом, к которому в этой серо-асфальтной мгле он протягивал влажные дрожащие ладони.

Необходимо было действовать. Еще до рассвета выехав в «Горячие Ключи», Вадим почувствовал такое облегчение, как будто его легкие вдвое увеличились в объеме — дышать стало по-настоящему легко.

Дорога была длинной и навевала сон. Вадим всегда побаивался уснуть за рулем. Чтобы прогнать сонную одурь, он врубил радио на полную мощность. Крутили муть зеленую — после нескольких унылых песен Вадиму чуть не расхотелось жить. Он выключил радио. Сонная одурь снова навалилась на него.

Вадим остановился у придорожного кафе и влил в себя горячий черный кофе, потом позвонил врачу. Джин спала.

«Горячие Ключи» были совсем близко.

Часам к десяти утра навигатор показал конец пути. Вадим не верил своим глазам — вместо пансионата для стариков перед ним было выжженное поле и остатки забора.

Он припарковался у обочины грунтовки и медленно вышел из машины.

Нет, он не ошибся. Пансионат «Горячие Ключи» исчез с лица земли.

Здесь был пожар. Пансионат сгорел. Обугленные доски напоминали вырванные из старческого рта зубы. Судя по тому, что видел сейчас Вадим, сгорело вообще все. Не осталось ничего, кроме участка земли, покрытого пеплом.

Он подошел ближе. Приблизился к проволочной сетке ограждения, прислонился к ней. Как вдруг…

Вдруг Вадим разглядел вдалеке нечто вроде вторых ворот. А затем — черную точку. Машина. Черный «рэндж ровер» с местными номерами.

«Рэндж ровер» выехал из ворот, остановился. Из автомобиля вышел светловолосый парень лет тридцати в белой майке и джинсах. Запер ворота. После этого вернулся в машину. Вскоре джип медленно покатил прямо по полю, стараясь обогнуть выжженные участки и попасть на грунтовку.

Недолго думая, Вадим бросился к своей машине и скоро уже ехал за джипом по грунтовой дороге. Машины ползли медленно. На телефон Вадим сфотографировал номер автомобиля. Он твердо помнил, что у парня в джипе были ключи от ворот.

Впереди была развилка. Направо — к асфальтированному шоссе, ведущему в город. Налево — к поселковой грунтовке. «Рэндж ровер» выехал на шоссе, набрал скорость и исчез с глаз.

Вадим въехал в поселок, остановился. Сбросил фотки по Вайберу Артему, попросил установить, кому принадлежит автомобиль, и вошел в местный магазинчик.

Миловидная продавщица, девчонка лет восемнадцати, вовсю принялась кокетничать с приезжим. Вадим спросил о судьбе пансионата.

— Так сгорел сразу, как закрыли дом престарелых, — сказала девчонка, — это когда территорию продали под застройку. Тогда и начался пожар.

— Под какую застройку? — Вадим навострил уши.

— Говорят, коттеджи там будут строить. Место ведь хорошее, элитное. Река рядом. Фирма купила строительная, из города.

— А отчего пожар начался?

— Говорили, с проводкой что-то. Там все строения пустые стояли. Землю ведь продали уже. Кому надо было поджигать?

Он попросил телефон девчонки — для приличия — и тут же удалил, едва сел в машину. Позвонил Артем.

— Автомобиль принадлежит Самиру Баракзаеву. Зарегистрирован на него два года назад. Где ты его нашел?

— Ты не поверишь, — Вадим тяжело вздохнул: рассказывать все пришлось бы слишком долго, — но за рулем был молодой светловолосый парень лет тридцати.

— Это его заместитель из строительной фирмы, — сказал Артем, — я с ним разговаривал в офисе, когда решил туда наведаться. Ну, когда магазин нашел.

Вадим поблагодарил и отключился. Позвонил знакомому депутату, который был у него на жалованье, и вскоре имел всю исчерпывающую информацию. Пансионат «Горячие Ключи» под застройку купила фирма Самира Баракзаева. Многие были недовольны: зачем закрыли дом престарелых? В прессе требовали открыть заведение снова. Тогда начался пожар и уничтожил все корпуса. Больше вопросов не возникало. Так Самир Баракзаев решал свои проблемы…

Вадим поблагодарил депутата, вырулил на асфальт и помчался в город.

Глава 19

Рисунок был у него в телефоне. Он сделал снимок, когда Джин спала. Из всех картинок, нарисованных ею в состоянии транса, эта была самой страшной. Даже фотографировать было страшно: Вадим чувствовал, как у него немеют пальцы. Несмотря на это, он снова поймал себя на том, что думает об одном: Джин — талантливый художник. Может быть, даже слишком талантливый для этого мира, если в ее душу так упорно заглядывал другой, страшный мир…

Скорее, именно из-за этой мысли он и сфотографировал этот рисунок с мертвым мальчиком. Просто невероятный рисунок, в котором было слишком много ужаса и тоски. Совершенно неясно, как Джин простым карандашом смогла выразить эти сложные чувства, но не было сомнений в том, что ей это блестяще удалось.

Утро не предвещало беды. Вадим выехал на работу раньше, чем планировал. Джин крепко спала на диване в красной комнате — он не стал ее будить. Вадим просто молча постоял над ней, посмотрел на ее лицо, будто впитывая каждую черточку. Это было лицо спящего ангела, который спустился с неба в мир безразличия, хаоса и печали, чтобы принести с собой мир и покой.

Вадим молча стоял и смотрел, потом поправил край тонкого одеяла, соскользнувший с дивана. Ему не хотелось никуда уходить. Хотелось только кутать Джин потеплее тонким одеялом, чтобы ей было спокойно и тихо. Хотелось, чтобы на удивительное лицо спящего в этой комнате ангела можно было смотреть бесконечно.

Он протянул руку, чтобы пригладить волосы Джин, но не посмел, будто это было кощунством. Тихонько вздохнул и, мягко ступая, вышел из комнаты, словно от звуков его шагов могла исчезнуть хрупкая тишина.

Представляя спокойное лицо Джин, Вадим направлялся к своей машине. Думать о Джин было легко и волнующе, и Вадим вдруг понял, что в последние дни он думает только о ней.

Они выросли как будто из-под земли — две темные тени упали на асфальт, холодные, как арктическая полночь, заставив Вадима отпрянуть.

В жизни ему приходилось встречаться с разными категориями людей. Он не мог избежать общения с криминалом, строя крупный бизнес. И теперь Вадим безошибочно понял, кто они. Ему не надо было иметь двойное зрение или сверхспособности, чтобы вычислить марку припрятанных под их куртками пистолетов. Этот мир время от времени пересекался с его миром — впрочем, без особых потерь. Мир, где за поясом вместо современных смартфонов носили пистолеты американской марки «глок».

Они подошли поближе и нагло уставились на Вадима. Его возмутила такая наглость.

— Чего надо? — проговорил грубо.

Лучших слов Вадим не нашел.

— Вам велели передать! — рявкнул один из них — тот, что был поменьше ростом.

— Что передать? — Вадим не ожидал такого начала разговора.

— Сообщение! Сегодня в полдень вас будут ждать в ресторане «Азия» на проспекте Космонавтов. Советуем не опаздывать. Вас очень хотят видеть.

— А если я не приду? — Вадим презрительно передернул плечами.

— Вам просили передать, что вам не угрожают, а предлагают сотрудничать. Приходите — это в ваших же интересах.

— Сотрудничества — а в чем именно?

— В передаче информации.

— Почему вас двое?

— Просили передать вам сообщение лично.

Вадим понимал, что подосланные головорезы глупы как пробка, но от этого они не становились менее опасными.

— Хорошо. Вы передали сообщение. Теперь убирайтесь! — Вадим не собирался скрывать своей неприязни.

— Нам поручено услышать ваш ответ.

— Передайте, что я приду на встречу.

Головорезы уселись в большой черный внедорожник, нагло припаркованный поперек въезда в переулок.

Кляня себя на чем свет стоит, Вадим поехал в офис и заперся у себя в кабинете.

— Баракзаев назначил мне встречу, — сообщил он Артему, — подослал ко мне двоих головорезов. Те еще типчики, со стволами. Он знает, что мы сели ему на хвост.

— Когда встреча, где? — Артем был спокоен.

— Ресторан «Азия» на проспекте Космонавтов, в двенадцать. Сегодня.

— Советую пойти.

— Ты в своем уме?! — Вадим вдруг вспылил, срывая на Артеме дурное настроение. — Плясать под дудку этого бандита, что ли? Пресмыкаться перед ним? Показать, что я его боюсь?!

— Самир Баракзаев не просто бандит, — спокойно сказал Артем, — у него власть в городе. Врагов надо знать в лицо. И их планы тоже. Понять, чего он от тебя хочет.

— Да пошел он! — в сердцах выругался Вадим.

— Его люди тебе угрожали, выглядели агрессивно?

— Нет.

— Тогда советую пойти. Не в его планах расправляться с тобой, и он пока не проявляет агрессию. Сам не знает, что делать. Хочет выяснить, что нам известно. Иди. Только много не болтай!

— А если я не пойду?

— Вот это уже будет глупость. Чего ты добьешься? Ты ведь так и не узнаешь, чего хочет от тебя Баракзаев, а лучше бы знать… Он уже показал, что уважает тебя — судя по тому, как тебя пригласили на эту встречу. Так что ты ничего не потеряешь, если пойдешь.

* * *

Мрачные тени от резного бронзового светильника метались по углам, и два золотистых дракона, высунув из оскаленных пастей длинные красные языки, казались огромными чудовищами.

Яркий летний полдень был снаружи, но здесь не существовало ни полдня, ни дня — только мрачные драконьи тени.

Зал ресторана выглядел подземельем. Идя в сопровождении молодого накачанного китайца, Вадим видел только огромные расплывчатые тени драконов. Казалось, что, высунув языки, драконы смеются над ним.

Здесь было мрачно. Мысли бились, сменяя одна другую: кому в здравом уме придет в голову прийти сюда? зачем он здесь? чем закончится встреча?

Смерти детей, о которых Вадим старался не думать, вновь всплыли в памяти. В мрачной атмосфере этого неприятного места они казались еще более ужасающими.

Молодой китаец (поражающий надменным и даже презрительным выражением лица) вел Вадима через зал, совершенно не глядя в его сторону. Зрачки китайца были расширены. Возможно, он был наркоманом, любителем опиума, в этой атмосфере порока и затаенного страха привычного так же, как воздух за стенами подземелья.

Отворив еле заметную дверь в стене, китаец пропустил Вадима внутрь небольшой комнаты, ярко освещенной несколькими бронзовыми светильниками-скульптурами, стоящими на полу. Окон здесь не было.

На низком диване сидел Самир Баракзаев. На столе перед ним дымилась чашка кофе. Надменным жестом руки Баракзаев отпустил китайца, и тот исчез за дверью так быстро, будто растаял в воздухе.

— Сядьте! — раздраженно предложил Баракзаев, глядя не на Вадима, а на единственный стул, поставленный перед столом.

Вадим сел, но не потому, что решил послушно выполнять команды хозяина заведения, как дешевая шавка, а потому, что чувствовал себя чужим в этом странном месте: он словно был гостем на враждебной планете, где, впрочем, не принято ничему удивляться.

— Зачем вы устроили весь этот цирк? — Вадим смотрел прямо в лицо Баракзаеву, стараясь, чтоб в его голосе звучал металл. — Мы вполне могли пообщаться по телефону.

— Возможно… — Баракзаев не усмехнулся, даже не повернул головы, продолжая смотреть куда-то в сторону, в угол этой странной комнаты так, словно Вадима здесь не было, — но я должен был…

— Что — должен?… — не выдержал Вадим.

Напряжение было слишком сильным, оно прямо искрилось в воздухе.

— …смотреть, — Баракзаев выплюнул слово так, как выплевывают использованную жвачку, и замолчал.

Понимая, что, возможно, пауза будет долгой, Вадим исподтишка, чувствуя себя нашкодившим школьником, принялся рассматривать Баракзаева.

У того было лицо хищника, словно высеченное на средневековой медали. Женщины да и мужчины тоже боятся таких лиц. Какую маску носил Самир Баракзаев?

В его лице сосуществовали все известные и неизвестные пороки. Он привык упиваться властью над людьми. Его сердце, похожее на моток колючей проволоки, обладало только одной способностью — ранить. Злоба, будто страшный вирус, бушевала внутри него. Жестокое сердце существа — почти пришельца с другой планеты. А между тем этот Баракзаев свободно и с большим комфортом живет среди всех остальных людей…

Вадим пытался его разглядеть, но вдруг понял, что это занятие может оказаться не только бессмысленным, но и откровенно опасным. Самир Баракзаев показывал только то, что хотел. Даже внешность способствовала этой его маскировке. Его нельзя было назвать ни красивым, ни уродливым. Он был единственным в своем роде. Характер проступал в нем яснее, чем черты лица. Само его высокое положение мешало людям адекватно и точно описать, как выглядит Самир, ведь они привычно раболепствуют перед тем, за кем тянется золотой след, путь даже этот след — кровавый…

У Самира Баракзаева было тонкое вытянутое лицо бледно-желтого оттенка. Нездоровая кожа цветом напоминала оплавленную сальную свечу. На этой желтоватой пергаментной коже неопрятно проступали расширенные черные поры. Его волосы, черные как смоль, были длинные и такие редкие, что сквозь их пряди просвечивала желтоватая кожа черепа. Волосы спадали за плечи и казались жесткими, как проволока. Неухоженная прическа придавала его лицу вид какой-то неряшливости, как будто он был не богатым бизнесменом, а привокзальным грузчиком.

Глаза его, миндалевидной формы, были черны и могли бы казаться красивыми, если бы их не прикрывали припухшие веки. Вокруг глаз темнели болезненные круги. Припухшие веки и эти круги яснее всяких слов свидетельствовали, что Баракзаев не прочь выпить.

Губы его, узкие и жесткие, крепко сжаты. Скулы резко выдавались вперед, а по носогубным складкам, отчетливо прочерченным на желтой коже, можно было прочитать склонность к жестокости. Определить его возраст было невозможно — Баракзаеву могло быть и тридцать, и пятьдесят; точнее не сказал бы даже самый дотошный и опытный эксперт-физиономист.

Словно отдавая дань этому странному месту, Баракзаев был одет во все черное. Черная рубашка, сливаясь с черными брюками, создавала эффект устрашающей униформы…

Пауза затянулась слишком долго.

Вадим вдруг подумал о том, что еще несколько лет назад он постоянно встречал фотографии Баракзаева и в интернете, и на бигбордах по городу (в то время тот баллотировался в депутаты), но никогда не присматривался к его внешности, никогда не задумывался о том, как опасен может быть человек, на лице которого столь заметны всевозможные пороки и стальная воля… Сейчас, сидя перед Баракзаевым лицом к лицу, Вадим понял, что это очень-очень страшный человек…

— Я хочу узнать одну вещь, — мотнув головой, Баракзаев вдруг уставился прямо в лицо гостю. — Именно с этой целью я пригласил вас сюда и надеюсь услышать на свои вопросы правильные ответы. В противном случае…

— Что в противном случае? — Вадим с вызовом уставился прямо в тусклые глаза Баракзаева: в них было что-то совиное.

— Мы не пересекались с вами раньше. Вы не в числе моих врагов. Вы деловой человек, и вам не нужны лишние проблемы, — лицо Баракзаева было непроницаемым. — Я просто хочу знать, почему вы ходите за мной по пятам — ходите вместе с дешевыми ментами!

Кровь бросилась Вадиму в голову — он вдруг понял, что Баракзаев знает все и пристально следит за ними, точно так же, как они следят за ним. Но это открытие не испугало его: Вадим был готов к чему-то подобному.

Испугало его другое: та бесстрастность, которая застыла на лице Баракзаева наподобие маски, и то, как из-под нее на мгновение прорвался ужасающий дьявольский огонь.

Вадим понял, что Самир Баракзаев — человек бешеных опасных страстей. Прорвавшись наружу, эти страсти могут причинить немало зла…

— Вы имеете в виду… — начал было Вадим, глядя в непроницаемое, почти скульптурное лицо Баракзаева.

— Ваш друг Артем Ситников. Почему он все время ходит за мной?

— Из-за убийств детей, — ответил Вадим.

— Это я знаю, — кивнул Баракзаев, — но какое вы имеете к этому отношение?

— Ну… — Вадим вдруг растерялся, не готовый к такому прямому вопросу. — Одна из убитых девочек была внучкой моей сотрудницы… девочка исчезла из моего офиса…

— Это я тоже знаю, — Баракзаев надменно кивнул. — Повторяю вопрос: какое вы имеете отношение ко всему этому?

— Я… не знаю, что вам сказать. Я хочу, чтобы убийца был пойман и наказан.

— Какое вам до всего этого дело?

— Детей нельзя убивать.

— Вам-то что? — казалось, Баракзаев издевался над ним.

— Помочь найти убийцу детей — долг любого порядочного человека.

— Вы страдаете словоблудием, — Баракзаев по-прежнему сохранял свою надменную бесстрастность; было даже удивительно, как он умудряется это делать. — Сформулирую вопрос по другому: почему из-за всей этой ерунды вы и ваш друг постоянно следите за мной и моими людьми? Какое я могу иметь к этому отношение?

— Вы считаете смерть детей ерундой? — не выдержал Вадим.

— Повторить вопрос? — в глазах Баракзаева снова сверкнул огонь.

Вадим, привычный ко многому, внутренне сжался.

— Я вас услышал, — он изо всех сил старался держать себя в руках. — Одежду для всех убитых детей покупали в вашем магазине.

— Ну и что? — Баракзаев, похоже, и вправду издевался.

— Полиция считает, что к убийствам может быть причастен кто-то из ваших сотрудников.

— Почему ваш странный друг проверял даты моих въездов в страну?

— А почему вы так их скрываете?

— Я не скрываю, — на губах Баракзаева появилось нечто вроде усмешки, не сулящей ничего хорошего, — но не стоит проверять. Можно просто спросить. Я никуда не выезжал из этой страны последние три месяца. Так что когда произошли убийства, я был здесь. Это что-то меняет?

— Не думаю, — снова растерялся Вадим. — Если детям покупали одежду в вашем магазине, вы могли бы помочь в расследовании.

Резкий, отвратительный звук, похожий на скрип проволоки по стеклу, вдруг обрушился на Вадима совершенно неожиданно. Нервы, и без того натянутые как струна, казалось, готовы лопнуть от всего того ужаса, что сгустился в воздухе. Кровь ударила в голову, и Вадим вдруг почувствовал, что теряет над собой контроль.

Этим отвратительным вибрирующим звуком был резкий смех Самира Баракзаева: он откровенно смеялся над гостем.

— Убийства, по-вашему, это смешно? — резко сказал Вадим.

— И вот из-за такой нелепости вы портите жизнь моим людям? — издевательски хохотал Баракзаев, — вот из-за такой ничего не стоящей ерунды?! Из-за нелепости, о которой я не стал бы даже думать?!

Вадим вдруг понял, что это правда. В том мире, где жил Самир Баракзаев и такие, как он, ничего не значили жизни и смерти этих несчастных убитых детей. Все дети мира были для Баракзаева, как песчинки в космосе. Ниже его достоинства было обращать внимание на чью-то там смерть.

Вадиму вдруг захотелось отомстить Баракзаеву, лишить его ощущения власти над миром людей. Кем себя возомнил этот тип? Господом Богом, способным творить чудеса? Высшим существом, плюющим на людские судьбы?

Он вспомнил рассказ Артема Ситникова о трагедии в семье Самира Баракзаева и то ощущение безнадежного ужаса, которое охватило его самого, когда он увидел последний рисунок Джин…

Вадим не понимал, зачем он это делает. Выхватил свой телефон, нашел сфотографированный рисунок Джин и сунул прямо под нос Баракзаеву.

— По-вашему, это тоже смешно?!

Произошло невероятное. Баракзаев вскочил из-за стола с такой яростью, что пустая чашка из-под кофе покатилась по столу и упала на толстый ковер. Его лицо стало багровым, даже иссиня-багровым (Вадиму никогда не приходилось видеть такой резкой смены оттенков), а бешенство в глазах вдруг сменилось страхом. Баракзаев вытянул руки прямо перед собой, словно защищаясь от какого-то кошмарного видения, явственно вставшего где-то в глубинах этой мрачной комнаты. Пальцы его были скрючены, как птичьи когти, руки тряслись. Надменный, властный, богатый бизнесмен вдруг превратился в воплощение животного первобытного ужаса, явившееся из древних веков…

— Вон! — заорал Баракзаев. — Вон отсюда! Чтоб никогда больше… Не появлялся здесь… ты…

Из его уст полился поток площадной брани, какую редко услышишь от самых опустившихся забулдыг. За какую-то долю секунды, словно по мановению волшебной палочки, богатый бизнесмен Самир Баракзаев, привыкший везде считать себя хозяином, утратил контроль над собой. Его маска слетела, унесенная вихрем ужаса.

Вадим был готов увидеть выражение горя, был готов к расспросам — откуда этот рисунок? — но, как оказалось, совершенно не был готов к тому, что произошло.

Он был испуган не меньше Баракзаева, а потому опрометью вылетел из комнаты, промчался через весь ресторан и успокоился только в машине, когда джип набрал скорость, а его руки крепко сжали руль. Вадим чувствовал себя так, будто неожиданно его окунули в ледяную ванну, и от этого замерзла не только кожа, но и мозг…

* * *

— Значит, в момент убийств Самир Баракзаев был в стране! — с задумчивым видом Артем поставил чашку с кофе на стол.

Они встретились в кафе: Артем потребовал полного отчета о встрече.

— Что это меняет? — спросил Вадим.

— Это все меняет! — сказал Артем. — Ну, если не все, а многое. Может быть, Баракзаев причастен к убийствам.

— Меня беспокоит его реакция на рисунок Джин, — честно признался Вадим.

— Да выбрось все это из головы, — махнул рукой Артем, — не о том думаешь. Расстроился он просто. У людей это по-разному проявляется. Не о чем тут думать!

Глава 20

Вадим вовсе и не думал. Собственно, в мыслях его все время было лицо Джин. Именно поэтому, очнувшись среди ночи в липком поту, он вдруг ощутил сильную, давящую, необузданную жажду женщины. Вся его похоть, мирно спавшая на протяжении последних лет, вдруг дико взбунтовалась. Такого с ним не было давно. При виде обнаженного женского тела и даже самых сокровенных, интимных женских мест в последнее время он испытывал только пресыщение и скуку.

В этот раз все было не так. Вирус похоти бушевал в крови, туманя голову. Вадим-то и проснулся от того, что ощутил вдоль хребта капли леденящего пота, оставляющие неприятное чувство на коже наподобие застывшего едкого мыла. Он вскочил с кровати и принялся расхаживать по комнате, пытаясь охладиться. Возможно, это случилось потому, что он все время думал о Джин.

Джин… Он в который раз поймал себя на мысли, что ничего не знает о ней. Буквально ничего — кроме имени, отчества, фамилии. ФИО — стандартная процедура при приеме на работу, он и паспорт-то ее не смотрел, данные хранились в отделе кадров. Да еще эта съемная очень странная квартира. Ее выбор квартиры давал девушке вполне определенную характеристику.

Этот выбор характеризовал Джин как нестандартную личность, как человека, привыкшего плыть против течения, никогда не идущего в ногу со всеми и получающего особое удовольствие от того, что ему противостоит целый мир. Вадим подумал о том, что никто из его знакомых не стал бы жить в такой квартире. Чего стоит одна красная комната… Да любая из знакомых ему женщин бросилась бы бежать оттуда с возгласами ужаса.

А Джин спала там по ночам — будто купалась в текущей по стенам венозной крови и получала от этого особое удовольствие. Пожалуй, только человек с израненной душой мог жить в такой пугающей комнате, не испытывая постоянного страха и гнетущего чувства тревоги.

Джин как раз была человеком с израненной душой. Что могло так сильно ранить ее? Вадим поймал себя на мысли, что хочет узнать все о ее прошлом.

Кого она любила? Был ли у нее муж, любовник? Любит ли она секс? Когда в последний раз она занималась любовью? Нравятся ли ей комплименты, цветы? Что она делает для того, чтобы ощущать себя женщиной?

А ведь она совсем не была красивой со стандартной, общепринятой точки зрения. Плюс плохая фигура — плоская грудь, чрезмерная худоба. Одни зеленые волосы чего стоили! Ее прическа, эти куцые, по-мужски остриженные клочья волос способны отпугнуть кого угодно, любого мужчину. Да еще и выкрашенные в зеленый цвет!

Внешность ее была скорее отталкивающей, чем привлекательной. Но… она была единственной в своем роде. С неповторимым характером и удивительными взглядами на жизнь. Неординарность, уникальность чувствовались в каждой клеточке ее тела. И эта необычность стоила намного дороже любой кукольно-модельной внешности, привлекала его (Вадим решил быть честным с самим собой!) больше всего.

Он ходил по комнате и думал о Джин, а в крови у него бушевал вирус под названием «жажда женщины». Не в силах совладать с этим безумием, он вышел в гостиную, в красную комнату, где на него будто тотчас уставились тысячи враждебных глаз.

Секс в такой комнате казался кощунством. Электрический фонарь за окном бросал на стены рваные тени. Казалось, что на обоях набухают свежей кровью жирные багровые капли, готовые вот-вот скатиться вниз.

В комнате стояла мертвая тишина — та самая тишина, которая всегда удивляла его в этом доме. Джин спала на диване, натянув до подбородка плед. Под тонкой шерстяной материей остро проступали ее худые ноги. Вадим безумно хотел женщину, но не мог даже прикоснуться к Джин.

Для него она была сверхъестественным существом. Не женщиной из плоти и крови, а чем-то эфемерным, сродни тени, падающей из окна на стену. Казалось кощунством, надругательством над самой жизнью прикоснуться к ее коже, провести ладонью по ее груди.

Джин спала мирно, как утомленный младенец. Губы ее легонько вздрагивали. Ночные тени ночи ложились на ее лицо бархатистыми отпечатками серых пыльных узоров, словно подсвечивая кожу изнутри.

Джин казалась застывшей, как мраморная статуя (чудовищное сравнение пришло ниоткуда) с надгробия. Она была неотъемлемой частью этой комнаты, а красная комната служила ей лоном, порождавшим фантастические кошмарные видения.

Страшные мысли бились у виска, как пульс: что порождало эти кошмары, что зачинало их в застывшей пустоте среди страшных стен, что было катализатором, ускоряющим процесс чудовищного рождения? Может быть, этим фактором, пришедшим из мрака, и была сама Джин? Может, именно она вызывала эти кошмары на тонкой границе между мирами, откуда зло и рождалось на свет? Может, Джин, сама того не понимая, пропускала через себя некую злую волю, которая била из-под земли, как подземный источник, наполняя пространство энергией жестокости и разрушения?

Глядя на тонкое лицо Джин, словно застывшее в очарованном сне, Вадим понимал, что это похоже на правду. Необъяснимое соприкосновение энергии этой комнаты и энергии Джин породило настоящих монстров. Оно позволило Джин предсказывать убийства с пугающей точностью, и это заставляло думать о присутствии в Джин нечистой силы. На самом же деле воля и сила Джин были чисты, они служили всего лишь отправной точкой, они лишь давали толчок…

Стоя посреди этой пугающей тишины, Вадим дал себе слово выяснить все об этой женщине, исследовать ее прошлое и понять, почему ее энергетика была такой сильной.

Джин пошевелилась, перевернулась на другой бок… Он не мог больше выносить эту пытку!

Быстро одевшись, Вадим вышел из дома, нервно сжимая в кулаке ключи от машины. Он ехал туда, где бывал уже не один раз. Это заведение пользовалось хорошей репутацией — здесь клиентов не обворовывали и не награждали болезнями. Это было место для одиноких мужчин, для богатых неудачников, которых никто не любит просто так и которые вынуждены покупать секс — примерно как механические движения на тренажере, — чтобы снять напряжение в возбужденном теле. Движения, не имеющие абсолютно ничего общего с процессом любви.

Женщины, работавшие там, были выдрессированы и умело скрывали свое равнодушие — ярко выраженную фригидность, профессиональное качество большинства проституток.

Официально заведение существовало под вывеской «массажный салон для мужчин», но все знали, что это дорогой бордель, который посещают люди, имеющие уровень доходов выше среднего.

Когда Вадиму хотелось секса, хотелось снять напряжение во всем теле и расслабиться, но не было никакого желания канителиться с очередной девчонкой с какого-нибудь тупого сайта, он ехал сюда, где быстро получал все желаемое. Тогда-то, полностью расслабившийся, он мог переключиться на другие, более важные мысли.

В заведении было совсем немного посетителей. На первом этаже располагался бар. Сквозь толстое стекло двери, отделяющей бар от холла, Вадим разглядел несколько арабов, сидевших за одним из столиков, и довольно много свободных девиц, фланировавших в ожидании клиентов. Хозяйка радостно поспешила ему навстречу. Она была еще молода (сорок с хвостиком) и хороша собой, всегда оказывала Вадиму особые знаки внимания и открыто намекала на то, что не прочь выделить его среди всех остальных клиентов.

Возможно, он бы и обратил внимание на хозяйку — она того стоила, но… его пугал слишком хищный оскал зубов, ее оценивающее выражение глаз, в которых душа представала бездонным болотом, полным зловонной жижи. Вадима пугало то, как сквозь маску, надетую на лицо, проглядывало ее истинное обличье, ее черная душа, а потому он не мог обратить на нее внимание как на женщину. Хозяйка же не жалела усилий, обхаживая Вадима.

Стандартные фразы посыпались, как горох из банки: он давненько у них не был, по нему скучали и прочее. Но Вадим быстро прервал этот поток, сказав, что у него совсем мало времени и он хотел бы получить услуги быстро. Хозяйка вывела новенькую — худющую, черноволосую, невысокую крестьяночку в возрасте между двадцатью годами и четвертаком, довольно миловидную, но выделяющуюся теми простыми, грубоватыми, обыденными чертами лица, по которым можно было определить ее низкое происхождение. Быстро расплатившись, Вадим повел ее наверх.

Двигалась девушка по-крестьянски неуклюже — так грузно, будто больше привыкла махать лопатой на ферме или в поле, а не служить олицетворением желанной женщины. Может, так оно и было на самом деле и ей была предназначена приличная земная должность, возможность работать на земле и сопутствующее счастье. Эта же дурочка сама сломала тонкую линию собственной судьбы, отказалась от своего прямого назначения… Вадим вдруг подумал, что современные бордели, в отличие от подобных заведений другого века — девятнадцатого, к примеру, — скрывают скорее не трагические, а глупые житейские истории.

Развалившись в широком кресле, Вадим командовал девице, что делать. И когда, опустившись на колени, она брала член в рот, энергично тряся головой, он смотрел на ее куцые пальцы с дорогим маникюром, и ему представлялось, что пальцы у нее в цыпках, а кожа пятнистая и неровная, как у вытащенного из морозилки гусенка со стихийного рынка…

Он перевернул девицу к себе спиной, наклонил и принялся двигаться жестко и быстро, не обращая на партнершу вообще никакого внимания. Ему хотелось закончить все это поскорее и выйти на воздух из душной комнаты, будто выбраться из липкой паутины.

Вадим был расслаблен, но не спокоен, не полон, а опустошен. Вместо удовлетворенности, которая должна была прийти вслед за естественным освобождением, он ощутил только жгучее раздражение и еще большую пустоту и почему-то счел себя обманутым. Вирус похоти, все еще бушевавший в его крови, был на самом деле не жаждой обладания женщиной, а назывался совершенно иначе. Этот вирус носил имя «Джин».

Спускаясь по лестнице, Вадим вдруг услышал дикие женские вопли и звуки ударов. Все это звучало достаточно мерзко. Он и не думал, что в салоне практикуют БДСМ. Вадим, конечно, знал, что в городе есть закрытые сообщества, которые находятся в подобной теме, но не думал, что эта зараза проникла и в это тихое место.

У подножия лестницы с застывшим лицом стояла хозяйка. Она внимательно слушала удары и крики.

— Все в порядке? — Вадим остановился рядом, испытывая неуместное чувство тревоги.

— Куда там! — хозяйка махнула рукой. — Это какой-то бич божий… Испорченный вечер.

— Вы что, решили войти в тему? — пошутил он. — Идете в ногу со временем?

— Нет, это не смешно! — хозяйка с раздражением снова махнула рукой. — Какое там БДСМ! Так, заработок денег!

— Какой еще заработок? — нахмурился Вадим.

Девчонка наверху орала уже тише. Все это дурно пахло.

— Появляется раз в месяц этот козел, — хозяйка тяжело вздохнула, — ничего не подозревающую девчонку берет… Трахает и лупит!

— Выгоните его! — он нахмурился еще больше. — А вдруг убьет?

— Не убьет. Я уже привычки его знаю. Отлупит только сильно — часто до крови, ремнем. И ничего больше. А выгнать его нельзя — большой человек в городе. Платит очень щедро, делает мне за два часа месячную выручку.

— А девчонок не жалко? Вам выручка, а им…

Вадиму вдруг захотелось ее придушить. С лестницы быстро спустилась девица, которая только что была с Вадимом. Сжавшись от страха и словно пытаясь стать меньше ростом, она беззвучно проскользнула в ближние двери гостиной. На простоватом лице девицы был страх, и от этого страха ее неказистые плечи уродливо горбились.

— Ничего, потерпят! — хозяйка поморщилась. — В конце концов, здесь не санаторий. Деньги легко не достаются. А этот тип… Он вообще больной на голову. Говорят, он жену свою все время бил, вот и привык так трахаться.

— Бедная жена! — Вадим покачал головой. — Ради денег наверняка с ним живет.

— Не живет. Сбежала, — хозяйка доверительно понизила голос. — Сбежала от него жена! Да так хитро, словно сквозь землю провалилась. Уж он ищет ее, ищет, даже награду объявлял, а найти никак не может. Вот и злобствует пуще прежнего. Совсем головой повредился. Богатый человек, крупный бизнес у него, все в городе его знают, а нормальных отношений выстроить не может. Какая такое выдержит даже ради денег? Ну, месяц потерпит, ну, два. А потом все — бежит. И кто ее осудит? Вот он и не заводит вообще никаких отношений. Шляется сюда, в бордель. Единственный секс, который ему теперь доступен.

— А кто он такой? — поинтересовался Вадим.

— Вам лучше этого не знать! — хозяйка тяжело вздохнула. — Страшный человек, плохой. Так что уходите подобру-поздорову, чтобы не вышло себе дороже. Он скоро спускаться будет!

И действительно — крики и звуки ударов прекратились. Наверху наступила тишина.

Вадим быстро вышел на улицу, но уезжать не торопился. Вокруг борделя было припарковано несколько очень дорогих машин. Его внимание привлек «порш кайен» серебристого цвета.

Бордель располагался на первом этаже жилого дома. Рядом были ворота во двор. К счастью, приоткрытые. Вадим быстро нырнул в них, спрятался, прижавшись к решетке, в самой тени, в углу, где была идеальная точка обзора, и принялся наблюдать за дверями борделя. Воняло котами и мочой. Но его муки ожидания были вознаграждены.

Скоро двери борделя открылись. Вадим не поверил своим глазам. Из дверей один, без охраны, вышел… Самир Баракзаев! Оглядевшись по сторонам и убедившись, что за ним никто не следит, он быстро сел в серебристый «порш кайен» и рванул с места. Еще мгновение — и мощный автомобиль скрылся из глаз, растворившись в темноте за ближайшим поворотом.

Судьба вручила Вадиму неожиданный подарок. Психом, который любит насилие и избивает девчонок в борделе средней руки, был Самир Баракзаев. Значит, он склонен к насилию. Слабо верилось в историю со сбежавшей женой и в то, что Самир Баракзаев не мог разыскать интересующего его человека — с такими деньгами и связями он бы нашел иголку на дне океана, а не то что живую реальную женщину. Скорее всего, дело было в другом: Баракзаев убил жену, спрятал труп и инсценировал ее исчезновение. Это казалось правдой — во всяком случае, Вадим был в этом твердо уверен…

* * *

Резкий звонок мобильника вырвал Вадима из забытья. Было около шести часов утра. Тяжелая голова клонилась вниз, и несмотря на то, что он не пил спиртного, глаза болели так, будто под веки засыпали горячий песок. Звонил Артем Ситников.

— Брось все, немедленно ко мне на работу! — в голосе Артема звучало такое возбуждение, будто он выиграл миллион в лотерею.

— Ты вообще когда-нибудь спишь? — еле проговорил Вадим, даже не пытаясь подняться с подушки.

— Я сегодня еще не ложился, — голос Артема был свеж и бодр. — После того, что я тебе расскажу, ты больше не уснешь.

— Прямо-таки! — зевнул Вадим, потянувшись.

— Я пробил рисунок по нашей базе… Того красивого мужчину помнишь? Немедленно приезжай!

Сон как рукой сняло. Выбравшись из постели, Вадим принялся одеваться…

* * *

— Я пробил фотку по нашей базе, — рисунок лежал у Артема на столе, — есть такая специальная программа. Рисунок ребята по моей просьбе превратили в фотографию, подфотошопили и запустили в поисковую программу искать по всем архивам. И нашли!

— Были сложности? — Вадим все еще не понимал, к чему клонит Артем.

— Никаких. Результат последовал в течение первых десяти минут.

— И что? Да не тяни ты кота за хвост! — из-за раннего звонка Вадим был раздражен. — Кто этот человек?

— Григорий Клирин. Так называемый «покровский маньяк».

— Что?! Тот самый, который душил маленьких детей?

— Ты о нем слышал, правда? — Артем наслаждался произведенным эффектом.

— Да недавно фильм показывали по телеку, как искали «покровского маньяка». Но подробностей я не помню.

— Я тебе расскажу. В период с 1971-го по 1975 год в нашем городе происходила серия жестоких убийств детей. Жертвами были девочки в возрасте от пяти до четырнадцати лет. Впоследствии на суде было доказано девятнадцать эпизодов, но на самом деле их было намного больше. Трупы находили в разных районах города, чаще всего в лесопосадках, парках, зеленых зонах районов новостроек. Все эти места находились в городской черте. Девочки были задушены. Следов сексуального насилия обнаружено не было — то есть детей он не насиловал. Но в нескольких эпизодах на земле, на траве рядом с трупами были обнаружены следы спермы, всегда одной и той же группы. Судя по всему, убийца кончал в процессе удушения, либо душил одной рукой, а другой в это время мастурбировал. Проникновения не было. Так что сексуальный элемент все же присутствовал — в извращенной форме. Общей особенностью было то, что все девочки были одеты в платья, которые сшили их родители или родственники самостоятельно, то есть платья не фабричные, а ручной работы.

— Платье в горошек! — выдохнул Вадим.

— Точно. Среди старых фотографий я нашел три эпизода с платьем в горошек. Я был в архиве, уже смотрел это дело.

— Матерь Божья! — у Вадима просто не было слов.

— Искали его ровно четыре года, а обнаружили по чистой случайности. Некие свидетели видели, как родственники двух последних жертв (в одном случае это была няня, в другом — старшая сестра) разговаривали с красивым молодым мужчиной. И няня, и сестра были молоды, они флиртовали с этим мужчиной во время прогулки с ребенком. Старшая сестра была у Каринэ Аванян, 14 лет, а няня — у Лилии Руденко, 5 лет. Следователь проделал титаническую работу, и в конце концов вышли на след Григория Клирина, который работал шофером на «скорой помощи». Выяснилось, что родственники большинства жертв (в том числе и двух последних — Каринэ Аванян и Лилии Руденко) вызывали на дом карету «скорой помощи». Кого-то из членов семьи госпитализировали, а шофер помогал нести носилки.

— Так он видел в квартире детей? — понял Вадим.

— Совершенно верно! Он видел детей, своих будущих жертв, и знал их адреса. Когда Клирина выследили и арестовали, он не стал отпираться, а сразу признался в девятнадцати эпизодах — они потом прошли на суде. Но сам потом говорил, что убийств было больше: детали стерлись из памяти, сложно вспомнить.

— Это какой-то кошмар! — Вадим потер мучительно нывшие виски.

— Когда Клирин совершил свое первое убийство, ему было тридцать два года. Он никогда не был женат. Жил вдвоем с матерью, которая вечно прикидывалась тяжелобольной, жаловалась, что у нее проблемы с давлением, и требовала за собой особого ухода. Так как Клирин все время находился при матери, он не мог полноценно встречаться с девушкой и создать семью. Врачи потом определили, что из-за того, что с ранних лет он постоянно занимался мастурбацией, у него произошло сексуальное расстройство и он уже не мог совершить нормальный половой акт с женщиной. В смысле, он мог получить сексуальное удовлетворение только от мастурбации, а не от проникновения в женщину. На самом деле это серьезный диагноз, сексуальное извращение, от которого едет крыша. И на этой почве у него крыша поехала настолько, что он начал убивать маленьких девочек… Я вообще там, в архиве, в медицинской экспертизе вычитал, что все серийные убийцы и люди, имеющие серьезные психические отклонения, склонны к мастурбации и предпочитают онанизм полноценной половой жизни. Григорий Клирин и был таким. Интересно еще и то, что он был очень красивым мужчиной — женщины таких обожают. Вел здоровый образ жизни — не пил, не курил, занимался спортом, волейболом.

Суд над ним начался в 1976 году и был очень громким. Ну, ты понимаешь, что это было за время. Советское, расцвет «застоя». Тогда сами названия «маньяк», «серийный убийца» были запрещены партией и правительством. Не то что говорить в открытую — на кухне друзьям боялись сказать. А тут признание сразу в девятнадцати убийствах и, на удивление, открытый судебный процесс! О деле Григория Клирина писали все газеты страны. Его окрестили «покровским маньяком». На суде были представлены девятнадцать доказанных эпизодов — но это, кажется, я уже тебе говорил. Григория Клирина признали виновным и приговорили к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в следующем, 1977 году.

— Подожди… Ты хочешь сказать, что его расстреляли? — переспросил Вадим.

— Именно. В те годы все было строго. Приговорили к расстрелу — значит, расстрел. И Клирина действительно расстреляли в 1977 году — это абсолютный факт.

— А почему его называли «покровским маньяком»?

— Вот это-то и есть самое интересное! Вот из-за этого я и позвал тебя чуть свет! Григорий Клирин постоянно жил и был арестован в доме в Покровском переулке — в том самом доме, где живет твоя Джин, в квартире на третьем этаже!

— Что? — Вадим не верил своим ушам.

— Что слышал! Квартира, кстати, находилась как раз над квартирой, где живет твоя Джин! Несколько эпизодов — три или четыре убийства — произошли в парке напротив дома и были доказаны. Так что… выводы делай сам!

— Какие еще выводы? Их невозможно сделать! — Вадим схватился за голову. — Я не могу это объяснить! Никак! Она же говорила, что видела его в доме, говорила с ним! А что произошло с матерью маньяка?

— Мать осталась там же и превратилась в настоящую затворницу. Она пережила сына на десять лет и умерла в 1987 году. Квартира перешла в собственность государства, так как родственников у семьи не было.

Вадим ничего не мог сказать. Артем сочувственно похлопал его по плечу.

Глава 21

Вадим поднимался по ступенькам, не зная, что скажет Джин. Он испытывал парализующее чувство страха. Лестница, как всегда, поскрипывала, словно тяжело вздыхая. Вадим до сих пор не решил, говорить ли Джин о том, что он узнал. Не станет ли это для нее таким же шоком, какой он испытал сам? Вадим был растерян, как никогда в жизни.

Он, деловой рациональный прагматичный человек, столкнулся с тем, что не был способен объяснить. Его приземленный рассудок делал сбои и замирал перед чудовищной пропастью необъяснимого.

Но все сомнения развеялись сами собой. Дверь в квартиру была открыта почти настежь. Он стоял на лестничной площадке, наблюдая в пыльное окно парадного, как сгущается темнота, окутавшая город…

После разговора с Артемом Ситниковым Вадим поехал прямиком в офис, где до вечера пытался загрузить свою голову делами, что, честно говоря, выходило у него совсем скверно. Краем глаза он видел Джин, корпевшую над своим рабочим столом. После рабочего дня он задержался в офисе, что уже делал не раз. Когда Вадим уходил, во всем здании ярко горел электрический свет, а ночные уборщицы вовсю громыхали ведрами…

И вот теперь — открытая дверь квартиры. Боясь дышать, Вадим осторожно вошел. В красной комнате горел яркий свет. Джин сидела за своим ноутбуком.

— Привет! — Джин оторвалась от экрана, и Вадим заметил, что глаза ее красны.

Плакала, что ли?

Вадим вдруг поймал себя на странной мысли — а как, собственно, воспринимает его Джин? Как она относится к тому, что он фактически живет у нее в квартире? А между тем они не любовники. Между ними ничего нет.

— Привет! — отозвался он, не спуская с нее испытывающих глаз.

Спросить бы… Но он чувствовал такую неловкость и тревогу, будто ступал по минному полю.

— А почему дверь открыта? Поздно все-таки…

— Сосед заходил. Повадился… — хмыкнула Джин. — Уже в третий раз на этой неделе! Все пытается оторвать меня от компьютера.

— Какой сосед?

Вадим вдруг почувствовал почти физически, как вся кровь отхлынула у него от лица.

— Что с твоим лицом? Ревнуешь? — ехидно прищурилась Джин.

— Нет, конечно, — Вадим пожал плечами, чувствуя себя готовым провалиться сквозь землю — но не от смущения, а от ужаса. — А что за сосед?

— Этот парень сверху, с третьего этажа, — Джин говорила совершенно спокойно. — Помнишь, я еще нарисовала его портрет? Лицо у него такое нетипичное… Бабам нравится.

— Бабам нравится… — машинально повторил Вадим, едва сдерживаясь, чтобы не закричать.

— Где же он… — закрыв крышку ноутбука (Джин делала это всегда, как только Вадим подходил), она принялась рыться в ворохе бумаг на столе. — Да вот, смотри! Вот он!

Джин протянула ему рисунок карандашом, на котором во всей красе был изображен «покровский маньяк».

Вадим был взрослым мужчиной, привыкшим к мысли о том, что ничто и никогда не сможет его напугать. И вот теперь он стоял перед хрупкой девушкой, держащей в руке карандашный рисунок, испытывая леденящий ужас, как под прицелом расстрельной команды.

— А как его зовут? — голос Вадима дрожал.

— Григорий, вроде бы, — Джин пожала плечами. — Фамилию не помню. А что?

— Да ничего… Просто ты ничего не знаешь об этом человеке… Зачем он к тебе заходит, что говорит?

— Так, разное. Болтовня какая-то, и не запомнишь, — Джин вдруг рассмеялась. — И нечего делать такое лицо, как будто ты умираешь от ревности!

— Я сейчас… документы в машине забыл…

Вадим быстро вышел из квартиры, бегом поднялся на третий этаж, и вот уже он стоял перед обшарпанной дверью.

Может, это был просто дурацкий розыгрыш? Может, кто-то жестоко разыгрывал Джин, преследуя какие-то собственные чудовищные цели? Он был в растерянности. Постучал в дверь кулаком, несколько раз нажал на кнопку звонка, утопленную в полусгнившую деревянную панель… Никакой реакции.

Квартира была пуста. А может, ему просто не хотели открывать. Но звонка он тоже не слышал. Ничего не было…

Чувствуя себя столетним стариком, Вадим вернулся в красную комнату. Джин по-прежнему сидела за ноутбуком, и, едва завидев его, как всегда прикрыла крышку.

— Рабочий день закончен, ты бы отдохнула.

Вадиму хотелось знать, чем она занята, но Джин отреагировала вполне естественно:

— Я не работаю. Так, читаю кое-какие статьи…

— Ты ела что-нибудь?

Вадим смотрел на синие жилки под ее кожей, думая о том, что после всех этих испытаний Джин стала совсем как перышко.

— Нет. Я и не думала об этом.

Он заказал пиццу, а когда они ужинали вдвоем на кухне, вдруг сказал:

— Когда этот парень, твой сосед, снова к тебе придет, ты обязательно позвони мне.

— Это еще зачем? — нахмурилась Джин.

— Хочу с ним познакомиться.

— К чему это? — лицо Джин выражало явное неудовольствие. — Он вполне нормальный, адекватный человек. Ты что, допрос ему хочешь устроить?

— Нет, конечно, — Вадим сглотнул горький комок, — просто интересно, кто еще живет в этом доме. В странном доме…

— Ничего в нем странного нет, — хмыкнула Джин, — и мне это вот ни капельки не интересно! Мне и этот тип порядком надоел. Все ходит и ходит, как будто мне делать нечего!

* * *

Следующее утро застало Вадима в неожиданном месте. Он сидел в конторе ЖЭКа, к которому относился дом в Покровском переулке. Заперевшись в кабинете с начальницей, он пытался донести свою просьбу, но та плохо реагировала, откровенно не понимая, чего от нее хочет посетитель.

— Домовая книга начиная с 39 года? Да что это, в самом деле, за просьба?! Ее уже мыши давным-давно съели в кладовке.

— А если не съели? — голос Вадима звучал вкрадчиво.

— Давайте я лучше посмотрю всех нынешних жильцов по компьютеру — так проще будет.

— Но мне нужен как раз тот период! — Вадим не собирался сдаваться — тем более что предложенные им деньги уже перекочевали в карман начальницы.

— Ладно, — в конце концов ей надоело пререкаться.

Начальница нажала кнопку на селекторе. В комнате появилась молоденькая белобрысая девчонка шлюховатого вида и уставилась на Вадима с откровенным интересом.

— Вот человека интересует старый дом в Покровском переулке… — начала начальница, но девчонка тут же перебила звонким голосом:

— А! Пирожки с человеческим мясом!

— Простите?! — Вадим едва не свалился со стула.

— Ты в своем уме?! — выпучила глаза начальница.

— Так телевизионщики позавчера приходили, вы же их сами видели! — принялась оправдываться девчонка. — Фильм про этот дом собираются снимать. Вот и выпытывали…

— Контакты телевизионщиков есть? — мигом отреагировал Вадим.

— Вот, — начальница протянула ему какой-то рекламный буклет, — они там были, я вспомнила. А про пирожки… В первый раз слышу!

После долгих препирательств белобрысую отправили в кладовку, откуда та притащила пыльный том, один угол которого действительно был изъеден мышами.

— Вы можете полистать это в соседней комнате, — брезгливо поморщилась начальница.

Записи начинались с 1939 года. Тогда в квартире Джин проживала некая Евгения Устинова вместе с дочерью Софией. Остальные фамилии не говорили Вадиму ни о чем, но уже в 1946 году в книге появилась следующая запись, касательно квартиры на третьем этаже. Алла и Дмитрий Клирины и, наконец, Мария Клирина и Григорий Клирин…

Артем не ошибся. «Покровский маньяк» действительно жил в той квартире. Но вот насчет пирожков… Девчонка ничего не знала. Оставалось звонить по телефонам, указанным в визитке.

* * *

Час спустя он сидел в кафе в центре города в компании неряшливого бородатого мужчины средних лет, который представился продюсером проекта.

— Мы действительно собираемся снимать такое кино, — бородач смотрел на Вадима с каким-то странным снисхождением. — Загадки истории и все такое. Документалка. Наши журналисты собирали материал тщательно.

Уговаривать продюсера пришлось долго, но в конце концов бородач сдался и кое-что поведал.

— В закусочной для немцев, которую держала семейная пара, работала некая девица, проживавшая в том же доме. Ее звали София Устинова. И вот она донесла в немецкую комендатуру, что ее хозяева ведут себя странно и неизвестно из чего готовят пирожки. Немцы нагрянули с обыском и обнаружили на кухне следы детских костей. После короткого допроса хозяев закусочной повесили на деревьях в парке напротив. А закусочную закрыли.

— А что было с доносчицей?

— Ее отпустили, а может, даже наградили за бдительность — за то, что предотвратила опасность, угрожавшую немецким офицерам. Ведь человеческое мясо местных может быть ядовитым и опасным… Впрочем, Устинову арестовали в 1946 году.

— За что? — к такому повороту Вадим был не готов.

— Кто-то донес на нее, когда город был очищен от немцев. Вошли советские войска. И принялись шмонать. Ну, знаете про такое: кто был в оккупации, кто сотрудничал с немцами и всякое такое… И вот кто-то донес на Софию Устинову. К тому времени у нее был малолетний ребенок. Устинову арестовали, а ребенка отправили в детдом.

— Вместе с матерью арестовали? Она же с матерью жила, — сообразил Вадим.

— Мать не тронули. Мать была сумасшедшая. Полный инвалид, психически ненормальная. Потому и не тронули.

— А что стало с Софией?

— Расстреляли, наверное. Точных данных нет. Ну вы же знаете — тот, кто попадал в переплет по подобному обвинению, больше никогда не возвращался.

— А ребенок?

— В детдом, как все дети «врагов народа». Мать умерла, и в квартире поселились другие люди.

— Странная история. О чем же будет ваш фильм?

— Именно об этой странной истории. Закусочная, где кормили человеческим мясом, — это ужасно, жуткие реалии войны. Но кем была София Устинова, которая воспрепятствовала серийным убийцам — героем или «врагом народа»? Интересная дилемма, правда?…

* * *

После встречи с бородачом Вадим заявился на кафедру, где работал тот самый преподаватель, который писал книгу о Кровавой Графине. Тот был удивлен.

— Вы проявляете какой-то странный интерес к этой теме, — в его голосе звучала подозрительность.

— Фамилия Кровавой Графини! — выпалил Вадим в лоб. — Вы не называли ее.

— Разве? Я думал, вы знаете. Ну, это не секрет, это я могу сказать. Евгения Устинова.

Он был к этому готов, и в двух словах рассказал историю дочери Софии. Преподаватель был удивлен.

— Этого не может быть! Дочь Кровавой Графини была инвалидом, поэтому она никогда не выходила из дома! — Казалось, собеседник даже злится на то, что ему преподнесли неожиданный неизвестный факт. — Вы что-то путаете! Не может такого быть!

— Теперь ясно, что женщина, которую содержали в «Горячих Ключах», действительно является настоящей внучкой Кровавой Графини, — Вадим старался не замечать враждебности собеседника. — И теперь понятно, почему ребенка забрали в детдом. Остается один самый важный вопрос — кто был отцом ребенка?

— Что, простите? — преподаватель заморгал глазами.

— Кто был отцом ребенка. От кого родила ребенка дочь Кровавой Графини. Должен же быть отец!

— И как мы можем это выяснить?

— Я не знаю. Но это важно. Очень важно. Жизнь одного человека в опасности, — Вадим думал о Джин. — Я должен разгадать загадку этого страшного дома, чтобы помочь человеку, который для меня дорог и который оказался в беде. Вам, наверное, будет странно это услышать, но этого человека преследуют призраки.

— Нет, отчего же, — преподаватель пожал плечами, — это происходит гораздо чаще, чем мы думаем.

— И еще один вопрос: как все это связано с барельефом повешенной девушки?

— Что именно? — преподаватель был окончательно сбит с толку и больше не проявлял враждебности — только любопытство.

— Вот, судите сами. Согласно экспертизе, барельеф с повешенной появился на доме вскоре после войны — то есть вполне подходит 1946 год. Мы знаем, что Кровавая Графиня живет в доме вместе со своей младшей дочерью (старшие дети за границей, и она больше никогда их не увидит). Дочь больна, чем — непонятно. Но, несмотря на свою болезнь, она умудряется родить ребенка. Чтобы прокормить ребенка и мать, во время оккупации София Устинова работает в закусочной, где столуются немецкие офицеры из комендатуры. Она разоблачает серийных убийц. Немцы ей благодарны. Им тоже омерзительна история с человеческим мясом. В 1946 году Софию Устинову арестовывают органы. Обвинение очень тяжкое — сотрудничество с оккупантами. По такому обвинению освободиться невозможно, выжить тоже. Итак, с Софией покончено. Она исчезает в застенках советской охранки. Скорее всего, ее расстреливают. Дочь Софии забирают в детский дом. Саму же Кровавую Графиню считают психически ненормальной настолько, что даже не арестовывают. Вопрос: как со всем этим связан барельеф с повешенной, если в доме больше не происходило никаких трагических историй?

— Может, никак не связан? Случайность? — предположил преподаватель, нахмурившись.

— Тогда почему этот барельеф установлен в 1946 году? Смотрите: дочь Кровавой Графини расстреливают, ребенка дочери забирают в детдом, сама графиня окончательно сходит с ума и доживает свой век затворницей, не выходя из квартиры. Вопрос — кто тогда повесился?

— Просто невероятно! — преподаватель развел руками. — Я не думал обо всем этом в таком контексте!

— А вы подумайте! — невесело усмехнулся Вадим. — Подумайте! Я вот думаю обо всем этом столько, что скоро сойду с ума… как Кровавая Графиня!

* * *

В квартире Артема было душно. Его друг не любил свежий воздух. Он никогда не открывал окна, даже летом. Раньше Вадима безумно раздражали такие привычки. Но теперь, сидя летней ночью в запечатанной наглухо комнате и рассматривая в тусклом свете стакан с виски в руке, он думал, что готов благословить дурость Артема: только закрытые окна дают иллюзию защищенности. Вадим нуждался как раз в этом — в чувстве защищенности сразу со всех сторон. И впервые в жизни он подумал о том, что, может быть, Артему со всеми его достижениями и успехами было нужно то же самое? Наверное, поэтому Ситников никогда не открывал окна…

— Отец! — рассмотрев стакан на свету, Вадим сделал большой глоток, и обжигающий напиток сразу отозвался теплом, аж до желудочной дрожи. — В отце кроется разгадка истории. Мы найдем ответ, если найдем отца!

— Ты ступаешь по тонкому льду, — Артем покачал головой. — Не надо приписывать другим людям своим мысли и, тем более, свои сомнения. Если ты найдешь отца, ты все равно не сможешь установить причину сумасшествия Джин.

— Джин не сумасшедшая! — Вадим со злостью грохнул стакан на тонкий стеклянный столик в злобной надежде разбить. — Я говорил тебе это тысячу раз!

— Можешь повторить еще две тысячи, — парировал Артем. — Но как назвать то, что она «беседует» с давно расстрелянным убийцей?

— Так же, как и рисунки… и видения. Назвать это можно — «красная комната».

Вадим вздрогнул, произнеся эти слова. Повеяло потусторонним холодом.

— Хорошо, допустим, что мы с тобой верим в мистику, — тяжело вздохнул Артем. — Ты веришь, я верю. Мы можем объяснить то, что происходит с Джин, не сумасшествием, а мистикой. Духами. Но как это поможет нам арестовать настоящего убийцу — Самира Баракзаева?

— Ты считаешь, что Баракзаев убийца? — удивился Вадим.

— Я не считаю, я знаю, — снова вздохнул Артем; Вадиму уже надоело считать его вздохи. — Но я не смогу это доказать. И он продолжит убивать дальше.

— Может, это как раз та причина, по которой духи используют Джин? — задумчиво проговорил Вадим. — Они делают так, чтобы убийца не ушел от ответственности.

— Вижу, у тебя есть объяснение, — усмехнулся Артем.

— Есть. Предположим, ответ кроется в истории Кровавой Графини. Допустим, что эта история совсем не такая, какой кажется на первый взгляд. Потому духи и не могут найти успокоения. Этот дом пропитан злом. А когда зла слишком много, оно выплескивается наружу.

— Не понимаю! — нахмурился Артем.

— Происходят убийства детей — почти такие же, как те, что совершал Григорий Клирин…

Чтобы набраться храбрости, Вадим залпом допил виски до конца и продолжал:

— Это катализатор — разбуженные духи дома. У Джин очень тонкая энергетика, как у всех творческих людей. Каким-то образом духи дома вступают с Джин в контакт. Она становится проводником того, что они хотят сказать — отсюда все эти рисунки и все прочее. На самом же деле духи дома делают это для того, чтобы мы распутали до конца историю Кровавой Графини. Духи хотят, чтобы мы узнали правду и подарили им выстраданный покой, а заодно и нашли убийцу. То, что мы должны узнать, связано с повешенной девушкой, поэтому духи душили Джин. Такое вот объяснение. Что скажешь?

— Попахивает психиатрической клиникой! — заявил Артем.

— Ты так не думаешь, — Вадим усмехнулся.

— Не думаю. Потому и слушаю до сих пор все эти бредни. Ладно, что ты хочешь?

— Найти отца ребенка, отца внучки Кровавой Графини.

— Что нам это даст?

— След. Возможность напасть на след с другой стороны.

— А если отца не было? Если девушку просто изнасиловали — например, солдаты во время войны?

— Тогда это тоже след, и это станет объяснением. Мы должны выяснить! — Вадим был настроен решительно.

— «Мы»! Ты мне льстишь, — поморщился Артем. — Как все менты, я ужасный скептик. Я просто помогаю тебе, а не являюсь действующим лицом во всей этой бредовой истории. Я так понимаю, у тебя есть идея, как это сделать?

— Есть. Опросить старых жильцов, которые жили в доме еще до войны. Попытаться поговорить с ними. Они могут что-нибудь вспомнить.

— Почему ты не сделал это сам? Проще всего ведь — просто позвонить в дверь!

— Сто раз звонил: не отвечают. Похоже, они живут в другом месте — эти люди, которые на третьем этаже. Похоже, совсем выехали из дома. Я хочу найти их!

Глава 22

Следующее утро застало Вадима в полицейском управлении у Артема, где имелась объемная база данных, с помощью которой можно было найти «все обо всех», как частенько говаривал сам Ситников.

— Соколенко Ю. В., этот дом в Покровском переулке, квартира такая-то, — диктовал он, и пальцы Артема быстро бегали по клавиатуре.

— Почему ты считаешь, что эти Соколенко самые старые жильцы?

— Запомнил из домовой книги, — ответил Вадим. — И видел табличку на двери, очень старинную. Кажется, они всегда там жили…

Артем отправил запрос и запустил файл на печать.

Время шло. Оба молчали. Слова были излишни. Вадим вспоминал, как утром Джин собиралась на работу и как она не хотела, чтобы он ее подвозил. Она и сама понимала всю странность их отношений. Бедная Джин!

На самом деле, отношения между людьми бывают разными. У него в жизни, пожалуй, были почти все, кроме таких. Таких вот точно не было. Только что об этом думать?

Компьютер ожил. Артем схватил лист бумаги и тотчас сделался таким же белым, как этот лист.

Вадим видел, как на глазах менялось лицо Артема. Хотелось закричать: «Ну что там?! Говори!»

— Я начинаю бояться тебя, — Артем вымученно улыбнулся, но в этой улыбке не было теплоты. — Я начинаю бояться всех этих твоих поисков. По-настоящему!

— Да что там, говори! — Вадим уже все понял.

— Они мертвы. Вся семья. Два года назад, — сказал Артем, — проходили в нашей базе потерпевшими по делу о поджоге. Убийство.

— Два года назад?!

— Ровно два. Тебе придется подождать. Я помню, кто вел это дело. Пойду узнаю подробности…

Спустя четверть часа Артем вернулся.

— Дело о поджоге, — хмурясь, сообщил он. — Этот Соколенко Юрий Валентинович был мелким бизнесменом и что-то не поделил с одним из коллег по бизнесу. У них был дом на дачном участке, кооператив «Садовый» — это за лесным массивом, поближе к озеру. Его коллега нанял двух бомжей. Те, проследив, когда семья Соколенко приедет на дачу и останется ночевать, заколотили досками все окна и двери, облили домик бензином и подожгли. Никто не смог выбраться. Погибли четыре человека — сам Соколенко, его жена и двое сыновей, мальчики девяти и одиннадцати лет. При пожаре пострадал один из бомжей; он-то и сдал подельника вместе с заказчиком. Второго бомжа не нашли — сумел куда-то сбежать. А заказчику дали пять лет — всего пять лет! — потому что сложно было доказать вину… Ну, ты понял: коллега по бизнесу не поскупился на подарки моим дорогим коллегам и судьям. И сейчас он в тюрьме, отбывает срок. Так что умерли твои Соколенко!

— Дом мертвых людей! — Вадим схватился за голову. — Это дом мертвых людей. Кому же принадлежит квартира?

— Судя по тому, что она стоит заколоченная, никому. Либо наследники просто решили ею не заниматься и закрыли до лучших времен.

— Квартиру в центре города! Это странно.

— Вовсе нет. А если у погибших вообще не было родственников или наследники живут где-то за границей и им накладно часто приезжать сюда, заниматься квартирой? Это дело хлопотное. Ты даже не представляешь себе, какие случаи бывают в жизни!

— Почему же… Начинаю представлять…

— Жаль, что тебе так не повезло. Поищи еще кого-нибудь. Дом большой. Наверняка есть другие старые жильцы. Я уверен, ты обязательно найдешь, если хорошо поищешь. Среди живых, разумеется…

* * *

Пахло плесенью, пылью. Двор был запущен и грязен.

Артем чертыхнулся: он угодил носком ботинка в лужу грязной воды, натекшей из-под ржавой трубы в земляном провале.

— И какого черта я поддался на твою дурацкую провокацию?! — сердился Ситников. — И какого черта они живут в этом здании? Дом ведь аварийный! Одна плесень осталась…

Они быстро шли через двор к дому, напоминающему замок с высокими острыми шпилями. Похожий на рыбью кость, самый острый из этих шпилей будто намеревался проткнуть пасмурное свинцовое небо. Казалось, из проделанной дыры вместо свежего дождя на землю хлынут потоки грязной, вонючей жижи, чтобы затопить город, в котором не осталось ничего чистого…

— Здесь ужасно, — передернул плечами Артем, — и запах такой… Да наверняка съели уже крысы твои дохлые бумажки! В таком-то месте!

Вадим молча следовал за другом через двор и чувствовал, как его голова разрывается от мучительной боли — угнетающее предчувствие близкого дождя…

— Хорошо бы, чтобы дождь пошел, — Артем словно прочитал его мысли. — Может, смоет этот дерьмовый город с лица земли к чертовой матери!

Удостоверение сотрудника полиции открывало любые двери, в том числе и двери центрального городского архива, в котором хранились все записи и акты регистрации жителей города начиная с 1889 года. Идея Вадима — проверить записи браков за 1945–1947 года, чтобы узнать, был ли зарегистрирован брак дочери Кровавой Графини — Софии Устиновой, была последней надеждой отыскать отца ребенка.

Поворчав для приличия, Артем согласился помогать. И теперь они торопились туда, где хранились сведения о тысячах навсегда ушедших людей. О них больше не вспомнит никто на свете — теперь они стали буквами и цифрами в пыльных никому не нужных книгах, края которых обгладывали вездесущие мыши… Эти мысли нагоняли на обоих тоску.

Щуплая девушка в очках проводила их в комнату с искусственным освещением, где стоял стол и несколько стульев. Здесь можно было изучать даже те записи, в доступе к которым было отказано всем простым смертным.

— Похоже на тюрьму, на камеру для допросов, — хмыкнул Артем.

Девушка вернулась довольно скоро в сопровождении Неряшливой пожилой женщины. Обе сгибались под тяжестью массивных конторских томов, от которых несло сыростью и плесенью.

— Вы знаете, что ничего нельзя фотографировать? — неряшливая тетка зло зыркнула на них заплывшими глазами, будто наводя порчу.

— Адский труд! — вздохнул Артем, присаживаясь к столу. — Убить тебя мало за это! Ну, погоди, ничего не найдем — ты у меня попляшешь!

Оказалось, что довольно много людей сочетались браком в сороковые годы. Подумав, Вадим попросил книги за период с 1939-го по 1946 год. Он рассудил, что София Устинова могла выйти замуж на пару лет раньше.

Повезло! Вадим не поверил своим глазам.

Полуистертая запись непривычными синими чернилами. 2 марта 1940 года. Районный ЗАГС Центрального района. Гражданское бракосочетание. София Устинова и Яков Мерцалов.

В первый момент он даже не поверил своим глазам, а потом завопил так, что в комнату тут же заглянула неряшливая тетка, повела заплывшим глазом и, не увидев ничего интересного, исчезла.

— Невероятно! — Артем внимательно перечитал нужную строку. — Просто глазам своим не верю!

Вадим готов был прыгать до потолка.

— Я сделал это! Я нашел! Вот отец ребенка!

— Да погоди ты вопить… — в тоне Артема послышались странные нотки. Вадим забеспокоился:

— Что такое? Что не так?

— Ты не обратил внимание, за кого она вышла замуж? Ну, подумай, напряги память!

Вадим еще раз вчитался в синюю строку, а потом вскинул удивленные глаза на Артема.

— Ты хочешь сказать… Быть не может!

— Вот и я о том же! — кивнул Артем.

— Тот самый?!

Яков Мерцалов был одним из самых известных художников современности. Пик его творчества пришелся на семидесятые годы. После трагической гибели в расцвет советской эпохи (Яков Мерцалов погиб в автомобильной катастрофе — такси, в котором ехал художник, упало с железнодорожного моста и разбилось) работы его невероятно выросли в цене. Ходили слухи, что смерть была неслучайна — дело рук КГБ. Мерцалов ездил на запад и говорил там не самые приятные вещи о советской власти. Это, понятно, не нравилось очень многим.

Когда рухнул «железный занавес», Яков Мерцалов стал знаменитостью мирового масштаба. Частные коллекционеры сходили с ума от его работ, а крупные аукционы сражались за право торговать его картинами. Абстракционист Мерцалов стал в один ряд с признанными мастерами. И вот этот человек был женат на дочери Кровавой Графини — Софии!

— Это тот самый Мерцалов? — Вадим был поражен. — Знаменитый художник?

— Похоже, он, — Артем и сам был озадачен, — тогда я не понимаю… О Мерцалове пишут книги, снимают фильмы. Почему никто никогда не интересовался этим обстоятельством — его первой свадьбой?

— Первой? А была еще одна? — заинтересовался Вадим.

— Я точно помню, что у Мерцалова остались жена и сын. Кстати, я знаком с его сыном. Он сейчас живет в Штатах. Зовут Эдуард, это его единственный сын и наследник. У этого Эдуарда здесь, в городе, несколько квартир. И вот одну из них обворовали: забрали антиквариат и картины его отца. Антиквариат мы нашли, картины — нет. Так что, как видишь, после ареста первой жены Яков Мерцалов женился еще раз.

— Он должен был написать отречение от жены, — мрачно сказал Вадим.

— Наверняка написал! Иначе его бы не выпустили на запад, да и в Советском Союзе он не сделал бы карьеры придворного совкового художника, — усмехнулся Артем.

— Значит, этот факт! Первую женитьбу он держал в тайне.

— Однозначно, — кивнул Артем, — особенно если он действительно написал в КГБ отречение.

— Просто невероятно, — Вадим покачал головой. — Но где же записи о ребенке?

С остервенением они принялись листать книгу дальше… И снова не поверили своим глазам! В ЗАГСе было две регистрации: 29 марта 1942 года — Анастасия Мерцалова, 3 ноября 1944 года — Мария Мерцалова.

— Двое детей? — воскликнул Вадим. — У них было две дочери? Я не понимаю! В приют же забрали одну!

— А я не понимаю другое, — подхватил Артем, — почему Мерцалов не отыскал свою дочь, почему он позволил, чтобы она росла в детском доме и даже не попытался вытащить ее оттуда? Что это за монстр такой? Оставить родную дочь в детском доме?! Это же не человек, а чудовище!

— Подожди! — Вадим почувствовал, что голова начинает болеть еще сильней, словно распухая изнутри. — Давай разберемся! Кого забрали в детский дом в 1946 году? Марию или Анастасию? Одной было два года, другой четыре. Забрать могли обеих. Но мы знаем, что забрали только одну девочку. Это та самая женщина, которая умерла в «Горячих Ключах». Одна внучка была у Кровавой Графини. Вроде не было никаких упоминаний о ее сестре… Куда же тогда подевалась вторая девочка?

Они снова принялись листать книгу, но ничего больше не нашли. Начиная с 1946 года записи велись очень неаккуратно, многие данные отсутствовали, строки были перечеркнуты, а некоторые страницы вырваны. Их вырывали неаккуратно, оставляя неряшливые оборванные края. В книге больше не упоминались ни Анастасия, ни Мария Мерцаловы. Но Артем сразу предположил, что информация могла находиться на одной из вырванных страниц.

— Хотел получить разгадку, а нашел загадку еще большую, — растерянно протянул Вадим.

Ребус с двумя детьми не укладывался у него в голове.

— Мы должны поговорить с сыном Мерцалова, Эдуардом, — сообразил Артем, — может, он что-то знает об этом. Все-таки сын! Думаю, это первое, что нам следует сделать.

— Хорошо. Допустим, он знает, но…

— Без «но»! — отрезал Артем. — Я попробую связаться с ним по скайпу и назначить время для нашего разговора. Выясним!

— У меня возникла одна интересная мысль, — сказал Вадим. — Что, если барельеф с повешенной — это работа Якова Мерцалова?

— Тогда кто на барельефе? София? Но ведь ее не повесили! — возразил Артем.

— А если повесили в тюрьме, а мы просто об этом не знаем?

— В советских тюрьмах расстреливали, а не вешали. Нет, не то. Тут все странно, — сказал Артем. — Смотри, какая чушь выходит. Софию арестовывают за связь с немцами, пособничество оккупантам. Теперь понятно, что она делала в закусочной — пыталась содержать двоих детей. Итак, София арестована, детей забирают в детский дом — предположим, что забрали двоих, но в разные детдома. В квартире остается одна сумасшедшая старуха — сама Кровавая Графиня, полностью выжившая из ума. Вопрос: где этот козел Мерцалов?

— Может, на фронте? — предположил Вадим.

— Какой фронт в 1946 году?! И вряд ли он воевал. Не тот это тип. Где он был, когда его детей забирали в детский дом?

— Не мог ничего сделать… — в голосе Вадима звучала явная неуверенность, и он не пытался ее скрывать.

— Глупости! Он мог спрятать детей, выкрасть из детдома, поднять шум, в конце концов. Здесь что-то не то, — хмурился Артем. — Он же вообще ничего не предпринял! Он даже не пытался вернуть дочерей, когда утих шум! Как это назвать? Бред какой-то! Да таких уродов убивать надо!

Артем все не мог успокоиться. У него не было своих детей, но Вадим вдруг понял, что его друг очень трепетно относится к детям. А значит, в глубине души он совсем не тот человек, каким пытается представиться окружающим.

— Может, ему сказали, что дети умерли, — Вадим делал предположения по инерции. Уж слишком мерзкой была реальная картина — отец, который в трудное время бросил на произвол судьбы собственных детей.

— Чушь! — с ходу отрезал Артем. — В советских детских домах такое не практиковали. Да и зачем нужен был такой подлог, если мы прекрасно знаем, что одна из дочерей Мерцалова дожила до старости? И даже если одна из его дочерей умерла и сведения об этом есть на вырванных страницах книги, тогда почему Мерцалов не попытался спасти из детдома вторую дочь? Именно спасти, ведь детдом — это ад!

Вадим устало пожал плечами: загадки росли как грибы после дождя, их становилось все больше и больше…

* * *

В офисе стоял гул. Джин шла навстречу Вадиму с большой кремовой кружкой в руках. Эта кружка всегда стояла на подоконнике в общем зале. Конечно, это была Джин!

Выглядела она, как всегда: черная безрукавка, потертые джинсы, ярко-зеленые волосы. Волосы стояли торчком. Изумрудные пряди сияли при солнечном свете. Сейчас Вадим видел ее всю — до мельчайших черточек. Он пил ее, как нектар, как самый сладкий на свете лимонад.

Джин шла ему навстречу!

Вадим больше не слышал офисного гула. Ему хотелось бы вышвырнуть всех на пару секунд, заморозить время, остановить вращение Земли и подойти к ней. Может, просто взять за руку. Обнять ее узкие худые плечи.

Вадим остановился, как пораженный громом. Это окрытие обрушилось на него внезапно. Любит он ее, что ли?! Неужели он влюбился в первый раз в жизни?! Он любит Джин? Как могло такое случиться?

Он любит Джин?!

Внутри Вадима зажглись сразу все красные лампочки. Это было именно так!

Джин прошла мимо, безразлично кивнув на ходу. О том, что в офисе они будут держаться на расстоянии, Вадим и Джин давно договорились.

Он едва держал себя в руках, хотя очень хотелось обернуться ей вслед.

Через весь офис к нему бежал встревоженный заместитель.

— Скорее… скорее… где вас носит? Тут такое! Просто какой-то пожар! — зам задыхался на ходу.

Вадим распахнул дверь в свой кабинет.

Там сидел Самир Баракзаев.

Глава 23

— Ваш сотрудник был настолько любезен, что позволил мне подождать здесь.

Баракзаев выглядел, как всегда, — был холоден и спокоен. Он сидел в кресле у стола. Его черная одежда удачно контрастировала с бежевой обивкой. Гость был полон решимости и силы, а у Вадима закончился запас слов, как бывает, когда небо падает на землю.

— Простите, я не знал…

Вадим замялся — и вдруг бешено разозлился. Что же, теперь ему каждый раз придется мямлить и запинаться при встрече с Самиром Баракзаевым?! Такая, что ли, у него судьба?!

Ну нет! Злость придала Вадиму сил. Он прошел через комнату, сел за свой стол и резко спросил:

— Что вы хотите?

— Нанять вас. Я собираюсь строить себе дом. И хотел нанять вашу фирму для разработки проекта и строительства.

В голосе гостя вдруг зазвучала несвойственная ему мягкость, а потом произошло невероятное — Баракзаев вдруг опустил глаза и, переплетя пальцы, принялся похрустывать суставами. Даже человеку, не знакомому с психологией, было ясно, что все происходит как-то не так. Баракзаев нервничал! Он чувствовал себя зажатым и несвободным! Невероятно!

Вадим просто не верил своим глазам. Баракзаев сидел в его кабинете и нервничал — человек, который держал в своем кулаке весь город!

— Это большая честь для нас. Все будет на самом высшем уровне — проект, смета, по самым современным европейским стандартам, и… — начал было Вадим, но Баракзаев перебил его:

— Я знаю. Можем даже не говорить об этом.

Теперь растерялся Вадим. Баракзаев, поерзав в кресле, снова захрустел суставами. Вадим вдруг подумал, что гость похож сейчас на человека, который очень хочет о чем-то спросить, но не знает либо не решается это сделать. Или другой, самый сложный вариант: хочет спросить о том, о чем спрашивать нельзя.

При общении с любым другим человеком это позабавило бы Вадима и придало сил. Но с Самиром Баракзаевым он чувствовал только испуг и скованность.

— О чем же мы будем говорить? — Вадим решил помочь гостю, но напрасно.

Баракзаев вдруг побелел (насколько это было возможно с его и без того бледной кожей) и еще сильнее захрустел пальцами. Глаза его бегали.

— Завтра я пришлю к вам человека, — заговорил Баракзаев неестественно тихим голосом, — вы обсудите с ним все детали работы. Э… сотрудничества… составите договор. Указывайте любую сумму, которую посчитаете нужной. Я все подпишу.

— Сумма будем зависеть от объема работы — от того, что именно вы закажете, — сказал Вадим.

— Да, это я и имел в виду. С ним обсудите.

— Но ведь дом ваш. Вы не хотите присутствовать?

— Это мой заместитель. Он знает мои вкусы. У меня времени нет.

— Я понимаю, — кивнул Вадим, хотя на самом деле не понимал ничего.

— Надеюсь, вы будете довольны нашим сотрудничеством, — в тоне Баракзаева вдруг послышались заискивающие нотки, и Вадим совсем опешил.

— Да, конечно! — отозвался он.

— Как движется ваше расследование? — неожиданно голос Баракзаева оживился, он даже перестал хрустеть пальцами.

— Какое расследование? — Вадим не сразу понял, о чем говорит гость.

— Ну как же — расследование серийных убийств. Вы так увлеченно сотрудничали с вашим другом-полицейским, даже меня подозревали.

— Мы вовсе не подозревали вас, — покачал головой Вадим, гадая, не этот ли вопрос — главная цель визита Баракзаева к нему в офис.

— Да не кокетничайте вы! — хмыкнул Баракзаев. — Подозревали, да еще как! Что же, убийцу нашли?

— Нет пока, — Вадим пристально смотрел на Баракзаева, но тот больше не проявлял никаких эмоций. — Следствие в тупике.

— Жаль. Такие мерзкие преступления! — Баракзаев снова завертелся в кресле, осматриваясь. — А был же подозреваемый — хахаль няни одной из убитых девочек. Что с ним?

— Вроде бы он в СИЗО. Его никто пока не собирается выпускать.

Вадим не спускал с гостя глаз, но тот, казалось, не замечал этого — или не хотел замечать.

— Что же, не стану вас задерживать, — Баракзаев поднялся и, потоптавшись на месте, добавил: — Значит, завтра с утра к вам приедет мой человек.

— Да, конечно. Мы будем ждать.

Вадим вдруг подумал, что здесь, в кабинете, Баракзаев был похож не на миллионера, не на известную личность, не на хозяина жизни, а просто на очень неуверенного в себе человека, который испуган неожиданно открывшимися обстоятельствами и не знает, как поступить. В нем чувствовались растерянность и покорность судьбе.

После ухода Баракзаева Вадим опустился в кресло и задумался. Было ясно (это понял бы и младенец!), что главной целью этого визита был не заказ на строительство дома (дом — это только предлог; в том, что никакой дом Баракзаеву не нужен, Вадим ни минуты не сомневался), а желание выпытать, что именно знает следователь Артем Ситников. Гость хотел знать, в каком направлении движется следствие и арестован ли убийца детей?

Самир Баракзаев заметно нервничал и вел себя неестественно. Это сразу бросалось в глаза. О ком он хотел разузнать? О себе или…

Странная мысль вдруг поразила Вадима, как удар тока. А что, если Баракзаев не сам был убийцей, а просто лично знал убийцу? Что, если убийца знакомый ему человек?

Тогда все становилось на свои места. Это как раз и объясняло и нервозность Баракзаева, и его блуждающие глаза, и хруст пальцев. Баракзаев знал настоящего убийцу! Или не знал, а подозревал, и намеревался получить здесь доказательства беспочвенности или истинности собственных подозрений.

Неужели убийца был настолько для него важен, что Баракзаев решился вот так идти напролом? С другой стороны, кто может быть для человека важнее, чем он сам? Тем более для такого эгоиста, как Самир Баракзаев… Но мысль о том, что Баракзаев все-таки не был убийцей, а знал убийцу лично, все настойчивей вертелась в голове Вадима. Он подумал, что об этом надо бы рассказать Артему. Но потом… Его вдруг стало занимать совершенно другое. Вадиму захотелось увидеть Джин, как задыхающемуся хочется глотнуть свежего воздуха.

Вот бы только взглянуть одним глазком, еще раз ощутить уверенность в том, что Джин больше никогда не покажется ему безразличной. Может, даже перекинуться парой слов… Это желание оказалось таким сильным, что Вадим больше не мог с собой совладать. Он встал и резко вышел из кабинета.

На подоконнике общего зала стояла большая кремовая чашка. Бумаги Джин были, как всегда, хаотично разбросаны. Вадим остановился рядом с ее рабочим столом, пододвинул поближе какую-то папку и раздраженно позвал заместителя.

— Где Кравец? Немедленно разыщите ее! Пусть зайдет ко мне в кабинет!

— Так вышла она куда-то, — отозвался зам.

— Ну, наберите ее! Разыщите. Я жду!

Через двадцать минут в кабинет Вадима ворвался запыхавшийся заместитель.

— Нет ее нигде. Я даже по этажам бегал. Смотрел. Вышла и как в воду канула.

— А телефон? Что, нельзя набрать?

— Телефон у нее отключен. Я десять раз пробовал! — заместитель развел руками.

— Что за бред? Разгар рабочего дня! — рассердился Вадим.

— Так она странная… ну, я правда не знаю, где она шастает! — Заместитель едва не плакал. — Никогда такого не бывало раньше. Она с чертежом намудрить могла, но чтобы работу прогуливать…

— Как появится, сразу ко мне! Надеюсь, она явится до конца рабочего дня?! А за такое хамство вычтите у нее деньги за день, как за прогул!

Остаток дня был безнадежно испорчен. Вся работа валилась из рук. До самого конца дня, когда из офиса разошлись все сотрудники, Джин так и не появилась на рабочем месте.

* * *

Джип мчался по городу, нарушая все правила дорожного движения. Вадим ворвался в квартиру и сразу понял: что-то не так! Красная комната выглядела пустой. Нет, не так — красная комната выглядела навсегда покинутой.

Вадим перетряхнул ящики и шкафы. Вещей Джин не было. Исчезла вся ее одежда. Единственное, что осталось от Джин, — ноутбук на кухонном столе.

Джин сбежала. Она ушла из квартиры, собрав вещи. Она ушла из его жизни, бросив все и предпочтя всему пустоту.

Что произошло? Что заставило ее совершить такой страшный, такой непоправимый поступок?

Вадим ни секунды не сомневался в том, что Джин в беде, и его до глубины души оскорбляло то, что этой бедой она не захотела поделиться с ним. Почему Джин не попросила его о помощи? Он бы помог. Он бы сделал для нее все. Но она сбежала, как проштрафившийся воришка, пойманный в супермаркете за кражу булки.

Вадим был разбит. Разбит и совершенно уничтожен. Опустившись за кухонный стол и стараясь не смотреть на ноутбук, обхватил голову руками. Он не помнил, сколько просидел так. Но жажда жизни оказалась сильнее.

Он бросился в спальню, открыл тумбочку. Детская игрушка, медведь с зеленой ленточкой, лежала на своем месте. Значит, по какой то причине Джин не захотела брать его с собой. Значит, и ноутбук был для нее больше не важен. Значит, беда!

Вадим вернулся в красную комнату и принялся звонить Артему.

Три часа до приезда Артема слились для него в один бесконечный пронзительный звук, высокими частотами уродовавший его барабанную перепонку. Он не мог больше находиться в этой квартире. Здесь даже стены говорили с ним, и голоса их были ужасны. Артерии обоев, полные свежей, еще не пролитой крови, неумолимо надвигались на него.

В этой комнате страхи принимали осязаемые формы — словно безразличные люди, проходящие мимо человеческого горя. А вот он не мог равнодушно и размеренно пройти мимо горя Джин.

Вадим не знал, в чем ее беда, но истина пришла к нему как сверхъестественное откровение. Истина была в том, что вокруг Джин все сильнее сжимается кольцо беды — как веревка на ее шее.

* * *

Вадим метался по городу, как раненый зверь. Он рвал сухожилия переулков и площадей.

Его душу разрывало мучительное чувство вины — вины за безликие дни, когда он не мог прикоснуться к Джин ни душой, ни ладонью, а вместо нее касался никчемной пачкающей пустоты.

Теперь он знал: самый страшный грех — грех безразличия, потому что за него приходится дороже всего платить. Безразличие прилипает к коже, как панцирь, уничтожая и заменяя собой живую кожу. Когда же ты пытаешься сорвать этот панцирь, то вдруг понимаешь, что тебя — живого и настоящего — больше не существует, а под намертво приросшим панцирем лишь зловонная разлагающаяся мертвая плоть.

Он был мертв, когда не испытывал никаких чувств. И теперь платил за все, пытаясь воскресить собственную душу, срывая с себя уродливый панцирь безразличия.

Мотаясь по городу, он искал Джин, и рана ожившего сердца болела. Он искал ее, чтобы — он знал это! — больше никогда не терять.

Он стоял перед своим джипом и не мог понять, как открыть дверцу, как вставить ключ в замок зажигания. Надо было ехать — куда-то ехать, двигаться в пространстве, а время было похоже на испанский сапог, дробящий его кости и разрывающий мышцы и нервы…

— Привет! — женский голос резанул со спины.

Вадим обернулся в надежде, хотя этот голос был ему совсем не знаком. Он обернулся, и надежда исчезла, как мыльный пузырь, лопнувший на солнце.

Перед ним стояло молодое безликое существо — белокурые волосы, свисающие на плечи, розовые губы, облегающая майка, длинные загорелые ноги. Он стоял и тупо смотрел на нее. Откуда это существо? Из прошлого? Да, из прошлого, где он когда-то собирал никчемную и ненужную коллекцию ляжек и губ…

— Привет! — существо надуло губки, игриво повело плечом. — Я Катюша. Мы встречались. Не помнишь?

Между розовыми губами мелькнул розовый, будто кошачий, язычок. Это было уже слишком! Мир превратился для Вадима в кровавый нарыв, став бесконечным источником боли. Вадим едва не застонал от этого грубого прикосновения равнодушного прошлого. Из-за которого он потерял все, что можно было потерять, и вот теперь терял саму жизнь…

— Мы встречались, — существо кокетливо откинуло прядь волос со лба — она играла по правилам. — Помнишь ночной клуб «Посейдон»? Потом мы ходили в гостиницу. И еще в ресторанчик на берегу. Мы два раза встречались.

— Я помню, — Вадим наклонил голову, чтобы скрыть выражение глаз и не закричать.

Прошлое вырастало перед ним ядерным грибом. Вадимготов был провалиться, если бы было куда.

Он помнил. Влажные ляжки, молодые груди, отупевшие после дорогого коктейля глаза, смятые простыни, пахнувшие хлоркой, жара, пот, движения — и пустота, пачкающая душу. Да, он помнил…

Душное лето. Сайт знакомств. Смазливенькая блондинка от двадцати до двадцати пяти лет. Мужчины только на таких смотрят. Он мужчина. Он смотрел. Ляжки. Губы. Все остальное не важно. Движения всегда одинаковы. За зрачками ничего нет. Пустые мысли. Пустое тело. Мужчинам ничего больше не нужно. Не важно.

Он помнил. Так ведут себя все. Ведутся на высветленные грязноватые пряди и упругую попку под шортами из секонд-хэнда. Все остальное не важно. Можно поиметь. Один раз. Подняться на фоне этой низкой пустоты. Плевать на пустоту зрачков. Плевать на все. Больше всего — плевать на душу.

— Зачем ты подошла ко мне?

Где-то неподалеку, в каменных недрах жестокого города, умирала его прошлая жизнь, а он стоял с глазу на глаз со свидетелем собственного преступления. Он — современный человек из мира пустоты, где правильным считается употребить как можно больше таких тел, наплевав на свою собственную душу.

Тогда он вообще не знал, что у него есть душа. Он не имел об этом ни малейшего представления. Ему казалось правильным брать, когда дают. Казалось правильным тратить свое время только на тех, кто быстро и сразу дает употребить свое тело со всех сторон, ничего кроме денег не требуя взамен.

Женские тела всегда были липкими. Они липли к нему, эти сотни бессердечных тел, сливаясь в одно многоликое бездушное тело, а он стоял под душем, считая, что эту омерзительную липкость можно смыть мылом и горячей водой.

И вот теперь это липкое тело возникло перед ним, хлопая наращенными ресницами. Ей было нечего предложить миру, этой инфузории-туфельке, кроме удовлетворения простейших физиологических потребностей.

— Зачем, девочка… — прошептал он, и мир вдруг стал черным, беспросветно черным, и в самом центре мира стояла эта дешевая дурочка, маяча алым пятном бесстыдного рта. Нет ни спасения, ни выхода…

— Я так рада, что тебя встретила! Думала, может, мы еще куда-нибудь сходим! — залепетала инфузория-туфелька.

Вадим вдруг понял, что она подкарауливала его. Узнала его джип и все ждала, когда он вернется к машине. Она мало себя ценила и понимала, что он вряд ли вспомнит ее, но обязательно подойдет к машине.

— Зачем, девочка… — повторил он, вне себя от этой боли и внутренней пустоты.

— Мы могли бы хорошо провести время… Ты мне в прошлый раз так понравился… Все было так хорошо… — инфузория продолжала лепетать.

Вадиму вдруг захотелось сильно встряхнуть ее за плечи, влепить пощечину.

— Я тебе не звонил, — тупо сказал он, понимая, что больше не может продолжать эту игру по чужим нечеловеческим правилам.

— Да, ты и не писал! Я отправила тебе в Вайбере кучу сообщений, — инфузория надула губки, но тут же испугалась своей смелости: — Но я понимаю, как ты был занят — у тебя столько дел! Это так тяжело — заниматься бизнесом!

Он молча смотрел на нее. Вадиму хотелось вскрыть гнойник пустоты, полоснуть раскаленным ножом, сделать мир чище.

— Я не был занят, — твердо сказал он, — я даже не читал твои сообщения.

— Что ты говоришь? — житейский инстинкт, присущий даже одноклеточным, вдруг заставил ее отступить на шаг; в пустых глазах появилось что-то вроде испуга.

— Мне было все равно, что ты пишешь. Я даже не помню твоего имени. Я забыл его сразу после того, как переспал с тобой. Неужели ты не понимаешь этого, девочка?

— Что ты… — ее губы задрожали.

Теперь это было похоже на первые признаки жизни.

— Зачем ты, девочка? Неужели ты до сих пор не поняла, что ничего не стоишь в этой жизни? Никто не хочет тебя. Все хотят просто выплеснуть в тебя свою похоть. Никто не помнит твоего имени. Зачем ты это делаешь, девочка? Никто не занят! Никто не бывает занят! Просто всем все равно! Никому нет до тебя никакого дела!

— Ты урод! — инфузория всхлипнула, и Вадим вдруг подумал, что она еще может ожить: это как первый вздох при искусственном дыхании или после жесткого удара по ребрам.

— Ты безлика. Ты пустое место из интернета. Ты никто. Ты картинка, девочка, которую никто на самом деле не видит. Не надо было мне писать и звонить. Никто и никогда не читает твоих сообщений. Никто тебе не перезвонит. Ты одна из многих. Безликая молодая дырка для слива спермы. Никто из тех, за кем ты охотишься, не хочет тебя даже поцеловать. Ты ведь не человек! Зачем ты это делаешь с собой, девочка?

— Ты… ты… — она отступила на шаг, а в глазах, вдруг наполнившихся слезами, впервые проступило человеческое выражение.

— Стань человеком! — Вадим встряхнул ее за плечи. — Оглянись вокруг — мир полон таких, как ты, молоденьких и безликих! Ты смазливая дура, которую рассматривают в интернете, как забавную картинку! Стань человеком! Не пиши тем, кому на тебя наплевать! Не звони тем, кто не звонит тебе! Не позволяй сливать в себя сперму всяким уродам! Пошли весь мир подальше, пока он не послал тебя! Превратись наконец в человека, пока этот мир полностью не засосал тебя в свое гнилое болото!

Она попыталась ударить Вадима, но он перехватил ее кисть на лету, с силой дернул вниз. Она закричала, потом заплакала. Он еще раз встряхнул ее за плечи.

— Живи, девочка! Придумай себе новое имя — и живи!

Тут из накрашенного ротика инфузории полился мат, и Вадим понял, что говорил в пустоту. Он ободряюще улыбнулся ей, как улыбнулся бы грязной луже в день самого хорошего своего настроения, и тогда она убежала прочь, роняя слезы так, как инфузория-туфелька роняла бы крошечные частички, которые нельзя разглядеть без микроскопа.

Он понял, что совершил страшную непоправимую ошибку, потому что сам, добровольно, обрек себя на проклятие и отправил свою душу в ад. Отныне и навсегда его воспаленную душу будут окружать такие безликие существа — в его личном аду нет человеческих лиц. Ад — это толпа безликих тел, одинаковых, доступных, безгласных и липких. Ад — это мелькание одинаково похабных картинок. Ад — это то, на что он обрек себя сам.

Он проклят. Мир проклят.

Вадим заплакал бы, если бы умел. Но он мог только захлебываться своей болью. Он отрекался от собственного прошлого в мире, где безгласно умирала его Джин.

Глава 24

Артем был настроен сухо, по-деловому.

— Личное дело! — скомандовал он, плюхая на кухонный стол плоский супердорогой макбук. От такого обращения со стоящей вещью Вадима покоробило.

— Вот! — он протянул Артему тонкую папку, чувствуя себя предателем.

За время этого сумасшедшего трехчасового мотания по городу он успел заскочить в офис и взять в отделе кадров папку с личным делом Джин. Все его сотрудники были трудоустроены официально — копии всех дел в строгом порядке хранились в бухгалтерии.

— Ну и мерзкая квартирка, однако! — поморщился Артем.

Вадим пытался затащить его в красную комнату, но друг выскочил оттуда как ошпаренный. Вполне понятно.

Артем застрочил по клавишам, бросая косые взгляды на бумажную копию.

— Входишь в базу? — полюбопытствовал Вадим просто так, лишь бы что-то сказать.

— Вхожу. Да — я знаю, что это незаконно. Но все входят. А законы… они никуда не годятся, даже на бумаге, — усмехнулся Артем.

Несмотря на всю крутизну макбука, база грузилась долго.

— Вход плохой, ворованный, — пояснил Артем, — спецслужбы взломали, но неаккуратно. Работали наспех…

Время растягивалось, как подгоревшая резина, и оставляло такой же отвратительный привкус во рту.

Стемнело. В кухне свет горел вовсю. Красная комната была темной. Вадим подошел к темному окну, глядя на тусклые парковые фонари: они плавали в воздухе, как надутые гелием шары. Там, на грязноватом оконном стекле, чудилось ему бледное лицо Джин. Оно было неподвижным, но Вадим не мог коснуться ладонью ее щеки…

— Твою ж мать!

Громкий вопль Артема вырвал Вадима из забытья. Лицо Джин на стекле задрожало и исчезло, будто скрылось в мутноватой воде.

— Что?!

— Ты это видел?! Ты знаешь?! — Артем выпучил глаза на Вадима.

— О чем ты?

Но Вадим вдруг понял. Откровение было ударом, оно принесло боль — фальшивые документы… Нет такого человека!

— Хуже, — Артем повернул к нему экран макбука, — читай!

Он перечитал несколько раз, пока до него дошел смысл. Кравец Евгения Борисовна умерла 26 апреля 1993 года в городской больнице № 68 в возрасте 79 лет от коронарного тромбоза.

— У нее документы мертвого человека, — сказал Артем, — ты знаешь, что продают такие документы? Паспорт настоящий и данные настоящие, но человек давно умер. Такие документы стоят очень дорого. Нет твоей Джин.

— Кто же она такая? — Вадим тупо уставился на Артема.

— Это ты мне скажешь! — усмехнулся Артем. — Поехали!

По ночному городу они помчались в больницу № 68. Деньги решали все. Не прошло и двадцати минут, как они уже беседовали с дежурным врачом приемного покоя, который сам, лично, принес документы из архива. Врач был пожилой.

— А я даже ее помню, — сказал он, — одинокая была старушка. Со вздорным характером. Ругалась все время. Персонал ее не любил. Родственников у нее не было. Она в какой-то государственной конторе работала, была госслужащей. Те и похоронили ее за счет конторы.

— От чего она умерла? — уточнил Артем.

— Больное сердце, старость, вздорный характер, — перечислил врач. — Полный букет.

История болезни была настоящей. В ней даже была фотография пожилой женщины. Ничего общего с внешним обликом Джин.

Вадим и Артем молчали. Они были потрясены.

— Ты хоть понимаешь, как это плохо? — сказал Артем.

— Что же она может скрывать?

— Ничего хорошего! Чистые люди фальшивые документы не покупают. А она купила. Выводы делай сам.

— Но я не могу их сделать! — взмолился Вадим, глядя в беспощадное лицо Артема. — Я ничего не понимаю.

— Все ты понимаешь, — мрачно сказал Артем и повторил: — Чистые, порядочные люди деньги на такие документы не тратят. Ты хоть понимаешь, сколько это стоит?

— А зачем это делают?

— Большой тюремный срок, убийство, психическое заболевание, бегство из тюрьмы, родственная связь с убийцами или маньяками, любые проблемы и нелады с законом, участие в организованной преступной группировке, — перечислил Артем. — Мало тебе? Грязь на ней та еще! У нее есть, что скрывать.

— Ужас! — прошептал Вадим.

— Да еще какой! — подхватил Артем. — Но тебе повезло. Держал бы и дальше у себя в фирме такое… Кто знает, каким бы тебе это вышло боком!

— Что же дальше? — Вадим все не мог прийти в себя.

— А дальше попробуй найти агентство, риелтора, который сдал ей эту квартиру, — посоветовал Артем. — Это единственный для тебя выход сейчас!

* * *

В чистом светлом офисе агентства недвижимости беззвучно работал кондиционер, а знакомый Вадима, директор агентства, развалившись в кресле смотрел в монитор.

— У нас не было сделок по Покровскому переулку, — оторвавшись от компьютера уверенно сказал он. — Честно говоря, мы таким не занимаемся.

— Чем «таким»? Уточни! — потребовал Вадим.

Артем, который согласился поехать вместе с Вадимом, весь обратился в слух.

— Все дома Покровского переулка идут под слом и выведены из жилого фонда, — пояснил директор. — Значит, любые сделки купли-продажи будут незаконными, а мы не обманываем клиентов. У нас и так бизнес налажен — зачем рисковать и подсовывать клиентам аварийное жилье?

— Что значит «выведены из жилого фонда»?

— Пойдут на слом, а земля — под зайстройку. Там же комплекс высоток будут строить. Кстати, фирма Самира Баракзаева. Слышал о таком?

— Слышал, — Вадим не верил своим ушам.

— В других агентствах часто так делают. Даже сдают квартиры в домах, предназначенных под слом. Платят, чтобы там коммуникации не отключали. И агентство или отдельный риелтор может так заработать. Но это тоже незаконно. Ведь все может открыться в любой момент, и тогда у риелтора будут проблемы.

Вадим с трудом переваривал информацию.

— Идейка одна пришла! — вдруг оживился директор. — Я тут вспомнил кое-что. Сейчас позвоню кое-кому.

Диалог директора агентства свелся к однозначным «да-нет» в полностью лишенном интонации тоне. Закончив разговор, он натянуто улыбнулся.

— Правильная была идейка, — проговорил он.

Идейка оказалась шлюховатого вида блондинкой за тридцать — такие обычно сутками висят на сайтах знакомств. Она вошла, нагловато покачивая бедрами, а на лице у нее тут же появилось пробивное «выражение танка» (как про себя называл его Вадим). Она выглядела наглой и безнаказанной. И Вадим, и Артем почему-то подумали, что в свободное от незаконных сделок время она сосет директору и об этом знают все вокруг. Потому-то она и вошла так бодро, не предчувствуя беды…

— Добрый день! Что вы хотели… — резво начала блондинка, но директор тут же ее перебил:

— Покровский переулок, 8.

Блондинка побледнела, присела на краешек стула, как нашкодившая школьница, и как-то сопливо выдавила:

— Ой!

Директор забарабанил пальцами по столу. Эта дробь не предвещала ничего хорошего.

— Ой, простите… я… я верну все деньги, я не хотела, правда! — залепетала блондинка, тут же растеряв всю свою наглость. Она хлопала наращенными ресницами. Ее руки неприлично дрожали.

— Говори!

— Я… ну, я сдала этой девушке… Она была такая странная! Хотела именно эту квартиру. А в ней никто никогда не хотел жить, даже когда дом нормальный еще был, — захлюпала носом блондинка.

— Там коммуникации отрезаны.

— Нет. Ну, в смысле, да, были… — блондинка тяжело задышала. — Я соседа позвала, он все и сделал… Проводку там, воду провел… Хорошо газ там не нужен — все на электричестве. Там бойлер, и плита тоже электрическая…

— Это незаконно, — как-то неуверенно сказал директор.

— Ну мы же всегда так делаем, когда пытаемся заработать! — выпалила блондинка. — В смысле, когда зарабатываем…

— Давай-ка по порядку!

— Эта девушка… она сама мне позвонила и сказала про этот дом, она была странная…

— Это она? — Вадим быстро сунул ей под нос телефон с фотографией Джин.

— Да, она! — всхлипнула блондинка. — Она сказала, что ей нужна квартира в этом доме, а вы же сами знаете, что с этим домом: он пустой стоял, — блондинка обернулась к директору.

— Расскажи этим товарищам, что с домом, — приказал директор.

— Пустой дом. Предназначенный на слом, — сказала блондинка, — никого в нем нет! А она, представьте, этого даже не заметила.

— Что значит «пустой»? — Вадим вдруг почувствовал, как холодеет кровь в его жилах.

— Ну, жильцов в нем нет, не живет никто, — блондинка уставилась на Вадима с удивлением.

— Это тот дом, где квартира с красной комнатой?

— Ну да! — шмыгнула носом блондинка.

— А соседи? Старушка, похожая на учительницу? Парень с верхнего этажа? — Вадим уже все понял, но боялся признаться в этом самому себе.

Бывают такие мгновения, когда правда невыносима.

— Там же никого нет. Ни единого жильца! — блондинка с опаской подалась назад. — Нет там никаких соседей!

— Но… — Вадим запнулся, и его начала бить нервная дрожь.

Артем стиснул его плечо:

— Успокойся!

— Я не должна была так делать, но очень заработать хотелось, — блондинка снова захлюпала носом. — А она и не поняла ничего. Она словно не в себе была. Я же говорю — какая-то странная.

— Вы кому-нибудь еще сдавали квартиры в этом доме? — строго спросил директор.

— Никому. Ни одному человеку. Только она вот захотела…

— А эта девушка объяснила вам, почему хочет квартиру именно в этом доме? — перебил Вадим. — Она что-нибудь говорила по этому поводу?

— Она сразу сказала, что слышала о красной комнате. О том, что в этом доме есть красная комната, где никто не хочет жить. Она хотела квартиру с красной комнатой.

— А от кого она это слышала? — не унимался Вадим.

— Я не знаю… не помню уже… По-моему, она про это не говорила… Да и какая мне разница!

— Все понятно, — директор придал лицу соответствующее случаю выражение. — Мы с вами потом поговорим. Идите!

Блондинка выскользнула из кабинета.

— Как можно было жить в абсолютно пустом доме и не заметить, что в нем никто не живет? — Артем только руками развел.

Вадима била дрожь, и, стараясь это скрыть, он до боли сжимал кулаки.

В машине они тоже молчали. Они молчали до того момента, пока не вернулись в красную комнату. Едва дверь открылась, как сочные капли венозной крови потекли по стенам, разбухая под слепящими солнечными лучами. Вадим, застонав, прислонился к стене. В глаза ему бросилась сажа, лежащая на полу возле камина, и он закрыл лицо ладонью. Видеть красную комнату было невыносимо.

— Она была больна, — сказал Артем, — не мучай себя. Когда она поселилась в этой квартире, она уже была тяжело больна. Ты здесь ни при чем. Не надо себя мучить!

— Я должен был понять, что с ней не все в порядке, — простонал Вадим. — Но я даже не подозревал, что настолько… Жить в пустом, нежилом доме и даже не подозревать об этом!

— Она психически больна, — повторил Артем.

— Интересно, откуда она узнала про красную комнату?

— Да вычитала в интернете, услышала где-то. Да где угодно! — Артем пожал плечами. — Она была психически больна, а возможно, даже решила лечить свою болезнь таким экстримом. Ты не парься! Мы все равно не узнаем, на каком сайте она все это вычитала. Интернет — бездонная помойная яма. Да и не играет это уже никакой роли! Даже если мы найдем Джин, хотя в этом я очень сомневаюсь.

— Что ты имеешь в виду? — Вадим прекрасно понял слова друга, но будто хотел еще раз убедиться в страшной правде.

— Ты знаешь. Ты уже понял, — отрезал Артем. — Она покончила с собой. Она ведь уже пыталась это сделать. Я думаю, она ушла, чтобы покончить с собой.

— Почему? — Вадим был раздавлен случившимся. — Причина?

— Мы этого никогда не узнаем. Она была психически больна, — как мантру, твердил Артем. — Именно болезнь обострила ее чувства и позволила «видеть» будущее, делать эти жуткие рисунки. А красная комната только усугубила ее состояние.

— Мы должны ее найти! — упрямо сказал Вадим.

— Это бесполезно. Она может быть где угодно. И скорее всего ее уже нет на свете…

Оба замолчали. Солнце продолжало разбрызгивать кровавые капли по стенам. Они растворялись в свете ясного дня…

* * *

— Ну, ребята, насмешили! — одутловатое лицо с пухлыми губами на мониторе компьютера, казалось, становилось шире прямо на глазах. Было отчетливо видно, как щеки тряслись от смеха. — Вы-то хоть знаете, кто был мой отец?

— Да, конечно, — начал было Вадим, — поэтому мы и обратились к вам, чтобы вы…

— Мой отец — Яков Мерцалов! — лицо шлепало губами, как жаба. — Каждое упоминание имени моего отца — это немалые доллары; он в тренде. С чего это я вдруг буду говорить с вами, сопляками, даром?

— Что ты имеешь в виду, рожа? — не выдержал Артем.

— Если твой друг вякнет — я отключусь! Кто тогда вам расскажет историю красной комнаты?

— Старый торгаш! — фыркнул Артем.

— Засранцы, — вполне добродушно парировал наглый сынок художника.

— Сколько? — спросил Вадим.

— Вот это уже деловой разговор. Я не раскрою рот меньше, чем за…

Мерцалов показал листок бумаги с коряво написанной цифрой. Артем хотел было возмутиться, но Вадим сжал его руку.

— Я заплачу, — сказал он.

— Да за что тут платить? Где гарантия, что он нас не надует? — вспыхнул Артем.

— Это справедливо, — отозвался Вадим. — А где гарантия того, что ваша информация стоит таких денег?

— Эта информация о красной комнате! — прищурился Мерцалов.

— Подумаешь! — фыркнул Артем. — О красной комнате сейчас любой может узнать — из интернета.

— И ничего не найдет! Мой отец жил в красной комнате. И у меня остался дневник отца. Вот он! — Мерцалов показал старую потрепанную тетрадку в клеенчатом переплете. — Там много информации. На многие тысячи долларов… Конечно, я не расскажу вам все, но про красную комнату вы узнаете. Узнаете правду!

— Автор барельефа с повешенной девушкой — ваш отец? — прямо спросил Вадим.

— Да, он, — кивнул Мерцалов. — А вы знаете, кто повешенная девушка? Я расскажу вам об этом! Вы и предположить себе не можете, какие тайны хранит красная комната. Кстати, у нее до сих пор есть хозяева.

— В каком смысле? — поразился Вадим.

— Жив потомок Кровавой Графини. Но лучше бы его не было на свете.

— Мы должны подумать, — вставил Артем.

— О’кей, свяжетесь, — прищурился Мерцалов.

Сеанс по скайпу был закончен.

— Не вздумай платить этому слизняку! — горячился Артем. — Это же вымогатель какой-то! Какое нам дело до того, что написал в своем дневнике извращенец-папаша? Может, он там описал, как с соседом в задницу трахался! И нам за это платить?!

— Ты забываешь, что по какой-то причине этот человек оставил в детском доме собственного ребенка, — сказал Вадим.

— Вот-вот! И нам платить за такого урода? Сынок у него, кстати, такой же!

— Может, он и урод, — упрямо сказал Вадим, — может, там действительно нет ничего стоящего. Но я хочу знать разгадку красной комнаты. Что в ней произошло?

— Зачем? Думаешь, это вернет Джин?

— Нет, не вернет. Да я и не хочу ее возвращать. Но хочу знать, отчего она сошла с ума. Что произошло в красной комнате? Что повредило ее рассудок?

— Да сжечь эту комнату надо! Спалить к чертовой матери! — вспыхнул Артем. — Разве нормальные люди могут там жить? Хорошо, что дом пойдет на снос! Это же сплошная чертовщина, сумасшествие!

— Ты прав, — кивнул Вадим. — Красная комната — это полное безумие. И безумие есть в каждом из нас. У каждого своя собственная красная комната. Каждый там завтракает со своими демонами, хлопает их по плечу. Но, знаешь, в один прекрасный момент эти демоны вопьются в горло, рано или поздно. Надо заранее решить, готов ты войти в свою красную комнату или нет.

— Ты меня пугаешь, — поморщился Артем.

— Возможно. Но я уже давно в своей красной комнате. И я хочу узнать, почему ушла Джин.

— Ты никогда этого не узнаешь.

— Я заплачу этому уроду. К черту! Есть вещи, которые стоят дороже денег. Разве ты не понимаешь?

— Слава богу, что я никогда этого не пойму! — вздохнул Артем.

Телефонный звонок раздался неожиданно. Вадим нехотя ответил.

— Мне надо идти!

Он изменился в лице и старательно избегал взгляда Артема.

— Что произошло?

— Это из офиса. Там проблемы с системой видеонаблюдения. Настройки слетели. Надо решать.

— Ладно, езжай. Но я здесь один не останусь!

— Никто и не собирается тебя здесь оставлять, — усмехнулся Вадим.

Артем прекрасно понимал, что приятель врет, но не захотел углубляться в детали.

* * *

Офис был пуст. Системный администратор сидел в кабинете зама за офисным компьютером.

— Вот, чистил систему и совершенно случайно увидел. Подумал, что вам надо на это взглянуть.

Админ был совсем молодым парнем. Выглядел он, как студент, носил шлепанцы, рваную футболку и потрепанные джинсы. А между тем зарплата у него была намного выше, чем у всех сотрудников — даже чем у его заместителя. Это был компьютерный гений.

— Помните тот день, когда вы просили узнать, кто испортил чертеж в офисе? Я совершенно забыл об этом. А сегодня к вечеру чистил систему, и вдруг…

— Там видно человека, который это сделал? — с опаской спросил Вадим.

— Ну конечно! Потому я вас и позвал! Отчетливо видно. Вы глазам своим не поверите! Я сам не понимаю зачем…

— Показывай!

Вадим встал за спиной админа, радуясь, что сейчас никто не видит его лица. Включилась запись.

На экране компьютера возник разложенный на столе чертеж Джин — крупным планом. Затем на бумагу упала темная тень. Он смотрел на человека, который поспешно уничтожал работу Джин.

Руки, силуэт, голова в профиль и наконец лицо в фас.

— Это невозможно! — вырвалось у Вадима. — Не могу в это поверить… Это невозможно…

— Я же вам говорил! — развел руками компьютерщик.

Вадим все понял. Вот так все и произошло — он вдруг будто очнулся и все понял, абсолютно все. Его едва не разорвало на куски — это был термоядерный взрыв мозга.

— Никому не показывай эту запись, — велел Вадим системному администратору. Тот понимающе кивнул.

Вадим быстро вышел из офиса. Он выглядел совершенно другим человеком — человеком, неожиданно постаревшим на добрую сотню лет.

Глава 25

«Это был день, когда она ушла в парк. Она не знала, что идет в парк в последний раз в своей жизни. Яркий теплый день, похожий на летний. В такой день солнце греет по-настоящему. Есть еще листва на деревьях. Солнце протыкает кроны деревьев миллионами цветных иголок, и зелень становится похожей на растопленный изумруд. Как бы я хотел использовать такой цвет!»

— Мы за эту ерунду столько денег заплатили? — не выдержал Артем. — За это вот?!

— Заткнись, придурок, а то читать не буду! — Эдуард Мерцалов обиженно надул губы и прикрыл клеенчатую тетрадь.

— Артем, заткнись! — в голосе Вадима прозвучало нечто, заставившее Артема испуганно отодвинуться.

— Ты серьезно? Это же…

Вадим смерил Артема взглядом, он смотрел так, как никогда раньше. Артем вдруг понял, что так смотрят люди перед тем, как размозжить голову собеседнику, с которым только что улыбались и шутили.

— Ладно, — губы Артема дрогнули, — если это так важно…

— Продолжайте! — потребовал Вадим не своим голосом.

— Так, я продолжаю, — откашлялся Мерцалов. — В конце концов, вы за это заплатили. Так получите!

«Я стоял у окна и смотрел, как резиновый синий мяч взлетает над изумрудной листвой. С ней была ее бабушка. Это было в последний раз, когда Кровавая Графиня выходила из дома. Когда она выбиралась на улицу, то собирала волосы в тугой пучок, надевала строгий костюм и становилась похожа на школьную учительницу на пенсии. Мне всегда было больно на это смотреть. Графиня выходила редко. Когда случались приступы обострения у Софии — а в последнее время это случалось все чаще и чаще, — надо было постоянно следить за тем, чтобы девочка не причинила вреда себе и окружающим. Я так и не понял до конца ее болезнь. Говорили разное. Какой-то жуткий психический синдром. Его еще называли „синдром душителя“. Существует какое-то длинное медицинское название, занудный термин для обозначения этого синдрома. Вообще официально врачи отрицают это, но все на самом деле прекрасно знают, что он существует. Это ужасающее психическое состояние не подается контролю. Его нельзя купировать, нельзя заблокировать, нельзя вылечить. И оно передается по наследству исключительно по женской линии. В наборе хромосом. Тогда я не знал этого.

В тот день Анастасия гуляла со своей бабушкой в парке. Я смотрел, как резиновый синий мяч взлетает над изумрудной листвой. Это было так прекрасно, что мне хотелось писать картину! Только писать, и ничего больше!

Моя жена София стояла за моей спиной и тонкой бритвой резала себе пальцы. Позже, много позже, когда прошло много лет и я оказался на другом конце земли, мне в руки случайно попала одна медицинская брошюра. Там было написано, что перед приближением приступа депрессии люди, склонные к психическим заболеваниям, испытывают страшные муки совести за тот вред, который в бессознательном состоянии могут принести окружающим. Потому они начинают себя наказывать, причинять себе травмы, увечья, боль, словно пытаясь предотвратить таким образом близкий приступ. Это очень серьезный признак, на него стоит обратить внимание. Это не признак самого психического заболевания, это гораздо хуже. Мне когда-то сказали, что если обращать внимание на странные действия психически больного человека, то этим можно усугубить его болезнь. Что бы псих ни вытворял, надо делать вид, что ничего не происходит и вести себя с ним так, словно он нормальный…

Это полнейший бред! Я не знаю, кто это выдумал. Теперь я знаю: психа надо связать, скрутить, треснуть по голове, запереть в чулане, убить в конце концов. Надо было заставить ее мамашу, породившую на свет монстра, запереть Софию в самом глухом сумасшедшем доме… Тогда я этого не понимал.

Я люблю ее. Я думал, что если буду вести себя вот так, как бы не замечая ничего, она выздоровеет. Я очень надеялся, что все будет нормально и у нас будет семья. Поэтому я стоял у окна и изо всех сил делал вид, что не замечаю, как моя ненормальная жена режет себе пальцы.

На самом деле зрелище было ужасным. Уже через несколько минут все ее руки покрылись глубокими порезами и сочились кровью. Было непонятно, испытывает ли она боль. Думаю, ей было не больно. Мне хотелось плакать и уйти в другой мир. Только мир моих картин мог заглушить мои страдания. Я очень страдал. На самом деле, нет ничего ужаснее этой муки — жить с психически больным человеком. Эта мука не стоит никаких жертв. А ведь я знал, что с ней не все в порядке, от меня никто ничего не скрывал. Но я даже не подозревал, что она так больна…»

Мерцалов оторвался от чтения и пояснил:

— Мой отец женился на дочери Кровавой Графини, прекрасно зная, что та страдает тяжелым наследственным психическим заболеванием. Это заболевание было у самой Кровавой Графини. Когда та поняла, что ее дочь инвалид, то оградила себя от мира, чтобы ухаживать за больной. Мой отец был художником, человеком не от мира сего. Он не понимал обычных земных вещей. Он женился на Софии, зная, что она страдает психическим заболеванием. У них родились две дочери…

— Это мы поняли, — кивнул Вадим, — дальше!

— Дальше зачитывать вам половину тетради не буду — скажу своими словами, так будет проще. Художник ушел в комнатку, каморку, которую сделал своей студией, и заперся там. Через час с прогулки в парке вернулась Кровавая Графиня с Анастасией. Мария мирно спала в своей кроватке. Кровавая Графиня устала и пошла прилечь. Дальше…

Эдуард Мерцалов откашлялся, будто не мог говорить.

Вадим вдруг все понял. Сын Мерцалова действительно не мог говорить. Истина открывалась в этом кашле, в этих скошенных куда-то в сторону глазах… Истина, от которой у Мерцалова тряслись руки и синели губы, будто ему не хватало воздуха.

Артем сидел ни жив ни мертв.

— Что сделала София? — спросил Вадим. — Что София сделала с Анастасией?

— София повесила Анастасию, свою маленькую дочь, — сказал Эдуард Мерцалов. — Когда отец вышел из студии, испуганный внезапно наступившей тишиной, то увидел, что посреди красной комнаты на крюке люстры в петле висит его маленькая дочь. А София, как будто ничего не случилось, сидит рядом. Отец первый обнаружил труп Анастасии. Кровавая Графиня вышла из своей комнаты только тогда, когда он закричал…

Наступившая тишина была такой плотной, что казалось, ее, как масло, можно резать ножом. Артем был похож на изваяние. Он сидел, уставясь в пустоту широко раскрытыми глазами.

— То, что произошло тогда, — факт, — продолжил Мерцалов. — Это нельзя было скрывать от властей. Софию увезли в сумасшедший дом, а Марию определили в детский дом. Отец пошел туда — он хотел забрать дочь. Когда он вошел в палату, то увидел, как Мария, сидя перед столиком с разложенными красками и карандашами, тонким лезвием режет свои детские пальчики… Он так и не узнал, где Мария добыла лезвие. Отец понял, что она точно такая же, как и ее мать, что со временем она вырастет и тоже станет больным чудовищем. И он решил забыть о существовании больной дочери…

Мерцалов замолчал. Старая клеенчатая тетрадка скрывала страшное проклятие.

— Барельеф с повешенной девушкой, — продолжил Мерцалов, — это Анастасия, которая так и не стала взрослой. Отец сделал его в память о ней и обо всем том, что произошло в том доме, и сам прикрепил его на фронтоне. Никто так и не понял, почему появился барельеф, да и никому не было дела до этого. Каким-то чудом эту историю удалось сохранить в тайне. Никто так и не узнал, что произошло на самом деле. Через три месяца после этой трагедии София умерла в сумасшедшем доме.

— А Кровавая Графиня? — спросил Артем.

— Кровавая Графиня заперлась в квартире и больше никогда не выходила оттуда, — пояснил Мерцалов, — там она и умерла. Умерла как-то очень тихо. Похоронили ее за счет государства. А барельеф никто не стал снимать.

— Мать убила Анастасию, а отец обрек на убийства Марию. Чем он лучше? — нахмурился Артем.

— Не нам с вами судить. Мы никогда не были в такой ситуации, поэтому не понимаем ее глубины, — сказал Мерцалов.

— Это вы не были в такой ситуации, — тихо сказал Вадим.

— Вы должны понять, — Мерцалов пытался оправдать отца, — она была чудовищем, она росла уродом. Он не мог ее видеть! Отец просто не мог на нее смотреть? Кроме того, он понимал, что Мария, когда вырастет, станет полным инвалидом и должна будет находиться под постоянным присмотром.

— Он никогда не пытался найти Марию? — спросил Вадим.

— Я пытался это сделать, когда прочел дневник, — сказал Мерцалов, — и я нашел. Мария выросла, но не стала убийцей. У нее была дочь, которую забрали в интернат, потому, что Мария была признана недееспособной. Мария изменила имя на Лидию и умерла в частном доме для престарелых «Горячие Ключи». Последние годы жизни она провела в комфорте. Это я оплачивал ее содержание.

— Зачем вы это делали? — удивился Вадим.

— Дом хотел получить, — мрачно пояснил Артем, — и землю под ним. Дом в частной собственности. Весь. Сверху донизу. По документам все это принадлежит потомкам Кровавой Графини.

— Верно. Но я опоздал, — вздохнул Мерцалов, — внучка Лидии… то есть Марии, переоформила все бумаги на себя и исчезла в неизвестном направлении.

— Какая еще внучка? — не понял Артем.

— Дочь Марии вела жизнь совершенно нормальной женщины, — сказал Мерцалов, — она даже не подозревала, какие гены в себе носит. Вышла замуж, у нее была семья, она родила дочь. Эта дочь оказалась ушлой девицей. Каким-то образом она разузнала все о своем происхождении и переоформила на себя бумаги на дом.

— И где эта девица, как ее зовут? — спросил Артем.

— Понятия не имею! — пожал плечами Мерцалов.

— Значит, эта девушка является носителем страшного психического заболевания? — уточнил Вадим.

— Точно! Если что-то пойдет не так и кто-то получит в жены такого монстра, что мало не покажется!

— Как ее имя? — настаивал Вадим. — Вы ведь знаете! Хотя бы имя…

— Ну… — Мерцалов потупил глаза, — ее имя София. Но это вам ничего не скажет. Фамилии я не знаю. Она ее столько раз меняла, что сам черт ногу сломит — я интересовался.

— В «Горячих Ключах» Лидию пытались убить по вашему приказу? — вдруг резко спросил Артем.

— Ну да! — осклабился Мерцалов. — А что вы мне сделаете? Я гражданин США! Вы ничего не сможете доказать. Эта запись — фигня. К тому же я не знал, что девка все на себя уже переоформила!

— А как узнал? — не отставал Артем.

— Директор «Горячих Ключей» сказал, — ответил Мерцалов. — Кстати, он был так напуган всей этой историей, что закрыл свое заведение для стариков насовсем и драпанул куда-то в Европу. Там серьезные люди были замешаны.

— Что за люди? — Артем был настроен решительно.

— Не знаю, но они его сильно напугали. Похоже, кто-то вышел на эту девку. Кто-то ее нашел! Не знаю, где она сейчас, но так ей и надо!

— Имя девки! Быстро! — рявкнул Артем.

— Да не знаю я ничего! — окрысился Мерцалов. — Говорили только, что она безбашенная, сумасшедшая какая-то девка. И замужем за серьезным человеком, к тому же…

Мысли Вадима вдруг выстроились в одну логическую цепочку. Откровения сына художника, вся их ужасающая правда пригвоздили его к земле. А потом пришло воспоминание, мысленный намек…

Детская игрушка из комода. Ленточка на шее мишки. Он боялся на этого мишку смотреть.

— Картина! — вдруг крикнул Вадим. — Где картина? Вы ее видели? Что за картина была?

Молчание… и красная комната перед глазами…

— Какая картина?! Что ты несешь! — зашипел Артем. Он вдруг решил, что его друг сходит с ума.

— Простите, любезный? — Мерцалов был явно заинтересован вопросом.

— Картина, которую ваш отец писал в своей студии-кладовке в тот момент, когда София убивала свою дочь, — спокойно пояснил Вадим. — Вы знаете, что это за картина? Вы ее видели? Фото картины было вложено в дневник?

— Откуда вы знаете, что в дневнике был снимок? — Мерцалов выпучил глаза просто до неприличных размеров. — Откуда? Что это значит?

— Я догадался, что снимок картины должен быть в дневнике, она слишком важна, — так же спокойно пояснил Вадим.

— Да, есть эта картина… вернее, ее фото. Странно, что вы заговорили об этом, — Мерцалова передернуло. — Я продал оригинал этой картины буквально пару лет назад. Я нарушил волю отца. Он не хотел, чтобы я ее продавал. Но предложение было таким выгодным, что я не смог отказаться. Покупатель, кстати, из вашего города. Крупный бизнесмен, очень богатый.

— Я догадываюсь, кто купил картину, — кивнул Вадим. — Ее купил Самир Баракзаев.

— Если у вас есть информация обо всем, какого черта вы разыгрываете эту комедию? — рассердился Мерцалов.

— Я догадался, — сказал Вадим, — логическим путем. Я знаю, почему он купил эту картину. Вернее, для кого. Показывайте!

Мерцалов поднес к камере цветной снимок, на котором отчетливо, ярко, безудержно проступали все оттенки распустившейся листвы изумрудного цвета — от нежно-салатовых и болотных до изумрудно-зеленых. Зрелище было необычайное.

— Эта картина называется «Моя семья в изумрудных тонах», — пояснил Эдуард, — но на самом деле издалека на ней ничего нельзя разобрать. Фигуры людей очень расплывчатые.

— Сколько на картине фигур? — уточнил Вадим.

— Пять. Четыре фигуры рядом — отец, его жена София и две дочери. Они держатся вместе. Ужасно! — вздохнул Мерцалов. — Пятая фигура отдельно, она словно реет над ними. Видите, сверху, образ как будто размытый? Это…

— Кровавая Графиня! — вставил Вадим.

— Я вижу, вы очень хорошо изучили семью отца, — недобро прищурился Эдуард, — знаете почти всю ее историю.

— Нет, не всю, — Вадим покачал головой. — Впрочем, нетрудно было догадаться, что Кровавая Графиня — бич Божий, карающий меч. Поэтому она и парит в воздухе.

— Возможно, — кивнул Мерцалов. — Про эту картину я еще знаю то, что отец забрал ее с собой в Америку, но отказывался продавать. Он запер ее в темном чулане, повернув изображением к стене, и никогда на нее не смотрел. Она действительно выглядит странной.

— Кто больше всех любил зеленый цвет? — спросил Артем, с трудом ориентировавшийся в их странном разговоре. — Ваш отец?

— Нет! — Мерцалов резко качнул головой, словно возмутившись. — Сразу видно, что вы не видели его картин! У отца больше нет ничего подобного. Никаких изумрудных тонов!

— Зеленый цвет любила его дочь, Мария, — предположил Вадим.

— Вы… да вы просто… Откуда вы можете это знать?! — Мерцалов потерял дар речи.

— Она игрушки зеленого цвета всегда выбирала — вот это и запомнил ваш отец, — сказал Вадим и вдруг почувствовал себя невероятно усталым. Ему было очень трудно объяснять очевидные вещи мало что понимающим людям.

— Я не знаю, как вы это делаете, — Мерцалов теперь уставился на него с плохо скрытой неприязнью, — но вы как будто прочитали весь дневник! Откуда вы можете это знать?

— Я не читал дневник, — сказал Вадим.

Изумрудное яркое пятно невероятного, никогда прежде не виданного оттенка до сих пор стояло у него перед глазами…

Разговор был скомкан, закончен и ушел в прошлое навсегда. На сказанном была поставлена окончательная бесповоротная точка.

— Может, объяснишь? — сказал Артем, когда компьютер был выключен и они остались одни.

— Не сейчас, — Вадим устало покачал головой. — Прости, я сейчас не могу этого сделать. Потом. Обязательно.

— Ты ведешь себя так, будто что-то знаешь, — Артем с подозрением уставился на друга.

— Я знаю, кто убил всех этих детей и почему он это сделал, — сказал Вадим.

— И кто же? В чем разгадка?

— В пятне зеленого цвета, в картине.

— Ты так говоришь, будто…

— Мне очень жаль этого человека, — проговорил Вадим, — но я боюсь, что ты этого не поймешь.

— Ладно. Хочешь говорить загадками — говори, все равно потом все объяснишь!

Артем сердито хлопнул входной дверью. Вадим остался один.

Он бросился в спальню, открыл ящик тумбочки и достал игрушку. Нестандартная, явно не отсюда, ленточка была изумрудно-зеленой. Вадим с горечью провел пальцами по шелковистой поверхности ленты. Ему хотелось плакать.

Он взял телефон, набрал номер. Сотрудник компьютерной фирмы приехал прямо на квартиру через полчаса. Вадим передал ему ноутбук Джин.

— Вы поаккуратнее с информацией — я хочу посмотреть, что там, — сказал Вадим. — И все сайты, на которые она заходила, все контакты, вся переписка…

В аккуратности сотрудников этой хитрой фирмы можно было не сомневаться. Они не раз с успехом выполняли самые сложные задания.

Вадим остался один.

Он вошел в красную комнату, открыл папку с рисунками Джин: черно-белые отложил в сторону и принялся внимательно рассматривать цветные. Скоро перед ним образовались две неравные стопки: огромная — черно-белые рисунки — и совсем немного цветных.

Цветные рисунки были яркие — удивительно яркие. На всех рисунках было изображено одно и то же…

Полчаса Вадиму понадобилось на то, чтобы узнать домашний адрес Баракзаева. Он даже просмотрел в интернете панораму дома. Элитная новостройка. Супершикарный район.

Вадим решил отложить все до утра, когда цвета станут по-настоящему яркими и правда подтвердится. Тщательно прикрыв дверь в красную комнату, Вадим не раздеваясь улегся на кровать в спальне и даже обувь не снял.

Глава 26

Ярко-изумрудная лужайка перед домом Самира Баракзаева слепила глаза. Вадим остановился напротив этого зеленого круга. Ужасающая правда сияла перед ним во всей красе. Вадиму чудился силуэт женщины — женщины, забыть которую ему не суждено никогда.

Он вышел из лифта на нужном этаже, не думал, что так просто будет пройти пост охраны (все-таки Баракзаев жил в элитной многоэтажке, но гостя никто даже не остановил). Баракзаев выглядел еще бледнее, чем обычно. В глаза бросались его волосы, забраные назад, высохшие острые скулы. Вадим вдруг понял, что этот человек смертельно устал.

Да, это был старый утомленный человек, раненый зверь. Его имя наводило страх и стало легендой, но теперь Баракзаев выглядел призраком из собственного прошлого, собственной тенью, и это было ужасное превращение.

При его появлении Баракзаев распахнул дверь.

— Входите. Я ждал вас.

Вадим решительно переступил порог.

— Где она? — его голос дрогнул.

— Потом. Нам надо поговорить.

— Она в безопасности?

— Вы это серьезно?!

Квартира Баракзаева (огромные, на весь этаж покои) поражала роскошью, но Вадиму было сейчас не до этого.

В холле бил хрустальный фонтан. Он должен был дарить ощущение расслабленности и прохлады, но вместо этого звук текущей воды внушал невыносимое чувство печали.

— Где ваша охрана? — спросил Вадим.

— Отпустил… Я знал, что вы придете. Я жду вас уже двое суток. Думал, вы догадаетесь раньше.

— Я только вчера узнал…

— Знаю, — Баракзаев снова перебил Вадима, но не от хамства, а от усталости. — Мне Мерцалов вчера звонил.

— Редкостный шкурник, — Вадим хмыкнул. — Зачем вы купили эту картину? Для нее?

— А как вы думаете? — в голосе Баракзаева звучала глубокая печаль.

— В наказание, — возразил Вадим. — Вы купили эту картину, чтобы наказать себя. — И, немного подумав, добавил: — Мне очень жаль!

Баракзаев провел гостя в кабинет, отделанный кожей, деревом и позолотой. Здесь была приятная полутень, которая сглаживала острые черты лица хозяина и скрывала невыносимую печаль в его глазах. В этом кабинете Самир Баракзаев казался тенью. Вадиму вдруг подумалось, что этот человек столько времени прожил в царстве теней, что вполне мог сойти с ума.

— Зеленый цвет, — сказал Вадим. — Я догадался по рисункам, когда увидел картину. Картина Якова Мерцалова. Ее рисунки. Драгоценные воспоминания.

— Она любила эту лужайку перед домом, — кивнул Баракзаев, — зеленую лужайку. До того момента, пока зеленый цвет не стал для нее адом.

Баракзаев усадил гостя в кожаное кресло и, не спрашивая, налил виски, пододвинул стакан. Это было кстати. Вадим выпил обжигающую жидкость залпом.

— Мы поговорим, — сказал Баракзаев, уставясь куда-то в стену, — мы поговорим, а потом вы позвоните своему другу Артему Ситникову. Я дам официальные показания.

— Что же вы делаете! — Вадим всплеснул руками. — Зачем?! Может, лучше увезти ее, спрятать?!

— Замолчите! Я не собираюсь никого никому отдавать. Я сделаю то, что должен сделать. Я виноват.

— В чем?

— Я расскажу вам все.

— Назовите ее имя.

— Евгения. Это ее настоящее имя.

— Евгения Мерцалова, — уточнил Вадим, и Самир Баракзаев кивнул. — Тогда почему она называла себя Джин?

— Я не знаю, — сказал Баракзаев, — она не пила, когда была моей женой… Да, а как вы догадались, что она была моей женой?

— По ее рисунку и по вашей реакции на рисунок, — ответил Вадим.

— Все верно, — Баракзаев кивнул. — А знаете, зачем я приходил к вам? Узнать, не нашел ли ваш друг Ситников мою жену. Я ведь знаю историю ее семьи. И знаю, чем она больна. Но потом… потом я нашел ее сам.

— Вы искали Джин, потому что ей принадлежит дом в Покровском переулке? — прямо спросил Вадим.

— Дом принадлежит мне, — Баракзаев печально покачал головой. — Она передала его мне в наши лучшие годы: она не могла о нем даже говорить. Я не знаю, зачем она вернулась туда.

— У нее был выбор, — сказал Вадим. — Она могла пройти мимо — или войти в свою красную комнату. И она сделала свой выбор.

— Я виноват, — Баракзаев отвел глаза. — Я знал, что она больна, но думал, что это пройдет.

— Вы знали, на ком женились?

— Конечно, знал. Мне было даже интересно. Экзотика! Я ведь женился без особой любви. Большую роль сыграло то, что Евгения была потомком Кровавой Графини. Мне было интересно. И я потом очень плохо относился к жене.

— Евгения Устинова — Кровавая Графиня. София Устинова — дочь Кровавой Графини, — начал перечислять Вадим. — Вы поправьте меня, если что-то не так: я хочу разобраться. Яков Мерцалов — отец двоих детей Софии. Анастасия Мерцалова убита матерью. Мария Мерцалова попала в детский дом. Мария Мерцалова и была бабушкой Джин. Евгения Мерцалова была родной внучкой Марии. После смерти своей матери она унаследовала дом в Покровском переулке. И вышла за вас замуж.

— Все верно, — кивнул Баракзаев. — К Джин по наследству перешло психическое заболевание, оно передается только по женской линии. Вот ее и тянуло в старый дом.

— Что ускорило болезнь? — спросил Вадим, хотя и так знал ответ.

— Смерть сына, — отвел глаза Баракзаев, — нашего сына.

— Джин убила его?

— Нет. Это был несчастный случай. Но он… Давайте я попробую объяснить. Я души не чаял в мальчишке! Он был моим сердцем. И я совсем не любил его мать. У Евгении был сложный характер. Я не понимал ее. Почти сразу после свадьбы мы начали ссориться. Я думал, что рождение ребенка сгладит острые углы, но все стало только хуже. Я плохо обращался с ней. Откровенно изменял. Бил. Мне хотелось растоптать ее, уничтожить, унизить. Потому что она была выше меня… Понимаете, она сильно страдала. Я знал, что она страдает, и это доставляло мне удовольствие. Сын был ее единственной отдушиной. Она жила ради него. А потом…

Баракзаев сделал паузу, и эта пауза была страшнее самого громкого крика.

— Никто его не убивал, — голос Баракзаева дрожал, — он просто заигрался. Окно было открыто. Шестой этаж. Лето. Он вылез на подоконник. Няня не доглядела, и он сам выпал из окна, на ту самую зеленую лужайку перед домом, которую так любила моя жена… После этого Евгения сошла с ума. У нее остро проявились признаки наследственного заболевания. Я хотел поместить ее в клинику, но она сбежала. Я искал ее, но не нашел. А потом прекратил поиски. Мне хотелось думать, что Евгения покончила с собой, умерла. Так было бы лучше для всех.

— Когда вы поняли, что она все-таки жива?

— Вы сами знаете когда…

— И вы ее не остановили? Ничего не сделали?

— А что я должен был сделать? — Баракзаев повысил голос. — Как вы не поймете, что я чувствовал свою вину! Я виноват перед ней! Именно из-за моего скотского отношения к ней Евгения помешалась на ребенке! Мы могли пережить эту трагедию вместе, но так не случилось. И я один был в этом виноват.

— Какая разница, кто виноват! — мрачно заметил Вадим.

— Вы правы, — неожиданно согласился Баракзаев, — теперь это не имеет никакого значения.

— Именно поэтому вы искали ее? Вы хотели все это прекратить? — догадался Вадим.

— Возможно, — отозвался Баракзаев, — а может, и по другой причине. Чтобы попросить прощения. Я не хотел, чтобы все было так, как есть…

Вадим понял, что имел в виду этот человек, но никак не мог выговорить. Он хотел извиниться за свою опустошенность и пресыщенность. Вадим знал это. Он сам был таким. Баракзаев читал по его глазам.

— Вы меня понимаете!

Вадим понимал. Хорошо, что он сам не женился. Возможно, его жена повторила бы горькую супружескую долю Джин — и всех тех, на ком женились без любви.

— Позвоните вашему другу, — сказал Баракзаев, — нам с вами больше говорить не о чем.

— Что будет с домом? — спросил Вадим.

— Дом снесут. Я продал его.

— Из-за красной комнаты!

— Красной комнаты больше не должно существовать на земле.

— Но она будет существовать! Она всегда будет существовать, потому что… — Вадим запнулся. — Эта комната… она в каждом из нас, в каждом человеке… Вы понимаете? В каждом, кто вот так выбирает людей в пустоте… и вся эта пустота вокруг…

— Я хорошо понимаю, — Баракзаев кивнул. — Мы с вами ничего не изменим. Это не от нас зависит. Мир другой. Люди пусты внутри. Души у них нет. И нас самих в мире тоже нет…

Вадим замолчал. Все, что осталось за гранью этих слов, должно остаться там навсегда.

— Звоните следователю.

Голос Баракзаева был безжизненным и тусклым. Вадим подумал, что навсегда запомнит его таким.

* * *

Артем примчался через полчаса — взмыленный и нетерпеливый. Все это время Баракзаев и Вадим хранили молчание — им больше не о чем было говорить. Оба уже сказали все, что хотели. Но это молчание было воздухом, который наполнял их грудь живительной силой.

— Я хочу дать признательные показания по всем эпизодам, — сказал Самир Баракзаев, — пишите. Я подпишу все.

— По каким эпизодам? — не сразу понял Артем.

— Убийства детей, — сказал Баракзаев, — все они покупали одежду в моем магазине. Я их видел, я их выслеживал и убивал.

— Зачем вы это делали? — ошеломленно спросил Артем.

— Я сумасшедший, — в голосе Баракзаева зазвучала очень тонкая ирония. Если бы Вадим не знал правды, то никогда не понял бы, о чем тот говорит. — Я не контролировал себя, был невменяемым. Так у вас принято это называть?

— Подождите… — Артем с трудом приходил в себя. — То, что вы говорите… это же очень серьезно!

— Знаю. Поэтому я вас и пригласил.

— Но… — Артем машинально вытащил из своей следовательской папки лист бумаги и ручку, — это же тянет на пожизненное… ваше признание…

— Я знаю, — Баракзаев кивнул, — пишите. Я готов все подписать. Не бойтесь. Смелее!

Артем Ситников медлил.

— Пишите же! — в голосе Баракзаева зазвучали властные нотки.

Артем начал быстро-быстро писать. Баракзаев говорил медленно и раздельно, чтобы следователю было удобнее фиксировать показания.

— Первый эпизод… Я выслеживал ее до самого Соснового Бора. Переодел в платье… Потом парк… Ребенок уборщицы… Пишите… Во всем виноват я. Пишите же…

Артем быстро строчил по бумаге под монотонное бормотание Баракзаева: который перечислял детали, впрочем, довольно скупо.

Время от времени в комнате наступала тишина. Теперь Вадим знал, какой бывает тишина. Она может быть приговором.

— Вот… — Артем поднял глаза, — я записал, но… Но я не думаю, что это надо подписывать, ведь вы…

— Дайте! — с раздражением Баракзаев выхватил протокол и быстро размашисто подписал каждый лист, отшвырнул в сторону ручку и сказал: — Теперь все.

— Я должен оперативную группу вызвать…

Казалось, Артем превратился в школьника, в маленького мальчика, который боится большого взрослого дядю. Харизма Баракзаева была очень сильной, и Вадим понимал, почему это произошло.

— Вызывайте! — Баракзаев сунул следователю подписанные листы, и Артем быстро спрятал их в папку.

— Я не верю, что вы это сделали! — Артем смотрел ему прямо в глаза. — Не верю ни на грош!

— Ваше право так думать, — Баракзаев устало передернул плечами, — но это сделал я.

Снова наступило молчание. Баракзаев резко встал с места.

— У меня есть одна вещь… она принадлежала первой убитой девочке. Сейчас принесу.

— Я с вами… — нерешительно начал было Артем.

— Сиди! — резко одернул его Вадим.

Баракзаев вышел.

— А если он сбежит? — Артем занервничал. — Я должен проследить…

— Да сядь ты, ради бога! — голос Вадима сорвался.

Выстрел прорезал тишину оглушительным громом. Судя по звуку, стреляли рядом. Вадим и Артем сорвались с места.

В соседней комнате, смежной с кабинетом, скрючившись лежал на полу Самир Баракзаев, все еще сжимая в руке пистолет. Красный цветок у него на лбу расплывался все шире и шире, и капли крови стекали на пол.

— Ты знал, что он это сделает! — Артем раздраженно повернулся к Вадиму. — Знал, что застрелится, и ничего мне не сказал!

— Это лучший для него выход, — сказал Вадим, — не надо было ему мешать.

— Кто тогда убил этих детей? — Артем резко обернулся к Вадиму. — Ты считаешь меня идиотом?! Я спрашиваю — кто убил этих детей?! Чью вину Баракзаев взял на себя?

— В глазах публики Баракзаев останется убийцей, — невесело усмехнулся Вадим, — а ты — человеком, который его вычислил.

— Прекрати эти игры! — разъярился Артем.

— Идем!

Вадим повел следователя за собой, с трудом ориентируясь в переплетениях огромной квартиры.

Они остановились перед запертой дверью в конце длинного коридора.

— Здесь, наверное, — сказал Вадим.

Артем вмиг высадил дверь плечом. Они оказались в спальне, обставленной мебелью в черных тонах. Джин лежала на постели, вытянув руки вдоль тела. На ней была шифоновая рубашка снежно-белого цвета с кружевами, похожая на подвенечное платье. Лицо Джин было спокойным. Казалось, она спит. Щеки были бледны, а на губах играла легкая полуулыбка. Со стороны она выглядела молодой девушкой, которой снится красивый букет цветов.

— Боже! — прошептал Артем, не решаясь подойти к постели.

Вадим сделал шаг вперед, вынул из кармана плюшевого мишку — любимую игрушку ее покойного сына — и аккуратно вложил ей в руку. Пальцы Джин окостенели. Она была мертва довольно давно.

— Почему он ее убил? — спросил Артем. — Вероятно, он дал ей яд.

— Да, наверное, яд, — тихо сказал Вадим. — Она не мучилась. Посмотри, как спокойно она спит.

— Зачем? — Артем никак не мог понять. — Зачем?

— Она была его женой, — пояснил Вадим, — их сын умер. После этого… с ней было не все в порядке. А вот так лучше для всех.

Артем отступил на несколько шагов. Брачное ложе смерти, вступившей в свои законные права, пугало его.

— Это она убивала детей? — спросил Артем.

— Она, — кивнул Вадим.

— Как ты догадался?

— По зеленому цвету. Волосы, картина, лужайка… История с ребенком Баракзаева… Как пазл. Я сложил все это в одно целое, и вот что получилось…

— Уйдем отсюда! — Артем решительно потащил Вадима к двери. — Не могу больше все это видеть!

Вадим знал, что этого зрелища они не забудут уже никогда.

Потом они ждали приезда оперативной группы в том самом кабинете. Теперь он казался невероятно пустым.

— Ловко ты догадался, что она жена Баракзаева, — проговорил Артем, — и что по этой причине она купила фальшивые документы. Но как ты понял, что она убийца?

— Я посмотрел запись видеокамеры в своем офисе, и увидел, как Джин методично, целенаправленно уничтожает собственный чертеж, — пояснил Вадим. — Мы были уверены, что все камеры отключены, но я попросил проверить. Оказалось, все, кроме одной, поэтому запись сохранилась. Я увидел, что чертеж уничтожила сама Джин, и тогда понял, что она психически больна — больна очень серьезно.

— А больница? Раны, удушение, повешение?

— Это сделала она сама. Ты помнишь, что писал в своем дневнике Яков Мерцалов? Перед приближением депрессии психически больной человек испытывает страшное чувство вины и пытается себя наказать. Он сам наносит себе увечья, словно заранее карает себя за то, что скоро причинит вред кому-то другому. И Джин все это проделывала. Болезнь усугублялась. Похоже, что-то сильно ускорило наступление этой страшной депрессии. И у меня есть одна догадка…

* * *

Ноутбук Джин стоял на столе в красной комнате. Компьютерщик склонился над ним.

— Я восстановил все закладки. Она все время заходила на один сайт. Это сайт знакомств — знаете, бесплатные грязные знакомства, где сидят нищеброды и деревенские дуры. — Компьютерщик открыл страничку и подтвердил свои слова наглядной демонстрацией. — Она все время открывала одну и ту же анкету. Видите? Некий Вячеслав. Все время только эту анкету, тысячи раз.

— Ты хочешь сказать, что она часами сидела и смотрела на эту анкету? — поразился Вадим.

— Точно! Как ненормальная. Это просто безумие! Удивительно, как она не сошла с ума!

Это и был «ускоритель» депрессии. Сайт знакомств, случайное знакомство, мужчина, который с легкостью ее предал. Возможно, просто воспользовался ею…

Вадим проглотил горький комок.

* * *

Молодцеватый мужичок лет сорока лихо прогарцевал через вращающиеся двери офисного центра и направился к допотопной «девятке», припаркованной неподалеку. Но отъехать «девятка» не успела: путь ей преградил мощный черный джип…

Вадим с брезгливостью отметил, что мужичонка хлипок и труслив, а потому не церемонился. Тот мигом рассказал все, то и дело бросая вороватые взгляды на грозного Вадима.

— Ну да, мы встречались, недолго, месяц, наверное, — мужичонка затрясся, увидев фотографию Джин, — но она психованная была какая-то. Не такая, как все. Настроение у нее менялось тысячу раз в день. Все картинки рисовала странные. Требования у нее дурацкие были — чтоб я анкету с сайта знакомств удалил… Все было — нежность там всякую, заботу ей подавай. Не такая она была, как все! Я ей сразу сказал, что мне простую бабу надо, чтоб потрахаться время от времени, и все такое. А она уцепилась за меня… Ну, я сначала пытался ей подыгрывать, любимой называл, в любви клялся и все такое. А потом надоело…

— Что ты сделал? — Вадим, впрочем, знал ответ.

— Ну, снова на сайт знакомств вернулся. А что тут такого? Сейчас все на сайтах сидят, и никто не парится по этому поводу! Серьезные отношения никому не нужны. Зачем с одной бабой отношения, когда каждый день десять новых можно найти? Зачем на одной заморачиваться? Время сейчас другое. А она психовала, как ненормальная! Я ее и заблокировал. Нормальные бабы на такое вообще внимания не обращают, а она больная на всю голову была. И анкету, значит, удали, и верность, значит, ей подавай…

— То есть ты встречался с ней и одновременно висел на сайте? — уточнил Вадим.

— А что тут такого? Сейчас все висят! Время такое, подумаешь! И что с того?

Кулак Вадима описал в воздухе короткую дугу и изо всех сил врезался в хлипкую челюсть мужичонки. Тот кувыркнулся, хрюкнул и остался лежать на асфальте, закатив глаза. Жалкое существо. Тупое и никчемное ничтожество. Хватило одного удара…

Вадим сел в машину. Ему было плевать на собравшихся зевак. Перед его глазами возник образ мертвой женщины с нежной улыбкой на губах.

Вдавив педаль газа в пол, Вадим помчался вперед куда глаза глядят.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg